Логико-философские и психологические исследования - Твардовский К.

ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Автобиография
К учению о содержании и предмете представлений. Психологическое исследование
О действиях и результатах. Несколько замечаний о пограничных проблемах психологии, грамматики и логики
Author: Твардовский К.
Tags: история философии философия психология логика
ISBN: 5-86004-082-2
Year: 1997
Similar
О принципе противоречия у Аристотеля. Критическое исследование
Проблемы психологического исследования
Избранные психологические произведения (Том 1)
Структура и динамика психического
Text
                    К.ТВАРДОВСКИЙ
ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЕ
И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ
серия "НАУЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ'
МОСКВА
РОССПЭН
1997

К. Твардовский
Логико-философские и психологические исследования /
Вступит, ст. В.А.Смирнова. Комментарии Б.Домбровского.
- М: "Российская политическая энциклопедия"
(РОССПЭН), 1997. - 252 с.
В книге публикуются избранные работы известного польского
философа, логика, методолога науки, основателя знаменитой Львовско-
Варшавской школы, оказавшей огромное влияние на развитие научной
философии в XX столетии.
Для читателей, интересующихся философией, логикой, методологией
науки, семиотикой, психологией.
ISBN 5-86004-082-2
© "Российская политическая
энциклопедия" (РОССПЭН),
1997.
© Институт философии РАН, 1997.

ВА. Смирнов
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
Хотя XX век потрясли две мировые войны, массы
были заражены мифами нацизма, тоталитаризма,
фундаментализма, время от времени интеллигенцию
захватывали волны иррационализма, мистики, антропософии, все
же XX век - это век победы рационализма, великих
научных и технических достижений, реализации идеи
правового государства, принятия Всеобщей Декларации прав
человека. Для XX века характерно развитие нового типа
философии - научной философии, философии,
эмансипировавшейся от теологии и тесно связанной с научными
достижениями.
Истоки новой научной философии восходят к
последней трети XIX века. Это прежде всего Франц Брентано,
Готлоб Фреге, Бертран Рассел. Большую роль в
становлении научной философии сыграла новая
символическая логика, более богатая, чем логика
Аристотеля.
Новая философия изначально рассматривала себя как
новый тип философии. В этой связи очень интересны
взгляды Ф. Брентано и К. Твардовского на
историко-философский процесс. В книге публикуется работа К.
Твардовского "Франц Брентано и история философии". К.
Твардовский ярко и очень четко описывает результаты
исследований Ф. Брентано историко-философского процесса. В
поле его внимания философия Античности, Средневековья
и Нового времени. В каждой из этих философий он
выделяет четыре фазы. Первая фаза - это фаза расцвета, на этой
фазе применяются четкие методы, соответствующие
рассматриваемым проблемам. Следующие три фазы - это
фазы упадка. Вторая фаза, характеризуемая широким
распространением философских идей, их упрощением и
вульгаризацией, - это фаза просветительства. Третья фаза -
это фаза скептицизма, сомнения в силе и мощи
человеческого разума. Наконец, четвертая, заключительная фаза
является наиболее глубоким упадком, это - фаза принятия
мистической интуиции, иррационализма.
В Античности первая фаза заканчивается Аристотелем,
он - вершина античной философии. Вторая фаза - это

4
В А Смирнов
стоики и эпикурейцы. Третьей фазе соответствуют
скептики (Новая академия, пирронизм). Наконец, в
четвертой фазе господствуют неопифагорейцы и
неоплатоники.
Что касается философии Нового времени, то фаза
расцвета - это философия от Ф. Бэкона и Р. Декарта до
Г. Лейбница. Вторая фаза - это французские
энциклопедисты, школа X. Вольфа. Наиболее ярким представителем
третьей фазы - фазы скептицизма - является Д. Юм.
Четвертая фаза философии Нового времени - фаза
наиболее глубокого упадка - представлена шотландской школой и
немецкой идеалистической философией.
Выводы, неожиданные не только для философов конца
XIX века с призывами "назад к Канту", "назад к Гегелю", но
и для многих современных философов. Во-первых, в
философии нет непрерывного прогресса: фаза расцвета
сменяется фазами упадка. Во-вторых, непривычна оценка
немецкой классической философии как мистической и
иррациональной. Однако, это не только взгляды Ф. Брентано и
К. Твардовского. Г. Фреге основательно критикует И. Канта
и возвращается к идеям Г. Лейбница, согласно Ф. Брентано,
вершине фазы расцвета философии Нового времени.
Б. Рассел порывает с увлечением гегельянством и
обращается к философии Г. Лейбница. Аналогичные
тенденции наблюдаются и в России (неолейбницианство
АА. Козлова).
Из приведенного анализа Ф. Брентано и за ним
К. Твардовский считают, что мы стоим в начале новой
фазы философии, фазы возобновления расцвета и
прогресса. Их прогноз оправдался. XX век стал веком
расцвета и больших результатов научной, аналитической
философии. Влияние Ф. Брентано на философскую мысль
было огромным: его учениками были не только К.
Твардовский, но и А. Мейнонг; его лекции слушали 3.
Фрейд и Э. Гуссерль. Многие идеи феноменологии восходят
к Ф. Брентано.
Основная заслуга Казимежа Твардовского перед
философией - это создание Львовско-Варшавской школы.
К. Твардовский прибыл во Львов в 1895 году и 15 ноября
прочитал свою первую лекцию. В ноябре 1995 года
мировая философская общественность отметила столетний
юбилей Львовско-Варшавской школы, проведя во Львове и
Варшаве международную конференцию. К. Твардовский
сумел объединить выдающихся философов и вырастить
новую плеяду. К Львовско-Варшавской школе принадле-

Предисловие редактора
5
жали такие выдающиеся мыслители, как Я. Лукасевич,
С. Лесневский, Т. Котарбинский, К. Айдукевич, А. Тарский,
С. Яськовский, В. Татаркевич.
Для Львовско-Варшавской школы был характерен
четкий, аргументированный научный подход к
рассмотрению философских проблем. При этом область
исследований была чрезвычайно широкой: логика, эстетика,
методология, этика, история философии. Философы Львовско-
Варшавской школы не придерживались каких-то единых
философских взглядов. Среди них были сторонники
крайнего номинализма (С. Лесневский, ранний
А. Тарский) вплоть до крайней формы
материалистического реизма (Т. Котарбинский). С другой стороны, были
последователи неотомизма (И. Бохенский, Я. Соломуха).
Особо важные достижения Львовско-Варшавской школы
относятся к периоду между двумя мировыми войнами,
когда в ее работу включились Варшава и практически вся
Польша. Достаточно назвать работы А. Тарского о
семантическом понятии истинности и неопределимости
его в достаточно богатых языках, создание им методологии
дедуктивных наук. Эти результаты имеют не меньшее
значение, чем результаты К. Геделя о неполноте
формальной арифметики.
Вторая мировая война прервала работу Львовско-
Варшавской школы. Часть ее членов погибла (С.
Лесневский, М. Вайсберг, А. Линденбаум), другая часть
эмигрировала. В эмиграции польские философы и логики оказали
значительное влияние на развитие научной философии в
других странах, особенно в США. Конечно, в разработке
научной философии приняли участие не только ученые
Львовско-варшавской школы, но и логические
позитивисты Венского кружка, Берлинской школы философии,
голландские логики и философы и другие школы. Влияние
Венского кружка на научную философию было
широковещательным, хорошо разрекламированным. Но это влияние
ограничилось кратким периодом. Воздействие Львовско-
варшавской школы на научную философию было более
глубоким и более основательным по сравнению с Венским
кружком. Не случайно, организаторами Первого
международного конгресса по логике, методологии и философии
науки в 1960 году в Стэнфорде были Альфред Тарский и
Патрик Суппес. Тогда же было создано Отделение логики,
методологии и философии науки Международного Союза
философии и истории науки. К настоящему времени
проведено десять Международных конгрессов, в том числе

6
В А Смирнов
в Москве в 1987 году. В работе Отделения логики,
методологии и философии науки участвуют представители
научной философии многих стран, в которых имеются
соответствующие Национальные комитеты. Советские и
российские логики и философы активно участвуют в работе
Отделения логики, методологии и философии науки. Его
президентами были А А. Марков (дважды), И.Т. Фролов,
асессорами избирались М.В. Попович, В.Н. Садовский,
ВА. Смирнов, ВА. Лекторский, Б.Г. Юдин.
В послевоенные годы представители Львовско-
Варшавской школы, несмотря на большой идеологический
пресс, приложили усилия к восстановлению традиций
Львовско-Варшавской школы (К. Айдукевич, Т. Котар-
бинский, Е. Слупецкий и др.). Особо значительные
результаты были получены в области логики и формальной
методологии (А. Мостовский, Е. Расева, А. Гжегорчик,
Е. Лось, Р. Сушко, М. Пшелецкий, Р.Вуйцицкий, С. Сурьма
и многие другие). Но это особый вопрос.
Мы надеемся, что издание работ родоначальника
Львовско-Варшавской школы К. Твардовского с интересом
будет встречено читателями.

Предисловие
В 1995 году мировая философская общественность
отметила столетие Львовско-Варшавской
логико-философской школы, основанной польским философом Казимежем
Твардовским. На сегодняшний день уже не подлежит
никакому сомнению ни сам факт существования Школы, ни
значимость ее вклада в философию и логику ХХ-го
столетия. Но если логическая составная Львовско-Варшавской
школы давно и довольно хорошо известна в России, то
философская составная еще ждет своего с ней ознакомления.
Данная публикация и должна послужить для частичного
восполнения этого досадного пробела. Более того,
философия Львовско-Варшавской школы выросла из т.н.
австрийской философии, т.е. в самом широком смысле может быть
названа ее частью. Но и австрийская философия в лице
своих главных представителей Больцано, Брентано,
Штумпфа, Мейнонга, Марти для русского читателя та же
terra incognita. А ведь речь идет о той философии и о тех
философах, которые во многом определили парадигму
европейской философии ХХ-го столетия. По сути целый
пласт европейского философского наследия - австрийская
философия - выпал из научного обихода. Поэтому на
сегодняшний день мы находимся в ситуации, когда хорошо
знаем последующее, не зная в совершенстве той почвы, на
которой все это выросло. Считаем аутентичностью
компиляцию, а вторичное принимаем за основополагающее. По-
видимому, в философии такая ситуация не может
считаться нормальной. Поэтому в этом предисловии мы
начнем с краткой характеристики той философии, точнее
того способа философствования, одним из плодов которого
и является как философия Твардовского вообще, так и его
труд "К учению о содержании и предмете представлений", в
частности.
Для определения типа философии, к которому
относится данная работа, мы воспользуемся типологией
современного итальянского философа Роберто Поли (R.Poli),
которую он строит на дистинкции: philosophy plus literature и

8
Я. Саноцкий
philosophy plus sciencei. Каждый из этих типов философии
обладает своим языком изложения, концептуальным
аппаратом и когнитивным стилем. Поэтому осознание
принадлежности того или иного философского направления или
философии определенного мыслителя к одному из этих
двух типов философии, на наш взгляд, должно
способствовать лучшему пониманию этой философии, поскольку
настраивает читателя на определенный способ работы с
текстом и определенный способ восприятия.
Во второй половине XIX-го столетия можно было бы
выделить два философских направления plus science - это
неокантианство и брентанизм2. Выросший на почве
антикантианских идей Гербарта, Лотце, Тренделенбурга,
1 Axiomathes, № 1, 1993, ст.6. (В отличие от Поли, который выводит
эти типы из взаимодействия философии с наукой и литературной
практикой, причем философия занимает в этих контактах пассивную сторону,
в силу изначально присущему ей свойству рецессивности, в отличие от
доминантной науки, мы под phylosophy plus science будем подразумевать
философию, доминирующей составной частью которой будет научность,
phylosophy plus literature - литературность in sensu largo. Так как, на наш
взгляд, философия изначально содержит в себе свойства и "научности" и
"литературности". И если определенная историческая форма философии
проявляет с большей степенью выраженности одну из своих свойств, то
это отнюдь не следствие взаимодействия философии и какой-нибудь из
исторически оформленных областей знания. Вопрос по-видимому
следует поставить так: как происходит взаимодействие и
взаимопогруженность философии и, например, математики в ХХ-ом веке, т.е. как
происходит взаимодействие выделившейся из философии и ставшей
"самостоятельной", и прошедшей определенные стадии развития науки,
в даном случае - математики с изначально присутствующей в
философии как таковой ее математической составной).
2 Мы намеренно отказались от термина - австрийская философия,
так как он во многом условный. До сих пор не существует среди
историков философии единого мнения на счет того, по каким признакам можно
выделить именно такое направление в философии Европы XIX-го
столетия. И трудность действительно велика, если вспомнить, что к
австрийской философии в равной мере принадлежат и Мейнонг и
Вайнингер. И все же подобные попытки не прекращаютя и по сей день.
Что-то роднит художника Климта, философа Брентано, писателя
Музиля. Таким образом, исследования из чисто историко-философских
перешли в плоскость культурологическую (см. фундаментальное
исследование: Johnston, William M., The Austrian mind: An intellectual and social
history, 1848-1938., Berkeley, 1976; а также вышедшую у нас книгу
венгерского философа К.Нири [K.Nyiri] "Философская мысль в Австро-
Венгрии", М.,Мысль, 1987), и термин "австрийская" стал обозначать
среднеевропейская (mitteleuropaeisch). Мне кажется, об этом следовало
упомянуть, ведь читать один и тот же текст можно по-разному.
Поэтому здесь под "австрийской философией" мы будем подразумевать
брентанизм, т.е. по имени австрийского философа Ф.Брентано (1838-
1917).

Предисловие
9
Больцано брентанизм являет собой как бы альтернативу
неокантианству. Обнаруживается ли и в какой форме эта
идейная противоположность в конце ХХ-го столетия - тема
насколько интересная, настолько и важная. Обозначив эту
тему, мы еще раз хотели бы подчеркнуть необходимость
серьезного изучения наследия Брентано и его
последователей. Здесь же, в рамках вступительной статьи, мы
попробуем дать краткую, очень приблизительную характеристику
философского метода Брентано, именно его способа
философствования, который, привитый его ученикам,
собственно и дал, как теперь стало уже ясным, оригинальное
философское направление - школу. Мы намеренно сделали
оговорку на счет временной перспективы в оценке
деятельности Брентано, ведь кажущееся забвение или даже
неприятие его философии в немалой степени было
предопределено тем, что мы сейчас называем одной из наиболее
характерных черт философии Брентано и брентанизма в
целом. Это то, что Н.Гартманн называет "проблемным
исследовательским мышлением", отличая его от "системного
конструктивного мышления". И то, как Гартманн
описывает проблемное мышлении как нельзя лучше
характеризует брентанизм: "...такие философы, ..., не предлагают
замкнутых систем; в качестве своего наиболее существенного
духовного наследства они оставляют потомству открытые
проблемы. Без сомнения, и они имеют перед глазами
набросанные в мысли системы. И тем не менее, образ
системы не мешает им свободно оглядываться вокруг. Они
принимают проблемы в том виде, в котором их находят и
застают; следуют за ними несмотря на то, развивают или
разваливают ли они таким образом систему. Благодаря
этому они совершают работу, имеющую значительно
большую объективную ценность'З. От себя добавим: и
значительно меньший успех "у публики", чем законченные
системы, содержащие, как оказывается впоследствии -
мнимые, решения "больших" философских проблем. Таким
образом, систематическое исследование без создания
законченных систем - вот та наиболее общая характеристика
брентанистского метода. Из этого станет понятным, что
брентанисты в основном занимались частными
проблемами, исследование которых заканчивалось
формулировкой теории, причем теория не считалась полностью
обоснованной, если не были критически рассмотрены все
существующие и даже возможные решения проблемы.
3 Hartmann N. Kleinere Sriften, Bd, I: Abhandlungen zur systematischen
Philisophie, Berlin 1955, s. 3.

10
Я. Саноцкий
Другими словами, культивировался старый метод
Аристотеля (по выражению того же Гартманна, философа у
которого "проблемное мышление выступает в наиболее
сгущенном виде"). Необходимо еще упомянуть и о особо
ригористических требованиях к языку изложения, который
должен быть четким и ясным, а строгая понятийная разли-
ченность должна способствовать формированию такого
терминологического аппарата, при помощи которого и
можно проводить дескриптивно-психологические
исследования.
Таковы вкратце особенности брентановского стиля
философствования, стиля, который Брентано, обладавший
незаурядными педагогическими способностями, сумел
привить своим многочисленным ученикам. Все это мы и
увидим в работе ученика Брентано Твардовского. Эта книга
может считаться классической в смысле выражения брен-
танистского метода исследования. Что, кстати, было
замечено сразу после публикации. Например, Рудольф Вилли -
ученик и последователь Авенариуса, который, атакуя с
позиций субъективного идеализма дескриптивную
психологию Брентано, за основу своих рассуждений взял именно
эту работу Твардовского, так как по его мнению: "Теория
выступает здесь чаще [чем у Брентано] и с такой
выразительностью, которая не оставляет желать лучшего"4.
Но если по методу исследования - это брентанизм, то
по своему идейному строю в книге переплелись идеи как
Брентано, так и его выдающегося предшественника -
Бернарда Больцано. Обычно не принято противопоставлять
этих двух выдающихся австрийских мыслителей Х1Х-го
столетия. Наоборот, преобладает мнение, что Брентано был
"невольными продолжателем линии, инициированной
Больцано, что многие из открытий Брентано были лишь
повторением гениальных интуиции незаслуженно забытого
Больцано. В рамках вступительной статьи можно было бы
и не затрагивать эту проблему, тем более, что в этом
произведении, написанном в начале 90-х годов, различие
между их философскими учениями едва заметно. Была
видимость почти полного совпадения исходных принципов, и
4 Willy R., Die Krisis in der Psychologie. Dritter Artikel, [в:]
Vierteljahrsschrift fuer wissenschaftliche Philisophie" Bd. 21/1897, ст. 333.
5 Брентано часто повторял, что с работами Больцано, кроме
"Парадоксов бесконечности" знаком не был. Имеется в виду главный
труд Больцано "Наукоучение'*.(см. Брентано F. Pychologie vom
empirischen Standpunkt- Leipzig, 1924, Bd.l, s. XLVI, [письмо к О.Краусу от
14.09.1909]).

Предисловие
11
ученики Брентано находили в заново издаваемых книгах
Больцано много такого, что проясняло, дополняло не
всегда понятные идеи своего учителя. И все же мы введем
мотив противоположности, которая стала видна, когда
философия Брентано начала приобретать законченные
формы (а это произошло примерно к середине первого
десятилетия ХХ-го в.).
Дело здесь вот в чем. Больцано еще задолго до
Гуссерля построил такую логико-философскую теорию, где
значения представлений, суждений, предложений
трактовались не как психические образования, обладающие
реальным существованием, а как образования идеальные
(поэтому он и называл их представлениями-в-себе, пред-
ложениями-в-себе, истинами-в-себе и т.д.), которые не
существуют как реальные вещи, а образуют некую
вневременную и внепространственную надъиндивидуальную
сферу и реализуются в конкретных единичных актах
представления, суждения^. Такая объективация составных
психического процесса, сопутствующих логическим
операциям мышления, уже тогда создавала предпосылки для
обособления логики от психологии, но в полной мере это
было осознано только в конце столетия. Таким образом,
философия Больцано стала импульсом к созданию
антипсихологической парадигмы ХХ-го столетия, поскольку
сама уже была антипсихологистична.
Несколько сложнее дело обстоит в случае Брентано.
Как и Больцано, он признает наличествование некоей
априорной сферы, которая опосредует сферу действительного
(реальных предметов, вещей) и сферу "только помыслен-
ного" или "просто интенционального" (образования которой
исчезают по мере прекращения соответствующего
мыслительного акта). Априори Брентано образует некий "мир"
содержаний априорно значимых истин, которые являются
основанием правильности суждений. Однако, и в этом его
главное отличие от Больцано, Брентано приходит к этому
через интенциональные анализы сознания, поэтому у него,
в отличие от Больцано, мир истин, каким бы
самодостаточным он ни выглядел, предполагает в качестве своего
коррелята - "Я"7; поэтому и главное понятие онтологии
сущее как таковое выводится Брентано из понятия "быть-
данным". Все, что дано субъекту познания ("Я"), есть нечто,
есть "предмет", вне зависимости от того, реален он или же
ирреален. Но это еле заметное различие в понимании он-
6 Bolzano В. Wissenschaftslehre 19; 24; 30-32
7 Bergmann H. Die Philosophie Bolzanos. Halle 1909. s. 30f.

12
Я. Саноцкий
тологического статуса сферы идеального в то время не
было замечено; но именно оно и определило дальнейшую
судьбу брентановской философии. Если его ученики
Мейнонг, Гуссерль, Марти продолжали развивать "линию"
Больцано, то сам Брентано в ходе дальнейших своих
исследований, основанных на все более глубоких интенциональ-
ных анализах, пришел к необходимости пересмотра своих
"ранних" взглядов на идеальное, результатом которого и
стала его новая реистическая онтология.
Таким образом, налицо два типа антипсихологизма; и
если "линия" Больцано была продолжена в аналитической
философии и феноменологии, то антипсихологизм
Брентано по-видимому еще до конца не понят и не
реализован. Все это надо иметь в виду, читая Твардовского,
работа которого находится как бы на перекресте этих двух
течений австрийской философии.
После краткого описания научной философии, вернее
нашего о ней представления, после историко-философского
контекста обратимся непосредственно к труду
Твардовского. Прежде всего, несколько слов о самом
философе.
Жизнь Твардовского состоит из двух периодов:
венского и львовского. Он родился в Вене 20 октября 1866
года. В Вене учился: сначала в Theresianum - закрытом
элитарном учебном заведении, а в 1885-1889 - в Венском
университете. В 1895 г. Твардовский получает кафедру
философии во Львовском университете Яна Казимира и уже
навсегда переезжает во Львов. Жизнь Твардовского была
наполнена разнообразной не только философской и
педагогической, но и чрезвычайно активной общественной
деятельностью. Так, он трижды избирался ректором университета,
основал Польское философское общество, несколько
философских и психологических журналов, первую в Польше
лабораторию экспериментальной психологии
(впоследствии Институт психологии). Умер Твардовский
11 февраля 1938 года и похоронен во Львове на
Лычаковском кладбище.
Работа Твардовского "К учению о содержании и
предмете представлений" относится к концу венского периода
(философ работал над ней в 1892-1893 гг.) и являет собой
габилитационную диссертацию, защита которой успешно
состоялась в Венском университете в 1894 г.
Хронологически - это вторая работа Твардовского, первой
была магистерская диссертация "Идея и перцепция у

Предисловие
13
Декарта"8, но по сути - это его первая самостоятельная
работа, в которой был применен новый, разработанный
Брентано метод исследования - метод дескриптивной
психологии. И если первая имеет подзаголовок
"Теоретико-познавательное исследование", то подзаголовок второй -
"Психологическое исследование". Очевидна и тематическая
взаимосвязь обеих работ. Вот что пишет на этот счет сам
Твардовский в своей автобиографии ("Selbstdarstellung"):
"Стремление представить как можно более ясно и
отчетливо декартовы понятия ясной и отчетливой перцепции и
ясной и отчетливой идеи привело меня к проблеме
сущности понятия вообще, но так как понятие - это особая
разновидность представления, то я вынужден был заняться еще и
проблемой представления как такового, а также теми
разнообразными способами, посредством которых мы что-
либо себе представляем. Обнаруженная мною в этой
области определенного рода непоследовательность в
рассуждениях и послужила поводом для написания диссертации. Я
заметил, что даже у выдающихся мыслителей из-за
неточности в способе выражения стирается граница между
представлением и тем, что в нем представлено"9.
Теперь обратимся к самой работе Твардовского,
которую Дж.Н.Финдли назвал "удивительно богатой идеями"!о
и одной из наиболее замечательных книг в истории
современной философии. Работа может быть тематически
разбита на три части: во-первых, это различение между
содержанием и предметом представления; во-вторых, это очерк
общей теории предметов; и в-третьих, проблема
представлений и общих предметов. Вкратце рассмотрим их
проблематику в несколько более широком историко-философском
контексте.
Строгое различение акта, содержания и предмета
представления на многие годы стало связаным с именем
Твардовского и оценивалось в качестве его основного
философского достижения! 1. Однако, на психологическом
8 Twardowski К. Idee und Percepcion. Eine erkenntnis-theoretische
Untersuchung aus Descartes. Wien, Konegen.
9 Твардовский /С. Автобиография, в: Домбровский Б. Львовско-
Варшавская логико-философская школа: Препринт N 30-89 /ИППММ
АН УССР.- Львов, 1989, ст. 49-64. ст. 56.; а также "Вопросы
философии", N9, 1993, ст.
10 J.N.Finälay, Meinong's Theory of Objects and Values, 2d ed., Oxford,
1963, p.8.
11 "Три слова [акт, содержание и предмет] в таком сопоставлении
стали модными словами (Schlagworten), особенно после красивой ...
работы Твардовского." (Husserl Е., Ideen zu einer reinen Phaenomenologie

14
Я. Саноцкий
конгрессе в Риме в 1906 году в своем докладе с
выразительным названием "Являемся ли мы психологистами?"12
Гефлер заявил о своем приоритете в разграничении
содержания и предмета представления, назвав при этом
Твардовского первым, кто, ссылаясь на соответствующий
параграф его "Логики'13, провел последовательное
обоснование этого положения. Это заявление А.Марти оценил как
удивительное и чрезвычайно странное. И дело здесь вовсе
не в том, что такой приоритет должен быть закреплен за
Твардовским, чего Гефлер не делает, и по справедливости,
утверждает Марти, ведь это "... как известно всякому хоть
немного знакомому с историей философии, противоречило
бы исторической истине"!4. Прав Марти, что спорить
между собой в ХХ-том веке, кто первый различил
содержание и предмет представления абсурдно. Ведь истоки этого
различения находятся во введенном еще схоластами в
философскую лексику понятии "интенциональность", с
которым органично связано понятие "интенциональной
предметности". Причем, если говорить о средневековых
"корнях", необходимо иметь ввиду, что понятие это имеет
различное значение как в реалистической (томистской),
так и концептуалистической традициях.
Поэтому возвращаясь к заявлению Марти, в качестве
предшественников наряду с Больцано и Циммерманом
можно назвать и Жерсона, и Суареса, и Декарта. И так дело
обстоит на самом деле. Выделение в психическом акте его
содержания и его предмета, не является чем-то новым. Оно
восходит еще к Декарту!5, Поэтому решение этой
проблемы Твардовским следует расценивать не как какое-то
революционное открытие, а всего лишь, и это отнюдь не
уменьшает его значения, одно из наиболее удачных
решений старой философской проблемы. Решения,
совершенного в новых, обогащенных достижениями психологии,
понятиях.
und phaenomenologischen Philosophie 1913, Jahrb. f. Philos, phaen.
Forschung I.Band. 128).
12 Atti del V Congresso Internationale di Psicologia. Roma, 1906, ст. 322.
Sind wir Psychologisten?
13 Имеется в виду Logik. Unter Mitwirkung von DrAlexius Meinong ver-
fasst von DrAlois Hoeffler, Wien 1890. .6.
14 Marty A., Untersuchungen zur Grundlegung der allgemeinen Grammatik
und Sprachphilosophie, 1908. ст.389.
15 Имеется в виду декартово различение ens formale и ens objectivum,
действительного бытия от бытия имманентного, см. Kastil A., Studien zur
neueren Erkenntnistheorie. Halle, Niemeyer, 1909, s. 180-194.

Предисловие
15
Что касается второй тематической части книги -
общей теории предмета или формальной онтологии
Твардовского, то, по мнению Романа Ингардена, "...
исключительная важность работы Твардовского состоит прежде
всего в том, ...что со времен схоластики и "Ontologia"
Христиана Вольфа, это первая последовательно
разработанная теория предмета^ Более того. Она на несколько лет
предшествовала учению Гуссерля о целом и частях, а также
Gegenstandstheorie Мейнонга и его учеников" 16.
В предыдущем абзаце мы специально употребили три
синонима для обозначения одной и той же теории, на
самом деле их намного больше. И именно
терминологическое многообразие явилось отображением реальных
процессов, происходивших в европейской философии XIX-го
столетия. В первом томе "Идей к чистой феноменологии и
феноменологической философии" есть одно довольно
знаменательное примечание, которое, если его рассмотреть в
контексте развития австрийской философии, да собственно
и в контексте развития европейской философии ХХ-го
столетия, многое проясняет, причем не только в отношении
терминологическом, а, если можно так выразиться,
идейном. Поэтому мы позволим себе привести здесь это
примечание целиком. Итак, в вышеупомянутой работе
Гуссерль, напоминая о необходимости разделения
логических категорий на категории значения и формальные
предметные категории (обоснование такой необходимости было
изложено еще в 1-ом томе "Логических исследований")
пишет: "Специально категориям целое и часть [т.е.
формально-предметным категориям] посвящен весь третий
раздел второго тома ["Логических исследований"]. Прежде я
не решался принять это в историческом отношении
предосудительное выражение и назвал этот раздел частью
"априорной теории предметов как таковых", что А.Мейнонг
сконцентрировал в выражение "теория предмета". Теперь
же, в соответствии с изменившимся положением вещей
(Zeitlage), я считаю более правильным снова вернуть
прежнему понятию "онтология" его действительную значи-
мость"17. Это было написано примерно в 1905 году, а в
1931 году, выступая на заседании Кантовского общества,
16 ïngarden R. Dzialalnosc naukowa KTwardowskiego. [в:] K.Twardowski.
Nauczyciel-uczony-obywatel, Lwow, 1938.
17 Husserl E. Ideen zu einer reinen Phaenomenologie und phaenomenolo-
gischen Philosophie 1913, Jahrb. f. Philos, phaen. Forschung I.Band, s.23.

16
Я. Саноцкий
Н.Гартманн уже говорит о "повороте современной
философии к онтологии" как о свершившемся факте! 8.
Поэтому возвращаясь к ситуации в европейской
философии конца минувшего столетия, можно, с известной
долей условности, утверждать, что с возобновлением интереса
к онтологии, происходило преодоление того кризиса в
философии, который был вызван стремительным развитием
и успехами естественных наук в XIX-ом столетии. И одним
из первых, кто не только осознал и продекларировал
необходимость онтологических исследований, но и дал пример,
как это делать, но не старым чисто умозрительным,
спекулятивным методом, а эмпирически, используя
выработанный Брентано дескриптивно психологический метод, так
что была показана возможность построения научной
онтологии, был Твардовский. По-видимому, в этом смысл той
высокой оценки, которую дал "К учению..." такой строгий и
взыскательный критик, как Ингарден.
Что касается третьей части "К учению...", где изложена
теория предметов общих представлений или представлений
понятий, то мы отошлем читателя непосредственно к
тексту Твардовского, а именно двух последних параграфов
работы, так как, во-первых, сам автор приводит достаточно
сведений о возможных вариантах решения этого вопроса,
во-вторых, содержащийся в этих параграфах конкретный
психологический и языковый анализ представляет собой
как бы "опытную" часть исследования, которую нельзя
просто пересказывать, и в-третьих, эта часть логически
является как бы началом всего исследования, именно она
образует тот "эмпирический" (в смысле дескриптивной
психологии) фундамент всех предыдущих выводов и решений,
особенно онтологических. Так что после первого прочтения
книги она должна быть перечитана еще раз, уже с учетом
того, как Твардовский решает также один из вечных
философских вопросов о предмете общих представлений^.
Что касается переводов "К учению..." на другие языки,
то их три: польский, английский и итальянский20. Первый
выполнен ученицей Твардовского Изидорой Домбской и
содержится в юбилейном, приуроченном к столетию со дня
рождения сборнике, инициаторами издания которого были
18 Hartmann N., Zum Problem der Realitaetsgegebenheit, Berlin 1931
("Philosophische Vortraege der Kant-Gesellschaft", s. 32).
19 Нелишним будет добавить, что именно с переосмысления своей
точки зрения на эту проблему Брентано начал критический пересмотр
всей своей "ранней" философии.
20 Twardowski К. Contenuto e oggetto, Boringhieri Torino 1988.

Предисловие
17
ученики Твардовского - Айдукевич, Котарбинский,
Ингарден и др.; второй - Д.Гроссманом21; итальянский
переводчик, к сожалению, нам неизвестен.
Несколько слов о польском переводе. Существует
мнение, что этот перевод в черновом варианте был подготовлен
еще в 30-х годах под непосредственным руководством
самого автора. Как бы там ни было, но перевод действительно
отличается тщательностью, терминологической точностью
и стилистической ясностью. Наличие этого перевода на
славянский язык брентанистского по своему стилистико-
терминологическому характеру текста сослужил нам
неоценимую службу на всех этапах подготовки русского
перевода.
Отсутствие общепринятой нормы перевода на русский
язык логических и онтологических понятий обусловило
возникновение многих трудностей, особенно в
терминологическом отношении. В своем переводе мы
придерживались стратегии максимальной приближенности к
оригиналу в первую очередь в терминологическом отношении.
Допуская при этом определенные "вольности" в отношении
стилистическом, что на наш взгляд является оправданным
именно ввиду принадлежности этой работы к философии
типа plus science, где стилистические потери не столь
чувствительны и не ведут к искажению смысла. И все же в
своем переводе мы старались по возможности сохранить
стилистическую "сухость" немецкого оригинала. Ученик
Брентано А.Кастиль как-то сказал, что труды его учителя
следует читать не как литературные произведения, скользя
взглядом по страницам, а как математические тексты, т.е.
медленно и чрезвычайно внимательно. Поскольку во
многих случаях мы встречались с более богатой, по
сравнению с русской, синонимикой абстрактных понятий
немецкого языка, что приводило к необходимости поиска и
"приспосабливания", то лексический строй перевода
получился несколько искусственным. Поэтому для облегчения
чтения перевода мы составили небольшой словарь
наиболее часто употребляемых и важных терминов.
Необходимо упомянуть и еще одну проблему,
возникающую при переводе философского текста. Это проблема
интерпретации. Отсутствие переводов философских работ,
или даже достаточное количество таковых, означает только
одно, а именно, что не существует традиции
интерпретации, а значит и традиции рецепции такой философии. Мы
21 Twardowski К. On the content and object of presentations, Nijhoff, The
Hague, 1977.

18
Я. Саноцкий
поэтому постараемся по мере возможности облегчить
понимание данной работы при помощи комментариев, в
которых мы часто используем цитаты из работ других
современных Твардовскому австрийских философов, с целью
как более выпукло представить точку зрения Твардовского
по тому или другому вопросу, а также для введения
читателя в общую проблематику австрийской философии в ее
брентанистском варианте.
Благодарю БДомбровского и В.Петрушенко за
помощь, оказанную при подготовке текста перевода.

К. Твардовский
АВТОБИОГРАФИЯ
Моя колыбель - Вена. Я родился 20 октября 1866 г. в
семье австрийского государственного служащего, поляка по
имени Пий и его жены Мальвины, урожденной Кун, также
польки. Атмосферу родительского дома можно кратко
охарактеризовать как умеренно религиозную и пламенно
патриотическую. Соединение этих двух начал находило
выражение как в систематическом, обычно под руководством
родителей, воскресном посещении церкви св. Рупрехта,
принадлежавшей в то время венской колонии поляков и
управляемой польским священником, так и в стараниях
моего отца поддерживать у жителей Вены живую память о
Яне Собеском!, освободившем город от турок. В
ознаменование этого события мы совершали ежегодное
паломничество в церковь-на-Кальварии, что со временем дало
моему отцу повод основать совместно с рядом других
граждан Вены "Союз церкви-на-Кальварии".
Незадолго до моего одиннадцатилетия отцу после
долгих хлопот удалось добиться для меня места в
Терезианской Академии (называемой обычно Терезианум).
Я был зачислен в это закрытое учебное заведение в
качестве воспитанника и пробыл в нем все восемь лет
учебы в гимназии. В интернате поддерживалась строгая
дисциплина, подчиняться которой было чрезвычайно
трудно, даже мучительно. И все же я очень многим обязан
Терезиануму. Если в народной школе я не отличался
особым прилежанием, то теперь стал первым учеником в
классе. Академия дала мне не только основательную
подготовку по курсу классической гимназии и глубокое
знание языков, но и способствовала совершенствованию
моего тела уроками гимнастики, плавания, фехтования,
конной езды и строевыми занятиями. Одним словом, она
подготовила меня к терпеливому и систематическому
труду, блстящим примером в котором был для меня отец,
чьи советы и поучения имели большое влияние на мое
дальнейшее развитие.
Из числа гимназических учителей я особо выделил бы
двоих, добрую память о которых сохранил и по сей день.
Один из них - священник ордена пиаристов2 - Франц
Вюцнер преподавал мне в течение пяти лет греческий язык.

20
К. Твардовский
Он умел пробуждать в своих учениках любовь к античности
и понимание античности, сильное влияние которой я
испытываю и поныне. Приобретенные в гимназии знания
древних языков оказались чрезвычайно полезными в моих
будущих занятиях философией. Вторым из этих двоих был
мой учитель немецкого языка и философской
пропедевтики Франц Берндт. Я надеюсь, что его старания воспитать
в учениках способность связано, просто и по существу
излагать свои мысли, в моем случае не остались
безуспешными. К сожалению, его уроки философской пропедевтики
не произвели на меня особого впечатления, вероятно
потому, что этот предмет был чужд самому преподавателю,
излагавшему материал несамостоятельно, в основном по
учебнику Роберта Циммермана3. Хотя справедливости
ради следует заметить, что и принадлежавшая перу Берндта
работа "Логика по Аристотелю и Канту", опубликованная в
годовом отчете гимназии за <...> год4, свидетельствует о
его самостоятельных исследованиях в этой области. Во
всяком случае, я не без зависти слушал рассказы моих
товарищей по интернату об уроках логики и психологии
Алоиза Гефлера, преподававшего тогда в Терезианской
Академии-5.
<...> Источником моего интереса к философии,
возникшего еще в гимназии, были не уроки пропедевтики.
Однажды в библиотеке отца мое внимание привлекло
название одной книги. Это была "Сила и материя" Бюхнера6.
Так, будучи учеником третьего класса гимназии, я впервые
познакомился с мировоззрением, которое не только
отличалось от католического, но было ему противоположным и
даже враждебным. Однако первое сильное впечатление от
этой книги ослабло, как только я при более внимательном
ее чтении заметил, что рассуждения Бюхнера изобилуют
логическими неточностями. Тогда я сразу взял тетрадь, в
которую выписал сомнительные в логическом отношении
рассуждения, и - поскольку в то время я, естественно,
ничего не знал о правилах логики - показал их ошибочность
путем перенесения избранного Бюхнером способа
доказательства на специально мною подобранный иной
конкретный случай, на примере которого ясно была видна
недопустимость этого способа доказательства.
Примерно в это же время - не помню точно, до или
после знакомства с Бюхнером - моя детская вера перенесла
второе, более сильное потрясение. Готовясь к уроку
религии, я читал о переходе иудеев через Красное море, рисуя
яркими красками в своем воображении этот библейский
рассказ о чуде, о том, как море разошлось в стороны и по-

Автобиография
21
средине между возвышающимися водяными стенами
появилась ровная гладкая дорога, по которой евреи перешли на
другой берег. Неужели такое возможно? - спрашивал я себя.
Особенно неправдоподобным казались мне эти
вертикальные, ни на что не опирающиеся стены. Все эти сомнения и
разрушили мою наивную детскую веру в чудо.
И еще одно яркое воспоминание, относящееся к
периоду учебы в гимназии, осталось у меня - о сильном
впечатлении, вызванном чтением "Размышлений" Марка
Аврелия. Сегодня я уже не помню, как пришел к этой
книге, к чтению которой приступил в шестом классе,
продолжил в седьмом и едва закончив, начал читать сначала;
без преувеличения "Размышления" римского императора
стали тогда моим Евангелием. Я старался жить, строго
следуя его принципам, и нашел в советах философа на троне
действенное средство, помогавшее с достоинством
переносить все более меня угнетавшую интернатовскую
дисциплину. Я охотно признаюсь, что многим обязан стоическому
восприятию и пониманию жизни, причем отношение этой
философии к христианству сыграло для меня также
немаловажную роль.
Рассказывая о своих ранних философских
впечатлениях, я должен упомянуть еще об одном обстоятельстве.
Бывавший часто в доме моих родителей студент-медик
Йозеф Крипьякевич, который стал впоследствии мужем
моей старшей сестры и моим шурином, познакомил меня
с "Происхождением видов" Дарвина, с работами
Штрикера7, посвященными исследованию языковых
представлений, с психологическими и натурфилософскими
трудами Юлиана Охоровича^, бывшего тогда
приват-доцентом во Львовском университете. Благодаря ему и
возник интерес к проблемам теоретической философии и
психологическим вопросам, что еще больше укрепило меня в
стремлении стать "философом", хотя, надо признаться, по
причине большой любви к музыке у меня была одно время
мысль избрать профессию музыканта, стать
капельмейстером или композитором. Впрочем, я никогда не жалел, что
не посвятил себя искусству, хотя и остался верен музыке:
охотно играл на фортепиано, импровизировал, иногда
сочинял, преимущественно песни.
В 1875 г. я сдал экзамен на аттестат зрелости и
поступил в Венский университет. Если бы я избрал карьеру
государственного чиновника, что, как правило, и делали
питомцы Терезианума, то имел бы возможность теперь уже
в качестве Studiosus jursi [студент права (лат.) - Перев] и
дальше пользоваться привилегиями воспитанника интер-

22
К. Твардовский
ната, но поскольку я выбрал иную профессию, то вынужден
был его покинуть. Чтобы не быть обузой отцу, который,
кроме меня, на свое скромное жалованье содержал еще двух
дочерей и второго сына Юлиуса, я решил зарабатывать на
жизнь своими силами. Выполнение этого решения, а также
год добровольной службы в армии стали причиной того,
что я несколько растянул учебу в университете. Поэтому я
смог сдать необходимые экзамены для получения
докторской степени только в конце 1891 г. Часть времени я
отдавал частным урокам, которые состояли из занятий по
предметам средней школы и уроков музыки; помимо этого
я писал для одной из львовских газет отчеты о работе
парламента, а также был домашним учителем в доме графа
Адальберта Дзедушицкого^. Это был поистине
необыкновенный человек: выдающийся государственный деятель, он
занимался, кроме политики, еще и философией, историей
культуры, в частности, историей искусств, поэзией.
Ежедневное общение с этим человеком, неизменно
относившимся ко мне с отеческой любовью, было для меня
богатейшим источником жизненнлй мудрости и сыграло не
последнюю роль в укреплении моего отношения к
философии. В доме графа Дзедушицкого я познакомился с моей
будущей женой Казимирой, урожденной Колодзейской, с
которой мы связали наши жизни 9 января 1892 г. Мне
трудно выразить словами ту любовь, с которой ко мне
постоянно относилась и относится по сей день моя жена.
Мудрая советчица и самоотверженная помощница в
жизненных невзгодах, она принимала большое участие во всем
том, что мне было дано совершить. От нашего брака
родилось трое дочерей: Гелена (род. 1892 г.), Анеля (род. 1894
г.) и Мария (род. 1896 г.). Все счастливо вышли замуж:
старшая - за инженера, средняя - за землевладельца,
младшая - за одного из моих тогдашних учеников, теперь
экстраординарного профессора философии Варшавского
университета! о.
Моя женитьба совпала с окончанием учебы в
университете, учебы, прошедшей под знаком Франца Брентано! 1.
Форма и содержание его лекций производили на меня
глубочайшее впечатление. Его личность вызвала во мне
чувства искреннего восхищения и уважения. Будучи в полном
смысле слова учеником Брентано, я имел возможность
посещать его дом; возникшее на этой основе общение между
мастером и учеником приобрело бесценный личностный
оттенок. Брентано стал для меня образцом не только
философа-исследователя, неотступно стремящегося к познанию
истины, но и учителем философии, собирающим вокруг

Автобиография
23
себя по примеру античных философов учеников, относясь к
ним, как к своим младшим друзьям. Он научил меня
постоянно стремиться к объективности способа и метода
познания. Пример его личной жизни мне ясно показал, что
способность отчетливо формулировать и излагать
труднейшие проблемы и попытки их решения невозможны без
ясного и честного познания себя. Характерная для
Брентано строгая понятийная различенность,
исключающая бесплодные замысловато-хитроумные игры, стала
впоследствии одним из важнейших программных пунктов
моих собственных работ.
Наряду с Брентано, я слушал преподававших тогда в
Венском университете философию профессора Роберта
Циммермана и приват-доцентов Бергера!2, Эренфельса13,
Штера1^ и Ваале15, посещал также необходимые для
понимания античной философии лекции и семинары по
истории греческой философии, которые проводили и читали
Теодор Гомперц16 и Зигфрид Меклер17. Когда я
почувствовал потребность, если так можно выразиться, в
общенаучном образовании, т.е. в знании принципов и методов
основных типов наук, то начал слушать помимо
философии сперва лекции по истории у Цайсберга18 и
Бюдингера*9 - по математике у Эшериха20 и по физике у
Стефана21. Моя убежденность в том, что психологу
необходимо основательное знакомство с физиологией, стала
причиной посещения лекций и семинарских занятий
Зигмунда Экснера22, проявлявшего живую
заинтересованность психологией.
Однако мои философские штудии не исчерпывались
одним посещением лекций и семинаров, но дополнялись
также индивидуальным чтением философских текстов,
среди которых, пожалуй, первое место занимали
произведения английских философов; чрезвычайно полезными
были проводимые совместно с рядом других студентов
философского факультета коллективные чтения основных
произведений Аристотеля. Этот философский кружок
возник по инициативе д-ра Ганса Шмидкунца2з, а члены его
стали впоследствии довольно известными философскими
публицистами, прогрессивными университетскими
педагогами, и те дружеские отношения, которые возникли между
нами в университетские годы, связывают нас и поныне. Д-
р Шмидкунц создал не только этот кружок, где мы
занимались в духе Брентано чтением и интерпретацией
оригинальных текстов Аристотеля, пользуясь при этом
комментариями Фомы Аквинского; ему удалось также собрать
старших и более молодых по возрасту слушателей

24
К. Твардовский
Брентано для регулярных философских дискуссий,
дружеских встреч, что и привело вскоре, не без старания того же
Шмидкунца, к основанию философского общества при
Венском университете. И я горжусь тем, что был избран
заместителем председателя этого общества. К этому же
времени относится начало моих близких отношений с
А.Гефлером, Й.Кл.Крайбигом24} К.Эренфельсом.
После четырехлетней студенческой жизни, оставившей
одни хорошие воспоминания, и года (1889-1890 гг.)
добровольной службы в армии я приступил к работе над
диссертацией, посвященной вопросу различия терминов "идея" и
"перцепция" у Декарта. Интерес к этой проблеме у меня
возник во время философских семинаров, на которых
Брентано проводил критический разбор декартовых
"Медитаций". Поскольку Декарт приписывает как идее, так
и перцепции свойства ясности и отчетливости, но при этом
довольно произвольно использует эти два термина в
различных формулировках своего критерия истинности, у
меня возник вопрос: имеют ли эти термины одинаковое
или же различное значение. Нет ничего странного в том,
что я, будучи учеником Брентано, постоянно требовавшего
четкости формулировок, последовательности изложения и
строгости доказательства, ощутил потребность прояснить
отношение между "идеей" и "перцепцией" у Декарта. Так
возникла моя диссертация, над которой я работал зимой
1890/91 г., и представил философскому факультету
Венского университета в начале 1892 г. Весной этого же
года я сдал строгий двухчасовой ригорозум по философии,
а осенью - одночасовой ригорозум по математике и
физике. Диссертация была опубликована в 1892 г., т.е. в год
моей защиты у Карла Кенегена в Вене под названием "Идея
и перцепция у Декарта. Гносеологическое исследование"2^.
Предоставленная Министерством культуры и
просвещения стипендия дала мне возможность продолжить
научное образование в Лейпциге и Мюнхене. В Лейпциг меня
привело желание ближе познакомиться с методами
экспериментальной психологии, на значение которой часто и
настойчиво указывал Брентано, не имевший, однако,
возможности познакомить нас с нею по причине полного
отсутствия в Вене надлежащим образом оборудованной
лаборатории. Во время тремесячного пребывания в Лейпциге я
слушал у Вундта2б лекции по истории новейшей
философии; иного курса он в этом семестре не читал.
Основной курс по психологии вел один из ассистентов
Вундта - приват-доцент Освальд Кюльпе27, чьи лекции я
прилежно посещал; одновременно, благодаря искренней

Автобиография
25
любезности как со стороны Кюльпе, так и со стороны
другого ассистента д-ра <...>28f мне удалось подробно
ознакомиться с деятельностью психологического института и с
оборудованием его лабораторий. На летний семестр 1892 г.
я переехал из Лейпцига в Мюнхен к дружественно меня
принявшему К.Штумпфуг^ слушал его лекции, участвовал
в философских семинарских занятиях, был приглашен в
его дом, где имел удовольствие с ним музицировать. Я рад,
что установившиеся личные отношения со Штумпфом,
равно как и с Кюльпе, оказались длительными и
полезными. Помимо лекций Штумпфа, я посещал лекции
Гертлинга30, a д-р Шмидкунц, мой друг по Венскому
университету, в то время приват-доцент философии в
Мюнхене, помогал мне знакомиться с сокровищами
мюнхенских музеев и другими достопримечательностями
города; он также познакомил меня с Шренк-Нотцингом31 и
К. дю Прелем32. Первый занимался в то время явлениями
гипноза, суггестии и не вошел еще в область феноменов,
которые обычно приводят к близким отношениям со
"спиритизмом", тогда как К. дю Прель уже тогда был очень
известным представителем этого направления. С
комплексом этих вопросов меня впервые близко познакомила
прочитанная с огромным интересом книга Аксакова "Анимизм
и спиритизм"335 и поэтому я был рад возможности
провести несколько увлекательнейших часов в беседе с этим
авторитетным писателем, трактующим упомянутые
проблемы с позиции "монистической философии".
Поездка в Германию, в которой меня сопровождала
жена, закончилась в Зальцкаммергуте, где проводили лето
мои родители. Сразу по приезде в Вену пришлось искать
работу, которая обеспечила бы существование моей семьи
как в период подготовки к габилитации в университете, так
и на время последующей преподавательской деятельности в
качестве приват-доцента. Такое место я нашел в
математическом бюро общества по страхованию жизни,
принадлежащего Объединеннолму союзу служащих Австрийской
монархии, где проработал три года с осени 1892 г. до осени
1895 г. Жалованье было скромным и вынуждало меня
подрабатывать частными уроками и публикациями в
периодической прессе, в частности, писать философские эссе и
статьи для венского ежемесячника "Пшелом", издаваемого
польскими членами австрийской депутатской палаты, в
качестве философского рецензента сотрудничать с
"Альгемайне Остеррайхише Литературцайтунг",
редактируемой д-ром Ф.Шнюре, работать музыкальным референтом
в "Остеррайхише Музик-Театрцайтунг". Остававшееся

26
К. Твардовский
время я посвящал работе над диссертацией. Заниматься ею
я начал еще в Мюнхене, правда, первоначально
предполагалась иная тема. В свое время Брентано настоятельно
предлагал мне исследовать проблему классификации наук у
Аристотеля, но после публикации диссертации,
посвященной историческому вопросу, я не хотел опять
заниматься историко-философской проблематикой, тем более,
что меня занимал иной круг вопросов. Стремление
представить как можно более ясно и отчетливо декартовские
понятия ясной и отчетливой перцепции и ясной и
отчетливой идеи привело меня к проблеме сущности понятия
вообще, но так как понятие - это особая разновидность
представления, то я вынужден был заняться еще и проблемой
представления как такового, а также разнообразными
способами, посредством которых мы что-либо себе
представляем. Обнаруженная мною в этой области определенного
рода непоследовательность в рассуждениях и послужила
поводом для написания диссертации. Я заметил, что даже у
выдающихся мыслителей из-за неточности в способе
выражения стирается граница между представлением и тем,
что в нем представлено. Ознакомление с работами
различных авторов, исследующих соотношение содержания и
предмета исследования, не дало мне ответа на вопрос,
имеют ли их выражения одинаковое или же различное
значение и, вообще, что под ними подразумевается; с этими
выражениями тесно связан термин "имманентный объект",
термин, который играет в концепции Брентано очень
важную роль, и поэтому верная его трактовка имеет, на мой
взгляд, огромное значение для понимания всего брента-
новского учения о суждении, и я убежден, что немало
претензий, предъявляемых к этому учению, проистекает из-за
неверного понимания специфики объекта представления и
суждения. Так или иначе, но я чувствовал, что здесь
необходимо многое прояснить и уточнить и что разработка
проблемы требует ряда предварительных исследований в
области учения о представлении вообще, причем
результаты этих исследований имели бы значение не только для
теории понятия, но и для теории суждения.
Из такого рода соображений и возникла моя работа "К
учению о содержании и предмете представлений.
Психологическое исследование"3 4. я постарался написать
ее в духе Брентано-Б.Больцано3^; интерес к последнему у
меня возник после чтения статьи Керри "О созерцании и
его психологической переработке"36, благодаря которой я и
обратился к "Наукоучению" этого выдающегося мыслителя.
Задача моей работы состояла, исходя из одного

Автобиография
27
примечания в "Логике" А.Гефлера - А.Мейнонга37 в более
детальном различении терминов "содержание
представления" и "предмет представления", а также анализе
возникающих между ними отношений. Выполнение этого
задания вынуждало дать не только определение ряда
терминов, но и анализ структуры того, что я хотел назвать
содержанием и предметом представления. Это в свою очередь
привело меня к необходимости провести критический
разбор понятий "признак", "свойство" и т.д., а исследование
отношения между содержанием и предметом представления
заставило обратить внимание на проблему общих
представлений.
Как оказалось, с течением времени и к немалому
моему удовлетворению, габилитационная диссертация
повлияла определенным образом на выбор темы и метода ряда
философских публикаций, авторы которых в некоторых
случаях, по их же собственному признанию, были
инспирированы моей работой к исследованию затронутых в ней
проблем, притом тем способом, который я в ней
использую. Не буду называть никаких имен, сведущим людям
они и без того известны, зато охотно признаюсь, что из
знакомства с вышеупомянутыми публикациями я извлек
немало пользы для дальнейшей проработки и развития
своей концепции, хотя и не нашел в чужих работах ничего
такого, что могло бы послужить поводом для отказа от
своей точки зрения.
Я совершенно не подозревал того успеха, с которым
была принята моя габилитационная работа в кругу
специалистов, пока не получил благодаря ей venia legendi [право
преподавания в высшей школе, (лат.) - Перев] на
философском факультете Венского университета. Я был искренне
горд, что в том университете, где изучал философию под
руководством Брентано, отныне в качестве его младшего
коллеги сам могу преподавать философию. Свою
преподавательскую деятельность я начал в зимнем семестре
1894/95 гг. чтением лекционного курса по логике, после
которого в летнем семестре последовали курс лекций по
проблеме бессмертия и семинарские занятия, в основу
которых были положены "Исследования о человеческом
разуме" Д.Юма. Мне доставляло большую радость видеть,
что моя педагогическая деятельность находит живой
отклик у слушателей; это радовало меня еще и потому, что я
рассчитывал на довольно длительную карьеру
приват-доцента и даже был готов пробыть в этом звании всю свою
жизнь. Ведь, будучи поляком, я не мог и надеяться
получить кафедру в немецком университете Австрии.

28
К. Твардовский
Философские кафедры польских университетов в Кракове и
Львове были заняты, и, как тогда казалось, надолго.
Внезапно поступило сообщение, что один из двух льво-
вских экстраординарных профессоров, а именно д-р
Александр Рациборский, неожиданно отказался по личным
мотивам от своей кафедры38. Это позволило мне после
годичной приват-доцентуры в Вене стать экстраординарным
профессором во Львове, где я и прочитал вступительную
лекцию 15 ноября 1895 г. Спустя три года я был назначен
ординарным профессором и, несмотря на троекратное
приглашение в Варшавский университет и многократные
приглашения на различные должности в польское
министерство просвещения, всю жизнь оставался верным своей
львовской кафедре.
Переезд во Львов означал не только счастливую
перемену внешних обстоятельств моей жизни, что избавляло от
мучительной раздвоенности между профессиональной
деятельностью и работой ради заработка, он означал еще и
изменение направления моей профессиональной
деятельности. В качестве приват-доцента в Вене я был одним из
многих преподавателей философии, работавших в то время
в немецких университетах Австрии, и поэтому, не будучи
особо стесненным преподавательскими обязанностями,
мог руководствоваться в своей деятельности
исключительно личными интересами и склонностями. С
получением же профессуры во Львове ситуация коренным
образом изменилась сообразно тому положению, в котором
находилось университетское преподавание философии в
тогдашней разделенной между тремя империями Польше.
Ко времени моего переезда во Львов философия
преподавалась на четырех кафедрах: на одной - в Ягеллонском
университете в Кракове, на двух - во Львовском университете и
на одной - в Варшавском университете Но на польском
языке преподавание велось только в Кракове и во Львове; в
Варшаве оно велось на русском. По этой причине
Варшавский университет мог влиять на философскую
жизнь города, которая была довольно интенсивной,
благодаря активной публицистической деятельности того же
Струве39 и ряда других профессоров, проводивших помимо
* Кстати, в это время кафедру философии Варшавского университета
занимал поляк Генрих Струве, который вынужден был преподавать на
русском, но свои философские работы он публиковал почти без
исключения на польском и немецком языках. На немецком языке было издано
его "Введение в философию", что может здесь послужить опровержением
утверждения Кюльпе, назвавшего эту книгу "Самобытным русским
произведением".

Автобиография
29
этого еще и огромную просветительскую работу чтением
лекций в многочисленных частных кружках. Среди них
особого упоминания заслуживают Адам Марбург40 и,
конечно же, Ладислав Вериго4!, основатель журнада
"Пшегленд филозофичны" ("Философское обозрение") ,
значение которого как средоточия творческой активности
не только варшавских, но и всех польских философов того
времени, трудно переоценить. <В Кракове и Львове
философствовали в то время еще меньше, чем в Варшаве. А
студенческая молодежь тогдашней Галиции проявляла
слабый интерес к университетским занятиям и лекциям по
философии, несмотря на то, что они велись, в отличие от
Варшавского университета, на их родном языке. > В
Кракове и Львове философия культивировалась
преимущественно в университетах. Для представителей философской
мысли этих университетов брентановская философия была
такой же далекой, как и для их коллег из Варшавы.
Поэтому я чувствоал себя обязанным донести своим
землякам, и в особенности студенческой молодежи, не только
дух и метод этой философии, но и то отношение к
философии, тот особый стиль философствования, которому
обучился у Брентано.
Основной упор в преподавательской деятельности я
решил сделать не на специальные лекционные курсы, а на
такие, которые могли бы познакомить моих слушателей с
основными философскими дисциплинами, с их
важнейшими проблемами, с методами их трактовки и с наиболее
характерными попытками их решения. Немало места
отводилось и для итории философии. Таким образом, моя
академическая деятельность была посвящена чтению цикла
так называемых основных лекционных курсов, и поэтому
для специальных курсов оставалось очень мало времени.
Однако и в этих "основных лекционных курсах" я всегда
старался обращать внимание слушателей на необходимость
тщательной отработки методической точки зрения, так как
прежде всего стремился к тому, чтобы показать
посвятившим себя философии студентам правильный путь к цели,
поиск и выбор которой я им всецело предоставлял.
Самостоятельность мышления наряду с правильным
методом и незамутненной любовью к истине всегда казались
* * До сегодняшнего дня существуют три польских философских
журнала: помимо вышеупомянутого "Философского обозрения" во Львове
издается основанный автором этих строк в 1911 г. "Рух филозофичны"
("Философское движение"), а также издаваемый в Кракове проф. д-ром
Гайнрихом "Квартальник филозофичны" ("Философский
ежеквартальна")42-

30
К. Твардовский
мне наиболее надежной гарантией успеха в научной работе.
Но поскольку лекции - это не очень подходящее средство, с
помощью которого можно было бы оказывать влияние на
студенческую молодежь в вышеупомянутых направлениях,
я искал, по примеру Брентано, возможности
непосредственного общения со своими учениками. Вначале этому
способствовал уже существующий в университете
философский кружок, на еженедельных заседаниях которого
студенты делали сообщения о событиях научной жизни,
зачитывали рефераты по различным философским
вопросам, проводили по ним дискуссии. Так как для достижения
моих дидактических целей не было достаточно
систематических семинарских занятий, а философский
семинар во Львове в то время не существовал, то я поставил
вопрос о его основании и уже в 1897/98 учебном году имел
честь открыть первый в Польше университетский
философский семинар, присоединенный вскоре к курсу
экспериментальной психологии, на основе которого в 1920 г.
был создан самостоятельный институт психологии.
Страстная увлеченность философией не позволила мне
ограничиться одним университетским преподаванием. Я
горел желанием пробудить интерес к философии также и в
широких кругах образованных людей, что, по моему
мнению, способствовало бы развитию польской философской
мысли. Поэтому я принимаю деятельное участие в работе
народного университета и в ряде других организаций,
объединенных служением благородному идеалу всеобщего
образования. Так, я часто выступаю с лекциями и докладами
на различные философские темы, причем не только во
Львове, но и в провинциальных городах Галиции, т.е.
активно занимаюсь пропагандой философии.
Тем временем моя преподавательская деятельность в
университете начала приносить плоды. Из золушки
философия превратилась в глубокоуважаемую богатую
принцессу. Число слушателей выросло настолько, что свои
лекции я был вынужден читать в большом концертном зале
музыкального общества; если раньше редко кто изъявлял
желание учиться на философском факультете, то теперь ряд
одаренных юношей, приняв решение посвятить свою
жизнь служению философии, выбрали ее в качестве
основного предмета своих университетских занятий. Во время
учебы между нами возникли тесные дружеские отношения,
и для того, чтобы сохранить и укрепить эту дружбу, я
основал в 1904 г., в день столетней годовщины смерти Канта,
Польское философское общество - самую старую из ныне
существующих в Польше организаций такого рода, которая

Автобиография
31
полностью оправдала все возлагавшиеся на нее надежды.
Одним из главных мотивов, побудивших меня
организовать в 1911 г. журнал Тух филозофичны", было желание
войти в тесный контакт с более широкими кругами людей,
интересующихся философией.
Таким образом, вокруг моей кафедры и семинара
образовалось как бы три концентрических окружности:
доступный всем студентам университета философский
кружок, Польское философское общество, объединяющее всех
тех, кто уже окончил учебу и занимается научной
деятельностью, и, наконец, доступный каждому философский
журнал "Рух филозофичны". Так, во Львовском университете
родилось новое направление философской мысли Польши,
и я могу даже утверждать, что теперь возможно говорить о
Львовской школе в польской философии. Главной
отличительной чертой этой школы является ее отношение к
области формально-методической, и состоит оно в стремлении
к максимальной точности и ясности мышления и его
выражения, в требовании всестороннего и исчерпывающего
обоснования, в строгости доказательства. <Если
философское мышление не хочет попасть в тупик или же
выродиться в дилетанство и фельетонизм, то оно изо всех сил
должно стремиться во всем следовать этим постулатами
Если считаться с этими требованиями, то они будут
сказываться и в практической деятельности в виде поступков и
деяний; целеустремленная, экономящая силы и время
деятельность возможна только лишь на основе мышления,
отвечающего требованиям вышеупомянутых поступков.
Достоинства такого рода деятельности видны намного
лучше, чем достоинства вышеописанного мышления, и
свидетельствуют они в пользу того, что лучшим
доказательством подлинно философского мышления и донесения
последнего сознанию окружающих служит адекватная
этому мышлению и единственно из него проистекающая
манера поведения. Одним словом, только примером всей
личной жизни философ может обрести сторонников и
друзей как своего способа мышления, так и самой философии.
Эти соображения и стали причиной того, что я никогда не
уклонялся от предоставлявшихся мне возможностей
практической деятельности. Так, я был назначен председателем
комитета по организации и проведению занятий народного
университета, руководил Обществом учителей женских
гимназий, был Президентом Союза преподавателей
высших школ и главой Объединения обществ преподавателей
австрийских высших школ, председателем комиссии по
подбору кандидатов на должность учителя средней школы,

32
К. Твардовский
дважды деканом, трижды подряд ректором университета, и,
кроме всего этого, многократно исполнял обязанности
референта в Коллегии профессоров и в Академическом
сенате, а также эксперта в Министерстве просвещения. И
когда мой труд в этих различных сферах общественной
жизни награждался признанием, я всегда искренне
приписывал эту заслугу не себе, а тому образу философского
мышления, который меня воспитал и который я в меру
своих способностей старался развивать; прилежно и упорно
изучайте философию, и вы также сумеете его достичь. Это
было главной мыслью ответов на высказываемую в мой
адрес похвалу. И я никогда не уставал превозносить
философию не только как королеву наук, но и как путеводную
звезду человеческой жизни.
Личные убеждения, а также некоторые внешние
обстоятельства направили мою философскую деятельность
преимущественно в русло дидактико-педагогическое. И то,
что эта деятельность была успешной и плодотворной,
доказывает ее соответствие действительным общественным
запросам и потребностям и побуждает к ее продолжению.
Печатное слово я также поставил на службу педагогической
работе, опубликовав "Основные понятия логики и
дидактики", "Шесть лекций по средневековой философии"4^ -
произведения, адресованные специально учащимся
философских факультетов. Кроме этого, опубликовал ряд
работ, цель которых состояла прежде всего в ознакомлении
коллег-философов с результатами моих размышлений,
причем я должен откровенно признаться, что мотивы,
побудившие принять решение о публикации, были
преимущественно внешнего свойства. Не будь их, мои работы,
вероятно, никогда бы не увидели свет. Такими мотивами
были в одном случае формальные требования
академической карьеры, в другом - предложения какой-нибудь
редакции или издателя, а часто - уговоры и советы друзей или
учеников. Однажды был даже случай публикации рукописи
без моего ведома. Причины трудностей, которые возникали
при публикации, были, если не ошибаюсь, трех видов.
Первая причина - недостаток времени, большую часть
которого у меня отнимала преподавательская деятельность.
Подготовка основных лекционных курсов по логике, этике
и истории философии, а также специальных лекционных
курсов требует очень много времени, тем более, что я
постоянно следил, чтобы научный уровень лекций всегда
соответствовал уровню, которым характеризуется актуальное
состояние науки (при повторении какого-либо из основных
курсов лекций я никогда не читаю то, что было под-

Автобиография
33
готовлено четыре года назад); философские семинары
также требуют огромной самоотдачи, а с какой затратой
сил связано проведение занятий по экспериментальной
психологии может судить лишь тот, кто этим занимался;
практическая деятельность в вышеупомянутых сферах
общественной жизни также требует своей доли рабочего
времени, одним словом, мне весьма трудно найти время,
необходимое как для подготовки рукописей, так и для работы
над корректурой гранок. Вторая причина трудностей
заключается в особенности моего характера: у меня
пропадает всякий интерес к публикациям моих, если так можно
выразиться, результатов мышления, как только они
получены и сформулированы; у меня пропадает желание
заниматься ими дальше, а что касается сообщения их другим
людям, то я делаю это преимущественно устно, во время
лекций или занятий, что в целом меня удовлетворяет. А
если результаты моей работы не всегда проникали или
проникают в философские круги под моим именем, то это
меня особенно не тревожит, так как по собственному опыту
знаю, что печатное слово отнюдь не застраховано от такой
же участи.
Третья причина состоит в вышеупоминавшихся
постулатах точности и ясности, которые считаю своим
личным долгом, и которым стараюсь следовать в философской
работе и публицистической деятельности. Сознание этого
долга в большей степени затрудняет обработку
предназначенных для печати записей, содержащихся то в
лекционных тетрадях, то в многочисленных черновиках. Как много
философов публикуют статьи, сочинения и даже толстые
книги, прямо-таки кишащие непонятностями,
непоследовательностями, туманными выражениями и
паралогизмами, причем все это лежит полностью на совести их
авторов и издателей. Как жаль, что такие произведения
вызывают сочувствие, а нередко и восхищение в широких
кругах читателей. Я мог бы позавидовать легкости
литературного труда этих авторов, если бы не презрительное
чувство неуважения к их произведениям и не возмущение по
поводу вреда, который наносят подобные книги развитию
строго логического, философского мышления. Когда я
думаю об этих философах, мне постоянно вспоминается
Лессинг, который признавался, что ему чрезвычайно
трудно дается писательский труд и что он вынужден все бу-
кально из себя выдавливать. Неудивительно, что ввиду этих
разнообразных и противодействующих публикаторской
деятельности факторов, мне был нужен действующий в
качестве сильного мотива внешний повод, способный убедить

34
К. Твардовский
в необходимости публикации какой-либо из своих работ.
Все это послужило причиной того, что с большей частью
моих философских взглядов и убеждений могли
познакомиться лишь те, с кем я общался непосредственно.
Естественно, со временем мои убеждения претерпели
определенные изменения, которые, как мне представляется,
были движением в сторону более глубокого познания.
Прежде всего здесь следовало бы упомянуть мою точку
зрения на психологию, ее метод и отношение к другим, в
частности, к философским наукам. Первоначально моя
позиция совпадала с позицией Брентано и Марти44 и
состояла в признании за психологией статуса
основополагающей науки. Я изложил и обосновал эту точку зрения в
произнесенном в 1897 г. докладе, опубликованном
впоследствии под названием "Психология и ее отношение к
физиологии и философии"45. Однако появившиеся несколько
лет спустя "Логические исследования" Э.Гуссерля46
убедили меня в невозможности рассматривать добытые
психологическим, т.е. эмпирическим путем знания в качестве
основания для логических, т.е. априорных суждений. Моя
работа "Основные понятия дидактики и логики", которая
увидела свет в 1901 г., была написана еще до знакомства с
произведением Гуссерля, а поэтому в этой книге я
выступаю еще как "психологист". Мой психологизм в то время в
значительной степени выражался в отборе материала
исследования больше, чем в методе его изучения, так как я
все же полагаю, что противоречие между психологизмом и
антипсихологизмом в логике является в конечном счете
вопросом границы, объема ее предмета, а не вопросом
теоретического обоснования ее суждений. Ведь никому,
кроме как радикальным эмпирикам, вроде Дж. Ст.Милля и
Г.Спенсера, и в голову не придет выводить логические
аксиомы из опыта...47

Автобиография
35
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Собеский Ян (1624-1696) - польский король с 1676 г. и
полководец.
2 Пиаристы - религиозный орден, основанный в 1597 г.
3 Циммерман Роберт (1824-1898) - ученик Гербарта, с 1861 г.
профессор философии в Вене, автор книг: "Философская
пропедевтика" (Вена, 1852), "История эстетики как философской науки"
(Вена, 1858), "Об изучении и критике философии и эстетики"
(Вена, 1870).
4 Пропуск в оригинале рукописи.
5 Гефлер Алоис (1853-1922) - австрийский философ и педагог, с
1907 г. профессор в Вене. Проводимое им в "Логике" различие
между содержанием и предметом представления, по его же словам,
заимствовано у Твардовского.
6 Бюхнер Людвиг (1824-1899) - немецкий врач, защитник
вульгарного материализма, автор книги "Сила и материя" (1855, русск.
пер., 1860).
7 Штрикер Соломон (1834-1898) - австрийский психолог, с 1868 г.
профессор института экспериментальной патологии в Вене, автор
книги "Изучение языковых представлений" (1889).
8 Охорович Юлиан (1850-1917) - польский философ и психолог,
занимался парапсихологией.
9 Дзедушицкий Адальберт (1845-1909) - польский философ, с 1896
г. профессор во Львове. В 1879-1886 - член палаты депутатов
Венского парламента, автор монографий по эстетике и теории
познания.
10 Имеется в виду известный польский логик и философ КАйдукевин
(1890-1963).
11 Брентано Франц (1838-1917) - австрийский философ и психолог,
профессор философии в Вене с 1874 г.
12 Бергер Альфред фон (1853-1912) - приват-доцент философии в
Венском университете, с 1899 г. директор Немецкого
драматического театра в Гамбурге.
13 Эренфельс Христиан Фрайхерр фон (1853-1932) - последователь
Ф.Брентано, приват-доцент философии в Вене, с 1900 г. профессор
немецкого университета в Праге, один из создателей гештальтпси-
хологии.
14 Штер Адольф (1855-1921) - австрийский философ, с 1901 г.
профессор философии в Венском университете, последователь Э.Маха
и оппонент Брентано.
15 Ваале Рихард (1857-1935) - австрийский философ, последователь
Э.Маха, с 1896 г. профессор философии в Черновцах, с 1919 г. - в
Вене.
16 Гомперц Теодор (1832-1912) - немецкий историк философии, автор
известной книги "Греческие мыслители", с 1873 г. профессор
философии в Вене.
17 Меклер Зигфрид (1852-?) - специалист по истории греческой
философии, профессор Венского университета.
18 Цайсберг Генрих Риттер фон (1839-1899) - профессор истории во
Львове (с 1865 г.), в Вене (с 1873 г.).
2*

36
К. Твардовский
19 Бюдингер Макс (1828-1902) - австрийский историк, профессор
истории (с 1872 г.) Венского университета.
20 Эшерих Густав Риттер фон (1849-1935) - австрийский физик и
математик, профессор математики в Вене (с 1884 г.), член Венской
Академии наук (с 1892 г.).
21 Стефан Йозеф (1835-1893) - профессор физики в Вене (с 1863 г.),
с 1866 г. - директор физического института.
22 Экснер Зигмунд (1863-?) - профессор физиологии в Вене (с 1874
г.), автор работ по физиологии чувств и нервных центров.
23 Шмидкунц Ганс (1863-1934) - приват-доцент философии в
Мюнхене (с 1890 г.), профессор педагогики в Грайсвальде (с 1894
г.), автор работ по психологии и педагогике.
24 Крайбиг Йозеф Клеманс (1863-1917) - приват-доцент философии в
Вене, последователь Брентано и Мейнонга, автор книг по
психологии - "Психологические основания системы теории ценностей"
(Вена, 1902), "Интеллектаульные функции. Исследование
пограничных вопросов логики, психологии и теории познания" (Вена,
1909).
25 Idee und Perception. Eine erkenntnistheoretische Untersuchung aus
Descartis. Wien, 1892.
26 Вундт Вильгельм (1832-1920) - немецкий философ и психолог,
профессор физиологии в Гейдельберге (с 1864 Г.), основатель
экспериментальной психологии, профессор философии в Лейпциге
(с 1875 г.).
27 Кюльпе Освальд (1862-1915) - немецкий психолог, приват-доцент
Психологического института в Вюрцбурге (с 1894 г.), профессор
психологии в Мюнхене (с 1912).
28 Пропуск в оригинале рукописи.
29 Штумпф Карл (1848-1936) - немецкий психолог и философ, с
1873 г. профессор в Вюрцбурге, с 1889 г. в Мюнхене и с 1894 г. в
Берлине, исследователь психологии слуха, автор работ: "О
психологическом происхождении восприятия пространства" (1873),
"Психология слуха" в 2 т. (1883, 1890), "О классификации наук"
(1906).
30 Гертлинг Герг (1843-1919) - профессор в Мюнхене (с 1882 г.),
член парламента, баварский премьер-министр (1912-1917),
канцлер Германии (1917-1918).
31 Шренк-Нотцинг Альберт фон (1862-1929) - немецкий медик,
невропатолог и парапсихолог.
32 Прель Карл дю (1839-1899) - представитель философии
оккультизма в Германии.
33 Аксаков Александр (1832-1903) - русский публицист, автор книги
"Анимизм и спиритизм" (СПб., 1890).
34 Zur Lehre von Inhalt und Gegenstand der Vorstellung. Wien, 1894.
35 Больцано Бернард (1781-1848) - философ, логик, теолог, автор 4-
томного "Наукоучения" (Зульцбах, 1837).
36 Керри Бенно Бертрам (1858-1889) - приват-доцент университета в
Страсбурге.
37 Мейнонг Алексиус (1853-1920) - австрийский психолог и философ,
с 1882 г. профессор философии в Граце.
38 Рациборский Александр (1845-1919) - профессор философии во
Львове (1891-1895).

