Text
                    РИХАРД ДАВИД ПРЕХТ


РИХАРД ДАВИД ПРЕХТ Я-ЭТО я? И если ДА, то насколько? ФИЛОСОФСКОЕ ПУТ£Ш£СТВИ£ ACT москва
УДК 17.02 ББК 87.7 П73 Серия «Шокирующая психология» Richard David Precht WER BIN ICH UND WENN JA, WIE VIELE? Перевод с немецкого A.H. Анваера Серийное оформление Э.Э. Кунтыш Компьютерный дизайн Г.В. Смирновой Печатается с разрешения издательства Wilhelm Goldmann Verlag, a division of Verlagsgruppe Random House GmbH, Mbnchen, Germany и литературного агентства Prava I Prevodi International Literary Agency Подписано в печать 04.03.13. Формат 84x108 '/32. Усл. печ. л. 18, 48. Тираж 2000 экз. Заказ № 752. Прехт, Рихард Давид П73 Я — это я? И если да, то насколько? Философское путешествие / Рихард Давид Прехт; пер. с нем. АН. Анваера. — Москва: ACT, 2013. — 350, [2] с. — (Шокирующая психология). ISBN 978-5-17-066757-4 Что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться? Три вопроса Канта. Извечные «проклятые вопросы философии», на которые читатель найдет весьма необычные ответы. Увлекательное и легко написанное, это произведение посвящено морально-этическим проблемам современного человека, вольно или невольно задумывающегося о своих целях и желаниях, и о границах дозволенного. УДК 17.02 ББК 87.7 © Wilhelm Goldmann Verlag, a division of Verlagsgruppe Random House GmbH, Mbnchen, Germany, 2007 © Перевод. A.H. Анваер, 2012 © Издание на русском языке AST Publishers, 2013
Содержание Вступление...........................................7 Что я могу знать? «Умные звери» Вселенной. Что есть истина?...........17 Lucy in the Sky. Откуда мы пришли?..................25 Космос духа. Как работает мой мозг?.................35 Зимний вечер во время Тридцатилетней войны. Откуда я знаю, кто я?.....................................46 Опыт Маха. Кто есть «я»?............................56 Влюбленный мистер Спок. Что такое чувства?..........67 В своем доме не хозяин. Что такое мое подсознание?.78 Так было там что-нибудь? Что такое память?..........89 Муха в стеклянной банке. Что такое язык?...........100 Что я должен делать? Заблуждение Руссо. Нужны ли нам другие люди?.......115 Меч убийцы дракона. Почему мы помогаем другим?.....121 Закон во мне. Почему я должен быть хорошим?........127 Опыт Либета. Могу ли я хотеть то, что хочу?........134 Случай Гейджа. Есть ли в мозге нравственность?.....144 Я чувствую то же, что чувствуешь и ты. Вознаграждается ли добродетель?.................................149 Человек на мосту. Заложена ли в нас мораль от рождения?....................................156 Тетя Берта должна жить. Можно ли убивать людей?....164 Рождение достоинства. Нравственны ли аборты?.......171 Конец жизни. Надо ли разрешать эвтаназию?..........183 По ту сторону колбасы и сыра. Можно ли есть животных?. 195 Обезьяна в культурном лесу. Как мы должны обращаться с человекообразными обезьянами?.................206 Мучения китов. Почему мы должны беречь природу?....216 Глазами клона. Можно ли создавать копии людей?.....225 Дети с прилавка. Куда ведет репродуктивная медицина?.... 234 Мост в царство духа. Что позволено науке о мозге?..247
На что я могу надеяться? Величайшее из всех представлений. Есть ли Бог?........259 Часы архидьякона. Имеет ли природа смысл?.............269 Абсолютно нормальная невероятность. Что такое любовь?.................................280 Do be do be do. Что такое свобода?....................293 Отработанное масло Робинзона. Нужна ли нам собственность?...................................305 Игра Ролза. Что есть справедливость?.................313 Острова блаженства. Что такое счастливая жизнь?.......324 Далекий сад. Можно ли научиться счастью?.............334 Матрица. Есть ли у жизни смысл?......................342
Вступление Греческий остров Наксос — самый большой из Киклад- ских островов Эгейского моря. В середине острова на тысячу метров возвышаются горы Заса, на душистых полях пасутся козы и овцы. Здесь растет прекрасный виноград, и местные жители снимают хороший урожай овощей. Еще в восьмиде- сятые годы Наксос славился своими песчаными дюнами, зна- менитыми пляжами близ Агия-Ана. В те времена немногочис- ленные туристы плели себе хижины из бамбука и, свернув- шись калачиком, дремали в тенечке. Летом 1985 года двое двадцатилетних парней отдыхали на песке под выступом скалы. Юрген приехал в Грецию из Дюс- сельдорфа, а второй молодой человек — я. За несколько дней до этого мы познакомились с ним на пляже и сразу принялись обсуждать книгу, прихваченную мной в отпуск из отцовской библиотеки: изрядно потрепанную и сильно выгоревшую на солнце. На обложке был изображен греческий храм и два че- ловека в греческом одеянии. «Платон. Беседы с Сократом». Атмосфера, в какой мы страстно обменивались нашими непритязательными мыслями, обжигала мой ум не меньше, чем жаркое солнце кожу. По вечерам, ужиная сыром, вином и дынями, мы уединялись и продолжали обсуждение прочи- танного. Больше всего нас занимала защитительная речь, с которой, если верить Платону, Сократ выступил перед судом, приговорившим его за растление молодежи к смерти. Эта речь на какое-то время лишила меня страха смерти, страха, всегда сильно меня мучившего. Юргена речь Сократа впечатлила меньше. Лицо Юргена выпало у меня из памяти. Я не узнал бы его, повстречав на улице. Пляж близ городка Агия-Ана, где я ни разу с тех пор не бывал, превратился (если верить вполне до-
8 Рихард Давид Прехт стоверным источникам) в подлинный туристический рай с отелями, зонтиками и платными лежаками. Но целые пасса- жи из «Апологии Сократа», напротив, в целости и сохраннос- ти остались в моей голове. С ними я пришел в дом престаре- лых — проходить альтернативную службу. Стоило посмотреть, сохранят ли они свою силу и там, смогут ли меня успокоить. Страстный интерес к философии не угас в моей душе. Он живет во мне со времени, проведенного на пляже Агия-Ана. После возвращения с Наксоса дома меня ждала неизбежная гражданская повинность. То было весьма высоконравствен- ное время — двойное решение НАТО и движение в защиту мира горячили умы. Стоит добавить к этому авантюры типа американских планов ограниченной атомной войны в Евро- пе, о которых сейчас невозможно вспоминать без содрогания и недоуменного пожатия плечами. Моя гражданская служба в качестве общинного помощника не способствовала появле- нию смелых мыслей. После того как я увидел изнутри еванге- лическую церковь, меня потянуло к католицизму. Что получи- лось в остатке? Стремление к правильной жизни и к убедитель- ным ответам на самые важные вопросы. Я решил посвятить себя изучению философии. Учеба в Кёльне началась, правда, с сильного разочарова- ния. До этого я представлял себе философов как людей, жи- вущих исключительно напряженной духовной жизнью, соот- ветствующей их образу мыслей. Я полагал, что все философы подобны таким удивительным людям как Теодор В. Адорно, Эрнст Блох или Жан Поль Сартр. Однако мои фантазии на- счет единства смелости мышления и смелости в повседневной жизни немедленно испарились, стоило мне увидеть моих бу- дущих учителей — скучных престарелых господ, одетых, как водители автобусов, в коричневые или синие костюмы. Я ду- мал о поэте Роберте Музиле, удивлявшемся тому, что совре- менные и прогрессивные инженеры кайзеровских времен, за- воевавшие новые миры на суше, на море и в воздухе, носили закрученные усы, жилеты и карманные часы. Точно так же и мне казалось, что кёльнские философы не пользовались сво- ей духовной свободой в повседневной жизни. Все же одному из них удалось приучить меня думать. Он научил меня зада- вать себе вопрос «почему?» и не удовлетворяться скороспелы- ми ответами. Он вдолбил мне, что ход моих мыслей и аргу-
Я — вто я? И если ла, то насколько? 9 ментация не должны иметь прорех, чтобы каждый следующий шаг с сокрушающей убедительностью проистекал из преды- дущего. Годы учения были чудесны. В моих воспоминаниях они слились в череду напряженного чтения, эпизодической готов- ки, бесед за вареной лапшой с плохим красным вином, жар- ких дискуссий на семинарах и во время бесконечных кофей- ных посиделок в студенческой столовой, где мы оттачивали результаты чтения. Мы говорили о познании и заблуждении, о правильной жизни, о футболе и, естественно, о том, поче- му — как говаривал Лорио — мужчина и женщина ни в чем не сходятся. Красота и прелесть философии в том, что это не та специальность, которую можно изучить до конца. Поэтому получилось так, что я остался в университете. Но жизнь, ка- кой жили мои профессора, показалась мне... как бы это ска- зать... ужасающе однообразной и скучной. Притом меня всег- да угнетала бесплодность философии в высшей школе. Статьи и книги читались исключительно коллегами, и то по большей части чтобы от них отмежеваться. Симпозиумы и конгрессы, которые я посещал, будучи докторантом, лишили меня по- следних иллюзий по поводу стремления их участников к вза- имопониманию. Со мной остались только мои вопросы и мои книги. Год назад мне вдруг пришло в голову, что до сих пор написано мало книг по введению в философию. Естественно, написано мно- го более или менее остроумных книг, рассказывающих о хит- ростях и уловках мышления, но я имел в виду нечто совершен- но иное. Речь не идет об умных и полезных книгах, описыва- ющих жизнь и труды избранных выдающихся философов или являющихся введением к их сочинениям. Мне бросилось в глаза отсутствие систематического интереса к великим все- объемлющим вопросам. То, что часто издают под видом систе- матического введения, представляет собой главным образом поток мыслей и бесконечные «-измы», что кажется мне либо чересчур историчным, либо чересчур громоздким и к тому же весьма сухо изложенным. Основание для написания такой книги отнюдь не кули- нарных рецептов напрашивается само собой: университеты не всегда способствуют выработке оригинального стиля мыш- ления. Академическое обучение в большей мере зиждется на
10 Рихард Давид Прехг заучивании материала, а не на поощрении способности к ин- теллектуальному творчеству. Особенно вредят преподаванию философии как специальности ее неестественные изоляция и ограниченность. В то время как мои профессора объясняли человеческое сознание, прибегая к теориям Канта и Гегеля, их коллеги с медицинского факультета, находящегося на рас- стоянии всего восьмисот метров, производили интересней- шие исследования людей с поражениями головного мозга. Во- семьсот метров в университете — это очень много. Профессо- ра этих двух факультетов жили словно на разных планетах, не зная даже имен своих коллег. Как соотносятся друг с другом философские, психологи- ческие и нейробиологические знания о сознании? Мешают ли они друг другу или взаимно друг друга дополняют? Сущес- твует ли «я»? Что такое чувства? Самые животрепещущие во- просы даже не входили в учебные планы философского факуль- тета, и, насколько я могу судить, положение это не измени- лось до сих пор. Философия не историческая наука. Понятно, что наш долг — сохранять наследие прошлого и постоянно обращать- ся к старым построениям и теориям из области духовной жиз- ни, с тем чтобы пересматривать и оздоровлять ее. Но и сейчас повернутая лицом в прошлое философия доминирует в ака- демических учебных заведениях над ориентированным на сов- ременность подходом. А ведь философия не так уж прочно стоит на отлитом из бронзы фундаменте своего прошлого, как думают многие. Ис- тория философии в значительной мере является историей модных веяний и духовных течений, знания, каковое перио- дически забывали или вытесняли, а также историей новых начал, которые казались новыми только потому, что многое из того, что думали до этого, было с пренебрежением отбро- шено. Однако жизнь редко пользуется для строительства нового здания издалека доставленными камнями. В большинстве сво- ем философы возводили свои интеллектуальные конструкции на камнях построений своих предшественников, а не на руи- нах всей истории философии, как часто полагали многие из них. Бывало, терпели крах многие талантливые прозрения и наблюдения, а оторванные от действительности, ни на чем не
Я — это я? И если да, то насколько? 11 основанные воззрения брали верх, возрождались и пережива- ли бурную вторую жизнь. Этот разрыв между парящим интеллектом и низкими чувс- твами отражался и на самих философах. Например, шотлан- дец Дэвид Юм, живший в XVIII веке, был во многом неверо- ятно современным мыслителем, но его взгляды на другие на- роды, прежде всего африканские, были шовинистическими и расистскими. Живший в XIX веке Фридрих Ницше был од- ним из самых проницательных критиков философии, но иде- алом считал грубого, высокомерного и не блещущего умом человека. Влияние мыслителя не обязательно зависит от того, прав или не прав он в своих воззрениях. Ницше оказал невероятно мощное влияние на философию, хотя большая часть его вы- сказываний и выводов не была такой уж новой и оригиналь- ной, как казалось на первый взгляд. Зигмунд Фрейд с полным на то основанием считается значительной фигурой, поро- дившей множество великих идей. То, что Фрейд не всегда прав, — это совсем иная история. Огромное философское и политическое значение Георга Фридриха Вильгельма Гегеля находится в вопиющем противоречии со многими нелепостя- ми его спекуляций. Даже при беглом обзоре западной философии бросается в глаза, что большинство конфликтов между философами про- исходило на участке фронта, разделяющем материалистов и идеалистов (или, согласно англоязычной традиции, — эмпи- риков и рационалистов). В действительности эти воззрения выступают во всех мыслимых сочетаниях, и каждый раз ря- дятся в новые одежды. Но на самом деле все повторяется. Материализм, вера в то, что не существует ничего, кроме чувственно воспринимаемой природы, что нет ни Бога, ни идеалов, впервые появляется на арене в XVIII веке и входит в моду на волне французского Просвещения. Второй раз мы сталкиваемся с его широкомасштабным наступлением во вто- рой половине XIX века — это была реакция на прогресс в био- логии и на дарвиновскую теорию эволюции. Сегодня матери- ализм торжествует в третий раз в связи с успехами в исследо- вании функции головного мозга. Но между этими взлетами материализма во всяческих ипостасях господствовал идеа- лизм. В противоположность материализму он мало доверяет
12 Рихард Давид Прехт чувственному познанию мира и взывает к независимой от при- роды силе разума и порождаемых им идей. Естественно, за обеими этими этикетками прячутся в ис- тории философии несовместимо разные движущие силы и значимые символы, используемые теми или иными филосо- фами. Идеалист Платон мыслил совершенно иначе, нежели Иммануил Кант. Именно поэтому невозможно написать «чест- ную» историю философии: ни как логическое построение из череды биографий великих философов, ни как историю фи- лософских течений. Пришлось бы очень многим пожертво- вать для того, чтобы сделать действительность правдоподоб- ной, гладкой и удобной. Предлагаемое вниманию читателей введение в философ- ские вопросы, касающиеся человека и человечества, не явля- ется историческим. Иммануил Кант разделил великие вопро- сы человечества на следующие частные: «Что я могу знать? Что я должен делать? На что я смею надеяться? Что такое че- ловек?» Эти вопросы стали путеводной нитью, руководству- ясь которой я разделил на главы свою книгу. При этом мне ка- жется, что рассмотрение первых трех вопросов дает превос- ходный и исчерпывающий ответ на последний, по каковой причине он мною благополучно опущен. Вопрос о том, что человек может знать о самом себе, клас- сический вопрос теории познания, может в настоящее время считаться философским лишь условно. Решение этого во- проса в большей мере является теперь темой исследований головного мозга. Эти исследования объясняют нам основа- ния нашего познающего аппарата и определяют возможнос- ти познания, которыми этот аппарат обладает. Философия со- храняет здесь роль советника, помогающего исследователям мозга в тех или иных случаях лучше понять самих себя. То, что философия все же внесла в решение этого основного вопроса немалый вклад, я продемонстрировал произвольным выбо- ром поколения, сыгравшего огромную роль в великом пере- ломе и подготовившего приход современности. Физик Эрнст Мах родился в 1838 году, философ Фридрих Ницше — в 1844-м, исследователь головного мозга Сантьяго Кахал — в 1852-м, а психоаналитик Зигмунд Фрейд — в 1856-м. Всего лишь восем- надцать лет разделяет даты рождения первого и последнего из
Я — это я? И если да то насколько? В четырех провозвестников современного мышления, влияние которых едва ли можно переоценить. Во второй части книги рассматривается вопрос: «Что я должен делать?» — то есть вопрос этики и морали. При этом равным образом речь вначале идет об объяснении основ. По- чему люди вообще способны поступать нравственно? В какой мере соответствует человеческой натуре добро или зло? Здесь философия тоже не одна занимает лекторскую кафедру. На- ука о головном мозге, психология и наука о поведении также высказали на эту тему свое веское слово, и с полным на то ос- нованием. Если человека следует рассматривать как способное к нравственности животное и к тому же описать мозговые им- пульсы, поощряющие нравственные поступки, то на сцену не- избежно выступают естественнонаучные дисциплины. Дело в том, что многие практические вопросы, занимающие наше общество, давно ждут философского ответа. Это касается абортов и эвтаназии, генной инженерии и искусственного оп- лодотворения, отношения к окружающей среде и животным: всюду появляются нормы и происходит осмысление, выдви- гаются убедительные и не очень убедительные аргументы — то есть подготовлено идеальное поле для философских дис- куссий и философского осмысления. Теории и взгляды, которые в этой книге с легкостью со- единены в некое целое, в научной практике расположены в совершенно ином порядке и занимают места на разных пол- ках разных наук. Несмотря на это, я твердо убежден: есть смысл сопоставить эти взгляды и теории друг с другом, пусть даже многие из них печатаются лишь мелким шрифтом и за- служенно вызывают ожесточенные споры. Я связал теории с помощью воображаемого путешествия по местам событий. Мы отправимся в Ульм, где Декарт, сидя в крестьянской хижине, заложил основы философии нового времени; в Кенигсберг, где жил Иммануил Кант; на Вануату, где проживают самые счастливые на свете люди, и так далее. С некоторыми действующими лицами, представленными на страницах книги, мне довелось познакомиться лично, напри- мер: с исследователями мозга Эриком Кэнделом, Робертом Уайтом и Бенджамином Либетом, а также с философами Джо- ном Ролзом и Питером Синджером. К мнению одного я вни-
14 Рихард Давид Прехт мательно прислушивался, с другим спорил до хрипоты, но мно- гому у него научился. Мне кажется, в результате я понял, что преимущество той или иной теории выявляется не при абстракт- ном сравнении, а по тем плодам, которые она приносит. Умение ставить вопросы — это способность, которую ни в коем случае нельзя утрачивать, ибо таинство человеческой жизни заключается в обучении и наслаждении. Учение без на- слаждения чахнет, а наслаждение без учения отупляет. Если этой книгой мне удастся пробудить у читателя радость мыш- ления, я буду считать, что цель достигнута. Ведь так прекрас- но — познав самого себя, вести осознанную жизнь, стать ре- жиссером, безошибочно управляющим своими импульсами и побуждениями, или, как надеялся Фридрих Ницше (увы, на- прасно в отношении себя), стать «поэтом» собственной жиз- ни: «Это добрая способность: взирать на свое состояние гла- зами художника — в горе, страданиях, нас коснувшихся, в стесненных и им подобных обстоятельствах». Кстати, о поэтах. Предисловие будет неполным, если я не скажу пару слов о названии книги. Это высказывание вели- кого философа, точнее — моего друга, писателя Ги Хельмин- гера. Мы часто прогуливались по вечерам (и прогуливаемся до сих пор, провожая друг друга домой). Однажды, поздней ночью, выпив немного больше положенного, я вдруг забеспо- коился, дойдет ли он до дома, хотя мой друг, без сомнения, более вынослив, чем я. Когда Ги, шатаясь, произносил, стоя посреди улицы, пламенную речь, я спросил, как он себя чувс- твует. В ответ мой приятель, широко раскрыв глаза и дико мо- тая головой, хриплым гортанным голосом произнес: «Я — это я? И если да, то насколько?» Тут я понял, что человек, кото- рый в состоянии устроить подобное театральное представле- ние, вполне доберется и до дома, и его можно со спокойной душой оставить одного. Но его вопрос крепко засел в моей го- лове, ибо вопрос этот красной нитью проходит через филосо- фию и науку о мозге в эпоху фундаментального сомнения в существовании «я» и непрерывности переживания. Я обязан Ги гораздо больше, чем другим, и не только названием книги, но и тем, что только благодаря ему я познакомился с моей же- ной, без которой моя жизнь не была бы такой счастливой. Город Люксембург Рихард Давид Прехт, март 2007года
ЧТО Я МОГУ ЗНАТЬ?

ЗИЛЬС-МАРИЯ «Умные звери» Вселенной Что есть истина? «В отдаленном уголке залитого мерцающим светом бес- численных солнечных систем мироздания была когда-то звез- да. В ее окрестностях обнаружились как-то раз умные звери. То была самая надменная и самая лживая минута «мировой истории», но всего лишь минута. Только несколько выдохов понадобилось природе, чтоб остудить звезду, и умные звери вымерли...» Некто мог бы легко сочинить такую сказку, но это была бы лишь бледная иллюстрация того, каким жалким, смутным, бесцельным и безликим выглядит человеческий интеллект на фоне безграничной природы. Проходили долгие, как вечность, эпохи, в течение которых его и не существовало вовсе. Если интеллект исчезнет и на этот раз, в мире не произойдет ров- ным счетом ничего. Ибо этот интеллект непригоден для мис- сии, выходящей за пределы человеческой жизни. Он принад- лежит исключительно человеку, и лишь человек, как его об- ладатель и создатель, воспринимает собственный интеллект так патетически, словно тот вмещает в себя все достоинства мироздания. Но если бы мы умели объясняться с комарами, то услышали бы, что и они с неменьшим пафосом рассекают воздух, чувствуя себя летучими центрами этого мира. «Человек — умный зверь, но он непомерно верит в себя, при этом переоценивает, ибо разум его направлен вовсе не на великие истины, а на мелкие проблемы обыденной жизни». Едва ли какой-нибудь другой текст в истории философии с такой поэтичностью и одновременно беспощадностью пред- лагает людям взглянуть на себя в зеркало. Это самое красивое начало книги по философии было написано в 1873 году под заголовком: «О внеморальности истины и лжи». Автором это- го сочинения был двадцатидевятилетний профессор класси- ческой филологии Базельского университета.
18 Рихард Давид Прехт Но Фридриху Ницше не довелось опубликовать свой трак- тат об умных и надменных зверях. Незадолго до этого он был тяжело травмирован тем, что критики разнесли в пух и прах его книгу об основах греческой культуры, объявив ее ненауч- ным и спекулятивным вздором. Кстати, не так уж и далеки они были от истины. Вундеркинд не оправдал надежд, репу- тация Ницше как специалиста по древней филологии была безнадежно испорчена. Но каким безмятежным и многообещающим было нача- ло... Маленький Фриц (он родился в 1844 году в саксонской деревне Рекен и воспитывался в Наумбурге на Заале) считался высокоодаренным и начитанным учеником. Его отец был лю- теранским пастором, мать тоже отличалась незаурядным бла- гочестием. Когда мальчику исполнилось четыре года, умер его отец, а вскоре и младший брат Ницше. Семья переехала в На- умбург, где Фриц воспитывался в чисто женском окружении. В школе для мальчиков, а позже в соборной гимназии, учителя обратили внимание на его выдающиеся способности. Ницше окончил известнейший интернат в Шульпфорте и в 1864 году поступил на факультет классической филологии Боннского университета. Начал он посещать и богословский факультет, но оставил его после первого семестра. Он с радо- стью сделал бы своей матушке одолжение и стал настоящим пастором, но для этого ему не хватало сущего пустяка — веры. «Маленький пастор», как дразнили его еще в Наумбурге, от- ступил от нее. Мать, пасторский дом и вера — это тюрьма, из которой он вырвался, но именно они на всю жизнь определи- ли его умонастроение. Спустя год Ницше вместе со своим профессором переехал в Лейпциг. Приемный отец настолько высоко ценил пасынка, что рекомендовал его в качестве профессора Базельского уни- верситета. В 1869 году двадцатипятилетний Фридрих Ницше становится экстраординарным профессором. Недостающие дипломы, рекомендации и квартиру он вскоре получает уже от университета. В Швейцарии Ницше знакомится с учеными и деятелями культуры своего времени, в том числе с Рихардом Вагнером и его женой Козимой, с которыми впервые повстречался, прав- да, еще в Лейпциге. Очарование Ницше Вагнером столь вели- ко, что в 1872 году патетическая музыка великого композито-
Я — это я? И если да, то насколько? 19 ра толкает молодого человека на создание не менее патетиче- ского скандального сочинения «Рождение трагедии из духа музыки». С книгой Ницше было покончено очень быстро. Антите- за якобы «дионисийского» начала музыки и якобы «аполло- нического» начала изобразительного искусства была известна со времен раннего романтизма и по меркам исторической ис- тины казалась дикой и несусветной спекуляцией. Кроме того, умы ученой Европы были в то время заняты куда более важ- ной трагедией. Годом раньше бывший студент богословского факультета, известный английский ботаник Чарлз Дарвин опубликовал книгу о «Происхождении человека» из животно- го царства. Хотя мысль о том, что человек развился из более примитивных форм, витала в воздухе уже двенадцать лет (сам Дарвин провозгласил ее в книге «О происхождении видов», где писал, что на основе выводов, изложенных в этом произ- ведении, можно пролить свет и на происхождение человека), новая книга произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В 60-е годы XIX века многие естествоиспытатели пришли к по- добным выводам, отведя человеку в классификации живот- ного царства место рядом с недавно открытой гориллой. Цер- ковь, особенно в Германии, изо всех сил боролась с Дарвином и его последователями вплоть до Первой мировой войны. Но с самого начала всем было предельно ясно, что добровольно- го возврата к прежнему мировоззрению не будет. Бог лично, собственными руками сотворивший человека и направляю- щий его волю и поступки, умер. Естественные науки торжес- твовали, знаменуя свое победное шествие созданием весьма рассудочного и сухого изображения человека: интерес к обе- зьяне стал больше, чем интерес к Богу. Так возвышенная ис- тина человека как равного Богу творения распалась на две час- ти — на недостойную веры часть возвышенную и на скромную истину о том, что человек есть не что иное, как обладающее интеллектом животное. Ницше не на шутку увлекся этим новым мировоззрением. «Все, что нам нужно, — напишет он позже, — это химия мо- ральных, религиозных и эстетических представлений и вос- приятий, так же как и всех чувств, какие мы переживаем в ве- ликих и малых движениях культуры и общества, как, впрочем, и наедине с собой». Именно над этой «химией» работали не
20 Рихард Давид Прехт покладая рук в последней трети XIX века многочисленные ученые и философы: над учением о биологическом существо- вании без Бога. Однако сам Ницше участвовал в этом не как мелкая сошка. Его занимал вопрос: «Что означает трезвый на- учный взгляд для самосознания человека? Делает ли этот взгляд человека более великим или более ничтожным? Поте- рял ли человек все или, напротив, посредством нового взгля- да обрел большую способность яснее видеть самого себя?» Пребывая в таком состоянии духа, он пишет свое — быть может, самое красивое — сочинение «Истина и ложь». На вопрос о том, стал человек мельче или, наоборот, вели- чественнее, Ницше отвечал в зависимости от настроения. Ког- да ему было плохо — а плохо ему бывало довольно часто, — он становился угнетенным и подавленным и проповедовал еван- гелие грязи. А в приподнятом настроении его охватывал гор- дый пафос, заставляющий грезить о сверхчеловеке. Высочай- ший полет его фантазий и громоподобная самонадеянность книг находятся в разительном противоречии с его внешностью: маленький полноватый кроткий человек. Задорные усы, на- стоящие щетки, должны были прибавить мужественности его мягкому лицу, но многочисленные, перенесенные в детстве болезни стали причиной нездоровой внешности и нездорово- го самочувствия. Ницше был сильно близорук, страдал боля- ми в желудке и тяжелыми приступами мигрени. В тридцать пять, чувствуя себя совершенной развалиной, он оставил пре- подавание в Базеле. Вероятно, позже его доконал сифилис, которым, как полагают, он страдал. Летом 1881 года, через два года после ухода из универси- тета, Ницше случайно открыл для себя свой личный рай — ма- ленькое местечко Зильс-Мария в швейцарском Верхнем Эн- гадине. Фантастический ландшафт сразу вдохновил и воо- душевил Ницше. Все последующие годы он снова и снова возвращался сюда, совершал в одиночестве далекие пешие прогулки, выковывая и оттачивая свои новые патетические мысли. Многие из этих мыслей он зимой переносил на бума- гу — в Рапалло, на берегу Средиземного моря, в Генуе и в Ниц- це. Большинство сочинений Ницше раскрывают его как ум- ного, литературно образованного и взыскательного критика, бередящего самые болезненные раны западной философии. Что же касается его собственных дополнений к новой теории
Я — это я? И если да, то насколько? 21 познания и морали, то здесь философа воодушевляет социал- дарвинизм, а сам Ницше часто впадает в откровенную пош- лость. Чем сочнее тексты на эту тему, тем больше в них показ- ного жеста. «Богумер», — раз за разом пишет он, но большин- ство его современников узнали об этом от Дарвина и других. В 1887 году, в предпоследний раз глядя на заснеженные вершины Зильс-Марии, он заново возвращается к теме «ум- ных зверей» из своего прежнего сочинения — к проблеме ог- раниченности познания и опыта людей, которых относит к категории пусть и умных, но животных. Свой полемический труд «К генеалогии морали» он начинает так: «Мы чужды себе: на то имеется великая причина. Мы никогда не искали себя — как же могло случиться, чтобы мы однажды нашли себя?» Ницше часто говорит о себе во множественном числе как о весьма специфическом биологическом виде, им впервые описанном: «Наше сокровище там, где стоят ульи нашего по- знания. Как прирожденные пчелы и медоносы духа мы всегда попутно заняты одним; в сердце нашем гнездится одна лишь забота — чтобы «принести домой» побольше этого меда». Времени на это у Ницше уже не оставалось. Два года спус- тя в Турине у него наступает жесточайший душевный кризис. Мать забирает сорокачетырехлетнего сына из Италии и поме- щает его в клинику в Йене. Позже он живет с матерью, но уже не прикасается к бумаге. Восемь лет спустя мать умирает, и Ницше переезжает в дом не слишком любимой сестры. 25 ав- густа 1900 года Ницше умирает в Веймаре в возрасте пятиде- сяти пяти лет. Самоуверенность Ницше, о которой он не стесняясь пи- сал, была весьма велика: «Я знаю мой жребий: когда-нибудь одно упоминание моего имени заставит думать о чем-то не- слыханно чудовищном». В чем же состояла чудовищность Ницше, сделавшая его после смерти одним из влиятельней- ших философов наступающего XX века? Величайшая заслуга Ницше в его беспощадной и пламен- ной критике. Более страстно, нежели другие, выступавшие до него философы, он продемонстрировал, как самоуверенно и невежественно судит о мире человек, основываясь на собст- венных логике и истине — на логике человеческого вида. «Ум- ные звери» думают, что занимают в мире исключительно важ- ное положение. Ницше, напротив, отстаивал точку зрения,
22 Рихард Давид Прехт согласно которой человек есть просто зверь, животное, и все его мышление определяется именно этим: влечениями и ин- стинктами, первобытной волей и ограниченной способностью к познанию. Соответственно такому взгляду большинство западных философов были не правы, рассматривая человека как осо- бенный субъект, своего рода высокопроизводительный ком- пьютер самопознания. Ибо может ли человек в действитель- ности познавать себя и объективную реальность? Способен ли он к этому вообще? Большинство философов в этом даже не сомневались. Не- которые даже не ставили подобные вопросы на обсуждение. Философы принимали априори предпосылку, что человече- ское мышление — то же самое, что мышление универсальное. Они рассматривали человека не просто как умного зверя, но как существо, находящееся на иной ступени развития. Они систематически отвергали наследие, полученное человеком от животного царства, наследие, которое каждый день улыба- ется человеку, когда он по утрам бреется перед зеркалом и ког- да развлекается после работы. Один за другим эти философы рыли глубокую яму между человеком и животным. Разум и рассудок человека, его спо- собность к мышлению и суждению создали ту блаженную меру, каковой можно мерить чувственно воспринимаемую нами природу. «Просто телесное» было обречено этими фи- лософами на второстепенное прозябание в тени разума. Чтобы окончательно увериться в истинности избранных ими представлений, философам пришлось допустить, что Бог создал человека с готовым аппаратом познания. С его помо- щью человек может отыскать истину в «книге природы». Но если верно, что Бог умер, то мы, пожалуй, недалеко уедем с готовым аппаратом познания. То есть выходит, что этот аппа- рат есть произведение природы, а значит, как и всякое при- родное создание, не вполне совершенен. Это знание Ницше почерпнул еще у Артура Шопенгауэра, утверждавшего, что люди всего лишь временные, конечные, преходящие, подоб- ные сновидению, летящие словно тени существа. И что дол- жен им, этим существам, интеллект, охвативший бесконеч- ные, вечные, абсолютные отношения?
Я — это я? И если да, то насколько? 2В Способность человеческого духа к познанию, как пони- мали ее Шопенгауэр и Ницше, прямо и непосредственно за- висит от требований эволюционной приспособленности. Че- ловек в состоянии познать лишь то, что позволяет ему спо- собность к познанию, а она, в свою очередь, определяется аппаратом познания, возникшим в эволюционной конкурент- ной борьбе. Как и любое другое животное, человек модели- рует мир согласно тому, что представляют его полю зрения ор- ганы чувств и сознание. Таким образом, ясно одно: наше познание в первую оче- редь зависит от нашего чувственного восприятия. То, чего мы не слышим, не видим, не чувствуем, не пробуем на вкус и не осязаем, ускользает от нашего восприятия и, следовательно, не существует в нашем мире. Даже самые абстрактные вещи мы должны прочитать или увидеть в виде знаков или симво- лов для того, чтобы эти вещи себе представить. Для абсолютно объективного познания мира человеку следовало бы обладать сверхчеловеческим набором органов чувств, способным воспринимать весь мыслимый спектр воз- можных раздражителей: зрением орла, обонянием медведя, боковыми линиями рыб, сейсмической чувствительностью змей и так далее. Однако ничего этого человек не имеет, и его органы чувств, следовательно, не в состоянии дать ему объек- тивное представление о мире. Наш мир никогда не является для нас «миром в себе», это такой же мир, каким он является собакам и кошкам, птицам и жукам. «Мир, сынок, — объяс- няет в аквариуме взрослая рыба своему юному отпрыску, — это большой ящик, наполненный водой». Беспощадный взгляд Ницше на философию и религию показал, как натянуты в большинстве определения человека. (То, что сам Ницше явил миру натянутые и перекошенные представления, — это уже другая история.) Человеческое со- знание формировалось не под влиянием насущного вопроса «что есть истина». Без сомнения, более важно: что лучше для моего выживания и дальнейшего существования? То, что не отвечает на этот вопрос, имеет, вероятно, мало шансов сыг- рать значимую роль в эволюции человека. Сам же Ницше питал смутную надежду, что, может быть, именно это самопознание сделает человека умнее и, возмож- но, превратит его в «сверхчеловека», который действительно
24 Рихард Давид Прехт будет в состоянии расширить свою чувственную восприимчи- вость к познанию. Но и здесь осторожность и предусмотри- тельность предпочтительнее пафоса, ибо хотя проникновение в человеческое сознание и его «химию», как мы увидим даль- ше, совершило со времен Ницше невиданный прогресс, даже самые лучшие измерительные приборы и самые чувствитель- ные методы наблюдения ни на йоту не изменили тот факт, что людям, в силу их врожденных особенностей и свойств, отка- зано в объективном познании. Но так ли уж это плохо? Не было бы гораздо хуже, если бы человек знал о себе все? Нужна ли нам вообще истина, воль- но и независимо витающая над нашими головами? Иногда и сам путь есть прекрасная цель, особенно если это захватыва- ющий дух горный серпантин, ведущий нас к познанию самих себя. «Мы никогда не искали самих себя — так отчего же вдруг смогли бы мы в один прекрасный день себя найти?» — спра- шивает Ницше в «Генеалогии морали». Давайте сегодня пы- таться найти себя в той мере, насколько это позволяют наши сегодняшние возможности. Каким путем должны мы идти? Какие методы применять? Если все наше познание, способность к нему определяет- ся нашим мозгом млекопитающего и разыгрывается именно в этом мозге, то лучше начать наш путь с него. Первый во- прос сформулируем так: откуда он взялся? И почему устроен именно так? • Lucy in the Sky*. Откуда мы пришли? * Люси в небе (англ.).
ХАДАР Lucy in the Sky Откуда мы пришли? Эта история состоит из трех историй. 28 февраля 1967 года, в день, когда США бомбили Северный Вьетнам напалмом и «Агент-оранжем», в Берлине начались студенческие акции протеста, уже возникла Коммуна-1, а Че Гевара развернул пар- тизанскую войну в горах Центральной Боливии; именно в этот день Пол Маккартни, Джон Леннон, Джордж Харрисон и Рин- го Старр собрались в звукозаписывающей студии «Эбби-ро- уд» в Лондоне. Результатом стал альбом «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band» («Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера»), одной из песен которого стала «Lucy in the Sky with Diamonds». По названию песни и по ее сюрреалистическому содержанию многие фанаты «Битлз» до сих пор думают, что Леннон написал ее, изрядно глотнув ЛСД. Правда, однако, куда проще и трогательнее, ибо Люси — это школьная подру- га сына Леннона Джулиана, который нарисовал ее портрет и показал отцу. Рисунок назывался «Люси в небе с алмазами». Но здесь начинается вторая история. Доналду Карлу Джо- хансону не было еще тридцати, когда он вместе с другими участ- никами международной экспедиции прибыл в засушливые и пыльные эфиопские горы близ города Хадар. У Джохансона была непоколебимая репутация лучшего в мире специалиста по зубам шимпанзе — имидж, который сам его носитель счи- тал прежде подлинным проклятием. Уже третий год он работал над докторской диссертацией, посвященной зубным рядам шимпанзе. За это время «проче- сал» все европейские музеи в поисках черепов человекообраз- ных обезьян и, кажется, зубы шимпанзе ему изрядно надоели. Но человек, обладающий такими познаниями, ценился на вес золота некоторыми более именитыми французскими и аме- риканскими коллегами. Ученый, исследующий ископаемые останки человека, остро нуждается в специалисте по зубам,
26 Рихард Давид Прехт так как зубы — лучше всего сохраняющийся фрагмент скеле- та, а зубы человека очень похожи на зубы шимпанзе. Сам Джохансон был очень рад представившейся возмож- ности поехать в Эфиопию, потому что успешная научная карь- ера отнюдь не была гарантирована сыну безвестного швед- ского эмигранта из Хартфорда, что в Коннектикуте. Отец умер, когда мальчику было всего два года, и Дон с детства не пона- слышке знал, что такое бедность. Живущий по соседству антрополог стал ему вторым отцом. Он всячески помогал Дону и рано пробудил у него интерес к праистории человечества. Джохансон действительно начал изучать антропологию и пошел по стопам своего покровите- ля, опередив его и оставив после себя нечто большее. Но тог- да, в 1967 году, темноволосый долговязый и неуклюжий мо- лодой человек с длинными бакенбардами, копающийся в кос- тях среди камней, пыли и пересохшей земли под палящими лучами солнца в лагере археологов в так называемом Афар- ском треугольнике близ речки Аваш, этого еще не знал. Вскоре он наткнулся на пару странных костей — верхнюю часть голени и нижнюю часть бедра. Обе части идеально сов- пали. Джохансон определил фрагмент как коленный сустав маленького, ростом не более девяноста сантиметров, прима- та, жившего предположительно около трех миллионов лет на- зад. Это была сенсация! До тех пор никто не только не знал, но не мог даже вообразить, что три миллиона лет назад сущест- вовали прямоходящие человекообразные существа. Да и кто мог поверить молодому и никому не известному специалисту по зубам шимпанзе? У Джохансона оставался один выход — найти целый скелет! Срок работы экспедиции истек, но год спустя Джохансон вернулся в Афарский треугольник. 24 ноября 1974 года Джо- хансон вместе с американским студентом Томом Греем рабо- тал на раскопках. Прежде чем вернуться в лагерь, он решил еще раз осмотреть место работы и... обнаружил среди камней кости верхней конечности, а рядом фрагменты кисти, позво- ночника, ребер и черепа — это были части целого скелета. Здесь мы переходим к третьей истории — истории малень- кой женщины, жившей в том месте, где сейчас находится Эфи- опия. Она умела ходить на двух ногах, кисти рук у нее были меньше, чем у современного взрослого человека, но такими
Я — это я? И если да, то насколько? 27 же по форме. Дама отличалась явной невысокостью, но ее родственники-мужчины, вероятно, могли иметь рост до 140 сантиметров. Для своего роста женщина была очень сильной: крепкие кости, очень длинные руки. Голова напоминала го- лову современных человекообразных обезьян, а не человека. У женщины были сильно выступающие вперед челюсти и плоский свод черепа. Скорее всего она была темноволосой, как другие африканские человекообразные обезьяны, но точ- но утверждать это, конечно, нельзя. Трудно также судить об ее уме. Размерами ее головной мозг не превосходил мозг шимпанзе, но кто может сказать, что про- исходило в том мозгу? Умерла женщина в возрасте двадцати лет, причина смерти не установлена. Теперь, спустя 3,18 миллиона лет, эта находка считается самым древним, отчасти сохранившимся скелетом челове- коподобного существа. Юная дама принадлежит к виду Australopithecus afarensis. «Австралопитек» — значит «юж- ная обезьяна», afarensis — «афарская». Стало быть, «афарская южная обезьяна» — по месту находки. Оба прыгнули в джип и поспешили в лагерь. «Мы нашли его, — закричал Грей еще издалека. — Боже мой, мы нашли его. Мы нашли весь скелет!» Это была настоящая эйфория. «В первую ночь после от- крытия мы не могли спать. Говорили, говорили, говорили, поглощая пиво банку за банкой», — вспоминал об этом собы- тии сам Джохансон. Они смеялись и танцевали. Вот тут-то сходятся первая, вторая и третья истории. Кассетный магни- тофон гремел на полную мощность, раз за разом оглашая ноч- ное эфиопское небо песней «Lucy in the Sky with Diamonds». В какой-то момент опьяненные пивом и успехом антрополо- ги окрестили сохранившийся на 40 % скелет «Люси». Люси О’Доннелл, школьная подруга Джулиана Леннона, могла ра- доваться. Ее крестницей стала самая прославленная археоло- гическая находка, касающаяся праистории человечества. Люси Дона Джохансона доказала факт, до тех пор считав- шийся лишь предположением: «колыбель человечества» на- ходится в Африке. Картина истории рода человеческого, пред- ставленная как история личного развития, позволяет сохра- нить миф о творении. Но речи о «колыбели» равным образом, пусть и не так живописно, пробуждают надежду на отыскание
28 Рихард Давид Прехт границы, разделяющей человека и животных. Причем указа- нием не только места, но и времени, когда человек вынырнул из геологического чрева восточноафриканского провала Гре- гори и, гордо выпрямившись и вооружившись ручным руби- лом, превратился в говорящего охотника на крупную дичь. Но действительно ли это тот самый вид, тот самый человек, ко- торый, как первый и единственный примат, избрал вертикаль- ную походку, стал пользоваться орудиями труда и с их помо- щью начал охотиться на крупного зверя? Ископаемые останки первых гоминоидов относятся к вре- менам приблизительно 30 миллионов лет назад. Об этих ран- них обезьянах известно, что про них, собственно говоря, ни- чего не известно. Пара неполных поврежденных нижних че- люстей и два-три черепа — вот и весь материал, каким ученые располагают для выводов. Да и в том, что касается классифи- кации более поздних праобезьян, наука по большей части топ- чется в потемках. Поле зрения палеоантропологии становит- ся несколько шире с того момента, когда первобытные леса начали редеть, уступая место открытым степям. 15 миллионов лет назад мощные тектонические силы подняли в Восточной Африке земную кору и вознесли ее на высоту почти 3000 мет- ров над уровнем моря. Континентальные скалы отодвинулись в стороны на расстояние свыше 4500 километров, создав ус- ловия для полной смены растительности. В большей степени, чем какие-либо иные факторы окружающей среды, образова- ние рифта Грегори и долины Большого рифта сделало возмож- ным возникновение новых форм приматов, включая челове- ка. «Если бы рифт Грегори не образовался в этом месте в это время, — предполагает известный палеоантрополог Ричард Лики, — то вполне возможно, что вид человека вообще мог бы не возникнуть». К западу от великого провала девственные леса служили идеальным источником пищи для лазающих обезьян. Напро- тив, в новых изменившихся условиях обитания на Востоке, где гибель лесов создала условия для распространения полу- пустынь, саванн, мелких рощ и болотистых речных пойм, че- тыре или пять миллионов лет назад стали преобладать неко- торые гоминоиды — например австралопитековые, первые прямоходящие гоминоиды. Некоторые из этих видов вымер- ли, другие продолжали развиваться.
Я — это я? И если да, то насколько? 29 Приблизительно три миллиона лет назад австралопитеко- вые разделились на несколько лучше известных видов. Среди них присутствовал один, по-видимому, вегетарианский вид с мощным черепом и развитыми скуловыми костями — австра- лопитек южноафриканский (Australopithecus robustus), следы которого теряются около 1,2 миллиона лет назад, и еще один вид, с более легким черепом и более мелкими зубами, — авст- ралопитек африканский (Australopithecus africanus). Эти виды считаются родоначальниками Homo habilis, че- ловека умелого, первого представителя семейства Hominidae (гоминидов), тоже разделенного минимум на два вида, сте- пень родства между которыми абсолютно неясна. Мозги у австралопитековых были типично обезьяньими. Как у всех приматов, глаза располагались в передней плоскос- ти черепа, а это означает, что обезьяны могли смотреть толь- ко в одном направлении — прямо перед собой. Чтобы расши- рить поле зрения, им приходилось усиленно вертеть головой. Поэтому в каждый данный момент времени приматы могли находиться только в одном состоянии сознания. Так как при- маты не могут одновременно воспринимать несколько кар- тин, они входят в сознание по очереди. Такое ограниченное поле зрения — большая редкость у млекопитающих, не гово- ря уже о животных других классов, обладающих очень широ- ким полем зрения (например, муха или спрут). Что касается остроты зрения, то здесь приматы находятся в золотой середине. Они видят лучше, чем, например, лоша- ди или носороги, но хуже, чем дневные хищные птицы. Как большинство позвоночных, приматы различают правую и ле- вую стороны поля восприятия. Представление о «правом» и «левом» накладывает мощный отпечаток на их опыт воспри- ятия мира и на мышление. Медузы, морские звезды и мор- ские ежи не знают разницы между правым и левым, так как поле их восприятия не состоит из двух половин, а представ- ляет собой окружность. Приматы не улавливают колебаний электрического поля, что умеют делать многие другие животные, особенно акулы. В обонянии приматы — явные аутсайдеры, здесь их на много очков опережают собаки, медведи и многие насекомые. Слух у приматов очень приличный, но и здесь собаки и медведи ушли далеко вперед.
ВО Рихард Давид Прехт Сенсационный процесс, произошедший у некоторых при- матов около трех миллионов лет назад, до сих пор представ- ляет собой большую загадку для современной науки. За от- носительно короткий промежуток времени объем головного мозга приматов увеличился втрое. Если у австралопитековых объем мозга был равен 400—550 см3, то у человека умелого, жившего два миллиона лет назад, объем составлял уже 500— 700 см3. Появляющиеся на исторической арене 1,8 миллиона лет назад гейдельбергский человек и человек прямоходящий имеют вес мозга от 800 до 1000 г. Современный человек, Ното sapiens, появившийся около 400 000 лет назад, обладает моз- гом, весящим от 1100 до 1800 г. Раньше ученые объясняли увеличение объема и массы моз- га возросшими требованиями к предкам человека. Саванны Большого рифта поставили их обитателей в совершенно иные условия по сравнению с влажными тропическими лесами, и австралопитековым, а потом и представителям рода Ното, пришлось к этим новым условиям приспосабливаться. Объяснение весьма правдоподобное. Но такой быстрый рост головного мозга как следствие изменения условий окру- жающей среды не норма, а совершеннейшее исключение. В приспособлении животных видов к окружающей среде нет ничего необычного. Животные меняются, становятся больше или меньше, но взрывоподобного увеличения объема мозга не происходит. Обезьяны саванны ни в коем случае не пре- восходят разумом обезьян тропического леса. У ранних чело- векообразных форм произошло нечто экстраординарное: их мозг рос быстрее, чем тело. Такой процесс, насколько это из- вестно современной науке, произошел только у двух видов — у человека и у дельфина. Механизм, посредством которого происходит выдающее- ся развитие мозга у человека, был выяснен в 20-е годы XX века. Француз Эмиль Нево и голландец Луи Болк независимо друг от друга обнаружили, что человек рождается на свет удиви- тельно незрелым в отличие от человекообразных обезьян, которые с рождения почти готовы к самостоятельной жизни. Человек остается на стадии плода дольше и все это время со- храняет повышенную способность к обучению. Этот факт се- годня подтверждается данными исследования головного моз- га. В то время как мозг всех других млекопитающих после рож-
Я — это я? И если да, то насколько? 31 дения растет медленнее, чем остальные части тела, у человека мозг в течение некоторого времени продолжает расти почти с той же скоростью, что и в утробе матери. Таким образом, че- ловеческий мозг вырастает до размеров, значительно превос- ходящих размеры мозга человекообразных обезьян. Наиболь- шую пользу от этого роста получают мозжечок и кора боль- шого мозга. Внутри коры большого мозга — это прежде всего области, важные для ориентации в пространстве, музыкаль- ности и способности к концентрации внимания. Но пожалуй, мы достаточно поговорили об уже известном процессе роста головного мозга. Но почему около трех мил- лионов лет назад был запущен этот процесс? На этот счет су- ществуют лишь смутные догадки и спекуляции. Итак, мы точно знаем, что происходит, но не очень пони- маем, по какой причине. Дело в том, что такие глубокие из- менения строения мозга невозможно объяснить необходимо- стью приспособления к окружающей среде, даже если допус- тить — и этого никто не оспаривает, — что для адаптации к жизни в саванне были необходимы большие изменения в ме- ханизмах приспособления. То, что вертикальное хождение изменяет скорость бега, абсолютно верно. То, что совмест- ное проживание семей в саванне отличалось от проживания в джунглях, вполне возможно. То, что обезьянам пришлось приспосабливаться в саванне к совершенно иному пищевому рациону, напрашивается само собой. Но всеми этими факта- ми ни в коем случае нельзя объяснить такое грандиозное из- менение как утроение массы головного мозга. Для такого вы- званного внешними условиями вынужденного изменения строения человеческий мозг слишком сложен. «Человек, — пишет бременский исследователь мозга Гер- хард Рот, — обладает особенно развитой корой, или соответст- венно, префронтальной корой, отнюдь не потому, что он ост- ро в этом нуждается. Вероятнее всего, он получил этот пода- рок «безвозмездно». Таким образом, человеческий мозг не является лишь ре- акцией на требования окружающего мира. Если в первой главе речь шла о том, что наш мозг млекопитающего живот- ного — следствие приспособительных эволюционных про- цессов, то, несмотря на это, надо согласиться, что точные зависимости и взаимосвязи, характеризующие эти процессы,
32 Рихард Давид Прехт пока еще очень и очень неясны. «Оптимизация», если угодно так выразиться, произошла без всякого, как мы можем пока судить, основания. С этим вполне согласуется тот факт, что наши предки очень долго практически не пользовались высо- копроизводительной машиной, которая помещалась в их го- ловах. Дело в том, что сам факт невероятно быстрого развития мозга при переходе от австралопитековых к Homo habilis (че- ловек умелый) и Homo erectus (человек прямоходящий) едва ли привел к культурным достижениям: например, к использо- ванию более совершенных орудий труда. После того как око- ло миллиона лет назад рост мозга остановился, гоминоиды, с их весьма работоспособным мозгом, не изобрели ничего, кро- ме грубого ручного рубила. Еще и орудия неандертальцев, вы- мерших каких-то сорок тысяч лет назад, были примитивны- ми и грубо обработанными. И это несмотря на то что весом их мозг даже превосходил, пусть и ненамного, мозг современно- го человека! Не приходится сомневаться в том, что величина и стро- ение человеческого мозга способствовали развитию совре- менного человека и созданию им несравненно высокой культуры. Но по какой причине человек начал использовать свои обусловленные развитием мозга способности к техни- ческим инновациям с таким большим опозданием? Ответ напрашивается сам: вероятно, мозг предназначен для ка- ких-то других функций, а не для осуществления техниче- ского прогресса. Так, современные человекообразные обезьяны, чье ис- пользование орудий является таким же примитивным, как у австралопитековых, очевидно, обладают намного более раз- витым интеллектом, чем требуется для простых манипуляций с камнями и палками. Большую часть своего интеллекта че- ловекообразные обезьяны используют для построения слож- ных социальных отношений. Даже для человека в повседнев- ной жизни отношения с сотоварищами по виду являются го- раздо большим вызовом, нежели технический прогресс (см. «Меч убийцы дракона»). При всем том мы точно так же поль- зуемся лишь ничтожно малой частью наших способностей, ибо интеллект — это то, что включают, когда не знают, что де- лать.
Я — это я? И если да, то насколько? 33 Если бы исследователи приматов взялись изучать Альбер- та Эйнштейна с помощью бинокля, как сегодня наблюдают человекообразных обезьян, то большую часть времени они не наблюдали бы ничего особенного. В своей обыденной жиз- ни — сон, подъем, одевание, еда — Эйнштейн мало пользо- вался своим гением, ибо гениальные озарения и взлеты духа не нужны в обыденной жизни. Человеческий мозг поистине впечатляет. Но он вовсе не шахматный компьютер, всегда настроенный на решение за- дач самой высокой сложности. По большей части он рабо- тает на самом низком уровне своих возможностей, и в этом человек прекрасно вписывается в длинную череду своих да- леких предков. Запечатленные в нем инстинкты и образ по- ведения, такие как война и агрессия, подверженность инс- тинктивным влечениям, дух семьи и сообщества, он разде- ляет с обезьянами, и главным образом с человекообразными обезьянами. Чем лучше мы узнаем жизнь животных, тем лучше позна- ем самих себя, словно слышали эхо истории размером в 250 миллионов лет млекопитающих, отдающееся в извилинах на- шего мозга. «Умные звери» Ницше — действительно звери, и их бес- примерная способность к познанию была и остается загадкой. Некоторые философы эпохи романтизма в начале XIX века желали придать смысл развитию природы. По их мнению, в конце этого развития стоит человек, сотворенный для того, чтобы постичь ход всеобщего развития. В человеке, как гордо утверждалось, природа познает самое себя. В действительнос- ти, однако, не приходится говорить о том, что человек и его деяния суть цель эволюции. Но не только понимаемый таким образом ход истории, подозрительным является в данном слу- чае и само понятие «цель». Это категория чисто человече- ского мышления (есть ли цель у саламандр?), понятие цели тесно связано с типично человеческими представлениями о времени, также как понятия «прогресс» или «смысл». Однако природа — это совокупность физических, химических и био- логических процессов, а понятие «смысл» имеет совершенно иные свойства, нежели, допустим, «белок». Самые умные из «умных зверей» Ницше, понявшие это, перестали обращать свой пытливый дух на великое целое, на 2-752
34 Рихард Давид Прехт «объективную реальность». Вместо этого они задают себе во- прос: «Что я вообще могу знать? Как работают эти знание и уме- ние?» Здесь философы любят говорить о «когнитивном пово- роте» к основам нашего понимания самих себя и мира. Чтобы разобраться в этом вопросе, я приглашаю вас в путешествие к основам нашей способности к кодированию знаний, в чем мы мало отличаемся от Люси Дональда Джохансона. Итак, вмес- те с Люси мы отправимся в космос, волнующий нас больше, чем любые области духа, куда заглядывали философы прежних времен. Давайте раскроем наши чувства и мысли: мы отправ- ляемся в недра нашего мозга. • Космос духа. Как работает мой мозг?
МАДРИД Космос духа Как работает мой мозг? Что есть самая сложная вещь на свете? Это трудный во- прос, но для естествоиспытателя ответ очевиден. Самая слож- ная вещь на свете — это человеческий мозг! Признаться, на первый взгляд в мозге нет ничего впечатляющего. Он весит около трех фунтов (примерно 1,3 килограмма), имеет форму немного вздутого и сплюснутого с одной стороны грецкого ореха и консистенцию сваренного в мешочек яйца. Но внут- ри этого незатейливого органа таится поистине сложнейший во всей Вселенной механизм. Сто миллиардов нервных кле- ток обмениваются сообщениями между собой по связям, ко- торых около половины триллиона. Количество этих связей приблизительно равно числу древесных листьев в джунглях Амазонки. Еще сто двадцать лет назад внутренняя жизнь мозга была практически неизвестна. Те, кто что-то писал и что-то думал о мозге, уподоблялись человеку, пытающемуся осветить ноч- ное небо карманным фонариком. Тем более удивителен факт, что человек, который первым смог установить общие принци- пы и механизмы функции головного мозга, сегодня почти ни- кому не известен. Если бы существовал список самых выда- ющихся ученых и мыслителей XX века, в нем обязательно должно было присутствовать это имя: Сантьяго Рамон-и-Ка- хал, но, увы, в настоящее время на немецком языке нет даже его биографии. Кахал родился в 1852 году в городе Перилья-де-Арагон в испанской провинции Наварра. Он был на восемь лет моло- же Ницше, и во время его рождения и раннего детства, в Да- уне близ Лондона, Дарвин работал над книгой «О происхож- дении видов». Кахал не предполагал, что когда-нибудь займется биоло- гией. Уже в раннем детстве он мечтал стать художником. Что-
36 Рихард Давид Прехт бы изучить строение человеческого тела, они с отцом выкапы- вали кости на старом заброшенном кладбище. Отец Кахала за- ведовал анатомическим отделением больницы в Сарагосе и к тому же работал там хирургом. Занятия с костями постепенно отвратили Кахала от мыс- ли стать художником, и он решил стать анатомом. Великий Дарвин когда-то бросил медицинский факультет, ибо испы- тывал непреодолимое отвращение к препарированию трупов. Так как Кахал, напротив, хотел заниматься именно этим, тяга его к медицине была поистине страстной. Уже в двадцать один год он становится врачом. Поскольку трупы и скелеты интересовали его больше всего на свете, он пошел в армию. В 1874—1875 годах Кахал принимал участие в экспедиции на Кубу, где заболел малярией и туберкулезом. По возвращении стал помощником врача на медицинском фа- культете Сарагосского университета. В 1877 году защитил док- торскую диссертацию в университете Комплутенсе в Мад- риде. Будучи профессором описательной и общей анатомии в университете Валенсии, Кахал снова и снова открывает для себя волшебство человеческого мозга. Как могло случиться, что никто и никогда не принимался за изучение мозга по всем правилам анатомического искусства? То, что было исследова- но до тех пор, касалось лишь крупных, основных областей мозга. Кахал составил для себя весьма честолюбивый план: он хотел понять процессы, происходящие в мозге, и создать но- вую науку, названную им самим рациональной психологией. Образец за образцом рассматривал он клетки мозга под мик- роскопом, зарисовывая все, что удалось увидеть. В 1887 году Кахал становится профессором гистологии и патологии Бар- селонского университета, а в 1892 году — профессором уни- верситета Компуленсе в Мадриде, самом большом и значи- тельном испанском университете. Помимо этого, в 1900 году он стал директором Национального гигиенического институ- та и редактором журнала «Investigaciones Biologicas» («Биоло- гические исследования»). На одной из фотографий Кахал изображен в своем мад- ридском кабинете на фоне библиотеки. Рукой подпирая го- лову, ученый с взъерошенной бородой благоговейно смотрит
Я — это я? И если да, то насколько? 37 на человеческий скелет. На другом снимке мы видим его в той же позе в лаборатории, в восточном халате и магрибской ша- почке. У Кахала темные и глубоко запавшие глаза. Его дейст- вительно можно было скорее принять за художника, нежели за ученого. С возрастом черты лица Кахала стали строгими и мрачными, и он стал походить на сумрачных голливудских не- годяев — ученых, заключивших сделку с дьяволом. В жизни же Кахал вовсе не был мрачной личностью. Коллеги и совре- менники любили и высоко ценили его за скромность, щед- рость, теплый юмор и надежность. Кахал изучал исключительно мертвый мозг человека и жи- вотных. Для исследований живого мозга наука конца XIX века еще не созрела. Это было весьма печально, ибо узнать, как функционирует мозг, невозможно, если не наблюдать проис- ходящие процессы. Но Кахал сумел совершить нечто ошелом- ляющее. Единственным, что было в нем, если угодно, демониче- ского, так это его способность пробуждать к жизни мертвые не- рвные клетки. В своих фантазиях он был симпатичным Фран- кенштейном, ибо описал процессы, происходящие в клетках головного мозга, видимых под микроскопом так, словно дейст- вительно наблюдал их за работой. В статьях и книгах Кахала речь неизменно идет о веселых событиях: нервные клетки чувствуют, действуют, надеются, к чему-то стремятся и чего-то ищут. Нервная клетка «ощупыва- ла» среду вокруг себя вытянутым волокном, чтобы «найти дру- гую клетку». Таким способом Кахал описал тончайшую струк- туру нервной ткани и заложил фундамент современных ис- следований нервной организации головного мозга. За время своей долгой научной деятельности он написал двести семьдесят научных статей и восемнадцать книг. Они сделали его самым выдающимся исследователем мозга всех времен. В 1906 году Кахал получил Нобелевскую премию по медицине. Работы Кахала тем более важны, потому что, как выясни- лось, нервные клетки мозга полностью отличны от других нор- мальных клеток человеческого тела. Странная, неправильная форма нервных клеток с много- численными тонкими отростками была до того времени со- вершенно непонятна ученым. Кахал очень верно и точно за-
38 Рихард Давид Прехт рисовал эти клетки, сделав четкие чертежи странных, напо- минающих паутину структур. Большинство рисунков Кахала похожи на мелкие водоросли. Кахал не создал ни одного важного или употребляющего- ся до сих пор понятия, но сумел описать элементы нервной системы так точно, как никто до него. Он рисовал и описывал нервные клетки, нейроны, а также более или менее длинные нити (аксоны), отходящие от каждого нейрона. Ветвящиеся отростки нейронов, дендриты, тоже были впервые зарисова- ны и описаны Кахалом. Название «синапсы» для мест соеди- нения нервных клеток друг с другом на концах дендритов он заимствовал у своего гениального английского коллеги Чарл- за Скотта Шеррингтона. Своими необычайно скрупулезны- ми работами Кахал открыл нечто вроде алфавита нервных кле- ток головного мозга. Но соответствующую «грамматику», а тем более «речь» его любимых нейронов, работу названного им интегрального круга переключений, ему приходилось до- мысливать в своих фантазиях. Многие предположения Кахала впоследствии подтверди- лись. Самое важное из них — это то, что потоки импульсов в головном и спинном мозге движутся всегда только в одном направлении. Синапсы одной нервной клетки контактируют с синапсами другой. Но эти нервные пути — улицы с односто- ронним движением, направление потоков передаваемых по этим путям новостей необратимо. Работая исключительно с мертвыми клетками, Кахал, ра- зумеется, не знал, как именно функционируют соединения синапсов, ведь мертвые клетки не проявляют ни химической, ни электрической активности. Но он знал, что эта передача сигнала существует. В 1921 году немецкий физиолог Отто Леви впервые пока- зал, как нервные импульсы передаются с одного синапса на другой с помощью особых химических посредников. Но ви- деть это под микроскопом Кахал, разумеется, не мог. Кахал умер в 1934 году в возрасте восьмидесяти двух лет. В течение трех десятилетий после его смерти одни ученые из Европы, США и Австралии исследовали электрохимические механизмы передачи сигналов в головном мозге, другие заня- лись более точной интерпретацией функций различных об-
Я — это я? И если да, то насколько? 39 ластей мозга, пытаясь выяснить, что и за что отвечает в голов- ном мозге и почему. Самой известной стала предложенная в сороковые годы американцем Полом Маклином наглядная и очень ясная мо- дель членения головного мозга. Так как человек появился в результате развития низших животных, Маклин предположил, что различные области человеческого мозга соответствуют различным ступеням, или стадиям, его развития. Согласно этой модели мозг состоит из «трех мозгов». Первый по своему историческому происхождению явля- ется древним мозгом пресмыкающегося (рептилии) и состо- ит из ствола мозга и промежуточного мозга. Мозг рептилии представляет собой «низшую» форму мозга. Здесь представ- лены врожденные инстинкты. Эта часть мозга практически необучаема и не способна к социальному поведению. Второй является мозгом «раннего млекопитающего». Он соответствует лимбической системе. Здесь представлены не только влечения и эмоции, но, как утверждал Маклин, это первая попытка природы создать сознание и память. Третий — это мозг «развитого млекопитающего», он соот- ветствует новой коре. Здесь представлены разум, рассудок и логика. Развитое млекопитающее ведет себя без оглядки на исторически более древние участки своего мозга. Маклин считал, что тройное деление мозга является весь- ма строгим. Так, согласно его воззрениям, между лимбиче- ской системой и новой корой существует очень слабая связь. Чувства и разум разделены, так как находятся в двух разных мозгах. В этом одна из причин, почему мы так плохо контро- лируем разумом наши чувства. Порядок, наведенный в мозгу Маклином, стал весьма по- пулярным. Кроме того, модель устройства мозга, предложен- ная им, оказалась на удивление проста и понятна. Как фило- софы на протяжении двух тысячелетий разделяли животные инстинкты, высшие чувства и гибкий человеческий разум, так и Маклин легко и просто разделил на те же три части реаль- ный человеческий мозг. Все хорошо, если не считать, что теория Маклина, кото- рую до сих пор излагают в некоторых учебниках, совершенно неверна. В мозге человека нет никаких трех мозгов, которые бы работали почти независимо друг от друга! Неверно и пред-
40 Рихард Давид Прехг ставление о том, что в процессе развития от рептилии до че- ловека эти три мозга просто надстраивались друг над другом. Дело в том, что и у рептилий уже есть лимбическая система, очень похожая на лимбическую систему человека. Есть у них и конечный мозг, вариант — пусть даже и упрощенный — того, что у млекопитающих образует новую кору. Но самое важное заключается в том, что существуют очень тесные связи между стволом мозга, промежуточным мозгом, мозжечком и боль- шим мозгом. Эти компоненты мозга не просто оседлали друг друга, как предполагал Маклин. Интенсивные и многообраз- ные связи эти очень важны, ибо только они позволяют объ- яснить, каким образом на самом деле функционируют наши инстинкты, чувства, желания и мысли. Многое из того, что ученые предположительно высказы- вали относительно нашего мозга, имело весьма ограниченную ценность. Французский физиолог Жан Пьер Мари Флуранс (впоследствии решительный противник Дарвина) уже в 20-е годы XIX века утверждал, что в мозге многое связано со мно- гим. Флуранс многократно удалял у экспериментальных жи- вотных (прежде всего у кур и голубей) разные участки голов- ного мозга, чтобы увидеть, какие функции будут после этого выпадать. К своему удивлению, он заметил, что выпадала не одна способность, несколько хуже становились многие из них. Приблизительно так, как у компьютера HAL из фильма Стэн- ли Кубрика «Космическая одиссея 2001 года», когда с выклю- чением каждой следующей клавиши происходило замедление всех операций, хотя сам компьютер не становился глупее. Флуранс понял, что старые представления об областях головного мозга, отвечающих строго за вполне определен- ные способности — такие как счет, речь, мышление или па- мять, — неверны. При этом Флуранс впал в другую крайность, утверждая, что в мозге любой отдел равным образом отвечает за все функции. Поколение ученых, живших в промежутке между Флуран- сом и Кахалом, занимались прежде всего тем, что заново ис- кали и классифицировали ареалы и центры головного мозга, отвечающие за те или иные основные функции. Самые сен- сационные открытия сделали на этом поприще французский анатом Поль Брок£ и немецкий невролог Карл Вернике, не- зависимо друг от друга открывшие у человека различные ре-
Я — это я? И если да, то насколько? 41 чевые центры: в 1861 году зону Брокй, отвечающую за артику- ляцию речи, а в 1874 году зону Вернике, отвечающую за по- нимание речи. Согласно современным представлениям, мозг подразделя- ется на ствол мозга, промежуточный мозг, мозжечок и боль- шой мозг. Ствол мозга расположен в самом нижнем отрезке мозга в середине головы и состоит из среднего мозга, моста и заднего (продолговатого) мозга. Ствол мозга является местом интеграции чувственных впечатлений и координации таких автоматизированных действий и процессов, как сердечные сокращения, дыхание и обмен веществ, а также осуществле- ния рефлексов — таких как мигание, глотание и кашель. Про- межуточный мозг представляет собой весьма небольшую об- ласть, расположенную выше ствола мозга. Промежуточный мозг состоит из верхней части — таламу- са (зрительного бугра), гипоталамуса, подбугорной области и эпиталамуса. Промежуточный мозг главным образом играет роль посредника и эксперта по эмоциям. Промежуточный мозг воспринимает чувственные стимулы и передает их в боль- шой мозг. Как чувствительная система, промежуточный мозг посредством своих нервных связей и гормонов управляет сном и бодрствованием, восприятием боли, регулирует температу- ру тела, а также контролирует влечения — например половое поведение. Мозжечок очень сильно влияет на нашу способность к движениям и усвоению двигательных навыков. У других поз- воночных животных мозжечок развит несравненно сильнее, чем у человека, например у рыб, к двигательной системе ко- торых предъявляются куда более высокие требования. У нас мозжечок, кроме того, участвует в осуществлении познава- тельных и речевых функций, в формировании социального поведения и поддержании памяти, хотя эти процессы проте- кают в нем без участия сознания. Большой мозг расположен над остальными тремя облас- тями мозга. У человека он в три раза больше, чем все осталь- ные три части, вместе взятые. Большой мозг, в свою очередь, делится на «более простые» чувствительные (сенсорные) об- ласти и «высшие» ассоциативные (связующие) области (аре- алы). Все высшие духовные способности человека в решаю-
42 Рихард Давид Прехт щей степени зависят от активности ассоциативной коры, хотя ни в коем случае не от нее одной. Деятельность и продуктивность работы нашего мозга за- висят от наших переживаний. Это понимал уже Иммануил Кант, который писал во введении к своему главному труду «Критика чистого разума»: «В том, что все наше знание начи- нается с опыта, нет ни малейшего сомнения; ибо чем иначе пробуждалась бы к действию способность к познанию, если бы ничего не происходило с предметами, кои затрагивают наши чувства. Отчасти собственным отражением, отчасти же тем, что приводят в движение нашу умственную деятельность, они, эти предметы, заставляют сравнивать их, соединять или разделять и таким образом перерабатывать сырой материал чувственных впечатлений в познание предметов, каковое и называется опытом». Наше внимание определяет чувства и мысли, и, наоборот, наши чувства и мысли могут определять наше внимание. Люди способны в каждый данный момент времени занимать- ся только чем-то одним. Правда, вид деятельности может быстро меняться. Даже так называемое выполнение множес- тва заданий (multi-tasking) отнюдь не означает, что чело- век одновременно концентрирует внимание на многих ве- щах: просто мы обладаем способностью быстро переклю- чаться с одного задания на другое, а потом так же быстро возвращаться к первому. Область, на которой мы можем одномоментно сосредото- чить внимание, таким образом, сильно ограниченна. Причем эта узость внимания обусловлена не только возможностями нашего биологического восприятия, но также и ограничен- ностью нашей способности к его обработке. Насколько верно то, что люди используют лишь ничтожную долю нервных кле- ток головного мозга, настолько же тяжело увеличить эту долю. Нашего внимания хватает лишь на охват активности очень ог- раниченной части мозга, поэтому какой-то вид деятельности всегда осуществляется за счет другого. Мой четырехлетний сын Оскар очень интересуется живот- ными и может без всякого труда перечислить множество ви- дов динозавров и отличает ушастых тюленей от морских ко- тиков. Зато ему очень трудно натянуть на себя футболку. Та-
Я — это я? И если ля то насколько? 43 ким образом, не сумма нервных клеток, а диапазон внимания ограничивает нашу способность к обучению. Тем не менее сегодня мы — пусть и довольно схематично — представляем себе, как формируется внимание и какие нейро- химические процессы происходят, когда мы чему-то обучаем- ся. Наука, изучающая головной мозг, обязана техническому усовершенствованию регистрирующей аппаратуры тем, что мы имеем представление об этом и других элементарных про- цессах, протекающих в мозге, а также достаточно хорошо мо- жем определять функции отдельных ареалов (областей) голов- ного мозга. Кахал был еще жив в то время, когда немецкий психиатр Ганс Бергер ввел в клиническую практику электроэнцефало- графию (ЭЭГ). Наконец стало возможным измерять напряже- ние электрических токов, возникающих в мозге. В 50-е годы были усовершенствованы и электроды. С по- мощью чувствительных микроэлектродов поле измерения было уменьшено настолько, что стало возможным регистри- ровать электрическую активность отдельных нейронов (не- рвных клеток). Следующим шагом стало исследование маг- нитных полей. Как всякий электрический ток, мозговые токи также генерируют магнитное поле. С 60-х годов исследователи стали измерять магнитные поля мозга с помощью чувствительных магнитных датчиков и смог- ли рассчитать местонахождение источников тока в мозге. В 70-е и 80-е годы появились методы исследования, поз- волившие непосредственно измерять и регистрировать уже известные нейрохимические процессы в головном мозге. Начиная с 90-х годов, ученые имеют возможность полу- чать красивые многоцветные изображения мозга. Сегодня так называемые методы визуализации, такие как рентге- новская компьютерная томография и магнитно-резонан- сная томография, дают фантастическую возможность за- глянуть внутрь работающего живого мозга и рассмотреть протекающие в нем процессы. Там, где раньше можно было продемонстрировать лишь электрические и химические про- цессы, с помощью новых методов стало возможным непо- средственное измерение кровотока внутри головного мозга и
44 Рихард Давид Прехт получение изображений с высочайшим пространственным разрешением. Раскрытие загадки лимбической системы, вместилища на- ших эмоций и чувств, стало первым эпохальным событием та- кого рода в истории изучения головного мозга. Нашлось немало ученых, которых новые возможности воодушевили настолько, что они всерьез поверили, будто сов- ременные методы исследования рано или поздно сделают безработными философов и, может быть, даже психологов. Исследователь головного мозга Уильям Кальвин из универ- ситета Вашингтона в Сиэтле придумывает для этого новую метафору, когда описывает «сон швейцара». Швейцар, то есть, надо полагать, сам Кальвин, очень неуютно чувствует себя в своей полуподвальной каморке. Страстная его мечта — пере- селиться выше, в роскошный пентхауз под самой крышей. Это сказано об изучающих мозг ученых, которые от клеток и бел- ков хотят запросто перейти к философии. Однако пропасть между белками и смыслом слишком широка. Пусть даже на- ука о мозге нашла надежный способ определять местонахож- дение мозговых центров и расшифровывать их функции, от этого еще очень далеко до раскрытия механизмов, управляю- щих деятельностью духа, мышления и разума. Мы гораздо больше знаем о том, чего не знаем, чем о том, что нам извест- но. Чем глубже мы познаем мозг, тем более сложная картина открывается нашему взору. Самая большая загадка — личностные добавки к созна- нию, наши чисто субъективные переживания. Почему мы чувствуем и воспринимаем какие-то вещи именно так, а не иначе, — как и прежде, величайшая тайна. Личные чувства и страсти не могут быть объяснены общими нейрохимически- ми знаниями. Ни измерительные диагностические приборы, ни психологические собеседования не позволяют проникнуть в качественно своеобразный мир переживаний и сделать его видимым для наблюдателя. Когда Луи Армстронга однажды спросили, что такое джаз, он дал очень меткий ответ: «Если ты спрашиваешь, что такое джаз, то никогда этого не пой- мешь!» Субъективное состояние переживания было и остает- ся недоступным, в том числе и для исследований мозга. Ибо во время проигрывания джазовой композиции аппарат МРТ может показать, что в некоторых эмоциональных центрах
Я — это я? И если ля то насколько? 45 моего головного мозга происходит усиление кровотока, но этот метод не покажет, что я при этом чувствую и почему я это чувствую. Точно так же сегодня считают, что наука о мозге является дисциплиной, способной заложить основы понимания нашей способности к познанию и нашего самопознания. Причины такого отношения напрашиваются сами собой. По сравнению с философией от науки о мозге исходят куда более волнующие импульсы. Вопрос, правда, заключается в том, сможем ли мы без участия философии что-то сделать с этими знаниями. Тем не менее сама идея исследования головного мозга является весьма смелой, ведь, строго говоря, человеческий мозг пыта- ется в данном случае что-то узнать о человеческом мозге, то есть некая система пытается понять самое себя. Мозг при этом выступает одновременно как объект и как субъект исследова- ния — ситуация, прямо скажем, весьма щекотливая. Не делает ли исследователь мозга иными методами то же самое, что пытались в течение последних двух тысяч лет де- лать философы, старавшиеся осмыслить и понять процесс собственного мышления? Осмысление принципов собствен- ного мышления давно стало господствующим методом иссле- дования человеческого духа. Последнее усовершенствование этого метода произошло почти четыреста лет назад в один до- стопамятный зимний вечер... • Зимний вечер во время Тридцатилетней войны. От- куда я знаю, кто я ?
УЛЬМ Зимний вечер во время Тридцатилетней войны Откуда я знаю, кто я? В картине, которую я предлагаю вам представить, есть не- что очень уютное. Возле большой кафельной печи сидит два- дцатитрехлетний мужчина в зимнем мундире солдата импера- торской армии. Его лицо легко представить, ибо оно хорошо известно по более поздней картине великого голландского пор- третиста Франса Халса... большие темные глаза, один глаз гно- ится, как у Карла Даля. Большой рот с тонкими губами, блуж- дающая мимолетная улыбка. Короткая бородка и длинные, до плеч, темные волосы. Выражение лица несколько меланхолич- ное, интеллектуальное и одновременно мечтательное. Итак, лицо этого человека известно, неизвестна лишь под- линная обстановка, поскольку сам он пишет, что сидел не воз- ле печи, а в печи. Если дать волю фантазии, то под этим мож- но представить себе очень и очень многое. Этот крошечный предлог привел к многочисленным долгим дискуссиям. Мо- жет, человек имел в виду парную или сауну, каковые тогда име- лись почти во всех домах? Но тогда почему он одет? Или, быть может, печь была так велика, что он смог поместиться в ней вместе со стулом? Но вероятнее всего, он назвал так всю ком- нату с монументальным обогревающим устройством, так как вся комната служила прекрасной защитой от холода, а снару- жи и правда было холодно. Дело происходило зимой 1619 года, а сцена являла собой комнату в деревенском доме неподале- ку от Ульма. Но дадим слово самому этому человеку: «Я нахо- дился тогда в Германии, куда меня призвали из-за войны, ко- торая там еще не закончилась, и когда я вернулся в армию с коронации императора, начало зимы застало меня в одном доме, где никто не докучал мне разговорами, и где, сверх того, меня не отвлекали насущные заботы и страсти, и где я оста- вался один в течение целого дня и мог беспрепятственно пре- даваться своим мыслям».
Я — это я? И если ля то насколько? 47 Как выясняется, это занятие собственными мыслями име- ет весьма честолюбивую цель: за окнами начинается Тридца- тилетняя война; скоро вся Европа будет лежать в руинах и пеп- ле, а этому человеку нужны покой, порядок и ясность. Он хо- чет обрести абсолютное и окончательное знание о себе и мире. С самого начала он ставит себе за правило никогда не прини- мать за истину то, что не может быть ясно и отчетливо позна- но. Он сомневается во всем, в чем только можно усомниться. Нельзя доверять ни глазам, ни другим органам чувств, так как при этом очень легко обмануться. Сомневаясь, он нащупывает свой путь. Даже мышлению нельзя доверяться без предварительной проверки. Разве не может случиться, что в мышление вмешается злой демон и че- ловек придет из-за этого к неверным выводам? Но однако, стоп. Есть ли что-нибудь такое, в чем я ни в коем случае не могу сомневаться? Ибо если я сомневаюсь во всем, то значит, не могу сомневаться в том, что я сомневаюсь, и что это я — тот, кто сомневается. И если я знаю, что я сом- неваюсь, сомневаясь, то я, по необходимости, должен думать, что я сомневаюсь. Следовательно, существует несомненная достоверность, первое, предшествующее всем остальным на- чало, основополагающий принцип: «Cogito ergo sum» — «Мыс- лю — следовательно, существую». В печи еще не успел догореть и погаснуть огонь, когда была обдумана и произнесена эта фраза, но в тот момент филосо- фия перестала быть такой, какой была до этого. Кто же был этот человек, который ранним зимним вече- ром в начале Тридцатилетней войны произвел революцию в философии? Его имя — Рене Декарт. Он происходил из родо- витого семейства, отец его был советником Верховного суда Бретани в Ренне. Мать умерла в 1597 году, спустя год после рождения сына, и Декарт все детство провел с бабушкой. В восьмилетием возрасте его отдали в иезуитский коллеж. Это было не самое приятное время в его жизни, но зато в шестна- дцать лет Декарт вышел из стен коллежа, имея блестящее клас- сическое и математическое образование. Одаренный юноша штудирует право в Пуатье. Наконец, обучаясь в Парижской академии, он домогается благосклон- ности молоденькой аристократки, чтобы наверстать упущен- ное в прежней, почти монашеской, жизни.
