Российская академия наук
Музей антропологии и этнографии
им. Петра Великого
(Кунсткамера)
формы
тшкой
от вервобшшста
Е
Москва
Издательская фирма
«Восточная литература» РАН
1995

ББК 63.5
Р22
Ответственный редактор
ВА.ПОПОВ
Редактор издательства
Н.В.БАРИНОВА
Ранние формы политической организации: от
Р22 первобытности к государственности. — М.: Изда-
тельская фирма «Восточная литература» РАН,
1995. — 350 с.
ISBN 5-02-017850-0
Книга посвящена разработке актуальных проблем совре-
менной этнополитологии. Исследуются вопросы трансформации
позднепотестарных институтов в раннеполитические, анализи-
руются различные варианты корреляции политогенеза и клас-
согенеза, изучаются конкретные формы вождеств и раннеполи-
тических образований. Выявляются и исследуются экономиче-
ские, экологические, демографические и другие факторы исто-
рической динамики позднепервобытыых и раннегосударствен-
ных форм потестарно-политической организации, устанавли-
ваются общие закономерности этого процесса и конкретные
пути его реализации в различных регионах Азии, Африки,
Океании и Латинской Америки.
0505000000-032
Р Без объявления ББК 63.5
013(02)-95
ISBN 5-02-017850-0 © Музей антропологии и
этнографии им. Петра Великого
(Кунсткамера) РАН, 1995
© ВА.Попов, отв. редактирование,
составление, предисловие, 1995
© Издательская фирма «Восточная
литература» РАН, 1995

Предисловие
От первобытности к государственности
Более 20 лет назад О.С.Томановская (1925—1986) в своей
известной статье1, ставшей уже классической для отечествен-
ной потестарно-политаческой этнографии (политической ан-
тропологии), констатировала отсутствие критериев определе-
ния того момента, с которого верховная власть и органы
управления обществом приобретают качество государствен-
ных, иг соответственно, ставила перед исследователями как
ближайшую задачу установление этих критериев2. Однако и
по сию пору эта одна из самых дискуссионных полигогенети-
ческих проблем не потеряла своей актуальности.
Разработке именно этой проблемы трансформации позд-
непотестарных институтов в раннегосударственяые прежде
всего и посвящен предлагаемый вниманию читателя сборник
статей из серии «Ранние формы», являющийся тематическим
продолжением коллективной работы «Ранние формы соци-
альной стратификации: генезис, историческая динамика, по-
тестарно-политические функции»3.
Сборник разделен на три части, каждая из которых со-
держит по 5—6 статей, исследующих определенный блок во-
просов или аспектов политогенеза и исторической динамики
ранних форм потестарно-политической организации.
В первой части («Вожди и вождества») помещены статьи,
связанные с изучением специфики развития основной позд-
непотестарной формы общественного бытия — вождества, а
также альтернативных ему властно-управленческих институ-
тов.
Эта часть и фактически весь сборник открывается весьма
обширным обзором («Вождество: современное состояние и
проблемы изучения») современного состояния и проблем
изучения вождеств, написанным Н.Н.Крадиным и служащим
своеобразным введением в основную тематику всей книги.
Дав всестороннюю характеристику современной отечествен-
1-2 149 3

ной и зарубежной литературы о вождестве, автор детально
рассматривает историю создания концепции вождества и
основные этапы ее последующей разработки, выделяет глав-
ные признаки вождества как дискретного социально-
потестарного института, показывает место .вождеств в кон-
тексте различных схем социально-политической эволюции,
анализирует соотношение разных путей становления властно-
управленческого аппарата в вождествах. Уделяется внимание
и таким дискуссионным вопросам, как универсальность
вождества, его отличия от государства и племени, археологи-
ческие критерии выявления и реконструкции вождеств, типо-
логия вождеств.
Проблеме универсальности вождеств посвящена статья
С.А.Маретиной [«К проблеме универсальности вождеств: о
природе вождей у нага (Индия)»], предпринявшей попытку
сопоставления теоретического представления о вождестве с
конкретным материалом по традиционному общественному
устройству горных племен Северо-Восточной Индии и при-
шедшей к справедливому выводу об отсутствии вождеств в
исследуемом регионе, несмотря на наличие сильных вождей,
управляющих деревенскими общинами и их группами. Это
связано, по ее мнению, с экологической ситуацией, в силу
которой горные племена не могли стабилизироваться в круп-
ные социальные общности даже тогда, когда были готовы к
этому по уровню своего потестарного развития. В статье
С.АМаретиной показан также своеобразный процесс ослаб-
ления авторитета традиционного вождя-автократа и утрата им
главенствующих позиций в системе управления. Причину
этого автор усматривает не в закономерностях внутреннего
развития, а в условиях внешней среды — затянувшемся миг-
рационном периоде, незамиренности и постоянной военной
угрозе. Если вождество — это шаг вперед по сравнению с
нестратифицированным эгалитарным обществом, подчерки-
вается в статье, то племенные общины, управляемые сильны-
ми вождями, представляют собой более архаичный тип соци-
ально-потестарной системы, в которой властное начало сла-
беет по мере нормализации условий жизни.
Аналогичная ситуация оказалась и в соседнем регионе Ин-
дии у апатани (Восточные Гималаи), общество которых к тому
же многими характеристиками напоминает древних земле-
дельцев Передней, Средней и Южной Азии. Традиционное
общество апатани, как показал Ю.Е.Березкин в статье «Вож-
дества и акефальные сложные общества: данные археологии
и этнографические параллели», представляло собой совокуп-
ность автономных децентрализованных общин, т.е. типичный

пример акефального (ацефального) социального организма.
Автор отмечает, что специфика апатани заключается в сла-
бости родовых структур, господстве частной, а не корпора-
тивной собственности на землю и скот, сплоченности об-
щества за счет горизонтальных, а не вертикальных связей
между составляющими его семейными и родовыми институ-
тами. Работа Ю.Е.Березкина наглядно демонстрирует весьма
специфический процесс исторического развития без превра-
щения достаточно сложных обществ не только в раннегосу-
дарственные, но и в вождествоподобные, в отличие от анало-
гичных процессов в аборигенных обществах Нового Света,
приводивших, как правило, к становлению вождеств, власт-
ные отношения в которых строились по принципу пирамиды,
как и в родовой иерархии. Обращается внимание и на корре-
ляцию вождеств с монументальной не утилитарной архитек-
турой, что особенно характерно для Американского конти-
нента.
С.В.Кулланда в своей статье «Царь богов Индра: юноша —
воин — вождь» в результате анализа древних ведийских тек-
стов, проведенного с привлечением весьма обширных срав-
нительных материалов по различным обществам Евразии,
Африки и Океании, приходит к выводу, что образ царя богов
Индры был воплощением вождя мужского воинского союза.
Он также прослеживает процесс возникновения и становле-
ния властно-управленческих институтов на основе более ран-
них половозрастных и доказывает, что институт вождя и,
далее, царской власти возникает из власти военного предво-
дителя отрядов юношей-воинов, вождя племени на время
военных действий, власть которого постепенно распростра-
няется и на управление обществом в мирное время.
Небезынтересны также предложенные автором объяснения
ряда характерных черт ведийской Индии, не поддававшиеся
ранее приемлемым толкованиям на основе только древнеин-
дийских письменных традиций (в частности, связь Индры и
Марутов с торговлей, дождем, ветрами, танцами, музыкой и
пением, закономерно вытекавшая из их принадлежности к
возрастному классу юношей-воинов).
Проблема генезиса вождества как особого средства управ-
ления рассматривается в статье П.Л.Белкова «Вожди и бигме-
ны (о механизмах становления вождества)». Автор сосредото-
чил свое внимание на двух основных разновидностях перво-
бытного лидера — бигмене и вожде, подчеркивая при этом,
что эволюционный потенциал противопоставления «бигмен —
вождь» явно завышен в существующих теоретических разра-
ботках. Старая же эволюционная схема «старейшина рода —
1-3 149 5

