СБОРНИК
ПОД ОБЩЕЙ
РЕДАКЦИЕЙ
ЮЛ ПРОКУШ ЕВ/4
ВОСПОЛИНАНИЯ
О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ

Составление и примечания
А. А . ЕСЕНИНОЙ, Е. А . ЕСЕНИНОЙ,
К . Л . ЗЕЛИНСКОГО, А. А . КОЗЛОВСКОГО,
С. П. КОШЕЧКИНА, Ю. Л . ПРОКУШЕВА.

СЛОВО О ЕСЕНИНЕ
Эту книгу ждали.
Читатели хотели ближ е уз нат ь поэта, чье слово давно з апало
в нар одное сердце,
И вот есенинский сборник перед нами. Вос пом инания, отзывы,
з аметки...
Говорят родные, сверстники, друзья поэта. Среди них писатели
и жу рналисты, х удожники и актеры. В разные годы, при различ ных
о бстоятельствах встречал ись они с Есениным, по-разному смотрели
на него. Н е все их суждения беспристрастны, не все свидетельства
равноценны. Но несомненно одно: каждый р ас ска з по-своему инте­
ресен.
Страница за страницей, ш тр их з а штрихо м воссоздается время
и обстанов ка, вырисовыв ается образ поэта — жив ой и правдивый.
Образ поэта ...
Пушкин как-то за метил, что он «думал стихами». Маяков ский
«любил стихом». «Вол нуясь сердцем и стихом», ж ил Есенин.
Он не «занимался поэзией» от та кого-то до та кого-то часа
—
он дышал ею постоянно. Т ворч ес кая рабо та, «каторга чувств»,
была дл я него естественным состоянием.
Один из современников Е сенина вспоминает, что ка к-то при
встрече он ска з ал поэту:
—
Вечно ты шатаешься, Сергей. Когда ж е ты пишешь?
—
Всегда,— последовал ответ.
В то время как злые языки шептали по закоулкам: «У Есенина
за т яж ной кризис», он говорил знаком ому поэту: «Если я за целый
день не напишу четыре х стро к хорош их стихо в, я не могу спать».
Всякое нару ш ение авторской воли вызывало его протест:
«Кто им позволил залезать ко мне в душу и хозяйничать там, как
им хо чется?.. Ка кой-то безде льник в р едакции чирк кар андаш ом,
и весь мой замысел летит к чертовой матери».

Он имел пр аво с каз а ть о себе, своих стихах : «Я сердцем никогда
не лгу...»
Требовател ьный к себе, Е с е нин не выносил л ит ера тур ных «мо­
тыльков». Одному та кому «творцу» он за я в ил :
«Ты понимаешь, ты вот — ничего . Ч то ты списал у меня —
то хорошо. Ну, а дальше? Дальше нужно свое показать, свое дать.
А где оно у тебя? Где твоя работа? Ты же не работаешь. Так ты —
никуда!..»
Вглядыва еш ьс я в ру ко писные е сенинские стро ки, слуш аеш ь
рассказы совре менников о самозабвенной работе поэта над словом
и зр имо ощущаешь всю нелепость легенд о «беспечном таланте»,
еще бытующих и поныне.
У народа-языкотворца, у классиков всю жизнь учился Есе­
нин высокому искус ству слова. В юные годы впервые прочитав
«Слово о по лку Игореве», он был «совершенно ошеломлен им, ходил
к а к помешанный». Он з на л наизу сть отрывки из ру с ских былин
и руны из «Калевалы», стихи Лермонтова и Некрасова, Никитина и
Кольцо в а, Фета и Тютчева. Особое чувство у него было к Пушкину
и Гоголю. Он не раз говорил друзьям: «Люблю Гоголя и Пушкина
больше всего. На м бы т а к писать!»
Он мечтал создать поэму о Пушкине; признавался, что в послед­
ние годы его все больше тянет к пу ш кинской простоте. Перечитайте
«Персидские мотивы», «Письмо матери», «Письмо к женщине»,
«Возвращение на родину», «Отговорила роща золотая...» и вы явст­
венно ощутите это.
Навсегда со хр а нил а па м ять современников вол нующую карти­
ну: выступление поэта у па м ятника Пуш кину в юбилейные дни
1924 года. Есенин с тоял на сту пе ньках пьедестал а, светлые его
кудри резко выделялись в толпе. В руках он держал букет цветов,
который во зл ож ил к поднож ию пам ятника . Он читал свое известное
стихотворение, посвященное Пушкину, громко и четко, размахи­
вая, как обычно, руками.
А я стою, к а к пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счас тья,
Сподобленный та кой судьбе.
Но , обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь...
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой пр озвенеть.
Но ему было не суждено еще долго петь... Иной через год стала
его пос ле дняя встреча с Пушкиным. «Перед тем к а к отнести Есе­
6

нина на Ваганьковское кладбище,— рассказывает писатель Юрий
Либ единс кий,— мы обнесли гроб с телом его в окру г пам ятника
Пушкину. Мы знали, что делали,— это был достойный преемник
пуш кинской славы».
Есенин, подобно Пуш кину , был глубоко убежден: истоки «пе­
сенного слова» в народе. «Это все есть у народа,— говорил он.—
Это только надо найти, про читать, у слыш ать, по-своему осмыслить».
Он утверждал: «В поэзии нужно поступать так же, как поступает
наш народ,
соз дава я пословицы и поговорки».
Всю жизнь он стремился к по этической емкости и в ыр азите ль­
ности каждого образа, каждой строки своих стихов; и хотя достиг
многого, постоянно испытывал чувство неудовлетворенности.
Чер ез неус танный художественный поиск, че рез отр ица ние
того, что уже было им достигнуто, твердо памятуя, что «поэту нуж­
но всегда ра здв игать зре ние над словом», он неукло нно ш ел к пуш­
кинско й гениал ьной простоте.
Шел ради того, чтобы пропеть свою, неповтор иму ю песнь о
России. Есенин по праву мог сказать о себе с гордостью: «Чувство
родины — основное в моем творчестве».
Он говор ил молодому поэту:
«Ты меня изв ини, но я постарше тебя. Хочешь добрый совет
получить? Ищи родину! Найдешь — пан! Н е найдешь — все псу
под хв ос т пойдет! Нет поэта без родины».
Крестьянская изба . Свет лампады. Смиренные, все в черном,
странницы поют духовные стихи о прекр асно м ра е, о светлом госте
из г р ада неведомого...
Лес. Канавистая дорога. Бабушка ведет малолетнего внука
на по клон «перед л иком спасителя»: «Иди, иди, яг о дка , бог счастье
даст».
Это было.
Но было и другое, перед чем меркли лампады, стихали зауныв­
ные голоса монахинь — свет зари в полнеба, белый дым над садами,
свист коростеля да песня косарей за Окой...
За околицей сел а о т кры ва лс я необъя тный и таинственный
мир, полный волнующих з ву ко в и кра сок. Здесь впервые увидел
Есенин, как ломаются березы, отражаясь в пруду, как играет
солнечный з айч ик в бороде старого деда, убирающ его то к, к а к все
во кру г серебрит своим блеском лу на .
С колыбели западали в душу Есенина волнующие материнские
песни. От матери он унасл едова л ж ивой, самобытный, впеч атли­
тельный ум, песенный скл ад души.
7

Рано одолевший с помощью деда грамоту по Библии, он в
школьные годы накрепко сдружился с книгой: жадно ловил и за­
поминал ка ж дое меткое слово, услышанное н а дер евенской ул ице ,
в лугах на покосе, в ночном у костра...
Он всю жизнь был «нежно болен в спом инаньем детства*. И в
радо сти и в пе чали — всегда его сердце тяну ло с ь к родному очагу ,
к полевым тр опинкам , избега нным босиком:
К ак хорошо,
Что я сберег те
Все ощущенья детских лет.
Тогда впервые заглянул он в синие глаза России, впервые услы­
ш ал ее задушевные песни, ощутил дыхание родимой зе мли, и в его
душу упали первые зерна того чувства, которым жива вся есенин­
ская лирика...
О край разливов грозных
И тихих вешних сил,
Здесь по зар е и звездам
Я школу проходил.
Заря и звезды в этой школе соседствовали с песней и частушкой,
сказкой и загадкой.
Это была ш кол а любви к отчему кр аю, к людям, ко всему жив ому
в мире.
Надо л и го вор ить, с кол ь ва ж ны дл я нас сегодня достоверные
предс та вле ния о ж и зни поэта в родном краю! Конечно, глав ный
источ ник здесь — его стихи. Вместе с тем скром ные, с держанные
по тону р а сс каз ы его бл изких , особенно сестер, помогают зрим о пред­
ставить обстановку, в которой он рос, воссоздают живые картины
быта и духа семьи Е сениных .. .
Ему было пятнадцать л ет, когда он на писал стихи:
Там, где ка пус тные грядк и
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет.
Однажды на деревенской у лице он по ка з ал стихи товарищу.
«Совершенно неожиданно для меня,— вспоминает
посл едний,—
стихов у него о каз а ло с ь до вольно много».
Кто мог тогда предс тавить, гл яд я на дер евенско го паре нька
в нах лобученной на лоб ке пке , что пройдет всего дес ять ле т и он
станет поэтическим сердцем Р о сс ии...
В это сердце с юных лет запали грустные и раздольные песни,
светлая печаль и молодецкая удаль, бунтарский разинский дух
и ка нда льный сибирский зво н, церковный благовест над тоскую­
8

щими пашнями и умиротворенная сельская тишина, веселый де­
вичий смех в л у г а х и горе седых матерей, пот ер явш их сыновей
на войне.
Вспомним «Русь», напис анную девятнадцатилетним поэтом:
Понакаркали черные вороны:
Грозным бедам ш ир окий пр остор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер...
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти н а войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
Только переж ив войну к а к г лубоко личное бедствие, можно
та к писать о ней, на йти такие слов а, вл ож ить в стихи та кие чув­
ства, что почти физич ески ощущаешь этот раздирающ ий душу кр ик
тоски и отча яния.
В «Руси» отчетливо слышен свой поэтический го лос, своя песнь
о родине. И вместе с тем песнь эта ка к бы пр одол жа ет пр оникно вен­
ную кол ьцо вску ю песнь о ру сской земле; по настр ое нию «Русь»
чем-то соз вучна пуш кинской «Деревне» и пе ре кл икае тс я с блоко в­
скими скорбными ра здумьями о родине:
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
К ак слезы первые любви.
И едва ли не более всего она заставляет нас вспомнить строки
зна менитой не кра сов с кой песни «Русь»:
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и забитая,
Ты и всесильная —
Матушка Русь!..
И хотя в «Руси» Есе нина слышится больше скорбный голо с
не красо вской «музы печали», чем «музы мести», нар одного гнева,
не л ьз я не видеть, не по чувствов ать гл авно го: в основе своей это
пр оизведение, написанное кр овью сердца, бл изко по духу поэзии
Некрасова.
«Русь» давала Есенину полное право сказать позднее в беседе
с писателем И. Н . Розановым:
«Я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим сооте­
чественникам, всегда р езко отно сил ся к импер иал ис тиче ской войне
и к воинствующему патриотизму».
9

Время Есенина — время крутых поворотов в истории России.
От Руси полевой, патриархальной, уходящей в прошлое, от
России, вве ргнутой цари зм ом в пуч ину мировой войны,— к Рос сии,
пр еображенной рев олюцией, России ленинской, Ро ссии Совет­
с кой — та ко в пу ть, пройденный поэтом вместе со своей р одиной,
своим народом.
Грандиозен и прекрасен этот путь — путь великого похода
тр удовой России в будущее. Вместе с тем он был сур ов , драматичен.
И далеко не каждый из писателей того времени твердо устоял на
палубе корабля — России, когда разразилась революционная буря.
Вспомним Ал е ксе я Толстого и его ро ман-эпопею об утр аче нной и
в нов ь обретенной родине. Вспомним трагедию Б унина . ..
Все, что совершалось в России в годы Октября, было необычно,
неповто римо, ни с чем не срав ним о в пр ош лой истории народов.
«Сегодня пересматривается миров основа»,— утверждал Вла­
димир Маяковский. «Революцьонный держ ите шаг!»— призыва л
сынов восставшей России А ле кса ндр Бло к. Ве ликие перемены в
ж изни Ро ссии предчувство вал и Сергей Есенин:
Сойди, яви сь нам, кра сный конь!
Впрягись в земли оглобли...
Мы радугу тебе — дугой,
Полярный круг — на сбрую.
О, вывези наш ш а р земной
Н а колею иную.
Петр Орешин, вспо миная о встр еч ах с Е се ниным в годы рево­
люции, подчеркив ал:
«Есенин пр ин ял Октябрь с неописуемым восторго м и принял
его, конечно, то лько потому, что внутренне был у ж е подготовлен
к нему, что весь его неч еловеческий темперамент гармо ниро вал
с О ктябрем ...»
В «Инонии», «Небесном барабанщ ике» по эт решите льно отбра­
сывает про чь мотивы см ирения, покор ности и восторж енно про воз­
гл ашае т:
Д а здравствует рево люция
На земле и на небесах!
Все больше его за х ва тыв ае т «вихревое» на ч ал о , вселенский,
космический ра з м а х событий.
В те незабываемые дни в его стихи вры ва лис ь из бурной ре­
волюционной действител ьно сти ч ека нные, н ап р яж енн ые ритмы:
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя — родина,
Я — больше вик.
10

Это было в 1918 году. Позднее М аяко вс кий ска ж ет об этих
с тиха х: «Потом с тал и мне по пада тьс я есенинские стро ки и стихи,
которые не могли не нр а ви ться ...»
Есенин чувс твов ал: о Ро ссии, преображенной Октябрем, нель­
з я петь по-старому. «Революция, а он «избяные песни...» На-ка -
за-ние! Совсем стари к отяж ел ел»,— говорил он одному из поэтов
о Клюеве, а другому в письме советовал: «...Брось ты петь эту
стилиз ационную кл юевску ю Русь с ее несуществующим Ките­
жем... Жизнь, настоящая жизнь нашей Руси куда лучше застывшего
рисунка старообрядче ства». Р адость обновления родной земли за ­
хватила его. Казалось, еще немного усилий, и извечная мечта рус­
ского пахаря о золотом веке станет явью.
Но жизнь революционной Руси заворачивала все круче: не
угасал огонь гражданской войны, терзали страну интервенты; раз­
руха и голод делали свое черное дело.
Трудно тогда было многим до конца осмыслить этот исто­
рически единственно возможный пу ть возр ождения Ро сс ии — путь
социал истичес кой революции. В ту тяж е лу ю пору даже иным писа-
телям-фантастам Ро сс ия виделась лиш ь «во мгле».
В суровое, гр озное время не в ыдерж ало , дрогну ло сердце «по­
следнего поэта деревни»:
Россия! Сердцу милый край!
Душ а сжимается от боли.
Мучительно встает перед ним вопрос: «Куда несет нас р ок со­
бытий?» Ответить тогда на него было поэту нелегко . Во кру г он видел
следы войны и р а зру х и; видел голодные опустевшие сел а, тощие,
неу хо ж енные поля; видел черные паутины тр ещ ин на опаленной
засу хой, мертвой зем ле ...
Тогда-то и р у хнул и его утопич еские мечты о «граде Инонии,
где живет божество живых». Он сл ага ет свой «Сорокоуст»:
Только мне, как псаломщику, петь
Над родимой страной аллилуйя.
Вслушайтесь, какая кровоточащая боль и неуемная скорбь
зв уч ат в трагедийной песне поэта о не возвратной, исторически
обреченной на гибель старой деревне и вместе с тем ка к а я в этой
песне непо ддельная, обж ига ющ а я душу тре вога за будущее России.
Ход времени неумолим. Поэт это чувствует. Р а з в е можно забыть
есенинского «красногр ивого жеребенка»:
Милый, милый, смешной дуралей,
Н у куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила с тал ьная конница?
11

С тр евогой и гру стью зам еча ет он в одном из писем: «Конь
ст ально й победил коня живого».
Сумеют ли люди будущего сохранить кр асо ту природы? Кто
зна ет. Мучительны р аздумья поэта.
Волнует по-своему это и на с се годня...
Порой, в трудные дл я него дни, х удожник, чтобы лучше по­
нят ь настоящ ее, обраща ется к тем событиям прошлого, которые,
к а к ему каж етс я, чем-то созвучны его времени.
Так появляется есенинский «Пугачев». Но и прошлое не вра­
чует сердце поэта, а, наобор от, у силивае т сомнения. Неуж е л и
опять все, к ак во времена Пугачева , обернется д л я кр естьянской
Руси новой трагедией, пораж ением вос стания?
А казалось... казалось еще вчера...
Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...
Мы явственно слышим здесь голос самого поэта, чу вствуем
его душевную драму.
Максим Горький, которому Есенин читал «Пугачева» во время
встречи в Бер лин е, вспоминал позднее: «Взво лно ва л он меня до
спазмы в горле, рыдать хотелось».
Вся эта сложная гамма чувств пр оникну та одним: трев огами,
забо тами, думами о России:
Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Тициан Табидзе писал в 1926 году о Е сенине: «Он с кро вав ой
болью р ас ста ва лс я со старым своим дереве нским миром, чтобы
перейти к большой эпической теме».
Поэзия Е сенина в высшей степени драматична и пр авдива,
она полна острых конфликто в и поистине трагедийных кол лизий;
по лна гл убоких, порой, каз а л о сь бы, неодолимых про тиворечий.
«...Эти пр от иворе чия не были выдуманы поэтом,— спр аведлив о
по дчеркивает писатель Юрий Либединский,— а я в л я л ис ь глубоким
и серьезным отраж ением в его душе действ ител ьных явл ений ж и зни,
они были источником движ ения и р аз в ития его поэзии...»
Есенин был убежден: д ля истинного поэта недостаточно только
ко пиро ва ть действительность. В с тих ах «нужно дав ат ь самую
жизнь». «Это не творчество, а подражание природе,— заметил он
ка к-то об изв естном по эте,— а н уж но, чтобы творчество было пр и­
родой».
Его творчество было природой. Это огромный с воеобразный
поэтический м атер ик со своими удивительно пр екр асным и эмоцио­
нально -художественными полюсами, которые были временами куда
более полярны, чем наш и север и юг.

«Сорокоуст» и «Айна Снегина», «Пугачев» и «Песнь о велико м
походе», «Стансы» и «Черный человек», «Русь уходящ ая» и «Капи­
та н земли», «Исповедь ху лига на» и «Персидские мотивы» — трудно
пр едставить, что все эти поэмы и стихи, так ие ра зные , про тивореч и­
вые, часто взаимоисключающие друг друга, написаны одним чело­
веком. Как широк и смел взгляд их автора на явления действитель­
ности, как кровно он связан с народной жизнью, как много он
пер ес тр ада л, переж ил вместе со своей родиной.
Свидетельства с оврем енников еще р а з подтверждают всю несо­
стоятельнос ть суждений тех критико в (особенно в прошлом), ко то­
рые, го вор я о пр отивор еч иях в творчестве Е сенина, стремились
свести все лиш ь к х а р а кт еру поэта, «раздвоенности» его личности,
им аж инистс ко му окру ж ению, ч уждым влияниям.
Конечно, то, что Есенин на какое-то время оказался в имажи­
нистском «узком промежутке», не прош ло дл я поэта бесследно.
Естественно, что им ажиниз м в чем-то з ат р уднял , сковывал путь
поэта к художественному познанию правды жиз ни и ос трых про­
тив оречий в самой действительности. Ведь им ажиниз м, по меткому
замечанию одного из бывших им аж ини ст о в ,— это «кабинетная
затея», а Е сенину было тесно в любом, самом обширном кабинете.
«Стойло Пегаса» — кафе имаж инистов — было далеко не тем
местом, откуда взору поэта открыв ал ись бы горизо нты новой жизни.
И те, кто вместе с Есениным у чрежда л «Ассоциацию в ольно­
думцев», и те, кто был там вместе с ним, а потом отошел, и те, кто,
ка к , например, Городецкий, видел имаж инизм со стороны, по - р аз ­
ному ныне говорят и пишут об имажинизме Есенина. В каждом из
этих су ждений есть свой резон, своя доля истины. Н о , по ж ал уй,
точнее и вернее всех о своих взаим оотно шениях с имажинистами
ска за л сам Есенин: «Нет, не я пр имкну л к имаж инистам , а они
наросли на моих стихах». Он же указывал и на главное, что всегда
разде л ял о его и имаж инистов: «У собратьев моих нет чувства ро­
дины ...» Р а з в е встав ал перед им ажинистскими «друзьями» Е сенина
мучител ьный для поэта в ту пору вопрос: «Куда несет нас ро к собы­
тий?» Где их «Пугачевы» и «Сорокоусты»?
Идейный, творч еский ра зр ыв Есе нина с им ажинизм ом был не из­
бежен. И он на ступил. «Сейчас я отрицаю в сякие школы. Считаю,
что поэт и не может дер ж а ться определ енной ка кой-нибудь школы.
Это его связывает по рукам и ногам»,— писал Есенин в автобио­
графии 1924 года.
Что же касается других чуждых идейных влияний на поэта,
которые, несомненно, были, то здесь нам пр едстав ляетс я очень
спр аведливым суждение пис ател я Никитина : «...К о гда еще бурлили
акм еистские, сим во лис тские, им аж инистские, констру ктивистские
13

и прочие «страсти», он уже перешагнул через них, а также через
свою «цыганскую грусть», как через лужу. Он стал писать как боль­
шой русский поэт, идущий от классических традиций. И в то же
вр емя был оригинален».
Сердце поэта чутко у л а в л ив ае т те благотворные перемены,
которые происходили на его родине. Русь Советская залечивала
раны войны и разрухи. Повсюду были видны приметы новой жизни.
Многие из противоречий, которые еще недавно казались Есенину
неразре шим ыми, отошли в прош лое, стали историей.
По-иному взглянуть на мир и события в стране Есенину помогла
и его поездка в Европу и Америку. «Только за границей,— говорил
Есенин,— я понял все значение русской революции, спасшей мир
от без наде жного мещанства». «После з а гр а ниц ы я смотрел на страну
свою и события по-другому»,— за м еча ет Есенин в автобиографии
1924 года. Обратитесь к очер ку Есенина «Ж ел ез ный Миргород»,
его пьесе «Страна негодяев», письмам из Европы и Америки, вос­
пом инаниям соврем енников и вы ув идите, ка к «преломлялись»
вз гля ды поэта. Все, кто встр еч ал ся с поэтом после его приезда
из-за рубежа, чувствовали это. Из Америки, отмечал Маяковский,
Есенин «вернулся с яс ной т ягой к новому».
Есенин р адуется добрым перем енам, которые проис ходили
в жизни русского крестьянства. «Знаешь,— рассказывал он одному
из друзей,— я сейчас из деревни... А все Ленин! Знал, какое слово
надо с ка з ат ь деревне, чтобы она сдвину лась. Чт о за сила в нем, а?»
Поэт обращ ается в с тиха х к то му , кто «мощным словом повел нас
в сех к истокам новым». В «Стансах» он утвер жда ет:
Я вижу все
И ясно понимаю,
Что эра новая —
Не фунт изюму вам,
Что имя Ленина
Шумит, как ветр, по краю,
Давая мыслям ход,
К ак мельничным кр ыла м.
«Есенин,— рассказывала жена поэта С. А. Толстая-Есенина,—
о тносился к Вл адимиру Ильичу с глубоким интересом и волнением.
Часто и подробно расспрашивал о нем всех лиц, его знавших, и
в отзывах его было не только восхищение, но и большая нежность.
Смерть Л енина пр оиз вела на поэта огромное в печ атление. О н.. .
не скол ько часов про вел в Колонном за ле у гроба вождя».
Есенин мечтал написать большую поэму о Ленине. Он говорил
своему другу — редактору «Ба кинског о рабочего» П. И. Ч а гину :
«Я в долгу перед образом Ленина, ведь то, что я писал о Ленине,—
14

и «Капитан земли» и «Еще закон не отвердел , страна шумит, ка к
непогода»,— это сл аба я дань памяти ч ел ов ека, который не то
что, к а к Петр I, Россию в здернул на дыбы, а вздыбил всю нашу
планету».
Прошло то врем я, когда поэт писал о Ле нине: «Он вроде сфинкса
предо мной». Теперь, когда з ем л яки поэта спросили его: «Скалеи,
кто такое Ленин?», «Он — вы»,— отвечает Есенин.
Поняв умом вел икую пр авду Ленина, поэт вновь и вновь при­
стально в глядываетс я в кипение ж изни, с тремяс ь, по его словам,
«постигнуть в каждо м миге Коммуной вздыбленную Русь».
В свое время некоторые пишущие о Есенине постарались
из образить дело таким образом, что кр у г есенинских друзей и
знаком ых из литер атур ной среды был якобы всегда весьма ограни­
чен и включа л г лавным образом имажинистов и близких к ним
людей.
Представ ление это, бытующее еще и поныне, на самом деле
весьма и весьма дале ко от истинного полож ения вещей.
Читая письма Е сенина, воспоминания о нем, видишь, сколь
многочисленно и ра зно образно было его литер атур ное окруж ение,
с какими замечательными людьми сводила его судьба.
Александр Бло к был первым поэтом, которого увидел Есенин.
«Стихи свежие, чистые, го лосистые, многословный язык» — тако е
впечатление ос талось у Бло ка от первой встречи с Сергеем Есени­
ным. «Я очень люблю Блока»,— не раз признавался позднее Есе­
нин своим друзьям. Это не мешало между тем временами Есенину
внутр енне спорить с Б ло ком , отхо дить от него, чтобы затем вновь
вернуться к его стихам. В конце жизни он говорил Владимиру Чер­
няв ско м у, близкому товарищу по петроградс ко му периоду: «Если бы
у меня не было тебя... Клюева, Блока... что бы у меня осталось?»
Последний р а з он перечитывал стихи Б л о к а незадол го до своей
смерти.
Максим Г орь кий... Е сенин не ра з в стречал ся и беседовал с
ним. Любов ь и у важ ение к вел икому писателю он пронес через
всю ж изнь. «Дорогому Алексею Максимовичу от любящего Е с е­
нина. 1922, май 17. Берлин» — та ка я дарст венная надпись сделана
поэтом на эк зем пл яре «Пугачева».
«...Все мы следим и чутко прислушиваемся к каждому Вашему
слову»,— писал Есенин Горькому в Сорренто в июле 1925 года.
По словам В. На седкина, в последний год жизни Есенин не
раз высказывал намерение побывать у Горького в Италии, но осу­
ществить это желание ему та к и не удалось.
15

«...Прочитал я первый том стихов Есенина и чуть не взвыл
от горя, от злости,— писал Горький А. П. Чапыгину после смерти
С. Есенина.— Какой чистый и какой русский поэт».
Добрая дружба в последний год жизни сложилась у Есенина
с Дмитрие м Фурмановым . Быв ш ий комиссар ч апае вской дивизии
тогда рабо тал в Г осудар ственном издате льстве и часто видел ся там
с поэтом.
«Разговоров теоретических,— вспоминает Фурманов,— он
не
любил». Ко гда ж е речь зах одил а о поэзии, то Есенин, по сло­
вам Фурманова, «преображался, как святой перед пуском в
рай...»
Фурманову и группе пис ател ей в конце 1925 года Есенин читал
свою новую поэму — «Анна Снегина». «Мы жадно гл о тал и ар ом а­
тичную, свежую, кр епку ю пр елесть есенинского стиха, мы сжимали
руки один другому, переталкивались в местах, где уже не было
силы радость удержать внутри».
Дмитрий Фурманов приним ал близкое у частие в подготовке
пе рво го собрания стихотворений Есенина. Смерть поэта по тря сл а
Фурманова. Он записывает в своем дневнике: «...Большое и дорогое
мы все потеряли. Такой это был органический, ароматный талант,
этот Е сенин, вся эта гамма его простых и мудрых стихов — не т
ей ра вного в том, что у нас перед глазами».
Встр еча лс я с Есениным Алекса ндр Серафимович. «Это был ве­
ликий художник, но несчастный человек»,— сказал о поэте автор
«Железного потока». А в наброске статьи о Есенине, сделанном
вс ко р е после смерти поэта, он писал: «С огромной интуицией, с ог­
ромным творчеством — единственный в на ш е время поэт. Т акой
чудовищ ной способности изображения тончайших переж ива ний,
самых неж нейших, самых интим нейш их,— ни у кого из современ­
ни ко в ... Чудесное наследство».
Всеволод Иванов, Н ик о л ай Тихонов, Ва силий Наседкин, Петр
Орешин, Ал ександр Ширяевец, Юрий Либединский, Н и ко л ай Н и ­
китин, Владимир Кир ил ло в , Всеволод Рождест венский, Сергей
Городецкий, Т ициан Табидзе, Пао ло Яш вил и, Сергей Коненков,
Василий Качалов, Леонид ЛеоноЕ, Георгий Якулов, Петр Чагин
и другие видные писатели, художники, ж у рн ал ист ы были близко
зна комы с Есениным, относились к поэту заботлив о и дружески.
«Редкий из писателей и поэтов с ним не был знаком»,— отмечает
в своих воспо минаниях Вас ил ий Наседкин.
Иными сегодня, «на расстоянии» видятс я современникам Е с е ­
нина и отношения, сложившиеся при жизни между ним и Маяков­
ским. «Они, конечно,— вспоминает Н. Никитин,— не были друзь­
я м и , ©ни были полярньг, но через год после смерти Е сенина, по-
16

моему, лишь один М аяко вс кий в ы ск аз ал истинное отношение к поэ­
ту Есенину в стихотворении «Сергею Есенину».
Что же касается Есенина, то и он, споря с Ма яков ским на
диспутах, литературных вечерах, в своих стихах, видел, какое ме­
сто за ним ает М аяков ский в советской поэзии. Ив ан Старцев ра с­
сказывает, что во время разговора о «левой» поэзии Есенин заметил:
«Что ни гов ори, а М аяков ского не выкинешь. Л яж е т в литер атур е
бревном, и многие о него споткнутся».
Многие современники Ес енина, которым хо тя бы раз посчаст­
ливилось слышать, как он читал свои стихи, вспоминают об этом
к а к о каком-то неповторимом чуде. Все они сходятся на одном:
рассказать об этом чуде почти невозможно. Это, пожалуй, лишь
удалось в известной мере Максиму Горькому. «Я не могу назв ать
его чтение артистическим, искусным и так далее,— писал Горь­
кий,— все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос
поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, и это как
не л ьз я более ре зко подчеркив ало каменные слова Хлопуш и. И зу ­
мительно искр енне , с нев ероятной силою проз ву ч ало неодно кр атно
и в р аз ны х тонах повторенное требов ание ка торж ника :
Я хочу видеть этого человека!
И великолепно был передан страх :
Где он? Где? Неужель его нет?
Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой
огр ом ной силой чу вст ва, та ко й совершенной выразительностью».
♦Есенин действительно,— вспоминает Николай Никитин,— так
ч итал эту драму, что она была видна и без де кораций, без а ктер ов,
без театр ал ьны х эффектов».
«Бо льшой поэт всегда совпада ет с большой личностью. И такой
лич нос тью, конечно, был Сергей Есенин»,— писал Ив ан Евдо­
кимов, встреч авшийся с поэтом в последние годы его жизни. Спра­
ведл ивость этих слов не подлеж ит никако му сомнению.
Из есенинских стихов, писем, статей, из воспоминаний совре­
м енников в стает образ серьезно го, умного, гл убокого человека.
Образ поэта-мыслителя, кр овно связ анного со своей страной, боле­
ющего болям и своего времени.
Поэт тот, гов ор ил Е сенин в одном из юнош еских стихо творений,
♦чья родна я пр авда ма ть, кто людей, к а к братьев, любит». Сознание
17

ответственности перед народом, родной зем лей не по кида ло Е сени­
на даж е в самые драматические моменты его жизни.
Есенин хорошо знал, что «стишок писнуть, пож алуй, всякий
может — о девушке, о звездах, о луне...» Но грош цена творениям,
которые не согреты живым чел овеч еским теплом, в ко торых нет
«родных поч венных сил».
Он стремился быть певцом и гра жданино м своей страны. По-
хорошему он завидовал тем, «кто жизнь провел в бою, кто защищал
в еликую идею», и с искре нней болью писал о днях, «растраченных
напрасно».
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
То, что он дал,— а дал он немало,— конечно, давалось ему
не ради шутки, кро в ь и нервы видны за каждой есенинской строкой.
Но дать он мог, несомненно, значит ельно больше. «Глубоко верю,—
писал Леонид Леонов,— что много еще мог бы сделать Сергей Есе­
нин. Еще не иссякали творческие его соки, еще немного ос тава лось
ж д ать, и снова брызнул и б они из есенинских тайников , к а к по весне
пр ос ту пае т светлый и сладкий сок на березовом надрезе».
Поэзия Есенина «есть как бы разбрасывание обеими пригорш­
нями сокровищ его души»,— писал Алексей Толстой. Она была
поистине богата, душа поэта , дв иж ения ко торой ж иву т в его стихах.
Все, кому довелось близко зна ть Е сенина или хо ть однажды
встретиться с ним, вспоминают о нем, к а к о яр кой, замечател ьно й
личности.
«Это был крупный красивый человек,— говорит С. Т. Конен­
к о в . — Ег о внешность, его стихи еще тогда, при жиз ни Сергея Ал ек­
сандровича, ка за л и с ь мне яв лением под стать Ш аляпину. Он был
обаятельнейш им челове ком — таким я стремился за печ атлеть его
облик в пам яти и с ку л ьптур ных работах».
Поэт тянулся к людям, любил людей — об этом он не раз писал
в стихах. И люди тоже тянулись к Есенину. «В нем была та притя­
г ате льно сть, ко тор ую мы опр еделяем словом «обаяние», с него не
хотелось сводить глаз»,— замечает один из современников.
К Есенину нередко обращ ал ись молодые начина ющие поэты.
Их много приходило к нему, рассказывает С. Виноградская, и в
судьбе каждо го он принимал посильное участие.
Так, незадолго до смерти, на хо дясь в с ана тор ии, Есенин пишет
обсто ятельн ый ответ комсомольцу Я. Цейтл ину, присла вше му свои
пер вые стихи. «Дарование у Вас безусловно е, теплое и по дку па ю­
щее простотой,— отмечает Есенин,— только не упускайте чувств,
но и строго следите за рас стано вкой слов».
18

Искр еннее ра спол ожение к Ес енину рожда ло у него ответное
доброе чув ство. Он умел ценить насто ящую друж бу, дорож ил ею.
У него было много истинных друзей, но еще больше увивалось около
него друзей мнимых. Этих «друзей» ус тра ив а ли шумные с кандал ы,
к которым они з ачастую подт ал кива ли поэта лиш ь ради того, чтобы
с именем Е сенина по явились и их никчемные име на.
Подлинные друзья пытались вырвать Есенина из цепких лап
этого «чужого и хох очущего сброда».
Пытался это сделать и он сам, не раз уезжая в последние годы
с этой целью на Кавказ. «Работается и пишется мне дьявольски
хорошо»,— сообщал он из Батуми в декабре 1924 года. В Грузии и
Азербайджане Е сенин на пис ал дес ятки лир ич еских стихотворений,
несколько поэм. «В этот период,— говорил Тициан Табидзе,—
С. Есенин сознател ьно стремится пор вать со старым образом
жизни».
Г. А. Бениславская, С. А. Толстая, на которой Есенин женился
в 1925 году, сестр а поэта Е . А . Е сенина, В. Ф. Нас едкин и другие
близкие поэту люди каждый по-своему тревожились за судьбу Есе­
ни на. Слов нет, порой с Есениным было нелегко, и тогда , к со ж ал е­
нию, те, кто считал себя его другом, не в ыдер ж ив али и отходили
в сторону. Т ак, Августа М икл аш ев ска я, ко тор ой поэт по святил
прекрасные стихи, в споминая то врем я, недавно пис ала: «Я видела,
как ему трудно, плохо, как он одинок. Понимала, что виновата и
я и м ногие ценившие и любившие его . Н икто из нас не помог ему
по-настоящему. Он тянулся, шел к нам. С ним было трудно, и мы
отходили в сторону, ос та в ля я его одного».
В декабре 1925 года Есенин у е ха л из Москвы в Ле нингр ад.
Там он мечтал, как говорил друзьям, «начать новую жизнь», рабо­
тать, редактировать журнал. Приехав в Ленинград, он говорил
одному из своих ленинградских знакомых: «Возьму у Ионова жур­
на л . Р аб ота ть буду. Ты знаеш ь, мы то лько пр аздники побездельни­
чаем, а там за рабо ту» .
Намере ниям этим не суждено было осуществиться... В ночь
с 27 на 28 декабря 1925 года в гостинице «Англетер» Е с енин оборвал
свою жизнь. «Мы потеряли великого русского поэта»,— писал Мак­
сим Г ор ьк ий, потр ясенный тра гич еским известием.
Есенин ушел из ж из ни, но живет у ж е почти пол в ека неповто­
римое есенинское песенное слово. Миллионы людей у с лыш а ли в сти­
х а х поэта близкие и дор огие мотивы, уло вил и неподдельную не ж ­
ность ко всему живо му и неодолимо по тяну лись к зав етным есе­
нинским томикам.
19

«...Во время моих скитаний по Европе и Америке,— рассказывает
В. И. Качалов,— всегда возил с собою сборник его стихов. Такое
у меня было чувство, как будто я возил с собой — в американском
чемодане — го рсто ч ку русской земли, та к явственно, сладк о и
гор ько пахл о от них родной землей».
Чер е з многие испытания пронес народ любовь к своему поэту.
Сегодня стих и Ес енина читаются повсюду, их можно увидеть
в доме уральского сталевара и в юрте казаха-животновода, на столе
профессора физики и в руках студента-геолога . Они звучат со сцен
се льских кл убов и концертных з ал ов Москвы. Л етчики-космо навты
поднимаются с ними на зве здные орбиты.
Огромные тира ж и есенинс ких кн иг ра с ку па ютс я м гновенно,
в библиотеках за ними очереди. Именем поэта на зв ан ы столичный
бульвар , театр на его родине в Р я за н и; водные просторы бороздит
с ов етский пар ох од «Сергей Есенин».
Высок интерес к Есенину во многих зарубежных странах...
Вместе с нами поэт идет в будущее. И вспоминаются слова
Н . С. Т ихонова: «Есенин — это вечное, к а к это озеро, это небо...»
Широко, празднично отмечало сь по всей стране 70-летие со
дня ро ждения поэта.
2 октября 1965 года в селе Конста нтинове при огромном сте­
чении народа был открыт мемориальный Дом-музей С. А. Есенина.
На торжественных заседаниях, проведенных в Москве, в Ко­
лонном зале Дома союзов, и в Рязани, выступили известные
писатели и поэты — представители братских литератур.
«Пора говорить о С. А. Есенине,— заявил Александр Про­
кофьев,— ка к о великом национальном русском поэте, и говорить
не тихо, а во весь голос! За всю его любовь к России, за создан­
ные им о ней неповторимо пр е кр а сн ые стихи-песни!»
С. Я . КОШЕЧКИН,
Ю. Л . ПРОКУШЕВ.

Е. А . ЕСЕНИНА
В КОНСТАНТИНОВЕ
аш дедушка, Никита Осипович Есенин, же ­
нился очень поздно, в 28 лет, за что получил
на селе прозвище «Монах». Женился он на 16-лет­
ней девушке Аграфене Панкратьевне Артюши­
ной, которая потом, по дедушке, прозывалась Мо­
нашка.
Я до школы да же не слышала, что мы Есенины.
Сергей прозывался Монах, я и Шура — Монашки.
Дедушка Никита Осипович много лет был сель­
ским старостой, умел писать всякие прошения,
пользовался в селе большим уважением как трезвый
и умный человек.
Женившись, дедушка разделился со своим братом.
Ему досталась часть родовой усадьбы Есениных. Но
эта усадьба столько раз делилась наследниками, так
раздробилась, что теперь на ней даже маленькую
избушку можно было построить с трудом. В это время
дедушке удается приобрести у одного из односельчан
небольшой клочок земли.
Скоро исполнится сто лет с тех пор, когда Никита
Осипович Есенин купил двадцать восемь квадратных
саженей усадебной земли и построил дом на месте,
где теперь находится наша усадьба.
Сохранились документы на приобретение дедуш­
кой вышеуказанной усадьбы.
«1871 г. Декабря 15 дня.
Мы, нижеподписавшиеся Рязанской губернии и
уезда Федякинской волости, села Константинова вре­
меннообязанные Г. Ануфьевой крестьяне Евмений
Гаврилов Беликов, Никита Осипов Есенин, заключи­
ли сие условие в следующем:
21

1. Я, Беликов, отдал ему, Есенину, в вечное и по­
томственное владение свое усадебённое место, достав­
шееся мне по разделу с братом моим Кузьмой Белико­
вым, данное по уставной грамоте мерки в длину по
улице три с половиной, а глубину шесть с половиной
сажень.
2. Я, Есенин, должен на отданной мне Беликовым
усадьбе учредить по моему желанию всякого рода
постройки, до которых мне Беликову препятствия не
иметь.
3. В случае моей, Есенина, смерти, то все устро­
енное на оной усадьбе строение с находящимся в оном
имуществом должно поступить в вечное и потомст­
венное владение жены моей Аграфены Панкратьевой
и наследникам моим по конец...»
На этой усадьбе, кроме избы и двора для скоти­
ны, ничего больше дедушка построить не смог. Не
осилил он сразу купить огород. По сохранившейся
расписке, приложенной к договору о покупке у с а ­
дебной земли, дедушка уплатил за пятьдесят шесть
квадратных метров пятьдесят три рубля серебром.
Для того времени это было очень дорого. Земля у нас
ценилась высоко. Село наше в те годы было стянуто
мертвой петлей: с одной стороны — земля федякин-
ского помещика, с другой — земля нашего духовен­
ства, с третьей — непрерывной лентой следуют дру ­
гие деревни (Волхона, Кузьминское) и четвертая сто­
рона — Ока. Поэтому наше село не имело возможнос­
ти расширять свои строения.
Земля, принадлежащая крестьянам, находилась
вдалеке от села.
Избы в нашем селе лезли одна на другую. Крыши
у всех соломенные, и частые пожары были бичом
крестьян.
Умер дедушка Никита сорока двух лет от роду.
После смерти дедушки бабушка Аграфена Панкрать-
евна осталась с малолетними детьми: два сына и две
дочери. Основным доходом ее стали жильцы: худож ­
ники, работавшие в нашей церкви, и монахи, ходив­
шие по деревням с чудотворными иконами. Я не ви­
дела этих квартирантов, но в детстве Сергея они
были: мать с Сергеем вспоминали о них.
22

Отец наш, Александр Никитич Есенин, мальчиком
пел в церковном хоре. У него был прекрасный дис­
кант. По всей округе возили его к богатым на свадь­
бы и похороны. Когда ему исполнилось двенадцать
лет, бабушке предложили отдать его в Рязанский
собор певчим. Отец не согласился, и вместо собора
его отправили в Москву в мясную лавку «маль­
чиком».
Через два года бабушка проводила в Москву и
второго сына — Ваню. Он стал жестянщиком, делал
коробки из жести для конфет.
Через шесть лет отец наш стал мясником. Ему
было восемнадцать лет, когда он приехал в село ж е­
ниться. Матери нашей — Татьяне Федоровне — не
было еще и семнадцати лет, когда она вышла замуж.
Вскоре после свадьбы отец у ех ал работать в Москву,
жена его осталась в деревне со свекровью. Через два
года женился дядя Ваня. В доме стало две снохи.
Начались неприятности. Д ядя Ваня ничего не при­
сылал домой. Отец же присылал все, что заработа­
ет, Аграфене Панкратьевне. И з-за этого между ней
и нашей матерью были ссоры. Отец очень любил
свою мать и не хотел даже слышать о разделе с нею*
Тогда наша мать ушла из дома Есениных и не жила
с отцом пять лет.
В 1904 году мать вернулась в дом Есениных,
но мира не наступило, и так была до 1907 года, пока
братья не разделились.
«1907 г. Марта 4 дня.
Мы, нижеподписавшиеся крестьяне Рязанской
губернии и уезда Кузьминской волости села Кон­
стантинова братья Александр и Иван Никитичи Ясе-
нины, по общему нашему и матери нашей Аграфены
Панкратьевны Ясениной согласию разделили остав­
шееся по смерти нашего родителя Никиты Осиповича
Ясенина движимое и недвижимое имущество, как-то:
дом и все надворное строение, 2 коровы, 1 теленок,
1 свинья и 9 шт. овец, и 1 самовар, и родовая усадьба
и на ней построенною ригою.
1. Я , мать, Аграфена Панкратьевна, взяла на
свой пай дом и все надворное строение, 1 корову и
1 овцу.
23

2. Остальное имущество мы, братья, разделили
между собою поровну. Усадьба, находящаяся между
Андреем Хоботовым и Яковом Осипом Ясениным,
должна поступить в вечное и потомственное владе­
ние отдельному брату от матери. Усадьба же, находя­
щаяся между Иваном Архиповым Хреновым и Ива­
ном Беликовым, и имуществом должна поступить и
по смерти матери в вечное и потомственное владение
брату, оставшемуся при матери.
Рига же, построенная на родовой усадьбе, до лж ­
на быть все время общей, т. е. нераздельной. Огород
же на родовой усадьбе должен быть разделен попо­
лам. В случае же каких-либо недоразумений с у садь­
бой Беликова, то брат, построившийся на родовой
усадьбе, не имел бы никаких препятствий построить­
ся и другому брату. Если же на усадьбе построиться
будет нельзя по каким бы то ни было причинам, то
мы обязуемся купить совместно другую усадьбу, но
ценою не свыше — 60 руб.
2 души земли разделили поровну, по 1-й душе на
брата, так, чтобы каждый брат нес повинности за
свою душу отдельно.
Я же, оставшийся сын при матери, обязуюсь кор­
мить, поить ее и обувать, одевать по гроб ея жизни
и по смерти похоронить.
В том и подписуюсь оставшийся сын с ней Алек­
сандр Никитич Ясенин.
Я же, отдельный сын Иван Никитин Ясенин, дол­
жен выйти из дому не позже 1-го апреля 1907 г.
При сем находились свидетели крестьянин Иван
Архипов Хренов.
Сергей Ионов Софронов.
Григорий Филиппов».
С 1907 года мы живем в доме, построенном нашим
дедушкой Никитой Осиповичем Есениным, одни. Дом
этот несколько необычен для нашего села. Он значи­
тельно выше окружающих его изб. Нижний этаж его
не имеет ни одного окна. Он служит нам амбаром, ибо
ни риги, ни отдельного амбара, ни других хозяй­
ственных помещений построить на усадьбе невоз­
можно.
24

В нижнем этаже нашего дома летом мы спим и туда
же на лето выносим все сундуки с добром. У всех
людей есть для летней поры амбары, где от пожара
хранят все имущество, а у нас нет. У людей есть сады
и огороды за двором, а у нас тоже нет. За нашим дво­
ром чужой огород, хозяин которого живет в Кронш­
тадте, и этот огород арендует сосед, самый бога­
тый мужик в нашем селе. Кур наших бьют там чем
попало, если они пролезут в этот огород. У нас на
старой усадьбе есть половинка огорода, там у нас есть
и половинка риги, но ведь курица не знает, где наш
огород. Это почти на краю села, и мы таскаемся с кар­
тошкой, с рожью вдоль села, другого хода у нас нет
к избе.
По из окон нашей избы есть на что посмотреть.
Прямо перед глазами заливные луга , без конца и
края, до самого леса. По лу гу широкой лентой рас­
кинулась Ока. Синее небо чашей опрокинулось над
нами. Тишина, простор.
Вся округа знала Федора Андреевича Титова
(нашего дедушку по матери).
Умен в беседе, весел в пиру и сердит в гневе,
дедушка умел нравиться людям.
Он был недурен собой, имел хороший рост, серые
задумчивые глаза, русый волос и сохранил до глубо­
кой старости опрятность одежды. Он был одним из
четырех сыновей константиновского крестьянина.
В нашем малоземельном краю четырем молодцам в
одном доме нечего было делать, поэтому наш народ
всегда занимался отхожими промыслами. С началом
весны у нас почти половина мужского населения у х о ­
дила в Питер на заработки. Там они нанимались ра­
бочими на плоты или на баржи и плавали по воде все
лето.
Потом мужики объединились в артель. Поч­
ти все члены артели приобрели собственные баржи,
и каждый стал сам себе хозяин.
Дедушка со своими баржами был очень счастлив.
Удача ходила за ним следом. Дом его стал полной
чашей. Семья его состояла из трех сыновей и одной
дочери (нашей матери). В доме был работник и работ­
25

ница, хлеба своего хватало всегда до нови. Лошади
и сбруя были лучшие в селе.
В начале весны дедушка уезжал в Питер и плавал
на баржах до глубокой осени.
По обычаю мужиков, возвращающихся домой с
доходом, полагалось благодарить бога, и церковь
наша получала от мужиков различную утварь: под­
свечники, ковры, богатые иконы — все эти вещи
мужики покупали в складчину. Дедушка был очень
щедрым на пожертвования и за это был почитаем
духовенством. В благодарность богу за удачное
плавание дедушка поставил перед своим домом часов­
ню. У иконы Николая Чудотворца под праздники
в часовне всегда горела лампада.
После расчета с богом у дедушки полагалось ве­
селиться. Бочки браги и вино ставились около
дома.
—
Пейте! Ешьте! Веселитесь, православные! —
говорил дедуш к а. — Нечего деньгу копить, умрем —
все останется. Медная посуда. Ангельский голосок!
Золотое пение! Давай споем!
Пел дедушка хорошо и любил слушать, когда х о ­
рошо поют. Веселье продолжалось неделю, а то и
больше. Потом становилось реже, в базарные дни
по вторникам, а к концу зимы и вовсе прекращалось
за неимением денег. Тогда наступали черные дни в
Титовом доме. То и дело слышались окрики де­
душки:
—
Эй, бездомовники! Кто это там огонь вывер­
нул?
И начиналась брань за соль, спички, керосин.
Все затихало в доме Титовых, когда дедушка был
сердит.
Но по отношению к детям у дедушки всегда была
большая доброта и нежность. Уложить спать, рас­
сказать сказку, спеть песню ребенку для него было
необходимостью. Сергей часто вспоминал свои раз­
говоры с ним. Вот один из них.
Дедушка с Сергеем спали на печке. Из окна на
печку светила луна.
—
Дедушка, а кто это месяц на небе повесил?
Дедуш ка все знал и, не задумываясь, отвечал«

—
Месяц? Его туда Федосий Иванович повесил.
—
А кто такой Федосий Иванович?
—
Федосий Иванович сапожник, вот поедем с то­
бой во вторник на базар, я тебе покажу его — толстый
такой.
Часто Сергей напевал припев одной из детских
песенок, которую пел ему дедушка:
Нейдет коза с орехами,
Нейдет коза с калеными.
Когда мать ушла от Есениных, дедушка взял
Сергея к себе, но послал в город добывать хлеб себе
и сыну, за которого он приказал ей высылать три
рубля в месяц.
С Питером у дедушки в это время все было кончено.
Две баржи уничтожил пожар, а остальные утонули
во время половодья. Дедушка был разорен, так как
баржи не были застрахованы.
Теперь в доме Федора Андреевича наступил др у ­
гой порядок. Старшего сына, дядю Ваню, он остав­
ляет навсегда в городе, но жена его живет у де­
душки. Среднего сына, дядю Сашу, он женит и остав ­
ляет дома, в деревне. Младший сын, дядя Петя, при­
падочный, для тяжелой работы не годится,он помогает
по дому.
Хозяйствует сам дедушка. Он не гнушается
никакой работой: возит барское сено, сам косит на
покосах, молотит рожь и делает все, что нужно для
дома. Каждое воскресенье он идет в церковь к обед­
не. В этот день отдыхает вся семья.
Пять лет Сергей жил у дедушки Федора. Дядя Пе­
тя был первым другом Сергея, он учил его плести
корзины, вырезать красивые палки, делать свистки.
Жена дяди Вани и дедушка рассказывали ему сказки.
Дядя Саша посылал за лошадьми и брал его с собою
в лес и в поле. Бабушка учила молиться богу
и старалась покормить послаще.
Мать судилась с отцом, просила развод. Отец
отказал в разводе. Она просила разрешения на по­
лучение паспорта, отец, пользуясь правами мужа,
отказал и в паспорте. Это обстоятельство заставило
ее вернуться к нашему отцу.
7

После смерти бабушки Аграфены, в 1909 году отец
и мать решили построить себе новый дом (старый тре­
бовал большого ремонта). Теперь мы живем в новом
доме. Я помню Сергея с той поры, когда он ходил
в школу.
Утром я редко видела Сергея дома. Скучно тя­
нулся день. Я играла в куклы, забавлялась с кош­
кой — матери некогда было интересоваться мною,
она даже в избе мало бывала. Подруг у меня еще не
было. Если я выходила гулять, то только около избы,
недалеко от матери.
Каждый день я ждала Сергея из школы: тогда
мать придет в избу собирать обед, будет разговари­
вать с ним, и мне веселее будет.
Сергей никогда не играл со мной, он всегда дра з­
нил меня, и все-таки я любила, когда он был дома.
Весной и летом Сергей пропадал целыми днями в л у ­
гах или на Оке. Он приносил домой рыбу, утиные
яйца, а один раз принес целое ведро раков. Раки были
черные, страшные и ползали во все стороны. Расска­
зывал, где и с кем он их ловил, смеялся, и мать
становилась веселей.
Неожиданно приехал отец из Москвы, привез гос­
тинцев и две красивые рамки со стеклом. Одну для
похвального листа, другую для свидетельства об
окончании сельской школы. Это награда за отличную
успеваемость Сергея в школе. Похвальный лист редко
кто имел в нашем селе. Отец снял со стены портреты,
а на их место повесил похвальный лист и свидетель­
ство, ниже повесил оставшиеся портреты. Когда при­
шел Сергей, отец с улыбкой показал ему свою работу.
Сергей тоже улыбнулся в ответ.
Потом позвали в гости отца Ивана и тетю Капу.
За столом шла беседа о том, куда определить Сергея.
Отец Иван и тетя Капа посоветовали учить его даль­
ше и указали, где надо учиться. Отец наш пробыл три
дня у нас и опять уехал. После отъезда отца мать
часто ходила к Поповым, что-то шила, принесла ма­
ленький сундучок и уложила туда вещи Сергея. По­
том к нашей избе подъехала лошадь, вошел чужой
мужик, молились богу, и мать с Сергеем уехали, ос­
тавив меня дома с соседкой. Сергей уехал учиться во
второклассную учительскую школу в Спае-Клепики.
28

Зимой жили мы вдвоем с матерью. Мать много
рассказывала мне сказок, но сказки все были страш­
ные и скучные. Скучными они мне казались потому,
что в каждой сказке мать обязательно пела. Напри­
мер, сказка об Аленушке. Аленушка так жалобно
звала своего братца, что мне становилось невмочь,
и я со слезами просила мать не петь этого места,
а просто рассказывать. Мать много рассказывала
о святых, и святые тоже у нее пели.
К рождеству на каникулы приехал Сергей, он
показался мне очень высоким и совсем не таким, как
раньше. Когда он вошел в избу в валенках, в поддев­
ке и рыжем башлыке, запорошенный снегом, он по ­
ходил на девушку.
Как всегда, он почти не говорил со мной, а читал
или говорил с матерью. Однажды мы остались с ним
вдвоем, он читал, я была уж е в кровати. Громкий
хохот Сергея заставил меня подняться. Он хохотал
до слез, я удивленно глядела на него, в избе никого
не было. В это время вернулась мать и немедленно
приступила с допросом:
—
Ты что смеешься-то?
—
Да так, смешно,— ответил Сергей.
—
И ты часто так смеешься, один-то?
—
А что? — спросил Сергей.
—
Вот так в Федякине дьячок очень читать лю­
бил, все читал, читал и до того дочитался, что сошел
с ума. А отчего? Все книжки. Дьячок-то какой
был!
Сергей засмеялся.
—
Я вот смотрю, ты все читаешь и читаешь.
Брось ты свои книжки, читай, что нужно, а пустоту
нечего читать.
Прошли каникулы. Сергей неохотно стал соби­
раться в Спас-Клепики. Мать наказывала терпеть,
слушаться учителей и советовалась после его отъез­
да с хромой Марфушой.
—
Как быть, кума? Очень дерутся там в школе-то,
ведь изуродуют, чем попало дерутся.
—
Пусть, кума, потерпит, а тут что? Сама съез-
дий,— говорила Марфуша.
Матери становилось легче.
29

Вскоре после каникул Сергей приехал с нашими
мужиками обратно. Сначала он сказал, что распус­
тили всю школу, а на другой день заявил матери,
что больше учиться не будет.
Мать очень перепугалась: как отец на это посмот­
рит? Они долго думали и наконец решили написать
обо всем отцу. Сергей с надеждой, что скоро вернет­
ся, поехал в школу.
Школа Сергея в Спас-Клепиках, казалось мне,
стоит где-то посреди воды, и в половодье дорога там
очень опасна.
—
Ах ты, господи, страсть-то какая , как они бу­
дут переправляться через воду? Спаси его господи,
перенеси, царица небесная, через эту напасть! — а х а ­
ла мать, зажигая лампадку.
Сергей приезжал к пасхе домой. В Спас-Клепиках
у Сергея был большой друг Гриша Панфилов, и он
рассказывал матери о семье Панфилова, о своих
школьных товарищах.
Наконец через три года школа закончена. К осени
отец вызвал Сергея к себе в Москву и устроил его ра­
ботать в конторе у своего хозяина.
Из Москвы Сергей часто приезжал домой.
Дома он погружался в свои книги и ничего не хо­
тел знать. Мать и добром и ссорами просила его вни­
кать в хозяйство, но из этого ничего не выхо­
дило.
Когда Сергей, одевшись в свой хороший, хоть и
единственный, костюм, отправлялся к Поповым, мать,
не отрывая глаз, смотрела в окно до тех лор, пока
Сергей скрывался в дверях дома Поповых. Она была
довольна его внешностью и каждый раз любовалась
им. Много девушек заглядывалось на наш небольшой
уютный дом.
—
Если ты женишься в Москве и без нашего бла­
гословения, не показывайся со своей женой в наш
дом, я ее ни за что не приму,— наставляла мать.—
Задумаешь жениться, с отцом посоветуйся, он тебе
зла не пожелает и зря перечить не будет...
Спал Сергей в амбаре. Ключ от него он носил с со­
бой всегда. Потом и я стала спать в амбаре.
Один раз я долго играла с ребятами и поздно по­
шла спать. Сергея не оказалось в амбаре: он ушел к
ВО

Поповым. Ночь была чудесная, лунная, я села у ам­
бара и стала ждать. Вишни и высокие плети картош­
ки были серебристо-голубого цвета. Мне было жутко
одной, вдалеке от жилья, но небо с миллионами звезд
было так прекрасно, что мне на всю жизнь запомни­
лась эта ночь. Наконец заскрипела калитка.
—
Ты давно здесь? — спросил Сергей.
Потом он сел на мое место, и я заснула под на­
свистывание какой-то нежной песенки.
Я любила Сергея. С ним у нас дома было весе­
лее, и сам он был красивый, нарядный. Но, мне ка­
залось, он меня не любил. Сестру Шуру любили все.
Когда ей было три-четыре года, Сергей с удоволь­
ствием носил ее к Поповым и там долго пропадал с
ней.
Он плел ей костюмы из цветов (он умел из цветов
с длинными стеблями делать платья и разных фасонов
шляпы) и приносил ее домой всю в цветах. Я охотно
бежала смотреть, как играют у Поповых в крокет,
но стоило появиться Сергею — он немедленно прого­
нял меня.
—
Я не пойду домой,— заявляла я.
—
Посмотри, на кого ты похожа, сейчас же иди
домой,— тихо говорил он.
Иногда, жалея его, я уходила. Я понимала: ему
стыдно, что у него такая сестра. Одевала нас мать
в одинаковые платья с Шурой. Но моя беда в том, что
платья эти часто висели на мне лохмотьями, а Шура
всегда была опрятна и нарядна.
Кусты акаций каймою облегали невысокий ста­
ринный дом со створчатыми ставнями. Направо—
церковь белая и стройная, как невеста, налево —
дом дьякона, дальше — дьячка. Большие сады поза­
ди этих домов как бы сплелись между собою и, полные
разных яблок и ягод, были соблазнительно хороши.
В старинном доме с акациями жил наш священник,
отец Иван. Невысокого роста, с крупными чертами
лица, с умными черными глазами, он так хорошо
умел ладить с людьми, что не было во всей округе
человека, который мог что-нибудь сказать плохое
об отце Иване.
31

Больше пятидесяти лет отец Иван служил в нашей
церкви. Он приехал к нам совсем молодым с малень­
кой дочерью. Несмотря на вдовство, мужики никогда
не могли упрекнуть его в волокитстве за бабами.
Правда, случалось, что иногда задерживалась обедня
из-за того, что поп наш еще из гостей не приехал, но
мужики понимали и не взыскивали с него.
Семья отца Ивана состояла из двух человек: до­
чери Капитолины Ивановны, девицы, и сына умер­
шей сестры Клавдия. В доме отца Ивана всегда было
еще много людей, которые ввиду долголетней службы
у него считались тоже вроде своих.
Молоденькая девушка Настя, исполнявшая обя­
занности горничной, из-за бедности родителей вы­
росшая в доме отца Ивана, хромая Марфуша-эконом­
ка, Тимоша Данилин (сын нищей вдовы), при содей­
ствии отца Ивана ставший студентом Московского
университета, кухарка и работник.
Утонувший в зелени дом был очень удобно рас­
положен внутри. Он состоял из трех частей. Первой
частью была горница. Вторая часть называлась «се­
ни» — это самое веселое место в доме, здесь зимой и
летом до утра играли в лото, в карты, играли на
гармонии и гитаре. Здесь рассказывали были и не­
былицы, здесь спевались певчие — словом, вся жизнь
протекала в сенях.
Сергей был почти ежедневным посетителем Попо­
вых сеней, дома он только спал и работал, весь свой
досуг проводил у Поповых. В саду у отца Ивана был
еще другой дом, и Сергей иногда ночевал там вместе
с загулявшейся до свету молодежью, которая, как
пчелы к улыо, слеталась к отцу Ивану со всех
концов.
Просторный дом отца Ивана всегда был полон гос­
тей, особенно в летнюю пору.
Каждое лето приезжала к нему одна из его род­
ственниц — учительница, вдова Вера Васильевна
Сардановская. У Веры Васильевны было трое де ­
тей — сын и две дочери, и они по целому лету жили
у Поповых. Сергей был в близких отношениях с этой
семьей, и часто, бывало, в саду у Подовых можно
было видеть его с Анютой Сардановской (младшей
дочерью Веры Васильевны).
32

Мать наша через Марфушу знала о каждом шаге
Сергея у Поповых.
—
Ох, кума,— говорила Марфуша,— у нашей
Анюты с Сережей роман. Уж она такая проказница,
ведь скрывать ничего не любит. «Пойду,—говорит,—
замуж за Сережку», и все это у нее так хорошо вы­
ходит.
Потом, спустя несколько лет, Марфуша говорила
матери:
—
Потеха, кума! Увиделись они, Сережа говорит
ей: «Ты что же замуж вышла? А говорила, что не пой­
дешь, пока я не женюсь». Умора, целый вечер они
трунили друг над другом.
Однажды к именинам тети Капы готовили домаш­
ний спектакль. Сергей должен был играть возлюблен­
ного молоденькой учительницы. Но сам он ни о чем
дома не говорил, а Марфуша, как всегда, доложила
матери.
—
Ты приди, кума, поглядеть, уж есть хорошо,
есть хорошо у них получается, оба они молодые,
красивые. Сначала все целоваться стеснялись, а по ­
том понравилось.
Я заранее стала приставать к матери, чтобы она
и меня взяла с собой посмотреть представление.
Настал день именин. Санки, одни за другими,
подъезжали к дому Поповых. Я сидела и смотрела
в окно, как гости вылезали из санок. Вечером весь
дом у Поповых засветился, и я очень боялась, что
представление начнется без нас, а мать медлила, ей
не хотелось, чтобы я шла с нею.
Наконец мать собралась идти. Мы пришли на
кухню, где мать решила побыть до начала представ­
ления, чтобы не попасть на глаза Сергею. Когда нача­
лось представление, Марфуша повела нас в горницу.
В горнице было много народу, все сидели на стуль­
ях и смотрели в спальню тети Капы. В спальне горели
две лампы, на стене были намалеваны деревья.
Вдруг я увидела красивую девушку с длинными чер­
ными косами. Девушка играла в большой мяч и что-
то пела. Я забыла обо всем, забыла, где я, и жадно
смотрела на красивую девушку. Неожиданно мать
потянула меня за руку, я оглянулась и увидела сер­
дитого Сергея.
2 Воспоминания о Есенине
33

—
Сейчас же уходите домой,— потребовал Сергей.
—
Мы тебе что, мешаем? — спросила мать.
—
Уходите сейчас же, иначе я уйду отсюда,—
говорил Сергей.
Мы пошли домой. На крыльце встретилась Мар­
фуша.
—
Прогнал нас Сергей. Стесняется. Молодой,—
сказала мать.
Много хороших дней в юности провел Сергей у По­
повых. С годами он стал бывать у них реже. Н ов
каждый свой приезд в село он обязательно, как и в
старое время, первым долгом направлялся к ним.
Однажды у нас шел разговор о колдунах. Разговор
зашел потому, что бабы стали бояться ходить рано
утром доить коров, так как около большой часовни
каждое утро бегает колдун во всем белом.
—
Это интересно,— сказал Сергей,— сегодня же
всю ночь просижу у часовни, ну и намну бока, если
кого поймаю.
—
Что ты, в уме! — перепугалась мать.— Ты
еще не пуганый? Рази можно связываться с нечистой
силой. Избавь боже. Мне довелось видеть раз и спаси
господи еще встретить.
—
Расскажи, где ты видела колдунов?— попросил
Сергей.
—
Видела,— начала мать.— Я видела вместе с
бабами, тоже к коровам шли. Только спустились с
горы, а она тут и есть, во всем белом скачет на нас.
Мы оторопели, стоим, ни взад, ни вперед; глядим, с
Мочалиной горы тоже бабы идут. Мы кричать, они
к нам бегут, ну , мы осмелели, бросили ведры да за
ней. Она от нас, а мы с шестами за ней, догнали ее
до реки, а она там и скрылась в утреннем тумане.
Вечером Сергей пошел к часовне. Мать упросила
его взять с собой большой колбасный нож, на всякий
случай. На рассвете Сергей вернулся домой, бабы-
коровницы разбудили его у часовни, так он и проспал
всех колдунов.
Этим же летом случилась еще оказия. По селу
прошел слу х , что к кому-то летает огненный змей.
Каждую ночь бабы видят его летящим над барским
84

садом. Разговору по этому поводу было много. Пере­
брали всех молодых вдовых баб.
—
Господи, и какие бесстрашные, принимают не­
чистую силу, и хоть бы что.
—
А ты узнаешь, что это нечистая сила-то?
—
Н у, знать-то, понятно, все знают, только ты
вот что скажи, не скоро справишься с ней.
И бабы рассказывали:
—
Вот к Авдотье-то летал почти целый год.
И если бы тетка Агафья не увидела, пропала бы
совсем. Она встала на двор, только собралась выходить
из избы-то, как вдруг все окна осветились; она к окну
и видит, что у них в проулке он весь искрами рас­
сыпался и идет прямо к Авдотье в избу, ну ни дать ни
взять Микитка ее.
Отец Нюшки Меркушкиной в это время караулил
барский сад. На следующий день Нюшка позвала
меня за яблоками. Был у ж е глубокий вечер, когда
мы направились с ней к барскому саду. Высокий
забор не служил нам преградой. Привыкшие ко вся­
ким приключениям, мы с ней не уступали в ловкости
мальчишкам. Спустившись в сад, мы оказались в
другом царстве. Высоко-высоко горели звезды. Яб­
лони, поникшие под тяжестью плодов, казалось,
дремали, невдалеке пылал костер. Семка, брат Нюш­
ки, и его товарищ пекли картошку, отец в шалаше
спал. «Вон яблоки, выбирайте из того вороха»,—
указал Семка. Набрав яблок, мы уселись около костра
и за разговорами не заметили, сколько прошло вре­
мени. «Петухи-то кукарекали, ай нет?» — спросил
Семкин товарищ. «Рано еще»,— сказал Семка, и они
продолжали спокойно лежать у костра на рваной
дерюге. Вдруг петухи запели. Семкин товарищ под­
нялся, надел рукавицы и вытащил из костра горев­
шую головню. Повертев ею над головой, он закинул
ее высоко в небо. Головня взвилась, падая, она у да­
рилась о верхушки яблонь и рассыпалась искрами.
*— Видела? — обратилась ко мне Нюшка.— Вот
тебе змей огненный.
— А вы — ни гу-гу,— погрозил кулаком Семка,—
мы хоть теперь уснем, а то бабы как чуть, так в сад
лезут.
Дома я рассказала, как видала огненного змея.
2*
35

Сергей хохотал до слез:
—
Вот молодцы, додумались, и караулить не надо.
А мать ворчала:
—
Паршивые, чего придумали, людей пугать
понапрасну.
На троицын день мать разбудила меня к обедне.
Нарядившись и собрав букет цветов, я пошла в цер­
ковь.
В церкви я стояла недолго. За время обедни я
вместе с моими сверстницами лазила в барский сад
за цветами. Потом мы долго гуляли, и, когда кончи­
лась обедня, я со всеми вместе пошла домой.
Дома у нас все было убрано березой. В открытые
окна вместе с весной лился праздничный звон с на ­
шей колокольни.
Мать ждала конца обедни, чтобы собрать завтрак.
Самовар у ж е кипел давно.
Весна была чудесная, день был солнечный, и
праздник был в избе и на улице. В окно я увидела,
что к нам прямо из церкви идет Хаичка *. Мать не
поверила, когда я сказала:
—
Хаичка к нам идет.
—
Это она к Ерофеевне. К нам ей незачем, — про­
говорила мать.
Но Хаичка пришла к нам.
—
Здравствуйте, с праздником в а с,— сладко з а ­
говорила Хаичка.
—
Поди здоро во ,— отвечала мать, с любопытст­
вом глядя на Хаичку.
—
Уж есть хорошо вы живете-то,— запела Хаич­
к а,— и изба хорошая и храм божий рядом.
—
Ты проходи, садись,— приглашала мать.—
Да, у нас хорошо,— ответила она на хвалу.
—
А где же, Таня, у тебя еще-то твои? — усажи­
ваясь, спросила Хаичка.
—
Мы все ту т , — улыбнулась мать, оглядывая
нас.— Сергей спит в амбаре.
—
Хорошо, хорошо вы живете. Сынка-то женить
не думаешь?
* Прозвище бабы, которая жила у нас в селе.
36

—
Да нет, рано еще, не думали.
—
Н у где же рано, ровесники его давно пожени­
лись, пора и ему.
—
Не знаю, мы волю с него не снимаем, как хочет
сам.
—
А вы не давайте зря волю-то, женить пора. Вот
Дарье-то желательно Соню к тебе отдать,— приба­
вила она другим тоном,— и жени! Девушка сама
знаешь какая. Что красавица, что умница. Другой
такой во всей округе нет.
—
Девка хорошая, что говорить. Я поговорю
с ним,— сказала мать.
—
Ты поговори, а потом мне скажешь.
—
Ладно, поговорю. Давай чай пить с нами.
Хаичка отказалась от чая.
После ее у хода мать послала меня будить Сергея.
Сергей уже проснулся. Дверь амбара была открыта,
и он, задрав ноги на кровати, пел. «Уж и жених»,—
мелькнуло у меня в голове.
—
Иди чай пить,— сказала я.
—
Как? Обедня отошла уже? — спросил он.
—
Давно,— ответила я и побежала домой.
За столом мать сказала Сергею о посещении
Хаички.
—
Я не буду жениться,— сказал Сергей.
Когда я пошла на улицу, мать остановила меня;
—
Ты смотри, ничего никому не говори.
Хаичке мать ответила:
—
Отец не хочет женить сейчас, еще, говорит,
молод. Годок подождать надо.
Барский сад с двухэтажным домом занимал у нас
часть села и подгорье почти до самой реки. Вся усадь­
ба была огорожена высоким бревенчатым забором, и
ничей любопытный глаз не мог увидеть, что делается
за высокой оградой. Высокие деревья, росшие по кра­
ям ограды, делали усадьбу красивой и таинственной.
В годы моего детства владельцем этой усадьбы был
Иван Петрович Кулаков, хозяин богатый и строгий.
Ему принадлежал лес и половина наших лугов.
«Барин», «барское», «Кулаково» — то и дело скло­
нялось мужиками и бабами. Д л я детей Кулаков был
37

страшнее черта. Красная рябина, свисавшая через
забор, соблазняла и манила сорвать ее. Смельчаки за­
лезали на забор за рябиной, но стоило кому-нибудь
крикнуть: «Кулак, Кулак, лови», отважные похити­
тели кубарем ссыпались с забора. Мне Кулаков ка­
зался чудовищем с черными длинными руками, и,
когда кричали: «Кулак, лови», у меня мороз пробегал
по спине. И вдруг новость: Кулак умер. Нам с Нюшкой
очень хотелось видеть хоть мертвого барина, и мы
в день похорон с утра дежурили у церкви. Было хо­
лодно и скучно. Мы внимательно осмотрели могилу
барина, выложенную всю кирпичом, и не могли по ­
нять, для чего могилу сделали, как погреб. «Это что­
бы дольше не сгнил» ,— объяснила мне потом мать.
После Кулакова барская усадьба перешла по на ­
следству к его дочери Кашиной Лидии Ивановне. При
молодой барыне усадьба стала гораздо интересней.
Каждое лето Кашина с детьми приезжала в Констан­
тиново. Мужа с ней не было. Говорили, что муж ее
очень важный генерал, но она ни за что не хочет с
ним жить. Молодая красивая барыня развлекалась,
чем только молшо. В усадьбе появились чудные лоша­
ди и хмурый, уродливый наездник. Откуда-то приехал
опытный садовник и зимой выращивал клубнику.
Кучер, горничная, кухарка, прачка, экономка и
много разного люда появилось в усадьбе. К молодой
барыне все относились с уважением. Бабы бегали к
ней с просьбой написать адрес на немецком языке в
Германию пленному му жу .
Каждый день после полдневной жары барыня вы­
езжа ла на своей породистой лошади кататься в поле.
Рядом с ней ехал наездник.
Тимоша Данилин, друг Сергея, занимался с ее
детьми.
Однажды он пригласил с собой Сергея. С тех пор
они стали часто бывать по вечерам в ее доме.
Матери нашей очень не нравилось, что Сергей по­
вадился ходить к барыне. Она была довольна, когда
он бывал у Поповых. Ей нравилось, когда он гулял
с учительницами. Но барыня? Какая она ему пара?
Она замуясняя, у нее дети.
—
Ты нынче опять у барыни был?— спрашивала
она.

—
Да, — отвечал Сергей.
—
Чего же вы там делаете?
—
Читаем, играем,— отвечал Сергей и вдруг
заканчивал сердито: — Какое тебе дело, где я бываю!
—
Мне, конешно, нет дела, а я вот что тебе ска­
жу: брось ты эту барыню, не пара она тебе, нечего и
ходить к ней. Ишь ты,— продолжала мать,— нашла
с кем играть.
Сергей молчал и каждый вечер ходил в барский дом.
Однажды за завтраком он сказал матери:
—
Я еду сегодня на яр с барыней.
Мать ничего не сказала. День был до обеда чудес­
ный. После обеда поползли тучи, и к вечеру подня­
лась страшная гроза. Буря ломала деревья, в избе
стало совсем темно. Дождь широкой струей хлестал
по стеклам. Мать забеспокоилась. «Господи,— вырва­
лось у н ее ,— спаси его, батюшка Николай Угодник».
И как нарочно в этот момент послышалось за ок­
нами: «Тонут! Помогите! Тонут!» Мать бросилась из
избы. Мы остались вдвоем с Шурой. На душе было
тревожно и страшно. Чтобы отвлечься, я стала сочи­
нять стихи о Сергее и барыне:
Не к добру Еетер свис тал,
Он, наверно, вас искал,
Он, наверно, вас искал
Окол свешнековских скал .
Этой строфой начиналось и заканчивалось мое сти­
хотворение.
Две средние строфы говорили о том, что бог по­
слал нарочно бурю, чтобы разогнать Сергея и Кашину
в разные стороны.
Мать вернулась сердитая. Оказалось, оборвался
канат и паром понесло к шлюзам, где он мог раз­
биться о щиты. Паром спасли, Сергея на нем не
было. Желая развеселить мать, я прочитала свое
стихотворение. Оно ей понравилось.
Настала ночь. Мать несколько раз ходила на бар­
ский двор, но Кашина еще не возвращалась. Мало
того, кучер Иван, оказалось, вернулся с дороги, и
Сергей с барыней поехали вдвоем.
—
Если бы Иван с ними был, мужик он опытный,
все бы спокойней было,— ворчала мать.
39

Поздно ночью вернулся Сергей.
Утром мать рассказала ему о моем стихотворении,
Сергей смеялся, хвалил меня, а через несколько дней
написал стихотворение, в котором он как бы отвечал
на мои стихи:
Не напр ас но дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тих им светом
Напоил мои глаза.
Мать больше не пробовала говорить о Кашиной
с Сергеем. И когда маленькие дети Кашиной, маль­
чик и девочка, приносили Сергею букеты из роз,
только качала головой. В память об этой весне Сергей
написал стихотворение Л. И . Кашиной «Зеленая при­
ческа...»
Настала осень. Уехал Сергей, и мы опять погру­
зились в длинный зимний сон.
Весной этого же года я окончила нашу сельскую
четырехклассную школу. Все лето я занималась с
Тимошей Данилиным, который готовил трех мальчи­
ков из нашего села для поступления в разные учеб­
ные заведения.
Сергей старался, насколько возможно , оградить
меня от домашней работы, чтобы я имела время
приготовить уроки. Он радовался моим успехам боль­
ше всех. Теперь я приехала в Москву. Осенью отец
устроил меня в частную гимназию.
Я тосковала по дому и часто во сне видела себя
дома, в деревне, и вслух говорила с матерью.
—
Ты сегодня опять во сне капризничала с ма­
терью, не хотела есть кислые сливки,— говорил
отец. — Набаловала она вас, совсем испортила.
Оставшись одна, я молилась богу: «Господи, сде­
лай так, чтобы я вернулась домой!»
Жили мы с отцом очень скучно. Отец не знал, о
чем со мной говорить, а я боялась его строгого взгля­
да. Наконец появился Сергей.
—
Ну, ты не плачь. Я буду часто теперь ездить
к вам,— говорил он.— Я знаю, трудно с отцом. А ты
что-нибудь пишешь?
40

Я показала ему сказку о Кощее Бессмертном,
написанную мною в стихах. Сергей похвалил меня.
Он стал часто приходить к нам.
Ожидания Сергея сблизили нас с отцом.
—
Ну вот, сегодня Сергей придет, а я масло при­
нес, будем жарить картошку,— говорил отец, и лицо
его становилось светлым.
За чаем мы все трое говорили и смеялись. Разго­
вор был только о деревне, о наших людях.
—
Да, как волка ни корми, он все в лес тянет,—
говорил отец. — Тридцать лет с лишним, как я живу
в Москве, а все не дома. И ты тоже, Сергей,
приехала Катька, запахло домом, деревней, бежишь
теперь к нам.
В сундуке у отца хранились вещи Сергея. Однаж­
ды отец открыл сундук и развернул чудесный ковер.
На белом атласном коне сидел прекрасный юноша.
Переднюю ногу коня обвила зеленая змея. Юноша
занес копье над головой змеи. Ковер был сделан из
шелка, атласа и бархата.
—
Это называется панно,— объяснил мне отец.—
Картина означает «Святой Георгий побеждает
зло».
Пришел Сергей и унес с собой это панно.
—
Подарок замечательной художницы ,— ска ­
зал он.
Вскоре панно украли у Сергея. У отца даже слезы
брызнули, когда он узнал о пропаже картины. Сер­
гею он ничего не сказал, только горестно поник го­
ловою.
Еще у отца в сундуке лежало несколько книг
Сергея. Это были Библия, Пушкин и Гоголь с х ор о­
шими иллюстрациями.
Однажды Сергей пришел в неурочное время и за ­
стал меня за игрой в куклы.
Я быстро сгребла куклы со стола, но было поздно.
Сергей улыбнулся:
—
Ты все еще играешь в куклы?
—
Да ,— ответила я ,— не говори, пожалуйста,
отцу.
—
А что ты читаешь?
—
У меня нет книг, и я ничего не читаю,— отве ­
тила я.
41

Через день Сергей принес мне целый узел лоску­
тов для кукол. Лоскутья были всех цветов, и шелк, и
кружево, и бархат — все было там. И еще он принес
чудесную книгу — «Сказки братьев Гримм».
Теперь из школы я бежала скорей домой. Меня
ждали сказки и ленты.
В 1918 году гимназию, в которой я училась, з а ­
крыли. В нашей же школе, в Константинове, откры­
ли пятый класс, и отец посоветовал мне учиться в пя­
том классе, чтобы не забыть, что знала. «А там видно
будет»,— сказал он.
Пятый класс вела у нас Софья Павловна Проким-
нова, молодая учительница, дочь священника из
соседнего села Кузьминского. Учились в пятом клас­
се одни мальчишки. Я была единственная девочка.
Потом к нам в класс пришла еще одна девочка — Р е ­
дина Маня. Она была моложе всех нас, очень малень­
кого роста.
Однажды Софья Павловна предложила нам во
время каникул устроить самодеятельный концерт
для ребят. Она хорошо играла на гитаре. Вместе с ней
мы разучили хоровые песни, подготовили сцену из
«Мертвых душ» — приезд Чичикова к Коробочке.
Мне поручили роль Коробочки.
В назначенный день нашего выступления в боль­
шом классе устроили сцену, сшили из чего-то занавес.
И при открытии занавеса я одна сижу за столом в
широкой черной юбке и в кофте с длинным узким ру ­
кавом. На голове у меня какой-то белый капор с кру ­
жевом. Лицо мне Софья Павловна сделала такое, что
мать родная не узнала бы. Публика не скупилась на
аплодисменты.
Спектакль был рассчитан только для учеников,
но — боже мой! — мужики и бабы торчали на всех
подоконниках. Класс был битком набит взрослыми.
Ободренные успехом, мы поставили еще два спек­
такля.
Видя, с каким успехом проходят наши школьные
спектакли, молодежь села под руководством Клав­
дия Петровича Воронцова решила организовать свой
кружок самодеятельности. Под зрительный зал была
оборудована огромная барская конюшня. Все было
42

хорошо, но в кружок вошли только три девушки.
Причем ни одна из них не хотела играть старух.
Тогда кружковцы поручили эти роли мне. Моя мать
очень удивилась и сначала не хотела пускать меня
(мне еще не было и четырнадцати лет), но ребята ее
уговорили.
Наши спектакли шли с таким успехом, что нас
стали приглашать в другие села. Однажды на репети­
цию к нам зашел наш деревенский коммунист Мочалин
Петр Яковлевич. После репетиции он похвалил нас
и предложил всем кружковцам вступить в комсомол.
Все согласились, но я не могла сделать этого без раз­
говора с матерью, да и годов мне не хватало.
Мать подумала и сказала:
—
Раз такое дело, иди со всеми вместе, а богу
молиться не обязательно в церкви, ты про себя мо­
лись, бог ведь знает, что теперь делается на белом
свете.
На каждое комсомольское собрание обязательно
приходил Мочалин.
После собрания мы пели песни и, довольные, рас­
ходились по домам.
Наши спектакли шли своим чередом.
В Октябрьские дни и Первого мая мы, комсомоль­
цы, ходили с флагами по селу, пели «Варшавянку»,
частушки Демьяна Бедного:
Долой, долой монахов,
Долой, долой попов!
Залезем мы на небо,
Разгоним всех богов.
Бабы качали головами и ругались нам вслед:
«Антихристы проклятые!» Мужики молча отворачи­
вались и отходили в сторону при нашем приближе­
нии. Но нам в ту пору ничего не было страшно.
1918 год. В селе у нас творилось бог знает что.
—
Долой буржуев! Долой помещиков! — неслось
со всех сторон.
Каждую неделю мужики собираются на сход.
Руководит всем Мочалин Петр Яковлевич, наш
односельчанин, рабочий коломенского завода. Во
43

время революции он пользовался в нашем селе боль­
шим авторитетом. Наша константиновская молодежь
тех лет многим была обязана Мочалину, да и не
только молодежь.
Личность Мочалина интересовала Сергея. Он
знал о нем все. Позднее Мочалин послужил ему
в известной мере прототипом для образа Оглоблина
Прона в «Анне Снегиной» и комиссара в «Сказке о
пастушонке Пете».
В 1918 году Сергей часто приезжал в деревню.
Настроение у него было такое же, как и у всех,—
приподнятое. Он ходил на все собрания, подолгу
беседовал с мужиками.
Однажды вечером Сергей и мать ушли на собра­
ние, а меня оставили дома. Вернулись они вместе
поздно, и мать говорила Сергею:
—
Она тебя просила, что ль, заступиться?
—
Никто меня не просил, но ты же видишь, что
делают? Растащат, разломают все, и никакой пользы,
а сохранится целиком, хоть школа будет или амбу­
латория. Ведь ничего нет у нас! — говорил Сергей.
—
А я вот что скажу — в драке волос не жалеют.
И добро это не наше, и нечего и горевать о нем.
Наутро пришла ко мне Нюшка.
—
Эх ты, чего вчера на собрание не пошла? Инте­
ресно было. — И Нюшка, волнуясь, с удовольствием
продолжала:— Знаешь, Мочалин говорит: надо бур­
ж уйское гнездо разорить так, чтобы духу его не было,
а ваш Сергей взял слово и давай его крыть. Это, го ­
ворит, неправильно, у нас нет школы, нет больницы,
к врачу за восемь верст ездим. Нельзя нам громить
это помещение. Оно нам самим нужно! Н у и пошло у
них.
Через год в доме Кашиной была открыта амбула­
тория, а барскую конюшню переделали в клуб.
Все наши бабы везут своим мужикам в Москву
продукты.
И меня мать послала к отцу вместе с бабами. Ехать
в Москву надо пароходом, о поезде думать нечего,
не сядешь.
44

Уселись мы в самом проходе, где отдают причал,
мест больше нет нигде. Это третий класс. Ветер
свищет и оттуда и туда. Пароход ползет, как
черепаха. Ночь. Люди спят кто как может, а нам не
до сна. Сквозит кругом, замерзли. Сидим на своих
продуктах, как совы, сгорбатились, глазами хло­
паем. Д о Москвы еще целые сутки плыть.
День кажется невероятно долгим. На утро сле­
дующего дня — Москва. О/гец бесконечно рад моему
приезду. Теперь каждый месяц я еду с кем-нибудь в
Москву с продуктами. Врач советует отцу уехать из
Москвы в деревню. Астма и сердце плохое.
—
Последний раз съезди и скажи отцу, чтобы ехал
домой. Как-нибудь проживем. Люди-то жив у т,— ска ­
зала мне мать.
Теперь отец дома, в Константинове. Он устроился
работать в волисполком делопроизводителем. Кроме
жалованья ему дают тридцать фунтов муки. С хлебом
и у нас теперь плохо — неурожай.
В селе у нас организовали комитет бедноты. Пред­
седателем выбрали Ивана Яковлевича Уколова. Отца
выбрали секретарем комитета бедноты.
Мать наша недовольна работой отца в комитете
бедноты.
—
Это что же? Людям по два-три пуда даешь му­
ки, а мы тридцать фунтов получаем?
—
Мы получаем хлеб за мою работу в волости,
у нас есть корова, поэтому мы считаемся середняками.
Хлеб дают многодетным, беднякам, бескоровным...
Весной организовали коллективный огород на
бывших землях федякинского помещика. Я работала
вместе с бабами на этом огороде. Отец вел весь учет.
Он следил за очередью лошадей, он отмечал, кто
сколько дней работал, выписывал семена и распреде­
лял урожай.
—
Вот это хорошее дело,— говорил он,— каж ­
дый делает, что может, на что способен. Так жить
можно!
Решили купить лошадь и заняться хозяйством.
Достали заветный мешочек с деньгами (керенки, что
прислал Сергей), сложили кофты, сарафаны и послед­
нее поношенное пальто отца на барашковом меху с
каракулевым воротником (подарок купца Крылова
45

со своего плеча). Все это отдали за лошадь. Лошадь
привели молодую, красивую. Вскоре выяснилось, что
она не любит женщин: только мать подойдет, ло ­
шадь прижимает уши и косит глазами. Значит, не
подходи — укусит.
—
Ох, чтоб тебя вихор поднял! — вздыхала мать.
Поехал отец в косу, хворосту на плетни привез­
ти, лошадь наша до горы довезла, около горы встала
и ни с места. И били и ругали. Ничто не помогало,
пока не подъехала другая лошадь с возом дров. Ло­
шадь с дровами поехала в гору, наша за ней. Так мы
у горы и ждали всегда попутчика. С пустой телегой
наша лошадь бежит хоть куда, с возом она не любит
сворачивать с дороги, кроме как домой.
Однажды отец послал меня отвезти в поле навоз.
До нашей доли я доехала хорошо, но дальше лошадь
не пошла. Я отдала ей весь хлеб, что дал мне для нее
отец, я била кобылу изо всей мочи кнутом, я ревела и
опять била, ничто не помогало — кобыла стоит. Били
ее все прохожие мужики и бабы, кобыла ни с места.
—
Сваливай, Катя, навоз у дороги, отец сам по­
том возьмет е го ,— посоветовал сосед.
Только Маня, так звали кобылу, увидела, что те­
лега пустая, она стала послушной, и я, как на рыса­
ке, примчала домой.
Осень. Все убрали и в поле и в лугах. Отец с ка­
рандашом в руках сидит за тетрадью и что-то колдует.
—
Ничего не выходит,— сказал он, поднявшись
из-за стола .
—
Чего не выходит-то? — спросила мать.
—
Не хватит у нас до весны ни хлеба, ни кормов
скотине. Надо срочно продавать лошадь. Вот съ езжу
еще за дровами — и с богом, в Рязань, на базар.
В следующую субботу я с матерью еду на телеге
продавать Маню. Завтра базар. Остановились ноче­
вать у своих деревенских. Утром мы на сенном рын­
ке. Рынок большой, лошадей много продают.
—
Ты постой тут, а я похожу, приценюсь, почем
лошади,— говорит мать.
Ко мне подходят люди, спрашивают, сколько сто­
ит лошадь, но я ничего не могу ответить до матери.
Вернувшись, мать назначает цену. Есть покупатель,
но он хочет попробовать лошадь, как она ходит в гору.
46

—
Погоди немного, сейчас хозяин придет,— гово ­
рит мать покупателю.
Покупатель отходит. Мать думает вслух:
—
Как же быть? Может, эта дура с пустой те­
легой пойдет в гору-то?
Запрягли нашу Маню, ударили кнутом, она и по­
шла шарахаться в разные стороны, но только не на
гору.
Наконец лошадь продали.
Вечер. Отец сидит у окна, не отрывая глаз от ули­
цы. Управится со скотиной и опять к окну.
—
Тоскует о лошади, вот голова-то! — укориз­
ненно говорит мать, когда отец пошел в ригу.
Отец по-прежнему работает секретарем комитета
бедноты, это хорошо для него, он хоть какую-то поль­
зу приносит людям, и люди уважают его. К нам часто
заходят мужики. Они ведут с отцом беседы о стран­
ной, непонятной жизни, иногда просят его написать
какое-нибудь ходатайство в сельсовет.
Почтальон Поля Царькова опять прошла мимо
наших окон. Значит, ничего у нее для нас нет.
—
Хоть бы ты, отец, в Москву к Сергею съездил,
что же это — ни слуху ни духу нет от него? — ска­
зала мать.
—
Легко сказать — в Москву. Поезда переполне­
ны, а Сергей, как ветер, поймаешь ли его в Москве,—
говорит отец.
—
Поймаешь не поймаешь, ехать на до ,— ответила
мать. — Может, он больной валяется, а мы тут про­
хлаждаемся.
Отец уехал в Москву.
Прошло три дня. По пыльной дороге, следом за
чьей-то тощей клячей, сгорбившись, шагал наш отец
домой.
—
Пресвятая богородица, что ж е это? Ай что с
Сергеем? — испуганно говорит мать, уставясь в окно
глазами.
Мы с Шурой тоже прилипли у окна. Никто из нас
не вышел отцу навстречу. Лошадь свернула с дороги
к нашему дому. Мать как угорелая направилась к
отцу.
47

—
Сергей уезжал из Москвы, потому и не отвечал
нам,— говорил отец,— а его письмо, должно быть,
пропало на почте.
На следующий день мать допрашивала отца:
—
Мерингофа-то ты видал?
—
Видел,— отвечал отец.— Ничего молодой че­
ловек, только лицо длинное, как морда у лошади.
Кормится он, видно, около нашего Сергея.
В конце лета 1920 года Сергей приехал домой. Это
был самый длительный перерыв между его приездами
в Константиново.
После бурных дней 1918 года у нас стало тихо, но
как всегда после бури вода не сразу становится чис­
той, так и у людей еще много мутного было на душе.
Прекратилась торговля, нет спичек, гвоздей, кероси­
на, ниток, ситца. Живи, как хочешь. Все обносилось,
а купить негде.
Здоровье отца пошатнулось крепко, душит астма.
Он теперь не работает в учреждении, ухаживает за
своей скотиной и делает все, что придется, по обще­
ственным делам.
За чаем Сергей спрашивает отца:
—
Сколько надо присылать денег, чтобы вы по-
человечески жили?
—
Мы живем, как и все люди, спасибо за все, что
присылал, если у тебя будет возможность, пришли
сколько сможешь,— ответил отец.
Как на грех, привязался дождь. Вторые сутки
хлещет как из ведра. После чая Сергей долго стоял
у окна, по стеклу которого струилась дождевая вода.
Потом он пошел к Поповым. Отца Ивана (священника)
разбил паралич. Исчезли со стола медовые лепешки,
замолкли песни, как вихрем унесло родных и гостей.
Дедушку Сергей застал на печке. Он хворает и ру­
гает власть:
—
Безбожники, это из-за них господь людей
карает. Консомол распустили, озорничают они над
богом, вот и живете, как кроты.
У Софроновых подряд умерли дед Вавила и дед
Мысей. Мрут люди. У Ерофевной Ванятку убили на
фронте. Тимоша Данилин тоже убит на фронте.
48

Ка другой день Сергей опять ходил к Поповым и
долго беседовал с тетей Капой, она теперь сама топит
печку и убирает по дому, но не унывает:
—
Не все коту масленица, будет и великий пост.
Вот мы и дожили до поста,— шутила она.— Никто
из прежних людей у нас не бывает. Все друзья-прия­
тели до черного дня. Тяжело сейчас всем, не до нас!
На третий день, перед отъездом, Сергей сказал
мне, а скорее самому себе:
—
Толя говорил, что я ничего не напишу здесь,
а я написал стихотворение.
В этот приезд Сергей написал стихотворение «Я по­
следний поэт деревни».
После обеда я пошла с отцом провожать Сергея на
пароход. Шли подгорьем, вдоль берега Оки. Прыгая
через луж и, мы смеялись. День прояснился, и на
душе стало светло...
Вскоре после отъезда Сергея и я распрощалась с
Константиновом. Сергей взял меня к себе в Москву
учиться.

Ао А . ЕСЕНИНА
«ЭТО ВСЕ МНЕ РОДНОЕ
И БЛИЗКОЕ»
Широкой, прямой улицей вдоль крутого, хо л ­
мистого правого берега Оки пролегло наше
село Константиново. Не прерывая этой улицы, подо­
шла вплотную к Константинову деревня Волхона,
а дальше — большое село Кузьминское. Проезжему
человеку, не жившему в этих местах, не понять, где
кончается одно село и где начинается другое. Эта
улица тянется на несколько километров.
В Кузьминском один раз в неделю, по вторникам,
бывали большие базары. Сюда съезжались крестьяне
со всех окрестных деревень. Здесь можно было ку ­
пить все — начиная от лаптей и глиняных горшков
до коров и лошадей; можно было узнать, где продает­
ся дом, кто в соседнем селе умер, кто женился , кто
разделился. Вторник — всему миру свидание. На
базар ходили и купить, и продать, и просто прогу­
ляться, узнать новости.
В нашем Константинове не было ничего примеча­
тельного. Это было тихое, чистое, утопающее в зеле­
ни село. Основным украшением являлась церковь,
стоящая в центре села. Стройные многолетние березы
с множеством грачиных гнезд служили убранством
этому красивому и своеобразному памятнику русской
архитектуры. Вдоль церковной ограды росли акация
и бузина. За церковью, на высокой крутой г ор е,—
старое кладбище наших прадедов.
В правом углу кладбища, у самого склона горы,
среди могильных камней, покрытых мохом и зарос­
ших крапивой, стояла маленькая каменная часовня,
крытая тесом. Рядом с ней лежал старинный памят­
ник-плита . На этой плите любил сидеть Сергей. От-
50

сюда открывался чудесный вид на наши приокские
раздолья.
С церковью, с колокольным звоном тесно связана
вся жизнь села. Зимой, в сильную метель, когда не­
возможно выйти из дома, раздаются редкие удары
большого колокола. Сильные порывы ветра разры­
вают и разбрасывают его мощные звуки. Они стано­
вятся дрожащими и тревожными, от них на душе тя­
жело и грустно. И невольно думаешь о путниках,
застигнутых этой непогодой в поле или в лугах и
сбившихся с дороги. Это им, оказавшимся в беде,
посылает свою помощь этот мощный колокол.
Этот же колокол извещал и о другой беде — о по ­
жаре, но не в нашем, а в соседнем селе. Тогда удары
его, в один край, часты и требовательны. К о люди
наши, привыкшие к частым пожарам, не особенно
страшатся их. Выйдя из дома посмотреть, какое село
горит, постоят, поговорят с соседями и, если видят,
что пожар не сильный, спокойно расходятся по домам.
На помощь в соседние села бегут только при силь­
ных пожарах и в том случае, если там живут родствен­
ники.
В воскресные и праздничные дни этим колоколом
сзывали народ к обедне и всенощной.
Влево от церковных ворот, в глубине села, стоял
один из двух домов нашего священника. Зимой в доме
никого не было, но летом здесь весело и шумно про­
водила свой отдых учащаяся молодежь, которую лю­
бил и охотно принимал священник Иван Яковлевич
Смирнов, или, попросту, отец Иван.
Завсегдатаями этой компании были: две сестры
Сардановские, Анна и Серафима, и их брат Николай,
какие-то дальние родственники отца Ивана, две сест­
ры Северцевы, с одной из которых Сергей сфотографи­
рован в 1910 году после игры в крокет, Тимоша Д а ­
нилин — сын константиновской вдовы-нищенки, бла­
годаря хлопотам отца Ивана поступивший в рязан­
скую гимназию и получающий стипендию, Клавдий
Воронцов — круглый сирота, племянник отца Ива­
на — и наш Сергей. Кроме того, сюда частенько при­
ходила молодежь из соседних сел.
За церковью, у склона горы, на которой было ста­
рое кладбище, стоял высокий бревенчатый забор,
51

вдоль которого росли ветлы. Этот забор, тянувшийся
почти до самой реки, огораживавший чуть ли не одну
треть всего константиновского подгорья, отделял
участок, принадлежавший помещице Л. И. Кашиной,
имение которой вплотную подходило к церкви и так­
ж е тянулось по линии села.
Л. И. Кашина была молодая, интересная и образо­
ванная женщина, владеющая несколькими иностран­
ными языками. Она явилась прототипом Анны Сне­
гиной, ей же было посвящено Сергеем стихотворение
«Зеленая прическа...» , а слова в поэме «Анна Сне­
гина»:
Приехали.
Дом с мезонином
Немного присел на фасад.
Волнующе па хнет жа см ином
Плетневый его палисад,—
относятся к имению Кашиной.
Нам, деревенским ребятам, это имение казалось
сказочным. Д у х захватывало при виде огромных ку с­
тов цветущей сирени или жасмина, окружавших
барский дом, дорожек, посыпанных чистым желтым
песком, барыни, проходившей в красивом длинном
платье, или ее детей в соломенных шляпах с больши­
ми полями, резвившихся в саду.
Но видеть все это удавалось не часто. Ворота и ка­
литка открывались редко, а бревна высокого забора
так плотно прилегали друг к другу, что невозможно
было найти щелочку для глаза.
Из мальчишек иногда находился смельчак, кото­
рый зал еза л на этот забор, но стоило кому-либо крик­
нуть: «Кулак, Кулак, лови, лови», как храбрец
кубарем скатывался вниз. Лишь одно упоминание
имени прежнего владельца имения — Кулакова ока­
зывало магическое действие еще долгие годы после
его смерти.
На противоположной стороне села выстроились
в ряд ничем не примечательные, обыкновенные кре­
стьянские избы, за дворами которых тянулись узкие
длинные полоски приусадебных огородов или садов.
В числе этих домов против церкви стоял и наш
дом.
52

Вот в этом селе мы родились и жили, здесь прошли
молодые годы Сергея.
Жизнь на селе начинается рано. Летом, задолго до
восхода солнца, часа в два-три, в тишине слышится
позвякивание ведер. Это бабы отправляются доить
коров. Коров у нас, как только схлынет половодье
и можно натянуть канат на паром, переводят за реку
на все лето, до самых морозов. Дождь, непогоду,
стужу, жару — все переносят коровы под открытым
небом, а вместе с ними переносят все это и бабы, по
два-три раза в день переезжая доить их.
Отправляются они туда на четырехвесельных лод­
ках-плоскодонках. Переехать с бабами в лодке инте­
ресно. Это устная газета; здесь сообщаются все но­
вости: кто уехал, кто приехал, что привез, что ку­
пил, кто кого сосватал , кто с кем подрался. Река ши­
рокая, и, пока переедут, о многом успевают посу ­
дачить.
Часа через полтора-два, с восходом солнца, воз­
вращаются домой, ко спать у ж е некогда. Нужно вы­
гнать в стадо овец, накормить свиней, принести из
реки воды, истопить печку. Д а мало ли у бабы дел по
хозяйству!
В одиннадцать-двенадцать лет и сестра и я были
уже настоящими помощницами матери. Мы умели
жать, полоть, доить коров, носили воду, полоскали
на речке белье.
У Сергея все обстояло иначе. В своей автобиогра­
фии он пишет, что ездил с мальчишками в ночное по­
ить лошадей на Оку. Но его помощь в работе нужна
была, пока он жил у дедушки Титова. Вернувшись
домой, он оказался без дела. У нас не было лошади.
Единственно, где он мог помогать,— в лугах на сено­
косе. И эту работу Сергей очень любил.
Раздольны, красивы наши заливные луга. Вокруг
такая ширь, «такой простор, что не окинешь оком».
На горе, как на ладони, видны протянувшиеся по одной
линии на многие километры села и деревни. Вдали,
в дымке, синеют леса.
Сенокосная пора. Это самое горячее и самое весе­
лое время в жизни села. Первыми в луга отправля­
ются мужики, переводятся лошади, запряженные в те­
леги. Н а телегах — покосные домики-шалаши, сун­
53

дуки с одеждой и продуктами, косы, грабли. Шалаши
размером почти все одинаковы — должны поместить­
ся на телеге, но вид их разный. Вот шалаш, плетен­
ный из хвороста и крытый соломой, вот весь тесовый,
а вот тесовый, крытый железом. Делают шалаши не
на один год, в них приходится ежегодно жить по две-
три недели, потому и старается каждый жилье свое
сделать получше.
В течение всего сенокоса мужики и мальчишки
живут в этих шалашах и домой не приезлсают. Но ба­
бам приходится ежедневно уходить домой. Нужно
приготовить обед на следующий день, убрать скотину,
подоить коров.
Как правило, в сенокос питаются хорошо. Хлопот
хо зяй ке много. Нужно напечь блинов, драчен, пиро­
гов, наварить хороших щей. К покосу, как к празд­
нику, запасают яйца, сало, творог, покупают мясо
или режут барана или теленка. Причин хорошего пи­
тания две: во-первых, работа тяжелая, а во-вторых,
обедать приходится на лугах, у всех на виду. Вот и
получается: нагрузит баба полную корзинку-севалку
еды, подхватит ведро с молоком или кувшин со щами
и тащит километра три-четыре. Измучается, а отды­
хать некогда: нужно разжигать костер, кипятить чай­
ник, варить в котелке кашу-разварушку на завтрак.
Скоро должны вернуться мужики, которые с рассвета
косят.
Часа в три-четыре бабы отправляются копнить
сено. Приятно посмотреть на баб, рассыпавшихся по
лугу в ярких, пестрых нарядах. На сенокос у нас оде­
ваются по-праздничному, особенно молодежь. Рас­
красневшиеся, слегка растрепанные, ловко орудуя
граблями, складывают они одну копну за другой. Р а ­
ботая у всех на виду, нужно показать себя в работе
ухватистой, особенно девкам на выданье. К их работе
пристально присматриваются будущие свекор или
свекровь.
Нигде так весело не отдыхают, как на сенокосе,
хотя минуты отдыха коротки, и усталь нигде не про­
ходит так быстро, как здесь. Вспоминая покосное вре­
мя, люди забывают о том, как ломило от тяжелого
труда поясницу, как прилипали к спине рубахи, по­
крывшиеся от пота солью.
64

И у Сергея, испытавшего этот труд, остаются в па­
мяти картины яркие, легкие и дорогие:
Я люблю над покосной сто янкою
Слуш ать вечером гуд комаро в.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.
Загорятся, как черна смородина,
Угли-о чи в по дковах бровей,
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей1.
Все луга наши делились на несколько частей, и
каждая из них имела свое название: Белоборка, Жу-
равка, Долгое, Первая пожень и другие.
Обычно уборка сена начинается с Первой пожени,
расположенной ближе к селу, сразу за косой, которая
лежит поперек луга от самой реки до старицы и отде­
ляет покосные луга от заречья, где пасется скот до
сенокоса. Окончив уборку здесь, вся выть переби­
рается на другой, более дальний участок. На новом
месте устанавливаются шалаши, удлиняется бабья
дорога.
Для уборки сена крестьяне объединяются по два-
три двора. Лошадные принимают в пай безлошадных,
но они должны за лошадь предоставить людскую рабо­
чую силу или доплатить деньгами. Объединение это
вызвано тем, что ни у одного хозяина не наберется
сена столько, чтобы можно было сметать стог, а стога
у нас мечут большие.
Бескрайне широки и поля наши. Всюду, куда ни
глянешь, граничат поля с горизонтом, и, кажется , не
обойти, не измерить их, не счесть богатств, которые
соберутся с них. Но густо заселен наш край. В ред­
кой деревне насчитывается менее сотни домов, а в
больших селах, как Федякино, наше Константиново
или Кузьминское, их по шестьсот — семьсот. В каж­
дом таком селе живет около двух тысяч человек. И
режутся эти поля на узкие полоски, как в бедной
многочисленной семье режут праздничный пирог.
Так обманчивы приволье и ширь наших полей.
Все они измерены русским лаптем, пропитаны соле­
ным крестьянским потом.
55

Вот здесь, на этих просторах, протекало детство
Сергея. Эти места имел он в виду, когда писал:
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий 2.
Я родилась в 1911 году. Мое появление на свет
было не особенно обременительным, так как из всех
моих старших братьев и сестер осталось в живых толь­
ко двое — пятнадцатилетний Сергей и пятилетняя
Катя.
Из своего детства я помню лишь отдельные эпизо­
ды, примерно лет с четырех.
Я рано научилась петь и пела все, что пела наша
мать, а песни ее были самые разнообразные.
Очень ясно запомнился мне приезд Сергея в 1915
году. С ним был один из его товарищей, имя которого
казалось мне необыкновенным,— Леонид. Я никак
не могла решиться выговорить его и обращалась к
Леониду: «Эй, ты». Мать делала мне замечания, сме­
ялся Сергей, улыбался Леонид.
В этот приезд свой Сергей привез мне огромный
разноцветный мяч в сетке.
Когда я появилась с ним на улице, вся соседская
детвора окружила меня и стала просить поиграть. Но
где там поиграть! Я сама-то не решалась вынуть его
из сетки.
Вышли из дому Сергей и Леонид. Брат, улыбаясь,
говорит: «Давай поиграем». Я отдаю ему мяч и с у ж а ­
сом смотрю, как он забросил его высоко-высоко. Мяч
становится маленьким и каким-то темным, летит все
выше, и я боюсь, что он не вернется.
Помню приезд Сергея в мае—июне 1917 года. Бы­
ла тихая, теплая, лунная ночь.
Дома на селе, освещенные полной луной, казались
какими-то обновленными, а на белой церковной ко­
локольне четко отпечатались густые узорные тени от
ветвей берез. Все спали. Не было видно ни одно­
го освещенного окна, а мы еще сидели за самова­
ром.
Напившись чаю, Сергей вышел погулять и оста­
новился у раскрытого окна. Он был в белой рубашке
и серых брюках. С одной стороны его освещала керо­
синовая лампа, стоявшая на подоконнике, а с другой
56

стороны — луна. В барском саду громко пел соловей.
В ночной тишине казалось, он совсем рядом. Захва­
ченный чудесной песней, Сергей стал ему подсвисты­
вать.
Эта картина мне хорошо запомнилась.
До 1921 года Сергей приезжал домой каждое лето,
но воспоминания о нем у меня слились воедино. Пом­
ню, как к его приезду (если он предупреждал) в доме
у нас все чистилось и мылось. Брат был самым дор о­
гим гостем. В нашей тихой, однообразной жизни с его
приездом сразу все менялось. Д а ж е сам приезд его
был необычным, и не только для нас, а для всех
односельчан. Сергей любил подъехать к дому не на
едва семенящей лошадке, как приезжали обычно дру ­
гие, а на лихом извозчике, как тогда говорили, на
«лихаче», а то и на паре. Приезжал Сергей, и в доме
сразу нарушался обычный порядок: на полу раскры­
тые чемоданы, на окнах книги. Даже воздух в избе
становился другим.
На следующий день происходило переселение.
«Зал» (большая передняя комната) отводился Сергею
для работы, а в амбаре он спал. На его столе, за кото­
рым он работал, лежали книги, бумага, карандаши
(Сергей редко писал чернилами), стояла настольная
лампа с зеленоватым абажуром, пепельница, появля ­
лись букеты цветов.
Остались в моей памяти некоторые песни, которые
он, устав сидеть за столом во время работы, напевал,
расхаживая по комнате, заложив руки в карманы
брюк или скрестив их на груди. Он пел «Дремлют
плакучие ивы», «Выхожу один я на дорогу», «Горные
вершины», «Вечерний звон».
Помню, как ходил Сергей: легкой, слегка покачи­
вающейся походкой, немного наклонив свою кудря­
вую голову. Красивый, скромный, тихий, но вместе
с тем очень жизнерадостный человек, он одним своим
присутствием вносил в дом праздничное настроение.
К отцу и матери он относился всегда с большим
уважением. Мать звал коротко — ма, отца же назы­
вал папашей. И мне было как-то странно слышать
от Сергея это «папаша», потому что так называли от­
цов деревенские жители, и даж е мы с Катей звали от­
ца папой.
57

10 мая 1922 года Сергей уехал за границу, а в ав­
густе этого же года сгорел наш дом.
Часты и страшны были пожары в наших местах.
Усадебные участки очень малы, дома тесно прижима­
лись друг к другу; кое-где можно было увидеть два
дома под одной крышей. Крыши преимущественно со­
ломенные, поэтому пожары уничтожали иной раз по
нескольку десятков домов сразу.
В сухую погоду крестьяне всегда торопятся с убор­
кой хлеба, и почти все трудоспособное население ра­
ботает в поле. В такие дни на селе становится тихо
и безлюдно.
И вот 3 августа 1922 года в жаркий солнечный
день произошел один из самых больших и страшных
пожаров, которые мне приходилось видеть.
Нерадивый хозяин, сгружая в ригу снопы, обро­
нил искру от самосада. В течение нескольких минут
его рига превратилась в гигантский костер. День был
ветреный, и огонь распространялся с такой быстро­
той, что многие, прибежав с поля, застали свои дома
уже догорающими.
А на следующее утро, с красными глазами от
слез и едкого дыма, который курился еще над обуг­
лившимися бревнами, бродили по пожарищам изму­
ченные и похудевшие за одну ночь погорельцы.
В это утро по своему пожарищу бродили и мы.
Вместо нашего дома остался лишь битый кирпич,
кучи золы и груды прогоревшего до дыр, исковеркан­
ного и ни на что не пригодного железа.
Мы стаскивали в одну кучу вынесенные из дому на­
половину обгоревшие вещи, среди которых были кни­
ги и рукописи Сергея (часть их находится сейчас в
Институте мировой литературы).
В доме, который сгорел, были проведены самые
благополучные и спокойные годы жизни нашей
семьи.
Вспоминая нашу прошлую жизнь, мы всегда пред­
ставляем ее себе именно в этом доме.
Этот дом очень любил наш отец. Выстроенный
на деньги, заработанные тяжелым трудом, дом был
его единственной собственностью, куда он, прожив
всю жизнь в людях, старался вложить каждую ко­
пейку.
58

Более тридцати лет, с тринадцатилетнего возрас­
та до самой революции, отец проработал мясником у
купца. Тяжел труд мясника. Нужно обладать боль­
шой физической силой, чтобы поднимать мясные туши
и целыми днями махать десятифунтовой тупицей, раз­
рубая эти туши на куски.
Во время революции лавка купца Крылова, в ко­
торой много лет работал наш отец, перешла в госу­
дарственную собственность, и отец остался в ней ра­
ботать продавцом. Но наступила гражданская война.
Начался голод, мяса не стало, и лавку закрыли.
В городе отцу больше нечего было делать, и он воз­
вратился домой, в деревню.
С молодых лет отец страдал астмой. Домой он вер­
нулся совсем больным человеком.
Нелегко ему было и в деревне. Прожив всю жизнь
в городе, приезжая домой только в отпуск, он не знал
крестьянской работы, а привыкать к ней в его воз­
расте было уж е нелегко.
Отец наш был худощавый, среднего роста. Светлые
волосы и небольшая рыжеватая борода были акку­
ратно подстрижены и причесаны. В голубых вырази­
тельных глазах отца всегда можно было прочитать
его настроение. Он не был ласков, редко уделял нам
внимание, разговаривал с нами, как со взрослыми, и
не допускал никаких непослушаний. Но зато, когда
у отца было хорошее настроение и он улыбался, то
глаза его становились какими-то теплыми, и в их угол­
ках собирались лучеобразные морщинки. Улыбка
отца была заражающей. Посмотришь на него — и не ­
вольно становится весело и тебе.
Иногда отец пел. Он обладал хорошим слухом, и
мальчиком лет двенадцати пел дискантом в церковном
хоре на клиросе. Теперь у отца был слабый, но очень
приятный тенор. Больше всего я любила слушать,
когда он пел песню «Паша, ангел непорочный, не роп­
щи на жребий свой...»
Слова из этой песни у Сергея вошли в «Поэму
о 36». В песне поется:
Может статься и слу читься,
Что достану я киркой,
Дочь носить будет сереж ки,
На ручке перстень золотой...
69

У Сергея эти слова вылились в следующие строки:
Может случиться
С тобой
То, что до станешь
Киркой,
Дочь твоя там,
Вдалеке,
Будет на левой
Руке
Персте нь носить
Золотой.
В 1922—1923 годах Сергей был за границей. Без
его денежной помощи родители наши построить но­
вый дом не могли. Лишение отцовского заработка,
его болезнь и неприспособленность к крестьянской
жизни, голод 1920—1921 годов и, наконец, пожар
привели наше хозяйство к сильному упадку. А Сер­
гей из-за рубежа не мог помочь нам. В письме к Кате
он писал: «Во-первых, Шура пусть этот год будет
дома, а ты поезжай учиться. Я тебе буду высылать
пайки, ибо денег присылать очень трудно...» И в
конце письма: «Отцу и матери тысячи приветов и
добрых пожеланий, им я буду высылать тоже по­
сылки...»
Отец с матерью, получив страховку за сгоревший
дом, купили старую маленькую шестиаршинную и з­
бушку и поставили ее в огороде с тем, чтобы до по­
стройки нового дома иметь хоть какой-нибудь, но
свой угол. В этой избушке мы прожили до конца
1924 года, так как строиться начали только после
приезда Сергея из-за границы.
Все здесь было бедно и убого. Почти половину избы
занимала русская печь. Небольшой стол для обеда,
три стула, оставшиеся после пожара, и кровать. Но
стоило распахнуть маленькое оконце — и перед гла­
зами вставала чудесная картина: кругом яблоневые
и вишневые сады.
Своего яблоневого сада у нас не было. В 1921 году
отец купил и посадил несколько молодых яблонек, но
во время пожара они все погибли, за исключением
одной, которая стояла теперь перед окнами домика.
60

У соседей были прекрасные многолетние сады с рас­
кидистыми яблонями, свешивающими свои ветви в
наш огород. У нас же по всему участку росли ползу­
чие вишни, которые доставляли много хлопот нашим
родителям, так как им н ужна была земля под картош­
ку. Нам, детям, много огорчений приносила вырубка
сада и вспахивание его сохой или плугом. В стихо­
творении «Письмо к сестре» Сергей описывает эти пе­
реживания:
Ах , эти вишни!
Ты их не забыла?
И сколько было у отца хлопот,
Чтоб наша тощая
И рыжая кобыла
Выдерг ивал а плугом корнеплод.
Несколько лет в этом маленьком домике мы жили
втроем: отец, мать и я. Катя жила и училась в Москве.
Жизнь у нас шла тихо и однообразно, особенно зимой.
Рано ложились спать, рано вставали и принимались
за те же дела, что и в предыдущие дни: топили печь,
ухаживали за скотом, убирали дом, носили воду. Из-
за того, что мы жили на огороде, редко кто из соседей
заходил к нам, еще реже мои родители ходили к кому-
нибудь из них.
Наша мать была неграмотная и всю жизнь об этом
жалела. Уже в пожилом возрасте она пыталась ходить
в ликбез, но усталые руки плохо слушались, и, не­
смотря на большое желание, научилась она только
расписываться и едва читать по складам.
Когда мы учились, она следила за тем, чтобы мы
делали уроки, но, если мы читали художественную
литературу, она ворчала: «Опять пустоту листаешь!
Читала бы нужную книжку, а то ерундой занимаешь­
ся». И сама же бессознательно прививала нам любовь
к литературе. С младенческих лет мы слышали от нее
прекрасные сказки, которые она рассказывала нам
артистически, а подрастая, узнавали, что песни, ко­
торые она пела, зачастую были переложенные на музы­
ку стихи Пушкина, Лермонтова, Никитина и других
поэтов.
В мае 1924 года Сергей вновь приехал в Констан­
тиново.
63