48 Рихард Давид Прехт Декарт занимается фехтованием, танцами, верховой ез- дой, изучает хорошие манеры и приобретает другие крайне необходимые навыки, но при всем том он начисто лишен блес- ка, необходимого для светской жизни. (Только двадцать лет спустя ему предоставился случай воспользоваться одним из усвоенных им искусств — он поражает уколом шпаги на дуэ- ли противника.) В возрасте двадцати двух лет в поисках приключений он поступает на службу к нидерландскому военачальнику Мори- цу Оранскому. Во время службы многое узнает о естественных науках, но солдатчина липнет к нему плохо. Он бесцельно скитается по Дании и Германии, потом снова ненадолго за- писывается в армию, на этот раз к герцогу Максимилиану Ба- варскому. С его войсками Декарт участвует во взятии Праги и своими глазами осматривает рабочий кабинет астронома Иоганна Кеплера. Теперь ему окончательно становится ясно, кем он должен быть: просветителем, несущим свет во мрак тогдашней науки. Самоуверенно грезит он о ясном, логиче- ском и «универсальном методе исследования истины», ведь именно он, Декарт, и никто другой призван найти этот ме- тод. В апреле 1620 года двадцатичетырехлетний Декарт встре- чается в Ульме с математиком Иоганнесом Фаульхабером. Од- ним взмахом руки Декарт решает очень сложную математиче- скую задачу, перед которой, как без ложной скромности пишет он сам, капитулировали бы умнейшие головы того времени. Настало время его превращения в человека, умеющего найти простое и умное решение любой задачи. Через год после медитации в деревне близ Ульма Декарт вешает на гвоздь ненавистный солдатский мундир, соверша- ет паломничество в Лоретту и посещает Германию, Голлан- дию, Швейцарию и Италию. В 1625 году он приезжает в Па- риж, где находит прием в интеллектуальных кругах города. Становится частым гостем и светских вечерних салонов, но светская жизнь его ограничена довольно строгими рамками. Через пять лет он покидает Париж и переезжает в процве- тающие Нидерланды. Здесь царит большая, чем в остальных частях континента, духовная и религиозная свобода, и Декарт спешит ею воспользоваться, чтобы написать давно задуман- ный большой труд. Теперь он редко посещает общество, зато
Я — это я? И если да, то насколько? 49 ведет оживленную переписку, особенно с дамами. Все его чес- толюбие направлено на создание «Трактата о мире», но книга эта так и не была напечатана. В 1633 году Декарт узнает, какая судьба постигла его ита- льянского коллегу Галилео Галилея, которому перед судом ин- квизиции пришлось отречься от новых естественно-научных представлений о космосе и мире. Католическая церковь — опасный противник даже для такого человека, как Декарт, ко- торый, правда, верит в Бога, но в относительно абстрактного Бога, существование которого хочет доказать как существо- вание некоего высшего принципа. Хотя в Нидерландах терпимости больше, чем в Италии или во Франции, Декарт из осторожности постоянно меняет мес- то жительства. Он пишет сочинения по геометрии, алгебре, физике и становится известен как блестящий математик. Толь- ко в 1637 году публикует он ту самую книгу об игре ума восем- надцатилетней давности, которая сузила мир до размеров де- ревенского дома с большой печью и содержала знаменитую формулу Декарта: «Мыслю — следовательно, существую». Это был маленький томик для всех: «Рассуждение о методе, что- бы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науке». Для вящей безопасности книга выходит анонимно, но толки о подлинном авторстве распространяются довольно быстро. Декарт обретает известность и славу, но надменность и подоз- рительность делают его болезненно чувствительным к любой критике. Следующие, весьма близкие по мысли, сочинения встре- тили возражения со стороны людей из ближайшего окруже- ния Декарта в Лейдене и Утрехте. Подозрительность Декарта достигает степени паранойи. Он часто думает о переезде в Анг- лию, но едет во Францию, и этот отъезд больше напоминает бегство. А в 1649 году он принимает предложение одной сво- ей корреспондентки, шведской королевы Кристины. Однако пребывание в зимнем Стокгольме стоит Декарту жизни. Ко- ролева настаивает на утренних уроках в нетопленой комнате. В феврале 1650 года пятидесятитрехлетний философ умирает от воспаления легких. Так что же совершил Декарт? Он стал практически единст- венным, кто ввел в философию метод: считать верным толь- ко то, что может быть доказано цепью непрерывных, непро-
50 Рихард Давид Прехт тиворечивых, вытекающих одно из другого доказательств. Он поставил «я» в центр философии. Если прежние философы пытались открыть, каков мир «в себе», то Декарт избрал иной путь. Я смогу открыть, каков мир «в себе», только в случае если исследую, как он представляется моему мышлению. Фридрих Ницше позже назвал Декарта «дедушкой революции, признав- шей разум единственным авторитетом». Декарт дал ответ на вопрос: откуда я знаю, кто я? И ответ этот гласит: я узнаю это через мое мышление! Этот ответ был лучше всех прежних ответов, несмотря на то что один из от- цов христианской церкви, Блаженный Августин, еще в IV веке создал подобную формулировку. Как выяснилось позднее, ар- гументация Декарта была все же слаба. Ибо, как говорит Де- карт, формула не может быть полной без предпосылок. Чтобы сформулировать мои сомнения обо всех предметах этого мира, мне нужен адекватно функционирующий язык. Но Декарт не подвергает язык сомнению. Он использует язык, не считая, что слова, предложения и грамматика тоже могут ввести в за- блуждение. Другие философы критиковали Декарта за то, что он не проводит различия между рассудком и разумом. Озна- чает ли это, что все, что является логичным, одновременно является и разумным? Не смешиваются ли здесь два совер- шенно разных понятия? Третий пункт критики заключает- ся в том, что Декарт тратит много усилий на исследование мышления, но обращает мало внимания на значение поня- тия «быть, существовать». Это тот пункт, на котором следует остановиться особо. Де- карт был очень влиятельным философом, одним из самых вли- ятельных. Несмотря на то что его поначалу встретили в шты- ки, он стал первопроходцем в создании новых идей относи- тельно организма, мозга и духа. Но насколько Декарт был силен в исследовании мышления, настолько же был слаб в том, что касалось телесной сущности человека. Ибо тело есть лишь неотесанный и грубый придаток головы! С холодным смешком механик духа показывает своему чи- тателю, что тело любого живого существа есть лишь машина с конечностями, автомат или часовой механизм. Телесные ор- ганы функционируют, как автоматы водяных шутих XVII века: нервы — это водопроводные трубы, желудочки мозга — про- довольственные склады, мышцы — не более чем пружины, а
Я — это я? И если да, то насколько? S1 дыхание — движение часов. Всем этим управляет маленький человечек в мозге — шишковидная железа. Представить тело человека как физический механизм было последним писком моды тогдашнего естествознания, и Де- карт оказался ее искусным создателем. За одну ночь он стал главным идеологом нового взгляда на организм. По сравне- нию со своими церковными критиками он чувствовал себя куда более трезвым, современным и прогрессивным. Живи Декарт в наше время, он, несомненно, был бы признан пио- нером в области создания искусственного интеллекта или из- вестным исследователем головного мозга. Интересно, что бы сегодня думал Декарт по поводу взаи- моотношения духа и тела? Что смог бы противопоставить свое- му alter ego четырехсотлетней давности, если бы снова погру- зился в размышления о ясном и трезвом поиске окончатель- ной достоверности знания о человеке и мире? Февраль 2007 года. Чисто выбеленное деревянное бунгало с большим садом и лужайкой недалеко от Бостона. Здесь жи- вет исследователь головного мозга Рене Декарт-младший. Он сидит в гостиной возле камина. Одет на этот раз небрежно и просто: вельветовые брюки, клетчатая рубашка, вязаный сви- тер. Он откидывается на спинку дивана и начинает свой рас- сказ: «Я нахожусь в США, куда из Франции через Нидерланды привела меня карьера. Я только что вернулся с совещания в Национальном Институте Здоровья в Нью-Йорке. Новый се- местр еще не начался, так что меня, к счастью, не будут отвле- кать лекции и экзамены, появится время посвятить себя раз- мышлениям. Так как я решил сомневаться во всем, что не яв- ляется ясным и однозначным и что нельзя исследовать без лакун и пропусков и отчетливо представить, поскольку этот путь ведет к истине, я чувствую себя вынужденным, во-пер- вых, сомневаться во всей той фальшивой достоверности, ко- торую, не утруждая себя доказательствами и проверками, на- садила в мире философия. Начнем с безумного и нездорового разделения сознания и тела, не исследованного, правда, моим alter ego, зато весьма радикально внедренного им в философию. Но единственная действительная и реальная истина — это: Дух и тело не под- лежат разделению! Ибо тот, кто пытается отделить одно от дру-
Рихард Давид Прехт Б2 того, никогда не вырастит цветущего побега. Мозг не компью- терное железо, оснащенное духом как программным обеспе- чением. Дух и тело неразделимы и весьма сложным образом взаимодействуют между собой, составляя единое целое. «Я мыслю — следовательно, существую» — фраза по за- слугам прославленная и всем известная, имеет, к сожалению, неприятный привкус. Она утверждает не только то, что ис- ключительно посредством мышления я знаю о себе и своем бытии. Эта фраза предполагает также, что мышление и осоз- нание мышления являются основами бытия. Поскольку мыш- ление существует в строгой изоляции от тела, фраза подчер- кивает радикальное разделение эфирного духа и биологиче- ского тела. Под тем, что когда-то написало на бумаге мое alter ego, не подпишется сегодня ни один серьезный исследователь головного мозга: «Я познал, что являюсь субстанцией, полная природа или сущность которой состоит из чистого мышления. И эта субстанция для своего существования не нуждается в определенном месте пребывания и не зависит ни от одной ма- териальной вещи. Так что это «я», то есть «душа», посредс- твом которой я существую, то, чем я в действительности яв- ляюсь, полностью отличается от тела и без тела не прекраща- ет быть тем, что она есть». Будь это верно, дух превратился бы в призрак в машине. Но это не так. Ибо не существует такого отдельного и независимого места в мозге, как «дух». Это было бы такой же бессмыслицей, как если признать, что, напри- мер, «университет» — это место без зданий, улиц, лужаек и людей. Напротив, сегодня каждый ученый, исследующий строе- ние и функции головного мозга, знает, что ни чувства, ни выс- шая духовная деятельность не могут быть отделены от стро- ения и функций биологического организма. Если бы такое разделение оказалось возможным, то все исследователи моз- га просто бы остались без работы: им не надо было бы больше изучать области мозга, выявлять и регистрировать электри- ческую активность, идентифицировать химические вещества в мозге, потому что все это не имело бы ни малейшего отно- шения к духу. Дух невозможно изучить и впадая в другую крайность — противоположный подход. Недостаточно пометить крестиком
Я — это я? И если да, то насколько? БЗ какую-то область головного мозга, связать с ней пару актив- ных веществ и сказать: «Это и есть человеческий дух». Человеческое сознание — это продукт сложного взаимо- действия тела и опыта его отношений с окружающим миром. Чтобы понять наш дух, его не надо «привязывать» только к мозгу. Вместо некоего бестелесного пространства, как делал Декарт, мы должны понять дух, исходя из нашего целостного организма. Наши чувства, наши нервы и наши нейроны дейс- твуют во взаимодействии с окружающей средой, с тем, что мы видим, слышим, обоняем, пробуем на вкус и осязаем. На во- прос: «Откуда я знаю, кто я?» — следовало бы ответить прибли- зительно так: «Я знаю, кто я, потому что мои органы чувств посылают сигналы нервным клеткам мозга, где эти сигналы распространяются по сложным релейным контурам, таким сложным, что в них возникает нечто столь сложное и абстракт- ное, как знание о моем собственном мышлении и представ- ление о моем бытии». Но довольно об ученом из Бостона. Однако у его потер- певшего неприятное поражение предшественника времен Тридцатилетней войны есть в рукаве еще один туз. Действи- тельно ли исследователь мозга ответил на вопрос: «Откуда я знаю, кто я?» Чтобы установить, как работает мой мозг, и опи- сать, как мои органы чувств и нервные клетки представляют мне мое собственное изображение, я должен продумать эту мысль. Все эти вещи, какими бы реальными они ни были, должны сначала возникнуть как мысли и представления в моей голове! С этой точки зрения фраза «Мыслю — следова- тельно, существую» содержит в себе еще кое-что. Лучше ее понимать не в том смысле, что мое мышление означает мое бытие, что оно (бытие) целиком и полностью зависиз' от мо- его мышления и ни от чего другого. Это неверно. Но если я говорю, что только и исключительно мое мышление дает мне представление о моем существовании, то такая фраза будет безусловно верна! Есть два взаимно противоположных подхода к моему бы- тию. Я могу начать с мышления и, исходя из него, спросить, откуда берутся мои достоверные знания. Это путь Декарта и путь философии Нового времени. Она, эта философия, шла широким путем самонаблюдения, и он привел к рефлектиру- ющему способу суждения, сводящего все утверждения о мире
S4 Рихард Давид Прехт к субъективным источникам, с помощью которых и доказы- вает свои утверждения. Но как образец научной теории по- знания этот путь себя уже исчерпал. Осталась бескрайняя и почти нетронутая целина. Второй подход предусматривает изучение человека так, будто это не зависит ни от самого наблюдателя, ни от его ощу- щений и мыслей. Это путь, по которому идет современное естествознание. Оно не очень склонно к рефлексии, но за последнее время захватило огромную территорию. Тип по- знания, использующий оба подхода, едва ли может чем-то сильно отличаться. Для многих ученых, исследующих функции мозга, пра- вильный подход к исследованию духа может быть единствен- ным. То, что раньше было философией, должно сегодня стать нейробиологией. Если человек желает знать, кто он есть, он должен научиться понимать, что такое его мозг. Данные исследований мозга заменяют прежние рассужде- ния о человеческих чувствах, мыслях и действиях лишенным иллюзий естественно-научным знанием. Правда, многие уче- ные, занимающиеся мозгом, не видят, что и они не идут пу- тем постижения абсолютной истины. Любая естественная на- ука сама является продуктом человеческого духа, который уче- ные и собирается изучать всеми доступными им средствами, а возможность познания человеческого духа находится в пря- мой зависимости от потребности в приспособлении в ходе эволюции человека. Наш мозг является таким, каков он есть, потому что имен- но в такой форме он смог устоять под натиском эволюции и связанной с ней конкуренции. В задачи, поставленные ею пе- ред мозгом в джунглях и саваннах, никогда не входило пости- жение полностью объективной картины мира. Следователь- но, нет ничего удивительного в том, что наш мозг не слишком оптимально подходит для решения этой задачи и сейчас. Если человеческое сознание построено не по критерию абсолютной объективности, то человек может познать мир на- столько, насколько позволяет ему возникший в конкурентной борьбе эволюции когнитивный аппарат познавательной спо- собности. Знание, полученное естественными науками, под- чиняется типично человеческим условиям познания. Если бы эти условия не затрагивали науку, то в ней не было бы ни про-
Я — это я? И если да, то насколько? ББ гресса, ни противоречий, ни исправлений. Даже сами крите- рии адекватности научных исследований, то есть их непро- тиворечивость, повторяемость и соответствие действитель- ности, не являются некими автономными критериями. Они соответствуют возможностям человеческого познания в оп- ределенный момент времени и в определенной отрасли зна- ний. Мы лишь недоуменно качаем головой по поводу утверж- дений, которые казались несомненными ученым-естествоис- пытателям всего каких-то сто лет назад. Так почему должно быть по-другому через следующие сто лет? Для философов поэтому и сейчас остается оправданным подход, согласно которому начинать исследование надо с мыс- лящего «я», которое постепенно, шаг за шагом, открывает мир. В этом отношении Декарт и сегодня не менее современен, чем четыреста лет назад. При этом философам надо сознавать: они не парят в вакууме, а мыслят с помощью головного мозга. Был ли Декарт прав, используя местоимение «я»? Не сто- ило ли ему сказать: «Если не подлежит сомнению то, что мыс- лимо в сомнении, то должно существовать мышление», — а вместо: «Мыслю — следовательно, существую», — не надо ли было сказать: «Мысль существует»? Да и вообще кто такой этот «я», который вдруг так некстати вмешался в нашу игру? • Опыт Маха, Кто есть «я» ?
ВЕНА Опыт Маха Кто есть «я»? Вековой опыт иногда прячется в маленькой сноске. Вот пример. В 1855 году семнадцатилетний студент-физик Эрнст Мах прогуливался в окрестностях Вены. Во время прогулки его посетило странное и неотвязное переживание: «Однажды, ярким летним днем, за городом, мир вместе с моим «я» пред- ставился мне одной взаимосвязанной массой чувств, каковые сильнее всего были связаны только с «я». Хотя соответствую- щие рассуждения были составлены мною позже, именно тот момент стал решающим для формирования моего мировоз- зрения». Эта фраза, чего, конечно, не мог тогда знать моло- денький студент, была квинтэссенцией опыта, о чем пятьде- сят лет спустя появилось маленькое примечание в книге «Ана- лиз восприятий». Эрнст Мах родился в 1838 году (на шесть лет раньше Ниц- ше) в Хрлице, в Австро-Венгрии, на территории нынешней Чехии. Семья принадлежала к немецкоязычному меньшинс- тву. Отец Маха — крестьянин, но поскольку заодно работает и домашним учителем, обучает сына самостоятельно. Парал- лельно Мах учится на столяра. Только в пятнадцать лет он по- ступает в гимназию и без всяких затруднений сдает выпускные экзамены. В Вене одаренный студент изучает математику и ес- тественные науки, а диссертацию защищает по электричес- тву. Годом позже он становится профессором, переезжает из Граца в Прагу, затем — в Вену. У него широкие и разносторон- ние интересы. Точнее, он интересуется почти всем на свете. Он преподает физику и математику, философию и психоло- гию. Как физик, рассчитывает скорость звука, которая позд- нее была названа его именем. Поэтому и говорят, что сверх- звуковые самолеты летают со скоростью Мах-2. Во время пребывания в Праге и Вене Мах приобрел извест- ность. Он экспериментировал с ракетными снарядами и ис-
Я — это я? И если да, то насколько? Б7 следовал динамику газов. Снова и снова критиковал физику Ньютона и, таким образом, был одним из вдохновителей те- ории относительности. Альберт Эйнштейн охотно признавал себя учеником Маха, хотя никогда не был его студентом. В по- литическом отношении Мах был либерал, имевший склон- ность к социал-демократии, — тогда это была радикальная партия с неважной репутацией. В мировоззрении он был аг- ностиком, охотно препирался с церковью. По поводу теорий Маха спорили физики и философы, а молодой Ленин написал о них толстую книгу, потому что фи- лософия Маха была в большой моде среди российских интел- лектуалов. Психология ощущений стала новой дисциплиной, оказав- шей большое влияние на исследования поведения в Соеди- ненных Штатах Америки. Но несмотря на то что Мах вы- ступил вдохновителем во многих науках, слава его быстро поблекла после смерти (в 1916 году). Первая мировая война потрясла Европу, а физика пошла новым путем. В 1970 году НАСА вспомнило о пионере ракетостроения и назвало в честь Маха один из лунных кратеров. Философские воззрения Маха можно с полным правом назвать радикальными. Он считал истинным только то, что можно было доказать в опыте или рассчитать. Таким образом, с его точки зрения, вся прежняя философия просто не выдер- живает критики. Поскольку Мах проверял на физическую кор- ректность буквально все, ему пришлось «отпустить на кани- кулы» всю современную философию с оценкой «два с мину- сом». Особенно яростно ополчился он на дуализм Декарта, ибо Маху было ясно: чувственная жизнь тела и жизнь пред- ставлений духа состоят из одного и того же материала. То, что представилось ему во время достопамятного юношеского пе- реживания жарким летним днем — а именно, что все в мире взаимосвязано, — помогло ему превратить дуализм «я» и мира в монизм: все, что существует в мире, состоит из одних и тех же элементов. Если они «работают» в мозге, их называют «ощу- щениями», но это не превращает их в нечто особенное. Особым пунктом этой теории ощущений является смерть «я». Более двух тысяч лет философы вели речь о «я», но каж- дый нормальный человек употребляет слово «я», когда имеет
Б8 Рихард Давид Прехт в виду себя. Но Мах протестует. Он испытывает большие труд- ности, прилагая «я» к самому себе. Чем, собственно, должно быть это самое «я»? «Это “я”, — возвещает он, — не является неизменной, определенной, чет- ко ограниченной единицей». В человеческом мозге никогда не присутствовало никакого «я», существовала только куча ощущений, находящихся в непрерывном и оживленном об- мене с элементами внешнего мира. Или, как шутливо выра- зился Мах, ощущения «гуляют в мире сами по себе». Потом он бросает в лицо философии самую знаменитую свою фразу: «Я» спасти невозможно. Отчасти знание, отчасти страх перед себе подобными приводят к в высшей мере странным песси- мистическим и оптимистическим, религиозным и философ- ским извращениям». Мах не первый пришел к идее либо вообще вычеркнуть «я» из мироздания, либо рассматривать его как нечто очень второстепенное. Мах гордо верил: чтобы породить такую идею, нужен физик. Но то же самое до него говорили и обанкротив- шийся юрист, и вдумчивый купец. Шотландцу Дэвиду Юму было двадцать восемь лет, когда он в 1739 году опубликовал «Трактат о природе человека». Уже Юм признал бесплодными свои поиски «я», ибо и душа, и «я» суть предметы, не поддающиеся исследованию опытом. Чтобы воспринимать ощущения, понятия и чувства, че- ловеку не нужно никакого «я». Все происходит как бы само по себе. Таким образом, «я» не является чем-то реальным, но все- го лишь мнимым представлением в ряду прочих. Единствен- ное, что придумал Юм для спасения «я», — мысль о том, что «я» могло быть чем-то похожим на «собрание восприятий». Хотя это, конечно, иллюзия, но, возможно, необходимая ил- люзия, внушающая человеку прекрасное (и непременное?) чувство, что в его мозге есть некто, управляющий его действи- ями. Соответствует ли это действительности? Является ли «я» иллюзией? Правда ли, что вещь, в существование которой ве- рит каждый нормальный человек, — всего лишь обманчивый фокус в мозге? Неужели философы Запада в течение двух ты- сячелетий занимались мошенничеством, рассуждая о «я» как о чем-то само собой разумеющемся, что более или менее ус- пешно противостоит натиску внешнего мира? Разве наше «я»
Я — это я? И если да, то насколько? S9 не является чем-то вроде чердака, откуда исходят и куда воз- вращаются все мои духовные, эмоциональные и волевые дейс- твия? Ристалище борьбы, переживающее все взлеты и паде- ния жизни? Разве «я» не есть непрерывный художественный фильм, гарантирующий, что я на протяжении всех десятиле- тий жизни воспринимаю себя как нечто единое и тождествен- ное самому себе? Кто, ради Маха и Юма, говорит сейчас с вами, если не мое «я»? И кто читает эти строки, если не вы, те, кто обращается к себе как к своему «я»? Но давайте высвободим «я» из железной хватки странных физиков и неудавшихся юристов, обратимся к специалис- там — психологам — и спросим у них, как обстоят дела с «я». Психологи многозначительно кивают. Морщат лоб, перегляды- ваются и перекидываются непонятными словами. Потом снова собирают складки на лбу и снова кивают. «Ну, знаете ли, — го- ворит один из них, — я бы не стал так уж решительно вычер- кивать «я». Но и я, и мои коллеги пока еще не пришли к од- нозначному выводу о том, что такое «я» и каким оно должно быть. Я не могу рассматривать «я» как неопровержимый до- стоверный факт, ибо психология, как вам, вероятно, извест- но, является естественной наукой, а естественные науки обыч- но считают реальным то, что можно увидеть, услышать или измерить. Но с «я» это невозможно. Если даже оно существу- ет, то это что-то производное, и здесь господин Юм абсолют- но прав. Вопрос заключается в следующем: производное от чего? Если мы выводим «я» из ощущений, то существует ли чувство «я»? Если выводим «я» из представлений, то право- мерно будет спросить: «Существует ли идея «я»?» Так что в этом вопросе мы не чувствуем абсолютной уверенности. Мно- гие мои коллеги поэтому избегают данного понятия и пред- почитают говорить о самости. Самость — это что-то вроде наших центральных понятий о воле и суждении. Здесь мы проводим различие между концепцией самости и чувством ценности самости. Концепция самости расшифровывает, как мы воспринимаем самих себя. Чтобы это сделать, мы вводим в рассмотрение «я», но всего лишь как маленькую конструк- цию, чтобы противопоставить ему «мы». Каждое из этих по- нятий выполняет свою особую функцию: «я» действует, «мы» выносит суждение. Что же касается чувства ценности само- сти, то это чисто субъективное свидетельство, представляю-
60 Рихард Давид Прехт щее «мы» на суд «я». Мы наблюдали и описали сотни тысяч человек, ведущих такой внутренний монолог. Но не спраши- вайте нас — во имя Вильяма Джеймса, основоположника этой идеи, — как все это можно доказать. Почему это так, знают Господь Бог, Дарвин или кто-нибудь еще». Но довольно о психологах. Приведенное мною описание есть сильное упрощение. В действительности психология весь- ма обширное поле, где существует множество теорий и школ. Но ясно одно: психология не может дать четкий и простой от- вет на вопрос о том, что такое «я». Нам остается только при- звать для совета исследователей головного мозга, ибо они в последние годы все громче заявляют о себе и вмешиваются в философские споры. Похоже, сегодня они больше, чем дру- гие, чувствуют себя призванными ответить на этот вопрос. От- вет многих (если не всех!) ученых, занимающихся исследова- нием головного мозга, на вопрос о том, существует ли «я», гла- сит: «Нет! Никакого «я» не существует. Никто и никогда не был «я» и не обладал таковым. Нет ничего, что изнутри под- держивало бы цельность человека. Дэвид Юм и Эрнст Мах были абсолютно правы: «я» есть иллюзия!» Чтобы понять этот ответ, надо для начала спросить, как должно выглядеть «я», настолько удовлетворяющее исследо- вателя мозга, чтобы он мог сказать: «Да, это и есть “я”!» Убе- дило бы его в существовании «я» отыскание области, ареала или центра, которые руководят действиями «я» или его по- рождают? Вероятно, не вполне, так как теперь ему пришлось бы исследовать механизмы управления и удостовериться в том, что этот центр, подобно другим центрам головного моз- га, работает не автономно и независимо, а связан с другими центрами. Мало того, ему пришлось бы исследовать нервные клетки, передачу электрических импульсов и химические ре- акции, чтобы в заключение сказать: «“Я” — это не что иное, как электрохимический механизм». Примерно так поступает ребенок, когда разбирает на части свою говорящую куклу и обнаруживает внутри до обидного маленький аппарат. Но здоровому человеческому рассудку повезло: ко всеоб- щей радости, никакого центра «я» не существует. Это хорошая новость и ни в коем случае не обман, как бы ни ликовали по этому поводу ученые, изучающие мозг.
Я — это я? И если да, то насколько? 61 Известный анатом Рудольф Вирхов в XIX веке с удоволь- ствием помог философам изгнать из своей науки «я», когда сказал: «Я вскрыл тысячи трупов, но нигде не нашел души». По этому поводу любой здравомыслящий человек (даже не ре- лигиозный) может воскликнуть: «Слава Богу!» — ибо не най- ти душу или «я» куда лучше, чем найти, чтобы потом растер- зать и разложить эту единичность и лишить ее колдовского очарования. Представьте себе только, что хирурги смогли бы попросту удалять это самое «я»! Ну хорошо, никакого центра «я» нет и в помине. Но это, в конце концов, и неудивительно, ибо кто за исключением Рене Декарта с его шишковидной железой в это поверил? За последние двести лет ни один уважающий себя философ не утверждал, что «я» есть некая материальная субстанция в го- ловном мозге. Чаще всего они вообще ничего не утверждали. Например, Иммануил Кант высказывается весьма туманно, говоря, что «я» есть «предмет внутренних ощущений» в проти- воположность «предмету внешних ощущений», то есть телу. Такое определение открывает великий простор для всевоз- можных спекуляций, потому что под этим можно подразуме- вать все, что угодно. Таким образом, философия оставляет вопрос о «я» в це- лом неопределенным, точно по перефразированной старой пословице: об «я» не говорят, им просто обладают. Едва ли сле- дует удивляться, что исследователи мозга не могут найти это пресловутое «я», ибо по самой сути их методов исследования нельзя ожидать с их стороны открытия «я». В их мире отсут- ствует «я», которое можно было бы нанести на карту головного мозга. Поэтому «я» не существует. Оно не принадлежит к од- нозначно определяемым основным составным частям мозга. Но может быть, «я», невзирая на все, каким-то образом все же упрямо живет? И кто знает, не обманывают ли нас ре- зультаты научных исследований? Разве не существует неоспо- римое чувство «я», пусть даже и шаткое? Разве невозможно предположить, что «я» распространяется по всему головному мозгу, а может быть, и по всей нервной системе или уж по меньшей мере по самым различным ее частям? Что, если из концерта нервных клеток в мозге возникает мелодия, которая сама неуловима биологически, но тем не менее присутствует чисто физически? Так же как из описания всех инструментов
Б2 Рихард Давид Прехт в концертном зале невозможно извлечь симфонию, так же нельзя познать «я» методами анатомии мозга. Разве так нельзя сказать? В известном смысле это подходящее сравнение. Но иссле- дователи мозга знают второй путь разрешения проблемы «я»: изучение людей, страдающих отклонениями от нормы, боль- ных с нарушениями, индивидов, «я» которых, очевидно, не функционирует, функционирует частично или не так, как у других. Сорок лет известный английский исследователь мозга и психолог Оливер Сакс занимался такими больными. Сам Сакс — весьма колоритная личность, о нем рассказывают са- мые невероятные истории. В своей книге «Человек, который принял жену за шляпу» он описал жизнь и мир своих боль- ных. Это люди с поражениями «я», или, как их называет Сакс, «путники, странствующие по невообразимым странам, о су- ществовании которых мы даже не можем догадываться». На- пример, теоретик музыки переносит незначительное повреж- дение левого полушария мозга и заболевает зрительной аг- нозией. Он становится «зрячим слепым», то есть перестает узнавать окружающие его предметы. Желая взять шляпу, он хватается за лицо собственной жены. Профессор музыки нян- чит на стоянке счетчик времени, потому что принимает его за младенца. В пожилой даме, страдающей нейросифилисом, внезапно пробуждается ненасытная сексуальная тяга к моло- дым людям. То, что Сакс в течение двадцати лет лишь описывал, было с тех пор всесторонне исследовано. Многие ученые пришли к выводу, что существует не одно «я», а множество различных состояний «я». Мое телесное состояние «я» заботится о том, чтобы я знал, что тело, с которым мне приходится жить, дей- ствительно мое. «Я» местоположения говорит мне, где я в дан- ный момент нахожусь. Перспективное «я» сообщает, что я центр известного мне мира. «Я» как субъект переживания го- ворит мне, что чувственные впечатления и ощущения явля- ются действительно моими, а не принадлежат другим. Мое ав- торское и контролирующее «я» дает знать, что именно я и ник- то больше порождаю мысли, совершаю поступки и несу за них ответственность. Мое автобиографическое «я» заботится о том, чтобы я не выпал из своего собственного фильма, чтобы
Я — это я? И если да, то насколько? БВ я непрерывно переживал себя как одну и ту же личность. Мое рефлектирующее «я» позволяет мне размышлять о самом себе и играть в игру между «я» и «мы». И наконец, моральное «я» создает то, что мы называем совестью, -- оно сообщает мне, что хорошо, а что плохо. Для каждого из всех этих состояний «я» находятся болез- ни, при которых то или иное «я» перестает функционировать надлежащим образом, как о том живописно повествуют исто- рии, рассказанные Оливером Саксом. Если таких больных ис- следуют методами функциональной визуализации (см. главу «Космос духа»), то выявляют области мозга, которые, очевид- но, работают не так, как надо. Телесное «я» и «я» местополо- жения, например, имеют отношение к теменной доле, перс- пективное «я» — к нижней части правой височной доли, «я» субъективного переживания тоже связано с работой нижней части правой височной доли и с функциями миндалины и дру- гих центров лимбической системы. Таким образом, можно, если угодно, говорить о существо- вании множества «я». Но естественно, все это не более чем уп- рощающая схема, ведь вкус каждой специи по отдельности еще не говорит о том, каково будет на вкус готовое блюдо. Как бы чистенько и аккуратненько ни были описаны выше состо- яния «я», на самом-то деле они все вместе варятся в реальнос- ти нашего мозга. Нам приходится пробовать на вкус то одно «я», то другое. Мало того, в нашем обыденном сознании все они действуют вместе и одновременно. Некоторые состояния лишь изредка попадают нам на язык, а некоторые присутствуют в сознании постоянно. Да и появление добавок тоже может быть весьма различным. Одно состояние я могу лишь чувствовать, другое сознаю ка- ким-либо иным образом. Например, я мало что могу поделать со своим перспективным «я» — оно, как и телесное «я», при- суще любому нормальному человеку, хочет он того или нет. Но мое автобиографическое «я» есть нечто такое, что я творю сам, а именно посредством речи: я рассказываю себе и другим о моем «я» и тем самым его создаю. То же самое касается моего рефлектирующего «я», а воз- можно, также и морального (если оно, конечно, существует, к чему мы позже вернемся и рассмотрим подробно).
Б4 Рихард Давид Прехт Разделение и классификация состояний «я» имеют смысл и вполне оправданны с научной точки зрения. Но не будем поддаваться самообману: эти состояния суть лишь конструк- ции реальности, не поддающейся точным, расщепляющим их на отчетливые классы ударам научного топора. Эти конструк- ции ни в коем случае не доказывают, что из всех них не воз- никает совокупное чувство местонахождения, каковое мож- но, конечно, вслед за учеными назвать «потоком ощущений» «я». Но с другой стороны, почему бы не назвать его простень- ко и со вкусом коротким словечком «я»? Странные вещи происходят подчас при изучении головно- го мозга. Например, некоторые ученые, хотя и оспаривают су- ществование «я», тем не менее исследуют причины и обстоя- тельства его возникновения. Нередко «я» превращается в лю- бимого врага научной лаборатории — сначала допускают его существование, а потом начинают с ним бороться. Правда, та- ким способом ученые могут получать более точные данные о том, как формируется личность — разумеется, вместе с «я». Уже на ранних стадиях эмбрионального развития у чело- века появляется лимбическая система. После рождения мозг вступает в непосредственный контакт с окружающим миром, и тут в нем происходит настоящий переворот. В структурах мозга начинаются приспособительные процессы, уменьшает- ся число нервных клеток, а проводящие пути одеваются в до- полнительную оболочку. В возрасте от восемнадцати до двадцати четырех месяцев возникает и развивается ощущение собственного «я». Имен- но в этом возрасте маленькие дети начинают узнавать себя на фотографиях. И только позже возникает «личность» в обще- ственном и правовом смысле: «я» как более или менее ответс- твенно поступающий член общества. Некоторые из соответс- твующих способностей и свойств развиваются в головном моз- ге во время и после пубертатного периода, то есть периода полового созревания. Все эти описания призваны объяснить развитие и станов- ление личности и при этом неразрывно связаны с чувством «я», ибо любой человек обращается к себе как к «я». Прибли- зительно наполовину личностное развитие — во всяком слу- чае, так считает большинство ученых — тесно зависит от врож- денных способностей. 30—40 % личности формируется в воз-
Я — это я? И если да, то насколько? ББ расте от нуля до пяти лет. И только на 20—30 % личность развивается под воздействием более поздних влияний — в ро- дительском доме, в школе и т.д. С отрезвлением по поводу «я» происходит вот какая штука. Когда Коперник доказал, что Земля вращается вокруг Солнца, он тем самым открыл неизвестный до того факт. Старые пред- ставления о Земле как о центре Вселенной оказались в корне неверными. Когда Дарвин дал понять, что все живые сущес- тва развились из более примитивных форм и что человек в этом смысле не исключение, он также описал факт. Представ- ление о том, что человек является исключительным Божьим творением, оказалось неверным. Но когда сегодня исследователи мозга вычеркивают из всех списков «я», они не открывают никакого факта. Ничто не противопоставлено старому представлению о том, что че- ловек духовно подчиняется некоему надсмотрщику по имени «я». Это «я» — очень сложная вещь, его можно даже разложить на более простые «я», но все же оно есть неоспоримая ощуща- емая реальность, которую не так-то просто изучить естествен- но-научными методами. Не достаточно ли простого наблюдения того факта, что мы чувствуем и воспринимаем себя как «я», чтобы утверждать, что «я» существует? «Быть индивидом, — пишет социолог Никлас Луман, — это просто притязание на существование. И этого вполне достаточно». Эту фразу можно с полным пра- вом отнести и к «я». Абсолютно прав Эрнст Мах, сказавший: «Я» не является неизменной, определенной и четко очерченной единицей». Пусть даже в мозге выявляют единицы и границы, или, как выражаются исследователи мозга, «рамки», но то, что наши ощущения «гуляют по миру сами по себе», представляется весьма маловероятным. «Я» весьма внимательный воспитатель, чаще всего наблю- дающий, сочувствующий и более или менее бдительный. У людей нет ядра, нет «истинной самости», которую можно по- трогать руками. Но и этого открытия было бы недостаточно, ибо истинным развенчанием «я» было бы отыскание аппара- та «я», который можно было бы сунуть под нос философам и сказать: «Вот он, смотрите!» Но вместо этого мы имеем пест- рое, многослойное и многогранное «я». 3-752
ББ Рихард Давид Прехт Дело в том, что исследователи мозга не доказали, что «я» не существует. Они лишь показали, что ощущаемое нами «я» есть невероятно сложный процесс, происходящий в головном мозге, притом процесс настолько чарующий, что мы, как и прежде, имеем все основания ему удивляться. От исчерпыва- ющего исследования нашего «я-состояния» наука о мозге пока удалена на многие километры, или, точнее сказать, на многие десятилетия — если ей вообще когда-нибудь удастся это сде- лать. Ибо если наблюдение простых эмоций для науки о моз- ге стало сродни высадке на Луне для космонавтики, то пости- жение «я» будет подобно полету человека по меньшей мере на Юпитер. Это будет путешествие с неизвестным финалом, по- тому что мы не знаем, что нас ждет в конце пути... • Влюбленный мистер Спок. Что такое чувства?
ОМ И КРОН-СЕТИ III Влюбленный мистер Спок Что такое чувства? Год 2267-й, звездное время 3417,3. Космический корабль Соединенных Штатов «Энтерпрайз» получает новое задание. Система Омикрон-Сети III вызывает большую озабоченность. Интенсивное космическое излучение Бертольда уничтожает на планете всякую животную жизнь, и экспедиция должна ра- зыскать и спасти оставшихся там поселенцев. Правда, надеж- ды на это практически нет. В течение трех лет Омикрон-Сети III подвергается смертоносному облучению — слишком дол- го, чтобы на планете смог кто-нибудь выжить. Но когда капитан Керк и его люди высадились на плане- те, выяснилось, что все обитатели ее живы и на удивление здо- ровы. Выжить под воздействием опаснейшего излучения лю- дям помогли споры загадочного растения. Но повысилась не только телесная сопротивляемость — под влиянием спор у лю- дей произошла смена ценностей. Тот, кто вдыхал споры стран- ного растения, внезапно становился миролюбивым и добро- душным, накрепко привязанным к своей планете. В этой галактической Шангри-Ла преображается эмоци- онально холодный вулканец мистер Спок. Теперь в его мозгу безраздельно господствуют чувства. Способный прежде лишь на рациональное мышление, Спок влюбляется в молодую ко- лонистку и из безнадежного рационалиста превращается в ок- рыленного надеждой романтика. Весь экипаж «Энтерпрайза» покоряется, в конце концов, своим чувствам, и капитан Керк в одиночку борется с чувственной притягательностью планеты. Долг зовет, но члены экипажа ни в какую не желают воз- вращаться на свои места. Керк догадывается, что противосто- ять действию расслабляющих спор можно только повышени- ем концентрации адреналина в крови. Под каким-то предло- гом он завлекает Спока на корабль. С большим трудом ему удается спровоцировать вулканца на вспышку ярости. Уро-
Б8 Рихард Давид Прехт вень адреналина в его крови подскакивает до небес, и Спок снова спускается с них на разумную и холодную почву реаль- ности. Вдвоем Керк и Спок придумывают способ устранить действие спор. Они посылают на планету мощный звуковой импульс и доводят этим расслабившийся в счастливом бла- женстве экипаж «Энтерпрайза» до бешенства. Лечение увен- чивается успехом. Люди — протрезвевшие и здоровехонь- кие — снова могут лететь в космос. Эта милая незатейливая история стала первым фильмом в сериале о космическом корабле «Энтерпрайз», съемки ко- торого начались в 1967 году По немецкому телевидению фильм был впервые показан в 1988 году, философское анг- лийское название «This side of Paradise» было переведено как «Искусственный рай». Но не только название фильма выдает, что здесь прило- жили руку философы. Сам мистер Спок являет собой идеал, излюбленную фигуру всех апостолов разума, начиная с Де- карта. Ибо именно таким, абсолютно холодным в своих чувствах вулканцем, представляли себе человека такие фи- лософы, как Барух Спиноза, Готфрид Вильгельм Лейбниц, Джордж Беркли, Иммануил Кант или Иоганн Готлиб Фих- те. Или по меньшей мере хотели, чтобы он был именно та- ким. Да и сама история об изгнании из заоблачного сумас- шедшего дома доходчиво просвещает: не предавайтесь чувс- твам, сонным иллюзиям о мире, любви и счастье, ведь все это лишь продукт ослепления! В настоящей жизни каждый должен разумно стоять на своем посту, так как жизнь — это призвание и долг! Если же присмотреться к сюжету внимательнее, в душу начинают проникать сомнения: насколько убедительна сама фигура мистера Спока? В противоположность землянам, вул- канцы не допускают внешнего проявления чувств, не допус- кают, чтобы чувства ими овладели. Но для этого у человека должен существовать какой-то аппарат. Когда под влиянием спор у Спока проявляется способность любить, это означает, что споры должны были внести в его организм какие-то пред- посылки и условия этой способности, в противном случае она не смогла бы активироваться. Но в следующих сериях Спок неизменно, снова и снова демонстрирует свои чувства. Просто обычным, доминирую-
Я — это я? И если да, то насколько? 69 щим у него является чувство долга. Вулканец верен слову и всегда готов прийти на помощь. Когда нужно выйти из кон- фликтной ситуации, он должен для начала понять, что явля- ется более «ценным» в сомнительных случаях. Он должен за- ставлять людей рисковать жизнью, отдавать судьбоносные приказы. Все свои решения Спок основывает на ценностях. Но вся штука в том, что моральные ценности неотделимы от чувств (к этому вопросу мы еще вернемся). Другими слова- ми, Спок, может быть, обладает своеобразными мимикой и жестами, но он такой же человек, как ты и я. И он доказы- вает самим фактом своего появления то, что должен был опровергнуть: человек или человекоподобное существо не- мыслимы без чувств. Причина этого весьма проста: чувства и разум не являют- ся противоположностями! Они играют не против друг дру- га, а вместе во всем, что бы мы ни делали. Они — помогаю- щие друг другу партнеры в работе духа, иногда дружные и надежные, а иногда вступающие друг с другом в единоборс- тво, но обойтись друг без друга они не могут. В сомнитель- ных случаях может безрассудно возобладать чувство, способ- ное обойтись и без разума. Но без чувства у разума возникают проблемы, ибо только чувство может указать цель мышлению. Без эмоционального порыва нет движения разума. То есть без чувства долга был бы невозможен стратегически мыслящий мистер Спок. Чувства являются цементом, скрепляющим нашу целост- ность. Они не могут стать избыточными и ненужными, вредными, примитивными или искажающими свойства и сущность человека, как хотели внушить себе и другим мно- гие философы. Естественно, чувства могут «захватить дух». Если меня что-то сильно захватывает, я могу остаться глу- хим к самым разумным аргументам: они приходят на ум поз- же, когда я успокаиваюсь, а от аргументов уже нет никакой пользы. Когда в школе меня посетила первая большая любовь, я мог думать только о ней, и никакая латынь не лезла в голову. Но если бы мы пожелали жить вообще без чувств, то жизнь стала бы подлинной катастрофой.
70 Рихард Давид Прехт Терять голову от радости, пылать гневом или мучиться от ревности гораздо лучше, чем вообще никогда не пробовать эти колдовские эликсиры нашего бытия. Без чувств мы окажемся в очень и очень глупом положении. Бесчувственные люди ста- ли бы ужасающе жалкими созданиями. Они были бы не спо- собны к действию и не знали, что думать и как мыслить. Ней- роны их лишились бы и двигателя, и горючего. Даже вывод не поддаваться чувствам и действовать только на основе разум- ных суждений есть не что иное, как продиктованное чувством решение. Мысли всегда эмоционально окрашены. Мы поддаемся веселому озарению, нас преследуют удручающие представле- ния, уничтожающие знания, посещают отчуждающие мысли, романтические идеи и трезвые концепции. Но что такое чувства? Откуда они берутся? Куда исчезают? И что мы делаем в промежутке между этими двумя события- ми? Со времен античности философы размышляют над этими вопросами, хотя и нельзя сказать, что чувства были их излюб- ленной темой. Многие философы следовали принципу: объ- яснять только то, что могли поймать в свои сети. Все, что про- ходило сквозь сито, либо не обсуждалось, либо признавалось малоценным. Тем не менее еще греки и римляне отважно сражались с чувствами. Они обозначали чувства словами «pathos» и «passio» соответственно, и оба слова переводятся как «страсть», ибо чувства создают страдания. Слово «эмоция» звучит более ней- трально, но оно происходит от латинского слова «movere» — «двигать», и указывает на то, что чувства — это нечто такое, что приводит человека в движение. Немецкое слово «Geftihl» возникло в XVII веке как калька с французского слова «sentiment». В этом языке сложные ощущения и простое воз- буждение очень трезво разделяли с помощью слов «sentiment» и «sensation» соответственно. Таким образом, можно сказать, что чувства суть телесное волнение. При этом они исполнены смысла. В экстремальных ситуациях эмоции служат нашему выживанию — например чувство страха. Рефлекс бегства устойчиво сохранялся в жиз- ни приматов, благодаря чему они уцелели. То же самое отно- сится как к древним, родовым, так и к более молодым эмоци-
Я — это я? И если да, то насколько? 71 ям: все они служат выживанию и приспособлению к внешнему миру и другим членам группы. Надо представить себе человека, лишенного хотя бы одного из основополагающих чувств. Тот, у кого нет страха, рискует рано умереть. Тот, у кого отсутствует отвращение, может легко отравиться или заразиться инфек- ционной болезнью. Тот, у кого нет симпатий и склонностей к другим членам сообщества, становится его изгоем, тот, у кого нет сострадания, вызывает у других раздражение и отчужде- ние. Страсти, влечения, инстинкты и аффекты, таким образом, имеют большое биологическое значение. Они служат выжи- ванию отдельного человека и спаивают группу в единое целое. Говорим ли мы о голоде, потребности в сне и тепле, о бегстве, нападении или сексе — всегда при обсуждении элементарных чувств речь идет только о двух вещах: либо я хочу чего-то до- биться, либо хочу чего-то избежать. И суть здесь не только в формальной стороне дела. С одной стороны, эмоции помога- ют адекватно реагировать на внешние раздражители, а с дру- гой — регулируют мое внутреннее состояние. Если маятник чувства слишком сильно качнулся в сторону, неизбежно про- изойдет противоположно направленное движение, призван- ное уравновесить чувства. Едва ли кому-нибудь удастся целую неделю с утра до ночи беситься от злобы или находиться в со- стоянии полового возбуждения, и даже самая глубокая печаль или самое сильное любовное переживание не могут по исте- чении месяцев быть такими же интенсивными, как в первый день. Больше всего людей раздражает в чувствах то, что от них очень трудно избавиться или, наоборот, вызвать. Как часто человек, пользующийся репутацией бесстрастного и бесчувс- твенного, мечтает стать непосредственным и импульсивным, сколь многие легко возбудимые люди хотят стать хладнокров- нее и надежнее... Управлять чувствами — задача не из легких; скорее это они управляют нами. Точно так же мы не думаем нашим мозгом, словно он есть некое вспомогательное средс- тво, но являемся состоянием нашего мозга и в известном смысле являемся нашими чувствами. Едва ли философы смогут ответить на этот вопрос. Ниче- го удивительного, что в последние годы за решение этого во-
72 Рихард Давид Прехт проса взялись специалисты, изучающие головной мозг. С тех пор как магнитно-резонансные томографы и компьютерные мониторы сделали видимыми процессы возбуждения в голов- ном мозге и появилась возможность их непосредственно наблюдать, исследование эмоций стало весьма популярным среди нейробиологов. При этом они различают чувства и эмо- ции так же, как французы, когда они говорят о sensation и sentiment. Под эмоциями исследователи мозга понимают сложное взаимодействие химических и нейронных реакций. Эмоции образуют определенный рисунок возбуждения, часто очень схожий у человека и животных. Эмоции — это процессы весьма стереотипные и автома- тические. Чувства — состояния куда более сложные, в их про- явлениях изрядную роль играет сознание. Чувства, например, можно скрывать, можно попытаться не показать их другим. С эмоциями дело обстоит намного хуже, ибо я не могу их конт- ролировать и подавлять. Чувства — весьма своеобразная смесь из эмоций и представлений. Чувства — это что-то очень лич- ное, находящееся в самых сокровенных уголках нашей души. Мы одинаково с ящерицами, сороками и летучими мышами чувствуем голод или испытываем потребность в бегстве, но этого не скажешь о любовных переживаниях, ностальгии или грусти. Задолго до того как нейробиологи взялись за изучение го- ловного мозга, во второй половине XIX века, новая в то время наука психология принялась систематически изучать небреж- но отброшенные философами чувства. Эти ученые сделали то, что вообще весьма охотно делают психологи: составили ката- лог! Решающий и главный вопрос заключался в следующем: какие эмоции существуют? Сколько их всего? Дело в том, что, говоря об эмоциях, имеют в виду жестко фиксированный набор, основной репертуар, общий для всех без исключения людей, к какой бы культуре они ни принадле- жали. Удивительно, но факт: эмоций так мало, что едва ли бу- дут открыты или изобретены новые. Несмотря на это, среди психологов нет единства в этом вопросе. На рубеже XIX и XX веков Вильгельм Вундт нашел три основные пары противоположных эмоций: тяга — отвра-
Я — это я? И если да то насколько? 73 щение, возбуждение — торможение, напряжение — расслаб- ление. Остался открытым вопрос о том, не смешиваются ли беспрепятственно эти пары. Всегда ли можно отчетливо раз- личить тягу и возбуждение? Психологи более позднего времени отказались от пар и составили список «основополагающих» эмоций. В 20-е годы XX века появился список из двенадцати пунктов: счастье — печаль — ярость — страх — отвращение — благодарность — стыд — любовь — гордость — сострадание — ненависть — ужас. В последние годы американский антрополог и психолог Пол Экман из Калифорнийского университета в Сан-Франциско дополнил список четырьмя пунктами: презрение — удовлет- воренность — облегчение — чувство вины, и выбросил печаль как более сложное чувство. Эту игру с разными вариациями можно продолжать до бес- конечности, но не следует придавать ей слишком большое зна- чение, ведь эмоции трудно переводить на общепринятый че- ловеческий язык. Не все языки обладают одинаковыми выра- зительными средствами, и, вероятно, китаец или африканец из племени масаи могли бы составить совершенно иной спи- сок, несмотря на то что они, без сомнения, переживают те же эмоции, что и мистер Экман. У современных ученых, исследующих мозг, тоже возника- ют сходные переводческие проблемы, когда они обозначают и описывают эмоции и чувства. Правда, задача этих ученых облегчается нахождением химических веществ, высвобожда- ющих наши эмоции. Особенно важны здесь вещества-вест- ники, так называемые нейротрансмиттеры, которые перено- сят информацию от одной нервной клетки к другой. В случае эмоций существуют нейротрансмиттеры, отвечающие за воз- буждение. К таким в первую очередь относятся ацетилхолин, допамин, серотонин и норадреналин. Все эти переносящие информацию вещества обладают удивительными, до конца пока не выясненными способнос- тями. Так, ацетилхолин — это спортсмен и тренер среди ней- ротрансмиттеров. Он передает возбуждение от нерва мышце и, кроме того, стимулирует работу потовых желез. Но он мо- жет и многое другое. Он, несомненно, принимает участие в процессах обучения и непосредственно вовлечен в возник-
74 Рихард Давид Прехт новение и развитие болезни Альцгеймера, при которой ко- личество ацетилхолина в мозге катастрофически уменьша- ется. Допамин — это зачинщик и соблазнитель. Он играет боль- шую роль в обеспечении кровотока и в поддержании гормо- нального баланса. Если в какой-то области организма про- исходит ослабление кровотока, допамин его живо подстеги- вает. Что же касается гормонального действия, то известно, что допамин тесно связан с психозами и другими расстройс- твами. Есть даже гипотеза, согласно которой за возникновение шизофрении отвечает повышенное содержание допамина в мозге. Серотонин — это дипломат и посредник. Он влияет на кро- вообращение и регулирует давление крови. В легких и почках серотонин вызывает сужение сосудов, в скелетных мышцах он их, наоборот, расширяет. Это информационное вещество регулирует также ритм сна и бодрствования и помогает бороть- ся с последствиями стресса. Серотониновое хозяйство обшир- но и влиятельно, и это имеет свои прекрасные и не слишком прекрасные следствия. Так, считают, что в организме влюб- ленных происходит увеличение содержания серотонина, что придает им чувство благополучия и удовлетворенности. Не- достаточное действие серотонина может, наоборот, привести к недомоганиям — например к мигрени. Норадреналин — это гонщик и ускоритель. Действует пре- имущественно на артерии и, подобно допамину, повышает ар- териальное давление. В неотложной медицине его применя- ют при лечении шока и для стимуляции кровотока при пара- лизующих отравлениях. Все эти четыре нейротрансмиттера многообразно пред- ставлены в лимбической системе, но их задача этим не ог- раничивается. Три главных составляющих лимбической сис- темы: центральное серое вещество, гипоталамус и миндали- на — это центры, отвечающие за врожденные аффективные состояния и инстинктивное поведение. Центральное серое вещество, например, контролирует не- которые аспекты нашего полового поведения, агрессию и за- щиту, а также чувство голода. Только оно отвечает за наши вопли, стоны и жалобы.
Я — это я? И если да, то насколько? 7Б Гипоталамус занимается усвоением питательных веществ и жидкости, половым поведением, нападением и защитой. Помимо этого, он участвует в организации ритма сна и бодр- ствования и в регуляции кровообращения. Для нашей сексу- альности особенно пикантным является тот факт, что одно из ядер гипоталамуса, среднее преоптическое ядро, у мужчин раз- вито сильнее, чем у женщин, — это одно из немногих анато- мических различий между двумя полами в головном мозге. Стоит отметить, что это образование играет большую роль не только в сексуальности, но и в агрессивности, каковые ока- зываются здесь тесно связанными. Миндалина, пусть и малая по величине, имеет для наших чувств значение, которое трудно переоценить. В настоящее время именно миндалина является излюбленным объектом исследования специалистов по изучению мозга, ибо, несмот- ря на массу приложенных усилий, она до сих пор во многом остается загадкой. Здесь очень высоки концентрации норад- реналина и серотонина. Но особенно высока концентрация ацетилхолина. В миндалевидном ядре находятся центры стра- ха и боязни. Известно также, что миндалина играет важную роль в процессах обучения, при этом здесь прежде всего про- исходит обучение эмоциям. Да-да, эмоции поучительны: то, что поразило мое воображение в первый раз, уже не поразит в десятый. Все наши чувства, как и все наши мысли и действия, по- рождаются влиянием сигнальных химических веществ. Ка- чественное содержание всех чувств, все возбуждения обуслов- лены нейрохимическими влияниями и ими же управляются. То, что мистер Спок был всплеском адреналина в крови выр- ван из плена эндорфинов и серотонина на планете Омикрон- Сети III, звучит вполне правдоподобно. Но для этого он дол- жен был обладать таким же нейрохимическим хозяйством, как и всякий нормальный человек. И если он им обладал, то все содержащиеся в нем вещества неминуемо должны были вза- имодействовать с высшими функциями его мозга, а именно с мышлением. А это значит, что вулканцы обладают средством блокировать действие допамина и норадреналина. Но мы едва ли можем это допустить, так как в этом случае Спок и компа- ния превратились бы в скопище жалких, сонных и бесполез- ных людишек.
76 Рихард Давид Прехт Исчерпывается ли этим объяснение эмоций и чувств? Едва ли. Только очень уж наивный исследователь мозга может те- перь удовлетворенно откинуться на спинку стула, отереть пот со лба и воскликнуть: «Вот оно!» — потому что все эти данные проясняют лишь грамматику чувств, но не звучание и много- значность живой их речи. Как бы ни были важны и незаменимы подгоняющие мо- лекулы допамина, уравновешивающие молекулы серотонина (молекулы мистера Спока) и возбуждающие молекулы норад- реналина, все они проявляют активность не сами по себе. Они являются вестниками, которых отправил в путь кто-то другой. Они лишь переходят от одних нервных клеток к другим, от од- ного центра головного мозга к другому. Прибыв в назначен- ное место, всего лишь запускают определенную реакцию. Они лишь тормозят, ускоряют, мотивируют или блокируют. Ины- ми словами, хотя трансмиттеры переносят некоторое значе- ние, а по прибытии на место высвобождают это значение, сами они не в состоянии мыслить. Напротив, полное, завершенное чувство представляет со- бой сложное многоголосое взаимодействие. В этом хоре учас- твуют определенные области или центры головного мозга, участвуют посылающие и принимающие импульсы нервные клетки, участвуют нейротрансмиттеры, участвует сложный рисунок взаимосвязей различных областей и структур моз- га, и, естественно, участвуют разнообразные раздражители внешнего мира, через органы чувств влияющие на работу системы. Почему одна музыка вызывает у человека ощущение бла- женства, а другая создает впечатление катастрофы? Почему некоторые люди обожают устриц, а у других они не вызывают ничего, кроме тошноты? И как получается, что мы в некото- рые моменты ненавидим человека, которого, как нам кажет- ся, мы всей душой любим? Действительно, чувства очень просто объяснить химическими взаимодействиями: их осу- ществление, возникновение и исчезновение, но очень трудно объяснить основу их появления. Немало исследователей головного мозга хотят, чтобы все было бы устроено несколько проще, мы бы сказали, по-вул- кански. Главный их представитель в сериале в экипаже «Эн-
Я — это я? И если да, то насколько? 77 терпрайза» — доктор Пиль. Когда Спок, находясь под вли- янием спор, начинает цветисто и прочувствованно говорить по коммуникатору с кораблем, Пиль удивляется до глубины души: «Пиль. Не очень-то это похоже на Спока. Керк. Ты же сам говорил, что хотел бы увидеть в нем хоть что-то человеческое. Пиль. Я никогда этого не говорил!» Если верно, что вещество, которое скрепляет нашу сущ- ность, делая нас чем-то цельным, пронизанно чувствами, то не являются ли чувства главными вершителями наших дейс- твий, не определяют ли они все наши существенные поступ- ки и решения? Не управляет ли нами подсознательное вмес- то сознания? И что это вообще такое — подсознательное? • В своем доме не хозяин. Что такое мое подсознание?
ВЕНА В своем доме не хозяин Что такое мое подсознание? К этому человеку трудно было подступиться — он прини- мал кокаин, не занимался своими детьми и создал ужасающий и отталкивающий образ женщины. От своих последователей не терпел возражений, а его научные изыскания при ретрос- пективном взгляде представляются чем угодно, только не на- укой. И тем не менее это очень значительный человек, один из влиятельнейших мыслителей всех времен. Сигизмунд Шломо Фрейд родился в 1856 году во Фрей- берге (Пржибрам), в Богемии, тогдашней Австро-Венгрии, а нынешней Чехии. Его отец, еврейский торговец шерстью, ра- зорился вскоре после рождения сына. Будучи одним из вось- мерых детей, Сигизмунд рос в весьма стесненных условиях. Семья переезжает в Лейпциг, а вскоре — в Вену. Старший сын, любимец матери, в школе проявляет выдающиеся спо- собности. Выпускные экзамены сдает с отличием. Летом 1873 года Фрейд поступает на медицинский факуль- тет Венского университета. Он занимается исследованием по- ловых желез речного угря и переходит в физиологический ин- ститут Венского университета, где в 1881 году защищает док- торскую диссертацию по медицине. Тема диссертации: «О спинном мозге низших рыб». Однако остаться в университете молодой Фрейд не мо- жет — не позволяет финансовое положение семьи. С тяже- лым сердцем он покидает университет и устраивается на ра- боту в Венскую больницу, где задерживается на три года. Будучи помощником знаменитого анатома Теодора Мей- нерта, он продолжает заниматься исследованиями мозга рыб, в частности речной миноги. К этому же периоду относятся его эксперименты с кокаином, объектом которых был он сам. Честолюбивый молодой ученый хочет сделать себе имя и публикует пять статей о кокаине, но успеха не добивается.
Я — это я? И если да, то насколько? 79 Не удается и попытка лечить кокаином друга, страдающего морфийной зависимостью, о чем Фрейд, которого в то время уже называли Зигмунд, тщательно умалчивает в своих сочи- нениях. В 1885 году самоуверенный молодой врач отправляется на учебу в Париж. В одном из писем он пишет: «О, как все будет прекрасно. Потом я вернусь в Вену с большим, большим ним- бом над головой и буду лечить все неизлечимые нервные бо- лезни». В Париже Фрейд знакомится с Жаном Мари Шарко, «Наполеоном истериков», ведущим специалистом в области нервных болезней. Шарко открывает Фрейду глаза на не фи- зиологические, а психологические причины многих душев- ных расстройств и знакомит его с искусством гипноза и вну- шения. По возвращении в Вену Фрейд поселяется на Ратхаусгас- се и становится практикующим врачом-неврологом. Одно- временно возглавляет отделение в Первом педиатрическом институте. Он женится на Марте Бернайс, происходившей из почтенной семьи раввинов и ученых, и жена рожает ему шес- терых детей. Однако Фрейд был кем угодно, но только не лю- бящим и заботливым отцом. В отношении детей он вел себя надменно и высокомерно. В начале девяностых годов тридцатипятилетний Фрейд снова начинает интенсивно заниматься анатомией головного мозга. Он пишет сочинение о речевых расстройствах, насту- пающих вследствие заболеваний мозга, где говорит о том ве- ликом будущем исследований мозга, которые позволят рас- крыть многие загадки духа. Но его «Набросок психологии» (1895), попытка объяснить «душевный аппарат» с помощью только что созданного Кахалом учения о нейронах, так и ос- тался в ящике письменного стола. Уровень развития науки о мозге пока далеко не соответс- твует притязаниям Фрейда найти универсальные и радикаль- ные средства лечения нервных болезней и смягчения симпто- мов болезней психических. Слишком абстрактны и обобщен- ны данные Кахала о функциях и взаимосвязях нервных клеток в головном мозге. Кахал кладет мозг умерших больных на секционный стол, чтобы заложить основы «рациональной психологии». Фрейд избирает иной путь. С тех пор он укладывает свои живые объ-
80 Рихард Давид Прехт екты изучения на кушетку, чтобы исследовать их мозг, и тем самым основывает новую дисциплину — психоанализ. В 1889 году он, в Нанси, наносит визит Ипполиту Берн- гейму, который пытается заниматься так называемым пост- гипнотическим внушением. Фрейд приходит к выводу о том, что должно существовать некое бессознательное, отвечающее за большую часть человеческих поступков. Понятие «бессознательного» не было новым. Еще в 1869 году молодой философ Эдуард фон Гартман написал «Фило- софию бессознательного»: весьма запутанную книгу, изобли- чавшую большое влияние на автора идей Шопенгауэра (ср. «Могу ли я хотеть то, что я хочу?»). Работа стала бестселлером. В ней было слито воедино все, что не нравилось материалистическим философам середины XIX века в философии разума Канта, Фихте и Гегеля. Ницше, критиковавший тех же противников с тех же позиций, был страшно недоволен книгой главным образом потому, что куда менее остроумный Гартман снискал намного большую попу- лярность, чем сам Ницше. Но и Гартман не был изобретателем термина «бессозна- тельное». Врач и естествоиспытатель, друг Гёте, Карл Густав Карус в 1846 году говорил в своей книге «Сравнительная пси- хология, или История развития души на различных ступенях животного мира» о «бессознательном» и о «бессознательном бытии» как об области, откуда исходят самые сокровенные душевные движения. От его предшественников Фрейда отличала серьезная по- пытка систематически исследовать это бессознательное. Фрейд имел весьма смутное представление о том, в какой именно об- ласти мозга оно находится: в подкорковых центрах конечно- го мозга или в стволе мозга. Это был предел того, к чему при- шел учитель Фрейда анатом Мейнерт. Но в девяностые годы XIX века исследования мозга не касались бессознательного. В 1891 году Фрейд переезжает в центр Вены, на Берггассе, 19, где работает и живет на протяжении сорока семи лет. О психоанализе он впервые упоминает в 1896 году. Он заимству- ет это понятие из «тонких опытов исследования» своего дру- га, врача Йозефа Брейера, который однажды побудил свою психически травмированную пациентку Берту Паппенгейм открыто изложить ее душевную травму.
Я — это я? И если да, то насколько? 81 Затем Фрейд исследует опыт сексуального насилия у сво- их пациентов, главным образом женщин. Это происходит во время сеансов, когда он побуждает их говорить. У мужчин Фрейд находит присущее им в раннем детстве сексуально ок- рашенное отношение к матери, названное им «эдиповым ком- плексом». Позже на этом и других основаниях он строит свое, мно- жество раз впоследствии измененное, «учение о влечениях», которое неоднократно оспаривалось, а сегодня в его исходной формулировке не имеет никакого научного или практическо- го значения. В период между 1899 и 1905 годами Фрейд пишет четыре книги о власти бессознательного, и эти книги заложили фун- дамент его славы: о сновидениях, о промахах и забывчивости в повседневной жизни, об остроумии и о сексуальности. В 1902 году Фрейд становится экстраординарным титуляр- ным профессором Венского университета и начинает прово- дить по средам заседания своего Психологического общества, ставшего прообразом будущего Венского психоаналитиче- ского объединения. Несмотря на то что большинство его книг вызвали ожив- ленную полемику, в ходе которой подвергались жесткой кри- тике, самоуверенность Фрейда оставалась поразительной. В 1917 году он ставит свою расшифровку бессознательного в один ряд с теориями Коперника и Дарвина. Все трое оскор- били и унизили человека. Коперник передвинул Землю из центра мироздания на окраину, Дарвин заменил божествен- ную природу человека на обезьянью. Фрейд показал челове- ку, что тот не является хозяином в собственном доме, ибо бес- сознательное намного сильнее сознательного и обладает куда большей властью. Фрейд настаивал на том, что 90 % решений человека мотивируются активностью бессознательного. Чтобы объяснить, как именно бессознательное руководит сознательным, Фрейд в 1923 году создает представление о трехчастном делении психики. Согласно этому представле- нию, три инстанции определяют душевную жизнь человека: ид, эго и суперэго. Фрейд выдает эти понятия за свои, но уже Ницше использовал все три понятия в таких же функциях. Ид соответствует бессознательному, инстинктивному эле- менту человеческой души. Голод, половое влечение, зависть,
82 Рихард Давид Прехт ненависть, доверие, любовь и т.д. определяются этим ид (оно). Противником ид является суперэго. Оно воплощает нор- мы, идеалы, роли, и картину мира, внушаемые человеку вос- питанием. Между ними находится эго — несчастная скотинка, кото- рую рвут на части могущественные противники. Как слуга трех господ, ид, суперэго и внешнего мира, эго пытается уклонить- ся от конфликтов их взаимоисключающих притязаний, ула- дить и гармонизировать эти конфликты. Но для этого эго, по- жалуй, слишком слабо. Как правило, побеждает ид, не подда- ющееся контролю со стороны эго, так как оно само избегает сознательного контроля. Бессознательные влечения и впечат- ления раннего детства не позволяют, таким образом, заглянуть в них, и потому избавиться от них очень и очень нелегко. Эту модель Фрейд разработал сравнительно поздно, и она не лежит в основе даже его сочинений. Но то, на чем Фрейд стоит всегда, — это взгляд, согласно которому главные моти- вации человеческого поведения возникают из конфликта меж- ду инстинктивными импульсами и требовательным, взыска- тельным и придирчивым рассудком. Это наблюдение он при- меняет не только к отдельному человеку, но и к динамике влечений человеческого общества в целом. Свои последующие книги по культурологии он пишет, бу- дучи тяжело больным. В двадцатые годы Фрейд становится всемирно признанной знаменитостью, но рак десен привязы- вает его к дому и ограничивает круг общения. После прихода к власти национал-социалистов книги Фрейда были запрещены и сожжены. Вступление немецких войск в Австрию в марте 1938 года вынуждает Фрейда эмиг- рировать в Лондон. Четыре из пяти его сестер остались в Вене, были отправлены национал-социалистами в концентрацион- ный лагерь и убиты. 23 сентября 1939 года безнадежно боль- ной Фрейд покончил с собой в Лондоне, приняв смертельную дозу морфия. Что осталось на сегодняшний день от его теорий? Во-пер- вых, большая заслуга Фрейда в том, что он поставил в центр своих наблюдений чувства, психические конфликты и бессо- знательное. Перенятая Фрейдом у Брейера и отточенная им методика лечения до сих пор сохранила свое значение и ши-
Я — это я? И если да, то насколько? 83 роко применяется во всем мире, пусть даже сам психоанализ раскололся на множество течений и школ, которые, пусть в разной степени, довольно далеки от первоначальных воззре- ний самого Фрейда. Что касается научных достижений в исследовании чело- веческой психики, то здесь, надо отдать должное, Фрейд об- ладал поразительным чутьем. Но только им одним. Он путе- шествовал по психике своих пациентов как картограф, ко- торый, не имея корабля, пытается по смутным рассказам о неведомом континенте нанести на бумагу его подробную кар- ту. Отсюда проистекала и его надменность: никто не смог, поль- зуясь его методом, добиться таких же результатов. Континент носит название «бессознательное», а Фрейд стал первопро- ходцем и первооткрывателем. Но дни его были сочтены, и Фрейд прекрасно это осознавал. В объективном исследовании мозга, которое он когда-то оставил, потому что оно не могло ему ничем помочь, наука обогнала его. Единственный вопрос заключался в том, сколько найденных им очертаний берегов, рек, гор и островов останется на новой карте. В книге о принципе влечения Фрейд, самокритично оце- нивая свое поведение, пишет, что, естественно, биологии суж- дено разгадать загадки человеческого духа, только она одна сможет добыть информацию, которая окажется способной «потрясти и разрушить до основания построенное нами ис- кусственное сооружение из гипотез». Психоанализ не наука, это всего лишь метод. Допущения психоанализа научно ничем не подтверждены. Именно поэ- тому в течение тридцати лет после смерти Фрейда представи- тели научной неврологии были настроены к психоанализу не- примиримо. В то время психоанализ переживал пору своего расцвета. Ученые, исследовавшие мозг электрофизиологиче- скими методами и измерявшие все душевное в микрометрах и милливольтах, представлялись ученикам Фрейда такими же нелепыми, какими казались нейробиологам психоаналити- ческие беседы за чашкой кофе. Только сегодня, после неос- поримого торжества научного исследования мозга, некоторые ученые отваживаются по достоинству оценить достижения Фрейда. То, что для Фрейда было предметом туманных спекуля- ций, стало совершенно ясным ученым-мозговедам. Глядя на
84 Рихард Давид Прехт человеческий мозг, можно увидеть его области, отвечающие за сознательное. Эти области, как уже было сказано выше, нахо- дятся в ассоциативной коре. Есть еще и области, порождаю- щие и сохраняющие неосознанные процессы, а именно ствол мозга, мозжечок, таламус (зрительный бугор) и подкорковые центры конечного мозга. Таким образом, можно довольно просто анатомически разделить сознательное и бессознатель- ное. Несмотря на это, уже очень давно исследователи мозга ста- ли за километр обходить бессознательное. Дело в том, что и нейробиологам не так-то просто дается описание и понима- ние бессознательного. Бессознательные процессы часто про- текают очень быстро, к тому же о них — это знал и Фрейд — нельзя сообщить словами именно потому, что сам человек о них ничего не знает. Таким образом, остается только один вы- ход: либо психотерапевт, беседуя с больным, читает между строк и пытается разгадать содержание бессознательного, либо больного исследуют с помощью компьютерного томографа и наблюдают, какие реакции в структурах, отвечающих за бес- сознательное, возникают в ответ на определенные вопросы или задания. Однако насколько проста и ясна задача перечислить об- ласти мозга, отвечающие за бессознательное, настолько же разнообразным может оказаться это бессознательное. Бессо- знательными можно, например, считать процессы, пережи- ваемые человеком на уровне ниже порогового: то есть человек их не осознает и не замечает. Мы воспринимаем массу впечатлений, о которых не име- ем ни малейшего понятия. Дело в том, что наше внимание в каждый данный момент времени может быть направлено лишь на ничтожную долю того, что мы на самом деле видим, слы- шим или осязаем. Остальное прямиком отправляется в бессо- знательное. Что-то из этого сохраняется (якобы тайно), что- то — нет, и контролировать этот процесс нет возможности. Мы целенаправленно воспринимаем только то, что соответс- твует нашему вниманию, нашим целям или нашим потреб- ностям. Тот, кто чувствует голод, будет в первую очередь заме- чать то, что связано с едой или ресторанами, а тот, кто приехал за границу полюбоваться достопримечательностями, будет смотреть на город не так, как смотрел бы на него в поисках работы.
Я — это я? И если да, то насколько? 85 Чем сильнее сосредоточен человек на чем-то определен- ном, тем меньше воспринимает другие предметы. Если чело- век нарушает правила дорожного движения, это означает чаще всего, что он просто не видел соответствующий знак, иногда глядя на него в упор. Сколько людей, повинных в дорожно- транспортных происшествиях, рассказывают потом, что прос- то не заметили другой автомобиль. Когда наше внимание сосредоточено на определенном предмете, наш мозг перестает обращать внимание на другие вещи, какими бы странными и нелепыми они ни были. Эти предметы должны, просто обязаны привлечь наше внимание, но мы их не замечаем. Примером может служить фильм пси- хологов Дэниела Саймонса из университета штата Иллинойс и Кристофера Чебриса из Гарвардского университета — извест- ный эксперимент с гориллой. Сюжет: две команды игроков в мяч стоят на поле друг про- тив друга. Игроки одной команды одеты в белые костюмы, иг- роки другой команды — в черные. Игроки в обеих командах передают мяч друг другу, причем во время передачи мяч дол- жен удариться о землю. Фильм показывают большой группе испытуемых. Их за- дача — подсчитать, сколько раз мяч отскочит от земли в ко- манде «белых». Большая часть испытуемых легко справляется с задачей и называет правильное число. Однако психологу, проводящему эксперимент, этого мало, и он спрашивает зри- телей, не заметили ли они при просмотре фильма что-то не- обычное. Больше половины испытуемых ответили, что не за- метили ничего особенного. Только при повторном просмот- ре, когда им не надо было концентрировать внимание на подсчете подскоков мяча, зрители увидели, к своему изум- лению, что во время игры на экране появляется переодетая гориллой женщина, останавливается в самом центре и при- нимается барабанить себя в грудь. Большая часть зрителей при первом просмотре были так увлечены подсчетом подскоков, что вообще не заметили гориллу! В следующем опыте психолог предлагал зрителям подсчи- тать число подскоков мяча в команде «черных». В этом случае не замечали переодетую гориллу только треть испытуемых. Переодетая женщина бросалась в глаза испытуемым чаще, по- тому что тоже была одета в черное.
86 Рихард Давид Прехт Этот фильм являет собой наглядный пример того, как наше внимание фильтрует воспринимаемый нами материал, причем фильтрует без всякого участия сознания. Наше вни- мание — это луч прожектора, выхватывающий из темноты лишь ограниченный малый участок. Остальное исчезает во мраке бессознательного. Немалая часть содержания нашего бессознательного со- храняется в мозге в результате именно такого темного воспри- ятия. Другая, весьма значительная, часть состоит из пережи- того в материнском чреве и в первые три года жизни. В это время наше восприятие является очень интенсивным, но наша ассоциативная кора еще настолько незрелая, что не способна сохранять эти переживания и восприятия так, чтобы они по- том стали достоянием нашего сознания. Наша личность при- близительно на две трети формируется именно таким образом, причем мы не в состоянии ни вспомнить об этом формирова- нии, ни обдумать обстоятельства, в которых оно протекало. Помимо таких каждодневных неосознанных восприятий и глубоко укоренившегося бессознательного нашего раннего детства, существует и иная форма бессознательного. Приме- ром является автоматическое поведение. Бывало, мне прихо- дилось в дым пьяным возвращаться домой, проделывать ки- лометровый путь и добираться до родного очага, не помня при этом ни единого шага на этом пути. И каким образом мои пальцы в течение десятой доли секунды находят нужные кла- виши сейчас, когда я пишу эту фразу? Если кто-нибудь закроет клавиатуру и попросит меня ска- зать, на какой клавише какая буква находится, едва ли я дам хоть один правильный ответ. Выходит, мои пальцы знают это гораздо лучше, чем я! Незабытыми оказываются множество пережитых в прошлом и, как мне думается, прочно забытых вещей, которые в определенных обстоятельствах могут через много лет внезапно выпрыгнуть из памяти, хотя в промежут- ке эти воспоминания напрочь отсутствовали в моем сознании. Весьма показательный пример — запахи, обладающие способ- ностью восстанавливать в памяти целую цепь, казалось бы, навсегда забытых событий. По зрелом размышлении приходится признать: в главном Фрейд оказался прав — большая часть того, что происходит в нашем головном мозге, происходит бессознательно. Мало
Я — это я? И если да, то насколько? 87 того, это бессознательное оказывает на нас очень сильное вли- яние. Можно даже сказать, что бессознательное восприятие — это правило, а сознательное (которое, конечно же, для нас очень важно) — исключение. Осознанными становятся только события, в переработке которых принимает участие ассоциативная кора. Знамена- тельно однако, что кора работает по поручению и приказу бес- сознательного. Как уже было сказано в предыдущей главе, чувства суть цемент, скрепляющий нашу личность в единое целое. Без неосознанных импульсов, посылаемых лимбиче- ской системой, у коры просто не будет материала для воспри- ятия, обдумывания, взвешивания и выражения. Без этих им- пульсов кору можно уподобить обесточенной высокопроиз- водительной машине — она не сможет работать. Тем самым бессознательное контролирует сознательное в гораздо боль- шей степени, чем наоборот. В нашем личностном развитии бессознательное возника- ет намного раньше, чем сознательное, каковое пробуждается куда позже. Сумма наших бессознательных переживаний и способностей — подсознание — есть очень мощная сила, по- влиять на которую можно лишь с очень большим трудом. Са- мое частое, к чему мы прибегаем, чтобы приблизиться к собс- твенному подсознанию, — это помощь других людей, чаще всего психотерапевтов. Ученые, исследующие головной мозг, мечтают сегодня о научно-обоснованном психоанализе. В 1979 году всемирно известный специалист, изучавший человеческую память, Эрик Кэндел, сформулировал весьма амбициозную программу: цель заключается в слиянии обеих дисциплин. Однако для психо- анализа предложение Кэндела о строго научном подходе ста- ло чем-то вроде предложения курса лечебного голодания: ни- каких спекуляций, никаких смелых понятий, никаких иллю- зий относительно возможности лечения душевных и телесных болезней психоаналитическими средствами. В противоположность всему этому Кэндел предлагает эм- пирическое исследование, статистику, строгий контроль ре- зультатов и использование сканеров, например магнитно-ре- зонансных томографов, для того чтобы проверить эффектив- ность терапии по ее влиянию на те или иные области мозга.
88 Рихард Давид Прехт Исследование бессознательного экспериментальными на- учными методами только началось. Бессознательное, это бес- призорное дитя философии, которое стали всерьез восприни- мать лишь во второй половине XIX века, сегодня является важнейшим полем экспериментальных исследований на пути к научному познанию человека. Биологически обоснованная теория познания сегодня рас- сматривает человека в двойных границах: во-первых, он огра- ничен, с одной стороны, своими типическими мыслями и спо- собностями, и типическим мозгом приматов — с другой (см. главы 1—4). Во-вторых, в человеке проведена отчетливая гра- ница между сознанием и подсознанием. Нам пока воспреще- но заглядывать в бессознательное, где таится большая часть нашего жизненного опыта и нашей личности. Прежде чем во второй части книги мы перейдем к вопро- су о нашем поведении, нам следует рассмотреть еще один ас- пект, о котором совсем нелишне иметь отчетливое научное представление, при том, что этот аспект незримо витал над нами во всех предыдущих главах. Это припоминание. Что та- кое наша память и как она работает? • Так было там что-нибудь ? Что такое память ?
НЬЮ-ЙОРК Так было там что-нибудь? Что такое память? Он мог бы удовлетворенно откинуться на спинку кресла и с гордостью взирать на содеянное, однако такое поведение не в его духе. Стройный мужчина в новеньком, с иголочки, костюме, прямо, как свеча, стоит в своем рабочем кабинете. Широкими подтяжками и кричаще-красной, в яркий синий горошек бабочкой этот элегантный пожилой человек напо- минает конферансье из великих бродвейских времен пятиде- сятых годов. Но Эрик Кэндел не мастер развлекательного жан- ра, а один из крупнейших в мире исследователей памяти. Комната на двенадцатом этаже довольно проста, но не ли- шена уюта. Никакой экстравагантности. Книгами по специ- альности забита полка, и видно, что ими пользуются. Среди них толстый фолиант «Principles of Neural Science», золотой стандарт научной неврологии, прославивший имя его автора. На подоконнике стоят фотографии членов семьи и умерших коллег. За тонированными окнами виден Северный Манхэт- тен, далеко внизу, среди безрадостных кварталов темных жи- лых домов, бараков и колючей проволоки, по Риверсайд-драйв снуют автомобили. Прошло семь лет с тех пор, как Кэндел получил Нобелев- скую премию по физиологии и медицине за труд своей жиз- ни, посвященный исследованию памяти, труд, полный вол- нующих открытий. Вся вторая половина его деятельности про- шла здесь, на этом этаже. Лаборатории, расположенные по обе стороны от прихо- жей, ничем по виду не отличаются от любой другой лаборато- рии в мире. Но неброские интерьеры обманчивы. Медицин- ский центр Говарда Хьюза Колумбийского университета — са- мое авторитетное в мире учреждение в области исследования мозга. Стоящий передо мной семидесятисемилетний человек, безраздельный хозяин и властелин этого мира, отнюдь не ис-
90 Рихард Давид Прехт копаемое, не почетный профессор в отставке, предающийся причудам. Нет, Кэндел, непререкаемый руководитель мно- жества талантливых и расторопных сотрудников, до сих пор находится в гуще исследовательской работы. Можно спорить о том, состоит ли мир из атомов или все- таки из историй. В начале истории Эриха Рихарда Канделя стоит гитлеровское вторжение в Австрию. На свой девятый день рождения, 7 ноября 1938 года, Эрих получил подарок — модель синего автомобиля с дистанционным управлением. Отец Эриха — еврей, венский торговец детскими игрушками, и машинка становится гордостью мальчика. Два дня спустя, поздним вечером, в дверь постучали. Ночь имперского погрома. Антисемитизм вломился в Вену более жестоко, чем даже в великогерманском рейхе. Матери и обо- им сыновьям погромщики велели очистить квартиру, а отца унизительно допросили и увели с собой. К семье он вернулся через десять дней. Целый год Кандели жили в атмосфере изощренных изде- вательств нацистского режима: их ограбили, лишили жилья и собственности. Отец пополнил ряды безработных. Эрих ос- тался без друзей. Выжить семье помогает Израильская куль- товая община города. В апреле 1939 года сыновьям посчаст- ливилось: они сумели выехать в США. Родители присоедини- лись к ним чуть позже. Лозунг евреев, переживших нацизм, «Никогда не забу- дем!», будет сопровождать Эриха всю жизнь. Родители поселились в Нью-Йорке вынужденно, подчи- нившись обстоятельствам, Эрих же, который отныне будет называть себя Эриком, чувствует себя на новом месте как рыба в воде. В нью-йоркском квартале Флэтбуш он посещает еши- ву, традиционную элитарную еврейскую школу и известную бруклинскую школу «Эразмус-Холл». Из тысячи четырехсот кандидатов только двое, и среди них Эрик, получают стипен- дию для дальнейшего обучения в Гарварде. Здесь Эрик знакомится с Анной Крис, семья которой пре- данно занимается психоанализом. Эрик влюбляется в Анну, но в не меньшей степени увлекается и психоанализом, «самой чарующей из всех наук», «фантастической, универсальной и одновременно эмпирической». Кэндел погружается в чтение трудов Зигмунда Фрейда и открывает для себя «единственно
Я — это я? И если да, то насколько? 91 возможный успешный подход к пониманию человеческого духа». Для того чтобы стать психоаналитиком, придется изучать медицину. Он тяжко вздыхает: «Какая бесконечно скучная специальность». Осенью 1955 года, сидя в кабинете Гарри Грундфеста в Ко- лумбийском университете, Кэндел излагает изумленному ней- рофизиологу программу своих будущих исследований: «Я най- ду те места, где в человеческом мозге находятся фрейдовские эго, ид и суперэго». Сегодня он и сам смеется над своей тогдашней наивно- стью. Три монотонных звука — это даже не человеческий смех, а скорее призывный клич птицы-носорога. В непередаваемо обаятельной манере, смеси венского шарма, еврейского юмо- ра и американской непринужденности, рассказывает он о сво- ем превращении из мечтателя в серьезного ученого. Исследовать всегда только одну нервную клетку (таков был совет Грундфеста) и выбирать для работы достаточно простые организмы, чтобы получать отчетливые результаты, — таким стало его научное кредо. Фрейд тоже начинал нейробиологом, пытаясь создать те- орию «душевного аппарата» на основе учения о нейронах. Постараться сделать то, что не удалось Фрейду из-за недостат- ка знаний его времени, отважился теперь Кэндел. С морским моллюском аплизией (морской заяц) он в течение последую- щих двух десятилетий провел больше времени, чем с женой. Уже первые исследования с помощью микроэлектрода, введенного в нервную клетку этой морской твари, привели начинающего нейробиолога в неописуемый экстаз. Эта эйфо- рия чувствуется до сих пор. Кэндел широко разводит руки, голос становится громче: «Я подслушивал потаенные мысли моего морского зайца!» Но аплизия оказалась еще более сен- сационной во многих других отношениях. «Она оказалась ве- ликодушной, гордой, привлекательной и интеллигентной». Морской заяц хорошо обозрим. В его мозге содержится все- го 20 000 нервных клеток по сравнению с сотней миллиардов у человека. Многие из этих клеток размерами в пятьдесят раз превосходят нервные клетки млекопитающих и порой разли- чимы невооруженным глазом. Кэндел с жаром принимается за работу.