вождь племени» до сих пор актуальна, как и проблема ее тео-
ретической реализации.
В статье Д.М.Бондаренко «Вождества в доколониальном
Бенине» древнебенинский социум рассматривается как некая
мегаобщина, что вполне обоснованно позволяет автору отри-
цать раннегосударственный характер бенинского общества и
доказывать тезис о вождестве как надобщинном институте,
системообразующим принципом которого были родственные
отношения, поскольку они пронизывали всю управленческую
подсистему бенинского социума и обусловливали механизмы
его функционирования. Д.М.Бондаренко выделяет и исследу-
ет два исторических типа вождеств в доколониальном Бени-
не — «вождество сверху» и «вождество снизу» (терминоло-
гия, прямо скажем, не слишком удачная, хотя и адекватная
механизмам их формирования), а также формулирует весьма
важный вывод о том, что и главы общин, и главы вождеств, и
верховные правители приходили к власти прежде всего как
представители своих линиджей, ибо основной единицей в
позднепотестарном обществе на любом его уровне был не
индивид, а коллектив.
Статьи второй части сборника («Политогенез: факторы,
корреляции и контроверзы») посвящены выявлению и иссле-
дованию различных факторов и корреляций исторической
динамики потестарно-политических систем и прежде всего —
концепции раннего государства. Так, «Размышления по по-
воду "раннего государства"» Н.Б.Кочаковой, несомненно,
привлекут внимание как сторонников, так и оппонентов кон-
цепции раннего государства, ибо автор отмечает не только
продуктивные аспекты, но и противоречивые и уязвимые
моменты этой весьма популярной, если не сказать кодной,
теории. Показательным в этом плане является признание
автором фактической вторичности африканских ранних госу-
дарств, т.е. их возникновения в результате внешнего воздей-
ствия. Представляют интерес и выводы о редистрибутивном
характере института раннего государства и о трактовке ран-
него государства как религиозно-культовой общности.
П.Л.Белков («Раннее государство, предгосударство, прото-
государство: игра в термины?»), анализируя современное
состояние вопроса о происхождении государства, приходит к
заключению о паллиативном характере концепций, обозна-
чаемых терминами «раннее государство», «предгосударство»,
«вождество» и т.п. В то же время отмечается закономерность
появления подобных теорий, что автор объясняет отсутстви-
ем реального определения, подменяемого на практике более
или менее полным списком институтов государства. В связи с

этим автор справедливо предлагает разграничивать понятия
«государство» и «институт государства». В статье П.Л.Белкова
говорится также о необходимости смены парадигмы и, в
частности, об отказе от основного постулата формационной
теории политогенеза — о том, что государство возникает на
стыке первичной и вторичной формаций. Ограничив суще-
ствование государства только буржуазным строем общества,
доказывает автор, можно решить так называемую политоге-
нетическую контроверзу по принципу наименьшего действия
во всех ее вариантах. В подтверждение последнего тезиса им
вводятся новые понятия и синхронно действующие модели
классообразования и политогенеза: «класс — сословие — вар-
на» и «государство — (сословная) монархия — вождество».
Политогенетическая контроверза в центре внимания и
В.А.Попова, в статье которого («Политогенетическая контро-
верза, параполитейность и феномен вторичной государствен-
ности») предлагается свой вариант ее разрешения в рамках
концепции вторичного политогенеза, когда происходит опе-
режающее развитие высших иерархических уровней соци-
ально-политического управления и создается возможность
для появления феномена, названного им «параполитейно-
стью», — особого состояния синполитейных социально -поте -
старных организмов, в которых политогенез так и не завер-
шился образованием государства. Выявлен также особый тип
раннеполитической организации — параполис — и исследо-
ваны два его стадиальных варианта, отражающих процесс
становления вторичной государственности в новое время.
Анализ западноафриканского материала показывает, что
основной механизм возникновения вторичных политических
образований и вторичного классогенеза заключался в моно-
полизации руководящим слоем организационно-хозяйствен-
ных функций, т.е. права на редистрибуцию.
Статья В.В.Бочарова «Ранние формы политической органи-
зации в структуре колониального общества (на африканском
материале)» разрабатывает актуальнейшую тему соотношения
субъективного и объективного в ходе исторического развития
периферийных обществ, попавших в условиях колониализма
под сильное воздействие более развитых в социально-
экономическом отношении западноевропейских обществ
(«центра»). Автор убедительно демонстрирует, что колониаль-
ное общество было не только и не столько результатом дея-
тельности европейцев, сколько раскрытием собственного эво-
люционного потенциала традиционных обществ Африки, а
управление и регуляция общественными процессами посред-
1-4 149

ством традиции определяли логику социально-политических
процессов и в колониальный период.
Третья часть сборника («Конкретные варианты политоге-
неза») посвящена исследованию конкретных вариантов поли-
тогенеза в различных регионально-эпохальных условиях.
В.Е.Баглай («Древнеацтекское государство: структура власти и
управления») дает обстоятельное описание структуры власти
и механизмов управления в древнеацтекском государстве и
сопоставляет его с типологически близкими древневосточны-
ми деспотиями, подчеркивая раннегосударственный характер
ацтекской «империи». В.В.Матвеев («Государство Мидраридов
Сиджилмасы VIII—X веков») обращается к проблеме форма-
ционной характеристики одного из североафриканских поли-
тических образований VIII—X веков — государству Мидрари-
дов Сиджилмасы и весьма убедительно обосновывает вывод о
его раннеклассовом (варварском) уровне развития, опровер-
гая тем самым преобладающую до сих пор феодальную вер-
сию. Автор впервые вводит в научный оборот ряд первоис-
точников, переведенных им с арабского языка, и на материа-
ле этих источников выявляет истоки мидраридского госу-
дарства и анализирует принципы наследования власти в пра-
вящей семье Мидраридов. Оказалось, что в половине случаев
наследование происходило от отца к сыну, в остальных — по
принципу танистри, т.е. от старшего брата к младшему.
Статья А.Ю.Дворниченко «К проблеме восточнославянско-
го политогенеза» отвергает феодальную атрибуцию Киевской
Руси и довольно жестко критикует как сторонников классо-
вого подхода, так и приверженцев вотчинной теории. Рас-
сматривая проблему генезиса восточнославянской государ-
ственности, автор исследует государственность периода XIII—
XV вв. — времени перехода от древнерусских городов-госу-
дарств XI—XII вв. к сословной государственности XVI в. Ав-
тор анализирует социальную структуру общества восточных
славян и механизмы управления им, обращая внимание на то,
что в ряде районов в изучаемый период общинное само-
управление прекрасно уживалось с княжеской властью, опи-
равшейся на так называемую «служебную систему». Послед-
няя, по мысли автора, не имеет никакого отношения к «вер-
ховной феодальной собственности», а является архаической
формой редистрибуции. Постепенно разрастаясь, «служебная
система» охватывает все государство, которое А.Ю.Двор-
ниченко именует «военно-служилым» государством, пред-
ставляющим собой переходную стадию от древнерусских
общинных государств к сословной государственности. Все
население в таком государстве свободно, но выполняет те или