Теплый воскресный день у ж е подходил к концу.
Группой в несколько человек мы спускались с горы
к перевозу, к коровам.
На полдороге к реке нас догнали соседки, и одна
из них, обращаясь ко мне, сказала:
—
Шура, ваш Сергей приехал. На паре!
Вбежав в дом, я застала радостную суматоху. Мать
уже хлопотала у самовара. Так всегда, едва поздо­
ровавшись с приехавшими, она торопится ставить
самовар.
Сергей и Катя приехали не одни. Вместе с ними был
мужчина лет тридцати пяти, полный, круглолицый,
с маленькими смеющимися глазами — Александр Ми­
хайлович Сахаров. Кто он, я узнаю позже, а сейчас
мне не до него. Я так рада приезду Сергея и Кати, что
вижу только их и бросаюсь им на шею.
—
А ну-ка, покажись, покажись! Ух, какая
ты стала! — восклицает Сергей и, немного отсту­
пив, улыбаясь, начинает меня рассматривать и удив­
ляться.
—
в* Вот видишь, какая вымахала,— говорит Катя.
По-видимому, у них был какой-то свой разговор
обо мне.
На мое счастье, меня выручает мать, поручая при­
нести из сеней углей для самовара, достать чистое по­
лотенце.
Катя тоже занята делами. Она распаковывает че­
моданы, накрывает на стол.
Пока закипает самовар, мужчины сидят, курят,
делятся новостями. Новостей много, есть что рас­
сказать и о чем расспросить друг друга. Отца интере­
сует жизнь в Москве, за границей, Сергея — жизнь
односельчан.
Со времени его последнего приезда сильно изме­
нился облик села, и особенно изменилась жизнь в на­
шей семье.
Никогда еще не жили мы так бедно, как теперь,
после голода и пожара, и отец с матерью как-то
неловко чувствуют себя перед незнакомым приехав­
шим гостем.
Мать мучает вопрос: где же уложить спать гостя?
Но Сергей счастлив, что снова дома, среди родных, и
его не смущают ни эта бедность, ни теснота . Лишь
62

позж е с большой болью он пишет в стихотворении
«Возвращение на родину»:
Ка к много изменилось там,
В их бедном, непригл ядно м быте.
Какое множество открытий
За мною следовало по пя там .
Отцо вский дом
Не мог я распознать...
В разговорах за чаем не заметили, как прошел ве­
чер. И задача матери решилась легко: мужчины реши­
ли спать в риге на сене.
Забрав все овчинные шубы и ватные поддевки,
Сахаров, Сергей и отец ушли на ночлег. И, читая
строки из поэмы «Анна Снегина», я вспоминаю наши
вишневые заросли, маленькую избушку и тот теплый,
тихий майский вечер, в который мы были так счаст­
ливы.
В этот свой приезд Сергей прожил дома всего лишь
несколько дней. Вместе с Сахаровым он у ехал в Моск­
ву, а оттуда в Ленинград. Июнь и июль Сергей жил
в Ленинграде, а в начале августа он снова приехал в
Константиново.
Теперь Сергей спал в амбаре. Ему нужно было ра­
ботать, а в риге нельзя было курить, опасно зажигать
лампу. Работал Сергей очень много. Я помню, как
часами, почти не разгибаясь, сидел он за столом у
раскрытого окна нашей маленькой хибарки. Усло­
вия для работы были очень плохие. По существу, их
не было совсем. Мы старались не мешать Сергею, но
так как дом наш был слишком мал, а амбар служил
кладовой, где хранили и платье и продукты, то поне­
воле нам приходилось его беспокоить.
Несмотря на трудности, он упорно работал над
«Поэмой о 36».
Здесь же им были написаны стихотворения «Отго­
ворила роща золотая», «Возвращение на родину».
Работа, работа, работа... Лишь изредка Сергей
устраивает себе отдых, ходит ловить рыбу на Оку.
Для этой цели он привез с собой много удочек, пора­
зивших меня своим видом и колокольчиками, привя­
занными к тонкому кончику каждой из удочек. При
63

малейшем прикосновении колокольчики издавали
нежный, серебряный звон.
Как-то я попросила взять меня на рыбалку.
—
А ты что, тоже хочешь рыбу ловить? — удив­
ленно спросил он и засмеялся.— Ну что ж, пой­
дем.
От правил заправских рыбаков мы отступали. Мы
не вставали на заре и не ждали вечернего клева. Ве­
черами Сергей чаще всего работал, очень поздно ло­
жился спать и поэтому поздно вставал. Уходили мы
из дому часов в девять-десять, добирались до места
и начинали рыбачить у ж е почти в полдень. Не могли
мы похвастаться и хорошим уловом.
Часто в свободные вечера мы втроем выбирались со
своего огорода, шли на село, за церковь, на гору.
Хорошо на горе тихим лунным вечером! На западе
частыми зарницами освещается темное ночное небо,
внизу серебрится река, а за покрытыми туманом лу ­
гами чернеет вдали лес.
Особенно мы любили смотреть вечером на прохо­
дящие пассажирские пароходы. Н а темной свинцовой
поверхности воды пароходные огни отражаются, как
в зеркале. Пароход, идущий вдали, то скрывается за
кустами, растущими на берегах, то за поворотом Оки
или за горами, то вновь появляется , и мерный стук
его колес становится все слышнее и слышнее. Перед
Кузьминским шлюзом, пройдя наш перевоз, пароход
подает свисток, звук которого как-то торжественно
разносится по лугам, по широкой реке, по береговым
ущельям и где-то вдали замирает.
Глядя на уходящий пароход, испытываешь такое
ж е манящее чувство, как при виде улетающего вдаль
косяка журавлей.
Когда пароход войдет в шлюз и огни его сольются
с мигающими огнями шлюза, мы уходим на село.
После долгого трудового дня спокойно спит село.
Лишь неугомонная молодежь, собравшись около гар­
мониста, где-то в другом конце села поет «страдания»
да ночной сторож лениво стучит колотушкой.
Недолго ходим мы по селу, молча или разговари­
вая. Привыкшим жить и работать с песней трудно не
петь в такой вечер, и обычно Сергей или Катя начи­
нают тихонько, себе под нос, напевать какую-либо
64

мелодию. А уж если запоет один, то как же умолчать
другому! Каждый из нас знает, что поет другой, и не­
вольно начинает подпевать.
Поем мы, как говорят у нас в деревне, складно.
Ближе к полночи расходимся спать, но Сергей
еще долго читает. А утром снова каждый за своими
делами.
Иногда, оторвавшись от работы, Сергей обсу ждал
с родителями дальнейшую их жизнь. Выяснял, что
им нужно, что требуется от него. Необходимо было
решить, что же делать со мной, так как я дважды кон­
чала от нечего делать четвертый класс и год у ж е не
училась.
Однажды ему пришла в голову мысль отдать меня
в балетную школу Дункан, вероятно потому, что там
был интернат. Он долго вертел меня из стороны в сто­
рону, рассматривая мои ноги.
Мать не возражала. Ей было трудно разобраться,
хорошо это или плохо, так как сам Сергей пошел не
по тому пути, который ему указывали, а по другому,
не знакомому ей.
В октябрьское утро 1924 года отец привез меня
в Москву учиться.
Осенью 1924 года Сергей жил на Кавказе, а Катя
временно поселилась у Гали Бениславской в Брю-
совском переулке, так как комната в Замоскворечье,
которую она снимала у бывших сослуживцев нашего
отца, была занята. В этой комнате мы с Катей посе­
лились лишь осенью 1925 года.
Два больших восьмиэтажных корпуса А и Б , но­
сящие название «дома «Правды», стояли во дворе дома
за номером 2/14.
Квартира, в которой жила Галя, находилась на
седьмом этаже. Из широкого венецианского окна Га­
линой комнаты в солнечные дни вдалеке виднелись
Нескучный сад, лесная полоса Воробьевых гор, сине­
вой отливала лента Москвы-реки и золотились купола
Новодевичьего монастыря.
Соседи у Гали были все молодые и всем интересую­
щиеся. Очень любили здесь стихи и декламировали
их, что называется, на ходу. Например, кто-то куда-
3 Воспоминания о Есенине
65

то торопится, запаздывает и вдруг начинает читать
строчки из полюбившейся всем тогда «Повести о ры­
жем Мотеле» Иосифа Уткина:
И куда они торопятся,
Эти странные часы.
Ой, как
Сердце в них колотится.
Ой, как косы их усы...
Или, рассказывая о каких-либо неудачах, добав­
ляли строчки из той же поэмы:
Так что же.
Прикажете плакать?
Нет, так нет...
Но больше и чаще всего звучали в нашей квартире
стихи Сергея. В это время он то и дело присылал нам
с Кавказа все новые и новые свои стихи. Ему в ту
пору на Кавказе работалось, по его словам, как ни ­
когда хорошо.
25 декабря 1924 года Галя писала Сергею: «От
Вас получили из Батуми 3 письма сразу. Стихотворе­
ние «Письмо к женщине» — я с ума сошла от него.
И до сих пор брежу им — до чего хорошо!..»
Галина Артуровна Бениславская, или просто Га­
ля, как звали ее мы, была молодая, среднего роста,
с густыми длинными черными косами и черными гу с­
тыми сросшимися бровями над большими зеленовато­
серыми глазами.
Жили мы мирно, и каждый из нас занимался сво­
ими делами.
Вечерами Галя приносила иногда домой из редак­
ции «Бедноты», где она работала, много писем, при­
сланных читателями-крестьянами. Писем этих было
так много, что они не умещались на нашем столе, и
Галя располагалась с ними на полу, а я с удоволь­
ствием помогала ей читать и х. Прочитав письмо, я
коротко пересказывала Гале содержание его, и она
синим или красным карандашом в верхнем углу ста­
вила номер отдела, в который оно направлялось.
Зимой из Ленинграда к Гале приезжала в гости ее
тетя, Нина Поликарповна, у которой Галя воспиты­
валась. Нина Поликарповна привезла в подарок Га­
66

ле красивую деревянную коробку, старинную тюле­
вую штору и маленький пузатый самовар.
Все эти вещи нам очень пригодились.
Коробку сразу же приспособили под косметичес­
кие принадлежности. А когда в конце февраля 1925
года Сергей приехал с Кавказа, пошел в ход и само­
вар. За этим самоваром Сергей сфотографирован с на­
шей матерью. Снимок был сделан у нас в Брюсовском
переулке в марте 1925 года. Мать тогда приезжала
навестить нас, и Сергей во время их мирного чаепи­
тия читал ей поэму «Анна Снегина».
Мать, как всегда, слушала чтение Сергея с зата­
енным дыханием, никогда не перебивая его, ни о чем
не расспрашивая. Неграмотная, она отлично пони­
мала и глубоко чувствовала стихи сына и многие из
них запоминала при его чтении наизусть.
Гале очень нравилась эта семейная жизнь. Только
теперь она поняла, что такое семья для Сергея, у ко­
торого очень сильно было чувство кровного родства.
Его всегда тянуло к нам, к своей семье, к домашнему
очагу, к теплу родного дома, к уюту.
Сергея всегда тяготила семейная неустроенность,
отсутствие своего угла, которого он в сущности так
и не имел до конца своей жизни...
Зато много было у Сергея рано свалившихся на
него забот о нас — близких ему людях.
Отец, переехавший после революции жить в де­
ревню, не мог прокормить себя и свою семью. К этому
еще голод, затем пожар в 1922 году. Жилось нам труд­
но, и забота о нас легла на плечи Сергея.
Кроме того, с переездом в деревню отца Сергею
пришлось взять на свое иждивение Катю, которая
в это время училась в Москве, быть ее наставником.
А ведь этому «наставнику» и самому-то было 23—
25 лет! Но он исключительно добросовестно о ней за ­
ботился.
Сергей на Кавказе очень много работает и в то же
время он думает и беспокоится о нас. 12 декабря он
пишет Гале: « . .. Я очень соскучился по Москве, но
как подумаю о холоде, прихожу в ужас. А здесь теп­
ло, светло, но нерадостно, потому что я не знаю, что
со всеми вами. Напишите, как, где живет Шура. Как
Екатерина и что слышно с домом...»
3
67

И так все время. Бесконечные заботы о нас с сест­
рой, о деньгах, которыми он должен был обеспечить
всех близких. Почти в каждом письме к Гале дава­
лись указания, где можно и нужно получить для нас
деньги, или высылались новые стихи с тем, чтобы их
напечатать где-либо и получить за них для нас го­
норар.
В том же 1924 году Сергей взял из деревни в Моск­
ву и нашего двоюродного брата Илью. Илье было лет
20, родители у него умерли, и в деревне жить ему бы­
ло трудно. Теперь Илья учился в рыбном техникуме,
жил в общежитии, но больше всего находился у нас,
прижился в нашей семье, был привязан к Сергею и
стал в сущности членом нашей семьи. В общежитие
он уходил ночевать, да и то только потому, что у нас
в Брюсовском уж е некуда было положить лишнего
человека — даже на полу.
Словом, все мы являлись для Сергея обузой нема­
лой. Но он безропотно нес этот крест. И если, случа­
лось, срывался, то в таких случаях, как правило,
роль громоотвода выполняла Катя. Она была для
него своим, близким человеком, занималась издатель­
скими делами Сергея.
Характер у Сергея был неровный, вспыльчивый.
Но, вспылив, он тотчас же отходил — сердиться дол­
го не мог.
В нашем доме не терпели таких уменьшительно­
ласкательных слов, как «милочка», «душенька», а
слово «голубушка» чаще произносилось в минуты
раздражения. Но вот подойдет Сергей и мимоходом,
молча положит руку тебе на плечо или на шею, и
от прикосновения этой руки становилось так тепло,
как не было нам тепло ни от какого ласкательного
слова.
Сергей был всегда подтянутым, собранным, опрят­
ным. Любил хорошо, со вкусом одеться. Любил чис­
тоту и порядок в доме, на своем рабочем столе. Впро­
чем, если говорить в прямом смысле, то рабочего
стола у него не было. В нашей маленькой комнате
в Брюсовском переулке он писал стихи за ломберным
или за обеденным столом.
Сергей был человеком общительным, любил лю­
дей, и около Сергея их всегда было много.
68

Редкий день проходил у нас без посторонних лю­
дей. В конце февраля 1925 года Сергей приехал в
Москву с Кавказа всего лишь на один месяц, но за
этот месяц у нас перебывало столько людей, сколько
к другому не придет и за год.
В основном это были поэты и писатели, с которыми
Сергей дружил в последние годы: Петр Орешин, Все­
волод Иванов, Борис Пильняк, Василий Наседкин,
Иван Касаткин, Владимир Кириллов и многие-
многие другие писатели, издатели, художники, ар­
тисты.
Вокруг Сергея всегда царило оживление. И воль­
но там или невольно, но все окружающие его близ­
кие ему люди жили его интересами, а подчас и на­
строениями. Захотелось Сергею в театр, и все, кто был
около него в эту минуту, охотно шли за ним.
По вечерам у нас часто читались стихи, шли жар­
кие споры о литературе. Пелись хором песни.
Почти все песни, которые мы пели, были груст­
ные, протяжные. Очень любил Сергей песню «Прощай
жизнь, радость моя...» и часто за ста вля л нас с сестрой
петь ее. Была у него еще одна любимая песня — «Это
дело было летнею порою».
Знатоки и любители русской народной песни на­
ходились и среди наших гостей. Среди них выделялся
своим глуховатым тенором Василий Наседкин. Как
сейчас, вижу его, подперевшего щеку рукою, п олу­
закрывшего глаза. И, как сейчас, слышу негромкую,
полную то тревожной, то светлой печали, протяжную
песню оренбургских казаков «Молодка, молодка
молоденькая...»
Сергей был очень подвижным человеком, был
горазд на всевозможные выдумки, умел и любил шу­
тить.
В одной квартире с нами жила молодая одинокая
женщина-врач. Она часто проводила со мной целые
вечера за раскрашиванием картинок. Рисовать мы
с ней обе не умели и обычно сводили контуры с ка­
кой-нибудь картинки из книги, а потом раскрашива­
ли красками. Раскрашивали же мы довольно неплохо.
Из нашей комнаты в ее вела дверь, завешенная
огромным шелковым шарфом. С этим шарфом когда-
то танцевала Дункан.
69

Как-то раз, придя из школы, я увидела, что к шар­
фу, висевшему на двери, приколоты все мои рисунки
и длинный лист бумаги с надписью синим каранда­
шом: «Выставка А. Есениной», а н иже , на другом
листе, красным карандашом извещалось: «Все про­
дано».
Оказалось, что, пока я была в школе, Сергей нашел
все мои рисунки и устроил эту выставку.
Надписи к этой «выставке» у меня сохранились.
Очень много Сергей читал. Он внимательно сле­
дил за всеми литературными новинками. На ломбер­
ном столике, на тумбочке у нас всегда лежали помимо
книг последние номера журналов «Красная новь»,
«Красная нива», «Прожектор», альманах «Круг».
Иногда к нему приходили начинающие поэты, и
он охотно и живо подолгу с ними разговаривал.
Были у нас и трудные дни. То случалось в пору,
когда Сергей встречался со своими «друзьями». Катя
и Галя всячески старались оградить Сергея от них,
и в дом их не пускали, но они разыскивали Сергея
в издательствах, в редакциях, и, как правило, такие
встречи оканчивались выпивками.
В середине июня 1925 года Сергей женился на
Софье Андреевне Толстой-Сухотиной — внучке Льва
Николаевича Толстого — и переехал к ней на квар­
тиру в Померанцевом переулке.
С переездом Сергея к Софье Андреевне сразу же
резко изменилась окружающая его обстановка. Пос­
ле квартиры в Брюсовском переулке здесь ему было
неуютно и нерадостно.
И чуть ли не в первые дни женитьбы он пишет
Вержбицкому: «С новой семьей вряд ли что полу­
чится, слишком все здесь заполнено «великим стар­
цем», его так много везде: и на столах, и в столах,
и на стенах, кажется, даже на потолках, что для жи­
вых людей места не остается. И это душит меня...»
Сергей очень любил уют, «уют свой, домашний», где
каждую вещь можно передвинуть и поставить, как
тебе нужно, не любил завешанных портретами стен.
В этой же квартире, казалось, вещи приросли к сво­
им местам и давили своей многочисленностью.
70

В первой половине июля 1925 года Сергей уехал
в деревню, или, как мы говорили, домой. Дома он
прожил около недели. В это время шел сенокос, стоя ­
ла тихая, сухая погода, и Сергей почти ежедневно
уходил из дому то на сенокос к отцу, где помогал ему
косить, то у езж ал с рыбацкой артелью километров
за пятнадцать от нашего села ловить рыбу. Эта по­
ездка с рыбаками и послужил а поводом к написанию
стихотворения «Каждый труд благослови удача»,
которое было написано там же, в деревне, в нашем ам­
баре, приютившемся в вишневом саду.
Находясь в этот последний свой приезд в деревне,
Сергей написал и стихотворение «Видно, так заведено
навеки...» , относящееся к событиям, связанным с его
жизнью с С. А . Толстой.
Кольцо, о котором говорится в стихотворении,
действительно Сергею на счастье вынул попугай не­
задолго до его женитьбы на Софье Андреевне. Шутя
Сергей подарил это кольцо ей. Это было простое мед­
ное кольцо очень большого размера.
В конце июля Сергей и Соня уехали на Кавказ и
вернулись в начале сентября.
Но не таким вернулся Сергей с Кавказа, каким
он приехал оттуда весной. Тогда он был бодрым, по­
молодевшим, отдохнувшим, несмотря на то, что много
работал. Трудно перечесть все, что им было написано
за несколько месяцев пребывания на Кавказе. Но
работа не утомила его, а , наоборот, прибавила ему
энергии, окрылила его. Теперь же он вернулся таким
же, каким и уехал: усталым, нервным, крайне раз­
драженным.
В квартире стояла какая-то настороженная тиши­
на. Вечера мы проводили одни, без посторонних лю­
дей: Сергей, Соня, Катя, я и Илья. Иногда к нам за­
ходил Василий Федорович Наседкин. В то время он
ухаживал за Катей. Его любил Сергей, и Наседкин
был у нас своим человеком. Д аж е 18 сентября, в день
регистрации брака Сергея и Сони, у нас не было ни­
кого посторонних. Были все те же Илья и Василий
Федорович.
Осенью 1925 года Сергей очень много работал. Он
уставал и нервничал. Отношения с Соней у него в это
время не ладились. И он был рад, когда мы, сестры,
71

приходили к нему. С Катей он мог посоветоваться, по ­
делиться своими радостями и горестями, а ко мне
он относился, как к ребенку, ласково и нежно .
В один из сентябрьских дней Сергей предложил
Соне и мне покататься на извозчике. День был теп­
лый, тихий.
Лишь только мы отъехали от дома, как мое вни­
мание привлекли кошки. Уж очень много их попада­
лось на глаза. Столько кошек мне как-то не прихо­
дилось встречать раньше, и я сказала об этом Сергею.
Сначала он только улыбнулся и продолжал спокойно
сидеть, погруженный в какие-то размышления, но
потом вдруг громко рассмеялся. Мое открытие ему
показалось забавным, и он тотчас ж е превратил его
в игру, предложив считать всех кошек, попадавшихся
нам на пути.
Путь от Остоженки до Театральной площади до­
вольно длинный, особенно когда едешь на извозчике.
И мы принялись считать. Это занятие нас всех р а з­
веселило, а Сергей увлекся им, пожалуй, больше,
чем я. Завидев кошку, он вскакивал с сиденья и,
указывая рукой на нее, восклицал: «Вон, вон еще
одна!»
Мы так беззаботно и весело хохотали, что даже
угрюмый извозчик добродушно улыбался.
Когда мы доехали до Театральной площади, Сер­
гей предложил зайти пообедать. И вот я первый раз
в ресторане. Швейцары, ковры, зеркала, сверкаю­
щие люстры — все это поразило и ошеломило меня.
Я увидела себя в огромном зеркале и оторопела: по­
казалась такой маленькой, неуклюжей, одета по-де­
ревенски и покрыта красивым, но деревенским плат­
ком. Но со мной Соня и Сергей. Они ведут себя прос­
то и свободно. И уцепившись за них, я шагаю к сто­
лику у колонны. Сидя за столом и видя мое смущение,
Сергей все время улыбался и, чтобы окончательно
смутить меня, он проговорил: «Смотри, какая ты кра­
сивая, как все на тебя смотрят...»
Я огляделась по сторонам и убедилась, что он
прав. Все смотрели на наш столик. Тогда я не по­
няла, что смотрели-то на него, а не на меня, и так
смутилась, что у ж и не помню, как мы вышли из
ресторана.
72

А на следующий день Сергей написал и посвятил
мне стихи: «Ах, как много на свете кошек, нам с то ­
бой их не счесть никогда...» и «Я красивых таких
не видел...»
Однажды Сергей встретил меня с довольной улыб­
кой и сразу же потащил в коридор к вешалке.
—
Пойди, посмотри, какое я пальто купил,—
говорил он, натягивая пальто на себя.
Я осмотрела Сергея со всех сторон, и пальто
мне не понравилось. Я привыкла видеть брата в
пальто свободного покроя, а это было двубортное,
с хлястиком на спине. Пальто такого фасона только
входили в моду, но именно фасон-то мне и не нра­
вился.
—
Ну и пальто! Ты же в нем похож на мили­
ционера,— не задумываясь, высказала я свое удив­
ление.
—
Вот дурная! Ты же ничего не понимаешь,—
с досадой ответил он.
Разочарованный, Сергей вернулся в комнату и
о пальто не сказал больше ни слова.
С этим пальто у меня связано еще одно воспо­
минание. Это было уже в октябре. Все чаще и чаще
шли дожди. В такую пору я однажды явилась к
Сергею в сандалиях. У него были Сахаров и Насед­
кин. Я почувствовала себя неудобно и тихонько
уселась на диване, стараясь убрать под него ноги.
Но мое необычное поведение не ускользнуло от
внимания Сергея, и он, приглядываясь ко мне,
понял, почему я притихла.
—
Подожди, подожди. Почему ты ходишь в сан­
далиях? Ведь уже холодно!
Пришлось сознаться, что ботинки, которые мне
купили весной, стали малы.
—
Так чего ж ты молчала? Надо купить другие.
И, словно обрадовавшись появившейся причине
выбраться из дому, он предложил пойти всем вместе
и купить мне ботинки.
Возражений не было, мы отправились в магазин
«Скороход» в Столешниковом переулке. Из магазина
я вышла уж е в новых «румынках» на среднем каб­
луке. Довольная такой обновкой, я шла не чуя
под собой ног.
73

Настроение было у всех хорошее, никому не х о ­
телось возвращаться сра зу домой, и мы решили
немножко погулять. Спускаясь вниз по Столешникову
переулку, все подшучивали надо мной, расхваливая
мои ботинки. Катя с Сахаровым разыгрывали влюб­
ленных. Так с шутками и смехом мы дошли до фото­
графии Сахарова и Орлова, и тут кто-то предложил
зайти сфотографироваться. В таком настроении мы
и засняты. Сахаров обнимает Катю, а мы с Сергеем
играем в «сороку».
На одном из снимков Сергей в шляпе и в том
пальто, о котором шла речь выше. Эти снимки ока­
зались последними в жизни Сергея.
В 1925 году мне было четырнадцать лет, но в
семье меня все считали еще ребенком. Такое отно­
шение ко мне было и у Сергея. Я помню, как, на ­
писав поэму «Черный человек» и передавая рукопись
Кате, он сказал ей: «Шуре читать эту вещь не нуж­
но».
Оберегая меня, мне многого не говорили, скрывая
от меня разные неприятности, и я многого не знала .
Не знала я и того, что между Сергеем и Соней идет
разлад. Когда я приходила к ним, в доме было тихо
и спокойно, только скучно. Видела, что Сергей чаще
стал уходить из дому, возвращался нетрезвым и
придирался к Соне. Но я не могла понять, почему
он к ней придирается, так как обычно в таком со­
стоянии Сергей придирался к людям, которые его
раздражали, и для меня было большой неожидан­
ностью, когда, после долгих уговоров сестры, Сергей
согласился лечь в клинику лечиться, но запретил
Соне приходить к нему.
26 ноября Сергей лег в клинику для нервноболь­
ных, помещавшуюся на Б. Пироговской улице,
в Божениновском переулке. Ему отвели отдельную
хорошую светлую комнату на втором этаже, перед
окном которой стояли в зимнем уборе большие
деревья. Ему разрешили ходить в своей пижаме,
получать из дома обеды. Иногда обеды ему носила
Катя, но в основном это была моя обязанность.
В клинике с первых же дней Сергей начал
работать. Без работы, без стихов он не мог
жить.
74

В один из воскресных дней зашли навестить
Сергея Анатолий Мариенгоф и его жена Никритина,
артистка Камерного театра. Я впервые видела их,
так как долгое время Сергей с Мариенгофом были
в ссоре и лишь незадолго до того они помирились.
Сергей не ждал их прихода и был смущен и немного
нервничал. Разговор у них как-то не вязался, и
Сергей вдруг стал жаловаться на больничные по­
рядки, говорил, что он хочет работать, а в такой
обстановке работать очень трудно.
Условия в клинике действительно были для него
тяжелы. Здесь всю ночь не гасили свет в комнатах,
и двери палат всегда были распахнуты настежь.
Особенно тяжелы для Сергея были дни посещений,
так как его комната была рядом с входной дверью
в отделение, и все навещающие больных проходили
мимо его комнаты и заглядывали к нему.
Лечение в клинике было рассчитано на два меся­
ца, но у ж е через две недели Сергей сам себе наме­
тил, что не пробудет здесь более месяца. Здесь же
он принял решение не возвращаться к Толстой и
уехать из Москвы в Ленинград.
7 декабря он послал телеграмму ленинградскому
поэту В. Эрлиху: «Немедленно найди две-три ком­
наты. 20 числах переезжаю жить Ленинград. Теле­
графируй. Есенин».
По его планам, в эти две-три комнаты вместе
с ним должны были переехать и мы с Катей.
19
декабря Катя и Наседкин зарегистрировали
свой брак в загсе и сразу же сообщили об этом Сер­
гею. Сергей был обрадован такой вестью. Он был
привязан к Василию Федоровичу, и сам всегда сове­
товал сестре выйти за него замуж.
И тогда же ими всеми вместе было принято реше­
ние, что и Наседкин поедет в Ленинград и будет
жить вместе с нами. Там же, в Ленинграде, было
решено отпраздновать их свадьбу.
Под предлогом каких-то дел 21 декабря Сергей
ушел из клиники. Случаи, когда по делам Сергея
выпускали из клиники, были и раньше, но он в
тот же день возвращался обратно. На этот раз он
не вернулся. Не пришел он и домой. Дома было
тревожно, ждали его каждую минуту.
75

Два дня Сергей ходил по редакциям и издатель­
ствам по делам и проститься с друзьями. Вечерами
же был в клубе дома Герцена.
23 декабря под вечер мы сидели втроем у Сони:
ока, Наседкин и я. Часов в 7 вечера пришел Сергей
с Ильей. Он был злой. Ни с кем не здороваясь и
не раздеваясь, он сразу же прошел в другую ком­
нату, где были его вещи, и стал торопливо все скла­
дывать. Уложенные вещи Илья с помощью изв оз­
чиков вынес из квартиры. Сказав всем сквозь зубы
«до свиданья», вышел из квартиры и Сергей, зах лоп ­
нув за собой дверь.
Мы с Соней сразу ж е выбежали на балкон. Был
тихий, теплый вечер. Большими хлопьями, лениво
кружа сь, падал пушистый снежок. Сквозь него было
видно, как у парадного подъезда Илья и два и з­
возчика устанавливали на санки чемоданы. Снизу
отчетливо доносились голоса отъезжающих.
Я видела, как уселся Сергей на вторые санки.
И вдруг у меня к горлу подступили спазмы. Не знаю,
как теперь мне объяснить тогдашнее мое состояние,
но я почему-то вдруг крикнула:
—
Прощай, Сергей!
Подняв голову, он вдруг улыбнулся мне своей
светлой, милой улыбкой и помахал рукой.
Пушистый снежок тихо падал и падал, запора­
шивая шапку и меховой воротник распахнутой шубы
Сергея.
Таким я видела Сергея в последний раз.

Н. П . КАЛИНКИН
В ОДНОМ КЛАССЕ
Сергеем Есениным мы вместе ходили в Кон-
стантиновское начальное училище. Школа
наша была небольшая — всего четыре класса. Поме­
щалась она почти напротив дома Есениных. Из учи­
телей мы особенно любили Ивана Матвеевича Вла­
сова. Он занимался с нами во втором и четвертом
классах. В первом и третьем классах занятия про­
водила его жена, Лидия Ивановна.
Иван Матвеевич баловства особого не допускал.
Строговатый был. Но сил в нас много вкладывал.
Бывало, скажет: «Надо учиться прилежно, чтобы
вам пастухами не быть». Известное дело, ведь тогда
пастуха и за человека не считали.
Есенин у ж е тогда выделялся среди нас. И учи­
теля и мы, ученики, любили его за прямоту и весе­
лый нрав. Был он первый заводила, бедовый и драч­
ливый, как петух. Это он, верно, писал о себе позднее
в стихах:
Худощавый и ни зкоро слый,
Средь м альч иш ек всегда г ерой,
Часто , часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой *.
Но Есенин не только был мастер на разные вы­
думки и шалости. Одарен он был ясным умом.
Отвечал на уроках бойко. Особенно когда читал
стихи Некрасова, Кольцова и других поэтов. Надо
сказать, что Иван Матвеевич стремился привить
нам, деревенским ребятам, любовь к родной лите­
ратуре. Была у нас и школьная библиотека. По тем
временам неплохая. Имелись в ней книги Пушкина,
Гоголя, Тургенева, Некрасова, Лермонтова, Тол­
77

стого, стихи крестьянских поэтов Кольцова и Ни­
китина.
Есенин любил читать. Если увидит у кого-нибудь
новую книгу, так весь и загорится и уж каким-
нибудь образом, но заполучит ее.
О
том, что Есенин сочиняет стихи, мы впервые
узнали в третьем или четвертом классе. Как-то раз
зимой он пришел в класс и, подав учителю клочок
бумаги, на котором что-то было написано, сказал:
—
Посмотрите, это я сам сочинил.
Он стал приносить такие бумажки со стихами
довольно часто. Показывал их больше Ивану Мат­
веевичу. А тот, бывало, возьмет бумажку и читает,
а иногда, не посмотрев, положит себе в карман и
сердитым голосом скажет:
—
Ты, Есенин, лучше занимайся, а этим делом
не очень увлекайся.
Не предполагал он тогда, что Есенин в будущем
станет большим поэтом.
Наверное, поступал Иван Матвеевич так еще и
потому, что побаивался, как бы это не помешало
учебе Есенина. Одно время, помнится, у него не очень
клеилось дело с арифметикой. Правда, на выпуск­
ных испытаниях в 1909 году все обошлось благопо­
лучно. Есенин вместе с другими лучшими учениками
класса по окончании Константиновского училища
получил Похвальный лист, несколько книг и порт­
рет Гоголя: тогда отмечали столетие со дня рож де­
ния Гоголя.
После окончания Константиновской школы пути
наши разошлись. Есенин у еха л учиться дальше
в Спас-Клепики, а потом в 1912 году к отцу —
в Москву.
Меня же родные отдали в ученики на молочный
завод в село Аграфенина Пустынь, где я прожил
три года.
Вновь мы встретились с Есениным только в
1915 году. Шла мировая война. Наступило время и
нам призываться. Есенин из Петербурга приехал в
Константиново. Призывались мы в Рязани.
Прежде чем отправиться в Ря зань, в деревне
устроили нам проводы. Гульнули мы тогда напосле­
док крепко. Понятно, не с радости, а больше с горя.
78

Война к этому времени унесла из константинов-
ских семей уж е не одного кормильца. Был вместе
с нами и Есенин. Он хорошо передал наше настро­
ение в стихотворении «По селу тропинкой кривень-
кой...»
По селу тро пинкой кр ив еньк ой
В летний вечер го лубой
Рекрута ходили с ливенкой
Разухабистой гурьбой.
Распевали про любимые
Д а последние деньки:
«Ты прощ ай, село родимое,
Темна рощ а и пеньки».
Зори пенились и таяли.
Все кричали, пяча грудь:
«До рекрутства горе маяли,
А теперь пора гульнуть».
Из Рязани после призыва меня направили в
Кострому.
Позднее мне приходилось встречаться с Есени­
ным, когда он приезжал к нам в село из Москвы
навестить отца и мать. Бывал он в Константинове
почти каждый год.

Н. И. ТИТОВ
ШКОЛЬНЫЕ годы
ЕСЕНИНА
ергей Есенин — мой троюродный брат. Его
Iдед Федор Андреевич и мой дед Матвей Андре­
евич Титовы были родными братьями и жили по
соседству...
В 1904 году мы с Сергеем стали ходить в школу,
в первый класс.
Каша школа была деревянная, одноэтажная. Ши­
роким коридором она делилась на две неравные поло­
вины. В одной, большой, половине помещались пер­
вый и третий классы вместе. В другой — второй и
четвертый, тоже вместе. Один и тот же учитель обучал
в классе то одну, то другую группу ребят. В первый
класс ежегодно поступало не менее сотни ребят,
а оканчивало четвертый около десятка. Среди вы­
пускников редко бывали одна-две девочки, чаще
их совсем не было.
В школе учили читать, писать, проходили грам­
матику, арифметику, включая простые дроби, а
также изучали закон божий. Учебный день в
школе начинался с пения «Отче наш». Пели всей
школой.
Во время великого поста школьники говели.
Отец Иван отпущение грехов производил очень
быстро. Мы по одному подходили к батюшке, он
покрывал нам голову епитрахилью, быстро задавал
несколько вопросов и тут же подсказывал ответ —
только успевай повторять. Спрашивал он у всех
одно и то же:
—
В бога веруешь? Говори — верую. Отца с ма­
терью почитаешь? Говори — почитаю.
Еще несколько вопросов, и мы уходили с миром...

Сергей Есенин был среди школьников коноводом*
Я как сейчас помню его во главе большой ватаги
мальчишек. Сергей чуть сутулый, в темном паль­
тишке и с палкой в руках. Ватага делала набеги
на чужие сады и огороды, играла или просто бала­
гурила, катясь темной массой по улице села в су­
мерки...
Летом 1904 года мне и Сергею стали доверять
лошадей — мы ездили в ночное на луга и в очередя.
Ездить в очередя приходилось в петровки, когда
лошадей на луг не пускают перед покосом, а пасут
на полях. Чтобы лошади не потравили рожь или
овес, в помощь конюхам отправлялось ежедневно
больше сотни мальчишек. Помогать конюхам было
очередной обязанностью всех, кто имел лошадей.
Отсюда и название — очередя.
Приведя на луг свою лошадь, мальчишки часто
оставались там ночевать. Спали прямо у костра или
в землянках конюхов, которые находились непода­
леку от кургана. Этого места крестьяне избегали,
о конюхах шла дурная слава конокрадов.
Выезд в ночное, несмотря на утомительность,
мальчишкам нравится. Потому что им, как взрослым,
доверяют лошадей. А ведь в ночном и волки напа­
дают на скот, и лихие люди могут угнать хорошего
коня. Привлекательна и мальчишеская сплоченность,
и самостоятельность.
В первый день выезда в ночное мальчишки выби­
рают атамана. Он будет за старшего. Но чтобы ата­
ман не зазнавался, каждый мальчишка сразу после
выборов должен ударить его в спину кулаком и
локтем.
Нам, мальчишкам, запрещалось общаться с ко­
нюхами. Но это еще больше притягивало к их таин­
ственным землянкам. Мы часто бывали там. Катались
на самых резвых, конечно чужих, лошадях, слушали
рассказы конюхов у костра, помогали пасти ло­
шадей...
Около костра мы особенно любили слушать сказ­
ки. Рассказывали многие, но чаще всех и наиболее
интересно рассказывал сказки сосед Сергея Есенина
Алешка Гришин.
81

Сидим мы вокруг костра обычно на коленях и
слушаем, не шелохнемся, когда рассказывает Алеш­
ка.
Природный сказитель был Гришин, мог расска­
зывать свои удивительные сказки без конца, а мы —
без конца их слушать...
С окончанием школы образование константинов-
ских подростков завершалось. Дальше большинство
из них отправлялось в город мальчиками в купече­
ские лавки или учениками на фабрики. Так и я
в 1908 году попал на московский завод, и мы с Сер­
геем расстались.

Е. М. ХИТРОВ
В СПАС-КЛЕПИКОВСКОЙ
ШКОЛЕ
|ергей Есенин с 1909 по 1912 год учился в
IСпас-Клепиковской второклассной церковно­
учительской школе, где я был в то время учителем
русского языка и литературы.
Помню, как привезли его к нам в школу, как он
держал экзамен, показав удовлетворительную под­
готовленность. Помню, как, поселившись в школь­
ном общежитии, он вскоре убежал домой, в Кон­
стантиново, чем встревожил нас всех, так как родное
село его отстояло от Спас-Клепиков верст на шесть­
десят. Спустя несколько дней родители привезли
беглеца. Мы его приняли, взяв с него слово без
спросу не отлучаться.
Итак, Есенин снова был водворен к нам в школу
и в школьное общежитие. Освоился с обстановкой,
с товарищами и с учителями довольно скоро. Первые
два года ничем из среды своих товарищей не выде­
лялся. Наравне со всеми выполнял учебные задания,
дежурил по классу, по кухне, по столовой, спальне и
т. п.; наравне со всеми ходил ко всенощным, обедням,
наряжался в стихарь, читал шестопсалмие. Церков­
ную службу и пение любил, хотя сам пел плохо.
Всегда был весел и жизнерадостен, и этим был прия­
тен. Правда, этим же и досаждал: в классе во время
уроков не посидит смирно, постоянно пересмеивает­
ся, переглядывается, и чуть что — фыркнет на весь
класс и разразится самым неудержимым смехом.
Но, в общем, с учителями был корректен и делика­
тен. В проступках не оправдывался, выслушивал
выговоры, а иногда и «проборцию» смиренно, как
виноватый. Приятен был и тем, что ходил всегда
83

чистый, опрятный. Н е любил только стричься. В целях
гигиены мы требовали от своих учеников стрижки
наголо. Есенин с большим неудовольствием подчи­
нялся необходимости расстаться со своими кудрями.
Играл с товарищами чрезвычайно бурно, не щадя
ни себя, ни своей одежды...
Село Спас-Клепики — торговое. Здесь еженедель­
но собирались большие базары. Родители учеников,
ж ел ая повидаться со своими детьми, обычно прино­
равливали поездки к базарным дням. В такие дни
наши ученики один за другим отпрашивались «на ба­
зар», т. е. повидаться с родственниками. Есенин,
приезжал ли кто к нему или не приезжал, непре­
менно шел на базар и там пропадал надолго.
За школьной усадьбой протекала маленькая реч­
ка Совка, и наши ученики зимой устраивали на ней
каток. Есенин любил кататься. Как только конча­
лись уроки, он направлялся на каток и там оста­
вался до ночи, пропускал обед, чай — все забывал.
Стихи Есенин начал писать в первый год своих
занятий. Об этом говорили его товарищи по классу.
Но мне он стал приносить их только со второго года
обучения. В школе было много стихотворцев, неко­
торые были чрезвычайно плодовиты, закидывали
меня ворохами своих «произведений». Часто прихо­
дилось принимать особые меры, чтобы умерить их
пыл, особенно когда чувствовалась охота смертная
да участь горькая. Поэтому и Есенина я слегка
поощрял, но относился к его стихам поначалу сдер­
жанно. Стихи его были короткими, сначала все
на тему о любви. Это мне не особенно нравилось.
А на другие темы стихи были, как мне казалось,
бессодержательными. К тому же главные свои заня­
тия по литературе и стилистике я относил к третьему
году обучения.
Вот тогда Есенин и выдвинулся среди других
школьных стихотворцев.
Он стал особенно усердно заниматься литерату­
рой. Занятия его были шире положенной программы.
Он много читал. Особенно любил слушать мое класс­
ное чтение. Помню, я читал «Евгения Онегина»,
«Бориса Годунова» и другие произведения в течение
нескольких часов, но обязательно все целиком.
84

Ребята очень любили эти чтения. Но, пожалуй,
не было у меня такого жадного слушателя, как
Есенин. Он впивался в меня глазами, глотал каждое
слово. У него первого заблестят от слез глаза в пе­
чальных местах, он первый расхохочется при смеш­
ном. Сам я очень любил Пушкина. Пушкиным боль­
ше всего занимался с учениками, читал его, разби­
рал и рекомендовал как лучшего учителя в лите­
ратуре. Есенин полюбил Пушкина. В начале года
он подражал разным писателям, ни на чем долго
не останавливаясь. Мне долго казалось, что его
произведения легкомысленны, представляют собой
лишь набор рифмованных предложений без поэти­
ческого значения. Но у ж е одно то, что он легко
справлялся с рифмой и ритмом, выделяло его из
среды товарищей.
Первое произведение, которое меня поразило у
Есенина, было стихотворение «Звезды». Помню, я
как-то смутился, будто чего-то испугался. Несколько
раз вместе с ним прочел стихотворение. Мне стало
совестно, что я недостаточно много обращал внима­
ния на Есенина. Сказал ему, что стихотворение это
мне очень понравилось, что его можно даже напе­
чатать.
Вскоре к нам в школу приехал со своей обычной
ревизией епархиальный наблюдатель Рудинский.
Я показал ему стихотворение Есенина. Рудинский
в классе, при всех расхвалил поэта и дал ему несколь­
ко советов. В результате этого у Есенина появилось
новое стихотворение «И. Д . Рудинскому».
Обладая хорошими способностями, Есенин порой
к занятиям готовился на хо ду , прочитывая задания
в перемену. За хорошими ответами не гонялся.
Большинство же его товарищей были более усид­
чивы и исполнительны. Вот над теми, кто был осо­
бенно усерден и прилежен, он часто прямо-таки
издевался. Иногда дело доходило до драки. В драке
себя не щадил и часто бывал пострадавшим. Но ни­
когда не жаловался, тогда как на него жаловались
часто. Бывало, приходят и говорят: «Есенин не дает
заниматься». В х о ж у в класс поговорить с ним. Где
он? Никто не знает. Проходит некоторое время. Все
уже успокоились. Но вот в моей квартире отворяется
85

дверь, и тихо входит кто-то . Оказывается, это Е се­
нин, с листком бумаги. Н а листке стихи. Конечно,
мое дело начать с «проборции»: «Стихи стихами,
а зачем людям заниматься мешаешь?» Смиренно
молчит, всегда молчит. В конце концов мы прими­
ряемся, и он вылетает из квартиры снова радостный,
светлый.
У нас был обычай: выпускной класс фотографи­
ровался вместе с учителями на память. У меня таких
снимков много. Но нет фотографии выпуска 1912 го­
да. Класс был недружный. Однако Есенин снялся
с выпуском 1911 года, то есть за год до своего окон­
чания. Эта фотография у меня сохранилась.
Есенин приносил мне много своих стихотворений,
которые я складывал в общий ворох ученических
работ. Все они были написаны на отдельных листи­
ках. Перед окончанием Есениным нашей школы я
попросил его переписать стихи в отдельную тетрадь.
Есенин принес мне одну тетрадь с четырьмя стихо­
творениями. Я сказал, что этого мало. Тогда он
принес еще тетрадь с пятью стихотворениями. Эти
две его тетради у меня сохранились1. Есть в них
и поразившие меня когда-то «Звезды».
Когда Есенин окончил курс и мы с ним расста­
вались, я ему советовал поселиться в Москве или
в Питере и там заниматься литературой под чьим-
нибудь хорошим руководством. Совет мой он принял
и выполнил, и я довольно скоро имел удовольствие
читать его стихи в «Ниве». Еще большее удоволь­
ствие он мне доставил тем, что прислал мне первый
свой сборник стихов «Радуница» с надписью: «Доб­
рому старому учителю Евгению Михайловичу Хит-
рову от благодарного ученика, автора этой книги».
Но я оказался слишком невежлив и неделикатен.
Он от меня не получил ни ответа ни привета. Как
это случилось — до сих пор не даю себе отчета...
Есенин, конечно, обиделся на меня. И все-таки
в 1924 и 1925 годах он присылал мне поклоны с кем-
нибудь из знакомых. Обещал даже приехать в Спас-
Клепики. Летом 1925 года он приезжал к себе на
родину в село Константиново и, когда у еха л оттуда,
снова прислал мне поклон и сожаление, что не заехал
в Спас-Клепики.

Н. А . САРДАНОВСКИЙ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ юности
о
время каникул я жил в доме дальнего моего
родственника, священника села Константи­
нова, Ивана Смирнова.
В доме его всегда бывало много народу. Уютные
маленькие комнатки и необычайная приветливость
их хозяев очаровывали всякого, кто туда попадал.
Хозяйство в доме вела дочь священника — тетя
Капа, крестная мать Сережи. Здесь я впервые и
увидел приятного и опрятного одиннадцатилетнего
мальчика Сережу, который был на два с половиной
года моложе меня.
В долгие зимние вечера располагались мы возле
лежанки, которую топила соломой старая служанка
Захаровна. Интересно было смотреть, как заложен­
ный в лежанку пук соломы с треском разгорается.
Захаровна неторопливо повествует нам, как она
была на Ходынке в памятный день коронации царя
Николая. Незабываемое впечатление остается и от
этого рассказа, и от всей обстановки. А за окном
гудит снежная метель. Вошел церковный сторож
дядя Алексей, подошел под благословение к дедуш­
ке, который говорит ему: «Ну, как вьюга-то, не уни­
мается? Ты, вот что, Алеша, потрудись, поблагове-
сти. Не ровен час, кто теперь и в дороге. Заблудить­
ся может, а на колокол-то, глядь, и прибьется к
жилью».
Вскоре призывно, размеренно гудит мощный ко­
локол. Д а , было во всем этом что-то удивительное,
таинственное.
Примерно спустя год после нашего знакомства
Сергей показал мне свои стихотворения. Написаны
87

они были на отдельных листочках различного фор­
мата. Помнится, темой всех стихотворений была
сельская природа.
И зимой и летом в каникулярное время мы с Се­
режей постоянно и подолгу виделись. Иногда вместе
работали на сенокосе или на уборке ржи и овса.
Особенно интересно проходило время сенокоса.
Нельзя было не залюбоваться своеобразной кра­
сотой сенокосной поры. Глаз не оторвешь от рабо­
тающего хорошего косца. Вот идет первая коса —
Василий Черный. Под полинялой рубахой без пояса
отчетливо выделяются очертания широкой груди,
плотных плеч. Как будто играючи, легко ходит
коса, описывая широкую ду гу . Нарядные бабы
с песнями без устали ворошат сено.
К вечеру, порядком уставшие, идем к шалашам.
В сумерках запалили костры: в котелках варится
неизменная пшенная каша. В ожидании уж ина лежим
у костров, иногда слушаем занятные сказки. В ти­
шине ночи слышится лошадиный топот. Пастухи
гонят табун лошадей. Но для чего они разогнали
его изо всех сил? В темную ночь мчатся с такой не­
вероятной скоростью? Что-то дикое, первобытное
слышится в этом шуме. Вдруг среди шалашиков
у костров из ночной темноты вылетает красавец
конь с развевающимися хвостом и гривой. Одно
мгновенье — и конь передними ногами с х оду попа­
дает в костер; испуганный, садится на задние ноги.
Из-под передних копыт вылетают искры, освещая
коня, его блестящие глаза и раздувающиеся ноздри.
Козлы и котелок с кашей далеко отлетают, а конь
бешеным галопом мчится дальше среди шалашей.
Кровь стынет в жилах при мысли о том, что может
произойти! Ведь на крышах шалашей подвешены
острые косы...
Возвращаясь с сенокоса, переезжаем на пароме
Оку и — купаться. Отплывем подальше, ляжем на
спину и поем «Вниз по матушке, по Волге...»
Помню, незадолго до начала империалистической
войны Ока была запружена в Кузьминском. Течение
реки прекратилось, и она сделалась намного шире.
Решили мы первыми переплыть реку. Было это на
казанскую. Поплыли мы с правого берега на левый.
88

Плыли трое: московский реалист Костя Рович, Сер*
гей и я. Костя был спортсмен-пловец, а мы с Сережей
плавали слабо. Условия для проплыва были неваж­
ные: дул небольшой встречный ветер, и вдобавок
на правом берегу возле риги стоял дедушка и не
особенно приветливо махал нам дубинкой. Костя
перемахнул реку легко и быстро. Вторым был Сере­
жа, а я кое-как добрался с малой скоростью.
Уже вечером увидел я Сергея. Он сидел в дверях
нового дома дедушки и на гладкой сосновой прито­
локе что-то писал . Это было стихотворение о нашем
проплыве.
Заканчивалось оно так:
Сардановский с Сергеем Есениным,
Тут же Ро вич Костюшка у хватис тый
По ту стор ону в лу г овесененный
Вез ладьи вышли н а берег скатистый.
Увидев это, я, недолго думая, написал ниже свое
четверостишие:
То не легкие кре че ты к небу вспари ли,
Улетая от душного, пыльного пол я.
На второй день казанской Оку переплыли
Рабы божии — Костя, Сережа и Коля.
Исход соревнования пока был не ясен, и Сергей
написал еще ниже:
Когда придет к нам радость, слава ли,
Мы не долж ны з абыть тот день,
Как через Оку мы плавали,
Когда не с__ еще олень.
По народному поверью, в ильин день (20 июля
ст. ст.) олень довольно легкомысленно ведет себя
в водоемах, так что после этого купаться у же нельзя.
Любили мы в то время читать произведения
А. И. Куприна. Дедушка выписывал журнал «Нива»,
и к этому журналу приложением было полное собра­
ние сочинений знаменитого писателя. Сергей обратил
мое внимание на следующие строки в рассказе «Су-
ламифь»: «И любил Соломон умную речь, потому
что драгоценному алмазу в изумрудной чаше подоб­
но хорошо сказанное слово».
Сам Есенин, как видно, очень пристально следил
89

за разговорной речью окружающих. Неоднократно
он высказывал свое восхищение перед рассказчи­
ками сказок, которых ему приходилось слушать
ночами во время сенокоса. Помню я его восторг,
когда получилась неожиданная игра слов в нашей
компании.
В юношеские годы Есенин поражал необыкновен­
ной памятью. Он мог наизусть прочесть «Евгения
Онегина» или свое любимое «Мцыри».
Описание нашей деревенской жизни было бы
неполным, если умолчать о том, как мы проводили
престольный праздник — казанскую.
В дом дедушки приходили и приезжали много­
численные гости из окрестных селений. Преимущест­
венно это были семьи духовенства, учительства и
разных сельских служащих. Всего набиралось чело­
век пятьдесят-шестьдесят. Молодежь еще днем зате­
вала игры, ходила купаться. А вечером, после тор­
жественного ужина, пела, танцевала. В ту пору
мне казалось, что у нас бывало много интересных и
талантливых людей.
Из кузьминских приходили Орловы, Брежневы,
Соколовы, Белянины. Все они были музыкальны и
отлично пели. На баяне играл семинарист из Кузь-
минска Федя Фаддеев. Ведь в то время мы не были
избалованы музыкой, звучащей ныне по радио,
в кино и т. д. Вдобавок Федя играл не только безу­
коризненно грамотно, но умел извлекать из баяна
мягкие, чарующие звуки... Этот высокий, худоща­
вый, неказистый паренек, казалось, все забывал
во время игры. Сергей всегда с восторгом слушал его.
Передавали мне, что, у ж е будучи известным поэтом,
Есенин как-то просил, чтобы Федя сыграл для него
в Москве. Об общем уровне исполнительства можно
было судить по одобрительной улыбке знаменитого
солиста Большого театра Г. С. Пирогова. (Семья
Пироговых жила в селе Новоселки — в восьми ки­
лометрах от Константинова.) Потом мы, очарован­
ные, слушали, как две миловидные барышни Севе­
ровы под собственный аккомпанемент на гитаре пели
простенькие песенки.
Освобождаем середину комнаты для пляски. Кузь­
минский псаломщик Василий Иванович Орлов, мощ­
90

но и ловко сложенный, напоминающий Ивана Под­
дубного, с какой-то непостижимой плавностью и
легкостью, лихо вприсядку пляшет русскую. Вместе
с ним пляшут, размахивая платочками, или сестра
его Мария Ивановна или тетя Капа.
Вот плясун остановился, подбоченился и задор­
но поет:
Усы мои, усики пер ест али виться,
Жена моя барыня стала чепуриться.
Ж ена моя барыня ст ал а ч епур иться.
Чепчик носит, чаю просит,
Н ел ьз я подступиться.
Потом Федя переходит на плавную, широкую
народную мелодию, и чей-то тенор задумчиво запе­
вает:
Уж ты сад, ты мой сад,
Сад зеленый ты мой.
А хор страстно вступает:
Ты зачем ра но цветешь,
Осыпаешься.
Уже с большей взволнованностью поет запевала:
Ты зачем рано цветешь,
Осыпаешься.
На этот раз вместе с ним, давая красивую вспо­
могательную мелодию, поет чей-то звонкий женский
голос, а хор мощно подхватывает:
Сколь далеко, милый мой,
Собир ае ш ься...
Пение это захватывает всех присутствующих. Поют
все как бы в забытьи. На предельно высоких нотах
звенят женские голоса, тенора прекрасно выделяются
на подголосках, альты с плотными, густыми тембрами
дополняют красочность исполнения, а громоподоб­
ные басы придают песне необычайную широту и
мощность.
Конец вечеринки проходит в танцах, но Есенин
танцами не интересовался, и танцующим я его не
видел...
В моем представлении решающим рубежом в
жизни Сергея Есенина был переезд его в Москву.
91

Это произошло в 1913 году — на восемнадцатом
году его жизни. В этом же году и я, окончив сред­
нюю школу, поступил в Московский коммерческий
институт (ныне институт имени Плеханова). Сергей
работал в типографии И. Д . Сытина на Пятницкой
улице и жил в маленькой комнатке одного из домов
купца Крылова — Б . Строченовский
переулок,
дом 24. Приходилось нам с ним живать и в одной
комнате, а когда разъезжались, то все же постоянно
виделись друг с другом. Городская жизнь, конечно,
была значительно бледнее, чем деревенская.
Здесь, в маленькой комнате, мы проводили время
в задушевных беседах, с восторгом вспоминали о
раздолье на константиновских лугах или на Оке.
Сергей с упоением рассказывал, как видел приез­
жавшего в типографию М. Горького, как изящно
оформляет свои рукописи модный в то время поэт
Бальмонт. Часто он мне читал свои стихи и любил
слушать мое любимое стихотворение «Василий Ши­
банов» А. К . Толстого.
В свободное от работы время Сергей часто бывал
у своего отца, который жил в другом доме на том
ж е дворе в молодцовской, т. е. общежитии для
работников. Отец был старшим по молодцовской.
Мне помнится, что первое стихотворение Есенина
было напечатано в детском жу рнал е «Проталинка».
Полученный гонорар он целиком истратил на пода­
рок отцу. Вообще в этот период отношения Сергея
с отцом были вполне хорошими.
Конечно, вначале Александр Никитич неодобри­
тельно относился к литературным занятиям Сергея,
но свое мнение он высказывал без всякой резкости...
В первые годы своей московской жизни Есенин
вел довольно простой образ жизни. Бывал в молод­
цовской, где резался с ребятами в «козла». Любил
он и наши студенческие компании. Обычно в неучеб­
ный день мы, студенты, проводили время главным
образом в пении хоровых песен.
На этих вечерах Есенин беседовал с Гриней Ла ­
пиным о любимом товарище, который умер в Спас-
Клепиках. Лапин был жителем этого села.
На этих же вечеринках исполняли мы скрипич­
ные дуэты. Был у меня товарищ — прекрасный
92

скрипач, ученик профессора Блиндера. А мою неза­
тейливую игру на скрипке Есенин мог слушать без
конца и особо восторгался мелодичной «Славянской
колыбельной песней» Неруды.
Почему-то у меня осталось яркое воспоминание
о том, как мы с Есениным сидели на галерке и слу­
шали оперу «Фауст» в театре Зимина...
К этому времени относится и учеба Сережи в
Университете Шанявского. Однажды взволнованный
Есенин сообщил мне, что профессор Сакулин обещает
побеседовать с ним о его стихах. Вскоре Сергей
с восторгом рассказывал мне, что профессор особенно
одобрил его стихотворение «Выткался на озере алый
свет зари...»
Он прочитал мне это стихотворение, и я впервые
почувствовал, что в стихах Есенина появляется под­
линная талантливость.
Однако я недоумевал, как мог профессор одоб­
рить стихотворение, посвященное мне: на мой взгляд,
оно было просто слабое.
Упоенье— яд отра вы,
Не живи среди людей,
Не меняй своей забавы
Н а кр а су бесцветных дней.
Все пройдет, и ж изни холод
Сердце чу ткое сожмет,
Все, чем ж и л , когда был молод,
Глупой шуткой назо вет.
Берегись дыханья розы,
Не тревожь ее кусты.
Что любовь? Пустые грезы,
Бред несбыточной мечты
Последняя картина моих воспоминаний такая.
В Константинове, на усадьбе дедушки, за ригой,
на высоком берегу Оки, все на той же узенькой ска­
меечке сидим мы с дедушкой вдвоем. «Вот, Никола,—
говорит он мн е,— подолгу сижу я здесь. Все вспо­
минаю, что было... а и что будет. Всегда ношу я с
собой эту книжицу — поминанье. Всех своих родных
и знакомых усопших я записываю. Вот записан твой
отец, вот мать твоя — моя племянница Вера, бра­
93

тишка твой Володя, твоя сестра Анюта. А в конце,
ищи и читай, записан твой приятель». Б еру я это
потрепанное поминанье, перелистываю потемневшие
странички, закапанные воском от свечей, и на одной
из последних читаю написанное неровным, старче­
ским почерком: «Раб божий Сергей. Сын Александра
Никитича и Татьяны Федоровны Есениных. Был
писателем. Скончался в Петрограде, в гостинице.
На Ваганьковском кладбище похоронен». Далее де­
душка добавил: «Не стал я писать, какою смертью-то
он умер. Нехорош ее это дело, прости ему господи».
Голос старика дрогнул — прозрачная слезинка тихо
скатилась по морщинистой щеке и затерялась в бело­
снежных волосах бороды...

с. н. СОКОЛОВ
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
накомство м о е с Сергеем Александровичем
Есениным относится к 1910 году. Я в то
время жил в соседнем селе Кузьминском. В селе
Константинове я дру жил с Клавдием Воронцовым,
сиротой, который воспитывался в доме константи-
новского священника Смирнова — человека интере­
сного и самобытного.
Как-то зайдя к Клавдию Воронцову, я застал его
оживленно спорящим с бойким, задорным парень­
ком лет тринадцати-четырнадцати. Это и был Сер­
гей Есенин. Припоминаю, что по внешнему виду
Есенин тогда мало чем отличался от прочих констан-
тиновских ребят. Ходил он обычно в белой длинной
рубахе с открытым воротом. Кепку носить не любил.
В руках или под рубахой у него почти всегда была
какая-нибудь книга. Это последнее обстоятельство
выделяло его среди сверстников.
Встречались мы в те годы с Есениным и во время
наших поездок из Константинова на учебу. На ло­
шадях вместе ехали до Дивова, затем поездом до
Рязани. Я тогда учился в Рязанской духовной се­
минарии. В Рязани мы расставались. Сергею надо
было ехать дальше по узкоколейке в Спас-Клепики,
где он занимался в церковно-учительской школе.
В 1912 году, по окончании школы в Спас-Клепи-
ках, Есенин уехал в Москву. В это время, вплоть
до 1919 года, мне с ним встречаться не приходилось.
В августе 1919 года я переехал из села Кузьминского
в село Константиново учительствовать.
С тех пор я встречался с Есениным почти каждое
лето, когда он приезжал в село навестить отца и
95

мать и отдохнуть в родных местах (не был он в Кон­
стантинове только в 1922—1923 года х , когда выезжал
за границу).
Первые годы после революции, приезжая к себе
домой, Есенин был весь какой-то просветленный.
Пробыв обычно несколько дней с домашними, он
наведывался ко мне в школу «на огонек». Ходил
по школе, вспоминая ребячьи похождения, забредал
в свой класс. С любовью рассказывал о своих пер­
вых учителях Лидии Ивановне и Иване Матвеевиче
Власовых.
Твердого распорядка дня Сергей Александрович
не придерживался. Любил он и один побродить
по лугам, и вместе с артелью порыбачить на Оке.
А то пропадет: день, другой его нет. Укроется в сво­
ем любимом амбарчике (он и сейчас сохранился за
домом Есениных) и пишет. Работал он, когда при­
езжал в Константиново, с увлечением. Здесь им
были написаны многие замечательные стихи. Часто
напишет новое стихотворение, просит послушать.
Хорошо помню, как он читал отрывки из «Поэмы о 36».
Много в нем было энергии. Любил он веселую
шутку, любил нашу русскую песню. Помнится,
в 1924 году как-то вечером я сидел и играл на рояле
(был у нас в школе инструмент, конфискованный
в революцию у каких-то помещиков). Смотрю, кто-то
лезет в окно. Ба, Есенин! Спрашиваю: «Ты чего это,
брат, в окно? Или дверь забыл, где находится?»
А он смеется: «Так от моего дома окно ближе, чем
дверь». Потом подсел ко мне. Попросил играть,
а сам запел... Пел он негромко, как бы для себя,
но вкладывал в песню всю душу. В этот вечер он
долго пробыл у нас. Настроение у него было хорошее.
Играл с моим сыном Александром. Взял его на руки
и долго пестовал. В шутку сказал ему: «Вот подрас­
тешь к будущему году, я приеду, и мы с тобой около
берез побегаем». (Сыну моему тогда шел седьмой
месяц.)
При встречах мы часто засиживались с Есени­
ным допоздна. Он расспрашивал о жизни односель­
чан, о школе, вспоминал годы, проведенные в Кон­
стантинове...
Мне приходилось неоднократно бывать свидетелем
96

трогательной заботы Есенина о своих родителях и
сестрах. В одну из моих поездок в Москву, кажется,
это было в 1920 году, отец Есенина Александр Ни­
китич просил передать письмо сыну. Я разыскал
Есенина на квартире, в Богословском переулке.
Он там жил вместе с Мариенгофом. Когда я пришел,
Есенин усадил меня пить чай и стал расспрашивать
о жизни в деревне, об отце и матери. Мариенгоф все
время молчал. Его явно тяготило мое присутствие.
Я передал Есенину письмо от отца. Он его тут же
прочитал. Было видно, что он рад весточке от ро­
дителей. Есенин сразу написал ответ отцу. Вместе
с письмом он передал деньги, которые просил ему
вручить.
Вторично в Москве моя встреча с Есениным про­
изошла на квартире у Галины Бениславской (в Брю-
совском переулке) в день Парижской коммуны —
18 марта 1925 года. В этот день мы, трое односель­
чан — я, Клавдий Воронцов и Сергей Брежнев,
приехав в Москву, решили навестить Есенина. Пред­
варительно позвонили ему по телефону. К телефону
подошла Екатерина Александровна. На мой вопрос,
дома ли Есенин, она сказала, что его дома нет, и
поинтересовалась, кто его спрашивает. Когда же
узнала, что звонят константиновские, то попросила
подождать минутку. Через некоторое время к теле­
фону подошел Есенин. Он очень обрадовался нам и
велел немедленно приезжать и обязательно захватить
с собой гармошку. При всем желании гармошки
нам разыскать не удалось, мы пришли без нее. Есе­
нин встретил нас в коридоре. Обнимая, провел в
комнату и начал хлопотать вместе с сестрами, как бы
лучше угостить земляков.
Пока мы сидели, подошли Леонид Леонов, Все­
волод Иванов и какие-то дамы. В необычной для нас
обстановке мы почувствовали себя немного стеснен­
ными. Это быстро заметил Есенин и все внимание
уделил землякам, стремясь сделать наше пребыва­
ние у него по-домашнему простым. Есенину в тот
вечер очень хотелось попеть и послушать гармошку.
Он позвонил кому-то, и вскоре гармошку привезли.
Долго в этот вечер мы пели русские песни и наши
рязанские частушки.
4 Воспоминания о Есенине
97

Последний раз мы встречались с Есениным летом
1925 года. В один из по гожих дней мы отправились
веселой компанией в Кузьминское, на шлюз. Были
тут и однокашники Есенина по Константиновской
школе, и наши учителя, и просто отдыхающие дач­
ники. Шумная процессия растянулась по дороге.
Есенин приотстал. Я подошел к нему, и всю дорогу
до шлюза мы шли вместе. Есенин был сосредоточен
и, как мне показалось, чем-то удручен. Какие-то
заботы и грустные думы одолевали его.
Разговор зашел о литературе, о писательской
среде. Есенин заговорил о недоброжелательном от­
ношении к его творчеству со стороны некоторых
критиков и части писательской среды. «Все травят
меня, донимают мелочными укусами, не дают спо­
койно работать. Что я им сделал?» — го ворил он.
Потом заспорили о поэзии. Я в то время был увле­
чен Надсоном и с восторгом говорил о его стихах
и да же процитировал:
Тяжелое детство мне пало на долю.
Из пр их оти взя тый чуж ою семьей,
По темным углам я наплакался вволю,
Изведав всю тяж е ст ь подачки людской1.
Есенин слушал внимательно, а потом сказал:
—
Ты брось свои затеи с Надсоном. Это сплошное
слюнтяйство. Читай побольше Пушкина. Это наш
учитель. Я ведь тоже когда-то шел не той дорогой.
Теперь же я вижу, что Пушкин — вот истинно рус­
ская душа, вот где вершины поэзии.
Было немного странно смотреть на этого до
глубины души русского человека, шагающего в мод­
ном заграничном костюме по пыльной деревенской
дороге.
И еще осталось от этой беседы ощущение того,
что жизнь нашего земляка в столице — не из легких .
В Кузьминском мы пробыли до вечера. В озвра­
щались домой всей гурьбой. Есенин дурачился вместе
с нами, пел частушки. Чувствовалось, что в эту
минуту грустные думы отлегли у него от сердца.
Запомнилась еще одна встреча в этот приезд
Есенина. Как-то под вечер мы сидели у Клавдия
Воронцова. Пришел и Есенин. Мы попросили его
98

почитать стихи. Он охотно согласился, ибо такими
просьбами односельчане его редко донимали. Как
это ни покажется сейчас странным, но так получа­
лось, что Есенин, стихи которого уже тогда пере­
водились на иностранные языки, в своем родном селе
был как поэт мало известен. Все здесь смотрели
на него, как на односельчанина, наезжающего летом
погостить из города. Нам, местным учителям, даже
не пришло в голову шире познакомить константи-
новцев с поэзией Есенина. Ни разу не устроили
мы и литературного вечера, когда он бывал в селе.
Говорить об этом теперь приходится с болью, со ­
жалением и грустью. Кто знает, может быть, видя
такое «внимание» к своему творчеству со стороны
нас, односельчан, Есенин временами с грустью думал
о том, что
Моя поэзия здесь больше не ну ж на ,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен2.
4®

А. Р . ИЗРЯДНОВА
ВОСПОМИНАНИЯ
ознакомилась я с С. А . Есениным в 1913 году,
I
когда он поступил на слу жбу в типографию
товарищества И. Д . Сытина в качестве подчитчика
(помощника корректора). Он только что приехал из
деревни, но по внешнему виду на деревенского парня
похож не был. На нем был коричневый костюм,
высокий накрахмаленный воротник и зеленый г ал­
стук. С золотыми кудрями он был кукольно красив,
окружающие по первому впечатлению окрестили его
вербочным херувимом. Был очень заносчив, само­
любив, его не взлюбили за это. Настроение было
у него угнетенное: он поэт, а никто не хочет этого
понять, редакции не принимают в печать. Отец ж у ­
рит, что занимается не делом, надо работать, а он
стишки пишет. Был у него друг, Гриша Панфилов
(умер в 1914 году), писал ему хорошие письма, обод­
рял его, просил не бросать писать.
Ко мне он очень привязался, читал стихи. Требо­
вателен был ужасно, не велел даже с женщинами
разговаривать — они нехорошие. Посещали мы с ним
Университет Шанявского. Все свободное время читал,
жалованье тратил на книги, журналы, нисколько
не думая, как жить.
Первые стихи его напечатаны в журнале для
юношества «Мирок» за 1913—1914 годы *.
В типографии Сытина работал до середины мая
1914 года. «Москва неприветливая — поедем в Крым».
В июне он едет в Ялту, недели через две должна
была ехать и я, но так и не смогла поехать. Ему не на
что было там жить. Шлет мне одно другого грознее
письма, что делать, я не знала . Пошла к его отцу
юо

просить, чтобы выручил его, отец не замедлил п о­
слать ему денег, и Есенин через несколько дней
в Москве. Опять безденежье, без работы, живет
у товарищей.
В сентябре поступает в типографию Чернышева-
Кобелькова, у ж е корректором. Живем вместе около
Серпуховской заставы, он стал спокойнее. Работа
отнимает очень много времени: с восьми утра до
семи часов вечера, некогда стихи писать. В декабре
он бросает работу и отдается весь стихам, пишет
целыми днями. В январе печатаются его стихи в
газете «Новь», журналах «Парус», «Заря» и других.
В конце декабря у меня родился сын. Есенину
пришлось много канителиться со мной (жили мы
только вдвоем). Нужно было меня отправить в боль­
ницу, заботиться о квартире. Когда я вернулась
домой, у него был образцовый порядок: везде вымы­
то, печи истоплены, и даж е обед готов и куплено
пирожное, ждал. На ребенка смотрел с любопыт­
ством, все твердил: «Вот я и отец». Потом скоро
привык, полюбил его, качал, убаюкивая, пел над
ним песни. Заставлял меня, укачивая, петь: «Ты
пой ему больше песен». В марте поехал в Петроград
искать счастья. В мае этого же года приехал в Моск­
ву, у ж е другой. Был все такой же любящий, внима­
тельный, но не тот, что уехал. Немного побыл в
Москве, уехал в деревню, писал хорошие письма.
Осенью опять заехал: «Еду в Петроград». Звал
с со бой ... Тут же говорил: «Я скоро вернусь, не буду
жить там долго».
В январе 1916 года приехал с Клюевым. Сшили
они себе боярские костюмы — бархатные длинные
кафтаны; у Сергея была шелковая голубая рубаха
и желтые сапоги на высоком каблуке, как он гово ­
рил: «Под пятой, пятой хоть яйцо кати». Читали
они стихи в лазарете имени Елизаветы Федоровны,
Марфо-Марьинской обители и в «Эстетике»2. В
«Эстетике» на них смотрели как на диковинку...
В сентябре 1925 года пришел с большим белым
свертком в 8 часов утра, не здороваясь, обращается
с вопросом:
101

—
У тебя есть печь?
—
Печь, что ли, что хочешь?
—
Нет, мне надо сжечь.
Стала уговаривать его, чтобы не жег, жалеть
будет после, потому что и раньше бывали такие
случаи: придет, порвет свои карточки, рукописи,
а потом ругает меня — зачем давала. В этот раз ни­
какие уговоры не действовали, волнуется, говорит:
«Неужели даже ты не сделаешь для меня то, что
я хочу?»
Повела его в кухню, затопила плиту. И вот он
в своем сером костюме, в шляпе стоит около плиты
с кочергой в руке и тщательно смотрит, как бы чего
не осталось несожженным. Когда все сжег, успо­
коился, стал чай пить и мирно разговаривать.
На мой вопрос, почему рано пришел, говорит, что
встал давно, у ж е много работал.
.. .Видела его незадолго до смерти. Сказал, что
пришел проститься. Н а мой вопрос: «Что? Почему?»,
говорит: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо,
наверное, умру». Просил не баловать, беречь сына.

Г.Д.ДЕЕВ-
ХОМЯКОВСКИЙ
ИЗ СТАТЬИ «ПРАВДА
О ЕСЕНИНЕ»
Н ужно оставить вздорный вымысел, утверж­
дающий, что Есенин пришел в Питер прямо
из рязанских сел.
Появился он в Москве весной 1912 года.
Он приехал из деревни без гроша денег и при­
шел к поэту С. Н . Кошкарову-Заревому.
Сергей Николаевич тогда был председателем Су-
риковского кружка писателей.
Привело Есенина к Заревому, близкому другу и
ученику Бонч-Бруевича, желание найти пути в ли­
тературу.
Некоторое время он жил у Кошкарова и посещал
собрания кружка писателей.
В 1912 году кружок являлся самой мощной орга­
низацией пролетарско-крестьянских писателей. Он
только что начал выпускать журнал «Семья народ­
ников». В него входило много революционных деяте­
лей, как близко стоящих к социал-революционерам,
так и к социал-демократам...
Лето после Ленских расстрелов было самое живое
и бурное. Наша группа конспиративно собиралась
часто в Кунцеве, в парке бывш. Солдатенкова, близ
села Крылатского, под заветным старым вековым
дубом...
Там молодой поэт впервые стал публично высту­
пать со своим творчеством.
Талант его был замечен всеми собиравшимися.
Решено было устроить его куда-либо на службу.
После ряда хлопот его устроили через социал-
демократическую группу в типографию Сытина на
Пятницкой улице.
ЮЗ

Сережа был очень ценен в своей работе на этой
фабрике не только как работник экспедиции, но и
как умелый и ловкий парень, способствовавший
распространению нелегальной литературы.
Заработок дал ему возможность окрепнуть и
обосноваться в Москве.
Впервые его литературные опыты поместили в
детских журналах «Мирок» и «Доброе утро».
Фабрика с ее гигантскими размахами и бурливой
живой жизнью произвела на Есенина громадное
впечатление. Он был весь захвачен работой на ней и
даже бросил было писать. И только настойчивое
товарищеское воздействие заставляло его время
от времени приходить в кружок с новыми сти­
хами.
Правда, стихи его по содержанию были далеки
от общественного движения. В них было много ска­
зочного, былинного, но не было революционного
порыва. Вот, примерно, одно из неизданных его
стихотворений.
Пряный вечер . Га снут зори.
Но тр аве по лзет тум ан.
У плетня на косогоре
Забе лел твой с арафан.
В чара х звездного напева
Обомлели тополя.
Знаю, ждешь ты, королева,
Молодого короля *.
У Есенина образ крестьянского плетня перепле­
тался с образами королев и королей...
Главными мотивами его стихов все же были д е­
ревня и природа.
Он удивительно схватывал картины природы и
передавал их в ярких образах.
В течение первых дв ух лет Есенин вел непрерыв­
ную работу в кружке.
Казалось нам, что из Есенина выйдет не только
поэт, но и хороший общественник. В годы 1918—
1914 он был чрезвычайно близок кружковой общест­
венной работе, занимая должность секретаря круж ­
ка. Он часто выступал вместе с нами среди рабочих
104

аудиторий на вечерах и выполнял задания, которые
были связаны со значительным риском.
В это же время в кружок вошел и другой талант­
ливый поэт — Ширяевец. Он писал нам из далекой
Южной Азии, где работал в почтовой конторе одной
из станций железной дороги телеграфным монте­
ром.
Не имея лишних средств, кружок все же решил
в это время заняться издательством. Вышел ряд
брошюр отдельных товарищей — Кошкарова (Усти­
нова), Завражного и других. Некоторые из них были
задержаны цензурой. Охранка вообще установила
наблюдение за деятельностью кружка, подослав к нам
провокатора — критика Юрия Русанова.
Издательская работа подвигалась трудно. Есе­
нина волновало последнее обстоятельство. После
ряда совещаний мы написали теплые письма извест­
ному критику, тогда социал-демократу Л. М. Клейн-
борту, приложив рукописи Есенина, Ширяевца и
ряда других товарищей.
Л. М. Клейнборт откликнулся. Обещал активное
содействие молодым писателям и поместил обсто­
ятельную статью в «Современном мире»...
В конце 1914 года было решено издавать журнал
« Друг народа».
В августе социал-демократическая группа выпус­
тила литературное воззвание против войны. Есенин
написал небольшую поэму «Галки», в которой ярко
отобразил поражение наших войск, бегущих из
Пруссии, и плач жен по убитым.
Есенин был секретарем журнала и с жаром гото­
вил первый выпуск. Денег не было, но журнал вы­
пустить было необходимо. Собрались в редакции
«Доброе утро». Обсудили положение и внесли по
три—пять рублей на первый номер.
—
Распространим сами,— говорил Есенин.
Выпущено было воззвание о журнале, в котором
говорилось: « ...ц ель журнала быть другом интелли­
гента — народника, сознательного крестьянина, фаб­
ричного рабочего, учителя...» 2 Этим хотели при­
влечь всех тех, кто, как нам казалось, хотя в малой
степени был настроен против войны.
Есенина тяготило безденежье кружка. Он стал
105

выказывать некоторую нервозность. Сданная в печать
его поэма «Галки» была конфискована в наборе.
Из Петрограда ему слали хвалебные письма. Но
все ж е первый номер «Друга народа» был выпущен.
В нем поэт поместил стихотворение «Узоры»,
в котором вылилась вся накипевшая грусть поэта
по убитым:
Девушка в светлице вышивает ткани,
На канве в узорах копья и кресты.
Деву ш ка рисует мертвых на по ляне,
Н а груди у мертв ых — красные цветы.
После выхода первого номера, в конце декабря
1914 года, на одном из литературных собраний
Есенин встречается с петроградскими писателями.
Они учлй способность Есенина, и, к нашему огор­
чению, наш молодой поэт, забрав у нас на дорогу,
махнул в Питер — искать счастья...

Б. А . СОРОКИН
В УНИВЕРСИТЕТЕ
ШАНЯВСКОГО
|а днях, перебирая книги в своей личной библи­
отеке, я нашел книжку стихов Сергея Есенина
«Трерядница», изданную в Москве в 1920 году.
На третьей странице этой небольшой книжки над­
пись красными чернилами:
«Б. Сорокину — с дружбою и воспоминаниями об
Университете Шанявского. Сергей Есенин. Ростов.
1920, август».
Эта надпись (круглые, не связанные между собою
буковки, похожие на нечаянно рассыпанные горо­
шины) напомнила мне о далеких годах юности,
старой Москве, Университете имени Шанявского,
незабываемых встречах о поэтом.
Вторая половина сентября тринадцатого года,
но деревца, кусты сирени и акации в маленьком
сквере на Миусской площади перед университетом
еще зелены и по-летнему свежи. Я сижу на скамье
и ж ду начала лекций вечернего отделения. Сюда,
в этот тихий уголок, доносится приглушенное ды­
хание огромного города.
Солнце еще ярко освещает красивый фасад уни­
верситета, и стекла больших окон словно плавятся
в горячем блеске. Со дня моего поступления в уни­
верситет прошло две недели, но я не устаю жадно
впитывать все новые и новые впечатления. Лекции
известных профессоров по литературе, осмотр сокро­
вищ русского искусства Третьяковской галереи,
интересные знакомства и беседы с шанявцами стар­
ших курсов, спектакли Художественного театра —
107

все это так ново и необычно для меня, юноши из
тихой провинциальной Пензы, где только мечталось
о Москве и казалось, что эта мечта никогда не будет
явью.
В скверике я жду Васю Наседкина, чтобы пойти
в большую аудиторию на лекцию профессора Айхен-
вальда. С Васей мы живем в комнатушке неказистого
домишка в одном из переулков около Миусской
площади. Он приехал из Башкирии. Пишет стихи.
В них много солнца, ветра, тихой грусти о людях
бедных деревень, разбросанных в неоглядном про­
сторе пахучих степей. Спим мы на одной кровати,
и иногда по ночам он будит меня и читает свои стихи.
Мы любим поэзию, и у нас большая юношеская
дружба.
—
А, вот ты где?— подходя, еще издали громко
говорит Наседкин. С ним стройный, в сером пид­
жаке паренек. — Познакомься, это Сергей Есенин,
наш шанявец, первокурсник. Пишет стихи. Из Р я за ­
ни. Я о тебе ему говорил.
Я встаю со скамьи, и мы знакомимся.
—
Вы из Пензы? — спрашивает он, когда мы
садимся.
Я говорю, что окончил пензенские педагогиче­
ские курсы, которые помещались в здании бывшей
гимназии, где учился Белинский.
—
Это замечательно! — восклицает Есенин и вста­
ет со скамьи.
Розовый свет заката золотит его волосы и лицо, и
он, словно торопясь высказать свою мысль, обращает­
ся к Наседкину:
—
Ходить по классным комнатам, где когда-то
сидел за партой Белинский, думать, что вот он стоял
у этого окна, входил в подъезд гимназии, а после
уроков тихими улицами спешил домой...
—
Ну, друзья, пошли! — говорит Наседкин, и
мы идем в университет. В большой аудитории еле
находим свободные места и садимся рядом, слушаем
лекцию профессора Айхенвальда о поэтах пушкин­
ской плеяды. Поднимая руку и застывая на мгнове­
ние в театральной позе, профессор Айхенвальд
наизусть цитирует высказывания Белинского о Б а ­
ратынском.
108

Склонив голову, Есенин записывает отдельные
места лекции. Я сижу рядом с ним и вижу: его рука
с карандашом бежит по листу тетради: «Из всех
поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, пер­
вое место бесспорно принадлежит Баратынскому».
Он кладет карандаш и, сжав губы, внимательно
слушает, а потом, как бы очнувшись, снова пи­
шет...
После лекции мы спускаемся по лестнице на
первый этаж. Есенин, останавливаясь, говорит:
«Надо еще раз почитать Баратынского. Помните
«Разуверение»? Большой, своеобразный поэт!»
Воскресный день. По стеклу окна нашей комнаты
бегут струйки воды. Д ож дь, надоедливый и тихий,
идет и идет, не переставая. Над городом лениво
плывут низкие, тяжелые облака. На мостовой тускло
светятся лужи. За окном серо, неуютно, а у нас
на столе кипит самовар, и мы втроем — Наседкин,
я и Есенин пьем чай.
Сергей с утра сидел в библиотеке университета и
зашел к нам переждать дождик, так как идти ему
далеко — в Замоскворечье. Отхлебывая маленькими
глотками чай, Сергей, повернув голову к окну,
настороженно слушает стихи Наседкина. Они певучи
и солнечны, и кажется, что в комнату входит веселый
летний день...
—
Хорошо, Василий,— говорит он. — Твои сти­
хи близки мне, но у тебя степи, а у меня приок-
ский край, мещерская глухомань, березы и рябины.
У вас в Башкирии и ветел-то, должно, нет? А у нас
без ветел не обходится ни одно село.
Помешивая ложечкой в стакане, он рассказывал
нам, что в прошлое воскресенье ходил в Третьяков­
скую галерею.
—
Смотрел Поленова. Конечно, у его «Оки» за ­
держался, и так потянуло от булыжных мостовых,
заборов, вонючего Зарядья туда, домой, в рязанский
простор. Сродни мне и Левитан. Идешь от одной
картины к другой, и вот вспыхивает осень золотом
берез и синью реки, грустит закат над омутом,
задумался стог сена в вечерней тишине... Смотришь и
109

думаешь: «Да ведь это мое, родное, близкое мне,
с детства вошедшее в сердце...»
—
А как тебе, Сергей,— говорит Наседкин,—
нравится «Над вечным покоем»?
—
Нет, не нравится! Может быть, больше поживу,
пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно...
Простор воды и неба как бы уносит от бедного клад­
бища и церквушки и растворяет в вечном п о ко е...
Тяжелые облака проплыли за Воробьевы горы,
неожиданно осветилась улица, и на стену комнаты и
стол легли полосы осеннего солнца, а в лужах на
мостовой под ветром голубыми оконцами закачалось
небо.
—
Солнце! До завтра, друзья! — сказал Сергей,
выходя из комнаты. В окно я видел, как он, легко
ступая по мокрому булыжнику, перешел улицу и
свернул за угол.
Дня через три Есенин нашел нас в читальном
за ле библиотеки. В свободные часы я и Наседкин
читали сборники, выпускаемые издательством «Зна­
ние». Я перечитывал Куприна, а Василий увлекся
Серафимовичем. Мы встали и пошли за Есениным
в коридор. Он подвел нас к киоску, где продавались
театральные билеты, и показал на афишу спектаклей
Художественного театра.
—
Вот, через два дня «Вишневый сад». Идем?
—
Конечно! — восклицаю я.
Покупаем три билета на балкон («галерку», как
тогда называли студенты места по пятьдесят копеек).
Студеный осенний вечер. Мы идем по Тверской
улице, не чувствуя резкого ветра, порывисто дую­
щего в лицо ,— наши сердца полны ожидания встре­
чи с театром, о котором мы знали только по статьям
в театральных журналах.
Дрогнув, раскрывается занавес с вышитой на нем
белой чайкой — и спектакль начинается ... За стек­
лами окон одной из комнат барского дома Раневской
цветут вишневые деревья, слышно щебетанье птиц,
скоро взойдет со лнце... Как объяснить то высокое
волнение, овладевающее нами? Кажется, что нет
актеров и зрителей, нет огромного города, закутан­
ного в осеннюю мглу, а есть только кусок жизни
людей вишневого сада, согретого могучей силой
по

таланта. Раневскую играет Книппер-Чехова, студен­
та Трофимова — Качалов, Епиходова — Москвин,
Лопахина — Леонидов.
В антракте пошли в фойе. Облокотившись на
кресло, Сергей молчал. И только тогда, когда Н а­
седкин спросил его, понравился ли спектакль, он,
словно очнувшись, сердито проронил:
—
Об этом сейчас говорить нельзя! Понимаешь?—
И пошел в зрительный зал.
. . . Да нилов монастырь. Старинные крепостные сте­
ны гармонируют с увядающей листвой деревьев, осе­
няющей бронзу и гранит намогильных памятников.
Мы, постояв у могилы А. Рубинштейна, пошли к
месту погребения Н. В . Гоголя. Над простой чугун­
ной решеткой и плитой с выпуклыми буквами «Ни­
колай Васильевич Гоголь», над зеленоватым огонь­
ком лампады, мерцающим в фонарике у чугунного
креста, словно охраняя вечный покой великого писа­
теля, деревья раскинули свои ветви, роняющие зо ­
лотые листья.
Обнажив головы, стоим потрясенные простотой
этого уголка кладбища с тремя словами на бронзо­
вой плите. Есенин, сжав побелевшими пальцами
решетку, не отрываясь, смотрит на живой огонек
лампады, на бронзовую плиту, усеянную оранже­
выми листьями.
—
Да, вот она, несущаяся тройка — символ
Ру си ... «Гремит и становится ветром разорванный
в куски воздух ...и дают ей дорогу другие народы
и государства...» Так писать — это значит верить
в лучшее будущее России,— говорит он...
Каждый из нас уносит надолго в своей душе па­
мять о «встрече» с гениальным автором поэмы о
Руси.
Прошел почти год с того дня, когда в мартовское
утро 1915 года я простился с Москвой.
Полк, в котором я служу, расположен в Полесье,
на берегу реки Стырь. Наш взвод на фланге баталь­
она. Слева болото чадит запахом увядающих трав.
Туман плотно окутывает наспех вырытые окопы, и
голоса солдат в нем звучат приглушенно, как отсы­
ревшие струны.
111

Вторую неделю сеет дождь и стоят туманы. В стен­
ках окопов вырыты подобия землянок, мы сидим
в них, томясь от скуки и согреваясь у дымных, еле
тлеющих костров.
Бои затихли. На той стороне реки немцы ведут
работы по укреплению позиции. Как видно, нам до
весны придется сидеть в этих окопах.
Одуревшие от тумана и скуки, солдаты просят
вольноопределяющегося студента Московского го­
сударственного университета Синицина почитать
единственную имеющуюся у него книгу «Пир» древ­
негреческого философа Платона. Пламя свечи осве­
щает стены землянки с бегущими по ним струйками
воды и потолок, с которого нам весело улыбается
голоногий архангел Михаил, исписанный по розо­
вым рукам и ногам матерщиной. Солдаты нашего
отделения чуть не с дракой завладели огромной
иконой из алтарных ворот разбитой снарядами церк­
ви, и хозяйственный ефрейтор Карманов определил
ее на потолок землянки, завалив сверху землей и
бревнами.
Солдаты соседнего взвода за чтение «Пира» и
потолок с архангелом шутя называют нас мона­
хами.
Синицин читает, и его внимательно слушают.
Когда он, отдыхая, закуривает, Карманов удив­
ленно говорит:
—
Складно написано, только непонятно. Ведь и
зовут по-русски. У нас на деревне пастуха Платоном
тоже звали, а вот ничего не поймешь...
Так идут дни... И лишь письма из светлого дале­
кого — от родных, друзей и просто знакомых вносят
радость, которую долго носишь в сердце среди п е­
чальных болот и суровой красоты могучих сосно­
вых лесов.
Однажды в нашу землянку заглянул вестовой
командира батальона Васильев и, улыбаясь, объ­
явил:
—
Сорокин, тебе пакет, а Карманову письмо...
Я вскакиваю и вырываю из его рук пакет. То­
ропливо разрываю. Вынимаю письмо от моей хоро­
шей знакомой Марии и маленькую книжку. На пере­
плете написано: «С. Есенин. Радуница. 1916 г.».
112

♦Посылаю тебе книжку Сергея, куда вошли и
знакомые нам с тобой стих и,— писала Мария.—
Думаю, что ты, так же как и я, будешь обрадован
первой поэтической ласточке нашего друга. Почитай
стихи товарищам и, пожалуйста, сообщи, как они
их встретят: Судя по твоим письмам, они в боль­
шинстве крестьяне, и поэтому я верю, что стихи
Сергея им понравятся...»
Карманов сообщил солдатам нашего взвода о
книжке, и в землянку к нам набилось человек две­
надцать любителей послушать стихи.
Я рассказал о Сергее Есенине.
—
Значит, наш, деревенский? — удивленно спро­
сил сорокалетний Григорьев — бывалый солдат с
двумя георгиевскими крестами на вылинявшей гим­
настерке.
—
Ну давай читай, охота послушать,— сказал
белозубый Овсянников, солдат второго отделения,
веселый и голосистый...
Я начал читать:
По селу тро пинкой кр ивенькой
В летний вечер голубой
Рекрута ходили с ливенкой
Разухабистой гурьбой.
Распевали про любимые
Да последние деньки:
«Ты прощ ай, село родимое,
Темна роща и пеньки» *.
Широко раскрыв глаза, внимательно слушал
Овсянников. Уронив тяжелые руки на колени, как-то
грустно улыбаясь, неловко сидел на подмостках
Савельев — лучший пулеметчик роты.
И когда я дочитывал стихотворение:
По селу тр опинкой кр ивенькой,
Ободравшись о пеньки,
Рекрута играли в ливенку
Про остальные деньки,—
кто-то глубоко вздохнул и, тоскуя, проговорил:
—
Про нас написано, берет за сердц е...
из

Я читал слышанные мною в Москве стихи, но
здесь, в туманном Полесье, в землянке, похожей
на волчью но ру, среди простых людей, оторванных
от родных семей и любимых с детства деревень,
эти стихи как-то по -новому входили в душу и вно­
сили теплоту и радость в однообразие туманных
дней...
Как будто просто и буднично стихотворение
«В хате», но когда я начал читать:
Пахнет рыхлыми драченами;
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз,—
радостно оживились солдатские лица и потеплели
глаза...
Я читал и думал, что сейчас перед моими това­
рищами — мужиками Саратовской, Тамбовской, Пен­
зенской губерний — ярко встают в памяти родные
хаты, где:
Старый кот к м ахо тке кр адетс я
Н а парное мол око
И
Н а двор е обедню стройную
Запевают петухи.
Закончив чтение, я закурил. Все молчали. Не вы­
держав, встал Савельев и, размахивая руками, з а ­
говорил торопясь, тяжело роняя слова:
—
Ну как же это, ребята! Словно дома побывал,
в своей ха те... Ты подумай: «Щенки кудлатые запол­
зают в хомуты». Д а ведь это я сам помню: до войны
у нас сучка ощенила кутят, и они в сенях с ней
жили, и хомуты там лежали. Это все он правильно
сочиняет...
По просьбе солдат пришлось два раза читать
стихотворение «Топи да болота», которое заканчи­
валось строками: «Край ты мой забытый, край ты
мой родной!..»
Когда все разошлись, Карманов сказал мне:
—
От Вологды далеко моя деревня, в сосновых
л е с а х ... Край наш, правильно, забытый... Забытый,
но родной — это верно! Вот он сам рязанский,
114

а про наши края пишет. А ты не знаешь, не бывал
он у нас?
Как-то ко мне пришел пышноусый солдат седь­
мой роты Ведерников и попросил книжку.
—
В сохранности вернем! — заверил он и, раз­
вернув платок, бережно завязал в него «Радуницу».
—
Земляк мой, Карманов, рассказал о стихах,
которые будто наш, деревенский н аписал... Почитаю
ребятам, а то ведь, сам знаешь, какая скука!
Довольный, он пожал мне руку и еще раз под­
твердил, что книжку принесет сам.
«Радуницу» послушали все солдаты взвода, а по ­
том эта маленькая книжечка пошла и по другим
взводам роты.
Весной шестнадцатого года, когда начались бои,
я потерял вещевой мешок, а с ним и книжку. Но дол­
го еще солдаты вспоминали стихи, тронувшие их
сердца живой красотой природы и затаенной грустью
стороны, где «только лес, да посолонка, да зареч­
ная коса».

н. н. ливкин
в «МЛЕЧНОМ ПУТИ»
первые я встретился с Есениным в 1915 году
в редакции московского журнала «Млечный
путь». Это был ежемесячный журнал, где охотно печа­
тали молодых. Больше всего там было стихов. Отнес
туда три своих стихотворения и я, тогда студент Мос­
ковского университета. Стихи были напечатаны, и я
был включен в список постоянных сотрудников.
Редактором и издателем «Млечного пути», пер­
вый номер которого вышел в январе 1914 года, был
Алексей Михайлович Чернышев. Самоучка, не полу­
чивший в школьные годы даже начального образо­
вания, он рано начал писать стихи. Самостоятельно
занимаясь своим образованием, он вступил в кру­
жок «Писатели из народа», а затем стал выпу­
скать свой журнал, вкладывая в него беско­
рыстно порядочные средства и все свое свободное
время.
В 1915 году в литературном отделе журнала со­
трудничали: И. Бурмистров-Поволжский, Спиридон
Дрожжин, Николай Колоколов, Иван Коробов, Н а­
дежда Павлович, Дм. Семеновский, Евгений Сокол,
Игорь Северянин, П. Терский, Илья Толстой, Федор
Шкулев. Еще в 1914 году с рассказом «На вахте»
в журнале выступил А. С. Новиков-Прибой, в пят­
надцатом году Н. Ляшко опубликовал в «Млечном
пути» свои короткие рассказы «Казнь», «На дороге»,
«Степь и горы». Свое доброе слово журнал сказал о
молодом Маяковском.
В начале 1915 года в «Млечном пути» появляется
стихотворение Есенина «Кручина», а затем — «Вы­
ткался на озере алый свет зари».
116

Молодежь, группировавшаяся вокруг журнала,
весьма охотно посещала литературные «субботы»
«Млечного пути». Они проходили обычно живо и
интересно.
За столом писатели, поэты, художники, скульпто­
ры, артисты. Все, кто хотел , могли прийти на эти
«субботы», и всех ждал радушный прием. Читали
стихи и рассказы, обменивались мнениями, спорили,
беседовали о новых книгах, журналах, картинах.
На одной из «суббот» меня познакомили с очень
симпатичным, простым и застенчивым, золотоволо ­
сым, в синей косоворотке пареньком.
—
Есенин,— сказали мне.
Я уже читал его стихи, напечатанные в «Млечном
пути», и они мне понравились.
В этот вечер Есенин принес новые стихи. Читал
тихо, просто, задушевно. Кончив читать, он выжи­
дающе посматривал. Все молчали.
—
Это будет большой, настоящий поэт! — воск ­
ликнул я . — Больше всех нас, здесь присутствующих.
Есенин благодарно взглянул на меня.
Однажды, поздно вечером, мы шли втроем — я,
поэт Николай Колоколов и Есенин — после очеред­
ной «субботы». Есенин возбужденно говорил:
—
Нет! Здесь в Москве ничего не добьешься.
Надо ехать в Петроград. Ну что! Все письма со сти­
хами возвращают. Ничего не печатают. Нет, надо
самому... Под лежачий камень вода не течет. Славу
надо брать за рога.
Мы шли из Садовников, где помещалась редак­
ция, по Пятницкой. Остановились у типографии
Сытина. В 1913—1914 годах Есенин работал здесь
помощником корректора. Говорил один Сергей:
—
Поеду в Петроград, пойду к Блоку. Он меня
поймет...
Мы расстались. А на следующий день он уехал.
И все вышло так, как он говорил. Славу он завое­
ва л... Блок, а затем Городецкий оценили его стихи
с первой встречи, помогли «встать на ноги». Уже
в апреле 1915 года стихи Есенина появились в сто­
личных журналах. За первыми публикациями по­
следовали другие, а затем и отдельный сборник
«Радуница».
П7

Мне трудно вспомнить сейчас, при каких обсто­
ятельствах однажды в моих руках оказался «Новый
журнал для всех», издаваемый в Петрограде, где
было стихотворение Есенина «Кручина», до этого
напечатанное в «Млечном пути».
Должен заметить, что в те годы я относился к
«Новому журн алу для всех» особенно ревностно.
Еще в 1910 году, когда я, ученик реального училища
далекого провинциального городка Уральска, напе­
чатал в местной газете свои первые стихи, мне выпи­
сали «Новый журнал для всех». Я читал его запоем.
Он очень много дал мне для общего развития и лите­
ратурной учебы. Я мечтал, чтобы мои стихи напеча­
тали в этом журнале. Как-то я набрался смелости и
послал их. Ответ пришел скоро. В нем был подроб­
ный отзыв о моих стихах и указаны недостатки.
Шло время. Я приехал в Москву, поступил в уни­
верситет, стал печататься в журналах и альманахах
«Сполохи», «Огни», «Млечный путь», «Жизнь для
всех», «Ежемесячный журнал» и в других. Но по-
прежнему не оставлял я свою мечту о «Новом ж ур ­
нале для всех», продолжая посылать туда свои стихи.
Увы! Безрезультатно! Когда я увидел в этом журнале
стихи Есенина, уж е знакомые мне по «Млечному
пути», я сгоряча, ни о чем толком не подумав, за ­
клеил в конверт несколько своих и чу жих стихотво­
рений, напечатанных в «Млечном пути», и по сл ал их
в редакцию «Нового журнала для всех». При этом
я написал, что это , очевидно, не помешает вторично
опубликовать их в «Новом журнале для всех», так
как напечатанные в нем недавно стихи Есенина
тоже были первоначально опубликованы в «Млечном
пути». К сожалению, в тот момент я думал только
о том, чтобы мои стихи попали наконец в дорогой
моему сердцу журнал. И совсем упустил из виду,
что вся эта история может подвести Есенина. В то
время вторично печатать у ж е опубликованные стихи
считалось неэтичным.
И действительно, мое письмо поставило Есенина
в несколько стесненное положение перед редакцией
«Нового журнала для всех», он был мной незаслужен­
но обижен.
Можно было бы не вспоминать об этом прискорб-
118

ном для меня случае, если бы не одно важное обстоя­
тельство.
Я уже забыл о злополучном своем письме, про­
водил летние каникулы в родном Уральске. Вдруг
получаю письмо от редактора «Млечного пути»
А. М. Чернышева, поразившее меня, как гром. В это
время, при активном содействии Чернышева, готови­
лась к изданию моя первая книга стихов — «Инок».
Анонсы о ней уже появились в журналах и газе­
тах.
Узнав о выходе моей книги, Есенин прислал Чер­
нышеву письмо, в котором сообщал, что если Лив-
кин и дальше, после своего неблаговидного поступка,
будет оставаться в «Млечном пути», то он печататься
в журнале не будет и просит вычеркнуть его имя
из списка сотрудников.
Еще более взволнованно и резко по поводу моей
необдуманной выходки он говорил с Чернышевым
при встрече в Москве. Правда, в конце разговора
он немного отошел. Обо всем этом и сообщил мне
Чернышев. «Есенин,— писал он,— очень усиленно
убеждал меня не издавать в М. П. («Млечном пути». —
Н. Л .) Вашу книгу, но когда натолкнулся на мое
решительное противодействие, перестал меня убеж ­
дать, и в конце концов мы с ним договорились до
того, что... если бы вы первый написали ему и выяс­
нили все это недоразумение, он с удовольствием
пошел бы Вам навстречу по пути ликвидации этого
неприятного инцидента. Я с своей стороны очень
советовал бы Вам непосредственно списаться с ним,
ведь Вам делить нечего... »
Надо ли говорить, что я немедленно написал
письмо Есенину с извинениями и объяснениями.
Неожиданно для себя я получил от Есенина това­
рищеское, дружески откровенное письмо. Оно и
обрадовало, и успокоило, и взволновало меня. Оно
открыло мне многое в Есенине, его характере, по­
ступках, отношении к окружающим, взглядах на
литературу. Из письма я узнал впервые, какой далеко
не безоблачной была поначалу жизнь Есенина в
Петрограде. Собственно, ради этого письма, беско­
нечно для меня дорогого, я и вспоминаю всю эту
грустную для меня историю с «Новым журналом
No

для всех». Письмо Есенина датировано: «12 августа
16 г.» «Сегодня я получил Ваше письмо... Мне
даже смешным стало казаться, Ливкин, что меж­
ду нами, два раза видящих друг друга, вышло
какое-то недоразумение, которое почти целый год
не успокаивает некоторых. В сущности-то ничего
нет. Но зато есть осадок какой-то мальчишеской
лжи, которая говорит, что вот-де Есенин попом­
нит Ливкину, от которой мне неприятно. Я толь­
ко обиделся, не выяснив себе ничего, на вас за то,
что вы меня и себя, но больше меня, поставили
в неловкое положение. Я знал, что перепечатка
стихов немного нечестность, но в то время я голо­
дал, как может быть никогда, мне приходилось пи­
таться на 3 —2 коп. Тогда, когда вдруг около меня
поднялся шум, когда Мережковские, Гиппиусы и
Философов открыли мне свое чистилище и начали
трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке,
по вокзалам, не мог не перепечатать стихи... Я был
горд в своем скитании, то, что мне предлагали,
отпихивал. Я имел право просто взять любого из
них за горло и взять просто, сколько мне нужно,
из их кошельков. Но я презирал их и с деньгами,
и со всем, что в них есть, и считал поганым прикос­
нуться до них, поэтому решил перепечатать просто
стихи старые, которые для них все равно были
неизвестны.
Сейчас у ж е утвердившись во многом и многое
осветив с другой стороны, что прежде казалось неяс­
ным, я с удовольствием протягиваю Вам руку при­
мирения перед тем, чего между нами не было, а толь­
ко казалось, и вообще между нами ничего не было бы,
если бы мы поговорили лично... Вообще между нами
ничего не было, говорю вам теперь я, кроме о пу­
тывающих сплетен. А сплетен и здесь хоть отбавляй
и притом они незначительны. Н у, разве я могу в
чем-нибудь помешать вам как поэту? Да я просто
дрянь какая-то после этого был бы, которая не ли­
тературу любит, а потроха выворачивает...»
Казалось бы, после этого письма все встало на
свое место. Но должен сказать откровенно, что я
никогда не мог простить себе сам своего необдуман­
ного поступка.
120

Что же касается моей мечты о «Новом журна ле
для всех», то я так и не попал на его страницы...
Прошли многие годы. Есенин стал большим, из­
вестным поэтом. Как-то в Доме Герцена, где в этот
вечер выступали мы, члены Союза поэтов, я встре­
тился с Есениным. Он первый узнал меня и протя­
нул руку.
—
А, Ливкин! — сказал он и пристально по­
смотрел в глаза. Ни слова не сказав мне больше,
он спустился вниз, где был буфет.
Начался вечер. Мы, выступавшие, сидели в пре­
зидиуме. Появился Есенин. Ему указали место за
столом. Но он махнул отрицательно рукой и не сел,
а как-то упал на стул в первом ряду. «Как он будет
выступать в таком состоянии?» — подумал я. А пуб­
лики было много. Имя Есенина на афише привлекло
небывалое количество слушателей. Но я волновался
недолго. Когда дошла очередь до Есенина, он встал,
вышел на эстраду, пошатнулся и начал! Он читал
прекрасно. Все по памяти. С большим чувством,
мастерски, читал много, долго, словно предчувство­
вал, что это последнее его выступление в Доме
Герцена.

Д . н . СЕМЕНОВСКИЙ
ЕСЕНИН
Из воспоминаний
познакомился с Есениным зимой 1915 года в
IМосковском народном университете имени
Шанявского.
Университет Шанявского был для того времени
едва ли не самым передовым учебным заведением
страны. Широкая программа преподавания, лучшие
профессорские силы, свободный доступ — все это
привлекало сюда жаждущих знаний со всех концов
России.
И кого только не было в пестрой толпе, напол­
нявшей университетские аудитории и коридоры:
нарядная дама, поклонница модного Юрия Айхен-
вальда, читавшего историю русской литературы
X IX века, деревенский парень в поддевке, скромно
одетые курсистки, стройные горцы, латыши, украин­
цы, сибиряки. Бывали тут два бурята с кирпичным
румянцем узкоглазых плоских лиц. Появлялся длин­
новолосый человек в белом балахоне, с босыми нога­
ми, красными от ходьбы по снегу.
На одной из вечерних лекций я очутился рядом
с миловидным пареньком в сером костюме...
Лекция кончилась. Не помню, кто из нас заго ­
ворил первый, но только через минуту мы разго­
варивали, как старые знакомые.
Юноша держался скромно и просто. Доверчивая
улыбка усиливала привлекательность его лица.
Он рассказал, что работает корректором в изда­
тельстве Сытина, пишет стихи и печатается в ж у р ­
налах для детей. В доказательство он раскрыл пах­
нущий свежей краской номер журнала. Стихи мне
понравились. Были в них какие-то необычные изги-
122

бы и повороты поэтической фразы. Под стихами сто­
яла подпись: «Сергей Есенин».
Вокруг нас, двигаясь к выходу, шумела публика.
Мы тоже вышли из аудитории и продолжали разго­
вор в коридоре.
—
Познакомился здесь с поэтом Николаем Коло-
коловым,— говорил о н ,— бываю у него на квартире.
Сейчас он мой лучший друг.
Когда Есенин назвал фамилию Колоколова, у ме­
ня мелькнула мысль: не тот ли это Николай Коло­
колов, вместе с которым два года назад мы были
исключены из Владимирской духовной семинарии
за забастовку?
Действительно, это был он, в чем я убедился,
отправившись на другой день по адресу, который
дал мне Есенин.
Маленькая, узкая комнатка Колоколова была
завалена дешевыми журналами, рукописями, полос­
ками бумаги.
—
Вот поступил учиться в Университет Шаняв-
ского,— весело рассказывал он,— только все неког ­
да на лекции ходить. Много пишу.
И начал показывать номера журналов со своими
стихами, рассказами, литературными обозрениями,
рецензиями.
—
Берут все, и даже деньги платят!
Пришел раскрасневшийся от холода Есенин, раз­
делся и повесил пальто на гвоздик. Было видно,
что здесь он чувствует себя своим человеком.
Перед этим Колоколов получил гонорар и решил
по случаю встречи устроить маленький п ир...
За окном глухо гудела и возилась огромная много­
людная Москва, а у нас по-домашнему мурлыкал
самовар, располагая к дружеским разговорам.
Перелистывая книжку «Журнала для всех», Есе­
нин встретил в ней несколько стихотворений Алек­
сандра Ширяевца — стихи яркие, удал ые...
—
Какие стихи! — горячо заговорил он. — Люб­
лю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский!
Оказалось, что Есенин печатается не только
в детском «Мирке» и «Добром утре». Он писал ли­
рические стихи, пробовал себя в прозе и, по примеру
Колоколова, тоже печатался в мелких изданиях.
т

Говорили о журналах, редакторах и редакторских
требованиях. Самой жгучей темой тогдашней ж ур ­
нальной литературы была война с Германией. Ни
один журнал не обходился без военных стихов, рас­
сказов, очерков. Не могли остаться в стороне от
военной темы и мои приятели.
Наутро Колоколов накупил в соседнем киоске
свежих газет и журналов. В одном еженедельнике
или двухнедельнике мы нашли статью Есенина о горе
обездоленных войной русских женщин, о Ярослав­
нах , тоскующих по своим милым, ушедшим на фронт.
Помнится, статья, построенная на выдержках из пи­
сем, так и называлась: «Ярославны». Кроме нее
в номере были есенинские стихи «Грянул гром, чашка
неба расколота», впоследствии вошедшие в поэму
«Русь», то же проникнутую сочувствием к солдат­
ским матерям, женам и невестам...
Как-то среди разговора о стихах Есенин сказал:
—
Я теперь окончательно решил, что буду пи­
сать только о деревенской Руси.
И спросил меня:
—
А ты как?
Мои тогдашние стихи тоже были о деревне, о ро­
дине. Стихи Есенину были близки. Нас роднила
любовь к народному творчеству, к природе, к мет­
кому и образному деревенскому языку.
Комната Колоколова на некоторое время стала
моим пристанищем. Приходил Есенин. Обсуждались
литературные новинки, читались стихи, закипали
споры. Мои приятели относились друг к другу
критически, они придирчиво выискивали один у дру ­
гого неудачные строки, неточные слова, чужие ин­
тонации. Оба горячились, наскакивали друг на
друга, как два молодых петуха, готовых подрать­
ся!
По-прежнему встречал я Есенина и в универси­
тете, а иногда мы с ним бродили по улицам. С про­
сторной Миусской площади, где находился наш уни­
верситет, к Тверской вели тихие улицы и переулки
с галками на седых деревьях за заборами и с ярлыч­
ками о сдаче комнат в окнах домов. Было приятно
шагать по нешироким тротуарам, дышать зимним
воздухом и разговаривать.
124

Чуть ли не в самом начале нашего знакомства
Есенин сказал мне о своем намерении переселиться
в Петроград. Мы шли по Тверской, мимо нас мчались
лихачи, проносились, отсвечивая черным лаком,
редкие автомобили. Есенин говорил:
—
Весной уеду в Петроград. Это решено.
Ему казалось, что там, в центре литературной
жизни, среди борьбы различных течений, .л егче вы­
двинуться молодому писателю. Звал с собой и меня:
—
Поедем? Вдвоем в незнакомом городе легче,
веселее. А денег достанем, заработаем...
Он словно предчувствовал свой будущий успех.
Было жаль расставаться с этим славным юношей,
с которым у нас завязались такие хорошие отноше­
ния. Но Петроград нисколько не манил меня, и я
промолчал. Есенин ж е, должно быть, принял мое
молчание за согласие и стал всерьез считать меня
товарищем предстоящего путешествия за славой и
признанием.
Запомнилось, как в другой раз, сойдясь в уни­
верситете, мы с Есениным пошли в буфетную ком­
нату, где всегда было много народу. Помешивая
ложечкой чай, Есенин говорил кому-то из подсев­
ш их к нам знакомых:
—
Достану к весне денег и поеду в Петроград.
Возьму с собой Семеновского...
Здесь, в буфетной комнате, я читал Есенину
свою поэму.
Была она не лучшим моим творением, но я гор­
дился тем, что ее перепечатала из «Старого Влади­
мирца» какая-то другая провинциальная газета. Е се­
нину поэма, должно быть, тоже нравилась, по край­
ней мере при удачных строках он издавал одобри­
тельные восклицания и его глаза сияли.
К этому времени Есенин знал, кажется, всех ли-
тераторов-шанявцев. То были люди разных воз­
растов, вкусов, взглядов.
Самым авторитетным среди них считался автор
социальных поэм Иван Филипченко, человек в пен­
сне, с тихим голосом и веским словом. Молодой
брюнет с живыми, улыбчивыми глазами на матовом
тонком лице, Юрий Якубовский был художником и
поэтом. Писали стихи сибиряк Янчевский и приехав­
125

ший из Баку Федор Николаев, сын крестьянина
с Урала Василий Наседкин и дитя богемы, голубо­
глазая, с желтыми локонами, падавшими из-под
бархатного берета, Нелли Яхонтова.
Среди этой компании Есенин сразу получил при­
знание. Д аж е строгий к поэтам непролетарского
направления Филипченко, пренебрежительно гово­
ривший о них: «мух ловят», да же он, прочитав за
столиком буфетной комнаты свежие и простые сти­
хи Есенина, отнесся к ним с заметным одобре­
нием.
Обаяние Есенина привлекало к нему самых раз­
личных людей. Где бы ни появился этот симпатичный,
одаренный юноша, всюду он вызывал у окружающих
внимание и интерес к себе. За его отрочески нежной
наружностью чувствовался пылкий, волевой харак­
тер, угадывалось большое душевное богатство...
Однажды вечером мы с Колоколовым зашли за
ним, чтобы куда-то вместе пойти.
Дверь нам открыла какая-то женщина. Узнав,
что мы к Есенину, она провела нас из прихожей
в просторную комнату, освещенную высоко под­
вешенной электрической лампочкой. Есенин под­
нялся навстречу нам и з-за большого черного стола,
на котором одиноко стояла чернильница с красными
чернилами. Он держал листок бумаги с мелко на­
писанными строчками стихов.
Комната показалась нам неуютной и холод­
ной.
Втроем мы ходили фотографироваться. По дороге
Есенин оживленно говорил:
—
Нам надо издать коллективный сборник стихов.
Выпустим его с нашими портретами и биографиями.
Я берусь это устроить.
Снялись мы пока на общей карточке, отложив
фотографирование для задуманного сборника на бу­
дущее.
Сборники писателей из народа с портретами и
биографиями авторов были тогда в хо ду. Издавали
их сами авторы вскладчину. Наиболее крупным объ­
единением писателей из народа был литературно­
музыкальный кружок имени Сурикова. Выяснилось,
что Есенин хорошо знаком с суриковцами.
126

Он повел меня к ним и познакомил с председате­
лем кружка поэтом С. Кошкаровым, дородным муж­
чиной в очках с золотой оправой.
Был солнечный мартовский день, и мы от Кошка-
рова пошли к жившему в Замоскворечье гусляру-
суриковцу Ф. А . Кислову.
—
Хороший старик,— говорил по пути Есенин. —
Я у него бывал. Ласковый такой!..
На крыльце одноэтажного дома мы позвонили.
Нас встретил седобородый старичок в длинном сюр­
туке. Он весь лучился добротой, радушием. Увидев
Есенина, обрадовался:
—
Сережа, милости просим!
Раздевшись в прихожей, мы попали в небольшой
зал. Солнце пробивалось сквозь кисейные занавески
и листву комнатных цветов. От рисунчатых и зр аз­
цов по-зимнему натопленной печи веяло жаром.
Гусли были большие, стояли на черной лакирован­
ной подставке. Музыкант уселся на табуретку, стар­
чески негнувшимися пальцами прикоснулся к за ­
звеневшим струнам, взял аккорд и слегка дреб ез­
жащим голосом запел:
Среди долины ров ныя
На гладкой высоте...
Песни, которые исполнялись Ф. А . Кисловым,
суриковский кру жок издал отдельной книжечкой
с портретом старого гусляра на обложке.
Добрый старик дал нам по книжечке на память.
Перебирая струны, он предложил Есенину:
—
Хочешь, Сережа, научу тебя играть на гу с­
лях?
Были в репертуаре гусляра и старинные русские
песни, и плач Иосифа Прекрасного, и псалом царя
Давида, переложенный в стихи Димитрием Ростов­
ским. Была в книжечке и песня о гуслярах, напи­
санная, видимо, кем-то из поэтов -суриковцев.
Пока мы слушали музыку, в соседней комнате,
где блестели серебряные оклады божницы, румяная
старушка, жена гусляра, ставила на стол чайную
посуду, тарелки с нарезанным пышным и румяным
пирогом...
127

Простившись с хлебосольными хозяевами, мы
вышли на улицу и вскочили на подножку проходя­
щего трамвая.
В почти пустом вагоне Есенин встретил знакомого,
тоже, кажется, суриковца — везло нам в этот день
на встречи с ними. Это был юноша рабочего вида,
поэт Устинов. Сидя напротив нас, он доверительно
рассказывал Есенину о своих делах. Напечатал
первую книжку стихов, и тут же цензурой она была
конфискована. Удалось спасти только несколько
экземпляров.
Есенин посочувствовал поэту. А в вагоне так
пахло хмельным воздухом весны, что и сам Устинов
не мог долго печалиться о конфискованной книжке.
С улыбкой махнул рукой и пошел к выходу.
Он сошел, а мы поехали на Арбат. Пустой вагон
мотался и гремел, за полуоттаявшими окнами про­
плывали здания, вывески, фонари, прохожие.
Мы решили навестить Юрия Якубовского. Жил
он с молодой женой Марианной и недавно родившей­
ся дочкой.
В студенческой комнате Якубовских было много
развешанных по стенам рисунков работы хозяина,
занимавшегося живописью, и совсем мало мебели.
Все же кое-как уселись. Марианна видела Есенина
впервые и захотела познакомиться с его стихами.
Есенин начал читать. И оттого ли, что в его сердце
все еще звенела весенняя радость, или от сочувст­
венного внимания слушателей, читал он охотно и
много. Его не приходилось упрашивать. Прочитав
одно стихотворение, Есенин тут же переходил к
другому.
—
Он пел, как птица,— говорил потом Якубов­
ский, вспоминая наше посещение.
Ходили мы на творческие собрания сотрудников
журнала «Млечный путь». Этот маленький литера­
турно-художественный журнал, издававшийся по-
этом-приказчиком А. М. Чернышевым, стал для мно­
гих начинающих авторов путем в большую лите­
ратуру.
Алексей Михайлович Чернышев был замечатель­
ным человеком^ Весь свой заработок он тратил на
журнал. Сам тоже писал стихи...
128

Сотрудники журнала получали корреспондент­
ские билеты с русским и французским текстом.
Печатались в журнале молодые безымянные пи­
сатели. Среди них Есенин был едва ли не самым
юным, и все, собиравшиеся в редакции «Млечного
пути», относились к нему особенно любовно и лас­
ково.
Сидя за большим столом, поэты и беллетристы
читали свои произведения. Читал и Есенин:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга , схоронясь в дупло.
Только мне не плачется — на душе светло 1.
Светла была душа поэта. Верилось, что ни одно
облачко не омрачает ее.
Подчас Есенин казался проказливым мальчиш­
кой. Он дурачился, делал вид, что хочет кончиком
галстука утереть нос, сочинял озорные частушки.
То ли в шутку, то ли всерьез ухаживал за не­
красивой поэтессой, на собраниях садился с ней
рядом, провожал ее, занимал разговором. Девушка
охотно принимала ухаживания Есенина и, может
быть, у ж е записала его в свои поклонники.
Через несколько дней девушка пригласила поэтов
«Млечного пути» к себе.
—
Завтра у меня день рождения, приходите!
Пошли Есенин, Колоколов, Николаев и я.
Сидели за празднично убранным столом. Старшая
сестра поэтессы познакомилась с нами и скромно
ушла в соседнюю комнату. Бутылка легкого вина
повысила наше настроение. Виновница торжества
светилась радостным оживлением, мило улыбалась
и обносила гостей сладким пирогом. С ней произош­
ла волшебная перемена. Куда девалась ее некрасив
вость! Она принарядилась, казалась женственной,
похорошевшей.
Футурист-одиночка Федор Николаев, носивший
черные пышные локоны и бархатную блузу с кру­
жевным воротником, не спускал с нее глаз. Уроже­
нец Кавказа, он был человек темпераментный и счи­
тал себя неотразимым покорителем женских сердец.
5 Воспомииания о Есенине
129

Подсев к девушке, Николаев старался завладеть
ее вниманием. Я видел, что Есенину это не нравится.
Когда поэтесса вышла на минуту в комнату
сестры, он негодующе крикнул Николаеву:
—
Ты чего к ней привязался?
—
А тебе что? — сердито ответил тот.
Произошла быстрая, энергичная перебранка.
Закончилась она тем, что Есенин запальчиво бросил
сопернику:
—
Вызываю тебя на дуэль!
—
Идет,— ответил футурист.
Драться решили на кулаках.
Вошла хозяйка. Все замолчали. Посидев еще
немного, мы вышли на тихую улицу. Шли молча.
Зашли в какой-то двор...
Враги сбросили с плеч пальто, засучили рукава и
приготовились к поединку. Колоколову и мне до­
сталась роль секундантов.
Дуэлянты сошлись. К азалось, вот-вот они схва ­
тятся. Но то ли весенний воздух улицы охладил
их пыл, то ли подействовали наши уговоры, только
дело кончилось примирением.
После этой несостоявшейся драки я понял, что
ласково улыбавшийся рязанский паренек умеет и
постоять за себя...
Переселение Есенина в Петроград совершилось
без меня. Мы встретились у ж е после революции...