92 Рихард Давид Прехт Сияя, он рассказывает о тех первопроходческих временах: «Эрик в стране чудес» («Eric in Wonderland»). Мир, в котором нет ничего более волнующего, чем исследование мозга, на- несение на карту незнакомого, неведомого континента. Это сравнимо с физикой небесных тел XVII века и с Великими географическими открытиями эпохи Возрождения. В 50-е и 60-е годы путешествие в мир мозга было путешес- твием в неизведанное. Но едва ли можно было отыскать путь к объяснению чувств, мыслей и поведения человека, исходя из свойств нервных клеток морского зайца. Но Кэндел не те- ряет оптимизма. Морской заяц или человек — биохимия не- рвных клеток у них практически одинакова. Не могло ли случиться так, что и клеточные механизмы, лежащие в ос- нове обучения и памяти, сохранились неизменными в про- цессе эволюции и, следовательно, функционируют у всех без исключения живых существ по меньшей мере сходным образом? Нанося легкий электрический удар по хвостовому концу аплизии, он вызывает жаберный рефлекс и одновременно на- блюдает возбуждение определенных нервных клеток. Мало того, обнаруживает, что нервные клетки изменяются. Знако- мые события, «опыт обучения» в кратковременной памяти морского зайца, как выясняется вскоре, повышают пластич- ность синапсов — они становятся больше. Первые доклады Кэндела об аналогиях в характерном для обучения поведении между людьми и морской улиткой повер- гают коллег в шок. Он улыбается. Лучезарная улыбка ребен- ка, который знает, что его волшебная палочка всегда выручит и сработает. «Млекопитающие шовинисты просто не знали, что смогут из этого извлечь. Они всю жизнь верили, что такие опыты можно проводить только с высшими млекопитающи- ми». Область, в которую отважно вторгся Кэндел, не могла быть более трудной и запутанной — исследование памяти. Тем не менее, что это такое — память и припоминание? Непросто дать ответ на этот вопрос. Возможно, память — синоним на- шей идентичности? Что сталось бы с нами, потеряй мы спо- собность к припоминанию? Без воспоминаний мы лишились бы не только биографии, у нас не стало бы и жизни, во вся- ком случае осознанной.
Я — это я? И если да, то насколько? 9В Понять означает связать между собой вещи, о которых мы что-то знаем. Но знаем мы только то, что храним в памяти. Чтобы понять фразу, которую вы только что прочли, вам надо, с одной стороны, понять все содержащиеся в ней слова и од- новременно разобраться в значении всей фразы, то есть в ее смысле. Очень полезно, если вы припомните также и предло- жения, которые прочитали раньше, если и не буквально, то по крайней мере их значение. Я осознанно выделил курсивом слово «значение», потому что оно сообщает нам нечто очень важное: дело в том, что мы сохраняем в мозге (как правило) не слова и не предложения, а нечто весьма личностное, квинтэссенцию, значение, кото- рое приписываем вещам. Это относится не только к словам, это относится ко всему. Лица, знакомые нам, могут придумать из головы лишь очень немногие — это не могут сделать даже талантливые художники. Если я думаю об очень любимом мною в детстве дедушке, то представляю его в картинах, в из- бранных сценах, в очень маленьких, но эмоционально насы- щенных фрагментах. Это впечатления, а не длинный фильм. Если я представляю себе мою квартиру, то никогда не вижу всех комнат, из которых она состоит, а лишь отдельные поме- щения или их части. Как можно объяснить эти скудно освещенные фрагменты фильмов? Каким образом из информации получается значе- ние? Кто определяет выбор? Почему я до сих пор помню, как звали пса нашего школьного дворника, но забываю позвонить жене в юбилей нашего знакомства? И это несмотря на то что я прекрасно помню нашу дату, зато мне нет никакого дела до собаки дворника, а жена очень и очень небезразлична. И по- чему мне в голову пришел именно пример с собакой, о кото- рой я за последние тридцать два года не подумал ни разу? Представляется, что припоминание неуправляемо. Оно вспыхивает внезапно, как молния, и неожиданно встает пе- ред глазами. Воспоминание невозможно контролировать по собственному усмотрению. Да что там, воспоминание невоз- можно и забыть по собственному произволу! Что это за безымянная сила воспоминания, высвобож- дающая из тени забвения целые картины и возвращающая их в мое сознание? Какая часть моей памяти относится к со- знанию, а какая — к подсознанию? Кто или что управляет
94 Рихард Давид Прехт переносом осознанного знания в большой сундук забытого? И кто время от времени достает из сундука то или иное вос- поминание? Когда я после двенадцатилетнего отсутствия снова побы- вал в Берлине, то испытал несказанную радость, вдохнув не- забываемый запах его подземки. Причем я даже не знал, что, оказывается, хорошо заметил когда-то этот запах и что, види- мо, он мне понравился. Так сам ли я припоминаю? Или вос- поминание живет своей, независимой от меня жизнью? Дейс- твительно ли я субъект воспоминания или, наоборот, в боль- шей степени его объект? То, что наш мозг сохраняет значения, а не данные, как ар- хив или компакт-диск, делает исследование памяти и воспо- минания весьма трудным. Понятное дело, настанет день, ког- да исследователи головного мозга смогут, вооружившись ме- тодами генетики, химии, электрофизиологии, описать эти процессы, но смогут ли они после этого их понять? Что мож- но узнать о человеческой памяти, зная, как взаимодействуют между собой те или иные молекулы? Представляется, что уче- ные, исследующие память, еще меньше способны оставить философов без работы, нежели их коллеги, занимающиеся изучением чувств или подсознания. Когда мы припоминаем, то думаем о продуманном и про- чувствованном, оставившем следы в головном мозге. Мы ду- маем и чувствуем при этом так же или почти так же, как и в первый раз. Единственное исключение составляет маленькая группа так называемых «savants», или «знающих». Это люди, которые в определенных областях обладают удивительной, феноменальной памятью, как, например, Ким Пик, послу- живший прообразом главного героя фильма «Человек дождя», в котором Дастин Хоффман играет страдающего аутизмом «са- ванта». Ким живет в Солт-Лейк-Сити и может воспроизвести на- изусть, слово за словом, содержание двенадцати тысяч книг. Кроме того, он без долгих размышлений даст правильный от- вет, если спросить его, на какой день недели приходится лю- бая, на выбор, календарная дата. Но за эту способность Ким платит очень высокую цену. Ему уже за пятьдесят, но он жи- вет с отцом и не может ни самостоятельно одеться, ни приго- товить себе глазунью или сандвич.
Я — это я? И если да, то насколько? 95 Некоторые исследователи памяти видят в «савантах» окно, позволяющее заглянуть внутрь человеческого мозга. Но к со- жалению, то, что удается там рассмотреть, оказывается на по- верку весьма и весьма загадочным. Дело в том, что у «саван- тов» выпадают или редуцируются определенные функции го- ловного мозга, и, возмещая этот дефицит, они переключаются на другие релейные контуры мозга, отличающиеся удивитель- но высокой производительностью. Но почему, например, та- кой «савант», как Стивен Уилтшир, после сорокапятиминут- ного полета над незнакомым ему Римом смог по памяти (!) на- рисовать не только каждый дом, но мало того — верное число окон во всех домах (!), и почему он запоминает не значения (читай — впечатления), но а фактическую информацию? На это современная наука пока не может дать удовлетворитель- ного ответа. То, что мы, не будучи «савантами», забываем очень мно- гое из того, что нам приходится пережить, имеет и положи- тельную сторону. Воспоминания украшают жизнь, но только забывание делает ее переносимой. Но как происходят воспоминание и забывание? Исследо- ватели мозга подразделяют память на декларативную (то есть ясно и отчетливо выраженную) и не-декларативную (скры- тую). Это подразделение в точности соответствует сознатель- ному и подсознательному. Декларативные способности по- зволяют вызывать из памяти осознанные переживания и мыс- ли, человек может рассказать об этих воспоминаниях, ясно и отчетливо их выразить. Способность к скрытой памяти соот- ветствует сохранению в ней вещей, которых мы не замечаем и о которых ничего не знаем, как в моем случае с запахом бер- линской подземки. Память обоих типов можно подразделить на более мелкие категории, то есть так же, как делят типы «я» или типы бессо- знательного. Декларативная память, очевидно, состоит из трех компонентов: эпизодической памяти, фактической памяти и осведомляющей памяти. Эпизодическая память сопровожда- ет нас в осознанной повседневной жизни. Все, что кажется достойным размышления, все, что меня трогает и занимает, переходит в эту эпизодическую память. Из всех типов памяти именно этот в наибольшей степени определяет мое представ- ление о себе и мою идентичность. Здесь мы, по меткому вы-
96 Рихард Давид Прехт ражению Макса Фриша, «изобретаем биографию, которую за- тем считаем своей жизнью». То, в чем я сам не являюсь главным исполнителем, и то, в чем не являются соисполнителями другие важные для меня люди, переходит в фактическую память. Все, что я здесь и сейчас пишу по памяти, происходит именно оттуда — из фак- тической памяти, и переходит из нее в вашу. Кулинарные ре- цепты, номера счетов, расписание поездов, на которых я ре- гулярно езжу, все мое знание о мире хранятся именно в этой памяти. Но для полноценной работы этой памяти нужны оп- ределенные предпосылки и условия. Чтобы я мог распознать некоторые вещи, окружающие меня в жизни и имеющие для меня какое-то значение, я дол- жен знать, что я их знаю. Эту задачу выполняет осведомляю- щая память. Она подсказывает, знаю я что-либо или нет. В нор- ме для этого не требуется никаких доказательств и проверок. Эта память работает без усилий с нашей стороны и чисто ав- томатически: я знаю, знакома мне эта вещь или нет, и число исключений, когда я не уверен в этом, очень мало. Своим автоматизмом осведомляющая память похожа на скрытую память. Сюда относятся случаи интуитивного вос- поминания, в котором сознание играет весьма скромную роль или вообще не имеет значения. В предыдущей главе я упоминал о «знающих» пальцах на компьютерной клавиатуре и о «знающих» ногах по дороге до- мой. Очевидно, они на удивление быстро вспоминают нуж- ные клавиши или верный путь, не привлекая для этого слиш- ком медленно работающее (или затуманенное алкоголем) сознание. Опытный водитель автоматически фиксирует и интуитивно анализирует ситуацию на дороге. Хороший на- падающий футбольной команды не раздумывает долго, когда за полсекунды принимает решение, куда пошлет мяч, а вра- тарь также автоматически выбрасывает руки в нужном направ- лении. Во всех этих случаях работает скрытая память нашего подсознания. Один из самых таинственных вопросов — вопрос о втором важном решении, какое приходится принимать моей памяти. Она делит все вещи не только на знакомые и незнакомые. Она различает также важное и не важное. Едва ли мы способны воспринимать все вещи, находящиеся в комнате. Но если что-
Я — это я? И если да, то насколько? 97 то во внешнем виде комнаты изменилось и она стала выгля- деть необычно, мы тотчас это замечаем. Очевидно, для нас всегда важно нечто новое и необычное. И только то, что рас- познается как достаточно важное, подлежит осознанному со- хранению. Но кто принимает решение о важности той или иной вещи? Похоже, важность может иметь как осознанное, так и неосознанное происхождение. Правда, разделить деклара- тивную и скрытую память не так легко, как может показать- ся по прочтении вышеизложенного. Несмотря на то что исследователи мозга единодушны в та- ком трехчленном делении памяти, все же их построения ос- таются чисто гипотетическими конструкциями. И это пра- вильно: при ближайшем рассмотрении выясняется, что все эти удобные различия весьма неотчетливы и спекулятивны. Если уж быть честными и откровенными, то и сами тер- мины происходят не из науки о мозге, а из психологии, и сте- пень их истинности так же высока, как истинность фрейдов- ских понятий «ид», «эго» и «суперэго». Конечно, это практич- ное и относительно логичное деление, но оно не имеет под собой твердой почвы. Причину угадать нетрудно: в мозге нет встроенной в него платы с надписью «память», которую мож- но было бы описать и в которой различные накопители вы- полняют ту или иную функцию. Также мало указаний на су- ществование области «кратковременная память» или ареала «долговременная память». Не имеют в головном мозге посто- янного места жительства ни декларативная, ни скрытая па- мять. На физиологическом уровне исследователи функций мозга пока бродят в почти полных потемках. Но если для памяти в мозге нет определенного места, то каким образом Эрик Кэндел мог исследовать «кратковремен- ную память» морского зайца и при этом наблюдать, как при обучении расширяются и увеличиваются в объеме синапсы? Ответ заключается в том, что исследованные Кэнделом био- химические механизмы можно обнаружить на многих нервных клетках. Надо только выяснить, какие нейроны отвечают за те или иные функции, чтобы поставить опыт целенаправленно. Решающей была необходимость показать, как именно опыт оставляет след в мозге — то есть показать измененные синапсы. Пластическая изменчивость синапсов позволяет на 4-752
98 Рихард Давид Прехт короткий срок сохранять приобретенный опыт. В действи- тельности, как оказалось, синапсы всех животных постоянно изменяются в зависимости от приобретенного опыта, (пусть даже в рамках намеченных возможностей). Естественно, нерв- ные клетки не могут научиться всему, они лишь обладают ог- раниченными гибкостью и пластичностью. Номинантом Нобелевской премии Кэндел стал, когда ему удалось показать, что подобные эксперименты можно ставить не только на аплизии, но и на крысах. В 80-е годы он откры- вает белок CREB (цАМФ-зависимый связывающий белок). Если этот белок контактирует с нервной клеткой, то возрас- тает количество синаптических соединений. Кэндел открыл, что при формировании кратковременной памяти синапсы начинают работать более эффективно. Напротив, долговре- менная память возникает не в результате улучшения качес- тва самого синапса, но в результате увеличения числа сина- птических связей, а это число растет под влиянием белка CREB. Это открытие позволило Кэнделу совершить окончатель- ный прорыв — создать первую подлежащую обсуждению те- орию возникновения долговременной памяти. Он получил Нобелевскую премию в 2000 году вместе со шведом Арвидом Карлссоном и американцем Полом Грингардом. Карлссон за- ложил основы понимания сути процессов, происходящих при болезни Паркинсона, и предложил методы замедления разви- тия болезни. Грингард открыл, каким образом белки, будучи сигнальными молекулами, могут изменять реактивность нерв- ных клеток головного мозга. Это важная основа работ Кэнде- ла в области возникновения и сохранения долговременной памяти. Кэндел понимает, что, по сути, лишь поскреб «по поверх- ности» долговременной памяти, что стал первым, но отнюдь не последним, ведь в этой области осталось множество невы- ясненных вопросов. В своих исследованиях Кэндел сосредоточился на облас- ти гиппокампа крысы, а гиппокамп — это область головного мозга, отвечающая за пространственную ориентацию. Пока крыса учится ориентироваться в новом для нее лабиринте, в ее гиппокампе происходит значительное увеличение содер- жания белка CREB. Правда, подобные же биохимические из-
Я — это я? И если да, то насколько? 99 менения происходят и в других областях головного мозга, ко- торые, насколько нам известно, не имеют прямого отношения к обучению и припоминанию. Таким образом, запускаемые белком CREB события в нервных клетках являются необходи- мым, но отнюдь не достаточным объяснением того, как воз- никает долговременная память. Если сравнить память с высшей математикой, то исследо- ватель мозга сейчас находится в положении человека, кото- рый только-только понял, что такое число. Способ, каким наш мозг запоминает и сохраняет впечат- ления, каким образом отличает важное от не важного и поче- му это делает, по-прежнему остается загадкой. Зато совершен- но ясно и очевидно, что мне, для того чтобы что-то вспомнить, причем вспомнить вполне осознанно и самостоятельно из- влечь из определенного ящика памяти, надо сформулировать это что-то словесно, в виде речи. Эта речь состоит, впрочем, не столько из слов, как, например, заученное наизусть стихо- творение, сколько из рефлексии, а рефлексия, насколько нам известно, невозможна для человеческого мозга без языка. Но если все, что мы знаем, или полагаем, что знаем, связано с языком, то что такого особенного в этом отличном средстве познания, в языке? Дает ли он нам привилегированную воз- можность доступа к действительности? Позволяет ли полу- чить объективное знание о мире? • Муха в стеклянной банке. Что такое язык?
КЕМБРИДЖ Муха в стеклянной банке Что такое язык? Осень 1914 года. Молодой авиационный инженер оказал- ся на борту сторожевого катера на Висле. С июля Австро- Венгрия находится в состоянии войны, которую позже в учебниках истории назовут Первой мировой. Однако двад- цатипятилетнего инженера, проходящего службу на восточ- ном австрийском фронте, мало интересует война, на кото- рую он, впрочем, пошел добровольцем. Он нашел старую га- зетную статью, и она интересует его гораздо больше, чем военные действия. Речь идет о выяснении обстоятельств одного дела, рас- смотренного парижским судом. Дело касается дорожно-транс- портного происшествия, случившегося год назад, а запутан- ные происшествия с автомобилями в крупных европейских городах пока еще кажутся чем-то особенным и из ряда вон вы- ходящим. Чтобы восстановить в мельчайших подробностях все об- стоятельства аварии, суд постановил воссоздать сцену проис- шествия в виде уменьшенной модели. Игрушечные дома, иг- рушечный грузовик, игрушечные люди и миниатюрная детская коляска были расставлены по местам, а потом передвигались в зависимости от показаний свидетелей. Инженер очарован прочитанным. Как может модель пол- ноправно представлять и отражать реальность? Во-первых, если игрушечные фигурки по-возможности точно соответс- твуют реальным объектам. И во-вторых, если отношения меж- ду фигурами точно соответствуют отношениям между реаль- ными объектами. Но если можно отражать реальность с помощью игрушеч- ных фигур, то нельзя ли точно таким же способом отобразить реальность с помощью фигур мышления и слов? «В предло-
Я — это я? И если да то насколько? 101 жении, — записывает он в своем дневнике, — в виде опыта со- ставляется некий мир». Как Декарт в начале Тридцатилетней войны дал филосо- фии сильный толчок в новом направлении, так и наш авиаци- онный инженер в начале Первой мировой войны изменил на- правление развития философии. Более радикально, чем кто- либо до него, он поставил в центр мышления логику языка. Этот поворот сделал его одним из самых влиятельных фило- софов XX века. Имя этого человека Людвиг Витгенштейн. Витгенштейн родился в 1889 году в Вене — городе Зигмун- да Фрейда, Эрнста Маха, Густава Малера и Роберта Музиля. Он был младшим из девяти детей Карла Витгенштейна, одно- го из самых могущественных стальных магнатов того времени. Мать Витгенштейна была пианисткой, и сочетание духа купе- ческой денежной аристократии и духа высокого искусства очень напоминает атмосферу в доме описанных Томасом Манном Будденброков. Если сравнить судьбу девяти детей Витген- штейна с судьбой Томаса, Кристиана и Тони Будденброков, то участь последних трех можно считать почти нормальной. Один из сыновей Витгенштейна стал знаменитым пианистом, но трое других позже покончили жизнь самоубийством. Характер Людвига с детства отличался большой внутрен- ней напряженностью, он страдал от неуверенности и был склонен к депрессии. Временами, правда, вел себя надменно и своенравно. Как и все дети этого семейства, Людвиг полу- чил частное образование, и в школу его отдали только в че- тырнадцатилетием возрасте. В отличие от других философов, он не был хорошим учеником. Однако выпускные экзамены, которые с грехом пополам все же сдал, позволили ему учить- ся на инженера. Витгенштейн питал слабость к технике и ма- шинам, что было в обычае того времени, когда инженеры сво- ими автомобилями, самолетами, лифтами, небоскребами и телефонами революционизировали жизнь, возвещая приход современного мира. В 1906 году он поступает в техническую высшую школу Берлин-Шарлоттенбург, университет мирового уровня, но уже в 1908 году уезжает в Манчестер и занимается там, с перемен- ным успехом, авиационными моторами и пропеллерами. Но очаровывают его не моторы, а логика и математика. Он посе- тил в Йене математика Готлоба Фреге, который, почти не за-
102 Рихард Давид Прехт меченный миром, пытался расшифровать не только математи- ку, но и логические законы. Фреге распознал в Витгенштейне незаурядный талант и отослал его к философским авторитетам того времени: Альфреду Норту Уайтхеду и Бертрану Расселу — в Кембриджский университет. Витгенштейн поступает на философский факультет кол- леджа Святой Троицы (Тринити-колледж) в Кембридже, но почтенный Бертран Рассел поначалу воспринимает молодого Витгенштейна как пустого болтуна: «После лекции ко мне явился какой-то горячий немец, чтобы поспорить со мной... Собственно, разговор с ним был чистой тратой времени». Но вскоре отношение Рассела кардинально меняется. Всего че- рез несколько недель он уже считает Витгенштейна гением и ставит блеск его мышления выше своего собственного. Он позволяет Витгенштейну критически разобрать свои «Осно- вы математики» и внести в них коррективы. Мало того, он на- деялся многому научиться у австрийца, который на семнад- цать лет моложе его. Витгенштейн с жаром принимается за работу, прерыва- емую, правда, частыми отъездами в Норвегию, где они с од- ним кембриджским приятелем построили на берегу фьорда хижину, чтобы сполна предаваться гомосексуальным утехам. Но Витгенштейн желал большего, нежели улучшения Рас- селовой логики. Результатом усилий Витгенштейна стала его собственная «ультимативная» работа «Логико-философское сочинение». Во время войны он продолжал свои исследования, и при- тязания его стали еще больше: «Да, суть моей работы расши- рилась от познания основ логики до познания сути мира». Еще до окончания войны, летом 1918 года, книга была закончена. Печатают ее, однако, только в 1921 году в одном журнале. В 1922 году выходит двуязычное издание под общим, известным сегодня названием английского перевода «Tractatus Logico- Philosophicus» — книжечка объемом не больше сотни страниц с весьма своеобразно пронумерованными предложениями и абзацами, что позволяет цитировать сочинение Витгенштей- на как Библию. Реакция на книгу в Кембридже и во всем фи- лософском мире Западной Европы была восторженной. Что превратило плохого ученика в яркую комету на небо- склоне философии? И в чем заключалась его прославляемая
Я — это я? И если да, то насколько? 103 со всех сторон гениальность? Как нам явственно показывает история с моделью парижского дорожно-транспортного про- исшествия, новаторская мысль Витгенштейна состояла в том, чтобы поставить язык в центр философии. Как ни парадоксально это звучит, но до тех пор язык был заброшенным пасынком философии. Всем философам было ясно, что они выражают свои мысли словами и предложени- ями, но те же философы редко озадачивались зависимостью своих мыслей и умозаключений от языковых средств. Даже Кант, который поставил в центр философии правила игры, коими руководствуются наши опыт и мышление, не занимал- ся проблемой необходимости языка и его законами. Такое же упущение Витгенштейн обнаружил у Уайтхеда и Рассела. Как можно излагать миру логику человеческого опыта и человеческого познания, если находится в пренебрежении та вторая логика, в которой формулируют первую? «Вся фило- софия, — утверждал Витгенштейн, — есть языковая критика». Пока все правильно. Но как должны выглядеть исправле- ния и контрпредложения? Витгенштейн вспомнил то досто- памятное уличное происшествие, игрушечные фигурки и их взаимоотношения, отражающие реальность. То же самое имеет место и в предложении: его слова и их взаимораспо- ложение тоже отражают реальность. Существительное (имя, nomen) соответствует «вещам» мира. Свое значение они по- лучают включением в предложение. Если существительные и их взаимозависимость и упорядочение соответствуют тако- вым в реальности — значит, предложение истинно. Таков, следовательно, принцип, ибо если зеркало верно отражает действительность, то в нем должны быть устранены все конструктивные ошибки. В случае языка это означает, что он должен быть оптимально приспособлен для повседневно- го использования. Должны быть исключены все бессодержа- тельные и бессмысленные предложения. Бессодержательные предложения — это те, что независи- мо от того, верны они или ложны, не нуждаются в реальнос- ти. Например: «Зеленое — это зеленое». Бессмысленные предложения — это те, которые невоз- можно отнести ни к истинным, ни к ложным, поскольку им не соответствует никакая объективная реальность. Например: «Предложение, которое я сейчас произношу, — ложно».
104 Рихард Давид Прехт Витгенштейн был настолько последователен, что хотел бы исключить из языка все моральные высказывания, так как «добро» и «зло» не отражают вещей, реально существующих в действительности. Мораль, таким образом, может быть выра- жена в языке жестов или взглядов. «То, что может быть выска- зано, должно быть высказано ясно. О том, о чем невозможно говорить, следует молчать». Витгенштейн мечтал создать точный язык, с помощью ко- торого можно было объективно понимать и описывать реаль- ность во всех областях жизни. Для этого он учреждает в Вене «Общество Эрнста Маха» — группу ученых-теоретиков и фи- лософов, которая к 1922 году оформляется в Венский кружок. Члены этого кружка пытались разработать и воплотить в жизнь программу Витгенштейна. Кружок тяжко трудился четырнадцать лет, но усилия ока- зались напрасны. Проект провалился по всем направлениям. Можно сказать: к счастью, ибо что могло из него выйти? Что бы это был за тоталитарный язык и что за тоталитарное обще- ство, предписывающее гражданам на нем говорить. Как мно- го бы мы потеряли, если бы школьные учителя запретили уче- никам писать двусмысленные предложения, не прибегать к иронии и не использовать метафоры. И какой бы скучной ста- ла философия, если бы Витгенштейну удалась его реформа. Проект точного языка провалился не из-за недобросовест- ной работы Венского кружка. Причина глубже. Дело в том, что точный язык в буквальном смысле слова бесчеловечен, он есть признак совершенного непонимания эволюции челове- ка и основной функции языка. Понятно, что движущей силой его развития, и это очевидно, не являлось стремление к исти- не и самопознанию. Скорее толчком к возникновению языка стала социальная потребность во взаимопонимании. Витген- штейн, напротив, рассматривал язык как единственный инс- трумент познания. Он смотрел на язык как техник и инженер и оценивал его пригодность с точки зрения логики. Эту переоценку он разделял с Уайтхедом и Расселом — все они полагали логику всемирной формулой мышления, чем она (логика) наделе не является. Она есть лишь одно из средств мышления, лишь один элемент языка. Оценивать все с точ- ки зрения законов логики невозможно, в практической жиз- ни это приводит к абсурду!
Я — это я? И если да, то насколько? 10Б Чтобы понять, как такие интеллектуалы, как Рассел и Витгенштейн, могли дойти до того, чтобы объяснять мир единственно с точки зрения логических правил, надо пред- ставить себе царившую в то время в Кембридже атмосферу. Дух новаторства, свойственный техникам и инженерам, охва- тил и дремавшую в предшествовавшие десятилетия, лишен- ную вдохновения философию, и переживал в Кембридже пе- риод своего расцвета. Рассел и Витгенштейн и сами, вероят- но, не знали, ведут ли философию к ее высочайшему пику или им придется окончательно ее упразднить. Но они были так за- хвачены и взволнованы собственными идеями, что верили в возможность пожертвовать всем, что делает законченной кар- тину жизни. По отношению к другим наукам о человеке они вели себя с ужасающей надменностью. Витгенштейн читал Фрейда, но поняв, что психоанализ и логика несовместимы, нашел его таким же бесполезным, как психологию. Об исследованиях мозга он вообще не ведал, что, учитывая особенность време- ни, нельзя ставить ему в вину. Имена Кахала и Шеррингтона были тогда неизвестны подавляющему большинству мысли- телей. Философское образование Витгенштейна было довольно поверхностным в сравнении с таковым того же Рассела. По- сему Витгенштейн не утруждал себя вопросом о том, может ли человек вообще адекватно воспринять объективную реаль- ность, то есть вопросом, волнующим философию самое поз- днее со времен Канта. Витгенштейн не интересуется психологией восприятия, занимавшей умы очень многих его современников. В своем «Трактате» он не уделил ни одного слова социальному контек- сту языка и речи. Только этим можно объяснить, что идеаль- ный человек Витгенштейна должен использовать язык точно так же, как одиннадцатилетний Джозеф, о котором пишет Оливер Сакс в книге «Немые голоса»: «Джозеф видел, разли- чал, категоризировал, использовал. У него не было трудностей с перцептивными (относящимися к восприятию и ощущению) категоризацией и обобщением, но, как представляется, даль- ше этого дело не шло... Было такое впечатление, что он все на свете воспринимает буквально, что он не в состоянии играть с образами, гипотезами и возможностями, не может вступить
10Б Рихард Давид Прехт в богатый мир фантазий и метафор. Он был втиснут в «здесь и сейчас», как животное или младенец. Его мир был ограни- чен конкретным непосредственным опытом, но в отличие от маленького ребенка он сознавал эту свою ограниченность». Суть истории Джозефа заключается в том, что он не был учеником, воспитанным по рецептам Витгенштейна, — это был глухой мальчик, которого в течение первых десяти лет жизни не обучили языку жестов. Речевому опыту Джозефа не- ведомы оттенки, возникающие только при активном исполь- зовании языка. Но Джозеф никогда в жизни не пользовался языком — ни звуковой речью, ни языком жестов. Тем не ме- нее он понимает слова и весьма непосредственно чувствует синтаксис предложений. Таким образом, его понимание язы- ка на элементарном уровне является логическим, но не соци- альным. Иными словами, на таком языке невозможно полно- ценно общаться с окружающими. Объяснение этому феномену давно известно. С того вре- мени, когда американский лингвист Ноам Чомски в 60-е годы выдвинул свою теорию языка, с большой долей вероятности считают, что люди появляются на свет с врожденной спо- собностью к языку и к порождению грамматики. Поэтому маленькие дети выучивают свой первый язык, по сути, ав- томатически. Объем и качество языка растут у них так же, как, скажем, органы или конечности. Важной предпосылкой ов- ладения языком является, правда, способность подражать зву- кам речи, которые они слышат. Подобно диким шимпанзе люди применяют в своей речи всего лишь три дюжины различных звукосочетаний, зато мо- гут формировать из них сложные предложения. Представля- ется, что у шимпанзе каждое звукосочетание имеет опреде- ленное значение. В процессе же развития человека, напротив, такие звуки, как, например, «ба» и «до» постепенно теряют свое значение. Они становятся слогами. Это означает: люди складывают из бессмысленных звуков осмысленные слова. Почему этот процесс у человека, в отличие от остальных человекообразных обезьян, завершился, остается спорным. Возможная причина заключается в том, что в процессе разви- тия гортань у человека спустилась вниз, что расширило воз- можность произносить разнообразные звуки. Но и этому пока
Я — это я? И если да, то насколько? 107 нет достаточно убедительного объяснения. Зато известна об- ласть мозга, порождающая грамматику. Способностью с помощью определенного расчленения не- прерывной последовательности звуков воспринимать опре- деленные значения обладает зона БрокА. Эта область распо- ложена чуть выше нашего левого уха. К трехлетнему возрасту дети практически полностью овладевают языком. Если прав Чомски со своим врожденным пониманием грамматики пер- вого выученного языка, то понимание это «находится» в зоне БрокА. Изучаемые впоследствии другие языки усваиваются, очевидно, с помощью расположенных по соседству ареалов головного мозга. Зона БрокА обеспечивает речевую моторику, формирова- ние звуков, их анализ, а также артикуляцию и построение абс- трактных слов. Способность же к пониманию и, возможно, к подражанию услышанной речи связана, как полагают, с дру- гой областью мозга — зоной Вернике. Это открытое в XIX веке подразделение не потеряло своего значения и сегодня. При- чем детальная картина обработки речи очень сложна, и иссле- дователи мозга с недавних пор связывают с ней и другие его ареалы. По крайней мере первый язык выучивается и усваивается почти бессознательно, в социальном общении путем «подра- жательства». Главная функция языка заключается в том, что- бы понимать других и стать самому понятным для других. По- нимание и его степень определяются как грамматикой, так и контекстом. Например, предложение: «Я вижу сплошную черноту» — может означать, что я стою перед черной карти- ной и описываю ее цвет. Но эта же фраза может означать, что я весьма пессимистично смотрю на какие-то вещи. У молодо- го Витгенштейна такие фразы вызывали отвращение и ужас, но что делать — ведь язык буквально кишит подобной много- значностью. Простая истина, обрекающая на провал любую попытку создания точного языка, состоит в том, что значение предложения формируется употреблением слов. Сам Витгенштейн не желал слушать даже потенциальных возражений по поводу своего «Трактата». Этой книгой, не раз заявлял Витгенштейн в своей неподражаемой манере, он внес весомый вклад и дал исчерпывающие ответы на все вопросы. Поэтому, считал он, нет смысла дальше служить философии,
108 Рихард Давид Прехт каковой он уже нанес незабываемый блиц-визит. Свое весьма немалое состояние он делит между сестрами и братьями и тра- тит значительные суммы на поддержку молодых поэтов, ху- дожников и архитекторов. Свой следующий выход Витгенштейн совершает в прак- тическую педагогику. Этот высокопочитаемый — по крайней мере в Англии — философ заканчивает педагогическое учеб- ное заведение и несколько лет почти инкогнито работает учи- телем в австрийской провинции. Результат этого подвига был поистине катастрофическим. Наверное, для деревенских де- тей его преподавание было настоящим бедствием. В 1926 году донельзя измотанный и находящийся на гра- ни нервного срыва Витгенштейн навсегда оставляет учитель- скую карьеру и несколько месяцев работает помощником садовника в монастыре. Вдобавок он изобретает новый про- ект, в который погружается с головой. Вместе с одним архи- тектором он строит в Вене виллу в стиле кубизма для своей сестры Маргарет, причем сам занимается внутренней плани- ровкой и интерьером. Дом становится местом притяжения для образованной Вены, здесь часто собираются члены Венско- го кружка. В 1929 году, после пятнадцатилетнего отсутствия, Витген- штейн возвращается в Кембридж. Несмотря на то что степень доктора он получил за «Трактат», вся последующая деятель- ность Витгенштейна стала полной противоположностью тому, что он проповедовал в молодые годы. Он пишет и работает как одержимый, но ни одна из работ не является настолько зрелой, чтобы ее можно было публиковать. Он простой до- цент, живет на нищенскую зарплату и небольшую стипендию, и только к пятидесяти годам становится наконец профессо- ром. Все это время он был «отшельником, аскетом, гуру и вож- дем, — как вспоминал один из его учеников, — подвижни- ком, по собственной воле упавшим с высот небывалой рос- коши в бездну нищеты и еще при жизни ставшим легендой о себе самом». То, что его теория о языке как об отражении реальности не соответствует действительности, постепенно доходит и до самого Витгенштейна. Решающий удар нанес его кембридж- ский коллега, итальянский экономист Пьеро Сафра. Когда Витгенштейн однажды заметил, что язык отражает логиче-
Я — это я? И если да, то насколько? 109 скую структуру реальности, Сафра вывернул руку ладонью на- ружу, кончиками пальцев провел по подбородку и спросил: «Где здесь логическая форма?» Витгенштейн отказывается от теории отражения. Свое по- следнее сочинение, «Философские исследования», начатое после неоднократных предварительных попыток в 1936 году, он посвятил Сафре. В книге, вышедшей лишь в 1953 году, че- рез два года после смерти Витгенштейна, он отказывается не только от теории отражения, но и от мысли о том, что язык можно понять только средствами логики. Самая красивая фраза книги, вдохновившая впоследствии поэтессу Ингеборг Бахман, звучит так: «Наш язык видится мне ка^ старый го- род: запутанное переплетение улочек и площадей, старые и новые дома с пристройками разных эпох — все это окружено обширными предместьями с прямыми, проложенными по единому плану улицами, обрамленными однообразными до- мами». Витгенштейн понял, что «значением слова» является его «употребление в языке». Вместо логического толкования значений и синтаксиса предложений философии следовало бы заняться тем, чтобы сделать понятными правила употреб- ления языка, «языковой игры». Здесь Витгенштейн впервые открывает для себя важность психологии, которую прежде отмел прочь легким росчерком пера. Конечно же, языковые игры развертываются не в ваку- уме, а в человеческих сообществах, и объяснять их надо не столько логически, сколько психологически. Надо ставить не мысленные эксперименты — языковые игры должны полу- чить свое объяснение в социальном контексте. Именно для этого мир нуждается в психологах, ибо «главный источник на- шего непонимания» заключается в том, «что мы постоянно упускаем из виду словоупотребление». Еще лучше мысль сфор- мулирована в следующем предложении: «Какова твоя цель в философии? Показать мухе выход из стеклянной банки». Так же как и в Первую мировую войну, Витгенштейн доб- ровольно идет в армию и во время Второй, правда, на этот раз в английскую армию. Работая в госпитале, он вспоминает свои навыки в самолетостроении и разрабатывает устройства и ап- параты для подсчета пульса, измерения артериального давле- ния, частоты и объема дыхания.
no Рихард Давид Прехт После войны он еще четыре года жил в Кембридже и в пятьдесят восемь лет вышел на пенсию. Последние годы жиз- ни он провел в Оксфорде и в Ирландии, а в 1951 году умер от рака. Перед смертью Витгенштейн передал последний при- вет своим друзьям: «Скажите им, что я прожил чудесную жизнь». Если «Трактат» Витгенштейна оказался тупиком, то «Фи- лософские исследования» стали весьма плодотворными как для философии, так и для только становящейся на ноги науки о языке. Возникла новая дисциплина: аналитическая фило- софия, — наверное, самое значительное философское тече- ние второй половины XX века. Философские проблемы, согласно подходу, предложенно- му Витгенштейном, должно понимать и анализировать как проблемы языкового выражения. Ибо чувственное воспри- ятие мира всегда испытывает влияние со стороны языка, на котором они говорят и думают. Не существует и не может су- ществовать «чистый» чувственный опыт, не замутненный (ре- чевым) мышлением. Точно так же не существует и ясного от- четливого значения, поскольку язык всегда многозначен. Аналитическая философия проложила первую тропинку в девственном лесу взаимопроникающих друг в друга чувс- твенных восприятий и языка. Лингвистическая наука подхватила теорию Витгенштей- на о «языковой игре» и применила ее к значению речи в оп- ределенном контексте. Англичанин Джон Лэнгшоу Остин и американец Джон Роджерс Сирл создали в 50 — 60-е годы те- орию речевого акта. Дело в том, что если кто-нибудь что-то говорит, то он тем самым «что-то делает». Решающий вопрос при понимании предложения заключается не в том, истинное оно или ложное, а в том, удается или нет понять смысл, вло- женный в предложение говорящим. Так из теории истиннос- ти языка родилась теория социального общения. Человеческий язык — отличное средство общения. Но с помощью Витгенштейна философии необходимо было по- нять, что язык не единственный доступ к истине. Если поду- мать о том, что организующая сила духа, мышление и язык не отражают действительность «в себе», но являются лишь моделями, объясняющими мир исходя из собственных пра-
Я — это я? И если да, то насколько? 111 вил игры, то таким образом можно приблизиться к реально- му человеку, его языку и мышлению. Тот, кто воспринимает разные вещи и события, испыты- вает разные переживания. Тот, кто испытывает разные пере- живания, по-разному мыслит. Различие в мышлении вызы- вает различие в языке. То, что среди индивидов приводит к разнице в стиле мышления и речи, и отличает человека от животных. Границы нашего чувственного восприятия и границы язы- ка являются границами нашего мира, потому что выбор сло- весных одежд нашего мышления ограничен «гардеробом», принадлежащим человеку как биологическому виду. Таким образом, существует, образно говоря, неписаный договор с языком о том, что он в своих высказываниях «обманывает» нас относительно характера окружающей реальности. Имен- но для этого он и «сделан» — «конструировать» действитель- ность и мир по потребности человека как биологического вида. Если бы змеям для ориентации в мире потребовался язык, в каковом они, правда, не нуждаются, поскольку связи их чувс- твенного восприятия образуются и без него, то это был бы «змеиный» язык, который совершенно не годился бы для че- ловека. И наоборот, «человеческий язык» никогда бы не по- дошел змеям. «Если бы лев умел говорить, — остроумно заме- тил как-то поздний Витгенштейн, — то мы никогда не смогли бы его понять!» В результате нашего философско-психологически-биоло- гического путешествия по возможностям и границам позна- ния мы пришли к некоторым предварительным выводам. Мы узнали кое-что о головном мозге, его происхождении и функ- ции. Мы присмотрелись к его возможностям, но увидели так- же и свойственную ему ограниченность. Мы узнали, что в на- шем мозге чувства и рассудок часто действуют в неразрывной связи, и при этом коснулись вопроса о том, как выражаются чувство «я» и самосознание. Нам стало ясно, как переплетаются сознательное и бессо- знательное. Мы поняли, как мало знаем о том, как наш мозг сохраняет и забывает значения. Мы узнали, что наш мозг — сложный и хитроумно устроенный орган самосознания, но малоприспособленный для объективного познания мира.
112 Рихард Давид Прехт Мы увидели, для чего пригоден наш язык и с какими труд- ностями сталкивается, если ему приходиться становиться «объективным». Размышлять о самих себе и о мире — приблизительно то же самое, что плыть в автомобиле по реке или путешествовать по Сахаре на трехколесном велосипеде. То есть мы можем рас- суждать и размышлять об этих проблемах, но это очень и очень трудное занятие. Тем не менее в настоящее время мы несколько больше уз- нали о нашем оснащении, и это, вероятно, позволит нам на- править наши усилия по верному следу. Само же путешествие неизбежно должно толкнуть нас в совершенно иное измере- ние: к вопросу о том, как мы оцениваем наши действия. Наука о мозге, которая до сих пор верно служила нам в пути, теперь немного отступит и предоставит больше места философии; правда, совсем из нашего поля зрения не исчез- нет. Время от времени мы будем советоваться с наукой, в част- ности, по вопросу о добре и зле. Но что бы ни рассказывала нам по этому поводу биология, вопрос морали был и остается пока философским и, возможно, еще и психологическим: от- куда мы берем меру для определения праведного и неправед- ного? По каким критериям оцениваем собственное поведе- ние? И как мы вообще это делаем?
ЧТО Я ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ?

ПАРИЖ Заблуждение Руссо Нужны ли нам другие люди? На одной радиостанции, где я иногда выступаю, швейца- ром работает вечно чем-то недовольная пожилая дама, извест- ная своим беспримерным недружелюбием. Вероятно, она очень одинока. Вместо того чтобы быть общительной и гото- вой помочь, она раздражает большую часть приходящих на радиостанцию людей своим вечным ворчанием. Но стоит ей увидеть моего маленького сына Оскара, как она мгновенно меняется. Глаза начинают блестеть, на лице появляется при- ветливая улыбка, и она не упускает случая приласкать маль- чика. Излишне говорить, что ее воодушевление при виде мо- его сына никогда не встречало возражений с нашей стороны. Когда мы выходили на улицу, лицо этой женщины сохраняло счастливое и умиротворенное выражение. Я ничего не знаю о частной жизни этой женщины. Но мне ясно одно, и я в этом уверен, — у нее мало хороших друзей и подруг. Вероятно, она, вопреки своей профессии, весьма замк- нутый человек. Неприятная, надо сказать, ситуация и удру- чающая. Единственный, кто, как мне думается, мог бы со мной поспорить, был философ Жан Жак Руссо. Этот весьма странный упрямец родился в Женеве в 1712 году и в юности учился ремеслу гравера. Но уже спустя корот- кое время Руссо бросил учение и отправился странствовать. Он непременно хотел стать музыкантом, но не смог освоить игру ни на одном музыкальном инструменте. Все, что вышло из его мечты, — это созданная им новая система музыкальной нотации, каковая, впрочем, никого не заинтересовала. Он бесцельно бродил по свету. Жил по большей части за счет женщин, снабжавших его деньгами. Каким бы странным он ни был, темные локоны и большие карие глаза делали его необыкновенно привлекательным.
116 Рихард Давид Прехт Руссо не мог долго оставаться на одном месте. В Париже он познакомился с ведущими деятелями Просвещения, но и среди них не снискал горячей любви. Одним октябрьским днем 1749 года — Руссо было тогда тридцать семь лет — жизнь его изменилась так сильно, что на- завтра он объявил его днем своего просветления. Эта «иллю- минация» произошла на деревенской дороге. Наш неудавший- ся музыкальный критик шел из Парижа к Венсенскому замку. Замок в то время был государственной тюрьмой, где содержа- лись весьма именитые заключенные — граф Мирабо, маркиз де Сад и просветитель Дидро. Именно этого последнего и хо- тел навестить Руссо, чтобы забрать написанную Дидро корот- кую статью для их знаменитого универсального словаря — « Энциклопедии». По дороге в Венсен Руссо попался на глаза экземпляр весь- ма влиятельной парижской газеты «Меркюр де Франс» с объ- явлением о конкурсе Дижонской академии. Конкурсантам предлагалось ответить на вопрос: «Способствовало ли возрож- дение наук и искусств улучшению нравов?» Свою реакцию на этот вопрос сам Руссо позднее описал весьма патетическим языком и с полным сознанием собственного высокого при- звания в одном из своих писем. Надо заметить, что скромность и сдержанность не были самыми сильными сторонами его на- туры. «Тогда мне на глаза попался вопрос Дижонской академии, что и сделалось поводом для написания моего первого сочи- нения. Если бы что-то и могло сравниться с внезапным ис- тинным вдохновением, так это волнение и умиление, каковые возбудил во мне тот вопрос. Мой дух внезапно был ослеплен тысячами вспыхнувших огней. Бесчисленные, исполненные жизни идеи нахлынули с такой силой и полнотой, что повергли меня в неописуемое, несказанное смятение. В голове помутилось, словно я был пьян. Сердце забилось так сильно, что я едва не задохнулся. Я потерял способность дышать и без сил упал под дерево у обо- чины дороги. Полчаса провел я там в состоянии такого воз- буждения, что когда наконец встал, то обнаружил, что камзол мой обильно смочен слезами.
Я — это я? И если да, то насколько? 117 О, великий Боже, если бы в тот момент я смог записать хотя бы четвертую часть того, что прочувствовал под тем де- ревом, с какой ясностью изложил бы я все противоречия об- щественного устройства, с какой прямотой доказал бы я, что человек от природы добр и становится злым единственно лишь благодаря нашим учреждениям. То немногое, что я смог удержать из всей полноты пред- ставших передо мной великих истин, просветивших мой ра- зум за четверть часа, проведенных под деревом, находится здесь, в весьма ослабленном виде, в моем главном труде. Так я, нисколько об этом не задумываясь, почти против моей воли, стал сочинителем». Нерелигиозное просветление Руссо стало знаменитым, но еще более знаменитым стал его поразительный ответ на ака- демический вопрос, ответ, нисколько не похожий на тот, ка- кого, вероятно, ожидало жюри. Ответ Руссо полностью соот- ветствовал его задиристому темпераменту. Он отрицательно ответил на вопрос, отметив, что культура и общество сделали человека не лучше, а хуже: «Люди злы; печальный и продол- жительный опыт делает излишними доказательства. Но од- нако, по природе своей человек добр, и я надеюсь это дока- зать. Можно сколько угодно восхищаться человеческим об- ществом, но от этого нисколько не умалится истина, что оно, по необходимости, доводит человека до того, что он начина- ет ненавидеть общество, как только его интересы сталкива- ются с интересами человека». Сочинение Руссо о дурном влиянии цивилизации на че- ловека произвело фурор. Автор получил первую премию. За одну ночь он превратился в европейскую знаменитость. Что же в этих рассуждениях сделало его знаменитым? По мнению Руссо, люди «по природе» храбры, миролюбивы и добры. Тем не менее оглядишься — вокруг ложь и обман, убийства и насилие. Откуда берется зло? На этот вопрос Руссо отвечает в пла- катном стиле. Он считает человека по природе не обществен- ным существом. Подобно другим животным живущий естес- твенной жизнью человек не желает ссор и столкновений. Он охотно обходит конфликты, и единственное сильное его чувс- тво, если не считать природных влечений, — сострадание к
118 Рихард Давид Прехт другим. Но к сожалению, люди не могут честно и мирно жить поодиночке. Такие внешние обстоятельства, как, например, природные катастрофы, вынуждают людей объединяться и действовать совместно. Однако совместное проживание и пребывание приводит к конкуренции и соперничеству. Люди становятся недоверчивыми и завистливыми. В сравнении ес- тественная любовь к себе превращается в эгоизм, а такие ес- тественные инстинкты, как «врожденная любовь к добру», просто оказываются несостоятельными. Книга вызвала грандиозный скандал! Большинство про- светителей разделяли критику Руссо в отношении тогдашне- го феодального западноевропейского общества. В середине XVIII века аристократы прожигали жизнь в свое удоволь- ствие, а крестьяне, до изнеможения работавшие на полях, про- зябали в нищете. Но едва ли кому-то из просветителей могла прийтись по вкусу мысль о том, что общество и культура суть причины того, что люди плохи. Писатели Просвещения лю- били искусство и общение. Они восхваляли прогресс науки и всячески ему способствовали. Именно наука должна была освободить буржуазию от господства аристократии. Многие просветители мечтали о том, чтобы заменить существовавшее тогда почти везде феодальное общество обществом разума и знания. Руссо защищался яростно и сильно. Он был очень одарен- ным писателем, и многие его книги снискали широкую попу- лярность. Он был одним из самых обсуждаемых философов в просвещенной Европе того времени. Без критики Руссо вооб- ще не мог обходиться и становился все несноснее. Колесил по всей Европе и везде, где появлялся, вскоре провоцировал кон- фликт. Как отец он являл собой просто патологию: его многочис- ленные дети обретались в приютах для подкидышей, где, ве- роятно, и умирали. В последние годы жизни Руссо стал таким асоциальным, словно решил на собственном примере доказать правильность своих теорий. Он уединился в замке Эрменонвиль под Пари- жем, где занимался исключительно сбором и определением растений. Что же из того, что он отстаивал всю жизнь, оказалось вер- ным? Добр ли человек по своей изначальной природе? И дейс-
Я — это я? И если да, то насколько? 119 твительно ли человек не нуждается в других людях, чтобы быть счастливым? Вопрос о том, где человек счастлив — в обществе или в одиночестве, — по сути не является философским. Это во- прос психологии. Очень долго этот вопрос оставался малоис- следованным. Только в начале семидесятых годов XX века была основана новая дисциплина, названная «исследовани- ем одиночества». Ее основателем стал Роберт Вейс, профес- сор Массачусетского университета в Бостоне. Вейс утверж- дал, что одиночество — одна из самых больших проблем об- щества, особенно в крупных городах. Были ли живущие там люди счастливы оттого, что им не приходилось иметь дело с другими людьми? Вейс был убежден, что это не так и что Руссо сильно за- блуждался на этот счет. Одинокие люди страдают оттого, что ими никто не интересуется или интересуются очень немно- гие. Больше всего, однако, люди страдают, потому что им ник- то не сочувствует. Этот факт был хорошо известен и раньше, и так думали очень многие — почти все. Но Вейс утверждал и нечто другое, что вызвало намного более напряженный инте- рес. Больше, чем отсутствие сочувствия, получаемого от дру- гих, людей угнетает недостаток сочувствия, которым они сами могут поделиться с другими. Плохо быть никем не любимым, но если человеку некого любить, это еще хуже! Этим Вейс объясняет широко известный факт, что многие одинокие пожилые люди заводят собаку или кошку, которые, не являясь полноценными визави, тем не менее очень важны, так как заменяют собой любимых людей. Именно в этом месте мне, естественно, вспоминается жен- щина, о которой я писал в начале главы. Она была счастлива с моим сыном, хотя он не обращал на нее особого внимания, не говоря уже о любви с его стороны. Ей было достаточно са- мой одаривать его вниманием и любовью: ласково на него смотреть, гладить по голове и осыпать комплиментами. Любить кого-то или одаривать вниманием другого чело- века — прекрасная возможность косвенно сделать нечто хо- рошее и самому себе. Таким образом, в самой своей основе опровергается теория Руссо о том, что по-настоящему счастли- вым человек может быть лишь в одиночестве.
120 Рихард Давид Прехт Люди по своей природе весьма общительны, как и все без исключения приматы. Среди более чем двухсот видов обезь- ян нет ни одного, представители которого вели бы одиночный образ жизни. Люди могут быть общительными и не очень, но тот, кто вообще ни с кем не общается, несомненно, страдает поведенческими нарушениями. Жизнь такого человека отрав- лена фрустрацией и разочарованием. Он перестает вести себя как «нормальный» человек. Нормальные люди вступают в отношения с другими людь- ми, потому что испытывают к ним интерес (иногда большой, иногда не очень). Люди поступают так, потому что интерес к другим приносит пользу и им самим, ибо у человека, заперто- го в собственном маленьком мирке, неизбежно возникают психические расстройства. Многие одинокие люди страдают боязнью открытых про- странств, агорафобией, забиваются в свой тесный мир, стано- вятся ригидными и негибкими и плохо переживают влияния и воздействия внешнего мира. Так как они не могут сравни- вать свои и чужие чувства, то многое в себе и других оценива- ют неправильно. Готовность обмениваться тем, что у тебя есть, с другими людьми и забота о других — это хороший выход из пределов собственной ограниченности. Что-то делать для других — очень важно для сохранения душевного здоровья. Если, например, один человек преподносит другому красивый подарок и при этом видит, как тот радуется, то одновременно он одаривает и самого себя. Радость дарения, радость оттого, что сделано что- то хорошее, стара как мир и уходит корнями в самую раннюю историю человечества. Но откуда берутся радость общения, го- товность помочь и радость от совершения добрых поступков? Не означает ли это одновременно, что человек добр, как ут- верждал Руссо? Может, хоть в этом он оказался прав? • Меч убийцы дракона. Почему мы помогаем другим ?
МЕДИСОН Меч убийцы дракона Почему мы помогаем другим? Ситуация была ужасная. Когда три типа, вынырнув неиз- вестно откуда, набросились на Фавну, остальные застыли на месте в странном оцепенении, не в силах от страха сдвинуться с места. Эти трое били Фавну, а один даже укусил ее. Фавна была весьма субтильной девушкой, и нападавшие превосходи- ли ее и весом, и ростом. Борьба была неравной и жестокой. Временами нападавшие оглядывались и угрожающе смот- рели на мать и сестер Фавны, чтобы нагнать на них еще боль- ше страха. Фавна и сама была объята ужасом. Нападавшим наконец наскучило ее мучить, и они исчез- ли, оставив Фавну на земле. Некоторое время она лежала ли- цом вниз и громко кричала, потом вдруг резко вскочила и бро- силась прочь. Забившись в угол, она сидела скорчившись и производила жалкое впечатление. К ней подошла старшая сес- тра и обняла за плечи. Фавна продолжала сидеть в полном оце- пенении, и тогда сестра начала качать и слегка подталкивать ее, словно пытаясь разбудить, а потом снова обняла. Затем сестры сели, тесно прижавшись друг к другу. Эта драматическая сцена имела место в действительнос- ти. Произошла она в 80-е годы в Медисоне, в американском штате Висконсин. Но полиция не вмешалась в эту драку, и от- чет о ней не попал даже в местную газету. Свидетелем стал один человек — голландец Франс де Вааль, который позже и рассказал о происшествии. Причину понять нетрудно. Де Ва- аль — ученый, занимающийся исследованием поведения, а нападение на Фавну произошло в Висконсинском центре изу- чения приматов, а сама Фавна, ее родичи и нападавшие были макаками-резус. Де Вааль занимается обезьянами уже тридцать лет. Сна- чала изучал шимпанзе в зоопарке города Арнхейм и открыл у этих обезьян удивительную поведенческую особенность.
122 Рихард Давид Прехт Шимпанзе — очень общительные животные и живут неболь- шими сообществами. Сегодня об этом знает каждый ребенок, но в то время, когда де Вааль приступил к исследованиям, это было мало кому известно. Де Вааль выяснил, что шимпанзе обманывают, лгут и предают друг друга. Но при этом они од- новременно нежны, привязчивы и вступают друг с другом в сложные социальные отношения. Книга, которую де Вааль написал о шимпанзе Арнхеймского зоопарка, называется весьма красноречиво: «Дикие дипломаты». Но не только шимпанзе, другие обезьяны тоже, оказыва- ется, способны к сочувствию и симпатии. Сестра самки мака- ки-резус Фавны обняла ее и прижала к себе. Очевидно, она почувствовала боль и страдания Фавны и хотела сделать для нее что-то хорошее. Несмотря на то что генетические разли- чия между макаками-резус и человеком составляют около 3 %, эти обезьяны уже обладают способностями, похожими на уме- ние сострадать и «нравственно» себя вести. Но откуда берут- ся эти чувства и почему они существуют? Вопрос этот, оказывается, гораздо сложнее, чем может по- казаться на первый взгляд. Когда Чарлз Дарвин в середине XIX века доказал, что человек — близкий родственник чело- векообразных обезьян, а следовательно, и сам тоже является животным, сразу нашлось объяснение тому, откуда в челове- ке берется зло: это отрыжка его животного наследия! Сам Дарвин объяснял процесс эволюции такими словосо- четаниями, как «борьба за существование» и «выживание са- мого приспособленного». Не Дарвин изобрел эти термины, но он впервые использовал их для описания, как все живые существа, начиная с травы и муравьев и заканчивая челове- ком, непрерывно конкурируют друг с другом. Проще это мож- но выразить так: миллиарды и миллиарды организмов про- неслись по миру, имея одну-единственную задачу: «Мое на- следственное вещество есть самое важное вещество на свете. Чтобы оно могло выжить, вполне оправданно, если другие бу- дут недоедать, страдать, а возможно, и умирать». И каждый отдельный человек, и вы, и я, вступает в борьбу и играет в эту злую и безнравственную игру. Но Дарвин был весьма осторожным и дальновидным. От- крытый им принцип был не слишком приятен ему самому. Во всяком случае, он остерегся переносить сделанное им био-
Я — это я? И если да, то насколько? 123 логическое открытие на человеческое общество. Но за Дар- вина это сделали другие -- «горячие головы» принялись ут- верждать, что среди людей должны выживать лишь силь- нейшие бестии, а больных и слабых надо просто убивать. Утверждение Дарвина о том, что человек есть животное, вы- звало среди философов большое смятение. Что такое в дейс- твительности человеческая природа? Когда Руссо говорил о природе, то имел в виду некое идеальное состояние полного и незамутненного счастья. Но действительно ли природа доб- ра? Не является ли она на самом деле варварской, беспощад- ной и жестокой? Зал Оксфордского университета был переполнен, ког- да Томас Генри Гексли, близкий друг Дарвина, выступил в 1893 году с лекцией «Эволюция и этика». Аудитория в бла- гоговейной тишине внимала словам великого естествоис- пытателя. Природа, по утверждению Гексли, не добрая — она жестока, коварна и абсолютно равнодушна к человеку. Человек, и это можно утверждать со всей определенностью, животное, и своим существованием обязан случаю. Чело- век не обязан своим появлением ни чьему-то великому ра- зуму, ни какому-то плану — он появился как результат по- следовательного развития обезьяноподобных животных. По- скольку был лишь хаос и никакого плана, то воля к добру или разум никоим образом не являются свойствами природы. Для Гексли «врожденная любовь к добру», провозглашен- ная Руссо, — полная бессмыслица. Животные и человек от природы не добрые, они вообще от природы стоят вне всякой морали. Но и Гексли не мог обойти молчанием способность человека вести себя нравственно. В Англии, где жил Гексли, законы запрещали убийство и воровство, государство было упорядоченно, а люди могли ходить по улицам, не опасаясь ежеминутно за свою жизнь. Но откуда мог взяться такой порядок? Гексли считал, что цивилизация и культура укротили бестий в образе человече- ском и заставили их жить совместно. Это, конечно, полная про- тивоположность выводам Руссо, для которого человек — хо- рошо, а цивилизация — плохо. Для Гексли, наоборот, человек плох, а цивилизация смогла его обуздать. «Мораль, — писал Гексли своим удивительным цветистым слогом, — не являет-
124 Рихард Давид Прехт ся естественным свойством человека, это остро оточенный меч, долженствующий убить в человеке дракона его животно- го происхождения». Тот, кто, подобно Руссо, был убежден, что человек по при- роде добр, должен объяснить, откуда среди людей берется зло. В случае же Гексли вопрос ставится наоборот. Если человек по природе своей зол, то откуда берется добро, тот самый пре- словутый остро отточенный меч, поражающий дракона в че- ловеке — его животное происхождение? Поскольку Гексли не был религиозен, меч этот для него не имел божественного происхождения. Но тогда откуда он взял- ся? Как стало возможным, чтобы из скопища необузданных звероподобных бестий возникло высокоупорядоченное обще- ство, если от природы в человеке нет вообще ничего хороше- го? Откуда взялась мораль, если она полностью не соответс- твует человеческой природе? Коротко говоря: почему человек оказался способным на нравственность? Нужно понять: есть ли в природе человека что-то такое, что заставляет его по-доброму вести себя в отношении других людей. Если бы Дарвин и Гексли знали об обезьянах столько, сколько знает Франс де Вааль, объяснение далось бы им лег- че и не возникли бы многие, ужасающие своими последстви- ями недоразумения. Мораль, как разъясняет нам приматология, отнюдь не про- тиворечит эволюции. То, что некоторым представляется глу- пой ошибкой матери-природы, признающей только право сильного, на самом деле весьма нужная и хорошо задуманная биологическая способность. Тридцать лет наблюдений за обезьянами убедили де Ваа- ля, что доброта и взаимопомощь суть формы поведения, ко- торые приносят отдельным обезьянам и целым группам боль- шую пользу и выгоду. Чем больше обезьяны друг другу помо- гают и чем лучше друг о друге заботятся, тем лучше живет сообщество. Виды социальной взаимопомощи могут быть разными. В этом уже сильно различаются четыре вида крупных человеко- образных обезьян — шимпанзе, орангутанги, гориллы и бо- нобо. Например, половые отношения у шимпанзе почти всег- да связаны с доминированием, насилием и подчинением, а
Я — это я? И если да, то насколько? 125 бонобо используют свои весьма частые половые акты, чтобы как можно быстрее сбросить любое напряжение. Бонобо уб- лажают друг друга почти целыми днями, правда, преимущес- твенно в так называемой «миссионерской» позе, когда парт- неры смотрят друг другу в глаза (по справедливости эту позу следовало бы назвать позой бонобо, ибо эти последние знали ее задолго до миссионеров). «Борьбы за существование» нет среди изолированных животных — это ошибка Дарвина и Гексли. Люди не явля- ются беспощадными бойцами-одиночками (за редким ис- ключением). Большинство из нас — члены семьи и враща- ются в больших социальных группах. Здесь идет не только борьба за вытеснение, мы еще и проявляем заботу о других членах группы. Способность думать и поступать так, чтобы принести пользу другому, называется альтруизмом. Альтруистское по- ведение проявляется даже у человекообразных обезьян. По- ведение это многогранно и многообразно. Так, де Вааль от- личает безусловный альтруизм (например, инстинктивная любовь матери к своему детенышу) от взаимного альтруиз- ма. Именно взаимный альтруизм мог послужить источни- ком возникновения человеческой морали. Человекообраз- ная обезьяна помогает другой обезьяне, а та в следующий раз поможет ей. Обезьяна подавляет свой эгоизм, чтобы дру- гая обезьяна тоже не проявляла его по отношению к ней. «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы делали тебе» — это важное правило в полной мере действует и среди человекооб- разных обезьян. От наших обезьяноподобных предков мы унаследовали не только человеческие слабости, коварство, эгоизм, но и «бла- городные» черты характера. Они тоже являются частью нашей биологической природы. Уже Руссо исходил из того, что способность к добру долж- на быть древним извечным инстинктом. Не что иное, как наша врожденная любовь к себе, вынуждает нас в полном соответс- твии с инстинктом быть добрыми. Руссо считал, что «быть добрым» есть единственная естественная форма человеческо- го поведения.
12Б Рихард Давид Прехт Напротив, де Вааль полагает, что склонности, внимание и забота суть типичные обезьяньи инстинкты наряду с прочи- ми. Эти инстинкты существуют, но не сами по себе, а в непре- рывной борьбе с агрессивностью, недоверием и эгоизмом. Люди и обезьяны не «хороши» и не «плохи». Они способны и на добро, и на зло, и первое так же естественно, как и второе. Ответ звучит так: они могут быть и теми и другими. Но если способность к добру есть всего лишь инстинкт, такой же, как и все другие, то кто или что заботится о том, что- бы этот инстинкт находил реальное применение? Что делает его, этот инстинкт, связующей основой человеческого обще- ства? • Закон во мне. Почему я должен быть хорошим ?
КЕНИГСБЕРГ Закон во мне Почему я должен быть хорошим? 1730 год. Перед воротами Кенигсберга, маленького, от- крытого всему миру городка на берегу Балтийского моря, в поздний час гуляет мать с шестилетним сыном. Любовно и старательно мать рассказывает мальчику все, что знает о при- роде: о деревьях и травах, о животных и камнях. Улицы горо- да освещены очень скудно, вокруг темно. Мать показывает внимательному сыну необъятное звездное небо. Сосредото- ченно и благоговейно мальчик смотрит в бесконечную даль небес. Он очарован. «Две вещи, — напишет он позднее, — на- полняют душу вечно новым удивлением и благоговением, чем чаще и настойчивее занято ими мое размышление: звездное небо над головой и нравственный закон во мне. Я вижу их пе- ред собой и непосредственно связываю их с осознанием мое- го бытия». И в самом деле, он далеко пойдет в обеих этих об- ластях — в астрономии и философии морали. Имя мальчика — Иммануил Кант, а счастливое детство под присмотром любящей, религиозной и образованной матери заканчивается уже в тринадцать лет. Мать умирает, и нежный юноша с водянисто-голубыми глазами надолго затаит в серд- це скорбь о ней. Его отец, кожевенник, старается дать все, что требуется впечатлительному сыну. Он отправляет мальчика во Фридрих- сколлегиум — лучшую гимназию города. Здесь, как и позднее в Кенигсбергском университете, маленький узкогрудый маль- чик показывает себя весьма одаренным учеником. Больше всего его воодушевляет «обсерватория» на крыше школьного здания, откуда он ночами подолгу смотрит на звезды. В шестнадцать лет Иммануил поступает в Кенигсбергский университет. Несмотря на то что должен изучать теологию, молодой Кант больше интересуется математикой, философи- ей и физикой. В свободное время блистает как повар и азарт-
128 Рихард Давид Прехт ный игрок. Он великолепно играет в бильярд, и, хотя говорит медленно и немного шепелявит, его охотно принимают на зва- ных кенигсбергских вечерах. Но самой большой его страстью остаются звезды и кос- мос. В этом его всячески поддерживает профессор метафизи- ки Мартин Кнутцен. Канта магически притягивает частный зеркальный телескоп — точно такой, каким пользовался ве- ликий физик Исаак Ньютон. Кант читает основополагающие сочинения Ньютона об устройстве мироздания, погружается в числа, таблицы и вычисления, следуя при этом собственной, вполне оригинальной модели физического мира. Книга, ко- торую он об этом пишет, — небольшой том с невероятными притязаниями внутри и сильным заголовком на переплете: «Всеобщая естественная история и теория неба». Не утруждая себя математическими расчетами, он пыта- ется обосновать строение мира исключительно своими умо- заключениями. Проект насколько странный, настолько чес- толюбивый. Несмотря на то что ученые-естествоиспытатели едва ли принимают книгу всерьез, Кант высоко оценивает свой метод. Вскоре он применит его во всех областях знания, какими будет заниматься. Во всяком случае, сам он считает его правильным, что подтверждается и теперь, много лет спус- тя после его смерти. Наша Солнечная система, полагает он, возникла лишь в результате притяжения и отталкивания элементов — это была первая попытка объяснить возникновение планетной систе- мы без привлечения Божьей помощи. Несмотря на радикальность и прогрессивность взглядов, Кант пока не знает, как сложится его карьера. Его путь в на- учный мир можно назвать каким угодно, только не прямым. Девять лет он работает домашним учителем. Только в трид- цать один год — по тем временам это очень поздно — Кант пишет докторскую диссертацию об огне. Он становится при- ват-доцентом университета, но с весьма скромным жаловань- ем. До сорока лет его жизнь можно назвать вялотекущей ка- тастрофой. Он высокоодарен, умен и интересуется буквально всем: теологией и педагогикой, естественным правом и гео- графией, антропологией и логикой, метафизикой и матема- тикой, механикой и физикой.
Я — это я? И если да, то насколько? 129 Спустя долгое время университет предлагает ему профес- сорскую должность, как нарочно, на кафедре стихосложения. Задача — готовить праздничные речи, уснащенные самоде- льными стихами. Кант отклоняет предложение. Только после пятнадцати лет пребывания на преподава- тельской должности Кант наконец становится профессором логики и метафизики. Кант прикидывает, что при слабом здоровье ему дано не так много времени, чтобы оставить заметный след в филосо- фии. Он пугается такой перспективы и за одну ночь меняет в своей жизни все. Его жизнь становится воплощением сухой скуки. Поэт Генрих Гейне по этому поводу позднее шутил, что невозможно составить историю жизни Канта, ибо у него не было ни жизни, ни истории. В пять часов утра Канта будит слуга. Каждое утро он в оп- ределенное время совершает прогулку. А в десять вечера ло- жится спать. Так он прожил очень долго, почти до восьмиде- сяти лет. Однако книги, написанные им за эти тридцать четы- ре года, можно назвать какими угодно, но не скучными. Для многих они — высшее достижение немецкой философии. Кант рассмотрел человеческий дух не как естествоиспы- татель или богослов — так поступали до него многие филосо- фы. Он изучал человеческий дух как юрист. Кант искал «зако- ны». Будучи молодым человеком, он пытался разгадать «сис- тематическую конституцию космоса». Теперь он пытается отыскать правила и закономерности в сознании человека, что- бы вывести из них связующие законы. Чтобы справиться с этой задачей, он должен сначала прояснить самый важный вопрос философии, который мы уже рассмотрели в первой части кни- ги: что я могу знать? И откуда я черпаю свою уверенность? Так же как Декарт за полторы сотни лет до него, Кант ре- шает искать достоверность познания не в предметах окружа- ющего мира, а в человеческом мышлении. Эту философию, исследующую предпосылки нашего познания, Кант именует трансцендентной. Однако он проявляет большую осмотрительность, чем Де- карт, в том, что касается статуса познания. Декарт полагал, что человеческое мышление может распознать истинную приро- ду вещей. Кант, напротив, считал, что истинная природа не- доступна человеку. 5-752
130 Рихард Давид Прехт Тогда откуда он должен ее узнавать? Как и всегда, пред- ставляя порядок в природе, мы упорядочиваем ее в своей го- лове, в своем мозге. Как цвета производит не природа, а наши глаза и зрительные нервы, так же творит человеческий дух тот порядок, который мы потом приписываем природе. Человек располагает, таким образом, аппаратом восприятия и рассуд- ком, каковые и структурируют мир. «Рассудок, — пишет Кант в «Критике чистого разума», — творит законы не из природы, он предписывает их ей». От этой весьма плодотворной и сов- ременной мысли Кант решается наконец перейти к вопросу о морали. Поначалу он продвигался вперед весьма осторожно. Не стал опираться на инстинкты, в которые верил Руссо. Отка- зался и от других простых сущностных определений челове- ка. Он не желал устанавливать, является ли человек по своей природе добрым или злым. В том и другом случае у человека есть определенные шаблоны понимания мира, и есть шабло- ны, делающие человека способным к нравственному поведе- нию. Именно в этой способности — и это важнейшая мысль Канта — заключается нравственный закон, устанавливающий, как люди должны обходиться друг с другом. Способность человека творить добро так сильно импони- ровала Канту, что он наделил его особым отличием — челове- ческим достоинством. Тот, кто обладает свободой поступать нравственно, является особым существом, ибо нет ничего, что стояло бы выше его. С этой точки зрения на свете нет ничего и никого выше человека. Ибо, по мнению Канта, все другие живые существа не обладают свободой в своих решениях и поступках. И поскольку человек есть самое великое творение среди всех существ, то и не существует ничего более ценного, чем человеческая жизнь. Правда, «человеческое достоинство» не изобретение Кан- та. Первым заговорил о человеческом достоинстве итальян- ский философ Пико делла Мирандола, один из великих фило- софов Возрождения. «Человек, — утверждает Пико делла Ми- рандола, — есть весьма самостоятельное существо. Так как он обладает достоинством, позволяющим ему свободно мыслить и свободно поступать, то только от него одного зависит, какое решение он примет и как именно поступит».
Я — это я? И если да, то насколько? 131 Кант смотрит на это почти так же. Вопрос не в том, хорош или плох человек по своей природе, а в том, в какой мере лич- ное бытие обязывает его быть хорошим. Темой Канта было не сотворение добра, а долженствование быть добрым. Он иссле- довал человеческий разум с целью выяснить, располагает ли человек принципом, делающим возможными мораль и нравс- твенность. Он полагал, что ни одаренность, ни характер, ни благоприятные условия жизни не гарантируют добродетель человека, — только воля. Единственная добродетель челове- ка — его добрая воля. Если люди хотят хорошо обходиться друг с другом, то должны следовать этой доброй воле, причем не как мотивации, а как непоколебимому закону. Это требова- ние основополагающей добродетели Кант назвал категори- ческим (основополагающим) императивом (безусловным тре- бованием). В самой известной формулировке, приведенной в «Критике чистого разума», категорический императив опре- деляется так: «Поступай всегда так, чтобы максима твоей воли каждый раз могла одновременно рассматриваться как прояв- ление всеобщего закона». Так как человек в состоянии желать быть добрым, то по необходимости он должен быть добрым. Для Канта это умо- заключение является не предписанной им нравственностью, а образом, каким действует логически организованный чело- веческий разум. Нравственный закон находится здесь, в человеке. И Кант, по собственному разумению, не сделал ничего иного, как про- анализировал этот закон, как прежде проанализировал кос- мос. Для Канта долженствование быть добродетельным явля- ется одним из природных феноменов, таким же как небо и звезды. Поэтому, полагал Кант, категорический императив аб- солютен и универсален. Следовать ему может и должен каж- дый человек. Человек, который слышит в себе зов нравствен- ного закона, является добродетельным, совершающим добрые поступки, даже если его добрые намерения приводят к дур- ным последствиям, ибо если воля добродетельна, то и посту- пок морально оправдан. Кант был доволен системой, созданной его разумом, хотя в последние годы философа одолевало неприятное предчув- ствие: выдержит ли его столь тщательно разработанная систе- ма проверку биологией. Наконец он успокоил себя тем, что
132 Рихард Давид Прехт «схематизм рассудка», вероятно, «навсегда останется скрытым в глубинах нашего мозга», коего «истинное хитроумное уст- ройство едва ли нам удастся выведать у природы и рассмот- реть в неприкрытом виде собственными глазами». Обыденная жизнь предоставила ему надежное убежище от его не слишком сильных страхов. В шестьдесят лет он имел собственный дом, слугу и повариху. К старости, как нарочно, его мощный мозг был поражен, словно по заказу, болезнью Альцгеймера. Кант становился все более забывчивым и в кон- це концов перестал ориентироваться в действительности. 12 февраля 1804 года, в одиннадцать часов утра, он умер в со- стоянии полного умопомрачения. К моменту своей смерти Кант был уже широко известен. Более того, со временем слава его стала еще больше. Многие философы сравнивают его достижения в философии с откры- тием Коперника, показавшего, что Земля — шар, вращающий- ся вокруг Солнца. Но что показал, что доказал Иммануил Кант? Что из того, что он создал своими виртуозными, поистине акробатически- ми умственными построениями, соответствует фактическому положению вещей? Во-первых, он с впечатляющей тщатель- ностью показал, как наш рассудок навязывает миру свои собс- твенные структуры. Кант пошел еще дальше, заявив, что в каждом человеке присутствует логическая схема, обязываю- щая его к добродетели. Но как выглядит эта схема? Действи- тельно ли она существует — эта логическая схема, моральный закон внутри нас? И если да, то откуда она там появляется и где именно находится? Чтобы понять, почему человек должен быть добродетель- ным, надо сначала узнать, почему он хочет быть добродетель- ным. Только об этом Кант не смог ничего сказать. Он сам ин- тересовался естественными науками и, конечно, хотел научно проверить, как работает «схематизм человеческого рассудка», а также воочию «рассмотреть его обнаженные рычаги». Но в то время никто не занимался изучением поведения человеко- образных обезьян, а наука о мозге находилась в зачаточном состоянии. Немецкий врач Франц Йозеф Галль уже тогда на- чал измерять человеческий мозг, но составленные им карты головного мозга были такими же бессодержательными, как карты Атлантики до Колумба. О том же, что происходит в го-
Я — это я? И если да, то насколько? 133 ловном мозге, Галль мог лишь строить смутные предположе- ния. В молодости Кант заинтересовался космосом и звездами. Он даже не пожалел усилий, чтобы выполнить астрономиче- ские вычисления. Позже он попытался понять человеческий разум и законы его строения. Но это было сродни попытке физика рассчитать законы движения планет и принципы ус- тройства мироздания, не имея под рукой даже слабого теле- скопа. Кант мог сколько угодно размышлять о строении че- ловеческого мозга, но не мог в него заглянуть. В наше время, напротив, у ученых есть такой телескоп. Электродами биологи измеряют активность мозга и просве- чивают его насквозь с помощью ядерного магнитного резо- нанса. Поэтому сегодня мы можем заново поставить вопро- сы, на которые не смог ответить Кант: существует ли в голов- ном мозге центр нравственности? Если да, то как он устроен и как функционирует? И что управляет нашей способностью пользоваться нравственностью? Прежде чем перейти к обсуждению этих волнующих во- просов, нам придется разобраться с одним основополагающим фактом, от которого зависит ход наших дальнейших рассуж- дений. Кант разъяснил нам, что разум является господином и хо- зяином мозга. У Канта не было ни малейших сомнений в том, что именно разум диктует, что именно мы должны делать. Но как мы уже убедились в первой части книги, наше бессозна- тельное управляет нами в куда большей степени, нежели со- знательное. Так что же остается в силе из выводов Канта о нравственном законе внутри нас, если мы примем всерьез и признаем значимость бессознательного для наших чувств, мыслей и желаний? Что при этом произойдет с нашей нравс- твенной волей? • Опыт Либета. Могу ли я хотеть то, что хочу?
ФРАНКФУРТ-НА-МАЙНЕ Опыт Либета Могу ли я хотеть то, что хочу? Это будет весьма длинная глава. И для этого есть две ос- новательные причины. Во-первых, мы познакомимся с чело- веком, у которого голова «варила» как надо и который принад- лежал к числу самых оригинальных фигур в философии. Сам он высказался так: «Настанет время, когда человек, не знаю- щий того, что я сказал по тому или иному вопросу, выставит себя перед всеми полнейшим невеждой». Скромность не была отличительной чертой этого человека. Во-вторых, речь пой- дет об очень важной проблеме, о весьма живо обсуждаемых и в настоящее время философских вопросах. Но начнем с нашего философа. Артур Шопенгауэр — сын преуспевающего данцигского купца. В 1793 году — Шопенга- уэру в это время исполнилось пять лет — семья переезжает в Гамбург. Честолюбивый отец связывает с сыном большие на- дежды и в пятнадцать лет отправляет его в школы и пансионы Голландии, Франции, Швейцарии, Австрии, Силезии, Прус- сии и Англии. Едва младший Шопенгауэр успевал обосновать- ся на одном месте, как ему уже приходилось ехать дальше. Последствия были поистине опустошительными. Шопен- гауэр бегло говорит по-английски и по-французски, но чувс- твует себя брошенным и никому не доверяет. Он аутсайдер. В семнадцать лет родитель вынуждает его учиться торгов- ле. Но потом следует тяжкий удар — отец неожиданно уми- рает. Поговаривают, что это самоубийство. Шопенгауэр тя- жело переживает смерть отца, которого боялся, но одновре- менно уважал и преклонялся перед ним. Напротив, мать Шопенгауэра только теперь расцветает в своем полном блес- ке. Она наконец может стать той, кем хотела быть всегда, — хозяйкой салона. Они переезжают в Веймар, где литературный салон мате- ри пользуется большим успехом. Пусть Веймар и маленький
Я — это я? И если да, то насколько? 135 город, но здесь, помимо Гете, Шиллера, Виланда и Гердера, живут и работают самые значительные деятели литературно- го цеха. Когда юный Шопенгауэр видит, как Гете и другие царс- твенные небожители литературного Олимпа развалившись си- дят в салоне его матери на отцовских стульях и диванах, по спине его бежит холодок. Восторженное выражение материн- ского лица провоцирует его на иронические сентенции. Но в действительности он не так хладнокровен и спокоен, как ка- жется. Да, он интеллигентен и воспитан, неплохо держится, но чувствует, что его здесь никто не понимает. Когда Артуру исполняется двадцать один год, мать выстав- ляет его за дверь. Он получает часть наследства наличными, едет в Геттинген, позже — в Берлин и Йену, чтобы изучать ме- дицину, естественные науки и философию. В возрасте двадцати пяти лет он пишет докторскую дис- сертацию — весьма скептическую книгу, бескомпромиссную и радикальную. Шопенгауэр объясняет своим неразумным чи- тателям, что человек не в состоянии объективно познать мир. Все, что мы можем увидеть и познать, есть лишь то, что поз- воляет нам увидеть наш мозг млекопитающего. Здесь он идет дальше Канта, всегда утверждавшего, что человеческий аппа- рат познания — весьма тонкий и полезный инструмент. Но Шопенгауэр не признает за сознанием никакого ума. Мать находит сочинение сына неизящным и скучным, за- явив, что это чтение больше подошло бы аптекарям. По сча- стью, одно из разумных рассуждений молодого человека попа- дает на глаза не слишком высоко ценимого им Гете. Старый поэт распознает гения и открыто пророчит ему великолепную литературную карьеру. В качестве ответного дара он посылает юному Шопенгауэру свое «Учение о цветах», коим очень гор- дился. Естественно-научно подкованный Шопенгауэр читает ис- следование о сущности и воздействии цвета, морщит лоб и за- являет, что это никому не нужная болтовня. При этом Шопен- гауэр, проявляя весьма милую черту своего характера, доно- сит свое мнение до всех и каждого. Гете тотчас отступается. С тех пор не находится ни одного охотника повторять ошибку великого старика и принимать участие в судьбе высокомер- ного юного наглеца.