иные службы в его пользу. В статье также показан процесс
развития крупного частного землевладения, приведший к
распаду военно-служилой государственности.
В статье В.А.Попова «"Хождение в Абомей в сухое время
года", или к вопросу об инверсиях полюдья» предложена ре-
конструкция потлачевидных форм редистрибуции в раннепо-
литических образованиях Верхней Гвинеи, а ежегодные госу-
дарственные праздники впервые интерпретируются в ка-
честве своеобразного аналога или, точнее, инверсии полюдья.
Эти праздники представляли собой важнейший механизм
социально-экономического функционирования раннеполити-
ческих организмов доколониальной Верхней Гвинеи, по-
скольку были главным способом отчуждения и перераспреде-
ления прибавочного продукта, воспринимаемого как обще-
ственное достояние.
Статья Р.В.Янборисовой посвящена выявлению и исследо-
ванию основных закономерностей и тенденций этносоциаль-
ного и потестарно-политического развития оромо (галла)
Эфиопии в XVI—XIX вв. Автор прослеживает историческую
динамику потестарных функций специфического института
возрастных классов «гада» и приходит к обоснованному за-
ключению о тупиковости этой формы социальной и поте-
старной организации. Р.В.Янборисова специально вопросами
политогенеза не занималась, но материал ее статьи весьма
интересен для понимания процессов перехода от эгалитарных
(неранжированных) обществ к ранжированным, где уже по-
являются предпосылки и тенденции зарождения социальной
стратификации. В основе этого процесса — потребность в
специализированном труде* по руководству и управлению
обществом. Однако нет никаких оснований квалифицировать
даже наиболее развитые социальные организмы оромо как
вождества или тем более как государства.
Следует отметить, что помимо вводимого в научный обо-
рот нового фактического материала статьи настоящего сбор-
ника, несомненно, привлекут внимание специалистов некото-
рыми обобщениями и наблюдениями. Среди них прежде все-
го выводы о неуниверсальности вождества и значительном
разнообразии однопорядковых ему акефальных форм ранне-
политической организации, об основном пути государствооб-
разования через монополизацию функций общественного
управления общинной и/или военной верхушкой, а также
трактовка бесклассового государства как вторичного полити-
ческого организма.
Несомненный интерес, как представляется, вызовет и за-
ключение о тупиковости развития позднепотестарных систем,

основанных на возрастных классах. К тому же конкретные
материалы статей В.В.Бочарова, Р.В.Янборисовой, С.А.Ма-
ретиной, А.Ю.Дворниченко и особенно С.В.Кулланды еще раз
убеждают в недооценке значимости возраста как детермини-
рующего принципа организации социально-потестарных си-
стем в существующих концепциях социо- и политогенеза4.
Ведь совсем не случайно многие термины властно-управ-
ленческой сферы отражают возрастные явления, а такие фе-
номены, как, например, очередность и временность власти,
обусловленные периодической сменой возрастных групп и
коллективностью права/обязанности на власть, открывают
широкие возможности для того, чтобы приблизиться к пони-
манию многих «загадочных» явлений, связанных с престоло-
наследием и передачей власти в более развитых обществах
(неожиданные отречения, ритуальные убийства правителей
или их имитации, временное право на власть и специфика ее
наследования, немотивированные браки и разводы само-
держцев и т.п.).
Проведенное в свое время на страницах журнала «Со-
ветская этнография»5 обсуждение вопроса о месте половоз-
растной стратификации в этносоциологических реконструк-
циях первобытности хотя и «обнаружило полное единодушие
(участников "круглого стола". — В.П.) в оценке важности
изучения форм половозрастной стратификации в докапитали-
стических обществах»6, тем не менее не слишком стимулиро-
вало углубленное исследование этой весьма актуальной про-
блемы.
В целом же авторский коллектив надеется, что настоящий
сборник статей внесет определенный вклад в теоретическое
осмысление политогенетических процессов и специфики раз-
вития и функционирования ранних форм политической орга-
низации.
ВЛ.Попов
1 Томановская О.С. Изучение проблемы генезиса государства на афри-
канском материале. — Основные проблемы африканистики. М., 1973.
2 Там же, с. 282.
3 Ранние формы социальной стратификации: генезис, историческая ди-
намика, потестарно-политические функции. Памяти Л.Е.Куббеля. М., 1993.
4 Ср.: Попов В.А. Половозрастная стратификация в этносоциологических
реконструкциях первобытности (Вместо ответа оппонентам). — Советская
этнография. М, 1982, 1, с. 74, 77.
5 Советская этнография. 1981, № 6 и 1982, № 1.
6 От редакции. — Советская этнография. 1982, № 1, с. 78.

ЧАСТЬ I. ВОЖДИ И ВОЖДЕСТВА
Н.Н.Крадин
Вождество: современное состояние
и проблемы изучения
I
В настоящей статье ставится задача познакомить отече-
ственных специалистов с современным состоянием разработ-
ки концепции вождества. За рубежом эта концепция очень
популярна, но было бы наивным полагать, что в одной статье
можно охватить все аспекты этой поистине безграничной
проблематики. Поэтому я счел разумным уделить внимание
только» некоторым, наиболее важным, с моей точки зрения,
сторонам проблемы изучения вождеств, таким, как: содержа-
ние понятия «вождество», место вождества в ряду других
этапов потестарно-политической эволюции, типология вож-
деств, некоторые аспекты структуры власти в вождествах,
археологические критерии определения вождества, различия
между вождеством и государством.
Термином «чифдом» (chiefdom), или в русском переводе
«вождеством», в научной литературе обозначается такой тип
социально-политической организации, который упрощенно
можно охарактеризовать следующим образом: это социаль-
ный организм, состоящий из группы общинных поселений,
иерархически подчиненных центральному, наиболее крупно-
му из них, в котором проживает правитель (вождь). Послед-
ний, опираясь на зачаточные органы власти, организует эко-
номическую, редистрибутивную, судебно-медиативную и ре-
лигиозно-культовую деятельность общества. Первоначально
термин использовался для обозначения только социополити-
ческой организации, но сейчас им нередко пользуются и в
более широком смысле для обозначения позднепервобытного,
предклассового общества в целом.
Теория вождества принадлежит к числу наиболее фунда-
ментальных достижений западной политантропологии. В рам-
ках неоэволюционистской схемы уровней социальной инте-
© Н.Н.Крадин, 1995
11

грации (локальная группа — община — вождество — раннее
государство — национальное государство) вождество зани-
мает среднюю ступень. О^уако, как заметил Р.Карнейро,
вождество стало первым в истории человечества опытом вве-
дения политической иерархии и преодоления локальной ав-
тономии общин. Это был принципиальный шаг в эволюции
социальной организации, и последующее возникновение го-
сударства и империи явилось лишь количественными измене-
ниями в ней [87; 88].
История открытия и последующего развития теории
вождества была подробно освещена в зарубежной [88; 125;
220] и отечественной [14; 15] литературе. Особенно ценен в
этом отношении блестящий обзор Т.Ёрла [119], в котором
отреферировано около 250 исследований по данной проб-
лематике1. В то же время следует отметить, что наиболее
фундаментальные стороны теории вождества были сформу-
лированы в трудах Э.Сервиса [210—212].
Конечно, даже на Западе далеко не все приняли теорию
вождества, как, впрочем, и всю неоэволюционистскую схему
в целом [131; 114; 133; 234 и др.]. Такой крупный специалист в
области изучения доиндустриальных обществ, как А.Саут-
холл, полагает, что термин «вождь» слишком многозначен и
поэтому концепция вождества в целом мало дает для теории
первобытности. По его мнению, термины «лидер» и «лидер-
ство» содержательно менее загружены [218]. Но, несмотря на
критику, идея выделения в истории поздней первобытности
иерархических структур была правильной и необходимой, и
основные положения концепции возникали вновь, хотя и под
другими названиями [131; 206].
После того как исследования Э.Сервиса в целом были по-
ложительно встречены западной научной общественностью,
стали пересматриваться подходы ко многим конкретным
позднепервобытным обществам. И если до 60-х годов архео-
логи и этнрлоги нередко описывали потестарную структуру
изучаемых сообществ с помощью термина «племя» и произ-
водных от него, то после выхода и осмысления работ Э.Сер-
виса на местах бывших племен то тут, то там стали «обнару-
живать» сождества. По словам одного из видных лидеров
«процессуальной археологии» К.Ренфрю, эта концепция на
Западе стала «очень модной» [196].
Среди исследователей-марксистов эти идеи до рубежа 70—
80-х годов не получили существенного отклика. Долгое время
развитие позднепервобытных обществ в марксистской ар-
хеологии и этнологии было принято рассматривать по
Ф.Энгельсу в рамках концепции военной демократии [1; 149;
12