Л. М. КЛЕЙНБОРТ
ВСТРЕЧИ
здательская работа подвигалась тр удно ,—*
пишет о суриковцах Деев-Хомяковский,—
Есенина волновало это обстоятельство. После ряда
совещаний мы написали теплые письма известному
критику Л. М. Клейнборту, приложив рукописи
Есенина, Ширяевца и ряда других товарищей»1. С
Ширяевцем, заброшенным в одну из наших дальних
окраин, я уж е состоял в переписке. О Есенине же я
слышал в первый раз.
По совету С. Н . Кошкарова, у которого он жил,
Есенин и сам переслал мне тетрадь своих стихов.
Он писал мне, что родом он из деревни Рязанской
губернии, что в Москве с 1912 года, работает в типо­
графии Сытина; что начал он с частушек, затем пере­
шел на стихи, которые печатал в 1914 году в журналах
«Мирок» и «Проталинка». Позднее печатался в ж у р ­
нале «Млечный путь» 2.
Когда возник «Друг народа» — двухнедельный
журнал Суриковского кружк? С. Д . Фомин мне
писал: «В редакционную комиссию избраны: Кошка-
ров, Деев, Фомин, Есенин, Щуренков и др.» Наконец
в январе 1915 года я получил и первый номер журнала
со стихотворением Есенина «Узоры».
Первое представление о Есенине связалось у меня,
таким образом, с суриковцами. И не об одном Есенине.
О Клюеве существует мнение, что до «Сосен перезвон»
он не печатался; его же стихи либо устно, либо в
списках переходили из местности в местность. Однако
это не так. Клюев получил крещение там же, где
Есенин, только пораньше, и не в «Друге народа»,
а в «Доле бедняка». Я напомнил как-то об этом самому
5*
131

Клюеву. Он смотрел на меня так, точно я о нем от­
крывал ему вещи, которых он сам не знал... Ширяе-
вец, в свою очередь, начинает с того, что вступает
в Суриковский кружо к. В том же «Друге народа»
помещены и его стихи.
Ни стихов Клюева, ни стихов Ширяевца тех лет
не выделишь из всей груды виршей, которыми за пол ­
нялись все эти издания. И то же должно сказать о
тетради, присланной мне Есениным. Ничто, почти
ничто еще не отличало его от поэтов-самоучек, певцов-
горемык. Чтобы дать представление о ней, приво­
ж у одно из стихотворений. Речь в нем идет о девушках
в светлицах, что вышивают ткани в годину уже на­
чавшейся войны:
Нежный шелк выводит храброго героя,
Тот герой отважный — принц ее души.
Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя,
И в узорах крови смяты камыши.
Кончены рисунки. Лампа догорает.
Девушка склонилась. Помутился взор.
Девушка тоскует. Девушка рыдает.
З а окошком полночь чертит свой у зор.
Траурные косы тучи разметали,
В пряди тонких локон впуталась луна.
В трепетном м ерцанье , в белом покрыв але
Девушка, как призрак, плачет у окна 3.
Другие стихи были не лучше, например «Поро­
ша», «Пасхальный благовест», «С добрым утром!»,
«Молитва матери», «Сиротка», «Воробышки»4. Без
сомнения/ лучшее из них было «Сыплет черемуха
снегом...», напечатанное позднее в «Журнале для
всех» (1915 г., No 6) б, затем «Троицыно утро, утрен­
ний канон...»
—
Лев Максимович?— обратился ко мне паренек,
подходя со стороны калитки: совсем юный, в пиджаке,
в серой рубахе с галстуком, узкоплечий, желтово­
лосый. Запахом ржи так и пахнуло от волос, остри­
женных в кружок.
132

—
Есенин,— сказал он своим рязанским говор­
ком.
Я сидел в саду своего загородного дома в Лесном.
Тихие сумерки у ж е заволакивали и скамейку, на
которой я сидел, и калитку, в которую он вошел.
Но в воздухе, сухом и легком, ничто еще не сда­
валось, и звонок был крик диких птиц где-то в вы­
соте.
—
Вы обо мне писали в «Северных записках» °.
Синие глаза, в которых было больше блеска, чем
тепла, заулыбались.
Не успел он, однако, сесть, как откуда-то взялась
моя собака, со звонким лаем кинувшаяся на него.
—
Трезор! — прикрикнул я. Но это лишь ра з­
задорило ее.
—
Ничего ,— сказал он, не тронувшись с места.
Затем каким-то одним движением привлек собаку
к себе...
—
Собака не укусит человека напрасно.
Он знал, видимо, секрет, как подойти к собаке.
Более того, он знал и секрет, как расположить к себе
человека. Через короткое время он уже сидел со
мной на балконе, тихий сельский мальчик, и спра­
шивал:
—
Круглый год здесь живете?
—
И зимой, и летом.
—
В городе-то душно уже.
Потом сочувственно:
—
Житье здесь! Воздух легкий, цветочки распу­
скаются.
Ему здесь все напоминало деревню.
—
У нас теперь играют в орлянку, поют песни,
бьются на кулачки.
Во всем, что он говорил, было какое-то неясное
молодое чувство, смутная надежда на что-то, сливав­
шаяся с молодым воздухом лета...
Он рассказывал мне об Университете Шанявского,
в котором учился уже полтора года, о суриковцах,
о «Друге народа», о том, что он приехал в Петроград
искать счастья в литературе.
—
Кабы послал господь хорошего человека,—
говорил он мне прощаясь.
183

Опять приш ел... Принес несколько брошюр, толь­
ко что вышедших в Москве,— сборничков поэтов из
народа, отчеты Университета Шанявского и секций
содействия устройству деревенских и фабричных
театров, ряд анкет, заполненных писателями из
народа. Принес и цикл своих стихов «Маковые по­
баски», затем «Русь», еще что-то . . .
Я передал часть из них М. К . Иорданской, ведав­
шей беллетристическим отделом в «Современном мире»,
часть Я. Л . Сакеру, редактору «Северных записок».
Сказал об Есенине и М. А . Славянскому, секретарю
«Вестника Европы», мнение которого имело вес и зна­
чение в ж урна ле. «Северные записки» взяли все
стихи, «Современный мир» — одно. Это сра зу окры­
лило его...
Затеяв работу о читателе из народа * — работу,
опубликованную целиком у ж е в годы революции,—
я разослал ряд анкет в культурно-просветительные
организации, библиотеки, обслуживавшие фабрику
и деревню, в кружки рабочей и крестьянской интел­
лигенции. Объектом моего внимания были по пре­
имуществу Горький, Короленко, Лев Толстой,
Глеб Успенский. Разумеется, я не мог не интересо­
ваться, под каким углом зрения воспринимает этих
авторов Есенин, и предложил ему изложить свои
мысли на бумаге, что он и сделал отчасти у меня на
глазах.
Он, без сомнения, у ж е тогда умел схватывать,
обобщать то, что стояло в фокусе литературных инте­
ресов. Но читал он, в лучшем случае, беллетристов.
И то, по-видимому, без системы. Так, Толстого он
знал преимущественно по народным рассказам,
Горького — по первым двум томам издания «Знания»,
Короленко — по таким вещам, как «Лес шумит», «Сон
Макара», «В дурном обществе». Глеба Успенского
знал «Власть земли», «Крестьянин и крестьянский
труд». Еще х у ж е было то, что он не любил теорий,
теоретических рассуждений.
* См. Л . Клейнборт. Русский читатель-рабочий. Ленинград,
Изд. Губ. Проф. Совета, 1924.
134

—
Люблю начитанных людей,— говаривал он,
обозревая книжные богатства, накопленные на моих
книжных полках.
А вслед за тем:
—
Другого читаешь и думаешь: неужели в своем
уме?
Он всем существом был против «умственности».
Уже в силу этого моя просьба не могла быть ему по
душе.
Однако он то и дело углублялся в сад, лежа на
земле вверх грудью то с томом Успенского, то с томом
Короленко. За ним бежал Трезор, с которым он был
уже в дружбе. Правда, пишущим я его не видел.
Все же он мне принес наконец рукопись в десять —
двенадцать страниц в четвертую долю листа ...
Писал же он вот что.
О Горьком он отзывался как о писателе, которого
не забудет народ. Ио в то же время убеждения, про­
ходившего через писания многих и многих из моих
корреспондентов, что Горький человек свой, родной
человек, здесь не было и следа. В отзыве бросалась
в глаза сдержанность. Так как знал он лишь произве­
дения, относящиеся к первому периоду деятельности
Горького, то писал он лишь об их героях — босяках.
По его мнению, самый тип этот возможен был «лишь
в городе, где нет простору человеческой воле».
Посмотрите на народ, переселившийся в город, писал
он. Разве не о разложении говорит все то, что описы­
вает Горький? Зло и гибель именно там, где дыхание
каменного города. Здесь нет зари, по его мнению.
В деревне же это невозможно.
Из произведений Короленко Есенину пришлись
по душе «За иконой» и «Река играет», прочитанные им,
между прочим, по моему указанию. «Река играет»
привела его в восторг. «Никто, кажется , не написал
таких простых слов о мужике»,— писал он. Коро­
ленко стал ему близок «как психолог души народа»,
«как народный богоискатель».
В Толстом Есенину было ближе всего отношение
к земле. То, что он звал жить в общении с природой.
Что его особенно захватывало — это «превосходство
135

земледельческой работы над другими», которое про­
поведовал Толстой,— религиозный смысл этой ра­
боты. Ведь этим самым Толстой сводил счеты с город­
ской культурой. И взгляд Толстого глубоко при­
влекал Есенина. Однако вместе с тем чувствовалось,
что Толстой для него барин, что какое-то расхождение
для него с писателем кардинально. Но оригинальнее
всего он отозвался об Успенском. По самому воспро­
изведению деревни он выделял Успенского из группы
разночинцев-народников. Как сын деревни, вынесший
долю крестьянина на своих плечах, он утверждал,
что подлинных крестьян у них нет, что это вообра­
жаемые крестьяне. В писаниях их есть фальшь. Вот
у Успенского он не видел этой фальши. Особенно
пришелся ему по вкусу образ Ивана Босых... 7

В. С . ЧЕРНЯВСКИЙ
I
ПЕРВЫЕ ШАГИ
о, что рассказано мною ниже, является первой
главой не только моих, но и всяких воспоми­
наний о городской жизни Сергея Есенина. Это то, что
уцелело в моей памяти о первой его весне в тогдашнем
Петербурге (1915 год), о первых его шагах к славе,
свидетелем которых мне пришлось отчасти быть...
1
Первая моя встреча с Сергеем Есениным про изо­
шла 28 марта 1915 года. Начиналось второе полугодие
войны, и чувствительный тыл под сенью веселого на­
ционального флага заметно успокаивался. Запах
крови из лазаретов мешался с духами дам-патронесс,
упаковывавших в посылки папиросы, шоколад и
портянки. На у лицах, в киосках, басистые студенты
возглашали знаменитое: «Холодно в окопах!» В пунк­
тах сбора пожертвований на возбужденном Невском
пискливые поэтессы и женственные поэты — розовые
и зеленолицые, забракованные и окопавшиеся —
читали трогательные стихи о войне и о своей тревоге
за «милых». Некоторые оголтелые футуристы, не
доросшие до Маяковского, но достаточно развязные
и бойкие, играли на созвучиях пропеллера и смерти.
Достигший апогея модности, Игорь Северянин пел
под бурные рукоплескания про «Бельгию — синюю
птицу» 1 (папиросы «Король Альберт» еще не вышли
из моды). Патриотическое суворияское «Лукоморье»
печатало на лучшей бумаге второсортные стихи о
Реймском соборе под портретами главнокомандующих.
137

В зале Армии и Флота был большой вечер поэтов,
один из многих. В этот день, помню, седовласый Со­
логуб, явясь публике в личине добродушия, читал
стихи о «невесте-России» 2. И неожиданно, не в лад
с другими, весь сдержанный и точно смущенный п о­
явился на эстраде в черном сюртуке Александр
Блок. Его встретили и проводили рукоплесканиями
совершенно иного звука и оттенка, нежели те, с ко­
торыми только что обоняли запа х северянинекой
пачули. Волнуясь, он прочел стихи о России, о своей,
блоковской, России и о человеческой глупости,
прочел обычным, холодноватым и все-таки страстным,
слегка дрожащим голосом, приглушенным и чистым
одновременно, два раза быстро схватившись рукою
за сердце. Был на этих вечерах под знаком патрио­
тизма гнетущий налет.
Не то в перерыве, не то перед началом чтений я,
стоя с двумя молодыми поэтами у двери в зал, увидел
поднимающегося по лестнице мальчика, одетого в
серый пиджачок поверх голубоватой сатиновой ру­
башки, с белокурыми, почти совсем коротко остри­
женными волосами, небольшой прядью завившимися
на лбу. Его спутник (может быть, это был Городецкий)
остановился около нашей группы и сказал нам, что
это деревенский поэт из рязанских краев, недавно
приехавший. Мальчик, протягивая нам по очереди
руку, назвал каждому из нас свою фамилию: Есенин*.
Так, помнится, в этот вечер он и оставался преиму­
щественно с нами троими, а мы, очень сильно им
заинтересованные, конечно, старались отвечать на
его удивительно приветливую улыбку как можно
ласковее. Гость был по тому времени необычный.
Из расспросов, на которые он отвечал охотно и про ­
сто, выяснилось, как пришел он прямо с вокзала
к Бл оку, как тот направил его к Городецкому, что
Струве принял его стихи в свой толстый и важный
журнал, что он читал у себя на родине многих петер­
бургских поэтов, со всеми хочет познакомиться и
прочесть им то, что привез. О Блоке, который принял
* Нам послышалось не «Есенин)), а «Ясенин», и мы невольно
про изв ели эту фамилию не то от «ясности», не то от «ясеня», не по­
дозр ев а я, что она о знач ает «осенний» (есеиь).
138

его, кажется , со свойственной ему сдержанностью
и немногословием, он сказал:
—
А я уже знал, что он хороший и добрый,
когда прочитал «Стихи о Прекрасной Даме» *.
Чем больше он говорил (с немного застенчивой,
казалось, гордостью и настойчивым оканьем в произ­
ношении) о своей жизни в деревне, интерес к которой
он угадал, верно, не в нас первых, о том, как он стал
писать стихи («уйдешь рыбу удить, да так и не вернешь­
ся домой два месяца! Только на бумагу денег и хва­
тало!»), тем в больший восторг приходили окружившие
его несколько человек. И не только потому, что при­
надлежали к чувствительному тылу, а потому, что
с первых минут знакомства, не зная еще даже его
стихов, эти «интеллигенты» ощутили в пришедшем
то очарование свежести, присущей ему тогда полной
непосредственности, какого-то первородного, но не
грубого здоровья, юности — не то тихой, не то озор­
ной, запаха далекой деревни, которое показалось
им почти спасительным. И весь облик его, ласковый
и доверчивый, располагал к нему каждого, кроме
заядлых снобов, с которыми ему пришлось столк­
нуться позднее.
По окончании вечера небольшая компания (шесть-
семь человек), все люди, так или иначе близкие к по­
этической культуре, пошли вместе с Есениным в
известный многим «подвал» на Фонтанке, 23. Там
квартировал молодой библиофил и отчасти поэт
К. Ляндау, устроивший себе жилье из бывшей
прачечной, завесив его коврами и заполнив своей
библиотекой и антикварными вещами. Ничего общего
с публичными подвалами богемы это логово не имело,
но некоторые представители ее стучались сюда не­
редко (прямо в решетчатое окно). На круглом боль­
шом столе под лампой появился ликер шартрез и
венецианские рюмки. Есенина посадили у этого
стола, а большинство гостей устроилось в полумраке
на диванах, чтобы его слушать. Помню, было жарко,
и Сергей, сняв пиджачок, остался в своей голубой
рубашке. Ему не понравился шартрез, он выпил и
* Эти и нижеследующие буквальные слова Есенина (все, что
поставлено в кав ычки), а т а кж е даты я беру из собственных моих
писем того времени к другу, находившемуся на фронте.
139

поморщился. «Что, не нравится?» — «Поганый!» Та­
кого рода реплик и характеристик было им произне­
сено немало, и, когда присутствующие улыбались,
гость, поглядывая на них, сам отвечал немного
застенчивой, немного лукавой улыбкой — такой, мол,
как есть...
Про него в тот приезд говорили иронические язы­
ки, что его наивность и народный говор — нарочитые
и наигранные. П ожалуй, Сергей и чувствовал тогда,
что его рязанские обороты и местный словарь помо­
гали ему быть центром общего внимания, но в минуты,
когда покровительственно улыбающиеся «наблю­
датели» припирали его к стене и доводили до краски
в лице и ощущения неловкости, эти корявые сло­
вечки вырывались у него еще более непосредственно.
В этот вечер он был среди людей, которые ему
полюбились, и ничто его не смущало. С радостью
принялся он за чтение стихов, вошедших потом в его
первую книгу. Первое впечатление совершенно прон­
зило слушателей — новизной, трогательностью, на ­
стоящей плотью поэтического чувства. Он читал
гораздо громче, чем говорил, читал в обычной своей,
есенинской манере, которую впоследствии только
усовершенствовал. Клюевских растянутых мелодий
в этой читке не было и помину, простые строки руби­
лись упрямо и крепко, без всякой приторности.
Прочел он почти всю книгу, ему не давали отдох­
нуть, просили повторять, целовали его, чуть не
плакали. И менее и более впечатлительные чувство­
вали, что здесь — в этих чужих и близких, не очень
зрелых, но подлинных и кровных песнях — радост­
ная надежда, настоящий русский поэт.
Покончив со стихами, Сергей принялся за ча­
стушки; говорил с гордостью, что их у него собрано
до четырех тысяч и что Городецкий непременно обещал
устроить их в печать; многие частушки были у ж е на
рекрутские темы; были тут и «страдания» (двустишия),
довольно однообразные, но очень любимые и защи­
щаемые самим Сергеем; он жалел только, что нет
тальянки. Ему пришлось разъяснять свой словарь —
вокруг были «иностранцы», — и ни «паз», ни «дежка»,
ни «улогий», ни «скатый» не были им понятны. Попут­
но Сергей рассказывал о своей жизни в отеческой
140

«Кузьминской волости», о любви своей к бродяжни­
честву, об исключении из учительской семинарии 3,
про любимого деда.
Говорили и о современных поэтах. Не только к
Блоку и к поколению старших, но и ко многим,
едва печатавшимся и случайно попавшимся ему на
глаза в каком-нибудь мелком журнале, у него было
определенное отношение. Видно было, что он читал
их с зорким и благожелательным вниманием, пред­
почитая чистую лирику. Но о Брюсове он отозвался,
как о ликере: «Поганый». Говоря о Блоке, с неж­
ностью вспомнил, как тот беседовал с ним об искус­
стве: «Не столько говорил, сколько вот так объяснял
руками... «Искусство — это, понимаете...» А сказать
так и не умел». По-видимому, Блок искал особенного
для него языка.
Так прошел первый вечер, и с тех пор мы с Сережей
постепенно сблизились — в частых товарищеских
встречах, чтении стихов, прогулках по городу — до
тех пор, покуда его не стали звать повсюду нарасхват.
Называть себя он предложил Сережей, как звали его
дома, но это не привилось.
Еще два характерных вечера из периода его пер­
вых шагов. 30 марта редакция «Нового журнала для
всех» созвала литературную молодежь на очередную
вечеринку — в свое маленькое помещение, где умели
принимать по-домашнему, тепло и скромно. Не помню,
с кем пришел туда Есенин. Гости были разные: из
поэтов по преимуществу молодые акмеисты, охотно
посещавшие «вечера с чаем». Наиболее признанным
среди них кандидатом в метры был Мандельштам;
кроме него выступали Г. Иванов, Г. Адамович,
Р. Ивнев, М. Струве и другие. После Мандельштама,
читавшего, высокопарно скандируя, строфы о ритмах
Гомера («голову забросив, шествует Иосиф», говорили
о нем тогда), на маленькую эстраду вышел в своей
русской рубашке Есенин. Он начал с довольно длин­
ного стихотворения, которое называл поэмой (если
не ошибаюсь, это был «Микола»). В таком профес­
сиональном и знающем себе цену обществе он не­
сколько терялся и проигрывал. Большинство смот-
ш

рело на него только как на новинку, на «любопытное
явление». Его слушали с добродушными улыбками,
снисходительно хлопали «коровам» и «кудлатым
щенкам», идиллически настроенные члены редакции
были довольны, но в кучке патентованных поэтов
мелькали презрительные усмешки. Кончив, Есенин
отошел в угол и, заложив пальцы за пояс, окружен­
ный любопытствующими, почтительно и добросо­
вестно отвечал на расспросы. Его готовы были покро­
вительственно приручить. Трудно сказать, как
относился к этому обращению сам Сергей; пожалуй,
он принимал тогда все как удачу; он радовался пер­
вым победам и в толстых и в тонких журналах, тому,
что голос его все-таки слышали, ходил, как в лесу,
озирался, улыбался, ни в чем еще не был уверен, но
крепко верил в себя.
Памятен и другой вечер — у юного поэта, при­
числявшего себя по случайности к футуристам, вечер
богемный, приятельский и очень характерный.
Тут была поэтическая разноголосица. В обществе
(человек двадцать пять) случайно преобладали те
маленькие снобы, те иронические и зеленолицые мо­
лодые поэты, которые негласно объединялись под
знаком полового равнодушия к женщине — крайне
типичная для того времени фаланга. Их называли
нарицательно «юрочками»; нередко они бывали остро­
умны и всегда сплетничали и хихикали; среди них
были и более утонченные, очень напудренные эстеты,
и своего рода мистики с истерией в стихах и в теле,
но некоторые были и порозовее, у ж е приехавшие с
фронта. Такой состав присутствовавших был неорга­
низованным, случайным, однако никого удивить не
мог. Это было привычное в младших поэтических
кругах «бытовое явление».
Но почти ни одному из этих маленьких денди не
пришелся по вкусу Есенин: ни его наружность, ни
его стихи. То, что органически их от него отталкивало,
объяснялось и «петербургским» снобизмом, и зародив­
шейся в них несомненной завистью к тому, что было
у него и чего им не хватало: подлинности, здоровья и
поэтической «внешкольности». Это была, по существу,
не литературного порядка зависть, хотя им и легко
было немедленно нацепить на Есенина ярлык «кустар­
142

ного петушка», сусального поэта. Ярлык этот оста­
вался за ним недолго и был признан некоторыми
акмеистами старшего призыва *.
Есенин, не казавшийся нелепым в этом кругу
только потому, что там ничто не могло быть странным
и все могло быть забавным, принимал их обращение
за столичную любезность и не мог на первых порах
разобраться в этой упадочной мути, которая в лице
других своих представителей так вклинилась впо­
следствии в его биографию ** .
В маленькой комнате, куда собрались после холо­
стого беспорядочного чая, уселись очень тесно —
кто на подоконнике, кто на столе, кто на полу. На
полу у стенки присел и Есенин, которого хозяин
просил петь частушки, напирая на то, что у него
есть, как он сам говорил, и «похабные». Погасили для
этой цели электричество. Но простая черноземная
похабщина не показалась слушателям достаточно
интересной. В углах шептались и посмеивались —
не то над Есениным, не то на свои темы. Пел Сергей
с перерывами, нескладно и невесело, видимо, не­
сколько смущенный. И когда голос одного крайне
наглого футуриста, читавшего перед этим поэму об
аэропланах, вдруг громко произнес исключительно
циничную фразу, пение оборвалось на полуслове.
По общему внезапному молчанию можно было за ­
ключить, что многим стало чего-то стыдно и что это
радение в темноте не могло продолжаться. Тотчас
зажгли свет, и большинство гостей, в том числе Есе­
нин, стали расходиться.
Так, попав сначала — по счастью
—
к поэтам
старшим, Сергей познакомился со многими сверст­
никами по перу . Темные стороны этого неловкого
знакомства точно не коснулись его тогда; он ничего
серьезно не различал и не замечал, по простоте ли,
* Целая группа царскосельских поэтов ультимативно отказа­
лась участвовать в изящном «Альманахе муз» (начало 1916 г.),
если на страницы его будут до пущены «кустарные» Клюев и Е сенин.
Клюев, однако, еще раньш е п еч ата л ся в «Гиперборее» (ор гане цех а
поэтов), его изощренная глубинность и формальная узорчатость
нах одил и себе больш е защ итнико в.
** См. статью Б . Лавренева «Казненный дегенератами», ве­
черняя «Красная газета», 30 декабря 1925 г.
143

потому ли, что, упорно пробивая себе путь в этом
интеллигентском лесу, ему неинтересно и не надо
было ничего замечать.
В Петербурге он пробыл после этого весь апрель;
об этих днях напоминает характерный снимок, сде­
ланный плохой уличной фотографией: в пиджаке,
из-п од которого угловато топорщится отложной во­
ротник рубашки, но уж е в новой фетровой шляпе
(ее фасона он не изменил и в Париже), Сергей вышел
на снимке немного «разбойным» парнишкой с чертами
хулигана. Та пастушья нежность, которой все восхи­
щались, не нашла здесь отображения.
Его стали звать в гости в богатые семьи и в «са­
лоны»; это усилилось с осени, когда он приехал вто­
рично. Но мне мало приходилось его видеть в этой
обстановке, достаточно анекдотической. Памятно мно­
гим, как толстые дамы лорнировали его в умилении,
и стоило ему только произнести с ударением на «о»
«корова» или «сенокос», чтобы все пришли в шумный
восторг. «Повторите, как вы сказали, ко-ро-ва? Нет,
это замечательно!» Наша общая сентиментальность,
описанная мной выше, вылилась здесь в гротескные
формы, а Сергей, улыбчиво и терпеливо мигая гла­
зами, спрашивал иногда без всякой обиды: «Чего они
не поняли?»
Хотя у него не были еще отпущены его замеча­
тельные желтые кудри, его называли «пастушком»,
«Лелем», «ангелом», и всякий по-своему «норовил его
по шерсти бархатной погладить».
В обращении с теми, кого он тогда еще не думал
к не хотел называть «чужим и хохочущим сбродом»,
была в Сергее какая-то укладливая вежливость,
патриархальная крестьянская благовоспитанность.
Но сквозь нее, как непокорная прядь из-под скуфейки,
изредка пробивался озорной, лукавый огонек, напо ­
минавший, что «кудлатый щенок» не всегда будет
забавлять их так ласково и незлобиво.
Немного позже (во второй приезд) случилось мне
быть его спутником в очень аристократическом доме,
где все было чопорно и строго. Его позвали прочесть
стихи старому, весьма почтенному академику, зна ­
току литературы и мемуаристу. Хо зяйк а дома искрен­
не удивлялась, что он такой «чистенький» и воспи-
144

тайный, несмотря на простую русскую рубашку, что
он как следует держит ложку и вилку и без всякой
мещанской конфузливости отвечает на вопросы. Но
Сергей все-таки слегка робел перед сановным ака­
демиком и норовил стоять, когда тот вел с ним беседу,
так что мне приходилось тихонько дергать его сзади
за рубашку, чтобы он сел.
Профессор слушал снисходительно, кое-что одоб­
рял, но не раз вносил свои стилистические и логиче­
ские поправки. «Милый друг, а Пушкина вы читали?»
Сергей ответил, что читал. — «Ну так вот, подумайте
сами, мог ли сказать Пушкин, что рука его крестится
«на изв естку колоколен»4 ? Во-первых, на известку
креститься нельзя, а во-вторых, крестится не рука
ваша, а вы сами», и т. п.
Не бывая лично в салоне Мережковских, где,
конечно, были со своей точки зрения заинтересованы
Есениным, человеком «от земли», и куда Сергею
небесполезно было приходить ввиду большой влия­
тельности хозяев в мире журналов и критики, кото­
рый ему надо было завоевать, я помню, как отзывался
о них в это время Сергей. К Философову он относился
очень хорошо, тот пленил его крайним вниманием
к его поэзии, авторитетным, барственно-мягким и
ласковым током*.
Сам Мережковский казался ему мрачным и как-то
стеснял его. О Гиппиус, тоже рассматривавшей его
в лорнет и ставившей ему с усмешкой испытующие
вопросы, он отзывался с неудовольствием. Помню
его буквальные слова по поводу одной ее статьи:
«Глупая статья. Она меня как вещь ощупывает» 5.
К женщинам из литературной богемы Сергей отно­
сился с вежливой опаской и часто потешал ближай­
ших приятелей своими впечатлениями и сомнениями
по этой части...
Такова была среда, в которой поневоле вращался
Сергей и с которою он был инстинктивно не менее
осторожен, чем доверчив. Некоторые говорили, что
* Философов редактировал тогда небольшой журнал «Голос
жизни». Впоследствии отношение к нему Сер гея р е зко изменил ось,
он разочаровался в его авторитете, почувствовал его отчужденность
и сильно ругал его.
145

его неминуемо развратят, но за него,оказалось,боять­
ся было нечего: он был среди «иностранцев» достаточно
умен и без хитрости перехитрил их. С шутливым недо­
верием относясь к богемной эротике, Сергей однажды
рассказывал в дружеской беседе, какова бывает
любовь в деревне, лирически ее идеализируя. Тут
не было, помнится, никаких личных признаний, и
любовь отчасти была только поводом вспомнить о ря­
занских девушках и природе. Ему хотелось украсить
этим лиризмом самые родные ему и навсегда любимые
предметы, образы, пейзажи и в глазах тех, кто
этого в действительности не знает. От этого полу бы­
строго описания деревенской любви у меня конкрет­
нее всего остался в памяти образ серебрящихся ночью
соломенных крыш*.
29 апреля мы проводили Сережу на вокзал. Он
уехал на родину с «большими ожиданиями», зн а я,
что вернется. В Петербурге с июня были уверены,
что он в солдатах. Слух этот оказался не до конца
верным. Сергей, временно освобожденный, мирно
провел лето 1915 года в с. Константинове.
2
...Есенин вернулся в город в октябре 1915 года
и 25 октября выступил в организованном Городецким
большом вечере под названием «Краса», где кроме
него и Клюева — поэтов крестьянства — выступали
еще представители города — Ремизов и сам Горо­
децкий. На этом вечере Есенин вынес наконец на
эстраду свою любимую тальянку. В основу этого
* К деревне и дому он возвращался чуть ли не во всех наших
разговорах до последнего года жизни. Он заговаривал об этом с
внезапным приливо м неж ности и мечтательнос ти, точно о тм ах иваясь
от всего, что вьется и путается вокруг него в маревах беспокойного
сна. Ни в коем случае не была для него деревня только основной
«лирич еской темой» (назл о формалистам). Это был просто самый
почвенный уголок его личного внутреннего мира, реальнейшая точка,
о пределяющ ая его со знание. Ма ть, сестры (особенно мл адш ая),
родина, дом — многие помнят, я думаю, как говорил о них Есенин
не только в стихах.
146

нарочито «славянского» вечера была положена несо­
мненная погоня за народным стилем, и с той белой
с серебром русской рубашки, которую посоветовали
тогда надеть Сереже, началась театрализация его
выступлений, приведшая потом к поддевке и сафья­
новым сапогам, в которых он и Клюев ездили в 1916
году показаться Москве (я лично не видел его в этом
наряде). Нашлись в то время и иные стилизаторы,
рекомендовавшие Есенину ходить в поэтической чер­
ной бархатной куртке, но народный стиль, конечно,
восторжествовал над европейским. В ноябре Есенин
отошел от Городецкого, и с этих пор его ближайшим
другом, учителем и советчиком становится Николай
Клюев, и начинается полоса их общей работы, про­
шедшей под знаком верности народным истокам твор­
чества, и той «распри», о которой упоминает Есении
в автобиографии 6. Эти сложные взаимоотношения
двух индивидуально ярких поэтов, эта распря, о ко­
торой трудно говорить в коротких словах, неизбежно
станут большой темой для будущего исследователя,
и к ней, конечно, нельзя подходить без тонкого и
бережного анализа. Но влияние Клюева на Есенина
в 1916 году было, во всяком случае, огромно.
Не всегда относясь к Клюеву положительно, поды­
мая иногда бунт против его авторитета и философии,
инстинктивно упрямо стремясь отстоять и утвердить
свою личную самобытность, Есенин почти благоговел
перед Клюевым как поэтом. В часы, когда тот читал
с большим искусством свои тяжелые, многодумные,
изощренно-мистические стихи и «беседные наигрыши»,
Сергей не раз молча указывал на него глазами, как
бы говоря: вот они, каковы стихи!
В 1916 году беседы Клюева, его особенный язык,
его узорчатые рассказы об олонецких непроходимых
лесах и старообрядческих скитах, о религиозной
культуре севера вообще производили большое впе­
чатление на слушателей. К единству своего пути с
судьбой Есенина, к их общей крестьянской миссии
Клюев относился крайне ревниво, настойчиво опекая
Сергея и подчас в лицо говоря «интеллигентам»,
что они Есенину не нужны и ничего, кроме засорения,
не принесут в его жизнь и поэзию. Из тогдашнего по­
стоянного общения с Клюевым родился, конечно, и
147

теоретический трактат Есенина «Ключи Марии»,
вышедший впоследствии, после ссоры с Клюевым,
под знаком имажинизма7. И, обрушиваясь позже
(в 1917 году) на многих современников с запальчи­
востью огульного отрицания, отвергая и самого
«нежного апостола» Клюева, Сергей не раз прибавлял,
на минуту задумываясь: «Но зато какой поэт!»
В ином свете представляется отношение Есенина
к Блоку. Их встречи не были частыми. Блока нельзя
было видеть на рядовых литературных сборищах, и во
внешней жизни Есенин от него почти не зависел, но
изредка, по невольному влечению, приходил наве­
стить его и поговорить с ним. Так было до 1918 года,
так случилось в те дни, когда Сергей (после Октябрь­
ской революции) упорно настаивал на том, что Блок —
«плохой поэт». Был, если не ошибаюсь, только один
случай, когда, явясь к Блоку, он держал себя с ним,
по собственному признанию, вызывающе и дерзко,
а потом объявил, вернувшись домой, что у него с Б л о­
ком кончено. Это был период, когда, вооружаясь
против всех, кто говорил и пел о России, он хотел
утвердить вовне одного «пророка Есенина» ...
То, что было в Блоке похоже на холод и сухость,
его неизменная и, может быть, углубившаяся «от дней
войны, от дней свободы»8 замкнутость всегда несколь­
ко отшатывали и уводили от него Есенина. Не мне
одному приходилось замечать в нем и слышать в его
словах нечто подобное отвращению к педантизму
и европейской выдержанности Блока. Но инстинкт
заставлял Сергея не терять его из виду. К Блоку
«только сначала подойти трудно», говорил он после
этих встреч. Преодолев наплывающее на него чувство
отчуждения, он вновь начинал видеть в Блоке родного
ему поэта, первого, к кому он пришел, и пришел не
случайно.
В памяти моей осталось, как на одном из вечеров
(появление на них Блока, как я сказал, было ред­
костью) неподвижное и несколько Надменное лицо
поэта вдруг прояснилось самой ребяческой улыбкой,
когда на эстраде появился Сергей. Из своего одино­
чества Блок лучше, чем кто-либо, предупреждал об
опустошающей опасности хождения по буржуазным
салонам и излишнего общения с литературными деге­
148

нератами, советуя ему хранить себя и углубленно
работать. И помню, как Сергей, сам не забывавший —
в разгаре и сумбуре рассеивающих вечеров — о ра­
боте над собой и своими стихами, наставительно и
серьезно уговаривал одного из приятелей готовиться
к экзаменам, говоря ему: «Ну, запрись ты хоть на
время от баб. Ты сиди, сиди, как Блок сидит...»
О
конечной судьбе этих неустойчивых, как многое
в жизни Сергея, отношений свидетельствует фраза
из письма его ко мне, написанного из Тифлиса за год
до смерти:
«Если бы у меня не было... Клюева, Блока... что
бы у меня осталось? Хрен да трубка, как у турецкого
святого» 9.

М. П. МУРАШЕВ
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
1ергей Есенин появился в русской литературе
1внезапно, как появляются кометы в небе.
Каждая комета имеет своих спутников разной
величины, немало вокруг нее песка и пыли. Так и
Есенин имел вокруг себя разных спутников и сопро­
вождающие его литературные пыль и песок.
Мне, одному из первых свидетелей появления
Есенина в Петрограде, пришлось с ним столкнуться
вплотную на его творческом пути.
Из автобиографии Сергея Есенина известно, что
первый, к кому он пришел в Петербурге, был Алек­
сандр Александрович Блок, который и направил его
к Сергею Городецкому и ко мне. Я в то время близко
стоял к некоторым редакциям журналов.
Вот что писал мне А. Блок:
«Дорогой Михаил Павлович!
Направляю к Вам талантливого крестьянского
поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю,
он будет ближе, и Вы лучше, чем кто-либо, поймете
его.
Ваш А. Блок.
Р. 5 . Отобрал 6 стихотворений и направил с ними
к С. М. (Городецкому.— М. М .). Посмотрите и сде­
лайте все, что возможно .— А . Б .» .
С этого дня начинается мое знакомство с Есени­
ным, а впоследствии тесная дружеская связь.
Как сейчас, помню тот вечер, когда в первый
раз пришел ко мне Сергей Александрович Есенин,
в синей поддевке, в русских сапогах, и подал записку
А. А. Блока. Он казался таким юным, что я сразу
150

стал к нему обращаться на «ты». Я спросил, обедал ли
он и есть ли ему где ночевать? Он сказал, что еще не
обедал, а остановился у своих земляков. Сели за
стол. Я расспрашивал про деревню, про учебу, а к
концу обеда попросил его прочесть свои стихи.
Есенин вынул из сверточка в газетной бумаге
небольшие листочки и стал читать. Вначале читал
робко и сбивался, но потом разошелся.
Проговорили долго. Время близилось к полуночи.
Есенин заторопился. Я его удержал и оставил ноче­
вать. Н аутро я ему дал несколько записок в разные
редакции и, прощаясь, предложил временно пожить
у меня, пока он не подыщет комнату.
Спустя некоторое время он рассказал мне, что
перед приездом в Петроград жил в Москве, учился
в Университете Шанявского и у ж е имеет жену и
сына.
Первые месяцы жизни поэта в Петрограде не были
плодотворными: рассеянный образ жизни и небыва­
лый успех на время выбили его из колеи. Помню, он
принимался писать, но написанное его не удовлет­
воряло. Обычно Есенин слагал стихотворение в го­
лове целиком и, не записывая, мог читать его без
запинки. Не раз, бывало, ходит, ходит по кабинету
и скажет:
—
Миша, хочешь послушать новое стихотворение?
Читал, а сам чутко прислушивался к ритму.
Затем садился и записывал.
Интересно было наблюдать за поэтом, когда его
стихотворение появлялось в каком-нибудь жу рнале.
Он приходил с номером журнала и бесконечное коли­
чество раз перелистывал его. Глаза блестели, лицо
светилось.
На второй или на третий месяц пребывания в Пет­
рограде Сергей вдруг заявил мне:
—
Михаил, мне надо съездить в деревню.
Уехал. Из деревни писал:
«У вас хорошо в Питере, а здесь в миллион раз
лучше».
Возвращаясь из деревни, поэт всегда писал много.
Прочитанное вслух стихотворение казалось вполне
законченным, но когда Сергей принимался его запи­
сывать, то делал так: напишет строчку — зачеркнет,
151

снова напишет — и опять зачеркнет. Затем напишет
совершенно новую строчку. Отложит в сторону лист
бумаги с начатым стихотворением, возьмет другой
лист и напишет почти без помарок. Спустя некоторое
время он принимался за обработку стихов; вначале
осторожно. Но потом иногда изменял так, что от
первого варианта ничего не оставалось.
Есенин очень много внимания уделял теории
стиха. Он иногда задавал себе задачи в стихотворной
форме: брал лист бумаги, писал на нем конечные
слова строк — рифмы — и потом, как бы по плану,
заполнял их содержанием. В то время он много
читал классиков, как русских, так и иностранных.
Особенно любил все вновь выходящие книги Джека
Лондона. Из современных поэтов любил Белого
и Блока.
Раз как-то зашел ко мне Александр Александрович
Блок и принес два стихотворения для сборника (в то
время я готовил для одного издательства литератур­
ный альманах). Затем мы вместе ушли. Без меня
пришел Есенин. На столе нашел стихи Блока, прочел
и написал записку, а внизу приписал:
«Ой, ой, какое чудное стихотворение Блока!
Знаешь, оно как бы светит мне!»
Есенин очень любил стихи Блока и часто читал
их на память.
Есенин зорко следил за журналами и газетами,
каждую строчку о себе вырезал. Бюро вырезок при­
сылало ему все рецензии на его стихи. Он очень
прислушивался к хорошей критике, но литературная
болтовня его злила.
В 1915 году мне с трудом удалось провести в жизнь
устав литературно-художественного общества под
названием «Страда». Есенин предлагал назвать его
«Посев», но потом сам отказал ся от этого назван ия .
Организационное собрание общества состоялось на
квартире Сергея Городецкого.
Есенин развивал широкие планы по созданию
крестьянского журнала, хотел вести отдел «Деревня»,
чтобы познакомить читателя с тем, как живет, чем
болеет крестьянин.
—
Я бы стал писать статьи,— сказал Есенин,—
и такие статьи, что всем чертям было бы тошно!
152

Журнал организовать нам не удалось, но сборник
собрали скоро. Сергей поместил в нем стихотворение
«Теплый вечер» \ которое только что привез из
деревни.
Вскоре после издания сборника «Страда» вышла
первая книга стихотворений Есенина — «Радуница».
Получив авторские экземпляры, Сергей прибежал
ко мне радостный, уселся в кресло и принялся пере­
листывать, точно пестуя первое свое детище. Потом,
как бы разглядев недостатки своего первенца, про­
говорил:
—
Некоторые стихотворения не следовало бы
помещать.
Я взял книгу, разрезал упругие листы плотной
бумаги и перечитывал давно знакомые строчки стихов:
Пахнет рыхлыми драченами;
У порога в дежке квас,
Над печур ками точеными
Тараканы лезут в паз.
А в окне на сени скатые,
От пу гливой шумоты,
Из угл ов щенки кудлатые
Заползают в хомуты2.
Ставя книги на полку, Есенин со вздохом про­
изнес:
—
Надо приниматься за поэмы.
На книге, оставленной на моем письменном столе,
Есенин написал:
«Другу славных дел о Руси «Страде великой»
Михаилу Павловичу Мурашеву на добрую память.
Сергей Есенин. 4 февраля 1916 г . Петроград».
Весна 1916 года. Империалистическая война в
полном разгаре. Весной и осенью призывали в армию
молодежь. После годовой отсрочки собирался снова
к призыву и Есенин. Встревоженный, пришел он ко
мне и попросил помочь ему получить железнодорож­
ный билет для поездки на родину, в деревню, а затем
153

в Рязань призываться. Я стал его отговаривать, до­
казывая, что в случае призыва в Рязани он попадет
в армейскую часть, а оттуда нелегко будет его выз­
волить. Посоветовал призываться в Петрограде, а все
хлопоты взял на себя. И действительно, я устроил
призыв Есенина в воинскую часть при петроградском
воинском начальнике. Явка была назначена на
15 апреля.
Хотя поэт немного успокоился, но предстоящий
призыв его удручал.
Есенин стал чаще бывать у меня. Я старался его
успокоить и обещал после призыва перевести из воин­
ской части в одно из военизированных учреждений
морского министерства.
В одно из таких посещений, 15 марта 1916 года,
придя домой с работы, я застал Сергея за моим пись­
менным столом.
Он писал стихи на подвернувшихся под руку
моих личных бланках.
Зная его скрытность в вопросах творчества, я
немного схитрил — принес полотенце, мыло и ска ­
зал:
—
На, иди мой руки. Сейчас обедать будем.
Он повиновался, а я в это время заглянул в на­
писанное. Передо мной лежало уже законченное и
переписанное стихотворение «Деревня», взя то е мною
потом для сборника «Творчество», в редакции кото­
рого я принимал деятельное участие.
Тут же были наброски, начальные строки других
стихотворений...
Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам...3
Перед уходом в армию Сергей принес мне на
сохранение свои рукописи, а черновые наброски на
моих бланках передал мне со словами:
—
Возьми эти наброски, они творились за твоим
столом, пусть у тебя и остаются.
За обедом мы много говорили о петроградской
литературной жизни. Сергей в этот раз рассказал
о своих литературных замыслах: он готовился к на­
писанию большой поэмы.
После обеда, когда перешли в кабинет, он прочел
154

несколько новых стихотворений и в заключение пре-»
поднес мне свой портрет, написав на нем:
«Дорогой дружищ е Миша,
Ты, как вихрь, а я, как замять,
Сбереги под тихой крышей
Обо мне любов ь и па мять.
Сергей Есенин. 1916 г.,
15 марта».
Принимая подарок, я сказал:
—
Спасибо, дорогой Сергей Александрович, за
дружески теплую надпись, но сохранить о себе память
должен просить тебя я, так как я старше тебя намного
и, естественно, должен уйти к праотцам раньше
твоего.
—
Нет, друг мой,— грустно ответил Сергей,—
я недолговечен, ты переживешь меня, ты крепыш,
а я часто трушу перед трудностями. Ты умеешь бо­
роться с жизнью.
Сергей Есенин стал звать меня с собой к Б локу.
—
Уж больно хочется повидать Александра Алек­
сандровича, а я у ж е с месяц не видал. Миша, позвони
ему по телефону, может быть, у него найдется полчаса
для нас.
Позвонил. Ответили, что Блока нет дома, но ждут
с минуты на минуту, к обеду. Прошел час или пол­
тора, но ответного звонка не было.
Чтобы успокоить Сергея, я предложил пойти
к Блоку на авось. Он жил недалеко. В квартире
Александра Александровича нам сказали, что он
звонил и приедет домой очень поздно.
Обратно пошли мы по набережной реки Пряжки.
Несмотря на раннюю весну, вечер был теплый.
Солнце сползало за силуэты мрачных корпусов судо­
строительных заводов. Гигантские краны, точно
жирафы, вытянули свои шеи. Где-то ухали паровые
молоты.
Прошли набережную реки Мойки, вышли к Н о ­
вому адмиралтейству и завернули на Английскую
набережную. Особняки петербургской знати хранили
молчание. Только за зеркальными стеклами парадных
подъездов изредка виднелись парчовые галуны боро­
датых швейцаров.
155

Прошли Николаевский мост, вышли к Сенатской
площади. Обе набережные Большой Невы в вечерних
лучах солнца казались удивительно прекрасными, их
архитектурный ансамбль был строг и величествен.
Лед на Неве почернел, переходы по нему закрыты.
—
По этой набережной любил ходить Александр
Сергеевич Пушкин,— задумчиво промолвил Есенин.
В то время я собирал материал для литературных
альманахов «Дружба» и «Творчество». У меня встреча­
лись писатели, участвовавшие в редактировании
сборников. Одно из таких литературных совещаний
было назначено на 3 июля. Я пригласил и Сергея
Есенина.
Все собрались. Пришел Есенин. Ждали Блока,
но он почему-то запаздывал.
В это время, возвращаясь с концерта на Павлов­
ском вокзале, зашел ко мне скрипач К. Вслед за ним
пришел художник Н ., только что вернувшийся из-за
границы, откуда он привез мне в подарок репродук­
цию с картины Яна Стыки «Пожар Рима». Эта кар­
тина вызвала такие споры, что пришлось давать
высказываться по очереди. Причиной споров была
центральная фигура картины, стоящая на крыше
дворца с лирой в ру ках, окруженная прекрасными
женщинами и не менее красивыми мужчинами, лю­
бующимися огненной стихией и прислушивающимися
к воплям и стонам своего народа. Горячо высказыва­
лись писатели, возмущенно клеймили того, кто сов­
мещал поэзию с пытками. Есенин молчал. Скрипач
К.— тоже. Обратились к Есенину и попросили вы­
сказаться.
—
Не найти слов ни для оправдания, ни для об­
винения — судить трудно,— тихо сказал Есенин.
Потребовали мнения К.
— Разрешите мне сказать музыкой,— произнес он.
Все разом проговорили: «Просим, просим!»
К. вынул скрипку и стал импровизировать. Его
импровизация слушателей не удовлетворяла. Он это
почувствовал и незаметно для нас перешел на му ­
зыку Глинки «Не искушай» и «Сомнение». Эти звуки
дополняли яркие краски картины.
156

В этот момент по телефону позвонил А. Блок,
Услышав музыку, он спросил, что за концерт. Я
рассказал, в чем дело. Он изъявил желание послушать
музыку. К ., зная, что его слушает А. А. Блок, сыграл
еще раз «Не искушай». Блок поблагодарил К ,,
извинился перед собравшимися, что не может при­
сутствовать на сегодняшнем совещании и з-за болезни,
и просил отложить заседание на следующий день.
Сергей Есенин подошел к письменному столу, взял
альбом и быстро, без помарок написал следующее
стихотворение:
«Сергей Есенин.
16 г. 3 июля.
Слуш ай, по гано е сердце,
Сердце собачье мое.
Я на тебя, как на вора,
Спрятал в рукав лезвие.
Рано ли, поздно всажу я
В ребра холодную сталь.
Нет , не могу я стремиться
В вечную сгнившую да л ь.
Пусть поглупее болтают,
Что их загрызла мета;
Если и есть что на свете —
Это одна пустота.
Прим(е чание). В л ияни е «Сомнения* Г линки и рису нка «Нерон,
подж игающий Рим».
С.Е.»*
Я был поражен содержанием стихотворения.
Мне оно казалось страшным, и я тут же спросил его:
—
Сергей, что это значит?
—
То, что я чувствую,— ответил он с лукавой
улыбкой.
Через десять дней состоялось деловое редакцион­
ное совещание, на котором присутствовал А. Блок.
Был и Сергей Есенин.
Я рассказал Блоку о прошлом вечере, о наших
спорах и показал стихотворение Есенина.
Блок медленно читал это стихотворение, очевидно
и не раз, а затем покачал головой, подозвал к себе
Сергея и спросил:
157

—
Сергей Александрович, вы серьезно это напи­
сали или под впечатлением музыки?
—
Серьезно,— чуть слышно ответил Есенин.
—
Тогда я вам отвечу,— вкрадчиво сказал Блок.
На другой странице этого же альбома Александр
Александрович написал ответ Есенину — отрывок
из поэмы «Возмездие», над которой в то время рабо­
тал и которая еще нигде не была напечатана:
«ИЗ ПОЭМЫ «ВОЗМЕЗДИЕ»
13.У11— 1916
Жизнь — без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами — сумрак неминучий,
Иль ясность бож ьего л ица.
Но ты, х удожник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе да но бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет тверд и ясен,
Сотри случ айные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
Александр Блок.
г.» 5
В первые годы после революции мне часто прихо­
дилось иметь связь с Московским Пролеткультом,
который находился в бывшем особняке Маргариты
Морозовой на Воздвиженке (ныне ул. Калинина).
В этом же здании проживали некоторые пролетар­
ские поэты. Поэт М. Герасимов жил в ванной комнате,
одно время вместе с ним жил и Сергей Есенин. Ч а ­
стым гостем у них был поэт Сергей Клычков.
В этой же ванной комнате зародилась «Москов­
ская трудовая артель художников слова». «Трудовая
артель» начала издавать книжечки своих членов.
Как-то, придя на заседание московского совета
Пролеткульта, я встретил в зале Сергея Есенина,
который, увидав меня, радостно проговорил:
—
Вот и хорошо, что пришел, помоги нам в изда­
тельских премудростях. Нам надо выбрать шрифт,
формат.

Он сунул тощую книжечку образцов шрифтов
типографии Меньшова и добавил:
—
Входи к нам в артель.
Я дал согласие и предложил ему заходить ко мне
на Волхонку в ЦК Пролеткультов...
Дней через десять Есенин с Клычковым пришли
ко мне на Во лхон ку похвастать своими книжечками.
Есенин написал мне на книге «Сельский часослов»:
«Милому Михаилу на ядреную ягодъ слова русского.
С. Есенин».
Через неделю, к концу рабочего дня, часов в пять,
пришел ко мне Сергей Есенин, закутанный корич­
невым шарфом. Только светились глаза яркой ла ­
зурью и з-за индевелых ресниц. Подсел к топившейся
железной печурке, растирая озябшие руки, и стал
рассказывать, что переехал из Маргаритиной ванны
к Сахарову и приступает к серьезной работе.
Отогревшись, Сергей начал говорить о деле. Со­
трудники все ушли, во всем этаже остались мы да
уборщицы, подметавшие комнаты.
—
Давай решим, каким шрифтом будем наби­
рать,— предлагал Сергей. — Я думаю выбрать «антик».
Видимо, ему это слово нравилось, но шрифт этот
вряд ли был ему знаком. Он вынул из кармана свою
книжечку «Преображение» и написал на ней «В набор,
«антик».
Список книг издания артели, находящийся в конце
книги, Сергей исправил. Некоторые книги добавил,
а нескольких авторов совсем вычеркнул.
Я заметил Есенину:
—
Сергей, так скоропалительно нельзя отдавать
в набор. Возьми свои книги, пересмотри, возможно ,
некоторые стихи удалишь, а новые вставишь, часть
следует переработать. Собери все лучшее и побольше,
на солидный томик. Я тебе дам набор не в полосах,
а в гранках, ты до сдачи в типографию поработай
над ними. Понял?
—
Понял,— сказал Сергей и на книжке «Преоб­
ражение» написал:
«Ну, тогда не в набор эту книгу, а лишь в разбор.
Много в ней тебе не нравится, присмотрись, гляди,
и понравится. Любящий Сергей. 18.1 —1919 г.» .
159

Последняя встреча с Сергеем Александровичем
Есениным состоялась у меня за несколько дней до его
отъезда в Ленинград в 1925 году.
Придя ко мне, Есенин был грустен и чем-то удру­
чен.
—
Что с тобой? — спросил я его.
—
Плохо пишется,— ответил Сергей.
Я не стал его допрашивать больше о настроении,
а предложил чаю или по стаканчику легкого вина —
рислинга.
Когда я назвал слово «рислинг», Сергей лукаво
улыбнулся и сказал:
—
Это слово напомнило мне Питер... Альбомы
далеко? Дай-ка я их перелистаю.
Я подал ему альбомы.
—
Михаил, какое прекрасное начало поэмы «Воз­
мездие» Александра Александровича Блока! Она
ведь автобиографична.
Сергей передал мне альбом, а сам пошел к книж­
ному шкафу, спрашивая: «На какой полке книги
с автографами?»
—
На третьей от верха.
Сергей долго стоял у книг, перебирая их, ища
что-то .
—
Твоя «Радуница» тоже там, книги стоят х р о ­
нологически, по годам,— заметил я и принялся в
альбоме рисовать, как рисуют в минуту ожидания.
Рисовал большим пером, чернилами. На рисунке
получился обрыв, на котором росли две березки,
справа — река.
Сергей вернулся от шкафа и проговорил:
—
А ну, покажи, что натворил?
—
Березки как будто,— передавая ему альбом,
сказал я. Сергей взял из подставки карандаш и на
рисунке написал:
«Это мы с тобой.
С.Е .».
Затем вдруг Сергей заторопился уходить, прого­
ворив:
—
Проводи меня.
И мы пошли. Это была моя последняя встреча
с поэтом.

Ю.Д.ЛОМАН
I ФЕДОРОВСКИЙ ГОРОДОК
|равнительно небольшие комнаты нашей кварти-
ры на императорской ферме в Царском Селе бы­
ли заставлены предметами русского старинного обихо­
да. Уникальная парча на стенах служила красивым
фоном для икон древнего письма, а на видном месте
отцовского кабинета висела картина «Патриарх Гер­
моген» кисти В . М. Васнецова, подаренная им отцу.
По вечерам в гостиной или кабинете отца собира­
лись художники, архитекторы, музыканты, собира­
тели древностей и литераторы. Велись горячие споры
о русской старине, о чистоте нашей речи и о возрож­
дении художественной Руси.
Из гостей мне запомнились художники В . М.
и А. М. Васнецовы, М. В . Нестеров, Н. К . Рерих,
И. Я . Билибин; архитекторы А. В . Щусев, А. В . По­
меранцев и С. С. Кречинский, заходил руководитель
великорусского оркестра В. В . Андреев, а коллек­
ционер древних русских икон академик Н . П . Лихачев
привозил показывать редчайшие древние иконы.
Когда отец бывал в Москве, он непременно встре­
чался с Васнецовым, Щусевым и Нестеровым.
С 1913 года отец руководил строительством Федо­
ровского городка в Царском Селе. Этот городок стро­
ился по идее архитекторов, художников, археологов,
о которых я уже говорил. Он должен был стать местом
деятельности Общества возрождения художественной
Руси. Официальное название городка — Городок при
Федоровском государевом соборе.
Архитектурный ансамбль представлял собой обо­
собленный городок, обнесенный кремлевской стеной
со сторожевыми башнями, бойницами, каменными, с
6 Воспоминания о Есенине
161

богатой резьбой воротами. В городке было пять
домов.
Перед началом строительства отец с В. М. Ва с­
нецовым ездил по Волге, осматривая памятники ру с­
ской архитектурной старины.
В Городке было решено создать уникальную кол­
лекцию древнерусских орнаментов XVI и XVII
веков: коллекцию парчи, коллекцию оружия XVI ве­
ка, коллекцию икон и церковной утвари XVI и
XVII веков.
Городок строился на частные средства.
С 1914 года в нем был размещен лазарет для ра­
неных солдат, а в 1916 году открылся второй, офи­
церский лазарет. Лазареты носили имя великих кня­
жон Марии и Анастасии.
Кроме того, был создан военно-санитарный поезд,
привозивший с фронта в Царское Село раненых, ко­
торые размещались в многочисленных царскосель­
ских лазаретах, и санитарная колонна.
В 1915 году в одном из домов Федоровского го­
родка отец занял две большие комнаты для своего
кабинета и столовой. Он проводил в Городке целые
дни и приходил домой только ночевать. В это же
время моя мать заведовала хозяйством лазарета и
тоже почти не бывала дома.
Каждый день после окончания школьных занятий
я приходил в Городок и проводил там все свое сво­
бодное время. Моими излюбленными местами были
конюшня, гараж и различные мастерские Городка.
Среди детей моего возраста друзей у меня не было, и
я всегда был со взрослыми — солдатами или посетите­
лями отца. Произошло это по следующим причинам.
Когда мне исполнилось шесть лет, отец свел меня
в казарму и, обращаясь к солдатам своей роты, ска ­
зал: «Я привел к вам своего сына, воспитайте его так,
чтобы ваши дети, если им придется служить под его
командою, сказали — он хороший командир».
Как-то отец себя плохо почувствовал и сказал,
что пойдет домой отдохнуть. Я увязался за ним.
Через некоторое время после того, как мы при­
шли домой, раздался звонок, и в передней поя­
вился поэт Клюев, которого я довольно хорошо
162

знал, а с ним пришел очень молодой кудрявый блон­
дин.
Поразила меня молодость гостя и его волосы«
Когда гости ушли, я спросил, кто это был, отец отве­
тил, что это крестьянский поэт, самородок Сергей
Есенин и что он будет служить в Федоровском го­
родке. Слово «поэт» я хорошо знал, отец часто говорил
о том, что наш предок Юхан Ломан был крупным
шведским поэтом, а дед Николай Логинович Ломан
сотрудничал в журнале «Искра».
В следующий раз я увидел Есенина на концерте
в солдатском лазарете. Концерт проходил в самой
большой, угловой палате. Там были устроены под­
мостки, на которых выступали артисты. Есенин был
одет в русский костюм и читал свои стихи.
После концерта отец устроил для артистов в сто­
ловой ужин. Во время ужина артисты пели и играли
на различных музыкальных инструментах. Есенин
читал стихи, из которых я запомнил «Русь».
Когда я был свободен от школьных занятий, я
носил солдатскую форму и погоны с ефрейторской
нашивкой. На погонах был вензель, состоящий из
букв А©, ниже вензеля шли четыре буквы ЦВСП,
а еще ниже цифра 143. Это означало: Царскосельский
военно-санитарный поезд No 143 имени императрицы
Александры Федоровны.
Есенин носил такую же форму и такие же погоны.
Дело в том, что почти все солдаты, обслуживаю­
щие лазареты, числились по поезду и поочередно
совершали в нем поездки.
Военно-санитарный поезд, насколько я помню,
состоял из двадцати одного пульмановского вагона.
Он был необычайно комфортабелен; синие вагоны
с белыми крышами выглядели очень нарядно. Правда,
после налета австрийской авиации крыши были пере­
крашены в защитный цвет.
Комендантом поезда был очень богатый человек,
имевший горчичные заводы в городе Сарепта, Алек­
сандр Васильевич Воронин.
Еще в 1908—1909 годах, когда отец командовал
первой ротой своднопехотного полка, у него служил
рядовым солдат Костюк Георгий Павлович. После
окончания действительной службы он окончил курсы
6*
163

и стал шофером казенной машины отца. В 1915 году
он был снова призван в армию и оставался шофером
в Городке. В 1916 году Костюк женился на очень
хорошенькой и необычайно трудолюбивой портнихе
лазарета — Вареньке. К свадьбе молодожены полу­
чили квартиру в Городке.
Вскоре после переезда на новую квартиру К о ­
стюк пригласил на новоселье отца. Как всегда, отец
взял меня с собой. Кроме того, он пригласил к Ко-
стюку Есенина, артиста В. В . Сладкопевцева и
художника Нарбута. Все они служили в лазарете —
с той разницей, что Есенин был солдатом, а Сладко­
певцев и Нарбут — военными чиновниками.
В столовой мы уже застали небольшую компанию
солдат. За столом сидели шоферы Федор Прибытков
и Сергей Анищенко, банщик Афанасий Воронин.
За столом было весело. Сергей Анищенко расска­
зывал истории из заводской жизни, которые я слу­
шал развесив уши, потому что мир, из которого при­
шел Анищенко, был для меня совершенно неизвестен.
В прошлом он тоже был солдат сводного полка;
отслужив солдатскую слу жбу, поступил на Балтий­
ский завод, а затем стал шофером.
В этом же доме, только по другой лестнице, жил
Есенин. В комнате стояло четыре солдатские койки,
покрытые серыми одеялами, над койками дощечки
с фамилиями солдат, под дощечкой полотенце с вы­
шитым красным петухом. Одну из коек занимал
Есенин, вторую —девятнадцатилетний Костя Прибыт­
ков, брат шофера Федора Ивановича Прибыткова.
Костя был призван в армию почти одновременно с
Есениным. У него один глаз плохо видел, и он был
призван нестроевым. Я забегал к Косте и видел в
комнате Есенина. Он или писал что-то, сидя на та­
буретке у квадратного стола, или лежал на койке.
Как-то поздно вечером приехал отец и с ним не­
сколько человек. Среди них был Есенин, режиссер
Н. Н . Арбатов, артист де Лазари, баянист Федор
Ромш и гитарист Саша Макаров. Кроме того, был
муж покойной артистки Марии Гавриловны Сави­
ной — Анатолий Евграфович Молчанов. И, если
мне память не изменяет, был артист Владимир Нико­
лаевич Давыдов и артистка Ростова. Они ехали прямо

на машинах в Петроград (у Есенина была увольни­
тельная). Как сказал отец, артисты выступали в од­
ном из царскосельских лазаретов и на перепутье
заехали к нам поужинать.
В день именин великой княжны Марии Нико­
лаевны в одной из комнат офицерского лазарета со­
стоялся концерт. Вели концерт Есенин и Сладкопев­
цев. Кроме того, Есенин читал свои стихи. Во втором
отделении концерта был показан «Вечер в тереме
боярском» в постановке Н. Н . Арбатова. На кон­
церте была императрица и все четыре великие княжны.
За участие в концерте Есенин получил золотые часы
с гербом и цепочкой, Арбатов — золотую брошь, а
Сладкопевцев— золотой кулон.
Вскоре состоялся следующий концерт, в нем уча­
ствовала балерина, впоследствии народная артистка
СССР Агриппина Яковлевна Ваганова, певица Н . В .
Плевицкая и еще много артистов, которых я не
помню. Как всегда, читал свои стихи Есенин, а Слад­
копевцев читал свои детские рассказы. После кон­
церта по обыкновению для артистов был устроен
ужин.
12 февраля 1917 года мы переехали на новую квар­
тиру в здании трапезной Федоровского городка. Это
был двухэтажный каменный дом, отделанный белым
камнем и напоминающий Грановитую палату. В нем
было много сводчатых палат, расписанных старинным
русским орнаментом, узорчатых лестниц и переходов.
Дом был обставлен специально сделанной мебелью
в русском старинном стиле.
В трапезной палате, расписанной древними ру с­
скими гербами, происходили заседания Общества
возрождения художественной Руси.
Я уверенно называю дату переезда — 12 февраля
1917 года потому, что это число выгравировано на
сохранившемся у меня блюде. На нем изображен
витязь, принимающий у бояр хлеб-соль . Оно покрыто
красивым орнаментом с вделанными в него ураль­
скими самоцветами.
На этом блюде в день переезда отцу поднесли хлеб-
соль, и оно стояло в столовой — малой трапезной.
Эта комната была весьма примечательна. Своды ее
были расписаны текстами из русских пословиц,
165

например: «Добрая весть — коли говорят, пора
есть», «Русский аппетит ничему не вредит», «Рыба —
вода, ягода — трава, а хлеб — всему голова», «Что
там ни говори, а на русской черной каше выросли
богатыри».
Для росписи потолков были применены яичные
краски — вапа. Краски были яркие и в то же самое
время создавали иллюзию старины. Своим убран­
ством комната напоминала старинные русские хоро­
мы. Одна дверь из столовой вела в столбовую палату —
музей уникальных вещей древнего русского обихода
и икон.
Вскоре после нашего переезда в Городок как-то
вечером в столовую пришли Есенин, Федор Прибыт­
ков, Костюк, Анищенко, Воронин, Елисей Василь­
евич Канаев и еще несколько солдат, фамилий кото­
рых я не помню. Есенин долго разглядывал блюдо,
на котором лежал хлеб, покрытый расшитым поло­
тенцем, и стояла старинная серебряная солонка,
наполненная солью.
Закончились разговоры, и под гармонь стали петь
песни. Был великий пост, и песни были соответствую­
щие. Пели про двенадцать разбойников и про бро­
дягу. Когда пели «Бродягу», на словах «Ах, здрав­
ствуй, а х , здравствуй, мамаша...» отец прервал пение
и сказал, что «мамаша» совершенно не подходит
к русскому народному языку, на что Есенин возра­
зил, что сейчас в деревне поют частушки, язык
которых становится все более и более похожим на
городской.
Это был последний раз, когда я видел Есенина
в Царском Селе.
...Ш ел 1941 год. В сентябре пятая дивизия народ­
ного ополчения заняла оборону на Пулковских вы­
сотах, в нескольких километрах от Федоровского
городка. Я был одним из бойцов этой дивизии. Пре­
граждая фашистам дорогу на Ленинград, мы вели
тяжелые многодневные бои на южных подступах
к городу. Во время этих боев я не раз вспоминал
слова Есенина:
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод \

С. М. ГОРОДЕЦКИЙ
О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ
(Сенин подчинил всю свою жизнь писанию
!стихов. Для него не было никаких ценностей в
жизни, кроме его стихов. Все его выходки, бравады
и неистовства вызывались только желанием заполнить
пустоту жизни от одного стихотворения до другого.
В этом смысле он ничуть не был похож на того
пастушка с деревенской дудочкой, которого нам
поспешили представить поминальщики.
Есенин появился в Петрограде весной 1915 года.
Он пришел ко мне с запиской Блока. И я и Блок
увлекались тогда деревней. Я , кроме того, и пан­
славизмом. В незадолго перед этим выпущенном
«Первом альманахе русских и инославянских писа­
телей» — «Велесе» у ж е были напечатаны стихи Клюе­
ва. Блок тогда еще высоко ценил Клюева. Факт
появления Есенина был осуществлением долгождан­
ного чуда, а вместе с Клюевым и Ширяевцем, кото­
рый тоже около этого времени появился, Есенин дал
возможность говорить у ж е о целой группе крестьян­
ских поэтов.
Стихи он принес завязанными в деревенский
платок. С первых же строк мне было ясно, какая
радость пришла в русскую поэзию. Начался какой-то
праздник песни. Мы целовались, и Сергунька опять
читал стихи. Но не меньше, чем прочесть стихи, он
торопился спеть рязанские «прибаски, канавушки
и страдания» ... Застенчивая, счастливая улыбка не
сходила с его лица. Он был очарователен со своим
звонким озорным голосом, с барашком вьющихся
льняных волос,— которые он позже будет с таким
остервенением заглаживать под цилиндр,— сине ­
167

глазый. Таким я его нарисовал в первые же дни и
повесил рядом с моим любимым тогда Аполлоном
Пурталесским, а дальше над шкафом висел мной же
нарисованный страшный портрет Клюева. Оба пор­
трета пропали вместе с моим архивом, но портрет
Есенина можно разглядеть на фотографии Мурашева.
Есенин поселился у меня и прожил некоторое
время. Записками во все знакомые журналы я облег­
чил ему хождение по мытарствам.
Что я дал ему в этот первый, решающий период?
Положительного — только одно: осознание первого
успеха, признание его мастерства и права на работу,
поощрение, ласку и любовь друга. Отрицательного —
много больше: все, что воспитала во мне тогдашняя
питерская литература: эстетику рабской деревни,
красоту тлена и безвыходного бунта. На почве моей
поэзии, так же как Блока и Ремизова, Есенин мог
только утвердиться во всех тональностях «Радуницы»,
заслышанных им еще в деревне. Стык наших питер­
ских литературных мечтаний с голосом, рожденным
деревней, казался нам оправданием всей нашей
работы и праздником какого-то нового народниче­
ства.
Иконы Нестерова и Васнецова, картины Били­
бина и вообще все живописное искусство этого п е­
риода было отравлено совершенно особым подходом
к земле, к России — подходом, окрашенным свое­
образной мистикой и стремлением к стилизации. Мы
очень любили деревню, но на «тот свет» тоже погля­
дывали. Многие из нас думали тогда, что поэт должен
искать соприкосновения с потусторонним миром
в каждом своем образе. Словом, у нас была мистиче­
ская идеология символизма.
Но была еще одна сила, которая окончательно
обволокла Есенина идеализмом. Это — Николай
Клюев.
К этому времени он был у ж е известен в наших
кругах. Религиозно-деревенская идеалистика дала
в нем благодаря его таланту самый махровый сгу ­
сток. Д аж е трезвый Брюсов был увлечен им.
Клюев приехал в Питер осенью (уже не в первый
раз). Вероятно, у меня он познакомился с Есениным.
И впился в него. Другого слова я не нахожу для
168

начала их дружбы. История их отношений с того
момента и до последнего посещения Есениным Клюева
перед смертью — тема целой книги. Чудесный поэт,
хитрый умник, обаятельный своим коварным смире­
нием, творчеством вплотную примыкавший к были­
нам и духовным стихам севера, Клюев, конечно, овла­
дел молодым Есениным, как овладевал каждым из нас
в свое время. Он был лучшим выразителем той идеа­
листической системы, которую несли все мы. Но в то
время как для нас эта система была литературным
исканием, для него она была крепким мировоззре­
нием, укладом жизни, формой отношения к миру.
Будучи сильней всех нас, он крепче всех овладел
Есениным. У всех нас после припадков дружбы с
Клюевым бывали приступы ненависти к нему. При­
ступы ненависти бывали и у Есенина. Помню, как он
говорил мне: «Ей-богу, я пырну ножом Клюева!»
Тем не менее Клюев оставался первым в группе
крестьянских поэтов. Группа эта все росла и крепла.
В нее входили кроме Клюева и Есенина Сергей
Клычков и Александр Ширяевец. Все были талант­
ливы, все были объединены любовью к русской ста­
рине, к устной поэзии, к народным песенным и бы­
линным образам. Кроме меня верховодил в этой
группе Алексей Ремизов и не были чужды Вячеслав
Иванов, весьма сочувственно относившийся к Есе­
нину, и художник Рерих. Блок чуждался этого
объединения. Д а ж е теперь я не могу упрекнуть эту
группу в квасном патриотизме, но острый интерес
к русской старине, к народным истокам поэзии, к
былине и частушке был у всех нас. Я назвал всю эту
компанию и предполагавшееся ею издательство —
«Краса». Общее выступление у нас было только одно:
в Тенишевском училище — вечер «Краса». Выступали
Ремизов, Клюев, Есенин и я. Есенин читал свои сти­
хи, а кроме того, пел частушки под гармошку и вместе
с Клюевым — страдания. Это был первый публичный
успех Есенина, не считая предшествовавших закры­
тых чтений в литературных собраниях. Был объявлен
сборник «Краса» с участием всей группы. В неосуще-
ствившемся же издательстве «Краса» были объявлены
первые книги Есенина: «Рязанские побаски, кана-
вушки и страдания» и «Радуница».
109

«Краса» просуществовала недолго. Клюев все
больше оттягивал Есенина от меня. Кажется, он
в это время дружил с Мережковскими — моими «вра­
гами». Вероятно, бывал там и Есенин.
Весной и летом 1916 года я мало виделся с Клюе­
вым и Есениным. Угар войны проходил, в Питере
становилось душно, и осенью 16-го года я у ехал
в турецкую армию на фронт. В самый момент отъезда,
когда я у же собрал вещи, вошли Клюев и Есенин.
Я жил на Николаевской набережной, дверь выходила
прямо на улицу, извозчик ждал меня, свидание было
недолгим. Самое неприятное впечатление осталось
у меня от этой встречи. Оба поэта были в шикарных
поддевках, со старинными крестами на груди, очень
франтовитые и самодовольные. Все же я им обрадо­
вался, мы расцеловались и после медоточивых слов
Клюева попрощались. Как оказалось, надолго. С Есе­
ниным — до 21-го года, а с Клюевым — и того боль­
ше...
Лютой, ветреной и бесснежной зимой 1921 года
я приехал на постоянную работу в Москву. Две не­
дели мы жили в уютном и теплом вагоне, но на даль­
них рельсах. В первый ж е день оттуда пешком через
пустынную, заледенелую Москву я пришел на Твер­
скую. День прошел в явках по месту службы.
Было у ж е темно, когда я добрел до «Кафе поэтов».
Одиночество сковывало меня. Блок и Верхоустин-
ский умерли. Единственным близким человеком в
Москве был Есенин.
Я вошел и, как был в шинели, сел на скамью.
Какая-то поэтесса читала стихи. Вдруг на эстраду
вышел Есенин. Комната небольшая, людей немного,
костюм мой выделялся. Есенин что-то сказал , и я
вижу, что он увидел меня. Удивление, проверка
впечатления (только что была напечатана телеграмма
о моей смерти), и невыразимая нежность залила его
лицо. Он сорвался с эстрады, я ему навстречу — и
мы обнялись, как в первые дни. Незабвенна забот­
ливость, с какой он раскинул передо мной всю «ро­
скошь» своего кафе. Весь лед 16-го года истаял. Сер­
гей горел желанием согреть меня сердцем и едой.
Усадил за самый уютный столик. Выставил целую
170

тарелку пирожных — черничная нашлепка на по­
дошве из картофеля: «Ешь все, и еще будет». Ж елу­
девый кофе с молоком — «сколько хочешь». С чудес­
ной наивностью он раскидывал свою щедрость. И тут
же, между глотков, торопился все сразу рассказать
про себя — что он у же знаменитый поэт, что написал
теоретическую книгу, что он хозяин книжного мага­
зина, что непременно нужно устроить вечер моих
стихов, что я получу не менее восьми тысяч, что у
нега замечательный друг, Мариенгоф. Отогрел он
меня и растрогал. Был он очень похож на прежнего.
Только купидонская розовость исчезла. Поразил он
меня мастерством, с каким научился читать свои
стихи.
За эти две недели, что я жил в вагоне и бегал по
учреждениям, я с ним виделся часто.
На другой же, вероятно, день я был у него в ма­
газине на Никитской. Маленький стол был завален
пачками бумажных денег. Торговал он недурно.
Тут же собрал все свои книги и сделал нежнейшие
надписи: на любимой тогда его книге «Ключи Ма­
рии» — «с любовью крепкою и вечною»; на «Треряд-
нице» — «наставнику моему и рачителю». Вероятно,
в этот же день состоялась большая эскапада. Он
повез меня вместе с Клычковым и еще кем-то к Конен­
кову. Там пили, пели и плясали в промерзлой ма­
стерской. Оттуда в пятом часу утра на Пречистенку
к «Дуньке» (так он в шутку называл Дункан), о кото­
рой он мне говорил у ж е как о факте, который все
знают. Скажу наперед, что по всем моим позднейшим
впечатлениям это была глубокая взаимная любовь.
Конечно, Есенин был влюблен столько же в Дункан,
сколько в ее славу, но влюблен был не меньше, чем
вообще мог влюбляться. Женщины не играли в его
жизни большой роли.
Припоминаю еще одно посещение Айседорой Есе­
нина при мне, когда он был болен. Она приехала в
платке, встревоженная, со сверточком еды и апель­
сином, обмотала Есенина красным своим платком.
Я его так зарисовал, он называл этот рисунок —
«в Дунькином платке». В эту домашнюю будничную
встречу их любовь как-то особенно стала мне ясна.
Это было в Богословском переулке, где Есенин
171

жил вместе с Мариенгофом. Там я был у него несколь­
ко раз, и про один надо рассказать. Я застал однажды
Есенина на полу, над россыпью мелких записок.
Не вставая с пола, он стал мне объяснять свою идею
о «машине образов». На каждой бумажке было на ­
писано какое-нибудь слово — название предмета,
птицы или качества. Он наугад брал в горсть записки,
подкидывал их и потом хватал первые попавшиеся.
Иногда получались яркие двух- и трехстепенные има­
жинистские сочетания образов. Я отнесся скепти­
чески к этой идее, но Есенин тогда очень верил в воз­
можность такой «машины».
О моем вечере стихов, о встрече с Брюсовым в
«Кафе поэтов» и другом не буду говорить — это
сейчас стороннее.
Из всех бесед, которые у меня были с ним в то
время, из настойчивых напоминаний — «Прочитай
«Ключи Марии» — у меня сложилось твердое мнение,
что эту книгу он любил и считал для себя важной.
Такой она и останется в литературном наследстве
Есенина. Она далась ему не без труда. В этой книге
он попытался оформить и осознать свои литературные
искания и идеи. Здесь он определенно говорит, что
поэт должен искать образы, которые соединяли бы его
с каким-то незримым миром. Одним словом, в этой
книге он подходит вплотную ко всем идеям дорево­
люционного Петербурга. Но в то же самое время,
когда он оформил свои идеи, он создал движение,
которое для него сыграло большую роль. Это движе­
ние известно под именем имажинизма.
В страстной статье в «Красной газете» Борис
Лавренев обрушился на тогдашнюю компанию Е се­
нина, на имажинистов, называя их «дегенератами»,
а Есенина «казненным» ими *. Это не совсем верная
концепция, и даже совсем неверная. Конечно, и
тогдашний (и позднейший) быт Есенина сыграл свою
роль в его преждевременной гибели. Близоруко ви­
деть в имажинизме и имажинистах только губитель­
ный быт. Имажинизм сыграл гораздо более крупную
роль в развитии Есенина. Имажинизм был для Е се­
нина своеобразным университетом, который он сам
себе строил. Он терпеть не мог, когда его называли
пастушком, Лелем, когда делали из него исключи­
ла

тельно крестьянского поэта. Отлично помню его
бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о
подобной трактовке его. Он хотел быть европейцем.
Словом, его талант не умещался в пределах песенки
деревенского пастушка. Он уж е тогда сознательно
шел на то, чтобы быть первым российским поэтом.
И вот в имажинизме он как раз и нашел противоядие
против деревни, против пастушества, против умень­
шающих личность поэта сторон деревенской жизни.
В имажинизме же была для Есенина еще одна
сторона, не менее важная: бытовая. Клеймом глу­
пости клеймят себя все, кто видит здесь только
кафе, разгул и озорство.
Быт имажинизма нужен был Есенину больше, чем
желтая кофта молодому Маяковскому. Это был выход
из его пастушества, из мужичка, из поддевки с гар­
мошкой. Это была его революция, его освобождение.
Здесь была своеобразная уайльдовщина. Этим своим
цилиндром, своим озорством, своей ненавистью к де­
ревенским кудрям Есенин поднимал себя над Клюе­
вым и над всеми остальными поэтами деревни. Когда
я, не понимая его дружбы с Мариенгофом, спросил
его о причине ее, он ответил: «Как ты не понимаешь,
что мне нужна тень». Но на самом деле в быту он
был тенью денди Мариенгофа, он копировал его и
очень легко усвоил еще до европейской поездки всю
несложную премудрость внешнего дендизма. И хит­
рый Клюев очень хорошо понимал значение всех
этих чудачеств для внутреннего роста Есенина. Проч­
тите, какой искренней злобой дышат его стихи Есе­
нину в «Четвертом Риме». «Не хочу укрывать цилинд­
ром лесного черта рога!» «Не хочу цилиндром и баш­
маками затыкать пробоину в барке души!» «Не хочу
быть лакированным поэтом с обезьяньей славой на
лбу!» 2. Есенинский цилиндр потому и был страшнее
жупела для Клюева, что этот цилиндр был символом
ухода Есенина из деревенщины в мировую славу.
Моя ошибка и ошибка всей критики, которая,
впрочем, тогда почти не существовала, что «Ключи
Марии» не были взяты достаточно всерьез. Если б
какой-нибудь дельный — даже не марксист, а просто
173

материалист, разбил бы имажинистскую, идеалистиче­
скую систему этой книги, творчество Есенина могло
бы взять другое русло.
Это другое русло он судорожно искал все послед­
ние годы. В рамках лирического стихотворения ему
было уж е тесно. Лирика разрешается или в театр или
в эпос. Есенин брал и тот и другой путь. Опыт выхода
в театр он проделал в «Пугачеве».
На этой книге не написано, что это: драма или
поэма в диалоге. Вернее всего, Есенин не до конца
продумал форму, когда писал «Пугачева». Но я
помню, как он увлекался им. Много раз я слышал его
великолепную декламацию отрывков из драмы. С
широкими жестами, исступленным шепотом: «Вы
с ума сошли, вы с ума сошли...» Особенно он любил
читать конец. И такое же у него было властное тре­
бование отклика, как и на «Ключи Марии». На этот
раз отклик я ему дал такой же полнозвучный, как
и при первом его приходе ко мне. Своим пафосом
темного бунта «Пугачев» захватил меня. Я сказал
Есенину то же, что написал в No 75 «Труда» (22 г.):
«Критика спит. Только этим можно объяснить, что
крупные явления нашей литературы остаются не
отмеченными. Это лучшая вещь Есенина. Она войдет
в сокровищницу нашей пролетарской литературы».
Однако в широкой прессе «Пугачев» не был замечен,
не был поставлен на сцене, напечатан был только
в тысяче экземпляров. Н а первую свою большого
размаха работу Есенин не получил надлежащего
отклика. Не увидев «Пугачева» на сцене, он больше
не возвращался к драматургическому творчеству.
А все данные для работы в этом направлении у него
были.
Оставался путь в эпос. Очередной работой была
«Страна негодяев». Ею Есенин увлекался так ж е, как
и «Пугачевым», и говорил мне о ней, как о решающей
своей работе.
Из последних встреч запомнились мне три.
Первая — на похоронах Ширяевца. Мы все остро
переживали эту смерть. Похоронив друга, собрались
в грязной комнате Дома Герцена, за грязным, без
скатерти, столом над какими-то несчастными бутыл­
ками. Но не пилось. Пришибленные, с клубком в
174

горле, читали стихи про Ширяевца. Когда я прочел
свое, Сергей судорожно схватил меня за руку. Что-то
начал говорить: «Это ты... замечательно .. .» И слезы
застлали ему глаза. Есенин не верил, что Ширяевец
умер от нарыва в мозгу. Он уверял, что Ширяевец
отравился каким-то волжским корнем, от которого
бывает такая смерть. И восхищало его, что бурный
спор в речах над могилой Ширяевца закончился
звонкой и долгой песнью вдруг прилетевшего со­
ловья.
Вторая встреча — ужин в том же Доме Герцена,
уже в раскрашенном и убранном подвале, в октябре,
вероятно, или даже в ноябре. Мы пришли компанией,
Есенин у ж е был там. Он вскоре присоединился к нам,
сел рядом. Вспоминали старину. Он был тихий, ми­
лый, грустный. Затеял пение частушек. Пел с Саха­
ровым свои нам, потом в ответ Вера Духовская спела
свои. Голос был у него у ж е хриплый, лицо стертое,
и сквозь этот его облик, как сквозь туман годов,
виделся мне ранний, весенний Сергунька. Потом он,
весь как-то исказившись, стал читать «Черного
человека». Сквозь мастерство чтения пробивалась ка­
кая-то внутренняя спазма. Докончить не мог — за ­
был. По его волнению я видел, что здесь опять что-то
для него важное. Вызов отчаянья был в нем.
И еще одна встреча, последняя, на углу Совет­
ской площади и Тверской. Он был с Толстой, под
руку. Познакомил. Вид у него был скверный. «Тебе
отдохнуть надо» .— «Вот еду в санаторию. Иду в Гос­
издат деньги получать». Мы поцеловались, а следую­
щий поцелуй он у ж е не мог возвратить мне.
Вся работа Есенина была только блистательным
началом. Если б долю того, что теперь говорится и
пишется о нем, он услышал бы при жизни, может
быть, это начало имело бы такое же продолжение.
Ио бурное его творчество не нашло своего Белин­
ского.

М. М- МАРЬЯНОВА
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
|ервая моя встреча с Есениным произошла в
1915 году в Петрограде, на обеде у Иеронима
Иеронимовича Ясинского.
Воскресенье было днем, когда собирались писа­
тели и поэты у радушного Иеронима Иеронимовича,
дружески встречавшего новые таланты. Всех объе­
динял за столом воскресный пирог и клюквенное
варенье. Каждый новый гость должен был читать свои
произведения — такова была традиция в доме Ясин­
ского.
На фоне окружавших меня людей наружность
Есенина показалась необычной. Больше всего при­
влекали внимание его голубые глаза и золотые кудри.
Поражала его улыбка, необыкновенно мягкая и обая­
тельная.
В том, как он читал стихи, чувствовалось мастер­
ство, можно сказать, врожденное. Мне показалось,
что, читая, он иногда скашивал глаза, как бы следя
за впечатлением, какое производит. Я слушала Е се­
нина, невольно наблюдая за ним. Удовольствие было
настолько большим, что мне захотелось проверить
себя, и я взглянула на Ясинского. Ясинский слушал
Есенина так внимательно, как никогда ни одного из
поэтов. Когда Есенин закончил чтение, ему аплоди­
ровали дружно все присутствующие, и больше всех—
сам хозяин.
Ясинский немало сделал для упрочения литера­
турного успеха Есенина. Он печатал стихи молодого
поэта в «Биржевых ведомостях». Тогда ж е по ини­
циативе Иеронима Иеронимовича был организован
альманах «Страда». Во главе его стоял меценат
176

Семеновский, но главным вдохновителем и редакто­
ром этого альманаха был Ясинский. Тут были напе­
чатаны стихи Есенина, произведения Леонида Андре­
ева, Зои Ясинской (дочь Иеронима Иеронимовича)
и мои стихи «В стране напевной». Недалеко от Техно­
логического института было небольшое помещение,
на дверях его красовалась надпись — «Страда». Это
и был клуб, где собирались участники общества
«Страда», выступавшие со своими произведениями.
Я часто заставала там Есенина. Но, как это слу ­
чается, сотрудники не поладили с редактором, а тот
с меценатом, и, к огорчению всех, альманах «Страда»
прекратил свое существование. Вслед за ним распа­
лось общество «Страда» и закрылся клуб.
После нашей первой встречи у Ясинского Есенин
стал бывать у меня. В то время мы с мужем
Д. И . Марьяновым жили на Забалканском проспекте.
В нашем доме собирались молодые, начинающие ав­
торы. Особенно ярко запомнился один день. Пришел
Есенин утром, чем-то возбужденный, радостный,
попросил меня прочесть мои стихи, потом начал смот­
реть мой альбом и вдруг совершенно неожиданно
написал:
«МАЛЬВИНЕ МИРОНОВНЕ
С. Есенин.
В глазах пески зеленые
И облака.
По кружеву крапленому
Скользит ру ка.
То близкая, то дальняя,
И так Есегда.
Судьба ее пе ч ал ьная —■
Моя беда.
9 июля 1916 г.»
В этот же день он написал мне в альбом стихо­
творение «Небо сметаной обмазано ...» , а несколько
дней спустя — «За темной прядью перелесиц...» .
Однажды мы выступали с Есениным и Ясинским
в Тенишевском училище. Это было мое первое выступ­
ление, и я очень волновалась. Как во сне я поднялась
по ступеням на эстраду. Мне казалось, что это не я,
а кто-то другой читал за меня. Потом спустилась
177

вниз и увидела улыбающегося,
аплодирующего
Есенина.
Недели за две до Февральской революции Есенин
снова зашел ко мне. В этот раз он написал в альбом
стихотворение «Колокольчик среброзвонный...»
Когда началась Февральская революция, я еще
находилась в Петрограде. В этот день я была на
Васильевском острове и обратно уж е не могла
вернуться — трамваи стояли. Пришлось идти домой
пешком. Вернувшись, я застала у нас Есенина. Это
была наша последняя встреча в Петрограде.

А.А.БЛОК
ИЗ ДНЕВНИКОВ, ЗАПИСНЫХ
КНИЖЕК И ПИСЕМ
9 марта 1915 г.
. ..Днем у меня рязанский парень со стихами 1.
. . .Стихи свежие, чистые, голосистые, многослов­
ные. Язык.
22 апреля 1915 г.
Весь день брожу, вечером в цирке на борьбе,
днем у Философова, в «Голосе жизни». Писал к Минин
и к Есенину...
Дорогой Сергей Александрович!
Сейчас очень большая во мне усталость и дела
много. Потому думаю, что пока не стоит нам с Вами
видеться, ничего существенно нового друг дру гу не
скажем.
Вам желаю от души остаться живым и здоровым.
Трудно загадывать вперед, и мне даже думать
о Вашем трудно, такие мы с Вами разные; только
все-таки я думаю, что путь Вам, может быть, пред­
стоит не короткий, и, чтобы с него не сбиться, надо
не торопиться, не нервничать. За каждый шаг свой
рано или поздно придется дать ответ, а шагать теперь
трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее.
Я все это не для прописи Вам хочу сказать, а от
души; сам знаю, как трудно ходить, чтобы ветер не
унес и чтобы болото не затянуло.
Будьте здоровы, жму руку.
Александр Блок•
21 октября 1915 г.
Н. А. Клюев — в 4 часа с Есениным (до 9-ти).
Хорошо.
179

25 октября 1915 г.
Вечер «Краса» (Клюев, Есенин, Городецкий,
Ремизов) — в Тенишевском училище.
3 января 1918 г.
. . . Н а улицах — плакаты: все на улицу 5 января...
К вечеру — ураган (неизменный спутник перево­
ротов).
Весь вечер у меня Есенин.
4 января 1918 г.
О чем вчера говорил Есенин (у меня).
Кольцов — старший брат (его у ж очень вымушт­
ровали, Белинский не давал свободы), Клюев —
средний — «и так и сяк» (изограф, слова собирает),
а я — младший (слова дороги — только «проткнутые
яйца»).
Я выплевываю Причастие (не из кощунства, а не
хоч у страдания, смирения, сораспятия).
(Интеллигент) — как птица в клетке; к нему про­
тягивается рука здоровая, жилистая (народ); он
бьется, кричит от страха. А его возьмут... и выпустят
(жест наверх; вообще — напев А. Белого — при чте­
нии стихов и в жестах, и в разговоре).
Вы — западник.
Щит между людьми. Революция должна снять
эти щиты. Я не чувствую щита между нами.
Из богатой старообрядческой крестьянской се­
мьи — рязанец. Клюев в молодости жил в Рязанской
губернии несколько лет.
Старообрядчество связано с текучими сектами
(и с хлыстовством). Отсюда — о творчестве (опять
ответ на мои мысли — о потоке). Ненависть к право­
славию. Старообрядчество московских купцов — не
настоящее, застывшее.
Никогда не нуждался.
Клюев — черносотенный (как Ремизов). Это —
не творчество, а подражание (природе, а нужн о, чтобы
творчество было природой; но слово — не предмет
и не дерево; это — другая природа; тут мы общими
силами выяснили).
180

[Ремизов (по словам Разумника) не может слы­
шать о Клюеве — за его революционность.]
Есенин теперь женат. Привыкает к собственности.
Служить не хочет (мешает свободе).
Образ творчества: схватить, прокусить.
Налимы, видя отражение луны на льду, присасы­
ваются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна
убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны.
Жадный окунь с плотвой: плотва во рту больше
его ростом, он не может ее проглотить, она у ж е его
тащит за собой, не он ее 2.
22 января 1918 г.
Декрет об отделении церкви от государства...
Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем «Утре
России» в Тенишевском зале. Гизетти и толпа кри­
чали по адресу его, А. Белого и моему — «изменни­
ки». Не подают руки. Кадеты и Мережковские злятся
на меня страшно. Статья «искренняя», но «нельзя
простить» 3.
Господа, вы никогда не знали России и никогда ее
не любили!
Правда глаза колет.
30 января 1918 г.
Б редакции «Знамени труда» 4 (матерьял для пер­
вой книжки «Нашего пути»). Иванов-Разумкик,
Есенин, Чапыгин, Сюннерберг, Авраамов, М. Спири­
донова — заглянула в дверь.— Стихотворение «Ски­
фы»...
20 февраля 1918 г .
Совет Народных Комиссаров согласен подписать
мир. Левые с.-р . уйдут из Совета.— В «Знамени
труда» — мои «Скифы» со статьей Иванова-Разум-
ника.— В «Наш путь» — Р. В. Иванов, Лундберг,
Есенин.— Заседание в Зимнем дворце (об А. В. Гип­
пиусе, о Некрасове, о Миролюбове). Улизнул.—
Вечер в столовой Технологического института:
181

9 1/ 2—12 час. (меня выпили). Есенин, Ганин, Гликин,
Пржднельский, Е . Книпович, барышни, моя Люба.
21/81 февраля 1918 г .
Немцы продолжают идти.
Барышня за стеной поет. Сволочь подпевает ей
(мой родственник). Это — слабая тень, последний
отголосок ликования буржуазии.
Если так много ужасного сделал в жизни, надо
хоть умереть честно и достойно.
15 000 с красными знаменами навстречу немцам
под расстрел.
Ящики с бомбами и винтовками.
Есенин записался в боевую дружину.
Больше уж е никаксщ «реальной политики». Оста­
ется лететь.
Настроение лучше многих минут в прошлом, не­
смотря на то, что вчера меня выпили (на концерте).
2 марта 1918 г.
В Тенишевском училище читать на вечере «Рус­
ский крестьянин в поэзии и музыке» (культурно-
просветительная комиссия при объединенных де­
мократических организациях). Устругова, Есенин.
(Звал Миклашевский.) Ничего этого, очевидно, не
было...

С. Т . КОНЕНКОВ
ПЕВЕЦ РУСИ
|лубокая осень. Москва 1917 года. Революция
Великого Октября победоносно завершает
свои дела. Умолкают последние залпы орудий с
Ходынского поля по Александровскому юнкерскому
училищу на Арбатской площади. Я слышу характер­
ный звук снарядов, пролетающих через мою студию.
А повсюду музыка и пение. Народ празднует
победу: всеобщее ликование, торжествующая радость,
большое веселье.
У себя в мастерской на Пресне я открываю вы­
ставку своих работ: их около пятидесяти. Мой по­
мощник и друг дядя Григорий занят последними
приготовлениями к вернисажу. Он в белом фартуке
с метлой в руках посыпает дорожки, подметает и
ровняет песок. Большое красное знамя у входа в
студию. Народ идет — дядя Григорий всех радостно
встречает.
На выставке появился Есенин. Голубые глаза,
волосы цвета спелой ржи, стройный, легкая походка
и живой вид. Я стою и любуюсь им, и мне кажется,
что мы с ним знакомы давно-давно.
А народ валом валит в студию. Народ новый:
взволнованный, интересующийся. Вся Пресня здесь.
Целые фабрики пришли. Рассматривают, высказы­
вают свои суждения, спрашивают.
Скрипач Сибор у статуи Паганини исполняет
лучшие
произведения
гениального
итальянца.
Растроганный музыкой, Сережа Есенин встает на
стул, высоко подняв руку, выразительно жестикули­
рует.
183

Он читает новые стихи — все замерли, слушают.
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуемный в етер!1
С тех пор Есенин частый посетитель моей студии.
Он читает все новые и новые стихи, подолгу говорит
со мной, спрашивает. Я делаю с него рисунки, вы­
рубаю из дерева его портрет.
Время летит незаметно. Почти всегда с Есениным
Сергей Клычков.
Получен ответственный заказ — я работаю над
мемориальной доской в память павших Героев Ре­
волюции. Поэты Есенин, Клычков и Герасимов
пишут кантату, которая будет исполнена в день
открытия мемориальной доски. Музыку сочиняет
композитор Иван Шведов. Помню, как торжественно,
величаво прозвучали строки, написанные Есениным.
Новые в мире зачатья,
Зарево красных зарниц...
Спите, любимые братья,
В свете нетленных гробниц 2.
Однажды Сергей Александрович появился у меня
в мастерской с Айседорой Дункан. Она предлагала
поэту поехать в Европу, побывать в Америке. Из
этой поездки Есенин возвратился неудовлетворен­
ный. И Европа и Америка ему не понравились. Было
ясно, что никогда он не полюбит любой другой страны
и до последнего часа будет «всем существом в поэте»
воспевать «шестую часть земли с названьем кратким
«Русь».
Вернувшись из Америки, Есенин зашел ко мне
и прямо спросил: «Каково он выглядит». Дя дя Гри­
горий коротко ему ответил: «Побурел». Есенин
рассмеялся.
Вскоре с выставкой картин и скульптур русских
художников я отправился в Америку. Хлопот,
связанных с выставкой, заказов было столько, что
я не заметил, как прошло пять лет. Устав от амери­
канской колготы, отправился в Италию. В Сорренто
довелось мне встретиться с Горьким. Я лепил его
портрет. Во время сеансов мы беспрестанно разгова­
184

ривали, конечно о России. Вспомнили Есенина.
Горький запечалился, задумался надолго и сказал
глухо так: «Да, там еще многие разобьют себе го­
ловы». Его пророчество сбылось. Многие поэты не
пережили бурной и трудной поры. Так случилось и
с титаном Маяковским, который раньше осудил
слабость Есенина. Эти факты ныне принадлежат
истории. Важно, что два великих русских поэта —
Маяковский и Есенин — остались верными возвы­
шенной идее Ленина и прославили в своих произве­
дениях приход новой эры, проникновенно показав
кровную связь революции и народа.
«Скажи,
Кто такое Ленин?»
Я тихо ответил:
«Он—вы»3.
Есенин говорит, что партия и после смерти Ленина
еще упорнее «творит свои дела», поэт горд сознанием
того, «что сумрачной порою одними чувствами я с
ним дышал и жил».
Маяковский и Есенин — два характера, два боль­
ших поэта эпохи. Маяковский шел вперед и увлекал
за собой других. «Кто там шагает правой? Левой! Ле­
вой! Левой!» Есенин воспел Русь так, как никто до н е­
го, со всей несказанной поэтичностью ее природы и
жизни, со всей ее патриархальностью и пережит­
ками. И он навеки вошел в духовный мир миллионов
своих сограждан.
Это был крупный, красивый человек. Его внеш­
ность, его стихи еще тогда, при жизни, казались
мне явлением под стать Шаляпину. Он был об ая ­
тельнейшим человеком — таким я стремился з а ­
печатлеть его облик в памяти и скульптурных рабо­
тах.
Прошло время, и сняты бесчисленные напласто­
вания легенд и сплетен, вязким илом окружавшие
имя Есенина. Отныне и навсегда золотые россыпи
его поэзии принадлежат каждому гражданину его
родной России, всем, всем, всем.
Все, что связано с именем Сергея Александровича
Есенина, дорого нам, это наша общенациональная
185

святыня. Думая о солнечном даре Пушкина, я не­
вольно прихожу в мыслях к Есенину.
Он был великим патриотом и звонкозвучным
певцом народа, он говорил, что Русь предпочитает
раю.
Но ему досталась нелегкая доля. Не мог он до
конца понять свое время и оттого жестоко мучился.
С гор ы идет кре ст ьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Д ем ьяна ,
Веселым криком оглашая дол.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не ну ж на ,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен 4.
Какая боль, какая поэтическая страсть в горь­
ком раздумье поэта, как радостно сознавать, что его
поэзия очень, очень нужна строителям нового мира,
горячо любима народом, глубоко почитаема в каждом
уголке Великой земли — России.

П. В . ОРЕШИН
МОЕ ЗНАКОМСТВО
С СЕРГЕЕМ ЕСЕНИНЫМ
асов около девяти вечера слышу — кто-то за
дверью спрашивает меня. Дверь без преду­
преждения открывается, и входит Есенин.
Было это в семнадцатом году, осенью, в Петро­
граде, когда в воздухе уже попахивало Октябрем.
Я сидел за самоваром, дописывал какое-то стихотво ­
рение. Есенин подошел ко мне, и мы поцеловались.
На нем был серый, с иголочки, костюм, белый ворот­
ничок и галстук синего цвета. Довольно щегольской
вид. Спрашивает улыбаясь:
—
С Клюевым ты как ... знаком?
—
Нет.
—
А с Городецким? А с Блоком?
—
Нет.
Попросил чая.
—
Вот чудак! А ведь Блок и Клюев... хорошие
ребята!.. Зря ты так, в стороне...
Засунул обе руки в карманы, прошелся по боль­
шой комнате, по ковру, и тут я впервые увидел
«легкую походку» — есенинскую. Никто так легко
не умел ходить, как Есенин, и в первые дни нашего
знакомства мне все казалось, что у него ноги длин­
нее, чем следует. Н а цветистом ковре, под электри­
ческой лампочкой, в прекрасно сшитом костюме,
Есенин больше походил на изящного джентльмена,
чем на крестьянского поэта, воспевающего тальянку
и клюевскую х а ту , где «из углов щенки кудлатые
заползают в хомуты». Потом поглядел на меня так,
поглядел этак и сел за стол.
—
А Клычкова знаешь?
—
И Клычкова не знаю.
187

—
Ну, ладно... я не за тем пришел... Это я так...
Хорошая у тебя комната!.. А Ширяевца знаешь?
—
Никогда не видал.
Смеется.
—
Вот чудак!
Поглядел я на него: хорош!..
Ему всего двадцать два года, от всей его стройной
фигуры веяло уверенностью и физической силой, и по
его лицу нежно светилась его розовая молодость:
«Глупое, милое счастье, свежая розовость щек».
Если бы я не видел его воочию, я никогда не по­
верил бы, что «свет от розовой иконы на златых
моих ресницах» написано им про самого себя.
А когда он встряхивал головой или менял поло­
жение головы, я не мог не сказать ему, что у него
хорошие волосы, и опять он вместо ответа улыбнулся
и заговорил о стихах. После я понял эту его улыбку,
которая говорила: «А ты думаешь, я не знаю, что
хорошо и что плохо?.. Отлично знаю!» И действитель­
но: разве мы не читали потом: «старый клен головой
на меня похож», «ах, увял головы моей куст», или
«тех волос зо ло тое сено превращается в серый цвет»,
или «запрокинулась и отяжелела золотая моя го­
лова».
В комнате было холодно, пришлось подогреть
самовар и достать из-за гардины с подоконника
запасную колбасу и хлеб. За окном висел густой
петроградский туман. Самовар крутился горячим
паром к самому потолку. Я сидел на диване. Есенин
под электрической лампочкой, на середине комнаты
читал стихи, взмахивая руками и поднимаясь на
цыпочки.
Но вот под те совым
Окном —
Два ветра взмахнули
Крылом;
То с вешнею полымью
Вод
Взметну лс я российский
Народ... 1
Голос его гремел по всей квартире, желтые кудри
стряхивались на лицо. Гляжу: дверь слегка при­
188

открывается... Что такое? Оказывается, вся хо зя й­
ская семья, человек шесть, кроме ребят, столпились
возле двери послушать Есенина. Читка его в те
времена была еще не такая роскошная, какую мы
слышали позже, но уже и тогда он умел отточить
каждое слово, оттенить каждый образ и приковать
к себе внимание слушателей. По крайней мере х о ­
зяйская семья, толпившаяся за дверью, потом у же
вся постепенно влезла в комнату и простояла около
часа, пока Есенин не кончил читать. Окончив чтение,
Есенин сел на стул, вздернув на коленях отлично
выутюженные брюки, и вопросительно прищурил
глаза.
—
Очень хорошо! — сказал я.
От всей моей колбасы и от всего самовара через
каких-нибудь два-три часа ничего не осталось. За
эти два-три часа мы переворошили всю современную
литературу, основательно промыли ей кости и на­
хохотались до слез.
—
Вот дураки! — захлебываясь, хохотал Есе­
нин. — Они думали, мы лыком шиты... Ведь Клюев-
то, зна еш ь... я неграмотный, говорит! Через о ...
неграмотный! Это в салоне-то . . . А думаешь, я не
чудил? А поддевка-то зачем! Хрестьянские, мол!..
Хотя, знаешь, я от Клюева ухожу... Вот лысый
черт! Революция, а он «избяные песни»... На-ка -за -
ние! Совсем старик отяжелел. А поэт огромный!
Ну, только не по пути...— И вдруг весело и громко,
на всю квартиру: — А знаешь... мы еще и Блоку
и Белому загнем салазки! Я вот на днях написал
такое стихотворение, что и сам не понимаю, что оно
такое! Читал Разумнику, говорит — здорово, а я ...
Ну, вот хоть убей, ничего не понимаю!
—
А ну-ка...
Я думал, что Есенин опять разразится полным
голосом и закинет правую руку на свою золотую
макушку, как он обыкновенно делал при чтении
своих стихов, но Есенин только слегка отодвинулся
от меня в глубину широкого кожаного дивана и
наивыразительнейше прочитал одно четверостишие
почти шепотом:
Облаки лают,
Ревет златозубая высь...
189

Пою и взываю:
Господи, отелись!2
И вдруг громко, сверкая глазами:
—
Ты понимаешь: господи, отелись! Да нет, ты
пойми хорошенько: го-спо -ди, о-те -лись!.. Понял?
Клюеву и даже Блоку так никогда не сказать... Ну?
Мне оставалось только согласиться, возражать
было нечем. Все козыри были в руках Есенина, а он
стоял передо мной, засунув руки в карманы брюк,
и хохотал без голоса, всем своим существом, каждым
своим желтым волосом в прихотливых кудрявинках,
и только в синих прищуренных глазах был виден
светлый кусочек этого глубокого внутреннего х о ­
хота. Волосы на разгоряченной голове его разме­
тались золотыми кустами, и от всего его розового
лица шел свет. Я совершенно искренне сказал ему,
что этот образ «господи, отелись» мне тоже не совсем
понятен, но тем не менее, если перевести все это на
крестьянский язык, то тут говорится о каком-то
вселенском или мировом урожае, размножении или
еще что-то в этом же роде. Есенин хлопнул себя по
коленке и весело рассмеялся.
—
Другие говорят то же! А только я, вот убей
меня бог, ничего тут не понимаю...
Я увидел, что Сережа хитрит, но перевести ра з­
говор на другую тему не мог. Ведь он был очень
большой и настойчивый говорун, и говор у него в
ту пору был витиеватый, иносказательный, больше
образами, чем логическими доводами, легко пор­
хающий с предмета на предмет, занимательный,
неподражаемый говор. Сам он был удивительно юн.
Недаром его звали Сережа. Юношеское горение
лица не покидало его до самой смерти. Но пока он
кудрявился в разговорах, я успел сообразить кое-
что такое, чему невозможно было не оправдаться.
Я понял, что в творчестве Сергея Есенина насту­
пила пора яркого и широкого расцвета. В самом
деле, до сей поры Есенин писал, подражая Клюеву,
изредка прорываясь своими самостоятельными стро­
ками и образами. У него была и иконописная симво­
лика, заимствованная через Клюева в народном
творчестве: «Я поверил от рожденья в богородицын
190

покров». Или: «Пойду в скуфье смиренным иноком
иль белобрысым босяком». Но кто же не видит, что
«пойду в скуфье смиренным иноком» — это целиком
клюевская строчка, а «иль белобрысым босяком» —
строчка совершенно самостоятельная, строчка есе­
нинская, из которой в дальнейшем и развилась его
поэзия. Вот его детство, написанное у ж е впоследствии,
в пору ясного самосознания и расцвета:
Худощ авый и низ коро слый,
Средь м альчиш ек всегда герой,
Часто , часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстр ечу испуга нной маме
Я цедил скво зь кров авый рот:
«Ничего! Я с поткну лся о кам ень,
Это к завтраму все заживет» 3.
Вот где настоящий Есенин. Но этот настоящий
Есенин у ж е сквозил и в те первые революционные
дни. Выслушав целый ряд революционных стихо­
творений, написанных уж е не по-клюевски, я увидел,
что Есенин окончательно порывает всякую творческую
связь и с Клюевым, и с Блоком, и с Клычковым,
и с многими поэтами того времени, времени конца
семнадцатого года, когда поэты и писатели разбива­
лись на группы и шли кто вправо, кто влево. Есенин
круто повернул влево. Но это вовсе не было внезап­
ное полевение. Есенин принял Октябрь с неопису­
емым восторгом, и принял его, конечно, только
потому, что внутренне был у ж е подготовлен к нему,
что весь его нечеловеческий темперамент гармони­
ровал с Октябрем, что по существу он никогда не
был с Клюевым. Клюеву, а вместе с Клюевым и многим
в то время он говорит:
Тебе о солнце не пропеть,
В окошко не увидеть рая.
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь4.
Видя в первый раз Есенина в глаза, я изумлялся
его энергии и удивлялся его внешнему виду. В нем
было то, что дается человеку от рождения: способ­
191

ность говорить без слов. В сущности, он говорил
очень мало, но зато в его разговоре участвовало
все: и легкий кивок головы, и выразительнейшие
жесты длинноватых рук, и порывистое сдвигание
бровей, и прищуривание синих гл аз... Говорил он,
обдумывая каждое сдово и развивая до крайних
пределов свою интонацию, но собеседнику всегда
казалось, например мне, что Есенин высказался в
данную минуту до самого дна, тогда как до самого
дна есенинской мысли на самом деле никогда и никто
донырнуть не мог! Одну и ту же тему, один и тот же
разговор он поворачивал и так и этак и по существу
высказывался всегда одинаково, только с разных
сторон, разными образами... Например, если он
в семнадцатом году сказал: «Господи, отелись!»,
то потом, в восемнадцатом году, он, продумав до
конца свою мысль, развил этот образ до его совер­
шенно логического оформления, и получилось вот
что:
И невольно в море х леба
Рвется образ с языка:
Отелившееся небо
Лижет красного телка 5.
Что это за «красный телок», можно легко дога­
даться. Но ведь и не в этом дело, как Есенин принял
Октябрь, а в том, как его совершенно крестьянская
психология художественно реагировала на события
и какими путями Сергей Есенин в конце концов
пришел к «Руси Советской» и к своей знаменитой
«Песне о великом походе», в которых он окончательно
выявил свое поэтическое и человеческое л иц о ...
Ночь затянулась, и первое наше знакомство сра зу
перешло в дружбу. Есенин уже готов был сидеть
хоть до утра. Задорный смех и гневные вспышки
в сторону «современных старцев» в литературе ме­
няли Есенина: в одну и ту же минуту Есенин был
грозен и прекрасен своей неподражаемой смешливой
юностью.
—
А знаешь,— сказал он, после того как раз­
говор об отелившемся господе был кончен,— во мне .. .
понимаешь ли, есть, сидит эдакий озорник! Ты
знаешь, я к богу хорошо относился, и вот... Но ведь
192

и все хорошие поэты тоже... Например, Пушкин...Что?
Было около четырех часов утра, когда мы разо­
шлись. Есенин надел меховой пиджак к шляпу. Я пред­
ложил ему заночевать у меня, но он отказался .
—
А жену кому?.. Я, брат, жену люблю! Приходи
к нам... Да вообще... так нельзя ... в одиночку!
И тут, у же готовый к выходу, Есенин прочитал
мне несколько стихотворений об одиночестве. Память
у него была огромная, и поэтов-классиков он знал
наизусть и читал превосходно. Проводив Есенина,
я вернулся в свою большую холодную комнату,
отнес пустой ледяной самовар на кухню, вздохнул
06 уничтоженной колбасе и лег спать.
После этого вечера мы виделись часто и подолгу.
Я бывал у Есенина, Есенин бывал у меня. Я встре­
чал его в редакциях газет и журналов и, к моему
удивлению, видел, как быстро вширь и в глубину
расцветает Есенин. Весной восемнадцатого года мы
перекочевали из Петрограда в Москву, и для Есенина
эта весна и этот год были исключительно счастливым
временем. О нем говорили на всех перекрестках ли­
тературы того времени. Каждое его стихотворение
находило отклик. На каждое его стихотворение
обрушивались потоки похвал и ругательств. Есенин
работал неутомимо, развивался и расцветал своим
великолепным талантом с необыкновенной силой.
Его Октябрь в творчестве стал окончательно выры­
ваться на ру жу . Осенью восемнадцатого года в мо­
сковских «Известиях» были напечатаны его стихи:
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя — родина,
Я — большевик 6.
Таким образом, окидывая взглядом этот первый
год моего общения с Есениным, я невольно должен
сказать, что такой огромный художественный рост
и такая пышность расцвета творчества за один год
могут быть только у совершенно исключительного
и самобытного поэта, и таким исключительным и
самобытным художником, удивительным человеком
и тончайшим лириком был, есть и останется в ис ­
тории русской поэзии Сергей Есенин.
7 Воспоминания о Есенине

Н. Г , ПОЛЕТАЕВ
ЕСЕНИН ЗА ВОСЕМЬ ЛЕТ
И з воспоминаний
первый раз я встретил Есенина в 1918 году в
Пролеткульте на литературном собеседова­
нии в нарядной гостиной морозовского особняка.
Кого только не перебывало на этих собеседованиях!
Рядом с седовласым поэтом Вячеславом Ивановым —
молодой пекарь Федор Киселев, против угрюмого
Александровского — восторженный, жестикулирую­
щий Андрей Белый, Казин, Орешин, Шершеневич.
Все они называли друг друга «товарищ». Только
В. Иванову да Белому делались иногда исключения:
называли их по имени-отчеству. Не помню, кто
читал стихи, когда вошел Есенин. Я ни разу не
видел его прежде и ср азу был поражен его видом.
Как ни типичны были все другие фигуры, на нем
прежде всего у всякого остановились бы и застыли
г л а за ... Волосы цвета спелой ржи, как будто кипев­
шие на точеной красивой голове, пышные, волнистые;
черты лица тонкие, почти девичьи; голубые глаза,
блестевшие необычной улыбкой. Думалось, как мог
появиться здесь такой человек в годы пулеметной
трескотни, гудящих аэропланов, голодного пайка?
Я решил, что, наверное, это артист, пришел читать
чьи-нибудь стихи, но, нечаянно услышав фамилию
Есенин, я подумал: «А как он все-таки похож на
свои стихи!» Но и первое мое предположение, как я
потом убедился, было верно: в этом большом, г лу­
боко волнующем поэте, на редкость искреннем,
были черты театральности.
В этот же вечер Есенин прочел нам несколько
своих стихотворений, из которых мне запомнились
« Зеленая березка» 1 и «Вот оно, глупое счастье».
194

Читал он необычайно хорошо. В Москве он читал
лучше всех.
Недаром
молодые поэты читали
по-есенински:
Вот оно, гл упое сча стье
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.
Возможно ли было в четырех строчках нарисо­
вать полнее картину вечера, дать этой картине дви­
жение, настроение. «Березка» его так и звенела в
ушах звоном осеннего прощального ветра. В этом
юноше — ему тогда было двадцать три года — мы
сразу увидели большого мастера. Нечего и описывать
наше удивление и восторг. Когда вечером я воз­
вращался домой с одним старым восторженным ком­
мунистом, он беспрерывно повторял мне:
—
Подумайте только, какая сила прет из рабочей
и крестьянской среды: Александровский, Казин и,
наконец, такая красота — Есенин...
В этом же году я был в гостях у одного студийца
Пролеткульта, куда был приглашен и Есенин. Семья,
к моему величайшему тогда изумлению, оказалась
буржуазной: богатая обстановка, рояль, дочь с
высшим музыкальным образованием. Есенин к такому
обществу и такой обстановке, казалось, уж е давно
привык и держался свободно, как избалованный
ребенок. По просьбе хозяев он довольно охотно
читал стихи, те же самые, что и в Пролеткульте, и,
странное дело, за чайным столом их приятнее было
слушать. Дочь хозяев очень долго и хорошо играла
нам на рояле, причем Есенин особенно просил
играть Вертинского. На мое удивление, что ему
нравится в Вертинском, он сказал:
—
Вот странно, нравится, да и все!
На вопрос дочери хозяина, нет ли у него нот на
его собственные стихи, он беззаботно отвечал:
—
Мне подарил Н . (он назвал одного известного
и модного композитора) ноты, но они где-то запро­
пастились.
Обычно говорил он мало, отрывистыми фразами,
стараясь отвечать более жестами и улыбкой красивых
глаз, в которой больше было любезности и блеска,
7*
195

чем ласки и внимания... Одет он был на этот раз в
костюм, как всегда, хороший, что называется с иго ­
лочки. Помню, я всегда удивлялся: крестьянский
сын, двадцати всего лет,— и уже он известный
поэт, он небрежно теряет ноты известного компози­
тора, сочиненные на его стихи, он снисходительно
любезно обращается с барышнями с высшим музы­
кальным образованием. Мы возвращались из гостей
вместе: я — в свое молчаливое, как могила, Дорого­
милово, он — в ванную купцов Морозовых. А кругом
была вьюга, на тротуарах непроходимые горы снега.
Было все непонятно и хорошо. Был восемнадцатый
год. Ели мерзлую картошку, но голову не вешали.
Говорили мы с ним о литературе. Я спросил его,
чем он сейчас больше всего интересуется.
—
Изучаю Гоголя. Это что-то изумительное!
Есенин даже приостановился, а потом неподра­
жаемо прочел несколько гоголевских фраз из опи­
саний природы. Он, видимо, затруднялся объяснить
красоту того или другого выражения и старался
передать ее мне голосом, интонацией, жестами, всеми
средствами своего мастерского чтения. Вся его теат­
ральность куда-то исчезла . Передо мною вырос
человек, до самозабвенья любящий красоту русского
слова...