136 Рихард Давид Прехт В 1820 году Шопенгауэр начинает читать лекции по фило- софии в Берлинском университете. Чтобы выбить почву из- под ног великого Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, он чи- тает свои лекции в те же часы, что и Гегель. Соперничество за- канчивается катастрофой. К Гегелю ходят сотни студентов, к Шопенгауэру — четыре-пять. Сам он продолжает считать себя гением, хотя другие держат его скорее за простого зазнайку. Оскорбленный Шопенгауэр оставляет кафедру и уезжает во Франкфурт-на-Майне, где и остается. Он пишет множес- тво книг и удивляет жителей своего квартала тем, что громко разговаривает сам с собой на улице, беззаветно любит своего пуделя и постоянно боится быть отравленным. С возрастом к нему приходит известность, но едва ли ему доводится вкусить ее плоды. Правда, остается моральное удов- летворение: «Мир кое-чему у меня научился и никогда этого не забудет». Самое важное свое открытие Шопенгауэр делает очень рано. В возрасте тридцати лет он публикует свое главное со- чинение «Мир как воля и представление». Правда, в то время на его труд мало кто обратил внимание. Однако Шопенгауэ- ру удалось обнаружить то, чего не заметили ни Кант, ни Ге- гель, ни многие другие философы. Почти все они исходили из того, что рассудок или разум диктует человеку, что тот должен делать, а главная задача человека заключается в том, чтобы по возможности устраивать все так, как диктует разум. Но Шо- пенгауэр яростно протестует и ставит самый сенсационный в истории философии вопрос: «Могу ли я хотеть то, что хочу?» Вопрос провокационный, ибо ответ напрашивается сам собой. Если так, если я не могу хотеть то, что хочу, остальное летит в тартарары! Следовательно, человек не обладает свобо- дой воли. Если же нет свободы воли, то разум не играет вооб- ще никакой роли. И что тогда делать с категорическим импе- ративом, «нравственным законом» моего рассудка? Импера- тив становится попросту ненужным, ибо закономерности моих действий определяет вовсе не разум, а неразумная воля! Шопенгауэр беспощаден в своих утверждениях: команд- ный пункт мозга не разум, а воля. Эта бессознательная кате- гория определяет наше бытие и наш характер. Воля — госпо- дин, разум — раб. Решения и постановления принимает воля, разум из этого процесса исключается. Он вообще не имеет ни
Я — это я? И если да, то насколько? 137 малейшего представления о том, что уже давно происходит без его участия. Только воля говорит мне, что делать, а разум лишь выполняет этот приказ. «Что сердцу не мило, то и в го- лову нейдет». Это самый существенный пункт. Остальное — болтовня! Соответствует ли это действительности? Давайте исследу- ем этот вопрос на примере. Вспомните свои школьные годы. У вас нет желания идти на шестой урок, на математику, и вы раздумываете: а не прогулять ли урок. Вас мучают угрызения совести. С одной стороны, ваши успехи в математике не блес- тящи, поэтому у вас и нет желания посещать ее уроки. С дру- гой стороны, если прогуляете, дела будут еще хуже, но одна только мысль, что вы сейчас окажетесь в классе, уже приво- дит вас в дурное расположение духа. Вы медлите с решением. Вы даже толком не знаете, прель- щает ли вас перспектива прогула или, несмотря на угрызения совести, просто не хотите идти на математику. Все это озна- чает, что ваш разум пока ничего не знает. Но тут вы узнаете, что еще пара ваших товарищей точно так же не хочет идти на шестой урок. Это, конечно, не слиш- ком веский аргумент, который, несмотря на угрызения совес- ти, смог бы укрепить вас в вашем намерении. Желают ли ваши товарищи просто прогулять или нет — ничего не меняет в том, что ваши успехи в математике станут еще хуже, если вы про- пустите парочку занятий. Но как только вы слышите, что ваши товарищи тоже не желают идти на урок, в вас — к вящему ва- шему изумлению — вспыхивает неподдельная радость. Они ни за что не хотят идти на математику! И только теперь ваш разум замечает, насколько сильно ух- ватилась за этот план ваша воля, и ухватилась уже давно, в то время как разум пока еще ни в чем не уверен и продолжает во- зиться с какими-то там угрызениями совести. Вы приняли решение согласно свободе воли? Да ни в коем случае. Ваша воля заранее знала, чего хочет, и продавила свой аргумент, чтобы успокоить рассудок. Вы говорите себе: «Другие тоже не пойдут», — хотя это не аргумент. Ваша воля сделала то, что хотела, а разум лишь подготовил и озвучил оправдание. Своим подчеркиванием роли воли Шопенгауэр всадил фи- лософии колючку в бок, что — мимоходом заметим — очень ему нравилось. По его мнению, после «тысяч лет философ-
138 Рихард Давид Прехт ствования» он сумел покончить со слухами о том, будто че- ловека всюду ведет и сопровождает разум. Он, Шопенгауэр, распознал «основное заблуждение всех философов» и одно- временно с ним, как он говорил, «самую большую из всех ил- люзий», а именно: якобы достаточно знать, что такое «добро», чтобы и на деле ему следовать. Разве не так мыслил Имману- ил Кант: как мыслит разум, так поступает и воля? Но разве в действительности все обстоит не по-другому: как желает воля, так судит и разум? В мире было посеяно сомнение в руководящей роли разу- ма. И этому сомнению суждено было стать еще сильнее. Сменим декорации и перепрыгнем в 1964 год — со дня смерти Шопенгауэра прошло около ста лет. Папа Павел VI в торжественном одеянии по случаю официальной аудиенции входит в зал. Кардиналы преклоняют колена и целуют папе перстень. Только биологи, физики и исследователи мозга ос- таются стоять — они по-светски пожимают наместнику Хрис- та руку. Папская академия наук пригласила этих специалистов в роскошный дворец эпохи Возрождения, в резиденцию Павла VI, для обсуждения темы, околдовавшей всех ученых-естест- воиспытателей того времени: исследование головного мозга. Особенно волнует специалистов и епископов одно недавнее открытие: мало кому известный ученый из Сан-Франциско своими новаторскими опытами произвел впечатление на ве- дущих исследователей мозга, включая трех лауреатов Нобе- левской премии. Бенджамин Либет родился в 1916 году в Чикаго, позднее изучал физиологию. По образованию он не был, строго гово- ря, исследователем головного мозга, но в тридцатые годы это было нормально, ибо учиться по этой узкой специальности все равно было негде. Будучи еще молодым человеком, Либет заинтересовался, можно ли научно, то есть количественно, измерить процессы, происходящие в сознании. В конце пятидесятых годов он ре- шился провести опыты на пациентах, которых под местной анестезией оперировали в нейрохирургическом отделении больницы Маунт-Сион в Сан-Франциско. Пациенты находи- лись в операционной, их мозг был открыт и виден через тре- панационное отверстие. Либет прикладывал к разным участ-
Я — это я? И если да, то насколько? 139 кам мозга электрический провод и раздражал кору слабыми электрическими импульсами. При этом наблюдал, как и ког- да пациенты реагируют на нанесенные раздражения. Результат оказался сенсационным. От момента раздраже- ния коры до судорожного движения больного проходило боль- ше половины секунды. Когда опыты Либета в 1964 году привлекли внимание Ва- тикана, он еще не знал о результатах, полученных двумя его коллегами. Они тоже обнаружили подобную временную за- держку. От момента возникновения намерения выполнить ка- кое-либо действие до выполнения этого действия проходит почти секунда. Этот результат привел Либета в сильное вол- нение. Одна секунда отделяет намерение от действия — это полностью противоречит здравому человеческому рассудку. Тот, кто хочет взять со стола чашку чая, делает это тотчас — где же тут разница в одну секунду? Эту секунду, заключает да- лее Либет, не замечают. В 1979 году он начинает новый эксперимент, который по- лучит в дальнейшем название «эксперимент Либета» и при- несет его автору мировую известность. Либет посадил одну пациентку в кресло и попросил ее вни- мательно смотреть на большие часы. Это были не обычные часы, а большой круг, по краю которого бежал зеленый кру- жок. После этого Либет укрепил на теле пациентки два элек- трических кабеля. Один был присоединен к электроду на за- пястье пациентки и к измерительному прибору, а второй — с помощью специального шлема — к голове и к другому изме- рительному прибору. Пациентка получила следующее задание: «Внимательно смотрите на бегущую вокруг циферблата зеленую точку. В оп- ределенный момент времени, который вы выберете по собс- твенному усмотрению, решите пошевелить кистью. В тот мо- мент, когда вы примете решение, заметьте положение зеленой точки на циферблате!» Пациентка в точности выполнила рекомендации Либета. Она решила пошевелить кистью и отметила в этот момент по- ложение точки на круге. Либет спросил, где в момент приня- тия решения находилась точка, и записал ее положение. По- том, в сильном волнении, он посмотрел на показания обоих приборов. Колебания электрического потенциала, отведен-
140 Рихард Давид Прехт ного с запястья, показало точное время совершения реально- го движения. Готовность мозга к действию показало отклоне- ние потенциала, отведенного от головы. Какова же временная последовательность? Вначале отре- агировали электроды, укрепленные на голове, через полсе- кунды пациентка отметила на циферблате момент принятия ею решения о движении, а еще через 0,2 секунды произошло само движение. Л ибет был страшно взволнован: пациентка ре- шила выполнить движение за полсекунды до того, как осозна- ла это решение! Бессознательный опережающий рефлекс — что-то захотеть или что-то сделать — возникает быстрее, чем осознанное движение. Следовательно, верно, что мозг начи- нает волевые процессы до того, как человек вообще осознает эту волю? И не означает ли это крах философской идеи о сво- боде воли? Совершим еще одно путешествие во времени и предоста- вим Артуру Шопенгауэру и Бенджамину Либету самим про- яснить этот вопрос. Перенесемся, скажем, в 1850 год и войдем в квартиру Шопенгауэра на Шенен-Аусзихт, 17, во Франкфур- те-на-Майне. Раннее утро. Стоп! Сейчас хозяин квартиры для разгово- ров недоступен. Между семью и восемью часами он встает и огромной губкой растирает торс холодной водой. Он стара- тельно промывает глаза — очень ценный орган чувств — хо- лодной водой, так как считает, что такая ванна укрепляет зри- тельный нерв. После этого усаживается за кофе, им самим приготовленный. В столь ранний час экономке не велено по- казываться хозяину на глаза. В кофе он добавляет много саха- ра, чтобы с утра максимально сконцентрировать мысли. Мозг, утверждает Шопенгауэр, подобен хорошо настроенному му- зыкальному инструменту. Вот теперь, спустя приблизительно час, можно звонить в дверь. Приветствие звучит достаточно дружески — во всяком случае, по меркам Шопенгауэра. В конце концов, пожаловал гость, признающий заслуги Шопенгауэра. Либет даже полу- чает чашку кофе. Шопенгауэр ненавидит светскую болтовню, и господа сра- зу переходят к делу. — Итак, господин Либет, как же все это выглядит? Могу я сознательно хотеть то, чего хочу?
Я — это я? И если да, то насколько? 141 — Если вы так прямо ставите вопрос, то нет. Я не могу со- знательно захотеть то, чего хочу. — То есть именно так, как утверждал я? Воля — господин, а рассудок — ее раб? — Более или менее. — Гм... — Да, именно так, как я сказал: «более или менее» — Что вы имеете в виду? Что значит «более или менее»? — «Более или менее» означает, что нельзя быть в этом пол- ностью уверенным. — Как так? Случай, по-моему, абсолютно понятный. Воля, как вы сами говорите, опережает сознательный рассудок во времени. На... — ...приблизительно половину секунды. — Именно так, дорогой господин Либет, на половину се- кунды. Получается, воля диктует, а рассудок покорно подчи- няется. Разве не так? И если разум подчиняется, то не сущес- твует и никакой свободы воли, ибо невозможно повлиять на волю, ее можно лишь принять к сведению и комментировать. При этом вся философия морали идет к черту. — Нуда... — Осознанный или разумный взгляд на вещи не состав- ляет сущность человека, это всего лишь украшательство, про- изводимое задним числом, или запоздалый комментарий. — Вы позволите мне сказать одну вещь? — Прошу вас. — От импульса воли до осознанного решения проходит полсекунды, это верно. Но проходит еще полсекунды до мо- мента, когда пациент начинает реально двигать рукой, то есть до того, как начинает действовать... — Ну и... —.. .и это означает, что у него еще есть шанс прервать дейс- твие... - И?.. — ...это означает, что хотя не существует свободы воли, зато есть нечто вроде свободы неволи, с помощью которой я могу предотвратить худшее. — Свободная неволя? У вас весьма странные идеи. — Возможно, это действительно звучит странно, но я полагаю, что это так. Воля не свободна, зато свободна не-
142 Рихард Давид Прехт воля. Что бы ни двигало нами, у нас всегда есть шанс сказать «стоп!». — И вы полагаете, вам удалось доказать это с помощью ча- сов? Доказать, что существует неосознанная несвобода и осоз- нанная свобода? — Доказать — это слишком громко сказано. Но я в это верю. — И все на основании поставленного вами простого опыта? — Господин Шопенгауэр, я охотно признаю, что мой опыт был действительно очень прост, но полагаю, он позволяет вы- вести определенные суждения. Кроме того, приятно созна- вать, что есть нечто контролирующее нашу волю, и это нечто, как я думаю, именно свободная неволя. Вы представляете, что стало бы с нашим обществом, если мы примем, что никто не отвечает за свою волю и поэтому не может быть привлечен к ответственности за свои действия? Что тогда прикажете де- лать с убийцей? Он всегда сможет сказать: «Я не знал, что де- лал, меня принудила к убийству моя воля, которую я не в со- стоянии контролировать. Не верите мне, почитайте Шопен- гауэра или Либета». — Человек вообще сродни дьяволу — с уголовными про- цессами или без таковых, с тюрьмами и без них. — Это ваше личное мнение, господин Шопенгауэр. Так мы с вами далеко не уедем. На этом неприятном месте мы, пожалуй, прекратим их бе- седу. Больше там, судя по всему, ничего интересного не про- изойдет. Позиции ясны, компромисс маловероятен. Бенджа- мин Либет прав, не сбрасывая со счетов ответственность че- ловека за поступки и действия. Но разве не прав и Артур Шопенгауэр в своих сомнениях по поводу того, что измере- ний Либета достаточно, чтобы опровергнуть великие теории о воле, неволе и сознании? Наука о мозге пока еще очень да- лека от понимания сложных взаимодействий человеческого сознания, включающих такие чувства, как духовность, твор- ческие способности, осознанная воля и сила воображения, не говоря уже о том, чтобы эти чувства измерить. Но тем не ме- нее каждый исследователь мозга имеет собственную теорию отношения материального и духовного.
Я — это я? И если да, то насколько? 14В Главная проблема с измерениями Либета заключается в том, что ему по необходимости пришлось переводить резуль- таты зарегистрированных электродами изменений на челове- ческий язык. При этом он приписывает последние подсозна- тельному или предшествующему сознанию, а при отметках точек на часах принимает за данность сознательное и бессо- знательное. Но что такое в действительности это пред-сознание? Я могу, конечно, назвать пред-сознательной волю, которая за- ставляет сгибать кисть руки. Но как быть с волей, которая, подчиняясь многочисленным и каждый раз новым импуль- сам, решает сложную математическую задачу или продумы- вает философскую аргументацию? Какими бы убедительными ни были результаты измере- ний Либета, они не приводят нас к простым ответам, особен- но к ответам на новые вопросы. Чрезвычайно сложную про- блему свободы воли невозможно заменить вопросом о том, сколь много или сколь мало времени проходит между возник- новением импульса в головном мозге до исполнения этого им- пульса. Кроме того, существуют различные волевые импульсы. Некоторые очень просты и интенсивны — например, голод, жада, утомление и половое влечение. Другие, напротив, весь- ма пестры и многослойны. Например, воля сдать выпускные экзамены, изучить право или отметить день рождения торжес- твенным вечером — это намного сложнее, чем чувство голо- да, заставляющее меня что-то съесть. Но что все это значит для морали и нравственности? Се- годня десятки тысяч ученых в сотнях институтов по всему миру занимаются исследованиями строения и функций головного мозга. Многие из них интересуются инстинктами и влечени- ями, вынуждающими человека быть нравственным. Если в конечном итоге решение быть добродетельным зиждется на воле быть таковым, то в человеческом мозге должно присутс- твовать нечто, что запускает в действие эту волю к добродете- ли. Но что бы это могло быть? • Случай Гейджа. Есть ли в мозге нравственность ?
КАВЕНДИШ Случай Гейджа Есть ли в мозге нравственность? 13 сентября 1848 года. Ясный погожий день. Яркое после- полуденное солнце обжигает кожу, а Финеас Гейдж работает уже с самого утра. Гейдж — подрывник, специалист по взрыв- ному делу, самый добросовестный и самый способный чело- век в железнодорожной компании «Ратленд и Берлингтон», как охарактеризуют его позже руководители компании. Задача Гейджа сровнять с землей скалистый участок, по которому надо проложить полотно железной дороги. Работы идут уже в Вермонте, близ города Кавендиша, скоро рельсы протянутся до штата Новая Англия, и полные нетерпения пас- сажиры смогут наконец проехать поездом 200 километров, от- деляющих Ратленд от Бостона. Гейдж уже заложил в шурф взрывчатку и бикфордов шнур и зовет помощника, чтобы тот засыпал в шурф песок. Сам Гейдж берет в руки железный лом длиной около двух метров, чтобы утрамбовать песок. В это время кто-то заговаривает с ним. Гейдж оборачивается и перекидывается с приятелем па- рой слов. Привычным движением опускает в шурф лом, не за- мечая, что помощник еще не насыпал туда песок. Гейдж про- должает, смеясь, что-то говорить и случайно высекает ломом искру из камня. В тот же миг порох взрывается. Железный лом попадает Гейджу в левую щеку, проникает в мозг, пробивает крышку че- репа, вылетает наружу и приземляется в тридцати метрах от места происшествия, вымазанный кровью и мозговым вещес- твом. Как ни в чем не бывало солнце продолжает освещать ска- лу. Гейдж лежит на земле. Оцепеневшие от ужаса рабочие сто- ят чуть поодаль. Потом некоторые отваживаются подойти бли- же и видят невероятное: Финеас Гейдж жив! Несмотря на дыр- ку в черепе, он даже приходит в сознание. Хотя из раны не
Я — это я? И если да, то насколько? 145 переставая течет кровь, он в состоянии рассказать товарищам, что с ним произошло. Рабочие поднимают его и сажают в за- пряженную быками телегу. Гейдж без посторонней помощи прямо сидит в телеге в течение всего — длиной более кило- метра — пути до ближайшей гостиницы. Он чертовски креп- кий парень. Все немало удивлены тому, что Гейдж самостоя- тельно слезает с телеги. В комнате гостиницы он садится на стул и ждет. Когда входит врач, Гейдж обращается к нему: «Здесь для вас много работы, доктор». Сегодня череп Гейджа находится в музее знаменитого Гар- вардского университета и до сих пор представляет для науки настоящую головоломку. Финеас Гейдж, которому в момент получения травмы было двадцать пять лет, проживет со сво- им страшным ранением головы еще тринадцать лет. Но то бу- дет весьма своеобразная жизнь, потому что чудесное исцеле- ние Гейджа было омрачено темным облаком. Раненый рабочий мог осязать, видеть и слышать. У него не было ни паралича конечностей, ни паралича языка. Правда, пришлось удалить ему левый глаз, но остальное работало без- отказно. У него была твердая походка, руки сохранили прежнюю сноровку, и он мог так же хорошо, как и раньше, говорить. Правда, Гейдж уволился из компании и никогда больше не занимался взрывным делом. Он нашел работу на конюш- не, но вскоре убежал и оттуда. Он постепенно становился со- вершенно беспомощным, выступал на ярмарках, потом стал живым экспонатом одного музея, где был выставлен на все- общее обозрение вместе с его железным ломом. В конце кон- цов, Гейдж уехал в Чили, и оставался там почти до самой смер- ти — работал на конюшнях и кучером на почте. В 1860 году он приехал в Сан-Франциско, бродил по тем- ным улицам и злачным заведениям. Потом у него начались эпилептические припадки, и в возрасте тридцати восьми лет он умер. Газеты, сообщавшие в свое время аршинными заго- ловками о его ранении, не уделили ни строчки его смерти. Но почему после несчастья жизнь Гейджа пошла так кри- во? Согласно мнению исследователей головного мозга Анны и Антонио Дамазио, изучавших этот случай, всю свою даль- нейшую жизнь Гейдж обучался новому и говорил нормально, но... Имелось и одно исключение: Гейдж, как сообщали мно- гие имевшие с ним дело люди, утратил всякое понятие о пра-
14Б Рихард Давид Прехт вилах человеческого общежития. Он постоянно лгал, обма- нывал и подводил всех, стал подвержен вспышкам ярости, все время вступал в драки и не признавал никакой ответственнос- ти за свои слова и поступки. Что же с ним произошло? Возможно ли, чтобы поврежде- ние головного мозга превратило достойного гражданина в че- ловека с тяжелыми нарушениями характера и поведения? Согласно всем признакам, моральный и нравственный ком- пас бывшего железнодорожного рабочего совершенно размаг- нитился. Если так, то не означает ли это, что биологический центр нравственности все же существует в человеческом моз- ге? И если да — то отвечает ли именно этот центр мозга за то, хорошо или плохо человек себя ведет? Ученые Анна и Антонио Дамазио исследовали череп Гейд- жа по всем правилам врачебного искусства. Они уверены, что были повреждены те участки и области мозга Гейджа, которые отвечали за важные свойства личности, например: способ- ность оценивать будущее и строить планы в соответствии с имеющимися социальными условиями. Они полагают, что Гейдж утратил чувство ответственности как за себя самого, так и в отношении других людей, и потерял способность свобод- но организовывать свою жизнь. У Гейджа выпал определен- ный ареал головного мозга, вентромедиальная область лобной доли, отвечающая за все эти функции, в то время как осталь- ные области мозга по-прежнему работали безупречно. Если супруги Дамазио правы, то после несчастья измени- лось сознание Гейджа. Соотношение между мышлением и чувствами, решениями и восприятием перестало быть нор- мальным. Но не все из тех, кто занимался историей Гейджа, придер- живаются такой интерпретации. Некоторые специалисты, ис- следовавшие его биографию, сомневаются в правильности мнения лечившего Гейджа врача. Они утверждают также, что характер Гейджа изменился не так сильно, как утверждают суп- руги Дамазио. Надо также учесть, что Гейдж все же потерял специальность, которой в свое время обучился. После травмы у него не было никаких профессиональных перспектив. Самое важное, однако, в том, что на симпатичного брига- дира люди реагируют абсолютно не так, как на типа с изуро- дованным лицом. Нельзя ли объяснить изменения в его пове-
Я — это я? И если да, то насколько? 147 дении этими более простыми причинами? И не достаточно ли сказать, что несчастный случай просто нанес Гейджу непо- правимую моральную травму? Все эти возражения справедливы, но ничего не меняют в нейробиологических данных. Супруги Дамазио подтвердили свои выводы многочисленными экспериментами на живот- ных. Ученые выяснили, что вентромедиальная область лоб- ной доли является очень важной областью мозга. Здесь про- исходит обработка восприятий, но здесь же выковываются планы и принимаются решения. Нам было бы легче, если бы в вентромедиальной области существовал некий маленький расчетный центр, распоряжающийся нашими нравственны- ми суждениями. В одной из книг финской писательницы Тове Янсон, ко- торые я часто читаю на ночь своему сыну Оскару, тролль Снорк желает, чтобы волшебник подарил ему счетную машинку, с помощью которой он всегда мог бы отличить, что хорошо и что плохо. Но нет! Здесь спасовал даже великий волшебник. Аналогично обстоит дело и с «нравственным компьюте- ром» в головном мозге. Центр нравственности не замкнутая система в пределах одного ареала головного мозга — скорее здесь речь может идти об очень сложной сети, связывающей самые разнообразные области мозга. На вопрос о том, существуют ли в мозге области, отвеча- ющие за нравственность, следует ответить утвердительно. А вот на вопрос: отвечает ли за моральное восприятие и за при- нятие нравственных решений какая-то одна область мозга, — надо ответить отрицательно. Я обдуманно разделил в последнем предложении воспри- ятие и решение, ибо это не одно и то же. В предыдущей главе исследователь мозга Бенджамин Либет сблизил оба понятия, так как полагал, что наше восприятие диктует выбор решения. В принципе это, конечно, верно, но сегодня ученые, исследу- ющие головной мозг, знают, что в формировании восприятий и решений в нашем мозге участвует так много разных облас- тей, что очень трудно с солдатской прямотой сказать, как во- обще протекают эти процессы. Чувства, абстрактное мышление и области, отвечающие за межличностные отношения, работают, как правило, одно- временно. Едва ли можно различить, кто и что здесь опреде-
148 Рихард Давид Прехт ляет и что главное. Но возможно, реакции могут быть самы- ми разнообразными. Чувства и разум пересекаются, видимо, постоянно, и одни и те же люди часто по-разному реагируют на одни и те же ситуации. Существуют нравственные чувства — например, к нужда- ющимся. Вот я вижу на улице нищего, и он непосредственно возбуждает во мне сострадание. Чувство возникает и подни- мается в душе само, без всякого разумного намерения с моей стороны. Я хочу дать человеку денег и начинаю раздумывать, пра- вильно ли поступлю. Я думаю: «Если все будут давать ему день- ги, он никогда не станет искать работу». Или: «Он же все рав- но пропьет эти деньги, вместо того чтобы купить на них еду». Но я могу подумать и другое: «Пусть он тратит их на что хочет. Главное, он просит денег, в которых, видимо, очень нуждается». Чувства и разумное понимание не всегда можно разделить. Но вопрос: «Почему мы действуем?» — кардинально отлича- ется от вопроса: «Как мы оцениваем действие с моральной, нравственной точки зрения?» Чувства наряду с намерениями, мыслями, привычками и другими вещами играют большую роль в действиях, но при вынесении моральных суждений не- сколько теряют свое значение. Прежде чем штурмовать последнюю высокую вершину на- шего нравственного хребта, нравственную интуицию, давай- те еще раз заглянем в мастерскую исследователей головного мозга. • Я чувствую то же, что чувствуешь и ты. Вознаграж- дается ли добродетель ?
ПАРМА Я чувствую то же, что чувствуешь и ты Вознаграждается ли добродетель? Кто-то плачет, переживая смерть Виннету в экранизации романа Карла Мая, кто-то оплакивает смерть Рут в «Зеленых помидорах», а кто-то льет слезы по убитому профессору Дабл- дору из «Гарри Поттера». Мы плачем, смотря печальные филь- мы и читая грустные книги, потому что погружаемся в чувства героев и воспринимаем их страдания как свои собственные. В кино, особенно если это психологический триллер, мы смеем- ся и ужасаемся при виде чудовищ и содрогаемся так, словно происходящее на экране непосредственно угрожает и нам. Всем доводилось переживать нечто подобное. Но почему мы можем это делать? Почему можем понимать переживания совершенно чужих нам людей? Почему в кино мы покрыва- емся гусиной кожей, хотя в уютном зале нам абсолютно нич- то не угрожает? Почему мы переносим на себя чувства других людей? Ответ прост: мы сочувствуем, потому что чувства других (истинные или показанные в кино) вызывают в нас такие же чувства. В высшей степени вероятно, что это относится не только к людям. Сестра макаки-резус Фавны, как наблюдал Франс де Вааль в исследовательском центре в Медисоне, тоже сопереживала страданиям и страху Фавны. Но как ни самооче- видно сочувствие другим и подражание чувствам — для науки эти феномены до последнего времени оставались полнейшей загадкой. Человек, который дал на эти вопросы убедительный научный ответ, как это ни удивительно, почти никому не из- вестен за пределами узкого круга специалистов. Джакомо Риццолатти часто и охотно сравнивают с Эйн- штейном: всклокоченные седые волосы, седые усы и лукавая детская улыбка. Но сходство этих людей не только внешнее. Для многих ученых, занимающихся исследованием мозга, энергичный итальянец является ведущим специалистом в этой
150 Рихард Давид Прехт области, человеком, сумевшим сделать прорыв в новое изме- рение. Многие коллеги долгое время считали второсортным вы- бранный им объект исследования — в течение более двадцати лет Риццолатти занимался функциями нервных клеток, уп- равляющих механическими действиями, так называемыми «нейронами действия». Считалось, что это очень скучная об- ласть, ибо двигательную кору, запускающую механические движения, рассматривали как сравнительно неинтересную, тупую часть мозга. Что может быть интересного в простых дви- жениях, если мы можем изучать такие сложные сферы, как язык, интеллект или мир чувств, — так считали большинство ученых. Так было. Однако в 1992 году наступил перелом. Причем наступил неожиданно. Риццолатти работал в Парме, в старей- шем европейском университете. Правда, здание медицинско- го факультета — это белоснежный ультрасовременный комп- лекс на окраине города. В начале девяностых Риццолатти и работавшие под его руководством коллеги занялись весьма необычным проектом. Всем известно, что определенные по- веденческие акты обладают «заразительностью». Смех, зево- та, положение тела и осанка собеседника могут подействовать так, что и другие начинают подражать этим действиям. То же самое наблюдается у обезьян. Некоторые их виды просто сла- вятся способностью «обезьянничать». Однако исследователи решили взять в качестве модели вид макак, который как раз отличается тем, что не склонен к под- ражательству. Риццолатти и его молодые сотрудники Галлезе, Фогасси и Пеллегрино вживили электроды в мозг обезьяны. Потом перед ней положили на пол орех и наблюдали, как раз- ряжается определенный нейрон двигательной коры, когда жи- вотное схватило орех. Пока все шло нормально. А потом случилась сенсация. Ученые поместили эту же обезьяну за стеклянную перегород- ку, откуда она не могла достать орех, а сотрудник Риццолатти на глазах у макаки поднял с пола орех. Что же при этом про- изошло в мозге обезьяны? Когда она смотрела, как кто-то дру- гой забирает ее орех, в ее мозге разрядился тот же нейрон, как и в ситуации, когда она сама подбирала с пола орех. Рука обе-
Я — это я? И если да, то насколько? 1Б1 зьяны не двигалась, но мысленно обезьяна выполнила то же самое действие. Ученые не верили своим глазам. Независимо от того, вы- полняла ли обезьяна реальное действие или мысленно следо- вала движениям человека, разряжался, то есть работал, один и тот же нейрон. Никто и никогда до Риццолатти не наблюдал, как мозг си- мулирует движение, которое не осуществляется в реальности. Первым понял, что происходит, Леонардо Фогасси. Но слава досталась всей команде, а Риццолатти придумал новый тер- мин. Нервные клетки, которые при пассивном подражатель- стве демонстрируют такие же ответы, как и при реальных дви- жениях, он назвал зеркальными нейронами. Родилось новое заклинание. Тотчас многие ученые — сна- чала в Италии, а потом и в других странах — бросились изу- чать зеркальные нейроны. Если окажется верным, что и чело- веческий мозг не делает различий между тем, что переживает сам, и тем, что мы внимательно наблюдаем и чему сочувству- ем, то не здесь ли кроется ключ к пониманию нашего соци- ального поведения? По крайней мере эти нервные клетки являются важными структурными элементами мозга. Зеркальные нейроны рас- положены в префронтальной коре, в области, называемой ос- тровком. Этот островок есть, правда, нечто совершенно иное, чем «социальный центр», вентромедиальная область, о кото- рой шла речь до сих пор. Это тоже ясно, ибо зеркальные ней- роны занимаются бессознательным ощущением, а не слож- ным планированием, принятием решений или осознанными волевыми желаниями. Как взаимодействуют между собой эти области мозга, пока неизвестно. Научный мир был еще сильнее наэлектризован, когда Риццолатти с помощью методов визуализации удалось показать, что зеркальные нейроны у человека (и это было по- казано со всей очевидностью) находятся вблизи центра Бро- Kd, одной из двух областей мозга, отвечающих за формирова- ние речи. Недавно ученые Гронингенского университета в Нидер- ландах открыли весьма интересную связь между слуховым вос- приятием шумов и разрядами зеркальных нейронов. Люди, слышащие шипение открываемой пивной бутылки, реагиру-
1Б2 Рихард Давид Прехт ют так же, как если бы они сами ее открывали. Одного только знакомого звука достаточно, чтобы пережить ситуацию цели- ком. Испытуемые, у которых в этом опыте была особенно сильно выражена активность мозга, утверждали, что они осо- бенно хорошо могут ставить себя на место других людей. Другие исследователи, в США, изучали детей, не склон- ных реагировать на обращения окружающих. Было установ- лено, что дети с аутистическими нарушениями, очевидно, страдают от недостаточной функции зеркальных нейронов. Эти нейроны у них либо активируются слабо, либо вообще не активируются. Пока не ясно, подтвердится ли в дальнейших эксперимен- тах надежда на то, что именно зеркальные нейроны являются режиссерами наших чувств. Исследования в этой области только начались. Однако велика вера в то, что понимание функ- ции зеркальных нейронов внесет вклад в понимание нашей способности к сочувствию, в понимание природы нашей речи, социального поведения и нравственности. Если зеркальные нейроны разряжаются как при собствен- ных действиях, так и при наблюдении действий других людей, можно с полным правом предположить, что воспроизведение чувств других людей зависит от собственной способности к восприятию. Тот, кто чувствителен по своей природе, облада- ет наилучшими предпосылками чувствовать других. Но, как сказано, предпосылки, используются они или нет, — это сов- сем другой вопрос. Возможно, деятельность зеркальных ней- ронов объясняет лишь «техническую» сторону присущей всем нам способности к нравственности. Исследование этой спо- собности могло бы показать, как функционирует наше сочув- ствие, то есть позволило бы описать процесс, который Кант считал полностью непознаваемым. Чего пока недостает, так это ответа на вопрос: почему сопереживание и сочувствие воз- награждаются так сильно, что из них выводят рекомендации и даже строгие правила поведения. В истории нашего вида мораль служила для регулирова- ния социальной жизни группы. Чтобы жизнь была возможна, членам группы необходимо полагаться друг на друга и воспро- изводить чувства, а возможно, и мысли других членов группы. Очевидно, зеркальные нейроны способствовали альтруист- скому поведению. Корни альтруистского поведения так глу-
Я — это я? И если да, то насколько? БЗ боки, что люди не только помогают другим, но и считают это высоким для себя вознаграждением. Мы наполняемся радо- стью, если удается успокоить плачущего ребенка, радуемся от- того, что обнимаем его и гладим, а если повезет, то и оттого, что он снова рассмеется. Сочувствие — это заложенный в каж- дом здоровом человеке инстинкт. Судя по всему, эти нравс- твенные восприятия возникли первыми, моральные принци- пы были разработаны позже. Но откуда берется чувство вознаграждения? Почему мы становимся счастливыми, когда приносим счастье другим? И почему нравственное поведение приносит удовлетворение? Если спросить об этом специалиста по исследованию мозга, он скорее всего покажет нам очень маленький, но очень и очень особенный участок мозга, о котором уже шла речь в гла- ве о наших чувствах, — миндалину. Это центр удовольствия и фрустрации. Кроме того, миндалина исследована лучше, чем зеркальные нейроны. Взгляд на дружелюбные лица, как было показано в многочисленных исследованиях, вызывает силь- ную реакцию в левой миндалине. При этом у человека возни- кают радость и хорошее настроение. Суровые и угрожающие лица, напротив, вызывают реакцию в правой миндалине, при этом у наблюдающего эти лица человека возникает страх и портится настроение. Эти поучительные результаты были на- глядно продемонстрированы магнитно-резонансными томо- графами. Разумеется, магнитно-резонансная томография дает моментальные снимки, а не фильм. Но то, что принесение ра- дости другому человеку приводит нас в хорошее настроение, можно считать достоверным фактом. Улыбка и радостное выражение лиц других людей уже до- статочно вознаграждают нас за добрый поступок. Таким об- разом, добрый поступок приводит в хорошее настроение в первую очередь тогда, когда человек может увидеть или по крайней мере хорошо представить результат своего доброго поступка на лице другого человека. Таким образом, альтруистское поведение зиждется на са- мовознаграждении. Добрые дела вознаграждаются для меня, для сообщества, если оно считает себя единым целым. Веро- ятно, это тот самый пункт, который был недостаточно оценен Кантом. Он считал, что дружелюбие из чувства долга являет- ся более нравственным, чем дружелюбие от склонности или
1Б4 Рихард Давид Прехт расположения. Нельзя полагаться, утверждал Кант, на чувс- тво радости и удовольствия. Нельзя сказать, что это совершен- нейшая ошибка. Но можно ли полагаться на чувство долга? В сомнительных случаях человеку становится еще хуже. Ибо ис- полненный долг не вызывает и доли той радости, какую ис- пытывает человек, доставивший радость другому. До Канта многие философы обосновывали мораль и нравс- твенность как долг перед Богом. Тот, кто жил и поступал по Божьим заповедям, считался нравственным, его жизнь была праведной. Кант освободил нравственность от долга челове- ка перед Богом. Человек должен не Богу, а самому себе. Это было главным пунктом его представления о «нравственном законе во мне». С психологической точки зрения это означает следующее: хочу я вести себя нравственно или нет, есть вопрос самоува- жения. И здесь Кант, без всякого сомнения, абсолютно прав. Правда, мне все же кажется, что радость от сотворения добра более человечна, нежели долг творить добро. Но нравствен- ностью это сотворение добра становится, только когда опыт радости я кладу в основу всеобщих правил дружелюбного по- ведения, исходя при этом из самоуважения. Надо оговориться: степень вознаграждения добродетели зависит от общества, в котором человек пребывает. С кате- горическим императивом далеко не уедешь в тюрьме или, скажем, в Бронксе. Здесь понятие самоуважения сталкива- ется с потребностью и необходимостью самоутверждения. Тем не менее в основном все же считается, что способность к нравственности является важной составляющей человече- ской личности. Общество, не различающее категории «добра» и «зла», — это самое худшее, что можно себе представить, если его вообще можно представить. Человечность — наследие христианского Запада, каковое соблазняет нас считать нравственность самым главным и су- щественным признаком нашего биологического вида. Пред- ставляется, однако, что по своей природе человек отнюдь не жесток, но и по сути своей совсем не благороден — он совме- щает в себе и то и другое. Дырка в черепе Финеаса Гейджа кое-что говорит нам о на- ходящихся в мозге центрах, контролирующих нравственность. Зеркальные нейроны показывают, как функционирует наше
Я — это я? И если да, то насколько? 1ББ сочувствие на уровне нервных клеток. Но ни один химиче- ский процесс сам по себе не организует и не создает склон- ность, любовь и ответственность. Это делаем мы сами, и не в последнюю очередь потому, что это вознаграждается. Единс- твенный вопрос, который нам надо прояснить: приобретаем ли мы в течение жизни знание о том, что добродетель возна- граждается, или это знание врожденное? Появляемся ли мы на свет с готовым «нравственным законом», как утверждал Кант? В любом случае большинство из нас всегда может без долгих размышлений сказать, хороший или плохой тот или иной поступок. Очевидно, что в таких случаях мы чувствуем это интуитивно. Но какое отношение это имеет к «интуитив- ной нравственности»? • Человек на мосту. Заложена ли в нас мораль от рож- дения ?
БОСТОН Человек на мосту Заложена ли в нас мораль от рождения? Давайте представим ситуацию: по рельсам прямо на пяте- рых железнодорожных рабочих катится никем не управляемая вагонетка. Вы, дорогой читатель, стоите у стрелки и смотрите на эту несущуюся вагонетку. Если повернете стрелку вправо, то в последнюю секунду спасете жизни пяти человек. Но здесь есть одно «но»: если вагонетка свернет вправо, то переедет од- ного рабочего, стоящего на рельсах. Правда, только одного. Одного-единственного. Что вы будете делать? Но стоп! Прежде чем ответить на первый вопрос, подумай- те над вторым. Вам снова приходится иметь дело с неуправ- ляемой вагонеткой, и она снова летит к стрелке и к пятерым рабочим на путях. Но на этот раз вы стоите не у стрелки, а на мосту, перекинутом через полотно дороги. Вы лихорадочно думаете, что можно сбросить с моста, чтобы остановить ваго- нетку. И вот единственное, что вы видите: на мосту рядом с вами стоит рослый толстый мужчина. Перила моста невысо- ки. Все, что вам надо сделать, — подойти к человеку сзади и легонько толкнуть его в спину. Его тяжелое тело наверняка пе- регородит путь и остановит вагонетку. Вы спасете жизнь пяти человек. Сделаете ли вы это? До настоящего времени этот вопрос был задан более чем 300 000 человек, и задал его психолог Марк Хаузер из Гарвард- ского университета в Бостоне. Хаузер поместил эти тестовые вопросы в Интернете, чтобы люди, находящиеся в Сети, мог- ли решить, как они поступили бы в этом случае с неуправля- емой вагонеткой. Но Хаузер задавал вопрос не только через Интернет, но и людям лично в США и Китае, опрашивал даже представителей кочевых народов. Он ставил перед дилеммой детей и взрослых, атеистов и верующих, мужчин и женщин, рабочих и академиков. Результат оказался ошеломительным: ответы были одинаковыми независимо от отношения к рели-
Я — это я? И если да, то насколько? 157 гии, возраста, пола, уровня образования и страны происхож- дения. Как же звучали ответы? Ответ первый: почти все опрошен- ные перевели бы стрелку. Они пожертвовали бы жизнью од- ного человека, чтобы спасти пятерых. Ответ второй: только каждый шестой из опрошенных столкнул бы с моста челове- ка, чтобы спасти пятерых рабочих на путях. Подавляющее большинство не стали бы этого делать. Вам не кажется странным этот результат? Переведу ли я стрелку или столкну на рельсы человека — результат в обоих случаях один и тот же! Один человек погибает, зато мы сохра- няем жизнь пятерым. С точки зрения количественного соот- ношения убитых и выживших здесь нет разницы. Но оказы- вается, она все же есть. Принять в расчет смерть одного чело- века или самому причинить эту смерть — совсем не одно и то же. Психологически существует, как выясняется, большая раз- ница — пассивно или активно я несу ответственность за смерть человека. В первом случае у меня возникает чувство, что я до- пустил убийство, пусть даже при этом мне удалось спасти жизнь другим людям. Во втором случае мне приходится вы- ступать в роли судьбы. Между активным действием и пассив- ным попустительством огромное расстояние. Не случайно Уголовные кодексы почти всех стран строго различают актив- ное преднамеренное деяние и попустительство, или преступ- ное бездействие. С психологической точки зрения активное действие есть нечто иное, нежели, например, отдать приказ или распоряже- ние. Летчики, сбросившие бомбы на Хиросиму и Нагасаки, были душевно к этому не готовы, но все их начальники, вплоть до президента Трумэна, принявшего окончательное решение, имели с этим делом куда меньше проблем. Мы различаем преднамеренное и предвиденное причине- ние вреда. Мы различаем непосредственное и косвенное де- яние. Большинство людей считают более неприемлемым на- носить вред при непосредственном телесном контакте, чем в тех случаях, когда такой контакт отсутствует. Человеку гораз- до легче нажать кнопку, чем всадить кому-нибудь нож в серд- це. Чем абстрактнее жестокость, тем легче ее совершить. Вспомним о том, что корни нашей нравственности уходят в социальные отношения приматов. Хотя у приматов отсут-
1Б8 Рихард Давид Прехт ствуют абстрактные действия, они тем не менее хорошо раз- личают активный поступок и бездействие. Если кто-то про- являет бездействие, мы не можем сказать наверняка, проявил ли он его намеренно. Поэтому мы, как правило, не спешим с однозначной моральной оценкой. Активное действие, напро- тив, делает отношение к поступку вполне определенным и ли- шенным сомнений. Марк Хаузер, однако, увидел за всем этим нечто большее. Если большинство людей, оказавшись в одной и той же ситу- ации, морально оценивают положение весьма сходным обра- зом и одинаково себя в нем ведут, то не является ли это дока- зательством того, что в каждом из нас существует не зависящий от культуры, всеобщий моральный закон? Не подчиняемся ли мы в этой ситуации одним и тем же правилам? Не ориентиру- емся ли мы все на одинаковые приказания, такие как: «Будь честным!», «Не причиняй вреда!» или «Веди себя мирно!»? Хаузер убежден, что в каждом из нас существуют нравс- твенные правила. То, что нормальный человек даже не осоз- нает этих правил, говорит о том, что они усваиваются не в ре- зультате воспитания. Они содержатся в наших генах и запе- чатлеваются в течение первых лет жизни. Хаузер полагает, что мы приобретаем моральные нормы так же, как усваиваем язык. Как указывал Ноам Чомски, с са- мого начала в мозге ребенка содержится универсальная грам- матика, на основе которой ребенок под влиянием внешнего окружения овладевает родным языком. Первый в своей жиз- ни язык мы не учим, скорее приобретаем его непроизвольно, подобно тому, как растет наша рука. С моралью, как считает Хаузер, дело обстоит подобным образом. Здесь также существует глубинная грамматика, ко- торая помогает нам структурировать и усваивать мораль и нравственность нашего окружения. Таким образом, каждый человек является на свет со способностью отличать добро от зла с помощью некоего «нравственного инстинкта». Не толь- ко религия и правовая система, не только родители и учителя прививают человеку уважение к обычаям и добропорядоч- ность — человек выходит из чрева матери с нравственным чутьем. Именно поэтому мы можем без долгих раздумий в каждом случае сказать, является ли тот или иной поступок хорошим или плохим. Да и сам преступник в глубине души в
Я — это я? И если да, то насколько? 1Б9 большинстве случаев знает, что с моральной точки зрения яв- ляется правильным, а что — нет. Прав ли Хаузер? Нашли ли психологи с помощью своих тестов тот ключ к интуитивной нравственности, который не обнаружили философы с их абстрактными императивами и законами и не смогли увидеть исследователи мозга с их маг- нитно-резонансными томографами? Кант относился к чувствам с нескрываемым презрением, поскольку утверждал обратное — мораль появляется без вся- ких чувств. Чувства, по Канту, не являются партнерами разу- ма, они его противники; они затуманивают наши моральные суждения, вместо того чтобы им способствовать. Напротив, Хаузер отстаивает теорию нравственного чувства. Эмоции не обязательно должны приводить к высвобождению низменных инстинктов, они могут порождать и благородные чувства. Чтобы окончательно убедиться, что это нравственное чувс- тво присутствует у каждого здорового человека, Хаузер обра- тился за помощью к своему доброму знакомому. Вместе с Ан- тонио Дамазио они исследовали больных с повреждением в вентромедиальной области лобной доли, то есть людей с та- ким же поражением мозга, как у Финеаса Гейджа. Этим лю- дям задали те же вопросы о вагонетках. Результат оказался ясным и однозначным. Как большинс- тво здоровых людей, больные с повреждением мозга оказа- лись готовы повернуть стрелку вправо, чтобы спасти пятерых за счет гибели одного. Но в отличие от результатов опроса здо- ровых людей толстяк на мосту не мог рассчитывать на поща- ду. Социопаты с симптоматикой Финеса Гейджа были готовы без колебания сбросить человека с моста. В отличие от здоро- вых людей, поведение которых регулируется моральным чувс- твом, у больных это моральное чувство отсутствовало. Они оценивали ситуацию только рассудком. Если верить результатам исследования, можно утверждать, что моральное чувство человека локализовано (расположено) в лобной доле. Именно здесь, спрятанное в вентромедиаль- ной области, находится вместилище универсальной мораль- ной грамматики. Но прежде чем мы распишемся под этим утверждением, давайте все же рассмотрим некоторые возра- жения: вопрос теста о вагонетке и стрелке поставлен ясно и
160 Рихард Давид Прехт однозначно; вопрос же о человеке на мосту не является ни яс- ным, ни однозначным. Давайте еще раз со всей серьезностью поставим себя в си- туацию, когда для того, чтобы остановить вагонетку, надо сбро- сить с моста человека. Если человек стоит к нам спиной, спра- виться с такой задачей будет легче. Но если он стоит к нам ли- цом и смотрит в глаза, столкнуть его будет уже труднее. Нам несимпатичен этот человек? Ладно, мы можем им пожертво- вать. Но если он симпатичен, приятен и дружелюбно улыба- ется? Тогда мы скорее всего не сможем столкнуть его с моста. Все это не противоречит теории Хаузера о моральном ин- стинкте, но сильно ее усложняет, ибо все наши весьма лич- ностные чувства симпатии и антипатии тоже имеют отноше- ние к интуитивной морали и нравственности. То же самое касается случая со стрелкой. Пять из шести опрошенных сказали, что они бы подставили под вагонетку одного рабочего, чтобы спасти пятерых. Ладно, хорошо. А если я близко знаком с этим рабочим, если он мой добрый друг? Переведу ли я стрелку и в этом случае? Что, если на путях сто- ит моя мать, брат, сын или дочь? Кто бы при этом перевел стрелку? Кто переведет стрелку, если придется выбирать меж- ду пятью взрослыми рабочими и играющим на путях ребен- ком? В первом же примере некоторые школьники с радостью сбросили бы на рельсы ненавистного учителя математики, чтобы спасти пятерых рабочих. Во втором примере на первый план выступают аспекты игры, которые не имеют ничего общего с инстинктами. Если я сейчас столкну с моста этого толстяка, морщу я лоб, то кто сказал, что он упадет точно на рельсы? И потом: могу ли я быть уверен, что это и в самом деле остановит несущуюся вагонет- ку? Что, если нет? Тогда мало того что погибнут пятеро — я окажусь убийцей ни в чем не повинного человека. Кто пове- рит, что я действовал из лучших побуждений? Все эти вопро- сы очень важны для определения моих действий. Ответы на них не плод долгих размышлений, они возникают в мозгу мол- ниеносно, как результат жизненного опыта, являясь, таким образом, социальными и культурными рефлексами. Генетическую предрасположенность не так-то легко отли- чить от обусловленного культурным влиянием знания. И то и другое тесно переплетается в нашей жизни. То, что определен-
Я — это я? И если да, то насколько? 161 ное решение оказывается одинаковым у представителей раз- ных народов и культур, как это было с ответами на вопросы Хаузера, еще не доказывает, что нравственные представления являются врожденными. Вполне также возможно, что нравственные представления в разных культурах сходны, так как устанавливаются в качес- тве «хороших» или по крайней мере «заслуживающих похва- лы» норм. Возможно, правильный ответ на вопрос: «Врожден- ное или приобретенное?» — звучит так: «Отличить одно от другого невозможно!» Многие дети и юноши, воспитанные при Гитлере, позже служили в СС и не испытывали угрызений совести, убивая людей, в том числе беззащитных женщин и детей. Так же как и усвоение языка, усвоение моральных норм не является в пол- ной мере врожденным. От рождения мы не располагаем шка- лой ценностей, скорее мы вооружены лишь неким учебным планом относительно информации, какую способны воспри- нять, и некоторыми предварительными условиями, позволя- ющими упорядоченно организовать эту информацию. То, насколько разнообразно может использоваться эта способность к нравственности, демонстрирует разнообразие человеческих представлений о морали. Отношение к праву собственности, половая мораль, рели- гиозные предписания и обиходная агрессивность — все это трактовалось и трактуется настолько разнообразно, что труд- но сказать, какое отношение является истинно «человече- ским». Даже внутри нашего с вами общества существуют мно- гочисленные оттенки и нюансы морали. Есть повседневная мораль, мировоззренческая мораль, мораль ответственности, а также классовая, условная, максимальная и минимальная мораль, управленческая мораль. Еще есть женская и мужская мораль, корпоративная мораль. Кроме того, своя нравствен- ность есть у менеджеров, феминисток и богословов. Каждый раз, когда общество осознает, что столкнулось с новой проблемой, оно начинает задним числом разрабаты- вать новую мораль. Правда, такая новая мораль всегда взыва- ет к старым добрым ценностям: она апеллирует к совести, призывает к ответственности, требует равенства, демократии и братства. 6-752
162 Рихард Давид Прехт Тот, кто мыслит нравственно, разделяет все события и фе- номены мира на две категории: на то, что он почитает, и на то, что объявляет вне закона. Более двух тысячелетий философы мучаются тем, что тщатся найти доказательства, которые по- могли бы консолидировать критерии почитания и критерии объявления вне закона. Результат весьма знаменателен. С одной стороны, не без влияния философов за несколько столетий возникла, так же как буржуазное (гражданское) правовое государство, совре- менная система морали. С другой стороны, вся эта конструк- ция (по крайней мере в Германии) оказалась настолько хруп- кой, что без особых протестов в мгновение ока попалась на удочку национал-социализма. По всем признакам моральный и нравственный прогресс общества обусловлен не столько разумом и его доводами, сколько способностью сделать широкие народные массы чувс- твительными к определенным проблемам. Движущей силой общественных событий и потрясений служит добрый старый аффект. Или, как однажды метко сформулировал это амери- канский философ Ричард Рорти: «Моральный и нравственный прогресс... зависит не от того, что превозносят из чувства сен- тиментальности, а потом выталкивают в разум. Также мало зиж- дется этот прогресс на том, что вместо того, чтобы полагаться и дальше на решения низовых, коррумпированных провинци- альных инстанций, общество начинает апеллировать в высшие судебные инстанции, каковые выносят свои законодательные суждения вне исторического контекста, не связывая себя кон- кретным местоположением и культурными рамками». Резюме семи глав, посвященных морали, можно вкратце сформулировать так: человек — это животное, одаренное нравственностью. Способность к нравственности является врожденной, но в какой мере, сказать пока трудно. Уже мозг приматов дает им возможность ставить себя на место другого и распознает (ней- рохимические) вознаграждения за «хорошие» поступки. Этическое поведение предусматривает альтруизм весьма сложного рода. Этот альтруизм сплетен из чувств и трезвых рассуждений. В человеке нет, как полагал Кант, никакого «нравственного закона», принуждающего к добродетели. Од- нако нравственные поступки все же совершаются, так как они
Я — это я? И если да, то насколько? 163 поощряются как отдельными людьми, так и общественными группами. Насколько нравственность возводится в обычай или привычку — в большей степени вопрос самоуважения, а самоуважение обусловлено воспитанием. Вооружившись этим инструментом, мы, кажется, созрели перейти к практике. Попробуем разобраться с этим на приме- ре конкретных моральных проблем. Существует, как мы уже видели, чувственное моральное право: убить при совершенно определенных условиях и обстоятельствах, как, например, в случае человека на мосту. Но существует ли долг, обязываю- щий убивать? • Тетя Берта должна жить. Можно ли убивать людей ?
ЛОНДОН Тетя Берта должна жить Можно ли убивать людей? О, моя тетя Берта! Всю свою жизнь она терроризирует се- мью своим невозможным, отвратительным характером. Сла- ва Богу, у нее нет детей, но вместо них она доконала своего брата, моего отца. А еще достала соседей, постоянно изводя их претензиями по поводу границы домовладений, а ее пес постоянно гадит на соседских огородах. Да, еще этот пес, ма- ленький злобный пустобрех, которого она регулярно натрав- ливает на несчастного почтальона. Вот такая жуткая, неснос- ная и противная тетя Берта. Забыл упомянуть: тетя Берта богата. Сказочно богата. Аль- берт, ее безвременно скончавшийся супруг, оставил ей весьма приличное состояние, которое тетя Берта с умом вложила в недвижимость, ценные бумаги, акции. Петя Берта ворочает миллионами. Самое приятное в этом, что я ее единственный наследник. К сожалению, у тети Берты отменное, прямо-таки лоша- диное здоровье. Ей уже семьдесят, но за это время она ни разу не была у врача. Она не пьет, не курит и не злоупотребляет тортами. В принципе тетя Берта ничего собой не представля- ет, если не считать ее денег. Она, пожалуй, проживет девянос- то, а то и сотню лет. Но когда ей стукнет сто, мне будет уже за семьдесят. Кто знает, чем я тогда буду заниматься и вообще потребуются ли мне ее деньги. Иногда мне хочется, чтобы старая Берта умерла завтра, а еще лучше сегодня. Нельзя ли найти основания, которые позволили бы нам убивать отвратительных людей просто для того, чтобы сде- лать что-то хорошее? Может, есть подходящая теория, кото- рая оправдала бы преждевременный уход из жизни тети Бер- ты? Действительно, я вспомнил: есть такая теория — фило- софский утилитаризм.
Я — это я? И если да, то насколько? 1ББ Джереми Бентам родился в 1748 году в Спиталфилде близ Лондона. Происходил он из богатой консервативной семьи и посещал знаменитую Вестминстерскую школу, где обучались отпрыски самых родовитых семей города. В то время в ту же школу уже ходили философ Джон Локк, архитектор Кристо- фер Рен и композитор Генри Перселл. В 1760 году, когда Джереми исполнилось двенадцать лет, родители записали одаренного мальчика в королевский Окс- фордский колледж, и уже в пятнадцать лет Джереми Бентам вышел из его стен бакалавром права. В двадцать четыре года он поселился в Лондоне и занялся адвокатской практикой, но дальнейшая карьера его сложилась не так, как хотелось роди- телям. Бентама не устраивало положение, сложившееся в сере- дине XVIII века в английском законодательстве и в англий- ских судах. Вместо того чтобы оставаться адвокатом, он захо- тел реформировать право, с тем чтобы сделать его более ра- зумным и демократичным. Финансовое положение его было очень благоприятным. В 1792 году умер его отец, оставив сыну большое наследство, позволившее Бентаму жить без забот о хлебе насущном. В последующие сорок лет он работал исключительно над своими сочинениями, при этом ежедневно исписывал от де- сяти до двадцати страниц. Ему наскучило копаться в юриди- ческих мелочах, и он поручил одному ученику юридически грамотно сформулировать свои предложения по улучшению гражданского права и придать им респектабельную форму сво- да законов. Вообще Бентам был на удивление симпатичным челове- ком. Подобно французам, которые своей революцией отме- нили старые сословные привилегии Церкви и знати, он вы- ступал за то, чтобы сделать английское общество более либе- ральным и терпимым. Он задумывал общественные реформы, ратовал за свободу мнений, предложил концепцию более гу- манных тюрем и поддержал зарождавшееся в то время жен- ское движение. Исходный пункт всех его рассуждений был подкупающе прост: счастье — хорошо, а страдание — плохо! Поскольку это, безусловно, верно, то в соответствии с этим принципом и надо переделать философию и государство. Целью общества долж-
166 Рихард Давид Прехт но стать уменьшение страдания и обеспечение счастья всем, ну или по крайней мере большинству Чем больше счастья возникнет в мире от какого-то меро- приятия, тем, значит, лучше мероприятие. Это основное поло- жение своей философии Бентам назвал утилитаризмом. Когда в 1832 году Бентам скончался уже в очень преклон- ном возрасте, он был весьма знаменитым человеком. Хотя сам он считал себя либералом, французские революционеры, а позже и коммунисты нашли в его философии массу изъянов. В США только три штата — Нью-Йорк, Южная Каролина и Луизиана — приняли за основу Конституций предложенные Бентамом законы. Утверждение, что счастье — хорошо, а страдание — дурно, представляется весьма убедительным. Почему бы не приме- нить его выводы к тете Берте? Для начала без труда убедимся, что моя тетя не принесла в мир никакого счастья. Она прино- сит одни только страдания, если не вообще, то, например, со- седям и бедному почтальону. Деньги, которые она хранит в банке, тоже не принесли никому ничего хорошего. Но это же можно изменить. Если бы эти деньги были у меня, сколько добра, и не только себе, мог бы я сотворить! На- пример, один мой друг — врач, руководитель клиники для больных лейкозами детей. Есть знакомая, занимающаяся без- домными детьми в Бразилии. Будь у меня деньги тети Берты, я мог бы дать каждому из них по миллиону евро. Сколько доб- ра принес бы я в мир одним махом! При этом я думаю об ухо- женных маленьких пациентах и о счастливых улыбках бра- зильских детей, которым на эти деньги можно было бы дать приличное образование. Все, что надо сделать, чтобы воплотить эти мечты в дейс- твительность, это... Нет, я не просто смею, я должен убить тетю Берту! Если Бентам прав, то я просто обязан устранить эту ста- рую каргу. Единственное, о чем мне стоит позаботиться, — как можно милосерднее спровадить тетушку на тот свет: без боли, так, чтобы она сама этого не заметила. Моему приятелю-вра- чу наверняка придет в голову, как заставить ее просто мирно уснуть. Кто знает, может, это даже избавит ее от более мучи- тельной естественной смерти. Никто не станет оплакивать ее безвременную кончину. И это еще мягко сказано. Кто не порадуется смерти гнусной и
Я — это я? И если да, то насколько? 167 противной старухи? Соседи наконец обретут покой, да и в саду у них станет почище, а у почтальона появится надежда, что в теткин дом вселятся более приветливые люди. Надо только по- заботиться, чтобы мой знакомый врач случайно обнаружил тело и состряпал свидетельство о смерти, чтобы все выглядело естественно и не стало причиной судебного расследования. Разве не все здесь ясно и однозначно? Так не состоит ли в дан- ном случае мой моральный долг в том, чтобы убить человека? Но давайте еще раз внимательно присмотримся к аргумен- тации: если я убью тетю Берту, чтобы спасти больных дети- шек, то, несомненно, наилучшим образом уравновешу сча- стье и страдание всех заинтересованных в этом деле лиц. То есть это будет означать следующее: хороший исход для многих оп- равдывает жестокость в отношении одного человека. Пока все ясно. Но что бы сказал по этому поводу сам Бентам, если бы узнал, что с его помощью оправдывают преднамеренное убийс- тво? Как ни парадоксально, но сам он ни словом нигде не об- молвился о таком само собой напрашивающемся выводе из его философии. Я знаю только, что он (насколько это вообще известно) не отравил свою богатую тетушку (правда, у него не было для этого необходимости). Мало того, он не призывал к убийству тиранов и безжалостных землевладельцев и других грабителей. Он придерживался либерального духа, такими же либеральными были предложенные им меры и средства. Но это меня не удовлетворило. Я размышляю, что могло помешать Бентаму сделать простой вывод: изменение балан- са между счастьем и страданием в пользу первого непремен- но, среди прочего, служит оправданию убийства. Эта мысль в данном случае напрашивается сама собой. Мне было двенадцать лет, когда родители впервые расска- зали о нацистских концлагерях и восьми миллионах человек, жестоко там убитых. Уже тогда я впервые спросил себя: поче- му так мало людей сочли своим долгом убить Гитлера, чтобы прекратить эти немыслимые страдания? С точки зрения Бентама, случай предельно ясен: тирана, построившего лагеря уничтожения или нарушившего всеоб- щий мир, можно убить, потому что сумма причиненных им несчастий намного перевешивает его личное несчастье — ги- бель.
168 Рихард Давид Прехт Разве нельзя применить те же рассуждения и к случаю тети Берты? Счастье, которое будет принесено миру ее смертью, будет намного больше несчастья, которое придется пережить ей самой. Но сам Бентам только лукаво улыбнулся бы такой аргу- ментации. Он бы спросил меня, подумал ли я о том, что про- изойдет в обществе, если случай с тетей Бертой станет преце- дентом, примером для подражания? Миллионы людей: богатые тетушки, противники, поли- тики, финансовые магнаты, а также множество заключенных, умственно-неполноценные люди, не имеющие родственни- ков, могут рассчитывать, что в какой-то момент их безболез- ненно усыпят как больных собак. Какая возникла бы от этого паника в обществе? Сколько несчастий и волнений породила бы эта паника среди людей? Но хорошо — допустим, мне повезло и убийство тети Бер- ты блестяще удалось. Если я восприму его как оправданное действие, то такое убийство я должен признать принципиаль- но в порядке вещей. Но если принципиально оно в порядке вещей, значит, это правило распространяется на всех. И кто знает, не наступит ли день, когда это коснется меня самого и мои племянники подумают обо мне то же, что я думаю сейчас о тете Берте. Значит, я не смогу быть спокойным и за свою жизнь. Чтобы осмысленно применять основное положение о хорошем счастье и плохом страдании, надо, по Бентаму, прос- то, как при решении арифметического примера, сложить сча- стье и страдание. При этом речь ни в коем случае не должна идти о жизни и смерти, иначе любое цивилизованное обще- ство рано или поздно расползется по швам и рухнет. С этим вполне можно согласиться. Но хорошо ли согла- суются между собой два основных принципа философии Бен- тама? С одной стороны, поступки, приводящие к достижению вершины счастья, по определению являются хорошими. С дру- гой стороны, для убийства людей Бентам делает исключение. Правда, убедительного морального обоснования такого ис- ключения мы в его сочинениях не находим. То, что тысяче- кратно говорит против убийства несимпатичных личностей — и, между прочим, против пыток, — есть установление обще- ственного порядка, а не индивидуальной морали.
Я — это я? И если да, то насколько? 169 В противоположность этому Иммануил Кант приписал каждому отдельному человеку одну непревзойденную цен- ность — человеческое достоинство. Он бы возмущенно зало- мил руки над головой по поводу моих рассуждений насчет тети Берты: «Одну человеческую жизнь нельзя компенсировать за счет другой человеческой жизни». Расчеты Бентама, касающиеся счастья и страдания, несов- местимы с кантианским представлением о человеческой жиз- ни как о высшей ценности. Но какое из двух представлений более убедительное? Разве не справедливо было бы убить Гит- лера из моральных соображений, чтобы избавить мир от стра- даний и несправедливости? И справедлива ли в этом случае догма Канта о человеческом достоинстве как о неприкосно- венном благе? В таких безвредных случаях, как в примере с тетей Бертой, все обстоит по-другому. Можно было бы сказать: все-таки ак- тивно она причиняет не так уж много вреда. И разница меж- ду активным злодеянием и пассивной подлостью отнюдь не мала, как уже было показано в предыдущей главе. Причем как с точки зрения жертвы, так и с точки зрения злодея или под- леца. Для Бентама, однако, этой разницы не существует — во всяком случае, с точки зрения злодея. Он бы совершенно точ- но сделал и то и другое: не только перевел бы стрелку, но и столкнул бы с моста тучного человека, ибо его утилитаризм интересуется лишь моральной пользой некоего поступка. И в этом случае, как мы видели, не существует разницы между ак- тивным убийством и пассивным допущением убийства. Но каким бы логичным ни было уравнение Бентама, че- ловек, и это очевидно, не является логическим животным. Су- ществуют более важные моральные основания, чем справед- ливость, причем утилитаризм должен приложить массу усилий, чтобы каждый не вздумал интерпретировать справедливость согласно своим собственным представлениям (а тем паче чувствам). В любом случае люди обладают интуицией, кото- рую невозможно устранить взмахом руки или нивелировать моралью. Несмотря на то что мораль и право возникают не из интуиции, они не могут без нее обойтись, иначе человек пе- рестает быть человеком.
170 Рихард Давид Прехт Таким образом, тетя Берта должна остаться в живых. Надо остерегаться измерять ценность человеческой жизни, исхода из ее пользы. Есть, однако, один вопрос, который мы до сих пор не прояснили должным образом: что это за мудреная вещь, исхода из которой можно по-другому обосновать ценность че- ловеческой жизни? Откуда берется эта пресловутая ценность? И где она начинается? • Рождение достоинства. Нравственны ли аборты?
IN UTERO* Рождение достоинства Нравственны ли аборты? Представим ситуацию: вы идете в больницу навестить под- ругу. Пересекаете вестибюль и входите в лифт. Так как вы не помните точно, на каком этаже лежит ваша подруга, то нажи- маете не ту кнопку. Выйдя из лифта, попадаете в отделение, где добровольцы подключаются с помощью специальной ап- паратуры к больным, которые не могут выжить без посторон- ней помощи. Но вы этого пока не знаете. Вы некоторое время сидите в приемной, а потом вас при- глашают в кабинет, где врач делает вам обезболивающий укол. Придя в себя, вы обнаруживаете, что лежите на больничной койке. В той же палате на соседней койке лежит какой-то муж- чина. Он без сознания. Вы подсоединены к нему целой сис- темой сложных приборов. Вы в изумлении зовете врача, и вам рассказывают, что лежащий рядом с вами человек — извест- ный скрипач — страдает тяжелым заболеванием почек. Он мо- жет выжить только при условии, что его кровообращение бу- дет соединено с кровообращением другого человека с такой же группой крови, и вы оказались единственным человеком, чья группа крови идеально для этого подходит. Так как вы находитесь в первоклассной и уважаемой кли- нике, руководство приносит вам глубочайшие извинения за произошедшее недоразумение. Дело в том, что все подумали, будто вы один из многих помощников-волонтеров. Вам пред- лагают отсоединиться от больного скрипача. Правда, тогда он непременно умрет. Однако если вы изъявите готовность остаться с ним на девять месяцев, он поправится. После это- го вас отсоединят без всякого вреда для его здоровья. Что вы будете делать? Какая захватывающая и душещипательная история, ска- жете вы. Едва ли такая история могла произойти в реальной * В чреве матери (лат.).
172 Рихард Давид Прехт жизни, скорее это чей-то кошмарный сон. Какой посетитель больницы позволит ни с того ни с сего сделать себе обезболи- вающий укол? Разумеется, вы имеете право так считать, но, как и всегда, при разрешении таких моральных дилемм из арсенала фило- софов и психологов здесь важен принцип, а не детали. Эту ис- торию, с небольшими изменениями, я позаимствовал у Джу- дит Джарвис Томсон, профессора философии знаменитого Массачусетского Технологического института. Ответ, на ко- торый она рассчитывала, звучит так: «С вашей стороны будет очень мило, если вы согласитесь, чтобы неизвестный вам скри- пач в течение девяти месяцев пользовался вашими почками, но морально вы ничем ему не обязаны и не должны в обяза- тельном порядке соглашаться на такое самопожертвование». Как вы уже, должно быть, поняли из названия главы, речь в ней пойдет не о фиктивном скрипаче, а о чем-то куда более обычном: вы невольно, без всякого с вашей стороны желания, вне всякого плана, а может быть, даже и насильственно, по- пали в ситуацию, в которой вам придется в течение девяти ме- сяцев буквально всем своим телом отвечать за чужую челове- ческую жизнь. Самый распространенный случай, когда воз- никает такая ситуация, — это, естественно, не подсоединение к неизлечимо больным скрипачам, это всего лишь нежела- тельная беременность. Женщина, забеременевшая против своего желания, ут- верждает Томсон, попадает в такое же положение, как посе- титель, невольно оказавшийся связанным трубками с каким- то скрипачом. Точно так же как вы не обязаны брать на себя ответственность за судьбу скрипача, так и женщина не обяза- на брать на себя ответственность за жизнь нежеланного эмб- риона. Право женщины на самостоятельное решение куда весо- мее, нежели принудительный долг в отношении чужой жиз- ни. Этот аргумент в свое время стал очень популярным. Он вдохновил феминисток на создание броского лозунга: «Мое чрево принадлежит только мне!» Несмотря на то что каждый с радостью подпишется под этим утверждением, обоснования Томсон все же спорны. Представьте изможденного голодного человека, который из последних сил подполз к вашей двери, постучался и попросил
Я — это я? И если да, то насколько? 173 еды. Вслед за Томсон мы могли бы сказать: «С нашей сторо- ны было бы очень мило что-нибудь ему дать. Но мы никоим образом не обязаны в этом не нами созданном положении брать на себя ответственность за всяких голодающих». Вот под этой фразой уже подпишется далеко не всякий. В Уголовном кодексе с полным правом есть статья, предусматривающая на- казание за «оставление без помощи». То, что мы не хотели со- здавать эту ситуацию и не хотим поэтому в нее ввязываться, не может служить принципиальным возражением и оправда- нием отказа взять на себя ответственность. Кроме того, в каждом случае желателен особый подход. Дилемма со скрипачом заводит нас в тупик, ибо здесь не обоз- начен по-настоящему убедительный принцип. Самый боль- шой недостаток данного примера — явная ошибка при поста- новке вопроса. Скрипач — взрослый человек, обладающий всеми соответствующими психическими и духовными свойс- твами. Но как обстоит дело с эмбрионом и плодом? Имеют ли они, в подобном же смысле, неотъемлемое право на жизнь? Чтобы ответить на этот вопрос, у нас — по состоянию пробле- мы на сегодняшний день — есть три пути. Понятие «челове- ческого достоинства» Канта, «утилитаризм» Бентама и «нравс- твенное чувство» Хаузера. Начнем с Канта. Только в одном-единственном месте его обширного сочинения находим мы высказывание об эмбри- онах. Знаменательно, что речь в этом фрагменте идет о семей- ном праве. «Эмбрион, — пишет Кант, — уже является сущес- твом, в полной мере наделенным человеческим достоинством. Если бы это было не так, то мы встали бы перед проблемой точно определить тот момент, когда плод в чреве матери на- чинает обладать свободой и достоинством». Вопрос этот весьма сложный и запутанный, ибо природа, по Канту, не обладает самосознанием, а следовательно, не об- ладает и свободой. Как и когда у человека появляются свобо- да и достоинство? Ответ Канта можно понять, только исходя из духа того времени: свобода эмбриона обусловлена свобо- дой родителей, ибо они зачали его добровольно, находясь в свободном союзе — в браке! Плодом этого свободного едине- ния и является свободный эмбрион. Другими словами, это оз- начает: свободой и в полной мере человеческим достоинством обладают только эмбрионы, зачатые свободно и в браке. К
174 Рихард Давид Прехт другим эмбрионам это не относится. Этим несколько стран- ным, на наш сегодняшний взгляд, определением Кант отреа- гировал на проблему своего времени. В 1780 году регирунгсрат Мангейма Адриан фон Ламецан пообещал сто дукатов тому, кто сумеет лучше других ответить на вопрос: «Каково наилучшее достижимое средство прекра- тить детоубийства?» Резонанс был ошеломляющим. В прави- тельство Мангейма поступило четыреста предложений, ибо вытравливания плодов и в еще большей мере детоубийства были в то время самым обычным делом. В большинстве слу- чаев дело касалось служанок, которых хозяева принуждали к сожительству. Проблема была насущной, так как убийства вне- брачных новорожденных были умалчиваемой, но всем извест- ной практикой. В другом месте своего учения о правоведении Кант пишет о таких детоубийствах с известным пониманием. Так как вне- брачный новорожденный не является в полной мере свобод- ным, ибо он «прокрался в материнское чрево (как запрещен- ный товар)», Кант относит детоубийство к простительным проступкам, как, например, убийство на дуэли, являющейся смягчающим вину обстоятельством. В наше время аргументированно возражать Канту трудно, и не только потому, что существуют насильственно зачатые в браке и добровольно зачатые вне брака дети. Проблема заклю- чается в следующем: поскольку Кант считает, что внебрачный эмбрион не обладает в материнском чреве человеческим до- стоинством, следовательно, его убийство не является предо- судительным. В известном смысле это означает, что не явля- ется преступлением и убийство незаконнорожденного взрос- лого человека! От кантианского обоснования безусловной защиты (зача- того в браке) эмбриона в наши дни у нормального человека волосы встают дыбом. Никто из тех, кто в современной дис- куссии об абортах взывает к Канту, не разделяет его выводов относительно того, что к внебрачным эмбрионам и новорож- денным надо относиться иначе, чем к детям, зачатым в закон- ном браке. Но если никто не желает разделять его выводы, зачем вообще придавать какое-то значение кантианскому обоснованию человеческого достоинства (зачатых в браке)
Я — это я? И если да, то насколько? 17Б эмбрионов? Взгляды Канта безнадежно устарели и могут рас- сматриваться только в контексте реалий того времени. Перейдем к рассмотрению второго пути — утилитаризма. Как утилитарист, я ставлю перед собой два вопроса. Первый: насколько эмбрион или плод обладает способностью чувство- вать свое счастье или свое страдание? Второй: что перевеши- вает — счастье и страдание плода в чреве матери или счастье и страдание самой матери? Чтобы ответить на эти вопросы, нам надо в первую оче- редь понять, какова ценность эмбриона. При этом ни один утилитарист не разделяет мнение Канта о том, что ценность эмбриона зависит от добровольно заключенного между его родителями законного брака. Но значит ли это, что эмбрион, безусловно, личность, имеющая право на защиту? «Нет, — от- вечает утилитарист. — Эмбрион, конечно, человеческое су- щество, так как принадлежит к виду Homo sapiens. Но он не человек в полном нравственном смысле этого слова, то есть не личность». Но кто такие тогда личности? Как я могу их распознать? Представление о том, что надо понимать под личностью, про- исходит не от самого Бентама. Для него морально оправдан- ным является любое действие, приносящее как можно боль- ше счастья как можно большему числу людей. О личностях здесь нет речи. Последователи Бентама нашли в его философии два сла- бых места и попытались залатать эти прорехи. Начать надо с вопроса о том, что понимать под счастьем? Для Бентама сча- стьем было переживание радости в самом широком смысле сло- ва. Однако самый знаменитый из учеников Бентама, философ и либеральный политик Джон Стюарт Миль, не удовлетво- рился таким определением. Миль хотел освободить утилита- ризм от подозрения в том, что его представления о счастье без- духовны и тупы. Поэтому он оценил духовные радости выше телесных: «Лучше быть недовольным Сократом, чем счастли- вой свиньей». Но если дух ценится выше телесной радости, то духовно одаренный взрослый человек — более ценный объект, чем но- ворожденный или, скажем, лошадь. В этом случае только вы- сокоорганизованный и духовно сложный человек может счи- таться личностью.
176 Рихард Давид Прехт Более поздние утилитаристы включили этот пункт в свою теорию. Они не стали придавать значения элементарным же- ланиям живого существа, ценя в первую очередь и превыше всего сложные человеческие желания. Они ценили эти жела- ния так высоко, что их подлежало учитывать безусловно. Это направление называют предпочтительным утилита- ризмом. К этому направлению примыкают почти все совре- менные последователи Бентама. Для утилитаристов с высоко- развитыми предпочтениями (преференциями, желаниями и намерениями) немыслимо убийство какой бы то ни было лич- ности (даже тети Берты!) — в любом случае немыслимо, пока эта личность обладает сильным желанием остаться в живых. У эмбрионов, напротив, нет никаких сложных намерений и желаний. Предположительно они обладают инстинктивным желанием жить, но в этом ничем не отличаются от саламандр. Для современных утилитаристов, таким образом, нет причин запрещать убийство эмбриона или плода. Известно, что, на- чиная с определенной стадии развития, плод обладает созна- нием, но оно не отличается от такового свиньи или быка, ко- торых мы тем не менее убиваем и употребляем в пищу. Насколько мы знаем, плоды не обладают самосознанием в смысле сложных намерений и желаний. Отсюда основное положение: принципиально плод может быть убит на любой стадии развития — во всяком случае, если это уменьшит стра- дания матери или принесет ей счастье. Но довольно об утилитаристах. Без сомнения, их аргумен- тация представляется более внятной, нежели ссылки на кан- товское безусловное человеческое достоинство зачатых в бра- ке плодов. Тем не менее и в этой позиции можно обнаружить слабые места. Например, можно возразить, что эмбрион, веро- ятно, находится сейчас на уровне развития саламандры, но по- тенциально из него может вырасти новый Альберт Эйнштейн. Если не убьют, то из него, в конце концов, получится человек, обладающий соответствующими намерениями и желаниями. Разве эмбрион не является потенциальной личностью? Все верно, но данный аргумент не такой убедительный, каким кажется на первый взгляд. Дело в том, что потенциаль- ная возможность не является решающим моральным крите- рием. Тот, кто освящает потенциальную человеческую жизнь, по необходимости должен предать анафеме и онанизм, и про-
Я — это я? И если да, то насколько? 177 тивозачаточные средства, как делает католическая церковь (по крайней мере в течение последних ста сорока лет). Различие будет яснее, если привести наглядный пример: есть ли разни- ца между тем, чтобы сварить в кипятке живую курицу или яйцо? Потенциальная возможность ничего не говорит нам о чувс- тве счастья или боли, не она приводит к возникновению того или иного состояния сознания, и в этом случае она не может служить критерием в вопросах морали и нравственности. Но есть и другие возражения. Большой недостаток утили- таризма — оценки следствий. Дело в том, что для осмыслен- ного выбора между счастьем и страданием я должен обозреть и учесть последствия моего решения. Но сделать это не так- то легко. Даже при решении сугубо личных, мелких вопросов часто бывает трудно определить, что (для меня) лучше: пойти сегодня на вечер по случаю дня рождения друга или на лек- цию любимого писателя, который сегодня, будучи совершен- но случайно в нашем городе, согласился выступить в Доме ли- тераторов? Откуда я могу знать, что в конечном итоге доста- вит мне больше счастья? Кто знает, не будет ли женщина, сделавшая аборт, горько потом раскаиваться в этом шаге? Может, психологическая травма окажется гораздо тяжелее, чем она предполагала? И что думает по этому поводу отец несостоявшегося ребенка? Не отразится ли аборт на его отношениях с женщиной силь- нее, чем предполагалось? «Это риск жизни, — скажет утили- тарист. — Во всяком случае, это не аргумент в пользу полного запрещения абортов». Однако самое сильное возражение против аргументации утилитаристов таково: если верно, что плод не может претен- довать на защиту, так как не обладает сложными намерени- ями и желаниями и, следовательно, не является личностью, то не относится ли то же самое к новорожденному младен- цу? Осознающей себя свободной личностью ребенок стано- вится где-то между двумя и тремя годами. Не выплескивают ли утилитаристы вместе с водой и ребенка, ибо получается, что они допускают не только аборт, но и убийство ребенка моложе трех лет? Это возражение весьма весомо. Действительно, есть ути- литаристы, для которых ребенок начинает обладать личност-
178 Рихард Давид Прехт ной ценностью только после двух лет. Разумеется, утилита- ристы не хотят этим сказать, что всех детей до двухлетнего воз- раста можно убивать без повода, но основанием для этого считается отнюдь не ценность, какую личность представляет сама по себе. Основание следует искать в социальных следс- твиях. Маленькие дети представляют собой величайшую цен- ность для своих родителей и других родственников. Те же дети, которые не могут претендовать на такую любовь, на- пример подкидыши в детских домах, имеют, как люди, нуж- дающиеся в посторонней помощи, право на защиту со сто- роны общества. Правда, утилитаристу не совсем понятно, почему такая защита должна быть больше, чем, например, защита животных. В обоих случаях можно утверждать, что общество, не за- ботящееся о живых существах и бросающее их на произвол судьбы, ступает на опасный путь одичания. Но подобный ар- гумент не достаточно надежное обоснование права маленько- го ребенка на жизнь. В этом ахиллесова пята утилитаризма. Здесь мы оставим утилитаристов и перейдем к третьему пути, пути Марка Хаузера, считающего, что каждому нормаль- ному человеку присуще моральное чувство, так сказать, «ин- туитивная» нравственность. Мы уже видели, что в отношении к аборту утилитаризм занимает определенную и недвусмысленную позицию. Но эта позиция порождает следствия, и многие люди затруднятся ин- туитивно их классифицировать. Когда философы морали слышат слово «интуиция», у них, как правило, волосы на голове встают дыбом. Кантианцы и утилитаристы в мгновение ока становятся союзниками, если надо опровергнуть утверждение, основанное на интуиции: чувства ненадежны, не одинаковы у разных людей, зависят от настроения и не всегда и не во всех вопросах одинаковы у пред- ставителей разных культур. Напротив, западная философия пытается обосновывать свои аргументы рационально, то есть с помощью разума, и тем самым сделать их подходящими для всех и каждого. Отказ от рассмотрения чувства в философии морали есть отзвук старой битвы между философией и Церковью. Чтобы освободиться от оков религии, большинство философов пы-
Я — это я? И если да, то насколько? 179 тались находить рациональные обоснования и определяли че- ловека через рассудок и разум. Такое представление о человеке, как мы уже убедились в первой части книги, в корне неверно. Разделить тело и дух нель- зя, как нельзя разделить бессознательное и сознательное. Если наша нравственность хотя бы отчасти определяется нашими чувствами, то их ни в коем случае нельзя сбрасывать со сче- тов. Разумеется, чувства здесь не единственное благословен- ное мерило. Мораль, отчужденная от интуиции и тем самым от биологических основ нашего нравственного чувства, на- верняка хуже, чем мораль, включающая в себя интуицию. Действительно, имеет ли смысл, как в случае утилитарист- ского подхода к вопросу о маленьких детях, отбросить в сторо- ну чувства, ибо они не входят в схему обоснований? Спросим еще раз: разумно ли, как это делают утилитаристы, ставить на место высшего судии чувство справедливости? Соответствует ли это нашей человеческой природе? Если женщина стоит перед горящим домом, где находят- ся ее годовалый ребенок и ее любимая овчарка, а ей под силу спасти только кого-то одного из них, неужели она — вопреки инстинкту и чувству любви, — вооружившись представлени- ем о разумной справедливости, бросится спасать овчарку, по- тому что та обладает большим набором предпочтений, чем не- смышленое дитя? При установлении правил поведения, не противоречащих здравому смыслу, невозможно обойтись без интуиции. Это правило относится и ко всякой разумной и трезвой филосо- фии морали. В жизни ни один человек не может обойтись без ценностей. Ценности же, по самой своей природе, не измыш- ляются разумом, их чувствуют. Если я, вслед за утилитариста- ми, провозглашу высшей ценностью общественное благо, с этим можно согласиться. Но это мое утверждение не есть плод логического рассуждения. Скорее это ценность. Последнее утверждение высвечивается более отчетливо, когда кто-либо заявляет, что он эгоист и общественное благо его вообще не интересует. С другой стороны, я не могу логически обосновать мой интерес к другим людям. Следовательно, моя воля творить добро была и остается моим сугубо личным суждением о цен-
180 Рихард Давид Прехт ностях. Главным основанием любого морального правила яв- ляются желание и воля, а не познание и наука! Многие философы не желают взывать к интуитивному нравственному чувству, так как подобная ссылка представля- ется им очень религиозной. Когда католическая церковь се- годня берет под безусловную защиту каждую особь вида Ното sapiens, начиная от момента слияния яйцеклетки и спермато- зоида, она, церковь, отнюдь не прибегает к рациональным ар- гументам. Она взывает к чему-то весьма чувственному — а именно к Божьей воле. Любопытно, что воля эта непостоянна и переменчива. То, что эмбрион с момента оплодотворения уже является оду- шевленным существом, было постановлено папой Пием IX в 1869 году. До этого первым признаком одушевленности пло- да считались его движения. Такое отношение к одушевленности напрашивается само собой и является следствием вполне интуитивного воспри- ятия. Любой человек относится к чувственно воспринимае- мой и ощущаемой жизни не так, как к неким абстрактным биологическим феноменам, каковые не ощущались и не ощу- щаются в реальной жизни. Очень многие женщины и в наши дни не осознают и не замечают своей беременности на ранних ее сроках. Папа Пий, однако, в свое время отреагировал на новые возможности ме- дицины своего времени. В 60-е годы XIX века врачи научи- лись надежно диагностировать беременность в самом ее на- чале. Не задумавшись о последствиях, папа распространил заботу Церкви на всех эмбрионов, находящихся в чреве ма- тери. По своему происхождению религия есть не что иное, как перевод интуиции на язык образов и заповедей. В широком смысле она призвана устанавливать и регулировать правила об- щественных отношений. Однако религиозная догма о раннем одушевлении противоречит интуиции. Мало того, она не дает ничего положительного порядку общественных отношений. Чувственная значимость человеческой жизни в первое вре- мя после ее зарождения зависит от ценности, какую припи- сывают этой жизни мать и в меньшей степени отец и другие родственники. Чем больше развивается и растет плод, тем сильнее становится привязанность к нему. Переломный мо-
Я — это я? И если да, то насколько? 181 мент, однако, — рождение ребенка. Для плода — это внезап- ный выход в совершенно новое измерение. Он наконец ста- новится, выражаясь, по-научному, свободно живущей биоло- гической особью. Радикально изменяется среда его обитания, в мозгу происходит настоящая революция. А еще перед мате- рью и отцом, перед другими родственниками — прежде всего перед братьями и сестрами, бабушками и дедушками, — ког- да они видят, слышат и ласкают малыша, тоже открывается новое измерение чувств. Как бы тесна ни была связь будущей матери с плодом, лишь очень немногие женщины после ро- дов говорят, что их чувство к ребенку осталось таким же, ка- кое они испытывали во время беременности. Наше нравствен- ное восприятие есть в большой степени вопрос чувственного опыта и фантазии, воспламеняемой нашими чувствами. Рели- гия оберегает это чувство «интуитивной нравственности» — правда, с переменным успехом. Интуиция поправляет утилитаризм в двух пунктах. Во-пер- вых, интуиция говорит нам, что аборт становится тем более проблематичным с моральной точки зрения, чем на более позд- них сроках беременности его делают. В этом отношении за- кон, устанавливающий в Германии трехмесячный срок бере- менности как временную границу, до достижения которой аборт является ненаказуемым, имеет определенный смысл. Конечно, смена девяносто первого дня жизни девяносто вто- рым не знаменует в бытии плода никаких радикальных изме- нений, зато позволяет сказать, что теперь достигнута некая естественная граница, до которой еще можно было говорить о «растительном», бессознательном существовании. Во-вторых, интуиция наделяет новорожденных и малень- ких детей безусловным правом на жизнь, ибо их жизнь инту- итивно представляется нам такой же, как и любая другая че- ловеческая жизнь. Тот факт, что существуют люди, не обла- дающие такой интуицией, то есть люди, эмоционально не отвечающие за свое поведение, — не меняет существа дела. Проблема эта существует в любой морали любой культуры. Понятное дело, не все считают для себя важным обществен- ное благо. Тем не менее утилитаристы считают такое воспри- ятие первичным, причем непосредственные биологические инстинкты они полагают более надежными, нежели произ- водные социальные инстинкты.
