Ж

О .

М е н ь ш и к о в а .

Томъ II.
К р а си вы й цинизм ъ. — В о ж д и народны е. — С лово о
м уж и к а х ъ . — Три ст и хіи . — К л евет а об о ж а н ія . —
П р и к р ы т ы й грѣ хъ. — П рогрессъ и преданіс. — К р и ­
т ическое декаден т ст во. — П сревалъ. — Н аш ест віе
ди ка р ей .— З а м ѣ т к и о я зы к ѣ .— Т ри н адц ат ы й т ом ъ .—
П о к р о ви т ел ь ст во м у з а м ъ . — К о н ч и н а в ѣ к а .— Р о л ь
ч и т а т ел я . — Л и т е р а т у р н ы я х а р а к т ер и ст и к и .

И з д а н іе

С п б .

Т - в а

П е ч а т и ,

С .- П е т е р б у р г ъ .

и

И з д а т .

Ф о н т а н н а ,

19 0 2 .

д ъ л а
8 6 .

„ Т Р У Д Ъ “ .

с/ и г

Q -t c c e

â ÿ p .i*

/ч

5

n J^ O ttu  k + A A

ly x j~ L L < < ^ U { . — ^ U f.0 & ^ ) ( > r U c 4 < J .~ -

-

^

3-

^

^

//

/n

^ 4 . _

/,

r-

t ^ u ^ o j u o x ß c ^ i . ^ l ^ c jß ' Л - ' b > H ( d ? y

—

.

.

- —

$*

5T

р а н ге
-

■К О М Ъ
^

?

ly ^ ja M

t^ u y a c u . — _ .

% . — ^ '/

'»

//^ . —

*

•

г —. / £ / „ _
т

!Г г

b z

jÇ ju é e jq

ß Jö T ^ e L + t u # .- - -

С*

4

f y p j u j r z j ? ( x s ^ ^ £ ^ r ^ j ^ X ' __ Ç f c .

fy jio n jte c c

и

С e

нп-

---------- . — / ^ J 7 -

п у р ы ,

jiù iZ ^ ^ M o ù ^ .

9 c

^

Q ieA - -

(^ <^ h * 6 £

f l ~ (^ OiuAje^ACC<
/1 - /3 sf ^

3

—

C ^ '^ j0lJ^])' ~

О

- .

-

*

-

.

d

£ ? -*

.

—

. — 3/^- —

€&>ШЬиЬІ~и^ (fi- / /- ÿ/Y)0Ué^>/?û. ^ - - - - — 3 3

? f y ) о f a jn О ' i x < ^ Z j U ( C s j & O

/ 4 . - / Г » H ^CCH- Gi

.$иелс

t lU ^ O t i/ / ,

^

^,

.

<. * -

.

.------------------- ж

- -

~ . __ 3 ^^1

/ f c f f î o a f *ис^ес^£іЛЯ . — ............................. - . - ^ . —

/ bc іУ Іе/^ іеі X y t a ^ c e

^ ^е^илк* Q ^
u

k ù ïjt

-

t t y . c A . „ ..........._

^ ._

.......... -

*j f -

k . A

-

госвя-

3 ^ 3 . —

' ‘ *'
.

т е р а -

-? 4 / -

.......................................

/0-£/ QUUUJ2С^Л^^и^Се^іЛѵ^

р а -

/ t e —

~ - - •— S

s r b j ^ e u u u f . - - Ç d $ . If)

^

}'

â ^ a z u s is , —

3 ^ lu C u ^ -f- ^-CJ/jOsedlttj Ç . fÇ, —, . . . J-V-—• ^ іЬ ^ Г г---

■

с а т е -

■

t t y . .V

0 ~ to tc) ß

—. . . . .

^С ,іЛ ,

-—

fy b 9

<Лг€K(S^êf j~i (°'—
u u o

'H .Ç y \C u ! u j

C o ^ U t i,

$

Iâ

à s

j

—

.

fo u .? .-

C ^ jo a c * & ^ / % ' H

............. -

р а н іе

4

— .............. ........

^Sjf~

ком ъ

(Лс/ i *£/^) j сМя A*—

£

m pa-

vU m К out сЛ * ■ / ) . —

On а и л и ^ л .

III

—

........................... —

Q O с

111 ■

m

O p. e h
'

................ —

-r n

5 D^

•-

НПг

, b 'i o . - i y p u <
п ера-

освя:a m e -

*i1
О ТЪ

АВТО РА.

Н а с т о А щ и м ъ пгом ом ъ з а к а н ч и в а е т с я
м оихъ
от дѣ лѣ

ст ат ей ,

печат авш ихся

«К н и ж ки

щ ат ься къ

Н едѣ ли».

н и м ъ, приш лось

въ

собрат е

крит ическом у

Ч т обы
вклю чит ь

не

в о звр а ­

сю да

т ъ-

к о т о р ы я с т а т ь и , х о т я и к а с а ю щ ія с я л и т е р а т у р ы ,
но в ы х о д я щ ія

и зъ

предѣ ловъ

с о б с т в е н н о -л и т е р а ­

т урной крит ики.
З д ѣ с ь -ж е я

п ер е п е ч а т ы в а ю

щ ен н ы я п а м я т и нѣ кот оры хъ

зам ѣ т ки ,

п о с вл -

покойны хъ п исат е­

лей и л и ц ъ , п рикосновенны хъ къ л и т ерат урѣ ,
JV t. 0 . J A .
ß . ..
4 Марта 1902 г.

Красивый цинизмъ.
М. Горькій. Раасказы, т. F, II, III, IV. Саб. 1900-

Времена переменчивы... а
люди скоты. Впрочемъ, все дер­
жится въ евопхъ законахъ, и
человѣкъ на землѣ не болѣе, кавъ ничтожная гнида...
(М. Горькій. Тоска).

I.
Изъ глубинъ народныхъ пришелъ даровитый писатель
и сразу покорилъ с е б і всю читающую Россію. Вы дога­
дываетесь, что рѣчь идетъ о г. Горькомъ: именно его
книги расходятся съ неслыханною у насъ быстротою, его
имя передается изъ устъ въ уста въ милліонахъ ѵгол,, ковъ, гдѣ только еще теплится интеллигентная жизнь.
Куда-бы вдаль вы ни поѣхали, отъ Петербурга до Т и ф ­
лиса и отъ Варшавы до Владивостока, вы непременно
встретите восторженныхъ поклонниковъ этого новаго
таланта,— рѣже— хулителей его. О г. Горькомъ говорять,
о немъ ведутъ горячіе споры... *.
Что-же такое этотъ г. Горькій? Внезапный шумъ, съ
которымъ пронеслось его имя по Россіи, загадоченъ; онъ
скорее тревоженъ для писателя. Истинный талан^ъ обык­
новенно открывается не столь стремительно. Слишкомъ неожиданная слава выпадаетъ на долю не самыхъ тон к и хъ ху\ дожниковъ. Къ ихъ необычному творчеству толпѣ прихоі дится привыкать, какъ людямъ грубаго вкуса— къ дорогому
вину. Внезапный шумъ около какого-нибудь имени побуж ■*
* Настоящій очеркъ налечатанъ въ первый разъ въ 1900 г,

даетъ думать, что причина его не талантъ только, а иногда
вовсе не талантъ. Нужно кроме таланта что-нибудь особеі
ное, поражающее вниманіе публики: та яркая точк
которая гипнотизируетъ. Въ исторіи писателей мы ік
стоянно видимъ, какъ иной разъ совсѣмъ постороннее лите­
ратуре обстоятельство— иногда ничтожное само по с е б е —
чрезвычайно укрепляло славу автора. Н-ѣкоторые писа­
тели, напримѣръ, были не слишкомъ даровиты, но носили
громкій титулъ; ихъ печатали и они тотчасъ становились
весьма известными. Наоборотъ, целый рядъ писателей
только тѣмъ и пріобрѣли некоторую известность, что
вышли изъ крестьянъ. Молодой писатель былъ солдатомъ
и четыре дня пролежалъ въ поле раненымъ; описалъ
это недурно, съ искренностью и простотой— и тотчасъ
имя его загремѣло по всей Россіи. Задумчивый поэтъ
захворалъ неизлечимой болѣзнью и умеръ на расцвете
своего таланта. Большой усгі ьхъ выросъ въ необычай­
ный. Некоторые писатели страшно выиграли темъ, что
побывали въ ссылке въ Сибири... Почти всѣ они, безспорно,
были даровиты, у всехъ чувствовалось благородное,
отзывчивое сердце, но въ шуме славы ихъ слишкомъ *1
заметно участіе какой-нибудь романической черты, у
каждаго своей. Иногда, при некоторомъ таланте, пи­
сателю достаточно красивой наружности, чтобы соста­
вить себ е «имя»,— достаточно даже эф ф ектной шеве­
люры... Правда, одна, хотя-бы роскошная шевелюра, еще
не даетъ славы, но, какъ ноль при единице, подобная
мелочь иногда заметно поддерживаетъ известность. Т а ­
лантъ, конечно, всегда составляетъ сердце хорошей славы,
но вообще для славы нужны и менее благородные
органы...
И.
н е т ъ сомненія, что быстрой известностью своей
г. Горькій обязанъ прежде всего своему дарованію, но не
только ему, и это жаль. Слишкомъ скоро обнаружилось,

3

что г. Горькій вышелъ «изъ босяковъ», что онъ и по
рожденно, и по образованію—«самородокъ», долгіе годы
валявшійся въ грязи, человѣкъ, самолично пережившій
всѣ ужасы нищеты, безработицы, бродяжничества, грубаго труда и грубой праздности простонародья. Самъ г.
I орькій объ этомъ говоритъ во многихъ своихъ разсказахъ, и даже въ особой автобіографіи, напечатанной въ
I
одномъ журнале. Чѣмъ-чѣмъ ему не приходилось быть
въ жизни! Внукъ красильщика, сынъ обойщика, г. Горькій еще девятилѣтяимъ мальчикомъ былъ отданъ въ
ученье къ сапожнику. Бежалъ отъ него и поступилъ
къ чертежнику. Бізжалъ отъ него и поступилъ къ бого­
мазу. Затѣмъ очутился поваренкомъ на пароходе. По• то.мъ работалъ у садовника. Потоыъ былъ пекаремъ,
пекъ крендели за жалованье въ 3 р. въ мѣсяцъ. Торговалъ яблоками. Пилилъ дрова. Таскалъ грузы... После
неудачнаго покушенія на самоубійство — былъ желѣзнодорожнымъ сторожемъ. Продавалъ квасъ баварскій. Былъ
I писцомъ. Работалъ въ желѣзнодорожныхъ мастерскихъ и
пр. и пр. Какой разнообразный и пестрый «кѵрсъ самообразрваиія»! Сколько впечатл^нш острыхъ, подчасъ трагическихъ! Подобно Гаршину, который действительно былъ
солдатомъ и действительно лежалъ раненымъ среди разла­
гающихся труповъ, на поле битвы,— г. Горькій былъ на самомъ делѣ бродягой, на самомъ д е л е израненъ тысячами
язвъ великаго поля жизни... Этотъ необыкновенный ж и з­
ненный опытъ страшно всехъ заинтересовалъ. Такіе люди,
какъ путешественники, едущ іе изъ неизвестныхъ странъ,
встречаются въ обществе съ жаднымъ вниманіемъ; они
уже знамениты до появленія своего на каѳедре. Ведь міръ
отверженныхъ всегда чужой намъ міръ. Мы, счастливые,
тщательно сторонимся отъ него и можемъ прожить де­
сятки летъ въ среднихъ этажахъ своего дома, десятки
разъ съездить въ Италію, Египетъ, Шотландію, Норвегію—
ни разу не спустившись въ подвалъ, не заглянувъ въ со­
седней ночлежный домъ и тому подобный «трущобы»

4

Темный, огромный, страшный міръ, изъ котораго на нашихъ бульварахъ лишь изредка показываются выходцы,
одѣтые въ рубище, съ багровыми синяками или бледными,
землистыми лицами. Они протягиваютъ руки и мы сігѣшимъ какою-нибудь мелкою монетой поскорее оттолкнуть
отъ себя гноящагося Лазаря...
Представьте-же себе изумленіе всѣхъ такъ называемыхъ «порядочныхъ людей», «людей изъ общества»,
когда смердящій Лазарь вдругъ начинаетъ говорить съ ними
мужественно, языкомъ не только образованнаго человека,.
но языкомъ поэта! Уличный бродяга— и вместо унижен­
ной мольбы—гордые и гневные укоры, трагическая испо­
ведь за себя и за безчисленный классъ несчастныхъЭто явленіе болѣе чѣмъ литературное, оно поразилопублику не литературною своею стороною. Нижегородскій міщанинъ Пѣшковъ, цеховой малярнаго цеха,.
заговорилъ въ журналахъ, «какъ власть им-ѣюицій», заговорилъ съ художественною увлекательностью, раскрывая
съ страшной откровенностью скандальную сторону нашей:
общественности. В"ѣдь съ обычной, буржуазной точки
зренія сословіе босяковъ это сплошной скандалъ, это какъбы присяжные нарушители общественной тишины и порядка. И вотъ, является писатель, который вводитъ съсобою въ приличныя гостиныя целое полчище этихъ
скандалистовъ, заставляетъ ихъ показать публике свое
рубище и синяки, показать пьяныя оргіи, драки, воров­
ство, убійство, распутство, свое душевное ожесточеніет
алкоголическій бредъ. Является писатель и разсказываеть, какъ онъ однажды осенью, безъ квартиры и куска,
хлеба, «выбивалъ зубами трели въ честь голода и хо­
лода», какъ въ тщетныхъ поискахъ съестного, въ окрестностяхъ города, нашелъ голодную проститутку, под­
капывавшуюся подъ одну лавченку, чтобы украсть хлеба,—
разсказываетъ, какъ онъ помогалъ ей воровать, какъ. сломалъ замокъ, какъ они, поевши хлеба, спрятались подъ
дырявой опрокинутой лодкой, подъ дождемъ и осеннимъ

^

■
j
^
\

.

вѣтромъ, и какъ эта избитая любовникомъ проститутка
•отогрѣвала нашего мерзнущаго автора своими объятіями,
своимъ теплымъ сердцемъ... Разсказываетъ, какъ втроемъ съ какими-то бродягами онъ умиралъ отъ го­
лода въ крымской степи, какъ они ночью напали
на встрѣчнаго больного рабочаго и отняли у него
хлѣбъ, какъ одинъ изъ его товарищей задушилъ рабо­
чаго, ограбилъ и убѣжалъ... Разсказываетъ, какъ онъ
пѣшкомъ брелъ отъ Одессы до Тифлиса, вдвоемъ съ
грузинекимъ княземъ, питаясь подаяніемъ, среди тысячи
самыхъ рискованныхъ приключеній, среди пустынь и грозъ.
Разсказываетъ, какъ сид-ѣлъ въ тюрьмѣ, какъ ночевалъ
осенней ночью подъ амбарами, среди воровъ, сутенеровъ,
неисправимыхъ пьяницъ, широкихъ натуръ разбойничьяго
склада. Разсказываетъ, какъ тайный палачъ при публичныхъ
домахъ истязаетъ дѣвицъ, сЬчетъ ихъ голыми на снѣгу,
какъ онѣ извиваются у его ногъ... Заставляетъ своихъ
героевъ разсказывать цѣлыя поэмы преступной и грязной
жизни, которая вся—протестъ, вся—ненависть противъ
общества, вся—предсмертный стонъ... Этотъ внезапно
явившійся художникъ «малярнаго цеха» развертываегь
яередъ воспитанными людьми въ лиці своихъ героевъ
циническую философію,—и мало того—циническую поэзію, нѣкое горькое очарованье, противиться которому не
легко...
III.
Можете себѣ представить, какой—послѣ нѣкотораго
оцѣпенѣнія — неописуемый скандалъ почувствовался въ
яашемъ благополучномъ обществе, въ нашей выметен­
ной и прибранной литературе! Уже одного этого скандала
«было - бы достаточно для самой оглушительной славы.
Но были и другія важныя причины, способствовавшія
известности г. Горькаго. Хотя «мужикъ сиволапый»—
яер-Ьдкій гость въ журналахъ, но послѣднія і $— 20 лѣтъ

6

его уже не пускалидальше людской; АкулиныиСофроньі
давносменилиськняжнамиКэтъ ибаронамиКоко, чистень­
кими, блестящими, какъ новенькія куклы. Мыпочти уже
отвыкли отъ грязныхъ двуногихъ, мы уже почти пова­
рили, что родъ человеческий выделывается изъ фарфора
и папье-маше, и вдругъ является г. Горькій съ своимъ
ужаснымъ человеческимъ товаромъ, и вдобавокъ—ж ивьгмъ...

Летъ двенадцать тому назадъ г. Горькій былъ-бы,
мне кажется, невозможенъ. Тогда его, можетъ быть, задержали-бы на литературдшхъ заставахъ, въ редакціяхъ; .
тогда, можетъ быть, онъи самъописывалъ-быміръне босяковъ, а графовъ и бароновъ. Мода, какъ известно, тиранъ. Но теперь, въ последнія летъ пять-шесть, г. Горькій пришелъ какъ разъ во-время, и это тоже одна изъ
тайнъ его шумной славы. Онъ пришелъ вместе съновою
умственною волною въ русскомъ обществе, въ разгаръ
ожесточенныхъ битвъ народниковъ и марксистовъ, въ
разгаръ обостреннаго вниманія именно къ пролетаріату.
Обоимъ лагерямъ, и народникамъ и марксистамъ, самъ
Богъ послалъ г. Горькаго: оба лагеря берутъ его на расхватъ. За него-же въ последнее время ухватился и третій лагерь, представляемый «Гражданиномъ» и «Москов- ?
скими Ведомостями». Всемъ памятно, до какихъ забавныхъ преувеличеній въ похвалахъ г. Горькому дошла /
марксистская критика. Долго не разсуждая, нашъ авторъ
былъ вознесенъ ею превыше первостепенныхъ талантовъ,
провозглашенъ вождемъ эпохи. Можетъ быть, тутъ былъ
кое-какой журнальный расчетъ, а можетъ быть и обыч- у
ная наша искренность, похожая на истерію. Но марксистамънегрехъ было сказать лишнее о своемъ сотруднике,
если вотъ что писали о г. Горькомъ въ «Гражданине»:
«М. Горькій является единственнымъ и неузнаннымъ
пока на Руси, въ образе художника, апоспюломъ человѣколюбія, и это его возвышенное призваніе, конечно, вме­
нится ему рано или поздно въ заслугу, какъ великаго

двигателя русскаго духовнаго прозрѣнія и оздоровленія..*
Для такого подвижника писательства, какъ М. Горькій,
недостаетъ подобающаго скульптора-критика, который,
увѣнчавъ его чело лаврами, поставилъ бы его всенародно
на подобающемъ пьедестал^, создавъ заживо достойный
памятникъ ему, сильному и свѣтлому русскому работнику
изящной словесности». Вотъ какъ въ княоюескомъ оргсш'Ь
отзывается нѣкій графъ о «цеховомъ малярнаго цеха».
IV.
Можетъ быть, въ похвалахъ г. Горькому со стороны
феодальной печати есть доля коварства, но несомнѣнно
то, что и эта печать можетъ извлечь изъ нашего
автора большія выгоды. Для всѣхъ лагерей, какъ правди­
вый художникъ, г. Горькій служитъ иллюстраторомъ ихъ
теорій; онъ всѣмъ нуженъ, всі> зовутъ его въ свидетели,
какъ человѣка, вид-ѣвшаго предметъ спора—народъ, и всѣ
ступени его упадка. Народники, которые, кажется, пер­
вые открыли въ Нижнемъ этого писателя-босяка, говорятъ: —Поглядите, какъ капиталистический режимъ уродуетъ жизнь народную! Поглядите, во что превращается
свѣжій сынъ земли, оторванный отъ родной почвы! Вчера
еще пахарь и хозяинъ на землѣ, орошенной потомъ его
предковъ, —сегодня бродяга, не иміющій ни кола, ни
двора, потерявшій даже потребность тгѣть ихъ. Вчера
еще челов^къ крѣпко сплоченнаго общества, вся жизнь
котораго управлялась нравственнымъ началомъ взаимо­
помощи,—сегодня онъ уже внѣ общества и закона, хиш,никъ, непринадлежащій ни къ какой организаціи и во
все вносящій только разрушенье. Вчера мужикъ обдадалъ,
при всей бедности, душевнымъ равнов^сіемъ, какое даетъ
всякая культура, сегодня онъ—при всемъ случайномъ бо­
гатств^—одержимъ страшной злобой. Вчера—и душевно,
и тѣлесно человѣкъ здоровый, сегодня въ образНЬ бродяги
онъ и душевно, и тѣлесно больной; онъ одержимъ по­

8

роками и психозами, онъ истощенъ и расшатанъ во всемъ
организмѣ. Вотъ къ чему ведетъ оторванность человѣка
отъ земли, отъ родного деревенскаго союза, отъ условііг,
слагавшихся втеченіе тысячелѣтій. Капитализмъ разбиваетъ самые дорогіе устои гражданственности и роняетъ
культурнаго человека на ступень ниже кочевого періода,
на степень бродячихъ хищниковъ. Эти хищники—явное
разложеніе народное; они множатся, пока еще осталась
деревенская масса, но исчезнетъ здоровый народный слой,
и хищники пожрутъ другъ друга. Пора взглянуть въ
глаза этому ужасу! Спасибо г. Горькому: онъ еще разъ
имѣлъ мужество обнажить народныя язвы, освѣтить про­
пасть, куда толкаетъ Россію безжалостный процессъ калитализаціи народнаго труда...
Таково, мнѣ кажется, отношеніе народниковъ къ
г. Горькому. Но не успели они оглянуться, какъ нашимъ
авторомъ завладѣла молодая партія—марксисты. Съ энер­
гией,'свойственной молодости, они пустили этотъ свалившійся кънимъ крупный капиталъ въочень быстрый оборотъ. Они прикрѣпили нищаго писателя къ журналу и
закричали о немъ на весь свѣтъ, съ трубами и литаврами
провозгласили его геніемъ, первымъ писателемъ современ­
ности, затмившимъ не только г. Короленку и Чехова, но
превзошедшимъ Гоголя... Для г. Горькаго устраивались
въ Петербург^ литературные вечера, его всюду возили,
выставляли, снимали портреты съ него, рекламировали,
издавали... Былъ моментъ, когда отъ г. Горькаго не было
проходу, и излишнее усердіе друзей угрожало ему опас­
ностью разсказанной въ Крыловской баснѣ.
Упоеніе Горькимъ со стороны марксистовъ имѣетъ
свои, очень вѣскія причины. Этотъ писатель вывелъ на
сцену тотъ самыйобщественный классъ, который долженъ
въ концѣ концовъ, въ отдаленномъ, можетъ быть, буду­
щему осуществить мечты марксизма. Г. Горькій вывелъ
человека, какъ послѣдній продукгь капиталистическаго
строя, вывелъ пролетарія, т.--е. сырого, вышедшаго изъ

9

природы мужика, обработаннаго, такъ сказать, азотною
кислотою капиталистической эксплоатаціи. Правда, герои
Г< Горькаго не дисциплинированны
е рабочіе фабрикь, не
»люди съ твердымъ сознаніемъ своихъ правъ, но все-же
это рабочіе,—не деревенскіе мужики. Г. Горькій впервые
цоказалъ огромное и темное сословіе людей, хоть и пьярыхъ и истеричныхъ, но страшно-озлобленныхъ своею
долей, людей тоскующихъ, несговорчивыхъ, капризныхъ,
ЭЫіііе всего ставящихъ свободу, готовыхъ на в-ізчную
борьбу съ буржуазнымъ обществомъ и уже ведущихъ
эту борьбу. —Поглядите, могутъ сказать марксисты,—по­
глядите, какъ капиталистически режимъ перерабатываетъ
глупаго сына деревни, какъ онъ стираетъ съ него патріархальную покорность судьбѣ и воловью готовность
дѣзть въ ярмо! Что за молодцы эти Макаръ Чудра, Емедьянъ Пиляй, Артемъ, Пляши-нога, Челкашъ! Съ какимъ
■Презрѣніемъ они говорятъ о деревенскомъ рабствѣ, о
рабствѣ земельнаго труда, и сколько мысли вносятъ въ
душу народную. Пролетарій не рабъ, это человѣкъ вели­
каго дѣйствія, хоть и не наступившаго. Надо желать,
чтобы весь народъ прошелъ эту страшную школу и вос­
питался въ ней, окрѣпъ въ свободныхъ инстинктахъ...
Пиляй,Челкашъ, пекарь Коноваловъ, сапожникъ Орловъ—
рее это продукты капитализма, и послѣдній необходимо
развивать, какъ исполинскую машину, перерабатывающую
косную массу народную—въ армію вольныхъ рабочихъ,
ре связанныхъ землей, сознавшихъ свое центральное по­
ложение въ обществ^...
Въ такомъ родѣ, мнѣ кажется, должны разсуждать
марксисты. Г. Горькій является для нихъ какъ-бы Гомеромъ будущаго, пѣвцомъ героевъ еще не пришедшихъ,
£0 уже выступившихъ въ походъ.
Такъ называемые реакціонеры, романтики крѣпостного
строя, въсвоюочередь осчастливлены появленіемъг. Горь­
каго. —•Поглядите, могутъ сказать они: —вотъ къ чему
редетъ нашъ хваленый прогрессъ! Вотъ во что претво­

10

ряется нѣкогда сильный и свѣжій сынъ деревни, осво*
божденный отъ древнихъ связей, отъ установленій аристократическихъ и религіозныхъ. Поглядите, до какой
степени потеряно старинное смиреніе народное, доволь­
ство своею судьбой, чувство уваженія къ чему-то высшему. Каждый босякъ г. Горькаго озлобленъ на весь
міръ, онъ — будучи варваромъ, невѣжественнымъ и пьянымъ, дышетъ почти ба^роновскимъ отрицаньемъ. Опа*
сенъ Геростратъ, но тутъ целая армія геростратовъ, готовыхъ сжечь священный, строившійся веками храмъ об­
щественности... Спасибо г. Горькому, наконецъ-то онъ
изобразилъ пролетарія безъ либеральныхъ прикрасъ, в о
всемъ цинизме этого типа. Вотъ оно пятое сословіе,
вотъ он-fe тоідія фараоновы коровы, которыя пожрутъ
жирныхъ!..
V.

Если все партіи удовлетворены писателемъ, то понятенъ стремительный ростъ его известности. Я ув-ѣренъ,
что для самого г. Горькаго его слава является неожи­
данной и, вероятно, стеснительной. Онъ не можетъ не
чувствовать, что во вниманіи къ нему общества слишкомъ
много моды, и что его легко можетъ постичь столь-же
быстрое забвеніе. Разве не забыты не менѣе даровитые
беллетристы — Слѣпцовъ, Н. Успенскій, Новодворскій,
Кущевскій идр.? Кто читаетъ нынче Рѣшетникова и даже
Помяловскаго? Для забвенія въ публикѣ не нужна даже
физическая смерть: можно, обладая нѣкоторымъ талантомъ, здравствовать и писать, писать многочисленные ро­
маны, но ихъ не будутъ замечать. Не станемъ называть
именъ,—но разве не всѣмъ ясно, что еще действующее
не старые беллетристы, гг. X., Y., Z..., уже забыты въ
публикѣ, хоть еще пишутъ неимоверно много. Они
какъ писатели, въ сущности уже умерли. Ихъ читаютъ,
можетъ быть, но уже какъ мертвыхъ, отъ нихъ ничего

11

больше не ждутъ, о нихъ не говорятъ. Только истиннымъ,
болыдимъ талантамъ удается избежать этой смерти за­
живо, удается привязать къ своей душе вниманіе толпы
неверной... Сказать кстати,—даже геніямъ не подъ-силу
удерживать во власти своей подъ-рядъ более одногодвухъ поколѣній. Но истинный талантъ, даже забытый,
все-же имѣетъ то утѣшеніе, что онъ по природе своей
независимъ отъ толпы. Современники могутъ быть ему.
покорны или нѣтъ—онъ найдетъ себе читателей въ по­
томстве; если онъ закатывается, какъ солнце, для одной
эпохи, то какъ солнце-же, встаетъ для другой. Есть из­
бранники судьбы, отъ времени до времени воскресающіе
въ памяти человечества, всегда въ прежней свежести,
доказывая темъ, что вечное—всегда современно. Люди,
отмеченные геніемъ, видны въ безграничной дали, какъ
светила, и для нихъ забвеніе не страшно. Г. Горькому,
пока геніальность его еще спорна, чрезмерная слава мо­
жетъ принести глубокое разочарованіе. Но—съ одной
стороны—не затемъ-же даровитый писатель несетъ свое
сердце въ міръ, чтобыпокичиться имъ, иг. Горькій доста­
точно искрененъ, чтобыоценить рыночнуюцену «славы»,—
съ другой—отъ него ведь самого зависитъ остаться достойнымъ «вечной памяти», если не всехъ, то хоть немногихъ избранныхъ... Бытьдостойнымъ хорошей славы—
лучше, чемъ обладать ею. Посмотримъ-же, что такое
г. Горькій, если судить о немъ спокойно.
Г. Горькій написалъ уже четыре тома,—все почти маленькіе разсказы, но между ними есть одна большая по­
весть «Ѳома Гордеевъ». Казалось-бы, багажъ доста­
точный, чтобы судить о творческой состоятельности ав­
тора, но сделать решительную оценку ему, мне кажется,
еще трудно. Въ прежнее, более строгое время, по первымъ
четыремъ томамъг. Горькаго, пожалуй, сказали бы, что это
«еще одинъ даровитый неудачникъ», — теперь этого
сказать нельзя. Прежде, талантъ вроде г. Горькаго не
вышелъ-бы изъ среды народной; съ тѣмъ-же впечатли-

12

тельнымъ умомъ, съ тою-же жаждой жизни, поэзіи,
страсти г. Горькій оставался-бы пекаремъ въ какой-ни­
будь булочной Нижняго или крючникомъ въ Одессе.
Если-же онъ родился-бы въ семье богатой и просвещен­
ной, онъ не написалъ-бы въ такое короткое время четы­
рехъ томовъ,—т.-е. не напечаталъ-бы ихъ, и мы не увидали-бы многихъ безспорно плохихъ вещей («Макаръ
Чѵдра», «Старуха Изергиль», «Ошибка», «Песня о соко­
ле», «Ханъ и его сынъ», «Читатель», «О чорте», «Еще
о чорте» и др.). — Остались-бы сжатыя на два тома
только удачныя вещи, и ихъ было-бы достаточно, что­
бы предсказать автору блестящее будущее. Въ самомъ
деле, некоторые разсказы г. Горькаго, особенно некоторыя страницы въ нихъ, обнаруживаютъ сильный талантъ,
и работай онъ сплошь съ такимъ-же одушевленіемъ и
чувствомъ правды, мы имели-бывъ немъ первостепеннаго
писателя. Въ прежнее время г. Горькійтакъ и писалъ-бы;
можно было поручиться, что обезпеченность, аристократизмъ вкуса, отвращеніе къ плохой работе не позволилибы автору выпустить ни одной не вполне удачной вещи.
Нынче—дело другое. Матеріальная нужда, соблазнъ по­
пулярности, назойливость издателей, невысокая внутрен­
няя самооценка,—скажемъ грубо—недостатокъ вкуса,, ко­
торый требуетъ особаго воспитанія,—все это толкаетъ мо­
лодые таланты къ спешной и неразборчивой работе. Г.
Горькій, повидимому, не исключеніе. Онъ далъ доказа­
тельство того, что можетъ писать и хорошо, и плохо, и
вотъ это «плохо» можетъ возобладать, заглушить немно­
гое прекрасное, на что онъ способенъ. Нашъ авторъ на­
верхуславы—но еще въ начале поприща; онънараспутьи, и
именно теперь решается роковой для него вопросъ—выйдетъ изъ него большой писатель или нетъ. Вместо чрезмерныхъ, прямо нелепыхъ похвалъ, вместо ожесточенной
брани, невыяснившееся крупное дарованіе г. Горькаго нуж­
дается въ тепломъ къ нему участіи, въ критике строгой,
но благожелательной. Писательскій талантъ, какъ и всякій,

13

требуетъ долгой школы; лучшеюшколоюявляетсяжизнь,
если она сколько-нибудь содержательна. Г. Горъкій еще
молодъ, ему просто нужно еще пожить, чтобы вполне
развернуться. Посмотримъ, что онъ даетъ въ сорокъ
летъ, въ возрасте г. Чехова. Посмотримъ, что онъ даетъ
въ пятьдесятъ лѣтъ... Дело общества и литературы—
приветствовать всякій, сколько-нибудь искренній талантъ
и постараться оберечь его. Для этого менее всего при­
годно идолопоклонство. Оно ложь, а талантъ, душа котораго есть правда, расаветаетъ только въ атмосферѣ
правды.
VI.
Талантъ подобенъ золоту: даже ржавчинаего имѣетъ
цену. Даже недостатки талантливаго художника бываютъ.
привлекательны, и часто для читателя они милее достоинствъ. Г. Горькаго кто-то назвалъ «размашистымъ импрессіонистомъ», и эта характеристика такъ и осталась
за нимъ. Импрессіонизмъ—и достоинство, и крупный
недостатокъ нашего' автора. Вообще, эта .манера опас­
ная, она доступна лишь великимъ мастерамъ. Тайна
искусства — мера вещей, a импрессіониздіъ есть не­
обузданность, стремленіе вырваться изъ границъ. Тутъ
природа изображается въ моментъ проникновенія ея въ
чувство художника, и какъ химическія тела in statu
nascendi, отличается страшной энергіей. Ич-ѣмъэта энергія сильнее, темъ необходимее обуздыватьхаосъ ея, вво­
дить ее въ закономерны#, прекрасныя формы, не лишая,
сколько возможно, движенія. Задача необыкновенно
трудная и на ней происходитъ крушеніе неопытныхъ,
не сильныхъ дарованій. Художника тянетъ къ преуве­
личен™; онъ начинаетъ изображать небывалыя страсти,
могучія дела и души, кипучіе темпераменты, необычайно-широкія, или наоборотъ—чрезмерно замкнутыя,
демоническія натуры и т. п. Припомните Марлинскаго

14

въ прозѣ или Бенедиктова въ поэзіи. При извѣстномъ
дарованіи получается облагороженная ложь, приподнятая
действительность, каррикатурныя черты которой скрыты
феерическимъ освѣщеніемъ. Какъ все яркое, такія кар­
тины останавливаютъ; отдѣльные моментыихъ поражаютъ,
производясь впечатлѣніе, хоть и очень грубое. Толпіз
фееріи нравятся за отсутствіемъ болѣе тонкихъ зрѣлищъ.
Но это не искусство, природа здѣсь искажена. Какъ
нѣкогда Богъ открывался пророку не въ громахъ и
<5уряхъ, а въ тихомъ дуновеніи вѣтра, природа откры­
вается истинному таланту въ тишинѣ ихолодной ясности
созерцанія. Живой темпераментъ г. Горькаго придаетъ
его разсказамъ характеръ страстный, яркій, сочный,
колоритный, и это, конечно, достоинство, но мѣра его,
къ сожалѣнію не всегда выдержана, и нашъ авторъ
впадаетъ кое-гдѣ въ вычурность, въ крикливую, холод­
ную жестикуляцію словъ. Таковы его подражательныя,
явно подсказанныя плохимъ чтеніемъ вещи —«Макаръ
Чудра», «Старуха Изергиль», «Ханъ и его сынъ», или
еще болѣе натянутыя — «О чоргѣ», «Еще о чортѣ»,
«Читатель». Въ первыхъ разсказахъ г. Горькій невыдерживаетъ экономіи чувствъ, во вторыхъ — экономіи
мысли. Возьмите хоть первый-же разсказъ перваго тома—
«Макаръ Чудра». Вотъ превосходный образецъ талант­
ливой, но насквозь фальшивой работы. Фальшь ея въ
чрезмѣрности, которую авторъ считаетъ за мѣру, фальшь
въ кричащей яркости, напоминающей лубочное искусство.
У г. Горькаго еслиужь выводится цыганъ, то непременно
съ «волосатой бронзовой грудью», которую «безжалостно
бьютъ холодныяволнывѣтра». МакаръЧудра «полулежалъ
въ красивой, свободной и сильной позѣ... методически
потягивалъ изъ своейгромадной трубки, выпускалъизо-рта
и носа густые клубы дыма»...
Эти «густые клубы дыма изо-рта и носа» —мелочь,
но забавная и характерная: она тотчасъ доказываетъ чи­
тателю, что авторъ или плохо наблюдалъ, или ужь

черезчуръ щедро прикрасилъ картину. Послушайте, какимъ страннымъ языкомъ философствуетъ этотъ цы­
ганъ: «Смѣшные они, тѣ твои люди. Сбирались въ
кучу и давятъ другъ друга, а ьгЬста на землѣ вонъ
сколько, —онъ широко повелъ рукой на степь. —И все
работаютъ. Зачѣмъ? Кому? Никто не знаетъ. Видишь,
какъ человѣкъ пашетъ и думаешь: вотъ онъ по каплѣ
съ потомъ силы свои источитъ на землю, а потомъ ляжетъ въ нее и сгніетъ въ ней. Ничего по немъ не оста­
нется, ничего онъ не видитъ съ своегополя, иумираетъ,
какъ родился, дуракомъ. Что-же, онъ родился затѣмъ,
что-ли, чтобы поковырять землю, и умереть, не успѣвъ
даже могилы самому себѣ выковырять? (?) Вѣдома ему
роля? Ширь степная понятна? Говоръ морской волны веселитъ ему сердце?»
VII.
Воля ваша, такъ наши цыгане, кочующіе у Чернаго
Моря, не разговариваютъ. Если они говорятъ по-русски,
То какъ-то иначе, да вероятно иначе и думаютъ. Вы
чувствуете, что Макаръ Чудра не цыганъ, a человѣкъ,
читавшійи«Алеко» Пушкина, и «ТарасаБульбу», и статьи
Г. П
етра Струве и М. И. Туганъ-Барановскаго. Г. Горькій
рсе-же художникъ; видимо, его самого коробитъ журналь­
ный языкъ дикихъ цыганъ, и онъ стараетсяпересыпатьего
даеждометіями: «Эге!» «ого!» «хе!», «эхъ, «э-э-э» и пр. Это
должно, видите-ли, придавать рѣчи характеръ дикій ина­
родный. Погрешность въ языкѣ для писателя—смертный
грѣхъ,—это все равно, что погрешность въ рисункѣдля
живописца. Но изъ приведенныхъ строкъ разсказа чита­
тель можетъ почувствовать, кром-Éвычурности слога, и
обыкновенно сопутствующую последней неправду мысли.
МакаръЧудраразсказываетъневероятно страшнуюисторію о томъ, какъ цыганъ Зобаръ (совершенно оперное
рмя) влюбился въ красавицу Радду.

16

«Былъ на свѣгѣ Зобаръ, молодой цыганъ, Лойко Зо-*
баръ. Вся Венгрія, и Чехія и Славонія и все, что кру*
гомъ моря(?), знало его,—удалый былъ палый! Не былопо
гѣмъ краямъ деревни, въ которой-бы пятокъ-другой изъ
жителей не давалъ Богу клятву убить Лойко, a онъ-себѣ
жилъ, и ужь коли ему понравится конь, такъ хоть полкъ
солдатъ поставь сторожить того коня—все равно Зо­
баръ на немъ гарцовать станетъ! Эге! развѣ онъ кого
боялся? Да приди къ нему сатана со всей своей свитой,
такъ онъ-бы, коли-бъ не пустилъ въ него ножа, то на-*
вѣрно-бы крѣпко поругался, а что чертямъ подарилъ-бй
по пинку въ рыло—это ужь какъ разъ!..»
Такимъ языкомъ ведется разсказъ; совсѣмъ клише
тысячи подобныхъ-же размашистыхъ разсказовъ въ ста-*
ромъ романтическолгь жанр^. Чувствуется, что авторъ
сочинялъ своихъ цыганъ по Марлинскому, по малороссійскимъ разсказамъ Гоголя, можетъ быть даже по Далю’
или Марко-Вовчку. «На Моравѣ одинъ магнатъ, старый,
чубатый, увидалъ ее (Радду) и остолбенѣлъ. Сидитъ
на конѣ и смотритъ, дрожа какъ въ огневиц-ѣ. Красивъ
онъ былъ, какъ чортъ въ праздникъ, жупанъ шитъ золотомъ, на боку сабля, какъ молнія сверкаетъ, чуть конь
ногой топнетъ... вся эта сабля въ камняхъ драгоцѣнныхъ
и голубой бархатъ на шапкѣ, точно неба кусокъ».
Магнатъ сватаетъ цыганку:
«Горитъ весь и, какъ ковыль подъ вѣтромъ, качаете#
на сѣдлѣ. Мы задумались.
— Ану-ка, дочь, говори! сказалъ се б і въ усы Данила.
— Кабы орлица къ ворону въ гнѣздо по своей волѣ
вошла, ч-ѣмъ-бы она стала? спросила насъ Радда.
Засмѣялся Данила и всѣ мы съ нимъ.
— Славно, дочка! Слышалъ, господарь? Голубокъ ищи,
тѣ податливѣй!..
А тотъ господарь схватилъ шапку, бросилъ о земь й
поскакалъ, поскакалъ такъ, что земля задрожала. Вотъ
какова была Радда, соколъ.»

17

Скажите, похоже это на правду? Но слушайте дальше.
Появляется Зобаръ. «Усы легли на плечи (!) и
смешались съ кудрями вороненой стали, очи, какъ
ясная звезда горятъ, а улыбка —цѣлое солнце, ейБогу! Точно его ковали, ковали изъ одного куска же­
леза съ конемъ. Стоитъ весь, какъ въ крови, въ огнѣ
костра и сверкаетъ зубами, смѣясь. —Эге, будь я проклятъ» и пр.
Вы читаете и постоянно чувствуете, что тутъ перело­
жено что-то лишнее. Напримѣръ, усы, легшіе на плечи,
или солнце вместо улыбки. Герой г. Горькаго ѣдетъ
ночью въ степи на коне и одновременно играетъ на
скрипке, и дотого пленительно, что цыганамъ захоте­
лось быть «царяминадъ всей землей». Радда опрашиваете,
что это за скрипка,—Зобаръ отвѣчаетъ: «Ясамъ дѣлалъ!
И сдѣлалъ не изъ дерева, а изъ груди молодой де­
вушки, которуюлюбилъ крѣпко, а струны изъ ея сердца
мной свиты». Это, видите-ли, живые люди такъ выра­
жаются, въ особенности цыгане, люди простые. Скучно
пересказывать невероятно-кровавую, вычурную до безсмыслицы исторію, какъ Зобаръ и Радда полюбили
другъ друга, но Радда больше всего на свѣтѣ любила
волю, и хоть и соглашалась идти въ жены Зобару, но
съ тѣмъ условіемъ, чтобы онъ призналъ ее за мужчину,
за старшаго товарища, поклонился ей въ ноги передъ таборомъ и пр. Въ конце концовъ кривой ножъ Зобара
очутился въ груди Радды. «А Радда вырвала ножъ, бро­
сила его въ сторону и, зажавъ рану прядьюсвоихъ черныхъ волосъ, улыбаясь, сказала громко и внятно:
— Прощай, Лойко! Я знала, что тытакъ сделаешь!..—
да и умерла...
— Эхъ! да и поклонюсь-же я тебѣ въ ноги, коро­
лева гордая!—на всю степь гаркнулъ Лойко, да бросив­
шись на земь, прильнулъустамикъногамъмертвойРадды».
Чепуха этой исторіи те.мъ не кончилась,—умеръ и Зо­
баръ подъ ножомъ Данилы.

IS

VIII.
Читатель видитъ, какъ плохъ бываетъ г. Горькій, до
какой фальши онъ сиособенъ упасть въ своей работе.
Такихъ сочиненныхъ, лубочныхъ разсказовъ у него
несколько. Что еще тревожнее,—даже въ самыхъ сильныхъ своихъ вещахъ онъ нѣтъ-нѣтъ да и собьется на
романтическую ложь, нѣтъ-нѣтъ да и пѵститъ «густые
клубы дыма изо-рта и носа». Г. Горькій еще молодъ;
некоторая подражательность ему была-быпростительна,—
и Пушкинъ и Лермонтовъ невольно подражали въ ранніе
годы. Но они подражали не Марлинскому, не Бене­
диктову, а Байрону, и именно за то, что онъ подражалъ природе. Въ работе Байрона они чувствовали
правду самойприроды, и ихъ подражаніе не было измѣной последней.
Я долженъ оговориться, что приведенный разсказъ
г. Горькаго—самый плохой у него. Если-бы и все были
въ этомъ родѣ, не стоило-бы даже говорить объ этомъ
авторе, его нельзя было-бы считать писателемъ. Къ
счастію, г. Горькій далъ цѣлый рядъ вещей иного каче­
ства, гдѣ описываетъ действительно то, что наблюдалъ.
Здѣсь онъвыростаетъпо временамъвъ искренняго и крупнаго художника. Если вспомнить неудачные дебюты Го­
голя или Тургенева, тоже подражательные, хромающіе
сочинительствомъ, то рядъ- плохихъ вещичекъ у г. Горь­
каго не слѣдуетъ ставить ему въ укоръ. Талантъ его ви­
димо еще ищетъ свою дорогу...
Кромѣ неуравновешенности чувства для дарованія
г. Горькаго есть и другая опасность, несравненно болѣе
серьезная. Это неуравновешенность мысли, его наклон­
ность къ рефлексіи, къ безплодной умственной . сума­
тохе такъ называемыхъ интеллигентныхълюдей, оторванныхъ отъ органическаго быта. Уже въ первыхъ, и плохихъ и хорошихъ, вещахъ г. Горькаго чувствуется тен-

денція; уже въ нихъ художнику видимо мало кисти
и хочется пера, чтобы подписать «мораль», хочется
отвести душу въ проповѣдп, въ спорѣ съ читателемъ. Въ послѣднихъ-же своихъ разсказахъ—«Читатель»,
«О чоргѣ», «Еще о чортѣ», «Мужикъ»—г. Горькійпрямо
таки выступаетъ публицистомъ и разливается въ безбрежномъ и скучномъ резонерств'Ь. Прекрасный народ­
ный язьщъ, которымъ владѣетъ г. Горькій, тотчасъ
блекнетъ, какъ только онъ начинаетъ разсуждать, тот­
часъ начинаются прозаизмы, рѣжущій ухо журнальный
жаргонъ... Прочтите, напршгѣръ, такой періодъ: «Въ
дѣлѣ познаванія нами души илижняго есть какая-то
странная торопливость,—мывсегда сігѣшимъ определить
человека какъ можно скорѣе. Поспѣшность эта въ боль­
шинства случаевъ ведетъ къ тому, что тонкія черты и
оттѣнки характера не замечаются нами, а можетъ быть,
даже и намеренно не замечаются, потому что, не укла­
дываясь ни въ одну изъ нашихъ мѣрокъ, мѣшаютъ намъ
скорей покончить съ онредѣленіемъ человека» и пр. и
пр. Можетъ быть, это и вѣрная мысль, но какъ въ то-же
времяонаплоско выражена. Совсѣмъ проза, амежду тѣмъ
это отрывокъ изъ первой страницы послѣдняго художественнаго очерка г. Горькаго—«Мужикъ». И такою про­
зой пересыпаны всѣ сцены и разговоры очерка. Вообще,
даже въ лучшихъ своихъ вещахъ г. Горькій не въ силахъ скрыть того, что онъ человѣкъ образованный,—въ
плохихъ-же его начитанность, его «интеллигентность»
такъ и претъ въ глаза, нагоняя тоску. Герои и героини,
если это изъ образованнаго класса, то все архи-интеллигентные. «По спеціальности акушерка, она (героиня) учи­
лась еще и заграницей, привезла оттуда дипломъ на званіе врача, но какъ врачъ не практиковала. Однако, дип­
ломъ этотъ далъ ей возможность читать курсъ гигіены
въ местной женской гимназіи и въ воскресной школе»
и пр. Другая героиня—«Татьяна Николаевна завѣдывала
воскресной школой и любила свое дѣло всей силой

20

сердца... Школа была для нея какъ-бы храмомъ, и она
неустанно служила въ немъ, полная священнаго трепета
и непоколебимой вѣрывъ свое дѣло». Или: «Онъ вообще
былъ въ этой среде человѣкомъ полезнымъ, и видимо,
по мере силъ, вліялъ на нее. Благодаря именно его иниціативѣипомощи, приремесленнойуправе открыли очень
порядочную библіотеку и читальню». СовсЬмъ будто изънекролога. И разговариваетъ эта архи-интеллегентная
интеллигенція прямо сверхъ-интеллигентнымъ языкомъг
— «Всѣ мы, уважаемая Татьяна Николаевна, должны,
скажу, непоколебимо стоять на страже лучшихъ завѣтовъ, святыхъ завѣтовъ прошлаго, должны охранять на­
стое эпохи великихъ реформъ...»
Или:—«Не ново, согласенъ. Новое, я думаю, начнется
съ того времени, какъ вырастутъ зерна насущнаго хлеба
жизни...»
Или:—«Вамъ-бы, .милостивый государь, долженъ быть
извѣстенъ фактъ, что на некоей высоте интеллектуальнаго развитія человѣкъ утрачиваетъ типическія черти
своего класса... Степень высотысамосознанія у мещанина,,
какъ жителя города, какъ человека болѣе культурнаго^
чѣмъ мужикъ съ его первобытнымъ міросозерцаніемъ,
обусловливаетъ и болѣе острую самокритику...»
Такъ выражается провинціальный докторъ, а вотъ
какъ выражается архитекторъ:
«...Наверное, и всѣ согласятся съ тѣмъ, что чрез­
мерно развитой интеллектъ всегда ослабляетъ непосред­
ственное чувство. Даже больше—часто онъ подтачиваетъи самый инстинктъ жизни... Развиваясь на почве ин­
стинкта, онъ питается его соками, и хотя онъ не чуже­
ядное, акоренится въ чувстве бытія, съ нимъ родственнообъединенъ и является необходимо присущимъ человеку
стремленіемъкъ самопознанію, однако росту его должнобы полагать некоторую границу» и пр. и пр.
Или:
«...Жизньхочетъ гармоничнагочеловека, въ которомъ

21

интеллектъ и инстинктъ сливались-бывъ стройное цѣлое.
Нуженъ челов^къ, все способности котораго были-бы
приведены въ строй равномерный, и одна другую отте­
няя, всегда все и всегда гармонически откликались-бына
каждое впечатлѣніе бытія» и пр. и пр.
IX.
Вотъ какъ почитаешь страницъ тридцать такихъ разсужденій, то покажется, что ихъ довольно. Покажется,
что это не люди разговариваютъ, а грамофоны, заряжен­
ные передовыми статейками или фельетонами. У г. Горь­
каго видимо такая страстная потребность думать и говсг
рить, что онъсвое художественное созерцаніе—капиталъ
крупный—тотчасъ размениваетъ на журнальные пятаки
и сыплетъимибезъ счетавъ«умныхъразговорахъ». Скучно
это. Оставилъ-быг. Горькійэтотъ, неподходящій для него,
родъ писаній. Лучше-бы ему оставить вовсе въ стороне
образованное общество: оно имеетъ своихъ бытописате­
лей. У г. Горькаго есть свой огромный міръ, котораго
онъ едва коснулся, который заслуживаетъ несравненно
более широкаго обследованія. Одинъ изъ героевъ г. Горь­
каго (помянутый выше архитекторъ) говоритъ: «Я при­
шелъ снизу, со дна жизни, оттуда, где грязь и тьма...
Я есть правдивый голосъ жизни, грубый крикътехъ, ко­
торые остались тамъ, внизу отпустивъ меня для свиде­
тельства о страданіяхъ ихъ». Ведь и самъ г. Горькій
можетъ сказать то-же самое про себя. Онъ отпущенъ
снизу для большого дела,—какъ посолъ огромнаго, непризнаннаго царства, воюющаго съобществомъ. Онъ могъбы сказать отъ имени разстроеннаго народа давно ожи­
даемое, давно нужное слово правды... «Придти оттуда
(говоритъ другое лицо, санитарный врачъ) отъ тысячъ
живыхъ, погибающихъ во мраке людей... взойти на верхъ
жизни и сказать о чувствахъ, думахъ, желаніяхъ этихъ

людей... и потрясти сердца до ужаса, до отчаянія, кото­
рое перерождается въ безумную храбрость... въ страстное
стремление на помошь имъ... Вѣдь для этого нужно имѣть
языкъ пророка Исаіи... Відь это... чрезмерно для человтЬка!..» Чрезмѣрно,—но г. Горькій именно передъ та­
кой задачей. Онъ что-то долженъ сказать новое,^боль­
шое...
X.

То громкое слово, которое несетъ изъ глубинъ народныхъ г. Горькій, не всегда, къ сожалѣнію, является
народнымъ.' Часто оно кажется даже не русскимъ. Чи­
таешь иногда и чувствуешь, что это слово взято авторомъ
не изъ жизни, авычитано изъ книгъ, и даже какъ будто
переводныхъ. Это слово—не Богъ вѣсть какое новое.
Это—эгоизмъ, или модная разновидность его—эготизмъ,
обожествленіе своей плоти, своей личности и матеріальнаго счастья. Лѣтъ тридцать тому назадъ то-же слово
называлось нигилизмомъ, затѣмъ разбилось на разные
оттѣнкидекадентства. Апостоломъ новаго слованаЗападѣ
явился Ницше, циническій философъ. Съ чудесной
стремительностью, совсѣмъпо-русски, нижегородскійбеллетристъ «малярнаго цеха» принялъ евангеліе базельскаго
мудреца, и можетъ быть, безсознательно несетъ его какъ
«новое слово». Босячество и Ницше,—казалось-бы—что
общаго. На дѣлѣ оказалось все общее. Черезъ всѣ че­
тыре тома г. Горькаго проходитъ нравственное настроеніе цинизма, столь теперь модное, столь посильное для
истеричнаго нашего времени. Позвольте привести неко­
торый, хоть и бѣглыя доказательства.
Уже въ первомъ разсказѣ і-го тома, восемь лѣтъ
тому назадъ, герой его—Макаръ Чудра проповѣдуетъ:
«Которые умнѣе, тѣ берутъчто есть, которые поглупѣе—
тѣ ничего не получаютъ», и презрительно осмѣиваетъ

ученіе о томъ, что нужно жить по волѣ Божіей. Въ
слѣдѵюще.мъ разсказѣ Е.мельянъ Пиляй доказываете, что
«брюхо въ человеке —главное д-кло... какъ брюхо по­
койно, значить, и душа жива». —«Права! Вотъ они,
права!»—говоритъ онъ, поднося къносу собеседника жи­
листыйкулакъ. «Клюнуть денежнаго человекапо башкѣ—
что ни говори, пріятно, особенно ежели умѣючи д-ѣло
обставить»... Но Емельянъ Пиляй—только теоретикъ насилія, спасовавшій, когда дѣло дошло до убійства и презирающій себя за это. Слѣдующій герой—Челкашъ—не
размышляетъ, a злодійствуетъ безъ тѣни колебаній, и
держитъ себя необыкновенно гордо. Одно лицо изъ
«Ошибки», разсуждая, .можно-ли убить безнадежно-боль­
ного, рѣшаетъ: «Моральноэто или неморально?Во всякомъ
случае это сильно, прежде всего сильно, и потому оно
морально ихорошо». Герой трагическагоразсказа «Однаж­
ды осенью» триждыпроклинаетъ себя за слабость, за то,
чтовѣровалъвъсилу, мечталъ о переворотахъ—и очутился
въподонкахъобщества... Въинтересномъразсказе(1 8 9 6 г.)
«Мой спутникъ» опять выводится безсовѣстная натура—
въ лицѣ князя Шакро. Это—добродушное, сильное жи­
вотное, хищникъ потомственный, не знающій иногонравственнаго закона, крометого, чтобы пользоватьсячужшгь,
гдѣ можно. Проведена тонкая параллель между альтруистомъ и эгоистомъ, причемъ первый—просвещенный и
гуманный—оказывается въ глупомъ положеніи работника
у человека дикаго и тупого, но твердо уб-ѣжденнаго въ
своемъ правѣ быть бариномъ. «Кто силенъ, тотъ самъ
себе законъ», говоритъ кавказскій князь. Дикій и жестокій, онъ вызывалъ подчасъ ненависть къ себе, но, го­
воритъ авторъ,—«онъумелъ быть вернымъ самому себ"ѣ.
Это возбуждало во мне уваженіе къ нему»... «Въ этомъ
требованіи (службы ему) былъ характеръ, была сила.
Онъ меня порабощалъ, я ему поддавался». Авторъ раздумываетъ «о великомъ несчастьи техъ людей, которые,
вооружившись новой моралью(христіанской), новымиже-

24

ланіями, одиноко ушли впередъ и потерялись въ жизни
и встрѣчаютъ на дорогѣ своей спутниковъ, чуждыхъ
имъ, неспособныхъ ихъ понимать. Тяжела жизнь такихъ
одинокихъ. Безвольно (?) носятся они въ воздухѣ, какъ
сѣмена добрыхъ злаковъ, хотя и рѣдко сгниваютъ въ
почвѣ плодотворной». Послѣ четырехм-ѣсячной рабской
службы своему спутнику, разсказчикъ былъ обманутъ и
брошенъ имъ самымъ мошенническимъ образомъ, но онъ
не сердится. «Я часто вспоминаю о немъ съ добрымъ
чувствомъ и веселымъ смѣхомъ. Онъ научилъ меня мно­
гому, чего не найдешь въ толстыхъ фоліантахъ, написанныхъ мудрецами, ибо мудрость жизни всегда глубже и
обширнее мудрости людей».
Чему-же, однако, научилъ автора этотъ грузинскій
баринъ? Повидимому, только тому, какъ глупо бытьдоб­
рымъ, какъ глупо приносить жертвы ближнему. Это, видите-ли,—«старая мораль», мудрость жизни, въ противо­
положность «новой», записанной будто только.въфоліантахъ, морали узкой и неглубокой. Въ противополож­
ность писателямъ-народникамъ шестидесятыхъ годовъ,
которые искали человека въ зв-ѣрѣ, г. Горькій тщательно
ищетъ звѣря въчеловѣкѣ, и найдя его, странно какъ-то
и грустно торжествуетъ. Если звѣрь красивъ, силенъ,
молодъ, безстрашенъ—всѣ симпатіиавторанаего сторонѣ.
Видимо, самъ г. Горькій сердцемъ еще привязанъ къ
морали новой, къзавізтамъХриста, но уже готовъ считать
ихъ заблужденіемъ, книжнымъ отрицаніемъ закона, бо­
лее жестокаго, но дізнствительнаго...
Въ слѣдующемъ разсказѣ—«Діло съ застежками»—
опять выводятся двѣ морали, и представитель старой
морали—воръ Семка—съ великолчЬпнымъ презрѣніемъ,
одной фразой уничтожаетъ представителя христіанской
совести, Мишку, который нарочно ставится авторомъ въ
смѣшное положеніе.—«Умри ты лучше, пеньмилый! Ато
завтра тебя съ такими твоими выкрутасами мухи, али
тараканысъѣдятъ»....

25

XI.
Г. Горькому мало было въ ряд-i разсказовъ объявить
«старую» свою візрѵ, —ему потребовалась еще осо­
бая поэма—«ІГѢсня о Соколѣ». Она—написана стихами,
почему-то разложенными въ строку; автору хотілось,
видимо, «воспѣть» то, что особенно ему дорого. «Пѣсня
о Соколѣ» опять выводитъ двѣ мудрости, двѣ морали,—
въ лицѣ Сокола и Ужа.
«Въ ущелье, гдѣ Ужъ свернулся, палъ съ неба Соколъ
съ разбитой грудью». Ужъ—представитель, видите-ли,
мирнаго прозябанія, Соколъ — представитель борьбы,
борьбы кровавой и безпощадной. Ужъ, прячущійся въ
ущельяхъ, бѣгущій отъ зла, выставленъ, такъ сказать*
подлецомъ. Соколъ—героемъ.
— «Да, умираю!—отвѣтилъ Соколъ, вздохнувъ глу­
боко. —Я славно пожилъ!.. Я знаю счастье!.. Я храбро
бился!.. Я видѣлъ небо! Тыне увидишь его такъблизко!
Эхъ, ты, бѣдняга!
— Ну, что-же небо?—пустое м-ѣсто... Какъ мнѣтамъ
ползать? Мнѣ здѣсь прекрасно..,. Тепло и сыро».
Такъ отвѣчаетъ Ужъ, смѣясь надъ вольной птицей.—
«И крикнулъ Соколъ съ тоской и болью, собравъ всѣ си­
лы: —О, если-бъ въ небо хоть разъ подняться! В рага
прижалъ-бы я... къ ранамъ іруди... и захлебнулся-бъ въмоей
онъ крови! О, счастье битвы!..»

Это—предсмертное завѣшдніе Сокола, и будто вся
природа подтвердила его своимъ «Amen». Гремѣли волны.
«Въ ихъ львиномъ ревѣ гремѣла ггЬсня о гордой птицѣ,
дрожали скалы отъ ихъ ударовъ, дрожало небо отъ гроз­
ной пѣсни:
«Безумству храбрыхъ поемъ мыславу! Безумство х_рабръгхъ— вотъ мудрость жизни! О, смілый соколъ! Въ бою
съ врагами истекъ тыкровью... Но будетъ время—и каши
кровитвоейгорячей, какъискры,вспыхнутьвомракѣжизни

26

и многосмѣлыхъ сердецъ зажгутъ безумной жаждой сво­
боды, свѣта!..»
Таковаона— старая мораль, вновьвоспѣтаяг. Горькимъ.
«Безумство храбрыхъ—вотъ мудрость жизни», говоритъ
онъ, —при этомъ храбрость понимается не иная какаянибудь, а боевая, кровавая. Бой долженъ быть смертельнымъ, съ тою сатанинской злобой, когда хочется, чтобы
врагъ захлебнулся вашей кровью, если нельзя умертвить
его иначе...
Эта «ГТѢсняо Соколѣ» очень многимъ нравится, многіе изъ молодежи отъ нея въ восторгіз. Но мнѣэта вещь
кажется необыкновенно фальшивой и слабой. Не го­
воря о томъ, что она плохо написана, кричащими
красками, она насквозь фальшива по нравственному за­
мыслу. Хороша аллегорія—летѣть къ небу, чтобы тамъ
подраться, раскровянить и себя, иврага, повыщипатьперья
другъ у друга, поломать крылья! Прежніе поэты небу да­
вали другое назначеніе. Вспомните: «По небу полуночи
ангелълетѣлъи тихуюпѣснюонъ пѣлъ». Та, стараяп-ѣсня
была не о соколѣ или другой птицѣ, а о «Богѣ вели­
комъ»... Маленькаяразница! Современныйпоэтъ замѣняетъ
ангела хищной птицей и поетъ «безумство храбрыхъ». Нодаже исъптичьей-то точки зрѣнія—въчемъ-же храбрость
безумнаго сокола? Какъ известно, соколы нападаютъ не
Богь вѣсть на какихъ страшныхъвраговъ—всего лишь на
дикихъутокъ, гусей, куропатокъит.п. Поаллегоріиг.Горь­
каго выходитъ, что утки икуропаткитиранятъ соколовъ и
тѣмъ приходится отстаивать свою свободу и «жажду къ
свѣтуя. Забавноэто очень. Но публикаимолодежьнезамѣчаютъкомическихъчертъ«Пѣсни»ибѣшеноапплодируютъ
ей, когда слышатъсо сцены. Тутъ,. видите-ли, «борьба», а
ужь еслиборьба, то все равно, для какой цѣли и какими
средствами—отъ одного звука «борьба» въ кое-какихъ
слояхъпринятоприходить въвосторгъ. Наше интеллигент­
ное общество, сплошь состоящее нажалованьи, наша мо­
лодежь, поголовно стремящаяся попасть на казенные хлѣ-

ба—всетаки любятъ пощекотать свои нервыэтимъ стариннымъсловцомъ... Какътипическійинтелліігентъ-пролетарій,
въ которомъдухъ народный совсѣмъ выдохся, г. Горькій со
своей «старой мудростью» попалъ какъ разъ въ тонъ
своему времени, вътонъ обществу, гдѣ читаютъ Ницше.
Борьба... Мнѣвспоминается бедный, кроткій Надсонъ, ко­
торый не только мухи никогда не убилъ, но которому
самая мысль о кровавой борьбе казалось ужасной. Въ дру­
жеской бесѣдѣ онъ отвергалъ всякій терроризмъ, а въ
стихахъ у него «борьба» разсыпана чуть не въ каждомъ
стихотвореніи, иногда по нѣскольку разъ. И н-ѣтъ сомн-ѣнія, эта «борьба», для публики звучавшая иначе, была од­
ною изъ главныхъ пружинъ неслыханного успеха Надсона. Нѣчто подобное повторяется съ г. Горькимъ, и это
жаль. Еще более жаль, если «безумство храбрыхъ» для
г. Горькаго не красивая только фраза, а действительное
убежденіе...
XII.
Проследимъ дальше, страница застраницей, нравствен­
ную веру автора. Следующій разсказъ (1 8 9 6 г.) «На
плотахъ». Волга, ночь, плоты; на руле —хилый Митя,
сынъсплавщика, иСергей, рыжійработникъ. Напереднемъ
конце—самъсплавщикъ, мощныйстарикъ, съженоюМити.
Опять две мудрости, две морали. Христіанская изобра­
жена въ виде хилаго, дрябляго праведника, языческая—
въ виде здороваго, могучаго человека-зверя. Старикъ, на
глазахъ сынаи работника, живетъ со снохою, испокоенъ,
счастливъ. Это по г. Горькому —«человекъ здоро­
вый, энергичный, довольный собой, человекъ съ боль­
шой и ясно сознанной имъ жизнеспособностью». Со­
вершенно —Соколъ, съ «жаждой свободы, света». Въ
чемъ-же жизнеспособность? А въ томъ, чтобы отнять у
больного сына красивую его бабу, переступить всякій
законъ, всякую совесть. Г. Горькій не можетъ вдосталь

28

налюбоваться на своего героя: «Герой у тебя отецъотъ, говоритъ работникъ, который весь на сторонѣ ста­
рика. —Смотри-ка, 52 ему, а онъ какую кралечку милуетъ! Сокъ одинъ баба!». Работникъ поддразниваетъ
бѣднаго Митю, смѣясь надъего чистотой и «мудростью»,
надъ его моралью. «На томъ конц-fe плота жили и его
возбуждали къ жизни», говоритъ г. Горькій, не замечая,
что вся «жизнь» заключается лишь въ томъ, что здо­
ровый старикъ обнималъ чужую, бабу. «Думы! Ха!.,
издевается работникъ:—Вонъ, глянь-ко, отецъ-то твой не
мудритъ—живетъ. Милуетъ твоюжену, да подсмѣивается
надъ тобой, дуракомъ мудрымъ»... Этотъ преступный человѣкъ, который «не мудритъ —живетъ», см-ѣясь надъ
страданіями сына—изображенъ какимъ-то титаномъ. Имя
ему—Силанъ,—намекъ на силу его,—онъ стоитъ «въ ши­
рокой красной рубахіз, съ растегнутымъ воротомъ, обнажавшимъ его могучую шею и волосатую, прочную, какъ
наковальня грудь» и пр. Г. Горькій могъ-бы, конечно,
подмѣтить, что снохачи въ народѣ—не все богатыри, а
часто'совсѣмъ лядащіе стариченки, но тутъ, видите-ли,
нужно показать сверхчеловѣка, чувствуется страстное желаніе опоэтизировать его, оправдать. Силанъ—красавецъ
и силачъ, онъ переполненъ «жизнью», и ему въ уста вла­
гаются такІя рѣчи: «Пускай видятъ! Пускай всѣ видятъ!
Плююнавсѣхъ. Грѣхъ дѣлаю, точно. Знаю. Ну-къчто-жъ?
Подержу отвѣтъГосподу... Грѣхъ! Все знаю! И все пре­
ступила Потому—стоитъ! Одинъ разъ на свѣтѣ-то живутъ»... Когда Митя проситъ отца бросить этотъ грѣхъ,
сверхчеловѣкъ отвѣчаетъ совсѣмъ по Ницше:
«Сынъмоймилый, отойди прочь, колиживъбытьхошь!
Разорву на куски, какъ тряпицу гнилую. Ничего отъ твоей
добродѣтели не останется. На мукусебі яродилъ тебя,
выродка!». Когда сынъ говоритъ—али я виноватъ?Отецъ
отвѣчаетъ: «Виноватъ, комаръпискливый! Потому—камень
ты на моей дорогѣ. Виноватъ, молъ, потому постоять за
себя не умѣешь... Мертвечина, молъ, ты, стерва тухлая.

29

Кабытыздоровъ былъ, хоть-быубить тебя можно было»...
Силанъ еще не убилъ сына, но мечтаетъ о его смерти.
Остатки совести еще гд'Ь-то шевелятся въ старик^:
«Жалко тебя, кикимору несчастную»,—но сверхчеловѣкъ
презираетъ въ себѣ эту жалость: «Эхъ, Марья! Плохи
люди стали! Другой-бы—э-эхма! Выбился-быизъ петли-то
скоро. А мы—въ ней! Да можетъ быть такъ и затянемъ
другъ друга». По.чечтавъ о смерти сына, почтенный ста­
рикъ, по словамъ г. Горькаго, чувствуетъ «мощный приливъ энергіи и бодрости въ своей широкой груди».
Въ слѣдующемъ большомъ разсказе «Тоска» опять вы­
водятся двѣ мудрости—добродетельный учитель, умирающій отъ чахотки, и здоровый рабочій Кузьма Косякъ,
красавецъ и прелюбодей. Учитель строчитъ корреспонденціи и задыхается въ нищете, a сверхчеловѣкъ живетъ
въ свое удовольствіе, соблазняетъ походя дѣвокъ и
бабъ, и бросаетъ съ великолепнымъ, невозмутимымъ
спокойствіемъ сытаго звѣря. Страницы прощанія Кузьмы
съ Матреной превосходны; видимо, г. Горькій глубоко
перечувствовалъ психологію и мораль подобныхъ ге­
роевъ.
— Аменя-то? Кузя, меня-то? (говоритъ съ отчаяніемъ
девушка). Я-то куда дѣнусь отъ тебя? Подумай-ка? Али
ты меня не любишь ужь? Али ты меня не жалѣешь?
— Тебя-то, тебя-то... А тебя я здѣсь оставлю... Зг
вдоваго Чекмарева замужъ выйдешь... Сошлись мы съ
тобой по-любу, ну, и пришло вотъ время разойтись. Жить
надо и такъ иэтакъ—вотъ во всю чтобы! А ты нюнишь!
Дурашка!..
Этотъ веселый звѣрь, губящій дѣвокъ и прижитыхъ
ребятъ, даетъ какъ-бы откровеніе затосковавшему въ благополучіи своему хозяину—мельнику. Тотъ ѣдетъ въ городъ развратничать и кутить —какъ-бы въ пику чахо­
точному учителю съ его «стопудовой добродѣтелыо».
Это называется—«возобновился человікъ».

30

XIII.
Таково нравственное настроеніе г. Горькаго въ первомъ
томе. Не будемъ пересматривать сліздующіе. Хотя съ каждымъгодомъталантънашегоавторакрѣпнетъ, хотякъбосякамъ начинаетсяменѣе пристрастное отношеніе, но мораль
и «мудрость жизни» остаются прежнія. Физическая
сила, красота, сладострастіе, разгулъ безбрежный, свобо­
да отъ «стопудовой добродетели»—вотъ что представ­
лено, какъ радость жизни, и пророки этой старой вѣры
все богатыри, сверхчеловеки. Припомните красавицуМаль­
ву на рыбныхъ промыслахъ, свободную, гордую, распут­
ную, или колоссальнаго красавца Артема, живущаго на
содержании у купчихъ и торговокъ, или красавца—Сол­
дата изъ «Двадцать шесть иодна». Даже изображая отчаянныхъ мерзавцевъ, вроде Васьки Краснаго, палача при
публичномъ доме, или дворянина Промтова («Проходимецъ»), г. Горькій придаетъ ихъ силе ихитрости какойто сочный, почти красивый оттенокъ, а душевная чисто­
та и кротостьпочтинеизменно воплощаютсявъ безобразныхъ и хилыхъ людей. Таковъ жалкійКаинъ, затравлен­
ный еврей, таковъ воръ Уповающій («Дружки»), чело­
векъ жалостливый—и поэтому авторъ изображаетъ его
въпоследнемъ градусе чахотки. Говоря, что волкилучше
приспособлены къ борьбе за жизнь, чемъ иные люди,
г. Горькій морализируетъ: «хотя ихъ убиваютъ, но ихъ
боятся: у нихъ есть когтиизубы для самозащиты, аглав­
ное—сердца ихъ ничемъ не смягчены. Последнее очень
важно, ибо для того, чтобы побеждать въ борьбе за существованіе, человекъ долженъ иметь илимного ума, или
сердце зверя». Въ разсказе «Читатель» (1898 г.) некій
читатель или чортъ, имъ прикинувшійся, говоритъ автору:
«Пойми, твое право проповедовать должно иметь доста­
точное основаніе въ твоей способности возбуждать въ
людяхъ искреннія чувства, которыми, какъ молотками,

31

однѣ формы жизни должны быть разбиты и разрушены
для того, чтобы создать другія, болѣе свободный, на ме­
сто гѣсныхъ. Гнѣвъ, ненависть, мужество, с т ы д ъ , отвращеніе и, наконецъ, злое отчаяніе—вотъ рычаги, которы­
ми можно разрушить все на земле».
Какъ видите, г. Горькій не изъ тѣхъ писателей, ко­
торые стремятся возбуждать своею лирой «чувства добрыя». Гнѣвъ, ненависть, отвращеніе, злое отчаяніе... А
отчаяніе, хотя-бы злое, должно, какъ мы вид-Ьли выше
(стр. 2 3 1 ), переродиться «въ безумную храбрость... въ
страстное стремленіе на помощь (несчастнымъ)...» Какимъ
образомъ злое чувство можетъ быть источникомъ добрыхъ поступковъ—это секретъ нашего автора. Это совсѣмъ новая психологія: чтобы возбудить состраданіе,
нужно покончить съ совестью. Походъ противъ совѣсти
тянется во всѣхъ четырехъ томахъ г. Горькаго —парал­
лельно съ нескрываемымъ сочувствіемъ къ жертвамъ безсовѣстности. Иногда талантъ выручаетъавтора изъ нрав­
ственной его ошибки. Талантъ даетъ правдивую карти­
ну, котораядѣйствуетъсовсѣмъ наоборотъ «морали«, под­
писываемой авторомъ. Есть, напртгѣръ, у него чудесный
маленькій разсказъ «Скуки ради», исторія бедной, за­
пуганной дѣвки, которая сошлась со сторожемъ одного
глухого желізнодорожнаго полустанка. Скуки ради слу­
жащее чиновники подстерегаютъ, какъ сторожъ пошелъ
ночевать къ дѣвкѣ въ погребъ, запираютъ ихъ назамокъ
и потомъ изъ отчаянія и позора дѣвки устраиваютъсебѣ
спектакль. Дѣвка вешается и мертваяжизнь станціи опять
входитъ въ свою колею. Съ сверхчеловеческой точки
зренія—позабавились и отлично, но г. Горькій съуігклъ
обнаружить огромную, чисто мопассановскуюсилу сжатаго
выраженія людской жестокости, и всѣ симпатіи чи­
тателя остаются на стороне жертвы. Побольше такихъ разсказовъ и г. Горькій сталъ-бы въ родѣ т"ѣхъ
великихъ писателей, которые всегда приходили въ міръ
на защиту подобныхъ же загнанныхъ и забитыхъ.

32

Побольше такихъ разсказовъ—и мы имѣли бы своего
Мопассана. Но теорія заѣдаетъ талантъ г. Горькаго; онъ
изъ всіхъ силъ старается быть тенденціознымъ и на
самый модный манеръ. Въ повѣстяхъ онъ желаетъ про­
поведовать циническую философію, и такой перлъ, какъ
«Скуки ради» является у него почти обмолвкой. Другіе
разсказы въ этомъ родѣ и хуже, и съ какою-то двой­
ственнойподкладкой:вынезнаете,чемусочувствуетъавторъ,
палачамъ или жертвѣ.
Самое крупноепроизвеленіе г. Горькаго—«Ѳома Гордѣевъ» продолжаетъ проповедь цинизма. Это цѣлый
романъ и заслуживаетъ особой бесѣды, теперь-же при­
помните суть его. Отецъ Гордѣева—Игнатъ—рисуется
въ своемъ роді какъ «сверхчеловѣкъ». Онъ изъ рабочаго
водолива сделалсямилліонеромъ. «Богатырски-сложенный,
красивыйинеглупый, онъ (по словамъ г. Горькаго) былъ
однимъ изъ тѣхъ людей, которымъ всегда и во всемъ
сопутствуетъ удача—не потому, что они талантливы и
трудолюбивы, а скорее потому, что, обладая огромнымъ
запасомъ энергіи, они по пути къ своимъ цѣлямъ не
ум-ѣютъ, даже не могутъ задумываться надъ выборомъ
средствъи помимо своего желаніяне знаютъиного закона.
Иногда они со страхомъ говорятъо своей совѣсти, порою
искренно мучаются въ борьбѣ съ ней, но совѣсть— это
сила непобѣдимая лишь для слабыхъ духомъ *; сильные-же
быстро овладіваютъ ею и порабощаютъ ее своимъ жела. ніямъ, ибо они безсознательно чувствуютъ, что если дать
ей просторъ исвободу, то она изломаетъ жизнь. Они приносятъ ей въ жертву дни: если-же случится, что она
одолѣетъ ихъ души, то они, побежденные ею, никогда не
бываютъ разбиты и такъ же здорово и сильно живутъ
подъ ея началомъ, какъ жили и безъ нея»...
Тщетно ищещь хоть оттенкаироніи въ этихъ страшныхъ словахъ: «совѣсть—сила непобѣдимая лишь для
* Курсивъ ной.

33

слабыхъ духомъ». Нашъ авторъ, видимо, искренно исповѣдуетъ то, что пишетъ, и весь романъ является иллюстраціей къ этой формуле. Богатырю РІгнату Гордееву,
человеку хищному и распутному—попадаетъ благочести­
вая жена изъ уральскихъ молоканокъ. Рождается сынъ
Ѳома, человікъ потерянный, пьяницаирезонеръ. Вънемъ
унаследованное отъ матери чувство совести не переро­
дило породу отца, а только испортило ее. Въ то время,
какъ люди съ пониженной совестью двигаютъ жизнь,
создаютъ новый культурный строй, вводятъ новыя нача­
ла—а главное живутъ гордые своимъ хищничествомъ,
счастливые,—молодой милліонеръ, отравленный совѣстью,
ничего не можетъ придумать иного, кроме безплодныхъ
угрызеній, безсильной ненависти противъ своего обще­
ства и пьянаго распутства, будто-бы отъ «тоски». Люди
«сильные духомъ»—Маякины, отецъ и сынъ, Смолинъ и
другіе свооодные отъ «стопудовой добродетели», текутъ
въ романе могучею струею къ весьма определенной це­
ли—къ богатству, власти, почету, наслажденію,—людиже съ безпокойной совестью—и милліонеръ, п пролетаріи (вроде журналиста Ежова) мутно плывутъ у береговъ, останавливаясь и кружась, въ какомъ-то водовороте
мысли, и себе, и людямъ на горе.
Чтобы оттенить трагическое положеніе зараженнаго
совестью и потому полоумного, несчастнаго Ѳомы Гор­
деева, г. Горькій выдвинулъ титаническую фигуруЯкова
Маякина, поволжскаго милліонера. Это неукротимыйхиіцникъ, но безсовестность его не только не мучитъ его,
но представлена какъ настроеніе свежее, ясное, счастли­
вое. Въ уста Маякина г. Горькій влагаетъ сильныя, умныя, трезвыя речи, глубоко-народный языкъ и ясную до
жестокости мораль. Вы безъ труда поймете, что это тоже
сверхчеловекъ, и что симпатіи г. Горькаго—на его сто­
роне. Вотъ какое предсмертное завещаніе сочиняетъ для
йего авторъ: «Ну, ребята, живите богато! Поѣлъ Яковъ
всякихъ злаковъ, значитъ, Якову пора и со двора... Виз

34

дите, умираю, и не унываю... Иэто мнѣГосподьзачтетъ...
Я его, Всеблагого, только шутками безпокоилъ, а стономъ и жалобами—никогда! Охъ! Господи! Радъ я, что
умѣючи пожилъ... по милости Твоей! Живите дружно...
и не мудрствуйте очень-то. Знайте, не тотъ святъ, кто
отъ грѣха прячется, да спокойненько лежитъ... А ктохочетъ отъ жизни толкудобиться, тотъ грѣха не боится...
Ошибку Господь ему простить»...
XIV.
«.Не бойтесь грѣха»—вотъ то громкое слово, которое
несетъ съ собою г. Горькій. Другое попутное,—призывъ
къ помощи тѣмъ, кто гибнетъ на днѣ жизни—звучитъ
около перваго холодной фразой...
Г. Горькійимѣетъсвое особенное преимущество предъ
другими беллетристами. Не пройдя никакой школы, онъ
въ нѣкоторомъ важномъ отношеніи образованное ихъ
всѣхъ. Онъ прошелъ курсъ простонародной жизни,
они—нѣтъ. Въ то время какъ писатели изъ другихъ
классовъ общества изучали латинскія спряженія, г. Горь­
кий изучалъ живой народныйязыкъ. Ониизучали то, что
когда-то было, или никогда не было, онъ—то, что есть.
Они изучали институтыГайя, догмыиэнциклопедіиправъ,
а онъ изучалъ голодъ. Постепенно, методически онъ
проходилъ отчаяніе, изучалъ злобу, изслѣдовалъ сладострастіе, пьянство, ужасъ одиночества въ пустынѣ, упоеніе этимъ одиночествомъ. Онъ проходилъ многолѣтній
курсъ труда сверхсильнаго, онъ знаетъ, что такое уста­
лость, знаетъ ощущеніе отдыха, радость и горе милліоновъ человѣческихъ существъ, составляющихъ правило
въ человѣчествѣ, а не исключеніе. Г. Горькій видѣлъ
собственными глазамиокеанъ народа и, такъ сказать, плавалъ въ немъ среди тысячи чудесъ этой подводной жиз­
ни, интеллигентному человеку недоступной. Г. Горькій
собственными руками перещупалъ матерію во всѣхъ ея

35

видахъ, какъ маляръ, сапожникъ, садовникъ, чертежникъ,
поваръ, булочникъ, крючникъ и пр. и пр. Онъ собствен­
ными ногами перещупалъ земную поверхность на огромномъ пространств^ отъ Волги до Бессарабіп и до Тиф­
лиса. Г. Горькій дышалъ воздухомъ степей и горъ, онъ
много странствовалъ по берегамъ морей и рОкъ,—при­
рода открывала ему свои нѣмыя тайны. Наконецъ, переживъ цѣлыя десятилѣтія суровой нужды, нашъ авторъ
прошелъ великуюшколу страданія, котораяобразовываете
одаренную душу лучше всякихъ фоліантовъ. Поистииіз,
г. Горькій можетъ гордиться своимъ знаніемъ, и именно
тѣмъ, которое инымъ путемъ нельзя нажить. Подобно
тому, какъ читая Тургенева и Толстого, чувствуешь безспорно, что эти авторы действительно изучили свой міръ
и самолично пережили, перечувствовали въ себе своихъ
изящныхъ героевъ и героинь, такъ, читая г. Горькаго,
всегда убежденъ, что онъ видОлъ то, что описываетъ,
самолично пережилъ въ себе самомъ душу своихъ бродягъ, воровъ, проститутокъ и чернорабочихъ, что онъ
вмѣстилъ въ себя ихъ природу...
Но, вы скажете, всетаки жаль, что сверхъ того даро­
витый авторъ не получилъ обыкновеннаго образованія.
На это я замечу, что онъ, къ сожаленію, получилъ и
обыкновенное образованіе, т.-е. путемъ безпрерывнаго
чтенія книгъ пріобрелъ все такъ называемое, «развитіе»,
отличающее интеллигенцію отъ народа. Читаешь г. Горь­
каго и убеждаешься, что онъ вполне на уровне своего
вОка и совсемъ законченный «интеллигентъ». Ему всѣ
«проклятые вопросы» такъ-же близко известны, какъ
любому акцизному чиновнику съ университетскимъ дипломомъ или уОздному врачу. Кроме «проклятыхъ»,
ему извѣстенъ и милліонъ глупыхъ вопросовъ, кото­
рыми наполняется наша праздность, и это по-истине,
жаль. Книжное развитіе не усиливаетъ таланта, оно за­
метно истощаетъ свежесть его и оригинальность. На че­
ловека чаще всего книга действуетъ какъ на сорванный

36

цвѣтокъ: между ея страницами живое существо сплющи­
вается, засыхаетъ, изътрехъ изм-ѣренійтеряетъ, покрайней
мѣр-fe,одно. Всѣмы,такъназываемыелюдиинтеллигентные,
существакакъ-быдвухъ измѣреній, иотсюда нашанеудов­
летворенность жизнью, неизвѣстная предкамъ. Г. Горь­
кий едва-ли много пріобрѣлъ, читая книги и журналы,
но потерялъ много. Читая его, во многихъ мѣстахъ чув­
ствуешь, какъ связываетъ его книжное внушеніе, какъ
свѣжій и сильный талантъ бьется въ сѣткѣ общепринятыхъ и модныхъ предразсудковъ. Босяки, бродяги, дОти
земли у него подчасъ разсуждаютъ совсОмъ какъ-будто
только чтоначитались переводныхъкнижекъижурналовъ.
Можетъ быть, какъяскажу ниже, имъ ипо природѣсвой­
ственно такъ разсуждать, но очень многое, видимо, ав­
торъ имъ навязываетъ и отъ себя. Голосъ г. Горькаго,.
къ сожалінію, вовсе не есть голосъ народный; въ лучшемъ случай это голосъ отбросовъ народныхъ—босяковъ.
XV.
Сказать кстати, это черта почти всѣхъ писателей,
выходящихъ изъ народа. Какъ бабочка, вылетѣвшая изъ
кризалиды, крестьянинъ-писатель совсѣмъ уже не напоминаетъ крестьянина, и хотя носитъ иногда, изъ кокет­
ства, полущубокъ и валенки,—душой своей вполнѣ «интеллигентъ», т.-е. человѣкъ съ книжными мыслями, жур­
нальными мечтами, съ бумажнымъ отношеніемъ къ міру.
Нынче довольно много писателей изъ народа; некоторые
изъ нихъ пишутъ на деревенскія темы (если это поэты,
то безбожно обкрадывая Кольцова и Никитина). Читая
ихъ, вы чувствуете, что это люди чужіе деревнѣ, что
они хорошо знаютъ деревню, но уже не понимаютъ ея.
Кровные мужики, они хуже понимаютъдушу мужицкую,
нежели понимали ее некоторые писатели-аристократы,
вродѣ Тургенева или Толстого. Конечно, тутъ много
значитъ и размѣръ таланта: крестьяне-писатели обыкно-

37

венно недаровиты. Народные таланты, какъизвестно, стре­
мятся чаще всего въ купцы, промышленники, техники,
наконецъ — въ чиновники, пополняя собою безпрерывно
вырождающуюся интеллигенцію. Прямо отъ сохи не
являлось ни одного генія. Множество дарованій тонкихъ
и артистическихъ роковымъ образомъ гибнуть то за прилавкомъ, то по заводскимъ и конторскимъ угламъ. Мо­
жетъ быть, загадочный разгулъ купеческій иногдане что
иное, какъ конвульсія таланта, задыхающагося въ слиш­
комъ узкомъ ремеслО. Что-то мОшаетъ даровитымъ
крестьянамъ тотчасъ занимать свое настоящее мОсто въ
обществѣ, и вовсе не недоступность образованія. Почти
треть населенія уже грамотна, такъ что можно считать,
что въ Россіи, наряду събезграмотнымъ, уже есть какъ-бы
сорока-милліонное государство вполнОграмотное: почемуже оно не выдвигаетъ новые ряды талантовъ? Я думаю,
препятствуетъ этому не недоступность образованія, а какъ
это ни странно—скорѣе обратная причина. Именно, обра­
зованность, встречая выходящій изъ народа талантъ, часто
обезличиваетъ его до посредственности, отнимая самую
соль таланта—оригинальность. Вы подумайте только, ка­
кой грузъ понятій, совсімъ чуждыхъ, наваливается на
свѣжую душу народную, лишь только она распахнется
для цивилизаціи. На тонкую работу цОлыхъ поколѣній
деревенской культуры, на замкнутую въ се60 организацию
чувствъ и мыслей накладывается милліонъ штемпелей,
милліонъ представлений самыхъ сложныхъ и неожиданныхъ—съ общимъ покоряющимъ внушеніемъ, что это-то
и есть настоящее, что это-то и даетъ «образъ» чело­
веку. Первое поколѣніе, выходящее изъ народа, бываетъ
энергично и даровито лишь въ той средѣ, гдѣ образо­
ванность близка къ прежней: въ средО купеческой;
входя-же въ интеллигенцію, мужикъ бываетъ обыкно­
венно ошеломленъ, подавленъ и несомненно пониженъ
въ своей душевной силО. Таковъ даже Ломоносовъ,
который не сдѣлался геніальнымъ, можетъ быть, только

3S

потому, что слишкомъ былъ пришибленъ европейской
школой. Нуженъ рядъ поколѣній, прошедшихъ новую
умственную культуру, чтобы геній народный выпрямился
и проявплъ себя свободно, но тогда писатель оказы­
вается уже вышедшимъ не изъ народа. Прадѣдъ —кре­
стьянинъ, дѣдъ—купецъ или священникъ, отецъ—чинов­
никъ и дворянинъ; вотъ генеалогія многихъ талантливыхъ писателей, вышедшихъ не изъ народа. На г. Горь­
комъ замѣтно дѣйствіе этого закона. Онъ вышелъ не
изъ деревни, а изъ городскихъ м-ѣщанъ—слоя уже не­
сколькооцивилизованнаго, хотя-быбезъпосредствашколы.
Ужедѣдъг. Горькаго—грамотный, какъвидно изъ автобіографіи писателя. Городскіявліянія исподволь ложились на
эту породу. Но быстрый выходъ нашего автора изърабочихъвълюдиобразованныевсе-же непрошелъемударомъ.
XVI.
Вчитывайтесь внимательно—вы заметите, что всѣ до­
стоинства свои г. Горькій принесъ съ собой, всѣ недо­
статки —пріобрѣлъ въ образованномъ кругу. Глубокое
чувство природы, страстное влеченіе къ ея красотѣ,—это
вынесено г. Горькимъ не изъ книгъ. Удивительно бога­
тый, образный, звучный, цв-ѣтной языкъ народный—оче­
видно заимствованъ у народа, а не изъ книгъ. Знаніе
жизни отверженныхъ, ихъ психологіи и философіи —
почерпнуто не изъ книгъ. Но лже-романтизмъ, наклон­
ность къ вычурнойразмашистости—вліяніе явно книжное.
Народъ правдивѣе и строже въ языкѣ, онъ никогда не
употребляетъ гиперболъ, по крайней мѣр-ѣ, въ серьезной
рѣчи. Загѣмъ этотъ разлагающій живое чувство анализъ,.
эта неугомонная рефлексія, въ которую впадаетъ часто
г. Горькій, это «психологическое ковырянье» —все это,
увы! давно знакомые намъ неврозыинтеллигентной обра­
зованности. Видимо могучаго природнаго сложенія душа
автора всетаки сильно расшатана столкновеніемъ и борь­

39

бою съ міросозерцаніями, ей слишкомъ новыми. Обра­
зованностькнижная отразилась на немъ какою-то умствен­
ной нейрастеніей —состояніемъ острымъ и тонкимъ, но
болѣзненнымъ. Г. Горькій «интеллигентъ» и даже въвыс­
шей степени, но такихъ у насъ великое множество, ивовсе
не «интеллигентъ» намъ нуженъ. Мы ждемъ отъ него
голоса души народной—а вовсе не варіацій на журналь­
ные .мотивы. Мы ждемъ отъ него голоса самой природы,
и онъ иногда въ состоянии говорить отъ ея имени, но
не всегда. Сильный талантъ его видимо все еще не довіряетъ себѣ, все еще вовластипостороннихъ внушеній.
Это рабство предъ «образованностью», предъ мнішымъ
свѣтомъ школы и книги—самая серьезная опасность для
г. Горькаго, и пока—главная причина его недостатковъ.
Во что-бы ни стало, онъдолженъ одолѣть въ себе власть
книги и вернуться къ прирожденному самодержавно та­
ланта. Онъ изъ т'кхъ немногихъ, которые призваны изу­
чатьнеоттиски жизни на бумаге, асамое жизнь, во всейея
сырой непосредственности. Сама-же жизнь не только ярче
и истиннѣе книжныхъ изображеній, но и спокойнее
ихъ. Она менее истерична, въ ней больше вечной му­
дрости, спасающей отъ лжи. Ивотъя думаю, что вовсе не
жизнь подсказалаг. Горькому его нравственное міросозерцаніе, тотъ цинизмъ, о которомъ мы говорили выше.
Это міросозерцаніе вовсе не народное. Мне кажется,
въ немъ много книжнаго, можетъ быть невольно заимствованнаго со стороны. Народъ, органически сложившійся на земле и правильно растущій наней, какъстрое­
вой лісъ, держится вовсе не борьбою за существование,
а взаимопомощью, и инстинкты зв-ѣринойборьбывъ немъ
скованыинстинктами мира. Идеалы насилія, захвата, тор­
жества, свободы похоти—идеалы вовсе не крестьянскіе.
Здоровый народъ всегда религіозенъ въ хорошемъ, христіанскомъ смыслѣ этого слова. Нутромъ своимъ мужикъ
чувствуетъ нравственный законъ какъ условіе блага, и
на уклоненіе отъ этого закона смотритъ какъ на зло>

40

ведущее къ смерти. Здоровый народъ боится грѣха и презираегь его, не давая себе въ томъ отчета. Какъ безсознательно выработалосьу насъ отвращеніе къ н-ѣкоторымънасѣкомымъ и гадамъ, въ народе втеченіе в-ѣковъ выработа­
лось безотчетное отвращеніе къ нѣкоторымъ поступкамъ,
и только этою безотчетною нравственностью, основан­
ною на глубокомъ признаніи закона жизни, последняя и
держится. Ни въ какой стране народъ не можетъ разсуждать какъ Ницше, не можетъ додуматься до злого
сверхчеловѣка. Такой человѣкъ всюду понимается какъ
«негодяй», т. е. человекъ негодный къ жизни. Это —■
разбойникъ, его боятся какъ гада и всюду истребляютъ.
Напротнвъ, всѣ народы, начиная съ глубокой древ­
ности, додумались до добраіо сверхчеловѣка, будетъ-ли
это народный заступникъ отъ внѣшнихъ бѣдъ вроде
Геркулеса, Самсона или Ильи Муромца,—или такой-же
заступникъ отъ зла внутренняго—человѣкъ праведный,
вроде Іова или христіанскихъ подвижниковъ. Народъ въ
своей массе изъ века въ векъ тянется къ благочестію,
къ чистоте, къ смиренію и незлобивости, ивсе противо­
положное считаетъ грехомъ. Народу несвойственно ува­
жать то, что разрушаетъ жизнь, —онъ безсознательно
чтить лишь то, что ее строить.
XVII.
Отъ г. Горькаго нельзя ждать голоса народнаго уже
потому, что онъ описываетъ не народъвъ строгомъ смы­
сле. Его герои не пахари, а бродяги, не столько тру­
женики, сколько люди праздные. Это классъ столь-же
далекій отъ народа, какъ и интеллигенція. Г. Горькій ни­
чуть не скрываетъ, что это классъ озлобленный до вол­
чьей злости, классъ распущенный, развратный. Въ этомъ
разнородномъ слое, развязанномъ отъ всехъ узъ граж­
данственности, циническое міросозерцаніе не только воз­
можно, но даже естественно. Г. Горькому, скажете вы,

41

нечего было учиться у Ницше; принципъ—«ггадающаго
■толкни»—общепринятъ въ средѣ гибнущихъ. Бродяги—
циники по самой натурѣ, и не книга научила г. Горькаго
цинизму, а сама жизнь...
Пусть будетъ такъ, соглашусь я. Но книга оправдала
это жизненное явленіе для г. Горькаго. Въ народной
средѣ, на изломахъ ея, среди челов^ческаго мусора возникаютъ всѣ заблужденія, который мы встрѣчаемъ въ
книгахъ, всѣ безумныя теоріи и взгляды, но стихія на­
родная все-же относится къ нимъ какъ къ ошибкѣ.
«Борьба за существованіе» въ ея грубомъ видѣ народу
известна, но не пользуется почетомъ. Циники въ скольконибудь здоровой местности вънародѣ играютъ ту-же роль,
какую Діогенъ въ Аѳинахъ: они вовсе не даютъ тона
обществу и далеко не выражаютъ собою духа народ­
наго. Циники въ народѣ—типъ вечный, но они теряются
обыкновенно среди столь-же в^чныхъ, но болѣе достойныхъ стоиковъ, платониковъ, эпикурейцевъ, христіанъ.
Въ простомъ народѣ г. Горькій не могъ-бынайти саикши
для «безумства храбрыхъ». Но въ образованном!, кругу
именно въ наше время такая санкція сама напраши­
валась. Въвѣкънигилизма, дарвинизма, эстетизма, ницшеан­
ства, марксизма—да чтобыне найти оправданіязла! Существуютъ десятки теорій, его оправдывающихъ, —берите
любую. И совершенно наоборотъ тому, какъ онѣ при­
нимаются въ народѣ, эти теоріи несравненно болѣе властны
въ нашемъ обществѣ, нежели вѣчныя идеи стоиковъ, чистыхъ эпикурейцевъ, христіанъ. Наше образованное об­
щество—будемте откровенны—испытываетънеизъяснимое
влеченіе къ цинической морали, къ свободѣ—не только
духа, но и тѣла, къ свобод^ отъ того нравственнаго
«гнета», который такъ дорогъ стоикамъ и христіанамъ.
И это нетолько у насъ: то-же вы видите въ западной
буржуазіи, въ западной аристократіи, всюду, гдѣ обра­
зуется слой населенія, органически оторванный отъ на­
родной почвы.

Г. Горькій со своею голью, можетъ-быть, потому такъ
стремительно принятъ и усыновленъ интеллигенцией, что
онъ и въ самомъ д^лѣ родственъ ей—по интимной сущ­
ности своего духа. Циническое міросозерцаніе голи—оно
намъ родное, оно наше. Всмотритесь въ этотъ загадоч­
ный классъ—въ пролетаріатънародный—выувидите подъ
внѣшней грязью совеізмъ знакомыя, совсѣмъ свои черты,
Мен-fce прекрасная, чѣмъ Нардисъ, интеллигенция, на­
клонившаяся надъ пролетаріатомъ, видитъ въ ней свойже образъ, хотя и опрокинутый. Въ самомъ ділѣ, что
такое босяки? Они—оторванный отъ народа классъ, нои мы—оторванный; мы—сверху, они—снизу. Они по­
теряли связь съ землею и живутъ случайными, отхожими
промыслами,—и мы также. Они не хозяева и всегда на­
емники, и мы также. Они бродятъ по всей странѣ изъ
конца въ конецъ, отъ Либавыдо Самарканда, отъ Одессы
до Владивостока—и мытакже: наша чиновничья интеллигенція съ безпрерывными переводами, перемѣщеніями
бродитъ не менѣе золоторотцевъ, хоть и получая за это
прогоны. Даже въ тѣхъслучаяхъ, когда мысидимъ прочно
на місгѣ, насъ какъ босяковъ начинаетъ мучить тоска,
невыносимая скука, и мы должны бежать куда-нибудь
хоть на время—за-грайицу, на Кавказъ, въ Крымъ (куда
бѣгутъ и босяки). Бродяги постоянно міняютъ свои
квартиры,—мыто-же. У многихъ-ли у насъ есть дома?
Огромная разница, скажете вы:—мы сыты, босяки го­
лодны. Однако, всі>-ли мы сыты и всегда-ли? И всѣ-ли
босяки голодны? Питаясь въ студенческіе годы по кухмистерскимъ, а въ поздніе—обремененные семьей,—многоли лучше босяковъ мы питаемся, по-крайней мѣрѣ въ
значительной массѣ? Босяки—народъ пьяный и разгуль­
ный, нонашанизшаяисредняяинтеллигенціяразвѣ менѣе
пьяна и разгульна? Вы скажете—есть-же и трезвые ин­
теллигенты. О, да,—но естьвполнѣтрезвыеибосяки, почти
или вовсе не льющіе (напримѣръ, дворянинъ Промтовъ
изъ «Проходимца»), Съ внутренней стороны параллель-

43

между интеллигенціей и босяками пожалуй еще рѣзче.
Босяки не такъ начитаны, какъ мы, но почтивсѣ ониинтел­
лигентны—всѣ мыслятъ, всѣ им-ѣютъ свою философію, и
буквальноту, какъдвойникъ ея наверху. Всѣ они недоволь­
ны порядкомъ вещей и держатся за этотъ порядокъ, кор­
мятся отъ него. Всѣ они скептики иматеріалисты, свобод­
ные мыслители, отрицаюшіе культурные предразсудки. Съ
в е л и ч а й ш е й легкостью они доходятъ до такихъ «завоеваній
науки», какъ происхожденіе человека отъ скота со всіии
вытекающими отсюда послѣдствіями. «Всѣ мыни въ чемъ
не виноваты и всѣ мы скоты», говоритъ герой одного
изъ лучшихъ разсказовъ г. Горькаго («Въ степи»). То,
что человѣкъ скотъ и «не болѣе, какъничтожная гнида»
(«Тоска»), повторяется очень часто у г. Горькаго;
это одинъ изъ основныхъ пунктовъ босяческой философіи. Но вѣдь это-же убіжденіе составляетъ сердце
интеллигентнаго пессимизма всѣхъ временъ, отъ Екклезіаста до Мопасана. Оторванные отъ народаклассыиначе
думать и не могутъ, но самъ народъ, пока онъ организованъ, такъ не думаетъ. Его органическая связь съ землей
и стихіями даетъ ему самочувствіе вечной жизни, а такая
жизнь есть состояніе священное. Человѣкъ народной,
органической культуры склоненъ чувствовать себя не
«ничтожной гнидой», а сыномъ Божіимъ, и одинаково
въ языческую или христіанскую эпоху. Вотъ эта потеря
чувства родства съ божествомъ, чувства первородства
своего въ мірѣ составляетъ грустную черту обоихъ отор­
вавшихся сословій. Нисколько не удивительно, что голь
напоминаетъ интеллигенцію, а интеллигенция—голь. Міросозерцаніе у нихъ общее и должно быть такимъ, съ от­
тенками чисто внешними. У интеллигенции побольше
книжнаго знанія, у голи—знанія действительной жизни.
Замѣтьте, что сословіе босяковъ и само по себѣ
не лишено образованія: тутъ почти вс-ѣ безъ исключенія грамотны и начитаны, хотя-бы только въ дешевой
прессѣ. Среди босяковъ огромный процентъ «бывшихъ»

44

людей, т. е. образованных!., но спившихся илипросто опу­
стившихся на дно жизни. Этотъ классъ имѣетъ своихъ
офицеровъ, учителей, чиновниковъ, писателей... Эти
«бывшіе люди» (см. «Бывшіе люди»), опускаясь въ от­
бросы народные, несутъ туда свой книжный нигилизмъ,
которыйвстрѣчаетъвнизу вполнѣ родственныянастроенія...
Что-же такое г. Горькій? Мнѣ кажется, это пере­
бежавшая яркая искра между двумя интеллигенціями,
верхнейинижней,—соединяющая ихъ въ грозовое «безум­
ство храбрыхъ». Это выходецъ не изъ народа, и голосъ
его не народный. Но онъ заслуживаетъ того, чтобы къ
нему прислушаться.

Вожди народные.
— Мы въ жизни новость.
— И какая мы новость? —
усмѣхается Объѣдокъ: —
гояьтепа всегда была.
— И она создала Рнзмъ, го­
воритъ учитель.
— Да, конечно,—ликуетъ
ротмистръ. Ромулъ и Ремъ
—развѣ они не золоторотцы?
И мы — придетъ напгъ ч:ередъ, создадииъ...
(.М .Горькій „Бывшіе люди“).
I.

Беллетристы не получаютъ званій какъ живописцы,
но посправедливости г. Максимъ Горькій достоинъ
не только художественной, но даже ученой сте­
пени. Онъ сдѣлалъ важное открытіе, онъ изслідо. валъ целую породу двуногихъ, прежде едва из­
вестную и до него еще не описанную. Эта разновид­
ность homo sapiens, которую въ просторѣчіи зовутъ
«золоторотецъ», «галахъ», «посадскій», «ракло», «босая
команда», «стригачъ» и пр. я пр. Это цНЬіый классъ,
притомъ быстро ростущій, какъ облако саранчи, угро­
жающей вытѣснить собою болѣе изящные виды челове­
ческой породы. Это люди, говоритъ г. Горькій,—«которыхъ давно пора считать за классъ и которые вполні
достойны вниманія, какъ сильно алчущіе и жаждущіе,
очень злые и далеко не глупые». («Коноваловъ»). Важно'

46

изучить этотъ типъ и знать, что-же это такое—босяче­
ство? Пусть босякъ не болѣе какъ «кобылка», челове­
ческая саранча, которая еще пока, слава Богу, скачетъ
отдѣльными особями. Но и саранча заслуживаетъ серьезнаго вниманія, и ее изучаютъ. Если-же роль хищнаго насікомаго выпадаетъ на долючеловѣка —существа, въ гру­
ди котораго бьется то-же сердце, что и въ насъ, кото­
рое такъ-же мечтательно и наивно и несчастно, какъмы,
то «саранчі» подобной следуетъ уделить побольше вниманія, и вниманія братском.
Знаменательно имя, которое далъ себе г. Горькій.
Безспорно, какая-то мысль вложена въэтотъ псевдонимъ,
какая-тохарактеристика. Въ наивныявременагероевъназы­
вали:Правдинъ, Стародумъ, Скотининъ... Черезчуръэтовывесочно ипотомумалоговоритъ. Затемъ уже давали имена
потоньше, не имена, а намеки: Хлестаковъ, Ноздревъ,
Коробочка, Маниловъ... Потомъ эта манера была бро­
шена, но къ ней иногда возвращаются. Народныя про­
звища и фамиліи всегда характерны, и часто для це­
лой породы. Г. Горькій чувствовалъ, можетъ быть,
желанье подчеркнутьоднуособеннуючерту своейличности
и назвалъ себя горькимъ. Онъ представитель босяковъ и
самъ бывшій босякъ,—не хотелъ-ли онъ дать намекъ о
горькой доле этого класса? О горечи сознанія, которое
несетъ онъ въ общество, о горькойправде, которуюонъ
поведаетъвсемъ?Вовсякомъслучае какая-тоостраягоречь
скрыта въ этомъ несколько вычурномъ псевдониме. На­
зывая себя «Горькимъ», нашъ авторъ даетъ имя и босякамъ: все они—горькіе люди, чаще—горькіе пьяницы,
редко трезвые, но огорченные судьбой своей, дающіе въ
прикосновеніи къ обществу «горькую реакцію».
Униженные и оскорбленные? О, далеко не всегда.
Часто они оскорбители и унизители. Этолюди нетолько
оборонительной роли, но и наступательной. Назвать ихъ
просто несчастными, значитъ сказать неправду,—они не­
счастливые, но и не исключительные страдальцы.

47

И если страдальцы, то, какъ огромное большинство несчастныхъ, ихъ мучатъ очень нечистая,, нехорошія
страданія. Что-же такое этотъ загадочный классъ
общества? Вѣчное-ли это явленіе, или лишь вре­
менное, возникшее какъ слѣдствіе общественнаго пере­
ворота въ этомъ вѣкѣ? Здоровое это начало общества
или нѣтъ?—Потому что грязь и нищета и даже злоба,
и даже примесь порока не всегда еще служатъ призна­
ками безнадежнаго вырожденія. Изъ сіраго зерна, погруженнаго въ зловонную землю, изъ жгучаго процесса
распаденія часто возникаетъ жизнь, дышащая ароматами.
Что-же такое босяки?
II.
Самъ г. Горькій описалъ своихъ босыхъ героевъ въ
нисколько волшебномъ освѣщеніи. Онъ вывелъ этихъ
полудикарей среди пленительной природы, на бе­
регу могучаго моря, среди необъятной степи, подъ
небомъ юга... Онъ вывелъ людей трагическихъ. точно
вышедшихъ изъ боя или готовыхъ ринуться въ
него,—изгнанниковъ изъ общества, съ душою, омрачен­
ною преступленьями и злостью. Онъ вывелъ людей въ
пустыню и предоставилъ ихъ приключеніямъ первобытнымъ. Какъ хотите, это необыкновенно, и босяки
сразу показались людьми «интересными»,—более того—
самыми интересными, какіе есть въобществе. Что-то ро­
мантическое, страстное, давно забытое проснулось съними
въ памяти общества—можетъ быть—дізтскія легенды о
разбойникахъ и богатыряхъ, можетъ быть память юности
о герояхъ народныхъ войнъ и возстаній. Модное ученіе
марксизма сразу подчеркнуло «босячество» и ввело его въ
поле общественнаго зрѣнія. Босяками начали увлекаться
какъ некогда черкесамиили запорожцами, босяковъ воз­
вели чуть-ли не въ «перлъ созданія», имъ даже кое-где
начали подражать. Сразу появилось несколько начинаю-

48

щихъ писателей босяческаго типа, т. е. которые
(установился и особый глаголъ), или хотятъ
Есть такіе, которые прежде тянули «горькую»
втихомолку, а теперь—дѣлаютъ это какъ-быуже по призванію... Одинъ студентъ, какъ разсказываютъ газеты,
спившись съ кругу, сделался золоторотцемъ, сталъ во­
ровать и прочее, и адвокатъ его на суде объяснялъ это
вліяніемъ г. Горькаго. Студентъ, видите-ли, осуществилъ
всего лишь новый героическій идеалъ увлекающейся,
честной молодежи... Какъ это низабавно, но доля правды
въ адвокатской увертке несомненно есть.
Г. Горькійименнотѣмъочаровалъчитателей, чтосумѣлъ
показать имъ какого-ни-на-есть «героя». Мы живемъ
оченьскучно идушно, дотакойстепени, чтоиные взрослые
уважаемые граждане тратятъденьги, чтобы хоть на время
сойти съума иполучить способность бить зеркала исовер­
шать другіе хоть сколько-нибудь выдающіеся поступки.
Обычное мертвитъ: хочется хотьчего-нибудь небывалаго,
хочется преступного, выходящаго за условленную грань.
Уравновешенное общество съ тоскою чувствуетъ, что
остановилось, и не будучи въ состояніи идти впередъ,
тянется назадъ —хоть въ страданіе, лишь-бы не сонъ.
Прежніе большіе писатели волновали читателей счастли­
выми настроеніями,—но если нѣтъ ихъ, то дайте намъ
хоть мрачныхъ чувствъ. Г. Максимъ Горькій, чутьемъ та­
ланта, отгадалъ эту потребность. Онъ вывелъ новый,
малоизвестный классъ людей и поставилъ его въ траги­
ческую позу. Хоть не надолго, онъ заставилъ повѣрить,
что героическое возможно, что раса вождей еще не вы­
мерла, что есть на кого возложить надежды, великіяна"
дежды наобщественное спасеніе. Тревожные, ненасытные,
мы живемъ вѣка и все грезимъ о будущемъ, смутно
чувствуя, что настоящее не хорошо. Настоящее всегда
более или менее дурно, и это прекрасная черта—недо­
вольство, если оно обращено внутрь себя. Къ сожале*
нію, слабости человеческой свойственно искать и ужабосячили
босячитъ.

49

совъ, и защиты—вне себя, и «героизмъ» чаще желаютъ
видеть въ ближнихъ, нежели въ самихъ себе. Во все
вѣка челов-Ьческій родъ искалъ защиты въ своихъ вождяхъ, но вождей избиралъ разныхъ. Въ глубокой древно­
сти вождями людей считались боги, существа св"ѣтозарныя, могущественныя, безсмертныя. Извѣрившись въ боговъ, народы перенесли свои надеждына героевъ: налю­
дей, но людей совершенныхъ, или гѣлесно, или нрав­
ственно. Возникли двѣ аристократіи—рыцарей и святыхъ, причемъ въ идеале обѣ( онѣ сближались. И
рыцари, и святые предполагались безъ страха и безъ
упрека, неподкупные, чистые, великодушные, способные
побеждать зло физическое и нравственное. Но «эволюція» этой вѣры въ людей шла дальше; рыцарей сменили
мыслители, ученые —витязей и пророковъ. Обе древнія
аристократіи пали, отъ обѣихъ остались лишь ихъ реликвіи... Послѣдніе вѣка этотъ процессъ шелъ медленно,
но неуклонно. Въ следующей стадіи общество лишаетъ
своего довѣрія и философію, и самую науку. Новая ари­
стократ—«интеллигенція»—сомневается въ своемъ призваніи, въ своихъ силахъ спасти человечество. Гдѣ намъ!
Суждены намъ благіе порывы...

—и только. Ненадолго мерцаетъ вѣра, что спасителемъ
явится народъ —существо стихійное, какъ сама земля.
Думали—онъ спить, великій,—но проснется—и тотчасъ
хлынетъ въ жизнь свѣжій геній, мудрость и энергія, ко­
торую сынъ природы собралъ въ себе. Только-бы раз­
будить его! И вотъ изверившаяся въ себе интеллигенция,
народники и славянофилы, спешили заставить народъ
проснуться. Но стихійную дрему одолеть трудно. Уви­
дели, наконецъ, что образованный народъ всего только
образованный народъ, то-есть та-же довольно-таки немощ­
ная интеллигенція, бурно мыслящая, но безкрылая, которой
...Свершить ничего не дано...

Народъ, по тщательномъ изследованіи, и не спалъ вовсе,
4

50

но въ бодрствованін его не было бодрости. Среди даровъ природы народъ гибнетъ отъ голода, холода и рабскаго изнеможенія. Видимо, онъ не можетъ спасти себя—
гдѣ-же ему спасти общество! И вотъ «эволюція» этой
черты,—искать спасителей и вождей,—выдвинула новую
аристократію—тѣхъ самыхъ «хищниковъ», которые счи­
тались врагами общества. Марксисты говорятъ:—Гдѣ ужь
намъ, людямъ отвлеченнаго знанія, людямъ вкуса и добраго сердца! И не только намъ, но гдѣ ужь самому на­
роду сбросить съ себя гнетъ нашей ложной обществен­
ности! Ни народу, ни намъ не подъ силу разорвать связи,
откованныя молотомъ втЬковъ. Тутъ нужна исполинская
энергія, a гдѣ она? Она только у нихъ, у этихъ хггщныхъ дѣловыхъ людей, у эксплоататоровъ, у міроідовъ.
Они берутъ верхъ потому, что сильны, и слѣдовательно
вотъ вожди, отъ которыхъ стѣдуетъ ждать перерожденія жизни. Люди страха и упрека, но и люди силы! Не
рыцари, не праведники—зато способные ни предъ чѣмъ
не отступить. Да здравствуетъ-же капитализмъ—орудіе
сильныхъ!
III.
Но нелепость для народа искать защиты у гѣхъ, кто
гнететъ его, заставила «эволюцію» спасеніясдѣлать послѣднііі шагъ, и еще разъ, именно въ наше время, и именно
г. Горькимъвыдвинутыновые герои. Эта новая надежда об­
щества—не боги, не рыцари, не философы, не пахари, не
купцы... Это—бродяги. Да, это простые нищіе, притомъ
пьяницы и часто злодѣи. То именно, что считалось отбросомъ общества, показано какъ передовая дружина, какъ
классъ вождей.—Вотъ кому, какъ, поводимому, думаютъ
последователи г. Iорькаго (болѣе горькіе, чѣмъ самъ онъ),
вотъ кому суждено вывести родъ людской изъ соціальнаго
гілѣна! Босяки—вотъ герои, вотъ истинные разруши­
тели, которымъ все дано, чтобы смести съ лица земли

51

нашу дряхлую цивилизацію. Что вы думаете? Развратный
Римъ требовалъ варваровъ, и они въ своихъ звѣриныхъ
шкурахъ, грязные, босые спасли человѣчество отъ культурнаго изнеможенія. Дряхлая Византія нуждалась въ
туркахъ, и эти кочевники спасли Востокъ отъ окончательнаго гніенія. Такъ и современная ветхая днями Европа.
Ее душатъ историческіе грѣхи, она нуждается въ
варварахъ', въ грубой и честной силѣ, ей необходимо
кровавое обновленіе. Но внѣшнихъ варваровъ уже ігЬтъ,
завоеваніе Европы невозможно. Остается ждать т-ѣхъ,
которыхъ выработаетъ самъ болящій организмъ, и вотъ
они, эти свѣжіе элементы. Вотъ они новыя, энергичный,
голодныя кл-ѣтки, еще блуждающія, вродѣ макрофаговъ
крови, готовыя пожрать одряхлѣвшія ткани, атрофиро­
вать ихт>. Не на верху, а на самомъ днѣ жизни—воскре­
сение ея, и если этого никто не ожидалъ, то тѣмъ болѣе
славы людямъ, открывшимъ это! Г. Максимъ Горькіи
съумѣлъ совсѣмъ нечаянно мечты ыарксистовъ воплотить
въ яркіе художественные образы —и правда засіяла...
Читатель не подготовленъ къ этой мысли, онъ ко­
леблется признать ее. Не новая-ли это иллюзія? скажете
вы. Годятся-ли босяки на роль, которую такъ плохо вы­
полнили богатые хищники, простой народъ, философы,
рыцари, праведники, боги? Годятся-ли бродяги на роль
вождей?.. Подумаемъ объ этомъ.
Босякъ, действительно, «варваръ», или похожъ на вар­
вара. Этого отрицать нельзя. Онъ прирожденный циникъ,
онъ презираетъ наши вѣрованія, какъ предразсудки, онъ
способенъ картиноюАпеллеса разжечь костеръ для ужина.
Это человѣкъ на первой ступени общества и свободенъ
отъ тягчайшаго изъ рабствъ—соціальной рутины. У него
нѣтъ культа—и всѣ ложные культыему, поэтому, чужды,
и всякій истинный культъ доступенъ. Онъ не знаетъ законовъ и потому не иощадитъ ни одного изъ заблужденій, вънихъ скрытыхъ. Онъготовъ для принятія истины,
какъ первобытный человѣкъ, онъ готовъ для новой, свѣ-

жей, прекрасной жизни, какъ-будто только что сотворенъ,
Творческія силы дерева, чтобы дать начало новому бытію,
должны вырваться изъ древесины, изъмилліарда клѣтокъ^
оторваться въ виде сѣмени и упасть на сырую землю.
Босякъ именно такой плодъ нашей давно созревшей, увя­
дающей цивилизации. Именно онъ плодъ, а вовсе не куль­
турный буржуа, не культурный мыслитель—эти похожи
наиныя, изнѣженныя, ивъсилу этого—омертвѣлыяткани.
Настоящій носитель жизни —вотъ этотъ грубый, некра­
сивый, терпкій жолудь, оторвавшійся отъ дерева обще­
ственности...
IV.
Не судите по наружности, могутъ сказать «босяковцы»:—красивое обыкновенно хрупко, а жизнь движется
грубыімъ. Пора сдѣлать переоценку понятій, пора при­
знать, что «послѣдніе» среди людей действительно суть
будущіе «первые», что только они достойны этой роли.
На верхахъ жизни—жизнь испаряется и тратится; только
низы хранятъ ея источникъ. Пролетарій-бродяга—вотъ
первоначальная клеточка всякаго организма, въ томъ чи­
сле и общественнаго. Это живчикъ, вибрирующій, ничемъ не связанный, —именно онъ, попадая въ под­
ходящую среду, начинаетъ «сегментацію» иныхъ, органическихъ клетокъ. Разве не бродяги вроде Немврода,
Кадма, Кекропса, Ромула создали самыя славныя ци­
вилизации? Разве не имъ обязанъ началомъ своимъ
античный міръ, какъ и средневековый? Разве не бро­
дяги—норманы и имъ подобные—основали современныя
государства въ Европе? Разве рыцарство не было сословіемъ бродячимъ, какъ и монашествующіе ордена? Разве
моряки всехъ націй, начиная съ финикійцевъ и Генриха
Португальскаго, не были бродягами? Разве Александръ
Македонскій и Наполеонъ не инстинкту бродяжничества
обязаны всесветной славой? Разве не бродягой Колум-

бомъ открыть Новый Свѣтъ, и не бродягами Ралеемъ,
Пенномъ и др. основаны американскія державы? Наконецъ, кроме полководцевъ, ыоряковъ, купцовъ, путешественниковъ, связывавшихъчеловечество въодну семью,—
развѣ сами великіе вероучители не бродили по земле
босые и нищіе?
Бродячіе люди—творческій элементъ въ обществе въ
противоположность неподвижному, гдѣ жизнь мертвеетъ.
Бродячая жизнь есть въ сущности возвращеніе къ до­
историческому періоду, отреченіе отъ цивилизацш. Въ
ней много поэзіи героической, много волнующихъ интересовъ. Несомненно, это есть возвращеніе къ жизни—
въ какомъ-то важномъ смысле. Ведь, что такое цивилизація, какъ не покой, и что такое покой, какъ не угасаніе воли? Разъ удовлетворенность человека обезпечена—онъ теряетъ самое содержаніе жизни, онъ перестаетъ
замечать ее. Подобно тому, какъ воздухъ неошутимъ
безъ волненія атмосферы, такъ и бытіе наше: въ невозмутимомъ состояніи оно какъ-бы исчезаетъ. Обезпеченный буржуа неизбежно .приходить къ отсутствію желаній: онъ все испробовалъ, во всемъ пресытился, все
ему доступно, ничто не дразнить воображенія какъ за­
претный плодъ, ничто не пптаетъ надежды. Безъ надежды-же не можетъ быть и любви, которая можетъ
быть вся—надежда. Безъ нея не можетъ быть и веры.
Какъ можетъ человекъ любить и верить въ то, что ему
безразлично? Въ буржуазіи, въ аристократіяхъ капитала,
знанія, даже художественнаго чувства жизнь останавли­
вается, начинается она въ отверженныхъ и падшихъ...
V.
Все это и многое подобное можно сказать въ защиту
и даже въ похвалу босячества, но эта защита будетъ
адвокатская, то-есть не совсемъ честная. Читатель, ве­
роятно, и самъ уже заметилъ кое-какія натяжки въ при­

54

веденной мною, предполагаемой аргументами. Что-то бро­
дячее было, наприм^ръ, въ македонскомъ герое или Наполеоні, плиБудде, но было и что-то не бродячее, и именно
последнее составляло ихъ силу, ане первое. Современный
босякъ, действительно, варваръ, однако, безъ свѣжести
древняговарвара, безъ его религіозности, безъ его физиче­
ской силы наконецъ. Босякъ, если хотите—напоминаетъ
Сократа (ходившаго босымъ), но безъ благородства его,
напоминаетъКолумба, но безъ его генія. Вспомните, что
такое былъ древній варваръ —въ тѣ моменты исторіи,
когда онъ зачиналъ ее, въ эпоху Гомера или Оссіана.
Тотъ варваръ не походилъ на героевъ г. Горькаго. Тотъ
варваръ былъ человѣкъ могучаго сложенія, очень строгихъ семейныхъ нравовъ, горячей религіозности, и на
худой конецъ —человѣкъ все-же трезвый, ибо разливаннаго моря водки тогда еще не было. Пили и напивались,
но не пьянствовали, не доходили до алкогольнаго вырожденія. Прибавьте къ этому такую мелочь, что вар­
вары вовсе не были людьми внѣ-общественными. Напротивъ, они составляли собою самое крепкое общество,
какое поынитъ исторія, и потому только и въ силахъ
были разрушить античный міръ, что сами были міромъ
организованнымъ и боліе сплоченнымъ, ч-ѣмъ тотъ, од­
ряхлевший. Тѣ, кто представляютъ себѣ древнихъ варваровъ какою-то чернью, анархистами, у которыхъ не было
ни кола, ни двора, ошибаются забавно. У древне-арійскихъ колонистовъ было могучее общество и такой проч­
ный колъ и дворъ, какихъ теперь не встретите. Пусть
этотъ дворъ была иногда простая кибитка, шалашъ, но
за свою жену и детей въ этомъ шалаше, за изображеніе боговъ, за могилыпредковъ, варваръ готовъ былъ по­
жертвовать не какими-нибудь купонами и дивидендами,
а горячейкровьюсердца. О, у древняго варвара было что
отстаивать! Иесли вспомнить железное родовое начало,—
и при всей республиканской свободе —страшное послушаніе вождямъ, то нынешнее «общество» покажется, по­

жалуй, анархіей въ сравнсніи съ древни.чъ,—анархіей въ
дурномъ значеніи этого слова. Древніе финикіііцы, пеласги,
германцы, славяне, арабы, турки двигались, можетъ быть,
съвнешнею нестройностью, но внутреннее ихъ обществен­
ное строеніе напоминало ткань дуба, почти нераздробимую. Это не была аморфная толпа, какъ наши босяки,—
это была строгая и сильная организація. Древиіи вар­
варъ, выработавшій въ себе стальную силу, очевидно,
столетиями здоровой работы, прекрасно упитанный, надышавшійся кислородомъ полей и лесовъ,—этотъ велпканъ и красавецъ если чувствовалъ нужду въ спасаюіцемъ вожде, то не могъ себе представить его иначе,
какъ въ образе бога. Современный замухрышка, «вар­
варъ подваловъ и чердаковъ», истощенный скверной или
недостаточной пищей, надорванный раннимъ развратомъ
и пьянствомъ, надышавшійся вонью городовъ, унижейный и оскорбленный—для него вождемъ можетъ служить
не лучезарный богъ, не витязь, не философъ, а свой-же
«братъ Исакій», босякъ съ кулаками покрепче, да душой
повороватей. Оставной ротмистръ Аристидъ Кувалда
(«Бывшіе люди») —вотъ въ лучшемъ счучае вождь новыхъ героевъ, если не плывущихъ, какъ аргонавты, то
бредущихъ босикомъ въ некую Колхиду будушдго, за
золотымъ руномъ общественнаго идеала...
VI.
«Босячество» едва-ли годится въ вожди теперешнему
обществу, какъ-бы последнее ни было потеряно на сво­
ихъ путяхъ. Но это загадочное явленіе граничить съ
другимъ, не менее загадочнымъ, но «иного духа». Бро­
дяга, согласитесь, звучитъ некрасиво, и ужь это недаромъ: музыка словъ всегда заслужена, въ ней оценка
мысли. Бродяга звучитъ грубо и грустно, но назовемъ
того-же человека страннжомъ, и онъ сразу приметънеко­
торый благообразный, даже высокійвидъ. Странничество—

56

вотъ, въ самомъ дѣл^, та близкая форма, сравнеыіе съ
которою можетъ намъ объяснить бродяжничество. Близ­
кая, и въ то-же время далекая, какъ концы разомкнутаго круга. Вы чувствуете, что странничество можнотолько приблизить къ бродяжеству, —совместить ихъ
нельзя. Бродяга и странникъ —оба выходца изъ на­
шего міра, но одинъ похожъ на блуждающую почку,
другой—на движущееся въ груди сердце. Бродяга оторванъ отъ общества и болтается какъ рубище, безъ связи
съ тканью; странникъ отдѣленъ отъ общества, какъ
внѣгиній членъ его, ему нужный. Странничество —продуктъ здороваго общества, бродяжество — больного.
Есть н^что общее, что связываетъ бродягу и стран­
ника, это —ихъ общее тяготеніе къ природе и ея
вічньшъ установленіямъ, жажда правды и красоты, ко­
торыми дышетъ міръ, взятый въсамомъ себе. Человекъ,
не совсемъ омертвівшій въ культурномъ обществе, дол!женъ чувствовать, какъ дети, что какъ-бы ни благо' устроена была «правильная» жизнь, какой-бы комфортъ
■васъ ни окружалъ, но все-же хорошо было-бы въ
j одинъ прекрасный день уйти изъ этой жизни хоть
на время, броситься въ синюю даль, за горизонтъ,
I за леса и горы, въ иные неведомые края. Какъ хо; рошо было-бы хоть пѣшкомъ (и пешкомъ особенно
, очаровательно), съ котомкой, пойти безъ определенной
I «ели, просто взглянуть на міръ Божій, на великую при­
роду съ широкимъ охватомъ неба, на поля и нивы, на
серыя деревни, погосты, монастыри, усадьбы, на уснувшіе
прудыи озера, на знойные дни и темныя ночи, на яркія
зори и звезды... Какъ хорошо было-бы пожить среди
этихъ сѣрыхъ простыхъ людей, поделиться съ ними
жизнью, подышать ихъ свежестью душевной, забытой
верой и поэзіей...
Бродяга на первый взглядъ—грубая разновидность
странника, но на самомъ деле между ними глубокое различіе. Оба отошли отъ міра, обоихъ тянетъвъневедомое

инстинктъпоэта. Но странникъчеловѣкърелигіозный. Бро­
дяга, напротивъ, чаще всегоскептикъиматеріалистъ. Одинъ
ищетъ чистой жизни, другой—грѣха, ищетъ соблазновъ и
живой смѣныихъ. Бродяга оттого мѣняетъ одно мѣсто на
другое, что въ первомъ уже успѣлъ взять все, что можно.
Какъ кочевникъ снимаетъ кибитку, замѣтивъ, что дан­
ная местность объѣдена скотомъ, какъ саранча, пожрав­
шая поле, перелетаетъ на следующее, такъ и бродяга.
Странникъ-же мѣняетъ лгѣсто, ища святыхъ обителей,
розыскивая новые оазисы безгрешной жизни, или по
крайнеймѣрѣновыя области съкрасотоюприродыилюдей.
Ибродяга, и странникъ оба отшельники, люди отшедшіе
отъ общества, какъ-бы поставившіе наряду съ царствоыъ
jviipa—свое царство, но въ одномъ случай оно напоми­
наетъ царство Божіе, которое «внутри насъ», въ другомъ—царство сатаны, которое тоже «внутрь насъ»—въ
видѣ вѣчной озлобленности босяковъ, ихъ зависти, по­
хотливости, распущенности, постоянной готовности по­
клониться искусителю за его соблазны.
VII.
Жизнь внѣ общества можетъ быть и последней сту­
пенью общественности, и первой, смотря по побужденію,
ее вызвавшему. гБродяга—отбросъ общества, но въ отношеніистранника—самообщество составляетъотбросъ. Бро­
дяги -^Глюди’ несовершенные, которыхъ міръ покинулъ.
Странники, напротивъ, сами покинули міръ, не будучи въ
силахъ помириться съ его несовершенствами. Для бродяги
блага міра недоступны, для странника —преступны, его
блаженство—выше ихъ. Намъ, слишкомъ погруженнымъ
въ суету, очень трудно понять это блаженство, и даже
Христова заповѣдь—«блаженнынищіе»—кажется дотого
странной, что мыстараемся найти ей иносказаніе. А между
тѣмъ, подобно непонятной на взглядъ математической
формулѣ, эта заповѣдь скрываетъ въ себѣ необыкновенно

тонкіи, возвышенный законъ, пригодный, впрочемъ, лишь
дляаристократовъдуха. Блаженство нищихъбылоизвестно
за тысячелѣтіе до Христа,—въ египетскомъ культе, въ
еврействе у монаховъ Индіи, и въ особенности полно
выражено въ ученіи Будды. Люди съ проснувшимся духомъ жизни всюду чувствовали гнетъ богатства, гнетъ матеріальности, чрезмерно пышной. Законъ жизни есть за­
конъ свободы, а чрезмерная общественность ирезультатъ
ея—богатство—подавляютъ свободу. Чувствуя это, люди
особенно жизненные бѣгутъотъобщества. Но еслимежду
бродягами и встрѣчаются людижизненные, то большинство
ихъ тронуто смертью. Бродяги—продуктъ общественнаго
распада. Странники—элементы новаго общества, еще не
сложившіеся. И бродяги, и странники—невольные анар­
хисты, но первые означаютъ гибель общества, вторые —
возрожденіе его. Не было-быни гѣхъ, нидругихъ, если-бы
общество было здорово. Въ тѣлтЬ, въ моментъ достиженія идеала, не можетъ быть ни отбросовъ, ни производительныхъ клѣтокъ. Но общество, какъ организмъ,
есть система не момента, а времени, система длящаяся,
безпрерывно распадающаяся, требующая возобновленія.
Живыя ткани неизбѣжно, въ силу проникающей мате­
рию инерціи, выходятъ изъ своей мѣрыи въ самыхъ раз-,
нообразныхъ отношеніяхъ разростаются, тѣснятъ другъ
друга; призванныявзаимно поддерживать жизнь, онѣ начинаютъ останавливать ее. Чрезмерная общественность—
самая страшная опасность, какая угрожаетъ обществу.
Не въ недоразвиты, а всегда въ переразвитт умираетъ
общество, и нѣтъ гибельнее вѣры, какъ въ необходи­
мость безостановочнаго прогресса. Если развитіе обще­
ства безпрерывно, то неизбежно за юношескимъ расцветомъ всехъ его силъ наступаетъ переразвитіе, и
какъ результатъ его—увяданіе, старость, смерть. Живыя
клетки, кипуче нарождавшіяся, начинаютътеснить другъ
ДрУга>и от'ъ тесноты умираютъ. Начинается старческая
атрофія тканей: одни сословія клетокъ отлагаются какъ

59

хищники въ отношеніи других*, и общество умираетъ
или отъ худосочія, или отъожирѣнія. Часто—отъобѣихъ
причинъ вместе.
VIII.
Современное общество тщетно борется съ роковымъ удѣломъ всего живущаго—съ увяданьемъ жизни.
Наше общество только кажется новымъ, на самомъ д-ѣ.тѣ
оно страшно старое, и не отъ незрелости всѣ наши
«бѣды и неустройства», а отъ обратной причины. Все
эти бѣды следствия старческаго маразма, онѣ выражаютъ
не «неустройства», а «разстройства», и бороться съэти.\іъ
процессомъ необычайно трудно. Какъ древнія великія цивилизаціи Вавилона, Египта, Индіи, какъ античный Римъ
и Византія, какъ страныарабской культуры или Китай—
современная Европа страдаетъ переразвитіемъ своихъ началъ и оттого—истощеніемъ ихъ. Формы жизни упрочи­
лись, но инерція заставила ихъ окрепнуть; дальше—он"ѣ
отвердели, окаменели, потеряли жизненную упругость и
уже не поддаются творчеству. To-же, что не под­
дается творчеству жизни, гѣснитъ ее. Более свежія
расы въ Европе отъ времени до времени въ страшныхъ
судорогахъ политическихъреформъпытаютсяодолеть это
одервененіе, раздвинуть стенки смыкающагося гроба, но,
кажется—напрасно... На время вспыхиваетъ пламя юности,
вдохновеніе, восторгъ, но быстро гаснетъ «вторая моло­
дость» и старческій процессъ снова вступаетъ въ свои
права. Самыя передовыя страны, вроде республиканской
Франціи, душитъ ужаснейшая централизація, ведущая къ
омертвенію тканей общества, превращающая его изъ
организма въ механизмь. «Свобода»—
самый плачевный
призракъ въ этихъ странахъ: произволъ личности надъ
личностью тамъ, правда, подавленъ, но зато установился
еще более страшный, стихійный, неумолимый произволъ
общества надъ личностью, и последняя—какъ клетка въ

омертвѣлои ткани—угнетена окончательно. Мыне хотим*
замѣчать этого, а между гѣмъ мы, культурные люди, на­
ходимся въ глубочайшем* рабствѣ,—въ той его стадіи,
когда оно добровольное, дотого мы свыклись съ нимъ.
Мыживем*такъ, какъпринято, хотяэтоиногдабезконечно
т р у д н е е того, какъ м
ы могли-бы и хотѣяи жить. Мы
интересуемся тѣмъ, что кажется интереснымъ другимъ,
мыодеваемся такъ, какъ это къ лицу другимъ, мыѣдимъ
то, что кажется вкусным* другимъ. Идумаем*, и чув­
ствуем*, и молимся, и любим* по шаблону общему, по­
винуясь внѣшнему неодолимому внушенію. Какъпарыка­
кого-нибудь металла: пока это паръ, молекулы движутся
съ бурной энергіей, живут* кипучей жизнью. Но внѣшній холод* усмиряет* это броженіе, частички сбли­
жаются, и наконец*, пройдя жидкое состояніе, спла­
чиваются въ твердую массу: попробуйте привести въ
движеніе хоть одинъ атомъ. Онъ заключенъ въ око­
вах* массы и живетъ только в* ней, ея общей жизнью.
Своя, индивидуальная, исчезает*. Но массаесть выраженіе
мертвой инерціи, инерціи рутины, покоя. И к* этому
состояніюстремится всякое общество, ичѣмъзаконченнѣе
его культура, тѣмъ это омертвѣніе ближе. Повторяю: не
плохія, a великія расы боролись и изнемогали в* этомъ
процессѣ. Византія—ближайшій пример* в* прошлом*,
Китай—в* настоящем*.
IX.
Если-бы жизнь не обладала чудесным* свойством*
возстановленія, все живое давно-быизсякло. Дряхлое об­
щество во всѣ времена чувствует* опасность смерти, и
какъ организм* сѣмена, вырабатывает*началавоскресенія
своего—живые зародыши будущаго молодого общества.
Въ высокой степени замечательно въ періодѣ культурнаго упадка—развитіе философских* и религіозных*
школ*, развитіе отшельничества, или движущагося —

61

какъ странники, или неподвижнаго, какъ монахи. Эти
философскія и религіозныя общины суть истинныя за­
вязи более молодого общества, и именно около нихъ
обновляется міръ. Казалось-бы, зачімъ было царскому
сыну Готам-із бежать въ пустыню? Его, какъ и друзей
Пиѳагора или отцовъ церкви, окружала утонченнейшая
цивилизація, культурная красота и разумъ, овеществившіеся въ богатствѣ, искусствахъ, наукѣ. Зачемъ біжать
человеку изъ столь трудно слагавшагося инаконецъ сложившагося рая роскоши? А между те.чъ онъ бежалъ,
«спасался», спасалъ душу свою — самое дорогое на­
чало жизни, спасалъ ее поспешнымъ бѣгствомъ, точно
изъ вражескаго стана. У всехъ народовъ наверхахъ куль­
туры возникаетъ отшельничество, отхожденіе отъ обще­
ства, стремленье создать жизнь независимо отъ его формъ.
Монахъ (отъ греч. monos—одинъ) кажетсяотрекшимсяотъ
жизни, но въ сущности онъ по природѣ своей есть
возвращеніе къ жизни, ея возстановленіе. Тяжкому
гнету общества поддаются все слабые элементы, но самые
жизненные—какъ ртуть изъ зажатаго кулака—успеваютъ
выскочить и освободиться, и снова на свободѣ начатьтотъже вечный процессъ... Какъ протоплазма сѣмени—самая,
очевидно, энергичная въ организм^, такъ и выходцыизъ
общества ради достиженія иного, лучшаго—они потому
выдавлены изъ общества, что не могли быть раздавлены.
Отшельникъ во все времена необычайно интересный членъ
общества, это первый элементъ общественности, и не даромъ считаютъ его святымъ и ждутъ чуда. Воистину чу­
десна его роль, если вдуматься въ нее глубже. Истинный
монахъ (къ сожаленію, это случай не частый и яговорю
не о выродившемся монашестве разныхъ странъ), —
истинный монахъ—это новый Адамъ и переживаетъ чув­
ства перваго человека. Что-то необычайное, восхити­
тельное, для насъ непостижимое, для него—неизречен­
ное... Онъ презрелъ міръ этотъ, разъ навсегда убедив­
шись, что высшее царство жизни—не отъ міра сего.

62

Отъ какого-же міра? Отъ иного, котораго нѣгъ и кото­
рый весь въ мечтѣ. Отшельннкъ гражданинъ не действи­
тельности, а идеала, и—вспомните Франциска Ассизэто за блаженство чувствовать себя внѣ міра,
что это за нескончаемая радость! Глубокая нищета
для этнхъ людей оказы
вается не бѣдствіе, а желан­
ное условіе свободы, источникъ тончайшаго удовлетворенія — счастья чувствовать, что прежде необхо­
димое теперь ненужно. Глубокое презрѣніе міра—не
даетъ монаху страданій, напротивъ. Онъ глядитъ на міръ
какъ человѣкъ, выбравшійся изъ зараженной ямы на
край ея, —дыша свіжимъ воздухомъ, онъ уже не
сердится на оставшіяся позади міазмы. Все, все оставить,
все презрѣть — это дотого волшебное чувство, что
трудно было-бы повѣрить въ его возможность, если-бы
тысячи живыхъ примѣровъ не подтверждали ея. Какія
сладкія, какія ніжныя очарованІя! Если вы скажете о
страданіяхъ, претерпѣваемыхъ отшельниками, то значить,
вы себѣ представляете плохихъ монаховъ и даже не монаховъ вовсе. Это притворщики, которые напрасно вышли
изъ міра, и даже не вышли изъ него, хотя-бы и жили
въ пустынѣ. Истинный монахъ безъ всякаго преувеличенія
человѣкъ блаженный, т. е. счастливѣйшійизъ смертныхъ,
какъ и утверждалъ Христосъ. Блаженство его въ томъ,
что онъ снова начинаетъ собою міръ, какъ будто онъ
только что сотворенъ,—блаженство въ томъ, что онъ
свободенъ и ясенъ, какъ вся природа...
с к а г 0 —

ч т 0

X.
Вы скажете: не для блаженства идутъ отъ міра, а
изъ религіознаго чувства. Да! Безъ сомнѣнія, но рели­
гиозность вѣдь и есть стремленье къ блаженству, и сильно
выраженная, она именно выталкиваетъ человѣка въ самое
живое, самое благое какое есть, состояніе. Нельзя не
быть религіознымъ, искренно оставивъ «міръ»,—вѣдь

<58

отойти отъ «міра», значитъ вернуться въ міръ, вернуться
къ божеству. Наоборотъ—оставаясь въ омертвѣвшемъ
обществе, нельзя ощущать божества, нельзя быть дей­
ствительно религіозньшъ. Какъкрыши домовъскрываютъ
небо, такъ омертвевшее общество—Бога, и необходимо
выйти изъ него, чтобы очутиться въ присутствіи безгра­
ничной, безначальной, гремящей и сверкающей тайной
Силы. Искренній странникъ ощущаетъ это счастье, намъ,
большинству, почти недоступное. Какъ отшельнику не
быть религіознымъ! Какъ не молиться безпрерывно! Душа
его какъ цвѣтокъ, раскрывшійся навстречу солнцу—какъ
ей не благоухать ніжнѣпшими, счастливейшими на­
строеньями! Тутъ, въ этотъ моментъ, переживаются ран-,
нія зори жизни, чистота ея, светлая радость детства...
Если-бы не это тонкое великолепіе ощуіценій, если-бы
.отшельничество было страданіемъ, какъ ложно принято
думать,—въ него нельзя было-бы загнать людей никакою
силою. И если мірской человѣкъ удивляется, какъ это
отшельникъ бросилъ міръ, то истинный отшельникъ.уди­
вляется, наоборотъ: какъ можно его не бросить. Вовсе это
не притворство, а самаискренность, и пора-бы, давно пора
нашимъ психологамъ поразслѣдовать серьезно вотъ эти
редкія, обыкновенно пренебрегаемыя, высоты духа...
Часто говорятъ: «потому идутъ въ монахи, что желаютъ загробнаго блаженства. Если-бы не было уверен­
ности въ безсмертіи, то никто не променялъ-бы общество
на одиночество, міръ—на пустыню». Но это не верно.
ІІдутъ въ отшельники не для будущей, а для настоящей
жизни, чувствуя, что будущее строится на настоящемъ,
и что необходимо теперь, сейчасъ стать на правильный
путь, чтобы дойти до желанной цели. Хотя истинные
отшельники постоянно носятъ въ своихъ молитвахъ жа­
жду вечной жизни, но это можетъ быть потому, чтовъ
ихъ свободномь состояніи тайна вечности ближе къ нимъ,
и предчувствіе ея сильнее, чемъ для насъ. Монашество
искреннее не есть меновая сделка, где за земныя стра-

64

данія получается небесное блаженство. Вовсе нѣтъ,—это
желаніе пожить здѣсь, на землѣ такъ, какъ «на небесахъ», жизнью—сколько допускаетъ матеріальность—бо­
жественною. Я увіренъ, что именно для этой, невсегда
с о з н а в а е м о й ц-ѣли возникали всѣ бегства отъ міра, мона­
шества глубокой Индіи, Сиріи, Египта и Китая, отшель­
ничества христіанскаго Востока, древнія общины Пиѳагора, Эпикура, Антисфена, неоплатонниковъ и др. Даже
чистые эпикурейцы, напримѣръ, были истинные монахит
не говоря о стоикахъ. На стремленіи выйти изъ челов-ѣческаго общества и пожить лицомъ къ лицу съ Богомъ основано воскресеніе не только отдѣльныхъ людей,
но и обществъ. Освобожденные представляли очарова­
тельное зрѣлище для рабовъ, и не только въ прикосновеніи къ ихъ жизни, но и вдали, подъ вѣяніемъ этой
свободы, пробуждались живыя души...
XI.
Вѣра въ то, чѣмъ спасаетсяміръ, рѣшаетъ судьбу міра.
ІІо откровенію, по геніальной ‘догадкѣ мудрыхъ, міръ
спасается Высшей силой, и тайна спасенія въ томъ, чтобы
(, каждое существо преобразилось въ носителя этой силы.
■
| !Необходимо глубокое убіжденіе, что вотъ тутъ, въ пре■:дѣлахъ нашей души присутствуетъ святость жизни, и
і j что спасеніе въ насъ сам
ихъ. Въ обществѣ свѣжемъ это
jсознаніе живо, и оттого такъ кипуча радость въ немъ,
I оттого въ немъ отдѣльная личность такъ сильна. Но съ
j развитіемъ общества постепенно изсякаетъ вѣра личности
Iвъ свои силы и ростетъ вѣра въ общество. Древнійвар­
варъ былъ существомъ державнымъ, онъ не ждалъ ничьей
помощи, ничьей защиты и самъ отстаивалъ свое счастье.
Но постепенно общественность росла и давала на пер­
вый взглядъ выгоды неоцѣнимыя. Постепенно гражда­
нинъ перелагалъ на общество всѣ свои нужды, и коллективизмъ дошелъ до того, что мывсѣсделалисьлишь
1

65

безконечно-мелкими частичками общей громадной ма­
шины—общества, которое живетъ какою-то своею, каж­
дому чуждой жизнью. Страшное обнищаніе жизни,
«убыль души» всѣми чувствуется, но идеалистыду.маютъ,
что это временная беда,—что это оттого, что обществен­
ная машина несовершенна, что когда она окончательно
сложится—вс'Ь мы будемъ счастливы. Отсюда ученіе соціализма, самое общественное изъ всѣхъ инаиболее угро­
жающее человеческой свободе. Отсюда слѣпая вѣра въ
учрежденія, союзы, артели, въ общественную «организацію добра», вѣра въ то, что, собираясь вмѣстѣи обсуж­
дая, голосуя, выбирая представителей, разбиваясь на пар­
тии и лагери, борясь путемъ гласности и стачекъ, путемъ
классовой борьбы—возможно усовершенствовать механизмъ общества и заставить его давать счастье. Слѣпая
вѣра эта очень похожа на идолопоклонство. Въ ней -,
чувствуется забвеніе божества—-и страхъ береть за ея
идеалы. Усовершенствованіе общества! Но не потребуетъли это отъ меня, отъ личности, остатка моей свободы,
остатка самодеятельности, которую я еще сохранил^ Я
уже почти все права передалъ обществу и совсемъ пре­
вратился въ его элементъ; спрашивается, возстановитъ ли
меня дальнейшій прогрессъ общественный или закре­
постить окончательно? Если по идеалу соціализма (раз­
деляемому даже такиігь чуткимъ мысдителемъ, какъ
Рескинъ) меня насильно потащутъ въ мастерскую въ во­
семь часовъ утра и заставятъ до двухъ повертывать
какой-нибудь клапанъ, то это усовершенствованное об­
щество не будетъ-ли одновременно ра.ісовершенствованіемъ моей личности? Не буду-ли я окончательно развенчанъ какъ царь своей жизни, не превращусь-ли въ
раба?Обыкновенноговорятъ:—Боритесь, отстаивайте свою
свободу. Поднимайте агитацію, собирайтесь въ союзы,
настаивайте въ печати, въ общественныхъ игосударствен- j
ныхъ собраніяхъ. Энергичные элементыдолжныдобиваться ’!
власти и, добившись, изменять формы общественности...
5

66

Такъ говорятъ, но трудно увѣровать во все это.
Трѵдно увѣровать въ теперешнюю болезненную обще­
ственность, въ агитацію, въ партійнуюборьбу, въвозмож­
ность того, чтобы именно этимъ путемъ человѣкъ вернѵлъ себѣ образъ Божій, свою утраченную свежесть и
красоту. Мнѣ, по крайней мере, кажется, что по­
грязая въ общественной суматохе, мы окончательно омашинимся, внутренно осл-ѣпнемъ и оглохнемъ, какъ общественныя насекомыя—пчелы, муравьи, какъ граждане
Рима, Византіи, Китая временъ упадка.
Вдумайтесь въ трагическую судьбу этихъ древнихъ
обществъ. Необычайныйпрогрессъпромышленности,наукъ,
искусствъ, утонченнойроскоши,—декадентская переутонченность формъ жизни, блескъ ума, ожесточенная борьба
партій... Все этоне спасло общества, не обезпечило граж­
данскойсвободы, аубило ихъ. Чуткіе людипонимали ясно,
чтожизнь общественнаяпринимаетъ видъ стихійный, видъ
какого-то вихря, нелепаго, куда-то мчащаго и все
общество, и отдельныя личности. Здоровые, жизнеспо­
собныелюдивидели, чтоонивынужденыгибнутьвъ общей
катастроф^, которая выражалась въ удушающемъ гнете,
въ общей паникѣ, въ физическомъ изнуреніи породы,
въ упадке духа и въ безсиліи отстоять себя даже отъ
варваровъ... Истинно-живые люди въ подобныя эпохи
убеждаются, что общество—идолъ, что Богъ сотворилъ
не общество, а человека, и что для спасенія самой обще­
ственности нужно вернуться къ человѣческому бытію.
Борьба партій съ ихъ интригами и гадкой злобой, съ ихъ
глупостью, то торжествующей, то униженной становится
смертельно противной, и люди, которые могли-бы быть
«первыми министрами»—врод-ѣ Іоанна Дамаскина—стре­
мительно бегутъ изъ зараженной атмосферы. Подальше
отъ нея — вотъ о чемъ неумолкаемо молитъ душа,
и «вожди партіи» бегутъ въ пустыню. Какаяблагодать—
очутиться въ тишине природы послѣ урагана злобы и
лжи, которыя неизбежныво всякойчеловеческой борьбе,

67

особенно партійной, и который омрачаютъ даже соборы
праведниковъ...
И вотъ, мнѣ кажется, всегдашнш естественный, на­
родный способъ спасенія—отойти отъ гибнущаго міра,
отойти отъ зла. Отойти затѣмъ, чтобы, исправивъ въ себе
измятую душу, возстановивъ свою природу, начать въ
своемъ лицѣ новое общество, новый совершенный уд^лъ
въ мірѣ. Отшельники въ этомъ смысле истинные вожди
народные, возбудители духа жизни.
XII.
Отшельниками я называю—не только тіхъ, что строютъ себе скиты въ лѣсахъ и степяхъ, и около которыхъ
завязываетсяправильная, здороваякультура. Отшельниками
могутъ быть религіозныя общины, вроде квакеровъ, бѣжавшихъ въ Новый Свѣтъ и основавшихъ могуществен­
ную республику. Отшельники того-же типа — наши религіозные поселенцы, съумѣвшіе въ глухомъ безлюдьѣ
устроить цвѣтущія колоніи. Піонеры великой колонизаціи—неизбѣжно отшельники, и потому жизнь на пере­
довой грани разселенія всегда чище, сильнѣе, крѣпче,
нежели въ тесно-сплоченныхъ центрахъ страны. Отшельничествомъ держится «міръ» и внутри его. Истинные
труженики всегда более или менѣе люди, вышедшіе изъ
общества, уединившіеся, погруженные въ своюработу,—
люди, которымъ некогда заниматься игрой политики,
борьбой партій, гЬми «интересами общественными», ко­
торые чаще всего не более, какъ спортъ. Серьезныйфилософъ или ученый—ео ipso—отшельникъ. Мысль, какъ
молитва, какъ любовь, требуетъ уединенія, и зачатіе
жизни совершается всегда въ глубокомъ безмолвіи. Такой-же отщепенецъ общества — писатель, художникъ,
даже артистъ въ минутыихъ творчества. Когда выполны
вниманіемъ къ говорящему въ васъ духу, — вамъ не до
общества, хотя-бы вы были въ толпѣ. Въ сущности, от-

тельниками являются даже ремесленники, всѣ рабочіе
въ производительные моменты ихъ работы. Общее пра­
вило таково, что, только забывъ все остальное, выйдя
изъ міра, можно служить міру.
Отшельники—отойдя отъ міра—потому такъ счаст­
ливы, что заняты огромною работой—процессомъ перерожденія собственной души, просвѣтленія ея. Странники
несутъ иногда несознаваемыйподвигъ, выраженія котораго
подчасъ странны, мучительны, безумны, —но результатъ,
какъ после восточной бани съ ея колотушками и истязаніями,—получается целебный. Душа молод^етъ и вме­
сте съвозвращеніемъмолодости—возвращается присущее
ей счастье... Нетъ сомненія, что и среди бродягъ есть
люди странническаго духа (какъ и между странниками
есть бродяги). Очень многихъ босяковъ ихъ бродячая
жизнь тянетъ въ себя поэтическою стороною, тогда какъ
культурная жизнь кажется несносной, какъПушкинскому
Алеко... Но посмотрите, какою острой горечью отравлена
ихъ вольная жизнь! Какою дьявольской тоской!
XIII.
— «На меня, видишь ты, тоска находитъ, говоритъ
одинъ босякъ у г. Горькаго.—Такая, скажу я тебе, братецъ мой, тоска, что невозможно мне въ ту пору жить,
совсемъ нельзя. Какъ будто я одинъ человекъ навсемъ
світе и кроме меня нигде ничего живого нетъ. И все
мне въ ту пору противѣетъ, все какъ есть, и самъя себе
становлюсь въ тягость, и все люди; хоть помирай они—
не охну! Волѣзнь это у меня должно быть. Съ неяяпить
началъ»... («Коноваловъ», стр. ю). Въ другомъ месте
онъ-же говоритъ: «...Я, напримеръ, что такое? Босякъ,
галахъ... пьяница и тронутый человекъ. }Кизнь у меня
безъ всякаго оправданія. Зачѣмъ я живу наземле и кому
я на ней нуженъ, ежели посмотреть? Ниугла своего, ни
жены, ни детей... и ни до чего этого даже и охоты

69

нѣтъ. Живу я, тоскую... Про что—не известно. Внутренняго пути у меня нѣтъ... понимаешь? Этакой искорки
въ душе нѣтъ... силы, что-ЛИ? л
Этотъ сильный, очень добрый, очень простой идаже
совестливый человекъ понималъ свое состояніе очень
смутно, но все-же вѣрнѣе последователей г. Горькаго,
идеализирующихъ босяка. Когда нашъ авторъ сталъ до­
казывать Коновалову, что въ его горькой жизни вино­
ватъ не онъ, а общественныя условія, пекарь возмущается.
«Кто виноватъ, что я пыо? ГІавелка, братъ мой, не
пьетъ—въ Перми у него своя пекарня. А я вотъ рабо­
таю не хуже его—однако, бродяга и пьяница, и больше
нѣтъ мнѣ ни званія, ни доли... Выходить, что во мне
самомъ что-то неладно. Не такъ я, значить, родился,
какъ человеку это сл-ѣдуетъ... Кто тутъ виноватъ? Сами
мы предъ собой и жизнью виноваты... Потому у насъ
охоты къ жизни нѣтъ и къ себе самимъ мы чувства не
имтЬемъ...»
Такое самосознаніе у босяковъ большая редкость.
Обыкновенно, это, по словамъ г. Горькаго, ото всего
оторванные, всему враждебные, озлобленные скептики,
которые всегда все винятъ и на все жалуются, всегда
сваливаютъ свои неудачи на судьбу, на злыхъ людей.
Какъ психопаты, они кокетничаютъ своею отвержен­
ностью, рисуются другъ передъ другомъ, но тоска же­
стокая и злая, действительно грызетъ ихъ.
«Горитъ у мена душа... говоритъ другой босякъ, сапожникъ Орловъ. —Хочется ей простора... чтобы могъ
я развернуться во всю мою силу... Эхма! Силу я въ себе
чувствую—необоримую! To-есть, если-бъ эта, напримеръ,
холера да преобразилась въ человека... въ богатыря...
хоть въ самого Илью Муромца,—сцепился-бъ я съ ней!
Иди на смертный бой! Ты сила и я, Гришка Орловъ,
сила, —ну, кто кого? И придушилъ-бы я ее и самъ-бы
легъ... Крестъ надо мной въ поле и надпись: «Григорій
Андреевъ Орловъ... Освободилъ Россію отъ холеры».