Автобиография
37
39 Струве Генрих (1840-1912) - профессор философии в русском
университете в Варшаве (1863-1903), защитник спекулятивного
теизма.
40 МарбургАдам (1855-1912) - приверженец Маха и Авенариуса.
41 В ер иго Ладислав (1868-1916) - основатель (совместно с
К.Твардовским) первого философского журнала в Польше
"Пшегленд филозофичны" ("Философское обозрение").
42 Гайнрих Ладислав (1868-1957) -профессор философии в Кракове,
последователь Авенариуса.
43 Первая вышла во Львове в 1901 г., вторая - в 1910 г.
44 Марти Антон (1847-1914) - немецкий философ и психолог,
профессор философии в Черновцах (1876), в Праге (1886-1913),
автор ряда работ по психологии познания и философии языка.
45 О psychologii, jej przedmiocie, zadaniach, metodzie-stosunku do innych
nauk i jej rozwoju. Warszawa, 1913.
46 "Логические исследования" Э.Гуссерля вышли в 1900 г.
47 На этом рукопись обрывается. Биографию и библиографию работ
К.Твардовского см.: W dwudziestoletie smierci KT. /Ruch
Filozoficzne. XIX. 1959. S. 1-35; о Львовско-Варшавской школе
школе см.: Knjazeva S. Filozofija Lvovsko-varsavski skole. Beograd.
1964.
Публикация Б.Т.Домбровского Н.П.Швец,
М.Н.Онусайшис.
Примечания Б.Т.Домбровского.
ПереводЯ. Саноцкого.

К УЧЕНИЮ
О
СОДЕРЖАНИИ И ПРЕДМЕТЕ
ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
Психологическое исследование
1. Акт, содержание и предмет представления 38
2. Акт, содержание и предмет суждения 40
3. Названия и представления 45
4. 'То, что представлено" 48
5. О так называемых "беспредметных" представлениях 56
6. Различие между содержанием и предметом представления ... 67
7. Описание предмета представления 72
8. О двузначности, присущей термину "признак" 78
9. Материальные составные части предмета 86
10. Формальные составные части предмета 90
11. Составные части содержания представления 103
12. Отношение предмета представления к
содержанию представления 107
13. Признак 123
14. Непрямые представления 134
15. Предметы общих представлений 144
Комментарии 155
1. АКТ, СОДЕРЖАНИЕ И ПРЕДМЕТ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Одно из наиболее известных и никем не оспариваемых
положений психологии гласит: что каждый психический
феномен относится (bezieht sich) к имманентному
предмету. Наличие такого рода отнесенности (Beziehung) - это
характерная черта психических феноменов. Психическим
феноменам представливания (Vorstellens), суждения,
желания и отвращения всегда соответствует нечто
представленное, нечто подверженное суждению, нечто желаемое или
отброшенное, и без этих актов последние были бы ничем
(ein Unding). Исключительная важность этого
обстоятельства, о котором упоминали еще схоласты, и даже еще
раньше - Аристотель, в наше время была отмечена Брен-
тано, который, между прочим, положил в основание
классификации психических феноменов виды отнесенно-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 39
стей, которые наличествуют между представливанием и
тем что представлено и т.дД.
На основе этой свойственной психическим феноменам
отнесенности к "имманентному объекту", стало уже
привычным различать в каждом психическом феномене акт и
содержание таким образом, что каждый из них выступает в
двояком аспекте. Ведь когда говорят о "представлениях", то
под этим выражением понимают или акты представления -
деятельность представливания [комм., к. 1, п. 1, с. 155], или
же то, что представлено - содержание представления. И так
стало привычным всюду, где существует хоть самая малая
возможность возникновения путаницы, использовать
вместо выражения "представление" одно из этих двух
выражений: "акт представления" и "содержание
представления".
Предотвращая таким образом смешивание акта с его
содержанием, приходится все же преодолевать еще одну
двузначность, на которую обратил внимание Гефлер. После
обсуждения присущей психическим феноменам
отнесенности к некоторому содержанию, он пишет: "1. То, что мы
называем "содержанием представления и суждения", также
как и сам акт представления и суждения, полностью
находится в пределах субъекта. 2. Слово "предмет" и "объект"
употребляются в двояком смысле: с одной стороны для
[обозначения] того, что наличествует само по себе (an sich
Bestehende), ... на что также направлена деятельность
нашего представливания и суждения (Vorstellen und Urteilen),
а с другой стороны - для [обозначения] "в" нас
наличествующего более или менее приближенного "образа" того
реального, квази-образ (правильнее: знак) которого идентичен
названному в п.1 содержанию. Для того, чтобы отличать
содержание деятельности представливания и суждения (а
также чувства и воления) от взятого независимо от
мышления предмета или объекта, его называют "имманентным
или интенциональным объектом" этого психического явле-
ния"2 [комм., к 1, п. 2, с. 155].
Следовательно, предмет, на который "также
направлено" наше представливание, отличают от имманентного
объекта или содержания представления. Это различение,
1 Franz Brentano, Psychologie vom empirischen Standpunkte, Leipzig,
1874. II.Buch 1 Cap. §.5 und 6. Cap. §.2.
2 Logik. Unter Mitwirkung von Dt Alexius Meinong verfasst von Dt Alois
HÖfler. Wien 1890. §.6.

40
К. Твардовский
однако, не всегда соблюдается - просмотрел его и ЗигвартЗ.
Язык и здесь способствует смешению разнородных вещей,
так как позволяет быть "представленным" как содержанию,
так и предмету. Как окажется в ходе дальнейшего
изложения, аналогично выражению "представление", выражение
"представленное" также является двузначным. Первое
служит для обозначения как акта, так и содержания; второе -
для обозначения содержания имманентного объекта и для
обозначения неимманентного объекта, предмета
представления.
В настоящем исследовании мы займемся детальным
разграничением представленного в том смысле, в каком
оно обозначает содержание, от представленного в том
смысле, в каком оно служит для обозначения предмета,
короче говоря: содержания представления от предмета
представления, а также анализом их взаимоотношений.
2. АКТ, СОДЕРЖАНИЕ И ПРЕДМЕТ СУЖДЕНИЯ
Естественно, сразу же напрашивается предположение,
что в отношении различения содержания и предмета,
суждения также обнаружат некоторое сходство с
представлениями. Если бы в области суждений также удалось
обнаружить различие между содержанием и предметом феномена,
то это в немалой степени способствовало бы прояснению
аналогичного отношения и в области представлений
[комм., к. 2, п. 1, с. 155].
То, что отличает представления от суждений и
конституирует их в резко обособленные классы психических
феноменов, являет особый вид интенциональной
отнесенности к предмету. Невозможно описать, в чем собственно
состоит эта отнесенность, это можно только объяснить
посредством указания на то, что предоставляет нам
внутренний опыт. И тогда ясно выступает различие между
способами, посредством которых психический акт может
относиться к своему предмету. Ведь не секрет, что в
зависимости от того, представляем мы нечто, признаем или
отвергаем, каждый раз возникает иная отнесенность. Между
этими двумя видами интенциональной отнесенности нет
никаких переходов, ни постепенных, ни резких
(discontinuierliche). И это вопиющее непонимание
действительного положения вещей, когда полагают, что между
3 Ср. Hillebrand. Die neuen Theorien der kategorischen SchRisse, Wien
1891, § 23.

К учению о содержании и предмете представлений. ...
41
представливанием и суждением существуют какие-то
переходные формы, которые находятся посредине между ними.
Б.Эрдманн предлагает например, такие формы. "Когда мы,
-говорит он,- припоминаем какой-нибудь предмет, когда
образуем абстрактное представление, или когда стараемся
уяснить себе признаки какого-нибудь сложного предмета,
тогда признаки, появляющиеся по очереди, мы
непроизвольно относим к предмету. И делаем мы это
исключительно при помощи словесных представлений, причем
таким образом, что мы их о предмете высказываем, преди-
цируем, в результате чего предмет мыслится как субъект
суждения, а эти признаки - как предикаты этого же
суждения. Таким образом, представления переходят в суждения;
они проявляются в предикативном потоке представлений
(Vorstellungsverlauf)." И дальше: "Также и с
противоположной стороны граница между представлением и суждением
является текучей... Впрочем, мы можем охватить суждения
одним словом. Ведь такие слова как "категорический
императив, государство, право, полиция, религия, цена (в
национально-экономическом смысле), товар, закон природы",
находят свое значение не столько в представлениях,
сколько в суждениях, которые мы, как и представления,
хотя и охватываем одним выражением, но осознаем только
с помощью суждений. Там, где их значение является
ясным, там оно дано при помощи дефиниций в суждениях,
там, посредством языка, происходит процесс абстракции,
из которого они и возникают"*. Таковы аргументы Эр-
дманна в пользу наличия перехода представлений в
суждения и наоборот [суждений в представления]^. И совсем
нетрудно обнаружить в них ошибку.
Что касается первого аргумента Эрдманна, согласно
которому мы непроизвольно всегда относим признаки
4 Erdmann В. Logik. Halle a.S. 1892, Band I, § 34.
5 Ср. Bosanquet. Logic. Oxford. 1888. В. I. S. 41: "An idea or concept is
not an image, though it may make use of images. It is a habit of judging with
reference to a certain identity... The purpose... was to show, that the acts set in
motion by the name and by the proposition are the same, and therefore the
logical function of these forms would not be generically different".
[Представление или понятие это не образ, хотя и может использовать
образы. Это привычка суждения по отношению к определенному
тождеству... Цель ее ... показать, что акты, приведенные в движение именем
или предложением, одинаковы, и, таким образом, логическая функция
этих форм не была бы разной.] - Также: Шмидт-Дюмон:
""Государственное право" значит то же самое, как если бы мы
выразительно сказали "государство обладает определенными правами"."
("Vierteljahrsschrift fur wissenschaftliche Philosophie", X, Jhrg., S. 205).

42
К. Твардовский
сложного предмета к нему самому таким образом, что
предмет мыслится как субъект, а признаки - как предикаты
суждения, то он, на наш взгляд, неубедителен. Ведь даже
если и согласиться с тем, что представливание сложного
предмета проходит описанным Эрдманном способом, то
этим отнюдь еще не будет доказано возникновение
суждения или какой-нибудь переходной формы между
представлениями и суждениями. Ведь если мыслить предмет как
субъект, его признаки - как предикаты суждения, то мы
представляем себе субъект суждения, предикаты суждения
и сами суждения, поскольку субъект и предикат как
таковые могут быть представлены только при одновременной
рефлексии на суждение. Налицо огромное различие между
представливанием суждения и совершением суждения.
Представленное суждение так же мало является суждением,
как и представленные "сто талеров" - имуществом. Даже
если сложный предмет и мог бы быть представлен только
при помощи "предикативного потока представлений", то
все же это высказывание определенных признаков о
предмете как субъекте является только представленным
высказыванием, которому для того чтобы быть
действительным высказыванием, суждением не хватает
столько, сколько и нарисованному дворцу фей. Если мы
представляем сложный предмет "золото", то мы
представляем золото как [нечто] желтое, с металлическим
блеском, тяжелое и т.д. Это значит, что суждения "золото
желтое", "золото имеет металлический блеск" (Gold glaenzt
metallisch), "золото тяжелое" и т.д. представлены все вместе;
причем эти суждения еще не совершены, а только
представлены. Если бы дело обстояло так, как это
утверждает Эрдманн, то невозможно было бы вообще
представить сложный предмет во всем богатстве его
признаков, не утверждая при этом ничего истинного или
ложного об этом предмете. Этот вывод (Consequenz), если
развивать его и дальше в других направлениях, привел бы к
следующему последствию, а именно: что существуют
только простые представления в истинном смысле слова;
но с этим не согласился бы и сам Эрдманн.
Второй аргумент Эрдманна в пользу наличия
переходов между классом представлений и классом суждений
является - при более тщательном рассмотрении,- лишь
инверсией первого аргумента и таким же малодоказательным.
Наверняка следует согласиться с тем, что суждения можно
выразить одним словом. Причем сделать это можно двумя
способами. Суждение, обычным языковым способом вы-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 43
ражения которого является предложение, может быть
выражено или одним предложением, которое состоит только
из одного единственного слова, или может быть высказано
вообще без помощи предложения. Первый [способ]
встречается во многих языках, например, в латинском,
греческом, а также во всех славянских языках, в т.н.
бессубъектных предложениях. В этом случае, суждение выражено при
помощи одного слова, потому что предложение, значением
которого является это суждение, также выражено одним
словом. Но суждение может быть охвачено и таким словом,
которое в грамматическом смысле предложением не
является. Например, тот кто кричит "Огонь!", тот охватывает
одним единственным словом и предложение "Горит", и
суждение, которое является значением этого предложения.
Все эти случаи отличаются от того, который имеет в
виду Эрдманн. Если значения таких слов, как государство,
право и т.д. понятны, они могут быть даны при помощи
дефиниции. Следовательно, дефиниции, вне всякого
сомнения, являются предложениями. Но Эрдманн
просмотрел то, что предложения как психические корреляты могут
соответствовать не только суждениям, но и многому
другому, например, желаниям и т.п. Посредством
предложений сообщаются не только действительные, но и
представленные суждения. Когда кто-то описывает предмет своего
представления, то для этого он использует предложения.
Он говорит: "Кусок золота, который я себе представляю,
есть желтый и т.д.". Но этим самым выражается не
суждение, а то, что говорящий имеет определенное
представление; о предмете представления не было еще совершено
никакого суждения, а были всего лишь представлены
суждения о свойствах куска золота. И именно эти
представленные суждения, которые появляются выраженными в
дефиниции, принимают форму одного или нескольких
предложений. Если дефиниция, как полагает Эрдманн, не имеет
иного назначения, чем указание ясного значения слова, то
единственным суждением, которое она содержит, есть
суждение об обязывающим говорящего связывании
определенного названия с определенным значением. Если кто-то
говорит: "Государство - это публичная общность, которая
содержит живущую на определенной территории
народность как объединение властвующих и подвластных", - то
этим самым он не высказывает никакого относящегося к
государству суждения, а только утверждает, что он
обозначает словом "государство" предмет, представление которого
составлено изложенным способом. И описание этого пред-

44
К. Твардовский
ставления совершается с помощью предложений, которые
состоят из субъекта и предиката, но психические
корреляты которого, далекие от того, чтобы быть
суждениями, проявляются как представления суждений.
Итак, мы видим, насколько второй аргумент Эрдманна
связан с первым, как он вместе с ним доказывается и как
ниспровергается.
Мы же будем придерживаться того, что представление
и суждение являются двумя резко обособленными
классами психических феноменов без лежащих между ними
переходных форм.
Что касается предмета суждения, то один и тот же
предмет, который в одном случае только представлен, в
другом случае - может быть также подвергнут суждению
(beurteilt): признан либо отвергнут в суждении. Что
сущность суждения состоит в признании либо отбрасывании,
было показано Брентаноб. То, что признается или
отвергается, есть предмет суждения. С этой направленной на
предмет психической деятельностью своеобразно
переплетены существование и несуществование предмета. Ведь
судим-то мы о предмете, но когда мы его признаем, то
оказывается, что вместе с этим мы признаем и его
существование; если же его отрицаем, то отрицаем также и его
существование. Если же кто-то полагает, что в случае признания
или отбрасывания предмета, признается или отбрасывается
связь признака "существование" с предметом, тот не видит
того, что в признании этой связи имплицитно содержится
признание самих связанных частей, а отрицанием
некоторой связи ее части не отрицаются. В утверждении
существования А признается, следовательно, само А;
посредством отрицания существования А отрицается также и А,
чего не могло бы быть, если бы речь шла об связи А с
признаком "существование'^. А ведь оказывается, что
посредством признания А признается и его существование, а
посредством отрицания существования А, А - отрицается.
Это обстоятельство указывает на ту функцию акта
суждения, которая образует analogon к той функции акта
представления, благодаря которой, наряду с предметом,
"представленным" является также и содержание. Так как
при представливании предмета, на который это представ-
ливание в подлинном смысле направлено, выступает еще и
нечто второе (ein Zweites), а именно: содержание
представления, которое также "представлено" как предмет, но в дру-
6 I.e., Buch 2. Сар. 7, §§4ff.
7 Ibid., §5.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 45
гом смысле; также и то, что признано либо отвергнуто
суждением, является содержанием суждения, не будучи при
этом предметом производящей суждение деятельности.
Поэтому под содержанием суждения следует понимать
существование предмета, о чем и идет речь в каждом
суждении. Ведь тот, кто совершает суждение, тот утверждает
нечто о существовании предмета. Признавая либо отбрасывая
его, он признает либо отбрасывает также и его
существование. То, что в подлинном смысле поддается суждению, есть
сам предмет; а когда он сам уже подвергнут суждению,
оказывается, что подвергнуто суждению, хотя и в другом
смысле, также и его существование.
Аналогия с наличествующими в области
представления отношениями - полная. И там и здесь мы имеем
психический акт; здесь - [акт] суждение (Urteilen), там - пред-
ставливания. И то и другое относится к вещи, взятой в
качестве независимой от мышления. Как тогда, когда
предмет представлен, так и тогда, когда он подвергнут
суждению, наряду с психическим актом и его предметом
появляется нечто третье, что одновременно является знаком
предмета: его психический "образ", поскольку этот предмет
представлен, и его существование, постольку он подвергнут
суждению. Как о психическом "образе" предмета, так и о его
существовании говорят, что первое представлено, а второе
подвергнуто суждению; но подлинным объектом представ-
ливания и суждения не является ни психический образ
предмета, ни его существование, а сам предмет. Но
насколько мало идентичен психический образ или
существование предмета самому этому предмету, настолько мало
совпадает смысл соответствующих глаголов, когда
содержание и предмет представления называют
"представленным", а содержание и предмет суждения "осужденным".
3. НАЗВАНИЯ И ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Хотя речь и мышление не находятся в отношении
полного паралеллизма, то все же между психическими
феноменами и означающими их языковыми формами
имеется определенная аналогия, которая, посредством
указания особенностей, присущих явлениям одной области,
можно использовать для прояснения свойств,
преобладающих в другой области. Ввиду обсуждаемого различия
между содержанием представления и предметом представ-

46
К. Твардовский
ления эту службу нам сослужит исследование названий как
языковых знаков представлений.
Уже сам вопрос, который был поставлен относительно
названий, предоставляет нам доказательство того, что в
представлении следовало бы различать три момента (ein
Dreifaches). Милль в ходе своих рассуждений о названиях,
спрашивает, следует ли рассматривать названия как
названия вещей или же как названия наших представлений ве-
щей8. Под вещами он понимает то же самое, что мы
обозначили как предмет представления; но вот под
"представлениями" он может подразумевать только
содержания представлений, а не акты представления. Ответ,
который Милль, ссылаясь на Гоббса, дает на упомянутый
вопрос, недвусмысленно предполагает различие между
содержанием и предметом представления. Слово "солнце" -
считает Милль - есть название солнца, а не название
нашего представления солнца; он, конечно же, не хочет
отрицать того, что название вызывает или сообщает
слушающему только представление, а не саму вещь. Следовательно,
название имеет двойную задачу: название сообщает
слушателю содержание представления и одновременно называет
предмет. Однако мы считаем, что в каждом представлении
необходимо различать не два, а три момента: акт,
содержание и предмет. И если название действительно предлагает
точный языковой образ (Bild) соответствующих ему
психических отношений, то в таком случае оно должно иметь
еще какой-нибудь коррелят акта представления. Именно
так и есть на самом деле - трем моментам представления:
акту, содержанию и предмету, соответствует тройная
функция, которую должно выполнять каждое название.
Под "названием" следует понимать все, что старые
логики называли категорематическим знаком. Но категоре-
матическими знаками являются все те языковые средства
обозначения, которые не только являются просто созначи-
мыми (mitbedeutend) (как "отца", "около", "тем не менее" и
др.), но и сами по себе также не образуют полного
выражения суждения (высказывания), или чувства, или волевого
решения и т.п. (просьбы, вопросы, приказы и т.д.), а
являются просто выражением представления. "Основатель
этики", "сын, который обидел своего отца" являются
названиями^
8 Mill, System der inductiven und deductiven Logik, übersetzt, von
Th.Gomperz. Leipzig. 1884. Buch I, Cap. 2, §1.
9 Marty, Ueber subjectlose Satze etc., B: Vierteljahrschrift für
wissenschaftliche Philosophie, VIII. Jhrg., S. 293.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 47
Какую же функцию должны выполнять имена?
Разумеется ту, которая состоит в том, чтобы вызвать у
слушающего определенное содержание представленияю. Кто
высказывает имя, тот намеревается вызвать у слушающего то
же содержание представления, которое наполняет его
самого; когда кто-то говорит "солнце, луна, звезды", то он
хочет, что бы те, кто его слушают, также как и он, думали о
солнце, луне, звездах. Однако говорящий, высказывая
название, стремится вызвать в слушателе определенное
психическое содержание, одновременно с этим он выражает,
что он, т.е. говорящий, находит это содержание в самом
себе, следовательно, представляет то, что желает, чтобы и
слушающий себе представили. Таким образом, название
исполняет именно эти две функции. Во-первых, оно
сообщает, что использующий название нечто себе представляет;
оно показывает наличие психического акта у говорящего.
Во-вторых, оно возбуждает у слушающего определенное
психическое содержание. Этим содержанием является то,
что понимают под "значением" названия^.
И все же функции названия этим не исчерпываются.
Название имеет еще и третью функцию, а именно:
функцию именования предметов. Названия - это названия
вещей, говорит Милль, и для обоснования этого утверждения
по праву ссылается на тот факт, что мы пользуемся
именами для того, чтобы сообщить что-либо о вещах и т.п.
Тогда в качестве третьей функции названия появляется
функция именования предметов. Следовательно, суще-
10 Brentano, I.e., Buch II, Cap. 6, § 3; Marty, I.e., S. 300 и Mill в вышецити-
рованных местах.
11 Звуки и другие предметы, представления которых употребляются
для того, чтобы возбудить в другом мыслящем существе связанные с
ними представления, являются для него, если и не всегда, то по крайней
мере в большинстве случаев, знаком (Kennzeichen) того, что упомянутые
представления возникают в сознании того существа, которое производит
эти звуки либо другие предметы. (Bolzano, Wissenschaftslehre, Sulzbach
1837, § 285).
12 С точки зрения этимологии, значением названия является то, о чем
мы вынуждены думать, когда это название используется. (Jevons,
Principles of Science, S. 25). В каждом случае мы обозначаем в качестве
значения высказывания то душевное содержание, возбуждение которого
является подлинным его назначением, его конечной целью (будь то по
природе, будь то по привычке), если при этом это выражение имеет
способность, как правило, достичь этой цели. Имя есть знак представления
(der Vorstellung), которое слушающий должен вызвать у себя, и в то же
время оно есть знак представливания (des Vorstellens), которое
происходит в говорящем. Лишь поскольку оно позволяет познать этот факт,
постольку оно означает именно это представление. (Marty, I.e.).

48
К. Твардовский
ствуют три функции названия: во-первых, это сообщение
об акте представления, который происходит в говорящем;
во-вторых, порождение у собеседника психического
содержания, значения предмета; в-третьих, именование
предмета, представленного в представлении, которое является
значением названия [комм., к 3, п. 1, с. 156].
Указание на три функции, которые присущи каждому
названию, полностью подтверждает [принципиальность]
различения содержания представления от предмета
представления. И таким же образом исследование языкового
знака представления доставляет нам средство для
различения того, что по причине языкового несовершенства,
которое допускает обозначение как содержания, так и предмета
как "того, что представлено" (Vorgestelltes), может быть
легко перепутано, либо признано одним и тем же.
4. ТО, ЧТО ПРЕДСТАВЛЕНО"
Если слово "представлять" (Vorstellen) является
двузначным, поскольку как о содержании, так и о предмете
представления говорится, что они "представлены", то это
обстоятельство в немалой степени может затруднить
точное различение между содержанием и предметом. Мы
только что говорили о том, что содержание представления
и предмет представления не являются в одном и том же
смысле "чем-то представленным". Теперь же мы попробуем
установить, что же означает выражение "представленный",
если оно высказывается о предмете представления, и каков
его смысл, когда его относят к содержанию представления.
Для того чтобы обрести средство для определения различия
значений, нам следует вспомнить об отношении, которое
наличествует между атрибутивными или
детерминирующими прилагательными, с одной стороны, и
модифицирующими прилагательными, с другой13.
Атрибутивным или детерминирующим называют то
определение, которое дополняет, расширяет в
отрицательном или положительном направлении значение того
выражения, к которому оно принадлежит. Модифицирующим
же определение будет тогда, когда оно полностью изменяет
первоначальное значение того названия, возле которого оно
находится. Так, в выражении "хороший человек",
определение "хороший" является атрибутивным; если же говорят
13 Ср. Brentano, I.e., Buch 2, Cap. 7, § 7, в примечании на S. 288.

К учению о содержании и предмете представлений....
49
"мертвый человек", то употребляют модифицирующее
прилагательное, поскольку мертвый человек человеком не
является. Точно также благодаря добавлению к некоторому
названию прилагательного "ложный" первоначальное
значение этого названия заменяется другим. Ведь ложный
друг - это никакой не друг, и ложный бриллиант - не
бриллиант. Возможным является также и то, что одно и то же
слово может употребляться то как модифицирующее, то
как действительно атрибутивно детерминирующее. Это
касается только что упомянутого прилагательного "ложный".
В приведенных в качестве примеров случаях оно, вне
всякого сомнения, является модифицирующим. Но не в таких
сочетаниях, как "ложное суждение", "ложный (неискренний)
человек" [комм. к. 4, п. 1, с. 156].
Это же значимо и для определения, что нечто является
"представленным". Прежде чем мы перейдем к присущей
этому выражению двузначности, рассмотрим один
совершенно аналогичный случай, который, заимствованный из
внешнего опыта, имеет преимущество быть
общеизвестным и позволит нам лучше постичь обнаруживающуюся в
слове "представленный" эквивокацию.
Как известно, обычно мы говорим, "художник рисует
картину", но мы говорим также, что он "рисует пейзаж".
Одна и та же деятельность художника направлена на два
объекта; результат же этой деятельности - один. Когда
художник закончил рисовать картину, соответственно пейзаж,
то перед собой он имеет как нарисованную картину, так и
нарисованный пейзаж. Картина нарисована, т.е. она ни не
выгравирована, не выжжена, и т.п., это действительно
нарисованная картина. Ландшафт также нарисован, но это не
действительный пейзаж, а только "нарисованный". На
самом же деле нарисованная картина и нарисованный пейзаж
являются чем-то одним; правда, картина представляет
пейзаж, т.е. является нарисованным пейзажем; нарисованный
пейзаж - это картина (Bild) пейзажа.
Итак, слово "нарисованный" играет двойную роль.
Если оно употребляется по отношению к картине, то оно
выступает как детерминация; оно определяет ближе то
свойство картины, что последняя является нарисованной
картиной, а не рисунком или гравюрой. Если же о пейзаже
говорят, что он нарисован, то определение "нарисованный"
выступает как модифицирующее определение, ведь
нарисованный пейзаж - это никакой не пейзаж, а обработанный
художником по определенным законам колористики и пер-

50
К. Твардовский
спективы холст; нарисованный пейзаж - это уже не пейзаж,
а картина.
Но этот нарисованный пейзаж, картина, представляет
(darstellt) действительный пейзаж. Пейзаж, который
нарисовал художник - то ли с натуры, то ли по своей фантазии -
представлен на картине, следовательно, нарисован
художником. Но из-за того, что он был нарисован художником,
он не перестал быть пейзажем. Когда я показываю кому-то
определенный пейзаж и говорю: "Я припоминаю этот
пейзаж; на художественной выставке можно было увидеть
картину, на которой он изображен; он нарисован художником
X". Таким образом, обозначая пейзаж в этом смысле как
"нарисованный", я говорю о действительном пейзаже,
который нарисован, а не о нарисованном пейзаже, который
украшает стену художественной выставки. Дополнение
"нарисованный", добавленное в этом смысле к слову
"пейзаж", отнюдь не модифицирует значение слова
"пейзаж"; это действительно детерминирующее дополнение,
которое указывает, что пейзаж находится в определенном
отношении к картине, в таком отношении, вследствие
которого пейзаж точно так же не перестает быть пейзажем,
как и не перестает быть человеком тот человек, который по
чертам своего лица находится в отношении сходства с
некоторым другим человеком.
То, что мы заметили о слове "нарисованный"
применительно к картине и пейзажу, значимо mutatis mutandis
[комм., к. 4, п. 2, с. 156] и для определения
"представленный", которое употребляется по отношению к
содержанию и предмету представления. И поскольку стало
привычным определять представливание как некоторый
вид психического отражения, то этим самым существенно
облегчилось проведение сравнения между нарисованным
пейзажем и представленным предметом; и стало казаться
менее неподходящим, чем в других случаях, сравнение
отношений внутреннего и внешнего опыта.
Глаголу "представливание" соответствует так же как и
глаголу "рисование" двойной объект: предмет, который
представлен, и содержание, которое также представлено.
Содержание - это картина, предмет - пейзаж. Результат
двигающейся в двойном направлении деятельности (in
einer doppelen Richtung sich bewegenden Vorstellungstaetitkeit)
представления опять один и тот же [комм., к. 4, п. 3, с. 156].
Представленный предмет в том смысле, в котором
нарисованный пейзаж является картиной, есть содержание
представления. Представленное в представлении содержа-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 51
ние является в действительности содержанием;
употребленное по отношению к содержанию дополнение действует
отнюдь не модифицируют^, как дополнение
"нарисованный" по отношению к картине; представленное
содержание точно также является содержанием, как и
нарисованная картина - картиной; также как нарисованная
картина может быть нарисована с помощью замещающей
рисование деятельности, также и содержание представления
может быть только представлено; с тем только, что здесь
нет деятельности, которая была бы в состоянии заменить
представливание. Содержание предмета и представленный
предмет - это одно и то же; причем выражение
"представленный", как определение предмета, является
модифицирующим, так как представленный предмет не
является уже предметом, а только содержанием представления.
Написанный пейзаж, говорим мы, также не является
больше пейзажем, а картиной.
Однако мы видели, что нарисованный пейзаж, картина
представляет (darstellt) нечто такое, что не являтся именно
в этом смысле чем-то нарисованным. Точно также и
содержание представления относится к чему-то, что не
является содержанием представления, а аналогичным образом -
предметом этого представления, в котором пейзаж
является "темой" (Sujet) изображающей его картины. И так как
пейзаж оказался отраженным в этой картине, каким он
оказался в нем репрезентированным, следовательно,
"нарисованным" в ином, нежели предыдущее, значении,
точно так же посредством содержания представления
предмет, соответствующий этому представлению, является, как
говорится, отраженным психически, т.е. представленным.
Если о предмете говорится, что он представлен в этом
последнем смысле, то этим самым значение слова "предмет"
отнюдь не модифицируется; предложение: "Предмет
представлен" означает тогда только то, что предмет вступил в
совершенно определенную отнесенность к некоторому
наделенному способностью представлять существу. Но ведь
из-за этого он не перестал быть предметом.
Следовательно, когда говорят о "представленных
предметах", то можно иметь в виду две вещи. Предмет
"представлен" - может означать, что предмет наряду со
многими другими реляциями, в которые он вступает с
другими предметами, находится, как один из их двух членов,
также в определенной отнесенности к некоторому
познающему существу. В этом смысле представленный предмет
является действительным (wahrhafter) предметом, точно

52
К. Твардовский
также как и протяженный, потерянный и т.п. предмет. Но в
другом смысле, представленный предмет значит нечто
противоположное действительному предмету; в этом случае,
представленный предмет не является больше предметом, а
содержанием представления, т.е. чем-то от действительного
предмета совершенно отличным. Представленный предмет
в первом смысле - это тот предмет, который может быть
признан, либо отброшен суждением; для того чтобы стать
предметом суждения, предмет сперва должен быть
представлен; то, что не представлено, то не может ни
признаваться, ни отбрасываться, ни любиться, ни ненавидеться. И
все же, желаемый или отбрасываемый, желаемый или
отвергаемый предмет является представленным всегда только
во втором из упомянутых значений. Представленный
предмет в первом смысле слова "представленный", не будет
тем, что будет признано или отброшено; не его имеем мы в
виду, когда говорим, что некий предмет есть или его нет;
представленный предмет в этом смысле - это содержание
представления, "психическое отображение" некоторого
предмета.
Однако на обсуждаемую здесь двузначность слова
"представленный" не всегда обращали достаточно
внимания. Зигварт, например, там, где он полемизирует с идио-
генетичной теорией суждения 14, явно спутал
представленный предмет (в смысле предмета представления) с
представленным предметом (в смысле содержания
представления).
Подобным образом и Дробиш не принимает во
внимание различие между представленным предметом в
одном смысле и между представленным предметом в другом.
В том месте, где речь идет о требованиях, которым должны
соответствовать названия, он говорите "Поскольку
мышление в отношении представлений берет во внимание
только то, что представлено, и абстрагируется от всех
субъективных условий представливания, постольку оно
образует понятия. - Языковым обозначением понятий
являются названия. Правда, стало привычным рассматривать
их как обозначения вещей (der Sache), реального объекта
представления (если он имеет таковой); однако то, что
представлено в понятии, является ни чем иным, как
познанной вещью и т.д.". Дробиш явно не замечает того, что
рассуждая о "том, что представлено", он употребляет
двузначное слово, причем один раз в одном, другой - в ином
14 Sigwart, Logik, Freiburg i.B. 1889, Bd. I, §12, 7.
15 Drobisch, Neue Darstellung der Logik, Leipzig 1875, § 8.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 53
смысле. Когда он обозначает понятие как то, что
представлено в представлении, то под "тем, что представлено" он
подразумевает содержание представления; когда же он
говорит, "то, что представлено" есть ни что иное, как только
познанная вещь, то здесь под "тем, что представлено"
подразумевается предмет представления, поскольку именно
он является предметом направленного на него
представления. Если бы Дробиш принял во внимание это различие,
то он бы не счел название исключительно языковым
обозначением понятия, а, вероятно, открыл бы, что хотя
название и означает (bedeutet) понятие (т.е., согласно
Дробишу, содержание представления), то именно благодаря
этому оно и называет предмет, вещь.
Такую же ошибку совершает Дробиш и там, где он
объясняет разницу между "признаками" и "составными
частями"!6. "Эта разница,- читаем мы у него,- не состоит в
том, что первые являются частями понятия, тогда как
вторые частями вещи, частями самого объекта. И эти вещи и
их составные части являются всего лишь "тем, что
представлено", и здесь мы не выходим за [пределы] понятия" и
т.д. То есть Дробиш и не видит собственно никакой
разницы между понятием и вещью, так как и одно и другое
есть "нечто представленное". Но то, что нечто может в
различном смысле быть "тем, что представлено", то есть то
как содержание, то как предмет, это, по-видимому, прошло
мимо его внимания.
Наряду с этим неоднократно подчеркивалась разница
между содержанием представления и его предметом. Это
сделал однажды Больцано и в дальнейшем последовательно
придерживался этого различения 17; Циммерман
недвусмысленно предостерегает от смешения содержания и
предмета18, и совсем уже недавно Керри указал на это различие
для представлений чисел, т.е. для тех представлений,
предметы которых нереальны^ [комм., к. 4, п. 3, с. 156].
У нас в дальнейшем еще будет случай сослаться на
названных исследователей; сейчас же мы хотели бы только
уточнить то отношение, в котором находятся содержание и
16 Drobisch, Neue Darstellung der Logik, § 14.
17 Bolzano, I.e., § 49. Вместо выражения "содержание представления",
Больцано использует обозначение "объективное" представление,
"представление в себе" и отличает от него, с одной стороны, - предмет, а
с другой - "обладаемое" ("gehabte") или "субъективное" представление,
под которым он понимает психический акт представления.
18 Zimmermann, Philosophische Propädeutik, Wien 1867, § 18 und 26.
19 Kerry, Ueber Anschauung und ihre psychische Verarbeitung,
"Vierteljahrschrift" etc., X. Jahrg. u. ff.

54
К. Твардовский
предмет представления к акту представления, а также
предложить языковое обозначение для этого отношения,
которого мы будем придерживаться в дальнейшем нашем
изложении.
Когда мы сравнивали акт представления с рисованием,
содержание с картиной, а предмет с запечатленным на
холсте сюжетом, например, пейзажем, то отношение, в
котором находится акт к содержанию и предмету, получил свое
приблизительное выражение. Для художника картина - это
средство представить (darzustellen) пейзаж, он хочет
отобразить пейзаж - действительный или привидевшийся ему в
фантазии, "нарисовать" его, и он делает это, когда рисует
картину. Изготовляя, рисуя картину пейзажа, он рисует
пейзаж. Пейзаж - это "первичный" объект его деятельности
рисования, а картина - "вторичный" объект. Аналогично в
случае [деятельности] представливания. Представляющий
представляет какой-нибудь предмет, например, лошадь. Но
делая это, он представляет психическое содержание.
Содержание в таком же смысле является отображением лошади,
в каком картина - отображением пейзажа. Когда
представляющий представляет предмет, то в это же время он
представляет и отнесенное к этому предмету содержание.
Представленный предмет, т.е. предмет, на который направлена
представливающая деятельность, акт представления,
является первичным объектом представливания; содержание,
посредством которого представлен предмет, - это
вторичный объект представливающей деятельности20.
Итак, для того чтобы различить двойное значение,
которое принадлежит слову "представливание" то ли при его
использовании в отношении содержания, то ли в
отношении предмета, воспользуемся тем способом выражения,
которое мы находим у Циммермана21. О содержании мы
скажем, что оно мыслится, представляется в (in)
представлении; о предмете мы скажем, что он представляется
посредством (durch) содержания представления (или
посредством представления). То, что представлено в
представлении, есть его содержание; то, что представлено посредством
20 Выражения "первичный" и "вторичный объект" встречаются у
Брентано (I.e., Buch II, Сар. 2, §8), но в несколько другом смысле. Если
первичным объектом Брентано называет предмет представления, так же,
как это делаем здесь и мы, то под вторичным предметом представления
он понимает акт и содержание, вместе взятые, поскольку они, во время
представливания предмета, схватываются "внутренним сознанием" и
именно благодаря этому представление будет осознанным.
21 Ibid.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 55
представления, есть его предмет. Таким образом, слово
"представлять" можно будет сохранить - замена его другим
увеличила бы только путаницу - и, следовательно, избежать
тех недоразумений, которые это слово вследствие своей
двузначности легко вызывает. Необходимо только, когда
речь идет о том, что нечто является представленным,
добавлять: представлено в представлении или же посредством
представления. В первом случае, под тем, что представлено
подразумевается содержание представления, а во втором -
предмет представления.
Мы уже сказали, что содержание - это как бы средство,
при помощи которого предмет является представленным. С
этой точки зрения опять ясно выступает аналогия, какую
мы нашли между представлением и его языковым знаком,
именем. Мы видели, что изначальной функцией названия
является сообщение о психическом акте, а именно: акте
представливания. Посредством этого название вызывает у
слушателя значение, психическое содержание
(представления); и в силу этого значения название
называет предмет. Следовательно, поскольку вызов содержания
представления есть средство, посредством которого
название называет предмет, постольку само содержание
представления является средством, посредством которого
(сообщенный посредством названия) акт представления
представляет предмет^.
Керри пытается посредством различения между "тем,
что представлено как таковое", и "тем, что просто
представлено", предотвратить те недоразумения, который возникают
в том случае, когда о "представленном" предмете говорят
безо всякого добавочного разъяснения2з. Однако
сомнительно, можно ли будет благодаря этому достичь постав-
22 Вторую задачу, которую, согласно вышесказанному должно
выполнять содержание представления, как то, что название значит и как то,
посредством чего представлен предмет, ЛСНоэль характеризует
следующим образом: "D'une part l'ide'e est ce, qui représente un objet Vi l'esprit; elle
est en d'autres termes, le substitut mental de l'objet. D'autre part l'idée est ce
qui constitue la signification d'un nom, Tact, par lequel nous conférons *a ce
nom un sens determine', une acception précise, exclusive de doute autre." [C
одной стороны, представление - это то, что репрезентирует объект в
сознании; используя иную терминологию, представление - это ментальный
субститут объекта. С другой же стороны, представление - это то, что
конституирует значение названия, акт посредством которого мы придаем
этому названию определенный смысл, точное значение, отличное от всех
других] ( Noms et concepts. "Revue Philosophique" XXXI, 471), - ср. также
Marty, Ueber das Verhältnis von Logik und Grammatik, в: Symbolae Pra-
genses, Festgabe etc. Wien 1893, S. 116, Anm. 1.
23 Kerry, I.e., XV, S. 135.

56
К. Твардовский
ленной цели. Потому что добавление, присоединенное к
названию при помощи частиц "как", "поскольку" и т.п.,
сигнализирует слушателю, что он должен представить себе
названный предмет с вполне определенной точки зрения и
посредством вполне определенных, названных этим
дополнением признаков. Это происходит тогда, когда кто-то
говорит, например, о круге "как" граничном случае эллипса
или об американских обезьянах, "поскольку" все они
хвостаты. Но когда присоединенное к названию посредством
частиц "как", "поскольку" дополнение само является
двузначным, тогда присущая этому названию возможность
вызвать недоразумение отнюдь не исчезает. Следовательно,
если обозначать предмет как "представленный", то
посредством этого не предотвращаются недоразумения, которые
могут быть вызваны двузначностью слова
"представленный". Ведь нечто может рассматриваться в двояком
смысле как "то, что представлено": или как предмет, или
как содержание акта представления. В первом случае,
дополнение "как нечто представленное" действует де-
терминирующе, так как этим самым внимание
направляется на реляцию, в которой находится предмет к
познающему существу, во втором же случае, добавление действует
модифицирующе, причем представленный в этом смысле
предмет является не предметом, а содержанием
представления.
Следовательно, мы будем придерживаться того способа
выражения, который предложил Циммерман, и следуя
которому - как нам кажется - лучше всего можно будет
избежать всяких недоразумений, следовательно, мы будем
говорить, что содержание представлено в представлении, а
предмет представлен посредством представления.
5. О ТАК НАЗЫВАЕМЫХ "БЕСПРЕДМЕТНЫХ"
ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ
Все наши прежние выводы молчаливо основывались
на предпосылке, что каждому без исключения
представлению соответствует какой-то предмет. Мы уже говорили о
том, что в каждом представлении следует различать не
только содержание и акт, но наряду с ними еще и нечто
третье, а именно: предмет этого представления. Однако на
это сразу можно возразить, напомнив, что ведь существуют
и "беспредметные" представления, представления, которым
не соответствует никакой предмет. В таком случае вышеиз-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 51
ложенные выводы были бы значительно ограничены; они,
следовательно, не могли бы быть чем-то значимым для
всех представлений. На самом же деле, даже те, кто явно
выступает за проведение различения содержания
представления от предмета представления, считают это различение
значимым лишь для одной группы представлений, и
противопоставляют этой группе другую, содержащую такое же
или даже еще большее количество представлений, которым
не соответствуют никакие предметы, и которые поэтому
следует обозначить как представления "беспредметные".
Именно так и считает Больцано, утверждая, что
существуют беспредметные представления, т.е. представления,
которые не имеют предмета. Если кто-либо, говорит
Больцано, находит нелепым утверждать, что некоторое
представление не имеет предмета, следовательно, ничего не
представляет, то это происходит из-за того, что он путает
содержание представления, которое вне всякого сомнения
присуще каждому представлению, с предметом
представления. В качестве примеров таких "беспредметных"
представлений Больцано приводит представления: "ничто",
"круглый четырехугольник", "зеленая добродетель", "золотая
гора"24. Схожим образом рассуждает и Керри: тот, кто
показал несовместимость частей одного представления, тот
этим самым доказывает, что под это представление не
может подпадать никакой предмет. Таким представлением
будет, например, представление числа большего, чем ноль и
которое, будучи сложенным с самим собой, дает само себя
в результате25. И Гефлер пишет, что имеются такие
представления, "объем которых равен нулю, т.е. которым не
соответствует никакой предмет"; в качестве примеров таких
представлений Гефлер приводит наряду с примерами
Больцано еще и представления управляемого воздушного
шара, бриллианта величиной в один кубический метр и
Т.П.26.
Следовательно, есть два вида представлений, которым
якобы не соответствует никакой предмет. Во-первых, это
представления, которые прямо содержат отрицание
каждого предмета, как, например, представления ничто
(Nichts). Во-вторых, это представления, которым в
принципе не соответствует никакой предмет, так как в их
содержании появляются соединенными противоречащие
друг другу определения, например, круглый
24 Bolzano, I.e., § 67.
25 Kerry, I.e., X. Jhrg. S. 428 u. 444.
26 Hofler, le, §§6 und 17, 4.

58
К. Твардовский
четырехугольник. В-третьих, представления, которым не
соответствует никакой предмет, поскольку на данный
момент, согласно опыту, такой предмет не может быть
указан. Принимая во внимание эти три вида
"беспредметных" представлений, проверим те аргументы,
которые были выдвинуты в защиту их существования.
1. Что касается представления, обозначенного
названием "ничто", то здесь, как нам кажется, мы имеем дело с
заблуждением, которое, передаваясь из века в век, проходит
через все логические и диалектические исследования.
Немало [философов] размышляли о щ <n>, non-ens и nihil,
полагая, что необходимо выделить различные виды "ничто"; и
еще Кант составил обзор четырех видов ничто. Среди них
находится также и "ничто как пустое понятие без
предмета"^.
Сомнительно, однако, является ли слово "ничто" кате-
горематическим выражением, т.е. может ли вообще быть
обозначено посредством этого слова какое-нибудь
представление, как например, посредством слов "отец",
"суждение", "листва". В общем, значение "nihil"
отождествлялось со значением "non-ens", и даже сегодня считают, что
"ничто" попросту замещает выражение "не-сущее" ("nicht
etwas"). Если все это так, то необходимо поставить вопрос,
каково же собственно значение таких выражений, как
"несущее", "non-ens".
Так называемая схоластами инфинитизация, т.е.
соединение категорематического выражения с "поп", "не", дает
в итоге новое выражение с совершенно определенным
значением. При помощи составленного с "ничто" выражения
совершается дихотомическое разделение представления.
Но не то представление, перед названием которого мы
ставим отрицательную частицу, является дихотомически
разделенным. Ведь когда мы говорим "не-греки", то этим
самым мы не делим греков на таких, которые являются
греками и на таких, которые таковыми не являются. То,
что подверглось разделению, так это вышестоящее
(uebergeordnete) понятие, например, "люди". Схожим
образом дело обстоит и с такой инфинитизацией как "не-куря-
щие", посредством которой пассажиры делятся на таких,
которые курят и на таких, которые не курят. Только
непонимание того, что инфинитизация способна определять
дихотомию вышележащего представления, могло породить
странное мнение, что под "не-людьми" следует понимать -
27 Kant, Kritik der reinen Vernunft, ed. Kehrbach, §.S. 259.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 59
совершенно не обращая внимание на общее как для всех
людей и не-людей вышестоящее представление - без
исключения все, что только не является человеком,
следовательно, не только ангелов, но и дом, страсть, трубный глас.
Однако такое толкование ovofia aopicnov сегодня уже
нельзя серьезно воспринимать.
Если же инфинитизации действительно присуще
дихотомическое воздействие в отношении вышележащего
представления, то ясно, что такие выражения как "не-греки"
и т.п., взятые в предлагаемом здесь смысле, далеки от того,
чтобы быть лишенными смысла, с полным правом должны
быть обозначены как категорематические. Следовательно, в
себе и для себя инфинитизация не упраздняет категорема-
тическую природу высказывания. Легко видеть и то, что
это дихотомическое воздействие инфинитизации связано с
одним условием. А именно: относительно представления,
которое является значением инфинитированного названия,
должно существовать вышестоящее представление. Если же
такового нет, то инфинитированное название будет лишено
смысла. Ясно, что "нечто" обозначает такое представление,
которое не имеет вышестоящего по отношению к нему
представления. Ведь если по отношению к "нечто"
существовало бы нечто вышестоящее, то в таком случае это
вышестоящее нечто также было бы каким-то нечто; т.е. одно и
тоже было бы одновременно по отношению к нечто и
вышестоящим и подчиненным. Но инфинитизация
выражения "нечто" предполагает наличие чего-то, что является
вышестоящим по отношению к "нечто", следовательно,
нечто абсурдное; таким образом, такая инфинитизация
невозможна в том же самом смысле, что и инфинитизация
таких названий, как "греки" и т.п. Уже Авиценна обратил
внимание на это обстоятельство и на основе изложенных
здесь аргументов счел недопустимыми такие
инфинитизации как non-res, non-aliquid, non-ens28. и если более
тщательно рассмотреть ту роль, какую в языке играет слово
"ничто", то мы увидим, что это выражение в
действительности синкатегорематично и не является названием. Это
составная часть отрицательных предложений. Выражение
"ничто не является вечным" означает: "нет чего-то, что
было бы вечно" (es gibt nichts Ewiges); "я ничего не вижу"
обозначает: "нет ничего, что было бы мною видено" (es gibt
nicht etwas von mir Gesehenes) и т.п.
28 Ср. Prantl, Geschichte der Logik im Abendlande, Bd. II, S. 356.

60
К. Твардовский
Если вышеприведенные выводы верны, то аргумент в
пользу существования беспредметных представлений,
почерпнутый из выражения "ничто", сам по себе отпадает, так
как выражение "ничто" не имеет в качестве своего значения
вообще ни одного представления. Можно только
удивляться тому, что синкатегорематическая природа этого
выражения ускользнула от внимания такого исследователя
как Больцано, хотя последний и признавал синкатегорема-
тическую природу слова "ни один" (kein). Явно видно,
говорит он, что представление: "ни один человек" хотя и
содержит представления "человек" и "He'(nicht), но не таким
способом, чтобы это "не" относилось к представлению "человек"
и его отрицало, а только таким образом, что это "не"
относится к предикату, который только потом появляется в
предложении29. в другом же месте, Больцано, обсуждая
изложенную предпосылку, при которой допустима инфини-
тизация, все же не делает из этого никаких выводов
относительно инфинитизации [понятия] "нечто'зо.
2. и 3. Вторая группа так называемых беспредметных
представлений образована теми представлениями, в
содержании которых находятся несовместимые друг с другом
признаки. Такого вида представлением является,
например, представление остроугольного квадрата. Хотя более
тщательное исследование положения дел (Sachverhaltes)
показывает, что те, кто утверждают, что будто бы таким
представлениям не соответствует никакой предмет, просто
путают определенные [понятия]. Эту путаницу нетрудно
обнаружить, если рассмотреть три функции, присущие
названиям. Ведь и здесь также находятся все три названные
функции: сообщения, означивания и именования. Тот, кто
высказывает выражение "остроугольный квадрат", тот этим
самым сообщает, что он совершает некое представливание.
Подчиненное этому акту представления содержание
образует значение названия. Но это название не только что-
то значит, оно также нечто называет, а именно: нечто такое,
что соединяет в себе взаимопротиворечащие свойства, и
существование чего сразу же отрицается, если об этом
названном совершить суждение. И все же, не вызывает
сомнения, что посредством названия было нечто названо,
даже если оно и не существует. И это названное выгодно
отличается от содержания представления; потому что, во-
первых, это [т.е.содержание] существует, а то [т.е. нечто
названное] - не существует; и во-вторых, мы приписываем
29 Bolzano, I.e., § 89, Anm. 8.
30 Ibid., § 103, Anm.

К учению о содержании и предмете представлений. ...
61
тому, что названо свойствами, которые явно не присущи
содержанию представления. Ведь если бы оно обладало
взаимопротиворечащими свойствами, то не могло бы
существовать; а оно ведь существует. Не содержание
представления является тем, чему мы в одно и то же время
приписываем и остроугольность и квадратность, а то, что
названо посредством названия: "остроугольный квадрат",
хотя и не существует, однако является представленным
носителем этих свойств. Другими словами, именно
остроугольный квадрат является тем, что представлено не в том
смысле, в котором содержание представления есть то, что
представлено; ведь содержание существует; остроугольный
квадрат есть скорее то, что представлено в смысле предмета
представления, который в данном случае хотя и отвергнут,
но тем не менее представлен как предмет. Потому что
остроугольный квадрат может быть отвергнут только как
предмет представления; отвергнуто то, что названо
посредством названия "остроугольный квадрат"; в качестве
содержания представления остроугольный квадрат не может
быть отвергнут; психическое содержание, которое является
значением названия, существует в подлинном смысле
этого слова.
Ошибка, которую совершают защитники
беспредметных представлений состоит в том, что несуществование
предмета представления они принимают за его небытие-
пред ставленным (Nicht-Vorgestelltwerden). A ведь
посредством каждого представления представляется какой-то
предмет, существует ли он или нет, точно так же как каждое
название называет какой-то предмет несмотря на то,
существует он или нет. Следовательно, правы также и те, кто
утверждает, что предметы некоторых представлений не
существуют, и все же было сказано слишком много, когда
утверждали, что таким представлениям не соответствует
никакой предмет, что они являются беспредметными
представлениями.
Против такого рода рассуждений можно выдвинуть
серьезное возражение. А именно: что посредством такого
рода толкования затушевывается граница между существа-
ванием и несуществованием. Предмет представления, в
содержании которого представлены противоречивые
признаки, не существует; и тем не менее, утверждают, что он
представлен; следовательно, он все же существует, то есть
существует как представленный предмет.
Кто выдвигает такие аргументы, тот совершенно не
замечает того, что если нечто "существует" как то, что пред-

62
К. Твардовский
ставлено в смысле предмета представления, то это его
существование не является подлинным существованием.
Посредством добавления: "как предмет представления",
модифицируется значение выражения существования; нечто
существующее как предмет представления в
действительности вовсе не существует, а только представлено.
Действительному существованию предмета, т.е. такому,
которое образует содержание признающего суждения,
противостоит феноменальное, интенциональное существование
предмета3!; состоит оно исключительно в бытии
представленным (Vorgestelltwerden). Вышеизложенные рассуждения
о предмете так называемых "беспредметных"
представлений отнюдь не затушевывают границу между
существованием и несуществовнием, наоборот, они скорее
способствуют как можно более отчетливому проведению
этой границы. Ведь теперь-то мы знаем, что следует
остерегаться смешения существования предмета с его
бытием в качестве представленного (Vorgestelltwerden). А
последнее так же мало обуславливает и обосновывает
существование представленного предмета, как и бытие
некоторого предмета названным (Genanntwerden) имеет
своей предпосылкой или следствием существование этого
же предмета. Схоластика довольно хорошо познала эту
особенность (Eigentuemlichkeit) предметов, которые
представлены, но не существуют, и именно к этой
философии восходит выражение, что эти предметы имеют
только объективное, интенциональное существование,
причем ясно осознавалось то, что этим выражением не
обозначается никакое действительное существование. При
этом [философы] ограничивались только возможными,
свободными от внутренних противоречий предметами, и не
принимали во внимание предметы невозможные. И все же
не совсем понятно, почему то, что значимо в отношении
возможных предметов, не может найти своего применения
к предметам невозможным. Если мы представляем себе
несуществующий предмет, то ничто не вынуждает нас
сразу заметить, обременен ли этот предмет
взаимопротиворечащими определениями или нет.
Возможно, что определения этих предметов кажутся
поначалу взаимосоединимыми, и только из проистекающих от
них последствий проявляется их несовместимость. В таком
случае представление имело бы предмет до тех пор, пока не
были бы обнаружены эти противоречия; но в тот момент,
31 Ср. Brentano, I.e., Buch II, Cap. 1, § 7.

К учению о содержании и предмете представлений. ...
63
когда представливающий их бы осознал, представление
перестало бы иметь предмет. Но где все же наличествовали
бы эти противоречия? Ясно, что не в содержании
представления, ведь в нем эти противоречивые определения и
представлены, но ему не принадлежат; следовательно, не
остается ничего иного, как согласиться с тем, что эти
определения представлены как такие, которые содержатся в
предмете; в таком случае, вне всякого сомнения, должен
быть представлен и сам предмет.
Различие между представлениями возможных и
представлениями невозможных предметов состоит в том, что
тот, кто представляет в первом случае, т.е. когда он
представляет нечто возможное, вообще-то имеет меньше
поводов для вынесения признающего или отвергающего
суждения об этом внутренне непротиворечивом предмете
представления, чем во втором случае, когда он представляет
невозможный предмет и когда эта невозможность не
ускользает от его внимания. В этом втором случае отвергающее
суждение возникает спонтанно, тогда как несовершение
такого суждения стоило бы немалого усилия тому, кто
представляет себе этот невозможный предмет. Однако, хотя мы
и склонны тотчас отбросить этот предмет, и, следуя этой
склонности, мы и совершаем суждение: "Этот предмет не
существует", то все же, для того чтобы было возможным
совершить это суждение, необходимо этот предмет именно
представить.
Учение об истинных и ложных суждениях, пришедшее
к нам еще от Декарта и его последователей, останется
непонятным без предпосылки, что каждому без исключения
представлению соответствует предмет. "Каждое
представление, - говорит Декарт,- представляет нечто в качестве
предмета; если этот предмет существует, то представление
материально истинно; если же он не существует, то
представление материально ложно"32.
Следовательно, существует предмет или нет - а именно
таково мнение Декарта - в представлении он всегда явлен
как данный; и поскольку представления одним и тем же
способом преподносят представляющему как
действительно существующие, так и только интенционально
существующие предметы, постольку они сами побуждают к
ложным суждениям, ведь также легко можно быть
склонным к признанию в качестве действительно существующих
32 Descartes, Meditationes de prima philosophia, Med. Ill: Nullae ideae nisi
tamquam rerum esse possunt. - Est tarnen profecta quaedam alia falsitas ma-
terialis in ideis, cum non rem tamquam rem représentant.

64
К. Твардовский
только (bios) интенциональные предметы, как и те, которые
действительно существуют.
Итак, в рассуждениях Декарта мы находим
подтверждение вышеизложенного мнения, т.е., что каждому
представлению соответствует предмет. Если нам удалось здесь
показать, что даже таким представлениям, в содержании
которых представлены противоречивые определения,
принадлежат предметы, то тем самым мы показали это и для
третьей группы так называемых "беспредметных"
представлений, предмет которых хотя и не является невозможным,
но существование которого фактически в опыте не дано.
Следовательно, мы будем придерживаться того, что
посредством каждого представления представлен какой-то
предмет, независимо от того, существует он или же нет; не
составляют исключения из этого закона также и те
представления, предметы которых не могут существовать.
В свете этой необходимой принадлежности предмета к
каждому акту представления и каждому содержанию
представления, выразительно проступает природа своеобразной
отнесенности психического акта к его предмету, которую
мы называем представливанием. Благодаря этому как раз и
отличаются присущая классу представлений отнесенность
к предмету от той, которая присуща классу суждений, а
именно: у суждений речь идет о существовании либо
несуществовании предмета, тогда как в первом классе
психических феноменов предмет является только
представленным, несмотря на то, существует он или нет.
Нас не должно удивлять то, что здесь утверждаются
реляции такого вида, один из членов которых существует, а
другой - нет, т.е. реляции между экзистирующим и не-эк-
зистирующим, если учесть, что вопрос, существуют члены
какой-то реляции или нет, не имеет значения для
"наличествующей" между ними реляции, как это показал
ГефлерЗЗ. При этом, однако, Гефлер допускает ошибку,
путая содержание и предмет представления. Он говорит:
суждение, которое утверждает какую-то реляцию, не
предполагает "действительное" бытие (Dasein) членов реляции;
достаточно лишь их себе представить, для того чтобы
впоследствии к ним было обращено суждение. Это
утверждение, на наш взгляд, неверно постольку, поскольку, с одной
стороны, содержания представления ведь вполне
существуют, с другой же стороны, они не являются тем, между
чем наличествует утверждаемое в суждении о реляции
33 I.e., § 45. И.