123; 143; 34 и др.], Однако такая весьма идеализированная
модель предгосударстьенного общества не могла адекватно
отобразить конкретное многообразие исторического процес-
са, и это привело к тому, что со временем под термином
«военная демократия» исследователи стали понимать совер-
шенно разные, подчас несопоставимые явления. В конечном
сче?е примерно с начала 70-х годов получила распростране-
ние точка зрения, что военная демократия в классическом (по
Л.Моргану и Ф.Энгельсу) виде непосредственно не предше-
ствовала государственности, а сменялась другими предгосу-
дарственными формами, когда большинство населения уже
было отстранено от управления обществом, но еще отсут-
ствовали эксплуатация, классы и политическая организация
[73; 74; 17; 18; 31; 47; 2 и др.].
По существу это означало, что марксистские исследовате-
ли самостоятельно пришли к открытию феномена вождсства.
Но только в 1979 г. А.М.Хазанов предложил использовать для
характеристики данного типа обществ термин «вождество» ■—
перевод английского слова chiefdom [75].
Несколько позже Л.С.Васильев подробно ознакомил отече-
ственных специалистов с сутью данной концепции [14; 15],
применив ее впоследствии в своих работах по теории воз-
никновения дальневосточной государственности и к истории
Востока в целом [16—19]. К концу 80-х годов многие отече-
ственные ученые уже использовали в своих исследованиях
термин «вождество», или «чифдом» [7; 8; 12; 13; 20; 21; 31—33;
35—37; 40—45; 47; 55; 58; 59; 65; 66; 69; 77; 78]; он нашел от-
ражение в учебной и справочной литературе [62—64; 2]. Од-
нако в целом вклад отечественных исследователей в разра-
ботку теории вождества еще незначителен.
Современные представления об основных характеристиках
вождеств базируются на гигантском количестве этнографиче-
ского материала, собранного исследователями практически во
всех частях света (за исключением, пожалуй, Европы). Этот
поистине громадный массив данных был использован при ин-
терпретации результатов археологических раскопок в различ-
ных регионах мира, что позволило еще на один шаг прибли-
зиться к постижению сути и направления эволюции архаиче-
ских обществ. Поскольку вопрос о конкретно-исторических
исследованиях вождеств во много раз объемнее и без того
обширной задачи, поставленной в данной статье, при рас-
смотрении региональных исследований я ограничусь только
несколькими специально отобранными для этого примерами.
Наибольшую информации) для изучения вождеств можно
получить, сочетая археологические и этнографические мате-
13

риалы. В этом плане уникальными являются данные по пер-
вобытнообщинному прошлому Океании. Европейские море-
плаватели, торговцы и путешественники XVIII—XIX вв. могли
действительно увидеть настоящие вождества, и их записки и
сочинения стали основой для последующих поколений про-
фессиональных исследователей. Практически все принципи-
альные положения теории вождества были изучены и сфор-
мулированы на основе материалов Пацифики [171; 172; 210—
212; 170; 115; 120; 133; 104; 105; 224; 97; 233 и др.], хотя сейчас
все чаще и чаще высказываются мнения о необходимости ос-
торожного использования океанийских данных в глобальных
исторических построениях. В XX в. массовые археоло-
гические исследования позволили дополнить уже созданную
картину исторического прошлого Океании и дали воз-
можность представить динамику исторического развития
предклассовых обществ на протяжении столетий [9; 162—164
и др.].
Перспективными с точки зрения изучения вождества яв-
ляются Центральная и Южная Америка. Планомерные этно-
графические [223; 85—87; 147; 148; 200; ПО; 111; 90 и др.] и
археологические [93; 170; 112; 113; 108; 106; 182; 122; 144; 207;
217; 219 и др.] исследования позволили проверить основные
положения теории вождества на континентальных материа-
лах, дали дополнительные данные в отношении таких важных
сторон теории, как роль в эволюции вождеств внешней тор-
говли и войны, археологические критерии отличия вождества
от государства.
Северная Америка также дает хорошие возможности для
осуществления археологическо-этноисторического синтеза в
данном вопросе. Американская социальная антропология
имеет давние солидные традиции. Археологические исследо-
вания на территории США проводятся на больших площадях,
на самом современном методическом уровне. Особенно ин-
тересны в этом плане: самое первое вождество, изученное на
территории США, — Паверти Пойнт (общество охотников-
собирателей середины II тысячелетия до н.э.) [135]; иерархи-
ческие системы расселения, позволяющие смоделировать на
их основе торговые, редистрибутивные и даннические сети
коммуникаций в бассейне Миссисипи в I тысячелетии н.э.
[125; 150; 168; 175; 181; 185; 222; 239 и др.]; многоуровневые
системы поселений на юго-западе США рубежа I и II тысяче-
летий с крупными церемониальными комплексами, ирригаци-
ей, развитой дорожной системой [91; 169; 145 и др.]; общества
высокоразвитых рыболовов северо-западного побережья [113;
14

227; 228], хотя в отношении последних высказываются сом-
нения по поводу отнесения их к стадии вождеств [153].
Европейская первобытность лишена этнографической
базы. Однако это компенсируется прекрасной археологи-
ческой изученностью континента (в данном отношении толь-
ко Япония, возможно, может конкурировать со Старым Све-
том), что позволяет подробно и в деталях проследить различ-
ные варианты динамики эволюции вождеств на протяжении
нескольких тысячелетий [83; 91; 107; 130; 138; 165—168; 186;
192; 193; 195—198; 202; 208; 214; 240 и др.].
Вкратце суть этих процессов может быть сведена к сле-
дующему, первые вождества появились в Европе в V тысяче-
летии до н.э. — в период перехода от неолита к энеолиту.
Ранние вождества характеризуются двухуровневой иерархией
поселений (центр и его округа), стратификацией в захороне-
ниях, мегалитическим строительством и наличием специаль-
ных церемониальных сооружений или площадок. История
этого периода хорошо документирована масштабными архео-
логическими исследованиями на территории Балкан, Вос-
точной и Центральной Европы, Срс^фземноморья, Британии.
В эпоху бронзового века процессы развития вождеств
продолжаются в Юго-Восточной Европе (Средиземноморье,
Балканы), Британии, Дании. К уже известным центрам добав-
ляются Пиренеи, Северо-Западный Кавказ. Для этого периода
характерны дальнейший рост численности населения
вождеств, возрастание глубины их иерархии, строительство
сложных могильных комплексов, храмов и святилищ, форти-
фикационных и ирригационных сооружений, формирование
центров металлургии под контролем вождей, развитие слож-
ных сетей торговых, престижных и иных связей.
Такие процессы продолжались до наступления железного
века. В середине I тысячелетия до н.э. произошел ряд прин-
ципиальных, по-настоящему еще не осмысленных изменений
(так называемая «вторичная эгалитаризация» [38]), в резуль-
тате чего в Европе был сделан шаг назад от вождества к бо-
лее эгалитарным милитаризированным общественным струк-
турам, исчезли крупные поселения, а вместо них возникла
иная система расселения, состоявшая из небольших поселе-
ний, возглавлявшихся, возможно, военными вождями. Фено-
мен «вторичной эгалитаризации» показывает, что даже в кон-
тинентальном масштабе эволюция от безгосударственных
обществ к государственным демонстрирует не только прямо-
линейное прогрессивное развитие, но и зигзаги и отступле-
ния, но это уже тема отдельного самостоятельного исследова-
ния.
15