Н. А . ПАВЛОВИЧ
КАК СОЗДАВАЛСЯ КИНО­
СЦЕНАРИЙ «ЗОВУЩИЕ ЗОРИ»
встречалась с Сергеем Есениным в 1913
и 1919 годах. В 1918 году я была секрета­
рем литературного отдела Московского Пролеткуль­
та, а Михаил Герасимов заведовал этим отделом.
Жил он там же в бывшей ванной — большой, светлой
комнате с декадентской росписью на стенах; ванну
прикрыли досками, поставили письменный стол,
сложили печурку.
Бывая в Пролеткульте, в эту комнату заходили
к Герасимову Есенин, Клычков, Орешин, а Есенин
иногда оставался ночевать.
В то время наиболее видными московскими про­
летарскими поэтами были Герасимов, Александров­
ский и Полетаев. Я же была молодой, но уже печа­
тавшейся с 1913 года писательницей из буржуазной
среды. В те годы я всецело находилась под влиянием
Блока, его поэзии, его статей об интеллигенции и
революции. Я страстно принимала его поэму
«Двенадцать», и она сыграла большую роль в моем
собственном признании революции и сближении с
пролетарскими поэтами...
Все мы были очень разными, но все мы были
молодыми, искренними, пламенно и романтически
принимали революцию — не жили, а летели, отда­
ваясь ее вихрю. Споря о частностях, все мы сходились
на том, что начинается новая мировая эра, которая
несет преображение (это было любимое слово Е се­
нина) всему — и государственности, и общественной
жизни, и семье, и искусству, и литературе.
Обособленность человеческая кончается, инди­
видуализм преодолеется в коллективе. Вместо «я»
197

в человеческом сознании будет естественно возни­
кать «мы». А как же будет с художественным твор­
чеством, с поэзией?
Можно ли коллективно создавать литературные
произведения? Можно ли писать втроем, вчетвером?
Об этом мы не раз спорили и решили испытать на
деле. Так появились и киносценарий «Зовущие зори»1,
написанный Есениным, Герасимовым, Клычковым
к мной, и «Кантата», на писа нная Есениным, Гера­
симовым и Клычковым.
Эти юношеские опыты для сегодняшнего чита­
теля и наивны и несовершенны, но в них отразились
и эпоха, и наши тогдашние художественные искания,
и мы сами, до некоторой степени явившиеся прото­
типами отдельных персонажей. Материалом для «Зо­
вущих зорь» послужил и Московский Пролеткульт,
и наши действительные разговоры, и утопические
мечтания, и прежде всего сама эпо ха, когда бои в
Кремле были вчерашним, совсем свежим воспоми­
нанием.
Мы были и ощущали себя прежде всего поэтами,
оттого и в списке авторов помечено — «поэты».
Свой реалистический материал мы хотели дать именно
в «преображении» поэтическом; одна из частей сце­
нария так и названа — «Преображение». Дл я Есенина
был особенно дорог этот высокий, преображающий
строй чувств и образов. Исходил он из реального,
конкретного, не выдумывая о человеке или ситуации,
но как бы видя глубоко заложенное и только тре­
бующее поэтического раскрытия.
Для Есенина, как и для нас — его соавторов,
было важно показать ритм и стремительность этого
преображения действительности. Так, Сахозой —
деревенский увалень — становится одним из безы­
мянных героев революции, офицер Рыбинцев пере­
ходит к большевикам, его жена Вера Павловна
становится другим человеком и уходит вместе с
женой рабочего Наташей на фронт.
Некоторые собственные психологические и даже
биографические черты мы вложили в героев сце­
нария. В Назарове, «рабочем, бывшем политэми­
гранте, с ярко выраженной волей в гла зах и складках
рта, высокого роста», есть черты Михаила Гераси­
198

мова, который после революции вернулся из полит­
эмиграции. Правда, Герасимов — сын железнодо­
рожного рабочего, спокойный, сильный и красивый
человек, крепко ходящий по земл е,— совсем не был
похож на «вихревую птицу», как значится в сце­
нарии. Все сравнения его с птицей, относящиеся к
«преображению», задуманы Есениным. Некоторые
черты Веры Павловны Рыбинцевой навеяны моим
тогдашним обликом. Я была романтической интелли­
генткой, попавшей в «железный» Пролеткульт. Но,
конечно, отчасти узнавая себя в Рыбинцевой, я никак
не могу отождествлять себя с этим персонажем
сценария.
Все развитие образа Рыбинцевой — это попытка
показать в художественной форме революционное
перевоспитание человека, пусть вышедшего из других
социальных слоев, но ставшего на сторону рево­
люции.
Разработка образа Рыбинцевой как бы по молча­
ливому уговору (ему и книги в руки!) была предо­
ставлена Герасимову, но основная наметка дана
всеми.
Наташа Молотова в основном разработана мной.
Ее образ имеет непосредственную связь с образом
Тани из моей поэмы «Серафим». Обе они вышивают
алое знамя, обе уходят на демонстрацию, а потом в
бой.
Саховой ближе Клычкову: от Есенина тут может
быть только налет мягкого юмора. А сцены в Кремле,
арест и бегство Рыбинцева должны быть отнесены
главным образом к Есенину. Вся эта часть сценария
идет под знаком есенинского «преображения».
Эпизоды 13, 14, 15, 16—23 мы придумывали в
столовой на Арбате, куда часто ходили все вместе
обедать из Пролеткульта. Я помню голые деревян­
ные доски стола, облупленную п осу ду, оловянные
ложки, прокуренную комнату. Отсюда как противо­
поставление — «величественный зал, роскошная сер­
вировка и изобилие пищи», как это дается в картинах
будущего в сценарии. В картине рабочего праздника
фон — «фабричные трубы» — был данью вкусам Ге­
расимова. Кадры «работа будет нашим отдыхом»
предложены тоже Герасимовым.
199

Начало IV части «На фронт мировой революции»
в основном принадлежит Есенину и Клычкову, а
конец — Герасимову. Его же — образ «мадонны на
фоне моря».
Возникает вопрос: был ли этот сценарий случай­
ным для Есенина? Едва ли.
Весь этот непродолжительный период сближения
с пролетарскими поэтами был существен для его
пути. В тогдашней литературе шел сложный процесс
отмирания старого и возникновения нового. Было
ясно одно, что по-прежнему писать у ж е нельзя,
что надо искать каких-то иных форм.
Есенин не мог не видеть недостатков нашего
незрелого детища, но он своей рукой переписывает
большую часть чистового экземпляра сценария, не
отрекаясь от него, желая довести до печати.
Жизнь потом разметала нас, но «Зовущие зори»
остаются для меня дорогим воспоминанием о това­
рищах моей молодости.

П. А . КУЗЬКО
ЕСЕНИН, КАКИМ Я ЕГО ЗНАЛ
1915 году в Екатеринодаре появилась новая
_ ____
газета либерального направления — «Кубан­
ская мысль». Редактором этой газеты был брат из­
вестного поэта Сергея Городецкого — Борис Митро­
фанович Городецкий.
Я был знаком с Б. М. Городецким с 1908 года,
когда он редактировал журна л «На Кавказе», в
котором я сотрудничал и был секретарем редакции.
И теперь он предложил мне работать в новой газете.
Осенью 1915 года к Борису Митрофановичу нена­
долго приехал погостить его брат Сергей Городецкий.
Узнав, что я работаю в «Кубанской мысли»,
Сергей Митрофанович дал мне прочесть несколько
стихотворений неизвестного мне поэта — Сергея Е се­
нина.
Меня заинтересовал молодой поэт, и я написал
статью в No 60 «Кубанской мысли» от 29 ноября
1915 года «Поэты из народа». Она оказалась одним
из первых печатных откликов на стихи молодого
поэта.
Когда я писал статью о Есенине, я не мог пред­
полагать, что судьба столкнет меня с поэтом и что
я буду с ним дружен.
В том же номере газеты «Кубанская мысль»
было помещено и стихотворение Сергея Есенина
«Плясунья», переданное в редакцию С. Городецким.
Оказалось, что Есенин печатался в те далекие
времена не только в «Кубанской мысли». Много лег
спустя, перелистывая старые номера «Ростовской
речи», я встретил в No 6 этой газеты от 1 января
1916 года стихотворение Есенина «Русалка под
201

Новый год». Поскольку оно никогда больше не пе­
чаталось, я его привожу здесь.
Ты не любишь ме ня, милый го лубь,
Не со мной ты ворку ешь, с другою,
Ох, пойду я к реке под горою,
Кинус ь с берега в черную прорубь.
Не отыщет никто мои кости,
Я русалкой вернуся весною.
Приведеш ь ты коня к водопою,
И коня напою я из горсти.
Запою я тебе втих ом олку,
Как живу я царевной, тоскую,
Заману я тебя, заколдую,
Уведу коня в струи за холку!
Ох, там терем стоит под водою —
Там играют русалочки в жмурки,—
Изо льда он, а окна-конурки
В сизых рамах горят под слюдою.
На постель я травы натаскаю,
Положу я тебя с собой рядом.
Б уд у тешить тебя своим взгл ядо м,
Зацелую тебя, заласкаю.
В стихотворениях «Плясунья» и «Русалка под
Новый год» уж е чувствуются задатки того большого
лиризма и удали, которыми будет так насыщено
последующее творчество Есенина.
После Великой Октябрьской революции я пере­
ехал в Петроград и работал в Народном комиссариате
продовольствия.
В конце января 1918 года вновь назначенный
нарком продовольствия А. Д . Цюрупа поручил мне
прикрепить к секретариату коллегии несколько ма­
шинисток из числа тех, которые только что были
набраны для комиссариата.
Через два-три дня ко мне подошла одна из новых
машинисток, молодая интересная женщина, и спро­
сила:
—
Товарищ Кузько, не писали ли вы когда-
нибудь в газете о поэте Сергее Есенине?
Я ответил, что действительно в 1915 году я на­
писал о Есенине статью в газете «Кубанская мысль».
202

Протягивая мне руку и радостно улыбаясь, она
сказала:
—
А я жена Есенина, Зинаида Николаевна.
В тот же вечер я уже был на квартире у Есе­
ниных, которые жили где-то неподалеку от комис­
сариата.
Сергей Александрович встретил меня очень при­
ветливо.
Был он совсем молодым; человеком, почти юношей.
Блондинистые волосы лежали на голове небрежными
кудряшками, слегка ниспадая на лоб. Он был строен
и худощав.
Беседуя, мы вспомнили с ним о моей статье в «Ку­
банской мысли» и о его стихотворении «Плясунья».
Вспомнили и о Сергее Городецком.
Беседа наша затянулась допоздна. Разговор шел
главным образом о поэзии и известных поэтах того
времени. Деталей разговора я, конечно, не помню.
Когда я собрался уходить, Сергей Александрович
встал из-за стола, взял с книжной полки книжечку
и, сделав на ней надпись, протянул ее мне.
—
Это вам в подарок.
Книжечка была «Исус-младенец». Обложка ее
разрисована красками. Отвернув обложку, я увидел
надпись:
«Петру Авд ееви чу за теплые и пр иве тливые слова
первых м ои х шагов.
Сергей Е с ен и я. 1918».
Мы распрощались, выразив надежду, что будем
часто встречаться.
Уже в московский период наших встреч Сергей
Александрович сделал мне дарственные записи —
на одном из первых двух сборников «Скифы» и на
книжках «Пугачев», «Голубень» и «Исповедь х у ли ­
гана». На сборнике «Скифы» Есенин сделал мне такую
дарственную надпись:
«М илом у Петру Авдеевичу Кузько на безлихвенную пам ять.
С. Ес енин. 1918, ма й. Москва».
После моего первого посещения Сергея Алек­
сандровича началась наша дружба.
По характеру своей работы в Комиссариате про­
довольствия я у ж е побывал раза два или три в Смоль-
203

иом — в Совнаркоме, где мне посчастливилось близко
видеть и слышать великого Ленина. Я не мог не
поделиться с Сергеем Александровичем своей радо­
стью.
Он с большим интересом стал расспрашивать
меня: как выглядит Ленин, как говорит, как держит­
ся с людьми? Я ему рассказал о Ленине все, что сам
мог тогда подметить во время напряженных деловых
заседаний1.
В конце февраля 1918 года мы были с Есениным
на вечере в зале Технологического института, на ко­
тором выступал А. А . Блок.
Блок был восторженно встречен многочисленной
аудиторией. Он читал любимые публикой — «Не­
знакомку», «На железной дороге», «Прошли года»,
«Соловьиный сад», «В ресторане».
Во время чтения Блок стоял, слегка прислонив­
шись к колонне, с высоко поднятой головой, в воен­
ном френче.
Читал он спокойным голосом, выразительно, но
без всяких выкриков отдельных слов. Он был бледен
и, по-вкдимому, утомлен. Сидевший рядом со мной
в одном из первых рядов Есенин любовно погля­
дывал на Блока, иногда пытливо посматривал и на
меня, желая узнать мое впечатление. Один раз
он не выдержал и шепнул мне на ухо:
—
Хорош Блок!
По окончании концерта мы все вышли на улицу.
Блока сопровождала большая толпа почитателей
его таланта. Мы с Есениным, держась вместе, не
упускали Блока из виду и понемногу к нему протал­
кивались. Когда мы остались втроем, Есенин позна­
комил меня с Александром Александровичем. Мы
пошли провожать его домой.
Несмотря на блестящий успех своего выступле­
ния, Блок был несколько мрачноват.
По каким улицам мы шли, я сейчас не помню,
я еще тогда мало знал Петроград. Одно время шли
по какой-то набережной, прошли по железному
мостику.
Когда постепенно разговорились, Есенин сказал
Блоку , что я член коллегии Комиссариата продо­
204

вольствия и литературный критик, написавший о
нем статью в далеком Екатеринодаре, «где живет
брат Городецкого»,— пояснил Сергей Александрович*
Поговорив немного о заградительных отрядах Нар-
компрода и о продовольственном положении Петро­
града, мы коснулись и вопроса об отношении интел­
лигенции к революции. Блок оживился. Это было
время, когда он написал свою знаменитую поэму
«Двенадцать». Все его мысли в это время были со­
средоточены на вопросе об отношении интеллигенции
к революции. Вопрос этот был тогда очень злобо­
дневным, тревожащим всех. Блок только что (в ян­
варе 1918 года) опубликовал на эту тему свою извест­
ную статью «Интеллигенция и Революция».
В ней он призывал интеллигенцию обратиться
лицом к революции. Я читал эту статью и хорошо
ее помню. Блок, весь насыщенный этой сложной
проблемой, во время разговора подчеркивал, что в
шуме, который он вокруг себя слышит, звучит
новая музыка. Он также говорил о мире и братстве
народов как о знаке, под которым проходит русская
революция...
Проводив Блока, мы с Есениным отправились по
домам, делясь по дороге своими впечатлениями о
поэте.
Эти три месяца, проведенные в Петрограде, ос­
танутся в моей памяти навсегда.
В начале марта 1918 года Советское правитель­
ство переехало в Москву.
К этому времени наши отношения с Есениным
стали настолько дружескими, что он, узнав о моем
отъезде 8 марта в Москву, сам предложил мне две
рекомендательные записки к своим московским друзь-
ям-писателям. Я не могу удержаться, чтобы не
процитировать эти письма, которые характеризуют
Есенина как заботливого и внимательного к людям
человека. Одна из этих записок была адресована
Белому:
« Дорогой Борис Николаевич!
Направляю к Вам жаждущего услышать Вас че­
ловека Петра Авдеевича Кузько. Примите и об о­
грейте его. Любящий Вас
Сергей Есенин».
205

Другая записка была написана к поэтессе Л. Сто­
лице:
«Дорогая Любовь Никитична!
Верный Вам в своих дружеских чувствах и всегда
вспоминающий Вас, посылаю к Вам своего хорошего
знакомого Петра Авдеевича Кузько.
Примите его и обогрейте Вашим приветом. Ему
ничего не н ужн о, кроме лишь знакомства с Вами,
и поэтому я был бы рад, если бы он нашел к себе
отклик в Вас.
Человек он содержательный в себе, немного
пишет, а общение с Вами кой в чем (чисто духовном)
избавило бы его от одиночества, в которое он за ­
брошен по судьбе России.
Любящий Вас
Сергей Есенин» 2.
Вместе с секретариатом Наркомпрода выехала
в Москву и Зинаида Николаевна Есенина, а Сергей
Александрович задержался в Петрограде на не­
сколько дней.
В Москве служащие Наркомпрода разместились
в нескольких гостиницах по Тверской улице. Нарком,
члены коллегии и несколько ответственных работ­
ников поместились в гостинице «Красный флот»
(бывш. «Лоскутная»), что находилась в снесенном
теперь квартале на Манежной площади. Зинаида
Николаевна поселилась тоже в одной из гостиниц на
Тверской.
В Москве весны еще не чувствовалось. Снег
окончательно не сошел с тротуаров, в гостиницах
было сыро и неуютно.
Довольно часто Есенин приходил к нам вместе
с женой, мои дети привыкли к нему и называли
«дядя Сережа»...
Когда Есенин заходил ко мне в «Лоскутную»,
он говорил:
—
Петр Авдеевич, а я написал новое стихотво­
рение. Прочитать?
Я, конечно, выражал желание прослушать новое
стихотворение и, усевшись за стол, клал перед
собой чистый лист бумаги и карандаш.
206

Обычно записанные мною стихотворения * я пере­
давал на машинку у себя в канцелярии Зинаиде
Николаевне.
Когда Есенин прочитал у меня в «Лоскутной»
«Инонию», она произвела на меня очень сильное
впечатление.
Нужно сказать, что о поэзии мы в то время раз­
говаривали очень мало, а если и говорили, то только
о стихотворениях Есенина.
Темой наших разговоров в это время были Ок­
тябрьская революция, ее значение и, конечно, Ленин.
Мне выпало большое счастье слышать выступле­
ния Ленина не только на заседаниях Совнаркома,
но и на съездах партии, где решались очень важные
вопросы.
Я говорил Есенину, что выступления Ленина
незабываемы, что они поражают изумительной глу­
биной мысли и необыкновенной силой логики. Я рас­
сказывал также Есенину о необычайной скромности
Ленина и его простоте в отношениях с людьми и в
своей личной жизни. И здесь, как и в Петрограде,
Есенин с повышенным интересом расспрашивал меня
о моих впечатлениях о Ленине.
Одной из постоянных тем нашего разговора была
также продовольственная политика Наркомпрода, и
Есенин часто спорил со мною, защищая мешочни­
чество и ругая заградительные отряды. Есенин не
всегда понимал жесткую продовольственную поли­
тику большевиков, его очень тревожило положение
страны — голод, разруха.
Как-то во время одной из наших бесед (это было
летом 1918 года) я рассказал Есенину о том, какую
огромную организаторскую работу по снабжению
населения продуктами первой необходимости выпол­
няет А. Д . Цюрупа и его коллегия и как скромно
живут нарком и его помощники. Народный комиссар
продовольствия А. Д . Цюрупа обедал вместе со
* Т а к про исходило и с поэмами Е сенина «Пантократор », «Сель­
ский часослов» и др. Одна из таких поэм — «Иноиия», записанная
моей рукой, сейчас находится в Центральном архиве литературы и
искус ства, о чем гово рится в примечании к «Инонии» во втором
томе пятито много с обрания сочинений Есенина .
207

своими сослуживцами в наркомпродовской столовой
(бывш. ресторан Мартьяныча в том же здании в
Торговых рядах), причем частенько без хлеба.
Есенин попросил познакомить его с Цюрупой.
Будучи секретарем коллегии, я легко устроил эту
встречу.
Цюрупа был внимателен и приветлив с Есениным.
Во время короткого разговора Цюрупа сказал, что
он рад познакомиться с поэтом, что он о нем слышал
и читал некоторые его стихотворения, которые ему
понравились. При прощании Александр Дмитриевич
просил передать привет Зинаиде Николаевне, ко ­
торая в это время уж е не работала в комиссариате.
Сергей Александрович был очень доволен этим сви­
данием.
По характеру своей работы мне приходилось
бывать в кабинете у Председателя ВЦИК Я. М. Сверд­
лова, который иногда беседовал со мной о положении
продовольственного дела на местах и о крестьян­
стве. Однажды мы заговорили и о Есенине. Я рас­
сказал Якову Михайловичу о своем знакомстве с
поэтом. Оказалось, что Свердлов знал о Есенине
и ценил его талант, хотя ему не нравилось есенин­
ское преклонение перед патриархальной Русью.
Те два рекомендательных письма, которые дал
мне в Петрограде Есенин на имя А. Белого и Л. Сто­
лицы, я все как-то не удосуживался использовать —
некогда было. Месяца через три после приезда в
Москву в Доме союзов состоялся литературный
вечер, на котором выступал и Андрей Белый. Есенин
познакомил меня с ним.
В Москве у Есенина появилось много новых
друзей, в числе которых были Мариенгоф, Шершене-
вич, Колобов.
Есенин и Мариенгоф открыли книжный магазин
на Никитской улице, который назывался магазином
«Артели художественного слова».
Когда я заходил в магазин, я всегда заставал
Есенина за чтением книг. Меня интересовало, что
он читает. Оказалось, это были почти всегда книги
древнерусской литературы, как, например, «Слово
208

с полку Игореве», «Послание Даниила Заточника»
и др. Есенин говорил мне, что чтение таких книг
обогащает его творчество. (Вспомним его книгу
«Ключи Марии».)
В феврале 1919 года я был откомандирован в
распоряжение украинского Наркомпрода в Киев,
где пробыл до августа.
По возвращении в Москву меня направили в
войска внутренней охраны республики.
Летом 1920 года меня, по просьбе наркома Луна­
чарского, как бывшего журналиста откомандировали
в распоряжение Наркомпроса, где я стал ученым
секретарем Литературного отдела.
Теперь наши встречи с Есениным в основном
продолжались в ЛИТО.
В ЛИТО происходили литературные «пятницы».
На этих вечерах помимо пролетарских и крестьян­
ских писателей выступали артисты Художественного
театра, в том числе Качалов, Олекев, Тарасова-
Шевченко, а также такие режиссеры, как Таиров,
Мейерхольд, Берсенев. Заходил к нам и художник
Якулов, автор проекта памятника в Баку 26 комис­
сарам, и многие другие.
Когда публика узнавала, что в очередную «пят­
ницу» будет выступать Владимир Маяковский или
Сергей Есенин, зал набивался до отказа.
Помню, в первом номере журнала «Художествен­
ное слово» (1920 г .), выходившем под редакцией
Брюсова, появилась небольшая рецензия Валерия
Яковлевича о «Голубени». Брюсов очень хорошо
отозвался о «Голубени», указав и на некоторые ее
недостатки. Я показал эту рецензию Есенину, он
был очень обрадован.
У меня сохранилась запись от 31 января 1926 года
одной из моих бесед с Мейерхольдом о Есенине.
Когда Всеволод Эмильевич был у же женат на
Зинаиде Николаевне Райх (бывшей жене Есенина),
я заходил к Мейерхольдам несколько раз. С Меи-
ерхольдами жили и дети Есенина.
В одно из посещений Мейерхольда мы разго­
ворились о Сергее Александровиче. Я попросил
Всеволода Эмильевича высказать свое мнение о
209

Есенине и его творчестве (Всеволод Эмильевич знал
его еще в Петербурге). Он сказал мне следующее:
«Путь Есенина не был прямым, ровным. Он
был изгибным и излучным.
Но у Есенина был еще путь подгорья и были
высокие взлеты и глубокие падения. Он жил — и
его творчество временами сливалось с жизнью, и
это трудно отделить.
Он рос и формировался под сильным влиянием
среды, иногда ей целиком поддаваясь, иногда с нею
борясь. Тут могли быть и глубокие трагические мо­
менты.
У Есенина была борьба с петербургским влиянием
Мережковских, городецких и с религиозным уклоном
Клюева. Затем острое изображение в определенных
заостренных тонах богемной грязи и тины. Ему
всегда приходилось вести борьбу с вредными влия­
ниями.
И лиризм — оттого, что жизнь и поэзия време­
нами в нем нераздельно сливались.
Есенин читал мне «Пугачева»,* и я почувствовал
какую-то близость «Пугачева» с пушкинскими кратко­
драматическими произведениями. Есенин читал мне
пьесу как бы в конкурсном порядке, когда пред­
лагались и другие произведения к постановке. Он
читал, так сказать, внутренне собравшись.
В этом чтении, визгливо-песенном и залихватски
удалом, он выражал весь песенный склад русской
песни, доведенной до бесшабашного своего удалъ-
ского выявления. Песенный лад Есенина связан
непосредственно с пляской — он любил песню и
гармонику. А песня, подобна мистерии,— явление
народное.
Ки Качалов, ни Книппер совсем не умеют читать
Есенина».
В последний раз я видел Есенина на Тверской.
Это было почти накануне его отъезда в Ленинград...
Разговор наш как-то не клеился. Мы перекину­
лись обычными в таких случаях фразами и разо­
шлись...

Л. В. НИКУЛИН
ПАМЯТИ ЕСЕНИНА
первый раз я увидел его в 1918 году, в
середине лета, в одном из тех московских
кафе, где состоятельные господа в тот голодный год
лакомились настоящим кофе с сахаром и сдобными
булочками. Теперь на том месте, на углу Петровки
и Кузнецкого переулка, разбит сквер, и только ста­
рожилы помнят дом с полукруглым фасадом, где
было это кафе.
Постепенно состоятельные господа перекочевали
на Украину, в гетманскую державу, и владельцы
кафе для привлечения новых клиентов назвали свое
предприятие «Музыкальной табакеркой» и за недоро­
гую плату выпускали на эстраду поэтов. Поэты
читали стихи случайной публике — эстетам в долго-
полых визитках и цветных жилетах, окопавшимся
в тылу сотрудникам банно-прачечных отрядов —
так называемым земгусарам, восторженным учени­
цам театральных школ; но приходили сюда и ценители
поэзии, главным образом провинциалы— врачи, учи­
теля, студенты.
Меньше всего проявляли интерес к выступающим
на эстраде сами поэты, они обычно сидели не в круг­
лом зале, а в примыкающей к нему комнате и читали
друг другу стихи — свои, чужие:
Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот...
Неужели я настоящий
И действительно смерть пр иде т... 1
Спорили о вечности, о нетленной красоте, о том,
что эти стихи оценят потомки, и иные были серьезно
уверены в том, что вернется прежняя удобная,
211

приятная жизнь, а с ней придут слава и бессмертие.
Здесь я познакомился с Борисом Лавреневым.
Оба мы писали стихи и, возвращаясь ночью из «Та­
бакерки», убеждали себя в том, что сегодня были
там в последний раз. Бродили по ночной Москве,
разносили вдребезги литературные авторитеты, не
обращая внимания на отдаленные и не слишком
отдаленные выстрелы. Однако в следующий же
вечер снова встречались в той ж е «Табакерке» —
как-никак иной раз там можно было услышать самого
Брюсова. По-прежнему в примыкающей к залу
комнате поэты хвалились сборниками своих стихов
в пестрых обложках; стихи издавали меценаты, а
иногда и сами поэты, отказывая себе в самом необ­
ходимом. Какие только не изобретали названия для
сборников — «Барабан строгого господина», «В ли­
монной гавани Иокогама»2 или что-то в этом роде.
Все это теперь кажется нелепым, искусственным,
а около сорока лет назад к этим вывертам относились
серьезно, азартно спорили, восхищались, иногда
заглушая то, что происходило в это время на эстраде.
Словом, в «Табакерке» был обыкновенный вечер,
не обещающий ничего замечательного, но вдруг все
притихли — из круглого зала донесся молодой, чи­
стый и свежий голос, и в нем было что-то завлека ­
тельное, зовущее. Все сгрудились в арке, соединя­
ющей комнату поэтов с залом.
На эстраде стоял стройный, в светлом костюме
молодой человек, показавшийся нам юношей. Русые
волосы падали на чистый, белый л об, глаза мечта­
тельно глядели ввысь, точно над ним был не свод­
чатый потолок, а купол безоблачного неба. С какой-то
рассеянной, грустной улыбкой он читал, как бы рас­
сказывая:
Он был сыном просто го рабоч его,
И повесть о нем очень короткая.
Только и было в нем, что волосы ка к ночь
Да глаза голубые, кроткие.
—
Есенин!
Жизнь Есенина, чудо, случившееся с ним, кресть­
янским юношей, ставшим одним из первых русских
поэтов, наших современников,— все это было хорошо
известно. Но как-то странно было видеть его, автора
212

стихов «Русь», внешне ничем не подчеркивающего
своей биографии — ни в одежде, ни в повадках. На
нем не было поддевки, он не был острижен в скобку,
как некоторые крестьянствующие поэты, не было и
сапог с лаковыми голенищами. Светло-серый пиджак
облегал его стройную фигуру и очень шел ему —
такое умение с изящной небрежностью носить го­
родской костюм я видел еще у одного человека,
вышедшего из народных н и зо в ,— у Шаляпина.
Непринужденно и просто Есенин читал стихи,
не подчеркивая их смысла, не нажимая по-актерски
на выигрышные строфы, и стихи доходили, что
называется, брали за сердце, притом читал он без
тени какого-либо местного говора.
С первого взгляда Есенин производил поистине
обаятельное впечатление. Я много раз слышал, как
читал стихи Маяковский, слышал не раз Блока,
Брюсова, Бальмонта, у каждого было что-то свое,
волнующее не только потому, что мы слушали
произведение из уст автора.
Мне кажется, как бы ни читал автор свои стихи,
он всегда читает лучше декламатора, или, как это
теперь называется, мастера художественного слова.
Голос у Есенина был тогда чистый, приятный,
от этого еще трогательнее звучали проникнутые
нежной грустью строфы:
Отец его с утра до вечера
Гнул спину, чтоб прокормить крошку;
Но ему делать было нечего,
И были у него товарищи: Христос да кошка.
Стихи назывались «Товарищ», многие тогда уже
знали, что это произведение о Февральской рево­
люции, написанное под впечатлением похорон на
Марсовом поле жертв уличных боев в Петрограде.
В то время у ж е немало было написано стихов о
революции, свергнувшей царизм, притом разными
поэтами, но остались в литературе «поэтохроника»
Маяковского «Революция» и «Товарищ» Есенина.
После этого вечера мне случалось довольно часто
слушать Есенина, притом в разной обстановке. Надо
сказать, что его с особенным вниманием слушали
213

неискушенные люди, в самом чтении Есенина было
непостижимое очарование.
В стихах «Товарищ» есть резкая смена ритма:
Реву т валы,
Поет гроза!
Из синей мглы
Горят глаза.
Вместе с этой сменой ритма он сам как-то менялся .
Вот блеснули глаза, вскинулась ввысь рука, и траги­
чески, стенящим зовом прозвучало:
Исус, йсус, ты слышишь?
Ты видишь? Я один.
Тебя зов ет и клич ет
Товарищ твой Мартин!
Отец л еж ит убитый,
Но он не пал, как трус...
И вслед за этим звонко, восторженно он выкрик­
нул:
Зовет он нас на помощь,
Где бьется ру сский люд,
Велит стоять за волю,
За равенство и труд!..
Дошел почти до конца стихотворения и вдруг,
рванув воротник сорочки, почти с ужасом крикнул:
Кто-то давит его, кто-то душит,
Палит огнем.
И после долгого молчания, когда вокруг была
мертвая тишина, он произнес торжественно и про­
никновенно:
Но спокойно звенит
З а окном,
То погаснув , то вспыхну в
Снова,
Железное
Слово ...
И, как долгий отдаленный раскат грома, все
усиливающийся, радостно-грозный:
Рре-эс -пу-у -ублика!
Успех он имел большой. Легко спрыгнув с эст­
рады, сел на место, за столик. Был долгий перерыв—
214

поэты понимали, что невыгодно читать после Есе­
нина. К столу, где сидел Есенин, подсел какой-то,
видимо незнакомый ему, человек и упорно допытывал­
ся у поэта, почему у него в стихах присутствует
Исус. С кошкой этот человек еще мог примириться,
но И сус его беспокоил и чем-то мешал .
Заливаясь смехом, Есенин объяснил собеседнику:
—
Ну, голубчик... просто висит в углу икона,
висит себе и висит.
Потом вдруг зажал уши и по-мальчишески звонко
закричал:
—
Братцы, спасите! Он меня замучил!
Я встречал Есенина довольно часто в Клубе поэ­
тов на Тверской улице, ныне улица Горького, в
Книжной лавке поэтов, в проезде Художественного
театра. Есть люди, видевшие Есенина в тяжелые
для него и для окружающих минуты; мне посчаст­
ливилось — я никогда не видел его потерявшим
человеческое достоинство. Но в одной встрече было
что-то горестное. Он только что возвратился из
поездки в Америку. Близость его к Айседоре Дункан,
американская поездка создали нездоровую сенсацию
вокруг поэта. В ту пору при Московском Камерном
театре Таиров создал нечто вроде мюзик-холла
—
артистическое кабаре под названием «Эксцентрион».
Здесь собирались актеры, художники, литераторы,
новинкой был вывезенный из-за границы танец
«шимми», и мы увидели грузную, в открытом голу­
бовато-зеленом платье немолодую женщину — Айсе­
дору Дункан, танцующую в паре с Таировым. Д а ­
леко за полночь пришел Есенин, он почему-то был
во фраке, очевидно для того, чтобы поразить нас,
но эта одежда воспринималась именно как маскарад­
ный костюм; мне помнится, он всячески старался
показать свое пренебрежение к этой парадной одежде.
Озорно, по-мальчишески, он вытирал фалдами фрака
пролитое вино на столе, и когда теперь, перечитывая
Есенина, я нахожу строки:
К черту я снимаю свой костюм англ ийс кий.
Что же, дайте косу, я вам покажу —
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?3 —
215

я вспоминаю ту давно минувшую ночь и Есенина
в одежде, которая на этот раз ему совсем не шла и
была одета ради озорства.
Еще раз я слушал чтение его стихов в мастерской
художника Яку лова. Поэт читал чудесные стихи о
жеребенке, догоняющем п о езд,— стихи из «Сороко­
уста».
Милый, милый, смешной дуралей ,
Н у куда ои, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
С какой нежной жалостью, теплотой он произ­
носил: «Милый, милый...» Голос, правда, у ж е был
не тот юный, звенящий, глаза были воспаленные
и точно поблекли, но по -прежнему певучая сила
была в его голосе, в этих оплакивающих красно­
гривого жеребенка стихах. Сколько доброты в иных
произведениях Есенина! Кто еще может так, как
он, писать о животных...
Видел я Есенина и среди имажинистов, тех
декадентствующих поэтов, которые желали зара­
ботать долю славы, общаясь с ним, старались пуб­
лично подчеркнуть свою близость к нему, особенно
на людях. Они уводили его в уголок, о чем-то шеп­
тались, афишировали близость выкриками «Сереж­
ка!», демонстративными объятиями и поцелуями.
Затем помню прощание с умершим в Доме печати.
В гробу лежал мальчик с измученным, скорбным
лицом...
Я был на вечере, где выступал Маяковский,
ждали, что он прочтет только что законченное
стихотворение на смерть Есенина. Те, кто приложил
руку к гибели Есенина, болтали о том, что надо
ожидать «выходки» со стороны Владимира Владими­
ровича.
Стихи Маяковского о Есенине мы знаем. Они
исполнены печали, и в них признание таланта и
уважение к творчеству поэта. Д а и не мог иначе
написать Маяковский о Есенине, которого ценил,
о поэте, посвятившем Ленину такие строки:
Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те, кто вживе,
216

А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон4.
Мы любили и будем любить лучшее, что создал
поэт.
В сокровищнице русской поэзии стоцветнымц
огнями сияют алмазы его стихов.
Дарование сынов нашего народа, дарование та­
ких одаренных людей, как Сергей Есенин, еще раз
убеждает нас в том, какими неисчерпаемыми твор­
ческими силами богат наш великий народ.

Рюрик ИВНБВ
МОСКОВСКИЕ ВСТРЕЧИ
самом начале марта 1918 года Москва
______
была объявлена столицей нашего госу дар­
ства и Совнарком во главе с В. И. Лениным перее­
хал в новую столицу. Петроградская область была
объявлена Северной коммуной.
Нарком просвещения А. В . Луначарский, у ко­
торого я был в то время секретарем, остался в Пе­
трограде, а меня назначил своим секретарем-кор-
респондентом в Москве.
Вскоре по приезде в Москву возобновились мои
встречи с Есениным, с которым я был знаком в
Петрограде. В это же время я познакомился с Ана­
толием Мариенгофом; он работал тогда в издательстве
ВЦИК техническим секретарем директора Еремеева.
Я часто бывал в издательстве, так как знал Ере­
меева еще по Петербургу: в 1912 году он был членом
редакции газеты «Звезда» и напечатал несколько
моих стихотворений.
Бывая у Еремеева, я познакомился ближе с
Мариенгофом и узнал от него, что он тоже пишет
стихи. Не помню, как познакомились с Есениным
Мариенгоф и Шершеневич, но к 1919 году у ж е на­
метилось наше общее сближение, приведшее к опуб­
ликованию «Манифеста имажинистов», наделавшего
в свое время много шума. Надо сказать, что если
футуризм возник как бы стихийно, почти одновре­
менно в Москве, Петрограде, Одессе и еще в кое-
каких городах России, то имажинизм был чисто
кабинетным течением, ибо никаких принципиальных
поводов к его возникновению не было. Кроме того,
ни Есенин, ни я никогда не были имажинистами в
218

том понимании, как зто мыслилось Мариенгофом и
Шершеневичем.
Не буду останавливаться подробно на всем, что
связано с возникновением школы имажинизма, так
как об этом написано довольно много и воспомина­
ний, и литературоведческих исследований. Скажу
только, что меня лично привлекла к сотрудничеству
с имажинистами скорее дру жба с Есениным, чем
теория имажинизма, которой больше всего занима­
лись Мариенгоф и Шершеневич.
В январе 1919 года Есенину пришла в голову
мысль образовать «писательскую коммуну», то есть
выхлопотать у Моссовета ордер на отдельную квар­
тиру в Козицком переулке, почти на углу Тверской
(ныне улица Горького). Туда вошли кроме Есенина
и меня писатель Гусев-Оренбургский, журналист
Борис Тимофеев и еще кто-то, теперь у ж е не помню,
кто именно.
Секрет заключался в том, что эта квартира на­
ходилась в доме, в котором каким-то чудом действо­
вало паровое отопление, почти не работавшее ни в
одном доме Москвы.
Я долго колебался дать согласие, потому что
предчувствовал, что работать будет очень трудно,
если не совсем невозможно, но Есенин так умел
уговаривать, что я сдался, тем более, что он имел
еще одного мощного союзника: невероятный холод
моей комнаты в Трехпрудном переулке. Но я все же
пошел на «компромисс»: я сказал бывшему попе­
чителю Московского округа, который мною «уплот­
нился», что уезжаю на месяц в командировку, и,
взяв с собой маленький чемоданчик и сверток белья,
въехал в квартиру писательской коммуны. Таким
образом, «тыл» у меня был обеспечен. Есенин не
удивился, что у меня так мало вещей, потому что
тогда больше теряли, чем приобретали вещи. Жизнь
в коммуне началась с первых же дней небывалым
нашествием друзей, которые привели с собой друзей
своих дру зей. Конечно, не обошлось без вина. Один
Гусев-Оренбургский оставался верен своему креп­
чайшему чаю — других напитков он не признавал.
Здесь надо упомянуть (и это очень важно для
уяснения некоторых обстоятельств жизни Есенина
219

после возвращения его из Америки), что в ту пору
он был равнодушен к вину, то есть у него совершенно
не было болезненной потребности пить, как это было
у большинства наших гостей. Ему нравилось на­
блюдать тот ералаш, который поднимали подвыпив­
шие гости. Он смеялся, острил, притворялся пьяным,
умышленно поддакивал чепухе, которую несли по­
терявшие душевное равновесие собутыльники. Он
немного пил и много веселился, тогда как другие
много пили и под конец впадали в уныние и засы­
пали.
Второй и третий день ничем не отличались от
первого. Гости и разговоры, разговоры и гости и,
конечно, опять вино. Четвертый день внес сущест­
венное «дополнение» к нашему времяпрепровожде­
нию: одна треть гостей осталась ночевать, так как
на дворе стоял трескучий мороз, трамваи не ходили,
а такси тогда не существовали. Все это меня мало
устраивало, и я, несмотря на чудесную теплоту в
квартире, пытался высмотреть сквозь заиндевевшие
стекла то направление, по которому, проведя пря­
мую линию, я мог бы мысленно определить место­
нахождение моего покинутого «ледяного дома». Е се­
нин заметил мое упадническое настроение и, как
мог, утешал меня, что волна гостей скоро спадет
и мы засядем за работу. При этом он так хитро
улыбался, что я понимал, что он сам не верит тому,
что говорит. Я делал вид, что верю ему, и думал о
моей покинутой комнате, но тут же вспоминал стакан
со льдом вместо воды, который замечал прежде
всего, как только просыпался утром, и на время
успокаивался. Прошло еще несколько шумных дней.
Как-то пришел Иван Рукавишников. В противопо­
ложность Гусеву-Оренбургскому он не признавал
чая — ни крепкого, ни слабого. И вот в 3 часа ночи,
когда я у ж е спал, его приносят в мою комнату
мертвецки пьяного и говорят, что единственное
свободное место в пятикомнатной квартире — это
моя кровать. На остальных — застрявшие с вечера
гости. Я завернулся в одеяло и эвакуировался в
коридор. Есенин сжалился надо мной, повел в свою
комнату, хохоча спихнул Кого-то со своей койки
и уложил меня.
220

На другой день, когда все гости разошлись и мы
остались вдвоем, мы вдруг решили написать друг
ДРУГУ акростихи. В квартире было тихо, тепло, все
гости разошлись, тишайший Гусев-Оренбургский пил
в своей комнате свой излюбленный чай. Никто нам
не мешал, и вскоре мы обменялись листками со
стихами. Вот при каких обстоятельствах «родился»
акростих Есенина, посвященный мне. Это было
21 января 1919 года. Вот почему Есенин к дате
добавил «утро» г .
Дней через десять я все же сбежал из этой квар­
тиры в Козицком переулке, так как нашествие гостей
не прекращалось, если не увеличивалось. Я вернулся
в свой «ледяной дом», проклиная его и одновременно
благословляя мысль не рвать с ним окончательно.
Есенин понял меня сразу и не рассердился за это
бегство, а когда узнал, что я, переезжая в коммуну,
оставил за собой мою прежнюю комнату, то разра­
зился одобрительным хохотом. Мы продолжали встре­
чаться с ним каждый день. Оба мы сотрудничали в
газете «Советская страна», выходившей раз в неделю,
по понедельникам. Есенин посвятил мне свое стихо­
творение «Пантократор», напечатанное впервые в
этой газете, я тоже посвящал ему ряд стихов.
Удивительное было время. Х олод на улице,
холод в учреждениях, холод почти во всех домах
и такая чудесная теплота дружеских бесед и полное
взаимопонимание. Когда вспоминаешь друзей, ушед­
ших навсегда, обычно видишь их лица по-разному —
то веселыми, то печальными, то восторженными, то
чем-то озабоченными, но Есенин с первого до послед­
него дня встречи передо мной выплывает из прошлого
всегда улыбающийся, веселый, с искорками хит­
ринок в глазах, оживленный, без единой морщинки
грусти, простой, до предела искренний, доброжела­
тельный.
Мы говорили с Есениным обо всем, что нас вол­
новало тогда, но ни разу ни о школе имажинистов,
в которую входили, ни о теории имажинизма. Тогда
в голову не приходили мысли анализировать все
это. Но теперь я понимаю, что это было очень харак­
терно для Есенина, ибо весь имажинизм был «каби­
нетной затеей», а Есенину было тесно в любом самом
221

обширном кабинете. Мне кажется, что мы были по­
хожи тогда на авгуров, которые понимали друг друга
без слов. Но др ужб а с Есениным не помешала мне
выйти из группы имажинистов, о чем я сообщил в
письме в редакцию, которое было опубликовано
12 марта 1919 года в «Известиях ВЦИК» (No 58).
Оно было вызвано тем, что я не соглашался со взгля­
дами Мариенгофа и Шершеневича на творчество
Маяковского, которое я очень ценил.
Мой разрыв с имажинистами совершенно не
повлиял на дружеские отношения с Есениным, мы
продолжали не менее часто встречаться- и после
этого. 20 марта 1919 года я выехал в командировку
в Киев и Харьков. Рассчитывал вернуться в Москву
месяца через два. Но вихрь гражданской войны
оторвал меня от Москвы на полтора года, я смог
вернуться только в ноябре 1920 года.
В первый же день приезда в Москву я помчался
к Есенину в Козицкий переулок. Жил он уже не в
писательской коммуне, о которой я рассказывал
раньше, а в том же переулке, рядом с театром Кор-
ша, вместе с Мариенгофом. В общей квартире на
третьем этаже они занимали две комнаты. Было
часов семь вечера. Есенина и Мариенгофа не было
дома. Соседи сказали, что они на литературном
вечере в Большом зале консерватории. Я отпра­
вился на Большую Никитскую. Как только я вошел
в консерваторию, то первыми, кого я увидел, были
Есенин и Мариенгоф. Они в это время сбегали с
лестницы, веселые, оживленные, держа друг друга
за руки. Мое появление было для них совершенно
неожиданным.
После окончания вечера они повели меня к себе,
и мы до рассвета пили чай и говорили, говорили без
конца обо всем, что тогда нас интересовало. Я вкратце
рассказал им о моих странствиях, похожих на стра­
ницы из приключенческого романа, они — про свои
литературные дела, про свое издательство и свой
книжный магазин на Никитской улице, который
обещали мне показать завтра же.
И вот на другой день я увидел своими глазами
222

этот знаменитый в то время книжный магазин има­
жинистов на Большой Никитской улице во всем
его великолепии. Он был почти всегда переполнен
покупателями, торговля шла бойко. Продавались
новые издания имажинистов, а в букинистическом
отделе — старые книги дореволюционных изданий.
Есенин и Мариенгоф не всегда стояли за прилав­
ком (было еще несколько служащих), но всегда
находились в помещении. Во втором этаже была еще
одна комната, обставленная, как салон, с большим
круглым столом, диваном и мягкой мебелью. Назы­
валась она «кабинетом дирекции».
Как-то раз, когда я зашел в магазин, Есенин
встретил меня особенно радостно... Он показывал
мне помещение с таким видом, как будто я был поку­
патель, но не книг, а всего магазина.
Мариенгоф стоял за прилавком и издали посылал
улыбки, как бы говоря: «Вот видишь — поэт за
прилавком!..»
При первой встрече с Есениным и Мариенгофом
не было сказано ни одного слова о моем выходе из
группы имажинистов. Радость встречи после долгой
разлуки была так велика, что никому из нас не
приходило в голову возвращаться к прошлому и
обсуждать причины моего разрыва с имажини­
стами.
Разумеется, мы читали друг другу свои стихи.
Мариенгоф любил только «острые блюда» в стихах ,
у Есенина был более широкий взгляд на искусство.
Любовь к поэзии у Есенина была врожденной, если
так можно выразиться. Он необычайно тонко чув­
ствовал, когда стихотворение настоящее, идущее из
глубины души, и когда оно искусственное, надуман­
ное. Есенин чувствовал, как никто, малейшее фаль­
шивое звучание. С ним было очень легко и радостно
не теоретизировать о стихах, а просто слушать его
стихи и читать ему свои...
Есенину пришла в голову мысль устроить н е­
обыкновенный литературный вечер, на котором вы­
ступали бы поэты всех направлений. Мы долго о бсу ж ­
дали с ним этот вопрос вдвоем, потому что Мариен­
гоф был против устройства такого вечера «всеобщей
поэзии». Он считал, что лучше устроить один «гран­
223

диозный вечер имажинистов, только имажинистов».
Но Есенин был непреклонен, Мариенгоф махнул
рукой и сказал гордо:
—
Я во всяком случае не буду выступать на
таком вечере.
На этом его оппозиция и закончилась, а Есенин
и я начали вести переговоры с теми поэтами, которых
мы считали нужным привлечь, независимо от школ
и направлений. Я предложил назвать этот вечер
«Россия в грозе и буре». Это название, на мой
взгляд, оправдывало участие поэтов разных направ­
лений.
Название это Есенину очень понравилось, одоб­
рил он также и мое намерение привлечь к этому
вечеру А. В . Луначарского. На другой день я пошел
к Анатолию Васильевичу и рассказал ему о нашем
плане. Анатолий Васильевич одобрил нашу идею и
охотно дал свое согласие произнести вступительную
речь.
Через недели две состоялся этот интересный и
своеобразный литературный вечер, афиша которого
у меня сохранилась.
Вскоре после этого произошло любопытное собы­
тие, о котором я вспомнил лишь недавно, разбирая
мой архив. Нашел я письмо Луначарского к Кара-
хану в Наркомат иностранных дел, датированное
10 февраля 1921 года:
«Уважаемый тов. Карахан!
Прошу Вас оформить поездку за границу поэтов
Сергея Есенина и Рюрика Ивнева»2.
Мы часто говорили с Есениным о далеких странах,
в которых мы никогда не бывали. Кого из поэтов
не влекло к путешествиям!..
Оба мы были молоды, оба любили Россию, как
нам казалось, как-то особенно, своею собственной
любовью, и нам хотелось, может быть даже бес­
сознательно, заразить этой любовью чужие страны.
И вот я снова у Анатолия Васильевича. Как он
умел все понимать и чувствовать! К Есенину и ко
мне он относился с каким-то трогательным внима­
нием. Я вышел от А. В . Луначарского с письмом к
Карахану в НКИД.
224

И. Н. П. ДВОРЕЦ ИСКУССТВ
БОЛЬШОЙ 3>Л КОНСЕРВАТОРИИ
—
—
ИИ— ——— и
—
—
—
—
——
ев
(Большая Никитская)
Впонедельник, 6-го декабря
РОССИЯ
в ГРОЗЕ и БУРЕ
вступительное слово
А. В. ЛУНАЧАРСКИЙ
ВЫСТУПЯТ:
Адалис, А ндрей Белый, Валерий Брюсов,
А д а Владимирова, Сергей Есенин, Рюрик
Ивнев, Михаил Козырев,
Иван Рукавишников, Борис Пастернак,
Иван Новиков, Д. Туманный,
И. Оренбург
Артисты А . Коонен и Церетели прочтут
произведения: А. Блока, Вяч. Иванова,
Н. Клюева и др.
НАЧАЛО В 8 ЧАС. ВЕЧЕРА
БИЛЕТЫ ПРОДАЮТСЯ ВО ДВОРЦЕ ИСКУССТВ
(Поварская, 52)

Итак решено, мы едем за границу. Все было сде­
лано, всё было готово. Н о ... произошло непредви­
денное.
В Грузии была установлена Советская власть, а с
Грузией у меня были давние связи...
И вот когда я узнал о советизации Грузии, мне
страстно захотелось вернуться в страну, из которой
я был изгнан меньшевиками. Возможно, что и у
Есенина были какие-нибудь изменения в плане ехать
за границу, теперь я у ж е не могу вспомнить точно,
могу лишь предположить, ибо если бы Есенин сильно
воспротивился моей поездке в Грузию, то я, может
быть, и поборол бы желание туда поехать. Итак,
снова разлука с Есениным, теперь у ж е не на полтора,
а на два года.
Если стать спиной к отелю «Люкс» (ныне гости­
ница «Центральная») на улице Горького, то наиско ­
сок на противоположной стороне нельзя было не
заметить в то время вывеску кафе «Стойло Пегаса».
Вот в этом кафе я вновь встретил Есенина в начале
августа 1923 года...
Мы знали по письмам Есенина, что гастроли
Айседоры Дункан в скором времени заканчиваются
и что приближается момент их возвращения в
Москву, но точного дня приезда никто из нас не
знал.
И вот однажды, в начале августа 1923 года,
когда я находился в «Стойле Пегаса» и только что
собирался заказать себе обед, с шумом распахнулась
дверь кафе и появился Есенин. Как бывает всегда,
когда происходят неожиданные встречи дру зей, х о ­
чется сказать много, но , в сущности, ничего не го ­
воришь... Так было и на этот раз. Я не успел еще
прийти в себя, как Есенин сказал мне, показывая
на высокую стройную даму, одетую с необыкновен­
ным изяществом:
—
Познакомься. Это моя жена Айседора Дункан.
А ей он сказал:
—
Это Рюрик Ивнев. Ты знаешь его по моим
рассказам...
226

Вскоре по возвращении Есенина начались раз­
говоры о необходимости устроить грандиозный вечер
в тогдашней «цитадели поэзии» — Политехническом
музее. Нашлись, конечно , и устроители, и импрес­
сарио, и администраторы. Мариенгоф настоял на
том, чтобы вечер был устроен под «флагом имажи­
нистов». Есенин в ту пору еще не успел охладеть к
этой школе и согласился на предложение Мариенгофа.
И вот вскоре по всему городу запестрели огромные
афиши, возвещавшие о «вечере имажинистов», на
котором приехавший из-за границы Сергей Есенин
поделится с публикой своими впечатлениями о Б ер­
лине, П ариже и Нью-Йорке и прочтет свои новые
стихи.
.. . 2 4 августа 1923 года задолго до назначенного
часа народ устремился к Политехническому музею.
Здание музея стало походить на осажденную крепость.
Отряды конной милиции едва могли сдерживать
напор толпы. Люди, имевшие билеты, с величайшим
трудом пробирались сквозь толпу, чтобы попасть в
подъезд, плотно забитый жаждущими попасть на
вечер, но не успевшими приобрести билеты.
Вечер начался.
Председатель объявил, что сейчас выступит поэт
Сергей Есенин со своим «докладом» и поделится
впечатлениями о Берлине, Париже и Нью-Йорке.
Есенин, давно успевший привыкнуть к публичным
выступлениям, почему-то на этот раз волновался
необычайно. Это чувствовалось сра зу , несмотря на
его внешнее спокойствие. Публика встретила его
появление на эстраде бурной овацией. Есенин дол­
го не мог начать говорить. Я смотрел на него и удив­
лялся, что такой доброжелательный прием не толь­
ко не успокоил, но да же усилил его волнение.
Мною овладела какая-то неясная, но глубокая тре­
вога.
Наконец наступило спокойствие, и в тишине
зала раздался живой, но далеко не уверенный голос
Есенина. Он сбивался, делал большие паузы. Вместо
более или менее плавного изложения своих впечат­
лений Есенин произносил какие-то отрывистые фра­
зы, переходя от Берлина к Парижу, от Парижа к
8*
227

Берлину. Зал насторожился. Послышались смешки
и пока еще не громкие выкрики. Есенин махнул
рукой и, пытаясь овладеть вниманием публики,
воскликнул:
—
Нет, лучше я расскажу про Америку. Под­
плываем мы к Нью-Й орку. Навстречу нам бесчис­
ленное количество лодок, переполненных фотокор­
респондентами. Шумят моторы, щелкают фотоап­
параты. Мы стоим на палубе. Около нас пятнадцать
чемоданов — мои и Айседоры Дункан.
Тут в зале поднялся невообразимый шум, смех,
раздался иронический голос:
—
И это все ваши впечатления?
Есенин побледнел. Вероятно, ему казалось в эту
минуту, что он проваливается в пропасть. Но вдруг
он искренне и заразительно засмеялся:
—
Не выходит что-то у меня в прозе, прочту
лучше стихи!
Я сразу вспомнил наш давнишний разговор с
Есениным весной 1917 года в Петербурге и его
слова: «Стихи могу, а вот лекции не умею».
Публику сразу как будто подменили, раздался
добродушный смех, и словно душевной теплотой
повеяло из зала на эстраду. Есенин сразу начал,
теперь у ж е без всякого волнения, читать стихи
громко, уверенно, со своим всегдашним мастерством.
Так бывало и прежде. Публика неистовствовала, но
теперь уж е от восторга и восхищения. Есенин весь
преобразился. Публика была покорена, зачарована,
и если бы кому-нибудь из присутствовавших на
вечере напомнили про беспомощные фразы о трех
столицах, которые еще недавно раздавались в этом
зале, тот не поверил бы, что это было в действитель­
ности. Все остальное, происходившее на вечере,—
выступления др угих поэтов, в том числе и мое,
отошли на третий план. После выступлений других
поэтов снова читал Есенин. Вечер закончился поздно.
Публика долго не расходилась и требовала от Есе­
нина все новые и новые стихи. И он читал, пока не
охрип. Тогда он провел рукой по горлу, сопровождая
этот жест улыбкой, которая заставила угомониться
пубдику.
Так закончился этот памятный веч ер...
228

Журнал имажинистов «Гостиница для путешест­
вующих в прекрасном» начал свое существование
еще до отъезда Есенина за границу. По его возвра­
щении в Москву в нем были напечатаны новые стихи
Есенина. Таким образом, его сотрудничество про­
должалось, но началось уже охлаждение к журналу.
В No 3 после больших колебаний он все же дал свою
«Москву кабацкую», а в No 4 наотрез отказался
сотрудничать.
Были у нас и новые сотрудники, как называл их
Мариенгоф, — «молодое поколение» имажинистов:
Иван Грузинов, Матвей Ройзман — этот славился
среди нас своей кипучей энергией. Он принимал
деятельное участие во всех делах, связанных с изда­
нием журнала и будущего сборника под лаконичным
заглавием «Имажинисты» с четырьмя участниками:
Мариенгофом, Ивневым, Шершеневичем, Ройзманом
(1925 г.).
У Есенина в ту пору назревал разрыв с Мариен­
гофом, и поэтому он не дал своих стихов для этого
сборника...
Встречи наши с Есениным продолжались, как
будто в жизни его не произошло никаких перемен,
а перемены все же были. В нем не было прежней
простоты и непосредственности. Он иногда задумы­
вался, иногда смотрел рассеянно, потом как бы
стряхивал с себя что-то ему чужое и опять стано­
вился самим собой, улыбался и балагурил.
Однажды он неожиданно взял мою руку и, крепко
сжав, тихо проговорил:
—
А все-таки ты счастливый!
—
Чем же это? — спросил я удивленно.
—
Будто не знаешь?
—
Не знаю...
—
Ну вот тем и счастлив, что ничего не зна­
ешь.
И он быстро переменил тему разговора, гак
я до сих пор и не знаю, что он имел в виду...
Разрыв между Есениным и Мариенгофом прошел
как-то мимо меня . Или он не хотел меня впутывать
в свои «распри», или не хотел оказывать на меня
давление, чтобы я последовал его примеру и от­
странился от Мариенгофа. Есенин не был никогда

ни мелочным, ни мстительным. Большое благородство
души не позволяло ему искать союзников для борьбы
с бывшими друзьями.
Еще до отъезда Есенина на Кавказ я посетил
его в больнице на Полянке. Это было своеобразное
лечебное заведение, скорее по хож ее на пансионат.
У Есенина была своя комната — большая, светлая,
с двумя окнами в одной стене и с двумя в другой.
На вид Есенин был совершенно здоров.
Во время разговора мы сидели у окна. Вдруг
Есенин перебил меня на полуслове и, перейдя на
шепот, как-то странно оглядываясь по сторонам,
сказал:
—
Перейдем отсюда скорей. Здесь опасно, пони­
маешь? Мы здесь слишком на виду, у окна ...
Есенин перешел к разговору о толстом журнале,
который он собирается издавать. О «Гостинице для
путешествующих в прекрасном» он не хотел больше
слышать.
—
Пусть Мариенгоф там распорялсается, как
хочет. Я ни одной строчки стихов туда не дам. А ты...
ты как хочешь, я тебя не неволю. Все равно в моем
журнале ты будешь и в том и в другом случае. При­
влеку в сотрудники и Ванечку Грузинова. Он х о ­
роший мужик. Это не то, что многие... да ну их...
и вспоминать не хочу. Грузинов хорошо разбирается
в стихах, из него бы критик вышел дельный и,
главное, честный. Не юлил бы хвостом. И стихи
у него неплохие, есть из чего выбрать для журнала.
Правда, любит мудрить иногда, но это пройдет, да
и кто в этом не грешен. Знаешь что, — сказал
он мне вдруг, — давай образуем новую группу: я,
ты, Ванечка Грузинов...
Есенин назвал еще несколько фамилий (насколько
помнится, крестьянских поэтов). Я ответил ему,
что группы и школы можно образовывать только до
двадцати пяти лет, а после этого возраста можно
оказаться в смешном положении. Ему это понрави­
лось. Он засмеялся, но через минуту продолжал
в том же духе:
—
Я имажинизма не бросил, но я не хочу видеть
230

этой «Гостиницы», пусть издает ее кто хочет, а я
буду издавать «Вольнодумец».
Потом он вдруг без всякой видимой причины
опять впал в какое-то нервное состояние, опустил
голову, задумался и проговорил сдавленным голосом:
—
Все-таки сколько у меня врагов, и что им от
меня надо? Откуда берется эта злоба? Ну скажи,
разве я такой человек, которого надо ненавидеть?
Я как мог успокоил его...
Через минуту Есенин тихо сказал мне:
—
Ты хорошо меня знаешь. А ведь меня не все
знают хорошо. Думают, что хорошо знают, а ...
совсем не знают и не понимают. Есть люди, на
которых я не мог бы замахнуться, если бы они даже...
ударили меня. Но, правда, таких людей было очень
мало. Наперечет.
В это время раздался стук в дверь. Есенин вздрог­
нул.
—
Покоя не дают! Кто там? — откликнулся он
раздраженно.
Вошла сотрудница больницы.
—
А, это вы,— сразу смягчился Есенин.— За­
ходите, заходите. Познакомьтесь с моим другом,
поэтом...
Я перебил его:
—
Сережа, не надо никаких представлений.
Сотрудница взглянула на меня и улыбнулась.
Я понял, что время посещения истекло, и сказал
Есенину:
—
Я заговорился с тобой и забыл, что у меня
важное дело. Боюсь опоздать.
Есенин пробовал меня отговорить, но мне удалось
убедить его, что я действительно тороплюсь по делу.
Говорят, что время лучший лекарь. И все же
этот «лучший лекарь» никогда не может нас оконча­
тельно вылечить от боли, которую мы испытываем,
теряя лучших друзей. Эта боль то затихает, то опять
вспыхивает. И вот с этой вновь вспыхнувшей болью
я и заканчиваю мои воспоминания о Есенине. Но к
этой боли примешивается и радость, что того, о ком
я вспоминаю, помнит вся Россия.

А. Б . МАРИЕНГОФ
ВОСПОМИНАНИЯ О ЕСЕНИНЕ
тоял теплый августовский день. Мой секре­
тарский стол в издательстве Всероссийского
центрального комитета помещался у окна, выходяще­
го на улицу. По улице ровными, каменными рядами
шли латыши. Казалось, что шинели их сшиты не из
серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли
стяг, на котором было написано: «Мы требуем мас­
сового террора».
Меня кто-то легонько тронул за плечо:
—
Скажите, товарищ, могу я пройти к заведую­
щему издательством Константину Степановичу Ере­
мееву?
Передо мной стоял паренек в светло-синей под­
девке. Под поддевкой белая шелковая рубашка.
Волосы волнистые, совсем желтые с золотым отбле­
ском. Большой завиток как будто небрежно (но
очень нарочно) падал на лоб. Этот завиток придавал
ему схожесть с хорошеньким молоденьким парик­
махером из провинции, и только голубые глаза (не
очень большие и не очень красивые) делали лицо
умнее и завитка, и синей поддевки, и вышитого,
как русское полотенце, ворота шелковой рубашки.
—
Скажите товарищу Еремееву, что его спраши­
вает Сергей Есенин.
В Москве я поселился (с гимназическим моим
товарищем Молабухом) на Петровке, в квартире
одного инженера.
Пустил он нас из боязни уплотнения, из страха
за свою золоченую мебель с протертым плюшем, за
232

массивные бронзовые канделябры и портреты «пред­
ков»— так называли мы родителей инженера, — раз­
вешанные по стенам в тяжелых рамах...
Стали бывать у нас на Петровке Вадим Шерше-
невич и Рюрик Ивнев. Завелись толки о новой по э­
тической школе образа.
Несколько раз я перекинулся в нашем издатель­
стве о том мыслями и с Сергеем Есениным.
Наконец было условлено о встрече для сговора и,
если не разбредемся в чувствовании и понимании
словесного искусства, для выработки манифеста.
Последним, опоздав на час с лишним, явился
Есенин. Вошел он, запыхавшись, платком с голубой
каемочкой вытирая со лба пот. Стал рассказывать,
как бегал он вместо Петровки по Дмитровке, разы­
скивая дом с нашим номером. А на Дмитровке
вместо дома с таким номером был пустырь; он бегал
вокруг пустыря, злился и думал, что все это под­
строено нарочно, чтобы его обойти, без него выра­
ботать манифест и над ним же потом посмеяться.
У Есенина всегда была болезненная мнитель­
ность. Он высасывал из пальца своих врагов, ка ­
верзы, которые против него будто бы замышляли, и
сплетни, будто бы про него распространяемые...
До поздней ночи пили мы чай с сахарином, гово­
рили об образе, о месте его в поэзии, о возрождении
большого словесного искусства: «Песни песней»,
«Калевалы» и «Слова о полку Игореве».
У Есенина у ж е была своя классификация образов.
Статические он называл заставками, динами­
ческие, движущиеся — корабельными, ставя
вторые несравненно выше первых; говорил об орна­
менте нашего алфавита, о символике образной в
быту, о коньке на крыше крестьянского дома, у во­
зящем, как телегу, избу в небо, об узоре на тканях,
о зерне образа в загадках, пословицах и сегодняшней
частушке*..
Каждый день часов около дв ух приходил Есенин
ко мне в издательство и, садясь около, клал на
стол, заваленный рукописями, желтый тюречек с
солеными огурцами...
233

Есенин поучал:
—
Так, с бухты-барахты, ие след идти в русскую
литературу. Искусную надо вести игру и тончайшую
политику.
И тыкал в меня пальцем:
—
Трудно тебе будет, Толя, в лаковых ботиноч­
ках и с проборчиком, волосок к волоску. Как можно
без поэтической рассеянности? Разве витают под
облаками в брючках из-под утюга! Кто этому поверит?
Вот, смотри, Белый. И волос у ж е седой, и лысина
величиной с вольфовского Пушкина, а перед к у ­
харкой своей, что исподники ему стирает, и то вдо х­
новенным ходит. А еще очень не вредно прикинуться
дурачком. Шибко у нас дурачка любят... Каждому
надо доставить свое удовольствие. Знаешь, как я на
Парнас восходил?..
И Есенин весело, по-мальчишески, захохотал.
—
Тут, брат, дело надо было вести хитро. Пусть,
думаю, каждый считает: я его в русскую литературу
ввел. Им приятно, а мне наплевать. Городецкий
ввел? Ввел. Клюев ввел? Ввел. Сологуб с Чебата-
ревской ввели? Ввели. Одним словом: и Мережков­
ский с Гиппиусихой, и Рюрик Ивнев, и Б л о к ... к
нему я, правда, первому из поэтов подошел — скосил
он на меня, помню, лорнет, и не успел я еще стишка
в двенадцать строчек прочесть, а у ж он тоненьким
таким голосочком: «Ах, как замечательно! Ах , как
гениально! А х ... » и, ухватив меня под ручку, поволок
от знаменитости к знаменитости, свои «ахи» расточая
тоненьким голоском. Сам же я — скромного, можно
сказать, скромнее. От каждой похвалы краснею,
как девушка, и в глаза никому от робости не гл яжу.
Потеха!
Есенин улыбнулся. Посмотрел на свой шнуро­
ванный американский ботинок (к тому времени
успел он навсегда расстаться с поддевкой, с рубаш­
кой вышитой, как полотенце, с голенищами в гар­
мошку) и по-хорошему, чистосердечно (а не с деланной
чистосердечностою, на которую тоже был мастер)
сказал:
—
Знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких
рыжих не носил и поддевки такой задрипанной, в
какой перед ними предстал. Говорил им, что еду
234

в Ригу бочки катать. Жрать, мол, нечего. А в Петер­
бург на денек, на два, пока партия моя грузчиков
подберется. А какие там бочки — за мировой славой
в Санкт-Петербург приехал, за бронзовым мону­
ментом... Вот и Клюев тоже так. Он маляром при­
кинулся. К Городецкому с черного хода пришел на
кухню: «Не надо ли чего покрасить?..» И давай
кухарке стихи читать. А уж известно: кухарка у
поэта. Сейчас к барину: «Так-де и так». Явился
барин. Зовет в комнаты — Клюев не идет: «Где уж
нам в горницу: и креслица-то барину перепачкаю,
и пол вощеный наслежу» . Барин предлагает садиться.
Клюев мнется: «Уж мы постоим». Так, стоя перед
барином в кухне, стихи и читал...
Есенин помолчал. Глаза из синих обернулись в
серые, злые* Покраснели веки — будто кто про-
стегнул по их краям алую ниточку.
—
Ну, а потом таскали меня недели три по са­
лонам — похабные частушки распевать под таль­
янку. Дл я виду спервоначалу стишки попросят.
Прочту два-три — в кулак прячут позевотину, а вот
похабщину хоть всю ночь зажаривай... Ух, уж и
ненавижу я всех этих Сологубов с Гиппиусиха-
ми!..
Опять в синие обернулись его глаза. Хрупнул
в зубах огурец. Зеленая капелька рассола упала на
рукопись. Смахнув с листа рукавом огуречную
слезку, потеплевшим голосом он добавил:
—
Из всех петербуржцев только и люблю Разум-
ника-Васильевича да Сережу Городецкого — да­
ром, что Нимфа его (так прозывали в Петербурге
жену Городецкого) самовар заставляла меня ставить
и в мелочную лавку за нитками посылала...
В те дни человек оказался крепче лошади.
Лошади падали на улицах, дохли и усеивали
своими мертвыми тушами мостовые. Человек находил
силу донести себя до конюшни, и, если ничего
не оставалось больше, как протянуть ноги, он де­
лал это за каменной стеной и под железной кры­
шей.
Мы с Есениным шли по Мясницкой.
235

Число лошадиных трупов, сосчитанных ошалев­
шим глазом, раза в три превышало число кварталов
от нашего Богословского до Красных ворот.
Против почтамта лежали две раздувшиеся туши.
Черная туша без хвоста и белая с оскаленными
зубами.
На белой сидели две вороны и доклевывали г ла з­
ной студень в пустых орбитах. Курносый «ирисник»
в коричневом котелке на белобрысой маленькой
головенке швырнул в них камнем. Вороны отмах­
нулись черным крылом и отругнулись карканьем...
Всю обратную дорогу мы прошли молча. Падал
снег.
Войдя в свою комнату, не отряхнув, бросили
шубы на стулья. В комнате было ниже нуля. Снег
на шубах не таял.
Рыжеволосая девушка принесла нам маленькую
электрическую грелку. Девушка любила стихи и
кого-то из нас.
В неустанном беге за славой и за тормошливостью
дней мы так и не удосужились узнать кого. Вспо­
миная об этом после, оба жалели — у девушки были
большие голубые глаза.
Грелка немало принесла радости.
Когда садились за стихи, запирали комнату,
дважды повернув ключ в замке, и с видом преступ­
ников ставили грелку на стол. Радовались, что в
чернильнице у нас не замерзали чернила и писать
можно без перчаток.
Часа в два ночи за грелкой приходил Арсений
Авраамов. Он доканчивал книгу «Воплощение» (о
нас), а у него, в доме Нерензея, в комнате тоже
мерзли чернила и тоже не таял на калошах снег.
К тому же у Арсения не было перчаток. Он говорил,
что пальцы без грелки становились вроде сосулек —
попробуй согнуть, и сломаются.
Электрическими грелками строго-настрого было
запрещено пользоваться, и мы совершали преступ­
ление против революции.
Все это я рассказал для того, чтобы вы вниматель­
ней перечли есенинские «Кобыльи корабли» — за ме ­
чательную поэму о «рваных животах кобыл, черных
парусах воронов; о солнце, стынущем, как лужа,
236

которую напрудил мерин; о скачущей по полям
стуже и о собаках, сосущих голодным ртом край
зари».
Много с тех пор утекло воды. В Бахрушинском
доме работает центральное отопление; в доме Н ерен-
зея газовые плиты и ванны, нагревающиеся в не­
сколько минут, а Есенин на другой день после смерти
догнал славу.
В самую эту суету со спуском «утлого суденышка»
нагрянули к нам в Богословский гости.
Из Орла приехала жена Есенина — Зинаида Ни­
колаевна Райх . Привезла она с собой дочку — надо
ж е было показать отцу. Танюшке тогда года еще не
минуло. А из Пензы заявился друг наш закадычный
Михаил Молабух.
Зинаида Николаевна, Танюшка, няня ее, Молабух
и нас двое — шесть душ в четырех стенах!
А вдобавок Танюшка, как в старых писали книж­
ках, «живая была живулечка, не сходила с живого
стулечка» — с няниных колен к Зинаиде Никола­
евне, от нее к Молабуху, от того ко мне. Только
отцовского «живого стулечка» ни в какую она не
признавала. И на хитрость пускались, и на лесть,
и на подкуп, и на строгость — все попусту.
Есенин не на шутку сердился и не в шутку же
считал все это «кознями Райх» .
А у Зинаиды Николаевны и без того стояла в
горле горошиной слеза от обиды на Таньку, не
восчувствовавшую отца ...
В весеннюю ростепель собрались в Харьков.
Всякий столичанин тогда втайне мечтал о белом
украинском хлебе, сале, сахаре, о том, чтобы не-
дельку-другую поработало брюхо, как в осень мель­
ница...
Идем по Харькову — Есенин в меховой куртке,
я в пальто тяжелого английского драпа, а по Сум­
ской молодые люди щеголяют в одних пиджачках.
237

В руках у Есенина записочка с адресом Льва
Осиповича Повицкого — большого его приятеля.
В восемнадцатом году Повицкий жил в Туле у
брата на пивоваренном заводе. Есенин с Сергеем
Клычковым гостили у них изрядное время.
Часто потом вспоминали они об этом гощенье и
всегда радостно.
А Повицкому Есенин писал дурашливые письма
с такими вот стихами:
Утомилась, долго бега я,
Моя воро ха пеле нок.
Слышит кто-то, как цыплята
Тонко, жалобно пищат —
пить-пить .
Прислонивши локоток,
Видит— в небе без пор ток
Скачет-пляшет мил дружок г.
У Повицкого же рассчитывали найти и в Харь­
кове кровать и угол. Спрашиваем у всех встречных:
—
Как пройти?
Чистильщик сапог наяривает кому-то полоской
бархата на хромовом носке ботинка сногсшибатель­
ный глянец.
—
Пойду, Анатолий, узнаю у щеголя дорогу.
—
Поди.
—
Скажите, пожалуйста, товарищ...
Товарищ на голос оборачивается и, оставив
чистильщика с повисшей недоуменно в воздухе по­
лоской бархата, бросается с раскрытыми объятиями
к Есенину:
—
Сережа!
—
А мы тебя, разэтакий, ищем. Познакомьтесь:
Мариенгоф — Повицкий.
Повицкий подхватил нас под руки и потащил к
своим друзьям, обещая гостеприимство и любовь.
Сам он тоже у кого-то ютился .
Миновали уличку, скосили два-три переулка.
—
Ну ты, Лев Осипович, ступай вперед и по­
проси. Обрадуются — кличь нас, а если не очень —
повернем оглобли.
Не прошло и минуты, как навстречу нам выпорх­
нуло с писком и визгом штук пять девиц.
238

Повицкий был доволен:
—
Что я говорил? А?
Из огромной столовой вытащили обеденный стол
и вместо него двуспальный волосяной матрац по­
ставили на пол.
Было похоже, что знают они нас каждого лет по
десять, что давным-давно ожидали приезда, что матрац
для того только и припасен, а столовая для этого
именно предназначена.
Есть же ведь на свете теплые люди!
От Москвы до Харькова ехали суток восемь —
по ночам в очередь топили печь, когда спали, под
кость на бедре подкладывали ладонь, чтоб было
помягче.
Девицы стали укладывать нас «почивать» в де­
вятом часу, а мы и для приличия не противились.
Словно в подкованный, тяжелый, солдатский сапог
усталость обуяла веки.
Как уснули на правом боку, так и проснулись
на нем (ни разу за ночь не перевернувшись) в первом
часу дня.
Все пять девиц ходили на цыпочках.
В темный занавес горячей ладонью уперлось
весеннее солнце.
Есенин лежал ко мне затылком.
Я стал мохрявить его волосы.
—
Чего роешься?
—
Эх, Вятка, плохо твое дело. На макушке
плешинка в серебряный пятачок.
—
Что ты?..
И стал ловить серебряный пятачок двумя зер­
калами, одно наводя на другое.
Любили мы в ту крепкую и тугую юность потол­
ковать о неподходящих вещах — выдумывали ян­
варский иней в волосах, несуществующие серебряные
пятачки, осеннюю прохладу в густой горячей крови.
Есенин отложил зеркала и потянулся к каран­
дашу.
Сердцу, как и языку, приятна нежная, хрупкая
горечь.
Прямо в кровати, с маху, почти набело (что слу­
чалось редко и было не в его тогдашних правилах)
написал трогательное лирическое стихотворение.
230

Через час за завтраком он уж е читал благоговейно
внимавшим девицам:
По-осеннему кычет сова
Над раздольем дорожной рани.
Облетает моя голова,
Куст волос золотистый вяне т.
Полевое, степное «ку-гу»,
Здравствуй, мать голубая осина!
Скоро месяц, ку п а ясь в снегу,
Сядет в редкие кудри сына.
Скоро мне без листвы холодеть,
Звоном звезд нас ыпая уши.
Без меня будут юноши петь,
Не меня будут старцы слушать2.
Из Харькова вернулись в Москву не надолго.
В середине лета «Почем соль» получил команди
ровку на Кавказ.
—
И мы с тобой.
—
Собирай чемоданы.
Отдельный маленький белый вагон туркестанских
дорог. У нас двухместное мягкое купе. Во всем
вагоне четыре человека и проводник.
Секретарем у «Почем соли» мой однокашник по
Нижегородскому дворянскому ийституту Василий
Гастев. Малый такой, что на ходу подметки режет.
Гастев в полной походной форме, вплоть до поле­
вого бинокля. Какие-то невероятные нашивки у
него на обшлаге. «Почем соль» железнодорожный
свой чин приравнивает чуть ли не к командующему
армией, а Гастев — скромно к командиру полка.
Когда является он к дежурному по станции и,
нервно постукивая ногтем о желтую кобуру нагана,
требует прицепки нашего вагона «вне всякой оче­
реди», у дежурного трясутся поджилки:
—
Слушаюсь, с первым отходящим...
С таким секретарем совершаем путь до Ростова
молниеносно. Это означает, что вместо полагаю­
щихся по тому времени пятнадцати — двадцати дней
мы выскакиваем йз вагона на Ростовском вокзале
на пятые сутки.
240

Одновременно Гастев и ... администратор наших
лекций.
Мы с Есениным читаем в Ростове, в Таганроге.
В Новочеркасске после громовой статьи местной
газеты, за несколько часов до начала,— лекция
запрещается.
На этот раз не спасает ни желтая гастевская ко­
бура, ни карта местности на полевой сумке, ни цей-
совский бинокль.
Газета сообщила неправдоподобнейшую историю
имажинизма, «рокамболические» наши биографии и
под конец ехидно намекнула о таинственном отдель­
ном вагоне, в котором разъезжают молодые люди,
и о боевом администраторе, украшенном ромбами
и красной звездой.
С «Почем солью» после такой статьи стало скверно.
Отдав распоряжение «отбыть с первым отходя­
щим», он, переодевшись в чистые исподники и ру­
баху, лег в своем купе — умирать.
Мы пробовали успокаивать, давали клятвенные
обещания, что впредь никаких лекций читать не
будем, но безуспешно. Он был сосредоточенно мол­
чалив и смотрел в пространство взглядом, блуж да ­
ющим и просветленным, словно врата царствия
небесного у ж е разверзлись перед ним...
Мы лежали в своем купе. Есенин, уткнувшись во
флоберовскую «Мадам Бовари». Некоторые страницы,
особенно его восторгавшие, читал вслух.
В хвосте поезда вдруг весело загалдели. От ва­
гона к вагону пошел галдеж по всему составу.
Мы высунулись из окна.
По степи, вперегонки с нашим поездом, лупил
обалдевший от страха перед паровозом рыжий то­
ненький жеребенок.
Зрелище было трогательное. Надрываясь от кри­
ка, размахивая штанами и крутя кудлатой своей
золотой головой, Есенин подбадривал и подгонял
скакуна. Версты две железный и живой конь бежали
вровень. Потом четвероногий стал отставать, и мы
потеряли его из виду.
Есенин ходил сам не свой...
А в прогоне от Минеральных до Баку Есениным
написана лучшая из его поэм — «Сорокоуст». ЗКере-
241

бенок, пустившийся в тягу с нашим поездом, запе­
чатлен в образе, полном значимости и лирики, глу ­
боко волнующей.
В Дербенте наш проводник, набирая воду в
колодце, упустил ведро.
Есенин и его использовал в обращении к ж ел ез­
ному гостю в «Сорокоусте»:
Ж ал ь, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, ка к ведро в колодце.
В Петровском порту стоял целый состав маля­
рийных больных. Нам пришлось видеть припадки,
поистине ужасные. Люди прыгали на своих досках,
как резиновые мячи, скрежетали зубами, обливались
потом, то ледяным, то дымящимся, как кипяток в
«Сорокоусте»:
Се изб древенчатый живот
Трясет стальная лихорадка!
На обратном пути в Пятигорске мы узнали о
неладах в Москве: будто согласно какому-то распо­
ряжению прикрыты и наша книжная лавка, и «Стойло
Пегаса», и книги не вышли, об издании которых дого­
ворились с Кожебаткиным на компанейских на­
чалах.
У меня тропическая лихорадка — леж у пластом.
Есенин уезжает в Москву один, с красноармейским
эшелоном...

И. И . СТАРЦЕВ
МОИ ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Сергеем Александровичем я встретился
впервые в 1919 году. Приехав в Москву из
провинции, я навестил своего однокашника и прия­
теля по гимназии поэта А. Б . Мариенгофа и по зна­
комился с проживавшим у него в комнате Есениным.
Имя Есенина мне было уж е хорошо знакомо.
Знакомство состоялось, и я был приглашен на
завтра, на именины Сергея Александровича.
Вскоре я из Москвы уехал. В 1920 году, летом,
Есенин напомнил мне о себе маленькой весточкой,
прислав в Пензу, где я в ту пору проживал, сборник
своих стихов «Преображение», расписав по титуль­
ному листу:
«Дорогому Старцеву. Да не старится душа пят­
ками землю несущих.
С. Есенин. М . 1920г.» .
Летом 1921 года я снова попал в Москву и не пре­
минул опять навестить поэтов.
Есенин с Мариенгофом жили в Богословском пе­
реулке. При посещении в этот раз мне бросилась в
глаза записка на дверях квартиры. Было написано
приблизительно следующее: «Поэты Есенин и Мари­
енгоф работают. Посетителей просят не беспокоить».
И тут же были указаны дни и часы для приема дру­
зей и знакомых. Н е относя себя ни к одной из перечис­
ленных категорий, я долго стоял в недоумении перед
дверьми, не рискуя позвонить. Все ж е вошел. Есенин
действительно в эту пору много работал. Он закан­
чивал «Пугачева».
Когда я пытался обратить внимание Есенина на
установленный регламент в его жизни, он мне сказал:
243

—
Знаешь, шляются все. Пропадают рукописи.
Так лучше. А тебя, дурного, это не касается.
Усадил меня обедать и начал рассказывать, как
они переименовали в свои имена улицы и раскрасили
ночью стены Страстного монастыря.
В этот приезд я впервые слышал декламацию
Есенина. Мейерхольд у себя в театре устроил читку
«Заговора дураков» Мариенгофа и «Пугачева» Е се­
нина. Мариенгоф читал первым. После его монотонно­
го и однообразного чтения от есенинской декламации
(читал первую половину «Пугачева») кидало в дрожь.
Местами он зара жа л чтением и выразительностью
своих жестов. Я в первый раз в жизни слышал такое
мастерское чтение. По-моему, в чтении самого Есе­
нина его вещи много выигрывали. Тотчас же после
чтения я выразил ему свое восхищение. Он мне ска­
зал:
—
Вот приедешь осенью, услышишь вторую
часть «Пугачева». Она должна быть лучше.
Осенью 1921 года я окончательно переселился в
Москву. У Мариенгофа тогда ж е зародилась мысль
пригласить меня заведующим «Стойлом Пегаса».
Есенин эту мысль всячески поддерживал и однажды
определенно высказался за то, чтобы я взялся за это
дело. Самим им трудно было каждовечерне присут­
ствовать в «Стойле» — ну жен был свой человек.
При переговорах об условиях работы Есениным по­
путно было предложено мне переселиться жить в их
комнату с Мариенгофом в Богословский.
Несколько слов о пресловутом «Стойле Пегаса»,
наложившем немалый отпечаток как на личность,
так и на творчество Есенина. Официально, так ска­
за ть , — к луб «Ассоциации вольнодумцев», запросто —
«Литературное кафе».
Двоящийся в зеркалах свет, нагроможденные из-
за тесноты помещения чуть ли не друг на друге сто­
лики. Румынский оркестр. Эстрада. По стенам рос­
пись художника Якулова и стихотворные лозунги
имажинистов. С одной из стен бросались в глаза зо ­
лотые завитки волос и неестественно искаженное ле­
выми уклонами живописца лицо Есенина в надпи­
сях: «Плюйся, ветер, охапками листьев».
Кого только не перебывало в «Стойле Пегаса»!
244

Просматривая сохранившиеся у меня афиши о вы­
ступлениях и заметки о программах вечеров в «Стой­
ле», нахожу имена Брюсова, Мейерхольда, Якулова,
Есенина, Шершеневича, Мариенгофа и множество
других.
Диспуты об искусстве, диспуты о кино, о театре,
о живописи, о танце Дункан, вечера поэзии чередо­
вались изо дня в день под немолчный говор столиков.
Публику, особенно провинциалов, этапировала как
сама обстановка кафе, так и имена выступавших в нем
поэтов, художников и театральных деятелей. Есенин
играл главную роль как председатель «Ассоциации
вольнодумцев», как единоличный почти владелец
кафе и как лучший из выступавших там поэтов.
Передавая мне руководство «Стойлом Пегаса»,
Есенин вводил меня в мельчайшие подробности дела.
Обязанность по составлению программы литера­
турных выступлений в кафе лежала на мне. И мне
немало пришлось повоевать с Есениным на этой поч­
ве* Есенин неизменно каждый раз, когда я его вставлял
в программу и предупреждал утром о предстоящем
выступлении, принимал в разговорах со мной офи­
циальный тон и начинал торговаться о плате за вы­
ступление, требуя обычно втридорога больше осталь­
ных участников. Когда я пытался ему доказать, что
по существу он не может брать деньги за выступле­
ние, являясь хозяином кафе, он неизменно мне го­
ворил одну и ту же фразу:
—
Мы себе цену знаем! Дураков нет!
Обычный шум в кафе, пьяные выкрики и замеча­
ния со столиков при выступлении Есенина тотчас же
прекращались. Слушали его с напряженным внима­
нием. Бывали вечера его выступлений, когда публика,
забив буквально все щели кафе, слушала, затаясь при
входе в открытых дверях на улице.
Излюбленными вещами, которые Есенин читал в
эту зиму, были «Исповедь хулигана», «Сорокоуст»,
«Песнь о хлебе» , глава о Хлопуше из «Пугачева»,
«Волчья гибель»1, «Не жалею, не зов у, не плачу».
В эту зиму он начал проявлять склонность к вину.
Все чаще и чаще, возвращаясь домой из «Стойла»,
ссылаясь на скуку и усталость, предлагал он завер­
нуть в тот или иной кабачок «— выпить и о свежиться .
245

И странно, он не столько пьянел от вина, сколько до ­
садовал на чье-нибудь не понравившееся ему в раз­
говоре замечание, зажигая свои нервы, доходя до
буйства и бешенства.
Читал Есенин в это время мало и неохотно. Бы­
вало, принесешь книгу из магазина и покажешь ее
Есенину. Он ее возьмет в руки, осмотрит со стороны
корешка, заглянет на цифру последней страницы и
одобрительно скажет:
—
Ничего себе книжка.
И тут же спросит:
—
Сколько стоит?
Но, видимо, он читал много раньше. «Слово о
полку Игореве» знал почти наизусть. Из писателей
самое большое впечатление на него производил Го­
голь, особенно «Мертвые души».
—
Замечательно! Умереть можно! Как хорошо! —
цитировал он целые страницы наизусть.
Разбирая «Бесы» Достоевского, говорил:
—
Ставрогин — бездарный бездельник. Верховен­
ский — замечательный организатор.
С особым преклонением относился к Пушкину.
Из стихов Пушкина любил декламировать «Деревню»
и особенно «Роняет лес багряный свой убор».
—
Видишь, как он! — добавлял всегда после
чтения и щелкал от восторга пальцами.
Из современников любил Белого, Блока и какой-
то двойственной любовью Клюева. Души не чаял в
Клычкове и каждый раз обижал его. Несколько раз
восторгался «Серебряным голубем» Белого.
—
Знаешь, Белый замечательно понимает при­
роду! Удивляться надо! — И читал наизусть описа­
ние дороги мимо села Гуголева, восхищаясь плот­
скими судорогами рябой Матрены.
Из левых своих современников почитал Маяков­
ского.
—
Что ни говори, а Маяковского не выкинешь.
Ляжет в литературе бревном,— говаривал о н ,— и
многие о него споткнутся...
Возглавляя «Ассоциацию вольнодумцев» и лите­
ратурную группу имажинистов, считаясь метром воз­
главляемой им школы, он редко говорил об имажи­
низме, расценивая его исключительно с точки зре­
246

ния своего личного творчества. Школе имажинизма
он не придавал особого значения в ряде других лите­
ратурных течений, прекрасно сознавая свою силу и
правоту как поэта прежде всего и затем у ж е как има­
жиниста. Модернизированную литературу Есенин
не любил, разговоры о ней заминал, притворяясь из
скромности непонимающим.
К остальным видам искусства относился равно­
душно. Концертную музыку не любил, тянуло его к
песням, очевидно, по деревенскому наследию.
Пел мастерски, с особыми интонациями и п ерехо ­
дами, округляя наиболее выразительные места ж ес­
тами, хватаясь за голову или разводя руками. Народ­
ных частушек и частушек собственного сочинения
пел он бесконечное множество. Пел их не переставая,
часами, особенно под аккомпанемент Сандро Куси-
кова на гитаре и под «зыканье» на губах Сахарова.
Любил слушать игру Коненкова на гармонике или
гуслях. О живописи никогда не говорил. Любил
коненковскую скульптуру. Восторгался до слез его
«Березкой» и однажды, проходя со мной мимо музея
по Дмитровке, обратился ко мне с вопросом, был ли
я в этом музее. На отрицательный мой ответ ска­
зал:
—
Дурной ты! Как же это можно допустить, ведь
тут Сергея Тимофеевича «Стенька Разин» — г ени ­
альная вещь!
Коненковым была выстругана из дерева голова
Есенина. Схватившись рукой за волосы, с полуот­
крытым ртом, был он похож, особенно в те моменты,
когда читал стихи. В свое время она была выставлена
в витрине книжного магазина «Артели художников
слова» на Никитской. Есенин не раз выходил там на
улицу — проверять впечатление — и умилительно
улыбался.
В эту зиму ему на именины был подарен плакат­
ный рисунок (художника не помню) — сельский пей­
заж . На рисунке была изображена церковная коло­
кольня с вьющимися над ней стрижами, проселоч­
ная дорога и трактир с надписью «Стойло». По дороге
из церкви в «Стойло» шел Есенин, в цилиндре, под
руку с овцой. «Картинка» много радовала Есенина.
Показывая ее, он говорил:
247

—
Смотри, вот дурной, с овцой нарисовал!
Уезжая за границу, он бережно передал ее на со­
хранение в числе дру гих архивных мелочей, записок
и писем А. М. Сахарову.
О творчестве своем распространяться не любил,
но обижался, когда его вещи не нравились. Случа­
лось, люди, скверно о нем отзывавшиеся, делались
его врагами. Н е обижался он только на одного Конен­
кова, которому считал обязанностью прочитывать все
свои новые вещи. Коненков, хватаясь за бороду, под­
час обрушивался не него криком,— и к поучениям
его Есенин всегда прислушивался.
У Есенина была своеобразная манера в работе.
Он брался за перо с заранее выношенными мыслями,
легко и быстро облекая их в стихотворный наряд.
Если это ему почему-либо не удавалось, стихотво­
рение бросалось. Закинув руки за голову, он, бывало,
часами лежал на кровати и не любил, когда его в
такие моменты беспокоили. Застав однажды Есенина
в таком состоянии, Сахаров его спросил, что с ним.
Есенин ответил:
—
Не мешай мне, я пишу.
Вот почему мне показалось однажды до порази-
тельности странной та быстрота, с какой было напи­
сано (по существу, оформлено на бумаге) стихотво­
рение «Волчья гибель».
Возвратясь домой усталый, я повалился на диван.
Рядом со мной сидел Есенин. Не успел я задремать,
как слышу, меня кто-то будит. Открываю глаза. Надо
мной — склонившееся лицо Есенина.
—
Вставай, гусар, послушай!
И прочитал написанную им с маху «Волчью ги­
бель».
Стилистическая отделка записанного стихотворе­
ния производилась им у ж е спустя некоторое время,
по мере того, как он прислушивался к собственному
голосу в чтении.
В этот же день Есенин читал «Волчью гибель» в
«Стойле Пегаса». Возвращаясь домой после чтения,
он по дороге сделал замечание:
—
Это я зря написал: «Из черных недр кто-то
спустит сейчас курки». Непонятно. Надо — «Из па с­
мурных недр». Так звучит лучше.
248

И, придя домой, сейчас ж е исправил.
Сопоставляя два этих эпитета в стилистическом
разряде описания травли волка, мы видим, что замена
слова «черный» — «пасмурным» действительно ожив­
ляет и конкретизирует описание. Таким исправлениям
подвергалось почти каждое его стихотворение. За ­
проданный Есениным в свое время Кожебаткину и
не осуществленный издателем первый том собрания
его сочинений должен хранить в корректурах следы
таких исправлений.
Работал Есенин вообще уединенно и быстро. Бы­
вало, возвращаешься домой и случайно застаешь его
изогнувшимся за столом или забравшимся с ногами
на подоконник за работой. Он сра зу отрывался. В ру­
ках застывали листки бумаги и огрызок карандаша.
Если стихотворение было хотя бы вчерне и даже час­
тично только написано, Есенин его сейчас же вслух
зачитывал целиком, на отзыв, зорко присматриваясь
к слушателям.
Однажды он проработал около трех часов кряду
над правкой корректуры «Пугачева» и, ух одя в «Стой­
ло», забыл корректуру на полу перед печкой, сидя
около которой он работал. Возвратившись домой, он
стал искать корректуру. Был поднят на ноги весь
дом. Корректуры не было. Сыпались отборные руга­
тельства по адресу приятелей, бесцеременно, по обык­
новению, приходивших к Есенину и рывшихся в его
папке. И что же — в конце концов выяснилось, что
прислуге нечем было разжигать печку, она подняла
валявшуюся на полу бумагу (корректуру «Пугачева»)
и сожгла ее. Корректура была выправлена на сле­
дующий день вновь.
«Пугачев» доставлял ему самое большое удовлет­
ворение. Он долго ожидал от критики заслуженной
оценки и был огорчен, когда критика не сумела оце­
нить значительность этой вещи.
—
Говорят, лирика, нет действия, одни описа­
н ия ,— что я им, театральный писатель, что ли? Да
знают ли они, дурачье, что «Слово о полку Игореве»—
все в природе! Там природа в заговоре с человеком и
заменяет ему инстинкт. Лирика! Да знают ли они,
что человек человека может зарезать в самом наили-
ричном состоянии? — негодовал Есенин.
249

Есенин, между прочим, не один раз говорил мне,
что им выкинута из «Пугачева» глава о Суворове.
На мои просьбы прочитать эту главу он по-разному
отнекивался, ссылаясь каждый раз на то, что он
запамятовал ее, или просто на то, что она его не удов­
летворяет и он не хочет портить общее впечатление.
Рукопись этой главы, по его словам, должна нахо­
диться у Г. А . Бениславской, которой он ее якобы
подарил.
Есенин долго готовился к поэме «Страна негодя­
ев», всесторонне обдумывая сюжет и порядок событий
в ней. Мысль о написании этой поэмы появилась у
него тотчас же по выходе «Пугачева». По первоначаль­
ному замыслу поэма должна была широко охватить
революционные события в России с героическими
эпизодами гражданской войны. Главными действую­
щими лицами в поэме должны были быть Ленин,
Махно и бунтующие мужики на фоне хозяйственной
разрухи, голода, холода и прочих «кризисов» первых
годов революции. Он мне читал тогда же набросан­
ное вчерне вступление к этой поэме: приезд автора в
глу хую провинцию метельной ночью на постоялый
двор, но аналогичное по схеме начало в «Пугачеве»
его смущало, и он этот отрывок вскоре уничтожил.
От этого отрывка осталось у меня в памяти сравнение
поэта с синицей, которая хвасталась, но моря не за ­
жгла. Обдумывая поэму, он опасался впасть в от­
влеченность, намереваясь подойти конкретно и вплот­
ную к описываемым событиям. Ссылаясь на «Две­
надцать» Блока, он говорил о том, как легко надор­
ваться над простой с первого взгляда и космической
по существу темой. Поэму эту он так и не написал в
ту зиму и только у же по возвращении из-за границы
читал из нее один отрывок. Первоначальный замысел
этой поэмы у него разбрелся по отдельным вещам:
«Гуляй-поле» и «Страна негодяев» в существующем
тексте.
Есенин мало заботился о внешности своих книг,
не разбирался в шрифтах, не любил рисованных об­
ложек.
Памятью он обладал колоссальной. Схваты­
вал и запоминал прочитанные однажды стихи. В сбор­
нике «Явь» в 1918 году было помещено (единственное,
250

написанное мной) стихотворение. Сидя как-то в ком­
пании, он сказал улыбаясь:
—
Знаешь, ты самый знаменитый из поэтов. Из
каждого поэта я знаю по нескольку стихотворений,
а твое я помню полное собрание сочинений наи­
зусть.
И тут же прочитал с утрированной манерой мое
стихотворение, звонко рассмеявшись.
Не любил он поэтических разговоров и теорий.
Отрицал выученность, называя ее «брюсовщиной»,
полагаясь всем своим поэтическим существом на ин­
туицию и свободную походку слова. Поэту придавал
лишь организующую роль в словесном механизме.
Однажды задумался над созданием «машины образов».
Говорил о возможности изобретения такого механи­
ческого приспособления, в котором слова будут рас­
полагаться по выбору поэта, как буквы в ремингтоне.
Достаточно будет повернуть рычаг — и готовые сти­
хотворения будут выбрасываться пачками. Старался
это доказать. Делал из бумаги талоны, раздавал их
присутствующим, заставляя писать на каждом талоне
по одному произвольно взятому слову. Выпавшие на
талонах слова немедленно дополнялись соответствую­
щим содержанием, связывались в грамматические фор­
мулы и укладывались в стихотворные строфы. Полу­
чалось по-есенински очень талантливо, но не для
всех убедительно. Есенин хотел написать о своей «ма­
шине образов» целое теоретическое исследование, по­
том охладел и совершенно забыл об этом.
К сожалению, я не записывал тогда и теперь ие
помню нк одного механического экспромта.
Возвращаемся однажды на извозчике из Политех­
нического музея. Разговорившись с извозчиком,
Есенин спросил его, знает ли он Пушкина и Гоголя.
—
А кто они такие будут, милой? — озадачился
извозчик.
—
Писатели, знаешь, памятники им поставлены
на Тверском и Пречистенском бульварах.
—
А, это чугунные-то? Как же, знаем! — отвечал
простодушный извозчик.
—
Боже, можно окаменеть от людского просто­
душия! Неужели, чтобы стать известным, надо прев­
ратиться в бронзу? — грустно заметил Есенин.
251

Весной 1922 года * Есенин отправился с Дункан
в заграничное путешествие. Стояло туманное утро.
Мы с Сахаровым спешили на аэродром попрощаться с
улетавшим на аэроплане в Кенигсберг. У каждого из
нас была затаенная в глубине надежда, что Есенин
останется. Расставаясь с нами накануне, считаясь уж е
официально мужем Дункан, Есенин терялся и не на­
ходил нужных слов. На аэродром мы опоздали. Аэ­
роплан был уже высоко в воздухе, удаляясь от Москвы.
Уезжая за границу, Есенин хотел оставить А. М. Са­
харову завещание на все свои печатные труды и нео­
публикованные рукописи. Не знаю, состоялось ли
нотариальное оформление этого любопытного акта
или нет.
Возвратился он из-за границы в августе 1923 года.
В личной беседе редко вспоминал про свое европей­
ское путешествие (ездил в Берлин, Париж, Нью-
Йорк). Рассказывал, между прочим, о том, как они
приехали в Берлин, отправились на какое-то лите ­
ратурное собрание, как там их приветствовали и как
он, вскочив на столик, потребовал исполнить «Интер­
национал» ко всеобщему недоумению и возмущению.
В Париже он устроил скандал русским белогвардей­
ским офицерам, за что якобы тут же был жестоко
избит. Про Нью-Йорк говорил:
—
Там негры на положении лошадей!
За границей он работал мало, написал несколько
стихотворений, вошедших потом в «Москву кабац­
кую». Большею частью пил и скучал по России.
—
Ты себе не можешь представить, как я скучал.
Умереть можно. Знаешь, скука, по-моему, тоже про­
фессия, и ею обладают только одни русские.
Выглядел скверно. Производил какое-то рассеян­
ное впечатление. Внешне был европейски вылощен,
меняя по нескольку костюмов в день. Вскоре после
приезда читал «Москву кабацкую» . Присутствовав­
ший при чтении Я. Блюмкин начал протестовать,
обвиняя Есенина в упадочности. Есенин стал оже­
сточенно говорить, что он внутренне пережил «Моск­
ву кабацкую» и не может отказаться от этих сти­
хов. К этому его обязывает звание поэта. Дума­
* 10 мая.
252

ется, что в большей своей части «Москва кабацкая»
была отзвуком «Стойла Пегаса» , тем более, что в не ­
которых из стихотворений проскальзывают мысли,
которые он тогда ж е высказывал и топил их в вине.
За границей было переведено несколько его сборни­
ков — и это немало его радовало.
Вскоре по возвращении из-за границы он разош ел­
ся с Дункан. Переехал к себе на старую квартиру в
Богословском. Назревал конфликт с имажинизмом
и, в частности, с Мариенгофом.
После разрыва с Мариенгофом не пожелал оста­
ваться в общей квартире и перекочевал временно ко
мне на Оружейный.
У него не было квартиры. Мы с женой предлагали
ему окончательно перебраться в нашу большую и
светлую комнату, где бы он мог спокойно работать и
отдыхать. Отнекивался. То собирался ехать в сана­
торий поправлять нервы, то говорил:
—
Пойду к Каменеву, попрошу себе жилье. Что
такое, хожу, как бездомный!
Бесприютность его очень тяготила. Не раз с оби­
дой за себя заговаривал о своей прежней жене. По­
ложение действительно было очень тяжелое. Вещи и
рукописи были разбросаны по разным квартирам
Москвы. Ночуя у меня и желая утром переодеться,
он подчас бывал вынужден или одалживать необ хо­
димые ему вещи или тащиться за своими вещами в
другой конец Москвы, где они были оставлены.
Летом 1924 года умер Ширяевец. Придя ко мне
с этой печальной вестью, Есенин повалился на диван,
разрыдался, заметив сквозь слезы:
—
Боже мой, какой ужас! Пора и мне собираться
в дорогу!
Укладываясь спать, он настойчиво просил жену
разбудить его как можно раньше. Утром он попросил
нашить ему на рукав траур. Собрал на похороны
Ширяевца всех близких знакомых, пригласил свя­
щенника. Вечером в «Стойле» после похорон Ширяев­
ца вскочил на эстраду, сообщил находившейся в кафе
публике о смерти своего лучшего друга и горько
заметил:
—
Оживают только черви. Лучшие существа у х о ­
дят навсегда и безвозвратно.