К учению о содержании и предмете представлений.... 65
(Relationsurteil) отношение. Тот, кто утверждет, что число
четыре больше, чем число три, тот говорит не об
отношении между содержанием представления числа три и
содержанием представления числа четыре. Ведь между
содержаниями представления не имеется никакой реляции
величины. Такая реляция скорее имеет место между "числом
три" и "числом четыре", взятыми в качестве предметов
представления, независимо от того, существуют они или
нет, только лишь если они представлены посредством
соответствующих представлений.
Если это так, то возникает другая трудность, на
которую также указал Гефлер. Суждения о реляциях,
содержанием которых является существование реляции, имеющей
место между несуществующими предметами, признают
эти предметы, и согласно тому, что было сказано выше об
отношении между признанием частей и признанием
целого, в котором содержатся эти части, должен быть
признан - посредством признания реляции -также и каждый
член этой реляции. Следовательно, это соображение
приводит к такому результату, который прямо противоречит
утверждению, что в суждении о реляции речь не идет о
существовании членов этой реляции. Однако эта трудность
устраняется следующим рассуждением. Согласно идиогене-
тическому учению о суждении, т.е. тому учению, которое
полагает сущность суждения в признании или
отбрасывании некоторого предмета^, есть только
частно-утвердительные и обще-отрицательные суждения, тогда как т.н.
обще-утвердительные и частно-отрицательные суждения
могут быть сведены к обоим этим классам35. Что же
касается обще-отрицательных "суждений о реляциях", то
упомянутая трудность им не грозит. Такое суждение как,
например, "нет круга с неравными радиусами" (в
категорическом выражении: "все радиусы одного круга равны между
собой"), не содержит ничего, чтобы говорило бы о
существовании радиусов; оно только отвергает неравность
радиусов круга, не высказывая при этом ничего о самом
существовании радиусов. Что же касается
частно-утвердительных суждений, в которых нечто высказывается о некотором
отношении, то упомянутая трудность исчезнет, как только
будет установлен истинный субъект таких предложений.
Так, нам кажется, что в предложении "Посейдон был богом
моря" посредством признания того отношения, в котором
Посейдон находится к морю, имплицитно признается и
34 Hillebrand, I.e., § 16.
35 Brentano, I.e., Buch II, Cap. 7, §7.

66
К. Твардовский
сам Посейдон. Но это только так кажется; ведь в этом
случае, выражаясь языком схоластов, имя собственное
"супонируется" для того, что названо в качестве названного,
так что субъектом предложения является не "Посейдон", а
"то, что названо Посейдоном'Зб. Следовательно, то, что
имплицитно признано, постольку есть предмет как таковой,
предмет представления , поскольку он был назван, а не
просто предмет представления.
Итак, отнесенность между актом представления и
представленным посредством этого акта предметом должна
быть признана независимой от вопроса, существует ли этот
предмет или нет. Вместе с этим разрушается то
препятствие, которое стояло на пути утверждения, что каждому
представлению соответствует предмет, вне зависимости от
того, существует он или нет. Выражение "беспредметное
представление" принадлежит к тому виду выражений,
которые содержат внутреннее противоречие. Так как нет
такого представления, которое бы не представляло нечто в
качестве предмета; такое представление не может
существовать. Хотя и есть очень много представлений, предмет
которых не существует, или потому, что этот предмет
соединяет взаимопротиворечащие определения, следовательно,
существовать не может, или же только для того, что
фактически не существует. Но представленным предмет будет
также и в этом случае, так что следует говорить о
представлениях, предметы которых не существуют, а не об
представлениях, которые являются беспредметными, т.е.
которым не соответствуют никакие предметы37.
36 Ср. Marty, Ueber subjectlose Stftze etc. "Vierteljahrschrift fur
wissenschaftliche Philosophie", VIII, Jhrg., S.82 und Hälebrand, I.e., § 68,
примечание.
37 Впрочем, сам Больцано вынужден говорить в отдельном параграфе о
том, как установленные для предметных представлений отношения
(например, отношения между заменяемыми представлениями
(Wechselvorstellungen), отношения подчиненности и подчиняемости
(Ueber- und Unterordnung)) могут быть распространены на
"беспредметные" представления (I.e., § 108). Этот параграф как в своем
намерении, так и в своем осуществлении является подтверждением того
положения, что по сути дела нет никаких беспредметных представлений.
- У Керри мы также находим предложение, которое - возможно и против
воли автора - подтверждает наше мнение. Мы читаем у него: " Уже
высказывание: "Не имеется равностороннего, но не прямоугольного
плоского треугольника", показывает, что тот предмет, существование
которого здесь отрицается, может быть каким-то образом (естественно, не
наглядным) осмыслен"(1.с, IX. Jhrg. S. 472).

К учению о содержании и предмете представлений. ... 67
6. РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ СОДЕРЖАНИЕМ И ПРЕДМЕТОМ
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
В случае, когда предмет представления существует, не
должно подвергаться даже наименьшому сомнению то, что
содержание и предмет представления между собой
различны. Тот, кто говорит: "солнце существует", естественно,
не имеет в виду содержание своего представления солнца, а
нечто от этого содержания toto génère [комм., к. 6, п. 1,
с. 157] отличное. Но не так просто обстоит дело с
представлениями, предметы которых не существуют. Можно было
бы полагать, что в этом случае между содержанием и
предметом наличествует не реальное, а просто логическое
различие. В действительности же содержание и предмет
являются в этом случае чем-то одним; только двойная- точка
зрения, с которой можно было бы рассматривать это одно,
позволила бы ему являться то как содержанию, то как
предмету.
Однако дело обстоит не так. Наоборот, как видно даже
из беглого рассуждения, между содержанием и предметом
представления, как и в том случае, когда предмет не
существует, наличествуют те же самые различия, которые
можно обнаружить и в первом случае, в котором предмет
существует. Мы перечислим наиболее важные из этих
различий и при каждом отдельном различии мы постараемся
показать, как сохраняет он свою значимость как в случае
существующих, так и в случае несуществующих предметов.
1. Уже не раз для выделения обсуждаемого различия
мы пользовались ссылкой на совершенно иной вид, каким
содержание и предмет относятся к утвердительному или
отрицательному суждению. А именно: если содержание и
предмет представления различались бы между собой не
реально, а только логически, то не было бы возможным,
чтобы существовало содержание, когда предмет не
существует. Но именно так часто и случается. Кто совершает
истинное суждение, которое отрицает некоторый предмет, тот
должен все же представить себе предмет, который он в
суждении отвергает. Следовательно, предмет является
представленным в качестве предмета посредством
соответствующего содержания. Если это происходит - содержание
существует; но предмет не существует, так как именно он
является отвергнутым в истинном отрицательном суждении.
Если содержание и предмет в действительности были бы
одним и тем же, то в одно и то же время не могло бы одно
существовать, а другое не существовать. Из этого отноше-
з*

68
К. Твардовский
ния истинного отвергающего суждения к содержанию и
предмету представления, которое лежит в основании
суждения, мы черпаем самый эффективный аргумент в пользу
их реального различия.
2. Еще один аргумент приводит Керри. Различие,
говорит он, между понятием числа и самим числом
проистекает уже из того, что число обладает свойствами и
находится в отношениях, которые чужды его понятию38. Под
понятием Керри понимает то, что мы назвали
содержанием представления; предметом является само
число. Золотая гора, например, обладает помимо прочего
свойством пространственной протяженности, состоять из
золота, быть больше или меньше, чем другие горы. Эти
свойства и отношение величины к другим горам,
разумеется, не принадлежат содержанию представления
золотой горы. Ведь оно не является ни пространственно
протяженным, не состоит из золота, к нему неприменимы
высказывания об отношениях величины. И даже если
золотая гора и не существует, то мы все же приписываем
ей, поскольку она есть предмет представления, эти свойства
и рассматриваем ее в отношении к другим, возможно, так
же, как и она сама, несуществующим предметам
представления. То же самое относится и к предметам,
которым приписываются взаимопротиворечивые
определения. Эти взаимопротиворечащие определения не
приписываются содержанию представления; содержание
представления остроугольного квадрата не является ни
остроугольным, ни квадратным; но сам остроугольный
квадрат есть предмет этого представления. Следовательно,
даже и с этой точки зрения явствует различие между
содержанием представления и предметом представления.
Либман, в своем стремлении строго разграничить акт
и содержание представления как нечто совершенно
различное, просмотрел однако различие между содержанием и
предметом. Он говорит: "содержание, а особенно
содержание наших зрительных и тактильных представлений, кроме
пространственной протяженности, всегда обладает еще и
такими определенными геометрическими предикатами как
положение, облик (Figur) и т.п. Но представливание этого
содержания оказывается таким же недоступным для таких
геометрических предикатов, как яркость, сила звука,
температура и другие величины интенсивности3^ Здесь
Либман называет 'содержанием" то, что мы называем
38 Kerry, I.e., X. Jhrg., S. 428.
39 Uebmann, Zur Analysie der Wirklichkeit, Strassburg 1876, S. 152.

К учению о содержании и. предмете представлений.... 69
"предметом" представления; так как последний обладает
теми геометрическими предикатами, о которых говорит
Либман. Но если Либман понимает под содержанием то же
самое, что и мы обозначаем в качестве предмета, то его
выводы верны, но в них не хватает того связующего звена, в
силу которого акт всегда относится к этому, определенному
и ни к какому другому предмету. И это связующее звено,
содержание представления в указанном нами смысле, не
является одним и тем же, что и акт. Хотя оно и образует
вместе с ним единую психическую реальность, но тогда,
как акт представления является чем-то реальным, то
содержанию представления всегда не хватает этой
реальности; реальность может принадлежать или же не
принадлежать предмету2). Также и в этом различном в отношении
свойства бытия реальном поведении выражается различие
между содержанием и предметом представления.
3. Следующим доказательством реального, а не только
логического различия содержания и предмета
представления являются так называемые взаимозаменяемые
представления (Wechselvorstellungen). Согласно общепринятой
дефиниции, под такими представлениями понимают
представления, которые обладают одинаковым объемом, но
различным содержанием. Такими взаимозаменяемыми
представлениями являются, например, "город,
расположенный на месте римского Ювавум" и "место рождения
Моцарта". Оба названия обозначают нечто различное, но
называют они одно и то же. И поскольку, как мы видели,
значение названия совпадает с содержанием посредством
него обозначенного представления, но то что названо
посредством названия является предметом представления,
постольку взаимозаменяемые представления могут также
определяться как представления, в которых содержится
различное содержание, но посредством которых
представлен один и тот же предмет. Но этим самым уже дано
различие содержания и предмета. Так как под городом, на
месте которого находился римский Ювавум, и под местом
рождения Моцарта мыслится нечто совершенно иное. Оба
эти представления образованы очень различными
составными частями. В первом - в качестве составных частей
выступают представления римлян античного города,
являющегося укрепленным лагерем; для второго представления в
качестве его составных частей выступают представления
композитора, отношения, в которых он находится к своей
малой родине, тогда как отношение к древнему поселению,
которое раньше находилось на этом месте и было пред-

70
К. Твардовский
ставлено первым представлением, отсутствует. Но
несмотря на такое большое различие составных частей
названных содержаний представлений, оба содержания тем не
менее относятся к одному и тому же предмету. Те же
особенности, которые присущи месту рождения Моцарта,
присущи и месту положения римского города Ювавум; а оно
идентично месту рождения Моцарта; предмет
представления является одним и тем же; а то, что различает оба этих
представления, так это их различное содержание [комм.,
к. 6, п. 2, с. 157].
То, что было здесь сказано, совсем нетрудно
применить к представлениям, предмет которых не существует.
Круг в строгом геометрическом смысле - и это признается
почти повсеместно - не существует нигде. Но его можно
представить самыми различными способами; то как
линию с постоянной кривизной, то как образование,
которое может быть выражено посредством уравнения (х-а)2 +
(у_Ь)2 = г2, то как линию, все точки которой одинаково
удалены от одной определенной точки. Все эти различные
представления относятся к одному и тому же. Этим одним,
к чему они относятся, и является их предмет; тем, что их
между собой различает, и является их содержание.
Применение проистекающего из взаимозаменяемых
представлений аргумента для доказательства реального
различия содержания и предмета тех представлений,
предмет которых содержит взаимопротиворечащие
определения, не кажется свободным от трудностей. Когда мы
представляем квадрат, который является остроугольным, и
квадрат, который имеет неравные диагонали, то мы имеем,
как и в случаех всех взаимозаменяемых представлений, два
представления с частично одинаковым, частично
различным содержанием. Но относятся ли эти различные
содержания к одному и тому же предмету, трудно установить
потому, что все остальные представления предмета, кроме
только что упомянутых взаимозаменяемых представлений,
отсутствуют, и вследствие этого невозможным является то,
что Керри обозначает как "ознакомление" (Kenntnissnahme)
с предметом представления^. Сравнение свойств предмета
одного взаимозаменяемого представления со свойствами
предмета другого взаимозаменяемого представления - не
выполнимо также и потому, что устранена всякая
логическая связь между признаками. Однако можно предложить
замену этого вида констатирования тождества представлен-
40 Kerry, I.e., XV. Jahrg., S. 160.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 71
ного посредством этих двух взаимозаменяемых
представлений предмета. А именно:
Можно образовать представление наделенного взаи-
мопротиворечащими определениями предмета,
посредством содержания которого представлено более чем одна
пара таких несовместимых определений. Такого вида
представлением является, например, представление квадратной,
остроугольной, имеющей неравные диагонали, фигуры.
Здесь попарно взаимно друг другу противоречат как
определения квадратный и остроугольный, так и определения
квадратный и имеющий неравные диагонали. Посредством
представления, которое имеет своим содержанием обе
пары, представлен единственный несуществующий
предмет. Так вот, это представление можно поделить на два,
когда каждый раз представляется только одна из этих двух
взаимопротиворечащих пар свойств. Один раз можно
представить квадратную, остроугольную, имеющую неравные
диагонали фигуру, представляя только определения:
квадратный и остроугольный, а другой раз представить этот же
предмет, о котором согласно предпосылке известно, что он
является квадратным и остроугольным, представляя только
ту пару свойств, которая обозначена посредством слов:
"являющийся квадратным и имеющий неравные
диагонали". Согласно предпосылке, посредством обоих
представлений представляется один и тот же предмет; но оба
представления тождественны в своих содержаниях только
отчасти, следовательно, это подлинные взаимозаменяемые
представления. Полученный таким способом из
заменяемых представлений аргумент в пользу различия
содержания представления и предмета представления может быть
также применен и к тем представлениям, предметы
которых не могут существовать, так как отдельные их
определения являются взаимонесовместимыми.
4. Керри пользуется еще одним аргументом для
доказательства неидентичности содержания и предмета. Общее
представление как представление, под которое подпадает
множество предметов, имеет несмотря на это только одно
единственное содержание и этим самым предоставляет
доказательство того, что следует строго различать содержание
и предмет*!. Этот аргумент является как бы дополнением
предыдущего, в котором это же различие доказывалось из
принадлежности многих содержаний к одному
единственному предмету. Но это утверждение, что под общие пред-
41 Kerry, I.e., X, Jhrg, S. 432.

72
К. Твардовский
ставления действительно подпадает множество предметов,
выглядит - как бы странно это ни звучало - заблуждением,
и основанный на этом обстоятельстве аргумент Керри
представляется нам несостоятельным.
Но, как нам кажется, и без этого аргумента
изложенные основания в достаточной мере показывают,
обязательно следует различать между собой содержание и
предмет представления даже в тех случаях, когда мы
вынуждены этот предмет отрицать.
7. ОПИСАНИЕ ПРЕДМЕТА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Если то, что представлено посредством представления,
мы обозначим как предмет этого представления, то тем
самым мы придадим этому слову то значение, которое ему
приписывал еще Кант. "Высшее понятие, - читаем мы у
него, - с которого обычно и начинают трансцендентальную
философию, есть деление на возможное и невозможное. Но
так как всяким делением предполагается уже разделенное
понятие, то необходимо допускать более высокое понятие;
и это есть понятие о предмете вообще (взятом
проблематически, без решения вопроса о том, есть ли этот предмет
чем-то или он ничто)"42. Смысл, который Кант придает
слову предмет, мы должны модифицировать лишь в одном
отношении. Согласно Канту, предмет может быть "чем-то"
или же "ничем" (Nichts). Мы же, в противоположность
Канту, уже показали, что "ничто" следует считать не
названием предметов возможного представления, а синкатего-
рематическим выражением. "Ничто" обозначает границу
представливания, т.е.[тот момент], где представливание
перестает быть представливанием. К уже приведенным
аргументам в пользу именно такого понимания можно
прибавить еще один. Мы обозначили словом "предмет" то, что
представлено посредством представления, посредством
суждения - подвергнуто суждению (beurteilt), и
посредством эмоциональной деятельности - желается или
отбрасывается. Если бы "ничто" было предметом
представления, то было бы возможно признавать либо
отбрасывать его в суждении. Но это совсем не так. Ведь
нельзя же сказать, что "ничто" существует или "ничто" не
существует, невозможно также хотеть "ничто" или его
ненавидеть. Там же, где такие или аналогичные им
42 Кант. Соч. Т.З. С.334.

К учению о содержании и предмете представлений.... 73
обороты речи все же употребляются, там выражение
"ничто" или ясно выдает свою синкатегорематическую
природу - когда, например, солипсист говорит, что ничего
нет, что кроме представляющего субъекта нет ничего
реального - или же образно замещает какое-то иное
название - например, когда буддист говорит, что после
смерти наступает состояние небытия (ein Zustand des
Nichts).
Следовательно, тот, кто утверждает, что представляет
себе "ничто", тот на самом деле ничего не представляет; тот
же кто представляет, тот всегда представляет нечто, некий
предмет.
По манере употребления слова "предмет" к Канту
примыкают Больцано43 и Эрдманн44; оба считают "ничто"
определенным видом предметов. Это же делает и Керри45;
хотя, с другой стороны, он не считает кантовское
употребление слова "предмет" полностью безупречным. Он
находит, что Кант употребляет это слово не всегда в одном и
том же смысле, ведь у последнего в одном случае
предметом является нечто "аффицирущее душу", т.е. нечто
реальное, а в другом - мыслимый предмет понятия (ein Begrif-
fgegenstand)46.
Мы не будем исследовать, насколько обоснован упрек
Керри Канту, а уточним свою точку зрения на этот вопрос.
С нашей точки зрения, предмет представлений,
суждений, эмоций, а также желаний (Wollungen) есть нечто,
отличное от вещи в себе, если только под последней
понимать неизвестную причину, аффицирующую наши чувства.
В этом случае, значение слова предмет совпадает со
значением выражения "феномен" или "явление", причиной
которых, согласно Беркли, мог бы быть Бог, или следуя
крайним идеалистам - наш собственный дух, или же, согласно
умеренным "реалистам" - соответствующие вещи в себе. То,
что до сих пор было сказано о предметах представления и
что выяснится в ходе последующего исследования,
претендует быть значимым для любой из вышеприведенных
точек зрения. Посредством каждого представления нечто
представляется, причем безотносительно к тому,
существует оно или не существует, может ли оно
репрезентироваться (sich darstellen) как независимое от нас, навязываю-
43 Bolzano, I.e. §.49,1.
44 Erdmann, Zur Theorie der Apperception. Vierteljahrsschrift f.w.Ph., X.
Jhrg., SS. 313ff, und Logik, I. Bd., §§.8-34, insbes. §.15.
45 I.e. Jhrg.XIII, S.122Anm.
46 Ibid., Jhrg.X., S.464, Anm.

74
К. Твардовский
щееся нашему восприятию или же нами самими в
фантазии образованное; чем бы оно ни было, оно есть -
поскольку мы его представляем - в противоположность к нам
и нашей представливающей деятельности (vorstellenden
Taetigkeit), предмет этой деятельности.
Является ли этот предмет чем-то реальным или же
нереальным, будет трудно решить до тех пор, пока не будет
достигнуто согласие относительно значения этих
выражений. Реальность предмета не имеет ничего общего с его
существованием. Несмотря на то, существует предмет или
нет, о нем говорят, что он есть нечто или же не есть нечто -
т.е. точно так же, как говорят о простоте или сложности
некоего предмета, не спрашивая при этом, существует он или
нет. В чем состоит реальность предмета - описать словами
невозможно; и все же большинство философов
соглашаются между собой в том, что такие предметы как резкий
звук, дерево, грусть, движение являются чем-то реальным,
тогда как такие предметы как лишенность, отсутствие,
возможность и т.п. следует причислить к нереальным^.
Следовательно, так же, как и реальный предмет может в одном
случае существовать, а в другом - не существовать, так и
нечто нереальное (Nichtreales) может то существовать, то не
существовать. Такие суждения как "существует нехватка
денег (Geldmangel)", или "нет (не существует) возможности,
чтобы произошло то или иное", являются истинными или
ложными, совершенно независимо от нереальности
предмета, признанного или отброшенного в этих суждениях
[комм., к. 7, п. 1, с. 159].
Итак, на упрек Керри Канту мы можем ответить, что
если слово "предмет" брать в установленном здесь смысле,
то в этом случае можно говорить и о реальных предметах,
и о предметах нереальных, потому что также как предметы
могут делиться на существующие и несуществующие,
точно так они делятся на реальные и нереальные.
Значение слова "предмет" необходимо отграничить от
еще одного выражения. Нельзя путать это слово с
выражением "вещи" ("Sachen" oder "Dingen"). Последние - это
только определенная группа предметов, под которую
подпадает еще много таких, которые вещами не являются. К
предметам принадлежат все без исключения категории
того, что может быть представлено, тогда как вещи
обозначают только одну из этих категорий. "Смертельное
падение", хотя и является предметом, отнюдь никакая не вещь,
47 Marty Le, VIH.Jhrg., S.S.171ff.

К учению о содержании и предмете представлений.... 15
также как и "эксперимент", "убийство", "эпилептический
приступ", "благодушие", "синус" (в тригонометрии) и т.п.
Для того, чтобы лучше прояснить значение слова
"предмет", можно - как мы это уже делали - сослаться на
языковое обозначение и сказать, что предмет есть все то,
чему мы даем название. Этот акт именования (Nennung)
использует либо "имена" ("Nomina") в грамматическом
смысле, либо соединения имен с другими выражениями,
либо, в конце концов, другие части речи, но при условии их
субстантивации. Поэтому можно сказать, что все, что
обозначено именем существительным или же
субстантивированным выражением, есть предмет в установленном здесь
смысле.
Поскольку все, не исключая и представляющего
субъекта, может быть предметом, объектом представления,
постольку оправданным является утверждение тех, кто видит
в предмете summum genus [комм., к. 7, п. 2, с. 157]. Все что
есть, есть предмет возможного представления; все, что есть,
есть нечто. И именно здесь находится та точка, в которой
психологическое рассуждение относительно различия
между предметом представления и содержанием
представления, переходит в область метафизики.
Вплоть до наших дней предметы представления
рассматривались с метафизической точки зрения. Когда их
определяли как ovra [комм., к. 7, п. 3, с. 157], entia [komm.,
к. 7, п. 4, с. 157], то тем самым покидали путь, который вел
к ним. Однако то, что Аристотелевское ov [komm., к. 7, п. 5,
с. 157], в том виде какой ему придала средневековая
философия говоря об ens [комм., к. 7, п. 6, с. 157], есть не что
иное, чем предмет представления, доказывает то
обстоятельство, что все школьные утверждения,
сформулированные об ens, значимы и для предмета представления.
Ограничимся в последующем лишь наиболее известными из
этих утверждений.
1. Предмет есть не что иное, чем существующее (das
Existierende); некоторым предметам наряду с их
предметностью, а также наряду со свойством быть представленными
(что, кстати, и является подлинным смыслом слова
"Essentia"), присуще также и существование, другим же
предметам не присуще. Так же как и то, что существует
есть предмет (ens habens actualem existentiam) [комм., к. 7,
п. 7, с. 157] так и то, что только могло бы существовать (ens
possibile) [комм., к 7, п. 8, с. 157] и даже то, что никогда не
могло бы существовать, а только может быть представлено
(ens rationis) [комм., к. 7, п. 9, с. 157] - есть предмет, короче,

76
К. Твардовский
все, что не есть ничто, а только в каком-нибудь смысле есть
"нечто", является предметом^, и действительно,
большинство схоластов считает "aliquid" [komm., к. 7, п. 10, с. 157]
равнозначным "ens", в противоположность тем, кто считает
первое атрибутом второго.
2. Предмет есть summum genus. Схоласты выражают
это в положении, что понятие ens не является родовым
понятием, а понятием трансцендентальным, так как оно
"omnia genera transcendit" [комм., к. 7, п. 11, с. 157].
3. Каждый предмет представления может быть
предметом суждения и предметом эмоциональной деятельности.
Таков смысл схоластического учения, согласно которому
каждый предмет представления является "истинным" и
"добрым". Не в том состоит метафизическая истина
предмета, что он является предметом (логически) истинного
суждения; также как и его доброта не зависит от того,
является ли направленное на него чувство в этическом
отношении добрым или же нет. "Истинным" предмет называется
только потому, что он есть предмет суждения, и "добрым"
его называют потому, что к нему относится эмоциональноя
деятельность. На самом же деле, схоласты сами не всегда
строго придерживались этого значения истины и доброты
предмета. Тот, кто определяет метафизическую истину как
"conformitas rem inter et intellectum" [комм., к. 7, п. 12,
с. 157], предполагает истинность суждения, направленного
на соответствующий предмет. И когда, например, Фома
Аквинский полагает истину в ее "cognoscibilitas" [komm., к. 7,
п. 13, с. 157] или "intelligibilitas" [komm., к. 7, п. 14, с. 157], то
в этом содержится оглядка на истину суждения. Ведь
каждое суждение есть истинное познание. А ведь Фома
отбрасывает эту точку зрения, когда утверждает: "Sicut bonum
nominat id, in quod tendit appetitus, ita verum nominat id, in
quod tendit intellectusH49. В таком изложении его учение не
означает ничего иного как то, что предмет называется
истинным, поскольку к нему относится (sich bezieht)
суждение и что он называется добрым, поскольку к нему
относится чувство. И поскольку каждый предмет представления
48 Некоторые, как, например Суарес, отказывают в названии ens тому,
что обладает только какой-нибудь "ficta" или "chimoerica essentia", а
присваивают его только тому, что обладает "essentia realis". Но это
ограничение, как нам представляется, содержит непоследовательность (Suares,
Disputationes metaphysicae, II, sect.4).
49 Thomas Aquinas, De veritate, pars I, quaest. 16, art.l. (Подобно тому
как благом называется то, на что направлено желание, так и истиной
называется то, на что направлено понимание).

К учению о содержании и предмете представлений. ... 11
может быть подвержен судящему, желающему и
отвергающему поведению (Verhalten), постольку каждому предмету
представления присущи истина и доброта, и в этом смысле
схоластическая наука оказывается верной, т.е. каждое ens
является как verum [комм., к. 7, п. 15, с. 157], так и bonum
[комм., к. 7, п. 16, с. 157].
4. Предмет называется истинным вследствие своей
способности быть предметом суждения; добрым же он
называется вследствие своей способности быть предметом
эмоциональной деятельности. Можно поставить вопрос, не
принадлежит ли предмету аналогичным образом атрибут,
выражающий его представляемость (seine Vorstellbarkeit).
Ведь средневековая философия знает еще и третий атрибут
предмета; каждое ens - утверждает она - есть не только
verum и bonum, но также и unum [komm., к. 7, п. 17, с. 157].
Какое значение имеет единство для того, чтобы предмет
был представлен, а именно: должны ли мы усматривать в
этом единстве какой-то аналог в области представляющей
деятельности к истине в области суждения и к доброте в
области эмоциональной деятельности ,- все это мы
рассмотрим ниже и в иной связи, когда этот вопрос возникнет
спонтанно, сам по себе.
5. Если предмет представлений, суждений и чувств
есть не что иное, как аристотелевско-схоластическое ens, то
в таком случае метафизику можно было бы определить как
науку о предметах вообще, употребляя слово ["предмет"] в
установленном здесь смысле. То, чем занимаются частные
науки, является как предметами наших представлений, так
и изменениями, происходящими в них, присущими им
свойствами, а также законами, по которым эти предметы
взаимодействуют. Но только в частных науках речь всегда
идет о какой-то более или менее узко или широко
ограниченной группе предметов, которые обозначают как
неорганические, так и органические тела; психология исследует
свойства и законы, присущие психическим феноменам,
психическим предметам. Наука, включающая в круг своих
исследований все предметы: как физические, органические
и неорганические, так и психические, как реальные, так и
нереальные, существующие и несуществующие, и которая
исследует законы, которым повинуются предметы вообще,
а не только какая-нибудь одна определенная их группа, -
называется метафизикой [комм., к. 7, п. 18, с. 157].
Изложенный здесь смысл и имеет почтенная дефиниция
согласно которой, метафизика - это наука о сущем как та-

78
К Твардовский
ковом (die Wissenschaft vom Seienden als solchem)^, [комм.,
к. 7, п. 19, с. 158].
Этот краткий обзор схоластического учения об ens
должен способствовать возможно более точной
характеристике значения, связанного в данном исследовании со
словом предмет. Сделаем короткое резюме. Предмет можно
описать приблизительно так: все, что представлено про-
средством представления, признано либо отброшено
суждением, желаемо либо отвергаемо эмоциональной
деятельностью, мы называем предметом. Предметы бывают
реальными и нереальными, возможными и невозможными.
Общим для всех них является то, что они могут быть или
же являются объектом (не интенциональным)
психического акта, что их языковым обозначением является
название (в вышеизложенном смысле) и что они,
рассматриваемые как род, образуют summum genus и находят свое
языковое выражение в названии "нечто". Все, что в самом
широком смысле есть "нечто", называется - сперва в
отношении к представляющему субъекту, а потом также и
независимо от него - предметом.
8. О ДВУЗНАЧНОСТИ, ПРИСУЩЕЙ ТЕРМИНУ
"ПРИЗНАК"
Если нам удалось доказать наличие фактического
различия между предметом представления и его содержанием,
то из этого следует, что части содержания представления
отличаются от частей представленного предмета. А если
могут возникать недоразумения, когда объектом
представления обозначают его действительный предмет - как это на
самом деле имеет место у многих исследователей, - то
последствием такой ложной терминологии и является
двоякий способ употребления слова "признак"; так как
употребляют его то для обозначения чего-то, принадлежащего ин-
тенциональному предмету, т.е. содержанию представления,
то для чего-то, принадлежащего предмету представления.
Так Керри говорит о понятиях, которые построены
таким образом, что их содержание и их предмет "содержат
строго одинаковые признаки"51; согласно Хармсу, понятие
состоит из непреходящих признаков определенной вещи52;
Марти также хочет чтобы понятие было построено из при-
50 Ср. Brentano, I.e., Buch I, Cap.l, § 1.
51 L.C., XJhrg., S.424.
52 Harms, Logik, hrsg. v. Wiese, Leipzig 1886, S.194.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 79
знаков предмета^. Таким образом, вышеупомянутые
исследователи пользуются словом "признак" для того, чтобы
обозначить как части предмета, так и части содержания
представления. И в этом они не одиноки54.
Но если содержание и предмет не идентичны, то их
части также являются различными; они, следовательно,
могут быть обозначены одним и тем же выражением лишь
aequivoce [комм., к. 8, п. 1, с. 158]. На этом основании еще
Хопп протестовал против научного использования слова
признак. Он полагал, что несмотря на разнообразное
использование в логике, это выражение является
непригодным для terminus technicus [комм., к. 8, п. 2, с. 158], и по
сути является введенным в науку словом обыденной
речи55. и он, как нам представляется, прав, особенно если
учесть, что даже те исследователи, которые, согласно их же
выразительным уверениям, хотят понимать под
"признаками" составные части содержания представления,
не моргнув и глазом называют "признаками" свойства
предмета представления. Так, Зигварт называет
признаками элементы или частичные представления, из которых
состоят сложные представления. Помимо этого, он
причисляет к признакам цвет, равносторонность,
протяженность и т.п.; и все же, вряд ли Зигварт хочет посредством
этого утверждать, что представление треугольника
составлено из определенных цветов, протяженности и т.п.; ведь в
таком случае само это представление (т.е. содержание
представления) было бы чем-то протяженным, цветным и
т.п.56. Гефлер, который дает ясную дефиницию признаков
тех составных частей содержания представления, которые
являются представлением свойств предмета, почти что на
одном дыхании называет сами эти свойства "признаками"
и говорит о "признаке белизны", "признаке цвета", хотя сам
согласился обозначать словом признак только
представление белизны и т.д.57 Бауман, когда речь идет о сложных
представлениях, называет каждый поддающийся
различению элемент множества, по отношению к целому
представлению, частичным представлением или признаком, и,
согласно этому, содержание представления будет ни чем
иным, как совокупностью частичных представлений, по-
53 L.C., VHIJhrg., S.82.
54 Ср. Schroetter, Algebra der Logik, I.Bd, SS.57 f.,80 f.,91 ff.; Gutberiet,
Lehrbuch der Philosophie, S.10 ff.
55 Hoppe, Die gesammte Logik, Paderborn 1868, §§ 104, Ulf.
56 Sigwart, I.e., I.Bd., §.41 f.
57 Hofler, I.e. § 15,1.

80
К. Твардовский
мысленной как целое. А ведь Бауман в качестве примеров
признаков перечисляет: тяжелое, растяжимое, блестящее и
т.д.58 Эта двузначность вьфажения "признак" имеет своим
основанием то, что обычно стремятся строго различить
содержание представления от его предмета; если бы это так
всегда и делалось, то не осталось бы без внимания
различие между двумя значениями слова "представленный", и,
согласно этому, не были бы обозначены одним и тем же
именем части представленного в одном смысле, т.е. части
содержания, и части представленного в другом смысле, т.е.
предмета.
Как посредством представления представленным
является целый предмет, так и отдельные части предмета
являются представленными посредством соответствующих им
частей представления. Части предмета представления, в
свою очередь также являются предметами представлений,
которые со своей стороны являются частями целого
представления. Части содержания представления, так же как и
части предмета, являются предметами. Части содержания
образуют целостность содержания представления
аналогично тому, как части предмета образуют целостный
предмет.
Следовательно, тот, кто представляет, например,
яблоко, тот представляет также и его части; как само яблоко,
так и его части являются представленными; яблоко
является полным, целостным предметом представления, а его
части - частичными предметами (Teil-Gegenstaende),
которым в содержании направленного на яблоко представления
соответствуют совершенно определенные части. Однако,
будучи представленными, яблоко и его части не перестают
быть предметами представления. Как яблоко, когда мы его
себе представляем, не становится представлением, так и его
части не становятся составными частями содержания
представления из-за того, что они являются представленными.
Потому что "быть представленным" значит здесь то же
самое, что и быть предметом представления. Это слово взято
здесь в его детерминирующем значении; "яблоко
представлено" значит ни что иное, как то, что яблоко входит в
определенное отношение с наделенным способностью
представления существом. Следовательно, тот, кто под признаками
понимает части предмета, тот с полным правом может
говорить о представленных признаках; он только должен
осознавать, что "быть представленным" означает здесь: быть
58 Baumann, Einleitung in die Philosophie, SS. 9 f.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 81
предметом представления; что, следовательно,
представленный признак в этом смысле не является никакой
составной частью представления, а частью предмета
представления.
На наш взгляд, именно это и осталось незамеченным,
когда детерминирующий смысл слова "представленный"
подменили - не осознавая этого в полной мере - его
модифицирующим значением. Представленное яблоко и
представление яблока казались в каждом отношении одним и
тем же, тогда как на самом деле тождество между
значениями этих двух способов выражения имеет место только в
том случае, когда выражение "представленный" берется в
модифицирующем смысле, когда под "представленным
яблоком" понимают содержание представления яблока,
потому что оно также является представленным. В этом
смысле представленное яблоко, естественно, не является
никаким яблоком, а только содержанием представления;
также и части яблока, которые были названы признаками,
становились составными частями содержания
представления, как только под "представленным яблоком" начинали
понимать содержание представления яблока. Из признака,
как части яблока, сделали часть содержания представления,
так как содержанием представления было представленное
яблоко. И когда это произошло, представленные составные
части яблока стали составными частями содержания
представления.
Подобно тому, как под "представленным" понимали
либо содержание, либо предмет представления, так и под
выражением "признак", которым обозначали части
"представленного", понимали то части содержания, то части
предмета. И поскольку многие надлежащим образом не
различали или же не различали вообще содержание и
предмет, полагая что это одно и то же, постольку они и
стали называть тем же названием "признаки" составные
части одного, т.е. содержания, и другого, т.е. предмета.
То, что вышесказанное не лишено основания,
показывает нам изложенное Зигвартом традиционное учение об
образовании сложных понятий. Зигварт вовсе не одобряет
это учение; с целью последующего критического
переосмысления он излагает его содержание следующим образом:
"Традиционное учение о понятиях учит нас определять в
качестве признаков то, что помыслено в целостном
(einheitlichen), одним словом обозначенном представлении,
учит) разлагать понятия на его частичные представления
Teilvorstellungen), или частичные понятия (Teilbegriffe).

82
К. Твардовский
Они мыслятся в понятии и образуют его содержание.
Таким образом в понятии золота мыслятся признаки:
тяжелое, желтое, блестящее, металлическое и т.д.; в понятии
квадрата - признаки: ограниченный (begrenzte),
четырехсторонний, равносторонний, прямоугольный, с плоской
поверхностью; в понятии убийства: противозаконное,
намеренное, умышленно совершенное умерщвление человека;
совокупность этих признаков и образует содержание
понятий золото, квадрат, убийство; и это содержание презенти-
руется (darstellen) как сумма или произведение отдельных
признаков59.
Итак, то, что "определяется посредством признаков", -
резюмирует Зигварт, является тем, что было помыслено
("Gedachte") в целостном, одним словом обозначенном
представлении. Не говоря уже о том, что нечто может быть
помыслено в целостном представлении, не будучи при
этом обозначенным посредством одного слова; уже здесь
мы находим инкриминированную (geruegte) двузначность,
с которой можно говорит о "представленном", и которую
невозможно устранить посредством замены выражения
"представленное" каким-то другим выражением, например,
"noMbicyieHHoe"("Gedachtes"). Ибо то, что определяется
признаками, есть либо предмет, либо содержание
представления. Согласно примерам, приводимым Зигвартом, тем, что
определяется признаками, является предмет, ибо не
содержание представления золото, а само золото как предмет
представления есть то, чему принадлежат определения
тяжелое, желтое, блестящее, металлическое и т.д. Эти
определения представлены посредством представления золота; но
совокупность этих определений не образует содержания
представления золота; она состоит из такого (или еще
большего количества) частей, сколько было выделено
определений золота, определений, представленных посредством
частей совокупного представления (Getsammtvorstellung),
следовательно, опять же посредством представлений. Итак,
содержание представления золота не есть совокупность
признаков, а совокупность представлений этих признаков.
Пересказывая это учение традиционной логики,
Зигварт сам не заметил двузначности выражения "нечто
является чем-то помысленным" ("es sei etwas ein Gedachtes"), т.е.
той двузначности, которой мы стремились избежать при
помощи различения того, что мыслится в представлении
(т.е. как содержание), и того, что мыслится посредством
59 Sigwart, I.e., Bd.I, § 41.

К учению о содержании и предмете представлений.... 83
представления (т.е. как предмет). Если бы это было не так и
Зигварт осознавал бы это различие, то в таком случае он не
использовал бы в качестве доказательства своего
изложения традиционного учения о понятии дефиницию
признака, которая принадлежит Юбервегу. Потому что
именно Юбервег настойчиво обращает внимание на то, что
не следует говорить о признаке то как о составной части
содержания, то как о составной части предмета
представления. Вот что он говорит по этому поводу:
Признаком (nota, хекццркпг) объекта есть все то, чем он
отличается от других объектов. Представление признака
содержится в представлении объекта как частичное
представление, т.е. как часть представления целого (representatio
particularis). Признаки являются признаками вещи (der
Sache), реального (или хотя бы представляемого так, как
если бы он был реальным) объекта. О признаках
представления по праву можно говорить лишь постольку, поскольку
само это представление рассматривается как нечто
объективное, т.е. как предмет направленного на него мышления.
"Взять признак в представление" ("ein Merkmal in die
Vorstellung nehmen") - это сокращенное выражение для
"взять в представление элемент посредством которого
представленным является соответствующий признак вещи
(Sache)"60.
Вряд ли можно представить лучшее подтверждение
того, что было уже нами сказано. Согласно Юбервегу,
признак есть часть предмета, и так же, как предмет представлен
посредством целостного представления, так и части этого
предмета, его признаки, представлены посредством
отдельных частей целостного представления. Тогда как то, что
представлено в целостном представлении - это именно
части этого целостного представления, частичные
представления, "совокупность которых образует содержание
(complexus) представления, причем образует таким
способом, который определен соответствующими реальными их
отношениями между собой".
Однако Юбервег не единственный ученый, на кого мы
можем сослаться. Больцано, который использует слово
"признак" в намного более узком смысле, чем Юбервег,
решительно выступает против изменчивого способа
употребления этого выражения, вследствие чего "признак"
обозначает то часть содержания, то часть предмета. Он говорите!:
60 Überweg, System der Logik, bearbeitet und herausgegeben von Jürgen
Bona Meyer, Bonn 1882, § 49 f.
61 Bokano, I.e., § 65, 11.

84
К. Твардовский
"Установлено, что не каждый признак предмета со-мыс-
лится (mitgedacht) в представлении этого предмета; мы,
следовательно, приходим здесь к понятию чего-то со-мыс-
лимого в представлении, и было бы желательно найти
уместное для этого понятия слово. На мой взгляд, таковым
может быть слово "часть" или "составная часть
представления", но именно это слово использовалось очень редко, зато
эти признаки предпочитали называть "существенными"
(wesentliche), "первоначальными", а также
"конститутивными" признаками. Однако, каким бы хорошим ни было
последнее наименование, оно все же слишком уж
благоприятствовало мысли, что понятие является не чем иным,
как совокупностью нескольких конституирующих его
признаков, т.е., что в понятии нет иных составных частей,
кроме признаков. Если же еще себе позволить, как это уже
и делалось (вероятно только для удобства), называть
признаки предмета понятия признаками самого этого
понятия, то это со своей стороны благоприятствовало тому, что
признаки предмета, если только они являлись
необходимыми, путали с составными частями понятия.
Следовательно, то, что Зигварт приписывает
стремлению к краткости в выражении, Больцано выводит из
удобства; а именно тот факт, что было признано уместным
использовать одно и тоже название как для составных частей
предмета, так и для составных частей содержания
представления. Больцано находит вопрос, правильно ли это
сделано, достаточно важным, чтобы высказаться по поводу его
не только в вышеприведенном месте, а и обратиться к нему
еще не раз и в последующемб2. Исходя из этого
обстоятельства, а также из того, что из строгого различения
признака как чего-то, что принадлежит предмету
представления - с одной стороны, от составных частей содержания
представления - с другой, проистекают, как окажется,
важные последствия, нам следует подольше задержаться на
этом, на первый взгляд, терминологическом вопросе. В
результате наших рассуждений мы можем принять, что
названием "признак" следует обозначать только части
предмета представления, а не части содержания представления.
О том, какие части предмета можно называть признаками,
а какие - нет, мы скажем несколько позже [см., с. 121-131
наст, текста].
Поскольку выражением "признак" мы пользуемся для
обозначения частей предмета представления, мы обязаны
62 Bolzano, I.e., § 89, Anm. 5, und § 112, Anm.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 85
предложить название для частей содержания
представления. Обычно эти части называют частичными
представлениями. Против этой привычки было высказано много
возражений. Зигварт считает, что обозначение "частичные
понятия" или "частичные представления" взято из области
пространственных или временных отношений, а поэтому
может быть лишь образным; частичные представления не
должны ведь быть представлениями частей целого (как,
например, головы, шеи, или туловища и т.д. в качестве частей
животного), которые стоят в таком же отношению к
представлению целого, как части к целому; они являются всего-
лишь составными частями представления, так же, как
отдельные свойства [являются составными частями] вещибз.
Являются ли частичные представления
представлениями частей целого или же нет, будет решено позднее. Но
уже теперь, согласно иного, более близкого основания,
обозначение составных частей содержания представления
как "частичных представлений" оказывается в высшей
степени нецелесообразным. Чтобы увидеть это, надо всего
лишь поразмыслить над тем, что ведь к составным частям
содержания представления принадлежат не только
относительно простые содержания представления, на котороые
можно разложить это содержание, но также - хоть и в
качестве составных частей иного рода - отношения между
этими относительно более простыми содержаниями
представления. И эти отношения, которые вообще не являются
никакими представлениями, нельзя назвать частичными
представлениями. Следовательно, прав Лотце, когда
утверждает, что это "недостаток, что у нас нет названия для тех
составных частей, из которых мы составляем понятия;
"признак", "частичное представление" подходят лишь в
некоторых определенных случаях"б4.
Для устранения этого недостатка, для обозначения
составных частей содержания представления можно
использовать выражение "элемент". Это название подходит как для
тех содержаний представления, которые сами являются
содержаниями представления, так и для тех, которые
таковыми не являются. Современные исследователи, в
особенности Вундт, демонстрируют особое пристрастие к
употреблению этого названия в указанном смысле. И все же,
было бы целесообразным сохранить название "элемент" для
далее неразложимых посредством психологического
анализа компонентов духовной жизни, оставляя за этим сло-
63 Sigwart, I.e., I.Bd., § 41.
64 Lotze, Logik, Leipzig, 1881, S. 46.

86
К. Твардовский
вом также и его побочное значение, которое присуще ему
вследствие его использования в естественных науках. В
таком случае составные части содержания представления
можно было бы назвать "частями представления", причем
следовало бы указать на то, что в этом контексте под
"представлением" всегда надо понимать лишь содержание
представления, но никогда - акт представления. Для того,
чтобы это особо подчеркнуть, можно вместо частей
представления говорить о частях содержания представления
либо, когда контекст не допускает никаких недоразумений,
о частях содержания.
Составным частям предмета представления
соответствуют составные части содержания представления; частям
предмета - части содержания. Нельзя путать их, так же, как
нельзя путать содержание представления с его предметом.
Строгое различение было необходимым здесь потому, что
только при скрупулезном соблюдении существующего
различия можно с надеждой на успех исследовать отношения,
возникающие между частями содержания представления и
частями соответствующего ему предмета представления.
9. МАТЕРИАЛЬНЫЕ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ
ПРЕДМЕТА
Как было уже сказано в конце предыдущего параграфа,
всегда, когда речь идет о частях чего-то сложносоставного
(eines Zusammengesetztes), то наряду с тем, что
обозначается как часть в обычном смысле этого слова, следует также
учитывать и те отношения (Beziehungen), в которых эти
части состоят; отношения, которые также являются
составными частями сложного целого. Совокупность названных
частей обычно называют материей, из которой и состоит
целое, тогда как совокупность составных частей второго
вида называется формой целостности. Следовательно, в
каждом сложном предмете мы различаем материальные и
формальные составные части, из которых этот предмет и
состоит^.
Виды материальных составных частей, из которых
может быть составлен некий предмет, чрезвычайно
многообразны. Разделение их на различные группы пытались
произвести различными способами, исходя из различных
точек зрения. Однако, нашей целью здесь не является ис-
65 Ср. Erdmann, a.a.O., § 23

К учению о содержании и предмете представлений....
87
следование того, какие существуют виды частей и [виды]
составленных из них целостностей (Ganzen). Этим должна
заняться какая-нибудь исчерпывающая теория отношений,
которая бы описала и произвела классификацию тех
способов, при помощи которых нечто является частью целого; а
также тех способов, благодаря которым целое состоит из
частей. Здесь же нас интересует только то, что есть общего
у всех видов частей и всех форм составленное™
(Zusammensetzung) из частей, т.е. тот тип, которому следует
каждый синтез, который лежит в основании тех различных
способов, благодаря которым и может быть составлено
некое целое.
Для этого не требуется знания всех тех элементов, из
которых состоят предметы представления, в том смысле, в
каком старается их выделить Зигвартбб. Мы не будем
касаться здесь также и того, каким образом сложное
возникает из простого, каков генетический исток процесса
возникновения составленности (der genetische Ursprung der
Zusammensetzung). Здесь всего лишь предположено, что
существует нечто составленное.
Слово "часть", "составная часть" следует понимать в
самом широком смысле; т.е. под ним следует понимать не то,
что в словоупотреблении обыденного языка или в языке
математики обозначается как часть, а вообще все, что
только можно различить в предмете представления,
несмотря на то, можно ли говорить о действительном или
только мысленном разложении на нечто, поддающееся
различению (das Unterscheidbare).
Исходя из этой предпосылки, нам сначала необходимо
провести различение между такими материальными
частями целого, которые являются простыми, и такими,
которые в свою очередь опять можно разложить на части.
Если материальные части предмета снова разлагаются на
части, то из этого следует различие между более близкими
и более отдаленными частями (naeheren und entfernten
Teilen)67. Там же где речь идет о точном указании различия
между более близкими и более отдаленными частями, там
можно различать материальные составные части первого,
второго и т.д. порядка. Материальные составные части
первого порядка - это те части, на которые предмет делится
как целое. Части же тех частей, которые получены в
результате разложения целостного предмета, являются
материальными частями второго порядка и т.д. Если разложить,
66 I.e., II Bd., §§65 ff.
67 Ср. Bolzano, I.e., § 58.

88
К. Твардовский
например, книгу на листы и обложку, то они будут
материальными составными частями первого порядка этой книги.
Если же и дальше продолжать различать в листах их цвет,
их величину, а в обложке - лицевую, тыльную стороны,
корешок, то эти части книги будут частями второго порядка,
но частей первого порядка; соответственно: листов и
обложки (комм., к. 9, п. 1, с. 158].
Ясно, что отличие между материальными составными
частями первого порядка и [составными частями]
последующих порядков, будет - с иной точки зрения - только
относительным. Если в некоторых случаях получение
отдаленных составных частей зависит от разложения на
ближайшие части и может наступить только тогда, когда
первое разложение уже совершено, то в других случаях,
однократное разложение может сразу дать в результате те
составные части, которые при двукратном разложении
появляются в качестве составных частей второго порядка. Если
разложить час на минуты, а минуты - на секунды, то
секунды будут по отношению к часу составными частями
второго порядка. Однако, вместо того, чтобы делить час на
шестьдесят минут, а каждую минуту - на шестьдесят
секунд, можно просто разделить час сразу на три тысячи
шестьсот секунд. Если провести деление предложенным
способом, то секунды окажутся составными частями
первого порядка.
Если иметь дело с такими отдаленными частями,
которые посредством соответствующего разложения могут
быть представлены (darstellen lassen) как части ближайшего
порядка, то такие части, не раздумывая, можно сразу
назвать частями целого; но не в тех случаях, когда
отдаленные части получены только после проведения разложения
целого на ближайшие части. Тогда языковое употребление
сопротивляется такому обозначению отдаленных частей
как частей целого. Секунды, также как и минуты, называют
частями часа; и наоборот, мы колеблемся называть окна
домов частями города, хотя они и являются его
отдаленными частями, поскольку они могут быть получены только
после совершения разложения коллектива "город" на
ближайшие составные части, т.е. на [отдельные] дома.
Однако, все вышесказанное допускает и исключения.
Поскольку языковая практика повседневной жизни в своих
наиболее существенных моментах находится под влиянием
научных взглядов, поэтому в некоторых случаях частями
предмета называют также и отдаленные составные части
этого предмета, которые могут быть получены только в ре-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 89
зультате предварительного анализа этого предмета, [т.е.
анализа выделяющего] составные части первого порядка.
Так например, когда речь идет о химической составленно-
сти какого-то материала из атомов соответствующих
элементов. Атомы являются отдаленными составными
частями, поскольку они могут быть получены лишь
посредством разложения молекул, которые следует обозначить как
ближайшие составные части. И тем не менее, об атомах
говорят как о частях представленного предмета, предмета,
составленного из эти атомов.
Несмотря на эти исключения, отношение, которое
наличествует между отдаленными и ближайшими
составными частями предмета (имеется ввиду целый предмет),
может, на наш взгляд, быть основанием разделения для
последующей классификации возможных составных частей
предметов, основанием, которое уже по самой своей
природе представляло бы гарантию полноты перечисления.
Прежняя философия выходила на эту проблему, когда
пыталась отличить части, которые являются одноименными с
целым, от частей, где такая одноименность не
наличествует. Это обстоятельство могло было быть использовано
и в качестве основания разделения на подгруппы
(Subdivisionen). Главное разделение могло бы быть
использовано вышеизложенным обстоятельством в качестве
основания разделения. В связи с этим следовало бы различать
простые и сложные части; сложные части следовало бы
разделить на такие составные части, которые в отношении
целого могли бы быть частями того же порядка, что и
составленные из них части целого и т.д.
Наряду с этим делением материальных составных
частей предмета имеется и другое. Есть такие составные
части, которые в качестве составных частей могут входить в
сложное целое всегда только одним и тем же способом,
тогда как другие могут функционировать в качестве
составных частей предмета несколько иным образом. Так,
например, "краснота" иным способом является составной
частью красного шара, иным способом - составной частью
спектра, и еще более иным способом - составной частью
всех смешанных цветов, в которых она содержится.
Протяженность (Ausdehnung) не в смысле определенной
величины, а в смысле протяженности (Erstreckung) в одном,
двух или трех измерениях - всюду, где она встречается как
составная часть, одним и тем же образом является
составной частью протяженного предмета. То же самое отно-

90
/С Твардовский
сится и ко времени, поскольку оно, как их "длительность"
("Dauer"), проявляется как составная часть предметов.
Имеется еще один - третий способ деления составных
частей. Согласно ему, составные части делятся на такие,
которые могли бы существовать сами по себе, отдельно от
того целого, составными частями которого они являются.
Вторая же группа охватывает те составные части,
существование которых связано с другими [частями], причем
существование последних не обусловлено существованием
первых. К третьей и последней группе принадлежат все те
составные части, которые в своем существовании являются
взаимозависимыми68. Однако мы не можем учитывать
этого деления материальных составных частей предметов,
так как оно основано на предпосылке существования
частей. Но если мы уже и говорим здесь о предметах и их
составных частях, то отвлекаясь - согласно поставленным
условиям - от действительного, возможного, а также и
невозможного существования предметов и частей, мы
рассматриваем их только постольку, поскольку они представлены
посредством соответствующего представления, т.е. как
предметы представлений.
Но поскольку это деление составных частей касается
их представимости (Vorstellbarkeit), согласно чему
составные части делятся на такие, которые могут быть
представлены или независимо друг от друга, или же только в
двусторонней зависимости, постольку оно является не столько
делением составных частей предметов, сколько делением
составных частей содержаний представления.
Придерживаясь такой точки зрения, мы в последующем еще вернемся к
этому вопросу.
10. ФОРМАЛЬНЫЕ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ ПРЕДМЕТА
Формальные составные части предмета делятся на две
группы в зависимости от того, учитываются ли те
отношения, которые имеют место между отдельными составными
частями, с одной стороны, и предметом как целым - с
другой, или же рассматриваются те отношения, которые
возникают [только] между отдельными составными частями.
Отнесенности, которые возникают между предметом и его
частями, мы называем первичными формальными
составными частями, тогда как отношения между самими со-
68 Ср. Hofler, I.e., § 15.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 91
ставными частями мы называем вторичными
формальными составными частями предмета.
Если в качестве первичных формальных составных
частей предмета определить отношения его частей к самому
этому предмету как целому, состоящему из этих частей, то
при более тщательном рассмотрении проявится
двузначность этой дефиниции. Ведь между целым и его частями
имеют место два вида отношений. К первому виду
принадлежат те отношения, в силу которых части собственно и
являются частями этого целого. Ведь части "не просто
находятся во внешнем соседстве (in ihrem aeusserlichen
Aneinander), не только находятся в целом как в окружающем их
обрамлении; скорее всего сюда присоединяется каузальная
реляция - целое охватывает части, удерживает их вместе,
обладает ими... Статическое отношение целого к частям
проявляется как результат воздействия целого на части или
частей на целое; целое обладает частями, т.е. удерживает,
связывает их воедино посредством этого действия; части
же "образуют" целое"б9.
Эти отношения между целым и его частями, которые,
с точки зрения целого, обозначаются как "обладание"
("Haben") частями, а с точки зрения частей - как
"создавание" ("Bilden") целого, мы называем первичными
формальными составными частями в подлинном смысле.
Наряду с этими первичными формальными
составными частями в подлинном смысле в сложном предмете
обнаруживаются еще и другие отношения, члены которых
образованы, с одной стороны, его частями, а с другой, -
предметом как целым. Так, целый предмет больше, чем его
части, взятые по отдельности; предмет в некоторых
аспектах может быть похожим на свои части, в других же -
отличаться от них; между целым предметом и его частями
может иметь место отношение сосуществования (например,
когда предмет является вещью) или [отношение]
последовательности (Succession) (например, когда предметом
является движение или изменение, или год, час и т.п.). Все эти
реляции отличаются от тех отношений, в которых состоят
части как таковые к целому как таковому. Мы называем их
первичными формальными составными частями в
несобственном смысле.
Поскольку первичные формальные составные части в
несобственном смысле в свою очередь находятся в
отношении к формальным составным частям в собственном
69 Sigwart, I.e., I.Bd. § 6, 3 a und b.

92
К. Твардовский
смысле (так как могут предполагать их, но могут возникать
также и тогда, когда части рассматриваются не как части
целого, а как самостоятельные предметы), постольку оба
вида первичных формальных составных частей образуют
члены новых реляций. Мы называем эти реляции
реляциями второй степени, обозначая этим названием все те
отношения, членами которых являются отношения.
Аналогично следовало бы определить отношения между
отношениями второй степени как реляции третьей степени и т.д.
В подавляющем числе случаев верной является
предпосылка, что первичные материальные составные части
предмета сами в свою очередь являются сложными, в них
можно обнаружить - если только рассматривать их опять
же как предметы - только что названные первичные
формальные составные части. Ведь и материальные составные
части второго порядка также находятся к материальным
составным частям второго порядка прежде всего в
отношении частей к составленному из них целому (первичные
формальные составные части в собственном смысле), а
потом уже между вышеназванными материальными
составными частями существуют такие отношения, которые
отличаются от того отношения, которое имеет место между
целым и его частями как таковыми (первичные
формальные составные части в несобственном смысле).
Следовательно, аналогично материальным составным частям
первого, второго ... порядка мы имеем первичные формальные
составные части первого, второго ... уровня, причем как в
собственном, так и в несобственном смысле. И поскольку
анализ предмета только в очень редких случаях может
считаться полностью законченным, когда анализ доходит до
материальных составных частей второго порядка, поэтому
к первичным формальным составным частям первого и
второго уровня присоединяются части третьего и
четвертого уровней.
Можно было бы предположить, что эти первичные
формальные составные части следовало бы различать как
части первого, второго ... порядка. Однако это определение
потребуется нам для несколько иной цели. Подобно тому
как мы назвали отдаленными материальными составными
частями те части, которые мы получаем благодаря анализу
ближайших материальных составных частей, точно таким
же образом под отдаленными формальными составными
частями следует понимать те части, которые мы получаем
вследствие разложения ближайших формальных составных
частей. Однако до сих пор только в очень редких случаях

К учению о содержании и предмете представлений.... 93
было возможно анализировать реляции как таковые. Чаще
всего они казались чем-то простым, не поддающимся
никаким попыткам его расчленения. Достаточно вспомнить
такие реляции, как сосуществование, тождество и т.п. Но
там, где возможно расчленение, там сложная реакция не
презентируется как состоящая из таких реляций, которые
имели бы те же самые члены, как и эта сложная реляция, а
разложение сложной реляции влечет за собой разложение
одного или обеих членов отношения. Первый случай имеет
место при причинной реляции. Если дать такую
дефиницию: Совокупность U событий ibjiu;... следует считать
причиной W некоторого процесса, aw - результатом U,
поскольку в той же точке времени, в которой совокупность
u^;ii2;...un стает полной, с необходимостью появляется W?o
- это разложение каузальной реляции связано с
разложением одного из его членов. Вместо обусловленности
(Verursachung) W [через] U, выступает обусловленность
(Bedingtheit) W [через] u^;u2;.<.un. Второй случай имеет
место при реляции тождества - тогда, когда эту реляцию
можно взять как частичное тождество. Мы говорим А=(а b
с d e) является подобным B = (abcde)n констатируем при
этом реляцию между А и В, которую можно свести к трем
реляциям тождества, членами которых будут а, Ь, и с.
Первый из этих двух случаев имеет место при
разложении отношения, в силу чего определенные предметы
выступают как части сложного предмета. Как только эти части
опять будут соединены в отношения между целым, то его
материальные составные части первого порядка сразу же
распадутся на столько отношений между целым и его
материальными составными частями второго порядка,
сколько составных частей этого второго вида можно
обнаружить в целом. Отнесенности, названные последними,
являются тем, что - как мы полагаем - следует назвать
первичными формальными составными частями второго
порядка. Аналогичным образом можно определить составные
части третьего, четвертого ... порядков. Причем это
относится не только к первичным формальным составным
частям в собственном смысле, но и в смысле несобственном.
Все названные отношения различных уровней и
различных порядков могут образовывать и образуют между
собой новые реляции (второго, третьего ... степеней). И это
возможно двояким образом. Или члены этих реляций
образованы отношениями, которые принадлежат к тому или
70 Hofler, I.e., § 27.

94
К. Твардовский
иному уровню, - или каждый из членов новых реляций
принадлежит первому, второму ... порядку и первому,
второму ... уровню.
Этим, как нам кажется, исчерпывается все, что в
общих чертах можно сказать о видах первичных формальных
составных частей и их возможных отношениях.
Что же касается самих этих первичных формальных
составных частей, то они обнаруживают большое
разнообразие. Ведь в зависимости от свойств материальных
составных частей иным будет и способ, каким они "образуют"
целое, и [способ], каким это целое их "имеет". С этой точки
зрения, группировка первичных формальных составных
частей, должна была бы основываться на разделении
материальных составных частей, чего мы сознательно
стараемся избежать. Говоря о первичных формальных
составных частях, следует иметь в виду, что, будучи всегда
одного и того же рода, они все же могут сильно различаться
по своему виду; и Зигварт прав, когда говорит, что это
может "ввести в заблуждение, когда все без различия:
трехстороннюю фигуру, темную красноту, ротационное
движение, желтое тело и т.п. выражать при помощи одной
и то же формулы А = а в с d, как если бы эта
рядоположность (Nebeneinanderstellung) была выражением
всегда одинакового способа соединения"7!.
Но если в каждом из приведенных Зигвартом
примеров имеет место различный вид синтеза, то все же в
каждом из этих случаев имеет место одинаковый по своему
роду синтез частей в целое; приобретая различные формы,
этот синтез остается тем же. В этом смысле, каждый
сложный предмет может пониматься как функция его частей, и
формула, которую Лотце и Циммерман использовали для
обозначения составных частей содержания представления и
его отношения к целому содержанию, можно перенести и
на сложные предметы вообще. Тогда предмет можно будет
выразить так: G = f(T, Т^, Т2, Т^ ... Тп), где под Т
подразумеваются его части, т.е. материальные составные части
первого порядка. В зависимости от категории предметов, с
которыми мы имеем дело, и в зависимости от свойства
материальных составных частей, различным будет и вид
способа их нахождения (Enthaltenseins) в целом, что можно
было бы обозначить посредством f, г, F, F, j, j ' и т.д. Ведь
знак функции есть знак бытия содержащимся
(Enthaltensein) частям в целом, знак того, что целое "имеет"
71 Sigwart, I. с, I.Bd. § 41, 9.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 95
части, а части "образуют" целое. Если предмет можно
разложить на отдаленные материальные составные части, то
следовательно Т^, Т2 ... TR в свою очередь являются
сложными предметами, тогда из первой формулы должны
следовать формулы такого вида: ; и
далее
Насколько важна эта формальная составная часть,
которая состоит в реляции целого как такового к его частям
как таковым, настолько большими являются те трудности,
которые нагромоздились вокруг его понятия. И как только
мы ставим вопрос о членах этой реляции, то количество их
сразу же увеличивается. Все время мы говорим о реляциях
между целым и его частями. Но ведь часть-то содержится
именно в целом. И здесь не поможет отговорка, что, мол,
эта часть находится в реляции ко всем другим частям
целого, потому что эти отношения являются ведь отличными
от отношений между частями и целым. Эта трудность,
которая была замечена еще в Средневековье?2, отнюдь не
устраняется данным рассуждением; совсем наоборот, они
предназначены именно для того, чтобы как можно более
ясно показать эти трудности. А решение этой проблемы
должно составить предмет специального исследования. Для
преследуемой же здесь цели достаточно лишь ее
упомянуть; то, что мы узнали о первичных формальных
составных частях, значимо даже и при том условии, что
решения этой проблемы никогда не будет найдено.
Если же теперь речь идет о названии, которое бы
обозначало то своеобразное отношение, которое наличествует
между частью и целым в том смысле, что первое
принадлежит второму, а второе обладает первым, то я не могу
72 Abalard: de divisione et definitione, p. 471. éd. Cousin. "Fuit autem, ine-
mini, magistri nostri Roscellini tam insana sententia, ut nullam rem partibus
constare velet, sed sicut solis vocibus specirs, ita et partes adscribebat. Si quis
autem rem illam, quae domus est, rebus aliis, pariete seihtet et fundamento,
constare diceret, tali ipsum argumentatione impugnabat: Si res ilia, quae est
paries, rei illius, quae domus est, pars est, cum ipsa domus nihil aliud sit, quam
ipsa paries et tectum et fundamentum, profecto paries sui ipsius et ceterorum
pars erit; at vero quomodo sui ipsius pars fuerit? Amplius, omnis pars
naturaler prior est toto suo; quomodo autem paries prior se et aliis dicetur, cum
se nullo modo prior sit?" Цитировано в Prantl, I.e., II.Bd., S. 80.(Была,
однако, припоминаю, у нашего магистра Росцеллина столь безумная
мысль, что ни одна вещь не может быть вырвана и состоять из частей,
однако как понятие состоит из суждений, подобно расписывал
отношение частей к целому. Он утверждал, что если конкретную вещь, к
примеру, дом, может сравнить с конкретными другими вещами, то такими в
этом случае будут стены и фундамент. Так он утверждал и именно таким
аргументом оспаривал:

96
К. Твардовский
предложить ничего лучшего, чем название свойство
(Eigenschaft). И здесь сразу можно было бы возразить, что
это название синонимично названию "свойственность"
(Beschaffenheit), и поэтому оно лишь другое название для
одного члена реляции - принадлежащего целому, а не для
самой этой реляции обладания (Habens). На это, однако,
можно было бы возразить, что само выражение "свойство" в
некотором определенном случае сложносоставленности (der
Zusammensetzung) значит не что иное, как "обладать чем-
то", а именно: в словосочетании - "крепостное
npaBo'(Leibeigenschaft); кроме этого, с таким же успехом его
используют для обозначения как отношения, так и члена
этого отношения. Ведь цветом называют не только
свойство вещи, но и ее цветовое бытие (Faerbigsein); т.е.
обладание цветом (Farbehaben); и когда в числе свойств
геометрической фигуры упоминают "равносторонность", то под этим
явно подразумевают обладание одинаковыми сторонами.
Апелляция к языковому употреблению не решает
проблемы, так как имеется большое количество названий,
которые могут быть использованы как для обозначения
реляции, так и для обозначения одного из членов этой реляции.
Например, слово "обладание" (Besitz) значит или акт
обладания (Besitzen), т.е. отношение, в котором находятся
обладающий к обладаемому, или само по себе обладаемое;
следовательно, аналогия со "свойством" - полная, ведь и это
название обозначает, согласно обычному
словоупотреблению, то отношение, в котором состоит обладающий к
обладаемому, т. е. к тому, чем обладают. Также дело обстоит и с
такими выражениями, как необходимость, невозможность,
следствие и т.п. Сюда принадлежат все обозначения
музыкальных интервалов: прима, секунда и т.д. ведь и они
обозначают или расстояние между двумя тонами, или сам по
себе тот тон, который находится на определенном
расстоянии от другого тона. Все [немецкие] выражения
заканчивающиеся на "-ung"[B русском на "-ие"], такие как "значение"
Bedeutung), "представление" (Vorstellung), "обозначение"
Beziehung) и т.п., вероятно, являются названиями то
реляции, то одного из его членов. Если к тому же вспомнить о
таких словах как знакомство (Bekanntschaft), соседство
(Verwandschaft) [комм., к. 10, п. 1, с. 158], близость (Naehe),
отдаленность (Ferne), то придется согласиться, что
обыденное словоупотребление позволяет пользоваться
некоторыми словами в равной мере как для обозначения реляций,
так и их членов. Правда, определенные обстоятельства
вызывают то тут, то там дифференциацию названий; обособ-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 97
ленное обозначение члена реляции - с одной стороны, и
самого по себе отношения - с другой; в качестве такой
дифференциации появляются такие пары выражений как:
цвет - окраска (Farbe - Faerbung), смирение - смиренность
и т.д.; но как только исчезает чувство свершившейся
дифференциации, сразу же начинают говорить об окраске и
цвете предмета, не отдавая себе вполне отчета о различном
значении обоих этих выражений.
Итак, словоупотребление повседневной жизни знает
два значения слова "свойство"; одно из них подразумевает
реляцию, второе - один из членов этой реляции. В научном
словоупотреблении это слово применяется там, где оно
возникает в строгом значении, для обозначения
метафизических частей предмета^ в противоположность к тому, в
чем эти части мыслятся как содержащиеся, и в этом
смысле говорят о вещах и их свойствах, определенным
образом противопоставляя их друг другу. Однако, это научное
словоупотребление отнюдь не является установившимся;
ведь даже в учебниках по философским наукам мы
находим слово "свойство", употребленное для обозначения
"четырехугольности" фигуры, т.е. там, где его значением
является обладание четырьмя углами. Следовательно, если
можно утверждать, что название "свойство" не является еще
в этом смысле установленным terminus technicus, таким
примерно, как выражения "суждение", "следствие",
"необходимость" (логическая и физическая), то, наверное,
оправданным будет принять предложение употреблять это
слово исключительно для обозначения отношения между
целым как таковым и отдаленной частью как таковой.
Вместо слова "свойство" могли бы войти в употребление
такие выражения как "метафизическая часть" или
"свойственность".
Свойство, взятое в предыдущем смысле, т.е. "как член
наличествующего между целым и частью отношения",
ограничивалось областью метафизических частей. В
предложенном здесь для исключительного использования смысле
как "сама реляция, наличествующая между частью и целым
как таковым", это выражение находит свое применение не
только в отношении целого к его метафизическим частям,
73 Под метафизическими частями понимают то, что можно различить
в некотором целом при помощи способности абстрагирования, но что в
действительности является неотделимым от этого целого. Так, например,
протяженность, величина, вес, цвет, короче, все, что обычное
словоупотребление обозначает как свойства являются метафизическими частями
наделенного этими свойствами предмета.