70

Больше ничего не надо. Понимаешь... на сто ножей бросился-бн я, но чтобы съ пользой! Чтобъ отъ этого облегченіе вышло жизни...» («Супруги Орловы»).
Казалось-бн, какъ не найти этихъ ста ножей, на ко­
торые можно броситься за ближняго! Но нашъ герой,
сапожникъ Орловъ, нейдетъ дальше кабака, иединствен­
ная «борьба» его—съ беззащитной женой, которую онъ
любитъ и бьетъ нещадно, систематически, вбивая въча­
хотку. Въ конце концовъ этотъ «спаситель отечества»
погрязаетъ въ непробудномъ пьянстве. «Такъ я, гово­
ритъ онъ,—никакого геройства и не совершилъ. А и по
сію пору хочется мне отличиться на чемъ-нибудь... Раздробить-бы всю землю въ пыль или собрать шайкутова­
рищей и жидовъ перебить... всѣхъ до одного! Или во­
обще что-нибудь такое, чтобы стать выше всѣхъ людей
и плюнуть на нихъ съ высоты... И сказать имъ: ахъ вы,
гады! Зач-ѣлгь живете? Какъ живете? Жулье вылице­
мерное и больше ничего! И потомъ внизъ тормашками
съ высоты и... вдребезги! Н-да-а! Чортъ те возьми...
скучно! И ахъ, какъ скучно и тѣсно мне жить!.. Сижу
на мели... Но не обсохну, не бойся! Я себя проявлю!
Какъ—это одному дьяволу известно... Жена? Ну ее ко
всемъ чертямъ! Разве такимъ, какъ я, жена нужна? На
кой ее... когда меня во все четыресторонысразу тянетъ.
Я родился съ безпокойствомъ въ сердце и судьба моя
быть босякомъ!..» Но и босячество не даетъ ему ника­
кого утешенія. — Пью? Конечно, а какъ-же? Всетаки
водка—она гаситъ сердце... А горитъ сердце большимъ
огнемъ... Противно все—города, деревни, люди разныхъ
калибровъ... Тьфу!.. Все другъ на друга... такъ-бывсехъ
и передушилъ!»
Третій босякъ—отставной ротмистръ—выражается
такъ: «Пусть все скачетъ къ чорту на кулички! Мне
было-бы пріятно, если-бы земля вдругъ вспыхнула и сго­
рела или разорвалась-бы вдребезги!.. Я отверженъ—зна­
чить, я свободенъ отъ всякихъ путъ и узъ...»

71

XIV.
По истине адскій пламень жжетъ душу этихъ «вож­
дей народныхъ», собирающихся идти по стопамъ Ро.чула
и Рема. Врачи, можетъ быть найдутъ въэтой психологіи
тоски—клиническуюкартину алкогольнаго отравленія. Не
какая-нибудь загадочность натуры, не «безпокойство въ
сердце», не жажда вырваться изъ круга обыденности,—
а прямо пьяный бредъ, пьяное уныніе, пьяная маніявеличія. У алкоголиковъ весь организмъ расшатанъ, иу боль­
шинства развивается эта физіологическая тоска, озлоб­
ленность, наклонность къ буйному помѣшательству. Отвращеніе ко всему здѣсь не философскій выводъ (истин­
ной философіи, вообще, не свойственный),—это отвращеніе прямо отравленныхъ людей. Какъ во всѣхъ порокахъ, здесь возникаетъ circulus viciosus: тоска вызываетъ
пьянство, пьянство—тоску. Предрасполагающей причиной
является не алкогольное, а иное угнетеніе нервной си­
стемы, усталость души, слишкомъ сплющенной въ культурномъ быту. Водка подстегнула падающую энергію и
придавила ее еще сильнее,' снова подстегнула и снова
придавила, и такъ до конца... Воистину несчастные это
люди, и ужь гдѣ имъ пересоздать міръ! Много-много,
если ихъ хватаетъ на то, чтобы «жидовъ побить» гделибо въ богоспасаемомъ захолустномъ городе съ опло­
шавшей полиціей...
Тоска босяковъ настолько невыносима, что отъ нея
приходится бежать, и можетъ быть все явленіе бродяж­
ничества вызывается этой тоской. «Хочешь со мнойидти
въ Ташкентъ? Въ Самаркандъ, или еще куда?., спрашиваетъ г. Горькаго одинъ босякъ: — А потомъ на Амуръ
хватимъ... идетъ? Я, братъ, решилъ ходить по земле
въ разныя стороны—это всего лучше. Идешь и все ви­
дишь новое... И ни о чемъ не думается... Дуетъ т е б е
ветерокъ навстречу и точно онъ выгоняетъ изъ души
всякую пыль. Легко и свободно... Никакого ни отъ кого

стѣсненія. Захотѣлъ есть — присталъ, поработалъ чего
шібудь наполтину; нѣтъ работы—попроси хлеба, дадутъ.
Такъ хоть землимного увидишь, красотывсякой... Айда?»
(«Коноваловъ», 63 ). Это «айда!» лозунгъ бродячей жизни:
какъ вѣчный жгідъ, эти люди бегутъ, бегутъ отовсюду,
не только изъ городовъ, —не замечая, что бегутъ отъ
садшхъ себя, отъ отравленной души своей. Поэзія при­
роды не спасаетъ ихъ, она какъ у циниковъ, находится
въ глубокомъ противоречит съ душевною прозой бося­
ковъ. Въ то время какъ для странника красота исвобода
міра—только рамка для внутренней глубокой жизни, для
блаженства подвига и созерцанія,—для бродяги это рамка,
оттеняющая тяжелую пустоту духа, самыя жгучія и
страстныя страданія. Г. Горькій не могъ скрыть, что его
герои—душевно-больные, т.-е. если не сумасшедшіе, то
явно находящіеся въ т. н. «продромальномъ»- психозе.
Болѣзнь души выражается въ тупой боли, въ глубокой
тоске сердечной, отъ которой люди спиваются или ве­
шаются. Вожди народные, какъ вообще вожди, должны
заражать народъ движущими настроеньями—вѣрой, пла­
менной надеждой, фанатической убежденностью и бод­
ростью своей,—а бродяги чаще всего люди безо всякой
вѣры, «оставившіе всякую надежду», какъ грѣшники
предъ вратами ада...
XV.
Тоска ихъ мучаетъ, жажда подвига —такого, чтобы
весь свѣтъ узналъ-бы. Въ страннике этой тоски нѣтъ,
такъ-какъ онъ весь въ новомъцарстве, въ царстве своей
мечты, и чувствуетъ себя необыкновенно прочно связаннымъ съ самоюпрочною опорой—Богомъ. Не чувствуетъ
тоски и человікъорганической, неомертвевшей еще куль­
туры—пахарь, воинъ, священникъ, купецъ, если они за­
няты своимъ дѣломъ, т.-е. если действительно стоятъ на
своихъ постахъ. Какъ колесо въ машине, каждый ,
изъ нихъ шгѣетъ смыслъ, какъ и вся машина. Эта

73

разумность существованія, хотя-бы условная, даетъ
довольство. Но человѣкъ, вышедшій нзъ общества и
въ другое не вошедшій (какъ странникъ—въ вообра­
жаемое общество праведныхъ), теряетъ разумность сво­
его существования; какъ колесо, выброшенное изъ ма­
шины, онъ не выполняегь назначенья, онъ тоскуетъ.
Никто такъ страстно не ищетъ смысла жизни, какъ
отщепенцы, потерявшіе свое мѣсго въ обществѣ. Жажда
подвига—желанье вернуться въ общество, совершить ка­
кую-то работу, и такую, чтобы сразу для всѣхъ обозна­
чился ея высокій смыслъ, разумная необходимость. -Вы
скажете—Орловъ уже включенъ въ общество, онъ—сапожникъ. Почему-же его не удовлетворяетъ его профессія, тогда какъ другого удовлетворяетъ? Я отвѣчу:
просто потому, что Орловъ не сапожникъ и не вклю­
ченъ на самомъ дѣлѣ въ общество. Онъ шьетъ са­
поги, но не сапожникъ, потому что это дѣло ему внутренно чуждо; случайно онъ шьетъ сапоги, какъ случайно-же таскалъ-бы грузы или писалъ-бы статьи или
училъ-бы дѣтей. Множество людей въ нашедіъ обществѣ
случайно на своихъ мѣстахъ, и оттого оно такъ непрочно,
оттого уныло, анархично. Инженеру скучно на заводѣ,
онъ завидуетъ актеру, и хоть завидуетъ — чувствуя
себя артистомъ—все-же изо дня въ день посѣщаетъ
свое машинное отдѣленіе, слѣдитъ за выделкой сахара
или масла. Множество офицеровъ чувствуютъ себя ’па­
харями или литераторами, множество священниковъ
офицеры въ душѣ. Темпераментъ тянетъ вонъ изъ
чуждой деятельности, но она держитъ въ себѣ какъ
трясина, разъ попалъ въ нее. Орловъ не знаетъ, что ему
нужно, къ чему онъ пригодился-бы, онъ знаетъ только,
что здѣсь, въ сапожникахъ, въ санитарахъ и т. п. ему
не мѣсто. Онъ бродить въ обществѣ и не можетъ
найтивънемъсвоейпочвы. Унегон-ѣтъкорней, нітъ тради­
ций—которые столь могущественно поддерживаютъ лич­
ность въ органическомъ обществіз.

74

XVI.
Отсюда, можетъ быть,—духъ протеста въ босячеств-ѣ,
духъ возстанія —иногда кроткій, чаще —бурный. Бо­
сяки въ большинства, считаютъ себя изгнанниками, и
хотя не могутъ уже жить въгражданскомъ обществѣ, но
вовсе не равнодушны къ нему. Отверженные и отвергшіе,
они безсознательно жаждутъ его разрушить. Припомните,
какое впечатлѣніе на босяка Коновалова производило
чтеніе о бунтѣ Стеньки Разина. Это чтеніе происходило
въ грязной пекарне, похожей на трущобу.
«По’ мірѣ того, какъ историкъ* рисовалъ своей ху­
дожественной кистью фигуру Степана Тимофеевича и
«князьволжской вольницы» выросталъ со страницъ книги,
Коноваловъ перерождался, говоритъ г. Горькій. —Сидя
на ларѣ противъ меня и обнявъ колени руками, онъ положилъ на нихъ подбородокъ такъ, что его борода за­
крыла ему ноги, и смотрелъ на меня жадными, страшно
горевшими глазами изъ-подъ сурово нахмуренныхъ бро­
вей. Въ немъ не было ни одной черточки той детской
наивности, которою онъ всегда удивлялъ меня, и все то
простое и женственно мягкое, что такъ шло къ его голубымъ, добрымъглазамъ, теперь потемн-ѣвшимъи съуженнымъ,—исчезло куда-то. Нечто львиное, огневое было въ
его сжатой въ комъ мускуловъ фигуре..
— Поймали! рявкнулъ Коноваловъ.
«Боль, обида, гнівъ, готовность выручить Степана зву­
чали въ его сильномъ возгласе. У него выступилъ потъ
на лбу и глаза странно расширились...» Можно было ду­
мать, чтоименноКоноваловъ, а не Фролка—родной братъ
Разину. Казалось, что какія-то узы крови, неразрывный
и не остывшія за три столетія, до сей поры связываютъ
этого босяка со Стенькой, и босякъ со всей силой
живого, кріпкаго тела, со всей страстью тоскующаго
* Костомарова

75

безъ «точки» духа чувствуетъ боль и гнѣвъ пойманнаго
триста лѣтъ тому назадъ вольнаго сокола.
— Да читай, Христа-ради!
Коноваловъ скрипѣлъ зубами, и его голубые глаза
сверкали, какъ угли. Онъ навалился на меня сзади и
тоже не отрывалъ глазъ отъ книги. Его дыханіе шулгѣло
надъ моимъ ухомъ и сдувало мнѣ волосы съ головы на
глаза. Я встряхивалъ головой, чтобы отбросить ихъ. Ко­
новаловъ увидалъ это и положилъ мнѣ на голову свою
тяжелую ладонь.
«Тутъ Разинъ такъ скршінулъ зубами, что вмѣстѣ съ
кровью выплюнулъ ихъ на полъ»...
— Будетъ!.. Къ чорту! крикнулъ Коноваловъ, и вырвалъ у меня изъ рукъ книгу, изо-всей силы шлепнулъ
ее объ полъ и самъ опустился за ней.
Онъ плакалъ, и такъ-какъ ему было стыдно слезъ,
онъ какъ-то рычалъ, чтобы не рыдать. Онъ спряталъ го­
лову въ колени и плакалъ, вытирая глаза о свои грязныя тиковые штаны».
XVII.
Эта страничка въ разсказѣ г. Горькаго очень харак­
терна. Она объясняетъ многое. Вывидите, какое страш­
ное впечатлите производитъ на безграмотнаго босяка
разсказъ о знаменитомъ бунтовщик^. Добродушный, опу­
стившийся бродяга вдругъ, въ мгновеніе ока признаетъ
свое родство со стариннымъ разбойникомъ и загорается
древними инстинктами. Вычувствуете, что порода мужиц­
кая осталась та-же, но потерявшая преданія, запамятовав­
шая лозунги. Тотъ-же Коноваловъ восхищается Тарасомъ
Бульбой, но не одобряетъ Пугачева. Еще нѣтъпотребно­
сти бунта, но уже тлѣетъ страсть борьбыза правду, стрем­
ленье ринуться куда-то и сложить свою голову...
Некоторые поклонники г. Горькаго готовы строить
далекіе планы на этой чергЬ босячества. Но Коноваловы

76

вовсе не сила, п сами сознаютъ это. Тѣ, кто почестнѣе
изъ босяковъ, понимаютъ это, и можетъ быть это сознаніе нолнаго банкротства—самаятрагическаячерта этихъ
людей. Коноваловъ, мягкій душой и богатырь тѣломъ,
чувствуетъ себя подлецомъ, душевно поврежденнымъ.
«Просто я есть заразный человтЬкъ... говоритъ онъ:—Не­
долго мнѣ жить на свѣтѣ... Несчастный этакій ядовитый
духъ отъ меня исходить... И для всякаго я могу съ
собой принести только горе... Тлѣющій я человѣкъ»...
Очень в-ѣрная характеристика. Именно тлѣющіе это
люди. Богатырская порода, неизмеримо долгимъ процессомъ сложившаяся на землѣ, выкованная трудомъ среди
свѣжихъ стихій природы, точно потерпѣла катастрофу
какую-то, внутренній пожаръ, . отъ котораго остаются
тлѣющія головни—вотъ эти «отбросы общества». Они
дымятся, иногда сышгятъ искрами, но жизненная роль
ихъ закончена... Герой разсказа, Коноваловъ, вспыхнувшій при чтеніи о бунтѣ какъ тлѣющій уголь въ кисло­
роде,—чѣмъ-же кончилъ? Повысился на отдушине печи
гдѣ-то въ уіздномъ острогѣ, попавъ туда за бродяжни­
чество. А это былъ славный малый, говоритъ г. Горькій,—всегдатихій, задумчивый, совестливый... Въэтомъ-же
роде кончаютъ и все тоскующіе люди г. Горькаго. Ни­
когда такъ не кончаютъ странники, сказать кстати.
Неужели-же эти люди призваны спасти міръ, если до­
пустить, что онъгибнетъ?что человеческое общество разстроено, чтоононанашихъглазахътеряетъспособностьда­
вать счастье—это, повидимиму, безспорно. Ведь все недо­
вольны—инищіе, и богатые, и философы, и простецы. У
всіхъ изсякаетъ вера въжизнь, увсехъ тяжелыяпредчувствія будущаго... Но если люди действительно хиреютъ
въ омертвѣвшихъ формахъ общества, то откуда ждать
обновленія? Кто разрушитъ неодолимый гнетъ установив­
шихся привычекъ и бытовыхъ внушеній?
Во всякомъ случае—не босяки. Они действительно
отбросы общества, а отбросы способны лишь на гніеніе.

77

f

Какъ-бы ни было жаль людей гибнущихъ, но нельзя-же
лгать с е б е и имъ, уверять, что они не гибнуть. Въ бо­
сячестве все было-бы прекрасно —и нищета, и безпріютность, и презренье ближнихъ, и голодъ, и лишенія. Все
это можетъ быть, при известномъ настроеніи, радостью,
а не горемъ. Но вотъ то, что въ сердцѣ ихъ «безпокоііство»—это уже все решаетъ. Разъ внутри человека
сплошная боль, сплошная злоба, «огнь поядаюіціи»,—
то ясно, что люди гибнутъ. Смерть можетъ придти не
сейчасъ, но живое подобное состояніе хуже смерти, безсмысленнее ея. Пролетаріи—люди агонизирующіе,—гдѣже имъ брать на себя, или точнее—не жестоко-ли на­
вязывать имъ чье-либо спасеніе?
Г. Максимъ Горькій самъплохо вѣритъ въ своихъ ге­
роевъ, онъ называетъ ихъ «бывшими людьми», т. е. теми,
которыхъ песня сптЬта. Съ безпристрастіемъ художника
онъописываетъихъ не толькоматеріальную, но инравствен­
ную нищету. Припомните мрачную берлогу—заброшен­
ную кузницу, где пріютилась кучка босяковъ подъ коман­
дою отставного ротмистра. Припомните рядъ этихъ типовъ
вырожденія—точно въ клинике: пьяный учитель и репортеръ, отставной лесничій Кубарь, бывшій тюремныйсмо­
тритель Конецъ, механикъСолнцевъ, по прозвищу Объѣдокъ, дьяконъ Тарасъ и Полтора Тараса, юноша Метеоръ,
старикъ тряпичникъТяпа ипр. пр.—компаніяпьянаяипре­
ступная, изнывающая въ тоске. «Идетъ зима, идетъ... Какъ
жить?.. У бывшихълюдей, говоритъг. Горькійувеличива­
лось количество вздоховъ въихъ рѣчахъиколичество морщинъналицахъ, голосастановилисьглуше, отношеніядругъ
къ другу тупее. Ивдругъ среди нихъ вспыхивала зверская
злоба, пробуждалось ожесточеніе людей загнанныхъ, измученныхъ своею суровою судьбой... И тогда они били
другъ друга, били жестоко, зверски били и, снова по­
мирившись, напивались, пропивая все... Такъ въ тупой
зл о б е , въ тоске, сжимавшей имъ сердца, въ неведеніи
исхода изъ этой подлой жизни они проводили дниосени.

Иногда усилія (дьякона) приводили кътому что—вдругь
отчаянное, ѵдалое веселье вскипало въ трактире: пѣли,
плясали, хохотали и на нисколько часовъ становились
похожими на безумныхъ. И потомъ впадалиопять въту­
пое, равнодушное отчаяніе и сидѣли за столами тракти­
ра въкопотилампъ, въ табачномъдыму, угрюмые, оборван­
ные, л-ѣниво переговаривались другъ съ другомъ и ду­
мая о томъ. какъ-бы напиться водки, напиться до потери
чувствъ. И всѣ были глубоко противныкаждому, и каж­
дый таилъ въ себѣ безсмысленнуюзлобупротивъ всѣхъ».
Полная картина гибели.
XVIII.
Міръ вѣчно живъ и, какъ все живое, только тѣмъ и
живъ, что постоянно спасаетъ себя, возстановляется. Не
въ будущемъ когда-то придетъ спасеніе,—оно уже идетъ
и всегда шло, бокъ-о-бокъ съ гибелью. То, что достойно
жизни—уже т-ѣмъ самымъспасено, ивъ каждый моментъ
исторіи жили и дѣйствовали милліонылюдей спасателей,
и теперь ихъ милліоны. Кто они? А вотъ эти отшельни­
ки, эти тихіе, безвѣстные, ушедшіеотъ міра въ своюра­
боту, которую отдадутъ ему-же. Спасаютъ міръ не тѣ,
кто наученъ книгами, акто наученъ своею природой, кто
естественно и просто не подходятъ къ мірскимъ соблазнамъ, безотчетно сторонятся ихъ. Спасаютъ міръ блажен­
ные: нищіе (т.-е. искренно презрѣвшіе богатство), мило­
стивые, кроткіе, чистые сердцемъ, гонимые заправду, алчущіе правды. Bcfe они, хотя-быижили въ міру, въсущ­
ности всегда внѣ его, потому-чтосамая природа ихъесть
его отрицаніе. И именно это отрицаніе міру всего нуж­
нее: оно залогъ постояннаго его возрожденія. Міръ человѣческій, какъ и всякій организмъ, мгновенно сгнилъбы, если-бы не эти стойкіе, противугнилостные элементы,
не поддающееся страшной претворяющей силѣ враждебныхъ жизни стихіи. Они, эти отдельные хорошіе люди—

79

вотъ основа общества, и оно только ими н строится, ими
и живетъ. Въ остальныхъ клѣточкахъ оно только тра­
тится, разлагается. То что заслужило свою гибель—гибнетъ безповоротно, и мечта о спасеніи для достойнаго
смерти несправедлива и напрасна. Весь міръ, въ цѣломъ
его, не можетъ и не долженъ быть спасенъ—для жизни
должно остаться лишь жизнеспособное, еще не одервенѣвшее въ самой ткани міра, не омертвевшее. Спасается
все свежее, молодое, творческое... Если ш видите повидимому сильный, но пьяный народъ пли талантливую
молодежь, сгорающую въ пылкомъ безпутстве, будьте
уверены, что ни силы, ни настоящаго таланта, ни настоя-'
щей молодости тутъ нетъ, что они—призракъ, а на са­
момъ деле это люди дряхлой, разлагающейся отъ гнило­
сти природы.
«Процветаютъ хищники», скажете вы,—и «правед­
ники затаптываются въ грязь». На самомъ деле это
обманъ зренія. Хищники процветаютъ лишь въ меру
того, поскольку они не хищники, поскольку они спо­
собны трезво, ясно, великодушно, отшельнически слу­
жить міру. Въ меру-же хищничества своего они въвеч­
ной тревоге, которая вовсе не процветаніе,—въ веч­
ной борьбе, въ угрызеніи зависти, жадности, гневе,
гордости... И эта-сторона ихъ жизни какъ-бы опалена
адомъ, она жгуча и горька. Напротивъ, праведники за­
таптываются и здесь лишь въ меру своей неправедности,
душевной грязи и всегда процветаютъ въ меру чистоты
своей. Если я чувствую, что я сынъ Божій, посланный
для блаженства въ этотъ міръ, для правды, для осуществленія великой Воли,—кто можетъ помешать этому?
Кто можетъ втоптать меня въ грязь, кроме меня самого?
Какъ-бы ни тѣснилъ меня міръ —однимъ движеніемъ
окрыленной души я въ состояніи уйти отъ него, если
не какъ отшельникъ-философъ, не какъ ученый, художникъ, или ремесленникъ, или пахарь, то какъ странникъ,
бродяга и одновременно пророкъ. Видали-ли вы проро-

ковъ? А они бродятъ по землѣ, часто тихіе, безмолвные,
или говорящіе лишь пзрѣдка, едва прнмѣтные, но тво­
рящіе свое, часто невѣдомое имъ великое дѣло. Вы
встрѣчали пророковъ и наверное ихъ отталкивали, сто­
ронились отъ нихъ, но они въ ихъ странномъ рубищѣ
и теперь, какъ во времена библейскія и буддійскія, ходятъ босыми часто ногами и тихо говорятъ что-то нуж­
ное, къ чему все св'Ьжее въ народѣ прислушивается
серьезно. Народные пророки—это не тѣ, которыхъ мыслушаемъ, сидящіе на высокихъ каѳедрахъ—туда святые восходятъ рѣдко,—это не журналисты, не профессора, не
«безумно-храбрые» на словахъ герои г. Горькаго. Святые
не разстаются со своимъ народомъ, они ходятъ среди
него въ рабско.мъ видѣ, какъ Христосъ по выраженію
Тютчева:
Изнуренный ношей крестной
Всю тебіг, земля родная,
Въ рабскомъ видѣ Царь небесный
Исходил ъ, благословляя...

XIX.
Г. Горькій, постоянно спасаемый своимъ талантомъ
отъ лжи, не могъ не заметить пророковъ народныхъ,
людей совсімъ иного духа, нежели вс-із эти Силаны и
Челкаши съ ихъ животнымъ эгоизмомъ, съ ихъ помѣшательствомъ на животности. Въ одномъ мѣстѣ, въ
«Ѳомѣ Гордѣевѣ» нарисованъ удивительный портретъ
странника:
«Этотъ человѣкъ,—въ порыжѣвшемъ отъ старости,
покрытомъ заплатами подрясникѣ, грязный и оборван­
ный,—брезгливо осмотрѣлъ каюту (судовладѣльца-милліонера), и когда садился на диванъ, обитый плюшемъ,
то подвернулъ подъ себя полу подрясника такъ, точно
боялся запачкать его о плюшъ...
У Ѳомы подозрѣніе, не сынъ-ли это купца Ананія

81

Щурова, коренного, яростнаго хищника, злодія и міро"ѣда. Въ сынѣ какъ-бы проснулась совесть, и ужаснувшись
скверны, онъ б'Ьжалъ на Иргизъ, къ старцамъ... Ѳома
Гордѣевъ тоже сынъ хищника и тоже ужаснувшійся, но
слабый. И вотъ два наследника дгалліоиеровъ, сыновья
хшцниковъ, одинъ спасенный, другой ногибшій ведутъ
бесѣду.
— Скажи, отецъ Миронъ, хорошо такъ жить... на
полной своей воле... безъ дкіа, безъ родныхъ... стран­
ничать вотъ, какъ ты?
Отецъ Миронъ поднялъ голову и тихо засмеялся какимъ-то ласковьшъ, дѣтски.мъ смѣхомъ. Все лицо его,
коричневое отъ вѣтра и загара, просветилось свѣтомъ
внутренней радости. Но, посмеявшись и посдютрѣвъ на
Ѳому, Миронъ только вздохнулъ глубоко и кротко
сказалъ:
— Плохо-ли!..»
И этому нищему захотелось подать милостыню милліонеру, и онъ пріоткрылъ немного ему свое сердце.
— «Удались-ка, говорилъ онъ богачу,—освіжи душу
одиночествомъ и наполнись думою о Господе... Ибо
только мыслью о немъ и можетъ человѣкъ спасти себя
отъ оскверненія...
— Не то! сказалъ Ѳома.—Мне не спасаться надо...
ал.и много я согрешилъ? Другіе-то вонъ... Мне бы ураз­
уметь...
— И уразумеешь, если отложишься отъ міра... Выдь
ты на дорогу вольную, на поля, на степи, на равнины,
горы... выдь да посмотри на міръ съ воли, издали...
— Вотъ! вскричалъ Ѳома.—Вотъ это самое я и думалъ. Со стороны виднѣе!
А Миронъ, не обращая вниманія на его слова, гово­
рилъ такъ тихо, точно речь шла о великой тайне, ведо­
мой лишь ему, страннику:
— Зашумятъ вокругъ тебя леса дремучіе сладкими
голосами о мудрости Господа; - запоютъ т е б е птички
6

Божіи о святой славѣ Его, а степныя травы курятъ ладономъ Пресвятой Дѣвѣ Богородицѣ...
Голосъ странника то возвышался и дрожалъотъ пол­
ноты чувствъ, то спускался до тайнаго шопота. Онъ
точно помолодѣлъ: глаза его сіяли такъ уверенно и ясно,
и все лицо сверкало отъ счастливой улыбки человека,
который нашелъ исходъ чувству радости своей и ликуетъ, изливая его.
— Въ каждой травкѣ бьется сердце Господа; всякое
насѣкомое, воздушное и земное, дышетъ святымъдухомъ
Его: всюду живъ Богъ-Господь Іисусъ Христосъ! Кра­
сота какая на земл^ѣ, въ поляхъ да лѣсахъ! Бывалъ-ли
ты на Керженцѣ? Тишина тамъ ничему не подобная,
дерева, травы—райскія...
Ѳома слушалъ, и его воображеніе, плененное тихимъ,
чаруюіцимъразсказомъ, рисовало ему широкія поля иглухіе
лѣса, полные красоты и тишины, умиротворяющей душу...
— Смотришь въ небо, лежа гдѣ-нибудь подъ кустикомъ, а она все къ тебѣ опускается, какъ обнять тебя
хочетъ... На дупгіз тепло и тихо-радостно, ничего-то
тебѣ не хочется, ничему не завидно... Такъ вотъ и ка­
жется, что на всей землѣ — только ты да Богъ...
Братикъ мой милый! тихо воскликнулъ странникъ, еще
ближе подвигаясь къ нему. — Коли проснулась душа,
коли просится на волю—не усыпляй ее насильственно,
слушай ея голоса... Нѣтъ на міру, въ его прелестяхъ, ни­
какой красоты и святости—чего радиподчиняться закону
его? Въ Іоашгіз Златоуст^ сказано: истинный шекинахъ
есть челов-ѣкъ! Шекинахъ-же еврейское слово и значитъ
оно—святая святыхъ...
Протяжный вой свистка заглушилъ его голосъ»...
Такъ на нисколько мгновеній спасенный подошелъ къ
гибнущему, но не спасъ его этимъ. Милліонеръ, не сбросившій съ себя милліоновъ, идетъ ко дну того омута,
въ которомъ барахтается. Сбросившій ихъ —идетъ по
сухому берегу міра радостный, полный жизни...

83

XX.
Жизни-ли? Что такое жизнь? Необыкновенно знамена­
тельно, идѣлаетъ честь талантуг. Горькаго то, что проро­
ческая бесѣда оканчивается какъ-бы случайно брошеннымъ еврейскимъ словомъ шешнахъ... «Святаясвятыхъ»—
вотъ что такое жизнь, и эта жизнь, эта святыня—самъ
человекъ. Вы чувствуете, что странникъ Миронъ, отрекшійся отъ милліоновъ своего отца-хищника, отрекшійся
отъ своего рода иимени, совсѣмъ исчезнувшій дляпрежняго своего быта—не простой бродяга, вы чувствуете,
что онъ несетъ въ своей груди какое-то величіе, какуюто торжественную святость, окончательный и вѣчный
смыслъ Онъ что-то нашелъ въ природѣ успокаивающее,
дающее блаженство. Принято подозревать всѣхъ этихъ
странниковъ въ лицеьНвріи и презирать ихъ какъ дармоедовъ,—и конечно, многіе изъ нихъ неискренни и заслуживаютъ презрѣнія. Но некоторые, немногіе? О, недаромъ народъ имъ веритъ и чтитъ, какъ святыхъ. Они
действительно святые, ироль ихъ вънародномъ обществе
огромная. Правда, они физически не работаютъ или точ­
н е е , не всегда работаютъ. Какъ истиннымъ аристократамъ,
черный трудъ, особенно упорный, затяжной, къ нимъ
нейдетъ; онъ имъ вовсе ненуженъ, такъ какъ они, по­
добно аристократамъ, обезпечены безъ труда. Какъ дей­
ствительно-благородному сословію, народъ даетъ эгимъ
странникамъ все нужное. Но эти благородные не берутъ
ничего насильно, —имъ подаютъ съ радостью и считаютъ болынимъ лишеніемъ—не подать. Ведь всего-то
кусокъ чернаго хл еба въ день, вотъ и весь, бук­
вально весь расходъ подобнаго святого, и неужели
онъ однимъ своимъ появленіемъ предъ людьми, одною
красотой образа своего не заслужилъ этой милостыни?
Милостыни, то-есть милыхъ и добрыхъ чувствъ, ове-ществившихся вотъ въ этомъ святомъ предмете —
куске хлеба. Неужели онъ, презревшій все соблазны,

84

вносящій въ міръ какъ-бы дуновеніе святого духа, спо­
собный глубоко растрогать, взволновать душу, вызвать
въ нейбожественныя ея силы—неужели онъне достоинъ
какого-нибудь сухаря, чтобы поддержать жизнь? Да не
кормите его, если выможете видѣть его голоднымъ! На­
родъ этого никакъ не можетъ; онъ чувствуетъ, сколько
блага идетъ съ этимъ блаженнымъ, сколько неоцѣнимаго
и священнаго онъ оставляетъпо себѣ. Народъ знаетъ сво­
ихъ пророковъ и вѣритъ имъ, и спасается ими, и можетъ
быть, только ими. Чему научаемъ народъ мы,людикниж­
ные—вопросъ еще крайне спорный, хотя безспорно, что
беремъ за «свою науку» не кусокъ только хлѣба. А на­
родные пророки, не им-ѣющіе гдѣ главу преклонить, даютъ
народу нѣчто безмѣрное. Они поддерживаютъ вѣру въ
«святая святыхъ», стремление къ божескому совершен­
ству, вѣчное стремленіе къ свободѣ духа. Какъ близки
эти святые къ грѣшникамъ, и какъ далеки! Во всемъ
внѣшнемъ они совсѣмъ бродяги, во всемъ внутреннемъ
они люди царственной высоты, и ходятъ по земл^ какъ
боги. Міръ не вполнѣ мертвый слушаетъ ихъ какъ посланниковъ нездѣшней власти, и сколько можетъ—слѣдуетъ имъ, и этимъ лишь держится. Ни пахарь, ни кузнецъ, ни пастухъ, можетъ быть, не бросятъ своего труда
на зовъ пророка, но внесутъ что-то священное въ этотъ
трудъ, въ свое отношеніекъ нему, въ свое отношеніе къ
міру. И этимъ прикосновеніемъ святого -совершается чудоболящій міръ, глухой инѣмой иразслабленный, въ точкахъ
арикосновенія исцѣляется...
Отшельники, странники, старцы, просто добрые и
тихіе люди въ обществѣ, среди міра живущіе какъ въ
пустынѣ, безкорыстноиясно,—людинесокрушимые соблазномъ—вотъ кѣмъ держится общество во всѣ времена,
и въ нашъ вѣкъ «борьбы» и «партій»...
Не «безумство храбрыхъ» спасаетъ міръ,—его спасаетъ мудрость кроткихъ.

Слово о мужикахъ.
I.
Среди уличнаго гама раздался строгій реквіемъ—таково
впечатлите отъ новаго разсказа А. П. Чехова («Мужики»,
1 8 9 7 г.). Текущая литературанашаполнанестройнаго шума,
рѣжущаго слухъ: взадъ л впередъ тащутся безчисленныя журнальный клячи, скачутъ въ фельетонахъ, об­
давая грязью другъ друга, бойкіе публицисты, неуто­
мимые беллетристы везутъ безъ устали огромные ро­
маны, похожіе на трамваи, переполненные случайной
публикой; громыхаютъ въ своихъ трактатахъ ломовые,
тяжеловесные экономисты, кричатъ мелкіе литературные
разнощики, татары, торгующіе печатнымъ старье.чъ и пр.
и пр. Въ этомъ хаосѣ звуковъ услышать гармоническій
мотивъ, хотя-бы печальный, большая отрада. Для меня,
и вѣроятно, для большинства читателей, каждый разсказъ г. Чехова составляетъ литературное событіе, и по­
чти всегда радостное: такъ онъ пишетъ рѣдко и такъ
хорошо. Это одинъ изъ тѣхъ исключительныхъ авторовъ,
которые заставляютъ читать ихъ даже литературныхъ
своихъ враговъ; послѣдніе не имѣютъ относительно нихъ
утѣшенія отдѣлываться обычной фразой: «Вы гово­
рите о NN? —Я его не читаю». Не читать Чехова—не
игнорированье, a тноранція, невѣжество непростительное
для образованная человѣка. Можно не читать второстепенныхъ беллетристовъ, но не слѣдить внимательно за

86

деятельностью самыхъ одаренныхъ своихъ современниковъ равносильно отказу отъ лучшихъ даровъ, какіе посылаетъ вамъ природа. Входить въ общеніе съ работою
замѣчательныхъ людей не значитъ-ли вплетать въ блѣдное
свое сушествованіе самые яркіе цветы, какіе есть подъ
солнцемъ, цвѣтыглубокой мысли, сердечнаго вдохновенія? Для меня разсказы Чехова (и еще двухъ-трехъ молодыхъ талантовъ) всегда событіе, даже когда они не­
удачны. Въ послѣднемъ случае мне бываетъ досадно, но
я не позволю себе, по примеру журнальной критики,
тотчасъ набрасываться на художника, злорадно совать
ему въ лицо случайный промахъ и кричать, что онъ испи­
сался. Какая грубая неблагодарность! Еще вчера художникъ восхищалъ васъ и давалъ счастье, а сегодня вы
его уже развінчиваете. Какая поспешность въ измене
и какое легкомысліе!
Въ последніе два-три года русская критика была
крайне немилостива къ г. Чехову. Несмотря на то, что
кроме двухъ-трехъ слабыхъ (для него) вещей онъ далъ
рядъ превосходныхъ (напр., «Бабье царство», «Убійство»,
«Супруга», «Домъ съ мезониномъ»), рецензенты взапу­
ски пророчествовали о паденіи таланта Чехова, о без­
надежности всякихъ ожиданій отъ него. Рецензенты никакь не могли простить г. Чехову того, что онъ не да­
етъ, какъ они предписывали ему, «большого» романа.
Два-три, многопять листовъ—вотъ размеръ самыхъ объемистыхъ чеховскихъ вещей; тогда-какъ «настоящими
беллетристами» принято считать техъ, кто пишетъ по
тридцати или сорока листовъ безъ передышки. Пусть
неболыпіе разсказы Чехова полны отменнаго изяще­
ства и серьезной мысли, пусть они вполне законченный
вещи, но ихъ третируютъ какъ мелочь, какъ размен­
ную монету. Но ведь эта «мелкая» монета изъ чистагозо­
лота, господа! Это червонцы, въ сравненіи съ «более
крупными» медными пятаками! Читая точно кованные
изъ дорогого металларазсказы Чехова, ощущаешь огром­

87

ный удѣльный вѣсъ потраченнаго матеріала: ни одной лиш­
ней буквы. Мысль сжатау него до ея сущности и обладаехъ упругостью заведенной пружины: попадая въ мозгъ
читателя, она развертывается тамъ и продолжаетъ свое
движеніе, свою внутреннюю жизнь. Бездарный беллетристъ всѣ эти пружины развернулъ-бы самъ, размоталъбыихъ на безчисленныхъстраницахъитакъ, развернутыми,
слабыми и двинулъ-бы ихъ въ голову читателя, не про­
изведя въ ней никакого процесса. Читать такой безконечный романъ—наказаніе, я думаю, слишкомъ жестокое
для нашего гуманнаго времени. Если тысячи провинціальныхъ читателейпокорно несутъ эту казнь засвое безвкусіе,
то только потому, что и вина этого безвкусія ужь слиш­
комъ тяжела.
Я какъ-то уже говорилъ мое мнѣніе, что «боль­
шой» романъ, отживаетъ свой вѣкъ. Недаромъ самые
талантливые художники слова въ разныхъ странахъ
Мопассанъ, Киплингъ, Чеховъ, Сенкевичъ предпочитаютъ маленькіе разсказы. Большой романъ, я думаю,
несовсѣмъ естественная форма для художественной
вещи. Онъ не вм-ѣщается въ мозгъ читателя, вы­
валивается изъ него. Уже въ срединѣ большого ро­
мана я начинаю забывать начало, а конецъ дочитываю
всегда утомленный впечатлѣніями, невнимательный къ
нимъ. Большинство читателей, впрочемъ, говорятъ, что
они пожираютъ большіе романы съ неостывающимъ
интересомъ, читаютъ безъ устали, по книгѣ въ день. Но,
я думаю, что это ужъ слишкомъ «благосклонные»,
безпечные читатели. Они скользятъ по роману, ни­
мало не придираясь къ его сути, слѣдятъ лишь за фабу­
лой, стараясь вычитать изъ романа сказку. Самое дра­
гоценное, тонкое, внутреннее, что скрыто въ оттѣнкахъ
мысли,—то, что нужно чувствовать, а не читать, все это
для такихъ безпечныхъ читателей не существуетъ: они
пропускаютъ все это какъ простая пятна типографской
краски. Такъ читать не трудно, но едва-ли составляетъ

благородный поступокъ: это все равно, что оглядеть
Кельнскіи соборъ съ пролетки своего извозчика, какъ
дѣлаютъ большинство туристовъ. Читатель серьезный,
сколько-нибудь уважающій и себя, и писателя, желаюіцій взять все, что тотъ даетъ, читаетъ хорошій романъ
съ большимъ напряженіемъ вниманія, и чѣмъ онъ до­
бросовестнее, тѣмъ тяжелее его работа, и эта труд­
ность портитъ художественное впечатленіе. Хорошій
большой романъ—дело душевной жизни несколькихъ
летъ автора, да еще какой сосредоточенной, могучей
жизни. Въ такойроманъвлагаетсястолькомысли, столько
страсти, что пережить ихъ и перечувствовать — для
этого читателю нужно, кроме пристальнаго вниманія,
еще очень много времени, а суть художественнаго впеча­
тления требуетъ, чтобы все части произведенія по воз­
можности воспринимались сразу или въ ближайшей по­
следовательности. Нетолько гармонія, но и мелодія исчезаетъ, еслиеяэлементыразделеныслишкомъбольшимипро­
межутками. Поэтому большіе романы, какъ вагнеровскія
оперы, и не представляютъ, строго говоря, художественныхъ произведеній. Величина ихъ превосходитъ психическіе пределы, при которыхъощутимо изящество. Если-бы
Венеру Милосскую увеличить въ тысячу разъ, она уже
не была-бы для обыкновенныхъ зрителей художествен­
ной вещью. Чтобы уловить красоту ея, пришлось-бы
отойти за несколько верстъ. На этомъ оспованіи огром­
ные соборы, горы, леса, силуэты городовъ вблизи ка­
жутся некрасивыми: они становятся прекрасными изда­
лека, когда принимаютъ вследствие разстоянія тотъ угло­
вой размеръ, который соответствуетъ художественной
полноте впечатленія. Но отъ большого романа, какъ и
отъ длинной симфоніи, большой картины или слишкомъ
крупнаго стихотворенія, нельзя отойти далеко: ихъ при­
ходится переживать во всехъ деталяхъ, и это нарушаетъ
художественную полноту. Части большого романа заслоняютъ другъ друга, какъ выступы собора, когда вы смо­

89

трите на него вблизи: вмѣсто художественная цѣлаго по­
дучается музей художественныхъ подробностей, утомляющихъ какъ всѣ музеи. Лучшіе беллетристы нашего вре­
мени чутьемъ поняли психическую мѣру художественной
вещи—небольшую, въ два-три листа, которые безъ утомленія можно прочесть въ одинъ присѣспгъ. Увсѣхъ у нихъ
большіе романы значительно уступаюгь маленькимъ ихъ
разсказамъ, у Мопассана и Сенкевича—одинаково. Тургеневъ—величайшій мастеръ слова—писалъ небольшіе
романы. Даже огромные таланты Гончарова, Достоевскаго,
Толстого не въ состояніи были справиться съ большими
масштабами ихъ работъ; ихъ романы превращались въ
хроники, въ художественныялетописи безъ строгой связи
и законченной полноты, безъ драматическаго центра.
Какъ въ храмѣ св. Марка въ Венеціи, который строился
изъ разрозненныхъ частей древнихъ художественныхъ
вданій, всѣ отдѣльныя части такого романа превосходны,
но весь онъ не имізетъ определенная стиля, именно той
гармоніи цѣлаго, которая составляетъ высшую красоту.
Объемистые романы имѣютъ большую ігѣну, какъ художественныя хроники, какъ лучшіе курсы для изученія
жизни; съ этой точки зрѣнія полезны даже многотомный
серіи романовъ, связанныхъ одною фабулой, вродѣ «Co­
médie Humaine» Бальзака или исторіи Ругоновъ Зола. Но
Ядумаю, что тутъ искусство слова входитъ уже въ область
науки, поэзія—въ исторію. Искусство чистое становится
прикладнымъ.
III.
«Мелкіе разсказы» Чехова, Короленки, Мопассана идр.
представляютъ перлы современной поэзіи. Если алмазы,
цвѣты и звѣзды миніатюрны, это не мѣшаетъ имъ быть
лучшимъ украшеніемъ природы. Все живое, органическое
отличается почти ничтожными размерами въ сравненіи
съ мертвымъ; что такое китъ и слонъ въ сравненіи съ

90

океанами и горными хребтами? А искусство есть явленіе
живое, органическое. И для меня, по крайней мѣрѣ,
полны безконечной жизни эти маленькіе разсказы, вылившіеся изъ сердца великаго автора въ минуты художественнаго оргазма (Чехова я причисляю къ великимъ
авторамъ—чтобы тамъ ни говорили въ литературныхъ
канцеляріяхъ о невыслугѣ лѣтъ, о молодости автора для
производства въ генеральскій чинъ). Небольшой послѣдній разсказъ («Мужики»)—всего въ полтора печатных*
листа—даетъ поразительный примѣръ того, до какой
степени мало нуждается искусство въ матеріальномъ
объем'Ь, какъ на крошечномъ пространств^ талантъ сосредоточиваетъ огромное содержаніе. Въ «Мужикахъ»
г* Чеховъ на 26 страничкахъ крупной печати какимъ-то
волшебствомъ выводитъ чуть-ли не всю стомилліонную
массу «мужиковъ», жизнь цілаго океана земли русской
въ подводныхъ глубинахъ его. Какъ на хорошихъ картинахъ, гдѣ изображается толпа,—стоящіе на переднемъ
шіанѣ разсказа десятка полтора лицъ дотого жизненны^
характерны, что ихъ достаточно для иллюзіи массы; за
ними чувствуешь безчисленныя повторенія, всю толпу
народную. Трудно подыскать въ нашей художественной
литература другой примѣръ бол^е плотной, сжатой ра­
боты съ такою внутреннею энергіей.
Мн-fe не хочется передавать содержаніе разсказа
г. Чехова: художественныя созданія непередаваемы, и
досадно бываетъ ихъ портить въ пересказ^. Притомъ,
было-бы невежливостью предположить, что читатель не
знаетъ этой превосходнойвещи илине поспѣшитъ узнать
ее. Я позволю себі лишь припомнить вслухъ нікоторыя
мои впечатленія, вынесенныя изъ разсказа. Вотъ вешь,
которую давно надо было написать, и поразительно, что
никто до сихъ поръ этого не догадался сдѣлать. Правда,
то-же самое думаешь, читая каждую талантливую вещь.
Посмотрите, какой это простой и вмістѣ страшноинте­
ресный сюжетъ.

91

Лакей московской гостинницы «Славянскій Базаръ»
Николай Чикильдѣевъ забол-ѣлъ. Разеназывается, какъ,
пролечивъ всѣ сбережения, лакейсъсемьей отправился въ
родную деревню Жуково, откуда былъ взятъ еще мальчикомъ, какаяихъ встретила беднота и темнота; какъ лакей
умираетъотъ деревенскаголѣченія, ажена его съ девочкой
сноваидутъ въгородъ, питаясьХристовымъименемъ.Развѣ
не любопытна такая тема? Многіе-ли у насъ останавли­
ваютсянасудьбе своего лакея, кухарки, горничной, многіели задаютъ с е б е вопросъ, откуда явился этотъ Николай
во фракт^, подающій ветчину съ горошкомъ? Что онъ
думаетъ, о чемъ мечтаетъ, есть-ли у него свое личное
счастье, свое гнѣздо? И что съ нимъ будетъ, если онъ
вдругъ заболѣетъ и у него отымутся ноги отъ безконечнаго шмыганья по гостинничнымъ корридорамъ? Мы
отовсюду окруженыэтимъ загадочнымъмногомилліоннымъ
классомъ «людей», безъ которыхъ одного часу не можемъ
обойтись ни у себя дома, ни въ гостинницѣ, ни въ клубе,
ни на с л у ж б е , ни въ дороге. Оторванныя какимъ-то вихремъ ветки великаго древа народнаго, все эти безчисленные Николаи и Марьи, будучи разнесены въ города, по
лакейскимъ, кухнямъ, дворницкимъ, прачешнымъ,. переживаютъ тяжелую исторію увяданія, и решительно не­
обходимо, чтобы въ ихъ горькую долю заглядывалъ-бы
хоть изредка сочувствующей глазъ художника...
■Ф

«Всѣхъ жуковскихъ ребятъ, которые знали грамотѣ, отвозили
въ Москву и отдавали тамъ только въ оффицданты и корридорные
(какъ изъ села, что по ту сторону, отдавали только въ булочники),
и такъ повелось давно, еще въ крѣпостное право... Николая отвезли
въ Москву, когда ему было одиннадцать лѣтъ, и опредѣлилъ его
на мѣсто Иванъ Макарычъ... Николай (вернувшійся въ деревню
умирать) говорилъ наставительно:—Иванъ Макарычъ мой благодѣтель, и я обязанъ за него Бога молить денно и нощно, такъ-какъ
я черезъ него сталъ хорошимъ человѣкомъ.—Батюшка ты мой,—про­
говорила слезливо высокая старуха, сестра Ивана Макарыча: —И ни­
чего про нихъ, голубчика, не слыхать?—Зимой (говоритъ Николай)
служилъ онъ у Омона, а въ нынѣшній сезонъ, былъ слухъ, гдѣ-то
за городомъ, въ садахъ... Постарѣлъі Прежде, случалось, лѣтнимъ

діломъ, приносилъ домой рублей по десять въ день, а теперь по­
всеместно дѣла стали тихія, мается старичокъ...»

II Николай маялся-бы до конца дней, но изменило
здоровье, ноги отказались служить, и онъ рѣшилъ ѣхать
въ деревню. Изъ городовъ взамѣнъ тысячеймальчишекъ
и дѣвченокъ, опредѣляемыхъ ежегодно въ прислуги,
обратно опускаются въдеревню, еслине тысячи, то сотни
измятыхъ, искалѣченныхълюдей; но разъ оторванные отъ
деревни, они уже не приростаютъ къ ней. Николаю и
его семьі родное Жуково кажется ужаснымъ.
«...Войдя въ избу, онъ даже испугался, такъ было темно, тѣсно
и нечисто. ПрІѣхавшіе съ нимъ жена Ольга и дочь Саша съ недоумѣніемъ поглядывали на большую неопрятную печь, занимавшую
чуть-ли не полъ-избы, темную отъ копоти и мухъ. Сколько мухъ!
Печь покосилась, бревна въ стѣнахъ лежали криво, и казалось, что
изба сію минуту развалится. Въ переднемъ углу возлѣ иконъ были
наклеены бутылочные ярлыки и обрывки газетной бумаги—это вме­
сто картинъ. Бѣдность, бѣдность! Изъ взрослыхъ никого не было
дома, всѣ жали. На печи сидѣла дѣвочка лѣтъ восьми, бѣлоголовая,
немытая, равнодушная; она даже не взглянула на вошедшихъ. Внизу
терлась о рогачъ бѣлая кошка.
— Кисъ, кисъі—поманила ее Саша.—Кисъ!
— Она у насъ не слыпштъ,—сказала дѣвочка.—Оглохла...
— Отчего?
— Такъ. Побили.
Николаи и Ольга съ перваго взгляда поняли, какая тутъ жизнь,
но ничего не сказали другъ-другу...»
фг

Такими мѣткими черточками, какъ эт’и бутылочные
ярлыкивместокартинъилиэтаглухаяотъпобоевъкошка,—
черточками, оживляющими описаніе до иллюзіи полонъ
весьразсказъ. Прочитавъ «Мужиковъ», вывоочію видите
всѣмельчайшія подробности этойдеревни, даже тѣ, о которыхъ авторъ не упомянулъ. То, что показано, до такой
степени жизненно, что и непоказанное видишь ярко, въ
одной сплошной картинѣ. Съ каждой человѣческой фи­
гурой разсказа, съ каждымъ, словомъ и жестомъ ея вы
мгновенно соглашаетесь, какъ при встрѣчѣ съ живымъ

93

человѣкомъ не усомнитесь, что онъ живой, что онъ дви­
жется и говоритъ на самомъ дѣлѣ.
У Марьи, жены брата Кирьяка, было шестеро дѣтей, у Ѳеклы,
жены брата Дениса, ушедшаго въ солдаты,—двое, и когда Нико­
лай, войдя въ избу, увидѣлъ все семейство, всѣ эти болыыія и маленькія тѣла, которыя шевелились на палатяхъ, въ люлькахъ и во
всѣхъ углахъ, и когда увидѣлъ, съ какою жадностью старикъ и
бабы ѣли черный хлѣбъ, мокая его въ воду, то сообразилъ, что
напрасно онъ сюда пріѣхалъ...
— A гдѣ братъ Кирьякъ?—спроси лъ онъ, когда поздоровался.
— У купца въ сторожахъ живетъ, —отвѣтилъ отецъ.—Въ лѣсу.
Мужикъ-бы ничего, да заливаетъ шибко.
— Не добыдчикъ—проговорила старуха слезливо. — Мужики
наши горькіе, не въ домъ несутъ, а изъ дому. И Кирьякъ пьетъ,
и старикъ тоже,—грѣха нечего таить, знаетъ въ трактиръ дорогу.
Прогнѣвалась Царица небесная...
По случаю гостей поставили самоваръ. Отъ чая пахло рыбой,
сахаръ былъ огрызанный и сѣрый, по хлѣбу и гюсудѣ сновали та­
раканы; было противно пить, и разговоръ былъ противный—все о
нуждѣ да болѣзняхъ. Но не успѣли выпить и по чашкѣ, какъ со
двора донесся громкій, протяжный, пьяный крикъ:
— Ма-арья!
— Похоже, Кирьякъ идетъ,—сказалъ старикъ,•—легокъ на по­
мине*
Всѣ притихли. И немного погодя, опять тотъ-же крикъ, гру­
бый и протяжный, точно изъ-подъ земли:
— Ма-арья!
Марья, старшая невестка, поблѣднѣла, прижалась къ печи, и
какъ-то страшно было видѣть на лицѣ у этой широкоплечей, силь­
ной, некрасивой женщины выраженіе испуга. Ея дочь, та самая
дѣвочка, которая сидѣла на печи и казалась равнодушной, вдругъ
громко заплакала.
— А ты чего, холера?—крикнула на нее Ѳекла, красивая ба6ат
тоже сильная и широкая въ плечахъ.—Небось, не убьегъ!
— Ма-арья!— раздался крикъ у самой двери.
— Вступитесь, Христа ради, родименькіе,— залепетала Марья,
дыша такъ, точно ее опускали въ очень холодную воду. Вступитесь,
родименькіе...
Заплакали всѣ дѣти, сколько ихъ было въ избѣ, и глядя на
нихъ, Г атя тоже заплакала. Послышался пьяный кашель, и въ ызбу
вошелъ высокій, чернобородый мужикъ въ зимней іиапкѣ... Это

94
былъ Кирьякъ. Подойдя къ женѣ, онъ размахнулся и ударилъ ее
кулакомъ по лицу, она-же не издала ни звука, ошеломленная ударомъ и только присѣла, и тотчасъ у нея изъ носу пошла кровь...»

IV.
Вотъ какими картинами встрѣчаетъ родное гнездо
оторваннаго отъ земли «мужика», вернувшагося домой
въ лакейскомъ фраке, но безъ ногъ. Старики еще копо­
шатся около земли. Старуха «бабка»—геній этой семьи—
судорожно ещецѣпляетсяза хозяйство, скупая, злая, озве­
релая; вывидите, чтодухъ расывъней делаетъ последнюю
попытку отстоять патріархальныя основы жизни—свою
семью, дворъ, землю, скотъ. Бабкавсе дѣлаетъсама ивсе
безпокоится, какъ-бы кто не съелъ кускалишняго, какъбыстарикъ и невестки не сидели безъ работы. Чуя со
всехъ сторонъ беду неминучую, разоренье, разложенье,
духъ расы подсказываетъ бабке одинъ исходъ — тяжкій трудъ, ожесточенную заботу о каждой корке хле­
ба. «По случаю праздника купили въ трактире се­
ледку и варили похлебку изъ селедочной головки. Въ
полдень сели пить чай и пили его долго, до пота, и ка­
залось, распухли отъ чая, и уже после этого стали есть
похлебку, все изъ одного горшка. Аселедку бабка спря­
тала». Бабка бодрствуетъ, сокращаетъ праздничный пиръ
семьи до селедочной головки; чтобы урвать что-нибудь
отъ самихъ себя, вы видите ея сверхъестественныя усилія—и въ тотъ-же день оба мужика семьи, отецъ и сынъ,
напиваются въ трактире пьяными. Целую неделю мотаютъ шелкъ съ ближней фабрики, и всей семьей вырабатываютъ копеекъ 20 въ неделю, которыя пропиваются
въ одинъ часъ. Вы чувствуете, какъ все это глупо скла­
дывается и безвыходно. Но старуха все бьется, рвется
изъ последнихъ силъ.
Старикъ уже сдался, онъ пьетъ, бездельничаетъ.
Если-бы бабка не понукала его постоянно, онъ все сиделъ-бы на печи, да разговаривалъ. Онъ по-долгу раз-

сказывалъ сыну про какихъ-то своихъ враговъ, жало­
вался на обиды... «Да, —разсказывалъ онъ, взявшись за
бока.—Да... После Воздвиженья черезъ недѣлю продалъ
я сѣно по тридцать коп-ѣекъ за пудъ, добровольно...
Да... Хорошо... Только это, значитъ, везу яутромъ сѣно
добровольно, никого не трогаю; въ недобрый часъ гля­
жу—выходитъ изъ трактира староста Антипъ Сідельниковъ: «Куда везешь такой-сякой?» И меня по уху». Осла­
бевши человѣкъ резонируетъ и уже не борется за свое
сушествованіе. Молодое поколѣніе —родные братья ла­
кея —одинъ въ солдатахъ, другой въсторожахъ у купца
и пьянствуетъ. Главный рабочія силы—и онѣ-то и па­
рализованы. Мужицкое гнѣздо еле держится, и вы чув­
ствуете —держится остатками силъ —бабьими руками.
Но уже и бабы работаютъ не у себя дома, а за рѣкой,
у помещика, причемъ Ѳекла, жена солдата, ночью бѣгаетъ къ приказчикамъ и о муже говоритъ съ досадой:
«а ну его!» Тихая, задумчивая деревушка съ покосивши­
мися избами, на краю ея трактиръ подъ железной кры­
шей и съ занавесками. Вы понимаете, что этотъ трактиръ
много значитъ въ жизни задумчивой деревни. Въ трак­
тире покупаютъ нетолько водку, но уже и муку для
хлѣба... Тою-же своей манерой—вскользь—авторъ вы­
водить насцену всѣхъ геніевъ деревни, вліяющихъ на ея
судьбу. Въ церкви и на пожаре появляется высшая раса,
живущая за рекой, изящный студентъ и барышни, восклицающія: «Жоржъ!» Показывается удрученное недоим­
ками сельское хозяйство, самоваръ, продаваемый на подолненіе 1 1 9 рублей недоимки, забираемыя курыи овцы.
То тутъ, то здесь мелькаетъ характерная фигура «повара
генерала Жукова», побирающагося подворамъ.
Что ни фигура, то целый символъ, выражающій чтото огромное и сложное въ деревенской жизни. Этотъ
нищій поваръ генерала Жукова (бывшаго ихъ барина)
этотъ нищій лакей «Славянскаго Базара», спорящіе о
котлетахъ-марешаль възакоптелыхъ, завалившихся избен-

96

кахъ,—этотъ староста Антипъ Сѣдельниковъ, арестующій
у старухи са.моваръ, этотъ переутомленный становой, этотъ
изящный Жоржъ, окатывающій бабъ водою на пожаре
и дающій двугривенный на чай, эти старики, вздыхающіе
о крѣпостныхъ временахъ, этотъ дикій Кирьякъ, поги­
бающей отъ пьянства и собираюшійся въ городъ, этотъ
фельдшеръ-выкрестъ, убивающій на смерть больного сво­
ими банками, эта нужная, чувствительная Ольга, жена
лакея, которую трогаетъ до слезъ даже видъ красиво
одѣтыхъ господъ, ею обожаемыхъ, эта забитая Марья,
потерявшая въ нищей Ольге единственный свѣтъ, какой
она видела,—все это състрашною яркостью и рисуетъ, и
символизируетъ народную жизнь. Разсказъ оканчивается
сценой, какъ послѣ смерти лакея эта Ольга съдѣвочкой
возвращаются въ городъ. Въ одномъ селѣ она встретила
«повара генерала Жукова».
«Онъ и Ольга не узнали другъ друга, потомъ оглянулись въ
одно время, узнали и, не сказавъ ни слова, пошли дальше каждый
своею дорогой. Остановившись около избы, которая казалась побо­
гаче и новѣе, передъ открытыми окнами, Ольга поклонилась и ска­
зала громко, тонкимъ, пѣвучимъ голосомъ:
— Православные христіане, подайте милостыню Христа ради*
что милость ваша, родителямъ вашимъ царство небесное, вѣчныЙ
покой...
— Православные христіане, — запѣла Саша, — подайте Христа
ради, что милость ваша, царство небесное...»

. Этою оборванною, точно натянутая струна, мольбою
о милостынѣ оканчивается разсказъ. Этотъ дѣтскій голосокъ—развѣ не символъ?
Въ «Мужикахъ» г. Чеховъ развернулъ всю силу сво­
его огромнаго таланта, —но больше силу, чемъ красоту.
Разсказъ прекрасенъ, но жизнь, выведенная въ немъ,
слишкомъ горестна, чтобы любоваться ею. У г. Чехова
едва-ли найдутся более выразительныя вещи, но у него
есть много гораздо более граціозныхъ, проникнутыхъ
поэзіей и почти счастьемъ. Почти —такъ-какъ муза Че­
хова полна печали, несмотря на ея милый и нежный

97

юморъ. Въ «Мужикахъ» вы встретите и этотъ юморъ,
но въ нихъ не такъ заметна пленительная чеховская
свѣжесть, едва уловимыя настроенія прекрасной, бодрой
души, все созерцающей точно въ солнечномъ свѣтѣ.
Здѣсь лишь на дальнемъ планѣ въ мшюлетныхъ олисаніяхъ природы видны голубые уголки неба, —общіи-же
колоритъ мраченъ, рисунокъ отличается строгостью, до­
ходящей до суровости. Природа здѣсь сіяетъ «красою
вѣчною», какъ-бы «у гробового входа»; на высокихъ берегахъ вьющейся среди луговъ рѣки, среди вечернихъ
волшебныхъ закатовъ и зорь разыгрывается тягостная
драма челов-Ьческаго существованія, дошедшаго до крайняго упадка. Можетъ-ли этотъ разсказъ на столь значи­
тельную тему, столь ярко выраженную, быть названъ ме­
лочью? По моему, это серьезный, очень цѣнный вкладъ въ
нашу классическую литературу и большая заслуга передъ
обществомъ. Если «Мужики» не явятся событіемъ, ділающимъ эру въбеллетристике, какъ когда-то «Антонъ Горе­
мыка» (несравненно слабѣйшій) или «Записки охотника»
(не более сильныя) то причина этого будетъ заключаться
не въ произведеніи, а въ обществе. Бываютъ поколенія
читателей, подобныя тучной ниве: даже небрежно бро­
шенное слово дае'тъ плодъ сторицей, —но выдаются поколенія заглохшія: сеятель можетъ сколько угодно раз­
брасывать семена мысли, —они пропадутъ безследно. А
какая это была-бы жалость, если-бы чудный разсказъ
г. Чехова прошолъ, какъ многое у насъ проходить, незамеченнымъ! Я вовсе не любитель такъ-называемой му­
жицкой беллетристики. Я не ликовалъ, правда, по поводу
т.-н. «облагороженія» нашей литературы въ послѣдніе
годы, по поводу исчезновенія въ ней излюбленныхъ ге­
роевъ 7 0 -хъ годовъ—Петрухъ да Митюхъ и замены ихъ
князьями Коко, графинями Зизи,—я не ликовалъ по по­
воду этой замены, но и не сокрушался ею. Мужикъ, въ
самомъ деле, очень тогда надоелъ и совсемъ былъ неинтересенъ... Почему? А потому, что эю былъ не настоя-

щій м у ж и к ъ —вроде чеховскихъ,—а какой-то поддель­
ный, придуманный. Дѣло въ томъ, что, за исключеніемъ
трехъ-четырехъ тогдашнихъ даровитыхъ беллетристовъ—
Глеба Успенскаго, г. Златовратскаго, Кдронина —вся
остальная братія «народниковъ» по безталанности своей
не знали народа и не могли знать его. Они описывали
русскаго мужика въсвоемъ родѣ не менее вычурно, чемъ
иностранцы, и этотъ псевдо-ыужикъ наводилъ, конечно,
скуку на всехъ русскихъ читателей, сколько-нибудь видевшихъ мужика. Нетъ, слава Богу, что эти пейзане,
наконецъ, исчезли изъ литературы (исчезли-ли?), —они
оказывали плохую услугу живому сословію, съ котораго
будто-бы были списаны. Это былъ въ своемъ роде фаль­
шивый паспортъ, выданный отъ искусства русскому про­
стонародью, и хорошо, что онъ исчезъ.
Совершенно такъ-же фальшивы и неинтересны сме­
нившее мужика въ беллетристике князья и графы, они
тоже не похожи на настоящихъ. Это не потому только,
что большинство беллетристовъ, описывающихъ салоны,
мало бывали вънихъ (хотя и это причина уважительная).
Даже те изъ нихъ, которые имели случай внимательно
наблюдать титулованныхъ героевъ и даже сами титуло­
ваны (какъ беллетристы—кн. Волконскій, кн. Голицынъ,
гр. Саліасъ и пр.), даже и эти не знаютъ аристократіи,
какъ не знаютъ и народа, какъ ничего не знаютъ•въ сте­
пени, необходимой для творчества. Да, сколько-бы они
ни «изучали», по примеру г. Боборыкина, ту или иную
«среду», сколько-бы ни собирали человеческихъ документовъ, все-же недостатокъ таланта явится роковою пре­
градою для настоящаго знанія.
V.

Талантъ обыкновенно отделяютъ отъ знанія и даже
противополагаютъ ему; часто слышишь: «такой-то беллетристъ талантливъ, но необразованъ». Мне кажется,

99

тутъ большое недоразумѣніе. Истинный талантъ (на
нашей степени культуры) не можетъ быть необразо­
ванными онъ самъ есть высшее, доступное человеку,
образованіе. Талантливый человѣкъ можетъ не знать того,
что ему не нужно, но чтопотребно для его духа, къ тому
онъ стремится съ алчностью голода и жажды, иужъ не­
пременно добьется нужнаго знанія. Если великій химикъ
равнодушенъ къ музыке, а музыкантъ къ химіи, то стран­
но звать ихъ невеждами. Они знаютъ чуждые имъ пред­
меты ровно столько, сколько имъ необходимо для глав­
наго свойственнаго имъ знанія, и если Моцартъ не могъ
писать своихъ глубокихъ симфоній безъ философскаго
развитія, и если это развитіе нуждается въ некоторыхъ
сведеніяхъ изъ химіи,- то, очевидно, Моцартъ зналъ
химію, хоть и не держалъ въ рукахъ химическаго
учебника. Отъ момента зачатія мы состоимъ изъ химическихъ процессовъ, и не зная слова «химія» —какъ не
знали его древніе мудрецы—можно знать все-же самое
важное' изъ химіи,—то, что входитъ въ философское
наше развитіе. Поскольку для благородства духа, дляего
творчества нужна механика, астрономія и всякая другая
область знанія,—Моцартъ темъ-же опытнымъ, органическимъ заимствованіемъ почерпалъизъ природы эти знанія. Наоборотъ: если талантливому натуралисту, какъ
Гельмгольцу, понадобится для его целей музыка—онъ
тотчасъ-же изучитъ ее, и въ степени, достаточной для
новыхъ открытій въ этой области. Все науки суть лишь
ярлыкинаявленіяхъприроды, а кто способенъ усматривать
самыя явленія, для того нетъ особенной необходимости
обращаться къ ярлыкамъ, которые далеко не всегда объясняютъ предметы правильно. Въ то время какъ бездар­
ные люди усваиваютъ только чужоезнаніе, часто неверное,
люди одаренные имѣютъ, сверхъ того, еще свое, прони­
кающее всегда глубже въ суть предмета. Въ то время,
какъ для обыкновенныхъ людей пріобретеніе знаній—
трудъ тяжелый и всегда корыстный, талантъ изучаетъ то,
і

io n

что ему интересно, съ наслажденіемъ и безъ всякаго
разсчета. Поэтому, только таланту свойственна полнота
знанія, какая человеку доступна. Новый разсказъ г. Че­
хова, какъ и другія лучшія его вещи, поражаетъ глубокимъ знаніемъ предмета. Какъ въ «Скучной исторіи»
удивляетъ близкое его знакомство съ бытомъ ученыхъ
кружковъ, какъ въ «Бабьемъ Царстве» выступаетъ со­
вершенно живой купеческій міръ, такъ въ «Мужикахъ»
являются доподлинные великорусскІе мужики, во всѣхъ
жестахъ и позахъ вѣрные жизни.
«Мужики», какъ вещь художественная, даютъ не
только полное знаніе въ затронутой области, но и знаніе
важное по существу. Ни въ чемъ такъ не нуждается
образованное общество, какъ въ установленіи правильныхъ отношеній къ народу, въразвитіи сочувствія къ нему
и уваженія, которыя невозможны безъ знанія народа.
Въ отношеніи темной массы у насъ господствуетъ все­
общее и глубокое невѣжество. Обособленные въ своей
эгоистической, чуждой народу образованности, мы не
замѣчаемъ, что у насъ установился неподвижный, окаменѣвшій и грубый взглядъ на родное намъ человечество.
Крестьянинъ, естественно связанный съ этимъ человѣчествомъ, знаетъ этотъ великій міръ и его жизнь въ
интимныхъ его движеніяхъ; мы этого не знаемъ. А мы
безпрестанно вмешиваемся въ судьбу народную, имѣемъ претензію руководить ею, вести къ свету и счастью.
Въ этой гордой миссіи насъ встрѣчаютъ безпрерывныя
неудачи, и причину ихъ всѣ видятъ въ народномъ не­
вежестве. Такъ-ли это? Не въ интеллигентномъ-ли не­
вежестве следуетъ искать причину неудачъ—въ неве­
жестве относительно своего народа, въ незнаніи его до­
подлинной жизни?
Разсказъ г. Чехова—драгоценный вкладъ въ науку о
народе, изъ всехъ наукъ, можетъ быть, самую важную.
Вотъ общественное значеніе этой художественной вещи.

Три стихіи.
(»Въ оврагѣ“, повѣсть А. П. Чехова).

I.
Въ концѣ вѣка литература наша переживаетъкакъ-бы
«вторую молодость». Чувствуется замѣтное оживленіе въ
журналахъ; во всѣхъ областяхъ выступилъ рядъ талантовъ, еще не всѣми признанныхъ, но видимо съ боль­
шою будущностью; не сошли со сцены и нѣкоторыя
прежнія, опредѣлившіяся дарованія. Неустанно работаетъ
еще такое могущество, какъ Левъ Толстой, и видимо
входитъ въ полноту своихъ огромныхъ силъАнтонъ Чеховъ. Получается впечатлѣніе, какъ-будто у наст, снова
вознйкаетъ изящная литература—послѣ столь длинныхъ
потемокъ между отдельными, не слишкомъ яркими
вспышками...
Особенную уверенность въ томъ, что благородное
искусство слова еще продержится у насъ, даетъ, конечно,
А. П. Чеховъ. Изъ «молодыхъ», онъ одинъ безспорно
крупнаго, богатырскаго склада. Въеготворчествѣ какъ-бы
намечается новая черта. Прежде мелкіе разсказыего были
лучше крупныхъ, теперь—наоборотъ. Мелкіявещипродолжаютъ бытьпрекрасными, но крупныясразу какъ-то стали
пріобрітать глубокуюзначительность, полноту мысли пер•
востепенныхъ, великихъ произведеній. Выяснилось, что
большой мастеръ въ описаніи такъ-называемой «интел­
лигентной», разночинной жизни, г. Чеховъ обнаружи-

102

ваетъ особенно тонкое пониманіе народнаго быта и
слоевъ, прикасающихся къ народу. Въ этой, повидимому,
области нашему автору суждено сказать свое основное
слово, выполнитьтотъ художественный подвигъ, который
для дворянской культуры совершенъТургеневымъ иТолстымъ, для разночинной интеллигенціи—Достоевскимъ,
для купечества—Островскимъ. Народъ, несмотря на мно­
гочисленную школу беллетристовъ-народниковъ, до сихъ
поръ еще не изображенъ въ литературе; въ этой школѣ
не было до сихъ поръ ниодного великаго таланта, кроме,
можетъ быть, оставшагося до конца не разработаннымъ
замѣчательнаго дарованія Глеба Успенскаго. Но Глѣбъ
Успенскій—сплошной эскизъ, сплошная записная книжка
талантливаго художника, и ни одной законченной или,
хотя-бы, тщательно набросанной картины. Къ народной
жизни прикасались и Тургеневъ, и Левъ Толстой, но
войти въ нее и осветить во всей толще—это повиди­
мому предстоитъ новому покол-ізніюталантовъ, г. Чехову
и можетъ быть г. Горькому,—если послѣдній не собьется
на жалкую ремесленность тоже подававшихъ когда-то
надежды гг. Потапенка и Мамина.
II.

Послѣднія крупныя вещи Ант. П. Чехова «Мужики»
и «Въ оврагѣ»—уже очень внушительное иважное свиде­
тельствоо народнойжизни. Читаешь ихъ, иместамипросто
духъ захватываетъ отъ необыкновенной правды описанія, отъ глубокой важности предмета, отъ жи­
вого присутствія таланта, сквозящаго изъ каждаго
штриха картины. Вотъ она деревня, какъ она есть, вотъ
онъ таинственный, полный ужаса и красоты міръ, осве­
щенный въ мельчайшихъ углахъ его. И какою холодной
ложью, какою мертвечиной кажутся все иныя, не художественяыя изученія той-же самой деревни! Яне говорю

о канцелярскихъ рапортахъ и отчетахъ, не говорю о
цифровыхъ статистическихъ вытяжкахъ, но возьмите
хотя-бы эти безконечныя серыя, пухлыя, безжизненныя
«статьи» о народном'ь быте, эти экономическія «изслѣдованія», которыя неизменно печатаются въ толстыхъ
журналахъ и неизм-ѣнно-же никѣмъ, за крайне редкими
исключеніями, кроме авторовъ не читаются. Какъ мало
въ нихъ жизни, или точнее, какъ она оболгана и иска­
жена въ нихъ! Самое важное, самое центральное, на чемъ
держится игра действительности—человекъ, его страст­
ная, полубезумная, трогательно-хрупкая природа исчезаетъ подъ тупымъ перомъ, стушевываетсявъпятно, тогда
какъ кисть художника едва уловимымъ прикосновеніемъ
къ полотну вызываетъ цѣлую безконечность явленій,
движущуюся, говорящую...
Мнѣ кажется, что истинное искусство вообще шучаетъ несравненно болѣе, чѣмъ наука, и можетъ быть,
только оно и научаетъ. Въ науке лишь то и поучитель­
но, чтодаетсяхудожественнымъ прозріньемъ,—не теоріей
вещей, а ихъ поэзіей. Сгёдовало-бы, поэтому, ввести
тщательное чтеніе такихъ авторовъ, какъ Тургеневъ,
Достоевскій, Толстой, Чеховъ, въ курсъ каждой серьез­
ной школы. Особенно можно рекомендовать изученіе
Чехова государственнымъ людямъ. Чтобы хорошо знать
столь важный для нихъ предметъ, какъ жизнь народ­
ная, —нужно, конечно, пожить среди народа, въ
однѳй избе съ нимъ, около одной съ нимъ печки.
Но и этого мало. Надо свой матеріалънаблюденій съорганизовать съ чьей-нибудь более чуткой, более тон­
кой впечатлительностью, нужно, чтобы по вашей грубой
картине прошлась чья-нибудь артистическаярука. Только
искусству, только художественному таланту доступна
истина, только онъспособенъ уловить подлинный смыслъ
природы. Поэтому значеніе такихъ вещей, какъ Чеховскія повести изъ народной жизни прямо неоценимо.
Это не те картинки, которыяможно поглядеть и забыть,

104

онѣ написаны не для забавы! Чеховскія деревенскія
повѣстн это, помимо обаятельной красоты ихъ,—въ
сущности научныя днссертаціи, очень строгія народнобытовыя изслѣдованія. Если хотите, это періодически
появляющісся глубоко обдуманные доклады русскому об­
ществу о современномъ состояніи деревни, о томъ, что
всего важнѣе и интереснее въ ея жизни. Немногочисленныя художественныя страницы полны у г. Чехова
драгоцѣнныхъ наблюденій надъ самыми основными, едва
уловимыми по тонкости вѣяніями народнагодуха. То, что
эта удивительная по точности работа выполнена писателемъ, сильный талантъ котораго позволяетъ намъ не
только слышать о жизни,‘нои видѣть ее—представляетъ
выгоду, не заменимую ничемъ.
Роль критики въ отношеніи замечательныхъ произведеній, казалось-бы, исчерпывается короткимъ указаніемъ:
глядиипоучайся! Въсамомъделе, нипередать, ни оценить
истинно-талантливую вещьнельзялучше, чемъонаэто де*
лаетъ сама собою. Но языкъискусства, языкъ созерцанія,
языкъ боговъ, столь ясный и волнующій, не для всехъ
родной языкъ, не для всехъ самый понятный. Все мы
прочіе, не художники, мыслимъ и говоримъ нанесколько
другомъ, испорченномъ языке—отвлеченныхъ понятій и
расчлененныхъ выводовъ. Этотъ языкъ очень грубъ и не
точенъ въ сравненіи съ первы.чъ,—это, можетъ быть, не
более какъ жаргонъ искусства, но критике приходится
иногда переводитьвеликоепроизведете на общепонятный
жаргонъ. Говоря о новойчудесной повестиА. П. Чехова,
я попробую перевести изъ нея въ свою мысль кое-какія,
далеко не все, особенно остановившія меня картины.
Нужно заметить, что искусство, какъ сама действитель­
ность, не вполнебезспорно. Въ разныхъ умахъ оно вызываетъиногдаразличныянастроеніяи мысли. Изображенное,
какъ и существующее, есть іероглифъ, вечный смыслъ
котораго составляетъ тайну—даже длячуткойдушигенія.
Возможны лишь приблизительнаядогадки, увсякаго свои.

105

Поэтому отнюдь не притязая «объяснить» или «истолко­
вать» и безъ того ясную повѣсть г. Чехова, я буду
говорить лишь о своемъ впечатлѣніи отъ нея.
III.
Передъ нами опятьдеревня, наэтотъ разъ село Уклеево,
пріютившееся въ оврагѣ, едва видное съ дороги. «Это то
самое, гдѣ дьячокъ на похоронахъ всю икру съі>лъ».
Про село Уклеево ничего другого не разсказывали, ни­
чего въ немъ не подмѣтили болНЬе важнаго. Но во­
оруженный глазъ художника открылъ въ немъ цѣлый
міръ жизни—загнившей, приниженной, но полной драмъ,
полной жалкихъ радостей истраданійневыразимыхъ. Село
Уклеево—новаго типа, гдѣ древняя власть земли поко­
леблена вторженіемъ новой и страшной силы—капи­
тализма. Въ этомъ новомъ селѣ «не переводилась ли­
хорадка и была топкая грязь даже лізтомъ, особенно подъ
заборами... Здѣсь всегда пахло фабричными отбросами и
уксусной кислотой, которую употребляли при выдѣлкѣ
ситцевъ. Фабрики—три ситцевыхъ и одна кожевенная—
находились не въ самомъ селѣ, а на краю, поодаль. Это
были небольшія фабрики,. и на всѣхъ ихъ было занято
около четырехсотъ рабочихъ. Отъ кожевенной фабрики
вода въ рѣчкѣ часто становилась вонючей; отбросы за­
ражали лугъ, крестьянскій скотъ страдалъ отъ сибирской
язвы. Она считалась закрытой, но работала тайно съ ве­
дома станового пристава и уѣзднаго врача, которымъ
владѣлецъ платилъ по десяти рублей въ мѣсяцъ. Одной
легкой чертой —сообщеніемъ что «фабрику приказано
было закрыть»—одной этой фразой Чеховъ подчеркнулъ
огромное явленіе русской жизни, сразу, какъ опытный
режиссеръ разставивъ на своихъ мѣстахъ всѣ дѣйствующія въ деревнѣ силы: власть приказывающую, исполняю­
щую, интеллигенцію (въ лицѣ врача) и капитализмъ. Одна
подробность — и какая говорящая многозначительная...

106

Село бѣдное, не смотря на изобиліе капитализма. Во
всемъ селі только два порядочныхъ дома, одинъ—подъ
волостнымъ правленіемъ, а въ дрѵгомъ жилъ, какъ разъ
противъ церкви (тонкая черта) Цыбукинъ, Григорій Пе­
тровъ, епифанскій мѣщанинъ. Это не просто челов-ѣкъ,
a ц-ѣлое учрежденіе деревни, и самое властное—несрав­
ненно вліятельн-ѣе деревенской церкви и даже волости.
«Григорій держалъ бакалейную лавочку, но это только
для вида, на самомъ-же дѣлѣ торговалъ водкой, скотомъ,
кожами, хлѣбомъ въ зерні, свиньями, торговалъ чѣмъ
придется, и когда, напримѣръ, заграницу требовались для
дамскихъшляпъсороки, то онъ наживалъ на каждой парѣ
по тридцати копѣекъ; онъ скупалъ лѣсъ на срубъ, давалъ деньги въ ростъ, вообще былъ старикъ оборот­
ливый».
Вотъ въ этомъ каменномъ домѣ противъ церкви, въ
этомъ странномъ учрежденіи, созданномъ самоюжизнью,
и разыгрывается трагедія деревенской жизни. Событіяне
сложны, и мы останавливаться долго на нихъ не будемъ.
Описывается семья деревенскаго міроѣда—онъ самъ,
благообразный старичокъ въ длинномъ сюртукѣ и
ситцевыхъ штанахъ, его красивая жена, благочестивая
и податливая Варвара, два сына—старшій Анисимъ, идущій«поученойчасти», т. е. служащійсыщикомъвъ городѣ,
и второй сынъ, глухой и глупый. Старшій сынъ женится
на кроткой и тихой красавицѣ Липѣ, запуганной и бед­
ной, младшій женится на красивой и хищной Аксиньѣ,
которая прибираетъ къ рукамъвесь домъ, всюхитрую ма­
шину деревенскаго кулака. Случилось несчастіе: старшій
сынъсыщикъвпуталсявъподдѣлкусеребряныхъденегъ, его
ссылають въ Сибирь, агрудного ребенка его, сына кроткой
Липы, злая Аксинья обвариваетъ кипяткомъ. И Липу, и
самого Григорія Цыбукина—Аксинья выгоняетъизъ дому
и заводитъ новое, болѣе широкое, болѣе жестокое, боліе организованное хищничество. Тема не сложна, но
сколько яркихъ лицъ* выхваченныхъ живьемъ изъ д-ѣй-

107

ствительности,—сколько характеровъ и многозначительныхъ явленій!
Я не буду говорить о безчисленныхъ тонкостях^ чеховскаго разсказа,—онѣ, какъ и всегда у него, удиви­
тельны. Каждая страница, местами каждая строка будятъ
мысль, заставляютъ житьи чувствовать. Въ общей трудно­
обозримой картине деревни я остановлюсь на внутреннемъ процессіз ея, на коренныхъ явленіяхъ, на координатахъ ея, какъ выразился-быматематикъ. Среди хаоса какъбыеще несложившагосяили уже разлагающагося быта въ
повѣсти А. П. Чехова намечаются однако три главныя
стихіи, три главные человѣческіе характера, которые не­
вольно видишь воплощенными въ трехъ женскихъ, ма­
стерски очерченныхъ типахъ повести. Міръдеревни, какъ
и государства, какъ и всего человечества держится на
человеке, и нетолкко нетъ ничего интереснее въ при­
роде, но нѣтъ и важнее, чемъ человѣкъ. Высшая цѣль
искусства—опредѣлить человека, его главные характеры и
ихъ безчисленныя разновидности, изъ борьбы которыхъ
возникаетъ трагическое разнообразіе жизни. Каковъ человѣкъ современной русской деревни?
Женщина, какъ известно, более действительная пред­
ставительница породы, стихійныя начала выражены въ ней
лучше, чемъ въ мужчине. Вникнемте-же въ три харак­
тера, въ три начала народнаго духа въ образе трехъ
чеховскихъ красавицъ. Всего резче выделяется, какъ-бы
госяодствуетъ въ жизни сила хищная, разрушительная.
Менее заметна въ равновесіи своего покоя сила сохра­
няющая, культурная, и почти совсемъ незримо танственное творящее начало, все созидающее, всему служащее.
Аксинья, Варвара, Липа,—размотримъ ихъ по очереди.
IV.
Аксинья—«красивая, стройная женщина, ходившаявъ
праздники въ шляпке и съ зонтикомъ, рано вставала,

1он

поздно ложилась и весь день бегала, подобравъ свои
юбки и гремя ключами, то въ амбаръ, то въ погребъ, то
въ лавку, и старикъ ІДибукинъ глядѣлъ на нее весело...
Аксинья, едва вышла, за глухого, какъ обнаружила необык­
новенную дѣловитость и уже знала, кому можно отпу­
стить въ долгъ, кому нельзя, держала при себе ключи, не
довѣряя ихъ даже мужу, щелкалана счетахъ, заглядывала
лошадямъ въ зубы, какъ мужикъ, и все смеялась или по­
крикивала, и что-бы она ни дѣлала, ни говорила, старикъ
только умилялся и бормоталъ:
— Ай-да невестушка! Ай-да красавица, матушка!»
Аксинья, ясное дізло, попалавъсвоюнастоящуюсреду.
Это молодое хищное животное, весело и бодро охотя­
щееся за дичью, счастливое удачей, победой, пріобрѣтеніемъ. «Аксинья торговала въ лавке, и слышно было во
дворе, какъ звенѣли бутылки и деньги, какъ она смея­
лась или кричала, и какъ сердились обыватели, которыхъ
она обижала; и въ то-же время было заметно, что тамъ
въ лавке тайная торговля водкой уже идетъ»... Красавица
замужемъ за убогимъ сыномъ, но у нихъ ни тѣни семейныхъдрамъ. По праздникамъонакаталасьсъ фабрикантами
Хрымиными, замѣтно было, что съ однимъ изъ нихъ она
въ связи. Щетоль-помѣщикъ продаетъ Аксинье жеребца и
уступаетъ, сколько она хочетъ. Онъ дѣлаетъ намекъ ей,
что хотѣлъ-бы съ нею встрѣтиться наедине...
— Когда вамъ угодно, отвѣчаетъ она просто и ясно.
«У Аксиньи были серые, наивные глаза, которые редко
мигали, и на лице постоянно играла наивная улыбка. И
въ этихъ немигающихъ глазахъ, и въ маленькой голове
на длинной шеѣ, и въ ея стройности, было что-то змеи­
ное... съ улыбкой она глядела какъ весной изъ молодой
ржи глядитъ на прохожаго гадюка, вытянувшись и поднявъ голову».
Этотъ сильный, великолепный зверь не мечта Ницше,
а сама действительность. Аксинья радостно живетъ ежеминутнымъ хищничествомъ, обманомъ, обидой, но спо­

собна—въ любое время—и на трагическое злодейство, не
колеблясь совестью. Для этого нужно, конечно, всколых­
нуть ея природу, посягнуть на ея эгоизмъ, который она
носитъ въ душѣ какъ свое божественное право. Она
услышала, что старикъ хочетъ записать Бутёкино, сорокъ
десятинъ, за внукомъ, груднымъ ребеночкомъ кроткой
Липы. Наивная, смеющаяся Аксиньяприходитьвъярость
и вдругъ какъ тигрица, вскочившая на дыбы, готова рас­
терзать весь домъ. Грудной ребенокъ поперекъ ея до­
роги—она хватаетъ ковшъ кипятку и ошпариваетъ его.
И затемъ живетъ весело и спокойно. По случаю похоронъ этого убитаго ею ребеночка она оделась во все
новое и напудрилась. Услышавъ, что несчастнаяматьголо­
сить, онане пожалела ее, конечно, аразгневалась. Эгоизмъ
не допускаетъ даже и косвеннаго упрека. «Ну, что го­
лосишь тамъ? Замолчи! кричитъ она. —Слышишь? крик­
нула Аксинья и въ сильномъ гневе топнула ногой. —
Кому я говорю? Пошла вонъ со двора, чтобъноги твоей
тутъ не было, каторжанка! Вонъ!»
Такъ и выгнала кроткую, и сама въ конце всего за­
владела всемъ хищнымъ гнездомъ. Даже старика, Григорія Цыбукина оттерла отъ всего, до такой степени, что
онъ ходилъ голодный. Онъ, старый хищникъ, сдался
предъ молодой силой, оказалсяничтожествомъпредъ ней.
Онъ человекъ стараго закала, въ немъ еще не совсемъ
отмерли корни старинной народной культуры. Онъ ненавиделъ мужиковъ и гналъ ихъ прочь — признакъ, что
втайне, хоть безсознательно, чувствовалъ передъ ними
вину свою. Аксинья была выше ненависти, она губила
людей радостно, почти любовно. Григорій все-же, хоть
краемъ души, признавалъ, что есть грехъ, и радъ былъ,
что жена у него благочестивая, что у нея теплятся лам­
падки и толкутся нищіе. Поэтому, когда надъ Григорьевымъ домомъ разразилась катастрофа, когдаонъ потерялъ
сына и внука, весь родъ свой, онъ не выдержалъ. Онъ
тронулся умомъ, а можетъ быть тронулся и совестью;

110

онъ отошелъ отъ грабежа и забылся... Какъ слабаго, негоднаго Аксинья выгоняетъ его изъ дому.
Вотъ одна изъ господствующихъ стихій народныхъ,
не грядущая, какъ мечтаютъ ницшеанцы, aвечная, всегда
бывшая. Въ Аксинье она вылилась въ махровый экземпляръ—и только, но помѣси этой породы безчисленны,
и она отъ времени до времени снова, какъвсякая порода,
возвращается къ чистотѣ своего типа. Нѣтъ сомнѣнія,
что долговременнымъ нравственнымъ воспитаніемъ въ
ряду поколѣній, строгою и привлекательною культурой
этотъ жестокій человѣческій типъ можетъ быть не­
сколько смягченъ, облагороженъ, или покрайней-мѣрѣ,
обезоруженъ. Вѣдь приручаютъ медвѣдей и даже львовъ.
Но, мнѣ кажется, окончательно переродить, окончательно
исправить породу нельзя, и не только проповѣдью, хотя-бы пророческою, но и даже какими хотите культур­
ными внушеніями. Хищный типъ такъ-лее живучъ, какъ
всякій другой—конечно, въ той мѣрѣ и до гѣхъ поръ,
пока длянего есть подходящія условія. Условія-же эти со­
здаются не злою породой, а доброю, или точнѣе—среднимъ, промежуточнымъ типомъ между добромъ и зломъ.
Этотъ средній типъ—вторая красавицачеховскойповѣсти,
Варвара Николаевна, жена самого Григорія Цыбукина.
V.
• Она былаизъ хорошаго семейства и хороша собою, хо­
роша душой и гѣломъ. «Едваона поселилась въ комнатке,
въ верхнемъ этаже, какъ все просвѣтлѣло въдоме, точно
вовсѣокнабыливставленыновыя стекла. Засветились лам­
падки, столы покрылись бѣлыми, какъ снегъ, скатертями,
на окнахъ и въ палисаднике показались цвѣты съ крас­
ными глазками, и ужь за обедомъ ели не изъ одной
миски, а передъ каждымъ ставилась тарелка. Варвара Ни­
колаевна улыбалась пріятно- и ласково, и казалось, что все
въ доме улыбается. И во дворъ, чего раньше никогда не

Ill

было, стали заходить нищіе, странники, богомолки; по­
слышались подъ окнами жалобные, пѣвучіе голосауклеевскихъ бабъ и виноватый кашель слабыхъ, испитыхъ мужиковъ, уволенныхъ съ фабрики за пьянство. Варвара по­
могала деньгами, хлѣбомъ, старойодеждой, апотомъ, об­
жившись, стала потаскивать изъ лавки»... на что охотно
согласился умиленный мужъ. «Въ томъ, что онаподавала
милостыню, было что-то новое, что-то веселое и легкое,
какъ въ лампадкахъ и красныхъ цвѣточкахъ. Когда въ
табельные дни или въ престольный праздникъ, который
продолжался три дня, сбывали мужикамъ протухлую со­
лонину съ такимъ тяжкимъ запахомъ, что трудно было
стоять около бочки, и принимали отъ пьяныхъ въ закладъ косы, шапки, женины платки, когда въ грязи ва­
лялись фабричные, одурманенныеплохой водкой, игрѣхъ,
казалось, сгустившись, уже туманомъ стоялъвъвоздухе,
тогда становилось какъ-то легче при мысли, что тамъ,
въ доме, есть тихая, опрятная женщина, которой нѣтъ
дѣла ни до солонины, ни до водки; милостыня ея дей­
ствовала въ эти тягостные, туманные дни, какъпредохра­
нительный клапанъ въ машине».
Такова эта старшая красавица въ хищномъ гнезде.
Она начало культурное, представительница старыхъ, хорошихъ преданій русской деревни. Она представительница
порядка: «Безъ порядкутыживешь, парень, ивсе порядки,
вижу, забылъ», говоритъ она пасынку. «Охъ-техъ-те!
Младшаго брата давно женили, атывсе безъпары,словно
петухъ на базаре. По каковски это? Этихъ-техъ, оже­
нишься, Богъ даетъ, тамъ какъ хочешь, поедешь на
службу, ажена останетсядомапомощницей-те... Охъ-техъте, грехъ одинъ съ вами, съ городскими...» Варвара вовсе
не считаетъ порядкомъ безобразное хищничество, на которомъдержитсядомъ ихъ. Пустьу нея гореливсе лампадки
и пахло ладономъ, и сама она сидела съ чулкомъ, исто­
вая, благочестивая,—она не была довольна этой жизнью.
«Живемъ мыхорошо, говоритъ она пасынку, —всего у

112
насъ много, и свадьбу твою сыграли порядкомъ, правильно;
старикъ сказывалъ: двѣ тысячи пошло. Одно слово, ж и ­
вемъ какъ купцы, тсѵіько вотъ скучно у насъ. Ужь очень
народъ обижаемъ. Сердце мое болитъ, дружокъ, обижаемъ какъ— и Боже мой! Лошадъ-ли мѣняемъ, покупаемъли что, работника-ли нанимаемъ—на всемъ обманъ. 0 6 манъ и обманъ. Постное масло въ лавк-ѣ горькое, тухлое,
у людей деготь лучше. Да нешто, скажи на милость,
нельзя хорошимъ масломъ торговать?
— Кто къ чему приставленъ, мамаша.
— Да вѣдь умирать надо? Ой-ой, право, поговорилъбы ты съ отцомъ!
— А вы-бы сами поговорили.
— Н-ну! Я ему свое, а онъ мне, какъ ты, въ одно
слово: кто къ чему приставленъ. На томъ свѣтѣ такъ
тебе и станутъ разбирать, кто къ чему приставленъ. У
Бога судъ праведный...»

YI.
Очень, какъ видите, благочестивая женщина. И Анисимъ, сынъ Григорія, сыщикъ и фальшивый монетчикъ,
хоть не в-ѣригь въ Бога, но уважаетъ мачеху. Прощаясь,
онъ кланяется ей въ ноги.— «Благодаримъ васъ за все,
мамаша! говоритъ онъ.— Нашему семейству отъ васъ боль*
шая польза. Вы очень приличная женщина, и я вами много
доволенъ».
Да, вдумываясь въ эту скорбящую о грѣхахъ добро­
детель, вы чувствуете, что отъ нея этому хищному се­
мейству «большая польза». Она—своимъ благочестіемъ й
благообразіемъ— освящаетъ зло жизни. Какъ сила куль­
турная, она всѣ явленія, и дурныя, и добрыя, вводитъ
въ порядокъ, въ благовидный укладъ, въ равновѣсіе,— въ
примиреніе силъ иногда непримиримыхъ. Это не твор­
ческое начало жизни, а охраняющее, это тотъ моментъ,
когда жизнь народная слагается въ систему и удержи-

113
вается въ ней. Культура по существу есть законченность,
и какъ законченность, она всегда есть некоторое благообразіе, всегда благочестіе, даже въ самыхъ жестокихъ
культурахъ, врод^ римской или нашей московской. Куль
тура— форма, а не содержаніе, и ей въ сущности н іт ъ
дѣла до добра и зла. Ея стремление— красота, и если она
льнетъ къ добру, то лишь потому, что чувствуетъ въ
немъ живую красоту, если противится злу, то лишь по­
стольку, поскольку оно безобразно, но мирится съ нимъ,
разъ оно принимаетъ определенный, стройный, т. е. кра­
сивый видъ. Какъ Варвара отдаетъ свое тѣло богатому ста­
рику и заботится о благоустройства разбойничьяго притона,
такъ культурное начало охотно сочетается со всякимъзломъ.
Вглядитесь въ это красивое благочестіе, — дѣйсвительно-ли это добрая, вполне добрая сила? Нетъ. Вар­
вара видитъ трехъ и страдаетъ сердцемъ отъ него, но
не слишкомъ страдаетъ, не до жгучаго стыда, не до не­
годования, не до протеста. Варвара охаетъ, но покорно
и добросовестно служить «порядку» этой жизни, изо-дня
въ день участвуя если не въ грабеже, то въ дѣлежѣ его.
Внутренно она покоряется богатству и считаетъ его дѣломъ
хорошимъ: «живемъ мы хорошо, всего у насъ много... ж и ­
вемъ какъ купцы». Вотъ какой идеалъ у этого благочестія.
Совершенно тотъ самый, какой онъ у всѣхъ этихъ хищниковъ, у Аксиньи, Григорія, Анисима, Хрыминыхъ, Костюковыхъ... Только та и разница, что она еще хотя краемъ
души— чувствомъ красоты— верустъ въ Бога, тогда какъ
они,— утратившіе и добро, и красоту, тайные неверы, скеп­
тики, матеріалисты. Но и она, вы это чувствуете, веруетъ
уж е какой-то мертвой верой, основанной на страхе: — «На
томъ св ете не станутъ разбирать, кто къ чему приставленъ.
У Бога судъ праведный». Но если*бы она была уверена, что
нетъ «того света» и праведнаго суда, если-бы ея сытому
благочестію не грозилъ въ будущемъ крахъ благополучія,
то добродетельная Варвара можетъ быть и не такъ возмущалась-бы обманомъ, и не такъ сильно болела-бы серд8

114

немъ. Да полно, очень-ли она и теперь-то, при вѣрѣ своей,
угрызается? Мы видимъ, что хищная Аксинья, когда
притронулись къ ея святыне — къ выгоде — пришла въ
ярость и чуть не истребила всего гнезда обмана. Это
искренность, это нелицемерный порывъ. Но Варвара
каждый день, каждый часъ оскорбляется въ своей свя­
тыне и дальше «охъ-техъ-те» нейдетъ. Остается въ
этомъ доме, стало-быть для нея онъ выносимъ. И очень
тонко подмечено художникомъ, что въ то время какъ
восторжествовавшая злая сила—Аксинья—выгоняетъ род­
ственную ей силу, Григорья, по его слабости,— благоче­
стивая Варвара остается въ доме.

ѴИ.
Не такова третья и самая первобытная стихія души
народной. На ряду съ жестокой энергіей— Аксиньей, на
ряду съ покладливымъ благочестіемъ— Варварой, въ этотъ
хищный домъ вошла кроткая красавица Липа. Это не
сила и не красота, а другое, более первобытное начало,
более жизненное и творческое. И мать ея въ пригородномъ селе, и сама она ходили на поденную работу. То,
что она была привлекательна лицомъ— случайность, какъ
и красота Аксиньи или Варвары. Физическая красота —
признакъ физической культурности, все равно злой или
доброй. Основная душевная черта Липы—кротость, кото­
рая обрекаетъ ее на бедность и трудъ. «Смущала всехъ ея
ужасная бедность; разсуждали такъ, что какой-нибудь по­
жилой или вдовецъ женится, не глядя на бедность, или
возьметъ ее къ себе «такъ», а при ней и мать сыта будетъ...
Она была худенькая, слабая, бледная, съ тонкими, нежными
чертами, смуглая отъ работы на воздухе; грустная, робкая
улыбка не сходила у ней съ лица, а глаза смотрели по детски—доверчиво и съ любопытствомъ. Она была молода, еще
девочка, съ едва заметной грудью, но повенчать было уже
можно, такъ-какъ года вышли»... Когда делали смотрины

11 Г)

и шла рѣчь о приданомъ, «Липа стояла у двери и какъбудто хотела сказать: «делайте со мной, что хотите, я
вамъ вѣрю», а ея мать, Прасковья поденщица, пряталась
въ кухне и замирала отъ робости. Когда-то еще въ
молодости одинъ купецъ, у котораго она мыла полы,
разсердившись, затопалъ на нее ногами, она сильно
испугалась, обомлѣла, и на всю жизнь у нея въ душѣ
остался страхъ»...
Совсѣліъ запуганныя, задавленныя
бедностью существа. Такъ-какъ весь міръ говоритъ, что
выйти за купца большая честь, то Липа довѣрчиво идетъ,
она всѣмъ «вѣритъ» и всему отдается. Она оглушена, рас­
теряна, первый разъ въ жизни въ корсетѣ и въ ботинкахъ,
рядомъ съ женихомъ, который не проронилъ съ ней
ни слова съ тѣхъ поръ, какъ познакомился. Въ кониѣ
брачнаго пира пьяный Анисимъ вспомнилъ, что онъ
сыіцикъ, «выбѣжалъ на улицу, погнался за кѣмъ-то;
его поймали, повели подъ руки домой и пихнули его,
пьянаго, краснаго отъ гнева, мокраго въ комнату, гдѣ
тетка уже раздавала Липу, и заперли».
Такъ жестокое богатство купило эту кроткую бедность,
чтобы съ циническимъ безчувствіемъ взять все отъ нея—
красоту, невинность, раннюю молодость... Все это Липа от­
дала. Не могла отдать только души своей, какъ Варвара, не
могла приспособиться. Черезъ пять дней молодой мужъ у-ѣзжалъ. «На крыльце стояла также Липа, стояла неподвижно
и смотрела въ сторону, какъ-будто вышла не провожать,
а такъ, неизвестно зачѣмъ. Анисимъ подошелъ къ ней
и прикоснулся губами къ ея щекѣ слегка, чуть-чуть. —
Прощай, сказалъ онъ. И она, не поглядѣвъ на него, улыб­
нулась какъ-то странно, лицо у нея задрожало, и всѣмъ
почему-то стало жаль ея»... Но «какъ только мужъ выѣхалъ со двора, Липа изменилась, вдругъ повеселела.
Босая, въ старой поношенной юбке, засучивъ рукава до
плечъ, она мыла въ сеняхъ лестницу и пела тонкимъ серебристымъ голоскомъ, а когда выносила большую лохань съ
помоями и глядела на солнце со своей детской улыбкой,

116

то было похоже, что это тоже жаворонокъ». Свѣжая,
прелестная, первобытная душа. Она тоже чуть-чуть прима­
нена богатствомъ цыбукинскаго дома, ей, напримѣръ, очень
нравится пить чай съ вареньемъ: «Сяду себѣ въ уго­
лочке и все пью чай съ вареньемъ». Но только «страшно
у нихъ, Илья Макарычъ. И-и, какъ страшно, говоритъ
она старому плотнику. — Первое, какъ Свадьбу сыграли,
Анисима Григорьевича боялась. Они ничего, не оби­
жали, а только какъ подойдутъ ко мнѣ близко, такъ по
всей по мнѣ морозъ по всѣмъ косточкамъ. И ни одной
ноченьки я не спала, все тряслась и Бога молила. А те­
перь Аксиньи боюсь, Илья Макарычъ»... Чистая природа
Липы безсознательно чувствуетъ ужасъ отъ этихъ лю­
дей, но что дѣлать—бедность! «Мой дяденька Прохоръ
безъ работы по дворамъ корочки собираетъ... «Ты-бы,
говорю, дяденька, пока что, пахать пошелъ или дрова
пилить, что срамиться! Отбился я, говоритъ, отъ христи­
анской работы, ничего, говоритъ, не умѣю, Липынька!»

VIII.
Вотъ какая это порода. Видимо, потомственные нищіе7
древній рабочій родъ. Мать Липы, Прасковья ходила
съ нею на богомолье. «Ея сморщенное, всегда испуганное
лицо сіяло счастьемъ,— она была сегодня въ церкви, какъ
люди, потомъ ходила по ярмаркѣ, пила тамъ грушевый
квасъ! Съ ней это бывало рѣдко»... Прасковья «никакъ
не могла привыкнуть къ тому, что ея дочь выдана за богатаго, и когда приходила, то робко жалась въ сѣняхъ, улыба­
лась просительно, и ей высылали чаю и сахару. И Липа тоже
не могла привыкнуть, и послѣ того, какъ уѣхалъ мужъ,
спала не на своей кровати, a гдѣ придется — въ кухнѣ
или сараѣ, и каждый день мыла полы или стирала, и ей
казалось, что она на поденкѣ». Когда лежа съ матерью
въ сараѣ послѣ богомолья, Липа подслушиваетъ одну изъ

117
ужасныхъ тайнъ этой семьи, она говоритъ:— И зач^ѣмъ ты
отдала меня сюда, маменька!— Замужъ идти нужно, дочка,
отвѣчаетъ мать: — Такъ ужь не нами положено. «И
чувство безутѣшной скорби готово было овладеть ими.
Но казалось имъ, кто-то смотритъ съ высоты неба, изъ
синевы, оттуда, гдѣ звѣзды, видитъ все, что происходитъ въ Уклеевѣ, сторожитъ. И какъ ни велико зло,
все-же ночь тиха и прекрасна, и все-же въ Божісмъ міріз
правда есть и будетъ, такая-же тихая и прекрасная... И
обѣ, успокоенныя, прижавшись другъ къ другу, уснули».

IX.
Да, правда есть въ Божьемъ мірѣ— и въ людяхъ она во­
площена именно вотъ въ такихъ кроткихъ и милыхъ существахъ, какъ Лйпа съ матерью. Правдой, прекрасной и
тихой, свѣтится вся душа ихъ— въ отличіе отъ подозри­
тельной правды людей благочестивыхъ, вродѣ Варвары, ко­
торая, огородившись отъ зла красными и синими лампад­
ками, жила «въ покоѣ, довольствѣ и невѣдѣніи». Глубо­
кая пропасть между этими двумя породами превосходно
выражена въ одной маленькой сценкѣ. Липа, очарован­
ная своимъ родившимся у нея мальчикомъ, жила имъ и
грезила отъ счастья. «Она подбрасывала его на рукахъ и
говорила въ восхищеніи:
— Ты выростешь большо-ой, большой! Будешь ты му­
жикъ, вм^стѣ на поденку пойдемъ.
— Ну-у! обидѣлась Варвара. — Какую тамъ еще по­
денку выдумала, глупенькая? Онъ у насъ купецъ будетъ!..
Липа запѣла тихо, но, немного погодя, забылась и
опять:
— Выростешь большо-ой, большой, мужикъ будешь,
вмѣсгѣ на поденку пойдемъ...
— Ну-у! Заладила!..»
Разговоръ необычайно характерный. Кроткая, тихая

118

Липа нечаянно высказала свой идеалъ, свою несознанную
цѣль жизни, которой она покорна. Вмѣсгѣ съ милымъ,
дорогимъ челов-ѣчкомъ идти въ свой прежній безконечный трудъ, въ свою, хоть-бы ужасную, но свободную ни­
щету. Инстинктъ ея свѣжей и чистой жизни тянетъ туда,
къ роднымъ работникамъ Божіимъ. Но благочестивая Вар­
вара лелѣетъ другой идеалъ: «онъ у насъ купецъ бу­
детъ!»
Въ этомъ домѣ никто никого не любитъ. Любятъ
деньги, лампадки, варенье и пр., но не видно любви че­
ловека къ человеку. Одна лишь кроткая Липа свѣтится
страстною любовью къ своему ребеночку. «Маменька, отчего
я его такъ люблю? Отчего я его жалѣю такъ?—продолжала
она дрогнувшимъ голосомъ, и глаза у нея заблестели отъ
слезъ. — Кто онъ? Какой онъ изъ себѣ? Легкій, какъ
перышко, какъ крошечка, а люблю его, люблю, какъ настоящаго человека. Вотъ онъ ничего не можетъ, не го­
воритъ, а я все понимаю, чего онъ своими глазочками ж елаетъ». Безпомощность, ожиданіе со стороны крохотнзго
существа защиты возбуждаютъ въ доброй душ ё любовь,
страстную и нѣжную. Но въ хищномъ сердце. эта-же
безпомощность внушаетъ злобу. Ребеночекъ, самъ .не зная,
посягнулъ на какое-то «право» Аксиньи, и она обливаетъ
этого ребеночка кипяткомъ... «Послышался крикъ, какого
еще никогда не слыхали въ Уклеевѣ, и не вѣрилось, что
небольшое слабое существо, какъ Липа, можетъ кричать
такъ». Какой звірскій ударъ въ это бедное сердце! Ребенокъ убитъ. Казалось-бы, убита и мать, но кротость
превозмогаетъ зло. Она его превозмогаетъ до конца. Липу
выгоняютъ вонъ изъ хищнаго дома. Что-же? Она снова
возвращается къ своей стихіи, глубокой бедности и веч­
ному труду — на друіихъ. Была скорбь и прошла скорбь.
Однажды въ вечернихъ сумеркахъ «шли бабы и девки тол­
пой со станціи, где оне нагружали вагоны кирпичомъ, и
носы и щеки подъ глазами у нихъ были покрыты красной
кирпичной пылью. О не пели. Впереди всехъ шла Липа и

119

пѣла тонкимъ голосомъ, и заливалась, глядя вверхъ на
небо, точно торжествуя и восхищаясь, что день, слава Богу,
кончился, и м ож но отдохнуть». Въ толпѣ была ея
мать, поденыцица Прасковья... И вотъ этимъ выгнаннымъ
изъ хищнаго дома счастливымъ нищенкамъ попадается
навстрѣчу выгнанный оттуда-ж е несчастный старый хищ­
н и к у голодный, веѣми забытый— забытый и благочестивою
ж еною Варварой. И эти нищенки накормили хищнаго ста­
рика своимъ пирогомъ съ кашей... «Губы у него дрожали
и глаза были полны слезъ».
Такъ оканчивается эта деревенская повесть. Т ор ­
ж е с т в у ю т всѣ, если хотите: безспорно торжествуетъ
великолѣпная и безпощадная «Ксенія Абрамовна», за­
владевшая хищнымъ гнѣздомъ. Торж ествуетъ за сво­
ими лампадками и ' милостыней благочестивая Варвара
Николаевна, которой обезпеченъ покой, довольство и
безучастіе въ ж изни. Но столь-же и ещ е искреннѣе,
ещ е радостнѣе торж ествуетъ и кроткая Липа, несмотря
на всѣ бѣды— снова свободная, снова трудящаяся на в с іх ъ ,
кто ее кормитъ. «Порокъ» не наказанъ, какъ въ плохихъ
мелодрамахъ, но и «добродетель» не унижена и не оскорб­
лена до конца — она ожила и поетъ радостно и соверш аетъ безустанную творческую работу, пополняя безпре­
рывно разруш еніе, производимое хищниками. Какъ-то
въ одинъ изъ чудныхъ вечеровъ, на отдыхѣ, «Липѣ и
ея матери, говоритъ авторъ,— которыя родились нищими,
и готовы были прожить такъ до конца, отдавая другимъ
все, кромѣ своихъ испуганныхъ, кроткихъ душ ъ, — быть
м ож етъ, имъ примерещилось на минуту, что въ этомъ
громадномъ, таинственномъ мірѣ, въ числѣ безконечнаго
ряда ж изней и онѣ сила, и онѣ старше кого-то»...
X.
Таковы три, столь непохож ія, разновидности русской
душ и народной. Въ этой неисчерпаемой по глубинѣ

120
повѣсти выведенъ рядъ другихъ деревенскихъ типовъ,
но все они довольно легко укладываются по этимъ тремъ
категоріямъ. Мѣстные купцы, фабриканты, прикашики,
волостное начальство, и можетъ быть, мелькнувшій въ одно.чъ міст і шеголь-помѣщикъ, ухаживающій за Аксиньей,
принадлежатъ и на дѣлѣ къ ея свитѣ, и нравственно къ
ея лагерю. Къ менѣе обширной стихіи, представляемой бла­
гочестивою Варварой, принадлежитъ, можетъ быть, местная
«интеллигенція» въ лице священника, станового, врача.
Духовенство появляется только на пиршествахъ. Очутив­
шись на месте только-что происшедшаго ужаснаго злодей­
ства, въ домѣ хищника, гдѣ все было «обманъ, обманъ»,
гдѣ народъ высасывался какъ попавшая въ сѣти паука
жертва, священникъ ничего не можетъ сказать поучительнаго, кроме общепринятой заученной фразы. «Липа при­
служивала за столомъ, и батюшка, поднявъ вилку, на кото­
рой былъ соленый рыжиюь, сказалъ ей:— «Не горюйте о
младенце. Таковыхъ есть царствіе небесное». И все. Равно
какъ присутствіе въ этой овражной жизни станового при­
става и врача тѣмъ только и отмѣчено, что фабрика, отрав­
лявшая воду, луга и скотъ «считалась закрытой, но ра­
ботала втайне съ вѣдома станового пристава и уѣзднаго
врача, которымъ владѣлецъ платилъ по десяти рублей въ
месяцъ». И только. Обезпеченные подобно Варваре, при­
званные, подобно ей, блюсти порядокъ и благообразіе,
образованные представители культуры ограждаютъ себя
циркулярами, текстами изъ писанія или— какъ врачъ, мо­
жетъ быть, теоріей борьбы за существованіе. Подобно
Варваре, они попускаютъ зло, терпятъ его, не противятся
ему, а извлекаютъ изъ него ближайшія выгоды. Такими
«непротивленцами» русская жизнь была переполнена за
долго до появленія этого термина, переполнена она ими
и теперь, и ихъ именно помощью держится жестокая
энергія хищниковъ. Не такова кроткая Липа и ея міръ
людей: мать ея Прасковья, деревенскій плотникъ Костыль,
народный философъ-оптимистъ, встреченный Липою ночью

121
на дорогіз, не таковы сестры-хлыстовки, обиженныя Григорьемъ, не такова, наконецъ, эта рать рабочихъ людей,
тихо поющихъ въ вечернемъ сумрак^ и упрашивающихъ
кулака: «Дѣдушка-а! Заплати хоть половину!..» Несмотря
на страшную трату этой стихіи, на безпрерывныя хищенія,
обиды, обманъ, творимые надъ нею, она одна представляетъ изъ себя истинно-живую сущность, вродѣ прото­
плазмы, безпрерывно-дѣятельную, творящую, стихійно за­
полняющую всѣ общественный раны, прорехи и увѣчья.
Одинъ народъ вѣдь производительно работаетъ, другіе—
лишь такъ или иначе потребляютъ. И какъ ни униженъ и не
обиженъ этотъ міръ, всмотритесь въ него— все-же именно
онъ, при всей кротости своей, одинъ противится злу,
другіе—творятъ зло или благочестиво поддерживаютъ его.
Да, кроткая нѣжная «Липа съ серебристымъ какъ у жаво­
ронка голоскомъ, она одна оказала могучее сопротивленіе
переваривающей силѣ хищническаго притона. Она одна не
ужилась въ немъ, не приспособилась, осталась сама собой
и потому оказалась совсѣмъ не ко двору въ этомъ гнѣздѣ.
Она не поддержала зла, не вступила съ нимъ въ союзъ,
и тѣмъ— въ мѣру своихъ маленькихъ силъ—обезсилила его.
Въ сравненіи съ этимъ золотомъ души народной, ко­
торое не окисляется и не ощелачивается, и все блеститъ,
хотя-бы затоптанное въ грязь, какою дешовой мѣдью ка­
жется благочестивая Варвара Николаевна, какимъ грубымъ желѣзомъ— жестокая Ксенія Абрамовна, Аксинья
тожъ. Неизм-ѣнныя, какъ и золото, въ основной при­
роде своей, эти души изъ неблагородныхъ стихій
постоянно разлагаются внѣшними вліяніями, идутъ на
подкупъ, на компромиссъ, разъѣдаются или завистью
и злобой, какъ Аксинья, или угрызеніями нечистой совѣсти, какъ Варвара. Поглядите, какъ въ сравнении съ
этими мрачными силами ясна и благородна кроткая энергія народа. Только попадая въ петлю такого рабства, та­
кого циническаго кощунства надъ своею чистотой,, въ
какое попала Липа подъ вѣндомъ, она трепещетъ отъ

страха и изнемогаетъ. Вся природа ея возмущена и тянется
назадъ, изъ чуждом ей среды. Но даже и здѣсь— чуть
отодвинулся непосредственный ужасъ, Липа тотчасъ находитъ живое, нужное, радостное дѣло— свою вѣчную «по­
денную» работу, моегь хотя-бы лестницы, стираетъ бѣлье
и поетъ. Явился тощенькій ребеночекъ— она прильнула
всѣмъ существом^ своимъ къ этому, опять-таки, живому
явленію. Убили ребеночка и вышвырнули ее, какъ казалось,
на голодную смерть— она очутилась ни болѣе ни менѣе
какъ дома, въ своей родной стихіи. Она не погибла, а
покрытая потомъ и красной пылью, идетъ впереди всѣхъ
и поетъ свои пѣсни жаворонка... Опѣните эту непобеди­
мую стойкость. Представьте себ^ рядомъ съ Липой добро­
детельную Варвару Николаевну, у которой отняли-бы ея
лампадки, варенье и пироги. Міроѣдъ Григорій Цыбукинъ
не выдержалъ потери сына, «смешался въ мысляхъл», опу­
стился. Аксинья— отнимите у нея богатство—пойдетъ въ
развратъ, на преступленье, въ какой угодно омутъ, только
не на ту ясную, трудную и въ то-же время легкую ра­
боту, которою ‘живетъ народъ.

XI.
Кроткая Липа не можетъ, конечно, высказать, что со­
ставляетъ причину ей стихійной мощи, она этой мощи не
подозрѣваетъ. Но народный умъ уже дознался объ этой
силѣ, сознаетъ ее. Вспомните разговоръ фабриканта съ
плотникомъ: «Много, говоритъ, тесу пошло на карнизы.—
Какъ много? Сколько надо было, Василій Данилычъ,
столько, говорю, и пошло. Я его не съ кашей ѣмъ, тесъ-то».
«Какъ, говоритъ, ты можешь мнѣ такія слова? Болванъ,
такой сякой! Не забывайся! Я, кричитъ, тебя подрядчикомъ
сдѣлалъ! Эка, говорю, невидаль! Когда, говорю, не былъ
въ подрядчикахъ, все равно каждый день чай пилъ.— Bcfe,
говоритъ, вы жулики!.. Я С-Молчалъ. «Мы на этомъ свѣтй

123

ж улик и, думаю, а вы на томъ с в іт ѣ будете ж улики».
Х о-хо-хо?.. «Я купецъ первой гильдіи, старше тебя,— ты
смолчать до л ж ен ъ ».— Вы, говорю , купецъ первой гильдіи,
а я плотникъ, это правильно. II святой Іо си ф ъ , говорю,
былъ плотникъ. Д ѣ л о наше праведное, богоугодн ое, а
еж ел и вамъ угодн о быть старш е, то сделайте милость,
Василій ДанилычъЬ).
Ч удесн ое великодѵш іе, основанное набезсознательной,
глубокой мудрости! Н ародъ— его живая стихія— уступаетъ первенство высшимъ классамъ почти безъ спора,
какъ балованному ребенку, уступаетъ права и выгоды,
хотя самъ-то про себя знаетъ, что онъ древній, старше
ихъ, старш е всего, что въ немъ является новаго. «А п о­
томъ, этого, п о сл е, значитъ разговору, я и думаю: к то-ж е
старше? К упецъ первой гильдіи или плотникъ? Стало быть,
плотникъ, дѣточки!.. Кто т рудит ся , кто терпишь, тотъ
и ст арш е ...»
Н е ф раза это, не- сентенція изъ прописей въ устахъ
народныхъ! Э то выстраданное нравственное право, еди н ­
ственное— зато какое высокое утѣш еніе!
Въ волш ебной сц ен е ночью, въ открытомъ полѣ, гдѣ
несчастная Л ипа съ своимъ мертвымъ ребеночкомъ ветре*
чаетъ пр оѣ зж аго старика, этотъ п роѣ зж ій , первый встреч­
ный, опять высказываетъ н еч т о глубоко-многозначитель­
н ое, даю щ ее возм ож ность понять— почему народъ тру­
дится? П очему терпитъ?
— М ой сы ночекъ,— говоритъ Л ипа,— весь день мучился.
Глядитъ своими глазочками и молчитъ, и хочетъ сказать,
и не м ож етъ . Г осподи Батюшка, Царица Небесная! Я съ
горя такъ все и падала на полъ. Стою и упаду около
кровати, И скаж и м не, дедуш к а , зачем ъ маленькому передъ смертью мучиться? Зач ем ъ маленькому, когда у н его
н е т ъ греховъ? Зачемъ?
— А к т о-ж ъ его знаетъ!— ответи лъ старикъ.
П роехал и съ полъ-часа молча.
— Всего знать нельзя, зачем ъ да какъ, сказалъ ста-

124

рикъ.—Птицѣ положено не четыре крыла, а два, потому
и на двухъ лететь способно; такъ и человеку положено
знать не все, а только половину или четверть. Сколько
надо емѵ знать, чтобъ прожить, столько и знаетъ... Твое
горе съ полъ-горя. Жизнь долгая, будетъ еще и хорошаго, и дурного—всего будетъ. Велика матушка Россія!—
сказалъ онъ и погляд^лъ въ о б е стороны.— Я во всей
Россіи былъ и все въ ней вид-ѣлъ, и ты моему слову
вѣрь, милая. Будетъ и хорошее, будетъ и дурное».
Такъ разсуждаетъ народъ-стихія, среди родныхъ
стихій. Зачѣмъ трудиться, зачѣмъ терпеть? Да затѣмъ»
чтобы жить, дышать, наслаждаться бытіемъ, наслаждаться
этою милою природой и милыми людьми вокругъ, насла­
ждаться трудомъ и даже подчасъ терпѣніемъ. Истинно­
свежая жизнь течетъ какъ подземная река,— ниже всей
нашей наружной цивилизаціи, блестящей и пестрой, но
иногда очень похожей на слой пестраго сора, загромождающаго вѣчное теченіе человечества. Слой сора— тоже
явленіе, и очень важное, но не въ немъ начало существованія,— въ немъ— конецъ его.
XII.
Въ то время, какъ русское образованное общество
искренно убѣждено, что все спасеніе въ западной культуре,
въ развитіи богатства по примеру Запада, въ развитіи тор­
говли и промысловъ,—въ деревне идетъ процессъ, доказы­
вающий до какой степени тяжело и дорого обходится на­
роду эта чужая культура. Теоретики предполагаютъ, что
чужая культура вооружитъ народъ для борьбы со стихіями,—обогатитъ, освободитъ его, но вглядитесь ближе
и вы увидите, что пока она делаетъ народъ все безпомощнее, все бедн ее и зависимее. Чужая культура с д е ­
лалась механизмомъ для выжиманія изъ народа его средствъ
и силъ. Въ то время какъ своя культура, слагающаяся стихійно, естественно, закономерно, даетъ все явленія въ

125
мѣру народнаго духа, —культура чужая даетъ нѣчто несо­
размерное и часто несоизмеримое съ нимъ. Старая, своя
культура ставитъ идеалы достижимые, чужая— можетъ быть
столь-же и даже более пленительные, но трудно доступные.
Своя культура, напримеръ, выработала такія средства счастія: спокойная совесть, удовлетворенный въ религіи умъ,
хорошій кусокъ земли, хорошія хоромы, хорошія лошади,
коровы, овцы, хорошая жена съ ребятами и вольны» хозяйскій трудъ, хотя-бы отъ зари до заката. Въ мелочахъ—
хорошія щи и каша, хорошій квасъ, густая брага, богатый
зипунъ или сарафанъ, балалайка... Все это—и безгранично
важное, и совсемъ мелкое, до последней черты выраба­
тывалось втеченіе вековъ, причемъ невозможное или не
являлось, или отбрасывалось; въ культуре, въ укладе жизни
оставалось лишь возможное, жизне-доступное, такое, что
было какъ разъ по силамъ и по способностямъ данной чело­
веческой породе. Въ разцвете такой культуры духъ народ­
ный получаетъ полноту выраженія и полноту счастья. Уста­
навливается благообразный, ясный, благородный бытъ,—
пд своему самый благородный, какой возможенъ. Начинаютъ звучать подъ солнцемъ песни и смехъ и радост­
ный говоръ населенія, которое свободно трудится, пло­
дится, множится... Энергія народная устремлена на при­
роду и регулирована потребностями, всемъ более или
менее общими и легко удовлетворимыми. Чтб-бы ни яви­
лось въ творчестве такой культуры, оно является какъ
новое пріобретеніе, всемъ более или менее доступное,
ибо таково свойство органической культуры, что новое
появляется не раньше, чемъ большинство къ нему под­
готовлено. Что-бы ни изобрелъ человеческій умъ, оно
можетъ быть почти всеми повторено, и повторено сейчасъже, у себя дома. Богатство ростетъ не быстро, но равно­
мерно, уровень потребностей поднимается спокойно, безъ
катастрофъ. Но представьте себе, что въ такую устано­
вившуюся культуру вторгается чужая, съ духомъ народнымъ не связанная. Она вводитъ сразу тысячу новыхъ по-

1:2К

требностеіі безъ легкой возможности ихъ удовлетворенія,
и потому каждая такая потребность является соблазномъ—
явленіемъ, психологическая природа котораго ужасна.

ХП'.
Соблазнъ чужого дійствуетъ какъ сладкій ядъ, покоряя
себѣ и разстраивая весь душевный міръ. Возьмите первые,
уже давніе соблазны западной культуры, напримѣръ,—
водку, табакъ. Если-бы эти яды были нужны народному
организму, то онъ постепенно выработалъ-бы ихъ куль­
турную норму, т. е. изобрѣлъ-бы нѣчто безвредное,
какъ всѣ національные напитки (какъ наша древняя брага
или квасъ, какъ народное вино въ романскихъ странахъ
или пиво въ германскихъ). Національные напитки не даютъ ужаснаго порока пьянства,— онъ развивается только
отъ заимствованныхъ. T o -же слѣдуетъ сказать о куревахъ, не исключая опія и гашиша. На родин-ѣ этихъ
ядовъ они не имтвли гибельнаго распространенія. Почему?
Потому, что явились естественно, во-время, въ то время,
когда организмъ народный былъ подготовленъ къ ихъ
появленію. Иначе, никакъ нельзя объяснить замѣчательной
трезвости странъ, обильныхъ виномъ, или умеренности
потребленія табака тамъ, гдѣ его издавна много. Но не­
только спиртъ и опій— множество другихъ, совсѣмъ, повидимому, невинныхъ вещей могутъ сыграть подобную имъ
роль. Даже вещи, по природѣ своей полезныя—явившись
извнѣ, случайно, не созданныя органически, т. е. лишенныя жизненной мѣры, дѣйствуютъ какъ ядъ. Пере­
берите деревенскій товаръ— тонкое сукно, яркій ситецъ,
калоши, часы, зеркала и пр.1—все это вещи, можетъ быть,
полезныя, но внезапно явившись въ странѣ, гдѣ народъ
столѣтіями приспособился къ легкой выработкѣ толстаго
сукна, холста, лаптей, сапоговъ, къ измѣренію времени
по солнцу, по пѣтухамъ и пр.— явившись въ такой странѣ
даже эти невинныя вещи разстраиваютъ народную жизнь—

и въ степени иногда просто бедственной. Подумайте
въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ собственно высасываютъ народъ
всѣ эти міроѣды— Цыбукины, Костюковы, Хрымины и
др.? 1 Цыбукина деревенская лавочка, у Хрыминыхъ
ситценабивная фабрика. Въ лавочке продаютъ испорчен­
ный товаръ, обмѣриваютъ, обвіш иваю тъ, за дешевый товаръ берутъ какъ за дорогой, и народъ все-таки платигь
за него. Д аж е гнилой товаръ— и тотъ находитъ покупа­
телей, до такой степени потребность въ немъ сильна. Н о
не забудемъ, что пока не было ситца— не было въ немъ
и нужды . П отребность была въ холсте, который выдѣлывался дома. Пока не было пива— пили квасъ, пока не было
керосина— жгли сало, лучину. Во м нож естве вещей му­
ж ик ъ зависѣлъ отъ себя,— теперь зависитъ отъ лавочки,
которой нуж но отдать 30, 50, ю о , 200, зоо°/о стои­
мости товара даромъ. С облазнъ дѣло великое,— ложная
потребность ничуть не легче естественной, чаще тяж елей
ея. Въ каждомъ человѣкѣ есть стремленіе— быть лучше другихъ или, по крайней мѣрѣ, не хуж е другихъ. Въ куль­
т у р е національной, слагающейся органически, это стремленіе ведетъ къ приблизительному равенству всехъ, но
равенству на высокомъ общ емъ уровне. Въ такой культурѣ
всѣ почти одинаково здоровы, красивы, умны, добры, даж е
богаты. Все добр ое распределено довольно равномерно,
какъ кровь въ т е л е . Н о если въ такой гармоническій,
уравновеш енный міръ вторгаются массой новыя какія-либо
качества или количества, когда отдельныя лица сразу пріобретаю тъ р езк ія преимущества, начинается общ ествен­
ное крушеніе.
XV.
Возьмемте простой примеръ. Въ захолустную д е ­
ревню парень принесъ гармонику, часы съ цепочкой.
М гновенно равенство общ ественное наруш ено, всемъ парнямъ хочется иметь такую -ж е гармонику, такіе-же часы,

128

до этого совершенно ненужные. И вотъ до этой поры
свободные, они порабощаются лавочке, где продаются
эти вещи. Дѣвки и бабы бѣгутъ за нарядами, до этого
невиданными. Вѣдь никто насильно не тащитъ ни въ лавку,
ни въ кабакъ; туда идутъ добровольно и добровольно
продаютъ этимъ учрежденіямъ свой трудъ, свою свободу—
за вещи, очень сомнительныя въ сравненіи съ тѣдш,
которыя онѣ замѣняютъ. Водка, напримѣръ, завѣдомо
вреднѣе старинныхъ напитковъ, ситецъ заведомо хуже
холста, резиновыя калоши (для деревенскихъ условій)
хуже смазныхъ сапоговъ или валенокъ, гармоника хуж е
балалайки. Даже старинный способъ определять время
по п-ѣтухамъ, по солнцу и пр. не менее точенъ, чѣмъ
возня съ скверными дешевыми часами, безпрерывно оста­
навливающимися, то бѣгущими, то отстающими. Очень
немного можно придумать вещей въ народномъ потреб­
ления, которыхъ новые образцы значительно лучше старыхъ. Тысячелетній народъ создаетъ себе самъ все нуж ­
ное, то-же, чего создать не можетъ, является какъ
излишество, истинное значеніе котораго крайне спорно.
Если вспомнить, что при старой національной культуре му­
жикъ имелъ все вещи самыя добротныя, сділанныя для
себя, тогда-какъ при культуре новой онъ получаетъ вещи
плохія, выд-Ьлываемыя фабрично, да и изъ нихъ послед­
ний сортъ, то легко согласиться, что старинныя вещи
были не только доступнее, но и лучше многихъ современныхъ. Темъ не менѣе большинство крестьянъ съ порази­
тельной готовностью бросаютъ старинныя вещи, начинаютъ
презирать ихъ и заменять гораздо более дорогими и м еніе
доступными вещами чужой культуры. Какъ дикари, откры­
тые Колумбомъ, охотно отдавали свое золото за стеклянныя
бусы,— какъ дикари нашего сівера отдаютъ дорогіе меха
за кусокъ гнилого кумачу, такъ наши крестьяне все свои
многовековыя пріобрѣтешя культуры, все драгоценныя
явленія быта, наиболее приспособленная къ породе—
отдаютъ за новое, часто менѣе удобное и болѣе дорогое.

_

*

1 2 9

-

Ясно, что тутъ д-Ьйствуетъ стихійный соблазнъ, подражаніе т'Ізмъ классамъ, которые народъ считает-ь лучшими
себя. Эти «образованные» классы подражаютъ въ свою
очередь западно-европейскому обществу, которое послѣднія столізтія соблазняетъ весь міръ, будучи само соблаз­
нено внезапнымъ расцвѣтомъ изобрѣтеніи и открытій.
Мнѣ кажется, что хищные элементы во всѣхъ странахъ
старой культуры пользуются этимъ подражаніемъ какъ
западней для своихъ жертвъ. Въ обществахъ свежей, орга­
нической культуры, гд-ѣ господствуетъ не подражаніе, а
творчество, хищники невозможны. Мы ихъ почти не
видимъ въ нѣкоторыхъ германскихъ странахъ, гдѣ еще
не совсѣмъ остылъ духъ реформаціи, въ нѣкоторыхъ религіозныхъ колоніяхъ и въ патріархальной, еще нетрону­
той глуши у насъ кое-гді. Съ вторженіемъ чужой куль­
туры и разрушеніемъ своей, національной, непременно
являются хищники, вооруженные соблазномъ, и на первое,
по крайней мѣр-fe, время чужая цивилизація является
самымъ серьезнымъ бѣдствіемъ, какое можетъ постичь
народъ.
XVI.
Что такое въ человѣчествѣ хищный типъ? Чѣмъ объ­
яснить столь гибельное перерожденіе существа, кото­
рое создано, казалось-бы благимъ, богоподобнымъ?
Мнѣ кажется, что хищный типъ есть продуктъ культурнаго распада, выдѣленіе отдѣльныхъ эгоизмовъ изъ одрях­
левшей ткани общества. Стоитъ вглядеться въ Аксинью,
Григорія, Анисима и др., чтобы признать безъ спора, что
это люди, выбившіеся изъ культа, потерявшіе «порядки»,
столь дорогіе сердцу благочестивой Варвары. Все хищники
по природе своей враги культуры, враги всего устано­
вившаяся, и въ этомъ смысле они, если хотите, прогрес­
систы. Они хватаются за всякую новизну, за все ино­
странное, но лишь потому, что оно чужое, что можно

із о
за х в ати ть, п ри свои ть. В ъ силу х и щ н а го и н с т и н к т а о н и
набрасы ваю тся на ч у ж у ю ц и в и л и зац ію и гр а б я т ъ ч у ж іе
об ы чаи , и зо б р ѣ т е н ія , зак о н ы , д а ж е нравы . М ѣ щ а н и н ъ
Ц ы б у к и н ъ о д е в а е т с я в ъ с ю р т у к ъ , А к си н ь я за в и в а е т с я ,
за т я ги в а е т с я в ъ к о р с е т ъ , н о с и т ъ б о т и н к и , п у д р и т с я . Н а
д е р е в е н с к о й с в а д ь б е у ж е п ью тъ ш ам п ан ск о е, и гр а е т ъ
г о р о д с к а я м узы ка...
У м и р а е тъ з а ж и т о ч н а я к р е с т ь я н к а в ъ г о р о д ѣ — « п о ­
м инальны й о б ѣ д ъ за у п о к о й д у ш и зак азы в ал и у к о н ­
д и т е р а , п о д в а съ п о л т и н о й с ъ п ер со н ы . И в и н о г р а д ­
н о е в и н о б ы ло. К о т о р ы е м у ж и к и — н аш и з е м л я к и — и
з а н и х ъ т о ж е по д в а с ъ п о л т и н о й . Н и ч е г о н е ѣ л и . Н е ­
т т о м у ж и к ъ п о н и м аетъ со у съ !» — г о в о р и т ъ с ъ п р е з р ѣ н іем ъ А н и си м ъ , с ы щ и к ъ .— Д в а с ъ п о л ти н о й ! с к а за л ъ с т а ­
р и к ъ ( о т е ц ъ А н и си м а) и п о к а ч а л ъ г о л о в о й .— А ч т о -ж е ?
Т а м ъ не д ер ев н я . З а й д е ш ь в ъ р е с т о р а н ъ п о д за к у с и т ь ,
сп р о си ш ь т о го -д р у го г о , ком п ан ія с о б е р е т с я , вы п ьеш ь— а н ъ ,
г л я д и ш ь , у ж е р а з с в ѣ т ъ , и п о ж а л у й т е п о т р и и л и ч еты р е
р у б л я с ъ к а ж д а го . А к о гд а с ъ С ам о р о д о в ы м ъ , т а к ъ т о т ъ
л ю б и тъ , ч т о б ъ п о сл ѣ в с е го к о ф ій с ъ к о н ь я к о м ъ , а к о н ь я к ъ
п о ш е с т и гр и в е н ъ р ю м о ч к а-съ .— И все в р е т ъ ,— п р о го в о р и л ъ с т а р и к ъ в ъ в о с х и щ е н іи .— И все вр етъ !»
В ъ п р е ж н ія врем ена, к о гд а н аш а н а р о д н а я к у л ь т у р а ещ е
бы ла к р ѣ п к а , с т а р и к ъ -о т е ц ъ б ы л ъ -б ы в о з м у щ е н ъ т а к и м ъ р а з с к а зо м ъ сына, в ер н у в ш аго ся и з ъ сто л и ц ы , т е п е р ь -ж е и с т а ­
р и к ъ в ъ в о сх и щ ен іи : с о б л а зн ъ о д о л ѣ л ъ у ж е и стар ы я п о к о ­
л о т я . « Н а стан ц іи п о д о ш л и к ъ б у ф е т у и вы п и л и п о р ю м к ѣ
х ер есу . С т а р и к ъ п о л ѣ з ъ в ъ к ар м ан ъ з а к о ш е л ь к о м ъ , ч то б ы
зап л ати т ь.— Я угощ аю !— с к а за л ъ А н и с и м ъ . С т а р и к ъ въ
у м и л е н іи п о х л о п ал ъ его п о п л еч у и п о д м и гн у л ъ б у ф е т ­
чи ку: в о т ъ -д е к ако й у м еня сы н ъ... Х е р е с ъ б ы л ъ к и с л о в а ­
ты й, о т ъ н е го пахло су р гу ч о м ъ , н о в ы п и л и ещ е п о р ю м к ѣ » .
Вы п о н и м аете тщ е сл ав іе э г и х ъ х и щ н ы х ъ д и к а р е й
своею « о б р азо в ан н о стью » . Е сл и н а с т а н ц іи в и с и т ъ о б р а з ъ
и с т о и т ъ б у ф е т ъ , т о о н и п р о щ аю тся у ж е у б у ф е т а ,
« к а к ъ го сп о д а» . В ъ э т о м ъ см ы слѣ х и щ н и к и — и ст и н н ы е

»

131

р азр у ш и тел и старой культуры. И м ъ не ж аль, какъ Вар­
в а р е , своего, в е к о в о го , важ наго, б лагообразнаго уклада
ж и зн и , строивш агося поколѣніям и п р ед ко въ , не ж аль
свящ енны хъ преданій, за в ѣ то в ъ старины глуб окой . Вѣдь
э то свое, а вору д о р о го ч у ж о е. И к ак ъ в с е воры, хватая
ч у ж о е , х и щ н и ки растериваю тъ свое. В ы сочайш ее д о сто я ніе д уш и ч ел о в еч еск о й — чувство добра и правды, чувство
красоты , словом ъ— чувство Б о га — у ж е потеряно наш ими
м іроѣдам и. Въ р у сск о й д ер ев н е вы в с т р е т и т е сто л ь-ж е
у б ѣ ж д ен н ы х ъ атеи сто въ , к ак ъ гд е -н и б у д ь въ салонахъ
П ар и ж а. А нисим ъ, сынъ кулака и самъ сы щ и къ и ф ал ь­
ш ивы й м он етчикъ, откровен н о о б ъ я сн я етъ м ачехе, что
Б о га н ѣ т ъ . «На том ъ с в іт ѣ - т а к ъ теб я и станутъ разб и ­
рать, к то къ чему приставленъ, го во р и тъ В арвара.— У Б о га
с у д ъ праведны й».— К он ечно, ни кто не станетъ разбирать,
ск азал ъ А нисим ъ и взд охн ул ъ .— Б ога-то вѣдь, все равно,
н ѣ т ъ , мамаша. Ч его у ж ъ там ъ разбирать!.. Варвара п о ­
см о т р е л а на него съ удивленіем ъ и засм еял ась и всплес­
нула руками. О т т о го , что она так ъ и скрен н о удивилась
его словам ъ и см о тр ела на него какъ на чудака, о н ъ
см у ти лся.— Б о гъ , м о ж етъ и есть, а только вер ы н е т ъ ,
ск азал ъ о н ъ ... П ок а меня в ен ч ал и , я все думалъ: есть
Б о гъ ! А какъ вы ш елъ и зъ ц ер к ви — и ничего. Д а и о тку д а
м н е знать, есть Б о гъ или н е т ъ ? Н асъ съ м алолетства не
то м у учили, и м ладенецъ ещ е мать со сетъ , а его только
о д н о м у и учатъ: к то къ чему п риставленъ. П апаш а вѣ дь
т о ж е въ Б ога не в е р у е т ъ . Вы к ак ъ -то сказы вали, что у
Г антарева б арановъ угнали... Я нашелъ*. это ш икаловскій
м у ж и к ъ у к ралъ . О н ъ у к р ал ъ , а ш к у р к и -то у папаш и...
В о тъ вам ъ и в е р а !— А нисим ъ п одм игн улъ глазом ъ и покачалъ го л о в о й .— И старш ина то ж е не в е р и т ъ въ Б о га,
п р о д о л ж ал ъ о н ъ ,— и писарь т о ж е , и д ьячо к ъ т о ж е . А
е ж е л и они х о д я тъ въ церковь и посты соблю даю тъ, т а к ъ
э т о для того, чтобы лю ди про нихъ не худо говорили, и
на т о тъ случай, ч то м о ж етъ и въ самомъ д е л е страш ны й
с у д ъ б уд етъ ...»

В о тъ о т к р о в е н н а я и с п о в ѣ д ь м о л о д о г о х и щ н и к а . Н а
д ѣ л ѣ о н и о к азы в аю тся к р а й н и м и и сам ы м и и с к р е н н и м и
о т р и ц а т е л я м и , н е в ъ с и л у к а к о й -н и б у д ь т е о р іи , а б е з с о зн а т е л ь н о , н у т р о м ъ . В е л и к ій д у х ъ расы , с о з н а в ш ій с е б я
в ъ з а к о н ч е н н о й к у л ь т у р е , к а к ъ -б ы и с ч е з ъ в ъ н и х ъ и з а ­
м е н и л с я с т о л ь -ж е б езгр а н и ч н ы м ъ д у х о м ъ л и ч н о с т и , э г о и зм о м ъ . Э г о и з м ъ — си л а, н о р а зв я за н н а я о т ъ к у л ь т у р ы , н е ­
о б у зд а н н а я и п о то м у р а з р у ш и т е л ь н а я . К а к ъ в ъ ж и в ы х ъ т к а н я х ъ п р о д у к т а м и р асп а д ен ія я в л я ю т с я я д ы , д о к а н ч и в а ю щ іе
р а з л о ж е н іе о р ган и зм а, т а к ъ и в ъ с л и ш к о м ъ с т а р о й , о д р я х ­
л е в ш е й к у л ь т у р е — вы п ав ш іе и з ъ н е я эл ем ен ты в н о с я т ъ
в ъ н ее н а с т о я щ ій п о гр о м ъ . К а к ъ н и б л а г о ч е с т и в а и н и
к р е п к а своею в е р о й В арвара, о н а у ж е н е в ъ с и л а х ъ о т ­
с т о я т ь стар ы я п р ед ан ія, стар ы й , х о р о ш ій « п о р я д о к ъ » . О б ­
м ан ъ , о с к о р б л я ю щ ій е я д у ш у , у к р е п л я е т с я в ъ д о м е и п о л у ч а е т ъ о к о н ч а т е л ь н о е т о р ж е с т в о . К у л ь т у р а не б о л е е
к а к ъ ф о р м а , и о п у с т ѣ в ъ , п р о т и в и т ь с я н ап л ы в у н о в а г о с о д е р ж а н ія н е м о ж е т ъ . Н а ш а стар ая к у л ь т у р а п р и П е т р е I, к а к ъ
стар ы я з а п а д н о -е в р о п е й с к ія к у л ь ту р ы — и сп а н ск а я , ге р м а н ­
с к а я , а н гл ій с к а я , с к а н д и н а в с к а я и п р ., к а к ъ т е п е р ь — я п о н ­
ск ая , сіам ск ая и пр. р азсы п аю тся к а к ъ в е т о ш ь о т ъ о д н о г о
п р и к о с н о в е н ія н ач ал ъ , ч а с т о в о в се н е в ы с ш и х ъ . И п е р е д о ­
вы м и р а з р у ш и т е л я м и в ъ сам ы хъ н е д р а х ъ н а р о д н ы х ъ с л у ж а т ъ л ю д и , вп ер в ы е вы п авш іе и з ъ ста р а го к у л ь т а , л ю д и хищ ники.
X V I I.
П о л н о т а со зн ан ія н а р о д н а го п р и н а д л е ж и т ъ , к о н е ч н о ,
В а р в а р е , о х р ан я ю щ ей , к у л ь т у р н о й с т и х іи . В ъ н е й с о д е р ­
ж и т с я о п ы т ъ в е к о в ъ , зн а н іе , п р и м е р ъ . К ъ э т о й с т и х іи
о т н о с и т с я а р и с т о к р а т ія (в о всО х ъ с о с л о в ія х ъ ),— к л а с с ъ
п р ав я щ ій и п р о с в е щ е н н ы й . Т у т ъ р а с ц в е т а е т ъ м ір о с о з е р ц ан іе, к у л ь т ъ , э т и к е т ъ , т е о р ія . С т и х ій н ы й р а з у м ъ , п р и н я в ш ій ф о р м у , о гр а н и ч и в а е т с я э т о й ф о р м о й и т е р я е т ъ
сво ю б е зк о н е ч н о с т ь ; в з а м е н ъ ея я в л я е т с я з а к о н ч е н н о с т ь

133

и н еп о д ви ж н о сть. Э т о й стадіи ж и з н и п р и н а д л е ж и т ъ оправд ан іе д о б р а и зла. У х и щ н и к о в ъ вы ви д и те у ж е распаденіе
разум а. Ч асто он и прогрессисты , он и очень склон н ы к ъ теоріи, но о б ъ у зи в ш ей ся , сош едш ей на к ак о й -н и б у д ь д ев и зъ .
Все м іросозерцан іе, столь пы ш ное у б лагочести вой Варвары,
с ъ ея в е р о й въ Б ога, святы хъ, ан геловъ, п р о р о к о въ , въ
страш н ы й су д ъ и ж и зн ь вѣчную , в ch б езчисленн ы е к р а­
сивы е «п оряд ки » ж и з н и , начиная съ л ам п адо къ и м ило­
сты н и и к он чая тарелкам и за стол ом ъ ,— вся эта прекрас­
ная, своб одн ая стари н а сош ла у х и щ н и к о в ъ на к атего р и ­
ч еск о е «кто к ъ чему при ставлен ъ», т.-е. ещ е к о р о ч е— все
п о зво л ен о . П р и став л ен ъ ты к ъ лам падкам ъ— молись, къ ра­
б о т е — труд и сь, к ъ обм ану— обманывай, к ъ во р о вству —
во р у й . З н ай свое м аленькое д ѣ л о и не справляйся съ вы сц іи м ъ к ак и м ъ -то зако н о м ъ ,— е г о н ѣ т ъ . С ъѵ зи вш ій ся разум ъ
у ж е не м о ж етъ ч увствовать то го , что отдѣ льн ы я р азо ш ед ш іяся эн ер гіи м о гу тъ парализовать д р у гъ д руга и свести о б ­
щ ую р аб о ту к ъ нулю . И н сти н к тъ общности— свой ство ку ль­
т у р ы — у х и щ н и к о в ъ п о тер ян ъ , и и х ъ умъ очень п о х о ж ъ на
о т д е л ь н ы е члены распавш ейся к ак о й -то ф орм улы . У н и х ъ
я в л я ется страш ная у в ер ен н о сть в ъ к ако м ъ -н и б у д ь од н о м ъ
т е з и с е , и у н и х ъ н ѣ т ъ п о тр еб н о сти связать его и о б у ­
сл о ви ть д руги м и . В ъ отличіе о тъ к ультурны хъ теорстиковъ, х и щ н и к и всегда фанатики. К а к ъ при х и м и ­
ч е ск о й д и ссо ц іац іи в ещ ества д ѣ й ств у ю тъ съ о с о б е н ­
ною эн ергіей , т а к ъ и при р азл о ж е н іи культур н аго разума—
о н ъ расп адается на и д еи часто неприм ирим ы я, х о тя
и о д и н ак о во край н ія. «К то к ъ чему п ри ставлен ъ » — и в с е
х и щ н и к и , не раздум ы вая, не тр ево ж ась, « б езъ т о с к и
б е з ъ думы р ок овой » — д е л а ю т ъ лю бое д е л о , часто г и ­
б ел ьн о е, съ м ертвою у вер ен н о стью , ч то «так ъ надо».
К ъ и н о й п р и р о д е п р и н ад л еж и т ъ чи сто-н ародн ы й р а ­
зу м ъ , сознаніе к р о тк о й Л ипы . О н ъ о тл и ч ается стихійн ой н е ­
о п р ед ел ен н о сть ю , отсутствіем ъ теорій и д о гм а т о в ъ и присутствіем ъ вѣры. Во что? вы сп роси те. Во все. И н сти н кти вн о е
д о в е р іе ко всем у и в ъ силу д о в е р ія к ротость и впечатлитель­

134
н о сть. « Д е л а й т е со м ной, ч то х о т и т е , я в ам ъ в е р ю » . В о т ъ э т а
в ѣ р а , б е зс о зн а т е л ь н о е , п р ек р асн о е ч у в с т в о , есть, м н ѣ к а­
ж е т с я , п ер во б ы тн ая стад ія р азу м а и сам ая ж и з н е н н а я , к а к ъ бы н асы щ ен н ая м іровы м ъ, н еп р и ст у п н ы м ъ д л я н а с ъ с о зн а ніе.мъ. В ъ д о в е р ч и в о й д ѣ т с к о й у л ы б к е Л и п ы , в ъ ея к р о т к о м ъ
с е р д е ч к ѣ , в ъ ея б е зо ш и б о ч н о в ѣ р н о м ъ о т н о ш е н іи к ъ д о б р у
и зл у ч у в с т в у е т с я с в ѣ ж ій д у х ъ ч е л о в ѣ ч е с к ій , к а к ъ о н ъ
есть, не к р и с т а л л и зо в а в ш ій с я в ъ к у л ь т у р у , н е р азсы п ав ш ій ся
в ъ хигц еніе. Ч у в с т в у е т с я , ч т о и з ъ э т о й н е о п р е д е л е н н о й
и б е з к о н е ч н о й в ѣ р ы р о с т е т ъ в ся р о с к о ш ь ж и з н и , и т о л ь к о
т о в ъ э т о й р о с к о ш и н е м ер тв о , в ъ ч ем ъ е щ е о стал о сь х о т ь
н е м н о го э т о й в-ізры. Ею ж и в а а р и с т о к р а т ія , к у л ь т ъ ч е ­
с т и ,— и б е з ъ н ея м ертва. Ею ж и в а ц е р к о в ь — к у л ь т ъ с о ­
в е с т и , ею ж и в а и н т е л л и ге н ц ія — к у л ь т ъ х у д о ж е с т в е н н а г о
и н ау ч н аго со зн ан ія . К а к о й х о т и т е ге н ій — к а к ъ т о л ь к о и сч ез а е т ъ в ъ н ем ъ д о в ѣ р іе к ъ м іру и в о з н и к а е т ъ с к е п с и с ъ —
т о э т о явн ы й п р и з н а к ъ см ер ти , з н а к ъ то го , ч т о н е ч т о
н е о п р е д е л и м о е , н азы ваем ое т в о р ч е с т в о м ъ , и с ч е зл о .
В с е т р и п ро ц есса— стр о ен іе ж и з н и , о х р ан а ея и р а з р у ­
шение— п р о н и к а ю т ъ , к о н е ч н о , в с е со сл о в ія ; на в е р х а х ъ н а ­
ш е й г о р о д с к о й ц и ви ли зац ии вы в с т р е т и т е и Г р и г о р ія Ц ы б у к и н а , о тя гч е н н а го , м о ж е т ъ б ы ть, ти т у л а м и и ч и н ам и , и
В арвару Н и к о л а е в н у , п о в то р ен н у ю в ъ к а к о й -н и б у д ь б л а г о ­
т в о р и т е л ь н о й g ra n d e -d a m e , и д о в о л ь н о ч аст о в с т р е т и т е о б а я т ел ь н ы х ъ х и щ н и ц ъ в р о д е К с е н іи А б р ам о вн ы . Н о н е р е д к и
и т е м и лы я и к р о т к ія ж е н щ и н ы , к о т о р ы х ъ т а к ъ л ю б и л и
в с е н а ш и в е л и к іе ром ан и сты и к о т о р ы х ъ п о в т о р и л ъ т е ­
перь Ч е х о в ъ в ъ л и ц е Л и п ы . С р е д и б о гач ей н а й д е т е
п р о л е т а р іе в ъ в ъ д у ш е , в е ч н ы х ъ и б е зк о р ы с т н ы х ъ т р у ж е н и к о в ъ , с р е д и си л ьн ы хъ н а й д е т е см и р ен н ы х ъ , р ав н о к а к ъ
и ср ед и о ч ен ь слаб ы хъ н а й д е т е ж е с т о к и х ъ . И х и щ н и к и ,
и ж е р т в ы и х ъ р а с п р е д е л е н ы п о в с і м ъ к л ассам ъ о б щ е с т в а ,
н о п ервы е, к о н е ч н о , в с е г д а н ав е р х у с в о е г о слоя.
Г о р а зд о н и ж е р а зр у ш и т е л е й , к о т о р ы е н ав е р х у , н и ж е
о х р а н и т е л е й , к о то р ы е в ъ с е р е д и н е , л е ж и т ъ п е р в о б ы т н ая
ж и з н е н н а я сти х ія — н а р о д ъ -с о зд а т е л ь , « т р у ж д а ю щ ій с я и

133

обрем ененны й», в'Ьчно дѣятельнъш , к роткій и о б езд о л ен ­
ный. И зъ него, и з ъ это й съ виду тем ной массы строится
въ ти хія врем ена культура, к ак ъ лучш ій о б р азъ быта,
к ак ъ сумма н аи б о л ее благопріятны хъ для народа условій.
П ротоплазм а вы рабаты ваетъ себ ѣ известковы й или р ого­
вой п о к р о въ , ракови н у или скел етъ. О н а— колы бель ж и зн и ,
о н а— начало вѣ ч н о е и истин но ж и в о е и въ ней залож ены
в сѣ залоги б удущ аго. Х и щ н и к и не б о л іе какъ хищ ники,
и возлагать на н и х ъ какія-бы то ни было надеж ды , к ак ъ
д ѣ л аю тъ м ногіе— п росто безум но. Н ельзя ви д ѣ ть народ­
наго спасенія и въ остаткахъ наш ей старой, патріархальной культуры : р азъ она так ъ бы стро поддалась разруш и­
тельном у процессу, зн ач и тъ , сроки ея сочтены . Н е х и щ ­
н и к и , не культурны е лю ди, a первост іт я^— н ар о д ъ кроткій
и Схмиренный сердцем ъ — во тъ единственны й и сто ч н и к ъ
об щ ествен н аго творчества и им енно его сл ѣ д у етъ п о б е­
речь, к ак ъ начало вещ ей. П ред остави ть э то т ъ д р а го ц е н ­
ны й ж и зн ен н ы й матеріалъ на расхищ еніе паразитам ъ —
ги б ельн ая ош и б к а, которая не д о л ж н а допускаться д аж е
в ъ теоріи . К а к ъ в ъ названной п о в ес ти Ч ех о ва — изсл*ѣд у й т е ее до м елочей — не н айдете ничего прелестнѣе и
м и лѣ е Л ипы , так ъ и во всей народной ж и зн и не найдете
ж и з н е н н е е и с в ѣ ж ^ е стихіи, какъ та, которою ж и в а
бы ла эта к ротк ая красавица.
И зъ вѣ к а в ъ в'Ькъ, к ак ъ го во р и тъ м удрость древняго
В остока, въ м ірѣ д ѣ й ству ю тъ три начала: сила творче­
ская, сила сохраняю щ ая, сила разруш ительн ая. Э ти перноб о ги — Брама, В и ш ну, С и ва— неразры вны и вѣчны , и к а ж ­
ды й и з ъ насъ ком у-н ибудь и з ъ н и х ъ сл у ж и т ъ . Н есм отря
на теп ереш н ій глуб окій у п ад о к ъ деревни, несм отря на б е д ­
ствен н ое у н и ж ен іе ея, м нѣ к аж ет ся , что значительная часть
н ар о д а ещ е не вы ш ла и зъ о б ъ ятій Брамы. П о ка не ум ир а етъ въ н ар о д ѣ кроткая Л и па, ж и зн ь ещ е обезпечена;
п о к а слы ш ится ея пѣ сня ж аво р о н к а, — не страш но зло е,
зм ѣ и н о е ш и п ѣ н ье ф азр у ш и тел ьн аго бога.