М. Д . РОЙЗМАН
«ВОЛЬНОДУМЕЦ» ЕСЕНИНА
Из воспоминаний
1
Шссоциация вольнодумцев в Москве» была
задумана и создана Есениным. Это было одно
из первых культурно-просветительных учреждений,
основанных при Советской власти. Как это видно из
устава, ассоциация ставила целью «духовно-экономи ­
ческое объединение свободных мыслителей и ху д о ж ­
ников, творящих в ду х е мировой революции и веду­
щих самое широкое распространение творческой
революционной мысли и революционного искусства
человечества путем устного и печатного слова».
Действительными членами ассоциации могли быть
«мыслители, художники, как-то: поэты, беллетристы,
композиторы,
режиссеры театра, живописцы и
скульпторы...» Д алее в уставе приводился обычный
для такого рода организаций порядок созыва общего
собрания, выбора совета ассоциации, который позд­
нее стал называться правлением, а также порядок
поступления средств ассоциации, складывающихся из
доходов от лекций, концертов, митингов, изданий
книг и журналов, работы столовой и т. п.
Под уставом ассоциации стояли подписи: Сергей
Есенин, Д . И. Марьянов, Я. В . Блюмкин, А. Мариен­
гоф, А . Сахаров, Ив. Старцев, М. Герасимов, А. Силин,
Колобов, Марк Криницкий, В . Шершеневич, М. Рой­
зман.
Под этими подписями было напечатано:
«Подобные общества в Советской России в утвер­
ждении не нуждаются. Во всяком случае, целям ас-

социации я сочувствую и отдельную печать разре­
шаю иметь.
Народный Комиссар по просвещению
А. Луначарский. 24/1X —19 г.».
Впоследствии членами ассоциации были утвержде­
ны скульптор С. Т . Коненков, режиссеры Вс. Мейер­
хольд, А. Таиров и другие.
Председателем ассоциации с самого начала был
избран Есенин. С февраля 1920 года секретарем —
пишущий эти строки.
Между мной и Есениным сложились очень теплые
взаимоотношения. Мне приходилось выступать в ка­
честве представителя ассоциации по разным делам,
но главным образом со всякими заявлениями и хода­
тайствами относительно литературного кафе «Стойло
Пегаса». За работу мне, как Есенину, Мариенгофу,
Ивневу и другим, отчислялась равная со всеми доля
с чистой прибыли кафе. Сергей нередко писал мне
«хозяйственные» записки, и вот одна из них, остав­
ленная мне в 1921 году в конверте с надписью: сек­
ретарю ассоциации имярек:
«Милый Мотя\
Нам нужны были деньги. Мы забрали твой мил­
лиард триста, а ты получи завтра. На журнале соч­
темся.
С. Есенин».
На одном из первых заседаний ассоциации было
постановлено издавать два журнала: тонкий, который
начал выходить под названием «Гостиница для путе­
шествующих в прекрасном», и толстый, которому Есе­
нин дал название «Вольнодумец» и взял его редак­
тирование лично на себя.
После приезда из-за границы он с большим усер­
дием принялся за организацию журнала...
В 1924 году я жил в Газетном переулке (ныне ули­
ца Огарева), на шестом этаже. Ко мне заходил Есе­
нин с И. Грузиновым, Б . Пильняком, А. Мариен­
гофом, иногда один.
7 апреля около десяти часов утра в квартире раз­
дался звонок, я отпер входную дверь,— передо мной
255

стояли Сергей Есенин и Всеволод Иванов. Они сняли
пальто. Оба были в серых костюмах светлого тона,
полны безудержного веселья и солнечного дыхания
весны. У Есенина в глазах сверкали синие огни, с
лица не сходила знакомая всем улыбка и делала его,
в золотой шапке волос, обворожительным юношей.
Иванов, видимо, хотел казаться солидным, хмурил
брови, поджимал губы, но Сергей толкнул его л ок­
тем в бок, и Всеволод, не выдержав, засмеялся и
сразу стал добродушным, привлекательным. Еще идя
по коридору, они, перебивая друг друга, восклица­
ли: «Теперь будет читать, как миленький», «Надо бы
туда же и директора!», «Он — толстый, не влезет!».
Усевшись в моей комнате на кресла, гости посвятили
меня во вчерашнее их похождение.
Возвращаясь с именин, они проходили мимо Ма­
лого театра и увидели вывешенную при входе афишу
с объявленным на две недели вперед репертуаром.
Все это были старые русские и зарубежные драмы.
Сергей и Всеволод возмутились: в театре не идет ни
одна советская пьеса! Им часто жаловались драма­
турги на то, что театры не только не принимают совет­
ские вещи к постановке, но далее отказываются читать.
Есенин и Иванов решили поговорить по душам с за ­
ведующим литературной частью и прошли через ар­
тистический подъезд к нему в кабинет. Заведующий —
благообразный, худощавый и спокойный человек —
был удивлен и обрадован приходом известных писа­
телей. Сперва беседа шла в мирном тоне, но, когда
заведующий стал доказывать, что высокочтимые ар­
тисты не находят для себя в новых драматических
произведениях выигрышных ролей, Всеволод любезно
осведомился, читает ли он, заведующий, пьесы совет­
ских авторов. Тот закивал головой и даже слегка
возмутился: что за вопрос! Тогда Есенин предложил
своеобразную игру в фанты: заведующему будут наз­
ваны пять советских пьес, если хотя бы одну он
читал и расскажет содержание,— выигрыш на его сто­
роне, если н ет,— победили они, писатели. Заве­
дующий пересел с дивана на кресло, потер руки и сог­
ласился. Выяснилось, что ни одной из пяти пьес,
которые ему назвали, он не читал. Только одна была
известна ему — увы! — по заглавию .
253

—
Признаетесь, что проиграли? — спросил В се­
волод.
—
Признаюсь! — вздохнул заведующий.
—
А ну, взяли! — скомандовал Есенин.
В одно мгновение легковесный заведующий был
аккуратно водворен под диван...
Рассказывая об этом, мои гости подошли к книж­
ным шкафам. Всеволод полистал брошюру «Гудк-
ни — король цепей», потом вынул из книги Миллера
«Моя система» собранные мной программы чемпио­
ната французской борьбы в цирке Р. Труцци с портре­
тами налитых мускулами участников. Иванов ска­
зал, что был борцом в цирке, и назвал еще две-три
свои профессии. Но позднее я узнал, что до тех пор,
пока он стал писателем, их было у него, пожалуй,
больше, чем у Джека Лондона.
Покопавшись в сборниках стихов, Есенин извлек
альманах 1915 года «На помощь жертвам войны
«Клич». Он нашел стихотворение Александра Ширя-
евца «Зимнее» и прочитал его вслух:
Там — далече, в снежном поле,
Бубенцы звенят.
А у месяца соколий
Ясный взгляд...
Во серебряном бору
Дрогнет Леший на ветру,
Караулит бубенцы...
—
Бере гите с ь, молодцы!
—
Хорошие стихи, а напечатали в по дборку ,—
произнес с досадой Есенин, захлопывая сборник.—
Такого безобразия в «Вольнодумце» не будет!
Я спросил, дано ли разрешение на издание «Воль­
нодумца». Он ответил, что теперь это его меньше всего
волнует. Он подбирает основных сотрудников ж у р ­
нала, для чего встречается с многими писателями и
поэтами. По его планам, в «Вольнодумце» будут участ­
вовать не связанные ни с какими группами литера­
торы. Они должны свободно мыслить!
Он хотел печатать в «Вольнодумце» прозу и поэ­
зию самого высокого мастерства, чтобы журнал под­
нялся на три головы выше «Красной нови» и стал об­
9 Воспоминания о Есенине
257

разцом для толстых журналов. Конечно, в «Вольно­
думце» обязательно будут помещаться произведения
молодых авторов, только с большим отбором и с у сл о­
вием, если у них есть что-нибудь за душой.
Он говорил о журнале, то вскакивая с кресла, то
снова опускаясь на него. Он распределял в «Вольно­
думце» материал, сдавал его в типографию, корректи­
ровал, беседовал с директором Госиздата, договари­
вался о распространении издания с Б. Ф. Малки­
ным.
Иванов напомнил ему об отделе «Вольные думы»,
где должны помещаться статьи и письма критиков,
читателей, авторов. Есенин привел воображаемый
пример: вот на страницах журнала напечатана вещь,
вот вокруг нее в отделе поднялась драка: одни хва­
лят, другие ругают, третьи ни то ни се! Но перья скри­
пят, интерес подогревается. Редакция, автор, критик
читают и на ус наматывают.
Я спросил, кто намечен в сотрудники «Вольнодум­
ца». Сергей сказал, что для прозы у него есть три
кита: Иванов, Пильняк, Леонов. Дл я поэзии старая
гвардия: Брюсов, Белый, Блок — посмертно. Еще:
Городецкий, Клюев.
—
А новая гвардия?
—
Будет! Надо договориться впрок!
—
Значит, имажинистов отметаешь, Сережа?
—
С чего ты взял?
Он сел в кресло, попросил бумаги. Я вынул мою
записную книжку «День за днем», открыл чистую
страницу с отрывными листочками и положил перед
ним. Взяв карандаш, он стал писать:
«В правление Ассоциации вольнодумцев.
Совершенно не расходясь с группой и работая над
журналом «Вольнодумец», в который и приглашаю всю
группу».
Он поднес карандаш ко рту, чтобы послюнявить
его, но карандаш был цветной, и я отвел его руку.
Он посмотрел на меня и одним взмахом написал
следующее:
«В журнале же «Гостиница» из эстетических
чувств и чувств личной обиды отказываюсь участво­
вать окончательно, тем более, что он мариенгофский».
Сергей немного подумал и добавил:
258

«Я капризно заявляю, почему Мариенгоф на­
печатал себя на первой странице, а не меня».
Действительно, третий номер «Гостиницы» Мариен­
гоф открыл подборкой собственных стихов, а «Москва
кабацкая» была напечатана на восьмой странице.
До этого номера все произведения располагались в
алфавитном порядке фамилий авторов.
Сергей подписался, поставил дату. Я спросил, если
кто-нибудь захочет послать ему свои вещи для «Воль­
нодумца», куда их направлять. Он на следующем от­
рывном листке моей записной книжки написал:
«Гагаринский пер ., д. 1, кв. 12». Потом зачеркнул
и снова вывел адрес: «Гагаринская у л . , угол Фран­
цузской набережной, д. No 1, кв. 12. А. Сахаров.
С. Есенину».
Это был ленинградский адрес, и я спросил, будет
ли Сергей привлекать к работе в «Вольнодумце» та­
мошний «Воинствующий орден имажинистов». Он
ответил, что раньше посмотрит стихи, а потом решит.
Поглядев на наручные часы, Иванов заявил, что
пора ехать: он собирался с Сергеем на три дня в село
Константиново.
Оба стали пересчитывать деньги, и выяснилось, что
их хватит только на дорогу. Я вспомнил, что «Ассо­
циация вольнодумцев» что-то должна Сергею за вы­
ступления. Полистав записную книжку, я нашел
цифру: четыре червонца. Я выдал эти деньги Есе­
нину, и он расписался на квитанции.
Я проводил моих гостей и пожелал им счастливого
пути. Каково же было мое удивление, когда на сле­
дующий день я увидел в Книжной лавке деятелей
искусств Всеволода. Он объяснил, что, выйдя от меня,
они сообразили, что на утренний поезд опоздали, а
вечером ехать в Константиново поздно. Они отпра­
вились в ресторан «Не рыдай!».
—
Отличное заведение,— сказал Иванов,— но
дорогое. А впрочем, мы не рыдали...
2
На следующий день с утра я принялся звонить по
телефону имажинистам и выяснил: Есенин для «Воль­
нодумца» договорился с Грузиновым о статье; Н. Эрд­
9*
259

ман подберет отрывок из пьесы; Р. Ивнев заявил,
что о «Вольнодумце» знает, не верит в то, что журнал
будет, но, если нужно, даст новые стихи; Шершеневич
удивился, почему Сережа сам ему не позвонил,—
или забыл номер телефона; художники Георгий Яку-
лов и Борис Эрдман согласились сделать для журнала
все, что нужно Есенину; Мариенгофу я показал за ­
писку Сергея в «Стойле Пегаса», он прочитал, пожал
плечами, сказал , что с него хватит «Гостиницы», но
ассоциация давно ждет «Вольнодумца».
Одиннадцатого апреля я пошел к трем часам в
Клуб поэтов (Тверская, 18), куда обещал зайти Гру-
зинов и потолковать о моих стихах: я готовил вторую
книгу стихов «Пальма» и дал ему почитать десятка
три вещей. Войдя в клуб, я увидел за столиком
Есенина. Очевидно, пообедав, он пил лимонад.
Перед ним со стопкой стихов в руках ерзала на стуле
с разрисованным лицом поэтесса и щебетала, как
синица:
—
Ах, Сергей Александрович! Вам я поверю!
Вы поймете женскую тоску. Ах, Сергей Александро­
вич!
Увидев меня, Есенин спросил:
—
Говорил?
—
Да, со всеми!
—
Ну, как?
Я показал глазами на поэтессу, Сергей взял из
ее рук стопку стихов, положил в карман пиджака.
—
Прочту! — сказал он ей. — А сейчас мне надо
поговорить!
Поэтесса защебетала и упорхнула, я сел на ее
место, но не успел и рта раскрыть, как подошел
Иван Грузинов.
Он был чуть ниже среднего роста, грузный, с по ­
катыми плечами, с широким крестьянским лицом и
тщательно расчесанным пробором на голове. Ходил
он всегда в коричневатой гимнастерке с двумя кар­
машками на груди — в левом находились вороненой
стали открытые часы и свешивалась короткая цепоч­
ка. Грузинов чаще, чем полагается , любил вынимать
часы и говорить с точностью до одной секунды время.
260

Имажинисты считали, что он умеет разбираться в
стихах.
Иван поздоровался с Есениным, со мной, сел и
сказал мне:
—
Отобрал девятнадцать пьес. Н еплохие. «Пла­
тан Пушкина» — отлично! Но надо доработать.
Сергей взял из рук Грузикова маленькую папку с
моими стихами, нашел «Платан» и прочел его про
себя. Потом расплатился с официантом, спросил у
Ивана, что он будет делать. Тот ответил, что д у ­
мает пообедать.
—
Пошли, Мотя! — предложил Есенин и повел
меня в кабинет президиума Союза поэтов.
Когда мы открыли дверь в комнату, два молодых
о чем-то говоривших поэта вскочили со стульев и
вышли из кабинета. Мы сели за длинный стол, и
Сергей стал читать «Платан Пушкина». Потом он
спросил, есть ли у меня бумага. Я вынул старый блок­
нот и открыл чистую страницу. В стихотворении было
шестнадцать строчек, а он сделал около двадцати
пяти замечаний, которые я записал:
«Пишешь: «грызут»,
а в следующей строке:
«грызню». Не годится! Потом: «И тут говорили мне
Пушкин». Мнепушкин! Замени! «Тихие плески».
Нашел новый эпитет! Или: «О милой подруге!» По­
думай! А уж это черт знает что: «возглас земли» ...»
Раздраконив «Платан», он с ка за л , что после при­
езда из Ленинграда надеется получить от меня п ере­
работанное стихотворение, так как хочет в первом
же номере «Вольнодумца» напечатать написанные
разными поэтами посвященные Пушкину новые
стихи.
—
Сережа, где мне тягаться с именами!
—
Кто редактор: ты или я?
—
Ты!
—
Работай! — продолжал он сердито.— А не то
скажу матери!
Я работал над «Платаном», Есенин слушал сти­
хи еще один раз и снова сделал замечания. Я не счи­
таю «Платан» совершенным, но стихотворение дает
понять, что волновало в то время Сергея и каким
щедрым другом он был. Только поэтому позволяю
себе познакомить читателей с этим произведением:
261

ПЛАТАН ПУШКИНА
Давно среброзубые волны
Шершавые с ка лы грызут,
И слышит возню полусонный
Зеленоволосый Гурзуф.
Тут с каждой лохматой верхушки
Н а землю течет теплота ,
И тут говорили, что Пушкин
Любил седо власый пл ата н.
Быть может, под ско л ьз к ие плески
Он плавный налаживал стих,
Быть может, он думал о Нев ском,
О нежной подруге грус тил.
Иль просто за помнил он воздух,
И волны, и шепот земли,
Запомнил, как эти мимозы
Пунцовые звезды зажгли...
Есенин перебирает в папке другие мои стихи: вот
«Песня портного», которую я при нем читал в консер­
ватории,— он одобрительно кивает головой. Дойдя до
«Песни о наборщике», он делает замечания, а потом,
отлично знающий типографский труд и рабочих-пе-
чатников, дает поправки, советы, подсказывает кое-
что. Я едва успеваю записывать в блокнот, обещаю
все исправить. Я работал над «Песней о наборщике»
до 1925 года, и она появилась во втором сборнике
Союза поэтов в 1927 году.
Читая цикл «Россия» * , Сергей говорит:
-
—
Ага, взялся за ум!
Однако из всего цикла ему нравится только тре­
тье стихотворение:
Еще задорным мальч иком
Тебя любил и поним ал,
Но ты была мне мачех ой
В романовские врем е на ...
Прочитав это четверостишие, он снова начинает
критиковать — на этот раз суровей. В дверь стучится
* Напечатан в моей книжке стихов «Пальма», 1925, ВСП
(Всероссийский союз поэтов. — Прим, ред.) .
262

Грузинов, я впускаю его и закрываю дверь на за­
движку.
—
Исповедуешь? — спрашивает Иван Есенина.
—
Лентяй! — восклицает по моему адресу Сергей.
—
Но я же...
—
В поэзии, как на войне, надо кровь проли­
вать! — перебивает меня Есенин.
—
Но я же, Сережа...— повторяю я.
Однако он опять не дает закончить:
—
Ладно! — и обращается к Грузинову:— Что со
статьей?
—
Дам! О влиянии образа на современную поэзию.
—
Органического!
—
Понятно! И докажу, что некоторые поэты и на
свет не родились бы, если б не твоя муза!
—
Только полегче и потоньше! — предупреждает
Сергей.
—
Дипломатии мне не учиться!
—
И посерьезней! Не так, как в «Гостинице»...
После этого Есенин спрашивает, что мне ответили
остальные имажинисты. Когда я д ох о ж у до Шерше-
невича, он говорит:
—
Я лучше ему напишу!
Я протягиваю Сергею пол-листа чистой бумаги.
Он пишет чернильным карандашом:
«Милый Вадим! Дай, пожалуйста, статью о совр­
еменных) стих<ах>, искусстве) и стихи для журна­
ла «Вольнодумец».
Любящий тебя Сергей.
11/1У—24»
Вечером я прочитал по телефону эту записку
Шершеневичу.
—
Передай Сереже, — сказал Вадим, — напишу
статью — все вольнодумцы облизнутся. А за стихами
можно в любой день прислать!
3
Есенин уехал в Ленинград, и я узнал о его вы­
ступлении в зале Ф. Лассаля (бывшей городской думе)
из писем членов «Воинствующего ордена имажи­
нистов» (В. Эрлиха, В . Ричиотти, Г. Шмерельсона).
263

Сергей пытался говорить о «мерзости в литературе»,
сделать «вызов непопутчикам» и, кстати, во всеуслы­
шание объявить о «Вольнодумце». Но его речь не
имела того успеха, на который он рассчитывал, и, на­
оборот, чтение стихов было встречено грандиозной
овацией.
Рассказал ли Сергей о «Вольнодумце» ленинград­
ским имажинистам? Как говорил мне Вольф Эрлих,
Есенин говорил ему о затеваемом журнале, но без
особых подробностей. Может быть, это происходило
потому, что сами ленинградские имажинисты соби­
рались издавать свой журнал: «Необычайное свида­
ние друзей».
Однако, вернувшись в Москву, Сергей объяснил,
что договорился кое с кем в Ленинграде, например с
Николаем Никитиным. Он продолжал встречаться с
намеченными им литераторами в Москве и в первую
очередь с Маяковским. Говорил ли он с Владимиром
Владимировичем о «Вольнодумце», долгое время мне
оставалось неизвестным. В 1928 году Федерация пи­
сателей выбрала бюро выступлений писателей и поэ­
тов, куда вошли В. В . Маяковский, А. С. Серафимович
и пишущий эти строки (секретарь). Мне прихо­
дилось ходить к Владимиру Владимировичу в Генд-
риков переулок для того, чтобы утверждать фамилии
выступающих, а иногда он для этого заходил в Феде­
рацию. Как-то раз я завел с ним разговор об Есенине
и спросил, не приходилось ли Маяковскому слышать о
«Вольнодумце». Оказывается, Сергей не говорил ему
об этом.
—
В двадцать четвертом году вы встречались с
Есениным не только в Москве,— сказал я Маяков­
скому. — Может быть, у вас с ним был разговор в
Тбилиси?
—
Мы встретились там один раз мимоходом, Мат­
вей,— ответил он .— О «Вольнодумце» не разговари­
вали.
Почему же Есенин, принявшийся с таким усер ­
дием за организацию «Вольнодумца», не довел это
дело до конца? Есть несколько причин, и не знаю,
какая из них важней. В 1924—1925 годах у Сергея
было время самой плодотворной творческой работы.
Он сам говорил:
264

—
Наступила моя пора Болдинской осени!
Ради того, чтобы работать в полную силу, он по­
долгу жил вне Москвы и, естественно, не мог зани­
маться подготовкой журна ла. Наконец, говоря по
совести, Сергей был плохим организатором. Это видно
хотя бы по его замыслу другого журнала — «Поляна»:
он придумал прекрасное название, наметил план,
сотрудников, нашел издательство — да еще какое:
Госиздат! — обещал выпустить в 1925 году два но­
мера, а не выпустил ни одного.
А мог бы выйти в свет «Вольнодумец»? Безуслов­
но! Стоило бы Есенину заявить на заседании ассо­
циации, что ее постановление не выполнено: тонкий
журнал есть, а толстого нет,— как сразу взялись бы
за дело: типография была, бумага тоже, распростра­
нение налажено. Более того, все, чьи произведения
он хотел видеть на страницах «Вольнодумца», были бы
приглашены. Почему же так не поступил Сергей?
Потому, что в этом случае «Вольнодумец» пошел бы по
тому же ру слу, что и «Гостиница», а там играл боль­
шую роль Мариенгоф. Наши литературоведы считают
ссору Есенина с Анатолием маловажной причиной
ухода Сергея из «Ордена имажинистов». Надо от­
лично знать характер обоих, чтобы понять, в чем дело.
Левое крыло имажинистов (Мариенгоф — Шерше-
невич) не пользовалось особым влиянием в группе, а
Мариенгоф имел вес постольку, поскольку был тес­
но связан с Есениным. Будучи за границей, Сергей
писал Анатолию: «Стихи берегу только для твоей
«Гостиницы». Есть чудесные»И вот эти стихи
Мариенгоф печатает на восьмой странице журнала,
а свои в начале.
На заседании ассоциации Есенин сделал заявле­
ние и по поводу опубликованных «Восьми пунктов»2.
Тут Анатолий ухитрился поставить подписи по алфа­
виту не фамилий, а имен. Естественно, его начинаю­
щееся с буквы «А» имя дало ему возможность поме­
стить свою фамилию первой, а имя Есенина с началь­
ной буквой «С» и его фамилия очутились на послед­
нем месте.
А разве что-нибудь изменилось после ухода Е се­
нина? Нет! Мариенгоф продолжал в «Гостинице»
свою линию: в No 4 на второй странице напечатан
265

«Имажинистский молодняк»: первым идет стихотво­
рение В . Ричиотти, а сверху крупным шрифтом по­
священие: «Анатолию Мариенгофу». И первая вклей­
ка — его портрет. В конце 1925 года выходит сборник
«Имажинисты»: опять на обложке первым помещен
портрет Мариенгофа, а в книжке — первыми — его
стихи...
Особенно сокрушался по поводу неудачи с «Воль­
нодумцем» наш общий с Есениным друг, высоко ценив­
ший творчество Сергея и искренне любивший ег о , —
Всеволод Иванов.
Мне памятен разговор с ним 14 января 1963 года,
когда я приехал навестить Всеволода после возвра­
щения его из больницы, где он перенес сложную опе­
рацию.
Я сказал, что начинается вторая жизнь Есенина'—
бессмертная.
—
Запомните то, что один раз он сказал мне,—
говорит Иванов.— «Я пишу для того, чтобы людям
веселей жилось!» Может быть,— продолжает Всево­
лод,— его озорство преследовало не только рекламу,
но и эту цель! Вдумайтесь в стимулы его поведения,
в подтекст стихов, и вы откроете доселе не известное
никому лицо поэта!
Иванов спрашивает, как подвигается моя книга
воспоминаний о Есенине. Я отвечаю, что прежде,
чем писать, надо хотя бы раз прочесть то, что у же о
нем напечатано. Я не боюсь повториться, но меня
иной раз потрясает, что в этих мемуарах, которых,
наверно, перевалило за сотню, возводится напрас­
лина на Сергея. Я должен с этим разделаться.
—
Обязательно! Обязательно! — восклицает Ива­
нов. — Есенин уверял меня, что у него врагов во
много раз больше, чем друзей. Это понятно! Но он
говорил, что на вас можно положиться.
В кармане у меня был недавно вышедший пятый
том Собрания сочинений Есенина, и я показал Ива­
нову напечатанную на сто семьдесят третьей стра­
нице записку, которую у меня дома писал Сергей.
—
Почему же она помечена Ленинградом? —
спросил Всеволод.— Разве оригинал не у вас?
266

—
Думал, что у меня! Но я напечатал маленькое
воспоминание о Сергее в сборнике его памяти, кото­
рый выпустил в 1926 году Союз поэтов. У меня по­
просили оригинал заявления Есенина, я дал, а его,
очевидно, не вернули. В примечаниях к пятому тому
сказано, что эта записка была передана мне в Ленин­
граде. У меня остался только адрес, написанный и
исправленный Есениным.
—
Какая чепуха! — восклицает Иванов, з а ду­
мывается, потом берет ручку, макает перо в чернила
и пишет:
«Дорогой Матвей Давыдович!
Я отлично помню, что был у вас на квартире в Мос­
кве, в апреле 1924 года вместе с Серг. Есениным;
помню я также, что он, как в старину писалось,
«находясь в твердом уме и памяти», писал за писку
свою, приглашая имажинистов работать в организу­
емом им журнале «Вольнодумец». Жаль, что журнал
не получился,— план был хороший.
Всеволод Иванов».
Он отдает мне записку и говорит:
—
Поместите это в своих воспоминаниях о Е се­
нине. Нельзя допустить, чтобы документ такого ог­
ромного поэта был неправильно помечен да еще опуб­
ликован!

В. П. КОМАРДЕНКОВ
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
Из воспоминаний
■Я
■ | Я Москве в 1918—1920 годах было три места,
Щ Н н гДе встречались работники искусств, это Дом
искусств на Поварской, где теперь Союз писателей,
Всероссийский союз поэтов и «Красный петух».
В «Красном петухе» за хозяина был художник
Г. Якулов.
Познакомившись в «Красном петухе» с Георгием
Богдановичем Якуловым, Сергей Есенин стал часто
бывать у него в мастерской. В Георгии Богдановиче
он нашел верного, доброго, очень талантливого, х о ­
рошо знающего искусство и литературу друга.
Иногда Сергей Есении там писал в боковой ком­
нате, за большим столом, который был сделан по чер­
тежам Якулова.
По эскизам Г. Якулова отделывалось помещение и
очень интересно и необычно была решена вывеска.
На полированной фанере был изображен в облаках
Пегас и вокруг очень затейливым шрифтом написано:
«Стойло Пегаса».
«Стойло Пегаса» было своеобразной штаб-квар­
тирой имажинистов. Там они выступали со своими
стихами, проверяли корректуры, правили гранки и
готовились к очередным выступлениям, а по вечерам
по очереди дежурили...
Как-то мы сидели в «Стойле Пегаса», и поэт В а ­
дим Шершеневич предложил пойти в цирк. Ему надо
было дать для журнала очередной отчет о борьбе.
Пошли Есенин, А . Веснин и я.
На арене дрессированные лошади.
Сергей Александрович встрепенулся. Лошади п ро ­
делывали сложные заученные движения под звуки
268

вальса. Дрессировщик с остервенением хлопал хлыс­
том, а публика хлопала, не жалея ладоней. Сер­
гей Александрович мрачнеет, глаза делаются гру ­
стными, и он хочет уйти: «Лошади хотя и умные, но
не живые, как автоматы, вот в ночном на заливных
л уга х хотя лошади и со спутанными ногами, но куда
живей; и дрессировщик, как парикмахер, вот его бы
во фраке в ночное». Вадиму Шершеневичу удается за ­
держать Сергея Есенина до начала борьбы. Она ему
также не нравится: «Не поймешь, где человек, а где
туша животного». Веснин пробовал робко объяс­
нить, какой чудный двойной нельсон сделал В а х ­
ту ров. Сергей Александрович решительно встал,
сказав: «Нет у ж , лучше я пойду в «Стойло» — и
ушел. Прощаясь с нами после представления, В ес­
нин нежно сказал про Сергея Есенина: «Чересчур уж
он русский. Какой же он имажинист?»
Я засиделся в «Стойле Пегаса» с Сергеем Есени­
ным и Вадимом Шершеневичем. В это время я делал
для имажинистов по просьбе Сергея Александровича
обложку к книге «Конница бурь». Мы обсуждали, ка­
кой она должна быть. Сидели долго. Сергей Александ­
рович был вялый и задумчивый. Копна волос спала
на лоб.
В разговоре с Вадимом был резок, когда дело ка­
салось имажинизма: «Скажи мне, ну какой я имажи­
нист? Какой?» Шершеневич доказывал, что пора на­
писать новый устав. Сергей Есенин замахал руками
и горько улыбнулся. Было видно, что имажинизм
ему надоел...
У Г. Яку лова в мастерской часто собирались
В. Массалитинова, О. Полякова, И. Москвин, В. Ка­
чалов, В . Синицын, А. Коонен, А. Таиров, поэт
Ю. Балтрушайтис, А. Дикий. Здесь Сергей Есенин
познакомился с В . Качаловым.
Г. Яку лов и это время делал декорации к «Прин­
цессе Брамбиле» Гофмана для Камерного театра.
Мастерская была увешана эскизами и уставлена ма­
кетами. Я в это время помогал Г. Якулову во всех его
работах и совместно с ним делал декорации к балету
«Кармен» для гастрольной поездки балетной труппы
В. Кригер в Америку. Георгий Богданович делал
эскизы ко второму и третьему актам, я — для пер­
269

вого и четвертого актов. Когда позднее Якулов ра­
ботал над памятником 26 бакинским комиссарам для
Баку, Сергей Есенин, бывая в студии, внимательно
рассматривал документы, относящиеся к зверскому
расстрелу английскими интервентами 26 бакинских
комиссаров, держа подолгу в руках их фотографии.
В это время он особенно часто бывал в мастерской,
а когда приезжали товарищи из Баку, Сергей Алек­
сандрович принимал участие в обсуждении проекта
памятника.
В основу памятника была взята спиралеобразная
башня, внутри которой должен был помещаться му­
зей, рассказывающий о жизни 26 бакинских комис­
саров.
Как известно, впоследствии Есенин написал «Бал­
ладу о двадцати шести» и посвятил ее Г. Якулову.

И. В. ГРУЗИНОВ
из книги
«С. ЕСЕНИН РАЗГОВАРИВАЕТ
О ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ»
1919 г.
«Домино».
Комната правления Союза поэтов. Зимние су ­
мерки. Густой табачный дым. Комната правления
по соседству с кухней. Из кухни веет теплынью, доно­
сятся запахи яств. Время военного коммунизма:
пища и тепло приятны несказанно.
Беседуем с Есениным о литературе.
—
Знаешь ли,— между прочим сказал Есенин,—
я очень люблю Гебеля. Гебель оказал на меня
большое влияние. Знаешь? Немецкий народный
поэт...
—
У немцев есть три поэта с очень похожими фа­
милиями, но с различными именами: Фридрих Геб-
бель, Эмануэль Гейбель и, наконец, Иоганн Гебель —
автор «Овсяного киселя».
—
Вот. Этот самый Гебель, автор «Овсяного ки­
селя», и ок азал на меня влияние.
1920 г.
Ночь. Шатаемся по улицам Москвы. С нами два-
три знакомых поэта. Переходим Страстную площадь.
—
Я не буду литератором. Я не хочу быть литера­
тором. Я буду только поэтом.
Есенин утверждал это спустя четыре года после
выхода в свет его повести «Яр», на печатанной в «Север­
ных записках» в 1916 году. Он никогда не говорил о
своей повести, скрывал свое авторство. По-видимому,
повесть его не удовлетворяла: в прозе он чувствовал
271

себя слабым, слабее, чем в стихах. В дальнейшем он
обратился исключительно к стихотворной форме:
лирика, поэма, драма, повесть в стихах .
В том же году, после выхода в свет «Ключей
Марии», в кафе «Домино» он спрашивает: хорошо ли
написана им теория искусства? Нравятся ли мне
«Ключи Марии»?
Почему-то не было времени разбираться в его тео­
рии искусства по существу, и я ответил, что книжку
следовало бы разделить на маленькие главы...
Осень. «Домино».
В кафе «Домино» два больших зала: в одном зале
эстрада и столики для публики, в другом только сто­
лики. Эти столики для поэтов. В первый год сущ ество­
вания кафе залы разделялись огромным занавесом.
Обычно во время исполнения программы невыступа­
ющие поэты смотрели на эстраду, занимая проход
между двумя залами.
В глубине, за вторым залом, комната правления
Союза поэтов.
Есенин только что вернулся в Москву из поездки
на Кавказ. У него новая поэма «Сорокоуст». Сидим с
ним за столиком во втором зале кафе. Вдруг он пре­
рывает разговор:
—
Помолчим несколько минут, я подумаю, я при­
готовлю речь.
Чтобы дать ему возможность приготовиться к вы­
ступлению, я ушел в комнату правления Союза п оэ ­
тов. Явился Валерий Брюсов.
Через две-три минуты Есенин на эстраде.
Обычный литературный вечер. Человек сто посе­
тителей: поэты и тайнопишущие. В ту эпо ху, в кафей-
ный период литературы, каждый день неукоснитель­
но поэты и тайнопишущие посещали «Домино» или
«Стойло Пегаса». Они-то и составляли неизменный
контингент слушателей стихов. Другая публика при­
ходила в кафе позже — ради скандалов.
На этом вечере была своя поэтическая аудитория.
Слушатели сидели скромно. Большинство из них жило
впроголодь: расположились на стульях, расставлен­
ных рядами, и за пустыми столиками.
272

Есенин нервно ходил по подмосткам эстрады.
Жаловался, горячился, распекал, ругался: он пер­
вый, он самый лучший поэт в России, кто-то ему
мешает, кто-то его не признает. Затем громко читал
♦Сорокоуст». Так громко, что проходящие по Твер­
ской могли слышать его поэму.
По-видимому, он ожидал протестов со стороны
слушателей, недовольных возгласов, воплей негодо­
вания. Ничего подобного не случилось: присутствую­
щие спокойно выслушали его бурную речь и не менее
бурную поэму.
Во время выступления Есенина я все время на­
ходился во втором зале кафе. После выступления он
пришел туда же. Он чувствовал себя неловко: ожи­
дал борьбу и вдруг... никто не протестует.
—
Рожаете, Сергей Александрович? — улыбаясь,
спрашивает Валерий Брюсов.
Улыбка у Брюсова напряженная: старается с офи­
циального тона перейти на искренний и ласковый.
—
Д а , — отвечает Есенин невнятно.
—
Рожайте,
рожайте! — ласково продолжает
Брюсов.
В этой ласковости Брюсова чувствовалось одобре­
ние и поощрение метра по отношению к молодому
поэту.
В этой ласковости Брюсова была какая-то неесте ­
ственность. Брюсов для Есенина был всегда посто­
ронним. Они были чужды друг другу, между ними ни­
когда не было близости. «Сорокоуст» был первым про­
изведением, которое Брюсов хорошо встретил.
Об отношении Есенина к Брюсову можно судить
по одной есенинской частушке:
Скачет Брюсов по Тверс кой
Не мышой, а крысиной.
Д яд я , дядя! я большой,
Скоро буду с лысиной *.
. . .« Суд над имажинистами» — это один из самых
веселых литературных вечеров.
Валерий Брюсов обвинял имажинистов как лиц,
составивших тайное сообщество с целью ниспровер­
жения существующего литературного строя в Ро с­
сии.
273

Группа молодых поэтов, именующих себя имажи­
нистами, по мнению Брюсова, произвела на суще­
ствующий литературный строй покушение с негод­
ными средствами, взяв за основу поэтического твор­
чества образ, по преимуществу метафору. Метафора
ж е является частью целого: это только одна фигура
или троп из нескольких десятков фигур словесного
искусства, давно известных литературам цивилизо­
ванного человечества.
Главный пункт юмористического обвинения был
сформулирован Брюсовым так: имажинисты своей
теорией ввели в заблуждение многих начинающих
поэтов и соблазнили некоторых маститых литера­
торов.
Один из свидетелей со стороны обвинения доказы­
вал, что В. Шершеневич подражает В . Маяковскому, и,
чтобы убедить в этом слушателей, цитировал парал­
лельно Маяковского и ХДершеневича.
Есенин в последнем слове подсудимого нападал на
существующие литературные группировки — сим­
волистов, футуристов и в особенности на Центрифугу,
к которой причисляли в то время С. Боброва, Б. Па­
стернака и И. Аксенова. Последний был на лите­
ратурном суде в качестве гражданского истца и вы­
глядел в своей роли старшим милиционером.
Есенин, с широким жестом обращаясь в сторону
Аксенова:
—
Кто судит нас? Кто? Что сделал в литературе
гражданский истец, этот тип, утонувший в бороде?
Выходка Есенина понравилась публике. Публика
смеялась и аплодировала.
Через несколько дней после «Суда над имажини­
стами» ими был устроен в Политехническом музее
«Суд над русской литературой».
Представителем от подсудимой русской литера­
туры являлся Валерий Брюсов.
Есенин играл роль литературного обвинителя.
Он приготовил обвинительную речь и читал ее по
бумажке звонким высоким тенором.
По прочтении речи стал критиковать ближайших
литературных врагов: футуристов.
274

На этот раз он, сверх ожидания, говорил удачно
и быстро овладел аудиторией.
—
Маяковский безграмотен! — начал Есенин.
При этом, как почти всегда, звук «г» он произно­
сил по-рязански — «яговал», как говорят о таком
произношении московские мужики.
И от этого «ягования» подчеркивание безграмот­
ности Маяковского приобретало невероятную чет­
кость и выразительность. Оно вламывалось в уши
слушателей, это резкое згр.
Затем он обратился к словотворчеству Велемира
Хлебникова.
Доказывал, что словотворчество Хлебникова не
имеет ничего общего с историей развития русского
языка, что словотворчество Хлебникова произволь­
но и хаотично, что он не только не намечает нового
пути для русской поэзии, а, наоборот, уничтожает
возможность движения вперед. Впрочем, смягчаю­
щим вину обстоятельством был признан для Х леб ­
никова тот факт, что он перешел в группу имажи­
нистов: Хлебников в Харькове всенародно был по­
мазан миром имажинизма.
Вечер. Идем по Тверской. Советская площадь.
Есенин критикует Маяковского, высказывает о Мая­
ковском крайне отрицательное мнение.
Я:
—
Неужели ты не заметил ни одной хорошей
строчки у Маяковского? Ведь да же у Тредьяковского
находят прекрасные строки?
Есенин:
—
Мне нравятся строки о глазах газет: «Ах,
закройте, закройте глаза газет!»2
И он вспоминает отрывки из дв у х стихотворений
Маяковского о войне: «Мама и убитый немцами ве­
чер» и «Война объявлена».
Читает несколько строк с особой, свойственной
ему нежностью и грустью...
1921 г.
Мы несколько раз посетили с Есениным музеи
новой европейской живописи: бывшие собрания Щу­
кина и Морозова.
275

Больше всего его занимал Пикассо.
Есенин достал откуда-то книгу о Пикассо на не­
мецком языке, со множеством репродукций с работ
Пикассо.
Ничевоки выступают в кафе «Домино».
Есенин и я присутствуем при их выступлении.
Ничевоки предлагают нам высказаться об их стихах
и теории.
С эстрады мы не хотим рассуждать о ничевоках.
Ничевоки обступают нас во втором зале «Домино»,
и поневоле приходится высказываться.
Сначала теоретизирую я. Затем Есенин. Он раз­
вивает следующие мысли.
В поэзии нужно поступать так ж е, как поступает
наш народ, создавая пословицы и поговорки.
Образ для него, как и для народа, конкретен.
Образ для него, как и для народа, утилитарен;
утилитарен в особом, лучшем смысле этого слова.
Образ для него — это гать, которую он проклады­
вает через болото. Без этой гати нет пути через бо­
лото.
При этом Есенин становится в позу идущего чело­
века, показывая руками на лежащую перед ним
гать.
После первого чтения «Пугачева» в «Стойле Пе­
гаса» присутствующим режиссерам, артистам и пуб­
лике Есенин излагал свою точку зрения на театраль­
ное искусство.
Сначала, как почти всегда в таких случаях, речь
его была путаной и бессвязной, затем он овладел со­
бой и более или менее отчетливо сформулировал свои
теоретические положения.
Он сказал, что расходится во взглядах на искус­
ство со своими друзьями-имажинистами: некоторые
из его друзей считают, что в стихах образы должны
быть нагромождены беспорядочной толпой. Такое
беспорядочное нагромождение образов его не устраи­
вает, толпе образов он предпочитает органический
образ.
Точно так же он расходится со своими друзьями-
имажинистами во взглядах на театральное искусство:

в то время как имажинисты главную роль в театре
отводят действию, в ущерб слову, он полагает, что
слову должна быть отведена в театре главная роль.
Он не желает унижать словесное искусство в угоду
искусству театральному. Ему как поэту, работаю­
щему преимущественно над словом, неприятна по д­
чиненная роль слова в театре.
Вот почему его новая пьеса, в том виде, как она
есть, является произведением лирическим.
И если режиссеры считают «Пугачева» не совсем
сценичным, то автор заявляет, что переделывать его
не намерен: пусть театр, если он желает ставить
«Пугачева», перестроится так, чтобы его пьеса могла
увидеть сцену в том виде, как она есть.
1922 г.
Есенин в кафе «Домино» познакомил меня с Ай­
седорой Дункан. Мы разместились втроем за столи­
ком. Пили кофе. Разглядывали надписи, рисунки и
портреты поэтов, находящиеся под стеклянной
крышкой столика. Показывали Дункан роспись на
стенах «Домино».
Разговор не клеился. Была какая-то неловкость .
Эта неловкость происходила, вероятно, потому, что
Дункан не знала русского языка, а Есенин не гово­
рил ни на одном из европейских языков.
Вскоре начали беседу о стихах. И время от вре­
мени обращались к Айседоре Дункан, чтобы чем-ни­
будь показать внимание к ней: по десять раз предла­
гали то кофе, то пирожное.
В руках у Есенина был немецкий иллюстрирован­
ный журнал. Готовясь поехать в Германию, он зна­
комился с новейшей немецкой литературой.
Он предложил мне посмотреть журнал, и мы вме­
сте стали его перелистывать. Это был орган немецких
дадаистов.
Есенин, глядя на рисунки дадаистов и читая их
изречения и стихи:
—
Ерунда! Такая же ерунда, как наш Круче­
ных. Они отстали. Это у нас было давно.
Я возразил:
—
У нас и теперь есть поэтические группы, близ-

кие к немецким дадаистам: фуисты, беспредметники,
ничевоки. Ближе всех к немецким дадаистам, пожа­
луй, ничевоки...
В творчестве Есенина наступил перерыв. Он выи­
скивал, прислушивался, весь насторожившись. Он
остановился, готовясь сделать новый прыжок.
За границей прыжок этот был им сделан: появи­
лась «Москва кабацкая».
Для «Москвы кабацкой» он взял некоторые эле­
менты у левых эротических поэтов того времени, ра з­
бавил эти чрезмерно терпкие элементы Александром
Блоком, вульгаризировал цыганским романсом.
Благодаря качествам, которые Есенин придал с
помощью Блока и цыганского романса изысканной и
малопонятной левой поэзии того времени, она стала
общедоступной и общеприемлемой.
Перед отъездом за границу Есенин спрашивает
А. М. Сахарова:
—
Что мне делать, если Мережковский или Зи ­
наида Гиппиус встретятся со мной? Что мне делать,
если Мережковский подаст мне руку?
—
А ты руки ему не подавай! — отвечает Сахаров.
—
Я не подам руки Мережковскому,— соглаша ­
ется Есенин.— Я не только не подам ему руки, но я
могу сделать и более решительный жест... Мы оста­
лись здесь. В трудные для родины минуты мы ос­
тались здесь. А он со стороны, он издали смеет поучать
нас!..
1923 г.
Вечером мы у памятника Пушкину. Берем извоз­
чика, покупаем пару бутылок вина и направляемся к
Зоологическому саду, в студию Коненкова.
Чтобы ошеломить Коненкова буйством и пьяным
видом, Есенин, подходя к садику коненковского дома,
заломил кепку, растрепал волосы, взял под мышку
бутылки с вином и, шатаясь и еле выговаривая при­
ветствия, с шумом ввалился в переднюю.
После вскриков удивления и объятий, после чте­
ния «Москвы кабацкой» Коненков повел нас в мас­
терскую.
278

Сергей хвалил работы Коненкова, но похвалы эти
были холодны.
Вдруг он бросается к скульптору, чтобы поцело­
вать ему руки.
—
Это гениально! Это гениально! — восклицает
он, показывая на портрет жены скульптора.
Как почти всегда, он и на этот раз не мог обойтись
без игры, аффектации, жеста .
Но работа Коненкова, столь восторженно отме­
ченная Есениным, была, пожа луй, самой лучшей из
всех его вещей, находившихся в мастерской...
Осень. Ранним утром я встречаю Есенина на Твер­
ской: он несет целую охапку книг: издания «Круга».
Так и несет, как охапку дров. На груди. Обеими ру­
ками.
Без перчаток. Холодно.
Вечером того же дня в «Стойле Пегаса» он гово­
рит мне:
—
Я занимаюсь просмотро?л новейшей литерату­
ры. Нужно быть в курсе современной литературы.
Хочу организовать журнал. Вуду издавать журнал.
Буду работать, как Некрасов.
1924 г.
Летний день. Н ас четверо. Идем к одному видному
советскому работнику. Хлопотать о деле.
Жарко. Есенин не пропускает ни одного киоска с
водами. У каждого киоска он предлагает нам выпить
кваса.
Я нападаю на него:
—
У тебя, Сергей, столько раз повторяется слово
«знаменитый», что в собрании сочинений оно будет
на каждой странице. У Игоря Северянина лучше:
тот раза два или три написал, что он гений, и перестал.
А знаешь, у кого ты заимствовал слово «знаменитый»?
Ты заимствовал его, конечно бессознательно, из учеб­
ника церковной истории протоиерея Смирнова. Про­
тоиерей Смирнов любит это словечко!
Дальше я привожу из Есенина целый ворох цер­
ковнославянских слов.
279

Он долго молчит. Наконец не выдерживает, на ­
чинает з ащищаться.
В ожидании приема у советского работника про­
должаем прерванный разговор.
—
Раньше я все о мирах пел,— заметил Есенин,—
все у меня было в мировом масштабе. Теперь я пою
и буду петь о мелочах.
Лето. Пивная близ памятника Гоголю.
Есенин, обращаясь к начинающему поэту, рас­
сказывает, как Александр Блок учил его писать ли­
рические стихи.
—
Иногда важно, чтобы молодому поэту более
опытный поэт показал, как нужно писать стихи. Вот
меня, например, учил писать лирические стихи Блок,
когда я с ним познакомился в Петербурге и читал ему
свои ранние стихи.
Лирическое стихотворение не должно быть черес­
чур длинным, говорил мне Блок.
Идеальная мера лирического стихотворения два­
дцать строк.
Если стихотворение начинающего поэта будет
очень длинным, длиннее двадцати строк, оно, б езус ­
ловно, потеряет лирическую напряженность, оно
станет бледным и водянистым.
Учись быть кратким!
В стихотворении, имеющем от трех до пяти чет­
веростиший, можно все сказать, что чувствуешь, мож­
но выразить определенную настроенность, можно
развить ту или иную мысль.
Это на первых порах. Потом, через год, через два,
когда окрепнешь, когда научишься писать стихотво­
рения в двадцать строк, тогда у ж е можешь испытать
свои силы, можешь начинать писать более длинные
лирические вещи.
Помни: идеальная мера лирического стихотворения
двадцать строк...
Есенин редко бывал в театре. И не потому, чтобы он
отрицал театральное искусство, а потому, что он был
слишком л ир ик...
280

В кино он бывал чаще, чем в театре, и опять-таки
не потому, что искусство кино он любил больше теат­
рального искусства, а потому, что в кино пойти про­
ще и удобнее.
Из заграничных писем Есенина, из бесед с ним об
искусстве Европы и Америки ясно, что современное
эстрадное искусство и мюзик-холлы он ненавидел.
Он был глубоко убежден, что мюзик-холлы и Изы
Крамер — вырождение и гибель искусства. По его
мнению, подобное искусство — это только средство
зарабатывать деньги.
В теоретических спорах о театральном искусстве
театр Мейерхольда предпочитал он Камерному. Он
мечтал у Мейерхольда поставить одну из своих пьес.
По традиции же, по жизненным привычкам Есе­
нин тяготел к Московскому Художественному теа­
тру.
Изредка, но торжественно, совершив предвари­
тельно обряд омовения головы, направлялся он в Х у ­
дожественный театр... на какую-либо из обстановоч­
ных и декоративных пьес: например, на «Федора
Иоанновича».
Брюсовский пер., д. 2а, кв. 27.
Вечер. Есенин на кушетке, в цветном персидском
халате, в туфлях. Берет с подоконника «Голубые пес­
ки» Всеволода Иванова. Перелистывает. Бросает
на стол. Снова, не читая, перелистывает и с аффекта­
цией восклицает:
—
Гениально! Гениальный писатель!
И звук «г» у него, как почти всегда, по-рязански.
Иван Рукавишников выступает в «Стойле Пегаса»
со «Степаном Разиным».
Есенин стоит близ эстрады и внимательно слушает
сказ Ивана Рукавишникова, написанный так назы­
ваемым напевным стихом.
В перерывах и после чтения «Степана Разина» он
повторяет:
—
Хорошо! Очень хорошо! Талантливая вещь!
281

«Стойло Пегаса». Я прочитал книгу Александра
Востокова «Опыт о русском стихосложении» , и здан­
ную в 1817 году. Встретив Есенина, я делился с ним
прочитанным, восторгался редкой книгой.
Книга была редкой не только по содержанию, но
и по внешнему виду: на ней был в качестве книжного
знака фамильный герб одного из видных декабристов.
Я привел Есенину мнение Пушкина о Востокове:
«Много говорили о настоящем русском стихе. А . X .В о ­
стоков определил его с большою ученостью и сметли-
востию» 8.
Я сообщил ему, что первого русского стихотворца
звали также Сергеем: Сергей Кубасов, сочинитель
«Хронографа», по свидетельству Александра Восто­
кова, первый в России написал в XVI веке русские
рифмованные стихи.
Темой нашей беседы в дальнейшем, естественно,
были: формы стиха, эволюция русского стиха.
Между прочим, Есенин сказал:
—
Я давно обратил внимание на переносы в стихе.
Я учился и учусь стиху на конкретном стихотворном
материале. Переносы предложения из одной строки в
другу ю в первый раз я заметил у Лермонтова, Я
всегда избегал в своих стихах переносов и разносок.
Я люблю естественное течение стиха. Я люблю совпа­
дение фразы и строки.
Я ответил, что в стихах Есенина в самом деле мало
переносов и разносок, в особенности, если иметь в
виду его песенную лирику; в этом отношении он по­
ходит на наших, русских песнотворцев и сказочни­
ков — по мнению Востокова, переносы и разноски
заимствованы нашей искусственной книжной поэзией
от греков и римлян.
В одной из моих тетрадок сохранилась выдержка
из книги Востокова, относящаяся к нашему разгово­
ру. Привожу ее полностью:
«Свойственные Греческой и Римской поэзии, а с
них и в новейшую нашу поэзию вошедшие разноски
слов (inversions) и переносы из одного стиха в другой
(enjambements) в русских стихах совсем непозволи­
тельны: у русского песнотворца или сказочника в
каждом стихе полный смысл речи заключается, и
282

расположение слов ничем не отличается от простого
разговорного» .
1925 г.
Лето.
По возвращении с Кавказа Есенин сообщал о
романе, который он будто бы начал писать. Но, по-
видимому, это было только предположением. К прозе
он не вернулся.
Намерение его осталось невыполненным.
Лето.
Я с Есениным у одного из наших общих знакомых.
Он мечтает отпраздновать свою свадьбу: намечает —
кого пригласить из дру зей, где устроить свадебный
пир.
Бывает так: привяжется мотив какой-нибудь пес­
ни или стихотворный отрывок, повторяешь его целый
день. К Есенину на этот раз привязался Демьян
Бедный:
Как родная меня мать
Провожала.
Тут и вся моя родня
Набежала 4.
Он пел песню Демьяна Бедного, кое-кто из при­
сутствующих подтягивал.
—
Вот видите! Как-никак, а Демьяна Бедного
поют. И в деревне поют. Сам слышал! — заметил
Есенин.
—
Не завидуй, Сергей, Демьяном станешь! —
ответил ему кто-то из присутствующих.
Классической музыкой Есенин мало интересо­
вался. По крайней мере я лично за все время нашей
многолетней дружбы (с 1918 г.) ни разу не видал
его в опере или в концерте.
Он плясал русскую, играл на гармонике, пел на­
родные песни и частушки. Песен и частушек знал он
большое количество. Некоторые частушки, распе­
ваемые им, были плодом его творчества. Есенинские
283

частушки большею частью сложены на случай, на
злобу дня или направлены по адресу его знакомых:
эти частушки его, как и многие народные частушки,
имеют юмористический характер.
В 1918—1920 годах, в самый пышный расцвет бо­
гемной поэтической жизни Москвы, Есенин на лите­
ратурных вечерах в кафе «Домино» и в «Стойле Пега­
са» любил распевать частушки.
С каждым годом он становился угрюмей. Гармонь
забросил давно. Перестал плясать. Все реже и реже
пел частушки и песни.
Однажды, летом 1921 года, я направился в Бого­
словский переулок, чтобы послушать только что на­
писанного «Пугачева».
Лишь только я вошел в парадное дома No 3, как
до меня стали доноситься какие-то протяжные завы­
вания. Я недоумевал: откуда эти странные звуки?
Вхожу в переднюю. Дверь, ведущая в комнату,
расположенную по левую сторону, открыта. Есенин
и Орешин сидят в у глу за столом и тянут какую-то
старинную песню.
Они были неподвижны. Лица их посинели от на­
пряжения. Так поют степные мужики и казаки.
Я не хотел мешать певцам, мне жаль было пре­
рывать песню, и можете себе представить, сколько
времени мне пришлось бы стоять в передней?
Песня была не окончена: Сергей заметил меня
и потянул в комнату.
Один глаз у него был подбит — синяк и ссадина.
—
Это я об косяк, это я об косяк,— повторял он,
усаживая меня за стол.
Осенью 1925 года я собирался устроить вечер
народной песни. По моим предположениям, на вечере
должны были петь поэты из народа и мои деревен­
ские друзья.
Я пригласил Есенина на этот вечер народной пес­
ни. Он изъявил согласие принять участие на вечере,
но сделал это с полным равнодушием. Я заметил его
безразличное отношение к песням и спросил:
—
Ты, кажется, разлюбил народные песни?
—
Теперь я о них не думаю. Со мной было так:
увлекался песнями периодически, о тхожу от песни и
снова прихожу к ней...
284

Всем известно литературное «супружество» Клю­
ева и Есенина. Н а нем останавливаться не буду.
Уже с 1918 года Есенин начинает отходить от
Клюева.
Причины расхождения с Клюевым излагаются в
«Ключах Марии».
«Для Клюева,— пишет автор «Ключей Марии»,—
все сплошь стало идиллией гладко причесанных анг­
лийских гравюр, где виноград стилизуется под ку р­
чавый порядок воинственных всадников». «Сердце
его не разгадало тайны наполняющих его образов»...
«он пов еял на на с безжизненным кружевным ветром
деревенского Обри Бердслея»... «художник пошел не
по тому лу гу. Он погнался за яркостью красок и
«изрони женьчужну душу из храбра тела, чрез злато
ожерелие»5.
Те же мысли мы находим у Есенина в стихотворе­
нии, посвященном Клюеву: «Теперь любовь моя
не та».
Однако в последнее время у него были попыт­
ки примирения с Клюевым, попытки совместной ра­
боты.
Так, в 1923 году, когда обозначился уход Есенина
из группы имажинистов, он прежде всего обратился к
Клюеву и хотел восстановить с ним литературную
дружбу.
—
Я еду в Питер,— таинственным шепотом сооб­
щает мне Сергей,— я привезу Клюева. Он будет у
нас главный, он будет председателем «Ассоциации
вольнодумцев». Ведь это он учредил «Ассоциацию
вольнодумцев»!
Клюева он действительно привез в Москву.
Устроил с ним несколько совместных выступле­
ний. Но прочных литературных взаимоотношений с
Клюевым не наладилось. Стало ясно: между ними нет
больше точек соприкосновения...
Со стороны Есенина это была последняя попытка
совместной литературной работы с Клюевым. Лич­
ными друзьями они остались: Есенин, приезжая в Ле­
нинград, считал своим долгом посетить Клюева.
К последним стихам Клюева Есенин относился от­
рицательно.
Осенью 1925 года Есенин, будучи у меня, прочел
285

«Гитарную» Клюева, напечатанную в ленинградской
«Красной газете».
—
Плохо! Никуда! — вскричал он и бросил газе­
ту под ноги.
Осень. Есенин и С. А . Толстая у меня.
Даю ему новый карандаш.
—
Люблю мягкие карандаши,— восклицает он,—
этим карандашом я напишу строк тысячу!
Мысль о создании журнала до самой смерти не
покидает Есенина. На клочке бумаги он набрасывает
проект первого номера журнала:
1. Статью.
2. Статью.
3. Конч. о живописи.
Репр одукции.
Ес.
Груз.
Нас.
Рецензии.
—
Я непременно напишу статью для журнала.
Непременно. Я знаю твою линию в искусстве. Мы не
совпадаем. Я напишу иначе. Твоя статья будет
дополнять мою, и обратно,— мечтает Есенин и просит
достать ему взаймы червонец. Два дня или три назад
он получил гонорар в Госиздате, сегодня у же ни
копейки нет.
Для первого номера журнала предполагалось
собрать следующий материал: статья П. Кончалов­
ского о современной живописи; репродукции с картин
П. Кончаловского, А. Куприна, В. Новожилова;
стихи Есенина, Грузинова, Наседкина.
Проект журнала составлялся спешно. В ближай­
шее время решили собраться еще раз, чтобы составить
подробный план журнала и приступить к работе по
его изданию...

И. Н . РОЗАНОВ
ВОСПОМИНАНИЯ
О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ
Шднажды в 1907 году в Риме, в кинематографе
случилось мне видеть историю из жизни рус­
ских революционеров. Тут были и тайные совещания
заговорщиков, и покушение на жизнь важной особы,
и внезапный обыск, и одиночное заключение, на ­
конец — высший момент нервного напряжения пуб­
лики — бегство из тюрьмы на лихой тройке и неиз­
бежная погоня. Была дана настоящая русская зима;
великолепно ложились колеи на рыхлом снегу;
тройка неслась, «бразды пушистые взрывая». Но одна
подробность в этой истории из жизни русских рево­
люционеров с самого начала особенно бросалась
в глаза и вызывала улыбку у русского зрителя: все
революционеры одеты были совершенно одинаково —
в русские кучерские костюмы; острижены все были з
кружок; револьверы заткнуты за кушаки. Этот рим­
ский кинематограф и этот наряд пришли мне на па­
мять, когда я в первый раз увидел Есенина.
В Москве такого поэта еще не знали. Начинался
1916 год, последний дореволюционный. В воздухе
еще стоял угар войны. Воинствующий национализм,
подогреваемый войной, был одним из самых заметных
мотивов в поэзии того времени.
21
января 1916 года я узнал, что в Москву прие­
хал Николай Клюев и вечером будет выступать в
Обществе свободной эстетики. Я не очень любил это
Общество и почти никогда там не бывал, но Клюева
мне хотелось послушать и посмотреть. Уже четыре
года, как он обратил на себя всеобщее внимание.
Он уже успел выпустить три книги стихов, и я
287

был им очень заинтересован. Собрание Общества сво­
бодной эстетики на этот раз происходило в помещении
картинной галереи Лемерсье на Петровке. Я прибыл в
назначенное время, но тут всегда запаздывали, и я
долго слонялся по залам, увешанным картинами,
терпеливо ожидающими себе покупателей. Галерея
Лемерсье была чем-то вроде художественно-комис ­
сионной конторы. Потом я очутился в одной из по­
следних комнат, где расставлены были стулья ряда­
ми и собралось у ж е порядочно публики. Я нашел зна ­
комых. Стали дожидаться вместе. Наконец раздался
шепот: «Приехал!..»
И вот между пиджаками, визитками, дамскими
декольте твердо и уверенно пробирается Николай
Клюев. У него прямые светлые волосы; прямые, ши­
рокие, спадающие «моржовые» усы. Он в коричневой
поддевке и высоких сапогах. Но он не один: за ним
следом какой-то парень странного вида. На нем голу­
бая шелковая рубашка, черная бархатная безрукав­
ка и нарядные сапожки. Но особенно поражали пыш­
ные волосы. Он был совершенно белоголовый, как
бывают в деревнях малые ребята. Обыкновенно п о зд­
нее такие волосы более или менее темнеют, а у стран­
ного и нарядного парня остались, очевидно, такими
же, как были в детстве, к тому же они были необы­
чайно кудрявы.
Распорядитель объявил, что стихи будет читать
сначала Клюев, потом ... последовала незнакомая
фамилия. «Ясенин» послышалось мне. Это легко осмы­
сливалось: «Ясень». И когда через полгода я купил
только что вышедшую «Радуницу», я не без удивле­
ния увидал, что фамилия автора начинается с «Е»
и что происходит она не от «ясень», а от «осень», по
церковнославянски «есень».
Сначала Клюев читал большие стихотворения,
что-то вроде современных былин, потом перешел к
мелким, лирическим. Помню, как читал он свой длин­
ный «Беседный наигрыш, стих доброписный». Содер­
жание было самое современное:
Народилось железное царство
Со Вильге льм ищ ем, царищем пога ным . —
У него ли, неч естивца, войска — сила ,
Порядового народа — несусветно...1
288

Клюев поражал своею густою красочностью и
яркою образностью.
Очередь за другим поэтом. Он также начал с эпи­
ческого. Читал о Евпатии Рязанском. Эта былина не
произвела впечатления, и потому плохо ее помню.
Во всяком случае тут совершенно не было того воин­
ствующего патриотизма, которым отличались неко­
торые вещи Клюева. Если тут и был патриотизм, то
разве только краевой, рязанский. Потом Есенин
перешел к мелким стихам о деревне. Читал он их очень
много, разделяя одно от другого короткими паузами,
читал, как помнится, не размахивая руками, как было
впоследствии. «Жарит из пулемета»,— ска за л мой
сосед слева. Большинство прочитанного поэтом вош­
ло потом частью в «Радуницу», частью в «Голубень».
—
Это что-то вроде Кольцова или Некрасова, ко­
торых я терпеть не могу! — сказала моя соседка спра­
ва, художница-футуристка, щеголявшая своей эк­
сцентричностью.
Потом был перерыв, потом опять читали в том же
порядке. В перерыве и по окончании в гардеробной
слушатели обменивались впечатлениями о стихах и о
наружности поэтов. Сосед мой слева, поклонник
Тютчева, одобрял Клюева: «Какая образность! На ­
пример: «солнце — колокол». Помните у Тютчева:
« Раздастся благовест всемирный победных солнечных
лучей» 2. Другой поэт, деревенский парень, ему не
понравился. Еще резче отнеслась к нему моя соседка
справа, художница. Когда на лестнице к ней подо­
шел Клюев, с которым она уже была раньше знако­
ма, и спросил: «Ну, как?», она тоном избалованной
женщины отвечала: «Сначала я слушала, а потом
перестала. Ваш товарищ мне совсем, совсем не пон­
равился» .— «Как? Такой жавороночек?»— «Впрочем,
о вкусах не спорят»,—смягчила свою резкость худож ­
ница. Впоследствии, глядя на Есенина, я не раз вспо­
минал это определение Клюева: «жавороночек». Но
среди слушателей раздавались и голоса, отдававшие
предпочтение безвестному до сих пор в Москве Е се­
нину перед известным в обеих столицах Клюевым.
Я жадно прислушивался к этим толкам. Мне Клюев
показался слишком перегруженным образами, а
местами и прямо риторичен. Нравились отдельные
Ю Воспоминания о Е сенине
289

прекрасные эпитеты и сравнения, но ни одно стихо­
творение целиком. Есенина я, как и многие другие,
находил проще и свежее. Тут были стихотворения,
понравившиеся мне целиком, например «Корова», где
уже сказалась столь характерная для позднейшего
Есенина нежность к животным. «Песня о собаке»,
написанная на однородную тему, конечно , лучше,
но здесь типичный мотив: «Для зверей приятель я
хороший».
Не да ли ма тери сына,
Первая радость не впрок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок3.
Кажется, в первый раз в русской литературе поэт
привлекал внимание к горю коровы. Еще более про­
извело на меня впечатление «В хате» («Пахнет рых­
лыми драченами...»), аособенно три последние строчки:
От пу глив ой шумоты
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.
Ночью, уже ложась спать, я все восхищался
этой «пугливой шумотой» и жалел , что не могу при­
помнить всего стихотворения. Такого изображения
деревни я ни у кого из русских поэтов не встречал.
Это о стихах. Сами же поэты, главным образом их
наряды, особенно внешность Есенина, возбудили во
мне отрицательно ироническое отношение. Костюмы
их мне показались маскарадными, и я определил их
для себя словами: «опереточные пейзане» и «прянич­
ные мужички». Тогда-то и вспомнился мне римский
кинематограф и русские революционеры в кучерских
кафтанах, обстриженные в кру жок. Конечно, не в
таком костюме ходил Есенин, когда год или полтора
назад посещал Университет Шанявского, где, ка ­
жется, усердно занимался.
Впоследствии я к этой стилизации отнесся более
терпимо. Надо принять во внимание, каково было
большинство публики, перед которой они выступали.
Тут много показного, фальшивого и искусственного.
Были тут, между прочим, какие-то грассирующие
лощеные юноши, у которых весь ум ушел в пробор;
290

увильнувшие от призыва на войну «белобилетники»,
как их тогда называли; были разжиревшие и обрюзг­
шие меценаты с бриллиантовыми перстнями и сви­
ными глазками.
Летом 1916 года вышла «Радуница», а вслед за тем
в «Вестнике Европы»—первая критическая статья о
Есенине профессора П. Н . Сакулина под заглавием
«Народный златоцвет». Эта статья очень характерна
для отношения критики к Есенину первого периода.
Как и следовало ожидать, Есенин рассматривается
вместе с Клюевым и последнему уделяется гораздо
больше внимания.
2
Когда я в 1920 году познакомился с Есениным, он
решительно ничем не напоминал того «пряничного
мужичка», каким я увидел его впервые четырьмя
годами раньше. Я стал присматриваться, и меня
более всего поразили его глаза. Постоянно прихо­
дится слушать прилагаемый к нему эпитет «голубо­
глазый». Мне кажется, что это слишком мало пере­
дает: надо было видеть, как иногда загорались эти
глаза. В такие минуты он становился поистине пре­
красным. Это была красота живая, красота выраже­
ния. Чувствовалась большая внутренняя работа,
чувствовался настоящий поэт.
1919—1920 годы были для Москвы тяжелыми,
голодными. В литературном быту это отразилось на
появлении целого ряда книжных лавок писателей.
Держать книжные магазины частным лицам не ра з­
решалось, а только организациям. Кроме «Лавки
писателей», старейшей в Москве, появились лавки
«Поэтов», «Деятелей искусства» , « Художников слова»
и др. За книжными прилавками можно было увидеть
и известного беллетриста, и уважаемого профессора.
Из названных лавок две принадлежали имажинис­
там. В одной, в Камергерском, торговали Шершене-
вич и Кусиков, в другой — « Художники слова», близ
консерватории,— Есенин и Мариенгоф. Но если поэ­
ты из Камергерского действительно торговали, то
в лавке «Художники слова» Есенин и Мариенгоф
скорее только присутствовали. Есенин был тут вы­
ю*
291

веской, приманкой. Книжное дело вели другие лица.
К поэтам постоянно приходили их знакомые, большей
частью тоже поэты, и лавка «Художники слова» пре­
вращалась в литературный клуб. В этом клубе цари­
ла бодрая, веселая атмосфера.
У Есенина была не только «легкая походка», о
чем он говорил в своих стихах, но весь он был лег­
кий, светлый, быстрый и всегда себе на уме. Иногда
я заставал его, когда не было посетителей, за слова­
рем Даля или за чтением стихов старых русских поэ­
тов. Мне казалось, что Есенин дорожил своими дру-
зьями-имажинистами, потому что они были ловкими
и предприимчивыми товарищами и не подавляли
его своим авторитетом. Имажинизм давал ему воз­
можность оттолкнуться от своего прошлого. Особен­
но открещивался он от того периода, когда его имя
называли обыкновенно вслед за Клюевым. Он возму­
щался теми критиками и составителями хрестоматий,
которые зачисляли его в крестьянские поэты. Это все
равно, говорил он, что зрелого Пушкина продолжать
называть «певцом Руслана и Людмилы».
В 1920 и 1921 годах я часто видался с Есениным.
Я не был его близким приятелем. Сведения о себе
сообщал он мне, как человеку, интересующемуся его
поэзией, который когда-нибудь будет о нем писать.
В то время я работал над вторым томом своей «Рус­
ской лирики». Первый вышел в конце 1913 года и
посвящен был лирике двадцати пяти старших совре­
менников Пушкина. Во втором должны были быть
поэты — ближайшее окружение Пушкина. Есенин
меня спросил: «О ком вы пишете сейчас?» Я отвечал,
что сейчас пишу о забытых поэтах, Катенине и Плет­
неве, но когда-нибудь дойду и до современных поэтов.
Есенин, смеясь, сказал: «Я войду, вероятно, только
в ваш десятый том!»
Он много и охотно рассказывал о себе. То, что мне
казалось наиболее интересным, я записывал.
Это было время «Сорокоуста», «Исповеди ху л и ­
гана», работы над «Пугачевым». В эволюции славы
Есенина момент довольно важный.
Если признан он был не сразу при первом появле­
нии своем в литературной среде, если первая книга
его, «Радуница», уж е дала ему заметное имя, то необ­
292

ходимо указать, что им интересовались главным об­
разом как новым социальным явлением, как поэтом
из народа, не перепевающим Сурикова и Дрожжина ,
а с новыми мотивами и настроением.
1920 и 1921 годы важны в поэтической деятель­
ности Есенина тем, что поэт резче, чем раньше, вы­
разил свое поэтическое лицо, показал себя «нежным
хулиганом», найдя новую, острую и никем еще не
использованную тему.
Вместе с тем он отказался от присущего ему ра­
нее обилия церковных и религиозных образов, с
каждым годом терявших для его читателей свою эмо­
циональную значимость, освободился от той лампад-
ности, которая шла к нему от его деда-старообрядца,
которая поддерживалась годами учения в закрытой
церковно-учительской школе, а потом влиянием
Клюева.
Вместе с тем стихи Есенина приобрели большее
общественное значение, чем раньше. В «Сорокоусте»
(название еще в ду х е прежнего творчества) ему у да ­
лось дать образ необычайный и никому другому не
удававшийся в такой степени по силе и широте обоб­
щения: образ старой, уходящей деревенской Руси,
красногривого жеребенка, бегущего за поездом.
Ни одно из произведений Есенина не вызвало та­
кого шума, как «Сорокоуст». Истинная слава вообще
неотделима от шума. Одни рукоплещут, другие сви­
стят и шикают. Единодушное признание свидетель­
ствует о том, что в данном произведении нет настоя­
щего творческого дерзания, или это признание при­
ходит позднее, когда страсти поулягутся.
Аудитория Политехнического музея в Москве.
Вечер поэтов. Духота и теснота. Один за другим чи­
тают свои стихи представители различных поэтичес­
ких групп и направлений. Многие из поэтов рисуют­
ся, кривляются, некоторые как откровения гения
вещают свои убогие стишки и вызывают смех и ирони­
ческие возгласы слушателей. Публика явно утоми­
лась и ищет повода пошуметь. Пахнет скандалом.
Председательствует сдержанный, иногда только криво
улыбающийся Валерий Брюсов.
Очередь за имажинистами. Выступает Есенин.
Начинает свой «Сорокоуст». Уже четвертый или пя­
293

тый стих вызывает кое-где свист и отдельные возгла­
сы негодования. В стихах этих речь идет о блохах у
мерина. Но когда поэт произносит девятый стих и
десятый, где встречается слово, не принятое в лите­
ратурной речи, начинается свист, шиканье, крики:
«Довольно!» и т. д . Есенин пытается продолжать, но
его не слышно. Шум растет. Есенин ретируется.
Часть публики хлопает, требуя, чтобы поэт про­
должал . Между публикой явный раскол. С неимовер­
ным трудом, при помощи звучного и зычного голоса
Шершеневича председателю удается наконец вод­
ворить относительный порядок. Брюсов встает и
говорит:
—
Вы услышали только начало и не даете поэту
говорить. Надеюсь, что присутствующие поверят мне,
что в деле поэзии я кое-что понимаю. И вот я утвер­
ждаю, что данное стихотворение Есенина самое луч­
шее из всего, что появилось в русской поэзии за по­
следние два или три года.
Есенин начинает, по обыкновению размахивая ру ­
ками, декламировать сначала. Но как только он опять
доходит до «мужицких слов», не принятых в салонах,
поднимается рев еще больше, чем раньше, топот ног .
«Это безобразие!», «Сами вы хулиганы — что вы по-
нимаете!»ит. д. Только Шершеневичу удается перекри­
чать ревущую аудиторию. «А все-таки он прочтет до
конца!»— кричит Шершеневич. Есенина берут не­
сколько человек и ставят на стол. И вот он в тре­
тий раз читает свои стихи, читает долго, но даже в
передних рядах ничего не слышно: такой стоит нево­
образимый шум.
А через неделю-две не было, кажется , в Москве
молодого поэта или просто любителя поэзии, следя­
щего за новинками, который бы не декламировал
«красногривого жеребенка». А потом в печати стали
цитировать эти строки, прицепив к Есенину ярлык —
«поэт уходящей деревни».
Слава Есенина сделала крупный скачок. Уже
многие стали мысленно соглашаться с гордым за яв ­
лением его, что сейчас в России он «самый лучший
поэт». На таком уровне славы держался Есенин и
несколько последующих лет. Даже, может быть, эта
слава начала слегка колебаться: его «Пугачев» не

имел успех а. Следующий скачок дала «Москва кабац­
кая», а настоящая, прочная, непроходящая слава
связана с выходом в свет его стихов в издании «Круга»
в 1924 году; особенное значение имел в книге отдел,
озаглавленный «После скандалов». Поэт перерастает
себя и как крестьянского поэта, и как поэта -хулигана.
Он забирается на такие вершины поэзии («Памяти
Ширяевца» и т. д.), что оттуда уже недалеко и до
обеспечения себе места в тесном и немногочисленном
кругу классиков русской литературы.
Необходимо отметить, что Есенин вовсе не был
равнодушен к своей славе и беззаботен насчет того,
что о нем говорят. Из заграничной поездки он вывез
целые вороха газетных вырезок о себе, появлявшихся
в иностранной прессе, даже из японских газет. И ко­
нечно, слава была ему дороже жизни. Об этом сви­
детельствует хотя бы его известное обращение к Пуш­
кину перед памятником великому поэту на Тверском
бульваре:
Я умер бы сейчас от с час тья,
Сподобленный такой судьбе4.
Есенину всегда была присуща высокая само­
оценка. В своей автобиографии он рассказывает, что,
когда в 1915 году появился среди петербургских ли­
тераторов, он сразу был признан как талант. К этому
он добавляет: «Я знал это лучше других» б.
Преимущество перед Клюевым, которого Есенин
считал тоже большим поэтом, он определял так:
«Клюев не нашел чего-то самого нужного, и поэтому
творчество его становится бесплодным». Другой раз
он высказал свою мысль так: «У Клюева в стихах есть
только отображение жизни, а ну жно давать самую
жизнь».
Что же касается до имажинистов, с которыми он
тесно был связан в течение нескольких лет, то и в са ­
мый разгар дружбы с ними Есенин говорил, что нутра
у них чересчур мало. «Я ж е,— добавлял Есенин,—
в основу кладу содержание, поэтическое мироощу­
щение».
Называя одного из современных поэтов, Есенин
сказал однажды (это было еще в 1921 году) пишу­
щему эти строки:
296

—
Обратите внимание, что ему уж е за сорок.
Следовательно, поэтический возраст для него прошел.
И вот последняя книга его стихов у ж е говорит
об упадке. Вообще лирический поэт не должен
жить долго. Или в известном возрасте он должен пере­
стать писать. Исключения, как мой любимый Фет,
редки.
Однажды Есенин сказал мне:
—
Сейчас я заканчиваю трагедию в стихах. Будет
называться «Пугачев».
—
А знаете ли вы замысел повести Короленко
из эпохи Пугачевского бунта?
—
Нет.
Я передал, что слышал когда-то от самого Коро­
ленко. Главный интерес повесть должна была возбу­
дить трагическою участью одной из жен Пугачева,
без вины виноватой. Ей было семнадцать или шест­
надцать лет, когда Пугачев взял ее «за красоту» себе
в жены, взял насильно: она его не любила; а вскоре
потом Пугачев был пойман, а ее, как жену бунтов­
щика и лжецарицу, что-то очень долго морили в
тюрьме.
—
Ну, это совсем другое!
—
А как вы относитесь к пушкинской «Капитан­
ской дочке» и к его «Истории»?
—
У Пушкина сочинена любовная интрига и не
всегда хорошо прилажена к исторической части.
У меня же совсем не будет любовной интриги. Разве
она так необходима? Умел же без нее обходиться
Гоголь.
И потом, немного помолчав, прибавил:
—
В моей трагедии вообще нет ни одной бабы.
Они тут совсем не нужны: пугачевщина — не бабий
бунт. Ни одной женской роли. Около пятнадцати
мужских (не считая толпы) и ни одной женской.
Не знаю, бывали ли когда такие трагедии.
Я несколько лет,— продолжал Есенин,— изучал
материалы и убедился, что Пушкин во многом был
неправ. Я не говорю уже о том, что у него была своя,
дворянская точка зрения. И в повести и в истории.
Например, у него найдем очень мало имен бунтов­
щиков, но очень много имен усмирителей или тех, кто
погиб от рук пугачевцев. Я очень, очень много прочел
296

для своей трагедии и нахожу, что многое Пушкин
изобразил просто неверно. Прежде всего сам Пугачев.
Ведь он был почти гениальным человеком, да и многие
из его сподвижников были людьми крупными, яркими
фигурами, а у Пушкина это как-то пропало. Еще есть
одна особенность в моей трагедии. Кроме Пугачева,
никто почти в трагедии не повторяется: в каждой
сцене новые лица. Это придает больше движения и
выдвигает основную роль Пугачева.
Меня удивляло, что о женщинах Есенин отзы­
вался большею частью несколько пренебрежитель­
но.
—
Обратите внимание,— сказал он мне,— что
у меня почти совсем нет любовных мотивов. «Маковые
побаски» можно не считать, да я и выкинул большин­
ство из них во втором издании «Радуницы». Моя
лирика жива одной большой любовью — любовью
к родине. Чувство родины — основное в моем твор­
честве.
Это говорилось в 1921 году. В последние годы
любовные мотивы нашли довольно заметное место
в его лирике, но общее определение «основного» оста ­
валось, конечно, верным.
—
С детства,— говорил Есенин,— болел я «му­
кой слова». Хотелось высказать свое и по-своему.
Но было, конечно, много влияний и были ошибочные
пути. Вот, например, знаете ли вы мою «Радуницу»?
—
Да.
—
Какое у вас издание?
—
У меня есть и первое и второе.
—
Ну тогда вы могли это заметить и сами. В пер­
вом издании у меня много местных, рязанских слов.
Слушатели часто недоумевали, а мне это сначала нра­
вилось. Потом я решил, что это ни к чему. Надо писать
так, чтоб тебя понимали. Вот и Гоголь: в «Вечерах»
у него много украинских слов; целый словарь пона­
добилось приложить, а в дальнейших своих мало-
российских повестях он от этого отказался. Весь
этот местный, рязанский колорит я из второго издания
своей «Радуницы» выбросил.
—
Но и вообще второе издание, кажется , сильно
переработано,— заметил я , — состав стихотворений
другой,
297

—
Да , я много стихотворений выбросил, а неко ­
торые вставил, кое-что переделал.
26 февраля 1921 года я записал только что рас­
сказанную мне перед этим Есениным его автобиогра­
фию. Как эта автобиография, так и другие его рас­
сказы о себе, относящиеся большей частью к концу
1920 года, не вполне совпадают с теми сведениями,
которые он сообщает в двух автобиографиях, напи­
санных им лично позднее и предназначавшихся
тогда же для напечатания. Вот что было мною запи­
сано:
«Я крестьянин Рязанской губернии Рязанского же
уезда. Родился я в 1895 году по старому стилю 21 сен­
тября. В нашем краю много сектантов и старообряд­
цев. Д ед мой, замечательный человек, был старо­
обрядческим начетчиком. Книга не была у нас исклю­
чительным и редким явлением, как в других избах.
Насколько я себя помню, помню и толстые книги
в кожаных переплетах. Но ни книжника, ни библио­
фила это из меня не сделало. Вот сейчас я служу
в книжном магазине, а состав книг у нас знаю хуже,
чем другие. И нет у меня страсти к книжному собира­
тельству. У меня нет даже всех мною написанных
книг. Устное слово всегда играло в моей жизни гораз­
до большую роль. Так было в детстве, так было и
потом, когда я встречался с разными писателями.
Например, Андрей Белый оказывал на меня влияние
не своими произведениями, а своими беседами со
мною.
А в детстве я рос в атмосфере народной поэзии.
Бабка, которая меня очень баловала, была очень
набожна, собирала нищих и калек, которые распе­
вали духовные стихи. Еще большее значение имел
дед, который сам знал множество духовных стихов
наизусть и хорошо разбирался в них. Из-за меня
у него были постоянные споры с бабкой. Она хотела,
чтобы я рос на радость и утешение родителям, а я был
озорным мальчишкой. Оба они видели, что я слаб и
тщедушен, но бабка хотела меня всячески уберечь,
а он, напротив, закалить. Он говорил: плох он будет,
если не сумеет давать сдачи. Так его совсем затрут.
И то, что я был забиякой, его радовало. Вообще
крепкий человек был мой дед.
298

Рано посетили меня религиозные сомнения. В дет­
стве у меня очень резкие переходы: то полоса молит­
венная, то необычайного озорства, вплоть до бого­
хульства. И потом и в творчестве моем были такие
полосы: сравните настроение первой книги хотя бы
с «Преображением».
Меня спрашивают, зачем я в своих стихах упо­
требляю иногда непринятые в обществе слова. Так
скучно иногда бывает, так скучно, что вдруг и за х о ­
чется что-нибудь такое выкинуть. А, впрочем, что
такое «неприличные» слова! Их употребляет вся Ро с­
сия, почему не дать им права гражданства и в литера­
туре? Учился я в закрытой церковной школе в одном
заштатном городе Рязанской губернии. Оттуда я
должен был поступить в Московский учительский
институт. Хорош о, что этого не случилось: плохим
я был бы учителем. Некоторое время я жил в Москве,
посещал Университет Шанявского. Потом я переехал
в Петербург. Там меня более всего поразило своею
неожиданностью существование на свете другого
поэта из народа, у ж е обратившего на себя внимание,—
Николая Клюева.
С Клюевым мы очень сдружились. Он хороший
поэт, но жаль , что второй том его «Песнослова» х у ж е
первого. Я , при всей своей любви к рязанским полям
и к своим соотечественникам, всегда резко относился
к империалистической войне и к воинствующему
патриотизму. Этот патриотизм мне органически чужд.
У меня даже были неприятности из-за того, что я не
пишу патриотических стихов на тему «гром победы
раздавайся», но поэт может писать только о том,
с чем он органически связан.
Я уж е раньше рассказывал вам о разных литера­
турных знакомствах и влияниях. Да, влияния были.
И теперь во всех моих произведениях отлично сознаю,
что в них мое и что не мое. Ценно, конечно, только
первое. Вот почему я считаю неправильным, если
кто-нибудь станет делить мое творчество по периодам.
Нельзя же при делении брать признаком что-либо
наносное. Периодов не было, если брать по существу
мое основное. Тут все последовательно. Я всегда
оставался самим собой.
Вы спрашиваете, целен ли был, прям и ровен мой
299

житейский путь? Нет, такие были ломки, передряги
и вывихи, что я удивляюсь, как это я до сих пор
остался жив и цел. Об этом расскажу вам подробно
когда-нибудь другой раз».
Но это так и не случилось.
Есенина после его возвращения из Америки я
стал видеть реже. Запомнились четыре отдельные
встречи. Первая на каком-то спектакле в Камерном
театре. Мы неожиданно встретились в фойе театра
во время антракта и обменялись впечатлениями.
Помню, как крепко, по -дружески пожал он
мне руку.
Второй раз я видел Есенина в одну из суббот в ли­
тературном кружке «Никитинские субботники». Тре­
тий раз в Политехническом музее на «чистке поэтов»
у Маяковского. Особенно запомнилось мне выступ­
ление Есенина у памятника Пушкину в 1924 году,
в день 125-летнего юбилея великого поэта. Есенин
стоял на ступеньках пьедестала, светлые его кудри
резко выделялись в толпе. В руках он держал букет
цветов, который от Союза писателей он возложил
к подножию памятника. Он читал свое известное сти­
хотворение, посвященное Пушкину, громко и четко,
размахивая, как обычно, руками:
А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от сча стья,
Сподобленный такой судьбе.
Но , обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь...
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой проз венеть6.
Но петь пришлось недолго. Последняя моя встреча
с Есениным состоялась у же 30 декабря 1925 года,
Когда мы, московские писатели, пришли в Дом печати
встретить прибывший из Ленинграда гроб с телом
покойного поэта. Был сырой зимний вечер. Подавлен­
ные бессмысленной смертью, молча стояли мы у гроба.
А на здании Дома печати порывистый ветер колы­
хал длинный белый плакат, на котором крупными
буквами написано было: «Умер великий русский
поэт».

в. и. вольпин
ЕСЕНИН В ТАШКЕНТЕ
Iознакомился я с Есениным в конце 1920 года.
Я работал тогда в качестве представителя от
Туркцентропечати в Москве при Главном управлении
Центропечати на Тверской. Имажинисты в то время
почти монопольно, несмотря на острый бумажный
кризис, ухитрялись издавать свои тощие книжки и
часто бывали в Центропечати, экспедируя через ее
аппарат свои издания в провинцию.
Там я впервые увидел Есенина, пришедшего по
делу.
Наши встречи стали почти ежедневными. Встре­
чались мы в кафе поэтов «Домино», в кафе имажини­
стов «Стойло Пегаса», на вечерах в консерватории
и в Политехническом музее, в книжной лавке на
Никитской.
Вскоре я уех ал в Туркестан. Мы встретились
с Есениным через три месяца в Ташкенте.
Есенина манил не «Ташкент — город хлебный»,
а Ташкент — столица Туркестана. Поездку Есенина
в Туркестан следует рассматривать как путешествие
на Восток, куда его очень давно, по его словам, тя­
нуло.
Приехал Есенин в Ташкент в начале мая, когда
весна уже начала переходить в лето. Приехал радост­
ный, взволнованный, жадно на все глядел, как бы
впивая в себя и пышную туркестанскую природу,
необычайно синее небо, утренний вопль ишака, крик
верблюда и весь тот необычный для европейца вид
туземного города с его узкими улочками и безгла­
301

зыми домами, с пестрой толпой и пряными запа­
хами.
Он приехал в праздник уразы, когда мусульмане
до заката солнца постятся, изнемогая от голода и
жары, а с сумерек, когда солнце уйдет за горы, на­
громождают на стойках под навесами у лавок целые
горы «дастархана» для себя и для гостей: арбузы,
дыни, виноград, персики, абрикосы, гранаты, финики,
рахат-лукум, изюм, фисташки, халва ... Цветы в это
время одуряюще пахнут, а дикие туземные орке­
стры, в которых преобладают трубы и барабаны,
неистово гремят.
В узких запутанных закоулках тысячи людей
в пестрых, слепящих, ярких тонов халатах разгу­
ливают, толкаются и обжираются жирным пилавом,
сочным шашлыком, запивая зеленым ароматным
кок-чаем из низеньких пиал, переходящих от одного
к другому.
Чайханы, убранные пестрыми коврами и сюзане, за ­
литы светом керосиновых ламп, а улички, словно вы­
нырнувшие из столетий, ибо такими они были века на­
зад, освещены тысячесвечными электрическими лам­
пионами, свет которых как бы усиливает пышность
этого незабываемого зрелища. Толпа разношерстная:
здесь и местные узбеки, и приезжие таджики, и чард-
жуйские туркмены в страшных высоких шапках, и
преклонных лет муллы в белоснежных чалмах, и смуг­
лые юноши в золотых тюбетейках, и приезжие из «рус­
ского города», и разносчики с мороженым, мишалдой
и прохладительными напитками. Все это неумолчно
шевелится, толкается, течет, теряя основные цвета
и вновь находя их, чтобы через секунду снова рас­
колоться на тысячу оттенков.
И в такую обстановку попал Есенин — молодой
рязанец, попал из голодной Москвы. Он сначала
теряется, а затем начинает во все вглядываться,
чтобы запомнить.
Я помню, мы пришли в старый город небольшой
компанией, долго толкались в толпе, а затем уселись
на верхней террасе какого-то ош -хане. Вровень с нами
раскинулась пышная шапка высокого карагача —
дерево, которое Есенин видел впервые. Сверху зр е­
802

лище было еще ослепительнее, и мы долго не могли
заставить Есенина приступить к еде.
В петлице у Есенина была большая желтая роза,
на которую он все время бережно посматривал, боясь,
очевидно, ее смять.
Когда мы поздно возвращались в город на трамвае,
помню то волнение, которым он был в этот день про­
низан. Говорил он много, горячо, а под конец заго­
ворил все-таки о березках, о своей рязанской глуши,
как бы желая подчеркнуть, что любовь к ним у него
постоянна и неизменна.
Литературная колония в Ташкенте встретила Есе­
нина очень тепло и, пожалуй, с подчеркнутым ува­
жением и предупредительностью как большого, при­
знанного поэта, как метра. И это при враждебном
к нему отношении как к вождю имажинизма — тече­
ния, которое было чуждо почти всей пишущей братии
Ташкента.
Особенно часто и остро нападал на Есенина за его
имажинизм Ширяевец, видевший в имажинисте Е се­
нине поэта, отколовшегося от их мужицкого стана.
Есенин долго и терпеливо объяснял своему другу
основы имажинизма и тогда же начал писать письмо
Р. В . Иванову-Разумнику с изложением этих основ,
но так и не докончил его, оставив черновик письма
Ширяевцу на память *.
С Ширяевцем Есенин встречался чаще, чем с др у ­
гими. Их связывала почти шестилетняя заочная
дружба, поддерживавшаяся редкими письмами, и
Есенин не мог с ним наговориться.
Он позже, в Москве, уж е после смерти Ширяевца,
сильно подействовавшей на него, вспоминал их пер­
вую личную встречу и говорил мне, что до поездки
в Ташкент он почти не ценил Ширяевца и только
личное знакомство и долгие беседы с ним открыли
ему значение Ширяевца как поэта и близкого ему
по духу человека, несмотря на все кажущиеся разно­
гласия между ними.
* Письмо это опубликовано в журнале «Красная новь»,
No2за1926г.
303

Приехал Есенин в Туркестан со своим другом К .,
ответственным работником НКПС, в его вагоне,
в котором они и жили во все время их пребывания
в Ташкенте и в котором затем уехали дальше —
в Самарканд, Бухару и Полторацк (бывш. Асхабад).
Ташкентский Союз поэтов предложил Есенину
устроить его вечер. Он согласился, но просил орга­
низовать его возможно скромнее, в более или менее
интимной обстановке. Мы наметили помещение Т ур­
кестанской публичной библиотеки.
Вечер вскоре состоялся. Небольшая зала библио­
теки была полна. Преобладала молодежь. Лица
у всех были напряженны.
Читал Есенин с обычным своим мастерством. На
аплодисменты он отвечал все новыми и новыми сти­
хами, и умолк, совершенно обессиленный. Публика
не хотела расходиться, а в перерыве раскупила все
книги Есенина, выставленные Союзом для продажи.
На все просьбы присутствующих прочитать хотя бы
отрывки из «Пугачева», к тому времени вчерне уж е
законченного, Есенин отвечал отказом.
Однако он почти целиком прочитал свою траге­
дию через два дня у меня на квартире. Долго тянулся
обед, затем чай, и только когда у ж е начало темнеть,
Есенин стал читать. Помнил он всю трагедию на
память и читал, видимо, с большим наслаждением
для себя, еще не успев привыкнуть к вещи, только
что законченной.
Читал он громко, и большой комнаты не хватало
для его голоса. Я не знаю, сколько длилось чтение,
но знаю, что, сколько бы оно ни продолжалось, мы,
все присутствовавшие, не заметили бы времени. Вещь
производила огромное впечатление. Когда он, устав,
кончил чтение, произнеся заключительные строки
трагедии, почувствовалось, что и сам поэт пережи­
вает трагедию, может быть, не менее большую по
масштабу, чем его герой.
Боже мой!
Неужели пришла пора?
Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?
А казалось... казалось еще вчера...
Дорогие мои... дорогие... хор-рош ие...
804

Он кончил. И вдруг раздались оглушающие апло­
дисменты. Аплодировали не мы, нам это в голову не
пришло. Хлопки и крики неслись из-за открытых
окон (моя квартира была на первом этаже), под кото­
рыми собралось несколько десятков человек, при­
влеченных громким голосом Есенина.
Эти приветствия незримых слушателей растро­
гали Есенина. Он сконфузился и заторопился у х о ­
дить.
Через несколько дней он уехал дальше в глубь
Туркестана, завоевав еще один город на своем пути.

А. Б. ГАТОВ
ТАК БЫЛО
ачало нашего знакомства относится к 1920 го-
___ ___ ду. Я жил в Харькове. Сергей Александро­
вич несколько раз там бывал в 1920—1921 годах,
а я часто приезжал в Москву, суровую Москву тех лет.
Мне довелось выступать вместе с Есениным в Харь­
кове и в Москве. Нечего говорить, что успех распре­
делялся неравномерно...
Как читал свои стихи Есенин? Я бы сказал —
упоенно, горячо, страстно, как исповедь сердца.
Особенно мне запомнилась сцена из «Пугачева», в то
время еще не опубликованного,— сцена «Уральский
каторжник», в которой Хлопуш а является в стан П у­
гачева.
По-иному, но также властно захватывая слуша­
теля, он читал «Сорокоуст». Очень спокойно произ­
носил первое озорное восьмистишие; на песенный лад,
то задорный, то скорбный, переходил во второй
главке — «Ах, не с того ли за селом...»; набрав воздух
в легкие, гордо и по-былинному широко повествовал
о соревнованье жеребенка с паровозом:
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не в ерне т его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдав ал за к он я печенег?
«Сорокоуст» был одним из любимейших произве­
дений публики той поры; Есенин сам его любил,
читал охотно...
Как воспринимал Есенин чужие стихи? (Конечно,
я имею в виду его современников.) Есенин умел слу ­
шать настороженно —• как-то расцветал, когда стихи
306

казались ему удачными; он просил автора их повто­
рить и сам произносил
понравившиеся
строки.
(У меня ему нравилось, например: «На зябких розах
желтая солома...») Свежее дыхание он ощущал в вы­
сокой степени: «Стихи должны быть, как открытое
окно!» Но мне приходилось слышать, как Есенин,
увидав в печати сухие, казенные произведения, со­
провождал свою резкую критику соленым словом
в адрес того или иного редактора. Есенину было да­
леко не безразлично, на каком уровне будет нахо­
диться русская поэзия.
Он ратовал за все талантливое, новаторское, инди­
видуальное. Он любил Блока, ценил классически уве­
ренные стихи Белого и Брюсова, особенно его «Бал­
лады» и гражданские стихи 1904—1905 годов («Совре­
менность»), Серость в стихах Есенину казалась
оскорблением русской поэзии. Самой бранной клич­
кой в устах Есенина было слово «эпигон», безраз­
лично — есенинский или символистов. Это, между
прочим, стоит запомнить некоторым поэтам, не застра ­
хованным и сейчас от подражания Есенину.
Есенин был широкой, самобытной русской натурой.
Недаром он всегда восхищался Горьким и Шаляпи­
ным, гордился дружбой с Качаловым и Коненковым.
Хотя он и учился в Университете Шанявского, но,
по существу, он был самородком, самому себе обя­
занным и своей немалой культурой, и развитием
своего таланта.
Широта Есенина — широта ума и характера —
сказывалась всегда и во всем. Может быть, не совсем
удачной иллюстрацией этого будет одна его запом­
нившаяся реплика. Зашел разговор о бегах... Есенин
нахмурился и процедил: «Не люблю бегов. Бегут
две, три, четыре лошади... Скучно! То ли дело —
табун бежит...»
Это было сказано просто, без
рисовки.
Как-то в осенние сумерки я пришел на Большую
Никитскую, в книжную лавку имажинистов, где Сер­
гей Александрович бывал обычно перед вечером.
Лавка была у ж е закрыта. Сотрудник, дававший
Есенину отчет за минувший день* поторопился уйти
наверх на антресоли, где мерцал огонек. И лавка
была слабо освещена керосиновой лампой. В ремб-
307

рандтовской полутьме—Есенин, в пальто, накинутом
на плечи, и в руках книга:
—
Гоголь! Мой любимый!
Приблизив том к свету, Сергей Александрович,
наклонившись, начал мне читать страницу из «Мерт­
вых душ», но оборвал на полуфразе:
—
Я все у него люблю. И «Вечера на хуторе...», и
«Тараса Бульбу»... Начнешь читать, и весь мусор
с души сдувает...
В эту нашу встречу Сергею Александровичу за х о ­
телось подарить мне одну из своих книг — под руками
было недавно вышедшее «Преображение». Он сделал
короткую надпись:
«Гатову
дружеский
Есенин
1921
Сент.
Москва».

И. И, ШНЕЙДЕР
ЕСЕНИН ЗА ГРАНИЦЕЙ
|днажды на Большой Никитской меня остано­
вил известный в то время московский ху д о ж ­
ник Георгий Богданович Якулов. В его оформлении
шли тогда премьеры многих крупных московских теа­
тров. В последующие годы Якулов явился автором
проекта памятника 26 бакинским комиссарам и ра­
ботал над этим проектом, когда Есенин был в Баку.
Есенинская «Баллада о двадцати шести» посвящена
Якулову.
—
У меня в студии сегодня небольшой веч ер, —
сказал Якулов,— приезжайте обязательно. И, если
это возможно, привезите Дункан.
Студия Якулова блистала стеклянной крышей
наверху высокого дома где-то около «Аквариума»,
на Садовой.
Появление Дункан вызвало сначала мгновенную
тишину, а потом радостные крики: «Дункан!»
Дункан увели в соседнюю комнату, а меня в это
время чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло ­
сером костюме. Он кричал: «Где Дункан? Где Д ун ­
кан?» — и ураганом пронесся в соседнюю комнату.
Я не успел разглядеть его лица.
—
Кто это? — спросил я Якулова.
—
Есенин,— засмеялся он.
Немного спустя мы с Якуловым подошли к Айсе­
доре. Она сидела на софе. Есенин стоял около нее
на коленях, она гладила рукой его волосы, скандируя
по-русски:
—
За-ла-та-я га -ла -ва...
Они проговорили целую ночь. Гости уж е расхо-
809

дились. Айседора нехотя поднялась с кушетки. Есе­
нин неотступно следовал за ней.
Когда мы вышли на Садовую, было у ж е совсем
светло. Показался извозчик, на счастье, свободный.
Айседора вступила на подножку и опустилась на
сиденье, как всегда, с такой грацией, будто она сади­
лась в придворный экипаж, запряженный цугом.
Есенин буквально прыгнул в пролетку и сел с ней
рядом.
Я пристроился на облучке. Пролетка тихо про­
тарахтела по Садовой, у ж е освещенной первыми
лучами солнца, потом за Смоленским свернула налево
и очутилась около большой церкви. Ехали мы очень
медленно, чтб моим спутникам, по-видимому, бы­
ло совершенно безразлично. Они казались счастли­
выми.
Ни Айседора, ни Есенин не заметили, что дрем­
лющий извозчик кружит нас вокруг церкви.
—
Эй, отец! — тронул я его за плечо.— Ты что,
венчаешь нас, что ли? Вокруг церкви, как вокруг
аналоя, три раза ездишь.
Есенин встрепенулся, а узнав, в чем дело, ра­
достно рассмеялся.
—
Повенчал! — хохотал он, поглядывая забле­
стевшими глазами на Айседору.
Дункан, узнав, что произошло, закивала головой:
—
Mariage...*
Извозчик остановился у подъезда нашего особняка.
Айседора и Есенин стояли на тротуаре, но не про­
щались. Айседора посмотрела на меня виноватыми
глазами и просительно произнесла:
—
Иля Илич... Ча-ай?
—
Чай, конечно, можно организовать,— сказал
я,имывсевошливдом.
Айседора не знала почти ни одного слова по-рус­
ски, а Есенин не владел ни одним из иностранных
языков. Поэтому они мучали меня, прибегая к моей
помощи, когда были совершенно не в состоянии по­
нять друг друга, хотя оба и уверяли меня, что пони­
мают прекрасно, «объясняясь образами Шелли, Шил­
лера, Байрона, Гете».
* Свадьба (франц.А
310

—
Он читал мне сейчас свои стих и,— говорила
мне тогда Айседора,— я ничего не поняла, но я слы­
шу, что это музыка!
С появлением Есенина на Пречистенке стали бы­
вать поэты-имажинисты.
Имажинистов было много, они постоянно устраи­
вали толчею вокруг Есенина.
Через несколько месяцев в одном из писем Есенин
сообщал:
«Живу я как-то по -бивуачному, без приюта и без
пристанища, потому что домой стали ходить и беспо­
коить разные бездельники... Им, видите ли, приятно
выпить со мной! Я не знаю даже, как и отделаться от
такого головотяпства, а прожигать себя стало со­
вестно и жалко»1.
Вечерами, когда собирались гости, Есенина обыч­
но заставляли читать стихи. Впрочем, его никогда
не приходилось долго упрашивать. Читал он охотно,
чаще всего «Исповедь хулигана» и монолог Хлопуши
из большой поэмы «Пугачев», над которой он в то вре­
мя работал. В интимном кругу читал он негромко,
хрипловатым голосом, иногда переходившим в шепот
очень внятный, а иногда поднимавшимся до звонкого
звучания меди. Букву «г» он выговаривал с украин­
ской мягкостью. Как бы задумавшись и вглядываясь
в какие-то, одному ему видимые рязанские дали, он
шептал строфу из «Исповеди» о своих стариках:
Бедные, бедные кр естьяне!
Вы, на ве рно , с тали некрасивым и,
Так же боитесь бога и болотных недр,2—
заканчивая на полном таинственности шепоте.
В своих публичных выступлениях Есенин, наобо­
рот, читал громко, чуть-чуть «окая »...
«Пугачевым» Есенин был поглощен. Еще не закон­
чив работу над поэмой, он хлопотал об издании ее
отдельной книжкой, бегал и звонил в издательство и
типографию и однажды ворвался на Пречистенку тор­
жествующий, с пачкой только что сброшюрованных
тонких книжечек в обложке темно-кирпичного цвета,
на которых было оттиснуто: «Пугачев».
311

Талантливейший ваятель Сергей Тимофеевич Ко­
ненков дружил с Есениным. Вечерами Есенин иногда
тормошил всех:
—
Едем на Красную Пресню! Изадора — Конен­
ков! — горячо восклицал он на их собственном и по­
нятном им обоим языке, в котором они не пользова­
лись глаголами.
На Красной Пресне помещалась маленькая сту­
дия-мастерская Коненкова.
Здесь нас встречала целая галерея выточенных
из дерева русских Панов — старичков-лесовичков с
добрыми, лукавыми и чуть-чуть улыбающимися ли­
цами. Повсюду лежали пни и чурбаны и пахло све­
жим деревом.
Коненков приходил иногда в студию Айседоры
и подолгу смотрел на нее танцующую. Потом все
расспрашивал ее о великом скульпторе Родене, с ко ­
торым Дункан была в большой дружбе. Она расска­
зывала, как Роден впервые приехал в ее студию
в Париже и она танцевала перед ним.
Коненков выточил из дерева две статуэтки тан­
цующей Айседоры и подарил их ей. Она увезла потом
их во Францию, что случилось с ними после ее гибели,
я не знаю.
—
Вот моя награда! — сказала Айседора после
одного урока танца с детьми. — Газеты Европы и
Америки перед моим отъездом в Москву скептически
пророчили мне неудачу. Если бы они могли увидеть
сейчас этих русских детей! Я всегда знала, что рус­
ские необычайно музыкальны, а способность их
к танцу давно известна всему м иру ... Если бы можно
было сделать так, чтобы этих детей увидал мир!
И она загорелась новой идеей. Айседора никогда
ничего не откладывала и вскоре вошла ко мне, держа
листок бумаги с текстом телеграммы, написанной ею
по-английски. Это была телеграмма известному аме­
риканскому импрессарио Юроку, постоянному орга­
низатору гастролей Айседоры Дункан.
Телеграмма гласила:
«Можете ли организовать мои спектакли участием
моей ученицы Ирмы двадцати восхитительных р у с­
312

ских детей и моего мужа знаменитого русского поэта
Сергея Есенина телеграфируйте немедленно Айсе­
дора Дункан».
Ответ из Нью-Йорка не замедлил:
«Интересуюсь телеграфируйте условия и начало
турне Юрок».
Советское правительство дало согласие на выезд
школы, и Дункан стала деятельно готовиться к пер­
вому показательному спектаклю ее школы в Москве
и к своему отъезду за границу, намереваясь провести
там до приезда школы большую предварительную
работу.
Айседора и Есенин хотели закрепить свой брак
по советским законам, тем более что им предстояла
поездка в Америку, и Айседора хорошо знала повадки
тамошней «полиции нравов». К тому же Есенин рас­
сказал ей о том, что произошло в Соединенных Шта­
тах с М. Ф. Андреевой и А. М. Горьким, потому что
они не были «повенчаны».
Ранним солнечным утром мы втроем отправились
в загс Хамовнического Совета, расположенный по
соседству с нами в одном из пречистенских пере­
улков.
Оба пожелали носить двойную фамилию — Д у н ­
кан-Есенин. Так и записали в брачном свидетельстве
и в их паспортах.
Отлет с московского аэродрома был назначен на
ранний утренний час.
Есенин летел впервые в своей жизни и заметно
волновался. Дункан же постоянно летала и в Европе
и в Америке и была спокойна. Но когда мы все сидели
на траве аэродрома в ожидании старта, Дункан
вдруг сказала, что на всякий случай хочет написать
завещание. Она попросила у меня блокнот. На не­
скольких узеньких страничках блокнота Айседора
быстро написала короткое завещание, в котором
говорилось, что в случае ее смерти наследником яв­
ляется ее муж Сергей Есенин-Дункан.
Она показала мне текст.
313

—
Ведь вы летите вместе,— сказал я.
—
Я об этом не подумала,— засмеялась Айседора
и, быстро дописав фразу: «а в случае его смерти моим
наследником является мой брат Августин Дункан »,—
поставила внизу странички свою размашистую под­
пись, под которой Ирма Дункан и я расписались
в качестве свидетелей.
После этого я положил голубой блокнот обратно
в свой портфель.
Трудно было тогда представить себе, что всего
через пять лет об этом блокноте будут писать газеты
Европы и Америки и ко мне будут лететь телеграммы
из Парижа, запрашивающие о завещании...
12 мая 1922 года Дункан и Есенин прибыли в Б ер­
лин. Айседора всегда останавливалась в самом феше­
небельном отеле Берлина — «Адлон», в котором ее
ожидало уже целое сборище журналистов.
Ведь приезд Айседоры Дункан из «большевист­
ской Москвы», да еще в сопровождении какого-то
молодого русского поэта, ставшего ее мужем, был
сенсацией, а следовательно, и «хлебом» для репор­
теров.
Перед отъездом Дункан в Москву журналисты
Парижа и Лондона атаковали ее, забрасывая десят­
ками вопросов, ответы на которые они печатали во
множестве интервью.
—
Не боитесь ли вы ехать в Советскую Россию,
когда там нечего есть?
—
Я боюсь духовного, а не телесного голода.
Мечта моей жизни должна быть осуществлена! Толь­
ко в России я смогу создать школу, о которой
мечтаю.
—
Но в Америке существует много школ, приме­
няющих ваш метод?
—
В Америке такие бесчисленные школы откры­
ты людьми, которые применяют мой метод без пони­
мания его существа...
—
Какой контракт вы подписали с Советским
правительством?
—
Я еду в Советскую Россию без всякого кон­
тракта. Мне надоели контракты! Русские могут не
314

иметь достаточно еды, но они твердо решили, что
искусство и образование должны быть доступны всем!
Теперь Дункан пробыла год в Москве, и вопросы
сыпались на нее в еще большем количестве. Дункан
отвечала:
—
Несмотря на лишения, русская интеллигенция
с энтузиазмом продолжает свой тяжелый труд по
перестройке жизни. Мой великий друг Станислав­
ский, глава Художественного театра, и его семья
с аппетитом едят бобовую кашу, но это не препятст­
вует ему творить величайшие образы в искусстве.
Еще в первые месяцы жизни Дункан в Москве
ее ответы на вопросы корреспондентов были напеча­
таны на страницах «Юманите».
«Дорогие товарищи! — писала Дункан.
—
Вы
спрашиваете о впечатлениях моего путешествия, но
все, что я могу сказать, является только впечатле­
ниями художника, так как я сама слишком неве­
жественна в политике. Я оставила Е вропу, где искус­
ство раздавлено коммерцией.
Я убеждена в том, что в России совершается вели­
чайшее в истории человечества чудо, какое только
имело место на протяжении последних дв ух тысяче­
летий. Мы находимся слишком близко к этому явле­
нию, чтобы увидеть больше, чем только материальные
последствия, но те, которые будут жить в течение
следующего столетия, поймут, что человечество через
коммунизм решило сделать огромный шаг вперед.
... Только братство рабочих всего мира, только
Интернационал могут спасти человечество. Что ка­
сается голода — я не боюсь его. Моя мать — бедная
учительница музыки, имевшая детей, часто не имела
еды, но ей всегда удавалось облегчать наш голод
игрою произведений Шуберта и Бетховена, под кото­
рую мы, дети, танцевали вместо еды. Так я совершила
свой дебют как танцовщица...»
Из Германии я получил от Есенина несколько
писем. Они сданы мною весной 1940 года в Литера­
турный музей вместе с другими его письмами.
Почти все свои письма Есенин начинал обычным
для него обращением: «Милый Илья Ильич! Привет
315

вам и целование!» Он все беспокоился о своей сестре
Кате, учившейся тогда в Москве, просил, чтобы
«Лавка писателей» выдала ей денег или я сам достал
их для нее, «а я вам пришлю в письме чек»,— писал
Есенин.
Но вряд ли Айседора и Есенин сумели бы при­
слать когда-нибудь чек. Они сами жили так широко,
что порою прямо бедствовали.
Есенин сетовал в письмах, что Айседора совсем
не умеет вести своих дел, что ее все на каждом шагу
обманывают, что дом ее в Грюнвальде (район Бер­
лина) продан за курьезно малую сумму. Жаловался,
что Айседора «скачет на автомобиле то в Любек, то в
Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар. Я следую
с молчаливой покорностью» 3, — добавлял он (что,
кстати сказать, было на него совсем не похоже).
В конце июля 1922 года Айседора и Есенин при­
ехали в Париж. Здесь их предупредили, что они нахо­
дятся под надзором полиции и поэтому надо избегать
политических речей и высказываний.
Последующие два месяца были спокойными. Д ун ­
кан и Есенин много путешествовали, ходили по му­
зеям.
Есенин продолжал работать над изданием своих
прежних стихов и писал новые.
В Тюрингии они посетили Веймар — город Гете и
Шиллера. Долго смотрел Есенин на не дописанную
Гете страничку, лежащую на его письменном столе.
В октябре на гигантском пароходе «Париж» Д у н ­
кан и Есенин отплыли из Гавра в Нью-Йорк.
На пристани в Нью-Йорке их ожидало множество
фотографов и репортеров, но сойти на берег Дункан и
Есенину не удалось, так как тут же иммиграционный
инспектор заявил им, что эту ночь они должны про­
вести в своей каюте, а утром проследовать на Эллис-
Айланд («Остров слез») для проверки. При этом он
воздержался от каких бы то ни было объяснений
и лишь проговорился, что действует согласно ин­
струкции из Вашингтона, вследствие «советских
взглядов мисс Дункан, высказанных ею в печа­
ти».
316

Дункан, в белой фетровой шляпе, в красных ру с­
ских сапожках и в длинном плаще, стояла под руку
с Есениным на палубе, окруженная толпой пробрав­
шихся сюда фоторепортеров и журналистов, которые
засыпали их вопросами.
Есенин, заготовивший, как он потом рассказывал,
целую речь, презрительно молчал. А сказать он хотел
о своей вере в то, что «душа России и душа Америки
в состоянии понять одна другую и что они приехали
рассказать о великих русских идеях и работать для
сближения двух великих стран».
Американские репортеры остались верны себе:
они наперебой задавали Дункан всевозможные неле­
пые вопросы о ее танцах, о Москве, о Есенине, об
Эллис-Айланде, о визах , о ее отношении к амери­
канцам и даже о том, «как она выглядит, когда тан­
цует» ,— на что Айседора резонно отвечала, что она
не может этого сказать, так как никогда не видела
себя танцующей...
По поводу «Острова слез» она сказала:
—
Они задержали нас только потому, что мы
приехали из Москвы, хотя американский консул
в Париже, завизировавший наши паспорта, заверил
нас, что никаких препятствий к въезду теперь не
будет!
Все вечерние газеты Нью-Йорка вышли в этот
день с большими заголовками:
«Приезд великой артистки!»
Но Дункан и Есенин сидели в это время в своей
каюте, а утром должны были быть водворены на
Эллис-Айланд.
Нью-йоркская газета «Таймс» в это утро пи­
сала:
«Айседора Дункан задержана на Эллис-Айланде!
Боги могут смеяться! Айседора Дункан, которой
мир обязан созданием нового искусства танца, зачис­
лена в опаснейшие иммигранты!»
На Эллис-Айланде Дункан и Есенину заявили,
что приказ об их за держании был дан министерством
юстиции «ввиду долгого пребывания Айседоры Дункан
в Советской России» и подозрения в том, что «она
оказывает дружескую услугу Советскому правитель­
ству в провозе в Америку каких-то документов».
317

После приезда из США Есенин писал про Эллис-
Айланд в «Известиях» в статье «Железный Мир­
город»: «Когда мы сели на скамьи, из боковой двери
вышел тучный, с круглой головой господин, волосы
которого были вздернуты со лба челкой кверху
и почему-то напомнили мне рисунки Пичугина в
сытинском издании Гоголя.
—
Смотри,— сказал я спутнику,— это Мирго­
род! Сейчас прибежит свинья, схватит бумагу, и мы
спасены!..
Взяли с меня подписку не петь «Интернациона­
ла», как это сделал я в Берлине» 4.
После двухчасового допроса они были наконец
освобождены.
Друзья Айседоры устроили ей и Есенину друже­
ственную встречу и банкет в отеле, где они посели­
лись. Дункан была счастлива, с жаром делилась
впечатлениями о Советской России и ни о чем другом
не желала говорить. Ей не терпелось рассказать об
этом всей Америке, как она выразилась. Журналисты
одолевали и Есенина, произносившего огневые речи.
Все шло хорошо. Три спектакля Дункан в «Корнеги-
холл» прошли с большим успехом и благополучно
заканчивались, несмотря на речи Айседоры о Совет­
ской России.
Но дальше произошли неожиданные события.
Начавшееся в Филадельфии турне тут же приоста­
новилось, так как мэр Индианаполиса испугался
«большевистских речей» Айседоры и запретил ей
въезд в город.
Импрессарио Юрок по прямому проводу обещал
мэру, что Дункан воздержится от выступлений.
Но уже на первом спектакле Айседора произнесла,
как выразились местные газеты, «одну из своих наи­
более ярких речей о коммунистической России».
Когда наутро осадившие ее репортеры сообщили
Дункан о том, что ей навсегда запрещен теперь приезд
в Индианаполис, она равнодушно выслушала эту
сенсационную для них новость и ответила, что ей
это совершенно безразлично.
Юрок нервничал, боялся, что все это приведет
к отмене турне. В Милуоки он не допустил к Айсе­
доре корреспондентов и объявил, что Дункан никого
818

не принимает, но на банкете, где чествовали ее и
Есенина, она опять высказалась всласть...
Турне прекратилось. Но в Нью-Йорке Дункан
продолжала выступать, и, как она и Есенин мне
рассказывали, двенадцать ее спектаклей заканчива­
лись «Интернационалом», после чего «зеленая каре­
та» отвозила ее в полицию, где все ограничивалось
подпиской о невыезде. Луначарский, смеясь, пока­
зывал вырезку из нью-йоркской газеты:
«Три департамента — юстиции, труда и иност­
ранных дел — возбудили судебное следствие против
Айседоры Дункан и доискиваются, в каких отноше­
ниях с Советским правительством она состоит».
В конце концов через четыре месяца жизни в
Америке было принято решение о лишении Дункан
американского гражданства. Одновременно ей и Есе­
нину было предложено покинуть США.
Уезжая из Америки, Дункан заявила журналис­
там:
—
Если бы я приехала в эту страну как крупный
финансист за займом, мне был бы оказан великолеп­
ный прием, но так как я приехала как артистка, меня
направили на «Остров слез» как опасного человека и
опасного революционера. Я не анархист и не боль­
шевик. Мой муж и я являемся революционерами,
какими были все художники, заслуживающие этого
звания. Каждый художник должен быть революци­
онером, чтобы оставить свой след в мире сегодняш­
него дня.
Эти слова ее были напечатаны в газетах наутро
после отплытия Дункан и Есенина от берегов Аме­
рики.
12 февраля 1923 года океанский пароход «Джордж
Вашингтон» подошел к причалам Шербура. Н а борту
были Айседора Дункан и Сергей Есенин, которых
снова ожидало в порту сборище европейских репор­
теров. Дункан сделала краткое заявление:
—
Меня изгнали из Америки! Соединенные Шта­
ты сошли с ума в вопросах о большевизме, «сухом
законе» и «ку-клукс-клане» . В этой «стране свободы»
нет более никакой свободы! Газеты Америки опи­
сывали мою личную жизнь — что я ела, пила, с кем
общалась,— но никто не рассказал ничего о моем
819

искусстве. Увлечение материальными благами стало
проклятием Америки!
Есенин был рад возвращению на родину.
Впоследствии мне рассказала Дести, что Айседоре
незадолго до смерти в одном из интервью в Ницце
задали такой вопрос:
—
Какой период вашей жизни вы считаете самым
значительным и самым счастливым?
—
Россия, Россия, только Россия! — ответила
Айседора.— Мои три года жизни в России, со всеми
их страданиями, стоили всего остального в моей
жизни, вместе взятого! Ничего нет невозможного в
этой великой стране, куда я скоро поеду опять и
где проведу остаток своей жизни!
Московской школе имени А. Дункан ехать в
Америку не пришлось, так как сидевший в столице
Латвии американский консул после высылки из
США Дункан и Есенина отказал нам в визах.
Вскоре из Парижа возвратились Дункан и Е се­
нин. Мы с Ирмой встречали их на вокзале.
Показался поезд. Мы оправили опрыснутые во­
дой цветы, только что купленные в киоске на вок­
зальной площади, и пошли к вагону.
Мы сразу увидали их. Улыбаясь, они стояли в
тамбуре вагона с настежь раскрытой дверью. Спус­
тившись со ступенек на платформу, Айседора, мягко
взяв Есенина за руку, привлекла его к себе и, нак­
лонив ко мне лицо, ставшее серьезным, сказала:
—
Hier ich bringe dieses Kind in sein Vaterland,
aber ich habe nichts mehr mit ihm zu tun...*
Ho пока это были одни слова. Чувства оказа­
лись сильнее...
После одного конфликта Есенин исчез.
Айседора затихла и безропотно подчинилась взбун­
товавшейся Ирме, которая настойчиво потребовала,
чтобы мы втроем немедленно отправились в Кисло­
водск. А я стал повсюду разыскивать Есенина. Наг
* Вот, я привезла этого ребенка на его родину, но у меня
нет более ничего общего с ним... (немецк.)
320

конец, встретил. Он выглядел очень взволнован­
ным.
—
Айседора уезжает,— сказал я ему,
—
Куда? — встрепенулся он.
—
Совсем... от вас.
—
Куда она хочет ехать?
—
В Кисловодск.
—
Я хочу к ней.
—
Идемте.
Посреди комнаты Ирмы в бывшем балашовском
будуаре стоял длинный золоченый диван полу кру г­
лой формы. Когда я тихо отворил дверь, Айседора
сидела на диване спиной к нам и не слыхала, как мы
вошли в комнату.
Есенин подошел сзади и, опершись о спинку дива­
на, наклонился к Дункан:
—
Я тебя очень люблю, Изадора... очень люб­
л ю , — с хрипотцой прошептал он.
Она вскочила и обвила руками его шею.
Все было тут же забыто. Было решено, что Есе­
нин поедет в Кисловодск вместе со мной через три
дня.
На другой день мы проводили Айседору и Ирму.
В этот вечер Есенин рано вернулся домой, рассказал
мне о непорядках в «Лавке писателей», ругал своего
издателя. Утром он рано ушел, не возвращался ни
днем, ни вечером и не пришел ночевать.
На следующий день он прибежал и объявил мне:
—
Ехать не могу! Остаюсь в Москве! Такие боль­
шие дела! Дают деньги на издание журнала...
Он суматошно метался от ящиков стола к чемо­
данам и обратно:
—
Изадоре я напишу. Объясню. А как только
налажу все, приеду туда к вам!
Вечером Есенин опять не пришел, а ночью я даже
не слыхал, как он явился с целой компанией, которая
к утру исчезла вместе с ним, сильно облегчив чемо­
даны Есенина, из которых он щедро раздавал все,
что попадало ему под руку.
В последний день Есенин пришел проститься и
обвязал веревкой свои чемоданы.
—
Жить тут один не буду. Перееду обратно в
Богословский,— сказал он.
11 Воспоминания о Есенине
321

—
А что это за веревки? Куда девались ремни? —
спросил я.
—
А черт их знает! Кто-то снял ...— И он ушел.
Вечером я уехал в Кисловодск.
Побывав на Минеральных Водах и в Ба ку, мы
поехали в Тифлис. В коридоре мягкого вагона, раска­
чиваемого ходом поезда, шедший мне навстречу че­
ловек спросил, напрягая голос и стараясь перекри­
чать вагонный шум, гул и дребезг:
—
Правда ли, что в этом вагоне едет Айседора
Дункан? — и добавил: — У меня к ней письмо от
Есенина. Случайно услыхав, что я еду на Кавказ,
он тут же написал письмо и просил передать ей,
сказав, что «Дункан где-то на Кавказе»...
Это было похоже на Есенина.
Он писал Дункан все то, что сказал мне перед
моим отъездом из Москвы, и заканчивал свое письмо
обещанием приехать к Айседоре в Крым, если она
там будет. Дункан долго всматривалась в эти строки,
набросанные своеобразным почерком Есенина, ста­
вившего каждую букву отдельно, не соединяя ее с
последующей.
—
Crimée? — спросила она и не сказала больше
ни слова.
А вечером перед сном опять повторила: «Crimée...»
Из Тифлиса мы уехали в Батум. Нам предстояло
еще совершить путь от Батума до Новороссийска
на небольшом морском пароходе «Игнатий Сергеев».
Взойдя на палубу, Айседора поинтересовалась,
куда идет этот пароход. И, услыхав от меня, что
его путь лежит через Крым на Одессу, ухватилась
за борт и категорически заявила, что она никуда не
уйдет, пока не доедет до Крыма.
—
Crimée! — несколько раз повторяла она и
объясняла, что мечтой ее жизни всегда был Крым и
непростительно глупо не проехать туда, если паро­
ход этот идет в Крым.
—
Кроме того,— заявила она,— Езенин напи­
сал мне, что приедет, если я буду в Крыму.
322

На этом все переговоры с ней закончились, и я
не стал растрачивать силы и нервы, хорошо уж е зная,
что Есе окажется бесполезным, раз тут фигурирует
Есенин.
...В
Ялте моросил нудный осенний дождик,
подхватываемый холодными порывами ветра.
На другой день холод и дождь продолжались.
Вечером, озябшие и мокрые, мы возвращались в
гостиницу, поужинав на «Поплавке» застывшим от
холода шашлыком.
Портье подал мне две телеграммы. Одна из них
была адресована Айседоре Дункан.
Я вскрыл ее:
«Писем телеграммы Есенину больше не шлите
Он со мной к вам не вернется никогда Галина
Бениславска я».
Утро встретило нас солнечной ялтинской пого­
дой. Я решил все же сказать Айседоре о странной
телеграмме не известной никому из нас Галины
Бениславской. Айседора тяжело переживала все это,
но старалась не показывать виду. Я сказал ей, что
уже телеграфировал в Москву и просил выяснить,
известно ли Сергею содержание полученной нами
телеграммы.
Ответ пришел быстро:
«Содержание телеграммы Сергею известно».
Кто же такая Галина Бениславская? Эта девушка
любила его беззаветной любовью, на которую Есенин
отвечал только большим дружеским чувством. Од­
нажды вечером она и ее подруга составили громо­
подобную телеграмму Айседоре, а он дал согласие
отправить ее (он сам рассказал впоследствии мне
об этом).
В Москве Дункан замкнулась, о Есенине не го­
ворила ни слова, внешне казалась абсолютно спокой­
ной и отдалась кипучей деятельности: работе с
детьми, школе и подготовке к двум своим спектаклям,
которые мы объявили в филиале Большого театра.
И все же Айседора ждала Есенина, хотя не было
надежды на то, что он появится. Она уходила гулять,
подолгу стояла на углу Воздвиженки, против Троиц-
11
323

ких ворот, пандуса и Кутафьей башни и смотрела
на золотые купола Кремля. Она полюбила Москву.
Наступил полный разрыв между Айседорой и
Есениным. Он не приходил больше на Пречистенку...
Любовь Айседоры Дункан к Сергею Есенину
внесла немало тяжелого, трагичного в ее жизнь.
Они многое дали друг другу. Но вместе с тем и му­
чили один другого.
Когда Есенин погиб, Айседора была в Париже,
Я телеграфировал ей. Она тяжело переживала смерть
Есенина. Прислала большую телеграмму, в которой,
помню, были такие слова: «Я так много плакала,
что у меня нет больше сл ез...» Меньше чем через два
года она погибла сама...