98
К. Твардовский
но также и в отношении целого ко всем его частям, к
какому бы виду они ни принадлежали. Нельзя же назвать
полк или солдат свойством армии, минуты - свойством
часа; в этом смысле только цвет, протяженность, вес и т.п.
можно обозначить как свойство. Другое дело, когда под
свойством понимают само отношение. Тогда как
"обладание" (das Haben) полками и солдатами в качестве
частей (или как говорится, составленность из полков и сол-
датов) является свойством войска, также и составленность
из минут ( = обладание минутами как частями) является
свойством часа, причем, совершенно в том же смысле, в
каком окраска и трехмерность ( = обладание цветом и
измерениями как метафизическими частями) являются
свойствами какого-нибудь тела.
И еще с одной точки зрения оправданным является
обозначение первичных формальных составных частей
предмета в качестве его свойств. Отнесенности между
целым как таковым и его частями являются чем-то таким,
что можно различить в составных предметах, и в то же
время чем-то таким, что нельзя отделить от них иначе, чем
in abstracto [комм., к. 10, п. 2, с. 158]. Поэтому эти
отношения подпадают под понятие "свойство" даже тогда, когда это
слово употребляется в обычном обыденном значении. Из
этого становится ясным и то, что окраску ( = обладание
цветом) и т.п. обозначают как свойство предмета. С этой точки
зрения, представленное здесь использование выражения
исключительно для обозначения реляции, в силу которой
части образуют целое, накладывает ограничения на
обыденное употребление этого слова; и что научная
терминология должна вводить в своей области такие ограничения,
доказывают бесчисленные примеры,взятые из различных
наук. Достаточно вспомнить вспомнить "кислоту", "массу",
"функцию" и т.д.
Но когда реляции "обладания", которые имеют место
между некоторым целым и его частями, сами в свою
очередь являются частями целого, - а что они таковыми
являются отрицать невозможно, и это дает нам право
обозначить их как формальные составные части предмета, -
предмет обладает этими реляциями в не меньший мере,
чем материальными составными частями. Но из того, что
и эти вторые первичные формальные составные части
находятся во владении целого, возникают бесконечные
осложнения. Но, возможно, именно в этой тянущейся в
бесконечность взаимовключенности (Ineinanderschachtelung)
первичных формальных составных частей и находится

К учению о содержании и предмете представлений.... 99
ключ для решения вопроса о природе отношения, которое
удерживает части в целом.
Как бы там ни было, а для нашей цели достаточно не
упускать из виду эти первичные формальные составные
части; мы определяем их как свойства предметов или, для
того чтобы воспрепятствовать легко возникающим
вследствие обыденного значения этого слова недоразумениям,
как реляции свойств.
Однако, материальные составные части предмета не
являются единственными, которыми он "обладает". Кроме
вышеупомянутых реляций свойств, которые наличествуют
между целым и первичными формальными составными
частями, в сложном предмете можно различить также и
всевозможные отношения между частями, которыми он
обладает. Эти отношения являются вторичными
формальными составными частями предмета. От первичных их
отличает то, что среди их членов никогда не встречаются
предмет как целое, а всегда лишь его части.
В зависимости от того, какие это части, следует
различать:
1. Отношения между первичными формальными
составными частями. Основополагающее этих отношений
состоит в общности одного члена всех реляций свойства
одного и того же предмета. Другое принадлежащее сюда
отношение - это отношение причинной зависимости, в
которой одна реляция свойства может [находится в отношении]
к другой реляции свойства этого же предмета. То, что
предмет, названный "прямоугольным треугольником",
имеет три прямые стороны и один прямой угол,
обуславливает обладание этим же предметом особенностями,
выраженными в теореме Пифагора. Эти вторичные
формальные составные части являются наиболее важными для
познания предметов представлениями, и усилия каждой
науки направлены на то, чтобы обнаружить как можно
большее число таких отношений, членами которых являются
реляции свойств. Совокупность реляций свойства, из
которых в силу причинной зависимости могут быть выведены
все остальные реляции свойства предмета, обозначают как
сущность предмета74.
74 Sigwart, I.e., I.Bd., §.40, 2. (ср. I.e., §23, 4) и Hofler, I.e., §94 А: "Но тем
больше мы будем убеждены, что глубоко проникли в "природу" какой-
нибудь вещи, свойства которой мы постепенно эмпирически познаем,
чем лучше мы познали те свойства, от которых зависит как можно
больше других ее свойств и ее отношений к как можно большему
количеству других вещей; и отвечающие этим свойствам вещи признаки

100
К. Твардовский
Отнесенности между первичными формальными
составными частями могут также принадлежать к области
сравнительных реляций (Vergleichungsrelationen), так как
предмет может обладать всеми принадлежащими ему
материальными составными частями одинаковым или
различным способом; в зависимости от особенностей
материальных составных частей и обусловленным ими видом
составленное™ (Zusammensetzung) в целостный предмет,
могут размещаться различные вторичные формальные
составные части второй степени.
Все эти вторичные формальные составные части
являются таковыми в подлинном смысле, так как они
находятся среди первичных формальных составных частей,
последние же основываются на различении целого как
такового от его частей. Само собой разумеется, что и они, в
свою очередь, распадаются на отдаленные вторичные
составные части (2-го, 3-его... порядка), если отношения
между первичными формальными составными частями
являются сложными.
2. Наряду с отношениями между первичными
формальными составными частями каждый предмет
обнаруживает реляции между своими материальными
составными частями. Реляции эти двоякого вида. Или их
особенность зависит от первичных формальных составных
частей; тогда это отношения, которые принадлежат частям
предмета как такового постольку, поскольку они являются
частями. Или же это отношения такого вида, что они
принадлежат частям предмета, вне зависимости от того,
являются ли они частями, и возникают также тогда, когда
соединенные в целое части представлены как самостоятельные
предметы. Вторичной формальной составной частью
первого вида было бы положение трех сторон треугольника по
отношению друг к другу. Три стороны - это материальные
составные части треугольника; как таковые они
расположены друг по отношению к другу так, что каждая конечная
точка одной стороны совпадает с конечной точкой другой
(Гефлер понимает под ними составные части содержания
представления) наших представлений вещей действительно заслуживает тогда,
чтобы их обозначать как "сущностные", а образованные из них понятия
как "натуральные'* (natuerliche). Так как образование только таких
натуральных понятий предполагало бы полный обзор всех свойств и
отношений предмета, то некоторые не без основания считают образование
натуральных понятий конечной целью исследования вообще." С тем
только, что Гефлер под свойствами вещи понимает ее особенности; а
они не могут противостоять друг другу в тех причинных зависимостях,
которые здесь требуются.

К учению о содержании и предмете представлений.... 101
стороны. Также и отношение между длиной сторон, в силу
которого две вместе взятые стороны больше, чем третья,
является реляцией между материальными составными
частями треугольника, которая связана с ними постольку,
поскольку предмет, названный "треугольником", обладает ими
как частями^. Но это отношение может наличествовать и
между тремя сторонами также и тогда, когда они не
соединены в треугольник; это, однако, является условием их
соединения. Поэтому это отношение находится посредине
между теми реляциями, которые присущи частям предмета
как таковым, и теми реляциями, которые характеризуют
части, которые помыслены также как самостоятельные
предметы. К этой второй группе вторичных формальных
составных частей полностью принадлежит отношение
равенства трех сторон треугольника. Реляции второго вида
определяют форму соединения материальных частей в
единое целое только неподлинным образом, поэтому мы и
называем их вторичными формальными составными
частями в неподлинном смысле в отличие от
вышеприведенных вторичных формальных составных частей в
подлинном смысле.
Однако, этим не исчерпываются вторичные
формальные составные части предмета. Вышеупомянутые реляции
могут служить и другим отношениям в качестве их членов.
Условием того, что три стороны треугольника находятся в
отношении а + b > с, является отношением между
соединяющими стороны в треугольник реляциями свойств и
наличествующими между сторонами вторичными
формальными составными частями7б. И не только между первич-
75 Из прямого угла плоского треугольника еще ничего для него не
следует, а только из того, что этот треугольник наряду с другими
составными частями также "имеет прямой угол", следует, обладание [этим
треугольником] выраженной в теореме Пифагора особенности.
По-видимому, именно это имел в виду Зигварт, когда (в только что приведенном
месте) говорит, "мы рассматриваем едннство вещи как пребывающее, не
подверженное изменениям времени, основание, которое делает это
свойство или деятельность чем-то постоянным, или в определенной
изменчивости необходимым". Кажется, эта же мысль посетила и Тренделен-
бурга, когда он, полемизируя против "случайного мнения" Гербарта
утверждал, что выведение признаков вещи основывается на
взаимопроникновении рода и различия (Genus und Differenzia). Это
взаимопроникновение есть ни что иное, как то, что род и различие
появляются как части одной и той же целостной вещи.
76 На этом покоится так называемая "несовместимость" признаков;
так как две особенности или т.п. лишь постольку могут быть названы
несовместимыми, поскольку помыслены они будут в качестве частей
одного и того же предмета.

102
К. Твардовский
ными и вторичными формальными составными частями
предмета, но также и между одними только вторичными
составными частями имеются реляции, как например,
отношение между величинами углов треугольника; так как
углы являются ни чем иным, как выражением взаимного
отношения положения сторон треугольника.
Если же принять во внимание еще и то, что
материальные составные части предмета могут также быть
разложены, то в каждой такой составной части первого порядка
могут быть найдены все изложенные нами отношения,
тогда как, в свою очередь, эта составная часть, взятая как
предмет, аналогичным образом имеет составные части
второго порядка, а также и вторичные формальные составные
части проявятся соответствующим образом. И в то же
время, материальные составные части второго порядка
предмета находятся в определенных отношениях к таковым
первого порядка; отдаленные составные части предмета
также принадлежат - хотя и опосредованно - целому;
реляции свойств между целым и его ближайшими частями и
реляции свойства между целым и его отдаленными
частями являются членами определенного числа отношений,
наличествующих между ними. А отношения, имеющие
место между ближайшими и отдаленными реляциями
свойств, сами, в свою очередь, являются членами реляций,
как и те, которые имеют место между вторичными
формальными реляциями первого уровня (т.е. вторичными
формальными реляциями, которыми материальные
составные части первого порядка обладают как своими
членами) и вторичными формальными реляциями второго
уровня.
Число формальных составных частей предмета
определено числом его материальных составных частей,
следовательно, если последнее исчислимо (angebbar), т.е. не
является бесконечно большим, то в определенной степени
такой же должно быть и первое. Правда, эта исчислимость
почти всегда остается только теоретической, ведь
вышеизложенные выводы показывают, каким огромным является
разнообразие составных частей, которые могут быть
выявлены в предмете при его анализе.

К учению о содержании и предмете представлений.... 103
11. СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ СОДЕРЖАНИЯ
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Различие между содержанием представления и
предметом не является абсолютным, а, как выражается Керри,
релятивным77. Истинным является то, что содержание
представления не может в одном и том же смысле
одновременно быть и предметом представления. Ничего не
препятствует тому, - а для психологических исследований это
просто необходимо, - чтобы содержание представления
было представлено как предмет другого представления. Так
происходит всегда, когда, например, мы утверждаем, что
нечто себе представляем. То, что признается этим
утверждением, есть содержание представления, так как именно
на него направлено, как мы уже видели, признавание и
отбрасывание; но предметом признания или отбрасывания,
т.е. также и деятельности представления, направленной на
то, что признается и отбрасывается, и является содержание
представления. Следовательно, содержание представления
всегда представлено как содержание акта, который
относится (sich bezieht) к представленному этим содержанием
предмету; но он может быть представлен также и
посредством другого акта представления, т.е. таким способом, что
содержание предыдущего акта представления играет в
новом акте представления роль предмета представления. В
представлении лошади, лошадь является предметом
представления; но в представлении представления лошади,
предметом представления является представление лошади,
причем оно является таковым либо по своему акту, либо по
своему содержанию, либо совместно и по акту и по
содержанию, так что содержание представления лошади является
предметом в представлении представления лошади. Итак,
содержание представления, вне всякого сомнения, может
быть предметом представления, когда это представление
является т.н. представлением представления (Vorstellungs-
vorstellung)78) представлением некоторого [другого]
представления.
Поскольку мы рассматривали материальные и
формальные составные части предмета безотносительно к их
особенностям, поэтому все сказанное нами в двух
последних параграфах значимо для каждого вида предметов, а
77 Kerry, I.e., XI, S. 272ff. cp. Überweg, I.e., § 49.
78 Это выражение исходит от Больцано, который называл такие
представления также "символическими"; это обозначение, однако, не следует
путать с "символическим" мышлением Лейбница. {Bolzano, I.e., § 90).

104
К. Твардовский
также и для содержаний представлений, которые также
могут быть представлены как предметы. Следовательно, нам
нечего добавить к изложенным там выводам.
И все же, в этом контексте следует обратить внимание
на разделение, которое делит с точки зрения независимой
от себя или взаимообусловленной их представимости части
тех предметов, которые не являются содержаниями
представления (см. выше стр.98). Это деление мы не можем
применить к предметам представления, так как оно
предполагает существование предметов и их частей; мы же
распространили наше исследование на все предметы, как
существующие, так и несуществующие. Если же содержания
представления рассматривать в том смысле, в котором они
могут быть представлены не менее, чем все остальные, т.е.
как предметы "представлений представлений"
("Vorstellungsvorstellungen"), то для них будет значимо то,
что было сказано о всех предметах, а вышеупомянутое
деление, связанное с предпосылкой существования, не будет
общезначимым. Так как в дальнейшем мы будем говорить
об отношениях, в которых предмет представления, если он
является представленным, находится к содержанию
представления, через которое он представлен, то при этом мы
будем иметь дело с существующими содержаниями
представления. Ведь ясно, что содержание представления
существует независимо от того, представляем мы себе
существующий или не существующий предмет. И тогда
упомянутое деление сможет сослужить нам хорошую службу.
Следовательно, материальные составные части
группируются согласно следующим трем точкам зрения:
1. Части с двусторонней отделимостью (gegenseitigen
Abloesbarkeit). Это те части, "каждую из которых мы можем
себе представить, не представляя при этом остальных
[частей]н.
2. Части с двусторонней неотделимостью. Это те части,
"которые мы не можем себе представить без остальных
[частей], но которые мы можем все же от них отличить".
3. Части с односторонней отделимостью. "Это те части,
например, А и В, из которых А может быть представлено
без В, но В не может быть представлено без А"79.
Двусторонне разделяемыми частями были бы,
следовательно, представления отдельных листков и обложки, по-
79 Именно таким способом Гефлер (I.e., S.51) проводит деление частей
представления. Выражения: "односторонняя отделимость",
"двусторонняя отделимость" и "двусторонняя неделимость" происходят
от Брентано (ср. Vom Ursprung sittlicher Erkenntnis,Leipz,ig 1873, §5).

К учению о содержании и предмете представлений. ... 105
скольку они соединены в представлении книги. Ведь
отдельные листки можно представить независимо друг о
друга, т.е. без других листков, а также без обложки. То же
самое относится и к обложке. Представление последней
никоим образом не связано с представлением отдельных
листков книги.
Как типичный пример содержания представления,
состоящего из двусторонне неотделимых частей, обычно
приводят представление чего-то протяженного [и] цветного
(eines ausgedehnten Faerbiges). Невозможно представить себе
цвет без протяженности, и наоборот.
Представление рода находится в отношении
односторонней отделимости к представлениям подчиненных ему
видов. Потому что в представлении каждого вида в качестве
составной части присутствует представление рода, так что
без последнего невозможо и первое. Ведь невозможно
представить себе красное (Rot), без того, чтобы в этом
представлении не содержалось представления цвета. Тогда как с
представлением цвета с необходимостью не соединяется
представление красного.
Эта группировка материальных составных частей
содержания представления покоится на его формальных
составных частях, на отношениях, имеющих место между
материальными составными частями как таковыми,
поскольку эти последние связаны в одно целое. И это не
случайный момент, а необходимый, если поставить себе
целью классифицировать какие-либо предметы как части
составленного из них целого. Потому что частями они
становятся только благодаря тому, что остаются в реляциях
свойства к некоторому целому и в результате этого входят
между собой в определенные отношения, являющиеся
вторичными формальными составными частями чего-то
сложносоставного.
Проведенное здесь разделение может относиться к
содержаниям представлений только при том условии, что они
представлены как содержания, следовательно, существуют;
но не тогда, когда они рассматриваются как предметы
представлений представлений (Vorstellungsvorstellungen) -
доказывает следующее обстоятельство. В характеристике
каждой из трех групп частей некоторого содержания речь
идет о способе, посредством которого они могут быть
"представлены"; эта "представимость" ("Vorgestellt-Werden)
отдельных частей зависит или же не зависит от
"представимости" остальных частей. Но "представимость",
как мы уже видели (см. 4.), это двузначное выражение; оно

106
К. Твардовский
обозначает как представимость в смысле содержания, так и
представимость в смысле предмета. Нечто представлено
как содержание, означает: существует содержание
представления. И истинным является то, что не существует такого
содержания представления, которое было бы значением
слова "краснота", если только в это же время не существует
такое содержания представления, которое было бы
значением слова "протяженность", и наоборот. Краснота не
может быть представлена в представлении (как содержание),
если в этом же представлении не представлена
протяженность (как содержание), и наоборот. Дело обстоит иначе,
если речь идет о "представимости" в том смысле, в каком
мы называем некий предмет представленным через (durch)
некоторое представление. Как предмет, краснота с успехом
может быть представлена через представления и без того,
чтобы в это же время через это же представление была
представлена протяженность как предмет, и наоборот.
Каждый раз, когда мы через представления представляем себе
цвет как таковой и судим о нем как о цвете, каждый раз,
когда мы через представления представляем
протяженность как таковую и судим о ней как о протяженности,
то в первом случае мы абстрагируемся от протяженности, а
во втором - от цвета. Следовательно, то, что в качестве
содержания представление связано с содержанием другого
представления таким способом, что оно как содержание
представления не может быть представлено отдельно само
по себе, т.е. существовать - может однако с успехом быть
представлено как предмет сам по себе абстрактным
способом. Вот почему критерии, которые в вышеприведенной
классификации отделяют друг от друга три группы частей,
оказываются оправданными постольку, поскольку речь
идет о том, что представлено в смысле содержания; и
утрачивают свою оправданность, когда под "представимостью"
подразумевают представимость через представления, как
предмет.
Описанный здесь тип составленности
(Zusammensetzung) содержания представления, который совпадает
с видом составленности предмета представления (и к
которым в качестве особого класса и принадлежат
содержания представлений), позволяет принять выражение,
против которого - если оно применяется к составным частям
содержания представления - так энергично протестует
современная психология. Я имею ввиду т.н. "координацию"
составных частей содержания представления. В
дальнейшем (стр. 127 и дальше) у нас будет возможность сказать, в

К учению о содержании и предмете представлений. ... 107
каком смысле определенные составные части содержания
представления можно определить как взаимно
скоординированные.
Заметим еще и то, что в дальнейшем мы будем
называть представлениями также и те материальные составные
части содержаний представления, которые сами по себе не
могут выступать как содержания. По правде говоря, этот
способ выражения является неточным; и для того, чтобы
отдавать себе отчет в состоянии дел, следовало бы всегда
говорить только о частях содержания. Если мы все же
хотим принимать во внимание представленные через них
части предмета и отличать одно от другого, то возникает
чрезвычайно громоздкий способ выражения, которого
можно избежать, если, например, сказать: в представлении
треугольника содержатся представления сторон и
плоскости. Точнее следовало бы сказать: в представлении
треугольника содержатся материальные части содержания,
через которые представленными являются три стороны и
плоскость.
12. ОТНОШЕНИЕ ПРЕДМЕТА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ К
СОДЕРЖАНИЮ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
После того, как мы описали части предметов и
содержания представлений, возникает вопрос о том отношении,
которое наличествует между содержанием и предметом
одного и того же представления.
Примитивная психология имела на это готовый ответ.
Истолковывая представление (в смысле содержания
представления) просто как психическое отображение предмета,
она считала, что таким образом проблема может быть
снята. Однако, очевидным является то, что между
содержанием и предметом имеет место некое отношение, в силу
которго предмет соответствует именно этому
определенному содержанию, а содержание - именно этому, а не
какому-нибудь иному определенному предмету. Однако, на
вопрос, следует ли предположить наличие определенного
рода фотографического подобия между содержанием и
предметом, на сегодняшний день почти все отвечают
отрицательно.
Большинство исследователей пришло к убеждению,
что отношение между представлением и его предметом
является далее несводимым, первичным отношением,
которое также трудно описать, как например, отношение несо-

108
К. Твардовский
вместимости, в котором могут находиться два суждения.
Наиболее выразительно формулирует это Керри, а именно:
что реляция между понятием и предметом понятия должна
принадлежать к изначальным и далее несводимым
реляциям. Именно то, говорит он, что в реляции между
понятием и предметом не может быть сведено к подобию либо
тождеству, и есть тот характерный для этой реляции
момент, а именно: - момент характерной принадлежности
предмета "понятию"80. Тогда как Керри, наряду с
характерной, далее несводимой реляцией между содержанием и
предметом прибавляет еще и наличие других реляций
между содержанием и предметом, а именно: отношений
подобия и отношений тождества, то другие исследователи
склонны признавать только одно отношение между
содержанием и предметом - то, которое дано посредством
принадлежности обеих к одному и тому же психическому акту,
отрицая при этом все остальные отношения между
содержаниями представлений и предметами представлений.
Циммерман, например, утверждает, что содержание
понятия имеет с предметом представления лишь то общее, что
именно предмет и является объектом понятия и мыслится
посредством содержания этого понятия« 1.
Нам же кажется, что на вопрос о том, имеются ли
кроме "бытия представленным посредством содержания"
еще и другие отношения между предметом представления
и принадлежащим ему содержанием, в одном случае
следует ответить утвердительно, а в другом - отрицательно. А
именно: первый случай имел бы место у содержаний,
посредством которых представлены простые предметы или,
по крайней мере, предметы, [представленные] как простые;
второй случай может иметь место, когда представлены
сложные предметы или предметы, [представленные] как
сложные.
Несомненным кажется то, что многие предметы, даже
если в действительности они и не являются простыми, мы
представляем все же как простые, и происходит это тогда,
когда мы не различаем в предмете никаких частей и он,
следовательно, явлен нам в качестве простого. Кто выходит
из темного помещения на яркий солнечный свет, тот имеет
чувственное представление света, предмет этого
представления - свет, и тот кто имеет это представление, тот не
может, по крайней мере в первый момент, проанализировать
его предмет, для того чтобы различить в нем интенсив-
80 Kerry, I.e., X. Jhrg., S. 460.
81 Zimmermann, I.e., § 26.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 109
ность, окраску и т.п. Пока этот анализ не будет совершен,
до тех пор предмет будет выступать как простой, не
находящийся ни в каком другом отношении к содержанию
представления, чем в том, что он представлен именно
посредством этого содержания. Других отношений
обнаружить попросту невозможно. Но как только будет совершен
анализ частей предмета и будет замечено, что так же, как
предмет имеет определенные части, так и содержание
представления может быть разложено на составные части,
которые соответствуют частям предмета, то сразу появляется
новое отношение между содержанием и предметом.
Причем это отношение состоит в том, что части предмета
являются представленными посредством составных частей
содержания представления, которые определены таким
способом, что части предмета соединены в целостный
предмет (zum ganzen, einheitlichen Gegenstande).
Следовательно, имеет место аналогия между соединением частей
предмета и соединением составных частей содержания
представления, правда, аналогия совершенно особого вида,
обусловленная отношением представливания
(Vorgestelltwerden) предмета посредством содержания.
Материальным составным частям предмета
представления в первую очередь соответствуют определенные
материальные составные части содержания представления.
Однако не все материальные составные части содержания
представления имеют в качестве предметов материальные
составные части предмета представления. Тот, кто
посредством представления лошади представляет ее части, тот
представляет также и определенные отношения между
этими частями, т.е. формальные составные части предмета
представления. Следовательно, материальные составные
части содержания представления относятся то к
материальным составным частям, то к формальным составным
частям соответствующего предмета. К числу этих
формальных составных частей всегда принадлежит
совокупность реляций свойств, которые, в силу наличия одного
общего члена, объединяют отдельные материальные
составные части, как бы они между собой не различались, в
целостный предмет. Иными словами, мы представляем
материальные составные части некоторого предмета не как
столько-то и столько относительно простых предметов, а
как части сложного, целостного предмета. Но точно так же
мы представляем и определенные отношения, которые
наличествуют между материальными частями предмета
представления, т.е., например, их [пространственное] взаи-

no
К. Твардовский
моположение, их причинную взаимозависимость или их
взаимные отношения величины и т.д. Короче говоря, как
материальные, так и формальные составные части
предмета представления находят в содержании представления
свой коррелят в материальных составных частях этого
содержания.
Что касается формальных составных частей сложного
содержания представления, то первыми по степени
важности являются те отношения, в силу которых отдельные
материальные составные части содержания выступают как
части целостного целого, т.е. реляции свойства между
совокупным содержанием представления и его материальными
составными частями. Представления цвета, формы,
величины и т.д. некоторого шара находятся к представлению
шара в аналогичном отношении как и цвет, форма,
величина и т.д. шара к нему самому. Точно так же
представления цвета, формы, величины и т.д. некоторого шара
находятся между собой в таких отношениях, особенности
которых обусловлены природой отношений, которые имеют
место между названными метафизическими частями
объекта. Поэтому, Юбервег и формулирует эту мысль таким
образом, что реальное отношение признаков объекта
должно отражаться во взаимном отношении частичных
представлений к самим себе и к совокупному представлению
(Gesammtvorstellung). В соответствии с этим, он и дает
дефиницию содержания представления как "совокупности
частичных представлений в их взаимной связи, которая
определена посредством соответствующих реальных
отношений^. Эти представления отношений, в которых друг к
другу находятся материальные составные части предмета,
обуславливают упорядочение и взаимное отношение тех
материальных составных частей содержания, посредством
которых и представлены эти материальные составные
части предмета. Отношения, которые возникают на основе
представлений формальных составных частей содержания,
образуют в своей совокупности то, что обычно, учитывая
содержание представления, обозначают как "форму
синтеза". Эта форма синтеза не является, следовательно,
совокупностью представлений отношений между
материальными составными частями некоторого содержания
представления - именно так понимает это Гефлерзз, - а
совокупностью самих этих отношений. В дефиниции
содержания представления должны быть учтены как материльные,
82 Überweg, I.e., § 49.
83 Môfler, I.e., § 16.

К учению о содержании и предмете представлений.... 111
так и формальные составные части и нельзя определять
содержание представления только как совокупность
признаков, даже если под таковыми понимать, вслед за Гефлером,
материальные составные части содержания.
То, что мы здесь сказали о составе содержания
представления в сравнении с предметом представления, должно
быть подтверждено конкретными примерами. Только на
основе своей применимости к каждому отдельному случаю
может быть доказана правомочность вышеописанного
типа. Поэтому теперь мы и попробуем провести такую эк-
земплификацию. Два обстоятельства могут затруднить нам
эту попьдтку и сделать ее реализацию неудачной. Трудность
состоит прежде всего в том, чтобы показать те составные
части предмета представления или содержания
представления, которые были бы составными частями одного
порядка, т.е. были бы скоординированными как части. При
этом существует немалая опасность того, что ближайшие и
отдаленные составные части, вместо их выведения один из
другого путем последовательного деления, будут просто
поставлены рядом. Если же такая ошибка будет совершена, то
возникнут отклонения от вышеописанного типа связи,
которые приведут в результате к неправильному его
пониманию. Вторая трудность коренится в обстоятельстве, по
поводу которого было высказано немало сожалений, а
именно: последние простые составные части
представлений, их элементы в истинном смысле этого слова, еще не
найдены; т.е. не всюду анализ продвинулся настолько
далеко, что при разложении простого содержания
представления можно было бы достичь той точки, где для
некоторых составных частей следовало бы прекратить дальнейшее
разложение, тогда как остальные составные части, а именно
части того же порядка, без труда могли бы быть
подвергнуты дальнейшему анализу.
Эти два обстоятельства способны воспрепятствовать
чистому проявлению описанного типа составленности; и
все же оправданным кажется предположение, что вину за
это несовершенство можно было бы приписать не столько
самому типу, сколько неудовлетворительному состоянию
как психологического анализа содержаний представлений,
так и метафизического анализа предметов представления.
Кроме того, существующие трудности должны быть,
насколько это возможно, уменьшены путем подбора
соответствующих примеров.
Яснее всего складываются отношения у тех предметов
и их представлений, которые образуют область матема-

112
К. Твардовский
тики. И свой первый пример мы позаимствуем из этой
области. Проанализируем, например, арифметический ряд
1,2,3, и направленное на этот ряд представление.
Предмет представления является предметом сложным.
Материальными составными частями первого порядка
являются числа 1, 2, 3. Эти числа находятся в реляции
свойства к ряду как целому. Этот ряд имеет в качестве своих
частей число 1, число 2, число 3, которые поэтому и
называются членами ряда. Эти реляции свойства являются
первичными формальными составными частями первого
уровня в подлинном смысле. Но наряду с ними
наличествуют еще и первичные формальные составные части в
неподлинном смысле, так как каждая материальная
составная часть ряда составлена из меньшего количества
элементов, чем ряд, взятый как целое. То, что это первичные
формальные составные части в неподлинном смысле, следует
из того, что упомянутое отношение, согласно которому ряд
как целое состоит из большего количества элементов, чем
каждый из его членов, наличествует между рядом и
числами 1, 2, 3 также и тогда, когда эти числа сравниваются с
рядом не как его члены, а как числа как таковые. Между
первичными формальными составными частями в
подлинном смысле и таковыми в неподлинном смысле
наличествуют реляции второй степени; так например,
последние являются условием для первых, поскольку
никакой ряд не может состоять из членов, которые, взятые
сами по себе, были бы больше, чем ряд, рассматриваемый
как целое.
Вторичные формальные составные части "ряда"
упомянутого предмета имеют в качестве членов прежде всего
первичные формальные составные части в подлинном
смысле. Все реляции свойства между рядом и
образующими его числами - это реляции одного вида; первый член
находится в том же отношении обладания (Gehabtwerdens)
к целому ряду, как и второй, второй - в таком же, как и
третий. Вид соединенности в целое для всех частей является
одинаковым. Также и между первичными формальными
составными частями в неподлинном смысле имеют место
отношения. Если каждое число, которое выступает в ряду,
является меньшим, чем ряд в целом, то между этими
отношениями членов к ряду наличествует отношение
однородности. Вторичные формальные составные части
возникают между материальными составными частями первого
порядка. Наиболее важной составной частью этого вида
является та, которая определяется как закон и которая указы-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 113
вает, в каком отношении первый член находится ко
второму, второй к третьему. Но и здесь следует различать
вторичные формальные составные части в подлинном смысле,
к которым принадлежат вышеупомянутые, и таковые в
смысле неподлинном. Ведь то, что 2 больше, чем 1, и 3
больше, чем 2, является отношением между тремя
числами, который присущ им также и тогда, когда они не
соединены в качестве членов в некоторый ряд; следовательно,
они являются вторичными формальными составными
частями в неподлинном смысле. В свою очередь между
этими формальными составными частями имеют место
относенности второй степени, поскольку различие величин
у всех трех материальных составных частей первого
порядка - одинаковое, то оно всегда составляет единство.
В этом ряду можно указать еще и иные вторичные
формальные составные части в подлинном смысле; они
определяют упорядоченность членов в ряду и состоят в
том, что 1 есть первый, 3 - последний и 2 - средний член
ряда.
Распадаются ли первичные формальные составные
части в подлинном смысле на таковые второго порядка, будет
до тех пор сомнительным, покуда не будет исследована
сущность реляции свойства, которая наличествует между
целым и его частями как таковыми. Если бы она оказалась
сложной, то в результате дальнейшего анализа мы бы
получили первичные формальные составные части в
подлинном смысле, которые обозначались бы как составные части
второго порядка.
Когда реляции, в силу которых одно число является
большим, чем другое, сведены к реляции тождества и
реляции различия, то эти реляции являются вторичными
формальными составными частями второго порядка. Однако
эти реляции предполагают, что материальные составные
части первого порядка в свою очередь сами могут быть
разложены. И это имеет место в случае второго и третьего
члена ряда, тогда как первый член не обнаруживает
никаких материальных составных частей второго порядка.
Материальные составные части второго порядка - это
единства, из которых состоят число 2 и число 3.
Соответствующие материальные составные части первого порядка
"обладают" ими, поэтому между каждой материальной
составной частью первого порядка и принадлежащей ей
материальной составной частью второго порядка
наличествует столько реляций свойства, сколько в материальных
составных частях первого порядка находится мате-

114
К. Твардовский
риальных составных частей второго порядка.
Материальным составным частям второго порядка
подчинены формальные составные части второго порядка,
причем как те - в подлинном смысле, так и те - в неподлинном.
К первым принадлежит тождество всех материальных
составных частей второго порядка, поскольку каждый из них
является единством; к последним принадлежит закон
аддитивной связи, на основе которой из единств возникают
числа, которые - в позитивном или негативном смысле -
являются чем-то большим, нежели единство.
Но этим самым разнообразие частей предмета,
названного "арифметическим рядом", отнюдь не исчерпано.
Анализ должен быть продолжен еще и в двух других
направлениях. Ведь отношения имеют место и между
материальными составными частями различных порядков,
отношения, которые не исчерпываются простым
перечислением реляций свойства, хотя последние и имеют в качестве
своих членов также и материальные составные части
различных порядков. Таким отношением является, например,
отношение равенства или неравенства, которое
наличествует между материальными составными частями первого
порядка, членами ряда и материальными составными
частями второго порядка, элементами.
Если же провести анализ во втором направлении, то
возникает еще целый ряд новых материальных составных
частей различных порядков. Когда мы разложили ряд на
члены, из которых он состоит, то мы учитывали только
один вид материальных составных частей. Наряду с ними
ряд обнаруживает еще и другие материальные составные
части, которые принадлежат к тому роду частей, которые
обозначаются как метафизические. Такими
материальными составными частями являются в данном случае
конечность (Endlichkeit) ряда, отношения, в которых этот ряд
находится к другим рядам, и т.д. Поскольку каждая из этих
составных частей допускает дальнейшее разложение, то
кроме только что перечисленных мы получаем множество
иных материальных и формальных составных частей
первого, второго и т.д. порядков.
С этой точки зрения, составные части можно
обнаружить и в материальной составной части первого порядка,
которая раньше казалась нам простой. Ведь если даже
число 1 - отвлекаясь от осколков единства - неразложимо
далее на числа, то в единстве все же можно различить
отношение, в котором оно находится к другим числам. Эти
отношения должны быть причислены к составным частям

К учению о содержании и предмете представлений. ... 115
предмета, в котором они находятся, по той причине, что
они вместе с предметом признаются или отвергаются
направленным на этот же предмет суждением. Они также
названы посредством названия этого предмета, хотя и тем же
имплицитным способом, каким они подвергнуты
направленному на предмет суждению. Отсюда явствует, что в
строгом смысле этого слова нет никакого простого
предмета представления. Это утверждение не противоречит
предположению, согласно которому следует различать
простые и сложные вещи и т.п. Поскольку тогда мы раз и
навсегда абстрагируемся от тех реляций, в которых вещь на-
ходися к другим предметам. А при такой предпосылке мы
имеем полное право говорить о вещах простых.
Что касается соединения содержания представления,
которое имеет своим предметом обсуждаемую конечную
арифметическую последовательность (Reihe), то прежде
всего ясно, что представленными посредством
соответствующих представлений являются не все составные части
предмета. После исчерпывающих в этом отношении
выводов Больцано84, относительно этого не может быть уже
никаких сомнений. И так как один и тот же предмет может
быть представлен посредством различных представлений,
поэтому есть немало представлений, которые ввиду
отношения их содержания к предмету требовалось бы
исследовать. Итак, предположим, что последовательность
представлена наглядно; ни символически в смысле Лейбница,
ни при помощи опосредованного представления другого
вида85.
Содержание представления рассматриваемой нами
арифметической последовательности состоит прежде всего
из материальных составных частей первого порядка. Это
относительно более простые представления чисел, которые
образуют последовательность, реляции свойства между
членами последовательности и самой этой
последовательностью, а также вторичные формальные составные части
последовательности, законы образования последовательно-
84 Bolzano, I.e., § 64.2. Впрочем, из только что упомянутого
обстоятельства следует, что реляции, в которых один предмет находится к другому,
следует также причислять к его составным частям. Но поскольку число
их необозримо, то, само собой разумеется, не все составные части
предмета могут быть представлены посредством его (наглядного)
представления.
85 О понятии наглядного и не-наглядного, как и опосредованного
(indirekten) представления, см. Marty, "Vierteljahrsschrift f. w. Ph.", Jhrg.
XIV, S. 67, Anm. и Hofler, I.e., § 15, IV. und § 26.

116
К. Твардовский
сти. Так дело обстоит в случае всех представлений
сложного предмета, который представлен не как простой.
В каждом из таких содержаний представления имеют
место три группы материальных составных частей первого
порядка. Первая группа образована посредством
представлений материальных составных частей первого порядка
этого предмета; вторая группа охватывает представления
реляций свойства, которые наличествуют между предметом
как целым и его материальными составными частями
первого порядка; третья группа состоит из представлений
вторичных формальных составных частей предмета.
Между всеми этими материальными составными
частями первого порядка содержаний представления
наличествуют отношения, [т.е.] формальные составные части
первой степени содержания. Пары членов этих отношений
следует искать или в этих же группах или в различных
группах материальных составных частей. Ведь не только
представления членов последовательности находятся между
собой в совершенно определенных отношениях, но также и
каждое представление члена последовательности находится
в определенном отношении к представлению
соответствующей реляции свойства; в свою очередь, также и
представления реляций свойства входят в отношения как между
собой, так и с представлениями формальных составных
частей первого порядка. Природа этих отношений может
быть описана только в очень редких случаях.
Судя по всему, в представлении последовательности
материальные составные части второго порядка являются
последними, которые могут быть представлены отдельно
друг от друга. Относительно материальных составных
частей второго порядка и всех возможных последующих
имеет место один своеобразный факт. Они, правда,
представлены в содержании, поскольку если б это было не так,
то не могла бы быть представлена ни одна материальная
составная часть первого порядка, поскольку он состоит из
материальных составных частей второго порядка. Но если
то обстоятельство, что члены чисел последовательности
состоят из элементов, не будет замечено вследствие
ограниченности сознания, то представления этих числовых
членов явятся как нечто фактически неразделенное
(Ungeteiltes), хотя и поддающееся делению. То же самое
имеет место, например, в случае каждого представления
континуума. Если мы представляем себе линию, то ясно,
что мы должны представить также и все точки этой линии.
Следовательно, мы представляем себе точки, не замечая

К учению о содержании и предмете представлений. ... 117
этого, и представление линии вызывает поэтому видимость
простого в этом отношении представлениявб.
Вследствие этого своеобразного обстоятельства может
показаться сомнительным, следует или не следует
продвигаться дальше в разложении содержания представления
последовательности. Но поскольку при таком разложении
материальных составных частей первого порядка содержания
представления на таковые второго порядка, в результате
были бы получены аналогичные отношения, как и при
разложении совокупного содержания представления на
составные части первого порядка, то проведенный с целью эк-
земплификации анализ можно ограничить тем, что и было
здесь сказано.
Не так ясно обстоит дело в случае представлений
предметов и в случае самих этих предметов, когда они
принадлежат к категории "вещей". Пусть в качестве
примера нам послужит лежащий передо мной на столе
четырехугольный лист белой бумаги.
Его материальными составными частями первого
порядка является вещество (Stoff), из которого лист сделан,
его положение и его длительность. В качестве
материальных составных частей второго порядка следовало бы
назвать: относительно вещества - его цвет, вес и
протяженность; относительно положения - отдельные
пространственные отношения ко мне, к столу и другим вещам;
относительно длительности - его начало и конец. В цвете
можно выделить (как материальные составные части
третьего порядка предмета) его качество, яркость,
интенсивность; в протяженности - три измерения и их границы; в
начале и конце длительности - те отношения, в которых
находятся начало и конец этой длительности к другим
точкам времени.
В каждом из названных составных частей третьего
порядка можно выявить еще и таковые четвертого порядка;
если никакие иные, то по крайней мере те реляции, в
которых находится каждая материальная составная часть
третьего порядка к другим предметам. Но это завело бы нас
слишком далеко.
Такой способ выделения материальных составных
частей рассматриваемого предмета можно было бы упрекнуть
86 Здесь можно говорить об имплицитном представливании в таком
же смысле, в каком мы говорим об имплицитных суждениях. Ввиду этого
можно было бы сказать, что отдаленные составные части предмета,
начиная с некоторого определенного порядка, представлены только
имплицитно.

118
К. Твардовский
в том, что составные части в этом случае являются
разделенными на различные порядки, тогда как они частично
принадлежат к одному и тому же порядку. Так, например,
трехмерность и цвет следовало бы отнести не к составным
частям протяженности и материала, а вместе с положением
и длительностью отнести к первопорядковым составным
частям предмета. Почему дело обстоит именно так, станет
понятным из следующего рассуждения. То, чем обладает
некоторый предмет, мы называем его составной частью. Но
предмет обладает не только своими ближайшими, но и
отдаленными составными частями. Последние отличаются от
первых тем, что они находятся в реляциях свойства не
только к совокупному предмету, но также и к ближайшим
составным частям этого предмета. Это как раз и имеет
место в случае трехмерности и цвета. Правда, предмет как
целое также имеет три измерения и цвет; но первыми
обладает также и протяженность, а цветом - материал. И это
обязывает нас определить три измерения и цвет в качестве
отдаленных составных частей совокупного предмета и
причислить их к ближайшим составным частям
протяженности и материала. С этим отношением не следует путать
отношение между положением (Lage) листка бумаги и
предметом как целым. Конечно, материал и его граница также
имеют некоторое положение; но оно является иным,
нежели положение совокупного предмета; и положение
листка, материала и его границы являются составными
частями, которые обнаруживают один общий момент и
определенную зависимость друг от друга; однако, это -
вторичные формальные составные части предмета.
То, что анализ предмета, который мы обозначили как
белый лист бумаги, приводит к несколько странному
результату, не должно нас удивлять. Практическая
потребность не исходит из необходимости рассматривать
составные части предмета с точки зрения их
взаимоподчиненности. Намного более важными являются те составные части,
которые особым образом могут послужить тому, чтобы
различить между собой различные предметы, или в
качестве одинаковых - сравнить их между собой. И не всегда
ими должны быть ближайшие составные части: напротив,
именно они-то менее всего и годятся для этой цели.
Предмет обладает всеми вышеназванными
материальными составными частями первого порядка, которые
состоят с ним в реляциях свойства, [и которые являются]
первичными формальными составными частями в
собственном смысле. Поскольку составные части первого по-

К учению о содержании и предмете представлений.... 119
рядка в свою очередь также являются сложными, то и они
обнаруживают реляции свойства. Между этими
принадлежащими различным уровням реляциями свойства
наличествуют отношения второй степени. Мы уже обратили
внимание на один из них, а именно на тот, который
появляется вследствие обладания целым, и одновременно
обладания одной ее составной частью. Но и между реляциями
свойства одного и того же уровня также наличествуют
отношения второй степени. Они, также как и отношения
между материальными составными частями, принадлежат
к вторичным формальным отношениям предмета. Такое
отношение имеет место, например, между протяженностью
и цветом; последнее предполагает первое; точно так же и
границы предполагают три измерения. Здесь присутствуют
также и формальные составные части в несобственном
смысле, например, между интенсивностью цвета бумаги и
ее положением. Ведь определенная интенсивность
принадлежит (zukommt) цвету бумаги, несмотря на то, что бумага
занимает именно это определенное положение.
Теперь, после всего вышесказанного, можно понять,
насколько большим является число всех формальных
составных частей наблюдаемого предмета. А перечисление их
всех - это почти что невыполнимое требование. Для нашей
же цели, которая состоит в изучении описанного типа со-
ставленности на конкретном примере, достаточно
подтверждения того, что и "вещь" также может быть разложена на
ближайшие и отдаленные материальные составные части,
которые удерживаются в единстве посредством первичных
формальных составных частей в собственном смысле.
Остальные формальные составные части оказываются
необходимым следствием этого факта.
Что же касается содержания представления белого
листа бумаги, то оно опять обнаруживает меньшее число
составных частей, чем предмет. Ведь длительность предмета,
как правило, в нем не представлена; цвет, протяженность,
положение и границы, а также материал - это
единственные материальные составные части, которые представлены.
Представление цвета только имплицитно содержит
представление его составных частей, тогда как представление
границ распадается на представления четырех сторон и
связывающих их первичных и вторичных формальных
составных частей. Легко видеть, что несмотря на все это, и
здесь также можно обнаружить три группы материальных
составных частей, которые мы различили в представлении
последовательности. Хотя бы уже из того, что содержание

120
К. Твардовский
представления является предметом (иного представления),
следует то, что также и в содержании представления листка
бумаги могут быть найдены приписанные предметам
формальные составные части.
Листок бумаги продемонстрировал нам пример
представления, предмет которого принадлежит к категории
"вещи". Перед этим мы рассматривали составленность
предмета и относящегося к нему представления, имеющего
характер коллектива. Но описанный тип составленности
содержаний представлений и предметов, как показали
соответствующие разъяснения, является решающим и для
категории свойства в обычном смысле. Мы можем указать на
разложение цвета на метафизические составные части
качества, интенсивности и яркости. "Цвет" обладает всеми
этими материальными составными частями,
следовательно, эти части находятся к нему в реляции свойства,
тогда как между ними имеют место отношения как
вторичные формальные составные части первого уровня. То,
что содержание представления цвета составлено по тем же
принципам, с которыми мы познакомились на
предыдущих примерах, не требует особо тщательного
доказательства.
Но это применимо не только к свойствам, взятым в
обыденном смысле слова, это же относится и ко всем
другим предметам и их представлениям. Причем как для
звука, так и для движения, как для смелости, так и для
самоубийства. Так, для движения в качестве его
материальных составных частей первого порядка могут быть названы
пространственная протяженность (Erstreckung) и
временная длительность; к материальным составным частям
второго порядка: для пространственной протяженности
отдельные места преодоленного пространства, для времени
- отдельные временные моменты; определенное отношение
между каждой пространственной и временной точкой,
вследствие которого движущееся тело находится в каждый
момент времени в определенной точке пространства,
является формальной составной частью второго уровня
движения; скорость - это отношение между этими
формальными составными частями, это формальная
составная часть второй степени и т.д. Короче говоря,
полностью оправданным является утверждение, что
описанный тип значим как для всех предметов, так и для
содержаний соответствующих представлений.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 121
Обозначая составные части предмета и
соответствующие им части содержания представления как
скоординированные, мы коснулись той темы, которой наряду со
многими другими [учеными] занимается Лотце87. Этот
исследователь со всей решительностью выступает против
"утверждаемой скоординированности признаков в
содержании понятия", под чем он понимает соподчиненность
материальных составных частей содержания внутри
представления. Лотце считает, что, если в некоторых случаях речь
может идти о такой координации [частей], то она значит
лишь, что все составные части "являются для целого
одинаково необходимыми, но помимо этого не наличествует
ни один составной порядок (gegliederte Ordnung)". Именно
вторая часть этого суждения должна дать обоснованный
повод для серьезных сомнений. Ведь если все
вышесказанное правильно, то в таком случае оказывается, что
содержание представления является составленным согласно
определенному закону. Различив несколько порядков
материальных и формальных составных частей, мы указали также
и на ту трудность, которая лежит на пути познания таких
составных частей, которые принадлежат к одному и тому
же порядку. Но эта трудность не может воспрепятствовать
нам утверждать существование таких составных частей.
Тогда они наверняка являются скоординированными в том
смысле, что находятся к полученным из них отдаленным
составным частям в таком отношении, как и образованные
из них "целостности". Поскольку это общее целое обладает
частями одного и того же порядка, постольку они являются
взаимоскоординироваными. Разумеется, в таком смысле о
координации можно вести речь. Для того, чтобы отделить
скоординированные части некоторого целого от его
некоординированных частей, можно указать еще на один
отличительный признак. Он состоит в том, что
скоординированными оказываются те составные части, одна из которых
не может фигурировать на месте другой в качестве общего
члена некоторой последовательности реляций свойства.
Однако этот критерий требует одного ограничения, так как
то состояние дел (Tatbestand), которое в нем
предполагается, имеет место также и между некоординированными
частями, если только они не принадлежат к
соседствующим порядкам. Вследствие этого предложенный критерий
в состоянии только различать скоординированные части от
некоординированных, которые принадлежат соседствую-
87 Lotze, I.e., S. 46f.

122
К. Твардовский
щим порядкам. Но именно для этого различения
требовался какой-то критерий, так как очень небольшой
является опасность того, что составные части, которые
принадлежат далеко друг от друга расположенным порядкам,
могли бы рассматриваться как взаимоскоординированные.
Только в редких случаях можно говорить о
координации составных частей в ином, чем предложенный здесь,
смысле. Так как составные части одного порядка могут
являться скоординированными не только вследствие того, что
ими обладает одно общее целое, но также и вследствие того,
что они принадлежат этому целому одинаковым способом.
Мы уже указали на то, что вид реляции свойства зависит
как от особенности части, так и от вида наличествующих
между частями отношений - вторичных формальных
составных частей целого.
Там где, во-первых, все материальные составные части
того же порядка и во-вторых, наличествующие между ними
отношения (поскольку они являются формальными
составными частями в подлинном смысле) имеют
одинаковые особенности, там могут быть названы
скоординированными как части предмета, так и части относящегося к
нему содержания представления. Без сомнения, сюда
принадлежат члены последовательности и т.п. Поэтому Л отце
заходит слишком далеко, когда отрицает возможность
любой скоординированности.
Если речь идет о том, чтобы отчетливо постичь
отношения, которые мы нашли между содержанием и
предметом наглядного представления, то это можно сделать в
следующих положениях:
1. В случае содержаний представлений, предмет
которых представлен как простой, невозможно указать между
содержанием и предметом иного отношения чем то, что
предмет представления представлен посредством его
содержания благодаря принадлежности как содержания, так и
предмета к одному и тому же акту представления.
2. В случае сложных содержаний составные части
содержания представления делятся на три группы, которым
соответствуют материальные, первичные формальные и
вторичные формальные составные части предмета.
3. Особенность формальных составных частей
содержания определена посредством особенности формальных
составных частей предмета - это особый случай
предложения, что особенность формальных составных частей
зависит от особенности материальных составных частей, когда

К учению о содержании и предмете представлений.... 123
представления формальных составных частей предмета
являются материальными составными частями содержания.
13. ПРИЗНАК
Наряду с вопросом об отношении, которое
наличествует между составленностью предмета представления и
составленностью относящегося к нему содержания
представления, возникает еще один вопрос: имеют ли все части
предмета свой эквивалент в содержании относящегося к
этому предмету представления, и наоборот, всем ли частям
содержания представления соответствуют части предмета
представления. Этот вопрос об отношении между частями
содержания представления и частями принадлежащего к
нему предмета представления, на который обратил
внимание еще Больцано, нельзя путать с другим, кажущимся
аналогичным ему вопросом, который рассматривает Керри
в не раз уже упоминаемой нами работе. Причем, если
Больцано формулирует вопрос так, как это сделали здесь
мы, то Керри вопрошает о различиях, которые
наличествуют между представлением предмета и представлением
относящегося к этому содержанию представления
предмета. Здесь идет речь о сравнении двух содержаний
представления, одно из которых имеет в качестве своего
предмета предмет представления, а другое - направленное на
этот предмет представления содержание представления.
Следовательно, выражаясь более точно, Керри сравнивает
содержание представления дерева с содержанием
представления представления дерева.
Что касается первого из этих вопросов, то мы уже
убедились, что на него следует ответить отрицательно. В
каждом предмете есть такие материальные и формальные
составные части, которые не представлены соответствующим
представлением, которым, следовательно, не соответствуют
никакие составные части в содержании. К таким не-пред-
ставляемым составным частям принадлежат, например,
большинство тех реляций, в которых предмет находится к
другим предметам, и число которых почти бесконечно.
Следовательно, если предмет является бесконечной
последовательностью, т.е. - отвлекаясь также от его реляций к
другим предметам, - превышает некоторое определенное
число составных частей, то в этом случае представленным
является только осколок (Bruchteil) этих составных частей.
По правде говоря, нет такого предмета, представление ко-

124
К. Твардовский
торого содержало бы представления хотя бы всех его
материальных составных частей, которые не являются
реляциями к другим предметам; не существует ни одного
адекватного представления предмета.
Следовательно, составные части каждого предмета
представления распадаются на две группы: одна из них
содержит те составные части, которые представлены
посредством соответствующих материальных составных частей
направленного на этот предмет представления; а вторая -
все остальные составные части предмета. Кажется
целесообразным, чтобы те составные части предмета, которые
благодаря своей представленности посредством
представления этого предмета, находятся в, если можно так сказать,
более близкой отнесенности к этому представлению, имели
какое-то особое обозначение. И здесь слово "признак"
прямо-таки предназначено для этой цели.
Мы уже пробовали (см. 8.) показать, что, во избежание
недоразумений, это выражение следует применять,
собственно говоря, только для обозначения частей содержания
представления; мы уже видели, как даже те исследователи,
которые в теории сделали из признака составную часть
содержания представления, изменяли сами себе и там, где
они в ходе своего изложения пользовались этим
выражением, обозначали этим же выражением составные части
предмета. Если же теперь мы еще больше ограничим
область использования этого термина и захотим допустить
его применение исключительно в качестве названия тех
составных частей предмета представления, которые, будучи
представленными посредством соответствующего
представления, кажутся репрезентированными (vertreten) в его
содержании посредством подчиненных им элементов, то
мы полагаем, что можем сослаться здесь на весомые
авторитеты и действовать в их духе. Кант дает такую
дефиницию: "Признак есть в вещи то, что составляет часть
познания этой вещи; или - что то же самое - это частичное
представление постольку, поскольку он рассматриватся как
познавательная основа всего представления... Всякое
мышление есть не что иное, как представливание посредством
признаков. Все признаки, рассматриваемые как
познавательные основы, имеют двоякое употребление: внешнее и
внутреннее. Внутреннее употребление состоит в выведении
[дедуцировании], чтобы посредством признаков как
познавательных основ познать саму вещь. Внешнее
использование состоит в сравнении, так как посредством признаков
мы можем сравнивать одну вещь с другой согласно прави-

К учению о содержании и предмете представлений. ... 125
лам тождества и различиями. Если иметь в виду, что Кант
под познанием понимает также и представления89? то
невозможно будет не заметить совпадения вышепредложен-
ной дефиниции признака с таковой у Канта. Кант конечно
же, не учитывая различия между содержанием и предметом
представления, обозначает признак также и как "частичное
представление". Однако это могло произойти лишь
вследствие того, что Кант, чрезмерно сократив высказывание,
обозначает в качестве признака "в вещи то, что составляет
часть познания этой вещи". Вьфажаясь более строго, эта
дефиниция должна была бы звучать так: признаком
является в вещи то, познание (в кантовском смысле =
представление) чего составляет часть познания этой вещи. Ведь
нечто, что есть "в вещи", а следовательно, является частью
вещи, не может быть названо частичным представлением,
т.е. частью представления.
По-видимому, кроме Канта из числа более
современных [исследователей], только Тренделенбург понимает
признак в приведенном здесь смысле. Этот исследователь
утверждает, что там, где он говорит о "признаке", берет это
слово не в том субъективном значении, которое вначале
высказывает название, так что это был бы только
опознавательный знак, а в объективном значении, которое ему уже
давно было придано традицией - а именно то, что образует
в вещи понятие^. Даже если смысл этой дефиниции
признака и может показаться несколько неясным, то,
интерпретируя слова Тренделенбурга, можно было бы передать
его мысль так, что под "признаками" следует понимать "в
вещах" то, что предоставляет необходимый материал для
образования понятия этой вещи. То, что в вещи
соответствует понятию и является признаком таковой. Если эта
интерпретация верна, то при предложенной здесь
дефиниции мы должны были бы ссылаться также и на
Тренделенбурга.
Кроме того, сюда принадлежит, как нам кажется, и
дефиниция признака, предложенная Штоклем. Она звучит
так: "Под "признаками" вообще понимают все те моменты,
посредством которых мы познаем предмет как то, чем он
является и посредством чего отличаем его от всех других
предметов"91. Ясно, что этими "моментами" являются
части предмета; для того, чтобы посредством этих моментов
88 Kant, Logik, hrsg. v. Jaesche, Einleitung, VIII.
89 Ibid.
90 Trendelenburg, Logische Untersuchungen, Leipzig, 1870, II.Bd., S. 255.
91 Dr. Alb. Stoeckl, Lehrbuch der Philosorhie, LBd., § 75.

126
К. Твардовский
предмет был познан как то, что он есть в своем отличии от
всех других предметов, моменты эти должны быть
представлены. В одном только отношении дефиниция Штокля
представляется нам несколько более узкой: из частей
предмета, которые представлены представлением, она называет
признаками только те, посредством которых "мы познаем
предмет как то, чем он является, и отличаем его от всех
остальных". Следовательно, здесь, по-видимому, больше
проявляется то, что Тренделенбург в вышеупомянутом
месте обозначает как "субъективное значение" слова
признак.
Для подтверждения предложенной здесь дефиниции
мы используем еще и дефиницию Эрдманна. Он пишет:
"Признаки - это различимые определения предметов
мышления независимо от того, идет ли в них речь о свойствах,
об отношениях величины, об отношениях цели". Что под
этими "определениями" следует понимать составные части
предмета, свидетельствует одно замечание, в котором Эр-
дманн указывает на отношение между признаком предмета
и высказанными об этом предмете предикатами. "Каждый
признак предмета - говорится там - может об этом
предмете высказываться, предицироваться. И все же, не каждый
предикат предмета является признаком. Напротив, есть
неисчислимое количество высказываний о каждом предмете,
как чувственного, так и внутреннего познания, которые
называют не составные части этого предмета, а какие-то
отношения, в которые он случайно вступил вместе со всеми
своими признаками". Следовательно, для того, чтобы нечто
было признаком какого-то предмета, оно должно быть его
составной частью, при этом, правда, неясно, почему Эр-
дманн не считает "отношения, в которые случайно вступает
предмет вместе со всеми своими признаками ", также
составными частями, а поэтому и признаками этого
предмета, если перед этим и сразу же после этого он
причисляет к признакам "отношения". - Что в дальнейшем эти
составные части предметов, о которых говорит Эрдманн, не
следует называть признаками, если их рассматривать как
таковые только постольку, поскольку они являются
представленными посредством соответствующих частей
содержания - свидетельствует одно высказывание, в котором
Эрдманн, совершенно так же, как и Кант, смешивает
содержание представления с предметом, но так же, как и Кант
делает это таким образом, что предоставляет желанное
подтверждение нашего взгляда на признак. Он говорит:
"Отдельные содержащиеся в некотором представлении со-

К учению о содержании и предмете представлений.... 127
ставные части сознания, его частичные представления,
понятые как определения предмета, называются признаками".
Совпадение с Кантом - полное; следовательно то, о чем
была речь там, значимо и здесь92.
Между признаками, т.е. теми составными частями
предмета, которые представлены посредством
представления предмета, и остальными составными частями этого же
предмета нет незыблемой границы (Grenzscheide). Можно,
например, представить стол и не думать при этом о форме
[его] ножек; в этом случае форма ножек стола будет, правда,
(материальной, метафизической) составной частью
(второго порядка), но не его признаком. Но если во время
того, как мы представляем стол, мы будем думать о форме
его ножек, то в этом случае последняя должна
рассматриваться в качестве признака стола. Опыт учит, что в каждом
предмете всегда имеется более или менее постоянный
набор составных частей, которые возведены в ранг его
признаков; как психологические законы, так и практические
потребности играют решающую роль в том, какие
составные части предмета находят свое представительство в
направленном на них представлении; как правило, с одной
стороны, это будут те, которые наиболее выделяются, с
другой же, те, которые выглядят особо пригодными для
отличения данного предмета от определенных или возможно
многочисленных других предметов, те, которые могут
служить для выяснения по возможности большего количества
других признаков и т.п. Поэтому, если речь идет о том,
чтобы сделать такую составную часть признаком, о
котором предполагается, что обычно он не представляется, то к
названию предмета при помощи словечка "как"
прибавляется название соответствующей составной части или
группы составных частей. Так говорят о круге "как"
граничном случае эллипса и обращают тем самым внимание на те
составные части (свойства) круга, которыми он
свойственным ему образом обладает вместе с данной линией сечения
конуса; точно так же, когда говорят о Кассии "как" убийце
Цезаря, о Зальцбурге "как" о месте рождения Моцарта, о
некотором дереве "как" организме.
В отношении же предложенной здесь дефиниции
признака как представленной составной части предмета
следует остерегаться упомянутого выше [см. разд. 8 нашего
текста, с. 78] недосмотра, который состоит в понимании
признака как составной части содержания. Искушение со-
92 Цитированные места смотри в Erdmann, I.e., § 23.

128
К. Твардовский
всем рядом вследствие той двузначности, которая
заключается в выражении "представлять". Для того чтобы
обезопаситься перед ней, нелишним, наверное, будет еще раз
указать на то, что когда о признаке утверждается, что он
"представлен", то это выражение следует понимать в
детерминирующем, а не в модифицирующем значении. Когда
признак называют составной частью, то это не означает
того, что он является составной частью представления -
[представленная посредством представления], он является
точно так же потом, как и до этого составной частью
предмета. Этим сказано только то, что эта составная часть
предмета входит в определенное отношение к
совершающему представление субъекту, в силу которого она
представлена этим субъектом.
Следовательно, представляемыми являются все
известные нам составные части каждого предмета без какого-
то ни было исключения; те, которые не могут быть
наглядно представлены, наверное могут быть представлены
не-наглядно. Правда, из-за этого не все составные части
должны быть представляемыми в том смысле, что мы
можем произвольно выхватить каждую составную часть и вне
связи со всеми остальными представить ее себе; не удается
также представливание всех составных частей или даже
небольшой их группы посредством одного представления.
Невозможно также представить формальные составные
части предмета, если не представить материальные составные
части, для которых они образуют форму; кроме того,
представления различных признаков, будут ли это
материальные или формальные составные части, психологически
предполагают друг друга, например, цвет - протяженность,
равноугольность - углы треугольника. Если число
составных частей предмета является очень большим, там, - если
бы речь шла об наглядном представливании, - невозможно
будет обойтись без дискурсивного представления этого
предмета, в то время как отдельные признаки
представляются последовательно и посредством представлений
реляций свойства этих признаков, которые ведут к одному
общему члену, устанавливается их связанность в один
однородный предмет.
Но если в общем границы между составными частями
предмета, которые являются признаками, и теми, которые
таковыми не являются, должна быть названа изменчивой,
и для каждого совершающего представление индивида,
даже для каждого отдельного представления в этом же
самом индивиде, граница довольно значительно колеблется,

К учению о содержании и предмете представлений.... 129
то все же кое-кто из исследователей заметил, что некоторые
признаки всегда повторяются. При этом речь идет не о тех
составных частях, которые должны быть представлены, как
только мы представляем какой-нибудь определенный
предмет. Так как не может быть никакого сомнения, что
например, как только мы наглядно представляем себе
треугольник, то всегда должны быть представлены три стороны;
при каждом представливании лошади в качестве его
признака появляется определенная форма и т.п. Здесь речь
идет главным образом об утверждении, что некоторые
признаки присущи всем предметам определенного вида, вне
зависимости от того, представлены ли они когда-либо или
кем-либо; следовательно, в каждом предмете должны быть
определенные составные части, которые всегда и
одинаковым образом с необходимостью представлены, так что без
них представление вообще не является возможным. Зиг-
варт излагает эту точку зрения следующим образом:
"Только тогда мы можем представить себе какой-нибудь
определенный звук, когда мы мыслим его как один, с
самим собой тождественный, отличающийся от всех других;
только таким образом он вообще становится предметом
нашего сознания, которое вообще было бы немыслимо без
некоторого количества различных объектов; следовательно,
когда мы мыслим звук А, то от этого неотделимым
является представление единства и тождественности с самим
собой, а также отличия от других, тем самым,
следовательно, представление множества тех других; это
указывает на те функции, благодаря которым мы полагаем нечто
как одно, с собой тождественное, отличное от других, и тем
самым мыслим о множестве в отличие от единичности и в
отношении к ней. Когда, следовательно, мы осознаем то,
что мы себе представляем, имея представление [звука] А,
находим в представлении А, кроме слышимого образа
звука, также и те определения и посредством этого он
является в том виде, в котором он находится в нашем сознании,
сложным продуктом (complexes Pro duct) ."93.
Ясно, что единство и тождество с самим собой, как и
отличие по отношению к другим составным частям
являются составными частями каждого предмета, а именно:
составными частями метафизической природы в
изложенном нами [см. сноску 73, с.98] смысле. Это или отношения
в рамках самого предмета, т.е. формальные составные
части, или отношения между этим предметом и другими
93 Sigwart, I.e., I.Bd., § 41, 7.