182 Рихард Давид Прехт Таким образом, право на жизнь, ее ценность и достоин- ство определяются не моментом зачатия. Именно поэтому аборт в первые три месяца нельзя считать морально наказуемым де- янием. Но дальше... Умерщвление плода от месяца к месяцу становится все более сомнительным с точки зрения нравс- твенности. Обоснованные и понятные исключения лишь под- тверждают это правило. Те, кто сталкивается с высоким риском произвести на свет душевно или телесно больного ребенка, уход за которым ока- жется скорее всего непосильным для будущих родителей, мо- гут решиться на искусственное прерывание беременности, то есть на убийство плода. Утилитаристский подход, когда на одну чашу весов кладут желания, намерения и потенциальное счастье или страдания родителей, а на другую — плода, жес- ток, но в данном случае не имеет альтернативы. Еще тяжелее дается решение, если на свет рождается ребенок, либо нахо- дящийся в состоянии тяжелейшего помрачения сознания, либо нежизнеспособный без поддерживающей жизнь аппара- туры — например, младенец с неизлечимой болезнью сердца, который всю жизнь будет привязан к аппарату. Какой иной масштаб, какое другое мерило надо прило- жить к таким случаям, когда родители, следуя по возможнос- ти умным и сочувственным советам, взвешивают свое воспри- ятие, нравственное чувство и вытекающие из них желания и намерения? Но такие вопросы выходят за рамки проблемы аборта, это уже совершенно иная область. Здесь нам придется подумать о том, при каких условиях допустимо с точки зрения нравс- твенности позволить человеку умереть или даже убить по его собственному желанию. • Конец жизни. Надо ли разрешать эвтаназию ?
БЕРЛИН Конец жизни Надо ли разрешать эвтаназию? Варнемюнде — очень веселое место. Волнующееся море, прозрачный воздух... В последний раз мать была с сыном на Балтийском море довольно давно. Скоро она снова повезет его туда — сын не хотел быть засыпанным тяжелой могильной землей. На кухонном столе лежит проспект морских похорон. Ма- рия Луиза Нихт то и дело берет его в руки. Все задуманное вре- менами представляется ей совершенно нереальным, так как сын лежит рядом, в большей и красивейшей из двух комнат фрау Нихт. Он дышит, сердце его бьется, у него теплая кожа. Иногда он открывает глаза. Мертвецы выглядят совершенно по-иному. «Человек, которого звали Александром, умер четыре года назад, — говорит фрау Нихт. — Вместо него появился другой Александр». Для медицины это человек, лишенный всякого «я», чувств и восприятий, возможности вступать в контакт с другими людьми и, главное, лишенный шансов на то, что это когда-нибудь изменится. Для Марии Луизы Нихт это ее ребенок. Поначалу она иногда сжимала кулаки и била его, крича: «Вернись, ты не можешь вот так взять и бросить меня одну!» Теперь это прошло. Сын не производит впечатления страдающего. Мышцы его расслаблены, он не потеет и, по-видимому, вполне ком- фортно себя чувствует. Мать уже давно привыкла, что у него постоянно открыт рот, откуда иногда стекает струйка слюны. Она разговаривает с ним, массирует, гладит, временами, в хо- рошую погоду, сажает его в инвалидное кресло и вывозит на прогулку. Она хорошо представляет дальнейшую жизнь с ним и хочет, чтобы ее сыну позволили умереть, ибо Мария Луиза Нихт уверена: он бы не захотел жить как безмозглое живот-
184 Рихард Давид Прехт ное, существование которого зависит от похлебки, которую заливают в желудочный зонд. Осенью 2002 года журнал «Шпигель» написал о судьбе Александра Нихта и его матери Марии Луизы. Поздним ок- тябрьским вечером 2002 года выпускник берлинской гимна- зии Александр Нихт был сбит автомобилем и с тяжелейшей черепно-мозговой травмой доставлен в отделение интенсив- ной терапии. Большая часть мозга оказалась необратимо раз- рушенной. Почти четыре года Александр пребывал в состоя- нии бодрствующей комы, недоступный словесному контакту и без малейшей надежды когда-нибудь вернуться к жизни. Мать понимала, что сын не захотел бы так жить. Однако лечащие врачи в Берлине настояли не отключать молодого че- ловека от аппаратуры жизнеобеспечения, которая искусствен- но продлевала ему жизнь. Органы юстиции также весьма упор- но отвергали все обращения матери. Правовые положения, касающиеся эвтаназии, оказывается, существенно сложнее, чем видится на первый взгляд. Ни один врач в Германии не имеет права продлевать жизнь больного против воли послед- него, но откуда может знать врач волю находящегося в глубо- кой коме пациента? Вместо того чтобы поверить Марии Луи- зе, что ее сын не захотел бы дальше существовать в таком со- стоянии, врачи продолжали поддерживать в нем жизнь. Ведение больного, находящегося в необратимой коме, — это один из многих случаев, показывающих, как сложно с пра- вовой точки зрения оценивать шансы и решать вопросы о воле и правах обреченного или находящегося в бессознательном состоянии человека. Кто будет выступать и принимать реше- ния от его имени? Что должен в этой ситуации делать врач? Могут ли врачи ускорить конец, просто прервав лечение (пас- сивная эвтаназия)? Могут ли они сделать так, чтобы больной быстрее умер от больших доз обезболивающих препаратов (косвенная эвтаназия)? Могут ли врачи по ясно выраженной просьбе больного помочь ему свести счеты с жизнью (пособ- ничество самоубийству)? И наконец, может ли врач по ясно выраженной просьбе больного убить его введением сильно- действующего лекарства или яда (активная эвтаназия)? В германском законодательстве наиболее отчетливо опре- делен случай активной эвтаназии. Она является уголовно на- казуемым деянием. Параграф 216 «Убийство по просьбе» Уго-
Я — это я? И если да, то насколько? 18Б ловного кодекса Федеративной Республики Германии гласит: «Убийство, совершенное по ясно выраженному и серьезному требованию убитого, карается лишением свободы на срок от шести месяцев до пяти лет». Если врач решит убить больного не по его просьбе, врача будут судить как за обыкновенное убийство. Параграф 216 за- щищает граждан не только от них самих, но также препятс- твует тому, чтобы кто-то убил человека из своих личных по- буждений, а потом на суде попытался представить дело так, будто убийство было совершено по просьбе или требованию убитого. Без сомнения, такой правовой барьер имеет смысл. Вопрос в том, во всех ли случаях он имеет смысл? При всем многообразии правовых норм в различных ев- ропейских странах, ни в одной из них до сих пор нет прямого разрешения на активную эвтаназию. Косвенное разрешение было введено в юридическую практику в Нидерландах в 2001 году и в Бельгии в 2002 году, при том, что активная эвтаназия по-прежнему запрещена, но в определенных обстоятельствах может считаться «ненаказуемой». Этим законом Нидерланды отреагировали на создавшее- ся к 1969 году положение, когда многочисленные нидерланд- ские врачи тайно практиковали эвтаназию, причем население довольно активно поддерживало эту незаконную практику. Чтобы ликвидировать эту «серую» правовую область, прави- тельство установило запрет на эвтаназию при одновремен- ном освобождении от наказания в некоторых случаях — юри- дическая параллель существует в Германии в отношении абортов. С 2001 года нидерландский врач имеет право умертвить больного, если: 1) этого четко и недвусмысленно желает сам больной; 2) к этому действию привлекается для совета и свидетель- ства второй врач; 3) врач заявляет об этом в судебную инстанцию, с тем что- бы полиция могла проверить и удостоверить случай. Главным аргументом людей, ратующих за разрешение ак- тивной эвтаназии, является право личности на самоопреде- ление, право человека самому решать свою судьбу. Каждый находящийся в здравом уме человек должен иметь право рас- поряжаться своей жизнью, а следовательно, и смертью. Если
186 Рихард Давид Прехт соответственно истолковать германскую Конституцию, мож- но будет сказать, что человек, обладая непреложным «челове- ческим достоинством», имеет не только суверенное право на жизнь, но и такое же суверенное право на смерть. Интересно заметить, что как сторонники, так и против- ники активной эвтаназии ссылаются на Канта. Противники говорят о безусловной «неприкосновенности» человеческой жизни, ибо человек, по Канту, является целью в себе. Жизнь нельзя растрачивать извращенно. Уполномочить кого-то дру- гого на убийство означает не только отказ от права распоря- жаться собой, но и передачу этого права другому человеку. Та- ким образом, свободный человек превращается в объект ма- нипуляции для другого. Именно это, как утверждает Альбин Эзер, бывший профессор зарубежного и международного уго- ловного права института имени Макса Планка во Фрейбурге, является «извращением цели» человеческой жизни. Правда, эту аргументацию нельзя признать достаточно обоснованной. Действительно, будет ли разница, если я сво- бодно решу сам убить себя или так же свободно попрошу убить меня другого человека, потому что я не могу сделать это сам, ибо, например, прикован к больничной койке? Разве чело- век, который согласится меня убить, «извращает цель» моей жизни в большей степени, чем тот, кто вопреки моей четко выраженной воле продолжает поддерживать ненужную мне жизнь? Известно, что в пожилом возрасте Кант очень боялся над- вигавшегося слабоумия, так как в этом случае жизнь потеря- ла бы для него ценность и смысл. Поскольку в те времена кос- венная эвтаназия была недоступна, а прекращение лечения не приводит к немедленной смерти человека, страдающего болезнью Альцгеймера или какой-нибудь другой формой сла- боумия, то можно предположить, что по крайней мере в от- ношении себя Кант бы скорее всего высказался за активную эвтаназию. Еще один и еще более сомнительный аргумент в пользу эвтаназии предлагает статистика. Год за годом «Немецкое об- щество за гуманную смерть» поручает институтам изучения общественного мнения проводить опросы об отношении на- селения к праву на эвтаназию. Согласно данным этих опро- сов, в настоящее время 80 % немцев готовы допустить актив-
Я — это я? И если да, то насколько? 187 ную эвтаназию. Для «Общества» это очень ясный и понятный сигнал. То, чего хотят люди, должны в конце концов законо- дательно признать и политики. Но вот какая штука получается со статистикой как с нравс- твенным императивом. Вплоть до недавнего времени в Герма- нии наблюдалось весьма негативное отношение общества к гомосексуализму. Могло ли это быть обоснованием справед- ливости тюремного заключения для гомосексуалистов, как практиковалось до шестидесятых годов прошлого века? Если бы сразу после 11 сентября 2001 года в Германии про- вели опрос на тему: не надо ли выслать из страны всех верую- щих мусульман, — вероятно, в тот момент за такое решение высказалось бы подавляющее большинство, которого сегод- ня собрать бы не удалось. Статистические результаты опросов часто отражают аф- фект и зависят, кроме того, от формулировки вопросов. Че- тыре года назад опрос общественного мнения был проведен по поручению «Немецкого фонда хосписов», организации, отвергающей саму идею эвтаназии. При составлении вопро- сов было обращено особое внимание на то, чтобы объяснить опрашиваемым не только суть эвтаназии, но также суть средств и методов паллиативной медицины. Под паллиатив- ной медициной (от латинского слова pallium — плащ) пони- мают лечение и уход за смертельно больными. Эти методы позволяют настолько смягчить симптомы, что больные могут провести последние дни своей жизни практически без боли. Знаменательно, что результат этого опроса дал совершен- но иную картину, чем опросы, выполненные по поручению «Общества за гуманную смерть». Если людям предварительно объясняли, что такое эвтаназия и что такое паллиативная ме- дицина, то в пользу активной эвтаназии высказывались всего 35 % опрошенных. Напротив, 56 % высказались за более ши- рокое применение в больницах методов паллиативной меди- цины. Утилитаризм, пытающийся с помощью статистики ут- вердить свое понимание счастья и страданий общества, и здесь оказывается в весьма щекотливом положении. Третий (косвенный) аргумент в пользу разрешения актив- ной эвтаназии заключается в том, что необходимо устранить большие противоречия существующей правовой практики. Каждый год в Германии умирают 800—900 тысяч человек. Две
188 Рихард Давид Прехт трети из них умирают в больницах и домах престарелых. Ни один из этих людей не умирает при содействии врача или уха- живающих лиц. Так думается. Однако за последние десять лет более трехсот человек вы- летели из Германии в Швейцарию, имея на руках билет толь- ко в один конец. Эти люди улетали в Швейцарию, чтобы по- лучить ядовитые лекарства от организаций «Достоинство» («Dignitas») или «Выход» («Exit») и покончить с собой. Для обозначения этого деяния в юриспруденции существует спе- циальный термин — «пособничество в самоубийстве». В отличие от Швейцарии в Германии пособничество в са- моубийстве не разрешено, хотя напрямую и не запрещено. В конце концов, продажа ядовитых медикаментов не является активной эвтаназией. Единственное, в чем могут обвинить продавца цианистого калия, так это в нарушении закона о нар- котических средствах. Здесь для германской юстиции трудность: под подозрени- ем находятся коммерческие организации, занимающиеся эв- таназией, но нет запрета на продажу средств, которыми мож- но совершить самоубийство. Философ права Норберт Херстер из Майнца видит в этом правовом пробеле большую проблему — в противоположность активной эвтаназии, сторонником разрешения каковой он яв- ляется, при условии гарантии, что эвтаназия осуществляется по свободно и без принуждения высказанному желанию боль- ного. В то время как Херстер готов при названных условиях допустить эвтаназию, он же предлагает, чтобы тот, кто скло- няет другого человека к самоубийству или содействует ему в этом, наказывался лишением свободы на срок до пяти лет. И это при условии, что он действовал по ясно выраженной прось- бе самоубийцы. Херстер, чьи мотивы, по сути, являются принципами ути- литаризма, вводит здесь, как бы между прочим, второй кри- терий. В решении играют роль не только намерения и жела- ния самоубийцы, но и мотивация его помощников. Ибо для того, чтобы склонять кого-то к определенному действию, я должен иметь для этого основания, важность которых может быть различна. То, что утилитаризм обычно обращает внимание на следс- твия, но пренебрегает мотивацией, — большой недостаток.
Я — это я? И если да, то насколько? 189 Является ли солдат, который во время войны, подчиняясь при- казам командиров, убил сто человек, худшим убийцей, чем преступник, из корыстолюбия насмерть забивший старушку? Недалеко мы уйдем с нравственностью, которую интересуют только последствия поступков для тех, кого это касается, или для общества в целом. Почти все последователи утилитаризма выступают за пра- во на активную эвтаназию, так как это право может послужить к пользе заинтересованных лиц, то есть, как правило, обре- ченных на смерть тяжелобольных людей. Знаменательно, что и противники эвтаназии обосновывают свои аргументы ин- тересами тех же больных. Чтобы понять, как это возможно, рассмотрим пассивную и косвенную эвтаназию. Пассивная эвтаназия в Германии разрешена, если она (предположительно) соответствует пожеланию больного. Ни один врач не имеет права искусственно продлевать жизнь больного, если последний того не желает. Сложный вопрос относительно воли коматозного больного мы рассмотрели на примере Александра Нихта. Разрешена в Германии также и косвенная эвтаназия. Са- мая частая форма косвенной эвтаназии — терминальная се- дация. Точный перевод термина: ведущее к концу успокоение. По правилам паллиативной медицины смертельно больной пациент обычно получает большие дозы обезболивающих, на- пример морфия, который облегчает нестерпимую боль, но мо- жет погрузить больного в кому. Врач в такой ситуации делает все, что в его силах, чтобы в последние дни облегчить невы- носимые страдания человека. Единственное, чего в этом слу- чае врач не делает, — не обеспечивает больного достаточным количеством жидкости. При обычном течении такой «сухой» обезболивающей терапии больной умирает на второй-третий день после введения ограничения жидкости. Согласно кано- нам паллиативной медицины, терминальная седация не явля- ется активной эвтаназией. Терминальная седация применяется, среди прочих мето- дов, и в хосписах, служба которых считает себя альтернативой активной эвтаназии. В Германии это весьма распространен- ный способ косвенной эвтаназии, находящийся, разумеется, в «серой зоне».
190 Рихард Давид Прехт Точная статистика такой косвенной эвтаназии в Германии не ведется, так как сообщать о подобных случаях хосписы не обязаны. Однако там, где применяют косвенную эвтаназию, всегда имеют место неясные случаи, ибо провести отчетливую границу между косвенной и активной эвтаназией на практи- ке зачастую невозможно. Ставшие известными за последние годы некоторые скан- дальные факты злоупотреблений вызвали резкую критику. Как можно задним числом проконтролировать, знал ли больной о высочайшем риске болеутоляющего лечения и при этом не только смирился с неизбежной легкой смертью, но даже же- лал ее? Критики утверждают, что косвенная эвтаназия, уже тысячи раз проведенная в Германии, по существу, намного опаснее, чем хорошо контролируемая активная эвтаназия. Таким образом, названы важнейшие аргументы в пользу контролируемой активной эвтаназии в правовом государстве. Подводя итог, еще раз вкратце их повторим: 1) требование активной эвтаназии есть неотъемлемое пра- во свободного человека, часть его суверенного права на само- определение; 2) активную эвтаназию считает вполне легитимным средс- твом большинство населения Германии; 3) активная эвтаназия прозрачнее, чем пособничество в самоубийстве и косвенная эвтаназия, и поэтому должна стать таким же разрешенным методом, как и два последних. Этим трем аргументам противостоят следующие возраже- ния против активной эвтаназии: 1. Не вредит ли в определенных ситуациях разрешение ак- тивной эвтаназии доверительным отношениям врача и боль- ного? 2. Не противоречит ли активная эвтаназия врачебному ко- дексу части — помогать и исцелять? 3. Можно ли фактически и с полной достоверностью проконтролировать, действительно ли больной пожелал ак- тивной эвтаназии? Кто защитит слабоумного и находяще- гося в коматозном состоянии больного от родственников, которые, возможно, из эгоистических соображений желают его смерти? 4. Не приведет ли легализация активной эвтаназии к тому, что общество изменит свое отношение к обращению со смер-
Я — это я? И если да, то насколько? 191 тельно больными людьми и, таким образом, нарушит основ- ные условия сосуществования людей? 5. Возможно ли, что произойдет «разрушение плотины» и активная эвтаназия превратится из возможности в рутинную практику? Например, ради ублажения родственников или для уменьшения расходов больничных касс? 6. Не превратится ли рано или поздно «свободный выбор смерти» в «принудительное отрицание жизни»? 7. Не приведет ли официальное разрешение активной эв- таназии к отказу от вложения средств в более дорогие и более гуманные альтернативные методы ведения больных — напри- мер, в строительство и оснащение хосписов для паллиативно- го лечения? На вопросы 1 и 2 об отношениях врача и больного можно ответить очень быстро. Это не философская проблема, она возникает из личностной психологической ситуации, а такие ситуации, как правило, весьма разнообразны. Может случит- ся так, что сама возможность активной эвтаназии омрачит отношения врача и больного, но это не обязательно. Кроме того, ни одного врача нельзя обязать или принудить убить больного. Вопросы 3 и 4, касающиеся злоупотреблений со стороны медицинского персонала и родственников, следует обратить к органам юстиции, чтобы была создана законодательная база для гарантированной прозрачности процедуры активной эв- таназии. Философскими являются вопросы 5 и 6, касающиеся об- щественных следствий и возможного давления на обреченных на смерть больных. Здесь на первый план в полном объеме выступает очень важная социально-этическая составляющая проблемы. Но как можно оценить и взвесить важные для общества последствия активной эвтаназии? В Нидерландах с 2001 года было проведено три больших исследования, посвященных практике активной эвтаназии. Из приблизительно 140 000 гол- ландцев, умирающих ежегодно в больницах страны, около 4500 умерли от смертельной инъекции, назначенной врачом. В четыре раза больше людей умерли от терминальной седа- ции. Обе эти величины из года в год остаются весьма стабиль- ными.
192 Рихард Давид Прехт Этим, похоже, подтверждается правота сторонников ак- тивной эвтаназии. Но и противники активной эвтаназии на- ходят в результатах исследований воду для своей мельницы. Дело в том, что каждый год имеют место по меньшей мере не- сколько неясных случаев, влекущих за собой судебные споры между родственниками больных и больницами. Кроме того, критики считают, что помимо официальной статистики су- ществует еще и множество неучтенных случаев, не отражен- ных в статистике исследований. И вообще имеющиеся на се- годняшний день клинические данные не позволяют вывести суждение об этичности эвтаназии. Остается еще вопрос 7 — не приведет ли легализация ак- тивной эвтаназии к пренебрежению более дорогостоящими альтернативами. Большинство людей интуитивно считают, что использование приводящей к смерти болеутоляющей терапии лучше, чем инъекция яда. Это интуитивное чувство глубоко укоренено в человеческой натуре, как свидетельствуют резуль- таты опыта Марка Хаузера (см. главу «Человек на мосту»). Ак- тивное убийство — это нечто иное, нежели бездействие, хотя и то и другое приводит в конечном счете к одному и тому же результату. Основополагающий запрет на активное убийство челове- ка не является следствием религиозных догм о «святости» че- ловеческой жизни. Скорее сама эта догма — следствие глу- боко укоренившейся родовой интуиции. Таким образом, ар- гумент о том, что представления о «святости» человеческой жизни являются результатом религиозного влияния, не вы- держивает критики. Естественное неприятие убийства намного старше хрис- тианства, несмотря на тот факт, что во все времена встреча- лись общества, представлявшие исключение из этого прави- ла. Знаменательно, что большинство сторонников права на активную эвтаназию придают огромное значение разнице между активным деянием и бездействием. При всей крити- ке, обрушившейся на «серую зону» косвенной эвтаназии, ни один сторонник активной эвтаназии не станет всерьез утверж- дать, что лучший способ — смертельная инъекция. Активная эвтаназия может быть лишь последним средством, когда не остается ничего другого.
Я — это я? И если да, то насколько? 193 Из всего этого вытекают два следствия. Государство долж- но приложить все усилия для поддержания паллиативной ме- дицины и сделать так, чтобы косвенная эвтаназия была как можно гуманнее и прозрачнее. Это надо сделать хотя бы ради того, чтобы ни у кого не возникало желание прибегать к ак- тивной эвтаназии, ибо проблема в вопросе о последних днях безнадежных и тяжко страдающих больных не медицинская, а психологическая. Конечно, каждый человек имеет право по своему желанию выбрать смерть, но очень важно в каждом случае установить, в каких обстоятельствах такое желание воз- никает. Проблема активной эвтаназии заключается не в по- нятном праве больного на суверенное самоопределение, а в условиях жизни, порождающих желание скорее умереть. По этой причине паллиативная медицина более гуманна как в от- ношении врача, так и в отношении больного. И второе. Если разрешить активную эвтаназию, она из последнего средства выхода из безнадежной ситуации превра- тится в «нормальный» метод, один из многих, ведения боль- ных. Вероятно, это может привести к тому, что обреченных больных не будут лечить и даже не станут прилагать усилия, чтобы облегчить их последние дни. Нидерландская статистика пока не подтверждает эти опа- сения, но ввиду того, что кассы органов здравоохранения поч- ти всех европейских стран давно пусты, суверенное право больного на собственную смерть грозит быстро превратиться в свою противоположность: в давление общественного мне- ния, не желающего перегружать расходами и без того нищие больничные кассы. Решающий вопрос в эпоху непрестанного урезания госу- дарственных расходов на здравоохранение звучит так: во что обходится государству и обществу достойная смерть? В этом контексте ставится под сомнение сильный аргумент о суве- ренном праве человека на собственную смерть. То, что сего- дня фактически происходит в немецких больницах в тени «се- рой зоны» пассивной, косвенной и активной эвтаназии, все же лучше, чем официальное, нравственно, юридически и фи- лософски обоснованное право на активную эвтаназию. Для философа решающими являются рациональность, не- противоречивость и обоснованность позиции, однако для по- литика более важна его социально-этическая ответственность. 7-752
194 Рихард Давид Прехт Невыносимые для философа теоретические лакуны представ- ляются политику несущественными в сравнении с терпимы- ми «серыми зонами» в реальной жизни. Право человека на самоопределение имеет, таким обра- зом, границы, в которых оно (предположительно) обнаружи- вает свои неприемлемые и негуманные следствия для обще- ства. Но кого мы причисляем к этому «обществу»? Как мы вообще обращаемся со страдающими существами, не способ- ными высказать свои интересы и потребовать соблюдения своих прав, например с животными? • По ту сторону колбасы и сыра. Можно ли есть жи- вотных?
ОКСФОРД По ту сторону колбасы и сыра Можно ли есть животных? Представьте, что в один прекрасный день к нам на плане- ту прилетают из космоса разумные существа. Такие же, как в голливудском фильме «День независимости». Существа неве- роятно интеллектуальны и намного превосходят в этом отно- шении людей. Так как на этот раз не находится патриотично- го американского президента, готового сразиться с инопла- нетянами, и не обнаруживается безвестный гений, сумевший поразить земным вирусом внеземной компьютер, иноплане- тяне вскоре завоевывают Землю и порабощают людей. Начинается время невиданного террора. Инопланетяне используют людей для медицинских экспериментов, делают из человеческой кожи обувь, обшивку автомобильных сиде- ний и абажуры, утилизируют волосы, кости и зубы. Кроме того, инопланетяне охотно употребляют людей в пищу — осо- бенно новорожденных и маленьких детей. Их они очень лю- бят за мягкость и нежность вкуса. Один из людей, только что доставленный из тюрьмы для проведения медицинских экспериментов, кричит в лицо сво- им мучителям: — Как вы можете так поступать? Разве вы не видите, что мы способны испытывать чувства, не видите, что причиняете нам боль? Как вы можете отнимать у нас наших детей, убивать их и есть? Неужели вы не замечаете, как неслыханно жестоко и варварски поступаете? Вы что, вообще не способны на со- страдание, у вас нет нравственности? — Да-да, — отвечает один из инопланетян. — Возможно, иногда мы бываем чуть-чуть жестокими, но, видите ли, мы очень намного превосходим вас. Мы интеллектуальнее и ра- зумнее, мы способны делать то, чего вы делать не в состоянии. Мы более высокоразвитый вид, и поэтому можем делать с вами все, что нам заблагорассудится. По сравнению с нашими жиз-
196 Рихард Давид Прехт нями ваши ничего не стоят. Кроме того, пусть даже наше по- ведение и является небезупречным с моральной точки зрения, но вы такие вкусные! Осенью 1970 года вдумчивый молодой человек по имени Питер Зингер сидел в столовой Оксфордского университета и ел говяжий бифштекс. Правда, в тот момент он не думал ни о фиктивных инопланетянах, ни об их людоедстве. Он лишь недавно прилетел из Австралии в Англию, чтобы после изу- чения философии в Мельбурне попробовать свои силы в пре- подавании. Еще с юности ничто так не интересовало Зингера, как философия, особенно вопрос справедливой жизни. Его родители, евреи, были родом из Вены. Жестокие пре- следования евреев в Германии и Австрии при нацистском ре- жиме вынудили их в 1938 году покинуть страну. В то время они были еще очень молодыми людьми и бежали из Австрии в Авс- тралию. Их родители, бабушки и дедушки Питера, были арес- тованы нацистами и погибли в концентрационном лагере Те- резиенштадт. Зингер очень серьезно относился к учебе, уделяя больше всего внимания вопросам этики. Он хотел знать, что такое добро и зло, что такое праведная и неправедная жизнь. Сидя в старинном зале и поглощая бифштекс, Питер заметил, что сидящий за соседним столом студент отложил из своей тарел- ки кусок мяса. Зингер спросил студента — его звали Ричардом Кешеном и впоследствии он стал профессором философии канадского университета Кейп-Бритон, — почему он отодви- нул мясо. Из-за того, что оно невкусное? Ричард ответил, что он вообще не ест мясо. Он вегетарианец, ибо считает недо- пустимым употреблять в пищу мясо животных. Зингер был поражен такой категоричностью. Но Ричард не успокоился на этом и попросил Зингера привести основательные аргу- менты в пользу того, что морально допустимо есть мясо уби- тых животных. Зингер взял время на размышления. Оппоненты договорились снова встретиться в столовой на следующий день и продолжить спор. Зингер решил привести Ричарду аргументы в пользу того, почему человек имеет пра- во есть животных. Потом он спокойно доел бифштекс, не по- дозревая, что это был последний кусок мяса в его жизни.
Я — это я? И если да, то насколько? 197 Зингер принялся рассуждать уже по дороге из универси- тета домой. Совершенно точно известно, что люди во все вре- мена ели мясо. В доисторическую эпоху люди охотились на первобытных быков и мамонтов, убивали их и ели их мясо. Позже пастухи и крестьяне начали разводить овец и коз, бы- ков и свиней, с тем чтобы потом пустить их в пишу. Доисто- рические люди никогда бы не выжили, если бы наряду с про- чим не питались мясом. Правда, Зингеру тотчас же стало ясно, что эти основания не относятся к нему самому. Первобытные люди и эскимосы, вынужденные охотиться на тюленей, чтобы выжить, отнюдь не причина, по которой мясом должен питаться он, Питер Зингер. В такой стране, как Англия, можно без проблем и без ущерба для здоровья исключить мясо из рациона. Дальше Зингер подумал, что волки, львы и крокодилы, в конце концов, тоже едят мясо и при этом не изводят себя во- просами, смеют они это делать или нет. Если эти животные перестанут есть мясо, они просто вымрут. Но Зингер отчетливо понимал: сам он не вымрет, если от- кажется от мяса. В отличие от волков, львов и крокодилов он, Питер Зингер, может сам выбрать, есть ему мясо или нет. То, что он мог выбирать, очевидно, и отличает его от льва. То есть он превосходит львов, а также быков, свиней и кур, которых ел в университетской столовой. Человек умнее животных, у него больше интеллекта, он пользуется изощренным языком, обладает разумом и рассуд- ком. Философы античности, Средних веков, да и Нового вре- мени, утверждали, что именно это и есть основание для того, чтобы люди могли без угрызений совести есть мясо животных. Люди разумны, звери неразумны. Люди ценны, звери ничего не стоят. Но кто может утверждать, что интеллектуальная жизнь стоит дороже, чем менее интеллектуальная? И хотя Зингер не знал выдуманную историю про инопланетян, в нем подня- лось негодование сродни тому, что возникло у многих чита- телей в начале этой главы. Почему то, что мы считаем амо- ральным в отношении инопланетян к людям, не может отно- ситься к точно такому же отношению людей к животным? Интеллектуальное превосходство не является нравственной
198 Рихард Давид Прехт привилегией, позволяющей человеку делать все, что ему за- благорассудится . Три года Зингер углубленно занимался этой темой — об- ращением человека с животными. В 1975 году он опубликовал книгу под названием «Animal Liberation» — «Освобождение животных». Книга стала бестселлером — было распродано полмиллиона экземпляров. «Важнейшим критерием права на жизнь любого живого существа, — писал Зингер, — является не интеллект, не разум и не рассудок». Новорожденный младенец не разумнее сви- ньи, но никому не приходит в голову его есть или испытывать на нем действие нового шампуня. Решающим основанием для уважения живого существа и для признания за ним права на жизнь является его способность радоваться или страдать. В этом пункте Зингер был единодушен с Бентамом, кото- рый еще в 1789 году, во время Французской революции, на- писал: «Настанет день, когда и другим живым Божьим тварям будут гарантированы права, каковые можно отнять у них толь- ко тиранией. Однажды человек поймет, что число ног и ово- лосение кожи не есть основание бросить живое существо на произвол судьбы. Но где признаки, позволяющие провести разграничительную линию? Не есть ли это способность гово- рить? Однако взрослая лошадь или взрослая собака намного разумнее и общительнее, чем ребенок в возрасте одного дня, одной недели и даже одного месяца. Но с другой стороны, что бы изменилось, даже если бы это было не так? Вопрос заклю- чается не в том: могут ли они мыслить? Или: могут ли они го- ворить? Нет, вопрос должен звучать так: могут ли они стра- дать?» Зингер перенял утилитаризм Бентама: счастье — хорошо, страдание — плохо. И это относится не только к людям, но и ко всем живым существам, способным испытывать счастье и страдания. Ибо в своей способности к восприятию животные в принципе равны людям. В свете этих рассуждений вопрос о том, имеет ли человек право употреблять «других животных» в пищу, разрешается очень легко: вкусовая радость, каковую вкушает человек од- новременно с мясом животного, ничего не весит по сравне- нию с теми безмерными страданиями, которые приходится
Я — это я? И если да, то насколько? 199 терпеть животному, отдающему ради этого мимолетного удо- вольствия свою жизнь. Книга Зингера об освобождении животных от власти че- ловека вызвала в обществе бурный резонанс. Возникло целое общественное движение «В защиту прав животных» в Англии, США и Германии. Цели таких организаций, как «РЕТА» или «Animal Peace», выходят далеко за рамки традиционных требований о защите животных. Сторонники соблюдения прав животных борются не только с массовым содержанием зверей, с пушными фер- мами и с издевательствами над животными. Они вообще ста- вят под вопрос любое использование животных. По мнению борцов за права животных, люди не должны есть ни сыр, ни колбасу, держать зверей в зоопарках и цирках и использовать животных для медицинских и биологических экспериментов. Вместо всего этого они требуют соблюдения прав животных на свободную жизнь и счастливое развитие. Критика, которой подвергся Зингер за свою книгу со сто- роны многих философов, не уступала в своей жесткости той убедительности, какой обладало на первый взгляд мнение ав- тора. Ибо если моральная граница определяется не разумом и рассудком или простым послушанием в отношении вида Ното sapiens, но лишь способностью страдать, то где же именно про- ходит эта граница? Свиньи и куры могут страдать — в этом мы убеждаемся на личном опыте. Свинья громко кричит, когда ее мучают или забивают, и курица в подобных ситуациях тоже бьется и громко кудахчет. Но как быть с рыбами? Могут ли они страдать? Согласно новейшим исследованиям рыбы способ- ны ощущать боль, но не способны это выразить вовне. И как быть с беспозвоночными, например с моллюсками? Мы слиш- ком мало знаем об их восприятии боли, чтобы делать какие- то умозаключения по этому поводу. Если быть до конца последовательным, надо признать, что мы, люди, не знаем и того, не могут ли и растения испытывать боль. Может быть, салату больно, когда мы выдергиваем его из грядки. Значит, способность воспринимать боль не может служить разграничительной линией. Выработка критериев становится еще более проблематичной, если учесть, что состояние созна- ния животных непосредственно для нас недоступно.
200 Рихард Давид Прехт В главе о мозге речь шла о том, что науке пока сложно ра- зобраться даже с субъективными ощущениями и пережива- ниями человека, что уж говорить о переживаниях животных. В 1974 году, то есть в то самое время, когда Зингер писал кни- гу об освобождении животных, было опубликовано знамени- тое эссе Томаса Нэйджела, ныне профессора Нью-Йоркского института правоведения, которое называлось: «Каково быть летучей мышью». Сам Нэйджел не очень интересовался жи- вотными. Он ополчился против точки зрения, что человеку не стоит никакого труда поставить себя на место любого живот- ного, например той же летучей мыши. Нэйджел считал, что это невозможно. Единственное, что может представить себе человек, — это как он, снабженный ультразвуковым локато- ром, летает ночью по воздуху и ловит насекомых. Но кто может знать, соответствует ли это представление реальным ощущениям летучей мыши? Вероятно, абсолютно не соответствует. «Сознание, — утверждал Нэйджел, — всегда связано с субъективным переживанием, и поэтому принци- пиально недоступно никому другому». Пока все правильно и логично. Но то, что мы не можем узнать, что именно происходит в сознании животных, не яв- ляется аргументом против позиции Зингера — требования ува- жения животных, — ведь то, что мы не знаем внутренней жиз- ни окружающих нас людей, не дает нам оснований их мучить. Ни один закон не допускает пытки, убийства и избиения на том основании, что преступник не мог знать, что при этом чувствует его жертва. Мы допускаем у других людей наличие сложного состоя- ния сознания — и этого достаточно, чтобы их уважать. Напро- тив, относительно животных многие ученые склонны объяс- нять их психику чисто биологически. Однако такие модели типа «стимул — реакция» вызывают возражения. Является ли обманный финт мартышки чисто инстинктивным, или это элемент обдуманной тактики? Являются ли иерархические игры львов стратегией, или животные действуют, подчиняясь сиюминутной интуиции? Кто может утверждать это со сто- процентной уверенностью? У людей инстинктивные устремления соответствуют био- логическим потребностям — например, избеганию боли или половому вожделению. Однако мы не сводим эти устремле-
Я — это я? И если да, то насколько? 201 ния только к инстинктам. На каком же основании мы не рас- пространяем то, что удерживает нас от приравнивания чело- веческих переживаний к действию механического функцио- нального аппарата, и на результаты исследований внутренней жизни животных? Естественно, мы правильно поступаем, что не проециру- ем наивно наши намерения и чувства на внутреннюю жизнь животных. Но столь же наивно исходить из грубого противо- поставления и рассматривать животных как чисто функцио- нальные биологические машины. Откуда мы можем доподлин- но знать, что стремление животных к игре не что иное, как ис- ключительно функциональный механизм? Конечно, половые игры обезьян и связанное с ними вожделение можно объяс- нить и с функциональной точки зрения. Но значит ли это, что подобные игры имеют только функциональное объяснение? Уже древним китайцам было известно, что невозможно доподлинно знать, что чувствуют животные. Но они знали об одной возможности все же приблизиться к пониманию внут- ренней жизни животных. Эта возможность — суждение по аналогии. Есть короткая притча. Учитель Чжуан-цзэ прогуливается с другом Хуэй-цзэ по мосту, перекинутому через реку Хао. Чжуан-цзэ глядит в воду и говорит своему другу: — Смотри, как легко и свободно резвятся эти проворные рыбки. Так они выражают свою радость. — Ты же не рыба, — отвечает Хуэй-цзэ, — откуда ты мо- жешь знать, что рыбки радуются? — Ты не я, — возражает учитель Чжуан-цзэ, — так откуда ты можешь знать, что я не знаю, как радуются рыбки? Современная наука о мозге тоже прибегает к суждениям по аналогии. Ученые исследуют типы реакций в нашем моз- ге — мозге позвоночных животных, а затем предполагают, что активность подобных структур в мозге других позвоночных жи- вотных связана с переживаниями такого же качества. При этом исследователи мозга проверяют не только фактические или предположительные соответствия. Они пытаются выяснить, по- чему мы считаем, что во внутреннюю жизнь одних животных мы проникаем глубже, чем во внутреннюю жизнь других. Наблюдая дельфинов, люди сразу ассоциируют их мими- ку с улыбкой. Здесь работают наши зеркальные нейроны, так
202 Рихард Давид Прехт как мы думаем, что понимаем мимику дельфинов. Почти все люди находят дельфинов симпатичными. Лицезрение животных с чуждыми для нас «лицами» не сти- мулирует активность наших зеркальных нейронов. То, что мы не можем свести к знакомым нам образам, оставляет наши чувства холодными. Что касается собак, то мы думаем, что мо- жем представить себе внутреннюю картину некоторых форм их поведения. Нам нравится их игривость, мы видим, когда собака радуется. Но и здесь есть границы. Например, «мы не знаем, — утверждает Джакомо Риццолатти, — что означает лай, так как не можем его зеркально отразить. Лай не отно- сится к нашему врожденному двигательному репертуару. Не- смотря на то что люди часто умеют имитировать лай, и иног- да очень хорошо, мы не в состоянии понять, что такое на са- мом деле лай». Несмотря на значительный прогресс науки о мозге, внут- ренняя жизнь животных по-прежнему остается для нас terra incognita. Тем более сомнительными представляются посто- янно повторяющиеся попытки провести четкую границу — как юридическую и философскую, так и в обыденной речи. В Германии ни одно животное не может морально претен- довать на хорошее обращение. С юридической точки зрения шимпанзе стоит гораздо ближе к тле, чем к человеку. Для лю- дей существуют конституция и гражданский кодекс, для шим- панзе — один только Закон о защите животных. И здесь шим- панзе попадает в одну рубрику с кротом. Ревнителям этики, учитывающим биологические факты, остается лишь горестно качать головой. По меньшей мере такие высокоразвитые позвоночные, как обезьяны и дельфины, не должны бездумно помещаться на ступень бесправных тварей. Для Питера Зингера, как для каждого утилитариста, самосознание есть достаточный кри- терий, делающий живое существо, безусловно, достойным за- щиты. Это звучит весьма убедительно, если не считать, что са- мосознание не является четко очерченной неврологической категорией. Обладает ли животное самосознанием, не увидишь ни в одном магнитно-резонансном томографе. Некоторые фило- софы отождествляют самосознание с ощущением «я». На этом основании они отказывают обезьянам в праве на обладание
Я — это я? И если да, то насколько? 20В нравственно-релевантным самосознанием. Правда, ученые, исследующие головной мозг, сегодня кое-что знают о том, чем может оказаться ощущение «я». В главе, посвященной «я», уже шла речь о различных состояниях «я». Некоторые из них, не- сомненно, присутствуют у обезьян — например, телесное «я», ориентированное «я» и перспективное «я». Если бы их не было, то социальное поведение обезьян было бы сильно нарушено. Некоторые позвоночные животные, несомненно, облада- ют чем-то вроде элементарного самосознания. Но как высо- ко можно оценить его с моральной точки зрения? Возьмем для примера слонов. Когда туземные охотники в Африке убивают этих высокоразвитых животных ради добычи на продажу сло- новой кости, можно ли, как это, например, делается по зако- нам Кении, просто расстреливать браконьеров? Для Зингера этот случай ясен. Расстреливать нельзя ни в коем случае, так как человек намного более развитое существо, нежели слон, и обладает более развитым самосознанием. Но если человек убил трех слонов, пять, десять? Что, если это была слониха, после которой остались обезумевшие от страха слонята? Тогда, по Зингеру, чаша весов начинает скло- няться в пользу слонов. Но на что тогда будут жить семьи охот- ников? Можно рассматривать этот пример во всех мыслимых спле- тениях и ракурсах, но, несмотря на все наши старания, оцен- ки так и останутся произвольными. Утилитаризм безуспешно пытается здесь выпутаться из леса несопоставимых фактов и выводов, а также освободиться от невидимых цепей последо- вательных, связанных между собой событий. Самой большой бедой самосознания как единственного мерила ценности существования живого существа являются далеко не интуитивные последствия, о чем шла речь в главе об абортах. Ибо если верно, что ценность жизни любого су- щества зависит от того, насколько сложны его восприятия и поведение, то верно и то, что новорожденные и люди с задерж- кой психического развития стоят на такой же или даже на еще более низкой ступени, чем, скажем, овчарки. Зингер был далек от мысли лишать ценности жизнь ново- рожденных или людей с отставанием психического развития. Он хотел лишь подчеркнуть ценность жизни животных. Но лавина, причиной которой он стал, накрыла его с головой. Для
204 Рихард Давид Прехт представителей многих объединений людей с ограниченны- ми возможностями Зингер как красная тряпка для быка. В вопросе о животных, как и в вопросе об абортах, считается, что одной справедливости для их решения недостаточно. Так же как в примере с матерью, которая не задумываясь бросит- ся спасать свое дитя, забыв о собаке, мы не должны пытаться выводить интуицию и инстинкты из философии морали. Вопрос о том, что человек может делать с животными, так- же не является вопросом исключительно разумных рассуж- дений, это, кроме того, вопрос инстинктов. Для человека ес- тественно, что он инстинктивно ценит жизнь себе подобных выше, чем жизнь животного. С нашими нравственными чувс- твами дела обстоят как с кругами от брошенного в воду кам- ня. Брошенный камень образует концентрические круги. В самом маленьком, расположенном в центре круга, находятся наши родители, братья, сестры, дети и лучшие друзья. В сле- дующем круге находятся наши знакомые и, может быть, наши любимые домашние животные. Дальше следуют остальные люди, а вне кругов — форели и куры для жарки. Эти морально-нравственные круги нельзя расширять про- извольно. Но тот факт, что столь многие съедобные животные вообще находятся вне круга нашей морали, не есть природ- ный закон. Сегодня это по большей части следствие вытесне- ния и манипуляции. Если включить человеческие чувства в поставленный в на- чале главы вопрос, то он прозвучит так: имеет ли человек пра- во есть животных, которых не может убить своими руками? Наши чувства, воспитанные на современном уровне развития западной цивилизации, делают для большинства людей невы- полнимой задачу забить свинью или теленка, несмотря на то что почти все знают, как это делается. Что касается рыб, то здесь, напротив, большинство людей убивают их с легким серд- цем, не испытывая нравственных мучений. «Убийство» кури- ных яиц тоже не вызывает у нас эмоций. В старые времена убийство животных давалось людям лег- че, а коренные народы делают это, вообще не думая о нравс- твенной стороне дела. Но мораль — это всегда вопрос культур- ной сенсибилизации. Мораль меньше зависит от абстрактных определений человеческого бытия, чем от чувствительности и восприимчивости общества.
Я — это я? И если да, то насколько? 205 Надо принять как факт, что эта чувствительность в совре- менной Западной Европе достигла своего наивысшего пунк- та за всю историю развития человечества. Именно этим обус- ловлены обманные финты производителей мяса, когда, на- пример, телячью голень обрабатывают так, что она перестает напоминать о живом теленке. Наша интуиция здесь пущена по ложному пути, что облег- чает вытеснение. Большинство людей нашей цивилизации не испытывают тошноту, поедая мясо, только потому, что не ви- дят реальных страданий убитого животного. Наши зеркаль- ные нейроны начинают интенсивно разряжаться при виде мы- чащего от страха теленка на бойне, но те же нейроны замол- кают при виде аккуратно упакованного шницеля. Стоит ли в результате умных рассуждений отказываться от мяса, каждый должен решать для себя сам. Если разумно об этом поразмыслить, придется сказать, что аргументы против употребления в пищу мяса сильнее и нравственнее, чем аргу- менты в пользу употребления. Причем не важно, утилитарист- ские это аргументы или интуитивные. Откажется человек от бифштексов, гамбургеров и жареной курятины или просто станет есть мясо реже, зависит от того, насколько он себя сен- сибилизирует сам или позволит сенсибилизировать. Другими словами, ставим мы под вопрос наше самоуважение или нет. Описанный в следующей главе взгляд на наше понимание природы и души наших волосатых родственников должен не- много подстегнуть этот мыслительный процесс. • Обезьяна в культурном лесу. Как мы должны обра- щаться с человекообразными обезьянами?
АТЛАНТА Обезьяна в культурном лесу Как мы должны обращаться с человекообразными обезьянами? «Джером умер 13 февраля 1996 года, за десять дней до свое- го четырнадцатого дня рождения. Он был еще подростком, но уже потерял интерес к жизни, страдал отеками, депрессией, истощением, анемией и поносами. С одиннадцатилетнего воз- раста он ни разу не играл на свежем воздухе. В возрасте три- надцати месяцев он был умышленно заражен вирусом HIV- SF2. В возрасте четырех лет он был инфицирован вирусом LAV-1, еще одной разновидностью ВИЧ. За месяц до четвер- того дня рождения ему ввели вирус третьего типа — NDK». Так начинался доклад юриста Стивена Уайза, доцента юри- дического факультета Гарвардского университета в Нидхеме. Доклад был посвящен самцу шимпанзе Джерому, одной из одиннадцати обезьян, содержавшихся в полной изоляции в глухих железобетонных боксах в «Центре инфекционных за- болеваний шимпанзе» Атлантского университета. Джером прожил в этом боксе всю жизнь и там же умер. Уайз является президентом «Центра распространения фун- даментальных прав» в Бостоне, штат Массачусетс. Он страс- тно отстаивает идею о том, что три фундаментальных права человека должны быть распространены и на три главных вида человекообразных обезьян: неприкосновенность права на жизнь, телесную неприкосновенность и право на свободное развитие личности. Требование о предоставлении шимпанзе, бонобо, горил- лам и орангутангам основополагающих прав человека было впервые высказано четырнадцать лет назад. Зачинателями это- го движения выступили Питер Зингер и итальянская защит- ница прав животных Паола Кавальери. В 1993 году они вмес- те опубликовали книгу, ставшую манифестом основанной ими организации «The Great Ape Project» («Великий обезьяний
Я — это я? И если да, то насколько? 207 проект»). Их взгляд на человекообразных обезьян был сфор- мулирован с предельной отчетливостью: обезьяны, подобно человеку, ведут общественный образ жизни, а их интеллект почти не уступает нашему. Тем не менее обезьяны не пользу- ются правовой защитой. Для Питера Зингера и Паолы Кава- льери это просто вопиющий скандал. Правы ли эти два философа? Должны ли мы изменить наше отношение к большим человекообразным обезьянам? Между прочим, уже Карл фон Линней, шведский естество- испытатель и создатель первой классификации живых орга- низмов, отнес человека и шимпанзе — homo sapiens и homo troglodytes — к одному роду. То, что он практически не ошибся, было доказано двес- ти тридцать лет спустя. В 1984 году Чарлз Сибли и Йон Альквист — специалисты по молекулярной биологии из Йельского университета, опубликовали результаты своих исследований ДНК человека и обезьян. Эти результаты те- перь расцениваются как общечеловеческое достояние. По составу наследственности человек и орангутанг отли- чаются на 3,6 %, человек и горилла — на 2,3 %; разница по от- ношению к шимпанзе и бонобо является почти одинаковой и составляет 1,6 %. Особенно деликатными все эти абстрактные цифры ста- новятся, если заметить, что разница между шимпанзе и горил- лой составляет около 2 % и что оба исследованных вида гиб- бонов отличаются друг от друга приблизительно на 2,2 %. Предполагаемая генетическая разница между homo sapiens и pan troglodytes (так теперь называют шимпанзе) поразитель- но мала: 98,4 % ДНК человека — это ДНК шимпанзе. Оба вида — такие же близкие родственники, как лошадь и осел. В молекулярно-биологическом отношении эти два вида ближе, чем мыши и крысы, верблюды и ламы. С учетом этих результатов молекулярный биолог из Кали- форнийского университета в Лос-Анджелесе Джаред Дайамонд выступил с предложением создания новой классификации че- ловекообразных обезьян. В будущем, утверждает Дайамонд, «биологам придется рассматривать многие вещи совершенно по-другому, а именно в перспективе шимпанзе». Согласно этому новому взгляду, существует лишь слабое противопоставление между одной, стоящей выше других, груп-
208 Рихард Давид Прехт пой человекообразных обезьян (три вида шимпанзе, включая человека-шимпанзе) и другой, более низкой группой, вклю- чающей в себя горилл, орангутангов и гиббонов. Традиционное противопоставление человекообразных обезьян (шимпанзе, горилла и т.д.) человеку не соответствует реальности. Сила нового биологического факта оказалась сен- сационной. Существуют ли еще, учитывая эти данные, сом- нения в том, что человекообразные обезьяны и человек прак- тически одинаковы, и поэтому обращение с ними тоже долж- но быть практически одинаковым? Да, одно такое сомнение есть и проистекает из эволюци- онной биологии. Дело в том, что для классификации привле- каются другие биологические критерии помимо генетической близости. С точки зрения истории происхождения видов, на- пример, крокодилы и голуби состоят в более тесном родстве, чем крокодилы и черепахи. Тем не менее биологи относят кро- кодилов и черепах к пресмыкающимся, а голубя — нет. Решающим в системе биологической классификации яв- ляется не только степень родства, но и другие факторы — та- кие как способ адаптации к окружающему миру и образ жиз- ни. Но насколько отличаются с этой точки зрения люди и че- ловекообразные обезьяны? Действительно ли верно то, что так раздражало «отца зверей» Брема еще в середине XIX века? «Наше отвращение к обезьянам основывается как на их телес- ных, так и на душевных способностях. В отношении телесных повадок они напоминают человека лишь внешне, что же касается духовных способностей, то здесь они подобны нам лишь в плохом, но не в хорошем». В 1950—1960-е годы японские исследователи поведения животных надеялись получить исчерпывающие данные о куль- турных достижениях обезьян, наблюдая за колонией макак, живших в свободных условиях на маленьком островке Коши- ма. Без участия человека некоторые молодые макаки усвоили повадки, которые раньше не удавалось увидеть у свободно жи- вущих обезьян. Самыми замечательными изобретениями ста- ли мытье сладкого картофеля перед едой, так называемое «зо- лотое мытье», в ходе которого макаки с помощью флотации в воде отделяли пшеничные зерна от песка, а также отыскание таких новых источников пищи, как фукус и морские моллюс- ки. Примечательно, что эти новые навыки копировали другие
Я — это я? И если да, то насколько? 209 члены колонии и уже как «культурное» достояние передавали следующим поколениям. Наблюдения за человекообразными обезьянами позволи- ли выявить еще более удивительные вещи. Знаменитая анг- лийская исследовательница приматов Джейн Гудолл сообща- ла в конце 60-х годов о том, что живущие в дикой природе шимпанзе умеют свертывать древесные листья и с их помо- щью высасывать воду из узких расщелин, с помощью соломи- нок охотятся на термитов и даже обдирают с веток листья, де- лая себе орудия. Когда Джейн Гудолл сообщила о своих наблюдениях зна- менитому палеоантропологу Луису Лики, тот ответил ей сво- ей легендарной телеграммой: «Теперь нам придется заново определять термин «орудие», или заново определять термин «человек», или принять шим- панзе за человека». Самым броским и считающимся особенно важным мери- лом сравнительной разницы между человеком и обезьяной яв- ляется язык, точнее, человеческий язык. То, что среди обезьян существует сложная голосовая и ком- муникационная система, никем всерьез не оспаривается. Обе- зьяны, как и люди, используют для понимания слов зону Вер- нике в височной доле, а для артикуляции слов и порождения грамматики — зону Брокй в лобной доле. Но почему тогда обе- зьяны не могут общаться между собой, как люди, с помощью членораздельной голосовой речи? Тайна человеческой речи заключена в гортани (см. главу «Муха в стеклянной банке»). У человека она расположена на несколько сантиметров глубже, чем у всех обезьян, включая человекообразных. С известной долей вероятности можно ут- верждать, что изменения в строении гортани древнего homo sapiens и дальнейшее развитие речевых центров символиче- ской коммуникации головного мозга взаимно влияли друг на друга. У других обезьян этого не произошло. Тем не менее в речевых экспериментах с обезьянами были достигнуты успехи. В 60-е годы подлинную сенсацию вы- звали опыты Беатрис и Роберта Гарднер из университета штата Невада. В ходе этих опытов двух шимпанзе — Уэйшоу
210 Рихард Давид Прехт и Люси — научили языку жестов «Амеслан», которым пользу- ются люди с пониженным слухом. Согласно данным Гардне- ров, оба молодых шимпанзе овладели словарным запасом в сто слов. Человекообразные обезьяны оказались способными при- менять абстрактные символы объектов, ситуаций и действий и связывать их с определенными людьми, животными и пред- метами. Такие же результаты получила в 80-е годы психолог Сью Сэвидж-Рамбо в опытах с бонобо по кличке Кэнзи. За два года обучения животное освоило клавиатуру в двести пять- десят шесть словесных символов и научилось выражать про- сьбы, подтверждать содержание слов, подражать словам, вы- бирать альтернативные варианты и выражать свои чувства. Помимо этого, Кэнзи реагировала примерно на сотню слов разговорного английского языка. Опыты Лин Уайт Майлс, сот- рудницы университета штата Теннеси в Чаттануге, позволили получить сравнимые результаты у орангутангов. Но все рекорды побила самка гориллы Коко в калифор- нийском Вудсайде, что к югу от Сан-Франциско. После двад- цати пяти лет интенсивного обучения Коко овладела более чем тысячью понятий американского языка жестов и научи- лась понимать более двух тысяч английских слов. В 1998 году состоялся первый живой чат с Коко в Интер- нете. Ее предложения составлены из трех-шести слов, согла- сованы по времени и подчас остроумны. Было выяснено, что IQ Коко колеблется между 70 и 95 пунктами. Показатель 100 характеризует человека с нормальным интеллектом. Коко уме- ет рифмовать, она рифмует do и blue, squash и wash, изобрета- ет метафоры, такие, например, как «лошадь-тигр» для зебры и «ребенок-слон» для куклы Пиноккио. На вопрос: «Почему Коко не такая, как все другие люди?» — она ответила: «Коко — горилла». За тринадцать лет регулярных и упорных тренировок эта и без того высокоодаренная горилла приобрела большую вир- туозность в обращении с человеческим языком, нежели ка- кое-либо животное до нее. Учась у Коко, можно многое узнать о психологии гориллы, утверждает Паттерсон. Например: что делают гориллы, когда радуются? «Гориллы обнимаются». Что делают гориллы, когда сердятся? «Туалет-черт».
Я — это я? И если да, то насколько? 211 Примечательная особенность успехов Коко — они воз- можны лишь в лабораторных условиях. Обитающим в дикой природе или в зоопарках гориллам есть чем заняться и поми- мо изучения грамматики человеческого языка. Тем не менее по всем признакам гориллы отличаются большим интеллек- том, чем нужно для ориентации в их среде обитания и для до- бывания пищи. Так же как у человека, интеллект мозга осталь- ных приматов развился из нужд и потребностей социального поведения. Из всех вызовов, с какими сталкивается мир обезьян, са- мым сложным являются правила игры в стаде. Своим интел- лектом человекообразные обезьяны обязаны именно этим сложным социальным шахматам. Прежде всего этим можно объяснить, почему столь проблематичны все языковые экс- перименты с человекообразными обезьянами. Усвоению подлежат исключительно те значения, которые имеют место в мире обезьян или вытекают из окружающих ус- ловий. Остальное продолжает оставаться для обезьян непо- нятным, точно так же как многое из того, что делают обезья- ны, остается совершеннейшей загадкой для людей. Интеллект, таким образом, тесно связан с видоспецифическими услови- ями общественной жизни обезьян. При этом в экспериментах с человекообразными обезья- нами результаты, показанные животными, оцениваются не по их шкале, а по шкале, свойственной человеку. Речевые спо- собности обезьян, измеренные в человеческом масштабе, со- ответствуют способностям двухлетнего ребенка. Способность обезьян к счету, как было показано в исследовании, проведен- ном в Киото с шимпанзе по кличке Аи, соответствует способ- ности ребенка дошкольного возраста. Полученные таким образом свидетельства говорят о том, что человекообразные обезьяны учатся основам речи и сче- та с помощью характерных для их вида нормальных форм поведения и общения. Но каковы моральные и нравственные следствия этого? Способность к речи и умение считать не являются крите- риями принадлежности к человеческому нравственному со- обществу. Люди с задержкой психического и умственного раз- вития и грудные дети едва ли обладают достойными упоми- нания способностями. Тем не менее они по праву и в полной
212 Рихард Давид Прехт мере пользуются нравственной защитой, в чем человекооб- разным обезьянам отказано. В то время как шимпанзе и го- риллы, обученные в лабораториях речевым и счетным фоку- сам, как кажется, достойны вступить в круг человеческой морали, надо учесть, что у людей интеллект не является кри- терием нравственности. Тем не менее представители «Великого обезьяньего про- екта» используют интеллектуальные способности человеко- образных обезьян как весомый аргумент. Не только гены, но и такие основополагающие свойства, как самосознание, ин- теллект, сложные формы общения и социальная система ста- да, могут связать «человеческих и нечеловеческих человеко- образных обезьян» в единое моральное сообщество. Критерием пропуска в это сообщество является утилитаристское понятие личности. Поскольку человекообразные обезьяны имеют желания и намерения, умеют преследовать свои осознанные интересы, они являются личностями. Вследствие этого они не только имеют право претендовать на защиту, но могут также обладать основополагающими правами: то есть человекообразные обе- зьяны имеют право не участвовать в медицинских экспери- ментах и не подвергаться жестокому обращению. Они долж- ны иметь право отказаться от выставления напоказ публике в зоопарках и цирках. Они могут и должны иметь право на ес- тественную среду обитания, точно так же как коренные наро- ды. Заниматься обезьянами должны не защитники природы, а ООН. Но у нас под рукой уже есть возражения против таких тре- бований: имеет ли смысл говорить о «правах» человекообраз- ных обезьян на телесную неприкосновенность, на свободное развитие личности и так далее и тому подобное, если не по- думать одновременно о том, как обезьяны будут выполнять свои «обязанности»? Как, например, будут вошедшие в чело- веческое общество обезьяны платить налоги или служить в армии? Если оставить в стороне иронию, все равно можно спро- сить: что произойдет, если обезьяна нарушит права человека, которые не приняла, но которые гарантированы нами ей са- мой? Как относиться к «войне» между стадами шимпанзе, к «мучительному лишению жизни» и к «каннибализму» среди
Я — это я? И если да, то насколько? 213 человекообразных обезьян? Что делать с обезьяной, которая покалечила или даже убила человека? Надо ли судить ее по тем правовым нормам, которых она должна придерживаться, будучи «личностью»? Вторая беда «Великого обезьяньего проекта» заключается в его логической противоречивости. С одной стороны, защит- ники прав животных ведут речь о том, чтобы размыть гра- ницу между человеком и животным, границу, которую они клеймят как проявление «видового шовинизма». Критери- ем морали должна стать не принадлежность к виду челове- ка разумного, а то, обладает ли существо сложно развитой системой восприятия и по меньшей мере основополагающи- ми интересами. Это означает, что люди должны научиться ис- ходить не только из своих устремлений и интересов, но и на- учиться принимать любое живое существо, отвечающее усло- виям «быть личностью». Пока вроде бы все нормально. Но как при таких предпо- сылках могут авторы «Великого обезьяньего проекта» возра- зить против того, что они сами настаивают на предпочтитель- но нравственном отношении к человекообразным обезьянам только лишь на том основании, что те из всех животных боль- ше всего похожи на людей? Именно поэтому многим борцам за права животных «Великий обезьяний проект» представля- ется слишком вялым, слишком непоследовательным, слиш- ком «антропоцентрическим». Вслед за консервативными критиками, вообще не желаю- щими слышать о стирании границы между человеком и жи- вотным, спросим, чего мы добьемся, если установим границу не между человеком и шимпанзе, а между орангутангом и гиб- боном. Оправданием поборников «Великого обезьяньего проек- та» является чисто символический характер их требований. Питер Зингер был бы не прочь передвинуть упомянутую гра- ницу и дальше гиббона, включив в ее пределы всех способ- ных к страданию и счастью животных. Таким образом, при- знание прав человека за большими человекообразными обе- зьянами — это всего лишь первый шаг. Надо сказать, этот первый шаг уже увенчан некоторыми успехами. В октябре 1999 года правительство Новой Зеландии предоставило всем живущим в стране человекообразным обезьянам (тридцати)
214 Рихард Давид Прехт гарантированное право на неприкосновенность жизни. В Ве- ликобритании в 1997 году были запрещены медицинские и биологические эксперименты на больших человекообразных обезьянах. Что это — начало грандиозного перелома? Не означает ли это, что возникшая в первобытной древности граница между животным и человеком потеряла устойчивость? Не займет ли место традиционной этики наука о когнитивных свойствах живых существ? Как мы уже видели, наука о головном мозге формулирует сейчас новую иерархию в отношении импульсов и рефлексов, реакций и способностей. Сегодня мы понимаем, что сознание человека лишь в небольшой мере обусловлено его разумом. Большая часть окружающего нас миропорядка возникла еще до появления речи как следствие применения способностей, общих для человека и других животных. Отчетливое признание рассудочности основным призна- ком человеческих действий и поступков не более чем фикция. Будем ли мы в будущем считать человекообразных обезьян скорее людьми, чем животными, — вопрос дефиниции. В этом отношении едва ли можно выразиться лучше, чем японский исследователь приматов Тошисада Нишида: «Шимпанзе оча- ровывают нас своим своеобразием. В некоторых отношениях они уступают нам, но в некоторых превосходят». В любом случае современное состояние знаний о челове- ке и человекообразных обезьянах вынуждает нас к измене- нию нашего мышления и к мелким исправлениям законода- тельства. Общее направление ясно: чем больше данных сообщит нам наука о мозге, тем ближе мы окажемся к нашим ближай- шим родственникам. Достижения современной поведен- ческой психологии скоро померкнут в сравнении с дости- жениями науки о мозге. Одновременно померкнут такие мудрые, забавные и умиротворяющие знания, как те, кото- рые дама из рода горилл по имени Коко противопоставила всеобщему предрассудку о том, что животные не догадывают- ся о смерти и не имеют о ней ни малейшего представления. «Что такое смерть?» — спросила Франсина Паттерсон свою питомицу. Коко подумала, а потом показала три картинки: «Уют — пещера — до свидания».
Я — это я? И если да, то насколько? 21Б Когда Чарлз Дарвин доказал происхождение человека из животного царства, он тем не менее долгое время опасался называть человека «интеллектуальным животным». И только в XX веке знаменитый специалист по эволюционной биоло- гии Джулиан Гексли, внук соратника Дарвина, Томаса Генри Гексли, придумал для человека его собственное царство — «царство психических существ» (психозоа). Но наука о мозге немилосердно вытолкнула нас из этого райского уголка назад, к нашим родственникам. Оказывается, они не автоматы и не низшие существа. Они обладают ценностями, которые нам придется учитывать. Но где в природе начинается эта ценность? Не достойна ли вся природа защиты? И действительно ли мы должны сохранить все живущие вокруг нас существа? • Мучения китов. Почему мы должны беречь природу?
ВАШИНГТОН Мучения китов Почему мы должны беречь природу? Они умны, музыкальны и впечатлительны. Матери вскар- мливают младенцев до восьми месяцев, а потом долгие годы опекают их. К тринадцати годам киты достигают половой зрелости. Они живут очень организованной общественной и весьма разнообразной жизнью. Их язык сложен и необы- чен. Киты образцово заботятся друг о друге. Их рассеянная натура мила и прелестна. Прожив долгую жизнь, они уми- рают в возрасте семидесяти — восьмидесяти лет. Единствен- ный их смертельный враг — человек в лице обычного нор- вежца, исландца или японца. За прошедшие двадцать лет двадцать пять тысяч китов окончили свои дни на гарпунных крючьях, истекая кровью, с разорванными внутренностями, задыхаясь на палубах совре- менных китобойных судов с изуродованными легкими и про- стреленной диафрагмой. Двадцать пять тысяч китов — как могли всемилостивый Бог или разумное международное со- общество государств допустить такое? Ни один кит не может быть убит в Мировом океане. Так было в 1986 году записано в решении Международной комис- сии по китобойному промыслу. Исключение было сделано для коренных народов Арктики. Кроме того, ограниченное число китов можно убивать с научной целью. С тех пор, как оказа- лось, любознательные японцы изучали по тысяче китов в год. Норвежцы снова стали коренным народом. Кто хочет убивать китов, тот продолжает их убивать, а Международная комис- сия по китобойному промыслу либо молчит, либо даже, как было совсем недавно, голосует против запрета на промысел. Китобойный промысел — занятие весьма неаппетитное, это знают даже японцы. Большой прибыли с этого тоже не по- лучишь — чувствительного и впечатлительного японца тош- нит от вида китового мяса точно так же, как чувствительного
Я — это я? И если да, то насколько? 217 и впечатлительного немца. Но есть предлог: ловля китов — это средневековая старояпонская традиция. А традицию невоз- можно отменить ссылками на катастрофическое сокращение поголовья, но именно это является единственным аргумен- том противников китобойного промысла в высокой комис- сии. По их мнению, единственным основанием для ограни- чения охоты на китов является их малочисленность и редкость. И дело, оказывается, вовсе не в их праве на жизнь! С одной стороны, существует Совет по правам человека ООН, а с другой — лишь Комиссия по китобойному промыслу и никакого совета по правам животных. Международной орга- низации защиты животных не существует в природе, не говоря уже о писаных законах, утверждающих права животных. Но все это, к счастью, не само собой разумеется. Напри- мер, в Гражданском кодексе Федеративной Республики Гер- мании сказано, что животных нельзя рассматривать как вещи. Кроме того, немецкие законы запрещают неоправданную жес- токость в отношении животных. Но в Конституции Европей- ского союза нет соответствия такому закону, нет его и в меж- дународном праве. Единственное, что есть, — это торговые комиссии, такие же, как Комиссия по китобойному промыс- лу или как высшая инстанция — Конференция CITES*. Первая Конференция CITES состоялась в 1973 году в Ва- шингтоне, поэтому ее часто называют Вашингтонским согла- шением по видам животных. Правда, за время, прошедшее с 1973 года, люди ухитрились невозбранно уничтожить прибли- зительно половину существовавших на тот момент животных и растений. Это было вымирание невиданных масштабов. За послед- ние десятилетия люди нанесли природе больше ран, чем все наши предшественники за все время существования челове- чества от доисторических эпох до Второй мировой войны. Каждый год 5 % поверхности суши становятся ареной лес- ных пожаров, 6 % территории суши занято тропическими лесами — самым богатым видами растений и животных био- топом. За неполные тридцать лет площадь этих лесов сокра- тилась почти наполовину. При сохранении нынешних темпов * CITES — Convention on International Trade in Endangered Species of Wild Fauna and Flora: Конвенция о международной торговле видами дикой фауны и флоры.
218 Рихард Давид Прехт вырубки тропического леса последнее дерево в нем упадет в 2045 году. Ежедневно, исчезает около сотни видов. Многие из них никому не известны и так и не были открыты наукой. Сегодня никто не знает, сколько их было — исчезнувших биологических видов: возможно, тридцать миллионов (это число называют чаще всего), а возможно, сто миллионов, но, быть может, всего шесть. В отличие от мелового периода, ког- да после вымирания динозавров наступила эпоха расцвета млекопитающих, в наши дни скорость исчезновения видов приблизительно в миллион раз превышает скорость их обра- зования. Так, уже вымерла или находится на грани вымира- ния одна пятая всех видов птиц. С каждым видом исчезает уникальная наследственность объемом от одного до десяти миллиардов пар оснований, при- чем безвозвратно и навечно. Слепота средств массовой ин- формации и политиков в отношении этого экологического бедствия ставит будущие поколения перед практически не- разрешимой проблемой. Можно лишь удивляться тому, что в Германии существует только одна профессорская должность по специальности экологическая этика, в то время как одно- временно в университетах насчитывается сорок кафедр фило- софии XVIII века. Такое отсутствие интереса университетов таинственно и загадочно. Едва ли найдется еще одна учебная или научная дисциплина, находящаяся в таком пренебрежении, как эко- логическая этика. Но откуда еще можно ждать убедительного ответа на основополагающий вопрос защиты видов — вопрос о том, зачем и какими средствами и способами надо сохра- нить от уничтожения и истребления многообразие биологи- ческих видов? На первый взгляд ответ кажется очень простым. Мы долж- ны беречь природу, чтобы сохраниться самим: «Сначала уми- рает дерево, а за ним человек». Возможно, это и так. Но на са- мом деле ответ далеко не так прост, как кажется. Это стано- вится ясно, если задать другой вопрос: «Чем вообще должна быть для нас окружающая среда?» Ценностью? Совокупно- стью экологических функций? Большим живым существом? Для англичанина Джеймса Лавлока все, что живет, достой- но уважения. Лавлок — знаменитый химик, врач и геофизио-
Я — это я? И если да, то насколько? 219 лог, опубликовавший множество научных работ. Кроме того, он изобретатель, имеющий множество патентов. Но нарисо- ванная им картина мира своеобразна. К живым Лавлок при- числяет не только растения и животных, но и якобы мертвую материю — например, нефть, перегной, известковые скалы и кислород. Все эти вещества возникли в ходе взаимосвязанных и очень динамичных биохимических процессов. Может быть, с меньшей восторженностью, но исходя из тех же предпосылок, в 80-е и 90-е годы философы, занимав- шиеся в Германии проблемами окружающей среды, требова- ли почитания, ответственности, уважения и признания досто- инства в отношении всей природы во всех ее проявлениях. Тот, кто, подобно Лавлоку, сводит всю природу к единой ценности, легко приходит к очень странным, а подчас и анти- гуманным умозаключениям. Представляется, что один толь- ко человек является опасным фактором, нарушающим чудес- ный мир «текучего равновесия» и гармонии. Неудивительно, что девяностолетний Лавлок увидел что- то хорошее в аварии реактора на Чернобыльской АЭС. Теперь, когда, опасаясь радиации, люди не посещают зараженную зону, там обильно разрослись деревья и кустарники. Растения более устойчивы к радиации, чем человек, и потому возникло новое жизненное пространство, не испорченное руками че- ловека, что доставляет Лавлоку большую радость. Однако такие мысли могут посетить только того, кого не коснулась эта катастрофа. Будут ли радоваться матери боль- ных чернобыльских детей? Думаю, едва ли. Прекрасная природа — это не синоним доброй природы. И если природа переживает зло, она очень быстро перестает быть прекрасной. Скалы, каньоны, пустыни и ущелья, кото- рые мы, родившиеся намного позже их образования, наблю- даем сегодня как нечто грандиозное, являются следами ги- гантских катастроф. Историю планеты пишут космические взрывы, падения метеоритов, опустошительные извержения вулканов и другие геологические катаклизмы, в результате ко- торых из существовавших некогда на Земле разнообразных биологических видов сохранилось до наших дней не более од- ного процента. Остальные попросту исчезли, задохнувшись в вулканическом пепле, замерзли под серыми тучами, закрыв-
220 Рихард Давид Прехт шими солнце, пали под ударами оружия, погибли, разорван- ные острыми клыками и размолотые мощными челюстями, разодранные когтями, проигравшие поединок за обладание репродуктивным преимуществом. Пока еще достаточно сильно романтическое невежество, разбавляющее жестокости и противоречия реальной жизни картинами одухотворенного мирным творением райского сада. Сама по себе природа ни плоха, ни хороша, да она и не знает, что такое добро или зло, что хорошо, что плохо. Что можно сказать о ценности природы «в себе»? Если миллионы животных видов вымерли на Земле без всякого вме- шательства человека — и философы западного мира готовы признать, что это был «гармоничный процесс», — то что в этом случае они имеют против нынешнего истребления животно- го мира человеком? Человек, как известно, тоже животное, и то, что он вытесняет или, если угодно, истребляет животных других видов, — «естественный» процесс, который непрерыв- но происходит в природе, правда, в несколько меньшем мас- штабе. С этой точки зрения сам вид Homo sapiens, который за последние тысячелетия занял всю планету и размножился до численности в несколько миллиардов особей, можно считать природной катастрофой, такой же, какие неоднократно про- исходили на земном шаре и раньше. Как биологический фактор отбора наш вид сам служит це- лям эволюции: кто может — выживет, остальные вымрут. Тому, кого не смущают разговоры об абсолютной ценнос- ти природы, стоит еще раз хорошенько подумать. Если при- рода и обладает какой-то ценностью, то только и исключи- тельно для человека. Непреложным основанием для сохране- ния многообразия биологических природных видов является экологический эгоизм. Около десяти лет потребовалось вет- рам духа времени, чтобы вынести семена понятий «эко» и «био» с задворок коммунальных огородиков в палисадник не- мецкого народного сознания. Отсюда исходит мудрость, гла- сящая, что смерть дерева лишь ненамного опережает нашу собственную. Нам нужны тропические леса во имя сохран- ности атмосферы, нам нужны чистые океаны ради сохране- ния климата и ради того, чтобы нам хватило питьевой воды. На нашей планете все взаимосвязано. Мир есть одна боль- шая экосистема, где каждый биологический вид занимает
Я — это я? И если да то насколько? 221 свое, отведенное ему место. Но так ли это? Такой взгляд дает- ся нелегко, ибо вопрос об экологическом смысле разнообра- зия видов далек от своего разрешения. Упрощенно можно сказать, что среди экологов в принци- пе существуют два противоположных взгляда. Давайте на ми- нуту представим, что наш мир — большой самолет. Какую роль в таком случае играют многочисленные виды растений и жи- вотных? Одна группа экологов полагает, что каждый вид есть одна заклепка, а все они в совокупности не дают самолету разва- литься на части. С каждым вымершим видом крепеж самоле- та ослабевает, и если процесс не прекратится, то в один пре- красный момент машина рассыплется и рухнет. Вторая группа экологов смотрит на этот вопрос совершен- но иначе. По их мнению, многие виды являются лишними пассажирами на борту воздушного судна, которому будет лег- че лететь без них. Но самое верное утверждение заключается в следующем: не каждый животный или растительный вид является непре- менным и незаменимым! Примечательно, что это относится ко многим жемчужинам живой природы: уссурийскому тигру, окапи, панде, орангутангу и некоторым видам дельфинов — всем этим видам в настоящее время угрожает вымирание. Но таежные леса Сихотэ-Алиня не исчезнут вместе с тремя сот- нями последних тигров, которые пока бродят по этим лесам. То же самое можно сказать и об окапи в лесах Итури, о панде в Китае и о последних орангутангах Суматры и Борнео. Каж- дый друг дельфинов может быть уверен, что океаны не высох- нут оттого, что из них исчезнут все китообразные. Последствия вмешательства человека в долгосрочной пер- спективе нам неизвестны — похоже, исчезновение некоторых видов не приведет к тяжким последствиям. Возможно, немно- гих видов деревьев будет достаточно для того, чтобы в тропи- ческих лесах сохранился процесс поглощения углекислого газа. Отравление питьевой воды токсичными веществами и разрушение защитного озонового слоя атмосферы причиняет большой вред биологическим круговоротам природы. Гибель тигров, окапи, панд, орангутангов и китов не причинит при- роде никакого вреда.
222 Рихард Давид Прехт По всей видимости, мы могли бы спасти от вымирания многие виды животных, хотя они совершенно не нужны эко- системам, в которых обитают. Да, люди тратят массу денег и энергии на спасение экологически не слишком значимых жи- вотных, забывая о куда более важных насекомых, простейших и бактериях. Надо понять, что экология не единственный по- будительный мотив, заставляющий нас что-то делать для вы- мирающих видов. И это очень хорошо, ибо тот, кто определя- ет ценность жизни только по ее функции, придет, в конце кон- цов, к ужасным результатам. Некоторые бактерии, оздоровляя природу, приносят экологии гораздо больше пользы, чем че- ловек. Надо ли в этом извечном конфликте безусловно при- нимать сторону человека? Надо ли радоваться тому, что каж- дый год на нашей планете умирают от голода семь миллионов человек, так как теперь они не будут каждый день есть, а зна- чит, остальным удастся сэкономить природные ресурсы — на- пример, лучше сохранить тропические леса? Действительно, профессиональная, научная экология на- ходится вне морали и вне нравственности. Никто из тех, кто в Германии пользуется свободой общения и перемещения, не рассматривает других людей просто как биокатализаторов, предназначенных исключительно для обмена веществ и энер- гии. Вероятно, так не думают даже социопаты типа Финеаса Гейджа. Но если мы признаем, что человек имеет большую ценность, чем каучуковое дерево, то только потому, что он — человек — отличается способностью к сложным чувствам и восприятиям. Однако чувствовать, воспринимать, страдать и радовать- ся могут и собака, и кошка, и свинья, и тигр, и слон. Разница между правами человека и правами животных меняется пос- тепенно в зависимости от сложности их предполагаемой вос- приимчивости и способности чувствовать. Охрана видов, ис- ключающая из рассмотрения сложно устроенные живые су- щества, лишена при таком подходе всякого смысла, ибо их право на жизнь есть чисто этический аргумент. Именно поэ- тому в дискуссиях CITES по поводу норвежских или япон- ских квот на вылов серых китов и малых полосатиков речь идет вовсе не о том, угрожает этим видам истребление или нет. При соблюдении этического подхода нельзя обойти вопрос о до- пустимости охоты, например, на африканских слонов. Тот, кто
Я — это я? И если да, то насколько? 223 считает легитимным отстрел избыточного числа животных, скопившихся в национальных парках, может, в конце концов, задаться вопросом, нельзя ли распространить такой подход и на людей, поскольку численность населения Земли становит- ся явно избыточной. На вопрос о смысле охраны видов никогда нельзя будет ответить, основываясь лишь на соображениях экологической пользы. Редкость того или иного вида тоже не является на- дежным этическим аргументом, ибо редкость того или иного вида отнюдь не увеличивает страдания его отдельных пред- ставителей. Без сомнения, окапи, тигры и орангутанги имеют свои жизненные интересы. Но совпадают ли интересы отдельной особи с интересами всего вида? Здесь есть большая разница в аргументах: действуем ли мы во имя морали или выступаем от лица потерпевших. В какой мере тигр сознает, что вместе с ним вымирает весь его вид, и насколько сильно тигр от этого страдает? Вопрос о том, придется ли уссурийскому тигру в бли- жайшие годы навсегда исчезнуть из лесов Маньчжурии, ин- тересует его, пожалуй, меньше, чем нас. Мы спасаем тигра не в интересах тигра, а в интересах всех тех людей, которые на- ходят тигра очаровательным созданием и не желают безучаст- но смотреть, как браконьеры за пригоршню долларов или рублей убьют последнего представителя этих красивых боль- ших кошек. Можно, однако, спорить о том, велика ли будет эстетиче- ская потеря, если речь идет о долгосрочной защите животных и растительных видов, которым угрожает вымирание. Поче- му в тайге Сихотэ-Алиня обязательно должен водиться тигр? Разве не достаточно, что он великолепно размножается и в зоопарках всего мира? Не вымрет ли вслед за вымиранием тиг- ра и эстетическая потребность признать и осознать не нами созданные на земном шаре ценности? Ни один философ и ни один эколог не в состоянии досто- верно обосновать, зачем на Земле должны существовать мил- лионы видов животных. Но точно так же никто, никакой фи- лософ не сможет доказать, что на Земле обязательно должны существовать люди. Самый сильный аргумент в пользу ценности человека — его сложная и возвышенная способность к переживанию стра-
224 Рихард Давид Прехт даний и счастья. Но если это касается также китов и слонов, то нельзя убивать и их, как нельзя нарушать их основное пра- во на жизнь. И дело не в том, что они редки или красивы, а в том, что у них есть жизненные интересы, которые мы не сме- ем игнорировать. Надо очень осторожно обращаться и с менее «сознатель- ными» видами. Мы совсем мало знаем о чувствах лягушек и птиц, растений и медуз. Впрочем, люди мало знают и о самих себе, и о своих собственных интересах, каковые мы опромет- чиво называем «антропоцентрическими», словно отравление морей, заражение воздуха и хищническое потребление ресур- сов на самом деле «антропоцентрические» и служат будущему процветанию человечества, а не глупость и невежество. Но где проходит граница между изменениями в живой природе, какие надо сделать для блага человечества, и изме- нениями недопустимыми? В какой степени имеем мы право манипулировать природой? И как при этом выглядит наша собственная природа? • Глазами клона. Можно ли создавать копии людей ?