Клевета обожанія.
I.
Д в а з а б в е н ія у гр о ж а ю т ъ в е л и к о м у ч е л о в ѣ к у з а г р о б о м ъ : о д н о — о т ъ н е д о с т а т к а вн и м ан ія к ъ н ем у п о т о м ­
ства, д р у г о е — - о т ъ и з б ы т к а в н и м ан ія. З а б в е н іе п о л н о е
е щ е в ы н о си м о : к а к ъ см ерть, о н о н е л и ш е н о в е л и ч ія .
Е с л и п о т о м с т в о не в ъ си л а х ъ д а т ь ж и з н и в е л и к о й
д у ш ѣ въ нѣ драхъ своей собствен ной , то единственно,
ч-ѣмъ о н о м о ж е т ъ п о ч т и т ь п о к о й н а г о — п р ед ат ь е г о п о л ­
н о м у заб в ен ію . К а к ъ о к е а н ъ , п р и н и м аю щ ій в ъ т ем н ы я
б е зд н ы с в о и т р у п ъ п л овц а, п о л н о е за б в е н іе п о т о м с т в а —
м о ги л а н е х у д ш а я и з ъ в с ѣ х ъ д л я ген ія . Н е с р а в н е н н о
о б и д н е е , к о г д а н е зн а ч и те л ь н о е п о т о м с т в о в с е т а к и п ы ­
т а е т с я в м ѣ с т и т ь в ъ т ѣ с н о т у св о ей п р и р о д ы в е л и к ій д у х ъ
и и с к а ж а е т ъ его д о н еу зн ав аем о сти . П о д ъ им я, к о т о р о е
н о с и л ъ зам еч ат ел ь н ы й ч е л о в ѣ к ъ , п о д с т а в л я е т с я ч у ж д а я
ем у ф и г у р а и е й в о зд а ю т с я п о к л о н е н ія , в ъ с у щ н о с т и
о с к о р б и т е л ь н ы я д л я д у ш и п о к о й н а г о . Е сл и -б ы в е л и к ій ,
к р о т к ій Б у д д а вновь п р и ш е л ъ на зем л ю , и по м ѣ д н ы м ъ
и д о л а м ъ е го , л еген д ам ъ и су евО р іям ъ у з н а л ъ -б ы , к а к и м ъ
его п р е д с т а в л я ю т ъ себ ѣ б у д д и с т ы , о н ъ б ы л ъ -б ы о г о р ч е н ъ
гл у б о к о . «Я со в с ѣ м ъ н е так о й ! в о с к л и к н у л ъ -б ы о н ъ .- —
М е н я п о д м ѣ н и л и !..» О н ъ м о гъ -б ы н е го д о в а т ь с к о л ь к о
у го д н о : н а е го гл а за х ъ п о к л о н я л и с ь -б ы у р о д л и в о й к а р рикатур-ѣ е го , а его со ч л и -б ы за д е р з к а г о сам о зв ан ц а.
Н и к т о т а к ъ не и с к а ж а е т ъ о б р а за в е л и к а г о ч е л о в ѣ к а ,

137

к ак ъ сли ш ком ъ пылкій культъ его, вед у щ ій к ъ преувели ч ен іям ъ. И сти н н ое представленіе о ч е л о в ѣ к ѣ п о степ ен ­
но в ы тесн яется лож н ы м ъ, к о то р о е и д етъ в ъ глуб ь и сто р іи ,
к ак ъ наростаю щ ая, н и к ѣ м ъ не п о д о зр еваем ая клевета на
него. И это неполное забвеніе, согласитесь, несравненно
б о л ьн ѣ е полнаго. Л уч ш е вел и к о й д у ш е совсѣм ъ п о ги б ­
нуть, чѣм ъ быть пересозданной въ памяти потом ства по
его плохом у о б р азу и подобію ...
Э т а ж е с то к а я сторона культа вел и к и х ъ лю дей о с о ­
б ен н о за м ѣ т н а в ъ ю билейны е годы , подобны е ны н еш нем у.*
Н аблю дая со стороны ш умны я ю билейны я то р ж ества,
въ явь вид и ш ь, к ак ъ чистое б о ж ество постепенно груб ^ е т ъ и превращ ается въ идола, м о ж етъ быть въ блестящ аго, пестро украш еннаго, но мертваго* В ъ о б ы к н о ­
венны е годы, какого-н и б удь п окойнаго писателя только
ч и таю тъ и р е д к о п и ш у тъ о нем ъ, ес л и -ж е п и ш у тъ , то
сп о кой н о. Въ так іе годы память о нем ъ со сто и тъ не
столько въ су ж д ен іи о нем ъ, сколько въ созерцаніи его,
и потом у она б л и зк а къ п р ав д е. Въ го д ы -ж е ю билейные
созерцаніе у сту п аетъ м ѣсто суж ден ію , и ту т ъ начинается
бы стры й р о стъ л ж и . П о д ъ вліяніем ъ праздн ичнаго во с­
торга, ж ел ан ія порисоваться въ роли чествователя, ж е ланія п оч ти ть генія (един ственны м ъ знаком ы м ъ способ о м ъ — лестью )— въ ю билейны е годы говори тся и п иш ется
н е в е р о я т н о е к оли чество сл о в ъ ,— все «слова, слова», туча
к о торы хъ на н ѣ к о т о р о е .врем я со всем ъ закуты ваетъ, по­
д о б н о саран че, о б р азъ ю биляра или п ри д аетъ ему н еестественны я очертанія. С в е ж ій п р и м е р ъ этом у — не осты в­
ш ая ещ е год овщ и н а ю о - л е т ія со дня р о ж д ен ія П у ш ки н а.
П о случаю ея снова бы ли разворочен ы груды стараго
матеріала д л я его б іо гр аф іи (все ещ е не сущ ествую щ ей ),
и ещ е р азъ въ разны хъ варіантахъ пересказаны воспом инанія, м н енія, анекдоты о П у ш к и н е . Во всем ъ это м ъ х л ам е
ч увствуется какая-то круп и ц а правды, но затерянная в ъ
* Писано въ 1899 году.

188

т а к о й м а с с е л ж и , во л ьн о й и н е в о л ь н о й , ч т о о б р а з ъ д у ш и
п о э т а , н ар и со ван н ы й его м узою в ъ н а ш е й м ы сли, о б р а з ъ
т о н к ій , к а к ъ в и д ^ н іе , н а ч и н а е т ъ сн о в а о б л е к а т ь с я в ъ
л у б о ч н ы я к р а с к и и п р и н и м а т ь гр у б ы я ч ер ты . П р и ­
д е т с я , м о ж е т ъ бы ть, е щ е д е с я т к и л ѣ т ъ п о т р а т и т ь н а
то , ч то б ы заб ы ть все н е н у ж н о е о П у ш к и н ѣ и в о з с т а н о в и т ь все н е о б х о д и м о е , ч т о р а з с к а з а н о и м ъ сам и м ъ
о с е б е . Т в о р е н ія п и с а т е л я , д а и т о л и ш ь л у ч ш ія
и з ъ н и х ъ , е д и н с т в е н н а я д о с т о й н а я е го б іо г р а ф ія . Т о л ь к о
э т и т в о р е н ія и д аю тъ в е р н о е п о н я т іе о т о м ъ , ч т о
бы л о октзнью п и са тел я , п о д р о б н о с т и -ж е о его у в л е ч е н ія х ъ , с т р а с т я х ъ , п о р о к а х ъ , п р и к л ю ч е н ія х ъ и п р . го ворятъ о том ъ, что препятствовало это й ж и зн и . О с т а ­
н ав л и в а ться н а н и х ъ д о л г о — р е ш и т е л ь н о о п асн о д л я
п ам я т и п о к о й н а г о : в о с к р е с а е т ъ п р и э т о м ъ т о , ч т о б ы л о
м ер т в аго в ъ н е м ъ и з а с л о н я е т ъ о с т а в ш е е с я ж и в о е . В о ск р е с ш ія ч ер ты , р а с т я н у т а я н е п р о п о р ц іо н а л ь н о , с м о т р я
п о у сер д ію в о сп о м и н а т е л е й , сл агаю тся в ъ к а р р и к а т у р у ,
к о т о р а я и з а к р е п л я е т с я в ъ п ам яти к а к ъ и с т и н н ы й
о б р а з ъ п и с а т е л я . К р и т и к и п р о д о л ж а ю т ъ р а б о т у м ем уаристовъ. Р азм ен явъ подлинны й кап и талъ духа вел и ­
к а го ч е л о в е к а н а м елочь, н а ты ся ч и ц и т а т ъ и з ъ н е г о ,
о н и с в я зы в а ю т ъ и х ъ в ъ д р у г о м ъ п о р я д к е , р а з н о с я т ъ п о
к л е т о ч к а м ъ с в о е г о б у х г а л т е р с к а я о т ч е та , п о д в о д я т ъ а к т и в ъ и п а с с и в ъ , п р и ч ем ъ п о к о й н ы й о б ы к н о в е н н о е щ е
р а з ъ п р и з н а е т с я к р е д и т о с п о с о б н ы м ъ в ъ см ы с л е славы .
П о ч т и к а ж д ы й к р и т и к ъ н а в я зы в а е т ъ п о к о й н о м у ю б и ­
л я р у ч т о -н и б у д ь сво е, о ч ем ъ то м у и н е сн и л о с ь , и э т о - т о
свое, и с к у с с т в е н н о е и н е з н а ч и т е л ь н о е и в о з в о д и т ъ в ъ
о с о б у ю з а с л у г у п о к о й н а го . И ч е .ч ъ п р о д о л ж и т е л ь н е е и
с т р о ж е к у л ь т ъ в е л и к а го ч е л о в е к а , г ѣ м ъ э т а клевета обож анія в се б о л ь ш е и с к а ж а е т ъ е го о б р а з ъ . Н е и з б е г ъ
э т о й б л а г о ж е л а т е л ь н о й к л ев еты и П у ш к и н ъ . Е с л и -б ы о н ъ
п р о ч и т а л ъ в с е то , ч то ем у п р и п и с ы в а ю т ъ т е п е р ь — х о р о р о ш а г о и д у р н о г о — о н ъ -б ы р а з в е л ъ р у к а м и , и м о ж е т ъ б ы т ь
в з д о х н у л ъ -б ы о то м ъ , ч т о н е з а б ы т ь в о в с е .

139

II.
И з ъ числа м нож ества клеветъ , которы м и п о чтили
П у ш к и н а въ наш ей печати, я остановлю сь на одной,
п р и н ад л еж ащ ей и звестн о м у п оэту Д . С. М е р е ж к о в ­
ском у. О б ш и р н ая статья сто о П у ш к и н е появилась н е за ­
д о л го до ю билея, но вызвана видим о подъем ом ъ культа
к ъ этом у писателю въ п о сл ед н іе годы. С татья г. M eр еж к о в ск аго , зам ечательн ая вооб щ е, конечн о, самая б л е­
стящ ая и зъ посвящ енны хъ великом у поэту въ наш е
врем я. Д . С. М ер еж к о вск ій самъ п о этъ , и не меньш е
в с е х ъ д р у ги х ъ соврем енны хъ п о это въ и м е е т ъ право счи ­
тать себя преем ником ъ П уш ки н а. Д а ж е н еск о л ьк о б о ­
л е е и хъ: въ р яд у так ъ называемыхъ «молоды хъ поэтовъ»
г. М е р еж к о в ск ій ником у не у ступ аетъ въ тал ан те и
в с е х ъ п р ево ех о д и тъ разнообразіем ъ его. П од обн о П у ш ­
к и н у , о н ъ в л ад ѣ етъ своею п р о зо й не х у ж е, ч ем ъ сти х о м ъ (чего о б о л ь ш и н ств е п о это въ сказать нельзя);
п о д о б н о П у ш ки н у , г. М ер еж к о вск ій отличается о б р азо ­
ванностью , зн аком ством ъ съ западными литературам и.
Л и р и к а и ром ан ъ и н тересую тъ его не м ен ее, ч е м ъ
и сторія, и впечатли тельн ости его хватаетъ не только на
то , чтобы ул ови ть новы я в ея н ія , но и на то, чтобы —
к ъ со ж ал ен ію — п реувели чить и хъ. Я не настаиваю на
п о л н ой аналогіи г. М ер еж к о вск аго съ П уш ки н ы м ъ ,—
но все ж е э то писатель вы даю щ ійся, все ж е д о с т о й ­
ны й развязать ремень у н оги великаго поэта. Е го
су ж д ен іе о П у ш к и н е и н тер есн о во всяком ъ сл у чае, и
статья его— полная блеска и ж ара:— м огла бы быть собы тіем ъ въ наш ем ъ образован ном ъ о б щ е с тв е , если-бы т а к о ­
вое, к ак ъ о б щ ество , сущ ествовало. Н о среди м н ож ества
красивы хъ мыслей, свои хъ и заим ствованны хъ (у Г оголя,
Д о сто евск аго и д р у ги х ъ к р и т и к о в ъ П у ш ки н а), у г. М е­
р еж к о в ск аго и в ъ это й с т а ть е п о р аж аетъ то, что со став­
л я ет ъ язв у его таланта: отсутствіе чувства м еры . Н пдъ

140
н и м ъ нс б о д р с т в у е т ъ ген ій , к о то р ы й п р е д о с т е р е га л ъ бы
его о т ъ л о ж н а го ш ага, о т ъ сл и ш к о м ъ п о с п ѣ ш н о й м ы сли.
К а к ъ и у о гром на го б о л ь ш и н ств а соврем ен н ы х ъ д ар о в аній, у г. М е р е ж к о в с к а го слабо д О й с т в у е т ъ главны й и з ъ
органов'ь ч у в с т в ъ — н р авств ен н о е зр ѣ н іе . В сякое д р у г о е
з р ѣ н іе у н его очень о стр о , н о о н ъ н е зам ѣ ч ает ъ и н о гд а
чѵ д о ви щ н аго б езо б р азія ч и сто -н р ав ств ен н аго , д о к о т о р а г о
д о го в ар и в ает с я в ъ св о и х ъ п и сан іях ъ . Э т о тѣ.мъ б о л 'be
ж ал ь, что г. М е р е ж к о в с к ій , п о д р у ги м ъ данны м ъ с в о ей
п р и р о д ы м о гъ -б ы бы ть силою в ъ л и т е р а т у р ѣ зн ач и тел ь н о ю
и п о л езн о ю .
В ъ статьѣ «А. С. П у ш к и н ъ » н аго в о р ен о м н о ж е с т в о
и с т и н ъ и о ш и б о к ъ , на к о то р ы х ъ я о стан ав л и в аться не
стану; п р е д л о ж у лиш ь ч и тател ю о б р а т и т ь вним аніе на
« в то р о й главны й м о ти в ъ п у ш к и н с к о й п о э зіи » , к а к ъ п о н и м аетъ его г. М е р е ж к о в с к ій . Э т о т ъ м о т и в ъ — « п о л у б о гъ
и у к р о щ ен н ая и м ъ сти хія».
III.
К а к ъ ч и тател ям ъ г. М е р е ж к о в с к а го х о р о ш о и з в е с т н о ,
э т о т ъ м о л о д о й п о э т ъ — н и ц ш еан ец ъ и си м в о л и стъ ; о н ъ
в ъ р у с с к о й л и т е р а т у р ^ я в л я ется самымъ п ы л ки м ъ и чу тьл и не ед и н ствен н ы м ъ п р о п о в ѣ д н и к о м ъ « язы ч ества» .
С т р а с тн о увлеченны й эп охою В о зр о ж д е н ія , в о ск р е сш и м и
п р ед ан іям и язы ческ аго и ск у сств а, б у д то -б ы зад авл ен н аго
х р и стіан с тв о м ъ , г. М е р е ж к о в с к ій не м о ж е т ъ п р о с т и т ь
п о сл ѣ д н ем у э т о й об и ды , и ск о лько есть у н его в д о х н о вен ія— в зы в аетъ о во зстан о в л ен іи О л и м п а. П о мн-ѣнію
н аш его ав то р а, в ъ и сто р іи ч ел о в е ч е с т в а д ѣ й с т в у ю т ъ « d m
силы , два начала, два теч ен ія, в ѣ ч н о в р аж д еб н ы я д р у гъ
д р у гу и в іч н о стрем ящ іяся к ъ новы м ъ п ри м и р ен іям ъ ...
я р азум ѣ ю х р и стіан ств о и язы чество» *, го в о р и т ъ о н ъ .
«У падки» (D écad en ces) см ѣ н я ю тъ « В о зр о ж д ен ія » (R e n a is* »0 сим&олизмѣ“ Дафниса и Хлои, стр. 13.

141

san ces), п ри ч ем ъ с в е т л о е , п ол н ое ж и з н и язы чество гасн е т ъ в ъ сум рачном ъ и м ертвом ъ х р и стіан ств ^. «И в о т ъ
теп ер ь, на р у б е ж ѣ н евѣ д ом аго X X вѣ ка, мы стоим ъ пер е д ъ т ѣ м ъ -ж е вел и к и м ъ и н ер азр ѣ ш ен н ы м ъ п р о т и в о р ѣ чіем ъ О л и м п а и Г о л го ф ы , язы ч ества и хри стіан ства, и
о п я ть над ѣ ем ся, оп ять ж д е м ъ R e n escim en to , чей первы й,
см утн ы й л еп етъ назы ваем ъ си м волом ъ». Л ю би м ы й гер о й
г. М е р е ж к о в с к а го — Ю ліанъ О т с т у п н и к ъ , сд ѣ лавш ій , п о
его словам ъ, «пром етееву» п оп ы тку элл и н скаго в о з р о ж д е нія. В ъ о д н о м ъ м ѣ стѣ о н ъ у т в е р ж д а е тъ , ч то тѣ н ь Г о л ­
г о ф ы легла м раком ъ на п осл ѣ дую щ ія ты сяч елѣ тія; сл о во
« Г ал и л еян и н ъ » у п о тр еб л я ется и м ъ к ак ъ п р езр и тел ьн о е—
в ъ и р о ти в у п о л о ж н о ст ь «Э лли н у». Э л л и н и зм ъ о н ъ п о н и м аетъ к ак ъ т о р ж е с т в о силы и сладострастія, к ак ъ к у л ьтъ
ч е л о в ѣ ч еск а го сам о о б о ж ествл ен ія , при к о то р о м ъ б у дто -бы
н ѣ т ъ н и д о б р а, н и зла, а од н а н и ч ѣ м ъ неом рачаем ая р а ­
д о ст ь п р ек р асн о й п л оти .
Н а д о о тд ать сп р ав ед л и во сть г. М ер еж к о в ск о м у : у в л е ­
ч е т е язы ч ество м ъ у него не п оверхн остн ое; он о въ нем ъ
д о с т и га е т ъ р ел и гіо зн аго в о сто р га. Э то не атеи зм ъ и не
н и ги л и зм ъ , а своего рода в ѣ р а, к о то р о й о н ъ п о свящ аетъ
в се б л аго р о д ство своего сердца. Н о ф ан ати зм ъ , к ак ъ
и з в ѣ с т н о , у р о д у е т ъ д а ж е и сти н н ую религію ; не м ен ѣ е
т е р п и т ъ о т ъ н его и л о ж н а я . Въ д р евн е-эл л и н ск о м ъ
м іропон им ан іи бы ла н ѣ к о т о р а я аб солю тная и вѣ ч н ая
п равда, к о то р ая (в ъ л и ц ѣ П л атон а, С ен ек и , М арка А врел ія ) ц ѣ л и к о м ъ совпала съ в ѣ ч н о ю правдою христіанства.
Б ы ла в ъ я зы ч еств ѣ и д р у гая, относительная правда— въ
п о к л о н ен іи к р а с о гѣ тѣ л ес н о й и р ад р сти сущ ествованья.
В ъ м ѣ ру ч и стоты своей , к ак ъ п ок л он ен іе со вер ш ен ­
ств у ,— эта правда не была ч у ж д а и и сти н н о м у хри стіан ству. Н о в ъ т о м ъ -ж е язы честв'Ь было м ного и вѣ ч н о й
л ж и , к о то р а я оп ороч и вал а все свящ ен н о е, что таилось
в ъ язы ч ествѣ . Л о ж ь э та б ы л а— преувели ченіе правдыК р а с о т а и сила п л оти , в ъ м ізрѣ н ев и н н о сти и х ъ , есть
правда ж и з н и , н о вы ходя и з ъ это й м ѣры стан о вятся

л о ж ь ю . Ч р е з м е р н о е п о к л о н е н іе к р а с о т е п о в е л о к ъ к у л ь т у
сл ад о ст р астія , ч р е зм е р н о е п о к л о н ен іе с и л е — к ъ к у л ь т у
ж е с т о к о с т и . И сл ад о стр астіе, и ж е с т о к о с т ь , к а к ъ б л е ­
с т я щ е р аск р ы то и с т о р іе й Г р е ц іи и Р и м а , су ть не б о л ѣ е
к а к ъ п о р о к и , к о то р ы е н и в ъ к а к о й р е л и г іи н е м о г у т ъ
и грать и н о й р о л и , к р о м ѣ ги б е л ь н о й . Н о ф а н а т и з м ъ я з ы ­
ч ества ( к а к ъ и н ѣ к о т о р ы х ъ х р и с т іа н с к и х ъ л ж е у ч е н ій )
в о з в е л ъ и э т и явны е н е д о с т а т к и в ъ н ѣ ч т о с в я щ е н н о е .
Г . М е р е ж к о в с к ій , сам ъ н е п о д о з р е в а я , ч т о о н ъ и з м е н я е т ъ я зы ч е с к о м у и д еал у , с т р а с т н о з а щ и щ а е т ъ г р е х и я зы ­
ч ества: п о д ъ в и д о м ъ к р асо ты о н ъ в о с п е в а е т ъ с л а д о с т р а стіе, п о д ъ в и д о м ъ силы — гр у б у ю ж е с т о к о с т ь .
IV .
М о л о д о й п о э т ъ и м е е т ъ , к о н е ч н о , б е зс п о р н о е п р ав о
д у м ать и п р о п о в ѣ д ы в а т ь , ч то ем у у го д н о . Н о с о в е р ш е н н о
н ап р асн о о н ъ п р и п и с ы в а е т е св о и д ум ы и п р о п о в е д и д р у ­
го м у , б о л е е а в т о р и т е т н о м у л и ц у , х о т я -б ы с ъ ц е л ь ю п о ­
ч т и т ь е г о э т и м ъ . П у ш к и н ъ , к о н е ч н о , п р ек р асн ы й со ю зн и к ъ , н о н авязы вать ем у д а ж е п о .п о в о д у ю б и л ея с в о е
я зы ч е с т в о , св о й к у л ь т ъ н аси л ія и с л а д о с т р а с т ія — б о л е е
ч е м ъ н е о с т о р о ж н о . А г. М е р е ж к о в с к ій п р о д е л ы в а е т ъ
э т о с ъ вел и ч ай ш ею э ц е р гіе й . П о д ъ в и д о м ъ в о зв е л и ч е н ія
в е л и к а г о п о э т а о н ъ в з в о д и т ъ на н е го о ч ен ь с е р ь е зн о е
о б в и н е н іе — б у д т о П у ш к и н ъ н е н а в и д е л ъ и п р е з и р а л ъ н а ­
р о д ъ , б у д т о о н ъ в о с п е в а л ъ тО х ъ т и р а н о в ъ , к о т о р ы е н езад у м ы вал и сь п р о л и вать к р о в ь н ар о д н у ю , к а к ъ в о д у . М н е
к а ж е т с я , ч т о э т о к л ев ета н а П у ш к и н а , х о т я -б ы и в ы ­
ск а за н н а я к а к ъ б о с т о р ж е н н ы й к о м п л и м е н т ъ . С ам ъ г. М е р е ж к о в с к ій плам ен н о в ы р а ж а е т ъ с в о е п р е з р е н іе к ъ н а ­
р о д у и л ю б о в ь к ъ т и р а н а м ъ — э т о е го д о б р а я в о л я и в о п р о с ъ , м о ж е т ъ бы ть, м од ы ,— н о у т в е р ж д а т ь , ч то и П у ш ­
к и н ъ б ы л ъ т о г о - ж е к р о в о ж а д н а г о м н е н ія — э т о н е с п р а ­
в е д л и в о . « К а к ъ Г а л и л е я н и н ъ , п и ш е т ъ г. М е р е ж к о в с к ій ,—
П у ш к и н ъ п р о т и в о п о л а га е т ъ п ер в о б ы т н а го ч е л о в е к а с о ­

143

врем ен н ой к у л ь т у р е . Т о й -ж е соврем енной к у л ь т у р е , о с н о ­
ван н ой на вл асти черни, на д е м о к р а т и ч е с к о е п о н ятіи
р авен ства и б ольш и н ства г о л о іо в ъ , п р о ти в о п о л а гаетъ о н ъ ,
к а к ъ язы ч н и къ , сам овластную волю ед и н аго творца или
р а зр у ш и тел я, п р о р о к а и ли гер о я. П о л у б о гъ и у к р о щ е н ­
ная и м ъ сти хія— т а к о в ъ в то р о й главны й м о ти в ъ П у ш к и н ­
с к о й п о эзіи » . Д ем ократія ненавистна г. М е р еж к о в ск о м у
д о гл уб и н ы д у ш и , и о н ъ не м о ж ет ъ п ростить сочувствіе
п равам ъ народны м ъ со стороны Гю го, Ш и л л е р а и Г ейне.
Д а ж е Б а й р о н ъ — «л о р д ъ д о м озга к о стей , б л аго р о д н ѣ й ш ій
и з ъ б лаго р о д н ы х ъ » , возвел и чи вш ій въ у го д у г. М е р еж ­
к о в ск о м у Н ап о л ео н а и П ром етея, К аи н а и Л ю ц и ф ер а ,—
д а ж е Б а й р о н ъ у р о н и л ъ себ я во м нѣніи наш его к р и ти к а
т ѣ м ъ , что бы лъ отзы вч и в ъ на народны я страданія. О н ъ
б ы л ъ п о к л о н н и к ъ Р уссо, а Р у ссо по мн-Ьнію г. М е р е ж ­
к о в с к а го — « п р о п о вѣ д н и к ъ сам ой к о щ у н ствен н о й и з ъ р ел и гій — б о л ьш и н ства го л о со въ » . Б ай рон у г. М ер еж к о вск ій
не м о ж е т ъ п р о сти ть и того, ч то «п отворству я д у х у черни»,
о н ъ с н и зо ш о л ъ «до роли п о л и ти ч еск аго револю ціонера (?),
п р ед в о д и тел я возстан ія, н арод н аго три б ун а» . Х у ж е выраж е н ія , к а к ъ « т р и б у н ъ народны й», н аш ъ м олодой п о э т ъ
у ж е и придум ать не м огъ. Н е то П у ш к и н ъ : «рож денн ы й
в ъ т о й стр ан ѣ , к о то р о й су ж д ен о было с ъ особ ен н ой
си л о й п о д вер гн у ться вліяніям ъ зап ад н о-евр о п ей ско й дем о­
к р а т ы , к а к ъ вр агъ черни, к а к ъ рыцарь в іч н а г о д уховн аго
ар и сто к р ати зм а, б езу п р еч н ѣ е, б езстр аш н ѣ е Б ай рон а». И въ
д о к азател ьств о э т о й б езу п р еч н о сти , г. М ер еж к о вск ій вып и сы ваетъ сти х о тво р ен іе «Ч ернь». С ъ то р ж ест в о м ъ вы пи­
сы ваю тся з н а м е н и т а я строк и :
Молчи, безсмысіенный народъ,
Поденьщикъ, рабъ нужды, заботъ,
Несносенъ мнѣ твой ропоті дерзкій.
Ты червь земли—не сыаъ небесь...
Н а основаніи э то го сти х о тв о р ен ія— вы звавш аго сто л ьк о
б урь в ъ к р и т и к е , г. М е р еж к о в ск ій то р ж еств ен н о в о зв о -

144

д и т ъ П у ш к и н а в ъ з л ѣ й ш іе в р аги н а р о д н ы е , к р и ч а , ч т о
э т о - т о и есть вел и ч ай ш ая за с л у га п о э т а .
У.
П у ш к и н ъ — д у ш а о гр о м н ая ; э т о б ы л а н е о д н а ж и з н ь , а
к а к ъ -б ы ты сяч а ж и з н е й , с п л е т е н н ы х ъ в ъ о д н у тк а н ь.
П у ш к и н у б ы л и д о с т у п н ы в с ѣ с т р а с т и ч е л о в ѣ ч е с к ія и
у в л е ч е н ія , в с я п р авд а и в с я л о ж ь б ы тія. П у ш к и н ъ
и с к р е н н о п е р е ж и в а л ъ и я зы ч е с т в о , и х р и с т іа н с т в о , в м ѣ щ а л ъ в ъ с е б е все ч е л о в е ч е с к о е . К а к ъ п о э т ъ — о н ъ б ы л ъ
э х о м ъ ж и з н и , « р е в ѣ л ъ -л и з в е р ь » в ъ е г о с е р д ц е « гр ем ѣ л ъ -л и гр о м ъ » и л и сл ы ш ал ся г о л о с ъ « д ѣ в ы » — н а в с е
д а в а л ъ о н ъ о т к л и к ъ . П о э з ія — у п о е н ь е , и о н ъ и с к а л ъ е г о
в с ю д у — и в ъ т р о га т е л ь н о й л ю б в и , и в ъ г е р о и з м е , и « в ъ
д у н о в е н іи чум ы ». Н е д о л г о о н ъ п р о ж и л ъ , и м н о го е з а ­
в е т н о е е щ е н е д ал о в ъ н е м ъ р а з ц в ѣ т а . Н о и в ъ т о м ъ ,
ч т о о с т а л о с ь о т ъ н его , м о ж н о п о ч е р п н у т ь д о с т а т о ч н о
д о к а з а т е л ь с т в ъ д л я к а к о г о х о т и т е н а с т р о е н ія . Е сл и с т и х и
е г о п о д б и р а т ь к а к ъ д о к у м е н т ы , т о с ъ о д и н а к о в ы м ъ п р ав о м ъ вы м о ж е т е у т в е р ж д а т ь , ч т о П у ш к и н ъ б ы л ъ и
и с т и н н ы й х р и с т іа н и н ъ и гр у б ы й я з ы ч н и к ъ , и н а р о д о л ю б е ц ъ и п р о т и в н и к ъ н ар о д а, и ч е л о в е к ъ ц е л о м у д р е н н ы й ,
и ц и н и ч е с к ій г р е ш н и к ъ , и в р а гъ н а с и л ія и с т о р о н н и к ъ
его . В ъ р а зн ы й в о з р а с т ъ , в ъ р а зн ы е м ом ен ты т о г о - ж е
в о з р а с т а , с м о т р я п о п р ео б л ад ан ію т о й и л и д р у г о й и з ъ
с т и х ій , е го с о с т а в л я в ш и х ъ , о н ъ в ы к азы в ал ъ с о в е р ш е н н о
р азл и ч н ы е в згл я д ы , к о то р ы е с ъ с в о е й , о т н о с и т е л ь н о й
т о ч к и з р е н ія о д и н а к о в о в е р н ы , и с ъ а б с о л ю т н о й — о д и ­
наково ош ибочны . К огда П у ш ки н ъ у твер ж дал ъ , что на­
р о д ъ п о д л ъ , т о относительно о н ъ б ы л ъ с т о л ь к о -ж е п р а в ъ ,
к а к ъ т о гд а , к о г д а у т в е р ж д а л ъ , ч то н а р о д ъ б л а г о р о д е н ъ .
Н ар о д ъ одноврем енно и п од лъ , и б лагороден ъ , см отря
п о т о м у , к а к ія струн ы д у ш и его " п р и в е д е н ы в ъ д ізй с т в іе .
Н о П у ш к и н ъ б ы л ъ -б ы а б с о л ю т н о н е п р а в ъ , у т в е р ж д а я
ч т о -н и б у д ь о д н о и з ъ д в у х ъ ; н о о н ъ э т о г о и н е д ѣ л а л ъ .

145

З а н е го у с л у ж л и в о п р о д іл ы в а е т ъ э т о г. М е р е ж к о в с к ій .
Е м у х о ч е т с я в о ч то -б ы ни с тал о зап и сат ь П у ш к и н а r -ъ
с в о й и ск л ю ч и тел ьн ы й л агер ь, и, у х в а ти в ш и с ь за о д и о д в а с ти х о т в о р е н ія , о н ъ т а щ и т ъ его н е п р е м е н н о в ъ я зы ч ­
н и к и , н е п р е м е н н о в ъ н е н а в и с т н и к и н ар о д н ы е. О н ъ у х в а­
ты в а е тс я за «Ч ерн ь» — си л ьн о е п о ф о р м е , н о о д н о и з ъ
сам ы хъ загад о ч н ы х ъ п о зам ы слу с т и х о т в о р е н іе П у ш к и н а , и
н а н ев ы я с н е н н о с ти его с т р о и т ъ д у х о вн ы й о б р а з ъ П у ш к и н а ,
его о т н о ш е н іе к ъ ч е л о в е ч е с т в у . О « Ч ер н и » в ъ л и т е ­
р а т у р е б ы ло м н о го т о л к о в ъ , н о о п р е д е л е н н а я т о л к о в ан ія , к а к ъ и з в е с т н о , н е у стан о в и л о с ь. П о сл о вам ъ І І І с вы р ев а, с т и х о т в о р е н іе э то н ап и сан о п о д ъ вл іян іем ъ н о ­
в о й т о гд а х у д о ж е с т в е н н о й т е о р іи Ш е л л и н г а , п р о п о в е д о ­
в ав ш е й о с в о б о ж д е н іе и ск у сст в а, р авн о п р авн о сть к р асо ты
и с т и н е и д о б р у . Д р у г іе д у м аю тъ , ч т о д а в ъ это м у с т и х о т в о р е н ію н азв ан іе « Я м б ъ » , П у ш к и н ъ п о д р а ж а л ъ в ъ
н ем ъ сати р ам ъ Ш е н ь е . Е щ е б л и ж е , в е р о я т н о , к ъ и с т и н е
м н е н іе , ч то в ъ « Ч е р н и » П у ш к и н ъ д а л ъ о т п о в е д ь т о й
в е л и к о с в е т с к о й ч ер н и , к о то р а я о б в и н я л а его в ъ б е з н р а в ­
с т в е н н о с т и и л и ц е м е р н о т р еб о в ал а, чтобы о н ъ м о р ал и з и р о в а л ъ в ъ с т и х а х ъ . Ш е в ы р е в ъ р а зск азы в ает ъ , ч то
П у ш к и н ъ т е р п е т ь н е м о г ь , к о гд а съ н и м ъ го в о р и л и о
с т и х а х ъ его в ъ б о л ь ш о м ъ с в е т е . «У к н я ги н и З и н а и д ы
В о л к о н с к о й , н а л и т е р а т у р н о м ъ со б р ан іи , к ъ П у ш к и н у
п р и с т а л и , ч то б ы п р о ч есть . В ъ д о с а д е о н ъ п р о ч ел ъ
« Ч е р н ь » , и к о н ч и в ъ , с ъ с е р д ц е м ъ с к а за л ъ : «В ъ д р у го й
р а з ъ не с т а н у т ъ п р о си т ь » . Ч т о П у ш к и н ъ о б р ащ ал ся в ъ
э т о м ъ с т и х о т в о р е н іи не к ъ н а р о д н о й ч ер н и , в и д н о и з ъ
т о г о , что н е з а д о л г о д о с м е р т и о н ъ д а л ъ ем у н азв ан іе—
« П о э т ъ и т о л п а» . Т о л п а , о к р у ж а ю щ а я п о эта, бы ла н е
н а р о д н а я ,— и о тн ю д ь не п р о с т о н а р о д н а я . Е сли -бы П у ш ­
к и н ъ х о тО л ъ и з о б р а з и т ь п о э т а ср ед и н ар о д а, т о о н ъ
в сп о м н и л ъ -б ы , к а к и м ъ у в а ж е н іе м ъ о к р у ж а е т ъ н ар о д ъ
с в о и х ъ б ая н о в ъ . П р и м е р ы « х л ад н аго и над м ен н аго» о т н о ш е н ія к ъ п о э т у П у ш к и н ъ в и д Ё д ъ н е с р е д и н ар о д а, а
в ъ с в е т с к о й т о л п е , и к р и т и к а на тем у: « О чем ъ так ъ
10

146

зв у ч н о о н ъ п о е т ъ , н ап расн о ухо п о р а ж а я ? » — бы ла и м ен ­
но т о гд аш н я я л и тер ату р н ая к р и т и к а в ъ л и ц ѣ Б у л га р и н а
и и н ы хъ. З н а т ь все э т о , к а к ъ зн а е т ъ , к о н еч н о , г. М ер е ж к о в с к ін , и в сетак и п р и п и сы вать П у ш к и н у п р е зр ѣ н іе
к ъ народной ч ерни, к ъ д е м о к р а т іи ,— н е д о б р о с о в е с т н о .
В спом ните ещ е э п и г р а ф ъ к ъ « Ч е р н и » — p ro cu l este, p ro tani... Ч т о П у ш к и н ъ п и т а л ъ п р езр О н іе к ъ п р о ф а н а м ъ —
э то н есо м н ен н о , н о п р о ф а н ы и народъ — н е о д н о и т о ­
ж е . П р о ф а н ы не н е в ѣ ж д ы то л ь к о , а н адм ен ны е н е в е ж ­
ды, и та к іе в с т р е ч а ю т с я ч ащ е в ъ с в ѣ т с к о м ъ к р у гу , н е ­
ж е л и ср ед и н арод а. « П о д е н щ и к ъ , р а б ъ н у ж д ы , з а б о т ъ » —
о т н о с и т с я о д и н ак о в о и к ъ н и щ ем у к л ас с у , и к ъ т о й
ар и с т о к р а т іи , к о то р а я свя зан а к о р ы с т н о й с л у ж б о й и в е ч ­
ными за б о т а м и тщ есл авія. Н е в ъ и н о й , а им енно в ъ э т о й
с р е д е П у ш к и н ъ н аб л ю д ал ъ с в о и х ъ п р о ф а н о в ъ . В о з м о ж н о
д о п у ст и т ь , ч то «Ч ернь» н а в е я н а бы ла П у ш к и н у , к а к ъ
с в и д е т е л ь с т в у е т ъ э п и г р а ф ъ , о т ч а с т и и Г о рац іем ъ , и о н ъ
с о е д и н и л ъ сво и ч увства с ъ мыслью д р е в н я го п о э т а . П о ­
д о б н о то м у , к а к ъ п о д р а ж а я Д а н т е и л и К о р а н у , П у ш ­
к и н ъ д а л ъ б л естящ ее вы р аж ен іе ч у ж д ы м ъ ему н а с т р о е н іям ъ X I II и л и V II вО ка, т а к ъ и в ъ « Ч е р н и » о н ъ в о с п р о и з в е л ъ , м о ж е т ъ бы ть, ещ е б о л е е д алеку ю о т ъ н его
го р д о с т ь я зы ч еск аго п о э та I в е к а д о н аш ей эр ы . Е сл и
п р ед п о л агать, ч то П у ш к и н ъ в ы р ази л ъ в ъ « Ч ер н и » слою
п о э т и ч ес к у ю в е р у , свое о т н о ш е н іе к ъ н ар о д у , т о э т и м ъ
б ы ли -б ы вы ч еркн уты д р у гія и с п о в е д а н ія в е р ы , н ап и сан ны я и м ъ з а в е д о м о к а к ъ х а р а к т е р и с т и к а св о его п р и з в а ­
ния. К а к ъ -б ы в ъ предчувствии б л и з к о й см ер ти со зд ав а я
с е б е « п ам ятн и к ъ н ер у к о тв о р н ы й » , П у ш к и н ъ у т е ш а л ъ
себ я т е м ъ , что « к ъ н ем у не за р о с т е т ъ народная т р о п а » .
Е д в а-л и п о д у м ал ъ -б ы о н ей н е н а в и с т к и к ъ ч ер н и . Е го
слова—
„И долго буду тѣыъ любезенъ я народу,
Что чувства добрыя л лирой пробуждалъ,
Что въ мой жестокій вѣкъ возславихь я свободу,
И шглость къ падшішъ ирнзывалъ...

Э ти слова— оправданіе безсм ертія, «вѣчнаго памят­
ника», который, по мненію П уш кина, онъ воздвигъ с е б і
въ народном ъ с е р д ц і. Э ти слова— достойны й отвѣтъ на
гол осъ черни:
Если ты небесъ пзбранникъ,...
Свой даръ, божественный посланникъ,
Во благо намъ употребляй:
Сердца собратьевъ исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Безстыдны, злы, неблагодарны,
Мы сердцемъ хладные скопцы.
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнѣздятся клубомъ въ насъ пороки:
Ты можешь, ближняго любя,
Давать намъ смѣлые уроки,
А мы послушаенъ тебя.
V I.
Н а э т о т ъ воп л ь раскаян ія, об ращ ен н ы й чернью к ъ
и зб р а н н и к у н еб есъ , и сти н н ы й и зб р а н н и к ъ о т в ѣ ти л ъ -б ы
т а к ъ , к а к ъ о т в е ч а л и в сѣ в ел и к іе хри стіан скіе п исатели,
к а к ъ о т в е ч а л и п р о р о к и , к а к ъ о т в ѣ т и л ъ сам ъ П у ш к и н ъ .
И зб р а н н и к и н е б е с ъ раскры вали черн и всю святыню с в о ­
е го сердца, в о з б у ж д а л и чувства д обры я, б о р о л и сь съ ж е ­
ст о к о ст ь ю своего в ѣ к а , во зсл авл яли с в о б о д у , и какъ в ѣ н е ц ъ в сего — п ри зы вал и «м и лость к ъ п ад ш и м ъ » . Н е празд-.
н о , п е р е д ъ сам ой смертью (в ъ 1 8 3 6 г.) н ап и салъ П у ш ­
к и н ъ э т у эп и т а ф ію с е б і. О н а — его завѣ щ ан іе, его с к р и ­
ж а л и , г д ѣ нач ертан ы за в е т ы п о э т и ч ес к аго д олга, к а к ъ
о н ъ п он и м ал ъ его. Н о соп оставьте э т и благородны й
сл о ва с ъ к р ай н е груб ы м ъ и зло б н ы м ъ о т в ѣ то м ъ п о э т а
к аю щ ей ся черни:
Подите прочь! Какое дѣло
Поэту мирному до васъ!
Въ развратѣ каменѣйте смѣло,
Не ожнвитъ васъ лиры гласъ.

148
Дугаѣ противны вы какъ гробы:
Дли вашей глупости и злобы
Имѣлгі вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры.
Довольно съ васъ, рабовъ безумныхъ!
С о п о став ь те со всею д е я т е л ь н о с т ь ю П у ш к и н а э т о т ъ
б е зч е л о в ѣ ч н ы й о т в ѣ т ъ п о э т а « п а д ш и м ъ » , и вы д о ­
п у с т и т е , ч т о поэтому» в ъ д ан н о м ъ с л у ч а ѣ б ы л ъ н е сам ъ
П у ш к и н ъ , и н е х р и стіан с к ій п о э т ъ в о о б щ е . « П о э т о м ъ »
з д ѣ с ь м о гъ бы ть с т и х о т в о р е ц ъ д в о р а А в гу ста, о к р у ж е н ­
н ы й чернью эп о х и у п ад к а, чернью р а зв р а т н о й и к р о в о ­
ж а д н о й и во все н е к аю щ ей ся . Д л я я зы ч н и к а в р е м е н ъ
ц е за р е й т а к о е ж е с т о к о е о т н о ш е н іе к ъ н ар о д у б ы л о -б ы
естес тв е н н ы м ъ ;— П у ш к и н ъ , п е р е н е с ш и с ь д у ш о й в ъ в ѣ к ъ
Г о р ац ія, о ч ен ь то ч н о н а р и с о в а л ъ п о р т р е т ъ п о эта, а р и с т о ­
к р а т а (п о во сп и тан ію ) и э п и к у р е й ц а . С а м ъ -ж е П у ш к и н ъ
т а к и м ъ н е б ы л ъ , и л и т о ч н е е , н е б ы л ъ так и м ъ сплошь.
Е м у, п о в то р я ю , не ч у ж д о бы л о и я зы ч е с т в о , и в ы с о к о м е р ­
н о е б ар ств о , и о зл о б л ен іе н а н а р о д ъ ,— н о на д р у г о й п о д ­
к л а д к е . П р и п о м н и те с т и х о т в о р е н іе 2 4 - л е т н я г о П у ш к и н а Свободы сѣятель пустынный
Я вышелъ рано, до звѣзды,
Рукою чистой и безвинной
В ъ порабощенвыя бразды
Бросалъ живительное сѣмя.
Н о потерялъ я только время,
Б л агія мысли и труды...
П аситесь, мирные народы,
Васъ не пробудить чести кличъ!
К ъ чему стадамъ дары свободы?
И хъ должно рѣзать или стричь;
Наслѣдство ихъ т ъ рода въ роды
Ярмо съ гремушками, да бичъ.
Э т и с т р о к и , п о ви д и м о м у , д ал е к и о т ъ т о г о ч и с т а г о
со ст р ад ан ія к ъ н ар о д у , к а к и м ъ д ы ш е т ъ н ап и сан н ая ч е ­
ты рьм я го д ам и р а н іе « Д е р е в н я » . З д е с ь вы сл ы ш и те р е ­
ш и тел ьн у ю з л о б у . Н о п р и м и те в ъ р а с ч е т ъ , ч т о о н а вы ­
зв ан а н и ч е м ъ и ны м ъ, к а к ъ о т ч а я н іем ъ п о э т а п р о б у д и т ь

149

т о т ъ - ж е н ар о д ъ , и и сти н н о е о тн о ш ен іе П у ш к и н а к ъ черн и
с т а н е т ъ ясн о. О н ъ б о л ѣ л ъ и скорб"ѣлъ з а ч ерн ь, и ненавид ѣ л ъ ее в ъ м инуты отчаян ія, и п р о к л и н ал ъ ее, и го р я ч о
л ю б и л ъ . В спом ните п р о р о к о в ъ — т ѣ гром и л и н а р о д ъ св о й
с ъ н ем ен ьш ей б езп о щ ад н о стью , и т о ж е п р ед р ек а л и « б и ­
ч и, тем н ицы , то п о р ы » ... Н е о ч ев и д н о -л и , ч т о и въ « Ч ер ­
ни» П у ш к и н ъ п р и со е д и н яе т ся к ъ язы ческом у п о эту л и ш ь
на м и н у ту го р ьк аго разо ч ар о ван ія в ъ н ар о д ѣ . К а к ъ п о э т ъ
и н о го д у х а и и н о го вѣ ка, П у ш к и н ъ зн а л ъ х о р о ш о , ч то
н ав сегд а о т о й т и о т ъ народа— э то зн ач и тъ о тказаться о т ъ
с в о его п ри зван ія; о н ъ зн ал ъ , ч то « сл у ж ен ье, алтарь и
ж е р т в о п р и н о ш е н ь е » — безсм ы слица, если он и н е в м ѣ с т ѣ с ъ
н ар о д о м ъ и не д л я народа, что «вдохновенье» и « зву к и
с л а д к іе » — б р е д ъ , а «м олитвы » и вовсе н ев о зм о ж н ы д л я
п о э т а, ск азавш аго п ад ш и м ъ лю дям ъ: « П о д и т е прочь!»
V II.
Н е бы ло н и к а к о го о сн ован ія ни П и сар еву в ъ св о е
врем я, н и г. М е р е ж к о в с к о м у теп ерь брать «Ч ернь» к а к ъ
п о э т и ч е с к о е cred o П у ш к и н а; н ѣ т ъ н у ж д ы п о п о во д у
э т о г о сти х о тв о р ен ія ни у н и ч т о ж а ть поэта, ни его в о з в е ­
л и ч и в ать. Н о г. М е р е ж к о в с к ій п о в то р и л ъ п и сар евску ю
о ш и б к у , х о ть и н авы во р о тъ , н о с ъ ещ е больш ею п ы л­
к о стью . О н ъ н ето л ьк о п р и со е д и н и л ся к ъ п р о к л ятіям ъ п о ­
э т а , об р ащ ен н ы м ъ к ъ ч ерн и , но и д о в ел ъ и х ъ д о заб ав н аго п р еу вели ч ен ья. Р аск аян іе ч ер н и , м ольба у п о тр еб и ть
н еб есн ы й д а р ъ п о э зіи на благо лю дям ъ, п р и ч ем ъ т о ч н о
го в о р и т с я, в ъ чем ъ э т о благо: « серд ц а со б р атьев ъ и сп р ав­
л я й » ,— э та м ольба черн и к а ж е т с я г. М ер еж к о вск о м у
д е р зо сть ю и самымъ пош лы м ъ «ути л и таріан и зм о м ъ » , «дух о м ъ к о р ы сти » . Б л аго , д а ж е н еб есн ое, ему к аж ет ся м ер ­
зо стью : « К о гд а в ел и к ій х у д о ж н и к ъ ,— п и ш е т ъ г. М е р е ж к о в с к ій ,— во им я к ако й -б ы т о н и б ы л о ц ѣ л и — коры сти ,
п ользы , блага зем н о го и ли н еб есн аго ; в о им я к аки х ъ -б ы
т о н и бы ло и д еал о в ъ , ч у ж д ы х ъ и ск у сст в у ,— ф и л о с о ф -

150

с к и х ъ , н р ав с тв ен н ы х ъ и л и р е л и г іо з н ы х ъ , о т р е к а е т с я о т ъ
б е зк о р ы с т н а го и с в о б о д н а го с о з е р ц а н ія , т о т і м ъ сам ы м ъ
о н ъ т в о р и т ъ діерзость в о с в я т о м ъ м ѣ с г ѣ , п р іо б щ а е т с я д у ­
ху ч ер н и » . П р и з н а в ъ « м ер зо стью » в ъ п о э з іи д а ж е р е л и ­
гиозный и д е а л ъ , г. М е р е ж к о в с к ій п р о д о л ж а е т ъ : « В о т ъ
какъ истинны й п оэтъ — служ итель вѣ чнаго Б ога— су д и тъ
э т и х ъ с о ч и н и т е л е й п о л е зн ы х ъ к н и г ъ и п р и т ч ъ д л я н а р о д а ,
эти хъ исправителей челов^ческаго сердца, п ервосвяш енн и к о в ъ , в з я в ш и х ъ у л и ч н у ю м етл у , п р е д а т е л е й п о э з іи .
В отъ к ак ъ П уш ки н ъ су д и тъ Л ьва Т о л сто го , которы й п иш е т ъ н р ав о у ч и тел ьн ы е р азск азы :
Подите п р о ч ь -к а к о е дѣло
Поэту мирному до в аеі!
Въ развратѣ кам енѣйте сыѣло,
Н е оживитъ васъ лиры гласъ іі пр.
П о ч у в с т в о в а в ъ к о м и з м ъ э т и х ъ с л о в ъ в ъ п р и м ѣ н е н іи
к ъ Л ь в у Т о л с т о м у , г. М е р е ж к о в с к ій б л а го р а зу м н о вы п у с т и л ъ и з ъ ц и таты ея п р о д о л ж е н іе : « В ъ р а з в р а т ѣ к а м е ­
н е й т е с м ѣ л о и пр., н о н е д о га д а л с я о п у с т и т ь п о с л ѣ д н ія
д вѣ строчки:
М ы рождены для вдохновенья,
Для звуковъ сладкихъ и молитвъ...
Е сл и п о э т ы р о ж д е н ы д л я молитвъ , т о г. М е р е ж к о в ск ій и з л и ш н е п о с п ѣ ш и л ъ п р о в о з гл а с и т ь « м ер зо ст ью »
р ел и ги озн ы й и д е а л ъ в ъ п о э з іи , а т а к ж е « в д о х н о в е н ь я »
н р ав с тв ен н ы я и ф и л о с о ф с к ія . Е сл и -б ы П у ш к и н ъ сл ы ш а л ъ
о т а к о м ъ п о к у ш е н іи м о л о д о го п о э т а н а и згн а н іе в д о х н о в е н ій н р а в с тв е н н ы х ъ и ф и л о с о ф с к и х ъ , д а ж е о н ъ -б ы
с о д р о гн у л с я — и л и , м о ж е т ъ б ы ть, у л ы б н у л ся -б ы . В о ч т о ,
в ъ сам о м ъ д ѣ л ѣ , о б р а т и л с я -б ы б ѣ д н ы й Д а н т е и л и М и л ь т о н ъ , есл и б ы о т н я т ь у н и х ъ р е л и гіо з н ы й и д е а л ъ ? И л и
Г ете, у к о т о р а г о в ы тр ав и т ь ф и л о с о ф с к о е в д о х н о в е н іе ?
И л и Б а й р о н ъ , и л и Л е р м о н т о в ъ , есл и о т н я т ь у н и х ъ
в д о х н о в е н іе н р авств ен н о е? П р а в о , м о ж н о п о д у м ать, ч т о
г. М е р е ж к о в с к ій — б у д у ч и сам ъ н е д у р н ы м ъ с т и х о т в о р -

ц е м ъ — н еясн о п о н и м аете, ч то так о е и сти н н ая п о эзія .
В о зм о ж н а-л и п о э зія , о т р е ш е н н а я о т ъ в ся к аго с о д е р ж а н ія — р ел и гіо зн аго , н равствен н аго и ум ственн аго? Н е е с т ь л и н а о б о р о т ъ , п о э зія — им енно к а к о е у го д н о с о д ер ж а н іе ,
л и ш ь-б ы о н о бы ло вдохновенно понято? В д о х н о вен н ы й
в е р о у ч и т е л ь , охваченны й « б о ж ествен н ы м ъ гл аго л о м ъ » —
р а з в е о н ъ не п о э т ъ въ т о -ж е время? П ли в д о х н о в е н ­
ны й ф и л о с о ф ъ , и ли п р о р о к ъ -н р ав о у ч и тел ь— р а з в е о н е н е
п о эты в ъ м и нуты вы сокаго и х ъ сл уж ен ія? Ч т о -ж е о с т а ­
н е т с я то гд а на д олю п оэзіи , если вы к и н уть и з ъ нея самыя благородн ы й и з ъ в д о х н о вен ій — идеалы религіо::ны й,
н равствен н ы й , ф и л о с о ф с к ій ? П у ш к и н ъ п он и м алъ п о эзію
к а к ъ сто го л о со е эх о , даю щ ее о тзв ѵ к ъ сер д ц а на в с е
явл ен ья бы тія, о н ъ ед ва-ли согласн лся-б ы , б е з ъ т я ж к а г о
н ад ъ н и м ъ н аси л ія, о тк л и к аться тол ьк о на самое н и зк о е ,
ч т о о ст ает ся в ъ п р и р о д е в н е р ел и гіи , ф и л о с о ф іи и .мо­
р ал и . Ему п р и ш л о сь-б ы о т к а зат ь ся о т ъ л у ч ш и х ъ св о и х ъ
со зд ан ій , п р о н и к н у ты х ъ м уд ростью и в е р о й ,— при ш лосьбы о тк а зать ся и о т ъ « Ч ер н и » ,— п о то м у -ч то ч т о -ж е так о е
э т о ст и х о т в о р ен іе к ак ъ н е мораль? В ъ « сл ад к и х ъ зв у к ах ъ » его н е т ъ м олитвы , но есть я с н о вы р аж ен н о е
н р авств ен н о е вд о х н о вен іе,— д о б р о е или зл о е — это д р у ­
г о й во п р о съ .
V III.
П у ш к и н с к а го п о эта, к о то р ы й т а к ъ к ап р и зн о р азго ­
в а р и в а е т е с ъ т о л п о й , г. М е р е ж к о в с к ій с ч и т а е т е оли ц етв о р ен іем ъ а р и ст о к р ати зм а духа. В ся русская л и т е ­
р ату р а п о с л е П у ш к и н а «об рати л ась (б у д т о -б ы ) п р о т и в ъ
св о его у ч и тел я , « и зм ен и л а » ему, въ л и ц е I о голя, Д о с т о е в ск аго , Т о л с т о г о , к о то р ы е « о б о ш л и , зам олчали, п р е ­
з р е л и э т у гер о и ч еск у ю с ф е р у П у ш к и н с к о й м у д р о сти » .
Н о «Ч ернь» ещ е н е с о в с е м ъ у д о в л е т в о р я е т ъ г. М е р е ж ­
к о в ск аго . « И зб р ан н и к ъ н е б е с ъ у д о с т а и в а е т е го в о р и ть съ
т о л п о й , сл у ш ать ее и д а ж е сп о р и ть. Э т о слабость... Д л я

152
т а к о й о т к р о в е н н о с т и ге н іе в ъ не с о зд а н ы ея з в ѣ р и н ы я
у ш и » . В о тъ д о к а к о й с т е п е н и м о л о д о й п о э т ъ п р е з и р а е т ъ
т о л п у . О н ъ у т в е р ж д а е т ъ д а л е е , ч то , в ъ м и н у т у в д о х н о ­
вения, « л и ш ь б о ж е с т в е н н ы й гл а го л ъ д о сл у х а ч у т к а г о
к о сн ет ся » п о э т ъ « у ж е б о л -fee н е ч е л о в е к ъ : в ъ н е м ъ р о ж ­
д а ет ся вы сш ее н еп о н я т н о е л ю д ям ъ с у щ е с т в о . З в ѣ р и ,
л и ст ья , вод ы , кам ни б л и ж е к ъ с е р д ц у е го , ч ѣ м ъ б р а т ь я » .
Н е за м ѣ ч а я к о м и ч еск аго см ы сла э т о й ф р а з ы , г д ѣ « н еч е л о в ѣ к ъ » , вы сш ее су щ е с т в о » п р и б л и ж а е т с я к ъ з в ѣ р я м ъ
и к ам н ям ъ , г. М е р е ж к о в с к ій в о з н о с и т ъ п о э т а и г е р о я (д л я
н е г о э т о все р а в н о ) на н ед о ся гаем у ю в ы со т у н а д ъ р о д о м ъ л ю д с к и м ъ . « Г ер о й есть п о м а за п н и к ъ р о к а, е с т е с т в е н ­
н ы й и н е и з б ѣ ж н ы й (!) вл ад ы к а м іра». Т у т ъ о п я ть ж е с т о ­
к о д о с т а е т с я со в р ем ен н о й д е м о к р а т іи , н е о х о т н о п о д с т а в ­
л я ю щ е й ш ею д л я « н е и з б е ж н а г о в л а д ы к и » . Г. М е р е ж к о в ­
с к а го в о з м у ш а е т ъ , ч то в ъ с о в р е м е н н о й д е м о к р а т іи « н ѣ т ъ
м е н ы п и х ъ и б о л ь ш и х ъ , а есть т о л ь к о м алы е... т о л ь к о р а в ­
ны е п е р е д ъ зак о н о м ь, о с н о в а н н о м ъ н а б о л ь ш и н с т в е го л о с о в ъ , н а в о л е ч ер н и , на э т о м ъ х у д ш е м ъ и з ъ н а с и л ій :
и б о — -подлы е с т о л ь -ж е , к а к ъ и м алы е— о т ъ в с е й д у ш и
н е н а в и д я т ъ о н и ед и н ств ен н ы й з а к о н ъ , о с в я щ е н н ы й е д и н ­
с т в е н н о й б е зс п о р н о й св я т ы н е й — в о л е й ге р о я , Б о ж ь я г о
и зб р а н н и к а » . Т а к и м ъ о б р а зо м ъ , р а в е н с т в о п е р е д ъ з а к о н о м ъ о б ъ я с н я е т с я п о д л о стью то л п ы , а сам ы й з а к о н ъ , п р и ­
зн а н н ы й ж е л а н іе м ъ б о л ь ш и н с т в а , о т в е р га е т с я . В о л я г е ­
р о я — в о т ъ б е зс п о р н а я (!) святы н я, ед и н с т в е н н ы й з а к о н ъ ,
к о т о р ы й д о п у с к а е т ъ г. М е р е ж к о в с к ій . S u p re m a le x — reg is
v o lu n ta s. Н а ч а л ь н и к и в ъ с о в р е м е н н о й дем ократи и т о ж е
о т р и ц а ю т с я п о т о й п р и ч и н е , ч то о н и п о д ч и н я ю т с я з а ­
к о н у : « Н е т ъ ге р о е в ъ ,— в о п іе т ъ н а ш ъ к р и т и к ъ ,— а есть
н а ч ал ь н и к и , т а к іе -ж е б ёзч и сл ен н ы е, р авн ы е п е р е д ъ з а к о н о м ъ и малы е, к а к ъ и и х ъ п о д ч и н ен н ы е; и л и -ж е ... о д и н ъ
б о л ь ш о й н а ч а л ь н и к ъ ...» , к о то р ы й , си л ьн ы й « си л о ю ч е р ­
н и » , б о л ь ш и н с т в о м ъ г о л о с о в ъ , п р е п о д н о с и т ь ей и д е а л ъ ея
собственной пош лости — б ур ж у азн ое, ум ер ен н ое, б ез­
оп асн ое «братство», это р азо гр ето е вчераш нее блю до».

153

Д а л "fee о п и сы вается, к акъ т а к о й б о л ь ш о й н ач ал ьн и к ъ ,
« Н ап о л ео н ъ III — сы н ъ черн и (?) с ъ н-ѣж ностью л ю ­
б и т ь чернь (э т о Н а п о л е о н ъ -т о III?!)— свою мать, сво ю
сти х ію » . Г ер о ев ъ г. М е р е ж к о в с к ій у п о д о б л я е т ъ « х и щ н и кам ъ н еб есн ы м ъ , орлам ъ»: « ...К о г д а с л е т а е т ъ к ъ л ю д я м ъ
б о ж е с т в е н н ы й х и щ н и к ъ — гер о й , т о равен ству и б о л ь ш и н ­
ств у го л о с о в ъ и д о б р о д ізте.іям ъ ч ерни... см ерть всем у».
Т а к іе налеты на то л п у « б о ж е с тв е н н ы х ъ х и щ н и к о в ъ »
г. М е р е ж к о в с к ій н азы ваетъ «п разд н и кам и и сто р іи » , н о
с ъ грустью п р и зн ается , ч то так іе п р азд н и к и р ѣ д к и , и
м е ж д у ним и « ц ар и т ъ д о б р о д е т е л ь н а я б у р ж у а зн а я ск у к а,
д е м о к р ати ч ес к іе б у д н и » . К есар ь, в ен ч ан н ы й Р и м о м ъ (т .-е .
за к о н о м е р н ы й н ач ал ьн и к ъ н ар о д а) не у д о в л е т в о р я е т ъ
г. М е р е ж к о в с к а го : го р азд о выш е «К есар ь, вѣ н чан н ы й
Р о к о м ъ » , в р о д е Н ап о л ео н а I, к о то р а го г. М е р е ж к о в с к іи
с ч и т а е т ъ о б р а зц о м ъ героя, « поел ѣ д н и м ъ гер о и ч ес к и м ъ
в о п л о щ ен іем ъ д е л ь ф ій с к а го б ога солн ц а и го р д ы н и » .
О т с ю д а -ж е си м п атія м о л о д о го п оэта « б л аго р о д н о й м у ­
су л ьм ан ск ой к у л ь т у р е , к о то р о й с у ж д е н о д ать міру с л ад о ­
стр астн у ю н ѣ г у А льгам бры ». Д е л о въ то м ъ , ч то э то й
к у л ь т у р е д а л ъ начало М аго м етъ , гер о й , « б и ч ъ и гр о за
н е в е р н ы х ъ , су етн ы х ъ и в ел ер еч и в ы х ъ , н еп о к о р и в ш и х с я
в о л е Е д и н аго». Г ибелью о к р у ж е н ъ р азгн ев ан н ы й прор о к ъ , х о т я г. М е р е ж к о в с к ій о т м е ч а е т ъ , ч то г д е г н ѣ в ъ ,
там ъ и м и лость: « ж е с т о к о с т ь и м и лосердіе со ед и н яю тся
в ъ о б р а зѣ А ллаха. Э то д в ѣ сторон ы ед и н аго вел и ч ія...
Т о л ь к о б езп о щ ад н о сть А ллаха равна его м и лосердію и
к а к ъ ч у д н о о н и сл и ваю тся в ъ о д н о м ъ у ж асаю щ ем ъ и
б л аго д атн о м ъ я вл ен іи » , в о с к л и ц а е т ъ м о л о д о й п о эт ъ , и
п р и в о д и т ь п у ш к и н с к о е п о д р а ж а н іе корану:
Люби сиротъ и мой коранъ
Дрожащей тварн проповѣдуй...
И всѣ предъ Бога притекутъ,
Обезображенные страхомъ,
И нечрстивые иадутъ
Покрыты пламенемъ и прахомъ.

154

IX .
Ж е с т о к о с т ь г. М е р е ж к о в с к и м ъ в ы с т а в л я е т с я к а к ъ
свойство б о ж еств ен н о е, съ которы м ъ м о ж етъ срав­
н и т ь с я т о л ь к о сл а д о с т р а с т іе . И м е н н о э т и м ъ г н ѣ в о м ъ п р екрасенъ А поллонъ. Т у т ъ н аш ъ м олодой п о этъ п озвол я е т ъ с е б е р а зо й т и с ь с ъ П у ш к и н ы м ъ . И з ъ д в у х ъ и з о б р а ж е н ій , п л ѣ н и в ш и х ъ ю н аго П у ш к и н а , А п о л л о н а и Д іо н и са , о д и н ъ
Б ы лъ гнѣвенъ, полонъ гордости ужасной
И весь д ы тал ъ онъ силой неземной.
Другой женоподобный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеалъ,
Волшебный демонъ, лживый, но прекрасны й.
Г . М е р е ж к о в с к ій с ъ п о с л ѣ д н и м ъ м н ѣ н іем ъ н е с о гл ас е н ъ , т .-е . ч т о сл а д о с тр а с тн ы й д е м о н ъ л ж и в ъ . « Д л я н а съ ,
н аш едш и хъ единство в ъ двойственности , го во р и тъ он ъ,
это у ж е не лж ивы е идолы , не п ри зраки ум ерш ихъ бог о в ъ , a в ѣ ч н о ж и в ы е д ем о н ы , д в а и д е а л а г е р о и ч е с к о й
м у д р о с т и ... А п о л л о н ъ , б о г ъ зн ан ь я , с о л н ц а и г о р д ы н и и
Д іо н и с ъ , б о г ъ тай н ы , н ѣ г и и с л а д о с т р а с т ія » . П о с л ѣ д н и м ъ
в о п л о щ е н іе м ъ А п о л л о н а, б о га с о л н ц а и го р д ы н и , п о м н ѣ ніш г. М е р е ж к о в с к а г о , б ы л ъ Н а п о л е о н ъ І-й , а В а к х ъ
в о п л о т и л с я — в ъ о р гія х ъ в о врем я ч у м ы ...
Ч ѣ м ъ д е р з н о в е н н е е с л а д о с т р а с т іе , т ѣ м ъ в ъ б о л ь ш ій
п а ѳ о с ъ п р и х о д и т ь г. М е р е ж к о в с к ій . Г о в о р я о « Е г и п е т ски хъ ночахъ», о трехъ п о кл о н н и кахъ К леопатры , предлож и в ш и х ъ ж и з н ь свою з а ея о б ъ я т ія о д н о й н о ч и ,— н а ш ъ
а в т о р ъ за х л е б ы в а е т с я о т ъ б л а г о г о в ѣ н ь я п е р е д ъ н и м и : « О н и
д о с т о й н ы э т о г о ѳим іам а— зем н ы е б о г и , и з б р а н н и к и Д іо н и с а , г е р о и с л а д о с т р а с т ія , и б о у в л ек аем ы е б е з м е р н о с т ь ю
с в о и х ъ ж е л а н ій , о н и п р е с т у п и л и п р е д е л ы ч е л о в ѣ ч е с к а г о
су щ е с т в а и с д е л а л и с ь « к а к ъ б о г и » . В се ч р е з м е р н о е , п р о т и в у е с т е с т в е н н о е о к а зы в а е т с я б о ж е с т в е н н ы м ъ . В ъ с т р ас т я х ъ сам ы хъ у р о д л и в ы х ъ и н и з к и х ъ г. М е р е ж к о в с к ій в и -

155

д и т ъ черты гер о и зм а и ц ар ствен н аго вел и ч ія. « Ч е л о в е к ъ
н е х о ч е т ъ бы ть ч ел о в ѣ к о м ъ , в о згл а ш а е тъ н а ш ъ а в т о р ъ : все
р а в н о , в ъ к аку ю -б ы т о ни б ы ло п р о п асть— т о л ь к о -б ы п р о ч ь
о т ъ св о ей ч е л о в ѣ ч н о с ти . В сякая стр асть г ѣ м ъ и п р ек р асн а,
ч то о н а о к р ы л я е т ъ д у ш у д ля во зм у щ ен ія, д л я б ѣ гст в а з а н е ­
н ави стн ы е п р е д е л ы ч е л о в е ч е с к о й п р и р о д ы » , п оэтом у С к у ­
п о й Р ы ц арь б у д то -б ы ст о л ь -ж е п л ѣ н и т е л е н ъ , к а к ъ и К л е о ­
п атр а. П о э т ъ н езам ѣ ч а ет ъ , ч т о его г е р о и зм ъ — п о х о ж ъ на
м а н іа к а л ь н о е п о м ѣ ш а т е л ь с т в о .Т а к и х ъ л ю д ей — пусть о н и б у д у т ъ и с к р е н н іе з л о д е и , р а зв р а тн и к и , скупцы и т . п .— г. М ер е ж к о в с к ій н азы в аетъ и сти н н ы м и гер о ям и . Г е р о и -ж е -« н е у д а ч н и к и » — э т о т ѣ , у к о то р ы х ъ осталась ещ е к р у п и ц а с о ­
в е с т и . Э т о — «старш іе б р атья Р аск о л ь н и к о в а, преступивш ие
з а к о н ъ и у ж а с н у в ш іе с я , не им-ѣющіе силы д л я б езстр астія
и б е зп о щ а д н о с т и и сти н н ы х ъ гер о ев ъ : ц ар еу б ій ц а Г о д у н о в ъ , у б ій ц а ген ія С альери ». Г. М е р е ж к о в с к ій оправды в а е т ъ сам ое н и з к о е п р есту п л ен іе п о д ъ у сл о віем ъ , ч то ­
бы о н о бы ло в п о л н ѣ б е з с о в е с т н о , б е з ъ т ѣ н и стр ах а
и л и сты да. О н ъ п р и х о д и т ъ в ъ в ел и ч ай ш ій в о ст о р гъ
п е р е д ъ самыми к р о в о ж ад н ы м и и з ъ д е с п о т о в ъ и сто р іи .
С ам ы м ъ в ѣ щ и м ъ и з ъ в е л и к и х ъ п р о и зв е д е н ій П у ш к и н а
о н ъ с ч и таетъ « М е д н а го В сад н и ка» , и и м ен н о за т о , ч то
в ъ э т о й п о э м е вы веден а ги б ел ь слабы хъ лю дей о т ъ
п р о и зв о л а си л ьн аго . В м е с т е с ъ П у ш к и н ы м ъ и, к о н еч н о ,
н а сто в е р с т ъ в п е р е д и его г. М е р е ж к о в с к ій п р о сл ав л я етъ
и м п ер ато р а П е тр а I к а к ъ « о д н о го и з ъ в ел и ч ай ш и х ъ в с е м ірн ы хъ ге н іе в ъ » , к а к ъ « б л аго д атн аго б о га б р ан и » , к а к ъ
г и г а н т а и п о л у б о га. П у ш к и н с к а я ф о р м у л а П етр а: «P ierre I
est to u t à la fois R o b e sp ierre e t N a p o lé o n [la ré v o lu tio n in­
carn ée] к а ж е т с я г. М е р е ж к о в с к о м у вел и ч ай ш ею похвалою .
Д л я н его в о с х и т и те л ь н о т о , ч то Р о б е с п ь е р ъ -Н а п о л е о н ъ
не о с т а н о в и т с я н и п е р е д ъ к ак о ю гибелью о б ы кн о в ен н ы х ъ
см ертн ы хъ . « К а к о е д е л о ги г а н т у д о ги б е л и н евѣ д о м ы х ъ ,
б езч и сл ен н ы х ъ ? К а к о е д е л о ч у д о тв о р н о м у строи телю ( П е ­
т е р б у р га ) д о к р о ш еч н аго в етх аго д о м и к а на в з м о р ь і, г д е
ж и в е т ъ П а р а ш а — лю б овь см и р ен н аго к о л о м ен ск аго ч и н о в ­

Ь)()
ника? О н ъ п о ги б н етъ ? И п усть! Н е о н ъ п ер вы й , н е о н ъ
п о сл ізд н ій . В оля ге р о я удічитъ и п о ж р е т ъ его , в м ѣ с т ѣ с ъ
е го малою л ю б овью , с ъ е го м алы м ъ сч аст ь ем ъ , к а к ъ в о л ­
ны н а в о д н е н ія — слабую щ е п к у . Э т о — р о к ъ . Н е для m ow ли рож даются безчисленные, равны е , лиѵлніе, чтобы по
к о ст ят ихъ великіе избранники
мымъ цѣлямъF..» (м о й к у р с и в ъ ).

ш ли къ своимъ невѣдо-

X.
В о т ъ о н о , н о в о е слово! Я н е п ом ню , ч то б ы в ъ р у с ­
с к о й л и т е р а т у р ѣ к т о -н и б у д ь р ан ь ш е г. М е р е ж к о в с к а г о
д о г о в о р и л с я д о т а к о го , с ъ п о з в о л е н ія с к а за т ь , б е зс т ы д с т в а .
Н е о б х о д и м о о с т а н о в и т ь с я н а э т и х ъ с л о в ах ъ : см ы сл ъ и х ъ
п р и п и с ы в а е т с я П у ш к и н у , к а к ъ п о х в ал а э то м у в е л и к о м у
п о э т у . Н е у ж е л и , в ъ сам о м ъ дѣл-ѣ, д л я д о г о р о ж д а ю т с я
н а с в ѣ т ъ о б ы к н о в ен н ы е м и рн ы е л ю д и , ч то б ы «по коспіямъ ихъ в е л и к іе и з б р а н н и к и ш л и к ъ с в о и м ъ н е в ѣ д о м ы м ъ ц ѣ л я м ъ » ? В д у м ай тесь, ч и т а т е л ь , в н и м а т е л ь н о в ч и ­
т а й т е с ь в ъ п а т е т и ч е с к іе в о п л и г. М е р е ж к о в с к а г о . В ѣ д ь
д ^ л о и д е т ъ н и б о л е е , н и м е н е е к а к ъ о костяхъ в а ш и х ъ ,
п о которы м ъ молодой п о этъ при глаш аетъ идти к ак и х ъ то «вел и ки х ъ и збран н и ковъ л к ъ каким ъуто- « н е в е д о мы м ъ» ц е л я м ъ . П р и ч е м ъ о го в а р и в а е т с я , ч т о вы д о л ж н ы
с ч и т а т ь з а ч есть, есл и к о с т и в а ш и б у д у т ъ в т о п т ан ы в ъ
г р я з ь к а к и м ъ -н и б у д ь « б о ж е с т в е н н ы м ъ х и щ н и к о м ъ » . « Ч т о
е с л и ч ер вь з е м л и , в зы в а е т ъ г. М е р е ж к о в с к ій , в о з м у т и т с я
п р о т и в ъ с в о е г о бога? Н е у ж е л и з л о б н ы й ш о п о т ъ э т о г о п р е з р ѣ н н а г о , ж а л к ія у гр о зы э т о г о б е зу м ц а д о с т и г н у т ъ д о
м е д н а г о се р д ц а гиганта?»
Г . М е р е ж к о в с к ій о т л и ч н о с о з н а е т ъ , ч т о в ъ ц и н и з м е
св о е м ъ о н ъ с о в е р ш е н н о о д и н о к ъ в ъ л и т е р а т у р е , е с л и н е
с ч и т ат ь г о р с т о ч к и н е сч астн ы х ъ д е к а д е н т о в ъ и н и ц ш е а н ц е в ъ .
О н ъ з н а е т ъ , ч то и д е т ъ п р о т и в ъ п р е д а н ій е сл и н е в сем ір ной, то всей русской литературы . О н ъ прям о та к ъ и го ­
в о р и ть , что вся русская литература в ъ л и ц е вел и ч ай ш и х ъ

с в о и х ъ п и сател ей впала въ б езу м іе, им енно безум іе х р и ­
стианской ж а л о с т и . «Вся р у сск ая л и тер ату р а п о с л е П у ш ­
к и н а б у д е т ъ д ем о к р ати ч ес к и м ъ и гал и л ей с к и м ъ в о зс т а н іем ъ на то го ги ган тск а го всад н и к а, к о то р ы й н а д ъ б е з д ­
н о й «Р оссію в зд е р н у л ъ на д ы бы ». В сѣ вел и к іе р у сск іе
п и с а т ел и , — н ет о л ь к о явные м и сти к и — Г оголь, Д о с т о е в ск ій , Л е в ъ Т о л с т о й , но д а ж е Т у р г е н е в ъ и Г о н ч а р о в ъ ,—
п о н а р у ж н о с т и зап ад н и к и , п о су щ еству т а к іе -ж е м и с т и ­
к и и враги к у л ь ту р н аго язы ч ества,— б у д у т ъ знать Р о ссію
п р о ч ь о т ъ ед и н ствен н аго , н еп он ятаго р у сск аго гер о я ,
о т ъ заб ы таго и н ер азгад ан н аго лю бим ца П у ш ки н а, в ѣ ч н о -о д и н о к а го и сп о л и н а на о б л е д е н е л о й гл ы б е ф и н с к а го
гр ан и та,— б у д у т ъ звать н а р о д ъ к ъ м атер и н ско м у ло н у
р у с с к о й зем л и , с о г р е т о й р у с с к и м ъ сол н ц ем ъ , к ъ см иренію
в ъ Бопіз, к ъ п р о с т о т ѣ сер д ц а вел и к аго н арод а-п ахаря,
в ъ ую тн ую г о р н и ц у с т а р о с в е т с к и х ъ п о м е щ и к о в ъ , к ъ д и ­
к о м у об ры ву н ад ъ род и м ою В ол гой , к ъ зати ш ью д во р я н с к и х ъ г н е з д ъ , к ъ с е р а ф и ч е с к о й у л ы б к е и д іо та, к ъ
б л аж ен н о м у «н ед ел ан ью » Я с н о й П оляны ; — и в с е они,
в с е д о ед и н аго , бы ть м о ж е т ъ сами т о го не зная, п о д х в а т я т ъ э т о т ъ в ы зо в ъ м алы хъ вел и ком у, э т о т ъ б о го х у л ь­
ны й к р и к ъ в о зм у ти в ш ей ся черни: « д о б р о , стр о и тел ь ч у д о ­
творны й ! У ж о тебя!»
X I.
Ч т о г. М е р е ж к о в с к ій с м е ш а л ъ съ чернью « в с е х ъ д о е д и ­
н аго» в е л и к и х ъ п и сател ей н а ш и х ъ — Г о го л я , Д о с т о е в с к а го ,
Г он чарова, Т у р ге н е в а , Л ь в а Т о л с т о г о — э т о н еб о л ьш о й
г р е х ъ , э то к л е в е т а п р е д у б е ж д е н ія , не б о л ь ш е. Н о ч то о н ъ
п у тем ъ в ел и ч ай ш и х ъ н а т я ж е к ъ в ы в о д и т ь П у ш к и н а и з ъ
среды э т и х ъ в е л и к и х ъ и с т а в и т ь его в о в р аж д еб н о е к ъ
н и м ъ п о л о ж е н іе — э то к л ев ет а б о л е е сер ьезн ая, к л е в е т а
о б о ж а н ія . В ъ своем ъ н ео б у зд ан н о м ъ и д о л о п о к л о н с т в е
п р е д ъ я зы ч еск и м ъ п р и н ц и п о м ъ силы (п он и м аем ой и м ъ
к а к ъ ж е с т о к о с т ь ), м ол од ой п о э т ъ ст о л ь -ж е сер ь езн о

158

о к л е в е т а л ъ и о б о ж аем аго и м ъ П е т р а I. Я в о в се н е п о к л о н н и к ъ э т о г о «м"ѣднаго ги ган та» н а ш е й и с т о р іи , н о
в ы н у ж д е н ъ з а щ и т и т ь е го о т ъ к л е в е т ы г. М е р е ж к о в с к а г о .
Ч т о П е т р ъ I б ы л ъ челов-ѣкъ гр о зн ы й и в ъ б о р ь б ѣ с ъ
врагам и н е щ а д и в ш ій л ю д ей — э т о в ѣ р н о ; н о в ы с т а в ­
л я т ь его к а к и м ъ -т о А т и л л о й и л и Т а м е р л а н о м ъ , ш е ст в у ю щ и м ъ «по к о с т я м ъ » б е зч и с л е н н ы х ъ «м алы хъ» —
н есп р а в е д л и в о . Э т о п р е у в е л и ч е н іе , и с к а ж а ю щ е е и с т и н ­
ны й о б р а з ъ П е т р а . Г. М е р е ж к о в с к ій в ы с т а в л я е т ъ э т о г о
ц ар я к а к ъ н е к о е г о г н ѣ в н а г о б о га, к о т о р ы й в о в р ем я
ст и х ій н а го б ѣ д с т в ія , р а з р а зи в ш а г о с я о т ч а с т и п о е г о в и н ѣ ,
у н и ч т о ж а е т ъ б е зу м ц е в ъ , д е р з н у в ш и х ъ п о д н я т ь на н е г о р о п о т ъ . Н а сам ом ъ д ѣ л ѣ П е т р ъ I б ы л ъ не т а к о в ъ ; в о в р ем я
н а в о д н ен ія в ъ П е т е р б у р г ѣ в ъ 1 8 2 4 г о д у ем у , к о н е ч н о , н и ­
ч его не о став ал о сь , к а к ъ с т о я т ь в ъ г о р д е л и в о й п о з ^ «м-ѣдн аго в сад н и к а» н а д ъ б у ш у ю щ и м и во л н ам и . П о з а к р а с и в а я ,
и П у ш к и н ъ с о з д а л ъ и з ъ н ея ч у д н ы й р а з с к а з ъ . Н о с л у ­
ч и сь п о д о б н о е -ж е б ѣ д с т в іе п р и П е т р ѣ , т о н ѣ т ъ н и к а ­
к о го со м н ѣ н ія , ч т о о н ъ п ер вы й б р о с и л с я -б ы сп асать т о н у в ш и х ъ л ю д ей , к а к ъ о н ъ б р о с и л с я сп асать с о л д а т ъ на
Л ах т'Ь ( о т ъ ч его , к а к ъ г о в о р я т ъ , и у м е р ъ ). Б -ѣдном у Е вген ію , « п р е зр ѣ н н о м у и н и ч т о ж н о м у » , п р и ш л о с ь -б ы у в и ­
д а т ь П е т р а в о врем я н а в о д н ен ія н е в ъ п о з ѣ м ѣ д н а го
и д о л а, а в ъ в и д ѣ х о ть и м о гу ч аго , н о к р а й н е -у ч а с т л и в а го ,
и с о в с ѣ м ъ п р о с т о го ч е л о в ѣ к а . Н ѣ т ъ со м н ѣ н ія , ч то и П у ш ­
к и н ъ в ъ « М ід н о м ъ В с а д н и к ^ » о т о ш е л ъ о т ъ п р авд ы в ъ
и з о б р а ж е н іи П е т р а , и д е а л и з и р о в а л ъ , и л и т о ч н ѣ е и д о л и з и р о в а л ъ э т о г о царя. П е т р ъ в ъ « М ѣ д н о м ъ В с а д н и к ѣ » н е
т о т ъ , ч то в ъ П о л т а в ѣ и н е т о т ъ , ч т о в ъ « А р ап ѣ П е т р а
В е л и к аго » . Н о в ъ « М ід н о м ъ В с а д н и к і» П у ш к и н ъ р и с о в а л ъ н е ж и в у ю л и ч н о сть П е т р а , а его о б р а з ъ , п о с т е п е н н о
р а з р о с ш ій с я в ъ и с т о р іи , и в ъ п а м я т н и к ^ , к а к ъ в о д и т ­
ся, п р еу в е л и ч ен н ы й . Д л я п у ш к и н с к о й п о л у в о л ш е б н о й
п о в ѣ с т и э т о г е р о и ч е с к о е п р еу в е л и ч ен іе бы ло н у ж н о ,
к а к ъ п р и н я ты п о д о б н ы я -ж е ги п е р б о л ы в ъ б ы л и н ах ъ о
б о га т ы р я х ъ . И в с е -ж е П у ш к и н ъ н е д о ш е л ъ д о т о го , ч то б ы

159
в о сп ѣ ть им енно ж есто к о сть П етра, к ак ъ э т о д о д ^ л а л ъ
за н его г. М ер еж к о вск ій . Н ап р о ти въ , при всем ъ п о кл о н ен іи П етру, геній П уш ки н а п о д сказал ъ ему невы разим о
гр у стн ы й к о н ец ъ и сто р іи «М -ѣднаго В садника», д о то го
грустны й, что о н ъ зву ч и тъ прямымъ у к о р о м ъ П етр у .
« П еч ал ен ъ б у д етъ мой р азск азъ » , п р е д у п р е ж д а е м П у ш ­
к и н ъ ,— и в ъ самомъ д ѣ л ѣ о н ъ печаленъ. Р азсказы вается
тр агед ія ж и в о го человѣ ч ескаго сердца, н еи звѣ стн аго , б ѣ д н аго, но полнаго н ѣ ж н о й л ю б ви — и растоптаннаго чьнм ът о грозны м ъ п рои звол ом ъ. Р азсказы вается, к акъ о ш и б к а
в ъ вел и к о м ъ зам ы слѣ п о р аж аетъ б е зв іс т н ы я челов-кческія сущ ествован ія, съ и х ъ самыми чисты ми радостям и.
X II.
П у ш к и н ъ не го во р и тъ прям о о б ъ о ш и б к ѣ П е ­
тра, но ему бы ло и зв ѣ стн о о с у щ е с т в о в а л и ігЬлой
и сто р и ч еск о й ш колы , д оказы вавш ей э ту о ш и бку . «Н а
б ер егу п усты н ны хъ во л н ъ » , среди б о л о т ъ и л ѣ с о в ь ,
в н ѣ гр ан и ц ъ своего .народа — п ри м ѣ ръ въ исторіи
небы валы й — П етр ъ задум алъ основать ц ен тр ъ н ар о д ­
н о й ж и зн и , и съ величайш им и ж ертвам и и насиліям и
д о с т и г ъ то го , ч то устрои л ся если не ц ен тр ъ , то к р ас и ­
вы й го р о д ъ . К ар ам зи н ъ п р и зн ал ъ э ту затѣ ю «блестящ ею
о ш и б к о ю » П етра, и н ѣ т ъ сом н ѣнія, самъ Петр-ь теперь
согласи лся-бы съ ним ъ. П е т р ъ не зн ал ъ о наводненіяхъ
Н е в с к о й дельты , о н еи зб ѣ ж н о м ъ засорен іи ф арватера,
не п р ед у см о тр ѣ л ъ н ев о зм о ж н о сти у стр о и ть зд ѣ сь уд обн аго п орта и во о б щ е н ад ѣ л ал ъ м н о ж ество чисто п ракти ч еск и х ъ о ш и б о к ъ , об ъясн яем ы хъ п о сп еш н о стью и незн ачіем ъ . О н ъ вы биралъ м е ж д у Т аган рогом ъ , А страханью ,
Р и го ю , Р евелем ъ и устьям и Н евы , и сд ѣ л ал ъ п л о х о й
в ы б о р ъ , чтобы п о д д ер ж ат ь свою другую колоссальную
о ш и б к у — п ер ен о съ столицы заграниц у, — о ш и б к у о б ъ я с ­
ним ую тол ьк о раб ски м ъ п рекл он ен іем ъ царя гіередъ т о ­
гд аш н ей загран и ц ей . К а к ъ теп ерь соверш ен н о ясно, «на

16 0
б е р е гу п у сты н н ы х ъ в о л н ъ » П е т р ъ с т о я л ъ с ъ д у м ам и , п о л ­
ны м и в е л и к и х ъ н е д о с м о т р о в ъ . Н о о н ъ у м е р ъ , и н е д о с м о т р ы
э т и п р и ш л о с ь расхл еб ы вать т і м ъ б е зч и с л е н н ы м ъ , « н и ч т о ж н ы м ъ и ліальш ъ», с у д ь б о ю к о т о р ы х ъ р а с п о р я д и л с я ц ар ь .
С р а в н и те б л е с т ящ у ю к а р т и н у П е т е р б у р г а в ъ н а ч а л ѣ « М ѣ д н аго В с а д н и к а » — и щ е м я щ ій с е р д ц е к о н е ц ъ :
Островъ малый
Н а взморьѣ видеаъ.
Н е взросло
Т ам ъ ни былинки. Н аводнепье
Туда, играя, занесло
Домишко вѣтхій. Н адъ водою
Остался онъ, к а к ъ черный кустъ—
Е го прошедшею весною
Свезли на баркѣ. Онъ былъ пустъ
И весь разруш енъ. У порога
Н аш ли безумца моего...
И тутъ-же хладный трупъ его
Похоронили, ради Бога.
Е с л и -б ы г. М е р е ж к о в с к ій б р о с и л ъ х о т ь н а м и н у т у
с в о и х о д у л и , св о й л о ж н ы й п а ѳ о с ъ и в з г л я н у л ъ -б ы п о ч е л о в ѣ ч е с к и н а э т у печальную к а р т и н у ,— о н ъ п о д м ѣ т и л ъ -б ы ,
что это не «отвратительн ая скука п етер б у р гск и х ъ б у д ­
н е й » , к а к ъ о н ъ в ы р а ж а е т с я , а гл у б о к а я драм а, к ъ к о т о ­
рой П у ш ки н ъ бы лъ вовсе не равнодуш енъ. П у ш к и н ъ
м о гъ -б ы в о з б у д и т ь в ъ ч и т а т е л ѣ п р е з р ѣ н іе к ъ с в о е м у г е ­
р о ю , н о в о з б у ж д а е т ъ г л у б о к у ю ж а л о с т ь ,— я с н о , ч т о о н ъ
сам ъ е е р а з д ѣ л я л ъ . Н а в я зы в а т ь П у ш к и н у п о п о в о д у
э т о й д рам ы ж е с т о к у ю м ы сль, ч т о « см и р ен н ы й к о л о м е н с к ій ч и н о в н и к ъ п о г и б н е т ъ — и пусть! Н е о н ъ п е р в ы й ,
н е . о н ъ п о с л ѣ д н ій ... Н е д л я т о г о -л и р о ж д а ю т с я б е з ч и сл ен н ы е , равны е, л и ш н іе , ч то б ы п о к о с т я м ъ и х ъ
в е л и к іе и з б р а н н и к и ш л и к ъ с в о и м ъ н е в ѣ д о м ы м ъ ц ѣ л я м ъ » , — н авязы вать П у ш к и н у э т у т у п у ю ж е с т о к о с т ь —
п о и с т и н ѣ к л е в е т а . Н а сам о м ъ д ѣ л ѣ П у ш к и н ъ , п р и в с е й
б е за л а б е р н о с т и св о его х а р а к т е р а , о б л а д а л ъ м я г к о й и ж а ­
л о с т л и в о й д у ш о й . Н а в о д н е н іе п е т е р б у р г с к о е е г о с т р а ш н о

161

в с т р е в о ж и л о , и о н ъ в ъ п и сь м ѣ к ъ д р у зья.ч ъ п р о с и л ъ
о к а за т ь п о м о щ ь пострадавш им !» и з ъ его « О н е г и н с к и х ъ
д е н е г ъ » . П у ш к и н ъ т е р п ѣ т ь н е м о гъ х о д у л е й и к ъ с т р а д ан ію ч ел о в ѣ ч еск о м у о т н о с и л с я п р о ст о , к а к ъ и в сѣ п р о сты е
л ю д и — с ъ со стр ад ан іем ъ . П у ш к и н у и во с н ѣ н е сн и л о сь
в ъ л и ц ѣ м ал ен ьк аго ч и н о в н и к а , с о ш е д ш а г о с ъ ума о т ъ
го р я п о своей П а р а ш ѣ , в ы в о д и т ь «м іровое н ачало», к о ­
т о р о е н а х о д и т с я б у д т о -б ы « в ъ у ж асаю щ ем ъ с т о л к н о в е н іи » с ъ д р у ги м ъ «м іровы м ъ н ач ал о м ъ » — волею «свер х ч ел о в ѣ ч е с к а г о д ем о н а» , к а к ъ н ап ы щ ен н о в ы р а ж а е т с я г. М ер е ж к о в с к ій . П о м н ѣ н ію г. М е р е ж к о в с к а г о , сл о ва б ѣ д н а го
Е в ген ія : « Д о б р о , с т р о и т е л ь ч у д о тво р н ы й !.. У ж о теб я !»
б ы л и н е п р о сто ю бранью н есч астн аго ,— а в о т ъ что: «М ы
сл аб ы е, малы е, равн ы е и д е м ъ на теб я, В ел и к ій , мы ещ е
п о б о р е м с я с ъ т о б о й , сильн ы е н аш ею ж ал о стью , и к а к ъ
з н а т ь , к т о т о г д а п о б ѣ д и т ъ ? » С к а ж и т е , к а к ъ хитро! Н о
н ав я зы в ать э т у х и т р о с т ь ч и сто ч ер д еч н о м у ген ію П у ш ­
к и н а — п р о сто за б а в н о . В ъ г л а з а х ъ г. М е р е ж к о в с к а го н е ­
сч астн ы й ч и н о в н и к ъ не бол-ѣе к а к ъ « д р о ж а щ а я тварь».
Н у и п у сть т а к ъ , н о п р и п и сы в ать П у ш к и н у э т о гл у п о е
п р е з р ѣ н іе к ъ ч е л о в ѣ к у б ѣ д н о м у , о б е зу м ѣ в ш е м у о т ъ г о р я —
к л е в е т а и н и ч е го б о л ь ш е.
X III.
В се на в ы в о р о т ъ — в о т ъ тай н ы й л о з у н г ъ г. М е р е ж ­
к о в с к а г о . У в л е к ш и с ь « п е р ео ц ѣ н к о й » в ѣ ч н ы х ъ ц ѣ н н о с т е й
ч е л о в ѣ ч е с к а го д у х а , в ъ к а ч е с т в ѣ р а б ск аго п о д р а ж а т е л я
Н и ц ш е , г. М е р е ж к о в с к ій в о з с т а е т ъ п р о т и в ъ « гал и л ей с к о й
ж а л о с т и » к а к ъ п р о т и в ъ к а к о й -т о п о д л о с т и , д у м а я ,
ч т о о н ъ г о в о р и т ъ э т и м ъ ч т о -т о ум н ое. Н о т о , ч т о у
Н и ц ш е д о с т а т о ч н о о б ъ я с н я е т с я н ач и н авш и м ся сумас ш еств іем ъ , у г. М е р е ж к о в с к а г о я у ж ъ не знаю , ч ѣ м ъ
о б ъ я с н и т ь , н е о б и ж а я его . П о э т и ч е с к ій т а л ан т ъ н а ш е го
п о э т а н е у р а в н о в ѣ ш е н ъ и п о то м у д о го в а р и в а е т с я д о
б е зу м ія , п ервы й п р и з н а к ъ к о то р а го , к а к ъ и з в ѣ с т н о , co­
ll

162
с т о и т ъ в ъ п о т е р е н р авств ен н аго ч у вства. П о э т о м у , за
ч то-б ы н аш ъ п о э т ъ н и у х в ат и л ся , в о в сем ъ у н его у с к о л ь з а е т ъ сам ое д р аго ц ѣ ы н о е— н р авств ен н ы й см ы слъ, и п о л у ­
чается часто б л естящ ая, н о о ч е в и д н а я б езсм ы сл и ц а. У в л е­
каясь всей д у ш о ю я зы ч е с т в о м ъ , к р а с о т о ю , си л о ю , л ю ­
б о вью , ге р о и з м о м ъ ,— г. М е р е ж к о в с к ій о к л е в е т ы в а е т ъ в с ѣ
э т н явл ен ія, н авязы ваетъ и м ъ п р еу в е л и ч ен н ы я , к а р р и к а ту р н ы я ч ерты . Н ап р и м ѣ р ъ , ге р о и зм ъ . Ж и з н ь ю т ы с я ч е л ѣ гій
ч е л о в е ч е с т в о вы р аб о тал о н р ав с тв ен н ы й в з г л я д ъ н а г е ­
р о е в ъ к а к ъ н а лю д ей долга, л ю д ей н р ав с тв ен н аго п о д в и га .
Оставь герою сердце! Что-же
Онъ будетъ безъ него? Тиранъ!
— сп р ав ед л и в о г о в о р и т ъ П у ш к и н ъ , и в о в с ѣ х ъ г е р о я х ъ
своихъ, которы хъ лю битъ, он ъ н еизм ѣ нно отм ѣ чаетъ эту
ч ер ту — сер д ц е. Д а ж е в ъ Н а п о л е о н е , то с к у ю щ е м ъ « о д и н ъ ,
о д и н ъ о м и л о м ъ сы н ѣ в ъ и з гн а н ь и го р ь к о м ъ » о н ъ н аш о л ъ э т о ч е л о в е ч е с к о е ч увство. Г е р о й — н о с и т е л ь д о л га,
з а щ и т н и к ъ сп р ав ед л и в о сти , п о б о р н и к ъ п равд ы — т ак и м и
р и с у ю т с я н а ш и б о гаты р и , т а к о в о з а п а д н о е р ы ц а р ств о , т а ­
к о в ы в с е и сти н н ы е ге р о и стол ь л ю б езн аго г. М е р е ж к о в с к о м у
язы ч ества. Д а ж е у Г о м ера н а р я д у с ъ с ти х ій н ы м ъ А х и л л о м ъ
вы д в и н у та с в е т л а я ф и г у р а Г е к т о р а , и сам ъ А х и л л ъ б ы л ъ бы п р о сты м ъ ж и в о т н ы м ъ , есл и -б ы у ч аст іе его в ъ б и т в а х ъ
не о б ъ я с н я л о с ь н равствен н ы м ъ м о ти в о м ъ : за щ и т о ю М е н ел аева д о м а и ж ал о стью п о П атр о к л у . Т а к ъ - ч т о д а ж е п е р в о ­
б ы тн ом у вар в ар ств у н е ч у ж д ъ э т о т ъ в з г л я д ъ на г е р о и з м ъ .
Н о г. М е р е ж к о в с к ій в с е э т о п е р е р е ш и л ъ н а о б о р о т ъ ; д л я
н его ге р о й — в о п л о щ е н іе п рава б е з ъ т е н и к а к и х ъ -н и б у д ь
о б я за н н о с т е й . Г ер о й , в и д и т е -л и , и м е е т ъ « в е л и к о е д е р з н о в е н іе» — и д о во л ь н о . Д о с и х ъ п о р ъ д у м ал и , ч т о г е р о и з м ъ —
э т о са м о о т в е р ж е н н о с ть , ж е р т в а р а д и б лага д р у г и х ъ ,—
теп ер ь н ав ы в о р о тъ : б л аго д р у г и х ъ , сам ое и д еал ь н о е, с т а ­
в и т с я н и ж е в о л и гер о я. О н ъ , в и д и т е -л и , « в е н ч ан н ы й Р о к о м ъ » и д е т ъ к ъ « н ев е д о м ы м ъ ц е л я м ъ » , и п о то м у , ч т о э т и
ц е л и н е в е д о м ы , ч е л о в е ч е с т в о п р и гл а ш а е т с я св о и м и к о ­
стям и у ст и л ать п уть ему. Ч е л о в е ч е с т в о — в е д ь э т о п р е з р е н ­

163
н о е б о л ь ш и н ств о , э т о чернь, д ля « зв ѣ р и н ы х ъ у ш ей » к о т о ­
р о й сл и ш к о м ъ м н о го ч ести , чтобы о б ъ я сн я т ь ся съ ней:
« б о ж е с т в е н н ы й х и щ н и к ъ » д о л ж е н ъ « н а л е т ет ь » на т о л п у
к а к ъ о р е л ъ н а стад о гу сей , и вы б и рать лю бую ж е р т в у
м олча, — в ѣ д ь э т о н е бол'і;е к а к ъ «тварь д р о ж а щ а я » .
П р ав о , п о ч и тавъ г. М е р е ж к о в с к а го , м о ж н о п од ум ать, ч то
о н ъ сам ъ б л и з о к ъ к ъ том у, чтобы п о ч у вство вать себя
х и щ н о й п ти ц ей , и м о ж е т ъ бы ть к а ч е с т в е так о в о й и н ал е т ѣ л ъ на стад о г у с е й — Г о го л я , Д о с т о е в с к а го , Г ончарова,
Т у р ге н е в а , Л ь ва Т о л с т о г о ...
X IV .
У р е зо н и т ь г. М е р е ж к о в с к а го , к о н еч н о , н ев о зм о ж н о ;
ед и н ствен н ы й д о в о д ъ , ему п ріятны й — к ак о е-н и б у д ь ж е ­
с т о к о е н аси ліе, за к о то р о е о н ъ — по его л о г и к ѣ — д о л ж е н ъ -б ы т о т ч а с ъ -ж е в о зв е с т и в асъ в ъ гер о и . П о п о н ятн ы м ъ п р и ч и н ам ъ , п р и х о д и т с я о т к а зат ь ся о т ъ т а к о го
д о в о д а . Н е д л я г. М е р е ж к о в с к а го , а д ля б о л і е з д о р о вы х ъ п о с л е д о в а т е л е й его — у н его есть п о с л е д о ­
вател и — м о ж н о з а м е т и т ь , ч то ж и з н ь б о л ь ш и н ства
ч е л о в е ч е с к а го р о д а не т а к ъ глупа, к а к ъ к а ж е т с я , что
п р е з р е н н а я ч ерн ь, т а к ъ и л и ин ач е, з а р а б а т ы в а е м ч е стн о
сво й х л е б ъ и ж и з н ь п р о в о д и т ъ т а к ъ , ч т о о н а п р о д о л ­
ж а е т с я и д а ж е р а с ц в е т а е т ъ . Н о с т о и т ъ п о я ви ть ся « б о ­
ж е с т в е н н о м у х и щ н и к у » — А т и л л е , Т ам ер л ан у , Баты ю —
и ц в е т у щ ія стран ы п р евр ащ аю тся в ъ п у сты н и , въ п е с к е
к о то р ы х ъ д о си х ъ п о р ъ вал яю тся ч ереп а и к о сти н ар о д о в ъ , стер ты х ъ с ъ л и ц а зем л и . Д а ж е н еб о л ьш іе х и щ ­
н и к и , в р о д е Н ап о л ео н а, у с п е в а л и за к о р о т к о е время на­
д е л а т ь сто л ьк о б е д ъ , ч то загл ад и ть и х ъ не уд ается въ
ц е л о е с т о л е т іе . Е сли -бы э т и « б о ж еств е н н ы е х и щ н и к и »
о стави л и в ъ п о к о е чернь п р е зр е н н у ю , не н алеталн -бы на
н ее о т ъ врем ен и д о врем ен и и не р азстр аи в ал и н е ж н о й
т к а н и н ар о д н о й , не гу б и л и -б ы плоды ц е л ы х ъ п о к о л е н ій ,
м о ж е т ъ бы ть «тварь д р о ж а щ а я » устрои л ась-б ы Очень н е-

164
д у р н о . В сп о м н и те, ч т о и м е н н о п р о т и в ъ п о д о б н ы х ъ « б о ж ествен ны хъ хищ никовъ» и одурачиваем ы хъ им и пол­
н и ш ь с о д е р ж а т с я арм іи , п о д ъ гн е т о м ъ к о т о р ы х ъ н ар о д ы
изн ем огаю тъ. Д а ж е одна возм о ж н о сть эти х ъ х и щ н и к о въ
и зн у р я етъ человечество. Е сли о б о ж ать подобны хъ ге­
р о е в ъ , т о г. М е р е ж к о в с к о м у с л ѣ д о в а л о -б ы , п о д о б н о д и карям ъ, обож ать и тигровъ, и львовъ, и крокод и ловъ, и
в о л к о в ъ ,— в ѣ д ь э т о т ѣ - ж е ч е т в е р о н о гіе Т ам е р л а н ы и Н а ­
п о л ео н ы . Р о л ь и х ъ в ъ м ір о в о м ъ х о з я й с т в е т а -ж е сам ая.
Я в о в с е н е о тр и ц аю г е р о и з м а , н о и с т и н н ы е г е р о и ш е ­
ст в о в а л и н е п о к о с тям ъ н а р о д о в ъ , а у м и р а л и на к р е с т а х ъ ,
н а к о с т р а х ъ и л и с ъ ч аш ею я д а в ъ р у к е ... Н е о н и б ы л и
и с т р е б и т е л я м и , а и х ъ и с т р е б л я л и . П о с л е н и х ъ о с т ал ась
м ы сль, к о т о р а я и п р о д о л ж а л а г е р о и ч е с к о е с л у ж е н іе ч е ­
л о в е ч е с т в у , и мы сль э т а бы ла не з а н аси л іе, а п р о т и в ъ
н е г о . Е сть, з н а ч и т ъ , г е р о и и г е р о и ...
XV.
П с и х о л о г ія ге р о е в ъ и т о л п ы н е т а к ъ у ж ь х и т р а , н о
г. М е р е ж к о в с к ій п о н и м а е т ъ ее н а в ы в о р о т ъ . О н ъ п о л а г а е т ъ , ч т о т а к іе « гер о и » , к а к ъ Н а п о л е о н ъ I, Р о б е с п ь е р ъ
и п р о ч . о т н о с и л и с ь с ъ в е л и ч а й ш и м ъ п р е з р е н іе м ъ к ъ ч е р н и .
О н ъ гр у б о ош ибается. И м енно хищ ны е герои ух аж и вал и
з а чернью и стави л и себ я в ъ у р о в е н ь с ъ н ею , — и н а ч е
и м ъ и н е у в л еч ь-б ы с в о и х ъ п о л ч и щ ъ . Я в и с ь «гер о й » г. М е ­
р е ж к о в с к а г о п е р е д ъ ч ер н ью и с к а ж и е й о т к р о в е н н о , ч т о
с ч и т а е т ъ ее сволочью , « д р о ж а щ е й тв ар ью » , к о т о р о й е с л и
и п о г и б н у т ь п о его м ан овен ію , т а к ъ ч т о з а б е д а , — о н ъ
н е д а л е к о -б ы у ш о л ъ со с в о и м ъ г е р о и з м о м ъ . Ч е р н ь п р и ш ла-б ы в ъ п о н я т н о е н е д о у м е н іе , т о сам ое, к а к о е в с т р е т и л ъ п у ш к и н с к ій п о э т ъ . « Н Ь т ъ , есл и ты н е б е с ъ и з б р а н н и к ъ » , ск азал а-б ы ч ер н ь, т о « сво й д а р ъ , б о ж е с т в е н н ы й п о ­
с л а н н и к ъ , на благо н ам ъ у п о т р е б л я й » . И есл и г е р о й н е
п р и з н а л ъ -б ы э т и х ъ п р е т е н зій у в а ж и т е л ь н ы м и , т о и ч ер н ь
н е п р и зн а л а -б ы гер о я. П р и з н а л ъ -б ы е г о — б е з ъ в с я к и х ъ

165
у с л о в ій — р а з в е у ж ь п о сл ѣ д н ій о т б р о с ь ч ер н и , да и то в ъ
т а й н о й н а д е ж д е , в сту п и в ъ въ с о ю зъ с ъ « гер о ем ъ » п р о ­
т и в ъ толпы , п о ж и в и т ь с я н а ея сч етъ . В сѣ сом н и тельн ы е
ге р о и , в р о д е Н ап о л ео н а, Ц е з а р я и п р., д о б и в а л и сь д о б р о во л ьн аго п р и зн ан ія толп ы (н ап р , с о л д а т ъ ) и д о б и в а ­
л и сь не ж е с т о к о с т ь ю , не к р и к ам и « П о д и т е прочь! К а к о е
д ^ л о » и пр., не п р е зр е н іе м ъ к ъ т о л п е , а н ап р о ти въ , —
л естью и п р ек л о н ен іем ъ п р е д ъ ней. Н ап о л ео н ъ , если -бы
в м е с т о «m es braves», н азы вал ъ св о и х ъ гвар д ей ц евъ въ
г л а за п у ш еч н ы м ъ м ясом ъ— ед в а-л и п р о д ер ж а л с я бы х о ть
п о л ч аса на сво ей в ы с о т е . Ему — к а к ъ и д р у ги м ъ ве.лик и м ъ п о л к о в о д ц а м ъ — п р и х о д и л о сь в ести ж и зн ь солдата,
р а з д е л я т ь в с е о п асн о сти и н евзгод ы и п оказы вать в и д ъ ,
ч т о о н ъ и з б р а н н и к ъ и л ю б и м е ц ъ св о и х ъ п р и в е р ж е н ц е в ъ ,
и х ъ п о р о ж д е н іе , и что не о н ъ им и д в и ж е т ъ , а и х ъ во л я
за с та в л я е т ъ его в е с т и и х ъ . И сти н н ы е ге р о и , п р о р о к и и
м удрецы н е п р и б е г а л и к ъ так о м у п о д л аж и в ан ью к ъ св о ей
с р е д е — и к о н е ц ъ и х ъ б ы л ъ и н о й ...
Г. М е р е ж к о в с к ій с ъ н его д о в ан іем ъ набрасы вается на
демократическое равенство со врем ен н аго к у л ьту р н аго о б ­
щ ества, сч и тая его св о й с тв о м ъ ч ерн и . « Н а р о д ъ , то л п а,
чернь» у н его н ео тд ѣ л и м ы я п о н ятія . Н о н и ч его п о д о б н а го
н ел ьзя п р и п и сать самому П у ш к и н у . К р е с т ь я н с т в о н аш е
П у ш к и н ъ л ю б и л ъ , т я г о т е л ъ к ъ нем у ду ш о ю , у ч и л ся у
н его я зы к у и п о э зіи и сам ъ, су д я по п исьм ам ъ— го в о р и л ъ
п о ч т и п р о сто н ар о д н ы м ъ я зы к о м ъ , н еср авн ен н о б о л е е народ н ы м ъ , ч е м ъ я зы к ъ то гд а ш н е й сл о весн о сти . П у ш к и н ъ
го р д и л с я сво и м ъ д в о р я н ст в о м ъ , но н еб о л ьш е, ч е м ъ г о р ­
д и л и с ь свои м и д во р ян ам и и м у ж и к и : э т о т ъ п р ед р азс у д о к ъ у н его б ы л ъ н ар о д ен ъ . П у ш к и н а п о сто я н н о т я н у л о
к ъ н ар о д у , к а к ъ А л еко. О н ъ ч у в ст в о в а л ъ , что н а р о д ъ
с к о р е е п о н я л ъ -б ы и ст и н н аго п о эта, н е ж е л и и зу р о д о в а н ­
н о е, х у ж е , ч е м ъ н е в е ж е с т в е н н о е — п о л у о б р азо в ан н о е
т о гд аш н е е о б щ е с т в о , п р о н и к н у т о ё св ер х ъ св о и х ъ ещ е
и загран и ч н ы м и с у е в е р ія м и . У ж ь на ч то цы гане п о х о ж и
на ч ерн ь, а П у ш к и н ъ — сам ъ б е га в ш ій к ъ н и м ъ — за -

166
с т а в л я е тъ и х ъ п р и н ять п о э т а ( О в и д ія ) к а к ъ с в я т о го
стар и к а. П у ш к и н ъ о х о т н о ч и т а л ъ ст а р о й н я н ѣ св о и
сти х и , и в ст р ѣ ч ал ъ в ъ н ей б о л ь ш е со ч у в ств ія , н е ж е л и , нап р., в ъ С е н к о в ск о м ъ , ч е л о в ѣ к ѣ , п о т о гд а ш н е м у ,
с ъ огр ом н ы м ъ о б р азо ван іем ъ . П о р т р е т ъ э т о й ч у д н о й н я н и
и л и стар и к а С авельича в ъ « К а п и т а н с к о й д о ч к ѣ » — р а з в е
м огъ -б ы н ар и со вать и х ъ с ъ т а к о й л ю б овью п о э т ъ , п р ези р а в ш ій н ар о д ъ ?
К о г о П у ш к и н ъ и с к р е н н о п р е з и р а л ъ , т а к ъ э т о сво е
о б щ е с т в о , с р е д и к о то р а го вр ащ ал ся, з а и ск л ю ч ен іем ъ н е м н о ги х ъ и зб р ан н ы х ъ и д р у зе й . И м ен н о к ъ это м у к л ас су
о б р а щ а л ъ о н ъ сво и гром ы , к а к ъ -б ы п р е д ч у в с т в у я , ч т о
н е н а р о д ъ , а и м енно э та « с в ѣ т с к а я черн ь» п о ж р е т ъ его .
X V I.
ІТ р оти вуп оставл яя п о э т а и ч ерн ь, г. М е р е ж к о в с к ій с ъ
б е зк о н е ч н ь ш ъ п р езр ѣ н іе м ъ г о в о р и т ъ о п р и н ц и п е б о л ь ­
ш и н с т в а в ъ за п а д н о -е в р о п е й с к о м ъ о б щ е с т в е . Э т о т ъ п р и н ц и п ъ , о п и р аю щ ій ся н а п о д с ч е т ъ г о л о с о в ъ , б у д т о -б ы
в р а ж д е б е н ъ всем у вы сок ом у и есть о т р и ц ан іе а р и с т о к р а ­
ти зм а д у х а. Н о н его в о р я о т о м ъ , ч т о э т о т ъ п р и н ц и п у
в ъ у п р ав л ен іи н ѣ к о т о р ы х ъ с тр ан ъ ( к а к ъ н ап р . А н гл ія ) в т е ­
ч е т е с т о л ѣ т ій не п о в ел ъ к ъ о с о б е н н о д у р н ы м ъ р е з у л ь т а ­
т а м ^ н е н и з в е л ъ э ти страны н а н и зш у ю сту п ен ь п р о с в ѣ щ ен ія , б о га т с тв а , т в о р ч еств а в ъ н ау к ах ъ и т. п., н у ж н о
всп о м н и ть, ч т о п р и н ц и п ъ б о л ь ш и н ств а п р и м ѣ н я е т с я л и ш ь
в ъ и ск л ю ч и тел ьн о й о б л ас ти , в ъ с ф е р е м атер іальн ы х ъ
п р ав ъ . Г . М е р е ж к о в с к ій м о гъ -б ы зн ать, ч то н и о д и н ъ п ар л ам ен тъ н е р е ш а е т ъ в о п р о с о в ъ и ск у сст в а, н ау к и , т е х н и к и ,
р е л и гіи , п о э зіи — во в с е х ъ э т и х ъ о б л а с т я х ъ р е ш а ю щ ій
го л о с ъ п р и н а д л е ж и т ъ м ен ьш и н ств у , г р у п п е ге н іе в ъ в ъ
к а ж д о й о б л а с т и , и «чернь» не н у ж н о о б р ащ ат ь в ъ « тв ар ь
д р о ж а щ у ю » , ч тоб ы он а сл уш ала « п р о п о в е д ь » э т и х ъ г е н ісв ъ , он а о х о т н о и х ъ с л у іш е т ъ — есл и э т и ген іи и с т и н ны . В о тъ р а з в е д л я н е и ст и н н ы х ъ , д у ты х ъ ген іе в ъ , д л я т ѣ х ъ ,

п о ж а л у й , н у ж н о бы ло-бы п о к о р я т ь то л п у би чам и ... Т о л п а
(н а З а п а д е ) есл и гір ед ъ явл яетъ свою «волю б о л ь ш и н ств а» ,
т о главны м ъ о б р азо м ъ в ъ р асх о д о ван іи м атеріальны хъ
с р е д с т в ъ , съ нея ж е собирае.мы хъ, въ р ѣ ш ен іи во п р о со в ъ о б ­
щ ей б езо п асн о сти , зд о р о вья, к о м ф о р та к т .п . Т у т ъ с п о р ь
и д е т ъ не о к ак и х ъ -н и б у д ь аб стр актн ы х ъ началахъ, не о б ъ
и с т и н е и к р а с о т е , а о б ъ у д о вл етво р ен а! б о л е е скром н ы хъ
н у ж д ъ ; заявл яю тся и подсчи ты ваю тся не и д еи , a ж елан ія.
П арл ам ен тъ в ы р а ж а е т ъ не мысль страны , а ея волю , ея
п р ео б л ад аю щ ее ж ел ан іе. К о г д а р е ч ь з а й д е т ъ о б ъ и н т е ­
р е с е о тв л еч е н н о м ъ , д а ж е в ъ с ф е р е зако н о д ател ьств а,
р е ш а ю щ ій го л о съ п р и н а д л е ж и т ъ не п р ед стави тел ям ъ б о л ь­
ш и н ства, а ед и н и ц ам ъ — современны.мъ п р ед стави тел ям ъ
н ау к и . С кром н ая чернь о х о т н о п р ед о став л я етъ вы ра­
б аты вать о сн о ван ія за к о н о в ъ и зб р ан н о м у м ен ьш и н ству —
го су д ар ствен н ы м ъ лю дям ъ, академ и кам ъ и т . п. З а к о н о п р о ­
ек ты в н о сятся всегд а не « б о л ь ш и н ств о м ъ » , а о тд ел ь н ы м и
л и ц ам и и д е л а ю т с я знам ен ем ъ партііі не п р еж д е ч е м ъ
э т и о т д е л ь н ы я л и ц а с ъ у м е ю т ъ у б е д и т ь б о льш и н ство , т .-е .
п о к о р и т ь с е б е «толп у». П арл ам ен тъ о х о т н о п р е д о с т а в ­
л я е т ъ себя вліянію « гер о ев ъ » ,— и если о н и есть ср ед и
д е п у т ато в ъ , к а ж д о м у д ан о п раво в зо й т и н а тр и б у н у и
увлечь силою сво его зн ан ія и таланта всю «чернь». Н е
д ан о то л ьк о п раво ед и н и ц ам ъ , к а к ъ н е к о г д а б ар о н ам ъ ,
у б е ж д а т ь «б ольш и н ство» кулачною расправой. Е сли о р ат о р ъ д ар о в и тъ , ум ен ъ, зн аю іц ъ и т. д . о н ъ и у в л ек аетъ
т о л п у ,— п о д сч ет ъ го л о с о в ъ я в л я ется д о н е к о т о р о й с т еп ен и
л и ш ь п о к азател ем ъ ген іал ьн о сти э т и х ъ о т д е л ь н ы х ъ л и ц ъ .
Я с н о , ч то п р и н ц и п ъ б о л ь ш и н ства не то л ь к о не в р а ж д е ­
б е н ъ ар и сто к р ати зм у д уха, н о с к о р е е б л аго п р іятен ъ д л я
него. П р и о б р атн о м ъ н а ч а л е не бы ло-бы со р евн о ван ія
м е ж д у «героям и », не бы ло-бы н р авств ен н о й п о б ед ы н а д ъ
чернью . Б е з ъ ар и ѳ м ети к и со вер ш ен н о н ел ьзя о б о й ти сь, есл и
вы х о т и т е у зн ать, п о к о р и л и -л и вы то л п у и ли н е т ъ .
В е д ь д а ж е Т ам ерланы и Н аполеон ы , п р е ж д е ч ѣ м ъ «на­
л е т е т ь » на «тварь д р о ж ащ у ю » , сч и таю тъ число с в о и х ъ

1 68
с о о б щ н и к о в ъ и п р о т и в н и к о в ъ , — к а к ъ - ж е не с ч и т а т ь
го л о с о в ъ в ъ о б щ е с т в е н н ы х ъ у ч р е ж д е н ія х ъ ? С к а ж у т ъ :
« М н ѣ н іе о д н о го м у д р ец а б о л ѣ е ц і н н о , ч ѣ м ъ м н-feн іе то л п ы » . Б е з с п о р н о ,— н о в о п р о с ъ и д е т ъ н е о м н ѣ н ія х ъ , а о ж е л а н ія х ъ т о л п ы , к о т о р ы я н у ж н о п о к о р и т ь .
Е сл и -б ы в ъ к а ж д у ю м и н у т у
в ъ ч елов-ѣ честв-fe б ы л ъ
в се го л и ш ь о д и н ъ « гер о й » , н у , т о г д а р е ц е п т ъ г. М е ­
р е ж к о в с к а г о о « д р о ж а щ е й ч е р н и » и м ѣ л ъ бы н е к о т о р ы й ,
х о т ь и н е к р а с и в ы й см ы слъ. П о к о р и т ь с я в с ѣ м ъ о д н о м у ,
з а в е д о м о в е л и к о м у — к у д а н и ш л о . Н о ч то е с л и « в е л и к и х ъ »
я в и т с я н е с к о л ь к о и в сѣ о н и о д н о в р е м е н н о п р е д ъ я в я т ъ т р е б о в ан ія п о к о р н о с т и ? — к а к ъ э т о и б ы в а е т ъ в ъ с о в р е м е н н о м ъ
о б щ еств ѣ . Н и чего не о стан ется, к ак ъ п одсчи тать чи сло
у в л е ч е н н ы х ъ г ѣ м и и д р у ги м и , ч то б ы в ы я сн и т ь в л ія н іе
с и л ь н ѣ й ш и х ъ , т .-е . в ы д е л и т ь н ѣ к о т о р ы м ъ о б р а зо м ъ , а р и ст о к р а т ію п арл ам ен та. Н е с т а н е т е -ж е вы о т р и ц а т ь , ч т о
в о ж д и п а р т іи — самые тал ан тл и в ы е в ъ с в о е й п ар тіи , сам ы е
б л е с т я щ іе . П р а в д а , п ар л ам ен т ъ н е в к л ю ч а е т ъ в ъ с е б -fe всѣ
тал ан ты стр ан ы , н о э т о п о то м у , ч т о о н ъ н е в к л ю ч а е т ъ
в ъ с е б е и в с ѣ х ъ ф у н к ц ій стр ан ы , а л и ш ь одну. Р е н а н ъ
и Д а р в и н ъ н е б ы л и д еп у т а т а м и п о т о м у , ч т о н е б ы л и п о л и ­
т и к а м и и и х ъ огром н ы я п о зн а н ія в ъ б и б л е й с к о й и с т о р іи
и б іо л о гіи не и м ѣ л и бы н и к а к о г о п р и л о ж е н ія п р и в о ­
п р о с е о н а л о г е на с п и ч к и и л и а с с и г н о в к е н а в о о р у ж е нія. Э т и — политииескіе в о п р о с ы — р е ш а ю т ъ , т а к ъ с к а з а т ь ,
а р и с т о к р а т ы п о л и т и к и , х о т я и а р и с т о к р а т ы х и м іи , ан ат о м іи , ж и в о п и с и , м у зы к и , в ъ к а ч е с т в е г р а ж д а н ъ , н е л и ­
ш ен ы п р ава п о д а т ь сво й г о л о с ъ , и м е я к а ж д ы й с в о е г о п о в е р е н н а г о в ъ п а р л а м е н т е . А р и с т о к р а т ы м у зы к и и л и н у ­
м и зм а т и к и н е п о то м у н е з а с е д а ю т ъ в ъ п а л а т е , ч т о и х ъ
т у д а н е п у с к а ю т ъ , а п о т о м у , ч то о н и и сам и т у д а н е
и д у т ъ — н е л ь з я -ж е и х ъ т я н у т ь т у д а н аси л ь н о .
X V II.
О три ц ать «больш инство» въ п о л и т и к е зн ачи тъ о т р и ­
ц ать сам ы я о сн о в ы со в р ем ен н аго о б щ е с т в а , н о и в ъ т а к о м ъ

169
с л у ч а ѣ сл ѣ д о в ал о -б ы п р е д л о ж и т ь д р у го й , б о л ѣ е вы сокій
п р и н ц и п ъ . Х р и стіан ск іе и д еал и сты у к азы в аю т ъ э т о т ъ
п р и н ц и п ъ — в ъ п о ви н о вен іи в о л ѣ Б о га (р аск р ы то й Х р и с т о м ъ ). Г. М е р е ж к о в с к ій у к а зы в а е т ъ э т о т ъ п р и н ц и п ъ —
в ъ п о в и н о в ен іи в о л ѣ ге р о я , о сязаем аго, ж и в о г о « п о л у ­
б о га» . Н о есл и м о ж н о п р ед стави ть себ ѣ о б щ е с т в о ,— о с н о ­
в ан н о е— к а к ъ первы е х р н с т іа н е — на лю бви ( к ъ Б о гу и ч е ­
л о в е к у ) , т о « о б щ еств о » , о сн о ван н о е на с т р ах ѣ есть въ с у щ ­
н о с т и орд а, ч е л о в е ч е с к о е стад о , не б о л ѣ е . К а к ъ ни п р ез и р а е т ъ г. М е р е ж к о в с к ій «тварь д р о ж ащ у ю » , н о о н а
у с п ѣ л а во м н о ги х ъ м ѣ стахъ вы й дти и з ъ со сто я н ія стада.
С о в р ем ен н о й о б щ е с т в е н н о с т и ещ е д ал е к о д о « о б щ ества
л ю б я щ и х ъ » , н о о н а у ж е с л о ж и л ась в ъ « о б щ еств о уваж а ю щ и х ъ » д р у г ъ д р у га, в ъ чем ъ и с о с т о и т ъ начало б о ль­
ш и н ств а. Э т о нач ал о всю ду п р и н я то , гд ѣ о б щ е с т в о у ж е вы ­
ш л о и з ъ с о с т о я н ія стада, н о ещ е не в о ш л о въ Ц ар ств о
Б о ж іе , гд ѣ б о л ь ш и н ств о г о л о с о в ъ всегда « аб со л ю тн о е» .
О т ъ скром н аго сем ейнаго д о го су д ар ствен н аго со вѣ та, о т ъ
в о л о стн о го правлен ія до сен ата, о т ъ соб ран ія уч и телей л ю ­
б о г о у ч и л и щ а д о академ ій и ф а к у л ь т е т о в ъ , о т ъ а р т е л и
разсы л ьн ы хъ д о всем ірн ы хъ с ъ із д о в ъ р азн ы х ъ д е я т е ­
л ей всю ду го с п о д с т в у е т ъ п р и н ц и п ъ б о л ь ш и н ств а и сч ета
го л о с о в ъ . Н аи в н о д ум ать, к а к ъ п ови д и м о м у д у м ает ъ
г. М е р е ж к о в с к ій , ч то э т о т ъ н ен ави стн ы й ему п р и н ц и п ъ
ест ь н о во сть в ъ и сто р іи — « д ем о к р ати ч еск ая» н о в о сть .
С ъ д о и с т о р и ч е с к и х ъ в р ем ен ъ , съ г Ь х ъ п о р ъ , к а к ъ у с т а ­
н о в и л ся о б щ и н н ы й стр о й , с у щ еств о в ал ъ совімпъ, а с о в ^ т ъ
н е в о з м о ж е н ъ б е з ъ о т о б р а н ія го л о со в ъ . Самы я а р и с т о к р а ти ч е с к ія к о р п о р ац іи — д р у ж и н ы к н я зе й , б о я р ск ія д у ­
мы, судебн ы й к о л л егіи — не о б х о д и л и сь б е з ъ счета г о л о ­
с о в ъ . В оенны й с о в ѣ т ъ , с у д ъ п э р о в ъ , к о н к л ав ъ , к о н гр е с с ъ го с у д а р е й , всел ен ск ій с о б о р ъ — п у сть г. М ер е ж к о в с к ій у к а ж е т ъ х о ть о д н о соб ран іе, н е и с к л ю ­
ч ая столь л ю б езн ы х ъ ем у б о го в ъ О л и м п а, гд ѣ -б ы обѵгігі
в о п р о с ъ р ѣ ш а л с я б е зъ сч ета го л о с о в ъ , б е з ъ у зн а н ія
м н ѣ н ія « б ольш и н ства». И н и к то н е назы валъ э т и х ъ

170
со б р ан ій «тол п ой » и «чернью » за т о т о л ь к о , ч то о н и р ѣ ш аю тъ со о б щ а. О т р и ц а ть б о л ь ш и н с т в о з н а ч и т ъ о т р и ­
ц ать н е т о л ь к о д ем ок ратію , н о и так ія а р и с т о к р а т и ч е с к ія
у стан о вл ен ія, к а к ъ ц е р к о в ь , « о б щ е с т в о в ѣ р у ю щ и х ъ » ,
к а к ъ н ац ія, « о б щ ест в о е д и н о к р о в н ы х ъ » (т а к ъ -к а к ъ и
ц ер к о в ь , и н ац ія есть большинство в ъ о т н о ш е н іи в ѣ р ы ,
язы к а, п л ем ен и и т. п .). Д л я с в ѣ д ѣ н ія г. М е р е ж к о в с к а га зам ѣ ч у , ч то у н асъ к о л л егіал ь н о е н ач ал о с ъ н е н а в и с т ны м ъ ем у сч ето м ъ г о л о с о в ъ в в ед ен о о б о го т в о р я ем ы м ъ
и м ъ П е т р о м ъ I.
Б о л ь ш и н с т в о , то ч н о в ы р а ж е н н о е (д л я ч его н е о б х о д и м ъ с ч е т ъ ), есть с т о л ь к о -ж е п р и з н а к ъ ч ер н и , с к о л ь к о
ар и сто к рати и . Т о л п а п е р е с та е т ъ бы ть б е зф о р м е н н о ю м ас­
с о й , ч ерн ью , то л ь к о то гд а, к о гд а н а ч и н а е т ъ в ы я сн я ть ­
с я б о л ь ш и н с т в о — то л ь к о с ч е т ъ о д и н а к о в ы х ъ п р и зн а к о в ъ о р г а н и з у е т ъ х ао съ л ю д ск о й в ъ с т р о й н о е о б щ е с т в о .
Н е б ы л о-б ы сч ета, не б ы л о-б ы и ари сток рати и ; всіз э л е ­
м енты , л у ч ш іе и х у д ш іе, сл и вал и сь-б ы в ъ о д н у м ассу.
В н ѣ со б р ан ій и у ч р е ж д е н ій , в ъ о б щ е с т в ^ , ср ед и с в о б о д н ы х ъ п р о ф е с с ій в сегд а и д е т ъ н еп р ер ы вн ы й п о д ­
с ч е т а м н ѣ н ій , вы д ви гаю щ ій тал ан ты н а ч р ед у о б щ е ­
ст в ен н аго вн и м ан ія. С лава П у ш к и н а , к а к ъ и в ся к ая и н а я ,
со зд ал ась и м ен н о р азгр ан и ч ен іем ъ е го п о к л о н н и к о в ъ о т ъ
непоклонниковъ.
X V III.
Г . М е р е ж к о в с к ій , г о в о р я о Н а п о л е о н ѣ , в м ѣ с г ѣ с ъ
п о этам и 3 0 -х ъ го д о в ъ п л ач етъ н а д ъ су д ь б о й в е л и к а г о ,
п ав ш аго ж е р т в о й м алы хъ, н а д ъ с у д ь б о й ге р о я с р е д и
ч е р н и . Н о и м ен н о Н а п о л е о н ъ -т о и о п р о в е р г а е т ъ г. М е ­
р е ж к о в с к а г о . Н ап о л е о н ъ у н и ж е н ъ б ы л ъ н е ч ер н ью , а
со ю зны м и м он архам и Е вроп ы , т. е. а р и с т о к р а т іе й п о п р е ­
и м у щ е ств у . Ч е р н ь его в о зн е с л а н а в ы со т у , а р и с т о к р а т ія
н и зв ер гл а. Т о ч н о т а к ж е и П у ш к и н ъ , п р о с л ав и в ш и сь
п р е и м у щ е с т в е н н о в ъ с р е д н и х ъ к р у га х ъ п у б л и к и , п а л ъ

171
ж е р т в о ю а р и с т о к р а т и ч е с к и х ъ и н т р и г ь : « д ем о к р атія » в ъ
его ги б е л и н еп о в и н н а. Е сл и в сп о м н и ть с у д ь б у г е р о е в ъ —
л о ж н ы х ъ , к а к ъ Н а п о л е о н ъ , А ти л л а, Ц е з а р ь и т. п ., и л и
и с т и н н ы х ъ , к а к ъ ге р о и х р и ст іан с тв а, С о к р а т ъ , С е н е к а ,
Г у с с ъ и т. п. у в и д и м ъ , ч т о и х ъ г у б и т ъ н е ч е р н ь,
а со в р ем ен н ая а р и с т о к р а т ія . «Б езсм ы сл ен н ы й н а р о д ъ »
о б ы к н о в е н н о с т о и т ъ в ъ с т о р о н ѣ , а к о г д а мысль г е р о я
п р о н и к а е т ъ в ъ его т о л щ у , то н а р о д ъ вы сы л аетъ п р о р о к у
л у ч ш у ю свою к р о в ь , б л а г о р о д н ѣ й ш и х ъ п о к л о н н и к о в ъ ,
к о т о р ы е , п о д н я в ъ знам я его , р а с т о п т а н н о е « м ен ь ш и н ством ъ», ф арисеям и и первосвящ енникам и, во зн о сятъ
е г о на м ір овую , в сен ар о д н у ю вы соту. В е л и к о е у ч ен іе о р о ш а е т ъ и ж и в о т в о р и т ъ се р д ц е то л п ы , п о к а н е с д ѣ л а е т с я
а р и с т о к р к т и ч е с к и м ъ , п о к а не п о п а д а е т ъ в ъ зав ѣ д ы в ан іе
з а м к н у т о й к асты , и ч ѣ м ъ б о л ѣ е э т и к асты , « а р и с т о к р а ­
т и ч е с к о е м е н ь ш и н ств о » , о т г о р а ж и в а ю т ъ и с т и н у о т ъ т о л ­
пы , т ѣ м ъ б о л і е и с ти н а м е р т в ѣ е т ъ и п р е в р а щ а е т с я в ъ
л о ж ь . И с т о р ія в е л и к и х ъ у ч ен ій п о л н а п р и м ѣ р ам и и х ъ
ги б е л и не н а п л о щ ад и , с р е д и толп ы , а в ъ с к и н ія х ъ з а ­
в е т а , п ал л ад іу м ах ъ и х р ам а х ъ , в о з д в и г н у т ы х ъ д л я и х ъ
б е р е ж е н ія . Н а п р о т и в ъ , д у х ъ и с т и н ы ч а с т о с о х р ан я л с я в ъ
се р д ц а х ъ « ч ер н и » , и л и в ъ о т д ѣ л ь н ы х ъ , го н и м ы х ъ а р и с т о к р а т іе й « с е к т а х ъ » , и л и в ъ н а р о д н о й м ас сѣ , к о т о р а я п р и
п е р в о м ъ -ж е д у н о в е н іи св о б о д ы о б н а р у ж и в а л а п о н и м ан іе
д р е в н е й и сти н ы в ъ ея п е р в о б ы т н о й ч и с т о т ѣ .
Г . М е р е ж к о в с к ій г о в о р и т ъ , ч т о со сто р о н ы п у ш к и н с к аго п о э т а б ы л о «слаб остью » д а ж е р а зго в ар и в а т ь с ъ
ч ерн ью . Н о п р е д с т а в ь те с е б ѣ , в ъ сам о м ъ д-ѣлѣ, е с л и -б ы
в с ѣ поэты и г е р о и п р и н я л и -б ы э т о т ъ с о в ѣ т ъ . П р о р о к и
д о л ж н ы б ы л и -б ы б іж а т ь не к ъ н ар о д у , а и з ъ н ар о д а,
Б у д д а , С о к р а т ъ , Х р и с т о с ъ , и т ѣ - ж е сам ы е « О л и м п ій ц ы »
Г е т е и П у ш к и н ъ д о л ж н ы б ы л и -б ы о б р е ч ь себ я н а о д и ­
н о ч н о е зак л ю ч ен іе и н е т о л ь к о не го в о р и т ь , н о д а ж е н е
п и сать с в о и х ъ в е щ е й ( т а к ъ к а к ъ п и с а н іе — т о т ъ -ж е р а зг о в о р ъ , н о с ъ ещ е б о л ь ш и м и м ассам и н а р о д а ). Х о р о ш ъ
б ы л ъ -б ы П р о м е т е й с ъ с в о и м ъ о гн ем ъ б е з ъ ч е л о в е ч е с т в а ,

172
и л и М о и сеи со с к р и ж а л я м и — б е з ъ И зр аи л я ! Х о р о ш ъ
б ы л ъ -б ы « п о э т ъ д ѣ й ств ія » Н а п о л е о н ъ — б е з ъ св о е й в е л и ­
к о й арміи!
П р е к л о н я я с ь п р е д ъ ге р о я м и в р о д е Н а п о л е о н а б е з ъ
в с я к о й к р и т и к и , в о з в о д я и х ъ в ъ ге р о и т о л ь к о за в н ѣ ш ній у с п ѣ х ъ , закр ы в ая гл аза на и х ъ ч у д о в и щ н ы е н е д о
с т а т к и , н а и х ъ н и зо с т ь , г. М е р е ж к о в с к ій п о с т у п а е т ъ
сам ъ к а к ъ п р ед ст ав и т ел ь ч ер н и . И м ен н о в ѣ д ь ч ер н ь и д о л и зи р о в а л а ген е р ал а Б о н а п а р т а и в о зв е л а е го в ъ г е р о и .
И м ен н о т о л п а п о д х в ати л а его «на щ и т ъ » и вы вела в ъ
п о л у б о ги . Н о т о л п е п р о с ти те л ь н о : о н а н е в е ж е с т в е н н а ,
ей в и д е н ъ л и ш ь в н ѣ ш н ій б л е с к ъ « ге р о я » , л и ш ь его
у с п ѣ х и , ем у п ри п и сы ваем ы е, н о д о с т и гн у т ы е м ен ѣ е в с е ­
го и м ъ . Д л я тол п ы н е в о з м о ж е н ъ к р и т и ч е с к ій в з г л я д ъ
на « гер о я » , е й н е и з в е с т н ы н а с т о я щ іе зам ы слы г е р о я ,
б е зч и с л е н н ы я у сл о вія, и з ъ к о т о р ы х ъ сл агается н а с т о я ­
щ ая, н ел еге н д ар н ая его ж и з н ь . Т о л п а , в о з в е д я Н а п о ­
л е о н а в ъ ге р о я , п о л ь зу ется и м ъ л и ш ь к а к ъ гр о м к и м ъ
и м ен ем ъ д л я ц и к л а г р о м к и х ъ со б ы тій , к а к ъ зн а м е н е м ъ
и л и си м в о л о м ъ и х ъ , и п о т о м у ч асто н а д е л я е т ъ с в о е г о
и д о л а св о й с тв ам и , к а к и х ъ т о т ъ и н е и м е л ъ . Н о п р и л и ч н о -л и п и сател ю ста н о в и ться на э т у т о ч к у з р е н ія « ч е р ­
ни»? Н а д о з а м е т и т ь , ч то и и з ъ ч е р н и -т о м о гу тъ р а з д е ­
л и т ь в згл я д ы н аш его п р о с в е щ е н н а т о п о э т а р а з в е л и ш ь
п о д о н к и ея, г ѣ о тб р о с ы , к о т о р ы е у в а ж а ю т ъ в ъ и д о л е
т о л ь к о ф и з и ч е с к у ю си л у , т о л ь к о с п о с о б н о с т ь к ъ з л у .
М а с с а -ж е н а р о д н а я всегд а о б о г о т в о р я е т ъ «гер о я» н е за
си л у , а з а ч т о -т о б о ж е с к о е , б л аго е, чтб ж е л а е т ъ в и д е т ь
въ этой си ле.
X IX .
М о л о д о й п о э т ъ , стол ь вы со к о в о з н о с я щ ій г е р о я
н а д ъ т о л п о ю и о т д е л я ю щ ій его о т ъ н е я п роп астью п р е ­
з р е н ь я , з а б ы л ъ и з ъ с в о е й -ж е п о э зіи у р о к ъ , к о т о р ы й
о д и н ъ и н д у с с к ій парія, п р ед став и т ел ь ч ер н и , д а л ъ — и

173
н е т о л ь к о ар и с то к р а т у , а— сам ом у Б у д д ѣ , к о г д а т о т ъ на
м гн о вен іе п о з в о л и л ъ с е б е р а з с у ж д а т ь т а к ъ , к а к ъ г. М ер е ж к о в с к ій . У м ен я н ѣ т ъ п о д ъ рукам и ст и х о т в о р ен ій
г. М е р е ж к о в с к а го , н о р а з с к а ж у о д н о и з ъ н и х ъ су х о ю
п р о зо й . В ъ пусты н н ы й х р ам ъ с ъ и зваян іем ъ Б у д д ы з а ­
ш л и н и щ іе, ум и р аю щ іе о т ъ го л о д а. О д и н ъ и з ъ н и х ъ
з а х о т ѣ л ъ в зя ть д р а го ц е н н ы й кам ень, у к р аш а в ш ій ч ел о
и д о л а. Н о р азгн ев ан н ы й б о г ъ о т о гн а л ъ н есч астн аго с в о ­
и м и гром ам и. Т о г д а т о т ъ в о з о п и л ъ : «В седер ж и тел ь! Т ы
не правъ!— М ы ум и раем ъ с ъ го л о д у , а ты, о б лад ател ь
міра, ты , у ч и в ш ій м и лосердію , ж а л е е ш ь к а к о го -т о кам н я,
ч то б ы н асъ насы тить!» Б о ж е с т в о усты д и л о сь этой с м е ­
л о й р е ч и и н ак л о н и л о сь д о зем л и , чтобы д а ть в о з м о ж ­
н о ст ь снять со сво его ч ела ал м азъ .
Э т о п р ек р асн о е ст и х о т в о р е н іе — д о сто й н ы й о т в ѣ т ъ
п о э т у в ъ «Ч ерн и » и теп ер еш н ем у г. М е р е ж к о в с к о м у . Н а
г н е в н о е , н ад у то е « п о д и те прочь! к ак о е д е л о ...» и пр.
с л е д у е т ъ к р о тк о е : «ты н е п р ав ъ » . Р а з с е р д и т ь с я -т о , о т т о л к н у т ь -т о о т ъ себ я ж и в о е , страд аю щ ее су щ ество , тем ­
н о е и б е д н о е — н е т р у д н о ,— э т о не б о л ь ш о й п о д в и гъ д л я
п о л у б о га. П о с у л и т ь « б и ч и , тем н и ц ы , то п о р ы » , и л и п о ­
д о б н о г. М е р е ж к о в с к о м у з а м е т и т ь : « О н ъ п о ги б н е т ъ . И
пусть! Н е о н ъ первы й, не о н ъ п о с л е д н ій » — все э то , п р а ­
в о , зв у ч и т ъ не п о -б о ж е с к и ; э т о с о в с е м ъ н е а р и с т о к р а т и зм ъ , а н е ч т о ч е р н е е ч ер н и . О , есл и -б ы гр у б ы я
сл о в а г. М е р е ж к о в с к а го ск а за л ъ -б ы не п р о с в е щ е н н ы й
п о э т ъ , а к ак о й -н и б у д ь д в о р н и к ъ — н и н а одно м гн ов ен іе сам ъ г. М е р е ж к о в с к ій н е у сум н и л ся-б ы , ч то о н и
злы и б езд у ш н ы , ч то в ъ н и х ъ г о в о р и т ъ черное в а р ­
в ар ств о д и к ар я. И б о «б и чи и то п о р ы » , и л и ш ествіе ге­
р о я «мо костямъ б езч и сл ен н ы х ъ , малы хъ» сч и тается в ар в ар ство м ъ всю ду к р о м е Д а го м е и и А ф ган и стан а. «В се­
д е р ж и т е л ь , ты н е правъ!» И т е м ъ б о л е е не п равъ г. М е р е ж к о в с к ій , к о то р ы й в сетак и н е Б у д д а, п р и всем ъ в е л и ч іи . М ол н ія б о ж е с т в е н н а го разум а о за р я е т ъ ч асто и
« н и ч т о ж н аго » парію , т о гд а к а к ъ п о л у б о гъ о ст ает ся в о

174
т ь м і. Т о , ч т о есть и сти н н ы й а р и с т о к р а т и з ы ъ , и с к р а ч и с т ѣ й ш а г о с в ѣ т а , н е есть с п л о ш н о е с о с т о я н іе н и ч ь е й ,
д а ж е сам ой в е л и к о й д у ш и , н е есть п р и н а д л е ж н о с т ь к а ­
к о й -л и б о гр у п п ы в ъ о б щ е с т в ѣ , х о т я -б ы сам о й и з б р а н н о й .
«П ока не тр еб у етъ поэта к ъ свящ енной ж ер тв ѣ А п ол­
л о н ъ » , д а ж е п о э т ъ , « н е б е с ъ и з б р а н н и к ъ » , м о ж е т ъ б ы ть
н и ч т о ж н ѣ е « д ѣ т е й н и ч т о ж н ы х ъ м іра», т .-е . и о н ъ т о г д а
ч ерн ь. Н о к ъ « с в я щ е н н о й ж е р т в ѣ » п р и зв а н ы б ы в а ю тъ
н е т о л ь к о д ѣ т и м ен ьш и н ств а, н о и т а к іе п р о л е т а р іи , к а к ъ
д р е в н іе п р о р о к и , ап о сто л ы и м у д р ец ы . Д и в н ы м ъ с в ѣ т о м ъ
св е р к а ю т ъ в е р ш и н ы го р ъ , н о и с к р ы т о г о - ж е с в ѣ г а го рятъ и в ъ пы линкахъ дольняго инея.

Прикрытый грѣхъ.
Разаіазы кстат и, Н. С. Лѣскова, „Н ива“, Л» 30, 1899 г.

„Трупъ ея, поднявшийся будтобы къ поверхности, былъ снова
засосанъ болотомъ. Т акъ она и п о­
гибла“.
{Іізъ того-же разсказа).