130
К. Твардовский
объектами, т.е. материальные составные части предмета.
Однако сомнительно, являются ли эти составные части в то
же время и признаками. Если посредством каждого
представления предмета сопредставлено его отличие от всех
других предметов, то все эти отличные от него предметы
должны бы быть также сопредставлены, как это замечает
сам Зигварт. Однако это вещь невозможная, ведь в таком
случае с каждым представлением предмета должны были
быть связаны представления всех остальных известных
представляющему предметов - чего никто не осмелился бы
утверждать. Итак, очевидным является то, что отличие
одного представления от всех других не является сопредстав-
ленным, оно, правда, является составной частью каждого
предмета, но не его признаком.
Но, может быть, сопредставленным является* по
крайней мере различие, которое наличествует между [данным]
предметом, и теми, которые более всех других похожи на
него и легче всего могут быть с ним отождествлены? В
таком случае, мы бы представляли себе только некоторые
реляции различия вместе с их членами и психологическая
невозможность, противопоставленная предыдущему
предположению, не принималась бы в расчет. Но также и здесь
опыт учит нас противоположному. Правда, в некоторых
случаях возможным является то, что мы представляем
различие некоторого предмета от немногих других, а этим
самым и эти другие предметы. Эта возможность
(Eventualitaet) имеет место тогда, когда некто встречается с
незнакомым для себя, но похожим на другие предметом и
старается запомнить, чем же он отличается от этих других
предметов. Тот, кто впервые представляет себе волка, почти
что спонтанно будет искать сравнения с собакой и будет
осознавать различие, которое имеет место между ними. То,
что здесь вызывает это сравнение, это ассоциация по
подобию; но можно также и противодействовать этой
ассоциации и с равным успехом представить себе волка,
совершенно не думая при этом о собаке. Если же мы и дальше
будем рассматривать аналогичные случаи, то мы никогда
не обнаружим или обнаружим очень редко, чтобы
посредством представления какого-то предмета была бы также
представлена хотя бы одна единственная реляция различия
между ним и другим предметом - абстрагируясь,
естественно, от тех случаев, когда какой-то предмет мы
представляем себе именно при помощи реляций, в которых он
состоит с другими предметами, т.е. опосредованно
(indirect).

К учению о содержании и предмете представлений. ... 131
Что касается тождественности [предмета] с самим
собой, представление которой - согласно Зигварту - должно
образовывать составную часть каждого представления
предмета, то этот вопрос исчерпывающе, и как мы
полагаем, верным способом разъяснил уже Эрдманн94. Его
рассуждения сводятся к тому, хотя каждый предмет
тождествен с самим собой, т.е. тождественность образует
(метафизическую) составную часть каждого предмета, то
все же "представление тождества с самим собой только в
виде исключения дано в качестве признака в
тождественном с самим собой представленном [предмете]". "С
логической точки зрения, говорит Эрдманн, тождественность с
самим собой есть признак, который присущ каждому
предмету; так как он обнаруживается в нем при логических
условиях анализа, то проявляется он как в нем
содержащийся. С психологической точки зрения, он обычно
отсутствует, поскольку наше внимание, направленное на
особенные свойства представленного предмета, не находит случая
для четкого осознания этого присущего всему, что предс-
твлено как таковому, постоянного признака наряду с теми,
которые меняются от предмета к предмету". Мы говорим,
следовательно, что тождественность является составной
частью, принадлежащей каждому без исключения предмету,
но только исключительно признаком предметов
представления.
Из того обстоятельства, что тождество с самим собой
присуще в качестве составной части всем без исключения
предметам представливания, Эрдманн выводит
утверждение, что принцип тождества выражает "в сущности
предмета всеобщее условие всякого возможного для нас
представливания" и поэтому может быть назван "принципом
нашего представливания". "Тождество образует ядро того,
что со времен Канта обозначалось как "полагание" (Position,
Setzung) и обозначалось неудачно выбранным (оно было
взято из области суждения) выражением "установление"
(Bejahung)". В обоих отношении - первичном отношении
тождества и производном нетождества - исчерпываются
основополагающие отношения представленного [предмета]
как такового. Все остальные требуют учета особенного
содержания предметов, который может быть отражен лишь
посредством отношений суждения.
В вышеприведенных цитатах, перемешаны, как нам
кажется, истина и ложь. Без сомнения, следует согласиться
94 Erdmann, I.e., I.Bd., § 33.

132
К. Твардовский
с тем, что каждый предмет является тождественным с
самим собой и нетождественным с другими предметами. Эта
особенность, сформулированная в одном предложении,
может в результате быть обозначена как закон, которому
повинуется каждый предмет так, как каждое тело
повинуется закону тяготения. Но представляется сомнительным,
являются ли, во-первых, предложенные особенности -
тождественность с самим собой и отличие от других -
действительно единственными, которые принадлежат
представленному как таковому, и во-вторых, являются ли эти
отношения основополагающими для предметов представления.
Что касается первого вопроса, то мы уже имели случай
указать на некоторые общие особенности предметов
представления. Мы видели, что всем предметам представления
присуща не только способность быть представленным - это
следует уже из понятия, - но также и способность быть
предметом суждения, или же способность быть любимым
или ненавидимым. Также и эти определения предметов -
что Эрдманн относит только к тождеству и не-тождеству -
являются независимыми от особенностей каждого
отдельного предмета и присущи без исключения всему
представленному. Правда, Эрдманн прав в том, что названные
особенности, за исключением, возможно, первой: представля-
емости (Vorstellbarkeit), не могут быть обозначены как
основополагающие. Иначе дело обстоит с другой, также
только что нами названной особенностью предметов
представления, их однородностью; короткое рассуждение
должно показать, что с учетом этой особенности мы должны
на второй вопрос дать отрицательный ответ.
Все, что представлено как предмет, представлено, если
оно к тому же является сложным, как однородное целое.
Его части объединены в однородное целое посредством
реляций свойства, в которых на одной из сторон находится
общий член. Если ребенок вначале разделяет окружающие
его предметы иным, чем это он будет делать позднее,
способом, и даже если из всех доступных в данный момент
впечатлений он конструирует один предмет представления,
который под влиянием последующего опыта учится
разлагать на другие, относительно более простые [предметы
представления]; если он, например, представляет себе
таким образом стену с висящими на ней картинами, потолок
комнаты и находящегося в комнате человека - как одно
целое, то, хотя это может и не отвечать объективному
положению вещей (Tatbestand), но предмет этого
представления, которым обладает ребенок, как предмет

К учению о содержании и предмете представлений. ... 133
представления является однородным целым. Эта
особенность предмета представления, из-за которой
схоласты определяли его как "unum", является всеобщей.
Она, кроме этого, является основанием для
нетождественности и тождественности предмета. Ведь
поскольку каждый предмет является чем-то одним, т.е.
однородным целым, то он противопоставляется всем иным
[предметам] как отличный от них, а в результате как тот,
которым он является как тождественный с самим собой.
Но эта "однородность" предмета - это не только
особенность, составная часть, но также и признак всех
предметов. Посредством каждого представления мы не только
представляем один предмет, а представляем его также как
один95. Там, где речь идет о сложном предмете, эта
однородность является представленной при помощи свойства;
там же, где речь идет о простом или представленном как
простом предмете, такое посредничество не требуется. Если
бы каждый предмет не был представлен как один, то он
слился бы с другими, и немыслимым было бы никакое
суждение, никакая эмоциональная деятельность, которая
была бы направлена на определенный предмет. Правда,
можно было бы сказать, что при таких обстоятельствах со-
представленным является также и отличие этого предмета
от других. Но это только иллюзия, которая вызвана тем,
что это отличие от других предметов является
особенностью, проистекающей из однородности каждого предмета;
однако же не все особенности предмета, проистекающие из
какого-то признака, являются сопредставленными. Если бы
это было так, то каждый раз, когда мы представляли бы
квадрат, мы должны были бы представлять проведенные в
этом квадрате диагонали. Но однородность является
представленной, и поскольку она, таким образом, есть не только
особенность, но также и признак каждого предмета
представления, то, как нам кажется, она больше, чем
спорадически осознаваемое нами тождество, подходит для того,
чтобы служить в качестве основания для закона,
господствующего над предметами представления как таковыми^б.
95 О напрашивающемся возражении, что есть также такие
представления, посредством которых мы представляем много предметов, т.е. общие
представления [15, с.144-154].
96 Когда Мейнонг говорит 'Тождество высказывается о чем-то таком,
что состоит одновременно в реляции с различными вещами", то это
выглядит как подтверждение нашего взгляда, согласно которому
однородность предмета по самой своей природе предшествует его тождеству
самому себе. Так как тождественным самому себе предмет является
постольку, поскольку одновременно он как однородное целое состоит со

134
К. Твардовский
Вопрос о том, есть ли такие составные части предмета,
которые не только присущи им всем без исключения, а
более того, образуют всегда присутствующий признак
каждого предмета, можно было бы ответить отчасти в духе
Зигварта, а отчасти в духе Эрдманна. Так как в конечном
счете Эрдманн прав, когда он учит, что названные Зигвар-
том составные части, хотя и могут быть обнаружены
благодаря анализу в каждом предмете, но не могут быть сопред-
ставлены посредством представления предмета. Однако,
что касается одной из этих составных частей, прав, как нам
кажется, все же Зигварт, особенно, относительно единства,
о котором мы должны всякий раз, как представлен какой-
нибудь предмет, утверждать, что оно является
сопредставленным, что оно, следовательно, является не
только составной частью, но и признаком предмета.
14. НЕПРЯМЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Перейдем теперь ко второй части того вопроса,
который был поставлен нами в начале предыдущего параграфа.
Речь идет о том, соответствует ли каждой части содержания
представления определенная часть представленного
посредством этого содержания предмета; тогда как в отношении к
вышерассмотренному вопросу царит редкое в истории
психологии согласие, то этого нельзя сказать в отношении той
проблемы, к рассмотрению которой мы сейчас приступаем.
Больцано, например, утверждает, "что есть различные
составные части представления, которые совсем не выражают
особенностей соответствующих им предметов"97. Керри же
считает, "что предмет понятия должен некоторым образом
содержать в себе, по меньшей мере, все признаки своего
понятия, в противном случае мы бы не могли сказать, что
он подпадает под это понятие"98. Кто из этих двух
исследователей прав, мы и постараемся здесь выяснить.
Вероятно, следует согласиться с тем вариантом,
который сформулировал Больцано в вышеупомянутом тезисе.
Так как мы знаем, что в содержании одного представления
могут содержаться составные части, которым в предмете
соответствуют такие части, которые не могут быть обозна-
своими составными частями в реляциях свойства.(Л/ешоп#, Hume-Studien
II, в: Sitzungsberichten der phil.-hist. Classe der kaiserlichen Akademie der
Wissenschaften (CI Bd.) Wien, 1882. VII, § 2.
97 Bolzano, I.e., § 64.
98 Kerry, I.e., X. Jhrg., S. 422.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 135
чены как его "особенности". Например, когда
представленными являются члены некоторой последовательности. В
представлении последовательности содержатся составные
части, которым в качестве предметов соответствуют части
последовательности, которые определенно не являются
никакими особенностями последовательности. Но Больцано
отстаивает еще более радикальный тезис; он считает, что
нельзя утверждать, что "каждая часть представления есть
представление содержащейся в его предмете части"99. и
это, вне всякого сомнения, правильно, если иметь в виду
формальные составные части представления. Так как они
не являются вообще никакими представлениями, то,
следовательно, они и не могут быть представлениями каких-
либо частей предмета. Но Больцано поддерживает свое
утверждение также и по отношению к материальным
составным частям содержания представления и приводит
несколько аргументов, обоснованность которых должна быть
нами проверена.
Представления, которые обнаруживают в своем
содержании больше материальных составных частей, чем
таковых имеет сам предмет представлений, являются, согласно
Больцано, во-первых, представлениями, которые содержат
в качестве своих составных частей целые предложения,
например, представление треугольника, "который имеет один
прямой угол"; во-вторых, представления предметов,
которые "как абсолютно простые вовсе не имеют частей, в то
время как их представления явно состоят из простых
частей; следовательно, каждое психическое сущее является
абсолютно простым предметом; и тем не менее, его
понятие состоит из нескольких частей"; в-третьих,
представления такого вида как "глаз человека, фасад дома". В
содержании этих представлений находятся в качестве составных
частей представления человека, дома; но ведь человек не
является частью своего глаза, а дом - частью своего фасада,
напротив, между этими предметами имеет место обратное
отношение. Такой тип представлений Больцано считает
наиболее подходящим для неопровержимого обоснования
своего утверждения. В-четвертых, такие представления как
"страна, не имеющая гор" (ein Land, das keine Berge hat),
"книга без гравюр" (ein Buch, das ohne Kupfer ist).
"Поскольку ясно, что они не указывают посредством
содержащихся в них представлений: горы, гравюры, на части,
99 Kerry, I.e., X. Jhrg., § 63.

136
К. Твардовский
которыми обладает подпадающий под них предмет, а
скорее на такие части, которые в нем отсутствуют".
Таковы аргументы Больцано в пользу того, что в
определенных представлениях содержатся материальные
составные части, посредством которых являются
представленными составные части относящегося к нему предмета.
Первому из этих аргументов сам Больцано не придает
большого значения. Так как "мы сами охотно
довольствуемся тем, что в таком случае не целое предложение, а
только определенное содержащееся в нем представление
является тем, что указывает на какую-то часть,
встречающуюся также и в предмете. И, действительно, такое иногда
случается; так представление треугольника, который имеет
один прямой угол, вызывает в словах: "который имеет один
прямой угол", представление прямого угла, которое
действительно указывает на наличествующую в
прямоугольном треугольнике часть". Что это однако не всегда так, как
раз и должны доказать приведенные на четвертом месте
примеры.
Что касается второго аргумента Больцано, который
обращается к представлениям простых предметов, то мы уже
показали, что нет простых предметов в том смысле, что у
этих предметов не могут быть различены никакие
отношения к другим предметам. Когда мы представляем простой
предмет, например, Бога, то мы делаем это именно таким
способом, что представляем отдельные реляции этого
предмета к другим предметам, реляции, которые также
являются (метафизическими) частями предмета, который с
другой точки зрения является простым. И в этом месте
второй аргумент Больцано следует рассматривать вместе с
третьим и четвертым; во всех трех случаях речь идет о
предметах, которые представлены посредством реляций, в
которых они находятся к другим предметам.
Такие представления называются непрямыми. Форму
таких представлений Керри описывает следующим
образом: Предмет такого понятия мыслится при помощи
реляции, один член которой известен; сам он [т.е. предмет]
является другим членом и является, по-видимому,
посредством этого своего места (посредством этой реляции и ее
известного члена) в достаточной степени определенным,
при условии, что данная реляция является со стороны
неизвестного, требующего своего определения члена,
однозначной. Из того, что в данном случае может идти речь о
различных реляциях, происходит известное разнообразие

К учению о содержании и предмете представлений. ... 137
способов, которыми можно мыслить эти понятияЮО. Все
примеры, которые приводит Больцано в своих втором,
третьем и четвертом аргументах, принадлежат к только что
описанному словами Керри виду представлений.
Правда, не следует считать, что в таким способом
непрямо представленном предмете ничего иного не
представлено, кроме как то, что он является чем-то, что находится в
определенной реляции к другому предмету. Очевидно, что
представление "отец Сократа" - это непрямое представление
в описанном выше смысле. Здесь известным членом
является Сократ; реляцией - та, в которой сын находится к
своему отцу; а Софрониск - это второй член отношения,
который определен посредством реляции и ее известного члена.
И "Софроникс", и "отец Сократа" называют один и тот же
предмет. Но реляция отцовства - это такая реляция,
которая может иметь в качестве своих членов только существа
(Wesen, мужского пола), и известный член этой реляции -
Сократ - исключает представление всех остальных существ,
кроме людей. Следовательно, то, что представлено
посредством этого непрямого представления не есть попросту
"предмет, который находится к Сократу в отношении
отцовства", а "человек, который и т.д". Напротив того, в
некоторых случаях реляция определяет вид предметов, которые
находятся в отношении к данному предмету; тогда
непрямое представление является в большей или меньшей
степени неопределенным; например, представление чего-то,
что является моей собственностью. Следовательно,
однозначность реляции, на которой настаивал Керри, не
является необходимым условием для непрямого
представливания.
Примеры, которые приводит Больцано, находятся
посредине между двумя видами непрямых представлений,
определенными и неопределенными. Глаз, который
находится в отношении человека в реляции части к целому,
страна, которая находится к горам в реляции, которая
обозначается как отсутствие, недостаток чего-то, являются,
используя выражения Эрдманна, всего лишь неопределенно
определенными предметами (unbestimmt bestimmte Gegen-
staende). Они определены относительно своего вида, а не
индивидуально.
Спрашивается, принадлежат ли описанные непрямые
представления, как того хочет Больцано, к такому виду, что
в них встречаются такие материальные составные части,
100 Kerry, I.e., IX. Jhrg., S. 461.

138
К. Твардовский
посредством которых представлено нечто, что не является
частью предмета этих представлений. Аргументы Больцано
кажутся убедительными. Тот, кто представляет
человеческий глаз, представляет, разумеется, также и человека, и все
же человек не есть часть своего глаза. И тот, кто имеет
представление страны без гор, конечно же, представляет
также и горы, хотя горы и не являются частью страны,
которая характеризуется тем, что не имеет гор. Можно было
бы предложить здесь выход, сказав, что посредством таких
представлений представлено несколько предметов, а не
только один; и притом представленными предметами были
бы реляция и оба ее члена. Кто представляет страну без гор,
тот представляет: 1. страну; 2. горы; 3. реляцию между
двумя этими предметами, в силу которой второй
отрицается первым. Но оказывается, что и такой выход
невозможен, если иметь в виду данное нами (см. 7.) описание того,
что должно пониматься под предметом представления.
Согласно последнему, предметом представления является то,
что названо посредством названия, значением которого
является содержание этого представления, то, что на основе
этого психического содержания подвергнуто суждению,
желаемо или ненавидимо. Первый из этих критериев может
вначале показаться верным. Так как сложное название "глаз
человека" называет ведь и глаз, и человека, тогда как
посредством прибавления in casu obliquo [комм., к. 14, п. 1,
с. 159] второго названия к первому, отношение между
двумя предметами находит свое языковое выражение.
Однако, между этим сложным названием и раздельной
подачей каждой составной части должно наличествовать
различие. А что приведенные здесь названия не являются
простым соединением трех названий, явствует из следующего:
если бы предмет представления страны без гор был бы
комплексом, образованным из страны, гор и отношения
между ними, то этот комплекс должен был бы быть тем,
что поддается суждению посредством направленного на
"страну без гор" суждения, а эмоционально переживается
посредством относящейся к ней эмоциональной
деятельности: желается или ненавидится. Но такое, естественно, не
происходит. Когда кто-то говорит, что он любит страну без
гор, то этим самым он не утверждает, что любит горы; и
когда кто-то высказывает суждение о человеческом глазе,
то его суждение касается только глаза человека, но не
самого человека. Если бы последний принадлежал
названному комплексу, то он также должен был бы быть охвачен
суждением. Если же тогда кто-то скажет, что существует

К учению о содержании и предмете представлений. ... 139
страна, в которой нет деревянного железа - суждение,
конечно, истинное, - то он утверждал бы также и
существование деревянного железа. Следовательно, посредством
представления человеческого глаза, страны без гор отнюдь не
представлены три предмета в какой-либо связи;
предположение, что здесь одному содержанию противостоят
несколько предметов, оказывается несостоятельным.
И опять мы стоим перед фактом, что тот, кто называет
человеческий глаз, представляет себе человека, а ведь
человек не может принадлежать к названному предмету, так как
он одновременно с ним должен был бы поддаваться
суждению, желаться или ненавидиться. И все же мы не должны
уступать аргументам Больцано, поскольку они
основываются на смешении содержания представления, т.е.
значения названия, которое обозначает это представление, с т.н.
внутренней формой языка, с близкими к "этимон"
вспомогательными представлениями (Hilfsvorstellungen). Как
только мы строго различим эти две вещи, окажется, что
непрямые представления также не имеют в своем
содержании ни одной материальной составной части, посредством
которой не была бы представлена какая-нибудь часть его
предмета [комм., к. 14, п. 2, с. 159].
О внутренней языковой форме говорят, как известно,
там, где к чувственно воспринимаемому знаку, например,
звуку, присоединяется сначала представление, "которое не
является помысленным, а должно служить только для того,
чтобы сообщать значение"Ю1. Это присоединяющееся
вначале к звуку представление называют внутренней формой
языка. Когда к названию "земля", в то время, когда каждый
говорящий осознавал его этимон, присоединялись
представления плуга и его применения, тогда эти
представления так же мало, как и сегодня были значением названия.
Они служили лишь для того, чтобы вызвать представление
предмета, в отношении которого плуг и находит свое
применение, и были, следовательно, действительно, ничем
иным, как знаками, вызывающими помысленное
содержание представления, тогда, как сегодня само название
"земля" вызывает это содержание без помощи
вспомогательных представлений.
Следовательно, представление человека выполняет по
отношению к представлению человеческого глаза то же
задание, что и этимон по отношению к ассоциированному с
ним представлению, которое является истинным значе-
101 Marty, Ueber das Verhaeltnis von Logik und Grammatik, S. 106.

140
К. Твардовский
нием соответствующего названия. Послушаем, что говорит
об этом Марти: "Поскольку представления внутренней
формы ... опосредуют только понимание (Verstaendnis), ... то
их с успехом можно сравнить с описательными
(umschreibenden) дефинициями. Они также прямо не
указывают на значение дефинируемого названия, а вызывают
вначале определенные вспомогательные представления,
которые помогают найти это значение, и которые поэтому
сродни ребусам, с той только разницей, что целью и
преимуществом здесь является не затруднение, но возможное
облегчение правильного решения. Описательная
(circumscriptieve) дефиниция называет то proprium [komm.,
к. 14, п. 3, с. 159], имеющегося в виде понятия, то его род,
его вид или вообще только его примеры, указывает на
недвузначную аналогию или на противоположности,
указывает причины, следствия помысленного предмета или
какой-нибудь иной постоянный его коррелят, часто однако
она всего лишь выделяет какое-то его случайное
отношение, которое только в данных обстоятельствах
предоставляет слушателю желаемые разъяснения. Так и было бы,
если бы, например, кто-нибудь объяснял смысл названия
какого-нибудь цвета, ссылаясь на то, что цвет, о котором
идет речь, является цветом присутствующей в окружении
мебели или одежды" Ю2,
Мы выделили в этой цитате то, что является для нас
особенно важным. Решение аргументов Больцано
происходит, следовательно, таким образом: Тот, кто употребляет
название "страна без гор", вызывает посредством этого
названия у слушателя представление гор, представление
суждения, которое отрицает принадлежность гор [некоторой]
стране, и представление страны. Первые два представления
являются вспомогательными представлениями, они
предназначены для того, чтобы вызвать представление страны,
обладающей определенной особенностью. Представление
этой страны является истинным значением названия
"страна без гор"; то, что помимо этого появляется в
представлении слушателя, не принадлежит к значению этого
названия, служит для осознания этого значения. Что задача
этих вспомогательных представлений, действительно, такая
же, как и названий, и состоит в том, чтобы вызвать у
слушателя предполагаемое содержание, следует также из того,
что вместо названия "страна без гор" можно поставить,
например, "равнинная страна", название, в котором функцию,
102 Marty, Ueber das Verhaeltnis von Logik und Grammatik, S. 112.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 141
разделенную там на языковой знак и вспомогательные
представления, здесь выполняет сам языковой знак. То, что
значат оба этих названия, содержание вызываемых ими
представлений, является одним и тем же, так же, как и то,
что названо в обоих случаях, является одним и тем же
предметом.
Говоря обобщенно, в случае непрямых представлений
дело обстоит следующим образом. Каждое опосредованно
представленное содержание реализуется при
посредничестве вспомогательных представлений. Таковыми являются,
- если вспомнить описание опосредованных представлений
Керри, - представление известного члена реляции и
отчасти также представление этой реляции. Ведь последнее есть
часть представления как известного члена, так и
неизвестного, опосредованно представленного члена. С одной точки
зрения, оно образует часть вспомогательного
представления, с другой - оно принадлежит в качестве материальной
составной части к правильно помысленному содержанию.
Разумеется, посредством вспомогательного представления
также представлен какой-то предмет, но так как
представление этого предмета не помыслено посредством названия,
значение которого есть опосредованное представление,
также и этот предмет не назван посредством этого
названия.
Поскольку все примеры, которые Больцано приводит
для защиты своего учения, являются опосредованными
представлениями, постольку в данном случае они лишены
силы доказательства. Ведь представление человека не
является частью представления человеческого глаза, а
отличающимся от него вспомогательным представлением,
которое в роли знака предназначено для того, чтобы вызвать то
представление, о котором в самом деле идет речь,
представление глаза, обладающего определенными особенностями.
Реляция, которая здесь имеет место между известным и
неизвестным членом, - это реляция целого к части. Если
бы мы имели такое название, которое не упоминая
человека, обозначало бы его глаз, то было бы еще более
очевидным, что представление человека не является составной
частью представления человеческого глаза. Сравнить хотя бы
вышеприведенный пример: Софроникс = отец Сократа.
То же самое мы находим и в представлении страны без
гор. Здесь отношением между известным и неизвестным
членом является отношение отсутствия, т.е. такое
отношение, которое имеет место между двумя предметами тогда,
когда второй отрицается относительно первого. Следова-

142
К. Твардовский
тельно, к вспомогательным представлениям, которые
вызывают опосредованное представление такого вида, всегда
принадлежит представление двойного суждения юз. Такие
вспомогательные представления, можно обнаружить во
всех т.н. отрицательных представлениях, которые образуют
класс опосредованных представлений.
Итак, мы видим, что опосредованные представления
не содержат никаких материальных составных частей,
посредством которых не были бы представлены части
соответствующего им предмета. Кроме трех групп
материальных составных частей содержания представления,
посредством которых представлены соответственно материальные
составные части предмета, его первичные и его вторичные
формальные составные части (разумеется, не во всей их
полноте), нет никаких иных материальных составных
частей содержания представления.
Прежде чем мы закончим этот параграф, мы хотели
бы продумать еще один вопрос. А именно: какое отношение
наличествует между представлением предмета и
представлением представления этого предмета. Исследуя эту
проблему в логико-гносеологическом аспекте, Керри пришел к
выводу, что представление представления тождественно
самому этому представлению!04. Он говорит: "Понятие
понятия - это сложносоставное понятие, ближайшими
(naechsten) составными частями которого являются: общее
отношение между понятием и предметом (а) и само
понятие (б). Непосредственно ясно, что понимание составной
части (б) эквивалентно знанию предмета понятия: именно
(б) есть понятийный предмет рассматриваемого понятия...
И в самом деле, понятие понятия не прибавляет ничего
нового к первичному понятию, а является всего лишь копией
первичного понятия; понятие понятия тождественно
самому понятию. ... Упомянутая функция имеет, впрочем,
точный аналог в уходящей в бесконечность цепи
утверждений (Bejahungen) одного и того же поддаваемого суждению
содержания: утверждение утверждения равно самому
утверждению".
Здесь необходимо отделить ложь от истины. Если
обозначить представленный предмет буквой G, содержание
представления этого предмета - I, и содержание пред став-
юз в отличие от простых суждений под двойными следует понимать
такие суждения, которые не только признают или отбрасывают предмет,
но в то же время приписывают ему что-либо или в чем-либо отказывают.
Ср. Hiîîebrand, I.e., §§ 67ff.
104 Kerry, I.e., X. Jhrg., S. 458 f.

К учению о содержании и предмете представлений.... 143
ления I - Г, то сравнение I с Г даст нам следующее:
материальные составные части I являются представлениями
составных частей G. Но наряду с этими составными частями
I содержит еще и формальные составные части. Если
представить одно только I, то оно будет предметом (G' = I)
представления, содержание которого называется Г.
Материальные составные части Г - это представления материальных
и формальных составных частей I. Часть материальных
составных частей Г имеет своим предметом материальные
составные части I; а они, в свою очередь, имеют своим
предметом материальные и формальные составные части
G. Другая часть материальных составных частей Г имеет
своим предметом формальные составные части I, которые
однако уже не имеют никакого предмета, так как они
вообще не являются представлениями. Следовательно,
представление представления добавляет нечто новое к
первичному представлению, посколько посредством Г
представлены также и формальные составные части I; зато можно
опять обозначить Г как копию I в том смысле, что
посредством Г не осознается ни одна составная часть G, который
не был бы уже представлен посредством I, посредством
первичного представления. Следовательно, для познания
предмета понятия представление его представления
эквивалентно первичному представлению предмета; попросту
говоря, I и Г различаются между собой не только
различным содержимым составных частей, но и тем, что
предметом I является G.
Аналог, позаимствованный Керри для доказательства
своей точки зрения из области деятельности суждения,
соответствует при более внимательном рассмотрении нашему
описанию отношения между представлением и
представлением представления. Ведь когда мы утверждаем
утверждение предмета, тогда в отношении предмета
первоначального утверждения не утверждается ничего иного, чем в
самом первоначальном утверждении. Следовательно, в
логическом отношении второе утверждение, поскольку оно
касается предмета первоначального утверждения,
эквивалентно первому. Однако оба эти утверждения различаются
потому, что второе утверждение утверждает не только
имплицитно предмет первого утверждения, но и само это
утверждение. Аналогично, как мы уже видели, посредством
представления Г представлены не только при
посредничестве материальных составных частей содержания I
составные части предмета G, но одновременно также и
формальные составные части содержания I. Первым соответствует в

144
К. Твардовский
качестве данного феномена, согласно предложенной
аналогии, первоначальное утверждение; вторым, опосредованно
представленным составным частям G,- уже утвержденный
посредством первоначального утверждения предмет.
15. ПРЕДМЕТЫ ОБЩИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
Выше [п. 4, с. 49-55, п. 6, с. 68-72] мы уже упоминали
об одном аргументе, которым пользуется Керри для
различения содержания представления и предмета
представления. И там же сделали оговорку, что не можем
воспользоваться этим аргументом, исходя из оснований, которые мы
разъясним в ходе дальнейшего изложения. Этот аргумент
основывается на том обстоятельстве, что общему понятию
принадлежит множество предметов понятия, вследствие
чего нельзя отождествлять содержание понятия и предмет
понятия!05. Поэтому теперь мы обязаны объяснить, по
какой причине объявили несостоятельным аргумент Керри.
Нет иной причины, кроме той, что не существует
таких представлений, которым бы принадлежало множество
предметов. Почти повсеместно бытует противоположная
точка зрения; Больцано даже утверждает, что еще никто не
оспаривал того, что есть такие представления, которые
относятся к бесконечному множеству предметов!об. Хотя со
времени Больцано и появилось много логиков, однако
было бы напрасно искать у них выразительных
утверждений на счет того, что нет таких представлений, которым бы
соответствовало множество предметов. Здесь мы и
постараемся доказать, что все же дело обстоит именно так, как
утверждаем мы.
Если есть такие представления, которым соответствует
множество предметов, то, по крайней мере, в тех случаях,
где число предметов конечно, они должны быть
исчислимыми. И действительно, полагают, что можно пересчитать
предметы таких представлений. Именно в этом мнении и
заключается ошибка. Поскольку то, что пересчитывается,
это не предметы, к которым относится общее
представление, а предметы стольких представлений, сколько
предметов было сосчитано. Проследим процесс, который
происходит при пересчете каких-либо предметов. Если я хочу
пересчитать, например, картины, которые висят в этой комнате,
то в моем сознании прежде всего дано общее представление
105 Kerry, I.e., X. Jhrg., S. 432.
106 Bolzano, I.e., § 68.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 145
"висящих в этой комнате картин". Но с помощью только
одного этого представления я еще не могу начать считать.
Если я все же хочу приступить к счету, то с
необходимостью должен представить отдельные картины. И только
тогда, когда я делаю это, - представляя при этом каждую
картину как от других картин отличную и направляя свое
внимание на то, чтобы ни одна из представленных для
подсчета картин не была бы второй раз для этой же цели
представлена, - я и могу провести подсчет. Впрочем, никто не
мог бы отрицать, что для того чтобы иметь возможность
пересчитать объединенные в какое-то "высшее" единство
предметы, необходимо иметь представления самих этих
единичных предметов.
Однако на это можно возразить, что предметы,
единичные представления которых необходимо иметь для
того, чтобы быть в состоянии их пересчитать,
одновременно с этим являются и предметами одного
вышележащего (uebergeordneten) по отношению ко всем этим
единичным представлениям общего представления. Это как
раз и характерно для общего представления, что оно как бы
одновременно презентирует сознанию множество
предметов, каждый из которых может быть представлен
посредством одного или нескольких отдельных представлений.
Это утверждение не означает, что общее представление
дает то же самое, что дают вместе взятые единичные
представления. Если один раз мы последовательно
представляем себе посредством соответствующих единичных
представлений ряд предметов, которые принадлежат или к
естественному, или к искусственному роду, а другой раз имеем
соответствующее общее представление, тогда то общее
представление - и это не оспаривает никто - дает нам нечто
иное, нежели вместе взятые единичные представления. Это
следует, между прочим, из того, что мы можем иметь
общее представление также и в тех случаях, когда число
предметов соответствующих единичных представлений, а
следовательно, и число самих этих представлений является
бесконечно большим. Если, например, общее
представление числа было бы ни чем иным, как соединением всех
единичных представлений всех отдельных чисел, то точно
так же должна была бы быть возможность указать
присущие единичным числам особенности, причем как тогда,
когда имеется всего лишь общее представление числа, так и
тогда, когда имеются единичные представления каждого
отдельного числа. Естественно, что это не так, ведь
представление общего числа дает меньше, чем все единичные

146
К. Твардовский
(кстати, в своей полноте никогда не достижимые)
представления единичных чисел. Тем не менее, с другой точки
зрения общее представление дает больше, чем
подчиненные ему единичные представления, потому что оно делает
возможными суждения, которые со своей стороны дают
больше, чем могут дать в своей совокупности единичные
суждения. Суждение: во всех треугольниках или в
треугольнике как таковом сумма углов равна 180°, обладает иной
логической ценностью, чем суждения: сумма углов
треугольника А равна 180°, сумма углов треугольника В равна
180о и т.д., вместе взятые. Полученное таким способом,
посредством невозможной в этом случае полной индукции
суждение не обладает той значимостью, какой обладает
суждение, которое получено при помощи общего
представления треугольника. И не является ли то обстоятельство,
что мы с очевидностью совершаем суждение: в каждом
треугольнике сумма его углов равна 180°, несмотря на
невозможность полной индукции, доказательством того, что
общее представление треугольника дает больше, чем все
вместе взятые единичные представления отдельных
треугольников?
Но если общие представления суть не что иное, нежели
суммарная формула конечного или бесконечного ряда
единичных представлений, то в чем же тогда состоит их
особенность (Eigentuemlichkeit)? A в том, - отвечают обычно, -
что посредством этих представлений представлено то, что
обще (Gemeinsame) предметам всех единичных
представлений. Если согласиться с этим, а мы должны это сделать,
то этим самым мы согласимся с тем, что предмет общего
представления отличен от предметов подчиненных ему
единичных представлений. Можно было бы возразить, что
мы представляем те составные части, которые имеют один
предмет, общий с другими даже тогда, когда мы
представляем себе этот отдельный предмет, но только не
принимаем во внимание то обстоятельство, что как раз эти
составные части и принадлежат как этому предмету, так и
другим предметам. Согласно этому общее представление
отличалось бы от подчиненных ему единичных
представлений только тем, что посредством первого
представленным является еще и признак, определенное отношение
определенных составных частей предмета к определенным
составным частям другого предмета, а именно: общность
этих составных частей. Следовательно, предмет общего
представления треугольника не отличался бы от предмета
какого-нибудь произвольного единичного представления

К учению о содержании и предмете представлений.... 147
[треугольника], с той только разницей, что в первом случае
представленным было бы отношение некоторых частей
предмета к некоторым частям иных, похожих на него
предметов, что во втором случае не имеет места. Общее
представление треугольника так бы относилось к
единичному представлению какого-нибудь определенного
треугольника, как например, представление Платона, как
учителя Аристотеля, к представлению Платона как такового.
Посредством первого представления сопредставлено
отношение Платона к другому предмету, посредством второго -
Платон» представлен так, что в нашем сознании не
появляется его отношение к Аристотелю. Эта аналогия кажется
нам безупречной и верной; и все же было бы ошибкой
утверждать, что она действительно имеет место. В сущности
здесь нет никакой аналогии. О предмете представления
Платона, как учителя Аристотеля, можно утверждать все,
что относится к предмету представления Платона как
такового. Как о первом, так и о втором можно сказать, что он
родился во время 88-ой Олимпиады, что вначале
назывался Аристокл, что был автором диалогов, что учил в
Академии и т.п. Если же теперь обратиться к общему
представлению треугольника, то о его предмете нельзя
утверждать то же самое, что и о предмете единичного
представления какого-то определенного треугольника. О последнем
можно сказать, что он обладает поверхностью площадью
2см2, одним прямым углом и двумя острыми и т.п. Ни
одно из этих высказываний не относится к предмету
общего представления треугольника. В этом случае нельзя
говорить, что треугольник имеет площадь 2см2, один прямой
угол и два острых и т.п. Ведь общее представление
треугольника не является представлением ни прямоугольного
треугольника, ни треугольника, обладающего определенной
площадью. Следовательно, если мы имеем два
представления [такого рода], что в отношении их предметов
значимыми являются те же самые суждения, то эти
представления - взаимозаменяемы, а их предмет в действительности -
один и тот же. Если же мы имеем два представления,
которые могут быть по своему содержанию совершенно
одинаковыми, но, в то же время такими, что те же самые
суждения не являются значимыми для их предметов, то эти
предметы отличаются друг от друга. Поскольку именно это
отношение имеет место при сравнении общего
представления с представлением единичным, постольку мы
вынуждены признать предмет общего представления отличным

148
К. Твардовский
от предмета любого подчиненного ему единичного
представления.
Согласно этому тем, что представлено посредством
общего представления, является группа составных частей,
общих нескольким предметам [комм., к. 15, п. 1, с. 159].
Эта группа составных частей представлена как нечто
составляющее одно единое целое; оно и является предметом
общего представления. Отождествлять его с предметом
единичного представления было бы так же
несостоятельным, как и отождествление, например, числа десять с
числом сто (взятым в качестве предмета представления), хотя
в представлении числа сто содержится и представление
числа десять. Предмет общего представления как раз и есть
часть предмета подчиненного ему представления, который
находится к определенным частям предмета Других
единичных представлений в отношении тождества [комм.,
к. 15, п. 2, с. 159].
Общее представление - это всегда опосредованное,
ненаглядное, и притом в такой степени не-наглядное, что
многие философы отрицали его существование, равно как
и существование тех представлений, предметы которых
обнаруживают противоречащие признаки. Но с тем, что такие
представления все же существуют, должен согласиться тот,
кто признает, что об их предметах можно нечто
высказывать. А это действительно так. Никто не может представить
себе наглядно "всеобщий" треугольник; треугольник,
которой не был бы ни прямо-, ни остро-, ни тупоугольным,
который не имел бы ни цвета, ни определенной величины; но
опосредованное представление такого треугольника
существует так же несомненно, как и опосредованные
представления белого вороного [коня], деревянной стальной пушки
и т.п [комм., к. 15, п. 3, с. 159].
Что общее представление имеет предмет, который
отличается от предметов подчиненных ему единичных
представлений, не является, как известно, никаким новым
учением [комм., к. 15, п. 4, с. 159]. Идеи Платона - это ни что
иное, как предметы общих представлений. Платон
приписывает им существование. Сегодня мы этого уже не делаем;
предмет общего представления является нами
представленным, но не существует [комм., к. 15, п. 5, с. 159], и о его
существовании можно говорить самое большее в том
смысле, что он может обнаруживаться в предметах
соответствующих единичных представлений, в
модифицированной посредством их индивидуальных особенностей форме.
И можно только удивляться тому, что стало уже привыч-

К учению о содержании и предмете представлений.... 149
ным не замечать признанный в свое время предмет общих
представлений, и что ведут речь не об особенном предмете,
который соответствует общим представлениям как
таковым, а сразу ставят на их место предметы подчиненных им
единичных представлений. Теперь же мы должны
обнаружить предполагаемую причину возникновения этого
заблуждения. Если это нам удастся, то этим самым мы
приобретем опору для предлагаемой здесь нами точки зрения.
Но вначале следует заметить, что ради упрощения
выражения, мы будем говорить не о предметах общих и
единичных представлений, а об общих и единичных предметах,
следуя этим самым мнению Эрдманна, который считает
этот способ выражения более точнымiо7.
Нам кажется, что причина того, что часто не замечают
общих представлений, является двоякой и отчасти
языковой, отчасти - психологической. А именно: язык часто
использует одинаковые названия для обозначения общих и
единичных предметов. Что название единичных предметов
может отличаться от названия общего предмета,
доказывает тот факт, что существуют имена собственные. Даже и
там, где мы не располагаем никакими соответствующими
именами собственными, часто названия единичных
предметов отличаются от названий предметов общих. В языках,
которые сохранили определенный артикль - субстантив в
соединении с этим артиклем, а в языках, которые утратили
определенный артикль - субстантив без дополнения,
являются, как правило, подлинными названиями для общих
предметов. Там, где речь идет об отношениях единичного
предмета, нередко используется сложносоставное
выражение, которое состоит из служащего для обозначения
соответствующего общего предмета субстантива и дополнения
к нему. Этим добавлением являются, смотря по
обстоятельствам, либо указательное местоимение, либо т.н.
неопределенное местоимение (некоторый, определенный
(ein gewisser)), либо придаточное предложение, которое
вводит признаки индивидуации предмета и т.п.
Во всяком случае, между названиями общих и
соответствующих особенных предметов часто наличествует, - если
только они тождественны друг другу, - некоторое подобие,
что, как нам кажется, в достаточно мере объясняет тот
факт, что, считая названные предметы идентичными,
обычно предполагали, что общее название - это в то же
107 Erdmann, I.e., § 17. - На мой взгляд, Эрдманн является
единственным из современных исследователей, который признает общие
представления в том смысле, которого мы здесь придерживаемся.

150
К. Твардовский
время и суммарное обозначение всех предметов,
обозначенных посредством соответствующих особенных
названий. По-видимому, этим самым мы обнаружили
предполагаемую причину того, почему остаются незамеченными
общие предметы.
Другое основание находится в психологическом
отношении, которое имеет место между представливанием
общего предмета и представливанием единичного предмета.
Существует установленный еще Аристотелем закон,
согласно которому мы никогда не могли бы иметь не-на-
глядное представление, если бы оно не сопровождалось
одним (или несколькими) наглядными представлениями.
Кто имеет представление числа 1000, тот мыслит число,
которое он никогда не мог бы иметь данным в наглядном
образе, или без конкретного представления другого
предмета, который находится в определенном отношении к
этому числу. При не-наглядных представлениях чисел мы
обычно наглядно представляем себе письменную форму,
цифру, вместе с ее отношением к числу, причем это
отношение состоит в том, что предмет наглядного
представления - цифра, находится в отношении знака к
обозначаемому. (На этой реляции покоится то, что Лейбниц назвал
"символическим" мышлением). Нечто похожее мы
находим и в случае такого в высшней степени не-наглядного
представления, каким является представление белого
вороного [коня]. Или это представление сводится к
символическому (в смысле Лейбница) мышлению о предмете
посредством обозначающего его названия, или призывает на
помощь наглядное представление вороного [коня] и
преобразует предмет этого представления в предмет представления
белого вороного посредством со-представливания
(Mitvorstellen) отрицательного суждения (вороной не есть
черный) и утвердительного (вороной является белым), оба
этих суждения - ложны, и как таковые представлены
(отсюда происходит т.н. "невозможность образования"
таких представлений). Способ, каким мы представляем
общие предметы, такой же, как и в вышеприведенных
случаях непрямых представлений. Общий предмет может
быть представлен только непрямым образом. Его
представление нуждается в наглядном вспомогательном
представлении. Таковым является единичное
представление, подчиненное представлению общего
предмета. Кто представляет себе человека вообще, тот не
может сделать этого - опять же, если представливание не
является просто символическим, - без представливания

К учению о содержании и предмете представлений.... 151
единичного человека. И здесь также представленные
суждения играют роль посредника между представлением
единичного и представлением всеобщего человека. Эти
представленные суждения касаются определенной
величины, цвета кожи - короче, всего, что взятое вместе
образует индивидуальность отдельного человека, поскольку
не отрицая ее в действительности - так как эти суждения
являются представленными только в модифицирующем
смысле - представляют ее в качестве отрицаемой. Из того,
что не только одно, а несколько, а часто даже бесконечное
количество единичных представлений могут
способствовать возникновению не-наглядных представлений общего
предмета, следует, что осознавать можно по очереди целый
ряд единичных предметов, тогда как мы представляем
только один общий предмет; и еще, так как представления
этих единичных предметов, поскольку они наглядны,
обладают в некоторой степени большей живостью, чем не-на-
глядные общие представления, то легко возникает
иллюзия, что единичные предметы психологически
обусловленных вспомогательных представлений собственно и
являются теми, которые представлены посредством
постоянного в отношении каждого из этих вспомогательных
представлений общего представления. Но так как предмет
представления числа 1000 отличается от предмета со-действу-
ющего при этом вспомогательного представления цифры,
которая обозначает это число, так же, как предмет
представления белого вороного является отличным от предмета
в это же время возникающего представления вороного, так
и предмет общего представления является иным, нежели
предмет каждого представления, которое делает
возможным это представление единичных представлений или, в
случае сукцессивного возникновения большего числа таких
единичных представлений, иной, нежели соответствующие
им предметы. Поскольку на это не обращали внимания, то
стало возможным считать, что эти единичные предметы
представлены посредством общего представления; именно
здесь и находится психологическая причина заблуждения:
приписывать одному общему представлению несколько,
даже бесконечно много предметов.
То, что представлено посредством общего
представления, является предметом, свойственным именно этому
представлению. Предметы представлений, подчиненных
этому общему представлению, не представлены
посредством общего представления, а посредством выступающих
вместе с ними в качестве впомогательных представлений

152
К. Твардовский
единичных представлений, число которых неопределенно;
оно может быть то большим, то меньшим, в зависимости
от условий, связанных или с самим общим
представлением или с совершающим представление субъектом, но
никогда не может быть меньшим единицы. К этому
совместному вызову (Miterregung) единичных представлений
посредством названий, значением которых является общее
представление, и сводится смысл кантовского учения,
согласно которому, понятие ( = общее представление)
относится к предмету опосредованно, посредством какого-то
признака, который может быть общим для нескольких
вещей, тогда как созерцание ( = единичное представление)
относится к предмету непосредственноЮ8. в этом же смысле
говорит и А.Риль: "Созерцанию, как непосредственному
представлению предмета противостоит понятие в качестве
его опосредованного [представления], как представление
посредством других представлений или посредством какой-
то части наглядного совокупного представления"!09.
Согласно этому высказыванию, посредством общего
представления предметы подчиненных ему единичных
представлений являются представленными опосредованно
постольку, поскольку представление общего предмета
обусловлено одним или несколькими представлениями
единичных предметов. Но это опосредованное представлива-
ние единичных предметов посредством соответствующего
общего представления следует понимать cum grano salis,
поскольку, понимая буквально, посредством самого общего
представления представленным является свойственный
ему общий предмет, тем не менее единичные предметы
представлены посредством собственных представлений,
которые только в силу психологических законов должны
сопровождать эти общие представления. И можно было бы
вообразить некоторую более совершенную, чем
человеческая, психическую структуру, которая была бы в
состоянии мыслить общие предметы без помощи
представлений соответствующих единичных предметов.
Однако общее представление можно определить как
представление действительно опосредованное в том
смысле, в каком опосредованными являются все непрямые
представления. Для своего возникновения они нуждаются в
других представлениях, представлениях вспомогательных;
они так же, как и названия, значением которых является
108 Kritik der reinen Vernunft, hrsg. von Kehrbach, S. 278, ср. там же S. 48.
109 Riehl A., Beitrage zur Logik, Vierteljahrsschrift fur wissenschaftliche
Philosophie, XVI Jhrg., S. 7.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 153
общее представление, сопоставимы с внутренней языковой
формой, которая вызывает общее представление.
Следовательно, общие представления не являются, правда,
никакими опосредованными представлениями предметов, а
представлениями, вызванными в большей степени
опосредованно, нежели те, для возникновения которых не
требуется никаких особенных вспомогательных
представлений.
Из того, что было сказано об отношении между общим
представлением и соответствующим единичным
представлением, становится понятным подобие, достигающее во
многих случаях полного тождества, между названием,
которое значит общее представление, и названием, которое
значит единичное представление. И мы должны признать,
что все названия являются - там, где они употреблены
первый раз - названиями наглядных, непосредственно
представленных предметов! ю. Так выражение "море" является
вначале названием определенного моря. Как только
возникает необходимость назвать общие предметы, то должно
быть упомянуто, - так как их представления можно вызвать
лишь посредством вспомогательных представлений, -
название, которое первоначально значит единичное
представление, для того, чтобы оно ассоциировалось с ними и
таким опосредованным образом вызвало общее
представление. Поэтому в большинстве названий, которые значат
непрямые представления, мы находим названия, которые
вызывают вспомогательные представления. Вспомним
цитированные из Больцано примеры: глаз человека, страна без
гор и т.д. Чем точнее ассоциация, чем постоянней
отношение между вспомогательным представлением и помыслен-
ным представлением, которое является истинным
значением названия, тем меньшими будут различия между
названием представления, когда оно выступает к качестве его
значения, и названием, которое вызывает другое
представление посредством первого в качестве вспомогательного
представления. Между единичными предметами и по
отношению к ним вышестоящими общими предметами
наличествует всегда одно и то же отношение подчиненности,
соответственно вышестояния (Ueberordnung), отношение,
которое в конечном счете следует свести к тому, что общий
предмет образует определенным способом метафизическую
составную часть подчиненных ему единичных предметов.
110 Sigwart, I.e., I.Bd., § 7,7.

154
К. Твардовский
Это обстоятельство объясняет сродство названий обоих
видов предметов.
*
* *
Если нам удалось показать, что т.н. общим
представлениям также соответствует только один единственный
предмет, который отличается от предметов, подчиненных
общему представлению единичных представлений, то
положения, сформулированные в этом исследовании
относительно общих представлений, - как и в отношении
представлений опосредованных - не будут подвергнуты ни
модификации, ни ограничению. Они значимы - при условии
их правильности - для всех без исключения представлений
какого бы то ни было вида.
Перевод выполнен по изданию /'
Twardowski К. Zur Lehre vom Inhalt und Gegenstand der
Vorstellungen, Alfred Hoelder, Wien, 18941 n.
Перевод Я.Саноцкого
111 Репринтное издание в Philosophia, München-Wien, 1982.

К учению о содержании и предмете представлений.... 155
КОММЕНТАРИИ
Kl.
1) Круг проблем, связанный с термином акт, в австрийской философии
хорошо и сжато передан Блауштейном: "Понятие акта Твардовский,
почти что без изменений перенял у Брентано, который все феномены
разделил на интенциональные психические акты и неинтенциональные
физические феномены. Твардовский признавал эту классификацию,
поэтому для него возникла серьезная трудность (хотя ясно и не осознанная),
куда отнести это содержание, которая является чем-то психическим, но
не является интенциональным актом. Утверждая однако, что акт и
содержание образуют одну психическую реальность, Твардовский указал
путь к разрешению этой проблемы, по которой потом и пошли Гуссерль
и Меинонг. Меинонг называет акт Брентано и Твардовского
"представлением", а "актом" - то, что является общим всем
представлениям, независимо от различия предметов, т.е. то, что и делает их
собственно представлениями. ... Гуссерль же называет актом некое целое ,
которое состоит из двух несамостоятельных, т.е. не могущих
существовать раздельно частей, а именно, из качества акта (акта Мейнонга) и
материи акта (содержания Твардовского и Мейнонга)".(Blaustein L. Husser-
lowska nauka о akcie, tresci i przedmiocie przedstawienia. Lwow 1926.)
2) Неясность термина "имманентный предмет" постоянно был
предметом недоразумений, так что Брентано, который ввел этот термин в
обиход философии Х1Х-го века, все время приходилось заниматься
уточнениями. Вот одно из них, взятое из письма Брентано к Марти от
17.03.1905: "Когда я говорил об "имманентном объекте", то слово
"иманентный" я добавлял, для того чтобы избежать недоразумения,
потому что некоторые [исследователи] называют объектом то, что
находится вне духа. Я же, напротив, говорю об объекте представления,
который принадлежит ему даже в том случае, когда вне духа ему ничего не
соответствует.
И это вовсе не мое мнение, что "имманентный объект" равен
"представленному объекту". [Согласно такому мнению], представление
дает [нам] не "представленную вещь", а "вещь"; следовательно, например,
представление лошади есть не "представляемая лошадь", а "лошадь" как
(имманентный, ибо только такой и должен называться подлинным
объектом) объект. Но этот объект не существует." (In: Brentano F. Wahrheit
und Evidenz. Meiner. Lepzig. 1930. SS. 87-88.)
к 2.
1) В одном из писем к Мейнонгу, Твардовский писал о своем намерении
написать книгу о суждении, в которой также была бы реализована
трехчленная структура психического акта; причем содержанием суждения
было бы не содержание фундирующего суждение представления, а
существование (соотв. несуществование) объекта суждения (См. Philisophen-
briefe. Aus der wissenschaftlichen Korrespondenz von Alexius Meinong, Ed.
Rudolf Kindinger, Graz. 1965, SS. 143-144.)
2) Немецкий термин "Beziehung" в той части работы, где предмет или
содержание представления соотносится с субъектом представления,мы
переводим как "отнесенность", а не как "отношение", фиксируя тем са-

156
К. Твардовский
мым особенность возникающего между субъектом представливания и
представливаемым предметом реляции. Тот, кто представляет нечто,
находится в некоторой реляции с этим нечто, тот, кто судит о чем-то, тот
также относится (bezieht sich) к этому нечто, т.е. каждый психический
акт предполагает свой коррелят, который некоторым образом
существует, даже если этим коррелятом будет предмет истинного
отрицательного суждения, т.е. невозможность чего-то (Unmoeglichkeit), небытие
чего-то (Nichsein). Такова позиция Твардовского и дальше, особенно в
5., при обсуждении проблемы беспредметных представлений это будет
выражено особенно четко. Такова была в то время и позиция Брентано.
В дальнейшем же Брентано подверг ревизии эти свои ранние взгляды.
Он более не считает эту отнесенность подлинной реляцией (т.е.
обладающей двумя членами). Вот его рассуждения на этот счет: "Если
кто-то мыслцт нечто, то существовать должен именно мыслящий, но ни
в коем случае не объект его мышления... Таким образом мыслящий это
единственная вещь, которая требуется для психической отнесенности.
Terminus таких реляций отнюдь не должен быть дан в действительности"
(Brentano F. Psychologie vom empirischen Standpunkt. Leipzig. 1924. Bd.2,
S.134.) Однако в дальнейшем, а именно в "предметно-теоретической"
части работы мы переводим "Beziehung" и "Verhaeltniss", как
"отношение", a "Relation" - реляция, т.е. родовое по отношению к
"отнесенности" и "отношению" понятие.
кЗ.
1) Эти три функции названия выделяет и Гуссерль, с той только
разницей, что содержание (значение) является, по его мнению, чем-то
идеальным, а не психическим.
к 4.
1) См. Poli R. TVardowski's theory of modification against the background of
traditional logik- In: Axiomathes № 1. 1993. P.41-57.
2) Mutatis mutandis (лат.) - изменив то, что следует изменить; внеся
необходимые изменения.
3) С этим не соглашается Гуссерль; См.: Husserl E. Logische
Untersuchungen. Bd. II. Teil I. Max Niemeyer. Halte. 1913 S.49-50.
к 5.
1) Это место приводит К-Нири ("Философская мысль в
Австро-Венгрии", М.,Мысль,1987, ст. 104) для подтверждения своего тезиса о
платонизме Твардовского в частности и всей австрийской философии
вообще. Возможно в контексте мировоззренческого анализа такая оценка и
имеет смысл. Однако, признание существования идеальных предметов
австрийскими философами было обусловлено еще и требованиями чисто
теоретического характера, возникающими в процессе построения их
логико-философских учений, см. прим 5) к 15.
2) Здесь Твардовский переносит свою дистинкцию содержания
представления (значения) и предмета представления (десигнат) с имен на
дескриптивные выражения. Фреге различает между смыслом и
референцией дескриптивных выражений. Но это только кажущееся подобие.
Ведь если десигнат Твардовского и референция Фреге могут быть ото-

К учению о содержании и предмете представлений.... 157
ждествлены, то этого нельзя сделать со значением одного и смыслом
другого. Значения Твардовского - это психические сущности, тогда как
смысл Фреге не-психическое образование.(ср. прим.1 к 3.)
к 6.
1) toto génère (лат.) - совершенно, принципиально
2) Здесь возникает кажущееся противоречие между тем, что было
сказано в 5, а именно, что содержание существует в самом подлинном
смысле слова. Вот что пишет на этот счет Л.Бауштейн: " ...если автор
утверждает, что содержание представления не обладает реальностью, то
этим самым он отнюдь не намерен отказать содержанию в
действительном существовании, а выражается таким образом возможно потому, что
содержание является чем-то несамостоятельным, что не может
существовать без акта, но которое вместе с актом образует одну психическую
реальность". (Blaustein L. Husserlowska nauka о akcie, tresci i przedmiocie
przedstawienia. Lwow. 1926.)
к 7.
1) Ср. Brentano F. "Wahrheit und Evidenz". Meiner. Leipzig. 1930. S. 24.
('То, на что направлено суждение, всегда есть "He4To"(Irgend etwas). Но
что значит "нечто"? - Это термин, который может быть использован как
для Бога так и для мира, для каждой вещи и He-Beiini(Unding). ... Эта
совершенно безграничная область делится на две части. ... [одна]Область,
которой соответствует утверждающий способ суждения, мы называем
областью экзистирующего (des Existierenden), понятие, которое должно
отличается от понятия вещного, реального (Dinglichen, Wesenhaften,
Realen); область, которой соответствует отрицающий способ суждения,
мы называем областью неэкзистирующего (des Nichtexistierenden)).
2) summum genus (лат.) - сумма родов
3) onta (rp.) - существующее, сущее с отнесенностью
4) entia (лат.) - существующее
5) on (гр.) - сущее как таковое, сущее вообще
6) ens (лат.) - сущее, сущность
7) ens habens actualem existentiam (лат.) - сущее, обладающее
актуальным существованием
8) ens possibile (лат.) - возможное сущее
9) ens rationis (лат.) - мыслимое сущее
10) aliquid (лат.) - нечто
11) omnia genera transcendit (лат.) - переходит за пределы всех родов
12) conformitas rem inter et intellectum (лат.) - соответствие между вещью
и мыслью
13) cognoscibilitas (лат.) - доступное познанию, познаваемое
14) intelligibilitas (лат.) - умопостигаемое
15) verum (лат.) - истиный
16) bonum (лат.) - добрый, благий
17) unum (лат.) - единый
18) Отождествление понятия сущее с понятием предмета представления
отражает стремление соединить традиционную рациональную
метафизику с психологией, придав тем самым метафизике статус науки. Ведь
психология, в понимании Твардовского (и в этом он разделяет точку
зрения Брентано), исследуя (описывая) психические феномены, основыва-

158
К. Твардовский
ется на данных внутреннего опыта, т.е. является эмпирической наукой,
что и роднит ее с естественными науками с той лишь разницей, что
последние основываются на внешнем опыте. Поэтому вышеупомянутое
понятийное отождествление потенциально содержит отождествление
этих двух типов опыта и знания, которое должно соответствовать этому
опыту, и являлось бы научным метафизическим знанием.
19) Подготавливая в 1911 году второе издание "Психологии...", Брентано
удалил это определение, так как оно уже не соответствовало его новому
учению о предмете (вещи), поэтому в издании Краузе (Brentano F. Py-
chologie vom empirischen Standpunkt.- Meiner.Leipzig, 1924) это место
отсутствует.
к 8.
1) aequivocus (лат.) - многозначный, двусмысленный
2) terminus technicus (лат.) - специальный термин, специальное
выражение, принятое в какой-либо науке.
к 9.
Ср. Husserl Е. Log. Unt. Bd. II, 19,20.
к 10.
1) Здесь мы присоединяемся к замечанию польского переводчика,
отметившего отсутсвие упоминаемой в тексте Твардовского двузначности
слова Verwandschaft. То же самое и в случае с русским эквивалентом -
"родство". Поэтому, следуя польскому переводу, мы употребляем слово
"соседство".
2) in abstracto (лат.) - отвлеченно, в абстрактном виде, вообще, в отрыве
от чего-либо.
к 14.
1) in casu obliquo (лат.) - опосредованно
2) Гуссерль поддерживает точку зрения Больцано: "Ясно то, что, также и
там, где некоторое сложное значение относится к некоторому сложному
предмету, не каждой части значения соответствует часть предмета.
Удачный пример Больцано "страна без гор" Твардовский все же оспаривает;
это однако объясняется тем, что он отождествляет значение и прямо-
наглядное представление означиваемого предмета, совершенно не
замечая фундаментального и логически основополагающего понятия значе-
HHfl".(Log. Unt. Bd. II, s. 297). Различие позиций Гуссерля и Твардовского
определяется еще и тем что первый в качестве предмета как коррелята
содержания представления, рассматривает означиваемые предметы
(bedeutet Gegenstaende), второй - представленные предметы.
3) proprium (лат.) - неотьемлимое, неотделимый собственный признак,
т.е. тот признак, который присущ всем предметам данного класса, но не
содержится в числе существенных признаков.

К учению о содержании и предмете представлений. ... 159
к 15.
1)-4) Полемика Гуссерля с Твардовским должна восприниматься в
контексте разрабатываемой Гуссерлем новой теории абстракции. "Ясным
является то, что здесь мы опять имеем дело с бессмысленностями
Локка. Что мы имеем о "общем треугольнике" "непрямое
представление", является очевидным; так как этим самым мыслится только
значение этого бессмысленного выражения. Но отнюдь не утверждают, что
общее представление "треугольник" есть то непрямое представление
некоторого общего треугольника, или что оно есть представление
некоторого треугольника, который находится во всех треугольниках, не будучи
при этом ни остро-, ни тупоугольным и т.д.. Твардовский
последовательно отрицает существование общих предметов - и это правильно для
тех абсурдностей, которые он предлагает в качестве примеров. Но как же
обстоит дело с такими истинными экзистенциальными предложениями
как "es gibt Begriffe, Saetze" (имеются понятия, предложения); "es gibt
algebraische Zahlen" и т.п.? У Твардовского, также как и у нас,
существование значит не то же самое что реальное существование.
Трудно понять и то, как общий предмет, который ведь должен быть
"составной частью" нижележащего конкретного [предмета], может быть
лишен наглядности ... Если созерцается совокупное содержание, то этим
самым созерцаются с ним и в нем все его отдельные черты и многие из
них сами по себе будут заметными, они "выделяются" и таким образом
будут объектами собственных созерцаний. Разве мы не можем сказать,
что так же хорошо как зеленое дерево, мы видим в нем зеленую окраску?
Разумеется понятие "зелень" мы видеть не можем, ни понятие в смысле
значения, ни понятие в смысле атрибута, рода зелень. Абсурдным было
бы также понимать понятие как часть единичного объекта, "предмета
понятия". Log. Unt. Bd. II, S. 135-136.
5) В 22 "Идей..." озаглавленном "Упрек в платоническом реализме"
Гуссерль пишет "Понятия всеобщего предмета [чистого предмета] я не
изобрел, а только возвратил то понятие, которого требуют чисто логические
предложения (Saetze), одновременно с этим я указал на то, что оно
является абсолютно необходимым понятием, так как является также и
понятием, детерминирующим всеобщий научный способ выражения. Именно
в этом смысле качество звука С, ... или число 2 в последовательности
чисел, фигура круга в "идеальном мире" геометрических фигур, любое
утверждение в "мире" (математических) утверждений ..,- есть "предмет"."
Комментарии составлены Я. Саноцким.

О ДЕЙСТВИЯХ И РЕЗУЛЬТАТАХ
Несколько замечаний о пограничных проблемах
психологии, грамматики и логики
Содержание. 1. Замысел работы. - 2. Момент деятельностный и
явленный. - 3. Пример. - 4. Разнообразные степени различия значений
глагола и соответствующего существительного. - 5. Этимологическая
фигура. Внутреннее дополнение (внутренний предмет). - 6. Критерий
внутренности дополнения (предмета). - 7. Явления, возникающие
благодаря действиям. - 8. Отношение этих явлений к внутреннему
дополнению (предмета). - 9. Понятие результата. - 10. Виды действий и
результатов. - 11. Выражения, касающиеся действий и результатов физических
и психофизических. - 12. Выражения, касающиеся действий и
результатов психофизических и психических- 13. Двоякая многозначность этих
выражений. - 14. Существительные, означающие наряду с результатами
также и действия. - 15. Существительные, означающие наряду с
результатами и действиями также и диспозиции. - 16. Роль отглагольных
существительных. - 17. Аналогии в других языках. - 18. Способ
получения отдельных выражений для выражения действий и
результатов. - 19. Этот способ не касается диспозиционного значения
этих выражений. - 20. Результат действия и предмет результата. -
21. Является ли различение действия и результата обоснованным?- 22.
Факт, который говорит об этом. 23. Результаты, исчезающие вместе с
действием; их актуальное и потенциальное существование. - 24.
Результаты, продолжающиеся актуально дольше, нежели действия. -
25. Разделение результатов на продолжительные и непродолжительные.
- 26. Что делает возможным продолжительность результатов?- 27.
Предметный характер продолжительных результатов. - 28. Психические
результаты не являются результатами продолжительными.
29. Продолжительными результатами могут быть равно как результаты
физические, так и психофизические. - 30. В психофизических
результатах выражаются (находят свое выражение) результаты
психические. - 31. Кроме того психофизические результаты иногда
выражают результаты психические. - 32. Психический результат как
значение. - 33. Психические результаты, выражающиеся в
продолжительных психофизических результатах. - 34. Потенциальное
существование психических результатов в результатах психофизических.
- 35. Увековечение непродолжительных результатов. - 36. Различные
способы увековечивания психических результатов. - 37. Запись как
способ увековечивания психических результатов. - 38. Кажущаяся
независимость увековеченных результатов от вызывающих их действий. -
39. Идентификация результатов. - 40. Она является также одной из
причин кажущейся независимости непродолжительных результатов. -
41. В дальнейшем такой причиной являются "как-бы-результаты". -
42. Заменяющие результаты. - 43. Заменяющие психофизические
результаты. - 44. Роль заменяющих результатов в логике. - 45. Окончание.