Н. В. ТОЛСТАЯ-
КРАНДИЕВСКАЯ
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
И АЙСЕДОРА ДУНКАН
Встречи
И нас гости в столовой,— сказал Толстой, за ­
глянув в мою комнату,—Клюев привел Есе­
нина. Выйди, познакомься. Он занятный.
Я вышла в столовую. Поэты пили чай. Клюев в
поддевке, с волосами, разделенными на пробор,
с женскими плечами, благостный и сдобный, похож
был на церковного старосту. Принимая от меня чашку
с чаем, он помянул про великий пост. Отпихнул
ветчину и масло. Чай пил «по-поповски», накрошив
в него яблоко. Напившись, перевернул чашку, дело­
вито осмотрел марку фарфора, затем перекрестился
в угол на этюд Сарьяна и принялся читать нараспев
вполне доброкачественные стихи. Временами, однако,
чересчур фольклорное словечко заставляло насторо­
житься. Озадачил меня также его мизинец с длинным,
хорошо отполированным ногтем. Второй гость, похо ­
жий на подростка, скромно покашливал. В голубой
косоворотке, миловидный; льняные волосы, у ложен­
ные бабочкой на лбу; с первого взгляда — фабрич­
ный паренек, мастеровой. Это и был Есенин. На
столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный
прутик из вазы.
—
Что мышата на жердочке,— сказал он вдруг и
улыбнулся.
Мне понравилось, как он это сказал, понравился
юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем
вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой
его внешностью светится что-то совсем не простое
и не обычное.
Крутя вербный прутик в руках, он прочел пер­
вое свое стихотворение, потом второе, третье. Он
325

читал много в тот вечер. Мы были взволнованы сти­
хами, и не знаю, как это случилось, но в благодар­
ном порыве, прощаясь, я поцеловала его в лоб, прямо
в льняную бабочку, и все вокруг рассмеялись. В пе­
редней, по-мальчишески качая мою руку после руко­
пожатия, Есенин сказал:
—
Я к вам опять приду. Ладно?
—
Приходите,— откликнулась я.
Но больше он не пришел.
Это было весной 1917 года, в Москве, и только
через пять лет мы встретились снова, в Берлине,
на тротуаре Курфюрстендама.
На Есенине был смокинг, на затылке цилиндр,
в петлице хризантема. И то, и другое, и третье, как
будто бы безупречное, выглядело на нем по-маска -
радному. Большая и великолепная Айседора Дун­
кан с театральным гримом на лице шла рядом, во­
лоча по асфальту парчовый подол. Ветер вздымал
лиловато-красные волосы на ее голове. Люди шара­
хались в сторону.
—
Есенин! — окликнула я.
Он не сразу узнал меня. Узнав, подбежал, схва­
тил мою руку и крикнул:
—
Ух ты... Вот встреча! Сидора, смотри, кто...
—
Qui est ce?* — спросила Айседора. Она еле
скользнула по мне сиреневыми глазами и остановила
их на Никите, которого я вела за руку.
Долго, пристально, как бы с ужасом, смотрела
она на моего пятилетнего сына, и постепенно р а с­
ширенные атропином глаза ее ширились еще больше,
наливались слезами.
—
Сидора! — тормошил ее Есенин.— Сидора, что
ты?
—
Oh! — простонала она наконец, не отрывая
глаз от Никиты.— Oh, oh! — И опустилась на коле­
ни перед ним, прямо на тротуар.
Перепуганный Никита волчонком глядел на нее.
Я же поняла все. Я старалась поднять ее, большую,
отяжелевшую от скорби. Есенин помогал мне. Лю*
Кто это1 (франц.)
326

бопытные столпились вокруг. Айседора встала и,
отстранив меня и Есенина, накрыв голову шарфом,
пошла по улицам, не оборачиваясь, не видя перед
собой никого,— фигура из трагедий Софокла; Есенин
бежал за ней в своем глупом цилиндре, растерянный.
—
Сидора,— кричал о н ,— подожди! Сидора, что
случилось?
Никита горько плакал, уткнувшись в мои колени.
Я знала трагедию Айседоры Дункан. Ее дети,
мальчик и девочка, погибли в Париже, в автомобиль­
ной катастрофе, много лет назад.
В дождливый день они ехали с гувернанткой в
машине через Сену. Шофер затормозил на мосту,
машину занесло на скользких торцах и перебросило
через перила в реку. Никто не спасся.
Мальчик — Раймонд, был любимец Айседоры.
Его портрет на знаменитой рекламе английского
мыла Реагэ’а известен всему миру. Белокурый голый
младенец улыбается, весь в мыльной пене. Говорили,
что он похож на Никиту, но в какой мере он был
похож на Никиту, знать могла одна Айседора. И она
это узнала, бедная.
В этот год Горький жил в Берлине.
—
Зовите меня на Есенина,— сказал он однаж­
ды ,— интересует меня этот человек.
Было решено устроить завтрак в пансионе Фи­
шера, где мы снимали две большие меблированные
комнаты. В угловой с балконом на Курфюрстендам
накрыли длинный стол по диагонали. Приглашены
были Айседора, Есенин и Горький.
Айседора пришла, обтекаемая многочисленными
шарфами пепельных тонов, с огненным куском ши­
фона, перекинутым через плечо, как знамя. В этот
раз она была спокойна, казалась усталой. Грима
было меньше, и увядающее лицо, полное женствен­
ной прелести, напоминало прежнюю Дункан.
Три вещи беспокоили меня как х озяй ку завтрака.
Первое — это, чтобы не выбежал из соседней
комнаты Никита, запрятанный туда на целый день.
Второе заключалось в том, что разговор у Есенина
с Горьким, посаженных рядом, не налаживался .
327

Я видела, Есенин робеет, как мальчик. Горький при­
сматривался к нему. Третье беспокойство внушал
сам хозя ин завтрака, непредусмотрительно подли­
вавший водку в стакан Айседоры (рюмок для этого
напитка она не признавала). Следы этой хозяйской
беспечности были налицо.
—
За русски рэволюсс! — шумела Айседора, про­
тягивая Алексею Максимовичу свой стакан. — Écou­
ter*, Горки! Я будет тансоват seulement** для рус­
ски рэволюсс. C’est beau ** *, русски рэволюсс!
Алексей Максимович чокался и хмурился. Я ви­
дела, что ему не по себе. Поглаживая усы, он на­
гнулся ко мне и сказал тихо:
—
Эта пожилая барыня расхваливает револю­
цию, как театрал удачную премьеру. Это она зря.
Помолчав, он добавил:
—
А глаза у барыни хороши. Талантливые глаза.
Так шумно и сумбурно проходил завтрак. После
кофе, встав из -за стола, Горький попросил Есенина
прочесть последнее, написанное им.
Есенин читал хорошо, но, по жалуй, слишком
стараясь, без внутреннего покоя. (Я с грустью вспом­
нила вечер в Москве, на Молчановке.) Горькому
стихи понравились, я это видела.
Они разговорились. Я глядела с волнением на
них, стоящих в нише окна. Как они были непохожи!
Один — продвигался вперед, закаленный, уверенный
в цели, другой—шел, как слепой, на ощупь, споты­
к ая сь,— растревоженный и неблагополучный.
Позднее пришел поэт Кусиков, кабацкий человек
в черкеске, с гитарой. Его никто не звал, но он, как
тень, всюду следовал за Есениным в Берлине.
Айседора пожелала танцевать. Она сбросила доб­
рую половину своих шарфов, оставила два на груди,
один на животе, красный — накрутила на голую ру­
ку, как флаг, и, высоко вскидывая колени, запро­
кинув голову, побежала по комнате в круг. Кусиков
нащипывал на гитаре «Интернационал». Ударяя ру ­
ками в воображаемый бубен, она кружилась по
* Слушайте (франц.).
** Только {франц.),
*** Это прекрасно (франц.).
328

комнате, отяжелевшая , хмельная Менада! Зрители
жались к стенкам. Есенин опустил голову, словно
был в чем-то виноват . Мне было тяжел о. Я вспоми­
нала ее вдохнозенную пляску в Петербурге пятна­
дцать лет назад. Божественная Айседора! За что так
мстило время этой гениальной и нелепой женщине?
Этот день решено было закончить где-нибудь на
свежем воздухе. Кто-то предложил Луна-Парк. Го­
ворили, что в Берлине он особенно хорош.
Был воскресный вечер, и нарядная скука воз­
главляла процессию праздных, солидных людей на
улицах города. Они выступали, бережно неся на
себе, как знамя благополучия, свое Sontagskleid^i:,
свои новые, редко бывавшие в употреблении зон­
тики и перчатки, солидные трости, сигары, сумки,
мучительную щегольскую обувь, воскресные котел­
ки. Железные ставни были спущены на витрины
магазинов, и от этого город казался просторнее и
чище.
За столиком в ресторане Луна-П арка Айседора
сидела усталая, с бокалом шампанского в руке,
глядя поверх людских голов с таким брезгливым
прищуром и царственной скукой, как смотрит австра­
лийская пума из клетки на толпу надоевших зевак.
Вокруг немецкие бюргеры пили свое законное вос­
кресное пиво. Труба ресторанного дж а за пронзитель­
но-печально пела в вечернем небе. Н а деревянных
скалах грохотали вагонетки, свергая визжащих людей
в проверенные бездны. Есенин паясничал перед
оптическим зеркалом вместе с Кусиковым. Зеркало
то раздувало человека наподобие шара, то вытяги­
вало унылым червем. Рядом грохотало знаменитое
« железное море», вздымая волнообразно железные
ленты, перекатывая через них железные лодки на
колесах. Несомненно, бредовая фантазия какого-то
мрачного мизантропа изобрела этот железный аттрак­
цион, гордость Берлина. В другом уг лу сада бешено
крутящийся щит, усеянный цветными лампочками,
слепил глаза до боли в висках. Странный садизм*
* Воскресное платье (немецк.),
329

лежал в основе большинства развлечений. Горькому
они, видимо, не очень нравились. Его узнали в толпе,
и любопытные ходили за ним, как за новым аттрак­
ционом. Он простился с нами и у ех ал домой.
Вечеру этому не суждено было закончиться бла­
гополучно. Одушевление за нашим столиком падало,
ресторан пустел. Айседора царственно скучала.
Есенин был пьян, философствуя на грани скандала.
Что-то его задело и растеребило во встрече с Горь­
ким.
—
А ну их, умников! — отводил он душу, чокаясь
с Кусиковым. — Пушкин что сказал? «Поэзия, прости
господи, должна быть глуповата». Она, брат, умных
не любит. «Изучайте Евро-опу!» — передразнивал
он кого-то . — Чего ее изучать, потаскуху? Пей, Саш­
ка!
Зто был для меня новый Есенин. Я чувствовала
за его хулиганским наскоком что-то привычно на ­
игранное, за чем пряталась не то разобиженность
какая-то, не то отчаяние. Было жаль его и хотелось
скорей кончить этот не к добру затянувшийся вечер.
Айседора и Есенин занимали две большие ком­
наты в отеле «Adlon» на Unter den Linden. Они жили
широко, располагая, по-видимому, как раз тем
количеством денег, какое дает возможность пренеб­
режительного к ним отношения. Дункан только что
заложила свой дом в окрестностях Лондона и вела
переговоры о продаже дома в Париже. Путешествие
по Европе в пятиместном «бьюике», задуманное еще
в Москве, совместно с Есениным требовало денег,
тем более, что Айседору сопровождал секретарь-
француз, а за Есениным увязался поэт Кусиков.
Автомобиль был единственный способ передвижения,
который признавала Дункан. Железнодорожный ва­
гон вызывал в ней брезгливое содрогание... Айседора
вообще была женщина со странностями. Несомненно,
умная, по-особенному, своеобразно, с претенциоз­
ным уклоном удивить, ошарашить собеседника. Эту
черту словесного озорства я наблюдала позднее у
SSO

другого ее соотечественника, блестящего аигеЬоиг*-
иста * — Бернарда Шоу.
Айседора, например, утверждала: большинство
общественных бедствий происходит оттого, что люда
не умеют двигаться. Они делают много лишних
и неверных движений. Неверный жест влечет за
собой неверное действие.
Мысли эти она развивала в форме забавных афо­
ризмов, словно поддразнивала собеседника. Узнав,
что я пишу, она усмехнулась недоверчиво:
—
Есть ли у вас любовник, по крайней мере?
Чтобы писать стихи, нужен любовник.
Отношение Дункан ко всему русскому было подоз­
рительно восторженным. Порой казалось: эта пре­
сыщенная, утомленная славой женщина не воспри­
нимает ли и Россию, и революцию, и любовь Е се­
нина, как злой аперитив, как огненную приправу к
последнему блюду на жизненном пиру?
Ей было лет 45. Она была еще хороша, но в от­
ношениях ее к Есенину у ж е чувствовалась трагиче­
ская алчность последнего чувства.
Однажды ночью к нам ворвался Кусиков, по­
просил взаймы сто марок и сообщил, что Есенин сбе­
жал от Айседоры.
—
Окопались в пансиончике на Уландштрас-
се,— сказал он весело,— Айседора не найдет. Ти­
шина, уют. Выпиваем, стихи пишем. Вы, смотрите,
не выдавайте нас.
Но Айседора села в машину и объехала за три
дня все пансионы Шарлоттенбурга и Курфюрстен-
дама. На четвертую ночь она ворвалась, как ама­
зонка, с хлыстом в руке в тихий семейный пансион
на Уландштрассе. Все спали. Один Есенин, в пи­
жаме, сидя за бутылкой пива в столовой, играл с
Кусиковым в шашки. Вокруг них в тесноте буфетов,
на кронштейнах, убранных кружевами, мирно сия­
ли кофейники и сервизы, громоздились хрустали,
вазочки и пивные кружки. Висели деревянные утки
вниз головами. Солидно тикали часы. Тишина и уют,
* АигсЬоиг —наоборот (франц.).
331

вместе с ароматом сигар и кофе, обволакивали это
буржуазное немецкое гнездо, как надежная дымовая
завеса, от бурь и непогод за окном. Но буря ворвалась
и сюда в образе Айседоры. Увидя ее, Есенин молча
попятился и скрылся в темном коридоре. Кусиков
побежал будить хозяйку, а в столовой начался
погром. Айседора носилась по комнате в красном
хитоне, как демон разрушения. Распахнув буфет,
она вывалила на пол все, что было в нем. От ударов
ее хлыста летели вазочки с кронштейнов, рушились
полки с сервизами. Сорвались деревянные утки со
стен, закачались, зазвенели хрустали на люстре.
Айседора бушевала до тех пор, пока бить стало не­
чего. Тогда, перешагнув через груды горшков и ос­
колков, она прошла в коридор и за гардеробом нашла
Есенина.
—
Quittez cette bordêle immédiatement,— сказала
она ему спокойно,— et suivez moi*.
Есенин надел цилиндр, накинул пальто поверх
пижамы и молча пошел за ней. Кусиков остался в
залог и для подписания пансионного счета.
Этот счет, присланный через два дня в отель Айсе­
доре, был страшен.
Расплатись, Айседора погрузила свое трудное
хозяйство на два многосильных «мерседеса» и отбыла
в Париж, через Кельн и Страсбург, чтобы в пути
познакомить поэта с готикой знаменитых соборов.
* Покиньте немедленно этот публичный дом... и следуйте за
мной (франц.) .

Максим ГОРЬКИЙ
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
■седьмом или восьмом году, на Капри, Стефан
Жеромский рассказал мне и болгарскому
писателю Петко Тодорову историю о мальчике, жму-
дине или мазуре, крестьянине, который каким-то
случаем попал в Краков и заплутался в нем. Он
долго кружился по улицам города и все не мог вы­
браться на простор поля, привычный ему. А когда,
наконец, почувствовал, что город не хочет выпустить
его, встал на колени, помолился и прыгнул с моста
в Вислу, надеясь, что уж река вынесет его на желан­
ный простор. Утонуть ему не дали, он помер от­
того, что разбился.
Незатейливый рассказ этот напомнила мне смерть
Сергея Есенина. Впервые я увидал Есенина в 1914
го д у1, где-то встретил его вместе с Клюевым. Он
показался мне мальчиком пятнадцати — семна­
дцати лет. Кудрявенький и светлый, в голубой ру­
башке, в поддевке и сапогах с набором, он очень
напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Суд-
ковской, изображавшей боярских детей, всех с одним
и тем же лицом. Было лето, душная ночь, мы, трое,
шли сначала по Бассейной, потом через Симеонов-
ский мост, постояли на мосту, глядя в черную воду.
Не помню, о чем говорили, вероятно, о войне: она
уже началась. Есенин вызвал у меня неяркое впечат­
ление скромного и несколько растерявшегося маль­
чика, который сам чувствует, что не место ему в ог­
ромном Петербурге.
Такие чистенькие мальчики — жильцы тихих го­
родов, Калуги, Орла, Ряза ни, Симбирска, Тамбова.
Там видишь их приказчиками в торговых рядах,
333

подмастерьями столяров, танцорами и певцами в
трактирных хора х , а в самой лучшей позиции —
детьми небогатых купцов, сторонников «древлего
благочестия».
Позднее, когда я читал его размашистые, яркие,
удивительно сердечные стихи, не верилось мне, что
пишет их тот самый нарочито картинно одетый маль­
чик, с которым я стоял, ночью, на Скмеоновском и
видел, как он, сквозь зубы, плюет на черный бархат
реки, стиснутой гранитом.
Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Бер­
лине, в квартире А. Н . Толстого2. От кудрявого,
игрушечного мальчика остались только очень ясные
глаза, да и они как будто выгорели на каком-то
слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их
скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе
и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущен­
но и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он
настроен недружелюбно к людям. И было видно, что
он — человек пьющий. Веки опухли, белки глаз
воспалены, кожа на лице и шее — серая, поблекла,
как у человека, который мало бывает на воздухе и
плохо спит. А руки его беспокойны и в кистях раз­
мотаны, точно у барабанщика. Д а и весь он встрево­
жен, рассеян, как человек, который забыл что-то
важное и даже неясно помнит, что именно забыто им.
Его сопровождали Айседора Дункан и Куси-
ков.
—
Тоже поэт,— сказал о нем Есенин тихо и с хри­
потой.
Около Есенина Кусиков, весьма развязный моло­
дой человек, показался мне лишним. Он был воору­
жен гитарой, любимым инструментом парикмахеров,
но, кажется, не умел играть на ней. Дункан я видел
на сцене за несколько лет до этой встречи, когда о
ней писали как о чуде, а один журналист удивитель­
но сказал: «Ее гениальное тело сжигает нас пламе­
нем славы».
Но я не люблю, не понимаю пляски от разума, и
не понравилось мне, как эта женщина металась по
сцене. Помню, было даже грустно, казалось, что
ей смертельно холодно, и она, полуодетая, бегает,
чтоб согреться, выскользнуть из холода.
834

У Толстого она тоже плясала, предварительно
покушав и выпив водки. Пляска изображала как буд­
то борьбу тяжести возраста Дункан с насилием ее
тела, избалованного славой и любовью. За этими
словами не скрыто ничего обидного для женщины,
они говорят только о проклятии старости.
Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым
лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она
кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая
ко груди букет измятых, увядших цветов, а на тол­
стом лице ее застыла ничего не говорящая улыбка.
Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами
эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом
с маленьким, как подросток, изумительным рязан­
ским поэтом являлась совершеннейшим олицетворе­
нием всего, что ему было не нужно. Тут нет ничего
предвзятого, придуманного вот сейчас; нет, я го­
ворю о впечатлении того, тяжелого дня, когда, глядя
на эту женщину, я думал: как может она почувство­
вать смысл таких вздохов поэта:
Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено ж евать...3
Что могут сказать ей такие горестные его усмешки:
Я хожу в цилиндре не для женщин —
В глупой страсти сердце жить не в силе,—
В нем удобней, гр у сть свою уменьш ив,
Золото овса давать кобыле4.
Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толч­
ками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя
за столом, пил вино и краем глаза посматривал на
нее, морщился. Может быть, именно в эти минуты
у него сложилось в строку стиха слова сострадания:
Излюбили тебя, измызгали...6
И можно было подумать, что он смотрит на свою
подругу, как на кошмар, который уже привычен,
не пугает, но все-таки давит. Несколько раз он
встряхнул головой, как лысый человек, когда кожу
его черепа щекочет муха.
Потом Дункан, утомленная, припала на колени,
глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой.
335

Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвер­
нулся. И снова мне думается: не в эту ли минуту
вспыхнули в нем и жестоко и жалостно отчаянные
слова:
Что ты смотриш ь т а к синими брызгами?
Иль в морду хошь?
...
Дорогая, я плачу,
Прости... про сти...
Есенина попросили читать. Он охотно согласился,
встал и начал монолог Хлопуши. Вначале трагиче­
ские выкрики каторжника показались театральными.
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть?..
Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает
потрясающе, и слушать его стало тяжело до слез.
Я не могу назвать его чтение артистическим, искус­
ным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят
о характере чтения. Голос поэта звучал несколько
хрипло, крикливо, надрывно, и это как нельзя более
резко подчеркивало каменные слова Хлопуши. И зу ­
мительно искренне, с невероятной силою прозвучало
неоднократно и в разных тонах повторенное требо­
вание каторжника:
Я хочу видеть этого чел овека!
И великолепно был передан страх:
Где он? Где? Неужель его нет?
Даже не верилось, что этот маленький человек
обладает такой огромной силой чувства, такой совер­
шенной выразительностью. Читая, он побледнел до
того, что даже уши стали серыми. Он размахивал
руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм
их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно
разновесна. Казалось, что он мечет их , одно — под
ноги себе, другое — далеко, третье — в чье-то не­
навистное ему лицо. И вообще все: хриплый, надор­
ванный голос, неверные жесты, качающийся корпус,
тоской горящие глаза — все было таким, как и сле­
довало быть всему в обстановке, окружавшей поэта
в тот час.
336

Совершенно изумительно прочитал он вопрос
Пугачева, трижды повторенный:
Вы с ума сошли! —
громко и гневно, затем тише, но еще горячей:
Вы с ума сошли!
И наконец, совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:
Вы с ума сошли!
Кто сказал вам, что мы уничтожены?
Неописуемо хорошо спросил он:
Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?
И, после коротенькой паузы, вздохнул, безна­
дежно, прощально:
Дорогие м ои...
Хор-рошие...
Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать
хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких
похвал, да он — я думаю — и не нуждался в них.
Я попросил его прочитать о собаке, у которой
отняли и бросили в реку семерых щенят.
—
Если вы не устали...
—
Я не устаю от стихов,— сказал он и недовер­
чиво спросил:
—
А вам нравится о собаке?
Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в
русской литературе так умело и с такой искренней
любовью пишет о животных.
—
Да, я очень люблю всякое зверье,— молвил
Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли
он «Рай животных» Клоделя, не ответил, пощупал
голову обеими руками и начал читать «Песнь о со­
баке». И когда произнес последние строки:
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездам и в снег. —
на его глазах тоже сверкнули слезы.
После этих стихов невольно подумалось, что
Сергей Есенин не столько человек, сколько орган,
созданный природой исключительно для поэзии,
для выражения неисчерпаемой «печали полей» * ,
* Слова С. Н . Сергеева-Ценского.
337

любви ко всему живому в мире и милосердия, кото­
рое — более всего иного — заслужено человеком.
И еще более ощутима стала ненужность Кусикова с
гитарой, Дункан с ее пляской, ненужность скуч­
нейшего бранденбургского города Берлина, нену ж­
ность всего, что окружало своеобразно талантливого
и законченно русского поэта.
А он как-то тревожно заскучал. Приласкав Дун­
кан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц,
похлопав ее по спине, он предложил поехать:
—
Куда-нибудь в шум,— сказал он.
Решили: вечером ехать в Луна-парк.
Когда одевались в прихожей, Дункан стала неж­
но целовать мужчин.
—
Очень хороши рошен,— растроганно говори­
ла она.— Такой — ух! Не бывает...
Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлепнул
ее ладонью по спине, закричал:
—
Не смей целовать чужих!
Мне подумалось, что он сделал это лишь для того,
чтоб назвать окружающих людей чужими.
Безобразное великолепие Луна-парка оживило
Есенина, он, посмеиваясь, бегал от одной диковины
к другой, смотрел, как развлекаются почтенные
немцы, стараясь попасть мячом в рот уродливой
картонной маски, как упрямо они влезают по кача­
ющейся под ногами лестнице и тяжело падают на
площадке, которая волнообразно вздымается. Было
неисчислимо много столь же незатейливых развле­
чений, было много огней, и всюду усердно гремела
честная немецкая музыка, которую можно было наз­
вать «музыкой для толстых».
—
Настроили — много, а ведь ничего особенного
не придумали,— сказал Есенин и сейчас же приба­
вил:—Я не хаю.
Затем, наскоро, заговорил, что глагол «хаять»
лучше, чем «порицать».
—
Короткие слова всегда лучше многосложны х,—
сказал он.
Торопливость, с которой Есенин осматривал уве­
селения, была подозрительна и внушала мысль:
338

человек хочет все видеть для того, чтоб поскорей
забыть. Остановясь перед круглым киоском, в кото­
ром вертелось и гудело что-то .пестрое, он спросил
меня неожиданно и тоже торопливо:
—
Вы думаете — мои стихи
—
нужны? И вообще
искусство, то есть поэзия — нужна?
Вопрос был уместен как нельзя больше,— Луна-
парк забавно живет и без Шиллера.
Но ответа на свой вопрос Есенин не стал ждать,
предложив:
—
Пойдемте вино пить.
На огромной террасе ресторана, густо усаженной
веселыми людями, он скова заскучал, стал рассе­
янным, капризным. Вино ему не понравилось:
—
Кислое и пахнет жженым пером. Спросите
красного, французского.
Но и красное он пил неохотно, как бы по обязан­
ности. Минуты три сосредоточенно смотрел вдаль;
там, высоко в воздухе, на фоне черных туч, шла жен­
щина по канату, натянутому через пруд. Ее освеща­
ли бенгальским огнем, над нею и как будто вслед
ей летели ракеты, угасая в тучах и отражаясь в воде
пруда. Это было почти красиво, но Есенин пробор­
мотал:
—
Все хотят как страшнее. Впрочем, я люблю
цирк. А — вы?
Он не вызывал впечатления человека забалован­
ного, рисующегося, нет, казалось, что он попал в это
сомнительно веселое место по обязанности или «из
приличия», как нев ерующие посещают церковь. При­
шел и нетерпеливо ждет, скоро ли кончится служба,
ничем не задевающая его души, служба чужому богу.

Д. К . БОГОМИЛЬСКИЙ
ЕСЕНИН И ИЗДАТЕЛЬСТВО
АРТЕЛИ ПИСАТЕЛЕЙ «КРУГ»
Шодно из воскресений августа 1923 года мой
сосед по квартире Иосиф Вениаминович
Аксельрод со своим товарищем Александром Михай­
ловичем Сахаровым познакомили меня с Есениным,
пришедшим к Аксельроду.
Я жил тогда на Рождественском бульваре в
доме No 17, кв. 10.
В этот день Есенин прочитал ряд своих стихо­
творений, из которых мне особенно запомнилось:
«Все живое особой метой...»
Чтение Есенина потрясло меня. Впоследствии я
убедился, что никто, даже такой замечательный ар­
тист, как Качалов, не читал стихов Есенина так
совершенно, как читал их сам поэт.
В декабре 1923 года Есенин заболел и слег в
больницу на Полянке. Я навестил его там вместе
с Клавдией Сергеевной Колчиной, работавшей тогда
в 1-й Образцовой типографии Госиздата, где работал
в то время и я. Мне казалось, что Есенину будет
приятно встретиться с людьми из той типографии,
где когда-то он сам, будучи еще юношей, работал
корректором-подчитчиком... (1-я Образцовая ти­
пография — это бывшая типография Сытина.)
Есенин прочитал нам написанное им в больнице
стихотворение:
Вечер черные брови насопил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера л и я молодость пр опил?
Разлюбил ли тебя не вчера? 1
В начале 1924 года Есенин снова появился в
нашем доме, бодрый и жизнерадостный. По его со­
340

стоянию можно было заметить, что поэт над чем-то
упорно трудится. Очень скоро стало известно, что
Есенин работает над задуманной и лишь частично
набросанной им еще до отъезда за границу поэмой
«Страна негодяев».
Намерение поэта прочитать поэму было встречено
с восторгом, и в один из субботних вечеров собрались
у меня на квартире слушать поэта Александр Кон­
стантинович Воронский, Борис Андреевич Пильняк,
украинский писатель Калистрат Анищенко, и зда ­
тельские работники Михаил Ильич Кричевский,
Сергей Павлович Цитович, Аксельрод, Сахаров, я
и моя семья.
Более сорока лет прошло с тех пор, как Есенин
читал у меня свою драматическую поэму «Страна
негодяев». И теперь, когда пишу эти строки, мне
кажется, что вижу поэта за столом, улыбающегося,
наклонившего голову к рукописи и читающего:
Чем больше гляжу я на снежную ширь,
Тем думаю все упорнее.
Черт возьми!
Да ведь наша Сибирь
Богаче, чем желтая Калифорния.
С этими запасами руды
Нам не страшна никакая
Мировая блокада.
Только работай! Только трудись!
И в ре спублике будет,
Что кому надо.
В дни всенародного траура в связи со смертью
Ленина я не видел Есенина и очень сожалел об
этом, так как на 27 января 1924 года — день похо­
рон Ленина, я получил пропуск на Красную пло­
щадь на два лица и мне хотелось, чтобы Есенин по­
шел со мной.
Пропуск этот при ближайшей встрече я показал
Есенину, выразив ему свое огорчение. Тогда же я
рассказал ему, когда и при каких обстоятельствах
я впервые увидел живого Ленина: это было в начале
декабря 1911 года в П ариже, на кладбище Пер-
Лашез, у Стены коммунаров, во время похорон
Поля и Лауры Лафарг — зятя и дочери Карла
341

Маркса, когда Владимир Ильич произнес речь на
французском языке от имени РСДРП. Есенин очень
заинтересовался моим рассказом.
Отрывок из поэмы «Гуляй-поле» — «Ленин» Е се­
нин читал у меня по рукописи до его напечатания.
Воронский, среди друг их слушавший чтение, по­
хвально отозвался об этом отрывке, особенно ему
понравилась заключительная часть, и он все по­
вторял:
Салют последний даден, даден.
Того, кто спас нас, больше нет.
Так именно первоначально заканчивался отры­
вок из поэмы и в таком виде был впервые опубли-
козан в альманахе «Круг», No 3.
7 июня 1924 года я был приглашен на торжест­
венное заседание, посвященное пятилетию Госиз­
дата, состоявшееся в Большом зале Московской
консерватории.
Хорошо помню выступление Есенина в концерт­
ном отделении этого вечера и прочитанное поэтом
стихотворение «Возвращение на родину»:
Я посетил родимые места,
Ту сельщ ину,
Где жил мальчишкой,
Где каланчой с березовою вышкой
Взметнулась колокольня без креста.
Из моих дальнейших встреч с Есениным в течение
летних месяцев 1924 года у меня особенно хорошо
сохранились в памяти встречи и беседы в издатель­
стве Артели писателей «Круг». Я всячески стремился
доказать Есенину неразумность и нецелесообраз­
ность изданий его стихов «тощенькими» книжками в
разных издательствах, рекомендуя ему отобрать все,
что он считает достойным из своих стихов, примерно
семь-восемь тысяч стихотворных строк, и передать
их в издательство «Круг», ко торое позаботится о
лучшем оформлении объемистого тома собрания его
сочинений. Я говорил еще, что с этим планом согла­
сен Воронский, как литературный и политический
редактор издательства «Круг».
342

Правда, ввиду финансовых затруднений, испыты­
ваемых тогда издательством, необходимы были кре­
диты на печать и бумагу. Я сказал Есенину, что если
он согласится на рассрочку платежа гонорара до
начала реализации тиража книги, то издательство
в состоянии будет осуществить намеченный план
издания «Собрания сочинений Сергея Есенина».
Прямого ответа на предложение издательства
«Круг» Есенин тогда не дал. Однако у ж е после смерти
поэта Николай Петрович Савкин (бывший редактор
журнала «Гостиница для путешествующих в прек­
расном») показал адресованное мне письмо Есенина,
в котором поэт с большой теплотой и благодарностью
принимал сделанное ему издательством «Круг» пред­
ложение. Несмотря на то что письмо было обращено
ко мне лично, Савкин почему-то не передал его по
назначению.
Теперь, в свете новых публикаций, отношение
Есенина к сделанному мною предложению издатель­
ства Артели писателей «Круг» рисуется совершенно
ясно. Вот что писал Есенин Г. А. Бениславской:
«Чтоб не было глупостей, передайте Собрание Бого­
мильскому. Это мое решение. Я вижу, Вы ничего
не сделаете, а Ионову на зуб я не хочу попадать.
С Богомильским лучше. Пусть я буду получать не
сразу, но Вы с ним сговоритесь. Сдавайте немедлен­
но»2.
Дело , однако, в корне изменилось после возвра­
щения Есенина с Кавказа в июне 1925 года, когда
Госиздатом было предпринято трехтомное собрание
его сочинений, ставшее после смерти поэта четырех-
томкым.
В память наших бесед о «солидном» издании собра­
ния его сочинений Есенин подарил мне свой сборник
стихов издания «Круг» со следующей надписью:
«Другу, советчику и наставителю Феде Богомиль­
скому с любовью С. Есенин». (Федя — это мой псев­
доним в царском подполье.)
Тогда же Есенин подарил мне еще один свой сбор­
ник — «Москва кабацкая»: «Федя! Я тебя, милый
др уг , помнить буду. С. Есенин»*.
Из других встреч с Есениным этого же периода
мне вспоминается
встреча в ресторане «Крыша»
243

(Б. Гнездниковский п ер ., 10), где также присутство­
вал Маяковский. Инициатором этой встречи был
Н. Н . Накоряков, который жил тогда в этом же
доме.
Летом 1925 года (примерно в июне месяце), при­
дя в издательство «Круг», где в то время занимал
должность заведующего (по совместительству), я
по обыкновению зашел к Воронскому в редакцию
журнала «Красная новь», которая находилась тогда
в том ж е помещении, что и «Круг», в Кривоколенном
переулке, 14.
Побеседовав со мною о делах издательства, Во­
ронений сообщил мне, что в письме, полученном им
из Сорренто, Алексей Максимович Горький очень
интересуется судьбой Есенина и просит выслать
ему новые стихи поэта.
Об этом разговоре с Воронским я сообщил Есе­
нину при встрече с ним, рекомендуя ему отправить
Горькому все, что он найдет у себя из своих стихов.
Видимо, Есенин тогда и написал свое известное
письмо к Горькому.
После беседы с Воронским я отправил Алексею
Максимовичу в Сорренто очередную партию книг,
выпущенных издательством «Круг» за последние
месяцы, среди которых была и книга Есенина «Стихи
(1920—1924)».
В сопроводительном письме я информировал Алек­
сея Максимовича о некоторых обстоятельствах, свя­
занных с деятельностью издательства Артели писа­
телей «Круг», членом которой состоял и А. М. Горь­
кий.
В ответном письме от 9 августа 1925 года А. М.
Горький писал: «И — у ж будьте любезны, пришлите
еще стихи Есенина». И далее: « ...разреш ите искрен­
не похвалить Вас: хорошо издаете, и книги хоро­
шие»4.
Просьба Алексея Максимовича прислать еще сти­
хи Есенина объясняется, возможно, тем, что он
хотел иметь еще один экземпляр книги поэта изда­
тельства «Круг», а мо жет быть, имелись в виду дру ­
гие издания стихов Есенина.
В Москве не было ни одной редакции журнала,
которая бы с нетерпением не ожидала новых стихов
344

Есенина, чтобы предоставить им свои страницы.
Особенное нетерпение и ревность проявлял Ворон­
ений — тогда редактор дву х журналов: «Красной
нови» и «Прожектора».
Мне представляется уместным сказать здесь не­
сколько слов о той фальшивой версии, имевшей одно
время распространение в некоторых литературных
к руг ах, что будто бы Воронений недоброжелательно
относился к Есенину. Это абсолютный вздор. В оро н­
ений искренне любил Есенина и высоко ценил его
дарование. Именно ему, Вороненому, принадлежит
мысль о том, что Есенин, отходя от имажинизма,
все более и более приближается к Пушкину.
Не помню, зафиксирована ли эта мысль в какой-
либо из статей Вороненого, но мне лично в разных
вариантах не раз приходилось слышать это его выс­
казывание.

А . Л. МИКЛАШЕВСКАЯ
ВСТРЕЧИ С ПОЭТОМ
Нложное это было время, бурное, противоре­
чивое... Во всех концах Москвы — в клубах,
в кафе, в театрах — выступали поэты, писатели,
художники, режиссеры самых разнообразных направ­
лений. Устраивались бесчисленные диспуты. Было
в них много и надуманного и нездорового.
Сложная была жизнь и у Сергея Есенина — и
творческая и личная. Все навязанное, наносное
столкнулось с его настоящей сущностью, с настоя ­
щим восприятием всего нового. И тоже и бурлило и
кипело.
Познакомила меня с Есениным актриса Москов­
ского Камерного театра Анна Борисовна Никри-
тина, жена известного в то время имажиниста Ана­
толия Мариенгофа. Мы встретили поэта на улице
Горького (тогда Тверской). Он шел быстро, бледный,
сосредоточенный... Сказал:
«Иду мыть голову.
Вызывают в Кремль». У него были красивые воло­
сы — пышные, золотые... На меня он почти не
взглянул.
Это было в конце лета 1923 года, вскоре после его
возвращения из поездки за границу с Дункан.
С Никритиной мы работали в Московском Камер­
ном театре. Нас еще больше объединило то, что мы
обе не поехали с театром за границу: она — потому,
что Таиров не согласился взять визу и на Мариен­
гофа, я — из-за сына.
С Никритиной мы были дружны и связаны новой
работой. У них-то по -настоящему я и встретилась с
Есениным. Он жил в этой ж е квартире.
В один из вечеров Есенин повез меня в мастер-
346

скую Коненкова. Обратно шли пешком. Долго бро­
дили по Москве. Он был счастлив, что вернулся до­
мой, в Россию. Радовался всему, как ребенок. Трогал
руками дома, деревья... Уверял, что все, даже небо
и луна, другие, чем там, у них. Рассказывал, как ему
трудно было за границей.
И вот, наконец, он все-таки удрал! Он — в Москве.
Целый месяц мы встречались ежедневно. Очень
много бродили по Москве, ездили за город и там
подолгу гуляли.
Была ранняя золотая осень. Под ногами шуршали
желтые листья...
—
Я с вами, как гимназист...— тихо, с удивле­
нием говорил мне Есенин и улыбался.
Часто встречались в кафе поэтов «Стойло Пегаса»
на Тверской, сидели вдвоем, тихо разговаривали.
Есенин трезвый был очень застенчив. На людях
он почти никогда не ел. Прятал руки, они казались
ему некрасивыми.
Много говорилось о его грубости с женщинами.
Но я ни ра зу не почувствовала и намека на грубость.
Все непонятнее казалась мне дружб а Сергея
Есенина с Анатолием Мариенгофом. Такие они были
разные.
—
Анатолий все сделал, чтобы поссорить меня с
Райх (жена Есенина). Уводил меня из дому, посто­
янно твердил, что поэт не должен быть женат: «Ты
еще ватные наушники надень». Развел меня с Райх,
а сам женился и оставил меня одного...— жаловался
Сергей.
Очень не нравились мне и многие другие «друзья»,
окружавшие его. Они постоянно твердили ему, что
его стихи, его лирика никому не нужны. Прекрасная
поэма «Анна Снегина» вызывала у них иронические
замечания: «Еще понюшку туда — и совсем Пуш­
кин!» Они знали, что Есенину больно думать, что его
стихи не нужны. И «друзья» наперебой старались
усилить эту боль.
«Друзей» устраивали легендарные скандалы Е се ­
нина. Эти скандалы привлекали любопытных в кафе
и увеличивали доходы.
Трезвый Есенин им был не нужен. Когда он пил,
вокруг него все лили и ели на его деньги.
347

Как-то сидели в отдельном кабинете ресторана
«Медведь» Мариенгоф, Никритина, Есенин и я.
Он был какой-то притихший, задумчивый...
—
Я буду писать вам стихи.
Мариенгоф смеялся:
—
Такие же, как Дункан?
—
Нет, ей я буду писать нежные...
Первые стихи, посвященные мне, были напеча­
таны в «Красной ниве»:
Заметался пожар голубой,
Позабыл ись родимые дал и.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить *.
Есенин позвонил мне и с журналом ждал меня
в кафе.
Я опоздала на час, задержалась на работе. Когда
я пришла, он впервые при мне был нетрезв. И впер­
вые при мне был скандал.
Есенин торжественно подал мне журна л. Мы сели.
За соседним столом что-то громко сказали по поводу
нас. Поэт вскочил. Человек в кожаной куртке схва­
тился за наган. К удовольствию окружающих, на­
чался скандал...
Казалось, с каждым выкриком Есенин все больше
пьянел. В друг появилась сестра его Катя. Мы обе
взяли его за руки. Он посмотрел нам в глаза и улыб­
нулся. Мы увезли его и уложили в постель. Я была
очень расстроена. Д а что там! Есенин спал, а я сиде­
ла над ним и плакала. Мариенгоф «утешал» меня:
—
Эх вы, гимназистка! Вообразили, что сможете
его переделать! Это ему не нужно!
Я понимала, что переделывать его не нужно!
Просто надо помочь ему быть самим собой. Я не мог­
ла этого сделать. Слишком много времени приходи­
лось тратить, чтобы заработать на жизнь моего
семейства.
О моих затруднениях Есенин ничего не знал. Я за­
рабатывала концертами.
Мы продолжали встречаться, но у ж е не каждый
день. Начались репетиции в театре «Острые углы».
Чаще всего встречались в кафе, каждое новое
стихотворение он тихо читал мне.
348

В стихотворении «Ты такая ж простая, как все...»
больше всего самому Есенину нравились строчки:
Что ж так имя твое звенит,
Словно августовская прохлада?..
Он радостно повторял их.
Как-то сидели Есенин, я и С. Клычков. Есенин
читал только что напечатанные стихи:
Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слу ша ть чувст венную вьюгу 2.
С.
Клычков похвалил, но сказал, что они заимст­
вованы у какого-то древнего поэта. Есенин удивился:
«Разве был такой?» А минут через десять стал читать
стихи этого поэта и хитро улыбался. Он знал этого
поэта наизусть. Есенин очень хорошо знал литера­
туру, поэзию. С большой любовью говорил о Леско­
ве, о его замечательном русском языке. Взволнован­
но говорил о засорении русского языка, о страшной
небрежности к нему в те годы. Он был очень обра­
зованным человеком, и мне было непонятно, когда
и как он стал таким, несмотря на свою сумбурную
жизнь.
Третьего октября 1923 года, в день рождения
Есенина, я зашла к Никритиной. Мы все должны
были идти в кафе. Но еще накануне Есенин пропал,
и его везде искали. В . Шершеневич случайно увидел
его на извозчике и привез домой. Сестра Катя увела
его, не показывая нам.
Он объяснял свое исчезновение тем, что «мама
мучалась еще накануне с вечера».
Читая «Роман без вранья» Мариенгофа, я поду­
мала, что каждый случай в жизни, каждый поступок,
каждую мысль можно преподнести в искаженном
виде.
И вспомнилось мне, как в день своего рождения,
вымытый, приведенный в порядок после бессонной
ночи, Есенин вышел к нам в крылатке и широком
цилиндре, какой носил Пушкин. Вышел — и скон ­
фузился . И было в нем столько милого, детского.
И ничего кичливого, заносчивого .
349

Взял меня под руку , чтобы идти, и тихо спросил:
«Это очень смешно? Но мне так хотелось хоть чем-
нибудь быть на него похожим».
За большим, длинным столом сидело много р аз­
ных его друзей, и настоящих и мнимых. Мне очень
хотелось сохранить Есенина трезвым на весь вечер, и
я предложила всем желающим поздравить Есенина
чокаться со мной: «Пить вместо Есенина буду я!»
Это всем понравилось, а больше всего самому
Есенину.
Он остался трезвым и очень охотно помогал мне
незаметно выливать вино.
В театре «Острые углы» я играла в инсценирован­
ном рассказе О’Генри «Кабачок и роза». Я сыграла
женщину, абсолютно не похожую на меня в жизни.
За кулисы Есенин прислал корзину цветов и малень­
кую записочку: «Приветствую и желаю успеха.
С. Есенин. 27.Х .23 г.».
Очень не понравился мне самый маститый его
друг — Клюев. По просьбе Есенина он приехал в
Москву. Когда мы пришли в кафе, Клюев уже ждал
нас с букетом. Встал навстречу. Волосы прилизан­
ные. Весь какой-то ряженый, во что-то играющий.
Поклонился мне до земли и заговорил елейным
голосом. И опять было непонятно, что было общего
у них, как непонятна и дружба с Мариенгофом. Такие
они оба были не настоящие.
И оба они почему-то покровительственно поуча­
ли Сергея, хотя он был неизмеримо глубже, умнее их.
Клюев опять говорил, что стихи Есенина сейчас
никому не нужны. Это было самым страшным, самым
тяжелым для Сергея, и все-таки Клюев продолжал
твердить о ненужности его поэзии. Договорился до
того, что, мол, Есенину остается только застрелить­
ся. После встречи со мной Клюев долго уговаривал
Есенина вернуться к Дункан.
Есенин познакомил меня с Михаилом Кольцо­
вым, Литовским и его женой, с Борисовым. Встречи
с ними всегда были интересными и носили другой
характер, чем встречи с его «друзьями».
В один из свободных вечеров большой компанией
сидели в кафе Гутман, Кошевский и актеры, рабо­
тавшие со мной. Есенин был трезвый, веселый.
350

Разыскивая меня, пришел отец моего сына. Все его
знали и усадили за наш стол. Через секунду Есенин
встал и вышел.
Вскоре он вернулся с огромным букетом цветов.
Молча положил мне на колени, приподнял шляпу и
ушел.
Через несколько дней опять сидели в кафе. Жда­
ли Есенина, но его все не было.
Неожиданно он появился, бледный, глаза туск­
лые... Долго всех оглядывал. В кафе стало тихо.
Все ждали, что будет.
Он чуть улыбнулся, сказал: «А скандалить пой­
дем к Маяковскому». И ушел.
Я знала, что Есенина все больше и больше тянет
к Маяковскому, но что-то еще мешает им сблизиться.
С Маяковским я встречалась раза три, почти
мельком. Но у меня осталось чувство, что он умеет
внимательно и доброжелательно следить за челове­
ком. В жизни он был другой, чем на эстраде.
Я жила в комнате вдвоем с сыном. Как-то вече­
ром сидела у себя на кровати и что-то шила. В дверь
постучали, и вошел Маяковский (он был в гостях
у соседей). Попросил разрешения поговорить по
телефону.
—
Вы — Миклашевская?
—
Я.
—
Встаньте, я хочу посмотреть на вас.
Он сказал это так просто, серьезно, что я спокой­
но встала.
—
Да...— сказал
он.
Поговорил немного о театре и так, не дотронув­
шись до телефона, ушел. И хотя он ни словом не
обмолвился о Есенине, я понимала, что интересовала
его только потому, что мое имя было как-то связано
с именем Есенина.
Маяковский думал о нем. Его волновала судьба
Есенина.
Второй раз, увидев меня в антракте на каком-
то спектакле, подошел, поздоровался и сказал:
—
Дома вы гораздо интересней. А так я бы мог
пройти и не заметить вас.
Режиссер Н. М. Фореггер предложил мне за ка­
кой-то соблазнительный паек участвовать в его кон­
351

цертах в Доме печати на Никитском бульваре.
Приготовил со мной акробатический танец. Когда
я вышла на сцену в розовой пачке, я увидела Мая­
ковского. Он стоял, облокотившись на эстраду.
У него были грустные глаза. Я танцевала и чувство­
вала, что ему жалко меня. Кое-как закончив свой
злосчастный танец, я сказала Фореггеру: «К черту
твой паек! Больше выступать я не буду» .
По совету Мариенгофа и Никритиной (я об этом
не знала) Есенин хотел меня устроить в театр Мейер­
хольда. Очень возбужденный пришел к Всеволоду
Эмильевичу и заявил: «Если не примешь Миклашев­
скую, буду бить». И хотя Мейерхольд всегда неплохо
говорил обо мне как об актрисе, я не смогла пойти
к нему разговаривать о работе. Я очень была огор­
чена тем, что оказалась вне театра.
Мы встречались с Есениным все реже и реже.
Увидев меня однажды на улице, он соскочил с
извозчика, подбежал ко мне.
—
Прожил с вами уже всю нашу жизнь. Написал
последнее стихотворение:
Вечер черные брови насолил.
Чьи-то ко ни сто ят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?3
Как всегда, тихо прочитал все стихотворение и
повторил:
Наша жизнь, что былой не была...
Встречали Новый год у актрисы Лизы Александ­
ровой Мариенгоф, Никритина, Соколов (в то вре­
мя — актер Камерного театра). Позвонила Дункан.
Звала Лизу и Соколова приехать к ней. Лиза отве­
тила, что приехать не могут:
—
Мы не одни, а ты не захочешь к нам прие­
хать — у нас Миклашевская.
—
Миклашевская? Очень хочу! Сейчас приеду!
Я впервые увидела Дункан близко. Это была очень
крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Я, сама
высокая, смотрела на нее снизу вверх. Своим не­
естественным, театральным видом она поразила ме­
ня. Н а ней был прозрачный бледно-зеленый хитон
352

с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром
с золотыми кистями, на ногах — золотые сандалии
и кружевные чулки. На голове — зеленая чалма с
разноцветными камнями. Н а плечах — не то плащ,
не то ротонда, бархатная, зеленая. Не женщина, а
какой-то очень театральный король.
Она смотрела на меня и говорила:
—
Есенин в больнице, вы должны носить ему
фрукты, цветы !.. — И вдруг сорвала с головы чалму.
Произвела впечатление на Миклашевскую — теперь
можно бросить!.. И чалма полетела в угол.
После этого она стала проще, оживленнее. На
нее нельзя было обижаться: так она была обая­
тельна.
—
Вся Европа знайт, что Есенин был мой муш
и вдруг — первый раз запел про любоф — вам,
нет, это мне! Там есть плохой стихотворень: «Ты
такая ж простая, как все...» Это вам!
Болтала она много, пересыпая французские фра­
зы русскими словами, и наоборот. То как Есенин
за границей убегал от нее. То как во время ее кон­
цертов (напевает Шопена), танцуя, она прислуши­
валась к его выкрикам, повторяя с акцентом русские
ругательства. То как белогвардейские офицеры —
официанты в ресторане — пытались упрекать его
за то, что он, русский поэт, остался с большевиками.
Есенин резко одернул их: «Вы здесь находитесь в
качестве официантов! Выполняйте свои обязан­
ности молча».
Уже давно пора было идти домой, но Дункан
не хотела уходить. Стало светать. Потушили элект­
ричество. Серый, тусклый свет все изменил. Айсе­
дора сидела согнувшаяся, постаревшая и очень
жалкая.
—
Я не хочу уходить, мне некуда уходить...
У меня никого нет... Я одна...
Есенин уехал в Баку. Я выезжала со спектаклями
и концертами в разные подмосковные города. Сезон
1924/25 года работала в Московском театре сатиры.
Есенин прислал с поэтом Приблудным «Москву
кабацкую» с автографом «Милой Августе Леонидовне
со всеми нежными чувствами, выраженными здесь».
В сборнике было напечатано семь стихотворений,
12 Воспоминания о Есенине
353

собранных в цикл «Любовь хулигана», с посв яще­
нием мне.
Приблудный надолго задержал книгу. Галя Бе-
ниславская заставила его принести ее и потом при­
ходила проверить. Приблудный извинялся, что при­
сланное мне письмо он передал Толстой. Так я и
не получила письма.
Третьего октября 1924 года меня разбудили в
восемь часов утра. Пришел Есенин. Мы у ж е встре­
чались очень редко, но тревога за него была еще
сильней. Он стоял бледный, похудевший.
—
Сегодня день моего рождения. Вспомнил этот
день прошлого года и пришел к ва м... поздравить...
Меня посылают в Италию. Поедемте со мной. Я пое­
ду, если вы поедете.
Вид у него был измученный, больной. Голос —
хриплый.
Мы шли по улице, и у нас был нелепый вид. У не­
го на затылке цилиндр (очевидно, опять надел ради
дня рождения), на одной руке — лайковая пер­
чатка, и я — с непокрытой головой, в накинутом
на халат пальто, в туфлях на босу ногу. Но он пере­
хитрил меня. Довел до цветочного магазина, купил
огромную корзину хризантем и отвез домой.
—
Извините за шум.— И ушел неизвестно куда.
Уезжая в 1922 году за границу, Есенин просил
Мариенгофа позаботиться о сестре Кате. Выдавать
ей деньги — пай Есенина в кафе поэтов и в книжной
лавке на Никитской. Мариенгоф не выполнил обе­
щания. Когда Есенин узнал об этом, они поссори­
лись. И все-таки, когда Мариенгоф с Никритиной
были за границей и долго не возвращались, Есенин
пришел ко мне и попросил: «Пошлите этим дуракам
деньги, а то им не на что вернуться. Деньги я дам,
только чтобы они не знали, что это мои деньги».
Подолгу пропадал и опять появлялся. Неожи­
данно, окруженный какими-то людьми, приходил
за кулисы на репетиции. Смирно сидел. Чаще —
все бросали репетировать и просили его читать
стихи.
Опять приехал ко мне на Никитскую и повез меня
куда-то, за кем-то мы заезжали и ехали дальше,
куда-то на окраину Москвы. Сидели в комнате с
354'

низким потолком, с небольшими окнами. Как сейчас
вижу: стол посреди комнаты, самовар. Мы сидели
вокруг стола. На окне сидела какая-то женщина,
кажется, ее звали Анна. Есенин стоял у стола и читал
свою последнюю поэму — «Черный человек».
Он всегда хорошо читал свои стихи, но в этот
раз было даже страшно. Он читал так, будто нас
никого не было и как будто «Черный человек» на ­
ходился здесь, в комнате.
Я видела, как ему трудно, плохб, как он одинок.
Понимала, что виноваты и я, и многие ценившие и
любившие его. Никто из нас не помог ему по-нас ­
тоящему. Он тянулся, шел к нам. С ним было трудно,
и мы отходили в сторону, оставляя его одного.
В последний раз я видела Есенина в ноябре
1925 года, перед тем как он лег в больницу.
Был болен мой сын. Я сидела возле его кроватки.
Поставила ему градусник и читала вслух.
Вошел Есенин и, когда увидел меня возле моего
сына, прошел тихонько и зашептал:
—
Я не буду мешать...
Сел в кресло и долго молча сидел, потом встал,
подошел к нам:
—
Вот все, что мне нужно,— сказал шепотом
и пошел.
В дверях остановился:
—
Я ложусь в больницу, приходите ко мне.
Я ни разу не пришла. Думала, там будет Тол­
стая...
О смерти Есенина мне позвонили по телефону.
Всю ночь мне казалось, что он тихо сидит у меня
в кресле, как в последний раз сидел.
Помню, как из вагона выносили узкий желтый
гроб, как мы шли за гробом.
И вдруг за своей спиной я услышала голос Клыч-
кова:
—
Ты видел его после больницы?
—
Я встретил его на вокзале, когда он ехал в
Питер. Ох, и здорово мы выпили!
Мне хотелось ударить его.
Когда я шла за закрытым гробом, казалось, одно
желание было у меня — увидеть его волосы, погла ­
дить их. И когда потом я увидела вместо его краси­
12
355

вых, пышных, золотых волос прямые, гладко приче­
санные, потемневшие от глицерина волосы (смазали,
снимая маску), мне стало его безгранично жалко.
Есенин был похож на измученного, больного ре­
бенка. Все время, пока гроб стоял в Доме печати на
Никитском бульваре, шли гражданские панихиды.
Качалов читал стихи. Зинаида Рай х обнимала своих
детей и кричала: «Ушло наше солнце». Мейерхольд
бережно обнимал ее и детей и тихо говорил: «Ты обе­
щала, ты обещала...»
Мать Есенина стояла спокойно, с каким-то удив­
лением оглядывая всех. В день похорон нашли
момент, когда не было чужих, закрыли двери, чтобы
мать могла проститься, как ей захочется.
После похорон начались концерты, посвященные
Есенину. В Художественном театре пел Собинов,
читал стихи Качалов.
Но потом пошла спекуляция на смерти Есенина.
Очень уговаривали и меня выступать на этих кон­
цертах. Читать стихи, посвященные мне. Я , конечно,
отказалась. Но устроители все-таки как-то поместили
мою фамилию на афише.
В день концерта Галя Бениславская привела ко
мне младшую сестру Есенина — Шуру, почти де­
вочку. Ей тогда, наверно, не было и пятнадцати лет.
Галя сказала, что Шура хочет идти на концерт
послушать, как я буду читать.
—
Я не хочу, чтобы Шура ходила на эти кон­
церты. Вот я и привела ее к вам, чтобы вы почитали
ей здесь.
—
Галя, я не буду читать на концерте. Я не
поеду.
Как просияла Галя, как вся засветилась!
...Вскоре после смерти Есенина я уехала рабо­
тать в Брянский театр.

Корнелий ЗЕЛИНСКИЙ
В «КРАСНОЙ НОВИ»
В 1923 ГОДУ
сенин вошел в мою жизнь поздно. Во время
Iвойны. Нужно было написать статью о нем для
Совинформбюро. Я стал перечитывать Есенина и у же
не мог отделаться от обаяния его поэзии...
В молодости мне мешала понять Есенина при­
надлежность к совсем другому направлению в лите­
ратуре. Сначала я увлекался Маяковским, Лефом,
потом конструктивистами. А жизнь Есенина шла
мимо, другой стороной. Я бывал на его вечера х...
В памяти навсегда осталось то, как Есенин читал
свои стихи. В молодости мне казалось, что все боль­
шие поэты должны обязательно хорошо читать стихи.
Я помню, как читал Игорь Северянин. В нос. Н арас­
пев. Горделиво закинув голову назад. Это было зре­
лище. Я помню, как читал Блок. Совсем по-другому.
Спокойно. Тоже слегка нараспев и как-то отчужденно
и очень хорошо. Во всяком случае, лучше Блока его
стихов никто не читал. Пожалуй, один Яхонтов.
Раскатистым басом читал стихи Маяковский. Гром­
ко. Очень хорошо интонируя их. И кого я позже
ни слышал, никто так не передавал поэзию Мая­
ковского, как сам Маяковский. В молодости заме­
чательно читал свои стихи Сельвинский. Особенно
свои цыганские или «Ехали казаки, да ехали ка­
заки...» из его «Уляляевщины». Мороз по коже про­
бирал. Были и другие поэты, необыкновенно читав­
шие свои стихи. Например, Алексей Николаевич
Чичерин. Но теперь, вспоминая их, я вижу, что
никто не читал свои стихи так хорошо, как Сергей
Есенин. Это была сама жизнь. Есенин, очевидно,
знал об этом магическом даре, который вложила
357

в него природа. Помню, как однажды в кафе «Стой­
ло Пегаса» назревал какой-то скандал. Стройный
и элегантный Мариенгоф вышел из-за кассы .
—
Сережа, ты должен выступить. Ты понимаешь,
ты должен выступить.
Есенин рассеянно обвел глазами публику — и
пожилых, и мальчишек,— потом встал на стул и
начал:
Я последний поэт деревни...1
Он мгновенно протрезвел и читал с пронзительной
ясностью. Есенин не читал стихи, но поистине изл и­
вался в стихах, превращаясь в какого-то другого
человека, словно в саму поэзию...
Запомнилась мне встреча с ним. Произошла она
в редакции журнала «Красная новь» осенью 1923 го­
да. Редакция была в первом этаже в Кривоколен­
ном переулке. В большой комнате, перед входом
в кабинет редактора Александра Константиновича
Воронского, народу было немного. Ждали прихода
Воронского. Возле окна стоял, беседуя с Леоновым,
Есенин. Есенин недавно вернулся из долгой поездки
по загранице вместе с Айседорой Дункан. Невы­
сокого роста, в темно-сером костюме. Одет тщательно.
Но в манере держаться чувствовались небрежность
и нервозность.
Не помню, кто нас тогда познакомил. Я вступал
в литературу, «фигуры не имея». Служил в Пост­
предстве Украинской ССР в Москве на должности
заведующего отделом секретной информации. Посе­
щал литературные вечера, начинал выступать с
литературно-критическими статьями. Вместе с Ильей
Сельзинским и А. Н . Чичериным мы образовали
литературную группу конструктивистов. Это был
ее первый состав. Но и группа эта была тогда никому
неведома. Д ля знаменитого Есенина я был просто
«молодым человеком» возле литературы...
Мы, конструктивисты, тогда увлекались амери­
канской техникой. В голове зрели будущие статьи о
перенесении американского опыта на нашу совет­
скую почву.
—
Скажите, Сергей Александрович, вот вы были
в Америке. Как выглядят небоскребы? Как выглядят
358

улицы в Нью-Йорке? Правда ли, что там существуют
специальные машины, которые асфальт моют щет­
ками?
Есенин не посмотрел, а словно проткнул меня
глазами и сказал подозрительно и чуть насмешливо:
—
А почему это вас интересует?
Я сказал ему, что существует группа поэтсв-
конструктивистов. И самонадеянно начал объяснять
значение техники для нашей страны, пытаясь свя­
зать логику технического строительства с законами
поэзии.
Есенин слушал меня без всякого интереса, смот­
рел на дверь редактора и по сторонам, а потом, обер­
нувшись, сказал:
—
Про конструктивистов не слыхал. Вы, ве­
роятно, с Лефами заодно. Но техникой, Зелинский,
вы увлекаетесь совершенно зря.
—
Почему же зря? — изумился я.
—
Н у, конечно, асфальтовые шоссе лучше наших
деревенских дорог. Но поэзию вы бросьте. К поэзии
белые воротнички и подтяжки отношения не имеют.
Есенин словно спустился откуда-то ко мне и
заговорил уж е всерьез.
—
Наша Россия — вот это страна поэзии. Это
ничего, что мы еще пока бедны. Американцы носят
брюки на подтяжках, а мы поясом штаны подтяги­
ваем. Зато нам бежать легче. Понятно? Затянемся
потуже и бегом. Догоним. Нам бежать легче. А в
Америке их техника человека съела. У них главное
не техника, а доллар. Вот кто враг поэзии. Это вы
запомните...
Меня тогда удивили рассуждения Есенина. Я с
ним не согласился. Теперь, оглядываясь назад,
я вижу, что Есенин более трезво смотрел на вещи,
чем я. И хотя мы по возрасту были ровесниками, но
разговаривал он со мной, как старший, много пере­
живший человек...

Ю. Н. ЛИБЕДИНСКИЙ
МОИ ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
[поэзией Сергея Есенина познакомился я за дол­
го до первой встречи с поэтом. Альманах «Ски­
фы» No 2, где напечатана была поэма Сергея Есенина
«Товарищ», я купил в книжном киоске городского
Совета в начале 1918 года. Она начиналась словами:
Он был сыном простого рабочего ,
И повесть о нем очень коро ткая .
И в ней, как и в «Двенадцати» Блока, появился
примерно в такой ж е трактовке, что у Блока, Хрис­
тос. У Есенина младенец Исус «пал, сраженный
пулей», на питерских улицах в феврале 1917 года.
Слушайте:
Больше нет воскр есенья!
Тело его предали погребенью:
Он лежит
Н а Марсовом
Поле.
Поэма эта мне понравилась и легко запомнилась.
Но выражение «железное слово: «Рре-эс -пу-у -убли-
ка!» — так кончается поэма
—
больше чем понра­
вилось: именно таким, могучим, железным, воспри­
нимался тот новый, советский строй, который возни­
кал в огне и грохоте Октябрьского пожара. И так
же вошло впоследствии в душу, как лозунг и народ­
ная поговорка, звучавшее кратко и гордо:
Мать моя — р одина,
Я — больш евик х.
С тех пор я уже сам отыскивал стихотворения
Есенина, и почти все они нравились мне, хотя рели-
860

гиозные мотивы его творчества казались надуман­
ными.
Схимник-ветер ш аго м осторожным
Мнет листву по выступам дор ож ным
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу 2.
Подобного рода строфы отзывались для меня
риторикой и сочинительством. Странным казалось
переплетение в одной стихотворной строфе кощун­
ства и религиозности, душевной чистоты и грубо­
похабных, словно назло кому-то сказанных слов .
Но, конечно, сильнее всего в стихах Есенина
покоряла воплощенная в них поэтическая прелесть
русской природы. Даже самое имя его казалось мне
названием не то времени года: Осенин, Весенин,—
не то какого-то цветущего к у ста ...
Когда в 1921 году я приехал в Москву, она полна
была слухов о приключениях и выходках Сергея
Есенина. Я тогда свел знакомство с некоторыми со­
служивцами моего брата по ВЧ К . Мне запомнились:
рябоватый, с черными крутыми бровями рабочий
из Ижевска — Иванов, интеллигентного вида, бо­
лезненный Семенов и Леля Сивицкая — девушка с
глазами, полными синего огня. Они-то и рассказы­
вали о Сергее Есенине, так как протоколы милиции,
составленные по поводу всяческих его похождений,
иногда попадали в ВЧК. В этих протоколах фигу­
рировали четверостишия вроде того, которое было
начертано Есениным на стенах Страстного монас­
тыря. Разух аби стая антицерковность этих стихов
была по душе моим приятелям, они восхищались
Есениным, он был для них свой, революционный
поэт.
Я в то время был еще на военной службе, но ужо
втайне дописывал свою первую повесть, а по вечерам
посещал Институт слова, где слушал лекции Гриф-
цова, Эйхенвальда, Пешковского. Журналов тогда
было немного, и я прочитывал их от корки до корки.
В 1921—1922 годах чудесные есенинские стихи то
и дело появлялись на страницах журналов, и осо­
бенно часто в «Красной нови», к уда я отнес свою
первую повесть. Стихи эти запоминались мгновенно:
361

песенный склад и образы их, пейзаж и самое слово —
все это было свое, родное, неожиданное и при этом
как бы предчувствуемое.
«Неделя» была у ж е напечатана, я у ж е считал
себя причастным к литературе и стал интересовать­
ся жизнью писателей. В частности, я расспрашивал
о кафе поэтов «Стойло Пегаса», и одна моя новая
московская знакомая, также делавшая первые шаги
в литературе, предложила вместе с ней сходить в это
знаменитое кафе.
Я тогда носил еще военную форму, весьма бро­
савшуюся в глаза: это была форма Высшей военной
школы связи — серые обшлага и черно-желтые, по
роду войск, петлицы. Такие петлицы, обозначавшие
род войск, красноармейцы называли «разговор».
«Шинель с разговором... » — говорили тогда. Мне
казалось, что прийти в «Стойло Пегаса» в военной
форме значило бросить на нее какую-то тень. Собе­
седница моя смеялась — по ее словам, в «Стойле
Пегаса» бывали и военные.
Так, весело разговаривая, подошли мы к входу
в кафе. Прямо навстречу нам вышли оттуда двое
мужчин, одетых, как я тогда воспринял, по-буржуаз­
ному. Моя спутница познакомила нас. Мы назвались:
передо мной были Пильняк и Есенин. Быстро огля­
дев меня и бросив взгляд на Пильняка, Есенин с
каким-то веселым озорством сказал:
—
Интересная игра получается...
Он имел в виду то, что Пильняк и я принадлежим
к враждующим литературным направлениям.
Есенин был в черном, хорошо сшитом пальто,
белесые кудри его мягко вились, выбиваясь из-под
котелка, залихватски заломленного, его округлое
и мягкое лицо привлекало шаловливым и добрым
выражением.
Неужели этот простодушно веселый молодой че­
ловек мог написать стихотворение «Не жалею, не
зову, не плачу...», прочитанное мной еще в начале
1922 года в журнале «Красная новь»? Пушкинская
сила слышалась как в ритме этого стихотворения,
так и в элегическом звучании его «Словно я весенней
гулкой ранью проскакал на розовом ко не...» — так
мог сказать только Есенин. Он у ж е и до этого писал
362

прекрасно, но в этом стихотворении поистине прев­
зошел самого себя!
Есенин мне понравился. Но тогда происходило
формирование группы «Октябрь» — ядра будущих
МАПП и РАПП. Именуя себя пролетарскими писа­
телями, мы кичливо отделяли себя от «мелкобур­
жуазных» — и в особенности от всяческой богемы,
к которой не без основания причисляли и Есенина.
После первого знакомства с Есениным я встреч с
ним не искал, но они возникали сами собой у нашей
общей упомянутой выше знакомой. Хозяйка любила
литературу, с интересом и пониманием следила за
ней, сама пробовала писать. В ее уютной и госте­
приимной квартире встречались молодые писатели
разных направлений. Бывал там и Сергей Есенин.
У него было много друзей-приятелей, его любили.
В обращении он был прост и весел, в трезвом виде
и при людях, которых он не знал или знал мало,
подчас даже молчалив и застенчив. В нем была та
притягательность, которую мы определяем словом
«обаяние», с него не х оте лось сводить глаз. Сохра­
нившиеся портреты в общем передают прелесть его
лица — его улыбку, то шаловливо-добродушную, то
задумчивую, то озорную. Но ни один из его портретов
не передает того особенного выражения душевной
усталости, какой-то понурости, которое порой, слов­
но тень, выступало на его лице. Только сейчас пони­
маю я, что выражение это было следствием того твор­
ческого напряжения, которое не покидало его всю
жизнь.
« .. . Он пишет. Он не пишет. Он не может писать.
Отстаньте. Что вы называете писать? Мазать чер­
нилами по бумаге?.. Почем вы знаете, пишу я или
нет? Я и сам это не всегда знаю». Эта дневниковая
запись Александра Блока исчерпывающе применима
к Есенину.
Взять хотя бы годы нашего знакомства — 1923,
1924, 1925 годы,— за это короткое время Есенин
написал «Двадцать шесть» и «Песнь о великом похо­
де», «Анну Снегину», «Ленин» и «Русь советскую».
Каждое из этих произведений хорошо по-своему,
и каждое вошло в историю советской литературы,
стало нашей классикой. Эти произведения следует
363

давать читать школьникам. А сколько замечательных
стихов, небольших и блестяще отграненных, свер­
кающих, как драгоценные камни, создано за э1-и
три года!
Правда, во многих из этих стихотворений — и чем
ближе к концу Есенина, тем явственнее — слышим
мы и болезненный надрыв, и ту особенную тоску,
которую правильно называют смертной,— то ску, яв ­
ляющуюся симптомом подкрадывающейся душевной
болезни. После трагической гибели поэта и до нас­
тоящего времени много писали о глубоких противо­
речиях в творчестве Сергея Есенина. При личном
общении с поэтом наличие этих противоречий заме­
чалось, что называется, невооруженным глазом. Ведь
эти противоречия не были выдуманы поэтом, а яв ­
лялись глубоким и серьезным отражением в его
душе действительных явлений жизни, они были и с­
точником движения и развития его поэзии, достиг­
шей именно в последние годы его жизни необычай­
ной яркости и изобилия. Но садоводам известны
случаи, когда после обильного цветения и плодоно­
шения фруктовое дерево высыхает на корню.
Такое время изобильного цветения и плодоноше­
ния пережил Есенин в последние годы своей жизни.
Но при этом вид у него был всегда такой, словно
он бездельничает, и только по косвенным признакам
могли мы судить о том, с какой серьезностью, если
не сказать — с благоговением, относится он к свое­
му непрерывающемуся, тихому и благородному тру ду.
Так, однажды у него вырвалось:
—
Зашел я раз к товарищу,— и он назвал имя
одного литератора,— и застаю его за работой. Сам с
утра не умывался, в комнате беспорядок...
И Сергей поморщился. Я вопросительно взглянул
на него, и он, видимо отвечая на мой невысказанный
вопрос, сказал:
—
Нет, я так не могу. Я ведь пьяный никогда
не пишу.
Жил Есенин в одном из переулков Тверской
улицы, квартира его была высоко,— впрочем, в те
годы проблема лифта для нас не существовала, и
взбежать на девятый этаж ничего не стоило. Н е
очень часто, но я бывал у него дома. Жил он тесно —
364

кажется, к нему именно тогда приехали из деревни
сестры,— в комнате были какие-то друзья его, шел
громкий разговор.
У Есениных тогда было молодо и весело. Та же
озорная сила, которая звучала в стихах Сергея, ска­
зывалась в том, как плясала его беленькая сестра
Катя. Кто не помнит, как в «Войне и мире» вышла
плясать «По улице мостовой» Наташа Ростова! Но
в том, как плясала Катя Есенина, в ее взметываю­
щихся белых ру ках, в бледном мерцании ее лица,
в глазах, мечущих искры, прорывалось что-то иное:
и воля, и сила, и ярость...
Младшая сестра Шура, если я не ошибаюсь,
появилась в квартире у Сергея несколько позже.
В ней, хотя она была совсем девочка, сказывалось
то разумно-рассудительное начало, которое подме­
чено у Есенина: «И вот сестра разводит, раскрыв,
как библию, пузатый «Капитал»...» — что-то совсем
юное и у ж е очень новое, советское сказывается в
этой девочке. Такими были в те годы комсомолки,
приезжавшие из маленьких городков и деревень
учиться в Москву.
Самого же Сергея запомнил я с гитарой в руках.
Под быстрыми пальцами его возникает то один мотив,
то другой, то разухабистая шансонетка. А то вдруг:
...
О друг мой милый,
Мы различны оба,
Твой удел — смеяться,
Мой — страдать до гроба...
Всей песни в памяти моей не сохранилось, но
были там еще слова:
...
Он лежит убитый
На кровавом поле...
—
Это у нас в деревне пели, а слышишь, лексика
совсем не деревенская, занесено из усадьбы, навер­
ное. Это, думается мне, перевод из Байрона, но
очень вольный и мало кому известный... — И, при­
щурив глаза, несколько нарочито, манерно, прек­
расно передавая старинный колорит песни, он пов­
торил:
...
Твой удел — см еяться,
Мой — страдать до гроба...
365

И тут же, словно не желая вдаваться в разговор
слишком серьезный, вдруг ударил по струнам и лихо
запел какие-то веселые куплеты. Он напевал их й
сам при этом весело хохотал, показывая красивые
зубы.
Серьезные разговоры всегда возникали внезапно,
как бы непроизвольно поднимались из глубины души.
—
. . . В о т есть еще глупость: говорят о народном
творчестве, как о чем-то безликом. Народ создал,
народ сотворил... Но безликого творчества не может
быть. Те чудесные песни, которые мы поем, сочиняли
талантливые, но безграмотные люди. А народ только
сохранил их песни в своей памяти, иногда даже иска­
ж ая и видоизменяя отдельные строфы. Был бы я
неграмотный — и от меня сохранилось бы только
несколько песен ,— с какой-то грустью говорил он.
Сергей с охотой и в прекрасной манере читал
стихи, написанные другими поэтами.
...
Соловьи на кипарисах и над озером луна,
Камень черный, камень белый, много выпил я вина...3 —
отчетливо
выделяя
слова
этого
стихотворе­
ния Гумилева, словно любуясь им, выговаривал
он. Блока почитал он как учителя своего — и об
этом говорил не раз. Множество стихов Блока он
знал наизусть и произносил их в своей особой манере,
отчетливо и поэтически.
Гар м оника , гарм оника!
Эй, пой, визжи и жги,
Эй, ж ел те нькие лютики,
Весенние цв е тки!..4—
произнес он, делая ударение на рифме.
—
Неправильная рифма, верно? Ассонанс? А ведь
такого рода неправильные рифмы коренятся в самой
природе нашего языка — здесь и бойкость и ли­
хость, а?
Но некоторые стихотворения Блока он разбирал
критически, обращая особенное внимание на отдель­
ные эпитеты.
—
Блок — интеллигент, это сказывается на са­
мом его восприятии,— говорил он с горячностью.—
Даже самая краска его образа как бы разведена
866

мыслью, разложена рефлексией. Я же с первых своих
стихотворений стал писать чистыми и яркими крас­
ками.
—
Это и есть имажинизм? — спрашивал я .
—
Ну, да,— говорил он недовольно.— То есть
все это произошло совсем наоборот... Разве можно
предположить, что я с детства стал имажинистом?
Но меня всегда тянуло писать именно такими чис­
тыми, свежими красками, тянуло еще тогда, когда
я во всем этом ничего не понимал.
И он тут ж е прочел — я услышал тогда впервые
это маленькое стихотворение:
Там, где капу стные гр ядк и
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет5.
—
Это я написал еще до того, как приехал в
Москву. Никакого имажинизма тогда не было, да и
Хлебникова я не знал. А сколько лет мне было?
Четырнадцать? Пятнадцать? Нет, не я примкнул
к имажинистам, а они наросли на моих стихах. Алек­
сандр Блок — это мой учитель. Но я не могу принять
его рефлексии, его хныканья полубарского, полу-
народнического...
Серьезные разговоры вспыхивали непроизвольно
и неожиданно быстро, как молния, и запоминались
на всю жизнь.
—
Сережа, у тебя вот сказано:
Мальчик такой счастл ивый
И ковыряет в носу.
Ковыряй, ковыряй, мой милый,
Суй туда палец весь,
Т олько вот с эфтой силой
В душу свою не лезь6.
Ведь слово «эфтой» — это все-таки оборот не лите­
ратурный, вульгаризм.
Он оставляет мою аргументацию без всякого
внимания.
—
А как иначе ты скажешь? С «этой» силой? —
спрашивает он, смеется, и разговор прекращается,
чтобы возобновиться спустя несколько дней.
367

—
Помнишь, ты говорил о нарушении литера­
турных правил? — напоминает он . — Ну, а тебе из­
вестны эти строки:
Сегодня, я в иж у , особенно грустен твой в з гл яд,
И руки особенно тонки, колени обняв...7
—
Гумилев?
—
Мастер, верно? А ведь тут прямое нарушение
грамматики. По грамматическим правилам надо бы
сказать: «И руки, которыми ты обняла свои колени,
кажутся мне особенно тонкими». Н у, что-то в этом
роде: «обняв» или «обнявшие»? Но, «обнявшие ко­
лени» — ничего не видно, а «колени обняв» — сразу
видишь позу... — И у него на лице такое же озорное
выражение, с которым он подкрадывался к спящей
девушке, чтобы ее поцеловать...
Через много лет после смерти поэта один лите­
ратурный брюзга с целью доказать, что Есенин был
не более чем безграмотный самоучка, привел извест­
ные строчки:
Остался в прош ло м я одной ногою,
Стрем ясь догн ать с тал ьную р ать,
Скольжу и падаю другою8.
—
Падаю ногою? Разве можно так сказать? —
негодовал о н . — Ведь это у него от небрежности,
от неграмотности!
И тогда мне вспомнился давний наш разговор о
Гумилеве. Есенин жил в стихии языка, как ласточки
живут в стихии воздуха, и то, что ученым воронам
могло казаться нарушением правил языка, было
виртуозное владение им. Чтобы так «нарушать»
правила языка, надо в совершенстве им владеть.
Иногда на Сергея находила какая-то детская,
прямо ребячья веселость и дурашливость. Как-то
я ближе к вечеру зашел к нему.
—
Вот и хорошо,— сказал он весело .— Пой­
дешь с нами вместе к Мейерхольду смотреть «Ман­
дат». Ты видел?
«Мандата» я еще не видел. Сергей наряжался перед
зеркалом, примеряя цилиндр, и, похохатывая, рас­
сказывал мне вкратце о том, что, видимо, больше
всего интересовало его в «Мандате».
368

—
Деревенскую девку нарядили, понимаешь, ца­
рицей, посадили в су ндук, наша обывательская
белогвардейщина вся с ума сошла, все ей кланяют­
с я , — царская дочь Анастасия вернулась на царство­
вание в Москву!...— весело
говорил он.
Не знаю, прочел ли он «Мандат», или у же видел
его, или ему рассказывали о спектакле. Сестры тоже
собирались. Младшая, серьезная Шура, все пыталась
урезонить брата, которому, видно, как-то особенно
хорошо было в этот летний городской вечер.
Мы шли по людной Тверской. «Есенин! Есе­
нин!» — кричали кругом. Хо хот, весёлые аплодис­
менты... У же на Садовой-Триумфальной Сергей по­
вернулся, сорвал с моей головы летнего образца
красноармейский шлем и надел на меня свой ци­
линдр. В военной гимнастерке и цилиндре я выглядел
забавно, в этом было что-то карнавальное...
Когда мы пришли в театр, первое действие уж е
шло, нас спешно рассаживали. Спектакль был тоже
весь озорной и веселый. Вертелась граммофонная
пластинка, церковные псалмы звучали из жерла
старомодного граммофона, одурелая старуха крес­
тилась на граммофон и била земные поклоны.
—
С этим мандатом, маменька, я всю Россию
переарестую! — кричал худенький подросток Гу-
лячкин, которого играл Эраст Гарин, и публика
смеялась, не чувствуя всего зловещего смысла гу-
лячкинской угро зы ...
В антракте Катя Есенина подошла к нам и сказала
озабоченно:
—
Сергей пропал куда-то!
Я уже сейчас не помню, почему нужно было ис­
кать Сергея,— как будто он раньше никогда не
пропадал. Но Шура и Катя Есенины пошли искать
его, я сопровождал их.
—
Он наверняка у своего дружка, у художника
Якулова,— сказала Катя.
Якулов жил где-то поблизости, чуть ли не на
Триумфальной площади, рядом с театром. Высокого
роста, черноусый и худощавый, в какой-то пестрой
куртке, как будто только что сошедший с картины
какого-то «левого» х удожника, он встретил нас,
таинственно посмеиваясь.
369

—
Если найдете, будет ваш...
Но искать негде. Большая комната, если мне не
изменяет память, мастерская Якулова, пуста. По­
средине лежит ковер, свернутый в огромную труб­
ку ,— так свертывают ковры, когда уезжают на дачу.
И вдруг ковер стал медленно развертываться.
Все быстрей, быстрей, совсем развернулся, и вот
Сергей, весь взъерошенный, вскочил и здесь же,
на ковре, исполнил какую-то буффонную пляску;
сестры висли на нем, визжа от удовольствия.
—
А я знал, что вы сюда придете.
—
Почему ты ушел из театра? Ведь интересно!
—
На сцене интересно, а в публике скучно!
Так познакомился я с Георгием Богдановичем
Якуловым, которому Сергей Есенин не случайно
посвятил балладу о двадцати шести бакинских ко­
миссарах: оба этих знаменитых художника были в
то время вдохновлены подвигом бакинских больше­
виков...
Не думал я в тот веселый вечер, что мне вместе
с Г. Б . Якуловым и Б . А . Пильняком придется
встретиться у ж е после смерти Сергея Есенина,
в составе комиссии по его литературному наслед­
ству.
Мне могут поставить в вину, что я мало пишу о
несчастной болезни Есенина — о его запоях, не
касаюсь его кабацких разгулов, хулиганской поэ­
зии и т. д. Но об этом много и даже слишком много
писали. В этом направлении постарались и враги
Есенина, и не очень умные друзья его. Этой больной
и мрачной стороной его души, темными отходами его
поэзии порой старались заслонить то светлое и
прекрасное, что он дал нашей литературе.
На моей памяти Есенин не раз собирал писатель­
скую молодежь и отправлялся в притоны, в ночлеж­
ные дома, чтобы читать там стихи ворам и прости­
туткам, обращаясь к ним, как к своим братьям и
сестрам. Но ведь Сергей Есенин был добрый и ж а ­
лостливый человек. И в такой, может быть, несколько
странной форме он выражал свое сострадание уни­
женному человеку. Есть в хулиганских стихах Есе­
нина также и некоторое стремление эпатировать
обывателя, поддержать традиционную репутацию
т

скандалезности, которая должна якобы окружать
всякого поэта.
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган9.
Так обращается он к Пушкину.
Хотя при встрече с Есениным случалось и мне
сдвигать с ним бокалы с вином, но никак нельзя было
сказать, чтобы Сергей был человек, который прово­
дил все свое время в беспробудном пьянстве. Я за ­
помнил его тихим и трезвым, когда он бывал особен­
но застенчив и скуп на слова. Если собиралось много
людей, он с большим удовольствием и интересом
слушал и подчас слышал в споре то, чего не понимали
сами спорящие.
Судьба русского народа — вот тема, к которой
он на протяжении всего своего творчества постоянно
возвращается. И вот перед нами глубоко народная
по своим истокам «Песнь о великом походе» , которую
как будто слышишь на ярмарке или на площади,
где «гармонист с провалившимся носом мне про
Волгу поет, про Чека» и в перерыве между частями
поэмы «просит поднести ему чарочку».
В советской литературе в то время не было еще
поэмы, которая по силе народного чувства, по исто­
рическим обобщениям, по правдивости реалистической
и новаторству стиля могла бы равняться этой поэме
Есенина. Как бы для того, чтобы показать историче­
ский масштаб Великой Октябрьской революции и
гражданской войны, Есенин начинает и кончает эту
поэму фигурой царя Петра. В ритмах и образах этой
поэмы «Слово о полку Игореве» встречается с гармон­
но-частушечным перезвоном и с твердой поступью
революционной песни. В последних словах ее совет­
ские корабли «плывут будто в Индию».
Не прошло и года после опубликования «Песни о
великом походе», как Есенин создал поэму, совершен­
но иную по колориту, словно впитавшую в себя
лучшие традиции русской классической литера­
туры.
Это — «Анна Снегина», изумительная по живо­
писи характеров и реалистическому изображению
эпохи и в особенности тогдашней русской деревни,
371

ироническая и нежная, навеки обессмертившая рус­
скую природу:
Бедна наша родина кроткая
В древесную цв ете нь и сочь,
И лето такое короткое,
Как майская теплая ночь.
Древесная цветень и сочь — какая полнота слия ­
ния слова и ощущения! Я как впервые прочел эти
строчки, так и твержу их с тех пор всю жизнь.
Право, у ж е эти две поэмы могли бы составить
славу великого поэта! Но ведь за это время Есенин
еще съездил в Баку, откуда кроме превосходных
«Персидских мотивов» привез незабываемую балладу
о 26 комиссарах, в которой русский стих так вели­
колепно расцвечен образами восточной поэзии и где
прославлен навеки подвиг бакинских большевиков.
А ведь все это сделал один поэт — Сергей Есенин!
И при этом он был до такой степени чужд всякого
фанфаронства и жречества, что можно было поду­
мать, будто творческий подвиг дается ему легко и
просто.
Сам Есенин неоднократно подчеркивал свою при­
верженность к крестьянству. Еще в начале нашего
знакомства он мне раз сказал с оттенком некоторого
вызова:
—
А знаете, я ведь крестьянин и продналог в
деревню посылаю.
Был он в то время немного под хмельком и, как
всегда в такие минуты, возбужден и задирист.
В юности Есенин отдал дань народничеству и
анархическому бунтарству. Но он с радостью принял
Октябрьскую революцию, как свою революцию, и
его не покидало чувство благоговения перед Лениным
и постоянное пристальное внимание и уважение к
тому, что говорит партия.
Сергей Есенин был предан народу всей душой.
Он был полон постоянных и глубоких раздумий о его
нуждах и судьбах. В этих своих раздумьях, при всех
своих противоречиях, он был честен до конца. При
внешней непосредственности своего поведения он к
своей литературной деятельности относился с вели­
чайшей серьезностью.
872

Он обдумывал свой каждый шаг в литературе, и
несмотря на то, что печатался он в «Красной нови»
и что А. К. Воронений едва ли не первый из советских
критиков дал высокую оценку его дарования, Есе­
нин, когда возник новый ж ур н а л —«Октябрь», орган
пролетарских писателей, напечатал в одном из его
первых номеров свою «Песнь о великом походе».
Он сделал это для того, чтобы показать, что не
принадлежит к какому-либо одному направлению
тогдашней литературы, что значение его творчества
шире, и Маяковский верно понял значение этого
сближения Есенина с пролетарскими поэтами. Мая­
ковский «с удовольствием смотрел на эволюцию
Есенина от имажинизма в ВАПП» (см. статью Мая­
ковского «Как делать стихи»),
Есенин знал, что принадлежит всей советской
литературе. Его влияние на поэзию того времени
было уж е бесспорно.
Есенинские интонации прозвучали тогда и у
поэтов-молодогвардейцев, входивших в РАПП, и у
поэтов группы «Перевал», созданной Воронским.
Были среди литературных последователей Есенина
упадочники, подхватившие разухабистые мотивы
«Москвы кабацкой». Но были и настоящие поэты,
продолжавшие и развивавшие лучшие традиции бо­
гатого поэтического наследия Есенина. Есенин сде­
лал для литературы так много, что Маяковский после
его смерти сказал самое большее, что он мог сказать
о поэте: он назвал Есенина подмастерьем у народа,
у языкотворца.
Умер Ленин, и тяжело упала эта потеря на сы­
новнюю душу Сергея Есенина. Получив пропуск
из «Правды», он несколько часов простоял в Колон­
ном зале, не сводя глаз с дорогого лица. Вместе с
народом, бесконечной вереницей идущим мимо гроба,
переживал он горе прощания. В эти дни, наверное,
и зародились скорбные и полные животворной силы
ямбы его «Ленина»:
И вот он умер...
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающ их громадин
373

Салют последний даде н, даден.
Того, кто спас нас , больше нет.
Сын российской деревни, он относился к Ленину
именно так, как мог относиться к нему русский кре­
стьянин эпохи великой революции: Ленин спас
русское крестьянство от помещичьего и царского
гнета. Но у Есенина тема Ленина взята шире: Ленин
спас русский народ от гнета капитализма и иност­
ранного империалистического господства.
Произведение Есенина «Ленин» хотя и является
всего лишь фрагментами ненаписанной поэмы «Гу-
ляй-поле», это едва ли не самая высокая вершина
всего творчества его. П озже придет Маяковский и,
благодаря глубокому проникновению в произведе­
ния Ленина и в биографию его, вылепит монументаль­
ный образ великого учителя пролетариата, создателя
первого в мире социалистического государства, на ­
циональную гордость русского народа.
Есенин, и зображая Ленина, на первый план по­
ставил те его черты, о которых мы слышали от всех,
кто близко знал Владимира Ильича:
Сплеча голов он не рубил,
Н е обращ ал в побег пехоту.
Одно в убийств е он любил —
Пер епе лину ю охоту.
Изображая Ленина, Есенин сознательно отказы­
вается от всякого стремления к монументальности.
Чтобы усугубить свою иронию по поводу банальных
и ходульных изображений героя, он к слову «в
масках» («Мы любим тех, что в черных масках»)
подбирает рифму: «на салазках ». «Застенчивый, про­
стой и милый» — таким видит он Ленина, и тем силь­
нее действие его неожиданных, проникнутых вос­
хищением, слов:
Я не пойму, како ю силой
Сумел потр яст ь он ш ар земной?
Но он потряс...
В Ленине Сергей Есенин подчеркнул скромность,
доброту, доступность, любовь к детям. Н о, показав
274

эти черты, поэт не принизил образа великого учи­
теля. И хотя смерть Ленина — это величайшее все­
народное горе, Есенин понимает:
Его уж нет, а те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем ра зл и ве
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь:
♦Ленин умер!»
Их смерть к тоске не привела.
Еще суровей и угрюмей
Они творят его дела...
Сейчас, оглядываясь в прошлое, поражаешься,
с какой точностью поэт передал настроение миллио­
нов людей России в те дни, когда мы осиротели.
«Ленин жив! Ленин жив! Ленин будет жить!» —
твердили тогда и стихи и плакаты. Такой ритм отби­
вало каждое сердце.
Но если настроение рабочего класса и револю­
ционной молодежи было видно явно, более скрыты
и затаенны были те глубокие сдвиги, которые после
смерти Ленина происходили среди интеллигенции,
даже в тех слоях ее, которые находились далеко
от партии. Многие большие ученые, выдающиеся
деятели искусств в те дни впервые задумались о
судьбах России, о том, что не случайно народ избрал
ленинский путь, и о том, что иной путь для народа
просто немыслим. А что происходило в те дни с со­
ветским крестьянством, об этом с чуткостью большого
художника рассказал Есенин и в «Возвращении на
родину», и в «Руси советской», и во многих других
своих стихотворениях...
Летом 1924 года Есенин уехал в деревню. Вер­
нувшись, он пришел к нашему общему знакомому.
Там в то время как раз собралось много гостей,
было весело и шумно.
Сергей мигнул мне, и мы вышли в соседнюю
комнату...
—
Знаешь, я сейчас из деревни,— понижая го ­
лос, зашептал о н . — Вот раньше, когда, бывало,
375

я приезжал в деревню, то орал отцу, что я больше­
вик, случалось, обзывал его кулаком — так, больше
из задора... А теперь приехал, что-то ворчу насчет
политики: то неладно, это не так... А отец мне вдруг
отвечает: «Нет, сынок, эта власть нам очень п одхо­
дящая, вполне даже подходящая...» Ты знаешь,
чтобы из него такие слова вывернуть, большое дело
надо было сделать. А все Ленин! Знал, какое слово
надо сказать деревне, чтобы она сдвинулась. Что з а
сила в нем, а? А я что-то не то орал... пустяки.
И все, что он мне тут же рассказал о деревенских
делах, потом, словно процеженное, превратилось
в его знаменитых стихах о деревне и в «Анне Снеги­
ной» в чистое и ясное слово поэзии.
Едва ли не с начала моего знакомства с Есениным
шли разговоры о том, что он женится на Софье Анд­
реевне Толстой, внучке писателя Льва Толстого.
Сергей и сам заговаривал об этом, но по своей ма­
нере придавал этому разговору шуточный харак­
тер, вслух прикидывая: каково же будет, если он
женится на внучке Льва Толстого! Но что-то очень
серьезное чувствовалось за этими как будто шуточ­
ными речами.
Да и какие тут могут быть шутки! В облике этой
девушки, в округлости ее лица и проницательно­
умном взгляде небольших, очень толстовских глаз,
в медлительных манерах сказывалась кровь Льва
Николаевича. В ее немногословных речах чувство­
вался ум, образованность, а когда она взглядывала
на Сергея, нежная забота светилась в ее серых гла­
за х . Она, видно, чувствовала себя внучкой Софьи
Андреевны Толстой. Нетрудно догадаться, что в
ее столь явной любви к Сергею присутствовало бла­
городное намерение стать помощницей, другом и
опорой писателя.
Мы собрались на мальчишник у той нашей прия­
тельницы, которая и познакомила меня с Есениным.
Я мало кого знал из друзей Есенина, и некоторые
из них мне не нравились — это была та среда лите­
ратурной богемы, к которой я относился без всякой
симпатии. Может быть, сейчас я на многих посмот­
рел бы более снисходительно, но тогда во мне сильна
еще была пуританская и сектантская нетерпимость

в оенного коммунизма. Сережа то веселился, то вдруг
задумывался. Потом взял гитару...
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей го ло вуш ке.
Как сейчас слышу я его немного глуховатый
голос, простой и печальный напев, ту особенную
русскую манеру пения, о которой Лев Толстой
сказал, что поется с убеждением, что главное — это
не песня, а слова.
Думы мои, думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без пор ы, без времени 10.
«А ведь ему совсем нелегко живется,— впервые
подумал я тогда.— Болен он, что ли?..»
Сергей допел, все кинулись к нему, всем хотелось
его целовать, благодарить за эту прекрасную песню,
в которой необычайно переплелись и затаенная,
глубокая тоска, и прощание со своей молодостью,
и его заветы, обращенные к новой молодости, к бес­
смертной и вечно молодой любви...
«В молодости нравился, а теперь оставили»...
Но его и сейчас любили. Что же это? Неужели ко­
кетство?..
Он махнул рукой и вдруг ушел.
—
Ну и оставьте его,— сказала хозяйка дома.
—
Что же, все как полагается на мальчишни­
ке,— сказал кто -то,— расставаться с юностью не­
легко.
Заговорили на какие-то другие темы. Хозяй ка
дома незаметно вышла, потом показалась в дверях
и поманила меня.
—
Плачет,— сказала она, — тебя просил позвать.
Сергей сидел на краю кровати. Обхватив спинку
с шишечками, он действительно плакал.
—
Ну чего ты? — Я обнял его.
—
Не выйдет у меня ничего из женитьбы! —
сказал он.
—
Н у почему не выйдет?
Я не помню нашего тогдашнего разговора, очень
быстрого, горячечного,— бывают признания, ко ­
торые даже записать нельзя и которые при всей их
правдивости покажутся грубыми.
37?

—
Н у, если ты видишь, что из этого ничего не
выйдет, так откажись,— сказал я . . .
После того как Софья Андреевна вышла замуж
за Есенина, я как-то был приглашен к ним. Странно
было увидеть Сергея в удобной квартире, где все
словно создано для серьезного и тихого писатель­
ского труда. Там у нас произошел один из самых
серьезных и страстных разговоров о пути кресть­
янства. По обыкновению, Сережа непосредственно
в разговоре не участвовал, он слушал, как я спорил
с одним из его друзей.
Друг его открыто выражал неверие в возмож­
ность социалистической переделки деревни, он при­
водил факты, свидетельствующие о возрастании веса
кулачества в экономике деревни, предвещал даль­
нейший расцвет кулачества и видел в нем весьма
осязательную угр озу пролетарской диктатуре.
Я, опираясь на одну из последних работ Ленина—
«О кооперации» (1923 год) и на недавние постанов­
ления правительства и партии, говорил о возмож­
ности другого, кооперативного, социалистического
пути развития. Слово «колхоз» еще не было произ­
несено, но оно носилось в воздух е. Речь шла о «пере­
ходе» «к новым порядкам путем возможно более
простым, легким и доступным для крестьянина»
(курсив В . И . Ленина). Именно эта сторона процесса
больше всего интересовала Есенина, он вставлял в
наш диалог вопросы о том, что предстоит пережить
крестьянству при переходе к социализму, насколько
мучительно отзовется на крестьянине этот процесс
перехода, какими душевными изменениями о зна ­
менуется для крестьянина этот переход.
В начале разговора Сергей сидел на другом краю
стола, рядом с женой, возле самовара, потом перешел
на наш конец. Он взял низенькую скамеечку и сел
так, чтобы были видны наши лица. Помимо логиче­
ских доказательств ему нужно было еще что-то .
Мне очень хотелось, чтобы он всегда жил так —
тихо, сосредоточенно. Писателю его масштаба, его
величины таланта следовало бы жить именно так.
Но не помню, в этот ли раз или в другой, когда
я зашел к нему, он на мой вопрос, как ему живется,
ответил:
378

—
Скучно. Борода надоела...
—
Какая борода?
—
То есть как это какая? Раз — борода,— он
показал на большой портрет Льва Николаевича,—
два — борода,— он показал на групповое фото, где
снято все семейство Толстых вместе с Львом Нико­
лаевичем,— три — борода,— он показал на копию
с известного портрета Репина.— Вот там, с вело­
сипедом,— это четыре — борода, верхом — пять ...
А здесь сколько? — Он подвел меня к стене, где под
стеклом смонтировано было несколько фотографий
Льва Толстого.— Здесь не меньше десяти! Надоело
мне это, и все! — сказал он с какой-то яростью.
Я ушел в предчувствии беды. Беда вскорости и
стряслась.
. . .Когда мне пришлось нести на плечах гроб Есе­
нина, я все вспоминал эту последнюю нашу встречу
у него дома, наш горячий спор и милое, полное
искреннего и самозабвенного волнения лицо его:
ведь спор шел о самом для него дорогом — о судьбе
Родины, о социализме, о пути родного ему кресть­
янства...
Москва с плачем и стенанием хоронила Есенина.
В скорби о нем соединилась вся, тогда разделенная
на группы и враждебные направления, советская
литература. Вряд ли есть поэт-современник, не по ­
святивший памяти Есенина хотя бы несколько строк.
Стихотворение Маяковского возвышается над всеми
прочими стихами, посвященными памяти Есенина,
как достойный памятник собрату ...
Перед тем как отнести Есенина на Ваганьковское
кладбище, мы обнесли гроб с телом его вокруг па­
мятника Пушкину. Мы знали, что делали,— это
был достойный преемник пушкинской славы.

И. С. РАХИЛЛО
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Из записной книжки
Исенин стоял у прилавка, на фоне книжных по­
лок, молодой, светлый, элегантный, и спорил
с каким-то высоким лысым человеком в старинном
сюртуке, как оказалось, профессором истории. Про­
фессор держал в ру ках раскрытый томик «Слова
о полку Игореве» и старался доказать, что «Слово
о полку» — произведение не оригинальное, что исто ­
рия похода князя Игоря Святославича в старинных
летописях — Лаврентьевской и Ипатьевской — и з ­
ложена гораздо последовательнее и исторически
точнее.
—
Историки лучше и подробнее рассказали о
всех событиях, связанных с походом князя Игоря,
и его неудачной битве с половецкими ордами.
Профессор доказывал свое положение веско,
стройно, по-ученому, то и дело заглядывая в ра­
скрытый томик.
Есенин возражал:
—
Автор «Слова о полку» — художник, он поэти­
чески нарисовал военный поход князя Игоря и
сумел гораздо правдивей показать и раскрыть глу ­
бокую сущность его неудачи, ибо художник, поэт
действует и мыслит живыми образами...
Восторгаясь красочным языком «Слова», Есенин
остановился у прилавка и, поглядывая снизу на
своего длинного худощавого оппонента, торжест­
венно прочитал:
—
«Боян ж е, братие, не десять соколов на стадо
лебедей пущаше, но свои вещия персты на живая
струны вскладаше: они же сами князем славу ро-
котаху».
380

И совсем без всякой последовательности восх и­
щенно заметил:
—
Князь вступает в «злат стремень». Злат стре-
мень! Вот где точности и красоте языка учиться!..
Из Пятигорска приехал близкий друг и поклон­
ни к Есенина драматург Алексей Славянский. Вдво­
ем с Есениным они привлекают внимание всех встреч­
ных. Синяя черкеска с широкими завернутыми ру ­
кавами, кавказский пояс, кинжал и шашка в богатом
серебре, на спине голубой башлык, лихо заломлен­
ная папаха, под густыми, сросшимися бровями
желтые глаза уссурийского тигра — таков по внеш­
ности Славянский. И рядом с ним в модном костю­
ме — Есенин, только что вернувшийся из-за границы.
Бывший чабан, выросший без родителей, Алеша
Славянский был всего-навсего начальником клуба
одной из кавалерийских дивизий, расквартирован­
ных на Тереке.
Его пьесы «Красный орленок», «Пять ночей» и
«Сосны шумят» шли во многих театрах страны.
И в каждый свой приезд в Москву, получив в охране
авторских прав накопившийся гонорар, Славян­
ский обязательно собирал друзей и устраивал шум­
ный праздник.
Есенина Славянский боготворил. И поэт отвечал
ему самыми чистыми дружескими чувствами.
Мы направлялись в кавказский духанчик, где
у Славянского был знакомый повар грузин.
О своем пребывании за границей Есенин ра сска­
зывает глухо, нехотя...
Непривычный к суматошной артистической ж из ­
ни и частым переездам из одного города в другой,
Есенин устал от этого путешествия.
—
Поверишь, минуты не мог уделить рабо те,—
с горечью вздыхал он, хмуря лоб. — То гости меша­
ют, то встречи и банкеты... да и язык...
Разве наш язык по богатству можно сравнить
с любым иностранным? Там все «вундербар» или
«о’кэй». «Как вам нравится наш русский лес?»—
«О’кэй!» — «А наша русская зима?» — «О’кэй!» —
«А наши девушки?» В се равно «о’кэй». В Берлине
881

один немецкий драматург, собиравшийся в Москву,
попросил меня найти такое слово, чтоб оно могло
годиться в разговоре на любой случай. Подыскал
я такое слово — «чудесно». «Как вам русский лес?»—
«Чудесно!» — «А девушки?» — «Чудесно!» Но он по­
чему-то каждый раз забывал и отвечал: «Чедузно».
Бывало, спросишь: «Как вам наша русская зима?» —
«Чедузно». Решил он всерьез русским языком
овладеть. Читает по самоучителю: «Я поехал в Украи­
ну». Поправляю его: «По-русски надо сказать —
на Украину».— «Понял: не «в», а «на». Я поехал
на Крым...» — «Не на Крым, а в Крым».— «Ага,
понял. Я поехал в Кавказ...» — «В Кавказ не говорят.
Правильно — на Кавказ».— «Ясно. Я поехал на
Сибирь».— «На Сибирь — нельзя . В Сибирь». Рас­
свирепел он: «Доннер — веттер, когда — «на», ко г­
да — «в», какие ж е здесь правила?» — «А нет правил.
Просто — на Кавказ и в Сибирь, на Украину и в
Крым. Без всяких правил!» Нет, брат, ни одному
иностранцу никогда не выучиться настоящему р у с­
скому языку! Это все запоминается с детства.
У них — «о’кэй», «вундербар», а у нас на это двадцать
слов с различными оттенками найдется: хорошо,
прекрасно, обворожительно, великолепно, волшеб­
но, восхитительно, сказочно, бесподобно, дивно...
—
И чедузно! — добавил Славянский, поднимая
бокал светлого цинандали.
По телефону узнаю от поэта Василия Наседкина,
что в Доме Герцена Есенин будет читать новую поэму.
Не знаю почему, но встреча была организована
не в зале, а в небольшой комнатке на втором этаже.
За столом я увидел Есенина и Воронского. Справа,
у стены, сидели, не раздеваясь, Зинаида Райх и
Мейерхольд.
Народу было немного. Кроме Наседкина пришли
поэты из «Перевала», студенты из Литературного
института. У кафельной печки устроились на диване
несколько подвыпивших молодых людей. Они, не­
сомненно, ждали очередного литературного скандала.
В комнате было прохладно. Есенин выступал в
шубе с меховым воротником. Шапку он снял и по-
382

дожил на стол. Неяркий свет лампочки, висевшей
под потолком, невыгодно освещал его бледное, у ста ­
лое лицо, резко подчеркивая собранные на лбу мор­
щины и оттеняя пугающую синеву утомленных под­
глазий. Есенин выглядел в этот вечер больным и
постаревшим. Не поднимая глаз, с опущенной голо­
вой, он начал читать свою последнюю поэму —
«Анна Снегина»:
Село, значит, наше — Радово,
Дворо в, почитай, дв а ста.
Тому, кто его оглядывал,
Приятственны наши места.. .
Есенин читал поэму негромким голосом, как бы
гордясь этой достигнутой им эпической формой
стихосложения, не нуждающейся ни в каком внеш­
нем украшательстве.
Рисовал ли он пейза ж, приводил ли разговор
крестьян, вводил ли слушателей в мир переживаний
своего лирического г еро я , — все было просто и
сильно.
...Приехали.
Дом с мезонином
Немного пр ис ел на фасад.
Волну юще па хнет жасм ином
Плетневый его палис ад.
. . . Заря холодней и багровей.
Туман припадает ниц.
Уж е в облетевшей дуброве
Разносится звон синиц.
Картинно рисовал Есенин суровые, грозные годы
революции в деревне:
Эх, удаль!
Цветение в да лях!
Недар ом чумазый сброд
Играл по дворам на роялях
Коро ва м тамбовс кий фокстрот.
За хлеб, за овес, за картошку
Мужик залучил граммофон,—
Слюнявя козлиную нож ку,
Танго себе слуш ае т он...
883

Компания у кафельной печи поэму явно не
одобряла.
Ощущая глухую атмосферу недоброжелательст­
ва, Есенин продолжал тем же негромким голосом
читать поэму, сурово сомкнув над переносицей ши­
рокие брови, как бы объявляя этой строгой, не­
обычно скромной манерой чтения непримиримый
вызов ехидно ухмыляющимся представителям лите­
ратурной богемы.
Никогда потом не приходилось слышать такого
чтения, проникновенного и выразительного, пол ­
ного необыкновенной простоты и непередаваемой
задушевной напевности, с какой в тот вечер читал
Есенин «Анну Снегину».

Т. Ю. ТАБИДЗЕ
ЕСЕНИН В ГРУЗИИ
своем «Путешествии в сказочную страну» Кнут
Гамсун пишет, что русские императоры воз­
вели в обычай ссылать опальных поэтов на Кавказ,
но Кавказ из места ссылки превращался для поэтов
в источник вдохновения. Нетрудно догадаться, что
здесь говорится о Пушкине и Лермонтове.
Еще больше связана с Грузией судьба третьего
поэта той же романтической эпохи — Грибоедова,
похороненного в Тифлисе.
Пушкин имел, несомненно, очень поверхностное
представление о тогдашней Грузии, его «Путешест­
вие в Арзрум» полно курьезов, но зато в чистой ли­
рике он оставил неувядаемой прелести образцы: «На
холмах Грузии», «Не пой, красавица, при мне...»
После Пушкина Грузия как бы по традиции вдох­
новляла многих русских поэтов. Во время войны
потянуло в Грузию К. Бальмонта. Он еще до при­
езда в Грузию, в Океании на пароходе перевел про­
лог поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре».
Впоследствии Бальмонт и Валерий Брюсов как
будто разделили «сферы влияния» на Кавказ: Баль­
монт — переводом Руставели, а Брюсов — превос­
ходной книгой «Поэзия Армении» ...
В книге «Видение древа» Бальмонт продолжает
песню Пушкина о Грузии.
По стойам предшественников шел и Сергей Есе­
нин. Пример Пушкина влек и его на Кавказ.
Из книг А. Мариенгофа о С. Есенине видно, что
первое впечатление путешествия на Кавказ прошло
для поэта не отглеченным особой силой. По поводу
этой первой поездки Есенин пишет одной своей
13 Воспоминания о Есенине
385

знакомой в Харьков: «Сегодня утром мы из Кисло­
водска выехали в Ба ку , и, глядя из окна вагона на
эти кавказские пейзажи, внутри сделалось как-то
тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах
и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех,
которые создали в нас образы Терека, Казбека,
Дарьяла и все прочее. Признаться, в Рязанской
губернии я Кавказом был больше богат, чем здесь.
Сейчас у меня зародилась мысль о вредности путе­
шествия для меня. Я не знаю, что было бы со мной,
если б случайно мне пришлось объездить весь земной
шар. Конечно, если не пистолет юнкера Шмидта, то
во всяком случае что-нибудь разрушающее чувство
земного диапазона» *.
Затем в письме описывается трогательный с лу ­
чай, как жеребенок около станции Тихорецкой хотел
догнать поезд. Из этого эпизода вылилась впослед­
ствии лучшая поэма Есенина «Сорокоуст».
Милый, мил ый, смешной дуралей,
Н у куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победил а с тал ьна я конница?*
В этот период Есенин приезжал в Тифлис, но мы
с ним не встречались, и если бы не воспоминания
А. Мариенгофа, то о первом пребывании поэта в
Тифлисе мы так и не знали бы совершенно 3.
Но иным приехал в Грузию С. Есенин в сентябре
1924 года. Тогда он, безусловно, находился в зените
своего творчества.
До этого Есенин уже успел побывать в Европе
и Америке. Но что могла дать его мятущейся душе
иссушенная поэзия Запада? Он сам рассказывал,
что никогда раньше не чувствовал такой суеты и
холода, как именно в тот период.
Внешний успех на Западе не излечил его внут­
реннего кризиса, и он вместо успокоения чувствовал
какое-то ожесточение. Ему хотелось сразу навер­
стать пропущенное вдохновение, он чувствовал не­
иссякаемый творческий голод. Из уж е достаточно
* В письме из Самары Есенин писал: За поездом у нас опять
бежала лошадь (не жеребенок), но я теперь говорю: «Природа,
ты подражаешь Есенину» 2.
386

собранных материалов для биографии поэта можно
уследить, что грузинский период творчества С. Есе­
нина был одним из самых плодотворных: за этот
период он написал чуть не треть всех стихов
последнего времени, не говоря уже о качественном
их превосходстве. В первый же день приезда в Тиф­
лис он прочел мне и Шалве Апхаидзе свое «Возвра­
щение на родину». И стихи и интонация голоса
сразу же показали нам, что поэт — в творческом
угаре, что в нем течет чистая кровь поэта.
В этот период Есентдн сознательно стремился
порвать со старым образом жизни. Видно было, что
кабацкая богема ему до боли надоела, но он еще не
находил сил вырваться из ее оков:
Ияоттехжезолибед
Бежал, навек простясь с богемой...
Поэт благодарит Кавказ: он научил его русский
стих «кизиловым струиться соком»,— и дает как бы
клятву:
Чтоб, во ротясь опять в Мо скву,
Я мог прекр аснейш ей поэмой
Забыть не нуж ну ю тоску
И не дружить вовек с богемой...
Ему не удалось сдержать своего слова, но зато
некоторые строки из того же «На Кавказе» оказа ­
лись пророческими:
А ныне я в твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли пр а х здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
Кавказ, как когда-то для Пушкина, и для Есе­
нина оказался новым источником вдохновения. В от­
далении поэту пришлось многое передумать, в нем
происходила сильная борьба за окончательное п оэ­
тическое самоутверждение. Он чувствовал наплыв
новых тем, он хотел быть «настоящим, а не сводным
сыном — в великих штатах СССР». Но для рождения
новых тем нужно, чтобы старые темы и мотивы ис­
пепелились,— и вот именно в эту пору Есенин кон­
чил свои крестьянские и деревенские напевы, он
13*
387

с кровавой болью расставался со старым своим
деревенским миром, чтобы перейти к большой «эпи­
ческой теме». Здесь, в Тифлисе, на наших глазах
писались эти мучительные стихотворные послания
«К матери», «К сестре», «К деду» и их воображаемые
ответы. Все эти стихи построены на контрастах:
на юге в бесснежную тифлисскую зиму поэт почти
с неприязнью вспоминает рязанскую зиму:
К ак будто тысяча
Гнусавейших дьячков,
Поет она планидой —
Сволочь-вьюга!
И снег ложится
Вроде пятач ко в,
И нет за гробом
Ни жены, ни друга! 3
Здесь нет возможности описать все встречи с
поэтом: много в них интимного, многое лишено ши­
рокого общественного интереса, многого просто не
уместить, но есть и многое важное для советской
общественности — я имею в виду взаимоотношения
русских и грузинских поэтов. У меня со стеногра­
фической точностью воспроизведены для подготов­
ляемой о С. Есенине книги беседы на эту тему на
банкете, устроенном в честь С. Есенина. Есенин
вскоре ответил на эти беседы стихотворением «Поэ­
там Грузии».
В письмах ко мне из Москвы Есенин писал,
что зима в Тифлисе останется навсегда лучшим вос­
поминанием. В следующую зиму он собирался опять
засесть в Тифлисе и запасался охотничьим ружьем,
чтобы ходить на кабанов и медведей. Этому не су ж ­
дено было сбыться.
В Москве С. Есенин много рассказывал о тиф­
лисской жизни. Об этом мы узнали от В. И. Кача­
лова в его последний приезд в Тифлис (вместе с
художественниками). Есенин не переставал думать
о приезде в Тифлис и о встрече с друзьями. Грузин­
ские поэты ответили ему взаимной любовью: Сандро
Шаншиашвили и Валериан Гаприндашвили пере­
водят его на грузинский язык; выходит в переводе
Цецхладзе поэма «Анна Снегина». Сам Есенин не­
388

сколько раз собирался приняться за переводы г ру­
зинских поэтов, учитывая важность этого дела для
обоюдного культурного сближения, но и этому не
пришлось сбыться. Несомненно, для осуществления
этого крупного культурного дела кроме желания
русских и грузинских поэтов нужен более внуши­
тельный общественный почин.
Есенин был в Грузии в зените своей творческой
деятельности, и нас печалит то, что он, безусловно,
унес с собой еще не разгаданные напевы, в том числе
и напевы, навеянные Грузией. Ведь он обещал Гру­
зии — о ней в своей стране «твердить в свой час
прощальный».

Н. А. ТАБИДЗЕ
ЗОЛОТАЯ МОНЕТА
И удесный, солнечный, сверкающий день в
Тбилиси.
Я вышла в город. Вдруг в глаза мне бросается
афиша — «Вечер Сергея Есенина». С афиши улы­
бается своей очаровательной улыбкой Есенин. В тот
вечер, вечер его вдохновенного чтения стихов своих,
я познакомилась с ним. Я не буду говорить ни о
его грандиозном успехе, ни о его поэзии. Мне хо­
чется рассказать о нем просто как о друге и о
человеке.
Мы с ним часто встречались. Мой муж Тициан
Табидзе и Есенин были очень дружны. Как-то раз,
возвращаясь домой, я услышала знакомый голос,
доносившийся из пивного подвала. Я быстро устре­
милась в погреб, где Сережа дрался с кем-то; он был
подвыпившим, да и все присутствующие были пьяны.
Я схватила его за руку и попросила пойти со мной.
Он был ошеломлен моим появлением в таком месте
и покорно за мной последовал.
Я привела его домой, постелила ему постель,
уложила. Он радовался чистой постели, говоря,
что давно в такой постели не лежал. Тициан, придя
домой, очень обрадовался, что Сережа у нас.
Когда утром он вышел в столовую, моя дочурка,
увидя его с волосами цвета спелой ржи, как бы об­
сыпанными золотой пылью, воскликнула: «Окрос
пули!» (Золотая монета). Так в нашем доме за ним
и осталось прозвище «Золотая монета». Видно было,
что это ему очень нравилось, и, играя с моей девоч­
кой, он заставлял повторять ее «Окрос пули». Андрей
Белый в своей книге «Ветер с Кавказа» вспоминает,
390

что будто я назвала Есенина «Золотой монетой».
Но это не я, а моя маленькая дочурка.
В одно утро я захожу к нему, он еще лежал в по­
стели и смотрел в потолок, а на глазах застыли сле­
зы. Я взволновалась, спросила, в чем дело, чем он
так расстроен. Сережа ответил мне, что он видел
во сне сестру, которая очень нуждалась в деньгах
и плакала. Я начала его успокаивать и сказала, что
этому легко помочь. «Пойдите в «Зарю Востока»
к Вирапу (редактор газеты), и он даст Вам деньги
за стихи». Он обрадовался, вскочил, оделся и убежал.
Надо сказать, что накануне вечером Сережа ска­
зал моей матери: «Мама, Вы очень вкусно кормите,
а вот красный борщ с гречневой кашей не умеете
делать, а это самое любимое мое кушанье». Мама
засмеялась и сказала, что не мудрено сготовить,
завтра к обеду у нас будет борщ с кашей. Тициан
воспользовался этим и объявил, что завтра приведет
к обеду поэтов на любимый борщ Есенина.
К обеду почти все собрались, не было только
Сережи и Паоло Яшвили. Я стояла у закусочного
стола, около буфета. В это время открылась дверь,
вбежал Есенин с громадным букетом белых и желтых
хризантем, обсыпал ими меня и, страшно обрадован­
ный, сказал: «Вирап дал мне деньги, я перевел се­
стре, и я счастлив!» Мы сели обедать. Входит Паоло
и говорит: «Сережа, приехала Айседора Дункан, и
она придет сюда». Есенин вскочил, выбежал в свою
комнату, схватил вещи и убежал. Еле его догнали.
Паоло клялся, что он пошутил.
Сережа любил по утрам, когда я ему заносила
завтрак, чтоб я села около него, и тогда он много
рассказывал о своей деревне, о матери, о сестрах и
о каком-то богатом дяде, который гнал свои плоты.
На другое утро после его бегства, зайдя к нему,
я спросила, почему он убежал, когда услышал про
Айседору Дункан. Тогда он рассказал мне, что когда
впервые он встретился с Дункан, она была потря­
сена его сходством с ее погибшим сыном. «Это и было
первопричиной нашего сближения. Очень быстро
она мне стала в тягость. Я видел в этом что-то про­
тивоестественное. Я очень скоро одумался, хотел
в Париже бросить ее, но она всюду следовала за
391

мной. Как только она появляется где-либо, я сейчас
же уезжаю, чтобы не встретиться с ней».
И правда, через несколько дней Сережа уехал,
а Дункан приехала в Тбилиси, встретилась с нами,
мы вместе обедали. Узнав, что его уже нет, она
уехала в тот же день.
Когда вышла книга Есенина «Русь советская»,
он подарил ее мне, сделав на ней своей кровью над­
пись: «Люби меня и голубые роги». К сожалению,
эту книгу украли у меня. Еще до того, как он по­
селился у нас, он пришел как-то часов в двенадцать
ночи и принес Тициану стихотворение «Поэтам Гру­
зии». Он сказал, что у него не было чернил и он пи­
сал их кровью.
Он ходил в идеально сшитом сером костюме,
иногда с палкой с круглой головкой. Я очень любила
наблюдать за ним, когда он меня не видел. Он шел
по-детски важно. Но стоило ему увидеть меня или
кого-либо из знакомых, как весь освещался необы­
чайно обаятельной улыбкой, и от его золотой головы
как бы шли солнечные лучи.
Он уехал в Баку. Я отдыхала в Боржоми. Ти­
циан мне сообщил, что из Баку звонил Сережа —
хочет приехать к нам. «На что я ему ответил, — г о ­
ворил Тициан,— мы будем очень рады. Пожалуй­
ста, приготовь ему комнату». Но, увы, Есенин на
этот раз не приехал к нам, а уехал в Москву. Из
Москвы он прислал нам письмо. Оно у нас сохрани­
лось. Это было последнее письмо Есенина. Тициан
ответил на это письмо и еще раз просил его приехать
к нам. Когда он проходил мимо редакции «Зари
Востока», ему крикнули: «Тициан, Сергей Есенин
повесился!» Это был большой удар для всей нашей
семьи.
Когда я после его смерти приехала в Москву,
я положила на могилу Есенина желтые и белые
хризантемы в память того дня, когда он ими осыпал
меня.