I.
Н а п ер во й с т р а н и ц ^ и л л ю стр и р о ван н аго ж у р н ал а п о м"ѣщенъ э т ю д ъ Ф . Д е ф р е г г е р а , ж е н с к а я головка. С и д и т ъ , и л и т о ч н е е — « п о к о и т ся сты д л и во » — м олодая д е ­
в у ш к а с ъ н ео б ы к н о вен н о п р и в л е к а т е л ь н ы м и п р о сты м ъ и
ч естн ы м ъ л и ц о м ъ . О н а см о тр и т ъ на в асъ б о л ьш и м и , я с ­
ны м и глазам и, полны м и ж и з н и и к р о тк о й п р ел ести . О т ъ
б е зъ и с к у с с т в е н н о й п р и ч еск и на п рям ой п р о б о р ъ ,. о т ъ
св ѣ т л а го лба, о т ъ н ѣ ж н ы х ъ щ е к ъ и гу б ъ , о т ъ в сей ф и ­
гу р ы ея в ѣ е т ъ так о ю ж ен ств ен н о стью и с в е ж е с т ь ю , ч то н е ­
в о л ьн о дум аеш ь: ч то э то за м и лое с у щ е с т в о — ж ен щ и н а,
к о гд а к р асо та ея о зар ен а д у ш е в н о й ч и сто то й !
Т р у д н о о то р вать глаза о т ъ ч у д н о й д ѣ в у ш к и , но
т у т ъ -ж е р яд о м ъ с ъ нею э п и г р а ф ъ и з ъ JI. Т о л с т о го : «Вся­
к ая д ѣ в у ш к а н р авств ен н о вы ш е м уж чи н ы , п о то м у -ч то
н еср а вн ен н о • его ч и щ е. Д е в у ш к а , вы ход я за м у ж ъ , всегда
вы ш е своего м у ж а» и пр. И п о д ъ э п и гр а ф о м ъ , р я д о м ъ
съ э т и м ъ п л ѣ н и тел ьн ы м ъ в и д ѣ н іе м ъ н ев и н н о ст и и к р а ­
соты , р азсказан а и сто р ія, п о л н ая тьмы и у ж ас а, к о то р у ю

176
н аб л ю д ал ъ и в ъ к о т о р о й у ч а с т в о в а л ъ сам ъ р а з с к а з ч и к ъ .
Р а зс к а зы в а е т ъ и з ъ -з а гр о б а п о к о й н ы й Н . С . Л ѣ с к о в ъ ,
с ъ с в о и м ъ н и с к о л ь к о ж е с т о к и м ъ м ас т е р с т в о м ъ — в д в и г а т ь
в ъ со зн ан іе ч и т ател я ж и з н ь о с в ѣ щ е н н у ю в о в с ѣ х ъ у г л а х ъ
ея, н е п р и б р ан н у ю , н е п р и к р аш ен н у ю ...
И врем я, и м ѣ ст о д ѣ й с т в ія и с к л ю ч и т е л ь н ы я . Д е н ь
п о х о р о н ъ Д о с т о е в с к а г о . У м е р ъ в е л и к ій п и сател ь , н о с и в ш ій к а т о р ж н ы й кан дал ы , с е р д ц е в ѣ д е ц ъ , г л у б о к о в о л н о в а в ш ій о б щ е с т в о св о и м и п р о р о ч е с к и м и п и сан іям и . Е го
х о р о н и л а ч у т ь -л и н е с т о -т ы с я ч н а я т о л п а, з а г р о б о м ъ е г о
ш л и п и с а т е л и , п р еем н и к и его п р и зв а н ія , и ц ѣ л ы й р я д ъ
п о к о л ѣ н ій ч и тат ел ей , п е р е ж и в ш и х ъ с т о л ь к о д у м ъ и
м у к ъ со с в о и м ъ у ч и т ел ем ъ . З а г р о б о м ъ в ъ т о л п ѣ ш л а
одна ж ен щ и н а, которая при ж и зн и Д осто евскаго х о ­
д и л а к ъ н ем у д ва раза, ч то б ы и с п о в ѣ д а т ь ему о д и н ъ
ч ер н ы й г р ѣ х ъ с в о й и п о п р о с и т ь с о в ѣ т а , к а к ъ ей сп а­
сти сь, ч то ей д ѣ л а ть . П р о с и л а с о в е т а , сл у ш ал а и н е
н а ш л а у т ѣ ш е н ь я , и в о т ъ о н ъ у м е р ъ , зн а ю щ ій ея т а й н у ,
и о н а о п я ть п о д ав л ен а ею и н е з н а е т ъ — к а к ъ - ж е б ы ть
ей? К а к ъ ж и т ь ? Г р ѣ х ъ га д к ій , д л я щ ій с я , м у ч и тел ьн ы й и
н ад о н а ч т о -т о р е ш и т ь с я . К о г д а засы п ал и к р ы ш к у
г р о б а и о н а остал ась о д н а , о н а не вы н есл а э т о г о и
п о ш л а о п я т ь к ъ п и сател ю , о п я т ь к ъ з н а т о к у сер д ц а ч ел о в ѣ ч е с к а г о , р о м ан и сту . О н а п о ш л а к ъ Л ѣ с к о в у , и т у т ъ
м е ж д у н и м и п р о и з о ш е л ъ п о л н ы й р о к о в о г о зн ач ен ія р а з го в о р ъ . Н е р а з д а в а я с ь , п о д ъ гу с т о й ву ал ью , о н а п о т р е б о ­
вала с о б л ю д ен ія в ел и ч ай ш ей тайны и н е о тк р ы л ась, к т о
о н а. С ъ к р а й н и м и п р е д о с т о р о ж н о с т я м и , ч то б ы н и к т о н е
п о д с л у ш а л ъ , в ъ п о л у тем н о й к о м н ат ѣ г л у х о й у л и ц ы , з а ­
сл о н я я сь о т ъ лам пы , он а р е ш и л а с ь ск азать :
— М о е п о в ед ен іе м о ж е т ъ п о к а за т ь с я стр ан н ы м ъ , н о
и м ѣ й т е к о м н ѣ сострад ан іе!.. Я п р и ш л а к ъ вам ъ п о т о м у ,
ч т о э т и п о х о р о н ы ... Э т и ц ѣ п и ... Э т о т ъ ч е л о в ѣ к ъ , к о т о ­
ры й п р о и з в о д и л ъ н а м ен я т а к о е н е о б ы к н о в е н н о си л ь н о е ,
л о м аю щ ее в п е ч а т л ѣ н іе , э т о л и ц о и во сп о м и н а н іе * о б о
всем ъ, что м нѣ приходилось два раза в ъ ж и зн и р азска-

177
з ы в а т ь , п е р е п у т а л о в е ѣ м ои м ы сл и ... Вы д о л ж н ы о т в ѣ ч а т ь
и с к р е н н о . Ч т о вы м н ѣ п о с о в ѣ т у е т е , я и с д е л а ю .
( Я п р о п у с к а ю в се, к р о м ѣ сам аго с у щ е с т в е н н а г о в ъ •
р а зс к а зѣ ).
II.
« ...Я г о т о в а , п р о д о л ж а л а д ам а, — я г о т о в а с д е л а т ь
п о сту п о к ъ , которы й одну м инуту п редставляется м н і честн ы м ъ , и с е й ч а с ъ -ж е п р е д с т а в л я е т с я м н ѣ гр у б о с т ь ю ; вы б о р ъ д о л ж е н ъ б ы ть с д ѣ л а н ъ с е й ч а с ъ , сію м и н у т у , и э т о
з а в и с и т ъ о т ъ в а с ъ ... Я н е в ѣ р н а я ж ен а! Я и з м ѣ н я ю св о ем у
м у ж у . Я и зм ѣ няю прекрасном у, д обром у м у ж у ; это п р о ­
д о л ж а е т с я ш е с т ь ... б о л ь ш е , э т о п р о д о л ж а е т с я в о сем ь
л ѣ т ъ ...и п р о д о л ж а е т с я ... и л и н -ѣ т ъ , э т о н ач ал о сь с ъ т р е т ь я г о
м ѣ с я ц а б р а к а ; п о з о р н ѣ е э т о г о н ѣ т ъ н и ч е г о н а св-ѣгѣ. Я
н е стар а, н о у м ен я д ѣ т и . Вы п о н и м а е т е , ч т о э т о з н а ­
ч и т ъ . Д в а р а з а в ъ ж и з н и , к а к ъ к ъ вам ъ , я п р и х о д и л а
к ъ т о м у ... к о г о мы х о р о н и л и и ч ь я см е р ть м ен я всю п е ­
р е в е р н у л а ,— п р и з н а л а с ь ем у в ъ с в о и х ъ ч у в с т в а х ъ ; о н ъ б ы л ъ
р а з ъ со м ною г р у б ъ , д р у г о й — н ѣ ж е н ъ , к а к ъ д р у г ъ ... Н а к о н е д ъ , я х о ч у , ч т о б ы вы д а л и м н ѣ с о в ѣ т ъ , к о т о р ы й мігѣ
н у ж е н ъ . Х у ж е в с е г о в ъ ж и з н и о б м а н ъ , я э т о ч у в ств у ю ;
м н ѣ к а ж е т с я , л у ч ш е о т к р ы т ь всю га д о с т ь , п е р е н е с т и н а к а за н іе и б ы ть у н и ж е н н о й , р а з б и т о й , в ы б р о ш е н н о й н а м о с т о ­
в у ю ,— я н е зн аю , ч т о м о ж е т ъ с о м н о й с л у ч и т ь с я . Я ч у в ­
с т в у ю н е п р е о д о л и м у ю п о т р е б н о с т ь п р и д т и и в се р а з с к а з а т ь м оем у м у ж у , я ч у в ст в у ю э т у п о т р е б н о с т ь ш е с т ь л-ѣ тъ.
М е ж д у н ач ал о м ъ м о е г о п р е с т у п л е н ія п р о ш л о д в а го д а ,
в ъ к о т о р ы е я н е в и д ал а... т о г о , з а т ѣ м ъ э т о н ач ал о сь
с н о в а и и д е т ъ п о п р е ж н е м у ... Ш е с т ь л ѣ т ъ я с о б и р ал ась
с к а з а т ь и н е с к а за л а , а теп е р ь , к о г д а я ш л а з а г р о б о м ъ
Д о сто евск аго , м нѣ захотѣ лось кон чи ть э то , кон чи ть с е ­
г о д н я т а к ъ , к а к ъ вы м н ѣ п о с о в е т у е т е ...
« ...Я б е з с т ы д н о л гал а-б ы , е с л и -б ы стала с е б я о п р а в д ы ­
в а т ь . Я н е зн а л а н и к о г д а н и к а к о й н у ж д ы , я р о д и л а с ь в ъ

17S

д о с т а т к ѣ и ж и в у в ъ д о с т а т к е . П р и р о д а не о т к а за л а м н ѣ
въ д о л ѣ р азсу д к а, м н ѣ д ал и х о р о ш е е о б р а зо в а н іе , я бы ла
• св о б о д н а д ѣ л а ть свой с у п р у ж е с к ій в ы б о р ъ , с л е д о в а т е л ь н о ,
го в о р и т ь н е о ч ем ъ ... М о е п о л о ж е н іе бы ло п р ек р асн о ,
к о гд а э т о т ъ ч е л о в е к ъ , т о -е с т ь я х о ч у ск азать: м ой
м у ж ъ , м ой зак о н н ы й м у ж ъ с д е л а л ъ м н е п р е д л о ж е н іе .
М н е к азал о сь , что о н ъ м н е н р ав и т ся , я д ум ала, ч т р м о гу
его л ю б и ть, н о во в с я к о м ъ с л у ч а е н е дум ал а, ч т о я м о гу
ем у и з м е н и т ь , т е м ъ б о л е е и з м е н и т ь сам ы м ъ п о д л ы м ъ ,
гн у сн ы м ъ о б р а зо м ъ и п о л ь зо в ат ь ся р е п у т а ц іе й ч е с т н о й
ж е н щ и н ы и х о р о ш е й м атер и ...»
Д а л е е с л е д у ю т ъ п о д р о б н о с т и « и з м е н ы » . О к а зы в а е т с я
ч т о н есч астн ая ж е н щ и н а п ала в ъ п ер в ы й р а з ъ — н е л ю б я
св о е го о б о л ь с т и т е л я , а к а к ъ -т о за га д о ч н о , во вр ем я гр о зы ,
т о ч н о д ь я в о л ь ск и м ъ н а в о ж д е н ь е м ъ ,— и « п о т о м ъ э т о п р о ­
д о л ж а л о с ь » . О б о л ь с т и т е л ь х о д и л ъ в ъ к р у г о с в е т н о е плаваніе, в ер н у л ся и ... « Э т о о п я ть н ач ал ось. Т е п е р ь я х о ч у ,
ч то б ы э т о к о н ч и л о сь и на э т о т ъ р а з ъ н авс егд а. Я э т о г о
х о т е л а не о д и н ъ р азъ , н о на э т о м н е н и к о г д а не д о с т а в а л о
в о л и , ч то б ы э т о в ы д ер ж ать. Р е ш е н іе , к о т о р о е я п р и н и ­
мала, с о в е р ш е н н о у л ету ч и в ал о сь ч е р е з ъ ч а с ъ п р и е го п о я в л ен іи , и ч т о х у ж е в с е г о — я н и ч е го н е х о ч у с к р ы в ать,—
не о н ъ , а я сама бы ла п р и ч и н о й , я сам а, п о н и м ает е, я
сам а вы ск азы вал а и д о с т и га л а , и зл и л ас ь, есл и д о с т и ч ь
э т о г о м н е бы ло т р у д н о , и есл и я б у д у п р о д о л ж а т ь д ал ь ш е,
т о о б м ан ъ , м ое у н и ж е н іе н и к о гд а н е к о н ч и т с я » ...
Н ес ч а с т н а я ж е н щ и н а в и д и м о п р и ш л а к ъ стар о м у п и ­
сателю д в и ж и м а я к а к и м ъ -т о и с к р е н н и м ъ и м о гу ч и м ъ п о р ы во м ъ . М у ж а св о его о н а н е л ю б и т ь , н о у в а ж а е т ъ , т .-е .
с ч и т а е т ъ д ар о ви ты м ъ , . п о р я д о ч н ы м ъ , ч естн ы м ъ ч е л о в е к о м ъ , х о т ь и б е з ъ серд ц а. Л ю б о в н и к а о н а л ю б и т ъ ж и в о тн ы м ъ вл еч ен іем ъ , н о п р е з и р а е т ъ , ч асто д о н е н а в и с т и .
« Э т о сам ы й б езсер д еч н ы й и д р я н н о й э г о и с т ъ , к о т о р ы й
н и к о м у н е в н у ш а е т ъ и д а ж е н е з а б о т и т с я в н у ш ать к а к о е бы то н и б ы ло у в а ж е н іе » . В ъ э т о й у ж а с н о й с в я з и с ъ
д ву м я, н а с к в о з ь л ж и в о й , о н а и зн ем о гл а. — « С к а ж и т е -ж е ,

179

к р и ч и т ъ она, ваш е и ск р ен н ее слово: д о л ж н а или н ѣ т ъ
я п р и д т и и о т к р ы т ь м ой п о зо р н ы й и д о л го в р ем ен н ы й
г р ѣ х ъ м оем у м уж у?»
III.
В о п р о съ не ш у то ч н ы й . В ъ р а з с к а з ѣ не го в о р и т с я и
н ѣ т ъ нам ека н а т о , какіе с о в ѣ т ы д ав ал ъ э т о й ж е н щ и н ѣ
п о к о й н ы й Д о с т о е в с к ій . О н ъ б ы л ъ р а зъ с ъ нею « гр у б ъ ,
д р у г о й — н ѣ ж е н ъ , к а к ъ д р у г ъ » . М о ж н о д у м ать, что Д о с т о е в с к ій ч т о -т о го в о р и л ъ ен н е п р ія т н о е — сначала гр у б о
и гн ѣ в н о , п о т о м ъ с ъ сер д еч н о й ж ал о стью к ъ ней, и ч то
о н а его н е п о сл у ш ал а. И в о т ъ теп ер ь, в ъ д ен ь п о х о р о н ъ
с в о е г о в е л и к а го д у х о в н и к а, ей всп о м н и л и сь его у в ѣ щ а н ія
и о н а о п ять о с т р о зат о ск о в ал а, и к ак ъ з а со л о м и н к у у х в а­
т и л а с ь за с о в ѣ с т ь д р у го го п и с а те л я , ещ е ж и в о г о . « Т а к ъ
в о т ъ , есл и вы с к а ж е т е м н е , ч то я д о л ж н а ск азать э т о
м у ж у , я т а к ъ и сдтЬлаю,— н о , м о ж е т ъ бы ть, вы м о ж е т е
с к а за т ь м н е ч т о -н и б у д ь д р у го е?» И о н а п р и б ав и л а, ч то
к р о м е си м п атіи и д о в ѣ р ія к ъ Л ѣ с к о в у , к а к ъ к ъ п и с а т е ­
л ю , о н а в и д и т ъ в ъ н ем ъ « п р а к т и ц и зм ъ » ...
П р а к т и ц и з м ъ ... Н е ч у в с т в у е т е -л и вы п р и э то м ъ с л о ­
в е ч к е , ч то к а к ъ -б у д т о п р о с к о л ь зн у л о ч т о -т о н еч и сто е въ
э т о м ъ п о к ая н н о м ъ стон ѣ ? Ч т о в ъ б о р ь б ѣ с ъ к а к и м ъ -т о
д у х о м ъ , овлад-ѣ вавш им ъ ею и е д в а— п е р е д ъ м огилою « п р о ­
р о к а » н е о в л а д ѣ в ш и м ъ — о н а и щ е т ъ д л я д у ш и с в о е й за­
щ и т н и к а б о л ѣ е и ск у сн аго , ч і м ъ о н а сама?
Л ѣ с к о в ъ б ы л ъ , к о н е ч н о , в ъ б о л ь ш о м ъ зат р у д н ен іи .
« С о в е с т ь м оя, п и ш е т ъ о н ъ , ч у в ств о в ал а с е б я п р и зв ан н о й
к ъ о ч ен ь сер ь езн о м у д е л у » . Н о с ъ о д н о й сто р о н ы со в ѣ сть,
с ъ д р у г о й — п р а к т и ц и зм ъ . И в о т ъ тал ан тл и вы й п и сател ь
н а ч и н а е т ъ р а з е у ж д а т ь и с о о б р а ж а ть , в з в е ш и в а т ь п р и ч и н ы
и сл ѣ д ств ія.
«Я д о с т а т о ч н о ж и л ъ , п и ш е т ъ Л е с к о в ъ , и д о с т а т о ч н о
в и д ѣ л ъ ж е н щ и н ъ , и с к у с н о ск р ы в ав ш и х ъ с в о и г р е х и в ъ
э т о м ъ -ж е р о д е , и л и не с к р ы в а в ш и х ъ , н о н е со зн ав а в ш и х с я

180

в ъ н и х ъ . Я в и д а л ъ т а к ж е д в у х ъ -т р е х ъ о т к р о в е н н ы х ъ ж е н щ и н ъ , и п о м н и л ъ , ч то о н и м н е в сегд а к азал и с ь не с т о л ь к о
и ск р е н н и м и , ск о л ь к о ж е с т о к и м и и а ф ф е к т и р о в а н н ы м и .
М н е в сегд а к азал о сь, ч т о в с е й э т о й о т к р о в е н н о с т ь ю ж е н ­
щ и н а м огла-б ы п о вр ем ен и ть, и п р е ж д е чтЬмъ о б ъ я в и т ь
о сво ем ъ п р ест у п л ен іи то м у , к о г о э т о м о ж е т ъ заставитьси л ьн о стр ад ать, х о р о ш е н ь к о п о р а зд у м а т ь ... Ч е л о в е к ъ —
в о т ъ к т о д о р о г ъ м н е , и е с л и м о ж н о н е вы зы вать с т р а д а н іе , з а ч ѣ м ъ вы зы вать е го » .
Э т о а р гу м е н т ъ р е ш и т е л ь н ы й : и з ъ л ю б в и к ъ ч е л о в е к у ,,
ст р а ш а с ь с т р ад ан ій д л я н е го , п о ж е р т в о в а т ь п р а в д о й . Н о ,
к а к ъ -б ы п о ч у в с т в о в а в ъ сам ъ, в ъ г л у б и н е с о в ѣ с т и , ч т о
т у т ъ ч т о -т о н ел ад н о , Л ѣ с к о в ъ п о д к р ѣ п л я е т ъ э т о т ъ а р гу ­
м е н т ъ н о вы м и р а зс у ж д е н ія м и .
« Е сл и ж е н щ и н а , г о в о р и т ъ о н ъ , т а к о й -ж е с о в е р ш е н н о
ч е л о в е к ъ , к а к ъ м у ж ч и н а , т а к о й -ж е р ав н о п р ав н ы й ч л е н ъ
о б щ е с т в а и ей д о сту п н ы в с ѣ т ѣ - ж е о щ у щ е н ія , т о - ж е ч е л о ­
в еч еск о е чувство, к о торое доступ н о м у ж ч и н е, к ак ъ э т о
д а е т ъ п о н я ть Х р и с т о с ъ , к а к ъ э т о г о в о р и л и л у ч ш іе л ю д и н а­
ш е г о в ѣ к а , к а к ъ теп ерь г о в о р и т ъ Л е в ъ Т о л с т о й и в ъ ч е м ъ
я ч у в ст в у ю н е о п р о в е р ж и м у ю и с т и н у — т о п о ч ем у м у ж ч и н а,,
н а р у ш и в ш ій з а в ѣ т ъ д ѣ л о м у д р ія п е р е д ъ ж е н щ и н о й , к о т о ­
р о й о н ъ о б я з а н ъ в ѣ р н о сть ю , м о л ч и т ъ , м о л ч и т ъ о б ъ э т о м ъ ,
ч у в с т в у я с в о й п р о с т у п о к ъ , и н о г д а у с п е в а е т ъ за гл а д и т ь н е д о с т о и н с т в о с в о и х ъ у в л еч ен ій , т о п о ч е м у -ж е э т о сам о е
н е м о ж е тъ сд ел ать ж ен щ и на? Я у в е р е н ъ , что он а м о­
ж е т ъ . Н е т ъ н и к а к о го с о м н е н ія , ч то ч и с л о м у ж ч и н ъ ,
и зм ен яю щ и х ъ ж енщ и нам ъ, превы ш аетъ число ж е н щ и н ъ ,
и ж е н щ и н ы э т о зн а ю т ъ ; н е т ъ н и о д н о й и л и п о ч т и н и
од н ой разсуди тельн ой ж ен щ и н ы , ко то р ая п о сл е б о л е е
и л и м е н е е д о л г о й р а з л у к и с ъ м у ж е м ъ п и тал а-б ы у в е ­
р е н н о с т ь , ч т о во все вр ем я э т о й р а з л у к и м у ж ъ о с т а л с я
ей в е р е н ъ . Н о т е м ъ н е м е н е е , п о в о з в р а щ е н іи е го , о н а
ем у п р о щ а е т ъ сто л ь в е л и к о д у ш н о , ч т о о б ъ э т о м ъ д а ж е
н е сп р а ш и в а е т ъ , и о т к р о в е н н о с т ь э т а б ы л а-б ы д л я н е я н е
о д о л ж е в іе м ъ , а го р ем ъ ; э т о б ы л ъ -б ы п о с т у п о к ъ , к о т о р ы й

181
о б н а р у ж и л ъ - б ы т о , ч его о н а не х о ч е т ъ зн ат ь . В ъ э т о м ъ
н е в ѣ д ѣ н іи о н а н а х о д и т ъ с и л у п р о д о л ж а т ь с в о и о т н о ш е н ія ,
к а к ъ - б у д т о о н и б ы л и п р ер ван ы н еч ая н н о « .
Д о в о д ъ н е в а ж н ы й , и а в т о р ъ э т о ч у в с т в у е т ъ , т а к ъ -к а к ъ
о г о в а р и в а е т с я с а м ъ : «Я с о зн аю , ч то в ъ м о и с о о б р а ж е н ія
в х о д и т ь го р а зд о б о л ь ш е п р а к т и ц и з м а , ч ѣ м ъ о т в л е ч е н н о й
ф и л о с о ф іи и в о з в ы ш е н н о й м о р ал и , н о т"кч ъ н е м ен ѣ е я
с к л о н е н ъ т а к ъ д у м а т ь , к а к ъ д ум аю . В ъ э т о м ъ направлении
я п р о д о л ж а л ъ б е с ѣ д у с ъ м оею го с т ь е ю » ...
IV .
« Б е с ѣ д а с ъ го с т ь е ю » — н о р а з в е э т о б ы л а бесѣда, и
р а з в ѣ э т о б ы л а гостья? Д л я и с п о в ѣ д и п р и ш л а о на, д л я
с т р о г а г о р а з б о р а с о в ѣ с т и , д л я о с у ж д е н ія — и в ъ т о - ж е в р е м я
с ъ ж а ж д о ю о п р а в д а н ія ,— н о н е б е с е д о в а т ь и н е г о с т и т ь .
И п р а к т и ц и з м ъ — п у сть о н ъ в е щ ь х о р о ш а я (ч т о о н ъ т а ­
к о е — я п о н и м аю п л о х о ; м о ж е т ъ б ы ть, о н ъ и м е р з о с т ь ),—
н о н е т о л ь к о -ж е д л я у р о к а п р а к т и ц и зм а п р и ш л а н е с ч а с т ­
н а я , есл и в с п о м н и т ь сы рую е щ е м о ги л у Д о с т о е в с к а г о .
М о ж е т ъ бы ть и м е н н о -т о д л я « о т в л е ч е н н о й ф и л о с о ф іи »
и « в о з в ы ш е н н о й м о р ал и » , и л и и м и п о д в и г н у т а я , о н а п р и ­
т а щ и л а д у ш е в н у ю г р я з ь св о ю к ъ п и са тел ю - стар и к у ? И
ч т о - ж е , ч т о -ж е п о с о в ѣ т у е т ъ о н ъ , ч то о т в ѣ т и т ъ ?
П р о т и в н ѣ е э т о й « б е с ѣ д ы » — д а п р о с т и т ь мн-ѣ э т у р е з ­
к о с т ь т ѣ н ь ч е л о в ѣ к а , к о т о р а г о я з н а л ъ и л ю б и л ъ ,— п р о ­
т и в н е е э т о й б е с е д ы я д а в н о н и ч е го н е ч и т а л ъ . Л ѣ с к о в ъ
о с т о р о ж н о в ы с п р о с и л ъ « го стью » и у б е д и л с я е щ е р а з ъ ,
ч т о л ю б о в н и к ъ е я в н у ш а е т ъ е й « о ч ен ь с и л ь н о е и п о с т о ­
я н н о е н е у в а ж е н іе » , и ч то « н е го д о в а н іе » ея к ъ н ем у п о ­
сто ян н о усиливается.
«— В ъ э т у м и н у ту , к о гд а вы с и д и т е у м ен я , г д ѣ в а ш ъ
супругъ ?
— Д ом а.
— Ч то онъ делаетъ?
— С п и т ъ в ъ св о е м ъ к а б и н е т е .

182
— И загЬіЧ ъ, к о гд а о н ъ в с т а н е тъ ?
— О н ъ в с та н е тъ в ъ в о сем ь ч асо в ъ .
— И ч то о н ъ б у д е т ъ д ѣ л ать?
Г о стья улы б н улась.
— О н ъ у м о ется, о н ъ н а д ѣ н е т ъ п и д ж а к ъ , п р о й д е т ъ
к ъ д ѣ т я м ъ и б у д е т ъ и гр а т ь п о л ч аса н а б и к с е , п о т о м ъ
п о д а д у т ъ сам оваръ , и з ъ к о т о р а г о я налью ем у с т а к а н ъ
чаю .
— В о т ъ , — с к а за л ъ я — с та к а н ъ чаю , сам о вар ъ и д о ­
м аш н я я лам п а, э т о п р ек р асн ы я в е щ и , о к о л о к о т о р ы х ъ мы
гр у п п и р у ем ся .
— П р е к р а с н о ск азан о .
И э т о п р о х о д и т ъ б о л ѣ е и л и м е н ѣ е — п р іятн о ?
— Д а , д л я н его , я дум аю .
— И з в и н и т е м еня, в ъ э то м ъ д ѣ л ^ , к о т о р о е в а м ъ
у г о д н о бы л о р аск р ы ть м н е , о н ъ о д и н ъ им -ѣетъ п р а в о ,
ч то б ы о н е м ъ п о д у м ать, — н е д ѣ т и , к о т о р ы я м о г у т ъ и
д о л ж н ы д а ж е э т о г о н и к о г д а н е зн ать , и у ж ъ к о н е ч н о н е
вы ... Д а , н е вы, п о то м у -ч т о вы н а н е с л и ем у с т р а д ан іе ,
м е ж д у г Ь м ъ о н ъ — л и ц о п о с тр ад ав ш ее. П о э т о м у , о б ъ
н ем ъ н а д о п о д у м ать, ч то б ы о н ъ н е с т р а д а л ъ , и п р е д ­
ставь те с е б е , в м ѣ сто т о го , ч то б ы о н ъ , п о о б ы к н о в ен ію , о т п и в ъ ч ай , и м о ж е т ъ б ы ть, с ъ у в а ж е н іе м ъ п о ц ѣ л о в а в ъ
в а ш у р у к у ...
— Н у -с ъ ?
— И п о т о м ъ , к о гд а о н ъ п ой д етъ ^ з а н я т ь с я д ѣ л а м и ...
п о т о м ъ п о у ж и н а е т ъ и с п о к о й н о п о ж е л а е т ъ вам ъ д о б р о й
н о ч и ,— в м е с т о всего э т о г о , о н ъ у с л ы ш и т ъ ваш е о т к р ы т іе ,
и з ъ к о т о р а г о у зн а е т ъ , ч то в ся его ж и з н ь с ъ п е р в а го м е ­
сяца, и л и д а ж е съ п ер в а го д н я с у п р у ж е с т в а п о с т а в л е н а
в ъ так у ю б езсм ы сл ен н у ю р ам к у . С к а ж и т е м н ѣ , д о б р о и л и
з л о вы ем у э т и м ъ д ѣ л аете?
— Н е зн аю : есл и б ы я э т о зн ал а, есл и б ы я э т о м о гл а
р е ш и т ь , т о я н е б ы ла-бы з д ѣ с ь и не р азго в а р и в а л а о б ъ
э то м ъ . Я у в асъ сп р аш и ваю с о в е т а ,, к а к ъ мн"ѣ п о с т у п и т ь ?
— С о в е т а я вам ъ д а т ь н е м огу, н о я м о гу с к а з а т ь

183

м н ѣ н іе, к о то р о е во мнѣ склады вается. О д н а к о д ля то го ,
ч то б ы о н о и м ѣ л о в ъ м ои хъ гл азахъ о п р ед ѣ л ен н у ю ф о р м у ,
я е щ е позвол ю с е б ѣ п р е д л о ж и т ь вам ъ о д и н ъ в о п р о съ ...
Ч у в с т в а н и к о гд а не преб ы ваю тъ в ъ ч е л о в ѣ к ѣ в ъ о д н о м ъ
и т о м ъ -ж е п о л о ж е н іи ... В аш е н е р а с п о л о ж е н іе к ъ том у
ослаб'Ьваетъ?
— Н Ь т ъ , о н о об о стр яется!
О н а в о ск л и к н у л а э то с ъ болью въ сер д ц ѣ и д а ж е
к а к ъ -б у д т о п р и встала и х о т ѣ л а о тстр ан и ть ся о т ъ ч его -то ,
ч т о я в и д ѣ л ъ в ъ моем ъ в о о б р а ж е н іи . Н есм о тр я н а то,
ч т о м н ѣ не в и д н о бы ло ея л и ц а, я ч у в ств о в ал ъ , ч то она
у ж а с н о стр ад аетъ , и страданіе э т о д о з р ѣ л о д о так о й с т е ­
п ен и , ч то не м огло оставаться д о л ь ш е б е з ъ р азв я зк и .
— С л е д о в а т е л ь н о ,— ск а за л ъ я ,— вы о су ж д а е те его все
с т р о ж е и с т р о ж е ...
— Д а , чащ е и чащ е...
— П р е к р а с н о ,— ск азал ъ я ;— теп ерь я позволю се б ѣ
ск а за т ь вам ъ, ч то я сч и тал ъ -б ы благоразум ны м ъ, чтобы
вы, в о зв р ати в ш и сь дом ой , сѣ л и к ъ ваш ем у сам овару т а к ъ ,
к а к ъ вы сад и л и сь к ъ нем у п р е ж д е .
О н а слуш ала молча; гл аза ея бы ли устрем лен ы на м еня,
и я в и д ѣ л ъ и х ъ сверканіе ск в о зь ву ал етк у , слы ш алъ, к а к ъ
гр о м к о и у ч ащ ен н о би л ось ея сердце.
— Вы м нѣ с о в е т у е т е п р о д о л ж а ть мою скры тность?
— Н е со вѣ ту ю , но дум аю , ч то та к ъ б у д ет ъ л у ч ш е
д л я васъ , д л я н его и для в а ш и х ъ д ^ т е й , ко то р ы я, во всяк о м ъ сл учаѣ , в аш и д-Ьти.
— Д а почем у лучш е? З н а ч и т ъ т я н у ть б езк о н еч н о ?
— Л у ч ш е п отом у, ч то п ри о т к р о в ен н о ст и все б ы ло-бы
х у ж е и, б езк о н еч н о сть, о к о то р о й вы го в о р и те , ск азал асьбы ещ е п еч ал ь н ее того, о чем ъ вы д ум аете.
— М оя д у ш а оч и сти л ась-бы страд ан іем ъ .
Метѣ к азал о сь, ч то я в и ж у ея д уш у: э т о бы ла д у ш а
ж и в а я , поры ви стая, но не и з ъ т-ѣхъ д у ш ъ , к о то р ы х ъ о ч и щ а е т ъ страданіе. П ото м у я н и ч его не отв-ѣтилъ о ея душ+>
и снова у п о м ян у л ъ о д ѣ т я х ъ .

134
О н а зал о м и л а о б і р у к и т а к ъ , ч то пальц ы ея х р у с т н у л и ,
и т и х о п о н и к л а го л о в о й .
— И к а к о й -ж е б у д е т ъ к о н е ц ъ э т о й м о ей эп о п еѣ ?
— Х о р о ш ій .
— Н а ч т о вы
н ад еетесь ?
— Н а т о , ч то
ч е л о в ѣ к ъ , к о т о р а г о вы л ю б и т е, и л и ,
п о в аш и м ъ сл овам ъ , не л ю б и т е , а с ъ к о то р ы м ъ вы св ы к ­
л и сь ... с т а н е т ъ вам ъ д е н ь -о т о -д н я н е н а в и с т н ѣ е .
— А х ъ , о н ъ м нѣ и т а к ъ н е н а в и с т е н ъ !
— Б у д е т ъ ещ е б о л ь ш е, и т о гд а ...
— Я в асъ поним аю .
— Я о ч ен ь сч астл и въ .
— Вы х о т и т е ,
чтобы я его б р о с и л а молча?
— Я
дум аю , что э т о б ы л ъ -б ы сам ы й сч астл и в ы й
и с х о д ъ и з ъ в аш его го р я .
— Д а , и п о т о м ъ ...
— И п о т о м ъ вы... в о зв р а т и т е ...
— В о зв р а т и т ь н и ч его н е в о з м о ж н о .
— В и н о в ат ъ , я х о т ѣ л ъ ск азать , вы у д в о и т е в а ш у з а ­
б о тл и в о с т ь о ваш ем ъ м у ж ѣ и о в аш ей сем ьѣ ; э т о д а е т ъ
вам ъ си л у н е забы ть, а со х р ан и ть п р о ш л о е и н а й т и д о ­
ста т о ч н о п о в о д о в ъ ж и т ь д л я д р у ги х ъ .
О н а в с т а л а ,— н е о ж и д а н н о встал а, ещ е г л у б ж е о п у ­
с т и л а свою ву ал етк у , п р о т я н у л а м н ѣ р у к и и сказала:
— Б л аго д ар ю , я д о в о л ь н а т ѣ м ъ , ч то п о с л у ш а л а с в о ­
е го в н у тр е н н я го чувства, к о т о р о е с к а за л о м н ѣ п р и д т и
к ъ вам ъ, п о с л ѣ то го , к а к ъ м ен я в з в о л н о в а л о у ж а с н о е
в п е ч а т л ѣ н іе п о х о р о н ъ ; я о т т у д а верн ул ась к а к ъ с у м а сш ед ­
ш ая, и к а к ъ х о р о ш о , ч то я не с д е л а л а в с е го т о го , ч т о
х о т ѣ л а сд ѣ л ать . П р о щ а й т е !— О н а п о д ал а м н ѣ о п я ть р у к у
и к р ѣ п к о п о ж а л а мою , к а к ъ -б ы съ т ѣ м ъ , ч то б ы о с т а н о ­
в и т ь м ен я на т о м ъ м ѣ с т ѣ , г д ѣ мы н а х о д и л и с ь . З а т ѣ м ъ
о н а п о к л о н и л ась и вы ш ла.

1 85

V.
« П р а к т и ц и з м ъ » п о б ѣ д о н о с н о в ы ш ел ъ и з ъ з а т р у д н е н ія ,
р -ѣ ш и л ъ зад ач у , к а за в ш у ю с я б е зв ы х о д н о й . Т у т ъ в се х о ­
р о ш о — и ж а л о с т ь к ъ н е в и н н о м у м у ж у , к о т о р о м у с о з н а н іе
ж е н ы ы о гл о -б ы п р и ч и н и т ь стр ад ан ія , и ж а л о с т ь к ъ д ѣ тям ъ и д аж е к ъ ком ф о р таб ельн о й о б стан о в к а— гам овару,
л а м п ѣ и т. п. З а ч ѣ м ъ сп ѣ ш и ть ? Н и т ь н а т я н у т а , о н а у ж е
р в е т с я , е щ е нем ного-— и б е з ъ в с я к а го с к а н д а л а — « п о з о р ­
н ы й г р ѣ х ъ » о т о й д е т ъ в ъ п р о ш л о е , все б у д е т ъ ш и т о к р ы т о и г р ѣ ш н и ц ѣ о с т а н е т с я ещ е врем я з а гл а д и т ь с в о и
грѣ хи.
Н о — в о т ъ ея в о п л ь : « М о я д у ш а о ч и с т и л а с ь -б ы с т р а д а н іе м ъ » . Е й , с т а л о б ы ть, х о т ь м и н у там и х о ч е т с я э т о г о
о ч и щ е н ія . П и с а т е л ь ,в и д я щ ій — д а и т о с к в о зь гу ст у ю ву ал ь—
в ъ п ер в ы й р а з ъ э т у ж е н щ и н у , р-ѣ ш аетъ , ч т о э т о не и з ъ
т ѣ х ъ д у ш ъ , к о т о р ы х ъ о ч и щ а е т ъ стр ад ан іе, и о н ъ з а г о в а р и в а е т ъ о п я т ь о « д ѣ т я х ъ » . О н ъ сам ъ т о л ь к о -ч т о с к а з а л ъ ,
что д ѣ т и ту тъ нипричем ъ, что д ѣ ти м огутъ и д олж н ы
д а ж е н и когд а «об ъ эром ъ не знать», но ч ѣ м ъ -ж е п о д е й ­
с т в о в а т ь с и л ь н ѣ е н а с е р д ц е ж е н щ и н ы -м а т е р и , к а к ъ н е
у к а за н іе м ъ на д ѣ т е й ? К с т а т и и л и н е к с т а т и , н о м а г и ч е ­
с к о е сл о в о « д ѣ т и » — д о в о д ъ р ѣ ш а ю щ ій ... Б есізд а в ь е т с я ,
б есѣ д а д ли тся, и н ако н ец ъ , преступ н и ц а сдается на «до­
в о д ы за щ и т ы » . О н а с о в с ѣ м ъ б ы л о со б р ал ась п о к а я т ь с я , н о
а д в о к а т ъ о т г о в о р и л ъ . Т о « у ж а с н о е в п е ч а т л ѣ н іе п о х о р о н ъ » ,
с ъ к о т о р ы х ъ о н а « в ер н у л ась к а к ъ с у м а с ш е д ш а я » — о с л а б ѣ л о ,
и о н а т е п е р ь д а ж е о ч е н ъ р ад а: « К а к ъ х о р о ш о , ч т о я н е
с д е л а л а в сего т о г о , ч т о х о т ѣ л а с д ѣ л а т ь » , г о в о р и т ъ о н а .
С м е р т ь Д о с т о е в с к а г о — в е л и к о е н ап о м и н ан іе и з ъ - з а г р о б а
т е р я е т ъ д л я н е я см ы слъ. Г р е ш н и ц а и с ч е з а е т ъ в о т ь м у ,
и з ъ к о т о р о й в ы ш л а, о б н а д е ж е н н а я п р е д с к а за н іе м ъ д у х о в ­
н и к а , ч т о к о н е ц ъ е я г р ѣ х а б у д е т ъ х о р о ш ій .
Н о и с т о р ія н е к о н ч е н а . Л е с к о в у — п о стр ан н о м у р ѣ ш е н ію су д ь б ы — д о в е л о с ь л и ч н о у в и д ѣ т ь к о н е ц ъ — есл и н е

186

в сей драм ы , то н есч аст н о й г е р о и н и ея. Ч е р е з ъ т р и го д а
з а гр а н и ц е й , на в о д ах ъ , о н ъ в с т р е т и л с я с ъ нею , ея м у ж е.ч ъ
и р е б е н к о м ъ , м ал ьчи к ом ъ л ѣ т ъ д е в я т и .
С у п р у ж е с к а я ч ета о к азал ась за у р я д н о й , о н ъ — б л а ­
го о б р азн ы й , к р у п н ы й ч и н о в н и к ъ , и с п и т о й и ск у ч н ы й ,
о н а — « х о р о ш ен ь к ая » ж е н щ и н а « съ д о в о л ь н о п р ія т ны м ъ, м я гк и м ъ , но м ало зн а ч и те л ь н ы м ъ в ы р а ж е н іе м ъ » .
О к о л о н й х ъ н е о б ы к н о в е н н о к р а с и в ы й м ал ь ч и к ъ ц ы ган ск аго т и п а с ъ б о л ь ш и м и го л у б ы м и гл азам и : о ч е в и д н о , о т ъ
« то го » , о т ъ о б о л ь с т и т е л я . М е ж д у м у ж е м ъ и ж е н о й т я н у ­
л о сь в и д и м о в я л о е, б е з ц в ѣ т н о е с о ж и т е л ь с т в о . « Н е м о гу р а з о ­
б р ать, п и ш е т ъ Л ѣ с к о в ъ ,— ч т о с ъ м у ж е м ъ п р о и с х о д и л о : н е т о
о н ъ т я г о т и л с я ж е н о й , н е т о ж е л а л ъ д а ж е бы ть св о б о д н ы м ъ ,
п р и в о л о к н у т ь с я за о д н о ю и л и д а ж е , м о ж е т ъ б ы ть, н е за
о д н о ю и з ъ п р іѣ х а в ш и х ъ д а м ъ с о м н и т ел ь н ы х ъ р е п у т а ц ій » .
T o -ест ь — в п о л н ѣ з а у р я д н а я , п е т е р б у р гс к а я , в ы в е т р и в ­
ш ая ся , т а к ъ -с к а за т ь , сем ья; у с л о в н о е п ер ем и р іе р а д и д е т е й
и с в е т а и гл у х о е о т ч у ж д е н іе , за т а е н н а я т о с к а о б о и х ъ ... Н о
о ч е в и д н о , « с п о к о й с т в іе м у ж а » , « сч астье д е т е й » , « с а й о в а р ъ
и лампа» и пр. все э т о бы л о сп асен о: ж е н а за д а в и л а в ъ
с е б ѣ п о р ы в ъ с о в е с т и , о х в а т и в ш ій (ее у гр о б а Д о с т о е в ­
ск аго , и п р о д о л ж а л а т а и т ь и з м е н у . К а к ъ -б ы з а к о н ч и л с я
э т о т ъ ты сяч а-п ер вы й б ан ал ьн ы й р о м а н ъ со в р е м е н н о й
сем ьи — с к а за т ь тр у д н о . Р а з ъ с у п р у ги , п о сты л ы е д р у г ъ д р у гу , т я н у л и свою п р и зр а ч н у ю ж и з н ь во сем ь, о д и н н а д ­
ц ать л е т ъ , о н и м о гл и -б ы т я н у т ь ее и т р и д ц а т ь л е т ъ ;
гн іен іе м ер тв ы х ъ , .д о е щ е н е п о х о р о н е н н ы х ъ о т н о ш е н ій
м о ж е т ъ б ы ть п р о д о л ж и т е л ь н ы м ^ к ъ ум и лен ію л и ц е м е р о в ъ , п о зд р а в л я ю щ и х ъ е у п р у го в ъ с ъ сер е б р я н о ю свад ь­
б о й . Н а с к в о зь о тр ав л ен н а я о б м ан о м ъ , э т а ч ах л ая сем ья
м о гла вы ставл ять ся л ж е ц а м и д а ж е з а о б р а з ч и к ъ сч астья .
« С ам о вар ъ » , «лам па»... в с е в е д ь н а м е с т е ...
Н о в о т ъ у д ар ъ гр о м а с р е д и б е зо б л а ч н а го н е б а . Н е ­
о ж и д а н н о и х ъ м ал ь ч и к ъ , к р а с а в е ц ъ А н ат о л ій з а б о л е ваегь. О казался д и ф тер и тъ . Б ы стро, точн о в ъ р у к ах ъ
п о сл ан н аго к е м ъ - т о д у х а, м ал ь ч и к ъ у х о д и т ъ и з ъ э т о г о

187
міра. В ъ ж и з н и ж е н щ и н ы , в ъ ж и з н и м атери к ак о е внуш ен іе! К а к а я гроза!
« К о гд а я в о ш е л ъ в ъ отел ь, г д ѣ она зан и м ала н у м ер ъ .
п и ш е т ъ Л ѣ с к о в ъ ,— н и к о гд а не за б у д у т о го , ч то я у ви д ѣ л ъ . Т а м ъ бы л о всего д в ѣ ком наты : в ъ п ер в о й , г д і
б ы ла го ст и н ая м ебель, о б и т а я красн ы м ъ п л ю ш ем ъ , ст о я л а
м о я н езн ак о м к а с ъ р асп ущ ен н ы м и во л о сам и , с ъ о с т о л б е ­
н е в ш и м и глазам и. О н а д е р ж а л а о б е р у к и с ъ р асто п ы ­
р ен н ы м и пальцам и, за щ и щ а я соб ою д и в а н ч и к ъ , н а к о т о р о м ъ л е ж а л о ч т о -т о п о к р ы т о е б е л о й п р о сты н ей ; и з ъ -п о д ъ
э т о й п р о сты н и бы ла в и д н а о д н а н еб о л ьш а я синяя нога;
э т о б ы л ъ о н ъ , м ер тв ец ъ А н ато л ій . У д в е р и сто я л и д ва
н езн ак о м ы х ъ м н е ч е л о в е к а в ъ сѣ р ы х ъ пал ьто , п е р е д ъ
н и м и б ы л ъ я щ и к ъ , н е г р о б ъ , а я щ и к ъ в р о д е б о л ь ш о го
с в е ч н о г о я щ и к а в ъ ар ш и н а д ва гл у б и н о ю , д о п о л о ви н ы
н а л и ты й ч ѣ м ъ -т о б е л ы м ъ , ч то м н е п о к азал о сь сначала
м о л о к о м ъ и л и крахм ал ом ъ ; сп ер е д и и х ъ ст о я л ъ п о л и ц е й с к ій к о м и ссар ъ и б ю р ге р ъ с ъ к а к и м ъ -т о зн а ч к о м ъ ,
о н и г о в о р и л и гр о м к о ; м у ж а дамы не бы ло дом а, о н а бы ла
о д н а, он а т о л ь к о сп ори л а, защ и щ ал ась, и у в и д е в ъ меня,
в о с к л и к н у л а :— Б о ж е мой! З а щ и т и т е , п о м о ги те! О н и х о т я т ъ в зя ть р еб ен к а , он и н е д а ю т ъ п о х о р о н и ть его; о н ъ
у м е р ъ сію м и н у ту » .
С ц ен а к о н ч и л а с ь т е м ъ , ч т о ее « б е з ъ в с я к о й ц ер ем о н іи
и д о в о л ь н о г р у б о б р о си л и в ъ другую к о м н ату и зак р ы л и
д в е р ь , в ъ к о т о р у ю он а н ап р асн о съ стр аш н ы м ъ с т о н о м ъ
сту ч ал а к у л ак ам и . В ъ э т о врем я в з я л и р еб ен ка, к о т о ­
р ы й б ы л ъ т а к и м ъ ц в ѣ т у щ и м ъ , о п у с т и л и его в ъ р а с т в о р ъ
и з в е с т и , т о т ч а с ъ сх вати л и я щ и к ъ и б ы с т р о у д ал и л и сь» .
V I.
В ъ к у р о р тн ы х ъ м ѣ с т а х ъ зар азн а я б о л е з н ь и л и ч ь я -н и ­
б у д ь см ерть в ъ о т е л е в ы зы в аетъ п ан и к у , и с о д е р ж а т е л и
го с т и н н и ц ъ б ы ваю тъ к р ай н е б е зж а л о с т н ы в ъ э т и х ъ случ ая х ъ . Ч асть д о к т о р о в ъ го в о р и л и , ч то в л асти г о р о д к а « ч р ез­

1S8

вы чайно гр у б о и р ѣ з к о о б о ш л и с ь с ъ г -ж е ю H ., у к о т о ­
р о й вы рвали реб ен ка съ р а зб о й н и ч е с к и м ъ н аси л іем ъ , ч у ть чуть не в ъ м и н уту см ер ти , и у т о п и л и в ъ и з в е с т к е м о ж е т ъ бы ть р ан ѣ е, ч ім ъ у н его у гасл и п о с л ѣ д н ія и ск р ы
ж и з н и . У к азан іем ъ на э т у гр у б о с т ь д о к т о р а х о г ѣ л и о т ­
влечь вн и м ан іе п у б л и к и о т ъ себ я и н ап р ав и ть его н а
д р у ги х ъ л и ц ъ ... Н о э т о н е у д ал о сь. Э г о и зм ъ ч е л о в ѣ ч е ск ій в ъ м и н у ту о п асн о сти ст а н о в и т с я о с о б е н н о о т в р а т и тел ьн ы м ъ , и в ъ п у б л и к е с о в сѣ м ъ н е н а х о д и л о с ь л ю д ей ,
к о то р ы е о б н а р у ж и л и -б ы д о с т а т о ч н о вн и м ан ія к ъ п о л о ж е н ію н есч астн о й м атер и . У ж ъ есл и д и ф т е р и т ъ , т о ц е ­
р ем о н и ться н еч его , и ч-ѣмъ в л асти п о с т у п и л и р е ш и т е л ь ­
н е е и т в е р ж е , т ѣ м ъ л у ч ш е. Н е л ь з я -ж е , в ъ сам ом ъ д ѣ л ѣ ,
п о д в ер гать д р у ги х ъ о п асн о сти ! И н т ер ес о в ал и сь т о л ь к о
т ѣ м ъ : к у д а б ы л ъ вы слан ъ я щ и к ъ с ъ оп асн ы м ъ п о к о й н и ком ъ? И с в ѣ д ^ н ія на э т о т ъ с ч етъ п о л у ч и л и с ь д о в о л ь н о
у сп о к о и тел ьн ы я. Я щ и к ъ б ы л ъ о т в е з е н ъ в ъ ч е р н о е б о ­
л о т о , и з ъ к о т о р а го п р е ж д е д о б ы в а л и л е ч е б н у ю г р я зь
д л я ван н ъ . Т е п е р ь в ъ э т о б о л о т о я щ и к ъ б ы лъ с п у щ е н ъ
и в ъ о д н о й и з ъ г л у б о к и х ъ к о л д о б и н ъ з а т о п л е н ъ , завал е н ъ к ам н ям и и снова ещ е р а з ъ з а л и т ъ и з в е с т к о й . Р е ­
ш и т е л ь н е е и а к к у р а т н е е р асп о р яд и ться; к азал о сь, н е л ь зя
б ы л о » ...
З а т е м ъ началась р асп р ава с ъ о т е л е м ъ и с ъ г. H ., у
к о т о р а г о п р о и з о ш е л ъ э т о т ъ см ертны й сл у чай . К ъ нем у
б ы л и п р ед ъ я в л ен ы ч р е зм е р н ы я , неслы хан н ы я т р е б о в а н ія ,
о н ъ и х ъ э н е р ги ч н о о т р и ц а л ъ , и все н асел ен іе в о д ъ и г о ­
р о д к а за н я л о с ь это ю , у ж е н овою и с т о р іе й . « О ж е н е е го
н е сп р аш и в ал и и ея н е б ы л о в и д н о втеч ен іе н е с к о л ь к и х ъ д н е й . Д у м а л и , ч то о н а к у д а -т о у е х а л а и л и н е з д о ­
р о в а» . Ш у м ъ п о н ем н о гу у л егся, «но т о г д а в д р у г ъ п р о ­
и з о ш л о н о в о е собы тіе: г - ж а H ., п р о в е д я восем ь д н е й в ъ
б о л ь ш о м ъ н у м е р е о те л я , к а ж д ы й д ен ь х о д и л а к ъ б о л о т у ,
в ъ к о т о р о е б р о с и л и я щ и к ъ с ъ т ѣ л о м ъ е я р еб ен к а, и н а
д ев я т ы й д ен ь и з ъ это го п у теш ест в ія н е в о зв р ати л а сь. Е е
н ап р асн о и ск ал и , н и к то н е в и д ѣ л ъ ея н и в ъ л е с у , н и

180

в ъ п а р к е , о н а не за х о д и л а н и к ъ к о м у и з ъ с в о и х ъ з н а к о м ы х ъ , не п и л а чаю н и в ъ о д н о м ъ р е с т о р а н е , а п р о с т о
и с ч е зл а , и с ъ нею и с ч е зл и чѵ гун н ы я ги р и , к о то р ы м и м у ж ъ
ея д ѣ л а л ъ к о м н атн у ю г и м н а с т и к у . Ее н а п р а сн о и с к а л и
т р и и л и ч еты р е д н я , и п о т о м ъ стал и в ы ск азы в ать ію д о зр 'Ь ш е, ч то о н а в е р о я т н о у т о п и л а с ь в ъ т о м ъ - ж е б о л о ­
т е , — ч т о , п о т о м ъ , го в о р я т ъ , и б ы л о д о к а з а н о , но т р у п ъ
ея , п о д н я в ш ій с я б у д т о -б ы к ъ п о в е р х н о с т и , б ы л ъ сн о ва з а с о с а н ъ б о л о т о м ъ . Т а к ъ о н а и п о ги б л а» .
V II.
Д а , т а к ъ в о т ъ к а к ъ о н а п о ги б л а . « Э т о бы л о п р о п с ш е с т в іе , п р и б а в л я е т ъ Л ^ с к о в ъ , о ч ен ь з а м е ч а т е л ь н о е п о
св о ем у тр а ги зм у , п о то й т и ш и н е , с ъ к а к о й все э то п р о ­
и з о ш л о . И с ч е зн у в ш а я Н . н е о с т а в и л а н и з а п и с к и , н и
к а к о г о п р и з н а к а с в о е го р е ш е н ія п о к о н ч и т ь с ъ с о б о ю » .
У н есл а с ъ со б о ю и з ъ э т о г о м іра т о л ь к о ч у гу н н ы я г и р и ,
к о т о р ы м и м у ж ъ ея д е л а л ъ к о м н атн у ю ги м н а с т и к у ...
Р а в н о д у ш н ы й с у п р у гъ д е р ж а л с я « в ъ х о л о д н о м ъ и
г о р д о м ъ м ол ч ан іи » и о с т а л с я в с е -т а к и д о к а н ч и в а т ь с в о й
л е ч е б н ы й к у р с ъ ; у н е го б о л е л о к о л ѣ н о . Н о Л е с к о в а о н ъ
у д о с т о и л ъ в н и м ан ія и в ъ р а з г о в о р а х ъ «очен ь ч асто и
о ч е н ь о х о т н о к ас а л с я п ам я ти св о ей п о к о й н о й ж е н ы » .
Т о л ь к о ...
П е р е ч и т а й т е , го сп о д а, э т о т ъ — о ч е в и д н о сы р о й , н е о т ­
д елан н ы й , неоконченны й р азсказъ Л е с к о в а, это т ъ у ж а с ­
ный разсказъ, и вн и кн и те в ъ н его, н арисуйте себѣ в с е
п о д р о б н о с т и э т о г о « з а м е ч а т е л ь н а го п р о и с ш е с т в ія » . Э т о
н е со ч и н ен н ы й , а вы рванны й и з ъ ж и з н и сл у ч ай . Ч и с т а я
н е ч а я н н о с т ь , ч то о н ъ с т а н о в и т с я и з в е с т н ы м ъ — ч е р е з ъ д в а д ц а т ь -п я т ь л ѣ т ъ , и з ъ п о см ер т н ы х ъ б у м агъ п и с а т ел я , с л у ­
ч а й н о п р и к о с н о в е н н а го к ъ соб ы тію . А с к о л ь к о п о д о б ­
н ы х ъ с о б ы т ій с о в е р ш а е т с я и г а с н е т ъ , н е в о з б у д и в ъ н и ч ь е го
в н и м ан ія , и с ч е з н у в ъ б е з ъ с л е д а . П о -м о е м у , э т а ст р а ш н а я
т р а г е д ія з а с л у ж и в а е т ъ , ч то б ы н а д ъ нею п о д у м ать. О н а г о ­

190
р а зд о зн а ч и т е л ь н ѣ е и ш и р е , ч е м ъ д у м а л ъ Л ѣ с к о в ъ . О б ­
с т о я т е л ь с т в а ея и ск л ю ч и тел ьн ы : к р о м е о б ы ч н ы х ъ д е й с т в у ю щ и х ъ л и ц 'ь — ск у ч н аго м у ж а, п о ш л а го о б о л ь с т и т е л я ,
н е в е р н о й ж е н ы и к р аси в аго р е б е н к а — в ъ т р а ге д іи п р и н и м а е гь уч астіе во все н ео б ы ч н ая , в о в с е н е з а у р я д н а я д у ш а
этой несчастной ж енщ и ны , и великая д уш а Д остоевск аго,
и д у ш а Л е с к о в а , к ъ к о то р ы м ъ г р е ш н и ц а в ъ о г н е т е р з а н ій
н р а в с тв е н н ы х ъ о б р ащ ал ась з а п о м о щ ью . Н и Д о с т о е в с к а ­
го , н и Л е с к о в а н е в ы к и н е ш ь и з ъ э т о й драм ы . О н и б ы ­
л и б л и ж е к ъ ц ен т р у д рам ы , ч е м ъ и м у ж ъ , и о б о л ь с т и ­
тел ь, и р е б е н о к ъ : в е д ь т о л ь к о п и с а т е л я м ъ э т и м ъ и б ы ­
ла д о в е р е н а тай н а ст р ад ан ій ж е н щ и н ы и и м ен н о т о л ь к о
и м ъ у к а за н о б ы ло о б л е г ч и т ь и х ъ . « С о в е с т ь м оя, п и ш е т ъ
Л е с к о в ъ , ч у вство вал а с е б я п р и з в а н н о й к ъ о ч ен ь с е р ь е з ­
н о м у д е л у » . Е щ е-бы ! А с о в е с т ь Д о с т о е в с к а г о , н а д о д у ­
м ать, ч у в ств о в ал а э т о е щ е г л у б ж е . И есл и о н ъ сн ач ала
б ы л ъ « гр у б ъ , а п о т о м ъ н е ж е н ъ , к а к ъ д р у г ъ » , т о , о ч е ­
в и д н о , в зв о л н о в ал ся , п р и н я л ъ го р я ч о к ъ с е р д ц у э т о
д е л о , за х в о р а л ъ и м ъ. Н а д о д ум ать, ч т о со всею пы л­
к о стью г н е в л и в о й и н е ж н о й с в о е й д у ш и , со в с е м ъ о т в р ащ ен іем ъ к ъ п о р о к у , со всею ж а л о с т ь ю к ъ р аск аян ію
Д о с т о е в с к ій н е о т к л о н и л ъ св о его у ч а с т ія в ъ т ем н о м ъ г о р е
э т о й ж е н щ и н ы , а п р и н я л ъ м у ж е с т в е н н о вы п авш у ю ем у
р о л ь и в ы п о л н и л ъ ее, с к о л ь к о м о гъ . О н ъ в н у ш и л ъ н е ­
в ер н о й ж е н е н еч то , оставш ееся н еи звестн ы м ъ , и ли
л р о б о в а л ъ в н у ш и т ь , и у х о д я в ъ м о ги л у , у ж е в ъ гр о ­
б у, ч т о -т о ей снова н ап о м н и л ъ и е щ е р а з ъ в з в о л н о в а л ъ — д о «сум асш ествія». О н а с о в с е м ъ -с о в с е м ъ б ы л а г о ­
т о в а у ж е вы п о л н и ть д ав н ій п л а н ъ сво й , к о т о р ы й
л е л е я л а в о все врем я св о его г р е х а — п о й т и к ъ м у ж у и п о ­
к а я ть с я , п о к о н ч и т ь о б м ан ъ , и е с л и -б ы п о ш л а — вы сей ч а с ъ -ж е ск азал и -б ы , ч то р о л ь Д о с т о е в с к а г о в ъ э т о й д р а м е
бы ла о гр о м н ая. Н о в ъ п о с л е д н ій м о м ен т ъ р е ш и т е л ь ­
н о ст ь п о к и д а е т ъ ж е н щ и н у , о н а к о л е б л е т с я , о н а и д е т ъ к ъ
Л е с к о в у , ч то б ы ж и в о й п и сател ь, ж и в а я , си л ьн ая с о в е с т ь ю
и р а зу м о м ъ д у ш а р е ш и л а за н ее ея су д ь б у ...

191

V III.
И с к а ж и ей Л ѣ с к о в ь т о сам ое, что п о ви д и м о м у с к а за л ъ
Д о с т о е в с к ій , с ъ груб остью и н ѣ ж н о ст ь ю , т о -е с т ь съ и с к р е н ­
н о стью с ер д еч н о й ,— она пош ла-б ы , м о ж е т ъ б ы ть, и п о к ая ­
лась. И т о гд а вы ск азал и -б ы , ч то рол ь Л е с к о в а была р е ш а ю ­
щ ая , ч то его н ел ь зя вы к и н уть и з ъ драмы. Н о м н ѣ к а ж е т с я ,'
э та р ол ь и остал ась р е ш а ю щ е й , х о т я Л ѣ с к о в ъ в н у ш и л ъ ж е н ­
щ и н е о б р ат н о е р ѣ ш е н іе . В ъ критический м ом ен тъ , на р ас­
п у т ь е , п о д т о л к н у т ь ч е л о в е к а и л и за д е р ж а т ь — п о с т у п о к ъ
о д и н а к о в о м н о го зн ач и тел ьн ы й , и к то зн а е т ъ , въ к ак о м ъ
с л у ч а е к ак ая б у д е т ъ р азв я зк а. Л е с к о в ъ — ч е л о в е к ъ ігного,
н е ж е л и Д о с т о е в с к ій , д у х а— р о д ствен н аго ему, но й н о го ,
б е з ъ т р а ги ч е с к о й черты к а к о й то, б е зъ черты п р о р о ч еско й .
О н ъ н е б е з ъ сам о д о во л ьства о тм ѣ ч ае т ъ с в о й « п р ак т и ­
ц и з м ъ » — а у ж ъ у Д о с т о е в с к а го -т о , суд я п о его т в о р ч е ­
с т в у , э т о г о п р ак ти ц и зм а не бы ло и т ѣ н и . О н ъ весь б ы л ъ
о т в л еч е н іе, весь и д ея , хоть-б ы и н о й р а зъ и ф а н т а с т и ч е ­
с к ая и н ед о б р а я. И в о т ъ ж и в о й тал ан тл и вы й пи сатель,
в з в ѣ с и в ъ п р ак т и ч е ск и в с е у сл о вія , о т м е н я е т ъ (к а к ъ н ад о
д у м ать) с л и ш к о м ъ строгій , сл и ш к о м ъ страш н ы й с у д ъ п о ­
к о й н а го п и сател я. Т о т ъ г о в о р и л ъ (п о в и д и м о м у ): « И д и ,
п окай ся!» Э т о т ъ г о в о р и т ь -. « О б о ж д и н ем н о го , п ер ем е­
л е т с я — м ука б у д е т ъ » . Э т о т ъ л еген ькій , д о ст у п н ен ь к ій сов е т ъ — т о ж е р о л ь, и огром н ая п о зн ачен ію в ъ э т о й д р а м е .
Н есч астн ая ж е н щ и н а , ед ва не вы ш ед ш ая и з ъ тем н о й
н о ч и своего г р е х а , снова п р яч ется в ъ н ее, прим олкла,
з а ж а л а б о л ьн о е сер д ц е и ж д е т ъ , ж д е т ъ ...
П р о х о д я т ъ т р и го д а— к а к ъ , н е и з в ѣ с т н о . П о в и д и м о м у
« п р ак ти ч е ск ій » с о в е т ъ вы п о л н ен ъ : «семья» спасена, з а к о н ­
н ая ж е н а о к о л о зак о н н аго м у ж а, сам о вар ч и къ , лам па...
З а ш ирм ам и л ю б о в н и к ъ . все б о л е е н ен ави стн ы й , п е р е д ъ
г л а за м и — н еви н н ы й м альчикъ, ул и к а с о в ѣ с т и , и вн у т р и
с о в е с т и э т о й — т л е ю щ е е , к а к ъ раск ал ен н ы й уголь п о д ъ
п еп л о м ъ , у гр ы зен іе. С трад ан іе есть, но п о д ав л ен н о е, не

192

дающее никакой удовлетворенности. Все шито-крыто, годъ
бѣжитъ за годомъ, безцв^тные, полные сумерекъ и смра­
да. И вдругъ небо заговорило, обрушилось внезапное,
безмерное, несказанное горе... Ея мальчикъ, единственная
радость, умираетъ, и все такъ складывается, что точно
злые демоны налетѣли и унесли его, утопили въ известкѣ,
завалили въ черномъ бологі камнями. Грѣшница сразу
чувствуетъ себя одной въ безпредѣльномъ мірѣ и безъ
всякой опоры, а главное— себя чувствуетъ виновной. Ни­
кому ничего не говорила, ходила восемь дней на болото
и исчезла, не оставила никакой записки,—но всетаки
поставимъ себя на ея мѣсто, войдем ь въ ея состояніе.
Мальчикъ былъ плодъ ея тайнаго гр-ѣха и улика совести,
совести не омытой, нераскаянной. Онъ умеръ—она снова
должна была вспомнить всю свою несчастную судьбу и
свой долговременный обманъ, и подленькую трусость, и
всю животную грязь, ей ненавистную, но неодолимую,—
она почувствовала все это, и очень грустно ей стало за
свою душу. Отмщеніе небесное—на томъ, что дороже
жизни, на невинной крошкѣ, и чго-жь ей дѣлать? Какъ
быть? Отлетѣлъ ея послѣдній ангелъ—и она остается на
этой земле, среди черствыхъ демоновъ, такою-же злою,
запятнанною, оскверненною, ничтожною... И тутъ снова,
можетъ быть, ей послышался пророческій голосъ страдаль­
ца, носившаго кандалы,—и голосъ его, «грубый и потомъ
нужный», и укоръ. Что дѣлать теперь? Куда броситься?
Съ Богомъ не примирена, передо самой собою презрен­
на... Куда пойти?
Романистъ Лесковъ, принявший три года тому назадъ
ея исповѣдь, былъ тутъ-же; онъ одинъ зналъ ужасную
тайну ея, но она къ цему болѣе не пошла. Она знала,
чт0 у него встретить—практицизмъ... Но очевидно, что
для практицизма она уже не годилась. Уже смерть До­
стоевскаго, встряхнувъ ее, внушила ей что то иное, и
можетъ быть теперь она горько пожалела, что не повери­
ла тогда этому внушенію. Смерть-же милаго единствен-

193

наго мальчика сразу грубо сдвинула ея жизнь и сброси­
ла ее съ основанія «практицизма», на которомъ она пы­
талась ее утвердить. Сбросила и разбила вдребезги.
IX.
Но
скажете вы — дифтерить н'і>,іь чистая случай­
ность,— не явись онъ, женщина не погибла-бы, и семья
дожила-бы свой вѣкъ благополучно. Съ другой стороны,
если-бы она покаялась тогда, три года тому назадъ, и не
жила-бы съ мужемъ, дифтеритъ могъ-бы всетаки унести
ея ребенка. Причемъ-же тутъ исторія с£ изменой?.. Тутъ
двѣ независимыхъ драмы...
Правда-ли, однако, что тутъ двѣ драмы? Я глубоко
убѣжденъ, что не бываетъ въ жизни человека двухъ, трехъ,
четырехъ «независимыхъ» драмъ, а бываетъ только одна,
великая, длящаяся всю жизнь. Все остальное—счастливое
и несчастное—только эпизоды. Эта единственная драма—
борьба души человеческой за свою жизнь, то-есть за чи­
стоту свою и святость. Въ глубокой тьме, нашему взору
недоступной, длится борьба эта; мы только чувствуемъ,
что въ подводной глубине существа нашего оно что-то
терпитъ, чему-то сопротивляется, чему-то сдается. До насъ
доходятъ смутные отголоски этой борьбы въ вид-ѣ—или
светлой радости бытія, если мы победители,—или чув­
ства унынія, тоски, злобы, угрызеній совести, безпредметрой печали. Внешняя жизнь даетъ все новый и новый
матеріалъ для драмы, но драма остается все одна и та-же—
единственная, сколько-бы ни вплеталось въ нее постороннихъ ужасовъ. Ведь что такое все эти посторонніе ужа­
сы—супружескія измены, смерти детей, разоренья и т. п.?
Они очень условны и въ одно время переносятся легко—
значитъ, они уже и не ужасы,—въ другое—мучительны,
а въ третье—невыносимы. Не ясно-ли, что все зависитъ
отъ нашей подготовленности къ испытаньямъ, отъ состоянія той внутренней, единственной нашей драмы, длящейся
*

13

194

всю жизнь. И я убѣѵкденъ твердо, что если-бы эта не­
счастная мать тогда, три года тому назадъ, покаялась
передъ мужемъ и перенесла ужасный стыдъ, и униженіе,
и нѵжду, ес.ш-бы, говорю я, она очистилась тогда и
примирилась, сколько могла, съ совестью своей и Богомъ, т.-е. признала-бы громко и торжественно Его за­
конъ правды и вступила-бы въ него,—то теперь, при вне­
запной смерти мальчика, ея горе было-бы иного рода. Жгу­
чее было-бы горе, страшное, но выносимое. Выносятъ-же
другія матери, не топятся. Разъ основа души спокойна,
разъ она примирена съ Вѣчнымъ своимъ основаніемъ, то ее
нич'Ьмъ не сдвинешь, не поколеблешь. Мирная душа
знаетъ, что главное, что нужно и что отъ нея зависитъ—
есть, все остальное—въ Высшей и иритомъ благой воле.
Горько и больно терять самую дорогую радость жизни,
но что-то изъ глубинъ духа постепенно поднимается и
исцѣляегь. Но вотъ если внутренняя драма наша—борьба
за святую жизнь свою — складывается гибельно, тогда
могутъ тянуться годы, тоскливые, безплодные, и мы можемъ не подозревать близости катастрофы, но первое
серьезное и даже пустое несчастіе—и чаша переполнена.
Является петля, омутъ, выстрілъ въ сердце... Говорятъ:
жена ему изменила и онъ застрелился. Да, но не подо­
зревают^ что до измены жены онъ самъ себе, можетъ
быть, тысячу разъ изменилъ и, не сознавая того, замучилъ свою душу, и ей недоставало лишь последняго
толчка. Ребенокъ умеръ—мать утопилась. Но вникнитеже въ дело серьезно и поглядите: ведь она т онула уже,
втеченіе восьми или одиннадцати летъ. Она уже захле­
бывалась въ страданіяхъ, когда прибегала два раза къ
Достоевскому—и, вероятно, каждый разъ онъ приподнималъ ее надъ бездной. «Трупъ ея, поднявшійся къ по­
верхности...» Приподнялъ Достоевскій ее и въ третій разъ,
когда гробъ его по Невскому провожала стотысячная
толпа. Приподнялъ и чуть не выбросилъ на берегъ, но
она опять бултыхнулась—пошла за советомъ къ Лескову.

195

«Трупъ... былъ снова засосанъ болотомъ. Такъ она
и погибла...»
X.
Страданіе страшное этой женщины Лѣсковъ замігилъ,
но, късожалѣнію, повѣршіъ ему только отчасти. Еслибы повѣрилъ вполнѣ и пожалѣлъ, то подхватилъ-бы и можетъ
быть спасъ. Но онъ и попробовалъ это сдѣлать, скажете
вы,—только сдѣлать это такъ, чтобы не пострадали другіе:
мужъ, дѣти. Въ самомъ дѣлѣ, имѣемъ-ли мы право при­
чинять страданія людямъ, открывая имъ какую-нибудь
тяжелую для нихъ правду? Страдай самъ — и молчи, не
распространяй заразы на другихъ.
Какой это тонкій софизмъ, и какой жестокій въ отношеніи души, нуждающейся въ покаяніи! Вѣдь зачѣмъ ей
нужно было открыть грѣхъ свой мужу? Затѣмъ, что
этотъ вечный обманъ опротивѣлъ ей, ея совѣсть изне­
могла во лжи. Ей стало невыносимо жить въ такихъ
условіяхъ. Ей захотелось правды, хотя-бы цѣною позора.
Ясно, что отъ природы честная душа начала зады­
хаться отъ смердящей ложью атмосферы. Надо было от­
крыть ставни, впустить свѣта и воздуха. Ей говорятъ на
это:—О, н-ѣтъ, повремените. Свѣтъ раскроетъ для мужа
то, что больно видеть, и вы ѵжь лучше задыхайтесь, но
поберегите доброе настроеніе мужа. Пусть это будетъ
обманъ и продолженіе обмана, продолженіе пытки, но
счастье другихъ должно быть выше вашего. Итакъ, лгите,
но не разстраивайте мужа и дѣтей.
— Но я не могу больше, я измучилась, какой-то голосъ
принуждаетъ меня объявить свое преступленіе... И этотъ
пророкъ изъ своего гроба... Я, конечно, страшусь послѣдствій, которыя могутъ быть очень тяжелы и для меня,
и для многихъ, и потому колеблюсь...
— Такъ оставайтесь по-старому, благодушно совѣтуетъ
«практицизмъ». Время терпитъ и все само собою уладится...
Одураченная, она уходитъ — въ черное болото, изъ

196

котораго поднялась, и въ сущности вопросъ — когда и
какъ она окончательно захлебнется—второстепенный. То,
что ей было нужно, всего нужнее на свѣтѣ, того не
случилось. Не капризъ ея требовалъ покаянія, а самая
природа совѣсти, и этого совсѣмъ не разобралъ Лѣсковъ.
Чтобы очиститься отъ обиды, которую нанесъ другому,
мало знать, что этотъ другой не чувствуетъ обиды, не
знаетъ о ней. Мало раскаяться внутренно. Нужно прими­
риться искренно съ обиженнымъ, а для этого нужно по­
лучить отъ него прощеніе, а какъ получить прощеніе, не
разсказавъ, въ чемъ вина? Для проснувшейся совести не­
выносимо быть безъ суда оправданной, потому что сама
совесть есть судъ. A вѣдь тутъ, продолжая скрывать из­
мену, жена являлась передъ мужемъ невинной, т. е. какъбы правой. Для самаго существа совести невыносимо к а ­
заться лучше, чѣмъ человѣкъ есть. Невыносимо обманы­
вать, носить личину. И это требованіе воскресшей совести
должно быть непременно уважено близкими, хотя-бы и
принесло имъ некоторое страданіе. Ради мужа, ради детей,
можно жертвовать чемъ угодно, только не совестью, не
«спасеніемъ души», какъ говорили встарину. Что касается
детей, Лесковъ самъ чувствовалъ, что напрасно о нихъ говорилъ. Дети слишкомъ чисты для нравственныхъ страданій. Если-же бояться матеріалъныхъ лишеній, возможныхъ при разстройстве семьи, то неужели объ этомъ
не стыдно говорить серьезно? Неужели изъ страха по­
терять готовое содержаніе для себя и мальчика изныв­
шая отъ своей лжи женщина должна была продолжать
эту пытку? «Самоваръ, лампа, биксъ...» Неужели это не­
шутя можно было выставить, какъ доводъ противъ раскрытія правды?
XI.
Для меня особенно удивительно помраченіе Л е с ­
кова во второмъ его доводе за скрытность. Жен­
щина, говоритъ онъ, равноправна мужчине, что свиде-

1У7

тельствуетъ Христосъ и всѣ лучшіе люди, до Льва Тол­
стого включительно. Но мужья обыкновенно скрываютъ
отъ женъ нарушенія супружеской верности, стало быть
и жены, какъ равноправный, могутъ это делать. «Ни
одна разсудительная жена», какъ увѣряетъ насъ ав­
торъ, «не думаетъ, чтобы мѵжъ ея при продолжительной
разлуке остался ей вѣренъ, но не спрашиваетъ его объ
этомъ и не желаетъ знать правды, и дѣлаетъ видъ, что
все обстоитъ благополучно, и въ этой условной неизвест­
ности находитъ силы возобновлять свои отношенія къ
мужу». И это, по мнѣнію Лѣскова, не дурно, а хорошо,
и во всякомъ случае лучше взаимнаго требованія без­
условной верности и полной откровенности. Прочелъ я
это место и мнѣ стало очень грустно. Глазамъ не хочется
вѣрить, что это написано писателемъ и было, можетъ быть,
сказано имъ той несчастной, которая просила у него нрав­
ственной поддержки. Ахъ, этотъ чудесный современный
практицизмъ, хитрая совѣсть дьявола, который лжетъ и
себе, и Богу! Какъ, неужели гадостное поведеніе мужей
можетъ быть хоть на одинъ мигъ примѣромъ для женъ?
Но тогда гд-ѣ-же остановиться: мужья и жены, какъ
равноправны й существа (къ чему тутъ «права» и къ
чему тутъ Христосъ упомянутъ?) — мужья и жены
должны кончить тѣмъ, что разбредутся въ концѣ концовъ по тайнымъ притонамъ, по квартиркамъ для запретныхъ свиданій. Разъ мужъ позволяетъ себѣ, стало быть
и жена «имѣетъ право...». Нечто подобное уже и вошло
въ нравы французской семьи—тѣхъ слоевъ этого испорченнаго народа, которые особенно близки къ смерти.
Рецептъ, рекомендованный Лѣсковымъ, чисто французскій,
прямо какъ-будто выхваченный изъ буржуазнаго «практи­
цизма» du menage en trois. Именно во Франціи подъ сло­
вами «щадить счастье мужа, не разрушать семьи» пони­
мается не верность ему, а искусное молчаніе объ измѣне.
И чѣмъ искуснее жена умалчиваетъ о любовнике, тѣмъ
более считаетъ она себя примерной супругой...

198

XII.
Мужа, говоритъ Лѣсковъ, нужно было пощадить.
Разъ онъ ничего не зналъ,—зач-ѣмъ было вызывать страданіе?
Да, отвѣчу я: нужно было пощадить мужа. Но что
значитъ пощадить обманутаго челов-ѣка? Неужели это
значитъ—продолжать обманъ? Но если самый-то обманъ
и есть обида, то какимъ образомъ не прекращая его,
прекратить обиду? В"ѣдь грѣхъ жены не въ томъ только,
что она измѣнила, а еще въ томъ, что измѣнивъ, она
старается казаться вѣрной.- И вторая обида, можетъ
быть, хуже первой: первая — преступленіе, вторая— под­
лость. Зло, притворяющееся добромъ—это уже недостой­
но, кажется, самого дьявола. И эту смрадную низость
чувствовала бѣдная женщина всѣ эти долгіе годы, изо­
дня въ день притворяясь передъ мужемъ, оказывая ему
обычныя ласки, наливая чай и пр. Лгать изо-дня въ
день, вести себя Іудой — какая-же это пощада обману­
тому? Напротивъ, это утонченная жестокость, хотя-бы
жертва ея и не замѣчала. Да полно, не замѣчала-ли?
Можете-ли вы утвердительно сказать, что когда насъ
искусно обманываютъ, мы этого не зам"ѣчаемъ? Мнѣ ка­
жется, изъ нѣкоторыхъ наблюденій надъ природою лжи—
и именно въ этой области, супружеской—ложь никогда
не проходитъ незамѣченной. Измѣна, какъ-бы она ни была
искусно скрыта, непременно доходитъ — если не до сознанія, то до сердца того, кому изменили. Мужъ можетъ
ровно ничего не знать, что произошло, но что нѣчто
произошло для него ужасное, онъ непремѣнно подмѣтитъ,
по неуловимымъ признакамъ, по какому-то вѣянію по­
рока, которое—какъ и в"ѣяніе чистоты — воспринимается
безотчетно. Жена не выдала тайны ни однимъ намекомъ,
но своимъ равнодушіемъ, которое скрыть нельзя, своимъ
виноватымъ видомъ, разсѣянностью, враждебностью,

199

скрытностью, принужденностью, желаиіе.мъ не быть вмѣcrh, не быть друзьями... всею атмосферою своей души
она заставляетъ мужа вдыхать въ себя эту скверную
тайну, постепенно пропитываться ею. Мужъ чувствуетъ.
что отношеніе къ нему изменилось, что жена не любитъ
его, тяготится имъ. А это уже и есть измена, источникъ всѣхъ вещественныхъ измѣнъ. Мужъ не знаетъ —
когда, кому, гдѣ она отдается, и отдается-ли, но что она
уже способна на это—онъ знаетъ. И разъ есть сомнѣніе,
то всякій мужъ желаетъ не обмана, а истины. Значитъ,
истина ему—вопреки Лескову — нужней, чѣмъ обманъ.
Омна мысль, что настоящей правды не знаешь, что за
мирной внѣшностью творится Богъ знаетъ что—состав­
ляетъ страданіе, гораздо большее, чѣмъ если-бы ударъ
разразился.
XIII.
«Пощадите мужа, зачѣмъ повергать его въ страданіе...» Но развіз вы не видите, что онъ уже страдаетъ и
все время, всѣ эти будто-бы благополучные годы, страдалъ. Въ разсказѣ Лѣскова онъ уже холсденъ и равнодушенъ къ жен^ и сыну. Неужели эта подробность ни­
чего не говоритъ? Мні она говоритъ о пережитомъ про
должительномъ и большомъ горѣ, пусть безмолвномъ,
пусть даже безотчетномъ. Какъ часто человѣкъ безпричинно радуется или груститъ, приходитъ въ настроенія,
объяснить которыя не ум*ѣетъ. Мнѣ кажется, что наши
души сообщаются между собою не только въ сознаніи,
но и внѣ его, въ своемъ общемъ источникѣ, и вотъ въ
этой, недоступной намъ, сферѣ онѣ могутъ видіть все то,
что здѣсь для нихъ скрыто. Здѣсь, въ сознаніи, г. Н. не
зналъ объ измѣнѣ жены, а тамъ, внѣ сознанія, онъ все,
можетъ быть, видѣлъ и переживалъ всю жгучесть горя,
какую вызьтваетъ измѣна. Отголоски этихъ внутренних^
страданій непременно вс^ эти долгіе годы доходили до

•200

его здѣшняго сознанІя, онъ переживалъ ихъ безотчетно
к приписывалъ можетъ быть самымъ различнымъ причинамъ. И нзмѣна, и обманъ, которыхъ окъ не зналъ, отрав­
ляли тайно жизнь его. Кто поручится, что онъ въ глубинѣ
своего существа не меньше жены тосковалъ о ея признаніи, о раскаяніи ея и примиреніи, и если-бы она прибе­
жала кгь нему отъ могилы Достоевскаго и на колѣняхъ,
въ безѵмномъ плаче, открыла-бы свою гадкую тайну,—кто
поручится, что для него это было-бы только одно страданіе? А можетъ быть— вмѣсте съ очиіцающимъ страданіемъ — онъ, какъ отецъ, встретивши'! блуднаго сына,
ощутилъ-бы и высшую радость, и торжество возстановленія ихъ союза. Проживъ восемь летъ въ сверхчувствен­
ною, такъ сказать, созерцаніи ея греха, изстрадавшись
безотчетно, охладевъ къ жене необъяснимо,—онъ вновь,
можетъ быть, встретилъ-бы въ ней потерянную дорогую
душу и примирился-бы съ ней, наконецъ, сблизился-бы—
не до холодныхъ поцелуевъ и незначущихъ фразъ, а до
горячаго прикосновения душъ въ общемъ ихъ страданіи.
Она погибала, но и онъ съ нею, какъ мужъ ея, погибалъ, и ему необходимъ былъ выходъ изъ этого удушья.
Вы говорите—«спасительный обманъ». Но въ обмане-то
этомъ, не чувствуя его ясно, но переживая нездешнимъ сознаніемъ, онъ, можетъ быть, и погибалъ. Ведь
даже въ разсказе Лескова обманутый мужъ похожъ
на развалину человека. Спрашивается, кому и какая была
выгода длить ложь — разъ она показалась несносной?
«Врачи же, вы скажете, — лгутъ, если ихъ правда мо­
жетъ поразить больного. Нельзя всегда и всемъ го­
ворить правду». На это скажу, что и со стороны вра­
чей ихъ профессіональная ложь мне кажется дрянной
привычкой, остаткомъ суеверій, которыхъ такъ много
въ этой науке. Но въ данномъ-то случае, въ супруже­
ской измене, не было даже и этихъ призрачныхъ основаній длить обманъ. Супружескія измены — къ глубо­
кому позору нашей цивилизаціи — такъ часты, что, по­

201

добно дѣтскимъ и женскимъ болѣзнямъ, посѣщаютъ
почти каждую семью, и обнарѵженіе измены редко
ведетъ къ катастрофе. Катастрофа чаще всего вызы­
вается нечаяннымъ обнаруженіемъ измены, когда отъ
обманутой стороны прячут ся , и она, вопреки всѣмъ
кознямъ, узнаетъ правду. Нестолько самый грѣхъ, сколько
именно подлая его ложь и желаніе укрыться въ ней,
д’Зщствуютъ убийственно и вызываютъ мщеніе. Обнаруженіе-же добровольное и покаянное скорѣе предупреж­
даем катастрофу. Вскрывшійся нарывъ спасаетъ жизнь,
тогда какъ прятанье гноя, постепенное его накапливанье
ведетъ къ верной смерти. Искреннее и честное раскаяніе или даже просто правда отношенгй, хотя-бы и безъ
раскаянія, иногда ск^епляютъ супружескія узы крепче,
чѣмъ было до тѣхъ поръ — въ періодъ глухихъ подо­
зрений и затаеннаго раздора. Но допустимъ даже и страданія, и катастрофу семьи... Но что такое катастрофа
семьи, разъ последняя держится только обманомъ? Разве
семья — въ святомъ-то смысле этого слова — существуетъ,
если душою ея, вместо любви и правды, стала ложь и
тайное отчужденіе? Семьи уже нетъ, она разбита и раз­
рушена именно обманомъ, который столько-же годенъ
быть цементомъ для зданія семьи, сколько грязь, взятая
вместо извести...
XIV.
Какъ жаль, что неизвѣстенъ разговоръ несчастной
героини лесковскаго разсказа съ Достоевскимъ. Но раз­
говоръ ея съ Лесковымъ — какъ жаль, что онъ сд^л^лся
известенъ. Лучше-бы не было вовсе въ русской литера­
туре этого урока «практицизма», поучительнаго разве
своею фальшью. Ко всемъ писателямъ, сколько-нибудь
известнымъ, ходятъ дамы со своею исповедью, и каждый
слышалъ что-нибудь въ лесковскомъ роде. Но какъ ча­
сто слышится въ этихъ признаніяхъ то скверное, отъ чего

■202

Достоевскій былъ «грубъ», и какъ рѣдко то, отъ чего онъ
былъ «ніженъ». Чаще всего исповедуется не совесть
женщины, а эгоизмъ ея, желаніе страстное оправдать
гр'^хъ свой и подвести его подъ добродетель. Жалуются
обыкновенно на безсердечность мужа — и видишь всего
чаще не его, а ея грубую безсердечность. Въ стремлении
«разсказать все» мужу бываетъ, правда, и жестокость, и
даже сладострастный цинизмъ — все бываетъ. Но тутъ-то,
въ данно.мъ-то случай, у Лескова—разве это было такъ?
Неужели онъ не разгляделъ одну черту въ этой жен­
щине, драгоценную и редкую — ту, что она себя винила?
Себя, а не мужа, котораго достоинства она даже пре­
увеличила, насколько это возможно отъ нелюбящей жен­
щины. Какая это страшная редкость! И вотъ эту-то столь
исключительную, драгоценную вспышку совести, порывъ
искренняго раскаянія писатель погасилъ— хоть и весьма
осторожнымъ дуновеніемъ,—погасилъ, а не поддержалъ,
не раздулъ въ пожаръ, какъ требовало его призваніе. На
вопль о нравственномъ спасеніи онъ откликнулся расчетливымъ практицизмомъ! Слабая искра совести — и ушатъ
воды на нее...
Я не могу понять, почему приведенный разсказъ написанъ по поводу «Крейцеровой Сонаты». Думаетъ-ли
Лесковъ возразить Льву Толстому, доказать, что и жен­
щины не выше мужчинъ и иногда чуть не съ первыхъ
дней брака пускаются во все тяжкія? Или онъ хотелъ
указать, что и среди женщинъ есть свои Позднышевы,
кающіеся въ грехахъ не меныдихъ, чемъ те, которые
отягчали толстовскаго героя? Или Лесковъ хотелъ под­
твердить слова Толстого, взятыя въ эпиграфъ, о томъ,
что девушка всегда чище мужчины, даже тогда, когда
падаетъ?
Я не решился-бы согласиться ни съ однимъ изъ этихъ
утверждены. Мне кажется, и мужчина, и женщина оди­
наково чисты, когда чисты, и одинаково грязны, когда
грязны. Но что одно я достоверно знаю, это то, что бываютъ

203

люди и бываютъ эпохи въ жизни человека удивительной
чистоты, и тогда привлекательность ея становится небес­
ной, неотразимой. Вглядитесь еще разъ въ милое лицо
этой дѣвушки, въ началѣ разсказа Лѣскова. Можетъ быть,
и эта г-жа H., прибѣгавшая къ нему послѣ восьмилѣтней
борьбы съ совѣстью, была когда-то такою-же свѣтлою и
невинной, какъ эта дѣвушка. Но вотъ легкомысленный
и ненужный ей бракъ, раздразненное имъ животное чув­
ство и затѣмъ животная страсть къ другому — безъ свя­
той любви, съ раскаяніемъ и омерзеньемъ. На эту чистую,
какъ прекрасное видѣніе невинности душу, обрушились
ошибки совести — ея и гЬхъ, кому она верила. И что
осталось отъ нея? «Трупъ ея, поднявшійся будто-бы къ
поверхности« и снова засосанный болотомъ...
XV.

За что она была наказана такъ жестоко? Мн^ ка­
жется, именно за то, что слишкомъ ужь много колеба­
лась, что искала у людей не только нравственной по­
мощи, но и безнравственной. Была у ней и вспышка
правдивости, и великодушный порывъ къ раскаянію, но
одновременно была и жалкая трусость, и нехотѣнье
разстаться съ грѣхомъ. Напримѣръ, въ обращеніи къ
Лѣскову: слышавъ ясно внушеніе отшедшаго учителя, она
побѣжала искать иного, поснисходительн^й. Чего искала,
то и нашла.
Какъ это ни тяжело признать, но въ разсказанной
исторіи роль, выпавшая Лѣскову, оказалась непосильной ,
для него, и выполнилъ онъ ее очень плохо. Совѣты, ко­
торые писатель далъ героинѣ этого живого романа, до­
стойны «практика», но не писателя. И если-бы онъ сочинялъ собственные романы по своему рецепту, то они
были-бы ничтожными. Если-бы измѣны всего лучше рас­
путывались скрытностью согрѣшившей стороны, ожиданіемъ, когда грѣхъ наскучитъ и когда можно будетъ его

204

втихомолку загладить, тогда не было-бы тѣхъ нравствен­
ных!. бурь и крушеній, которыя посылаются—какъ и атмо­
сферный бури—не праздно. Грозы неизбѣжны, разъ на­
копились въ небѣ человеческой души испаренія ея подонковъ. И если гроза въ васъ самихъ—отъ нея не уйдете.
Но огонь небесный, нисходящій на все зовущее его, разрушаетъ не все, a лишь то, что ему противится.

Прогрессъ и преданіе.
(По поводу книги А. П. Чехова ,Островъ Сахалннъ" ).
Вы устранили заповѣдь Божію преданіемъвашимъ. л/,,, л;; л.

Какъ между двумя полюсами ■вращается сводъ не­
бесный, такъ вся природа насквозь проникнута двойствен­
ностью явленій. Положительное и отрицательное начала,
добро и зло, инерція и движеніе—во всѣхъ вещахъ и
отношеніяхъ чувствуется борьба двухъ противуположностей, идея которой легла въ основу философскаго и
религіознаго дуализма. Въ жизни общества, въ исторіи j
міросозерцаній эта, такъ сказать, двуполярность вещей вы­
ражается въ борьба преданія съ творчествомъ или такъ
называемымъ «прогрессомъ». Я не разъ касался существа
этихъ двухъ теченій (См. «Двѣ правды» въ «Критич.
очеркахъ», т. I), но жизнь даетъ неисчерпаемые поводы
возвращаться къ нимъ. ЬЙтъ сомнѣнія, что и преданіе,
и прогрессъ—оба начала равножизненны и равнодостойны
въ своемъ источник^, иначе и не были-бы допущены разумомъ природы. Но оба начала могутъ терять свое назначеніе и изъ двигателей жизни становиться ея пре­
градой. Съ одной стороны, что такое преданіе, какъ не

206

постепенно накопляемый опытъ безчисленныхъ поколѣніи, какъ не собирательный, строго взвешенный и про­
веренный разумъ? Преданіе даетъ въ обладаніе потомства
всю мудрость человѣческаго рода: какое благодѣяніе! Но
это въ теоріи. На дѣлѣ-же очень часто преданіе передаетъ далеко не всю человѣческую мудрость, а лишь одну
возобладавшую теорію, спорный опытъ немногихъ, далеко
не самыхъ мѵдрыхъ поколѣній. Когда преданіе делается священнымъ, обязательнымъ, непререкаемымъ,—оно превра­
щается въ мертвое подражаніе, которое не только не способствуетъ накопленію опыта, но останавливаетъ его. Дохо­
дить до того, что все, несогласное съ преданіемъ, начинаетъ
отвергаться, какъ нечто нечестивое; безчисленныя поколѣнія закрепощаются неподвижному міропониманію. Малопо-малу утрачивается самый разумъ древняго преданія:
люди не знаютъ и не хотятъ знать, что собственно въ ихъ
вѣрѣ составляетъ истину. Слѣдствіемъ столь мертваго подражанія является жалкій упадокъ общества. Въ такія вре­
мена ученѣйшіе люди, какъ книжники и фарисеи временъ Спасителя, не въ состояніи понять истиннаго смысла
ими-же защищаемаго древняго закона. Христу пришлось,
раскрывая этотъ смыслъ, отмѣтить ложь и жестокость
тогдашняго преданія (Мѳ. XV гл.). Святости послѣдняго
онъ противупоставилъ иной, верховный авторитетъ—запо­
ведь Божію. Онъ разъяснилъ, что преданіе жизненно и бла­
готворно—когда въ немъ сохранено соответствіе съ божественнымъ закономъ. Разъ изъ преданія выпадаетъ это
соответствіе и остается голый обрядъ, оно становится
преградой истине, отрицаніемъ живой вѣры.
Мне кажется, той-же мере Христова определенія
подлежитъ и такъ называемый прогрессъ. Если творче­
ство новыхъ идей, новыхъ формъ жизни, новыхъ явленій
не идетъ въ разрѣзъ съ заповедью Божіей, то это про­
грессъ истинный: онъ есть новый вкладъ въ накопляемую
мудрость, во всемірный опытъ. Но если прогрессъ ока­
зывается въ явномъ противоречіи съ нравственнымъ за-

2Ù7

кономъ, его слѣдуетъ считать столь-же мертвымъ и ложнымъ, какъ одряхлѣвшее преданіе. Какъ было-бы хорошо,
если-бы и хранители преданія, и двигатели прогресса,
такъ называемые консерваторы и либералы усвоили себѣ
этотъ высшій критерій. Какъ просто и легко разрѣшились-бы самыя тяжкія затрудненія тѣхъ и другихъ. Сколько
зла исчезло-бы, вольнаго и невольнаго, являющагося един­
ственно изъ забвенія третьей стороны—вѣчнаго начала
жизни.
II.
То, что сегодня называется прогрессомъ, завтра ста­
новится преданіемъ, — если-бы это хорошо помнили, не
было-бы столь распространенныхъ споровъ о томъ, что
консервативно и что либерально. Почехму мысль о необ­
ходимости просвѣщенія — либеральна, а мысль о неве­
жества — консервативна? Почему работать просвѣщеннымъ людямъ для подъема образованія, для развитія на­
родной культуры, для народнаго здоровья—либерально,
а ничего не дѣлать — консервативно? Почему варварское
наказаніе взрослыхъ, признанное вреднымъ даже для
школьниковъ, —консервативно, a уваженіе человіческаго
достоинства — либерально? Чувствуется, что эти понятія
уже не покрываютъ тѣхъ главныхъ теченій, которыя бо­
рются теперь въ обществ^. На Западѣ — откуда взяты і
эти понятія—они давно потеряли определенный смыслъ,
раздробившись на множество оттѣнковъ, изъ кото­
рыхъ каждый шире своего источника. Либерализмъ на
Западѣ, напримѣръ, дотого уже старъ, что его перво­
начальный требованія давно сделались консервативными.
Англійскіе консерваторы защищаютъ народную liberty
столь-же упорно, а часто еще и упорнее, нежели ради­
калы. «Тори» всѣхъ европейскихъ странъ требуютъ на­
роднаго просвѣщенія, правосудія, свободы личности, сво­
боды общественной и т. п. •Консервативные кабинеты

208

проводятъ реформы, направленныя ко благу рабочихъ
классовъ, всеобщее избирательное право (какъ въ Германіи и въ Англіп) и пр., и пр. На Западе никому и въ
голову не придетъ: консервативно-ли сѣчь гражданина,
или нѣтъ,—всѣмъ партіямъ одна мысль объ этомъ пред­
ставляется невероятно-гадкой. Къ свободе личности такъ
все привыкли и дотого считаютъ вещью необходимою,
что никакой споръ о ней невозможенъ. Столь-же естественнымъ считается участіе гражданина во всехъ — не
только ничтожныхъ, но и самыхъ высокихъ интересахъ
родины, право заявлять свое добросовестное мнѣніе и
желаніе. Всѣ эти «права» вошли въ преданіе, дотого
давнее, что кажутся естественными правами, за которыя
одинаково горячо вступаются все партіи. Но и на Западе
необходимо, чтобы извѣстное преданіе питалось д-ѣйствующимъ въ томъ же направленіи прогрессомъ, иначе оно
вытесняется другимъ началомъ, часто противоположными
Начала гуманности, казалось-бы, вошли такъ въ привычку,
\
но достаточно было жестокости человеческой облечься
въ теорію, достаточно было появиться ученіямъ о борьбе
за существованіе, о сверхъ-человечестве и т. п., какъ
идея права кое-где начала уступать идее насилія. Въ колоніальныхъ войнахъ западные европейцы обнаружили
невероятную свирепость—ясное доказательство, что преданіе добра, справедливости, человеческой свободы еще
довольно шатко въ самыхъ просвещенныхъ странахъ. У
насъ въ Россіи, при нашей нравственной и культурной
отсталости, эта шаткость новаго міросозерцанія особенно
замечательна. У насъ все еще возможны даже печатные
споры: позволительно бить крестьянина, или непозволи­
тельно? Нужно учить крестьянина или нетъ? Опасно
предоставить земству заботиться о хозяйстве или нетъ?
Мы все еще бродимъ въ нравственномъ страхе грубыхъ
рабовладельцевъ, вчера только отпустившихъ рабовъ на
волю и не могущихъ сообразить—какъ теперь обращаться
съ ними. Вековыя преданія еще живы: даже просвещен-

209

нымъ людямъ все ещеі иногда кажется, что мужикъ не
такой-же человѣкъ, какъ всѣ прочіе. Не посметь ударить
или высЬчь .мужика кажется либеральными Но уже въ
отношеніи дворянина то-же самое кажется консервативнымъ. Самый ожесточенный ретроградъ, съ паѳосомъ за­
щищающей розгу какъ государственный институтъ, ни­
когда не договаривался до того, чтобы распространить
д-ѣйствіе этого института и на высшіе классы. Уже больше
ста лѣгъ какъ само законодательство считаетъ тѣлесное
наказаніе «позорнымъ», дотого невыносимо-позорнымъ,
что даже преступники изъ. дворянъ освобождены отъ
него. Это признака наступающей смерти извѣстныхъ преданій и нѣкотораго прогресса. На этомъ «шкурномъ»,
такъ сказать, вопросе, на его всѣмъ извѣстной исторіи,
хорошо проследить невѣроятную живучесть иныхъ со­
вершенно недостойныхъ преданій и безсиліе творчества
справиться съ ними. Еще двести л-ѣтъ тому назадъ секли
плетьми первыхъ сановниковъ государства, именитыхъ
бояръ и князей-рюриковичей, которыхъ палачи публично
били по щекамъ, и сановники не считали это за большую
біду, продолжали служить, получать чины и пр. Если­
бы не открылось съ Петровой реформой «окно въ Европу»
и не хлынула на насъ волна новыхъ понятій, неть сомненія, эти наказанія продолжа-ли бы у насъ существовать
и до сего времени, какъ въ Бухаре или Афганистане.
Но уже Щербатовъ, историкъ Петра I, пишетъ, что
«многіе изъ насъ, конечно, восхотятъ скорее смерт­
ную казнь претерпети, нежели жить после палокъ и
плетей, хотя-бы сіе наказаніе и священными руками и
подъ очами Божія помазанника было учинено». Въ эпоху
Щербатова «многіе» чувствовали невыносимость телеснаго
на'казашя, но, очевидно, не все. Князь ГІотемкинъ могъ
еще, напримеръ, въ 1790 г. бить по щекамъ князя Волконскаго (какъ разсказываетъ Ланжеронъ), и тотъ протестовалъ только темъ, что целую неделю не показывался
Потемкину. Но тотъ-же Ланжеронъ пишетъ, что лодоб14

2 10

пая расправа съ царедворцами
1824 г. была-бы уже
невозможна. Съ тѣхъ поръ, какъ было объявлено, что
«тѣлесное наказаніе' да не коснется благороднаго», всѣ
«благородные», считавшіеэтумѣру слишкомъ смѣлой, стали
считать ее необходимой, и до такой степени, что отмена
этой привилегіи Павломъ была одною изъ главныхъ причігнъ мартовской катастрофы 18 0 1 г. Съ тѣхъ поръ про­
грессъ консервативнкхъ мнѣній шагнулъ уже такъ далеко,
что наши консерваторы не допускаютъ сѣченія даже не
дворянъ, а и простыхъ чиновниковъ, купцовъ и другихъ
разночинцевъ. Тотъ-же крестьянинъ, еслиплатитъ гильдіи
или разноситъ письма въ качествѣ почтальона, или поетъ
на клиросЬ въ качествѣ дьячка, не подлежитъ сѣченію,
и это мнініе считается консервативнымъ. Либерально еще
пока думать, что и весь остальной народъ унижается
сѣченіемъ... Замечательно, что земства и разныя ученыя
общества ходатайствуютъ объ отмѣнѣ сѣченія только для
крестьянъ, прошедшихъ сельскую школу. Т і, которые недо­
учились несколькихъ дней, чтобы получить свидетельство,
или вовсе не учились (7 5 °/о всей націи) все еще, по об­
щему мнѣнію, могутъ подлежать позорному наказаиію.
Освободить всѣхъ отъ сѣченья даже многимъ передовымъ
людямъ кажется слишкомъ смѣлымъ!..
Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнья, что очень скоро, мо­
жетъ быть на нашихъ глазахъ, исчезнетъ эта гадкая черта
нашей жизни, свѣжій остатокъ рабства—и тогда всѣмъ,
либераламъ и консерваторамъ, станетъ стыдно за розгу,
какъ стыдно за крѣпостное право, кнутъ и пр.

III.
Какъ ни тяжелы наши внутреннія условія, но все-же
консерватизмъ есть самый прогрессивный элементъ послѣдняго времени. Парадоксъ, вы скажете,—но припомните
истВрио этого полустолѣтія. Ничто не менялось съ та­

•211

кою быстротою, какъ консерватизма Въ то время, какъ
русскій либерализмъ не только не подвинулся впередъ,
но во многомъ отступилъ, утративъ крайніе оттенки,—
консерватизмъ подвергся замечательной эволюціи. Ста­
рыя, вѣковыя преданія, считавшіяся несокрушимыми, при­
знаются недостойными консерватизма, и онъ беретъ подъ
свою защиту «новыя», казавшіяся еще недавно либераль­
ными, «вѣянія». Вѣдь всего пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ
нашъ консерватизмъ защищалъ самое мрачное варварство,
достойное африканскихъ дикарей. Вѣдь еще очень многіе
старики помнятъ «торговую казнь». Прочтите, что пи­
шетъ известный судебный деятель, сенаторъ Д. А. Ровинскій о наказаніи сквозь строй:
«Что сказать о шпицрутенахъ сквозь тысячу, двенад­
цать разъ, безъ медика!... Надо видеть однажды эту
ужасную пытку, чтобы уже никогда не позабыть ея.
Выстраивается тысяча бравыхъ русскихъ солдатъ въ
двѣ шпалеры, лицомъ къ лицу; каждому дается въ ру­
ки хлыстъ — шпицрутенъ; живая «зеленая улица»,
только безъ листьевъ, весело движется и помахиваетъ въ
воздухе. Выводятъ преступника, обнаженнаго по поясъ
и привязаннаго за руки къ двумъ ружейнымъ прикладамъ; впереди двое солдатъ, которые позволяютъ ему
подвигаться впередъ только медленно, такъ чтобы каж­
дый шпицрутенъ имелъ время оставить следъ свой на
«солдатской шкуре»; сзади вывозится на дровняхъ гробъ.
Приговоръ прочтенъ; раздается зловещая трескотня барабановъ; разъ, два... и пошла хлестать зеленая улица,
справа и слева. Въ несколько минутъ солдатское тело
покрывается, сзади- и спереди, широкими рубцами, краснеетъ, багровеетъ; летятъ кровяныя брызги... «Братцы,
пощадите!...»’ прорывается сквозь глухую трескотню ба­
рабана; но ведь щадить значитъ самому быть пороту,—и
еще усерднее хлещетъ «зеленая улица». Скоро спина и
бока представляютъ одну сплошную рану, местами кожа
сваливается клочьями—и медленно двигается на прикла-

•21‘2

дахъ живой мертвецъ, обвешанный мясными лоскутьями,
безумно выкативъ оловянные глаза свои... вотъ онъ сва­
лился, а бить еще осталось много, — живой трупъ кладутъ на дровни и снова возятъ, взадъ и впередъ, промежъ шпалеръ, съ которыхъ сыплются удары шпицрутеновъ и рубятъ кровавую кашу. Смолкли стоны, слышно
только какое-то шлепанье, точно кто по грязи палкой
шалитъ, да трещатъ зловещіе барабаны...» (Ровинскій,
«Русскія народныя картинки»). Сенаторъ А. Ѳ. Кони,
изъ книги котораго («За последніе годы») я беру
эту цитату, считаетъ описанное наказаніе «замаскиро­
ванной и вместе съ гѣмъ квалифицированной смертной
казнью».
Для подобнаго наказанія было достаточно, чтобы
солдатъ (или арестантъ) нагрубилъ офицеру. Тогдашній консерватизмъ защищалъ подобное отношеніе чело­
века къ человеку, какъ самое разумное и достойное. Или
припомните кнутъ, какъ государственное наше установленіе, существовавшее въ законахъ почти четыреста
летъ. На этомъ еще столь недавнемъ установленіи
ясно видно, какъ мы близки къ ужасамъ стараго преданія, какъ эти ужасы были живучи, какъ мало было
разума въ нихъ, и какъ легко можно было обойтись
безъ нихъ. «Каждый ударъ кнута пробивалъ кожу,—
говоритъ одинъ историкъ кнута, — кровь лилась ручь­
ями; кожа отставала кусками вместе съ мясомъ».
Чтобы усилить по возможности жестокость страданій,
сеченіе совершалось крайне медленно; въ эпоху Котошихина давали всего по 3° — 4° ударовъ въ часъ, а
въ нынешнемъ гуманномъ столетіи, въ эпоху Александра
Благословеннаго, нашли это даже слишкомъ либеральнымъ и давали (по свидетельству графа Мордвинова)
всего по 20 ударовъ въ часъ, такъ что сеченіе несчастнаго длилось по двадцати и более часовъ подрядъ! Надо
заметить, что число ударовъ не определялось закономъ
и было двухъ родовъ: простое, когда не имели въ виду

213

засечь до смерти, и «нещадное», понимавшееся именно
въ посл-ѣднемъ смысле. Елизавета Петровна заменила
простую смертную казнь—«нещаднымъ битьемъ», что яв­
лялось квалифицированной, бслѣе утонченной казнью.
И эта казнь полагалась не только за самыя тяжкія
преступленія. По уложенію «тишайшаго» государя и ука­
зами первыхъ имяераторовъ, кнутъ назначался, напримѣръ,
за работу въ воскресные дни (х668 г.), за нищенство
(і 691 г.), за выбрасываніе на улицу навоза ( і 699 г.) и т. п.
Жестокость кнута въ московское время была меньше,
чімъ въ петербургскій періодъ: напримѣръ, 150 ударовъ
полагалось (въ XVII в.), какъ максимальное число, и
то лишь для пытки, посл-ѣ-же Петра I и даже въ нынѣшнемъ столѣтіи число ударовъ доходило до 400 и бо­
лее. По словамъ Щербатова, били «безъ счету»... Что
это за казнь, теперь трудно и вообразить. По словамъ
того-же Щербатова, почти всѣ наказанные кнутомъ уми­
рали или во время наказанія, или вслѣдъ за нимъ,—
«некоторые изъ нихъ въ жесточаіішемъ страданіи, нежели
усѣченіе главы или виселицы или и самое пятереніе».
(«Пятереніе» —разорваніе лошадьми, «четвертованіе»—обрубленіе поочередно всѣхъ органовъ, «колесованіе»... «заливанье горла расплавленною ыѣдью»...—заметьте, сколько
«государственныхъ институтовъ», когда-то защищавшихся
современными имъ консерваторами). Самое милостивое
примененіе кнута было тогда, когда палачъ съ первыхъ-же
ударовъ убивалъ наказуемаго до смерти. Говарду одинъ
палачъ сознался, что тремя ударами кнута онъ можетъ
причинить смерть, проникнувъ до легкихъ. Якоби гово­
ритъ ( і8 г8 г.), что палачъ съ первыхъ трехъ ударовъ
перебивалъ позвоночникъ, и преступникъ умиралъ на
месте. Оставшихся въ живыхъ и оправившихся, вырвавъ у нихъ щипцами ноздри, клеймили и ссылали на
каторгу. А чемъ была каторга даже въ недавнее время,
даже въ 1890 году,—припомните страничку изъ онорскаго дела, (см. кн. «Народные заступники»).

21 4

IV.
Любопытно, съ какими тяжелыми потугами старое
преданіе разставалось съ кнутомъ. Екатерина II, другъ
Вольтера и Монтескье, столько заботившаяся о своей репутаціи либеральной государыни, считала кнутъ (какъ и
пытки) необходимостью. Знаменитый «Наказъ» начинается,
какъ известно, молитвою: «Да сотворю судъ людямъ
твоимъ по закону святому Твоему сѵдити въ правду». Пер­
вая статья «Наказа» гласитъ, что «Законъ христіанскій
научаетъ насъ взаимно дѣлать другъ другу добро сколь
возможно» и пр., и пр. Статья 6-я гласитъ, что «Россія
есть европейская держава», чему приведены и доказа­
тельства. Но при всемъ этомъ кнутъ и плети считались
наказаніемъ и христіанскимъ, и европейскимъ, идостойнымъ консерватизма. Александръ I, искренній гуманистъ,.
воспитанникъ Лагарпа, не могъ не возмутиться этимъ
«институтомъ». Онъ возмущался, но все-таки не до такой
степени, чтобы применить въ этомъ случаѣ свою безгранич­
ную власть. Императора одолевали сомнѣнія. Онъ учредилъ
особый комитетъ, чтобы «обсудитьвопросъ» (хотя,казалосьбы, что-же тутъ обсуждать, и даже позволительно-ли
христіанамъ обсуждать такіе «вопросы»!). Комитету объяв­
лено было Высочайшее мнѣніе, что «наказаніе кнутомъ,
будучи безче.іовѣчною жестокостью, которой усиленіе зависитъ отъ произвола палача, слѣдовало-бы отменить».
Что-же тутъ обсуждать? Комитетъ согласился, что, дей­
ствительно, кнутъ слѣдовало-бы отменить. На этомъ
дѣло и стало. Кроткій императоръ все колебался, отмѣнилъ пока одно вырезываніе ноздрей (страданіе совсѣмъ
невинное въ сравненіи съ кнутомъ), a отмѣну кнута
отложилъ до изданія новаго уголовнаго уложенія, «такъкакъ опасались, что объявленіе объ этомъ въ виде
отдѣльнаго указа возбудитъ въ народе мысль, будто и
всякое уголовное наказаніе съ симъ вмѣстѣотменяется».

215

Итакъ, хотя уже была сознана «безчеловѣчная жестокость»
закона и необходимость его отмены, онъ продолжалъ дей­
ствовать, живымъ людямъ продолжали рвать мясо и пере­
бивать позвоночные столбы «съ третьяго удара». Черезъ
семь лѣтъ (1824 г.) преданіе опять-было пошатнулось:
вопросъ о кнуте вновь разбирался въ государственномъ
совѣтѣ, и вновь почти единогласно было принято уже
предварительно одобренное государемъ уничтоженіе кнута.
Вы думаете, что онъ былъ уничтоженъ? Нѣтъ! Преданіе
снова взяло верхъ, и еще щк/іыхъ двадцать одинъ
годъ продолжалась адская казнь, пока канцеляріи не удо­
сужились издать новое уложеніе о наказаніяхъ. Тяжело
было разстаться консерватизму съ кнутомъ: онъ былъ заміненъ плетьми, наказаніемъ почти столь-же варварскимъ
и мучительнымъ. Мрачное преданіе—какъ кошмаръ, отъ
него трудно освободиться, но, какъ кошмаръ, оно, ви­
димо, тяготитъ одержимаго имъ консерватора. Достоевскій былъ консерваторъ въ высочайшей степени, но уже
35 лѣтъ тому назадъ писалъ о тѣлесномъ наказаніи: «Есть
люди, какъ тигры, жаждущіе лизнуть крови. Кто испыталъ разъ эту власть, это безграничное господство надъ
тѣломъ, кровью и духомъ такого-же, какъ самъ, человека,
такъ-же созданнаго брата, по закону Христову, кто испыталъ власть и полную возможность унизить самымъ высочайшимъ униженіемъ другое существо, носящее на себе
образъ Божій, тотъ уже поневоле какъ-то дѣлается не
властенъ въ своихъ ощущеніяхъ. Тиранство есть привычка;
оно одарено развитіемъ, оно развивается, наконецъ, въ
болѣзнь. Я стою на томъ, что самый лучшій человѣкъ
можетъ огрубеть и отупеть отъ привычки до степенп
зверя. Кровь и власть пьянятъ; развиваются загрубелость,
развратъ; уму и чувству становятся доступны и, наконецъ,
сладки самыя ненормальный явленія. Человѣкъ и гражда­
нинъ гибнутъ въ тиране навсегда, а возвратъ къ челове­
ческому достоинству, къ раскаянію, къ возрожденію ста­
новится для него уже почти невозможными Къ тому-же

•210

прішѣръ, возможность такого своеволія дійствуютъ и на
все общество заразительно: такая власть соблазнительна.
Общество, равнодушно смотрящее на такое явленіе, уже
само заражено въ своемъ основаніи. Однимъ словомъ,
право тѣлеснаго наказания, данное

одному надъ другижъ,

есть одна изъ язвъ общ ест ва, есть одно гізъ сам ы хъ силь­
ных"о средствъ для унпчт оою енія въ немъ всякого зароды ш а,
всякой

попы т ки

граж данст венност и и полное

основание

къ непрем ѣ нном у а нео т р а зи м о м у его р а зл о ж ен ію »

(«За­
писки изъ Мертваго Дома»). Вотъ какимъ языкомъ вы­
ражались о плетяхъ и розгахъ некоторые консерваторы
еще з 5 лѣтъ тому назадъ. Но не только розги, а даже и
плети, къ сожал^шю,' все еще держатся въ нашемъ уголовномъ законодательстве, хотя область ихъ примѣненія
и съужена. А. ГІ. Чеховъ пишетъ: «Изъ отчета завѣдующаго медицинскою частью видно, что въ 1889 году
«для опредѣленія способности перенести тѣлесное наказаніе по приговорамъ судовъ было освидетельствовано
67 человекъ. Это наказаніе изъ всехъ, употребляемыхъ
на Сахалине, самое отвратительное по своей жестокости
и обстановке, и юристы Европейской Россіи, пригова­
ривающие бродягъ и рецидивистовъ къ плетямъ, давнобы отказались отъ этого наказанія, если-бы оно испол­
нялось въ ихъ присутствіи. Отъ позорнаго, оскорбляющаго чувство зрелища они, однако, ограждены 148 ст.
У ст ава, по которому приговоры русскихъ и сибирскихъ
судовъ приводятся въ исполненіе на месте ссылки»...
(«О-въ Сахалинъ», 462 стр.). Но что преданіе колеб­
лется въ отношеніи и последняго убежища плетей,
доказываетъ то, что начальникъ Сахалина, генералъ Кононовичъ, по словамъ г. Чехова,—убежденный противникъ
телеснаго наказанія вообще. Нравы нашего образованнаго класса заметно смягчаются, и если все еще дер­
жатся мрачныя привычки и обычаи, то не столько въ нравахъ, сколько въ крайнемъ несовершенстве законодатель­
ной техники, въ устарелости уставовъ, которые, будучи

217

признаны никуда негодными, все еще дѣііствуютъ десят­
ками лѣтъ въ ожиданіи новыхъ уставовъ.
Я думаю, что только этою неодолимою рутиной канцеляр­
ской объясняется и сохраненіе до сихъ поръ розогъ въ деревенскомъ правосудіи. Сохраненіе розогъ противоречило
самому принципу великой реформы 1 861 года, оставшись
какимъ-то грязнымъ пятномъ на законодательстве того
времени. Идеей освобожденья было уничтоженіе рабства,
т. е. возстановленіе каждаго крестьянина въ правахъ
свободнаго гражданина. Гд-ѣ-же, въ какой христіанской
Странк, въ какомъ цивилизованномъ государстве граж­
дане подвергаются сѣченію? Где законодательство освящаетъ этотъ позорный видъ насилія? Ясно, что въ сознаніи гуманнаго реформатора и его просвещенныхъ советниковъ варварское наказаніе было осуждено на исчезновеніе, но, какъ и въ исторіи кнута, дело положили
пока подъ сукно, «впредь до измененія»—и уже четыре
десятилетія розга хлещетъ по телу свободныхъ гражданъ» —приводя въ смущеніе членовъ общества покро­
вительства животнымъ. Въ самомъ деле, наши законы
иногда такъ гуманны, что сажаютъ чуть не въ тюрьму
за такое обращеніе съ собакой, какое практикуется «по
закону» въ отношеніи людей...

V.
Хотя реакціонеры и утверждаютъ, что нынешнее
движеніе въ обществе противъ телесныхъ наказаній соз­
дано либералами съ целью «разрушенія порядка», на са­
момъ деле это движеніе совершенно консервативное.
Его поддерживаютъ не только либералы, но и все за в е ­
домые консерваторы, сколько-нибудь чтущіе человече­
ское достоинство. Целый рядъ земскихъ начальниковъ и
предводителей дворянства высказался противъ розогъ.
Органъ духовнаго ведомства, «Церковный Вестникъ», на-

• i is

зываетъ розги «варварствомъ», явленіемъ «наноснымъ»,
«несвойственнымъ національному духу», заимствованными
отъ татаръ и нѣмдевъ (шпицрутены).
«Неужели-же еще, говоритъ церковная газета,—не на­
стала пора, чтобы освободить и многомилліонное, обла­
дающее гражданскими правами крестьянство отъ того
унизительнаго, позорящаго человеческое достоинство наказанія, отъ котораго освобождены каторжницы? Есть,
правда, защитники розогъ, не стыдящіеся доказывать, что
крестьянину безъ розогъ невозможно прожить. Но этотъ
фактъ свидѣтельствуетъ лишь, что не всѣ члены современнаго интеллигентнаго общества доросли до того
нравственнаго уровня, на которомъ существованіе тѣлесныхъ наказаній признается противор"ѣчащимъ моральнымъ требованіямъ. Было время, когда солдатъ забивали
палками, крестьянъ засѣкали розгами, и общественное чув­
ство не очень этимъ возмущалось; теперь на дтЬло смотрятъ иначе, но отголоски старыхъ воззрѣній все-же
продолжаются. И будутъ они продолжаться до тѣхъ поръ,
пока церковь—поборница гуманности въ высшемъ и совершеннейшемъ значеніи ' этого слова—не научить ува­
жать человеческое достоинство каждаго изъ ближнихъ,
независимо отъ того, белой онъ кости или черной, а
государство не воплотить этого убежденія въ ясный и
определенный законъ».
Видите, какимъ языкомъ говорятъ консерваторы, когда
усвоили либеральное требование, какъ свое собственное.
Нельзя назвать либеральнымъ вообще и военное в е д о м ­
ство, а вотъ его голосъ по данному вопросу, высказан­
ный такимъ сомнительнымъ «либераломъ», какъ генералъ
Драгомировъ (въ « Р а зв е д ч и к е » ):
«Никто не сомневается въ томъ, говоритъ генералъ, что
въ ряду средствъ, которыя употребляются, чтобы заставить
человѣка делать лежащее на немъ дело, нетъ болѣе противнаго нравственной его природе, какъ телесное наказа­
ние, и что это въ особенности относится къ военному чело-

219

вѣку, который на то и содержится государствомъ, чтобы
бить, а не быть биту; а между тѣмъ, что было на первыхъ
порахъ послѣ отмены тѣлеснаго наказанія? Повсеместный
гвалтъ о неминуемомъ упадке дисциплины, и гвалтъ объ­
ясняемый, хотя и не подтвердившійся: если я привыкъ
орудовать однимъ средствомъ, то какъ-же мнѣ не бояться,
пока не привыкну, орудовать другимъ? Вѣдь жизнь не
ждетъ; дело, все равно нужно дѣлать. Былъ моментъ
времени, когда всѣ унтеръ-офицеры (да и одни-ли унтеръ-офицеры?) очутились въ положеніи людей съ под­
нятыми, но недоумевающими кулаками».
Когда такіе устои консерватизма, какъ священники и
генералы, начинаютъ совпадать съ либералами,—признакъ,
что данный вопросъ уже «взвѣшенъ судьбой», и что мы
накануне либеральнаго его рѣшенія. Но почему же «либеральнаго»? Оно уже сделалось консервативнымъ, разъ
за него стоятъ консерваторы: это уже не прогрессъ, а
более или менее укрепившееся преданіе,' отстаивающее
себя съ инерціей долговременнаго движенія.
Вы видите, какъ преданіе понемногу перерождается,
облагораживается, гуманизируется. Какъ ни циниченъ
бываетъ иногда «Гражданинъ» въ своихъ признаніяхъ,
но и онъ оговаривается, что крепостное право въ его
прежнихъ жестокихъ формахъ невозможно, невоз­
можна прежняя безсудность, чииовничій произволъ и
т. д., и т. д. Что касается чиновничьяго произвола, то
именно консервативные органы ведутъ съ нимъ самую
резкую литературную борьбу. По многимъ частнымъ выпросамъ наши консерваторы высказываютъ очень громко
и горячо те самыя желанія, какія либералы могутъ воражать лишь робкимъ шепотомъ (причины не требѵютъ
объясненія). Вспомните славянофиловъ.
Перерожденіе старыхъ преданій не хменее ощутительно
и въ другомъ великомъ вопросе нынешняго царствованія—въ вопросе народнаго образованія: Какъ ни ли­
беральны были 6о-ые и 70-ые годы, а ихъ и сравнить

220

нельзя съ прекраснымъ движеніемъ, охватывающимъ
теперь всѣ наши общественные слои. Еще въ конце
8 о-хъ годовъ,
въ самый «разгаръ реакціи», сделались
возможными такія явленія,. какъ воскресный школы,
народно-издательскія фирмы, народныя чтенія, деревенскія библіотеки и т. п.—все вещи, казавшіяся от­
чаянно-либеральными въ бо-ые годы. Явились даже на­
родныя газеты, издаваемыя правительствомъ и губерн­
ской администрацией (какъ въ Саратове). Конечно, эти
газеты консервативны, но если вы читали «Сельскій
Вестникъ» или неоффиціальную часть «Саратовскихъ Ве­
домостей», то согласитесь, что при всемъ ихъ консерва­
тизме эти изданія были-бы немыслимы въ бо-ые года.
Въ этихъ изданіяхъ сотрудничаютъ саыи-же кресть­
яне и подчасъ очень свободно критикуютъ такую
власть предержащую, какъ волостной старшина и писарь.
Графъ Валуевъ или Тимашевъ этого ни за что въ свете
не допустили-бы, хотя были и не совстЬмъ чужды либе­
рализму. Невозможны были-бы и запрещенные тогда,
вместе съ воскресными школами, общества трезвости,
теперь усиленно поощряемый, народные театры, аудиторіи
и проч. Прогрессивное правительство въ 6о-хъ годахъ
предоставило земству заводить школы; теперешнее кон­
сервативное насаждаетъ ихъ и само, ассигнуя значи­
тельным средства, побуждая духовенство къ заведенію
школъ и т. д. Какое-бы значеніе это ни имело, все-же
это доказываетъ, что въ щ т н ципѣ необходимость всеобщаго народнаго образованія рѣшена (чего нельзя сказать
про эпоху бо-хъ годовъ). Ясно, что идея народнаго просвещенія становится достояніемъ консерватизма. Ту-же
судьбу начинаетъ разделять и вопросъ о культурной работ-fe земства. Совершенно незаметно, однимъ лишь действіемъ времени и государственнаго опыта, весьма суще­
ственные пункты прогрессивной программы переходятъ
въ консервативную программу, и нетъ сомненія, что
та-же участь постигнетъ и многіе' другіе пункты.

•221

Русскій консерватизлгь постепенно пріобрѣтаетъ то-же
содержаніе, что и консерватизмъ западныхъ высоко-культурныхъ странт», а тамъ онъ давно уже гуманенъ, преданъ просвѣщенію и даже свободолюбивъ—«въ предѣлахъ
конституціи» каждой страны. Хорошо-ли это, или худо?
Не поглощаетъ ли консерватизмъ прогрессивную партію,
постепенно усваивая ея программу? Поглощаетъ—и это, я
думаю, хорошо. Нашъ русскій либерализмъ оттого такъ
безсиленъ и хрупокъ, что онъ недостаточно консервативенъ: его гуманныя начала для него самого еще слиш­
комъ новы, непривычны, чужды. Нестойкость, ежеми­
нутное безотчетное отступленіе отъ своихъ принциповъ—вотъ больное м^сто нашего слишкомъ юнаго
прогресса. Вотъ когда эти принципы обратятся въ
традицію и ихъ захочется охранять (conservare), —
тогда и начнется ихъ настоящая, практическая жизнь.
И я думаю, великая задача нашего времени—сделать
обыденнымъ то, что казалось прежде необыкновеннымъ, показать всѣмъ простоту, удобство и прелесть
тѣхъ нравственныхъ началъ, которыя казались «завираль­
ными идеями». Разъ преданіе несомненно поддается
этому историческому процессу и волей-неволей перерож­
дается въ нѣчто разумное и гуманное,—необходимо всѣми
мѣрами облегчать этотъ процессъ. Лучшій путь для это­
го—нравственное воспитаніе массъ, общественныхъ и народныхъ, неуклонное введеніе въ практическую жизнь на­
чалъ порядка и правды, хотя- бы крошечными частицами, но
лишь-бы это дѣлалось непрерывно. Живая практика
добра есть самое торжественное опроверженіе злыхъ
преданій. Величайшую услугу оказываетъ примѣръ. Не­
сомненно у насъ и до сихъ поръ свирѣпствовали-бы
кнутъ и плети, если-бы примѣръ ненужности ихъ не по­
казала намъ западная Европа. Русскіе консерваторы, царе-

дворцы и дворяне, начавъ воспитываться и жить евро­
пейской жизнью, не могли не видѣть, что тамъ живутъ
такіе-же люди, какъ и мы, съ тѣми-же сердцами, нервами и
кровью,—и однакожь, обходятся безъ кнута, безъ рванья
ноздрей, безъ розогъ и т. п. И государства не рушатся,
и порядокъ стоитъ завидный. Наоборотъ: всматриваясь въ
этотъ порядокъ, русскіе консерваторы не могли не заметить,
что онъ вызывается именно отсутствіемъ жестокостей и вырокимъ подъемомъ достоинства человѣческаго, его благородствомъ. Рабъ, съ отнятою волей, униженный, забитый,
подчиняется законамъ только изъ чувства страха и всѣ
усилія напрягаетъ на то лишь, чтобы уйти отъ закона,
обойти его, а при возможности—нарушить его. Вся энергія
рабскаго народа—какъ у насъ до реформы—была устремлена
на партизанскую войну съ закономъ, и война эта была даже
справедлива: законъ, утверждавшій рабство или, напримѣръ, перебитіе позвоночнаго столба кнутомъ — похожъ
на дѣйствительнаго врага народу. И эта война тянуласьбы безконечно, нанося самыя страшныя пораженія об-ѣимъ сторонамъ. Чі-мъ лютѣе законъ, тѣмъ простительнѣе
нарушеніе его; многіе законы у насъ складывались такъ,
что выполненіе ихъ являлось д-ѣломъ явно безнравственнымъ. Наши честные, умные консерваторы не могли этого
не замѣтить. Сличая русскую жизнь съ жизнью другихъ,
христіанскихъ народовъ, они видели, что возможенъ совсѣмъ иной порядокъ вещей. Не въ теоріи только, а
въ самой ощутимой практикѣ они видѣли въ Европѣ нѣчто
у насъ неслыханное— уваж еніе къ закону. Какъ? При воз­
можности обойти законъ—его не обходятъ? Не бегутъ
отъ него? Не продаютъ его и не покупаютъ? Это было
явленіемъ почти чудеснымъ для русскаго глаза въ ста­
рину. И тотчасъ-же для наблюдавшаго консерватора
было ясно, что уважаютъ законъ только потому, что его
есть за что уважать, что это не страшилище, не источникъ
насилій, а источникъ справедливости, какъ-бы воплотив­
шаяся совесть. Въ законѣ западный человѣкъ находитъ

огражденіе своей свободы и защиту именно отъ тѣхъ
давленій, которыя нашъ законъ самъ налагалъ. И госу­
дарства тамъ не рушились, анархія не наступала.
VII.
Нашъ совестливый консерваторъ до-реформъ, попавъ въ
Европу, не могъ не чувствовать, что если ужь где заметна
анархія, то скорее къ востоку отъ Вислы. Именно гуманныriто, нравственный законъ, безъ кнутовъ, четвертованья и
пятеренья, безъ дранья розгами бородатыхъ, часто сёдыхъ
старцевъ — именно этотъ законъ всеобщей терпимости
христіанской, законъ братства ведетъ къ упорядоченію
жизни, къ облагороженію нравовъ, къ уваженію справедливыхъ законовъ «не токмо за страхъ, а и за совесть».
По рутинному русскому взгляду, если надъ душой чело­
века не стоитъ начальство съ палкой, то эта душа тотчасъ теряетъ способность къ правильнымъ поступкамъ и
непременно предпочтетъ имъ злодейство. Но живой
опытъ европейской жизни опровергаетъ это. Тамъ граж­
данинъ предоставленъ самому себе, и начальство является
къ нему лишь на помощь въ случае покушеній ближнихъ. Оказалось, что эти покушенія не более, а скорее
менее многочисленны, чемъ у насъ, и что граждане упор­
но не пользуются предоставленной свободой для совершенія «злодействъ». Всемъ хочется мира, тишины, люб­
ви, взаимности, и въ интересахъ каждаго поддерживать
добрыя отношенія. Если случаются мелкія насилія, то
они— мелкія насилія въ сравненіи съ безконечнымъ массовымъ насиліемъ жестокаго закона,—и, сверхъ того, эти
мелкія неправды несравненно удобнее гасятся бодрствующихмъ, уважаемымъ всеми закономъ, нежели ненавидимымъ. Русскій консерваторъ замечалъ, что чемъ выше
поставлено въ государстве достоинство гражданина,
гкчъ кипучее отдельныя энергіи, темъ отважнее куль­
турная предпрімчивость, темъ сильнее взаимопомощь:

освобожденный и гордый, допущенный къ живому
участію въ великихъ рѣшеніяхъ своей родины гражда­
нинъ является деятельною, стойкою единицей живой и
.могучей .массы. Совсѣ.мъ не то консерваторъ заме чалъ у
себя дома, где и человекъ, и масса были обезличены до
потери всякой воли, кроме чисто растительной, где въ
оцепененіи векового какого-то испуга все замерло и ша­
рахалось изъ стороны въ сторону, какъ овцы въ отаре,
подъ взмахомъ палки. До крымской войны было по край­
ней мере одно оправданіе всеобщему гнету: Россія должна
быть непобедимой. Ради національнаго тщеславія, ради нечистаго сознанія, что мы всехъ поколотимъ, мы исколачи­
вали самихъ себя, безъ всякаго нашествія иноплеменнаго,
испытывая погромъ и страхъ и униженіе. Но крымская
война доказала, что даже и для тщеславія внутренній гнетъ
никуда не годится. Съ огромною, на бумаге милліонною
арміей и превосходнымъ черноморскимъ флотомъ мы не
могли, по выраженію Ив. Аксакова, «сбросить даже н е ­
сколько десятковъ тысячъ англичанъ и французовъ съ
своего берега» и после безчисленныхъ жертвъ народныхъ
принуждены были запросить мира... Давно-ли былъ этотъ
позоръ? Всего сорокъ летъ тому назадъ, и урокъ этотъ
не лишенъ значенія и до сихъ поръ. Совестливый кон­
серваторъ не могъ не видеть, что европейскій либерализмъ не только не ослабляетъ государственныхъ силъ, но
усиливаетъ ихъ, и одною своею стороною — просвещеніемъ — создаетъ могущества неисчислимыя. Сравнивая
рядъ «консервативныхъ» государствъ —• Китай, Турцію,
Персію съ рядомъ «прогрессивныхъ»—Англіей, Франціей,
Германіей, С. Штатами и пр., самый закоренелый консер­
ваторъ—если онъ былъ не маньякъ—соглашался, что прогрессивныя начала въ международной жизни — великое
преимущество. Еще ни одно государство не погибло отъ
«либеральныхъ» началъ (классическій примеръ — Поль­
ша—погибла отъ крайней народной забитости), — тогда
какъ неподвижный консерватизмъ приводилъ къ краю

225

гибели чуть-ли не все государства. Всмотритесь въ судь­
бу Китая или издыхающей Турціи — эти имперіи занимаютъ самые счастливые отъ природы края, въ тепломъ климатѣ, среди южныхъ морей; обе обладаютъ
необъятными пространствами, и даже самыя расы, населяющія ихъ, отличаются многими высокими качества­
ми. И внѣшніе враги были непричемъ: сами эти имперіи наводили трепетъ на все народы. Никто ихъ не завоевывалъ (манчжуры въ Китае •быстро окитаились и
не имѣли ни малейшаго вліянія на общую судьбу Китая).
Чемъ-же объяснить ихъ поразительный государственный
упадокъ, этотъ старческій маразмъ еще живцхъ народ­
ностей? Ничемъ инымъ, какъ только полною останов­
кою преданія, потерею его способности совершенство­
ваться и усваивать начала нравственныя. И Китай, и
Турція были когда-то въ періоде прогрессирующаго кон­
серватизма, и тогда они были могучи и крепки (Китай—
въ VIII векѣ, династія Танъ, Турція—въ эпоху Османа).
Религіозное и культурное одушевленіе, вознесшее эти на­
роды на ихъ политическую высоту, было возможно лишь
при способности идти впередъ, увлекаться лучшимъ,
перенимать его отъ соседей.
VIII.
Избытокъ силъ обыкновенно губитъ и людей, и народы.
Государственная сила, развивавшаяся въ періодъ завоева­
тельный, обращаясь внутрь, останавливаетъ духовный
ростъ народа и сосредоточивается постепенно в-ь виде
тираніи, внутренняго самозавоеванія, ярмо котораго не
легче внешняго. Государство, явившееся въ начале скопленіемъ народной энергіи, становится расточителемъ ея: какъ
скупецъ обкрадываетъ самого себя, моритъ голодомъ,
чтобы отложить копейку съ целью никогда ею не вос­
пользоваться, такъ и остановившійся духъ народный: отда­
вая себя всецело одной идее, будто-бы единой истинной,
15

220

онъ бѣднѣетъ во всѣхъ остальныхъ. Создается Талмудъ
или ІІсла.мъ, великій плѣнъ души народной въ создан­
ной ею-же садюй твердын-k Вместо кипучаго творче­
ства, роскошнаго расцвѣта мысли съ ея безконечнымъ
разнообразіемъ, ыаступаетъ мертвая рутп-на, схоластика,
общая нѣмота. Государство, превращенное въ верховнаго
идола, заслоняетъ Бога и дѣлаетъ народъ идолоподобнымъ, мертвымъ. Происходить съ огромнымъ и даровитымъ племенемъ то-же самое, что съ отдѣльнымъ человѣкомъ, поддавшимся одной какой-нибудь страсти, даже
хорошей: превратившись въ манію, она делается порокомъ. А въ Исламѣ или Талмуд-Ѣ идолизируется даже не
хорошая, а злая страсть—тщеславіе народное, грѣхъ не
менѣе грубый, чѣмъ и личное тщеславіе. Народъ-идолопоклонникъ, народъ-духоотступникъ поражается страш­
ной казнью: таланты, которые онъ, рабъ лукавый, закопалъ въ землю, отнимаются отъ него, высокія способно­
сти къ творчеству государственному и культурному — за
неулотребленіемъ ихъ—отмираютъ. Въ народѣ развивается
крайнее обезличеніе, рабское подобострастіе предъ вся­
кой силой, потеря уваженія и даже чутья къ справеливости, потеря способности достигать совершенства и отстаи­
вать его. Какъ въ гніющемъ организмѣ,—клеточки тѣла
теряютъ живое сігѣпленіе, расползаются при ничтожномъ
толчкѣ: вспомните Китай во время послѣднихъ войнъ
или Турцію съ ея возстаніемъ христіанъ. Это—внѣшніе
признаки гніенія; еще тяжелѣе внутренніе, въ самомъ
характерѣ, въ самомъ сердцѣ народномъ... Никакое внеш­
нее нашествіе, ни одинъ погромъ варваровъ не наносятъ
народу такого глубокаго растлѣнія, какой влечетъ за со­
бою постепенно развившаяся внутренняя тиранія—продуктъ остановившагося преданія.
Но если консерватизмъ долженъ постоянно идти впе­
редъ и прогрессировать въ своемъ содержаніи, то чтоже остается на долю либерализма? И въ чемъ отличіе
одного отъ другого?

227

Я думаю, что если отстранить не искреннихъ и не сознательныхъ людей обѣихъ партій, то между искренними
их"ь представителями то-же различіе, какое между теоре­
тиками и практиками. Я лнбералъ, пока хорошее у меня
еще въ мысли, въ теоріи, но когда я воплотилъ его въ
дѣйствіе, въ порядокъ жизни — я консерваторъ, я уже
охраняю это хорошее. Вотъ и все различіе. — Но охраняютъ и не только хорошее, возразятъ мкгіЬ. Къ сожалѣнію, да,—и не только хорошее мыслятъ. И либералы, и
консерваторы могутъ заблуждаться, считая за хорошее
нѣчто очень дурное. Но тѣмъ и другимъ данъ путь для
изб^жанія ошибокъ. Данъ человѣку разумъ, и даже
нѣчто больше, чѣмъ обыкновенный разумъ: дано ошкровете истиннаго закона жизни, сознаніе благородней­
шая разума, подслушавшаго ‘законъ этотъ въ самомъ
сердцѣ міра. Нѣтъ иного критерія ни для консерваторовъ,
ни для либераловъ, нѣтъ иной цѣли, какъ достигать
уже указанную цѣль—конечно, если мы не лицемѣрно
убѣждены въ ея истинности и величіи. — Но если не
убеждены?.. Но тогда въ чемъ-же, господа, мы убеж­
дены? Гдѣ-же цѣль, гдѣ путь, гд-fe смыслъ — не только
консерватизма и либерализма—но и всего нашего страннаго существованія?
Нравственный законъ^ «заповѣдь Божія» покрываетъ
все. Внѣ этого крайне шатки всякіе иные «законы» человѣческихъ отношеній: правовые, общественные, государ­
ственные, международные, историческіе, соціальные и пр.,
и пр. Политика должна быть въ существі; своемъ эти­
кой—или нельзя ее искренно уважать; васъ могутъ за­
ставить подчиняться ей, нанося вамъ страданіе, отрав­
ляя жизнь вашу, но въ душѣ своей, передъ престоломъ
Вѣчности, вы протестуете противъ такой политики! Вы
чувствуете, что она—грѣхъ и смерть. Политика и ли­
бераловъ, и консерваторовъ должна быть осуществленіемъ
единаго нравственнаго закона, одинаково обязательнаго
для людей—живутъ-ли они единицами, обществами, го­

22S

сударствами или всѣмъ человѣчествомъ. Нашъ законъ не
Тора, не Коранъ,—rfc, можетъ быть, представляютъ насиліе,.
вражду, рабство. Наше Откровеніе есть «законъ совершен­
ный, законъ свободы» (Іак. і: 2 5 ), одинаково благой для
всѣхъ человіческихъ сочетаній, какими-бы именами они
ни прикрывались. Самый высокій прогрессъ есть усвоеніе нравственнаго закона, самый благородный консерва­
тизмъ—осуществленіе его. Святая мысль—основа святой
жизни, и достигать этой святости можетъ.только и д ущ ш
консерватизмъ: ост анавливающ ійся, оглядывающійся на
покинутое уже зло, окамен^ваетъ, подобно жен-fe Лота.
Повторяю, какъ бы ни было мрачно подчасъ дѣйствіе
преданій мертвыхъ, все же есть утѣшеніе, что консерва­
тизмъ нашъ не вполнѣ отжилъ, какъ на Востокѣ, что онъ
прогрессируетъ, что хоть крайне медленно, но имъ усваи­
ваются начала свободы и уваженія къ человеку. Сознаніе
наше, очевидно, совершенствуется и ростетъ, хотя и далеко
не съ тою живостью, какъ на Западі. Вѣянія Востока
заморили насъ — но все-же не до конца. Уничтоженіе
розги, я ув-Ьренъ, тотчасъ и благотворно подниметъ
душу русскаго человѣка. Розга клеймила его какъ
азіата, теперь онъ почувствуетъ себя немножко въ
Европѣ, въ христіанствіз, въ цивилизаціи. Отмена роз­
ги напомнитъ о множествѣ насилій болѣе тонкихъ,
которыми опутанъ народъ нашъ и отъ которыхъ не­
свободно и общество,—дойдетъ чередъ и до нихъ, если
всѣ мы, искренніе либералы и консерваторы, не остано­
вимся въ восточной лѣни, не успокоимся. Необходима
энергическая работа и теоретиковъ, и практиковъ добра,
чтобы движеніе консерватизма ускорить: наше поколѣніе
хочетъ жить, и жизни такъ мало, и такъ обидно сойти
въ могилу, не видавъ въ жизни правды Божіей, вѣчной,
всегда бывшей и будущей, только не существовавшей
среди насъ. Помните стихи Пушкина:
Увиж у-ль я, друзья, н ар о д ъ освобож денны й
и пр.

229

Поколѣнію Пушкина и Лермонтова такъ и не при­
шлось дождаться «прекрасной зари», которую они призы­
вали на отечество. Какая обида для лучшихъ людей Рос­
сии, для гѣхъ, которые составляюгь ея гордость доселе!
Наше живое поколініе имѣетъ своихъ лучшихъ людей,
которые тоже ждутъ зари—и старѣютъ, и уыираютъ не
дождавшись. Это тяжелое страданіе, ничѣмъ не искунимое. Но и не лучшіе люди—если страдаютъ менее отъ
гнета мертвыхъ преданій—то лишь потому, что не зна­
ютъ иного счастья... А это счастье всегда «такъ воз­
можно, такъ близко»...
IX.
Прогрессъ есть не отверженіе преданій, а облагорожденіе ихъ. Отречься отъ преданій вообще значило-бы
отказаться отъ великаго наследства цивилизацш, скопленнаго всей прошлой вѣчностью. Все, чѣмъ мы живемъ
и что мы мыслимъ, лишь въ милліонной долѣ есть наше
личное, «благопріобр-ѣтенное достояніе», да и эта безконечно малая доля стала возможною лишь благодаря ро­
довому опыту. Отъ преданій вообще нельзя отречься:
они, въ видѣ наслѣдственныхъ влеченій, составляюгь са­
мую ткань души нашей. Но наслѣдуются, къ сожал-ѣнію,
не только богатства, но и долги предковъ, не только откровенія разума, но и его ошибки. Очень большая часть
преданій безспорна и представляетъ, такъ-сказать, неот­
чуждаемый никакимъ прогрессомъ маіоратъ духа. Обшир­
нейшая область преданій утверждена безконечною про­
веркою до степени не только очевидной истины, но даже
инстинкта; такъ мы, чувствуя голодъ, принимаемъ пищу
даже безъ мысли о целесообразности этого действія. Мы
инстинктивно сокращаемъ различныя мышцы при ходьбе,
не обдумывая каждый разъ степень сокращенія той или
другой, и пр.—но все подобные машинальные акты требо­
вали не только обученія мышцъ въ нашемъ детстве, но

230

и врожденной подготовки ихъ въ теченіе тысячел-ѣтій. Но
даже въ области физической жизни преданіе не всегда
есть истина. Склонность къ сумасшествію, къ хроническимъ
болѣзня.мъ и порокамъ—все это вѣдь, тоже преданія ,
глубокія и мрачныя традиціи тѣла, хотя, конечно, ни
одинъ консерваторъ не станетъ отстаивать ихъ неприко­
сновенность. Пріобрість хоть немножко новаго, небывалаго здоровья лучше, чѣмъ сохранить всѣ фамильныя
болѣзни. Но и внѣ болезней, въ области здоровой
наследственности прогрессъ далеко не невозможенъ.
Вполне здоровый и сильный современный человекъ
имѣетъ отдельные органы и ткани далекими отъ того
совершенства, какое представляютъ себе біологи. Самое
острое зреніе человека уступаетъ зренію орла, самое
острое обоняніе—обонянію собаки, самый острый слухъ—
слуху кошки и т. п. Вместо костистаго скелета человеку
было-бы гораздо выгоднее иметь роговой, более упругій,
и клеточки человеческаго тела во многомъ могутъ поза­
видовать жизненной энергіи инфузорій. У человека говорятъ, самый совершенный мозгъ, однако не у всехъ
онъ достигаетъ высокаго развитія, и ни у кого онъ не
развитъ всесторонне. Человекъ съ идеальнымъ мозгомъ
долженъ былъ-бы обладать совокупными геніями Сократа,
Ньютона, Гете, Бетховена, Рафаэля, Архимеда, Фидія и пр.
кончая, напримеръ, геніемъ шахматиста Ласкера который—
въ своей особой, не столь серьезной области—тоже показываетъ, до чего можетъ прогрессировать человеческій
мозгъ. Если отъ одной точки провести рядъ радіусовъ,
изображающихъ различныя направленія ума, и отложить
на нихъ достигнутые геніями успехи (въ единицахъ среднихъ человеческихъ способностей), получится схема бу­
дущей, гигантской души, передъ которою теперешняя те­
ряется въ ничтожности. А еще неизвестно, представляютъ-ли геніи Сократа, Ньютона, Рафаэля и т. п. последній пределъ могущества духа: быть можетъ, съ ве~
ковымъ подъемомъ средняго уровня человечества будетъ

231

подыматься и верхній уровень, какъ это замечается въ
искусственныхъ культурахъ растеній и животныхъ. Та­
кимъ образомъ возможный прогрессъ не законченъ для
человечества ни въ области физической, ни въ духов­
ной. Легко понять, что особенно нуждается въ про­
грессе самая новая и не установившаяся сфера жизни—
психическая. Здесь — какъ въ верхнемъ этаже еще
строющагося дома — особенно много сырого, грубаго,
неприспособленнаго, ненужнаго; планъ постройки загроможденъ матеріаломъ и мусоромъ, который непремен­
но долженъ быть убранъ. Нижніе, уже отделанные эта­
жи могутъ оставаться неприкосновенными (хотя и здесь
постоянный ремонтъ—условіе свежести и крепости зда**
нія), — наверху-же, где еще не выведены своды, не про­
резаны окна,—всякая остановка пагубна, отдаляя воз­
можность правильной, благоустроенной жизни. Такой не­
доконченный этажъ представляетъ собою міросозерцаніе
теперешняго человечества, область политическихъ и соціальныхъ знаній. Все философы, пробующіе системати­
зировать рядъ наукъ, недаромъ помещаютъ соціологію
и этику въ конце ихъ. Собственно плат недостроеннаго
этажа угаданъ былъ не разъ, и даже были геніальныя
попытки начертать его въ виде руководства для безконечно-мятущихся сонмищъ человеческихъ, строющихъ
свою исторію едва-ли съ большею ясностью сознанія,
чемъ полипы, строющіе материки на дне океана. Пла­
ны или идеалы жизни бывали разгаданы, но внедрить
ихъ въ среднее пониманіе—-дело величайшей трудности.
Поэтому среднее сознаніе до сихъ поръ загромождено
массою ложныхъ, грубыхъ, злыхъ представленій, или совсемъ не нужныхъ для идеальнаго порядка жизни, или
противоречащихъ ему. Сколько ходячихъ «истинъ», идей
господствующихъ, но которыя ничуть не выше сумасшедшаго бреда: дотого оне не связаны съ действительностью
и призрачны. Все эти ходячія истины составляюгь мерт­
вое преданіе, и какъ все мертвое, они отличаются замѣча-

232

тельной стойкостью. Ихъ—Ьеликое множество въ исторіи,
соціологіи, политик^, этике, и когда какое-нибудь поколе иіе освобождается отъ одного изъ нихъ, то не можетъ
надивиться: какимъ образомъ люди заведомо не сѵмасшедшіе, не идіоты, не дети, не дикари могли верить въ подоб­
ное безуміе и даже защищать его всеми силами разума. Это
одна изъ горькихъ загадокъ человеческой личности.
X.
Какимъ образомъ люди вроде Державина, Жуковскаго,
Карамзина, Гоголя защищали крепостное право, кнутъ и
плети? Какъ помириться, что эти избранные люди и рядъ
другихъ, имъ подобныхъ, терпели современный имъ терроръ въ нашихъ обычаяхъ и не возставали противъ него?
На этой загадке видно могущество преданія, вообще непо­
бедимое, побеждаемое только преданіемъ-же, лишь другого
рода. Для самаго маленькаго прогресса необходимо, что­
бы противъ одного преданія выступило достаточно силь­
ное иное, более разумное. Все преданія, и мрачныя, и
светлыя, накапливаются во времени и борются между со­
бою. Несчастные века нашей исторіи—XV, XVI и XVII—
дали рядъ тяжелыхъ и темныхъ началъ, которыя заглу­
шили древнія, здоровыя преданія. Последнія почти за­
глохли, но въ два следующіе века изъ Европы нахлынули
новыя, благодатныя волны идей, родственныхъ по духу
нашему древнему міросозерцанію, и заглохшіе корни ожи­
ли. Крепостное право, кнутъ и многое другое исчезло
только потому, что втеченіе целаго столетія, въ ряде поколеній, читавшихъ европейскія книги и наблюдавшихъ
жизнь Европы, возродилось древнее, неистребленное до
конца преданіе о свободе и достоинстве человека во­
обще и о праве народа на уваженіе государства. Не
удивляйтесь, если дети ярыхъ крепостниковъ (Тургеневъ,
Некрасовъ и т. п.) являлись горячими проповедниками
свободы. По духу эти люди были детьми не своихъ

233

отцовъ, a болѣе имъ родственныхъ геніевъ европейской
мысли. Ярые крёпостники передавали старый завѣтъ, но
западные гуманисты передавали новый, болѣе высокій, и
это было новое, победоносное преданіе. Далеко не всеми
былъ принятъ этотъ добрый даръ: до сихъ поръ еще въ
огромной части русскаго общества держатся крѣпостническія привычки, которыми и объясняются многочисленный,
прикровениыя формы рабства, тяготѣющаго надъ жизнью.
Хотя несомненно, что современный консерватизмъ гумани­
зируется, что новое преданіе входитъ въ нравы,—но какъ
это ни радостно, нельзя быть увереннымъ въ окончательномъ торжестве правды. Ничто не предопределено, и
победа остается всегда за действующими Не говоря о
нашей стране, где добрыя начала такъ новы и не­
прочны,—даже въ Европе, даже въ колыбели европей­
ской свободы—Англіи—возможенъ поворотъ къ самымъ
варварскимъ временамъ ея исторіи, до каннибальства вклю­
чительно.
Обыкновенно говорятъ, что возвращеніе къ крепост­
ному праву немыслимо, что разъ дарована некоторая сво­
бода, то... и пр. Но, серьезно говоря, почему-же пово­
ротъ къ рабству немыслимъ? Почему невозможенъ кнутъ,
плети? Да, даже кнутъ и плети, «въ наше время, когда»
и пр.—они все еще возможны,—дотого, что кое-где все
еще не вывелись до сихъ поръ.
Народу, конечно, ни кнутъ, ни плети не понравилисьбы теперь, но я смею думать, что все это и прежде—
народу не нравилось. Что касается интеллигендіи, то по­
слушайте, что говоритъ А. П. Чеховъ о русской интелли­
генции въ одномъ уединенномъ уголке,—на о-ве Сахалине.
Речь идетъ о Сахалине после реформы 1884 года, когда
на острове введено было новое положеніе, вызвавшее
усиленный приливъ чиновниковъ изъ Европейской Россіи.
«На Сахалине, говоритъ г. Чеховъ, мы имеемъ уже три
уездныхъ города, въ которыхъ живутъ чиновники и офи­
церы съ семьями». Общество «разнообразно и интелли­

234

гентно» и, по мн^ню г. Чехова, «во всѣхъ отношеніяхъ
выдерживаетъ сравненіе съ нашими уездными обществами,
а въ районе восточнаго побережья оно считается самымъ
живымъ и интереснымъ». Но... «и теперь, говоритъ г.
Чеховъ, встречаются чиновники, которымъ ничего не
стоитъ размахнуться и ударить кулакомъ по лицу ссыльнаго, даже привилегированнаго, или приказать человеку,
который не снялъ второпяхъ шапки: «Пойди къ смотри­
телю и скажи, чтобы онъ далъ тебе тридцать розогъ»...
«Въ новой исторіи Сахалина играютъ замѣтную роль пред­
ставители позднейшей формаціи, см-ѣсь Держиморды и
Яго,—господа, которые въ обращеніи съ низшими не признаютъ ничего, кроме кулаковъ, розогъ и извозчичьей
брани, а высишхъ умиляютъ своею гттеллтентностью и
даже либерализмолѣ » («О-въ Сахалинъ», стр. 439—440).
XI.
Съ какимъ «упоеніемъ» предаются сахалинские либе­
ралы сеченію несчастныхъ арестантовъ, показываетъ подсчетъ, сделанный г. Чеховымъ: въ 1889 году въ. Александровскомъ округе было высечено 265 и наказано
другими мерами 1 7 ,—значитъ, изъ юо случаевъ въ
94 администрація прибегаетъ къ розгамъ». Поводомъ
къ тому, чтобы дать человеку 30 или юо розогъ, служитъ обыкновенно всякая провинность — неисполненіе дневного урока, пьянство, грубость, непослушаніе.
Если не исполнили дневного урока 20— 30 рабочихъ, то
секутъ всехъ 20—30. Одинъ чиновникъ говорилъ г. Че­
хову, что когда онъ былъ назначенъ въ первый разъ
и обходилъ тюрьму, то ему было подано до 50 прошеній. Онъ объявилъ просителямъ, что техъ, прошешя
которыхъ окажутся не заслуживающими вниманія, онъ
будетъ сечь. «Только два прошенія оказались уважи­
тельными, я велелъ высечь 48 человекъ. Затемъ въ
другой разъ 25, потомъ все меньше и меньше, и теперь
уже просьбъ мне не подаютъ. Я отучилъ ихъ». «У одного

235

каторжнаго нашли дневникъ, который былъ принять за
черновыя корреспонденціи; ему дали 50 розогъ и 15 дней
продержали въ темномъ карцере на хлібѣ и воде. Смотри­
тель поселеній, съ вѣдома окружного начальника, подвергъ
телесному наказанію почти всю Лютогу... не исключая
даже беременной женщины, праваго и виноватаго, безъ
всякаго разсмотрѣнія дела, состоявшаго въ простой драке
между ссыльно-поселенцами». Нак^ваніе розгами отъ слгшькомъ часпгаго употребленія въ высшей степени опошли­
лось на Сахалине, говоритъ г. Чеховъ. Вы подумаете, что
«упоеніе розгами» принадлежитъ старымъ, малообразованнымъ служакамъ? Вовсе нѣтъ. Вотъ что разсказываетъ
г. Чеховъ объ одномъ видѣнномъ имъ случае наказанія
плетьми въ Дуэ (плети—почти то-же, что старинный
кнутъ). «Ввели Прохорова. Докторъ, молодой нѣмецъ (за­
метьте!) приказалъ ему раздеться и выслушалъ сердце
для того, чтобы определить, сколько ударовъ можетъ вы­
нести этотъ арестантъ. Докторъ решаетъ этотъ вопросъ
въ одну минуту и затемъ съ деловымъ видомъ садится
писать актъ осмотра.—Ахъ, бедный!—говоритъ онъ жалобнымъ тономъ съ сильнымъ немецкимъ акцентомъ, мокая перо въ чернильницу.
— Тебе, небось, тяжело въ кандалахъ? А ты по­
проси вотъ господина смотрителя, онъ велитъ снять.
Прохоровъ молчитъ; губы у него бледны и дрожатъ.
— Тебя, ведь, понапрасну,—не унимается докторъ.—
Все вы понапрасну, Въ Россіи такіе подозрительные люди!
Ахъ, бедный, бедный!..»
Заметьте, какое злобненькое, ехидное издевательство
надъ жертвой—со стороны кого-же? Доктора, молодого
человека съ высшимъ образованіемъ!..
«...Идемъ все въ помѣщеніе для надзирателей, про­
должаешь г. Чеховъ.—Военный фельдшеръ, стоящій у
входа, проситъ умоляющимъ голосомъ, точно милостыни:
«Ваше в—іе, позвольте посмотреть, какъ наказываютъ!»
Тяжело описывать самую картину казни. «У Про­

23(3

хор ов а волосы прилипли ко л б у , ш ея надулась; у ж е п о сл ѣ
5— і о ударовъ тѣ л о, покры тое рубцам и о т ъ п р еж н и х ъ
п л етей , п обагр овѣ л о, п о си н ѣ л о ; к о ж а л опается на нем ъ
от ъ каж даго удара... В отъ у ж е к ак ое-то стр ан н ое вы тягиваніе ш еи , зв у к и рвоты , П р о х о р о в ъ не п р о и зн о си т ъ ни
о д н о г о слова, а только мы читъ и хр и п и т ъ ... З уб ы с т у чатъ, л и ц о ж е л т о е , м окрое, глаза б л у ж д а ю т ъ ... К о гд а
ем у даю тъ капель, он ъ с у д о р о ж н о кусаетъ стаканъ» и пр.
«— Л ю блю см отрѣть, какъ и х ъ наказываютъ! гов ор и тъ ра­
д о с т н о военны й ф ел ь д ш ер ъ , оч ень довольны й, ч т о насы­
тился отвратительны мъ зр ѣ л и щ ем ъ .— Л ю блю ! Э т о такіе
н его д я и , мерзавцы ... Вѣш ать и х ъ !»
Зам ѣ тьте, какое о ж е с т о ч е н іе у м ол одого ф ел ьдш ер а.
«И склю ченіе не составляю тъ д а ж е образованны е л ю ди ,
зам-ѣчаетъ г. Ч е х о в ъ .— П о крайней м ѣрѣ я н е зам ѣчалъ,
чтобы чиновники съ ун и вер си тетск и м ъ образован іем ъ о т ­
н оси л и сь къ эк зек уц іям ъ иначе, чѣмъ военны е ф е л ь д ­
ш ера или кончивш іе к ур съ въ ю н к ер ск и хъ уч и л и щ ахъ и
ду хов н ы хъ сем инаріяхъ. Иные такъ гр у бѣ ю т ъ , ч то начинаю тъ д а ж е находи ть удовол ьств іе въ д р ан ь ѣ ». Г. Ч ехо в ъ
п р и в оди т ъ уж асаю щ іе прим-ѣры безч ел ов ѣ ч ія , примѣры
пы токъ. О д н у и -л ѣ т н ю ю д-ѣвочку, дочь убій цы , сѣ к л и ,
п о д в ѣ си в ъ на в о зд у х ъ , розгам и и плетьми, и к огда она.
п оп р оси л а пить, ей подали сол ен аго омуля. П л етей дан о
бы ло-бы и больш е, еслибы самъ палачъ не отказался п р о­
до л ж а ть бить» и пр.
Т а к ъ вотъ какіе нравы въ ин тел л игентном ъ угол к ѣ ,
ср ед и лиц ъ, наѣ хавш и хъ и зъ Р о сс іи , к ончи вш и хъ вы сш іе
и ср едн іе курсы въ разны хъ уч ебн ы хъ за в ед ен ія хъ , ср еди
общ ества, гдѣ ставятся дом аш ніе спектакли, вы писы ваются
ж урналы ... Въ этом ъ о б щ ест в ѣ встреч аю тся, к он еч н о , и
исклю ченія, но он и р ѣ д к и (« М н е п р и ходи л ось в стр еч ать»,
го в ор и тъ г. Ч ех о в ъ ).
Я привелъ э т у дл и н н ую справку и зъ н абл ю ден ій г.
Ч ехова, какъ д о к ум ен тъ , у б е д и т е л ь н о доказы ваю щ ій всю
ещ е страш ную силу ж е с т о к о с т и наш и хъ п р едан ій — в сю ду,

237

гдѣ эта жестокость допущена закономъ. Вѣдь даже въ
Европейской Россіи, не на каторгѣ, а среди полноправныхъ гражданъ,—стоило дать нікоторымъ начальникамъ
въ деревнѣ нѣсколько больше власти, чѣмъ нужно, какъ
тотчасъ-же выдвинулся многочисленный рядъ мордобійцъ,
и между ними были люди молодые, избранные, съ высшимъ образованіемъ, какъ, напримѣръ, знаменитый «кан­
дидатъ правъ» г. Протопопова..
XII.
Все это я говорю къ тому, чтобы предостеречь гуманныхъ людей, радующихся прогрессу консерватиз­
ма, отъ излишнихъ иллюзій. Консерватизмъ движется,
но лишь пока его двигаютъ — и для этого необхо­
димы величайшія усилія всѣхъ честныхъ людей, непрестанныя усилія. Всѣ бывшіе ужасы въ исторіи
снова, какъ тучи, могутъ подняться надъ горизонтомъ.
Возможны снова палачи, висѣлицы (не исчезнувшія
вовсе и до сихъ поръ), костры инквизиціи, казни Ива­
на Грознаго, ужасы крѣпостного права и римскаго раб­
ства. Правда, все это возхможно не сейчасъ,—но пройдутъ пять, шесть столѣтій, нагрянутъ какія-нибудь ката­
строфы—вродѣ всемірной войны или борьбы европейскаго
Запада съ монгольскимъ Востокомъ, нагрянетъ соціальная кровавая борьба, исходъ которой загадоченъ, или
физическое вырожденіе расъ, или психическое вырожденіе ихъ, случавшееся не разъ въ исторіи,—произойдетъ одно или цѣлый рядъ подобныхъ всемірныхъ несчастій, и помраченное сознаніе впадетъ снова въ ста­
рыя ошибки, эти ошибки снова постепенно сдѣлаются
привычкой, потребностью, необходимостью, вѣрой, страстью,
какъ снежный комъ, увеличиваясь и укрѣпляясь и да­
вя собою теперешнія гуманныя преданія. Что бываютъ
«реакціи» въ жизни народовъ, это извѣстно всѣмъ:
средняго человѣческаго вѣка достаточно, чтобы пере­
жить не одну реакцію. Столѣтніе, напримѣръ, старики въ

•238

Р о ссіи могѵтъ ещ е полнить «д н ей А лександровы хъ пр е­
красное начало», п отом ъ реакцію двадцаты хъ го д ов ъ , п о ­
том ъ нѣкоторы я вѣянія тридцаты хъ и начала сороковы хъ
и новую реакцію конца сороковы хъ и начала п я ти деся тыхъ, затѣм ъ либеральную э п о х у начала 6 о -х ъ го дов ъ и
реакцію п осл ѣ дую щ и хъ , затѣ м ъ снова либеральное о ж и в леніе въ концѣ сем идесяты хъ и новую реакцію . Н о п о ­
д о б н о тому, какъ кром ѣ суточны хъ колебаній зем н ого
магнетизма сущ ествую тъ годовы я и вѣковы я, въ н астр ое­
н ы народовъ возм ож ны (и , м о ж ет ъ быть, д о и зв ѣ ст н ой
степ ен и н еобходи м ы ) долговременны й отк л он ен ія о т ъ
и звѣ стн аго м іросозерцанія въ и н о е, п р о ти в оп о л ож н ое.
К ак ъ ни возвыш енны начала правды, лю бви, св обод ы ,—
или д а ж е именно п отом у, что о н и такъ возвы ш енны ,— он и
м огутъ рухнуть, зам ѣниться п р еж н и м ъ варварствомъ,
п р еж н и м ъ безум іем ъ . В ѣдь все возвы ш енное, бл и зк ое къ
и деал у, отличается тонкостью строенія и п о то м у— хр уп ­
ко. Ч асто-л и и н адол го-л и отдѣльны мъ лю дямъ удается
подняться д о ум ственнаго и нравственнаго соверш енства?
Н е легче э т о и для цѣлаго народа. Завистливы е демоны
к а к ъ -бу д т о стер егутъ всякій у с п ѣ х ъ и стремятся р азстроить его паденіем ъ. В ъ ж и з н и человѣчества разсѣяны
безчисленны я в о зм о ж н о ст и какъ счастья, такъ и ги б ел и ,
и часто шансы п осл ѣ дн ей вдругъ соеди н яю тся и стано­
вятся неодолимы м и.
В о зм о ж ен ъ п сихическ ій уп адок ъ , вызванный удал еніемъ культурнаго человѣка отъ природы , вѣ чной корм и­
лицы д у ш и его,— переутом леніем ъ въ силу крайней с л о ж ­
н о ст и культурнаго быта, пресы щ еніем ъ отъ избы тка вп е­
чатлений, развращ енностью и и зн ем ож ен іем ъ духа ср еди
о б езб о ж е н н а го хаоса. « М о ж н о , говор и тъ Р енанъ , п р едви ­
д е т ь уп адок ъ цивилизаціи вслѣ дствіе истощ ен ія запасовъ
каменнаго угля и всеобщ аго распространенія эго и ст и ч еск и хъ и д ей ... И ногда я представляю себе землю въ б у д у щ емъ въ видѣ планеты и д іот ов ъ , грѣ ю щ и хся на с о л н ц е
въ пош лой праздн ости сущ ествъ , для которы хъ еди н ст в ен ­

ная цѣль—иметь необходимое для матеріалъной жизни»,
Мишле провидитъ въ будущемъ эпоху, когда «la vul­
garité prévaudra». Великую опасность для цивилизаціи
Летурно видитъ въ развитіи роли денегъ, въ постепенному
такъ сказать, «ожидовленіи» современнаго общества. При­
чины возможнаго упадка человечества, какъ и упадка
отдельной личности, разнообразны. Для меня, покрайней
мере безусловно очевидна возможность остановки про­
гресса и возвращенія къ дикости. Поэтому безусловно
необходимо бодрствовать на страже достигнутыхъ успѣховъ, вечно трепеща за нихъ. Малейшая оплошность—и великій даръ, завещанный предками и умноженный вами
ценою страшныхъ усилій, можетъ быть потерянъ.
Создавать благородныя преданія и охранять ихъ—са­
мый высокій долгъ всехъ совестлрівыхъ людей. Великія
преданія, действительно, есть лучшее, и въ сущности—
единственное народное сокровище, его вечная святыня,
животворящая, чудотворная. Какъ счастливы поколенія,
получившія въ наследство великую культуру, строй чистыхъ, безупречныхъ верованій! Невидимый, огромный,
священный храмъ, тысячелетнее зданіе души народной,
на фундаменте древнемъ, какъ міръ. Но чтобы преданія
были храмомъ всенародными необходимо, чтобы въ нихъ
чувствовалось присутствіе Божіе — иначе какая хотите
огромная, многоценная, изящная постройка представляетъ
простой сарай, годный для склада чего угодно, но не
для молитвы. Совокупность преданій есть какъ-бы гимнъ
Богу, отъ прадедовъ, дедовъ, отцовъ перешедшій ко
внукамъ, гимнъ, въ который должна влагаться вся поэзія прошлаго, вся мысль настоящаго, все мечты о буду­
щемъ. Великое преданіе должно быть нравственнымъ—
иначе оно безбожно, иначе оно не жизнь, а гной души,
ея наследственная проказа. Но много-ли на свете сеятыхъ преданій подлежитъ консерватизму? То, что выдаютъ
за святое, не бываетъ-ли иногда мерзостью? Потому мер­
зостью, что оно не согласно ни съ откровеніемъ евангель-

240

ским ъ, ни съ опытомъ общ еч ел ов еч еск ой ж и зн и , ни съ
непосредственны мъ чувствомъ всякаго с в іж а г о ч ел овек а,
не опутаннаго паутиною су ев ер ій . О чи сти те преданія,
дайте возм ож ность уважать и х ъ — и тогда отдадим тесь
консерватизму.
Охранять преданія — не значитъ дер ж ать и хъ въ н еи зм ен н ом ъ в и д е . Э то грубая ош ибка вульгарнаго к о н ­
серватизма. Охранять преданія — значитъ, оберегать и х ъ
св о б о д н о е дв и ж ен іе, свойствен ное всему ж и в ом у. Д в и ­
ж е т е н еобходи м о, иначе н еподвиж н ая истина дел а ет ся
м ертвой, не связанной съ действител ьн остью . Такая
истина — есть у ж е л ож ь, призракъ отсутствую щ аго
ф акта. Н априм еръ, если остановиться на той и с т и н е ,
что не н у ж н о тел есн ы хъ наси лій м е ж д у граж дана­
ми и не и дти дальш е эт о го , то р о зги , д е й с т в и ­
тельно, не будетъ , но в с е безчисленны я насилія, кро­
м е р озги , б у д у т ъ действовать. Б уд етъ н е к о т о р о е отр и ­
цательное до бр о (т . е. что не б у д у т ъ сеч ь ), д о б р а -ж е п о ­
лож ительная», состоящ аго въ непрерывномъ п р е о д о л е л и
зла, не будетъ . П оэтом у консерватизм ъ д о л ж ен ъ прогрес­
сировать, чтобы быть живы мъ и ж ивотворны м ъ. На крутыхъ горны хъ подъем ахъ п о дъ заднія колеса подклады ваю тъ клинья, чтобы эк и п аж ъ не свалился. Э ки паж ъ
истор іи , подвигаемый тяжелы ми усиліями в с е х ъ честны хъ
лю дей, требуетъ консервативны хъ клиньевъ. Н о всякій
ш агъ нравственнаго прогресса консерваторы • долж н ы за­
креплять въ в и д е нравственнаго преданія — нё какъ ма­
к си м у м у а какъ м инимумъ дости ж и м аго. П о странной и
ж ал кой о ш и б к е, в м ест о того, чтобы подкладывать клинья
позади прогресса, консерваторы подкладываютъ и х ъ часто
спереди, меш ая естествен ном у, ж и в ом у х о д у вещ ей и ста­
раясь д а ж е не только остановить, но обратить д в и ж ен іе
вспять— въ темную пропасть и стор іи , и зъ к о то р ой чел о­
в еч еств о едва начало выбираться съ невыразимыми у си ліями и страданіями...