О действиях и результатах. ...
161
1. Из двух выражений, сопоставленных в таких парах,
как "ходить-ходьба", "бегать-бег", "прыгать-прыжок",
"кричать-крик", "петь-пение", "рассказывать-рассказ",
"мыслить-мысль", "блуждать-заблуждение", "судить-сужде-
ние", "возвращать-возврат", первое означает некое действие;
рассмотрение же значения второго выражения в
отношении к значению первого выражения является задачей
настоящих рассуждений.
2. Можно было бы сразу предположить, что различие
двух таких выражений является только грамматическим, а
не логическим, т.е. касается единственно их формы, а не
значения^ Следовательно, выражения "бег", "прыжок" и т.д.
должны были бы точно так же означать действие, как
означают его выражения "бегать", "прыгать" и т.д. В сущности
"бег" или же "прыжок" можно назвать действием, но вместе
с тем невозможно отрицать того, что эти существительные
- именно потому, что являются существительными - не
обнаруживают деятельностного момента так выразительно,
как глаголы "бегать", "прыгать"; зато они выявляют другой
момент, который можно было бы назвать событийным,
явленным. Говоря о беге, прыжке мы имеем в виду,
по-видимому, не столько произведенное кем-то действие, сколько,
пожалуй, некий факт, некое явление, нечто, что происходит
или случается. Например, мы говорим, что на скачках
происходит испытание лошадей отечественного производства,
и в этом обороте ясно выступает упомянутый событийный
момент явления; когда же мы заинтересованы выявлением
момента действия, мы скорее всего используем
отглагольные существительные (substantiva verbalia); говорится,
например, что хождение в горах вызывает удовольствие.
3. Отмеченное здесь отношение глагола и
соответствующего существительного выразительнее выступает в
других примерах, например, в паре "кричать-крик". Насколько
без колебаний мы назовем кричание действием, настолько
затруднительно действием назвать крик. Крик - это некое
акустическое явление, о котором нас уведомляет слух; и
хотя мы знаем, что без действия, называемого кричанием,
не было бы крика, все же, говоря о крике, мы, трактуя крик
1 Я использую выражение "различие", а не "разница", поскольку в
точном значении этого слова разница означает ту величину, на которую
одна величина больше или же меньше другой, тогда как различие
означает отношение, которое возникает между двумя неравными предметами
именно благодаря тому, что они не равны. Ср. Hoefler, Psychologie, 1897,
S.224 и след.

162
К. Твардовский
как акустическое явление наравне с грохотом, шорохом и
т.п, это действие минуем.
4. Подобным образом дело обстоит и с оставшимися
парами приведенных выше выражений, а также и во всех
остальных случаях такого же типа. Упомянутое различие
значений состоит в том, что глагол выявляет прежде всего
момент действия, а существительное - момент явления.
Там, где это различие менее выразительно, оба выражения
представляются едва ли не как два способа схватывания той
же вещи, один раз более с одной, второй раз более с другой
стороны. Такое отношение возникает, например, между
глаголом "бороться" и существительным "борьба",
поскольку существительное "борьба" наряду с моментом
явления содержит в себе также многое из деятельностного
момента, которое и исчерпывает значение глагола "бороться".
Если сравнивать такие выражения, как "ошибаться-
ошибка", "возвращать-возврат", то можно заметить, что
различие между значением глагола и существительного
весьма значительно, поскольку эти существительные
совершенно свободны от деятельностного момента. Между
этими крайними случаями, которые могут возникнуть в
отношении значений существительных и глаголов одной
такой пары, существуют, очевидно, многочисленные
переходные случаи.
5. Специалисты по грамматике уже давно обратили
внимание на взаимное отношение таких выражений,
говоря о т.н. этимологической фигуре. Под ней они
понимают конструкцию, в которой существительное образовано
тематически так же, как и глагол, выполняя относительно
него роль дополнения предмета*, называемого в таких
случаях внутренним дополнением (предмета). Это дополнение
может выступать в винительном [падеже], например,
"танцевать танец", "задать задание", или же в другом случае,
например, "жить (лихорадочной) жизнью", "кричать
(вовсю) криком" и т.п. Известно также, что такое
отношение глагола и существительного не ограничивается
этимологической фигурой и тогда отношение между глаголом и
существительным, образующим его внутреннее
дополнение, может быть двояким: глагол может называть
обобщенным образом действие, не указывая своим значением
вида дополнения. Такой глагол, как, например, "выполнять"
может вследствие этого соединяться с дополнениями, обла-
2 Согласно терминологии, используемой в "Грамматике польского
языка" Штайна и Завилиньського, (Краков-Варшава, 1907, 13,14 и
след.), которые называют дополнением то, что в грамматике обычно
называется предметом.

О действиях и результатах. ...
163
дающими совершенно различными значениями. Можно
исполнять пение, прыжок, возврат и т.п. Другие глаголы
уже самим своим значением указывают определенный тип
дополнения. Так глагол "совершать" требует дополнения,
которое означает нечто отрицательное: "совершать ошибку,
обман" и т.п.; глагол "произносить" требует дополнения,
которое означает некоторое акустическое явление:
"произносить речь, стихотворение" и т.п. Этимологическую
фигуру можно считать предельным случаем этого
отношения, поскольку в этой конструкции глагол как бы сам
непосредственно определяет себе внутреннее дополнение^.
7. То, что мы сказали во вступлении об отношении
значений глаголов и существительных, сопоставленных в
приведенных и им подобных парах выражений, касается,
следовательно, глаголов с внутренним дополнением
(предметом). На этом основании мы сможем также понять
значение внутреннего дополнения. Итак, мы заметили, что
такое существительное как "бег" в большей степени
обнаруживает момент событийный в ущерб моменту деятель-
ностному, представленному глаголом "бегать"; но явление,
называемое бегом, как раз и появляется благодаря
действию бегания и, возможно, даже идентично с ним, разве
что, говоря о беганьи, мы акцентируем момент действия, а
говоря о беге - момент события. Как бы там ни было,
можно сказать, что бег является событием, явлением,
которое возникает благодаря действию бегания. По мере того,
как событийный и деятельностный моменты все более
расходятся, все менее искусственным представляется выска-
зывательный оборот, в котором благодаря действию,
отмеченному глаголом, возникает то, что называет
существительное. Действительно, нет ничего искусственного в том,
когда мы говорим, что вследствие кричания возникает
крик, вследствие блуждания возникает заблуждение т.п.
8. Тогда можно вообще сказать, что в отношении
глагола к соответствующему существительному как
внутреннему дополнению выражается отношение некоего действия
к тому, что благодаря, вследствие этого действия,
посредством этого действия возникает. Когда мы боремся -
возникает борьба, когда мыслим - возникают мысли, когда
приказываем - возникает приказ, когда поем - возникает
пение и т.п.
3 Известно также, что некоторые глаголы, взятые в определенном
значении, могут соединяться с внутренним дополнением, а взятые в
другом значении - с дополнением внешним: "отдать приказ" - "дать
обет".

164
К. Твардовский
9. То, что благодаря, вследствие или посредством этой
деятельности возникает, можно назвать результатом этой
деятельности. Следовательно, можно сказать, что прыжок
есть результат прыгания, пение - результат пения,
заблуждение - результат блуждания и т.п., причем, как мы знаем,
происходит постепенное [изменение] различия от тех
случаев, в которых результат почти сливается с производящим
его действием, до тех случаев, в которых действие и его
результат все выразительнее расходятся*.
10. Примеры, на которых мы выясняли понятие
результата, касались деятельности и результатов различных
видов, которые можно свести к двум основным - к
физическим действиям и результатам и к психическим
действиям и результатам. К первому виду относятся "ходить-
ходьба", "бегать-бег", "прыгать-прыжок"; ко второму
принадлежат "мыслить-мысль", "судить-суждение",
"намереваться-намерение"5. Среди физических действий и
4 Проведенное вышеупомянутым способом определение значений
выражений "действие" и "результат" не содержит в себе признака
творчества в том значении, в каком мы противопоставляем его репродуктивной
деятельности. Поэтому равно как то, что возникает благодаря
репродуктивной деятельности, так и то, что возникает благодаря продуктивной
деятельности в обычном значении, т.е. благодаря оригинальному
творчеству, и является результатом в очерченном здесь значении. Об этом
следует помнить ввиду различия репродуктивной деятельности памяти и
творческой деятельности фантазии (См. мою работу "Wyobrazenia i poje-
cia", Lwow, 1898, S.25). Обе эти деятельности являются продуктивными
деятельностями в принятом здесь значении, деятельностями, благодаря
которым возникают определенные результаты.
5 Поскольку человеческая речь во многих случаях обладает
некоторыми выражениями для обозначения деятельности и [ее] результатов,
причем не только физических, но также и психических, постольку
исследователи этих явлений, особенно логики, издавна оперируют
психическими результатами как чем-то, что отлично от деятельности, хотя,
возможно, они не всегда ясно отдавали себе отчет в этом отличии.
Б.Больцано, который осознавал это ("Bei den Worten: ein Urteil...eine
Behauptung stellen wir uns sicher nichts anders vor, das durch Urteilen...und
Behaupten hervorgebracht ist"[BHe всякого сомнения, что посредством слов:
суждение... утверждение мы представляем себе ничто иное, как то, что
порождается {деятельностями} суждения ... и утверждения] -
Wissenschaftlehre, I, 1837, S.82) приводит ряд фрагментов из старых и
современных работ, которые доказывают, что такое различение в одних
случаях более, в других менее сознательно, но все же проводиловсь.
После Больцано весьма решительно отличает результат от действия Бер-
гманн, называя мысль, понятие, суждение уже непосредственно
результатом (Erzeugnis, Werk, Gebilde), связанным с действием (Reine
Logik, Berlin, 1879, SS.2-3, 10-12, 38-39). О психических результатах
вообще говорит Штумпф (Erscheinungen und psychische Funktionen,
Abhandlungen der Kgl.preuss. Akademie der Wissenschaften vom Jahre 1906, в
оттиске - Berlin, 1907, SS.28-33, а также Zur Einleitung der Wis-

О действиях и результатах. ...
165
результатов следует отличать отдельный вид
психофизической деятельности и ее результатов. Психофизической
является физическая деятельность, если ее сопровождает
психическая деятельность, оказывающая некоторое
влияние на протекание физической деятельности, а тем самым
- на возникающий благодаря ей результат; появляющийся
же таким образом результат также называется
психофизическим. Сюда относятся действия и результаты,
обозначенные выражениями икричать-крикн, "петь-пение", "говорить-
говорн, "лгать-ложь" и т.п.б.
11. Граница между выражениями, которые называют
физические действия и результаты, и теми выражениями,
которые называют действия и результаты
психофизические - достаточно зыбкая, поскольку часто те
же самые выражения служат обоим целям. Кричание,
вообще-то говоря, будет психофизическим действием,
поскольку обычно оно сопровождается психической
деятельностью, влияющей на кричание; однако можно
кричать рефлекторно, и тогда действие может быть чисто
физическим.
12. Существуют также примеры выражений, которые
могут означать или психофизические действия и
результаты, или физические, или психические действия и
результаты. Такое тройное значение имеет выражение
"схватывание", двойное - вьфажение "предложение". Поэ-
senschaften, там же, в оттиске - Berlin, 1907, S.32 и след.), пользуясь
выражением Gebilde psychischer Funktionen [дословно, "образования
психических функций"]. Однако, как нам представляется, понятие
психического результата, которым оперирует Штумпф, не во всем совпадает с
развитым здесь понятием, по крайней мере тогда, когда речь идет о
результате действия суждения; этот вопрос требует отдельного
рассмотрения, ибо он связан, между прочим, и с отношением понятия результата
суждения к тому, что Мейнонг (Über Annahmen,Leipzig,2 Aufl.,1910)
называет обьективом. Наиболее полно развил понятие психического
результата и последовательно проводил его в своей психологии Виташек
(Grundlinien der Psychologie, Leipzig, 1908; см. в частности I часть, 4
глава). Он противопоставляет психические результаты (к которым
относит, например, Vorstellung, Empfindung, Urteil, Gedanke, Gefühl, Hoffnung,
Sehnsucht, Begehrung (представление, ощущение, суждение, мысль,
чувство, надежда, тоска, желание) психическим процессам (Vorstellen,
Empfinden, Urteilen, Denken, Fühlen, Hoffen, Sehnen, Begehren
[представливание, {деятельность} ощущения, {деятельность} суждения,
мышление, чувствование, {деятельность} тоскования, {деятельность}
желания].
6 В другом значении психофизическими следовало бы считать
вообще все психические действия [в той мере], поскольку
сопровождающие их физические действия влияют на них. Здесь же мы можем
опустить это значение.

166
К. Твардовский
тому под "предложением" можно понимать или
психический результат, который мы также означаем
выражениями "убеждение", "взгляд", "точка зрения", или же
психофизический результат, когда мы используем выражение
"предложение" в грамматическом значении. Подобно и
выражения "утверждать" и "отрицать" означают то ли
качественно очерченную психическую деятельность суждения,
то ли психофизическую деятельность высказывания
утвердительного либо отрицательного суждения. Но наряду с
ними существует множество иных выражений, которые
принадлежат или исключительно к области психических
действий и результатов (например, "мыслить-мысль"), или
получили право принадлежать к этой области, несмотря на
то, что иногда имеют отношение также и к
психофизическим действиям и их результатам (например, "судить-суж-
дение", "понимать-понятие", "намереваться-намерение",
"ошущать-ощущение", "чувствовать-чувство")7.
13. Приведенные примеры касаются многозначности,
состоящей в том, что эти выражения могут означать
результаты и действия различных видов. Однако существует
еще и другая многозначность, возникающая в области
одного и того же вида действий и результатов, и эта
многозначность на протяжении длительного времени затрудняла,
а подчас еще и сегодня затрудняет выражение различия,
имеющего место между действием и его результатом.
7 Могло бы возникнуть сомнение, удастся ли применить различение
психических действий и результатов также и для того, чтобы назвать
ощущение, т.е. испытывание ощущений действием, а [само] ощущение
[как таковое] результатом этого действия, а также чувствование, т.е.
испытывание чувств - действием, а чувство (следовательно, и
удовольствие, и огорчение) - результатом этого действия. Эти сомнения могли
бы возникнуть оттого, что всякое испытывание является скорее неким
пассивным, а не активным состоянием и поэтому трудно назвать
ощущение и чувствование действиями. Если, однако, взвесить, что
выражение "действие" часто используется не в противопоставлении пассивным
состояниям, но в более обобщенном значении, в котором его можно
заменить выражением "функция", то сомнения отступят. Опираясь на
иные допущения, д-р Вл. Витвицкий по вопросу, о котором здесь идет
речь, также ставит суждение и убеждение совершенно на равных с болью
и наслаждением, и даже говорит не только об испытывании боли и
наслаждения, но также об испытывании убеждения (см. работу "К вопросу
о предмете и разделении психологии" в "Памятной книге по поводу 250
годовщины основания Львовского университета", Том II, 1912, с. 10). Ви-
ташек с целью выделения различий между функциями с более дея-
тельностным характером и функциями с более пассивным характером
делит психические процессы (см. выше замеч. 5) на Taetigkeiten
[деятельности] и Vorgaenge [процессы] (l.c.,S.84 и след.).

О действиях и результатах. ...
167
14. Говоря о действиях и их результатах, мы
противопоставляли одни другим при помощи глаголов и
соответствующих существительных, полагая, что поскольку глагол
всегда означает действие, то соответствующее
существительное всегда означает результат этого действия. Однако
не подлежит сомнению, что мы часто пользуемся также и
существительным, для того чтобы обозначить действие,
благодаря чему существительные становятся двузначными
и могут попеременно означать действия и их результаты. В
выражении "дать кому-либо совет" слово "совет" означает
результат действия советования, но когда мы говорим: "это
трудный совет", то хотим выразить убеждение, что действие
получения или предоставления совета встречается с
трудностью. Подобное же различие имеет место в выражениях
"обратиться к кому-либо с просьбой" и "начать с просьбы".
Далее, когда мы говорим: "Этой ошибки никогда тебе не
прощу", речь идет о действии - ошибаться, поэтому мы
грозим, что не простим совершения ошибки; но когда мы
говорим об ошибке, что ее легко обнаружить, тогда мы
отнюдь не имеем в виду действие - ошибаться, а его
результат. Точно так же обстоит дело и с существительным
"суждение", которое точно так же до сих пор служит обоим
этим значениям, в одном случае касаясь результата, в
другом - действия, благодаря которому возникает результат. В
первом значении, например, говорится, что определенное
суждение является логическим следствием иных суждений;
во втором значении говорится о суждениях как о
психических функциях, называя, например, суждение
познавательной деятельностью и т.п. Для различения обоих этих
значений выражения "суждение" иногда используются
уточнения: суждение в психологическом значении, т.е. действия, и
суждение в логическом значении, т.е. результата. Однако
все же лучше оставить выражению "суждение" только одно
из этих двух значений, а именно, значение результата, а
там, где речь идет о действии, говорить о совершении суж-
денийв.
8 Необходимо внимательно следить за тем, чтобы используемый в
этом обороте глагол "совершать" не был употреблен в значении некоего
направленного наружу действия, тем более, что глагол "совершать" в
соединении с прочими внешними и внутренними дополнениями (ср.
прим.З) может иметь именно такое значение, например, в выражении
"(со)вершить приказание". Итак, оборот "совершать высказывание"
нисколько не значит того же, что и "провозглашать суждение", "высказывать
суждение", "оглашать суждение", "выражать суждение", а попросту значит
только "совершать в мышлении действие суждения", т.е."судить"
(немецкое Urteil faellen то же, что urteilen, французское porter un
jugement - то же, что juger). Совершение суждений точно так же не имеет ни-

168
К. Твардовский
15. Однако на этом многозначность таких выражений
как "суждение" не кончается. Ведь иногда мы не используем
его ни в значении действия совершения суждений, ни в
значении результатов этого действия, т.е. суждений, но в
третьем значении, а именно - в значении диспозиции9 к
совершению суждений. Так, например, мы говорим "этот
человек метко судит о вещах". Совершенно очевидно, здесь
речь идет о способности совершать меткие суждения, а
диспозиционный характер суждения, взятого в этом
значении, проявляется в том, что это "меткое суждение" о вещах
является относительно постоянным качеством данной
особы, тогда как время действия меткого суждения есть в
каждом случае что-то мимолетное. В диспозиционном
значении мы используем также выражение "суждение", говоря,
например, что наука должна формировать не только
память, но также и суждение!о. Аналогично обстоит дело и с
выражением "вера". В обороте "вера лечит" речь,
несомненно, идет о действии верования ("акте веры"); тогда же,
когда мы говорим о разных верах, которые признает
человечество, речь идет о результатах, а когда мы говорим о
ком-то, что он потерял веру, то утверждаем, что кто-то
потерял способность веровать в определенные вещи, т.е.
вызывать в себе некоторые акты веры и, следовательно,
психических действий. Аналогичные примеры мы находим
также и в сфере психофизических действий и результатов.
Если мы говорим, что чья-то речьИ продолжалась час, то
имеем в виду действие говорения, произнесение речи; в
выражении "пусть речь твоя будет "да и нет"" говорится о
результате высказывания, а когда говорится, что кому-то от
удивления отняло речь, имеется в виду способность выска-
чего общего с их экстериоризациеи, как и оказание помощи, либо, как
вышеприведенное французское porter un jugement, не имеет ничего
общего с ношением.
9 Выражение "диспозиция" я употребляю в значении,
сформулированном Гефлером, Psychologie, 1897, §12, который также (там же, §6)
обращает внимание на выражения, означающие promiscue действия
(результаты) и диспозиции.
10 У некоторых исследователей выражение "суждение" выступает еще
и в четвертом значении, и означает то, что обычно называется enuntiatio
, Aussage и что по-польски я предложил назвать powiedzeniem
(высказыванием) (ср. мою работу "О так называемых относительных
истинах", оттиск из Памятной книги Львовского университета к
500-летней годовщине возобновления ягелонского основания Краковского
университета, Львов, 1900). Следовательно, в этом четвертом значении
выражение "суждение" означает определенный психофизический результат.
См. об этом ниже прим.40.
11В этих оборотах "речь" везде берется в значении латинского sermo, a
не oratio.

О действиях и результатах. ...
169
зывания. Также и диспозицию к некоторому действию, а не
только его результат, может означать выражение
"остроумие" ("человек, обладающий остроумием"), и даже
выражение "походка" ("этот человек имеет легкую
походку").
16. Естественно, опасность смешения действия и его
результата вообще-то говоря выше, нежели опасность
смешения результата или действия с соответствующей
диспозицией. Дальнейшей трудностью в различении действия от
результата является частое отсутствие отдельного
существительного для обозначения результата и вследствие
этого - необходимость использования отглагольного
существительного. Когда все же отглагольное существительное
имеется для обозначения результата действия, тогда это
отглагольное существительное сохраняет обычное значение
действия: "просить-прошение-просьба", "советовать-совето-
вание-совет", "говорить-говорение-говор", "приказывать-
приказание-приказ", "запрещать-запрещение-запрет"12.
Там же, где отсутствует иное, нежели отглагольное
существительное, такое существительное временами
приобретает наряду со своим деятельностным значением также
значение результата. Поскольку, например, мы не
используем образованное от глагола "приказывать"
существительное "заказ", аналогичное "приказу" и "наказу", постольку
отглагольное существительное "приказание" приняло
значение результата и так основательно, что именно это
значение подавляет значение действия. Однако, в иных случаях
оба значения сосуществуют, например, в выражении
"вопрос", которое в обороте "мне надоели эти вопросы"
может означать действие вопрошания или выпытывания, а в
обороте "этот вопрос не удается разрешить" несомненно
означает не действие, а результат. Сюда, далее, относятся
выражения "познание", "убеждение", "верование", "решение",
"желание", "представление", "созерцание", "чувствование",
"переживание", "схватывание", "понятие", "восприятие",
"припоминание", "рассуждение", "сравнение", "желание",
"испытывание" и т.п.
17. Двузначность этих выражений была замечена уже
давно; известно также, что в русском языке, также как и в
латинском, эту двузначность обнаруживают те
образованные из глаголов существительные, которые оканчиваются
на -io, в немецком языке - образованные таким же спосо-
12 В некоторых случаях наличествует выразительная двузначность
отглагольного существительного, хотя мы и имеем отдельное
существительное для обозначения результата: например, "рассказывать-рассказ-
повесть".

170
К. Твардовский
бом существительные на -ungi3. И поскольку эти
латинские существительные мы используем в русском языке,
постольку мы, пожалуй, приближаем их значение скорее к
результатам, сохраняя при этом обычную словесную
форму существительного для обозначения действия:
"абстрагирование-абстракция",
"комбинирование-комбинация", "конструирование-конструкция" и т.п.
18. Стремясь в этих случаях в русском языке
обозначить действие в отличие от результата, мы обычно
обращаемся - где это возможно - к отглагольному
существительному, образованному из наиболее употребляемой формы
глагола. Следовательно, когда мы говорим о познавании,
решении, представливании, созерцании, схватывании,
понимании, переживании, воспринимании, припоминании,
сравнивании, испытывании и т.п. то должно быть видно
каждому, что мы говорим о действиях, а не о результатах,
естественным выражением которых становится
отглагольное существительное, образованное от нечасто
употребляемой формы глагола, т.е. в приведенном ранее звучании!4.
Когда же воспользоваться этим способом невозможно,
отглагольное существительное остается двузначным, как это
видно на примерах выражений "верование", "мнение",
"вожделение", "рассуждение", "желание", поскольку обычно
одно значение не выделяется более другого, как это имеет
место для выражения "убеждение", обозначающем скорее
результат, нежели действие, или, поскольку мы не
располагаем иным способом различения обоих значений, как,
например, тогда, когда для выявления момента действия мы
говорим о всматривании [в себя], понимая под
"всматриванием", пожалуй, результат^.
13 Аналогично и русские имена существительные на -ение
("спасение") и -итва ("молитва"). {В тексте перевода, естественно, везде
прилагательное "польский" заменено прилагательным "русский".
Словообразовательные процессы с использованием суффиксов в обоих
славянских языках - польском и русском - идентичны. Прим. перев.}
14 Следовательно, теория познавания и теория познания не является
одним и тем же; здесь имеет место такое же различие, как и между
теорией [деятельности] суждения и теорией суждения; первая является
психологической теорией определенных действий разума, вторая - теорией
возникающих благодаря этим процессам результатов.
15 В немецком языке, имеющем артикль, различению действия и
результата может служить строго последовательное употребление
безличного глагола в значении действия и соответствующего существительного
в значении результата (например, как это делает Больцано в
предложении, приведенном выше в прим.5, а также во многих других местах
своего труда). А именно, Urteilen-Urteil, Vorstellen-Vorstellung, Behaupten-
Behauptung, Aussagen-Aussage и т.п. В своей работе Zur Lehre vom Inhalt
und Gegenstand der Vorstellungen (см. "Предмет и содержание. ..." насто-

О действиях и результатах. ...
171
19. Но ограничивая значение таких выражений как
"всматривание", "понимание", "убеждение" и т.п. до
результатов, мы не устраняем другой их двузначности, вследствие
которой, подобно существительным "суждение", "верование"
и т.п. они, наряду с результатами, означают также и
диспозиции к действиям, благодаря которым и возникают такие
результаты. Например, когда мы о ком-нибудь говорим,
что он обладает сложившимися убеждениями, то
приписываем ему выработанную диспозицию к высказыванию
суждений. В качестве диспозиции мы употребляем также
выражение "убеждение", когда говорим о неизменных,
постоянных и т.п. убеждениях, тогда как в иных случаях мы
приписыванием неизменность, постоянность чьей-то воле,
т.е. диспозиции к принятию решения определенным
способом! 6. и опять это диспозиционное значение выражений
"убеждение", "всматривание", "понимание" и т.п. очевиднее
прочих выступает в оборотах, в которых об убеждении, о
понимании и т.п. мы говорим как о чем-то длительном (ср.
15.), т.е. в таких выражениях как "питать убеждение", "иметь
понятие" и т.п.17.
20. И чтобы дополнить разнообразие значений,
которые могут связываться с обсуждаемыми выражениями, мы
иногда употребляем такие обороты, как "энергия есть одно
из основных понятий современной физики". Очевидно, что
это сокращенные обороты, поскольку энергия не является
понятием, но предметом понятия. Однако эти обороты
доказывают, что мы смешиваем понятие с его предметом! 8.
Отдавал ли себе отчет Шопенгауэр, когда писал о мире как
ящего изд.) я назвал действие представливания актом, а результат пред-
ставливания - содержанием представления (Vorstellungsakt,
Vorstellungsinhalt). Эту терминологию, между прочим, принял и
последовательно проводил Крайбиг в работе Die intellektuellen Funktionen, Wien-
Leipzig, 1909. Таким образом, то, что в этой работе я назвал содержанием
представления более всего соответствует тому, что здесь выступает как
результат представления (грамматисты иногда называют винительный
[падеж] внутреннего дополнения, соответствующего результату,
винительным [падежом) содержания.
16 Ср. Marty, Ueber Annahmen, [в:] Zeitschrift fuer Psychologie", 40, 1906,
S.ll
17 О диспозиционном значении выражения "понятие" см. мою работу
"Wyobrazenia i pojecia",Lwow,1898,S.144 и след., а также "Ueber begrifliche
Vorstellungen в "Wissenschaftliche Beilage zum Jahresbericht der
Philosophischen Geselschaft an der K.K. Universität zu
Wien,Leipzig,1903,S.25 и след. (Ср. помимо этого работу О istocie pojec,
Изд-во Польского философского общества, Львов, 1924, С.ЗЗ и след.)
18 Этот предмет понятия, а, следовательно, и результата,
одновременно является внешним предметом деятельности, внутренним
предметом которой есть результат. См. ниже прим.22.

172
К. Твардовский
воле и представлении, в каком значении он употребляет
выражение "представление"? Как нам кажется, точное
разграничение этих различных значений, которые могут
соединяться с выражениями такого рода, было бы весьма
полезно различным эпистемологическим и метафизическим
теориям.
21. В том, что следует отличать значения, которые в
выражениях этого вида касаются диспозиции, от значений,
которые относятся к действиям, а также от значений,
которые касаются предметов, вроде бы никто не сомневается.
Зато могут появиться сомнения, действительно ли
значение, которое в такого рода выражениях касается
результатов действия, следует отличать от значения, которое
касается действия. Могло бы возникнуть предположение, что
различие это только видимое, и что происходит оно из
различения способов, какими можно выражать одну и ту же
мысль, что оно сводится к тому, что Марти назвал
капризами языка. Однако, эти сомнения должны развеяться в
виду определенного факта, который свидетельствует о
необходимости этого различия. Его мы уже коснулись в
предыдущих рассуждениях.
22. Этот факт состоит в том, что о результатах мы
высказываем немало того, чего не говорим о касающихся их
действиях. Например, мы говорим об определении
понятий, причем речь вообще не идет об определении
понимания; определенные вопросы мы называем непонятными, не
желая тем самым утверждать, якобы постановка вопросов
была действием непонятным; иногда мы характеризуем
некоторое задание как неразрешимое, что, конечно, не
может касаться действия задавания; упрекаем кого-либо, что
[этот кто-то] просмотрел ошибку, что вовсе не означает, что
он просмотрел действие совершения ошибки; мы говорим
о неисполненных мечтаниях, о решениях, которые не стали
действием, однако таким же образом мы не говорим о
действии мечтания либо о действии решения; мы говорим о
"золотых мыслях" известного писателя, но не назовем
золотым его мышление!?. По-видимому, о чем-то одном идет
19 Иногда могло бы показаться, будто все равно, приписываем ли мы
определенную черту при помощи прилагательного результату или же при
помощи наречия - действию. Ведь мы одинаково правильно скажем, что
кто-то издал пронзительный крик, как и то, что кто-то пронзительно
вскрикнул. Однако, говоря строго, нельзя не заметить, что свойство
пронзительности относится к крику как к акустическому явлению, а не к
действию кричания, поскольку не издание крика является
пронзительным, но сам крик. И совершенно очевидно, что это не мешает тому,

О действиях и результатах. ...
173
речь, когда мы говорим о результатах, и о чем-то другом,
когда мы говорим о соответствующих действиях,
вследствие чего различение действий и результатов является
совершенно обоснованным.
23. Насколько, однако, различение действия и
результата требует отдельного обоснования в приведенных до сих
пор случаях, [постольку] в иных случаях оно само себя
обнаруживает. До сих пор приведенные результаты можно
было бы назвать непродолжительными результатами, т.е.
результатами, которые существуют так долго, как долго
существуют действия, благодаря которым они возникают.
Крик существует, пока продолжается действие кричания,
пение - пока продолжается действие пения, мысль - так
долго, как [долго] кто-то мыслит, суждение существует
тогда, когда кто-то судит20. Правда, мы говорим также и о
некоторых убеждениях, что и они сохраняются на
протяжении столетий, говорим и о мыслях мудреца, что они его
могут пережить, но здесь речь не идет о независимом от
действия, актуально продолжающемся существовании
результатов, но о повторении чередой поколений действии и
результатов подобных тем, которые имели место в
предыдущих поколениях, или же в упомянутом мудреце.
Аналогично этому, мы говорим, что в нас существуют понятия,
убеждения, желания, хотя в данный момент в нас не
происходят соответствующие действия. Как известно, это значит
лишь то, что в нас существуют диспозиции, благодаря
которым в будущем в нас могут возникнуть результаты такие
же, как и ранее. Когда же мы говорим о продолжительном
существовании результатов этого вида, то речь идет то ли о
повторении одинаковых действий и результатов, то ли о их
потенциальном существование 1. Поэтому эти результаты
также можно назвать непродолжительными, причем в том
значении, что они актуально не продолжаются дольше,
нежели действия, благодаря которым возникли.
чтобы в других случаях приписывать определенное свойство в
соответствующем значении самому действию.
20 Cp£ergmann, I.e., S.38: "Das Urteil ist das mit dem Urteilen zugleich
auftretende und wieder verschwindende Erzeugnis desselben"[Суждение
вместе с деятельностью суждения - это результаты одних и тех же
[процессов], которые одновременно появляются и также одновременно
исчезают].
21 Эту потенциальность можно понимать достаточно широко, когда,
например, говорится о "существовании" истин, которых еще никто не
знает, т.е. о "существовании" истинных суждений, которые еще никто
никогда не высказывал. Здесь, разумеется, речь идет о возможности
высказывания этих суждений, а то, что существует, не является
суждениями, а всего лишь возможность их совершения.

174
К. Твардовский
24. Однако наряду с ними существует разновидность
результатов, которые могут продолжаться и обычно
продолжаются дольше, нежели действия, благодаря которым
они возникают. Примерами таких действий и результатов
являются: "чертить-черта", "плести-плетение", "оттискивать-
оттиск", "рисовать-рисунок", "писать-письмо", "печатать-пе-
чать", "живописать-живопись", "резать-резьба", "строить-
строение" и т.п. Существительное, соединенное в каждой
паре выражений с соответствующим глаголом, может, с
грамматической точки зрения, выполнять относительно
него роль дополнения, т.е. внутреннего предмета. С
использованием этимологического оборота говорится о черчении
черточек, рисовании рисунка, печатании печати, о
построении строения, а без него - об исполнении резьбы, о
возведении строений и т.п. И не только возможность
использования этимологического оборота доказывает, что здесь мы
имеем дело с внутренним предметом, но также тот факт,
что существительное означает нечто, что возникает лишь
благодаря, т.е. вследствие соответствующего действия,
посредством этого действия так, как в ранее приведенных
случаях - "прыгать-прыжок", нпонимать-понятиен,исудитъ-
суждение" и т.п. Здесь невозможно также говорить и о
внешнем предмете, ибо действие, означенное глаголом, не
переходит на то, что означает существительное, хотя эти
глаголы временами имеют при себе также и внешние
предметы, например, когда мы говорим "спутать волосы" и
т.п.22.
25. Таким образом, штрих, рисунок и т.п. являются
внутренними предметами, а тем самым - результатами
черчения, рисования и т.п. Но между названными здесь
предметами и ранее обсуждаемыми предметами суще-
22 Точно так же, как мы уже упоминали в прим. 18, дело обстоит и с
ранее обсуждаемыми глаголами. Суждение является внутренним
предметом [действия] суждения. Понятие есть внутренний предмет понимания,
но говоря: НЯ не понимаю его поступков*1, мы приводим в выражении
"его поступков" внешний предмет действия понимания. Различению
внутреннего и внешнего предмета представления посвящена моя работа
"О содержании и предмете представлений", Вена, 1894. С этим связана
проблема, какие из действий должны иметь внешний предмет наряду с
внутренним, а какие могут быть ограничены до предмета внутреннего.
Эта проблема актуальна в психологии, когда, например, ставится вопрос,
может ли чувство выступать только в соединении с представлением, или
же без представления. Ведь суждение всегда должно быть соединено с
представлением, которое уясняет судящему предмет (внешний)
суждения; поэтому, испытав ощущение, должны ли мы всегда иметь
представление (хотя бы чувственное впечатление) внешнего предмета, к
которому относится это ощущение?

О действиях и результатах. ...
175
ствует то важное, вышеотмеченное различие, что
внутренние предметы, т.е. результаты таких действий как черчение,
рисование могут длиться и обычно длятся дольше, нежели
сами действия, т.е., что они продолжительные. Именно
поэтому специалисты по грамматике иногда отличают их от
непродолжительных внутренних предметов и образуют из
них отдельный тип предметов, отличный также и от
предметов внешних. А поскольку продолжительные результаты
так же, как и непродолжительные, суть результаты, т.е.
нечто, что возникает благодаря некоторому действик>23,
поэтому их тоже следует противопоставить внешним
предметам, т.е. чему-то, что уже существует, прежде чем начнется
переходящее на них действие. Поэтому мы координируем
предметы внешние и внутренние, т.е. предметы, которые
являются результатами определенных действий и
предметы, которые не являются их результатами, а предметы,
которые суть результаты, делим на две рядоположенные
группы, на предметы непродолжительные и
продолжительные^.
26. Возможность существования некоторых
результатов после совершения действия, благодаря которому они
возникают, состоит в том, что эти действия переходят на
нечто, т.е. совершаются на чем-то, что существует уже
перед началом действия и существует также после
совершения действия и что обобщенно можно назвать материалом
действия. Сплетая, т.е. делая плетенку, мы делаем плетенку
из чего-то (плетем нечто), вытаскивая, т.е. делая оттиск,
мы делаем его в чем-то и т.д. Само же действие, благодаря
которому возникает существующий результат, состоит в
формировании, преображении материала; это действие
изменяет положение его частичек или же совершает в нем
изменения. Производя стопой отпечаток в песке, мы
изменяем положение зерен песка и, хотя действие тиснения от-
23 В этом значении Бругманн говорит об Akkusativ des Inhalts и
Akkusativ des Resultats, которые дополняют глаголы, означающие некое
воспроизведение (Verba des Hervorbringens). Ср. его Griechische
Grammatik в Muellers Handbuch der klassischen Altertumswissenschaft, II, I,
München, 1900, §439, 2.
24 Ввиду того, что длительность существующих предметов может
принимать различные размеры, между продолжительными и
непродолжительными результатами нет четкой границы. Так крик, отраженный
эхом, продолжается дольше, нежели действие кричания, хотя, вообще
говоря, его следует считать непродолжительным результатом, тогда как
черчение, хотя его результат, как правило, считается результатом
продолжительным, может не оставить после себя никаких хотя бы и
мгновенных следов, а значит и не положить начала продолжительному
результату.

176
К. Твардовский
печатка уже совершилось и перестало существовать,
измененное положение зерен песка продолжается, являясь тем
самым существующим результатом совершенного
действия. Точнее говоря, результатом действия является
только новое положение, преображение, преобразование25
материала, поскольку материал существовал уже перед
действием; итак, называя рисунок результатом рисования, мы
тем самым не хотим сказать, якобы частички графита и
бумаги были результатом рисования, ибо этим
результатом есть только именно это положение частичек графита на
бумаге. Точно так же не краски и полотно являются
результатом рисования (произведением художника), но
результатом является определенное размещение красок на полотне;
не глыба глины или мрамора является произведением
скульптора, но определенная форма, приданная куску
глины или глыбе мрамора. Но поскольку положение,
размещение, фигура и т.п. существуют только в определенном
материале, постольку, выражаясь, правда, не вполне точно,
мы называем конкретную целостность - уложенные
определенным образом частички графита, т.е. черточки,
размещенные определенным образом краски на полотне,
имеющий некоторую форму кусок глины либо глыба мрамора -
рисунком, живописью, скульптурой.
27. В сфере действий, благодаря которым возникают
существующие результаты, различение результатов от
действий не вызывает никаких сомнений. Ведь здесь
различение само навязывается уже тем, что результат существует
также и после совершения действия. И если мы сказали,
отличая существующие результаты от соответствующих
действий, что выражения, означающие действия,
обнаруживают момент действия, а выражения, означающие
результаты, в большей мере момент явления, события, то
здесь, где речь идет о продолжающихся результатах, можно
сказать, что они предстают не только как явления или
события, но как вещи2б.
28. Действия, благодаря которым возникают
непродолжительные результаты, как и сами непродолжительные
результаты, мы разделим на физические и психические,
25 Эти выражения, очевидно, взяты здесь в значении результата, а не в
значении действия преобразования.
26 Непродолжительные результаты в актуальном значении не
существуют отдельно от соответствующих действий, но лишь в соединении с
ними; мы можем их только рассматривать отдельно от этих действий.
Продолжительные результаты, наоборот, могут существовать и
существуют в актуальном значении отдельно от действий, благодаря которым
они возникают.

О действиях и результатах. ...
177
выделяя среди физических в качестве особого рода
деятельности - результаты психофизические. Таким образом,
в сфере продолжительных результатов нет места
результатам психическим. По правде говоря, кое-кто мог бы
сослаться на то, что определенные психические действия
совершаются на некотором "материале". Так, создавая
фантастические видения, мы оперируем с материалом
воображения, предоставленного нам памятью; образуя цепочку
[рассуждений] мы складываем определенным образом
суждения, являющиеся ее "материалом". Но тот, кто таким
образом хотел бы доказать продолжительность, по крайней
мере, некоторых психических результатов, забывает, что
сперва должен доказать, что эти иные психические
результаты, которые исполняют "роль материала", являются
продолжительными результатами.
29. Тогда в сфере действий и продолжительных
результатов можно говорить только о физических
результатах, выделяя среди них как особый вид результаты
психофизические. Продолжительным физическим результатом
такого действия является, например, отпечаток стопы в
песке, если этот отпечаток возник без участия сознания
идущего по песку человека; продолжительным
психофизическим результатом этого же действия будет отпечаток
стопы, сделаный в песке сознательно и с намерением.
Психофизическими результатами являются рисунок,
скульптура и т.п. потому, что эти результаты возникают
благодаря психофизической деятельности, т.е. благодаря такой
физической деятельности, которую сопровождает
психическая деятельность, оказывающая влияние на ход
физического действия и тем самым на возникающий благодаря
этому действию результат.
30. С учетом этой связи, возникающей между
подпадающим под ощущение психофизическим результатом и
не подпадающим под ощущение результатом психическим,
психофизический результат становится
внешним выражением психического результата. Это
отношение возникает равно как в непродолжительных, так и в
продолжительных психофизических результатах. Так, крик
может быть выражением боли, определенное движение
головы - выражением утвердительного суждения,
определенный прыжок - выражением испуга. Точно так же отпечаток
может быть выражением желания [на что-то] опереться,
рисунок - выражением намерения рисовальщика,
нанесенный кому-то удар - выражением злости, которая возникла

178
К. Твардовский
у обиженного по отношению к обидчику27. Во всех этих
случаях психический результат выражается внешним
образом в соответствующем психофизическом результате
благодаря тому, что психофизический результат возникает
не вследствие чисто физической, но вследствие
психофизической деятельности28. Тогда утверждение, что в
некотором психофизическом результате выражается какой-
то психический результат, т.е., что некий психический
результат находит свое выражение в результате
психофизическом, сводится к двум моментам: во-первых,
что психический результат (совместно с соответствующим
ему психическим действием) есть частичная причина
возникновения психофизического результата, и, во-вторых,
что этот психический результат, как и соответствующая
ему психическая деятельность, не подпадает под
ощущения, тогда как психофизический результат
подпадает под ощущения29.
27 Отношение, аналогичное тому, которое возникает здесь между
результатами, возникает также и между действиями. В психофизическом
действии выражается соответствующая психическая деятельность: в
крике - испытывание боли, в рисовании - замысел определенного
рисунка и т.п.
28 Поскольку какой-нибудь психофизический результат может
возникнуть вследствие не одного, а нескольких психофизических действий,
постольку в нем могут выражаться различные психические результаты.
Так, в рисунке может выражаться наглядное представление рисунка,
которым, исполняя рисунок, обладает рисовальщик, понятие, которое
рисовальщик стремится воплотить в своем рисунке, стремление
воплощения понятия и т.п. Таким образом, психофизический результат выражает
определенные психические результаты непосредственно, а прочие -
опосредованно, с разной степенью опосредованности. Тогда аналогичные
градации возникают между соответствующими действиями, причем
иногда одни из них служат средствами для выполнения других действий,
результаты которых в свою очередь находят опосредованное выражение
в психофизическом результате. Эти вспомогательные действия и
результаты являются тем, что в точном значении этого слова называется
"техникой".
29 Тот факт, что частичная причина может выражаться в результате,
также и тогда, когда отсутствует второй из вышеприведенных моментов
(например, увеличение тяжести выразилось в ускоренном вращении
колеса), не играет роли, когда речь идет о психофизических результатах.
Точно так же можно опустить упоминаемый выше в прим. 27 факт, что
психическое действие, будучи совместно со своим результатом
частичной причиной возникновения психофизического результата, в нем же со
своим результатом и выражается. Ведь мы занимаемся здесь прежде
всего результатами, а соответствующими действиями интересуемся
постольку, поскольку этого требует рассмотрение взаимного отношения
различных результатов.

О действиях и результатах. ...
179
31. О психическом результате, который выражается в
результате психофизическом, или, вьфажением которого
является психофизический результат, мы иногда говорим,
что этот психофизический результат его выражает, или,
что психофизический результат есть выражение результата
психического. Но так мы говорим только при
определенном условии, а именно тогда, когда психофизический
результат, в котором выражается некий психический
результат, сам может стать частичной причиной возникновения
такого же либо подобного психического результатазо,
причем таким образом, что [он] вызывает психическое
действие такое же, как и то, благодаря которому сам возник,
или, по крайней мере, ему подобное. Так, например, крик, в
котором выражается испуг, только тогда сам будет
выражать этот испуг, когда в услышавшей его особе также
возникнет чувство испуга31. Точно так же и рисунок, в
котором выражается мысль рисовальщика, только тогда эту
мысль действительно выражает, когда в рассматривающем
рисунок индивиде возникает мысль, соответствующая той,
которой обладал рисовальщик, чертя свой рисунок. Если
рисунок таков, что в осматривающем его индивиде, а
возможно даже в самом рисовальщике, по прошествии
некоторого времени вид рисунка не вызывает мысли,
соответствующей той, которой обладал рисовальщик, когда его
рисовал, тогда рисунок "непонятен" и этой мысли не
выражает, хотя она и нашла в нем свое - в данном случае
неудачное - выражение3 2.
30 Оставшиеся части причины находятся в воздействии
психофизического результата на индивида, наделенного соответствующими
диспозициями.
31 Вместо самого испуга, т.е. результата, подобного тому, который
выражается в крике, в особе, слышавшей крик, может возникнуть лишь
представление испуга; тогда представление испуга выступает как бы
взамен самого испуга и вследствие этого является заменяющим
результатом. О заменяющих результатах речь пойдет ниже в [42-44].
32 Поэтому следует строго различать выражение "психофизический
результат (субьект) выражает психический результат (предмет)'' от
следующих синонимических между собой выражений: "психический
результат выражается, т.е. находит свое выражение в психофизическом
результате", "психофизический результат является выражением психического
результата". Это различие позволяет избежать всевозможных
недоразумений. Так, например, оно может помочь в выяснении весьма спорного
вопроса об отношении музыки к чувствам. Если все и согласны с тем,
что в музыкальном произведении могут выражаться чувства (а также
мысли), которые наполняют композитора, творящего это произведение,
то из этого все же не следует, будто бы это произведение выражает эти
чувства. Ср. Hanslik, Vom Musikalisch-Schoenen и Hausegger, Die Musik
als Ausdruk, Wien, 1885.

180
К. Твардовский
Какие обстоятельства сопутствуют тому, что
определенные психофизические результаты выражают некий
психический результат, тогда как другие суть только их
выражения - это безразлично для самого факта выражения.
Здесь действует ассоциация или на основании подобия,
или на основе соглашения и т.п.
32. Психофизические результаты, которые выражают
некоторые психические результаты, называются
также знаками этих психических результатов, а сами эти
психические результаты - их значениемЗЗ. Тогда
значением является каждый психический результат, который
находится к психофизическому результату в таком
отношении, что психофизический результат его выражает.
Тогда мы говорим о значении крика, значении рисунка,
значении движения, значении румянца и т.п. "Выражения"
языка также являются психофизическими результатами, в
которых находят свое выражение некоторые психические
результаты, мысли, суждения и т.п.; вместе с тем
выражения языка, вообще говоря, более точно выражают
некоторые результаты, нежели иные психофизические результаты
те психические результаты, которые являются их
значениями, а они сами суть их знаки. То, что мы хотим сказать,
когда некий знак называем многозначным, следует
непосредственно из вышеприведенных выводов, причем,
очевидно, что многозначность, превышающая определенную
границу, становится непонятностью. Так и здесь, les
extrêmes se touchent, коль психофизический результат
наделен чрезмерным количеством значений, то именно он
и становится психофизическим результатом, лишенным
значения34.
33 Подобную теорию знаков и значения развивает Мартиняк в работе
"Psychologische Untersuchungen zur Bedeutungslehre", Leipzig, 1901.
34 Что касается терминологии, то следует отметить, что само
выражение "значить" является неоднозначным. Если мы говорим, что
некоторое выражение что-то значит, то тем самым хотим сказать, что оно
имеет некоторое значение. Так понимаемое выражение "значить"
соответствует латинскому significare, немецкому bedeuten. Вместо того, чтобы
сказать, что некоторое выражение, либо вообще некий психофизический
результат нечто значат, мы можем не только сказать, что он имеет
какое-то значение, но также и то, что он содержит какое-то значение, или
что с ним связано какое-то значение, что в нем заключается какое-то
значение, что он выражает какое-то значение. И нечто иное мы имеем в
виду, когда используем оборот "значить [в смысле - метить] деревья,
овец" и т.п. Так употребленному выражению "значить" соответствует
латинское denotare, немецкое bezeichnen. Здесь речь идет о наделении
предметов качествами, отличающими их от иных предметов, а качества
эти также называются знаками. Отглагольное существительное
"значение" может, согласно с тем, что мы сказали об отглагольных суще-

О действиях и результатах. ...
181
33. В момент совершения психофизического действия,
благодаря которому выражается некоторый психический
результат, т.е. действие находит свое выражение в
соответствующем психофизическом результате (например, испуг в
крике в момент кричания, мысль в рисунке в момент
рисования), актуально и одновременно существует как
психический результат, так и результат психофизический.
Следовательно, не совершая чересчур уж явной неточности
можно сказать, что кричащий от испуга испытывает испуг
одновременно с воспроизведением крика или что
рисующий осознает для себя некоторую мысль одновременно с
рисованием рисунка, в котором он ее хочет выразить. Там,
где психофизические результаты непродолжительны,
одновременно с психическим результатом более или менее
одновременно исчезает и сам психофизический результат,
более того, психический результат может продолжаться
долее соответствующего психофизического результата, но не
наоборот. Таким образом, в тот момент, когда
психофизический результат перестает существовать, перестает
выражаться также и психический результат. Когда прекращается
стон, страдание уже не выражается, хотя и может далее
существовать. Там же, где психофизический результат
продолжителен, дело обстоит наоборот: хотя мысль в голове
рисовальщика уже развеялась, все же существует рисунок, в
котором он ее выразил и в котором она находит свое
выражение так долго, как долго существует рисунок. Итак, в
актуально существующем психофизическом результате
находит свое выражение уже не существующий психический
результат. Находя же свое выражение в продолжительном
результате, непродолжительный результат, "живя в нем
ствительных вообще, относится то ли к психическому результату,
выраженному некоторым психофизическим результатом, то ли к действию
наделения чего-то знаками. Действие наделения чего-то знаками мы
называем также означиванием. В переносном смысле мы также говорим,
что сами психофизические результаты нечто означают, а именно, они
означают внешние предметы деятельности, благодаря которым и
возникают эти психофизические результаты. Так, мы говорим о выражениях
языка, что они не только нечто значат, но также нечто и означают. Ведь
определенные выражения языка возникают посредством придания
предметам названий. Следовательно, психофизическим результатом
этого действия является название, т.е. выражение языка означает, или,
как говорится, называет этот предмет. Так, выражение "сын Софро-
ниска" выражает определенное понятие, которое является его значением,
но одновременно и называет определенную личность. Подобным
образом выражение "треугольник" выражает определенное понятие, которое
является его значением и означает или называет все предметы, которые
подпадают под это понятие. Ср. мою работу Zur Lehre vom Inhalt und
Gegenstand der Vorstellungen, 3.

182
К. Твардовский
дольше", сам приобретает видимость некоей длительности,
non omnis mortuus est, коль продолжает существовать
психофизический результат, к возникновению которого имеет
отношение результат психический.
34. Нечто подобное происходит тогда, когда
психический результат является значением психофизического
результата, следовательно, когда этот психофизический
результат его выражает, является его знаком.
Психофизический результат мы называем знаком результата
психического, а психический результат - значением
психофизического результата если, как мы сказали, психофизический
результат, в котором выражается результат психический,
может быть частичной причиной возникновения такого же
или подобного психического результата. Итак, поскольку
знак является результатом продолжительным, постольку
существует - и так длительно - продолжительная частичная
причина возникновения непродолжительного психического
результата. Следовательно, в нашем примере рисунок
является той длительной частичной причиной мысли, которая,
когда причина будет дополнена, возникнет как
психический результат в рассматривающей рисунок особе. Сам этот
психический результат не является продолжительным; он
существует так долго, как долго существует вызывавшее его
психическое действие; такой психический результат может
возникнуть неоднократно, но он всегда будет результатом
непродолжительным. Но и в то время, когда психический
результат не существует, т.е. тогда, когда нет такой особы, в
которой бы происходило психическое действие, дающее
начало психическому результату, все же существует одна из
частичных причин, благодаря которой в настоящий
момент может возникнуть этот непродолжительный
результат, а именно, продолжительный психофизический
результат, являющийся знаком результата психического. Таким
образом, подобно тому, как мы говорим о причине, что она
продолжает "существовать" в следствии, так же мы говорим
о следствии, что оно уже потенциально существует в
причине, хотя бы и частичной. Мы также говорим, что
психический результат, являющийся значением
соответствующего психофизического результата, т.е. соответствующего
знака, потенциально существует в этом психофизическом
результате, в этом знаке. Этот психический результат, это
значение, это содержание и т.п., остающиеся в очерченном
здесь отношении к психофизическому результату,
принимает видимость нахождения в этом психофизическом
результате, содержания в нем, зачарованности или же
воплощения в нем, и все эти выражения, очевидно, не зна-

О действиях и результатах. ...
183
чат ничего иного, как то, что этот психофизический
результат является одной из частичных причин
возникновения психического результата, что психический результат,
следовательно, существует потенциально ( и отнюдь не
действительно и актуально) в психофизическом
результате^. Однако хорошо известно насколько в естественном
языке, а иногда даже и в научной терминологии
потенциальное и актуальное значение выражения "существовать"
достаточно скрупулезно не различается, вследствие чего
утрачивается осознание потенциального существования,
которое мы приписываем психическому результату в
психофизическом результате, а дальнейшим следствием этого
является то, что психический результат, "существуя" таким
образом в продолжительном психофизическом результате,
также и со своей стороны принимает видимость
продолжительного результата, хотя по своей природе все же является
результатом непродолжительным.
35. Таким образом, продолжительные
психофизические результаты придают непродолжительным психическим
результатам видимость длительности как их
продолжительные последствия и как их продолжительные причины.
Поэтому психические результаты, соединяемые вышеочер-
ченным отношением с продолжительными
психофизическими результатами, можно назвать продолжающимися
результатами и в соответствии с этим можно говорить о
продолжении непродолжительных результатов. Это
продолжение не ограничивается психическими результатами,
но может также относиться к непродолжительным
физическим и психофизическим результатам. Оно всегда будет
заключаться в таком отношении непродолжительного
результата к результату продолжительному, чтобы
продолжительный результат, будучи следствием непродолжительного
35 Как следствие такого положения вещей выражение "значение"
принимает еще и третье (наряду с приведенным в прим.34) значение, а
именно, значение способности вызывать (очевидно , при помощи еще и
прочих частичных причин) психический результат в личности, на
которую психофизический результат воздействует как знак этого
психического результата, или короче, способности осознания соответствующего
психического результата. Это есть сдвиг значения, аналогичный тому, о
котором уже была речь и в силу которого "суждение" может означать
наряду с результатом суждения также и способность суждения. Здесь,
возможно, следует обратить внимание на то, что существует еще и
четвертое значение выражения "значения", используя которое мы говорим,
например, что какой-то случай не имеет значения. На то, что это четвертое
значение не без связи со значением выражения "значение", в котором
оно касается психического результата, указывает например, латинский
оборот idem significare et tantundem valere.

184
К Твардовский
результата, стал частичной причиной, которая в
соединении с оставшимися частичными причинами даст начало
возникнованию такого же или подобного
непродолжительного результата. Например, увековечивая на
граммофонной пластинке окрик, мы принуждаем действие
кричания, создающее крик, т.е. недлительный результат,
одновременно и опосредованно создавать канавки на
пластинке, а значит - продолжительные результаты. Эти
продолжительные результаты тем самым становятся
частичной причиной, благодаря которой может возникнуть
непродолжительный результат, подобный предыдущему,
т.е. крик, воспроизводимый граммофоном, и таким
образом, этот крик фиксируют.
36. В приведенном примере то же действие, которое
вызвало непродолжительный результат (окрик), вызвало
также опосредованно результат продолжительный (канавку
на пластинке). Но с целью увековечивания
непродолжительных результатов можно пользоваться
продолжительными результатами, для возникновения которых
необходимы отдельные действия. Деятельность обдумывания
некоторого расположения черточек, т.е. наглядного
представления этого расположения, а значит деятельность,
образующая наглядное представление этого положения, сама по
себе не способна зафиксировать это наглядное
представление. Для этого необходимо отдельное действие, а именно -
черчение рисунка, т.е. деятельность "техническая", и лишь
тогда она создает продолжительный результат, иначе,
определенное положение линий на бумаге, в котором
выражается конкретное представление рисующего.
37. Еще более сложным является процесс
увековечивания психических результатов, мыслей, чувств, желаний,
решений и т.п. на письме, в печати и т.п. Ведь здесь мы не
увековечиваем непосредственно непродолжительный
психический результат при помощи продолжительного
психофизического результата, как это имеет место в
вышеприведенном примере с рисунком, но увековечиваем
непродолжительные психофизические результаты, которые
выражают непродолжительные психические результаты. Здесь
мы имеем наряду с последовательностью
непродолжительных психических результатов две последовательности
психофизических результатов, одна из которых охватывает
непродолжительные результаты, другая - продолжительные
результаты. Думая, мы совершаем психические действия,
результатами которых являются наши мысли. Это -
непродолжительные психические результаты. Одновременно мы
совершаем действие говорения, благодаря которому возни-

О действиях и результатах. ...
185
кают непродолжительные психофизические результаты,
произносимые нами выражения языка, предложения и т.п.
И лишь тогда эти непродолжительные психофизические
результаты мы увековечиваем при помощи действий,
посредством которых возникают продолжительные
психофизические результаты, письменные знаки в наиболее общем
значении этого словаЗб,
38. Благодаря закреплению непродолжительные
результаты приобретают не только видимость результатов
продолжительных, но также и видимость результатов,
иногда независимых от создающих их действий,
уподобляясь, также и с этой точки зрения, в нашем не всегда
полностью ясном сознании продолжительным результатам, в
которых и оказываются закрепленными. И все же^продолжи-
тельные результаты существуют по сути независимо от
вызывающих их действий настолько, что продолжают
существовать, несмотря на то, что эти действия уже перестали
существовать. И эту видимую независимость
непродолжительного результата от вызывающего его действия
усиливают два других обстоятельства.
39. Если продолжительный психофизический
результат в свою очередь вызывает в той же особе или
(последовательно либо одновременно) в различных
индивидах выраженный в нем психический результат, то он,
конечно же , вызывает не только один результат, но столько
результатов, сколько имеется действий, создающих
результаты. И эти результаты не будут между собой совершенно
одинаковы, но будут более или менее отличаться.
Достаточно вспомнить, что различные психические результаты
возникают в различных личностях, на которые
воздействует, например, один и тот же образ, или одно и то же
предложение37. Однако как долго мы должны этот
психофизический результат считать результатом, выражающим
некий психический результат, в той мере и различие между
психическими результатами, им вызванными, не должны
36 Вследствие механизации действий промежуточная часть
последовательности действий и результатов со временемм может исчезнуть, но это
не изменяет того факта, что именно таким образом возникают
письменные знаки.
37 Это различие психических результатов проявляется очевидным
образом также и в отношении непродолжительных психофизических
результатов: чувство, которое возбуждает один и тот же крик, слышимый
несколькими особами, в каждой из них определенно не является
одинаковым. Я здесь опускаю вопрос, является ли вообще для каждого
индивида крик, который он слышит, "тем самым" либо, по крайней мере,
"таким же [криком]"; если же кто-нибудь намерен считать, что нет, то это
пойдет только на пользу нашим выводам.

186
К. Твардовский
чрезмерно увеличиваться, а в этих отдельных психических
результатах должен существовать ряд общих черт38. и как
раз эти общие черты, т.е. то, в чем эти отдельные
психические результаты согласуются, мы обычно и считаем
значением психофизического результата, считаем
находящимся в нем содержанием, при условии, что они,
очевидно, соответствуют намерению, в котором этот
психофизический результат был употреблен как знак. Поэтому мы
и говорим, что некоторое предложение вызывает в разных
особах "ту же самую" мысль, тогда как выражаясь более
точно, оно вызывает столько мыслей, сколько есть
индивидов, причем это даже не одинаковые мысли. Но мы
абстрагируемся от того, чем эти мысли разнятся, и за мысль,
которая является значением предложения, принимаем только
те ее составляющие, которые согласуются между собой и с
соответствующими составляющими мысли индивида,
использующего это предложение. Поэтому, опуская случаи
многозначности, мы говорим только об одном значении
знака, а не о стольких значениях, сколько психических
результатов этот знак вызывает или может вызвать в
личностях, на которые воздействует. Понятое таким образом
значение уже не является конкретным психическим
результатом, но чем-то, к чему мы приходим путем
абстрагирования, совершаемого на конкретных результата9. Дело
обстоит совершенно аналогично тому, когда мы говорим, что
с одной особой произошло то же, что и с другой особой.
Ведь "то же" не может случиться дважды, но мы так
говорим, поскольку в данном случае речь идет о чертах, общих
обоим событиям.
40. Итак, поскольку при использовании
психофизических результатов с целью возбуждения в других
индивидах соответствующих психических результатов речь идет о
том, чтобы эти различные психические результаты,
возникающие в разных особах, обладали бы определенными
общими чертами, поскольку вследствие этого мы полностью,
насколько это возможно, опускаем отдельные черты этих
психических результатов, а опуская их, выражаемся так,
как будто только эти общие черты результатов и
существовали, как будто во всех индивидах существует один и тот же
результат, постольку, опять же сознательно утрачивая
характерные значения такого способа выражаться, создается
38 В этом значении Штумпф говорит об "инвариантах" результатов.
Ср. Erscheinungen und psychische Funktionen, S.33.
39 Этим вопросом подробно занимался Гуссерль в своих "Логических
исследованиях", т.И, Halle, 1907, S.97 и след., говоря о ideale Bedeutung
[идеальном значении].

О действиях и результатах. ...
187
впечатление, будто бы ряд различных психических
действий воспроизводит один и тот же психический результат.
При этом, и здесь имеет место некоторое уподобление
психического результата психофизическому, тем, что
воздействует на разные индивиды, часто выражая один и тот же
психофизический результат. Благодаря этим
обстоятельствам психический результат, повторяющийся почти
идентичным образом в разных особах, приобретает характер
чего-то независимого от этих действий.
41. Вторая из упомянутых особенностей,
увеличивающая видимость независимости психических результатов от
вызывающих их психических действий, состоит в том, что
мы очень часто используем означающее выражение к
чему-то, что не является результатом действия. Мы
говорим, например, о рисунке, "образованном"
определенным положением жилок на поверхности листа,
говорим о сплетении волокон, говорим о черточках,
возникших на шлифованной поверхности камня, хотя
знаем, что здесь не было никакого действия рисования,
сплетения, черчения. Следовательно, мы имеем здесь некие
"как-бы-результаты", которые возникли не благодаря
действиям, их вызвавшим, но иным образом. Мы же эти
"как-бы-результаты", по крайней мере с точки зрения
языка, трактуем так, как будто они были действительно
результатами, мы называем их рисунком, сплетением,
черточками; следовательно, и этим способом мы учимся
без каких-либо трудностей рассматривать существующие
результаты совершенно независимо от действий,
единственно благодаря которым они и могли возникнуть.
42. С этим связан определенный заслуживающий
внимания факт. Наряду с "как-бы-результатамин,
возникающими не благодаря некоему действию, но иным образом,
существуют результаты, которые действительно возникают
благодаря некоему действию, но так, что [они] наследуют
либо замещают иные результаты, возникающие благодаря
действиям. Их можно назвать искусственными
результатами или заменяющими результатами. Оттиск стопы в
глине может быть сделан искусственно, а значит, может
возникнуть не вследствие тиснения глины стопой, но
вследствие соответствующего углубления глины рукой. Это
не будет настоящий оттиск стопы, но результат,
возникший вследствие действия, отличного от
предыдущего, не мешает тому, чтобы для определенных
целей это искусственный результат также мог бы служить
как и настоящий отпечаток стопы. Если можно бы
непродолжительные результаты, зафиксированные при

188
К. Твардовский
помощи результатов продолжительных, назвать
"петрефактами", то таким заменяющим искусственным
результатам можно было бы дать название "артефактов".
43. Такие артефакты встречаются часто в области
психофизических результатов. Их плодами обильно
пользуется, например, актер, играющий роль, в которой должно
выражаться некоторое чувство. Однако, в сущности, актер
это чувство обычно себе только представляет, так что эта
роль, этот психофизический результат не возникают
благодаря настоящему чувству, которое обычно появляется в
такой ситуации, но благодаря представлению чувства, т.е.
чувству представленному. Поэтому так же, как это чувство
лишь представлено и является результатом, заменяющим
настоящее чувство, так и эта роль есть искусственный
результат, ибо она не является настоящим выражением
чувства, но только его показным, перевоплощенным
выражением.
44. Другой пример использования артефактов
предоставляет логика. Суждение как результат действия
суждения, или же совершения суждения, выражается в
высказываниях, т.е. в психофизических результатах, которые
возникают благодаря психофизическому действию
высказывания, т.е. произнесению высказываний. Тогда такие
высказывания выражают суждения, т.е. значениями таких
высказываний являются суждения^. Однако можно создавать
искусственные высказывания, заменяющие, которые не
будут выражением совершенных суждений, но выражением
искусственных результатов, заменяющих совершенные
суждения, а именно, [выражением] лишь представленных
суждений. Следовательно, и значением этих искусственных
высказываний не будут совершенные суждения, т.е. насто-
40 Выше мы упоминали, о том, что кое-кто называет суждением как
раз то, что здесь выступает под именем высказывания. Так поступает
между прочим проф. д-р Лукасевич, определяя суждение как
"последовательность слов или иных знаков, в которой высказывается,
что некий предмет обладает определенным свойством или же им не
обладает" ("О zasadzie sprzecznosci u Arystotelesa, Krakow, 1910, S. 12).
Однако, трактуя суждение как последовательность слов или иных знаков, д-
р Лукасевич должен отличать от этой последовательности слов или иных
знаков то, что является его значением. В самой работе д-р Лукасевич
говорит также и о "равнозначных суждениях", определяя их как таковые,
которые "разными словами выражают ту же самую мысль" (там же,
с. 15). Но эта мысль, выраженная в словах, разумеется, есть ни что иное,
как суждение в значении результата действия суждения; если бы
выражение "суждение" служило для означивания "последовательности слов
или иных знаков", которые выражают мысль этого вида, то не нашлось
бы выражения для означивания такой мысли.