II
Если суммировать различные точки зрения, выдвигав-
шиеся в мировой науке в разные годы различными авторами
на сущность вождества, то можно выделить следующие
основные признаки этой формы социополитической органи-
зации:
1) вождество — это один из уровней социокультурной ин-
теграции, который характеризуется наличием надлокальной
централизации [203; 204; 210—212; 85; 87; 88,-81; 82; 238; 129;
196; 198; 192; 116; 119; 154; 28; 103: 153; 104; 105; 99; 163; 221;
227], сравнительно большой численностью населения и спло-
чением трудовых ресурсов [196; 198];
2) в вождестве существовали иерархическая система при-
нятия решений и институты контроля [203; 210—212; 129; 198;
116; 99; 88; 153], но отсутствовала узаконенная власть,
имеющая монополию на применение силы [212; 131; 81; 98;
99];
3) в вождестве имелась четкая социальная стратификация,
зарождались тенденции к выделению эндогамной элиты в
замкнутое сословие [203; 204; 210—212; 129; 196; 116; 119; 153;
98; 99; 140; 163; 227];
4) важную роль в экономике играла редистрибуция — пе-
рераспределение прибавочного продукта по вертикали [203;
210—212; 85; 198; 191; 227];
5) вождество как этнокультурная целостность характери-
зуется общей идеологической системой и/или общими куль-^
тами и ритуалами [210—212; 99; 227];
6) правитель вождества имел ограниченные полномочия
(см., например: [101]), а вождество в целом являлось структу-
рой, не способной противостоять распаду общества [101—103;
99];
7) верховная власть в вождестве носила сакрализованный,
теократический характер [210—212; 129; 101; 102; 98; 90].
Отечественные исследователи поддерживают выделение в
качестве основных критериев вождества следующие показа-
тели:
а) централизованная структура управления [15; 17; 40; 62;
63];
б) стратификация и дифференциация культуры на элитар-
ную и народную [75; 14—16; 32; 33; 78; 40; 62; 2];
в) зародышевые органы иерархической власти [75; 15; 16;
40; 62; 63];
г) редистрибутивная система [75];
д) общая идеология и ритуалы [40];
16

е) отсутствие монополии на узаконенное применение силы
[15; 40];
ж) большая численность населения [2];
з) теократический характер верховной власти [15; 17].
Некоторые отечественные авторы критически отнеслись к
включению последнего пункта в число обязательных призна-
ков вождества [75; 62; 47]. В то же время наши специалисты
предложили дополнительно следующие критерии вождеств:
I) наличие в вождестве далеко зашедшего разделения тру-
да [15; 17; 32; 33];
II) отстранение от непосредственного управления основ-
ных масс производителей [74; 75; 15; 17; 32; 33; 2; 43; 44; 8; 66];
III) наличие протогородов [32].
Суммируя вышеизложенное, можно дефинировать вож-
дество в качестве специфической формы социополитической
организации позднепервобытного общества, которая, с одной
стороны, характеризуется как система, имеющая тенденции к
интеграции путем политической централизации, наличием
единой редистрибутивной экономики, единой идеологии
и т.д., а с другой стороны, как система, имеющая тенденции к
внутренней дифференциации посредством специализации
труда (в том числе и управленческого), к отстранению непо-
средственных производителей от управления обществом,
формированию элитарной и народной культуры.
III
Неоэволюционистская схема стадий социокультурной ин-
теграции используется для классификации обществ с похо-
жей шкалой внутренней структуры. При этом общества, на-
ходящиеся на разных ступенях эволюции, сталкиваются с
различными организационными проблемами и стрессами.
Рано или поздно количество стрессов увеличивается до мак-
симального порога, так что управляющая подсистема не
справляется с принятием решений. На этом этапе либо раз-
рушается вся система, либо, если аппарат принятия решений
способен внутренне преобразоваться, она трансформируется
в организационно более сложную систему [129; 154; 155; 236;
28].
Вождество в этой схеме понимается как промежуточная
стадия интеграции между акефальными обществами и бюро-
кратическими государственными структурами [204; 210; 212;
81; 88; 98; 99; 153 и др.]. Увеличение размеров горизонтально
организованной неиерархической надлокальной социальной
2 149 17

системы возможно до определенного порога. При чрезмерном
увеличении нагрузки уменьшается эффективность су-
ществующей системы принятия решений. Чтобы справиться с
возникшими перегрузками, необходимо ввести организаци-
онную иерархию, т.е. сформировать такую надлокальную
структуру управления, как вождество [88; 103; 154; 155; 104;
185; 220]. В этом смысле появление вождеств может быть со-
поставимо с такими важными скачками в человеческой ис-
тории, как «неолитическая», «городская» и «индустриальная»
революции, а данный процесс можно обозначить как управ-
ленческую революцию.
Подход к вождеству с точки зрения теории принятия ре-
шений был переведен Р.Адамсом в энергетические категории
[81; 82]. Он рассматривал различные таксономические формы
человеческих сообществ — от временных агрегатных коллек-
тивов, не имеющих выраженной структуры, до гигантских
деспотических и тоталитарных империй. По Р.Адамсу, любое
стабильное человеческое сообщество является открытой
энергетической системой, которая обменивается энергией с
внешней средой и преобразует эту энергию. Любая система
стремится к уменьшению внутренней энтропии. Лучше это
получается у тех систем, которые оптимизируют механизмы
хранения и использования потоков энергии.
Именно в таком контекстуальном ключе Р.Адамс подходит
к вождеству. Он рассматривает вождество как особый уро-
вень интеграции, на котором контроль над энергией прини-
мает иерархически централизованный, отделенный от широ-
ких масс характер. Централизованная организация перерас-
пределения является энергетической основой стратификации
в вождестве. Вождь независим в принятии решений, хотя
источники и функции его власти ограничены.
Это важный шаг в истории социальных систем, поскольку
концентрация власти в руках немногих способствует лучшей
«энергетической адаптации» сообщества к внешней среде.
Для закрепления данных принципов общественной структуры
используются механизмы сакрализации правителя, передачи
власти по наследству, ограничения доступа к управлению на
основе эндогамии.
Насколько широко вождество было распространено во
всемирной истории? Выше я уже отмечал, что на Западе
лишь немногие авторы склонны выводить чифдом за рамки
обязательных этапов социокультурной эволюции. Среди оте-
чественных исследователей, которые активно используют в
своих работах это понятие, по данному вопросу также нет
единства: одни поддерживают тезис об универсальности
18

вождеств [15; 17; 7], другие отрицают его [62; 63; 47]. Однако
до сих пор большинство отечественных и многие зарубежные
исследователи-марксисты традиционно продолжают изучать
процесс перехода от первобытнообщинного строя к ранней
государственности в рамках концепции «военной демокра-
тии» [123; 143; 34]. У ряда исследователей прослеживается
тенденция рассматривать понятия «чифдом» и «военная де-
мократия» как синонимы [1; 27].
Последнее обстоятельство вынуждает обратить внимание
на различия между данными дефинициями. Военная демо-
кратия как «идеальный тип» общества — это горизонтально
организованная политическая структура. В ней динамически
сосуществуют три равноправных органа управления: народ-
ное собрание (или собрание воинов), совет старейшин и
вождь. В вождестве народ отстранен от непосредственного
управления. Вождество является не горизонтально, а иерар-
хически организованной формой управления. Следовательно,
вождество — более сложная структура управления и власти.
Все признаки в обществах уровня вождеств в сравнении с
обществами стадии военной демократии выглядят более раз-
витыми. Вождества более централизованы, в них более ярка
иерархия поселений, ярче выражена социальная стратифика-
ция общества. В вождествах гораздо сильнее развита внут-
ренняя структура власти, прослеживаются тенденции к сак-
рализации персоны верховного правителя и расслоению ари-
стократии на управленческую, военную и жреческую. Нако-
нец, в вождествах присутствует редиатрибутивная система
распределения прибавочного продукта.
В отличие от вождества военная демократия — это на-
чальная фаза только одного из возможных вариантов проис-
хождения государственности [73], так называемого «воен-
ного» пути политогенеза [21; 31; 47]. В процессе эволюции
она трансформируется в «военно-иерархические» и «военно-
олигархические» структуры. Напротив, вождества могли быть
не только «военно-иерархическими»,- но и «аристократиче-
скими» или «теократическими» и, возможно, какими-то еще
[75; 21; 31; 47; 43]. Поэтому исторически вождество можно
рассматривать еще и как более распространенную форму
социополитической организации, чем военно-демократиче-
ские структуры.
Однако можно ли вождество считать универсальным спо-
собом трансформации первичной мегаформации во вторич-
ную? Несмотря на то что это был наиболее распространен-
ный вариант политогенеза, его все-таки нельзя абсолютизи-
ровать. Были и другие формы перехода от предклассовых
2-2 149 19