Критическое декадентство.
I.
Н аконецъ -то мы знаемъ, что такое «новая мозговая
линія». «Новая мозговая линія»— не мое выраженіе: его
и зобр ѣ л ъ и всѣ права на него сохранила г. А . Волынскій,
критическій обозреватель «Сѣвернаго Вѣстника». Открытіе «новой м озговой линіи» произош ло, какъ и открытіе
«обнаж еннаго угла душ и » и многихъ другихъ хитры хъ
диковинъ, нисколько лѣтъ тому назадъ и привело въ недоум ѣніе всѣ хъ читателей почтеннаго журнала. «Новая
мозговая линія» — что это такое? Какъ это понять? Въ
ж урн ал и сти к е стали ш утить надъ г. Волынскимъ, сом н е­
ваться въ наличности у него н-ѣкоторыхъ старыхъ м озговыхъ линій, н о нашлись и поклонники молодого критика,
которые приняли «линію» въ-серьезъ, углублялись и точно
въ дремучем ъ л ѣ су— не находили никакой дороги. О ди н ъ
и зъ эти хъ поклонниковъ, не только сочувствую щ ій, но
д аж е защ ищ аю щ ій г. Волынскаго отъ ж естокаго г. П ро­
топопова (коллеги его изъ «Русской М ысли»), пиш етъ
на-дняхъ въ одной саратовской г а з е т і, что онъ р еш и ­
тельно отказывается понять г. Волынскаго. Сохраняя
д о л ж н о е почтеніе къ своему кумиру, саратовскій чита­
тель горько ж алуется, что «г. Волынскаго трудно пони­
мать, и б о онъ говоритъ на вы соко-отвлеченномъ язы ке
и о такихъ вещ ахъ, въ которы хъ, очевидно, самъ не раз­
бирался (!). О нъ чего-то хочетъ, да сказать не м ож етъ .
16

242

Г. Волы нскій л ю би ть д о б р о , правду, красоту, гум анность,
но въ како.мъ в и д е он ѣ ем у представляю тся— о н ъ сказать
не м о ж етъ . О н ъ го то в ъ , собств ен н о, признать все, что и
его противники, н о съ особен н ост я м и «н овой м о зго в ой л и ­
ш и », а въ чемъ эт и о со б е н н о ст и — он ъ эт о го д о си х ъ п ор ъ
не сказалъ. Г. Волы нскій вы раж ается тум анн о,— в ер о я т н о ,
пл охо усвои лъ защ ищ аем ы е имъ принципы и з ъ К анта и
С пинозы ,— вы раж ается витіевато, съ примѣсью пы ш ны хъ
эп и т ето в ъ и все больш е иностранны ми словами. Е го о ч е н ь ,
тр у д н о понимать, п о то м у-ч то о н ъ самъ себ я мало п о н и м аетъ »... Т ак овъ благосклонный отзы въ читателя, соч ув­
ствую щ его г. Волы нском у, о с о б е н н о од н ой е г о чертѣ: хра­
бр о ст и , съ к оторою м ол одой , едва оп ери вш ій ся кр и ти къ ,
набрасывается на стары хъ, давно покойны хъ пи сател ей . Э та
хр абрость— единственная оп р едел ен н ая черта въ наш ем ъ
кри ти кѣ , зам еченная его саратовским ъ п ок л он н и к ом ъ . Н е ­
проницаемы й мракъ мысли г. Волы нскаго въ ч а щ е ф р а зъ
и словъ н е давалъ д о си хъ п о р ъ никакой н а д еж д ы для его
читателей нащ упать, након ец ъ, тропи нку, «новую м озговую
л и н ію », и узнать, куда она в едетъ . П ов и ди м ом у, п о ч т ен ­
ный критикъ сж алился након ец ъ н адъ своим и читателям и
и р еш и л ъ самъ разыскать эту линію и воочію показать,
что он а такое. В ъ п о сл е д н и х ъ к н и ж к ахъ «С ев ер н а го В е с т ­
ника» он ъ какъ-бы п о д в о д и т ъ результаты свои м ъ изы сканіямъ— н еож и дан н ы е, неслы ханны е результаты ! Н о такъ
какъ и он и окутаны густою порослью разны хъ сорны хъ
ф р а зъ и чащею непролазны хъ вы водовъ, то читателю бы лобы нелегко н абр ести на знам енитую «линію » д а ж е п о д ъ р ук у съ самимъ г. Волы нским ъ. Мы п озвол и м ъ с е б е п р ед ­
л о ж и т ь читателю усл уги въ эт и х ъ пои ск ахъ , такъ какъ,
есл и н е ош ибаем ся, «новая м озговая линія» г. Волы нскаго
нами найдена— им ен но въ п о сл е д н и х ъ к н и ж к ахъ « С е в е р наго В естн и к а».
1
Въ мартовской к н и ж к е г. Волы нскій оп олчается на
представителей наш ей реальной критики и см еш и в аетъ
что называется съ грязью Б ел и н ск аго, Д о б р о л ю б о в а и П и ­

243

сарева. Въ слѣдующихъ книжкахъ онъ решительно воору­
жается противъ здраваго смысла вообще (прошу понимать
это серьезно, въ буквальномъ значеніи), заявляетъ себя
ярымъ символистомъ, мистикомъ, противникомъ общественныхъ вопросовъ, сторонникомъ смерти, какъ «сво­
боды и пробужденія отъ мѵчительнаго сна жизни», и
наконецъ поклонникомъ «безумной критики». Все это я
ниже подтвержу подлинными цитатами изъ г. Волынскаго.
Мне кажется, что на неопредѣленностъ подобныхъ за­
явления нельзя пожаловаться; они нетолько вполн^ опре­
деленны, но и связаны, т. е. представляютъ собою неко­
торую систему, и я думаю, что читатель уже начинаетъ
догадываться, что это за система. Не напоминаетъ-ли она
одну изъ разновидностей той литературной хвори, о ко­
торой я говорилъ недавно (іюнь 1893)? Тогда я привелъ две-три беглыхъ иллюстраціи новаго психическаго поветрія изъ области поэзіи, изящной словесности
и науки. Теперь г. Волынскій даетъ намъ грустное дока­
зательство, что мгла, заволакивающая литературный міръ,
съ неудержимою силою, коснулась и критики.
Позвольте! воскликнетъ иной читатель: — что такое
г. Волынскій? Стоитъ-ли останавливаться на немъ, какаябы хворь его ни захватила? Я думаю, что стоитъ. Въ
нашъ «векъ бактеріологіи» нельзя пренебрегать гг. Во­
лынскими, какъ-бы незаметны они ни были: обладая
поразительною способностью размножаться, гг. Волынскіе
могутъ иногда серьезно разстраивать общественное мышленіе. Борьба съ ними ничего пріятнаго не представляетъ,—
но она необходима. Поэтому . позвольте остановиться на
последнихъ писаніяхъ г. Волынскаго, на его декадентскихъ подвигахъ.
Разве это не «подвигъ» въ своемъ роде—однимъвзмахомъ пера похерить деятельность Белинскаго и его преемниковъ? Несомненно, это попытка въ Геростратовомъ
вкусе. Кстати, какъ-разъ подошло 45-летіе смерти Бе­
линскаго и 30-летіе—Добролюбова, годовщины, когда при­

244

н я то поминать п о к ой н и к ов ъ . В с е -ж е , госп ода, какъ х о т и т е ,
о н и достой н ы , чтобы и х ъ пом януть. Э т о им ена н е и зъ п о ­
с л е д н и х ъ , имена л ю дей п о сл у ж и в ш и х ъ л и т ер а т у р е и Р о с сіи , л ю дей пы лкихъ, у б ѣ ж д е н н ы х ъ , горячей кровью и з о ш е д ш и х ъ въ н ебл агодар н ом ъ и гор ьк ом ъ т р у д е пи сательства.
Б ѣ л и н ск ій в-ѣдь на р ук ахъ с в о и х ъ , у сер дц а, вы носилъ ел е
н ар оди в ш ую ся л и тер а ту р у, п р ов озгл аси л ъ е е , к о р он ов ал ъ
вним аніем ъ общ ествен н ы м ъ ,— в ѣ дь п о -и с т и н ѣ о н ъ го р ѣ л ъ
и сгорал ъ лю бовью къ н ей , пока оставалась хо ть капля
си л ъ въ и зм о ж д ен н о м ъ г к л ѣ . А въ том ъ , что о ст а л о сь
о т ъ н его , р а зв е н е пы лаетъ э т о т ъ бл агор одн ы й пламень
д о б р а , истины , красоты , сп р ав едл и в о сти , ж и зн и ? Н е знаю,,
какъ вамъ к аж ется , читатель, н о есл и вы знаком ы съ Б е ~
л и н ск и м ъ (ны нче э т о такая р ѣ д к о с т ь ), то я п р едостав л я ю
вамъ рѣш ить, д о с т о й н о е -л и э т о им я. Т у р г ен ев ъ , п о к рай­
н ей м е р е , питалъ къ н ем у и с т и н н о е бл а го го в ѣ н іе, сч и талъ учит елем ь свои м ъ и за в ещ а л ъ д а ж е п о х о р о н и т ь
себ я у н огъ его. Н о вѣ дь т о Т ур ген ев ъ ; а в от ъ г. В о лы нскій н а ход и т ъ , ч то э т о в зд о р ъ , что пок ой н ы й к р и ­
т и к ъ «не сд-ѣлалъ в сего, что м о ж н о бы ло с д ел а т ь » , ч т о
ем у, в и д и т е-л и , «н едоставало н еобх оди м ы хъ ф и л о с о ф с к и х ъ
и д е й » , ч то «у н его отсутствовал а всестор он н я я (?) т е о р е ­
тическая п одготов к а» и что в о о б щ е п о д ъ к о н ец ъ св о ей
дѣ я тел ь н ости Б ѣ л и н ск ій п о ш ел ъ п о л о ж н о м у п у т и . В с е
э т о вы сказы вается к атегор и ч еск и , б е зъ м ал ѣ й ш и хъ п р и зн ак о в ъ док азател ьствъ , въ том ъ вы сок ом ѣ р н ом ъ т о н ѣ ,
которы й н е оставляетъ г. В олы нскаго ни на м и н у ту .
Н о съ Б ѣ ли нским ъ м о л о д о й к ри ти к ъ о б о ш е л ся в с е - ж е
м и л ости во. Н е то съ его знам ениты м и преем никам и. С ъ в ел и ­
к о л е п н о ю сер ьезн остью , богаты рски м ъ взм ахом ъ св о его п е ­
ры ш ка г. Волы нскій у н и ч т о ж а ет ъ ср азу н е с к о л ь к о д е с я т и ­
летий р усск ой мысли, н еск о л ь к о п о к о л е н ій , р або та в ш и хъ в ъ
памятную и т р ев о ж н у ю « эп о х у р а зсв е т а » . В с е, п о словам ъ
г. Волы нскаго, «ч то писалось п о с л е Б ѣ л и н ск аго, за н е к о ­
торы м и самыми н и ч тож н ы м и исклю ченіям и (т . е. за и ск л ю чен іем ъ писаній сам ого г. В олы нскаго), п р едставл яетъ к а к о й -

245

т о ст ранны й бредь публицисш нческихъ недоразулиънШ, ка­
кую то скверную, рпст лѣ ваю т ую п ут а н и ц у словь и понятШ
б е зъ отправного эстетическаго начала, б езъ теоретическаго
центра, б е зъ руководящ аго литературнаго идеала». Д ал ѣ е
о н ъ упрекаетъ названныхъ знаменитыхъ критиковъ въ
« очень скуднолѣ запасіь образования, краііне-узкомъ , одностороннемъ р а зви ш іи , которое не ш ло никогда дальш е
ординарны хъ бурж уазньгхь взиядовъ и требовании О тказавъ
имъ въ образованін и развитіи, г. Волынскій, наконецъ,
отказы ваетъ имъ и въ самомъ талантЬ: по его мнѣнію ,
все эт о были люди «сь оіраниченнымъ публицист ическим ъ
дарованіемь », котораго «могло хватить развѣ лиш ь на и ст о рическія и эко^юмическія компиляціи», что они «напря­
гали свои діынскія силенки » и пр., и пр. Вотъ какъ не­
м илостиво и грозно обош елся г. Волынскій съ своими
знамениты ми предш ественникам и. Т олько-что обливъ презр іш іем ъ «дѣтскія силенки» всѣхъ эти хъ ограниченны хъ
писателей, г. Волынскій (с ъ дивною логикою , составляю ­
щ ею его сек ретъ ) приписываетъ имъ великое зл ое дѣло:
въ качествѣ «противонаучной и пр оти вохудож ествен н ой
силы» им енно деятел ьн ость эти хъ -т о знаменитыхъ кри­
ти к овъ , по словамъ г. Волынскаго, и «привела литературу
къ р азл ож ен ію и упадку».
II.
С толь безповоротны й приговоръ надъ вож дям и л и бе­
ральной критики на страницахъ либеральнш о ж урнала,
очень понятно, произвелъ впечатлѣніе. Л иберальную печать
о н ъ повергнулъ въ ск ор бн ое недоум ^ ш е, ретроградную
въ востор гъ и п ѣ сн оп ѣ н іе. О со б ен н о встревож ился патріархъ либеральной ж урн алисти ки , почтенны й «В ѣстникъ
Европы», стоящ ій б о д р о на страж'к литературны хъ приличій и завѣтовъ прош лаго. М ногопом няіцій, онъ вспомнилъ, что именно въ тонѣ г. Волынскаго травили н е ­
когда знаменитыхъ критиковъ ретроградны е журналы

246

С трастного Бульвара. «Т олько тогда, въ начале 6 о -х ъ
го д о в ъ ,— заявляетъ о н ъ ,— говор и л и такимъ тоном ъ п р о­
тивъ к ор и ф еев ъ критики въ консервативны хъ ж ѵрналахъ»
«только тогда озл о бл ен іе къ ним ъ д о х о д и л о д о п р ен ебр еж ен ія (на словахъ) къ и хъ « д іт с к и м ъ силенкам ъ», д о о т рицанія д а ж е и хъ и убл и ц и сти ч еск и хъ дарованій, д о при­
пи сы вал а имъ скверной путаницы понятіи; н о д а ж е и
тогда о н о не д о х о д и л о д о провозглаш енія и х ъ взглядовъ
ординарны ми и бурж уазн ы м и. Ч ерны ш евскій и Д о б р о л ю бовъ — бурж уазн ы е критики!» П очтенны й ж урн ал ъ н е
м о ж ет ъ надивиться этом у, дей стви тел ьн о забавном у, сопоставленію ; он ъ объ ясн я етъ его н ев ѣ ж еством ъ г. В о ­
лы нскаго, непоним аніемъ, что значитъ слово «б у р ж у а » .
П р и всей своей респектабельн ости и дж ен т л ь м ен ст в е,
«В естн и к ъ Европы» искренн о н его дуетъ на вы ходку
г. Волы нскаго, назы ваетъ ее « п о -и ст и н е и зум и тел ьн ой »,
д о х о д я щ е й «до несправедливости, граничащ ей съ н е л е ­
п остью ». З ато съ нескры ваемою радостью отм еч аетъ т у -ж е
вы ходку м осковское «Р усск ое О б о зр е н іе » , органъ реакціонны й, сп еш ащ ій зачислить г. Волы нскаго въ свои
сою зн и к и . Едва-ли однак о стои л о почтенном у « В ест н и к у
Европы» слиш ком ъ тр евож и ться и выступать въ защ и ту
покойны хъ д ея т ел ей отъ наскока г. Волы нскаго. С то и т ъ
постичь его «новую м озговую линію », взглянуть на н ее,
какъ на простое, самое обы кновенн ое дек аден тство, чтобы
в с е его странные поступ ки объясни лись сами с о б о й . О т рицаніе всем и видимы хъ и бью щ ихъ въ глаза явленій—
од н а и зъ характерныхъ чертъ декадентства. Б езк о н еч н о е
сам ом н ен іе— н еи зб еж н а я его черта. Читая г. Волы нскаго,
и зъ к аж дой строки его слыш иш ь, что «сегодн яш н ій ден ь
есть день величайш аго его тор ж еств а — въ И спаніи есть
корол ь»,— въ Р о ссіи есть великій ф и л о с о ф ъ , и эт о о н ъ ,
г. Волы нскій. Въ П а р и ж е, какъ и зв ес т н о , о д и н ъ и зъ д е кадентовъ (С аръ -П ел адан ъ) объявилъ себя д а ж е древни м ъ
царемъ ассирійским ъ. С ам ом неніе в с ех ъ эт и х ъ го сп о д ъ
в п ол н е простительное, хотя часто и н есн осн ое. Ч то о н о

247

у г. Волынскаго —болѣзненное явленіе, продуктъ моднлго
психическаго ловѣтрія, доказывается тѣліъ, что всего два
года тому назадъ, когда о декадентствѣ у насъ еще не
говорили, г. Волынскій держался совершенно противоположныхъ взглядовъ на гѣхъ-же писателей- Это ехидное
обстоятельство открыто одною кавказскою газетой, порыв­
шеюся въ старыхъ статьяхъ г. Волынскаго. Два года тому
назадъ, въ 1891 году, давая отчетъ о вышедшихъ тогда
сочиненіяхъ Шелгунова, г. Волынскій вотъ что пшнетц
напримѣръ, о Писаревѣ, человѣкѣ «сравнительно малаго
развитія» по теперешней оігёнкѣ: «Писаревъ былъ посл^днимъ изъ нашихъ выдающихся критиковъ, ибо не подле­
жишь сомнѣнію, что Писаревъ обладалъ огромнымъ критическимъ даромг. Блестящія полемическія импровизащи,
быстрая и живая діалектика, умінье докапываться до глѵбочайшихъ основъ всякаго литературнаго явленія—все это
дѣлаетъ произведенія Писарева чрезвычайно интересными
и поучительными... Статья Писарева о «Преступлены и
наказаніи» читается съ захватывающимъ интересомъ. Та­
кимъ языкомъ, съ такою силою, съ такими патетическими
оборотами мысли пишутъ только люди перваго литератур­
наго ранга». Правда, г. Волынскій почтительно оговари­
вался, что «эстетическія теоріи Писарева, приведшія его
къ отрицанію Пушкина, лишены въ настоящее время серьезнаго значенія», но утверждалъ, что «для всякаго должно
быть ясно, что Писаревъ обладалъ эстетическимъ вкусомъ,
хотя онъ и хоронилъ его подальше отъ свѣта. Можно
держаться ложныхъ эстетическихъ теорій и быть при
этомъ въ душѣ очень тонкимъ цѣнителемъ искусства».
Вообще, «самый талантъ Писарева, его литературное краснорѣчіе, его вдохновенные пріемы борьбы, его смертель­
ные, быстрые полемическіе удары и въ настоящее время
поражаютъ своею свѣжестыо и правдивостью». Таково
было мнѣніе г. Волынскаго о Писаревѣ два года тому назадъ.
Добролюбова, повидимому, онъ цѣнилъ еще выше. По его
словамъ, «нѣкоторыя литературный характеристики Писаре­

248

ва по силѣ и м ѣткости выражеыія, по тон к ости п си хол оги ч ескаго анализа соперничаю тъ съ лучш им и статьями Д о б р о л ю ­
бова)). О бш ій приговоръ г. Волы нскаго ны ні. имъ пори ц ае­
мой русской критикѣ былъ слѣ дую щ ій: «Б ѣ линскій , Д о б р о ­
л ю б о в у П исаревъ, — такова линія наш ей л итер атур ной
критики — короткая, но яркая и внуш ительная». И всего
н у ж н о было п ройти двум ъ годам ъ , чтобы о т ъ такихъ д и оирам бовъ перейти къ полном у отрицанію — и таланта, и
образованія, и развитія, и вкуса, и благородства покойны хъ
д е я т ел е й , къ упрекамъ и хъ въ «скверной, растлеваю щ ей ,
орди н ар н ой и б у р ж у а зн о й путаниц ѣ понятій», къ глум ленію надъ «дѣтским и силенками» и х ъ и т. п. М н ѣ к аж ется,
что въ столь короткій срокъ нормальные лю ди н е мѣняю тъ
св о и х ъ мнѣній столь к руто, о с о б е н н о относи тел ьно вполнѣ
законченны хъ явленій. Кавказская газета дѣ л аетъ до гадк у,
что п р еж де г. Волы нскій расхваливалъ либеральны хъ
к ри ти ковъ въ у г о д у тогдаш н ей редакціи «С ѣвернаго
В ѣстника» (п р еж д е въ этом ъ ж ур н ал ѣ участвовалъ г. М и хайловскій и ем у п одобн ы е), н о это бы ло-бы у ж е
очень грустное об ъ я сн ен іе. Э т о было-бы слиш ком ъ ста­
рою и н еособен н о казистою «м озговою л и н іей » . Г ор аздо
благопріятнѣе для г. Волы нскаго наш е мнѣніе, ч то он ъ
п р осто впалъ въ декадансъ, въ т от ъ сладкій эст ет и к о м истическій развратъ духа, при котором ъ он ъ н е о б х о д и ­
мо д о л ж е н ъ теперь говорить всѣ тѣ н ел ѣ п ости , которы я
о н ъ говоритъ .
III.
К ом ич еское возстан іе «н овой м озговой линіи» п р отивъ крупныхъ д ея т ел ей наш ей критики бы ло только п р ел ю діей къ ещ е б о л ѣ е диковинны м ъ ея подвигам ъ. О т р и ­
цать хотя-бы явныя засл уги , п озори ть достойны я имена
б е зъ всякаго права и р езон а — э т о некрасиво, н о всеж е съ ч ѣ м ъ -н ибудь согласимо; в с е -ж е это м о ж ет ъ быть
о б ъ я сн ен о или тѣм и практическим и сообр аж ен ія м и , о

249

которыхъ говорить кавказская газета, или невѣжествомъ
молодого критика, какъ догадывается «Вѣстникъ Европы»,
или завистью, свойственною всякой безталанности, или,
наконецъ, сочетаніемъ всѣхъ названныхъ причинъ. Всѣ эти
побужденія, въ сущности, не выходятъ изъ границъ естественнаго. Но что выскажете объ отрицаніи самаго разума,
объ отрицаніи знанія, здраваго смысла? A вѣдь г. Волынскіи
и на это решился и, решившись, тотчасъ-же поделился
новымъ открытіемъ сь своими благосклонными читателями.
Раскройте майскую книжку «Сѣвернаго Вестника» и про­
чтите литературный заметки г. Волынскаго. На странице
135 г. Волынскій en toutes lettres объявляешь, слѣдуюіцее:
«Н екуда двигаться въ лит ер ат урѣ съ уравновѣшеннымн чув­
ст вами , съ т ѣ м и принципам и нормального , здраваго смысла ,
которые пошлѣв всякой разнузданной иезпринципност и».

Подумайте, читатель, надъ этой фразой: она красноречи­
ва. Какъ ее понимать, если не буквально? Нормальный, здра­
вый смыслъ объявляется пошлостью и ставится ниже вся­
кой разнузданной безпринципности. Но, можетъ быть,
это описка, lapsus linguae? Но подобный описки невоз­
можны. Приведенная фраза есть итогъ, заключительный
выводъ изъ несколькихъ десятковъ предыдущихъ страницъ, где на разборахъ драмы Ибсена «Счастливеиъ» и
разсказа Чехова «Палата JS1»6» г. Волынскій силится дока­
зать, что нормальный, здравый смыслъ—пошлость, что
онъ—мещанство, а самое высокое и геніальное будто-бы
лежитъ за границами здраваго смысла. Читатели помнятъ,
конечно, содержаніе «Палаты Лі* 6». Въ числе помешанныхъ тамъ описывается бывшій студентъ Громовъ, одер­
жимый маніей преследованія, но, какъ и все маньяки,
въ светлые промежутки человекъ совершенно здраво­
мыслящи'!. Г. Чеховъ очень живо, ярко и реально нарисовалъ этотъ типъ благороднаго мечтателя, возмущеннаго
до дна души несправедливостью жизни и въ которомъ
созерцаніе вечныхъ насилій перешло одною какою-то
стороною въ манію преследования. Г. Чеховъ какъ-бьт же-

250

лалъ показать, что манія н е есть н е ч т о о т д е л ь н о е о т ъ
всей остальной д у ш ев н о й д ея т ел ь н о ст и ч ел о в ек а и выр оста ет ъ лиш ь на о д н о р о д н о м ъ нормальномъ н а стр оен ін .
Н егодѵ ю ш ій п р о гест ъ Г ромова проти въ о б щ е ст в е н н о й н е ­
сп р аведл и вости норм аленъ; о н ъ , м о ж ет ъ бы ть, д а ж е н аи ­
б о л е е ярк ое вы раж еніе здр аваго смысла, н а и б о л е е с в е т ­
л о е созн ан іе его; н о при н е к о т о р ы х ъ р азст р ой ст в ахъ э т о
созн ан іе п е р ех о д и т ъ въ взры въ и н сти н к ти в н аго уж а са , въ
панику п одсозн а тел ь н о й п ри роды ч ел овек а: ч е л о в ек ъ впад а ет ъ въ б р е д ъ . Г. В олы нскій, какъ-бы н е поним ая я сн ой
мысли г. Ч ехова, набрасы вается на н его за т о , что он ъ
сч и таетъ Г р о м о в у маньякомъ. П о мнізнію г. В олы нскаго,
Г р ом овъ соверш ен н о зд о р о в ъ пси хи ческ и ; безум н ы е п о ст у п ­
к и его м о ж н о объ я сн и ть к ак ою -н и будь р о к о в о ю случай­
ностью , затм еніем ъ созн анія на о д н у м и н уту. « Н о ч е м ъ ,
спраш иваетъ он ъ отъ им ен и г. Ч ехова, об ъ я сн и ть б е зу м ныя (?) рѣчи о с к у к е ж и з н и , н и ч т о ж е с т в е ок р у ж а ю щ и х ъ , о р азв р ате, л и ц ем ер іи ? И хъ о б ъ я сн и ть н еч^ м ъ .
И х ъ еди н ств ен н о е о б ъ я с н е н іе — п о м еш а тел ь ств о . Н орм аль­
ны й ум ъ д е р ж и т с я во в сем ъ средины , играя о т т ен к а м и ,
не увлекаясь никаким и к атегори ческ и м и п о л о ж ен ія м и ,
л о в к о проползая м е ж д у п р оти в оп ол ож н ы м и крайностям и,
б е з ъ всякой п о м е х и , т и х о , см и р н о, ск р ом н о,— р а зст р о ен ный ум ъ и д ет ъ во всем ъ напролом ъ, стрем ясь къ прав­
д е б езу сл о в н о й , ок он ч ател ьн ой , ж а д н о и щ а и м ен н о п о ­
с л е д н и х ъ , крайнихъ вы водовъ (зап о м н и т е, читатель, э т о
л ю б о в н о е о п р ед е л ен іе р азстр оен н аго ум а). Н ормальны й
ум ъ н е станетъ выкидывать н и ч его р е зк а г о , оп асн аго ,—
ум ъ , разстроенны й подгЬш ательствомъ, у г р о ж а е т ъ п о с т о ­
ян н о в сем ъ и к а ж д о м у своим и рѣ зк и м и су ж д е н ія м и , св о ­
ею готовностью н етол ьк о защ ищ аться съ ф ан ати ч еск и м ъ
п а ѳосом ъ , н о и нападать съ н еук р оти м ою яростью . И Г р о ­
м овъ , конечно, сум а сш ед ш ій — нетолько п о у в е р ен н о м у
м н ен ію здравом ы слящ аго писателя, н о и п о м н ен ію бол ь­
ш инства читателей разсказа. З д е с ь г. Ч ех о в ъ и м е е т ъ за
с еб я все б езк о н еч н о е ста до ум ер ен н ы хъ р у с ск и х ъ л ю д ей ,

251

в ед ѵ ід и х ъ безсм ы сл енн ую ж и зн ь , н ен ави дя щ и хъ с о всею
и ск р ен н остью всякія яркія, густая., краски, с в и с т я щ е у д а ­
ры безум ной к р и т и к и , гром кій см ѣ хъ сатиры н адъ п о ш ­
лостью и н и зость ю . З д е с ь г. Ч е х о в у п ол н ое раздол ье: ему
соч ѵ в ствую тъ п о в сю ду н еобозр и м ы я толпы сп ок ои н ы хъ ,
ч е с т н ы х ъ л ю д ей , д іл а ю щ и х ъ свою ж и зн ь п о стр оги м ъ п р е д писаніям ъ норм альнаго здр аваго смысла, по у п о р я д о ч ен н ы м ъ взгл ядам ъ на скром ную задачу ч ел ов еч еск о й ж и з ­
н и » Г . В олы нскій, вы писавъ э т у ти р аду, какъ-бы зады
хается о т ъ сарказма и вы паливаетъ вы ш еприведенны й свои
смертны й п р и гов ор ъ надъ «нормалъны мъ, здравы мъ смьклом ъ к отор ы й
всяк ой р азн узд ан н ой б езп р и н д и п н о с т » . Д а л ѣ е он ъ д а ж е п р о ст о ругается съ читателям и
г Чехова, «спокойными, честными людьми», называя ихъ
«разнузданною интеллигентною чернью», воспитанною въ
п о ш

л ѣ

е

‘ РИэ Т В
”
ь
здравому с « * * ,, приписыванье только раст р о ен н о м у УМУ смремле^ "
пр а вд ѣ — характерная ч е р т а дек ад ен то в ъ . И въ драм
на—символической и мистическои до аосур
’
оны
скаго восхищаютъ именно противоестественныя сторон,
пьесы. Такъ какъ Ибсен-ь теперь въ большой мод-Ь и представляетъ характерную разновидность
думаегь, по крайней м*рѴхорошо изучивши
■
Нордау), то иы вкратцѣ разскажемь .. :
Р
э т о й ньесы въ виду восторженна™ отношен.я кь ней
г. В олы нскаго.

• IV.
В ы ш едш ій изъ народа архитекторъ Сольнесъ строитъ
церковный баш н и и пріобрѣтаетъ себе и зв ес т н о с т ь . Построивъ п о сл е д н ю ю колокольню въ одномъ города , Р
освященіи ея онъ всходить на самую вершину построики
и надѣваеть вѣнокъ на шшшъ. Это зрѣшше по
nopaL o » числі з р и т е л е й 1 2-лѣтнюю дівочку Гильду

‘252

Вангель, а когда С ольнесъ прибы лъ къ ея р оди тел ям ъ на
о б ѣ д ъ , когда о н ъ поцѣ ловалъ д е в о ч к у , назвалъ ее п р и н ­
ц ессой и ш утя о б ѣ т а л ъ пріѣ хать ч ер езъ ю л е т ъ и п о­
хитить ее въ свое к о р ол ев ст в о,— она влю билась въ н его .
С ольнесъ позабы лъ о б ъ это м ъ сл уч ае. О н ъ ж ен и л ся на
А л и н е , ж е н щ и н е честн ой и п о р я доч н ой , п р едан н ой и д е е
долга. З а ж ен о ю С ольнесъ п олуч и л ъ бол ьш ой стары й до м ъ
съ садом ъ, и А лина наслаж далась счастьем ъ въ р од о в ом ъ
г н е з д е съ двумя малютками. П ов и ди м ом у, п о д ъ н астр оеніем ъ эт о го сем ей наго счастья, С ольнесъ р е ш и л ъ бр оси ть
п о стр ой к у к ол ок ол ен ъ и заняться устр о й ств ом ъ ую тны хъ,
св етл ы хъ дом и к овъ для л ю дей , г д е он и насл аж дал и сь-бы
т и хо ю радостью . К а ж е т ся , ч его-бы прощ е; н о И б сен ъ пр и думы ваетъ самую ф ан тасти ч еск ую ком бинацію . Н ам ер ен ію
С ольнеса строить ую тны е д о м и к и бу д т о -б ы м еш а ет ъ его
собственн ы й стары й дом ъ , п р и дан ое ж ен ы , и вотъ о н ъ начинаетъ ж елать, чтобы съ эти м ъ дом ом ъ ч т о -н и б у д ь слу­
чилось, нап р и м ер ъ , чтобы он ъ с г о р е л ъ . И он ъ д е й с т в и ­
тел ьн о сгораетъ, причемъ бы ло р азр уш ен о н а в ек и счастье
Алины , поги бли д е т и ея, и он а п о с л е б о л е з н и , вы званной
п о ж ар ом ъ , сделалась д а ж е б е з д е т н о й навсегда. В се э т о , ви ­
д и т е-л и , н у ж н о бы ло для т о г о , чтобы показать, что тол ько
разруш и въ свое личн ое счастье, св ое со б ст в ен н о е г н е з д о ,
С ольнесъ могъ заняться устрой ств ом ъ счастливы хъ очаговъ
для др уги хъ . О н ъ на м е с т е сгор ев ш а го дом а и сада п о стр ои л ъ рядъ восхи ти тельны хъ виллъ, дост ав и в ш и хъ ем у
б о гатств о и зн ам ени тость. В ъ это м ъ п р о х о д я т ъ ю л е т ъ .
В се, что С ольнесъ ни за дум ает ъ ,— удается: о н ъ затм еваетъ
с в о его бы вш аго учителя, ар хи тек тор а Б ровика; т о т ъ , в м е ­
с т е съ сыномъ, талантливымъ Рангаром ъ, п р и н у ж д е н ъ о т ­
казаться отъ сам остоятельной работы и с л у ж и т ъ у С ол ьн е­
са; чтобы уд ер ж ат ь Рангара, С ольнесъ п о ж ел ал ъ въ д у ш е ,
чтобы н ев ест а его , К айя Ф осл и , п оступ и л а к ъ н ем у въ к о н ­
т ор у, и она на д р у го й ж е день приш ла, к а к ъ -б у д т о у ж е
была нанята. С ольнесъ п о р а ж ен ъ этой удач ей и начинаетъ
думать, что о н ъ — сверхъ естествен ны й ч е л о в е к ъ , что в ъ

253

немъ си ди тъ древній скандинавскій тролль, горный духъ ;
но въ т о -ж е время на верш и не славы его томитъ предчувствіе, что рано пли поздн о счастье отвернется отъ
него; он ъ терзается страхомъ предъ всякимъ новымъ талантомъ, предъ молодыми силами, идущ ими на см ен у старымъ. О н ъ умышленно дер ж и тъ влюбленную въ н его
Кайю, чтобы черезъ нее удерж ать ея ж ениха на черной
р а б о те, и доводи тъ д о смерти стараго Бровика. Н о тутъ
на сцену является Гильда Вангель, изъ двінадцатилѣтнеи
д ев оч к и выросшая въ сильную красавицу, попреж нем у
влюбленную въ Сольнеса. Т утъ , по ж ивописному выраж енію г. Волынскаго, начинаются «бочки тончайш ей
психологіи при еле мерцающемъ разсудкѣ». И герой, и
героиня говорятъ какимъ-то полупомѣшаннымъ языкомъ;
она тр ебуетъ , чтобы онъ построилъ ей воздуш ны й замокъ,
вм есто мѣщ ански-реальныхъ виллъ, семейныхъ очаговъ, и
подъ ея внуш еніемъ Сольнесъ уб еж д а ет ся , что все второе
десятил-ѣтіе своего архитекторства онъ заблуж дался, что
онъ не былъ истиннымъ худож ни ком ъ , строя семейные оча­
ги, что истинное призваніе архитектора— строить баш ни.
«Теперь я прозрѣлъ! восклицаетъ полусумасш едш ій Соль­
несъ:— Л ю дямъ и не нужны (!) вовсе эти семейные очаги,
не нуж даю тся (!) лю ди въ семейномъ счастье. И мнѣ то­
ж е не н у ж ен ъ семейный очагъ, будь онъ даж е у меня».
П редъ нимъ, будто-бы , открылась новая перспектива. Т е ­
перь он ъ бу детъ строить воздуш ны е замки высоко, вы соко,
на полном ъ п р остор е, съ башнями, уходящ ими п одъ
облака, на крепком ъ каменномъ ф ундам енте, котораго не
расшатаютъ никакія стихіи (эта галиматья, по толкова нію г. Волынскаго, означаетъ, что Сольнесъ подъ вліяніемъ лю бви Гильды р еш и л ъ и зъ періода веры безъ знанія,
пройдя п еріодъ знанія б езъ веры , перейти въ періодъ
веры, основанной на знаніи. Коментарій, достойный текста).
На м е с т е стараго дома Алины онъ построилъ новый, съ
высокой баш ней. Гильда, настроенная воспоминаніемъ
детств а, когда она видѣла Сольнеса на верш и н е к ол о­

254

кольни, настаиваетъ, чтобы онъ взошелъ на вершину
башни своего дома и положилъ в-ѣнокъ. Жена Алина и
докторъ отговариваютъ его, боясь, чтобы не случилось у
него головокруженія; самъ онъ также боится, но Гильда
настаиваетъ, требуетъ. Вся развязка драмы, какъ это ни
курьезно, построена на томъ: хватитъ-ли у архитектора
смѣлости взобраться на вершину своего дома; не убоитсяли онъ въ послѣднюю минуту? Вопреки всякой психологіи,
Ибсенъ придаетъ этому взлѣзанью на крышу характеръ
какого-то героическаго подвига, хотя этотъ подвигъ доступенъ любому трубочисту. Чтобы не скомпрометировать
себя въ глазахъ Гильды, Сольнесъ идетъ на башню съ
вѣнкомъ въ рукахъ, превозмогаетъ головокруженіе и,
наконецъ, достигаешь вершины. Гильда приходить въ
восторгъ и кричитъ въ энтузіазмѣ: «Наконецъ, нако­
нецъ! Я опять вижу его великимъ и свободнымъ! Та­
кимъ я видѣла его всѣ эти десять л ітъ ! Какъ спокойно
онъ стоитъ! Посмотрите— онъ укрѣпляетъ вѣнокъ на
шпицѣ! Онъ сдѣлалъ невозможное!.. (!) Видите-ли вы
кого-нибудь рядомъ съ нимъ? Есть. Есть нѣкто, съ кѣмъ
онъ говоритъ теперь... Развѣ вы не слышите пѣнія въ
воздухѣ? Я слышу пѣніе, могучій голосъ! Вотъ, вотъ...
Онъ машетъ шляпой, кланяется сюда... Отвѣчайте-же
ему! Свершилось... Ура, строитель Сольнесъ!» Но въ эту
минуту Сольнесъ упалъ съ вершины крыши и расшибся.
Гильда, въ психопатическомъ восторгѣ, точно окаменѣлая,
шепчетъ: «Мой строитель... Теперь я не вижу его больше
наверху... Онъ достигъ вершины... И я слышала звуки
арфы въ воздух-ѣ... Мой, мой строитель»...
V.
Такова довольно несуразная, какъ видитъ читатель, но­
вая драма Ибсена: въ подробностяхъ она еще нелѣпѣе,
чѣмъ въ общемъ планѣ. Но г. Волынскій приходитъ отъ
нея просто въ судорожный восторгъ. По его мнѣнію,

Ибсенъ показалъ себя въ этой драме «настоящимъ орломъ въ поэзіи» и на высоте, какой еще не достигалъ ни­
когда- Главное, что прельщаешь г. Волынскаго въ драме,
это то, что въ ней «нетъ ни одного прямого, не персноснаго выраженія, нѣтъ натуралистическихъ штриховъ,
на одной реалистической тѣни (!): весь разсказъ держится
на поэтическихъ аллегоріяхъ, символнческихъ намекахъ».
Философская тенденція будто-бы выдвинута въ этой дра­
м е на первый планъ: это— теоретическое разсужденіе въ
художественной форме, философскій трактатъ на извест­
ную тему, разубранный подкупающими цвѣтами поэзіи».
По мнѣнію г. Волынскаго, такія «теоретическія разеужденія» и «философскіе трактаты на известную тему)), пе­
ресыпанные «подкупающими» цветами, и есть высшій родъ
литературы. Какъ вамъ нравится такой взглядъ на искус­
ство? Очень это глубокій, высокій и шпрокіп взглядъ;
онъ охватываешь ни болѣе, ни менѣе, какъ все, безъ
остатка. Тутъ и поэзія, и религія, и наука, и философія — все, однимъ словомъ. Правда, есть опасность,
что смѣсь изъ всѣхъ высокихъ настроеній въ состояніи,
какъ смѣсь звуковъ, дать лишь своего рода кошачій концертъ, въ которомъ не будетъ ничего ни философскаго,
ни поэтическаго, ни религіознаго; но г. Волынскій этимъ
не смущается. Этотъ-то кошачій концертъ, хаосъ всѣхъ
чувствъ, раздраженныхъ до сладострастія, и есть верхъ
декадентства. Въ комментаріяхъ къ страннымъ, до-нельзя
вычурнымъ, положеніямъ драмы г. Волынскій безъ вся­
каго повода вооружается на защиту религіи, «просто­
душной вѣры безъ доказательству которую можетъ сра­
зить первый красноречиво выраженный и ловко постро­
енный софизмъ опытнаго шарлатана науки»; онъ утверждаетъ, что «ничего нетъ противнее деспотизма таланта,
съ претензіями на исключительныя привилегии въ деле
служенія обществу»; возстаетъ противъ «узко буржу­
азной идеи экономическаго и политическая благополучія»; наконецъ возстаетъ противъ знанія вообще,

256

которое, внѣ культа, «есть сила жестокая, разруши­
тельная, опасная въ добрѣ не менѣе, чѣмъ въ зл-fe,
сила самолюбивая, заносчивая, враждебная морали и
справедливости». Гражданскую дѣятельность онъ называетъ соблазнительнымъ путемъ, полнымъ «ужасающихъ
слѣдовъ кровавыхъ преступленій рядомъ съ подвигами
политическаго мужества»; это путь, «на которомъ правда
и ложь уничтожаютъ другъ друга... на которомъ человѣчество никогда не находило и никогда не найдетъ
удовлетворенія своимъ высшимъ потребностямъ и желаніямъ». Формы гражданской жизни, проповѣдуетъ г. Волынскій, «известны наперечетъ, и нѣтъ ни одной, въ которой-бы критика не открыла смертельной, разъѣдающей
язвы». Не гражданскіе идеалы, a «высшіе духовные за­
коны» ведутъ человѣчество къ счастью. Взаключеніе г. Волынскій выпаливаетъ превосходный афоризмъ, что «гражданскіе интересы ниже интересовъ человѣческихъ», по­
лагая, вѣроятно, что гражданинъ не человѣкъ, а какойто совсѣмъ особый звѣрь. Читатель долженъ помнить, что
совершенная безпечность къ общественной, гражданской
правдѣ— тоже одна изъ характерныхъ чертъ декадентовъ.
Сольнеса въ послѣднемъ періодѣ его жизни, когда въ
немъ будто-бы совмѣстились «знаніе и вѣра, наука и религія», г. Волынскій считаешь «героемъ грядущей мысли, гря­
дущей философіи, которая идетъ на смѣну жалкому по­
зитивизму нашихъ дней, ничтожному, безсильному утилитаріанизму современности». Этотъ герой грядущей мысли
уб-ѣжденъ, что въ немъ сидитъ тролль, какъ и въ Гильдіз,
и что будто-бы эти духи внутри ихъ вызываютъ носящіяся
вокругъ силы, что г. Волынскій раздѣляетъ, повидимому,
безусловно. Сольнесъ говоритъ: «Сколько невидимыхъ духовъ! Добрыхъ духовъ и злыхъ, бѣлокурыхъ и черноволосыхъ. Знать-бы только всегда, какой— свѣтлый или чер­
ный положитъ на тебя руку?» Выписавъ эти слова «героя
грядущей мысли», г. Волынскій замѣчаетъ: «Это— экзальтація чувства, это— бредъ больного ума и воображения. Это

257

именно бочки тончайшей психологіи при еле иерцающемъ
разсудкѣ. Это геній современности. II эта вѣчная при­
поднятость Сольнеса — его нервная чуткость, яростная
энергія въ обличеніи собственныхъ пороковъ, его глубокая
вѣра въ таинственную силу собственной души — даетъ
ему своеобразную власть надъ окружающими людьми...
Сольнесъ— герой безсилія , побѣждаю/пін не властью • шверôaio и яснаго убѣжденія, а откровенностью своихъ недуговъ, своей нравст венной и ф изической беспомощности,
разбит ост ью , колебангями и прои/иворіьчіями. Открытое
безсиліе гшѣетъ большую власть надъ людьми». Вотъ

онъ — «герой грядущей философіи», идеалъ г. Волын­
скаго: человѣкъ, вѣрящій въ черноволосыхъ и бѣлокурыхъ
демоновъ, безеильный, противоречивый, нравственно и
физически- безпомощный— словомъ... декадентъ, типическій декадентъ, какой выработался на родинѣ декаданса,
во Франціи.
Я чувствую, что утомилъ читателя забавными цита­
тами изъ г. Волынскаго, но позвольте рекомендовать ва­
шему вниманію еще сл-ѣдующее разсужденіе нашего фи­
лософа о смерти: «Развѣ смерть— несчастье? восклицаетъ
онъ тономъ глубокаго изумленія.— Н е смерть, a рож деніе
есть несчастье. Смерть — это свобода, пробужденіе отъ
мучительнаго сна жизни, побізда надъ тяжелымъ испытаніемъ низкихъ страстей и чувствъ. Н а до радост но
искат ь смерти, какъ избавительницы отъ тяжелаго рабства»
и т. д. Если все это не самая пошлая фраза, то позво­
лительно задать себѣ вопросъ— ужь не отправилъ-ли себя
на тотъ свѣтъ г. Волынскій въ первую свободную минуту?
Не безпокойтесь, читатель: г. Волынскій «ищетъ ра­
достно» не смерти,— вовсе нѣтъ.
V I.
Какъ видите, в с і внутренніе признаки декадентства на­
лицо: ненависть къ здравому смыслу, символизмъ, мистицизмъ, враждебность къ гражданской жизни, тягогішіе къ
17

238

смерти— конечно, на словахъ. Подстать внутренкимъ при­
знакам!, и внѣшніе: стоитъ прочесть любую изъ послед­
нихъ статей г. Волынскаго (прежде онъ писалъ гораздо
лучше), чтобы согласиться съ его саратовскимъ поклонникомъ. Темно, ужасно темно пишетъ почтенный критакъ. До-нельзя растрепанный, кричаіцій слогъ съ за­
бавными для русскаго уха оборотами, вроде «обнаженнаго
угла души», «бочекъ психологіи» (эти «бочки психологіи»
онъ повторяетъ въ одной статье несколько разъ, соби­
раясь, кажется, серьезно взять патентъ на эту единицу
меры, имъ придуманную для психологіи). У г. Волынскаго
безпрестанно встречаются выраженія вроде «скреститься
острыми шпагами», «•позорно-безпорывный», «язвительнокомпрометантный», «дѣйствующія лица, очерченныя съ
шикомъ», «голосъ, летящій съ высоты», «свободная наука,
спокойно развивающаяся, ступая по слѣдамъ постоянно
расширяющихся идей красоты, истины, Бога» и т. п. Къ
сожалінію, у меня подъ руками только двѣ статьи г. Во­
лынскаго. Любитель курьезовъ слога, «ступая по слѣдамъ»
хромающаго въ русскомъ языке г. Волынскаго, могъ-бы
набрать изъ «бочекъ» его философіи цѣлые вороха забавныхъ словечекъ, точно взятыхъ изъ какого-то жаргона.
Саратовскій поклонникъ г. Волынскаго утверждаетъ, что
этотъ критикъ очень старается о красоте слога и объ
округленіи фразъ, даже въ ущербъ смыслу,— но очевидно,
безъ большого успѣха. Нашъ трезвый, сильный и ясный
языкъ даже природно-русскіе декаденты лишь съ трудомъ
приспособляютъ для своего туманнаго бреда,— такъ гдѣ
ужь браться за это г. Волынскому, природному еврею!
Теперь, я полагаю, читателю ясно, что такое г. Волынскій и съ такимъ трескомъ возвещаемая имъ «новая
мозговая линія». Если нашъ діагнозъ веренъ, то все яко­
бы странное поведеніе «Севернаго Вестника» въ отношеніи нашихъ критиковъ-реалистовъ окажется вполне понятнымъ. Нетолько не странно, но въ высшей степени
естественно, что г. Волынскій съ сжатыми кулачками на­

2 5 !)

бросился на крупный полузабытая имена. Какъ, въ самомъ
дѣлѣ, въ качествѣ декадента, отрнцающаго здравый
смыслъ, ему не наброситься на писателен, которые именно
здравый смыслъ и проповѣдывали, о немъ только и забо­
тились? Припомните, господа, блестящую деятельность
нашихъ покойныхъ критиковъ. Пусть одного изъ нихъ
характеризуем горячее сердце, другого — глубокая уче­
ность, третьяго— трезвый умъ, четвертаго— яркій талантъ,
или считайте, что всѣ эти черты были общими для
нихъ въ разныхъ степеняхъ,— всѣ эти имена соединяетъ
одна нерасторжимая связь: поклоненіе разуму человече­
скому, его ясному сознанію. Идеализмъ Бѣлинскаго,
какъ и реализмъ Писарева, какъ и ѵченія стоявшихъ
между ними критиковъ, имѣли одну цѣль: по возмож­
ности привести мысль русскаго общества къ нормаль­
ному, здравому состоянію, вывести ее изъ бол'кзненнаго
недоразвитія и гипноза, нав"ѣяннаго вѣками дикой куль­
туры. Это движеніе русскихъ писателей не было, конечно,
новостью: то-же самое стремление къ здравому смыслу ха­
рактеризуем настроеніе всего просвѣщеннаго свѣта вотъ
уже четыре или пять вѣковъ. Вся новая исторія въ сущ­
ности есть пробужденіе здраваго смысла, который въ средніе вѣка несомнѣнно былъ усыпленъ и разстроенъ: не гово­
ря о суевѣріи и повальномъ невѣжествѣ, стоитъ вспом­
нить о столь многочисленныхъ въ то время психическпхъ
эпидеміяхъ, массовыхъ помѣшательствахъ. Недаромъ гуманизмъ предшествовалъ реформаціи: необходимо было
просвѣтленіе сознанія для того, чтобы пробудилась и со­
весть. Чѣмъ-то безконечно затхлымъ и ветхимъ вѣетъ отъ
усилій декадентовъ погасить разумъ, извлечь какъ-нибудь
изъ обращенія здравый смыслъ и взамѣнъ его ввести въ моду
смутныя, въ сущности чисто физическія настроенія переутонченной эстетики, мистики, метафизики. Подъ гром­
кими фразами объ этихъ туманныхъ, яко-бы высокихъ ве­
щахъ, скрывается не какая-нибудь особенная премудрость,
не «бочки тончайшей психологіи», а ничего не имѣющія

260

общаго съ мудростью и совестью нервныя раздраженіят
родственныя экстазу. Эта нервная музыка, совершаясь сама
собою безъ всякихъ взбадриваній, нетолько не споритъ
съ здравьшъ смысломъ, но даже окрыляетъ его; здравый
смыслъ никогда не отрицалъ ни красоты, ни міровой
тайны, ни совѣсти. Напротивъ, онъ, и только онъг
по своей свѣтозарной природѣ, осв^щалъ ихъ предъ
людьми и давалъ возможность увид-ѣть ихъ и усвоить.
Если при свѣтѣ сознанія очень многое изъ того, что во
тьмѣ называло себя добромъ, красотою, тайной, оказалось
зломъ, безобразіемъ и вещью пустою, то виноватъ не
здравый смыслъ, а именно лже-добро, лже-красота и
лже-тайна, безъ всякаго права вводившія людей въ заблужденіе. При «разстроенномъ ум-ѣ», который, по мнѣнію г. Волынскаго, лишь одинъ стремится къ правд-із,—
какъ при неясномъ св-ѣгѣ, действительность принимаетъ
иные образы: прекрасное искажается въ уродливое, а
уродливое можетъ иногда казаться прекраснымъ; въ этомъ
вся и разгадка искренности декадентовъ. Имъ искренно
кажется, что назвать свой черепъ могилой, кишащей чер­
вями— красиво, что сравнить красавицу съ дохлой жабой—
восхитительно, что проскандировать десятокъ словъ на ап
или аоп, безъ всякой связи— музыкально; но большинству
человѣческаго рода это покажется и безобразно, и безсмысленно. Большинству! воскликнетъ декадентъ: пошлое
большинство! Развѣ большинство — критерій красоты,
истины, добра? Толпа— развѣ это не безсмысленное стадо?
V II.
Толпа, конечно, очень часто является безсмысленнымъ
стадомъ, но большинство человѣческаго рода не есть толпа.
Оно выше толпы, и нетолько толпы, но даже и отборнаго
меньшинства людей, и даже отдѣльныхъ выдающихся
геніевъ. Человечество не есть только то, что живетъ
теперь, но и то, что уже исчезло, оставивъ, однако,

261

намъ въ наследье свою душу, «убежавшую тлена», весь
свой опытъ, знанія и откровенія. Только этотъ, такъ ска­
зать, всечеловечески! соборъ можно признать хотя и не
безгрѣшнымъ, но послѣднимъ судьею всѣхъ истинъ, и
только его судъ будетъ праведнымъ. Для каждаго отдѣльнаго человека при 'краткихъ мгновеніяхъ жизни «свобод­
ный умъ» есть, конечно, «высшін судъ» (вспомните Пуш­
кина), но гг. декаденты умъ-то іі отрицаютъ, разрешая
себе одну лишь свободу. А свободный, истинно свобод­
ный умъ въ каждомъ человеке есть голосъ человечества,
наследье всехъ жизненныхъ, безсмертныхъ частей его
духа. Отрицать человечество значитъ отрицать и отдель­
ный умъ, и наоборотъ. Въ доказательство «заблужденій
большинства» приводятъ массовыя суеверія, дикія тысячелетіями держащіяся религіи, предразсудки и т. п. Но, вопервыхъ, въ последнемъ своемъ слове, въ сознаніи просвещеннейшихъ людей, человечество отказалось отъ этихъ
суеверій; во-вторыхъ, необходимо помнить, что все эти
суеверія и жестокіе обычаи держатся не массою чело­
вечества, а отдельными, своекорыстными группами людей,
какъ, напримеръ, кастами жрецовъ и воиновъ въ древнемъ
Египте и Индіи, кастою фарисеевъ и левитовъ въ древнемъ Іерусалиме, кастою монаховъ и феодаловъ въ средне­
вековой Европе. Глубоко-народныя массы лишь пассивно
подчиняются неестественному укладу какъ вероёаній,
такъ и самой жизни; покоряясь овладевшей ими силе,
какъ теперь где-нибудь въ Афганистане или Дагомее,
народъ отстаиваетъ самое драгоценное изъ правъ— право
жизни, хотя-бы и испорченной. Въ сущности, народъ ни­
когда не бывалъ еще призванъ въ судьи великихъ истинъ
добра и красоты, а когда онъ самъ подавалъ свой голосъ,
то голосъ народа по-истине былъ «гласомъ Вожіимъ».
Вспомните, что все великія религіи вышли изъ глубокихъ
народных« недръ, что оне слагались не въ смрадныхъ
и шумныхъ стенахъ городовъ, а подъ шатрами пустынь,
въ хижинахъ галилейскихъ рыбаковъ, подъ яснымъ и

262

мирнымъ небо.мъ деревни, на лонѣ незагрязненной при­
роды. Великіе пророки шли изъ народа-же, великіе люди
даже послѣднихъ вѣковъ питались изъ тѣхъ-же свізжихъ,
неотравленныхъ источниковъ, и даже условіемъ всякаго
величія сделалось проникновеніе простонароднымъ духомъ,
его вѣчно-юною, бодрящею стихіей.- Великіе, истинные
поэты были глубоко-народны, какъ нашъ Пушкинъ или
Лермонтовъ: а народны-ли хоть сколько-нибудь почтен­
ные декаденты? Призналъ-ли-бы ихъ хоть одинъ народъ
на свѣтѣ за своихъ, понялъ-ли-бы хоть что-нибудь изъ
горячечнаго бреда, выдаваемаго декадентами за какую-то
новую религію, новую философію, новую эстетику, новую
мораль? Народъ счелъ-бы ихъ за порченыхъ и, по добротѣ
своей, протянулъ-бы имъ копѣечку даже безъ всякихъ
ихъ кривляній. Немножко раньше декадентовъ народъ,
въ тишинѣ природы, создалъ и истинную религію, и
истинную поэзію; онъ далъ добру и красотѣ такія ясныя,
незыблемыя выраженія, которыя дѣлаютъ ихъ частью сознанія, почти органически вводятъ въ разумъ. Все. что
могутъ сдѣлать гг. декаденты и что они усердно дѣлаютъ,
это— напустить копоти въ тѣ сферы, гдѣ было, по ихъ
мн-Ьнію, слишкомъ ясно: больные глаза не выносятъ свѣта.
Порожденія городовъ, этихъ могилъ народной свѣжести
и здоровья, ублюдки разнообразныхъ, разврагценныхъ
цивилизацій, насыщенные смрадомъ испареній изъ всѣхъ
омутовъ утонченнаго грѣха — что могутъ дать народу
гг. декаденты, и какъ у нихъ хватаетъ дерзости противо­
поставлять себя свежему, еще не отравленному челове­
честву?
Надо сдѣлать существенную оговорку. Въ презрѣніи
къ человечеству, смѣшиваемому съ толпой, декаденты
могутъ б.ыть оправданы нѣсколько тѣмъ, что они введены
въ заблужденіе послѣдними выводами науки. Слѣдуетъ
заметить, что хотя гг. Волынскіе и отрицаютъ «нор­
мальный, здравый смыслъ, который пошлѣе разнуздан­
ной безпринципности», отрицаютъ «деспотизмъ та­

263

ланта» и пр., однако, не перестаютъ питаться крохами,
падающими съ богатаго стола именно здраваго смысла,
знанія, таланта; они прислушиваются и мотаюгь себѣ на
усъ, что говорятъ столь суеверные здравый смыслъ и знаніе. Въ послѣдніе годы много говорили о психологіи толпы,
о низшемъ духовномъ типе кучи людей, охваченныхъ
какой-либо общей страстью. Хотя вопросъ этотъ еще
далеко не разработанъ, хотя толпа можетъ быть и ниже,
и выше отдѣльнаго человека, взятаго изъ нея, но дека­
денты ухватились за новое ученіе, какъ за предлогъ къ
самовозвеличенію насчетъ бѣдной «толпы», въ которую
они зачисляютъ всѣхъ, кто имъ не нравится. Такъ, г. Волынскій смѣшалъ съ толпою даже столь рѣдкія и поразительныя дарованія, какъ Добролюбова и Писарева, да
заодно прихватилъ и всѣхъ своихъ журнальныхъ недруговъ, начиная съ гг. Буренина, Михайловскаго, Протопо­
пова и Скабичевскаго. Чуть не въ каждой статье онъ
подаетъ, такъ сказать, «за упокой» всѣхъ своихъ враговъ,
не забывая помянуть «Михайловскаго и цѣлую тучу умственно-бездарныхъ Протопоповыхъ, подвизающихся на
страницахъ либеральныхъ ж у р н а л о в ъ » . Все это, видите-ли,
толпа, тогда какъ геній— это онъ, г. Волынскій, онъ—
герой, им^ющій право, разославъ къ чорту Михайловскихъ
и Скабичевскихъ, одинъ властвовать надъ толпой и
писать для нея законы въ «Сѣверномъ Вѣстникѣ». По­
пользовались гг. декаденты и другой доктриной— моднымъ
ученіемъ Ломброзо, и даже неумеренно попользовались.
Это ученіе между прочимъ проповѣдуетъ крайне сомни­
тельную мысль, будто геніальность близка къ сумасшествію,
стоитъ даже на границе его. Большинство геніальныхъ лю­
дей отличается странностями и причудами, крайней нервно­
стью, неустойчивостью,— множествомъ признаковъ, которые
встречаются и у помешанныхъ. Теорія эта, оставивъ слабое
впечатленіе въ науке, произвела большой переполохъ въ
той читающей массе, которая геніальнаго человека ни
разу въ жизни не видала и по самой себе никакого пред-

204

ставленія о геніи составить не можетъ. Геній близокъ къ
сумасшествію? Каково! Значитъ, всѣ эти странности, при­
чуды, половой развратъ, нервное разстройство,— все это
черты геніальности? Разсуждая такъ, понемногу иной
психопатъ начиналъ вдругъ открывать въ себе при­
знаки несомнѣннаго величія. Байронъ былъ пьяница;
но позвольте, и я вѣдь пьяница! Руссо былъ развратникъ, а я— развѣ нетъ? Шопенгауэръ прибилъ однаж­
ды швею— а я переколотилъ даже дюжину дѣвчонокъ въ
такомъ-то заведеніи и т. д., и т. д. У маленькаго чело­
века оказывались несомненно общіе коэффиціенты съ
геніальнымъ, и онъ торжественно вносилъ себя въ одну
скобку съ Байрономъ, Руссо, Шекспиромъ и т. п. Натуры
съ «нормальными», здравымъ смысломъ», конечно, не долго
держатся прекрасной иллюзіи; оне понимаютъ, что, по
выраженію Гейне, хотя Алкивіадъ и отрубилъ у собаки
хвостъ, но еще недостаточно изувечить собаку, чтобы
сделаться Алкивіадомъ. Нормальные люди отлично видятъ,
что грехи великихъ людей— особь статья, а достоинства—
особь статья. Но иное дело— «ненормальные люди», столь
возвеличиваемые г. Волынскимъ, люди «съ разстроеннымъ
смысломъ»: те и взаправду начинаютъ считать себягеніями, и это составляетъ по-истине ихъ трагическую чер­
ту. Разстройство ихъ ума кажется имъ чудеснымъ, они
становятся въ величественныя позы, нахмуриваютъ брови
и начинаютъ имитировать геніальныхъ личностей. Будучи
по природе дюжинными, холодными, гг. Волынскіе ста­
раются казаться экзальтированными, воспламененными; при­
поминая, что геній близокъ къ сумасшествію, они начи­
наютъ съ сумасшествія, чтобы подойти къ генію. Вместо
языка яснаго, красиваго здоровьемъ мысли они сочиняютъ себе трескучій, выкрученный жаргонъ и истериче­
скую интонацію, начинаютъ бредить о какихъ-то супранатуральныхъ, трансцендентальныхъ, сверхъчеловеческихъ
свойствахъ, о какихъ-то непостижимостяхъ, будто-бы имъ
открытыхъ, кипятъ, клокочутъ, пытаются извергнуть изъ

•265

себя къ небу всѣ земныя недра, хотя извергаютъ, какъ маленькіе волканчики Курильскихъ острововъ, всего только
жидкое и довольно грязное содержимое. Со стороны гля­
деть на такой задоръ маленькаго человѣчка бываетъ очень
грустно. Невольно припоминаешь Донъ-Кихота въ горахъ
Сіерра-Невады, съ той разницей, что благородный гидальго
неистовствовалъ и бился о камни безъ всякихъ дурныхъ замысловъ, безъ «презр'Ьшя къ толпе», безъ желанія осѣдлать
ее. Повторяя въ себе внѣшніе признаки воображаемыхъ
рыцарей, ламанчскій герой внутренно, духовно, былъ
на самомъ дѣлѣ великій рыцарь, и можетъ быть, благо­
роднейший изъ всѣхь, какіе только существовали: нельзя
сказать того-же про декадентовъ, притворяющихся геніями.
Внѣшнимъ образомъ они еще въ состояніи загримироваться
великими людьми, но ихъ внутренняя пустота тотчасъже выдаетъ ихъ головою. Донъ-Кихотѵ во внутреннихъ
его качествахъ, въ благородстве и безстрашіи, по-истинѣ
могли-бы подражать всѣ живые рыцари; единственно,
чего не хватало ему, чтобы действительно стать героемъ—
это здраваго смысла. Декадентамъ также не достаетъ
здраваго смысла, да сверхъ того и настоящаго благород­
ства, покоя и равновѣсія великихъ душъ.
V III.
Равновѣсіе души декадентамъ кажется страшной ересью.
По мнѣнію г. Волынскаго, чѣмъ выше, чѣмъ совершен­
нее душа, темъ она более должна быть раздражена и
всклокочена. «Нормальный здравый смыслъ» спокоенъ,—
декаденты презираютъ его, какъ пошлость, отгораживая
себя въ особую аристократію — хотя-бы и порченыхъ,
но все-же не «такихъ, какъ все». Демонское тщеславіе,
заедающее эту школу, заставляетъ ее проповедовать, что
кроме «нормальнаго здраваго смысла» есть какой-то иной,
безконечно-высшаго сорта, и что этотъ иной смыслъ долженъ быть, подобно лимбургскому сыру, тронутъ гнилью

•266

и плѣсенью. Отсюда восхваленіе «разстроеннаго» разума,
апологія безсилія, неустойчивости, безумія. Отсюда-же
вѣчная натуга г. Волынскаго, напряженное выкручиванье
имъ изъ себя какихъ-то в-ѣщихъ словъ, приводящихъ въ
глубокое неудомѣнье простодушныхъ саратовцевъ. Г. Волынскій думаетъ, что любому маленькому человѣчку для
созданія чего-нибудь великаго стоитъ только напрячь себя
до кроваваго пота, хотя грустный примѣръ лягушки,
подражавшей волу, долженъ былъ-бы его предостеречь
отъ опаснаго опыта. Г. Волынскому полезно было-бы изу­
чить природу генія и уразуметь, что геній спокоенъ, что
онъ не пружится, что онъ осиливаетъ непосильныя для
смертныхъ задачи легко и свободно, какъ-бы «играючи»,
что геній простодушенъ и здравомыслящъ. Ни бѣшеныхъ
прыжковъ, ни свирѣпаго вращанія глазами, ни раздирающихъ воплей не встречается у на'стоящаго генія: даже
на вершинахъ страсти онъ благороденъ и умѣренъ. Въ
то время, какъ безталанный писатель въ пять минутъ выкричитъ и вывернетъ себя передъ читателемъ и впадетъ въ
прострадію, геніальный авторъ все время остается воздержнымъ и передаетъ читателю не истраченную имъ на пустые
эффекты силу замысла. Геній «покоенъ и угрюмъ», потомучто здравомыслящъ; временами «дикій и суровый, извуковъ,
и смятенья полнъ», онъ свое смятенье оставляетъ при се­
бе, а публике выноситъ уже спокойные, облагороженные
звуки; декаденты-же думаютъ, что въ смятеньи-то и вся
суть. Поглядите где-нибудь на болыпомъ заводе цен­
тральную машину, движущую посредствомъ приводовъ сот­
ни и тысячи колесъ. Чугунный исполинъ распростеръ ши­
роко свои многосаженныя плечи, они поднимаютъ и склоняютъ гигантскіе стальные шатуны и поршни, грузно и
мерно бежитъ маховое огромное колесо; но что поражаетъ
васъ,— это глубокая тишина въ этомъ центральномъ свя­
тилище завода. Побывавъ въ самыхъ мастерскихъ, въ литейныхъ, кузнечныхъ, прокатныхъ, стругальныхъ и пр. съ ихъ
оглушительнымъ лязгомъ, стукомъ и грохотомъ и очутив­

267

шись передъ главной машиной, матерью всѣхъ этихъшумныхъ, неистовыхъ станковъ и механизмовъ,— вы изумлены
ея глубокимъ спокойствіемъ при величайшемъ напряженін
творчества силы. Полъ и сгѣны дрожатъ мелкою дрожью,
вы понимаете, что идетъ могучій, таинственный процессъ,
въ которомъ кипитъ страшная энергія, но вы чувствуете
также, что исподинъ-машина владѣетъ ею и обуздываетъ,
направляя къ определенной заранѣе цели. Но въ сущ­
ности весь секретъ этой власти— уравновѣшеніе силъ,—
противоставленіе безумному напору пара— разсчитанной
твердости стали и чугуна. Таковъ, инѣ кажется, и геній:
работа его огромна, но безшумна; читатель ея не видитъ
и не долженъ видѣть. «Здравый смыслъ» (если онъ дей­
ствительно здравый) не есть нізчто чуждое генію, это и
есть самъ геній. Геніальныя мысли — суть просто верныя мысли, открытая раньше, чѣмъ кто-либо ихъ уловилъ. Только те мысли геніальны, которыя входятъ затемъ въ обиходъ (отсюда судьба великихъ изреченій
делаться пословицами); разъ-же какая-либо мысль, пройдя
вѣка, не застряла во вниманіи народномъ, ее слѣдуетъ
считать не геніальною, неверною— кроме техъ случаевъ, когда мысль не была пущена въ достаточный оборотъ. Какъ-бы ни было ярко вдохновеніе и возвышенна
страсть, какъ-бы ни былъ прекрасенъ образъ, они не суть
что-то особое отъ здраваго смысла, а именно самый этотъ
смыслъ. Все, что отвергается спокойнымъ сознаніемъ, все
ложно: надутый паѳос.ъ, изощренная страсть, позирующая
мудрость— все это не геніально, потому что неверно, и, на­
оборотъ, все, что верно— геніально, будь то деревенская по­
словица, напевъ народной песни, безъискусственное признаніе въ дружбе и т. д. Все нормальное въ области духа
геніально, и наоборотъ. Здравый смыслъ, если онъ не под­
делка, есть геній народа и онъ доступенъ всякому; отго­
раживаться здравомысляшимъ людямъ отъ толпы не при­
ходится. Толпа вообще редко обладаетъ здравымъ смыс­
ломъ, но въ те моменты, когда она имъ обладаетъ— она

21)8

геніальна. Единственное преимущество великаго человека
въ томъ, что онъ чаще другихъ и прежде другихъ соз­
даешь вѣрныя мысли; но и онъ не застрахованъ отъ ошибокъ, и вся разница въ томъ, что этихъ ошибокъ у него
меньше. Какъ полновесная пшеница пополамъ съ мякиной,
трудъ генія заслуживаем того, чтобы потомство отвеяло
соръ и воспользовалось зерномъ. Напрасно почтенные
декаденты стараются доказать, что имъ въ качестве геніевъ открыты какія-то сверхъестественныя идеи добра,
истины и красоты. Если-бы, по оплошности, иному де­
каденту и пришла въ голову геніальная мысль, то на­
прасно онъ ожидаетъ увидеть ее растрепанною и растлен­
ной: она явится простою и ясною, здоровою дочерью «нормальнаго, здраваго смысла». Правда, мало надежды, чтобы
такая мысль забрела въ черепъ декадента — эту «могилу
съ кишащими червями», какъ рекомендуетъ свой мозгъ
отецъ декадентовъ Боделэръ.
Декаденты изъ всізхъ силъ добиваются разстроить
свою мозговую деятельность, съ хитрымъ умысломъ, какъ
я сказалъ,— черезъ сумасшествіе перебраться въ геніальность. Величіе духа есть, по ихъ мненію, продуктъ боль­
ного мозга. Но, я думаю, только действительно въ больномъ мозгу могла явиться такая мысль. Какимъ обра­
зомъ правильная функція можетъ быть у разстроеннаго органа? Попробуйте на разстроенномъ рояле сы­
грать симфонію.— Однгко, несомненно, скажутъ мне,
психика великихъ людей, какъ было известно еще ра­
нее Ломброзо, не во всехъ своихъ частяхъ здорова.
Но что-жь изъ этого? Отдельныя великія мысли или
даже отдельныя великія способности суть отправленія не
всего мозга, а лишь определенныхъ его участковъ, и эти
участки должны быть здоровы, и даже здоровее, чемъ у
обыкновенныхъ людей. Эти мозговые участки обильнее
орошаются кровью и обильнее питаются; они процвета­
ютъ, такъ сказать, въ ущербъ инымъ, соседнимъ мозговымъ центрамъ, которые въ силу этого и разстраиваются.

269

Переразвитіе, разростаніе спеціальныхъ клѣтокъ, какъ размноженіе аристократіи въ народе, даетъ блескъ духовной
жизни, но сопровождается обездоленіе.мъ «низшихъ
слоевъ» мозга— регулятивныхъ, двигательныхъ и иныхъ
центровъ. Такъ надо понимать «разстройство» великихъ
умовъ: это не разстройство, а наоборотъ— наиболее цве­
тущее состояніе изв"ѣстныхъ сторонъ души. При общей
мозговой смяткѣ (pium desiderium декадентовъ) не можетъ
явиться ни единой сколько-нибудь ясной мысли; начи­
нается сплошной бредъ, кажущійся инымъ критикамъ
глаголами неба.
IX .
Итакъ, вотъ чѣмъ разрешилась знаменитая «мозговая
линія» г. Волынскаго: типическимъ декадентствомъ. Стран­
ное и печальное явленіе представляетъ эта школа, возстающая противъ здраваго смысла. Великій X IX в^къ,
вѣкъ торжества челов-ѣческаго сознанія, кончаетъ бредомъ,
самоотрицаніемъ, старческимъ маразмомъ. Яркій свѣтъ
свіжей бодрящей мысли, возженный строгою и точною
наукой, гаснетъ, распространяются сумерки, таинствен­
ный мракъ, желанный для совъ и летучихъ мышей. Бродятъ какія-то тени, действительность кажется призракомъ, галлюцинаціи— действительностью. Что это такое?
Что такое декадансъ съ его проповедью безумія? Что это
за школа, возводящая въ идеалъ болезнь, безсиліе, смерть?
Неужели это идеализмъ? Гг. Волынскіе больше всехъ кричатъ объ идеалахъ, о религіи, о Боге, о таинствахъ
философіи и науки, они увешиваютъ себя всеми древ­
ними гербами, развиваютъ все знамена, выкрикиваютъ
все девизы— не замечая, что это знамена враждебныхъ
лагерей, что собранные безъ разбору девизы отрицаютъ
одинъ другой, а все они вместе отрицаются безѵміемъ,
которое ихъ сблизило. Декадентство имеетъ немало об­
щихъ чертъ съ средневековой схоластикой, которой суть

270

состояла въ отрицаніи яснаго смысла вещей и въ разыскиваніи иносказаній, символовъ, таинствъ въ самомъ
простомъ тексгѣ. Какъ и схоластики, декаденты отвергаютъ здравую реальность вещей, все время оставаясь
въ наркозі гроіѵікихъ и вычурныхъ словъ; какъ и схо­
ластики, декаденты насквозь пропитаны мистицизмомъ
и демономаніей; подобно схоластикамъ, они в'Ьрятъ,
что только разстроенному разуму доступны высшія откровенія; какъ и схоластики, они отворачиваются отъ
гражданскихъ, общественныхъ идеаловъ. Параллелизмъ
можно вести до мелочей, и даже самое содержаніе свое
декаденты черпаютъ часто изъ источниковъ, общихъ со
схоластикою. Я не думаю, чтобы новой схоластикѣ уда­
лось возобладать въ обществ^: достаточно могучіе корни
пустилъ въ жизни здравый смыслъ, достаточно возму­
жала точная наука, да и культурныя и соціальныя условія далеки отъ средневѣковыхъ. Декадентство — хворь,
которая должна встретить и встретить должный отпоръ;
однако нельзя считать эту хворь пустою, неопасною.
Она крайне заразительна и распространяется очень
быстро, а психическое состояніе общества (въ особенно­
сти нашего) даетъ для нея хорошо подготовленную
почву. Уже давно, еще въ разгаръ позитивизма, ученые
наблюдатели предсказывали поворотъ общества къ старымъ, мистическимъ ученіямъ (см. у Ланге, въ «Исторіи
матеріализма»); и действительно, какъ на Западѣ, такъ
и у насъ въ послѣднее десятилѣтіе очень усилилась на­
клонность ко всему волшебному. Пресыщеніе матеріализмомъ съ одной стороны; приближеніе науки къ основнымъ началамъ— съ другой; гипнозъ, телепатія, спиритизмъ и пр. и пр.— съ третьей; возрожденіе морали— съ
четвертой,— все это, хорошее и дурное, влечетъ обшество
къ мистикѣ, излишества которой предрасполагаютъ ко
всякимъ мозговымъ эксцессамъ. Декадентство идетъ, такъ
сказать, вмізстѣ съ вѣтромъ; оно вліяетъ даже на сильныя натуры, не подозрѣвающія объ этомъ, а слабыя—

вродѣ г. Волынскаго— валитъ съ ногь. Эпидемія, если
ей не противиться, можетъ захватить большое простран­
ство и весьма существенно пріостановить и безъ того еле
движущуюся у насъ общественную мысль. Слѣдуетъ во­
оружиться на защиту здраваго смысла. Этотъ «смыслъ»,
конечно, далеко не совершененъ; даже въ геніальномъ
проявленіи онъ далеко не удовлетворяетъ человека; какъ
маленькій фонарь въ рукахъ путника ночью, въ глухомъ
лѣсу, онъ освѣщаетъ лишь на два шага кругомъ и дал"fee
не видать ни зги; но все-же нельзя гасить этотъ огонекъ,
хотя-бы и мерещились кругомъ болотные огни, хотя-бы
гді-то въ безконечности и были скрыты цѣлые океаны
свѣта. Пока солнце, великое солнце міра, котораго ждетъ
человѣчество, не взошло (а это не въ нааіей волѣ), нужно
тщательно беречь уже имѣющуюся искру огня, того-же
святого огня, который горитъ на алтаряхъ небесныхъ,—
искру здраваго смысла. Небольшой это, неяркіГг фонарь,
но съ нимъ можно находить тропинки, можно разглядѣть
дорогія лица друзей и хищную пасть звѣря. Въ сущности,
тотъ-же слабый огонь, огонь сознанія нетолько свѣтитъ,
но и согрѣваетъ насъ; во что обратятся любовь и умиленіе, если сознаніе будетъ «разстроено», какъ желалибы декаденты? Нѣтъ, миѳъ о Прометей не ложь: огонь
разума воистину похищенъ съ неба, воистину онъ свя­
тыня, и блюсти его долженъ каждый, не давая погаснуть
ни на минуту. Въ мірѣ нѣтъ иного, по-крайней-мѣрі доступнаго человеку свѣта, и онъ нуждается въ благоговѣйномъ, ц-Ьломудренномъ береженьи его. Вѣдь это та­
кая тонкая, нужная стихія, столь легко разрушимая!
Особенно у насъ въ Россіи декадентство явилось крайне
некстати. Наша общественная и частная жизнь такъ за­
стоялась и замутилась, столько бѣдствій обрушивается
на народъ нашъ, такимъ непрогляднымъ нев-ѣжествомъ онъ
окутанъ, что требуется энергическое и быстрое вмеша­
тельство здраваго смысла, чтобы исправить все это. Нужно
много, безконечно много трезваго сознанія во всѣ углы

272

русской жизни, нужны обильные притоки яснаго и
точнаго знанія, нужно побольше здоровья, желанія
жить во что-бы ни стало теперь, на этой-же самой земле,
необходима сила и воля: «властью безсилія», рекомендуемаго г. Волынскимъ, немного сделаешь,— немного сде­
лаешь «разстроеннымъ разумомъ» и «радостнымъ стремленіемъ къ смерти». Стремиться къ смерти! Въ эти-то
только-что пережитые, чудовищные годы, когда смерть сама
посмотрѣла въ лицо русскому народу, насъ ободряютъ та­
кимъ советомъ! Нетъ, что-бы ни бредили гг. Волынскіе,
а стремиться нужно къ жизни, къ устроенной, освещен­
ной здравымъ смысломъ, нормальной. Въ нашей тепереш­
ней разстроенной жизни, съ изсохшими источниками, съ
омраченнымъ духомъ, есть все, что нужно для самаго широкаго, привольнаго счастья, но мы этого не видимъ, а уви­
деть это можно лишь при свете здраваго смысла— именно
того самаго, который «пошлее самой разнузданной безпринципности», по прелестному выраженію г. Волынскаго.
Еще два слова: благородныя нападки г. Волынскаго на
знаменитыхъ критиковъ-реалистовъ объясняются темъ,
что они и изъ-за гроба страшны для него своею пропо­
ведью здраваго смысла. Н етъ сомненія, что эти нападки
г. Волынскаго будутъ продолжаться и solo, и общимъ хоромъ русскихъ декадентовъ. Читателямъ, слушающимъ
этотъ хоръ, можно посоветовать одно: освежите себе въ
памяти труды опорочиваемыхъ писателей. Какъ и все зна­
менитости, они мало читаются; многими они почти за­
быты, а между темъ громадные ихъ таланты сохранились
нетленными до сихъ поръ. Какое обиліе мысли, что за
чудесный, могучій языкъ!.. Почитайте ихъ, а затемъ воз­
вратитесь къ «новой мозговой линіи»— и сравните.
Іюнь, 1893 г.

Перева лъ.
По поводу романа , Перевалъ11 П. Д. Боборыкина.

I.
Среди маленькихъ частныхъ успѣховъ нашей граждан­
ственности конца в^ка, никакъ нельзя забыть общаго огромнаго явленія—разочщюванія въ свободѣ, которое чувствует­
ся всюду. Великое столѣтіе, вышедшее изъ пламени революцій, среди восторженныхъ гимновъ свободѣ, отходитъ въ
вѣчность охлажденное, почти холодное. Я не говорю о тѣхъ
слояхъ, гдѣ отвращеніе къ свободѣ наслѣдственно: реакція
на Западѣ давно захватила главнаго носителя идей свободы
— средній классъ, переставили уже быть движущею силою
исторіи. Не глядите на развитіе западной демократіи, на
ростъ соціализма и анархіи. Эти теченія струятся подъ
европейскимъ обществомъ, ниже или внѣ его господствующихъ классовъ, да и эта имущественная революція
воодушевлена вовсе не идеей свободы. Соціализмъ, какъ
настроеніе, есть политическій матеріализмъ: въ немъ нѣтъ
того нравственнаго начала, которое придавало нѣкогда
столько прелести идеѣ «правъ человѣка». Движеніе
экономическое, соціализмъ представляетъ борьбу эгоизмовъ, въ которой на чъей-бы сторонѣ ни оказалась
лобѣда, но не ясно, будетъ-ли это нравственною по­
бедой. Народные классы, вовлеченные въ соціальную
революцію на Западі, не проявляютъ въ ней склон18

274

ности къ духовной свободѣ. Скорѣе напротивъ, съ ожи­
даемою побѣдою строятся утопііческіе планы насиль­
ственною характера, причемъ теперешняя случайная тираннія можетъ быть заменена постоянной, имѣющей
проникнуть до самыхъ интимныхъ движеній личной
воли. Идеалъ этой грубой доктрины— уничтоженіе лич­
ности, порабошеніе всѣхь отвлеченному деспоту— «общей
пользе». Такъ-какъ польза духовная неизмерима, а под­
дается учету лишь выгода вещественная, то основное
стремленіе соціализма коммерческое. Достигаемое имъ
уравненіе правъ и обязанностей, подобно торговому ба­
лансу, лишено поэзіи: оно не озарено сіяніемъ религіознымъ — реформаціи, художественнымъ — ранняго возрожденія, нравственнымъ — лучшей эпохи гуманизма или
французской философіи. Въ результате грядущей соціальной революции, если только не одолѣютъ нравственныя
начала, многіе гіредвидятъ то «грядущее рабство», одинъ
изъ видовъ котораго предсказывалъ Спенсеръ.
Если равнодушны къ истинной свободе низшіе классы
на Западі, то еще менее увлечены ею буржуазія и ари­
сто крат. Разбогатевшая, захватившая всю власть, утончен­
но-образованная буржуазія уже давно превратилась въ ари­
стократа, которой не достаетъ въ сущности только преданій
чести да гербовъ. Впрочемъ, послѣдній недостатокъ попол­
няется напряженнѣйшимъ стремленіемъ буржуа слиться
со старою аристократіей путемъ браковъ, покупкою титуловъ, замковъ, орденовъ и т. п. Скоро будетъ трудно
встретить аристократа, въ которомъ не было-бы еврейской
крови; съ Ротшильдами роднятся члены даже королевскихъ
домовъ. Отделившись отъ народа, новая аристократия тотчасъ принимаетъ все традиціи старой, ревниво блюдя
свою обособленность и свои права. Даже болѣе ревниво,
чѣмъ оберегало ихъ старое дворянство, вымирающее отъ
благородства и истощенія. Энергія свѣжей расы, желез­
ный эгоизмъ, не смягченный вековыми традиціями чести,
делаетъ новую аристократію более упорной и безпощад-

275

ной. И полюбуйтесь, какими настроеніями волнуется,
напр., французская буржуазія. Подъ фригіискимъ колпакомъ республики леліются грезы о Королѣ-Солнці.
Легенды о Наполеонѣ-Великомъ, о пышномъ дворе, походахъ, войнахъ превращаются въ какой - то культъ. Въ
Америк-Ѣ обладатели милліардовъ (устами подкупныхъ
ученыхъ) начинаютъ выводить себя отъ древнихъ коро­
лей, и есть опасеніе, что путемъ концентраціи трестовъ
одинъ изъ «кружка четырехсотъ» можетъ сосредото­
чить въ своихъ рукахъ власть въ республик^ и возло­
жить на себя корону. Какъ бывало и со старыми аристо­
кратиями, міросозерцаніе буржуазіи пришшаетъ совсѣмъ
оторванный отъ человѣческихъ нуждъ, сладострастный,
изощренный характеръ, что такъ ярко сказывается на
декадентскихъ настроеніяхъ въ литератур-ѣ и искусствахъ. Въ этихъ настроеніяхъ, охватывающихъ всѣ обла­
сти душевной жизни, нравственный идеализмъ героическаго періода буржуазіи сменяется чувственнымъ, эгоистическимъ гедонизмомъ, погонею за матеріальными
наслажденіями. Поразительно, до какой степени общи
жалобы во всѣхъ странахъ Запада на «молодое поколѣніе», до какой степени всюду усилился типъ людей
равнодушныхъ къ духовнымъ идеаламъ, карьеристовъ, узкихъ спеціалистовъ, дѣльцовъ, лишенныхъ даже тѣни
прежняго романтизма. Куда дѣвался Weltschmerz эпохи
Шиллера, гордое негодованіеЧайльдъ-Гарольда, тоскующая
пытливость Фауста, пламенное поклоненіе свободѣ Sturm
und Drang’a! Німецкіе студенты предаются варварскимъ
попойкамъ и поединкамъ, французскіе — готовятъ себя
въ «порядочные люди будущаго», англійскіе— ничего не
знаютъ, кромѣ гребли и велосипеда. Вся молодая энергія
буржуазной аристократіи ушла въ спортъ: единственное
мирное упражненіе всѣхъ аристократііі. Волноваться судь­
бою народной, «проклятыми», неразрешимыми вопросами
человѣческаго существованія счатается дурнымъ тономъ.
О правахъ народныхъ рѣчь заходитъ лишь тогда, когда

2 7 (3

нужно имъ дать отпоръ, и буржуазная интеллигенція
выдвигаетъ тогда на выборахъ рядъ вождей, которые
стѣною ломятъ на народъ въ союзѣ съ юнкерами, лор­
дами и маркизами. И если политическая жизнь на За­
паде все еще движется впередъ (хотя и крайне медленно
при тамошнемъ просторе), то движется уже не буржуазіей, a демократіей, требованія которой не насыщены.
Разбогатевшему «tiers-état»— какъ волшебнику въ сказке—
уже не подъ силу прогнать демоновъ, которыхъ оно само
вызвало. Вопреки нескрываемому ужасу, буржуазному
классу приходится держаться чужого курса, какъ экипажу
судна, которымъ овладели пираты. Но вне политики, въ
области религіи, нравственности и искусства, въ самыхъ
интимнейшихъ областяхъ міросознанія— уже совершенно
ясно сказалось охлажденіе къ свободе.
II.
Русское общество по особенностямъ своей исторіи
охвачено еще более глубокою реакціей, чемъ на Западе.
Существуютъ разрозненные кружки либерально-мыслящихъ людей, но это — «остатки прежняго величія», доживающіе свой векъ шестидесятники или одинокіе пред­
ставители более молодыхъ поколеній, редкіе, какъ ко­
лосья на неурожайной ниве. Обратитесь къ литературе:
въ ней идетъ ожесточенный споръ о свободе, но пылъ
и одушевленіе принадлежатъ не ея защитникамъ. Въ романахъ и повестяхъ стоитъ погребальный звонъ, хоро­
нятся типы эпохи освобожденія, и въ качестве наследниковъ выводятся все скептики свободы. Вспомните
наглыхъ, торжествующихъ героевъ г. Боборыкина, кислыхъ, изнеможенныхъ отступниковъ г. Чехова, охлажденныхъ, изверившихся интеллигентовъ другихъ, менее
видныхъ беллетристовъ. Одинъ изъ последнихъ рома­
новъ г. Боборыкина и самый огромный — «Перевалъ» —
посвященъ исключительно реакціи, перелому настроенія въ

русскомъ обществѣ за послѣднія пятнадцать лѣтъ. Герой
романа «хотелъ остановиться и понять: куда все идетъ
теперь? Не могъ онъ не видеть, какъ все тронулось,
какъ студенческую молодежь точно кто подменилъ —
если не всехъ, то очень, очень многихъ, какъ бывшіе
подъ спудомъ инстинкты просочились наружу и задаютъ
тонъ». Въ романе разсказывается, какъ пришла реакція, какъ она постепенно захватила не только кон­
сервативные круги — дворянство, недовольное освобожденіемъ народа, часть чиновничества и пр., — а
и самыя либеральный сословія — разночинную интеллигенцію, ученыхъ, литераторовъ, художниковъ, земскихъ
деятелей, судей, педагоговъ. Всюду понемногу нача­
ли раздаваться сомненія въ свободе и даже требованія
стесненій. Прежняя вера въ жизнеспособность общества
изсякла, вера въ справедливость, въ права личности по­
шатнулась. Все, что еще недавно называлось «честнымъ»,
«светлымъ», стали называть сантиментальностью, манилов­
щиной, бреднями. Слово «идеализмъ» приняло презри­
тельный оттенокъ. Отрицаніе свободы выразилось, какъ
отмечаетъ г. Боборыкинъ, въ самыхъ разнообразныхъ
формахъ. Совершенно открыто, на публичныхъ обедахъ,
профессора начали кричать о «жидахъ», о необходимости
«прижать» ихъ и «подтянуть» вообще инородцевъ. За­
кричали о благовременности крутой власти въ деревне,
о потребности сократить земство, судъ присяжныхъ и
прочія «либеральным» учрежденія. Размножились господа
Лыжины, противнейшій типъ кающихся либераловъ, ни­
чего никогда неделавшихъ и свое неудачничество сваливающихъ на либерализма Появились философы-чувствен­
ники, вроде Кострицына, жадно подхватившіе циниче­
ское ученіе Ницше. Появились ученыя барыни, вроде
Акридиной, спохватившіяся, что оне «еще не жили» и
«нужно пожить». Выступилъ легіонъ нео-консерваторовъ,
просвещенныхъ византійцевъ и «бояръ» съ университетскимъ дипломомъ, дипломированныхъ купцовъ, метящихъ

27S

въ камеръ-юнкеры и губернаторы и выжимающихъ послѣдніе соки изъ рабочихъ... Весь этотъ огромный хоръ,
безъ всякой спѣвки, въ унисонъ бранитъ и высмѣиваетъ
недавнюю освободительную эпоху. Даже учащаяся мо­
лодежь, въ возраст^ мечтаній и идеаловъ, ничѣмъ не
вдохновлена, мракъ окружающаго ее не мучитъ, и встанетъ-ли солнце— ей все равно. Въ толпѣ торжествующихъ
пессимистовъ, эгоистовъ, карьеристовъ, капиталистовъ со­
вершенно теряются старые «исты»— либеральные опти­
мисты, идеалисты, гегелисты (единственный гегельянецъ,
котораго нашелъ г. Боборыкинъ подъ Москвой— князь
В. В. Вяземскій... очень хорошій гегельянецъ!). Рѣдкіе
экземпляры этихъ старинныхъ гуманистовъ кажутся те­
нями, блуждающими у своихъ могилъ. Замѣчательная
черта, которую очень верно отмѣтилъ г. Боборыкинъ:
разочарованіе въ свободе сопровождается чудовищнымъ
взрывомъ эгоизма. Почти всѣ герои «Перевала» бешено
рвутся на пиръ жизни съ нескрываемымъ лозунгомъ,
après nous le déluge. Нажива, карьера, чувственное счастье—
вотъ «реальныя» цели, сменившія прежніе «туманные иде­
алы;) свободы... Говоря словами Писарева, иллюзіи погибли,
факты остались... Правда, великія бідствіянародный— чудо­
вищный голодъ и моръ— несколько встряхнули не совсемъ
еще окаменевшую часть либеральнаго общества. Зазрила
совесть, заболело сердце— отсюда «новыя веянія» или одна
греза о нихъ. Пусть гуманными веянІями будутъ охваче­
ны многіе люди, но масса поддастся имъ, къ сожаленію,
еще не скоро. Каждый день намъ приноситъ не сочиненные,
а самые что ни на есть доподлинные факты глубокаго презренія къ свободе въ среде представителей «либеральной интеллигенціи». Избранные, дипломированные представители
общества окровавливаютъ себе руки, избивая ввѣренныхъ
ихъ «отеческому» попеченію крестьянъ; одинъ является на
пожаръ дляводворенія порядка и при народе избиваетъ свя­
щенника съ дарами на груди; другой обещаетъ сельскому
сходу перебить половину всехъ собравшихся, если они вы-

279

думаюгь обращаться къ нему съ жалобами и прошешями;
третій сажаетъ въ тюрьму сельскаго старосту sa то толь­
ко, что онъ донесъ начальству объ умиравшей съ голоду
деревнѣ; пятый (десятый, сотый) приказываетъ волостнымъ судамъ «драть» яедоимщиковъ, съ которыхъ уже не­
чего взять и пр., и пр. Редакиіи журналов'ь завалены коррсспонденціями, гдѣ сельскіе учителя, фельдшера, священ­
ники, писаря горько жалуются на грубейшее, деспотическое*
обращеніе со стороны такого «начальства», какътинспектора
школъ, следователи, члены присутствий и зсмскихъ учреж­
дений. Членъ окружного суда протестуетъ противъ допущенія басенъ Крылова въ народе, находя эти басни ко­
леблющими основы. Директоръ народныхъ училищъ печатно предписываетъ учителямъ правила вступленія въ
бракъ и семейной жизни, наставленія, какъ подстригать во­
лосы, какъ перелистывать книгу («Для перелистыванья слідуетъ осторожно поднимать сухими пальцами верхніи край
листовъ» и пр.), наконецъ, какъ сморкаться. Предписывается,
къ кому учитель долженъ ходить съ поздравленіями, оказы­
вать услуги, цѣловать руку, кому снимать шапку и пр. I убернскій администраторъ предписываетъ крестьянамъ употребленіе соломы не иначе, какъ сдабривая ее, для аромата,
сѣномъ и пр., и пр. Фактовъ этого рода безчисленное мно­
жество, и далеко не всѣ проникаютъ въ печать. Образо­
ванный интеллигентъ, кровавящій себе руки о «мужицкія
морды»— это достаточно рѣзкое неуваженіе къ свободе.
Но мнѣ кажется еще ужаснее присваиваемая этими госпо­
дами власть предписывать взрослымъ гражданамъ такія
вещи, какъ напр, сморкаться по форме. Побои, дранье и
т. п. похожи на буйное помешательство совести. Еще тра­
гичнее тихое помешательство ея: воображаемое право
вторженія въ самыя интимныя, будничныя, даже физюлогическія потребности обывателей. Стеснить взрослаго,
правоспособнаго человека, платящаго все подати, до отнятія у него права откашляться пли чихнуть, какъ онъ
самъ умеетъ— это уже рабство, доведенное «до паѳоса»,

280

какъ выражались въ старину. Въ житейскомъ быту, въ
общественной жизни, въ науке, литературе, журнали­
стике— всюду вы заметите возвратъ стариннаго недовѣрія къ свободѣ человека. Это недовѣріе— какъ-бы
ни были радостны живыя вѣянія— продолжаетъ чертить
свои огромный минусъ надъ памятью либеральной эпохи.
III.
Въ чемъ причина этой поразительной смѣны настроеній? Идея свободы, могущественная тридцать лѣтъ тому
назадъ до такой степени, что нравственно покоряла себе
даже самодержавную волю (не говоря объ Александре II,
вспомните настроеніе его семьи, великаго князя Кон­
стантина Николаевича, кружокъ Елены Павловны и пр.)—
та-же самая идея свободы утратила свое очарованіе
даже для «мелкихъ сошекъ», потеряла свойство элек­
тризовать умы. Чѣмъ это объяснить? Вѣдь всѣ еще помнятъ, съ какимъ молитвеннымъ трепетомъ, будто предъ
какою-то скиніей, ведущей изъ плѣна, преклонялись на­
ши отцы, старшіе братья и мы сами передъ волшебнымъ
тогда словомъ «свобода»! Вѣдь не въ сказке-же, не во
снѣ все это было; свободою нетолько восхищались, но
воспалялась ею, болели: тысячи, десятки тысячъ людей
образованныхъ и душевно-благородныхъ отдавали въ
жертву этой идее всѣ жизненныя выгоды, портили все
«блага жизни», обрекали себя лишеніямъ. И вотъ
эта сила какъ-то вдругъ изсякла. Либерализмъ быстро,
какъ грозовое облако— разсѣялся; отдельныя тучки его
бродятъ вяло, будучи не въ силахъ сложиться въ сколь­
ко-нибудь внушительную массу. Отчего это произошло?
Я уже говорилъ (см. «Прогрессъ и преданіе») о некоторыхъ особенныхъ причинахъ русской реакціи. Кроме
нихъ— и можетъ быть сильнее ихъ— действовали и
общія причины, сила. которыхъ далеко еще не исчер­
пана. Варварство возобладало уже потому, что въ на-

281

шихъ нравахъ оно коренится глубже, нежели нача­
ла свободы. Свѣтъ во тьмѣ светить, но стоитъ емѵ
померкнуть, какъ мгновенно воцаряется тьма: оконча­
тельной победы одного изъ этихъ началъ міръ не знаетъ.
Свѣтъ гуманныхъ идей выходилъ изъ сердца немногихъ
сравнительно съ остальною многомилліонною массою. Ты­
сячи и десятки тысячъ самыхъ выдающихся либераловъ
были потеряны для общества; какъ свѣчи, вынесенныя
изъ комнаты, они оставляли общество въ ослабленномъ
освѣщеніи. Изъ оставшихся самые яркіе деятели были
рано отняты безжалостною смертью. Вдохновенные ис­
чезли, остались слабые...
Такова одна изъ важныхъ причинъ оскудѣнія русскаго либерализма, но не самая важная. Если-бы источ­
ники добрыхъ чувствъ въ обществѣ не изсякли, то взамінъ исчезнувшихъ деятелей явились-бы новые, и
«изъять» ихъ всѣхъ было-бы такъ-же трудно, какъ ис­
черпать водопадъ, не трогая его истоковъ. Очевидно,
самые родники либерализма, идейные его первоисточники,
оказались засоренньши.
Наша интеллигенція, подобно западной буржуазіи,
получивъ для себя въ эпоху освобожденія некоторый
права и привилегіи, успокоилась, почувствовала себя аристо­
кратией и сердцемъ своимъ отошла отъ народа. Разно­
чинная интеллигенція почти во всемъ была сравнена съ
дворянствомъ; началъ действовать невысказанный лозунгъ «La carrière aux talents», давшій возможность уже
Наполеону I противопоставить самую талантливую часть
націи остальной массѣ. Новыя судебныя учрежденія,
земство, огромный ростъ военныхъ силъ, широкое развитіе бюрократическая механизма — все это потребовало
множества людей на платныя, зависимыя отъ всякихъ
начальствъ мѣста; уыноженіе учебныхъ заведеній, развитіе желѣзныхъ дорогъ, укрѣпленіе окраинъ, упорядоче­
ние финансовъ, быстрый ростъ промышленности и тор­
говли, съ запретительною политикой, насаждающей круп-

282

ный капитализм!., развитіе акціонерной, банковой и т. п.
деятельности— все это втянуло въ себя цѣлый рядъ поколѣній интеллигенціи и продолжаетъ втягивать, какъ про­
пасть, которую наполнить трудно. Появилось множество
новыхъ чиновниковъ, инспекторовъ, надзирателей, начальниковъ, смотрителей, завѣдывающихъ, управляющихъ,
директоровъ... Инженеры, медики, адвокаты, педагоги,
банкиры, журналисты, техники, агрономы, счетоводы,
профессора— не говоря о цѣлой арміл простыхъ чинов­
никовъ, засѣдающихъ въ канцеляріяхъ. Каждое «место»
даетъ обезпеченный «кусокъ хлеба», завлекаетъ надеж­
дою на пенсію и генеральскій чинъ, т. е. надеждою по­
пасть въ аристократію, въ классъ, превосходство или по
крайней мѣр-ѣ «превосходительство» котораго законно удо­
стоверено. Соблазнъ огромный; оскудевшая дворянская
интеллигенція и всѣ образованные разночинцы толпою
ринулись на новыя мѣста. Недовольные «порядкомъ ве­
щей» нашли себе хлѣбъ именно въ томъ строе жизни,
который имъ такъ не нравился. Я знаю н-ѣкоторыхъ бывшихъ такъ называемыхъ «революціонеровъ». Одинъ служитъ архиваріусомъ въ департаменте винной монополіи.
Другой — коммерческимъ агентомъ одной железной
дороги. Третій — столоначальникомъ. Знаю и такихъ,
которые перешли на службу въ полицію. Что делать!
«Кусокъ хлеба». Все это значительно изменило настроеніе
большинства.
*
IV .
Прежніе дворяне, сидя на прадедовской зем ле, вла­
дычествуя надъ рабами, не чувствовали большой зависи­
мости отъ «сильныхъ міра». Начальство— не только у е з д ­
ное, но даже губернское— почти не признавалось, а подчасъ и трепетало предъ ними. Прослуживъ несколько
летъ въ гвардіи, въ гусарахъ, въ полку, дворянинъ съ
чиномъ поручика обыкновенно возвращался въ свое ма­

283

ленькое государство и чувствовала себя какъ баронъ въ
средніе в-ѣка. Правда, онъ былъ кровно заинтересован
въ существованіи крѣпосгного строя, но въ его проч­
ности всѣ были увѣрены, какъ въ неподвижности небес­
ной тверди. Дворянинъ, не служа никому и ничему, не
имѣя надобности ни въ чемъ, какъ самодержецъ дерев­
ни, естественно чувствовалъ себя существомъ свободнымъ,
и всякое покушеніе на эту свободу ему было несносно.
Ему незач-ѣмъ было приспособляться къ мнѣнію какого-нибудь «начальника тягшг или «старшаго бух­
галтера» въ ожиданіи «рождественскаго гуся»: свои
собственныя стада гусей не переводились. Къ это­
му потомственному чувству независимости присоеди­
нилось западное просвѣщеніе. Безграничный, на всю
жизнь обезпеченный досугъ позволялъ читать не одни
рапорты да входящіе журналы, какъ часто теперь, а все
лучшее, что давала европейская .мысль,— а эта мысль была
въ тѣ времена эхомъ свободы. Тотъ-же безграничный
досугъ позволялъ давать дѣтямъ свободное воспитаніс—
не казенное, по разъ установленными неумолимымъ про­
граммами а домашнее, при которомъ опять-таки усваи­
вался опытъ цивилизаціи во всемъ его объемѣ. Дарови­
тый юноша тогда воспитывался творчески, выбирая ТО’
что свойственно его природ^; теперь подобный юноша
беретъ лишь то, что свойственно его нр— ву, сочиняв­
шему инструкціи. Источники знанія, живая правда отношеній являются для нынѣшней молодежи недоступной,
или въ искаженномъ, неузнаваемомъ вид-fc. Съ малолітства
внушается ребенку въ школахъ чья-то неподвижная,—
можетъ быть, и благонамеренная, но чужая воля, а своя,
творческая, всячески подавляется. Прежняя дворянская
молодежь выростала въ деревнѣ, въ святыхъ наитіяхъ
природы, въ интимной близости хоть и съ крѣпостнымъ
народомъ, но все-же народомъ: пріобрѣтались знанія и
чувства, существенно необходимыя для свободы ума. Ны­
нешняя чиновничья молодежь уже почти не знаетъ де­

284

ревни и не чувствуетъ той кровной, навѣки неразрыв­
ной связи съ нею, какую чувствовали прежніе баричи.
Рабовладельцы, жестокіе иногда до безумія, дворяне
прежняго типа были во многихъ отношеніяхъ менѣе
аристократами, чім ъ оторванныя отъ деревни ихъ дѣти—
чиновники. Они стояли къ народу, къ его духовной глу­
бине, можетъ быть, ближе, чемъ даже отошедшіе отъ
него горожане низшихъ классовъ, разночинцы и приказные.
Бросившись въ чиновничество, въ города, канцеляріи, конторы, дворяне «потеряли большую долю своей
независимости и сделались более чужими народу, чемъ
прежде. Кроме техъ, кто способенъ, сознательно продать
себя любому направленію, масса людей подвержена безсознательному подкупу, вліянію своего положенія и обста­
новки. Множество честныхъ людей искренно держатся
гадкихъ взглядовъ, не подозревая, что они подкуплены,
что только темное сознаніе выгоды заставляетъ ихъ сто­
ять за данные взгляды. Надо заметить, что всякое
положение даетъ свой особый разумъ и свою мораль: да­
же разбойникъ или палачъ непременно имеютъ про себя
этическую теорію, оправдывающую ихъ ремесло. «Не нами
заведено», «отцы не глупее насъ»— уже и этихъ посылокъ достаточно для самооправданія большинства людей.
A профессіи адвокатовъ, чиновниковъ, инженеровъ и пр.
сами по себе не преступны: оне созданы для пользы об­
щества, считаются почетными. Темъ крепче тотъ спеціальный разумъ и особая совесть, которыя вырабатываются
такими профессіями. По представленію зауряднаго инжене­
ра, настоящій человекъ это— инженеръ, и если инженеры
обезпечены въ своихъ выгодахъ и правахъ, значитъ все
благополучно въ этомъ міре. Пусть онъ знаетъ о насиліяхъ
надъ милліонами человеческаго рода,— онъ зеваетъ при
этой мысли, но малейшее насиліе надъ инженеромъ... Hor­
reur! Все инженеры волнуются, негодуютъ, взываютъ къ
властямъ. Честь мундира, честь сословія! Любопытно, что
когда подобный интеллигентъ получаетъ пощечину, то да­

285

же въ этомъ случай онъ оскорбляется не какъ человѣкъ.
достоинство котораго унижено, а какъ «офицеръ», «чи­
новникъ» и т. п. И спеціальный разумъ вполне оправдываетъ эту спеціальную совесть: для особенностей даннаго
положенія и дѣнствительно необходимо думать особенноТакъ, клетки человѣческаго тѣла страшно искажаются,
поступая въ составъ спеціальныхъ тканей,— вместо круглыхъ, становятся длинными какъ волосъ, плоскими, па­
лочкообразными и т. п. Искаженія эти становятся нор­
мальными, необходимыми для тканей, и изувѣченныя кле­
точки вмістѣ съ формой навсегда теряютъ многія самыя жизненныя свойства общихъ клѣтоісъ. Спеціализмъ
понизилъ общегражданскіе, общечеловѣческіе инстинкты
нашей интеллигенціи и подменилъ ихъ корпораціонными.
Каждая корпорація представляетъ замкнутый мірокъ, и
если общество состоитъ изъ десятка тысячъ такихъ кружковъ, интересы которыхъ соблюдены, то не чувствуется,
повидимому, и надобности въ какой-то общей свободе...
Инженеръ, адвокатъ, агрономъ, бухгалтеръ и пр., и пр.
пользуются и въ Турціи почти всѣми т-ѣми правами, какъ
и во Франціи. Они пользуются свободою сходокъ, сво­
бодою речи, свободою мысли и совести, даже правомъ
высшаго законодательства...— въ свогіхъ ремеслахъ. Инже­
неры сходятся безпрепятственно съ инженерами и говорятъ съ величайшею свободою о преимуществахъ поло­
сового или углового желѣза, о силѣ тяги, о форме пролетовъ и т. п. Самая революціонная инженерная мысль раз­
решается не только въ собраніи, но даже въ печати; и
если корпорація инженеровъ приметъ новую формулу въ
вычисленіи. или новый механизмъ, — это рѣшеніе будетъ
носить почти законодательный характеръ. To-же самое
разрешается агрономамъ, бухгалтерамъ etc. Если я ис­
крений бухгалтеръ и ничего более, я чувствую себя свободнымъ, какъ республиканецъ, хотя-бы жилъ въ Китае.
Немудрено, что раздробленная на безчисленныя новыя
профессіи и втянувшаяся въ нихъ наша интеллигенція

286

очень скоро почувствовала себя удовлетворенной: та свобо­
да, которая нужна счетоводамъ и инженерамъ, была на­
лицо. Бываютъ сгѣсненія даже и въ этой сфере, но случайныя, зависящія отъ несваренія желудка воротилъ своего-же ведомства. Въ этихъ случаяхъ смешно было-бы
«великое, святое недовольство», мечты объ идеалахъ и
т. п. Идеалъ — въ томъ, чтобы вмѣсто Ивана Ивановича
назначили Петра Петровича, да прибавили-бы столовыхъ...
Съ одной стороны полная свобода ремесла, съ другой—
полная зависимость отъ Иванъ Ивановичей быстро вытра­
вили «завиральныя идеи» у русской интеллигенціи. Вы ска­
жете, что канцеляристъ, инженеръ, адвокатъ— все-же ж и­
вые люди, члены государства, и, кроме ремесленной, есть-же
у нихъ и другая жизнь. Есть, но немного ея. Спеціализмъ—
врагъ досуга. Большинство времени и энергіи всѣхъ спеціалистовъ поглощено ремесломъ: оставшіеся часы едва доста­
точны для отдыха, для семейныхъ и світскихъ отношеній.
О жизни гражданской въ серьезномъ смысле этого слова
не можетъ быть и рѣчи: вѣдь даже на Западѣ, при тамошнемъ просторе, чуть не двѣ трети избирателей до того
мало интересуются политикой (т.-е. судьбою человека и
отечества), что не берутъ труда даже явиться на выборы.
И еслибы случайно народъ во Франціи не былъ разоренъ до-нельзя сто лѣтъ тому назадъ, и еслибы спеціализація интеллигентныхъ профессій была доведена до теперешняго дробленья,— пожалуй, никакихъ переворотовъ
не было-бы. Слишкомъ усложненное общество не под­
дается прогрессу въ силу своей сложности; основной ис­
точникъ творчества, разбившійся на тысячи струй, мельчаетъ, изсякаетъ. Русское общество еще крайне несовер­
шенно, но уже очень сложно, и въ этой развивающейся
сложности запутался, какъ въ тенетахъ, духъ свободы.
V.
Есть и еще одна, и, мне кажется, важнейшая при­
чина упадка либерализма, зависящая отъ него самого.

2b7

Упадокъ внѣшній достаточно объясняется виупцк-ннгімъ упадкомъ самого ученія о свободѣ. Созданіе высокаго духа, идея истинная и въ первоисточнике совершен­
ная, попавъ въ первобытныя условія, сама выродилась и
измельчала, какъ культурное дерево на тощей почве. За­
чатая въ античныя времена, рожденная въ вѣкъ гума­
низма, вспоенная великою философіей X V III века, идея
свободы нашла себ е роскошный пріютъ въ сердце луч­
шихъ людей X IX вѣка, но въ то-же время и самыя суровыя условія въ среднемъ обществе. Сделавшись достояніемъ массъ, ученіе о свободе принизилось до ихъ
уровня, потеряло свое высокое цѣломудріе, свою святую
прелесть и тайну очарованія. Свобода... Осталось слово,
но подъ это слово незаметно подошло совсѣмъ другое
понятіе, вытеснившее старинную идею. И какъ такъ новое
понятіе было низкаго достоинства, то скоро обнаружи­
лось его безсиліе поддерживать обаяніе своей формулы.
Съ либерализмомъ въ конце нашего вѣка повторилась
буквально та-же исторія, что было съ гуманизмомъ въ
X V I столѣтіи.
Въ самомъ дѣлѣ, — въ своей основной сути оба названныя ученія тожественны: либерализмъ чуть не слово
въ слово повторилъ всю формулу гуманизма. Тотъ и
другой были возстаніемъ человеческой души противъ
деспотіи — церковной въ X V I вѣкѣ и свѣтской въ
ХѴ ІІІ-мъ. Въ обоихъ случаяхъ гнетущія силы, папство
и западно-европейская монархія выродились до разложенія вслѣдствіе своихъ историческихъ гр-ѣховъ; въ
обоихъ случаяхъ аристократия была оттеснена болѣе
энергическимъ городскимъ классомъ и т. д. Исход­
ная точка гуманизма и либерализма — уваженіе къ чело­
веческой личности, признаніе ея нравственнаго самодержавія. Гуманисты и либералы застали человѣка вообще
на крайней степени униженія, совершенно подавленнаго,
порабощеннаго во имя вековыхъ преданій. И гуманисты,
и либералы отвергли неприкосновенность преданій и внес-

■>ss

ли въ общество критицизмъ, потребность разумнаго
и нравственнаго опредѣленія вещей. И ті, и другіе-жад"
но прильнули къ доступнымъ имъ источникамъ знанія
и, вооружившись ими, приступили къ постройкѣ новаго,
бол"ѣе широкаго и свѣтлаго міросозерцанія. Отношенія гуманистовъ къ религіи, политике, наукамъ, искусствамъ,
морали поразительно совпадаютъ съ подобными-же отношеніями либераловъ. Тогда, четыреста лѣтъ назадъ,
была пережита та-же борьба вѣры и знанія, и съ тѣмъже результатомъ: религіознымъ безразличіемъ, насмѣшливымъ невѣріемъ, а подчасъ и горячимъ отрицаніемъ. Какъ и либералы, гуманисты усомнились въ ме­
тафизике и философіи вообще и свели ее на одну
изъ языческихъ доктринъ морали (стоицизмъ, эпику­
рейство). Системы нравственности самихъ гуманистовъ
были построены, какъ и у либераловъ, на праве лич­
ности, на праве широкаго удовлетворенія всѣхъ потреб­
ностей и всесторонняго развитія (въ противоположность
отрицавшемуся аскетизму). Но, повторивъ всѣ положительныя движенія гуманизма, либерализмъ повторилъ,
къ сожалѣнію, и всѣ отрицательныя. Нигилизмъ либе­
ральной эпохи со всѣми бешеными крайностями былъ
предсказанъ увлеченіями гуманистовъ, которые доходили
иногда до открытой проповеди безнравственности, лич­
ной и политической.
Прислушайтесь, напримеръ, къ ученію знаменитаго
гуманиста Лоренцо Валлы, более 400 летъ тому назадъ *.
Основная мысль его та, что истинное и единственное
благо— удовольствіе, вопреки ученію стоиковъ. Въ сфере
удовольствій на первое место откровенно ставится вино
и женщины, вопреки эпикурейцамъ, которыхъ представленія о благѣ были более духовны. «Вино, вместе
съ речью составляетъ единственное отличіе человека отъ

*) Этнческій трактать Лоренцо Валлы „Объ удовоіьствіи и
объ истинномъ благѣ“ (De voluptate ае vero bono) М. С. Корелинъ. „Вопросы Философіи", VI, 4.

289

животнаго, говоритъ Валла. О, отецъ веселья, учитель
радостей, спутникъ въ счастіи и утѣшеніе въ несчастіи! Ты родитель сладчапшаго сна» и пр., и пр. Гуманистъ протестуетъ, что женщины въ тепломъ кли­
мате ходятъ одѣтыя, скрывая самыя привлекательный
части тела. Въ ц-ѣломъ ряде главъ проповедуется разрушеніе семьи и самая необузданная свобода въ половыхъ
отношеніяхъ. «Уничтожь различіе въ нелѣпомъ слові:
бракъ, и ты сделаешь тожественнымъ прелюбодѣяніе и
супружество. Ибо что такое значитъ супружество, бракъ,
замужество, какъ не то, что женщина соединяется съ
мужчиною, посредствомъ мужа дѣлается матерью? Что
другое значитъ мужъ, кроме самца? A разве любовшікъ
не самецъ? Иногда любовникъ бываетъ имъ больше са­
мого мужа». Далее идетъ диѳирамбъ ученію Платона о
коммунальномъ браке иосмѣивается супружеское целому дріе. «Если-бы Менелай уступилъ— не говорю, по человече­
ской гуманности, но по царской щедрости— пламеневшему
Парису свою Елену на одинъ месяцъ, то Парисъ не бьътьбы вынужденъ ее похищать, не погибло-бы столько свето­
чей Греціи и Трои, и сама Троя не была-бы разрушена. И
какъ мало отъ такой щедрости Менелая побѣднетъ-бы его
домъ. Нетъ благодеянія, которое стоило-бы менѣе дешево;
тысяча человекъ можетъ имъ пользоваться, и отъ этого
не произойдетъ ни одной потери». Обереганіе девствен­
ности гуманистъ считаетъ жестокостью. Самымъ безпощаднымъ образомъ вышучивается самоубийство Лукреціи. «Обмануть мужа не преступленіе, а только опас­
ный поступокъ. Сделай такъ, чтобы мужъ не узналъ:
если ты обманываешь осторожно, то это не значитъ обма­
нывать мужа...»
Не напоминаетъ-ли все это ученія нашихъ крайнихъ
либераловъ о половой свободе, о предразсудкахъ целомудрія до брака и супружеской верности? Разве не устраи­
вались у насъ коммуны на основе поліандріи и полига­
мии одновременно? Разве не проповедывались (даже въ
19

290

романахъ)отдѣльные кабинеты, кудамогли-бы среди танцевъ
на общественныхъ балахъ удаляться отдѣльныя парочки?
Передовая женщина одного радикальнаго романа въ 70-е
годы отправилась на улицу, выбрала себ е передового муж­
чину, заявила ему, что она хочетъ ему отдать себя. М уж­
чина отправился съ ней. Проснувшись на другое утро,
героиня взглянула на портреты Добролюбова, Чернышевскаго и другихъ тогдашнихъ корифеевъ, висѣвшіе надъ
постелью, и воскликнула: «Учители! Довольны-ли вы нами?»
И авторъ этой исторіи (Заб'Ьлло), видимо, восхищенъ
поступкомъ «развитой женщины», ставитъ ее въ примѣръ, достойный подражанія...
Съ такою-же решительностью, какъ наши крайніе либе­
ралы, средневековые гуманисты осиливали всѣ прочіе нрав­
ственные «предразсудки», напримѣръ, идею долга, подви­
гающую людей на героизмъ. «Я не могу понять, почему ктолибо желаетъ умереть за родину, говоритъ Валла. Ты уми­
раешь, ибо не хочешь, чтобы умерло отечество, какъ будтобы оно не умираетъ для тебя вмѣстѣ съ твоею смертью...
О, глупцы Кодры, Курціи, Деціи, Регулы и прочіе герои!..».
Любовь къ родине отвергалась: «illic mihi patria ubicunque
bene est... Я долженъ лучше сохранить себя, чемъ юо.ооо.
Моя жизнь большее благо, чемъ жизнь всехъ людей».
Отрицалась вообще всякая добродетель, если ее требуетъ
не голый расчетъ. «Добродетель пустое слово, и ради нея
ничего не следуетъ делать». Доказывалось, что все
люди, даже самые добродетельные, стремятся къ пользе.
Утверждалось, что всякія преступленія, не исключая
убійствъ, совершать дозволительно, если они намъ по­
лезны и ихъ можно скрыть. Рекомендовалось жить кражей
и грабежомъ, если отъ этого окажется выигрышъ. «Ты
можешь обойти, провести, обмануть кого-нибудь въ д е ловыхъ сношеніяхъ, и притомъ такъ ловко и искусно,
что тотъ никогда и впоследствіи этого не заметитъ; по­
ступай хитро и лукаво» и пр. Все мечты философовъ о
вечной жизни, о богахъ и живущихъ душахъ на иныхъ

291

мірахъ гуманистъ считалъ бреднями, доказывая вмѣстѣ съ
Эпикуромъ, что послѣ смерти ничего не остается. Гедо­
низму утилитаризмъ, матеріализмъ— всѣ эти теоріи, столь
пышно расдвѣтшія въ недавнемъ нигилизмѣ, высказаны
болѣе 400 лѣтъ тому назадъ съ горячимъ краснорѣчіемъ.
Правда, въ трактатѣ Валлы (въ формѣ діалога) выведенъ
и противникъ этихъ воззр-ѣній, но его аргументація пред­
ставлена блѣдной и незначительной. Личная жизнь
гуманистовъ (кродгѣ избранныхъ) была на уровнѣ по­
добныхъ ученій. «Реакція противъ аскетизма, во имя
потребностей человеческой природы, разнуздывала чув­
ственность (гуманистовъ) и въ практической жизни, и въ
поэтическихъ произведеніяхъ, и даже въ ' моральныхъ
теоріяхъ, стремленіе къ слав-fe часто • извращалось въ
необузданное тщеславіе и самохвальство; развращающее
положеніе на службѣ у меценатовъ заставляло ихъ кривить
душой и писать по заказу» (М. С. Корелинъ). Прибавьте
къ этому ожесточенные споры, памфлеты, пасквили другъ
на друга,— и картина получится достаточно знакомая...
Чѣмъ-же кончился гуманизмъ на родинѣ Валлы? A т"ѣмъ,
что къ концу X V I вѣка онъ заглохъ. Ореолъ, которыми
онъ былъ окруженъ, исчезъ, и къ самому имени гума­
низма осталось «глубокое презрѣніе» (по словамъ Буркгардта, автора «Исторіи цивилизаціи въ Италіи»).
V I.
Прошу читателя припомнить эпоху такъ называемаго
нигилизма, и если память изм-ѣняетъ,— прослѣдить ее
по свидѣтелъскимъ показаніямъ такихъ заслуживающихъ
довѣрія современниковъ, каковы Тургеневъ, Достоевскій,
Гончаровъ, Писемскій, Лѣсковъ (о рядѣ менѣе крупныхъ изобразителей той эпохи я не говорю). Припом­
ните картины либеральной эмиграціи въ «Дымѣ» или
революціонныхъ кружковъ въ «Бѣсахъ», Не спорю, среди
вдохновенной свободою молодежи были великіе идеа­

•2 92

листы; не только не спорю, .но утверждаю это, такъ
какъ самъ еще засталъ въ конце 70-хъ годовъ подоб­
ныхъ людей. Я воочію видѣлъ пламенныхъ романтиковъ, во-истину страдавшихъ глубокой ненавистью къ
насилію, страдавшихъ до степени невыносимой, шедшихъ
на явную смерть даже не для того, чтобы разрушить
что-либо, а просто отъ остраго огорченія, отъ невоз­
можности жить. Въ памяти моей эти идеалисты оста­
лись, можетъ быть, самыми светлыми точками на фонѣ
современнаго мнѣ человечества. Честность и рыцарство,
полнейшее самоотверженіе, героизмъ ежеминутный и
естественный— поразительно было видеть, до какой высоты
приподнимала даже обыкновенныхъ людей нравственная
страсть! Лучшіе типы «Что делать?» не сочинены; такіе люди
были среди либераловъ несомненно. Но даже итакіе типы—
безъ страха и упрека— бывали опутаны ложными теоріями,
которыя душили ихъ въ своихъ змѣиныхъ объятіяхъ. Люди,
почти святые по сердечной чистоте умомъ, впадали въ
глубокую грязь, ничуть этого не замечая. Целомудрен­
ные— проповедывали свободу разврата, до «восьмиспальной
кровати» включительно, по Тургеневскому выраженію;
рыцарски-честные— проповедывали ложь, предательство и
воровство «въ пользу партіи», полные любви къ чело­
веку— проповедывали убійства. Самые сильные— великіе
по духу— поборники свободы половины этого века впали
въ грубый матеріализмъ. «Базаровъ (говоритъ Писа­
ревъ, столь сочувствующій этому роду людей) везде и во
всемъ поступаетъ только такъ, какъ ему хочется или какъ
ему кажется выгоднымъ. Имъ управляютъ только личная
прихоть или личные разсчеты. Ни надъ собой, ни вне
себя, ни внутри себя онъ не признаетъ никакого регуля­
тора, никакого нравственнаго закона (замѣтьте!), ника­
кого принципа. Впереди — никакой высокой цели;
въ уме — никакого высокаго помысла, и при всемъ
этомъ— силы огромныя»... Вотъ лозунгъ: «никакого нравс.твеннаго закона!»... «Эти люди, говоритъ Писаревъ, мо-

•293

гутть быть честными и безчестньши, гражданскими деяте­
лями и отъявленными мошенниками, смотря по обстоятельствамъ и личнымъ вкусамъ. Ничто, кроме личнаго
вкуса, не мѣшаетъ имъ убивать и грабить». Вотъ что про­
поведывали люди вроде Писарева или Базарова, лично без­
укоризненные. Личную честность Базарова Писаревъ обьясняетъ только расчетомъ да громаднымъ самолюбіемъ, ко­
торое «незаметно именно вследствіе своей громадности».
Онъ слишкомъ выше обыкновенныхъ преступленій и слабо­
стей: «Если-бы онъ искалъ протекціи, кланялся, подличалъ,
вместо того, чтобы держать себя гордо и независимо, то онъ
поступалъ-бы нерасчетливо... Благодаря двумъ последнимъ
средствамъ, можно попасть въ губернскіе или столичные
тузы, но, по милости этихъ средствъ, никому, съ техъ
поръ какъ міръ стоитъ, не удавалось сделаться ни Ваишнгтономъ, ни Гарибальди, ни Коперникомъ, ни Гейне»...*
Что-же двигало «персдовымъ» типомъ либеральной эпохи?
Какая святыня, какой заветъ? Народъ? Прогрессъ? Общее
счастье? — Все это для Базарова вздоръ. «А я, говоритъ
онъ, и возненавиделъ этого последняго мужика, Фи­
липпа или Сидора, для котораго я долженъ изъ кожи
лезть и который мне даже спасиба не скажетъ... Да
и на что мне его спасибо? Ну, будетъ онъ жить въ
белой и збе, а изъ меня будетъ лопухъ расти; ну, а
дальше?» «Базаровъ, говоритъ Писаревъ, «смотритъ на лю­
дей «сверху внизъ», не скрывая къ нимъ равнодушія и
презренія. «Посту паетъ онъ такимъ образомъ не во имя
принципа, не для того, чтобы быть вполне откровеннымъ,
а потому, что считаетъ совершенно излишнимъ стеснять
свою особу въ чемъ-бы то ни было по тому-же самому
побужденію, по которому американцы задираютъ ноги

*) Ппсарсвъ упустилъ изъ виду, что названные велікіе люди
были гордыи независимы вовсе не нзъ расчета, а но нравственной
потребности, которая выше всѣхт. расчетовъ пкоторая приводила
на костеръ и виселицу многихъ, немеиѣе великихъ чѣмъ они,
ие оставпвъ имъ даже имени въ псторіи.

'2 9 4

на спинки креселъ и заплевываютъ табачнымъ сокомъ
паркетные полы... Базаровъ ни въ комъ не нуждается,
никого не боится, никого не любитъ и всл-ѣдствіе этого
п и к ш не щадитѵй. Вотъ портретъ самаго великаго изъ
либераловъ, подмѣченныхъ Тургеневымъ (Брандесъ считаетъ Базарова величайшимъ типомъ въ русской лите­
ратуре и единственнымъ въ ней «міровымъ», вродѣ Гамлета,
Лира и т. п.). Портретъ этотъ, со словъ либеральнаго
писателя, написанъ радикальнымъ критикомъ, который
прибавляетъ: «Базаровъ съ первой минуты своего появленія приковалъ къ себѣ всѣ мои симпатіи, и онъ продолжаетъ быть моимъ любимцемъ». Самъ Писаревъ, основ­
ное благородство котораго внѣ всякихъ сомнѣній, восклицалъ печатно: «Есть-ли на свѣтѣ что-нибудь лучше
стакана хорошаго вина и женщины?» стараясь этими
словами утвердить новаго бога, бога чувственнаго, матеріальнаго счастья. Но конечно, ни Базаровъ— лицо от­
влеченное, ни Писаревъ — лицо живое— не могли при­
низиться до проповѣдуемаго ими уровня: необузданные
эгоисты въ теоріи, они не были таковыми въ жизни.
Ни тѣни «расчета» не руководило ими, и если умомъ
они не признавали «никакого нравственнаго закона», то
безсознательно всѣмъ существомъ стремились къ нему,
имѣя и «высокую цѣль», и «высокій помыселъ». Если
честность была ихъ «личнымъ вкусомъ», «личною при­
хотью», то значитъ тѣмъ искреннее они были подчинены
отрицаемому «нравственному закону». Чистые, честные
люди, но демонъ теоріи всетаки владѣлъ ими и шепталъ свои нечистыя мысли. Вѣдь только теорія и ме­
шала имъ делаться Вашингтонами!
Все это было производимо точно какимъ-то колдовствомъ, неодолимымъ внушеніемъ, извращавшимъ природу.
Но были люди гораздо хуже. Кроме романтиковъ и
идеалистовъ свободы, встречались очень трезвые и ничтож­
ные люди, которые бросились въ идею свободы, какъ свиньи
къ корыту.— Свобода! Все позволено, долой стесненія— и

295

внѣшнія, которыя блюдетъ полиція, и внутреннія, оберегаемыя совѣстью! Долой совѣсть, это «злое животное,
которое возстановляетъ человѣка противъ самого себя»
(по выраженію папы Льва X). И такъ какъ съ по­
лицией бороться труднѣе, чѣмъ съ совѣстью, то освобожденіе многихъ либераловъ начиналось съ последней.
Тутъ-же и оканчивалось. Подъ видомъ «борьбы съ насиліемъ» иные либералы пустились въ самое безпросвѣтное хищничество, быстро устраивали себѣ состоянія и
карьеры, пока изъ-подъ истрепанной овечьей шкуры ихъ
окончательно не вылезала фигура волка. Въ литература
отмѣчены и эти типы, и даже снисходительный Турге­
невъ не обошелъ ихъ молчаніемъ. (Особенно рѣзко
изображенъ этотъ сортъ людей Л'Ёсковымъ въ романѣ «На
ножахъ»). И этихъ «трезвенныхъ» либераловъ было не­
мало, — ихъ было больше, чѣмъ нужно, чтобы отравить
всѣ чистыя струи свободы...
V II.
До чего дошелъ либерализмъ подъ старымъ знаменемъ
свободы — даже изобразить трудно. Изъ неисчерпаемаго
литературнаго матеріала приведу лишь нисколько строкъ— и
не самыхъ еще выразительныхъ, хотя-бы изъ Достоевскаго.
Помните «длинноухаго Шигалева» въ «Бѣсахъ», автора но­
вой системы устройства міра, на засѣданіи у Виргинскихъ.
Душа либеральнаго движенія, молодой Верховенскій называетъ Шигалева геніальнымъ и съ упоеніемъ описываетъ его
теорію: «У него хорошо въ тетради, у него шпіонство. У не­
го каждый членъ общества смотритъ одинъ за другимъ и
обязанъ доносомъ. Каждый принадлежитъ всѣмъ, a всѣ—
каждому. Всѣ рабы, и въ рабствѣ равны. Въ крайнихъ слу­
чаяхъ клевета и убійство, а главное равенство. Первымъ дѣломъ понижается уровень образованія, наукъ и талантовъ.
Высокій уровень наукъ и талантовъ доступенъ только
высшимъ способностямъ, — не надо высшихъ способно­
стей! Высшія способности всегда захватывали власть и.

296

были деспотами. Высшія способности не могутъ не быть
деспотами и всегда развращали болѣе, чѣмъ приносили
пользы; ихъ изгоняютъ или казнятъ. Цицерону отрезы­
вается языкъ, Копернику выкалываютъ глаза, Шекспиръ
побивается каменьями, вотъ Шигалевщина! Рабы должны
быть равны, безъ деспотизма еще не бывало ни свободы,
ни равенства, но въ стад"ѣ должно быть равенство... Не
надо образованія, довольно науки! И безъ науки- хватитъ
матеріалу на тысячи лѣгь, но надо учиться послушанію. Въ
мірѣ только одного недостаетъ, послушанія. Жажда образованія есть уже жажда •аристократическая. Чуть-чуть се­
мейство или любовь, вотъ уже и желаніе собственности.
Мы уморимъ желаніе: мы пустимъ пьянство, сплетни, доносъ; мы пустимъ неслыханный развратъ; мы всякаго генія
потушимъ въ младенчествѣ. Все къ одному знаменателю,
полное равенство... Необходимо лишь необходимое, вотъ
девизъ земного шара отселѣ. Но нужна и судорога; объ
этомъ позаботимся мы, правители. У рабовъ должны быть
правители. Полное послушаніе, полная безличность, но
разъ въ тридцать лѣтъ Шигалевъ пускаетъ и судорогу, и
всѣ вдругъ начинаютъ поѣдать другъ друга до известной
черты, единственно, чтобы не было скучно».
Какъ вамъ нравится эта «система устройства міра»?
Говоря о ней, Верховенскій считаетъ ее «ювелирскою
вещью, идеаломъ будущаго», теперь-же требуетъ «чер­
ной работы», т.-е. бунта немедленнаго, рѣзни во что­
бы ни стало. Самъ Шигалевъ предлагаетъ, для осуществленія своей «системы», разделить человѣчество на двѣ
неравный части. «Одна десятая доля получаетъ свободу
личности и безграничное право надъ остальными девятью
десятыми», которыя рядомъ гіерерожденій должны быть
превращены въ стадо и приведены «къ первобытной не­
винности...» Проектъ Шигалева вызываетъ поправку:— «А
я-бы, вмѣсто рая, вскричалъ Лямшинъ,— взялъ-бы этихъ
девять-десятыхъ человечества, если ужь некуда съ ними
д-ѣваться, и взорвалъ ихъ на воздухъ, а оставилъ-бы

297

только кучку людей образованныхъ, которые и начали-бы
жить-поживать по-ученому... »
Вотъ до какого безумія договаривался крайній либера­
лизма Вы скажете, это невозможно, но если не всѣ чи­
татели, то многіе сами лично слыхали (или даже испове­
дывали въ молодости) подобный теоріи. Нельзя думать,
что Достоевскій сталъ-бы лгать внѣ всякихъ границъ
возможнаго— онъ, который вообще такъ вѣренъ природе
человека и своей эпохе. Названныя теоріи жили действи­
тельно, и не где-нибудь въ сумасшедшемъ доме, не въ ка­
бинете сумасброднаго философа, а въ безчисленныхъ глухихъ россійскихъ углахъ, въ нѣдрахъ живого общества, ко­
торое все это видело и слышало. Но какъ ни растлено
наше общество вековымъ насиліемъ, какъ ни низокъ
нравственный его уровень, все-же лучшіе его элементы
не могли не уразуметь помешательства, которое кричало
изъ этихъ теорій. Пусть вся масса неустойчивыхъ психопатовъ бросилась къ иарадоксамъ и пала ницъ предъ
ними,— пусть эта масса на время буйнымъ шѵмомъ заглу­
шила общественное сознаніе,— решеніе великихъ вопросовъ принадлежитъ не кричащей массе, а молчаливому
меньшинству. Это меньшинство избранныхъ тогда-же осу­
дило мерзости нигилизма и устами лучшихъ писателей
заклеймило ихъ презреніемъ.
Пороки свободы—вотъ главная причина упадка обще­
ственнаго сочувствія къ ея достоинствамъ. Какъ злокаче­
ственная сыпь, язва нигилизма обезобразила прекрасный
черты свободы и заставила общество отшатнуться отъ
нихъ. Я говорю, конечно, объ обществе честныхъ людей.
Что касается нечестныхъ, то имъ не отъ чего было отка­
зываться, нечему изменять. Безчестность уже по природе
своей есть рабство, и въ великомъ перевале идей люди
безчестные всегда были «по ту сторону» свободы. Нельзя
сказать, что г. Боборыкинъ очень тонко обследовалъ это
явленіе, но все-же сделалъ полезную работу.

Нашествіе дикарей.
По поводу романа Э. Зола «Fécondité ■>.

I.
Вы помните, конечно, символическую картину, нари­
сованную императоромъ Вильгельмомъ: народы Европы
(въ видѣ вооруженных^ женщинъ) стоятъ въ нѣмой тре­
воге и всматриваются въ горизонтъ. Изъ-за восточнаго
края неба поднимается чудовище, какъ темная туча,
грозящая смести съ лица земли христіанскую цивилизацію. Поднимается Азія съ ея безчисленными народами,
царство Будды идетъ на царство Христа...
Мысль о новомъ нашесгвіи варваровъ очень ста­
рая— и очень вероятная. Действительно, разъ не устояли
некогда столь мужественныя, столь побѣдоносныя цивилизаціи какъ Египта, Вавилона, Эллады, Рима, Византіи,
Персіи,— ничто не обезпечиваетъ и современный намъ
европейскій міръ отъ нашествія меніе утомленныхъ, ме­
нее изнѣженныхъ, более свежихъ и сильныхъ расъ.
Если духъ народовъ сосѣднихъ материковъ втеченіе нѣсколькихъ сотъ лѣтъ находится въ глубокой неподвиж­
ности, въ состояніи кризалиды, то, можетъ быть (судя
по Японіи), уже подходитъ срокъ къ окончанию этой
дремоты, и, какъ въ эпоху Магомета или Тамерлана, не­
подвижный покой можетъ смениться страшной деятель­
ностью, хотя-бы и недолговечной. Усвоить европейское

299

оружіе— дѣло одного десятилѣтія; ничто такт, быстро не
дѣлается международнымъ, какъ оружіе. Вообще ничего
нѣтъ невозможнаго въ пророчеств^ императора Виль­
гельма, и то, что европейскіе народы, забывъ V III запо­
ведь, бросились на Китай и вырываютъ у него кусокъ за
кускомъ, очень похоже на усиліе разбудить, наконецъ,
желтаго дракона и, какъ-бы онъ ни противился— заста­
вить его двинуться на Западъ. Китайцы не дикари, это
люди утонченнѣйшей культуры, въ которой много сторонъ, недосягаемыхъ Европе,— но «крайности сходятся»,
и въ силу этого желтые «сверхчеловѣки» отличаются въ
войне величайшею свирѣпостью. Недавнія возстанія въ
Китаѣ были подавлены повальнымъ истребленіемъ около
двадцати милліоновъ человекъ; если верить некоторымъ
путешественникамъ— необъятныя пространства Азіи за­
сыпаны человеческими костями. Слишкомъ утончен­
ная, махровая культура, какъ известно, всегда ведетъ
къ нравственному одичанію. Китайцы, слѣдовательно,
врагъ нетолько возможный, но и грозный, и вождь са­
маго воинственнаго народа въ Европі, можетъ быть,
инстинктом^ почувствовалъ грядущую опасность... Съ
другой стороны, знаменательныя, пораженія итальянцевъ
и англичанъ въ Африке предсказываютъ возможность
пробужденія и чернаго дракона. Около одного или
н-ѣсколькихъ воинственныхъ центровъ въ Африке могутъ
сплотиться вооруженныя европейскимъ-же оружіемъ не­
счетный орды чернокожихъ и двинуться за богатствами
роскошной Европы, какъ некогда орды варваровъ не­
преодолимо влеклись къ богатствамъ Рима. Загадоченъ
наступающій X X векъ!
Но если когда-нибудь все это сбудется, если нагря­
нуть на Европу желтые или черные дикари, то, мне
кажется, они опоздаютъ; они будутъ предупреждены
бѣ.іыми дикарями. Полчища последнихъ уже выходятъ—
изъ недръ европейскаго-же населенія, — часть ихъ уже
вышла и уже начала свою разрушительную работу. Союз­

300

ники цвізтныхъ дикарей, пока тѣ еще поднимутся, гото­
вятся разрушить самую опору, на которой стоитъ всякая
цивилизація.
II.
Вы подумаете, что я говорю о быстро ростущемъ пролетаріатѣ европейскихъ странъ, объ анархистахъ или о томъ
лѣнивомъ сброде, въ рабство которому, по мнѣнію Спен­
сера, добровольно идутъ работающіе классы. Нѣтъ, я о
нихъ не говорю. Они страшны,, но страшны лишь какъ
призракъ. Я не вѣрю въ то, чтобы толпы оборванцевъ,
преступниковъ, пьяницъ, нищихъ могли произвести когданибудь разгромъ нашей цивилизаціи. Римская имперія была разрушена не оборванцами, не пьяницами, не
преступниками, а племенами богатырей, хотя и одѣтыхъ
грубо, но прекрасно откормленныхъ, строго-религіозныхъ
и съ удивительною чистотою нравовъ. Современные
пролетаріи— какъ-бы ни были они многочисленны— на­
родъ безсильный, истощенный, способный часто на
кражу, развратъ, убійство, но не на серьезную борьбу.
Пролетаріатъ вымираетъ по мѣрѣ своего появленія,
какъ отпавшіе осенью листья гніютъ на остаткахъ прошлогодняго листопада. Пролетаріатъ способенъ, въ случае
переворотовъ, вливать въ любое теченіе свою мутную
волну, но самъ по себѣ это плохая сила. По природ^
своей пролетаріи не победители, а побежденные, невыдержавшіе жестокой свалки за соблазны жизни. Они
заслуживаютъ не страха, a состраданія, и не имъ дано
поколебать подножье золотого бога нашей цивилизацІи.
Не верю я и въ рабочее движеніе, какъ-бы оно ни раз­
горалось на Западе. Рабочіе— или rfc-же пролетаріи, или
скрытые рабы: какъ показываетъ исторія, они могутъ
быть сословіемъ огромнымъ, но всегда безсильнымъ.
Часть рабочихъ, пріобретшая силу, тотчасъ переходить
въ средній классъ, т. е. въ защитники сложившейся

культуры, въ ея строители и оберегатели. Все талантли­
вое, упорное, мощное— чуть оно обнаружится въ народе—
идетъ къ верху, не на разрушеніе, а на укрѣпленіе устоевъ общества, какъ-бы послѣдніе ни были тяжелы для
большинства.
Гдѣ-же, въ такомъ случае,— спросите вы, где тѣ бе­
лые дикари, которые уже выходятъ изъ общества и на­
чинаютъ разгромъ Европы?
Дикарей этихъ ищите въ слояхъ боліе высокихъ,
нежели подонки общества.
Дикари эти — и бедняки, и богачи; чаще всего они
прекрасно одіты, утонченно обідаютъ, абонированы въ
опере, катаются въ изящныхъ кэбахъ. Ихъ совершенно
не отличишь отъ обыкновенныхъ порядочныхъ людей,
или точнее— отличіе будетъ въ ихъ пользу. Съ виду они
нетолько не враги современной цивилизаціи, но самые
пылкіе ея поклонники, самоотверженные, беззаветные ея
служители, не сомневающіеся въ истинѣ ея ни на одно
мгновенье... Никто такъ лихорадочно не работаетъ на
разныхъ поприщахъ, никто столь блаженно не мечтаетъ
о наслажденіяхъ, которыя даетъ культура. И при всемъ
томъ огромное большинство этихъ людей — те дикари,
которые не разрушать, а уже разрушаютъ нашъ міръ.
Прочтите пожалуйста ужасный романъ Зола — пер­
вый изъ серіи «Евангелистовъ». Огромный, оттягивающій
руки томъ сплошь наполненъ такою трагедіей, такою
гибелью, что если-бы во Франціи общество обладало
впечатлительностью здоровыхъ предковъ, то Зола непре­
менно долженъ былъ-бы погибнуть смертью пророка. Вся
нація, всѣ 40 милліоновъ французовъ должны были-бы
закричать или отъ негодованія, или отъ ужаса. Надо за­
метить вообще, что писатели второй половины века не
щадятъ ни своихъ, ни чужихъ нервовъ; подобно библейскимъ обличителямъ, они вскрываютъ сдіертельныя раны
общества; не чернила, а трупный ядъ течетъ съ ихъ
пера — иногда, какъ у Мопассана, удивительно тонкаго.