О действиях и результатах. ...
189
ящие суждения, но только представленные суждения,
точнее, представления суждений*!. Такими искусственными
высказываниями являются не только символы, которые
использует логика, как, например, SaP, a>b, но также
используемые в ней высказывания, составленные из
выражений языка. Поэтому логик (а также и специалист по
грамматике и т.п.), который произносит или выписывает
высказывания как примеры, обычно вовсе не совершает
суждений, которые являются значением этих высказываний.
Чаще всего он не мог бы их совершить, даже если бы этого
и хотел42. Например, если с целью приведения образчика
правильного с формальной точки зрения вывода, хотя и
оперирущего только материально ложными суждениями,
произносятся либо выписываются высказывания:
Все треугольники суть квадраты
Все квадраты суть круги
Все треугольники суть круги,
то высказывания в выводе не являются психофизическими
результатами, которые бы выражали реальные суждения,
т.е. суждения совершенные. Они выражают только
представляемые суждения**, а эти представляемые суждения
лишь замещают совершенные, т.е. действительные, сужде-
41 Значимость, каковой обладают в нашей психической жизни только
представленные суждения, следует, между прочим, из того факта, что
они входят в состав всех наших понятий (Ср. мою работу "Wyobrazenia i
pojecia, Lwow, 1898, особенно 11).
42 Иногда мы употребляем выражение: "существуют суждения,
которые никто нигде не может совершить". Это значит, что такие суждения
можно помыслить, т.е. представить такие суждения; следовательно, и
здесь мы вновь придаем выражению "существовать" несвойственное ему
значение (ср. выше прим.21).
43 Высказываниями, которые не выражают действительных суждений,
а только представленные суждения, занимается наряду с другими
А.Марти (Untersuchungen zur Grundlegung der allgemeinen Grammatik und
Sprachphilosophie, Halle, 1908, §115). Он называет такие высказывания
фиктивными и последовательно причисляет их вместе с названиями
(именами), которые издавна являются известными словесными знаками
представлений, к одной группе словесных знаков, а именно, к так
называемым им Vorstellungssuggestive. Этим фиктивным высказываниям,
принадлежащим к Vorstellungssuggestive, он противопоставляет
действительные высказывания, т.е. т.н. Urteilssuggestive. Высказывания,
относящиеся к Vorstellungssuggestive (т.е. к - если возможно перевести это
выражение - представителям), можно бы назвать высказываниями в
широком значении, высказывания же, принадлежащие к Urteilssuggestive, -
высказываниями в узком значении этого слова.

190
К. Твардовский
ния, точно так, как эти высказывания заменяют
действительные высказывания, т.е. выражающие действительные
суждения. Здесь психофизический артефакт выражает
артефакт психический**.
45. Такого вида увековеченные заменяющие
результаты представляют предельный случай независимости
психических результатов от действий, единственно благодаря
которым они и могут существовать по настоящему, т.е.
актуально. Оперируя такими заменяющими результатами и в
науке, и в обыденной жизни, мы не чувствуем никаких
трудностей и в оперировании незаменяющими
результатами независимо от созидающих их действий, тем более,
что непомерно часто действительные и заменяющие
результаты появляются попеременно, например, когда мы
совершаем суждение, которое вначале приняли с
недоверием^. Поэтому не следует удивляться тому, что
увековеченные в психофизических результатах психические
результаты мы трактуем почти также, как нечто объективное,
делая из них предмет наших жизненных и научных
изысканий. Здесь возникает возможность выделения в
совокупности научных исследований определенной группы наук
таким образом, что их исключительным либо главным
предметом будут признаны психические результаты. Поня-
44 Первым, кто строго обосновал такой взгляд на предмет логики, был
Бернард Больцано. Суждения, очерченные вышеприведенным способом
и независимые от действия суждения, он назвал Saetze an sich [суждения
в себе]. Наряду с Saetze an sich Больцано знает также и Vorstellungen an
sich [представления в себе], т.е. представления, независимые таким же
образом от действия представливания (Wissenschaftlehre, 1837, Bd. I, 19-
23, а также 48-53, где также приведены многочисленные цитаты из
работ старых авторов, которые более или менее приближались к уяснению
этих понятий). (Во избежание недоразумений нужно отметить, что
заменяющим действием, благодаря которому возникают заменяющие
представления, является также представливание, но иное представливание,
нежели то, результатом которого было бы соответствующее
действительное представление). Извлечением и применением понятий Satze an
sich и Vorstellungen an sich Больцано значительно опередил
современных ему логиков, равно как и введением понятия логической переменной
(под именем Gueltigkeit [значимость]) и понятия логической оценки,
играющих такую важную роль в современной символической логике.
Между прочим, Больцано пользуется этими понятиями для целей
систематики логических отношений и для определения понятия
правдоподобия (lc, Bd. II, 147, 154-161).
45 Сколько бы раз мы ни осознавали не существующий актуально в
нашем сознании психический результат, мы делаем это при помощи
заменяющего результата, т.е. при помощи представления этого результата,
которое обычно происходит путем символического мышления (Ср. мою
работу "Wyobrazenia i pojecia", S.89-95. Ср. кроме того статью "О istocie
pojec", S.22 и след.

О действиях и результатах. ...
191
тию этих наук, возможно, лучше всего соответстволало бы
название "гуманитарных наук"4б. Следуя дальше в этом
направлении, можно было бы попытаться найти определение
психологии, основной науки в области всех гуманитарных
наук. В этом определении различение психических
действий и результатов, как и различение психических
результатов различных видов может оказать немалую услугу.
Подобные взгляды могут вообще способствовать выяснению
взаимных отношений отдельных гуманитарных наук Так,
четкое отграничение результатов от действий уже
решительным образом способствовало освобождению логики от
психологического налета. Может быть, этот же способ
продвижения, оказавшийся таким плодотворным в логике,
удалось бы применить в науках, занимающихся другими
психическими результатами? После рассмотрения
различных видов психических и психофизических результатов, а
также их взаимных отношений можно было бы ожидать
получения большей ясности в понимании предметов
каждой гуманитарной науки отдельно. Все же характер той или
иной гуманитарной науки в значительной степени зависит
от того, оперирует ли она заменяющими, или же
действительными психическими результатами, а также от того, как
далеко при рассмотрении психических результатов она
абстрагируется от их индивидуальных черт (см. выше 39.-
40.). Не менее важную роль играет и взгляд на значение,
которым в определенной науке обладает способ
закрепления психических результатов, а значит на вид
психофизических результатов и на их отношение к психическим
результатам. Таким образом, различение психических
результатов от действий не только порождает ряд вопросов,
но может также и способствовать их выяснению. Поэтому
систематическое исследование результатов,
рассматривавшихся до сих пор применительно к потребно-
46 Штумпф, который для наук, занимающихся психическими
результатами, предлагает название "эйдологии", ограничивает эти науки тремя,
а именно, логикой, этикой и эстетикой, считая предметом гуманитарных
наук (науки о государстве и обществе, языкознание, теория религии,
теория искусств и т.п.) составные психические функции, тогда как
психология, согласно ему, занимается элементарными психическими
функциями (Ср. Zur Einleitung der Wissenschaften, Berlin, 1907, SS.21,32,37). Я
считаю, что более естественным является понятие гуманитарных наук,
усматривающее общую им черту в том, что они занимаются
психическими результатами; таким образом, логика, этика и эстетика не
оказываются за чертой гуманитарных наук, но принадлежат к ним совместно с
другими науками, занимающимися психическими результатами. И все
же трудно согласится со Штумпфом, когда он утверждает, что
гуманитарные науки занимаются психическими функциями.

192
К. Твардовский
стям различных наук только с определенных частных точек
зрения, возможно, не является бесполезным делом;
проведенное же соответствующим образом оно создавало бы
теорию результатов.
Переведено по изданию:
K.Twardowski, Wybrane pisma filozoficzne, Warszawa, PWN,
1965, S.217-240. Сверено по изданию Ksiega pamiatkowa ku
uczcemu 250-tej rocznicy zalozenia Uniwersytetu Lwowskiego
przez krola Jana Kazimierza R.1661, Tom II, Lwow,1912.
Перевод с польского Б.ТДомбровского

ФРАНЦ БРЕНТАНО И
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ^
Описывая историю философии, можно, как заметил
проф. Маурицы Страшевский2, поступить трояко,
пользуясь методом или биографическим, или критического
изложения, или конструктивным. Биографический метод
основывает наше представление о истории философии на
более или менее точном ознакомлении с личностями,
которые способствовали развитию философских наук; метод
критического изложения сопоставляет отдельные взгляды
и философские системы, анализируя их относительную
или абсолютную ценность. Наконец, конструктивный
метод старается обнаружить законы развития философии, и
метод этот может быть либо априорным, либо
апостериорным. Априорным он является тогда, когда исходит из
определенного изначально принятого взгляда на философию
и открывает все ее развитие согласно принятому a priori
принципу. Апостериорным же конструктивный метод
называется тогда, когда старается обнаружить общие законы
развития философии в самих исторических фактах.
Разумеется, конструктивный метод является
наивысшей ступенькой философского описания, и единственно он
ведет нас к пониманию хода истории, проявляющегося в
философских науках. А из обоих его оттенков
апостериорное направление первенствует, поскольку априорный
способ всегда принуждает к искусственному притягиванию
фактов [с тем], чтобы эти факты согласовать с ранее
принятым принципом. Достаточно назвать имя Гегеля, чтобы
сразу перед глазами каждого возникла ошибочность
априорной конструкции, [состоящей из] исторических фактов.
Творений, которые бы действительно научным
образом, на основе только самих по себе последующих
исторических фактов, а потому и апостериорным методом
представляли бы развитие философских исследований,
литература содержит немного. Их можно было бы посчитать по
пальцам. Это свидетельствует о трудности задачи, каковой
является открытие общих законов, управляющих истори-
1 Напечатано в "Пшеломе", Вена, I, N11 от 3 августа 1895, С.335-346.
2 Маурицы Страшевский. История философии в очерках. Краков,
1895, том I, C.67 и след.
7 Твардовский К.

194
/С Твардовский
ческим развитием философии.
Конструктивно-апостериорный метод является еще чересчур молодым, чтобы прийти
к выводам, с которыми согласилось бы большинство
историков философии. Но начало есть, и из него следует, что
метод, о котором идет речь, имеет перед собой большую
будущность, но что интереснее, [так это то], что от него
можно ожидать пользы и для самой философии. Почему и
каким образом, я попробую показать [это] на одном
примере, причем охотно воспользуюсь возможностью
изложения одного из наиболее оригинальнейших конструктивных
взглядов на всю историю европейской философии.
Здесь я имею в виду небольшую работу в три
неполных печатных листа, теряющуюся своими небольшими
размерами среди больших, импонирующих своими
объемами книг, на которые охотно подряжаются современные
философы. Однако когда сравнивается содержание этой
небольшой книжечки с содержанием тех фолиантов, тогда
невольно приходит мысль, что закон об обратном отношении,
возникающем между содержанием и объемом понятий,
которому нас учит элементарная логика, также может быть
применен к некоторым философским произведениям.
Эта небольшая работа вышла из под пера бывшего
профессора венского университета Франца БрентаноЗ и
представляет [собой] содержательное изложение истории
философии конструктивным методом, а тем самым так
называемую философию истории философии, т.е.
доказательство общего закона, согласно которому в своем
историческом движении развивалась философия.
Брентано сохраняет временное деление европейской
истории философии на философию древнюю,
средневековую и Нового времени. В каждой из этих эпох он выделяет
четыре фазы, а повторение этих постоянных четырех фаз
составляет, согласно Брентано, общий закон исторического
развития в сфере философии.
Эти четыре фазы суть следующие.
Первая фаза является фазой расцвета,
характеризуемого двумя свойствами: во-первых, живой и чисто
теоретической заинтересованностью философскими
проблемами, во-вторых, применением методов, возможно, не во
всем совершенных, но всегда соответствующих
исследуемым вопросам. После этой первой фазы расцвета
наступают три периода упадка так, что вторая фаза и в древней
философии, и в средневековой, и в философии Нового
3 Franz Brentano. Die vier Phasen der Philosophie und ihr augenblicklicher
Stand. Stuttgart, 1895. Verlag der J.G.Gotta'schen Buchhandlung.

Франц Брентано и история философии
195
времени составляют первый период упадка, третья фаза -
второй, четвертая фаза - третий период упадка.
Итак, вторая фаза, являющаяся одновременно первым
периодом упадка философских наук, отличается
ослаблением и искажением сугубо научной заинтересованности, с
которой в первой фазе разрабатывались философские
вопросы. Философия начинает служить практическим целям
и тем самым теряет в добросовестности и точности
исследований. Зато широкие круги начинают заниматься
философией, которая как река, струящаяся прежде тесным, но
глубоким руслом, начинает теперь течь действительно
широкой долиной, но становится мелкой.
Третья фаза, составляющая второй период упадка,
представляется как реакция на вторую фазу. Поэтому
философия, уже не трактуемая как искусство, утрачивает
доверие к своим силам; однако в этом доверии отказывают не
только философии, но вообще человеческому разуму,
считая его неспособным к добыванию какого-либо знания. Это
фаза скептицизма. Но для далеко идущих целей
человечество не может удовлетвориться скептицизмом, поскольку,
согласно словам Аристотеля, все люди по природе своей
жаждут знаний; следовательно, вновь наступает реакция на
третью фазу, на фазу скептицизма.
Четвертая фаза, являющаяся этой реакцией, есть
третий, последний период упадка, упадка наиболее глубокого.
Жажда знаний, удерживаемая скептицизмом и на какое-то
время приглушенная, стремительно ищет успокоения и с
едва ли не горячечной поспешностью создает новые
воззрения, новые философские системы. А поскольку научные
методы, которыми справедливо пользовались в первой
фазе, фазе расцвета не ведут так быстро к цели, как того
жаждет изглоданный скептицизмом человеческий разум,
этот разум прибегает к новым разнообразным источникам
познания, к принципам, за истинность которых никто не в
состоянии поручиться, к какой-то тайной интуиции, к
мистическим силам познания и роскошествует мнимым
обладанием провозглашаемых истин, превышающих всякое
человеческое понимание.
Таковы четыре фазы на которые распадается каждая из
исторических эпох европейской философии: эпоха древняя,
средневековая и Новое время. Итак, присмотримся сначала
к древней философии.
Первые греческие философы начали изучать сущность
Вселенной из побуждений сугубо теоретических; они
искали знаний для знаний и, несмотря на то, что стояли у
самых начал науки, все же устремились к цели по дороге,

196
К. Твардовский
указанной самой сущностью проблемы. Таким образом, по
прошествии относительно короткого времени, после
трехсот лет, философия в древности достигла вершины своего
развития, создав фундаментальную систему Аристотеля.
Но что происходит после Аристотеля, который полагал
наибольшим счастьем созерцательно-теоретическое
времяпрепровождение? Философия видится здесь призванной
занять место религиозных чувств, уже вымерших в греческих
умах, и должна служить поддержанию уважения к
государственным институтам, о которых уже не желают знать, что
они суть творения олимпийских богов. Стоическая
философия и эпикуреизм - это вторая фаза древней философии;
но каждому известно, что как стоики, так и эпикурейцы
занимались почти исключительно этикой и прежде всего
старались оказать влияние на жизненную практику. Школы
стоиков и эпикурейцев можно назвать почти сектами. Они
насчитываали очень много сторонников, значительно
больше, нежели [школы] Платона и Аристотеля, но кто же
станет утверждать, что стоическая либо эпикурейская
философии отличались научной точностью либо глубоким
пониманием вопросов? Поэтому вскоре наступила реакция,
скептицизм, третья фаза древней философии. Скептицизм
был более мягкий, известный под именем Новой Академии
и радикальный, названный пирронизмом от Пиррона,
первого представителя этого направления, к которому позже
принадлежали Энесидем, Агриппа, Секст Эмпирик. Но
даже эклектические школы не были свободны от
некоторого налета скептицизма; как никак Цицерон,
способнейший среди эклектиков, сам признавался в
интеллектуальном родстве с направлением, представляемым Новой
Академией. Как широко в то время охватил скептицизм про-
священные слои, показывает известный вопрос, который
задал Пилат Господу Христу, когда Тот ему признался, что
для того пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине.
"Пилат сказал Емун - говорит Евангелие: "Что есть истина?"
Но наступила реакция. Еврейские платоники,
неопифагорейцы и неоплатоники строят чрезмерно смелые системы,
однако при этом не ссылаются на источники, из которых
наука привыкла и должна черпать свое знание, а
следовательно на опыт, аксиомы и логические выводы, но
основывают свои утверждения на интуиции, достигнутой в
состоянии экстаза и т.п. Так философия пришла к
глубочайшему упадку; [она] перестала быть наукой и стала чем-то
невыразительным, стала обманывать себя и других.
Древняя философия окончилась, пройдя все четыре фазы.

Франц Брентано и история философии
197
Со свежими силами берутся за распутывание
философских проблем народы, открывающие историю Средних
веков, причем как народы Запада, так и арабы. Ведомые
здоровым инстинктом , как одни, так и другие
усматривают в Аристотеле мастера философии, который кажется
тем солнцем, вокруг которого несколько веков вращается
философская работа. Своей вершины - периода расцвета и
прогресса эта первая фаза средневековой философии
достигает в личности св. Фомы из Аквина. Сам факт, что св.
Фома, не знающий греческого, на основании достаточно
скверных латинских переводов понял Аристотеля лучше
наилучших его греческих комментаторов, свидетельствует
о том, что доминиканец немного уступал силой своего
разума греческому философу. Но как в Древности после
Аристотеля, так и в Средние века после Фомы начинается
вторая фаза, первый период упадка, ибо философия начала
служить практическим целям. До сих пор она служила
открытию новых истин, или, по крайней мере, доказательству
этих истин, почерпнутых в открытиях. Однако с этих пор
речь уже вообще не идет об истине, но о том, чтобы
философия оказалась броней в борьбе за первенство между
соперничающими между собой орденами доминиканцев и
францисканцев, поскольку слава, которой св. Фома покрыл
свой орден, не давала покоя последним. Таким образом,
философией уже не занимались, чтобы добиваться истины
либо доказывать то, что называлось истиной, но чтобы в
философских дискуссиях одержать победу над
противником и оставить за собой последнее слово. Терялись в
подробностях, создавали туманные понятия, которыми
нетрудно было привести противника в замешательство,
находили зацепки, которыми можно было изувечить самые что
ни на есть логические рассуждения. Дуне Скот может
являть собой тип философа, принадлежащего к этой фазе
средневековой философии. Условия, в которых возникает
скептицизм, даны. И скептицизм пришел, введенный в
средневековую философию Уильямом из Оккама и
номинализмом. Уильям из Оккама утверждал, что человеческий
разум не в состоянии разрешить, существует ли личный
Бог или нет, является ли человеческая душа бессмертной;
он был также скептиком и с этической точки зрения; а
поскольку в философских вопросах авторитет Церкви в те
времена был так велик, что ему невозможно было
противостоять, номинализм справился [с этим] таким образом, что
принял существование двойной истины: теологической и
философской и утверждал, что какая-нибудь наука может
быть теологически истинна, а философски - ложна, либо

198
К. Твардовский
обратно. Лучшего пути, чтобы усомниться во всякой
истине, трудно и выдумать. Итак, наступила реакция в виде
теологического мистицизма, который представляли
Иоганн Таулер, Мейстер Экхарт, Иоанн Герсон, Жан Рюис-
брок и философские спекуляции Раймунда Луллия и
Николая из Кузы (Cusanus). Опять небывалые средства
познания должны были спасать философию; Луллий создает
новый метод, разновидность логической машины, при
помощи которой человек должен был быть в состоянии
решать важнейшие вопросы. Николай Кузанский же
различает три источника человеческого познания. Первым
является чувственное восприятие, вторым - разум, третим,
стоящим выше [всех] - интуиция. Человек приходит к знанию
при помощи интуиции, которую ее изобретатель одаривает
громогласными титулами, называя ее "docta ignorantia"
("ученым незнанием" - лат.;перев.), "обозрением без
понимания", "непонятным пониманием", "мудростью", "третьим
небом" и т.д. Что же тогда удивительного, что философия
Средних веков на этом кончается? Ведь ни одна философия
не выдержала бы такого с ней обхождения. Четыре фазы
уплыли во второй раз.
Первую фазу философии Нового времени открывают
Фрэнсис Бэкон и Декарт. Чистая жажда знаний, защита
действительно научных методов исследования
характеризуют их философскую деятельность. Фрэнсис Бэкон
является творцом индуктивной логики, но и Декарт
выразительно ссылается на опыт, считая его, в противовес
книжной мудрости своих предшественников, наиболее
подходящим исходным пунктом для исследований в области
нематематических наук. Какое-то время этого метода
придерживались; философия совершила значительное
продвижение; достаточно назвать имена Локка и Лейбница. Однако
после Лейбница повторяется то же, что было после
Аристотеля и Фомы из Аквина. Опять начали употреблять
философию с чуждыми ей целями. Подобно тому, как в начале
политического упадка Греции, так и теперь влияние
религии угасало, а общественные отношения претерпевали
какое-то необузданное преображение. Тогда прибегли опять к
философии, надеясь и ища у нее помощи. Наступила
вторая фаза философии Нового времени, первый период ее
упадка, французский и немецкий рационализм. Во
Франции тон задают энциклопедисты, в Германии - школа
Вольфа. С той стороны Рейна жертвой рационализма пала
философия Локка, с этой стороны та же судьба постигла
философию Лейбница. Рассуждения стали настолько
поверхностными, рассчитанными единственно на эффект в

Франц Брентано и история философии
199
широких слоях "просвященных" людей, столь неглубокими,
что в конце концов подготовили почву скептицизму. Давид
Юм открывает третью фазу, фазу скептицизма и, подобно
Уильяму из Оккама, одновременно в области логики и в
области этики. Влияние, оказанное скептицизмом Юма,
было огромно; можно смело сказать, что до сегодняшнего
дня не только английская философия, но и философия
немецкая демонстрируют более или менее выразительные
следы этого влияния. Однако направление скептицизма,
начатое Юмом, достаточно рано вызвало реакцию,
четвертую фазу философии Нового времени, последний период
упадка. К этому периоду принадлежат шотландская школа
философов и Кант с немецкой идеалистической
философией. Характерные для этой фазы признаки мы найдем
здесь во всей полноте; шотландская школа философов,
спасаясь от скептицизма, прибегает к "здравому рассудку", к
"обыденному разуму" (common sense), а тем самым к
новому источнику, из которого до сих пор знаний и научного
познания не черпали; [она] принимает некоторое
количество предложений, истинность которых в действительности
не очевидна, но которые, несмотря на это, принимаются
как истинные, именно на основании здравого смысла. А
Кант? Но и Кант принимает предложения, истинность
которых вовсе не очевидна, но которые несмотря на это
считаются истинными; предложения эти - известные кантов-
ские "синтетические суждения a priori", составляющие без
малого основание всякого знания. Чтобы показать, в чем
состоит истинность этих суждений, которые вовсе не
очевидны, Кант написал "Критику чистого разума". В ней он
приходит к выводу, что эти суждения потому
безошибочны, что предметы, к которым они относятся, касаются
суждений, являющихся следствием организации нашего
мышления. А тем самым, согласно Канту, "быть
правильным" не означает: думать так, чтобы мысль относилась к
действительному положению вещей, но значит: думать
согласно организации нашего мышления и тогда
действительное положение вещей окажется применимым к нашей
мысли. Однако стремясь разъяснить, как это возможно,
Кант вновь теряет почву под ногами и, кажется,
приближается к скептицизму, который как раз и хотел преодолеть,
ибо оказывается, что все эти синтетические a priori
суждения могут относиться единственно к явлениям
(Erscheinungen) вещи, но никогда к вещи самой-в-себе
(Ding an sich). А тем самым Кант должен был, поступая
последовательно, подобно Уильяму из Оккама, исключить из
научных исследований такие вопросы, как существование

200
К. Твардовский
Бога, бессмертие души, свободу воли и т.п. Но для Канта
речь шла о том, чтобы победить и преодолеть скептицизм,
а поэтому он прибегает к новому источнику познания, не
считавшемуся до тех пор основанием научного познания, к
чувству. Правда, что в этих важных вопросах разум нас не
поучает, но наше чувство повелевает нам верить в Бога, в
бессмертие души, в свободу воли, а это чувство
безошибочно. Однако чтобы не показалось чересчур
удивительным, что чувство должно служить основанием познания и
знания, Кант назвал это чувство "практическим разумом".
Но Кант - лишь начало реакции против скептицизма;
у него были последователи, которые его обогнали в
открытии новых средств познания; выступили Фихте и
Шеллинг, а как главнейший представитель этого
последнего периода упадка философии Нового времени -
Гегель. Миновали все четыре фазы философии Нового
времени; убеждение, что Гегель был поражением для
научной философии, стало общим, а поэтому следует
предположить, что мы стоим у начал новой фазы
философии, фазы возобновления расцвета и прогресса.
Такова философия истории философии, таков закон
развития, который Брентано усматривает в истории
философии. Полностью изложенное можно сжато представить
следующим образом.
Античная философия
а) Расцвет: 1.Фаза: От Фалеса до Аристотеля.
2.Фаза: Стоики и эпикурейцы.
б) Упадок: З.Фаза: Новая Академия, пирронизм,
эклектизм.
4.Фаза: Неопифагорейцы, неоплатоники.
Средневековая философия
а) Расцвет: 1.Фаза: Патристика и схоластическая
философия до св.Фомы.
2.Фаза: Скотисты.
б) Упадок: З.Фаза: Господство номинализма
(Уильям из Оккама).
4.Фаза: Мистицизм, Луллий,
Николай Кузанский.

Франц Брентано и история философии
201
Философия Нового времени
а) Расцвет: 1.Фаза: Фрэнсис Бэкон, Декарт, Локк,
Лейбниц.
2.Фаза: Французский и немецкий
рационализм.
б) Упадок: З.Фаза: Давид Юм.
4.Фаза: Философия шотландской школы,
Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель.
Не каждый согласится с точкой зрения Брентано, у
многих будет немало упреков. Так, можно легко заметить,
что эти четыре фазы удается наиболее выразительно
выделить в древней философии, в то время как в средневековой
философии, а еще в большей степени в философии Нового
времени эти фазы уже не удается так четко разграничить.
Однако это можно отнести на счет того обстоятельства, что
каждая последующая эпоха находится под влиянием
предыдущей, вследствие чего наступление более поздних
периодов никогда не может быть чистым повторением
минувших периодов , но должно отличаться от минувших
периодов именно тем, что влияние уже прошедших фаз
отражается в последующих.
Легко также приходит в голову другой упрек. Можно
бы спросить, где же в этой картине исторического развития
поместить софистов, Мальбранша или Спинозу? Где же
место для Роджера Бэкона? И так можно было бы назвать
еще других философов, которых, по-видимому, не удается
поместить в вышеприведенную схему. Но не нужно
забывать, что исторические законы не претендуют на то, чтобы
они точно обозначали место для каждого отдельного факта,
либо охватывали каждый факт без исключения. Заданием
историософии всегда остается описание общего хода
истории и открытие законов, согласно которым
последовательно выступают главные отличия исторического
развития. Кто хочет определить, в каком направлении течет река,
тот не будет принимать во внимание отдельные протоки,
ответвляющиеся от главного русла, а обратит внимание
именно на это главное русло . И как в реке следует отличать
боковые протоки от главного русла, так и в свершениях
человечества и в истории каждой науки следует отличать
факты, характеризующиеся исторической значимостью, от
эпизодов, играющих роль второстепенных случаев. С этой

202
К. Твардовский
точки зрения немало [событий], что на первый взгляд
могли бы показаться дефектамим или недостатками какой-
либо историософской системы, становятся ее
достоинствами. Некоторые из этих эпизодов представляются
второстепенными следствиями эпохальных фактов, которые
свое главное влияние оказывали совершенно в ином
направлении. И так следует понимать историю философии
после Декарта, в которой Мальбранш и Спиноза
представляют эти второстепенные следствия, тогда как Лейбниц
продолжает далее настоящее дело, начатое Декартом. С
другой стороны, некоторые эпизоды носят подготовительный
характер и служат как бы историческим ферментом для
проявления эпохальных открытий. Возможно, следовало
бы с этой точки зрения присмотреться к греческим
софистам, играющим эпизодическую роль,
подготавливающую выступление Сократа как
последователя Анаксагора в главном течении греческой
философии.
Защищая таким образом взгляды Брентано я, по
крайней мере, не хочу утверждать, будто бы его "четыре
фазы" были последним словом историософии философии;
я убежден, что и этого вида исследования постепенно
продвигаются вперед и не сразу могут быть законченными и
совершенными. Следует также помнить, что с другой точки
зрения, принимая во внимание, например, отношение
философии к религии, можно сформулировать другие
историософские законы, как это сделал профессор Страшевский
в упомянутой во вступлении работе. Однако мне кажется,
что когда речь идет о самой философии, а не об ее
отношении к другим областям интеллектуального развития
человечества, философия истории философии, как ее
преподносит Брентано, может считаться относительно и пока
лучшим решением громоздящихся в этой области трудностей.
Однако, чтобы показать пользу этого вида
исследований для самой философии, не нужно непременно обладать
уже законченной и совершенной системой историософии.
Допустим, что историософия философии, которую я здесь
изложил согласно Брентано, окажется подтвержденной
исследованиями развития философии в Индии, Китае, т.е. тех
народов, которые развивали свою философию независимо
от народов Европы и друг от друга, и несмотря на это,
обращались к циклу четырех фаз, что ж тогда следовало бы
для собственно философских исследований? Я обещал это
объяснить при помощи примерами пусть таким примером
нам послужит Кант.

Франц Брентано и история философии
203
Кант считается сегодня в Германии гениальнейшим
философом, какого дала современная Европа. Кто бы ни
занимался философскими исследованиями должен
учитывать Канта, а изучение его важнейших произведений
считается необходимым условием философского образования.
Не только профессиональные философы, за малым
исключением, подвержены этому влиянию, но и
естествоиспытатели, а среди них Герман Гельмгольц, признают себя
причастными к кантовской философии. Почти все выбрали
для себя проводником Канта и в нем видят своего учителя
философии. Право, ничто лучше и убедительнее не
характеризует, доминирующего положения, которое сегодня
среди немцев занимает Кант, чем то обстоятельство, что к
его произведениям начато издание комментариев,
имеющих воистину гигантские размеры. Наиболее известным из
них является комментарий профессора Вайхингера к
"Критике чистого разума". До сих пор из печати вышли два
тома, каждый свыше пятисот страниц. Эти два довольно
больших тома содержат объяснения к первым семидесяти
пяти страницам упомянутого произведения Канта; а
поскольку "Критика чистого разума" имеет около семисот
страниц, то легко подсчитать, что комментарий Вайхингера
составит какие-нибудь двадцать томов по пятьсот страниц.
Первый том вышел из печати в сотую годовщину
появления "Критики чистого разума"; второй том - десятью
годами позже; но тогда для издания всего комментария
только к одному произведению Канта будет необходимо
двести лет! Сильно же нужно быть убежденным в
историческом значении Канта, если приступаешь к подобному
предприятию; для этого в Канте нужно видеть важнейший
источник и почти непреходящее основание всей будущей
философии.
А чему нас учит историософия Брентано? Она учит
нас, что Кант стоит в начале четвертой фазы, последнего
периода упадка философии, что Кант вызвал в Германии
ужасающий упадок философии, породив Фихте, Шеллинга,
Гегеля и пессимистическую философию. Те, кто видит в
Канте современного Аристотеля, грубо ошибаются. В свете
историософии Брентано разнообразные на первый взгляд
мелкие обстоятельства приобретают значение важных
указаний, согласно которым следует поступать, если мы хотим
подготовить для философии новый расцвет. Таким
указанием является, например, то обстоятельство, что никто не
поклоняется всему Канту, но только определенной части
его произведений. Шопенгауэр, которому нехватает слов
удивления для "Критики чистого разума", без жалости

204
К. Твардовский
осуждает "Критику практического разума" Канта. А ведь сам
Кант после написания достопамятного произведения
должен был бы путаться по бездорожью! То, что другие после
него сошли на бездорожье, что Фихте, Шеллинг и Гегель,
намереваясь продолжить науку Канта, пришли к абсурду, в
этом сегодня уже никто не сомневается.
Другим подтверждением сказанного является то
обстоятельство, что философия, культивируемая не
немецкими народами, до сих пор почти полностью обходится без
Канта; а кто посмотрит на Миллей или Бэна, не скажет, что
их деятельность была бесплодной. Наконец, следует
помнить и о том, что Кант уже достаточно рано вызвал
сильную оппозицию, и была она возглавлена философами,
которым трудно отказать в способностях. К ним относятся
Якоби и Шульце; эти философы уже при жизни, Канта
указывали на противоречия, в которых запутались
рассуждения Канта. А Рейнхольд, сначала горячий сторонник Канта,
через какое-то время начинает утверждать, что "Критике
чистого разума" не хватает "настоящих научных
оснований". Но диво! Сам Вайхингер не совсем доволен
"Критикой чистого разума". Он говорит о многочисленных
неточностях, "с какими мы встречаемся у Канта почти на
каждом шагу" и признает, что у Канта в отдельных
вопросах существует путаница. (И том комментариев, с.283)
Говоря об Эберхарде, который в свое время с позиций
философии Лейбница критиковал Канта, Вайхингер
добавляет, что номера журнала "Philosophisches Magazin",
издаваемого Эберхардом, являются "неисчерпаемым арсеналом
оружия", которым "еще сегодня" можно успешно воевать
против Канта.(Там же, с.540) Видно неплохое это оружие.
Не лучше ли согласуются эти обстоятельства со
взглядами Брентано, чем с привычным сегодня суждением, что
Кант является первым и наиболее значимым философом
современности? Не является ли предметом внимания то,
что Герберт Спенсер, который определенно не знает
историософских взглядов Брентано, полностью с ним
соглашается в отношении к Канту? Но и в самой Германии
некоторые начинают освобождаться из-под влияния всесильного
Канта. В философских журналах можно услышать голоса,
которые, ссылаясь на издание Вайхингера, серьезно
спрашивают, имеет ли такая работа право на существование, не
является ли она единственно следствием переоценки Канта,
может ли она быть полезна чем-то другим, нежели
предоставить ясное и неопровержимое доказательство того, как
далеко забрел Кант? (Сравни, например, Vierteljahresschrift
fur wissenschaftliche Pnilosophie",N.XIX(1895),S.93 и след.)

Франц Брентано и история философии
205
Тогда, если Кант действительно стоит в начале периода
философии, который замыкает цикл четырех фаз,
погружая ее в глубокую пропасть, тогда из этой
историософской правды для современной философии
следует важный урок. Тогда мы не должны учиться у Канта,
не должны учиться у него философствовать, строить на
указанных им основаниях здание философии. Нам нужно
слушать других учителей; этих учителей мы найдем в
каждой из первых фаз философии, как в Древности, так и в
Средние века, и в Новое время. Правда, не все они равны
друг Другу, поскольку, например, первая фаза
средневековой философии содержит только относительно
широкую и чистую заинтересованность философскими
проблемами, занимаясь ими для потребностей догматики;
но несмотря на это св.Фома спасительнее и полезней
повлияет на желающего учиться философии, нежели Кант.
Таким образом, следует искать настоящий метод и
примеры, достойные подражания, у тех философов,
которые находятся на вершинах первых фаз. А к ним
принадлежат Аристотель и Платон, Декарт, Джон Локк и
все те, кто пошел указанной ими дорогой.
В настоящий момент очень важно об этом помнить,
поскольку мы стоим в начале новой фазы. Все кипит и
кружится. Одни усматривают спасение в догматизации
средневековой философии, другие - в психофизике, третьи
- в позитивизме, иные - в спиритизме, прочие - в полной
ликвидации философии и изгнании ее из родов искусств. В
этом хаосе суждений и направлений следует сохранить
холодную голову и не спрашивать совета у собственных
пристрастий и предубеждений, но обратить взор к истории,
которую уже древние называли нашей учительницей. А ответ,
который она нам дает, воистину ясен, и те, что его
услышали, не только покрыли себя славой, но и в значительной
мере способствовали развитию самой науки . Достаточно
вспомнить молодого Милля, поскольку каждый знает, чем
ему обязана логика. Но Милль не пошел за Кантом, а за
Фрэнсисом Бэконом. А современная психология,
обещающая блестящую будущность, возможно, и сама не знает,
что выступает непосредственно против суждений Канта и
идет дорогой, по которой перед ней шли Аристотель и
Джон Локк. А разве фундаментом всякой метафизики не
осталось и сегодня картезианское "cogito ergo sum"?
Даже если бы философия истории философии ничему
другому нас и не научила, но единственно пути, на котором
с результатом и пользой могут быть проведены настоящие
философские исследования, уже тем самым она обладала

206
бы воистину незаурядной ценностью. Но особенно наше
поколение должно надлежаще оценить и принять во
внимание эту ценность, так как, возможно, более чем когда-
либо человечество беспомощно стоит в конце столетия и не
знает, куда обернуться. Поэтому крайне необходимо, чтобы
хотя бы философы не "теряли голову" и знали, куда следует
идти. А узнают они это из философии истории философии.
Переведено по изданию K.Twardowski. Rozprawy i
artykuly filozoficzne. Lwow, 1927, S.229 - 242 Перевод с
польского Б.ТДомбровского
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Реферат К.Твардовского опубликован в 1895 г., т.е. сто
лет назад. Если принять к сведению одно из высказанных в
этой работе суждений о том, что к моменту написания мы
стоим перед четвертой эпохой в философии, то прошедшие
сто лет уже могут быть оценены с точки зрения
историософии Ф.Брентано. С тем, чтобы определиться в пространстве
философии, мы должны задаться вопросом: вступила ли
философия в первую фазу, фазу расцвета, или все еще
находится в периоде упадка предыдущей эпохи? Каждый, кто
прочитал эту небольшую работу Твардовского может
попытаться ответить на поставленный вопрос. Возможно, кому-
то последние сто лет и покажутся периодом расцвета
философии, но не автору этих строк. И вот почему.
Обратимся сначала к внешним признакам. Сама
работа "Франц Брентано и история философии" была
напечатана в литературном журнале, т.е. была предназначена для
широких слоев "просвященной" публики. В конце прошлого
столетия, особенно в немецкоязычных странах, подобного
рода статьи, называемые также фельетонами и
знаменуемые критической направленностью, печатались чуть ли не
во всех периодичеких изданиях "серьезного" направления.
Попросту говоря, философия была модной и, пользуясь
сравнением Твардовского, текла подобно речке широкой
долиной, омывая в своих неглубоких водах массы
читающей публики. Причиной заинтересованности широких
слоев этой публики было возникновение психологии,
которая, естественно, интересовала многих и относилась в то
время к наукам философским. (А какая наука не вышла из
философии?) Это значит, что точкой приложения усилий и
источником познания все еще оставался человек.

Послесловие переводника
207
Отделение психологии от философии шло двумя
путями. Первый путь - логический, проходил по территории
дескриптивной психологии, где огнем критического
анализа и мечом формализации втискивалось суждение,
ставшее точкой приложения усилий
философов-психологистов, в прокрустово ложе математических конструкций
Де Моргана, Булля, Шредера. Свое спасение психология
нашла в эмпирии, превращаясь в науку
экспериментальную. И это был ее второй путь путь выделения в
самостоятельную дисциплину. С тех пор дескриптивная психология
своим суждениям ищет подтверждение в психологии
экспериментальной. Философия, отделенная от психологии,
разлилась столь широко, что превратилась в идеологию;
источник всякого познания отныне был перенесен в сферу
едва ли не материального производства. Примеры
сказанному каждый может найти по своему вкусу, столь свежи
они в нашей памяти. Даже самые, казалось бы, научные и
нейтральные теории XX ст., вроде "Начал техники"
А.Эспинаса, тектологии А.Богданова, праксеологии
Т.Котарбинского, или системного анализа, либо
философии техники последних лет лишь подтверждают сказанное.
Эта философия искала подтверждения своим догмам в
материализме, ибо она выродилась в материализм, поскольку
увидела в материи не только источник познания, но и
причину развития всего и вся, в том числе и человека, а что
хуже всего, - человека в общественной упаковке. Сегодня
уже никто не говорит о свободе воли (индивидума), но
только о правах человека (в обществе).
Однако было бы неправильно утверждать, что
живительная струя главного русла философии иссякла, перестав
утолять жажду иссушенного уже не скептицизмом, а
пессимизмом разума. Та философия, что по-прежнему
задается сакраментальным вопросом: Что есть истина? и видит
ответ не в вечном круговороте материи, а в Слове, эта
философия продолжает жить незаметно, но капля за каплей
точит камень неверия человека в свои силы. Даже в бездне
последнего периода упадка можно найти философов, у
которых следует поучиться хотя бы потому, что по времени
они ближе современникам, и, возможно, поэтому понятнее.
Так Твардовский своей работой "К учению о содержании и
предмете представления" (1894), получившей признание у
немецких философов, привлек всеобщее внимание к
Б.Больцано, продолжившего линию Лейбница.
Твардовский, являясь учеником Брентано, который также
признавался в идейном родстве с Лейбницем, заложил самое
большое философское содружество в XX в. - Львовско-

208
Б. Домбровский
варшавскую школу, - протянув тем самым нить научной
философии к современникам. Таким образом, к тому
перечню философов, которых Твардовский считает
учителями, можно добавить и его самого, а их
последовательность могла бы выглядить, начиная с Лейбница так: Лей-
бниц-Больцано-Брентано-Твардовский; о Львовско-вар-
шавской школе следует вести отдельный разговор, ибо не
все ее звезды, покрывшие славой школу, главным образом
в области математической логики, могут стать в
вышеперечисленный ряд. Одно можно сказать по поводу этой
школы: те из ее участников могли бы стать в ряд
философов от Лейбница до Твардовского, кто увидел источник и
причину познания в человеке. И тогда, возможно,
"последние станут первыми, а первые - последними", а
дерзновенная попытка Лесневского именовать все своими
именами, или попытка Лукасевича научно заглянуть в
будущее даже с благими целями послужит полезным уроком
для будущих поколений. Об одном таком уроке на примере
Лукасевича уже следует рассказать.
Как известно, он является создателем многозначных
логик, т.е. логик, в которых кроме "истины" и "фальши",
обозначаемых обычно "1" и "0", имеются другие
истинностные значения, как правило, в виде дробей. Однако
удовлетворительно интерпретировать предложение с такими
оценками, как и сами оценки, а равно и логические знаки, их
связывающие, не удается. Урок, который извлек для себя
Лукасевич (а тем самым и для нас), изучая логику, как
кажется, может быть передан его словами: "Итак, сколько бы
я ни занимался даже мельчайшими логическими
вопросами, ища, например, кратчайшую аксиому импликатив-
ного исчисления, всякий раз чувствую, что нахожусь рядом
с какой-то мощной, неслыханно сплоченной и непомерно
устойчивой конструкцией. Эта конструкция действует на
меня как некий конкретный предмет, которого можно
коснуться, сделанный из прочнейшего материала, во-стократ
твердже, нежели бетон и сталь. Я не могу в ней ничего
изменить, ничего произвольно создать, но лишь
изнурительным трудом открываю в ней все новые и новые детали,
добывая истины непоколебимые и вечные. Где она и чем
является эта идеальная конструкция? Верующий философ
сказал бы, что [она] в Боге и есть Его мысль." Так
Лукасевич воспринимал предмет своих занятий - логику; так же
воспринимал он и философию, занимаясь вопросом
причинности. Но является ли философия предметом,
результатом или действием, процессом? В части своих
уроков она, несомненно, предметна, но в части методов -

Послесловие переводчика
209
это процесс, истоком которого является сам философ. В
связи с этой дихотомией философствования весьма важно
обратиться к работе Твардовского "О действиях и
результатах", которая, вероятно, скоро выйдет в русском
переводе. Но из-за недостатка места ее обсуждение
приходится опустить. Вместо этого обратимся к Брентано в
вопросе о Боге, которого он считал путеводной звездой,
освещающей путь. Но где проходит этот путь? Неужели
Больцано и Брентано, будучи канониками, забыли старую
христианскую истину: Познай себя. Или Запад свел деяния
к формуле: нПо плодам их узнаете их"? Однако плоды эти,
как в случае с Кантом, могут оказаться горькими. Кант,
обьявивший человека вещью-в-себе, ноуменом своей
протестантской моралью отверг человека как средство,
правда забыв добавить - средство для себя, а сделал его
целью, результатом. И это в то время, когда Сковорода
твердил: Познай себя!
Спасительное равновесие между действием познания
себя и результатом этого действия, уже отторгнутого от
философа, найти трудно. Где в человеке проходит граница
между источником познания и его научными
результатами, не позволяющая превратить эти результаты в
идеологию - задача,вероятно, неразрешимая, о чем
свидетельствует историософия философии Брентано. Но замутить
этот источник - значит лишиться и результатов.

ЭТИКА НАРЯДУ С ТЕОРИЕЙ ЭВОЛЮЦИИ1
Теория эволюции старше Чарльза. Мысль, что все
обитающие в настоящее время на Земле роды и виды
органических существ являются чем-то постоянным,
неизменным, что одни не преобразуются в другие, эту мысль,
решительно защищаемую Кювье, уже в прошлом веке
подвергали сомнению некоторые ученые, а среди них и дед
Чарльза Дарвина, Эразм, который в произведении
"Зоономия, или законы органической жизни" [Zoonomia, or
the laws of organic life] (1794-1798) создал законченную
систему возникновения видов. Его взгляды воспринял Жан
Ламарк, о чем свидетельствует содержание его
произведения с названием "Философская зоология" [Zoologie
philosophique] (1809). Но оба этих ученых не оказали
большого влияния даже на натуралистов. На их помыслы,
которые они не сумели сделать правдоподобными, не обращали
внимания. Это удалось лишь Чарльзу Дарвину. Тем самым
высказывание мысли о происхождении видов не является
ни его делом, ни его заслугой, но только выдвижением
гипотез, на основе которых замысел о происхождении видов
становится теорией, над которой следует задуматься,
причем вовсе не исключено, что гипотезы Чарльза Дарвина
окажутся - некоторые утверждают, что уже оказались -
недостаточными для защиты теории эволюции и что
происхождение видов придется объяснять при помощи иных
гипотез.
Как бы там ни было, труды Чарльза Дарвина привели
к тому, что теория эволюции в естественных науках
решительно победила; но и те натуралисты, которые, как Вей-
сман, воюют против Дарвина, не отрицают, по крайней
мере, эволюции, но считают только недостаточным способ,
которым ее объясняет Дарвин.
Однако влияние теории эволюции не ограничилось
исключительно естественными науками. Сам Дарвин начал
ее применять в сфере мышления, а Герберт Спенсер в
своей системе философии впервые посмотрел самобытным
взглядом на проявления духовной жизни с позиции эво-
1 Напечатано в "Пшеломе", Вена, I. N18 от 21 сентября 1895, С. 551-
563.

Этика наряду с теорией эволюции
211
люционизма. Это направление прежде всего наиболее
выразительно проявляется в психологии; наряду с ней оно не
вызвало ни в одном разделе философии столько новых
взлядов, как в этике.
Правда, уже давно утверждается, что моральные
предписания являются делом сугубо этикета или же следствием
общественного уклада. Греческие софисты и скептики
охотно щеголяли такими утверждениями, ссылаясь на
разнообразие и непостоянство этических взглядов у
различных народов в разные эпохи. Но лишь дарвинизм сделал
возможным представление этого взгляда в определенных
научных формах, лишь дарвинизм позволил факты,
известные уже древним мыслителям, подчинить более
общим законам, усматривая в этих фактах не только
отдельные проявления действующего во всем мире закона
эволюции.
Ничего удивительного, что распространение законов
эволюции в сфере морали вызвало много шумихи и
немало опасений. Должно ли быть непостоянство суждений о
том, что хорошо и что плохо, необходимо? Должно ли быть
и оставаться относительным различие между моральным и
неморальным деянием? Однако тогда гибнет вся этика,
тогда утрачивается всякая норма действия и неизвестно,
что следует делать, а от чего отказаться.
И среди философов возникло новое разделение. Одни
продолжают утверждать, что чувство обязанности,
различение добра и зла, моральные порывы присутствуют в
человечестве как таковом, составляя априорный элемент его
рационального уклада. Другие провозглашают новую науку,
согласно которой совесть, альтруистические чувства,
этические убеждения являются в такой же мере следствием
полового отбора и прочих факторов, вызывающих
эволюцию, как и отдельные популяции животных. Согласно их
[взглядам], моральным является каждое действие, которое
способствует поддержанию собственной жизни и
поддержанию рода, к которому они принадлежат, но
одновременно оно делает возможным такое состояние дел,
согласно которому названные деяния отдельных личностей
не вступают между собой в коллизию.
Поскольку каждой ступени развития, на которой в
данный момент находится определенная совокупность
существ, соответствует иная этика, постольку племена диких
людей, живя в иных условиях, нежели цивилизованные
люди, вынуждены, стремясь сохранить свое
индивидуальное и общественное существование, иначе и поступать,
нежели люди, стоящие на более высокой ступени развития. А

212
К. Твардовский
мы, которые гордимся обладанием благородной этики,
этики Христовой только потому считаем ее истинной
этикой, что указанные ею деяния лучше всего соответствуют
условиям нашего существования. Придет время, а по
мнению некоторых это время уже приходит, когда Христова
этика должна будет уступить место иной этике,
предписания которой будут лучше, чем евангелические,
соответствовать новым условиям существования, к которым стремятся
вечно преображаемые мир и человечество. Апостолы этой
новой этики живут среди нас, и предводительствует ими
Ницше.
Не поддающийся сомнению основной факт, на
который ссылаются сторонники этой "относительной" или
"прогрессивной" этики , тот факт, что этические взгляды у
разных народов разные, и что даже с течением времени у
одного и того же народа они меняются, существует. Есть
народы, у которых убивают стариков и немощных, у
которых ни воровство, ни рабство ни в ком не вызывают укоров
совести. Этнология и антропология изобилуют примерами
этого вида. Чтобы убедиться в этом факте, не нужны
глубокие исследования и далекие путешествия. Достаточно
открыть глаза и посмотреть вокруг себя. Взволнованный
своими идеями анархист без сомнений бросает бомбу в
законодательное собрание и уверен, что совершает поступок, за
который грядущие поколения его восславят. И в Европе
есть люди, которые без малейших колебаний используют
бедственное положение ближнего, обогащаясь его трудами,
и, превратив его чрезмерным трудом раньше времени в
калеку, делают добычей нищеты и голодной смерти. И среди
"порядочных" людей достаточно таких, что лишают жену и
детей опекуна и кормильца, когда не в состоянии заплатить
проигранную в карты сумму, поскольку так им говорит
"честь", а совесть молчит. Какая же пропасть отделяет их от
тех, кто обладает такой моральной силой, что может от
чистого сердца простить то, что их оскорбляет либо
очерняет, кто справедливо делится прибылью с теми, кто помог
[получить] прибыль, кто скорее хотел бы быть
оскорбленным, нежели оскорбить другого? Воистину среди нас самих
возникают не меньшие противоречия моральных взглядов,
чем между англичанином, набожно празднующим
воскресение, и негром-людоедом. И где же здесь искать
повсеместно обязующую и всеобще признанную этическую
норму? Где моральный закон, который управлял бы
человечеством? Ничего, кроме индивидуальных пристрастей,
кроме общественных правил поведения, освященных
привычкой и традицией, то ли народной, то ли кастовой, пра-

Этика наряду с теорией эволюции
213
вил поведения, которым нельзя противиться, не вызывая к
себе неприязни, и которые только потому и соблюдаются.
Таковы следствия, которые по мнению
эволюционистов возникают из сопоставления их теории с фактами
обыденной жизни. А следствия эти важны не столько с
теоретической точки зрения, сколько с точки зрения
практической, ибо в конечном счете они равносильны этической
анархии. Кому не по вкусу моральные предписания, на
которых он воспитывался и вырос, тому с легкостью
покажется, что провозглашая иное моральное мнение, он
становится апостолом этики будущего. И он не будет считать
себя преступником, напротив - гением, у которого будет
достаточно и сторонников, и теорий, заглушающих его
совесть. Такие вещи случаются ежедневно.
Кажется, дилемма неизбежна: или нужно расстаться с
теорией эволюции, считая ее ошибочной, или отречься от
этики, одинаково обязательной для всех людей, полагая
существование такой этики предубеждением и суеверием.
Спартанцам совесть подсказывала, что они поступают
хорошо, лишаясь хилых детей; нам же совесть
подсказывает, что каждый, кто сознательно становится причиной
смерти ребенка, поступает плохо. Таковы факты без
примеси какого-либо рассуждения. Какие же выводы следует
сделать из этих фактов? Не желая предрешать этот вопрос,
нужно быть осторожным. Приведенные сами по себе факты
не вызывают никаких следствий; зная больше таких
фактов, мы можем только охватить их общим утверждением,
что один и тот же поступок одними считается плохим,
другими - хорошим. Но и это общее утверждение не может
служить основанием для дальнейших утверждений,
поскольку, например, говоря, что этические взгляды
непостоянны, что в отношении их нет всеобщего согласия, мы
пользуемся только другими словами, но высказываем то
же. Таким образом, сам факт нам не говорит ничего более
того, что люди на основании некоторого состояния
духовной способности сознания, которая обычно называется
совестью либо моральным чувством, судят о различных
поступках, называя их плохими или хорошими, и что эти
суждения между собой не согласуются.
Трудно не заметить подобного же состояния дел в
другой сфере духовной деятельности. Восприятие прекрасного
китайцами и их эстетическое чувство удовлетворяется му-

214
К. Твардовский
зыкой бубнов и барабанов, являющейся пугалом для
европейского уха. Европеец же усматривает достижения
музыкальной красоты в произведениях Баха и Бетховена, Мас-
каньи или Вагнера, Россини или Моцарта, но и в Европе в
этих воззрениях гоподствует большое различие мнений.
Между этими фактами из эстетики и предыдущими из
этики заметна аналогия. Не только тогда, когда речь идет о
морали и приличиях, но и тогда, когда она ведется о
прекрасном и отвратительном, люди выносят суждения,
опираясь на состояния духа, называя его в этом случае
восприятием прекрасного, эстетическим чувством или вкусом,
причем об одном и том же произведении китаец говорит,
что оно прекрасно, а европеец - отвратительно.
Аналогия между этическими и эстетическими
^суждениями так выразительна, что на нее уже давно обратили
внимание. Но при этом обычно, хотя и не всегда, не
замечают, что существует еще одна область явлений,
подпадающих под эту же аналогию. Наряду с
противоположностями добра и зла, прекрасного и отвратительного
существует противоположность истины и лжи. Полная
аналогия. Умерщвление хилых детей спартанец называл
благом, мы это считаем злом; китаец свою музыку
называет красивой, мы ее называем отвратительной;
Птолемей свою теорию движения небесных тел считал
истинной, мы же клеймим ее как ложную. И здесь мы
судим на основании определенной духовной способности,
которую называем разумом; и здесь про одно и то же
утверждение одни говорят, что оно истинно, другие - что
ложно, чему, право же, не нужно приводить более
примеров.
Мы все еще находимся в области фактов. Мы
констатировали три вида фактов, между которыми имеется тесная
зависимость. Во-первых, оценка вещи с этической позиции
на основании совести; во-вторых, оценка вещи с
эстетической позиции на основе вкуса, чувства прекрасного; в-
третьих, оценка вещи с логической позиции, на основании
разума. Каждая из этих трех видов оценок находится между
двумя крайностями: первая - между добром и злом, вторая
- между прекрасным и уродливым, третья - между истиной
и ложью.
Нетрудно заметить, что противоположности между
истиной и ложью, между прекрасным и уродливым, между
добром и злом удается представить как отдельные виды
одной общей противоположности; таковой является
противоположность между тем, что мы называем
правильными тем, что называем неправильным. Когда

Этика наряду с теорией эволюции
215
кто-то утверждает, что дважды два - четыре, мы говорим,
что это верно; когда кто-то радуется видом красивой
картины, мы называем его пристрастие правильным; когда
кто-либо хочет помочь ближнему в нужде, мы также
считаем его поступок правильным. В первом случае мы
руководствуемся разумом, во втором - эстетическим вкусом, а в
третьем случае - совестью.
Представив и высветив таким образом "голые" факты,
приступим к выводам, которые получают эволюционисты
из этих фактов.
*
Сторонники эволюционистской этики, меняющей
свои указания по мере прогресса и отрекающейся от везде
и всюду обязывающих законов, рассуждают следующим
образом: Почти каждый народ признает правильным иные
принципы; это - факт, в котором никто не сомневается.
Если бы существовали общие нормы деяний,
обязывающие всех без исключения, они были бы также
признаваемы всеми как таковые. А, следовательно, таких
норм, таких моральных предписаний, которым каждый
должен подчинить свои действия, нет.
В этом рассуждении содержится ошибка, которую
нетрудно обнаружить при помощи аналогии, существующей
в области наших этических и логических оценок, аналогии,
возникающей между противоположностями того, что благо
и зло, с одной, и истина и ложь, с другой стороны.
Известно, что логика предоставляет правила мышления,
приписывая им силу, обязывающую всех людей. От правил
логики нельзя освободиться, не попав в заблуждение. Так,
история логики нас учит, что относительно норм мышления
не всегда и не везде господствовало, и до сих пор не
господствует согласие. Фрэнсис Бэкон приводил иные правила
индуктивного мышления, нежели Джон Стюарт Милль.
Разве кто-нибудь из этого положения вещей уже сделал
вывод, что не существуют нормы логического мышления,
которых каждый должен придерживаться? Нисколько; этот
факт, являющийся точной аналогией непостоянства
этических принципов, трактовали, пожалуй, таким образом,
что не сразу человеческое мышление сумело открыть и
сформулировать ясно и убедительно нормы, согласно
которым, мысля логично, оно поступает, причем ни на
мгновенье не было сомнения, что придет время, когда удастся эти
нормы выделить способом, не оставляющим желать луч-

216
К. Твардовский
шего. Но это непостоянство мнений о правилах
логического мышления не ограничивалось только индуктивной
логикой. Сегодня существует направление, которое считает
ошибочными правила вывода, всю систему силлогистики,
созданную Аристотелем, и стремится ее заменить иным
способом доказательства. Таким образом, в этом случае
имеется несогласие, касающееся основных правил
мышления. И я опять спрашиваю, разве кто-нибудь из того факта,
что нет согласия относительно общеобязательных
логических правил, делает вывод, что таких правил нет? Ничуть.
Более того, из факта , что не всех удалось убедить в
правильности определенных правил одни делают вывод, что их
нужно лучше обосновать, другие делают вывод, что
истинные, настоящие правила нужно еще открыть ,
сформулировать. Но как одни, так и другие со всей силой убеждены в
существовании таких правил.
Было время, когда человечество не знало логики. В
Илиаде и Одиссее нет упоминаний о правилах мышления.
А ведь герои и героини Гомера думали, но думая, иногда
ошибались, а иногда мыслили правильно. Но и крестьянин
в XIX в., более того, даже семилетний ребенок, хотя бы и
наиболее толкового современного философа, столько же
знает о логике, сколько сын Гектора, или же сам Гектор. А
ведь и крестьянин, и ребенок философа, и Гектор думали и
думают, и не всегда их мысли путаются. Просто они не
умеют ни себе, ни другим дать отчет в том, почему
временами их мысль правильна и истинна, а временами ложна и
с истиной не в согласии. Но сегодня мы знаем, что и
Гектор, и крестьянин, и ребенок, когда они рассуждая,
приходят к правильным результатам, должны думать в соот-
ветвии с логическими нормами, согласно
общеобязательным правилам логики, но они думают неосознанно, не
зная этих норм и правил. Ведь только относительно малая
горстка людей обладает знаниями логики, но разве кто-
нибудь на этом основании утверждает, что не существуют
правила, которым каждый должен и вынужден, если хочет
прийти к истине, подчинить свое мышление?
Следовательно, незнание всеобщих обязательных
правил или несогласованность с этими правилами не является
доказательством, что таковых вообще нет. Если один
считает одну норму верной, другой - другую, то это только
знак того, что ветвь человеческого знания, которая
занимается открытием и формулированием этих норм, еще
недостаточно развита, чтобы содержать всесторонне
обоснованные и окончательно установленные результаты. Это
относится как к логике, так и к этике. Поэтому, если некоторые

Этика наряду с теорией эволюции
217
правила действий не признаются всеми, то причины такого
положения дел на основании указанной аналогии следует
искать в тех же обстоятельствах, которые и вызвали это
состояние в области логики. Ежели отсутствие всеобще
признанных правил мышления проистекает не оттого, что
таких правил нет, но от того, что наука, занимающаяся
добыванием этих правил, т.е. логика еще недостаточна развита,
чтобы приводить такие правила, тогда и отсутствие
общепризнанных правил морали, очевидно, тем объясняется, что
этика, имеющая своей целью формулирование таких
правил, еще не так развита, чтобы справиться со своими
заданиями.
Поэтому выводы, полученные эволюционистами из
непостоянства и разнообразия моральных оценок,
ошибочны, поскольку, если бы они были верны, то относились
бы равно и к логическим оценкам, различающему истину
от лжи, а тогда они вели бы к полному сомнению,
отказывая человечеству в способности различать то, что
действительно истинно от того, что действительно ошибочно.
Правда, у эволюционной теории достаточно сторонников,
которые подобным же образом, как и в вопросах этики,
применяют эту теорию к теоретическим предложениям,
провозглашая науку "относительной" истины. Но поступая
так, они теряют под ногами почву. Ведь, если все истины
относительны, тогда и та истина, что все истины
относительны, тоже относительна. Но тогда трудно решительно
утверждать, что истина относительна и ничего другого не
остается, как или вернуться к безотносительной истине,
или отказаться от какого-либо утверждения. Что же тогда
должно значить, например, такое утверждение, что
относительна истина, будто дважды два четыре? Разве может
когда-нибудь наступить время, когда человечество придет к
убеждению, что это утверждение не абсолютно истинно.
Разве могут быть иные существа, положим, на Юпитере,
которые придерживаются мнения, что дважды два - пять?
А если бы такие существа были, разве мы тогда бы не
сказали совершенно правильно, что их мнение ошибочно?
Воистину трудно дать себе отчет в том, чем являются эти
"относительные" истины.
Таким образом, эволюционисты до сих пор еще не
были в состоянии сказать, что общеобязательных
моральных правил нет, а факты, на которые они ссылаются, лишь
показывают, что научная этика до сих пор была не в
состоянии высказывать и устанавливать несомненным образом
такие правила.