обществ к раннеклассовым. Представляется, что их существо-
вало как минимум два [43].
Первый вариант был связан со специфическим путем со-
циальной эволюции — генезисом классов и государства
на основе трансформации протополисной («античной», по
К.Марксу) общины в классическую полисную структуру. Ее
основу составляло не отстранение масс от управления об-
ществом (как в вождестве), а напротив, широкое привлечение
всех субъектов — граждан полиса к политической жизни
города-государства [79; 18; 19; 58; 59; 37].
Второй вариант был связан с завоеванием неиерархи-
ческой потестарной структурой (типологически аналогичной
ирокезским «племенам» или «союзам племен», по описанию
Л.Моргана) более развитого социального организма и уста-
новлением суперстратификации, с последующей трансфор-
мацией межэтнических противоречий в классовые. В такой
ситуации довождеская структура сразу трансформировалась в
государство. В качестве примера можно указать на генезис
Спарты, однако, наверное, наиболее часто такой вариант по-
литогенеза встречался у кочевников-скотоводов, завоевы-
вавших и эксплуатировавших земледельцев [159; 44].
Поскольку затронутым оказалось и такое дискуссионное
понятие, как «племя», имеет смысл остановиться на его соот-
ношении с термийами «военная демократия» и «вождество».
Понятие «племя» можно понимать двояко: как один из типов
этнических общностей на ранних этапах исторического про-
цесса или как специфическую форму социальной организа-
ции и структуры управления, характерную для первобыт-
ности [64; 45; 77; 23; 31; 47; 2; 65; 69].
Применительно ко второму пониманию термина «племя»
традиционно принято выделять две его исторические формы.
Более ранние архаические племена представляли собой
аморфные, не имеющие четких структурных границ и общего
руководства совокупности сегментов различных таксономи-
ческих уровней. Эти сегменты объединялись отношениями
реального и фиктивного родства, имели единую территорию
обитания, общее название, систему ритуалов и церемоний,
возможно собственный диалект [210; 211]. Одна из наиболее
удачных характеристик такой формы социальной организа-
ции была дана на примере нуэров Восточной Африки
Э.Эванс-Причардом [80].
Вторичная форма племени являлась политически более
интегрированной структурой и имела зародышевые органы
общеплеменной власти: народное собрание, совет старейшин
и военных и/или гражданских вождей [131]. В несколько
20

идеализированном виде этот тип социальной организации
был обрисован Л.Морганом в «Древнем обществе» на приме-
ре ирокезов (современные исследования показывают, что у
них было вождество [180]). Впоследствии выводы Л. Моргана
по данному вопросу активно обсуждались западными антро-
пологами, и в настоящее время большинство зарубежных
исследователей считают, что племена возникали только как
следствие внешнего давления развитых государственных
обществ на безгосударственные и такая форма социальной
организации имела только вторичный характер (цит. по [77]).
Представляется важным обратить внимание на следующие
моменты. Племенное общество с потестарной организацией
управления в форме военной демократии или аналогичных ей
институтов не могло перерасти непосредственно в государ-
ство. Это возможно было только в вышеуказанном случае,
когда племенная структура завоевывала более развитое об-
щество с последующим установлением суперстратификации
(например, в процессе завоеваний скотоводами земледельцев
в Межозерье в Восточной Африке). Племенное общество
обладало более примитивной системой управления и власти,
чем вождество.
В вождестве народ отстранен от управления, тогда как в
племенном обществе народное собрание наряду с советом
старейшин и институтом вождей является важным механиз-
мом выработки и принятия решений. В вождестве существу-
ют иерархия власти, социальная стратификация, редистрибу-
тивная система, получает развитие культ вождей. Племя же
характеризуется больше декларируемой, чем реальной,
иерархией, более эгалитарной социальной структурой, отсут-
ствием редистрибутивной системы, а институт вождей только
начинает складываться.
В целом понятия «вождество» и «племя» соотносятся как
более развитая форма и генетически связанная с нею, но
менее развитая форма. Их соотношение находится примерно
в той же плоскости, что и соотношение между терминами
«вождество» и «военная демократия» (племя же — историче-
ски более распространенная форма, чем военная демократия).
Но в то же время понятия «вождество» и «племя» должны
рассматриваться в логической оппозиции как централизован-
ное и децентрализованное состояния социальной системы. Их
соотношение должно быть примерно таким лее, как и соот-
ношение понятий «общинно-кочевое» и «военно-кочевое»
состояния номадизма, разработанных Г.Е.Марковым [49].
Иными словами, если племя в теоретической модели можно
представить как определенную совокупность сегментов, объ-
2-3 149 21

единенных лишь зародышевыми формами управления, то
теоретическая модель вождества могла бы выглядеть сле-
дующим образом: в принципе тот же набор сегментов, однако
объединенных на основе централизованной власти, иерархи-
ческой системы принятия решений.
Такое разграничение важно по двум, причинам: во-первых,
на протяжении всей истории вождеств их распад и возвра-
щение общества в доиерархическое состояние случался не-
однократно (а для кочевых обществ это было широко распро-
страненным закономерным явлением [49; 159; 42; 44]), что
должно быть зафиксировано не только в конкретно-истори-
ческих исследованиях, но и на теоретическом уровне; во-
вторых, в западной антропологии племя признано исключи-
тельно вторичной формой, и сейчас его, к сожалению, не
принято включать в число основных единиц на шкалах со-
циокультурной интеграции [131; 212; 103; 153; 207 и др.].
Глубоко сомнительна продуктивность такого шага. Между
отдельной общиной и вождеством слишком большая социаль-
ная дистанция. Я могу только согласиться с авторитетным
мнением Р.Адамса, сказавшего по данному поводу, что если
бы термина «племя» не существовало, то его следовало бы
придумать ([81]; ср. [228; 145]). Возвращение племени в эво-
люционный ряд форм политической интеграции намного
лучше позволяет понять процесс того, как автономные ло-
кальные группы, линиджи, кланы и общинные поселения
объединялись в одну политическую общность, и только затем
в пространстве этих связей выкристаллизовывалась экономи-
ческая, социальная и культурная централизация.
IV
Существует немало попыток типологизации вождеств. В
зарубежной науке широко распространено деление на во-
енные, теократические и тропико-лесные вождества [223].
Такая типологизация на уровне здравого смысла не лишена
известных оснований. Во-первых, в достаточном числе слу-
чаев первичные (pristine) вождества, т.е. возникшие в ходе
самостоятельной эволюции, имели ярко выраженный хра-
мово-теократический облик (например, протономы древнего
Египта и Месопотамии). Во-вторых, структура многих вто-
ричных (secondary) вождеств, возникших на периферии циви-
лизаций, принимала выраженный военно-иерархический ха-
рактер. Наконец, в-третьих, далеко не все вторичные вож-
дества были ориентированы на войну и завоевания. Возмож-
22