Н. К . ВЕРЖБИЦКИЙ
ЕСЕНИН В ТИФЛИСЕ
И И етырнадцатого сентября 1924 года в Тифлисе
■ Н Й состоялась многочисленная демонстрация в
честь празднования Международного юношеского дня.
Мы с Есениным стояли на ступеньках бывшего
дворца наместника, а перед нами по проспекту шли,
шеренга за шеренгой, загорелые, мускулистые ре­
бята в трусиках и майках.
Зрелище было внушительное. Физкультурники
с красными знаменами печатали шаг по брусчатке
мостовой. Сердце прыгало в груди при взгляде на
них. Я не удержался и воскликнул, схватив Есе­
нина за рукав:
—
Эх, Сережа, если бы и нам с тобой задрать
штаны и прошагать вместе с этими ребятами!
Есенин внимательно посмотрел мне в глаза.
По-видимому, это моя взволнованная фраза за ­
держалась в его сознании. И спустя полтора месяца
я прочел в стихотворении «Русь уходящая»:
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Беж ать за комсомолом.
—
Вспоминаешь? — спросил у меня поэт, когда
эти строки появились в «Заре В остока» .. .
Первый вечер Есенина состоялся в одном из ра
бочих клубов. Сперва он прочел:
393

Этой гру сти теперь не рассыпа ть
Звонким смехом дал е ких лет.
Отцвела моя бела я л ипа ,
Отзвенел соловьиный расс вет Ч
Переполненный зал слушал внимательно. Стояла
полная тишина, навеянная музыкой печальных слов.
Когда было прочитано три-четыре таких стихо­
творения, на сцену, словно сговорившись, поднялись
молодые люди и стали критиковать эти стихи:
одни — за «несозвучность эпохе», другие — за «бо­
гему», третьи — за «растлевающее влияние» ...
Аудитория зашумела.
Тогда я, стоя возле кулис, шепнул:
—
Прочти из «Гуляй-поля».
Есенин властно ступил к самому краю авансцены.
Лоб его прорезала глубокая морщина, глаза потем­
нели.
Тихо бросив в зал: «Я вам еще прочту»,— он
начал:
Россия —
Страшный, чудный звон.
В дер е вьях березь, в цв еть — подснежник.
Откуда закатился он,
Тебя встревож ивш ий мятеж ник?
Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстре чу буре.
Сплеча голов он не рубил ,
Не обращ ал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил —
Перепелиную охоту...
Слушавшие стали переглядываться и пожимать
плечами: «О ком это он?.. При чем здесь перепелиная
охота?»
А Есенин продолжал, постепенно повышая голос:
Застенчивый, про стой и мил ый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, ка кою силой
Сумел потр ясть он ш ар земной?
Но он потряс...
894

Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите всё в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет».
И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех пл емен...
Теперь у ж е всем стало ясно, что речь идет о ве­
ликом Ленине. Снова наступила полная тишина*
В голосе поэта зазвучала скорбь.
И вот он умер...
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающих громадин
Салют последний даден, даден.
Того , кто с пас нас , больше нет.
Его уж нет, а те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь:
«Ленин уме р!»
Их смерть к тоске не привела.
Еще сур овей и угрюмей
Они творят его дела...
Есенин умолк, потупясь.
Словно холодным ветром пахнуло в намертво
притихшем зале.
Несколько секунд стояла напряженная тишина.
А потом вдруг все сразу утонуло в грохоте руко­
плесканий. Неистово били в ладоши и «возражатели».
Да и нельзя было не рукоплескать, не кричать, при­
миная в горле ком подступающих рыданий, потому
что и стихи, и сам поэт, и его проникновенный го­
лос — все хватало за самое сердце и не позволяло
оставаться равнодушным.
895

У каждого жили в памяти скорбные дни января
1924 года, когда вся страна навсегда прощалась
с великим вождем...
Потом просили читать еще и ещ е...
Многие встали с мест и обступили сцену, не сводя
глаз с Есенина. Задние ряды тоже поднялись и
хлынули...
«Ну вот,— думал я, когда мы возвращались из
клуба,— первая встреча поэта с Кавказом состоя­
лась. Его приняли, поняли и, наверное, никогда не
забудут...»
Есенин всю дорогу молчал.
Но когда мы поднимались по лестнице, он поло ­
жил мне руку на плечо и охрипшим голосом произнес:
—
Ты знаешь, ведь я теперь начал писать совсем
по-другому...
Однажды я рассказал Есенину о гениальном ки­
тайском лирике VIII века Ли Во (Ли Пу). Этот з а ­
мечательный поэт был приглашен ко двору импера­
тора. Придворного поэта полюбила императрица.
Ли Пу бежал от этой любви. Император в благодар­
ность дал ему пятьдесят ослов, нагруженных зол о ­
том и драгоценными одеждами, которые надевались
только в дни самых торжественных дворцовых празд­
неств.
Отъехав немного от столицы, поэт велел среди
проезжей дороги накрыть стол с яствами и стал
угощать проходящих и проезжавших крестьян, а
угостив, на каждого надевал придворную одежду.
Когда золото было израсходовано, вино выпито,
кушанья съедены, одежды розданы, Ли Пу пешком
отправился дальше. Дошел до огромной реки Янцзы,
поселился здесь и часто ночью на лодке выезжал на
середину реки и любовался лунным отражением.
Однажды ему захотелось обнять это отражение,
так оно было прекрасно. Он прыгнул в воду и уто­
нул...
Есенина поразила эта легенда. Он просил еще
подробностей о Ли Пу.
Я прочел ему отрывок из поэмы китайского ли­
рика:
396

Грустная, сидела я у окна,
Наклонившись над шелковой подушкой,
Вышивая, уколола себе палец.
Капну ла кровь,
И белая роза, которую я вышивала,
Сделалась красной...
Я думала о тебе —
Ты сейчас далеко, на войне,
Может быть, истека ешь кр ов ью?..
Слезы брызнули из моих глаз...
Снова я, грустная, села к окну
И стала вышивать слезы на шелковой подушке.
Они были, к а к жемчуг,
Вокруг красной розы...
Спустя много месяцев, в течение которых никто
из нас ни в письмах, ни в разговорах не вспоминал
о Ли Пу, летом 1925 года я получил от Есенина из
Москвы письмо с портретом Ли Пу (вырезка из ка­
кого-то английского журнала): охмелевший поэт
бредет куда-то , сопровождаемый юношей идевуш­
кой. Он добродушен, счастлив и спокоен.
На портрете была надпись:
Дорогому другу Коле Вержбицкому на память.
Жизнь такую,
КакЛиПу,я
Не сменял бы
На другую
Никакую!
Сер гей Есен ин.
Но не только в этом проявилась у Есенина па­
мять о Ли Пу.
Есть у него стихотворение «Море голосов воробь­
иных». Там имеются такие строки:
Ах, у луны такое
Светит — х оть кинься в воду.
Я не хочу покоя
В синюю эту погоду.
Ах, у луны такое
Светит — хоть киньс я в воду.
397

Первая и последняя фразы этой строфы непо­
нятны, тем более что о воде в стихотворении не го­
ворится ни слова. Но их смысл становится ясным,
если связать его с легендой о Ли Пу. Видно, она
глубоко запала в душу Есенина.
Это один из примеров того, как прочно овладе­
вали поэтом некоторые образы, особенно образы
неожиданные, поражающие воображение. Они для
поэта до такой степени приобретали самостоятельное
значение, что он, восприняв их органически и введя
в свой поэтический обиход, даже не считал нужным
расшифровывать.
Однажды в Тифлисе, осенью 1924 года, во вре­
мя «восстания» меньшевиков, мы ехали ночью по
шоссе. За городом нас остановил конный разъезд —
три всадника на белых лошадях.
Спустя полтора месяца Есенин, даря одному то­
варищу свою книжечку, написал: «На память о бе­
лых лошадях».
В ту ночь у нас много было всяких происшест­
вий, но Есенину ярче всего врезались в память три
белые лошади, внезапно появившиеся из-за скалы
при свете фаэтокных фонарей.
Есенин, мой друг журналист Шакро Бусураш-
вили и я шли берегом Куры. Вскоре мы остановились
перед невзрачным домом. Изнутри доносилось пение.
Шакро толкнул дверь, и мы вошли в полутемное
помещение.
К правой стене был приперт двуногий стол. Н а
тахте лежал старенький ковер с длинными подуш­
ками. В углу стояла табуретка, на ней — ведро
с водой. Среди этой бедной обстановки казались не­
ожиданными большой портрет Шота Руставели, раз­
машистой кистью написанный прямо на стене, и два
больших букета каких-то крупных белых цветов в
глиняных кувшинах.
Посреди комнаты стоял среднего роста пожилой
мужчина с седоватой бородкой. Его карие глаза
смотрели спокойно, умно и благожелательно.
Это был Иетим Гурджи, народный певец и народ­
ный поэт Грузии — так нам представил его Шакро.
398

Иетим поклонился нам и снова запел. Он пел
и указательным пальцем наигрывал на трехструн­
ном инструменте с длинным и тонким грифом —
чонгури.
Перед ним на тахте, прислонившись к стене,
сидели трое юношей. Они не спускали глаз со ста­
рика и, прослушав часть песни, вместе с ним повто­
ряли ее. Если они ошибались, учитель останавли­
вал их ударом ноги о пол и сам еще раз повторял
трудное место.
Юноши заучивали с голоса стихи и мелодии
Иетима. Он говорил:
—
Если что плохо сложилось в голове, всегда
можно исправить. А напечатанное в книге — ни­
когда.
Отсюда, из этой каморки, песни старого молексе
разлетались во все стороны света, как пушинки
одуванчика. Ветер жизни не выбирал для них ни
места, ни направления — лови, кто хочет, бери и
выращивай из этих крошечных семян пышные цветы
любви, красоты и мудрости!
Голос у Иетима был слабый и немного дребез­
жал. Но в пении старика было так много сердечно­
сти и любви к каждому звуку, что нельзя было не
заслушаться. Невольно хотелось вслед за ним по­
вторять его песни, полные глубокого смысла и оча­
рования.
Я записал одну из них. Вот она:
Посмотрите на этот мир —
Его не купиш ь за серебро.
Много было т а ких , которые погибли,
Думая завладеть им с помощью богатства,
А когда они ум ерл и в одино кой роско ши,
Некому было даже закрыть глаза
Этим разжиревшим гордецам!
А я выбираю себе друзей
Не из тех, у кого много золота,
А из тех, кто всегда весел и бодр,
Кто верит, что счастье сбудется,
Счастье д ля всех!
Так поступает Иетим Гурджи,
Следуйте его примеру!
399

Кончив петь, старик пригласил нас сесть. Он
сдержанно выразил удовольствие, узнав, что среди
его гостей находится известный русский поэт. Д о ­
стал из угла большой глиняный кувшин с вином,
налил всем и сказал:
—
Встреча двух поэтов — это встреча стали с
кремнем. Она рождает свет и тепло!.. Я плохо знаю
русский язык, но язык поэзии — один повсюду.
Прошу моего брата прочесть что-нибудь!
И он еще раз чокнулся с Есениным.
Тот встал, долго молчал и, наконец, запел
«Есть одна хорошая песня у соловушки...» 2
Я еще не слышал и не читал этой песни. В ней
было немного слов, но слова эти и мелодия произ­
вели на меня потрясающее впечатление.
Хозяин стоял, опустив голову.
—
Не надо печали! — вдруг воскликнул он и
толкнул ногою дв ерь. — Посмотрите, как хорошо
на свете!
И перед нашими глазами возникло чудесное зр е­
лище.
Город лежал внизу. На него падали послед­
ние лучи заходящего солнца. Длинные тени от
домов, скал и деревьев наполнялись синеватой
мглой.
Через минуту солнце скрылось, и город погру­
зился во мрак. Дома и улицы на какое-то мгновение
совершенно исчезли из глаз, как будто утонули в
этом мраке, но потом в нем начали проступать жел ­
тые дрожащие огоньки.
А наверху замигали звезды. Их сразу появилось
такое множество, что можно было подумать, будто
это не звезды, а отражение огоньков, вспыхнувших
внизу.
Есенин не отводил глаз от чудесной картины —
Тифлис продолжал жить, бодрствовать, он все еще
пел, звуча как один огромный и сложный инстру­
мент.
На просторных балконах зашевелились тени,
открылись окна навстречу вечерней прохладе.
Совсем близко из распахнувшейся двери вы­
рвался нару жу и понесся к звездному небу густой
и согласный х ор кейфующих людей.
400

Иеткм Гурджи послушал, улыбнулся и сказал,
обращаясь к Есенину:
— Всякая песня годится, лишь бы она шла от души!
И, помолчав, добавил:
—
Царь Давид хвастался, что его песни больше
всего нравятся богу. А бог посмотрел сверху, пока­
чал головой и говорит: «Ишь ты, расхвастался!..
Каждая лягушка в болоте поет не хуже тебя! По­
смотри, как она от всей души старается, хочет мне
угодить!» И тогда царю Давиду стало стыдно.
Может быть, эта простодушная, но полная гл у­
бокого значения легенда вспомнилась потом Е се­
нину, когда он писал:
Миру ну ж но песенное слово
Петь по-свойски, даже как лягушка.3
Есенин узнал, что по соседству с нами находится
домик, где в 1910 году помещалась подпольная
типография грузинских большевиков, и повел меня
на круто поднимающуюся к Коджорскому шоссе
Церковную улицу (ныне подъем Давиташвили).
Здесь, в доме No 8, и находилась подпольная
большевистская типография, в которой был напе­
чатан на грузинском и русском языках первый
номер газеты «Тифлисский пролетарий».
Есенин с большим и, признаться, неожиданным
для меня интересом беседовал с жителями этого
маленького домика, просил показать ему комнату,
в которой находилась типография, и был в восторге
узнав , что в соседней квартире в те времена жил
городовой со своей семьей.
—
Вот это — настоящая конспирация! — во ­
скликнул Сергей.
Есенин прекрасно читал свои стихи, никогда не
сбивался, ничего не забывал.
Если в отдельных местах произведения он читал,
что называется, с нажимом, то это был нажим,
идущий от сердца, от переживания самого поэта,
а не от законов декламации или от актерства.
401

Все знавшие и слыхавшие чтение Есенина тоже
подтверждают, что память никогда ему не изменяла
на стихи. Они словно жили в нем неотделимо, од­
нажды родившись.
Если случайно заходил разговор об имажинизме,
Сергей морщился.
—
Я никогда,— говорил о н ,— не подписывался
под тем, что «содержание — слепая кишка искус­
ства»!4 Никогда!.. Мало ли что мне приписывают!..
В товарищеском кругу Есенин мог совершенно
спокойно, без тени хвастовства сказать:
—
Вот, я написал очень хорошее стихотворение.
И эти слова он произносил с такой ж е простотой,
с какой мы говорим: «У меня сегодня хорошее на­
строение».
Называя себя в стихах «первоклассным поэтом»,
Есенин отнюдь не возводил себя на пьедестал, а
просто, как ему казалось, констатировал никем не
оспариваемое обстоятельство. Добавлю к этому, что
Есенин очень редко сравнивал себя с кем-нибудь
из других современных ему поэтов. А то, что его
окружали «середнячки», считал совершенно есте­
ственным и неизбежным явлением.
Есенин любил всякие литературные поиски.
Он часто говорил:
—
Народу свойственно употреблять в самом
обыкновенном разговоре образы, потому что он и
думает образно. Мы все говорим: «след простыл»,
«глаз не оторвать», «слезу прошибло», «намозолили
глаза» и тому подобное. Даже одно такое слово,
как «сплетня»,— сплошной образ: что-то гнусное,
петлястое, лживое, плетущееся на хилых ногах из
дома в до м... А возьмем пословицы и поговорки —
ведь это же сплошная поэзия!
Вопросы формы всегда живо интересовали Есе­
нина. Он постоянно обогащал свой словарь, часами
перелистывал Даля, предпочитая первоначальное
402

его издание с гнездами слов; прислушивался к го­
вору людей на улице, на рынке, сокрушался, что
не знает грузинского и армянского языков.
Раз я застал его в подавленном состоянии. Он
никак не мог простить себе плохой перенос в стро­
ках:
Не бродить, не м ять в ку ста х багряных
Лебеды и не ис кать с леда.6
—
«Лебеда»,— говорил о н ,— должна была войти
в первую строку, обязательно! Но я поленился...
Мне пришло в голову такое построение:
Лебеды не мять в кустах багряных,
Не бродить и не ис ка ть следа.
Есенин подумал, потом сказал:
—
Тоже не годится, слишком большое значение
придается «лебеде». Ведь главное во фразе — «бро­
дить».
Второстепенное — «бродя,
мять лебеду».
И потом у же объяснение — зачем я это делал?
«Искал след»... В общем надо совсем переделать
всю строфу!..

Владимир ШВЕЙЦЕР
ПЕСНЯ
В женапороге редакции я услышал знако­
мый, чуть хриплый голос:
Этой грусти теперь не рас сыпать
Звонким смехом да ле к их лет.
Я открыл дверь в комнату рабкоров и увидел Сер­
гея Есенина. Он сидел на большом деревянном столе,
на котором рабкоры газеты «Бакинский рабочий»
обычно писали свои заметки.
Теперь они стояли вокруг стола и у стен и жадно
слушали:
Отцвела моя белая л ипа,
Отзвенел соловьиный рассвет х.
Слова эти удивительно сливались с впечатлением,
которое производил Есенин. Как изменился он с тех
пор, что я видел его в Москве, когда читал он свои
стихи в «Кафе поэтов» странной ночной толпе первых
революционных дней!
Вечером мы отправились из редакции на берег
Каспия и сели в парусную лодку со странным назва­
нием «Ай да Пушкин, ай да молодец!».
Лодку кренило от свежего ветра, шипела вода за
бортом, скользила мимо апшеронская графика налив­
ных шхун. Есенин читал стихи.
Он сидел за парусом, я не видел его лица, слышал
только глухой хрипловатый голос.
Читал он очень много, без единой запинки. Над
Каспием у ж е взошла луна. Есенин читал все взвол­
нованней и глуше. Казалось, он уплывал от нас в свою
404

песню, как в море, и мы гнались за ним в лодке с име­
нем Пушкина на борту...
Тогда у ж е рождались стихи персидского цикла,
удивительного собрания лирических песен о Персии,
написанных на Кавказе.
Незадолго до приезда в Баку Есенин бродил по
батумскому бульвару с местной учительницей Шаганэ
Нерсесовной, но видел не столько ее, сколько пре­
красную персидскую девушку его песни:
Шаганэ ты моя, Ш аганэ!2
Батум благоухал розами, тропическими деревья­
ми, сияющим морем, за которым лежал Босфор.
ИхотяянебылнаБосфоре—
Я тебе придумаю о нем3.
Так создавался лирический есенинский Восток.
После лакированных пальм Батума, после говор­
ливого, праздничного Тифлиса — коричневый Баку,
прокуренный мазутным дымом.
Здесь, рядом с кипением большого современного
города, Есенин застал еще старый Восток — стадо
плоских крыш, сбегающее к синему заливу, голубую
луну над узким переулком «крепости», уличного ци­
рюльника, бреющего ножом бороду, окрашенную
хной...
Зурна, и саз, и песня муэдзина, и тихий говор
в чайхане — Есенин слушал все это и запоминал.
Персия, страна его поэтического сна, казалась совсем
рядом — за густым маслянистым Каспием.
2
Баку занимает особое место в жизни Есенина.
В Баку Есенин, едва ли не впервые, близко видит
делателей и мечтателей социалистической нови. На
Есенина бакинского периода несомненно оказала
влияние личность Кирова.
.. .К огда Киров всходил на трибуну — невысокий,
коренастый, в скромной куртке военного по кр оя ,—
он казался небольшим, почти незаметным, едва ли
не ординарным...
Негромкий голос поначалу звучал сдержанно,
405

сухо. Потом голос Кирова крепчал, становился муску­
листым, заполнял зал . Молнии гнева, пафоса, иронии,
казалось, вспыхивали среди бури чувств и мыслей.
Киров как бы вырастал, поднимался над трибуной...
Чувство шло рядом с логикой, цифре Киров пред­
почитал образ.
«...Азербайджан,— образно говорил он в 1920
году в освобожденном Б аку ,— повенчался с великой
Советской страной — рабоче-крестьянской Россией».
Невеста, продолжал Киров, «не о собенно румяна,
не особенно дебела, особенным приданым не обла­
дает». Но союз этот является «единственно верным
союзом»4.
Образ, поэтическое сравнение, крылатое слово
были не только в ораторской манере Кирова. Это был
его жизненный стиль.
Доброе гостеприимство, оказанное Есенину в Баку
в годы душевного кризиса поэта, не было случай­
ностью. У Кирова был в этом ревностный помощник —
редактор «Бакинского рабочего» Чагин.
Чагин часами мог читать наизусть Пушкина, Мая­
ковского, Есенина.
Первый акт официального гостеприимства, ока­
занный Есенину в Б аку, был одновременно трога­
тельным и забавным. В случае обнаружения поэта
вне дома в болезненном состоянии, лицам, коим сим
ведать надлежит, предписывалось бережно достав­
лять его в общежитие, где он жил тогда у Чагина.
Предупредительная эта мера оказалась излишней,
а слухи о болезни Есенина сильно преувеличенными.
Для литературных околоточных того времени
Есенин был только «упадочным» поэтом с сомнитель­
ным имажинистским прошлым. Д ля «Бакинского ра­
бочего» это был ценный постоянный сотрудник —
стихи его печатались рядом с передовыми статьями и
фельетонами, за год появилось почти сорок лириче­
ских песен и поэм!
3
20 сентября 1924 года Есенин стоял на площади
Свободы, перед памятником двадцати шести бакин­
ским комиссарам, и читал свою «Балладу о двадцати
шести».
406

26 их было,
26.
Их могилы пескам
Не занесть.
Не забудет никто
Их расстрел
Н а 207-ой
Версте.
Голос Есенина несся над толпой, собравшейся
у памятника, над домами, с которых свешивались
восточные ковры.
Негромкий, удивительно выразительный, этот го­
лос как бы воздвигал другой, поэтический, памятник
двадцати шести погибшим комиссарам.
« Балладу о двадцати шести» Есенин посвятил
«С любовью — прекрасному художнику Г. Якулову».
Посвящение это не было случайным. Художник
Георгий Якулов тоже создал поэму о двадцати ше­
сти — поэму в камне и металле, проект памятника
бакинским комиссарам.
Мы часто вспоминали с Есениным московскую
мастерскую Якулова близ Садово-Триумфальной,
ныне площади Маяковского.
Большая комната с пристроенной внутри дере­
вянной лестницей, ведущей на антресоли. Театраль­
ные афиши, картины, глиняные восточные божки.
Якулов в своем странном костюме жокея, блестя
желтыми от бессонницы беспокойными глазами, пока­
зывая мне первые эскизы памятника двадцати шести,
говорит своим каркающим голосом:
—
Это должно быть огромно, как революция, как
Восток!
И это действительно был Восток, но Восток, про­
шедший искушения Запада, всю изощренность его
форм. Якулов задумал грандиозный дворец народных
празднеств, своего рода революционную готику,
с башней, уходящей ввысь, к облакам...
Проект Якулова не был осуществлен именно из-за
грандиозности его, но встреча друзей — Есенина и
Якулова, поэта и художника, на одной революцион­
ной теме сама по себе примечательна.
Талант, смелость новизны, неожиданность реше­
407

ний сопровождали не только путь Якулова в театре,
но и его жизнь.
Мастерская на Садовой была как бы последним
пристанищем старой художественной богемы Москвы.
Здесь в ту пору можно было увидеть «всю Мо­
скву» — от наркома просвещения до начинающего
художника, от прославленного режиссера до футу­
ристического поэта.
—
Сегодня у меня джин архиепископа Кентер­
берийского,— приглашал гостей на один из таких
вечеров Якулов.
И действительно, на столе без скатерти стоял бо­
чонок английского джина, присланного в Москву
в дар какому-то духовному лицу. Какие таинственные
пути привели этот джин в мастерскую художника,
не знал, пожалуй, и сам Якулов...
Якулов привез в Баку проект памятника двадцати
шести примерно за год до приезда Есенина. Пока
проект рассматривался, я предложил Якулову сде­
лать эскизы к пьесе Файко «Озеро Люль» для Бакин­
ского рабочего театра.
Репетиции пьесы шли полным ходом, а эскизов
Якулова все не было.
Как-то ночью на улице я напомнил ему об эскизах.
Он остановился, достал из кармана папиросную
коробку и, прислонив ее пустой стороной к уличному
фонарю, начал быстро чертить на ней тонкую паутину
линий и черточек.
—
Вот эскиз,— сказал он, протягивая мне короб­
ку ,— все не удосуживался его записать...
—
Здесь есть все,— сказал мне на следующее
утро постоянный художник театра Вячеслав Иванов,
рассматривая крышку от папиросной коробки с ка­
рандашным наброском Я куло ва .— Здесь все — про­
странственное решение, стиль постановки. Берусь
расшифровать этот иероглиф в декорациях спек­
такля...
Спектакль, который Давид Гутман ставил в деко­
рациях по микроэскизу Якулова, прошел с шумным
успехом. Как вспоминает теперь в своих мемуарах
Алексей Файко, у спех этот вызвал ревнивый гнев
Мейерхольда, который ставил «Озеро Люль» в Мо­
скве.
408

Во время одного из спектаклей «Озера Люль»
помощник режиссера постучался ко мне в комнату
за кулисами и сказал, что какой-то человек с кнутом
настоятельно требует, чтобы его пропустили ко
мне.
Неожиданный посетитель в живописном костюме
азербайджанца-фаэтонщика вошел и молча протянул
мне паспорт. Я раскрыл паспортную книжку и с удив­
лением прочел имя ее владельца: «Георгий Богдано­
вич Якулов».
Фаэтонщик так же молча извлек из глубочайшего
кармана крохотную записку. « Пожалуйста, выку­
пите!» — только два этих слова и было в записке
Якулова.
Уезжая в Ереван, он уже на вокзале обнаружил,
что у него не хватает средств рассчитаться с фаэтон-
щиком, который обычно возил его по городу.
Есенин смеется над выходкой Якулова удиви­
тельно ясным, добрым смехом.
—
Пожалуйста, выкупите! — хохочет он, протя­
гивая Чагину стихи. Потом сам читает их хрипло­
ватым, с теплыми придыханиями голосом.
Стихи очень грустные, помнится, это была «Песня».
И будто смотрится Есенин в эту песню, как в зерка ­
л о ,— лицо его вдруг становится усталым, больным...
Странно звучат после недавнего милого смеха горь­
кие, хватающие за душу слова Есенина о своей песне:
Цвела — забубенная, была — ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неж ив а я5.
4
Да, было в то время два Есенина. Один — пе ­
чальный, надломленный, одинокий, другой — обра­
щенный к людям, времени, жизни .
Первое мая 1925 года Есенин встречал на рабочем
празднике в Балаханах. Он переходил от группы
к группе, оживленный, разговорчивый, поднимая
тосты за рабочих, принимая тосты за поэзию.
Тонкие морщинки у щек разгладились, на блед­
ные губы легла улыбка. Казалось, Есенин, озябший
в своем уединении, грелся среди людского множе­
ства у праздничных костров человеческого тепла.
409

Киров дружелюбным, умным, чуть насмешливым
взглядом следил за весенним походом поэта «в массы»...
И, как всегда после часов прекрасной ясности,
опускался в душу Есенина мрак и оживали во мраке
мучавшие его призраки...
Недели через три после балаханской маевки мы
читали в редакции прощальные стихи Есенина, у е з ­
жавшего в Москву:
Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладе ет кр о в ь, ослабевают силы.
Но донесу, ка к счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май6.
«Хладеет кровь, ослабевают силы...» Никто еще
не знал тогда, как близка ужасная, ошеломляющая,
возмущающая душу недоумением и болью могила
Есенина. Никто, кроме, может быть,самого Е сенина ...
Он жил, опрокидывая терпкую чашу жизни, чтобы
тут же воспеть ее нежнейшими стихами. Почти все,
что писал тогда Есенин, было исповедью, и странно,
что люди не услышали в этой исповеди земной печали
прощания и разлуки.
Уезжая с Кавказа, он прощается с ним навсегда:
«Тебя я не увижу».
Приехав с Кавказа в Москву, глядя на плачущие
березы, на снежный «саван», Есенин думает:
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам? 7
Зима 1925 года в другом конце Советской страны.
Баку , редакция. Чагин протягивает мне письмо,
только что полученное им от Есенина. Я читаю пер­
вые стихотворные строчки:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Это так просто и по-есенински искренне — чело ­
веческая жалоб а, как бы родившаяся рядом с тобой,
что я невольно оглядываюсь, ищу глазами Есенина.
Но нет никого.
Конверт со штампом «Москва», и в конверте пись­
мо, поэма Есенина «Черный человек» и первые щемя­
щие строки ее:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
410

Сердце сжимается от тяжелого предчувствия. Я не
знал тогда, что Есенин писал «Черного человека» два
года. Но помнил, что «черный человек» явился Мо­
царту как вестник смерти...
Вскоре узнали мы о торопливой одинокой смерти
Есенина на распутье, в пустынном номере ленинград­
ской гостиницы, среди чемоданов и коридорных
звонков...
Есть у нас люди, которые любят подгримировы­
вать тех, что ушли от нас. Гримируют иногда и Есе­
нина — то под бодрого передовичка, то под мрачного
отщепенца. Но Есенин не был ни тем ни другим. Он
был — Есенин. Человек-песня . Человек на пере­
крестке двух эпох:
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в про шлом я одной ногою,
Стремясь догн ать с тал ьную р ать,
Скольжу и падаю другою8.
Свет и мрак жили рядом в этой противоречивой,
болезненно чувствительной, болезненно ранимой ду ­
ш е...
Вспоминается неожиданно холодный, ветреный
бакинский день — день редакционной панихиды по
Есенину.
На всех лицах чувство беды, пришедшей в дом.
Сказаны все слова, которые может сказать горе. За
окном говорит тревожный апшеронский норд.
Кажется, что в притихшей редакционной комнате
где-то рядом еще звучит хрипловатый, с теплыми
придыханиями голос Есенина, читающего свою
«Песню»:
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидна я по моей головуш ке .
С. А . Толстая-Есенина вспоминала потом, что
Есенин плясал, подпевая себе эту песню.
Жажда жизни и уход от нее, пляска под панихид­
ную песню — в этом весь Есенин последнего года
своей жизни.

П.И.ЧАГИН
ЕСЕНИН В БАКУ
амечательному русскому советскому поэту
Сергею Есенину воздвигнут мраморный бюст
в Рязани, на родной его земле.
«Земля еси, и в землю отыдеши»,— с детства
вдалбливали Сергею Есенину и нам, его современни-
кам-однолеткам, библейскую мудрость.
Нет, вопреки этой прапрадедовской мудрости,
Сергей Есенин отошел не в землю. Его чудесная поэ­
зия не подвержена заземлению. Она высоко сияет
над нашими головами, клокочет в наших душ ах,
нежнейшими лирическими струями переливается в на­
ших сердцах...
Памятник Сергею Есенину в Рязани! Можно по­
думать, что это нарушение прямо выраженной воли
покойного поэта. В стихотворении «Мой путь», напи­
санном в 1925 году, мы читаем:
Пускай я сдохну,
Только...
Нет,
Не ставьте памятник в Р яза ни!
Что и говорить, написано сердито, даже зло. Но и
я, печатая это стихотворение на страницах газеты
«Бакинский рабочий», чувствовал, и Сергей Александ­
рович подтверждал э т о , — вырвалось такое воскли­
цание у него по адресу родной Рязани, что называется,
в сердцах, от горечи и досады на то, что представляла
собой тогда Рязань.
Каюсь, я разделял полностью его горечь и досаду.
Сидели мы с ним в Баку и выкладывали друг другу
свои впечатления и переживания: он — свои, свежие
412

(тогда он только что вернулся из родного села Кон­
стантинова и из Рязани), а я — свои, стародавние.
Я ведь тоже вроде как земляк Сергею Есенину:
дед мой по отцовской линии был из Зарайска, дядья
Иван, Тимофей, Данила, Евстигней — ряжские.
Горестно, как и он мне свое, рассказал я Сергею
Александровичу о своей поездке в первую мировую
войну в бытность студентом Московского универси­
тета через Рязань и Ряжск в деревню Лупиловку
Рижского у езда (название-то какое!) к дяде Евсти-
гнею. Жил с месяц в адово-темной курной избе под
соломенной крышей и в дыму от соломы вместе с ча­
дами и домочадцами дяди Евстигнея, в числе которых
были и телята, и поросята, и всяческая живность.
Отдыхал только в ночном с ребятами. На обратном
пути в Москву побывал снова в Ряжске и в Рязани.
Кромешная темень, невылазная грязь, одурь дикой
смеси кабацко-церковного быта — таковы были впе­
чатления. А каковы были переживания в юной душе
студента, у ж е марксиста, без пяти минут большевика,
их, вторя мне, Есенин выражал своими стихами,
только что написанными:
Россия... Царщина...
Т оска...
Проездом и мимоездом до конца двадцатых годов
доводилось мне снова видеть Рязань. Картина оста­
валась неизменной, прежней. Недаром наш талантли­
вый советский фельетонист Михаил Кольцов в своем
фельетоне «Ярмарка в Рязани» в те годы с болью
в сердце писал, что таким городам, как Рязань, види­
мо, пришел конец, что их в социализм не возьмешь.
Мудрено ли, что в такой Рязани Сергей Есенин не
хотел видеть памятник себе, своему поэтическому
таланту, своему творчеству! Всеми фибрами своей
души он ощущал, что это было бы надругательством
над дерзновенной мечтой, зародившейся в нем с дет­
ства. А мечта эта была такая:
Тогда в мозгу,
Влеченьем к музе сж атом,
Текли мечтанья
В тайной тишине,
413

Что буду я
Известным и богатым
И будет памятник
Стоять в Рязани мне.
Стало быть, не нарушена воля поэта, а осуществ­
лена его заветная юношеская мечта. Это осуществле­
ние мечты стало возможным и необходимым потому,
что Рязань теперь — уже не та Рязань...
На память приходят воспоминания. Были ясные
майские дни 1925 года в Баку. Правда, там много
теплее, почти уж е жарко в это время. Первомай того
года мы решили провести необычно. Вместо общего­
родской демонстрации организовали митинги в про­
мысловых и заводских районах, посвященные закл ад­
ке новых рабочих поселков, а затем— рабочие, народ­
ные гулянья. Взяли с собой в машину, где были
секретари ЦК Азербайджана, Сергея Есенина. Он
не был к тому времени новичком в среде бакинских
нефтяников. Он уже полгода как жил в Баку. Часто
выезжал на нефтепромыслы, в стихию которых, говоря
его словами, мы его посвящали. Много беседовал
с рабочими. Они знали его и любили.
А иначе, без общения с пролетариями нефтенос­
ного Баку, без многодневного впитывания в себя
всего, чем они живут и дышат, как можно было бы
создать такую поэтическую жемчужину, как «Баллада
о двадцати шести», самых дорогих бакинскому проле­
тариату людях, ставших в 1918 году жертвами анг­
лийских империалистов! Помню, с каким вдохнове­
нием Сергей Есенин читал эту свою знаменитую «Бал­
ладу» у памятника двадцати шести и какой бурной
овацией наградили его бакинские рабочие.
То же было и на маевке 1925 года в Балаханском
промысловом районе Ба ку, где был заложен рабочий
поселок имени Степана Разина. И здесь Сергея Есе­
нина встретили как старого знакомого. Вместе с пар­
тийными руководителями ходил он по лужайкам, где
прямо на траве расположились рабочие со своими семья­
ми, читал рабочим стихи, пел частушки. После этого
поехали на дачу в Мардакьянах под Баку. Есенин
в присутствии Сергея Мироновича Кирова неповто­
римо задушевно читал стихотворения из цикла «Пер­
сидские мотивы».
414

Киров, человек огромного эстетического вкуса,
в дореволюционном прошлом блестящий литератор
и незаурядный литературный критик, обратился ко
мне после есенинского чтения с укоризной: «Почему
ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии
в Баку! Смотри, как написал, как будто был в Персии.
В Персию мы не пустили его, учитывая опасности,
которые его могут подстеречь, и боясь за его жизнь.
Но ведь тебе же поручили создать ему иллюзию Пер­
сии в Баку. Так создай же. Чего не хватит — дово-
образит. Он же поэт. Да какой!».
И уже вскоре я такую иллюзию создал. Поселил
его на одной из лучших бывших ханских дач с
огромным садом, фонтанами и всяческими восточ­
ными затейливостями — ни дать ни взять Персия!
Жил Сергей Александрович на этой даче, говоря
его же словами, «как некий хан», но у него и в обста­
новке созданной ему иллюзии Персии не выходило
из головы и сердца родное, рязанское.
Помните, как написал он в стихотворении «Шаганэ
ты моя, Шаганэ!»:
Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому, что я с сев ера , что ли.
Огромное впечатление произвела на Есенина
встреча ранней осенью 1924 года на товарищеском
вечере с Сергеем Мироновичем Кировым и Михаилом
Васильевичем Фрунзе, приезжавшим тогда в Баку.
Сергей Александрович долго находился под впечат­
лением этой встречи. Б ез конца выведывал у меня
все подробности боевой работы Кирова в 11-й армии,
в Астрахани. А Воронского, который сопровождал
Фрунзе как его иваново-вознесенский земляк и ре­
волюционный соратник, допрашивал о подробностях
боевой работы Фрунзе. Признавался мне, что лелеет
и нежит мечту написать эпическую вещь о г раждан­
ской войне, о большевистских полководцах, и чтобы
обязательно во главе всего этого эпоса, который дол­
жен перекрыть и «Песнь о великом походе», и «Анну
Снегину», и все написанное им, был Ленин. «Я в долгу
415

перед образом Ленина,— говорил Есенин,— ведь то,
что я писал о Ленине,— и «Капитан земли», и «Еще
закон не отвердел, страна шумит, как непогода» ,—
это слабая дань памяти человеку, который не то что,
как Петр I, Россию вздернул на дыбы, а вздыбил всю
нашу планету».
Спустя три месяца в Москве, в конце декабря,
на XIV съезде партии Сергей Миронович Киров спра­
шивал меня: «А что пишут из Баку о Есенине? Как
он?» Сообщил Миронычу: по моим сведениям, Есенин
уехал в Ленинград. «Ну что ж ,— говорит Киров,—
продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через
несколько дней будем там». Недоумеваю, но из даль­
нейшего хода разговора узнаю: принято постанов­
ление ЦК — Кирова посылают в Ленинград первым
секретарем губкома партии. Ивана Ивановича Сквор­
цова-Степанова — редактором «Ленинградской прав­
ды», меня — редактором «Красной газеты».
Но, к величайшему сожалению и горю, не дове­
лось С. М. Кирову продолжить шефство над Сергеем
Есениным, а по сути дела, животворное влияние
партии на него и его поэтическое творчество. На сле­
дующий день мы узнали, что Сергей Есенин ушел из
жизни.

В. И . КАЧАЛОВ
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Шо ранней весны 1925 года я никогда не встре­
чался с Есениным, не видал его лица. Не ви>
дал даже его портретов. Почему-то представлялся он
мне рослым, широкоплечим,широконосым, скуластым,
басистым. И слыхал о нем, о его личности очень немно­
го, почти не имел общих знакомых. Но стихи его
любил давно. Сразу полюбил, как только наткнулся
на них, кажется, в 1917 г. в каком-то журнале. И по­
том во время моих скитаний по Европе и Америке
всегда возил с собой сборник его стихов. Такое у меня
было чувство, как будто я возил с собой — в амери­
канском чемодане — горсточку русской земли. Так яв­
ственно, сладко и горько пахло от них родной землей.
«Приведем к вам сегодня Есенина», — объявили
мне как-то Пильняк и Ключарев. Это было, по моему,
в марте 1925 г. «Он давно знает вас по театру и хочет
познакомиться...» Часам к двенадцати ночи я отыграл
спектакль, прих ожу домой. Небольшая компания
моих друзей и Есенин у ж е сидят у меня. Поднимаюсь
по лестнице и слышу радостный лай Джима, той са­
мой собаки, которой потом Есенин посвятил стихи.
Тогда Джиму было всего четыре месяца. Я вошел и
увидал Есенина и Джима — они у ж е познакомились
и сидели на диване, вплотную прижавшись друг
к другу. Есенин одною рукой обнял Джима за шею,
а в другой держал его лапу и хриплым баском при­
говаривал: «Что это за лапа, я сроду не видал такой».
Джим радостно взвизгивал, стремительно высовывал
голову из-под мышки Есенина и лизал его лицо.
Есенин встал и с трудом старался освободиться от
Джима, но тот продолжал на него скакать и еще не­
14 Воспоминания о Есенине
417

сколько раз лизнул его в нос. «Да постой же, может
быть, я не хочу с тобой целоваться. Что же ты, как
пьяный, все время лезешь целоваться» ,— бормотал
Есенин с широко расплывшейся детски лукавой улыб­
кой. Сразу запомнилась мне эта его детски лукавая,
как будто даж е с хитрецой улыбка.
Меня поразила его молодость. Когда он молча,
и, мне показалось, застенчиво подал мне руку, он
показался мне почти мальчиком, ну, юношей лет
двадцати. Сели за стол, стали пить водку. Когда он
заговорил, сра зу показался старше, в звуке голоса
послышалась неожиданная мужественность. Когда
выпил первые две-три рюмки, он сразу заметно п о ­
старел. Как будто усталость появилась в глазах;
на какие-то секунды большая серьезность, даже неко­
торая мучительность застывали в глазах. Глаза и рот
сразу заволновали меня своей огромной выразитель­
ностью. Вот он о чем-то заспорил и внимательно,
напряженно слушает оппонента: брови слегка сдви­
нулись, не мрачно, не скорбно, а только упрямо и
очень серьезно. Чуть приподнялась верхняя губа —
и какое-то хорошее выражение, лицо пытливого,
вдумчивого, в чем-то очень честного, в чем-то да же
строгого, здорового парн я ,— парня с крепкой «баш­
кой».
А вот брови сжались, пошли книзу, совсем опу ­
стились на ресницы, и из-под них у ж е мрачно, тускло
поблескивали две капли белых глаз — со звериной
тоской и со звериной дерзостью. Углы рта опусти­
лись, натянулась на зубы верхняя губа, и весь рот
напомнил сразу звериный оскал, и весь он вдруг
напомнил готового огрызаться волчонка, которого
травят.
А вот он встряхнул шапкой белых волос, мотнул
головой — особенно, по-своему, но в то же время и
очень по-мужицки — и заулыбался широкой, сочной,
озаряющей улыбкой, и глаза засветились «синими
брызгами», действительно стали синие.
Сидели долго. Пили. О чем-то спорили, галдели,
шумели. Есенин пил немного, меньше дру гих, совсем
не был пьян, но и не скучал, по-видимому, был весь
тут, с нами, о чем-то спорил, на что-то жаловался .
Вспоминал о первых своих шагах поэта, знакомство
418

с Блоком. Замечательно читал стихи. И в этот первый
вечер нашего знакомства и потом, каждый раз, когда
я слышал его чтение, я всегда испытывал радость от
его чтения. У него было настоящее мастерство и зар а ­
зительная искренность. И всегда — сколько я его
ни слышал — у него, и у трезвого и у пьяного, всегда
становилось прекрасным лицо, ср азу, как только,
откашлявшись, он приступал к первому стихотворе­
нию. Прекрасное лицо: спокойное (без гримас, без
напряжения, без аффектации актеров, без мертвой
монотонности поэтов), спокойное лицо, но в то же
время живое, отражающее все чувства, какие льются
из стихов. Думаю, что, если бы почему-нибудь не
доносился голос, если бы почему-нибудь не было
слышно, наверно, можно было бы, глядя на его лицо,
угадать и понять, что именно он читает.
Джиму уж е хотелось спать, он громко и нервно
зевал, но , очевидно, из любопытства присутствовал,
и, когда Есенин читал стихи, Джим внимательно
смотрел ему в рот. Перед уходом Есенин снова долго
жал ему лапу: «Ах ты, черт, трудно с тобой расстаться.
Я ему сегодня же напишу стихи. Приду домой и на­
пишу».
Компания разошлась. Я сидел и разбирался в сво­
их впечатлениях. Все в нем, Есенине, ярко и сбив­
чиво-неожиданно-контрастно. Тут же на глазах он
меняет лики, но ни на секунду не становится безлич­
ным. Белоголовый юноша, тонкий, стройный, изящно,
ладно скроен и как будто не крепко сшит, с василь­
ковыми глазами, не страшными, не мистическими,
не нестеровскими, а такими живыми, такими просто
синими, как у тысячи рязанских новобранцев на
призыве — рязанских, и московских, и тульских,—
что-то очень широко русское. Парижский костюм,
чистый, мягкий воротничок, сверху на шее накинуто
еще шелковое сиреневое кашне, как будто забыл или
не захотел снять в передней. Напудрен... Мотнул
головой, здороваясь, взметнулись светло-желтые
кудри рязанского парня... Рука хорошая, крепкая,
широкая, красная, не выхоленная, мужицкая. Голос
с приятной сипотцой... Заговорил этим сиплым ба­
ском — сразу растаяла, рассыпалась... вся «евро­
пейская культура», и уже не лезут в глаза ни кашне
14*
419

на шее, ни галстук парижский. А выпил стакан крас­
ного, легкого вина залпом, но выпил, как водку,
с привычной гримасой (как будто очень противно) и —
ох! Рязань косопузая пьет в кабаке. Выпил, крякнул,
взметнул шапкой волос и, откашлявшись, начал
читать:
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, ка к с белых ябл онь дым.
И кончил тихо, почти шепотом, почти молитвенно:
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло пр оцвесть и умере ть1.
Ох, подумал я, с какими иными «культурами» об­
щается Есенин, в какие иные миры свободно втор­
гается эта наша «косопузая Рязань!»
Прихожу как-то домой — вскоре после моего пер­
вого знакомства с Есениным. Мои домашние расска­
зывают, что без меня заходили трое: Есенин, Пильняк
и еще кто-то, Тихонов, кажется. У Есенина на голове
был цилиндр, и он объяснил, что надел цилиндр для
парада, что он пришел к Джиму с визитом и со спе­
циально ему написанными стихами, но так как акт
вручения стихов Джиму требует присутствия х о зя и ­
на, то он придет в другой раз. И все трое молча ушли...
В июне того же года театр приехал на гастроли
в Баку . Нас пугали этим городом, бакинской пылью,
бакинскими горячими ветрами, нефтяным духом, зноем
и пр. И не хотелось туда ехать из чудесного Тифлиса.
Но вот сижу в Баку на вышке ресторана «Новая
Европа». Хорошо. Пыль как пыль, ветер как ветер,
море как море, запах соли доносится на шестой, седь­
мой этажи. Приходит молодая, миловидная, смуглая
девушка и спрашивает: «Вы Качалов?» — «Качалов»,—
отвечаю. «Один приехали?» — «Нет, с театром». —
«А больше никого не привезли?» Недоумеваю: «Жена,
говорю, со мною, товарищи».— «А Джима нет
с вами?» — почти в скрикнула. «Нет, говорю, Джим
в Москве остался». — «А-яй, как будет убит Есенин,
420

он здесь в больнице уже две недели, все бредит Джи­
мом и говорит докторам: «Вы не знаете, что это за
собака. Если Качалов привезет Джима сюда, я буду
моментально здоров. Пожму ему лапу и буду здоров,
буду с ним купаться в море».
Девушка отошла от меня огорченная. «Ну что ж,
как-нибудь подготовлю Есенина, чтобы не рассчиты­
вал на Джима»...
Играем в Баку спектакль. Есенин уже не в боль­
нице, уже на свободе. И весь город — сплошная ле ­
генда об Есенине. Ему здесь «все позволено» . Ему все
прощают.
Вся редакция «Бакинского рабочего», Чагин,
Яковлев, типографские рабочие, милиция — все
охраняют его.
Кончаю спектакль «Царя Федора». Театральный
сторож, тюрк, подает записку, лицо сердитое. В за­
писке ничего разобрать нельзя. Безнадежные кара­
кули. Подпись «Есенин». «Где же, спрашиваю, тот,
кто написал записку?» Сторож отвечает мрачно: «На
улице, за дверью. Ругается. Меня называет «сукин
сын». Я его не пускаю. Он так всех вас будет назы­
вать». Я поспешил на улицу, как был в царском, обла­
чении Федора, да же в мономаховой шапке. Есенин
сидит на камне, у двери, в темной рубахе кавказ­
ского покроя, кепка надвинута на глаза... Взволно­
ван. Страшно обижен на сторожа. Бледный, шепчет
сторожу: «Ты не кацо — кацо так не поступают». Я их
с трудом примирил и привел Есенина за кулисы,
в нашу уборную. Познакомил со Станиславским.
У Есенина в руке несколько великолепных чайных
роз. Пальцы раскровавлены. Он высасывает кровь,
улыбается: «Это я вам, об шипы накололся, пож ал уй­
ста»,— поднес нам каждому по два цветка. Следом за
ним, сопя и отдуваясь, влез в уборную босой мальчик-
тюрк, совсем черный, крошечный, на вид лет восьми,
с громадной корзиной какого-то провианта, нужного
Есенину, как потом оказалось , для путешествия
в Персию...
Я ушел на сцену кончать последний акт «Царя
Федора». Возвращаюсь в уборную — сидят трое. Ста­
ниславский, сощурив глаза, с любопытством рассма­
тривает и внимательно слушает.
421

Есенин у ж е без всякого звука хриплым шепотом
читает стихи:
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу пр и последней минуте
Попросить тех , кто будет со мной,—
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под икона ми ум ира ть2.
В уголке на корзине с провиантом сидит мальчик-
тюрк и тоже как будто внимательно слушает, задум­
чиво ковыряя в носу.
Мелькают еще воспоминания, еще встречи. Корот­
кие, и немного их было, того же года, в Москве, в се­
редине лета. Он уж е «слетал» в Тегеран и вернулся
в Москву. Женится. Зовет меня на мальчишник.
Совсем здоровый, мне показалось, ясный, трезвый.
Осенью у Пильняка сидим. Спорит, и очень убе­
дительно, с Пастернаком о том, как писать стихи так,
чтобы себя не обижать, себя не терять и в то же время
быть понятным.
А вот и конец декабря в Москве. Есенин в Ленин­
граде. Сидим в «Кружке». Часа в два ночи вдруг
почему-то обращаюсь к Мариенгофу: «Расскажи,
что и как Сергей».— «Хорошо, молодцом, поправил­
ся, сейчас уехал в Ленинград, хочет там жить и рабо­
тать, полон всяких планов, решений, надежд. Был
у него неделю назад, навещал его в санатории, попро­
сил тебе кланяться. И Джиму — обязательно».—
« Ну, говорю, выпьем за его здоровье». Чокнулись.
«Пьем, говорю, за Есенина». Все подняли стаканы
Нас было за столом человек десять. Это было два—два
с половиной часа ночи с 27 на 28 декабря. Не знаю,
да, кажется , это и не установлено, жил ли, дышал ли
еще наш Сергей в ту минуту, когда мы пили за его
здоровье.
«Кланяется тебе Есенин,— сказал я Джиму под
утро, гуляя с ним по двору, даже повторил:— Слы­
422

шишь, ты, обалдуй, чувствуешь — кланяется тебе
Есенин». Но у Джима в зубах было что-то, чем он был
всецело поглощен — кость или льдина,— и он даже
не покосился в мою сторону.
Я ничем веселым не был поглощен в это полутем­
ное, зимнее, морозное утро, но не посетило и меня
никакое предчувствие или ощущение того, что совер­
шилось в эту ночь в ленинградском «Англетере»...

А. Ф . КУЛЕМКИН
ЕСЕНИН И СТУДЕНТЫ
ои воспоминания о Есенине относятся к пе-
Iриоду организации Высшего литературно­
художественного института, созданного Валерием
Брюсовым.
С первых шагов установились тесные связи с Ли­
тературным институтом у писателей и поэтов Москвы.
Некоторые преподавали, другие систематически вы­
ступали на вечерах, третьи просто дружили со сту­
дентами. Особенно часто бывали Всеволод Иванов,
Борис Пильняк, Владимир Маяковский, Николай
Асеев. Нарком по просвещению А. В . Луначарский
два учебных года читал лекции по драматургии.
Кончался 1921/22 учебный год. Весна. Выдался
яркий, солнечный день. В институте ожидали на оче­
редную лекцию Луначарского. Но вот в необычную
пору, до вечера еще было долго, во дворе особняка
появился Есенин.
В сквере перед фасадом «Дворца искусств», как
назывался сологубовский особняк после революции,
Есенина окружила толпа студентов и дружно просила
прочесть что-нибудь из последних стихов. В такой
прекрасный день в помещение идти не хотелось, и
кто-то предложил читать с балкона бельэтажа. Есенин
не заставил долго ждать.
Внизу его слушала большая толпа студентов и
просто подошедших на звонкий голос поэта.
Есенин читал «Песнь о хлебе», «Не жалею, не зову,
не плачу...» и другие стихи. Ему неистово хлопали
и просили читать, выкрикивая названия популярных
стихотворений. И поэт с охотой подчинялся и читал,
как всегда, вдохновенно.
424

Мне в этот день повезло. Оказавшись поблизости
от Есенина на балконе, я набрался смелости и после
окончания чтения стихов вступил с ним в разговор.
Косноязычно, смущаясь, я сумел отрекомендоваться
поэту, его заинтересовала моя биография и рассказ
о редких изданиях моей библиотеки.
—
Из института на Арбат, по Поварской, путь
лежит через мою студенческую комнату; седьмой дом
отсюда, No 38, Самариных. У меня бывают небезыз­
вестные вам Феоктист Березовский, Петр Орешин,
Иван Рукавишников. Из наших студентов приходят
Сергей Малашкин, Кожевников, Артем Веселый, Иван
Приблудный, белорусские поэты.
С этого раза Есенин появлялся в институте не
только на торжественных вечерах, на открытии или
окончании учебного года, но и просто невзначай.
Появление Есенина в институте всегда создавало
приподнятое настроение у студентов. Интерес был
взаимным. Но Есенин к нам относился серьезней.
Он не мог пройти равнодушно мимо будущей смены,
мимо начинающих неизвестных стихотворцев. И он
как бы вглядывался в наши лица, вслушивался в сти­
хотворные строки: каким языком они говорят, что
несут нового.
В часы несостоявшихся лекций студенты часто
читали свои произведения. По желанию автора чте­
ние бывало с обсуждением или без него. Назывались
такие занятия «вольной композицией». Эта форма
оказалась устойчивой — студенты приобретали навык
к выступлениям да и читали на «вольности» охотнее
и смелее, чем в классах и на семинарах. Есенину нра­
вилась студенческая «вольная из вольных» — он счи­
тал ее хорошим начинанием и сам принимал участие
в выступлениях.
Из поездки за границу Есенин вернулся в Москву
3 августа 1923 года, 1 сентября он уж е сидел за столом
президиума на общем собрании студентов Литератур­
ного института; по левую сторону — Валерий Брю­
сов, справа — старейший профессор Г. А . Рачинский.
По окончании официальной части собрание сразу
же стало просить Есенина читать стихи. Первое сти­
хотворение он прочитал из-за стола. Но с задних
рядов дружно требовали:
425

—
Есенин, выше!
Поэту пришлось перейти и встать на парту.
Эта улица мне знакома...
В этот раз он читал особенно много, почти все сти­
хи подготовленной книжки «Москва кабацкая».
Мы, видимо, не вполне понимали трагизм этих
стихов. Стихи нравились, студенты улыбались, осо ­
бенно девушки, словно мы не ощущали и не замечали
несчастья, которое тогда у ж е сторожило поэта. Сидели
и как будто присутствовали на представлении, сл у ­
шали монологи из трагедии, нам «это» нравилось,
еще бы — такая экспрессия чувств, всамделишних
переживаний! И мы только хлопали, не различая,
что это же не пьеса, а сама жизнь и что перед нами
смертельно раненный человек...
Начинался 1924/25 учебный год. На вечер по слу ­
чаю начала учебного года ждали Сергея Есенина.
Поэт не пришел. Читалась проза: Всеволод Иванов
и Борис Пильняк. И вот, как будто спохватившись,
перед отъездом на Кавказ, через два дня, 3 сентября,
пришел Есенин. Он не мог не прийти. Поделился со
студентами таким необычным по тому периоду сти­
хотворением, как «Русь советская». Потом прочитал
«Письмо матери» и «Пушкину».
В окружении студентов Есенин вышел на Повар­
скую, и вся группа повернула в сторону Арбата. Мы
заранее условились с В. Наседкиным завернуть с Есе­
ниным ко мне.
Есенин согласился.
Моя небольшая комната вся была заставлена
книжными шкафами, поместиться в ней могло только
несколько человек, поэтому мы взяли с собой только
двоих наших студентов — белорусского поэта, пере­
водчика Янки Купалы и Якуба Коласа Климента
Яковчика и Кауричева.
В эти дни у меня гостила жена, студентка инсти­
тута экранного искусства, первого высшего кинема­
тографического учебного заведения, приехавшая из
Ленинграда.
Валентина заинтересовала Есенина рассказами
об актерской игре, о киноискусстве и Ленинграде.
426

—
Я частенько бываю там. В Ленинграде недавно
вышла книжка моих стихов, кстати, я подарю вам ее,
а сейчас из цикла «Любовь хулигана» почитаю. Вы не
боитесь такого названия? — И Есенин непринужден­
но стал читать стихи.
Потом, по просьбе поэта, читали и мы, стыдясь
своих стихов,— Яковчик и я . Я прочитал стихотво­
рение «Гамены» — о беспризорниках, ночевавших
в норах и нишах Китайгородской стены. Есенин про­
читал свое стихотворение «Папиросники». Текст этого
стихотворения он оставил у меня. Потом оно было
напечатано в No 9 журнала «Красная нива» за 1927 г.
Внимание Есенина привлекли шкафы. Он извле­
кал из них уникальные книжки и разговаривал
с нами.
—
Так вы громили Колчака и Врангеля да еще
в такой дивизии, Перекопской... Жаль, что вы не
колошматили Юденича. Меня давно эта тема — оборо­
ны Петрограда — интересует. А в Крыму не встре­
чались с Махно?
—
Мы охотились за Махно, но он был неуловим.
Выходил из атаки и окружения, рассыпался, неиз­
вестно куда. Был случай: из одной деревушки про­
валился, как в преисподнюю. Сам-то что: маленький,
юркий человечек, с писклявым женским голоском, но
вот отряд в шесть тысяч его вояк исчез бесследно...
Сергей Александрович расспрашивал о подроб­
ностях махновских действий на Украине и в Крыму.
Уже одеваясь, Есенин сказал мне:
—
Значит, вы — генштабист и в литературе —
брюсовец! Я всем вам, друзья , по-товарищески сове­
тую — посещайте брюсовский лицей, оканчивайте
его, но в творчестве, в своих личных опытах оставай­
тесь поэтами самобытными. Учеба уводит часто от
оригинальности и своего существа. Будьте сами собой,
не теряйте органичности и не вдавайтесь в стилиза­
ции. Только при этих условиях выучка у Брюсова
имеет смысл.
Сентябрь 1925 года.
Шли мимо, от Кудринской к Арбату, и «на огонек»
зашли ко мне Сергей Есенин, Петр Орешин, Василий
427

Наседкин и Иван Приблудный. Читали стихи, читали
возбужденно и вразнобой. Есенин прочитал «Сказку
о пастушонке Пете». Я в это время, по окончании
Литературного института, работал в издательстве
«Молодая гвардия» и посоветовал Есенину отдать
рукопись в журнал «Пионер». Сказка и была напе­
чатана в номере 23-м, датированном 5 декабря 1925
года.
Петр Орешин настоял, чтобы я прочитал что-ни ­
будь из моих последних стихотворений. Я передал
ему стихотворение о первом посещении С. Есенина
минувшей осенью. Оно заканчивалось:
А я Е се нина стихами
Овеян жил , его собрат.
Ходил и вместе, в ш аг с дыханьем,
Из института — на Арбат.
Есенин был рассеян и куда-то еще торопился
попасть и, тем не менее, не мог пройти мимо книг
равнодушно: вытащил «Невский альманах» за 1828
год, IV кн., издания Аладьина. Начал листать и чи­
тать нараспев:
К ак ныне сбираетс я вещий Олег...
Обращаясь к Орешину и Наседкину с поднятой
в руке книжкой, Есенин с пафосом произнес:
—
Прижизненное издание поэта, такие же экзем ­
пляры синенькой книжки Александр Сергеевич сам
лично разрезал, держал в руках, дарил своим близ­
ким и друзьям.— Провел книжкой по голове Приб­
лудного и добавил:— Столетнее издание, Ванёк,
точно такую же книжечку носил с собой и имел в би­
блиотеке Пушкин! Подумай только!
Я показал Сергею Александровичу свой альбом
и он без особой просьбы написал четверостишие:
Не жалею вязи дней про шедших,
Что про шло , то больше не придет.
И луна, как солнце сумасшедших,
Тихо ляжет в голубую водь...
Больше мы у ж е не встречались.

И. В . ЕВДОКИМОВ
СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ЕСЕНИН
омню, в домораживающие цоследними мороза­
ми дни зимы 1924 года, с небольшим скупым
солнцем на полу, вдруг в комнату вошел человек в
зимнем пальто, вошел и бросился глазами в глаза.
Никогда раньше не видав его, я узнал по прежде
попадавшимся портретам Есенина. И мне сразу
запомнились мягкая, легкая и стремительная поход­
ка, не похожая ни на какую другую, своеобразный
наклон головы вперед, будто она устала держаться
прямо на белой и тонкой шее и чуть-чуть свисала к
груди, белое негладкое лицо, синеющие небольшие
глаза, слегка прищуренные, и улыбка, необычайно
тонкая, почти неуловимая. Этот образ запечатлелся.
За Есениным вошел поэт А. Ганин. Последнего я
знал давно: мы земляки. Ганин меня и познакомил с
Есениным. Бывший тут поэт Казин стал показывать
Есенину какую-то рукопись. Ганин сел к моему сто­
лу и спросил о судьбе его стихотворений, находив­
шихся в отделе на просмотре. Я не успел ответить,
как Есенин повернулся от Казина:
—
Надо, надо взять. У него хорошие стихи, очень
хорошие стихи.
На лице у него была застенчивая усмешка. Стихи
казались отделу плохими — не были приняты. Такие
разговоры повторялись и в дальнейшем: Есенин часто
хлопотал то об одном, то о другом поэте...
Самым ярким впечатлением от встреч с Есениным
было чтение им стихов...
Я слушал лучших наших артистов, исполнявших
стихи Есенина, но , конечно, никто из них не переда­
вал да же примерно той внутренней и музыкальной
429

силы, какая была в чтении самого поэта. Никто не
умел извлекать из его стихов нужные интонации, ни­
кому так не пела та подспудная непередаваемая му ­
зыка, какую создавал Есенин, читая свои произв е­
дения. Чтец это был изумительный. И когда он чи­
тал, сразу понималось, что чтение для него самого
есть внутреннее, глубоко важное де ло ...
Первый раз я слушал его весной 1924 года. Он
пришел под хмельком. Мы собирались у ж е уходить
с работы. Он принес стихотворение «Письмо матери»,
напечатанное в третьей книжке «Красная новь» за
1924 г. Кто-то попросил его прочитать. Д ерж а в руке
листок и не глядя в него, он начал читать. Лица его
не было видно. Он стоял спиной к окну. Слушали К а ­
зни, Когоут, Казанский и я. Помню, как по спине
пошла мелкая, холодная оторопь, когда я услышал:
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шу шу не.
Я искоса взглянул на него: у окна темнела чрез­
вычайно грустная и печальная фигура поэта. Есенин
жалобно мотал головой:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Тут голос Есенина пресекся, он, было видно,
трудно пошел дальше, захрипел... и еще раз запнулся
на строчках:
Я вернусь, когда р аскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Дальше мои впечатления пропадают, потому что
зажало мне крепко и жестоко горло, таясь и прячась,
я плакал в глуби огромного нелепого кресла, на ко ­
тором сидел в темнеющем простенке между окнами.
Он кончил. Помолчали. В дверях мигал светлыми,
слегка желтившими глазами Казанский, Когоут с
неподвижным своим лицом тушевал карандашом на
какой-то нужной казенной бумаге, Казин серьезно и
мечтательно вслушивался в слова, подняв кверху свой
нос щипком.
—
Н у, каково? — быстро спросил Есенин.
130

У меня, может быть некстати, подвернулось одно
слово:
—
Вкусно!
Есенину оно понравилось, он несколько раз по­
вторил его. Ч ерез год, когда мы познакомились по­
ближе, он, рассказывая мне о новых своих вещах,
всегда, смеясь, шутил:
—
Кажется, опять получилось вкусно.
Вскоре он читал другую свою вещь:
Годы молодые с забубенной славой,
Отравил я сам вас г ор ькою отравой *.
Остановились мы у стола машинистки «Красной
нови». Были Воронский, Казанский и я.
—
Хочешь, прочитаю новое стихотворение? —
обратился Есенин к Воронскому.
—
Н у ,— буркнул Воронский.
У Есенина была перевязана марлей рука около
кисти. Он только что вышел из больницы. Д о того
говорили: Есенин глубоко и опасно ра зрезал чем-то
руку.
Мы затаились. Особенно мне запомнился Ворон­
ский.
Он выглядывал из-под светлых стеклышек пен­
сне с какой-то удивительной тревогой, улыбка пришла
сразу и не сходила с лица, он хорохорился, скрывал
свои чувства и переживания, но они были явны в той
жадности внимания, с какой он смотрел на поэта.
Каюсь, никогда не мог без спазм в горле слушать чте­
ние Есенина. И на этот раз, отвернувшись к шкафу,
хлебал я редкие слезы и протирал глаза.
Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам...—
в величайшем возбуждении, тряся забинтованной
рукой, кричал Есенин:
Бью, а кони, как метель, шерсть разносят в хлопья.
Вдруг толчок, и из саней прямо на сугроб я...
Встал и вижу: что за черт! Вместо бойкой тройки,
Забинто ванный л е жу н а больнич ной койке.
И заместо лошадей — по дороге тряской —
Бью я жесткую кровать мокрою повязкой.
431

Нет, это было совершенно необыкновенно, это
потрясало, это выворачивалась раненая душа поэта.
Синие твои глаза в кабаках промокли.
Сорвался вдруг голос Есенина ... Он закашлялся
и устало вытер платком лоб.
—
Ты мне давай его,— взволнованно сказал Во-
ронский.
Стихи были напечатаны рядом с «Письмом мате­
ри» в той же книжке «Красной нови».
В мае — июне месяце 1924 года Литературно­
художественный отдел перевели с Большого Успен­
ского переулка в Главное управление Госиздата на
Рождественку.
Перед отъездом — в комнатах был уже разгром—
зашел Есенин, трезвый, веселый, свежий. Он соби­
рался уезжать из Москвы.
—
До осени,— говорил он,— буду писать прозу.
Напишу повесть — листов десять. Хочется. Я ведь
писал прозой.
—
Это «Яр»-то?
—
Да. И еще. Воронскому привезу ее осенью. Для
«Красной нови». И сюжет... и все у меня есть.
—
Не забудь привезти стихов ,— пошутил я.
—
И стихи будут. Сначала в деревню к себе съез­
жу. У нас там охота хорошая. Денег надо свезти на
сенокос матери. Потом поеду на юг.
В дальнейшем я встречал Есенина в Госиздате
мельком в конце 1924 года и в первой половине
1925 года, обычно в крестьянском отделе или в кори­
дорах, у кассы. При первой же встрече зимой я спро­
сил:
—
А как, Сергей Александрович, повесть?
Он заулыбался и, будто извиняясь, ответил:
—
Ничего не вышло. Да и заболел я.
В июне 1925 года Есенин зачастил в Литературно­
художественный отдел Госиздата. Кажется, он вер­
нулся тогда из Баку. Пошли слухи о женитьбе его
на С. А . Толстой. И неизменно при этом повторяли:
на внучке Толстого. Наконец он мне и сам сказал:
—
Евдокимыч, я женюсь. Живу я у Сони. Это
моя жена. Скоро будет свадьба. Всех своих ребят
432

позову, да несколько графьев. Народу будет человек
семьдесят. А Катя — сестра — выходит замуж за поэта
Наседкина.
Почему-то больше всех хлопотала и волновалась о
свадьбе А. А . Берзинь, считавшаяся близким другом
Есенина. Чаще всего с нею он и заходил ко мне в то
время. Шли переговоры о новой книжке стихов
Есенина под названием «Рябиновый костер». Лите­
ратурно-художественный отдел заключил договор
на эту книжку. Договор заключили спешно, чтобы
иметь какой-либо повод выдать ему из кассы сто руб­
лей денег. Впоследствии этот договор аннулировали,
когда заключили договор на трехтомное «Собрание
стихотворений». . .
Незадолго перед этими днями Литературно-худо­
жественный отдел выпустил его книжку «Березовый
ситец». Двенадцатого июня он пришел в отдел за ав­
торскими экземплярами в сопровождении А. А. Б ер ­
зинь... Меня зачем-то вызвали в другой отдел. Когда
через некоторое время я вернулся, Есенина у ж е не
было, но мне кто-то передал от него книжку с над­
писью красными чернилами:
Сердце вином не вымочу.
Милому Евдо ким очу,
Пока я тих,
Эта книга и стих.
С. Есенин.
1925, 121У1.
В середине июня 1925 г. в Литературно-художест­
венном отделе Госиздата возникла мысль об издании
«Собрания стихотворений» Сергея Есенина. Н еодно­
кратно до того мне приходилось беседовать с поэтом
об издании...
Однажды он пришел довольно рано.
—
Евдокимыч, я насчет моего «Собрания». Мы с
тобой говорили в прошлый раз. У меня, понимаешь,
свадьба, я женюсь. Вместе со мной в один день сест­
ра выходит замуж за Наседкина. Нельзя ли мне сразу
получить тысячи две денег? Только надо скоро.
Я его осведомил, что едва ли можно будет сделать
так скоро, как он предполагает: договор на большую
433

сумму, необходимо будет получить согласие высших
органов Госиздата и, конечно, поставить дело на
«формальные» колеса , подать заявление, сговориться
об условиях и т. д.
Дня через два он появился с Наседкиным и под
мою диктовку наспех написал следующее заявление:
«В Литературный отдел Госиздата
Сергея Есенина.
Предлагаю литерат. отд. издать собрание моих
стихотворений в количестве 10 000 строк, по рублю
за строку, с единовременной выдачей в 2000 рублей
и остальные с ежемесячной выдачей по 1000 руб.,
начиная с 1 августа 1925 г. по 1 апреля 1926 г., сро­
ком издания на 2 года, тиражом не более 10 000. Мое
собрание стихотворений и поэм никогда не издава­
лось. Сергей Есенин. 17ЛГ1 — 25».
Все условия его были приняты, кроме одного:
единовременной выдачи двух тысяч рублей. Летние
месяцы — время обычного затишья в книгопродав-
ческой деятельности — были трудными, и Госиздат
вынужден был сводить свои расходы до минимума.
Через неделю, 30 июня, был подписан договор: поэт
обеспечивал свою жизнь на много месяцев вперед.
С июля началась выдача денег, по тысяче рублей
ежемесячно. Факт заключения договора с Есениным
по высшей ставке — рубль за строку, никому из
других поэтов не назначаемой, свидетельствовал о
той высокой оценке есенинского творчества, какая
была в Государственном издательстве. Кроме того,
Госиздат договорился с поэтом о печатании всех его
вновь написанных стихотворений отдельными книж­
ками после предварительного их распубликования
Есениным в периодической печати. Как общее пра­
вило, стихи на рынке идут плохо — эпоха наша по-
луравнодушна к стихам,— и даже стихи Есенина,
например «Березовый ситец», шли медленно, тем
не менее Госиздат почел своей обязанностью издать
его «Собрание стихотворений».
Надо было видеть ту редкую радость, которая бы­
ла в синих глазах Есенина, когда дело закончилось
во всех инстанциях.
434

—
Евдокимыч,— говорил о н ,— я написал ты­
сяч пятнадцать строк. Я , понимаешь, отберу самое
лучшее, тысяч десять. Этого довольно: будет три
тома. Понимаешь, первое мое «Собрание».
Надо
издать только хорошо. Я теперь примусь за работу.
Обращение Есенина ко мне объяснялось тем, что
главным образом мне пришлось иметь с ним дело в
оформлении разных деталей: заведующим отделом
Н. И. Николаевым мне это было поручено особо.
Уже вскоре Есенин принес первую партию
стихотворений, затем другую. Рукопись была в х а о­
тическом состоянии. Я засмеялся, засмеялся и он.
—
Это ничего,— говорил Е сен ин,— я, понима­
ешь, как-нибудь зайду, мы с тобой вместе и разбе­
ремся...
Отложили до более благоприятного случая.
А летом внезапно, не сказавшись, Есенин исчез — в
Баку. Прождали месяца два. В августе мне поручили
написать ему письмо. Ухмыляясь и стремясь быть
строгим и официальным, я послал ему письмо, в ко ­
тором напомнил о невозможности производить набор
по его оригиналам, об отсутствии всякого плана из­
дания и просил подумать его, в каком виде он хочет
издать «Собрание стихотворений». Тут же указал
несколько возможных видов издания: хронологиче­
ский, по циклам, по родам и видам поэзии. Ответ
получил по телеграфу: «Приезжаю» (31 /VIII). Скоро
он появился в Москве...
По возвращении он несколько -раз был вместе с
женой в отделе, и мы втроем, усевшись тут же за
стол, работали над распланированием стихотворе­
ний.
—
Я, понимаешь, Евдокимыч, хочу так,— заго ­
ворил он, появившись в первый же раз после приез­
да,— я обдумал... В первом томе — лирика, во
втором — мелкие поэмы, в третьем — крупные. А?
Так будет неплохо. Тебе нравится?
—
Как ты хочешь,— отвечал я ,— это твое дело.
Мы тебе не будем подсказывать никакого другого
способа, лишь бы можно было скорее приступить
к работе.
Остановились на распределении по родам и видам
поэзии. Есенин унес из отдела свою непричесанную
435

груду стихотворений, еще более растрепавшуюся,
так как за время его отсутствия она неоднократно
была читаема в отделе разными лицами.
Недели через полторы стихи вернулись в более
налаженном виде, но —увы — и в таком обличье посы­
лать их в типографию не представлялось возможным:
рукопись была не пронумерована, без оглавления,
на одном листе соединялось по нескольку стихотво­
рений без начала и конца, кое-где было по нескольку
дат, зачеркнутых и перечеркнутых и опять восстанов­
ленных, не соблюдена строфичность, тексты не све ­
рены после машинистки и т. д.
Нетрудно было рассердиться на другого, но на это­
го обаятельного человека, серьезно и детски синев­
шего глазами над тобой, было свыше человеческих
сил рассердиться.
—
Теперь, кажется, совсем х орош о,— торопливо
суетился он у стола,— тут вот — лирика, тут — по ­
эмы. Я еще подбавлю. Соня переписывает.
Тогда и условились еще раз-два просмотреть ру­
копись вместе со мной в о тдел е...
Как-то позвонила жена по телефону: и на второй,
на третий день он пришел вместе с ней.
Мы уселись за стол. Я выложил стихотворения.
Есенин исхудал, побледнел, руки у него тряслись, на
лице его, словно от непосильной работы, была глубо­
чайшая усталость, он капризничал, покрикивал на
жену, был груб с нею... И тотчас, наклоняясь к ней,
с трогательной лаской спрашивал:
—
Ты как думаешь, Соня, это стихотворение сюда
лучше?
А потом сразу серчал:
—
Что же ты переписала? Где же то, помнишь,
недавно-то я написал? Ах , ты!..
И так мешалась ласка и грубость все время.
В отделе было душно и жарко. На лбу у него был
пот, влажные руки он вытирал о пиджак.
—
Сережа, ты разденься,— подсказал я ,— тебе
будет удобнее...
Он скинул пальто и кашне и, будто всегда делал
так, подал их жене, а та, словно всегда раздевала его,
взяла и спокойно положила на соседний свободный
стол. Не скрою, я испытал неловкость.
436

Есенин торопливо, умело и знакомо шабар-
шился в рукописи, видимо помня каждое стихотво­
рение, где оно лежало, и складывал их грудкой.
Листки расползались, он сердился, хватал и х . . .
Сделали первый том. Начали определять даты
написания вещей. Тут между супругами возник р аз­
лад. И разлад этот происходи л по ряду стихотворений.
Есенин останавливал глаза на переписанном Софьей
Андреевной произведении и ворчал:
—
Соня, почему ты тут написала четырнадца­
тый год, а надо тринадцатый?
—
Ты так сказал.
—
Ах, ты все перепутала! А вот тут надо деся­
тый. Это одно из моих ранних... Нет! Не-е-т!
Есенин задумывался.
—
Нет, ты права! Да , да, тут правильно.
Но в общем у меня получилось совершенно опре­
деленное впечатление, что поэт сам сомневался во
многих датах. Зачеркнули ряд совершенно сомни­
тельных. Долго обсуждали — оставлять даты или
отказаться от них вовсе. Не остановились ни на чем.
Проработали часа полтора-два. И сделали два тома.
Есенин перескакивал от одного тома к другому, пе­
ределывал по нескольку раз, быстро вытаскивая
листки из грудки и перекладывая их, снова нумеро­
вали, снова ставили даты, писали шмуцтитулы и унич­
тожали их. Я записывал в каждом томе, чего не­
доставало и что хотел поэт донести потом: он дикто­
вал. Остановились над поэмой «Страна негодяев».
Есенин перелистал ее, быстро зачеркнул заглавие и
красным карандашом написал: «Номах».
—
Это что? — спросил я.
—
Понимаешь, надо переменить заглавие. Номах
это Махно. И Чекистов, ты говорил, я согласен с
тобой, выдуманная фамилия. Я переменю. И вообще я
в корректуре кое-что исправлю.
—
А мне жалко названия «Страна негодяев» ,—
сказал я . — «Номах» — очень искусственно.
Впоследствии он опять восстановил название
«Страна негодяев».
Собирались и еще и еще. Есенин несколько раз
приносил новые стихотворения, но уж е небольшими
частями, проставлял некоторые даты, а главную,
437

окончательную проверку по рукописям откладывал
до корректуры.
И не дождался, не захотел корректировать.
Планирующие органы Госиздата наметили сдачу
в производство «Собрания стихотворений» в ноябре с
тем, чтобы начиная с января выпускать его по одному
тому в месяц. В конце ноября все три тома были сда­
ны в набор. В каждое свое посещение Есенин неиз­
менно начинал разговор о своих стихах, спрашивал о
корректурах, нетерпеливо ожидал их. Портрет, на ­
печатанный в первом томе, он принес сам и хотел
непременно поместить его. Выбрал он и формат кни­
жек и не хотел никакого иного.
Последний раз он принес большое стихотворение
«Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и ко­
ровьем царстве»... Мы все скопились в одно место.
Есенин громко и жарко читал, размахивая листками.
—
Это мое первое детское стихотворение,— кон ­
чив, сказал он2.
Все улыбались и хвалили стихи. А когда он ушел,
многие сразу запомнили и твердили отдельные стро­
фы. Первое «Собрание стихотворений» Есенина, та­
ким образом, сделано им самим. От временного невни­
мания к нему, вызванного больным состоянием поэта,
он постепенно перешел буквально к страстному ин­
тересу, постоянно говорил о нем и даже мечтал с
трепетом времен «Радуницы» — первой книги поэта.
—
Понимаешь, Евдокимыч,— как -то тревожно
похрипывал о н ,— будет три толстых книжки. Ты
только каждое стихотворение пусти с новой страницы,
как вот Демьяна Бедного печатаете. Не люблю я,
когда стихи печатают, как прозу.
И он быстро перебирал пальцами, будто листал
будущие тома своих стихотворений.
В августе Литературно-художественный отдел
перевели по тому же коридору во втором этаже, в
самый конец. В двух маленьких комнатах, загро ­
можденных шкафами и столами, с дурным архаиче­
ским отоплением (устаревшая Амосовская система),
с переполнением комнат служебным персоналом и
приходящей публикой, было тяжело и душно. И
438

завели: не курить в комнатах. В коридоре у дверей
поставили маленький, для троих, деревянный диван­
чик. На этом диванчике, пожалуй, редкий из совре­
менных писателей не провел несколько минут своей
жизни.
И почти каждое посещение Есенина тоже начина­
лось с этого диванчика. Он приходил, закуривал —
и выходили в коридор. Всю осень он бывал довольно
часто. И как-то случалось так, что чаще всего я
встречал его на диванчике, замечая издали в коридо­
ре знакомую фигуру. Вид его был неизбежно одина­
ков: расстегнутое пальто, шапка или шляпа, высоко
сдвинутые кверху, кашне, наклон головы и плеч
вперед, размахивающие ру к и... Какое-то глубочай­
шее удальство было в нем, совершенно естественное,
милое, влекущее. Никакой позы и позировки. И еще
издали рассиневались чудесные глаза на белом лице,
будто слегка посеревший снег с шероховатыми ве­
сенними выбоинками от дождя. Связных воспомина­
ний я не сохранил, потому что не записывал, не было
в этом нужды, казалось, и без записи все запомнится
надолго. И все не запомнилось: память оказалась ко­
варна, кое-что она упорно подсказывает, но без до лж ­
ной убедительности. И то, в чем я не уверен, я не
пишу...

В. Ф . НАСЕДКИН
ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЕСЕНИНА
И онец февраля.
Захожу в Брюсовский к Г. А. Бенислав-
ской. В комнате передвигают что-то . Здесь же сестры
Есенина — Катя и Шура. На угловом столике послед­
ний портрет Есенина (с П. И . Чагиным) и свежая,
развернутая телеграмма.
Завтра приедет Сергей, говорит Катя, в ответ на
мой любопытный взор, обращенный на телеграмму.
Эта весть обрадовала и напугала меня.
С той поры, как я приобрел тонкую тетрадочную
книжку стихов «Исповедь хулигана», я полюбил
Есенина, как величайшего лирика наших дней. Н о ­
вая встреча с ним, после годичной разлуки, мне ка­
залась счастьем. Но почти этого же я испугался. Мне
тогда часто думалось, что рядом с Есениным все поэты
«крестьянствующего» толка , значит, и я, не имели
никакого права на литературное существование.
На другой день Катя, Галя и я отправляемся на
Курский вокзал встречать Есенина. Подходит поезд.
Вдруг, точно откуда-то разбежавшись, на хо ду
поезда, в летнем пальто, легко спрыгивает Есенин.
Через полминуты из того же вагона, откуда спрыг­
нул Есенин, шел его бакинский товарищ (брат
П. И. Чагина) с чемоданами в руках. Выходим на
вокзальную площадь. Вечереет, падает теплый, го ­
лубоватый снежок.
После утреннего чая, на следующий день, Есенин
достает из чемоданов подарки, рукописи, портреты.
—
А вот мои дети...— показывает
он мне фото­
графическую карточку.
440

На фотографии девочка и мальчик. Он сам смот­
рит на них и словно чему-то удивляется. Ему 29 лет,
он сам еще походит на юношу. Выглядел он очень
хорошо, хвалился, что Кавказ исправил его.
Из Б аку он привез целый ворох новых произве­
дений: поэму «Анна Снегина», «Мой путь», «Персид­
ские мотивы» и несколько других стихотворений.
«Анну Снегину» набело он переписывал у же здесь,
в Москве, целыми часами просиживал над ее оконча­
тельной отделкой. В такие часы он оставался один,
и телефон выключался.
Друзьям он охотнее всего читал тогда эту поэму.
Поэма готова. Я предложил ему прочитать ее в. «Пе­
ревале». Есенин согласился. В 1925 г. это было его
первое публичное выступление в Москве.
Поместительная комната Союза писателей на
третьем этаже была набита битком. Кроме переваль­
цев «на Есенина» зашло много «мапповцев», «куз­
нецов» и других.
Но случилось так, что прекрасная поэма не имела
большого успеха.
Кто-то предложил обсудить.
—
Нет, товарищи, у меня нет времени слушать
ваше обсуждение. Вам меня учить нечему, все вы
учитесь у меня,— сказал Есенин.
Потом читал «Персидские мотивы». Эти стихи про­
извели огромное впечатление. Есенин снова владел
всей аудиторией.
На три дня из деревни к Есенину приехала мать.
Есенин весел, все время шутит — за столом сестры,
мать. Семья, как хорошо жить семьей!
Круг знакомых, в котором Есенин вращался в
то время, небольшой, преимущественно писатель­
ский.
На вечеринке, устроенной в день рождения Гали,
в числе гостей были Софья Андреевна Сухотина
(урожденная Толстая), Б . Пильняк и ленинградская
поэтесса М. Шкапская.
441

Наибольшее внимание за этот вечер Есенин уделял
Софье Андреевне.
Из Баку Есенин привез несколько новых песенок,
которые он как новинки охотно исполнял перед гос­
тями. Через некоторое время звучание этих песенок
появилось в творчестве Есенина.
В первой половине марта Есенин заговорил об
издании своего альманаха. Вместе составляли план.
Часами придумывали название и, наконец, приду­
мали:
—
Новая пашня?
—
Суриковщина.
—
Загорье?
—
Почему не Заречье?
—
Стремнины?
—
Не годится.
—
Поляне.
—
По-ля -не ... Это, кажется, хорошо. Только...
вспоминаются древляне, кривичи...
Остановились на «Полянах». Н а другой день о
плане сообщили Вс. Иванову. Поговорили еще. Р е ­
дакция: С. Есенин, Вс. Иванов, Ив. Касаткин и я —
с дополнительными обязанностями секретаря.
Альманах выходит два-три раза в год с отделами
прозы, стихов и критики. Сотрудники — избранные
коммунисты-одиночки и попутчики.
Прозаиков собирали долго. По замыслу Есенина,
альманах должен стать вехой современной литерату­
ры, с некоторой ориентацией на деревню. Поэтов на­
метили скорей: П. Орешин, П. Радимов, В . Казин,
В. Александровский и крестьянское крыло «Пере­
вала».
Пошли в Госиздат к Накорякову. «Основной док­
ладчик» — Есенин. Я знал, что Есенин говорить не
умеет, поэтому дорогой и даже в дверях Госиздата
напомнил ему главные пункты доклада.
Но... ничего не помогло . Вместо доклада вышла
путаница. Накоряков деликатно, как будто понимая
все сказанное, задал Есенину несколько вопросов.
Но с альманахом ничего не вышло. Есенин через две
442

недели опять уехал на Кавказ, поручив Вс. Иванову
и мне хлопотать об издании.
На троицын день (кажется, 7 июня) Есенин поехал
к себе на родину, в село Константиново.
Вернувшись из Константинова, Есенин ушел от
Г. А . Бениславской. И на время перевез ко мне в ком­
нату свои чемоданы. Недели через две Есенин решил
переехать к Софье Андреевне и как-то нерешительно,
почти нехотя, стал он перебираться к ней, но чемо­
даны его и книги долго еще стояли у меня в комнате.
Вскоре Есенин уехал на Кавказ вместе с С. А. Тол­
стой, но в этот раз он вернулся с Кавказа скорее, чем
всегда.
Перед отъездом на Кавказ Есенин ездил в свое
Константиново. Из деревни, прямо с вокзала, он за ­
ехал в «Красную новь». Мне и еще кому-то из пере­
вальцев, случайно бывшим в редакции, он прочитал
свои новые стихи, написанные на родине:
Каждый труд благослови, удача!
Рыбаку — чтоб с рыбой невода,
Пахарю — чтоб плуг его и кляча
Доставали хлеба на года1.
Это стихотворение он написал на Оке, два дня
пропадая с рыбацкой артелью на рыбной ловле.
Квартира С. А . Толстой в Померанцевом переул­
ке, со старинной, громоздкой мебелью и обилием
портретов родичей, выглядела мрачной и скорее
музейной. Комнаты, занимаемые Софьей Андреев­
ной, были с северной стороны. Там никогда не было
солнца. Вечером мрачность как будто исчезала,
портреты уходили в тень от абажура, но днем в
этой квартире не хотелось приземляться надолго.
Есенин ничего не говорил, но работать стал больше
ночами. Новое местожительство, видимо, начинало
тяготить Есенина.
Примерно в первой половине сентября он попро­
сил Галю купить ему квартиру. Квартира была най­
дена, и задаток оставлен. Но через несколько дней
из

задаток Софья Андреевна взяла обратно. Повлиять
на Есенина в некоторых случаях было очень легко.
Приблизительно в то ж е время такая ж е история
получилась с санаторием Мосздрава.
Нервы Есенина были расшатаны окончательно.
Нужно было лечиться и отдыхать. Несколько дней
Галя и Екатерина хлопотали в Мосздраве о путевке.
Наконец, путевка получена. Санаторий осмотрен;
все хорошо, но в последний момент Есенин ехать не
захотел. Софья Андреевна пожелала ехать вместе с
Есениным, но для нее не было путевки. Есенин вос­
пользовался этой возможностью не ехать в санаторий.
Как-то в конце лета я встретился в «Красной
нови» с одним из своих знакомых, и по давней при­
вычке запели народные песни. Во время пения в ре­
дакцию вошел Есенин. Пели с полчаса, выбирая наи­
более интересные и многим совсем неизвестные ста­
ринные песни. Имея своим слушателем такого люби­
теля песен, как Есенин, мы старались вовсю.
Есенин слушал с большим вниманием. Последняя
песня «День тоскую, ночь горюю» ему понравилась
больше первых, а слова
В небе чисто, в небе ясно ,
В небе зв езд очки горят.
Ты гори, мое колечко,
Гори, мое золото...
вызвали улыбку восхищения.
Позже Есенин читал:
Гори, з вез да моя, не падай.
Роняй холодные лучи 2.
Но настроение этого и другого стихотворения
(«Листья падают, листья падают») мне показалось
странным. Я спросил:
—
С чего ты запел о смерти?
Есенин ответил, что поэту необходимо чаще ду ­
мать о смерти и что только памятуя о ней поэт может
особенно остро чувствовать жизнь.
Жизнь Есенина была строго распределена. Н е ­
деля делилась на две половины. Первая половина не­
дели иногда затягивалась на больший срок — это
444

пора работы. Вторая половина — отдых и встречи.
Вот эти-то встречи часто и выбивали из колеи Е се­
нина.
Первую половину недели до обеда, то есть до
пяти часов вечера, Есенин обыкновенно писал или
читал. Писал он много. Однажды в один день он на ­
писал восемь стихотворений, правда, маленьких .
«Сказка о пастушонке Пете» написана им за одну
ночь.
В рабочие дни Есенин без приглашения никого
не принимал.
Последние месяцы Есенин был необычайно прост.
Говорил немного и как-то обрывками фраз. Подолгу
бывал задумчив.
Случайно сказанное кем-нибудь из родных не­
искреннее слово его раздражало.
Помню, на какой-то вопрос Есенина один молодой
поэт затараторил так, как будто читал передовицу.
Есенин остановил его и предложил говорить проще:
—
Ты что, не русский, что ли, оскабливаешь каж­
дое слово?
Сказано это было так, что поэт (очень самолюби­
вый) только «отряхнулся» , ска за л себе под нос «и
правда» и заговорил другим языком.
Октябрьский вечер. Н а столе журналы, бумаги.
После обеда Есенин просматривает вырезки. Напро­
тив, с «Вечеркой» в руках, я, Софья Андреевна сидит
на диване. Светло, спокойно, тихо . Именно тихо.
Есенин в такие вечера был тих.
Через бюро вырезок Есенин знал все, что писа­
лось о нем в газетах.
О книге стихов «Персидские мотивы», вышедшей в
мае в издательстве «Современная Россия», в провин­
циальных газетах печатались такие рецензии, что без
смеха их нельзя было читать.
Заслуживающей внимания была одна вырезка со
статьей Осинского из «Правды». Но и она была об­
зорной: о Есенине лишь упоминалось.
О поэме «Анна Снегина», на ско лько помнится, не
было за полгода ни одного отзыва. Она не избежала
судьбы всех больших поэм Есенина.
445

Есенин с горькой, едва заметной улыбкой ото­
двигал от себя пачку бумажек с синими наклейками.
В начале осени как-то вечером я жаловался на
самого себя. Есенин лежал на диване, а я сетовал на
трудности, на неуверенность. Есенин, словно разду ­
мывая о чем-то, спокойно заметил:
—
Стели себя, и все пойдет хорошо. Стели чаще
и глубже.
После одной читки стихов Есениным я искренне
удивился его плодовитости. Довольный, Есенин улы­
бался.
—
Я сам удивляюсь,— молвил о н ,— прет, черт
знает как. Не могу остановиться. Как заведенная
машина.
Осенью Есенин закончил «Черного человека» и
сдавал последние стихи в Госиздат для собрания
сочинений. Еще раньше, отбирая материал для пер­
вого тома, он заметил, что у него мало стихов о
зиме.
—
Теперь я буду писать о зиме,— сказал он.
—
Весна, лето, осень как фон у меня есть, не х ва ­
тает только зимы.
Появились стихи: «Эх, вы, сани! А кони, кони!..»,
«Снежная замять дробится и колется...» , «Слышишь —
мчатся сани...» , «Снежная замять крутит бойко ...» ,
«Синий туман. Снеговое раздолье...» , «Свищет ветер,
серебряный ветер...» , «Мелколесье. Степь и да ли...» ,
«Голубая кофта. Синие гла за ... » и три стихотворения,
не увидевшие света, написанные им в клинике.
Над «Черным человеком» Есенин работал два го­
да. Эта жуткая лирическая исповедь требовала от не­
го колоссального напряжения.
То, что вошло в собрание сочинений,— это один
из вариантов. Я слышал от него другой вариант, ка ­
жется, сильнее изданного. К сожалению, как и по­
следние три зимние стихотворения, этот вариант
«Черного человека», по-видимому, записан не был.
И вообще, сочиняя стихи, Есенин чаще заносил на
бумагу уже совсем готовое, вполне сложившееся ,
иногда под давлением необходимости сдавать в ж у р ­
налы.
т

Есенин обладал огромной памятью. Он мог чи­
тать наизусть целые рассказы какого-нибудь понра­
вившегося ему писателя, хотя за последний год па­
мять немного сдала, случалось, что стихи забыва­
лись.
Не помню обстановки, были вдвоем. Есенин заго ­
ворил о творчестве.
Теперь трудно даже приблизительно восстановить
его отдельные слова или выражения. Лишь осталась
в памяти его мысль.
Есенин говорил о том, что для поэта живой разго­
ворный язык, может быть, даже важнее, чем для пи-
сателя-прозаика. Поэт должен чутко прислушивать­
ся к случайным разговорам крестьян, рабочих и
интеллигенции, особенно к разговорам, эмоциональ­
но окрашенным. Тут поэту открывается целый клад.
Новая интонация или новое интересное выражение к
писателю идут из живого разговорного языка.
Есенин хвалился, что этим языком он хорошо на­
учился пользоваться.
Осенью 1923 года Есенин также говорил, что его
дружба с «логовом жутким» ему необходима для твор­
чества.
Возможно, это не полно, но ясно, что без этого
знакомства стихов о «Москве кабацкой» не было бы.
В конце осени Есенин опять думал о своем журна­
ле. С карандашами в рук ах, втроем, вместе с Софьей
Андреевной, мы несколько вечеров высчитывали сто­
имость бумаги, типографских работ и других рас­
ходов.
Друзей действительных и друзей в кавычках
у Есенина было огромное число. Редкий из писателей
и поэтов с ним не был знаком.
Как правило, Есенин со всеми прост и деликатен.
Если кто-нибудь говорил ему плохое о знакомом, он,
слегка хмельной, считал своим долгом заступиться
за оговоренного. А когда ему доказывали, что N.
447

все-таки плох , Есенин терялся и делал вид, что никак
не может поверить этому.
Похоже было — на людей Есенин смотрел через
какие-то свои, им самим сделанные розоватые очки.
Люди у него все хорошие, порядочные. Но чувство­
валось, что где-то глубоко у него затаено другое, ко­
торому Есенин сознательно не давал хо ду.
Пожалуй, наибольшее дружеское расположение
Есенин питал к Петру Орешину. Их связывало мно­
гое и в прошлом и в настоящем.
Очень хорошо относился к Ив. Касаткину,
уважал А. Воронского.
Был близок с Вс. Ивановым, Б . Пильняком,
И. Л . Бардиным, Л . Леоновым, Ив. Вольновым, М. Ге­
расимовым, П. Радимовым, В . Александровским,
Вл. Кирилловым и с некоторыми другими.
Одним из лучших современных писателей Есенин
считал Вс. Иванова.
После долгой размолвки, примерно за месяц до
клиники, Есенин первым помирился с Мариенгофом,
зайдя к нему на квартиру.
Дня через два после примирения Есенин сказал мне:
—
Я помирился с Мариенгофом. Был у него ...
Он неплохой.
Последние два слова он произнес так, как будто
прощал что-то.
Очень ценил Н . Клюева, которого всегда называл
своим учителем.
Из классиков своим любимым писателем называл
Гоголя.
Толстого как моралиста не любил, но от некото ­
рых его художественных произведений приходил в
восторг.
Больше всего Есенин боялся... милиции и суда.
Возвращаясь из последней поездки на Кавказ,
Есенин в пьяном состоянии оскорбил одно должност­
ное лицо. Оскорбленный подал в суд. Есенин волно­
вался и искал выхода.
Это обстоятельство использовала Екатерина.
Есенин около 20 ноября ночевал у своих сестер в
Замоскворечье.
448

—
Тебе скоро суд, Сергей,— сказала Екатерина
утром.— Выход есть,— продолжала сестра,— ложись
в больницу. Больных не судят. А ты, кстати, попра­
вишься.
Есенин печально молчал. Ч ерез несколько минут
он, словно сдаваясь, промолвил:
—
Хорошо, да... я лягу.
А через минуту еще он принимал решение веселей.
—
Правда. Ложусь. Я сразу покончу со всеми
делами.
Дня через три после описанного разговора Есенин
лег в психиатрическую клинику. Ему отвели светлую
и довольно просторную комнату на втором этаже.
Последний раз у Есенина в клинике я был 20 де­
кабря вместе с Екатериной.
За двадцать пять дней отдыха (срок лечения пред­
полагался двухмесячный) Есенин внешне окреп, по ­
полнел, голос посвежел , но , несмотря на старания
врача А. Я . Аронсона, Есенин не имел покоя в кли­
нике. Оставшиеся за стеной лечебного заведения то и
дело тормошили его. В это время он порвал связь
с С. А . Толстой. Одна старая знакомая пришла с по­
ручением от 3. Н . Райх, которая требовала деньги на
содержание дочери, грозила Есенину судом и арестом
денег в Госиздате. Денег в Госиздате оставалось
мало, тяжело обременяли постоянные заботы о сест­
рах, о родителях. Срок лечения ему казался слишком
длительным.
Из клиники Есенин решил ехать в Ленинград.
Об этом он говорил больше всего. Впереди новая
жизнь. Через Ионова устроит свой двухнедельный
журнал, будет редактировать, будет работать.
За вечер дважды читал мне три новых стихотворе­
ния. Одно, если не изменяет память, начинавшееся
со строк:
Буря воет, буря злится,
Из-за туч луна, как птица,
Проскользну ть крылом стрем ится... 3
15 Воспоминания о Есенине
449

поразило меня своей редкой силой выразительности
и образности. Под свежим впечатлением оно показа ­
лось мне лучшим из всего написанного им за этот
год.
На другой день Есенин покинул клинику.
Три дня я не видел его.
23 декабря, зайдя к С. А. Толстой, часов в шесть,
слышу звонок. Открываю дверь. Входит Есенин и,
не поздоровавшись, идет в комнату. Вещи готовы.
Все уложено в чемоданы. Перед выходом Есенин дает
мне госиздатовский чек на семьсот пятьдесят руб­
лей — он не успел сегодня заглянуть в банк и едет в
Ленинград почти без денег. Попросил выслать
завтра же.
Через две недели мы должны были встретиться в
Ленинграде...

В. И. ЭРЛИХ
ИЗ КНИГИ «ПРАВО НА ПЕСНЬ»
РЯЗАНЬ
ечер.
Есенин лежа правит корректуру «Москвы
кабацкой».
—
Интересно!
—
Свои же стихи понравились?
—
Да нет, не то! Корректор, дьявол, второй раз
в «рязанях» 1 заглавную букву ставит! Что ж он ду­
мает, я не знаю, как Рязань пишется?
—
Это еще пустяки, милый! Вот когда он пойдет
за тебя гонорар получать...
—
Ну, уж это нет! Три к носу, не угодно ли?
Пальцы левой руки складываются в комбинацию.
Кончив корректуру, он швыряет ее на стол и встает
с дивана.
—
Знаешь, почему я — поэт, а Маяковский так
себе — непонятная профессия? У меня родина есть!
У меня — Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на
есть,апридутудаже!Аунего —шиш!Вотонибро­
дит без дорог, и ткнуться ему некуда. Ты меня изви­
ни, но я постарше тебя. Хочешь добрый совет п олу­
чить? Ищи родину! Найдешь — пан! Не найдешь —
все псу под хвост пойдет! Нет поэта без родины!
стихи
—
Хорошие стихи Володя читал нынче. А? Тебе—
как? Понравились? Очень хорошие стихи! Видал, как
он слово в слово вгоняет? Молодец!
Есенин не идет, а скорей перебрасывает себя в
другой конец комнаты, к камину. Кинув папиросу
15*
т

в камин, продолжает, глядя на идущую от нее струй­
ку дыма:
—
Очень хорошие стихи ... Одно забывает! Да не
он один! Все они думают так: вот — рифма, вот —
размер, вот — образ и — дело в шляпе. Мастер.
Черта лысого — мастер! Этому и кобылу научить
можно! Помнишь «Пугачева»? Рифмы какие, а? Все
в нитку! Как лакированные туфли блестят! Этим
меня не удивишь. А ты сумей улыбнуться в стихе,
шляпу снять, сесть — вот тогда ты мастер!.. Они
говорят — я от Блока иду, от Клюева. Дурачье!
У меня ирония есть. Знаешь, кто мой учитель? Если
по совести... Гейне мой учитель! Вот кто!
«ГУЛЯЙ-ПОЛЕ»
Утро.
Просыпаюсь оттого, что кто-то где-то, неподалеку
от меня, злостно бубнит.
Подымаясь, вижу: Есенин в пижаме, босиком сто­
ит возле книжного шкафа. Слышно только — сто
один, сто два, сто три, сто четыре...
Подхожу к нему.
—
Что ты делаешь?
—
Погоди, не мешай! Сто восемь, сто девять, сто
десять...
Лезу обратно.
Минуты через две:
—
Кончил! Полтаву подсчитывал. Знаешь, у ме­
ня «Гуляй-поле» больше. Куда больше!
Кстати: отрывок из этой поэмы печатался в аль­
манахе «Круг». Он же под заголовком «Ленин» вошел
в Собрание сочинений. Где хранится остальная
часть поэмы — мне неизвестно .
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Вернулся Есенин. Он помутнел и как-то повзрос­
лел.
—
Милый! Да ты никак вырос за три недели!
—
Похоже на то. В деревне был... С Сашкой...
—
Пил?
—
Нет. Немного. Стихи хочешь слушать? «Воз­
вращение на родину». Посвящается Сашке 2.
После чтения:
452

—
Слушай! А верь, я все-таки от «Москвы кабац­
кой» ушел! А? Как ты думаешь? Ушел? По-моему,
тоже! Здорово трудно было!
И помолчав немного:
—
Это что! Вот я поэму буду писать. Замеча-а -
тельную поэму! Лучше «Пугачева!»
—
Ого! А о чем?
—
Как тебе сказать? «Песнь о великом походе»
будет называться. Немного былины, немного песни,
но главное — сделаю! Не веришь? Ей-богу, сделаю!
ПРИБЛУДНЫЙ
Приехал Приблудный. Ходит по городу в одних
трусах. Выходим из дому — Есенин, я и голый При­
блудный.
Есенин с первых же шагов:
—
А знаешь, я с тобой не пойду! Не потому, что
мне стыдно с тобой идти, а потому, что не нужно.
Понимаешь? Не нужно! Ты что? Думаешь, я поверю,
что ты из спортивных соображений голый ходишь?
Брось, милый! Ты идешь голым потому, что это входит
в твою программу! А мне это не нужно! Понимаешь?
Уже не нужно! Ну так вот. Ты иди по левой стороне,
а я — по правой. С тем и расстались.
БЕЗДЕНЕЖЬЕ
До двенадцати — работает, не вылезая из каби­
нета. («Песнь о великом походе» .)
В двенадцать одевается, берет трость (обязатель­
но трость) и выходит.
Непременный маршрут: набережная, Летний сад,
Марсово поле и по Екатерининскому каналу в Гос­
издат.
В Госиздате сидит у Ионова до трех, до пяти.
Вечера разные: дома, в гостях.
На Гагаринской — пустая квартира. Сахаров в
Москве, семья на даче.
Живем вместе.
Понедельник — нет денег.
Вторник — денег нет.
Среда — денег нет.
Четверг — нет денег...
15* Воспоминания о Есенине
453

И так вторую неделю.
Ежедневно, по очереди, выходим «стрелять» на
обед.
Есенин, весело выуживая из камина окурок:
—
А знаешь? Я, кажется, молодею! Ей-богу, мо­
лодею!
И слегка растерянно:
—
И пить не хочется...
ПУШКИН
—
Ты посмотри! Ведь пили они не меньше наше­
го! Ей-ей, не меньше! А пьянели меньше! Почему?
—
Не знаю.
—
И я не знаю! То есть, у меня есть одно сообра­
жение, только не знаю — верно ли? Я думаю, они и
ели лучше нас! А?..
Слушай! Как ты думаешь? Под чьим влиянием я
находился, когда писал «Москву кабацкую»? Я сперва
и сам не знал, а теперь знаю. Мне интересно, что ты
скажешь.
—
Люди говорят — Блока.
—
Так то люди! А ты?
—
А я скажу — Пушкина.
Он заглядывает мне в глаза и тычет кулаком в бок.
—
А чего именно? Ну, ну!
—
А я думаю, вот чего:
Н а большой мне, з на ть, дороге
Умереть господь судил3.
Есенин скачет, как кенгуру, и вопит на всю квар­
тиру:
—
Ай, умница! Вот умница! Первый человек
понял! Н у и молодец! Только ты мне все-таки скажи,
мне интересно, как ты догадался?
—
А очень просто! У тебя на постели книжка ле­
жит и открыта как раз на этих стихах.
—
Та-а -к...
Он медленно опускается на стул.
—
Так! Значит, и ты не умница, и я дурак...
Аминь... Н у, теперь давай искать курево!
НА УЛИЦЕ
Саженный дядя лупит лошадь кнутовищем по
морде. Есенин, белый от злости, кроет его по всем
454

матерям и грозит тростью. Собирается толпа. Когда
скандал ликвидирован, он снимает шляпу и, обма­
хиваясь ею, хрипит:
—
Понимаешь? Никак не могу! Ну никак!
Проходим квартал, другой.
—
А знаешь, кого я еще люблю? Очень люблю!
Он краснеет и заглядывает в глаза:
—
Детей.
ПРИЕХАЛИ
Брюсовский переулок. Дом «Правды». Седьмой
этаж. Четыре звонка.
—
Вот это — Катя! А вот это — Галя! Идет, как
на велосипеде едет! Обрати внимание! Вот что!..
Надо зайти в «Стойло». Никогда не видал? Пойдем
покажу. Романтика жизни моей в нем, друг ты мой!
СТОЙЛО
Тверская. «Стойло Пегаса».
Огромный, грязный сарай с простоватым, в фор­
менной куртке, швейцаром, умирающими от безделья
барышнями и небольшой стойкой, на которой догни­
вает десяток яблок, черствеет печенье и киснут вина.
Кто знает? Может быть, здесь когда-нибудь и оби­
тала романтика.
Пока сидит Есенин, все настороже. Никто не зна ­
ет, что случится в ближайшую четверть часа: скан­
дал? безобразие? В сущности говоря, все мечтают о
той минуте, когда он, наконец, подымется и уйдет,
И все становится глубоко бездарным, когда он у х о ­
дит.
ССОРА
Мы в гостях у Георгия Якулова. Есенин волнует­
ся: нет вина. Он подходит ко мне и диктует:
—
Слушай! Сходи, пожалуйста, домой, возьми
у Гали деньги и приходи сюда. Вина купишь по
дороге.
Я смущен.
—
Знаешь, Сергей... Мне не хочется...
—
Не хочется?..
Я знаю, что еще секунда, и он скажет слово, после
которого я не смогу с ним встретиться.
Я молча поворачиваюсь и иду к двери.
15**
455

Ночная Тверская. Бульвар.
Куда идти?
В Москве — Ричиотти и Шмерельсон. Ночуют у
Шершеневича. Пойду к ним.
Шершеневич живет в маленьком одноэтажном
флигельке.
Осторожно стучу в окно кабинета, где спят свои.
Один из них, как спал — в подштанниках» открывает
мне дверь. Оба рады: отбившийся от стада осел вер­
нулся в стойло. Осторожно, стараясь не шуметь, я
раздеваюсь и ложусь между ними.
Утро. Стук в дверь и голос Юлии Сергеевны:
—
Можно?
Натягиваем одеяло до подбородков.
—
Войдите!
Она входит в комнату, с изумлением смотрит на
нас и бежит обратно.
—
Вадим! Вадим! Вставайте! Ваши имажинисты
размножаются почкованием!
Наскоро одевшись, иду на Брюсовский.
Есенин молчалив и серьезен.
Не глядя на меня, надевает шляпу и открывает
дверь, пропуская меня вперед.
Так же молча мы выходим на Тверскую и спуска­
емся в подвал для обычного завтрака.
После долгого молчания он подымает на меня
глаза. Они печальны и почти суровы.
—
Разве я оскорбил тебя?
Я молчу.
—
Если так, прости!
Тут только я начинаю понимать, что я совершил
гнусность. Я предал его, занятый мыслью о том, что
обо мне подумает Якулов! Вспотев от стыда, я по ­
дымаюсь на ноги.
—
Сергей! Если можешь, забудь вчерашний ве­
чер! Я готов служить тебе.
Он тоже подымается и смотрит мне в глаза.
—
У тебя есть полтинник?
—
Есть.
—
Дай мне!
Он берет деньги и выходит на улицу. Раньше, чем
456

я успеваю сообразить, в чем дело, он возвращается и
кладет передо мной коробку:
—
У тебя нет папирос...
ПРИТЧА О ЦИЛИНДРАХ
—
Так-с.. . Хочешь притчу послушать?
—
Сам сочинил?
—
Ума хватит. Так вот! Жили-были два друга.
Один был талантливый, а другой нет. Один писал
стихи, а другой — непечатное. Теперь скажи сам,
можно их на одну доску ставить? Нет! Отсюда мо­
раль: не гляди на цилиндр, а гляди под цилиндр!
Он закладывает левую руку за голову и читает:
Я хожу в цилиндре не для женщин —
В глупой страсти сердце жить не в силе,—•
В нем удобней, г ру с ть свою уменьш ив,
Золото овса давать кобыле4.
хие?
Хотел бы я знать, хорошие это стихи или пло-
ЕЩЕ О ЛЕНИНГРАДЕ
Какой-то дурак из стихотворцев, отведя меня в
сторону (мы были в редакции «Красной нови») и,
очевидно, желая доставить мне удовольствие, сказал:
—
Знаете, я вам очень сочувствую! Дружба с Есе­
ниным — неблагодарная вещь!
Вспоминаю. Было это еще в Ленинграде. Есенин
среди бела дня привел меня в кавказский погребок
на Караванной и угостил водкой. Это была первая
настоящая водка в моей жизни, а потому через час я
был «готов». Когда я, наконец, продрал глаза, был
уже вечер. Есенин сидел рядом со мной на диване и
читал газету. Нетронутая рюмка водки стояла перед
ним на столе.
«ГОСТИНИЦА ДЛЯ ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ
В ПРЕКРАСНОМ»
Мы выходим из «Стойла». Он идет некоторое время
молча, углубленный в газету, затем, не глядя, спра­
шивает:
—
О чем с тобой говорил Трузинов?
457

—
Об участии нашем, ленинградцев, в «Гости­
нице».
—
Ну и что?
—
Ничего. Я сказал, что за других я не ответчик,
а сам буду участвовать в журнале только в том
случае, если мы войдем соредакторами. Разумеется,
попытаюсь повлиять и на других.
—
Так. А ты не думаешь, что они твое поведение
поймут как результат моего влияния?
—
Думаю.
—
Боишься?
—
Не слишком.
—
Н у, смотри! Мне-то есть где печататься и без
них. А ты что делать будешь?
—
Ничего.
—
Заладила сорока Якова! «Ничего, ничего!»
Что ж, мне для тебя специальный журнал открывать?
Ты смотри, дурака не валяй! Ты что думаешь, не ­
признанный гений? Так имей в виду, что непризнан­
ных гениев в этом мире не бывает! Это, брат, неудач­
ники выдумали! Хм... А ребятам, пожалуй, скажи,
чтобы действительно не торопились в «Гостиницу»
идти! Я, пожалуй, и в самом деле журнал открою!..
ГАЛЯ
—
Сергей Александрович! Костюмы ваши в
полном порядке! Починены, вычищены! Имейте в
виду!
•— Та-а -к...
Он медленно поворачивается ко мне.
—
Запомнишь, что я тебе сейчас скажу?
—
Запомню.
—
Ну так вот! Галя — мой друг! Больше, чем
друг! Галя — мой хранитель! Каждую услугу, ока­
занную Гале, ты оказываешь лично мне! Аминь?
—
Аминь.
ПОЭЗИЯ
Если он не пишет неделю, он сходит с ума от
страха.
Есенин, не писавший в свое время два года, боится
трехдневного молчания.
458

Есенин, обладавший почти даром импровизатора,
тратит несколько часов на написание шестнадцати
строк, из которых треть можно найти в старых сти­
хах.
Есенин, помнивший наизусть все написанное им
за десять лет работы, читает последние стихи только
по рукописи. Он не любит этих стихов.
Он смотрит на всех глазами, полными безысход­
ного горя, ибо нет человека, который бы лучше его
понимал, где кончается поэзия и где начинаются толь­
ко стихи.
Утром он говорит:
—
У меня нет соперников и потому я не могу ра ­
ботать.
В полдень он жалуется:
—
Я потерял дар.
В четыре часа он выпивает стакан рябиновой, и его
замертво укладывают в постель.
В три часа ночи он подымается, подымает меня, и
мы идем бродить по Москве.
Мы видим самые розовые утра. Домой возвраща­
емся к чаю.
МОСКВА-РЕКА
Пятый час утра.
Мы лежим на песке и смотрим в небо.
Совсем не московская тишина.
Он поворачивается ко мне и хочет говорить, но у
него дрожат губы и выражение какого-то необычайно
чистого, почти детского горя появляется на лице.
—
Слушай... Я — конченый человек... Я очень
болен... Прежде всего — малодушием... Я говорю это
тебе, мальчику... Прежде я не сказал бы этого и чело­
веку вдвое старше меня. Я очень несчастлив. У меня
нет ничего в жизни. Все изменило мне. Понимаешь?
Все! Но дело не в этом... Слушай... Никогда не жалей
меня! Никогда не жалей меня, кацо! Если я когда-
нибудь замечу... Я убью тебя! Понимаешь?
Он берет папироску и, не глядя на меня, закури­
вает.
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
—
Госиздат купил. У меня и у Маяковского. При­
ятно будет перелистывать, а? Как ты думаешь? По-
моему — приятно! Вот только переделать кое-что
459

надо. Я тут кое-где замены сделал, да не знаю, хоро­
шо ли. Помнишь, у меня было:
Славься тот, кто надене т перстень
Обручальный овце на хвостб.
Я думаю переделать. Что ты скажешь?
—
По-моему, не стоит. Слово не воробей.
—
Так-то так, да овца-то мне теперь не к лицу!
Старею я, вот в чем дело! Я и «Сорокоуст» подчистил.
ЯЗЫК
Он второй день бродит из угла в угол и повторяет
стихи:
Учитель мой — твой чудотворный гений,
И поприще — волшебный твой язы к.
И пред твоими слабыми сынами
Еще порой гордиться я могу,
Что сей язык, завещанный веками,
Любовней и ре внивей бере гу ...
—
А? Каково? Пред твоими слабыми сынами!
Ведь это он про нас! Ей-богу, про нас! И про меня!
Не пиши на диалекте, сукин сын! Пиши правильно!
Если бы ты знал, до чего мне надоело быть крестьян­
ским поэтом! Зачем? Я просто — поэт, и дело с кон­
цом! Верно?
ОТЪЕЗД
—
Вот что! Ты уехать хочешь? Уезжай! Теперь
не держу. Хотел я, чтобы ты у меня на свадьбе был,
да теперь передумал. Запомни только: если я тебя
позову, значит, надо ехать. По пустякам тревожить не
стану. И еще запомни: работай, как сукин сын! До
последнего издыхания работай! Добра желаю! Н у,
прощай! Да! Вот еще: постарайся не жениться! Даже
если очень захочется, все равно не женись! Понял?
ВТОРАЯ РАЗЛУКА
26М11—25.
Открытое письмо от Софьи Андреевны Толстой.
Ростов н/Д. Вокзал.
460

Приписка Есенина:
Милый Вова,
Здорово.
У меня — не плохая
«Жись»,
Но если ты не женился,
То не женись.
Сергей 6.
Ноябрь.
Зах ожу как-то в Союз писателей на Фонтанке.
Кто-то сообщает:
—
Есенин в Питере. Ищет вас. Потерял адрес.
По привычке, иду на Гагаринскую.
Он действительно был, искал, не нашел, у еха л.
Декабрь, 7-е.
Телеграф: «Немедленно найди две-три комнаты.
20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй.
Есенин».
ЧЕТВЕРГ
С утра мне пришлось уйти из дому.
Вернувшись, я застал комнату в некотором ра з­
громе: сдвинут стол, на полу рядком три чемодана, на
чемоданах записка:
«Поехал в ресторан Михайлова, что ли, или Фе­
дорова? Жду тебя там. Сергей» 7.
Выхожу.
У подъезда меня поджидает извозчик.
—
Федоров заперт был, так они приказали везти
себя в «Англетер». Там у них не то приятель живет,
не то родственник.
Родственником оказался Г. Ф. Устинов, приятель
Есенина, живший в сто тридцатом номере гостиницы.
Есенина я застал уж е в «его собственном» номере
в обществе Елизаветы Алексеевны Устиновой и
жены Григория Колобова, тоже приятеля Есенина по
дозаграничному периоду.
Сидели не долго.
Я поехал домой, Есенин с Устиновой — по мага ­
зинам (предпраздничные покупки).
Перед уходом пробовал уговорить Есенина про­
жить праздники у меня на Бассейной.
461

Ответ был следующий:
—
Видишь л и ... Мне бы очень хотелось, чтобы
эти дни мы провели все вместе. Мы с Жоржем (Усти­
нов) ведь очень старые др узья, а вытаскивать его
с женой каждый день на Бассейную, пожалуй, будет
трудновато. Кроме того, здесь просторнее.
Вторично собрались часа в четыре дня. В комнате
я застал кроме упомянутых самого Устинова и Уша­
кова (журналист, проживавший тут же, в «Англе­
тере»). Несколько позже пришел Колобов. Дворник
успел к тому времени перевезти вещи Есенина сюда
ж е. К девяти мы остались одни.
Часов до одиннадцати Есенин говорил о том, что
по возрасту ему пора редактировать журнал, как
Некрасову, о том, что он не понимает и не хочет пони­
мать Анатоля Франса, и о том, что он не любит писем
Пушкина.
—
Понимаешь? Это литература! Это можно чи­
тать так же, как читаешь стихи. Порок Пушкина в
том, что он писал письма с черновиками. Он был боль­
ше профессионалом, чем мы.
Говорили о Ходасевиче.
Из двух стихотворений — «Звезды» и «Баллада» —
Есенин предпочел первое.
—
Вот дьявол! Он мое слово украл! Ты понима­
ешь, я всю жизнь искал этого слова, а он нашел.
Слово это: жидколягая.
—
А «Баллада»?
—
Нет, «Баллада» не то! Это, брат, гофманщина!
А вот первое — прелесть!
Незаметно заснули.
ПЯТНИЦА
Проснулись мы часов в шесть утра.
Первое, что я услышал от него в этот день:
—
Слушай, поедем к Клюеву!
—
Поедем.
—
Нет, верно поедем?
—
Ну да, поедем. Только попозже. Кроме того,
имей в виду, что адреса его я не знаю.
—
Это пустяки! Я помню... Ты подумай только:
ссоримся мы с Клюевым при встречах кажинный раз.
Люди разные. А не видеть его я не могу. Как был он
моим учителем, так и останется. Люблю я его.
462

Часов до девяти лежа смотрели рассвет. Окна но­
мера выходили на Исаакиевскую площадь. Сначала
свет был густой синий. Постепенно становился реже и
голубее. Есенин лежа напевал:
Синий свет, свет т акой синий! $
В девять поехали. Пришлось оставить извозчика
и искать пешком. Мы заходили в десятки дворов.
Десятки дверей захлопывались у нас под носом. Д е ­
сятки жильцов орали, что никакого Клюева, будь он
трижды известный писатель (а на последнее Есенин
очень напирал в объяснениях), они не знают и
знать не хотят. Номер дома, как водится, был благо­
получно забыт. Пришлось разыскать автомат и по
телефону узнать адрес.
Подняли Клюева с постели. Пока он одевался,
Есенин взволнованно объяснял:
—
Понимаешь? Я его люблю! Это мой учитель.
Ты подумай: учитель! Слово-то какое!
Несколько минут спустя:
—
Николай! Можно прикурить от лампадки?
—
Что ты, Сереженька! Как можно! На вот
спички!
Закурили. Клюев ушел умываться. Есенин,
смеясь:
—
Давай подшутим над ним!
—
Как?
—
Лампадку потушим. Он не заметит! Вот кля­
нусь тебе, не заметит.
—
Нехорошо. Обидится.
—
Пустяки! Мы ведь не со зла. А так, для смеха.
Потушил.
—
Только ты молчи! Понимаешь, молчи! Он не
заметит.
Клюев действительно не заметил.
Сказал ему Есенин об этом и просил у него про­
щения уже позже, когда мы втроем вернулись в гос­
тиницу. Вслед за нами пришел художник Мансуров.
Есенин читал последние стихи.
—
Ты, Николай, мой учитель. Слушай.
Учитель слушал.
Когда Есенин кончил читать, некоторое время
молчали.
463

Он потребовал, чтобы Клюев сказал, нравятся
ли ему стихи.
Умный Клюев долго колебался и наконец съ яз­
вил:
—
Я думаю, Сереженька, что, если бы эти стихи
собрать в одну книжечку, они стали бы настольным
чтением для всех девушек и нежных юношей, ж иву ­
щих в России.
Ничего другого, по совести, он не мог и сказать.
Есенин помрачнел.
Ушел Клюев в четвертом часу. Обещал прийти
вечером, но не пришел.
Пришли Устиновы. Елизавета Алексеевна при­
несла самовар. С Устиновыми пришел Ушаков и ста­
рик писатель Измайлов. Пили чай. Есенин снова чи­
тал стихи, в том числе и «Черного человека». Гово­
рил:
—
Снимем квартиру вместе с Жоржем. Тетя
Лиза (Устинова) будет хозяйка. Возьму у Ионова
журнал. Работать буду. Ты знаешь, мы только празд­
ники побездельничаем, а там — за работу.
Перед сном снова беседа:
—
Ты понимаешь? Если бы я был белогвардей­
цем, мне было бы легче! То, что я здесь, это не слу­
чайно. Я здесь, потому что я должен быть здесь.
Судьбу мою решаю не я, а моя кровь. Поэтому я не
ропщу. Но если бы я был белогвардейцем, я бы все
понимал. Д а там и понимать-то, в сущности говоря,
нечего! Подлость — вещь простая. А вот здесь ...
Я ничего не понимаю, что делается в этом мире!
Я лишен понимания!
СУББОТА
Вот тут я начинаю сбиваться. Пятница и суббота—
в моей памяти — один день. Разговаривали, пили
чай, ели гуся, опять разговаривали. Разговоры были
одни и те же: квартира, журнал, смерть. Время от
времени Есенин умудрялся понемногу доставать
пиво, но редко и скудно: праздники, все закрыто.
Кроме того, и денег у него было немного. А к суббо­
те и вовсе не осталось. Пел песню.
Вечером:
—
А знаешь, ведь я сухоруким буду!
464

Он вытягивает левую руку и старается пошевелить
пальцами.
—
Видал? Еле-еле ходят. Я уж у доктора был.
Говорит — лет пять-шесть прослужит рука, может,
больше, но рано или поздно высохнет. Сухожилия,
говорит, перерезаны, потому и гроб.
Он помотал головой и грустно охнул:
—
И пропала моя бела рученька... А впрочем,
шут с ней! Снявши голову ... как люди-то говорят?
ВОСКРЕСЕНЬЕ
С утра поднялся галдеж.
Есенин, смеясь и ругаясь, рассказывал всем, что
его хотели взорвать. Дело было так.
Дворник пошел греть ванну. Через полчаса вер­
нулся и доложил: «Пожалуйста!»
Есенин пошел мыться, но вернулся с криком, что
его хотели взорвать. Оказывается, колонку расто­
пили, но воды в ней не было — был закрыт водопро­
вод. Пришла Устинова.
—
Сергунька! Ты с ума сошел! Почему ты решил,
что колонка должна взорваться?
-
—
Тетя Лиза, ты пойми! Печку растопили, а воды
нет! Ясно, что колонка взорвется!
—
Ты дурень! В худшем случае она может рас­
паяться.
—
Тетя Лиза! Н у что ты, в самом деле, говоришь
глупости! Раз воды нет, она обязательно взорвется!
И потом, что ты понимаешь в технике!
—
А ты?
—
Я знаю!
Пустили воду.
Пока грелась вода, занялись бритьем. Брили друг
друга по очереди. Елизавета Алексеевна тем временем
сооружала завтрак.
Стоим около письменного стола: Есенин, Устино­
ва и я. Я перетираю бритву. Есенин моет кисть. Ка­
жется, в комнате была прислуга.
Он говорит:
—
Да! Тетя Лиза, послушай! Это безобразие!
Чтобы в номере не было чернил! Ты понимаешь? Хочу
написать стихи, и нет чернил. Я искал, искал, так и
не нашел. Смотри, что я сделал!
465

Он засучил рукав и показал руку: надрез. Под­
нялся крик. Устинова рассердилась не на шутку.
Кончили они так:
—
Сергунька! Говорю тебе в последний раз! Если
повторится еще раз такая штука, мы больше незна­
комы!
—
Тетя Лиза! А я тебе говорю, что если у меня
не будет чернил, я еще раз разрежу руку! Что я,
бухгалтер, что ли, чтобы откладывать на завтра!
—
Чернила будут. Но если тебе еще раз взбредет
в голову писать по ночам, а чернила к тому времени
высохнут, можешь подождать до утра. Ничего с то­
бой не случится.
На этом поладили.
Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота
листок, показывает издали: стихи.
Говорит, складывая листок вчетверо и кладя его в
карман моего пиджака:
—
Тебе.
Устинова хочет прочесть.
—
Нет, ты подожди! Останется один, прочитает.
Вслед за этим пошли: ванна, самовар, пиво
(дворник принес бутылок пять-шесть), гусиные пот­
роха, люди. К чаю пришел Устинов, привел Ушакова.
Есенин говорил почти весело. Рассказывал про колон­
ку. Бранился с Устиновой, которая заставляла его
есть.
—
Тетя Лиза! Ну что ты меня кормишь? Я ведь
лучше знаю, что мне есть! Ты меня гусем кормишь, а
я хочу косточку от гуся сосать!
К шести часам остались втроем: Есенин, Ушаков
ия.
Устинов ушел к себе «соснуть часика на два». Ели­
завета Алексеевна тоже.
Часам к восьми и я поднялся уходить. Простились.
С Невского я вернулся вторично: забыл портфель.
Ушакова у же не было.
Есенин сидел у стола спокойный, без пиджака, на ­
кинув шубу, и просматривал старые стихи. На столе
была развернута папка. Простились вторично.
На другой день портье, давая показания, сооб­
щил, что около десяти Есенин спускался к нему с
просьбой: никого в номер не пускать.