218
К. Твардовский
Но эволюционисты не считают себя побежденными.
Видя, что аргумент о непостоянстве и разнообразии
моральных норм не ведет к цели, они приводят новый
аргумент, причем аргумент серьезный, которому они обязаны
немалым числом сторонников. Они указывают на тот факт,
что в области теоретических утверждений существуют т.н.
аксиомы, т.е. предложения, которые каждый, кто их знает,
считает правильными. Такой аксиомой является,
например, утверждение, что часть меньше целого. Они говорят,
что в области высказываний морального содержания такие
аксиомы отсутствуют; в области этики ничего подобного
им нет. В то, что часть меньше целого поверит и дикий,
совершенно не цивилизованный человек; с такой позицией
можно рассчитывать на всеобщее согласие людей,
принадлежащих к различным народам и разным временам. О том
же, что нужно любить ближнего, как себя самого, или же не
следует другому делать то, чего себе не желаешь, в этом
уверена только меньшая часть человечества, и это правило
своей силой убеждения не может сравниться с аксиомами.
Этот аргумент не следует недооценивать. Он покоится
на факте, подобном тому, что служил основанием первого
аргумента. Тот первый аргумент ссылался на отсутствие
согласия в отношении правил морали; второй же указывает
на отсутствие всеобщего согласия в отношении основных
утверждений, имеющих этическое происхождение,
противопоставляя этому несогласию согласие, какое господствует
в признании теоретических аксиом. Таким образом, этот
аргумент не только сам по себе угрожает возможности
[появления) безотносительной этики, но и подрывает
аналогию между логикой и этикой, которая нам служила для
опровержения первого аргумента. Что же в таком случае
следует делать?
Прежде всего следует поступить так, как мы это
сделали в отношении предыдущего аргумента, т.е. осознать
сам факт и рассмотреть его подробно. Эволюционисты
ссылаются на факт, будто каждый человек без исключения
признает истинность утверждения, что часть меньше
целого. Тогда следует обратить внимание на то, что этот факт
не является представленным четко. Если я обращусь к
негру из Центральной Африки или к ребенку и скажу им,
очевидно, понятным для них языком, что часть меньше
целого, то ни ребенок, ни негр меня не поймут. Они ведь не
привыкли мыслить при помощи абстрактных понятий.
Для того, чтобы негр и ребенок согласились считать
истиной то, что я говорю, нужно сначала убрать
препятствия, которые не позволяют их умам понять то, что

Этика наряду с теорией эволюции
219
они слышат. Для взрослого негра это задача легкая. При
помощи нескольких примеров я научу его тому, что
следует понимать под частью, а что под целым, и негр,
выработавший в себе соответствующие понятия, вскоре
признает правильность мною сказанного и поверит, что
действительно часть меньше целого. Труднее дело обстоит с
ребенком, например, пятилетним. Нет способа донести до
него абстрактное понятие целого, и после нескольких
бесплодных попыток мы оставим его в покое, утешаясь
тем, что когда он вырастет и умственно разовьется, то легко
убедится в истинности высказанной аксиомы.
Следовательно, в ребенке мы не в состоянии убрать
препятствия, которые ему не позволяют признать, что
часть меньше целого.
А тогда факт, на котором покоится второй аргумент
эволюционистов, после тщательного изучения
представляется таким образом, что не каждый человек безусловно
признает истину, провозглашаемую аксиомами, но только
тот, в уме которого отсутствуют препятствия, делающие
невозможным такое признание. Следовательно, не все
признают, что часть меньше целого, но лишь те, чье
мышление находится на определенной стадии развития.
Добавление этого предостережения может показаться
мелочью, а обращение внимания на это условие, при
котором наступает признание аксиом, некоторые,
возможно, назовут схоластическим педантизмом - но если
где-нибудь педантизм не только позволителен, но и
предписан, то в философии, поскольку: "minimus error in
principio, maximus in fine".
Если мы помним об этом условии, которое с целью
проложения пути к признанию аксиомы должно быть
выполнено, тогда и второй аргумент эволюционистов утрачи-
ваает всякую силу, которая единственно и позволяла ему
манипулировать с той на первый взгляд мелкой
подробностью, что составляет важную часть факта, о котором идет
речь. Это условие опять возвращает полную аналогию
между теоретическими суждениями и моральными
оценками, аналогию, которая казалось бы была нарушена
фактом, нечетко описанным эволюционистами. Трудно не
заметить, что и аксиомы этического содержания также
только тогда могут рассчитывать на признание, когда
препятствия к этому, находящиеся в нас самих, окажутся
устраненными. А если в сфере различения истины от лжи
препятствием было отсутствие соответствующих
абстрактных понятий, то в области различения хорошего и плохого
таким препятствием является отсутствие соответствующих

220
К. Твардовский
чувств. А поскольку возбудить в ком-то чувства, которыми
он не обладает, является делом несравненно более трудным,
нежели склонить его к выработке некоторых абстрактных
понятий, то отсюда [следует] простой вывод, что признание
этических аксиом труднее, чем теоретических. Для
признания правильности основных этических требований
необходима определенная умственная зрелость. Необразованный
человек и ребенок воспринимают утверждения, которые не
в состоянии понять, на основе уважения к тому, кто
высказывает эти утверждения; моральные правила также должны
основываться на уважении к тому, кто их провозглашает до
тех пор, пока человек достаточно не сформируется, чтобы
на основании соответствующих собственных чувств
признать правильность предложенных ему аксиом,
составляющих принципы моральных поступков. Формирование
разума имеет целью умножение понятий, необходимых для
признания некоторых основных истин и научения
пользоваться средствами вывода еще неизвестных истин на
основе истин основных; формирование же характера,
чрезмерно пренебрегаемое, направлено на выработку чувств,
необходимых для признания моральных принципов и
выведения из этих принципов правил поведения,
применяемых при моментальных потребностях и к единичным
обстоятельствам. Формировать характер много труднее, чем
формировать ум; поэтому большее число людей легче
воспринимают теоретические принципы, чем принципы
этические; поэтому у нас больше людей мудрых, нежели
моральных, а ученость случается более восхваляема, чем
учтивость, к сожалению!
То, что препятствий, затрудняющих признание
этических принципов, действительно больше, чем
препятствий, противоборствующих признанию теоретических
аксиом, доказывает тот путь, которым развивается каждый
ребенок. Нет необходимости широко обсуждать то, что
ребенок намного раньше усваивает абстрактные понятия,
нежели чувства, ведущие его к признанию моральных
принципов. Сколько же нужно времени, чтобы в человеке
выработалось чувство благодарности, и сколько же людей,
которые на протяжении всей своей жизни не в состоянии
выработать чувства благодарности? Следует ли удивляться, что
такие люди не признают очевидные моральные принципы?
А поскольку, как учат естественные науки, развитие каждой
личности является отражением развития всего вида, к
которому принадлежит личность, постольку легко понять,
почему все человечество, с точки зрения развития разума,
стоит относительно высоко, а с точки зрения развития мо-

Этика наряду с теорией эволюции
221
ральных чувств оставляет еще желать много лучшего.
Иначе и быть не может, поскольку мы видим, как у
каждого отдельного человека интеллектуальное развитие
значительно опережает развитие этическое.
*
Кратко повторим наши рассуждения. Чтобы доказать,
что всеобщие и всегда обязывающие этические правила
отсутствуют, эволюционисты ссылаются на два ряда фактов.
Во-первых, говорят они, нет согласия относительно
этических правил и предписаний; с этой точки зрения каждый
народ придерживается своего мнения. Но я показал, что
отсутствие согласия в ответе, который нужно дать на какой-
либо вопрос, не является доказательством того, что такого
ответа нет, но единственно показывает, что настоящего
ответа мы не знаем, или же не умеем убедить в его
истинности . Если спросить ученых, сколько звезд на небе,
либо же какими были первобытные жилища арийских
народов, то услышим разнообразнейшие ответы, но не
потому, что якобы число звезд на небе было неопределенным
или же будто бы первобытные жилища наших праотцов не
стояли ни здесь, ни там, но потому, что наука и средства
изучения еще недостаточно развиты, чтобы дать ответы
убедительным образом. Ответ существует, и только один
ответ является истинным, но этого ответа мы еще не знаем.
А следовательно, отсутствие общего согласия относительно
истин морали не может служить доказательством, по
крайней мере того, что таких истин нет.
Вторым фактом, на который ссылаются
эволюционисты в этике, является то обстоятельство, что в области
этики будто бы нет аксиом, которые, будучи признаны
каждым, могли бы служить основой получения отдельных
правил поведения. Но мы убедились, что даже
теоретические аксиомы не бывают безусловно признаны, но [они
являются таковыми] только тогда, когда определенные
препятствия, делающие невозможным их признание, окажутся
устраненными. Таким препятствием в области
теоретических аксиом является отсутствие абстрактных понятий, а
следовательно - недостаточно развитый ум; в сфере
этических аксиом препятствием является отсутствие
определенных чувств, а следовательно, недостаточно развитая
совесть. А поскольку чувства привить труднее, нежели
выработать абстрактные понятия, постольку развитие
совести требует больше времени, чем развитие ума, и тогда

222
К. Твардовский
легко понять, почему число признанных аксиом и тех, кто
их признает, значительно меньше в случае утверждений
морального содержания, чем в случае теоретических
утверждений.
Таким образом, дилемма между теорией эволюции и
безотносительной этикой разрешена. Никто не рождается с
готовой системой этики, как никто не приходит в мир с
готовой в голове системой логики. Но каждый человек
наделен зародышами разума и совести. От окружения, от
условий его существования, от различнейших обстоятельств
зависит, когда и до какой степени эти зародыши окажутся
развитыми. Чем более человечество и каждый его
представитель пройдет по дороге этого развития, тем богаче будет
арсенал признанных как теоретических, так и моральных
истин.
Таким образом, заранее установленного противоречия
между теорией эволюции и безотносительной этикой нет.
Наоборот, теория эволюции прекрасно объясняет, почему
безотносительная этика, уж коль она существует, не всегда
и везде бывает признана. Ошибка эволюционной этики
состоит в том, что она считает возможным применение
принципа эволюции к истинам морали, что
неуместно, поскольку каждая истина является всегда одной и
той же, не изменяется и не развивается. Если истинно, что
Мицкевич родился в 1798 г., если истинно, что ближнего
нужно любить, если истинно, что симфонии Бетховена
прекрасны, тогда эти истины всегда и везде являются
истинами. Не и с т и н ы последовательно проходят
различные этапы развития так, что то, что сегодня было истиной,
завтра могло бы преобразиться в иную истину, но
преображается человечество, развиваясь под углом зрения
разума, и совести, и эстетического вкуса, а потому и
лишается все большего числа ошибок, но приходит к открытиям
все новых, до сих пор еще неизвестных извечных истин.
Человечество подвержено законам эволюции, результаты
его деяний подвержены ей также, но [понятие] эволюции
никогда нельзя применять к вещам, которые независимы
от человечества. Ведь даже если бы не существовало
человечество и ничего ему подобного, тем не менее было бы
истиной, что дважды два - четыре, или же, что ближнего
следует любить. Разве что тогда бы эти истины не были бы
высказаны и не нашли бы применения в практике.
Все же эволюционная этика дает нам новое
доказательство [того), как поспешно поступают натуралисты, когда
начинают философствовать; но если необходим отдельный
аргумент для утверждения тезиса о том, что философия

Этика наряду с теорией эволюции
223
имеет основания для существования наряду с громадным
прогрессом естественных наук, которыми некоторые
стремятся заменить философию, таким аргументом может
служить настоящее рассуждение. Ведь никто естественным
наукам не отказывает ни в важности, ни в высокой степени
развития, на которой сегодня они находятся. Но наряду с
этим нам необходимо еще больше философии, чтобы она
не переставала провозглашать старую истину: "Ne sutor ultra
crepidam"2.
Переведено по изданию K.Twardowski. Rozprawy i
artykuly filozoficzne. Lwow, 1927, S. 343 - 356.
Перевод с польского Б.ТДомбровского.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Работа "Этика наряду с теорией эволюции" появилась в
Вене за несколько месяцев до прибытия К.Твардовского во
Львов. Изложенные в ней взгляды на мораль и этические
принципы могут объяснить феномен возникновения
философской школы не хуже, чем проведенные в духе самой
школы аналитические изыскания отдельных достижений ее
корифеев. Нет никакого сомнения в том, что школа своим
появлением обязана одному человеку - К.Твардовскому,
ключом к пониманию деятельности которого на
педагогическом поприще может служить категорический
императив: слово не должно расходиться с делом. Соединенные в
нем моральный взгляд и этический принцип лучше всего
характеризуют личность КТвардовского, служившего
силой этого императива примером для своих учеников, в
которых он видел прежде всего коллег. Но разве может быть
ученик выше учителя?
Трудно с помощью анализа фактов, касающихся
главным образом личности философа, разобраться в движущих
силах истории философии. Заданный выше вопрос в свою
очередь может быть отнесен также и к Твардовскому: был
ли он выше своего учителя Франца Брентано?
Используемый здесь термин для степени сравнения столь
неопределен в предметах сравнения, что и не может быть уточнен , и
тогда его лучше заменить контекстуально более
выразительным. Поэтому заданный выше вопрос должен быть
переформулирован так: был ли Твардовский известнее
2 Сапожник, (суди) не выше сапога.

224
Б. Домбровский
Брентано? Как кажется, нет. Во всех областях
философского знания Твардовский продолжал философию
Брентано в принципиальных ее положениях, занимаясь их
уточнением и углублением: небольшое продвижение по
единственно правильному пути значит не меньше, чем
красивые прыжки по сторонам, особенно в науке.
Обратимся к другим ученикам Брентано и спросим:
были ли Алексиус Мейнонг, или же Эдмунд Гуссерль
известнее Брентано? Несомненно. А ведь и они занимались
разработкой тех же вопросов, что и Брентано, но как?
Используя прием обобщающего суждения из обсуждаемой
здесь работы КТвардовского, последний вопрос может
быть конкретизирован и поставлен следующим образом:
правильно ли они это делали или нет? Ответ может быть
дан только историей философии, здесь же важно отметить,
что делали они это иначе. Коротко говоря, и Мейнонг, и
еще более Гуссерль заняли место оппозиции, частично
скрыв точку отталкивания, т.е. поменяв источник
инспираций в методе, увидя его в предмете, окончательно
потерявшим свои связи с субьектом познания. Особенно ярко это
устремление выразилось в антипсихологизме Гуссерля. Вот
рецепт успеха наиболее громкой философии в начале XX
в.: стать в оппозицию. Однако в конечном счете основы
метода, названного позже аналитическим, и который берет
свое начало отнюдь не в английской философии Мура,
Расселла или Витгенштейна, но много глубже, если не у
Аристотеля, проходя через творчество Лейбница, Больцано и
Брентано, этот метод, лишеный истоков, в результате
анализа разложил современную философию по направлениям,
течениям, кружкам, региональным группировкам и,
наконец, специализациям. Кризис философии как единой
дисциплины к концу XX в. кажется несомненным. А если
учесть, что к ней примыкают науки вроде политологии, чье
единственное занятие - служить идеологическому
оправданию наобум произведенных действий, то конец XIX -
начало XX вв. покажутся временем пребывания философа в
Раю, из которого он был изгнан заниматься аналитическим
трудом. За какие же грехи? В работе Твардовского "Этика
наряду с теорией эволюции" можно найти ответ на этот
вопрос. В общем виде он должен быть сформулирован
следующим образом: за попытку считать неизменное
непостоянным, за расчленение неразложимого, за стремление не
объяснить сущее, но сконструировать его, а попросту
говоря - за онтологию, причем это последнее слово надлежит
поставить во множественном числе. Можно ли, пребывая в
этом бедственном положении, найти спасение, например, у

Послесловие переводчика
225
Гуссерля, или же у внучатых племянников Брентано -
М.Хайдеггера, либо Г.-Г.Гадамера? Что неизменного могут
предложить их труды, кроме герменевтических кругов, по
которым бродят сегодня толпы любителей философии не
только в Европе? А ведь Твардовский пишет о неизменных
нормах, видя среди таковых прежде всего нормы и правила
мышления, значимые сами по себе, т.е. логику. Поэтому
Львовско-Варшавская школа, возникшая не в последнюю
очередь в силу оппозиционных причин, о которых будет
речь несколько ниже, вошла в историю философии прежде
всего как школа логическая, оставаясь и школой
философской. Именно поэтому одним из главных предметов
занятий в этой школе была философия логики, или шире -
философия языка, языка, который служит субстратом логики.
Сегодня уже со всей определенностью можно сказать, что
логика была спасением школы.
А что же Твардовский, которого даже в польской среде
некоторые умудряются на фоне достижений, например,
Лукасевича, Котарбинского, Лесневского или же Айдуке-
вича называть философской серостью? В разговорах с
польскими исследователями школы вас непременно
спросят, кого вы считаете гением школы и весьма удивятся,
когда услышат в ответ имя Твардовского. Оставим и этот
вопрос решать истории философии, однако уже сегодня
можно вполне определенно отметить редко встречающуюся
черту человеческого характера - жертвенность, которой
Твардовский был награжден сполна.
К моменту приезда Твардовского во Львов его ждала
не жатва, а целина, которую предстояло поднять. В
"Дневнике Казимира Твардовского" (ксерокопия "Дневника"
находится в Отделе рукописей Главной библиотеки
университета им. Николая Коперника в Торуне. Сигнатура:
Rps.2407/1) можно прочитать: "Оглядываясь назад на свою
25-летнюю деятельность, должен себе признаться, что
поступал очень плохо, позволяя неоднократно и так
основательно вытолкнуть себя с прямой линии научной и
педагогической работы и столкнуть в область т.н. общественной
деятельности. Но всякие организации и учреждения, в
которых я работал "общественником", неплохо продвигались,
пока я их возглавлял - Всеобщие университетские лекции,
Гимназия Словацкого, Общество преподавателей высших
школ и даже ректорат. Как только я уступал, тотчас то, что
было создано, распадалось или же клонилось к упадку.
Таким образом, эта моя работа и мое время пропали, но
одновременно я пренебрегал и своей собственной научной и
творческой работой. А нужно было как раз сопротивляться

226
Б. Домбровский
всем соблазнам "общественной" работы и вместо этого дать
обществу серию порядочных научных и
общеобразовательных в философской области книг, которых,
несмотря на мою 25-летнюю деятельность, на кафедре очень
нехватает. А возможно, что-нибудь удалось бы сделать и в
музыке. Но сегодня это пустые и запоздалые сожаления".
Итак, зерна посеяны, жертва принесена, но первые
плоды пришлось ждать почти тридцать лет, когда
логические результаты школы стали получать признание сначала в
Европе, а потом и за ее пределами. Следующий трюизм
продолжает аллегории из мифологического ряда: почвой,
на которой взросло древо школы, была философия. За
исключением группы варшавских математиков с
философской родословной, которой они обязаны Лукасевичу и Лес-
невскому, преподававшим на естественном отделении
университета, группы, куда входили А.Тарский, АЛинденбаум,
М.Пресбургер, М.Вайсберг и др., все львовские ученики
Твардовского в начале своего творчества признавали себя
философами. Последнее утверждение для людей
малознакомых со школой может показаться странным, но дело в
том, что некоторые первые по времени ученики
Твардовского отошли от философии, а Лесневский и Лукасевич
отреклись от нее публично. Этот эффект отступничества
заметен, вообще говоря, только во львовской части школы,
но не в варшавской, для которой точки зрения оппозиции в
бурно развивающейся области математической логики
просто не существовало. Отступничество тех же Лукасевича
и Лесневского заключалось не в том, что оставив
философию, они посвятили себя логистике, достижениями в
которой обязаны философски правильно поставленным
вопросам, например, о соотношении детерминизма и
индетерминизма, или проблеме существования, их отступничество
состояло во взглядах, отличных от воззрений их учителя по
тем же вопросам. Поэтому для выражения этой позиции
как нельзя лучше подошел не предмет исследования, а
метод, который они обрели в стремительно наступающей
формальной логике. Тот же Лукасевич в статье "О методе в
философии" писал: "Наиболее соответствующим методом,
который следовало бы для этих целей (философских - БД.)
применить, кажется, опять же должен быть метод
математической логики, дедуктивный метод, аксиоматический."
Способ, каким К.Твардовский распространял свои
философские взгляды, не ограничивался только
публикациями, но, пожалуй, в большей мере состоял в устной их
передаче. Он щедро одаривал коллег идеями и, начиная со
студенческой скамьи, опекал тех, кто брался за их разра-

Послесловие переводчика
227
ботку. Можно не сомневаться в искренности
Т.Котарбинского, утверждавшего независимость своей
теории практических действий - праксеологии от какого-либо
влияния, но достаточно обратиться к заключительной
фразе работы К.Твардовского "О действиях и результатах" с
тем, чтобы убедиться, если не в связи идей, то в
несомненном влиянии Учителя на ученика: "[...] систематическое
исследование результатов, рассматривавшихся до сих пор
применительно к потребностям различных наук только с
определенных частных точек зрения, возможно, не
является делом бесполезным; проведенное же соответствующим
образом оно создавало бы теорию результатов". Сегодня
можно только гадать, совпали бы в конечном счете теории
действий и результатов Твардовского и Котарбинского, но,
как кажется, их действия по созданию таких теорий
разительно отличались хотя бы уже потому, что источник и
цель всякого деяния Твардовский видел в человеке, а Ко-
тарбинский - в использовании материальных форм. Разве
не был его "Трактат о хорошей работе"(1955) эхом
докторской диссертации "Утилитаризм в этике Милля и
Спенсера" (1915), написанной под руководством
К.Твардовского?
Подробное рассмотрение эффекта оппозиции учеников
к Учителю потребовало бы детального разбирательства
многих произведений большого числа философов разных
специальностей, принадлежавших к школе, тем более, что
метафилософские дистинкции приходится проводить не в
предмете изучения, а в методе, что значительно затрудняет
сравнение творческого наследия. Следуя Твардовскому,
обобщенно можно сказать, что единственным метафило-
софским критерием метода может быть его правильность,
понимаемая как соответствие поставленной цели. Цель
каждый философ формулирует себе сам, тогда как ее
постановка определена свыше.
Высказанная гипотеза об оппозиции учеников к
Учителю проливает свет не только на появление школы, но и
на ее исчезновение. Несомненно, смерть К.Твардовского в
1938 г. и начавшаяся в 1939 г. мировая война с
продолжавшейся оккупацией повлияли на ход событий в школе.
Потери были удручающими, особенно в среде молодых
варшавских логиков. После войны, несмотря на чинимые
властями препятствия, продолжали работать корифеи и
прямые ученики Твардовского - Т.Котарбинский,
ЯЛукасевич, КАйдукевич, Т.Чежовский, В.Татаркевич,
И.Домбская, Д.Громская, Т.Витвицкий, а также варшавские
ученики многих названных выше философов и логиков. Но

228
Б. Домбровский
тем не менее, по всеобщему признанию, школа не
возродилась. Ее участники идентифицировали себя по отношению
к конкретным областям исследований - этике, эстетике,
логике, социологии и т.д., отмечая свою принадлежность не к
школе как научному и культурному содружеству, а к
специализации, в конечном счете и разложившей школу.
Используя язык психоанализа можно было бы сказать,
что появление выдающихся ученых в этой школе обязано
преодолению ими оппозиции к идеям Учителя,
сублимации их собственных творческих потенций, которым
активно способствовал Твардовский своей позицией,
частичное выражение которой можно найти в работе "Этика
наряду с теорией эволюции". Ее Твардовский написал под
несомненным и выразительным влиянием книги Ф.Брентано
"Об источнике чистого познания"(1889). И как каждый
ученик обречен в чем-то повторить учителя, так и во Льво-
вско-Варшавской школе ее воспитанники повторили во
многом своего наставника. Для воспитания настоящего
ученого недостаточно aima mater, но необходима и
отеческая забота, а о таковой К.Твардовского полны
воспоминания его благодарных учеников.

Б. Домбровский
ФОРМАЛЬНАЯ ОНТОЛОГИЯ И ЛОГИКА
К. ТВАРДОВСКОГО
(На путях реформ традиционной логики)
В XIX в. появилось большое количество работ,
посвященных теории представлений. Из числа философов,
занимавшихся представлениями, достаточно назвать имена
Больцано, Циммермана, Брентано, Эрдманна, Гефлера,
Мейнонга, Твардовского, Гуссерля, а также Блауштайна,
чья работа появилась уже в XX в. Как правило, каждый
исследователь этой проблематики обладал собственными
взглядами и предлагал собственные решения. Термины
"психический акт", "содержание представления" или же
"предмет представления" появились задолго до работы
Твардовского "К учению о содержании и предмете
представлений." (1894), но только в этой последней упомянутые
термины соединили бытующие в философском обиходе
понятия в теорию, оказавшую влияние не только на
дальнейшее развитие вопросов, связанных с представлениями.
Повсеместно считается, что Ф.Брентано первым в
границах дескриптивной психологии произвел разделение
понятий "психического акта" и "предмета представления",
хотя Марти в своих " Исследованиях основоположений
общей грамматики и философии языка" (1908) отмечал, что
разделение имманентного и трансцендентного предмета
появилось уже в античной и средневековой философии.
Брентано и его ученики ввели и разработали ряд
понятий, связанных с теорией представлений, но ни одно из
них не коррелирует с другими.
Свою теорию Брентано изложил в трех известных
утверждениях. Первое из них касается различения
психического акта от представляемого предмета. Второе говорит о
возникновении интенционального отношения между актом
и предметом, к которому этот акт направлен и, наконец,
третье утверждение относится к разделению всех явлений
на явления психические и физические [1, SS. 115-118].
Ученики Брентано модифицировали его теорию
представлений или создавали свои собственные оригинальные

230
Б. Домбровский
концепции, заметно обогащая ее теоретико-познавательные
качества. Так произошло в случае теории представлений
Твардовского и феноменологии Гуссерля. Интересные
решения представил Циммерман, на которого в своей работе
часто ссылается Твардовский. Циммерман отличал
содержание психического акта от предмета понятия, считая, что
содержанием представлений является то, что в понятии
мыслится [2, SS.24-32]. Однако в свою теорию
представлений он ввел ряд предостережений и ограничений
понятийного характера, чем затруднил ее использование другими
философами.
В 1890 г. Гефлер и Мейнонг совместно издали
"Логику". В этой работе понятия психического акта и
содержания представления изложены так, как их понимал
Брентано. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в
своем исследовании 1894 г. Твардовский часто ссылается
на формулировки Гефлера. Другое дело, что Мейнонг в
1898 г. опубликовал работу, в которой радикально изменил
взгляды на теорию представлений, создав свою известную
"теорию предметов" как основную онтологическую
категорию, при помощи которой в теорию представлений наряду
с психическим актом и содержанием представления он
вводит имманентный предмет и трансцедентный предмет.
В этом исследовании содержание представления совпадало
с соответствующим определением Твардовского, однако
другие термины не адекватны формулировкам работы "К
учению о содержании и предмете представлений", не
согласуются они также и с определениями Больцано и Гуссерля
[3.S.17].
Концепция, которая по общему мнению получила
признание и распространение более прочих, была теория
К.Твардовского, изложенная в уже упомянутой габилита-
ционной работе 1894 г. В ней Твардовский совершил
своеобразный синтез взглядов Больцано и Брентано, принимая
в качестве исходного пункта основной тезис, согласно
которому общим представлениям соответствует только один
предмет, отличный от конкретных индивидуальных
предметов, что оказалось в явном противоречии с концепцией
"теории предметов" Алексиуса Мейнонга.
Понятие психического акта у Твардовского идентично
такому же понятию у Брентано и Гефлера, тогда как у
Больцано ему соответствует "субъективное представление".
Равно и способ восприятия "предмета представления" в
работе Твардовского представлен подобным образом, как у
Брентано. Понятие же "содержания представления" в
упомянутой работе Твардовского перекрывается с определе-

Формальная онтология и логика К.Твардовского ... 231
нием, сформулированным Гефлером. Вслед за Брентано
Твардовский разделял все явления на психические и
физические, однако в отличие от Брентано он распространил
понятие "психического акта", "содержания и предмета
представления" на суждение как психическое явление.
(Подобную попытку предпринял Циммерман).
Невзирая на несомненное влияние работ Брентано на
концепцию Твардовского и их инспирирующую роль,
какую они сыграли в создании теории представлений,
несомненно, что Твардовский создал собственную
оригинальную и работоспособную теорию, которая принесла плоды в
его дальнейшем философском творчестве, выражением
которых оказалось написание таких работ, как "О действиях и
результатах" и "Воображения и понятия", послуживших
возникновению множества философских рефлексий и
многочисленных полемик между учениками венской и
Львовской школ [3, S.23].
Через шесть лет после появления работы Твардовского
"К учению о содержании и предмете представлений", т.е. в
1900 г. один из учеников Брентано, Э.Гуссерль впервые
изложил свою теорию представлений в произведении
Логические исследования". В нем он использует идеи
Брентано и Твардовского, однако различает "психический
акт" и "предмет акта", называя свою науку феноменологией.
Основной начальной мыслью этой теории было убеждение,
что главным источником всего познания является научная
интуиция. Свою доктрину Гуссерль назвал "принципом
принципов". На этом пути он хотел создать систему
философского знания, свободную от всяких предпосылок, уже
самих в себе содержащих постулаты либо утверждения,
принимаемые ad hoc. В стремлении расправиться с
психологизмом Гуссерль в этой работе критикует ряд
утверждений, высказанных Брентано.
В области теории представлений Гуссерль критически
воспринял брентановское разделение явлений на
психические и физические. Он обвинял Брентано в том, что тот не
уточнил значение выражения "явление". Согласно Гуссерлю
психические и физические явления обладают различной
гносеологической ценностью. Он отвергает понятие
внутреннего опыта в смысле Брентано и различает
имманентное и трансцедентное наблюдение, признавая однако
концепцию предмета представления и интенционального
предмета. Вопрос интенциональности Гуссерль неразрывно
связывал с сознанием и эта проблема в его философии
была узловым пунктом. Поэтому в своих интенциональных
анализах он значительно отклонился от рассуждений Брен-

232
Б. Домбровский
тано, его взгляды часто претерпевали изменения, а
философские теории отличались излишеством дефиниций и
классификаций, что отнюдь не проясняло течение мысли
[3, SS.71-81]. Упомянутые выше исследователи отметили
различие между содержанием и предметом представлений,
с этими понятиями они связывали или иное значение,
нежели Твардовский, или же различие обосновывали иными
критериями разделения, что в конечном счете приводило к
различиям взглядов, если не к путанице в вопросе о
представлении. Другим новаторским продвижением, вслед за
неудачной попыткой Циммермана, было включение в
рассмотрение наряду с представлениями также и суждений,
причем суждение как психическая функция становится
едва ли не главенствующим в сравнении с представлением.
Твардовский такому подходу дает вполне четкое
объяснение: "Возникает допущение, что если речь идет об отличии
содержания от предмета, суждения явят полное подобие
представлениям. Если бы удалось в области суждения
также обнаружить различие между содержанием и
предметом явления, то это могло бы послужить выяснению
аналогичного отношения и в сфере представлений" [4,SS.4-5].
Однако в своих дальнейших выводах Твардовский
осторожно оговаривает, что представления от суждений
отличаются видом интенционального соотнесения с предметом.
Это замечание нашло свое развитие в работе "О действиях
и результатах". А несколько далее можно прочитать:"В чем
состоит это соотнесение - этого описать невозможно,
можно только выявить указанием на то, что поставляет нам
внутренний опыт"[4, S.5]. К сожалению, это обращение к
интроспекции нисколько не помогает в уточнении вида
отношений между актом и предметом, но указывает на субь-
ективный характер предмета в психическом акте, что
проявилось в путанице его имманентной и трансцедентной
ипостасей. А это значит, что обьективный характер
психического акта Твардовский ( и еще более Гуссерль) видел в
содержании акта. И если с понятием акта связывается
действие то ли представления, то ли суждения, то результатом
этого действия должно быть содержание. О психическом
акте как о действии Твардовский говорит непосредственно
[4,S.4], тогда как характер результата приходится
домысливать. Непрямым аргументом в пользу содержания как
результата акта (действия) может служить подробное
обсуждение понятия предмета, "поскольку правомочным
оказывается утверждение тех, которые в предмете видят summum
genus. Все, что есть, есть предмет возможного
представления; все, что есть, есть что-то. Именно в этом пункте пси-

Формальная онтология и логика К. Твардовского ... 233
хологические рассуждения, которые касаются различия
между предметом представления и содержанием
представления, переходят на территорию метафизики"[4, S.31]. А на
территории метафизики "всем им обще то, что они могут
быть, либо являются объектом (не интенциональным!)
психического акта" [4,S.33]. Таким образом, содержание как
имманентный предмет в интенциональном отношении
всего лишь коррелят метафизического объекта,
независимого от психического акта и неспособного быть его
результатом.
Теперь мы можем перейти к работе "О действиях и
результатах", поскольку установлено, что психическому акту,
в частности суждению, как действию соответствует
содержание суждения как результат. Но обсуждению этой работы
предпошлем замечания общего характера.
Если "К учению ..." была написана с психологических
позиций и автор не скрывал ведущей роли психологии в
философских науках, то работа "О действиях и результатах"
должна была бы продемонстрировать отход с
психологических позиций и переход в лагерь антипсихологистов.
Расхожее мнение, что этот шаг Твардовский совершил
около 1902 г. после прочтения I тома "Логических
исследований" Гуссерля документально не подтверждено.
Отчетливым выражением этого своего поступка Твардовский
заканчивает написание работы "О действиях и результатах":
"Итак, четкое отграничение результатов от действий уже
решительным образом способствовало освобождению
логики от психологического налета"[4, S.240].
Как показало развитие формальной логики, намерения
Твардовского были продолжены его учениками, прежде
всего Лукасевичем и Лесневским - "апостолами
философии" и, как кажется, без должной осторожности в выборе
понятийного аппарата, свидетельством чего, например,
могут служить вопросы гносеологического характера в
многозначных логиках или формальной онтологии,
инспирированной трудами последнего из упомянутых ученых. К не
до конца продуманным вопросам методологии могут быть
отнесены и многочисленные неклассические системы,
единственной целью коих является формализация
психологических и эмоциональных актов при помощи
соответствующих операторов без желания объяснить, чем является
такой оператор с точки зрения синтаксиса. Более того,
редакция голландского издательства Kluwer приняла к
изданию монографию одного из русских логиков,
посвященную "формальной феноменологии", в которой
формализуются публикуемые в настоящем издании

234
Б. Домбровский
размышления Твардовского, а также концепции Гуссерля,
Сартра и некоторых других философов. Становится
очевидным, что психологизм не изжит сегодня и в логике,
и из своего кризиса она пытается выбраться при помощи
того же психологизма. Таким образом, можно заключить,
что работа "О действиях и результатах" Твардовского
действительно была решительным шагом на пути
антипсихологизма, но шагом на его начальном отрезке:
философская (и логическая) рефлексия неминуемо
обратится к уже завоеванным позициям для выбора
правильного направления.
Вопросы, с которых, возможно, следует начать
критический разбор работы "О действиях и результатах" таковы:
каждому ли действию соответствует один результат и
наоборот - может ли нескольким действиям соответствовать
один определенный результат, т.е. имеет ли место между
действиями и результатами взаимнооднозначное
соответствие? Согласно каким критериям проводит Твардовский
деление между действиями и их результатами? Куда
следует отнести, принимая вслед за Брентано и Твардовским,
деление всех явлений на психические и физические,
психофизические результаты?
Ответ на первый вопрос будет, конечно,
отрицательным. Можно привести достаточно примеров совершения
действий с неоднозначными результатами. Так, если в
горах один альпинист крикнет другому, предупреждая его от
неверного шага, то он возможно предупредит товарища от
опасности, но криком своим может вызвать сход лавины,
вызвав опасность еще большую. Можно кричать на Луне,
но результата этого действия - крика - не будет. Как
кажется, в своей гносеологии Твардовский не различает
научного и обыденного познания и обоим видам
приписывает логические значения истины и лжи.
По поводу второго из поставленных вопросов
необходимо только отметить, что для разделения действий и
результатов Твардовский обращается к анализу
грамматических форм в естественном языке, чье значение определяется
т.н. этимологической фигурой или же многочисленными и
расплывчатыми с точки зрения значения переходными
формами. Как кажется, современный лингвистический
анализ, например, трансформационно-генеративные
грамматики, в этот вопрос могли бы внести достаточно ясности.
С третьим поставленным вопросом внешне все
обстоит благопристойно: психофизические результаты
выделяются как особый вид результатов физических.
Правда, "граница между выражениями, которые называют

Формальная онтология и логика К.Твардовского ... 235
физические действия и результаты, и теми выражениями,
которые называют действия и результаты
психофизические достаточно зыбкая, поскольку часто те же
выражения служат обоим целям"[5, S.221]. На эту
неопределенность в классификации обратил внимание
Гуссерль, предостерегая от смешения двух типов
результатов [6, S.39]. О том, являются ли действие и
результат физическими или психофизическими решает, по
мнению Твардовского, наличие в них психического
элемента или его отсутствие. Следует также заметить, что
сам термин "психофизический" не информирует, какой из
аспектов более экспонирован - психический или
физический. Известно, что психическое действие должно
детерминировать протекание физической деятельности, но
интенсивность или степень влияния первого на второе трудно
определить. Вместе с тем эта зависимость может быть
обратимой, т.е. взаимообусловленной: физическое действие
иногда вызывает действие психическое.
Именно из этой обратимости, прежде всего
психофизических результатов, Твардовский выводит понятие
предмета как знака. Во-первых, такой предмет должен быть
внутренним предметом (дополнением), на что указывает
переходной глагол в этимологическом обороте, во-вторых,
продолжающимся предметом как результатом
относительно вызвавшего этот результат действия. Условием
существования таких предметов является наличие
существования материала и тогда о "продолжающихся результатах
можно сказать, что они предстают не только как явления
или события, но как вещи"[5, S.229]. Чтобы такая вещь
была психофизическим результатом, т.е. "что
психофизический результат есть выражение результата психического",
должно выполняться определенное условие, отмеченное
выше как взаимосвязь психического и физического в
результате. Это условие заключается в том, что
"психофизический результат, в котором выражается некий
психический результат, сам может стать частичной
причиной возникновения такого же либо подобного психического
результата [5, S.231]. Это свойство психофизического
результата вызывать "такое же психическое действие, как и
то, благодаря которому [он] сам возник, или, по крайней
мере, ему подобное" можно назвать отражением или вто-
ричностью психофизического результата.
Психофизические результаты, которые выражают некоторые психические
результаты, Твардовский называет знаками, а сами
психические результата™ - их значениями, точнее значениями
называются "общие черты, т.е. то, в чем эти отдельные пси-

236
Б. Домбровский
хические результаты согласуются" [5, S.236]. Таким
образом, объяснен вторичный характер знака в самом общем
виде. К сожалению, автор работы "О действиях и
результатах" не приводит какой-либо, хотя бы приблизительной,
классификации знаков, полагая таковыми все языковые
выражения, символы, рисунки и т.п. психофизические
результаты, относя одни к петрефактам, а другие - к
артефактам. Такое смешение знаков различных видов не позволяет
Твардовскому акцентировать внимание на свойстве
"прозрачности" знака, характеризующего прежде всего
артефакты, при помощи которых единственно и удается
избавиться от "психологического налета в логике".
Хотя анализируемая работа не посвящена семиотике
как таковой, все же вызывает сожаление отсутствие анализа
знака в комплексе, т.е. в семиотической системе, поскольку
отдельные примеры знаков никак не соотносятся со
знаками же, а подобное сопоставление, вероятно, могло бы
полнее выразить природу знака. Говоря о природе знака в
контексте работы "О действиях и результатах", может
возникнуть впечатление, что природа знака представляет
собой материальную вещь, оформленную специфическим
образом, т.е. психофизический результат, который автор все
же относит к результатам физическим. Однако
малозаметное замечание полностью дезавуирует значимость
материальной природы знака: "Какие обстоятельства сопутствуют
тому, что определенные психофизические результаты
выражают некий психический результат [...] - это безразлично
для самого факта выражения. Здесь действует ассоциация
то ли на основании подобия, то ли на основании
соглашения и т.п." [5, S.232].
Переходя к значению знака, достаточно отметить, что
оно является и его содержанием [5, S.236], и, если
содержанием, то, как мы установили, и результатом. А знаками
Твардовский считает прежде всего все категорематические
выражения языка, в том числе и суждение. На этом
основании можно было бы говорить не только о действии,
психическом акте суждения, но и об акте означивания
(высказывания в случае пропозиции). Однако с учетом последнего
замечания подобное нововведение может пригодиться
позднее. Здесь же важно отметить, что подобная
концепция в традиционной логике, оперирующей суждениями
наравне со знаками, в XIX в. называлась, в отличие от ал-
логенической, идиогенической, отказывающей суждению
в комбинировании понятий субьекта и предиката, а
иногда, как у Брентано, и в наличии составных частей материи.
Поэтому применительно к суждению о предмете говори-

Формальная онтология и логика К.Твардовского ... 237
лось так, как говорилось бы о денотате знака. Именно на
этой аналогии знака и суждения как обозначающих
выражений возникла теория предметов Брентано и общая
теория предметов Мейнонга; именно поэтому Фреге все еще в
согласии с идиогенической теорией суждения объявляет
денотатом последнего истинностное значение. Если
вспомнить, что об акте суждения также говорилось как о
функции суждения, а работа Твардовского в немецком
автореферате так и называлась "Ueber Funktionen und Gebilde", то
становится очевидным, что именно иная трактовка
предмета (денотата) суждения, отличная от идиогенической,
послужила тем шагом, который привел Фреге к созданию
математической логики. Он ведь вовсе не отрицал
существования предмета суждения, но полагал его
представленным и выраженным лишь субьектом, но отнюдь не всем
суждением, тогда как предикат должен был выполнять роль
функции суждения. Твардовский же полагал, что предмет
суждения представлен всем суждением, без различения его
частей. Эта особенность целостного выражения предмета
без учета материи суждения привела брентанистов к
выделению метафизических материальных и формальных
частей в результате - содержании, которое они считали
имманентным предметом. Таким образом, не столько
различие исходных позиций в трактовке предмета как аргумента
функции или акта суждения, сколько способ его выражения
оказался решающим в деле реформирования традиционной
логики.
Но как замечает Твардовский по другому поводу, les
extremes se touchent - крайности сходятся и, если
упомянутые трактовки суждения хотя бы частично верны, то,
возможно, в результате они совпадут. А результатом суждения
у Твардовского является содержание или имманентный
предмет, значением которого, повторим еще раз цитату,
называются общие черты, т.е. то, в чем эти отдельные
психические результаты согласуются. Остается напомнить, что
у Фреге результатом функции-суждения является денотат
(Bedeutung), т.е. также предмет, называемый истинностным
значением. По поводу истинностного значения можно
заметить, что оно хорошо выражает как "общие черты", так и
успешность "согласования". Таким образом, имманентный
предмет Твардовского, являясь значением, в сущности
совпадает с денотатом (Bedeutung - значение!) суждения у
Фреге с тем отличием, что у первого это еще процесс
"согласования", а у второго - результат этого согласования в
виде оценки; поэтому у Твардовского имманентный
предмет перестает быть целостным и его существование подвер-

238
Б. Домбровский
гается уточнению в метафизической теории материальных
и формальных частей этого предмета, что составляет ядро
формальной онтологии, а у Фреге целостность предмета
суждения достигается переименованием суждения
истинностной оценкой. Но другой, более убедительный аргумент
в пользу совпадения результатов трактовки суждения
Твардовским и Фреге должен быть приведен - аргумент
действительно формальный, гласящий, что как имманентный
предмет (содержание), так и истинностное значение
упоминаются, а не употребляются, точнее - упоминаются их
имена. Именно поэтому содержание суждения приходится
описывать, что нашло свое выражение в брентанистской
терминологии, использующей понятия "содержание
суждения" (Urteüsinhalt), "состояние вещи" (Sachverhalt),
"предложение-в-себе" (Satz an sich), "обьектива" и т.п.
умозрительных сущностей. В действительности это был процесс
переименования содержания суждения, но процесс
неудачный, и не только потому, что суждение как имя содержания
или имманентного предмета упоминалось, а референция к
такому предмету терпела крах (говорить о референции к
предмету представления вообще не уместно), а потому, что
используемые имена ничем не были ограничены и
используемый контекст ни в каком смысле не замкнут. Поэтому в
работе Твардовского "К учению о содержании и предмете
представлений" можно найти составные части этого
предмета первого порядка, второго и т.д.
Примером удачного переименования суждения может
служить истинностная оценка у Фреге. Его решение считать
суждение имеющим денотат или предмет - это решение
совершенно в духе идиогенических реформ традиционной
логики. Предложенное им имя предмета суждения также
упоминается, но с ограничениями. Эти ограничения
образуют правила оперирования с такими именами,
важнейшая особенность которых состоит в том, что все они упо-
миинаются, т.е. относительно этой функции имен контекст
замкнут. Замкнутость контекста создает иллюзию
употребления имен, в действительности упоминаемых, превращая
их в символы. Таким образом, путем удачного
переименования предмета суждения Фреге создал символическую
логику, выражающую формальные части содержания
суждения.
Но вернемся к идиогенической теории суждений,
заметив, что, во-первых, суждение есть процесс, акт, функция
и, во-вторых, эта функция, как и ее части, хотя таковые и
отвергались Брентано, но не Твардовским, являются
обозначающими выражениями. Последняя особенность выра-

Формальная онтология и логика K.Teapdoet
239
жения акта суждения, т.е. его материи обязана в Ид
низме Ф.Брентано, который, будучи каноником, перенес6"
логику схоластические традиции средневековой
метафизики, отрицая, впрочем, присущее немецкой метафизике
разделение наук на точные и спекулятивные. Теперь
достаточно обратиться к трехчастному представлению
психического акта и заметить, что его содержание Твардовский
называет также знаком предмета, психическим "образом" [4,
S.8]; материей знака, психического "образа" он считает
предложение, которое отличает от суждения [7, S.317]. И
здесь мы возвращаемся к началу работы "К учению о
содержании и предмете представлений" с тем, чтобы между
представлением и суждением вопреки Твардовскому и в
согласии с Эрдманном, которого критикует автор "К учению
...", разместить предложение как выражение психической
функции высказывания (пропозиции). Не будем вступать в
полемику ни с одним философом, ни с другим, а
попробуем найти аргумент в подтверждение высказанного
допущения в более поздней работе Твардовского "О действиях и
результатах", опровергнув тем самым приведенное
положение из его раннего сочинения. А именно, поскольку
сущностью суждения является "признание или отбрасывание", а
"то, что признано или отброшенно составляет предмет
суждения"^, S.7], то, очевидно, действие признания или
отбрасывания совершается не с самим предметом суждения, а с
содержанием и должно получить внешнее выражение в
материи суждения.Но прежде чем совершить указанные
действия, следует иметь эту материю или создать ее, т.е.
манипулировать с артефактами. Таким артефактом как раз и
будет материя высказывания, которая опосредует предмет
представления и предмет суждения, являющийся, конечно,
одним и тем же предметом. Поэтому соглашаясь с
Твардовским относительно аналогии между представлением и
суждением, многое из сказанного необходимо отнести и к
пропозиции.
Еще одно важное замечание к аналогии представления
и суждения состоит в том, что эти акты зависимы, ибо
"чтобы мочь быть судимым, предмет должен быть сначала
представленным: что не представляется - того и
невозможно признать или отрицать, также как невозможно этого
любить либо ненавидеть" [4, S.13]. Аналогично дело обстоит
и с опосредующим звеном в этой зависимости - с
предложением: не имея материала для создания
продолжительного психофизического результата невозможно создать
артефакт, выразить содержание, его знак, в котором и
посредством которого производится признание или отбрасывание

240
Б. Домбровский
предмета в содержании. Короче говоря, речь идет об
утверждении (отрицании) высказывания, результатом которого
является суждение, т.е. о том различении, которого
придерживался Фреге между предложением (Satz) и суждением
(Urteil). Вследствие отмеченных зависимостей ни акт
высказывания, ни акт суждения не могут считаться
элементарными.
Резюмируя сказанное, соотношения между актом,
содержанием и предметом представления можно изобразить
в виде следующей диаграммы:
с - > содержание представления
/
акт представления предмета = <
\
предмет представления
где стрелкой "- > " показано интенциональное отношение.
С учетом опосредующего звена, коим оказалось
высказывание, отмеченная зависимость между представлением и
пропозицией продолжается следующей диаграммой:
- > имманентный предмет
акт высказывания /
содержания представления = <
\ материя высказывания.
В согласии со сказанным Твардовским о суждении
следующая диаграмма имеет вид:
суждение = утверждение (отрицание) имманентного предмета =
- > существование (несуществование) имманентного предмета
/
= <
\ материя суждения.
Таким образом, последняя диаграмма с учетом
предыдущей является иллюстрацией сказанного Твардовским:
"...то, что утверждается или отрицается суждением, не
будучи одновременно предметом действия суждения, является
содержанием суждения. Поэтому под "содержанием
суждения" следует понимать существование предмета , о котором
в каждом суждении идет речь" [4, S.8]. Следует только
добавить, что "под предметом действия суждения" имеется в

Формальная онтология и логика К. Твардовского ... 241
виду не имманентный предмет, а предмет представления
из первой приведенной диаграммы, точно так же как
материя предложения должна бы отличаться от материи
суждения знаком утверждения. В этих диаграммах
представление, высказывание, суждение суть психические акты,
функции, аргументами которых последовательно служат
предмет представления, содержание представления,
имманентный предмет, а результатами соответственно -
содержание представления, имманентный предмет,
существование имманентного предмета, причем функции
высказывания и суждения являются функционалами, т.е.
функциями от ^функций, что свидетельствует о функциональной
природе'результатов обсуждаемых актов. Поэтому и
существование имманентного предмета также может
рассматриваться как процесс, акт, выражаемый как и выше
диаграммой:
- > форма суждения
/
акт существования имманентного предмета = <
\ трансцедентный предмет
(истина, ложь).
Полученный результат акта существования
имманентного предмета не является исключением в ряду
предыдущих результатов в смысле своей функциональной, а еще
лучше сказать - процессуальной природы, каковой является
акт вывода формы, но этот шаг уводит нас в сторону
формальной логики и может служить конечной целью в
стремлении перейти от суждения к логической форме
произвольного высказывания, когда действие есть то же, что и
результат. Мы же должны, придерживаясь рамок
анализируемых произведений Твардовского, оставаться в границах
их понятийного аппарата, в частности, в границах понятий
действия и результата психического акта. А поскольку мы
показали, что результаты психических актов также есть или
могут быть актами, т.е. процессами, то конвенциональное
решение Твардовского считать суждение результатом, а не
психическим процессом является лишь первым шагом на
пути избавления от "психологического налета в логике" и
не является решением окончательным. Следовательно,
приходится считать суждение процессом, но каким?
Чтобы разобраться с поставленным вопросом,
вернемся еще раз к суждению в идиогенической трактовке,
особенно ярко проявившейся в попытке Брентано
реформировать силлогистику. За разьяснениями отличий этих

242
Б. Домбровский
двух теорий суждений обратимся к небольшой работе
Твардовского "О идио- и аллогенетических теориях
суждения". Общая черта аллогенических теорий состоит в том, -
пишет Твардовский, - что они сводят каждое суждение к
синтезу или анализу, к некоей комбинации или
отношению представлений, воображений или понятий, считая
этот синтез либо анализ существенной компонентой
суждения. Поэтому в суждении выступает, по крайней
мере, два понятия, представляемые частями материи
суждения - субъектом и предикатом.
Идиогенические теории отличаются тем, что,
во-первых, считают представления не существенными
составляющими суждения, но условием суждения, во-вторых,
полагают, что для высказывания суждения не обязательно
необходимы два представления, поскольку часто достаточно
одного, и, в-третьих, видят в акте суждения психическое
явление sui generis, а не синтез, комбинацию либо анализ
представлений [8, S.198]. Поэтому Брентано, будучи идио-
генистом, не различал частей материи суждения в их
делении на субьект и предикат, соединенные связкой <есть>, а
вводил в рассмотрение т.н. экзистенциальное суждение в
тетической форме <SP есть> как обозначающее вьфажение
предмета суждения и только уже в комплексе < SP>
усматривал равноправные части S и Р для формулировки правил
вывода "от части - к целому" и "от целого - к части" в своей
силлогистике [9, С.47].
В отличие от Брентано Твардовский различал части
материи суждения, но идиогеническая точка зрения на
суждение так и не позволила создать ему оригинальной
кодификационной системы; его отношение к тетической
форме суждения было, пожалуй, скептическим и в своих
лекциях он предпочитал пользоваться синтетической
формой, характерной для аллогенических теорий суждений.
Особенностью экзистенциального суждения <SP
есть> было уравнивание в правах частей материи суждения
S и Р, вследствие которого они оказывались действительно
однородными. Если предикат Р выражал некоторое
понятие, то о свойствах предметов, подпадающих под это
понятие, говорилось как о частях целого, но и само целое, т.е. Р
в тетической форме <SP> являлось ее частью. Эта
трактовка понятия была унаследована Брентано от схоластов.
Для того, чтобы единственный предмет суждения <SP>
был предметом, обозначаемым также как S и Р, эти части
должны были совпадать в целом <SP>. С этой целью
использовалась запись <S = P> или даже утверждалась
коммутативность частей суждения: <SP = PS>. Все это было

Формальная онтология и логика К.Твардовского ... 243
выражением якобы результата суждения, тогда, как мы
видели, суждение - это процесс. Ключом к объяснению
процесса суждения в идиогенической трактовке, как кажется,
может быть игнорирование морфологического отнесения
частей суждения к той или иной части речи в естественном
языке и достижения абсолютной морфологической
однородности терминов S и Р. При таком подходе можно
ожидать, что будет выявлена действительно логическая форма
суждения, а не зависимая от уже предрешенного
логического деления частей суждения на логический субьект и
логический предикат.
При сделанных относительно терминов суждения
предположениях можно гворить о выражении процесса
суждения, под которым, с одной стороны, понимается акт
утверждения высказывания и, с другой, - синтаксический
эквивалент связки < есть >, соединяющий два однородных,
а значит и равноправных термина S и Р, именующих один
и тот же предмет суждения, можно сказать, что <есть>
переименовывает Р в S, обобщенно говоря, с целью уточнения
референции субьекта S к предмету. Таким образом,
термины суждения оказываются связанными по смыслу.
Процесс переименования назовем относительной номинацией
и изобразим стрелкой: <S <— Р >. Насколько удачным
оказывается переименование - это проверяется обратным
процессом - подстановкой, изображаемой < S — > Р>,
который относится уже сугубо к аллогенической теории
суждений.
Итак, акт суждения представляет собой два, если
можно так выразиться, направленных навстречу друг другу
процесса, которые, если угодно, рассматриваются как один
замкнутый процесс - цикл и в этом смысле он
представляется некой целостностью. Как кажется, на основании этой
целостности Твардовский считал суждение результатом, а
не действием. В том нет ничего удивительного, поскольку
логика начинается тогда, когда действие = результату:
действие вывода формул из пустого множества посылок
является тому подтверждением.
Заканчивая обсуждение четырех публикуемых работ
основателя Львовско-Варшавской философской школы,
наверное, следует закончить анализ не логической, а
общефилософской рефлексией. Читая вторую из работ - "О
действиях и результатах" на ум приходит сентенция: Слово
стало делом. Таким делом для Твардовского было
образование философского содружества, принесшего свои дары на
алтари всех без исключения философских дисциплин, а в
отдельных случаях принявшего активное участие в созда-

244
Б. Домбровский
нии новых теорий, как, например, А.Тарский - в создании
метаматематики или Т.Котарбинский, вызвавший к жизни
праксеологию, как известно, науку о практическом
использовании действий и их результатов. Воистину - " по плодам
их узнаете их!".
ЛИТЕРАТУРА
1. F.Brentano Psychologie vom empirischen Standpunkt,
Leipzig 1874.
2. R.Zimmermann Philosophische Propedeutik, Wien 1867
3. L.Blaustein Husserlowska nauka о akcie, tresci i
przedmiocie przedstawenia, Lwow 1928
4. K.Twardowski О tresci i przedmiocie przedstawien.Wybrane
pisma filosoficzne, Warszawa 1965
5. K.Twardowski О czynnosciach i wytworachIbidem
6. E.Husserl Erfahrung und Phaenomenologie, Halle 1898
7. K. Twardowski О tak zwanych prawdach wzglednychlbidem
8. K.Twardowski О idio- i allogenetycznych teoriach sadu
Ibidem
9. Б.Т.Домбровский Позитивная метафизика: от
Аристотеля к Брентано: Препринт N 2-92ИППММ АН
Украины. - Львов, 1992, - 96 с.

СЛОВАРЬ ТЕРМИНОВ
Gegenstand:
Ablosbarkeit - отделимость
— gegenseitige - двусторонняя
Gedachte - помысленное; то, что помыслено
Gesammtgaegenstand - совокупный гфедмет
Teil-Gegenstaende - частичные предметы
Objekt - объект
Sache - вещь
Ding - вещь
einheitlich - однородный
Einhetlichkeit - единство
im eigentlichen Sinne - в подлинном смысле
— uneigentlichen в неподлинном смысле
Identitaet - тождество, тождественность
untergeordnet - подчиненный (D кому-л.)
Enthaltensein - бытие содержащимся
Beschaffenheit - свойственность
Eigenschaft - свойство
Merkmal - признак
Bestandteil - составная часть
Teil - часть
- naeheres - ближайшая
- entferntes - отдаленная
bestehen - наличествовать
existieren - существовать
Existierende - то, что существует
Seiende - сущее
Grad - степень
Ordnung - порядок
Range - уровень

246
Словарь терминов
beziehen sich - относиться, [быть направленным на ...]
Beziehung - отнесенность
Groessenbeziehung - отнесенность величины
Zweckbeziehung - целевая отнесенность
Relation - реляция
Verhaeltnis - отношение
Vergleichungsrelation - сравнительная реляция
Stoff - материал
Tatbestand - обстояние дел, положение вещей
Sachverhalt - то же
Zusammensetzung - составленность
Zusammengesetztes - сложносоставное
Interessephaenomenen:
Begehrte - желаемое; то, что желается
Gemuetstaetigkeit - эмоциональная деятельность
Verabscheute - ненавидимо; то, к чему питается отвращение
Wollung - желание
Urteil:
Anerkennen - признавание
Bejahung - утверждение
Beurteilte - подверженное суждению
Doppelurteil - двойное суждение
Relationsurteil - суждение о реляции
Verneinung - отрицание
Verwerfen - отбрасывание
Vorstellungen:
— allgemeine - общие представлния
— anschauliche - наглядные, конкретные представления
— indirecte(mittelbare) - непрямые, опосредованные
EinzelvorsteÙung - единичное представление
Empfindungsvorsteilung - чувственное представление
Gesammtvorstellung - совокупное представление
Hilfsvorstellungen - вспомогательные (служебные?)
представления
mitvorgestellt - сопредставленный
Partialvorstellung - частичное представление
Teilvorstellung - частичное представление
Vorstellbarkeit - представляемость, представимость,
способность быть представленным
Vorstellungsvorstellungen - представления представлений
Nennung - акт именования
mitbedeutend - со-значимый

БИБЛИОГРАФИЯ
трудов Казимира Твардовского
I. Научные труды
1. IDEE UND PERCEPTION. EINE ERKENNTNIS-THEORETISHE
UNTERSUHUNG AUS DESCARTES. Wien, Konegen, 1892.
2. ZUR LEHRE VOM INHALT UND GEGENSTAND DER VORSTELLUNGEN.
EINE PSYCHOLOGISCHE UNTERSUCHUNG. Wien, Holder, 1894.
3. PSYCHOLOGIA WOBEC FIZJOLOGII I FILOZOFII. - Przewodnik Naukowy i
Literacki, Lwöw, XXX (1897).
4. WYOBRAZENIA I POJÇCIA. Lwôw, w komisie Lwôw, H.Altenberg 1898.
5. W SPRAWIE KLASYFIKACJI ZJAWISK PSYCHICZNYCH. - Szkola, Lwôw, XXXI
(1898). N45.
6. О ТАК ZWANYCH PRAWDACH WZGLÇDNYCH.- Ksiçga Pamiaücowa
Uniwersylelu Lwowskiego ku uczczeniu piecsetnej rocznicy fundacji Jagellonskiej
Uniwersyletu krakowskiego. Lwôw, nakladem Senatu Akademickiego Uni-
wersytetu krakowskiego, 1900. [Немецкий перевод: UEBER SOGENANNTE
RELATIVE WAHRHEITEN. Uebersetzt von M. Wartenberg. - Archiv f.
systematische Philosophie, Berlin, VIII (1902).]
7. О CZYNNOSCIACH I WYTWORACH. KILKA UWAG Z POGRANICZA
PSYCHOLOGY GRAMATYKJ I LOGIK1- Ksiçga Pamiaticowa ku uczczeniu 250-tej
rocznicy zalozenia Uniwersytetu lwowskiego przez krôla Jana Kazimierza. T. II.
Lwôw, Nakladem Uniwersytetu lwowskiego, 1912. [Немецкий перевод:
UEBER FUNKTIONEN UND GEBILDE. EINIGE BEMERKUNGEN ZUM
GRENZGEBIET DER PSYCHOLOGIE, GRAMMATIK UND LOGIK. -
Philosophie der Gegenwart, Hg. v. A. Rüge, Heidelberg III (1912)].
8. О PSYCHLOGII, JEJ PRZEDMIOCIE, ZADANIACH, METODZIE, STOSUNKU
DO INNYCH NAUK I JEJ ROZWOAJ.- Encyklopedia Wychowawcza, War-
szawa, 1913, t. 9. z. 1.
9. ROZPRAWY I ARTYKULY FILOZOFICZNE.- Zebrali i wydali Uczniowie. Lwôw,
Ksiainica-Atlas, 1927. str. VI. 447.
10.ROZPRAWY. Lwöw, Polskie Towarzystwo Filozoficzne im. K. Twardowskiego,
1938.
II. Статьи
1. FRYDERYK NIETZSCHE.- Przelom, Wieden I (1895) N 2-3 z 8.6.
2. MONISTA-MISTYK.- Przelom, Wieden I (1895) N 5 z 22. 6.
3. KULTURA ETYCZNA.- Przelom, Wieden I (1895) N 8 z 13. 7.
4. FRANCISZEK BRENTANO A HISTORIA FILOZOFII.- Przelom, Wieden I (1895) N
11 z3. 8.
5. FILOZOFIA WSPÔLCZESNA О NIESMIERTELNOSCI DUSZY.- Przelom, Wieden
I(1895)N 14 z 24. 8.
6. METAFIZYKA DUSZY.- Przelom, Wieden I ( 1895) N 15 z 31.8
7. ETYKA WOBEC TEORII EWOLUCJI.- Przelom, Wieden I (1895) N 18 z 21. 9.

248
Библиография
8. ERNEST KAPP I FILOZOFIA TECHNIKI.- Przelom, Wiederi II (1896) N 12-14
z4. 4.
9. PESYM1ZM I OPTYMIZM.- Przyjaciel Mtodziezy, Lwôw I (1899), 8,9 z 1. 9.
10. SPENCER I LEIBNIZ.- Slowo Polskie, Lwôw, N 600 z 24. 12. 1903.
11. JAK STUDIOWAC FILOZOFIE? - Widnokregi, Lwôw, I (1910). 1.
12. WPLYWY NIEMIECKIE W POLSK1EJ TERMINOLOGII FILOZOFICZNEJ-
Ruch Filozoficzny, Lwôw, 1(1911).
13. PSYCHOLOG1A BEZ PRZYRZADÖW.- Wiedza i Postep, Krakow, I (1912). 1.
14. CO ZNACZY "DOSW1ADCZALNY"? - Ruch Filozoficzny, Lwôw, II (1912).
[Немецкий автореферат: WAS BEDEUTET "DOSWIADCZALNY"? -
Philosophie der Gegenwart hg.v.A.Ruge, Heidelberg, IV (1912).]
15. FILOZOFIA A PSYCHOLOGIA EKSPERYMENTALNA. - Ruch Filozoficzny,
Lwôw, 111(1913).
16. W SPRAWIE POLSKICH PRZEKLADÔW DZIEL FILOZOF1CZNYCH.- Ruch
Filozoficzny, Lwôw, III (1913).
17. GRANICE PURYZMU. - Ruch Filozoficzny, Lwôw, III (1913).
18. FILOZOFIA W SZKOLE SREDNIEJ. - Ruch Filozoficzny, Lwôw, V (1919-20).
19. О JASNYM I NIEJASNYM STYLU FILIZOFICZNYM. - Ruch Filozoficzny, Lwôw,
V (1919-20).
20. О WYKSZTALCENIE LOGICZNE. - Ruch Filozoficzny, Lwôw, V (1919-20).
21. CO ZNACZY "FIZYCZNY"?. - Ruch Filozoficzny, Lwôw, V (1919-20).
22. SYMBOLOMANIA I PRAGMATOFOBIA - Ruch Filozoficzny, Lwôw, VI (1921).
23. PROGRAM NAUCZANIA PSYCHOLOGII W SZKOLE SREDNIEJ ("ustalony
przez Polskie Towarzystwo Filozoficzne na podstawie referatu Prof. Dra
K.Twardowskiego").- Muzeum, Lwôw, XXXVI (1921).
24. SOKRATES- Filomata, Lwôw, 1931, L. 29.
25. GREKA I LACINA A FILOZOFIA- Filomata, Lwôw, 1933, L. 50.
26. WIE.CEJ FILOZOFII! - Ruch Filozoficzny, Lwôw, XIII. 1-4 (1935).
III. Лекции и доклады
а) Лекции и доклады, напечатанные полностью
1. PSYCHOLOGIA NAUKI POGLADOWEJ. Odczyt wygJoszony na otwarciu Krajowej
Konferencji Nauczycieli szkot ludowych we Lwowie, dn. 24. 8. 1899 r. - Szkola,
Lwôw, XXXII (1899). N 50. str. 473-5; N 52. Str. 493-5.
2. UEBER BEGRIFFLICHE VORSTELLUNGEN. Vortagen gehalten am 18. November
1902 in der Philosophischen Gesellschaft an der Universität zu Wien. -
Wissenschaftliche Beilage zum 16. Jahresberichte der Gesellschaft. In Kommission
bei J. A Barth. Leipzig, Verlag der Philos. Gesellschaft an der Univ. zu Wien,
1903.
3.0 ISTOSIE POJÇC. Przeklad polski odczytu Über begriffliche Vorstellungen,
dokonany przez autora rozszerzony о Przedmowe. Lwôw, nakladem Polskiego
Towarzystwa Filozoficznego, 1924.
4. О METODZIE PSYCHOLOGII. PRZYCZYNEK DO METODOLOGII PORÔW-
NAWCZEJ BADAN NAUKOWYCH. - Prace I zjazdu neurologôw, psychiatrôw i
psychologôw w Warszawie 11-12-13 pazdziernika 1909 r. Warszawa, 1910.
(Немецкий автореферат: [UEBER DIE METHODE DER PSYCHOLOGIE.
EIN BEITRAG ZUR VERGLEICHENDEN METHODOLOGIE DER

Библиография
249
WISSENSCHAFTLICHEN FORSCHUNG. - Philosophie der Gegenwart, Hg. v.
A. Rüge, Heidelberg III (1911).]
5.0 NAUKACH APRIORYCZNYCH, CZYLI RACJONALNYCH (DEDUKCYJ-
NYCH), I NAUKACH APOSTERIORYCZNYCH, CZYLI EMPIRYCZNYCH
(INDUKCYJNYCH). [Odczyt wygloszony na 231. posiedzeniu naukowym
Polskiego Tovvarzystwa filozoficznego we Lwowie, dn. 14. 10. 1992].- W ksiaice:
Ajdukiewicz K., Glôwne kierunki filozofii w wyjaücach dziel ich klasycznych
przedstawicieli. Lwôw, Jakubowski (1923).
б) Лекции и доклады, напечатанные в авторефератах и
программах
l.Z ESTETYKI MUZYKI. Streszczenie odczytu wygloszonego 19. 10. 1899 w sali
ratuszowej Iwowskiej.- Przeglqd Polityczny, Spoleczny i Literacki, Lwöw, N 243 z
24. 10. 1899, str. 1-2.
2. PRAWDOMÔWNOSC JAKO OBOWIAZEK ETYCZNY. [Zagajenie dyskusji na 29
pos.naukowym PTF, 13.12.1905].-Przeglqd filozoficzny, Warszawa, IX (1906)
3. О IDIO- I ALLOGENETYCZNYCH TEORIACH SADU [Referat wygloszony na
Sekcji filozoficznej X Zjazdu lekarzy i przyrodnikôw polskich we Lwowie w r.
1907].- Przegla_d filozoficzny, Warszawa, X (1907).
4. FILOZOFIA W ENCYKLICE PASCENDI DOMINICI GREGIS. [Odczyt wygjoszony
na 79 pos. naukowym PTF, 12.2.1909].- Przeglad filozoficzny, Warszawa, XII
(1909)
5. HISTORYCZNE POJÇCIE FILOZOFII. [Odczyt wygloszony w Sekcji Filozoficznej
XI Zjazdu lekarzy i przyrodnikô polskich w Krakowie dn. 18.7.1912].- Ksiega
Pamiatkowa XI Zjazdu lekarzy i przyrodnikôw polskich w Krakowie.
6. О PRAWDZIE FORMALNEJ [Odczyt wygloszony na 226 pos. naukowym PTF,
11.2.1922].- Ruch Filozoficzny, Lwôw, VII (1922-1923)
7. Z LOGIKI PRZYMIOTNIKOW [Wyklad wygloszony na I Polskim Zjezdzie
Filozoficznym we Lwowie 10-13.5.1923J.- Ksiega pamiatkowa I Polskiego Zjazdu
Filozoficznego we Lwowie, Przeglad Filozoficzny, Warszawa, XXX (1927). 4.
в) Лекционные программы
l.ZYClE UMYSLOWE CZLOWIEKA - Progr. Powszechnych Wykladôw
Uniwersyteckich (1899). R. I. Seria I. Listopad-grudzien 1899.
2. MYSL I MOWA.- Odczyty Twa Oswiaty Ludowej we Lwowie. Lwôw, (1900), R. I.
Seria I. Listopad-grudzien 1900.
3. FILOZOFIA GRECKA. - Progr. Powszechnych Wykladôw Uniwersyteckich (1900). R.
II. Seria I. Listopad-grudzien 1900.
4. ZARYS PSYCHOLOGII. Cz. I.- Progr. Powszechnych Wykladôw Uniwersyteckich
(1900). R. III. Seria I. Listopad-grudzien 1901.- Cz. II. Tamze Seria II. Styczen i
luty 1902.- Cz. III. Tamze Seria III. Luty i marzec 1902.
5. KRÔTKI ZARYS LOGIKI. Cz. 1.- Progr. Powszechnych Wykladôw Uniwersyteckich
(1904). R. V. Seria II. Styczen i luty 1904.- Cz. II. Tamze Seria III. Luty i marzec
1904.
6. GLÔWNE PPvADY W FILOZOFII WIEKU XIX. - Progr. Powszechnych Wykladôw
Uniwersyteckich (1904). R. VI. Seria I. Listopad-grudzien 1904.

250
Библиография
7. О РАМЩС1. - Progr. Powszechnych Wykïadôw Uniwersyteckich (1905). R. VII. Seria
I. Listopad-grudzien 1905.
8. О PRZESADACH.- Progr. Powszechnych Wykïadôw Uniwersyteckich (1906). R. VII.
Seria III. Luty-kwiecien 1906.
IV. Учебники
I.ZASADNICZE POJÇCIA DYDAKTYKI I LOGIKI DO UZYTKU W
SEMINARIACH NAUCZYCIELSK1CH I W NAUCE PRYWATNEJ. Lwôw,
nakiadem Twa Pedagogicznego, 1901.
2.0 FILOZOFII SREDNIOWIECZNEJ WYKLADÔW SZESC. Lwôw-Warszawa,
H.Altenberg, 1910. [Немецкий автореферат: [SECHS VORLESUNGEN
UEBER DIE MITTELALTERLICHE PHILOSOPHIE.- Philosophie der
Gegenwart, Hg. v. A. Rüge, Heidelberg III (1911).]
Составил Я. Саноцкий.

СОДЕРЖАНИЕ
Смирнов В А. Введение 3
СаноцкийЯ. Предисловие 7
ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЕ И
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Автобиография 19
К учению о содержании и предмете представлений.
Психологическое исследование 38
О действиях и результатах. Несколько замечаний
о пограничных проблемах
психологии, грамматики и логики 160
Франц Брентано и история философии 193
Этика наряду с теорией эволюции 210
Домбровский Б. Формальная онтология и логика
К.Твардовского (На путях реформ
традиционной логики) 229
Словарь терминов 245
Библиография 247

Казимеж Твардовский
ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЕ
И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