302

Но ни Додэ, ни Мопассанъ, ни самъ Зола, кажется, не
раскрывали еще столь черной язвы, какъ это удалось ему
сдѣлать въ «Fécondité».
III.
Прочтите этотъ длинный, монотонный, хуже другихъ
написанный, но захватывающій романъ—и вы убедитесь,
что варвары въ цилиндрахъ и во фракахъ не парадоксъ,
что они пришли и берутъ приступомъ самую передовую
и просвещенную страну. Они ополчились, какъ древніе
варвары, не на науку и искусство, а на завоеваніе власти
и истребленіе людей, мѣшающихъ этой цѣли,— на истребленіе тѣхъ, кто могъ-бы разделить съ ними сокровища
культуры. Не стану передавать содержаніе романа —
оно, иадѣюсь, всѣмъ известно. Зола объявляетъ на весь
міръ, что огромное большинство современныхъ ему французовъ, мужчинъ и женіцинъ, занимаются систематическимъ
человѣкоубійствомъ — самымъ подлымъ видомъ послідняго — истребленіемъ своихъ детей. На одну здоровую
семью, на семью перваго изъ своихъ «евангелистовъ» —
Матье, который честно женился и честно плодитъ
детей, авторъ развертываетъ безконечный рядъ се­
мей-дѣтоистребителей, отказывающихся отъ дѣторожденія, предупреждающихъ зачатіе или убивающихъ заро­
дыши всевозможными гнусными средствами, одновременно
губящихъ и свое здоровье— физическое и душевное. Вся
Франція, до глубинъ народныхъ, охвачена постыдною
жадностью въ пріобрѣтеніи богатства и еще бол-fee постыднымъ страхомъ — поделиться этимъ богатствомъ съ
детьми. Развивается сумасшедшее отвращеніе къ дѣтямъ,
взрослое поколѣніе объявляетъ настоящую войну своимъ
наслѣдникамъ, оно подстерегаетъ ихъ появленіе на свѣтъ
и убиваетъ, какъ какихъ-то гадкихъ насѣкомыхъ, и оди­
нокое предается разврату, которому безплодіе придаетъ
видъ добродетели. Можно было-бы подумать, что знаме­

303

нитый романистъ преувеличиваетъ зло, сгущаетъ краски,
но статистика населенія во Франціи, зловѣщія цифры —
не смертности, а рождаемости — краснорѣчиво подтверждаютъ описываемые ужасы. Cum tacent clamant! Оффиціально зарегистровано, что ежегодно двадцать тысячъ новорожденныхъ младенцевъ вывозятся изъ одного Па­
рижа особыми «промышленницами» и исчезаютъ безслѣдно. Въ одно столѣтіе ихъ умерло семнадцать милліоновъ. Въ казенныхъ клиникахъ (Парижа) кастрируют ь
до трехъ тысячъ женщин ь въ годъ, вырѣзая у нихъ
органы дѣторожденія; въ частныхъ клиникахъ — вдвое
больше. Въ одномъ Парижѣ произведено отъ тридцати
до сорока тысячъ операцій, а во всей Франціи насчиты­
вают^ говоритъ Зола, «до пятисотъ тысячъ женщинъ,
у которыхъ вырванъ органъ плодовитости, какъ ненуж­
ная сорная трава»... ІІолмилліона безполезныхъ уродовъ!
«Въ десять лѣтъ ножъ кастраторовъ сдѣлалъ Франціи
больше вреда, чѣмъ прусскія пули въ страшный годъ
войны». По клоакамъ Парижа безпрерывно плывугъ дѣтскіе трупики, а сколько погибаетъ жизни отъ преждевременныхъ выкидышей и сколько не рождается, убитыхъ въ зачатіи!
IV .
Развѣ это не разгромъ Франціи, господа? Развѣ сами
французы не являются для своей родины злѣйшими изъ
дикарей, какіе только мыслимы? Нѣтъ никакого сомн*ѣнія, что прекрасная страна эта вымираетъ, вымираетъ
единственно отъ указанной причины, и остановить этотъ
самоубійственный процессъ едва-ли во власти человѣческой. Въ зловонную грязь топчется то драгоценное, чего
дороже нѣтъ подъ солнцемъ — живая жизнь и благо­
уханный источникъ ея — влюбленность. Отецъ вечности
посылаетъ намъ бытіе, молодость среди вѣчно-молодой
природы, посылаетъ красоту и трепегъ сердца, тре-

304

петъ жизни, рвущейся въ вечное продолженіе... Его
воля такъ ясна! И мы гасимъ въ себѣ этотъ пламень
жизни, заваливае.чъ его грязью. На протяженіи десятковъ лОтъ, которыя охватываетъ собою огромный ро­
манъ, ночти во всѣхъ семьяхъ нагромождаются ужасы,
выходящіе изъ одного общаго корня — д-ѣтоубійства. Въ
однихъ семьяхъ наростаютъ медленный, мучительныя
драмы съ исходомъ, похожимъ на гніеніе заживо, въ
другихъ отъ времени до времени разражаются катастрофы,
которыя не могло-бы придумать даже дьявольское воображеніе: онтЬ списаны съ натуры. Тутъ мы видимъ помѣшанныхъ въ своемъ эгоизмѣ богачей, истребляюгцихъ
въ себѣ возможность имѣть дѣтей для того, чтобы оста­
вить огромное состояніе одному сыну или одной дочери.
Но наследники умираютъ, и жадные родители видятъ
себя безконечно и непоправимо одинокими. Видимъ
счастливыхъ влюбленныхъ, откладывавшихъ возможность
имѣть д-ѣтей до пожилого возраста и потерявшихъ спо­
собность имѣть ихъ навсегда. Видимъ рядъ и честныхъ,
и развратныхъ женщинъ, оскопившихъ себя, чтобы
бороться съ бѣдностью или съ позоромъ, или обезпечивавшихъ себѣ свободу разврата — и наказанныхъ
проклятіемъ ■ несказаннымъ, потерею всѣхъ силъ, всего
очарованія, всей способности къ счастью. Видимъ милліонера и крестьянина, одержимыхъ однимъ и тѣмъже безуШемъ, видимъ и мужчинъ, и женщинъ, и
дѣвицъ, и юношей, и даже дѣтей— сплошь зараженныхъ
ужасомъ передъ появленіемъ новой жизни, и воочію
развертывается предъ нами судьба ихъ, полная блед­
ной тоски и глубокаго разочарованія. Вянутъ поко­
л отя за поколѣніями — точно невидимый ангелъ смерти
сѣетъ гибель среди живыхъ. Мертвыя дѣти, дѣти задавленныя въ утробѣ матери, дѣти задушенныя при первомъ
дыханіи, дѣти погибшія отъ голода, захлебнувшіяся въ
нечистотахъ, заѣденныя насѣкомыми, дѣти пережившія
эти мученія, чтобы быть навсегда отверженными, про­

305

клятыми — за что?.. Надъ гордой Франціей съ ея дворца­
ми и готическими башнями, надъ сокровищами сомнительныхъ богатствъ стоятъ тучею безчисленныя тѣни загубленныхъ младенцевъ съ нѣмымъ вопросомъ: за что? Для
оправданія столь чудовищнаго извращенія природы при­
думываются жалкіе софизмы,— и грубый заводчикъ, и про­
свещенный выскочка, и изящный романистъ, и трудолюби­
вый чиновникъ, и распутная баронесса, и обольщенный ра­
ботницы, и знаменитый профессоръ, и ужасная старуха,
«дѣлательница ангеловъ»— все философствуютъ, всѣ прибігаютъ къ разуму для оправданія убійства детей. Убійства крохотныхъ, намъ подобныхъ, беззащитныхъ, предложенныхъ защите и охране нашей! Пусть, однако, они
философствуютъ сколько угодно, но вы, читатель, при­
думайте что-нибудь подлее и спросите совесть: возможно-ли существовать обществу, засмердевшему такою
низостью? Нетъ, такое общество обречено смерти. Оно
бросило вызовъ Вечной си л і и истлѣетъ въ прахъ, не­
смотря на свои богатства, арміи, выставки, дворцы! Вспо­
мните, что человеческій родъ не существовалъ-бы, если­
бы изъ поколенія въ поколеніе не передавался инстинктъ родительскій, непобедимая потребность иметь
дОтей, любить ихъ и защищать. Не существовали-бы
обезьяно-подобные дикари, если-бы они истребляли своихъ
детей. Не существовалъ-бы весь животный міръ— следо­
вательно, посягая на эту святыню, культурное человече­
ство падаетъ ниже животныхъ и само вычеркиваетъ
себя изъ книги жизни.
Опасность громадная. Она давно замечена — и не
только во Франціи. Съ быстротою непостижимой нравы
этой страны делаются общими въ Европе Франція только
созревшая полоса среди дозревающихъ,— и язва, ее гры­
зущая, начинаетъ быть мучительной и у насъ. Убыль населенія пополняется еще живущими среди природы б е д ­
няками, но естественная и чистая жизнь ихъ быстро
перестраивается на иной, культурный ладъ, и вся толща
20

306

народная проникается новыми соблазнами. Золотой идолъ
вознесенъ высоко, его блескъ тянетъ къ себѣ гипноти­
чески, неотразимо, какъ на огонь маяка — стаи перелетныхъ птгіцъ. Всѣмъ хочется власти, всѣмъ свободы отъ
честнаго труда, всѣмъ утонченныхъ наслажденій тѣла,
всѣхъ мучить неудовлетворенное тщеславіе...
V.
Зола съ величайшимъ мужествомъ раскрываетъ внут­
реннюю причину этого безумія. Онъ доказываеть, что
психозъ богатства, психозъ тщеславія расцв-ѣлъ въ новыхъ
условіяхъ общества— совершенно неожиданно для тѣхъ
мечтателей, которые столѣтіе тому назадъ видѣли въ но­
выхъ началахъ жизни — пришествіе золотого вѣка. «При
демократическомъ управленіи, пишетъ Зола, всякій маленькій буржуа можетъ и хочетъ достигнуть степеней извѣстныхъ; отсюда давка, толкотня, всякій дѣлается жестокимь, толкаетъ сосѣда, чтобы ухватиться за следующую
ступень общественной лѣстницы. Такое всеобщее стремленіе къ повышенію, такое явленіе волосности возможно
лишь въ странѣ политического равенства при неравен­
стве экономическому каждый имѣетъ право на богат­
ство, стоитъ только имъ завладеть; отсюда является
борьба при условіяхъ самаго ужаснаго эгоизма. Всякому
хочется вкусить тѣхъ благъ, которыя выставлены на глазахъ у всѣхъ и вызываютъ самые жадные аппетиты. На­
родъ не можетъ быть счастливымъ, если нравы его ис­
порчены, если условія общественныя не равны. Самая
демократическая конституція не поможетъ злу, не оста­
новить всеобщаго стремленія завладеть либеральными
профессіями, разгрома общественныхъ должностей при
полномъ презрѣніи къ настоящему труду. Сушествуетъ
одна жажда все большей и большей роскоши, жажда
ненасытная, жажда богатства и власти только для того,
чтобы наслаждаться. Въ этой погонѣ нельзя связывать

307

себя детьми: надо, чтобы руки были свободны для
борьбы»...
Франдія, благодаря, можетъ быть, своей изысканной
культурности, изнурена своей чрезмерной обществен­
ностью. Въ подобной стране все слитно, все открыто,
все— одновременно и доступно, и трудно осуществимо.
Созерцаніе каждаго поражено блескомъ, который ка­
жется общимъ, но принадлежитъ немногимъ. Зола гово­
ритъ «о томъ законе подражанія, благодаря которому
бедные отказываютъ себе во всемъ, чтобы съ внѣиіней
стороны походить на тОхъ счастливыхъ, которые обладаютъ богатствомъ. Какое отчаяніе кроется подъ показ­
ною роскошью, добытою такими трудами, ради удовлетворенія личнаго тщеславія! Сколько нарождается ненужныхъ потребностей, отводящихъ производство отъ настоящаго его назначенія— создавать то, что полезно. Нищета
этихъ людей не есть недостатокъ хлеба; ихъ нищета —
это лишеніе отъ недостатка роскоши; они не могутъ
отрешиться отъ нея подъ страхомъ полной гибели, чѵтьли не голодной смерти»...
Какъ и всякая утонченно-культурная страна, Франція
погибаетъ отъ соблазна. Повторяется точь-въ-точь то
самое, что было въ эпоху упадка Рима, что записано
въ сатирахъ Петронія, Горація, Марціала. Вырабатывается
съ безпощадной закономерностью физическихъ законовъ природы— психологическіе типы «выскочекъ»— сча­
стливыхъ и несчастныхъ, добившихся цели и не добив­
шихся...
V I.
Честный бухгалтеръ Моранжъ, работающій на Бошена
съ воловьим!) упорствомъ и получающій пять тысячъ
франковъ, глубоко недоволенъ своей долей— какъ и всѣ
решительно недовольны своей. «Не мешаетъ оглядеться
и поискать, где лучше... Помните Машо, этого маль-

308

чишку... Не прошло и шести лѣтъ, какъ онъ оставилъ
заводъ и перешелъ въ Національный кредитъ,— и пред­
ставьте себе, что онъ получаетъ теперь? Двенадцать ты­
сячъ франковъ! Слышите, двенадцать тысячъ!
«Цифра эта, казалось, оглушила присутствующихъ какъ
трубный звукъ; мужъ и жена впали въ какой-то экстазъ.
Даже девочка покраснела отъ волненія»...
Тщеславіе съедало эту семью и съело ее, какъ ты­
сячи и милліоны другихъ. Зола называетъ этотъ психозъ
«демократическою лихорадкой».— «Роскошь однихъ вселяетъ неутолимую жажду вкусить этой роскоши, подра­
жать ей хотя отчасти, впутываясь въ долги, делаясь безчестными, злыми— и все ради гордости и тщеславнаго
безумія... Изъ экономіи лампы гасились рано, выгадывали
на керосине, чтобы иметь лишнюю тряпку для воскреснаго выхода»... Чтобы жить, «какъ другіе», французы со­
глашаются остановить въ себе потокъ жизни, отказы­
ваются отъ той роскоши, отъ которой не въ силахъ от­
казаться ничто живое— отъ роскоши иметь детей, заме­
няя ее грязнымъ развратомъ. Скажите, разве это не одичаніе? Разве это не типическое безуміе дикарей,— даже
не варваровъ, а именно дикарей Америки и Австралии?
Психологія дикарей отличается полнымъ отсутствіемъ
духовной свободы. Индивидуальныхъ мненій у нихъ нОтъ,
и общественное мненіе, ce qu5 en dira le monde— гнететъ
ихъ тираннически— совершенно какъ современныхъ парижанъ. Для того, чтобы быть одетымъ, «какъ все», чтобы
иметь общую наружность, дикарь обрекаетъ себя неслыханнымъ мученіямъ — изрезываетъ кожу татуировкой,
пробуравливаетъ носъ, губы, уши, выбиваетъ зубы, выщипываетъ волоса и т. п. Чтобы увесить себя побря­
кушками, раковинками, бусами, онъ готовъ отдать себя
въ рабство, пожертвовать детьми и женой. Разве не то­
же самое мы видимъ и на верхахъ цивилизаціи, въ се­
мействе Моражней и Сенеговъ? Типъ дикарей состоитъ
въ потере той индивидуальности, которою богаты вар-

309

вары, въ потере личной души и личной свободы. Какъ у
дикарей Австраліи, такъ и у современныхъ ультра-культурныхъ европейцевъ свой разумъ, своя совесть почти
бездійствуютъ; при полной свободе политической, при
торжестве демократіи они, сами не зная того, пребываютъ
въ жалкомъ рабстве— всѣ у всехъ. Единственное, что
отличаетъ эти два крайніе типа одичалости— матеріальное
богатство. Но это отличіе внѣшнее. Богатство вещь отно­
сительная, и парижанинъ, хорошо од'Ьтый, въ приличной
квартир^, имія вкусный столъ, считаетъ себя нищимъ,
если не можетъ ехать на скачки или на морской берегъ,
или въ оперу. Онъ несчастнѣе своего собрата, австра' лійца, который не можетъ найти подходящаго куска де­
рева, чтобы проткнуть себе носъ. Кусокъ дерева— все-же
доступнее, чѣмъ поѣздка въ Трувиль. Это несчастіе ди­
карей— самое искреннее и жгучее, какое есть на свѣтѣ—
несчастіе сумасшедшихъ, и чтобы отделаться отъ этого
несчастія, они обрѣзаютъ себя во всемъ естественномъ,
во всемъ необходимомъ, доходятъ до скаредности фан­
тастической и боятся какъ смерти— разделить съ кім ънибудь кусокъ хлеба. Дѣти— благословеніе Неба у народовъ варварскихъ,— у дикарей— проклятіе, и они отде­
лываются отъ нихъ одинаково жестоко, какъ въ Париже,
такъ и на островахъ Соломоновыхъ, — обрекая себя на
одинаковую участь — вымираніе. Не буду вести дальше
эту параллель, но ничего не стоило-бы доказать, что
такъ называемое декадентство, охватившее верхніе слои
французской буржуазіи, есть психологическая черта
дикарей, что дикари столь-же нервны, фантастичны,
суеверны, маніакально - тщеславны, раздраженно - похот­
ливы, столь-же жестоки и нерелигіозны, какъ и теперешніе французы. Не всѣ, конечно,— иначе Франціи
пришелъ-бы быстрый конецъ, — но процессъ одичанія,
какъ свидетельствуетъ Зола, пошелъ уже въ толщу
народную и захватываетъ самые корни французской расы.
За Франціей неизбежно пойдутъ и другія страны.

310

V II.
Итакъ, не желтые и не черные дикари угрожаютъ
намъ, a белые. PI не пролетаріи, а скорее милліонеры
явятся разрушителями нашей цивилизаціи. Сами милліонеры лично— вродѣ Ротшильда— могутъ быть прекрасными
людьми, трезвыми, умеренными, энергичными; но огромныя состоянія, ими пріобрітаемыя, и ослепительная рос­
кошь ихъ представляютъ соблазнъ, повергающій въ безуміе цѣлые милліоны бѣдняковъ. Богатства гипнотизируютъ созерцаніе ихъ, поражаютъ до потери душевной
свободы, и безчисленныя клѣточки общественной ткани,
слагавшейся веками, тянутся неудержимо къ одной бле­
стящей точке— и рвутся безпощадно и не возстановляются. «Народы гибнутъ отъ избытка богатства и избытка
словъ», гласитъ восточное изреченіе— глубоко мудрое.
Пока европейскія общества были варварскими, разобщен­
ными, бедными, невежественными,— при множестве несчастій была та драгоценная особенность, что эти несчастія не замечались, а потому ихъ какъ-бы и не было.
Пока богатство и власть были безусловно недоступны
для огромнаго большинства населенія, это огромное
большинство и не тянулось къ нимъ— по крайней мере
съ тою страстностью, какъ теперь. Недостижимое не
влечетъ къ себе, и народная масса жила прежде въ уничиженіи и бедности удовлетвореннее своею долею, чОмъ
теперь. Она работала упорно, упорно плодилась и множи­
лась и поддерживала сильный человеческій типъ, фи­
зически и душевно здоровый. Варвары дали намъ расцветъ философіи, наукъ, искусствъ,— огромныя богатства
и роскошь нашей культуры явились уже послѣ этого рас­
цвета и ему не способствовали. Напротивъ, какъ теперь
слишкомъ очевидно, матеріальныя богатства начинаютъ
подавлять духъ человеческій и вести его къ одичанію.
Повторяется буквально то самое, что случилось уже въ

311

исторіи со многими народами.— Какъ ни печаленъ этотъ
удѣлъ, онъ неизбѣженъ, и это — при всемъ затменіи
сознанія отъ культурной гордости — замОчаютъ лучшіе
наблюдатели жизни,— тѣ-же французскіе писатели— Додэ,
Мопассанъ, Зола.
Но жизнь на землѣ неистребима. Корни ея живучи, Се­
мена разсѣяны всюду. На смѣну одичавшей, изнервленной,
заработавшейся породѣ, изъ неожиданныхъ отпрысковъ
старой жизни можеть быть разовьется свѣжая и сильная
раса. Эта порода, можетъ быть, будетъ варварскою— въ смыслѣ грубости и ограниченности вкусовъ,— но она возстановитъ здоровый человѣческій типъ, ясный, спокойный, безкорыстный, влюбленный не въ шелкъ и мраморъ, а въ здо­
ровую плоть и кровь, типъ плодовитый и религиозный.
Богоотступники истребятся въ корнѣ своемъ, и снова въ
свѣжемъ челов-Ьческомъ сознаніи, среди природы и живительнаго труда, оживутъ вечные законы бытія, теперь
забытые. Зола— и это дѣлаетъ огромную честь его та­
ланту и уму - стряхнулъ съ себя гипнозъ своей культуры,
почувствовалъ одичаніе своего народа и возопилъ съ истинно-пророческимъ проникновеніемъ. Онъ увидѣлъ ясно,
какъ день Божій, и гибельную пропасть, куда идутъ на­
роды, и цветущую область, куда ихъ посылаетъ Богъ.
Но эта мечта Зола объ истинномъ пути жизни такъ
близка мн-ѣ и такъ дорога, что касаться ее мимолетно
я здѣсь не буду.

Замѣтки о языкѣ.
Недавно основалось Общество охраненія чистоты русскаго языка. Въ нашу рѣчь, видите-ли, вторгаются цѣлыя полчища иностранныхъ словъ, которыя, проникая въ
ткань языка, не только вводятъ чуждыя ему начала, но
измѣняютъ и самый строй его. Въ конце концовъ этотъ
древній, прекрасный, упругій языкъ, способный выражать
тончайшіе оттѣнки мысли, теряетъ свои жизненныя свой­
ства — красоту и силу, делается грубымъ, непригоднымъ
для своей службы.
Вопросъ, поставленный такимъ образомъ, заслужи­
ваем вниманія. Языкъ не мелочь въ народномъ обиходѣ:
какъ «прозрачное тѣло духа», какъ главное его орудіе, языкъ служить высочайшей нужде народной —
деятельности мысли. И если въ'течеше тысячел-ѣтій безпрерывными усиліями безчисленнаго множества людей
выработался, наконецъ, хорошій языкъ, то это— драгоцен­
ность выше всякой меры. Повидимому, слОдуетъ обере­
гать эту драгоценность отъ порчи, очищать ее отъ засоренія. Вотъ и составился кружокъ доброжелателей
языка, по преимуществу учителей, съ председателемъ, носящимъ— какъ это часто бываетъ въ нашихъ патріотическихъ предпріятіяхъ— немецкую фамилію.
Намереніе новаго общества трогательное, внушающее
сочувствіе, но какими способами оно сможетъ выполнить

313

свою задачу — для меня неясно. Съ одной стороны
стихія, совокупный трудъ несчетныхъ человѣческихъ
душъ, подобный материку, воздвигаемому полипами въ
океанѣ. Съ другой— горсточка учителей русскаго языка,
изъ которыхъ, Богъ вОсть, всѣ-ли тонкіе знатоки и арти­
сты слова. Въ лучшемъ случай, мнО кажется, эти почтен­
ные люди могутъ въ десяткѣ гимназій навести страхъ
на юныя поколѣнія, прибавивъ къ множеству жестокихъ
требованій синтаксиса еще драконовы законы относитель­
но такихъ иноземныхъ словъ, какъ: «интересно», «ми-,
нута», «мерси», «музыка» и т. п. Чего добраго, при
испытанномъ усердіи лицъ, взявшихся за это дѣло, но­
вое «мѣропріятіе» можетъ повести къ тому, что дѣги
наши будутъ получать единицы за то, что станутъ пе­
репутывать супъ съ похлебкой, котлеты съ битками и
т. п. Результатъ будетъ достойный благородныхъ усилій!

* **
Очищеніе языка... Спору нѣтъ,— во многомъ намъ
слѣдуетъ почиститься. Но усовершенствованіе такихъ
вещей, какъ языкъ, существующей со временъ творенія,
по моему скромному мнгЬнію, слѣдовало-бы предоставить
Творцу. Я боюсь, какъ-бы вмѣшательствомъ даже вполн^
почтенныхъ и благонамѣренныхъ лицъ въ столь таинствен­
ное дѣло, какъ языкъ,— не напутать чего. Какъ-бы по
грубому выраженію Ноздрева— вычесывая блохъ у собакъ,
не напустить своихъ... Школа— учрежденіе почтенное, но
не всесильное, она можетъ научить народъ многому но
не такимъ вещамъ, которымъ самъ народъ учитъ школу.
Участіе грамотности въ развитіи народнаго языка всегда
было скорѣе относительное. Совершенствовались всѣ языки
до расцвѣта школы и падали, вырождались въ схоласти­
ку, съ ея расцвѣтомъ. Что Гомеръ не нуждался въ помо­
щи педагоговъ— объ этомъ говорить излишне. Народная
поэзія вышла не изъ школъ; вліянія грамматики на цее
незамѣтно, а именно въ остаткахъ народной поэзіи за­

314

ключаются самые драгоценные образцы языка. Золотой
вѣкъ литературы всегда былъ въ сущности эпохой Возрожденія народнаго языка. Великіе писатели не сочиняли
свой языкъ, а брали готовьшъ. Они не пробовали со­
вершенствовать его, а старались только не исказить. Вотъ
почему изъ всОхъ писателей такъ, называемые «классики»
всего понятнее народу; Пушкинъ ближе къ нему, не­
жели теперешніе поэты, хотя онъ говорилъ языкомъ нашихъ дідовъ. Я не спорю,— каждый изъ насъ въ отдель­
ности можетъ несколько очистить собственную рОчь,
но очистить языкъ народа въ состояніи только онъ самъ,
да и то лишь въ томъ случае, если задастся не этой
целью. Языкъ есть не более, какъ органъ мысли; необхо­
димо очистить мысль, чтобы явился чистый языкъ. Но и
сама мысль есть не более какъ органъ иного явленія —
жизни, и мысль не можетъ быть ясной, если мрачна
жизнь. Какова народная жизнь, таковъ и языкъ. Разви­
вается, цвОтетъ, мужаетъ жизнь — и съ нею пышными
огнями разгорается пламень ея — разумъ, и видѣніе ра­
зума — слово. Заботиться о языке народномъ, какъ о
языкѣ, такъ-же безполезно, какъ заботиться о красоте
распускающейся розы. Все, что можно делать для ча­
шечки цветка — это не трогать его, не мять, — весь
уходъ нужно направить на самое растеніе, на почву, въ
которой оно растетъ. Эта почва— отнюдь не грамматика.
Какъ учебникъ физіологіи растенія не нуженъ для ро­
зы, предпочитающей ему кусокъ навоза, такъ и теорія
языка— для его развитія.

***
Ничто такъ не вредитъ чистотѣ и жизненности язы­
ка, какъ излишнее изученіе грамматики, особенно ран­
нее и продолжительное. У насъ заставляютъ учить синтаксисъ дѣтей літъ 9, еще не усвоившихъ себѣ ни
духа, ни матеріала языка. Трата времени совершенно
безполезная. То, что грамматика будто-бы учитъ «читать

315

и писать правильно»— чистое заблужденіе. Это все равно
что сказать про ходьбу— теорія ходьбы учитъ ходить пра­
вильно. Заучите теорію ходьбы наизусть, и вы всетаки не
сдѣлаете ни шага, если, подобно дѣтямъ, не поползаете
сидя, не походите на четверенькахъ, не походите на помочахъ,— словомъ если не проделаете всего практическаго
курса ходьбы, A продѣлавъ его, вы увидите, что теорія
вамъ не нужна. Не имея о ней понятія, вы можете быть
прекраснымъ ходокомъ — сильнымъ и изящнымъ, уміющимъ въ тысяче случаевъ употребить тѣ движенія, какія въ данный моментъ всего целесообразнее. To-же са­
мое, безъ помощи теоріи мы дышемъ и совершаемъ все
жизненные процессы. Все они предметы не науки, а
искусству которымъ человекъ начинаетъ обучаться еще
въ утробе матери, Языкъ не есть исключеніе: онъ вовсе
не наука, а искусство. Онъ такое-же искусство, какъ
все то, что мы действительно хорошо знаемъ, что вошло
въ плоть нашего духа— инстинктъ. Поэтому лучшая шко­
ла языка— общество людей, хорошо на немъ говоря щихъ.
Изъ этой школы выходили великіе ораторы древности,
великіе риторы, діалектики, разсказчики, импровизаторы.
Во все времена прекрасной речью владела аристократія,
у которой было время для совершенствованія и тела, и
духа. Но и народъ не былъ лишенъ этой школы: Периклъ, Сократъ, Демосѳенъ говорили передъ толпою.
Только путемъ всенародной и громкой умственной дея­
тельности, усиліемъ стихійнымъ выработались чудные
языки древности,— и это было задолго до составленія
грамматики. Мне кажется, и новые языки, не исключая
русскаго, сложились только благодаря публичной жизни
нашихъ предковъ. Германцы, галлы, славяне были наро­
дами не менее свободными, чемъ эллины; на своихъ собраніяхъ, вечахъ и пирахъ они нуждались въ живомъ
слове более, нежели мы, потерявшіе древнюю обще­
ственность. Именно тогда, до школы, сложились языки;
съ появленіемъ письменности, съ наплывомъ новыхъ куль-

31 6

туръ, рѣчь исказилась, и только при расдвѣтѣ литературъ, въ лице великихъ писателей, мы нисколько возстановилп старинную чистоту языка. Лука Жидята понят­
нее для насъ Симеона Полоцкаго. Мнѣ кажется, что ка­
сается языка, то и въ наше время лучшая школа его—не
книга, а живая рѣчь. Если нѣтъ живого общества, то
до нѣкоторой степени его могутъ заменить родные клас­
сики; последнихъ нужно не изучать, а разговаривать съ
ними, т. е. читать. Чтеніе есть навыкъ въ искусстве сло­
ва,—искусства, а не науке.
- О, если-бы все время, которое ученикъ тратитъ на
науку языка, онъ употребилъ-бы на искусство его! Если­
бы вместо грамматики онъ читалъ-бы да перечитывалъ ве­
ликихъ авторовъ!
* *
*
Мне лично изученіе грамматики не принесло ни ма­
лейшей пользы и ничему не научило. Наоборотъ, имен­
но грамматике я приписываю добрую часть недостатковъ
языка, которымъ выражаюсь. Грамматика оказала мне
некоторую помощь—при навыке правописанія, но если­
бы у меня въ детстве не отнимали времени учебниками
и давали читать хОрошихъ авторовъ, то я скорее-бы на­
учился правильному письму; ведь письмо есть, такъ ска­
зать развернутое чтеніе. Книги мне дали не более,
чОмъ люди,—и я убедился, что кроме немногихъ авто­
ровъ, у которыхъ можно учиться языку, все остальное
общество писателей приноситъ вредъ въ этомъ отношеніи. Подобно тому, какъ никто такъ не держитъ себя
неестественно,' какъ плохіе актеры,—никто такъ не выра­
жается искусственно, какъ плохіе авторы. И такъ какъ
плохихъ писателей большинство, то читать книги безъ
разбору—верное средство повредить себе языкъ, а съ
нимъ—въ силу тайнаго соответствія—и мысль. «Подаль­
ше отъ толпы», вообще,—и отъ толпы пишущей въ осо­
бенности. Поменьше газетнаго чтенія, ибо изъ всехъ жар-

3 17

гоновъ самый варварскій—у плохихъ газетъ, а такихъ—
большинство. Левъ Толстой, какъ пишутъ, почти отка­
зался отъ чтенія газетъ. При ненасытной жаждѣ все знать
и на все отозваться, онъ предпочитаетъ не знать многое,
что творится на свѣтѣ, или узнавать после всѣхъ. Тотъже зарокъ давалъ себѣ Гете въ старости. Для умныхъ
людей несносенъ нестолько дурной языкъ, хотя и онъ—
какъ плохая музыка—составляетъ пытку, — несносно то,
что дурной языкъ покрываетъ обыкновенно и дурную
мысль, т.-е. или ложь, или нелѣпость. Долговременное
общеніе съ сумасшедшими не безнаказанно, то-же и
постоянное чтеніе газетъ. Я не смѣю назвать эти гово­
рятся существа безумными, но истерическая природа
большинства ихъ несомненна. Въ исключительныхъ слу­
чаяхъ замечается даже бредъ—величія или преслідованія, а так»4Р mania erotica. Примеры указывать нѣтъ нуж­
ды. Ежедневная пресса, хотя она сменила древнее вѣче,
хоть именно въ ней происходить самое кипучее движе­
т е слова, не можетъ быть хорошею школою языка.
Кипучесть мысли не есть признакъ ея здоровья; творческій процессъ покоенъ. Какъ кристаллы не могутъ сло­
житься въ кипящей жидкости, такъ строй р-ѣчи въ шу­
ме толпы. Поэтому, какъ на древней агорі стоило слу­
шать не всОхъ, а немногихъ, такъ и на площади прессы.
Но эти немногіе и здесь поучительны, и въ лицѣ ихъ
ежедневная печаіъ окажетъ нетолько могущественное,
но и благотворное вліяніе на языкъ.
Что касается книжнаго языка, то онъ всегда хуже
живого народнаго, кроме великихъ авторовъ, у которыхъ
онъ лучше. Секретъ последнихъ въ томъ, что они чутьемъ стараются писать живымъ, т.-е. всего более употребительнымъ, всего более понятнымъ, языкомъ. И такъ
какъ они выражаютъ не заурядныя, не затасканныя
мысли, а
гимпы важные, внушенные богами,
то и языкъ ихъ пріобретаетъ величіе, котораго народная

818

річь часто лишена. Книжный-же языкъ посредственныхъ
писателей всегда хуже народнаго. Живая рѣчь имѣетъ
то преимущество, что даетъ выходъ какому ни на есть
чувству, книжная-же у писателей посредственныхъ безчувственна; зародышевое чувство у нихъ не требуетъ
определенной, точной формы и расплывается на бума­
ге, какъ вода, въ очертаніяхъ, ничего не говорящихъ.
Такіе авторы хуже газетъ; книги ихъ — трупы, вынутые
изъ гробовъ, и если нельзя вложить ихъ снова въ
принадлежащее имъ место, то не следуетъ— даже изъ
состраданія—хоронить ихъ въ своей памяти. Всего лучше
предоставить ихъ птицамъ небеснымъ среди читателей,
ибо всемъ нужна пища.
* *
*
Что замечается некоторый упадокъ русскаго языка—
это, къ сожаленію, верно. Составляетъ несчастіе уже то,
что языкъ образованнаго класса отошелъ отъ народнаго и,
будучи, въ сущности, жаргономъ, сделался обязательными
Еще 200 летъ тому назадъ все сословія говорили однимъ
языкомъ, теперь говорятъ более или менее различными.
Средне-великорусскій говоръ, и безъ того не лучшій,
подвергся множеству искажающихъ вліяній, главнымъ
образомъ—книжныхъ. Старинные славянизмы, загромождавшіе нашу письменность еще въ московскую эпоху,
сменились барбаризмами, причемъ нетолько слова, но и
самый строй языка потерпели увечья. Грамматика нашего
народнаго языка не та, что книжнаго—въ особенности въ
отношеніи стиля. Такъ какъ огромное большинство пи­
сателей были одновременно и чиновниками, то на книж­
ный языкъ еще со временъ московскихъ дьяковъ очень
сильно вліялъ канцелярскій жаргонъ, вводя медлительную
изысканность, витіеватость и все то излишество, которое
порождаетъ праздность, притворяющаяся работой. Обра­
зованный классъ отошелъ отъ народа въ образе жизни,
труда, культуры; жизненные интересы его отошли отъ

319

народныхъ, и свое образование онъ сталъ получать не отъ
родной природы, не отъ естественной работы среди нея,
а изъ другихъ источниковъ,—главнымъ образомъ изъ за­
границы. Душевная жизнь этого класса стала иною,
чѣмъ у народа—необходимо долженъ былъ измениться
и языкъ.
Такъ-какъ мысль образованнаго общества не народ­
ная, то и языкъ его не подлинный русскій, а какъ-бы
переводный. Слова русскія, а строй рѣчи и въ особенности
строй мысли не русскій. Крестьянину-великороссу бываетъ
трудно понять нашу, въ особенности книжную, р-Ьчь,—
ему приходится привыкать къ необычному для него ходу
словъ и чуждой связности понятій. Когда говорятъ, что
мужикъ оттого не понимаетъ книжной рѣчи, что онъ
глупъ, что самыя «понятія» наши ему чужды, то это,
конечно, неправда. Средній мужикъ не глупѣе, а скорее
умнѣе средняго интеллигента и въ самыхъ важныхъ отно
шеніяхъ образованнее его; природа и живой, естествен­
ный трудъ даютъ несравненно больше для души, нежели
дюжина учебниковъ. Мужикъ-же даровитый способенъ
усвоить всякую мысль, заслуживающую этой чести, столь-же
быстро, какъ и даровитый интеллигентъ,—конечно, если
эта мысль выражена не на мертвомъ языкѣ большинства
нашихъ ученыхъ книгъ. Мужикъ нетолько способенъ пе­
ренять все, чѣмъ гордится интеллигенція, но во множествѣ
отношеній онъ уже и владѣетъ всѣмъ этимъ. Опуститесь
въ глубину народную, подслушайте, о чемъ разсуждаютъ
иные безграмотные старики,—вы увидите, что имъ неиз­
вестно только все лишнее, что написали мудрецы, всеже существенное изъ мудрости какимъ-то непостижимымъ образомъ дошло до нихъ. Глубина и ясность умственнаго зрѣнія простого народа, подобно зрѣнію физиче­
скому, ничуть не хуже, чОмъ у «образованныхъ»; для
послѣднихъ чаще требуются очки для глазъ и книги для
■близорукости мозга, переутомленнаго неестественными
раздраженіями. Такимъ образомъ, если нашъ книжный

,320

языкъ труденъ для народнаго пониманія, то это не отъ
богатства его содержанія, а просто отъ того, что это чу­
жой языкъ, не народный. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что
если-бы народъ русскій развивался самостоятельно, безъ
насильственнаго вторженія Запада, то языкъ его образо­
ванности былъ-бы иной, чОмъ теперь, и несравненно бо­
лее совершенный. По упругой сшгѣ и тонкости онъ
напомнилъ-бы самостоятельно развивавшіеся античные
языки. Но народъ русскій развивался въ гѣснотѣ, внут­
ренней и внешней, подъ давленіями, не способствую­
щими органическому росту. Въ этомъ, можетъ быть, при­
чина и общей народной вялости и сравнительнаго безсилія
мысли и нѣкотораго упадка языка. Мы, правда, тгѣемъ
Пушкина. Языкъ Пушкина прекрасенъ, но онъ не более,
какъ документъ народнаго языка, доказательство, что
послѣдній можетъ достигать высокаго совершенства. Язы­
ку Пушкина научиться нельзя, для этого нужно родить­
ся съ душою поэта. Сколько-бы слабо-одаренныя дѣти
ни заучивали «Птичку Божію» и пр., сколько-бы ни
читали классиковъ, — ихъ собственный языкъ оста­
нется очень бѣднымъ. Мало надѣть платье большого че­
ловека,—нужно дорости до него. И народу—мало полу­
чить отъ предковъ богатый и звучный языкъ, — необхо­
димо обнаружить духовную силу, которая требовала-бы
мощнаго языка для своего обнаруженія. Иначе, при упад­
ке народной жизни, при пониженіи идеаловъ, при помраченіи духа — самый совершенный языкъ выродится:
самыя благородныя формы его отъ неупотребленія отомрутъ. Это мы и замічаемъ на теперешнемъ упадке
народной поэзіи, исчезновеніи сказокъ, песенъ, былинъ,
пословицъ. Нетолько истощаются эти накопленія народ­
наго творчества, рудники его, но портится и разменная
монета языка. Деревенская молодежь, прошедшая фабри­
ку, казарму, городской трактиръ, почитавшая плохихъ
книгъ, обменивается между собою скудной мыслью и грошевою речью.

321

£

*

*

Тѣ, которымъ страшенъ наплывъ иностранныхъ словъ,
должны бороться съ наплывомъ иностранныхъ понятій, а
такъ какъ между последними есть драгоценный и нужныя,
то единственное средство имѣть ихъ, не заимствуя, это вы­
рабатывать ихъ самимъ. Но великая умственная деятель­
ность не создается по приказу; она есть плодъ правильной
народной жизни, плодъ здоровой, установившейся куль­
туры. Умственная деятельность не можетъ быть вы­
сока у народа совсемъ невежественнаго и беднаго, все
усилія котораго въ томъ, чтобы спастись отъ голода.
Даже очень даровитый народъ, случайно попавъ въ
условія ежедневной, гнетущей нужды, умственно падаетъ, и въ числе многихъ даровъ культуры растериваетъ и языкъ свой. У насъ въ Россіи съ упадкомъ народнаго благосостоянія въ последніе два века
во многихъ местностяхъ утратились многіе предметы
древне-славянскаго быта, и забыты самыя названія ихъ.
Съ предметами умираютъ и ихъ имена. Исчезли многія
породы животныхъ—все почти пушные звери, породы
птицъ и рыбъ, а съ истребленіемъ лесовъ -во мно­
гихъ местахъ забываются названія и деревьевъ. Спро­
сите крестьянина — какъ называется пролетевшая пти­
ца — онъ чаще всего не ответить, птица сделалась
такою редкостью, что въ народе нетъ потреоности
давать ей особое имя. Точно также исчезли названія некоторыхъ фруктовцхъ деревьевъ, которыя еще въ
московскую эпоху разводились на севере Не знаетъ на­
родъ названій и цветовъ—тамъ, где луга сделались ред­
костью,—ни ягодъ лесныхъ, ни грибовъ,—тамъ, где леса
повывелись. Целый міръ мысли, создавшійся на живомъ
общеніи съ природой, на ежедневномъ, трудовомъ сожи­
тельстве съ нею, начмнаетъ отмирать,—надвигается міръ
понятій новыхъ, основанныхъ на труде фабричномъ и
городскомъ. Языкъ перестраивается, быстро беднеетъ въ

32 2

общечеловѣческсмъ, всемірномъ своемъ содержании и богатѣетъ въ ремесленномъ. Наибол-fee страдаютъ отъ этого
переворота самыя высокія области духа и языка. Съ отдаленіемъ отъ природы, которая въ своей совокупности
есть едиственный Universitas, замираютъ самыя важныя
внушенія мысли, чувства религіи, поэзіи, философіи,
творческой пытливости. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что
фабрично-городской прогрессъ убиваетъ накопленную де­
ревенскими поколѣніями интеллигентность и понижаетъ
душевный уровень; до сихъ поръ городъ и фабрика проявляютъ богатство умственной жизни только потому, что
еще не прекратился притокъ къ нимъ свіжихъ деревенскихъ стихій. Эти костры цивилизаціи горятъ ярко, но
не своимъ огнемъ, а тою энергіею солнца, которая ско­
пилась вѣкаыи среди лѣсовъ деревни. Остановится притокъ
изъ деревни, и интеллигентность городовъ падетъ не­
удержимо, несмотря на школы; вѣдь школы не даютъ
ума, а только раскрываютъ его. Умъ создается вѣковымъ
накопленіемъ здоровыхъ впечатлѣній среди природы,—это
не болѣе, какъ аккумуляторъ правильной народной жиз­
ни. Разстроенная жизнь непременно приведетъ къ' ум­
ственному краху, и признаки его кое-гдѣ замечаются.
* *
*
«Стиль — человекъ», — въ той-же степени языкъ на­
рода—народъ. У націи даровитой, культурной, впечатли­
тельной, съ широкимъ горизонтомъ умственной жизни
языкъ не можетъ быть беденъ; что касается «чистоты»—
въ смысле заимствованія чужихъ словъ,—то чОмъ нація
умственно беднее, темъ языкъ ея чище, и наоборотъ.
Самый нечистый языкъ въ этомъ смысле англійскій; всего
чище турецкій и мелкіе языки горныхъ народцевъ, уединенныхъ въ своихъ ущельяхъ. Нація жизненная не боит­
ся порчи языка: евреи потеряли даже вовсе свой древній языкъ и говорятъ наречіями тОхъ странъ, где осели.
Благодаря этому, они всюду более или менее у себя

323

дома. Евреевъ напоминаетъ—и даже ушелъ передъ ними
впередъ—классъ богачей во всѣхъ странахъ, воспитывающихъ дѣтей въ знаніи не одного, а двухъ-трехъ-четырехъ европейскихъ языковъ. И если русскій, говорящій
на четырехъ языкахъ, не лишается употребленія собственнаго, то тѣмъ бол-fee не можетъ повредить последнему
примѣсь нѣсколькихъ сотъ обрусѣвшихъ иностранныхъ
словъ.
Наплывъ иностранныхъ словъ лишь тогда вредитъ
языку, когда они остаются иностранными, т.-е. непонят­
ными, необщепринятыми. Таковы хитрыя для многихъ
словечки вроді «презумпція», «ингредіентъ», «антиномія»
«реабилитація», «эвфемизмъ» и т. п.
Но совершенно ту-же роль, что барбаризмы, играютъ
и архаизмы, идіотизмы, провинціализмы и т. п. Если чурать­
ся иноземныхъ словъ, которыя все-же где-нибудь ши­
роко распространены, то слОдуетъ очищаться и отъ собственныхъ отжившихъ частицъ языка. Последнія, какъ все
ненужное, отмираютъ сами: и здесь единственно, чего
слОдуетъ беречься, это—предвзятости. Языкъ—предметъ
благородный и требуетъ честнаго отношенія къ себе. Онъ
тогда только безупреченъ, когда его принимаютъ за то,
что онъ есть, за орудіе мысли. Если-же его дОлаютъ
предметомъ щегольства, игры звѵковъ, средствомъ для
скрытія истины, то прекрасный языкъ необходимо уро­
дуется; въ немъ появляются те наросты и увечья, кото­
рыя указываются въ курсахъ логики и стилистики. Не­
чистота языка есть признакъ недобросовестности тОхъ,
кто говоритъ на немъ, признакъ нравственнаго упадка.
Истинный очиститель языка—талантъ, который, какъ
я объяснялъ не разъ, есть нечто иное, какъ высшая со­
весть, умственное зреніе столь острое, что различаетъ
правду вещей. Онъ одинъ безсознательнымъ чутьемъ
слышитъ, какія слова въ родномъ языке живы, какія
нетъ, и выбираетъ, подобно Екклезіасту, наиболее жизненныя, «счастливыя» выраженія. Группа талантливыхъ

324

писателей провѣиваютъ языкъ точно на лопате и отбираютъ полновесное зерно. У насъ надъ этимъ потруди­
лись великіе писатели ГІушкинскаго періода. Но въ эпо­
ху упадка языкъ засоряется снова. Какъ дряхлый организмъ не успѣваетъ выгонять отбросы тканей, увядшій
духъ народный не обновляется и не освѣжаетъ языка.
Поэтому неподвижность какого-нибудь языка •— верный
признакъ близкаго упадка націи. Въ періодъ жизнен­
ности языкъ меняется по общему закону роста: новый
объемъ требуетъ новой матеріи, а отчасти и новаго строенія. Поэтому слОдуетъ радоваться перемене языка, если
онъ идетъ на прибыль . Въ случае убыли—другое дело.
Въ русскомъ языке замечаются оба процесса: онъ исто­
щается внутри, наростаетъ извне.
* *
*
Жизнь каждаго народа съ каждымъ десятилетіемъ
делается все более международной. Интересы все бо­
лее делаются общими. Становится общею и мысль;
самая природа мысли, неодинаковая у слишкомъ долго
разобщенныхъ народовъ, постепенно смешивается. Когда
читаешь — хотя-бы самый добросовестный переводъ —
древнихъ книгъ библейскихъ, китайскихъ, индусскихъ,
чувствуешь, что не всегда улавливаешь точный смыслъ
подлинника, и что этотъ смыслъ—ясный для своего вре­
мени — можетъ быть, навсегда утраченъ, такъ-какъ самая
природа мысли втеченіе вековъ несколько изменилась.
Это все равно, какъ китайская музыка или песни дикихъ
народовъ,—уху европейцевъ чужда ихъ мелодія. Въ тонкихъ оттенкахъ мы не въ состояніи понять мысли даже
современнаго китайца; мы понимаемъ не все изъ нея, а
лишь общее для насъ. съ нимъ. Есть нечто въ сознаніи
каждаго народа лишь ему доступное, и тутъ дело не
только въ различіи языковъ, но можетъ быть и въ различіи Самаго разума.
Въ европейской семье образуется постепенно то, что

325

можно назвать оркестромъ языковъ. До тепереніняго
сближенія народовъ каждый языкъ былъ подобенъ оди­
нокому инструменту, имеющему свой особенный строй,
свою звуковую индивидуальность. Теперь эти инстру­
менты сблизились и перемешиваются своею жизнью. Всѣ
главные культурные языки какъ-бы вдвигаются другъ въ
друга, заимствуя множество корней, собственныхъ названій, поговорокъ, непереводимый терминовъ, ученыхъ,
техническиху историческихъ, географическихъ, торговыхъ. Bcè образованные люди читаютъ уже, кроме сво­
его, на чужихъ языкахъ, всѣ сколько-нибудь зажиточ­
ные путешествуютъ заграницей, всі достаточно грамот­
ные читаютъ, кромѣ своей литературы, переводы со всѣхъ
языковъ. А въ переводѣ передается ведь духъ чужого
языка — чужая мысль. Въ конце концовъ языки, оста­
ваясь отдельными, какъ инструменты въ оркестре, начи­
наютъ какую-то общую службу человечеству, взаимно
сотрудничая, дополняя другъ друга. Ужасаться этому,
конечно, нОтъ основанія. Для мелодіи мысли у всякаго
народа остается свой языкъ, для гармоніи ея—языки че­
ловеческой семьи, живущей общею цивилизаціей. И по­
добно тому, какъ не невозможенъ въ какомъ-нибудь отдаленномъ будущемъ одинъ музыкальный инструменту
который соединитъ въ себе все (къ чему попытки из­
вестны),—не невозможенъ и всемірный языкъ, органъ язы­
ковъ, пригодный для всехъ оттенковъ человеческой мысли.
* *
*
Отстаивать во что-бы ни стало свою языковую от­
дельность среди народовъ — занятіе жалкое и безполезное. Разъ установилось общеніе мысли, различіе символовъ ея становится нелепостью. Ничему кроме эгоизма
(который въ своемъ корне есть безуміе), нельзя объяс­
нить себе забавной страсти иныхъ народностей говорить
непременно на своемъ собственномъ языке даже въ гѣхъ
случаяхъ, когда это невыгодно и неудобно. Въ неко-

326

торыхъ областныхъ парламентахъ Австріи, а также на
иныхъ международныхъ съ-ѣздахъ ораторы говорятъ каж­
дый на своемъ «національномъ языкѣ». Выходитъ каша,
непереварюіая ни для кого, причемъ убивается та за­
дача, для которой эти добрые люди сошлись, — задача
согласія. Какому-нибудь чеху или сербу, конечно, нѣтъ
нужды изучать нѣмецкій языкъ, пока онъ живетъ въ
своей деревні и общается только съ земляками. Но разъ
приходится имѣть дѣло и съ нѣмцами, необходимо
знать по-нѣмецки. Дучшимъ языкомъ слѣдуетъ считать
не свой, а самый распространенный. Какъ средство единенія людей, языкъ въ той лишь мОрѣ и языкъ, въ
какой общепринятъ. Языкъ народный вовсе не есть ка­
кая-то реликвія, за которую нужно держаться во что-бы
ни стало. Если онъ дошелъ до насъ отъ отдаленныхъ
предковъ, то потому лишь, что предкамъ не было надоб­
ности менять его; но въ мѣру надобности, сближаясь съ
сосѣдями, они его и мѣняли. Когда жизнь слагалась такъ,
что предкамъ было выгодно бросить вовсе старый языкъ
и говорить на новомъ, то они это и дѣлали. Половина
Германіи—онѣмеченные славяне, и я не вижу, чѣмъ про­
играли они отъ того, что говорятъ теперь по-немецки.
Половина южныхъ славянъ—ославяненные азіаты (венгры,
болгары), половина восточныхъ славянъ—ославяненные
финны и т. д. Нѣтъ ни одного языка, который точно
соотвѣтствовалъ-бы той или иной человеческой породѣ, и
самыя разнообразныя племена говорятъ теперь на одномъ
языкѣ, тогда какъ одно и то же племя .говоритъ на разныхъ. Языкъ въ исторіи не есть нѣчто неотъемлемое;
напротивъ, ничто такъ легко не утрачивается, какъ языкъ.
НОтъ примѣра, чтобы люди добровольно отдавали свою
землю, свою свободу, тогда какъ случаи добровольной
перемѣны своего языка безчисленны. Самые богатые и
независимые люди всѣхъ странъ мѣняютъ свой языкъ на
модный европейскій—французскій, англійскій, и обучаютъ
д-ѣтей чужимъ нарѣчіямъ, не 'жалія жертвъ. Въ средніе

327

в"ѣка ученые всѣхъ странъ предпочитали мертвый латин­
ски* языкъ своему родному. Въ каждой стране одно изъ
нарѣчій, обыкновенно—столичное считается лучшимъ, и
всѣ провинціалы стараются говорить на немъ. Милліоны
нѣмцевъ, переселяющихся въ Америку, утрачиваютъ род­
ной языкъ уже во второмъ поколѣніи. Жители Эльзаса
и Лотарингіи въ теченіе 200лѣтъ офранцузились настолько,
что считали себя французами; бельгійцы говорятъ пофранцузски, шотландцы и ирландцы—по-англійски, многіе
малороссы и грузины—по-великорусски, многіе бѣлоруссы
—по-польски и т. п. Даже такіе твердые въ своей на­
родности люди, какъ русскіе раскольники, переселившись
въ Ригу или Гельсингфорсъ, начинаютъ говорить на
мОстныхъ языкахъ—даже въ домашнемъ быту. Я встрѣтилъ однажды заграницей русскаго крестьянина (бывшаго
крепостного), дѣти котораго объитальянились дотого,
что по-русски не знали ни слова. На недавней выставке
въ Венеціи были выставлены вещи италъянскаго скульптора
князя Paolo Trubetzkoi, не знающаго ни слова русскаго.
Иные скажутъ, что это—измОна своей народности, при­
знакъ позорной слабости духа и пр. По моему—ничуть.
Народность свою, породу, нельзя бросить—предки не­
отчуждаемы. Но языкъ можно бросить, и когда онъ ненуженъ, его бросаютъ. Въ pendant Трубецкому напомню
покойнаго Рубинштейна, который до того обрусѣлъ, что,
подъѣжая къ границе русской, волновался до слезъ.
Великое множество немцевъ охотно бросаютъ ненужный
имъ более въ Россіи немецкій языкъ, a многіе даже влюб­
ляются въ русскую речь и делаются нетолько патріотами, но даже шовинистами ея. Вспомните Востокова,
Даля, Ореста Миллера, Гильфердинга и др.
* *
*
Но должно помнить, что заимствованіе безъ нужды —
видъ воровства, и нахватывать иностранныхъ словъ въ
свою речь—предосудительно. Плохіе заимствователи,

328

оставляя иностранныя слова непереведенными, иногда
думаютъ блеснуть этимъ образованностью, на самомъ-же
дѣлѣ обличаютъ свое невежество, неумѣнье найти въ
родномъ языке подходящее выраженіе. Въ эпоху Петра,
когда русское общество переживало—подобно тепереш­
нему японскому—помешательство подражанія, когда все
родное казалось неприличнымъ, а все чужое—благороднымъ, языкъ засорился тысячами словъ голландскихъ,
нѣмецкихъ, шведскихъ. Тогда полагали, что стоитъ ино­
странное слово написать русскими буквами, какъ оно
становилось русскимъ. Не всіз эти пришельцы языка
обрусѣли, но некоторые—какъ и многіе немцы,—даже
омужичились. Таковы въ особенности бранныя словечки,
какъ каналья, шельма, прохвостъ (profost), транжиръ и
и др. Подобно спирту и табаку, эти пряности языка
быстро сделались простонародными, какъ некогда анаѳема,
дьяволъ и т. п., заимствованныя съ греческаго. Въ эпоху
Ломоносова тысячи словъ иностранныхъ поступили въ
службу русскому языку, будучи, такъ сказать, перекре­
щены, переведены буквально. Оставаясь иностранцами по
происхожденію, они обманываютъ своими русскими
прозвищами. Какъ слова искусственныя, они сделались
достояніемъ книжнаго жаргона; въ живую речь они
проникаютъ съ трудомъ, и то лишь въ языкъ образованнаго сословія, придавая ему ту неуклюжесть, которая
такъ невыгодно отличаетъ parvenue отъ аристократа.
Въ данномъ случае аристократомъ является языкъ мужицкій, имеющій за собою сотни «поколеній предковъ», тогда
какъ роль выскочки принадлежитъ нашему книжному
языку: «дворянство» последняго начинается въ своемъ роде
«отъ лейбъ-кампанцевъ»,—очень недавно, искусственно и
внезапно. И подобно тому какъ выскочки спешатъ поро­
дниться со старыми фамиліями, книжный языкъ облаго­
родился лишь сближеніемъ съ народной речью: нехитрая,
но великая заслуга нашихъ лучшихъ писателей.
Что народный языкъ—тамъ, где онъ сохранился въ

329

чистоте—есть наиболее культурный, выразительный и
изящный,—это тотчасъ замечаешь, очутившись въ народ­
ной среде. Некоторые говоры северной Россіи удиви­
тельны,—куда до нихъ литературному языку! Но. ко­
нечно, нужно выбирать для бесѣды неглупыхъ крестьянъ.
Какъ скрипка Страдиваріуса въ рукахъ бездарнаго му­
зыканта, чудесный языкъ умираетъ въ устахъ глупца.
Аристократизмъ народной рѣчи происходить отъ того,
что она у народа до сихъ поръ живая, летучая, творя­
щаяся изъ поколѣнія въ поколѣніе, тогда какъ грамма­
тика книжнаго языка сразу останавливаетъ или, по край­
ней мѣрѣ, сильно замедляетъ его развитіе. Каждое мет­
кое слово въ народѣ есть изобретете какого-нибудь
геніальнаго ума, безвѣстнаго краснобая, подхваченное
сосѣдями и разлетѣвшееся по всей стране. Такое изоб­
ретете совершенствовалось,—удачное словечко отчека­
нивалось изъ вѣка въ векъ другими артистами слова,
пока не пріобретало художественной законченности.
Языкъ народный есть созданіе несчетнаго множества
прирожденныхъ литераторовъ въ крестьянстве, т. е. лю­
дей съ особеннымъ талантомъ словеснаго выраженія мысли.
Они, неграмотные, не написавшіе ни одной буквы, въ те­
чете вековъ общими усиліями создавали то, что неиз­
меримо важнее всякой письменности—языкъ, который,
въ сущности, одинъ достоинъ называться литературой.
Онъ—стихія мысли, собраніе великихъ открытій въ
самой важной области—выраженія духа. И благодаря
тому, что языкъ народный обрабатывается стихійно, съ
упорствомъ генія, онъ пріобретаетъ черты того изящества,
той строгой меры, которыя даетъ всякій стихійный процессъ въ природе. Наплывъ чуждыхъ понятій—если онъ
быстръ—разстраиваетъ эту художественную работу, и
потому нОтъ ничего безжалостнее въ отношеніи языка,
какъ навязывать ему новый матеріалъ, совсѣмъ для него
посторонній. Насиліе въ этомъ случае такъ-же ненуж­
но жизни, какъ и въ другихъ.

330

*

*

*

Но если нельзя ничего навязывать языку, то не
слѣдуетъ и сгѣснять притокъ къ нему свОжихъ стихій.
Жизненное творчество основано на заимствованіи, и
языкъ ростущій нуждается въ пищі, какъ и все живое.
Языкъ, какъ живое существо, беретъ только то, что
родственно его природѣ. Какъ мы ѣдимъ только усвоя­
емое, съѣдобное, такъ и языкъ: онъ поглощаетъ частицы
только человѣческой-же р-ѣчи, не заимствуя ни у птицъ,
ни у животныхъ. A человѣческая рѣчь—въ устахъ-ли
француза или китайца—не должна считаться совершенно
чуждой для насъ. И ужь ни въ какомъ случаѣ не мо­
жетъ быть чуждымъ для насъ то, что нами принято и
переварено. Единственно, чего слѣдуетъ придерживаться
здѣсь, это умѣренности—брать не менѣе и не болѣе,
чѣмъ нужно. Странно бояться вторженія въ языкъ но­
выхъ словъ, если жизнь такъ сложилась, что мы съ ве­
личайшею жадностью поглощаемъ новыя понятія, и только
недостатокъ средствъ удерживаетъ отъ того, чтобы весь
народъ обучался чужимъ языкамъ, какъ обучаютъ дѣтей
въ богатыхъ семьяхъ. Поздно говорить о строгой обо­
собленности языка, когда мы стремимся неудержимо
къ заимствованію всего склада жизни на Западѣ. Какъ-бы
ни смотрѣть на это явленіе, елѣдуетъ именно съ нимъ
считаться, а не съ его послѣдствіями: онѣ неизбежны.
Мѣняется жизнь, м-ѣняется мысль—непремѣнно меняется
и языкъ.
Для успокоенія тѣхъ, кому жаль терять родной
языкъ, спОшу оговориться, что и не предстоитъ такой
потери. Какая-бы ни возникла перемѣна, но разъ она
совершается съ естественною постепенносью, языкъ
всегда останется роднымъ, всегда собственнымъ, и въ
той-же мѣрѣ своимъ, какъ теперешній языкъ. Тѣ, ко­
торые боятся новыхъ явленій жизни, забываютъ, что
все новое быстро дѣлается старымъ, пріобрѣтаетъ пре­

331

лесть своего родного. То, что теперь кажется роднымъ
и милымъ, еще не такъ давно было чуждымъ. Не слідуетъ тревожиться за языкъ: какъ все природное, онъ
хорошо обезпеченъ. Въ себѣ самомъ онъ обладаетъ
упругимъ сопротивленіемъ тому, что ему ненужно. И
наоборотъ,—то, въ чемъ онъ нуждается, онъ непременно
пріобрѣтетъ, несмотря на искусственный преграды. Отве­
чая глубокой необходимости всѣхъ народовъ въ сблнженіи другъ съ другомъ, всѣ языки заимствуютъ другъ
у друга то, что нужно для этого сближенія. Всего
быстрѣе прививаются у насъ тО иностранныя словечки,
которыя способны делаться международными, т. е. стольже быстро усваиваться всѣми языками. Самые употреби­
тельные обрусѣвшіе барбаризмы, вродѣ: религія, идеалъ,
экономія. политика, кредитъ, интереса и т. п.—они въ
то-же время общи на всѣхъ языкахъ. Они представляютъ
собою зародьпнъ будущаго всемірнаго языка, потребность
въ которомъ ростетъ' на нашихъ глазахъ. Чѣмъ больше
такихъ международныхъ словечекъ, тѣмъ лучше.
* *
*
Въ средніе вѣка былъ общіи для всѣхъ образованныхъ странъ языкъ религіи, философіи и науки, и онъ
сослужилъ большую пользу. Съ тѣхъ поръ, какъ бросили
латынь и стали писать на своихъ языкахъ, установился
какъ-бы вѣкъ феодализма въ наукі; общее отечество
знанія раздробилось—если и не на враждебные, то на
чуждые удЬлы. Можетъ быть, какъ и феодализмъ въ
исторіи, этотъ періодъ разобщенія былъ нуженъ для
упроченія корней м-ѣстной жизни, для развитія народной
образованности,—но теперь давно уже чувствуется
потребность новаго единенія, новаго общаго языка. Это
замѣтно на техническихъ лексиконахъ разныхъ странъ:
они очень близки другъ къ другу. Живущимъ въ раз­
ныхъ странахъ спеціалистамъ почти всѣхъ отраслей тру­
да, науки, искусства, философіи, торговли, мореплаванія,

332

фабричнаго дѣла и пр. не хватаетъ лишь нѣсколькихъ
сотъ общихъ глаголовъ и прилагательныхъ, чтобы пони­
мать другъ друга. Одновременно съ спеціальными сла­
гается и одинъ общій языкъ образованныхъ классовъ;
ц-ѣлая тысяча терминовъ политическихъ, театральныхъ,
журнальныхъ, спортивныхъ, биржевыхъ, курортныхъ,
желѣзнодорожныхъ, научныхъ, художественныхъ, торговыхъ,—тысяча общихъ словъ, употребительныхъ вездѣ,
составляютъ зародышъ всеобщаго языка. И чѣмъ скорѣе
такой общій языкъ образуется, тѣмъ будетъ выгоднѣе
для всѣхъ. Появление и даже некоторый успѣхъ искусственныхъ языковъ, вродѣ волапюка и эсперанто, гово­
рятъ, что потребность въ международномъ языкѣ ростетъ.
Я не думаю, чтобы когда-нибудь былъ принятъ искус­
ственный языкъ: какъ-бы онъ ни былъ совершененъ,
онъ будетъ казаться каучуковымъ, мертвымъ. ВОроятнѣе
возобладаніе какого-нибудь одного сильнаго языка, вродѣ
англійскаго; но еще возможнее постепенное сліяніе язы­
ковъ и переработка ихъ въ общій. Повторяю,—когда
одинъ европейскій языкъ беретъ нѣчто у другого, то
это—пользованіе не столько чужимъ, сколько общимъ.
Европейскіе языки и по корнямъ, и по строю родствен­
ны; сближаясь, они узнаютъ другъ друга и припоминаютъ давно забытое единство. Впрочемъ, съ неменьшей
легкостью усваиваются многія арабскія, китайскія, татарскія и индѣйскія названія; даже кое-какія слова дикихъ
народдевъ вошли въ европейскіе языки и сдѣлались
своими. Внѣдреніе чужихъ словъ не выгѣсняетъ свои, а
облегчаетъ ихъ службу; когда являются два однозначущихъ слова, одно заимствованное, другое—свое, то сейчасъ-же устанавливается оттѣнокъ между ними; такимъ
образомъ, языкъ не бѣдн^етъ отъ этого, a богатѣетъ.
Новое слово и берется потому лишь, что является потреб­
ность въ оттѣнкі. Совсѣмъ-же ненужное слово, какъ
иностранное, такъ и свое, языкъ—какъ существо живое—
извергаетъ вонъ. И если-бы эти изверженія не сохраня-

333

лись въ такъ называемыхъ памятникахъ литературы, въ
словаряхъ и учебникахъ, то языкъ былъ-бы несравненно
свѣжѣе и чище, чѣмъ теперь. Такъ какъ самый чистый
языкъ тотъ, который всего ясн-ѣе передаетъ игру мысли,
то участіе подходящихъ иноземныхъ словъ не умаляетъ
чистоты языка, а способствуетъ ей. Если-бы оказалось,
что всего яснее для насъ готтентотскій языкъ, намъ слідовало-бы неколеблясь счесть его своимъ. Здѣсь, въ
этой области, какъ и во многихъ другихъ, слідуетъ счи­
тать своимъ—самое лучшее, что доступно.
* *
*
Тяжкій грѣхъ д-ѣлать языкъ предметомъ народнаго
тщеславія. Для меня родной языкъ—языкъ Пушкина (я, ко­
нечно, не владѣю имъ такъ, какъ онъ); этотъ языкъ прекрасенъ, но не менѣе благородны и языки Байрона, Ге­
те, Гюго, какъ и старые языки Конфуція или Моисея.
Заимствовать отъ нихъ—не mésalliance, а хорошая партія. И' самымъ почетнымъ языкомъ былъ-бы всемірный,
языкъ человіческаго рода. Онъ былъ-бы какъ-бы вселен­
скою Церковью мысли, и передъ нимъ самые выработанныя національныя нарѣчія показались-бы еретическими
жаргонами. Возможёнъ-ли такой всечеловѣческій языкъ?
Я думаю—да, разъ возможно всемірное общеніе. Изобре­
тете пара отразится на филологіи не меньше, чѣмъ на
торговл-ѣ. Печать убьетъ лингвистику.
Не легко, конечно, примириться съ мыслью, что языкъ
Пушкина исчезнетъ некогда изъ обращенія, но відь
ничто не вѣчно. Угасли не менѣе возвышенные языки
Гомера и Виргилія, и никто боліе не говоритъ на
языкѣ пророковъ. Совершеннейшая форма рѣчи не
обезпечиваетъ ей долгаго существованія: изменившаяся
жизнь можетъ сбросить ее съ себя, какъ бабочка сбрасываетъ кожу личинки. Совершеннізйшій языкъ можетъ
смениться болѣе грубымъ, какъ это и было при паденіи

334

античнаго міра. Больно думать, что наше отдаленное по­
томство не станетъ понимать нашего языка. Но вѣдь и
мы изменили языку предковъ: легко-ли поняли-бы насъ
герои «Слова о полку Игоревѣ»? Языкъ постепенно пе­
рерождается, но есть нічто болѣе цѣнное,—это народ­
ный разумъ, который, разъ онъ не поврежденъ, всегда
въ состояніи создать себѣ новый органъ выраженія.
Лучшія творенія разума переживаютъ языкъ, на кото­
ромъ написаны, переживаютъ народы, которыхъ счита­
лись собственностью. Не слово даетъ безсмертіе, а мысль;
не въ языкѣ душа народная, а въ разумО.
Возвращаюсь къ Обществу огражденія чистоты рус­
скаго языка. Оно можетъ быть полезнымъ, если поза­
ботится о лучшей постановке русской словесности въ
школахъ и объ устраненіи искусственныхъ преградъ къ
изученію языка. Освобождать языкъ по мѣрѣ силъ отъ
принудительныхъ вліяній, отъ излишней дисциплины учебниковъ, отъ давленія той или иной моды—большая заслу­
га. Но обольщаться большими надеждами не слѣдуетъ.
Нужно помнить, что судьбы русскаго языка уже вОдаетъ одно общество охраненія его чистоты,—и очень со­
лидное общество,—это весь народъ русскій, заботящійся
объ языкѣ съ искони вѣковъ. «Комитетомъ» этого об­
щества, тоже дѣйствующимъ по крайней мѣрѣ цѣлое
стол-Ьтіе, слѣдуетъ признать группу выдающихся писате­
лей, отъ Фонвизина до Антона Чехова,—и нетолько бел­
летристовъ, a всѣхъ, кто въ романѣ или въ стихахъ, въ
комедіи или философскомъ трудѣ даетъ народной мысли
достойное выраженіе. Языкъ народный, действительно, есть
священный даръ, который заслуживаешь береженья. Но по­
добно огненнымъ языкамъ, нисшедшимъ на апостоловъ и
принесшимъ имъ даръ «глаголвти иными языки»,—высокое
искусство рѣчи, способность тонкаго различенія вещей
дается не всякому народу, а лишь заслужившему чистой
жизнью своей явленіе въ немъ Высшаго духа.

Т Р И Н А Д Ц А Т Ы Е

ТОМ Ъ

сочиненій гр. Л. Н. Толстого.

• Это было настоящее землетрясеніе въ читающемъ
міре—выходъ «Крейцеровой Сонаты» въ концѣ 1889 года.
Нужды нѣтъ, что она вышла контрабандой, помимо ав­
тора и цензуры, въ кустарныхъ изданіяхъ: рукописныхъ,
литографированныхъ, гектографированныхъ, напечатанныхъ на ремингтонкѣ. Списки знаменитой повести были
безчисленны, они читались по-истинѣ «отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды» и даже далеко за
предѣлами Колхиды. Въ одномъ глухомъ городкѣ Сред­
ней Азіи возникла даже судебная тяжба изъ-за «Сонаты»:
одинъ интеллигентъ взялъ было почитать ее и «зачиталъ». Хотя подобное воровство слишкомъ въ обычаѣ и
изъ-за зачитанныхъ книгъ обыкновенно не судятся, но
тутъ была не книга, а «сокровище», нѣкій открывшійся
у ея хозяина источникъ для удовлетворенія жажды всего
города, и всѣ посмотрѣли на пропавшій экземпляръ какъ
на растрату общественнаго достоянія. Черезъ два года
прогремѣвшая на весь свѣтъ повесть разрешена была, на­
конецъ, цензурой и явилась вмѣстѣ съ «Послѣсловіемъ»
и другими произведеніями въ XIII томѣ. Выдержавъ пер­
вые восторги и первыя проклятія читателей, переживъ
громы даже съ архіепископскихъ каѳедръ, «Соната» всту­
пила въ эру спокойнаго, тихаго своего вліянія на умы пуб­

336

лики, и какъ всякое тихое, вліяыіе, оно будетъ .могуще­
ственнее и здоровѣе.
Другое шумное по успеху произведете ХІІІ-го тома —
«Плоды Просвѣшенія». О бі эти вещи, помимо глубокой,
вложенной въ нихъ мысли, отличаются художественною
обработкой, которая въ состояніи обезпечить тяготѣніе
къ нимъ читающего міра надолго — пока стоитъ русская
литература.
Другія статьи ХІІІ-го тома являются своего рода «послѣсловіями къ предыдущимъ философскимъ трудамъ Тол­
стого. Такъ, две статьи («Ручной трудъ и умственная
дѣятельность», изъ письма къ французу и «Трудолюбіе или торжества земледѣльца», предисловіе къ неиздан­
ному сочиненію крестьянина Бондарева) написаны какъ-бьі
въ отвѣтъ на недоумінія, вызванныя въ публикѣ пропо­
ведью ручного труда, призывомъ интеллигенціи въ деревню
и жесткими упреками Толстого по адресу нынѣшней науки
и цивилизаціи. Противъ Толстого раздавались нелѣпыя
обвиненія въ обскурантизме, въ желаніи погасить просвещеніе и уничтожить умственную деятельность. Хотя
эти обвиненія просто жалки и обличаютъ у ихъ авто­
ровъ неуменье читать, но Толстой снисходитъ до объясненій: какую онъ отрицаетъ цивилизацію и науку, и ка­
кую признаетъ, и чемъ должна быть истинная умствен­
ная деятельность, и въ какихъ отношеніяхъ она должна
стоять къ ручному труду. Статья ХІІІ-го тома—«Последнія главы изъ книги «О жизни»; оне являются тоже
какъ-бы послесловіемъ къ религіозно-нравственнымъ сочиненіямъ Толстого. И здесь разъясняются—по скольку
позволяетъ это крайняя глубина вопроса — недоуменія, вызванныя идеями этого писателя о любви какъ верховномъ законе жизни, о безсмертіи человека и пр.
Две статьи въ ХІІІ-мъ томе («Праздникъ просвещенія 1 2 -го явваря» и «Для чего люди одурманиваются»),
дополняющія другъ друга, посвящены новому вопросу—
воздержанію отъ пьянства и табака, какъ «Крейцерова
*

337

Соната» посвящена половому воздержанію. В л г ё с т і съ
«Сонатой» эти двО статьи являются какъ-бы нікоторымъ
поворотомъ въ проповеди Толстого къ идеаламъ практи­
ческой жизни, отъ очищенія душевнаго къ очищенію
тѣлесному.
Будучи собраны вмѣстѣ, всѣ эти произведенія обна­
руживают внутреннее единство и теченіе въ нихъ об­
щей мысли, такъ-что производить еще болѣе сильное
впечатлѣніе, нежели при разрозненномъ появленіи ихъ на
свѣтъ. Впечатлѣніе это еще болѣе духовно, чѣмъ отъ предыдущихъ томовъ. Тамъ вниманіе читателя иногда слиш­
комъ развлекалось внешней стороной разсказа, фа­
булой, за которою прятался внутренній смыслъ его и
внутреннія ц^ли автора. Обыкновенный читатель, не умѣющій въ самой жизни извлечь настоящій смыслъ изъ ха­
рактерной сцены, плохо .извлекаетъ этотъ смыслъ и изъ
художественныхъ сценъ. Въ XIII том-fc Толстой яснее
отгѣняетъ свои цѣли и вводить читателя непосредственно
въ кругь своей мысли. Здѣсь ближе чувствуешь себя къ
этому великому духу, скорбящему на порогѣ иныхъ, счастливыхъ сферъ, ему открытыхъ, жаждущему и челове­
чество втянуть въ эти сферы, сообщить ему тайну новой,
радостной жизни, столь ясную для него и столь темную
для его земныхъ собратьевъ. И въ XIII томе, какъ въ
предыдущихъ, слышится та-же проповедь о яерховномъ
законѣ счастья — любви къ ближнимъ — и слѣдствіяхъ
этого закона: истинномъ трудѣ, истинномъ воздержаніи,
истинной свободѣ. Чѣмъ-то безконечно древнимъ, первобытнымъ и свѣжимъ віетъ съ этихъ страницъ, точно
передъ вами открыты договоры первыхъ дней человѣчества,
когда завязывалось общество, когда пророками и мудре­
цами устанавливались основныя цѣли и вѣковічныя запо­
веди, впосл-ѣдствіи разбившіяся на тысячи мелочей и по­
дробностей, въ которыхъ затерялся общій ихъ смыслъ.
Толстой неутомимо ищетъ первоисточниковъ жизни, центральныхъ ключей ея. Подобно ученому, среди хаоса цифръ
22

338

и чиселъ ищущему простѣйшей формулы, которая охва­
тила-бы сразу всѣ сочетания и дала итогъ, минуя безконечныя выкладки, Толстой ищетъ коренного закона счастья
и находить его въ Христовомъ ученіи самоотверженной
любви. Глубина и возвышенность этой мысли таковы, что
вы часто теряетесь въ ней, видите ускользающіе отъ васъ
пределы. Разсудокъ, слишкомъ привыкшій къ узкимъ итѣснымъ границамъ, отступаетъ въ страхе какъ-бы передъ от­
крывающеюся пустотой. Начинаешь протестовать, возму­
щаться, видеть противоречія, даже отрицаніе самой жизни
въ этихъ недоступныхъ идеалахъ, и боишься за бедную при­
роду человека. Но стоитъ вспомнить, какова теперь жизнь
и что указываемые идеалы не господствуютъ, а попраны и
оскорблены, чтобы почувствовать, что они-то и есть самое
дорогое въ жизни, и что Толстой правъ. Даже тамъ, где
повидимому никакъ не можешь согласиться съ доказа­
тельствами его, невольно начинаешь подчиняться несрав­
ненной искренности, которою дышатъ все его произведенія. Многіе великіе писатели при всей силе таланта и
правде, свойственной таланту, все-же были связаны из­
вестною условностью, непобедимымъ инстинктомъ сохра­
нить красивую позу, порисоваться. У Толстого этого нетъ.
Что-бы онъ ни писалъ, чувствуешь, что онъ подходитъ
къ читателю глазъ-на-глазъ и говоритъ ему прямо «на
ты», какъ брату или лучшему другу, и говоритъ озабо­
ченно и серьезно, о самомъ важномъ, что позабыто и что
нужно вспомнить; приэтомъ, какъ-бы заранее решено,
что что-бы онъ ни сказалъ и какъ-бы ни сказалъ—все это
говорится только для раскрытія истины, и что тутъ нечего
заботиться о красоте слога; важно лишь одно—разрешить
вместе мучительное недоразуменіе, выйти изъ потемокъ.
Главное, чего добивается Толстой, это разогреть челове­
ческое сердце. «Сколько-бы я ни писалъ, какъ-бы хорошо
ни писалъ, какъ-бы я ни былъ логически правъ, говоритъ
Толстой (стр. 1 1 3 ), я не убежду читателя, если онъ бу­
детъ бороться своимъ разсудкомъ противъ моего, и сердце

339

его будетъ холодно. И потому я прошу тебя, читатель,-—
хоть на время останови деятельность твоего ума, не спорь,
не доказывай, а спроси только свое сердце. Кто-бы ты ни
былъ, какъ-бы ни былъ одаренъ, какъ-бы ты ни былъ
добръ къ людямъ, окружающимъ тебя, въ какихъ-бы ты
ни былъ условіяхъ—можешь-ли ты быть спокоенъ за сво­
имъ чаемъ,- обОдомъ, за своимъ государственнымъ, художественнымъ, ученымъ, врачебнымъ, учительскимъ дѣломъ,—когда ты слышишь или видишь у своего крыльца
голоднаго, холоднаго, больного, измученнаго человека?—
Нѣтъ. А вѣдь они всегда тутъ,—не у крыльца, такъ за
ю саженъ, за ю верстъ. Они есть, и ты знаешь это...».
Вотъ этою-то холодностью сердца читателя и страстью
спорить, вопреки даже собственной совести, и объясняется
та злоба, съ какою былъ встрѣченъ Толстой, какъ проповѣдникъ, въ обоихъ лагеряхъ: консервативномъ и ли­
беральному И тотъ, и другой лагери живутъ только
голымъ разсудкомъ, только политикой, борьбою личныхъ
мнѣній, скрывающихъ за собою личные вкусы и интересы.
Но голый разсудокъ есть не источникъ истины, а
лишь приборъ для мышленія—простое орудіе, одинаково
пригодное и для доброй, и для дурной цели, и для истины,
и для лжи. Чтобы деятельность разсудка была благотворна,
нужно, чтобы ею руководила благая воля, а эта благая
воля и есть «разогрѣтое сердце». Представьте на минуту,
что вместо тысячи отдѣльныхъ личныхъ настроеній и лич­
ныхъ самолюбій явилось-бы общее настроеніе, общая, такъсказать, совесть; тогда и разсудокъ сразу сталъ-бы дей­
ствовать у всОхъ согласно, и все лагери, все партіи
упразднились-бы. Настало-бы единеніе людей
высшее
благо, котораго напрасно желаютъ достигнуть на почве
мысли, — въ области зависимой, — обходя почву сердца,
которая даетъ мысли жизнь и питаніе. Вотъ на эту-то
область сердца Толстой постоянно и указываетъ людямъ,
она-то и представляетъ главное въ жизни. И пока это
главное не будетъ устроено прочно—-напрасно человекъ

3-Ю

будетъ воздвигать зданіе жизни. Построенное на песке,
оно вечно будетъ разваливаться и давить живущихъ въ
немъ. Люди полит ики (а таково образованное общество
по преимуществу) возмущены Толстымъ: «онъ отрицаетъ
науку и цивилизацію», говоритъ одинъ лагерь,— «онъ от­
рицаетъ историческія основы», говоритъ другой. А между
тОмъ Толстой, какъ мнѣ кажется, ни о чемъ и не проповѣдуетъ, какъ только объ утвержденіи истинной науки,
истинной цивилизаціи, истинныхъ «основъ». Правда, то,
что выработалось до сихъ поръ подъ этими громкими
именами, онъ отрицаетъ, называетъ ложнымъ, но вѣдь
и въ самомъ дѣлѣ все это проникнуто страшною
ложью. Много-ли кругомъ насъ примѣровъ истинной
вѣры, нелицемерной любви, благородства? Добрые и
возвышенные элементы цивилизаціи (Толстой ихъ признаетъ и проповѣдуетъ) принижены и почти позабыты.
Жизнь отравлена борьбою, и съ каждымъ годомъ стано­
вится всюду все больше несчастныхъ, отверженныхъ,
голодныхъ, предающихся пьянству, разврату, лени, все
больше безумныхъ и самоубійцъ. Истинная, счастливая
цивилизація настанетъ лишь тогда, когда разогреется за­
стывшее въ эгоизмѣ сердце людей, когда соберется раз­
битый на безчисленные обломки духъ человечества и каж­
дый отдельный человекъ до того сольется со всеми, что
будетъ обладать какъ-бы общею великою душою, какъбы однимъ чувствомъ. Для этого нужно, чтобы въ
основу цивилизаціи (какъ и въ основу личной жизни)
былъ положенъ, безъ лицемерія и утайки, коренной христіанскій законъ любви къ ближнимъ и вытекающія изъ
него обязанности воздержанія, чистоты, смиренія и труда.
Точно такъ-же и наука, ведущая цивилизацію, не можетъ
быть истинной, пока она разбрасывается на тысячи мело­
чей, «печется о мнозе, когда единое есть на потребу».
Въ области науки, изъ матеріальныхъ выгодъ и тщесла­
вия, работаетъ множество бездарныхъ и холодныхъ умовъ,
работаетъ безплодно, всю жизнь этого не замечая, углуб­

341

ляется въ безконечную даль отъ. насущнѣйшихъ интересовъ человѣчества и образуешь, по словамъ Толстого,
касту со всѣми пороками касты. Толстой учитъ, что къ
физическому труду призваны всѣ, и всѣ обязаны трудиться,
къ труду-же умственному призваны весьма немногіе, и
только для такихъ этотъ трудъ и будетъ истиннымъ.
Истинное просвѣщеніе, по словамъ Толстого, есть просвѣщеніе прежде всего совѣсти людей и познаніе важнѣйшихъ, именно нравственныхъ законовъ. Но если со­
весть, любовь, милосердіе суть «основы», то какія-же
основы Толстой отрицаетъ? Оказывается, что онъ именно
ихъ и проповѣдуетъ, а отрицаютъ ихъ гѣ, которые на
мѣсто нихъ ставятъ иныя начала: личные интересы, «пра­
ва». Кто больше отрицаетъ основы—крестьянинъ-ли философъ, провозглашающій первозданный законъ Господень:
«Въ пошѣ лица сн-ѣси хлѣбъ твой», или эта милая компанія ЗвОздинцевыхъ, Коко, Петрищевыхъ, Базилей и т. п.,
столь ярко и вѣрно нарисованныхъ Толстымъ въ «Плодахъ просвѣщенія»? Или цѣломудріе: кто болѣе наруша­
ешь эту основу: І1озднышевъ-ли первой части «Сонаты»,
живущій, какъ всѣ, или Позднышевъ-проповідникъ?
На Толстого сыплются упреки, что онъ разрушаешь
основы, преувеличивая ихъ: онъ столь-же будто-бы преувеличилъ долгъ цОломудрія, сколько и долгъ непротивленія злу, сколько и долгъ воздержанія отъ вина и т. д.
«Толстой проповѣдуетъ вымираніе человѣчества». Но эго
ложь. Въ «ПослОсловш» (да и въ самой «Сонатѣ») онъ
объясняетъ требованіе безусловнаго цѣломудрія лишь какъ
идеалъ, какъ высшую цѣль, хотя и обязательную для
всѣхъ, но въ мѣрѣ силъ каждаго человѣка, по слову
Христа: «Не всѣ вмѣщаютъ слово сіе, но кому дано».
Мы боимся, что это разъясненіе «Послѣсловія» не удо­
влетворить противниковъ Толстого. Нынче идеалы не въ
модѣ. «Ахъ, идеалы! иронически восклицаетъ практиче­
ски читатель:—но відьони, увы, недостижимы!». Порѣшивъ съ недостижимостью идеаловъ, современный практи-

842

ческій человікъ уже и знать ихъ не хочетъ; «идеалистъ»
у него—вѣжливый синонимъ «безумца».—Надо стремиться
лишь къ тому, что достижимо, изрекаетъ, какъ н-ѣкую
мудрость, современная пропись. А между тѣмъ въ этомъ
непонимании природы идеала кроется грубейшая и печаль­
нейшая ошибка. Именно потому-то, что идеалъ недостижимъ, онъ и важенъ, и необходимъ для жизни. И не самъ
идеалъ важенъ, a вѣчное стремленіе къ нему, вечное направленіе душевныхъ силъ человека. Это не есть отвле­
ченная роскошь духа, безъ чего можно обойтись. Идеалъ,
при всей недостижимости, такъ-же органически связанъ съ
душою, правильно живущею, какъ недостижимое солнце
съ земною жизнью: освещая и согрѣвая человѣка, онъ
могучимъ тяготеніемъ удерживаетъ его на прямой дороге
и облегчаетъ достиженіе всОхъ, стоящихъ на линіи этого
идеала, элементовъ счастья, изъ которыхъ каждый совер­
шеннее предыдущаго. Люди безъ идеала мечутся въ жизни
какъ потерявшій дорогу путникъ въ лесу. Они кружатся
по тысяче направленій, растрачивая силы и способности
къ счастью и не находя выхода. Если не имѣть безконечныхъ целей, и наполнить жизнь только конечными,
то она обращается въ хаосъ, въ «суету-суетъ», теряю­
щую всякій смыслъ и цену. Организмъ души разбрасы­
вается на множество задачъ, раздергивается, разлагается.
Идеалы-же вносятъ въ этотъ хаосъ извОстныя координа­
ты, вводятъ строгую экономію въ жизнь души и
даютъ возможно-полный объемъ возможно-достойнаго
счастья. Если чѣмъ современное человечество страдаетъ,
такъ это именно неясностью и затерянностью идеаловъ.
Разъ потеряны вечныя, руководящія начала, всѣмъ известныя и для всехъ обязательныя, въ семье людской на­
чинается страшная давка, какъ въ остановившемся передъ
пропастью стаде. Никто не знаетъ своего места, никто
не знаетъ, что будетъ дальше и нужно-ли стоять, или
двигаться, и куда двигаться. Людей охватываетъ паника
за жизнь; каждый стремится, взобраться на плечи ближ-

3 43

нимъ, раздаются проклятія и стоны (вмѣсто прежнихъ
молитвъ), и кому удастся подняться надъ грудою труповъ — не радостное зрелище онъ увидитъ вокругъ. То
тамъ, то здѣсь въ водовороте толпы скопляются страшныя силы: кажется, ихъ хватило-бы на преодолѣніе величайшихъ преградъ, а между тѣмъ оне идутъ на погибель
людей, на взаимное истребленіе. Въ такой мятущейся
толпе каждый дѣлается рабомъ толпы, рабомъ случайно­
стей, рабомъ мелкихъ цѣлеи, и жалкая жизнь наконецъ
становится невыносимымъ бременемъ... Наша злая щшілизація съ ея безконечнымъ антагонизмомъ — національнымъ, сословнымъ, религіознымъ, образовательнымъ, экономическимъ,—съ чудовищными явленіями капитализма и
милитаризма, съ оторванностью ея отъ живой природы,
съ чрезвычайнымъ ростомъ бедности и пороковъ — она
какъ-бы сорвалась со всѣхъ жизненныхъ основъ, она
представляетъ броженіе, не обещающее ничего добраго.
Совершенно во-время раздается мощный голосъ нашего
великаго писателя, голосъ о покаяніи, объ идеалахъ, объ
усовершенствованіи жизни, о возстановленіи вѣчныхъ
основныхъ завтЬтовъ... Къ этому голосу, въ наши дни
наиболее внушительному, прислушивается нетолько рус­
ское общество, но и далекій Западъ, все образованное че­
ловечество.
Читателю остается читать и вникать въ его книги,
вдумываться въ нихъ, вживаться въ нихъ, если можно
такъ выразиться. Какъ - бы слѣдуя известному правилу
Декарта: «Лучшіе люди даютъ людямъ только лучшія
свои мысли», Толстой даетъ читателю самое святое слово,
какое онъ знаетъ. Но тутъ кстати припомнить изречен іе
апостола Іакова: «Будьте исполнители слова, а не слышатели только...»
Октябрь 1891 г.

Покровительство музамъ.
«Wo w arst du denn, als m an die
W elt ge teilet?
lcli w ar, sprach d er Poet, bei Dir«.
(Die T eilung der Erde.

Schiller).

I.
Произошло литературное событіе, которое принято въ
печати съ гордостью и восторгомъ и даже провозглашено
некоторыми изданіями какъ «новая эра» для русской
литературы. Вы думаете, объявился великій поэтъ, великій романистъ, философъ? Появленіе великаго человека
въ наше сумрачное время было-бы, действительно, радостнымъ событіемъ. За геніемъ, какъ за весеннимъ
солнцемъ, движется цѣлый міръ тепла и свѣта, міръ
сверкающей мысли и живого творчества. Гете думалъ,
что душа великаго человѣка, покинувъ тѣло, въ со­
стоянии собрать вокругъ себя планетную туманность
въ небе и заблистать новымъ светиломъ. Темъ более,
великій духъ въ состояніи разсеять хоть на время
туманность въ міре человеческихъ душъ и создать,
если хотите, новую для нихъ орбиту, новую эру...
Итакъ, что-же случилось въ русской литературе? Отчего
ликуетъ печать?

345

Расширены штаты второго отдѣленія Академіи Наукъ,
учрежденъ «разрядъ» изящной словесности. Для литераторовъ учреждены шесть вакансій; а въ «почетные
члены» увы! безъ окладовъ и пенсій и даже безъ мун"
дгіровъ избраны девять наиболее отличившихся писателей:
поэтъ К. Р., Левъ Толстой, А. Погѣхинъ, А. Жемчужниковъ, гр. Голенищевъ-Кутузовъ, А. Кони, Вл. Соловьевъ, А. Чеховъ, Вл. Короленко.
Вотъ отчего ликуетъ печать, и вотъ она—новая эра.
Ради справедливости долженъ замѣтить, что сами избран­
ные почетные члены не участвуютъ въ этомъ ликованіи;
какъ они приняли избраніе ихъ—остается тайной. Ликуютъ неизбранные, и судя, по отсутствію именъ подъ
статьями,—ликуютъ тѣ, которые не иміютъ и тѣни на­
дежды быть избранными когда-нибудь. Очень это трога­
тельно, но наводитъ на нескромный вопросъ:—вы-то, го­
спода, чего собственно радуетесь?
— Помилуйте, въ лицѣ Льва Толстого, Антона Че­
хова и другихъ почтена вся литература...
Полно, такъ-ли? Есть-ли основаніе намъ всѣмъ осталь­
ными неизбраннымъ, вносить себя въ общую скобку съ
Львомъ Толстымъ и Антономъ Чеховымъ? Не пріятное-ли
это только заблужденіе? Когда изъ корзины яблокъ
отбираютъ самые крупные, зрѣлые плоды, а остальную
мелочь выбрасываютъ, то кто собственно почтенъ въ
этомъ случай—всѣ ли яблоки, или только отобранные?
Мнѣ кажется, всѣ подобные выборы должны были-бы
вызывать не ликованія, а чувство горечи. До выборовъ,
видите-ли, всѣ писатели, и крупные, и средніе, и мелкіе,
и самые ничтожные, имѣли некоторое, хотя-бы призрач­
ное основаніе считать въ своей средѣ и Льва Толстого,
и Антона Чехова, и Вл. Короленку. Они, молъ, писа­
тели, и мы писатели. Въ корнѣ своемъ ложное, это
представленіе было лестнымъ, ут-Ьшительнымъ. Являются
выборы и разрушаютъ прекрасную иллюзію. Чувство
некоего особеннаго, мечтательнаго равенства исчезаетъ;

346

не только среда Толстыхъ и Чеховыхъ, но даже и гг.
Кутузовы, Жемчужниковы, Потѣхины для васъ недося­
гаемы. Такъ что въ ихъ лицѣ вы не почтены, a н-ѣкоторымъ образомъ унижены,—пусть по заслугамъ, но все-же
унижены: ваше, можетъ быть, и безспорное неравенство
съ ними, прежде молчаливо предполагавшееся, теперь
громко объявлено и утверждено. Чего-же тутъ ликовать
и радоваться?
II,
«Въ ихъ лицѣ почтена литература русская». Кѣмъ,
однако, почтена и какъ? Члены второго отдѣленія, гг.
Сухомлиновъ, Леонидъ Майковъ и др. признали Льва
Толстого, Антона Чехова и др. своими собратьями,
достойными одинаковаго съ ними званія. Я не и м ію
чести знать названныхъ гг. академиковъ, но думаю, что
и прежде—до этихъ выборовъ—они считали Толстого,
Чехова и др. не ниже себя,—можетъ быть, даже нисколько
и выше. Сравнивая свои дарованія и почтенные труды
съ блестящими талантами нікоторыхъ избранныхъ, они
должны были чувствовать, что выборомъ ихъ почтены
не избранные, а сами избиратели. Но въ такомъ случаѣ
возникаетъ вопросъ—удобно-ли имъ быть почтенными
ими самими, и можно-ли сказать, чго въ ихъ лицѣ по­
чтена литература русская?
Что касается меня лично, то мнѣ эта академизація
литературы кажется признакомъ нисколько тревожнымъ
въ ряду другихъ, повторяющихся въ последнее время.
Нынче все чаще и чаще говорятъ о необходимости покро­
вительства литературѣ, о необходимости нетолько дать
печати «права», но и обезпечить писателей если не жа-.
лованьемъ до этого ёще не договорились,—то, по край­
ней M'ip'fe, широкими субсидіями, пенсіями, пособіями
и т. п. Часть печати требуетъ государственной поддержки,
и всякій признакъ матеріальнаго участія въ судьбѣ

писателей благословляетъ, какъ верхъ государственной
мудрости. V русскихъ писателей, кроме своего, очень
богатаго фонда, образовался еще болѣе богатый—казенный,
и. изъ этихъ фондовъ пользуются уже ігЬлыя сотни пишущихъ. Расширеніе штатовъ Академіи даетъ прямо-таки
казенный мѣста для литераторовъ—немного, всего шесть,
но зато «генеральскія». Дальше—больше. «Союзъ писа­
телей» выхлопочетъ, можетъ быть, учрежденіе особаго
сословія «литераторовъ», вроде того, какъ есть уже
сословія ученыхъ, художниковъ и артистовь,—определятся
права и преимущества... возникнетъ чинопроизводство...
Заветная мечта всѣхъ почти классовъ русскаго обще­
ства—попасть на государственное содержаніе. Такъ сло­
жилась наша культура, такъ выработался историческій
духъ въ обществе. Дворяне настойчиво, изъ десятилетія
въ десятилетіе, молятъ о казенной поддержке. Для нихъ
учрежденъ особый государственный банкъ, облегченный
кредитъ, казенное воспитаніе детей, безчисленное мно­
жество казенныхъ местъ въ администрации, земстве и
общественныхъ учрежденіяхъ, утверждаемыхъ правительствомъ. За дворянами на госѵдарство-же сваливаютъ все
свои нужды чиновники, купцы, духовенство. Все скольконибудь образованное общество, хоть немного отошедшее
отъ грубаго труда, чувствуетъ себя необезпеченнымъ,
неспособнымъ прожить самостоятельно. Въ общенародномъ быту, будто-бы, не достаетъ условій для того, что­
бы негрубыя формы труда—общественная служба, про­
мышленность, торговля, наука, искусство могли про­
цветать сами собою. Ихъ бытіе, будто-бы, возможно толь­
ко искусственное или, выражаясь проще—чужеядное.
Поэтому все сословія—кроме простонародья—общей мас­
сой, стихійно тянутся на «казенные хлѣба».
III.
Нетъ сомненія, что, подобно другимъ корпораціямъ,
и литературная испытываетъ на себе вліяніе этого обща-

•348

го стремленія интеллигенціи. Большинство литераторовъ,
не будучи писателями по призванію, смутно чувствуютъ
себя обиженными въ сравненіи съ другими образован­
ными сословіями; не только ученые, но даже художники, и
артисты, и даже духовенство въ нікоторомъ отношеніи
вызываютъ къ себе зависть писателей. Тѣ, видите-ли,
«признаны», а мы—нетъ, тѣмъ даются особые дипло­
мы, особыя званія, степени, значки, у тѣхъ есть воз­
можность государственной службы въ ихъ званіяхъ,
возможность чиновъ и орденовъ. Писателю-же, чтобы
добиться титула превосходительства, нужно приписы­
ваться—то въ акцизъ, то къ государственному конно­
заводству, то въ тюремный комитетъ—куда угодно, толь­
ко не оставаться писателемъ. Еще покуда писатель мо­
лодь и питаетъ безбрежныя надежды, ему чинъ и служба
нипочемъ; онъ даже бросаетъ службу и посвящаетъ
себя музамъ. Но идутъ года, идутъ десятилѣтія, для
огромнаго большинства искусство становится ремесломъ,
дешевые лавры оказываются перевитыми терніями... Идутъ
десятилѣтія, сверстники «хватаютъ» роскошныя мѣста на
государственной службе, высокіе чины, звезды...— а
«писатель» видитъ себя все маленькой сошкой, все губернскимъ секретаремъ въ отставке, все беднякомъ, тре­
вожащимся о дороговизне дровъ и керосина... И я слыхалъ самъ не разъ отъ писателей известныхъ такія,
напр., признанія: «Проклятая ошибка! Бросилъ службу,
былъ на блестящей дороге, теперь командовалъ-бы бри­
гадой...»—Или: «Бога ради не бросайте службы. Писа­
телю необходимо служить, литература не прокормитъ».
Помню, какъ летъ двадцать тому назадъ я былъ пораженъ,
когда увиделъ почтенныхъ ученыхъ, своихъ профессоровъ, которыхъ привыкъ видеть въ обыкновенныхъ и да­
же потертыхъ сюртукахъ—вдругъ въ красныхъ лентахъ и
звездахъ, въ шляпахъ съ перьями, въ белыхъ брюкахъ съ
генеральскими лампасами. Я зналъ, конечно, что они дей­
ствительные и тайные советники, но какъ-то не придавалъ

349

этому значенія. Мне казалось, что профессора—слу­
житель науки и только науки; постриженный, такъ
сказать, въ схиму знанія, онъ въ качеств^ схимника
долженъ быть чуждъ всему мірскому. Ученый, какъ и
писатель—эти благородный профессіи казались мн"ѣ не
ниже, а несравненно выше, совсімъ внѣ этой суеты. На
дѣлѣ оказывается, увы, не то. Знакомясь съ литерато­
рами, вы постоянно наталкиваетесь на подобные-же сюр­
призы. Встрѣчаешься, напримѣръ, множество разъ съ почтеннымъ беллетристомъ, всегда видишь его въ пиджакѣ
или сюртукѣ. И вдругъ по какому-нибудь случаю на немъ
фракъ, изъ-подъ отворота выглядываютъ скромно дв-ѣ-три
звѣзды, подъ жилетомъ—лента... Откуда сіе? Оказывается,
онъ—действительный статскій, числящійся по какому-ни­
будь таможенному ведомству... Или такъ бываетъ: разгова­
риваешь съ вами поэтъ, хочетъ показать новые сонеты и
нечаянно вытаскиваетъ изъ портфеля до кладъ объ очисткѣ
стеклянной посуды въ казенныхъ лавкахъ нитей. Оказы­
вается, что изящный поэтъ служить и по питейному
контролю. Если навести справки, то окажется, что боль­
шинство писателей, имеюшихъ право службы, где-нибудь
да служатъ,—иные—не получая даже жалованья, для
одного чинопроизводства. Иные даже приплачиваютъ са­
ми—въ какое-нибудь благотворительное учрежденіе, что­
бы «числиться» и получать чины. До такой степени званіе писателя кажется недостаточнымъ, непочетнымъ въ
глазахъ нетолько общества, но и самихъ писателей.
IV.
О, если-бы государство признало литературную профессію государственной службой! Это было-бы осуществленіемъ самой блаженной грезы для многихъ писате­
лей,—нетолько въ Россіи, но и во всей Европе, кроме
разве Англіи и Скандинавскихъ странъ. Всюду въ европейскомъ культурномъ обществе замечается демокра-

35 0

тическая тоска по титуламъ и званіямъ, всюду—стремленіе на государственную службу, хотя-бы безъ вся­
кой надобности въ этомъ для государства. Дѣти буржуа,
крестьянъ, ремесленниковъ—не говоря о двррянахъ,—
пройдя школу, предпочитаютъ канцелярскій «трудъ» ка­
кому угодно другому, хотя-бы несравненно болѣе при­
быльному. На современномъ европейскомъ образованіи
лежитъ проклятая черта—оно отрываетъ человека отъ
производительнаго труда и неодолимо тянетъ къ бумаге,
къ письменному столу. Всѣ образованные идутъ не въ
земледельцы, не въ промышленники и купцы, не въ тех­
ники разнаго рода, а непременно въ чиновники и на
казенныя места. Талантливые люди идутъ, правда, въ
свободныя профессіи, но не освобождаются отъ притяженія казенной службы: почти инстинктивно, стихійно
они стараются и свободныя профессіи оказенить, сдѣлать
зависимыми. Изъ свободныхъ профессій литературная
привлекаетъ болѣе легкою возможностью славы и публичнаго вліянія. Оттого сюда приливаетъ масса людей
безъ литературнаго призванія и таланта. Такимъ особен­
но плохо въ литературе и имъ особенно горько глядѣть
на другія, болѣе оказененныя профессіи. Это стремленіе
попасть подъ государственное покровительство разре­
шается иногда очень неблаговидно; немецкие литераторы
дожили до Reptilienfond’a, французскіе — до ассигновокъ на publicité. Въ обеихъ передовыхъ странахъ пра­
вительство еще не решается взять печать на явную службу,
но уже начинаетъ принимать отъ нея, за известную плату,
тайныя услуги... Еще шагъ, и литераторъ наденетъ уни­
форму.
Нужно-ли желать этого? Слѣдуетъ-ли вообще желать
покровительства для литературы? Мне кажется,—нетъ.
И Геній не нуждается въ покровительстве, не-геній не заслу­
живаем его. Общество ради самыхъ дорогихъ интересовъ
своихъ должно воздержаться отъ покровительства стихіямъ, которыя по природѣ своей должны быть безпомощ-

\
35 J

ными, чтобы быть сильными. Государству истинно живому,
цветущему литература необходима; вмѣстѣ съ науками и
искусствами она цвѣтъ народнаго духа и, какъ цвѣтъ въ
растеніи—хранитъ, можетъ быть, самые тайники духовнаго
жизнетворчества. Литература—«громкое мышленіе», ли­
тература—громкая совесть общества,—органъ важный въ
общественномъ организме. Необходимо, чтобы онъ функціонировалъ со всею энергіею, какая ему присуща. Но
энергія мышленія, энергія совести не нуждаются въ посто­
ронней поддержкѣ. Наоборотъ, всякое внѣшнее вмеша­
тельство разстраиваетъ этотъ таинственный и нѣжный
процессъ. Даже самое благосклонное вмешательство, са­
мое благонамеренное. Это все равно, какъ если великій
артистъ играетъ передъ вами: единственное благодеяніе
ему—не прерывать его, хотя-бы даже самыми искренними
апплодисментами. Онъ нуждается, конечно, въ полномъ
вниманіи, нуждается въ сочувствии, но то и другое должно
быть обнаружено столь-же тонко, какъ и само творче­
ство генія, столь-же не матеріально. Пусть артистъ уловитъ ваше безкорыстное сочувствіе въ какомъ-нибѵдь
едва заметномъ движеніи, пусть онъ увидитъ восторгъ
вашъ целомудреннымъ, не обнаженнымъ. Во время божественнаго труда лезть къ художнику съ оглушительными
рукоплесканьями, съ серебряными чайниками и буке­
тами—это возможно лишь въ нашъ безвкусный векъ.
Покровительство генію! Неужели не ясно, что самъ геній
по природе своей есть покровитель? Онъ покровитель, а
не мы, хотя-бы, какъ многимъ геніямъ, ему приходилось
жить на чердаке, надъ нашими роскошными бельэтажа­
ми. Закидайте его камнями, бросьте въ яму съ нечи_
стотами—какъ евреи своего великаго пророка—все-же
онъ останется покровителемъ нашимъ, сколь^о-бы мы ни
сопротивлялись этому. Великій физически гибнетъ иногда
отъ руки ничтожнаго, но голосъ его не умолкаетъ:
Злодѣя громомъ вѣчиыхъ стрѣлъ.
Въ потомствѣ дальнемъ поражаетъ...

352

т. е. обнаруживаешь силу неодолимую, нездѣшнюю. Я
не знаю, насколько удобно «покровительствовать» та­
кой силі. Единственное, что достойно сделать для
нея—не мѣшать ей. Если-же эта сила нуждается въ по­
кровительства, то она уже не сила, а притворство, ко­
торое ничего не стоитъ, которое заслуживаетъ противодѣйствія, а не поддержки. Обществу, повторяю, въ выс­
шей степени важно иметь въ своемъ организме острое
мышленіе и острую совесть, но покровительствовать
имъ въ смысле устройства фондовъ и казенныхъ местъ
значитъ скорее губить ихъ. Говорятъ: мозгъ страны, какъ
мозгъ тела, долженъ получать обильное питаніе. Мне
кажется, сравненіе это неудачно. Bo-первыхъ, геній есть
нечто высшее мозга. Обыкновенный мозгъ состоишь
не изъ мыслящихъ, а почти сплошь изъ движущихъ
и чувствительныхъ аппаратов^; высшему сознанію служитъ лишь тонкій, какъ паутина, сѣрый слой, да
и въ немъ элементы неизследимо малые. Много-ли для
нихъ нужно питанія изъ всей массы крови, орошающей
мозгъ! Какъ известно, небольшой приливъ крови сверхъ
необходимаго влечетъ за собою остановку сознанія. Во­
обще приливъ матеріи—въ видѣ-ли вещей, или въ виде
денегъ, обстановки и пр. отягощаетъ дух*ь, отвлекаетъ отъ
«единаго», что «на потребу». Вспомните людей исключительнаго генія или исключительной совести, до какой
степени имъ мало нужно было матеріи для обнаруженія
духа. Какъ-бы въ укоръ «покровительству», геніи запи­
рались въ пыльныхъ кабинетахъ и за работой забывали
часто пообедать или вытопить комнату. Люди высокой
совести не только отклоняли всякое покровительство, но
бросали все свои богатства, все удобства и бежали отъ
нихъ, какъ отъ чумы, и устраивали себе вполне безпомощный, но свободный образъ жизни. Неужели біографіи этихъ людей ничего не говорятъ? Смотрите на это,
какъ на явленіе природы, но если люди генія и совести
инстинктивно, неодолимо поступаютъ въ отношеніи «по­

3 53

кровительства» наоборотъ тому, какъ всдутъ себя обык­
новенные люди, значитъ это не случайность, а ихъ
естественное состояніе. Помните, какъ Іоаннъ Дамаскинъ (у Алексѣя Толстого) страдалъ отъ избытка по­
честей:
О, государь,—внемли: мой сапъ,
Величье, пышность, власть и сила
М нѣ все несносно, все постыло.
Инымъ призваиіемъ влекомъ
Я. ие могу народомъ править.
Простымъ рожденъ я быть пѣвцомъ,
Глаголомъ во.тьнымъ Бога славить.
О, отпусти м еня, калифъ,
Дозволь дышать и пѣть на волѣ...

V.
Я увѣренъ, что мысль о покровительстве музамъ
идетъ въ случаѣ, о которомъ річь, изъ благороднаго,
искренне-добраго источника. Съ учрежденіемъ академіи
предполагаются благотворные результаты для общества и
народа, питается надежда на расцвѣтъ отечественнаго генія. Прекрасная мечта! Но она—мечта, къ которой сл'Ьдуетъ
отнестись съ серьезнымъ сомн-ѣніемъ. Вопросъ касается явленія слишкомъ необыденнаго, къ которому привычныя сред­
ства могутъ оказаться неприменимыми. Расцвѣтетъ-ли геній отъ щедрыхъ ассигновокъ? А что, если онъ отъ нихъ
еще болѣе захирѣетъ? Въ области столь исключительной
возможна и эта неожиданность. Уже a priori вліяніе, напримеръ, финансоваго ведомства на геній следуетъ при­
знать не въ порядке вещей. Одинъ министръ финан­
совъ закрываетъ Россійскую Академію, по иниціативі
другого она открывается. Придетъ третій—опять закроетъ.
Академія—если она жизненно необходима—не можетъ
быть ни въ какой зависимости отъ финансоваго или
иного ведомства. Если-же ее можно построить и разру23

354

шить по произволу, то это не болѣе, какъ карточный
домикъ,—вещь не серьезная. Въ судьбѣ нашей академіи
лежитъ психологическая ошибка, принадлежащая давнему
времени. Начало ей, какъ кажется, положилъ Петръ I; оча­
рованный многими явленіями, выросшими искусственно или
органически на ЗападЬ, онъ переносилъ ихъ прямо къ
намъ безъ долгихъ разговоровъ. На докладѣ Генриха
Фика въ 1 7 1 8 г. о воспитаніи русскихъ дѣтей Петръ
положилъ резолюцію: «Сдѣлать академію». Легко ска­
зать! Конечно, Петръ I желалъ искренно просвѣщенія,
какъ желали его и слѣдующіе sa нимъ высокіе покро­
вители. Но всѣмъ извѣстна плачевная исторія этого
учрежденія — въ первый, по крайней мѣр"ѣ, вѣкъ его
существованія. Вмѣсто сената ученыхъ и мудрецовъ
оказался всесильный Шумахеръ, и единственному рус­
скому ученому того времени академія была не помощью,
a помѣхой. Всѣ вызванные изъ заграницы ученые моглибы то немногое серьезное, что они сделали, съ такимъже ѵспѣхомъ сдѣлать и заграницей, напечатавъ свои
труды на томъ-же непонятномъ для русскихъ языкѣ. Всѣ
русскіе ученые трудились, сколько умѣли, и не числясь
академиками. Что касается русской литературы, то, ка­
жется, единственное ея прикосновеніе къ этому учрежденію—известная эпиграмма Пушкина:
Въ А кадеміи Н аукъ
Засѣдаетъ князь Дуядукъ...

Поэтъ хорошо подмѣтилъ непостижимость основаній, по которымъ числились академиками многіе ея члены.
Эта непостижимость не случайная, а органическая, про­
должающаяся до сихъ поръ. Учреждены, напримѣръ
шесть мѣстъ во II отдѣленіи... Но въ прошломъ вѣкѣ
ихъ было шестьдесятъ. Почему 6 или 66? Загадка не­
разрешимая. Если скажутъ, что на огромное пространство
Россійской имперіи причитается только шесть замѣчательныхъ писателей, то доказать это очень трудно. Какъ
только приступили къ выбору, то на одни почетныя

355

мѣста нашлось девять лицъ, причемъ въ печати тотчасъже раздался справедливый ропотъ: забыли выбрать такихъ-то и такихъ, которые ничуть не ниже некоторыхъ
избранныхъ. И подобный «недоразумѣнія» безусловно
неизбежны, о чемъ свидетельствуем исторія всѣхъ академій, и особенно общаго образца ихъ—французской.
Дѣло въ томъ, что «учреждение»—какое-бы оно ни бы­
ло—по природі; своей вещь невозможная въ области
научнаго или художественнаго творчества. Учрежден ія
понятны въ сферахъ административной, промышленной,
торговой и т. п.—въ сферахъ матеріальныхъ, гд-ѣ возможенъ счетъ и мера. Легко составить штатъ любой
канцеляріи, завода, магазина, такъ-какъ легко изме­
рить текущій трѵдъ ихъ. Но какъ составить учрежденіе творческое, въ области свободнаго вдохновенія?
Сколько работы нужно требовать, какой работы, когда—
все это вопросы безусловно таинственные, неразреши­
мые. Вы назначите шесть «беземертныхъ», и вдругъ
они ровно ничего не сделаютъ, а за порогомъ святи­
лища, какъ на зло, является великое произведете, приходитъ непризнанный геній, а то и цѣлая плеяда ихъ.
Вы выбрали-бы, быть можетъ, и ихъ въ академію, но
вѣдь места тамъ уже заняты, местъ всего шесть. «Число
почетныхъ членовъ неограничено». Такъ, но удобно-лп
будетъ, если работающими, діьиствкшелъными членами бу­
дутъ не «действительные», а почетные, лишенные всѣхъ
существенныхъ правъ? И почему они «почетные», когда
они действуютъ, тогда какъ шесть действительныхъ бездѣйствуютъ (допустимъ такой случай). Вы, можетъ быть,
скажете, что следовало-бы, въ интересахъ логики, и число
действительныхъ членовъ сделать неограниченнымъ. Я согласенъ съ этимъ, но тогда академія потеряла-бы характеръ
учрежденія, пришлось-бы отменить штаты, содержанія,
чины и пр. Академія превратилась-бы въ то самое обще­
ство писателей и ѵченыхъ, которое всегда существо­
вало и существуетъ теперь, никемъ не утвержденное

3 56

и нерегламентированное. Всѣ наличные деятели мысли
входятъ въ это общество, и что это действительно есть
общество, а не толпа, доказывается тѣмъ, что въ немъ
существуем непрерывное общеніе, обііѣнъ идей и вліяній, общая работа надъ невидимой тканью общественнаго
міросозерцанія. Покровительствовать со стороны тѣмъ
или иньшъ элементамъ этой всероссійской академіи
ѵмовъ не значитъ-ли разстраивать эту ткань, вводить въ
естественный, вѣрный природе процессъ—искусственный
начала? Предоставьте инстинктамъ народнаго духа самимъ
сложиться, предоставьте творчеству быть творчествомъ.
Никто не знаетъ, и нельзя знать—кому изъ дѣятелей мы­
сли въ данный моментъ слѣдуетъ оказать покровительство.
Льву Толстому? Антону Чехову? Но они, помилуйте, и
безъ того очень сильные люди и въ своихъ трудахъ явно
не нуждаются ни въ чьей поддержке. Толстой пишетъ
романъ, въ которомъ душа его работаетъ подъ могучимъ
давленіемъ всѣхъ его исполинскихъ силъ. Чеховъ рабо­
таетъ, затаивъ дыханіе, надъ однимъ изъ своихъ «драгоцѣнныхъ» разсказовъ, придавая имъ дивную игру своего
генія. Что вы можете помочь этимъ высокимъ мастерамъ
своими засѣданіями, учрежденіями, протоколами? Ломѣшать имъ очень можно, и это даже бываетъ... Но помочьі
VI.
Отборъ талантовъ объясняется многими причинами, и
можетъ быть прежде всего—^любопытствомъ. Обществу
хочется пересчитать свои сокровища. Разсѣянныя, гдѣ
пришлось, они производятъ меньшее впечатлѣніе; является
потребность собрать ихъ въ коллекцію. Академія является
музеемъ талантовъ,—какъ всѣ музеи — учрежденіемъ
,j искусственнымъ. Изъ всѣхъ коллекцій подборъ геніальU ностей—вещь самая трудная. Легко подобрать людей по
росту, цвѣту волосъ и т. п. Но какъ найти умственный
ранжиръ, какъ измерить духовное, неуловимое, неопре-

357

делимое существо таланта? Приходится довольствоваться
крайне шаткими основаніями вродѣ кумовства, возраста дѣятеля.и т. д., до его наружности включительно. Въ исторіи
великихъ людей постоянно наталкиваешься на непризнанность ихъ современниками—нѣтъ пророка въ отечестве
своемъ!—тогда какъ признанными бывали ложныя знамени­
тости, впосл-ѣдствіи оказывавшіяся ничтожествами. Въ
исторіи академій и ученыхъ обществъ почти не было
примѣра, чтобы они составлялись изъ самыхъ блестящихъ геніевъ своей эпохи. Геніи туда попадали, но
скорее какъ исключеніе. П равило -же было таково,
что всѣ подобныя учрежденія заполняются второ­
степенными, даже третьестепенными дарованіями, ино­
гда—людьми вовсе безъ дарованій, но съ большимъ
«багажомъ», достаточно ракламированнымъ; часто людьми
даже съ легкимъ багажомъ, но удачно прислуживши­
мися къ господствующей въ учрежденіи партіи. Это вещь
настолько общеизвестная, что доказывать ее было-бы
странно. По самой природѣ своей почетныя учрежденія не подходятъ къ генію, а какъ-разъ по плечу
трудолюбивой посредственности. Геній всегда новаторъ,
сектантъ, еретикъ въ своей области; онъ начинаетъ съ того,
что оскорбляетъ установившіяся формы мысли и вноситъ
новыя, непривычныя. Этимъ онъ сразу вооружаетъ про­
тивъ себя корпорацію стариковъ, сжившихся кровью и
плотью съ прежними формами и пріобревшихъ себѣ ими
почетъ. Естественно, что всѣ они, заседающіе на самыхъ
высокихъ местахъ, бываютъ возмущены дерзкимъ «вы­
скочкой» и низачто—сколько отъ нихъ зависитъ—не
допустятъ его въ свою среду. Необходимо, чтобы почтен­
ные академики перемерли, а новые геніи успѣли втече­
т е десятковъ летъ сделать свои идеи старыми, если не
отсталыми,—чтобы проникнуть въ святилище,—да и то
часто путемъ нелегкихъ компромиссовъ! Чтобы пройти въ
двери, приспособленныя для средняго роста, генію при­
ходится склонить не только гордую голову, а часто и

спину... Но допустимъ, что геній проникъ, наконецъ, въ
академію. Что-же онъ видитъ кругомъ себя? Ближайшій сосѣдъ его по креслу можетъ оказаться именно темъ .минусомъ, который призванъ погасить его плюсъ, и который бу­
детъ постоянно, систематически погашать его всякое живое
начинаніе. Геній чувствуетъ въ себѣ бездну жизни, но ря­
домъ съ нимъ тупая голова, въ которой этотъ кипучій
родникъ исчезаетъ какъ въ темной щели среди скалъ.
Д-ѣло въ томъ, что тупая голова обладаетъ такимъ-же
однимъ голосомъ, однимъ баллотировочнымъ шаромъ, какъ
и самая свѣтлая; вы шаръ направо, онъ—налево, минусъ погашаетъ плюсъ. И такъ-какъ генію свойственно
вызывать зависть среди бездарностей—ничѣмъ ненасытимую, затаенную злобу—протестъ противъ обидевшей
ихъ природы,—то на одинъ плюсъ набрасывается часто
цѣлая толпа минусовъ. Если и найдется въ учрежденіи
другой блестящій талантъ, то даже и его поддержка не
обезпечена. Къ стыду, къ глубокому позору самой природы
человеческой, даже геніальные люди не свободны отъ чув­
ства соревнованія и вражды другъ къ другу. Искренняя
дружба между геніальными современниками—крайняя ред­
кость. Дружба требуетъ чаще всего подчиненія, а природа
генія—подчинять, а не подчиняться. Геніальности—разв-ѣтвленія духа; какъ разошедшіяся развилины дерева, они
никогда не бываютъ параллельными, никогда вполне не
сходятся. Только на протяженіи віковъ и тысячелетій
великій человекъ искренно и всемъ существомъ совпа­
даешь съ другимъ великимъ,—для современниковъ это
почти невозможно. Такимъ образомъ, геніальный чело­
векъ, очутившись въ академіи, чувствуетъ себя очень
стесненнымъ. Онъ, котораго арена—міръ, котораго ду­
ша—вліяніе, оказывается замкнутымъ въ кучку душъ, ему
совсемъ ненужныхъ, но его ограничивающихъ. Что ему
остается делать? Или бежать изъ этой тесноты, оставляя
академіи только имя свое—звукъ пустой,—или, въ худщемъ случае, стараться овладеть этой толпой, подчинить

359

ее себе. Лучшіе изъ лучшихъ обыкновенно уходятъшъ
академіи, т.-е. изъ вежливости числясь ея членами, отда­
ются своей прежней деятельности вне ея стенъ безу­
словно такъ, какъ-будто никакой академіи не суще­
ствуешь. Они именами своими и докладами украшаютъ
скудное существованіе этихъ учрежденій, галъванизпруютъ ихъ, но такъ-какъ они даютъ имъ и славу,
вместо забвенія, которое ими было-бы более заслу­
жено, — то участіе великихъ людей въ подобныхъ
коллегіяхъ следуетъ считать ошибкой. Пусть изъ веж­
ливости, но это все-же ложь—связывать свое живое
сердце съ темъ, что только притворяется живымъ. Те
геніи, которые решались давать академіямъ больше, че.чъ
блескъ своего имени—действительное участіе въ ихъ делахъ, убеждались въ необходимости прибегать къ сред­
ствами противнымъ генію,—къ составленію партій, къ
партійной борьбе и т. п. Толпа mrfeerb свои законы, и
какъ каменной глыбой ворочать ею можно лишь поль­
зуясь ея свойствами. Приходится генію «проводить» въ
академію своихъ» человечковъ, хотя-бы и не важныхъ,
хотя бы и совсемъ не геніевъ. Такимъ образомъ усиліями не только худшихъ, но и лучшихъ элементовъ
этихъ коллегій въ нихъ поддерживается обыкновенно невысокій интеллектуальный уровень.
VII.
Что академіямъ нужны великія имена (и только
имена), это безспорно: это ихъ гербъ, ихъ слава. Но
чтобы великимъ людямъ были нужны академіи—это
крайне спорно. Достаточно сказать, что избираютъ въ
академіи «за заслуги», заслуги-же совершаются <Ь избранія. Следовательно, нетолько есть возможность ока­
зывать заслуги науке и искусству, не будучи академиками,
но это всегда такъ и бываетъ и иначе быть не можетъ.
Величайшія открытія сделаны не академикадіи, а или

360

людьми чаще всего не учеными или начинавшими учиться,
или людьми' никогда не бывшими академиками, или
людьми до избранія ихъ въ академію. Если и после
избранія имъ иногда удавалось что-нибудь сдѣлать, то
все это они несомненно сдѣлали-бы и не будучи
избранными. Наоборотъ, какое огромное, подавляю­
щее большинство академиковъ, ничего серьезнаго не
сдѣлавъ до избранія ихъ, безусловно ничего не дѣлаютъ
и после избранія. Анналы и бюллетени всѣхъ такихъ
коллегій поражаютъ своею внутреннею скудостью,—въ
умственномъ отношеніи это прямо пустыня, «голодная
степь», и заурядный газетный листъ иногда даетъ более
цен наго, болѣе значительнаго содержанія, чѣ.мъ иной
пухлый ученый томъ. Если встречается тамъ нічто ори­
гинальное, оно кажется украденнымъ изъ общей пе­
чати,—до такой степени интересное несвойственно со­
временному «научному». Педанты возразятъ мнѣ:—«Вы
судите какъ невежда. Вамъ ученое неинтересно, мо­
жетъ быть, потому, что непонятно,—это не ваша спе­
циальность. Спеціалисты-же одобряютъ». Полно, такъ-ли?
Часто-ли одобряютъ даже спеціалисты? Часто-ли они
даже читаютъ эти ученые архивы, если только сами не
пишутъ въ нихъ ради имени и гонорара? «Неясное
сродни безсмысленному», справедливо заметилъ Шопенгауэръ, а неясность современной «серьезной» мысли едвали не превзошла средневековую. Недавно въ философскомъ обществе Вл. С. Соловьевъ докладывалъ о некоторыхъ своихъ ученыхъ собратьяхъ, уже покойныхъ. Объ
одномъ весьма почтенномъ профессоре онъ заметилъ,
что имелъ терпеніе прочесть больше сотни страницъ его
большого сочиненія, и покойный Н. Н. Страховъ крайне
этому удивился. Самъ Страховъ никакъ не могъ одолеть
более пятнадцати страницъ...
Безспорно, некоторые ученые—даже академики—та­
лантливы, но въ этихъ случаяхъ они находятъ широкое
гостеприимство и въ общей печати (или въ спеціальныхъ

361

не академическихъ журналахъ). Нѣтъ сомнѣнія, что
въ исключительную обособленность и теперь, какъ это
было и во всѣ вѣка, прячутся только сомнительные уче­
ные,—ученые крохоборы и буквоеды, которые въ сущности
составляютъ не живую, а мертвую ткань науки. Въ нихъ,
въ этихъ книжникахъ, какими-бы тогами они ни драпи­
ровались, наука умираетъ, черепа ихъ—гробы знаній мо­
жетъ быть слегка «повапленные». Рождается-же наука,
какъ и искусство, какъ вообще творчество, далеко отъ
нихъ и неизвѣстно гдѣ, вн-fe всякихъ регламентами и
уставовъ, и только такое творчество и есть истина.
«Духъ дышетъ гдѣ хочетъ». — До того неизслѣдимо
вѣяніе духа жизни, дотого причудливо, что чаще всего
избираетъ очень біздныя комнаты, даже чердаки, иногда
загорается «огненнымъ языкомъ» надъ челомъ какогонибудь вдохновеннаго бѣдняка,—и наоборотъ, слишкомъ
раззолоченныя палаты, слишкомъ обильныя хранилища
мудрости посѣщаетъ крайне рѣдко. Со временъ проро­
ковъ, жившихъ не богаче звірей, со временъ апостоловъ, питавшихся подаяніемъ, со временъ тѣхъ древнихъ
поэтовъ, которые, будучи нищими какъ Гомеръ, собрали
и взлелѣяли въ своихъ сердцахъ, какъ колыбеляхъ, са­
мыя дивныя видѣнія свѣжей души народной, со временъ
пустынниковъ Востока, давшихъ умозрѣнія непостижимо
глубокой философіи, со временъ нищихъ учениковъ Эпи­
кура и босого Сократа — истина, какъ любовь не тре­
буетъ учрежденій, обществъ, роскошныхъ пособій,—не­
только не требуетъ, но тяготится ими.
VIII.
— Но мудрецы, можете замѣтить вы, собирали-же
вокругъ себя единомышленниковъ, и развѣ тѣ-же Эпикуръ, Пиѳагоръ, Сократъ, Платонъ въ садахъ Академа—
не доказываютъ необходимости академій?
Нѣтъ. Они, наоборотъ, доказываютъ ненужность со-

362

временныхъ академій. Талантливые люди во всѣ времена
естественно примыкали къ геніальнымъ вождямъ: вполнѣ
естественно образовывались философскія и художественныя общины, кружки, дружескіе союзы. Но дѣлалось
это именно естественно, и эта черта кладетъ цѣлую
пропасть между древними академіяыи и нынѣшними.
Какъ въ живыхъ клѣткахъ, въ т іхъ обідинахъ вы все­
гда видите ядро, творческій центръ, который организуетъ и претворяетъ мертвую матерію въ живую. Въ
общинѣ Пиѳагора стоялъ человѣкъ колоссальнаго, почти
мистическаго размѣра. Въ садъ Эпикура сходились къ
мудрецу, написавшему «триста томовъ безъ одной чу­
жой цитаты», къ праведнику, который доказалъ возмож­
ность высокаго счастья, проживая въ сутки менѣе асса.
Въ Сократовскомъ кружкѣ во главѣ стоялъ «мудрѣйшій
изъ эллиновъ», умственному очарованію котораго не
могли противиться такіе *умы, какъ Платонъ. И въ са­
дахъ первой академіи центромъ притяженія бы лъ «боже­
ственный» мудрецъ. Дѣло было на югѣ, въ благодатномъ
климатѣ, гдтЬ жизнь текла подъ открытымъ небомъ;—
собирались между прочимъ потому, что это былъ един­
ственный способъ общенія другъ съ другомъ. Не было
ни почты, ни журналовъ, ни газетъ, ни легкости нынешнихъ сообщеній. Собирались въ дружную семью, гдѣ
не могло быть ни баллотировокъ, ни протоколовъ, ни
докладовъ, ни выборовъ въ почетные, ординарные, экстра­
ординарные члены, ни чиновъ, ни пенсій, ни даже опредѣленнаго времени и плана для бесѣдъ. Община безпре­
рывно возникала и исчезала и действовала съ кипучею
энергіей всего возникающаго. Въ наше время возьмите
любую академію и назовите ея живой центръ. Гдѣ онъ?
Во французской академіи кто притягиваетъ всѣхъ—гер­
цогъ БролВи? Или Сюлли Прюдомъ? Сорель? Пьеръ Лоти?
Буассье? Гуссэ? Мезьеръ?.. Или у насъ среди старыхъ и
вновь избранныхъ членовъ академіи назовите хоть одного,
къ которому искренно согласились-бы примкнуть всѣ

остальные. Даже къ единственному имени, всѣми при­
знаваемому великимъ, не пристанетъ не только большин­
ство, но — мнѣ думается — ни одинъ изъ сочленовъ академіи. Даже этотъ огромный духъ оказывается одинокимъ
въ этомъ кружке. Несомненно, что и у Льва Толстого,
и у Антона Чехова, и даже, можетъ быть, у гр. Голе­
нищева-Кутузова есть у каждаго своя — невидимая академія, разсізянная въ русскомъ обществе, есть кругь
единомышленниковъ, пылкихъ поклонниковъ, которые
слушаютъ своего учителя при посредстве журналовъ,
где онъ печатается. Этихъ невидимыхъ академіи много,
оне ничемъ не регламентированы, безформенны и даже
неизвестны самимъ себе. Темъ не менее оне дѣйствуютъ,
оне живутъ не притворной, а доподлинной жизнью, оне
даготъ членамъ действительное и глубокое общеніе —
черезъ центръ, хотя-бы не сознаваемое. И я считаю
именно эти невидимыя академіи действительными и ихъ
единственно нужными. Оне переплетаются между собою
въ одно интеллектуальное общество, и въ нихъ, и только
въ нихъ совершается плодотворная работа мысли, сво­
бодной и безкорыстной, какъ во время Пиѳагора. Если
въ помощь къ этому неограниченному союзу дѵшъ яв­
ляются оффиціально сложившіеся кружки и общества,
изследующіе ученіе своего вождя, то это въ меру сво­
боды такихъ кружковъ, конечно, явленіе не лишнее,
хотя, по моимъ наблюденіямъ, и здесь чаще всего вы­
ступаешь не столько великій человекъ, сколько постороннія ему цели—тщеславіе его поклонниковъ, желаніе при­
строиться къ громкому имени и т. п.
Всякая оффиціальность налагаешь известное стисне­
те, чуждое природе творческаго процесса. Всякая пуб­
личность влечешь за собою игру страстей, не менее ему
чуждыхъ. Великое ученіе, захваченное учрежденіемъ, де­
лается очень часто предметомъ спорта, предлогомъ для
партійной борьбы. Въ исторіи философскихъ и религіозныхъ школъ мы постоянно видимъ яркую энергію въ

364

небольшой первоначальной неорганизованной кучкѣ, и
постепенное погасаніе этого света и тепла съ развитіемъ
организованности общины. Какъ только школа или об­
щина разростались, не только падалъ ихъ интеллектуаль­
ный уровень, не только остывало творческое одушевлекіе, но энергія видимо переходила во вредное дѣйствіе,
въ сковываніе того самаго духа, свобода котораго дала
жизнь общине. Какъ реакція этому являются ереси, рас­
колы и возникаютъ въ лучшемъ, рѣдкомъ случае борьба
и гоненія, въ худшемъ — тупое торжество победившей
партіи и вѣковой застой въ разъ признанныхъ, будто-бы
совершенныхъ формахъ. Учрежденія собираютъ людей
механически, но въ смысле жизненномъ, органическомъ
они скорѣе разъединяютъ, нежели единятъ. Учрежденіями не начинается, а оканчивается интеллектуальное
общество, создается-же оно, какъ все живое, нечаянно
и свободно. Когда около великаго человека или группы
ихъ образуется Богъ-вѣсть откуда собравшійся кружокъ,
ютящійся хотя-бы на чердаке или въ подвале, — знайте,
что эта кучка есть истинно-живое общество и пережи­
ваешь расцвітъ своего бытія. Наоборотъ, когда та-же
кучка получаетъ уставъ, льготы, привилегіи, грамоты,
права, пріобрѣтаетъ имущества и пр.,—знайте, что община
въ упадке, и чѣмъ шире ея вн-ѣшній ростъ, тѣмъ несо­
мненнее внутреннее умираніе. Организованный духъ
какъ-бы кристаллизуется и теряетъ характерную черту
жизни — внутренній punctum movens, способность самовозстановленія. Средствъ къ жизни изобиліе, а жизни
нѣтъ, она свелась на жирное прозябаніе, на разме­
ренный выпускъ компиляцій и коментаріевъ уже къ
чужой жизни...
IX.
Есть анекдотъ — кажется, о Дидеро, какъ одна по­
клонница чуть не погубила его, подаривъ ему роскош-

365

ныя туфли. Бѣднякъ-философъ, жившій на чердакѣ,
ходившій въ рваной плюшевой куртке, подумалъ, что
къ столь роскошнымъ туфлямъ необходимъ приличный
халатъ. Халатъ купленъ, — но въ тако.чъ костюм^ при­
лично было сидѣть только на хорошемъ кресле. Пришлось
купить и кресло. Къ хорошему креслу оказалось необходимымъ прибавить коверъ, затѣмъ — письменный столъ
и т. п., до новой квартиры включительно. Философъ во
время спохватился и вышвырнулъ волшебныя туфли: он-ѣ
оказались ловушкой для его свободы. Дидеро, Даламберъ, Кондильякъ, Руссо вели, какъ извѣстно, почти нищенскій образъ жизни, но это не помѣшало ихъ просто
гигантской и по объему, и по значенію рабогѣ. Ньютонъ
для открытія центральнаго закона нынѣшней науки не
им-ѣлъ иныхъ пособій, кром-Ь яблока, упавшаго на его
глазахъ. Телескопъ свой, подобно Галилею, онъ сдѣлалъ
собственными руками. Основы дифференціальнаго счисле­
ния открыты Ньютономъ при помощи лампы и круга изъ
проволоки, тѣнь котораго на стѣнѣ показала ему коническія сѣченія. Ученымъ более, чѣмъ философамъ и поэтамъ нужны пособія, но почти всѣ великія открытія
сдѣланы при отсутствіи всякихъ пособій, или съ самыми
общедоступными. Подобно Архимеду, открывшему свой
удивительный законъ, сидя въ ванне, истинно-геніальные
люди открываютъ въ вихрѣ окружающихъ ихъ явленій
ихъ вѣчныя основанія.
Когда кричатъ о необходимости широкихъ пособій
для науки и искусства, — всегда справедливо подозрѣніе — истинныя-ли это науки и искусства? Чаще
всего это ложныя ихъ формы. Вы скажете, что неко­
торый научныя средства не подъ-силу бѣдняку-ученому.
Лаборатории, обсерваторіи, научныя экспедиціи и т. п.
иногда невозможны безъ участія меценатовъ. Допустимъ
это, допустимъ, что благородное общество не можетъ
не поддержать своихъ піонеровъ духа. Но изъ всѣхъ
музъ—литературная нуждается въ содержаніи всего ме-

.306

нѣе. Писателю достаточно бумаги и карандаша, вотъ и
всѣ его «пособія»; ему не нужны особенный школы, осо­
бенный библіотеки, кромѣ тѣхъ, которыя служатъ для
общаго употребленія. Истинные писатели, призванные
сказать нѣчто свое, а не чужое, даже въ этихъ общедоступныхъ средствахъ мало нуждаются; ихъ главное
«пособіе» — сама жизнь, само общество, сама природа!
Изъ этихъ первоисточниковъ они еще и еще разъ черпаютъ истину для передачи ея людямъ. Если обыкновен­
ные люди пользуются чужими открытиями, то для людей
исключительныхъ чужой матеріалъ скорѣе несчастіе.
Сколько колумбовъ убилъ Христофоръ Колумбъ! Чужія
средства не только не помогаютъ писательскому творче­
ству, но иногда очень связываютъ его. Оригинальность
невольно вянетъ въ неодолимой склонности подражанія, отъ которой не свободны даже величайшіе умыПоэтому излишество образдовъ и замысловъ часто вредитъ самостоятельной работѣ. Если генію нужна опора—
предоставьте ему найти ее и выбрать самому. Вѣдь
только онъ и знаетъ, что ему собственно нужно изъ
вн-ѣшняго міра, да еще и онъ знаетъ-ли — это большой
вопросъ.
X.
Со временъ эллинскихъ тиранновъ, окружавшихъ себя
умственною аристократіей, принято восхвалять матеріальное покровительство наукѣ или искусству. «Меценаты»
прославляются при этомъ какъ благодѣтели генія. На самомъ-же ділѣ геній вовсе не нуждается въ какихъ-нибудь
благодѣяніяхъотъ общества, кромѣ единственнаго—свобо­
ды. По природ^ своей геній выше общества, и низшее
существо не можетъ покровительствовать высшему. Въ
благодѣніяхъ генію вы чувствуете что-то неблагополуч­
ное. Или это не полубогъ, или онъ попалъ въ бѣду,
плѣненный низшими существами, и нуждается собственно

867

\

не въ покровительстве ихъ, а въ защитѣ отъ нихъ. Они
устраиваютъ ему такія условія, что имъ-же приходится
оберегать генія отъ самихъ себя. Но подъ предлогомъ
защиты генія его часто окончательно связываютъ. Геній
бѣденъ—ему даютт. богатое содержаніе. Казалось-бы, это
актъ благородный со стороны общества, но попробуй
геній быть независимымъ, и вы увидите, долго-ли онъ
будетъ сытъ. Отъ него потребуютъ—чаще всего многозначительным'ь молчаніемъ — se soumettre ou se demettre,
потребуютъ лести, похвалъ, нравственной поддержки вещамъ, противъ которыхъ онъ призванъ, можетъ быть,
по природе своей бороться. Не всякое даяніе благо и
не всякій даръ совершенъ, а лишь «исходяй свыше»,
отъ «Отца Свѣтовъ». Даянія и дары, идущіе отъ людей,
рѣдко бываютъ благими; — въ нихъ иногда скрывается
неподозрѣваемая обѣими сторонами опасность...
Меценатъ купилъ картину вашей кисти, издалъ ваше
сочиненіе; онъ говоритъ, что восхищенъ вашею работой
и готовъ на все для васъ. Вамъ это льститъ, васъ это
подкупаетъ—и помимо корыстнаго разсчета вы невольно
приспособляетесь ко вкусамъ покровителя. Геній-же съ
невполнѣ устойчивой совестью приспособляется, можетъ
быть, и сознательно, страшно понижая дѵхъ свой, совер­
шая духовное самоубійство. Вы укажете мне всесветно­
известные примеры въ века Перикла, Августа, Медичисовъ, Льва X и т. п. Я думаю, что въ нихъ благотворная роль покровительства до крайности преувеличена.
Отнюдь не доказано, что при отсутствии поддержки богатыхъ лицъ геніи рѣшительно ничего не оставили-бы
геніальнаго. Они сделали-бы, можетъ быть, количественно
несравненно меньше, чемъ сделали, и иного содержанія,
но это можетъ быть былъ-бы выигрышъ, а не проигрышъ.
Меценаты изнуряли геніальныхъ людей своими заказами;
художника-мъ приходилось уже не ждать вдохновенія,
а работать сплошь, или откладывать любимую работу въ
сторону и тратить время на заказы. Въ результатѣ отъ

868

всѣхъ покровительствуемыхъ художниковъ осталось мно­
жество вещей второстепенныхъ, которыхъ хорошо былобы, еслибы не было вовсе. И можетъ быть въ каждой
заказной работѣ похоронена возможность иной, нечаян­
ной, любимой, возможность если не цѣлой вещи, то хоть
геніальнаго намека на нее. Публика видитъ внѣшнія условія; разъ меценатъ даетъ деньги на полотно и краски и
содержишь художника, то публике кажется, что всѣ препятствія устранены. А на самомъ дѣлѣ часто они толькочто начинаются, — психическія преграды, но едва одолимыя. Право, не въ полотне и краскахъ дело, и не въ
дипломѣ, выданномъ меценатами, и не въ лавровомъ вѣнкѣ,
и даже не въ куске необходимаго хлеба. Тотъ не художникъ, который останавливался передъ недостаткомъ
внѣшнихъ средствъ, — тотъ не геній. Кое-какія средства
всегда найдутся — опаснѣе ихъ избытокъ, нежели недостатокъ. Единственное необходимое—это внутреннее условіе: свобода. «Духъ дышетъ, гдѣ хочешь». Свобода быть
самимъ собою и никѣмъ инымъ, свобода отъ всѣхъ по
возможности вліяній, отъ всѣхъ внушеній. Творчество
есть вѣдь не что другое, какъ только обнаруженіе са­
мого себя; для этого чужая помощь не нужна, какъ ба­
бочке, вылѣзающей изъ кокона, какъ цветку, раскры­
вающемуся изъ бутона. Напротивъ, тутъ даже нѣжное
прикосновеніе можетъ повредить. Вы скажете: приличноли генію быть нищимъ, дрожать въ нетопленной ком­
нате, есть картофель и пр. Мне кажется, что это очень
прилично, и можетъ быть лучшій уділъ для генія, какъ
богатство—лучшій уделъ для людей ограниченныхъ. Бед­
ность не такъ связываетъ духъ, какъ богатство, не такъ
порабощаетъ. Пусть нужно немножко работать ремесломъ для необходимыхъ потребностей, но это отни­
маешь меньше времени, чемъ работать для излишества,
для тщеславія, на чужіе, безчисленные вкусы. А главное,
бедность обезпечиваетъ генію его нравственную незави­
симость—основное условіе для творчества. Помните разго-

860

воръ Діогена съ Аристиппомъ.—Если-бы ты, Діогенъ, умелъ
поклониться богатымъ, тебѣ не пришлось-бы довольство­
ваться хлѣбомъи водой.—«А ты, Аристиппъ, если-бы умѣлъ
довольствоваться хлѣбомъ и водой, тебе не пришлось-бы
кланяться богатымъ». Глубокій, центральный вопросъ о
роли богатства въ жизни челов-ѣческаго духа разрѣшенъ
Христомъ отрицательно:—«Удобнее верблюду» и пр. Это
основное требованіе для совершенства полно самаго стро­
гаю смысла, и если великіе люди ближе другихъ къ цар­
ству правды, то ими особенно должна чувствоваться
несовместимость съ нимъ богатства. Геній и жажда бо­
гатства — психологическая безсмыслица, и вотъ почему
истинно - великіе люди инстинктивно уклонялись оть
избытка средствъ. Внешнее богатство какъ-бы грозило
имъ какимъ-то внутреннимъ разореніемъ, ограниченіемъ
чего-то безграничнаго, что всего дороже.
XI.
Но вернемся къ литературной Академіи. Она, видители, нужна какъ хранительница благородныхъ литературныхъ преданій, благовоспитанности, вкуса. Это, по сло­
вамъ одного публициста, какъ-бы «палата мѣръ и вѣсовъ», хранящая «длину» и «тяжесть» слова. Это учрежденіе, поддерживающее культъ слова, изящный стиль,
благородный тонъ и др. У русскихъ писателей иногда
много таланта, но недостатокъ стиля, тогда-какъ французскій литераторъ, самый завалящій, начинаетъ съ того,
что оттачиваетъ фразу, какъ слоновую кость, и пр. Въ
этомъ академичность, и вотъ почему академикъ Пьеръ
Лоти выше Зола...
Таковы требованія отъ академіи. Но они въ корнѣ
ошибочны. Благородство слова, благовоспитанность,
вкусъ—не такія вещи, которыя можно поручить въ за*
вѣдываніе учреждению. Это не фабрикатъ. Это драгоцен­
ный продуктъ очень сложнаго, огромнаго явленія — бла24

370

городной жизни въ обществе, если она есть. Учрежде­
ние можно поручить что-нибудь ремесленное, вырабаты­
ваемое по известному образцу. Но именно въ благородстві-то и не можетъ быть извістнаго образца, разъ на­
всегда установленнаго. Какъ только вы признали опре­
деленный образецъ обязательнымъ — тотчасъ онъ мертвѣетъ, ділается манернымъ, вычурнымъ. Вкусъ не есть
нечто неподвижное,—это какъ-бы пульсъ сознанія, и ме­
няется вместе съ последнимъ. То, что казалось утонченно-благороднымъ въ эпоху Louis XIV, для насъ ка­
жется слишкомъ изысканнымъ. Манера, съ которою на­
пудренный маркизъ прикладывался къ ручке своей дамы,
теперь показалась-бы кривляньемъ,—какъ и ихъ напыщен­
ные мадригалы. Детище Ришелье, французская академія
была создана какъ хранительница вкуса въ литературе, но
именно она—самое блестящее доказательство, до какой
степени эта задача невыполнима. Ложно-классицизмъ
восторжествовалъ именно благодаря академіи. Все све­
жее, истинно творческое всегда стремится отойти отъ
образца, найти новую форму совершеннаго, a академія
считаетъ именно это ересью. «Палата меръ и весовъ».
Да, для торговли и техники она нужна. Но слово —
предметъ таинственный, какъ самъ разумъ, это предметъ
механически-неизмеримый. Только генію въ минуты его
высокаго творчества удается постигнуть истинную меру
мысли и неотделимую отъ нея меру слова. Красота,
какъ откровеніе, есть всегда некоторое чудо. Что можетъ
сделать почтенная «палата» литераторовъ въ смысле слога?
Только и можетъ сказать: это принято, а это непринято,
это по моде, это не по моде. Но это еще не решаетъ
вопроса—что изящаее, въ чемъ больше правды. Вводить
хоть тень обязательности въ божественную свободу твор­
чества значитъ останавливать жизнь, а не направлять ее.
«Французъ прежде всего обтачиваетъ фразу, какъ слоновую
кость». Да,—и оттого-то французская литература и поте­
ряла свою естественность, оттого и выработался против­

3 71

ный современный стиль у французовъ—сплошь вылощен­
ный, не обнажающій мысль, a драпирующій ее. Это
конецъ литературе, когда все начинаютъ писать одина­
ково блестящимъ слогомъ: какъ униформа убиваетъ
костюмъ, такъ академическій стиль убиваетъ живую речь.
Пусть будутъ достигнуты точность, ясность, образность,
певучесть, стройность языка и пр., но если это у всѣхъ
одно и то-же, и всегда одинаково—конецъ литературе;
мысль перестаетъ рости, она пріобрѣтаетъ качества своей
формы — блескъ, стройность, ясность—и сверхъ всего
мертвую неподвижность ея.
Съ человѣческимъ словомъ, мнѣ кажется, повторяется
то же, что съ мыслью, когда за нею начнутъ много «уха­
живать». Оно неизменно отъ этого проигрываешь. Салю
по себе прекрасное, оно теряетъ свою свѣжую наивность,
свою чистоту. Вѣдь единственное достоинство слова—вы­
ражать мысль; слишкомъ заботясь о слове, неизбежно
забываютъ о мысли, которая вырождается въ фразу.
Искать нужно прежде всего царства правды, «осталь­
ное приложится»: этотъ нравственный законъ неопровержимъ и въ искусстве слова. Ищите прежде всего
правдивой мысли, ищите непритворнаго чувства—и самъ
собою приложится и «стиль», и только такой стиль бу­
детъ истинно благороднымъ. Ни на какое учрежденіе
нельзя возложить заботу о появленіи мысли, а следова­
тельно и о форме ея было-бы тщетно заботиться со сто­
роны.
XII.
Мнѣ кажется, что каждый живой народъ безсознательно ставитъ своихъ талантливыхъ людей въ условія наилучшія для обнаруженія ихъ таланта. Наилучшія условія оказываются — съ общей точки зрѣнія — бедствен­
ными. Талантамъ предоставляется нищета, а иногда и
презрѣніе. Но это именно, можетъ быть, имъ и нужно.

372

хотя-бы они этого и не сознавали. Золото испытывает­
ся огнемъ. Народу — пока онъ полонъ жизни — нужны
таланты искренніе, могучіе, творческіе,—фразеры и под­
ражатели ему не нужны. И вотъ безсознательно на­
родъ устраиваетъ такое испытаніе, которое въ силахъ
вынести только геній. О, этого не испугаешь ни нище­
той, ни презрѣніемъ! Наперекоръ всѣмъ бѣдствія.мъ
онъ скажетъ то, для чего посланъ въ міръ. Фразеры-же
и притворщики не выдерживаютъ жестокой пробы,—и
не идутъ въ святое мѣсто, окруженное ужасомъ. Въ ре­
зультате у такого свѣжаго народа небольшая литература,
но геніальная. Но когда начинается увяданіе души народ­
ной, воцаряется притворство и подражаніе, то общество,
разбогатевшее сверхъ нужнаго, начинаетъ соблазнять та­
ланты. Начинается покровительство—въ видѣ огромныхъ
гонораровъ, окладовъ, пенсій, премій, ученыхъ степеней
и титуловъ. Геніальныхъ людей это отвлекаетъ—какъ все
постороннее — отъ ихъ единственной заботы, — сказать
йравду, и. въ меру ихъ слабости—подкупаетъ, завораживаетъ. Это сладкое испытаніе для нихъ хуже бѣдствій,
они иногда не выдерживаютъ его. Даже столь сильные,
какъ Гете, Байронъ, Гюго, Пушкинъ—подчинялись со­
блазну славы и на безумную лесть толпы отвечали тоже
не особенно умной лестью. Они отступали отъ истины,
и въ этотъ моментъ геній ихъ умиралъ. Потеря оди­
наково страшная и для великаго человека, и для его
народа! Но, сверхъ того, соблазнъ дешевой славы, бо­
гатства притягиваешь въ область мысли цѣлую тьму
людей, лишенныхъ истиннаго таланта. Они начинаютъ
подделываться подъ талантъ, провозглашаютъ одинъ обя­
зательный для всѣхъ образецъ и, подражая ему, думаютъ, что поддерживаютъ творчество. Въ результате
искусство окаменеваешь. Воцаряется «палата меръ и весовъ»—академія. Такое отношеніе къ геніальности,
сколько-бы «безсмертныхъ» ни объявлялось, есть при­
знакъ тревожнаго омертвенія общества. Какъ ни ужасны

37 3

гоненія, какъ они ни позорны для человечества, но
все-же они не такъ опасны для таланта, какъ покро­
вительство. Гоненія обыкновенно обнарѵживаютъ то, что
геній пришелъ въ столкновеніе съ ложью, и возникла
борьба. Последняя, въ интересахъ общества, должна вестись
непрерывно, т. е. генііі всегда долженъ «глаголомъ- жечь
сердца людей», а люди всегда должны испытывать жгу­
чую боль этого ожога. Всегда —до тіхъ поръ, пока
существуетъ ложь и правда. Если-же гоненія прекрати­
лись, и установилось покровительство... Я боюсь, что это
чаще всего доказываетъ капитуляцію покровительствуемой
стороны. Несговорчивый, неукротимый пророкъ, сбѣгавшій съ горной высоты подобно бур^, пророкъ, побивае­
мый каменьями и забрасываемый грязью—все-же онъ
успѣвалъ сказать нечто очень нужное всякому обществу.
Тотъ-же пророкъ, но сѣвшій «на сѣдалищѣ Моисея» и
облеченный въ золото и пурпуръ, какъ первосвящен никъ—онъ уже являлся врагомъ правды, врагомъ пророческаго слова и кричалъ властямъ: «распни Его!».
Гонимый генІй обращается въ гонителя—метаморфоза
для генія самая грустная изъ всехъ возможныхъ! Мо­
жетъ быть, гоненій и вовсе не существовало-бы, если-бы
избалованный покровительствомъ талантъ не принималъ
сторону лжи. Въ сущности, нѣтъ терпимѣе обыкновенныхъ людей, и нѣтъ болѣе жестокой исключительности,
какъ въ касте оффиціальныхъ талантовъ. Самая худшая
тиранія въ области мысли—какъ и въ области полити­
ки—есть олигархія, и образованіе таковой въ литературе
неизбѣжно ведетъ къ стѣсненію и упадку ея.
Поэтому еще разъ спрошу: нуждаются-ли музы въ
покровительстве? И именно‘въ самыхъ высокихъ инте­
ресахъ генія не лучше-ли предоставить его самому себе?

Кончина вѣка.
I.
Еще немного дней *) и канетъ въ вѣчность великое стол-Ьтіе, къ которому мы, живущіе, принадлежимъ. Нако­
нецъ, вотъ онъ, таинственный XX вѣкъ, неведомый, за­
гадочный и, во всякомъ случай, еще чужой намъ, надви­
гающейся какъ блѣдное привидѣніе съ закрытыми глазами.
Старый, родной намъ вѣкъ, известный, какъ все родное,
до мелочей, онъ отходитъ, и жаль его. Каковъ онъ ни
былъ,—онъ былъ нашимъ временемъ, наш ей молодостью,
и все зав-Ьтное, волшебное, чѣмъ когда-то расцвѣлъ пе­
редъ нами міръ—связано съ XIX вѣко.мъ. Жаль его, какъ
колыбель, какъ родину, какъ уходящую жизнь...
Не будемъ неблагодарны. Это былъ великій вѣкъ, и
въ ряду вѣковъ будетъ сверкать великолѣпіемъ несказаннымъ. Пусть каждое стол^тіе полно своеобразной жизни,
пусть полны поэзіи времена переселенія народовъ, геро­
ической борьбы за обладаніе землей. Пусть особен­
ной, навсегда пленительною сказкой кажутся вѣка ры­
царей и готическихъ сборовъ, вѣка бурнаго Возрожденія, эпоха великихъ морскихъ странствованій, открытій новыхъ міровъ нашей планеты. Пусть полны свое­
образная) очарованья тонкія1 и нѣжныя культуры западныхъ монархій, съ расцвѣтомъ искусствъ и литературъ.
Человечество—существо благородное, и каждый разъ
какъ оно, возмущенное, принимаетъ определенный укладъ,
*) Декабрь 1900 г.