но, именно этим объясняется выделение тропико-лесного
типа вождеств.
Однако далеко не все первичные вождества имели теокра-
• тию в числе своих характеристик. Напротив, военные пред-
водители могли обладать сильной властью и высоким обще-
ственным статусом в вождествах, которые относятся к пер-
вичным. Но опять-таки и во вторичных вождествах не всегда
политическая борьба между военным вождем и группировка-
ми невоенной элиты заканчивалась в пользу первого. В то же
время с точки зрения соблюдения принципов типологии нель-
зя в один таксономический ряд ставить теократические, во-
енные и тропико-лесные вождества, поскольку их выделение
основано на разных классификационных критериях. Первые
два типа выделены на основе контролирующих власть групп
элиты, последний — особенностей экологии. Если же прово-
дить типологию вождеств по форме потестарной власти, то
логичнее, руководствуясь соответствующими разработками
политантропологов 175; 21; 47], выделять жреческо-теокра-
тический, «протобюрократическо-аристократический», во-
енный и, по мнению Л.Е.Куббеля, плутократический типы
вождеств.
В то же время следует помнить, что это лишь логические
модели. В конкретно существовавшей реальности данные
теоретические варианты могли совмещаться. Р.Карнейро не
без оснований полагает, что по мере военных побед и уста-
новления мира верховный вождь должен использовать другие
каналы сохранения своей власти, в том числе религиозные
функции. В результате типичное военное вождество через
какое-то время могло превратиться в мирную теократию. Но
то, что, как образно заметил Р.Карнейро, «лев втянул свои
когти», не означает, что их у него не осталось [90, с. 210].
Представляет интерес разделение вождеств по характеру
внутреннего контроля. Как отмечает Т.Ёрл, в изучении соци-
альной эволюции преобладают два материалистических под-
хода. Управленческие теории делают упор на системно-
организующие функции элиты, а контрольные теории — на
эксплуататорские возможности правителей. Т.Ёрл полагает,
что, основываясь на последнем критерии, можно выделить
три типа вождеств с различными механизмами контроля: 1) с
контролем над внутренней экономической деятельностью;
2) с контролем над внешней торговлей и обменом; 3) с конт-
ролем над военными силами общества [119, с. 297].
Интересную попытку типологизации вождеств предложил
К.Ренфрю [197]. Он попробовал применить теорию вождеств
к обществам Старого Света эпохи неолита и ранней бронзы.
2-4 149 23

Основываясь на археологических источниках, он предложил
выделять два типа вождеств: групповой, в котором нет приз-
наков яркой социальной стратификации (богатые захороне
ния элиты, украшения из драгоценных металлов), но, напро-
тив, имеются крупные культовые, оборонительные и другие
сооружения; и индивидуализирующий, характеризующийся
общественным неравенством, отраженным в погребальном
обряде.
Относительно вышеупомянутой концепции я уже выска-
зывал сомнение в том, насколько такая типология может быть
применима не к «мертвым» археологическим культурам, а к
живым социальным формам [43]. Кроме того, требуют допол-
нительной аргументации и исходные посылки типологии.
Можно привести много фактов, свидетельствующих, что мо-
нументальное строительство осуществлялось и неиерархиче-
скими обществами [124; 177]. А неравенство в погребальной
обрядности фиксируется и в довождеских общественных
структурах [84; 25].
Шире используется классификация вождеств по степени
их иерархической сложности. Еще М.Салинз [203] и И.Голд-
мен [140] выделили в Полинезии несколько уровней страти-
фицированности обществ, соотнеся их с различными факто-
рами эволюции. Однако наиболее распространено деление
вождеств на простые (simple) и сложные, или составные
(complex) [116; 222; 153; 237; 15; 17].
Простые вождества представляли собой минимальную
иерархическую структуру. Это группа общинных поселений,
иерархически подчиненных резиденции вождя, как правило
более крупному поселению [116; 153; 177]. По Р.Карнейро,
типичное простое вождество состояло из плюс минус 12 де-
ревень [88]. Их население было невелико, обычно — до не-
скольких тысяч человек [116, с. 47].
Составные вождества — это уже следующий этап соци-
ально-политической организации. Они состояли из несколь-
ких простых вождеств, которые для удобства редистрибуции
были включены в общую структуру в качестве полузависи-
мых сегментов [222]. Численность их населения измерялась
уже десятками тысяч человек [88; 222; 153]. Их центры —
«градоподобные» пункты имели четкую планировку, плотную
застройку; нередко в центре или в самом труднодоступном
месте поселения находилась «крепость» с дополнительными
фортификационными сооружениями [144; 150; 176; 181]. К
числу характерных черт составных вождеств можно отнес-
ти также весьма вероятную этническую гетерогенность, не-
участие управленческой элиты и ряда других социаль-
24

к групп в непосредственной производственной деятель-
ьоеги.
Многие составные вождества не ограничивались тремя
уровнями политической иерархии. По этой причине ряд ис-
следователей доводит количество уровней сложности вож-
деств до трех, выделяя верховные, ранжированные и неран-
жированные [234], минимальные, типичные и максимальные
[88], простые, сложные и суперсложные [43] вождества. Ве-
роятно, такие попытки не лишены известного смысла, по-
скольку в отношении кочевых обществ, например, можно
оцределенно констатировать, что внутренняя структура мно-
гих «степных империй» гораздо сложнее, чем просто состав-
ное вождество, но в то же время она не совсем соответствует
традиционно выделяемым характеристикам раннегосудар-
ственной организации [42; 44].
Таким образом, в основу всех рассмотренных типологий
положен, как правило, какой-либо один критерий. Их конеч-
ная цель — свести многообразие фактических форм позд-
непервобытных обществ к простым, понятным схемам, кото-
рые явились бы удобным инструментом анализа реальных
процессов. Однако, поскольку рассмотренные выше типоло-
гии исходят из какого-то одного критерия, ими (т.е. типоло-
гиями) сложно охватить все многообразие имеющегося мате-
риала. Новые открытия подтачивают и разрушают фундамент
имеющихся схем. К тому же всегда можно поставить под
сомнение и основу любой типологии: где доказательство того,
что выбранный критерий является действительно важной
чертой структуры данного общества и происходивших в нем
процессов?
Дальнейшие перспективы сравнительно-исторического из-
учения вождеств лежат в создании системных типологий,
которые бы включали несколько важных характеристик и
отражали бы более обобщенные закономерности эволюции
предклассовых обществ. Возможно, следовало бы рассмотреть
типологии по различным параметрам, а затем попытаться осу-
ществить генерализированную корреляцию между отдельны-
ми классификациями. В качестве первого шага можно пред-
ложить классификацию вождеств по хозяйственно-культур-
ным типам. Представляются небезынтересными попытки (см.,
например, [4]) выявления и сопоставления основных черт
предклассовых обществ земледельцев, скотоводов, высокораз-
витых рыболовов, хотя есть мнение, что социальная органи-
зация первобытных обществ в целом [178] и вождеств в част-
ности [201] не коррелирует с экологией и экономикой. Полу-
ченным моделям соответствовали бы такие показатели, как:
25