Б. А . УСТИНОВА
ЧЕТЫРЕ ДНЯ
СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА
ЕСЕНИНА
Шноябре 1925 года вошел к нам в номер гости­
ницы «Англетер», в Ленинграде, поэт Сергей
Александрович Есенин. От былого здоровья, удали
осталась только насмешливая улыбка, а волосы, те
прекрасные, золотые волосы, совсем посерели, пере­
стали виться, глаза тусклые, полны грусти, красно­
ватые, больные веки и хриплый, еле слышный голос.
—
Сереженька, что с тобой?
—
Болен я, тетя *, вот, думаю лечиться скоро в
Москве у лучших профессоров.
Он был такой исстрадавшийся, растерянный, не­
спокойный, все время что-нибудь перебирал руками.
Пришел не один — с поэтом Н. П . Савкиным. Читал
свои последние произведения.
В этот его приезд мы виделись два раза. В день
отъезда он пел хрипловатым приглушенным голосом
вместе с Савкиным рязанские частушки...
2
Через месяц, 24 декабря 1925 г ., утром в 10—
11 часов к нам почти вбежал в шапке и шарфе сияю­
щий Есенин.
—
Ты откуда, где пальто, с кем?
—
А я здесь остановился. Сегодня из Москвы,
прямо с вокзала. Мне швейцар сказал, что вы тут, а
я хотел быть с вами и снял пятый номер. Пойдемте ко
* Есенин звал автора воспоминаний «тетей».
467

мне. Посидим у меня, выпьем шампанского. Тетя,
ведь это по случаю приезда, а другого вина я не
пью.
Пошли к нему. Есенин сказал, что он из Москвы
уехал навсегда, будет жить в Ленинграде и начнет
здесь новую жизнь — пить вино совершенно переста­
нет. Со своими родственниками он окончательно рас­
стался, к жене не вернется — словом, говорил о пол­
ном обновлении своего быта. У него был большой
подъем. Вещи он оставил сначала у поэта В. Эрлиха
и ждал теперь его приезда с вещами.
Есенин попросил у меня поесть, а потом мы с
ним поехали вечером покупать продовольствие на
праздничные дни. Есенин рассказывал о том, что
стихов больше не пишет, а работает много над боль­
шой прозаической вещью — повесть или роман. Я
попросила мне показать. Он обещал показать через
несколько дней, когда закончит первую часть. Ра с­
сказывал о замужестве своей сестры Кати, подшучи­
вал над собой, что он-то уж избавлен от всякой же­
нитьбы, так как три раза был женат, а больше по за ­
кону не разрешается.
Первый день прошел в воспоминаниях прошлого
и в разговорах о ближайшем будущем. Поэта Эрлиха
мы просили искать общую квартиру: для нас и Сер­
гея Александровича.
Я сначала не соглашалась на такое общежитие,
но Есенин настаивал, уверяя, что не будет пить, что
он в Ленинград приехал работать и начать новую
жизнь.
В этот день мы разошлись довольно поздно, а на
другой день (26 декабря) Есенин нас разбудил чуть
свет, около пяти часов утра. Он пришел в красном
халате, такой домашний, интимный. Начались разго­
воры о первых шагах его творчества, о Клюеве, к ко ­
торому Есенин хотел немедленно же ехать. С трудом
его уговорили немного обождать, хотя бы до полного
рассвета.
Днем, в 11 —12 часов, в номере Есенина были
Клюев, скульптор Мансуров и я. Мы сидели на к у­
шетке и оживленно беседовали. Сергей Александро­
вич познакомил меня с Клюевым:
—
Тетя, это мой учитель, мой старший брат.
*468

Я недолго была у Сергея Александровича. Как
потом передавали, они сумели поспорить, но разо­
шлись с тем, чтобы на другой день встретиться.
Есенин назавтра говорил, что он Клюева выгнал.
Это было не совсем так.
В тот день было немного вина и пива. Меня, пом­
ню, поразил один поступок Есенина: он вдруг запре­
тил портье пускать кого бы то ни было к нему, а
нам объяснил, что так ему надо для того, чтобы из
Москвы не могли за ним следить.
Помню, заложив руки в карманы, Есенин ходил
по комнате, опустив голову и изредка поправляя
волосы.
—
Сережа, почему ты пьешь? Ведь раньше мень­
ше пил? — спрашивала я.
—
Ах, тетя, если бы ты знала, как я прожил эти
годы! Мне теперь так скучно!
—
Ну, а твое творчество?
—
Скучное творчество! — Он остановился, улы­
баясь смущенно, почти виновато . — Никого и ничего
мне не надо — не хочу! Шампанское, вот веселит,
бодрит. Всех тогда люблю и ... себя! Жизнь штука
дешевая, но необходимая. Я ведь «божья дудка».
Я попросила объяснить, что значит «божья дудка».
Есенин сказал:
—
Это когда человек тратит из своей сокровищ­
ницы и не пополняет. Пополнять ему нечем и неин­
тересно. И я такой же.
Он смеялся с горькой складочкой около губ.
Пришел Г. Ф. Устинов с писателем Измайловым и
Ушаковым, подошел Эрлих. Есенин читал свои сти­
хи. Несколько раз прочел «Черного человека» в закон­
ченном виде, значительно сокращенном.
Разбирали вчерашний визит Клюева, вспоминали
один инцидент. Н . Клюев, прослушав накануне сти­
хи Есенина, сказал:
—
Вот, Сереженька, хорошо, очень хорошо! Если
бы их собрать в одну книжку, то она была бы настоль­
ной книгой всех хороших, нежных девушек.
Есенин отнесся к этому пожеланию неодобри­
тельно, бранил Клюева, но тут же, через пять минут,
говорил, что любит его. Вспоминая об этом сегодня,
Есенин смеялся.
469

3
27-
го я встретила Есенина на площадке без ворот­
ничка и без галстука, с мочалкой и с мылом в руках.
Он подошел ко мне растерянно и говорит, что может
взорваться ванна: там будто бы в топке много огня, а
воды в колонке нет.
Я сказала, что когда будет все исправлено, его
позовут.
Я зашла к нему. Тут он мне показал левую руку:
на кисти было три неглубоких пореза.
Сергей Александрович стал жаловаться, что в
этой «паршивой» гостинице даже чернил нет, и ему
пришлось писать сегодня утром кровью.
Скоро пришел поэт Эрлих. Сергей Александрович
подошел к столу, вырвал из блокнота написанное ут­
ром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внут­
ренний карман пиджака.
Эрлих потянулся рукой за листком, но Есенин его
остановил:
—
Потом прочтешь, не надо!
Позднее мы снова сошлись все вместе. Я была не
все время у него, то выходила, то снова приходила.
Вечером Есенин заснул на кушетке. За ужином Есе­
нин ел только кости и уверял, что только в гусиных
костях есть вкус. Все смеялись.
В этот день все очень устали и ушли от него рань­
ше, чем всегда. Звали его к себе, он хотел зайти —
и не пришел.
4
28-
го я пошла звать Есенина завтракать, долго
стучала, подошел Эрлих — и мы вместе стучались.
Я попросила, наконец, коменданта открыть комнату
отмычкой. Комендант открыл и ушел. Я вошла в
комнату: кровать была не тронута, я к кушетке —
пусто, к дивану — никого, поднимаю глаза и вижу
его в петле у окна. Я быстро вышла...

Владимир МАЯКОВСКИЙ
ИЗ СТАТЬИ
«КАК ДЕЛАТЬ СТИХИ?»
сенина я знал давно — лет десять, двена­
дцать.
В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с
какими-то вышивками крестиками. Это было в одной
из хороших ленинградских квартир. Зная, с каким
удовольствием настоящий, а не декоративный мужик
меняет свое одеяние на штиблеты и пиджак, я Есени­
ну не поверил. Он мне показался опереточным, бута­
форским. Тем более что он у же писал нравящиеся
стихи и, очевидно, рубли на сапоги нашлись бы.
Как человек, уж е в свое время относивший и от­
ставивший желтую кофту, я деловито осведомился от­
носительно одежи:
—
Это что же, для рекламы?
Есенин отвечал мне голосом таким, каким загово ­
рило бы, должно быть, ожившее лампадное масло.
Что-то вроде:
—
Мы деревенские, мы этого вашего не понима­
ем... мы уж как-нибудь... по -нашему... в исконной,
посконной...
Его очень способные и очень деревенские стихи
нам, футуристам, конечно, были враждебны.
Но малый он был как будто смешной и ми­
лый.
Уходя, я сказал ему на всякий случай:
—
Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-
гребешки бросите!
Есенин возражал с убежденной горячностью. Его
увлек в сторону Клюев, как мамаша, которая увле­
кает развращаемую дочку, когда боится, что у самой
дочки не хватит сил и желания противиться.
471

Есенин мелькал. Плотно я его встретил у ж е после
революции у Горького. Я ср азу со всей врожденной
неделикатностью заорал:
—
Отдавайте пари, Есенин, на вас и пиджак и
галстук!
Есенин озлился и пошел задираться.
Потом стали мне попадаться есенинские строки и
стихи, которые не могли не нравиться, вроде:
Милый, милый, смешной дуралей... 1
Небо — колокол, месяц — язык... 2
Есенин выбирался из идеализированной деревен­
щины, но выбирался, конечно, с провалами, и рядом с
Мать моя — родина,
Я — большевик... 3 —
появлялась апология «коровы». Вместо «памятника
Марксу» требовался коровий памятник 4. Н е молоко­
носной корове а ля Сосновский, а корове-символу,
корове, упершейся рогами в паровоз.
Мы ругались с Есениным часто, кроя его, главным
образом, за разросшийся вокруг него имажинизм.
Потом Есенин уехал в Америку и еще куда-то и
вернулся с ясной тягой к новому.
К сожалению, в этот период с ним чаще приходи­
лось встречаться в милицейской хронике, чем в поэ­
зии. Он быстро и верно выбивался из списка здоровых
(я говорю о минимуме, который от поэта требуется)
работников поэзии.
В эту пору я встречался с Есениным несколько
раз, встречи были элегические, без малейших раздо­
ров.
Я с удовольствием смотрел на эволюцию Есенина:
от имажинизма к ВАППу. Есенин с любопытством
говорил о чужих стихах. Была одна новая черта у
самовлюбленнейшего Есенина: он с некоторой зави­
стью относился ко всем поэтам, которые органически
спаялись с революцией, с классом и видели перед со ­
бой большой и оптимистический путь.
В этом, по-моему, корень поэтической нервозно­
сти Есенина и его недовольства собой, распираемого
вином и черствыми и неумелыми отношениями окру­
жающих.
472

В последнее время у Есенина появилась даже ка­
кая-то явная симпатия к нам (лефовцам): он шел к
Асееву, звонил по телефону мне, иногда просто ста­
рался попадаться.
Он обрюзг немного и обвис, но все еще был по-есе ­
нински элегантен.
Последняя встреча с ним произвела на меня тяже­
лое и большое впечатление. Я встретил у кассы Гос­
издата ринувшегося ко мне человека с опухшим ли­
цом, со свороченным галстуком, с шапкой, случайно
держащейся, уцепившись за русую прядь. От него
и двух его темных (для меня, во всяком случае)
спутников несло спиртным перегаром. Я буквально
с трудом узнал Есенина. С трудом увильнул от немед­
ленного требования пить, подкрепляемого помахива­
нием густыми червонцами. Я весь день возвращался
к его тяжелому виду и вечером, разумеется, долго
говорил (к сожалению, у всех и всегда такое дело
этим ограничивается) с товарищами, что надо как-то
за Есенина взяться. Те и я ругали «среду» и разо­
шлись с убеждением, что за Есениным смотрят его
друзья — есенинцы.
Оказалось, не так. Конец Есенина огорчил,
огорчил обыкновенно, по-человечески . Но сразу этот
конец показался совершенно естественным и логич­
ным. Я узнал об этом ночью, огорчение, должно
быть, так бы и осталось огорчением, должно быть, и
подрассеялось бы к утру, но утром газеты принесли
предсмертные строки:
В этой ж изни ум ирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей б.
После этих строк смерть Есенина стала литера­
турным фактом.

Н. Н. НИКИТИН
О ЕСЕНИНЕ
колько было знакомых, приятелей, друзей в
кавычках, сближений с женщинами, и обо
всем этом Есенин писал в своих стихах: «легкие
друзья» , «легкие подруги», «вспыльчивые связи». А вот
истинной дружбы и, быть может, истинной любви,
как он ее понимал, мне кажется, ему не хватало. И не
потому ли он так часто тосковал об этом: «Друзей так
в жизни мало!..», «Ни друга, ни жены» — эта тема ко ­
чевала у Есенина из одного стихотворения в другое еще
с 1922 года. Его предсмертное обращение к другу («До
свиданья, друг мой, до свиданья») мне представляет­
ся просто поэтическим и отчасти «бытовым» приемом.
Как в «Черном человеке». Я думаю, что тот, кто полу­
чил эту предсмертную записку поэта, написанную
кровью, как сообщали газеты того времени, не был
истинным другом поэта. Быть может, только в бакин­
ском стихотворении («Прощай, Баку!») есть настоя­
щее, а не только прием: «В последний раз я друга
обниму...»
И до смерти Есенина, и после мне неоднократно
приходилось слышать о его невероятной общительно­
сти. Да , он был очень общителен. Я это видел сам.
Мы, люди его поколения, это помним. Но в этой об­
щительности была в то же время и сдержанность. На
мой взгляд, Есенин вовсе не был так прост, как ду ­
мается. Он был человек по-своему и сложный и про­
стой. И до известной степени замкнутый, как это ни
странно говорить о нем, прожившем свои дни среди
шума. Но недаром же Есенин писал еще в 1922 году:
«Средь людей я дружбы не имею...»
474

Последней его женой была С. А . Толстая, ныне
тоже покойная. И хоть бесцельно теперь гадать, ка­
ким бы руслом пошла их жизнь, но , когда думаешь
о близких людях, трудно не высказать предположе­
ний. В жизни случается всякое. Кто знает, если бы
Есенин остался жив, если бы он еще пережил несколь­
ко лет, если бы перешагнул через эти критические
житейские перевалы, быть может, его судьба сложи­
лась бы по-иному? Хотя, откровенно говоря, мне
трудно себе представить есенинскую судьбу обычной
судьбой. Но встреча с замечательным человеком,
С. А . Толстой, была для Есенина не «проходным»
явлением. Любовь Софьи Андреевны к Есенину была
нелегкой. Вообще это его последнее сближение было
иным, чем его более ранние связи, включая и его ро­
ман с Айседорой Дункан. Однажды он сказал мне:
—
Сейчас с Соней другое. Совсем не то, что преж­
де, когда повесничал и хулиганил...
—
Но что другое?..
Он махнул рукой, промолчал.
С. А . Толстая была истинная внучка своего деда.
Даже обликом своим поразительно напоминала Льва
Николаевича. Она была человеком широким, вдум­
чивым, серьезным, иногда противоречивым, умела
пошутить, всегда с толстовской меткостью и остротой
разбиралась в людях.
Я понимаю, что привлекло Есенина, уже устав­
шего от своей мятежной и бесшабашной жизни, к
Софье Андреевне. Это были действительно уже иные
дни, иной период его биографии. В этот период он
стремился к иной жизни. В 1924 году были написаны
«Песнь о великом походе», «Поэма о 36» (о «клокочу­
щем пятом годе»). В том же году появилась баллада
о двадцати шести комиссарах, стихотворение о Л е­
нине: «Еще закон не отвердел...» Тогда же (1925 г.)
было опубликовано большое «программное» стихо ­
творение «Мой путь». Это был взгляд в будущее и в
то же время оглядка на прошлое.
Ну что же?
Молодость прошла!
Пора пр инять ся мне
За дело,
475

Чтоб озорливая душа
Уже по-зрелому запела.
И пусть иная жизнь села
Меня наполнит
Новой с ил ой...
Но в этом же самом 1925 году Есениным была на­
писана поэма «Черный человек» (трагическое содер­
жание ее известно) х.
Я не претендую на звание «друга» Есенина преж­
де всего потому, что у меня такое же понятие о друж­
бе, какое было и у него. Но я знал Есенина главным
образом в течение последних трех лет его жизни, и
мне захотелось кое-что дополнить к появившимся у же
биографическим материалам о нем.
В «Огоньке» (1960, No 40) литературовед Ю. Про-
кушев пишет, что Есенин «живо следил за творчест­
вом писателей-современников». Ю. Прокушев приво­
дит несколько фраз из воспоминаний какого-то писа ­
теля, но фамилию его не называет. Есенин будто бы
встретился этому писателю на Тверской «с пачкой
книг издания «Круг», которую он н ес...» И сказал при
этом: «Занимаюсь просмотром новейшей литературы.
Нужно быть в курсе современной литературы».
Конечно, Есенин мог нести пачку книг из изда­
тельства и даже мог сказать что-нибудь такое. Но ма­
ло ли что Есенин сказал! То, что говорим мы случай­
но, часто не соответствует истине, и главное — во
всей этой фразе мне чувствуется совсем не есенин­
ская интонация... И звучит-то она стандартно.
20-е годы. Все мы были молоды. Очень молоды.
И не знали писателей моложе нас. Стариков из скром­
ности, иногда из почтительности, а иногда из своеоб­
разного и, пожалуй, глуповатого «гонора» мы не
считали своими современниками. За творчеством дейст­
вительно своих современников, то есть современников
по возрасту, мы не умели «живо следить» и уж тем
более не умели «просматривать» их творчество. Мы
все вместе кипели в общем котле тогда еще только з а ­
кипавшей советской литературы. Мы не делились ни
на поэтов, ни на прозаиков. Среди нас не было «мет­
ров». Не был метром и Есенин.
476

Мы с жадностью не «просматривали», а «проглаты­
вали» сочинения друг друга. Н о, конечно, это еще не
значит, что мы читали «пачками». Вспоминая Есе­
нина, я могу утверждать, что Есенин мало интересо­
вался прозой. Поэтов знал отлично. Это верно. А в
прозе... Да вот в подтверждение один пример.
Однажды я спросил его мнение о книгах очень ода­
ренного, хорошо известного многим в те времена про­
заика. Есенин вдруг смутился:
—
Я не читал, понимаешь... Я очень редко читаю
современную про зу. Боюсь. Большинство из прозаи­
ков — мои приятели... Как и он! А вдруг он скверно
пишет? Ну как же дальше я буду с ним встреча­
ться?
Это было сказано искренним голосом, идущим от
сердца, почти по -детски, даже без улыбки, и, только
увидав, что я словно ошарашен, Есенин рассмеялся.
За все годы встреч с ним, если между нами за ­
тевался литературный разговор, мы говорили боль­
шей частью о поэзии.
Он не любил «прю... », то есть «прений». Длинных
разговоров. Его вполне устраивали короткие репли­
ки, и больше всего — эмоциональное отношение слу­
шателя. Этим мы и довольствовались. В этом смысле
чуткость его была феноменальной.
Однажды, приехав в Ленинград, он прочитал мне
только что написанную «Анну Снегину». Строфы
звонко раскатывались по большой комнате бывшей
барской квартиры двухэтажного особняка у Невы на
Гагаринской улице.
И вот эта поэма словно прокатилась мимо меня
по паркету. Есенин кончил, а я молчал.
—
Ну и молчи! — сердито буркнул он.
Вечером мы снова встретились, гуляли по набе­
режной Невы, неподалеку от Зимней канавки. Есенин
любил это место. Оно ему напоминало пушкинские
времена.
Я попытался объяснить свое молчание после «Ан­
ны Снегиной», но Есенин мгновенно перебил меня
жестом.
—
Да ладно... Не объясняй. Чего там... На твоем
лице я вижу больше, чем ты думаешь. И даже больше,
чем скажешь.
477

—
Н у, я еще ничего не сказал! Не торопись. А
если хочешь, так выслушай...
Есенин приготовился слушать.
Я говорил, что «Снегина» хорошая поэма, что Е се­
нин не может написать дурно. Но что фон ее эпиче­
ский. И вот это обстоятельство все меняет. Говорил я
главным образом о том, что мне многое ново в поэме.
Например, картины революции в деревне. Что по
всем строфам и в ряде сцен рассыпаны социальные
страсти.
—
Этого раньше у тебя не было. Здорово даны об ­
разы... Но ведь Оглоблин Прон все-таки недописан.
Как его расстреляли деникинские казаки, дошедшие
до Криуш ей... А как он умирал? Разве это не важно?
Как мужики из-за земли убили «фицера Борю»,
мужа Анны?
В общем у меня был свой взгляд на поэму. Я чув­
ствовал за ней большой классический роман в стихах.
Есенин метнулся в мою сторону.
—
«Евгения Онегина» хочешь? Так, что ли?..
«Онегин»?
—
Да.
Может быть, эти мои мысли были абсурдны. Быть
может, кое-что я у же прибавил сейчас, ведь воспоми­
нания не протокол. Но я твердо помню, что мы долго
разговаривали на гранитной набережной, гуляя взад
и вперед. Мне помнится, как я говорил, что «Снегина»
стала бы шедевром, если бы...
Критика в общем признала ее и до сих пор считает
одним из лучших революционных произведений Е се ­
нина. Возможно, она и права, и я субъективен. Но в
тот вечер мы еще не знали, что скажут критики, и
руководствовались лишь своими мнениями.
Помню, как Есенин стал задумчив. Он умел с лу ­
шать, а не только соглашаться с благожелательными,
эмоциональными, вкусовыми оценками.
Мы вернулись на квартиру на Гагаринской. В
передней на подоконнике был небрежно брошен чер­
ный плащ, черный мятый цилиндр. При мне Есенин
никогда не надевал этого наряда. Я тут же вспомнил
литературное общество «Колос» и «Кафтанчик»...
Есенин перехватил мой взгляд, иронически у с ­
мехнулся.
178

—
Привез зачем-то из Москвы эту дрянь! Цилиндр
надеть, конечно, легче, чем написать «Онегина».
Ты прав... Но... Нет у ж ... Что делать? Пусть останет­
ся в «Снегиной» все так, как было.
На искренности всегда держались наши отноше­
ния. Не помню, чтобы он лицемерил, чтобы своим то­
варищам он говорил дежурные любезности.
Кстати, он с откровенностью проявлял свое отно­
шение к Маяковскому. Таким же откровенным был с
ним и Маяковский. Они, конечно, не были друзьями,
они были полярны, но через год после смерти Есени­
на, по -моему, лишь один Маяковский высказал
истинное отношение к поэту Есенину в стихотворении
«Сергею Есенину». Мне подчас кажется, что стихи
«Сергею Есенину» — не стихи... Это воистину —
В горле
горе комом...
О Есенине, при его шумной жизни, ходили всяко­
го рода «легенды». Вернее, «лыгенды», как называл
всякого рода сплетни Лесков. Ходят они и теперь. Я
предпочел бы не распространяться на эту тему. Е се­
нин, конечно, не был ангелом, но я предпочитаю сле­
довать не за распространителями «дурной славы»,
которая сама бежит, а за Анатолем Франсом. Франс
очень верно и мудро говорил о Верлене: « ...н ель зя
подходить к этому поэту с той же меркой, с какой
подходят к людям благоразумным. Он обладает
правами, которых у нас нет, ибо он стоит несравненно
выше и вместе с тем несравненно ниже нас. Это —
бессознательное существо, и это — такой поэт, кото­
рый встречается раз в столетие»2.
Я верю в то, что это же самое вполне приложимо к
Есенину.
Мне трудно писать о Есенине в хронологическом
порядке. Сейчас я перейду к тому, с чего мне и хоте­
лось начать этот рассказ.
Шла империалистическая война. Собственно гово­
ря, она уж е почти «прошла». Кончалась по крайней
мере для России.
Я только что вернулся в Петроград с Рижского
фронта. Там, на участке батальона, которым коман­
479

довал мой близкий товарищ, я случайно попал в
бой. Он начался на рассвете... На болотной полосе
в долине, засыпанной мокрым снегом, которая разде­
ляла наши передовые позиции от немецких, полз
туман. Одна цепь наших стрелков за другой, спу с­
каясь в долину, исчезала в нем. Там мутным сплош­
ным огнем вспыхивали разрывы. Немцы били из тя­
желых орудий. За три дня боев от батальона оста­
лась пятая часть. Оставшиеся отказались идти в бес­
плодные атаки. Начались репрессии. Многих солдат
арестовали, отправили в арестантские роты, а н е ­
сколько десятков человек тут же на фронте расстре­
ляли.
Подавленный виденным, я вернулся в Петрогра д.
Один приятель, «грешивший» стихами, привел меня
«рассеяться» на Жуковскую улицу. Там, в одном из
домов возле Греческой церкви, помещалось общество
крестьянских поэтов под названием «Колос». В
«Колосе» был вечер поэзии. Участвовали Есенин и
Клюев. В ту пору эти имена мне ничего не гово­
рили.
Дородный Клюев, с пшеничными усами, с ку дря ­
вой шевелюрой ямщика, читал свои стихи, нелепо
шаманя, кривляясь. Крестьян-поэтов в «Колосе» я
что-то не увидел. Вместо них я приметил двух-трех
молодых людей, весьма отглаженных, с удивительны­
ми проборами, да небольшую группу молоденьких
танцовщиц из Мариинского театра. Когда Клюеву из
благожелательности поаплодировали, на эстраде по­
явился другой поэт, обряженный так ж е, как и Клю­
ев, в кафтан. Что-то прекрасное чувствовалось в его
глазах и в молодом голосе, и поэзия этого поэта по­
казалась мне очень самобытной. Почуялось, что в по ­
ле запела свирель.
После «вечера» я не мог удержаться и, ни о чем не
раздумывая, отправился за кулисы, в так называе­
мую артистическую. Не помню, как я «представился»
Есенину. Не помню, о чем мы стали разговаривать...
Оказалось, что мы одногодки, сверстники.
—
Ты что же, интересуешься стихами? — спро­
сил меня Есенин.— Ты солдат?
—
Нет, я студент университета. Я только что
вернулся с фронта и не успел снять солдатскую форму.
480

Я там был с подарками. Сюда же я попал слу­
чайно.
—
Почему вы так одеваетесь? — вдруг после пау­
зы бесцеремонно спросил я Есенина. — К чему этот
кафтанчик и лаковые с набором сапожки? Святочный
маскарад?
—
Ты думаешь, только Маяковский может носить
желтую кофту?.. Садись.
Я сел на диванчик. Мы продолжали разговор, и я
рассказал Есенину все, что видел на фронте под
Ригой.
—
Вот когда вы читали вашу «Корову»:
Не дали матери сына,
Первая радость не впрок.
И на колу под осиной
Шкуру трепал ветерок,—
мне вспомнилось и н о е... Я видел разбросанные по
болоту трупы молодых солдат. Еще и до сих пор они
там лежат. Их тоже треплет ветер, засыпает снег.
—
Ужас... Я этого не испытал,— сказал Есенин и
встряхнулся всем телом.— Знаешь что? Поедем ко
мне.
Я поехал.
С той поры мы не виделись до осени 1923 года, ког­
да встретились в издательстве «Круг». Есенин вернул­
ся из поездки по Америке, Франции, Германии, по ­
сле разрыва с Айседорой Дункан. Я вернулся из
Англии. Мы поделились пережитым за все минувшие
годы. Наше знакомство возобновилось. Но никто из
нас никогда не вспоминал поэтического вечера в об­
ществе «Колос». Не могу понять — почему, ведь оба
отлично помнили об этом.
Кстати, в том же 1923 году Есенин (это было уже
в Москве) однажды показал мне свою фотокарточку,
на которой он был снят в солдатском обмундирова­
нии. Он выглядел на ней очень «бравым» солдатиком,
аккуратным не по-окопному. Помнится, будто бы он
говорил мне, что служил санитаром, кажется, в ка­
ком-то госпитале Царского Села. К сожалению, в
моей памяти не уцелели все подробности. И сейчас
завел я этот разговор лишь потому, что в Литератур­
ной энциклопедии (том IV, стр. 80) о Есенине напи-
481

сако, что он «был мобилизован в 1916 году, а после
Февральской революции дезертировал с фронта».
Мне с ним не пришлось разговаривать по этому пово­
ду , но этот момент его биографии хорошо бы выяс­
нить. В «Снегиной» он писал о себе: «Война мне всю
душу изъела», «Я бросил мою винтовку...» Как же все
это было?
1924 год, разгар нэпа. Поздний летний вечер.
Есенин вместе со мной приехал в один из квар­
талов Москвы, который не славился своей безопас­
ностью. По улицам и переулкам брели разные люди,
одни о чем-то споря, другие со смехом, видимо вы­
пившие. Тут были всякого рода подонки, продажные
женщины, воры, бездомники и беспризорники. Они
направлялись к Ермаковке. Так называлась московс­
кая ночлежка. Когда и мы с Есениным вошли туда
же, мне вспомнилась надпись над вратами дантовско-
го ада: «Оставь надежду всяк, сюда входящий».
«Есенин... Есенин... Есенин» — послышался мне
шепот. Я оглянулся. У обитателей Ермаковки намор­
щенные лица. В глазах светится холодное любопыт­
ство. Некоторые смотрят недружелюбно. Есенин чув­
ствует это. Он идет по проходу между нарами, суту­
лясь, как писал о себе в одном из стихотворений, буд­
то сквозь строй его ведут.
На Есенине заграничное серое пальто, загранич­
ная серая шляпа с заломом, обычный, как всегда,
белый шелковый шарф. Но вскакивает он на первые
попавшиеся ему нары, и с него будто разом сдувает
всю благоприобретенную «Европу».
Он начинает чтение «Москвы кабацкой». Этим он,
очевидно, задумал «купить» своих новых слушателей.
Но чем надрывнее становился его голос, тем явствен­
нее вырастала стена между хозяевами и гостем поэ­
том. На лице Есенина появилась синеватая блед­
ность, он растерялся, а ведь он говорил, что ни к од­
ному из своих выступлений он не готовился так, как
к этому, никогда так не волновался, как отправляясь
на эту встречу.
А ведь сюда его никто не приглашал. Здесь его
вообще не ждали. И когда он начал читать свой
482

«кабацкий цикл», слушатели посматривали на Есе­
нина: одни с недоумением, другие неодобрительно.
Сейчас я думаю, что такой прием со стороны ер-
маковцев психологически совершенно понятен. Как
могли они воспринять, да еще в стихах, весь тот «бы­
товой материал», где все так было близко им и в то
же время, очевидно, ненавистно ...
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт 3.
Есенин мнет свой белый шарф, голос его уж е хри­
пит, а «бандиты» и «проститутки» смотрят на Есенина
по-прежнему бесстрастно. Не то что братья-писатели
из Дома Герцена, в ресторане-подвальчике. Поло же­
ние осложнялось. Все мрачнее становились слуша­
тели.
И вдруг Есенин, говоря по-современному, резко
поворачивает ручку штурвала.
Он читает совсем иные стихи — о судьбе, о чувст­
вах, о рязанском небе, о крушении надежд злато­
волосого паренька, об отговорившей золотой роще, о
своей «удалой голове», о милых сестрах, об отце и
деде, о матери, которая выходит на дорогу в своем
ветхом шушуне и тревожно поджидает любимого сы­
на — ведь когда-то он был и «кроток» и «смиренен»,—■
и о том, что он все-таки приедет к ней на берега Оки.
Не такой у ж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не в идя, ум ереть4.
Что сталось с ермаковцами в эту минуту! У жен­
щин, у мужчин расширились очи, именно очи, а не
глаза. В окружавшей нас теперь уже большой толпе я
увидел горько всхлипывающую девушку в рваном
платье. Да что она... Плакали и бородачи. Им тоже
в их «пропащей» жизни не раз мерещились и родная
семья, и все то, о чем не можешь слушать без слез.
Прослезился даже начальник Московского уголовно­
го розыска, который вместе с нами приехал в Ерма-
ковку. Он «сопровождал» нас для безопасности.
Он был в крылатке с бронзовыми застежками —
«львиными мордами» — и в черной литераторской
шляпе, очевидно, для конспирации.
483

Никто уже не валялся равнодушно на нарах. В
ночлежке стало словно светлее. Словно развеялся
смрад нищеты и ушли тяжелые, угарные мысли. Вот
каким был Есенин... С тех пор я и поверил в миф, что
за песнями Орфея шли даже деревья...
Утром за завтраком он сказал мне:
—
Я долго, очень долго не мог вчера заснуть..*
А как ты? Ты помнишь, что сказал Лермонтов о людях
и поэте:
Взгляни: перед тобой играючи идет
Толпа дорогою прив ычной;
На лицах праздничных чуть виден след забот,
Слезы не встретишь неприличной5.
—
Хорошо, что мы вчера встретили людей не
праздных, а сраженных жизнью. Не с праздничными
лицами, но все-таки верящих в жизнь... Никогда
нельзя терять надежду, потому что...
Он намеревался прибавить еще что-то, однако, по
своему обычаю, отделался лишь жестом.
Однажды с Есениным мы ехали на извозчике по
Литейному проспекту. Увидев большой серый дом в
стиле модерн на углу Симеоновской (теперь ул. Б е­
линского), он с грустью сказал:
—
Я здесь жил когда-то .. . Вот эти окна! Жил с
женой в начале революции. Тогда у меня была семья.
Был самовар, как у тебя. Потом жена ушла...
Я не знаю, о ком он говорил. Я никогда не рас­
спрашивал Есенина о его личной жизни. И он никогда
не любил рассказывать об этом. Я не раз задумывал­
ся о его романе — уже двадцатых годов — с Айседо­
рой Дункан. Не было ли это позой? Любил ее Есе­
нин или нет? Думаю, любил. Это была великая ар­
тистка, разрушавшая ложные, по ее мнению, ка ­
ноны классического французского балета. И, очевид­
но, это был большой человек. Об этом говорят послед­
ние страницы ее жизни.
Приехать совершенно бескорыстно в Советскую
Россию, едва оправившуюся от исторических пожа­
ров, нужды и гол ода... Приехать в «большевистскую»
Москву с намерением бескорыстно отдать ей свой
484

талант — это совсем не то, что современные гастроли
зарубежных артистов. Поверить в эту Россию мог
человек лишь незаурядный. Вспомните те годы...
Презреть богатство, свою мировую славу, которая,
правда, была уже на закате, все-таки не просто...
Но и не в этом дело. Она могла жить в полном до­
вольстве, спокойно. Но она говорила в те годы, что не
может так жить. Что только Россия может быть ро­
диной не купленного золотом искусства.
Долгие годы и до самой смерти восторженно от­
носился к ней Станиславский. И разве Есенин не мог
не почувствовать ее обаяние? Неоднократно он гово­
рил мне о ее танцах. Их недолгая совместная жизнь
оказалась горькой. Но какая полынь отравила этот
роман, я не знаю...
На берега Невы приехал А. Я . Таиров с Камер­
ным театром. Он позвонил мне из гостиницы «Англе­
тер» и сказал, что ждет меня к обеду, на котором бу­
дет и Айседора Дункан. Мне очень захотелось пойти.
Я никогда в жизни ее не видел. Но у меня сидел
Есенин, и я сказал Таирову об этом.
—
Хочешь прийти с ним? Ради бога, не надо. Не
зови его, будет скандал. Изадора и он совсем порвали
друг с другом.
Мел^ду прочим, все близкие Дункан, и Есенин
тоже, всегда называли ее Изадорой... Это было ее
настоящее имя.
Есенин, сидевший рядом с телефоном, очевидно,
слышал весь мой разговор с Таировым и стал меня
упрашивать взять его с собой. Я протестовал. Но в
конце концов все вышло так, как он хотел.
В номере Таирова Есенин не подошел к Айседоре
Дункан. Этому способствовало еще то, что кроме Таи­
рова, А. Г. Коонен и Дункан за обеденным столом си­
дели некоторые актеры и актрисы Камерного театра.
Среди них и затерялся Есенин.
Я смотрел на Дункан. Передо мной сидела пожи­
лая женщина, как я понял впоследствии — образ
осени. На Изадоре было темное, как будто вишневого
цвета, тяжелое бархатное платье. Легкий длинный
шарф окутывал ее шею. Никаких драгоценностей.
485

И в то же время мне она представлялась похожей на
королеву Гертруду из «Гамлета». Есенин рядом с ней
выглядел мальчиком... Но вот что случилось. Не
дождавшись конца обеда, Есенин таинственно и
внезапно исчез. Словно привидение. Да ж е я вначале
не заметил его отсутствия. Неужели он приезжал
лишь затем, чтобы хоть полчаса подышать одним воз­
духом с Изадорой?..
Быть может, нам кое-что подскажет отрывок из
его лирики тех лет:
Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Ка к будто дождик моросит
С души, немного омертвелой.
Ну что ж! Я не боюсь его.
Иная радость мне откр ылась.
Так мало пройдено дорог.
Т а к много сделано о шибок 6.
Быть может, и этот роман был одной из его оши­
бок. Быть может, он приезжая в «Англетер», чтобы
еще раз проверить себя, что кроется под этой иной
радостью, о которой он пишет... Во всяком случае, я
верю в то, что эта глава из жизни Есенина совсем не
так случайна и мелка, как многие об этом думали и
еще думают.
О его стиле. Слушая большинство есенинских
стихов в его чтении, я часто говорил себе: «Какая л а­
пидарность...» А некоторые поэты шептали тогда,
что все эти стихи только «цыганщина». Между прочим,
Есенин сам виноват в этой молве. О ряде своих стихов
еще в «Анне Снегиной» он сказал, что они «по чувст­
ву — цыганская грусть». Но ведь он понимал это
по-блоковски. Конечно, он шел за Блоком. Я скажу
лишь одно: когда еще бурлили акмеистические, сим­
волистские, имажинистские, конструктивистские и
прочие «страсти», он уж е перешагнул через них, а
также через свою «цыганскую грусть», как через лу ­
ж у . Он стал писать как большой русский поэт, иду ­
щий от классических традиций. И в то же время был
486

оригинален. Но ему был близок строй классической
русскох! поэзии.
Классическая форма
Умерла,
Но ныне, в век наш
Величавый,
Я вновь ей вздер нул
Удила 7.
Под этими безукоризненными строками мог бы
подписаться Пушкин. Прошу понять это как мета­
фору. Может быть, кое-кому покажется, что я Есени­
на слишком «возвеличиваю». Может быть... Это все-
таки лучше, чем преуменьшать его значение. Его сти­
хи прожили почти полвека. Надеюсь, и в следующие
пятьдесят лет не умрут.
Мне часто вспоминается его драматический эпос.
До сих пор не могу забыть «Пугачева». Монологи
Емельяна Пугачева и «уральского разбойника»
Хлопуши, сочащиеся кровью, страстью, когда-ни ­
будь люди услышат с подмостков какого-нибудь теат­
ра. И это будет подлинно народный и романтический
театр. Именно он таится в этой крестьянской и поис­
тине революционной драме. Пусть в ней, как кто-то
говорил, «мало истории». Но ведь и у Шиллера и
Шекспира ее было немного. Предвижу возражения,
что поставить ее очень трудно. Д а, нелегко. Но
легкого пути не знает настоящее искусство. Когда я
читаю очерк Горького о Есенине, именно о том, как
Есенин «подавал» Пугачева, мне думается, я не оди­
нок в своих ощущениях. Есенин действительно так
читал эту драму, что она была видна и без декораций,
без актеров, без театральных эффектов.
Мне помнится, как в 20-е годы, после смерти Е се­
нина, В . Я . Софронов пробовал работать над матери­
алом этой драмы. Это были еще робкие попытки, но и
тогда уже они были значительны. И мне чувствова­
лось, эта драма — не только для чтения...
Вечером в конце ноября 1925 года в моей квартире
раздался телефонный звонок. Звонил Есенин. Он
говорил о встрече.
487

—
Приходи сейчас, если можешь..,
Я не мог.
Несколько позже, но в этот же вечер он ждал меня
у Садофьева.
Когда я пришел, гости отужинали, шел какой-то
«свой» спор, и Есенин не принимал в нем участия.
Что-то очень одинокое сказывалось в той позе, с ка ­
кой он сидел за столом, как крутил бахрому скатерти.
Я подсел к нему. Он улыбнулся.
—
Я только что, совсем недавно кончил «Черного
человека»... Послушай:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Н ад пустым и безлюдным полем,
То ль...
Уже этим началом он сжал мне душу, точно в
кулак. Почему-то сразу вспомнился «Реквием» Мо­
царта. Я не могу сейчас воспроизвести весь наш р а з ­
говор точно. Помню, что Есенин шутил и был до­
волен, что «проверил» поэму еще на одном слушателе.
На следующий день мы решили снова встретиться.
Он обещал приехать ко мне к обеду. Но я его так и
не дождался. Мне сказали, что он уехал в Москву,
будто сорвался.
Прошел почти месяц. Помню, как в «рождествен­
ский сочельник» (тогда праздновали рождество) кто-
то мне позвонил, спрашивая — не у меня ли Есенин,
ведь он приехал... Я ответил, что не знаю о его
приезде. После этого два дня звонили, а я искал его,
где только мог. Мне и в голову не пришло, что он бу­
дет прятаться в злосчастном «Англетере». Рано утром
на третий день праздника из «Англетера» позвонил
Садофьев. Все стало ясно. Я поехал в гостиницу.
Санитары у ж е выносили из номера тело Есенина.
Вечером гроб с телом стоял в Союзе писателей на
Фонтанке. Еще позднее дроги повезли Есенина на
Московский вокзал. Падал снег. Толпа была немного­
численной. Еще меньше было народа на железнодо­
рожной платформе возле товарного вагона. Вот все,
что я помню... Нет, еще два слова.
488

Через некоторое время пошли разговоры, статьи:
кто виноват в происшедшем? Поздно было искать,
когда у ж е все случилось. Стихи Есенина и его жизнь
не раз могли внушить тревогу, но почему-то все это
воспринималось лишь в поэтическом аспекте. Спра­
ведливее всех написал А. В . Луначарский, что все
мы виноваты более или менее, надо было крепко
биться за него.
Немало «лишнего», немало противоречий в своем
образе создал он сам. Вспомним хотя бы его «Испо­
ведь хулигана» . Но этот же человек всегда с подлин­
ной глубиной, чистотой, романтизмом писал о люб­
ви. Он сам себя в своих стихах назвал «последним
поэтом деревни». Но разве он мало писал просто о
жизни? Разве, раскрывая свое собственное сердце,
он не писал просто о человеке? Или, и это самое важ ­
ное, о судьбах своего народа, Родины... Он же воспел
ураган революции и капитана ее — Ленина. Это был
превосходный русский поэт. Спор о нем будет вечен.
Прав Горький, сказав о Есенине, что он пришел в наш
мир либо запоздав, либо преждевременно.

Николай ТИХОНОВ
ЕСЕНИН — ЭТО ВЕЧНОЕ
етом 1929 года вдвоем с ленинградским по-
Iэтом Вольфом Эрлихом мы странствовали по
замечательным горам Армении. Преодолев Гегамский
хребет, нам надо было выйти на верховья Гарничая и
спуститься к Гехарду, монастырю, называемому
Айриванк, что значит «пещерный».
Так как нас не ждал никакой приют в этой отдан­
ной бурям местности, то мы отыскали скалы, в кото­
рых, отливая странной, фосфорической синевой,
вспыхивая белыми искрами, притаилось маленькое
озеро. Среди темных базальтовых скал оно казалось
куском синего пламени. Лучшего места для отдыха
нельзя было придумать.
Вода в озере была очень холодная. Не успели мы
остановиться, как подул необычайно сильный ветер.
Он бил как из брандспойта. Мы должны были под­
ставлять ему попеременно свои бока, чтобы он не у да ­
рял все время только в спину. Теперь вокруг нас был
представлен холод в разных видах. Холодный ветер,
холодный камень скал, холодное о зер о...
Но мы не хотели уходить отсюда. Сделав несколь­
ко шагов в сторону, Вольф воскликнул:
—
Это колдовское место! И колдун налицо...
Я пошел к нему. Он стоял перед каменным извая­
нием, мрачным и таящим неведомую угр озу.
—
Что это такое? — спросил он.
—
Это вишап, только вишап! Бог его знает, что
это такое. То ли дорожный знак, то ли предмет куль­
та, то ли еще что-нибудь, я не знаю. О вишапах есть
целые исследования. Мнения ученых расходятся.
Но то, что мы нашли его именно здесь, очень интерес­
но. Выпьем за его здоровье!
490

И мы пили водку, как воду, не ощущая ее вкуса,—
так было холодно. И водка была ледяной, как из
погреба.
Высокий вишап смотрел на нас тоже ледяными
широкими глазами. Громадное туловище чудовища,
не то рыбы, не то дракона, отшлифованное ветрами,
избитое бурями, как знак вечности, было вбито в
камни. Вишап стоял стражем фосфорического озера.
На его берегу можно было говорить о чем угодно,
пустынность этого места располагала к откровенно­
сти, а человеческие голоса здесь были просто необ­
ходимы. И мы разговаривали, стоя под леденящим
ветром пустыни.
—
Вольф,— сказал я , — если бы тебя сейчас,
грязного, затрепанного, небритого, в фантастическом
костюме, с одеялом на плече, с мешком нищего у ног,
увидали твои приятели эстеты и приятельницы, твои
ленинградские красотки, что бы они сказали?..
—
Ты сам хорош,— сказал Вольф,— но в этих
местах встречают не по одежке, иначе нас давно спу с­
тили бы с этих скал. И нас встречают не красотки, а
красоты, одна другой внушительнее. Жаль, этого не
видит Сергей. Он бы радовался, как ребенок. Он всег­
да умел радоваться по-ребячьи. Он так хорошо радо­
вался...
—
Скажи, Вольф, он действительно был в Иране,
когда писал свои «Персидские мотивы»?..
—
Нет, он никогда не был в Иране. Он был толь­
ко в Баку, но он был хорошо знаком с азербайджан­
скими поэтами и от них слышал много стихов иран­
ских классиков. Ему очень нравились стихи Фирдоу­
си, Омара Хайяма, Саади.
—
А ты сильно любил его?
—
Да!
—
За что ты его любил?..
—
Как можно так сразу сказать, за что ты лю­
бишь человека? Мне почему-то казалось, что при всей
своей внешней шумности, страсти к громким словам и
действиям он был очень незащищен. Мне казалось,
что ему всегда угрожает какая-то опасность. И
раз он сам заставил меня спать с ним в одной комнате,
так как опасался, что его убьют. И спустя некоторое
время он рассказал мне, что тот человек, который
16*
491

действительно хотел его убить, сам признался ему в
этом и признался, что обязательно прикончил бы его,
если бы он был один. Вот почему мне всегда хоте­
лось, если понадобится, отвести новую о пасность...
—
Он склонен был к разного рода предчувстви­
ям! — сказал я . — Помню, в 1924 году я был первый
раз в Тбилиси. И совершенно неожиданно встретил
на улице Есенина. Он был в хорошем настроении, да­
же весел. Он шутил и сказал: «Давай удерем от моих
опекающих». И мы удрали. Мы нашли маленький ду ­
хан и надолго засели в нем. Он читал только что на­
писанную «Поэму о тртщцати шести». Помнишь там:
Добро, у кого
Закал,
Кто знает сибирс кий
Шквал.
Но если ты слаб
И лег,
То, тайно пробравшись
В лог,
Тебя отпоет
Шакал.
Я сказал ему, что, по-моему, в Сибири шакалы не
водятся. Он засмеялся: «Ну, черт с ними, для рифмы
пригодится. А может, они все-таки есть . Ты сам не
уверен». Читал он с удовольствием. «У меня хорошо
сейчас идут стихи,— добавил он ,— я много пишу».
В духане было тесно. Какие-то гуртовщики пили
длинные тосты, потом так сдвинули стаканы, что они
разбились. Осколки стекла, зазвенев, упали к ногам
Есенина. И вдруг, знаешь, лицо его сразу переме­
нилось. Веселость исчезла. На лоб легла какая-то
тень усталости, глаза стали тревожными, точно он
что-то видит, чего не вижу я. Он перестал читать сти­
хи и замолчал. Помолчав, он заговорил, и я видел,
что появилась напускная веселость, которой он при­
крывал волнение. Он спросил: «Ты хорошо спишь в
Тифлисе?» — «Прекрасно,— сказал я . — А неужели
у тебя нет сна?»
Он нахмурился.
«Я не могу спать по ночам. Паршивая гостиница,
клопы, духо та. Раскроешь окно на ночь — влетают
492

какие-то птицы. Я сначала испугался... Только слег­
ка забылся, был в полудремоте, очнулся от близкого
шороха. Сидит на спинке кровати и качается. Бо ль­
шая, серая. Я ударил рукой, закричал. Взлетела и
села на шкаф. Зажег свет — нетопырь, когти как
наманикюренные, рот кровавой полоской. Черт знает
что! Взял палку, выгнал одного — другой нетопырь
висит у окна на занавеске. Спать не дают. Каждую
ночь прилетают. Окон раскрыть нельзя. Серые,
кладбищенские какие-то уроды... Ну ладно, бросим
о них. Давай выпьем!»
Мы выпили и тоже бросили об пол стаканы...
Мы продолжали разговор. Я сказал, что собираюсь
в Армению.
«Замечательная страна—Армения,—сказал о н ,—
там поэтов много. Я тоже как-нибудь попаду в те
края. Вернешься из Эривани — расскажи, как там».
Я вернулся в Тбилиси, но уже не застал Есенина
в Грузии. Он уехал, кажется, в Баку... Не помню.
И вот его нет, а мы в Армении. Какой ветер...
Ветер свирепствовал. Мы пили водку и закусы ­
вали черствым хлебом.
—
Надо идти,— сказал я . — Почему мы вспом­
нили здесь Есенина? Вишап и озеро! Здесь пахнет
вечностью! Здесь только и появляться подходящим
воспоминаниям. Н о, говоря без иронии, эти места
сами по себе большая поэзия, ты чувствуешь? Очень
жаль, что Есенин сейчас не с нами и не может их
видеть. Вольф, ты должен написать о нем все, что ты
помнишь. И питерское и московское, все подряд.
Есенин — это вечное, как это озеро, это небо...

ПРИМЕЧАНИЯ
Эта книга—первый опыт издания сборника воспоминаний о
Есенине, который объединял бы мемуары, посвященные всем пе­
риодам его жизни. Воспоминаний о Есенине написано немало.
Уже в первый год после его смерти вышел ряд сборников:
«Сергей Александрович Есенин. Воспоминания», М . , 1926; «Есенин.
Жизнь. Личность. Творчество», М ., 1926; «Памяти Есенина», М .,
1926, и другие. Первый сборник носил целиком мемуарный ха­
рактер, в остальных воспоминания занимали немалое место. Но
ни один из этих сборников не ставил себе задачей рассказать о
всей жизни поэта.
Из обширной мемуарной литературы, посвященной Есенину,
для настоящего сборника отобраны воспоминания наиболее инте­
ресные и значительные по содержащемуся в них фактическому
материалу. Достоверность была основным критерием при оценке
мемуаров, включаемых в настоящий сборник. Составители пы­
тались так отобрать и расположить материал, чтобы перед чи­
тателем прошла вся жизнь поэта. К сожалению, не все этапы
жизненного пути Есенина нашли равное отражение в мемуарной
литературе: так, если петроградскому периоду жизни Есенина
посвящена целая серия воспоминаний, то, например, зарубеж­
ная поездка 1922—1923 годов не отображена в воспоминаниях с
желаемой полнотой.
В настоящую книгу включается полностью или в отрывках
п ят ьде с я т шесть во спом инаний. Т ексты во спо минаний вновь св е­
рены с имеющимися пер во исто чника ми, приж из не нным и публи­
кациями и рукописями.
Значительная часть воспоминаний публикуется в сборнике
впервые (воспоминания Н. П. Калиикина, А. Р . Изрядновой,
Н. Н . Ливкина, Л . М. Клейнборта, П. А. Кузько, Рюрика Кв-
нева, Д. К. Богомильского и других). Целый ряд воспоминаний,
уже бывших в печати, просмотрен, исправлен и дополнен авто­
рами (воспоминания С. М. Городецкого, И. И . Старцева,
А. Б . Гатова и других).
Ограниченность объема сборника не да в а л а во змо жно сти
пр едстави ть все о тобранные воспоминания полностью. Р яд мате­
риалов печатается с сокращениями: опускаются места, не. отно ­
сящиеся к Есенину, повествующие о малозначительных фактах
его биографии или повторяющие сказанное другими мемуариста­
ми. В тех случаях, когда воспоминания публикуются не полно­
стью, это оговаривается в примечаниях.
494

Е. А . Есенина
В КОНСТАНТИНОВЕ
Есенина Е ка тер ин а Ал ександровна (р. 1905) — сестра поэта.
В 1923—1925 годах помогала Есенину заниматься его литературно­
из да тельскими делам и. Р абота ет над книгой воспоминаний о Е се­
нине. Отр ывок из этой книги: «В Константинове »— был впервые
напечатан в альманахе «Литературная Рязань», 1957, No 2. Печа­
тается по рукописи, подготовленной для настоящего сборника.
А. А . Есенина.
«ЭТО ВСЕ МНЕ РОДНОЕ И БЛИЗКОЕ»
Есенина Александра Александровна (р. 1911) — сестра поэта.
Воспоминания впервые напечатаны в жур нале «Молодая гвар­
дия», М., 1960, NoNo 7, 8. До полненные и переработа нные, опублико­
ваны в журнале «Простор», Алма-Ата, 1963, NoNo 9, 10, 11 под
наз ванием «Мой брат Сергей Есенин». В настоящ ем сборнике печа­
та ются по тексту , по дготовленному А. А. Е сениной.
1 Из стихотворения «Шаганэ ты моя, Шаганэ!» (III, стр. 11).
2 Там же.
Я . Я . Калинкин.
В ОДНОМ КЛАССЕ
Калинкин Николай Петрович (р. 1895) — константиновсккй
кр естьянин.
Воспоминания печатаются впервые, по р ук оп иси. На писа ны
в 1956 году.
1 Из стихотвор ения «Все ж иво е особой метой» (И, 109).
Я. Я . Титов.
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ЕСЕНИНА
Титов Ник о л ай Иванович (р. 1896) — рабочий автоза вода
имени Л их ач е в а , ныне пенсионер.
495

Воспоминания печатаются впервые, по рукописи. Литератур­
ная запись Л. В. Якубенок.
Е. М . Хитрое.
В СПАС-КЛЕПИКОВСКОЙ ШКОЛЕ
Хитро в Е в ге ний Михайлов ич (1872—1932) — в годы пребы­
ва ни я Есенина в Спа с-Кле пиковс кой вт орокл ассной церков но­
учительской ш кол е работал старшим учителем в этой ш коле .
Воспоминания печатаются впервые, по м аш инописи. Написаны
в 1926 году.
1
В тетрадях , переданных Есениным, были стихи: «Воспоми­
нания», «Моя жизнь» , «Что прош ло — не вернуть», «И. Д . Рудин-
скому», «Звезды», «Ночь», «Восход солнца», «К покойнику», «Зима»,
«Песня с тар ика разбойника ». Т етради с охра нил ись (I, 332—333).
Н. А . Сардановский.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ юности
Сардановский Николай Алексеевич (1893—1961) — пре пода­
ватель м узыки.
Воспоминания печатаются впервые, по ру копис и. На писаны
в 1960 году.
1 Рукопись стихотворения неизвестна.
С. Н . Соколов.
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Соколов Сергей Николаевич (1897—1960) — за сл уж енный учи­
те ль РСФСР, дир ектор Константиновской сельской ш колы.
Воспоминания печатаются впер вые, по машино писи. Н а писа ­
ны в 1956 году.
1 Из стихотвор ения Надсо на «Мать». Советский писате ль,
Ленинград, 1949, стр. 203.
2 Из стихотворения «Русь советская» (III, 170).
496

А. Р . Изряднова.
ВОСПОМИНАНИЯ
Изряднова Анна Романовна (1891—1946) — издательский ра­
ботник. В годы встреч с Есениным — корректор типографии ♦То­
в арищ ества И. Д . Сытина». В 1914 году Сергей Есенин вступил в
гражданский брак с А. Р . Изрядновой.
Воспоминания печатаются впервые, по ру кописи. Хранятся
у Е. А. Есениной. Написаны в 1926 году.
1 В журнале «Мирок» было опубликовано первое стихотворе­
ние Есенина «Береза».
2 О выступл ении Е с енина в «Эстетике» см. во спом инания
И. Н . Розанова (стр. 287 настоящего сборника).
Г. Д . Деев-Хомяковский.
ИЗ СТАТЬИ «ПРАВДА О ЕСЕНИНЕ»
Деев-Хомяковский Григорий Дмитриевич (1888—1946) — поэт.
В годы встреч с Есе ниным — один из руков одителей Суриковского
литературно-музыкального кружка.
Воспоминания впервые опубликованы в журнале «На литера­
турном посту», М., 1926, No 4, май. Печата ютс я по этому тексту
с со кращ ениями.
1 Из стихотворения «Королева» (И, 45).
2 См. журнал «Друг народа», М., 1915, No 1, 1 января.
Б. А . Сорокин.
В УНИВЕРСИТЕТЕ ШАНЯВСКОГО
Сорокин Борис Андреевич (р. 1893) — журналист.
Воспоминания опубликованы в альманахе «Зем ля родная»,
Пенза , 1961.
Печатается отры вок из эт их воспом инаний.
1
Из стихотвор ения «По селу тр опинкой кри ве нькой...» (I,
127—128).
Н. Н . Ливкин.
В «МЛЕЧНОМ ПУТИ»
Ливкин Николай Николаевич (р. 1894) — поэт.
Воспоминания печатаются впервые, по рукописи. Написаны
в 1965 году.
497

Д . Я . Семеновский
ЕСЕНИН
Из воспоминаний
Семеновский Дмитрий Николаевич (1894 —1960) —поэт .
Воспоминания впервые опубликованы в сборнике «Теплый
ветер», Ивановское книжное издательство, 1958. Печатается по
этому тексту.'Заключительная часть воспоминаний, где мемуарист
говорит об эпизодических встречах с Есениным в 1923 —1925 го­
дах, опущена.
1 Из стихотворения «Выткался на озере...» (I, 60).
Л . М . Клейнборт.
ВСТРЕЧИ
Клейнбор т Ле в Максимович (1875—1950) — л итер атурный кр и ­
тик, публицист.
Воспоминания Клейнборта публикуютс я впервые, по автори­
зованной машинописи, хранящейся в Государственном литератур­
ном музее. Написаны в 1926 году. Печатаются с сокращениями.
1 Автор неточно цитиру ет статью Г . Д ее ва -Хо м яков ско го
«Правда о Есенине» (журна л «На литер атурн ом посту», М., 1926,
No 4). См. стр. 105 настоящего сборника.
2 Ни тетрадь со стихотворениями Есенина, ни его письмо к
Л . М. Клейнборту до настоящего времени не р азысканы.
3 Из стихотворения «Узоры» (I, 112).
4 Имеется в виду стихотворение «Поет зима — а у ка е т... » (I, 57).
Под названием «Воробышки» оно было опубликовано в журнале
«Мирок», М., 1914, No 2, февраль.
5 Стихотворение «Сыплет ч еремух а снегом...» (I, 62) было
о публиковано не в «Журнале д л я всех», а в «Ежемесячном журнале» ,
П., 1915, No 6, июнь.
6 Видимо, речь идет о статье Л . Клейнбор та «Печатные органы
интеллигенции из народа», помещенной в журнале «Северные за ­
писки», П ., 1915, No 7—8, июль — август. Поскольку Есенина летом
1915 года в Петрограде не было (он уехал в конце апреля, а вернулся
498

в конце сентября — начале октября), встреча с Клейнбортом не
м о гла с остоятьс я р аньш е осени. При этом вызывает сомнение сооб­
щение мемуариста о том, что он реком ендов ал стихи Есе нина в «Се­
верные записки». В этом журнале, кстати в том же номере, что и
с татья Клейнборта, у ж е была на печ ат ана «Русь» Ес енина.
7
Из этих записей Есенина сохранился только один (шестой)
л ист, пос вященный Г. Успенско му (V, 62). Этот отрыво к в целом
совпа дает с перес ка зом Кл ейнборта.
В. С. Чернявский.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Чер н яв с кий Владим ир Степанович (1889—1948) — один из
то варищей Есенина 1915—1918 годов. В те годы он был студентом,
позже — актер, мастер художественного слова.
Воспоминания были опубликованы в журнале «Звезда», М . —Л .,
1926, No 4. Печ атаются по этому тексту.
1 Речь идет о «Поэзе о Б ельгии» И горя Северянина.
Нам нужно дружнее сплотиться,
Прияв твой пленительн ый плен,
О Бельгия, синяя птица
С глазами принцес сы Мал эн!..
(Игорь Северянин. Трагедия титана. Б ер л ин — Москва, 1923,
стр. 93 .)
2 Речь идет о стих отворении Ф. Сологуба «России» («Еще иг­
раешь ты, еще нев еста ты...» ). (Ф. Сологуб. Великий благовест.
М.—П ., 1923, стр. 51.)
3 В учительской семинарии Е сенин не уч ил ся. В 1912 году он
окончил со званием у чител я ш ко лы грамоты Спа с-Клепико вскую
учительскую школу.
4 Из стихотвор ения «З апели тесаные дроги...» (I, 220).
6 Речь идет о статье 3. Гиппиус «Земля и камень» (журнал
«Голос жизни», П., 1915, No 17, 22 апреля).
6 В автобиографии 1922 года Есенин писал: «Городецкий меня
свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым
у нас завязалась при всей нашей внутренней распре большая друж­
ба...» (V, 9).
7 Трактат «Ключи Марии» был написан Ес ениным в сентябре
1918 года, из да н в 1920 году. Лучшим до казательство м, что эта ра­
499

бота Е се нина р одил ась не из «постоянного общения с Клюевым»,
мож ет сл у ж ить то, что в «Кл ючах Марии» немало места отведено
резкой критике Клюева (см., например, V, 47—48).
8
Из стихотворения А. Блока «Рожденные в года глухие».
Собр. соч. в восьми томах. М .—Л ., 1960, т. 3, стр. 278.
д Это письмо Есенина к Чернявскому не сохранилось.
М. П. Мурашев.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
Мурашев Мих аил П ав ло вич (1884—1958)— пис ател ь.
Воспоминания впер вые напе ча таны в сборниках «Сергей Алек­
сандрович Есенин.
Воспоминания», М . —Л . ,
1926; «Есенин.
Жизнь. Личность. Творчество», М ., 1926.
Печатаются по тексту, подго товл енно му а втором к печати
в 1957 году.
1 Имеется в виду стихотворение «Гаснут крас ные л ист ья з а ­
ката...» (I, 233).
2 Из стихотворения «В хате» (I, 125—126).
3 Из стихотвор ения «Устал я ж ить в родном кр а ю...» (I, 200).
4 См. стихотв ор ения, экспром ты и н аброски (V, 244).
Б А. Блок. Собр. соч. в восьми томах. М.—Л .,
1960, т. 3,
стр. 295.
Ю. Д . Ломан.
ФЕДОРОВСКИЙ ГОРОДОК
Ломан Юрий Дмитриевич (р. 1906) — заместител ь дир ек­
тора ленинградского завода «Красный химик», член КПСС с
1932 года, уч ас тник обороны Ле нинграда.
Воспоминания печатаются вперв ые , по ру ко пис и.
1 Из стихотворения «Русь» (I, 146).
С. М . Городецкий.
О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ
Городецкий Сергей Митрофанов ич (р. 1884) — по эт . П ерв а я
его встреча с Есениным произошла 11 марта 1915 года — через не­
с кол ько дней пос ле пр иезда Е сенина в Петр огр ад. Эта встреча
настолько запомнилась Есенину, что он отметил ее во всех своих
500

а втобиографиях . Городецкий дал Е сенину реко мендательно е письмо
издателю «Е жемесячного жур нал а» В. С. Миролюбо ву: «Дорогой
Виктор Сергеевич. Приласкайте молодой талант — Сергея Алек­
сандровича Есенина. В кармане у него рубль, а в душе богатство.
Посылаю и свое стихотворение — м ож ет быть, пригодится...»
(Есенин, V, 267), и подарил свою к нигу «Четыр надцатый год»
с надписью: «Весеннему братику Сергею Ес енину с любовью и
верой лютой» (ГБЛ).
Воспоминания были впервые напеч атаны в ж ур на л е «Новый
мир», 1926, No 2. П ечатаются по ру ко пис и.
1 Речь идет о статье Б . Лавренева «Казненный дегенератами»
(«Красная газета », вечерний выпуск, Л . , 1925, No 315, 30 декабря).
2 Начальные стр оки второго, третьего и четверто го стихотво­
рений Н . Клюев а и з сбор ника «Четвертый Рим», П ., изд. «Эпоха»,
1922.
М. М . Марьянова.
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Марьянова Мальвина Мироновна (р. 1896) — поэтесса.
Воспоминания печатаются впервые, по р укописи. Н аписаны
в 1964 году.
А. А. Блок.
ИЗ ДНЕВНИКОВ,
ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК И ПИСЕМ
Отрыв ки из дневников печатаются по изданию: Але кс андр
Блок, Собр. соч. в восьми томах, М . —Л ., 1963, т. 7. Письмо Блока
Есенину — то же издание, т. 8. Отрывки из записных книжек:
Александр Блок. Записные книжки. М ., 1965.
1 Во вре мя этой первой встречи Б л о к да л Ес енину рекоменда­
тельное письмо к М. П . Мурашеву (см. стр. 153 настоящ ей книги) и
подарил свою книгу стихо в с надписью: «Сергею Алекс андровичу
Есенину на добрую память. Александр Блок, 9 марта 1915, Петро­
град» (ЦГАЛИ).
2 В период 1917—1918 годов Е сенин был за хв ач ен идеей утвер ­
ждения некоего иллюзорного крестьянского царства. Это привело
его к отчуждению от мно гих писателей, пр едс тав ляв ш их с я Есенину
носителям и городской ку л ьтур ы . «Бог с ними, с этими питерскими
501

литераторами...— пис ал
он А. Ширяевцу 24 июня 1917 года,—
они все романцы, брат, все западники. Им нужна Америка, а нам
в Жигулях песня да костер Стеньки Разина» (V, 126). Видимо, по­
добные мысли Есенин развивал и во время разговора с Блоком
3 января 1918 года.
В этой беседе Ес енин пыта лс я против опос та вить свое творчество
творчеству Блока. Называя Блока «западником», он, видимо, хотел
этим сказать, что поэзия Блока —городская, чуждая, по его мнению,
крестьянству. Стремясь как можно безусловнее для собеседника
доказать свое народное первородств о, Есенин даж е в ыдумал легенду
о своем пр оисхо ждении из стар ообрядческой семьи. Старо обряд­
чество понадобилось ему к а к липш ее д ока за тел ьст во своей принад­
лежности к самым «исконним» русским семьям, как доказательство
«почвенности» своего тво р ч ес тв а .
Многое из того, что было записано Б ло ком , воплотил ось в
с тихах Ес енина. Сопоставление Ко льцо в а, Клюе ва и самого Е с е­
нина в стихотворениях «О Русь, взмахни крылами...», «Я выплевы­
ваю пр ичастие...» явный пер ефраз «Инонии».
Недолгий период отчуждения от Блока сменился у Есенина
снова горячей приверженностью и уважением к замечательному
русскому поэту. Даже в период имажинистских эпатажей, когда
многое в ыглядел о «позволительным», Е сенин не считал возможным
нападать на Блока. Показателен в этом отношении рассказ В. Пяс-
та о речи, ко тор ую произнес Ес енин во врем я одного из сво их вы­
ступлений в 1923 году:
« Блок, — го ворил молодой поэт, предводитель послефутурис-
тических бунтарей,— к ко торому приходил я и в Петербурге, когда
начал свои выступления со стихами (в печати), для меня, для Есе­
нина, был — и остался, покойный,— главным и старшим, наиболее
дорогим и высоким, что есть на свете.
(Я стар аюс ь передать смысл и стиль речи Е сенина точно; эти
слова врезались в память, хотя вся речь была бессвязна, как при­
нято выражаться, гениально-косноязычна .)
Разве можно относиться к памяти Б ло к а без благоговения?
Я, Есенин, так отношусь к ней с благоговением. Мне мои товарищи
были р аньш е дороги. Но тогда, когда они осм ел ились после смерти
Блока объявить скандальный вечер его памяти, я с ними разошелся.
Да, я не участвовал в этом вечере, и я сказал им, моим бывшим
дру зьям : «Стыдно!» Имаж инизм был ими о поз ор ен, мне стыдно было
носить одинаковую с ними кличку, я отошел от имажинизма...»
(В. Пяст, «Встречи с Есениным». ЦГАЛИ).
3
Речь идет о статье Бло ка «Интелл игенция и рев ол юция» ,
которая была впервые напечатана в газете «Знамя труда» 19 января

1918 года. Статья вызвала необычайное озлобление буржуазной
прессы и т а ких писате лей, ка к М ер еж ко вский и Гиппиус.
4
«Знамя труда» — газета левоэсеровского направления, в ко­
торой сотрудничали Блок и Есенин.
С. Т . Коненков.
ПЕВЕЦ РУСИ
Коненков Сергей Тимофеевич (р. 1874) — ску л ьптор , Герой
Социалистического Труда, л а у р е а т Ле нинс кой премии, народный
художник СССР.
Воспоминания печатаются впервые, по р уко писи. Напи сан ы в
1964 году.
1 Из стихотворения «О верю, верю, счастье есть...» (II, 29).
2 Из стихотворения «Кантата» (II, 68).
3 Из поэмы «Анна Снегина» (III, 193).
4 Из стихотвор ения «Русь советская» (II, 170).
77. В . Орешин.
МОЕ ЗНАКОМСТВО
С СЕРГЕЕМ ЕСЕНИНЫМ
Орешин Петр Васильевич (1887—1943) — поэт.
Воспоминания впервые напечатаны в журнале «Красная новь»,
М., 1926, No 52. Печатаются по этому тексту с сокращениями.
1 Из стихотворения «Товарищ» (I, 264).
2 Из стихотворения «Преображение» (II, 13). Автор, видимо,
ошибается, относя чтение этого стихотво рения к доо ктябрьским
дням. Оно было написа но после рев олюции.
3 Из стихотвор ения «Все ж ивое особой метой...» (II, 109).
4 Из стихотвор ения «Теперь любовь моя не т а.. .» (И, 76).
5 Из стихотворения «Не напрасно дули ветры...» (I, 287).
Автор ошибочно относит это стих отворение к 1918 году. Оно было
написано в 1917 году.
6 Из стихотвор ения «Иорданская голубица» (И, 55).
ВОЗ

Н. Г . Полетаев.
ЕСЕНИН ЗА ВОСЕМЬ ЛЕТ
И з воспоминаний
Полетаев Нико лай Гаврилович (1889—1935) — поэт.
Воспоминания впервые напеч ата ны в сборнике «Сергей Алек­
сандрович Ес енин. Воспоминания», М . —Л .,
1926. Печ атаются
по этому те ксту с со кращ ением.
1 Имеется в виду стихотворение « Зел еная прич ес ка...» (II, 59),
Н. А . Павлович.
КАК СОЗДАВАЛСЯ КИНОСЦЕНАРИЙ
«ЗОВУЩИЕ ЗОРИ»
Павлович Наде жда Ал екс андровна (р. 1895) — поэтесса .
Воспоминания впервые напе чат аны в ал ьм а нах е «Л ит ера тур ная
Рязань» , 1957, No 2. Печатаются по руко писи.
1
«Зовущие зори» (сценарий в 4-х ч астя х), « Литер атур ная
Рязань» , 1957, стр. 289—300.
П. А . Кузько.
ЕСЕНИН, КАКИМ Я ЕГО ЗНАЛ
Кузько Петр Авдеевич (р. 1884) — л итер а тор , пер сонал ьный
пенсионер.
Воспоминания печатаются впервые, по ру ко писи. Написа ны
в 1963—1964 годах.
1 См. воспоминания П, А. Кузько о В. И. Ленине в журнал©
«Вопросы истории КПСС», 1964, No 4, а пр ел ь стр. 84—88.
2 См. письма (V, 130—131).
Л. Б . Никулин.
ПАМЯТИ ЕСЕНИНА
Нику л ин Л ев Вениаминович (р. 1891) —
-
писатель.
Воспоминания впервые опубликованы в жур на л е «Дон», Ро с­
тов -на -Дону, 1957, No 4; печатаются по ру ко пис и.
604

1 Из стихотворения Осипа М анд ельштам а «Отчего душа так
певуча...» Стихотворения. Госиздат, М.—Л ., 1928, стр. 27.
2 «Барабан строгого господина» — название книги стихов
Марии Шкапской (изд. «Огоньки», Берлин, 1922); «В лимонной гава­
ни Иокогама» — название книги стихов Бориса Смиренского (изд*
«Кольцо поэтов», П .,
1922).
3 Из стихотворения «Я иду долиной. На затылке кепи...» (III,
78).
4 Из стихотворения «Ленин» (отрывок из поэмы «Гуляй-поле»)
(III, 144).
Рюрик Ивнев.
МОСКОВСКИЕ ВСТРЕЧИ
Рюрик Ивнев (Михаил Александрович Ковалев, р. 1891) —
поэт.
Впервые небольшие воспом инания Ив не ва о Есенине были напе­
чатаны в 1926 году в сборнике «Сергей Александрович Е сенин.
Воспоминания». В настоящее издание вошла часть новых воспо­
минаний Ивнева, по свящ е нна я встречам с Есениным в Москве в
1918—1925 годах. В первой части Ивнев ра сс казы ва ет о встречах
с Есениным в Петр ограде в 1915 году и в период Феврал ьс кой
революции.
1 Речь идет о стих отворении «Радость, ка к пло твица быстр ая...»
(V, 247).
2 Письмо публикуетс я впервые. Хранится у Е. Ник итиной.
А. Б . Мариенгоф.
ВОСПОМИНАНИЯ О ЕСЕНИНЕ
Мариенгоф Анатолий Борисо вич (1897—1962) — поэт, один
из ос нователей има жиниз ма.
Воспоминания печатаются с сокр ащениями по тексту книги:
Анатолий Мариенгоф. «Воспоминания о Есенине», М. 1926.
1 Рукопись неизвестна.
2 Из стихотворения «По-осеннему кычет сова...» (II, 92).
505

И. И . Старцев,
МОИ ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Старцев И в ан И ванов ич (р. 1896) — библиограф.
Впервые воспом инания Старцева о Есенине были напеч атаны в
сборнике «Сергей Александрович Е сенин. Воспоминания» , М . —Л .,
1926. Воспо минания печ ата ются по ру коп ис и.
М. Д . Ройзман.
«ВОЛЬНОДУМЕЦ» ЕСЕНИНА
(Из воспоминаний)
Ройз ма н Матв ей Давыдов ич (р. 1898) — пис ател ь.
Воспоминания написаны в 1964 г. Печатаются по рукописи.
1 Из письма Е сенина А. Мар иенгофу, отпр авленного весной
1923 года из Парижа (V, 171).
2 Речь идет о де кл арации им ажинис то в «Восемь пунктов»,
напеч атанной в лсурнале «Гостиница д л я пу тешествующих в пр е­
красном», 1924, No 1 (3).
В. П. Котарденков.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
(Из воспоминаний)
Комарденков Вас ил ий Петрович (р. 1897) — художник, доцент
Московского высшего художественно -пром ыш ленно го у чилища.
Воспоминания печатаются впервые, по авто ризов анной маши­
нописи. Н аписа ны в 1964 году.
И. В. Грузинов.
ИЗ КНИГИ «С. ЕСЕНИН РАЗГОВАРИВАЕТ
О ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ»
Грузинсв Иван Васильевич (1886—1942) — поэт, участник
гр уппы им ажинистов.
506

Воспоминания были на пис аны в июне 1926 года и опублико­
в аны отдельной книгой в 1927 году издат ельств ом «Всероссийский
союз поэтов». Печатаются с сокращ ениям и по этому тексту . Кроме
этих воспоминаний И. В . Грузинову пр инадле ж ат еще одни не­
большие воспоминания, опубликованные в сборнике «Сергей
Александрович Е сенин. Воспом инания», М . —Л . ,
1926.
В публикуе мых воспо минаниях И. В. Грузинов передает выска­
з ыва ния Е сенина в очень отрывочной форме, и в с ил у этого за частую
с лу ч айна я, ска з а н на я по какому- либо определенному поводу фраза
Есенина приобретает в изложении Грузинова неправомерно увели­
чит ел ьную ст епень.
1 В целом об отношении Е се нина к Брюсову следует судить не
по приведенной Грузиновым частуш ке (она была опубликована
в га зе те «Голос трудового крестьянс тва», М., 1918, No 127, 19 мая),
а по статье Е сенина «В. Я . Брюсов» и стихотворению «Памяти
Брюсова». В статье Есенин писал: «Умер Брюсов ... Все мы уч илис ь
у него. Все знаем, какую роль он играл в истории развития русского
стиха. Бо льш ой мастер, крупный поэт, он внес в зат хлую жизнь
после ш естидесятников и дев ятидесят ников струю свежей и новой
формы» (V, 81). Об отношении Е се нина к М аяков скому см. статью
В. Маяковского «Как де лать стихи?» (стр. 471) и примечания к ней
(стр. 516 этого сбор ник а).
2 Из стихотворения Маяковс кого «Мама и убитый немцами
вечер».
3 Из статьи «Путешествие из Москвы в Петербург» (А. С. Пуш ­
кин. Поли. собр. соч., изд. АН СССР, т. XI, М., 1949, стр. 263).
4 Неточная цитата из стихотворения Д . Бедного «Проводы».
6 Автор цитиру ет «Ключи Марии» не совсем точно.
И. Н. Розанов.
ВОСПОМИНАНИЯ О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ
Розанов Иван Ника нор ов ич (1874—1959)— литературовед,
исследовател ь ру сской поэзии.
Воспоминания печатаются по рукописи, подготовленной авто­
ром незадол го до смерти д ля сборник а воспоминаний о Есенине.
В основу текста положены воспоминания И. Розанова «Есенин и
507

его спутники» (Сборник «Есенин. Ж и з нь . Лич но сть. Творчество». Изд.
«Работник просвещения», М ,, 1926), «Мое знаком ство с Есениным»
(Сборник «Памяти Есенина», М., 1926) и брошюра «Есенин о себе
и других» (изд. «Никитинские субботники», М., 1926).
1 Николай Клюев. Мирские думы. Изд. М. В. Аверьянова
П.,
1916, стр. 30.
2 Из стихотворения Ф. И . Тютчева «Молчит сомнительно Вос­
т ок...» (Ф. И . Тютч ев. Стихотв ор ения и поэмы. Г о слитиздат,
М., 1957, стр. 247).
8 Из стихотворения «Корова» (I, 181).
4 Из стихотворения «Пушкину» (II, 164).
6 Из «Автобиографии» (V, 12).
0 Из стихотворения «Пушкину» (И, 164—165).
Б. И. Вольпин.
ЕСЕНИН В ТАШКЕНТЕ
Вольпин Ва лентин Ив ано вич (1891—1956) — поэт, перевод­
ч ик, библиограф.
Воспоминания были написаны 21 марта 1926 года. Печата­
ются в сокращ ении по те ксту сбор ника «Сергей Александрович
Есенин. Воспоминания», Госиздат, М . —Л . , 1926.
А. Б. Гатов.
так выло
Гатов Александр Борисович (р. 1889) — поэт .
Воспоминания печатаются по рук оп иси, к о то р а я представ­
л я е т собою перерабо та нную р едакцию статьи «О Есенине», поме­
щенной в сборнике «День поэзии», из д. «Советский писатель»,
М, 1960, стр. 231.
И. И . Шнейдер.
ЕСЕНИН ЗА ГРАНИЦЕЙ
Шнейдер Илья Ильич (р. 1896) — журналист, театральный
рабо тник.
Печатаются в сокращ ении мемуары «Айседора Ду нкан . Из
608

к н иг и воспоминаний», помещенные в жу р н а л е »Москва», 1960,
No 10, стр. 203—223.
1 Из письма Р. В. Иванову-Разумнину от 6 марта 1922 года
(V, 153).
2 Из стихотворения «Исповедь хулигана» (II, 102).
3 Из письма И. И . Шнейдеру из Висбадена от 21 июня 1922 го­
да (V, 156—157).
4 Из очерка «Железный Миргород» (IV, 260—261).
Н . В . Толстая-Крандиевская.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН И АЙСЕДОРА ДУНКАН
Толстая-Крандиевская Наталья Васильевна (1889—1963) —•
поэтесса, ж ена А. Н . То лстого.
Воспоминания впервые о публикованы в сборнике «Прибой»,
Л. , 1959, январь. Печатаются по этому тексту.
Максим Горький.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
Воспоминания впервые о публикованы в «Красной газете»
(вечерний выпуск), 1927, No 61, 5 м ар та, затем — в сборнике М. Горь­
кого «Воспоминания. Р ас с ка зы . Заметки», издательс тво «Книга»,
1927. Печатаются по тексту издания: М . Горький. Собрание сочи­
не ний в тридцати то мах. Госл итиздат, М., 1952, т. 17.
1 Ошибка па м яти. Есенин впервые пр иеха л в Петро град то лько
весной 1915 года.
2 Встреча про изо ш ла в мае 1922 года («Летопись жизни и твор­
чества А. М. Горького», вып. 3, издател ьств о АН СССР, М., 1959,
стр. 279).
3 Из стихотворения «Закружилась листва золотая...» (И, 78).
4 Из стихотворения «Я обманывать себя не стану...» (II, 120).
6 К ак и следующие четыре цитируемые с троки — из стихот­
ворения «Сыпь, гармоника. Скука... Скука...» (II, 125—126).
У Есенина: «Что ж ты смотришь т ак синими брызгами?»
609

Д. К . Богомильский
ЕСЕНИН И ИЗДАТЕЛЬСТВО
АРТЕЛИ ПИСАТЕЛЕЙ «КРУГ»
Богомильский Давид Кир илл ов ич (р. 1887) — изда тельский
работник.
Воспоминания печатаются впервые по ру ко писи. Написа ны
в 1964 году.
1 Пер ва я строфа стихотворения «Вечер черные брови насо­
лил...» (II, 145).
2 Из письма Есенина Г. Бениславской от 11—12 мая 1925 года
(V, 207).
3 Оба сборн ика Есенина с дарственными надпис ям и Б огом иль­
скому хр а ня тс я в Государственном л итер атур но м музее.
4 Из письма М. Горького в издател ьств о «Круг» («Архив А. М.
Горького», т. X. «М. Горький и советская печать», кн. 2, М., изда­
тельство «Наука», 1965, стр. 24).
А. Л. Миклашевская.
встречи с поэтом
Миклашевская Ав гу ста Лео нидовна (р. 1891) — а ктр иса Москов­
ского Ка мерного те атр а. Ей посвящ ен цикл стихо творе ний Есенина
«Любовь хулигана» (в отдельных публикациях и в книге «Москва
ка бацкая» , Л ., 1924). Цикл сос тоял из следующих стихо творений:
«Заметался пожар голубой...», «Ты такая ж простая, как все...»,
«Пускай ты выпита другим...» , «Дорогая, сядем рядом...» , «Мне
грустно на тебя смотреть...», «Ты прохладой меня не мучай...» ,
«Вечер черные брови насолил ...»
Воспоминания печатаются по тексту ясурна ла «Дон», Ростов-
на-Дону, 1963, No 2, февраль. Текст журнала представляет собой
переработанную и знач ительно дополне нную редакцию воспомина­
ний, впервые опубликованных под назв анием «Встречи с Сергеем
Есениным» в «Уч ительской газете», 1960, 4 о ктября.
1 Из стихотворения «Заметался пожар голубой...» (II, 133).
2 Из стихотворения «Д оро гая, сядем рядом ...» (И, 139).
3 Из стихотворения «Вечер черные брови насолил. ..» (И, 145).
510

В «КРАСНОЙ НОВИ» В 1923 ГОДУ
Зелинский Кор нел ий ЛюцианоБич (р. 1896) — к ри тик.
Воспоминания печатаются по ру ко пис и.
1 Из стихотворения «Я пос ледний поэт дер евни...» (II, 87).
Корнелий Зелинский.
Ю. Н. Либединений.
МОИ ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Лкбединский Юрий Николаевич (1898—1961) — писател ь, б
прошлом один из руко водителей РАППа.
Впервые воспом инания Либединско го о Есенине были опубли­
кованы в журнале «На литературном посту», М., 1926, кн. 1, ап­
рель. Знач ител ьно расшир енные и дополненные, они были напеч а­
таны Либединским в книге «Современники», М., «Советский писа­
тель», 1958. Печатаются по тексту этой книги, с некоторыми со кр а­
щениями.
1 Из стихотворения «Иорданская голубица» (II, 55).
2 Из стихотвор ения «Осень» (I, 193).
3 Из стихотвор ения Н . Гумилева « Пьяный дервиш» (И. С. Ежов
и Е . И . Шамурин. Русская поэзия XX века. Антология русской
л ир ики от симво лизма до наш их дней. М ., « Нов ая Москей», 1925,
стр. 129).
4 Из стихотворения А . Бл ока «Г арм оника , гармоника?»,
входящего в цикл «Заклятие огнем и мраком». (Александр Блок.
Собрание сочинений в восьми томах, т. II , Гослитиздат, М.—Л .,
I960, стр. 280).
6 Из стихотворения «Там, где капустные гр яд ки...» (I, 56).
6 Из стихотворения «Грубым дается радость» (II, 150).
1 Из стихотворения Н . Гуми лева «Жираф» (И . С. Ежов и
Е. И. Шамурин. Русская поэзия XX века. стр. 123).
8 Из стихотвор ения «Русь уходяща я» (II, 197).
9 Из стихотвор ения «Пушкину» (II, 164).
10 Из стихотворения «Песня» (III, 53).
511

И . С. Рахилло.
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
(Из записной книж ки)
Рахилло Иван Спиридонович (р. 1904) — писатель .
Впервые воспом инания опубликованы в книге И . Р а х ил л о
«Московские встречи», «Московский рабочий», 1961. Т екст вос­
по минаний для настоящего сбор ника печ атае тся по рукописи.
Т. Ю. Табидзе.
ЕСЕНИН В ГРУЗИИ
Табидз е Тициан Юстинович (1893—1937) — выдающ ийся гру ­
з инский поэт.
0 поездках Есенина в 1924—1925 годах на Кавказ и встречах
с грузинскими поэтами Т. Табидзе впервые рассказал в газете
«Заря Востока», Тбилиси, 1926, 6 января. Печатается по этому
тексту.
1 См. письм а (V, 139).
2 См. письма (V, 144).
3 Т. Табидзе ошибается. Есенин не приезжал в Тбилиси. Прав­
да, в письме из Ро сто ва Есенин сообщал, что «в че тв ерг еду в Тиф­
лис», но «на другой день после получения письма,— вспоминает
А. Мариенгоф,— з а яв и л с я в Москву и Е сенин самолично». Съездить
в Тифлис и вернуться в Москву за столь короткий срок он просто
не успел бы.
4 Из стихотворения «Ответ» (II, 216).
Н. А . Табидзе.
ЗОЛОТАЯ МОНЕТА
Табидзе Н ик а Александровна (1900—1964) — ж е на поэта
Тициана Табидзе.
Воспоминания на ру сском яз ы ке печ атаются впервые, по авто­
ризованной машинописи.
512

ЕСЕНИН В ТИФЛИСЕ
Вержбицкий Николай Константинович (р. 1889) — пи­
сате ль, ж у р нал ис т. Во время пр ебыва ния С. Есенина в Тифлисе
и Ба ту м и (конец 1924— нач а ло 1925 г.) рабо тал выпускающим
г аз еты «З ар я Востока» (Тифлис).
Печатаются отрывки из книги «Встреча с Есениным», изд.
«З аря Востока», Тбилис и, 1961. Сокращенный в ар иа нт воспомина­
ний впервые опубликован в журнале «Звезда», Л . , 1958, No 2.
1 Из стихотвор ения «Этой грусти теперь не рассыпать...» (II,
166).
2 Из стихотворения «Песня» (III, 53).
3 Из стихотворения «Быть поэтом — это значит то же .. .»
(III, 26).
4 В «Д екларации», подписанной С. Ес ениным, Р . Ивневым ,
А. Мариенгофом и другими имажинистами, говорилось: «Тема,
содержание — эта слепая кишка искусства — не должны выпи­
рать, к а к гр ыж а, из произведений» (V, 220).
6
Из стихотворения «Не бродить, не м ять в ку ста х ба гряны х...»
(I, 204).
Н. к - Вержбицкий.
Владимир Швейцер.
ПЕСНЯ
Швейцер Владимир Захар о ви ч (р. 1889) — писатель. В период
пребывания С. Е се нина в Б а ку р або тал художественным руков о­
дителем Ба к инс ко го рабочего т еатр а, сотрудничал в газете «Бакин­
ский рабочий».
Воспоминания пр едставляют собою гл а ву из «Этюдов к порт­
ретам», опубликованных в жур на л е «Москва», 1964, No 2. Печа ­
таются по тексту журнала.
1 Из стихотворения «Этой грус ти теперь tie расс ыпать...» (II,
166).
2 Из стихотворения «Шаганэ ты моя, Ш ага нэ...» (III, 11).
3 Из стихотвор ения «Никогда я не был на Босфоре» (III , 15).
4 Из доклада С. М. Кирова по текущему моменту на 1-й Обще­
бакинской партко нфере нции Азербайджанской ком мунистической
партии 5 ма я 1920 года (С. М. Киров. Избранные статьи и речи
(1912—1934). Го сполит издат, М.,
1957, стр. 93).
513

6 Из стихотворения ♦Песня» (III, 54).
6 Из стихотворения ♦Прощай, Баку! Тебя я не увижу...» (III,
70).
7 Из стихотворения «Снежная равнина, белая луна...» (III, 112).
8 Из стихотворе ния ♦Русь уходящ ая» (И, 196—197).
П. Я. Чагин.
ЕСЕНИН В БАКУ
Чагин Петр Иванович (р. 1898) — журналист. В годы знаком­
ств а с Есениным — р едактор газе ты « Бакинский рабочий». В 1925 го­
ду в Баку с предисловием Чагина вышел сборник Есенина «Русь
сов етская».
Воспоминания впервые о публикованы в газете « Приокская
правда», Рязань, 1958, 15 июня. Печатаются по рукописи.
В. Я . Качалов.
ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
Качалов Ва силий Иванович (1875—1948) — народный арт ист
СССР.
Воспоминания впервые напечатаны в журнале «Красная нива»,
М., 1928, No 3. Печатаются по этому тексту с сокращениями.
1 Первые и последние стро ки стихотворения «Не ж ал ею, не
зову, не плачу...» (И, 113—114).
2 Из стихотворения «Мне осталась одна забава...» (II, 132).
А . Ф. Кулемкин,
ЕСЕНИН И СТУДЕНТЫ
Кулемкин Александр Федорович (р. 1895) — литератор.
Воспоминания печатаются впервые, по рукописи.
И. В . Евдокимов.
СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕСЕНИН
Евдокимов Ив ан Ва сильев ич (1887—1941) — писатель .
Воспоминания впервые на пе чата ны в сборнике «Сергей Алек­
сандрович Е сенин. Вос поминания». М . —Л ., 1926. Печатаются по
этому тексту с сокращением.
514

1 Здесь и далее неточно цитируетс я стихотв орение «Годы моло­
дые с забубенной сла вой...» (II, 153—154).
2 Еще в 1916 году Есениным был подготовлен в Петрогр аде
сборник стихо творений для детей «Зарянка».
В. Ф. Наседкин.
ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЕСЕНИНА
Наседкин Васил ий Федорович (1894—1940) — поэт.
Воспоминания впервые опубликованы: «Последний год Есе­
нина», изд. «Никитинские субботники», М., 1927.
Воспоминания печатаются по тексту, подготовленному для
сборника женой Наседкина —Е . А . Есениной.
1 Из стихотворения «Каждый труд благослови, удача!» (III, 73).
2 Из стихотворения «Гори, зв езда моя, не падай». (III, 85).
3 Рукопись стихотворения неизвестна.
В. И, Эрлих.
ИЗ КНИГИ «ПРАВО НА ПЕСНЬ»
Эрлих Вольф Иосифович (1902—1944) — поэт.
Воспоминания впервые напечатаны в сборнике «Памяти Есе­
нина», М., 1926, под назв анием «Четыре дня». Бо лее подробно о
встреч ах с Есениным Эрлих расс ка зыва ет в книж ке «Право на
песнь», Л . , 1930. В настоящем сборнике печ атается р яд гл ав из этой
книги.
1 Речь идет о строке «По часовням висел в ряза нях » из стихот­
ворения «Ты такая ж простая, как все...» (И, 135).
2 Стихотворение «Возвращение на родину» было посвящено
А. М. Сахар ову в дву х первых публикациях , когда оно печаталось
под назва нием «На родине». В дальнейшем посвящение было снято.
3 Из стихотворения А . С. Пушкина «Дорожные жалобы».
Собрание сочинений в десяти томах. М., 1962, т. 2, стр. 305.
4 Из стихотворения «Я обманывать себя не стану...» (II, 120).
6 В такой редакции печатались строки 47 —48 «Кобыльих
кораблей» в сборнике «Харчевня зорь», М., 1920.
6 Это письмо со стихотворной пр ипиской Есенина хра нитс я в
ИРЛИ.
515

7 Записка Есенина хранится в ИРЛИ. Автор процитировал
ее не совсем точно.
8 Из стихотворения «Исповедь хулигана» (II, 103).
Е. А . Устинова.
четыре дня
СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ЕСЕНИНА
Устинова Елизавета Алексеевна — жена писателя, журна­
листа Г. Ф. Устинова, с которым дружил С. Есенин.
Воспоминания печатаются по тексту сборника «Сергей Алек­
сандрович Есенин. Воспоминания». Госиздат, М .—Л ., 1926.
Владимир Маяковский.
ИЗ СТАТЬИ «КАК ДЕЛАТЬ СТИХИ?»
Первая встреча Маяковского и Есенина произошла в Петро­
гр аде, видимо, в нач а ле 1916 года (подробнее см. В . Ф. Земсков.
«Встречи Маяков ского и Есенина» в сборнике «Маяковский и со­
ве тска я литер атур а», М., 1964, стр. 356—357).
В памяти современников со хра нило сь немал о о тр ицател ьных
суждений Есенина о Маяковском. Их столкновения на литератур­
ных дис путах (особенно рез кие и бескомпромиссные в 1919—1921
годах) надо лго запомнились всем присутствующ им. Е сенин не
скрыв ал своей неприязни к поззии Маяко вско го. В «Железном
Миргороде» он писал : «Мать чес тная! До чего же бездарны поэмы
Маяковского об Америке!» (IV, 259). Н епр иятие Есениным поэз ии
Маяковского объ яс нял о сь прежде всего разл ич ными творче скими
позициями поэтов, немалую р ол ь в их столкнов ениях с ыгр ал а и
групповая литературная борьба. Многие современники склонны
были ра ссма тривать инвективы Есенина о М аяков ско м к а к нечто
неизменное , ка к отр ажение его постоянной л ит ер атур ной позиции
и вку сов . Однако отношение Е се нина нач а ло менятьс я в 1924 году.
Особый интерес представл яет р ас с каз Н . Н . Асеева о стремлении
Маяковского привлеч ь Есе нина к сотрудничеству в «Лефе».
«Помню, к а к М аяков ский пыталс я пр ив ле чь к со трудничеству
Сергея Е сенина . Мы были в кафе на Т вер ской, когда пришел туда
Есенин. Ка ж е тся , это свидание было пр едварительно у них ус лов ­
лено по телефону. Е сенин был горд и. заносчив; ему к аз а л о сь , что
его х от ят вовлечь в невыгодную сделку . Он ведь был тогда еще бли-
616

вок с эгофутурней — с одной стороны, и с крес тьянству ющ ими —
с другой. Эта комбинация была сама по себе довольно нелепа:
Шершеневич и Клюев, Мариенгоф и Орешин. Е сенин дер ж а л себя
настор ож енно , х отя яв но был заинтере сов ан в М аяковс ком больше,
чем во всех своих, вместе взятых, сообщниках. Разговор шел об
участии Есенина в «Лефе». Тот с места в карьер запросил вхождения
группой. Маяковский, полусмеясь, полусердясь, возразил, что
«это сниматься, оканчивая школу, хорошо группой». Есенину это
не идет. «А у вас же есть группа?» — вопрошал Есенин. «У нас не
группа, у нас вся планета!» На планету Есенин соглашался. И
вообще не очеиь-то о тста ива л гр уппо вое вхождение.
Но тут стал настаивать на том, чтобы ему дали отдел в полное
его распоряжение. Маяковский стал опять спрашивать, что он там
один делать будет и чем распоряжаться. «А вот тем,что хотя бы наз­
вание у него будет мое!» — «Какое лее оно будет?» — «А вот будет
отдел на з ыв ат ься «Россиянин»! — «А почему не «Советянин»? —
«Ну это вы, Ма яко вс кий, бросьте. Это мое слово твердо!» — «А куда
же вы, Есенин, Украину денете? Ведь она тоже имеет право себе
отдел потребовать. А Азербайджан? А Грузия? Тогда уже нужно
журнал не «Лефом» называть, а — «Росукразгруз».
Маяковский убеждал Е сенина:
«Бросьте вы ваших Орепшных и Клычковых! Что вы эту глину
на ногах тащите?» — «Я глину, а вы — чугун и железо! Из глины
человек создан, а из чугуна что?» — «А из чугуна памятники!»
. ..Разговор происходил незадолго до смерти Есенина.
Т ак и не состоялось вхояедение Есе нина в содружество с Мая­
ковским» (Н. Асеев. «Зачем и кому ну ж на поэзия». М ., 1961, стр.
300—301).
При всей резкости пол емич еских оценок творч ества Есе нина
Маяковский никогда не отрица л большого дар о ва ния поэта. «Из
всех них (имажинистов. — Прим. ред.) останется лишь Есенин»,—
с к аз а л он в беседе с сотрудником риж ской газ еты «День» (В. Мая­
ковский. По ли. собр. соч . в тринадцати то мах, т. 13, М., 1961,
стр. 217). Подробный а на л из взаим оо тнош ений поэтов дан в статье
В . О. Перцова «Маяко вский и Есенин» (сборник «Маяковский и
советская литература», М., 1964).
Отрывок из статьи М аяков ского «Как де ла ть стихи?» печ ата­
ется по изданию: Владимир Маяковский. П ол и. собр. соч . в тр и­
надцати томах, т. 12, М., 1059, стр. 93 —96.
1 Из стихотворения «Сорокоуст» (II, 95).
2,3 Неточные цитаты из с тихо твор ен ия «Иорданская голу ­
бица» (II, 55).
617

4
Маяковский перефразируе т следующий отрывок и з «Ключей Ма ­
рии»: «Она [«маркс истска я опека в идеол огии сущности искусств». —
Ред.] строит рукам и рабочих па мятник М ар ксу , а кр ес тьяне х отят
поставить его корове» (V, 52).
6 Из стихотвор ения «До св иданья, мой друг, до свида нья ...»
(III, 138).
Н.Я. Никитин.
О ЕСЕНИНЕ
Никитин Н и ко л ай Николаевич (1895—1963) — пис ател ь.
Печатается глава из книги воспоминаний, опубликованная в
журнале «Звезда», Л ., 1962, No 4, апрель. Глава представляет собою
переработанную и з на чите льно расш иренную редакцию воспоми­
наний, помещенных под наз ванием «Встречи» в ж у р на л е « Красная
новь», М., 1926, No 3, март.
1 Неточность. Поэм а «Черный человек» напис ана в 1922—1923
годах во время пр ебывания Ес енина з а гр аницей. К 1925 году отно­
сится посл едняя редакция поэмы (см. ко мментар ий в т. I I I , стр.
273—275).
2 Анатоль Франс. Собрание сочинений в восьми том ах, том 8.
Гослитиздат, М.,
1960, стр. 238.
3 Из стихотворения «Да! Теперь решено. Без возврата...»
(II, 122).
4 Из стихотворения «Письмо матери» (II, 155).
5 Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Не вер ь себе». (М. Ю.
Лермонтов. Сочинения в шести томах, том 2. Изд-во Академ ии нау к
СССР, М .—Л .,
1954, стр. 123.)
и Из стихотвор ения «Мне грустно н а тебя смотреть...» (II, 141).
2 Из стихотвор ения «Поэтам Грузии» (II, 207).
Николай Тихонов.
ЕСЕНИН — ЭТО ВЕЧНОЕ
Тихонов Н и ко л ай Семенович (р. 1896) — советский поэт.
Воспоминания Тих онова о Есе нине были впервые напеч атаны
в сборнике «Памяти Есенина», М ., 1926. За тем в переработанном
виде вошли в книгу «Двойная радуга», М., 1964. Печ атаютс я по
рукописи.

СОДЕРЖАНИЕ
С. Я . КОШЕЧКИН, Ю. Л. ПРОКУШЕВ. Слово о Есенине . 5
Е. А . ЕСЕНИНА. В К о н с т а н т и н о в е ......................................... 21
А. А . ЕСЕНИНА. «Это все мне родное и бл и з к о е » ...................50
Я . Я . К А ЛИН К ИН . В одном к л а с с е ......................................... 77
Я . Я . ТИТОВ . Ш кольные годы Е с е н и н а ..................................80
Е . АГ. ХИТРОВ . В Спас-Клепиковской ш к о л е ...................... 83
Я , А. СА Р ДАНОВСКИЙ. Из воспоминаний юности . . .
87
С. Я . СОКОЛОВ. Встречи с Е с е н и н ы м ..................................95
A. Р. ИЗРЯДНОВА. В о с п о м и н а н и я ......................................... 100
Г. Д . ДЕЕВ-ХОМЯКОВСКИЙ. Из статьи «Правда о Есенине» 103
Б. А . СОРОКИН. В Университете Ш а н я в с к о г о ...................... 107
Я . Я . ЛИВКИН . В «Млечном п у т и » ............................................. 116
Д. Я . СЕМЕНОВСКИЙ. Есенин. Из воспоминаний .... 122
Л. М . КЛЕЙНБОРТ. В с т р е ч и ...................................................... 131
B. С. ЧЕРНЯВСКИЙ. Первые ш а г и .......................................... 137
М . Я . МУР АШЕ В . Сергей Е с е н и н ......................................... 150
JO. Д. ЛОМАН . Федоровский городок ..................................161
C. М . ГОРОДЕЦКИЙ. О Сергее Е сенине .......................... 167
М. М. МАРЬЯНОВА . Встречи с Е с е н и н ы м ...................... 176
А. А. БЛОК. Из днев ников, за писных книж е к и писем . . 179
С. Т . КОНЕНКОВ . Певец Р у с и .................................................. 183
Я . В. ОРЕШИН. Мое знакомство с Сергеем Есениным . . 187
Я . Г. ПОЛЕТАЕВ . Есенин з а восемь лет. Из воспоминаний 194
Я. А. ПАВЛОВИЧ. Как создавался киносценарий «Зову­
щие з о р и » ........................................................................................ 197
Я. А. КУЗЬКО. Есенин, каким я его з н а л .............................201
Л. В. НИК УЛИН. Па мяти Е с е н и н а ........................................... 211
Рюрик ИВНЕВ . Мос ковские в с т р е ч и ........................................... 218
A. Б . МАРИЕНГОФ. Воспо мина ния о Е с е н и н е ......................... 232
И. И. СТАРЦЕВ. Мои встречи с Есениным....... 243
М. Д . РОЙЗМАН. «Вольнодумец» Есенина. Из воспоми­
наний
............................................................................................ 254
B. Я . КОМАРДЕНКОВ. Сергей Есенин. Извоспоминаний 268
Я. В. ГРУЗИНОВ. Из книги «С. Есенин разговаривает о ли­
тературе и и с к у с с т в е » ........................................... ...
271
Я . Я . РОЗАНОВ . Во споминания о Сергее Е с е н и н е .................. 287
В. И. ВОЛЬПИН. Есенин в Т а ш к е н т е ........................................... 301
А. Б. ГАТОВ . Т ак б ы л о ...........................
306
Я . Я . ШНЕЙДЕР. Е сенин з а г р а н и ц е й ....................................... 309
Я. В. ТОЛСТАЯ-КР АНДИЕВСКАЯ. Сергей Есенин и
Айседора Дункан. Встречи « ................................................ 325
519

Максим ГОРЬКИ Й. Сергей Е с е н и н .......................................... 333
Д. К . БОГОМИЛЬСКИЙ. Есенин и издательство артели пи­
сателей « К р у г » ................................................
840
A. Л. МИКЛАШЕВСКАЯ. Встречи с по э то м ................... ... 346
Корнелий ЗЕЛИНСКИЙ. В «Красной нови» в 1923 году . . 357
Ю. Н. ЛИВЕДИНСКИЙ. Мои встречи с Есениным .... 360
И. С. РАХИЛЛО. Встречи с Есениным. Из
запиской
книжки
....................................................................................
.
380
Т. Ю. Т А Б И Д ЗЕ . Е сенин в Г р у з и и .......................................... 385
Н. А . ТА БИД ЗЕ . З о ло та я м о н е т а ............................................ 390
Я. К. ВЕРЖБИЦКИЙ. Есенин в Т иф л ис е......................... 393
Владимир ШВЕЙЦЕР. П е с н я ..................................................... 404
Я . И . ЧАГИН. Есенин в Б а к у .................................................... 412
B . И. КАЧАЛОВ. Встречи с Е с е н и н ы м ...................................... 417
A. Ф. КУЛЕМКИН . Есенин и с ту д е н т ы .............................. 424
Я . В. ЕВДОКИМОВ. Сергей Александрович Есенин . . . 429
B. Ф. НАСЕДКИН. Последний год Е с е н и н а ................ ... 440
В. И. ЭРЛИ Х. Из книги «Право на п е с н ь » ........................... 451
Е. А . УСТИНОВА.Четыре дня Сергея Александровича Есенина 467
Владимир МАЯКОВСКИЙ. Из статьи «Как делать стихи?» 471
Я . Я . НИКИТИН . О Е с е н и н е ..................................................... 474
Николай ТИХОНОВ. Есенин —это вечное ..............................490
П ри м е ч а ни я ........................................................................................... 494
ВОСПОМИНАНИЯ
О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ
Редактор Т. Ильина
Художественный редактор А. Игнатьева
Художник Ю. Жигалов
Техн. редактор Е. Яковлева
***
Издательство «Московский рабочий», Москва, пр. Владимирова, 6
Л26893. Подписанок печати 23/Х1 1965 г. Формат бумаги 8 4 хЮ 81/зг-
Бум. л. 8,12. Печ. л . 26,65. Уч.-изд. л. 25,96. Тираж 100 000.
Сводный тематический план 1965 г., No 86. Цена 1 р. 20 коп. Зак. 2977
Первая Образцов ая типография имени А. А. Жданова
Главполиграфпрома
Государс тв енного комитета Совета Министров СССР по печати
Москва, Ж -54, Валовая, 28 .