МОНРЕАЛЬ Глазами клона Можно ли создавать копии людей? Чем занимается рейлинанская секта, эта зловещая помесь киллерского капитализма и научной фантастики, мечтаний хиппи и церкви ужасов, известившая в Монреале мир о созда- нии первого человеческого ребенка-клона, а вместе с ним и об открытии пути в бессмертие? Ребенку, которого зовут Евой, если она, конечно, родилась, должно быть уже четыре года, как и другим клонам секты — под номерами 2 и 3, которые должны были родиться в январе 2003 года. Ответ прост: секта не делает практически ничего. Основатель и руководитель секты, французский спортив- ный журналист Клод Ворильон, заявляет о таких незначитель- ных вещах, как, например, создание трансгенного арахиса для людей, страдающих аллергией к нему. Если бы французский романист Мишель Ульбек не почтил секту своим мимолетным одобрением, то едва ли сегодня нашлись бы люди, задающие вопросы о местонахождении штаб-квартиры секты. Рейли- нанская секта — это всего лишь много раз осмеянная верши- на целой горы чудес, обдуваемой беспощадными мировоз- зренческими ветрами. Чем, например, занимается, если взять вторую по высоте подобную вершину, итальянский гинеколог Северино Анти- нори? Тот самый, кто, если, конечно, помните, еще в апреле 2002 года утверждал, что имплантировал трем женщинам кло- нированных детей. В конце ноября 2002 года Антинори под- твердил факт беременностей, в результате которых в первые недели января 2003 года должен был родиться первый клони- рованный ребенок. Но клонированные дети Антинори исчез- ли в водовороте Ворильона и его секты и так до сих пор не вы- нырнули. Голодовка, устроенная в знак протеста перед здани- ем министерства здравоохранения, стала последним актом публичной активности самого Антинори. 8-752
22Б Рихард Давид Прехт А что поделывает американский ученый Панайотис-Дза- вос из Лексингтонского института андрологии, что в федераль- ном штате Кентукки? Летом 2004 года он, по достоверным ис- точникам, клонировал человеческий эмбрион, но уничтожил его спустя четыре дня. Все это, как утверждал Дзавос, лишь ре- петиция объявленного проекта имплантации клонированно- го человеческого эмбриона в матку. Маловероятно, что это произошло в действительности, так как никаких данных об успехе этого предприятия от обычно весьма общительного Дзавоса пока не поступало. В течение более десяти лет после того как в шотландском хлеву увидела свет клонированная овечка Долли, не появи- лось ни одного клонированного человеческого ребенка, ко- торый бы сейчас, тайно или явно, где-то ползал или бегал. Видение, вызывающее у меньшинства воодушевление, а у большинства отчуждение и даже ужас, остается пока сугубо фантастическим. Но почему нам претит сама мысль о клонировании чело- века? Что сомнительного или дурного в клонах? Точнее, в ка- кой точке клонирования начинается безнравственность? Искусственное размножение человека, или, выражаясь по-научному, его репродукция, противоречит, как утверждают критики, человеческому достоинству. Человек, как сказал Кант, «является целью сам по себе», и эту цель нельзя извра- щать. Клонирование же, таково возражение критиков, превра- щает человека в вещь и унижает его достоинство. Чтобы разо- браться с этим предубеждением, стоит вникнуть в детали. Специалисты по генной технологии различают сегод- ня «репродуктивное клонирование» и «лечебное клониро- вание». Репродуктивное клонирование в данном контексте озна- чает создание организма, идентичного прототипу. Для этого из соматической (телесной, не половой) клетки человека уда- ляют ядро, в котором (как и в любом ядре) содержится пол- ный набор наследственного материала. После этого берут яй- цеклетку и удаляют ядро из нее. Потом в яйцеклетку вводят ядро, извлеченное из соматической клетки, а измененную та- ким образом яйцеклетку имплантируют в матку суррогатной матери. Если эксперимент с человеком окажется удачным, то через девять месяцев суррогатная мать родит младенца, на-
Я — это я? И если да, то насколько? 227 следственность которого будет точно такой же, как наследс- твенность, содержавшаяся во взятой у какого-то человека со- матической клетке. Пока такой опыт удался у мышей, крыс, быков, коз, сви- ней, кошек, белохвостых оленей, буйволов, лошадей, собак и овец — как, например, у знаменитой Долли. Об удачных опы- тах с участием человека пока не слышно ничего. Впрочем, число людей, желающих проводить репродук- тивное клонирование у человека, очень и очень невелико. В большинстве государств недвусмысленными законами запре- щено клонирование с целью создания генетически идентич- ных копий людей, несмотря на то что ООН пока не выступила с призывом к всемирному запрещению таких опытов. Напро- тив, в большинстве случаев нет сомнений по поводу клони- рования животных и растений. Начиная с девяностых годов прошлого века, размножение идентичных копий полезных растений и животных считается нормальным. Но почему по поводу репродуктивного клонирования человека существуют этические сомнения — рациональные и интуитивные, сомне- ния, которые отсутствуют в отношении животных? Интуитивно многими людьми овладевает странное чувс- тво при одном представлении о том, что наследственный ма- териал одного человека можно скопировать и перенести в дру- гого человека. Художественные книги и фильмы изобилуют фантазиями на эту тему, причем это всегда книги и фильмы ужасов или триллеры. То, что каждый отдельный человек уникален, представля- ется нам важнейшей чувственной истиной. Мало того, эта уникальность индивидуума почитается многими людьми как глубоко воспринятая и прочувствованная ценность. Вторже- ние в эту священную уникальность многие поэтому считают кощунством. А вот в отношении животных мы менее щепетильны. Наша любимая собака кажется нам уникальной, как кошки или ска- ковые лошади. Что же касается золотых рыбок, то здесь мы проявляем полное равнодушие, а вопрос о том, насколько уни- кальна свинья, кусок которой лежит перед нами на тарелке в жареном виде, волнует нас меньше всего. Чувство уникаль- ности мы распространяем на ограниченный круг некоторых исключительно важных для нас жизней.
228 Рихард Давид Прехт Эти интуитивные сомнения подкрепляются многочислен- ными аргументами, убеждающими лишь тех, кто готов под- писаться под доводами в пользу уникальности. Для клониро- вания одного живого существа используют много яйцеклеток. Причина в том, что лишь немногие из тысяч яйцеклеток с им- плантированным чужим ядром разовьются впоследствии в полноценные здоровые организмы. У животных полезный вы- ход процесса клонирования очень низок, и большинство яй- цеклеток погибает. С людьми наверняка будет то же самое. И даже если на первый взгляд все сложится благополучно, это не будет гарантией здорового долголетия зачатого таким спо- собом человека. Овечка Долли прожила шесть лет — вдвое меньше положенного овце срока. Когда в феврале 2003 года Долли погибла от тяжелого воспаления легких, ее здоровье и без того находилось в плачевном состоянии. Она страдала арт- ритом, а ее наследственность была сильно повреждена. Упоминание о чересчур болезненной и рано состарившей- ся овце весьма показательно, но тем не менее очень слабый аргумент против репродуктивного клонирования человека. Компетентные в этих вопросах люди смогут ответить на во- прос, будет ли репродукция человека более удачной, если удаст- ся устранить такие «технические» ошибки. Указание на то, что на проведение одного опыта требуется огромное число яйце- клеток, большая часть которых неминуемо погибнет, произве- дет впечатление разве только на тех, для кого человеческая яйцеклетка являет собой полноценное воплощение достой- ной жизни и уже поэтому безусловно подлежит защите. Здесь мы прервем наши рассуждения, чтобы вернуться к ним несколько позже. Дело в том, что вопрос о ценности яйце- клетки приводит нас ко второму аспекту клонирования, к во- просу о пользе и вреде для человека лечебного клонирования. Но сначала надо сказать, что сами понятия подлежат за- мене. Уже понятие «репродуктивное клонирование» вводит в заблуждение, так как клонирование всегда является репродук- тивным, то есть воспроизводящим, «удваивающим». Понятие «лечебное клонирование» относится к стародавней мечте ме- дицины: в один прекрасный день станет возможным с помо- щью эмбрионов выращивать ткани или даже целые органы, чтобы потом пересаживать их больным людям. С этой целью эмбрионы на как можно более ранних стадиях развития будут
Я — это я? И если да, то насколько? 229 разделять на мелкие клеточные части. Затем будут выращи- вать уже отдельные клетки, чтобы получить определенную ткань. Идея заключается в том, чтобы затем пересаживать эти стволовые клетки в больные органы вместо поврежденных или разрушенных клеток. Такова в общих чертах идея клонирующей терапии. Но даже если она будет когда-нибудь реализована, что маловеро- ятно, то такое клонирование будет точно таким же «репро- дуктивным», как и понимаемое в вышеприведенном смысле «репродуктивное клонирование». Разница не в методике кло- нирования, а в цели, которую преследуют клонированием: клонирую я для того, чтобы воспроизвести идентичную особь или с медицинской, лечебной целью? Так как само клониро- вание ни в коем случае не является лечебным, то термины подлежат немедленной замене на термин «клонирование с на- учной целью», ибо речь идет именно об этом. Воодушевление некоторых ученых по поводу эмбриональ- ных стволовых клеток основано на широчайшем спектре те- оретических возможностей. Эмбриональные стволовые клет- ки можно представить как свежевыпавший снег, из которого можно вылепить все, что угодно. Генные технологи называют эти клетки «тотипотентными» (способными на все). Теорети- чески из стволовых клеток можно вырастить любую ткань, но в данном случае логическое ударение поставлено на слове «те- оретически», ибо на этом направлении успехи весьма скром- ны. Трудным препятствием является реакция отторжения им- мунной системы на имплантацию чужеродной зародышевой ткани. В опытах на животных частота такого отторжения очень высока, так же как и вероятность возникновения злокачест- венных опухолей. Так как же все-таки оценивать клонирование? Начнем с аргумента о человеческом достоинстве. Насколько клониро- ванный человек не может рассматриваться как высшая цен- ность сама по себе (в себе), но лишь как ценность, извращен- ная с безнравственной целью? При репродуктивном клони- ровании вопрос ясен. Очевидно (вопреки сомнениям Эрнста Маха), что к естественным потребностям человека относится стремление воспринимать себя как уникальность, как отлич- ное от других людей собственное «я». Все наше самосознание и вся наша культура зиждется не в последнюю очередь на этой
230 Рихард Давид Прехт уникальности. Люди, испытывающие трудности со способно- стью обозначить себя как «я», явно страдают большим психи- ческим расстройством. Клонированный человек также может столкнуться с проблемой переживания себя как индивида (не- делимого), так как по своему происхождению он является ди- видом (разделенным). Вместо того чтобы чувствовать себя уни- кальным, он будет чувствовать себя копией. В таком случае, и это минимальное условие, он не должен знать ничего о спосо- бе своего появления на свет и о том, что он клон. Но зачем тогда проводить такой жестокий психологиче- ский и социологический эксперимент? Потребностям любо- пытных ученых, интересующихся внутренними и внешними восприятиями клона, противостоит судьба конкретного чело- века, имеющего очень высокий риск стать глубоко несчаст- ной личностью. Едва ли можно с большей отчетливостью представить себе «извращение цели». Нет поэтому ничего уди- вительного в том, что огромное большинство людей и госу- дарств отвергает саму идею репродуктивного клонирования, запрещая его законодательно. Кроме того, пока от потенци- ального клонирования не видно пользы, которая могла бы пе- ревесить огромный потенциальный вред. По-другому, как кажется, обстоят дела с клонированием в научных целях, ибо здесь неприложимы высказанные выше возражения. Коротко говоря, нет людей, которые могли бы заболеть в результате такого клонирования психическими рас- стройствами, так как убитые эмбрионы на ранней стадии раз- вития еще не обладают ни интеллектом, ни сознанием. Но, как мы уже знаем из главы об абортах, такой эмбрион в био- логическом смысле обладает человеческой жизнью. Он уже принадлежит к виду Homo sapiens. Этот аргумент лежит в ос- нове закона о защите эмбрионов, который в Германии запре- щает научные работы с использованием эмбрионов. Правда, этот закон не трактует эмбрионы как личности. Нелегально разрушить или погубить эмбрион — это не то же самое, что убить уже родившегося человека. За первое пре- ступление предусмотрено более мягкое наказание, чем за вто- рое. Особенно отчетливой разница между преступлением в отношении эмбриона и убийством личности становится в све- те того, что германские законодатели наделили тем не менее некоторые категории исследователей правом изучать эмбри-
Я — это я? И если да, то насколько? 231 оны. Исключений, которые разрешали бы ученым убивать эм- брионы, государство, впрочем, не называет, откуда становит- ся ясно, что законодатель сам не очень верит в свои аргумен- ты, выдвинутые в пользу абсолютной необходимости охранять плод в полном объеме. Здесь содержится то же противоречие, что и в законодательстве об абортах, которое рассматривает эмбрионы как людей и в биологическом, и в моральном смыс- ле, но, несмотря на это, разрешает убивать этих людей на ран- ней стадии развития. Так обстоят дела с соблюдением человеческого достоинс- тва эмбрионов. Если придерживаться аргументов, изложен- ных в предыдущей главе, значит, ценность и достоинство че- ловеческой жизни опирается не на принадлежность к тому или иному биологическому роду или виду, но на то, обладает ли живое существо сознанием, элементарным самосознани- ем и интересами. При этом, конечно, не может быть мораль- ных сомнений относительно разделенной на шесть или бог знает сколько частей яйцеклетки. С этой точки зрения нет ос- нований приписывать эмбриону какое бы то ни было челове- ческое достоинство. Исследования эмбриональных стволовых клеток извра- щают человека как цель именно в биологическом, а не в мо- ральном смысле. Без человеческого достоинства эмбрион есть лишь материальное благо, сопоставимое с другими матери- альными благами. Если ученые, пусть даже и не очень реалис- тично, обещают с помощью лечебного клонирования исце- лить такие болезни, как сахарный диабет, болезнь Паркинсо- на и болезнь Альцгеймера, то можно, подобно утилитаристам, взвесить, с одной стороны, мнимые страдания убитых эмбри- онов, а с другой — непомерное счастье сотен тысяч, если не миллионов, исцеленных больных. Это очень весомый аргумент. Чтобы его опровергнуть, нужны очень сильные контраргументы. Самым сильным контр- аргументом стало, как это ни парадоксально, не фундамен- тальное возражение, а чисто утилитаристское. Шум вокруг лечебного клонирования в течение восьми последних лет сто- ял оглушительный. Успехи же потенциальной генной терапии до сих пор весьма скромны, если не сказать резче. При этом сама идея с помощью измененных клеток заменять больные ткани, без сомнения, очень хорошая. Вопрос лишь в том, дейс-
232 Рихард Давид Прехт твительно ли только эмбриональные стволовые клетки магис- тральный путь к успеху. Стволовые клетки присутствуют не только в эмбрионе. У всех нас есть стволовые клетки — в костном мозге, в печени, в головном мозге, слюнных железах и в коже. Ученые в этом случае говорят о взрослых стволовых клетках. Взрослые ство- ловые клетки тоже способны развиваться в разнообразных на- правлениях, являясь «плюрипотентными» (способными на многое). В течение нашей жизни из таких стволовых клеток непрерывно образуются специализированные (то есть облада- ющие некой узкой функциональной направленностью. — Пер.) клетки тела. В лабораторных чашках Петри эти клетки могут созревать и становиться клетками разнообразных тканей. Но в отличие от эмбриональных стволовых клеток здесь есть свои границы. Например, стволовая клетка головного мозга может развиться в нейрон любого типа, но едва ли смо- жет превратиться в печеночную клетку. Возможно, есть ис- ключения, касающиеся стволовых клеток, полученных из околоплодной жидкости, крови пупочных вен и из молочных зубов. Эти наблюдения сейчас очень живо обсуждаются в спе- циальной литературе. Но есть одно неоспоримое преимущество взрослых ство- ловых клеток перед эмбриональными стволовыми клетками. Если ученым удастся с помощью биологической или химиче- ской стимуляции вырастить из стволовых клеток моего собс- твенного головного мозга зрелые нейроны и заменить ими больную нервную ткань моего мозга, то моя иммунная систе- ма не станет возражать против такой пересадки. И в этом слу- чае практически отсутствует риск возникновения злокачест- венной опухоли. Начиная с 60-х годов прошлого века в медицине приме- няют кроветворные стволовые клетки при лечении лейкозов и лимфом. Есть публикации о многочисленных исследованиях, когда взрослые стволовые клетки применяли для лечения сер- дечных и сосудистых заболеваний. В клинических исследовани- ях намечается успех в лечении параличей, болезни Паркинсона и в восстановлении пораженной вследствие инфаркта сердеч- ной мышцы. У крыс уже возможно успешное лечение опухолей мозга инъекциями взрослых стволовых клеток. В настоящее время исследования стволовых клеток и способов их применения обещают многое. Если в течение двух следующих десятилетий состоится давно провозглашен-
Я — это я? И если да, то насколько? 233 ный прорыв в лечении болезни Паркинсона, то полагаться на исследования взрослых стволовых клеток можно будет в куда большей степени, чем на работы с клетками эмбрио- нальными. Нередко, однако, ученые, занимающиеся стволовыми клетками разных типов, конкурируют между собой в борьбе за государственное финансирование и частные гранты. Но поддерживать проекты, связанные с эмбриональными ство- ловыми клетками, — это часто значит не выделять деньги на более плодотворные работы со взрослыми стволовыми клет- ками. К преимуществам последних относится не только их большая реалистичность, но и отсутствие связанных с их про- ведением социальных проблем. Взрослые стволовые клетки можно получать без хлопот, эмбриональные же клетки получают с использованием чело- веческих яйцеклеток и к тому же в большинстве случаев при помощи искусственного оплодотворения. Но запас яйцекле- ток ограничен. Не исключено, что в будущем поставки яйце- клеток превратятся в выгодный бизнес, причем поставщиками по необходимости станут женщины из развивающихся стран, что, без сомнения, создаст новую этическую проблему. Если на утилитаристский манер взвесить и сравнить сча- стье исцеления, обещанного специалистами, занимающимися эмбриональными стволовыми клетками, с исцелением, обе- щанным исследованиями взрослых стволовых клеток, то ока- жется, что второй путь намного лучше. Это не означает, что из моральных соображений никто не имеет права заниматься ис- следованием эмбриональных стволовых клеток, ибо утилита- ристский подход позволяет сравнить и учесть лишь предпо- лагаемые успехи. Но это ослабляет притязания, самоуверен- ность и общественную значимость тех представителей этой научной отрасли, которые в последние годы громко и с непри- ятным пафосом заявляли о себе в общественных дискуссиях. Генные технологии не только ставят фундаментальные нравственные вопросы, в этих технологиях присутствует так- же весомая социально-этическая составляющая. Именно эта составляющая встает перед нами при решении следующей биомедицинской проблемы — преимплантационной диагнос- тики. • Дети с прилавка. Куда ведет репродуктивная меди- цина?
ГЕНТ Дети с прилавка Куда ведет репродуктивная медицина? Гент — красивый портовый город в Восточной Фланд- рии — славится цветочным рынком и узкими улочками Ста- рого города. В 2002—2003 годах у молодых супружеских пар появился еще один повод посетить этот город. Ведь в Генте работает врач Фрэнк Комхейр, который за соответствующую плату оказывает необычную услугу: выбор пола будущего ре- бенка. Около четырех сотен пар были обеспечены ребенком по выбору. Клиника Комхейра работала в сотрудничестве с биологи- ческой лабораторией в Ферфаксе (штат Виргиния). Бельгиец посылал сперму желающих стать отцами мужчин в США, где сперматозоиды автоматически сортировали по полу. Так как мужская Y-хромосома слабее светится в лазерных лучах, чем женская Х-хромосома, то не представляет труда разделить их с помощью специального аппарата. Получив разделенные спер- матозоиды, Комхейр, уже в Бельгии, оплодотворял в пробирке яйцеклетки будущей матери нужным сперматозоидом, а потом имплантировал оплодотворенную яйцеклетку в матку. Работа бельгийского врача была частью широких клини- ческих испытаний, проводившихся под патронажем амери- канского государственного медицинского органа — Админис- трации по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами. В этом самом большом из ранних испытаний, в ходе которо- го родители могли произвольно выбрать пол будущего ребен- ка, участвовали шестьдесят клиник и семь центров репродук- тивной медицины. Среди рожденных этим методом детей были испанцы, бельгийцы, голландцы, британцы, скандинавы, французы и немцы. Единственное условие для родителей, желающих выбрать пол будущего ребенка, — возраст будущей матери должен на-
Я — это я? И если да, то насколько? 235 ходиться в пределах не моложе восемнадцати и не старше тридцати девяти лет. Кроме того, было желательно, чтобы в семье уже имелся один ребенок — для соблюдения так назы- ваемого баланса семьи (Family Balancing). Все остальные ог- раничения диктовал рынок. Анализ крови стоил 1200 евро, 2300 евро брали за перевоз- ку и лабораторный анализ спермы. Искусственное оплодот- ворение в пробирке и имплантация оплодотворенной яйце- клетки стоили еще 6300 евро. Тот, кто желал гарантий, что ро- дится ребенок именно того пола, что хотели родители, платил еще 6000 евро. Высокие цены помогали Комхейру не сомневаться в нравственной стороне дела. Широкая коммерциализация настолько придала уверенности бельгийскому врачу, что он посчитал: при таких высоких ценах ему вообще нечего опа- саться. Люди должны были думать: чем дороже доступ, тем меньше этических сомнений относительно самого метода. Вы- равнивания семьи должна была скорее бояться бельгийская юстиция. В Бельгии не запрещен произвольный выбор пола ребенка без медицинских для этого показаний. Шум, подня- тый в средствах массовой информации, привел к крупному скандалу, и бельгийский парламент немедленно отреагировал законодательным запретом. Американский партнер вышел из воды сухим. Законы США и сегодня разрешают родителям выбирать пол будуще- го ребенка и производить оплодотворение в пробирке. Запа- тентованный еще в 1992 году аппарат MicroSort пользуется головокружительным успехом. Поначалу аппарат должен был служить общественному здравоохранению: например, для гарантированного рождения девочек в семьях, где маль- чики могут с высокой вероятностью унаследовать гемофилию. В 1995 году родился первый ребенок произвольно выбранно- го пола. С 1998 года фирма предоставляет свои далеко не де- шевые услуги и здоровым парам. В 2003 году в Великобритании шотландская семья стала предметом для броских заголовков в прессе. У этих родителей было три мальчика, а единственная дочь погибла в дорожной аварии. Чтобы укрепить в семье «женское начало», родители потребовали для себя права зачать в пробирке ребенка зара- нее выбранного пола. Законопослушные чиновники отвергли
236 Рихард Давид Прехт требование, так как не было медицинских показаний к про- ведению данной процедуры. Но этот случай заинтересовал средства массовой информации, причем, в отличие от Бель- гии, в Британии бульварная пресса приняла сторону роди- телей. В марте 2005 года парламентский комитет по науке и технике потребовал изменений законодательства: в хорошо обоснованных случаях родители должны иметь право на свободный выбор пола для своего зачатого в пробирке ребен- ка. Хотя в Белой книге британского правительства за 2006 год остается общий запрет на такие манипуляции, тем не менее допускается, что в будущем в отдельных случаях будут разре- шены исключения из этого правила. Чем совершеннее технические возможности, тем сильнее разгорается аппетит честолюбивых и непуганых родителей. Тот, кто сегодня может по своему желанию выбирать пол ре- бенка, скоро захочет по своему усмотрению выбирать и другие признаки — например, цвет волос или рост. Многие специа- листы в области репродуктивной медицины воспринимают это с глубокой озабоченностью. Не становятся ли отобранные та- ким образом дети неким продуктом, качество которого под- тверждается отделом технического контроля? Ключевые слова критиков: «потребительская евгеника», метод создания «дизайнерских младенцев». Подобно косме- тологической пластической хирургии репродуктивная меди- цина может превратиться в стремительно растущий рынок, который установит в мире новые нормы и эталоны. Тот, кто вовремя не произведет на свет здорового по всем параметрам и эстетически привлекательного ребенка, будет в глазах об- щества выглядеть либо слишком бедным, чтобы это сделать, либо совершенно безрассудным человеком, который неосмот- рительно послал непривлекательного ребенка в мир, где толь- ко привлекательность дает шанс быть своим в новом мире из- бранных. Пока это лишь плод воображения, но каждый плод когда-то созревает. Давайте попытаемся с этических позиций шаг за шагом рассмотреть обширное поле преимплантационной диагнос- тики (ПИД), разобрав ее возможности и опасности, положи- тельные и отрицательные стороны. К вопросам, весьма важ- ным для человеческого самосознания, относится вопрос о месте зачатия, будь то постель, полевая дорога, сиденье авто-
Я — это я? И если да, то насколько? 237 мобиля или лабораторная пробирка. И дело не в том, что эти вопросы потом будут настойчиво задавать тем, кого это каса- ется, и не в том, что ответы на них имеют значение для само- го заинтересованного лица, — но для юристов, врачей и фи- лософов нравственности это вопрос Гретхен: как нам быть с зачатием в пробирке, что мы должны с самого начала знать об этой только что созданной жизни и по каким критериям долж- ны сделать свой выбор? Оплодотворение яйцеклетки сперматозоидами в пробир- ке является сегодня рутинной процедурой. Гинеколог назна- чает женщине соответствующее гормональное лечение, с тем чтобы заставить созреть как можно больше яйцеклеток одно- временно. Потом врач проверяет жизнеспособность спермы. Если гормональная терапия оказывается успешной, врач за- бирает жидкость фолликула, в которой обычно находятся пять — двенадцать созревших яйцеклеток. Полученные яйце- клетки оплодотворяют в пробирке мужской спермой. Проце- дура оказывается успешной в 70 % случаев. Новая методика заключается в том, что отдельный спер- матозоид с помощью микроманипулятора вводят в яйцеклет- ку. Если яйцеклетка в течение двух дней делится на две дочер- ние клетки, ее имплантируют в матку. Еще одна, довольно рас- пространенная методика — имплантация яйцеклетки позже, на пятый день после экстракорпорального оплодотворения (ЭКО). При этом избыточные оплодотворенные клетки либо уничтожают, либо — правда, это разрешено лишь в некоторых странах — замораживают в жидком азоте. Приблизительно че- рез две недели после имплантации диагноз беременности ста- новится достоверным. Шанс выносить и родить ребенка до- стигает 40 %. Но довольно о методе. В Германии каждый восьмидеся- тый младенец появляется на свет из пробирки. Сам метод был первоначально задуман для двух больших групп семей. Метод должен помочь людям, в семьях которых высок риск наследс- твенных заболеваний, как можно раньше протестировать по- тенциального наследника и в случае удачи выбрать здорово- го. Кроме того, метод экстракорпорального оплодотворения дает шанс парам, для которых невозможно зачатие естествен- ным путем. В этом случае можно воспользоваться спермой другого мужчины или яйцеклеткой другой женщины, то есть
238 Рихард Давид Прехт генетическим материалом, не принадлежащим паре, мечтаю- щей о детях. Вполне понятно также, чтобы ребенка вынаши- вала и рожала другая женщина, так называемая суррогатная мать. В Германии закон о защите эмбрионов запрещает как донорство яйцеклеток, так и суррогатное материнство. Допус- кается, правда, донорство спермы. Запрещена в Германии и преимплантационная диагнос- тика. В других странах, напротив, допускается на третий день после оплодотворения брать у зачатого в пробирке эмбриона клетки для исследования их на носительство определенных наследственных болезней и хромосомных аномалий. На ос- новании этого анализа врач и родители решают, надо имплан- тировать эмбрион в матку или нет. В Германии запрещено проводить диагностику зачатых в пробирке эмбрионов на наследственную патологию до имп- лантации, но разрешается проводить такое исследование пос- ле имплантации эмбриона в матку, что опаснее и для матери, и для плода. Если при этом выявляют патологию, с которой мать, как ей кажется, не справится, она имеет право прервать беременность на любом сроке. Если ребенок переживет аборт, мать обязана взять его с любыми поражениями, какие могут возникнуть во время из- гнания недоношенного плода. Сторонники ПИД видят в этом подходе вопиющую глу- пость, ибо ранняя диагностика в пробирке может избавить мать от тяжелых травмирующих вмешательств. Неудивитель- но, что в разных странах Европейского союза проблема ПИД решается по-разному. Например, в Великобритании это не проблема для состоятельных родителей — они могут прове- рить здоровье своего эмбриона еще в пробирке по всем пра- вилам врачебного искусства. Эта практика питает надежды та- ких людей, как та шотландская пара с тремя сыновьями, ко- торая страстно желает иметь дочь и не видит здесь ничего предосудительного. И в самом деле, так ли уж плохо, если на- ряду с другими критериями в выборе ребенка будет играть роль и его пол? Та шотландская пара была бы счастлива, и, глав- ное, от этого никто бы не пострадал. Избыточные эмбрионы, возникшие в результате искусственного оплодотворения, так или иначе либо погибают, либо их замораживают. И какая раз- ница, выбирают ли при этом целенаправленно клетки с жен-
Я — это я? И если да, то насколько? 239 ской хромосомой или смешивают клетки случайным обра- зом? То, что в этом отдельном случае мы не видим ничего амо- рального и безнравственного, подтвердят даже самые реши- тельные критики за исключением разве что тех, кто отвергает ПИД по религиозным соображениям, ибо здесь действует не перст Божий, а рука родителей. Серьезные возражения против ПИД касаются ее социаль- но-этических последствий. Если ранняя диагностика эмбри- онов станет нормой, это может привести к опасному прорыву плотины. Именно поэтому строгие критики с порога отмета- ют саму идею ПИД. Они видят здесь выбор между «ценной» и «малоценной» жизнью и в каждом случае считают такую «селекцию» безнравственной. Они утверждают, что никто не имеет исключительного основного права только на здорового ребенка при нежелании иметь больного. Менее строгие критики не имеют ничего против выбора, если его проводят по медицинским показаниям. Для таких критиков безнравственность начинается там, где происходит выбор по таким критериям, как пол, рост или красота. Рассмотрим первую точку зрения. Что плохого в выборе между «ценной» и «малоценной» жизнью? Это различение на- поминает нам о варварской жестокости национал-социалис- тов, считавших «малоценными» людей с тяжелыми душевны- ми и телесными расстройствами, каковые подлежали уничто- жению. Плохо в этом было то, что государство возомнило себя судьей, имеющим право решать судьбу людей, и убивало лю- дей, которые хотели жить. И то и другое подлежит безуслов- ному моральному осуждению. Это есть самая тяжкая, осуж- даемая всеми несправедливость. Относятся ли упомянутые моральные ограничения к ПИД? Нет, не относятся, ведь состоящий из четырех или восьми клеток эмбрион не является личностью. И не государство здесь зовут в судьи — делать выбор в данном случае должны будущие родители. И каким образом — ну разве что религи- озным — можно обосновать абсурдное утверждение о том, что супружеская пара не имеет права иметь здорового, умствен- но-полноценного ребенка? И это при том, что такое право не создает ни для кого опасности и не требует убийства личнос- ти для своего осуществления.
240 Рихард Давид Прехт Выбор здорового эмбриона противоречит нашим дедов- ским представлениям о необходимости факта случайности в исходе беременности. Но ведь человеческое общество сдела- ло все, что в его силах, для уменьшения таких случайностей. Общество сумело во много раз уменьшить детскую смерт- ность, улучшило качество родовспоможения. Почему же в слу- чае ПИД надо опираться на устаревшие дедовские обычаи? Неужели прогресс медицины в этой области не несет в мир больше пользы, чем вреда, и больше счастья, чем страдания? Обратимся теперь ко второй точке зрения. Что говорит против выбора, не связанного с медицинскими показаниями? Если это разрешить, опасаются критики, то все уцепятся за такую возможность — по крайней мере те, кто сможет себе это позволить. То, что раньше решал случай, в один прекрасный день будет решать произвол родительского вкуса. В развива- ющихся странах это приведет к преимущественному рожде- нию мальчиков по сравнению с девочками, и мы уже сейчас, как следствие абортов, наблюдаем эту ситуацию в китайских семьях, имеющих по одному ребенку. В богатых странах Запада повсюду будут бегать генетиче- ски здоровые, преимущественно светловолосые, голубоглазые, высокие, стройные и атлетически сложенные дети. И уж сов- сем плохо будет, если это и у нас коснется не всех, а только представителей привилегированного слоя. Богатые — по собс- твенному выбору — будут становиться все более красивыми блондинами, а бедные дети останутся «безобразными». Или будет наоборот: бедных детей будут кроить по вкусу большинс- тва, и они останутся париями, так как вкусы изменчивы. Ведь то, что встречается в огромном количестве, стремительно те- ряет ценность. Только умные люди вовремя это замечают и не участвуют в безумствах моды. Но какой бы вариант ни оказался более вероятным — что здесь отталкивающего, чтобы это запрещать и отвергать? Да, многие люди, представляя себе такой исход, испыты- вают неприятные чувства. Но разве это достаточный аргумент? Кроме того, пока все это не более чем научная фантастика. Но когда такая возможность появится и будет разрешено ею поль- зоваться, кто поручится, что к тому времени все неприятные чувства исчезнут? Кто знает, может быть, поколение детей, за- чатых по осознанному выбору, будет воспринимать этот опыт
Я — это я? И если да, то насколько? 241 без всякого неприятного чувства, как нечто нормальное и само собой разумеющееся? Всего десять лет назад косметическую хирургию считали весьма сомнительным гешефтом; сегодня она — по крайней мере в некоторых отраслях и в определенных кругах — счита- ется чем-то само собой разумеющимся. Сколько будущих де- тей упрекнет родителей за то, что они вовремя их не «оптими- зировали»? Ведь за ПИД в скором времени последует преим- плантационное восстановление (ПИВ) и преимплантационная оптимизация (ПИО). Уже в ближайшем будущем станет возможно заменять больные гены эмбриона здоровыми. Вероятно, это проще, перспективнее и прежде всего дешевле, чем лечить потом больного или умственно-отсталого человека. ПИО касается хорошо исследованных генов, отвечающих за определенные признаки. Насколько можно судить в насто- ящее время, редко случается так, чтобы один ген контролиро- вал строго один признак, но все же такое имеет место. Напри- мер, один-единственный ген контролирует цвет наших глаз. Простой вставкой другого гена можно изменить цвет глаз с голубого на карий или соответственно наоборот. Идея ПИО захватила фантастов, заговоривших об опти- мизации рода человеческого, о превращении человека в ми- ролюбивое, высоконравственное существо, словно нравствен- ность — исключительно генетически обусловленное свойство, каковое можно отыскать в одном-единственном гене. Палитра мыслимых возможностей велика. За тридцать лет, прошедших после рождения первого ребенка из реторты — Луиса Джоя Брауна, — репродуктивная медицина преврати- лась в «мир чудес». Чтобы облепить себе задачу, можно про- вести жесткую границу между медицинским и немедицин- ским выбором или соответственно видами оптимизации. При медицинской оптимизации и исправлении генети- ческих ошибок не возникает никакого вреда, а ребенок и ро- дители получают несомненную пользу. При чисто эстетиче- ской коррекции родители могут подвергнуть ребенка непред- виденному риску. Дело в том, что родители оптимизируют ребенка по свое- му вкусу, а не по вкусу самого ребенка. О здоровье спорить не приходится, но в том, что касается взглядов на красоту, спо-
242 Рихард Давид Прехт рят сильно и много. То, что сегодня кажется мне красивым, через двадцать лет может оказаться китчем. Но пусть даже мой вкус остается неизменным, мой ребенок может его не разде- лять. И почему общество должно своим разрешением поощрять такую эстетическую селекцию? Не лучше ли защитить роди- телей от них самих, а детей — от родителей? Да, на эту проблему можно смотреть так. Но однако, мож- но спросить, в какой степени вмешательство в эту область яв- ляется долгом законодателя, ибо с каких это пор задачей го- сударства стала защита граждан от самих себя? То же самое касается защиты детей от ценностей их роди- телей. «Не существует права третьего, в том числе и права бу- дущих родителей, принимать решения о ценности жизни ка- кого бы то ни было человека». Эту фразу произнесла пять лет назад Марго фон Ренессе, тогдашний председатель Комиссии по «Праву и этике современной медицины» Германского бун- дестага. Но, как и все красивые фразы, эта тоже имеет мало общего с реальностью. Ведь если подумать, то при аборте как раз это и происхо- дит: мать принимает решение о праве на жизнь, а значит, и о ценности жизни вынашиваемого ею эмбриона. Положение же, высказанное фон Ренессе, не решает ничего — ни в Гер- мании, ни в других странах. Мало того, представляется почти невероятным, что этот принцип будет когда-либо принят во внимание и начнет действовать. Гораздо вероятнее, что мир волшебства явит себя новыми сомнительными чудесами. Так, например, репродуктивная медицина уже умеет делать замысловатые фокусы с возрас- том. В июле 2005 года сорокапятилетняя женщина родила в Калифорнии младенца, эмбрион которого пролежал в замо- роженном виде тринадцать лет. Двенадцатилетние близнецы дождались наконец свою сестренку, ибо все три ребенка были зачаты в ходе одного искусственного оплодотворения. Для американского специалиста по репродуктивной медицине Стива Катца это только начало. Он считает, что заморожен- ные эмбрионы можно имплантировать через пятьдесят и даже через сто лет, то есть когда их родители уже будут лежать на кладбище.
Я — это я? И если да, то насколько? 243 Другой вопрос — это выращивание, так сказать, запасных частей. В июле 2004 года настоящую сенсацию вызвал случай двухлетнего Джошуа Флетчера. Джошуа страдает редким за- болеванием крови, при котором вырабатывается слишком мало красных кровяных телец. При такой болезни ожидаемая продолжительность жизни очень мала. Спасти Джошуа могла пересадка стволовых кроветворных клеток из костного мозга ближайших родственников. Но так как родители и брат гене- тически оказались не в состоянии быть донорами, то генети- чески близкого родственника пришлось создать, то есть за- чать, причем предпочтительно в пробирке, чтобы из получив- шихся при оплодотворении братьев и сестер отобрать самого подходящего и имплантировать его в матку матери. Так на свет сможет появиться брат или сестра, чьи стволовые клетки по- дойдут Д жошуа, и при этом не будет нанесен вред будущему ребенку. Британское ведомство по искусственному оплодотворе- нию и эмбриологии разрешило выполнить эту манипуляцию, так как ее необходимость была хорошо обоснованна. В Герма- нии, при существующем законодательстве, такое исключено. Об успехе этого опыта ничего не известно. Еще одной новой возможностью репродуктивной меди- цины является увеличение возраста, до которого женщина мо- жет оставаться фертильной (то есть плодовитой). Последним писком в этой области стала разработка в конце девяностых годов метода, предусматривающего перенос цитоплазмы из одной яйцеклетки в другую. Если женщина зрелого возраста, решившаяся на искусственное оплодотворение, озабочена фертильностью своих яйцеклеток, она может «освежить» их добавлением туда клеточной цитоплазмы из яйцеклетки бо- лее молодой женщины. «Отцом» метода считается нью-йоркский врач Джеймс Грифо, который первым выполнил перенос цитоплазмы и осу- ществил такое модифицированное искусственное оплодотво- рение. Эксперимент удался, дети Грифо живут сейчас в Китае. Чтобы обойти бесконечную процедуру получения разрешения на применение нового метода, Грифо отправился в Средин- ную Империю, где его исследования приняли с распростер- тыми объятиями.
244 Рихард Давид Прехт Вскоре после этого отлучки в Китай стали ненужными. Исследовательская группа Жака Коэна из Лексингтонского института репродуктивной медицины в штате Нью-Джерси сообщила в 2001 году о рождении пятнадцати детей, яйце- клетки матерей которых были освежены инъекциями цито- плазмы, взятой у более молодой женщины. Грифо, выполняя свои новаторские исследования, умол- чал об одном обстоятельстве: дело в том, что при инъекции цитоплазмы чужой женщины в яйцеклетку матери вносят не просто нейтральное вещество. Перенесенная цитоплазма со- держит множество клеточных органелл донора, среди кото- рых митохондрии, обладающие собственным наследственным аппаратом. При смешении митохондрий женщины-донора с митохондриями яйцеклетки-реципиента получаются эмбри- оны, происходящие от трех родителей: официальных отца и матери, передавших ядерную наследственность, а также от ма- тери и женщины-донора в том, что касается наследственнос- ти митохондриальной. Дитя, таким образом, является генным микстом не двух, а трех родителей. В ноябре 2005 года Дуглас Уоллес из Калифорнийского университета выявил весьма высокий риск, связанный с пе- реносом чужой цитоплазмы в яйцеклетку. Многие из зачатых таким способом крыс оказались бесплодными. Возможно, что дети, зачатые по методу Грифо и Коэна, тоже могут впоследс- твии оказаться бесплодными. Исследования показывают: в США на эксперименты в об- ласти репродуктивной медицины, очевидно, не распростра- няются правила, которые во всех индустриально развитых странах касаются даже крема для рук и сиропа от кашля: тре- бования к длительному тестированию на животных. Кроме того, изучение этого вопроса показывает, каким беспомощ- ным оказывается законодательство большинства стран перед лицом все новых и новых чудодейственных средств репродук- тивной медицины, если ему на помощь не приходит счастли- вый случай или мрачный прогноз. Тот, кто допускает в более широких масштабах опыты с эмбрионами и преимплантационной диагностикой, не успе- вает потом латать дыры и запрещать новые методики, разра- ботанные на основе разрешенных, но влекущие за собой на- казуемые последствия.
Я — это я? И если да, то насколько? 245 Действительно, когда кажущийся невинным метод влечет за собой сомнительные последствия, возникают громадные юридические трудности. О степени возможной этической пу- таницы и числе возможных судебных процессов пока можно только гадать. Не обвинят ли в один прекрасный день дети Грифо и Коэна своих благодетелей в том, что те легкомыслен- но одарили их бесплодием? Не выдвинут ли они претензии к своим вторым матерям, которые в свое время не имели в виду ничего предосудительного, когда отдавали чуть-чуть своей свежей цитоплазмы другой женщине? Или быть может, эти вторые матери возьмут и предъявят свои права на этих детей, захотят их видеть и заботиться о них? В компетенцию государства не входит задача оберегать бу- дущих родителей от их вкусов, идей и представлений: такое законодательство неизбежно приводит к тоталитаризму, но, с другой стороны, существуют долг и обязанность государства беречь общество от возможного вреда. В этом поле напряже- ния между моральными и правовыми полюсами и появляют- ся новые возможности репродуктивной медицины. Если се- годня и в будущем можно будет по произволу выбирать то, что раньше было делом случая, в результате возникают непред- сказуемые цепи следствий необозримого масштаба. Скроен- ное таким образом общество потеряет одно свое свойство, бывшее до сих пор неотъемлемым и непреложным: разбирать- ся с жизненными ситуациями! Там, где пластическая хирургия питает мечты о красивом лице и теле каждого человека, и прежде всего женщин, реп- родуктивная медицина обещает обойти и искоренить всякие изъяны с самого начала. Здоровье и красота становятся тем самым в двойное отношение к требованиям: это требования родителей к детям и, наоборот, требования детей к родителям. Такое общество не только теряет понимание и терпимость по отношению к изъянам и недостаткам, но и, кроме того, ста- вит родителей и детей в весьма пикантную ситуацию. Одоб- рят ли дети коррективы, внесенные в их тела родителями? И наоборот: не упрекнут ли дети тех родителей, которые пренеб- регли предоставленной возможностью и, таким образом, пре- вратили своих детей в аутсайдеров? Каждая новая возможность медицины требует от законо- дательства практически невозможного: объективно сравнить
246 Рихард Давид Прехт потенциальную пользу с возможным вредом. Если у Джошуа Флетчера появится сестричка, которая сможет спасти его жизнь, не потерпев при этом никакого вреда, разве не хоро- шо и не справедливо, даже если в один прекрасный день эта сестра узнает, зачем ее зачали и родили? Впрочем, многие из нас тоже были зачаты не только из чувства самоотверженной любви. Но кто осмелится сказать этой девочке, что ее зачали только и исключительно для этой цели, а не потому, что мама с папой хотели еще одного ребен- ка? Неиспользование возможности тоже может быть мораль- но ущербным. С другой стороны, потребительская евгеника, то есть воз- можность выбора определенных телесных признаков, откры- вает путь такому направлению общественного развития, ка- кого едва ли кто-то может сознательно пожелать. Наступит эпоха всеобщей неуверенности! Пусть даже в каждом отдельном случае потребительская евгеника не может быть убедительно отвергнута из нравствен- ных побуждений, но опасения возникают по поводу обще- ственного блага. Каким внешним видом мы хотим снабдить своих детей? Не хотим ли мы заменить наше право заботы о самостоятельном живом существе правом собственности в от- ношении сфабрикованного нами объекта? Какое странное и извращенное понимание жизни должно лежать в основе та- кого отношения? Должно быть, все же это не слишком большая потеря — знать, что не все в жизни можно корригировать и исправить. Причем корригирующие возможности генной технологии и репродуктивной медицины покажутся возможностями кар- ликов в сравнении с возможностями спящего великана — на- уки о мозге. • Мост в царство духа. Что позволено науке о мозге?
КЛИВЛЕНД Мост в царство духа Что позволено науке о мозге? «Обезьяна была в состоянии видеть. Ее глаза следили за мной, когда я ходил по комнате. Она была в состоянии есть, и если бы ей сунули в рот палец, она бы его откусила». Роберт Уайт охотно рассказывает о своих опытах с обезьянами. Три- дцать лет назад благодаря этим опытам ныне восьмидеся- тидвухлетний ученый из Кливленда (штат Огайо) практичес- ки за одну ночь стал знаменитым. У той кусачей обезьяны была одна уникальная особенность: ее голова венчала тело другой обезьяны. Уайт не помнит точное число обезьян, которых он обез- главил в лаборатории Кливлендского университета. Вероятно, их было несколько сотен. Все началось в семидесятые годы. Уайт приступил к опы- там в маленькой лаборатории медицинского факультета — ве- личественного здания, напоминающего американский сва- дебный торт, украшенного классическим порталом с колон- нами. Он подключил извлеченный из черепа одной макаки головной мозг к системе кровообращения другой макаки. Опыт удался, и тогда нейрохирург впервые задумался о пе- ресадке головы. Для этого сначала пришлось препарировать кожу, мышцы, сухожилия, потом трахею и пищевод, позво- ночник и спинной мозг. Оказалось, что головной мозг снаб- жается кровью всего лишь шестью кровеносными сосудами. За несколько минут Уайт соединил систему кровообращения обезьяньей головы с системой кровообращения живого тела другой, обезглавленной, обезьяны. Пересаженная голова жила несколько дней. Потом отек- ло лицо, распух язык, навсегда закрылись набрякшие веки. Иммунная система тела восстала и отвергла чужую голову. Но одна вещь привела отчаянного исследователя в неописуемый восторг — судя по всему, не был отторгнут головной мозг.
248 Рихард Давид Прехт Некогда самый молодой американский профессор нейро- хирургии, проводя свои эксперименты, получает помощь свы- ше. Этот отец десятерых детей и истинно верующий католик много беседовал с папой Иоанном Павлом II. Как член при- вилегированного круга ученых и Папской академии наук в Ватикане, Уайт становится вхож в мировую элиту. Но похо- же, новому папе идеи Уайта показались сомнительными. Уж слишком часто в последние годы этот «Франкенштейн из Огайо» говорил о своей давней мечте — пересадить человеку голову или головной мозг. Католическое учение о душе помогало ученому не испы- тывать нравственных мук, выполняя опыты на обезьянах. Обезь- яна, как считает Уайт, «не имеет ничего общего с человеком, во всяком случае в том, что касается мозга и души». Однако сообщение о возможном проведении такой операции у муж- чины весом два центнера, а также о том, что такую помощь можно оказать парализованному (и ныне уже покойному) ак- теру Кристоферу Риву и страдающему боковым амиотрофи- ческим склерозом физику Стивену Хокингу, потрясло святая святых. «Какая разница — имплантирую ли я печень, поме- няю руку или пересажу тело? — спрашивал меня Уайт пять лет назад. — Кому может прийти в голову искать душу в печени или в руке? Место обитания души — головной мозг». Папа, очевидно, смотрит на это по-другому. Но ему и не приходится финансировать проект. Не хватило всего лишь че- тырех или пяти миллионов долларов, говорил тогда Уайт, что- бы поехать в Украину, в Киев, и сделать там первую в истории пересадку головы. Разумеется, «величайшая операция в истории человече- ства» имела бы и свои недостатки. Пациент был бы не в состо- янии пошевелить ни рукой, ни ногой, он не мог бы говорить, глотать и переваривать пищу. «Правда, — смеется Уайт, — он не смог бы и на все это пожаловаться». Двадцать лет Уайт потратил на то, чтобы добиться восста- новления целостности спинного мозга, что позволило одним махом избавиться от перечисленных недостатков. Когда я спросил, не пожертвует ли он в случае необходимости своим телом, Уайт в ответ снова рассмеялся: «Разумеется, но лучше я пожертвую головой — она дороже тела».
Я — это я? И если да, то насколько? 249 Роберг Уайт много раз ездил в Украину, но «величайшая операция в истории человечества» так до сих пор и не состо- ялась. Философы, медики и юристы пока не могут ответить на вопрос: что, собственно, пересаживают при операции Уай- та — голову или тело, точно так же как и на вопрос о том, к кому приходят родственники донора тела, когда навещают ре- ципиента. Но не стоит успокаивать себя тем обманчивым фактом, что из затеи Уайта пока ничего не вышло. Его эксперимен- ты — верхушка айсберга, ибо наука о мозге — это не только величайший научный вызов XXI века, это еще и величайший вызов нашей морали и нравственности. Своими успехами ней- робиология меняет наше традиционное представление о че- ловеке, порождая при этом не только новые возможности, но и новые опасности. Многие из этих возможностей можно, без сомнения, счи- тать истинным благословением. Например, это касается отно- сительно новой научной дисциплины — нейропротезирова- ния, гибрида науки о мозге и инженерного искусства. Уже до- стигнутые успехи позволяют рассчитывать на фантастические потенциальные возможности этого метода. Нейропротезы стимулируют такие органы, как сердце, мо- чевой пузырь и внутреннее ухо, производя при этом значимые биологические эффекты. Особенно впечатляющий пример — имплантация улитки тугоухим и практически глухим людям. Улитка — это орган внутреннего уха, преобразующий звуко- вые колебания в нервные импульсы. Суть метода заключается в следующем: имплантирован- ный за ухом больного акустический процессор преобразует звуковые колебания в электрические сигналы. Эти сигналы через обмотку катушки передаются в имплантированную под кожу улитку, откуда через электроды, вживленные в слухо- вой нерв, передаются в мозг, где подвергаются анализу и об- работке. Фокус в том, что расположенный за ухом процессор пере- водит звуки на понятный для слуховых нейронов язык, хотя, строго говоря, они, конечно, ничего не «слышат». Нейрости- муляция — это искусство передавать в мозг электрические сиг- налы, «перепрыгнув» через барьер нарушенной функции вос- приятия звуков.
250 Рихард Давид Прехт Ту же цель преследовали опыты с имплантацией искусст- венной сетчатки, что позволяет полуслепым и почти слепым людям восстановить способность видеть. Правда, в настоящее время такие имплантаты позволяют лишь отличать более свет- лые участки изображения от более темных. Немало интересных результатов было получено в много- численных клинических испытаниях. Особенно много усилий ученые приложили, чтобы восстановить у парализованных больных способность ходить. Здесь тоже подкупала идея на- учиться стимулировать пути проведения электрических сиг- налов к конечностям. В начале девяностых годов ученым наконец удалось с по- мощью сенсоров точно измерить и локализовать электриче- скую активность нервов при движениях. Стал известен язык отвечающих за движение нейронов. Вопрос теперь заключал- ся лишь в том, чтобы научиться оказывать на мышцы контро- лирующее и регулирующее влияние. Пять лет назад этот научный прорыв состоялся в одной исследовательской группе в Мюнхене. С помощью рукоятки костыля парализованный человек передавал команды компью- теру, укрепленному на спине больного: «Встать!», «Идти!», «Подняться по ступенькам!» Компьютер посылал импульсы к электродам, фиксированным на ногах пациента. Импульсы вы- зывали сокращения нужных мышц, а сенсоры следили за хо- дом процесса, контролируя правильность последовательности импульсов, передавая данные обратно на компьютер, процес- сор которого осуществлял необходимую коррекцию походки. Другая возможность — вшивание двигательного имплан- тата под кожу, как в случае с улиткой. Эти аппараты сейчас ус- пешно проходят клинические испытания. Несмотря на то что с их помощью больной пока в состоянии сделать лишь не- сколько шагов, от самого метода можно ожидать гораздо боль- шего. Ошеломляющее впечатление производят документальные фильмы, показывающие, как пациенты с болезнью Паркинсо- на и эпилепсией мгновенно избавляются от тягостных симп- томов под действием стимуляции головного мозга. Источники обеих болезней связаны с конкретными ареалами (участками) головного мозга. Точно нацеленный импульс тока действует на слишком активный участок как «водитель ритма головного
Я — это я? И если да, то насколько? 2Б1 мозга» и мгновенно блокирует симптомы, подавляя болезнен- ную активность. Пациент с болезнью Паркинсона, у которого сильно дрожали руки, сидит в кресле и безмятежно попивает кофе, в мгновение ока избавившись от тягостных симптомов. У больного эпилепсией на глазах у изумленной публики мо- ментально прекращается припадок. То, что возможно при нейропротезировании слуха или по- ходки, может оказаться плодотворным и при лечении психи- ческих расстройств. С помощью вживленных в мозг электро- дов можно в любой момент вмешаться в циркуляцию электри- ческих импульсов. Страдающий депрессией человек мог бы предположить, что электроды включают в его голове какие-то «позитивные» вещества, которые до этого бездействовали. На фоне всех этих головокружительных достижений перед глазами встают поистине библейские картины — глухие начи- нают слышать, слепые прозревают, а расслабленные встают. Но в чем же тогда проблема? Какое отношение имеют ней- роимплантаты и стимуляция мозга к пересадке головы в ма- нере Франкенштейна? Ответ очень прост: все эти новые ма- нипуляции с нервной системой и головным мозгом можно использовать в сомнительных целях или сознательно ими зло- употреблять. В любом случае нельзя исключить, что со вре- менем можно будет намного сильнее влиять на мозг и его ак- тивность, что до сих пор достигали с помощью сильнодейс- твующих психотропных средств. Такие возможности разжи- гают нездоровые аппетиты. В возможных злоупотреблениях могут быть заинтересова- ны такие хрестоматийные демонические злодеи, как армия и спецслужбы. Будет совсем несложно во время допросов с по- мощью стимуляции определенных участков мозга не только пытать арестованного, но и на 100 % манипулировать его по- ведением. И что такое традиционный детектор лжи против современного сканера? Именно к этой мысли пришел еще семь лет назад Джарен Дэниел Ланглебен, психиатр из Пен- сильванского университета в Филадельфии. Так как процессы, происходящие в головном мозге, ста- новятся видимыми при магнитно-резонансной томографии, то осталось лишь найти, в каком участке мозга локализова- на ложь. По Ланглебену, этот участок располагается в пре-
2Б2 Рихард Давид Прехт моторной коре, которая активируется при улаживании конф- ликтов. Суть положений Ланглебена очень проста. Так как измыш- ление лжи напрягает человека намного сильнее, чем выска- зывание правды, то произнесение лжи приводит к усилению активности головного мозга: «Ложь приводит к усилению внутренней напряженности». Можно, правда, спорить о том, происходит ли это в каждом случае. Закоренелому лжецу, даже при самом изощренном методе исследования, требуется го- раздо меньше энергии, чтобы соврать, чем чтобы сказать прав- ду. Тем не менее сейчас две фирмы активно продвигают на ры- нок сканер лжи Ланглебена. Американское правосудие действительно остро нуждается в таких приборах. Уже теперь данные экспертизы, проведен- ной с помощью магнитно-резонансной томографии, играют большую роль в ходе судебного разбирательства. Нейропси- хиатры используют эту аппаратуру для суждения о вменяе- мости преступников. При жестоких преступлениях и при серийных убийствах у преступников часто выявляют выпадения и нарушения в вентромедиальной области мозга — так же как у известного Финеаса Гейджа. Эти моментальные снимки душевного со- стояния убийцы или насильника не делают легче ответ на во- прос, полностью преступник вменяем или нет. Короче говоря, сканер лишь ставит перед юстицией еще один вопрос, кото- рый ей, юстиции, приходится как-то обходить. Не исключено, что некоторые патологические очаги в го- ловном мозге, приводящие к тяжелым нарушениям поведе- ния, будут в ближайшем будущем удалять оперативным путем. Не лучше ли будет для страдающего поражением мозга пре- ступника, да и для общества, подвергнуть его нейрохирурги- ческому (может быть, даже принудительному) вмешательству, вместо того чтобы осуждать на пожизненное заключение или смертную казнь? Но кто должен сказать в этой ситуации последнее слово? Психиатр, психолог, судья, преступник или его родственни- ки? И кто сможет помешать злоупотреблениям, совершенным в сомнительных случаях под предлогом того, что лучше и де- шевле разрезать ножом мозг преступника, чем финансировать его пожизненное содержание в тюрьме?
Я — это я? И если да, то насколько? 2БЗ Еще один потенциальный злоумышленник — наркомафия. Чем больше мы узнаем о мозге, тем легче научиться эффектив- но им манипулировать. Психотропные вещества, помогающие слабоумным больным лучше концентрировать внимание, при- водят в состояние возбуждения молодых потребителей. На- иболее опасно при этом воздействие на серотониновые ре- цепторы и на обмен допамина (см. главу «Влюбленный мис- тер Спок»). Фенилэтиловое ядро допамина имеет такое же строение, как ЛСД и мескалин. Эти вещества приводят к возбуждению и перевозбуждению определенных областей головного мозга. Чем прицельнее можем мы воздействовать на обмен допами- на в мозге, тем больше возможности создать нужное наркоти- ческое, вызывающее пристрастие, вещество. Но даже если речь идет не о криминальном использовании достижений науки, то где заканчивается легитимная область применения улучшающих концентрацию внимания лекарс- твенных веществ? Когда можно и должно их принимать? При слабоумии? При забывчивости? Или эти лекарства надо при- нимать людям, у которых легко рассеивается внимание? Мо- жет, в ближайшем будущем родители, провожая ребенка в шко- лу, будут привычным движением растворять в его чашке какао маленькую таблеточку, чтобы повысить концентрацию внима- ния перед важной контрольной работой? Нужна ли нам генная технология, если мы можем так легко и непринужденно опти- мизировать умственную работоспособность наших детей? Политики и менеджеры будут неутомимо трудиться по шестнадцать часов в сутки. Профессиональных велогонщи- ков на Тур-де-Франс будут пичкать не только допингом, но и давать таблетки, от которых они все время будут пребывать в безоблачном настроении. Насколько невинными кажутся по сравнению с этим ны- нешние клиенты науки о мозге, жадно «клюющие» на нейро- психологические новшества. Отделы маркетинга супермарке- тов, рекламные агентства и веб-дизайнеры ежедневно раду- ются новостям о подсознании своих целевых контингентов. Люди, передвигаясь в незнакомых помещениях, придержива- ются правой стороны — этим пользуются супермаркеты, рас- полагая определенным образом полки с продуктами. Психо- логи, апализируя восприятие цветов тестируют каталоги фирм
2Б4 Рихард Давид Прехт на добровольцах, помещая их под сканеры магнитно-резонан- сных томографов. Производители электронных и сетевых игр пользуются сканированием мозга для выявления предпочте- ний своей клиентуры. Но так ли это безвредно? Где раньше правили бал обосно- ванные предположения и результаты опросов, там теперь, как надежным источником информации, пользуются централь- ной нервной системой, которую разделывают на части как свиную тушу. Но какова реакция на это насильственное вторжение на неогороженное поле человеческой психики? Без всякого сом- нения, окружающий мир, в котором мы пребываем, не толь- ко воздействует на наш мозг — этот мир активно изменяет наши нейронные контуры, переключает их, и порой очень на- долго. Тот, кто долго играет в шахматы, оптимизирует определен- ные способности. Это хорошо для него и как будто не вредно для других. Однако как быть, например, с любителем «Эго- Шутера», который за день расстреливает тысячи вражеских воинов? Он тоже станет хорошим игроком — вопрос лишь в том, к каким последствиям, к каким изменениям в его мозгу приведет эта регулярная многочасовая стрельба. Проходят ли мелькания клипов и рваная эстетика современных фильмов бесследно для наших детей? Никто из тех, кто хоть что-то по- нимает в науке о мозге, не подпишется под ответами. Этой тенденции во все возрастающем числе случаев при- бегать к достижениям нейропсихологии для придумывания новых трюков пока не видно конца. Не станем ли мы скоро свидетелями войны между создателями развлекательной элек- троники и нейропсихиатрами? Первые изобретают все новые и новые приемы, а вторые кричат об их запрещении, основы- ваясь на уже диагностированных острых и хронических рас- стройствах, обусловленных этими приемами. «Хищение вни- мания» — это преступление, не предусмотренное пока ни од- ним Уголовным кодексом в мире. Не стоит ли в ближайшем будущем изменить такое положение? Философ Томас Метцингер из Майнцского университета придумал для обозначения этого феномена понятие «оценка антропологических следствий». Точно так же как сейчас оце-
Я — это я? И если да, то насколько? 255 ниваем риск от применения техники, мы должны в будущем оценить риск последствий применения науки о мозге. Вызовы современной науки о мозге требуют переосмыс- ления возможностей и грозящих мозгу опасностей создания «культуры сознания». В воспитании детей Метцингер предлагает ввести в шко- лах уроки нерелигиозной медитации. Наши дети должны учиться защищать свое внимание, способность к его кон- центрации и способность к собранности от посягательств грабителей внимания, которые все плотнее окружают их. Для медицинской практики Метцингер составил каталог правил, которые обязаны соблюдать исследователи мозга и нейротех- нологи: никакого сотрудничества с военными, недопущение коммерциализации результатов исследований, недопущение злоупотреблений при создании человеческих тканей, недопу- щение злоупотреблений, медицинских и коммерческих, в от- ношении пациентов. В необходимости такого регулирующего законодательства нет сомнений. Нет нужды вспоминать об операциях Роберта Уайта в Кливленде, чтобы понять: положение очень серьезное. В области лечения инсультов в ближайшие годы можно ожи- дать попытки трансплантации мозговой ткани для замещения «выпавших» участков мозга. Это станет возможным только после того, как нейрохирурги научатся восстанавливать нару- шенные во время операции нервные пути и нервные связи. Но если такое возможно, то не станет ли это одновременно зна- нием о том, как самим построить человеческий мозг? Тема «искусственного мозга» издавна воспламеняла вооб- ражение писателей-фантастов, но новое искусство «нейропро- тезирования» и «нейробионики» позволяет реально рассчи- тывать на создание «протезов мозга». Что это означает для человека, едва ли можно себе пред- ставить. Мозговой протез нельзя будет считать в полном смыс- ле слова смертным. Это будет машина, обладающая духом. Не сделает ли протез его носителя сверхчеловеком, мозг которо- го перестал быть бренной и преходящей тканью? И не решит ли наука дерзновенную задачу, поставленную некогда худож- ником Францем Марком перед импрессионизмом: построить «мост в царство духа»? Моральный вызов науки о мозге и ее практических при- ложений по меньшей мере двойствен. Нравственность долж-
2ББ Рихард Давид Прехт на защитить людей от злоупотреблений и, кроме того, по воз- можности подготовить общество к перелому в нашем самосо- знании и понимании мира. Этот перелом неизбежно произойдет в связи с определенными медицинскими вмешательствами в де- ятельность и структуру человеческого мозга. Здесь мы должны придерживаться положения Канта о том, что человек — это выс- шая цель, которую нельзя извращать, ибо каждое злоупотреб- ление результатами науки о мозге военными и агентами спец- служб, как и специалистами по маркетингу и производителя- ми электронных развлечений, и есть такое извращение или по меньшей мере один из его аспектов. Социальные последствия всего этого могут оказаться вред- ными, а утилитаристское взвешивание результирующего сча- стья и страдания — затруднительным. Общество поэтому по- ступит разумно, если как можно раньше поставит развитие со- бытий под этический контроль и приставит к исследователям мозга и нейробионикам философов, психологов и социоло- гов, чтобы те оценивали свои аспекты исследовательской ра- боты и предсказывали возможные последствия и тенденции. Прежде чем мы покинем сегодняшние пределы человече- ского бытия и доставшийся нам в наследство образ человека, быть может, стоит узнать о человеке кое-что еще. Мы много узнали о наших познавательных способностях и затронули важные нравственные проблемы. Остается лишь бросить взгляд на чаяния человека, без которых мы не были бы людьми: на наши потребности, радости и устремления — короче, на веру, любовь и надежду.
9-752 НА ЧТО Я МОГУ НАДЕЯТЬСЯ?

ЛЕБЕК Величайшее из всех представлений Есть ли Бог? Есть ли Бог? Можно ли доказать его существование? На- пример, так: единственное осмысленное представление, какое мы можем составить о Боге, — это представление о бесконеч- но великом и совершенном существе. Все другое просто не может быть Богом — во всяком случае, в христианском смыс- ле. Бог, можно сказать, это то, больше чего не может быть нич- то другое. Но если к представлению о Боге относится то, что он обладает всеми свойствами величия, то к этим свойствам принадлежит и то, что он существует. Если бы он не сущест- вовал, то лишился бы по меньшей мере одного свойства — свойства быть. И тогда он не был бы Богом. То, что не может быть превзойдено ничем более великим, должно, по необхо- димости, и существовать, иначе мы придем к противоречию. Следовательно, можно заключить: Бог есть! Не знаю, убедило ли вас это доказательство. Если нет, я от- вожу от себя вину, ибо, конечно, не я придумал это доказатель- ство Божьего бытия. Человек, который изрек эту мысль, — ита- льянец, который большую часть жизни прожил во Франции. Имя свое он получил по названию английского города: Ан- сельм Кентерберийский. Родился этот человек и был наре- чен именем Ансельмо в 1033 году в североитальянском го- родке Аоста. В пятнадцать лет он отправился в близлежащий монастырь, но честолюбивый отец прочил сыну нечто более великое. Его одаренный сын должен сделать политическую карьеру. Когда Ансельмо исполнилось двадцать три года, он в те- чение трех лет колесил по Франции. Особенно очаровали его северные области. Прошло всего сто лет с тех пор, как нор- манны вытеснили франков из северной Франции и создали здесь свою блестящую культуру. Завоеватели переняли язык своих предшественников, а заодно и христианство. В норман-
260 Рихард Давид Прехт некую эпоху здесь было построено более ста двадцати монас- тырей и аббатств, ставших средоточием культуры, хозяйства и духа. Что касается церковного искусства, то и здесь Нормандия принадлежала к богатейшим районам Франции. Среди самых известных монастырей и аббатств можно назвать Сент-Ванд- риль, Монд эй, Жюмьеж, Амби, монастырь молчальников в Солиньи и бенедиктинский монастырь в Ле Беке. К тому времени, когда Ансельм прибыл в Нормандию, ее самый известный ученый Ланфранк уже превратил аббатство Ле Бек в важнейший духовный центр Нормандии. После не- которых раздумий в 1060 году Ансельм вступает в это аббатс- тво. Три года спустя, когда Ланфранк становится аббатом в более крупном монастыре Кэна, Ансельм становится приором Ле Бека. Тесные связи Ланфранка с герцогом Вильгельмом Завое- вателем определили дальнейшую судьбу Ансельма. В 1066 году Вильгельм завоевывает Англию, и Ланфранк становится ар- хиепископом Кентерберийским. Пока некогда знаменитый храм представляет собой груду развалин здания, сожженного во время норманнского завоевания. То, что Ланфранк совер- шил в Ле Беке, он повторяет в Кентербери. На месте развалин вырастает основательная романская церковь с поперечным нефом и хорами. Пока Ланфранк превращает Кентербери в важнейший культурный и религиозный центр Англии, Ан- сельм обустраивает Ле Бек. Изображенный на единственном дошедшем до нас сред- невековом портрете человек с благородным профилем, мощ- ной головой, крупным носом, крутым лбом и длинными седы- ми волосами доказал, что не зря занимает доставшееся ему мес- то. Он становится настоятелем процветающего аббатства, готовит новые кадры духовенства в монастырской школе и на семинарах по риторике. Здесь же начинает заниматься собственными философскими и богословскими изыскания- ми. Приблизительно в 1080 году он сочиняет «Монологион» и «Прослогион». В последнем сочинении — длинном рассуж- дении о божественной сущности — содержится доказательс- тво бытия Бога, приведенное в начале главы. Предположение о том, что Бог есть то, по сравнению с чем мы не можем помыслить ничего более великого, является од- ним из наиболее часто дискутируемых аргументов в истории
Я — это я? И если да, то насколько? 2Б1 философии. Аргументация Ансельма прославилась тем, что стала первой попыткой онтологического доказательства су- ществования Бога. В буквальном переводе «онтология» означает «учение о бытии». Онтологическое доказательство существования Бога — это такое доказательство, в котором из рассуждений прямо и непосредственно вытекает существование бытия Бога. Вспомним главный пункт: так как Бог есть величайшее из всех наших возможных представлений, то и невозможно, чтобы он не существовал. Ибо если бы он не существовал, то и величие Бога уменьшилось бы в недопустимой мере. Понятию того, по сравнению с чем мы не можем помыс- лить ничего более великого, это утверждение противоречит, ибо тогда мы смогли бы помыслить нечто более великое. Сле- довательно, я не могу осмысленно представить, что Бог не су- ществует. В течение всего Средневековья, вплоть до начала раннего Нового времени, доказательство Ансельма считалось наибо- лее весомым, несмотря на то что занимает целую страницу. Разумеется, находились критики. Первым оппонентом стал граф де Монтиньи, который, проведя бурную молодость, стал монахом Гаунило в монастыре Мармутье в городе Тур-на-Лу- аре. «Из одного акробатического определения какого-либо понятия, — писал Гаунило Ансельму, — невозможно вывести неопровержимое следствие о существовании чего бы то ни было». Гаунило скопировал доказательство Ансельма, причем в тексте везде заменил слова «совершенное существо» словами «совершенный остров». Таким способом он доказал — собс- твенными словами Ансельма — необходимость существова- ния совершенного острова. Точно так же как непревзойден- ное совершенство Бога якобы доказывает его бытие, так и не- превзойденное совершенство острова равным образом якобы доказывает его существование. Ансельм постарался ответить со всем возможным хлад- нокровием. Он защищался тем, что его аргументы предназна- чены не для островов и прочего, а для совершенно особого случая. Последовательность умозаключений, приводящая от утверждения совершенства к доказательству существования, относится только к безусловно совершенному, то есть к Богу.
262 Рихард Давид Прехт Остров, напротив, никогда и никоим образом не может быть совершенным и по своей природе не может превосходить сво- им величием все наши представления. Ансельм воспринял критику Гаунило очень серьезно, на- столько серьезно, что даже велел монахам переписать доказа- тельство, присовокупить к нему письмо Гаунило и ответ са- мого Ансельма и в таком виде распространить среди братии. Этот поступок говорит о самостоятельности и силе характе- ра, а возражение на контраргумент только придало блеска сла- ве Ансельма. Когда в 1089 году умер Ланфранк, аббат Ле Бека стал пер- вым кандидатом на место архиепископа Кентерберийского. Однако Вильгельм II, сын и преемник Вильгельма Завоевате- ля, медлил четыре года, прежде чем призвать в Англию умно- го и самоуверенного Ансельма. Сомнения короля оказались оправданными. Правда, под руководством Ансельма Кентерберийский собор пережил под- линный расцвет: здание было надстроено, в соборе процвета- ли науки, но уже через короткое время упрямый король и гор- дый архиепископ стали соперниками в борьбе за главенство короны или Церкви. После четырехлетнего пребывания Ансельма в Кентербе- ри Вильгельм запретил тому возвращаться в Англию после по- ездки в Рим. Три года Ансельм провел в Лионе. Только наслед- ник Вильгельма, Генрих I, позволил Ансельму вернуться в Анг- лию, но только затем, чтобы в 1103 году снова отправить его в изгнание, в этот раз на четыре года. Ансельм вернулся в Англию в 1107 году, прожил в Кентер- бери еще два года и умер в преклонном возрасте, семидесяти шести лет от роду. В 1494 году этот человек, веривший в то, что сумел доказать бытие Бога, был канонизирован и причис- лен к лику святых. Превосходный критический разбор доказательства Ан- сельма дал 150 лет спустя богослов и философ, чья слава на- много превзошла скромную известность Ансельма. Фома Аквинский был итальянцем, как и Ансельм. Томас, сын герцога, родился в замке Роккасекка в 1225 году. В пяти- летием возрасте его отдали в монастырь, а в девятнадцать он стал доминиканцем. Он учился и учил в Кельне, Париже, Ви- тербо и Орвьето, а в 1272 году создал школу доминиканского ордена в Неаполе. Несмотря на то что умер в 1274 году, в воз-
Я — это я? И если да, то насколько? 2БЗ расте сорока девяти лет, Фома успел написать многочислен- ные сочинения. Можно с полным правом предположить, что ни один философ Средневековья не оказал на мысль того вре- мени большего влияния, чем Фома. Со времен Ансельма при написании теологических сочи- нений стало хорошим тоном в начале трактата как можно ра- зумнее разъяснить вопрос Божьего бытия. Однако у блиста- тельно образованного доминиканца возникли большие про- блемы с доказательством Ансельма. Не упоминая имени своего предшественника, Фома критически отзывается о том, как легкомысленно Ансельм переходит от представления о Боге к его действительному существованию. «Из того, что я мыслю себе совершенного Бога, следует лишь то, что Бог существует в моем представлении, но не до- казывает, что он существует в действительности». Фома идет дальше. Он спорит с Ансельмом, утверждая, что едва ли имеет смысл вообще говорить о «величайшем из наших представлений». Ибо самое величайшее из представ- лений или так велико, что я не смогу его себе представить, или же оно слишком мало. Ведь что бы я себе ни представил, я могу представить и что-то еще, что-то еще большее. Напри- мер, какое бы большое число мы себе ни представили, к нему всегда можно прибавить единицу. Доказательство Ансельма, таким образом, рассыпается с самого начала, ибо наибольшего из всех представлений не су- ществует вовсе. Фома был очень далек от желания показать, что Бога нет. Напротив: он хотел доказать, как можно провести лучшее до- казательство его бытия. В отличие от Ансельма Фома утверж- дал, что бытие Бога так велико, что человеческое воображе- ние просто не способно его охватить. Поэтому свое доказа- тельство Фома проводит совершенно иначе. Фома изъясняет существование Бога логически — цепочкой причин и следс- твий. Его доказательство — пример каузального доказательс- тва бытия Бога. Поскольку существует мир, он должен был когда-то возникнуть, потому что из ничего ничто не может возникнуть. Какая-то первопричина либо создала все, либо привела в движение. Но то, что находится в начале всего, яв- ляется неподвижным — иначе оно не могло бы стоять в нача- ле всего, ибо и у него была бы со своей стороны какая-то пер- вопричина. В начале всего, следовательно, стоит некий «не-
264 Рихард Давид Прехт подвижный движитель» — понятие, которое Фома заимствовал у греческого философа Аристотеля. Но как можно представить этот неподвижный движитель? Он, как было сказано, непредставим и невообразим. Ведь что- бы быть тем, что он есть, он должен обладать свойствами, ко- торыми не обладает мир. Он должен быть абсолютным, веч- ным, истинным и невообразимо умным и совершенным. Что- бы составить себе образ Бога, человек должен шаг за шагом избавиться от всех своих привычных представлений. Чем боль- ше человеческих представлений удастся мне отбросить, тем менее черной будет окружающая меня тьма. Я должен пред- ставить существо, не состоящее из материи и не связанное временем. Бог всемогущ и всеведущ, он бесконечен и неис- черпаем. Его воля абсолютна и совершенна, бесконечна в сво- ей любви. Она и есть счастье. Для философов типа Фомы Аквинского цель прежде все- го состояла в том, чтобы как можно убедительнее соединить разум и веру, послужить посредниками между ними. Искусст- во доказательства Божьего бытия состояло в том, чтобы объ- яснить, как и откуда человек знает, кто или что есть Бог. Ни один из значительных философов Средневековья не испыты- вал при этом ни малейших сомнений в том, что Бог действи- тельно существует. Надо было лишь показать, как Бог сооб- щает о себе разуму. Именно в этот надрез и ударил в 1781 году Иммануил Кант своей «Критикой чистого разума». Все представления о мире, какие у меня есть, утверждает Кант, являются представления- ми в моей голове (см. главу «Нравственный закон в нас»). С по- мощью органов чувств я приобретаю опыт, из которого мой рас- судок формирует представления, а мой разум помогает мне упо- рядочивать и оценивать эти представления. Однако о том, что лежит за пределами мира моего чувственного опыта, я не знаю абсолютно ничего. И в этом, по Канту, заключаются все беды и недостатки любого доказательства Божественного бытия. Если я составляю себе представление об абсолютно совер- шенном существе, это будет представление в моей голове. Это признавал еще Ансельм. Но если я из представления в моей голове вывожу, что совершенство Бога предполагает его су- ществование, это все равно остается представлением в моей голове! Очевидно, Ансельм этого не заметил. У него Бог вы- прыгивает из головы в реальный мир. Но в действительности
Я — это я? И если да, то насколько? 2ББ Ансельм показал лишь, как образуется в его голове представ- ление о том, что Бог существует. Не меньше, но и ни в коем случае не больше. С реальным миром вне нашего опыта все эти выдуманные из головы дефиниции (определения) не име- ют ничего общего. Кантовская критика доказательства бытия Бога сожгла он- тологическое доказательство. Сам Кант знал ее в формули- ровке Декарта, весьма близкой к формулировкам Ансельма. Влияние Канта было огромным. Несмотря на то что предпри- нимались и другие попытки доказать Божественное бытие, с онтологическим доказательством было покончено надолго. Тем удивительнее, что именно в наше время снова возник- ла научная дискуссия по поводу доказательства существова- ния Бога. Воду на мельницу тех, кто хотел бы доказать Бо- жественное бытие, стал лить, как это ни странно, ученый, занимающийся исследованием мозга, хотя представители этой науки славятся трезвостью мышления. И дело не толь- ко в том, что наука о мозге сегодня утверждает себя в иссле- дованиях всех чувств, а в том, что, несмотря на это, очень не- многие ученые, работающие в этой области, верят в то, что они хоть на йоту приблизились к разрешению загадки Бога. Первым решился на такое шестидесятидвухлетний канад- ский невролог Майкл Персинджер из университета в городе Садбери. Еще в 80-е годы он отважился на весьма странные опыты — помещал своих испытуемых в звуконепроницаемую комнату в подвале университета, где они надевали черные очки. После этого на голову испытуемым надевали мотоцик- летный шлем с вмонтированными в него магнитными катуш- ками, с которых подавали на голову довольно сильные элек- тромагнитные импульсы. С помощью этих катушек можно было не только регистрировать токи в мозге испытуемого, но и управлять ими. Многие испытуемые ощущали лишь «возвышенную ре- альность» или «присутствие», словно в помещении появлялся кто-то еще. «Некоторые говорили, что чувствовали присутс- твие своего ангела-хранителя, или Бога, или чего-то подоб- ного», — сообщал Персинджер. Для бесшабашного канадца вопрос был ясен: религиозные чувства возникают, очевидно, под влиянием магнитных по- лей. Особенно сильно, по Персинджеру, эти чувства проявля-
266 Рихард Давид Прехт ются во время резких колебаний магнитного поля Земли: на- пример, во время землетрясений. Насколько часто мистические переживания сопутствуют природным катастрофам? Магнитным влияниям особенно подвержены люди с повышенной чувствительностью височ- ной доли. Бог и земной магнетизм тесно связаны друг с дру- гом — во всяком случае, по мнению Персинджера. К сожале- нию, не нашлось ни одного ученого, который повторил бы эти опыты. Человек из Садбери остался единственным и уникаль- ным в своем роде. Больших успехов, однако, добился его более молодой кол- лега из Пенсильванского университета Эндрю Ньюберг. В кон- це 90-х годов этот специалист по внутренним болезням, ядер- ной медицине и ядерной кардиологии провел ряд опытов, что- бы напасть на след тайны веры в Бога. В качестве испытуемых он выбирал исключительно духовных людей, а именно фран- цисканских монахинь и дзен-буддистов. Ньюберг помещал мужчин и женщин в катушку магнит- но-резонансного томографа и наблюдал за изменениями кро- вообращения в головном мозге. Испытуемые начинали мо- литься или медитировать, погружаясь в веру. Как только эти люди достигали известного медитативного или экстатическо- го состояния, они нажимали кнопку, а Ньюберг изучал изме- нения на мониторе томографа. Он заметил, что на фоне сни- жения активности в височной доле активность усиливалась в лобной доле. То, чем для Персинджера была височная доля, для Ньюберга стала доля лобная. Это то место, где к нам при- касается Бог. Но там, где Персинджер осторожен и осмотрителен, Нью- берг беззаботен и отважен. Если в мозгу существует центр ре- лигиозности, считает профессор радиологии, это не случай- ность. Кто еще, кроме Бога, мог создать этот центр и наделить уникальными способностями? Ставшая бестселлером в США книга, в которой Ньюберг описал свои опыты, называется «Why God Won’t Go Away?». В немецком переводе книга на- зывается совершенно безобидно: «Незабытый Бог», но точ- ный перевод заглавия звучит так: «Почему Бог не покидает нас?» Именно в этом заключается квинтэссенция воззрений Ньюберга: если Бог обосновался в нашем мозге, значит, он всегда с нами. Мы не можем его отбросить.