3 75

оно снова и снова обнаруживаешь красоту великихъ стихій—
океана, горъ, дѣвственнаго лѣса. Издалека всѣ вѣка пре­
красны,—но и нашъ , XIX вѣкъ не уступитъ ни одному
изъ нихъ ни въ роскоши, ни красот^ жизни. Онъ къ намъ
слишкомъ близокъ, и потому мы его не видимъ; какъ
отъ гигантскаго зданія, отъ него нужно отойти, и отойти
далеко, чтобы выяснился благородный сплуэтъ его.
Для нашихъ внуковъ XIX вѣкъ будетъ казаться грандіознымъ, несравненно болтке поразительнымъ, нежели для
насъ. Даль времени покроетъ голубою дымкой отдель­
ныя шероховатости и свяжетъ линіи явленій въ роман­
тическую картину. Все, что намъ кажется теперь обыденнымъ,—нашихъ правнуковъ будетъ пленять поэзіей—
даже эти неуклюжіе поезда въ облакахъ пара, даже
эти мертвенныя фабричныя трубы. Они насъ давятъ
своею несоразмерностью; внуки увидятъ въ нихъ стиль
и будутъ сохранять ихъ, какъ мы—развалины замковъ.
Дайте вокзаламъ сделаться древними, и человѣкъ
будетъ разсматривать ихъ съ благоговѣйнымъ удивленіемъ. Намъ кажутся романтичными кривыя, узкія
улицы средневековыхъ городовъ съ выступами и высо­
кими черепичными крышами. Но такими-же странными
и своебразно-прекрасными покажутся некогда прямолинейныя, широкія пространства, обрамленныя огром­
ными слившимися другъ съ другомъ дворцами. Наше
потомство увидитъ в"ѣкъ нашъ красивее, изящнее, вели­
чественнее, чѣмъ онъ намъ кажется,—ужасы его забу­
дутся, а вспоминать будутъ—какъ и мы о среднихъ
вѣкахъ—лишь красоту и энергію нашего столегія.
II.
Если потомство не разучится читать и обратится къ
цифрамъ, оно будетъ поражено чрезвычайнымъ, похожимъ на изверженіе прогрессомъ европейскихъ расъ въ
XIX веке. Точно гдѣ-то, въ тайникахъ природы, не-

376

видимая рука открыла шлюзъ, и Европа была затоп­
лена своею энергіей, выступившей изъ береговъ. Нѣтъ
сомнѣыія, что истекающій вѣкъ былъ самымъ работоспособнымъ въ исторіи, и никогда въ столь короткій срокъ не было обнаружено столько влеченья
къ знанію, столько страстной жадности, столько генія,
расцвѣтшаго пышно по всему великому дереву бѣлой
расы. Открытія гнались за открытіями, изобрѣтенія за
изобрѣтеніями. Всѣ науки, кроме очень немногихъ,—
дружно двинулись впередъ и обогатились въ степени не­
вероятной. Въ сущности, все науки—порожденія нашего
вѣка; прошлымъ столѣтіямъ принадлежатълишь методы. Ис­
кусства въ этомъ вѣкѣ пережили свое второе Возрожденіе,
и если некоторые старые мастера не превзойдены въ ихъ
индивидуальной силе, то рядъ новыхъ мастеровъ развилъ
не менее высокую индивидуальность. Пренебрежительные
толки о новомъ искусствѣ — реализмі; средины этого
века—отзываются или невежествомъ, или пристрастіемъ.
Въ разныхъ странахъ, особенно латинскихъ, вкусъ, воображеніе, поэзія еще разъ проявились съ необыкновенной
свежестью; даже такъ-называемый декадансъ—свидетель­
ствуешь о жизненности европейскаго искусства, спо­
собности его, хоть и съ великими усиліями, находить новые
мотивы творчества. Скучающій на достигнутомъ геній
облетаетъ пределы міровъ и раскрываетъ ихъ безконечную глубину. Девятнадцатый векъ обнаружилъ страшное
напряженіе человеческой мысли, доведя последнюю
до ясновиденія. Никогда не было такого обилія вели­
кихъ ученыхъ, философовъ, поэтовъ, никогда лите­
ратура не разросталась столь роскошно, не выдвигала
столь мощныхъ и оригинальныхъ талантовъ. Что ка­
сается Россіи, девятнадцатый векъ былъ первымъ и
единственнымъ векомъ ея просвещенія, золотымъ ве~
комъ нашей литературы. Но и въ Европе это чудесное столетіе было если не единственнымъ, то самымъ яркимъ въ
смысле умственной жизни. Начавшись Байрономъ, Пуш-

377

кинымъ, Гете, Гюго—оно засіяло великими талантами
прозы, изъ которыхъ одинъ или два дошли до конца
вѣка: Левъ Толстой—какъ Гибралтаръ Европу—достойно
оканчиваетъ собою это богатырское поколѣніе.
III.
Жаль ѵходящаго вѣка—на немъ лежала печать вели­
чия; жаль особенно потому, что въ конце столѣтія уже
чувствовалось некоторое увяданіе, упадокъ тона еще не­
давно столь нервнаго, непобѣдимаго. Жизнь еще всюду
кипитъ съ бѣшенымъ одушевленіемъ, но уже чувству­
ются признаки усталости; какъ будто первая свежесть
духа уже исчерпана, какъ будто становится скучно жить
на свѣтѣ или, по крайней ыѣріз, безрадостно. Пытливость
науки какъ-бы померкла, и что-то не слышно о новыхъ,
действительно великихъ открытіяхъ, дізлающихъ эпоху.
Философія примолкла, и уже нѣтъ каѳедры, которой внималъ-бы міръ. Искусство перегораешь въ изысканности
декаданса, вычерпывая свою чувственность до дна. Какъ-то
сразу оборвалась гирлянда талантовъ, нѣтъ более вели­
кихъ композиторовъ, романистовъ, поэтовъ, художниковъ.
Какъ въ солнечные дни весны: одновременно и быстро
точно молокомъ обольются фруктовые сады, цвѣтутъ,
благоухаютъ, и нисколько дней длится эта поэма счастья.
И затѣмъ быстро, точно по уговору, деревья роняютъ
свой уборъ венчальный и являются въ обычномъ, однотонномъ виде. И низачто на свете не сыщете въ іюле
яблони, которая еще цвела-бы. Есть грустное предчѵвствіе, что нашъ уходящій векъ уноситъ съ собою на­
долго молодость нашей расы, и что геній ея, всдыхнувшій всеми цветами и красками, можетъ оцвесть... Двад­
цатый векъ, на который мечтатели возлагаютъ столько
надеждъ, можетъ быть принесетъ намъ одни разочарованія.
Вместо осуществленія пылкихъ химеръ, можетъ придти
неожиданный и повсеместный упадокъ, признаки котораго

378

уже замѣтны. Старое варварство насъ подстерегаетъ, какъ
грековъ и римлянъ въ эпоху ихъ высшаго блеска. Глу­
бокое заблужденіе думать, что цивилизація гибнетъ отъ
причинъ внѣшнихъ. Смерть всего живого имѣетъ внутрен­
нее происхожденіе. Гораздо ранѣе нашествія вандаловъ
народы древности испытали внутреннее нашествіе какихъто грубыхъ силъ, которыми простота и благородство душъ
были превращены въ развалины. Завоеватели міра, наслед­
ники цивилизаціи задолго до варваровъ пали ниже всякаго
варварства, огрубѣли совѣстью дотого, что вандалы яви­
лись передъ ними людьми высшей породы. Даже гунны
были возвышеннѣе и благочестивѣе развращенныхъ рим­
лянъ. Только этимъ и объясняется внѣшній разгромъ
древнихъ расъ. А отчего собственно падаетъ духъ народ­
ный—до полнаго растлѣнія—это вопросъ въ корнѣ своемъ
мистическій.
IV.
Исторія XIX вѣка удивительна. Какими блѣдными
кажутся сказки Шехеразады въ сравненіи съ непрерыв­
ною поэмою этого столѣтія! Всего сто оборотовъ земли
около солнца — и столько поразительныхъ событій въ
инфузорномъ населеніи земли, сколько переворотовъ!
Вѣкъ начинается прямо волшебною легендой о маленькомъ капрал^, который сталъ императоромъ, который
женился на дочери императора, былъ коронованъ папой,
разгромилъ цѣлый рядъ имперій и королевствъ и умеръ
плѣиникомъ, на пустынномъ островкѣ, среди безграничнаго океана. Исторія, какъ истинный художникъ, соз­
дала трагедію, въ которой н-ѣтъ черты, не обличающей
высокаго искусства. После Наполеона — мечтательный
священный союзъ, возстанія южныхъ народовъ, мятеж­
ное броженіе въ средней Европѣ, перевороты и грезы
объ объединеніи. Затѣмъ рядъ страшныхъ войнъ второй
половины вѣка послѣ сорокалѣтняго мира. Въ обвдемъ

379

огромномъ и яркомъ романѣ всемірной жизни разсыпаны
поразительныя по законченности отдельный поэмы —
вспомните походъ Байрош въ Грецію, походы Гарибальди,
эпическую борьбу балканскихъ и кавказскихъ племенъ,
междоусобную войну въ Северной Америкѣ, экспедішію
въ Мексику съ ея фатальнымъ концомъ,—разгромъ Франціи въ 1 8 7 1 году, наше движеніе къ Константинополю,
нашествіе Италіи въ Абисспнію, войну Испаніи и Америки,
героическую борьбу африканскихъ республикъ, походы
Европы въ Китай. Въ одно столѣтіе влѣстилось просто
невѣроятное число событій, изъ которыхъ каждое—кар­
тина, полная богатыхъ красокъ. Некоторые гордые на­
роды поникли,—какъ Турція, Австрія, Испанія, Франція,
даже Франція, несмотря на пышный расцвѣтъ народнаго
богатства и культурнаго блеска. Франиія, какъ вождь наро­
довъ, несомнѣнно уступила свою культурную геге.монію
болѣе свѣжимъ сосѣдямъ. Эти сосѣди—Англія и Германія—стремительно двинулись впередъ, усиливъ свое мо­
гущество за одно столѣтіе въ степени просто сказочной.
Еще роскошнее расцвѣтъ за-океанской великой респуб­
лики, которая въ одно столѣтіе изъ бѣднон колоніп
сдѣлалась великой державой. Несравненно медленнѣе
развивалась Россія, и къ концу вѣка итоги прогресса
ея еще сомнительны. Но даже эта отдельная глава
исторіи — исторія Россіи — какъ она необыкновенна
и какъ богата! Трагическая смерть Павла I, «днем Александровыхъ прекрасное начало», зарево безпрерывныхъ
войнъ, ростущій идеализмъ и кровавая борьба кру­
гомъ. Нашествіе двадцати народовъ съ міровымъ завоевателемъ во глав^з, исполинскія битвы, сожженіе Москвы,
трагическое отступленіе—все какія краски! Никогда Россія не была столь грозной въ человѣчествѣ и столь гор­
дой, и этотъ особенный подъемъ духа выдвигаетъ бле­
стящую плеяду поэтовъ, философовъ (славянофилы), политическихъ мечтателей (декабристы), великихъ романистовъ и общественныхъ дѣятелей. Мистическій конецъ

380

жизни Благословеннаго, конецъ, который не придумалъбы самый пылкій поэтъ, суровое царствованіе Николая, по­
бедоносное и строгое, но опять—какой трагическій финалъ—севастопольскій разгромъ! Яркая и страстная стра­
ница, облитая кровью. И вновь «дней Александровыхъ
прекрасное начало», высокій подъемъ великодушныхъ
чувствъ, радостное, безпримѣрное одушевленіе, одушевленіе свободы.
V.
Около этихъ двухъ фокусовъ нашей народной жизни
замкнулся эллипсисъ столѣтія. Два всплеска счастія, два
гигантскихъ подъема духа—героическій въ 1 8 1 2 году и
гуманный въ і 8бі-мъ—опредѣляютъ и два послѣдовавшихъ
затишья; ими-же определяется форма «кривой» нашего
прогресса. Замечательно, что волны русской исторіи
вообще поднимаются не более двухъ разъ въ столетіе.
Таковы въ прошломъ веке были два одушевленья — въ
расцветъ Петрова царствованія, после полтавской битвы,
и въ разгаръ Екатерининской эпохи, после блестящихъ
победъ надъ турками. Таковы-же въ XVII веке два
одушевленья—после изгнанія поляковъ и послѣ присоединенія Малороссіи. Замечается какъ-бы правильная смена
поколеній, то действующихъ, то отдыхающихъ, то неудер­
жимо рвущихся къ счастью, то разочарованныхъ. Если
этотъ законъ чередованія настроеній в-ѣренъ, то въ недалекомъ будущемъ намъ предстоитъ пережить снова какуюнибудь великую страсть, какой-нибудь восторгъ, и онъ
явится последствіемъ самой неожиданной причины. Казалось-бы, униженіе Россіи подъ Севастополемъ—первая
несчастная война после Петра Великаго — должна была
привести къ отчаянію,—на самомъ деле она послужила
толчкомъ для огромной радости. Наоборотъ, счастливая
война 1877 г., смывшая крымскій позоръ, не остановила,
а скорее усилила начавшееся еще до нея уныніе. Можетъ

381

быть, этимъ страннымъ уныніемъ, дошедшимъ до отчаянія, объясняется революціонный духъ, поведшій къ трагедіи I марта. Опять какое необычайное и страшное событіе! Столько предвиденное и какъ-бы самимъ рокомъ
непредотвратимое. По антитезе, которую такъ любитъ
исторія,—Освободитель, искоренившій массовое насиліе,
самъ палъ жертвой утонченной жестокости. Невольно вспо­
минается судъ надъ Сократомъ—гуманнейшему изъ грековъ отечество ничего не принесло въ благодарность,
кроме чаши яда...
Жизнь Россіи за XIX вѣкъ была жизнью, а не прозябаніемъ. Она полна глубокихъ и страстныхъ волненій,
ошибокъ непоправимыхъ, успѣховъ громкихъ, несчастій
тяжкихъ. Конецъ вѣка омраченъ безмѣрно грустными
картинами оскуд-Ьнія—и природы, и почти всѣхъ классовъ общества. Непрерывныя засухи, перестройка климата,
нашествіе азіатской пустыни, и вслѣдствіе этого постоян­
ное пятно голода, движущееся, какъ черный прпзракъ
по лицу Россіи. Упадокъ коренного тысячел-ѣтняго про­
мысла, который былъ Промысломъ русскаго народа,—упа­
докъ земледізлія, скотоводства и всего патріархальнаго
уклада жизни, быстрый ростъ народнаго пролетаріата...
VI.
Эпоха подвиговъ, эпоха преступленій,—уходящій
вѣкъ явился эрою расцвета белой расы, но вѣкомъ
гибели для цвѣтныхъ породъ человечества. Изъ Ев­
ропы, какъ изъ орлинаго гнезда, разлетелись по отдаленнымъ странамъ и материкамъ белые хищники—колонисты,
и всюду, гдіз-бы они ни появлялись, жизнь человечества
никла. Вся первая половина столетія была сплошною бой­
ней черныхъ, красныхъ, коричневыхъ и оливковыхъ по­
родъ; съ жестокостью охотниковъ на дикихъ зверей бе­
лые ловили негровъ и нагружали ими целые флоты для
отправки въ колоніи; десятки милліоновъ самыхъ силь-

3S2

ныхъ и здоровыхъ негровъ погибли въ тяжкомъ рабстве,
другіе десятки милліоновъ были истреблены болезнями
и отчаяніемъ или прямо оружіемъ победителей. Аф­
рика за этотъ вѣкъ страшно опустошена. Хотя тор­
говля невольниками оффиціально и уничтожена, но она
свирепствуешь внутри материка, причемъ все черное
племя подъ конецъ вѣка попало въ рабство бѣлымъ.
Огромный африканскій материкъ окончательно размежеванъ между европейцами, и всюду, во владѣніяхъ самыхъ
культурныхъ христіанъ, установилось чудовищное по же­
стокости порабощеніе туземцевъ. На нихъ смотрятъ какъ
на самыхъ презренныхъ животныхъ, заставляютъ ихъ
работать безъ отдыха, отнимаютъ у нихъ женъ, дѣтей и
ихъ жалкое имущество и при малѣйшемъ сопротивление
разстрѣливаютъ, вѣшаютъ, сжигаютъ деревни. Французы,
нѣмцы, англичане, голландцы (буры) обнаружили одина­
ковую свирѣпость, и это явленіе—одно изъ самыхъ тревожныхъ предсказаній для XX віка. Что стоитъ нашъ
гуманизмъ, наше христіанство, если при первомъ случае
безнаказанности мы совершаемъ мерзости первобытныя!
Столь-же ожесточенному искорененію были подвергнуты
краснокожіе въ Америке (особенно Северной), малайцы
и австралійцы. Огнемъ, мечемъ, сифилисомъ, рабствомъ,
водкой и всеми грязными соблазнами многочисленный пле­
мена человечества или прямо истреблены, или поставлены
въ условія неизбежной смерти. До двадцать перваго века
дойдетъ лишь одно преданіе объ удивительныхъ разновидностяхъ человека, о множестве кроткихъ, великодушныхъ,
детски-невинныхъ, детски- слабыхъ племенахъ, жившихъ
своебразно-поэтическою жизнью, полною прелести, о
племенахъ непонятыхъ и загубленныхъ безвинно. Наряду
съ ними исчезнутъ, можетъ быть, и низшія расы, лю­
доеды и озвѣрелые дикари,—но выиграетъ-ли отъ этого
человечество? Несомненно оно страшно обеднеетъ, какъ
лугъ, на которомъ вместо роскошнаго разнообразія цвѣтовъ и формъ возобладаетъ одна порода. Какъ-бы она

383

ни была для самой себя пріятна, полезна, прекрасна, она
не исчерпываешь всѣхъ возможностей, она безконечность
мірового творчества сводитъ къ единственному опыту.
VII.
Міръ жизни опустошенъ бѣлой расой, и этотъ процессъ
совершается съ развертывающейся энергіей. Вслѣдъ за
черными, красными, кофейными, оливковыми породами
наступаетъ очередь бронзовыхъ и желтыхъ населеній Азіи.
Колоссальный народности Индіи и Китая стеснены европей­
цами и ставятся въ условія быстраго вымиранія. Семьдесятъ
тысячъ англичанъ въ состояніи держать въ рабствѣ двести
пятьдесятъ милліоновъ индусовъ. Если не прямымъ истребленіемъ, то хищною экономической политикой, тягостнымъ, непрекращающимся высасываньемъ всѣхъ соковъ
страны, лишеніемъ народа земли англичане довели бла­
городную некогда, изысканно-аристократическую расу до
невѣроятнаго истощенія. Долины Индіи усѣяны челове­
ческими костями; безпрерывный голодъ ежегодно уноситъ
милліоны (а часто десятки милліоновъ) человѣческихъ
жизней; хроническое недоѣданье (хлѣбъ Индіи увозится
въ Европу) ведетъ къ постоянному вырожденію здѣсь ca.
мой породы человѣческой. Когда-то богатырское племя
дѣлается чахлымъ, безсильнымъ, неспособнымъ отстаивать
свою жизнь. Населеніе въ четверть милліарда душъ —
какъ огромный бассейнъ съ прорванною плотиной —
можетъ очень быстро изсякнуть, какъ изсякли нѣкогда
многочисленные народы средней и передней Азіи. Таже участь, повидимому, грозитъ и Китаю. Нізтъ ни
малѣйшаго сомнѣнія, что дни Небесной имперіи соч­
тены, и что, подобно многомилліонной Индіи, она
будетъ занята бѣлокожими и обращена въ экономическое
рабство. Жестокое европейское «право» (право сильнаго) дѣйствуетъ нѣсколько медленнѣе, но столь - же
в^рно, какъ мечи Кортеца и Пизарро. Можетъ быть,

не будетъ крѣпостныхъ, феодальныхъ отношеній, но
непременно установится «правовой», обставленный конвенціями, нестерпимый гнетъ административный и эконо­
мически*. Договорами, покупкою, мѣною и пр., и пр. у
народа постепенно будетъ отобрана земля—корень человѣческаго рода, — постепенно затянута петлей свобода,
самое дыханіе народное. И тогда, при всевозможныхъ
хартіяхъ вольностей и краснорѣчивыхъ конституціяхъ
народъ станетъ неудержимо бѣднѣть, превращаться въ
пролетаріатъ, въ живой мусоръ, удѣлъ котораго—гніеніе.
Китай уже своею собственною, внутреннею системою
хищничества доведенъ до опаснаго состоянія. Ежегодно
отъ голодной смерти тамъ уже гибнутъ десятки милліоновъ населенія. Если — какъ индійскихъ раджей, китайскихъ мандариновъ слгѣнятъ неумолимые бритты и нѣмцы,
то истощеніе желтой расы пойдетъ гигантскими шагами.
VIII.
Этотъ страшный процессъ въ человечестве— поѣда­
те белою породою цвѣтныхъ—самое тяжкое изъ преступленій віка, самое неизгладимое. Вытѣсненіе силь­
ными слабыхъ идетъ въ менее резкой степени и
среди самой белой расы. И здесь ничтожный цветной
оттенокъ народности обрекаетъ ее на жертву более
бледнымъ родичамъ. Посмотрите, какъ хиреютъ на­
роды европейскаго юга и какъ цвітутъ северныя дер­
жавы. Подъ небомъ голубымъ, среди теплаго, лазурнаго
моря, эти чудные полуострова Греціи, Италіи, Испаніи,
обители древнихъ цивилизацій, не могутъ выбиться изъ
нищеты и жалкой отсталости. Несмотря на самыя сво­
бодныя учрежденія, райскій климатъ и средиземное положеніе, — эти субтропическія расы вянутъ; оне безпощадно эксплоатируются немцами и англичанами, которые
кое-где, напримеръ, въ Греціи и Португаліи, совсёмъ хо­
зяева. Италія, міровое владычество которой было когда-

385

то разрушено германцами, теперь гордится ролью жан­
дарма Германіи на южномъ ея форпосте Некоторая при­
мись болѣе темной—арабской, еврейской, турецкой—крови
низводитъ эти страны на низшую ступень: сравните ихъ (
пульсъ съ кипучею жизнедеятельностью сѣверныхъ полуострововъ, окруженныхъ приполярнымъ моремъ, окутанныхъ туманомъ. Норвегія не идетъ, а мчится въ сво­
емъ всесторонне.мъ развитіи, процвѣтаетъ Швеція, благоденствуетъ Данія, захлебываются богатствомъ Нидерланды.
Въ Англіи темные кельты совсѣмъ подавлены свѣтльши
англо-саксами, въ Германіи смуглый югъ уступаетъ бело­
му сѣверу, — и даже въ одной и той-же странѣ болѣе
свѣтлое населеніе прогрессируетъ, болѣе темное отстаетъ.
Сѣверная Испанія, Ломбардія, Нормандія далеко опере­
дили южныя провинціи своихъ-же странъ. Въ средней
Европѣ самая бѣлая изъ расъ—германская (смесь съ чисты­
ми славянами) взяла окончательный и безспорный верхъ
надъ более смуглыми французами. Несмотря на прирож­
денный геній, латинскія расы вступили въ періодъ упадка,
рокового, неотвратимаго, который, повидимому, умеряется
только древней примесью германской крови. Германія и
Англія—вотъ на рубежѣ XX вѣка торжествующія народ­
ности, не только вожди, но и истребители человечества.
Нашъ славянскій міръ, какъ и латинскій, позади этихъ хищныхъ расъ. Можетъ быть, некоторая примесь желтой туранской крови ставитъ насъ въ положеніе оборонительное. Мы
неудержимо отстаемъ въ развитіи народной энергіи и посте­
пенно втягиваемся въ сѣть англо-германскаго захвата. Россія
еще страшна своею государственною силой; какъ племя бе­
лое, подобно Франціи, Россія жизнеспособна, но видимо
на всехъ мирныхъпопршцахъ уступаетъ белокурому соседу.
IX.
Девятнадцатый векъ окончательно утвердилъ нашъ
духовный плѣнъ у Европы; народно-культурное твор­
чество у насъ окончательно сменилось подражаніемъ, и
25

386

въ само.мо.мъ таинственномъ истокѣ жизни мы, «русые»,
уже порабощены «бѣлокурымъ». Вы скажете, что хо­
рошее подражаніе лучше плохого творчества, что въ подг
ражаніп—наше спасеніе, и что стоитъ намъ, напримѣръ, остановиться въ подражанііі вооруженію сосѣдей,
какъ мы будемъ немедленно разгромлены. Я на это
замечу, что подражаніе всегда отстаетъ отъ творче­
ства, и подражатель всегда жертва своему образцу. Были
могучія, хотя и неясныя причины, почему народъ русскій
не выдержалъ умственныхъ вліяній Запада; можетъ быть,
не хватило энергіи выработать свою столь-же определенную
и роскошную культуру. Но, разъ подчинившись, народъ
русскій подвергается опасности дальнѣйшихъ, постепенныхъ, все болѣе тяжкихъ подчиненііі. Изъ подражанія
Западу мы приняли чужой критерій жизни, для нашей
народности непосильный. Мы хотимъ жить теперь не
иначе, какъ съ западною роскошью, забывая, что ни
расовая эяергія, ни природа наша не тѣ, что тамъ. Вы­
несши изъ доисторическихъ временъ страшную упругость
духа, furor teutonic us, свѣжесть тѣла и сердца, германцы
укрепили себя долговременною историческою дисципли­
ной, обогатили невероятно изобрѣтеніями, мореплаваніемъ, промышленностью, грабежемъ колоній,—они легко
могутъ позволить себе великолѣпіе ихъ городовъ, съ
дворцами, театрами, храмами, роскошь полей и парковъ,
обиліе фабрикь, желѣзныхъ дорогъ и флотовъ. Они вде­
сятеро богаче насъ и вполне естественно, безъ напряженій, устроили себе богатую обстановку жизни. Намъ-же—
народу континентальному, расплывшемуся по стране су­
ровой и далеко не одолевшему всехъ природныхъ препятствій,—народу земледельческому, не торговому, свой*
ственна сравнительная бѣдность и культура менее пыш­
ная, менее искусственная, более близкая къ природе.
. Для насъ естественнее было-бы натуральное хозяйство,
нежели денежное, промыслы кустарные, нежели фабрич­
ные, вообще—земледельческій, деревенскій укладъ, не-

387

жели капиталистически}. Но Западъ поразндъ воображеніе нашихъ верхнихъ классовъ и заставилъ перестроить
всю нашу народную жизнь съ величайшими жертвами и
большою опасностью для нея. Подобно Индіи, сделав­
шейся изъ когда-то богатой и еще недавно зажиточной
страны совсѣмъ нищей,—Россія стала даиницей Европы
во множествѣ самыхъ изнурительныхъ отношеній. Желая
имѣть в с і тѣ предметы роскоши и комфорта, которые
такъ обычны на Западѣ, мы вынуждены отдавать ему
не только излишки хлѣба, но, какъ Индія, необходимые
его запасы. Народъ нашъ хронически не доѣдаетъ и кло­
нится къ вырожденію, и все это для того только, чтобы
поддержать блескъ европеизма, дать воможность неболь­
шому слою капиталистов идти нога въ ногу съ Европой.
Девятнадцатый вѣкъ слѣдуетъ считать столѣтіемъ постепеннаго и въ конц^ тревожно-быстраго упадка народ­
наго благосостоянія въ Россіи. Изъ Россіи текутъ рѣки
золота на покупку западныхъ фабрикатовъ, на содержаніе бол'Ье, чѣмъ сотни тысячъ, русскихъ, живущихъ за­
границей, на погашеніе долговъ и процентовъ по займамъ и пр., и неисчислимое количество усилій тра­
тится на то, чтобы наперекоръ стихіямъ поддерживать
въ бѣдной странѣ богатое культурное обличье. Если не
произойдетъ какой-нибудь смѣны энергій, если тягостный
процессъ подражанія Европѣ разовьется дальше, то Россія
рискуетъ быть разоренной безъ выстрѣла; «оскудѣніе»,
захвативъ раньше всего прикосновенный къ Европѣ классъ,
доходитъ до глубинъ народныхъ, и странѣ въ такомъ положеніи придется или иміть мужество отказаться отъ
соблазна, или обречь себя на вѣчный шгѣнъ... Вдумываясь
въ тихій погромъ, который вноситъ англо-германская раса
въ остальное человечество, невольно сочтешь грезу современнаго антихриста—Ничше, грезу о «бѣлокуромъсмѣющемся львѣ»—не мечтой безумца, а пророчествомъ
грознымъ и уже осуществляющимся. Будущее отъ насъ
скрыто, но девятнадцатый вѣкъ былъ непрерывнымъ кру-

388

шеніе.чъ и цв-ѣтныхъ, и болѣе вялыхъ блѣдныхъ расъ.
Соціальное перетираніе слабыхъ, ростъ пролетаріата и вымираніе его,—что это, какъ не вытѣсненіе остатковъ древнихъ расъ потомствомъ одной, самой мощной? Среди
самихъ англичанъ и нѣмцевъ идетъ эта структурная пере­
стройка, борьба человѣческихъ типовъ. Одинъ какой-то
сильный и хищный типъ повидимому поѣдаетъ остальные.
X.
Если для слабаго человечества ХІХ-й в^ѣкъ былъ гибельнымъ, то еще болѣе ужаса онъ внесъ въ остальное
царство жизни. Міръ низшихъ существъ — животныхъ и
растеній—испыталъ на себе поистині бичъ Божій, истре­
бительный, хуже землетрясеній и потопа. Никогда при­
рода не опустошалась съ такой яростью, какъ въ истекшій векъ. Весь востокъ Европы и частью—северная Азія
совершенно изменили свою наружность; неизмеримыя
пространства лесовъ срублены или сожжены, исчезло
безчисленное множество болотъ, озеръ, ручьевъ и рекъ,
изъ остальныхъ большинство потеряли свое прежнее обиліе, превратились въ тощіе, едва замѣтные водоемы. Вме­
сте съ леснымъ царствомъ исчезли целые міры лесныхъ
животныхъ, птицъ, пресмыкающихся, насекомыхъ, целые
міры растительныхъ породъ. Огромные лоси, медведи,
волки, лисицы, барсуки, рыси, зайцы, белки, горностаи
и пр., и пр., равно какъ птицы безчисленныхъ породъ—
все это на огромныхъ пространствахъ исчезло, не оставивъ даже преданій. Съ истощеніемъ болотъ и рекъ
умерло таинственное водное царство, съ исчезновеніемъ степей исчезла поэзія ихъ кипучей жизни, и
безграничныя поля съ пылью, вздымаемой ветромъ, напоминаютъ теперь пустыни. Человекъ вошелъ въ род­
ную природу, какъ палачъ, и гневная, умирая, она
дохнула на него смертью. Девятнадцатый векъ создалъ
множество искусственныхъ, чаще всего излишнихъ,

389

средствъ жизни, но загубилъ целый рядъ естественныхъ и
необходимыхъ: съ истребленіемъ лѣсовъ исчезаетъ влага,
которую они регулировали, исчезаетъ топливо, столь не­
обходимое въ нашей стране, исчезаетъ міръ животныхъ,
дававшихъ мѣха и мясо, исчезаетъ міръ съѣдобныхъ растеній, ягодъ и грибовъ, исчезаетъ царство рыбы, после
хлеба бывшее главнымъ кормильцемъ русскаго народа.
Выступаетъ цѣлый рядъ условій убійственныхъ для чело­
века, и какъ мы выйдемъ изъ нихъ въ XX столѣтіи, ска­
зать очень трудно. Оказалось, что разъ опустошенныя
пространства дѣлаются пустыней; вернуть ихъ къ преж­
нему состоянію необычайно трудно. Природа творитъ не
сразу, a втеченіе тысячелетій, и серьезныя увечья въ
ней непоправимы. Но не только въ Россіи шелъ погромъ природы. To-же самое наблюдалось и въ нѣкоторыхъ менѣе культурныхъ странахъ западной Европы,
особенно въ Северной Америке, Африке, Индіи, Австраліи, Китае. Благороднейшія породы животныхъ—слоны,
буйволы, жирафы, страусы и пр. почти истреблены вовсе;
милліоны птицъ уничтожаются изъ целей моды. Про­
мышленники и охотники ополчились на все живое, и
одне породы стерты съ лица земли, другія доведены до
вымиранія, третьи загнаны на дикій сезеръ (какъ киты,
тюлени, пушные звери). Жестокое насиліе надъ при­
родой—второе преступленіе века, и казнь за него не
замедлитъ.
XI.
Третьимъ и уже безмериымъ преступленіемъ, вмещающимъ все остальныя, я назвалъ-бы богоотступничество
белой расы, слишкомъ заметное за этотъ векъ выпаденіе
ея изъ единой центральной, ведущей человечество идеи о
Вечномъ Отце. Это не столько преступленіе, сколько глубо­
кое несчастіе, потеря самаго драгоценнаго достоянія, какое
нажито людьми втеченіе тысячелетій. Уже некого-

рое колебаніе этой в е ч н о й оси челов-ѣческаго духа ве­
детъ къ крушенію лучшихъ очарованій жизни. Вн-Ѣ ин­
стинкта Божества нѣтъ поэзіи, нѣтъ благородства, нітъ
стремленія къ истинѣ и достоинству жизни. Общество,
потерявшее религіозное сознаніе, быстро дичаетъ въ
самыхъ высокихъ областяхъ ума и сердца. Цѣли жизни
перестраиваются и дѣлаются грубо-матеріальными, ис­
чезаетъ героизмъ, т. е. та сила, которая движетъ человѣчествомъ, не даетъ ему погружаться въ непробудный
сонъ. Общество теряетъ способность сопротивляться про­
цессу омертвѣнія, постепеннаго превращенія организма
въ м еханизм у живого гкла—въ минеральное. Религія
еще не изсякла въ свѣжихъ народныхъ слояхъ; девят­
надцатый вѣкъ далъ отдельные примеры пламенныхъ
и чистыхъ настроеній, но очень широко распространилось
и равнодушіе къ Божеству. Скептицизмъ и его острая
форма—пессимизмъ завершаютъ всѣ цивилизаціи и всегда
ведутъ къ упадку духа. Быстрый подъемъ богатства
создаетъ призракъ обезпеченности человѣка помимо Выс­
шей воли. Разъ здѣшняя его жизнь сделалась безопас­
ной, человікѵ начинаетъ казаться ненужнымъ Міровой
Промыслъ. Идолъ видимый — богатство — заслоняетъ не­
видимое Божество. Духъ матеріализуется, утрачиваетъ
свободу—дыханье Вічнаго, и общество останавливается,
умираетъ...
Самыя одаренныя изъ европейскихъ обществъ, несмотря
на чудовищную энергію, обнаруживаютъ признаки начинающагося омертвѣнія. Даже самая эта энергія, мо­
жетъ быть, потому такъ стремительна, что постепенно
делается мертвой. Нынѣшнія великія общества распо­
ряжаются силами, неменьшими, нежели Атилла и Тамерланъ. Страшная власть всѣхъ надъ всякимъ подавляетъ
всякое сопротивленіе и, обращенная внутрь, душитъ об­
щественность въ ея самыхъ нѣжныхъ и тайныхъ функціяхъ,
обрываетъ органическія завязи. Общество молодое и све­
жее, гармонически - уравновешенное, неспособно раз­

вить большую силу въ одностороннемъ направлении
оно на видъ безсильно; въ немъ центральное значеніе
гогЬетъ человекъ. Наоборотъ, въ обществе старомъ, пре­
вратившемся въ машину, возможны страшныя напряженія въ ту или другую сторону, но элементы его непо­
движны. Человѣкъ въ немъ — мертвая молекула, а не
клетка. Такая общественность—гіродуктъ гіереразвитія—
представляетъ упадокъ общества, ибо смыслъ общества—
не угнетеніе человеческой личности, a расцвѣтъ ея.
XII.
Расцвѣтъ человека! Вотъ единственное, что забыто
лихорадке поспешныхъ усовершенствованій, въ мод­
ной погоне за новизной. Никогда вниманіе человеческое
(въ которомъ секретъ генія) не было такъ напряжено,
какъ въ этомъ веке, но обращено оно было на тысячи
вещей внѣ человека и слишкомъ мало внутрь его. От­
сюда непрерывное улучшеніе домовъ, одежды, пищи, ме­
бели, утвари, предметовъ искусства и роскоши,—и одно­
временное ухудшеніе самого человека, какъ вещи. Организмъ человеческій ставился безоглядочно въ условія, въ
которыхъ онъ вырождался. Если спросить, 'почему наши
далекіе предки втеченіе долгихъ вековъ' не додумались
до современныхъ открытій, то трудно было-бы объяснить
это ихъ неинтеллигентностью. Можетъ быть, они въ состояніи были-бы соорудить гѣ-же железныя дороги, разра­
ботать угольныя копи, рудники и пр., но просто не хотѣлгь этого. Жизненный инстинктъ удерживалъ ихъ вниманіе на необходимомъ, воздерживая отъ излишняго.
Какъ людей здоровыхъ, уравновешенныхъ, ихъ не тянуло
ни къ чему изощренному, для нихъ оно было не инте­
ресно. Какъ животныя отворачиваются отъ пряныхъ кѵшаній нашего стола или не выносятъ изысканной музыки,
какъ они равнодушны къ тому, что мы считаемъ рос­
кошью, такъ и более здоровыя древнія расы. Современ­
въ

392

ные крестьяне часто мечтаютъ о жизни въ городе, они
готовы променять свою свободу и тишину на гнетущій
трудъ и пребываніе въ подвалахъ, лишь-бы им^ть
возможность опьянять себя испареніями распутства. Ста­
ринный человѣкъ инстинктивно искалъ другого счастья.
Его тянуло на просторъ природы, въ благоуханіе полей,
въ тишину лѣсовъ. Безсознательно онъ чувствовалъ, что
свѣжій воздухъ важенъ, а шумъ торговли—неваженъ,—
что просторъ полей—выгоденъ для организма, тѣснота-же
городская мнетъ его. Безотчетно человѣкъ, какъ рыба,
птица, звѣрь, искалъ себе среди природы наилучшихъ
условій для здоровья, и находилъ ихъ. Подъемъ энергіи
въ нынѣшнемъ вѣкѣ перестроившій человѣческій бытъ,
объясняется, можетъ быть, не избыткомъ, а упадкомъ
здоровья. При потерѣ равновѣсія человекъ, какъ вещь,
шарахается по равнодействующей и производить огром­
ную работу — безъ всякой надобности въ ней. Нейрастеники отъ времени до времени обнаруживаютъ ли­
хорадочную деятельность, чтобы вслѣдъ затѣмъ погру­
зиться въ апатію. Не имѣетъ-ли порывъ энергіи въ нынѣшнемъ вѣкѣ нейрастеническое происхожденіе?
*

XIII.

Если человека добровольно потянуло отъ естественной,
спокойной жизни къ тревожному изслѣдованію, къ неустаннымъ поискамъ въ далекіе края, въ океаны, лѣса,
горы, пустыни, въ мрачныя подземелья, въ смрадъ, грязь,
сырость, тяжелое утомленье — то это доказываешь явное
пренебреженье своимъ собственнымъ совершенствомъ и
поиски его внѣ себя. Сжавъ себя въ гибельныхъ для
тѣла и духа условіяхъ искусственной'культуры, человѣкъ
обрекъ самый дорогой предметъ въ природе — самого
себя — на искаженіе, на регрессъ. Фабрика при наи­
лучшей ея обстановке не даетъ той свежести силъ, какъ
деревенскій трудъ, а города, самые роскошные, действу-

393

тотъ на породу людей убійственно. Вычислено, что уже
въ третьемъ или четвертомъ поколѣніи коренные жи­
тели болылихъ городовъ вымираютъ, и ізослѣдніе совсѣмъ опустели-бы, если-бы не пополнялись притокомъ
здороваго населенія деревень. Именно въ XIX вѣкѣ всюду
въ Европе шелъ стремительный ростъ городовъ, причемъ
въ иныхъ промышленныхъ странахъ деревни почти совсімъ исчезли. Всѣ сколько-нибудь сильные, талантли­
вые, зажиточные люди переселялись въ городъ, и сами
деревни стали усваивать стеснительную обстановку горо­
довъ. Земледеліе падаетъ, городскіе промыслы страдаютъ перепроизводствомъ, и, не будучи въ силахъ
обезпечить ни хлеба, ни зрелищъ полчищамъ бедняковъ, города спасаются отъ нихъ отравою своей
тесноты, шума, загрязненности, повышающими смерт­
ность чуть не вдвое. Богатые горожане въ своихъ дворцахъ и загородныхъ виллахъ еще выносятъ ядъ общей
атмосферы, но несметный пролетаріатъ подвергается
мучительному и неизбежному вымиранію. Для народ­
ной массы города — опустошители, гигантскіе гасиль­
ники жизни. Ни тріумфальныя арки, ни залитые электричествомъ бульвары, ни величественные храмы и мо­
нументы не могутъ заслонить этого зла. Даже подзем­
ные каналы, водопроводы, дешевыя квартиры для бедныхъ, дешевыя столовыя (всетаки недоступный для мно­
гихъ) не въ состояніи дать тѣхъ волшебныхъ ѵсловій
здоровья, которыя въ деревне даются даромъ—чистоты
воздуха, простора и тишины. Города являются местомъ
изгнанія изъ того естественнаго рая, где человекъ только
и можетъ жить въ Боге, въ органической связи съ океаномъ жизни—природой. Какъ разрешить XX векъ это
стихійное стремленіе въ города? Съ опустеніемъ деревень
не начнутъ-ли гаснуть и сложенные изъ нихъ, нылающіе
теперь костры? Если немногіе крупные города продолжаютъ рости, то множество мелкихъ замираютъ.

394

XIV.
То, что готовитъ Европ^ XX вѣкъ, мы видимъ въ
странѣ, опередившей нашъ материкъ на целое столѣтіе.
Соединенные Штаты уже живутъ въ XX вѣкѣ, а на
нашъ. русскій счетъ, можетъ быть, въ XXII. Возможно,
что и у насъ появятся города съ двадцати-этажньши до­
мами, воздушными железными и электрическими дорогами,
движущимися вокзалами и пр., и пр. Возможно, что и
у насъ будутъ свирепствовать колоссальные заговоры,
тресты, синдикаты и т. п., стихійная экономическая борьба
omnia contra omnes, съ биржевыми ураганами и землетрясеніями, съ безконечною тревогою имущихъ и неимущихъ.
До сихъ поръ эта тревога влечетъ за собою все более
ростущее недовольство. Вместо общественнаго мира—все
более распаляется взаимная ненависть общественныхъ
классовъ, ненависть къ самой жизни, что такъ грустно
доказывается быстрымъ ростомъ самоубійствъ. Воображеніе народовъ, пораженное блескомъ роскоши, угнетаетъ
ихъ разумъ и совесть. Чтобы войти въ это будто-бы до­
ступное царство счастья, царство мраморныхъ подъѣздовъ,
пышныхъ лакеевъ, дорогою живописью и скульптурой
украшенныхъ залъ, тонкихъ винъ и снедей, раззолоченныхъ ложъ въ театре, драгоценныхъ камней, бархата,
кружевъ и шелка, блестящихъ экипажей и пр., и пр.—
чтобы войти въ этотъ новый Эдемъ, созданный не Богомъ,—‘современные люди въ передовыхъ странахъ отка­
зываются иміть семью или сокращаютъ ее до одного—
двухъ детей. Современная любовь—цветеніе природы и
вечный гимнъ ея—оскверняется дітоубійствомъ, вытравленіемъ плода: бракъ опоганивается искусственнымъ безплодіемъ, и достигшіе богатства умираютъ въ пустыне
своего эгоизма. Въ конце концовъ и европейцы начинаютъ
хворать странными болезнями американцевъ—диспепсіей
и физическимъ безплодіемъ. На предѣлахъ страстнаго
возбужденія белой породы ее постигаетъ неожиданная,

395

таинственная бііда. Тѣло отказывается питаться, отказы­
вается рождать. Корень бытія вянетъ гдѣ-то въ централь­
ной глубинѣ оскорбленной природы. На лередовыхъ ве­
ликихъ республикахъ, на Франціи и Соединенныхъ ІІІтатахъ мы видимъ, къ чему ведетъ насъ современное идо­
лопоклонство, обожествленіе вещей.
«Богоотступники истребятся». Таковъ законъ, дѣнствующій отъ созданія міра. Человѣкъ и общество, и
весь родъ людской живы лишь пока они въ согласіи съ
закономъ вѣчнымъ. При выпаденіи изъ него, вольно.чъ
или невольномъ, удѣлъ нашъ—-смерть.
Съумѣетъ-ли царствующая на землѣ раса уберечься
отъ культурной гибели? Съумѣетъ-ли она съ несомнѣнно
ложнаго пути вернуться на путь истинный? Съумѣетъ-ли
она подавить въ себѣ манію величія и неукротимой жад­
ности?—Едва-ли. Я, по крайней мѣрі, въ это не вѣрю.
Я слышалъ изъ устъ великаго нравоучителя, что мы на
зар-fe великаго пробужденія, что идетъ вѣкъ светлый, и
не дал-ѣе, какъ следующее поколѣніе осуіцествитъ мечты
пророковъ. Стоитъ, говорилъ онъ, понять ложь — и она
исчезнетъ, народы перекуютъ мечи на рала и пр. Я не
вѣрю въ это безусловно. Я не вижу въ приближающихся
молодыхъ поколѣніяхъ новой породы людей. Это порода
старая и, можетъ быть, старее насъ. Они непремѣнно по­
вторять всѣ человѣческія безумства, хотя-бы истина шіъ
и была открыта. Они разовьютъ инерцію нашихъ ошибокъ
и нашего сознанія. Они всѣ бол^е и боліе будутъ сли­
ваться въ стихію, въ безбрежную и безформенную чело­
веческую толпу, въ которую постепенно перерождается
древнее общество.
XV.
Мнѣ кажется, XIX вѣкъ много подвинулъ впередъ
этотъ недавно начавшійся процессъ общественнаго омертвінія. Какъ превосходно разъяснилъ еще Токвиль, рево-

396

люція ничуть не остановила, а усилила ту централизацію,
то оплотнѣніе, которое началось въ западномъ обществѣ
цѣлые вѣка тому назадъ. Революція сбросила старыя
формы государственности потому, что подъ ними вырос­
ло новое общество — не болѣе, a менѣе свободное, чѣмъ
когда-то встарь. Король, аристократія, духовенство — все
это уже не укладывалось въ идею новой власти, власти
не отд-ѣльныхъ лицъ, а массы, которая, постепенно уплот­
нившись, обнаружила свойства минеральной массы: неодо­
лимый для отдѣльныхъ частей вісъ и полное поглощеніе элементовъ въ общемъ центр1! тяжести. Если древ­
нее общество представляло изъ себя разсы панную толпу,
гд-Ь, какъ на ярмаркѣ, каждый могъ пробраться куда
угодно и входить въ любыя отношенія со всѣми, то но­
вое общество оказалось сж атой толпой, которая, разъ
вы попали въ нее, лишаетъ васъ свободы: вы можете двигать­
ся только туда, куда всѣ, хотя-бы это движеніе влекло васъ
къ пропасти. Прежній принципъ—неравенство—разграничивалъ жизнь отдѣльныхъ тканей; города, сословія, общины,
цехи жили отдельной жизнью и не участвовали непосред­
ственно въ общей судьбѣ государства. Разрозненность да­
вала просторъ индивидуальности, способствовала раскрытію всѣхъ возможностей. Новый принципъ, общественное
равенство, кажущееся столь справедливымъ, внесло на са­
момъ дѣлѣ общее рабство; какъ въ густой толп-fe, всѣ
оказались въ равныхъ условіяхъ, и всѣ подчинились со­
бирательной огромной волѣ — вол-fe толпы. Прежде обширныя общественныя группы были привилегированными,
т. е. свободными отъ многихъ давленій общества. Теперь
всѣ уравнены въ общемъ гнетѣ, причемъ самыя широкія
права гражданина не даютъ ему ничего, кромѣ обязан­
ности подчиняться общей волѣ. Bdb монархіи Запада—
замаскированныя республики, a res publica отдаетъ каждаго
во власть публики, существа собирательнаго, многоголоваго, но въ сущности безглаваго, такъ какъ единство
воли и единство сознанія сведено въ немъ къ ариѳметиче-

397

скому большинству. Бъ новомъ обществѣ на Запад-Ѣ дана
свобода мнѣнія, дана потому, что тамъ теперь это уже
вполнѣ безопасно: общественная власть чувствуетъ себя
безмѣрно сильной предъ всякимъ меньшинствомъ. Вы,
гражданинъ, можете подать свой голосъ,—онъ тотчасъже, какъ атомъ въ массѣ, тонетъ въ публикѣ; р-ѣшеніе
будетъ зависать не отъ васъ, а отъ нея. Какія-бы бе­
зумства большинство ни дѣлало — вы обязаны ихъ раз­
делять. Даже преступленія общества вы должны поддер­
живать и служить имъ. Иной честный н^мецъ вовсе не
сочувствуетъ проповѣди Евангелія «mit gepanzernter Faust»,
но долженъ оплачивать, путемъ прямыхъ и косвенныхъ
налоговъ, всѣ похожденія соотчичей въ Африк'Ь и Китаѣ.
Постепенно, именно въ нашемъ в-ѣкі, подъ предлогомъ
установленія равенства, въ европейскомъ обществѣ ис­
чезло много драгоцѣнныхъ видовъ свободы, ограждав­
шихся привилегіями. Напримѣръ, еще всі помнятъ ста­
рую исчезнувшую теперь свободу отъ военной службы.
Кто не хогѣлъ войны, могъ нанять за себя рекрута,
а въ иныхъ странахъ брали на войну, какъ и теперь въ
Англіи, только желающихъ. Но и это прекрасное нера­
венство уничтожено. Подъ смутнымъ внушеніемъ массы,
въ которую превратилось общество, — сочли справедливымъ и военную службу сделать общей повинностью,
не справляясь съ индивидуальными влеченіями. Ни въ
какой другой области не выразилось такъ ясно пере­
рождение общества. Всѣ повинности и налоги стараются
теперь сдѣлать возможно равномерными, чтобы, какъ мо­
лекула въ кускѣ желѣза, гражданинъ испытывалъ без­
условно одинаковое со всѣми натяженіе. На самомъ дѣл^ѣ,
развѣ всѣ мы имѣемъ одинаковую нужду въ томъ, что
оплачиваемъ? Вы втеченіе сорока лѣтъ, напримѣръ, ни
разу не обратились къ суду или полиціи, а вашъ сосѣдъ
безпокоилъ ихъ сорокъ разъ. Тѣмъ не менѣе, вы опла­
чивали содержаніе этихъ учрежденій въ такой же мѣрі,
какъ вашъ сосѣдъ. Вы ни разу не воспользовались ни

39S

музеями, ни академіями, но платите на содержаніе ихъ
столько-же, сколько ті, кто ими пользуется весь вікъ.
Этотъ принципъ кругового обезпеченія даетъ огромную
силу обществу, но личность, можетъ быть, выигрывая
матеріально, лишается имъ всей своей свободы. Лич­
ная жизнь человека дѣлается стихійной, безсознательной; онъ — какъ частичка въ массѣ—не знаетъ,
участвуегь-ли онъ въ подвигѣ, или подчасъ въ преступленіи; онъ чисто механически увеличиваетъ собою вѣсъ
толпы, ея импульсивныя движенія.
XVI.
Если-бы толпа по природѣ своей была существомъ
высшимъ человѣка, то служеніе ей было-бы благо­
родной жертвой. Но — какъ давно раскрыли вдумчивые
наблюдатели — толпа имѣетъ психологію низшаго типа.
Если это—существо, то существо неуравновешенное, ма­
ниакальное, способное иногда на хорошіе порывы, но го­
раздо чаще — на безумства. Толпа порядочныхъ людей
иногда ведетъ себя, какъ негодяй, и вместо того, чтобы
обезпечить общую безопасность, толпа наталкиваетъ
на преступленья. Часто, по словамъ Сигеле, ни судьи, ни
самъ преступникъ не подозр-ѣваютъ, что онъ всего только
несчастный, потерпівшій крушеніе въ соціальной, внезапно
разразившейся бѵрі. Какъ механическая масса, толпа спо­
собна на движенія мертвыя, внезапно охватывающія ее
и исчезающія. Душа толпы — страсть, и на разумное
рѣшеніе она неспособна. Истина — плодъ обыкновенно
одинокаго генія, обрѣтающаго ее въ глубокомъ сосредоточеніи духа. Толпа, напротивъ, — вся — разсѣяніе,
вся — поверхностность. Она сосредоточивается лишь въ
ощущеніи, и тогда порывы ея неудержимы. Это свойство
толпы загубило древнія демократіи. Какъ только община
разросталась, дѣлалась многолюдной, психологія ея пони­
жалась; народъ дѣлался взбалмошнымъ простакомъ, какимъ

его изображаетъ Аристофанъ,— орудіемъ въ рукахъ лю­
бого проходимца. Новымъ демократіямъ угрожаетъ та-же
опасность. Психологія народныхъ собраній, митинговъ,
парламентовъ и печати (которая тотъ-же парламентъ,
только на бумагЬ) — далека отъ топ степени благо­
родства и достоинства, которыя можно встретить въ отдѣльныхъ людяхъ. И поведеніе и мысль даже такой органи­
зованной коллегіи, какъ англійскій парламентъ, не могутъ
служить образцами для частныхъ людей. То, что называется
великодушіемъ, безкорыстіемъ, терпимостью—явленія зді с ь
почти неизвѣстныя, и наоборотъ—эта высокая толпа изъ
«лордовъ и джентльменовъ»—способна подчиняться са­
мымъ низкимъ чувствамъ, какъ доказываетъ война съ
бурами.
Психологія толпы не иміла-бы значенія, если-бы толпа
не предъявляла своихъ державныхъ правъ. Къ сожалѣнію,
XIX вѣкъ выдвинулъ толпу какъ власть, и подчинилъ ея
психигі отдѣльную личность. Съ нсобычайнымъ развитіемъ средствъ сообщенія, дорогъ, почты, телеграфа, пе­
чати—съ крушеніемъ натуральнаго хозяйства и замѣною
его денежнымъ, жизнь общества постепенно принимаетъ
толповой, стихійный характеръ. Постепенно все насе­
ление, до глубинъ народныхъ вовлекается въ чудовищный
спортъ политики и биржи. Постепенно «миръ»—высшее
благо естественной общественности—заменяется всеобщею
«борьбою». Если въ организованномъ обществ^, какъ въ
организмѣ, всѣ клѣтки тѣла всегда на своихъ мѣстахъ, то
въ толпѣ онѣ удерживаются лишь внѣшнимъ давленіемъ.
Борьба съ послѣднимъ составляетъ предметъ стачекъ,
бойкотовъ, обструкцій и множества другихъ формъ безкровныхъ междоусобій, входящихъ все бол^е и болѣе въ
обычай. На этомъ кипѣніи человѣческихъ страстей иные
основываютъ всѣ надежды. Изъ свободной борьбы, види­
те-ли, непремѣнно долженъ выйти побѣдителемъ но­
вый, болѣё справедливый порядокъ. Почему? Какое
жалкое предубѣжденіе! Борьба по самому существу не

400

есть источникъ ни разума, ни справедливости. Борьба
есть состязаніе страсти, въ ней лишь то считается мудрымъ и честнымъ, что ведетъ къ побѣдѣ. Въ жизни
толпы одновременно устанавливается столько критеріевъ
разулінаго и добраго, сколько партій. Въ концѣ концовъ
взволнованная такимъ образомъ жизнь представляетъ безпрерывное крушеніе общественности, соціальный хаосъ.
Какъ въ азартной игрѣ, такое состояніе общества даетъ
возможность иногда ничтожнымъ людямъ вдругъ пріобр^тать огромный вѣсъ, обогащаетъ ихъ капиталомъ и
властью, но зато повергаетъ и значительныхъ людей въ
ничтожество. Послѣ Гладстона тотчасъ возможенъ Чемберлэнъ, послѣ Гамбетты—Буланже. Совершенно неза­
метно нравственнаго прогресса толпы; въ концѣ вѣка она
болѣе груба и кровожадна, нежели въ срединѣ его. XX
вѣкъ застаетъ великую либеральную партію въ полномъ
разгром^. На родинѣ ея — Англіи — она въ развалинахъ,
по всей линіи торжествуетъ джинго. Во Франціи только
трусость, обуявшая буржуазію, мѣшаетъ окончательному
торжеству націоналистовъ. Въ Германіи, Австріи, Италіи—
всюду власть въ рукахъ партій, которыя откровенно выставляютъ государственный эгоизмъ выше права. Даже
Новый Свѣтъ, страна XX вѣка, бредитъ имперіализмомъ
и централизаціей. И здѣсь толповая политика ведетъ къ
крушенію свободы.
XVII.
Мечтатели нашего столѣтія возлагаютъ великія надежды
насодіализмъ, они указываютъ на быстрый ростъ этой партіи
въ разныхъ странахъ и на мирное завоеваніе ею власти.
Но соціализмъ въ конечныхъ цѣляхъ есть окончательное
подавленіе свободы, торжество массы надъ элементомъ
ея, личностью. Соціализмъ есть самая тяжкая, вполнѣ
омертвевшая форма государственности,—государство безъ
общества. Вѣдь «общество» въ его свѣжемъ состояніи

401

есть такое сожитіе, гдѣ личности данъ известный про­
сторъ, соціализмъ-же этотъ просторъ сгЬсняетъ до нуля.
Конечно, въ самомъ ученіи делаются всевозможныя ого­
ворки объ обезпеченіи личности, но эти обезпеченія ни­
чтожны предъ логикою самого принципа. Если всѣми при­
нято будетъ право общества управлять всею жизнью
личности, инерція этого начала доіідетъ до своего преде­
ла,—полнаго порабощенія человека. Въ исторіи соціализмъ,
подъ другими именами, дѣйствовалъ и всегда приводилъ
къ всеобщему рабству. Стоитъ вспомнить древнія или
средневѣковыя республики. Къ сожалѣнію, принципы соціализма имѣютъ силу надъ умами и проникаютъ подъ дру­
гимъ именемъ въ самое міросозерцаніе народное. Въ стра­
нахъ, гді нѣтъ вовсе соціалъ-демократической партіи, посте­
пенно и безотчетно устанавливается государственный соціализмъ, въ видѣ вмешательства центральной администраціи
въ самыя интимныя дела общества. Населеніе все более и
более делается склоннымъ слагать на власть заботу о сво­
емъ счастье, оно отказывается отъ всякой иниціативы, пре­
доставляя себе только исполнительную роль. Если прежде
отъ государства требовали только защиты отъ враговъ внешнихъ и внутреннихъ, то теперь требуютъ и матеріальной
опеки; хотятъ, чтобы государство регулировало промы­
шленность и торговлю, поддерживало-бы те или другія
сословія, нормировало-бы потребности, обезпечивало-бы
достатокъ. Какъ древній plebs кончилъ темъ, что требовалъ «хлеба и зрелищъ», не умея или не желая до­
быть ихъ самъ, такъ и нынешнее общество: чувствуя,
что оно умираетъ, какъ организмъ, оно отдаетъ государ­
ству все хозяйство, всю свою независимость. Какъ въ
векъ Платона, многіе жаждутъ общности не только иму­
ществъ, но женъ и детей, не подозревая, что въ этой
«общности» окончательная гибель «общественности», превращеніе общества въ минеральную массу. Ничто такъ не
угрожаетъ личности человеческой и развитію человеческаго типа вообще, какъ торжество этого ученія. Его
26

402

идеалы—о всеобщемъ труде и взаимопомощи, объ отреченіи отъ эгоизма и пр. высоки и святы, но лишь пока
достигаются добровольно. Разъ человечество начнутъ
принуждать къ святости насильно, это будетъ худшимъ
изъ рабствъ. Современное государство, при всѣхъ недостаткахъ, несравненно мягче соціализма: оно борется съ челове­
ческими грехами, но не настаиваетъ на добродетеляхъ, пре­
доставляя ихъ свободному творчеству душъ. Успехи со­
циализма, можетъ быть, объясняются ничемъ инымъ, какъ
упадкомъ личности. Для обезсиленныхъ, обезцвеченныхъ,
измятыхъ душъ изъ всехъ состояній самое подходящее—
рабство, и XX векъ, вероятно, для многихъ странъ осуще­
ствить эту надежду. Когда отъ человека отойдетъ забота
о самомъ себе, когда установится земное провиденіе въ
виде выборнаго или иного Олимпа земныхъ боговъ, тогда
человекъ окончательно превратится въ машину. За опре­
деленное количество работы эту машину будутъ чистить,
смазывать, давать топлива и т. п. Но малейшее уклоненіе машины отъ указанной ей роли встретитъ не­
одолимый преграды. Меня лично эта утопія не прелыцаетъ.
Я родился и выросъ въ эпоху, когда человекъ еще въ
широкой степени былъ предоставленъ самому себе. Будучи
въ некоторыхъ отношеніяхъ рабомъ своего народа и по­
лучая за это некоторыя выгоды, во всемъ остальномъ
человекъ оставался свободнымъ. Какъ устроитель своей
судьбы, онъ являлся существомъ самодержавнымъ и
даже какъ-бы божественнымъ въ отношеніи своей жизни.
Непосредственно после Бога онъ во многомъ былъ первой
властью надъ собою, и это придавало особенное достоин­
ство самому имени «человекъ». Придавало жизненность,
красоту и радость существованію. Необезпеченность та­
кого человека, необходимость вечнаго промышленія о
себе были источникомъ его энергіи. Лишенія, даже
тяжкія, угнетали менее, чемъ гнететъ полная обезпеченность при подневольномъ труде. Типъ человеческій,
при старомъ порядке, все-же сохранялся и расцветалъ

403

Что ждетъ его при торжестве новыхъ началъ—вопросъ
крайне спорный.
XVIII.
Истекающему вѣку пришлось горько убедиться въ
истине, что малѣйшая погрешность въ цѣляхъ жизни
д-ѣлаетъ ничтожными огромныя средства къ ней. Великія
силы, вызванныя человѣкомъ изъ нѣдръ природы—паръ,
электричество, динамитъ и т. п., великія изобретенья,
создавшія безчисленный классъ желѣзныхъ рабовъ—ма­
шины съ ихъ демоническою способностью къ труду,—
все это обещало для человечества новую эру, эру полнаго освобожденія отъ зла. Но зло торжествуетъ въ
конце вѣка не менѣе, чѣмъ въ его начале. Демоническія
силы, обіщавшія безмерное богатство, сдержали обѣщаніе, но вмѣстѣ съ богатствомъ однихъ классовъ принесли
новую бідность для другихъ. Машинное производство
сильно понизило стоимость всехъ предметовъ, кроме
предметовъ первой необходимости: ихъ стоимость повы­
силась и все повышается, местами въ прогрессіи ужасаю­
щей. А такъ-какъ огромное большинство народное всюду
обезпечено лишь настолько, что покупаетъ предметы
лишь первой необходимости, то оно ничего не выиграло
отъ пониженія ценъ на роскошь и много проиграло отъ
увеличенія ихъ на пищевые припасы. «Хотя на соверенъ
богатый человекъ купитъ теперь гораздо больше, чемъ
пятьдесятъ летъ тому назадъ, но бедный человекъ ку­
питъ на него гораздо меньше», говоритъ одинъ англійскій из следователь (Д. Гобсонъ). Одна квартирная плата
увеличилась въ последнее полустолетіе на i j o 'V o , страшно
вздорожало топливо, мясо, овощи, молоко и т. п. Машины,
какъ древніе рабы, обогащаютъ только своихъ хозяевъ—
классъ малочисленный, огромное-же большинство народ­
ное лишено этими машинами своихъ древнихъ заработковъ. Новый ткацкій станокъ выгналъ на улицу

404

сотни тысячъ женщинъ и дѣвушекъ и создалъ пышный
расцвізтъ проституціи въ этомъ вѣкѣ. Железные рабы,
изъ которыхъ каждый упразднилъ десятки и сотни человѣческихъ рукъ, обрекли милліоны рабочаго населенія на
изгнаніе изъ родной страны; отъ чудесныхъ машинъ, какъ
отъ чумы, приходилось бежать за океанъ, въ пустыни и
леса. Пока земли были не заняты капиталомъ, пока эмиграція была возможна,—народъ еще спасался отъ машинной
культуры, но на землѣ осталось уже немного мѣста для
новой колонизаціи. Куда даваться «лишнимъ рукамъ»?
Это одинъ изъ проклятыхъ вопросовъ, которые ХІХ-ое
столѣтіе оставляетъ въ наслѣдіе ХХ-му. Вдумываясь въ
эту центральную загадку, ясно видишь, что омертв-ѣніе
общественное стеснило не только свободу человека, но
и трудъ его. Такъ называемыя «первобытныя» условія
(натуральное хозяйство, кустарные промыслы) давали боль­
шее обезпеченіе большинству. Не было возможности внезапныхъ обогащеній; какой-нибудь торговецъ селедками
не разживался въ милліонера, не появлялось безчисленныхъ «королей»—желѣзныхъ, сахарныхъ, нефтяныхъ, каменноугольныхъ, но всякій бѣднякъ находилъ себе ра­
боту и кусокъ хлѣба. Уходящій вѣкъ, стремясь къ ра­
венству среди людей, далъ несомненно самые чудовищ­
ные примѣры неравенства въ распредѣленіи благъ земныхъ. Бедняки дѣлаются бѣднѣе, богачи—богаче,—идетъ
великій экономически расколъ, и народомъ континентальнымъ, которымъ «некуда бежать»,—какъ, напр., индусамъ или отчасти русскимъ, приходится особенно круто
отъ этого страшнаго общественнаго перелома.
XIX.
Что вѣкъ грядущій намъ готовить? Я коснулся здѣсь
мимолетно лишь нѣкоторыхъ моментовъ столѣтія—жизнь,
какъ вѣчность, разнообразна, необъятна. Не хочется мрачныхъ пророчествъ. Человечество изранено великими ра­

405

нами—бедности, невежества, рабства, пьянства, разврата,
душа его измята безуміемъ и отчаяніемъ. Но чувствуется,
что жизнь выше всего этого и въ корне своемъ неистре­
бима. Пусть выродятся целые народы, вымрутъ страны и
материки: где-нибудь пробьются свѣжіе отпрыски, кото­
рые начнутъ новую жизнь. Колоссальное богатство духа,
обнаруженное белой породой, не можетъ-же изчезнутьбезслѣдно. Эта сила, проявленная извнѣ, можетъ войти внутрь
и вступить въ серьезную борьбу съ гибельными условіями. Животныхъ спасаетъ инстинктъ, предчувствіе,
заставляющее бежать передъ начинающимся наводненіемъ
или пожаромъ. Человечество долженъ спасти разумъ —
можетъ быть, тотъ-же спящій теперь инстинктъ жизни,
более высокій, чемъ у животныхъ. Я не думаю, что
этотъ разумъ проснется подъ внушеніями науки, литера­
туры, искусствъ. Эти внушенія сами—продуктъ возникшаго уже разума, и не всегда самый свежій. Чаще всего
голосъ науки и искусствъ скованъ преданіями, наслоеніе
которыхъ постепенно дотого усиливаетъ разъ принятое
мнѣніе, что съ нимъ не въ состояніи бороться более
свежая мысль. Какъ ни велики подвиги умственнаго твор­
чества въ нашемъ веке, все-же не отсюда, не изъ книгъ
намъ явится откровеніе. Мне кажется, спасительный переворотъ, если суждено намъ пережить его, произойдетъ—какъ
всегда—таинственно и незримо, въ глубине душъ, подобно
зреющему плоду. После страстнаго возбужденія этого века,
столь увлекательнаго, можетъ быть, вдругъ захочется по­
коя. То, что казалось смертью за-живо, покажется блаженствомъ. После воспаленной жадности—все эти несмет­
ный богатства покажутся скучными, роскошь—суетною,
победа надъ ближними — неблагородною. Что-то изме­
нится, какъ въ природе въ дни солнцеповорота, и души
человеческія потянутся къ иному міру, и радость «міра
сего» покажется презренной. Почему не повториться
движеніямъ первыхъ вековъ нашей эры? Конецъ ХІК-го
века во многомъ напоминаетъ ту эпоху. Богатый, пыш­
9

406

ный, роскошный, кровожадный, изступленный міръ мо­
жетъ вдругъ потерять свою прелесть, и снова людей жи­
вого духа потянетъ вонъ изъ городовъ, вонъ изъ толпы,
къ вѣчной тишине природы, къ уединенію, къ свободе.
Тогда среди развалинъ деревень, среди заглохшихъ по­
лей снова раздадутся счастливыя молитвы вновь обретен­
ному Отцу міровъ. Предчувствіе такого возрожденія ощу­
щалось уже въ концѣ нашего века. Можетъ быть XX
векъ разовьетъ дальше это движеніе. Иного спасительнаго пути я не вижу.
Прощаясь съ прекраснымъ и безумнымъ векомъ,
вспоминая съ болью его ошибки и преступленья,—
вспомнимъ съ благодарностью о техъ великихъ, геній
которыхъ даетъ нашему веку безсмертіе. Помянемъ въ
своемъ сердце безчисленныя безвестныя существованія,
изъ которыхъ каждое обнимало собою вечность. Помя­
немъ своихъ дедовъ и отцовъ, вынесшихъ на своихъ плечахъ весь гнетъ столетія. Помянемъ свою ушедшую мо­
лодость съ ея очарованьями и скажемъ: благословенна
жизнь...

«

Роль читателя.
I.
Двадцатый вѣкъ наступилъ. Кто знаетъ, что будутъ
называть литературой ХХ-го века? Она еще въ зачатіи,
она вся въ мечтахъ, въ желаніяхъ. Несомненно, на насъ
надвигается новый міръ словъ и мыслей, пока еще не­
слышный, идутъ новые писатели, безчисленный, необо­
зримый рядъ ихъ, идутъ новыя тысячи книгъ, романовъ,
стихотворэній... Чего пожелать литературе ХХ-го вѣка?
Вы скажете, конечно: «Побольше талантливыхъ писа­
телей». Желаніе прекрасное, хотя и старое, какъ сама
литература, и всегда повторяющееся. Не было вѣка, когда
не кричали-бы о литературномъ упадке и не говорилибы: «Куда девались таланты? где они?» Не было поколенія читателей, которые не вспоминали-бы со вздохомъ
прошлаго и не высказывали горячихъ пожеланій новыхъ
талантовъ, возможно больше ихъ. Да, талантъ все; въ
сущности, онъ и составляетъ благородную суть всякаго
искусства, въ томъ числе и литературы. Но я отъ всего
сердца пожелалъ-бы литературе не писателей, а т алант ливъгхъ читателей, — тогда и даровитые писатели явятся.
Какъ, вы спросите:—неужели для читателей нуженъ осо­
бый талантъ?—Несомненно, отвечу я. — Вопросъ—бытьли литературе великой или жалкой, зависитъ исключи­
тельно отъ того, достаточно въ стране одаренныхъ чи­

408

тателей, или нѣтъ. Если у насъ мало талантливыхъ авто­
ровъ, то это потому лишь, что слишкомъ мало действи­
тельно ителлигентной публики, которая могла-бы выдви­
нуть изъ своей среды таланты, отличить ихъ и поддер­
жать. Такъ называемыхъ «образованныхъ» людей, лрошедшихъ школу, у насъ милліоны, но это еще не настоящіе
читатели. Людей съ умственною жаждой и обширно-начитанныхъ—вѣроятно, десятки тысячъ,—но и это еще не
читатели. Это люди читающіе что угодно и обо всемъ
разсуждающіе на плохомъ журнальномъ языке, въ области
плохихъ журнальныхъ идей. Какъ не всякій говорящій—
ораторъ, такъ и не всякій читающій — читатель. Я хочу
сказать, что чтенье какъ особый родъ искусства, доступ­
но немногимъ, а между темъ такіе чит ат ели-арпист ы
играютъ роль въ литература необычайно важную. Это люди
изящнаго и тонкаго пониманія; обыкновенно, они чи­
таютъ мало, по той простой причин^, что для ихъ требовательнаго вкуса нетъ большого выбора. Писателей
посредственныхъ они не читаютъ вовсе, такъ что огром­
ное большинство современныхъ авторовъ для «ихъ какъ
бы не сушествуютъ, какъ вина плохой марки для зна­
тока винъ. Но разъ они не читаютъ огромнаго большин­
ства писателей, какіе-же они «читатели»? спросите вы.—
Самые важные для литературы, отвечу я, и въ сущности
единственные, связь которыхъ съ литературой ценна.
Какъ музыкальность существуетъ раніе музыки и создаетъ ее, такъ и литературность, какъ искусство одухо­
творенной речи, существуетъ ранѣе литераторовъ и
создаетъ ихъ.
Вотъ въ степени этой литературности общества и лежитъ разгадка: быть у насъ ^овой великой литературе, или
не быть? Читатель въ сущности есть личинка писателя, его
эмбріонъ. Безъ преувеличенія, милліоны людей въ каж­
дой странѣ пробуютъ хоть разъ въ жизни сделаться вторымъ Пушкинымъ, вторымъ Достоевскимъ или Белинскимъ, и стремленіемъ этимъ заражены самые страстные,

409

самые самоотверженные изъ читателей—въ возрастѣ отъ
то до 30 лѣтъ. Подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ чуднаго,
раскрывающегося въ поэзіи и литератур^ міра мысли почти
каждая, иногда очень скромная душа хочетъ овладѣть
этимъ удивительнымъ искусствомъ,—самымъ загадочнымъ,
самымъ интеллектуальнымъ изъ всѣхъ. Казалось-бы, оно
всѣмъ доступно, — всѣ говорятъ и пишутъ, но какъ ребенокъ, которому доступны клавиши рояли, съ изумленіемъ видитъ, что у него выходитъ «не то», такъ и милліонъ «пробующихъ» писателей. Свой собственный вкусъ
или чаще холодное равнодушіе журналовъ доказываютъ
имъ скоро, что литература — вещь не легкая, что даже
техника языка приобретается годами (Зола говоритъ —
десятилѣтіями) упорнаго труда. Притомъ и здѣсь арт истомъ нужно родиться, иначе никакая школа не даетъ
того таинственнаго «нѣчто», что называется—талантомъ,
способностью волновать сердца.
Если читатель — кризалида автора, то ясно, что отъ
обилія здоровыхъ, сильныхъ экземпляровъ читателя зависитъ обиліе литературныхъ талантовъ. Кажется, Берне
гд-ѣ-то говоритъ, что секретъ сделаться писателемъ для
умнаго и сердечнаго человѣка—простъ: стоитъ присѣсть
къ столу и выложить на бумагѣ свою душу. Если душа
живая, творческая, искренняя—она и на бумагѣ выльется
изящнымъ, одухотвореннымъ произведеніемъ. Школа, ко­
нечно, нужна и для одаренной души, но тутъ школа на­
чинается, можетъ быть, еще въ поколѣніяхъ дідовъ и
прадѣдовъ. Съ перваго появленія на свѣтъ будущій геній безотчетно учится всему, что ему нужно. Пушкинъ
задолго до того, какъ узналъ что-нибудь о существова­
ли литературы, еще ребенкомъ вбиралъ въ себя тѣ эле­
менты языка, тѣ созвучія, которыя составили его могучій
органъ выраженія. Для Моцарта курсъ .музыкальной
«школы» былъ пройденъ въ существенной части раньше,
чѣмъ онъ прикоснулся къ роялю, — какъ и у Паскаля—
ран-fee ѵчебниковъ — сложилась какая-то своя геометрія,

410

которая сразу перенесла его къ задачамъ до того неразрѣшидшмъ и для ученыхъ.
И.
По закону природы, нравственный смыслъ котораго
не ясенъ,—милліоны зародышей всего живого обречены
гибели. Ежегодно гаснутъ милліоны литературныхъ попытокъ, — ежегодно тысячи писателей выпархиваютъ изъ
своего читательскаго кокона слабыми, недоразвившимися,
неспособными къ жизни. Кое-гдѣ «пристроившись», коечто напечатавъ, они никакъ не могутъ овладѣть волшебствомъ искусства и стать интересными. Часто они во­
время отстаютъ отъ литературы, понявъ, что имъ здѣсь
не мѣсто. Они идутъ на службу и становятся добропо­
рядочными столоначальниками или техниками. Это во­
истину спасеніе для нихъ—выходъ изъ драмы голоднаго
существованія, обиженнаго и раздраженнаго въ погонѣ
за славой. Если читатели въ страні отличаются стро­
гостью вкуса, то уже это одно, какъ озонъ, очищаетъ
литературную атмосферу. Нѣтъ условій для жизни микробовъ,—они исчезаютъ. Но если по грустной, необъ­
яснимой до сихъ поръ причинѣ выдается эпоха бездар­
ная, если читательскій міръ не интеллигентенъ,—то это
пагубно отражается на литературѣ: безталанные писатели
находятъ свою публику, размножаются въ неимовѣрномъ
количеств-!, и тонкое мастерство немногихъ, великихъ,
артистовъ слова теряется въ хаосѣ ремесленныхъ, лубочныхъ вещей.
Теперь, надѣюсь, вы поняли, что я хочу сказать,
утверждая, что для великой литературы нужны талант­
ливые читатели. Принято думать, что писатель нуж­
дается въ общественномъ сочувствіи,. что безъ него онъ
гибнетъ, какъ цвѣтокъ, не дождавшійся теплыхъ дней.
До нѣкоторой степени это справедливо; все живое нуж­
дается въ благопріятномъ отношеніи къ нему среды. Стало
быть и съ этой стороны талантливые, т. е. отзывчивые

411

и понимающіе читатели необходимы для литературы. Но
это относится только до даровитыхъ читателей. Публика
неодаренная, такъ называемая «толпа» вовсе не нужна
для сколько - нибудь значительнаго автора. Можетъ
быть, для хилыхъ и слабыхъ особей, напрасно вышедшихъ изъ читательского кокона, и необходимо об­
щественное сочувствіе, но это уже относится не къ ис­
кусству, а благотворительности. Для писателей снльныхъ,
орнгинальныхъ, пришедшихъ въ міръ съ тяжелымъ грузомъ чувствъ и мыслей,—не до общественнаго сочувствія.
Этотъ давящій писателя грузъ онъ свалитъ непременно,
какъ носилыцикъ багажъ,—хотя-бы на платформе, если
хозяинъ не подоспѣетъ, а потомъ дѣлайте съ этимъ
грузомъ что хотите. Нравится вамъ или не нравится, настоящій писатель непремѣнно скажетъ то, для чего онъ
посланъ свыше. Вамъ не нравится? Да кто вы такіе? Вы
призраки, — немного лізтъ и васъ не будетъ, а великое
слово вѣчно. Если оно вамъ не нравится, тѣмъ хуже для
васъ. Черезъ десять, двадцать, сто лѣтъ — непременно
придетъ поколѣніе, которое подберетъ драгоценный грузъ,
взвѣститъ и оцѣнитъ его сокровища, йтакъ, действитель­
ному писателю, которому Пушкинъ говоритъ: «Ты—
царь»,—свойственна царственная прерогатива не обращать
ни малѣйшаго вниманія на мнѣніе обыкновенной публики.
«Дорогою свободной», не смотря на все—больше неснос*
ныя, чѣмъ действительный — препятствія, — помазанникъ
мысли идетъ «куда его влечетъ свободный умъ, усовер­
шенствуя плоды любимыхъ думъ, не требуя наградъ за
подвигъ благородный»... Что это, сказать кстати, — за
дивное стихотвореніе! Оно достойно быть скрижалью той
вечной заповеди, что геній свободенъ, что это его и
природа, и долгъ.
III.
Какъ читателю нужно не сочувствие къ нему автора,
талантъ, такъ и авторамъ необходимо не сочувствіе

412

читателей, а ихъ талантливость. Сочувствія бываютъ разныя. Есть трогательное поклонничество издалека, лю­
бовь къ автору, основанная на родстдѣ душъ, на глубокомъ пониманіи. Такое сочувствіе для писателя, ко­
нечно, неизъяснимо дорого и. можетъ быть составляетъ
одинъ изъ тайныхъ двигателей его работы. «Не для себя
тружусь, а для другихъ, хорошихъ людей» — эта мысль
окрыляетъ автора, составляетъ его нравственную награду.
Быть признаннымъ хоть немногими читателями, но истинно
достойными, въ благородствѣ ума и сердца которыхъ увѣренъ—это своего рода рыцарское посвященіе, сознаніе
глубоко-радостное и ободряющее. Въ кругу такихъ чи­
тателей авторъ находитъ свое общество, свою семью,
свою умственную атмосферу, гд"ѣ легко дышется. Но да­
леко не всякое читательское сочувствіе имѣетъ этотъ
характеръ. Иныя формы поклонничества прямо таки не­
сносны. Знаменитая «выходка» г. М. Горькаго въ московскомъ театрѣ грубовата, но кто знаетъ—какія физіономіи онъ видѣлъ въ эти минуты вокругъ себя? Если уже
одно глупое лицо оскорбляетъ тонко чувствующаго че­
ловека, какъ кощунственное искаженіе «образа и подобія» Божія, то представьте себѣ десятки, сотни неумныхъ лицъ, выражающихъ вниманіе явно стадное, по­
дражательное, несдержанное именно вслѣдствіе отсутствія всякой критики,—и вы поймете возможность того,
что талантливый и нервный, плохо воспитанный писатель,
можетъ быть, неожиданно для себя, пошлетъ ихъ... «по­
дальше» съ ихъ сочувствіемъ, какъ путешественникъ —
стаю любопытныхъ обезьянъ. Писатель—если онъ даровитъ—превосходно знаетъ, что воспаленное вниманіе къ
нему большинства поклонниковъ есть предметъ моды,
которая всегда есть тонкій видъ скандала. Простынетъ
скандальность новизны, и потребуется другая мода. Повѣетъ вѣтромъ — и толпа отхлынетъ къ другому идолу,
къ идолу на часъ. А иногда любимый авторъ видитъ,
что сочувствіе къ нему—прямо корыстное,—не ради та­

413

ланта, а ради титула писателя, редакторскаго или про­
фессорского званія или просто знаменитости. Покойный
Вл. С. Соловьевъ былъ осаждаемъ толпой сочувственниковъ, которыхъ незадолго передъ смертью печатно умолялъ дать ему передохнуть. Философъ, самый обаятель­
ный человѣкъ, какого я встр-ѣчалъ въ жизни, жаловался,
что чаще всего обращаются къ нему не изъ сочувствія
къ его трудамъ, которыхъ и не читали, — а изъ желанія
воспользоваться литературной протекціей. Переутомлен­
ный собственной работой, философъ читалъ пухлыя писанія сочувственниковъ, склонивъ свои прекрасные, страш­
но близорукіе глаза до самой бумаги. Читалъ и хлопоталъ о рукописяхъ, причемъ вся неудача валилась, ко­
нечно, на него. Онъ долженъ былъ спрявляться о томъ,
приняты-ли въ редакціяхъ рукописи? и почему не при­
няты? Какіе именно недостатки въ нихъ нашелъ редак­
торъ, и не ошибся-ли, молъ, онъ? Затѣмъ надо было вы­
ручать рукописи обратно и возвращать по почтѣ съ извиненіями и утѣшеніями, послѣ чего следовала «новая
попытка» и т. д. «Безкорыстные» поклонники иногда не
лучше. Они покушаются на то, что всего дороже для
писателя, на его одиночество, отнимаютъ время и вниманіе.— Только что засѣлъ я за работу, говорилъ мнѣ
однажды Владиміръ Сергѣевичъ, — вдругъ появляется
этотъ милѣйшій П., нашъ общій другъ. Ахъ, Боже мой,
думаю: я пропалъ! Онъ усядется на нисколько часовъ.
Вдругъ у меня блеснула счастливая мысль: «Голубчикъ В.
П., говорю:—вотъ хорошо что вы зашли! Выручите меня
по дружбѣ: съѣздите въ Александро-Невскую лавру и
отслужите панихиду по NN. Вотъ вамъ пять рублей, не
откажите!» И В. П. съ величайшею серьезностью отпра­
вился въ другой конецъ города служить панихиду, не
подозрѣвая моей хитрости. Ха*ха-ха!..
Вотъ къ какимъ крайнимъ средствамъ иногда при­
ходится прибегать знаменитымъ людямъ, чтобы хоть не­
множко выпутаться изъ читательскаго «сочувствія». Тотъ-

414

же Вл. С. Соловьевъ, благодаря замечательной красоте,
имелъ всегда целый хвостъ поклонницъ. Въ некоторыхъ
редакпіяхъ, гді онъ бывалъ определенные часы, прини­
мались предохранительный меры противъ посещенія дамъ.
Про одну, некую Татьяну N, онъ мне разсказывалъ:
«Что я ни дѣлалъ съ нею, не отстаетъ, преследуетъ!
Наконецъ, я сказалъ ей: «Татьянище — банный листъ!
Что вы ко мне пристали? Что вамъ собственно отъ меня
нужно?»
А Вл. С. Соловьевъ былъ въ личныхъ отношеніяхъ
воплощенная милота и кротость.
IV.
Къ стыду человеческой природы, иногда даже великіе писатели жаждутъ рукоплесканій, до болезненной
слабости. Вспомните Гюго, который на склоне летъ
каждый день, въ определенные часы, садился у окна своего
дома въ Париже и бывалъ несчастливъ, когда толпа пе­
редъ окномъ была невелика. Вспомните какъ тревоженъ
былъ Тургеневъ, когда его популярность колебалась
среди молодежи. Но примеръ того-же Тургенева (и по­
жалуй, Гюго) показываетъ, что истинный талантъ даже
у тщеславныхъ писателей независимъ. Пусть онъ иногда
портитъ имъ репутацію и имъ это больно,—они всетаки,
покорные высшей воле, говорятъ свое особенное слово,
иногда очень непріятное толпе. Примѣръ этихъ вели­
кихъ писателей убедителенъ еще въ томъ, что идущіе
«противъ теченія» — если идутъ къ истине—никогда не
проигрываютъ. Наоборотъ,—подслуживанье вкусамъ толпы,
создававшее лжеписателямъ иногда широкую известность,
не спасало ихъ отъ быстраго забвенія. Если-бы считать
литературой мелкую печатную ремесленность, то приш­
лось-бы отметить очень дурное вліяніе «общественнаго
сочувствія» на авторовъ. Оно развращаетъ ихъ, делаетъ
рабами рынка. Огромное большинство журналистовъ,

415

беллетристовъ, философовъ, поэтовъ — какъ кустари —
чутко прислушиваются къ умственному спросу и угадываютъ вкусы потребителя. Угадываютъ безотчетно и считаютъ рыночный вкусъ своимъ собственнымъ. На самомъ
дѣлѣ, такой писатель не внушитель мысли, a медіумъ ея,
внушителемъ-же является толпа, и потому все необозри­
мое море печатной бумаги, кроме немногихъ страницъ,
не есть литература. Это «демотическая» письменность,—
не искусство, а сама жизнь, оттиснутая на бумагѣ со всѣмъ
неряшествомъ вульгарной речи. Пора читателямъ убе­
диться, что они играютъ въ литературе вовсе не пассив­
ную роль, что они принимаютъ въ ней творческое учаcrie, иногда благотворное, иногда нѣтъ. Пора признать,
что столь огромныя явленія, каковы искусство, наука, ли­
тература—совершаются не только профессіональными де­
ятелями, а общимъ разумомъ страны, стихійной силой
целаго ряда поколеній. Кто знаетъ,—можетъ быть и великіе таланты (во всехъ областяхъ) суть только вырази­
тели внушеній того разсеяннаго въ обществѣ слоя вели­
кихъ людей, которые великими не считаются, которыхъ
не замечаютъ, но которые невидимо вдохновляютъ людей
творческаго склада. Можетъ быть — я это считаю даже
достоверным^ — что помимо словъ души сообщаютъ
другъ другу свои настроенія—основу мыслей. Если такъ,
то читатели ответственны за свою литературу.
«Читатель» предъявляетъ часто невероятный требованія къ литературе, жалуется на безталанность писа­
телей. Себя онъ освобождаетъ отъ какихъ-бы то ни
было обязанностей въ отношеніи литературы, кроме
рублей, заплоченныхъ за печатную бумагу. «Писатели
должны быть талантливыми или не писать вовсе!» Хо­
рошее правило, высказанное, между прочимъ, Гете, ко­
торому оно не мешало, наряду съ хорошими вещами,
написать много слабыхъ. Да, писатели должны быть та­
лантливыми, — но мне кажется, что и читатели должны
быть талантливыми, или не читать вовсе! Требованіе

416

строгое, вы скажете, — но тогда будьте-же снисходи­
тельны къ менѣе одаренныыъ писателямъ, памятуя, что
они—вашъ-же братъ, плохо замаскированный «читатель».
V.
Требованіе строгое—будьте талантливымъ читателемъ
или не читайте вовсе,—однако, оно не капризъ, а потреб­
ность и самое возвышенное право генія. Писатель работалъ
надъ своею вещью, пылая огнемъ священнымъ, онъ перелагалъ въ слова самыя нѣжныя біенія своего сердца, самыя
задушевныя и страстныя мечты. Явилась вещь чудотворная—
въ томъ смыслѣ, что она какимъ-то чудомъ заставляетъ
переживать и читателя, тонко чувствующаго, тотъ-же
высокій трепетъ, то-же счастье мысли. Но представьте
себѣ, что эта дышащая безсмертной свежестью литера­
турная вещь попадаетъ въ лапы Коробочки, Ноздрева,
Собакевича... Судьба печальная. Какъ негры, захватившіе
въ плѣнъ красавицу-египтянку,—иные почтенные читатели
обращаются съ художественной вещью такъ, что геніальный авторъ умеръ-бы съ горя, если-бы почувствовалъ
этотъ позоръ. Какъ въ кольцахъ удава мнется и уродуется
прекрасное тѣло дикой козы, превращаясь въ гѣсто,—
такъ великое произведете, поглощаемое существомъ низ­
шей породы. Вы скажете, всетаки, оно переваривается,
входитъ въ плоть и кровь читателя. Да, можетъ быть, въ
плоть и кровь—но не въ духъ, вотъ въ чемъ бѣда!
Читателямъ, искренно уважающимъ литературу, нужно
твердо помнить что жизнь литературы, какъ пищи, —
въ усвоеніи ея читателями. Хлѣбъ передъ вами,—но этого
мало: позаботьтесь о желудкѣ, который могъ-бы добро­
совестно переварить его. Есть болѣзни желудка, при
которыхъ хочется только острой, пряной, кислой, соле­
ной пищи. Большинство читателей хвораютъ подобнымъже умственнымъ пищевареніемъ: великая литература имъ
не нужна, они требуютъ отбросовъ, ѣдкой горечи, круп­

417

ной соли. Душа искусства—красота, мѣра вещей, а чи­
татель требуетъ безобразнаго, выходящаго изъ мѣры. Въ
литературе читатель ищетъ не тонкихъ ощущеній разума,
а грубаго раздраженья чувствъ, ищетъ тѣхъ-же уличныхъ зрѣлищъ, той-же сплетни, того-же скандала, какими
развлекается вне литературы. Но вѣдь такое отношеніе
къ литературе не благородно. Варвары, смѣнившіе антич­
ный міръ, пережигали мраморныхъ богинь и грацій на
известь. На тщательныхъ стертыхъ твореніяхъ изящнаго
Петронія записывали грязное белье. Это варварство еще
не прошло: въ бездушныхъ черепахъ сотенъ и тысячей
читателей совершается невидимо та-же жестокая работа.
Какъ король франковъ изъ ученія Христа вынесъ страст­
ное желаніе перебить всѣхъ враговъ Христа,— такъ изъ
платоновскаго «Пира» иной читатель всего только и
знакомится, что съ греческою любовью, или изъ Данте
ему запоминается, можетъ быть, только труба демона
изъ 21-й п^сни и т. п.
Если говорятъ, что писателю нужно сочувствіе чита­
теля, то это большая неточность. Нужно не сочувствге, а
пониманіе, и только оно одно. Изъ пониманія является
и сочувствіе, но, къ сожаленію последнее иногда вытекаетъ и изъ непониманія, и это очень грустная судьба для
автора. Только въ пониманіи публики геній находитъ
окончательное удовлетвореніе; пусть пониманіе ведетъ
даже къ враждѣ. Можетъ быть, враждебное пониманіе
даже полезнее сочувственнаго. Для серьезнаго писателя
одобреніе широкой публики всегда несколько тревожно:—
«охъ, не сказалъ-ли я чего нибудь банальнаго?» спрашиваетъ онъ себя. Тонкій артистъ, испытавшій трепетъ
творчества, хорошо знаетъ, что совпасть съ нимъ во всехъ
изгибахъ и движеніяхъ мысли могутъ только избранные.
Если рукоплещетъ толпа, то это признакъ, что въ его вещи
толпа нашла нечто себе подобное, укрепляющее ея вуль­
гарный вкусъ. Часто пріятнее бываетъ разойтись съ
толпой, нежели сойтись съ нею. Резко выраженное не27

418

сочувствіе общества говоритъ (при наличіи таланта ав­
тора) за то, что его идеи дѣйствуютъ, что онѣ начали
свою разрушительную работу. Дайте время, и свѣтъ вашъ,
если онъ свѣтъ, можетъ быть, блеснетъ когда-нибудь
вашимъ гонителямъ «на пути въ Дамаскъ». Лучшіе изъ
враговъ—будущіе друзья, что касается худшихъ, то ихъ
вражда даже пріятна для челов-ѣка, увѣреннаго въ своей
истині. Можетъ быть оттого великіе учители—Сократъ
и ему подобные охотно принимали даже смерть отъ вра­
говъ. Сократъ отлично видѣлъ, что онъ хорошо понять
врагами: они были умны и образованы слишкомъ доста­
точно для этого. Онъ видѣлъ, что его ученіе дошло до
цѣли и вызвало въ дурныхъ людяхъ естественный резуль­
татъ—ненависть къ нему. Эта ненависть есть ничто иное,
какъ боль язвы, къ которой коснулся хирургическій ножъ.
Умному читателю поэтому, тоже нечего смущаться несочувствіемъ, которое онъ испытываетъ къ интересному
автору. Разъ авторъ талантливъ, т. е. обладаетъ способно­
стью заставить понять себя, — пусть онъ проповѣдуетъ
какое-угодно заблужденіе, — вы читаете его съ удовольствіемъ, съ чувствомъ огромной пользы для себя. Каждый
разъ такой писатель заставляетъ всколыхнуться весь сложившійся строй вашей мысли и еще разъ испытать ея
‘ крѣпость. Чтеніе превращается въ непрерывный споръ,
причемъ чувствуя атаку противника, вы вооружаете всѣ
средства обороны, обнаруживаете силы, до того скрытыя
для самйхъ себя. Замѣчательно, что расцвѣтъ каждаго
ученія приходится на эпоху ересей его. Когда споръ
погасаетъ, противники перестаютъ понимать не только
другъ друга, но и самйхъ себя. Всѣ лагери расколов­
шейся доктрины вырождаются. Кружковщина всегда кончаетъ тѣмъ, что убиваетъ мысль — ту самую, которую
хотѣла защитить, и убиваетъ именно боязнью привести
ее въ прикосновеніе съ враждебною стихіей. Мысль, какъ
все живое, должна быть въ постоянной борьбѣ—и только
этимъ поддерживается ея свежесть. Все, что окончательно

419

признано — приговорено къ смерти; «почить на лаврахъ«
значитъ действительно заснуть, и часто непробуднымъ
сномъ. Какъ сила не дѣйствуетъ без'ь сопротивленія, такъ
мысль безъ постояннаго противодѣііствія: важно одно,
чтобы это противодѣйствіе было действительно духовнымъ, чтобы противникъ благородной мысли, какъ въ
рыцарскихъ турнирахъ, былъ не менѣе благороденъ. Ужъ
если битва физическая — ломанье копей и реберъ —
способна была окрылять духъ, то достойно выдержанный
честный споръ мысли т-ізмъ более. Къ сожаленію, по нашимъ нравамъ онъ возможенъ не болѣе, чемъ рыцарскіе
турниры.
VI.
Что такое литературный успѣхъ? Мне кажется, успехомъ писателя нужно называть не симпатіи публики, а ту
внутреннюю работу, которую авторъ производитъ въ ея
душе, то сопротивление, которое онъ преодолеваете А
это доступно нелюбимымъ авторамъ иногда более, чѣмъ
любимьшъ. Часто случается, что автора все бранятъ, но
все чрітаютъ и не читать не могутъ. Властью таланта,
онъ заставляешь читать себя и тиранствуетъ надъ ненавидящимъ его читателемъ сколько дуигЬ угодно. Такъ
въ недавнюю эпоху радикализма все радикалы читали
Достоевскаго, хоть и ненавидели его, — а все консерва­
торы читали Тургенева и Щедрина, хоть и признавали
ихъ врагами. Въ эпоху Пушкина попробуйте не читать
Пушкина, или въ наше время—не читать Льва Толстого!
Такіе писатели всегда имеютъ успехъ, и чѣмъ ожесто­
ченнее клеймило Байрона или Гоголя современное имъ
общество, т'Ьмъ доказательнее былъ ударъ, нанесенный
имъ современному лицемерю. Такимъ образомъ, «успехъ»
великаго писателя иногда прямо пропорціоналенъ «несочувствію» къ нему публики. Другое дело—писатели не­
значительные, которые должны во что-бы ни стало н ра•

420

чтобы заставить себя читать. Но это—«не на­
стоящее» и о ихъ судьбе не стоитъ говорить. Какъ тѣ
скромныя созданія, которыя въ энтомологіи называются
эфемеридами,—эти писатели рождаются и умираютъ вме­
сте со столь-же эфемерною публикой и отъ нея не от­
делимы. Повторяя мысли и чувства публики, они на са­
момъ дѣлѣ не существуютъ для нея, какъ для теченія
не существуетъ увлекаемое имъ тѣло. Въ литературѣ слѣдуетъ считать только то существующимъ, что измѣняетъ
читателя, что заставляетъ теченіе общества пойти бы­
стрее, или остановиться, или взять другую дорогу. От­
сюда ясно, что самый «непопулярный» писатель, если онъ
оригиналенъ и талантливъ, имѣетъ неизмеримо болыпій
литературный успѣхъ, нежели самый популярный, но ба­
нальный. Литераторъ, подобно женщине, свой «успехъ»
можетъ измерять числомъ не только влюбленныхъ, но и
озлобленныхъ: — въ обоихъ случаяхъ страшно только
равнодушіе. Даровитому писателю, какъ и привлекатель­
ной женщине, нечего страшиться равнодушія: они рож­
дены для вт ш анія къ себе, и непременно получаютъ
его, хотя-бы и враждебное. Писатели-же безъ идей и
чувствъ напоминаютъ техъ несчастныхъ дамъ, которыя
не могутъ позволить себе роскоши не нравиться, зная,
что полюбить ихъ никто не захочетъ. Следуетъ заметить,
что враждебность публики къ писателю не всегда зависитъ отъ нея и отъ него. Между писателями и публикой
существуетъ, какъ известно, средостеыіе въ лице такъназываемыхъ критиковъ, рецензентовъ и журналистовъ.
Эта, чаще всего не литературная компанія имеетъ власть,
какъ Антихристъ, «на три съ половиной года»—пресле­
довать порядочныхъ людей, давать ярлыки и клейма, соз­
давать репутаціи и клички. По бездарности и еще чаще—
по безсовестности своей, изъ партійныхъ и гораздо ча­
ще—изъ личныхъ счетовъ, эти господа или устраиваютъ
бойкотъ замалчиванья, или алармъ клеветы и сбиваютъ
съ толку иныхъ читателей. Разительный примеръ—судьба
виться,

421

Шопенгауэра въ Германіи, у насъ судьба гр. А. Толстого,
Тютчева, того-же Пушкина (котораго Брамбеусъ ставилъ
ниже Кукольника), Гоголя, Достоевскаго, Л. Толстого.
Но проходятъ «три съ половиной года», три съ половиной
десятилѣтія — и действительный талантъ занимаетъ до­
стойное мѣсто — среди равныхъ. Читатель талантливый
скоро разгадываетъ цѣну газетной критики и доверяется
не ей, а своему вкусу. И тутъ, какъ за столомъ, лучшая
метода — самому попробовать блюдо.
VII.
Писатель и читатель—это своего рода брачный союзъ,
священный лишь въ томъ случае, когда связанъ любо­
вью—безотчетнымъ, органическимъ влеченіемъ двухъ натуръ. Иной писатель вамъ страшно нравится не потому,
что онъ геніальнѣе другихъ, а Богъ знаетъ почему. Вамъ
мила его манера речи, которая другимъ можетъ быть про­
тивна, его мысли, которыя другимъ кажутся банальными,
его душа,—можетъ быть, совсѣмъ неясная для другихъ.
Въ заочномъ литературномъ поклонничестве наблюдается
часто типическая влюбленность, и она протекаетъ по темъ
же законамъ, какъ влюбленность плотская. Тутъ страсть—
истинная страсть—возникаетъ часто мгновенно; читатель
«пожираетъ» любимаго автора, бредитъ имъ, пишетъ
влюбленныя письма... Но страсть недолговечна; въ лучшемъ случае, она переходитъ въ сердечную дружбу,
пылъ которой охлажденъ настолько, что не исключаетъ
и другихъ привязанностей. Часто упоеніе авторомъ остываетъ до полуравнодушной симпатіи, а иногда—какъ въ
любовныхъ драмахъ—страсть переходитъ и въ отвращеніе, почти въ ненависть. Читатель такъ часто сжигаетъ
то, «чему поклонялся...» Онъ иногда непостояненъ, какъ
женщина; иной разъ онъ вешается на шею одновременно
несколькимъ избранникамъ сердца: Достоевскому, Щед­
рину, Толстому, Пушкину... Но на это способны натуры

422

исключительныя и едва-ли не «падшія созданія» среди
читателей. Глубокія натуры и здѣсь — однолюбы или, по
крайней мѣр-fe, одновременно не совмѣщаютъ нѣсколькихъ
увлеченій.
Авторы, какъ известно, тоже не всегда вѣрны читателямъ. Авторъ «Кинжала» («Лемносскій богъ тебя ковалъ»)
вдругъ выступаетъ съ патріотическими стансами; послѣ
«Записокъ изъ Мертваго дома» появляются «Бѣсы», послѣ
«Записокъ Охотника»—комическіе типы «Дыма» и «Отцовъ и Дѣтей». Я не говорю о перевертняхъ худшаго
сорта, которые готовы сегодня взорвать на воздухъ врага,
а завтра—бывшаго друга, но даже иногда величайшіе изъ
талантовъ, какъ Герценъ, Л. Н. Толстой, подъ конецъ жизни
изменяли своей публике, отходили отъ нея. Такимъ об­
разомъ таинственное сочетанье душъ въ сущности такъ
же не вѣчно, какъ сочетанье тѣлъ; души не неизменны,
какъ и тѣла, и расходятся естественно, какъ созрѣвшій
плодъ отпадаетъ отъ дерева. Мнѣ -кажется, что какъ
нельзя—вопреки природѣ—предписывать безконечную влю­
бленность въ союзѣ плотскомъ, такъ нельзя сѣтовать на
охлажденія между авторами и читателями. «Пламя стра­
сти не въ нашей власти», и притворяться автору, что
онъ остается вѣренъ убѣжденьямъ юности, когда онъ
отошелъ отъ нихъ, какъ и читателю притворяться, что онъ
по прежнему поклонникъ надоѣвшаго автора—просто не
честно. Притворщики этого рода многочисленны, но они—
мелкіе люди и потому—робкіе. Какъ робкіе супруги,
остывшіе отъ любви, поддерживаютъ декорумъ вѣрности
только изъ боязни скандала, такъ есть писатели, прильнувшіе
только изъ трусости къ своему лагерю. Есть и читатели, ко^
торые, не желая прослыть ренегатами, до конца дней прославляютъ, наприм^ръ, Щедрина, Некрасова и т. п.—вти­
хомолку зачитываясь Толстымъ и Достоевскимъ. Такое
лицемѣріе здѣсь жалко, какъ и въ другихъ случаяхъ; какъ
родъ «злодейства»—оно съ истиннымъ талантомъ (пи­
сателя или читателя)—«несовмѣстно». Великая душа всегда

423

и везд-ѣ имѣетъ мужество сказать, что такое она, и мні
кажется, что только такая искренность и дорога между
талантливыми авторомъ и чнтателемъ. Истина иміетъ
лишь одну антитезу—ложь; вотъ почему это гадкое ка­
чество не имѣетъ иныхъ степеней сравненія, кромѣ пре­
восходной...
VIII.
Въ таинственномъ «брачномъ» союзѣ душъ—читателя
и автора—кромѣ взаиынаго сродства требуется нѣчто
особенное, что дѣлаетъ плотскій союзъ благословеннымъ:
способность оплодотворенія и зачатія. Не всегда люби­
мый авторъ дѣлаетъ переворотъ въ душѣ читателя; постѣдній иногда восхищается, но мысль писателя скатывается съ
него, какъ перлы воды съ восторженно купающагося въ
ней лебедя. Иногда виновато въ этомъ слово автора,—
при всемъ блескѣ лишенное заразительной энергіи; иногда
безплодіемъ страдаетъ душа читателя. Въ этомъ случаѣ,
она, какъ Сарра у Авраама, иногда требуетъ, чтобы лю­
бимый геній далъ дитя ей «отъ рабыни»—отъ какогонибудь комментатора, который въ состояніи усвоить душу
автора и выразить ее для читателя въ болѣе доступномъ
пониманіи. Но самый счастливый видъ супружества душъ—
это когда прикосновеніе ихъ даетъ продессъ зарожденія
новыхъ идей,—подобныхъ прежнимъ, но уже нѣсколько
особенныхъ, представляющихъ некоторый шагъ впередъ
въ развитіи мысли.
Тутъ кстати будетъ замѣтить, что-характеръ великаго
таланта ничуть не предрѣшаетъ направленія слѣдующей
за нимъ эпохи. Если сейчасъ «властители душъ»—Пнсаревъ и Щедринъ, то только на этотъ моментъ и можно
поручиться, что преобладаютъ среди читателей писаревцы
и щедринцы. Но въ слѣдующій моментъ—какъ только
зачатіе мысли успѣетъ созрѣть въ рожденіе—является
поколѣніе идей, иногда похожее на родителей, иногда

424

нѣтъ, и всегда какое-то особенное: повторяется буквально
то-же самое, что при плотскомъ чадорожденіи. Поклон­
ники Достоевскаго и Толстого уже не вполнѣ совпадаютъ мыслью съ этими писателями, какъ гегельянцы до­
вольно рѣзко разошлись съ Гегелемъ или марксисты—съ
Марксомъ. Писателю такъ-же странно было-бы притязать
на неизменность своего ученія въ головахъ поклонни­
ковъ, какъ отцу—на абсолютное сходство дѣтей съ со­
бою: въ убѣжденіи читателя всегда остается часть соб­
ственной индивидуальности, и она даетъ развновидности
мысли новый отгЬнокъ. Въ отгѣнкахъ—жизнь.
Этою генетическою преемственностью мысли объяс­
няются эпохи такъ-называемыхъ реакцій. Какимъ путемъ
иногда ультра-консервативнымъ писателямъ—Державину,
Карамзину, Жуковскому приходятъ на смѣну ультарлиберальные—люди «сороковыхъ годовъ»? Или какъ объ­
яснить себѣ, что радикализмъ бо—70-хъ годовъ, вмѣсто
того, чтобы заполонить все общество, — вдругъ, до­
вольно круто сменяется консервативнымъ теченіемъ
конца вѣка? Почему писатели либеральные, какъ Катковъ, Достоевскій, Писемскій, Лесковъ, Страховъ, Вл.
Соловьевъ и пр. становились затѣмъ консерваторами? По­
чему родныя дѣти радикальныхъ папенекъ, воспитавшіяся въ отрицаніи, часто выходили узкими ретрогра­
дами или буржуа? Наоборотъ, — почему изъ строгоконсервативныхъ семей духовенства выходили иногда
р-Ьзкіе отрицатели?
IX.
Мнѣ кажется, это явленіе объясняется гѣми-же при­
чинами, какія вызываютъ физическое и нравственное не­
сходство отцовъ и дѣтей,а иногда—пламенную ихъ вражду.
Вражда эта обыкновенно скрыта лицем-ѣріемъ нравовъ,
но холодное какъ ледъ равнодушіе дѣтей къ родителямъ
(а иногда и родителей къ дѣтямъ) заставляетъ думать,

425

что при отсутствіи.культурныхъ сдержекъ эта холодность
вспыхивала-бы каждый разъ съ яркой очевидностью
вражды, какъ было въ семейств^ Карамазовыхъ. Въ деревняхъ такъ обыкновенны случаи, что старика-отца выгоняютъ изъ дому,—а у нѣкоторыхъ дикарей обычный
удѣлъ родителей—быть съеденными детьми. Вражда къ
родителямъ дітей потребовала въ законе Моисея осо­
бой заповѣди для защиты родительскихъ правъ, а въ
уголовныхъ кодексахъ всѣхъ эпохъ и странъ гѣ-же права
поддерживаются угрозою самыхъ тяжкихъ каръ. Ближайшія поколѣнія относятся одно къ другому иногда съ тою
безотчетной враждою, съ какою преслѣдуютъ другъ друга
разновидности той-же породы— волки и собаки. Подобное-же встречается и въ міре духовнаго родства:
нѣтъ ожесточеннее злобы, какъ между фракціями тойже партіи или ересями той-же церкви. Всякое существо
стремится отстоять въ мір-fe свою индивидуальность, и
опасность для последней справедливо видитъ не въ далекихъ отъ себя типахъ, а въ близкихъ. Зная неизбеж­
ность разветвленія идей, писатель долженъ мириться съ
«изменою» ему следующихъ за нимъ теорій. Доста­
точно того, что онъ останется ихъ родоначальникомъ—
тѣмъ славнымъ «предкомъ», отъ котораго, какъ отъ Рю­
рика, сочтутъ лестнымъ вести свое происхожденіе вовсе
непохожіе на Рюрика, но все-же почтенные роды. Ведя
сравненіе дальше, можно прибавить, что какъ рюриковичей соединяетъ сходство не физіономій, не мыслей,
а предполагаемое благородство духа, такъ и въ міре
идей. Въ далекихъ поколеніяхъ платониковъ, стоиковъ,
эпикурейцевъ и пр. предполагается незыблемой главная,
обыкновенно нравственная черта ученія,— вѣра основной
мысли.
Установивъ, что чтеніе есть процессъ творческій, я
темъ самымъ отвожу читателю роль по высотѣ своей
равную писательской. Я хочу сказать, что въ моментъ
чтенія, если оно истинно плодотворно, читатель совер-

426

шаетъ дѣло ничуть не менее важное,, чѣігъ читаемый ав­
торъ. Если для физическаго союза мы требуемъ, чтобы лю­
бовь жены—ея душевный процессъ—былъ не ниже стольже сложнаго душевнаго процесса мужа, то и въ «чтеніи», какъ союзе душъ, необходимы столь-же строгія
условія. Принимающая сторона должна на призывъ даю­
щей ответить столь-же высокимъ возбужденіемъ, и лишь
при этомъ условіи читатель увидитъ душу автора, то со­
кровенное, что тотъ хотѣлъ сказать.
X.
На великую литературу всюду въ свѣтѣ возлагаютъ
великія надежды и, можетъ быть, не напрасно. Слѣдуетъ
думать, что всемірный разумъ, постепенно открывающейся
людямъ, орудіемъ своего выраженія беретъ самые силь­
ные умы. Великія творенія представляютъ какъ-бы сту­
пени той духовной лестницы, которую ряды геніевъ строютъ для человечества—лестницы до неба,
грезившейся во сне библейскому патріарху. Великія идеи
не мечты,—въ качестве истинъ, онѣ самыя прочныя изъ
реальностей, пріобрѣтенія вѣчныя. Только въ эту сторону
человечество и можетъ подвигаться впередъ, разыскивая
смыслъ жизни. Истинно великая литература есть драго­
ценнейшее изъ достояній человечества, какъ прекрасно
понимали древніе народы, приписывая избраннымъ письменамъ характеръ священный. Но вспомните, какъ пе­
чальна была судьба почти всехъ великихъ откровеній.
Вспомните отчаяніе пророка, разбивающаго скрижали за­
кона, только-что начертаннаго со словъ Божіихъ. Великія слова принимались какъ божественный, записывались на
свиткахъ, клались на алтари и читались усердно, часто
до изнеможенія. Но чемъ дальше отодвигался читатель
отъ великаго автора, темъ менее становился способнымъ
уразуметь духъ его. На истинахъ простыхъ и ясныхъ,
какъ кристаллъ, наростали груды толкованій, темныхъ,

427

странныхъ, иногда до чудовищности безумныхъ. Въ
конце концовъ истина становилась опорою для лжи
и требовалось пришествіе новаго пророка, чтобы
объяснить старый, вечный законъ, и это простое
объясненіе казалось читателямъ дотого новымъ, что
оно начинало новую эру разумѣнія. Но проходили сто­
летия — и снова читатели той же книги теряли духъ
ея и безнадежно путались въ буквахъ. На этихъ историческихъ примерахъ вы видите, что чтеніе — про­
цессъ. не легкій; если называть имъ усвоеніе прочитаннаго, — действительное усвоеніе, а не кажущееся, —
то это процессъ столь - же таинственный какъ тотъ,
который переживаетъ авторъ. И такъ какъ за ты­
сячи летъ высказаны неисчерпаемыя пучины ума и
чувства, то очевидно, недостаетъ не столько писа­
телей, сколько читателей. Наши прадеды лишены бы­
ли благородныхъ вліяній великой литературы, — про­
сто потому, что великіе авторы пришли после. Те­
перь мы имеемъ тысячи томовъ, полныхъ движенія
несравненой мысли, — и что - же? Наша собственная
мысль отъ этого немного выиграла. Мы не усвоили
и тысячной доли той огромной силы, которая досталась
намъ въ наследство. Великіе авторы остаются непрочи­
танными, или если ихъ читаютъ, то плохо усваиваютъ:
золото мысли разрываетъ ветхую суму обыденнаго вниманія и вываливается изъ нея, какъ въ басне. Даже уче­
ные, делающіе карьеру изъ изученія великихъ авторовъ,
чаще всего остаются посредственными малыми, какими и
были. Въ идее столь благотворное, вліяніе великой ли­
тературы на самомъ деле оказывается слабымъ. Изъ
самыхъ тонкихъ, безплотныхъ твореній где весь интересъ — въ музыке едва уловимыхъ чувствъ, читатель
выбираетъ тщательно лишь сказку: тотъ общій намекъ,
который напоминаетъ по точности детскіе рисунки. Ко­
нечно, каждый беретъ то, что можетъ, но все-же тя­
жело присутствовать при сцене, когда, напримеръ, Патти

428

поетъ въ собраніи глухонѣмыхъ. Кое-какіе звуки мо­
жетъ быть, и долетаютъ до ихъ слуховыхъ центровъ,—по
движенію огубъ они кое-какихъ нотахъ догадываются...
XI.
Вдумываясь въ судьбу великой литературы, такъ ясно
видишь, что недостаетъ вовсе не писателей. Ихъ много,
они повторяютъ другъ друга. Недостаетъ читателей,—и
въ этомъ истинная гибель литературы, смерть ея. Читающихъ милліоны, но недостаетъ тѣхъ, о которыхъ Мильтонъ молитъ въ YII ігёснѣ: «О, Уранія, пошли мнѣ хоть
немногихъ, но достойныхъ слушателей!» Достойные слу­
шатели—это была мечта всѣхъ великихъ авторовъ, мечта,
заставлявшая ихъ искать высокаго покровительства, да­
вать къ великимъ твореніямъ предисловія въ видѣ мольбы
къ «благосклонному читателю» — мольбы о вниманіи,
только о вниманіи!
«Я не боюсь опроверженія, но опасаюсь остаться непонятымъ», пишетъ Кантъ въ своемъ посвященіи книги ба­
рону Цедлину. «Не многіе владѣютъ достаточно гибкимъ
умомъ, чтобы умѣть понять новую систему; еще меньше
такихъ, которые желали-бы ее понять, чувствуя себя не­
ловко при всякомъ нововведеніи». Кантъ охотно признавалъ недостатки своего великаго труда—т.-е. формы его,
неяснаго слога и пр. Но онъ имѣлъ трогательную скром­
ность думать, что «если займутся ею (его теоріей) люди
безпристрастные, умные и истинно популярные, то мо­
гутъ дать его ученію гѣ достоинства, которыхъ ему не­
достаетъ» . Можно подумать, что эта скромность ложная,
но это невѣрно. Кантъ искренно и справедливо думалъ,
что одаренный читатель можетъ усовершенствовать его
работу — какъ-бы послѣдняя ни была глубока и важна.
Всѣмъ извѣстно, что значительная часть первостепенныхъ
мыслителей, какъ владетельный особы, недоступны для
публики безъ посредства комментаторовъ, этихъ своего

429

рода гофмейстеровъ и камергеровъ мысли. Позволю себѣ
прибавить, что я лично все-же предпочитаю имѣть дѣло
съ самими авторами: царедворцы, какъ-бы ни были бле­
стящи и привѣтливы, въ состояніи только заслонить лицо
монарха, но не замѣнить его.
Если уже геніальнымъ авторамъ талантливый читатель
можетъ оказывать серьезную помощь, то авторамъ мень­
шей величины и подавно. Какъ невѣста иногда прино­
сить богатое приданое б-іздняку, такъ талантливый чи­
татель при чтеніи обогащаешь посредственнаго автора.
Въ плохую книгу онъ привноситъ столько своей ум­
ственной роскоши, что впечатлѣніе получается какъ-бы
отъ чтенія хорошей книги. Подобный читатель — истин­
ный благодетель плохихъ авторовъ: читая книгу, онъ безсознательно исправляетъ ее — мѣста слабыя оставляетъ
безъ вниманія, мѣста удачныя развиваетъ воображеніемъ
въ блестящія, мѣста темныя дѣлаетъ ясными. Для него
плохая книга—только канва для собственныхъ узоровъ
мысли, и соединяясь душою съ авторомъ, онъ какъ-бы
даетъ ему талантъ, котораго тому не доставало. И если­
бы возможно было закрепить на бумагѣ умственный
процессъ талантливаго читателя при чтеніи бездарной
книги, вышла-бы та-же книга, только талантливая. Это
отчасти и продѣлываютъ очень хорошіе критики: после
ихъ операціи надъ посредственною к н и г о й , послѣдняя
становится способной кое-что дать читателю, кое-чему
научить. Пушкинъ совѣтовалъ талантливымъ беллетристамъ выбирать старинные плохіе романы и дѣлать ихъ
хорошими, пользуясь готовыми лицами, обстановкой и
планомъ романа. Къ сожалінію, этому совѣту чаще всего
слѣдуютъ плохіе писатели—и два минуса при сложеніи
не даютъ плюса. Но что можетъ сдѣлать изъ незначи­
тельной вещи геніальный «читатель»—достаточно вспом­
нить работу, напр. Шекспира или Вальтеръ-Скотта надъ
старинными хрониками, или того-же Пушкина надъ заим­
ствованными сюжетами. Гораздо чаще бездарный чита­

430

тель от ним аеш ь у автора его талантъ: великая книга въ
его чтеніи становится скучной.
XII.
«Чортъ догадалъ меня родиться въ Россіи съ душою
и талантомъ!» Эти слова Пушкина могли-бы быть выре­
заны на его памятник^, если-бы монументы ставились
для покаянія публики, для вековечнаго раскаянія «черни»
передъ тенью «поэта». Действительно, судьба нашего
величайшаго поэта, какъ судьба севернаго солнца, скрытаго облаками — была печальна. Онъ выполнилъ свой
долгъ передъ читателями, они-же не выполнили своего.
Онъ окружилъ общество солнечною атмосферой мысли,
чистою, какъ эфиръ. Они обволокли его тучами
завистливыхъ дрязгъ и низкихъ сплетенъ, они под­
вели его подъ выстрелъ одного изъ «читателей», и
можетъ быть, поклонника его! За те дивныя созвучія, какими онъ впервые заставилъ заговорить русскую
душу — «погибъ поэтъ», палъ «оклеветанный молвой».
За нимъ скоро, гонимый темъ-же рокомъ, отошелъ и
другой нашъ несравненный геній — едва лишь успѣвъ
пріоткрыть намъ свое сердце. Преждевременная гибель
целаго ряда огромныхъ талантовъ (кроме названныхъ —
вспомните Грибоедова, котораго не поберегли, Чаадаева
и др.) составляетъ черное пятно на русскомъ обществе
первой половины XIX века. Но есть и светлая заслуга
этого общества, искупающая отчасти его вину—это то,
что погибшіе писатели могли всетаки родиться въ этомъ
обществе и разцвѣсть столь пышно. Въ ХѴІП веке у
насъ не было великихъ талантовъ,—подъ конецъ ХІХ-го
они почти вывелись. Очевидно, въ промежуточной, во
многомъ мрачной крепостной эпохе были скрыты осо­
бенный свойства, благопріятныя для генія. Именно въ
эти суровые, героическіе годы въ Россіи всего обильнее
рождались люди «съ душою и талантомъ»,—и это что-

431

нибудь да значитъ. Въ иную эпоху Пушкинъ былъ-бы
не гізмъ, что вышелъ, и для литературы, можетъ быть,
былъ-бы ничѣмъ. Въ вѣкъ Петра, напримѣръ, ему,
при душѣ и талантѣ, не доставало-бы культурной по­
роды, ряда предковъ, прожившихъ среди непрерывно­
действующей напряженной умственной дисциплины, недоставало-бы тонкаго воспитанія, французской изыскан­
ной литературы, которую онъ всю поглотилъ еще въ
раннемъ дѣтствѣ. Пушкину недоставало-бы, какъ хоро­
шему дичку, благородной прививки — тѣхъ геніе.въ,
которыхъ не было при Петрѣ и на Западѣ. Недоста­
вало-бы свободы духа въ соединеніи съ его свежестью,—
что вообще представляетъ сочетаніе крайне рѣдкое. Въ
эпоху бол-ѣе позднюю, въ концѣ ХІХ-го вѣка Пушкинъ
встрѣтшгь-бы въ Россіи, можетъ быть, другія условія,
столь-же неблагопріятныя для поэзіи. Люди съ бога­
тымъ воображеніемъ идутъ теперь въ промышленныя
предпріятія, въ журналистику, делаются финансистами,
инженерами, химиками, публицистами. Вполнѣ закончен­
ный поэтъ не нашелъ-бы, можетъ быть, въ наше время—
эпохи достаточно опредѣленной, выраженіемъ которой
онъ могъ-бы явиться.
XIII.
Пушкинъ свой голосъ называлъ «эхомъ русскаго на­
рода». Чтобы эхо стало очаровательнымъ, необходима
была гармонія производящего ее голоса. Насколько гар­
монична мысль общественная и народная въ наше время?
Я думаю, вы согласитесь, что она гармонична несравненно
менѣе, нежели въ началѣ XIX вѣка. Человекъ «съ ду­
шою и талантомъ» встрѣтшгь-бы теперь вмѣсто суровой,
но стройной системы крѣпостнаго быта довольно жалкій
компромиссъ, лишенный всякаго стиля. Онъ встрѣтилъ-бы
попытки приспособить этажи и пристройки разныхъ столѣтій къ модѣ времени и временнымъ удобствамъ не жи-

432

вущаго, а только кварт ирую гцаю поколѣнія. Въ то время,
какъ сто лѣтъ тому назадъ жизнь отлилась въ художественно-ясныя формы, красота которыхъ скрывала и почти
оправдывала жестокій процессъ плавленія и отливки, —
теперь жизнь народная похожа на груду разбитыхъ формъ,
безпорядочно перемѣшанныхъ. Время Пушкина было за­
конченной эпохой, имевшей строгое міросозерцаніе, вѣру,
обычаи, языкъ, неистраченную впечатлительность обще­
ства, не успѣвшаго утомить себя повтореньями. Міръ
читателей былъ подготовленъ къ появленію великихъ та­
лантовъ, какъ вспаханная почва къ росту растеній. Кре­
постное рабство давало возможность для натуръ выро­
ждающихся—выродиться окончательно въ безнаказанномъ
распутствѣ и жестокости. Но то-же рабство для породъ
возрождающихся дало неповторимую въ исторіи возмож­
ность пышнаго умственного расцвета. Въ вѣкъ Петра идеалы
были политическіе,—въ нашъ вѣкъ—экономическіе,—на
границѣ этихъ вѣковъ, захватывая два десятилегія одного
и четыре другого, сложилась сама собою культура, гдѣ
идеалы были умственные, и дала эпоху нашего ‘Возрожденія. При Петре народъ работалъ дворяне, управляли;
умственная энергія была служебною. Въ наше время на­
родъ работаетъ и общество управляетъ, служитъ въ
безчисленныхъ канцеляріяхъ, конторахъ, мастерскихъ,
станціяхъ, казармахъ и пр., причемъ почти в<*е образо­
ванные люди заняты ежедневно, и часто безъ отдыха.
Нетъ досуга для мысли, нетъ свободы для нея. Умъ и
талантъ опять сделались лишь простыми орудіями труда.
Не то было въ векъ Екатерины и Александра I. Быстро
распространившееся рабство выдвинуло тогда небольшой
классъ действительно свободныхъ людей, более свободныхъ, чімъ когда-либо бывало въ нашей исторіи и не­
сравненно более свободныхъ, нежели теперь. Образо­
валась каста — не большая, но численностью все-же го­
раздо больше той, какая потребовалась для созданія
аттической культуры — тысячъ сто людей, почти незнав-

433

шихъ, что такое зависимость и нужда. Освобожденное
Петромъ III дворянство, бросая службу, пріобрѣтало
державныя права надъ крохотными государствами, гді
ихъ воля была закономъ. Сбросивъ гнетъ униженія и
нужды, дворяне всю накопленную исторической дисцип­
линой энергію невольно переносили въ культуру человѣческаго достоинства, въ культуру чувствъ и мысли,
какъ бывало всюду и во все времена, когда «мечъ уступалъ тогѣ». Въ Россіи на короткое время повторилось
то-же самое, что во всѣхъ странахъ въ такъ-называемомъ
«золотомъ вѣкѣ просвіщенія»: на порабощеніи массъ
(обыкновенно — умѣренномъ) расцвѣтаетъ гордая каста,
переводящая совершенство своей породы въ область духа.
На некоторое время геній расы обнаруживается въ твор­
честве героевъ и художниковъ, пока не исчерпываетъ
своего содержанія. Разумъ, сознавшій свою полноту,
останавливается и вновь постепенно гаснетъ. Нашею ли­
тературой едва отмѣчено общество начала прошлаго вѣка;
после Гоголя литература была загромождена болезнен­
ными, каррикатурными типами,—но изъ-за нихъ всетаки
выступаетъ поколеніе людей высоко-замѣчательныхъ, ка­
ковы любимые герои действительно великихъ нашихъ
бытописателей, отъ Пушкина до Толстого.
XIV.
Печально общество Евгенія Онегина—и въ столице,
и въ деревне Однако среди него уже возможенъ, какъ
герой времени, самъ Онѣгинъ—тоскующій по какимъ-то
инымъ идеаламъ, нежели честолюбіе и нажива. Уже воз­
моженъ Ленскій—идеалистъ строгой философской куль­
туры,— возможна кроткая Ольга, очаровательная, задум­
чивая Татьяна, эта русская Психея, душа народа въ ея
лучшей свежести. Среди вырождающихся дворянскихъ
типовъ—какое светлое возрожденіе! И возрожденіе, про­
никшее внутрь касты, до бѣдной капитанской дочки, до
28

434

Савельича, который — какъ и весь крепостной народъ—
въ своихъ идеалахъ былъ не меныпимъ бариномъ, чѣиъ
самъ Гриневъ,—не менее искреннимъ и строгимъ носителемъ тогдашнихъ дворянскихъ началъ, чемъ сами «гос­
пода». Установленное не бумажнымъ актомъ, а наслоеніемъ обычая, съ ведома народа и имъ не отвергнутое
(какъ никоновскія книги) крепостное право создало классъ
не только Фамусовыхъ, но и Чацкихъ, не только Хлестаковыхъ, Чичиковыхъ, Ноздревыхъ и пр., но и обоихъ,
Болконскихъ изъ «Войны и Мира», Пьеровъ Безухихъ,
Ростовыхъ и пр. Среди детей той эпохи светятся идеа­
листы «сороковыхъ годовъ» — Рудины, Лаврецкіе, Бельтовы, Райскіе, до Базарова включительно. Этотъ последній
начинаетъ новую эпоху или точнее—разложеніе старой.
Возможенъ-ли былъ-бы Пушкинъ съ пришествіемъ Ба­
зарова? Чуткій Писаревъ понялъ эту невозможность и
съ наивной решительностью предсказалъ новому Пуш­
кину удѣлъ—быть помещеннымъ въ банке со спиртомъ,
на ряду съ другими редкостями. Увы, это предсказаніе
остается пророческимъ: стихотворцевъ много, но Пуш­
кинъ не появляется. Стало-быть ему возможно было ро ­
диться «съ его душою и талантомъ» именно въ ту эпоху
и въ той стране, где онъ родился.
Вы скажете: въ нашъ векъ достаточно вполне обезпеченныхъ людей; мы, въ общемъ, несравненно богаче,
нежели въ векъ Пушкина. Выдвинулся огромный классъ
богатаго купечества, новаго дворянства, чиновничества.
Если нуженъ Олимпъ, то вотъ онъ, — и съ роскошью,
которая не снилась въ усадьбахъ Лариных ъ и Гриневыхъ
Я замечу на это, что дело вовсе не въ роскоши, и даже
не въ обезпеченности. Дізло въ свободе духа, въ благородствѣ настроенія, въ преданіяхъ человеческаго достоин­
ства, которое часто мирится съ бедностью,—а въ исключительныхъ случаяхъ—даже съ нищетой. Рыцари, монахи,
философы могутъ быть нищими безъ ущерба, и даже
къ высокой выгоде духа» Въ старину не было теперешняго

435

богатства, но не было и теперешней жажды его—явив­
шейся какъ продукть капитализма. Родовая обезпеченность
обыкновенно влечетъ за собой равнодушіе къ богатству;
стариннымъ дворянамъ не приходило и въ голову изъ-за
денегъ лишать себя покоя, свободы, досуга, силъ, какъ
это дѣлается теперь. Пренебрежете къ богатству дошло
до того, что значительная часть дворянства совсѣмъ раззорилась уже задолго до освобожденья.
XV.
Олимпъ роскошной жизни есть и теперь, но нѣтъ
Нѣтъ или гораздо меньше стало существъ, если
не безплотныхъ, то живущихъ не для плоти. Я далекъ
отъ мысли признавать крѣпостныхъ пом-ѣщиковъ богами,
но въ ихъ средѣ былъ некоторый слой, въ которомъ
бол-ѣе, чѣмъ теперь, поддерживался культъ олимпійскій,
безкорыстное служеніе музамъ. Въ старинныхъ, часто очень
скромныхъ дворянскихъ усадьбахъ, окруженныхъ садами и
деревнями, на простор^ свѣжей, еще не искаженной тогда
природы, среди отношеній патріархальныхъ, завязывалась
особенная порода людей съ интересами исключительными.
Величіе душъ воспитывалось въ тишинѣ, питалось герои­
ческими, столь св-ѣжими тогда преданіями, еще не изсякшею тысячелетнею вѣрою, постояннымъ и т^снымъ
прикосновеніемъ къ собственному народу, къ его род­
ному духу, и къ откровеніямъ западныхъ культуръ. Дев­
ственный геній расцвѣталъ въ наитіяхъ древнихъ культовъ,
въ вѣяніяхъ строгихъ и ясныхъ. Явился рядъ зам-ѣчательныхъ писателей,—но еще ранѣе ихъ, какъ почва, явился
слой замѣчательныхъ читателей. Пусть ихъ было немного,
но качество ихъ было удивительное. Столь разнородно
образованныхъ людей съ неистощенною любознательностью
теперь не встретите. Не переутомленные, какъ теперь—
до одури — гимназіями и высшими школами, не пройдя
курса насильственныхъ внушеній, тогдашніе даровитые
боговъ.

436

люди жадно бросались на первоисточники умственнаго
движенія, на лучшія книги лучшихъ странъ и усваивали
прямо отъ великихъ авторовъ тѣ великія мысли и настроенія, которыя до насъ доходятъ изъ десятыхъ рукъ
или не доходятъ вовсе. Даровитая молодежь той эпохи
обладала драгоігѣннымъ счастьемъ, какъ въ вѣкъ Перикла,
развиваться органически, т. е. выбирать изъ знаній то,
что каждой душе было индивидуально нужно. Тиранія
программъ едва начиналась тогда или совсімъ отсутство­
вала. Баратынскій не зналъ твердо, что такое родитель­
ный падежъ,—а былъ не дурной поэтъ; Пушкинъ отли­
чался въ школе фехтованіемъ и былъ аттестованъ посредственнымъ въ русскомъ языке. Читатели выходили изъ
своихъ дворянскихъ усадебъ прямо невежественными въ
теперешнемъ научномъ смысл-!, но иногда съ тонкою обра­
зованностью ума и вкуса. Они не знали множества вещей,
извѣстныхъ теперь школьнику, но умъ, «свободный отъ
постоя» часто пустыхъ и ненужныхъ свѣдѣній, тѣмъ шире
раскрывался для впечатлѣній жизненныхъ, действительно
формирующихъ умъ. Хотя принято думать, что вѣкъ интеллигенціи—теперь, съ размноженіемъ дипломированнаго
чиновничества, но действительная интеллигенція была
именно въ векъ Пушкина, въ эпоху нашего Возрожденія. Именно тогда свободно, какъ все живое, на не­
сколько десятилегій установился своего рода культъ того,
что называется интеллектомъ. Теперь этого нетъ.
XVI.
Гдѣ вы встретите теперь умственную ненасытность
Болотова или священный трепетъ Радищева и полуграмотнаго Новикова, этого перваго просветителя Россіи? Где
вывстретите дворянъ, не думающихъ о дипломе и карьере,
а едущихъ на Западъ, въ «страну святыхъ чудесъ», по­
слушать лучшихъ философовъ и ученыхъ своего времени,
познакомиться съ ними и войти въ дружескія связи?

437

Гдѣ вы встретите столь тонко чувствующее общество,
какъ то, что окружало Пушкина? Возможенъ-ли нынѣ
Арзамасъ, разсуждающій не о ссудо-сберегательныхъ литературныхъ кассахъ? Былъ вѣкъ, когда читатели счита­
лись всего тысячами, если не сотнями, но они были не
ниже писателей по тону духа, по свежести вкуса. Конечно,
лучшія вещи Пушкина и Лермонтова были и тогда собы­
т и и ,—но они и встречались какъ событія, производили
живое волненіе, долго звучавшій резонансъ. Въ лавку
Смирдина заходили узнать—что новаго въ литератур-! —и
какое нибудь стихотвореніе или повесть вызывали громъ
сочувствія, нынѣ даже непостижимый. Такія вещи,
какъ первыя пѣсни «Руслана», «Кавказскій шіізнникъ»
и т. п. разлетались въ тысячахъ рукописныхъ копій, за­
писывались во всѣ альбомы. Эти альбомы — трогательная
черточка той эпохи. Читатель былъ коллекціонеромъ, собиралъ литературныя жемчужины, составлялъ своего рода
библіи, которыя считалъ завѣтными, какъ святыя книги.
Нынче, поглощенные океаномъ газетной бумаги, мы ни­
чего не записываемъ, кроме приходо-расхода... Нынче
многія замечательный явленія въ литературе проходятъ
безслѣдно, какъ не бывшія. Кричащія упражнения даютъ
шумный успѣхъ, a такія действительный событія, какъ «Во­
скресенье», встрѣчаются холодно: чудесная ткань романа,
мастерство его подробностей не находятъ ни критики,
ни публики. Пусть у даровитыхъ писателей, по какой-то
загадочной причине, не хватаетъ силъ для долговременнаго подвига, для созданія крупной вещи. Но и у современныхъ читателей, повидимому, изсякли силы, чтобы
справиться съ крупнымъ произвеленіемъ. Отъ времени до
времени встречаешь поразительные рецидивы читательскаго невежества: встречаются люди, не читавшіе
не только Герцена или Хомякова, — но даже До­
стоевскаго и Тургенева. Да, даже этотъ благоуханный и
ясный писатель—«певецъ любви, пѣвецъ своей печали» —
даже Тургеневъ непосиламъ кое-какимъ слоямъ совре­

438

менной читающей публики. Если въ результате насиль­
ственной нашей школы получился упадокъ образованности,
если постепенно все р-Ьже и рѣже встречаешь людей
вкуса и умственнаго развитія, то странно ждать появленія великихъ писателей. Изменился климатъ — меняется
флора и фауна. Тамъ, где росли величественныя пальмы,
водворяется осина, верескъ. Подобно геологической эпохе
каждая культурная имеетъ свои глубокія основанія и
слагается медленно, стихійными усиліями всего народа.
Прежде чѣмъ требовать появленія великихъ талантовъ,
общество должно само стать талантливымъ.
Когда я слышу—«дай Богъ поболее даровитыхъ писа­
телей», я невольно думаю: дай Богъ,—но писатели даро­
витые у насъ уже есть. Если всехъ ихъ собрать, родныхъ и
чужестранныхъ, то не хватитъ, можетъ быть жизни для
того, чтобы прочесть ихъ со вниманіемъ—особенно, если
захотите перечитать иныхъ по нескольку разъ, что такъ
естественно и необходимо. Требовать появленія все но­
выхъ и новыхъ дарованій—не будетъ-ли это простою
жадностью? Если вы, напримеръ имея кружокъ искреннихъ друзей, будете съ наступленіемъ каждаго новаго
года желать себе новыхъ и новыхъ друзей, то не явитсяли справедливый вопросъ: зачемъ они? Истинная дружба,
какъ известно, долгъ, — пріятный, но не всегда легкій.
Горячія пожеланія все новыхъ и новыхъ друзей неговорятъ-ли о легкомысленномъ отношеніи къ старымъ друзьямъ, объ отсутствіи способности къ настоящей дружбе?
Мне кажется, то же самое и въ отношеніи «новыхъ» талантливыхъ писателей. Страстное ожиданіе ихъ—верный
признакъ, что «старыя» дарованія не использованы какъ сле_
дуетъ. Лябрюйеръ более двухсотъ летъ тому назадъ пи­
салъ: «Все уже сказано; мы явились слишкомъ поздно; про­
шло болѣе семи тысячъ летъ съ тіхъ поръ, какъ есть люди,
и притомъ думающіе»... Но после Лябрюйера литература
увеличилась въ сотни разъ и, кроме множества среднихъ
талантовъ, мы имеемъ десятки плодовитыхъ геніевъ, вроде

439

Гете или Бальзака, писавшихъ за десятерых^. Въ глубині;
прошлаго все вѣчное пережито, все перечувствовано и вы­
ражено на разные лады; «что было, то и будетъ—ничего
нѣтъ новаго подъ солнцемъ», какъ говоритъ Екклезіастъ.
Но допустимъ, что будетъ и нѣчто новое, появятся новые
геніи и таланты. Пусть они придутъ въ свое время и для
своего вѣка. Теперь горячо желать ихъ скорѣйшаго пришествія—благородно-ли это въ отношеніи тѣхъ, которые
уже пришли и еще не встрѣтили должнаго вниманія? Вы
желаете все новыхъ и новыхъ великихъ писателей, а
что-же старые? Развѣ умеръ ихъ геніи, развѣ книги ихъ
потеряли способность возбуждать кипучую жизнь сознанія—въ читателѣ, конечно, одаренномъ, способномъ ихъ
усвоить? Древніе евреи страстно ожидали второго пришествія пророка Иліи, на что Христосъ заыѣтилъ, что
все пророческое уже сказано до Іоанна. «И если хотите
принять,—онъ есть Илія, которому должно придти—кто
имѣетъ уши слышать, да слышитъ» (Мѳ. XI—1 3 ). Если
именно новые пророки должны сказать истину, то сталобыть всѣ прежніе говорили ложь, но въ такомъ случаѣ
и пророчества не существуетъ. Мнѣ-же кажется, что
всегда не достаетъ не голоса, а ушей.
Если геній посылается человечеству въ иоученіе, то
прежде чѣмъ имѣть право желать новыхъ посланниковъ,
нужно исчерпать всю мысль старыхъ. Попробуйте сдѣлать
это! Попробуйте усвоить духовную жизнь этого необъятнаго собора философовъ, поэтовъ, моралистовъ, историковъ, драматурговъ, романистовъ, ученыхъ, отцовъ
церкви, великихъ вѣроучителей съ незапамятныхъ вре­
менъ! Въ этомъ огромномъ прошломъ, которое для васъ
еще не было, вы увидите для васъ новый міръ мысли. Если
вы отвернетесь отъ него—вѣрный признакъ, что отвер­
нетесь и отъ будущаго, которое въ свое время придетъ.

Л и тер ату р н ы й

х ар актер и сти ки .

П. А. Г а й д еб у р о в ъ .

Онъ лежитъ еще въ гробу, когда я пишу эти строки. *
«Недвижимъ онъ лежитъ, и страненъ томный миръ его
чела». Наконецъ-то это усталое, натруженное думами
чело дождалось выраженія мира и покоя...
Вечеромъ онъ скончался, а еще въ полдень я вид-ізлъ
его у письменнаго стола,— правда, уже страдающимъ по­
сле почти безсонной ночи, но все еще на ногахъ. Онъ
имѣлъ еще силы для разговора о текущихъ редакціонныхъ заботахъ, соображалъ, что послать въ типографію,
что отложить. Съ одного взгляда было видно, что онъ
опасно боленъ, но онъ еще прочиталъ рукопись передо­
вой статьи и коснѣющей рукой сдѣлалъ помѣтку для
типографіи. Это былъ послѣдній его рабочій часъ... Названіе послѣдней имъ читанной статьи «Міровая жизнь»
вышло настоящимъ предвѣстіемъ его сліянія съ міровой
жизнью, a п о сш д нія строки, которыя онъ читалъ — ко­
нецъ статьи— были какъ-бы предсмертными его мыслями,
какъ журналиста. Хотя эти строки и не имъ писаны
(онѣ писаны мною), но онъ ихъ одобрилъ; вотъ онѣ:
«Не одною политикою полна міровая жизнь. Подъ
волнующеюся поверхностью ея незримо движется, по* П. А. Гайдебуровъ скончался 80 декабря 1893 г.

441
прежнему, развитіе цивилизаціи, просвѣщеніе все глубже
и глубже проникаетъ въ народныя массы, народная знергія пріобрѣтаетъ все болѣе совершенныя орудія, расши­
ряется обмѣнъ знаній и богатствъ. Это созрѣваніе цивилизаціи начинаетъ могущественно вліять и на грубыя
формы политики, умѣряя ненависть, примиряя интересы
на почве высшаго человѣческаго единства. Любопытнѣйшимъ и плодотворнѣйшимъ явленіемъ этого невидимаго
культурнаго процесса является глубокое недовольство
лучшихъ людей тѣми матеріальными благами, которыя въ
такомъ обиліи даетъ цивилизация. Всюду въ Европе господствуетъ духовная неудовлетворенность, томительная
жажда чего-то лучшаго, и въ разныхъ странахъ это
«святое недовольство» выливается въ горячее нравствен­
ное движеніе, въ потребность любви къ страждущимъ
и обездоленнымъ, въ потребность осуществленія идеаловъ истиннаго христіанства. Это прекрасное движеніе,
едва начавшееся, даетъ поразительные результаты, а глав­
ное оно даетъ надежды, безъ которыхъ не можетъ жить
ни отдельный человѣкъ, ни общество, ни народъ, ни
человечество».
Эти строки, мне кажется, случайно охарактеризовали
завѣтное настроеніе покойнаго, какъ журналиста.
Такъ кончилъ свое жизненное поприще П. А. Гай­
дебуровъ, создатель «Нед-ізли». У «Недѣли» было много
искреннихъ и доброжелательныхъ читателей, которые
смотрѣли на журналъ какъ на друга и члена семьи. Гай­
дебуровъ и самъ такъ-же смотрелъ на своихъ читателей;
онъ чувствовалъ къ нимъ родственный симпатіи и старался
поддерживать ихъ. Это было несколько, старомодно патріархально, но было свойственно его доброму сердцу. Такъ
вотъ, во имя этихъ близкихъ, сердечныхъ отношеній
журнала съ читателями я позволю себѣ теперь-же, предъ
раскрытою могилой, сказать несколько словъ о дорогомъ
нокойникѣ.

442
Засталъ я лишь небольшую часть 35 -лѣтней литера­
турной деятельности Павла Александровича, но почти
четыре последнихъ года видѣлъ его ежедневно, работалъ
съ нимъ и знакомъ былъ съ его задушевными литератур­
ными мечтами. Добросовестность въ работе была, какъ мне
кажется, самою выдающеюся чертою его характера. Подобнаго ему труженика я не видывалъ на своемъ веку. Когдабы вы ни зашли въ редакцію—утромъ, днемъ, вечеромъ,—
черезъ двери кабинета издалека виднѣлась его большая,
голая голова, склоненная низко надъ столомъ. Отдыхалъ
онъ разве минутами, за обеденнымъ столомъ, да если ктонибудь зайдетъ изъ сотрудниковъ. Тогда голова отры­
валась на несколько минутъ отъ рукописей, и на желтомъ, часто истомленномъ лице, въ усталыхъ глазахъ
черезъ очки вы видели внутреннее продолженіе той-же
работы. Худое, тощее тело въ скромномъ старенькомъ
сюртуке совершенно было отдано во власть головы, слу­
жило ей вспомогательной машиной и ни малейшаго вниманія на себя не обращало. Съ сотрудниками П. А. разговаривалъ охотно; отъ природы добрый и сердечный,
съ бодрою и мягкою душой, онъ чувствовалъ, быть мо­
жетъ, болѣе, чемъ кто-либо, потребность въ общеніи съ
людьми, но когда-же ему было! Совершенно некогда: онъ,
какъ каторжникъ на галерахъ, невидимыми, но крепче
желізныхъ цепями былъ прикованъ къ редакторскому
столу. Часто онъ изнемогалъ подъ бременемъ рукописей,
писемъ, корректуръ, заметокъ и отписокъ; огромный
столъ изображалъ изъ себя гору бумаги, и онъ безсиль но разводилъ руками: «Не могу разобраться, да и толь­
ко... Совершенно тонешь въ бумагѣ».
Нетъ сомненія, что по крайней мере три-четверти
этой работы онъ могъ-бы сложить на помощниковъ, но
онъ слагалъ на нихъ лишь одну четверть, а три бралъ
на себя. Онъ самъ лично читалъ каждую строчку въ
газете и журнале по крайней мере раза по три, по че­
тыре: въ рукописи (хотя-бы исправленной уже помощни-

443
KOMi)), въ гранкахъ и сверстке раза по два. Онъ въ част­
ной жизни былъ довѣрчивъ и всегда склоненъ былъ ду­
мать лучше о человѣкѣ, чѣмъ хуже, но какъ, редакторъ,
онъ не довѣрядъ никому, решительно никому, и даже
самому себе, постоянно провѣряя себя и напрягая вниманіе, чтобы не пропустить даже малейшую неловкость
или опечатку. Въ этомъ отношеніи — кропотливейшей,
внимательнейшей обработки своего дела—онъ напоминалъ
художника, пишущаго картину. Откуда у него бралось
это страшное терпеніе—постичь трудно. Многіе читате­
ли не знаютъ, что такое представляетъ большинство
рукописей, доставляемыхъ въ редакцію, и думаютъ,
что дело редактора—прочесть статью и отослать въ
типографію, а автору немедленно выслать гонораръ. Бываютъ подобные случаи, но очень редко. Это ужъ це­
лое событіе, появленіе такой рукописи; о такомъ событіи въ редакдіи долго говорятъ и не наговорятся.
Чаще всего—особенно провинція—поставляетъ матеріалъ
другого рода, который достаточно развернуть и окинуть
глазомъ, чтобы вздохнуть съ грустью и бросить въ сто­
рону. Но это еще не самый непріятный матеріалъ. Ко­
роткая операція съ нимъ и оттенокъ досады за безгра­
мотность и бездарность автора придаютъ такимъ рукописямъ безобидный видъ. Но есть матеріалъ иной, не безгра­
мотный и не бездарный, а лишь неумело составленный.
Вотъ такого рода рукописи составляютъ истинное мученье
для переутомленныхъ тружениковъ-редакторовъ. Разъ въ
статье чувствуется искра таланта (а изощренный глазъ
видитъ ее даже въ слабомъ проблеске), жаль бросить
рукопись; но искра таланта завалена горою мусора, не­
сносными длиннотами, околичностями, все это нужно вы­
править, а выправить такую вещь иной разъ все равно,
что выправить кривое дерево. Случается и такъ, что та­
ланта въ рукописи нетъ, но написано до такой степени
литературно, что даже опытный глазъ затрудняется, мож­
но пустить рукопись, или нетъ. Тоже бываетъ въ томъ

444
случае когда рукопись обнаруживаетъ несомненный та­
лантъ, но безъ всякаго содержанія. Надъ иною руко­
писью, которую «жаль бросить», редактору приходится
сидеть несравненно больше времени, чемъ употребилъ
самъ авторъ. Приходится читать рукопись два-три раза,
сжимая до размеровъ ея настоящаго, внутренняго содержимаго. СодержанІе обезпечено — приходится бороться
еще съ плохимъ языкомъ, съ неразборчивымъ почеркомъ
автора, съ вставками, небрежностями, недописками. По­
койный Гайдебуровъ много страдалъ отъ такихъ неряшливыхъ авторовъ. Какъ ни мягокъ онъ былъ отъ природы,
какъ ни переносливъ, но самъ признавался, что одинъ видъ
рукописей NN, одно имя ZZ приводить его въ содроганіе. А NN или ZZ даже не какіе-нибудь захолустные
корреспонденты, а люди съ всероссійскою известностью,
пріобрітенною иногда исключительно работами въ «Не­
д е л е » .— «Подумалъ-бы кто-нибудь изъ незнающихъ,
восклицалъ часто Павелъ Александровичъ, что эта
рукопись такого-то! Ведь низачто на свете не поверятъ, если показать, что тутъ делается со статья­
ми NN!». Действительно, многіе мало-даровитые, плохопишущіе, хотя и дельные авторы, должны быть обязаны
вечной благодарностью Гайдебурову за его художествен­
но-редакторское участіе въ ихъ статьяхъ. Можетъ быть,
именно такія-то статьи по преимуществу его измучили, осо­
бенно въ старые годы, когда не приходилось быть слишкомъ
разборчивымъ въ сотрудникахъ. Въ последній еще разговоръ мой, предъ самой смертью, П. А. вспомнилъ объ одной
подобной статье: «можно напечатать, безспорно, но просто
страшно приступиться къ ней,—придется работать надъ
ней целый вечеръ...». Такъ вотъ что такое значитъ для
редакціи «читать рукописи». Даже при многолетней при­
вычке и очень опытномъ глазе это работа утомительная,
требующая, кроме дорогого времени, много нервной силы,
вниманія и даже творчества. Ведь кроме ампутацій негодныхъ, такъ сказать, членовъ статьи приходится со­

445
здавать новые, годные органы, иначе статья выйдетъ
разрозненной, нестройной. «Исправить» страницу иного
очень гордаго собою автора значитъ иногда, побившись
съ нею, зачеркнуть ее сплошь и написать собственную
страницу—въ стилѣ, содержании и духѣ всей статьи. Это
надо умізть, и редакторъ долженъ умѣть это сделать
такъ, чтобы для читателя операція осталась совершенно
незаметной. Но кромѣ рукописей есть еще другая тя­
желая работа: чтеніе редакціонной корректуры. Тутъ
текстъ выправляется еще разъ и уже окончательно; эта
окончательность мучитъ нервнаго редактора, заставляетъ
его впиваться въ статью кончиками нервовъ, дабы въ послѣдній разъ не пропустить шероховатостей или опечатокъ. Творческая работа редактора требуетъ, какъ и
всякое творчество, подходящаго настроенія; разъ нѣтъ
его, редакторъ чувствуетъ, что что-то неладно, а испра­
вить не можетъ. Иногда требуется одно слово, одно толь­
ко словечко,—а его какъ разъ и нѣтъ. Случается иногда
терять часы за поисками «словечка», даже соединенными
усиліями всѣхъ членовъ редакціи,—и всетаки искомое не
всегда находится, редакторъ не удовлетворенъ, даже опечаленъ. Если иной читатель сочтетъ эти поиски подхо­
дящаго слова забавными—«ну, выразились-бы иначе какъ
нибудь!»,—я напомню что «слово писателя есть его дѣло»
и что «для всякой мысли есть въ природѣ только одна
совершенно подходящая форма», и ее необходимо найти,
потому-что приблизительная, менѣе подходящая форма
будетъ выражать собою уже некоторую другую мысль.
Особенно нелегко бываетъ давать удачныя заглавія для
статей, такія, которыя опред-ѣляли-бы содержаніе, не ис­
черпывая его. Огромное большинство частныхъ сотрудниковъ озаглавливаютъ свои статьи стереотипной фра­
зой: «По поводу вопроса объ...» или «Къ вопросу объ...»
Художественный вкусъ П. А. Гайдебурова этого не пере­
носила. Заглавіе не мертвый привѣсокъ, не ярлыкъ, а жи­
вая, органическая часть статьи и, можетъ быть, самая тон­

кая ея черта: въ ней должна сквозить ея душа. Но вотъ
первая корректура, вторая, иногда третья и четвертая про­
читаны и подписаны. Редактору приходится просмотрѣть
въ пятый разъ, въ готовомъ, отпечатанною, виде—все­
ли вышло благополучно и не перепуталъ-ли наборщикъ
буквы въ последнюю минуту. Сообразите, сколько чтенія, чтенія безпрерывнаго, безконечнаго, всегда съ напряженнымъ вниманіемъ и къ смыслу статей, и къ форме
ихъ, и къ архитектуре, и къ скульптуре. Разве это не
изнурительный трудъ? Я говорю, конечно, о добросовѣстномъ редакторе, о такомъ, какимъ былъ покойный
П. А. Гайдебуровъ. На немъ, издававшемъ газету и ли­
тературный журналъ, лежало двойное редакторское бре­
мя: работа и надъ публицистическими статьями, и надъ
беллетристикой, и надъ стихотвореніями. Да, даже надъ
стихотвореніями—и притомъ очень изв-ѣстныхъ молодыхъ
поэтовъ—приходилось ему сидеть цѣлыми часами, часто
въ присутствіи авторовъ, формируя и развивая ихъ не
совсѣмъ доношенныя дѣтища. Несомненно, надъ некото­
рыми стихотвореніями Павлу Александровичу приходи­
лось просиживать больше, чемъ самимъ поэтамъ, и последніе обыкновенно не обижались. Неизменная простота
и приветливость покойнаго позволяли ему говорить ав­
торамъ горькія истины, ничуть не оскорбляя ихъ самолюбій. Правда, истины эти не шли въ прокъ; на следующій разъ поэтъ являлся съ точь-въ-точь такими-же ошиб­
ками своей музы, и приходилось снова напрягать усилія,
чтобы вдохнуть жизнь въ зародышъ, заставить его ды­
шать и говорить. Какъ ни тягостенъ этотъ трудъ, онъ
скрашивался для Павла Александровича его собственнымъ
художническимъ инстинктомъ; когда-то въ молодости
онъ самъ писалъ стихи, и некоторые изъ нихъ, отлича­
лись замечательною задушевностью. Поэзію онъ любилъ
и тонко ценилъ ее: объ этой черте Павла Александро­
вича мне передавалъ однажды даже такой изящный и
тонкій мастеръ стиха, какъ Я. П. Полонскій.