Я — это я? И если да, то насколько? 267 Просветление, которое, если верить легенде, философ Ди- оген нашел в бочке, современный монах может обрести в элек- тромагнитной катушке. Однако тот факт, что Персинджер на- шел чувствительный религиозный центр в височной доле, а Ньюберг — в лобной, проливает свет на действительное состо- яние знаний в этой области. Височная доля отвечает прежде всего за функции, связанные со слухом, также содержит зону Вернике, обеспечивающую понимание речи. Кроме того, ви- сочная доля играет большую роль в эксплицитном мышлении. Напротив, лобная доля управляет осознанными движениями и планированием таких движений. Обе эти области — лобная и височная доли — сходны в том, что отвечают за высшие, осоз- нанные действия, но строение их совершенно различно. Критики осуждают безапелляционность Персинджера и Ньюберга, с какой они возвещают о своих результатах. Эти авторы делают далекоидущие выводы на основании малого числа наблюдений. Разве не может быть так, что за наши ре- лигиозные чувства отвечает не какой-то один ареал мозга, а несколько? И если действительно должен существовать обна- руженный Ньюбергом «почтовый ящик», то кто сказал, что отправитель по имени Бог именно таким способом наставля- ет и просвещает меня? Может, это всего лишь подсознатель- ный, самодельный спам, которым я сам себя загружаю? Эда- кое своеобразное следствие эволюционного заблуждения? Таким образом, мы недалеко ушли с нейротеологическим доказательством Божественного бытия. В лучшем случае мож- но показать, какие нейрохимические изменения возникают в мозге при восприятии религиозных истин. Но то, что именно здесь Бог говорит с человеком, — чистой воды спекуляция, поскольку подтверждения, что в мозге существуют центры возможности религиозного опыта, не выпрыгивают из голо- вы в мир сверхчувственного. Кантовский протест относитель- но того, что доказательства бытия Бога недопустимым обра- зом выпрыгивают из мира собственного опыта в объективно существующий мир, сохраняет свою силу и здесь. Кантовская критика направлена только против онтологи- ческого доказательства бытия Бога, но ее можно приложить и к нейротеологическим изысканиям. Но касается ли критика Канта и каузального доказательства? Как мы уже видели, ка- узальное доказательство исходит отнюдь не из наших пред- ставлений. Оно ищет ответ на вопрос, почему существует наш
268 Рихард Давид Прехт мир. Разве не должны мы принять Бога за первопричину, ко- торая привела мир в движение? Мы можем, но не должны. Ут- верждение, будто из ничего не может ничто возникнуть, при- водит нас к необходимости существования первопричины. Но должна ли эта первопричина быть Богом? Некоторым людям легче думать о вечном Боге как о веч- ной материи. Другие мыслят вечную материю как вечного Бога. В любом случае принимается, что материя существует. О Боге мы ничего не знаем — во всяком случае, не в том смысле, как знаем о материи. Мысль о том, что материя может быть веч- ной, настолько воодушевила Бертрана Рассела (см. главу «Муха в стеклянной банке»), что он усомнился в том, что должна быть какая-то первопричина. Ибо если у всего есть причина, то не может быть никакого начала. Не было начала материи и ника- кого «первого» Бога. С холодным злорадством Рассел рисует множество богов, которые по очереди создавали друг друга. Теория Фомы о Боге как о первопричине, таким образом, тоже не выглядит достаточно убедительным доказательством Божьего бытия. Может, было бы лучше, если бы Фома остал- ся более последовательным в своих возражениях Ансельму: каждое представление о Боге оказывается слишком мелким. То, что недоступно нашему опыту в полном объеме, не может быть с полной уверенностью связно определено. Вооружив- шись этим аргументом, многие теологи отвергают всякие до- казательства Божественного бытия. «Тот, кто пытается что-то утверждать о реальности Бога с помощью доказательства его бытия, дискутирует о фантоме» — таково мнение протестантского богослова Рудольфа Бультма- на. Наш мозг — мозг позвоночного животного — не создан для проникновения в мир сверхчувственного (иначе это было бы уже не сверхчувственное). Таким образом, в природе ве- щей то, что Бога нельзя познать, его можно лишь, как и во все времена, чувствовать... или не чувствовать. Но у тех, кто тем не менее желает доказать существование Бога, припрятан в рукаве еще один козырной туз. Если Бог не допускает прямого доказательства своего существования, мо- жет, его бытие можно доказать косвенно? Этот путь, который очень оживленно обсуждается в наши дни в США, ведет к «Ес- тественной теологии». • Часы архидьякона. Имеет ли природа смысл ?
БИШОП-ВЕРМУТ Часы архидьякона Имеет ли природа смысл? Ох уж этот юный Чарлз Роберт Дарвин! Изучая медицину в Эдинбурге, он показал себя слабым и невнимательным сту- дентом. На вскрытиях трупов его тошнило. Прогулки на при- роде, вынесенные прибоем на берег морские звезды и рачки, полевые птицы интересовали его гораздо больше, чем фоли- анты медицинских учебников. Два года отец наблюдал этот ба- лаган, но затем терпение лопнуло. Довольно медицины! Не- радивый сынок оказывается в колледже Христа Кембриджско- го университета, одного из самых почтенных англиканских учебных заведений страны. Если он не хочет быть врачом, то, есть надежда, из него удастся сделать приличного пастора. Когда Дарвин в 1830 году приезжает в Кембридж, ему пер- вым делом показывают две особые комнаты университетско- го общежития. Когда-то здесь проживала прославленная лич- ность: философ и теолог Уильям Пэйли. И через двадцать пять лет после смерти в университете его продолжают считать чуть ли не святым. Его сочинения значатся в обязательном учеб- ном плане Дарвина. От изучения теологии новоявленный сту- дент скучает еще больше, чем от изучения медицины, но тру- ды Пэйли составляют исключение. В свободное время Дарвин бродит по полям и лесам, собирает жуков и растения. Однако в своей комнате Дарвин читает «Естественную теологию» Пэй- ли — книгу о плане сотворения Вселенной, о великой систе- ме природы, задуманной и воплощенной гениальным созда- телем всех вещей, системе, которую следует видеть в каждом жуке, каждой птичке и каждой соломинке. Однако кто был этот человек, произведший на Дарвина столь сильное впечат- ление? Кто был автор очередного доказательства бытия Бога, доказательства столь убедительного, что эти сочинения до се- редины XIX века считались всеобъемлющим и достаточным объяснением существа вопроса?
270 Рихард Давид Прехт Уильям Пэйли родился в июле 1743 года в Питерсборо в семье церковного служки. Отец с превеликим трудом содер- жал жену, троих дочерей и маленького Уильяма. Хорошее зна- ние греческого и латыни позволяло отцу по совместительству руководить начальной школой в Гигглсвике, деревне на запа- де Йоркшира. Очень скоро Уильям оказался первым учени- ком в классе. Мальчик схватывал все на лету, поражал живо- стью ума. Отец возлагал на Уильяма большие надежды. Когда сыну исполнилось пятнадцать лет, Пэйли-старший повез своего нежного, абсолютно неспортивного, но весьма одаренного сына в Кембриджский университет. Колледж Христа — кузница кадров английской церкви и политики. Уильям должен далеко пойти и сделать карьеру, о которой не мог даже мечтать его отец. Пэйли оказался самым молодым студентом университета, да еще с удивительными способностями. Еще будучи студен- том, он стал настоящей сенсацией. Длинные, аккуратно уло- женные волосы, украшенная рюшами сорочка и дорогие шел- ковые чулки выдавали в нем человека, стремящегося выде- литься любой ценой. На открытых факультетских дебатах он являет собой весь- ма живописную фигуру: каждое его выступление отличается неумеренной жестикуляцией и бьющей через край страстно- стью. Некоторые, возможно, считали его чудаковатым фан- тазером, но большинство ценило острый ум и риторический талант. Пэйли сдал выпускной экзамен лучше всех на курсе. Но награда, на которую он рассчитывал, обошла его сто- роной. Материальная нужда заставила Пэйли наняться пре- подавателем латинского языка в Гринвичскую академию, где он и работал до тех пор, пока его не пригласили занять место доцента в альма-матер. В 1766 году Уильям Пэйли возвратился в Кембридж, в род- ной колледж Христа. Честолюбие осталось прежним — он хо- тел сделать карьеру любой ценой. В своих фантазиях видел себя прокурором Королевского суда. В своей комнате, обра- щаясь к стене, произносил пламенные речи. Иногда вообра- жал себе словесные поединки с премьер-министром Вилья- мом Питтом и лучшими ораторами английского парламента. Но единственное, что могут предложить выходцу из низов, — это два маленьких прихода.
Я — это я? И если да, то насколько? 271 В сентябре 1777 года он получил еще один приход — в Эпплби, ставший основным источником пропитания. Пэй- ли грезил о большем, но доходы от должности позволили ему не думать по крайней мере о хлебе насущном. Он женился на дочери зажиточного торговца спиртным, и она родила ему четырех дочерей и четырех сыновей. Впрочем, жена не час- то видела мужа. В 1780 году епископ Карлайла, администра- тивного центра округа на шотландской границе, пригласил Пэйли в местный собор, а через два года назначил архидья- коном. Наконец, в сорок лет, он мог сказать миру все, что таилось в душе. Все, что хотел сказать, все свои непроизнесенные в парламентских дебатах речи Пэйли произнесет в книгах. Стиль его отточен, убедителен и понятен. Он примкнул к своему современнику и земляку Бентаму и примирил утили- таризм с позицией Церкви. Как и Бентам, Пэйли видел ко- нечную цель всякой философии в увеличении счастья. Доб- родетельным, в христианском смысле, человек становится не своей верой, а своими делами, ответственностью и вовлечен- ностью в общественную жизнь. Так же как Бог измыслил в природе разнообразные механизмы, связи и сопряжения, вза- имодействующие друг с другом, так должен и каждый человек поступать в его общественном окружении, чтобы выполнить свое предназначение. Пэйли имел успех: лондонский епископ предложил ему выгодное место в соборе Святого Павла; епископ Линкольна назначил деканом своего диоцеза; епископ Даргемскиц пожа- ловал ему уютный доходный приход в Бишоп-Вермуте. Критика в адрес Церкви и либеральные политические взгляды помешали Пэйли стать епископом. Зато он стано- вится почетным доктором Кембриджского университета и пе- реезжает в Бишоп-Вермут, идиллический городок на берегу Северного моря. Здесь принимается он за свой последний, созданный уже в старости, труд. Важнейшее положение остается прежним — умножить радость и уменьшить скорбь и страдания. Чем боль- ше согласуется жизнь человека с этим индивидуальным и об- щественным принципом, тем она лучше. Но как укореняется в мире мысль о целесообразности? Какого рода естественная связь между волей Творца и жизненными принципами отдель-
272 Рихард Давид Прехт ного человека? В кабинете Пэйли в Бишоп-Вермуте рож- дается его самая значительная книга — «Естественная те- ология». Работа подвигается медленно. Тяжелая болезнь почек вре- менами заставляет Пэйли не работать неделями — приступы следуют один за другим. План, который он собирается испол- нить, оказался очень трудным: нужно создать теорию Вселен- ной, основанную на точном знании явлений природы. Пэйли тщательно исследует все, что может собрать в Бишоп-Верму- те о плане устройства природы: он собирает по дворам махо- вые перья кур, скелеты рыб на берегу моря, срывает траву и цветы на обочинах дорог, углубляется в книги по анатомии. Ключевое слово его новой книги — «приспособление». Как Бог устроил в природе миллионы живых существ, как су- мели они приспособиться к его воле, как телесно и духовно переплелись в величественное единство? Книга была закон- чена в 1802 году и стала бестселлером. Через пятьдесят лет со- чинение Пэйли остается самым известным и признанным из- ложением теологического доказательства Божественного бы- тия в английском богословии. Эта книга стала, как написал Пэйли в подзаголовке, «доказательством существования Бо- жественного, основанным на природных явлениях». Пэйли благоговеет перед сложностью мира живых су- ществ. Он понимает, что эта сложность должна иметь какое- то объяснение. Но ответ его на этот вопрос не стал ни новым, ни оригинальным. Больше чем за сто лет до Пэйли, в 1691 году, естествоиспытатель Джон Рэй предпринял подобную по- пытку, и его примеру позже последовали многие философы и богословы. Но Пэйли удалось сформулировать свои мысли четче и убедительнее. Самое знаменитое место книги — ее начало: образ часов- щика. Есть ли что-то более совершенное, чем точность, с ка- кой подогнаны друг к другу зубчатые колесики и пружины, и сложность, с какой все это устроено. Если бы мы нашли часы на лугу и не знали, откуда они взялись, одна только точность изготовления вынудила бы нас прийти к заключению, «что часы принадлежали некоему создателю. Получается, в какое- то время, в каком-то месте жил изумительный механик, и, мо- жет быть, даже не один, создавший часы для той цели, какой они, как мы убеждаемся, служат и ныне. Этот механик знал
Я — это я? И если да, то насколько? 273 устройство и запланировал его применение. Каждое указание, каждый замысел, каждое откровение плана, обнаруживаемо- го в часах, существует также и в природе с той разницей, что в природе они величественнее и многочисленнее, в той мере, каковая превосходит меру наших оценок». Образ часовщика, создавшего природу, так и остался на- веки связанным с именем Пэйли. В двадцати изданиях «Ес- тественной теологии» этот образ дошел до широкой публи- ки. Правда, придумал образ не Пэйли. Он нашел его в тру- дах нидерландского богослова Бернарда Ньювентейдта. Но и Ньювентейдт не является автором метафоры. Еще в 1696 году Вильям Дерхэм опубликовал сочинение «Искусный ча- совщик». Но и Дерхэм воспользовался античным образцом, переведя его на современный ему язык: образ природы как сложного механизма мы встречаем у Цицерона в его «Сущ- ности богов». Но каким бы неоригинальным ни был образ часовых дел мастера для своего времени, Пэйли воспринимает его намно- го серьезнее, чем все его предшественники. Он описывает тело человека от головы до ног и показывает, что каждая часть, даже самая мелкая и, казалось бы, незначительная, соответствует цельности внутренней жизни великолепно сделанных часов. Самое большое удивление вызывает у Пэйли человече- ский глаз. Пэйли сравнивает его с телескопом и заключает, что устройство глаза так же неопровержимо доказывает то, что он изготовлен для зрения, как устройство телескопа есть доказа- тельство того, что он сделан для усиления способности глаза. Пэйли подкрепляет свои аргументы огромным числом при- меров. «Измени мелкую деталь человеческого тела — напри- мер, возьми ноготь и переставь его с задней стороны пальца на переднюю, — каким непрактичным и бессмысленным стал бы ноготь! То же самое относится к оперению орла и даже ко всей Солнечной системе. Это произведения, исполненные вы- сочайшей мудрости». Пэйли заканчивает книгу, страдая от недуга и боли. Сно- ва и снова ищет он объяснение тому, что в добром и до конца продуманном Божественном творении могут существовать боль и страдания. Если Бог создал почки, то почему не поза- ботился о том, чтобы они не болели и не кровоточили? Ответ остается неясным.
Рихард Давид Прехт 274 Иногда Пэйли защищает Божественное творение тем, что свет добродетели преодолевает мрак зла. В другом месте он уповает на то, что развитие и процесс творения закончатся в тот день и час, когда зло и страдания совершенно исчезнут из нашего мира. Но почечная болезнь Пэйли никуда не исчезла. Страдания его лишь усиливались. Из-за болезни он не мог принять долгожданную епископскую шляпу, предложенную ему в Глостерской епархии. Последние месяцы жизни он при- кован к постели. В мае 1805 года он умирает — ослепший, но в здравом уме — в своем доме в Бишоп-Вермуте. Труд Пэйли был окончен. Своим принципом приспособ- ления организмов к природе он надеялся разгадать тайну тво- рения. Вся живая природа целесообразно устроена ее созда- телем. Но Пэйли было не суждено узнать, что он не довел натурфилософию до логического конца. Более того, через тридцать лет Пэйли станет вдохновителем новой теории, поставившей «приспособление» в совершенно иные рамки. Прошло два года после прочтения Дарвином «Естествен- ной теологии» Пэйли. Новоиспеченный англиканский свя- щенник Чарлз Дарвин ступает на борт исследовательского корабля «Бигль», отплывающего в Южную Америку. Сделан- ные им здесь наблюдения живых животных и ископаемых окаменелостей пошатнули его представления о мире. Дейс- твительно, растения и животные приспосабливаются к ок- ружающему их миру, как об этом писал Пэйли, но делают это не единожды, а много раз. Образ часовщика, раз и навсегда отрегулировавшего безупречный часовой механизм природы, померк и потускнел. Церковная догма о существовании ин- дивидуального Бога утратила достоверность. Дарвин размышлял и медлил более двадцати лет, и только в 1859 году вышла его большая книга, написанная в противо- вес сочинению Пэйли: «О происхождении видов путем естес- твенного отбора». Прямо-таки вздыхая, Дарвин констатиру- ет: «Мы не можем больше считать, что изумительный замок раковины двустворчатого моллюска был задуман и изготов- лен разумным существом подобно тому, как человек задумы- вает и изготовляет дверной замок». Там, где Пэйли желал видеть великую гармонию, Дарвин возвращается к образу борьбы за существование. Если приро-
Я — это я? И если да, то насколько? 27Б да и есть часовщик, то слепой: у природы нет глаз, она не смот- рит в будущее. Она ничего не планирует заранее. У нее нет способности к представлениям, нет предвидения, она вообще никуда не смотрит. Имя почтенного архидьякона из Карлайла встречается в сочинении Дарвина лишь единожды — это похвала за верное наблюдение: «Естественный племенной отбор никогда не со- здаст такого строения представителей вида, каковое бы при- носило им больше вреда, чем пользы. Ни один орган не уст- роен так, чтобы причинять мучения или вред своему облада- телю. Верный баланс между пользой и вредом, определяющий возникновение того или иного признака, показывает, что в целом он всегда оказывается выгодным». Влияние Пэйли на Дарвина не помешало эволюционной теории утверждать самостоятельность приспособления видов к природе. На место Бога как первопричины и действующе- го начала Дарвин ставит природу. «Природа делает» (nature does) — это самая частая и излюбленная формулировка Дар- вина. Но уже современник Дарвина Флуранс (см. главу «Кос- мос духа») раскритиковал эту уловку: «Природа не может быть субъектом! Как может она целенаправленно действовать, не имея цели? Как может она додумывать и доводить вещи до конца, если она не думает?» Несмотря на то что теория Дарвина о самостоятельном приспособлении видов в течение тридцати лет завоевала об- щее признание, некоторые принципиальные сомнения оста- ются и по сей день. Сегодня критики теории Дарвина выступают под знаме- нем «Интеллектуального замысла». Автором этого термина стал непримиримый противник Дарвина, крупный ирланд- ский физик лорд Кельвин. Критика Кельвина сильно досаждала Дарвину, так как этот профессор физики из Глазго пользовался всемирной из- вестностью. Во-первых, Кельвин сомневался, что у предло- женной Дарвином эволюции было достаточно времени для того, чтобы она на самом деле произошла. Он рассчитал, что возраст Земли составляет около 98 миллионов лет, а потом уменьшил это число еще на 24 миллиона. Будь Земля старше, ошибочно полагал Кельвин, ее ядро было бы не таким горя- чим, как сейчас. Кельвин не учел, что высокая температура
276 Рихард Давид Прехт ядра Земли длительно поддерживается за счет радиоактив- ности. В 1871 году, в год выхода в свет книги Дарвина о проис- хождении человека из животного царства, Кельвин заговорил о настоятельной необходимости допущения «интеллектуаль- ного и благожелательного замысла» («intelligent and benevolent design»). Сегодня лозунг «intelligent design» объединяет множество людей, желающих видеть Бога, а не природу, первопричиной сложного устройства жизни как явления. Их влиятельным ру- пором является «Discovery Institute» — христианско-консер- вативный интеллектуальный журнал, выходящий в Сиэтле, штат Вашингтон. Многочисленные теории интеллектуального дизайна еди- нодушны в двух основополагающих принципах: все они ис- ходят из того, что физика и биология не могут в достаточной мере объяснить мир. Последователи этого направления верят, что есть только одно, действительно убедительное решение проблемы: допущение существования интеллектуального и планирующего Бога. Косвенным доказательством существо- вания Бога они считают тот факт, что физические константы удивительным образом согласованы друг с другом. Малейшее отклонение от этих констант сделало бы невозможной жизнь на Земле вообще и существование самого человека — в част- ности. Само по себе это наблюдение, безусловно, верно. Но дейс- твительно ли отсюда следует утверждение о непременном вли- янии Бога? Все зависит от того, как оценивают эту тонкую согласованность физических и биологических процессов. Сама мысль о том, что человек появился на Земле случай- но, представляется такой чудовищной, что кажется большинс- тву людей невероятной. Но является ли это доказательством необходимости? Возможны самые маловероятные случаи как варианты среди миллионов других возможностей. Целесообразность природы, как считают большинство ученых-естественников, не стоит переоценивать. Прежде все- го у биологии есть проблемы с представлением о том, что в природе все по необходимости устроено великолепно, краси-
Я — это я? И если да, то насколько? 277 во и целесообразно. Между тем в истории нашей планеты было пять геологических катастроф, совпадающих по времени со сменами периодов возраста Земли. Эти катастрофы сопро- вождались массовой гибелью и вымиранием растительных и животных видов. Кроме того, отнюдь не каждая деталь, допущенная эволю- цией, является благом. Например, у всех млекопитающих семь шейных позвонков, но дельфину было бы лучше, будь у него их на один-два меньше. Тот, кто увидит жирафа на водопое, от души пожелает ему еще пару шейных позвонков. У самца бабируссы на Сулавеси причудливо изогнутые клыки, не пред- ставляющие для животного никакой пользы. То, что эти клы- ки тем не менее у зверя есть, отнюдь не является признаком целесообразности. Вероятно, они ему просто не мешают и не причиняют вреда. При ближайшем рассмотрении не все в природе можно считать результатом интеллектуального замысла. Явно ни бо- жественный разум, ни интеллект природы не имеют отно- шения к тому, что глубоководные креветки обладают ярко- алой окраской. Да, это очень красиво. Но для кого? В глу- бинах океана нет света, там царит непроглядный мрак. Креветки и сами не знают, какого они цвета. Ради какой высшей цели дрозды подражают звонкам мобильных теле- фонов и почему они красивее всего поют, когда брачный сезон давно прошел и в их пении нет никакого эволюцион- ного смысла? Как получается, что люди влюбляются в пред- ставителей своего собственного пола? Эти вопросы без от- ветов обнажают недостатки эволюционной теории, утверж- дающей, что каждый феномен, каждую форму поведения можно трактовать как оптимальное приспособление к усло- виям окружающего мира. Но эти недостатки никоим обра- зом не поддерживают теорию «Интеллектуального замысла», ибо доводы против целесообразности в теории Дарвина в еще большей степени касаются представлений о разумном плане создания природы. Современная тенденция в биологии — осторожное умень- шение роли целесообразности в эволюции видов. В свете та- кого подхода звезда «Интеллектуального замысла» еще боль-
278 Рихард Давид Прехт ше клонится к закату. Жизнь, согласно новому взгляду, есть нечто большее, чем сумма ее составных частей. Теперь вмес- то простого чередования причин и следствий появилось но- вое волшебное слово: «самоорганизация». Организмы не просто складываются из атомов и молекул, как игрушки конструктора «Лего», организмы возникают в сложном взаимодействии с окружающей средой. Растущий в подвале зародыш картофеля имеет белый цвет и лишен ли- стьев, на грядке же куст картофеля зеленый и изобилует ли- стьями. То же самое в необозримом масштабе относится и ко всем другим живым существам. В процессе образования обратных связей с остальным ми- ром природа постоянно изобретает что-то новое. Жизнь, со- гласно этому предположению, обладает такой сложной струк- турой, что ее надо описывать как особую форму организации материи. В жизни присутствует некое своеобразие, превыша- ющее сумму ее частей. Понятий и постулатов классической физики здесь так же недостаточно, как и при описании кос- мического происхождения Вселенной. В 1929 году Альберт Эйнштейн сказал в одном интервью: «Мы находимся в положении маленького ребенка, вошедше- го в огромную библиотеку, уставленную великим множеством книг на разных языках. Ребенок знает, что кто-то написал все эти книги, но не знает, как это происходило. Он не понимает языков, на которых они написаны. Ребенок смутно улавлива- ет некий мистический порядок в расстановке томов, но не зна- ет, в чем заключается этот порядок. Таково, на мой взгляд, от- ношение даже самого интеллектуального человека к Богу. Мы видим чудесным образом устроенную Вселенную, подчиняю- щуюся определенным законам, но понимаем эти законы лишь в самых общих чертах. Наш ограниченный рассудок не в со- стоянии понять таинственные силы, приводящие в движение целые созвездия». Давайте забудем, что в приведенной цитате Эйнштейн на самом деле допускает существование творца физических при- родных констант, то есть признает существование автора книг, стоящих в библиотеке. Общим, признанным всеми пунктом его сравнения является простая ограниченность нашего ра-
Я — это я? И если да, то насколько? 279 зума. Какой бы предмет мы ни исследовали, мы всегда конст- руируем природу средствами и возможностями нашего мыш- ления. Но мозг позвоночного животного и объективная ре- альность не суть подходящие друг другу кусочки мозаики. Мы сами создаем свое представление о том, что могло бы быть «объективной реальностью». «Реальная действительность» была и остается, по необходимости, конструктом нашего рас- судка, и место, которое мы хотим очистить от Бога, передает- ся каждому отдельному индивиду. Биологи еще долго будут заниматься вопросом о том, мож- но ли объяснить обитаемый мир причинами и следствиями или здесь главенствует принцип самоорганизации. Дебаты только начались. Примечательно, что биологическая концеп- ция самоорганизации с самого начала привлекла внимание представителя совершенно иной области науки — социолога. С этим человеком, вероятно самым крупным социологом вто- рой половины XX века, мы ближе познакомимся в следующей главе, и прежде всего с его разъяснением самого таинствен- ного, если не считать религии, феномена — любви. • Абсолютно нормальная невероятность. Что такое любовь?
БИЛЕФЕЛЬД Абсолютно нормальная невероятность Что такое любовь? 1968 год. В большинстве немецких университетов царит оживление, какого не было уже много лет. Студенческое дви- жение протеста достигло своего пика; одним из основных цен- тров этого движения, помимо берлинского, стал Университет Иоганна Вольфганга Гете во Франкфурте. Самые жаркие дис- куссии между студентами и преподавателями разгораются на факультете социологии. Профессора Юрген Хабермас и Те- одор В. Адорно по своим политическим взглядам близки сту- дентам, но не разделяют их революционного порыва. Про- фессора считают режим Федеративной Республики «реак- ционным» и «позднекапиталистическим», но не верят, что государственный порядок можно изменить насильственным путем. К зимнему семестру 1968/69 года дело наконец доходит до шумного скандала. Лекции Адорно сорваны, известный фи- лософ и социолог подвергнут осмеянию, Институт социаль- ных исследований занят полицией. Под впечатлением этих событий Адорно отменяет все свои лекции и семинары. Уни- верситет сталкивается с проблемой: где можно немедленно раздобыть профессора на текущий семестр? Да еще такого, который согласился бы прыгнуть в кипящий котел социоло- гического факультета. К великому удивлению администрации, такой кандидат все же нашелся: никому не известный соро- каоднолетний управленец из Мюнстера Никлас Луман. Тема лекции: «Любовь как страсть». Лекция о любви? И это в то время, когда социология, да что там социология — все гуманитарные и общественные на- уки занимаются исключительно дискуссиями о «позднем ка- питализме»? Кто этот отчаянный смельчак, который в разгар студенческих волнений готов преподать двадцати любопыт- ным, не участвующим в стачке студентам, пришедшим в боль-
Я — это я? И если да, то насколько? 281 шой лекционный зал на втором этаже главного здания, свою «Теорию интимности»? Этот человек родился в 1927 году в Люнебурге. Отец его — пивовар, мать родилась в Швейцарии в семье хозяина гости- ницы. Луман посещает гимназию «Иоганнеум». Незадолго до ее окончания его призывают в вермахт, а в 1945 году он нахо- дится в американском лагере для военнопленных. В 1946 году он сдает выпускные экзамены и поступает на юридический факультет во Фрейбурге. В 1953 году, после сдачи государст- венного экзамена, Луман устраивается на работу в Высший административный суд Люнебурга, а затем переезжает в Ган- новер. В свободное время прочитывает гору специальной ли- тературы всех времен и по всем отраслям знаний, записывая в блокнот интересные мысли. В 1960 году он по чистой слу- чайности получает право годичной стажировки в Гарвардском университете. Луман осваивает в Бостоне управленческую науку и зна- комится с известным американским социологом Толкоттом Парсонсом. Согласно теории Парсонса, общество подразде- ляется на не зависимые друг от друга функциональные систе- мы — этой идеей Луман проникается сразу. По возвращении в Германию он работает на скромной должности референта в Высшей школе государственного уп- равления в Шпейере. Окружающим не бросается в глаза, что для занимаемой должности у этого человека слишком высо- кая квалификация. Только после публикации первой книги — «Функции следс- твия формальной организации» — на своевольного и ориги- нального управленца обращают внимание два профессора- социолога из Мюнстера. Гельмут Шельски, один из ведущих германских социологов того времени, распознает в Лумане спящего великана. Как Бертран Рассел открыл в Кембридже гениального Витгенштейна, так и Шельски разглядел в Лума- не неоткрытого гения. Но этому гению не хватало интереса к университетской карьере. С большим трудом Шельски удает- ся заманить Лумана в Мюнстер, чтобы «он не вошел в исто- рию незадачливым правительственным советником». В 1966 году тридцатидевятилетний Луман, уже опублико- вавший в Шпейере свою первую работу, получает ученую сте-
282 Рихард Давид Прехт пень (еще одна параллель с Витгенштейном), что очень не- обычно для немецкого университетского ландшафта. В следу- ющем году происходит событие еще более необычное — Думай становится доцентом. Мало того, в только что открытом Уни- верситете Билефельда Шельски приготовил для Лумана место профессора, и в 1968 году Думай эту должность занимает. По- скольку учебное заведение пока работает со сбоями, Думай в течение зимнего семестра 1968/69 года читает лекции во Франк- фурте — вместо Адорно. До выхода в отставку в 1993 году Думай преподавал в Би- лефельде, где и жил первые десять лет своей профессуры. Пос- ле смерти жены Думай переезжает в расположенный в Тевто- бургском лесу городок Эрлингхаузен. День его строго распи- сан едва ли не по минутам. С раннего утра до позднего вечера он работал над книгами, только днем позволял себе короткую прогулку с собакой. В 1998 году Думай умер в возрасте семи- десяти одного года от рака крови. Шельски оказался прав во всем: ученый управленец стал титаном социологии. Представлять его в этой книге филосо- фом любви — в какой-то степени фривольное лукавство. Но думаю, это лукавство пришлось бы ему по вкусу, ведь его пер- вая лекция во Франкфурте зимой 1968/69 года раскрывает Лу- мана как человека, обладающего тонким чувством юмора. На- верняка он и сам посмеялся над этим со свойственным ему ироничным блеском в глазах. Выбирать из работ Лумана места о любви все равно что считать Канта религиозным философом, а Декарта — врачом. Но все же такой подход имеет смысл. С одной стороны, слож- ную работу Лумана можно вполне представить себе на приме- ре темы любви, а с другой — он действительно внес важный вклад в разработку философского подхода к любви. Однако здесь мы не сможем обойтись без краткого обзора его научной программы. Думай стремился понять, как функционирует общество. Весьма основательный исходный пункт для своих рассуж- дений он нашел в системной теории Парсонса. Другой ис- ходный пункт Луман позаимствовал из биологии, и в этом нет ничего странного или необычного: уже один из основа- телей социологии, современник Дарвина Герберт Спенсер,
Я — это я? И если да, то насколько? 283 ВЫВОДИЛ СОЦИОЛОГИЮ ИЗ ПСИХОЛОГИИ, а ПСИХОЛОГИЮ — из био- логии. Однако по поводу такой модели, которая, отталкиваясь от простых организмов, рассматривает общество как огром- ную их совокупность, Луман лишь снисходительно качал го- ловой. Развитие социальных систем, полагал он вслед за Пар- сонсом, можно объяснить в понятиях эволюционной теории. Но социальные системы никоим образом не являются осо- бо сложными формами биологических систем, несмотря на то что люди — и это несомненно — живые существа. Но почему? Потому, считал Луман, что социальные сис- темы не обмениваются с внешней средой веществом и энер- гией, но обмениваются сообщениями и смыслом. Сообщения и смысл — это нечто сильно отличающееся от белков, настоль- ко отличающееся, что социологу вообще не пристало слиш- ком задумываться о таких фундаментальных биологических основах. То, что люди — живые существа, а следовательно, их можно считать «общественными животными», Лумана вооб- ще не интересовало. Изучать биологию значило для Лумана нечто совсем иное. Вдохновителями для Лумана были чилийские исследова- тели мозга Умберто Матурана и его ученик Франсиско Варе- ла. Матурана принадлежал к числу основателей «теоретиче- ской биологии». В 60-е годы специалист по восприятию цвета в головном мозге занялся вопросом: что такое жизнь? Мату- рана объяснял жизнь как «систему, которая сама себя порож- дает и организует». Как мозг сам производит материю, кото- рой потом занимается, так и организмам приходится посто- янно и непрерывно заниматься тем же, чтобы, сохранив жизнь, воспроизводить себя. Этот процесс Матурана назвал аутопо- эзом (самосотворением). В 1969 году, когда Матурана высказал свои мысли на кон- ференции в Чикаго, Никлас Луман как раз приступил к чте- нию лекций в Билефельде. Когда Луман позже услышал о те- ории аутопоэза, она сразу его заинтересовала, так как чилий- ский ученый описал не только самосотворение жизни и мозга, но и по-новому определил термин «сообщение». Тот, кто общается, утверждал Матурана, не просто пере- дает информацию. Скорее он — с помощью своего, постоян-
284 Рихард Давид Прехт но и непрерывно творимого языка — организует систему. Бак- терии обмениваются между собой веществом и формируют, таким образом, экологическую систему. Области мозга сооб- щаются между собой и формируют нейронную систему. «Не так ли обстоит дело и с социальной системой, — подумал Лу- ман, — с аутопоэтической системой, возникающей посредс- твом языкового (то есть символического) общения (коммуни- кации)?» План Лумана был составлен, правда, намного раньше: точ- ное описание социальной системы общества на основе поня- тия коммуникации. В идее аутопоэза он нашел важный крае- угольный камень для теории, камень, которого ему прежде недоставало. Несмотря на то что позже Матурана посчитал та- кой честолюбивый перенос в высшей степени сомнительным, билефельдский социолог все же сумел воодушевить чилий- ского биолога и других основоположников теоретической био- логии. Луман был не только проницательным наблюдателем об- щественных процессов второй половины XX века, но и насто- ящим «интеллектуальным континентом», создателем велико- лепных теорий. Само использование понятия «коммуника- ция» в социологии уже стало революцией. До Лумана социологи говорили о людях, нормах, соци- альных ролях, об институциях и поступках. Но Лумана не за- нимают люди: в обществе происходит общение, коммуника- ция. И по большому счету не важно, кто при этом вступает в коммуникацию. Решающим является другой вопрос: каким результатом заканчивается коммуникация, к чему она при- водит? В человеческом обществе обменивается не вещество и энер- гия, как среди бактерий, обмениваются не нейроны, как в го- ловном мозге, — обмениваются ожидания. Но как именно они обмениваются? На какие ожидания рассчитывают участники коммуникации? Что из этого возникает? Каким образом уда- ется в процессе коммуникации так обмениваться ожиданиями, что возникают современные социальные системы, каковые в дальнейшем функционируют стабильно и независимо от иных влияний: такие системы, как политика, экономика, право, на- ука, религия, воспитание, искусство или любовь.
Я — это я? И если да, то насколько? 285 Любовь, по Луману, тоже социальная система, построен- ная из ожиданий, или, точнее, из далекоидущих, ожидаемых и потому четко зафиксированных ожиданий, то есть из кодек- сов. Книга Лумана «Любовь как страсть» — он опубликовал ее лишь через пятнадцать лет после своей первой лекции во Франк- фурте — это книга об истории и современном состоянии ко- дексов любви. То, что мы сегодня понимаем под любовью, считает Луман, является чувством в меньшей степени, чем ко- дексом, очень, впрочем, буржуазным кодексом, возникшим в конце XVIII века. Фраза «Я люблю тебя!» содержит нечто намного большее, чем изъявление чувства, как, например, в предложении «У меня болит зуб». В первой фразе имеется в виду целая систе- ма обещаний и ожиданий. Тот, кто уверяет в своей любви, обе- щает, что считает свое чувство надежным и что будет заботить- ся о предмете своей любви. Что он готов, как любящий чело- век, вести себя так, чтобы его любовь в глазах окружающих выглядела как того требует наше общество. Потребность в любви возникает из определенного рода са- мооценки. Чем меньше человек зажат тесными рамками об- щества и чем менее устойчиво его положение, тем сильнее его потребность ощущать себя особенным — индивидом. Однако современное общество делает эту задачу индивида весьма за- труднительной. Общества распадаются на отдельные социаль- ные системы, аутопоэтические миры, озабоченные лишь са- мовоспроизведением и сохранением системы. В описаниях Лумана системы ведут себя в точности как организмы по условиям дарвинизма. Ресурсами окружающе- го мира эти системы пользуются для того, чтобы продлить свое существование. В такой ситуации для индивидов остается мало места. Десять лет работы в органах государственного управления позволили Луману убедиться, что социальные системы про- тиворечат всякой индивидуальности. Единичный человек се- годня разорван на части: он отец или мать семейства, он ис- полняет определенную роль на работе, он играет в кегли или в бадминтон, он член интернет-сообщества или сосед, он на- логоплательщик и бывший супруг. Сохранить целостную индивидуальность в таких условиях непросто. Не хватает подтверждения, в зеркале которого еди-
28Б Рихард Давид Прехт ничное индивидуальное могло бы увидеть себя целиком, то есть как неделимого индивида. Такое целостное представление о себе — по Луману — да- ется человеку любовью; такова ее функция. Такая вот редкая и поэтому маловероятная форма коммуникации, но при этом совершенно нормальная. Соответственно такому опре- делению любовь есть нормальная невероятность найти свое счастье в счастье другого. Образ этого другого, который рису- ет себе любящий, настолько сильно изменен и искажен, что любимый человек ускользает от «нормального» наблюдения. Это неотъемлемое качество, присущее только любви: влюб- ленный видит улыбку, но не замечает недостающих зубов. Лу- ман пишет об этом с неподражаемой трезвостью: «Внешнее разрушается, внутреннее напряжение обостряется (в смысле становится более интенсивным). Стабильность отныне обес- печивается лишь личными внутренними ресурсами». Процесс, в котором любящие согласовывают друг с дру- гом свои ожидания, является очень трудным, ибо он в боль- шой мере подвержен разочарованиям. Как нарочно, самый хрупкий из всех кодексов — и в этом величайший парадокс любви — должен гарантировать высшую меру стабильности. Чем в большей степени любящий может быть уверен в том, что его ожидания стабильности оправдываются, тем свобод- нее становятся любовные отношения, тем меньше в них на- пряжения (не важно, в плохом или хорошем смысле). Совер- шенно согласованные ожидания ожиданий надежны, но не стимулируют: они затушевывают невероятность, придающую прелесть отношениям. Романтическая идея любви как соче- тания чувства, полового вожделения и добродетели, по Лума- ну, есть завышенное к ней требование. Найти вообще какой- то смысл в мире другого человека, при этом всего лишь на вре- мя, — это и так уже слишком много. На этом месте стоит ненадолго остановиться, чтобы задать вопрос «зачем?», на который Луман не дает ответа. Почему безудержное вожделение, возникающее на первых порах лю- бовных отношений, не сохраняется надолго? Почему изнаши- вается желание? Неужели это действительно всего лишь во- прос просчитанных ожиданий ожидания? Может, стремление к другому человеку исчерпывается только при таких любов- ных отношениях, когда плохо функционирует коммуникация,
Я — это я? И если да, то насколько? 287 или, по-другому, согласование ожиданий? То есть в плохих любовных отношениях? Но нет ли здесь иных причин, ока- завшихся вне поля зрения Лумана, например причин биохи- мических? Лумана подвергали острой критике за то, что он исключил из рассмотрения биологию и ее влияние на наши чувственные миры. Например, бременскому исследователю мозга Герхарду Роту совершенно непонятно, почему такие социологи, как Луман, не рассматривают человека как биологический инди- вид. К этому надо добавить, что большинство ученых, зани- мающихся головным мозгом, высмеивают вдохновителей Лу- мана — Матурану и Варелу, как каких-нибудь зоологических экзотов, по причине того, что их взгляды невозможно под- твердить или опровергнуть экспериментально. Возражение Лумана на эти обвинения было абсолютно невозмутимым: пока специалисты по мозгу соединяют меж- ду собой нейронные пучки, а не ожидания, социологи могут со спокойной душой соединять между собой ожидания, а не нейронные пучки. Именно здесь, поЛуману, находится водо- раздел между функционально-самостоятельными системами биологии и социологии: существенно то, что существенно именно в данной системе. Тем не менее следует заметить, что Луман — с точки зре- ния биологии — в своем понятии любви смешивает несколь- ко различных состояний сознания. В оправдание можно со- слаться на то, что упомянутое понятие любви не слишком сильно вводит в заблуждение, если рассматривать его в обще- ственном контексте. В реальной жизни всегда можно понять, о чем идет речь. Но это ничего не меняет в том факте, что ис- пользуемое Луманом в самом общем смысле понятие любви как потребности в «самопредставлении» в глазах другого че- ловека, не только в биологическом, но и в социально-реле- вантном отношении представляет собой лишь один случай из множества других. Луман не ведет речь о чувстве первой влюбленности. Ув- лечься кем-то — это совершенно необязательно утвердиться в глазах объекта увлечения. В противном случае любовь под- ростка к какой-нибудь поп-звезде была бы вовсе лишена смысла, какового в ней, вероятно, и без того нет. Секс не-
288 Рихард Давид Прехт обязательно означает потребность в ощущении собствен- ной цельности. Если для одного или одной суть любви за- ключается в сексе, то другой или другая могут избегать такой трактовки. Вместо отыскания собственной идентичности часто, напротив, преобладает стремление к некой роли, кре- щению трудной шарады, которое облегчается половым воз- буждением. Следующее возражение таково: если любовь действитель- но является только общественным кодом, то нет никакого смысла в применении этого понятия к животному царству (об этом аспекте мы еще поговорим). Мало того, любовь в этом случае исключается из обращения с животными. «Любовь к животным» при таком понимании вопроса превращается в полный абсурд. Старое средневерхненемецкое слово «Liebe» (любовь), оз- начающее «доброе, приятное, ценимое», теперь должно быть разложено на составные части. Общим в родительской любви в животном царстве и среди людей, половой любви, братской любви, дружеской любви является лишь то, что любящий про- являет сильную склонность к другому живому существу, что он «заключает его в своем сердце». Следует различать чувс- твенную и духовную любовь, а также нравственный импера- тив: например, христианскую заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя». В смысле последнего утверждения, которое в разных фор- мах встречается и в других религиях, можно, однако, усом- ниться. Любовное чувство не может возникнуть по требова- нию, посему такие призывы в качестве средства защиты нравс- твенности представляются довольно сомнительными. «Уважай ближнего, если не можешь его полюбить». Вероятно, такое требование не было бы чересчур завышенным. Могут ли животные переживать любовные чувства, пусть и в иной форме, нежели люди, вопрос спорный. Если мы не знаем, каково быть летучей мышью (см. главу «По ту сторо- ну колбасы и сыра»), то не знаем и того, могут ли животные любить. Мнения по этому поводу существуют самые разно- образные. В настоящее время в исследованиях поведения слово «лю- бовь» не употребляют, разделяя ее на «сексуальность» и «при- вязанность». К своеобразным представлениям исследовате-
Я — это я? И если да, то насколько? 289 лей поведения относится, например, представление о том, что оценку особой способности человека к любви можно вывес- ти только на основании изучения длительного моногамного партнерства. Здесь сразу возникает троякая проблема: из рас- смотрения полностью выпадает то, что называют родитель- ской любовью. Это весьма сильное чувство между матерью и детенышем назвали привязанностью и подозрительно быстро смахнули со стола. Следующий вопрос: почему пожизненное моногамное партнерство в животном мире не считается любовными от- ношениями? Например, по этому критерию гиббоны и хищ- ные птицы способны к любви, а шимпанзе и утки — нет. И наконец, надо сказать, что и люди вступают в немоно- гамные любовные отношения, и, вероятно, делают это с эпо- хи палеолита, если не раньше, когда биологический отец до- статочно часто оставался неизвестным. Моногамия людей, как можно не без оснований предпо- ложить, возникла позже, чем любовные чувства, но никак не наоборот! Излюбленная биологическая теория о том, что эво- люция изобрела «любовь» как «социальную связь» только для того, чтобы обеспечить человеку длительное время для воспи- тания потомства, сегодня многими оспаривается. Именитые биологи пожимают плечами или удивленно вскидывают бро- ви, когда их просят что-нибудь сказать о любви. Понятие любви в биологии не определено. Смелее всех здесь снова оказались исследователи головного мозга. По меньшей мере им известны участки мозга, отвечающие за по- ловое влечение, — в первую очередь это гипоталамус. Знаме- нательно однако, что у женщин и мужчин при этом работают разные его ядра. У женщин бал правит вентромедиальное ядро, а у мужчин — преоптическое ядро. Эти ядра регулируют чувс- твенное желание. (Некоторые нейробиологи видят в этом при- чину того, что мужчина в большей степени, чем женщина, воз- буждается от зрительной стимуляции.) Новейшие исследования с помощью методов визуализа- ции позволяют утверждать, что в возникновении чувства влюбленности играют роль оба ядра. Существует биохими- ческая связь между половым влечением и влюбленностью — правда, пока это можно утверждать с осторожностью, ибо 10-752
290 Рихард Давид Прехт вне сканера магнитно-резонансного томографа влечение и влюбленность могут встречаться и по отдельности. Влюблен- ность очень часто сочетается с половым влечением, обратное же верно далеко не всегда. В противном случае можно было бы говорить о том, что любители порнографии все время на- ходятся в состоянии влюбленности. Ключевую роль в возникновении влюбленности играет гормон окситоцин. Когда во время полового акта мужчина и женщина опьяняют друг друга, у них обоих происходит мощ- ный выброс окситоцина. Действие этого гормона сравнимо с действием опиатов: он возбуждает, опьяняет и одновременно успокаивает. После опытов с мышами-полевками окситоцин был по- священ в «гормоны верности», или в «гормоны привязаннос- ти». В отличие от вырабатывающих меньше окситоцина гор- ных мышей степные полевки моногамны. Американские уче- ные под руководством Томаса Инзела, директора знаменитого исследовательского центра «Yerkes regional primate research center» ( «Региональный центр по изучению приматов Йерк- са») при университете Атланты (см. главу «Обезьяна в культур- ном лесу»), нарушили счастливую семейную идиллию полевок введением веществ, блокирующих действие окситоцина. С супружеской верностью тотчас было покончено — полевки стали такими же гуленами, как и их горные родственники. При том, что степные полевки теперь демонстрировали «неразбор- чивое половое поведение», введение вазопрессина (вещества, весьма сходного с окситоцином) горным мышам сделало из них примерных отцов и матерей семейств. Влияние рецепторов окситоцина на стремление к привя- занности и на способность к ней у человека представляется се- годня в высшей степени вероятным. Например, психолог Сет Поллак из Калифорнийского университета в Монтеррее пока- зал, что уровень окситоцина у детей из сиротских приютов ниже, чем у детей, растущих в семьях с любящими родителя- ми. Окситоцин, если можно так выразиться, является долго- срочным цементирующим веществом. У матерей окситоцин вызывает родовые схватки, повышает приток молока и усили- вает привязанность к ребенку. У пар он обеспечивает переход первого сексуального переживания в длительную привязан- ность.
Я — это я? И если да, то насколько? 291 Относительно независимо от окситоцина в мозге влюб- ленных работают другие центры и биохимические «боевые от- равляющие вещества». Первыми подозреваемыми являются: поясная кора, участок, имеющий отношение к концентрации внимания; мезолимбическая система, которую называют еще центром вознаграждения; фенилэтиламины вызывают чувс- тво воодушевления. Присутствуют тут и давние, можно ска- зать, традиционные, подозреваемые (см. главу «Влюбленный мистер Спок»): норадреналин вызывает возбуждение, а допа- мин — эйфорию. Уровень этих веществ повышается, а уровень усыпляющего серотонина снижается, что гарантирует извест- ную невменяемость. К тому еще добавляются приличные дозы собственных оглушающих веществ — эндорфина и кортизо- ла. Спустя некоторое время этот всплеск проходит. Трехлетняя влюбленность считается максимальной про- должительностью чувства, но в среднем влюбленность длится от трех до двенадцати месяцев. Согласно международной ста- тистике, наибольшее число разводов происходит на четвертом году супружеской жизни. Щербинки, которых раньше не за- мечали, теперь просто лезут в глаза. Биохимическим спасите- лем семьи остается один окситоцин. Так что же можно сказать о любви? Что нового мы узнали в промежутке между окситоциновыми рецепторами и «само- утверждением в глазах другого»? Где между мозгом и вывода- ми Лумана находится истина? Все новое возбуждает, все удивительное стимулирует — как негативно, таки позитивно. Невероятное возбуждает сильнее, чем вероятное. Неопределенность раздражает как в хорошем, так и в плохом. В этом пункте наука о мозге и теория систем едины. «Абсолютно нормальная невероятность» — это любовь, как в биохимическом, так и в социологическом смысле. Это исключительный чувственный опыт, определяемый жестким биохимическим паттерном и известными социологическими кодексами. Наш мозг боится скуки; похоже, уже по этой при- чине он любит любовь. Нет потому ничего более подозритель- ного, чем надевшее безобидную маску христианское требова- ние, которое известный евангелический священник Дитрих Бонхефер однажды сформулировал так: «Любовь ничего не требует от другого. Она делает все ради другого». Но тогда мож-
292 Рихард Давид Прехт но спросить: «С какой целью?» Если верно, что любовь — это представление себя в глазах другого, то в ее отражении мы, при всей нашей предполагаемой самоотверженности, видим самый волнующий для нас образ — самих себя. Кто или что есть «мы сами», мы таким способом не узна- ем. Но наша самость, да по-другому и быть не может, имеет прямое и непосредственное отношение к решениям, которые мы принимали и принимаем в нашей жизни, ибо решения, повторим вслед за Луманом, — это различие, каковое жизнь каждый раз проводит по-разному. Но насколько мы свободны в принятии решений? • Do be do be do. Что такое свобода?
НАКСОС Do be do be do Что такое свобода? В старом городе Наксосе (или Хор), который, как и мно- гие греческие города, раскинулся на морском берегу и склоне горы, на середине карабкающейся вверх улочки есть площадь и таверна. Ржавые кроны эвкалиптов тянутся к солнцу из тени домов. Кормят в таверне вполне сносно и сравнительно недо- рого. По вечерам заведеньице заполняется туристами с рюк- заками и молодыми семьями. Мужчины громко ораторству- ют, девушки хихикают, дети весело щебечут. Во всяком случае, так было летом 1985 года, во время того достопамятного от- пуска на Кикладах, когда я твердо решил стать философом. Интерес к биологии — это была моя первая страсть — на- чался с того, что я заинтересовался, почему из проглоченных вишневых косточек в животе не вырастают деревья. Началом же моего пути в философию стало прочитанное мною изрече- ние. В первый же вечер, проведенный в таверне, мне броси- лась в глаза вделанная в стену каменная плита с надписью: То be is to do (Быть — значит делать) — Сократ То do is to be (Делать — значит быть) — Сартр Do be do be do (Ду-би-ду-би-ду) — Синатра Позже мне стало ясно, что никто в таверне не мог сам при- думать это широко известное изречение. Но тогда я прочитал его впервые. Оно занимало меня намного дольше, чем того требовала острота. Во время того отпуска я впервые «позна- комился» с Сократом. Говорил ли он на самом деле, что быть — это значит что- то делать, я не знал. Но это мне нисколько не мешало. То, что бытие означает действие, — было для меня очевидным и рань- ше. Но вторая фраза заставила меня задуматься: что-то делать — это значит быть? Утверждение показалось мне загадочным.
294 Рихард Давид Прехт О Сартре я слышал. Знал, что это политически ангажирован- ный человек, посетивший Фиделя Кастро на Кубе и терро- риста Андреаса Баадера в тюрьме. Но этот факт не объяснял, отчего все-таки делать — значит быть. Разве не должен чело- век сначала быть, чтобы он мог что-то делать? Мне трудно было понять смысл фразы. Возможно, однако, для этого име- лись основательные причины, ибо теперь я считаю, что оши- бались оба — и Сартр, и Сократ. Единственный, кто из них троих оказался прав, — это Синатра, о чем и пойдет речь в этой главе. После отпуска в Греции я начал в Кельне изучать фило- софию. На первом курсе университета я познакомился с де- вушкой с темными локонами, большими глазами и красивым грудным голосом. Не стану называть ее настоящее имя — пусть она будет Розали. Когда я первый раз пришел к ней в гости — шкафы «Икеа», макраме с цветочными горшками, кровать «Футон», — мне сразу бросилась в глаза лежащая на ночном столике книга «Мандарины Парижа» Симоны де Бовуар. Знаменитая жен- щина — философ и подруга Сартра повествует в этой книге о трудных послевоенных годах в Париже. Сливки французской интеллигенции, и среди них, конечно, Сартр и Бовуар, ночи напролет вели разговоры о бессмысленности существования, о непонимании между людьми и бредили о решительных дейс- твиях, которыми можно положить конец безрадостному по- ложению. Книга стала бестселлером, и хотя со времени ее выхода в свет прошло уже больше тридцати лет, мысли, идеи и выводы автора воодушевили Розали. Прежде всего, конечно, сказалось очарование Парижа. В 80-е годы Париж оставался самым волнующим городом Ев- ропы — по крайней мере в студенческих фантазиях. Все изме- нилось только в 1989 году, когда с падением стены таким го- родом для многих из нас стал Берлин. Кроме того, Розали импонировало представление о полной свободе личности, найденное ею в философии Сартра. Не общество и не психо- логические стереотипы определяют человека, нет. Каждый че- ловек свободен делать то, что хочет. Он полностью, в ничем не ограниченной мере, несет за себя ответственность. То, что формирует индивида, «изобретает» он сам. Излюбленная фор-
Я — это я? И если да, то насколько? 29Б ма индустрии потребления о том, что надо постоянно заново изобретать себя, восходит к Сартру: «Своими поступками ри- сует человек свое лицо». То do is to be. Мысль о том, что все мои решения определяет исключи- тельно моя свободная воля, пришлась по вкусу и мне. Прав- да, я пока особенно не применял этот принцип в жизни, как, впрочем, и Розали. В сравнении с жизнью мандаринов Пари- жа наша была довольно скучна и однообразна. Может, при- чина в моем малодушии? Эта мысль постоянно меня занима- ла и вызывала неприятное чувство. В ней было что-то фаль- шивое. Действительно ли это недостаток мужества, или тут что-то иное? Тем временем Розали попыталась изменить свою жизнь. Она бросила университет, уехала в Штутгарт и поступила в ак- терскую школу. Но актер — это тоже всего лишь профессия. Розали вступила в группу поиска собственной личности, ста- раясь найти скрытое собственное «я». Когда мы встретились, я жестоко ее раскритиковал. Я ци- тировал Никласа Лумана, тогда очень популярного в Кёльн- ском университете. Будущий руководитель моей докторанту- ры привез из Билефельда идеи Лумана и насаждал их на фи- лософском факультете. «Вопрос «Кто есть я?», — бросил я в лицо Розали, — необ- ратимо ведет во тьму, откуда можно выбраться только обман- ным путем». Впрочем, мои тирады не произвели на Розали впечатления. Но у меня и на это нашелся ответ из Лумана: «Влияние психотерапии на нравственность трудно оценить, но его следует бояться». Психотерапия — так я тогда думал — была противоположностью идеи Сартра То do is to be. Это по- пытка отыскать бытие, выставленное на всеобщее обозрение. Именно это я и считал самым страшным призраком. Сегодня мне думается, что я слишком строго судил Роза- ли. Сам того не замечая, я подошел к ней с меркой, в которой в глубине души сомневался и сам: в том, что человек полно- стью свободен от всех внутренних и внешних принуждений. Что только по поступкам можно судить о человеке. «Своими поступками рисует человек свое лицо». Не слишком ли это высокое требование к человеку? А как Сартр пришел к таким выводам?
296 Рихард Давид Прехт Мысль о том, что человек обречен «быть свободным», красной нитью проходит через главное сочинение Сартра «Бытие и ничто». Вся книга — это полемика с вдохновителя- ми и духовными отцами Сартра Эдмундом Гуссерлем и Мар- тином Хайдеггером. Гуссерль — основатель феноменологии. Новым в этом на- правлении было то, что его автор желал объяснить человека и мир, исходя не из сокрытых сущностей или «внутреннего бы- тия», определяемых правилами и законами, как делал Кант, а методом от обратного. Подобно современному исследователю мозга Гуссерль за- дался вопросом об условиях приобретения опыта. Кант же за- нимался условиями познания, но не опыта; он исходил из су- ществования опыта, но не стал углубляться в суть чувствен- ного опыта. Гуссерль, напротив, поставил опыт во главу угла: «Посредством чего мои чувства сообщают мне о мире?» Не бу- дучи биологом, он отыскал множество красивых и доходчи- вых образов и понятий для описания нашего чувственного восприятия, особенно в связи между зрением и познанием. Ученик Гуссерля, известный Мартин Хайдеггер, создал на этой основе своеобразную жизненную философию, филосо- фию «отношения» к миру. В противоположность метким и точным понятиям Гуссерля, выражения Хайдеггера темны и мистически неопределенны. Именно это и очаровало в нем многих, в том числе Сартра. Когда Сартр опубликовал свою большую книгу, ему было тридцать восемь лет. Шел 1943 год, Франция оккупирована Вермахтом, и те самые нацисты, которым симпатизировал Хайдеггер, были врагами Сартра — участника Сопротивления. Столкновение с Хайдеггером, который, впрочем, как и пре- жде, производил на Сартра сильное впечатление, было лишь одним из конфликтов, скрытых в «Бытии и ничто». Противостояние между ведущим интеллектуалом Третье- го рейха и восходящей звездой французского культурного не- босвода едва ли могло быть более ожесточенным. Здесь — мощный, грубый, укорененный в родную почву, буржуазный до мозга костей Хайдеггер, вооруженный политической двой- ной моралью оппортуниста и двойной половой моралью мел- кого буржуа; там — хрупкий, маленький — метр пятьдесят шесть — Сартр, которого тошнит от буржуазного окружения,
Я — это я? И если да, то насколько? 297 свободный от всякой политической и половой двойной мора- ли, изо всех сил стремящийся не горбясь идти по беспощадно прямой дороге. В начале 40-х годов этот сын рано умершего морского офи- цера и матери родом из Эльзаса оглядывается на свое буржу- азно-элитарное детство, на юность в доме своего деда. Обу- ченный частными учителями и получивший окончательное образование в элитарной гимназии, Сартр обладал незауряд- ными знаниями, которые постоянно и неустанно пополнял, работая в строгом, раз и навсегда определенном ритме. Он много читает и работает ежедневно с девяти до часу, а потом с трех до семи. Этого распорядка он неукоснительно придер- живался всю жизнь. Как философ, Сарт утвердился в мысли о том, что в чело- веке нет ничего надежного, никакой высшей силы и никако- го нравственного закона. Как он сам чувствовал себя лишним и потерянным в семье деда, так же лишним и потерянным чувствует себя человек в мире. Хайдеггер «выбросил в жизнь» человеческое существова- ние — эту формулировку Сартр подкрепляет собственным опытом. Он совершает длительную поездку, иногда вместе со своей спутницей и возлюбленной Симоной де Бовуар, по го- родам Франции, работая учителем в гимназиях. В 1933 году, после захвата власти Гитлером, он в течение года живет в Бер- лине, где начинает писать автобиографически окрашенный роман «Тошнота». По возвращении во Францию Сартр и де Бовуар ведут в Париже «свободную» жизнь. Не вступая в брак, они вместе проживают в двух номерах маленького парижского отеля. В начале Второй мировой войны Сартр, находясь на военной службе, работает над книгой об эпохе Просвещения. Он срав- нительно хорошо переносит и пребывание в плену в Трире. В 1941 году его освобождают из лагеря по болезни глаз. Вместе с де Бовуар Сартр организует группу Сопротивления для борь- бы с прогерманской диктатурой режима Виши. Одновремен- но Сартр пишет театральные пьесы и романы и приступает к своему главному философскому сочинению. После поражения немецкой армии под Сталинградом Сартр возобновляет связи с Сопротивлением и окунается в политическую жизнь. Когда весной 1943 года, несмотря на
298 Рихард Давид Прехт нехватку бумаги в стране, выходит в свет «Бытие и ничто», Сартр — уже известный человек, ключевая фигура француз- ской интеллигенции. Название книги «Бытие и ничто» имеет очень простое зна- чение. Человек, по Сартру, есть единственное животное, за- нимающееся тем, чего на самом деле не существует. Другие животные не обладают способностью к формированию слож- ных представлений и поэтому не могут думать ни о том, чего уже нет, ни о том, чего еще нет. Напротив, люди могут изоб- ретать вещи, которых не было никогда, то есть люди могут лгать. Чем большей способностью к формированию представле- ний обладает живое существо, тем оно свободнее. И наоборот, по Сартру, это означает, что у человека нет вообще ничего, кроме голого существования. В отличие от животных, суть ко- торых определяется заложенными в них инстинктами и сте- реотипами поведения, человек должен все время изобретать и придумывать все новые и новые образцы поведения и по- ступков. «Экзистенция предшествует сущности». Этого, по мнению Сартра, не осознавали и не видели богословы и философы. Они же искали правила и образцы для того, чтобы определить, что такое человек. Однако в мире без Бога эти определения сущнос- ти теряют свою ценность, а связанные с ними моральные мак- симы теряют смысл. Единственное сущностное в человеке — его чувства: тошнота, страх, забота, скука и чувство абсурда. Свою философию Сартр назвал экзистенциализмом. Жесткость, с какой Сартр стремится стереть и уничтожить все, что проецировали на человека его предшественники, а также подчеркивание негативных чувств, вероятно, объясня- ется тяжелым опытом войны. У Сартра силен дух сопротив- ления косности и пустоте: надо сопротивляться (нацистам) и строить что-то новое. В философском плане это чувство вы- ражается бесчисленными призывами Сартра к действию: «Че- ловек — это то, что он совершает», или: «Реальность существу- ет только в действии». Нет оправдания людям, уверовавшим в ничто, ибо они убегают от самих себя и своей ответственнос- ти. Все это, по Сартру, есть самообман. Здесь для философии экзистенциализма возникает труд- ная и почетная задача. В своей следующей книге «Экзистен-
Я — это я? И если да то насколько? 299 циализм — это гуманизм» Сартр определяет философа как просветителя. Он должен побуждать других к жизни в свобо- де, чтобы люди реально состоялись как люди. По Сартру, речь прежде всего идет о плане, который составляет для себя чело- век: «Человек — это план, ничего не существует до этого пла- на, и человек станет только таким, каким сам себя заплани- ровал». Напротив, воля, согласно Сартру, есть лишь следствие та- кого предварительного плана: сначала человек составляет план, а потом прилагает волю к его исполнению. Сартр дейст- вительно утверждает именно это: «То, что мы понимаем под волей, есть осознанное решение, каковое у большинства из нас следует за тем, ради чего мы сами себя создали». Эта мысль очаровала не только мою подругу Розали. Она воодушевила целое поколение послевоенных интеллектуалов, заставив их рассматривать свою жизнь как «план». Причем эти мыслившиеся как сугубо индивидуальные планы в реаль- ности оказались на удивление одинаковыми: одетый в черное меланхоличный экзистенциалист бродит по джазовым под- вальчикам, университетам, кафе и кино неизменный в своем модном конформизме. Жизнь Сартра была напряженной и бурной вплоть до са- мой смерти в 1980 году. Он признан самым крупным француз- ским мыслителем XX века и моральным авторитетом. Можно спорить о реалистичности его представлений о человеческой свободе. Действительно ли индивид настолько свободен от внутреннего и внешнего принуждения, насколько он смог от него отстраниться, как художник от своего произведения? Если Сартр прав в том, что «план», составленный для себя человеком, предшествует его воле, это означает, что человек в состоянии освободиться не только от всех возложенных на него общественных ожиданий. Он сможет стать господином своих влечений и привычек, своих желаний, своей роли, сво- их нравственных представлений и своих отшлифованных в раннем детстве реакций. Человеку понадобится одно лишь мужество, чтобы переосмыслить и изменить эти внутренние и внешние обстоятельства. «Самоосуществление» в духе Сартра стало бы, следова- тельно, своего рода изобретением нашей психики. Залежав-
BOO Рихард Давид Прехт шийся в лавке товар был бы выброшен на помойку и заменен настоящими и ценными вещами. Меня останавливает мое мелкобуржуазное воспитание? Прочь его, лучше я заживу бурной и счастливой жизнью сво- бодного художника и веселого человека! Уже Кант приписал воле такую непреоборимую силу: силу решиться стать разум- ным и свободным. Правда, для Канта свободный поступок тождествен добродетельному поступку, а это очень сильное ограничение. В своем подходе Сартр в известной мере следу- ет Канту, хотя француз совсем не верит в «нравственный за- кон» Канта, запечатленный в нашей душе. Зато Сартр верит в то, что свобода — это самоопределение, а самоопределение есть добродетель. Единственная незадача, правда, вырисовывается со сво- бодой воли. Как мы уже знаем (см. главу «Опыт Либета»), ис- следователи мозга придерживаются в этом вопросе точки зре- ния, не совпадающей с мнением Сартра. Они — ученые — считают, что человек несвободен. Во-первых, он является продуктом своего телесного строения, своего опыта и своего воспитания. И во-вторых: никакое наше ясное сознание не подсказывает нам, что мы должны делать, — это диктует нам темное подсознание. Даже если мне удастся освободиться от множества внешних принуждений, то мои желания, намере- ния и устремления все равно останутся несвободными. Не я управляю моими потребностями, это они мной управляют! И происходит это (по мнению многих исследователей мозга) как раз потому, что я ни при каких обстоятельствах не могу «изоб- рести себя заново». Это и в самом деле обескураживающая новость — ведь, честно говоря, философия свободы Сартра подкупает и рас- полагает к себе. В романе Роберта Музиля «Человек без харак- тера», который когда-то буквально меня околдовал, в самом начале высказана мысль о том, что в жизни, помимо «чувства реальности», должно существовать еще и «чувство возмож- ности». Открыть глаза и увидеть множество альтернативных воз- можностей было моей жгучей потребностью еще с детства, проведенного в жуткой Рейнско-Вестфальской провинции. Но что остается от «чувства возможности», если нет свобод- ной воли, с помощью которой только и можно реализовать
Я — это я? И если да, то насколько? 301 эти возможности? Если я осужден на социальную несвободу моим опытом, воспитанием и образованием, то в реальности я в своих поступках и действиях буду воспроизводить соци- альные программы, играть роли, соблюдать нормы и следо- вать социальному сценарию. То, что я считаю моей волей, мо- ими идеями и моим духом, есть не что иное, как отражение идеологии и культурных штампов. Другими словами, у меня нет воли, как нет и собственных представлений, я просто их себе приписываю. По-другому и не бывает, считает бременский специалист по исследованию мозга Герхард Рот: с точки зрения науки о мозге именно так формируется моя воля и мои идеи. То, что считаю свободной волей, я, без всякого на то пра- ва, пишу на моих знаменах. Причина тому непомерная пере- оценка сознанием своих возможностей. То, что префронталь- ная кора, прячущаяся за моим лбом, считает своей работой, на самом деле является лишь вспомогательной службой: «Наш рассудок можно рассматривать как комитет экспертов, обслу- живающих управляющую поведением лимбическую систему». Те, кто принимает решения, те, кто по своему усмотрению «включает» наши действия, находятся в промежуточном моз- ге. Они настоящие эксперты по переживаниям и эмоциям. Они правят царством чувств, пусть даже ничего не смыслят в сложных рассуждениях и взвешиваниях. Несмотря на это, только лимбическая система, и она одна, решает, что мы бу- дем, в конце концов, делать. Мы будем делать то, что лимби- ческая система сочтет эмоционально приемлемым. В том, что мы подчиняемся темной силе бессознательно- го, едва ли приходится сомневаться. Отрицать это невозмож- но, и вопрос только в одном: что из этого следует? Для Герхар- да Рота свобода в описанном выше смысле — чистейшая ил- люзия. Это можно видеть воочию. Но можно также спросить: «При том, что со свободой воли дело обстоит действительно так, могу ли я хотя бы видеть побудительные мотивы моих действий?» Другими словами, вопрос можно сформулировать так: «Насколько хорошо должен я видеть свои мотивы и кон- тролировать их, чтобы Герхард Рот предоставил мне хотя бы малую толику свободы воли?» Давайте рассмотрим пример. В рамках моих ограничен- ных возможностей я полагаю, что хорошо себя знаю. Раньше
302 Рихард Давид Прехт мне было очень трудно контролировать свои чувства, и я силь- но возбуждался, сталкиваясь с чужими политическими или философскими взглядами. Учась в университете, я очень го- рячо и страстно на это реагировал. Сейчас я стремлюсь сохра- нять спокойствие в конфликтных ситуациях, и частенько не- плохо с этим справляюсь. Насколько я раньше не желал сдерживать эмоции, на- столько же хорошо они теперь подчиняются моей воле. При- чина кроется в опыте. Теперь, вступая в спор, я заранее на- страиваю себя на то, что надо сохранять спокойствие, и это мне, как правило, удается. Я мог бы сказать: «Мои чувства на- учились подчиняться контролю рассудка». Не есть ли это до- казательство, что не только чувства руководят рассудком, но и наоборот? Правда, разобраться в деталях этого случая несколько слож- нее. Если я вообще подавил страстность моей натуры, значит, что-то ведь справилось с моими чувствами. Как часто сердил- ся я на себя после жарких дискуссий и споров! Решение стать спокойнее было для меня абсолютно «эмоционально прием- лемым», то есть эмоционально я его желал. Следовательно, я остаюсь при том мнении, что моя свободная воля может вли- ять на мой темперамент, и теперь я остаюсь абсолютно невоз- мутимым, даже если некоторые вещи кажутся мне эмоцио- нально «неприемлемыми». Главный пункт этого примера: чувствам можно научиться! Я перестал пугаться того, что в детстве приводило меня в ужас. То, что несколько месяцев назад воодушевляло меня, теперь наводит смертельную скуку. Мало того, обучение чувствам ка- ким-то образом связано с моим рассудком. Вся моя биогра- фия пронизана взаимодействием чувств и рассудка. Они вза- имно формируют друг друга. Даже когда в какой-то реальной ситуации все решают эмоции, в долгосрочном плане мой рас- судок помогает мне справляться с чувствами. Тот факт, что этот длительный процесс пока не описан ме- тодами науки о мозге, ни в коей мере не означает, что процес- са нет. Если бы чувствам было невозможно обучаться, если бы их нельзя было обуздывать разумом, то все мы до седых волос оставались бы детьми со всеми присущими им реакциями. В мире господствовали бы убийства и кулачное право!
Я — это я? И если да, то насколько? 303 Можно, следовательно, утверждать: да, в известной мере мы свободны, так как в целом способны определять себя и свое поведение. Свобода, правда, ограничена нашим опытом. Со всех сторон мы плотно стиснуты нашей биографией. Человек — это его рамки. Но внутри этих рамок измене- ния очень даже возможны. Надо, правда, остерегаться пред- ставлять себе эту свободу слишком большой или, наоборот, слишком маленькой, ибо не развивается тот, кто не доверя- ет самому себе. Если же кто-то захочет в полной мере по- следовать за представлениями Сартра о внутренней свободе, он рискует быстро пасть под тяжестью непомерно высоких к себе требований. Человек не может сначала планировать себя, а потом использовать всю свою волю во имя исполне- ния этого плана. Неудивительно поэтому, что тотально за- вышенные требования экзистенциализма выходят из моды, как и христианская модель «любить ближнего, как самого себя» или завышенные психологические требования социа- лизма. Сильная, но в конечном счете переменчивая взаимозави- симость рассудка и чувства объясняет, почему люди — как бы удивительно это ни было — не в состоянии вести себя пред- сказуемо. Она объясняет, почему столь многие прекрасные идеи остаются неосуществленными, как и многие добрые на- мерения: алкоголик не может оторваться от бутылки, служа- щий не смеет высказать начальнику то, что накипело на душе, жизненные мечты остаются нереализованными. Насколько все это плохо для каждого индивида, настоль- ко же это может в конечном итоге оказаться благом для об- щества в целом. Мир, в котором все люди имели бы возмож- ность радикально осуществить все свои желания и устремле- ния, отнюдь не был бы раем. Надо, вероятно, подумать и о том, что многие внешние принуждения имеют и свою поло- жительную сторону. Они внушают множеству людей чувство устойчивости и определенности. Освобождение от этих при- нуждений отнюдь не всем послужило бы дорогой к счастью. Не всякий захочет жить свободным от семейных уз, свобод- ным от любви к Родине, свободным от дорогих сердцу воспо- минаний. Ответ на вопрос, управляет ли поступком психика или, на- оборот, поступок — психикой, звучит так: мои поступки и
304 Рихард Давид Прехт состояния моего мозга живо и многогранно переплетаются в бесконечной череде деяния и бытия: do be do be do. Простор этой последовательности для изъявления свободы меняется от человека к человеку и зависит от конкретных жизненных обстоятельств. Смогу ли я реализовать себя, зависит от моей материальной свободы, то есть от моих финансовых возмож- ностей. И здесь мы переходим к следующей теме, которую не- пременно должны рассмотреть в связи со счастьем и надеж- дой. Это вопрос о свободе в ее зависимости от собственности и владения ею. • Отработанное масло Робинзона, Нужна ли нам собст- венность?
МАС-А-ТЬЕРРА Отработанное масло Робинзона Нужна ли нам собственность? Я очень милый и симпатичный человек. К тому же очень щедрый. Я решил подарить вам деревья из моего сада. Старую узловатую вишню, к которой очень привязан, и великолеп- ную плакучую иву. Вы получите оба эти дерева, но с одним ус- ловием. Вы должны пообещать мне, что не станете их рубить и вообще не будете их трогать! Что скажете? Подарок вас разочаровал? Почему? Потому что вы с этого ничего не поимели? Вы правы, потому что чем- то владеть или что-то иметь — это значит иметь право делать с этим чем-то все, что вам угодно. Более или менее так, согла- ситесь вы. Но почему? Именно потому, что это кому-то при- надлежит. «Смысл собственности, — скажете вы, — в том и заключа- ется, что владелец может делать с вещью, предметом и даже животным все, что ему заблагорассудится. То, с чем я не могу ничего делать, мне не принадлежит». Вероятно, вы опять пра- вы. Я забираю назад свои деревья. Нет никакой пользы во вла- дении чем-то, если нельзя этим распоряжаться по своему ус- мотрению. Но в чем здесь причина? «Собственность, — будете настаивать вы, — это то, что ко- му-то принадлежит. Это отношение между определенной са- мостью и вещью, отношение, которое никого больше не каса- ется». Это правильно? «Конечно», — ответите вы. Вы показы- ваете мне ваш велосипед и говорите: «Это мой велосипед!» Вы показываете мне свою куртку и говорите: «Это моя куртка!» Основания вашего понимания собственности в 1766 году разъяснил англичанин сэр Вильям Блэкстон во втором томе своих знаменитых комментариев к английскому праву, разъ- яснил четко и однозначно: «Ничто так не окрыляет челове- ческую фантазию и не обуздывает страсти, как право собс- твенности, то исключительное и деспотическое господство,
ЗОБ Рихард Давид Прехт на каковое претендует человек и каковое осуществляет в от- ношении внешних вещей мира — чем исключает любые при- тязания любого другого индивида в этой Вселенной». Блэкстон был прогрессивным человеком, к тому же очень популярным. При жизни автора книга выдержала восемь из- даний и продолжала оставаться весьма авторитетной даже спустя сто лет после выхода в свет. Блэкстон обосновал пра- вовую систему не традиционными устаревшими представле- ниями, а «природой и разумом». Какраз для него-то собствен- ность и была отношением между человеком и вещью. Вероят- но, вы, как мне кажется, смотрите на этот предмет точно так же. То, что вы делаете с вашей курткой, никого на свете не ка- сается. Но на самом деле правильно ли это? Давайте рассмотрим сочинение другого англичанина. Оно было написано в 1719 году, то есть приблизительно за пятьде- сят лет до выхода в свет комментариев Блэкстона. Автором кни- ги был разорившийся купец Даниэль Фо, а книга называлась «Жизнь и необычайные приключения Робинзона Крузо». К шестидесяти годам, когда Фо издал своего «Робинзона», за плечами автора была бурная и переменчивая жизнь. Когда- то он примкнул к восстанию против короля и был посажен в тюрьму. После освобождения начал торговать табаком и ви- ном, но разразилась война Англии и Франции и корабли с ценным грузом были потоплены. Фо разорился, после чего открыл кирпичный завод и перебивался журналистикой. Излюбленные темы — религия и экономика. Фо был по- следователем пресвитерианства, то есть находился в оппози- ции к правившей в Англии англиканской церкви. Он энер- гично выступал за религиозную терпимость. Банкротство, постигшее его в 1692 году, оказалось таким тяжелым и затяжным, что Фо снова окунулся в политику и правила экономической игры. В своих эссе и памфлетах он страстно ратовал за установление нового порядка собствен- ности, за отмену привилегий аристократии, за установление в Англии нового порядка землевладения. Запас его предложений по улучшению положения в эко- номике, обществе и культуре был поистине неисчерпаем, и их действительно живо обсуждали. Фо настолько возгордился, что стал называть себя Де Фо (или Дефо), самовольно присо- единив к своей фамилии аристократическую приставку «де».
Я — это я? И если да, то насколько? 307 Здесь не обошлось без иронии: Фо приукрасил свое имя винь- еткой сословия, против привилегий которого так яростно боролся. В 1703 году за «подстрекательские памфлеты» Церковь и власть снова ненадолго упрятали его в тюрьму. Свой бестселлер он написал после того, как познакомил- ся в Лондоне с матросом Александром Селкирком. История Селкирка на короткое время взбудоражила Лондон, став на- стоящей сенсацией. Осенью 1704 года этот матрос возглавил бунт против капитана. Судно «Пять портов», на котором слу- жил Селкирк, было проедено древоточцем, и матрос пригро- зил капитану, что экипаж откажется плыть дальше. В наказа- ние капитан объявил угрозу Селкирка преступной и приказал высадить его на необитаемый остров Мас-а-Тьерра в архипе- лаге Хуан-Фернандес у берегов Чили. Судно вскоре действительно затонуло, и почти весь эки- паж погиб. Селкирк, напротив, выжил, проведя на острове Мас-а-Тьерра четыре года и четыре месяца. С острова его сня- ло каперское английское судно. По иронии судьбы в его эки- паже служил тот самый — ныне разжалованный — капитан, приказавший высадить мятежника на необитаемый остров. В Лондон Селкирк вернулся героем. Но прожил он в столице недолго. Переменчивая судьба снова поманила его в моря и океаны. Находчивый Фо взял историю Селкирка и превратил ее в пространный приключенческий роман становления. Автор заставил своего героя прожить в одиночестве на острове двад- цать восемь лет, нашпиговав книгу религиозными и экономи- ческими поучениями. Важнейший мотив произведения — от- ношение к собственности. Давайте попробуем влезть в шкуру Робинзона Крузо и уяс- ним себе, почему для него так важна собственность. Пред- ставьте, что вы Робинзон и вам предстоит провести на ост- рове Мас-а-Тьерра двадцать восемь лет. От пустынного скуд- ного берега поднимается гора, поросшая непроходимыми зарослями деревьев и высокой травы. Весь склон покрыт ги- гантскими папоротниками высотой в дерево. Климат мяг- кий — на острове не слишком холодно и не очень жарко. Всюду водятся козы, завезенные сюда и оставленные неиз- вестными мореплавателями.
308 Рихард Давид Прехт После того как вы вдоль и поперек исходили и обследова- ли остров и увидели, что все это никому не принадлежит, вы говорите: «Этот древовидный папоротник — мой древовид- ный папоротник, эти козы принадлежат мне, этот попугай — моя собственность, этот дом, выстроенный моими руками, принадлежит мне одному». Дни и недели напролет вы заняты тем, что прибираете к рукам все, что видите. Вы даже можете сказать: «Этот берег — мой берег, это море — мое море». Именно этим все время и за- нимается Робинзон. Но зачем? Ведь это сущая и полная бес- смыслица. До тех пор пока на остров не явится кто-то другой и не станет оспаривать ваши притязания, абсолютно все рав- но, претендуете вы на владение островом или нет. Представление о собственности, и вам уже это ясно, ста- новится важным, только когда в игру вступают другие. Я не должен объяснять моему мобильному телефону, что он при- надлежит мне. Но я должен объяснить другому человеку, что этот мобильный телефон — моя собственность, если этот че- ловек захочет его взять. Собственность не является предметом обсуждения между человеком и предметом — это скорее пред- мет «договора» с другими людьми. С этим соглашался еще Блэкстон, когда говорил об «исключении прав всех других ин- дивидов». Предложение Блэкстона о «единоличном и деспо- тическом владении» собственностью, возможно, справедливо в отношении Робинзона Крузо, но не в отношении современ- ного общества. Скажем, я покупаю плитку шоколада. В отношении ее я действительно осуществляю единоличную деспотическую власть. Я могу тотчас ее съесть, как правило, не спрашивая ни у кого согласия. Но в мире, не являющемся необитаемым островом, я не всегда могу обращаться со своей собственно- стью так же вольно и свободно, как Робинзон Крузо. Если бы Робинзону надо было избавиться от отработанного моторно- го масла, он мог бы просто вылить его в море. Я же не могу вылить отработанное масло из двигателя моего автомобиля в море. Я не могу даже вытряхнуть его в собственный садовый пруд. Иначе окажусь привлеченным за нарушение Закона о защите окружающей среды. Если сдаю квартиру, то не имею права войти в нее без разрешения квартиросъемщика или хотя бы без предварительного извещения. Я не имею права оста-
Я — это я? И если да, то насколько? 309 вить пустующей сданную квартиру. Я не могу мучить собствен- ную собаку или отдавать ее для участия в собачьих боях, так как за это могу предстать перед судом за издевательство над животным. И все это несмотря на то что и отработанное мас- ло, и автомобиль, и садовый пруд, и квартира, и собака — моя собственность. Собственность — сложное понятие. Кажется, в предложе- нии «собственность есть отношение между мной и каким-то предметом» ни одно слово не соответствует действительнос- ти, ибо, с одной стороны, собственность — это договор меж- ду людьми, а с другой — предмет может быть не просто пред- метом, а сложной системой, состоящей из прав и обязаннос- тей. В германской Конституции записано черным по белому: «Собственность обязывает!» Так все ли вопросы мы разъясни- ли? Похоже, нет. Но подождите. Случай с Робинзоном Крузо еще не исчер- пан. Робинзон и вполовину не так прост, как кажется, всюду обнаруживая свою собственность и отмечая границы своих владений. Ведь конечно же, объявляя собственностью все бла- гоприобретенные им на острове вещи, он прекрасно знает, что никто не будет оспаривать его права на эту собственность. В собственности, возразил бы нам Робинзон, содержится гораз- до больше от отношения личности и предмета, чем признают юристы. Фраза может показаться бессмысленной, но это да- леко не так. То, что Робинзон выражает в своих притязаниях на собственность, есть его психологическое отношение к ве- щам. То, что ему принадлежит, должно быть ему ближе, чем то, что не принадлежит. То, что является его собственностью, для него важно, до всего прочего ему нет дела. Психологическое отношение к собственности, даже лю- бовь к принадлежащим мне вещам, есть наименее разрабо- танная глава в книге человеческой души. Это тем более уди- вительно, потому что такая любовь играет в нашем обществе огромную роль: алчность и стремление к владению «благопри- обретенными» предметами. Пионером исследований в этой области стал берлинский социолог, обладавший невероятным чутьем в отношении пси- хологических явлений. Помимо других социальных феноме- нов, Георг Зиммель исследовал значимость материальных пред- метов для человеческого чувства собственной ценности.
310 Рихард Давид Прехт В 1900 году сорокадвухлетний приват-доцент опубликовал книгу «Философия денег». Хотя Зиммель не занимался Робин- зоном, мы найдем в сочинении ключ, который поможет нам по- нять, что подгоняло Робинзона Крузо на необитаемом острове, когда он метил собственность как собака — свою территорию. Тот, кто что-то приобретает, пусть даже символически, как Робинзон, прибавляет приобретенное к своему имуществу. Можно сказать, он присваивает вещь и воспринимает ее как часть своего бытия. Это включение происходит в двух направ- лениях — от «я» к вещи и от вещи к «я». Зиммель говорит: «С одной стороны, все значение обладания заключается в том, что в душе высвобождаются известные чувства и побуждения, а с другой — сфера «я» расширяется на этот «внешний» объ- ект и проникает в него». Собственность или имущество дают возможность с помо- щью материальных предметов раздвинуть границы своей пси- хологической значимости, или, как говорит Зиммель, «рас- ширить свое “я”». Предметы, которыми я себя окружаю, должны в качестве моих предметов стать частью моего «я». Вещи, которые меня украшают, придают моей личности заметный извне типаж — образ, который в глазах окружающих снова возвращается ко мне. Точно так же обстоит дело и с автомобилем, на котором я езжу. Вместе с машиной я одновременно приобретаю имидж, образ моего «я» для меня самого и окружающих. Дизайнерский диван в моей гостиной формирует не столько пространство по- мещения, сколько меня самого. Видимый знак моего вкуса про- является как часть моей идентичности. Водитель «порше», об- ладатель «Ролекса», панк с «ирокезом» — все это идентифици- рующие знаки, ярко определяющие форму типажей. Пусть даже сам Робинзон далек от мысли о том, чтобы де- монстрировать себя как некий типаж — тип бородатого ори- гинала в меховых штанах и с зонтиком, — к нему все равно в полной мере относится то, что описал Зиммель: Робинзон стремится расширить и распространить себя на те вещи, ко- торыми владеет. Построив хижину, Робинзон испытывает гор- дость домовладельца. Поймав и приручив коз, он испытывает гордость крестьянина, и так далее. В каждый из этих возвы- шенных моментов Робинзон с помощью обладания имущест- вом рисует для себя свой собственный образ.
Я — это я? И если да, то насколько? 311 То, что не может дать ему внешний мир за неимением в нем людей, Робинзон вынужден творить сам. Говоря словами Зиммеля, «то, что чувство «я» перешагивает свои непосредс- твенные границы и населяет объекты, каковых оно может кос- нуться лишь опосредованно, доказывает, в какой большой сте- пени обладание обозначает лишь то, что личность расшири- лась, проникла в эти объекты и в обладании ими увеличила сферу своего присутствия». Но почему так сложилось, что люди (в различной степе- ни) «реализуют» себя в приобретаемом имуществе? И почему это приобретение важнее, чем даже само обладание, которое в сравнении с приобретением зачастую представляется весь- ма скучным событием? Зуд к приобретению (покупкам) и связанная с ним дина- мика эмоций пока исследованы мало. С орудий и оружия охот- ников и собирателей началось, по Зиммелю, «расширение и проникновение “я”» в материальные предметы. Сегодня при- обретение вещей (и вместе с ними имиджа) — важнейший ис- точник счастья в индустриальном мире. Объяснить это мож- но тем, что в индустриально развитых странах с другими ис- точниками счастья — религией и любовью — дело обстоит довольно туго. Возможно, правы те, кто считает, что год от года ускоряющийся такт смены коротких эпизодов любовных от- ношений есть следствие потребительского поведения: любовь стала товаром на рынке кратковременных стимуляторов — их потребляют, а по использовании выбрасывают. Не менее обоснованно противоположное объяснение. Лю- бовь не гарантирует мне длительной, долгосрочной уверен- ности, и я обращаюсь к потребительству просто потому, что оно надежнее. Избыточное потребление — это, возможно, некий знак страха, или удобства, или того и другого вместе. Чувственные миры другого человека сложны, и лучше уж я доверюсь более надежным мирам образов и чувств товаров. «Мерседес» и че- рез пять лет останется «мерседесом». Такой верности мне не могут гарантировать ни любимый человек, ни партнер, ни друг. Этим можно объяснить, почему пожилые люди в спокойных условиях жизни предпочитают вещи, имеющие долговремен- ную ценность; молодые люди, напротив, в силу своей мень-
312 Рихард Давид Прехт шей склонности к эмоциональной надежности, увлекаются быстрой сменой вещей — модой. С культурно-исторической точки зрения любовь к вещам достигла в индустриальных странах невиданного уровня. Мы принимаем участие в насильственном общественном экспе- рименте. Наша экономика живет в задыхающемся лихорадоч- ном ритме — люди поминутно изобретают что-то новое, чтобы забыть старое. Ни одно общество за исключением некоторых сект никогда не ставило под вопрос владение собственностью. Даже коммунизм, в виде государственного социализма восточ- ноевропейских стран, не имел ничего против частной собс- твенности. Запрещена была лишь частная собственность на средства производства, с помощью которых создается приба- вочная стоимость. При частной собственности на средства производства эта прибавочная стоимость распределялась бы неравномерно, как при капитализме. Но разумеется, во всей истории человечества не существовало общества и стиля по- ведения, которые бы в таком неслыханном масштабе опреде- лялись уровнем приобретательства, какой мы наблюдаем се- годня в индустриальном мире. Таким образом, вопрос о том, что такое «собственность», является не только юридическим, но и психологическим. Собственность предоставляет сравнительно устойчивую воз- можность эмоционального расширения — правда, за счет аль- тернативных социальных возможностей такого расширения. До сих пор психологи мало занимались проблемой цены, которую приходится платить человеку за стремление обладать собственностью. Зато много столетий дискутируется вопрос о том, какую цену за стремление к собственности и за облада- ние ею приходится платить другим членам общества. С само- го начала при решении этого вопроса возникает философская проблема: если верно, что собственность является результа- том договора, то стоит спросить, на каких условиях и на каких основаниях заключается договор. Каковы принципы честно- го устройства общества? • Игра Ролза. Что есть справедливость?
БОСТОН Игра Ролза Что есть справедливость? Давайте поиграем. Мы попробуем создать действительно справедливое и по-настоящему честное общество! У нас есть игровая доска и набор фигур. Мы с вами — ведущие игры и можем определять правила, с тем чтобы всем было хорошо. Исходное положение: группа людей совместно прожива- ет в определенном замкнутом пространстве (на поле нашей игровой доски). Эта воображаемая страна может дать людям, в ней проживающим, все, в чем они нуждаются. Здесь доста- точно еды и питья, есть теплые спальные места и достаточно пространства для каждого. Так как мы решили создавать наше наилучшее из обществ с нуля, то договоримся, что наши люди ровным счетом ничего о себе не знают. Им неведомо, умны они или глупы, красивы или безобразны, сильны или слабы, стары или молоды. Им неизвестно, мужчины они или женщины. На их свойства, предпочтения и способности наброшена «вуаль неведения». Они — чистые листы, лишенные биографии. Эти люди должны лишь видеть, как они уживаются друг с другом. Для этого нужны правила, чтобы в нашем обществе не воцарились хаос и анархия. В первую очередь каждый дол- жен иметь возможность удовлетворить свои основные насущ- ные потребности: каждый получит неограниченный доступ к питьевой воде, на каждого хватит еды, и у каждого будет теп- лая постель. Остальные потребности нашим людям пока не- известны, вуаль неведения мешает им лучше рассмотреть и оценить самих себя. Люди собираются вместе и начинают ис- кать правила, которые помогут им в дальнейшем избежать не- уверенности и неопределенности. Как вы полагаете, каков будет первый принцип их дого- вора, о чем они договорятся в первую очередь? Ответить на этот вопрос непросто, ибо за вуалью никто не видит, кем он является в реальной жизни, а потому не может сказать, что для
314 Рихард Давид Прехт него наилучшее. Вуаль препятствует тому, чтобы интересы от- дельного человека повлияли на общее решение. Вуаль долж- на честно гарантировать, что будут соблюдаться интересы всех. Может получиться, что у некоторых по ту сторону вуали мо- гут скрываться не слишком благоприятные исходные условия. Было бы разумно в таком случае при распределении ролей ориентироваться на самых слабых. Итак, лучше всего встать на точку зрения всеобщности и установить честные правила, доступные и для самых слабых. Так как никто не желает подвергать себя риску — ибо никто не в состоянии оценить, по плечу ему риск или нет, — сообщест- во ловко навязывает всей группе предложения, составленные так, чтобы поровну распределить все основные и важнейшие блага. На основании этого принципа производят ранжирова- ние, с которым всем выгодно согласиться, поскольку каждый получает гарантированный минимум свобод и материальных благ. Чтобы никто не получил слишком мало или, наоборот, слишком много, устанавливаются следующие правила. 1. Для всех существуют одинаковые основные свободы. Свободу индивида можно ограничивать только ради сохране- ния свободы остальных членов общества. 2. С социальным и экономическим неравенством мы по- ступим следующим образом: а) достигнутое благосостояние должно создавать преиму- щества для тех, кто находится в наименее благоприятных ус- ловиях; б) в обществе господствует равенство шансов. Все блага должны быть принципиально доступны всем. Вы убеждены или хотя бы согласны? В таком случае вы ду- ховный родственник американского философа Джона Ролза, создателя этой модели. Прежде чем стать философом, Ролз успел многое повидать в жизни. Он родился вторым из пятерых детей. Два его брата в течение года умерли от осложнений дифтерии, причем млад- ший брат заразился от Джона. Родители Ролза были полити- чески ангажированными: мать — активисткой женского дви- жения; отец — адвокатом демократической партии. После окончания дорогой частной школы Джон поступил в престижный Принстонский университет. Потом США всту- пили во Вторую мировую войну, и Джона призвали в армию.
Я — это я? И если да, то насколько? В1Б Он служил пехотинцем на Тихом океане, в Новой Гвинее и на Филиппинах. В Японию его перевели непосредственно после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Ролз побы- вал в Хиросиме и своими глазами увидел жуткие последствия атомного взрыва. Армия предложила ему офицерскую карье- ру, но потрясенный Ролз отказался и при первой возможнос- ти уволился со службы. Он вернулся в университет и написал диссертацию по философии морали. Тема: «Суждение о человеческом харак- тере». Как философ Ролз сделал неплохую карьеру. В 1964 году он становится профессором философии знаменитого Гарвардско- го университета в Бостоне (штат Массачусетс). Но оратором он был не блестящим. Ролз заикался и на людях становился робким и застенчивым. В общении с коллегами, учениками и друзьями, напротив, это был чудесный парень, который обыч- но скромно сидел в сторонке и внимательно слушал других. Чаще всего его можно было застать в рабочем кабинете, где он, сняв ботинки, сидел с блокнотом на коленях, положив ноги на край дивана. Во время разговора он всегда делал за- метки, потом перерабатывал их и позже дарил собеседникам. Он сам никогда не считал себя крупным философом и гово- рил о себе как о человеке, для которого философствование стало привычной формой мышления. В 1995 году он перенес первый из нескольких инсультов, которые сильно мешали ему работать. Джон Ролз умер в 2002 году в возрасте восьмидесяти одного года. Несмотря на то что Ролз написал четыре большие книги и множество статей, в историю философии он вошел как ав- тор одного произведения. Это самый знаменитый труд из всех написанных о нравственности и морали во второй половине XX века: «Теория справедливости» («А Theory of Justice»). При всей лапидарности заголовка это действительно мо- нументальная критика современной философии морали. Ос- новное положение просто и ясно до умопомрачения: то, что честно для всех, то и справедливо! Общество, задуманное и построенное свободными и равноправными людьми, есть чест- ное и справедливое. Таким образом, устройство общества тог- да является справедливым, когда каждый согласен с установ- ленным порядком, согласен еще до того, как будет знать, ка- кое место в этом обществе ему суждено занять.
316 Рихард Давид Прехт Первый принцип звучит так: в честном государстве все граждане имеют одинаковые основные свободы. Но поскольку люди в разной степени одарены талантами и имеют разные интересы, естественно, в таком государстве снова и снова бу- дет возникать неравенство. Кто-то окажется прилежнее, у ко- го-то сильно развита деловая хватка, кому-то просто повезло. И вот уже одному принадлежит больше, чем другому. Это по- ложение изменить невозможно. Но чтобы государство продолжало оставаться честным, Ролз предлагает второй принцип: социальное и экономиче- ское неравенство неизбежно, но оно приемлемо только в том случае, если люди, находящиеся в неблагоприятных услови- ях, получают от этого наибольшие преимущества. Как говорил позже сам Ролз, эта книга предназначалась для пары друзей. Но успех ее был ошеломляющим. Книга была переведена на двадцать три языка, только в США было про- дано 200 000 экземпляров. Грандиозный успех вынудил Ролза и дальше заниматься этой темой. Тридцать лет он шлифовал свою модель, снова и снова дополняя и перерабатывая ее. С историко-философской точки зрения лежащая в осно- ве модели идея очень стара. Уже греческий философ Эпикур (см. главу «Далекий сад») желал, чтобы государство основы- валось на взаимном договоре. Идеальное государство — это такое государство, которому члены общества по доброволь- ному договору отдают все свои духовные силы. Английские философы Томас Гоббс и Джон Локк подхватили эту идею в XVII веке и предложили отточенные теории такого государс- твенного договора. Руссо тоже написал книгу «Общественный договор». К XX веку все эти теории уже давно пылились на свалке. Витгенштейн вообще пытался изгнать из философии всякую этику. Говорить о том, как должны жить люди, казалось ему нелогичным, а значит, бессмысленным. Тем более удиви- тельно, что Ролз в конце 60-х решил возобновить старую тра- дицию. Политически в то неспокойное время он едва ли мог ко- му-то угодить. В 1971 году достигла высшей точки война во Вьетнаме, и одновременно до наивысшего накала дошли мас- совые антиправительственные демонстрации. Повсюду в за-
Я — это я? И если да, то насколько? 317 падном мире шли жаркие дебаты о государстве и порядке вла- дения собственностью, о гражданских правах и свободе лич- ности. Капитализм и социализм непримиримо противостояли друг другу, причем оба показали свои отвратительные черты — во Вьетнаме и в Чехословакии. В этой ситуации, абсолютно непреднамеренно, появляет- ся книга Ролза как попытка великого примирения. Правым, однако, его построенная на уравнивании прав система пока- залась слишком левой. Левые же увидели в Ролзе лишь осто- рожного и робкого либерала. Именно эта противоречивая направленность, смешавшая друзей и врагов, превратила тщательно разработанную «Тео- рию справедливости» в философский динамит. Консервативные критики охотно говорят, что исходное положение Ролза о фиктивном первобытном состоянии ведет в тупик. Как уже знал Руссо (и, естественно, знает Ролз), это всего лишь искусственная конструкция. Можно спорить о ее познавательной ценности. В действительности же, как утверж- дают критики, все было и возникло совершенно по-другому. У критиков, кстати, есть для этого веские основания: справед- ливость и честность не являются побудительными мотивами человеческого поведения. Великая потребность в справедливости, каковую Ролз хо- чет скрепить с помощью первобытного состояния, в действи- тельности выражена у человека весьма слабо. Гораздо весомее справедливости эгоизм и стремление к свободной, ничем не ограниченной самореализации. Эти движущие силы высту- пают на первый план в любом обществе. Разве не показал со всей убедительностью еще в XVIII веке философ морали Адам Смит, что не справедливость, а эгоизм движет вперед обще- ство, причем не только в экономике, но и в морали? «Мы ожи- даем еды не от человеколюбия мясника, а оттого, насколько наши ожидания соответствуют его личному интересу». Чтобы получить личную выгоду, мясник должен продавать свой то- вар по таким честным ценам, чтобы сбить их у других или по меньшей мере принять в расчет отношения с клиентами. Так возникает функционирующее сообщество, то есть «свободная рыночная экономика». Согласно «Теории этического чувства» Смита, стремление к обладанию имуществом ведет нас как «невидимая рука» и
318 Рихард Давид Прехт «без всякого умысла и само того не сознавая, требует соблю- дения интересов общества». В XX веке поклонники Адама Смита, и прежде всего кол- лега Ролза по Гарварду Роберт Нозик, защищали на этом ос- новании статус-кво любого общества, ибо это последнее есть достигаемый различными способами результат истинных че- ловеческих побудительных мотивов. Другие мотивы просто бессмысленны. Поэтому, если верить Нозику, Ролз соверша- ет ошибку, желая установить правила игры сообщества на прин- ципах честности. Обществу такие основания не нужны. Почему человек не должен иметь возможности извлечь из своих естественных дарований, незаслуженного таланта и слу- чайного изначального преимущества выгоду в гонке за скуд- ными естественными и общественными жизненными блага- ми? Почему его успех должен непременно идти на пользу дру- гим? Разве не достаточно, что эти люди делают сейчас? Для Нозика Ролз — скрытый социалист, полностью игно- рирующий подлинную природу человека. Ролз социалист? При одной мысли об этом на лице насто- ящих социалистов появляется ядовитая усмешка. Критики и здесь начинают с фиктивного первобытного состояния. Мож- но допустить существование ни о чем не ведающих людей под вуалью и даже согласиться с тем, что они все являются свобод- ными личностями. Но вот с волей личностей, положенной в ис- ходный пункт теории справедливости, возникают проблемы. В силу известных обстоятельств не все члены общества в полной мере самостоятельны и свободны. Что нам делать с ма- ленькими детьми и умственно и психически отсталыми взрос- лыми? Они не могут голосовать, так как ничего не понимают. Что же касается интересов совершеннолетних, то их тоже мож- но легко убрать с дороги, во всяком случае, сирот и больных, у которых нет родственников. Равенство всех людей, как ис- ходный пункт теории, тоже представляется весьма сомнитель- ным даже в такой фиктивной конструкции. В принципе воз- можно, чтобы люди имели равные интересы, но одно это ни в коем случае не делает их равными. Особенно пикантным становится вопрос о равенстве, если приложить первобытное состояние Ролза к разным странам и регионам. Даже если ссылка на равные интересы делает некое общество успешным и добродетельным, не значит ли это, что та же ссыпка отграничивает это общество от других обществ?
Я — это я? И если да, то насколько? 319 Питер Зингер (см. главу «По ту сторону сыра и колбасы») ут- верждает, что жители богатых стран при всем разнообразии их интересов едины в одном: они скорее разделят излишки внут- ри своего собственного общества, нежели поделятся с жите- лями других стран. Число общих интересов всех людей во всех странах — и это суть возражения — окажется много меньше, чем считает Ролз. Можно спорить и по вопросу о собственности. То, что Но- зику кажется слишком левым, левым критикам кажется слиш- ком правым. Во всяком случае, Ролз считает право на собс- твенность одной из основополагающих политических свобод. Собственность помогает человеку стать независимой и ува- жающей себя личностью. Только тот, кто уважает себя, спосо- бен уважать других, что и означает поступать нравственно. Некоторые левые критики считают, что Ролз придает боль- шое значение собственности, слишком большое. На эту тему можно очень плодотворно поспорить, что Ролз всегда делал очень неохотно. «Теория справедливости» снабжена обшир- ным и подробным предметным указателем. Слов «собствен- ность» и «имущество» там нет. Как ни старался Ролз создать беспартийную модель и най- ти подходящий для всех принцип, он не смог никому угодить. И это неудивительно. Нельзя написать философскую книгу, с которой согласились бы все и каждый. Да и будь такая книга написана, она оказалась бы совершенно не важной и ненуж- ной. Если беспристрастно, без оглядки на правые и левые убеждения, рассмотреть три пункта критики Ролза, то полу- чится следующая картина. Первый пункт, по которому критики расходятся с автором, это вопрос о достоверности модели общества, построенной на фиктивной конструкции: первобытном состоянии. Это пер- вобытное состояние, в отличие от других теорий обществен- ного договора, является не природным, а общественным со- стоянием. Ибо того классического естественного состояния, нарисованного, скажем, Томасом Гоббсом, здесь нет: нет на- силия, анархии и беззакония. Первобытное состояние Ролза соответствует скорее условиям культурного сотрудничества. Да и материальная основа — достаточно благ для каждого — заставляет думать скорее о Швейцарии, а не о зоне Сахеля или бедной и нищей Англии семнадцатого столетия.
320 Рихард Давид Прехт Все катаклизмы природы и ее скудость были тщательно удалены из модели, чтобы она позволила высвободить все доб- рое в человеке и обеспечить его свободное развитие. Если бы первобытное состояние Ролза определялось катастрофами и нуждой, то ему, невзирая на вуаль, пришлось бы вскоре рас- прощаться с солидарностью созданного им общества. Когда речь идет о предстоящем потопе, никто не дискутирует о ра- венстве шансов — все борются за место в лодке. Второй пункт заключается в следующем: действительно ли справедливость, как у Ролза, является главенствующим фактором, определяющим общество. Ранжирование перво- бытного состояния ставит на первое место свободу. Свобода ограничивается стоящей на втором месте справедливостью. Справедливость же определяется равенством шансов и соци- альным равенством. На третьем месте стоят эффективность и благосостояние. Высокое положение справедливости делает честь Ролзу и придает привлекательность его теории. Дикта- торское процветающее государство — например Кувейт — для него менее ценно, нежели бедная демократия. Критики Ролза, напротив, считают некоторые блага более важными, чем справедливость: такие, к примеру, как по воз- можности ничем не стесненная свобода, стабильность или эф- фективность (лучше богатое и стабильное, хотя и несправед- ливое государство, чем справедливое, но бедное общество). Однако там, где утилитарист бросает на чашу весов сумму добытого благосостоянием счастья (см. главу «Тетя Берта должна жить»), Ролз устанавливает сумму справедливости. «То, что хорошо для многих, то справедливо». Так утверждают ути- литаристы. «Что справедливо, то хорошо для многих», — уп- рямо стоит на своем Ролз. Можно много и долго дискутировать об этом — абсолют- ного преимущества той или другой ценности не существует. Возможно, есть ценности более симпатичные и менее симпа- тичные. Но в их природе заложена субъективность, поэтому невозможно объективно доказать значимость и преимущест- во ценности. Эту проблему не могут решить умные теории вроде той, что придумал Ролз. Третий пункт — это вопрос о разуме: позиция Ролза как философа — это позиция учредителя. Разумно, взвешенно и справедливо набрасывает он эскиз всеобщего порядка, учи-
Я — это я? И если да, то насколько? 321 тывающего потребности каждого мужчины и каждой женщи- ны (психически неполноценные люди, к сожалению, из рас- смотрения исключены). Одновременно Ролз придерживается мнения, что его принципы подходят вообще для всех. Сразу возникает вопрос: каждый ли человек так мудр, неподкупен и разумен, как Джон Ролз? Слова «чувство» и «эмоция» отсутствуют в предметном указателе, как и слова «собственность» и «имущество». По- скольку речь все же идет о собственности, то чувства едва ли играют какую-то роль в «Теории справедливости». Это тем более удивительно, потому что вся теория основана на чувс- тве — чувстве справедливости! В первобытном состоянии под вуалью неведения чувство справедливости выводится из свое- корыстия и эгоизма. Риск пробуждает во мне чувство страха. Чтобы смягчить страх, я ищу общие правила, способные защитить каждого, в том числе и меня. Является ли в этом случае чувство справед- ливости канализованным чувством страха? Об этом я могу лишь догадываться, так как о чувствах Ролз умалчивает. Вместо соответствующего чувства у него есть некая «идея справедливости», психологическое происхождение которой Ролз нам не объясняет. Подобные проблемы могут возбуждать и конкурирующие чувства — например, ревность и зависть. Особенно раздражает Ролза тот факт, что Зигмунд Фрейд стро- ит свою теорию справедливости именно на этих двух чувствах: только обделенные взывают к справедливости! У Ролза, на- против, нравственное чувство имманентно присуще челове- ческой натуре, как у Марка Хаузера (см. главу «Человек на мосту»). Правда, Ролз не углубляется в подробное исследова- ние положенного им в основу его теории инстинкта. Вероят- но, он поступает так, потому что, подобно Канту, старомодно считает его врожденным законом разума, а не чувством. Ответ на вопрос, что более ценно: справедливость или бо- гатство, делает Ролза противником утилитаризма (см. главу «Тетя Берта должна жить»). Если такие утилитаристы, как Джереми Бентам и Джон Стюарт Миль, стояли перед вопро- сом, как из счастья отдельных людей должно возникнуть спра- ведливое общество, то Ролз должен показать, как справедли- вое общество приводит к свободе, а значит, и к счастью. 11-752
322 Рихард Давид Прехт У Бентама и Миля государство — неизбежное зло. У Рол- за государство — нравственный законодатель. Именно эта ли- ния до нашего времени разделяет политические фронты. Является ли справедливость в первую очередь задачей го- сударства или же изначально коренится в нравственном дол- ге каждого индивида? По Бентаму и Милю, государству нече- го делать там, где дело касается лишь интересов отдельного человека и его действия не ущемляют свободу других членов общества. Роль государства сводится к роли сторожа, который должен поднимать тревогу только в случае пожара. У Ролза, напротив, государство должно неусыпно наблю- дать за сохранением равноправия интересов. Государство — мудрый директор и старательный педагог. Плюрализм в об- разе жизни индивида — большая тема, которой Ролз занял- ся незадолго до смерти, — должен заканчиваться там, где он начинает опасно угрожать плюрализму общества в це- лом. Государство, безмерно толерантное ко всем политиче- ским, религиозным и мировоззренческим группировкам, лег- ко подрывает основы своего существования. Другими слова- ми, частный плюрализм заканчивается там, где он начинает подрывать плюрализм политический. Обе теории единодушны в неприятии уравниловки госу- дарственного социализма. Общество, требующее безусловно- го равенства, противоречит человеческой натуре и обречено либо на застой, либо на гибель. Между прочим, так же смот- рели на это и духовные отцы государственного социализма Карл Маркс и Фридрих Энгельс, написавшие в «Коммунис- тическом манифесте»: «Свобода развития каждого есть залог свободного развития всех». Самое интересное, что в каждой теории справедливости, включая теорию Ролза, справедливость рассматривается как залог счастья, в то время как в трудах по философии счастья справедливость есть лишь его побочный аспект. Знаменатель- но, как Ролз в своей добросовестной и трезвой манере опре- деляет, что такое счастье: «Главная мысль заключается в том, что благо человека определяется как самый разумный для него долгосрочный жизненный план, исполняемый при более или менее благоприятных условиях. Человек счастлив, когда вы- полнение плана венчается успехом. Коротко говоря, благо —
Я — это я? И если да, то насколько? 323 это удовлетворение разумных потребностей». Поразительно, но замена слова «счастье» словом «благо» кажется Ролзу чем- то само собой разумеющимся. Ибо представление о том, что благо (материальное) непременно должно быть счастьем, яв- ляется отражением всякого отсутствия фантазии во взгляде на человеческую природу. С психологической точки зрения в «Те- ории справедливости» многое стоило бы доработать. Однако если счастье возникает не из доброго отношения, то из чего тогда? • Острова блаженства. Что такое счастливая жизнь?
ВАНУАТУ Острова блаженства Что такое счастливая жизнь? У самых счастливых в мире людей нет асфальтированных дорог. В их стране нет полезных ископаемых, как нет и армии. Они крестьяне и рыбаки или работают в ресторанах и отелях. Они очень плохо понимают друг друга. В стране, где они жи- вут, больше всего в мире разных языков: 200 000 человек го- ворят на ста языках. Ожидаемая продолжительность жизни в этой стране мала: в среднем самые счастливые люди живут шестьдесят три года. «Люди здесь счастливы, потому что до- вольствуются малым, — объясняет нам журналист местной га- зеты. — Жизнь вертится вокруг общины, семьи и того добра, которым они могут поделиться друг с другом. Это место, где не создают себе проблем». Здешние люди боятся только тро- пических ураганов и землетрясений. Если верить «Индексу счастья планеты» («Happy Planet Index»), опубликованному фондом «Новый экономист» («New Economist») в 2006 году, самая счастливая в мире страна — это Вануату... Вану, что? Да, тем не менее эта страна сущес- твует — сравнительно малоизвестное островное государство в южной части Тихого океана, которую такие старики, как я, помнят по школьному географическому атласу Дирке как Но- вые Гебриды. При анкетировании людей спрашивали об их связанных с жизнью ожиданиях, об общей удовлетворенности и об отно- шении к окружающему миру. Согласно результатам опроса, оптимальными для счастья надо считать условия жизни на вулканическом острове с плотностью населения семнадцать человек на квадратный километр, мягкий климат, солнечную погоду и пышную растительность. Люди, поклоняющиеся местным богам, мирно уживают- ся здесь с протестантами, англиканцами, католиками и адвен- тистами седьмого дня. Здесь скромная, но честная оплата тру- да. На острове установлена парламентская демократия с силь-
Я — это я? И если да, то насколько? 325 ным премьер-министром и слабым президентом. Правовая система британского типа. Но инициаторы исследования, и среди них экологическая организация «Друзья Земли» («Friends of the Earth»), не стре- мились к выяснению таких подробностей. Их цель состояла в другом: выяснить, сильно ли желают люди вмешиваться в при- роду и вредить окружающей среде, чтобы создать условия, спо- собствующие достижению счастья. Ответ победителей конкур- са, жителей Вануату, звучал так: такого желания скорее нет. Насколько же жалким выглядит фактор счастья в сравне- нии с этим вулканическим островом в богатых странах индус- триального мира, в странах развитого прогресса, высокой про- должительности жизни, самого высокого уровня потребления, количества свободного времени и доступных развлечений. Фе- деративной Республике Германии досталось 81-е место, она заняла 4-е место в Европе, отстав от Италии, Австрии и Люк- сембурга. Далеко внизу оказались хваленые скандинавские страны: Дания (123), Норвегия (115), Швеция (119) и Финлян- дия (123). Намного счастливее жизнь в Китае, Монголии или на Ямайке. Отвратительным ощущают качество своей жизни в «стране свободных и на родине храбрых», в США (150), в бога- тых нефтью Кувейте (159) и Катаре (166), где коренные жители вообще избавлены от необходимости работать по найму высо- кой рентой, выплачиваемой правительством. Список из ста се- мидесяти восьми стран замыкают самые несчастные люди, жи- вущие в России, Украине, Свазиленде, Конго и Зимбабве. Не будем думать о том, что дни счастливого Вануату соч- тены, что глобальное потепление и повышение уровня Миро- вого океана в ближайшем будущем затопят эту Атлантиду. Да- вайте лучше спросим: чему мы можем научиться у счастливых обитателей островов южных морей? Первый урок прост, ясен, и именно на него рассчитыва- ли устроители исследования: деньги, уровень потребления, власть и надежда дожить до глубокой старости не приносят счастья. Это очень интересная новость, по крайней мере сей- час, когда доходы широких слоев населения перестали расти и в странах богатого Запада. Именно поэтому, смею предпо- ложить, хитроумные экономические учреждения вроде «New Economics Foundation» решили выяснить, насколько деньги делают человека счастливым и годятся ли такие критерии, как величина дохода и имущества, для того, чтобы измерять уро- вень счастья и успешности в обществе.
326 Рихард Давид Прехт В этом отношении «экономика счастья» (happiness economics) — весьма многообещающая отрасль эконо- мической науки, а ее данные стоят того, чтобы о них за- думаться. Так, в ходе опросов экономисты счастья выясни- ли, что в настоящее время реальный доход и уровень жизни по сравнению с пятидесятыми годами прошлого века удвои- лись. Доля же людей, считающих себя счастливыми, осталась прежней. Детальные расчеты, проведенные в ходе другого ис- следования, показали, что по достижении душевого дохода в 20 000 долларов в год дальнейшее его увеличение не приводит к пропорциональному росту ощущения счастья. Основное объяснение отсутствию роста счастья: счастли- вым (на короткое время) человека делает приобретение, а не обладание (см. главу «Отработанное масло Робинзона»). Как только определенные запросы удовлетворены, сразу возника- ют новые, поскольку к тому, что есть, быстро привыкают как к чему-то обыденному. Богатство поэтому — понятие очень относительное. Человек богат настолько, насколько богатым себя ощущает, а масштаб, как правило, подсовывает ближай- шее окружение. Клиент программы «Гарц IV» в Федеративной Республике чувствует себя бедняком, хотя в Калькутте его счи- тали бы Крезом. Странное во всех этих данных то, что они не оказывают ни малейшего влияния на нашу жизнь. Мечта о достижении финансовой независимости по сей день самая распространен- ная в индустриально развитых странах. Именно ради этой меч- ты мы изводим и мучаем себя, отдавая ей лучшую и большую часть жизни, несмотря на то что очень немногие из нас дейс- твительно обретают эту «свободу». Деньги и престиж стоят на высшей ступени нашей шкалы ценностей, превыше семьи и друзей. Это тем более удивитель- но, что шкала ценностей экономики счастья говорит совер- шенно о другом. Согласно этой шкале не существует ничего, что приносило бы больше счастья, чем отношение с другими людьми, то есть с семьей, коллегами, детьми и друзьями. На втором месте чувство своей общественной полезности и, смот- ря по обстоятельствам, здоровье и свобода. Если верить этой шкале, то подавляющее большинство населения богатого За- пада живет неправильно, так как слишком высоко ценит день- ги. Эти люди принимают ошибочные системные решения. Они стремятся к безопасности и уверенности, каковых, по всей
Я — это я? И если да, то насколько? 327 вероятности, так никогда и не добьются. Они жертвуют сво- бодой и самоопределением ради высоких доходов. Они поку- пают ненужные вещи, чтобы произвести впечатление на лю- дей, которых не любят, с помощью денег, которых не имеют. Проблема встречного счета заключается в том, что не толь- ко наша ментальность, но и вся общественная система имеет по большей части такую материальную ориентацию. Писатель Генрих Бёлль еще в 50-е годы придумал злой анекдот о «паде- нии трудовой нравственности»: «В одной средиземноморской гавани, на берегу, греясь на солнышке, лежит на пропревшем одеяле бедный рыбак. К нему обращается турист и убеждает выйти в море налов рыбы. «Зачем?» — равнодушно интересу- ется рыбак. «Чтобы заработать больше денег», — отвечает ту- рист. Он быстро подсчитывает, сколько рейсов потребуется рыбаку, чтобы стать состоятельным и нанять кучу помощни- ков. «К чему они мне?» — лениво спрашивает рыбак. «Чтобы стать богатым, отдыхать и спокойно греться на солнышке», — отвечает турист. «Но я и так лежу на солнышке и отдыхаю», — отвечает рыбак и снова засыпает». Этот анекдот был напечатан в учебнике немецкого языка, но у нашей молодой учительницы возникли с ним проблемы. Большинство моих одноклассников в гимназии второй ступе- ни быстро прониклись историей, и их рвение к учебе умень- шилось. Учительнице было невдомек, зачем, с какой глубо- кой педагогической мыслью этот разлагающий дисциплину рассказик включили в учебный план. Она защищала туриста и изо всех сил пыталась убедить нас в том, что, заработав день- ги, рыбак мог бы рассчитывать на высокую медицинскую стра- ховку и приличную пенсию. Но, увы, текст был написан Ген- рихом Бёллем, а не городской больничной кассой. Неужели Бёлль реально хотел показать пользу буржуазного страхова- ния жизни и необходимость избегать риска? Очень похоже, что экономисты счастья сегодня нуждают- ся в этом рыбаке больше, чем в потребности страхования, за которую так ратовала наша учительница немецкого. Для них статистика разводов и безработицы — куда более авторитет- ный источник информации, нежели данные о совокупном со- циальном продукте. Причем они делают это очень серьезно: вместо того чтобы измерять довольство народа и успехи пра- вительства совокупным социальным продуктом, надо исполь-
328 Рихард Давид Прехт зовать «индекс национальной удовлетворенности». Это дейс- твительно стало бы решительным переворотом во взглядах. Особенно рьяным сторонником такого подхода проявил себя британский экономист Ричард Лейард из Лондонской школы экономики и политических наук. Лейард уверен: лю- дей делает счастливыми нечто большее, нежели стремление иметь все. Кто стремится к большему благосостоянию и более высокому статусу (по сравнению с другими), тот выказывает очевидные признаки поискового поведения. Вожделение к материальным благам порождает постоянное чувство неудов- летворенности, из которого никогда не возникает ощущения устойчивого счастья. Экономический рост, к которому стремятся все индустри- ально развитые страны, не приносит людям счастья. Напро- тив, за экономический рост люди платят высокую цену — ли- шаются счастья. Хотя мы стали больше и лучше есть, ездить на больших и дорогих машинах и иногда позволяем себе ле- тать на Мальдивы — наше душевное состояние не улучшает- ся от повышения покупательной способности, как бы ни лю- били мы эту бредовую жизнь. Для Лейарда из всего этого с непреложной логикой следует: поскольку страх от возмож- ных потерь в жизни человека сильнее счастья от приобрете- ния чего-либо, должна быть пересмотрена политика индуст- риальных государств. Полная занятость и социальный мир гораздо важнее темпов роста совокупного социального про- дукта. Счастье для всех вместо роста экономики — таков смысл позиции Лейарда. Реалистичны ли требования Лейарда, можно спорить, но здесь мы не будем этого делать. Мораль ясна и недвусмыслен- на. Не благополучие и деньги, не возраст, пол, внешность, ум и образование приносят нам счастье. Куда важнее сексуаль- ность, дети, друзья, еда и спорт. А еще важнее социальные от- ношения. Согласно данным Всемирного опроса о ценностях (World values Survey), на основании которых была создана самая пол- ная и обширная статистика социально-культурных, нравс- твенных, религиозных и политических ценностей населения Земли, развод действует на благополучие человека так же не- гативно, как потеря двух третей дохода. Результаты анкетиро- вания говорят о том, что надежда на счастье оказывает такое же благотворное воздействие на человека, как и само это чувс-
Я — это я? И если да, то насколько? 329 тво, ибо нет на свете человека, живущего без стремления к счастью. Мечта о счастье сопровождает нас всю жизнь — пусть даже как образ того, что недостает и чего нам так болезненно не хватает. Но отвлечемся от статистики. Счастье, кроме всего про- чего, штука очень личная. «Я хочу найти свое счастье» — очень распространенный и привычный оборот речи. «Мое счастье, — утверждал немецко-еврейский философ Людвиг Маркузе в вышедшей в 1948 году «Философии счастья», — это мгновение глубочайшего согласия со своим “я”». Правда, с этим согласием не все гладко. Оно сразу напомнило мне о Ро- зали (см. главу «Do be do be do»). Ибо если правда, что ника- кого «я» не существует, а есть лишь (сколько их там? Кажется, восемь?) состояния «я», то что в таком случае означает согла- сие? Кто и с кем тут соглашается? И важнее ли состояние сча- стья, чем другие мои состояния? На самом ли деле я станов- люсь ближе себе самому, когда счастлив? Сейчас, похоже, самый подходящий момент снова обра- титься за советом к специалистам по мозгу и вспомнить двух наших старых знакомых: серотонин и допамин (см. главы «Влюбленный мистер Спок» и «Абсолютно нормальная неве- роятность»). То, что чувство счастья имеет какую-то связь с химией тела, не удивит человека, улегшегося на солнышке расслабиться. Солнечные лучи повышают настроение, и тому есть основательное нейробиологическое объяснение: они сти- мулируют выброс серотонина. Неудивительно поэтому, что жители Вануату улыбаются чаще, чем мы. Температура опре- деляет темперамент. О том, что известно науке о мозге о механизмах, порожда- ющих чувство счастья, я скажу вкратце. Позитивные чувства активируют левое полушарие мозга, негативные — правое. Это напоминает грубую и приблизительную карту мозга, состав- ленную в начале XIX века. В действительности речь идет о сложном взаимодействии чувства и сознания, лимбической системы и префронтальной коры. Просто объясняется лишь влияние определенных биологически активных веществ — та- ких как кофеин, алкоголь, никотин и кокаин. Все они стиму- лируют высвобождение возбуждающего нейротрансмиттера допамина, а также серотонина, что и приводит к кратковре- менному радостному возбуждению и удовлетворенности.
330 Рихард Давид Прехт Объяснения сложных и длительных состояний счастья пока нет. Даже при такой сравнительно простой радости, как удовольствие от приема вкусной пищи, вид, запах и вкус пищи играют каждый свою особую роль, так же как обстановка, ожи- дание и предвкушение, которые тоже важны для ощущения счастья. Главным в большинстве случаев счастья — при ухажива- нии, в сексуальных отношениях, за едой, в путешествиях, иногда и в спорте — является сочетание ожидания и сверше- ния. Здесь, так и не дойдя до конечной цели, заканчивается большинство нейрохимических теорий счастья. Шоколад приносит счастье, потому что его вкус стимулирует выброс серотонина, уже сам запах шоколада помогает организму со- противляться болезням. Приятные запахи вообще повыша- ют высвобождение серотонина в мозге. Но известно, что злоупотребление шоколадом, наркотиками и постоянное вдыхание цветочных ароматов уже не вызывают ощущения счастья. Значит, надо пойти дальше и исследовать чувство ожидания. Например, бегун временами переживает состояние душевного подъема, ибо длительный бег приводит к выбросу эндорфина — «радость бегуна». Но бегун может переживать и минуты совершенно иного счастья — например, когда поби- вает свой прежний рекорд или выигрывает соревнования. Это счастье иного рода: не простая телесная реакция на бег. Чувс- тво такого счастья реализуется с помощью префронтальной коры, а она знает время рекорда. Желаемый успех вознаграж- дает бегуна и приносит ему счастье. Результат соответствовал ожиданиям или даже превзошел их. Неудивительно, что ученые, занимающиеся изучением мозга, проявляют повышенный интерес к процессам, посредс- твом которых взаимодействуют чувства и сознание. Дело в том, что чувство счастья есть нечто большее, нежели обычная эмоция. Например, смех так просветляет мрачных депрессив- ных больных, что родилось даже особое направление — «сме- хотерапия», и это воздействие невозможно объяснить просты- ми рефлексами. В некоторых исследованиях было показано, что даже одна мысль о неприятном переживании вызывает у испытуемого ослабление иммунной системы. Если же испытуемого побуж- дают вспомнить приятные эпизоды из жизни, у него мгновен- но улучшается настроение и укрепляется иммунная система.
Я — это я? И если да, то насколько? 331 Чувство счастья — вещь весьма сложная. Иногда этим тер- мином обозначают чрезвычайно сильные положительные эмоции — большую радость, воодушевление или восторг. Эти эмоции связаны с повышенной чувствительностью, с бодр- ствующими, обостренными и открытыми чувствами. У дру- гих людей чувство счастья и позитивный взгляд на происхо- дящее возникают от вполне осознанных состояний, воспри- ятий или воспоминаний. В состоянии влюбленности или при достижении большого успеха все вдруг начинает представлять- ся человеку в розовом свете. В этом впечатлении смешивают- ся абстрактные представления о гармонии, созвучие, напря- жение, цельность, свобода и смысл. Мгновенно возникает чувство удовлетворенности, повышается самооценка — иног- да с головокружительной быстротой. У находящегося в состо- янии счастья человека меняется поведение — исчезает замкну- тость, он дружелюбен, экспансивен, спонтанен, гибок, изоб- ретателен. Он чувствует, что может сдвинуть горы. Но ошеломляющая гармония длится недолго. Возможно, это и хорошо. Когда серотонина становится слишком много, человек превращается в равнодушного, а чрезмерный выброс допамина приводит к одержимости, опьянению собственной силой, бреду величия и помешательству. Вскоре чувствитель- ность мозговых рецепторов к допамину и серотонину при- тупляется, и волшебные чары рассеиваются. Судорожная по- пытка искусственно продлить такое состояние, как правило, заканчивается плачевно: наркотической зависимостью, лю- бовным слабоумием, ужасом постоянного стремления к успе- ху любой ценой. Ни один человек не может постоянно жить в гармонии с собой. Непрерывно возрождаться в непосредственном дейс- твии, забывать обо всем вокруг, включая быстротечное время, нигде не задерживаться, жить только здесь и сейчас — таковы прекрасные мысли дальневосточных учителей мудрости. С психологической точки зрения постоянное пребывание в гармонии — это завышенное требование. С нейрохимиче- ской точки зрения — это превращение исключительных состо- яний в правило. Ощущение великого счастья — это «остров блаженства» в океане обыденной жизни. Но разумеется, та- кие состояния, даже при частом их повторении, не могут слу- жить рецептом удавшейся жизни. Такие ожидания нереалис- тичны.
332 Рихард Давид Прехт Длительное и устойчивое счастье достижимо, только если ожидания остаются реалистичными. Если состояния счастья и несчастья, по существу, наши «самоделки», то они всего лишь вопрос отношения человека к самому себе, то есть отношения к своим ожиданиям. Только этим можно объяснить, что мно- гие люди, находящиеся в трудной ситуации, чувствуют себя счастливее тех, кто живет в привилегированном положении. Быть в согласии с собой, как желает себе Людвиг Маркузе, оз- начает быть в согласии со своими ожиданиями, как, впрочем, и с ожиданиями других. То есть, как говорил Луман, с «ожи- даниями ожиданий». Известно, что мало пользы от собственной чистоты, если она не согласуется с образом жизни окружающих. Это, види- мо, причина того, почему многие идеи дальневосточной муд- рости приносили жизнеспособные плоды лишь в стенах мо- настырей. Проходя в середине 80-х альтернативную службу, я позна- комился с социальным работником, высказавшим мне свой девиз, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Его целью, и, насколько я понял, самой главной целью было стремление освободиться от всех ожиданий. Господи помилуй! Что за странное ожидание! Из всех ожи- даний, с какими мне когда-либо приходилось сталкиваться, это было самым грандиозным и самым несбыточным, ибо пройти по жизни мимо всех ожиданий не может ни один че- ловек. Вопрос не в том, как мы от них отделываемся, а как мы их кроим. Другая мудрость гласит: ожидания должны быть как мож- но скромнее, чтобы потом не постигло разочарование. Это допустимая точка зрения, но не сказать, что слишком соблаз- нительная. Заниженные ожидания заметны по двум фактам: сильному страху перед жизнью и очевидными трудностями в преодолении разочарований. Не лучше ли научиться преодо- левать? Ведь кто ожидает малого, тот получит еще меньше. Тем не менее мелкобуржуазная мораль малых ожиданий на- ходит поддержку со стороны многих крупных философов, ко- торые редко обращались к темам счастья и радости жизни. Многие из них поэтому приписывали «удовлетворенности» свойства нулевой ступени счастья. Пример — Иммануил Кант. Единственное реальное счастье для него заключалась в испол- нении нравственного долга. Этакая беспомощная и боязливая
Я — это я? И если да, то насколько? 333 попытка просто накоротко замкнуть долг и счастье. Певица Эдит Пиаф очень свежо и непосредственно разделила эти два понятия: «Нравственность — это когда живешь так, что не по- лучаешь от жизни никакой радости». И в самом деле не полу- чается представить себе счастливой скучную вторую половину жизни самого Канта. Счастье и удовлетворенность не одно и то же. Надо осте- регаться переформулировать стремление к удовольствиям в стратегию избегания страданий. И удовольствия, и страдания присутствуют в нашей жизни, и каждый человек находит в этом диапазоне место для своей точки опоры. Вероятно, нам нетрудно разделить окружающих нас людей, друзей и знако- мых на тех, кто приносит удовольствие, и на тех, кто позволя- ет избегать страданий. Несомненно, такая установка зависит от воспитания и темперамента. Основополагающее предпочтение избегания страдания перед погоней за удовольствиями характерно для многих ре- лигий и философских направлений, но нам нечем обосновать выбор такого предпочтения. Да и хваленая «удовлетворен- ность» со всеми ее преимуществами скорее установка пожи- лых людей, для которых едва ли приемлема жизненная муд- рость более молодых. Так, во всяком случае, считает известный психолог, зани- мающийся изучением счастья, с очень символичной фамили- ей Зелигман (блаженный. — Пер.) из Пенсильванского уни- верситета в Филадельфии. Для него объяснение заключается в следующем: счастье как «вопрос индивидуального вкуса»; как «вопрос наличных желаний» и как «достижение опреде- ленных вещей из списка самых желательных целей». Истин- ное счастье возникает, когда сходятся все три пункта, то есть оно состоит из приятной жизни. То есть из вкуса к жизни (из хорошей жизни), под каковой Мартин Зелигман понимает вовлеченность и свершение личных устремлений, а также из осмысленной жизни, под которой понимают достижение оп- ределенных целей из списка желаемого. Все это звучит краси- во и убедительно, но как начать жить такой жизнью? Могу ли я сам, свободно, по собственному выбору и образу, построить свое счастье? И если да, то как это сделать? • Далекий сад. Можно ли научиться счастью?
АФИНЫ Далекий сад Можно ли научиться счастью? Для одних он был самым мудрым и знающим из всех фи- лософов, для других — «большой свиньей». Эпикур родился в 341 году до нашей эры на греческом острове Самос. Он стал легендой еще при жизни и остался ею после смерти. Многие подробности его биографии до сегодня покрыты мраком, ибо почти все, что мы о нем знаем, почерпнуто из одного-единс- твенного источника — жизнеописания, составленного чело- веком, жившим пятьсот лет спустя. В восемнадцать лет Эпикур приезжает в Афины. Было это во времена Александра Великого. Когда афиняне после смер- ти императора решились на неудачное восстание, Эпикур с отцом уехал в окрестности города Эфеса. В тридцать пять лет он возвращается в Афины и покупает сад, знаменитый Кепос. Сад вскоре становится центром воз- рождающейся афинской демократии. У Эпикура встречаются люди из самых разных слоев об- щества. Узкий круг людей живет здесь как замкнутая секта — сообща и не владея частной собственностью. В Кепосе при- нимали женщин и рабов — обстоятельство, вызывавшее недо- вольство многих афинян. Люди злословили по поводу странных привычек учителя, ходили слухи об оргиях и групповом сек- се. Но те, кто бывал в саду Эпикура, знали, что на воротах на- писано: «Иди сюда, незнакомец! Дружелюбный хозяин ждет тебя с изобилием хлеба и воды, ибо здесь не возбуждают твои вожделения, а умиряют их». Тридцать лет держал Эпикур свой сад, до самой своей смерти в 270 году до нашей эры. Но Ке- пос, как учреждение, сохранится в течение еще пятисот лет. Что переживал и чему учил Эпикур в своем таинственном саду, мы можем узнать лишь окольными путями, так как от сочинений самого философа остались лишь немногочислен- ные фрагменты. Намного больше сведений находим в сочи-
Я — это я? И если да, то насколько? ЗЗБ нениях его многочисленных последователей и столь же мно- гочисленных противников. Ученики и соперники рисовали такие непохожие портреты, что нам теперь нелегко отделить зерна от плевел. Последующие поколения, особенно мнитель- ные христиане, превратили образ Эпикура в гротеск. Радикальным и не теряющим актуальности ядром эпику- рейского учения является странное для философов обращение только к той стороне жизни, которая познается чувственным опытом. Все сверхчувственное Эпикур отбрасывает. Боги и ре- лигия не имеют для него никакого значения. Даже смерть, по его утверждению, не следует переоценивать в повседневной жизни: «Я приучил себя к привычке думать, что смерть не пред- ставляет для нас никакой ценности. Ибо все, что было хоро- шим, и все, что было плохим, есть лишь дело восприятия... Пока мы здесь, смерти нет, когда она придет — не будет нас». Отношение Эпикура к миру ограничивается тем, что он может узнать о нем на основании чувственного восприятия. Он высоко ценит логический разум, но связывает все наши знания только с тем, что мы можем воспринять и охватить ощущениями. Он не желает проникать в области, лежащие за пределами воспринимаемого опытом мира. Эпикур остерегается набрасывать генеральные планы су- щего, гадать о возникновении и будущем мира, как делали его предшественники — другие греческие философы. Он вообще не желает ничего объяснять, так как повсюду видны ему про- белы в знаниях и скудость объяснений. Вместо того чтобы создавать всеобъемлющую теорию по- знания, Эпикур старается прояснить: что такое в рамках огра- ниченных человеческих возможностей удавшаяся жизнь? Эпи- кур был достаточно умен, чтобы понимать: и на этот вопрос нет простого ответа. Ему пришлось принять в расчет противо- речивость человеческой природы. Люди запрограммированы испытывать радость и удоволь- ствие. Удовольствие — прекрасно, неудовольствие — плохо. На каждом малыше можно наблюдать, как функционируют человеческие эмоции. Стремление к удовольствию так же ясно, как то, что «огонь горяч, снег холоден, а мед сладок». Но большинство состояний радости — наслаждение от секса, еды и вина — не сохраняются долго.
ЗЗБ Рихард Давид Прехт Острова блаженства не могут превратиться в огромные континенты. Они, эти удовольствия, только в ограниченной мере могут быть основой для продолжительного счастья. Ими, конечно, надо наслаждаться, но при этом не стоит их пере- оценивать. Эпикур не доверяет слишком большим количествам: то, что потребляется в избытке, скоро теряет свою ценность. Ма- ленький кусочек сыра, если его долго смаковать, принесет боль- ше удовольствия, чем обильный пир. Чтобы постоянно полу- чать от жизни радость, надо подавить в себе детское стремле- ние к избыточности. Надо также регулировать потребности, чтобы сделать радость от их удовлетворения устойчивой и дли- тельной. Но такая способность дается только разумом. Знание и разум позволяют разрабатывать надежные и стабильные стра- тегии, чтобы не быть беспрестанно зависимыми от быстрых всплесков сильных чувств. Средство для этого — оттачивание чувств и усвоение спо- собности ценить малые события в жизни так же, как и великие. Далее надо освободиться от страха. Если невозможно всегда поддерживать в себе чувство радости, можно попытаться умень- шить чувство неудовольствия: надо беречься страха перед бу- дущим, обуздывать честолюбие, ограничивать потребность в роскоши, деньгах и имуществе. Иначе это принесет мало ра- дости, лишь досадную зависимость. Независимость от внеш- них вещей считаем мы величайшим благом... ибо убеждены, что те, кто в большой мере пользуется избытком, меньше все- го в нем нуждаются, и что творить все естественное легко, а все бессмысленное — трудно». Не имущество и богатство, а социальные связи и отношения, по Эпикуру, создают устой- чивое счастье: «Из всего, что составляет счастье всей жизни, самым важным мы считаем завоевание дружбы». Следующий учению Эпикура, то есть эпикуреец, — это уравновешенный человек, черпающий счастье из маленьких радостей жизни, победивший свои страхи, ровный и друже- любный в обращении с людьми. Только более поздние про- тивники, прежде всего христиане, ложно представили безбож- ного Эпикура наставником порока и до неузнаваемости иска- зили его взгляды. С психологической же точки зрения Эпикур предвосхитил христианское учение, ибо понял неразрывную
Я — это я? И если да, то насколько? 337 связь тела и духа, физического и психического, и поставил эту связь в центр своей философии. Его учение возродилось в наши дни во взглядах позитив- ной психологии (positive psychology), направления психологи- ческой науки, широко распространенного главным образом в США. Представители позитивной психологии ищут крите- рии, которые должны выполняться для того, чтобы человек был счастлив. Созданы программы тренингов, призванных делать людей счастливее. «Человек, — вслед за Эпикуром утверждают последовате- ли этого направления, — должен активно творить собствен- ное счастье». Само по себе счастье не возникает. Чтобы быть счастливым, недостаточно не испытывать боли, не страдать от стресса и не иметь забот. Сколько людей, не имеющих ни в чем нужды, ощущают себя несчастными, так как не чувствуют ничего, кроме скуки. Другими словами, счастье — это прекрас- ная штука, но требует большой внутренней работы. Исследо- ватели счастья оформили ее в свод определенных правил, ко- торые я здесь — может быть, слегка подмигивая — сейчас при- веду. Первое правило гласит: активность! Наш мозг жаждет ее, он постоянно должен быть чем-то занят. Душевный застой приводит в плохое настроение. За один день безделья в нашем мозге вымирает масса нейронов. Кто не занимает делом свой дух, тот сморщивается и деградирует; этот процесс всегда со- провождается чувством отвращения. Отсутствие влечений ве- дет прямиком к депрессии. Наша гормональная система стра- дает, не понимая, куда ей девать допамин. Нам не надо все время, каждую минуту, день и ночь быть активными, но счастье этого и не требует, оно вообще не очень прихотливо. Спорт, например, замечательное средство, ведь за успешное напряжение всех сил дух вознаграждает себя об- разованием новых нейронов. Разносторонние интересы тоже усиливают радость жизни. В рутине есть, конечно, положительные стороны, но длитель- ная рутина не делает счастливым. Перемена обстановки, де- ятельности, поиск нового — вот что может быть источником счастья. Витгенштейн, который очень подозрительно отно- сился к стремлению стать счастливым, известен своей совер- шенно неожиданной максимой: «Чертовски безразлично, что
338 Рихард Давид Прехт человек ест; самое главное, что это всегда одно и то же!» Сие изречение есть прямое наставление: как стать несчастным. Второе правило: жить общественной жизнью! Эпикур не стремился оказываться в центре всеобщего внимания ни в част- ной, ни в общественной жизни, но он признавал понять: нет более надежного источника счастья, чем социальные связи. Дружба, партнерство, семья могут создать рамки, внутри которых мы чувствуем себя окрыленными. Что-то пережить вместе с партнером, другом или детьми — значит пережить счастье. Чувствуя себя в безопасности, мужчины выделяют окси- тоцин, а женщины — вазопрессин, те самые гормоны мышей- полевок, о которых речь шла в главе «Абсолютно нормальная невероятность». Кто живет в тесном социальном общении с другими людьми, тот никогда не останется в беде один. Не- удивительно, что хорошее супружество и частый секс важнее для счастья, чем деньги и имущество. Третье правило: концентрация! Эпикур посвятил много времени наставлению своих учеников в том, как научиться на- слаждаться каждым моментом жизни — здесь и сейчас: вдох- нуть аромат цветка, полюбоваться чудесным видом, насла- диться вкусом сыра. Тщательно подобранное и сосредоточен- ное наслаждение усиливает радость жизни. То, что относится к вещам, должно в полной мере отно- ситься и к людям. Чем больше человек принимает участие в судьбе другого человека, тем сильнее чувства и сопережива- ние, или, если перевести это на язык науки о мозге: вкушай состояния своего сознания, по крайней мере те, которые до- ставляют тебе удовольствие. Это справедливо для всего, во что бы ты ни погружался: делай это самозабвенно и до конца. Кто за едой думает о том, что потолстеет, кто во время раз- говора то и дело посматривает на часы, тот убивает ценность переживания. Думать о будущем иногда полезно, но постоян- но думать о будущем нельзя — это крадет у тебя невосполни- мые моменты. Жизнь — это то, что проходит мимо, пока че- ловек лихорадочно строит планы на будущее. Четвертое правило: реалистичные ожидания! Счастье — это вопрос ожидания. Самая частая ошибка — предъявление завышенных требований. Но не следует и сильно их занижать. Кто предъявляет завышенные требования, тот переживает в результате стресс, которого можно и должно было избежать.
Я — это я? И если ла, то насколько? 339 Кто предъявляет заниженные требования, страдает от недо- статка допамина, отсутствия влечений и равнодушия — неиз- бежных спутников заниженных ожиданий. Отсутствие же по- рыва способствует занижению требований — возникает по- рочный круг. Пятое правило: хорошие мысли! Это, наверное, самое главное правило. Ощущение счастья — в этом Эпикур и со- здатели позитивной психологии единодушны — не случайно, оно следствие «правильных» мыслей и чувств. Правильные мысли — это те, которые порождают удовольствие и позво- ляют избежать неудовольствия. Особенный трюк психологов: «Поступай так, как будто ты счастлив, и ты будешь счастлив!» Легко сказать, да трудно сде- лать. Если мне плохо, едва ли я найду в себе силы разыгрывать хорошее настроение. Русский писатель Федор Достоевский, глубокий и тонкий психолог, шутливо заметил как-то по это- му поводу: «Все хорошо. Все. Человек несчастен, потому что просто не знает, что он счастлив. Только поэтому. Это все, все! Кто это поймет, тот станет счастлив сию минуту, в то самое мгновение». Главный пункт, если оставить в стороне иронию, заклю- чается в том, что мне, по крайней мере в известных рамках, позволено оценивать события моей жизни. О степени этой свободы можно спорить. На каких пассажах книги моей жиз- ни задержу я внимание — на прекрасных или на печальных и скучных? Некоторым удается извлекать из своей жизни толь- ко приятное, у других все наоборот. Возможно, подход к решению проблемы заключается в той роли, какую мы отводим рассудку в суждениях о наших осознанных чувствах. Почему я все время думаю о негативном и грызу себя изнутри? Я не свободен в негативном или пози- тивном восприятии окружающих меня вещей, но в том, как оценивать мои ощущения, у меня есть известная мера свобо- ды. Этой свободе я могу научиться. Привести в порядок ощу- щения уже при восприятии чувства или сразу после эпизода восприятия и отвести ему подобающее место — это великое искусство, но ему вполне можно научиться (см. главу «Ду-би- ду-би-ду»). Одна из психологических методик рекомендует сразу за- писывать негативные чувства. Это позволяет с самого начала
340 Рихард Давид Прехт просеять их сквозь сито коры и, таким образом, хоть немного смягчить. Не повредит сразу привести пару аргументов против запи- сывания. Представители позитивной психологии рекоменду- ют, наоборот, вести дневник счастья, чтобы крепче запоми- нать лучшие моменты жизни. Еще одна мудрость психологии счастья заключена в следующей фразе: «Не относись к себе слишком серьезно, чаще смейся над собой». Но здесь можно усомниться. Не надо ли это уже уметь, чтобы применять на деле? Эта фраза напомнила мне о моем друге Лютце. Когда он учился в школе менеджмента, преподаватель психологии, об- ращаясь к аудитории, однажды потребовал от присутствую- щих большей спонтанности. Швейцарец, приятель моего дру- га, услышав это, взял шариковую ручку и старательно запи- сал в разлинованную тетрадь: «Стать более спонтанным!» Научиться смеяться над собой — превосходная, но весьма честолюбивая цель, связанная с завышенными ожиданиями в отношении себя. Кто легче обучается, тот с большей вероятностью избега- ет определенных источников неудовольствия. Самый частый из них — сравнение. Основное и универсальное правило: кто сравнивает, тот теряет! Я выгляжу не так, как модель на об- ложке гламурного журнала (кто знает, может, в жизни она не выглядит так шикарно). Я получаю меньше, чем мой бывший одноклассник. Я не такой остроумный, как другие. Или уже совеем мрачное: я не такая счастливая, как моя сестра. Пока вы так думаете, вы действительно ни за что не станете счаст- ливым. Шестой пункт: не переусердствовать с поисками счастья. Хладнокровно относиться к своим несчастьям — великое ис- кусство. Во многих, если не во всех, несчастьях есть и что-то хорошее. Многие люди, страдающие поистине страшными болезнями, говорят, что, заболев, они стали жить более насы- щенной жизнью. Кризисы, трудности и удары судьбы могут стать целительными. После некоторых кризисов приходится все начинать сначала, когда люди осознают, «на что они год- ны». Очень распространенная страсть — восставать против ус- ловий, которые невозможно изменить. В таких случаях пси- хология счастья укоризненно грозит пальцем.
Я — это я? И если да, то насколько? 341 Седьмой пункт: счастье в труде. Этот пункт тесно связан с первым — об активности. Труд — это процесс, принуждаю- щий нас к активности, и многим людям он нужен как воздух, чтобы заставить их что-то делать. Сказанное относится не ко всякому труду, но чаще всего это так. Труд — лучшая психоте- рапия. Беда безработицы именно в недостатке этой самосто- ятельно психотерапии. Кто не работает, тот чувствует себя бес- полезным и вялым — от недостатка допамина и серотонина. Так же смотрел на это и Зигмунд Фрейд. Для него счастье со- стояло в возможности «любить и трудиться». Но довольно о семи правилах. О ценности того или иного из них можно и должно спорить — естественно, и об их поль- зе, ибо на самом деле эти правила не так просты, как кажутся на первый взгляд. Недостаточно только их показать или прос- то ознакомиться с ними. Самый животрепещущий и до сих пор в должной мере не рассмотренный психологией счастья вопрос заключается в следующем: какое пространство отве- дено для свободной деятельности моей личности? Конечно, позитивная психология пользуется любым новейшим дости- жением науки о мозге, но пока избегает дебатов на тему: «Могу ли я хотеть того, чего хочу?» Какая польза от самых остроум- ных изречений, если я не свободен применить их наделе? Этот вопрос до сих пор ждет своего непростого решения. Удалось ли мне разъяснить вопрос о счастье? В философ- ском смысле, возможно, да. С психологической же точки зре- ния многое здесь пока ждет своих первооткрывателей. Поче- му некоторые люди живут так скучно и рутинно, что трудно поверить в то, что они живут в первый раз? Почему некото- рые люди точно знают, что именно доставит им радость? По- чему у большинства это не получается? Может, дело не в том, что одни понимают в счастье больше, чем другие, ибо патен- тованные жизнелюбы отнюдь не самые счастливые люди на свете? Не переоцениваем ли мы счастье? Может быть, счаст- ливая и удавшаяся жизнь — это в конечном счете не одно и то же? Есть ли на свете что-то более важное, чем счастье? • Матрица. Есть ли у жизни смысл ?
УТОПИЯ Матрица Есть ли у жизни смысл? «Я скажу, почему ты здесь. Ты здесь, потому что знаешь нечто. Нечто, чего ты сам не можешь объяснить. Всю свою жизнь ты чувствуешь, что с миром неладно. Что именно, ты не понимаешь, но знаешь, что это так. Это как заноза в голо- ве. Она сводит с ума. Это чувство привело тебя ко мне!» С миром действительно что-то неладно, но не ищите эту фразу в учебниках по истории философии, там вы ее не най- дете. Сказал ее Морфей, персонаж фильма «Матрица» брать- ев Энди и Ларри Ваховски. В 2000 году фильм имел большой успех — и по праву. Редко появляются такие философские фильмы о бытии и небытии. «Матрицу» можно сравнить раз- ве что с вышедшим на экраны в 1949 году фильмом Кокто «Орфей». Фильм повествует о компьютерном хакере Нео, который от уже упомянутого Морфея узнает, что мир, в котором живет он и другие люди, не является реальным. Это призрачный мир, виртуальное пространство, созданное компьютерной сетью, матрица. После того как люди сделали планету Земля непри- годной для жизни, господство над миром захватили компью- теры. Они перехватили руководство, создали матрицу и ис- пользуют людей как источники энергии. Чтобы это делать, компьютеры поместили людей в специальные емкости с пи- тательной жидкостью и навевают им сны о жизни. Подстре- каемому Морфеем Нео удается после длительной и тяжелой борьбы освободиться из матрицы. В конце фильма он превра- щается в своего рода Христа, спасителя человечества. Своим успехом фильм обязан целому ряду созданных ра- нее произведений, послуживших для него прототипами, пре- жде всего романам «Звездные дневники» и «Так говорил Го- лем» польского фантаста Станислава Лема. Мотив жизни в виртуальном мире, лишенном реальных свойств, можно най-
Я — это я? И если да, то насколько? 343 ти в романе «Имитация три» американского писателя Дэние- ла Галуя. По этому роману снято два фильма. Над подобной темой раздумывал французский философ Жан Бодрийяр, а еще целую череду таких мотивов можно найти в христианском гнозисе. Однако авторскими правами на идею о том, что все бытие на Земле является несобственным бытием, принадлежит не братьям Ваховски, не Галую, не Лему и не Бодрийяру, а гре- ческому философу Платону. В своем знаменитом «символе пещеры», в седьмой книге главного сочинения «Государство», Платон в 370 году до на- шей эры описывает весьма странный сценарий: группа людей с детства живет в подземной пещере. Прикованные к стене, они не могут двигать ни головой, ни туловищем. Они могут только смотреть на расположенный перед их глазами участок стены. Единственный источник света в пещере — костер, ко- торый горит за спинами пленников. Между огнем и людьми иногда проносят какие-то предметы, тени которых отражают- ся на стене перед глазами пленников. Даже когда говорят те, кто проносит предметы, пленникам кажется, что голоса исхо- дят от теней. Не зная о том, что в действительности происхо- дит за их спинами, обитатели пещеры принимают тени за единственный реальный и истинный мир. Из этого бытия нет выхода. Один пленник, которому до- велось освободиться, смог увидеть, что на самом деле проис- ходило в пещере. Но он ничего не сумел объяснить своим то- варищам, так как то, что он рассказывал, находилось вне зоны их восприятия. Прозревшего подвергли осмеянию, «о нем го- ворили, что он вернулся с больными глазами». Чтобы с ними не случилось ничего подобного, пленники стали предусмот- рительно убивать каждого, кто намеревался их освободить. Конечно, Платон своим символом не собирался создавать сюжет для сценария научно-фантастического фильма или пси- хологического триллера. Он просто хотел показать, что фило- софский разум должен освобождаться от чувственных воспри- ятий постепенно, чтобы, в конце концов, приблизиться к ис- тинной природе вещей. Ясно, что Платон ставил способность к чувственному познанию ниже абстрактного разума. Тем не менее именно он со своим символом пещеры стал отцом всех
344 Рихард Давид Прехт матриц. На «Матрице», пожалуй, стоит еще немного задер- жаться. В фильме Нео вырывается из несобственной жизни, хотя ему в ней неплохо. Так зачем он это делает? Можно было бы и дальше раскрутить эту тему. Показать, что жизнь в мат- рице — просто рай. Можно прожить фантастическую жизнь Джорджа Клуни или Скарлетт Йоханссон, можно, как Ронал- диньо или Кака, поразить любую цель в воротах своей жизни. Но в отличие от фильма человек из нашего примера знает, что этот мир неистинный, хотя чувственно неотличим от настоя- щего. Как вы думаете, насколько велика вероятность, что че- ловек этот захочет долго прозябать в воображаемом мире? Может, это был бы счастливый опыт — проживать своего рода вторую жизнь без риска и с полной имитацией телесных ощущений. Но чтобы жить так всегда, вечно? Что это за жизнь, в которой человеку беспрерывно сопутствует успех? Жизнь, когда человек в ту же секунду получает все, чего ни пожелает? Неужели он будет от этого счастлив? Нет, это была бы ужас- ная жизнь! Несомненно, в жизни есть нечто более важное, чем сча- стье, ибо гарантированное счастье было бы ужасно скучным. В жизни любая вещь обладает ценностью по контрасту. Мож- но пожелать себе много счастья, но нельзя желать себе нескон- чаемого вечного счастья. Это давно знал ирландский поэт и драматург Джордж Бернард Шоу, к тому же умный философ: «Счастье на всю жизнь! Никто не смог бы этого вынести: это был бы настоящий ад». Но не только ужас однообразного счастья делает жизнь в матрице такой жуткой. Еще хуже представление о том, что че- ловек не сам распоряжается своей жизнью, не сам принимает решения. Самоопределение есть такое важное благо, что на- вязанное извне счастье ничем не может привлечь человека, он должен выковать его для себя сам. Дареное счастье, напротив, теряет свою ценность. Какое значение имели бы победы, если бы они с гаранти- ей давались без потерь? И как скучны были бы книги, если бы с самого начала было ясно, что все закончится благополучно для главных положительных героев? Счастье, как сказал рус- ский писатель Лев Толстой, «состоит не в том, что ты можешь делать все, что хочешь, а в том, что ты всегда хочешь того, что ты делаешь».
Я — это я? И если да, то насколько? 34Б Не знаю, удалось ли мне вас убедить, но для меня ответ Толстого очень близок к тому, что так охотно называют «смыс- лом жизни». Правда, нынешние философы отказываются всерь- ез рассматривать этот вопрос. Для них эта тема отдает попу- лизмом или плоской эзотерикой. Раньше вопросом смысла занималась е-музыка, теперь ею занимается у-музыка*. Тем не менее когда-то вопрос о смысле жизни считался очень важ- ным. Когда греки 2400 лет назад заложили основы того, что мы сегодня называем западной философией, они как раз и пытались на него ответить, хотя у древних греков не было тер- мина, прямо соответствующего немецкому термину «смысл жизни». Но вопрос был тот же: откуда все взялось? Откуда взя- лось больше и откуда меньше? В этой книге мы познакомились со многими философа- ми, которые тем не менее пытались дать прямой или косвен- ный ответ на этот вопрос. И так же как в конце театрального спектакля все актеры по очереди выходят на сцену, чтобы рас- кланяться, мы сейчас дадим некоторым из философов заклю- чительное слово. Философы, жившие до Нового времени, например Декарт, не занимались этой темой. Для них всеобщий смысл мира не был вопросом человека, он был данным ответом Бога. У лю- дей, живших в эпоху Средневековья, Возрождения и барокко, не было нужды заботиться о смысле жизни. Церковь говори- ла им, каковы идеи и намерения Бога относительно человека, и люди, в том числе и философы, этим удовлетворялись. Толь- ко переворот, поставивший на место данного Богом миропо- рядка наше сознание, привел, прямо и непосредственно, к вопросу о смысле. Рассмотрение этого вопроса всерьез начи- нается в конце XVIII — начале XIX века. Иммануил Кант полагал, что назначение жизни — в ис- полнении нравственного долга. Но это довольно скудное оп- ределение. Для Жан Жака Руссо, в полном соответствии с его натурой, смысл заключался в том, чтобы мочь и сметь жить. Человек ни в коем случае не должен делать то, чего делать не хочет. Для Джереми Бентама смысл заключался в создании как можно большей радости для себя и других. Вильям Пэй- * Е-музыка и у-музыка (emste musik; unterhaltungsmusik — нем.) — подразумевается разделение музыки соответственно на серьезную и развлекательную.
346 Рихард Давид Прехт ли полагал смысл человеческой жизни в возможно большем количестве «ценных произведений». Настоящий бум вопрос о смысле жизни пережил в сере- дине девятнадцатого столетия. Философские наследники Кан- та, Фихте и Гегеля беспомощно переминались с ноги на ногу перед монументальными творениями своих предшественни- ков и недоуменно пожимали плечами. Прежняя философия ходила с козырных тузов. Она объявила себя универсальной дисциплиной, призванной объяснить и разрешить все жиз- ненные проблемы. Что мог теперь выбрать философ, чтобы считать, что его жизнь не прошла даром? Перед ним высилось горделивое здание мысли, покоящееся на узком фундаменте недостаточного практического знания. Артур Шопенгауэр, Сёрен Кьеркегор, Людвиг Фейербах и косвенно Карл Маркс попытались, каждый на свой лад, отве- тить на этот вопрос. Шопенгауэр резко возражал против сте- реотипного мнения о том, что человек явился в мир, «чтобы быть счастливым». Так как он был и остался необузданным рабом своей воли, то в его жизни не нашлось места для сво- бодного и высокого смысла. Только искусство, особенно му- зыка, способно доставить человеку сравнительно высокую ра- дость. В этот спор вмешались также Ницше и Фрейд. Для них во- прос о смысле жизни был вопросом телесной или душевной сла- бости. Здоровому человеку не нужен возвышенный смысл жиз- ни. Чтобы быть счастливым, ему нужна музыка (Ницше) или любовь и работа (Фрейд). Для Эрнста Маха вопрос о смысле жизни растворился в «я». Если у мотылька иное «я», нежели у гусеницы, у старика иное, нежели у ребенка, не стоит навязы- вать жизни какой-то общий смысл. Страсть к действительно важным вопросам — Мах называл это экономией мысли — за- ставляла его за километр обходить вопрос о «смысле жизни». Мыслители XX века отличились тем, что отбросили ясные ответы и объявили, что не в состоянии ничего объяснить. Ра- зительный пример — Людвиг Витгенштейн. Для него вопрос о смысле жизни относился к числу бессмысленных. По самой природе вопроса на него нельзя дать положительный ответ. «Ибо даже сами люди, которым после долгих сомнений стал ясен смысл жизни, не смогли бы внятно сказать, в чем же этот смысл». Для Сартра, напротив, смысл жизни состоит в том,
Я — это я? И если да, то насколько? 347 чтобы осуществить себя в действии, в деле. Так как мир сам по себе как целое лишен смысла, я волен сам творить свой смысл. Как незавершенная работа, смысл появляется, ненадолго задерживается и исчезает с каждым отдельным человеком. Пи- теру Синджеру такое самостоятельное творение смысла ка- жется асоциальным. Для него в вопросе о смысле жизни речь идет о том, чтобы перекатить камень блага еще чуть-чуть впе- ред, чтобы мир стал лучше. Существуют также эволюционно-биологические объяс- нения смысла жизни, но их лучше избегать. «Приспособление и мутация» — оба эти принципа эволюции, согласно взглядам американского философа Дэниела Деннетта, можно приложить ко всем вопросам человеческой культуры: смысл природы идентичен смыслу существования человека. Для социолога, в частности Никласа Лумана, это вообще бессмыслица, ибо смысл возникает только в процессе коммуникации. Смысл — это рафинированное эволюционное достижение, свойственное только человеку, ибо символическую коммуникацию посредс- твом языка невозможно свести к стремлению генов к «адек- ватности» для передачи потомству. Человек — это не просто природа. В противном случае он бы не сумел с помощью сво- ей техники разрушить основания собственной жизни — это явно противоречит биологическому тезису о приспособлении как об универсальном принципе организации живого. Вывод о том, что наука о мозге не может ответить на во- прос о смысле жизни, напрашивается сам. Смысл — это не научная единица измерения, не объект и не электрофизиоло- гический процесс. Смысл невидим. Или, другими словами, от весов сокрыт их собственный вес. На вопрос о смысле жизни в наше время можно ответить только субъективно. Какой смысл я вижу в моей жизни? При- чина такого положения проста. Смысл не есть свойство мира или природы, это типично человеческая конструкция. Смысл есть потребность и идея нашего мозга, мозга позвоночного животного. Если исходить из такой точки зрения, смысл невозможно найти в мире, мы должны сами себе его дать. Таким образом, вопрос о смысле — это сугубо человеческий вопрос. Когда спрашивают об объективном смысле природы, всегда имеют
348 Рихард Давид Прехт в виду человеческое представление об этом смысле. Представ- ление же это зависит от нашего сознания, то есть от челове- ческой логики и человеческого языка. Вероятно, важнейшей причиной нашей потребности в смыс- ле является знание о том, что мы обязательно умрем. Эго не очень приятная для мозга мысль — знать, что день за днем, час за ча- сом, секунда за секундой он идет навстречу своему угасанию. Некоторые палеоантропологи считают это знание признаком разницы между человеком и животным. Вопрос о смысле — это вопрос об особых, чисто челове- ческих признаках, а они, как и всякое человеческое познание, зависят от личного опыта. Поэтому в лучшем случае мы мо- жем обрести лишь наш собственный, персональный смысл жизни. Но почему мы тогда так охотно говорим о смысле жиз- ни вообще? И почему жизнь обязательно должна иметь какой- то смысл? Эта потребность в одном-единственном смысле жизни тоже чисто человеческая. Очевидно, мы намного основатель- нее думаем о смысле жизни, чем о том, зачем и по каким кри- териям его ищем. Другими словами, мы исследуем все, толь- ко не наш поиск. Многие умные писатели уже давно над этим посмеива- лись. «Если никакого смысла в этом нет, то мы сможем изба- вить себя от массы хлопот, ибо это означает, что нам просто нечего искать», — пишет Льюис Кэрролл в «Алисе в стране чу- дес». Тонкий мастер афоризма, англичанин Эшли Бриллиант добавляет: «Пусть лучше жизнь будет бессмысленной, а не об- ладает смыслом, с которым я, возможно, и не соглашусь». Представление о том, что жизнь имеет определенный смысл, не очень удачная мысль. Знаменательно, что с воз- растом меняется содержание поиска смысла жизни. Если в молодости ищут объективный смысл, то есть цель жизни, то в старости скорее задают себе вопрос: «Имела ли смысл моя жизнь?» То есть: «Правильно ли я жил?» В такой форме вопрос этот утрачивает свои теоретико-познавательные при- тязания. Из философского размышления он превращается в психологическое подведение итогов, а в сомнительных случа- ях — в самооправдание. Тогда речь идет уже не о смысле, а о свершении: «Сделал ли я из своей жизни что-то, что меня ра- довало и радует?»
Я — это я? И если да, то насколько? 349 С этим согласились бы и многие биологи: цель жизни со- стоит в том, чтобы жить. Так, очевидно, задумала природа, если, конечно, она способна думать. Однако белки и амино- кислоты имеют другие свойства, нежели смысл. Вероятно, самый лучший естественно-научный ответ на этот вопрос дает роман «На попутках через Галактику» анг- лийского фантаста Дугласа Адамса. В этой книге иноплане- тяне придумали компьютер под названием «Глубокая мысль» только для того, чтобы ответить на вопрос вопросов: «О жиз- ни, о Вселенной и обо всем прочем». Компьютер начал считать. Просчитав в течение 7,5 мил- лиона лет, компьютер заявил: «Мой результат едва ли придет- ся вам по вкусу». Очень неохотно машина выплюнула ответ: «Сорок два». Инопланетяне и правда разочарованы, но «Глубокая мысль» защищается. Если задается такой неопределенный вопрос, зна- чит, его плохо обдумали. Как тогда прикажете начинать поиск ответа? Только из одного миролюбия и доброй воли «Глубокая мысль» предлагает построить еще более мощный, уже спроек- тированный машиной компьютер — такой, чтобы он прини- мал только правильно поставленные вопросы. Компьютер построили, и начался поиск правильного во- проса. Процесс поиска приводит, как становится ясно в кон- це, на Землю. Но Земле так и не удается задать правильный вопрос. Незадолго до запуска программы Землю взрывают — для того чтобы освободить место для строительства обходно- го пути в гиперпространстве. Вероятно, истину действительно знают только писатели и сочинители афоризмов. «Я верю, что человек настолько сво- бодное существо, что обладает бесспорным правом быть та- ким, каким считает нужным быть», — сказал когда-то физик и писатель Георг Кристоф Лихтенберг. Это равным образом относится и к смыслу жизни. В моей любимой детской книжке — «Придайнских хрони- ках» Ллойда Александера — старый волшебник Далбен объ- ясняет своему ищущему смысл жизни приемному сыну Тара- ну: «Часто поиск ответа важнее самого ответа». Когда я был ребенком и подростком, этот ответ меня раздражал. Он казал- ся мне малодушной уловкой. Как мог дать такой ответ мудрый старый волшебник? Сегодня я думаю, Далбен прав — по край-
ВБО Рихард Давид Прехт ней мере в таком великом вопросе, как поиск смысла жизни. Единственные, кто доподлинно знает, в чем смысл жизни, — это группа «Монти Пайтон» в одноименном фильме: «Ну вот тебе и смысл жизни. В нем нет ничего особенного. Постарай- ся быть добрым к людям, избегай жирной пищи, почитывай иногда хорошие книги, принимай гостей и старайся жить в мире и гармонии со всеми расами и народами». От себя до- бавлю: оставайтесь любопытными, реализуйте свои хорошие идеи и наполняйте дни жизнью, а не жизнь днями.
приобретайте книги по издательским пенам В СЕТИ КНИЖНЫХ МАГАЗИНОВ (Буква) В Москве: • м. «Новые Черемушки», ТЫ «Черемушки», ул. Профсоюзная, д. 56, 4 этаж, пав. 4а-09, т. (495) 739-63-52 • м. «Парк культуры», Зубовский б-р, д. 17, т. (499) 246-99-76 • м. «Преображенская плошадь», ул. Большая Черкизовская, д. 2, к. 1, т. (499) 161-43-11 • м. «Сокол», ТК «Метромаркет», Ленинградский пр-т, д. 76, к. 1, 3 этаж, т. (495) 781-40-76 • м. «Тимирязевская», Дмитровское ш., д. 15/1, т. (499) 977-74-44 • м. «Университет», Мичуринский пр-т, д. 8, стр. 29, т. (499) 783-40-00 • м. «Царицыно», ул. Луганская, д. 7, к. 1, т. (495) 322-28-22 • м. «Щукинская», ТЦ «Щука», ул. Щукинская, вл. 42, 3 этаж, т. (495) 229-97-40 • М.О., г. Зеленоград, ТЦ «Зеленоград», Крюковская пл., д. 1, стр. 1, 3 этаж, т. (499) 940-02-90 В регионах: • г. Владимир, ул. Дворянская, д.10, т. (4922) 42-06-59 • г. Екатеринбург, ул. 8 Марта, д. 46, ТРЦ «ГРИНВИЧ», 3 этаж • г. Калининград, ул. Карла Маркса, д. 18, т. (4012) 66-24-64 • г. Краснодар, ул. Дзержинского, д. 100, ТЦ «Красная плошадь», 3 этаж, т. (861) 210-41-60 • г. Красноярск, пр-т Мира, д. 91, ТЦ «Атлас», 1, 2 этаж, т. (391) 21 1-39-37 • г. Рязань, Первомайский пр-т, д. 70, к. 1, ТЦ «Виктория Плаза», 4 этаж, т. (4912) 95-72-11 • г. Тольятти, ул. Ленинградская, д. 55, т. (8482) 28-37-67 • г. Челябинск, пр-т Ленина, д. 68, т. (351) 263-22-55 • г. Ярославль, ул. Первомайская, д. 29/18 , т. (4852) 30-47-51 Заказывайте книги почтой в любом уголке России 123022, Москва, а/я 71 «Книги - почтой» Приобретайте в Интернете на сайте: www.ozon.ru
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается. Научно-популярное издание 12+ Прехт Рихард Давид Я — это я? И если да, то насколько? Философское путешествие Компьютерная верстка: Н.Г. Суворова Технический редактор О.В. Панкрашина Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953004 — научная и производственная литература Наши электронные адреса: WWW.AST. RU E-mail: astpub@aha.ru ООО «Издательство ACT» 127006, г. Москва, ул. Садовая-Триумфальная, д. 16, стр.З Отпечатано в ОАО «Издательско- полиграфическое предприятие «Правда Севера». 163002, г. Архангельск, пр. Новгородский, 32. Тел./факс (8182) 64-14-54, тел.: (8182) 65-37-65, 65-38-78, 20-50-52 www.ippps.ru, e-mail: zakaz@ippps.ru