447
Редакторскій трудъ не оканчиваются тѣми тревогами,
которыя я перечислилъ. Сюда нужно прибавить еще
разговоры съ посѣтителями, съ людьми, пргѣхавшими
изъ Астрахани или Ташкента, и привезшими съ собой
містныя свѣденія, напримѣръ, о производстве ревизіи
богоугодныхъ заведеній или о пререканіяхъ коммисіи та­
кой-то съ членами управы такими-то. Добравшись разъ
въ жизни до редактора, провинціалъ считаетъ долгомъ
начать исторію издалека. Оторванный отъ всегда спѣшной
и срочной работы, дорожащій каждою минутою, редак­
торъ обязанъ погружаться въ цѣлый міръ какихъ-то
именъ и отношеній, судебныхъ препирательствъ, обли­
чений въ какомъ-нибудь Новоржевѣ или Чухломѣ. —
Иной привезетъ съ собою ворохъ бумагъ, копій съ цѣлыхъ канцелярскихъ дѣлъ, прошеній и протоколовъ и
проситъ сейчасъ-же просмотреть, дать советъ, помочь
напечатаніемъ, «если можно, безъ сокращеній», всего
этого хлама бумагъ. Другой, промучивъ редактора целый
часъ разговоромъ, изъ котораго ничего понять нельзя,
вдругъ спохватывается, что въ его карманЬ есть руко­
пись, «изъ которой вы узнаете, въ чемъ дело». Это—
обличители; что касается «писателей» изъ провинціи,
они иногда везутъ свои труды, заметки и статейки,
напечатанный въ газете «Грайворонская Пчела», и просятъ сказать, есть-ли въ нихъ какой-нибудь талантъ.
За писателями идутъ просители— «хоть какой-нибудь
работы», даровой высылки газеты, участія въ благотворительныхъ взносахъ и т. д. и т. д. За просителями явля­
ются оскорбленныя невинности, считающія себя позорно
оклеветанными газетой и требующія возстановленія сво­
его «добраго, честнаго имени», хотя-бы и давно пріобретшаго репутацію вполне мошенническую. Далее являются
«дамы», начинающія писательницы, переведшія или еще
собирающіяся перевести несколько строкъ изъ Гейне,
путешественники, еще не путешествовавшіе, но пришедшіе поговорить съ редакторомъ о путевыхъ впечатленіяхъ

ш

будущей поездки и о томъ, какой причтется гонораръ
за нихъ въ случае помѣщенія, и нельзя-ли часть гоно­
рара выдать теперь-же. Является молодой ученый изъ
Уфы, собирающійся «обработать вопросъ о крейсерскомъ
вопросе» и предлагающій редакціи этотъ трудъ, когда
онъ будетъ написанъ; приэтомъ присоединяется просьба—
указать ему, автору, источники, которыми онъ могъ-бы
воспользоваться, и подходящій матеріалъ. Или является
дряхлый старецъ, принесшій стихотворенія своей семи­
летней внучки съ просто удивительными, по его словамъ
способностями. Является грандъ-дама съ портфелемъ
писемъ своей двоюродной тетки, графини Z., бывшей
въ связи съ «извѣстнымъ губернаторомъ N.». Приходитъ
спиритъ съ проектомъ уничтоженія всѣхъ несчастій на
земле въ какіе-нибудь полтора года, если будетъ ассиг­
нована на этотъ предметъ надлежащая сумма изъ мини­
стерства финансовъ. Являются изобретатели, вегетаріанцы, поклонники Л. Н. Толстого, его ненавистники и
обличители, являются собратья журналисты, ищущіе ра­
боты и пр. и пр. Я далеко не исчерпалъ всѣхъ видовъ
посетителей, осаждающихъ редактора отъ времени до
времени; со всѣми нужно вести разговоръ, стараться ура­
зуметь каждаго и что-нибудь ответить удовлетворитель­
ное. Времени и силъ на это тратится немало, и боль­
шею частью совершенно безплодно. На обязанности-же
редактора лежитъ переписка съ сотрудниками, корресподентами, подписчиками и читателями. Редакторъ «Недѣли»
былъ во всемъ пунктуаленъ, ко всѣмъ одинаково внимателенъ и джентльменски вѣжливъ—черта его малороссійскаго происхожденія, а можетъ быть и душевное
наслѣдіе матери его, кроткой и добросердечной, о кото­
рой П. А. вспоминалъ всегда съ умиленіемъ. Пунктуальность-же и энергію свою онъ унаследовалъ, какъ кажется,
отъ отца.
Таковъ былъ редакторскій трудъ покойнаго П. А.
Гайдебурова втеченіе 26 лѣтъ изданія «Недели», при-

449
чемъ первые годы «Недѣли» ему приходилось быть еще
ближайшимъ сотрудникомъ и сочленомъ редакціи Коршевскихъ «Петербургскихъ Ведомостей», да кромі того
вести и редактировать внутренній отдѣлъ въ журнал^
«Дъло». О напряженнѣйшемъ труд-è покойнаго въ ту,
для него критическую пору онъ разсказывалъ самъ
съ выраженіемъ ужаса и изумленія: какъ онъ могъ вы­
держивать эту каторгу. Завѣдыванье цѣлыми отдѣлами
въ двухъ изданіяхъ, редактированье, писанье статей
и фельетоновъ, веденіе наконецъ своей газеты, гдѣ, по
бѣдности средствъ, приходилось «все дѣлать самому»,—
все это надорвало отъ природы сильный организмъ П. А.
еще въ молодые его годы. «Бывало такъ, говорилъ онъ,—
сидишь поздней ночью, измученный, опустошенный,—
пишешь и замѣчаешь, что выходить плохо. Страда­
ешь, напрягаешься, и наконецъ точно что-то прорвется:
дѣло налаживается прекрасно, строки бѣгутъ, и чув­
ствуешь, что выходитъ ярко, искренно, умно. Но зато
на другой день встаешь больной, совершенно разбитый
и тупой, весь, такъ сказать, исчерпанный; а работа не
ждетъ: нужно опять садиться и писать, писать безъ
конца...» Передовыя, напримѣръ, въ старые годы «Неде­
ли» П. А. велъ чуть-ли не пятнадцать лѣтъ под рядъ,
фельетоны—девять л-ѣтъ и т. п. Въ поотѣдніе годы онъ
уже почти ничего не писалъ; для него уже составляло
мученье писать что-нибудь, и уже чувствовалось силь­
ное утомленіе самаго писательскаго дарованія въ немъ,—
хотя, отъ времени до времени появлялась его блестящая
передовая статья или путевой очеркъ. Мнѣ кажется, что
отъ природы П. А. обладалъ выдающимся литературнымъ
талантомъ, какъ это свидѣтельствуютъ многія его
статьи, особенно его прекрасные фельетоны («Литературно-житейскія замѣтки»), даже нѣкоторые раз­
сказы и стихотворенія временъ юности. Самъ онъ считалъ себя въ душѣ беллетристомъ бол-ѣе, нежели публицистомъ, и еще незадолго до смерти передавалъ

29

450
мнѣ свое заветное желаніе написать романъ,— конечно,
бросивъ журнальную каторгу и хорошенько отдохнувъ.
Но не удалось ему бросить эту каторгу до послѣдняго
вздоха, и природный художественный талантъ, всю
жизнь насилуемый публицистической и редакторской
работой, такъ и не проявился, такъ и погибъ вместе
съ нимъ: предостережете грозное для нынѣшнихъ талантливыхъ людей, погрязающихъ въ газетной текущей
работі изъ-за ея кажущейся легкости и выгодности.
Я говорилъ до сихъ поръ о редакторскомъ трудѣ; но
П. А. Гайдебуровъ совмѣщалъ въ себе и издателя; и
здѣсь онъ «самъ все дѣлалъ», начиная отъ усовершенствованія внутренняго своихъ изданій до внѣшняго, при­
давая каждой мелочи величайшее значеніе. Сверхъ всего
этого, у него была на рукахъ большая семья, и даже
две ихъ, если подъ второю разуметь литературный
фондъ, котораго онъ былъ ревностнѣйшимъ членомъ.
Такъ много и безустанно работалъ Павелъ Александро­
вичъ, что этой работы хватило-бы на две жизни; но онъ
вмѣстилъ ее въ одно тридцатилѣтіе; сердце не выдержало,
остановилось. Анатомъ, вскрывавшій тѣло покойнаго, нашелъ всѣ органы въ полной исправности, кроме сердца,
совершенно износившагося, одряхл-ѣвшаго. Я думаю, что
подобный трудъ есть ошибка, но ошибка благородная,
похожая на самопожертвование. Въ самомъ дѣлѣ, Гайдебурову некогда было самому жить; свое время, талантъ,
энергію, знанія—все, все, что было ему дано для укра­
шения личнаго существованія, онъ вложилъ въ чужую
жизнь, въ созданіе органа нужнаго не ему, a тѣмъ десяткамъ тысячъ читателей, которыхъ имѣетъ «Недѣля».—
Но вѣдь «Недѣля» давала ему средства къ жизни, —
замѣтитъ иной читатель. Средства къ жизни! Эта-то
скромная квартира, этотъ скромный обѣдъ, да воз­
можность видѣть дѣтей не голодными! «Средства» по­
сле 3 $-летней тяжелой работы явились лишь въ
послѣдніе три, четыре года. А бывали въ жизни Павла

451
Александровича времена и тяжкой нужды, такой нуж­
ды, о которой трудно и поварить, если-бы онъ самъ
не говорилъ о ней. Иной читатель, представляете себе
редактора газеты «весьма уважаемой» и пр. и пр., чело­
века, имя котораго известно всей читающей Россіи какъ
человека, который сидитъ себе въ Петербурге въ уютномъ кабинете да пожинаетъ лавры; деньги льются въ
его карманъ ручьями со всехъ концовъ Имперіи, онъ
сознаетъ свое значеніе въ обществе, вліяніе на лучшій
кругъ читателей. Счастливецъ! А на самомъ дел е этотъ
«счастливецъ» сидитъ, точно отверженный отъ міра, по­
груженный въ выматыванье изъ себя мыслей и вдохновеній, когда хочется пойти къ больной жене, къ де*
тямъ, когда изъ соседней комнаты слышится за душу
хватающій плачъ ребенка, когда въ доме нетъ пяти руб­
лей на сегодняшній обедъ... Онъ пишетъ, зажавши, какъ
говорится, сердце рукой; онъ, можетъ быть, боленъ и
самъ: переутомленіе, нейрастенія, несвареніе желудка отъ
сидячей жизни, слабость отъ постоянно спертаго воз­
духа. «Въ голове, вотъ тутъ, точно гвоздь сидитъ и давитъ, все въ одной точке, днями, неделями», говаривалъ
Павелъ Александровичъ;—а делать нечего: пиши о египетскомъ вопросе, о земскихъ выборахъ въ Торжке, о
драме Островскаго; пиши фельетонъ,—съ остроуміемъ,
блескомъ и весельемъ, веди себя какъ занимательный,
счастливейшій человекъ. Вотъ оно, «счастье» зауряднаго
журналиста!
Я говорю, конечно, о честномъ журналисте, о той
журнальной швее, которая сидитъ ночами на чердаке и
строчитъ, строчитъ на машинке, не желая выйти на
троттуаръ, где нашла-бы легкій и сладкій хлебъ.
Журналисты бываютъ и не честные. Есть родъ печати,
очень напоминающій уличный промыселъ. Издатель, чаще
всего совершенно невежественный кулакъ, издаетъ улич­
ный листокъ, юмористическо-порнографическую газетку,

452
или заказываете литературнымъ подмастерьямъ дешевые
«историческіе» романы, чувствительныя лубочныя пове­
стушки, литературный соръ съ картинками, приложеніями, преміями, модами, календарями... Такіе издатели
очень скоро наживаютъ большія деньги. Приспособляясь
къ вкусамъ необразованной, граждански-неразвитой, по­
хотливой и жаждущей зрѣлищъ толпы, эти издатели
даютъ все, что можетъ понравиться рынку. Они открыто
торгуютъ рекламами, готовы поддерживать самыя сомни­
тельный промышленныя фирмы и самыхъ зазорныхъ д"ѣльцовъ, лишь-бы за это было заплачено. Въ конце концовъ они дѣлаются милліонерами, ѣздятъ въ коляскахъ
чуть не на тиграхъ, заводятъ себе гаремы, строютъ дворцы
и яхты...
Ни тѣни сравненія съ этого рода печатью не мо­
жетъ быть допущено для немногихъ честныхъ, остав­
шихся еще у насъ изданій. Какія-бы времена ни засти­
гали П. А. Гайдебурова, онъ никогда не подделывался
подъ дурныя настроенья читателей. Какъ двадцать-шпъ
лѣтъ назадъ, такъ и въ послѣдній годъ онъ оставался
вѣренъ своей публике,— небольшому, скромному кругу
преимущественно провинціальной интеллигенціи, отзывчи­
вой на все доброе, желающей искренно помочь и народу,
и общественному устроенью. «Другъ-читатель» для него
былъ захолустный учитель, священникъ, докторъ, офицеръ, лѣсничій, студентъ, чиновникъ, профессоръ, земскій дѣятель. Какому-нибудь «идіоту съ моноклемъ», вы­
ражаясь языкомъ Макса Нордау, какому-нибудь хлыщу,
аферисту, «кукуевцу», «ташкентцу», «помпадуру», какимъ-нибудь современнымъ Чичиковымъ и Ноздревымъ
совершенно нечего было читать въ «Неделе», и Гайде­
буровъ тщательно берегся отъ подобныхъ читателей.
Онъ радъ былъ все возроставшему вліянію журнала, но
онъ не делалъ его органомъ сильныхъ міра. Ему дорого
было общеніе съ людьми скромными, трудящимися, не
столько пожинающими плоды культуры, сколько с е ­

453
ющими ее. Я всѣмъ сердцемъ сочувствовалъ покойному
въ этой привязанности къ типу «честнаго читателя», и
мы не разъ бесѣдовали на эту тему,—о томъ, какъ не­
обходимо сохранять за «Недѣлей» характеръ идейнаго и
сердечнаго органа, друга порядочныхъ и просвещенныхъ
людей, посредника между ними и источниками цивили­
зация. — «Надо писать такъ, чтобы газета вносила хоро­
шее настроеніе въ читающую семью, говаривалъ онъ,
чтобы со страницъ газеты дышала бодрость, вѣра въ
добро, побужденіе на честный трудъ, чтобы интелли­
гентная, искренняя рѣчь возмещала читателю недостатокъ интеллигентнаго общества».
Вотъ эта черта — непоколебимая литературная чест­
ность, — черта идеальной настроенности, была не менѣе
характерною для Павла Александровича, чѣмъ его удиви­
тельная работоспособность. Онъ былъ—насколько я его
понимаю — вполнѣ искренній человѣкъ: всякую фальшь
онъ ненавиділъ, всякое лицедѣйство, притворство, ма­
нерность— онъ ихъ чувствовалъ въ зародышѣ и избегалъ всячески. Конечно, «несть человекъ иже поживетъ
и не согрешить», какъ говорится въ погребальной молит­
ве; но въ грехахъ сознательныхъ, вольныхъ онъ кажется
не былъ повиненъ. Когда онъ вгіадалъ въ ошибку, онъ
впадалъ въ нее какъ въ правду, считая несомненной прав­
дой. Я даже думаю, что эта правдивость была основ­
ною душевною силой, поддерживавшей его энергію.
Онъ любилъ все доброе и не уставалъ тянуться къ нему
всю жизнь. Едва-ли кого-нибудь онъ серьезно обиделъ,—
обидеть онъ, кажется, не умелъ, и это не было-бы на
него похоже. При крайней. нервности, онъ сдерживалъ
раздраженіе легко, — доброе сердце скоро брало верхъ
надъ дурною вспышкой. А сколько нежности у него
было къ семье, къ детямъ, сколько привязанности къ
друзьямъ! Последнихъ у него было немного, но такіе друзья, какъ Кавелинъ и Костомаровъ, не го­
воря о живыхъ, имена которыхъ мы, щадя ихъ скром­

454
ность, не назовемъ,—имена такихъ друзей говорятъ, что
нравилось Гайдебурову въ людяхъ, что онъ ігізнилъ въ
нихъ. Видя его иногда въ обществе блестящихъ людей
съ высокимъ общественнымъ положеніемъ, можно было
подумать, что либеральный редакторъ ищетъ связей, желаетъ втереться въ кругъ «сильныхъ міра». Но стоило
всмотреться въ этихъ «сильныхъ міра», чтобы увидеть,
что это на-подборъ самые порядочные, самые задушевные,
самые простые люди, которыхъ выдвинула не «ma tante»,
а собственный талантъ и такой-же неустанный трудъ,
какъ и Гайдебурова. Ни одного фалыниваго человека
мне не приходилось встречать въ его гостиной; можетъ
быть, они и появлялись случайно, но тотчасъ-же исче­
зали, чувствуя себя здесь не ко двору. Съ сотрудниками
отношенія у него были самыя сердечныя: не стесняясь
говорить о недостаткахъ статьи и неумолимо настаивая,
чтобы ихъ не было,—съ сотрудниками талантливыми и
знающими дело онъ обращался крайне деликатно, щадя
ихъ самолюбіе и свободу мысли. Если и бывали случаи,
когда онъ у такихъ сотрудниковъ изменялъ что-нибудь,
въ видахъ обыкновенно цензурныхъ,—онъ всегда предупреждалъ объ этомъ и просилъ самого автора изменить
фразу. Случалось, онъ не сходился даже во мненіяхъ
съ авторомъ; но если это было умно, талантливо, искрен­
не,— онъ не позволялъ себе стеснять сотрудника.— «По
моему, это не такъ, но если вы убеждены, что это такъ,
и если вамъ очень хочется, оставьте по вашему», говорилъ онъ. Съ такимъ редакторомъ работать было пріятно.
Онъ былъ очень скупъ на похвалы. «Это у васъ хорошо
вышло, живо, одушевленно»,— «это у васъ недурно вы­
шло»—более этого отъ него трудно было добиться: онъ
ужасно боялся, чтобы молодой авторъ не зазнался, не
вообразилъ-бы себя геніемъ, такъ-какъ по горькому
опыту зналъ, какой это печальный признакъ. Сейчасъ-же
за первыми лаврами новоявленный геній начинаетъ небреж­
ничать, начинаетъ бросать на бумагу не слова и мысли,

455
a какіе-то кляксы — въ уверенности, что и это уже съ
его стороны одолженіе человечеству. Затемъ геніальный
авторъ оцениваетъ себя на весъ брилліанта чистой воды
и требуетъ несообразнаго ни съ чемъ гонорара. А Па­
велъ Александровичъ былъ крайне бережливъ; безуко­
ризненно расплачиваясь за статьи, онъ не любилъ выхо­
дить изъ очень скромной мерки. Онъ самъ былъ скроменъ
и желалъ видеть и сотрудниковъ скромными и непритя­
зательными. Вообще на личную порядочность сотрудника
онъ смотрелъ какъ на необходимое условіе участія въ
«Неделе»: есть целый рядъ очень талантливыхъ, но сомнительныхъ именъ въ литературе, которыя настойчиво
стремились проникнуть въ «Неделю», но Гайдебуровъ
систематически отказывалъ имъ. Эти господа, пожалуй,
единственные его журнальные враги.— «Вотъ пригласитьбы XX, говорилъ онъ: —давно добивается и былъ-бы
чрезвычайно подходящъ по таланту, образованію, жур­
нальному опыту,—а нельзя! Хлыщъ и сомнительный человекъ!..» На томъ-же основаніи онъ отказывался печа­
тать переводы сенсаціонныхъ, но не совсемъ чистыхъ ро­
мановъ, отказывался помещать объявленія прогорающихъ
банкировъ и аферистовъ, какъ-бы они хорошо ни опла­
чивались, и пр. и пр. И что было въ немъ особенно пріятно—онъ нисколько не рисовался этою чертою, а «соблюдалъ себя» молча и просто.
Я долженъ сказать еще о литературномъ міросозерцаніи П. А. Гайдебурова, объ оригинальномъ, совершен­
но особомъ типе журнала, который онъ, съ помощью
сотрудниковъ, создалъ. Примыкая душой и сердцемъ къ
либеральному лагерю, направленіе «Недели», однако, ши­
роко отворяло двери всемъ «ересямъ» и изъ другихъ ла •
герей, лишь-бы эти «ереси» совпадали-бы съ любовью къ
человеку, съ настоящей, доподлинной правдой. Глубоко
скорбя объ узости и пошлости ультра-консерваторовъ,
П. А. Гайдебуровъ скорбелъ за те-же явленія и въ либеральномъ лагере. Будучи человекомъ «шестидесятыхъ

456
годовъ», получивъ крещеніе въ тогдашнихъ кружкахъ, въ
«Современнике» временъ Чернышевскаго и Добролюбова,
будучи сверстникомъ и товарищемъ Писарева по уни­
верситету, работая у радикала Благосвѣтлова и въ химически-либеральныхъ «Вѣдомостяхъ» Корша,— Гайдебуровъ
вынесь не совсѣмъ восторженное отношеніе къ этой
эпохѣ; онъ своими глазами видѣлъ и слышалъ многое
такое въ ней, чему лучше-бы было не быть. Онъ вынесъ
изъ того времени убежденіе, что страна нуждается не
столько въ теоріяхъ сколько въ честныхъ людяхъ, а та­
кихъ людей у насъ и тогда не доставало. Были идеаль­
ные люди, были герои, но они часто затеривались въ тол­
пе лицемеровъ и аферистовъ, въ толпе глупыхъ и бездарныхъ людей, въ существе своемъ грубо-эгоистичныхъ.
Мягкая, добрая душа Гайдебурова не годилась для озлобленныхъ настроеній; ей чувствовалось, что настоящая
сила—въ добре, въ творчестве мира и благоволенія среди
людей. Съ своей «Неделей» онъ не впалъ въ тогдашнюю
рутину, а выработалъ своеобразный народническо-прогрессивный журналъ, въ которомъ примирялось искреннее
западничество Миртова и Кавелина съ искреннимъ народничествомъ Юзова; искренній либерализмъ Шелгунова съ нравственнымъ ученіемъ Л . Н. Толстого. Не бы­
ло писателя, если это былъ честный человекъ, отъ кото­
раго Гайдебуровъ не съумелъ-бы извлечь для своего жур­
нала чего нибудь сроднаго, подходящаго. Ставилось
также въ заслугу его, какъ редактора, что онъ умелъ
отыскивать среди молодежи и «создавать таланты». Многіе изъ теперешнихъ писателей и писательницъ начали
свою работу въ «Неделе».
Какъ ни печальна эта преждевременная потеря, имен­
но въ самой печали кроется и утешеніе. Не стоило-бы пе­
чалиться о ничтожномъ человеке; тотъ-же, кто заслужилъ искреннее уваженіе читателей, горячую любовь дру­
зей, кто, проработавъ не более половины человеческой
жизни, вложилъ въ нее столько доброй силы, кто оста-

457
вилъ, наконецъ, за собой живое, благотворное дѣло, ог­
ромное общество людей, связанных^ однимъ хорошимъ
настроеніемъ,—тотъ не совершенно погибъ. Духъ его жи­
ветъ, и какъ по природѣ добрый духъ, продолжаете
свою работу.

И.
В я ч есл авъ А лек сан др ови ч ъ Г ай дебур ов ъ .
Молча смерть надъ нею наклонилась,
Руку ей на сердце положила...

(Вячеславъ).

Въ кондѣ семидесятыхъ годовъ въ «Недѣлѣ» ста­
ли появляться стихотворенія, сразу выдавшіяся чарующей
задушевностью и тою безпредметной, затаенной грустью,
которой самымъ нѣжнымъ и страстнымъ представителемъ
въ нашемъ столітіи былъ Гейне. Стихотворенія въ «Недѣлѣ», о которыхъ рѣчь, были подписаны однимъ именемъ автора: «Вячеславъ» и тотчасъ-же обратили на себя
сочувственное вниманіе. Внѣ круга читателей «Недѣли»
ихъ замѣтили, впрочемъ, немногіе цѣнители поэзіи.
Вообще такіе ценители рѣдки, особенно у насъ, въ
обществѣ столь неустановившемся и тревожномъ, обреченномъ цѣлыя десятилѣтія жить «мелочами дня»,
и которое все еще не собралось перейти отъ этихъ ме­
лочей къ общимъ и вѣчнымъ явленіямъ жизни. Мало
были замечены стихотворенія Вячеслава еще и по р ід кой скромности автора, заставлявшей его всю недолгую
литературную дѣятельность держаться въ тѣни, вдали
отъ «большого свѣта» литературы и отъ тѣхъ сомнительныхъ средствъ, при помощи которыхъ молодые поэты
иногда внезапно составляютъ себѣ имя. Вячеславъ (Вяче-

458
славъ Александровичъ Гайдебуровъ), родной братъ покой­
наго редактора «Недѣли», нетолько не извлекалъ выгодъ
для своей известности изъ этого родства, но наоборотъ:
близость къ брату заставляла его преуменьшать свои
права на какое-нибудь имя. Д о такой степени онъ былъ
скроменъ, что въ самое последнее время, недели за двѣ
до его печальной смерти, когда одинъ знакомый посовѣтовалъ ему собрать свои стихотворенія и издать отдель­
но, онъ очень удивился этой мысли. — «Разве после
смерти моей», заметилъ онъ робко и только после на
стойчивыхъ увещаній предоставилъ свою тетрадку въ
распоряженіе собеседника, самъ лично отказываясь
всетаки издать книгу. A стихотвореній
набралось
на порядочный сборникъ, стихотвореній прекрасныхъ,
часто хватающихъ за сердце и всегда проникнутыхъ
чувствомъ красоты, — словомъ, такихъ, которыхъ бы­
ло достаточно, чтобы оставить въ литературе хоро­
шую память. Большинство изъ современныхъ молодыхъ
поэтовъ, у которыхъ, какъ известно, скромность не при­
надлежитъ къ числу ихъ недостатковъ,— уж е давно издали-бы и даже неоднократно подобный сборникъ, а
журнальные друзья протрубили-бы о нихъ всему свету.
Къ большой потере для литературы и къ несчастію
самого Вячеслава (будемъ звать его литературнымъ и
семейнымъ именемъ), онъ довольно поздно, въ возрасте
около 30 летъ, выступилъ на литературное поприще, и то
лишь вследствіе настойчивыхъ советовъ Павла Алексан­
дровича Гайдебурова, который вызвалъ его въ 1876 году
въ Петербургъ. Д о того времени онъ служилъ въ таможенномъ ведомстве въ глухой провинціи, вдали отъ
образованнаго общества и можетъ быть, эта-то серень­
кая, скудная деятельность, столь мало соответствовав­
шая таланту и уму Вячеслава, эта глухая жизнь, кото­
рой онъ отдалъ молодость, поселила въ его душ е разочарованіе и .недоверіе къ судьбе. Это недоверіе было
трагической чертой покойнаго: оно было ядомъ, отрав-

459
лявшимъ всѣ радости его жизни. Но это недовѣріе не
было гнѣвнымъ, байроновскимъ отрицаньемъ, вызывавшимъ
духъ къ возстанію, къ жестокимъ битвамъ за счастье,—
поэзія Вячеслава примыкала къ нѣжному, проникнутому
умиленіемъ отчаянію Гейне, къ отчаянію среди цвѣтовъ
и убаюкивающихъ звуковъ, среди грезъ и улыбокъ. Пер­
вое стихотвореніе, напечатанное Вячеславомъ, былъ переводъ чудной сказки Андерсена «Мать», гдѣ говорится,
какъ смерть украла у бѣдной матери ея ребенка и какъ
мать его искала. Глубоко печальное настроеніе сказки,
ея поэзія и глубина мысли нетолько сохранены, но какъбы усилены въ прекрасномъ переводѣ отзвучіями собственнаго сердца поэта. Уже следующее стихотЕореніе
только-что выступившаго Вячеслава давало грусть ыя предвѣщанія для его жизни:
...Восиомннанія нахлынули толпой,
И камнемъ залегло на сердце горе,
Глубокое какъ это море
И необъятное какъ небо надо мной.
Проходитъ жизнь, недалека могила...
Въ прошедшее гляжу съ нѣмой тоской.
Зачѣмъ позорно такъ растратилъ силы,
Что сдѣлалъ я, что сдѣлалъ я съ собой!

Этотъ полный отчаянія вопросъ задавало себѣ все
неудачливое покол^ніе, къ которому принадлежалъ Вя­
чеславъ. Лишенное энергіи и надежды людей 6о-хъ го­
довъ, разочарованное, но еще полное идеализма, это поколѣніе страдало, быть можетъ, больше, чѣмъ молодежь
иныхъ эпохъ до и послѣ: послѣ него, въ восьмидесятыхъ
годахъ выступили уже типы «новѣйшей формаціи»,охлаж­
денные, буржуазные оппортунисты. Но поколѣніе Вяче­
слава, взволнованное музою Некрасова, еще болѣло слад­
кими муками идеализма, для него «родина» и «долгъ
человека» были не пустыми звуками. Вмѣсгѣ со всею
эпохою «семидесятниковъ», Вячеславъ страдалъ сознаніемъ своего безсилья:

460
Прости мнѣ, родина, что горячо любя,
Что всей душою о тебѣ болѣя,
Я не умѣлъ понять тебя
И прожилъ жизнь, однѣ мечты лелѣя.
Съ тобою я готовился страдать,
Къ тебѣ я всей душою рвался
И, жизнь готовый за тебя отдать,
Всю жизнь чужимъ тебѣ я оставался;
Страдалъ, но не страданіемъ твоимъ.
Я —на поляхъ твонхъ безплодный колосъ,
И не былъ голосомъ моимъ
Твой скорбный и молящій голосъ...

To-же настроеніе печали и безсилья звучитъ во всѣхъ
дальнѣйшихъ стихотвореніяхъ, изъ которыхъ многія достигаютъ высокаго паѳоса душевнаго страданья, напр.
«Глухая тьма, ни искры свѣта...», «Предъ смертью» и т. п.
Смерть, могила, безнадежность— вотъ мотивы этой боль­
ной души. Рѣдко, очень рѣдко звучитъ въ ней признакъ
надежды,—но и то отравленной:
Милый другъ, пусть наши слезы,
Слезы жгучей скорби льются:
Блага новой лучшей жизни
Нашішъ горемъ создаются...
Мы проснемся къ этой жизни,
Съ новой силой мы проснемся,
А не то—хоть изъ могилы
Ей неслышно улыбнемся.

Съ особенною горечью оплакиваетъ Вячеславъ ги­
бель своего поколѣнья въ стихотвореніи «Со сцеі ы»:
Гдѣ лучшіе изъ насъ? Гдѣ тѣ, что бодро шли
Впередъ, не падая, не уставая?
О, сколько жертвъ тяжелыхъ принесли
Тебѣ твои сыны, земля родная!
Но ихъ призывный кличъ тебя не волновалъ,
Ты равнодушно имъ внимала,
Ты даже тѣхъ именъ не знала,
Кто за тебя страдалъ и погибалъ!

461
Завѣты лучшихъ дней мы позабыли,
Безслѣдной чередой года идутъ,
И намъ противень нашъ безплодный трудъ,
Ничтожно то, что мы свершили.
Отъ жизни нечего намъ больше ждать,
Осушена до дна страданья чаша,
Въ конецъ надорвана, убита сила наша,
А новыхъ силъ намъ неоткуда взять...

Но въ
десятых^
ственнаго
мечтало о

KOHirîs семидесятыхъ годовъ и началѣ восьми­
когда совершался переломъ нашего обще­
настроенія, побежденное судьбой поколѣніе
приходѣ свѣжихъ и свѣтлыхъ силъ:
Но вѣримъ мы—дни лучтіе придутъ;
Грохочетъ даль, волнуясь и сверкая;
То силы новыя на смѣну намъ встаютъ,
То шумно закипаетъ жизнь иная.
А мы—со сцепы...
Въ добрый часъ,
Грядущее, невѣдомое племя!
Не помяни укоромъ наше время,
Не помяни укоромъ насъ...

Конечно, пришедшее «невѣдомое племя» не иміетъ и
тѣни права помянуть укоромъ своихъ хоть и безсильныхъ, но духомъ благородныхъ предшественниковъ.
Въ позднѣйшіе годы поэзія Вячеслава теряетъ свой
скорбно-гражданскій, навѣянный Некрасовскою музой
характеръ. Печаль поэта принимаетъ видъ безпредметной
жалобы на судьбу, на міръ, обманувшій лучшія надежды,
на свое собственное несовершенство. Иногда эта печаль
разрѣшается мелодическою пѣсней, гдѣ слышится:
Тихій ропотъ сожалѣнья,
Нѣга смутнаго томленья,
Рой неясныхъ сновъ...
Эти звуки,
Эти муки,
Эти чудныя мгновенья—
Не найдешь имъ словъ...

462
Изъ ряда этихъ ггѣсенъ особенно красиво стихотвореніе «Одинокій всадникъ», проникнутое глубокимъ
чутьеыъ природы, хотя и это, казалось-бы, дающее покой
сліяніе съ природой вызываетъ въ дудгѣ поэта грустный
вздохъ:
Мракъ на землю опустился,
Всюду тишина;
Надъ рѣкой туманъ, сгустился,
Н е шумятъ волна.
Всюду сонъ царить глубокій...
ѣдетъ всадникъ одинокій
Чрезъ поля, лѣса...
Велики мои мученья,
Но смиряюсь я.
Шлю тебѣ благословенья,
Родина моя!
Пусть хранить тебя Всевышній,
Пусть не сгубить двѣтъ твой пышный
Буря и гроза...

Къ сожалѣнію, лучшихъ стихотвореній Вячеслава мы
здѣсь не можемъ цитировать: прекрасныя въ цѣломъ,
они теряютъ свою цѣну въ отрывкахъ (таковы, напр.,
замѣчательныя по задушевности стихотворенія «Передъ
смертью», «Надежды, пылкой юности желанья», «У мо­
гилы», «Спи, крепко спи!», «Не говори!» и пр.).
Мы не можемъ сообщить поДробныхъ свѣдѣній о
личной жизни поэта: скромный и замкнутый, онъ жилъ
уединенно; былъ холостъ, обезпеченъ въ матеріальномъ
отношеніи и не отказывалъ себѣ въ роскоши помо­
гать несчастнымъ. Жизнь его, повидимому, была благо­
получна, тянулась безъ трагедій и катастрофъ. Его выдающіяся способности высоко цѣнились и въ редакціи,
и на службѣ, и его веі> считали работникомъ рѣдкимъ
по энергіи и добросовестности. Т-ѣмъ не менѣе онъ былъ
несчастливъ: во многихъ стихотвореніяхъ онъ горько
жалуется на свою неудавшуюся жизнь.
Дано, быть можетъ, мнѣ не мало силъ,
Но ихъ сломилъ тяжелый гнетъ страданья.

463
Въ широкомъ Божьемъ мірѣ одинокъ,
Для всѣхъ чужой почти отъ колыбели
Ношусь я безъ пути, безъ дѣли,
Какъ бурей опрокинутый челнокъ...

Или въ стихотвореніи «Родинѣ»:
Я на своемъ безрадостномъ пути
Встрѣчалъ лишь горе и страданье.
Не зналъ я радости... Мой юношескій пылъ
Погасъ безъ счастья, безъ привѣта,
И ни единой искрой свѣта
Суровый рокъ мой путь не озарилъ!
И б ъ одиночествѣ суровомъ, непривѣтномъ
Я лучшія ѵтратшгъ силы навсегда,
И лучшіе мои года
Прошли безплодно, незамѣтно...

Но всѣ эти тихія жалобы выливаются въ иастоящій
вопль въ стихотвореніи «Голова моя сѣдѣетъ»:
Ахъ, не матерью родимой
Мнѣ судьба была!
Одинокой, нелюбимой
Жизнь моя прошла...
Я любви волшебной власти
Надъ собой не зналъ,
Нѣжной ласки, жаркой страсти
Я не испыталъ...
Силы нѣтъ, душа остыла,
Пусто впереди...
Здравствуй ты, моя могила,
Жизнь моя, прости!

Нѣтъ сомнѣнія, что несчастный поэтъ до крайности
преувеличивалъ свое несчастіе. Изъ всего, что было
действительно несносно въ его жизни, можно назвать
лишь его физическій недостатокъ — заиканье, пріобрітенное имъ въ дѣтствѣ страннымъ, загадочнымъ обра­
зомъ. Будучи гимназистомъ, онъ передразнивалъ какогото заику. Ему это хорошо удалось, онъ увлекся этимъ

464
школьничествомъ и вдругъ самъ сталъ заикаться, да такъ,
что вылѣчиться уже не могъ. Этотъ недостатокъ, съ которымъ покойный тщетно боролся всю жизнь, сделался
настоящимъ проклятіемъ его судьбы: онъ усилилъ до
болезненности застѣнчивость и скромность Вячеслава,
заставилъ его чуждаться людей, помѣшалъ ему, быть
можетъ, устроить свое семейное счастье и внушилъ
чрезмерно мрачный взглядъ на свою долю. Послѣ прекраснаго дебюта въ «Недълѣ» въ качествѣ поэта, оказавъ успіхи въ качествѣ публициста и критика, Вяче­
славъ въ послѣдніе годы охладѣлъ къ литературѣ. Отъ
времени до времени онъ помѣщалъ маленькія стихотворенія, подписывая ихъ буквой Z принималъ некоторое
участіе въ редакціонныхъ работахъ, но самъ почти ни­
чего не писалъ. Охладѣлъ онъ и къ службѣ и въ самое
последнее время рѣшилъ ее бросить, чтобы уѣхать куданибудь въ глушь, подальше отъ оффиціальныхъ сношеній, «на лоно природы», которую онъ такъ любилъ
въ качествѣ страстнаго охотника. Этотъ упадокъ ин­
тереса къ жизни намѣчалъ уже издавна роковой исходъ;
онъ усилился и перешелъ въ невыносимую тоску послѣ
неожиданной смерти П. А. Гайдебурова, который и скон­
чался на рукахъ Вячеслава. Онъ съ прежнимъ рвеніемъ
взялся-было продолжать дѣло жизни горячо любимаго
брата, но уже не могъ овлад-ѣть смятеньемъ сердца и
изнемогъ... 15-го февраля раннимъ утромъ онъ принялъ
сильный ядъ и тотчасъ скончался. Въ оставленныхъ письмахъ онъ объясняетъ смерть тоскою по своемъ братѣ.
Такъ рано, едва дойдя до средины жизни и уже
истомленный, отошелъ отъ насъ бѣдный Вячеславъ. Ему
было всего сорокъ-четыре года—возрастъ расцвѣта духовныхъ силъ, обещавшій еще десятки лѣтъ плодотворной
работы. Но и его постигла участь столь многихъ зам^чательныхъ людей въ Россіи—участь горькой, отравленной
жизни и ранней ужасной смерти. Какъ нѣжное и сла­
бое существо, попавшее въ колючую чащу, погибаетъ

465
израненное отъ ^тысячи уколсвъ, не будучи въ силахъ
выбраться на просторъ, такъ люди съ чуткою, впечат­
лительною душою въ нашей суровой жизни: ихъ встре­
чаете милліонъ невидимыхъ терзаній, глухое сопротивленіе стихіи, погребающей въ себѣ «душу живу». Пустьже хоть холодная земля согрѣетъ это бѣдное сердце,
за-живо остывшее въ кругу собратьевъ...

III.
Е . К. Г а й д е б у р о в а .
Скончалась * Евгенія Карловна Гайдебурова, вдова по­
койнаго основателя «Недѣли». Не тяжесть лѣть свела ее
въ могилу—ей всего было лѣтъ за пятьдесятъ. Тяжесть
большихъ страданій, усталость сердца, можетъ быть стран­
ность нашей подчасъ столь невероятной жизни — кто
знаетъ, отчего гибнутъ люди въ половинѣ возраста, не
изживъ еще ни тѣла, ни души своей?..
Грустная смерть для семьи покойной, для кружка знавшихъ ее, для друзей «Недѣли». Я потому и говорю
объ этой печальной смерти, что Евгенія Карловна не
была человѣкомъ чужимъ журналу, — какъ множество
литераторскихъ и редакторскихъ женъ. Когда, въ 1884 г.,
я познакомился съ Гайдебуровыми, я сейчасъ же понялъ,
что душою честнаго журнала былъ онъ, хорошій журналистъ
и трудолюбецъ,—и что душа эта обитала въ нѣкоемъ тѣлѣ,
въ нѣжной и дружной семкѣ, которая вся держалась силами
жены, привлекательной и доброй женщины. Она не прини­
мала литературнаго участія въ работе мужа, не была лите-

* Лѣтомъ 1900 года.
30

4.66
ратурной дамой,— но это не только украшало ее, какъ жен­
щину, но, можетъ быть, было самою важною ея заслугой для
«Недѣли». Не пожелавъ сделаться писательницей (для
чего, какъ известно, не всегда требуется талантъ), она
лишила журналъ, можетъ быть, груды заурядныхъ пове­
стей, но зато явилась самой деятельной, самой необхо­
димой помощницей мужу, какъ геній дома, какъ центръ
привязанностей, какъ нравственная опора. Бывали, какъ я
слышалъ, тяжкія времена въ исторіи этой семьи. Неужели
вы думаете, что одному, совсѣмъ одинокому человеку
посиламъ было-бы вынести испытанія, выпадающія иногда
на долю'журналиста, издателя необезпеченнаго журнала?
Когда я видѣлъ П. А. Гайдебурова, неутомимаго труже­
ника, казалось, никогда непокидавшаго своего рабочаго
кресла, всегда серьезнаго, склонившаго близорукіе глаза
надъ бумагой,— когда я задавалъ вопросъ себѣ—что приковываетъ его къ письменному столу,— мнѣ стоило услы­
хать веселый, безпечный смѣхъ изъ сосѣднихъ комнатъ,
чтобы понять и даже оправдать эту «каторгу». Онъ, какъ
редакторъ, не нуждался, можетъ быть, въ помощи этого
милаго ему смѣха, но онъ отдыхалъ среди него, освѣжалъ душу, переутомленную работой. Онъ всегда совето­
вался съ женой—какъ советуются любящіе. Вовсе ненужно
въ этихъ тайныхъ совещаньяхъ новыхъ мыслей, новыхъ
решеній — нужно только вотъ это нежное «да», или
«нетъ», сочувствіе или неуверенность родного существа,
разъясняющаго часто и сразу очень многое. Въ тума­
не жизни, что знаемъ мы, что мы ясно видимъ? Надо,
чтобы чья' нибудь любовь предостерегала, чутьемъ тревожнаго сердца угадывала, где выходъ. Тысячи женъ губятъ своихъ мужей— какъ холодный камень на ш ее тя­
нуть ихъ въ тину житейской грязи. Но тысячи ж е дру­
гихъ женъ своею женственностью, чистотой, любовью
верной, материнствомъ и женской заботой спасаютъ
своихъ мужей, обезпечиваютъ имъ сладость труда и
сами безвестныя — создаютъ мужьямъ ихъ положеніе и

467
знаменитость. Недавно скончалась вдова покойнаго Глад­
стона—вотъ еще прим-ѣръ, конечно, гораздо болѣе круп­
ный, но въ томъ-же родѣ. Она, какъ пишутъ, знала не
мен-ѣе государственныхъ таинъ, чѣмъ англійская королева.
Великій старецъ, управлявши имперіями въ разныхъ концахъ земли, гремѣвшій въ парламент^, удивлявшій міръ
высокимъ благородствомъ — онъ тратилъ неукротимую
свою энергію безъ счета, но кто знаетъ, гдѣ онъ наби­
рался ея, гдѣ отдыхалъ, гд-ѣ дѣлалъ запасы силъ? Библія,
Гомеръ, да вотъ эта кроткая старушка, о которой никто
не в-ѣдалъ, родная ему. И вся-то хитрость ея огромной
незримой роли была въ простой привязанности, въ спо­
собности дать человѣку подышать атмосферой успокаи­
вающей любви и ласки. Мы привыкли думать, что разъ
человѣкъ общественный деятель, то онъ весь идея, весь
служба обществу.—Да, но для этого необходимо всетаки
удовлетворенное сердце, близкій свѣтъ, близкая теплота
своихъ близкихъ. Эта сторона таинственная, о ней не
говорятъ, какъ о заслугѣ, но какъ она много значитъ!
Вотъ почему я приглашаю друзей «Недѣли» помянуть
добрымъ словомъ добрую и кроткую Евгенію Карловну.
Съ нею отходитъ въ вечность много хорошихъ преданій,
много радостей и много скорби за «Недѣлю»...
Умираетъ человѣкъ—страшно сказать, какъ интересна
его жизнь. О, если-бы припомнить все, что волновало его и
мучило, манило счастьемъ! То, что мы знаемъ изъ своей жиз­
ни и жизни близкихъ—не бол-fee какъ рѣдкія, разрознен­
ные страницы огромнаго потеряннаго романа. Въ сущности,
какой это нищій—искусство, когда берется изобразить
жизнь! Даже разрозненные отрывки ея безконечно по­
учительны. Подумайте-ка, подумайте хорошенько надъ
судьбой гѣхъ, кого вы знали. Все необыкновенно странно,
причудливо, просто и естественно, и въ то-же время едва
вероятно. Передъ вами пылкій юноша, студентъ, онъ го­
воритъ прекрасныя и грозныя слова, онъ полонъ огня,
готоваго, повидимому, зажечь весь міръ. Подождите не­

468
много, дайте зеділѣ сдѣлать двадцать-тридцать оборотовъ
около солнца — и вы встрѣтите того-же юношу почтеннымъ буржуа, бюрократомъ, единственное волненіе кото­
раго— «большой шлемъ на бубнахъ». Передъ вами чест­
ный и строгій писатель, кровью сердца своего исходящій за благо человечества, за его достоинство... У.мираетъ онъ — и «полное собраніе» его сочиненій даетъ
возможность наслѣдникамъ играть въ Монако, держать
скаковыхъ лошадей, покровительствовать балету. Наобо­
ротъ,—вотъ передъ вами «самый обыкновенный», отста­
лый субъектъ— и вдругъ вы его встречаете въ роли очень
ответственной и поражаетесь, съ какою скромностью
и мужествомъ онъ несетъ ее. Совсѣмъ простенькая, «пу­
стенькая» барышня домашняго воспитанія,— а черезъ десятокъ лѣтъ она иногда — прекрасная мать прекрасной
семьи и ангелъ хранитель мужа. Наоборотъ, какая-ни­
будь notre génie, «вторая Башкирцева», «вторая Ковалев­
ская» послѣ всѣхъ курсовъ и заграничныхъ поѣздокъ,
глядишь, выходить чудовищемъ безобразія и глупости,
наказаніемъ Божіимъ для редакцій и ученыхъ обществъ.
Поразительно, какъ часто изъ намѣреній человѣческихъ
выходятъ противуположные результаты, или, по крайней
м-ѣрѣ, самые неожиданные. Вглядитесь, сколь многихъ,
напримѣръ, обогащаетъ бедность, и сколь многихъ раззоряетъ богатство. Пока человѣкъ бѣденъ—онъ кипуче ра­
ботаетъ и въ концѣ-концовъ пріобр-ізтаетъ состояніе, почетъ, репутацію честнаго человека. Бѣдность его обога­
тила, изъ нея онъ игвлекъ энергію, и изъ энергіи все
остальное. Но попадаетъ богатство въ руки наслѣдника—
и папенькинъ милліонъ начинаетъ его раззорять. На вашихъ глазахъ богатство дѣлаетъ человѣка бѣднымъ, б е д ­
нее нищаго. Богатство прививаетъ привычки роскоши и
бездѣлья; немного времени — милліонъ исчезъ, за нимъ
слѣдуютъ тѣни его—долги, безпрерывно растущіе, раззоряющіе не только настоящее, но и будущее, лишающіе
человека куска хлѣба и добраго имени. Недостатокъ

469
средстве спасъ одного человека, избытокъ погубила дру­
гого. Въ иной области—поглядите, какъ часто продол­
жительное, упорное образованіе даетъ совершенное ни­
чтожество, нуль, теряющій всякій смыслъ безъ какойнибудь руководящей его единицы. Наоборотъ, часто люди
бѣдные книжнымъ просвѣщеніемъ обнаруживаютъ пора­
зительную умственную производительность и всѣмъ ясно,
что на нихъ именно держится общество. Значитъ, какъ
важны въ жизни не средства, а прирожденныя цѣли,
какъ важна хорошая природа! Умираетъ человѣкъ и ясно
видишь, что все, что внесъ онъ съ собою въ міръ и что
унесъ съ собою—это былъ онъ самъ: не богатство его,
не образованіе, не внѣшнее положеніе, а внутренняя его
сущность—характере, доброта или злоба сердца, ясность
или мракъ ума. Только это и стоитъ чего-нибудь въ человѣкѣ, только это и значитъ что-нибудь. Все остальное
такъ незначительно и неважно! Благо тому, кто жилъ
среди людей для ихъ блага, кто явился добрымъ и кроткимъ духомъ, и среди горькихъ испытаній не изменился,
не изм-ізнилъ. Благо тому, кого знавшіе вспомнятъ съ доб­
рымъ движеніемъ сердца и вздохнувъ, пожалѣютъ.

IV.
С. Я . Н а д с о н ъ .
Во вторникъ, го-го января * телеграмма принесла
изъ Ялты вѣсть, которая не поразила — ея давно ждали,
но отъ которой многимъ и многимъ сильно взгрустну­
лось и стало тяжело на сердцѣ. «Бѣдный Надсонъ!» —
вотъ общій голосъ искренней печали предъ этою без­
жалостно - раннею смертью. Правда, послідніе полтора
года жизни Семена Яковлевича были сплошной агоніей

* 1887 г.

470
съ редкими проблесками покоя, — правда, въ послѣднее
время къ злой чахоткѣ прибавились и невыразимо - горькія нравственный огорченья со стороны литературныхъ
собратьевъ, — правда, выдающіеся люди на Руси не ж и­
вучи, но все-таки, какъ жаль его, бѣднаго, какъ жаль!
Не потому жаль, что русская литература лишилась въ
немъ своего украшенія, что погибъ талантъ, еще въ мла­
денчестве казавшійся замѣчательнымъ. Предъ свѣжею моги­
лой Надсона мнѣ жаль не отечества, не литературы, а жаль
самою человека, котораго звали Надсонъ, этого — еще
такъ недавно живого юношу съ его добрымъ лицомъ
и тонкою улыбкой, сердечнымъ разговоромъ, чуждымъ
всякой фальши, съ блескомъ вѣчно одушевленныхъ глазъ
и съ «печатью генія на челѣ», какъ выражались въ ста­
рину. Есть, люди, которыхъ не жаль, когда они умираютъ:
нищіе духомъ,- ни на что не способные — они только
«небо коптятъ», да портятъ кровь себѣ и ближнимъ: они
и сами рады, когда смерть снимаетъ съ нихъ тягость существованія. Умеръ—и помяни его Богъ. Не то Надсонъ,
онъ хотѣлъ жить, онъ былъ переполненъ внутренней
энергіей жизни. Живи онъ— это было-бы не гнилое прозябаніе зауряднаго человѣческаго молюска, а яркое, возвы­
шенное, страстное горѣніе мысли и чувства: процессъ,
постичь наслажденіе котораго дается не всѣмъ. Такому
человеку стоитъ жить, какъ стоитъ играть на скрипкѣ
музыканту или рисовать художнику. Такіе люди един­
ственные, которые сами себя удовлетворяютъ и разсыпаютъ духовное счастье вокругъ. Наше личное существованіе,—будничный обиходъ живыхъ людей— какъ-бы онъ
украсился присутствіемъ этого сердечнаго, осв-ѣжающаго
и просвѣтляющаго духа. Вотъ его живое—увы! утрачен­
ное значеніе для насъ. Надсонъ принадлежалъ несомнен­
но къ числу гѣхъ рѣдкихъ, оригинальныхъ и свобод­
ныхъ душъ, которыхъ родина— область творчества, образнаго и идейнаго, область высшей интеллигенціи, гдѣ на­
чинаются потоки свѣта, падающіе на массу человеческую...

471
Но умеръ онъ, умремъ, вѣдь, и мы. На короткій срокъ
земнаго существованья отъ насъ зависитъ не разлучать­
ся съ образомъ дорогихъ намъ людей, поддерживать въ
памяти ихъ рѣчи и мысли, ихъ личность, какъ будто
она не умирала. Воспоминанья — большое благо жизни,
кому есть что хорошее вспомнить.
Жизнь въ Кронштадте—я ее близко видѣлъ—тяго­
тила молодого поэта. Онъ рвался совсѣмъ въ иныя сферы.
Полковая служба—вообще довольно монотонна, но Надсонъ
очень быстро и здесь составилъ себе общество и сде­
лался его любимцемъ. Я его помню на маленькой квар­
тирка въ две комнаты въ Козельскомъ переулке. Онъ жилъ
съ товарищемъ по полку, В. Н. Абрамовымъ, довольно
бѣдно и разбросанно, жизнью богемы, причемъ вечно у
него кто-нибудь сидѣлъ, шли шумные разговоры, споры,
звонъ гитары и звуки скрипки. Надсонъ одаренъ былъ
разнообразными способностями. Самоучкой онъ отлично
игралъ на нѣсколькихъ ихъ инструментахъ, а на скрипке
почти читалъ ноты. «Я еще не знаю: поэтъ-ли я по при­
роде. Мнѣ кажется, я скорѣе, музыкантъ: я это чувствую»,
говаривалъ онъ. Действительно, на скрипке и рояли ему
удавались иногда задушевныя, горячія импровизаціи. Въ
юные годы, когда еще только шло броженіе духовной
энергіи—понятна неуверенность въ себе. Надсонъ часто
отказывалъ себе въ даре поэзіи, утверждая, что онъ былъ
бы счастливее въ беллетристике; то ему казалось, что понатуре своей онъ—критикъ, и онъ искалъ для себя крити­
ческой работы. Несомненно, онъ могъ бы быть выдающимся
въ любой изъ литературныхъ областей, но призваніе его
все-таки была поэзія. Начитанность Надсона въ литературе
и въ особенности поэтической была просто невероят­
ною. Не было, кажется, самаго маленькаго поэта, кото­
раго бы онъ не перечиталъ, а разъ прочитанное у него
прочно укладывалось въ голове. Память его въ этомъ
отношеніи была удивительна. Этажерки С. Я. ломились
подъ грудою всякихъ піитическихъ сборниковъ, и мечта

472
Надсона была собрать полную коллекцію русскихъ стихотворцевъ.
Любимою пищею для остроумія С. Я. было цитиро­
вать наиболѣе курьезныя міста изъ своихъ безталантныхъ
собратьевъ въ родѣ гг. Сальниковыхъ, Мыльниковыхъ и
т. п. Начиная со смѣшного, очень часто Надсонъ увлекался
декламаціей и переходилъ къ действительно поэтическимъ образчикамъ: изумительное богатство памяти его
раскрывалось во всю ширь. Отрывокъ шелъ за отрывкомъ: цѣльныхъ произведеній онъ не зналъ, а запоминалъ лишь то, что ему особенно нравилось. Это доказы­
ваете, что въ сферѣ поэзіи—кромѣ творчества—у Над­
сона былъ тонкій критическій вкусъ. Къ корифеямъ
поэзіи Надсонъ относился сдержанно: Лермонтова, сколько
помню, онъ любилъ больше, нежели Пушкина; Гете же,
напримѣръ, онъ совсѣмъ «не понималъ», по его выраженію. Тургеневъ, Толстой и Гоголь были любимыми про­
заиками Надсона. Читалъ онъ недурно,—прозу лучше не­
жели стихи, но и стихи читалъ несравненно лучше
своихъ собратьевъ по музѣ, гг. Минскаго, Мережков­
скаго, Фофанова и пр., которые такъ плохо декламируютъ,
особенно публично. Они производятъ впечатлѣніе «поющихъ, вошющихъ, взывающихъ», но не просто «глаголящихъ», и въ этомъ отношеніи совсѣмъ не идутъ въ сравненіе съ прежними писателями, напр., Майковымъ, Достоевскимъ, Островскимъ, Гоголемъ — тѣ были чтецами-артистами. Работалъ Надсонъ «запоемъ», что называется. Мысль
стихотворенія у него долго бродила въ головѣ и нако­
нецъ онъ усаживался за бумагу. Не легка была эта ра­
бота Надсонъ не довольствовался первою вылившеюся фор­
мою стиха—разбивалъ ее и снова писалъ, и опять бросалъ,
пока стихотвореніе не пріобрѣтало сжатости, яркой п е­
вучести и сердечнаго тона. «Просто чумѣешь надъ этою
проклятою работой, говорилъ онъ мнѣ однажды: «на­
низываешь стишокъ къ стишку, точно бисеръ». Но это
была та сладкая мука творчества, которые истинные ху­

473
дожники переносятъ такъ же охотно, какъ пьяница—горечь
вина. Въ головѣ Надсона всегда переваривался цѣлый
запасъ задуманныхъ стихотвореній: въ бумагахъ его оста­
лись обрывки поэмъ и эскизовъ. Увлекаясь вошедшимъ
въ моду буддизмомъ, нашъ поэтъ собиралъ матеріалы для
большой поэмы «Будда», гдѣ разсчитывалъ весь выска­
заться. Задумывалъ онъ стихотвореніе «Океанъ» и «Могила
А. И. Г-на» (въ Ниццѣ), и тѣ отрывочки, которые я слышалъ, обещали быть лучшимъ, что написано Надсономъ.
Кронштадтской жизни Надсона —въ теченіе двухъ лѣтъ—
принадлежать самыя блестящія его стихотворенія, и нѣкоторыя изъ нихъ навѣяны кронштадтскими мотивами(«ЬГѢтъ,
легче мнѣ думать, что ты умерла», «Не вини меня, друі~ь
мой», «Я пришелъ къ тебѣ съ открытою душою», «Затихъ
блестящій залъ», «На ближнемъ кладбищтЬ», «Позабытые
шумнымъ ихъ кругомъ», «Сбылося все» и пр.). Первыя
два-три стихотворенія изъ отмѣченныхъ были написаны
одной кронштадтской барышнѣ, которою С. Я. увлекся
было на столько серьезно, что собирался жениться; къ
счастію для поэта, барышня оказалась черезчуръ крон­
штадтской: не отвѣчая поэту взаимностью, она была не
прочь выйти замужъ, а впрочемъ, ‘ей было все-равно.
Bcfc попытки влюбленнаго поэта найти хоть маленькую
искорку Божью въ барышнѣ оказались неудачными, ііослті
одной мелкой сплетни произошелъ полный разрывъ между
ними, и оказалось, что и со стороны Надсона это было
не сильное чувство, а простой капризъ молодости.
Въ Кронштадт^—какъ и всюду, куда забрасывала его
судьба,—Надсонъ сейчасъ же становился центромъ кружка,
собиралъ начинающихъ поэтовъ, пробующихъ себя писате­
лей, любителей драматическаго и всякихъдругихъискусствъ.
И кронштадтскіе непризнанные таланты находили около
С. Я- самый теплый привѣтъ. Образовалось даже изъ мѣстныхъ элементовъ нисколько юмористическое «общество
р-ѣдьки». Здѣсь, вокругъ стола, сервированнаго нехитры­
ми питіями и закусками съ рѣдькой во главѣ, Кронштадт­

474
ская богема развлекалась поэзіей и музыкой, горячими
разговорами и просто шалостями, свойственными подпоручичьему возрасту. Жажда общественной жизни не на­
ходила себѣ достаточнаго выхода въ развлеченіяхъ клубовъ и собраній; С. Я. принималъ горячее участіе въ
устройствѣ спектаклей, литературныхъ вечеровъ; онъ
самъ игралъ на сценѣ и читалъ стихотворенія — иногда
такія длинныя, какъ «Садко» гр. А. Толстаго.
Я не пищу здѣсь подробныхъ воспоминаній о С. Я.,
предоставляя это сдѣлать лицамъ, знавшимъ поэта бо­
л-fee продолжительное время. Мнѣ хотѣлось бы только
занести на бумагѣ легкій очеркъ съ личности Надсона, какъ
онъ сохранился у насъ въ памяти. Средняго роста, тще­
душный, худенькій, съ узкими плечами и впалою грудью,
онъ по фигур-fe былъ типичнымъ нынѣшнымъ интеллигентомъ, худокормленнымъ и худосочнымъ. Большая го­
лова съ тонкими чертами лица и болыпимъ лбомъ гово­
рила о преобладали духа надъ плотью, роскошная арти­
стическая шевелюра и борода были отпущены С. Я. по
выход-fe въ отставку. Наружностью своею Надсона не пренебрегалъ, и его даже льстило некоторое сходство съ
Шекспиромъ. Чахотка наложила на симпатичное лицо
іоэта свой отпечатокъ: блѣдную синеву и желтизну
кожи, горячій блескъ глазъ и т. п. Кромѣ чахотки, С. Я.
страдалъ и другими болезнями на общей почвѣ малокровія. Дѣтски-неразвитая грудь., помимо несчастныхъ слу­
чайностей, рано или поздно предвещала ему чахотку. Характеръ Надсона отличался искренностью и отзывчивостью,
въ немъ было много женственнаго. Отличаясь особенною
способностью завязывать дружескія отношенія, С. Я. необладалъ достаточнымъ житейскимъ опытомъ и искренность
его ставила часто въ необходимость раставаться съ людьми
такъ же скоро, какъ онъ сходился. Болѣзненная раздражи­
тельность къ концу жизни, блестящее остроуміе, кол­
кость языка вооружали противъ него лицъ, неперестававшихъ въ тож е время его уважать. Всѣ литературные

475
слухи, домашнія мелкія исторіи онъ принималъ горячо
къ сердцу и, окруженный женщинами, очень часто пла­
тился недоразумѣніями. На замѣчаніе—какъ ему не надоѣстъ интересоваться будничной стороной литературной
жизни, онъ говаривалъ бывало: — «Я не могу этимъ не
интересоваться: я литераторъ. Я не поэтъ, а именно литераторъ въ самомъ узкомъ смыогѣ этого слова. Для меня
все это—свое, родное последняя мелочь меня интересуетъ,
и если я буду живъ»... Мечтой Надсона было осно­
вать собственный журналъ, набрать молодыхъ сотрудни­
ковъ и занять воинствующее положеніе въ печати. Въ
этомъ отношеніи — сколько мы можемъ судить — печать
лишилась въ С. Я- действительно полезной силы. Среди
литературныхъ сверстниковъ Надсона мы не знаемъ ни
одного, кто бы былъ преданъ дѣлу печати такъ рев­
ностно какъ Надсонъ, кто могъ-бы внести въ помраченный
журнальный міръ столько свѣта, искренности, страстной
правды и, пожалуй, таланта. Литературная молодежь разрабатываетъ нынче все какіе-то мотивчики, копается въ
психологическихъ вычурныхъ сюжетахъ, ищетъ вдохно­
венья въ индѣйскихъ сказкахъ (г. Мережковскій), въ
библейскихъ легендахъ (г. Фругъ), въ нравоучительныхъ
преданьяхъ (гг. Гаршинъ, Короленко), и пр. и пр. Текущая-же, живая жизнь остается въстороні...
Задумавъ выйти въ отставку, Надсонъ выдержалъ экзаменъ на сельскаго учителя, причемъ было сочтено, что
онъ кончилъ курсъ въ высшемъ учебномъ заведеніи (Пав­
ловской училище) и экзаменъ состоялся лишь по нѣкоторымъ предметамъ. Болѣзнь, однако начинала принимать
опасный оборотъ. Надломленныя силы Надсона не могли бы
выдержать каторжнаго труда сельскаго учителя. Надсону
было предложено мѣсто секретаря въ ред. «Недѣля», и
онъ поселился въ Питерѣ, полный въ одно и то-же
время и самыхъ розовыхъ надеждъ, и самаго мрачнаго
отчаянія: чахотка начала уже душить больного. На сред­
ства Литературнаго фонда и поддержку друзей С. Я.

476
былъ отравленъ за границу. Потянулись печальные, то­
скливые дни отравленнаго существованія, мучительная
борьба съ болезнью, предъ которой еще до сихъ поръ
нѣмѣетъ наука,—дни постепеннаго умиранія. Объ этихъ
грустныхъ дняхъ говорить теперь слишкомъ больно...
Единственнымъ утѣшеніемъ поэта было горячее сочувствіе къ нему литературныхъ друзей и возраставшая
не по днямъ, а по часамъ популярность его въ обществѣ. Въ квартирѣ больного, въ Петербург^, кромѣ ли­
тературной молодежи, можно было встретить самыхъ
почтенныхъ деятелей печати. Общій любимецъ—Надсонъ
сошелъ въ могилу, оплакиваемый всѣми.
«Не говорите мн^—онъ умеръ,— онъ живетъ»...

Такъ сердечно, какъ хоронили Надсона, хоронятъ
только действительно близкихъ людей, дорогихъ и не­
заменимых^ Подробности похоронъ прочтите въ газетахъ, я хочу разсказать здѣсь мое общее впечатлѣніе...
Молодежь, собравшаяся въ большомъ числѣ на вокзалѣ
къ часу прибытія гроба изъ Ялты, предложила свои
услуги М. В. Ватсонъ, привезшей гробъ изъ Ялты, и сейчасъ же явились дроги, да и тѣ оказались лишними.
Молодыя, сильныя плечи взвалили на себя дорогую ношу
и донесли до Троицкаго собора, гдѣ была отслужена
литія. На другой день, въ і 2 часовъ, въ соборъ стеклась
такая масса почитателей поэта, на которую я, признаюсь,
даже и не разсчитывалъ. Большинство огромное, конеч­
но, студенты и между ними большинство — студентки.
Просторный, св-ѣтлый храмъ, весь білый внутри, — по­
средине на черномъ катафалкѣ — серебряный, сіяющій
гробъ поэта, уставленный вѣнками, и кругомъ его, на
почтительномъ разстояніи, тѣсно-сплоченная, серьезная
толпа. Стройное пѣніе измайловскаго хора, дымъ кадилъ
и неуловимое ощущеніе не громкой, но искренней пе­
чали... Изъ толпы проталкивается къ гробу то студентъ.

477
то литератора и кладетъ еще вѣнокъ и еще... Въ бед­
ной шляпкѣ и бѣдномъ пледѣ робко и стыдливо кладетъ
вѣнокъ изъ живыхъ цвѣтовъ курсистка... Это былъ ка­
жется, единственный втЬнокть изъ живыхъ, еще свѣжихъ,
источающихъ ароматъ цвѣтовъ, и какъ хорошо, что это—
отъ женщинъ. Проходитъ Всеьолодъ Гаршинъ и кла­
детъ зеленый вѣнокъ. Изъ публики подаютъ серебряный
маленькій вѣнокъ... «Пѣвцу труда, познанья и скорбей»...
«Дорогому товарищу отъ каспійцевъ»... Масса бѣлыхъ и
черныхъ лентъ съ надписями. Вѣнокъ отъ каспійцевъ —
металлическій съ фарфоровыми бѣлыми розами и чер­
ными атласными лентами. Были вѣнки отъ Крапивницкаго,
отъ Литературнаго фонда, нѣкоторыхъ редакцій. Вѣнокъ
«отъ кронштадтцевъ», возложенный на гробъ поэта еще
въ Ялті,—совсѣмъ истрепался въ дорогѣ, однако, его не
забыли довезти до могилы. Служба кончена. Толпа
тѣснится ко гробу.— «Гробъ несутъ только литераторы»,
раздается голосъ Гайдебурова, и действительно, къ се­
ребряному фону гроба тѣсно прижались сѣдыя и лысыя
почтенныя головы «стариковъ». В^нки разобрала моло­
дежь. Но старикамъ-литераторамъ тяжелый гробъ ока­
зался не подъ силу: на улицѣ онъ перешелъ опять въ
руки молодежи—въ послѣднія объятія молодого поколѣнія, провожавшаго въ могилу свою надежду, свою гор­
дость...
Шествіе тронулось. Я помню похороны Достоевскаго,
Тургенева. Тѣ были тоже искренни, но слишкомъ ко­
лоссальны и отъ нихъ вѣяло, какъ отъ большихъ торжествъ, какою-то оффиціальностью. Здѣсь-же толпа
была тѣснѣе, семейнѣе, постороннихъ зѣвакъ не было.
Студенты составили хоръ и пѣли «Святый Боже»: пре­
красно п-ѣли. Въ высшей степени чинно процессія дошла
до Волкова и повернула налѣво, въ завѣтный истори­
чески уголъ, гдѣ похоронены Бѣлинскій, Добролюбова
Чужбинскій, Писаревъ и многіе другіе. Въ двухъ шагахъ
отъ Добролюбова, рядомъ съ Аѳанасьевымъ-Чужбинскимъ

478
опустили прахъ Надсона, подъ сѣнь плакучихъ березъ...
Объ этомъ лгѣсгѣ мечталъ Тургеневъ, хотя оно—на кладбищенскомъ рынкѣ — приготовлено для нищихъ. Ц ѣ на
мѣсту всего 5 рублей; это — пят ы й разрядъ, куда ни за
что на свѣгѣ не положить своей супруги самый плохенькій купецъ 2-й гильдіи. Вокругъ могилы тѣсно стол­
пились друзья Надсона.
„И умолкъ твой голосъ честный
И смежился честный взглядъ—
И уложенъ въ гробъ ты тѣсный
Отстрадавшій братъ“.

Этими словами не заговорилъ, а почти заплакалъ редакторъ «Недѣли», начавъ свою рѣчь. Послѣ него заго­
ворилъ Фофановъ. Этотъ не говорилъ, а прокричалъ
свое слово: горячо, страстно и некрасиво. Далѣе гово­
рили г. Абрамовичъ, Градовскій, еще какой-то литераторъ
и еще. — Гайдебуровъ прочелъ стихотвореніе Надсона,
прочелъ два стихотворенія одинъ студентъ... Наконецъ,
начали расходиться, унося съ могилы Надсона цвітокъ
или вѣточку на память.
Такъ похоронили Надсона.'

У.
Н . С. Л ѣ с к о в ъ .
Въ ночь на 2 і-е февраля (день смерти Гоголя) уснулъ
на вѣки Н. С. Лѣсковъ. Онъ уснулъ — такъ тиха была
его кончина. Сердце остановилось — обычная смерть пи­
сателей, иміющихъ сердце: слишкомъ большою тяжестью
давитъ современная жизнь , на этотъ хрупкій двигатель
жизни. Можетъ быть, немногіе помянутъ Николая Семе­
новича сердечнымъ вздохомъ любви къ нему и жалости:
онъ слишкомъ одиноко стоялъ и въ литературѣ и въ
жи 8ни. Онъ не гнался за дешевой популярностью и не
имѣлъ ея. Но тѣ немногіе, которые знали его не только

479
какъ «занимательнаго беллетриста», но и ценили его
сильный талантъ, светлый и гордый умъ и хотя гнев­
ное, но въ существѣ очень доброе сердце — те прово­
дить его въ могилу съ горькимъ чувствомъ. Я знаю, что
имя Лескова съ давнихъ поръ окутано въ литературе
тенями ненависти къ нему, клеветы и злословія; на это
имя была наложена своего рода анаѳема, снятая лишь
въ последнее десятилегіе. Лескова считали однимъ изъ
самыхъ лютыхъ бойцовъ реакціи (за его романы «Некуда»,
«На ножахъ» и пр.), и действительно, въ качестве обличи­
теля, онъ проявлялъ не столько тонкую, сколько сокруши­
тельную силу таланта. Зарисованные имъ типы нигилизма
чудовищны по своей низости и вселяютъ отвращеніе. До
точности-ли веренъ былъ Лесковъ натуре, отражая жизнь,
я не берусь судить: я не помню 6о-хъ и 70-хъ годовъ,
но думаю, что «Собакевичи и Ноздревы нигилизма» (какъ
метко выразился о нихъ Герценъ) действительно суще­
ствовали, какъ существуютъ они и доселе во всехъ партіяхъ русскаго общества, составляя для всѣхъ партІй за­
разу, отъ которой оне гибнутъ. Лесковъ, можетъ быть,
потому былъ «на ножахъ» съ циниками либеральной идеи,
что более другихъ чувствовалъ оскверненіе ими этой
идеи, существо которой — гуманность и нравственная
чистота; за нее именно, за эту чистоту скорбелъ онъ и
возмущался со всею пылкостью своего страстнаго харак­
тера. Надо было иметь огромное нравственное муже­
ство, чтобы выступить противъ варваровъ прогресса въ
те годы, когда они казались героями. Лесковъ зналъ,
что онъ рискуетъ литературною карьерой и пренебрегъ
этимъ; онъ продолжалъ бороться и тогда, когда имя его
было затоптано въ грязь и когда почти все двери тогдашнихъ редакцій закрывались для него одна за другой...
Но и после нашествія варваровъ въ литературе осталась
память о Лескове, какъ о какомъ-то отреченномъ, и эта
стихія отчужденія тягостно отразилась на работе его крупнаго таланта: дарованіе мелкое, конечно, совсемъ не вынесло

4S0
бы подобнаго гнета. То, что оставить Лѣсковъ, далеко не
есть то, что онъ могъ бы дать при благопріятныхъ условіях-ъ, но все же онъ усп-ѣлъ дать двенадцать огромныхъ томовъ художественной прозы, представляющей
совершенно своеобразный, причудливый, крайне яркій
міръ картинъ изъ русской жизни. Чтобы ни писалъ
Лесковъ, онъ всегда писалъ талантливо и всегда инте­
ресно, a нѣкоторыя его вещи достойны войти въ клас­
сическую литературу («Соборяне», «Очарованный стран­
никъ», «Запечатленный ангелъ», «На краю свѣта»,
«Юдоль» и др.). По оригинальности и широте таланта,
Лескова можно сравнивать только съ Щедринымъ и
Достоевскимъ. Къ сожаленію, критика еще едва косну­
лась Лескова, и пройдетъ немало времени, прежде чемъ
будетъ установлено его значеніе.
Я не помню «боевой» деятельности Лескова; я зналъ
его последніе два года, т. е. такимъ, какимъ онъ сде­
лался къ концу жизни. И это былъ человекъ отнюдь не
торжествующаго теперь настроенія, напротивъ! Я не зналъ
другого писателя, который такъ изнемогалъ бы душою,
который болелъ бы такъ искренно и даже страстно при
каждомъ проявленіи дикости въ русскомъ обществе. Вар­
варства онъ не любилъ ни въ чемъ, ни даже въ самыхъ
светлыхъ по источнику движеніяхъ. Примкнувъ всемъ
сердцемъ къ ученію Л: Н. Толстого, онъ питалъ къ ве­
ликому писателю глубокое уваженіе, но оставался и здесь
независимымъ и требовательнымъ, какъ и въ эпоху либе­
рализма. Онъ не любилъ ни въ чемъ сектантства съ его
узкостью взглядовъ, съ его отреченіемъ отъ живого личнаго творчества въ дел е мысли, съ его идолопоклонствомъ. Идеалы Лескова, вырази вшіеся въ его положительныхъ типахъ, безупречны: выше всего онъ ставилъ
въ человеке благородство и великодушіе, отреченіе отъ
суеты и кроткое служеніе людямъ. И это проходитъ въ
его произведеніяхъ черезъ всю 35 -летнюю деятельность,
завершаясь въ последней декабрьской книжке «Русской

481

І
\

j
і

\

Мысли» святыми типами Праши и Авеля (см. разсказъ
«Дама и фефела»).
Недостатки Лескова... Они у него были, но не мнѣ
говорить о нихъ. Мнѣ хочется сказать только, что у
него были достоинства, заставлявшая забывать слабости
слишкомъ страстнаго темперамента, и достоинства высокія. Онъ былъ по-истинѣ живой человѣкъ и горѣлъ
жизнью до послѣдняго вздоха. Когда бывало ни зайдешь
къ нему въ его маленькую уютную квартирку на Фурштадтской, всегда застанешь его чѣмъ-нибудь взволнованнымъ, разстроеннымъ или восхищеннымъ: каждая ни­
зость въ общественной жизни д'клала его больнымъ на
нисколько дней, и онъ брюжжалъ и клял7. ее, — зато и
каждый признакъ свѣжей, чистой жизни въ литератур’к,
политик^, обществѣ приводилъ его въ умиленіе: онъ
радовался какъ ребенокъ и «носился», какъ говорится,
съ хорошею новостью, спеша всемъ сообщить ее и разславить. Къ молодымъ писателямъ, обнаруживаюшимъ
дарованіе, онъ питалъ просто отеческую нежность: онъ
первый писалъ имъ письма, приглашалъ ихъ къ себе,
хвалилъ ихъ и часто захваливалъ до преувеличен ія.
Помню, покойный П. А. Гайдебуровъ серьезно жаловался,
что Лесковъ «портитъ» ему сотрудниковъ, такъ-что
даже остерегался сообщать ему адреса ихъ. Но действи­
тельное дарованіе трудно испортить похвалой,—чаще оно
хиреетъ отъ непризнанности и враждебности въ литера­
турной среде. Въ Лескове, который по возрасту и заслугамъ могъ бы считать себя «литературнымъ генераломъ», не было и тени этого противнаго генеральства:
онъ былъ необыкновенно для всехъ доступенъ и со
всеми одинаково простъ и любезенъ; для друзей же
своихъ онъ былъ верный и честный другъ, пока не
разочаровывался въ нихъ. Къ своимъ литературнымъ
сверстникамъ-старикамъ онъ относился безъ всякой зависти: напротивъ, онъ ихъ расхваливалъ выше меры,
напримеръ, г. Боборыкина. О собственномъ таланте онъ

482
избѣгалъ говорить или называлъ его небольшими, и это
была искренняя скромность. За что негодовалъ онъ на
писателей, и старыхъ, и малыхъ, это за недостатокъ му­
жества, за стремленіе къ нажив-ѣ, за поддѣлываніе себя
ко вкусамъ рынка, и въ этомъ онъ былъ несговорчивъ,
неумолимъ. Какъ кровный русскій человѣкъ, сынъ нездороваго, вѣками растлѣннаго общества, Лѣсковъ не
чуждъ былъ крайностей въ характерѣ, но основная, под­
линная его природа была благородна.
Я не пишу здѣсь воспоминаній о Лѣсковѣ; онъ имѣлъ
друзей, болѣе меня близкихъ, и на нихъ лежитъ долгъ сохра­
нить для потомства образъ этого замѣчательнаго человека.
Смерть его была неожиданна; хотя онъ страдалъ уже
нѣсколько лѣтъ, но превозмогалъ болезнь. Каждую зиму
онъ умиралъ; приступы грудной жабы душили его, и
годъ тому назадъ всѣ знавшіе его со страхомъ ждали
роковаго исхода. Но судьба помиловала Лѣскова, профессоръ Чудновскій поставилъ его на ноги, и прошлое
лѣто Л-ѣсковъ провелъ въ Меррекюл-Ѣ, сравнительно
здоровый. Осенью онъ чувствовалъ себя еще лучше, но
уже въ началѣ зимы началъ опять хворать. Въ январѣ
онъ еще выходилъ. За нисколько дней до смерти боль­
ного посѣтилъ Т. И. Филипповъ; это посѣщеніе крайне
взволновало Лескова. По совѣту Филиппова, онъ
прервалъ лѣченіе, предписанное докторами, и попробовалъ гомеопатію. Ему сдѣлалось хуже. Въ субботу,
однако, ему еще было сносно, онъ былъ веселъ и шутилъ; въ воскресенье онъ вставалъ съ постели, но сла­
бость увеличивалась и родные не отходили отъ него. Въ
ночь съ 20 на 21 докторами былъ замѣченъ упадокъ
деятельности сердца. Больной кашлялъ и задыхался. Къ
полночи ему сдѣлалось легче, онъ собрался заснуть не­
много и затихъ—на этотъ разъ на-візки.
Онъ скончался такъ, какъ желалъ — безъ страданій.
Лицо его приняло, какъ у всѣхъ бываетъ, самое лучшее
выраженіе, какое было у него при жизни: выраженіе

4S3
вдумчиваго покоя и примиренія. Въ своей «посмертной
просьб^» Николай Семеновичъ оставляетъ все, что после
него осталось, дочери, сыну и воспитанницѣ Варѣ Д о­
линой, сироткѣ, которую онъ призрелъ и воспиталъ
какъ истинный отецъ (хотя она была для него по крови
чужая). Въ трогательныхъ выраженіяхъ онъ проситъ
друзей не оставить Варю и дать ей возможность окон­
чить образованіе. Просилъ также не делать церемоній
около его гроба, похоронить по последнему разряду,
надъ могилою речей не произносить и памятниковъ не
ставить, кроме простого деревяннаго креста. «Прошу,
пишетъ онъ, прощенія у всехъ, кого я оскорбилъ,
огорчилъ или кому былъ непріятенъ, и самъ отъ всей
души прощаю всемъ все, что ими сделано мне непріятнаго, по недостатку любви или по убежденію, что оказаніемъ мне вреда была приносима служба Богу, въ
Коего и я верю и Которому я старался служить въ духе
и истине, поборая въ себе страхъ передъ людьми и укреп­
ляя себя любовью по слову Господа моего Іисуса Христа».
Лесковъ, повидимому, готовился къ смерти. На
письменномъ столе Николая Семеновича остался Новый
Заветъ, раскрытый на посланіи Павла: «... Знаемъ, что
когда земной нашъ домъ, эта хижина, разрушится, мы
имеемъ отъ Бога жилище на небесахъ, домъ неруко­
творный, вечный...» (Коринф. II, гл. 5).
Хоронили Лескова крайне скромно, въ присутствіи
только близкихъ знакомыхъ, на Волковомъ кладбище,
недалеко отъ могилы Шелгунова. Схоронили тело, но
пусть душа его не умираетъ въ нашей памяти и любви.

484

VI.
Я . П . П о л о н с к ій .
Умеръ бѣдный Яковъ Петровичъ. Совершилось то ве­
ликое и страшное, чего самъ. онъ, страдая, ждалъ мину­
тами съ томительньшъ нетериѣніемъ, чего съ тяжелой
скорбью ждали близкіе ему. Не умеръ, а постепенно
изсякъ жизнью, какъ высыхаетъ кипучій и чистый родникъ, берущій начало въ недостижимой глубинѣ. На днѣ
рудника остается немного ила,—осталось лежащее теперь
въ гробу бездыханное тѣло, страшно изнуренное старостью
и болезнью. Свѣтлая душа исчезла, какъ испаряется про­
зрачная влага въ синевѣ небесной...
Уже въ пятницу, когда я зашелъ узнать о здоровьі
Якова Петровича, мнѣ сказали, что онъ лежитъ въ за­
бытьи, что ему даютъ камфору, мадеру, чтобы поддер­
жать сердце. Доктора говорили, что на одномъ лишь
сердцѣ жизнь еще держится...
И я тянусь... Тянусь, какъ жучъ, въ одну струну...
Что если сердце оборвется?

И оно оборвалось, наконецъ. Въ воскресенье Полонскаго нестало. Почти восемьдесятъ лѣтъ * это горячее
сердце билось изъ секунды въ секунду съ біеніями сердецъ еще нашихъ прадѣдовъ и дѣдовъ, отцовъ и насъ
самйхъ, съ каждымъ вздохомъ безчисленныхъ милліоновъ
людей, нарождавшихся и умиравшихъ. За часъ еще до
смерти пульсъ былъ 82, сердце билось спокойно, — и
наконецъ, тихо, безъ страданій, остановилось...
Поработало-таки это могучее сердце и пострадало,
если вспомнить его удивительную нежность, его чуткость
ко всему, что въ человѣчествѣ творилось въ нашъ буй­
* Во всѣхъ некрологахъ и біографіяхъ говорится, что Я. П.
Полонскій родился 6-го дек. 1820 года. Но онъ самъ мнѣ не разъ
говорилъ, что это ошибка; онъ родился въ 1819 году.

485
ный вѣкъ, столь гордый и несчастный. Вспомните, что
ІІолонскій родился еще когда Пушкинъ былъ юношей,
а Лермонтовъ — четырехл^зтнимъ ребенкомъ. Онъ про­
снулся къ жизни въ эпоху героическую, почти средне­
вековую— такъ далека она отъ насъ, лепомнящихъ кре­
постного быта. Начинался вѣкъ нашего Возрожденья, зо­
лотой вѣкъ поэзіи и литературы. Полонскій пережилъ—
и не какъ зритель, а какъ артистъ — всю великую сцену
нашего духовнаго расцвѣта и дождался даже упадка его..
Полонскій не изъ книгъ, какъ мы, знакомъ былъ съ име­
нами Жуковскаго, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Кры­
лова, Бѣлинскаго... Онъ съ ними жилъ, съ ними дѣйствовалъ, онъ самъ участвовалъ въ подвигѣ собиранія
духа народнаго въ вѣчныхъ его выраженіяхъ. Судьба
бросила ІІолонскаго въ общество болыиихъ талантовъ;
его друзьями были Майковъ, Тютчевъ и Фетъ, — и онъ
не потерялся въ ихъ блескѣ, а самъ засверкалъ плени­
тельными лучами. Среди большихъ поэтовъ онъ не ка­
зался малымъ, — нѣтъ! Онъ принадлежалъ къ ихъ-же
удивительной, съ нимъ совсѣмъ вымершей породе. Пусть
у него не было стихійной глубины Тютчева, чарующей
граціи Фета, ясной законченности Майкова, но у кого
изъ нашихъ поэтовъ было столько задушевной нѣжности,
какъ у Полонскаго, столько сердечной прелести и той
правды, которая дается младенчески-чистому взгляду на
міръ? Въ пяти.томахъ его лирическихъ стихотвореній не
все одинаково цѣнно (какъ даже у Пушкина), но если
отобрать—какъ у Тютчева и Фета — одни перлы, какая
это красота, какая жизнь!
Первый томикъ свой Полонскій выпустилъ пятьдесятъ
четыре года тому назадъ. Встугіленіе его въ жизнь было
омрачено гибелью цѣлой рати нашихъ поэтовъ—Грибое­
дова, Пушкина, Лермонтова, гибелью Батюшкова, Рыліева,
Веневитинова, Полежаева... Полонскій вмѣстѣ съ Майковымъ и Фетомъ поднялись точно свізжіе колосья на по­
битой грозовою тучей нивѣ нашей поэзіи, и сурово встрѣ-

486
тила его жизнь. Влюбленный въ красоту и въ правду,
онъ пережилъ всѣ тогдашнія терзанія, пережилъ гнетъ
бѣдности и подневольной работы, пережилъ и тѣ гоненія, которыя стѣсняли литературу полвѣка тому назадъ.
Но какую сверхъ того драму вынесъ онъ со всей Россіей! Онъ изнемогалъ отъ печали въ дни нашихъ пораженій, онъ упивался надеждами освобожденья и видѣлъ
самъ во-очію ту великую 'эпоху. Сколько кипучей страсти,
восторговъ, мечтаній, борьбы вынесла нѣжная душа поэта!
Она перечувствовала то, что не вместится и въ сотнѣ
томовъ. Вспомните, сколько за эти восемьдесятъ лтЬтъ
однихъ войнъ пережила Россія — войну турецкую, пер­
сидскую, польскую, венгерскую, крымскую, вторую поль­
скую, кавказскую, вторую турецкую, среднеазіатскіе по­
ходы... Отзывчивый поэтъ переносилъ всю тревогу родной
исторіи, онъ пылко волновался, какъ всіз русскіе, и евро­
пейскими событіями — а какая пестрая, ослѣпительная по
блеску эта полоса нашего вѣка, начиная съ бурнаго 48
года! КакІя феерическія войны, какіе перевороты! Но что
значили эти всѣ волненья въ сравненіи съ внутреннимъ
безпримѣрнымъ движеніемъ въ самой Россіи. Вся она
тогда была въ броженіи какъ гигантскій чанъ съ винограднымъ сокомъ. Всѣ видѣли, что готовилось или дра­
гоценное вино, или дешевый уксусъ— смотря по вниманію къ этому бурному процессу, смотря по искусству
управлять имъ. Полонскій былъ самъ среди ферментовъ
этого броженія, онъ стоялъ въ ряду великихъ идеалистовъ того времени, «людей сороковыхъ годовъ». Онъ
былъ старше Льва Толстого и немного моложе Турге­
нева, онъ работалъ въ одно время съ ними, съ Достоевскимъ, Гончаровымъ, Щедринымъ, Некрасовымъ, Добро­
любовым^ Писаревымъ... Всю эпоху «бурь и натиска»
онъ пережилъ на полѣ журнальныхъ битвъ— не столько
сражаясь, сколько держа знамя мира, поэзіи и красоты...
На него сыпались громы тогдашней критики, Полонскаго
обвиняли въ мракобѣсіи, но прочитайте его стихотворе-

487
ніе «Литературный врагъ», чтобы оцѣнить, съ какимъ достоинствомъ держалъ себя поэтъ въ этой журнальной
свалкѣ:
...Господа,—во имя правды и добра
Не за счастье буду лить я —буду пнть
За свободу мпѣ враждебнаю nejm!

Да, Полонскому было что поразсказать на склоне літъ.
Съ своими знаменитыми костылями, за письыеннымъ сто­
ломъ онъ напоминалъ стараго ветерана литературы, хра­
нителя преданій. Онъ напоминалъ героя, но какъ удивлялъ этотъ герой своею скромностью, какъ стыдился своей
славы и не вѣрилъ ей! Передъ самой смертью все еще
сокрушался, что не могъ и не успѣлъ написать ничего
того, о чемъ мечталъ, самаго лучшаго и завітнаго...
Я имѣлъ счастіе познакомиться съ Яковомъ Петрови­
че мъ лѣтъ шесть или семь тому назадъ, т.-е. знаю его
только въ посл-іздніе, старческіе его годы. Онъ былъ благосклоненъ ко мнѣ и добръ, встрѣтивъ литературныя мои
попытки съ рѣдкою сердечностью. Особенно трогала меня
благородная его терпимость къ мнѣніямъ, которыхъ онъ
не раздѣлялъ. Въ его памятномъ для множества людей
въ Петербург^ кабинете допускалась та священная сво­
бода, безъ которой самая благонамеренная мысль не дей­
ствуете или становится лицемеріемъ. Человекъ русскій,
пережившій съ Россіей почти десятую часть всей исторіи
ея, вобравшій въ себя весь духъ народный, Полонскій
былъ—какъ и народъ нашъ—глубокій консерваторъ, но
консерватизмъ его былъ, какъ и въ народе, жизненный,
отстаивавшій не все сплошь, что есть, а главнымъ обра­
зомъ то, что должно быть. Консерватизмъ его, какъ у
Хомякова, Киреевскаго, Аксаковыхъ, не исключалъ сво­
боды, какъ органическаго условія всего живого. Вотъ эта
прекрасная черта, вместе съ уваженіемъ къ таланту и
доброте поэта, привлекала меня, какъ и многихъ, въ его
гостепріимный домъ. Онъ не скупился на одобренія, но
не скрывалъ и укоровъ, которые делалъ съ крайнимъ

488
добродушіемъ. Его, наприм-ѣръ, огорчало мое почтитель­
ное отношеніе къ одному великому писателю, котораго и
онъ высоко цѣнилъ, какъ художника, но котораго нрав­
ственное настроеніе ему казалось вреднымъ. Съ большою
сплою и страстностью онъ ратовалъ противъ этого вели­
каго писателя; съ частью доводовъ его я соглашался, съ
другими — нѣтъ, и онъ великодушно выслушивалъ мои
возраженія, понимая ихъ источникъ. Въ этомъ раздорѣ
между двумя старыми идеалистами я видѣлъ, какъ и во
всякомъ человѣческомъ раздорѣ — какую-то невыяснен­
ность, ужасно грустную. Нынче лѣтомъ, посѣтивъ Полонскаго въ Либавѣ, я съ радостью узналъ, что между до­
рогими мнѣ старцами произошло некоторое примиреніе;
младшій изъ нихъ написалъ старшему письмо, которое
было принято съ гѣми-же христіанскими чувствами, съ
какими было написано. Согласія , конечно, не произошло,
но то, что въ несогласии было особенно тягостнымъ, исче­
зло. Говорю объ этомъ эпизоде теперь, при открытомъ
еще гробѣ поэта, чтобы удостоверить, что онъ не унесъ
съ собою дурныхъ чувствъ съ этой грешной земли,—
онъ унесъ съ собою миръ и благоволеніе, съ какими, ро­
дился.
Нестало Полонскаго. Весть эта отзовется глубокой
печалью всюду, где еще чтится поэзія, где еще не разу­
чились грамоте. Мы переживаемъ мрачное время упадка
культуры, упадка духа народнаго и общественнаго. Съ Полонскимъ закатился векъ нашей поэзіи, погасла послед­
няя заря ея. Молодые стихотворцы — ихъ много, — есть
между ними безспорно даровитые, — но есть-ли между
ними хоть одинъ истинный художникъ? Когда я гляделъ
на Якова Петровича, на его старое желтое лицо съ мор­
щинами, какъ у угодниковъ на иконахъ, — когда я слушалъ недавно еще звучный, пророческій его голосъ, идущій какъ-бы изъ старины глубокой, я вспоминалъ нашихъ
молодыхъ писателей. Сколько юности въ этомъ ветхомъ
старце, сколько свежести воображенья! Насколько онъ

489
былъ моложе н^которыхъ едва совершеннолѣтнихъ, но
уже разлагающихся въ психическомъ маразме нашихъ
жрецовъ Аполлона! Онъ тѣломъ похожъ былъ на мощи,
но до послѣдняго вздоха жилъ великими очарованьями,
былъ влюбленъ въ природу, былъ весь полонъ божества
и состраданія къ людямъ. А молодежь уже успѣла во всемъ
извериться, во всемъ усомниться и сказать ей нечего, ре­
шительно нечего. A вѣдь сколько талантливыхъ » искус
ныхъ между ними!
Тайна поэзіи, какъ все истинно великое, неизъяснима.
Она—какъ вдохновение религіозное, какъ творчество мы­
сли—есть самый тонкій и драгоценный продуктъ природы.
Она, быть можетъ, есть сама жизненная сила, начало свя­
щенное. Но ея животворящій духъ дается не даромъ: онъ
требуетъ героическихъ усилій нравственныхъ, требуетъ са­
мыхъ чистыхъ жертвъ въ целомъ ряду поколеній. Смерть
последняго нашего знаменитаго поэта есть великое напоминаніе. Не пора-ли очнуться отъ унылой прозы, въ кото­
рой мы погрязли? Не пора-ли выйдти изъ умственнаго
удушья и вернуться къ настроеньямъ радостнымъ, жизненнымъ и прекраснымъ, чего-бы это ни стоило? Иначе для
чего-же приходили въ міръ великіе поэты, и не для кам­
ней-ли, какъ слепой Бэда у Полонскаго, проповедовали
они «чувства добрыя»?

VII.
В л . С. С о л о в ь е в ъ .
Не говори съ тоской: ихъ нѣгъ,
А съ благодарностію — были!

Хотелось бы говорить только съ благодарностью о
миломъ и добромъ Владиміре Сергеевиче Соловьеве, но
какъ не тосковать, какъ не испытывать, гнетущей горечи

490
утраты столь тягостной и невозвратной! Его «н-ѣтъ», но
онъ еще такъ недавно «былъ», онъ еще весь живой
стоитъ въ нашей памяти, прекрасный и свѣтлый, и по­
мириться съ неожиданнымъ исчезновеніемъ его слишкомъ
трудно.
Не говори съ тоской—ихъ нѣтъ...

— тихо шепчетъ сердце, и себе не вѣритъ. Жестокое
нѣтъ! Тяжелой раной оно долго будетъ болѣть въ ли­
тературе русской, и какъ зажившая рана будетъ еще
долго временами ныть — особенно въ сѣрые, ненастные
дни, которыми такъ богата писательская жизнь.
Поистине, Владиміръ Соловьевъ былъ однимъ изъ
мильгхъ сердцу, тѣхъ «милыхъ спутниковъ, которые нашъ
св-ѣтъ своимъ присутствіемъ для насъ животворили...»
Уже однимъ присутствіемъ и почти только имъ однимъ
онъ животворилъ своихъ друзей, однимъ присутствіемъ
дѣлалъ ихъ радостнѣе, благороднее. Мы окружены вели­
кими тайнами, мы все во власти внушеній, мы сами не
замечая принимаемъ духъ существъ, намъ близкихъ, и
если вблизи васъ духъ возвышенный и нежный — вы
поддаетесь прекрасному очарованію, не оценивая его.
Для действующаго поколенія русскихъ писателей Владиміръ Соловьевъ не былъ вождемъ,—по крайней мере
я не знаю его школы, — но онъ былъ какъ никто —
именно «милымъ спутникомъ», живая близость котораго
ободряла и влекла иногда больше, нежели повелительная
сила первостепенныхъ талантовъ. Вожди далеко, часто
они за гробомъ; необходимо, чтобы бокъ-0 -бокъ съ вами,
въ ряду борцовъ, шелъ близкій сердцу, приветливый и
чуткій человекъ. Такимъ былъ для насъ этотъ общій
любимецъ партій. Говорю—общій, такъ-какъ даже враги
его любили, то-есть при отвлеченной, иногда очень
острой вражде чувствовали самое безспорное влеченіе
къ нему, какъ человеку. Влеченіе это было темъ трога­
тельнее, что было безкорыстно; оно опиралось не на
литературныхъ заслугахъ Соловьева, а на его необыкно­

491
венно привлекательной личности. Его любили, какъ все
прекрасное въ природѣ—за красоту, не справляясь о дру­
гихъ цѣнностяхъ. Любили его за несравненное — и въ
лучшіе его годы прямо «божественное» благородство
внѣшняго облика, и за столь рѣдко совпадающую съ кра­
сотой душевную прелесть, за рѣдкую доброту и жен­
ственность сердца, за геній кроткій—съ явнымъ тяготѣніемъ къ божеству. Въ нашъ безвкусный вѣкъ, въ эпоху
восторжествовавшей прозы, Влади міръ Соловьевъ казался
какимъ-то вид-вньемъ, столько было въ немъ чертъ небесныхъ, столько романтичности, столько поэзіи. Подобно
Лермонтову, на другой ладъ, но всю жизнь свою
о Богѣ великомъ онъ пѣлъ,

— и хотя мы, многіе, не могли понять этой пѣсни, не
могли принять ее—мы чувствовали, что
хвала его непритворва была...

Вотъ эта черта безповоротно покоряла многихъ этому
замѣ нательному человѣку: его искренняя религіозность.
Эта высокая черта такъ шла къ красогЬ его и душевной
прелести, такъ тонко отгѣняла благородство духа. Отни­
мите религіозность у ангеловъ— что останется? Чѣмъ-то
ангельскимъ в-ѣяло отъ Владиміра Соловьева въ его мо­
лодые годы, какъ говорятъ тѣ, кто помнитъ его тогда.
Я въ первый разъ увидѣлъ Соловьева двадцать л'Ьтъ
тому назадъ, на вступительной лекціи въ университет^
и на его знаменитыхъ чтеніяхъ о «богочеловѣчествѣ».
Соловьеву было тогда двадцать семь лѣтъ, онъ былъ въ
разцвѣтѣ своей строгой красоты. Пророческое, вдохно­
венное лицо, пророческій голосъ, проникающій въ душу,
благородный, прекрасный языкъ. Я помню, какъ пора­
жена была и взволнована аудиторія, какъ притихло сту­
денчество— разодѣтое въ холщевыхъ рубахахъ, пиджакахъ, рабочихъ блузахъ, — по революционной мод-ѣ того
тревожнаго времени. То было начало восьмидесятыхъ
годовъ — и ужь, конечно, девять-десятыхъ молодежи

492
были атеисты, хоть и не совсѣмъ искренніе, не совс-ѣмъ
равнодушные къ тому, есть Богъ или нѣтъ. Слишкомъ
пылкіе отрицатели—они явно выдавали затаенное желаніе
вернуться къ дорогой мечтѣ, но сознаніе не допускало
объ этомъ и мысли. И вотъ въ такой аудиторіи послы­
шалась рѣчь пророка...
Я помню, какъ страстно вслушивался я въ каждое
слово, ловилъ всѣ оттѣнки мысли молодого философа.
Я ждалъ, что вотъ-вотъ прозвучитъ огкровеніе, и мы
узнаемъ, наконецъ, тайну міра. Но я ждалъ и не дождался.
Слова были прекрасны, но мысль темна. Чувствовалось
великое стремленіе, но силы, захватывающей и влекущей,
не было. Поэтъ, онъ хотѣлъ пересказать- то, что для
него самого было загадкой. Шла лекція за лекціей, и
каждая возбуждала надежды и каждая давала неудовле­
творенность. Не разочарованіе, а чувство чего-то несбывшагося хорошаго, что должно быть и почему-то не слу­
чилось. Совершенно то же впечатлѣніе производили на
меня впослѣдствіи сочиненія Владиміра Соловьева: всѣ
они раскрывались съ жаднымъ интересомъ, и лишь немногія удовлетворяли. Это какъ музыка, исполненная
превосходно и на чудномъ инструмент^, но — не любимаго автора. Всегда чувствовался рѣдкій и возвышенный
талантъ, ясный умъ, богатство знаній, оригинальность,
блескъ, но не было чего-то скромнаго—вродѣ дрожжей,
не было какого-то фермента, который заражалъ бы васъ,
вводилъ бы въ творчество автора, въ его душевный про­
цессъ. Для меня, по крайней мѣрѣ, Владиміръ Соловьевъ
въ писаніяхъ своихъ былъ какъ-то холоденъ и мнѣ не
сроденъ. Онъ не увлекалъ меня, не научалъ.
...В ѣ е т ъ тонкій хладъ, и въ тайномъ дуновеньѣ
Онъ Бога угадалъ,

какъ характеризуетъ самъ Вл. Соловьевъ свой геній.
«Тонкій хладъ» я чувствовалъ, и даже тайное дуновенье
какого-то н-ѣжнаго, высокаго духа, — но божества не
чувствовалъ. Богъ открывался во Владимірѣ Соловьев^

493
не какъ писателе, а какъ человеке, по крайней мір-fe,
для меня. Тамъ —въ области мысли—онъ былъ загадкой.
Здѣсь—въ живомъ обіценіи—онъ былъ истина, и истина
важная, дававшая свтЬтъ. Истиной казалась его красота,
его благородство, чистосердечная прелесть ума и радость
чувства. Истиной казалось то, что онъ такой милый и
великодушный, что онъ такъ даровитъ и незлобивъ,
что онъ по-датски верить въ Бога и сочувствуетъ всему
хорошему. Но ошибкой—или, по крайней мере, большой
неясностью казались мне его богословская и философ­
ская метафизика, его идеи о соединеніи церквей, о за­
конности и неизбежности войнъ, о подчиненіи однѣхъ
расъ другимъ, о необходимости насилія, о пришествіи
антихриста и пр. и пр. При множестве встрѣчъ и разговоровъ не хотелось даже возражать ему, да онъ и не
любилъ возраженій. Отношенія прекрасныя, пока они
оставались человеческими, тотчасъ портились, какъ только
вы делали попытку серьезно проверить мысль его своею.
Помню одинъ вечеръ въ Царскомъ Селе. Владиміръ
Сергеевичъ зашелъ ко мне, чтобы пойти вместе гулять.
Шли и разговаривали дружественно; онъ зналъ, какъ я
ценилъ его ко мне расположение, и какъ всегда, онъ
былъ очень добръ. Чудный паркъ кругом ъ соннаго
озера, молодой месяцъ на тихомъ небе. Все располагало
къ миру,—но вдругъ разговоръ коснулся острой темы —
объ абсолютномъ зле. Неосторожно я вступилъ въ
споръ, пробовалъ объяснить, что если зло абсолютно,
какъ добро, что если такъ называемый дьяволъ столь же
могущественъ, какъ и Благая сила, то выходить двубожіе
и безсмыслица. Владиміръ Сергеевичъ не уступалъ ни
іоты и я почувствовалъ, что ему больно. Я смолкъ, онъ
заметилъ это и поблагодарилъ замечаніемъ, что споръ
нашъ—въ этотъ чудный вечеръ надъ озеромъ—напомнилъ
ему его молодость и заставилъ помолодеть. Его мягкая
душа старела при тени несочувствія, ей нужна была
только любовь, только ласка... Мы заговорили о плане­

494
тарной жизни, о матеріальной видимости этого міра, и
онъ очень радъ былъ услышать мое мнѣніе, близкое къ
его. Но вслѣдъ затѣмъ я опять былъ пораженъ и принужденъ къ молчанію.
— Знаете, во мнѣ последнее время такое чувство,
что міръ кончается, говорилъ Вл. С. — Почему-то мнѣ
кажется, что земл-ѣ и вотъ этой тверди осталось л-ѣтъ
двісти какихъ-нибудь, не больше. Иногда я чувствую,
что не умру вовсе.
— Но что же будетъ потомъ, черезъ двѣсти лѣтъ?—
спросилъ я робко.
— Какъ, что? Будетъ кончина міра и второе пришествіе Сына человѣческаго.
— А потомъ?
— Потомъ— страшный судъ.
— A послѣ?
— Загѣмъ—новое небо и новая земля...
Соловьевъ говорилъ все это въ высшей степени
серьезно и даже строго, съ оттѣнкомъ удивленія тому—
какъ это я не знаю общеизвѣстныхъ вещей.
— Но при воскресеніи мертвыхъ — спросилъ я, —что
же станетъ съ иными живыми существами, кромѣ чело­
века? Воскреснутъ-ли и они? Напримѣръ, вотъ эти ко­
мары, насъ преслѣдующіе?
— Ну, это — грязь... задумчиво замѣтилъ Владиміръ
.Сергіевичъ.
Онъ не былъ «сынъ своего вѣка», онъ былъ сыномъ
вѣковъ, и въ этомъ отношеніи ученійшій докторъ философіи не отличался отъ дворника того дома, въ ко­
торомъ жилъ. Онъ не метафорически, а въ действи­
тельности «іпелъ съ народомъ въ тотъ же храмъ, мо­
лился съ нимъ однимъ богамъ». Онъ вѣрилъ во все, во
что народъ верить '— въ личнаго Бога, въ Сына Божія,
1 въ единую соборную апостольскую Церковь,, въ
тѣ же
ученія религіозныя и политическія, въ тѣ же нравствен­
ные устои. Изящный поэтъ и критикъ, сотрудникъ

495
«Вѣстника Европы» и европеецъ во множествѣ хорош ихъ
(и даже лучшихъ) отношсній, онъ показался бы своимъ
человѣкомъ въ любой крестьянской хатѣ, и не внеш­
ностью, а именно интимной сущностью своего духа.
Помню, какъ впервые встртЬтилъ Соловьева у одного
поэта, который благоговѣлъ предъ нимъ. Это было
давно, когда сѣдина еще чуть тронула философа, и я
помню свое удивленіе, когда этотъ красавецъ, съ голо­
вою олимпійца, изящно приложившись къ рукѣ хозяйки,
перекрестился совершенно по-мужицки и сталъ есть
супъ. Оказалось, что супъ былъ постный, такъ какъ
былъ постный день. Совершенно по народному, по цер­
ковному Соловьевъ считалъ мясо скоромнымъ, рыбу —
нѣтъ, и въ видахъ борьбы съ плотью не ѣлъ мяса. Совсѣмъ по народному онъ вѣрилъ въ чорта и, еще года
два' тому назадъ разсказывалъ, какъ его преслідуютъ
нечистые. «Не знаю, во снѣ это было или на яву, но
вдругъ чувствую, что онъ стоитъ за спиной и злобно
пищитъ:—Ага, попался, длинный!..» И отчитывалъ чорта
Владиміръ СерНзевичъ по народному же, по правилу св.
апостоловъ, спеціальнымъ заклятьемъ. Исповедовался у
извѣстнаго старца, говѣлъ, молился, поминалъ умершихъ
и пр.,—все это, какъ простой крестьянинъ. Въ политическомъ міросозерцаніи его вѣрой было народное же
пониманіе самодержавія, по формулѣ Ивана Грознаго.
Вмѣстѣ съ народомъ онъ чтилъ такихъ героевъ русской
исторіи, какъ Петръ Великій, Суворовъ и т. под., вмѣстѣ
съ народомъ уважалъ войну—и особенно, съ басурманами.
Послѣдній славянофилъ, онъ былъ представителемъ души
народной на вершинахъ европейскаго просвѣщенія, и
если кое въ чемъ расходился со своею школою, то лишь
въ томъ, въ чемъ разошелся бы съ нею и народъ. Нѣтъ
сомнѣнія, что стремленіе къ единству Церкви, къ все­
ленскому, соборному ея союзу было бы одобрено и на­
родомъ, какъ и полная терпимость къ инородцамъ, какъ
и требованіе свободы духа—религіозной и общественной.

496
Вотъ эта-то широта и искренность міросознанія, эта наивная
народность его была причиной того, что Вл. Соловьевъ
прюіыкалъ ко всѣмъ партія.мъ, не будучи нигдѣ пркяятъ,
какъ свой. Консерваторы, вродѣ Достоевскаго, востор­
женно увлекшись имъ, кончали разочарованіемъ, но и
либерализму — въ прежнемъ понятіи этого слова — онъ
обходился дорого. Блестящій діалектикъ и полемистъ,
Соловьевъ велъ столь же охотно споръ съ ретроградами,
какъ съ позитивистами, — одинаково со столь близкимъ
ему по духу славянофиломъ, какимъ былъ Страховъ и
столь далекимъ, каковъ г. В. Розановъ. Последнею
враждою этого очень добраго человека былъ JL Н. Тол­
стой, враждою тѣмъ болѣе острой, что она была одно­
сторонняя. Въ этой враждѣ, какъ мнѣ кажется, Вл. Со­
ловьевъ отдалъ свою дань слабости человеческой — и я
не стану говорить о ней. Скажу только, что и въ этой
враждѣ онъ далъ случай подивиться его характеру, его
уступчивости и добротѣ. Послѣ одного бурнаго объ­
яснения, когда ожидался полный разрывъ его съ однимъ
изъ друзей, послѣдовали объятія и поцѣлуи, и примиреніе стало возможнымъ. Съ Влад. Соловьевымъ самые
жгучіе враги его вновь сходились, когда хотѣли, и онъ
снова дѣлалъ для нихъ все, что могъ, и если снова ста­
новились его врагами—онъ прощалъ и это...
Всю жизнь одинокій—Соловьевъ окруженъ былъ въ
то же время блестящимъ обществѳмъ. Идолъ женщинъ,
онъ не зналъ женскаго ухода, не зналъ семьи. Человѣкъ
съ огромною возможностью къ роскошной жизни—жилъ
почти какъ нищій, кочуя изъ номера гостинницы въ
номеръ, помещаясь иногда чуть не на чердак^, ходя въ
оборванномъ платьѣ. Обыкновенно онъ не зналъ счета
деньгамъ и не разъ закладывалъ академическую медаль,
смѣясь своимъ безпечнымъ смѣхомъ. Этотъ удивительный
человѣкъ жилъ особенною жизнью, какъ никто, кого я
зналъ. То затворническая, полная усидчиваго труда, то
разсѣянная и праздная, жизнь эта была соткана изъ

добровольныхъ ограниченій и пленительной свободы.
Соловьевъ слылъ философомъ, но былъ въ сущности
поэтъ. Много говорили о его аскетизме, но это быль
аскетизмъ скорее рыцаря, чѣмъ монаха. Соловьевъ не
сиділъ на Aiicrfc; онъ странствовалъ, какъ бедный ры­
царь, изъ дома въ домъ, изъ журнала въ журналъ, пре­
ломляя копье въ безчислеиныхъ схваткахъ въ честь
мечты своей; въ честь ея онъ хранилъ обеты. Въ ста­
ринныя времена, благородный и нежный, онъ дрался бы
подъ стенами Іерусалима, но ни св. Францискъ, ни св.
Антоній не наыіли бы въ немъ вѣрнаго последователя.
«Я не пророкъ и не сынъ пророческш», шутя заметилъ
онъ недавно. Онъ не былъ и апостоломъ: великія тра­
гическая роли не подходили къ нему. Онъ былъ поэтъ;
онъ явился въ нашъ міръ не для переворота, а на ра­
дость и созерцанье; въ немъ созрѣлъ не плодъ челове­
ческой души, а прекрасный цвѣтъ ея...
Что оставилъ по себе Вл. Соловьевъ? Книги, полный
неясныхъ, но глубокихъ думъ, полный рыцдрственныхъ
порывовъ. Оставилъ еще память о себе и какъ бы нѣчто
священное для насъ въ своемъ имени. Оставилъ горькое
сожаленіе — зачемъ онъ ушелъ такъ рано?

VIII.
H. Н. С траховъ.
Средина зимы неизменно, каждый годъ, вырываетъ
изъ петербургскаго литературнаго круга двухъ-трехъ пи­
сателей, смерть которыхъ становится общей печалью.
Нынешній январь * унесъ съ собою H. Н. Страхова.
Еще прошлой весной начали ходить слухи о тяже­
лой его болезни (ракъ языка), но гіетербургскіе врачи
сделали будто-бы удачную операцію и обнадежили боль* 1896 г.

498
ного. Еще полгода тому назадъ Страховъ писалъ г-жѣ В.:
«Безподобный Мультановскій (врачъ) разрізшилъ мнѣ го­
ворить и осыпалъ похвалами крепость и стойкость моего
организма. Оказалось изъ «испытанія», что нервы мои
крѣпки, что сердце мое безупречно, и словомъ нѣтъ ни­
какого опаснаго порока въ моемъ тѣлѣ. Значитъ, мні
предстоитъ еще жить! Дай Боже терпѣнія и непостыд­
ной старости. А я уже давно считалъ: ну, на годъ, на
два хватитъ еще меня. Богъ судилъ, кажется, иначе...»
Оказалось, что Богъ судилъ именно такъ, какъ подска­
зывало больному самочувствіе, и врачи ошибались. Но
лѣтомъ Страховъ имѣлъ еще силы для укрѣпленія здо­
ровья съѣздить въ Крымъ и вернулся окрѣпшимъ. Еще
за недѣлю до смерти онъ былъ бодръ и радостенъ, хотя
началось тяжелое сердцебіеніе, безсонница...
Въ лицѣ Страхова сошло со сцены ц-ѣлое сорокалѣтіе
русской литературы. Онъ былъ не изъ тѣхъ людейгеніевъ, которые еоздаютъ эпоху, но изъ тѣхъ талантовъ,
которые составляютъ ее. Не великая, но крупная, ориги­
нальная, самостоятельная величина. Онъ родился «поповичемъ» въ тѣ годы, когда изъ поповичей выходили въ
литературу рѣзкіе, пламенные отрицатели, всей душой
захваченные европейскимъ движеніемъ: Бѣлинскій (внукъ
священника), Чернышевскій, Добролюбовъ—не говоря о
массѣ второстепенныхъ. «Поповичи» стояли во главѣ
прогресса, составляя его разрушительный авангардъ. Совсѣмъ не такимъ вышелъ Страховъ, хотя и прошелъ
костромскую бурсу, хотя и терпѣлъ бѣдность до того,
что не могъ даже окончить курса въ университетѣ. По­
томъ уже на казенный счетъ доучился въ институт^—
томъ самомъ, откуда вышелъ Добролюбовъ. Но какое
расхожденіе путей!
Какъ многіе даровитые люди, Страховъ отдался вна­
чале совсѣмъ не той наукѣ, къ какой имѣлъ призваніе.
Не многимъ известно, что авторъ «Міра, какъ цѣлое»,
«Борьбы съ Западомъ», горячій нротивникъ Дарвина, кри-

499
тикъ, философъ и психологъ, былъ по образованію магистромъ зоологги. Правда, начавъ писать зоологическія
статьи, онъ тотчась-же сбился на философію, и такъ
удачно сбился, что тотчасъ-же отмѣченъ былъ Ап. Григорьевымъ какъ выдающійся талантъ. Это и рѣшило
участь Страхова: онъ бросилъ свою уже ю-лѣтнюю учи­
тельскую службу и отдался литературѣ. На это нужно
было большое мужество, такъ-какъ тогдашняя печать
почти сплошь состояла изъ людей враждебнаго Стра­
хову тона. Но онъ всетаки выступилъ. Изящный,
сдержанный, приличный въ высшей степени, тихій,
онъ вошелъ въ кругъ шумныхъ и грозныхъ публицистовъ, которые, кромѣ замѣчательныхъ талантовъ, об­
ладали манерой полемизировать, напоминающей поединокъ не на жизнь, а на смерть. «Облить помоями», очер­
нить врага клеветой, изругать изъ послѣднихъ словъ
было самою общепринятою manière de parler. Но тихій
Страховъ заговорилъ—и его замѣтили; его пробовали за­
глушить—и не могли. Онъ говорилъ съ своею сдержан­
ною, простодушною ироніей и приводилъ въ ярость тогдашнихъ громовержцевъ. Онъ безъ большого блеска и
безъ всякаго треска высказывалъ огромную для того времени
ересь: говори объ ошибкахъ революціоннаго нигилизма,
о безплодности слѣпого преклоненія предъ Западомъ, о
необходимости независимой, самобытной работы русской
мысли, объ односторонности Дарвиновской теоріи и пр.
пр. Очень многое, что написалъ Страховъ, подлежитъ
спору, но очень многое онъ увидѣлъ и предсказалъ на
цѣлыя десятилѣтія раньше другихъ. Его, конечно, обзывали
ретроградомъ, обскурантомъ, но онъ могъ улыбаться на эти
замѣчанія. «Обскурантъ» этотъ чувствовалъ себя и былъ на
самомъ дѣлѣ однимъ изъ просвѣщеннѣйшихъ людей, какіе
только жили въ Россіи, чего нельзя сказать о многихъ его
литературныхъ противникахъ. Ведя втеченіе ряда літъ
«борьбу съ Западомъ», Страховъ по крайней мѣрѣ зналъ ,
противъ чего воюетъ. Онъ зналъ европейскую науку, фило-

500
софію, литературу. Онъ былъ математикъ и натуралистъ не
по популярнымъ книжкамъ, а по высшей школе, и въ
сущности всю жизнь не выходилъ изъ школы, учась до
сапой смерти всему, что есть важнаго въ мірѣ. Зная
европейскіе языки, Страховъ всю жизнь прожилъ въ сферѣ
са.мыхлэ высшихъ откровеній современнаго и прошлаго
человечества. Онъ могъ-бы сдѣлать блестящую карьеру
(въ числе близкихъ друзей его были Вышнеградскій,
г. Побѣдоносцевъ и др.), но онъ былъ далекъ отъ этого:
23 года тому назадъ онъ сделался библіотекаремъ пуб­
личной библіотеки и дальше не пошелъ. Да и куда
ему было идти съ Олимпа, гдѣ онъ чувствовалъ себя
среди боговъ! Книги (конечно, достойныя этого имени)
были его обществомъ, его друзьями. Возвращаясь къ себе
домой после службы, въ Коломну, къ Торговому мосту
въ пятый этажъ, онъ въ своихъ трехъ очень скромныхъ
комнатахъ встречалъ многочисленную семью... опять-же
книгъ, которыя въ старинныхъ и свежихъ переплетахъ
закрывали собою буквально все стены его квартиры, безъ
промежутковъ. Дорогія, избранныя книги, въ кругу ко­
торыхъ онъ чувствовалъ себя «среди домашнихъ». Страсть
къ книгамъ была единственною у стараго философа-холостяка. Онъ следилъ за появленіемъ на рынке интерес­
ной книги издалека, за тысячи верстъ. Онъ езжалъ бы­
вало заграницу, куда-нибудь въ Дрезденъ, исключительно
чтобы купить редкій экземпляръ. Но онъ былъ «книголюбъ», какъ самъ себя называлъ, а не коллекціонеръ,
онъ былъ сластолюбецъ знанія, тонкій знатокъ его и це­
нитель. Немудрено, что критическіе очерки его о Толстомъ, Тургеневе, Фете и пр. считаются одними изъ луч­
шихъ въ критике. Страховъ былъ Колумбомъ, открывшимъ
для русской публики огромный талантъ Л. Н. Толстого,
котораго въ то время еще признавали «незрелымъ» и
незначительнымъ. Страховъ первый разъяснилъ значеніе
Апнолона Григорьева, безпристрастно оценилъ Тургенева,
выдвинулъ Н. Я- Данилевскаго, боролся за поэзію Пуш­

501
кина, знакомилъ русскую публику съ корифеями запад­
ной мысли. Все это онъ дѣлалъ не спеша, сдержанно,
просто, но очень настойчиво, а главное—съ величайштіъ
безстрашіемъ, совершенно пренебрегая литературными
cfлагерями». Страхова упрекали, что онъ льнцлъ къ сильнымъ міра, къ знаменитостямъ, старымъ и молодимъ.
Действительно, среди «сильныхъ міра» у него было много
друзей, но онъ былъ совершенно независимъ отъ нихъ и
не извлекъ никакой корысти изъ этой дружбы. Не со
всѣми, а только съ избранными по уму и дарованію во­
дился онъ, причемъ ммѣлъ бсзстрашіе любить кого хо­
телъ. Можетъ быть, «сильнымъ міра» не нравилось, напримѣръ, горячее поклоненіе Страхова Л. Н. Толстому, а
онъ не только не скрывалъ этого, но продолжалъ славить
великаго писателя и въ те годы, когда съ одесской ка­
федры онъ былъ объявленъ Веліаломъ, княземъ тьмы,
ересіархомъ и измѣнникомъ. На защиту «Веліала» нужно
было мужество.
Вообще, тихій и женственный по манерамъ, философъ
только и дѣлалъ, что раздражалъ большую публику свои­
ми ересями. Онъ шелъ особнякомъ, съ кроткою усмешеч­
кой своей, «противъ теченія»: противъ нигилизма, матеріализма, дарвинизма, западничества (въ его «модныхъ»
эфемерныхъ видахъ), и въ то-же время, влюбленный въ
вековыя, народныя, христіанскія начала, въ поэзію самобытныхъ силъ, въ идею нравственнаго блага, онъ защищалъ всякую «особенность» отъ наплыва пошло­
сти. Книжникъ, онъ не былъ фарисеемъ и темъ ме­
нее—лицемеромъ. Въ томъ-же письме, которое цити­
ровано выше, онъ говоритъ между прочимъ: «Моя oneрація какъ-то всехъ испугала, и я увиделъ столько участія, какъ и не ожидалъ. Это открытіе доброты въ людяхъ меня очень занимаетъ. Очень отчетливо я разли­
чаю вполне добрыхъ людей отъ типа деятельнаго, эгоистическаго, который везде играетъ главную роль. ’Вполнѣ
добрые—истинно русскій типъ, воплощеніе нашихъ нрав-

502

ственныхъ понятій. Таковы наприміръ... (слідуетъ перечисленіе н-ѣкоторыхъ друзей). Не могу вспомнить о та­
кихъ людяхъ безъ отрады. О, мы не пропадемъ, мы свое
дѣло сдѣлаемъ въ мірѣ».
Вотъ въ какомъ добромъ настроеніи сошелъ въ мо­
гилу безстрашный Страховъ, столько ненавидимый и бра­
нимый. Хоть передъ смертью, ему удалось все-таки сде­
лать «открытіе доброты въ людяхъ»...

IX.
А. К. Ш ел л еръ .
I.
Сегодня, іо октября *, литературный праздникъ: 35-л-ѣтіе писательской работы Александра Константиновича
Шеллера. Почтенный «юбиляръ»—человѣкъ съ тонкимъ
тактомъ и вкусомъ. Зная, какъ мы умѣемъ ц-ѣнить своихъ
зам-ѣчательныхъ людей, онъ уклонился отъ попытокъ «че­
ствовать» его. Тѣ, кто направится сегодня въ Ковенскій
переулокъ въ білыхъ галстухахъ, чтобы, поднявшись въ
скромную квартиру 4-го этажа, выступить впередъ и про­
изнести съ пафосомъ: «Глубокоуважаемый Александръ
Константиновичъ! Мы собрались» и пр.—эти господа въ
бѣлыхъ галстухахъ и фракахъ—услышатъ грустную вещь:
глубокоуважаемый юбиляръ уѣхалъ въ Гельсингфорсъ на
на нисколько недѣль, и, кромѣ какъ по проволокѣ, къ
нему никакъ не подберешься. Этотъ маневръ—скрываться
отъ своихъ поклонниковъ въ самый соблазнительный для
нихъ моментъ все болѣе входитъ въ обычай. Въ газетахъ, напримѣръ, было объявлено, что въ этомъ же сен­
тябре—литературное пятидесятилѣтіе проф. Н. П. Ваг­
нера, Кота-Мурлыки. Одна дама очень волновалась и про­
сила меня узнать, какого именно числа «юбилей». Спра* 1898 г.

503

шиваю объ этомъ Николая Петровича. Онъ сладко улыб­
нулся и сказалъ: «Пдздравьте! Юбилей мой не будешь,
а былъ, — именно въ январѣ нынѣшняго года. Когда я
прочелъ въ газетахъ, что мой юбилей въ сентябре, я
по-ѣхалъ къ Быкову справиться, вѣрно-ли,—это по его ча­
сти. Онъ меня успокоилъ, доказалъ, что юбилей уже
прошелъ».—«Будто ужъ юбилей такая -бѣда?»—говорю.—
«Вродѣ бѣды. Помню, былъ я на юбилеѣ Боткина, глядѣлъ на всѣ эти фигуры и сцены и думалъ:—неужели и
я буду въ такомъ глупомъ положеніи, какъ этотъ бед­
ный Боткинъ?»
Такъ чувствуютъ себя на юбилейныхъ чествованіяхъ
люди выдаюіціеся, но скромные. Передъ своимъ недавнимъ юбилеемъ одинъ великій писатель просто морщился
при одной мысли о «торжеств-fe», точно отъ зубной боли...
Но вы скажете: какъ-же быть? Чествовать—непріятно
юбиляру, не чествовать—тоже нельзя. Нельзя же быть не­
благодарными, нельзя въ извѣстные дни не вспомнить
извѣстнаго дѣятеля, не попытаться выразить свое восхи­
щение и долгъ признательности. На это я замечу, что и
я не вижу ничего дурного въ чествованіи, если оно
скромно. Достаточно, если каждый въ отдѣльности, въ
мѣру искренняго своего уваженія, выскажетъ это уваженіе хорошему человеку. Для этого существуютъ почта,
телеграфъ, — глухонемые посредники, при которыхъ чествованіе сохраняетъ тишину и молитвенную благопри­
стойность. Но собираться толпой въ парадной одеждѣ
по предварительному уговору, съ привѣтствіями, обсу­
жденными задолго и сообща, съ выраженіями чувствъ,
разрисованными на бумагѣ Каразинымъ или Соломкой,
собираться въ ресторанахъ и' обедать опять-же шумной
толпой, со спичами и тостами, а часто и со скандалами(какъ
было на послѣднихъ литературныхъ юбилеяхъ въ Москв-Ѣ
и Петербургѣ), причемъ одѣтый парадно юбиляръ долженъ сидѣть какъ идолъ съ видомъ несовсѣмъ здороваго человека и слушать трафаретный різчи,— такое че-

504

ствованіе, какъ хотите, похоже на пытку. Чѣмъ заслу­
женнее, замечательнее человекъ, ч-Ьмъ онъ умнее и со­
вестливее, тѣмъ невыносимее для него подобные тріумфы.
Чуткою душой онъ, вѣдь, видитъ, какъ во всей суете,
поднятой около его имени, мало искренности и какъ
много дізланнаго, и потому простое доброе слово, ска­
занное наедине, даже молчаливое рукопожатіе ему въ
сто разъ пріятнее растроганныхъ речей, напоминающихъ
по верности тона—гвоздь по стеклу.
Кроме скромности, которою отличаются все истинно­
заслуженные люди, есть у нихъ еще одна черта — гор­
дость, которую тоже надо пощадить. Работаетъ чело­
векъ десятки летъ и хорошо знаетъ, что потрудился
сердцемъ своимъ не для тридцати человекъ, а для трех­
сотъ тысячъ, тридцати милліоновъ (сочтите читателей
всехъ поколеній, пока не умретъ имя автора). А тутъ,
въ день юбилея является только тридцать человекъ, много
триста, притомъ—личныхъ знакомыхъ. Где же остальные?
И какъ ни скроменъ выдающійся человекъ, гордость его
обижена; онъ лучше предпочтетъ вовсе не подводить
итога своей славе, -чемъ видеть у себя какихъ-то трид­
цать человекъ. «Не десять-ли очистились? Где же де­
вять?» — спросилъ съ грустью Христосъ, когда изъ де­
сяти исцеленныхъ Имъ вернулся поблагодарить его только
одинъ , да и тотъ иноземецъ...
Нетъ ни малейшаго сомненія, что и сегодняшній юби­
ляръ — Александръ Константиновичъ — не дождется до­
стойной его благодарности читателей, и не по недостатку
ихъ. Кругъ поклонниковъ у него не только большой, а
прямо огромный; по всей обширной Россіи въ какомъ
угодно захолустье спросите, читаются-ли романы Михай­
лова, и вамъ скажутъ: Какъ-же! Еще-бы! Какая прелесть
, эти «Гнилыя болота»! Какъ хороши «Лесъ рубятъ—
щепки летятъ»... Михайлова читаютъ уже три поколенія
провинциальной интеллигенціи, отцы, дети, внуки, и ,за­
метьте, почти безъ всякаго участія русской критики. По

505

библіотечной статистик^, это, кажется, наиболѣе читае­
мый авторъ. Я помню, какое сильное и благотворное впечатлѣніе производили на меня въ ранней юности эти ми­
лые, безпритязательные романы, какъ я бывалъ благодаренъ автору—за тѣ хорошія волненія, которыя переживалъ. Потомъ, уже взрослый, въ одномъ литературномъ
кружкѣ я вспомнилъ эти впечатлѣнія и заметилъ какъ-то:
какой чудесный писатель этотъ Михайловъ! Присутствовавшій тутъ же старый литераторъ съ удивленіемъ посмотрѣлъна меня. «Разве это писатель? проворчалъ онъ.—
Разве онъ художникъ?» И сейчасъ же: «вотъ Турге­
невъ—другое дело,—Толстой, Доегоевскій»...
Какъ я ни люблю нашихъ великихъ романистовъ, но
мнѣ всегда бывало обидно за Михайлова, обидно то, что
его недостаточно ігѣнятъ. Пусть въ его романахъ нѣгъ
такихъ женщинъ, шИзнительныхъ, благоуханныхъ, какъ
у Тургенева, нѣтъ той щемящей сердце психологіи, какъ
у Достоевскаго, нѣтъ глубокаго реализма, какъ у Тол­
стого. Можетъ быть, Михайловъ не владѣетъ тайной худо­
жестве ннаго внушенія, какою владѣютъ даже молодые
наши корифеи. Но у Михайлова есть великій даръ внушенія нравственнаго, способность волновать сердце не
красотою, a совіъстью своего таланта. Секретъ этого та­
ланта въ томъ, что у него есть что сказать, и за это
существенное читатель охотно прощаетъ ему нѣкоторую
блѣдность стиля и разные конструктивные недочеты. Вся
сила Михайлова—въ благородномъ отношеніи къ жизни,
которымъ онъ особенно заражаетъ молодежь. Вспоминая
свою юность, я друзьямъ рекомендую Михайлова, какъ
писателя-идеалиста, какъ лѵчшаго друга для вступающаго въ міръ молодого поколѣнія. Особенно дорогъ
онъ для тѣхъ среднихъ слоевъ, которые томятся среди
гнгиыхъ болотъ жизни иди бредутъ въ разѵродъ, засо­
ренны м и дорогами, добиваясь деятельности достойной
и светлой, «Ж изни Ш упова л.
Нетъ сомненія, что Михайловъ—любимый писатель,

506

но вы увидите, что въ день его юбилея онъ будетъ забытъ. Милліонъ читателей, которыхъ онъ имѣетъ, или
запамятуютъ, или поленятся, или сочтутъ неловкимъ по­
дать свой голосъ дружбы — и Александръ Константиновичъ проведетъ эту годовщину, какъ и прежнія, довольно
одиноко, въ кругу немногихъ близкихъ. Что-жъ, кто
достаточно поработалъ, кто поработалъ честно, тому
внѣшнее торжество не нужно; ему достаточно внутренняго.
II.
Какъ на алмазахъ и рубинахъ держится тонкій часо­
вой механизмъ, такъ на замѣчательныхъ людяхъ — обще­
ство. Они, эти рѣдкіе, исключительные, всегда загадоч­
ные люди составдяютъ истинные устои общества, — не
идеи, не учрежденія, а живые люди. Въ легенде объ
истребленіи богоотступниковъ Всемогущій говоритъ о
единственной силе, которая способна погасить. Его
гнѣвъ. Эта сила—десять праведниковъ. Уже такая горсть
людей действительно хорошихъ — представляетъ собою
нравственное могущество почти безмерное, и именно на
немъ опирается жизнь общества. Банальное изреченіе
гласитъ, что «высшее изъ созданій Божіихъ есть чело­
векъ». Попъ сдѣлалъ къ этому остроумную поправку:
«высшее твореніе Божіе— честный человѣкъ». Действи­
тельно, человекъ посредственный, да вдобавокъ еще безсовестный—вовсе не высшее изъ твореній; онъ уступаетъ
въ благородстве простой собаке. Но зато люди одарен­
ные, да еще чистые сердцемъ въ самомъ деле носятъ
что-то божественное въ своемъ духовномъ образе, и
именно ими держится міръ. Въ число добродетелей пра­
ведности нужно включать и талантъ. Ведь что онъ такое
какъ не чутье къ истине? И если такъ, то онъ не бо­
лее, какъ разновидность совести, или совесть, обращен­
ная на внешность вещей. Талантливые люди-—праведники

507

мысли,—и именно ихъ искренностью и свидѣтельствомъ
правды человечество спасается, какъ такою-же искрен­
ностью пророковъ...
Русскому обществу, столь бедному замечательными
людьми, столь быстро теряющему свои старые драгоцен­
ные устои, угрожаетъ еще одна тяжелая потеря. Опасно
заболелъ А. К. Михайловъ (Шеллеръ) — авторъ знаме­
нитой въ свое время книги «Ассоціаціи» и целаго ряда
романовъ, которыми до сихъ поръ зачитывается провинціальная публика («Гнилыя болота», «Лесъ рубятъ—щепки
летятъ», «Жизнь Шупова» и пр.). И какъ научный изследователь въ области соціальныхъ задачъ, и какъ беллетристъ, Александръ Константиновичъ поработалъ-таки
достаточно родному обществу, и поработалъ честно, воспитавъ не одно поколеніе въ «чувствахъ добрыхъ», ко­
торыя умелъ вызывать какъ немногіе. Въ последней,
только что вышедшей «Книжке Недели» читатели найдутъ начало блестящаго труда Александра Константино­
вича («Мечты и действительность»), и подумаютъ, что
авторъ въ разцвете силъ, но это иллюзія. Названная
статья, какъ мне говорилъ самъ Александръ Константи­
новичъ, начата имъ много летъ тому назадъ и состав­
ляла его любимую работу, которой авторъ «Ассоціацій»
посвящалъ свои досуги. Онъ едва успелъ ее окончить,
какъ болезнь свалила его окончательно. Невыносимыя
физическія страданія (о нравственныхъ позвольте умол­
чать)—уделъ естественный въ жизни русскаго писателя.
Я не помню смерти не мученической въ этомъ кругу —
Некрасовъ, Щедринъ, Достоевскій, Тургеневъ, и изъ
техъ, кого я лично зналъ — Лесковъ, Полонскій, Стра­
ховъ, Соловьевъ, все они передъ смертью точно попадали
въ какой-то застенокъ, где невидимые палачи терзали
плоть ихъ самыми лютыми пытками. Отчего это? Отчего
родъ человеческій въ лице избранныхъ лишенъ этого
высокаго дара — «христіанскія кончины живота нашего>
безболезненной, непостыдной, мирной?» Куда девалась

508

тайна тихои смерти, ясной и счастливой, какъ бываетъ
ясна и счастлива сама жизнь, Богомъ благословенная?
Вопросъ, заслуживающій болѣе чѣмъ мимолетнаго вниманія. Можетъ быть, писательство по призванію есть подвигъ,—можетъ быть талантъ и сердце—сами по себе есть
жертва и должны сгорѣть медленнымъ огнемъ на алтарѣ,
въ молитвахъ за народъ свой. Можетъ быть, чрезмерно
долгая и напряженная умственная работа всегда и неиз­
бежно оканчивается пораженіе.мъ какихъ-то центровъ,
отъ которыхъ зависитъ физическое бытіе. Такъ или
иначе, но и бедный Александръ Константиновйчъ не
избѣгъ этой ужасной участи. Послѣдніе годы онъ хворалъ почти непрерывно, временами иереживалъ ужасы,—
которые, право, слѣдовало-бы записать въ назиданіе читателямъ. Напримѣръ, потерять сонъ и не быть въ состояніи сомкнуть глаза ігѣлыя недѣли, не •смотря ни на хлоралъ-гидратъ, ни на опій, ни на индійскую коноплю и т. ц.
Больному, конечно, не дотого, чтобы записывать свое
состояніе, но жаль, что врачи у насъ нисколько, не ху­
дожники, и не умѣютъ, и не пробуютъ описать страданія замѣчательныхъ людей, которыхъ лѣчатъ (кажется,
Бѣлоголовый единственное исключеніе). Последніе годы
А. К. Шеллеръ, хоть и былъ редакторомъ двухъ изданій
и писалъ немало, писалъ повести, стихотворенія, статьи,—
но за этой бодрой видимостью на самомъ деле стояла
скрытая отъ милліона его читателей драма—тяжелаго
физическаго недуга. Еще лѣтомъ ему было немножко
лучше,—на даче въ Царскомъ онъ былъ въ состояніи
подняться съ кресла и пройти по садику несколько шаговъ. Теперь-же, съ переѣздомъ въ Петербургъ, болезнь
свалила его совершенно. Пусть я совершаю нескромность
говоря о болезни Александра Константиновича, но я хо­
рошо знаю, что дѣлаю услугу многимъ. «Тамъ, во глу­
бине Россіи» у Михайлова сотни тысячъ горячихъ и
благодарныхъ почитателей, для которыхъ онъ свой род­
ной и близкій; имъ важно знать о его здоровье,,чтобы

509

разделить хоть мысленно его страданія, чтобы помолить­
ся о немъ. Что дѣлать! Печаленъ удѣлъ нашъ и все мы
во власти смерти. Не вполне потеряна надежда, что до­
рогой нашъ больной еще одолѣетъ недугъ, — но эта
страшная борьба за жизнь, эти невероятный мученія не
должны быть отравлены мыслью, что они совершаются
въ пустыне, никѣмъ незнаемыя, неразделенная. Пусть
ничье уже участіе не облегчить задыхающагося человѣка,
но пусть-же онъ знаетъ, что онъ не одинокъ, что кромѣ
одной—двухъ беззаветно преданныхъ ему душъ, за сте­
нами его скромной квартиры на Петербургской стороне,
за стенами Петербурга стоитъ огромная ему родная семья
читателей. У насъ не принято посылать сочувственныя
письма и телеграммы, — мы для этого слишкомъ некуль­
турны, мы боимся быть вежливыми, благодарными. Если­
бы не эта странная черта нашего варварства больной пи­
сатель столь заслуженной славы былъ-бы заваленъ выраженіями скорби. Но онъ хорошо знаетъ своего застенчиваго читателя—нашего россійскаго читателя...
Я какъ-то уже писалъ (въ «Руси») о значеніи А. К.
Шеллера въ русской литературе. Пусть другіе разсматриваютъ его какъ художника, какъ бытописателя эпохи не­
обыкновенно интересной, веянія которой до сихъ поръ
еще чувствуются въ русской жизни. Мне лично этотъ
писатель дорогъ какъ учитель добра. Я до сихъ поръ
помню очень живо и не въ состояиіи забыть своихъ
юношескихъ хорошихъ волненій, пережитыхъ за его из­
вестными романами. Въ нихъ, вы скажете, было поря­
дочно романтики, наивнаго идеализма... Но въ те, семи­
десятые годы, какъ, впрочемъ, и всегда доза идеализма
была очень не лишней. Въ исторіи того періода было
много резкихъ, сильныхъ, героическихъ, страшныхъ осо­
бенностей, было много геніальнаго и яркаго, — но самое
жизненное и важное можетъ быть было то скромное,
что во все времена называется чувствительностью, благородствомъ. Ha-ряду съ бурнымъ потокомъ отрицания,

510

крушившимъ скалы, шла тихая и свѣтлая струя утвержде­
ния, струя нравственной вѣры. Тогда звучали очень сен­
тиментально и «пошло» всѣ эти громкія слова «о чест­
ности высокой», о «добродетели» и т. п. Можетъ быть
черезчуръ затасканныя бездарностью, можетъ быть слиш­
комъ опороченныя лицемеріемъ 'предыдущей эпохи эти
хорошія слова действительно казались противными, и
тѣнь отвращенія ложилась и на самыя понятія, заключенныя въ словахъ. Не только слова о добродѣтели, но и
самая добродетель казалась скомпрометированной на­
всегда. Люди не твердые (а много-ли твердыхъ-то?) впа­
дали въ цинизмъ, въ умышленное попраніе всего святого.
«Честь, честность, совесть, долгъ, добро»—все это, какъ
сплошную пошлость, старались вычеркнуть и изъ души
своей, и изъ жизни. Что ужъ говорить: теперь-то слиш­
комъ ясно, что въ от рицаніи люди той эпохи зашли да­
леко, пожалуй за геркулесовы столбы. Но та-же эпоха
втихомолку хранила въ себѣ и утверж деніе, менее слыш­
ное, но очень стойкое. Такъ называемые сентиментальные
идеалы сороковыхъ годовъ не прекращали своей жизни,
вера въ нихъ теплилась, и целый рядъ писателей упор­
но трудился надъ распространеніемъ этой веры. Романтизмъ, казавшійся сокрушеннымъ «реальною школой»,
жилъ себе да поживалъ, изменивъ лишь предметы верованія. Тургеневъ очень метко подметилъ эту жизнен­
ность романтизма даже въ самйхъ радикалахъ (въ Неж­
данове),—и право, эта милая и скромная черта, отъ ко­
торой тогда открещивались, какъ отъ нечисти,—была хо­
рошей чертой русской души. Можетъ быть лучшей чер­
той. Романтизмъ—какъ и все на свете — делается плоскимъ въ плоской голове, но самъ по себе это поэзія,
это чистота, впечатлительность, молодость души. Вы ска­
жете: «детство души». Что-жь, пусть «детство»—о, если­
бы мы, взрослые, обладали геніемъ детства, его творче­
скою отзывчивостью!
А. К. Михайловъ недаромъ былъ оцененъ высоко въ

511

молодые годы русскаго прогресса. Недаромъ имъ особен­
но зачитываются женщины и молодежь. Онъ обладаетъ
свойствомъ дѣйствовать на чистыя души—способныя увле­
каться «честно», т.-е. нисколько можетъ быть наивно,
иллюзорно, но переживая свѣтлыя настроенія ранней на­
шей свѣжести. Пусть опытъ жизни убѣдитъ, что жизнь
жестока, пусть зрѣлый разумъ разрушитъ сказку ея. Но
сколько-бы вы ни ниспровергали иллюзію, сколько-бы вы
ни крошили романтизмъ, это такая живучая черта, что, гля­
дишь, опять проглянетъ, опять понравится, увлечетъ за
собою. Я считаю Александра Константиновича романтикомъ действительности, т.-е. однимъ изъ тѣхъ писате­
лей, которые находятъ очаровательное не только въ эпохѣ
рыцарей и готическихъ замковъ, но и теперь, въ этой
серой нашей обыденности. Очаровательное вечно; вѣдь
міръ не успелъ состариться за эти триста лѣтъ, природа
та-же, какъ-бы только-что сотворенная, люди тѣ-же. Все
хорошо и жизнь прекрасна, нужно только отрешиться
отъ испуга, отъ страстной смуты, въ которой вянетъ
наше счастье. Вотъ здесь, въ этой серенькой обста­
новке возможны самыя трогательныя, самыя милыя событія, какія когда-либо случались въ міре. Возможенъ
самый сердечный смѣхъ, самый мечтатательный блескъ
глазъ, самая добрая улыбка. Не когда-нибудь, а сейчасъ
возможенъ героическій порывъ, стремленье къ высокой
цѣли. Пусть ненадолго, но и всегда все лучшее было не­
надолго. Надо цѣнить мгновенья, надо искать ихъ. Для
этого нужна вера, что жизнь сама по себе прекрасна,
что она святыня, которую нужно окуривать кадильнымъ
дымомъ и осенять радостными знаменіями. Вера дается,
мне кажется, просто здоровьемъ, и можетъ быть здоровьемъ тела попреимуществу. Романтики, люди чувстви­
тельные — просто здоровые люди, и во всякомъ случае
здоровее скептиковъ и пессимистовъ. Разъ природа че­
ловеческая' свежа и ясна, ея естественное самочувствіе
говоритъ, что все чудесно и впереди ждетъ еще что-то

512

хорошее, что хочется испытать. Такъ называемый «чест­
ный» стремленія молодежи, когда они въ самомъ д-ѣлѣ
честныя,—просто здоровыя стремленія. Ихъ движетъ энергія незагрязненной природы, и самая тонкая разновид­
ность энергіи—поэзія.
Я очень давно читалъ большіе романы А. К. Михай­
лова и каюсь, многое въ нихъ забылъ. Но не забылъ,
какъ мн-ѣ было хорошо, когда я ихъ читалъ,—и какъ я
чувствовалъ себя лучшимъ, приподнятымъ. Думаю, что и
очень многіе мои сверстники скажутъ то-же самое. Сталобыть, нашему по-крайней мѣрѣ покол^нію есть за что
поблагодарить почтеннаго писателя у его страдальческаго
ложа... Въ невыразимыхъ мукахъ онъ проводить дни и
ночи, прикованный къ креслу, дыша уже аптекарскимъ
кислородомъ,—но если вы спросите, куда дѣвалось здо­
ровье этого еще далеко не дряхлаго старика, — онъ въ
правѣ указать на свои книги. Туда перелились жизненныя силы и тамъ остались, — и тамъ будутъ долго слу­
жить чьей-то чужой душевной жизни. Чужой-ли, однако?

X.
Ф. Ф. П а в л е н к о в ъ .
Хоть нисколько и поздно, но мнѣ хочется помянуть
добрымъ словомъ недавно скончавшагося * Фл. Ф. Павленкова, котораго я зналъ въ послѣдніе годы его жизни и
глубоко уважалъ. Онъ умеръ, какъ большинство замѣчательныхъ людей, слишкомъ рано для далеко-неисчер­
панной своей энергіи. Онъ умеръ слишкомъ рано для
тѣхъ, кто любилъ его, для большого круга сотрудниковъ
и знакомыхъ, для безчисленной, все плодившейся семьи
издаваемыхъ имъ книгъ. Это былъ человѣкъ удивитель­
ный даже среди деятелей «шестидесятыхъ годовъ» —
эпохи, столь богатой деятелями. Не отличаясь болыиимъ
* М . 1900 г.

513

талантомъ, онъ въ нѣкоторомъ отношеніи пошолъ даль­
ше ихъ и одинъ сдѣлалъ болѣе очень многихъ, взятыхъ
вмѣсгк Не въ примѣръ многимъ своимъ сверстникамъ,
онъ взялъ съ самаго начала очень скромную роль, но
съум^злъ выдержать ее до конца. А хорошо выдержан­
ная роль всегда значительна, какъ-бы ни казалась внача­
ле мизерной. Убедившись, что въ немъ нѣтъ писательскаго призванія, отставной артиллеристъ Павленковъ рѣшилъ сделаться хоть издателемъ, и это скучное, проза­
ическое дѣло выдвинулъ какъ важную общественную де­
ятельность. Еще одна черта: въ то время какъ многіе люди
шестидесятыхъ годовъ довольно быстро сошли со сцены
и въ следующія десятил-ѣтія чувствовали себя уже всемъ
чуждыми, отставными, какъ-бы «лишенными правъ» —
Павленковъ именно въ эти десятилетія — восьмидеся­
тые и девяностые годы — развиваетъ всю свою кипучую
энергію. Онъ не меняетъ своихъ убежденій, онъ далекъ
отъ того, чтобы пожертвовать чемъ нибудь существеннымъ,—но въ самые неблагопріятные годы находитъ спосо­
бы давать своему міросозерцанію самую широкую жизнь,—
более широкую чемъ даже въ годы молодости. У насъ
есть целая группа живыхъ нѣкогда известныхъ писате­
лей либеральной эпохи, ныне почти забытыхъ. Кто помнитъ, напримеръ, о г. Антоновиче, сопернике Писарева?
А г. Антоновичъ живъ и здравствуетъ, какъ здравствуетъ
исчезнувшій изъ печати г. Златовратскій или гг. Бажинъ,
Ю. Жуковскій, Apc. Введенскій и др. Многіе шестиде­
сятники, начинавшіе вместі съ Павленковымъ, и гораздо
ярче его, какъ-то тихо стушевались, сошли на нетъ.
Они, если хотите, где-то пишутъ, служатъ, действуютъ—
но ясно, что имъ никогда не выбиться изъ безнадеж­
ной ремесленности. Павленковъ былъ не таковъ. Не­
смотря на едва одолимыя препятствія, на «реакцію», на
цензурныя строгости, на свою необезпеченность, этотъ
«шестидесятникъ» вошолъ бодро въ чуждые, негостепріимные годы и съ честью поработалъ въ нихъ. А глав­
33

514

ное—работалъ, плохо-ли, хорошо-ли — до конца. Въ послѣдній разъ когда я его видѣлъ — очень незадолго цередъ смертью — я его засталъ все въ той-же его много­
летней бедной квартирке, на ногахъ, за письменнымъ стотомъ, какъ всегда, среди вороха корректуръ, оттисковъ,
клише, рукописей. Онъ былъ уже въ последнею» гра­
дусе чахотки, — но все еще устраивался на долгую ра­
боту. Показывая мне новую рабочую лампу, онъ горько
жаловался на своего домохозяина, за то, что тотъ не
разрешаешь устроить этектрическаго освещенія («а еще
профессоръ, человекъ съ европейскимъ именемъ!» прибавлялъ онъ),—ему такъ хотелось писать безъ керосина,
безъ свечей, столь портящихъ и безъ того спертый ,воздухъ полутемнаго кабинета окнами на дворъ, — ему хо­
телось немножко облегчить и старческіе глаза, и боль­
ную грудь.—Собираюсь приняться за большое и хорошее
дело—за народную энциклопедію! весело говорилъ онъ
кашляя: — издалъ вотъ эту энциклопедійку для интеллигенціи,—теперь необходимо-же сделать и для народа...
Мысль прекрасная, что и говоритъ, — и если-бы коховскія бациллы не доели совсемъ этого сухенькаго, то• щаго старичка, то нетъ сомненія, онъ и теперь сиделъбы сгорбившись надъ столомъ, хватаясь за грудь, разби­
тую кашлемъ и все правилъ-бы, составлялъ, разсчитывалъ,
хлопоталъ, не зная, что такое усталость, что такое развлеченія и радости жизни. Одинокій, безъ жены и
детей, онъ жилъ отшельникомъ на Малой Итальянской,
въ несколько неряшливой обстановке стараго заброшеннаго холостяка. Я бывалъ у него когда онъ пользовался
уже достаткомъ; онъ оставилъ около полутораста ты­
сячъ, — и все же на бедномъ столе его въ совершенно
голой, маленькой комнате обыкновенно стоялъ остывшій
самоваръ и на грязной скатерти валялись хлебныя крошки.
іОнъ не былъ скупъ—онъ только не понималъ, что зна­
читъ тратить на себя. Многіе люди шестидесятыхъ го­
довъ, какъ известно, любили таки покутить, поухажи­

515

вать за дамами и т. п. Но Павленковъ—подобно Черны­
шевскому и Добролюбову — принадлежалъ къ иной породѣ, онъ былъ стоикъ какъ-бы отъ рожденія, человѣкъ,
которому для воздержности не нужно было никакихъ
усилій. Это былъ стоикъ, но безъ стоической черствости:
на чужую нужду онъ былъ необыкновенно отзывчивъ.
Онъ помогалъ, повидимому, очень многимъ; мн-із прихо­
дилось посылать' къ нему молодыхъ людей, ищущихъ ра­
боты, и онъ всегда находилъ что-нибудь для нихъ. Самое
наше знакомство началось съ того, что онъ, мні чело­
векъ совершенно незнакомый, прослышавъ объ одномъ
невольномъ перерыве въ моихъ занятіяхъ, написалъ мнѣ
крайне-участливое письмо съ предложеніемъ всевозмож­
ной литературной работы. Въ «заработке» я не нуждал­
ся, но меня тронула эта добрая отзывчивость—столь ред­
кая въ наше прозаическое время... И по смерти своей
Павленковъ не забылъ техъ, для кого работалъ: народу
оставилъ сто тысячъ, на народныя библіотеки,— беднякамъ-писателямъ 35 тысячъ, а уже остальную мелочь —
роднымъ и близкимъ.
Говорятъ, что Павленковъ, подобно Новикову въ
прошломъ веке, много послужилъ русскому просвеще­
нно. Онъ издалъ более пятисотъ книгъ—милліоны экземпляровъ на милліоны рублей. Деятельность изумительная.
Но, къ сожаленію, мне кажется, количество въ этой де­
ятельности преобладало надъ качествомъ. Крайне трудо­
любивый, скромный, честный, убежденный человекъ, ра­
ботавшей—какъ я думаю — безкорыстно, Павленковъ заслуживалъ глубокаго уваженія, но все-же следуетъ ска­
зать, что ему не доставало вкуса, не доставало строгой
разборчивости. Истинно-хорошихъ книгъ имъ издано не­
много. Видимо онъ гонялся не столько за талантомъ
автора, сколько за «направленіемъ», и потому начавъ
изданіемъ блестящаго Писарева кончилъ... г. Скабичевскимъ; начавъ превосходною физикою Гано кончилъ
«гигіеническимъ» романомъ «Больная любовь» Мантегад-

516

цы. Среди изданныхъ имъ книгъ вы встречаете и такую
героическую, какъ «Герои» Карлейля, и такую шутов­
скую, какъ «Два проказника», В. Буша. Наряду съ изданіемъ Диккенса, Гюго и др. Павленковъ издавалъ для
юношества романы Вальтеръ-Скотта и Диккенса — «пере­
деланные» г-жею Шелгуновой. Ему это не казалось варварствомъ. Задумавъ огромное и очень нужное изданіе
біографій замечательныхъ людей, онъ наряду съ прекра­
сно-составленными біографіями выпускалъ и очень плохія,
выпускалъ біографіи и великихъ людей, и совсемъ незначительныхъ. Изъ более полутысячи изданій, безспорно, у него найдется съ десятокъ ценныхъ, долговременнаго значенія—остальныя отличаются посредственностью.
Павленковъ въ значительной мере способствовалъ
разлитію и у насъ того книжнаго наводненія, которымъ
страдаетъ Европа. Въ этомъ всемірномъ потопе печатныхъ листовъ многіе видятъ явленіе желанное, спаси­
тельное. Одинъ изъ ораторовъ надъ могилою Павленкова прямо выразился, что «разумная книжка» должна
спасти общество, спасти народъ, и чемъ больше «разумныхъ книжекъ», темъ лучше. Я плохо верю въ эти на­
дежды. Книга — идолъ нашей цивилизаціи (какъ всякой
цивилизаціи эпохи упадка), но идолъ коварный. Всю мо­
лодость — лучшую часть жизни — мы отдаемъ изученію
книгъ, мы ихъ пишемъ, издаемъ, покупаемъ, заваливаемъ
книгами детей своихъ... Но делаемся-ли мы отъ этого
умнее и счастливее—большой вопросъ. Нынешнее обиліе .
книгъ вовсе не доказываетъ, что наше поколеніе ' разум- >•
нѣе предъидущихъ. Книги ведь выходятъ изъ головъ
людей; необычайное развитіе техники печатанія до-нельзя
облегчило выходъ наружу идей, которыя у нашихъ предI
ковъ оставались скрытыми. Весь необозримый океанъ пе­
чатной бумаги, вся мысль на его поверхности вмещалась
нѣкогда въ душе нашихъ предковъ,—теперь она только
обнаружилась, но отъ этого ни количество, ни качество
і ш с л и не изменились. И если изменились, то, пожалуй,

517

къ худшему. Такъ-какъ мысль есть предметъ таинствен­
ный, невыразимый, то при выраженіи и особенно повтореніи ея она всегда нѣсколько искажается: «Мысль изре­
ченная есть ложь»: вотъ почему девственная мысль поэ­
товъ, пророковъ и мудрецовъ отличается такою силою и
красотою въ сравненіи съ подробно-разработанною, вялою,
безжизненною мыслью комментаторовъ и компиляторовъ.
Можетъ быть, именно невысказанная мысль — начало
движущее, какъ паръ еще невыпущенный изъ котла, Я
думаю, д-Ьйствіемъ именно невысказанной мысли объ­
ясняется удивительная энергія варварскихъ народовъ и
ихъ геній: стоитъ генію матеріализоваться — онъ вянетъ.
Золотой вѣкъ просвѣщенія неизбежно сменяется упадкомъ, причемъ количество мысли сменяетъ качество. Невысказанность мысли хороша еще тѣмъ, что при ней
остаются невыраженными все ложныя идеи. Истина—мо­
ментъ неоценимо редкій, подавляющее большинство мы­
слей въ сущности безсмыслица, необнаруженіе которой
можетъ только способствовать просвещенію. Усовершенствованіе путей, типографской и бумажной техники
какъ-бы сняло все плотины между индивидуальными ду­
ховными существованьями, мысль слилась въ общій уро­
вень, который приэтомъ неизбежно понизился. Такъкакъ огромное большинство книгъ, какъ и большинство
авторовъ—посредственны, то безпрерывное печатаніе все
новыхъ и новыхъ книгъ не ведетъ къ добру. Не книгами
движется жизнь; даже геніальныя, вечныя книги не творятъ жизни, а сами ею создаются. Такія книги нуж­
ны — оне пробуждаютъ спящій духъ, — но для этого
необходимо, чтобы-духъ, хоть и сонный, существовала
Тамъ, где онъ отсутствуетъ, никакая книга не поможетъ, никакое наводненіе книгъ. Поселите бездарнаго
человека въ библіотеке, обучите бездарную породу лю­
дей грамоте и обложите книгами — все-же и человекъ,
и народъ останутся глупыми, неинтеллигентными и бу­
дутъ жить нелепо. До вѣка Перикла въ Греціи не было

518

великихъ книгъ, но чудеснымъ образомъ въ обществе
вспыхнулъ великій духъ и явились великія книги. Но ни
Еврипидъ, ни Софоклъ, ни философія Платона, ни наука
Аристотеля ни не спасли Грецію отъ угасанія: книгъ
явилось множество, а великое чувство, великая мысль
исчезли. До сихъ поръ не разъяснено, отъ какихъ причинъ возникаетъ геній, ясно только одно, что книгами,
печатной бумагой и вообще высказывая слова, слова, сло­
ва... тутъ ничего не подѣлаешь. Я глубоко убѣжденъ,
что народъ спасаетъ себя безсознательно, или гибнетъ.
Если живъ въ народе источникъ, изъ котораго онъ
ростетъ, сверхъ - сознательный, инстинктивный промыселъ, то какъ-бы ни погрязъ народъ въ бѣдствіяхъ и
содіальныхъ невзгодахъ, онъ стихійно выберется изъ
нихъ. Можетъ быть, путемъ отчаянныхъ страданій и це­
ною гибели большинства, но выберется. Великая книга—
пророкъ нашего времени—можетъ, конечно, помочь не­
сколько въ этомъ спасеніи, возбуждая существующій, но
скрытый инстинктъ. Но жизнеспособный народъ обойдется
и безъ книги. Народъ-же совсемъ изсякшій въ духе
своемъ, выродившійся, выдохшійся погибнетъ—сколькобы пророковъ, сколько-бы милліоновъ книгъ не внушали
ему разумъ. Дело въ томъ, что разумъ — и у человека,
и у народа долженъ быть—какъ мозгъ—свой собствен­
ный, и извне нельзя развить того, что по основному суще­
ству своему развивается изнутри.
Поэтому я и не придаю большого значенія ни обшир­
ной деятельности Павленкова, ни вообще оживленію печатнаго дела въ последнее время. Не думаю, чтобы на­
родъ нашъ больше всего нуждался въ книгахъ. Онъ очень
нуждается въ просвещеніи, но ни школы, ни книги еще
не въ состояніи его дать. Сколько-бы ни росло число
«образованныхъ людей», какъ-бы ни распространялась
грамотность,— пусть, наконецъ, весь народъ сплошь станетъ грамотнымъ и начитаннымъ, я еще буду въ сомненш, сделался-ли онъ просвещеннее, даровитее, умствен-

519

но сильнее. Я хотѣлъ-бы видѣть не книжность, а при­
родный геній, изъ котораго возникаетъ все, и между
прочимъ—книги. Я хотѣлъ-бы видіть свѣжую народную
силу,- независимость, благообразіе жизни, чистоту и
благородство отношеній, а все это, какъ учить исторія,
-дается не черезъ книги. Поголовная грамотность евреевъ
въ западномъ крае, сартовъ въ средней Азіи, китайцевъ
въ Китае и т. п. не спасаетъ эти даровитыя народности
отъ крайняго упадка жизни. Въ одной недавней пуб, .личной лекціи разсказывалось, что каждая корейская де­
ревня представляетъ литературный клубъ, гдѣ въ свобод­
ное время идутъ нескончаемые споры о томъ или иномъ
толковании на текстъ Конфуція. Это не м-Ьшаетъ корейцамъ пребывать въ ихъ унизительныхъ условіяхъ быта.
Число книгъ въ Россіи возросло за послѣдніе два вѣка
въ милліоны разъ, но жизнь народная въ самыхъ важныхъ отношеніяхъ—здоровья тѣла и духа—пошла назадъ.
Народъ нашъ сделался безспорно бѣднѣе, больнее, ра­
спущеннее, безпомошнѣе, чѣмъ было некогда. И даль­
нейшее, все разрастающееся печатное дѣло, какъ мнѣ кажется, ничего не обѣщаетъ народу. Оно указываетъ толь­
ко на быстрый ростъ оторваннаго отъ народа слоя, въ
ѵ числе искусственныхъ условій жизни котораго стоитъ
непрерывный обменъ мысли, хотя-бы и недоброкачествен­
ной. «Все читаютъ», — надвигается время, когда все начнутъ писать; пусть это нужно образованному классу, но
нужно-ли это народу—большой вопросъ. И если нужно,
то та ли это благодетельная, спасительная нужда, которая
въ состояніи вдохнуть въ нервы народа новую, творческую
энергію?
Меня спросятъ, почему-же, въ такомъ случае, мы, пишущіе, пишемъ статьи и книги. По моимъ наблюденіямъ
почти все мы пишемъ не для народа, а для себя. Въ
худшемъ случае хочется дешевой славы, денегъ,—въ лучшемъ—хочется облегчить свою душу отъ груза чувствъ и
мыслей. Намереніе «послужить народу»—только оправда-

520

ніе себя. Въ рѣдкихъ, очень исключительныхъ случаяхъ
ната дѣятельность полезна, и вотъ это создаетъ иллюзію необходимости «писать, писать...» Большинство пишущихъ, какъ толстовскій Иванъ Ильичъ въ свою службу,
спасаются въ свое писанье отъ неестественной, неудач­
ной жизни, отъ израненнаго честолюбія, отъ оскорблен­
ной мечты, отъ неспособности на лучшую деятельность.
Народу разсчитывать на классъ писателей никакъ не следуетъ, не слѣдуетъ делать изъ книги идола, который будтобы можетъ «спасти». Спасеніе народное всегда въ немъ
самомъ , или оно невозможно. Народъ, способный спасти
себя отъ бедствій, не откладываетъ этого ни на минуту,—
онъ каждое мгновеніе возвращается къ спасительнымъ
условіямъ, оздоровляетъ каждую свою минуту, каждое
свое движеніе. Стихійно, ощупью онъ находитъ потерян­
ный законъ бытія и, сколько въ силахъ, удерживается
въ немъ. Великая книга—пророческій, вдохновенный го­
лосъ—есть не причина, a слѣдствіе пробужденія народной
жизни, радостный признакъ, что она возможна. Но, к ъ ѵ
сожалѣнію, даже истинные пророки приходятъ обыкно­
венно слишкомъ поздно — вспомните библейскихъ обли­
чителей. Что касается лжепророковъ, то они всегда при­
ходить слишкомъ рано,—въ томъ смысле, что имъ лучше-бы и совоѣмъ не являться...
Въ жизни и деятельности Ф. Ф. Павленкова было много
ненужнаго, но таковъ уделъ человека. За немногое нуж­
ное народу онъ заслужилъ долгую и хорошую память.