1) тип общины (Gemeinwesen по К.Марксу) — основы
вождества [137];
2) пространственно-иерархическая сложность социального
организма [17; 58-60; 43];
3) система организации производства, из которой склады-
вается тот или иной послепервобытный способ производства
[58; 60; 68];
4) функциональный характер правящей элиты [75; 21; 47].
Но построение такой типологии требует учета и осмысле-
ния множества археологических и этноисторических факти-
ческих данных, известных к настоящему времени, а также,
скорее всего, новых оригинальных методов исследования.
Важно только, чтобы стремление к универсальной типологии
не стало самоцелью, а явилось лишь ключом к познанию при-
чинно-следственных связей в скрытых пространственно-вре-
менных закономерностях эволюции предгосударственных и
раннегосударственных обществ.
В политантропологической литературе неоднократно под-
черкивалась двойственность представлений о власти в ранне-
классовых обществах. Но вопрос должен быть поставлен го-
раздо шире: в принципе можно говорить об асимметричном
характере любой власти и двойственности подходов к ее из-
учению. Не случайно Э.Сервис в своем исследовании приро-
ды архаических государств писал о позитивном и негативном
подходах к сущности государственной власти [212; 213].
Такая двойственность отразилась и в неодинаковом пони-
мании структуры власти в вождестве. В то же время многие
авторы справедливо разделяют точку зрения о принципиаль-
ном отличии механизмов соперничества за власть в вождест-
вах от аналогичных процессов отбора в более ранних поте-
старных структурах. Если в эгалитарных обществах соперни-
чество за лидерство осуществлялось на индивидуальном и
внутриобщинном уровнях, то вождества являлись надобщин-
ной организацией, и поэтому конкуренция кандидатов в
вожди выходила на новый, междеревенский уровень [113;
116; 134; 220].
Большинство исследователей не склонны сводить власть
вождей к какому-либо одному фактору и выделяют много
каналов развития отношений власти. Можно отметить основ-
ные и неосновные факторы. К числу основных каналов мож-
но отнести управленческие и редистрибутивные обязанности
26

вождей, контроль над продовольственными ресурсами. Среди
других можно указать на контроль над внутренним и внеш-
ним обменом или торговлей, над ремесленным производ-
ством, идеологию, военные функции вождей и пр.
Следует иметь в виду, что такое деление условно, так как в
различных экологических, политических, временных, регио-
нальных и конкретно-исторических условиях разные факторы
могли играть различную роль. Однако, помня известную идею
Ф.Энгельса («Анти-Дюринг», т. 20) о двух путях политогенеза,
где в первом (исторически более распространенном) случае
элита узурпирует власть путем монополизации именно орга-
низационных обязанностей, то можно предположить, что три
канала, отнесенные к основным, имели в принципе более
важное значение. Поскольку последним факторам уже уделя-
лось в литературе достаточно много внимания, я остановлюсь
только на самых принципиальных моментах, обратившись
затем несколько более подробно к некоторым из дополни-
тельных каналов обретения и реализации власти.
Организационно-управленческие функции. Данные функ-
ции объективно являлись одним из ведущих каналов уста-
новления власти правителей в вождествах. Это очевидно,
поскольку без введения иерархии в управлении любая слож-
ная система неспособна адекватно реагировать на внешние
возмущения и на внутренние стрессы и в конечном счете
обречена на распад.
Самую простую модель зависимости между управлением и
властью предложил еще К.Виттфогель. По его мнению, ирри-
гация является исходным пунктом «организационной рево-
люции», и только сильная деспотическая власть могла бы по-
строить трудоемкие оросительные сооружения и поддержи-
вать их в порядке. В «гидравлической теории» возникновения
государства К.Виттфогеля гавайские вождества выступают
одним из главных примеров происхождения деспотической
власти из необходимости организации ирригационных работ
[235, с. 166, 239—243].
Последующие исследования показали более сложный ха-
рактер взаимодействия между ирригацией и властью на Га-
вайях [117; 142; 162; 163]. Кроме того, для большинства
вождеств (как и государств) ирригация не была исключитель-
ной чертой экономики. История ряда исследованных совре-
менными антропологами обществ (Танзания, Шри Ланка,
Япония, Южный Ирак, о-в Бали) показывает, что существова-
ние ирригации совсем не обязательно предполагает деспоти-
ческую власть.
27

Тем не менее организационно-управленческие функции
объективно являлись одним из ведущих путей развития влас-
ти элиты. Вождество представляет собой сложную иерархи-
ческую систему, объединяющую совокупность локальных
общинных поселений. Такие предпосылки и составляющие
процесса возникновения вождеств, как рост прибавочного
продукта вследствие перехода к производящему хозяйству,
усложнение экономической инфраструктуры, увеличение
количества населения, приводили к необходимости усложне-
ния и управляющей подсистемы. Для того чтобы регулировать
процессы в таком обществе, необходимо было заменить вы-
работанные в более эгалитарных общественных структурах
системы политического лидерства на более сложные.
С одной стороны, чтобы управлять вождеством, уже недо-
статочно того набора личных качеств, который традиционно
был необходим для предводителей типа лидера локальной
группы охотников-собирателей или общинного старейшины,
наконец — бигмена. С другой стороны, для выполнения
управленческих обязанностей нужны были не эпизодически,
а регулярно функционирующие органы власти. В силу этого
происходит: во-первых, выделение в вождестве специальных
лиц, которые бы помогали правителю в управленческой дея-
тельности; во-вторых, новый круг функций требовал специ-
альной подготовки правителя общества.
Однако процесс освобождения вождей от участия в непо-
средственном производстве прибавочного продукта произо-
шел не сразу. Существует масса промежуточных форм и ва-
риаций. В Полинезии, например на Пукапуке и Футуне,
вожди сами занимались добычей пищи. Но на Самоа они уже
были освобождены от непосредственного труда, а на Таити и
Тонга к вождям, не занимавшимся физическим трудом, доба-
вились члены их семей и ближайшее окружение [203; 140;
116; 209; 74].
Постепенно во многих позднепервобытных обществах вы-
рабатывались представления о потенциально опасной, маги-
ческой силе власти и о том, что только вожди и их родствен-
ники обладают набором специфических качеств, позволяю-
щих правильно распорядиться властью, установить контакты
с потусторонним миром, чтобы добиться благоприятствования
своему обществу со стороны сверхъестественных сил. Прос-
тому народу эти качества недоступны; более того, попавшая в
его руки власть может стать опасной и нанести вред ему же.
Вследствие этого постепенно формируется тенденция к со-
хранению власти и должности в рамках одной родственной
группы. Вырабатывается принцип так называемого кониче-
28

ского клана. Сокращается круг возможных претендентов на
власть.
С одной стороны, здесь отражается субъективное стре-
мление правителя благоприятствовать своим потомкам и род-
ственникам в их будущей деятельности. С другой стороны, в
этом процессе просматривается определенная необходимость,
поскольку именно вождю было гораздо проще передать сво-
им потомкам те полезные качества, которые были необходи-
мы для управления обществом. И, наконец, в этом заключался
важный объективный стабилизирующий момент: узаконен-
ное ограничение доступа к власти-должности благодаря тра-
диционным нормам приводило к некоторому снижению внут-
ренних конфликтов в борьбе за власть, что в целом способ-
ствовало гармонизации потестарно-политических отношений
в обществе.
В то же время управленческо-организационные функции
элиты в различных вождествах играли далеко не одинаковую
роль. В этом плане, думается, можно «интуитивно» разграни-
чивать вождества, в которых экономические функции элиты
были очень значительны (например, в древнеегипетских и
месопотамских протономах — пояс субтропиков), и вождест-
ва, в которых организационно-управленческие обязанности
вождей функционально были менее важны (пояс тропическо-
го и умеренного климата).
Перераспределенческие функции. Этот канал власти был
тесно связан с предыдущим, так как вождество представляло
собой систему с централизованной организацией экономики
и, следовательно, циркуляция производимого прибавочного
продукта и других ценностей осуществлялась через центр.
Еще Б.Малиновский [172] образно называл правителя тро-
брианского вождества «племенным банкиром». А в концеп-
циях М.Салинза [203] и Э.Сервиса [210—212] редистрибуция
рассматривается едва ли не как самый главный структурный
компонент власти в вождествах.
Редистрибуция могла использоваться: 1) для потребления
на традиционных праздниках, что потенциально должно было
способствовать повышению престижа щедрого вождя; 2) для
покрытия затрат на обеспечение различных общественных
работ; 3) в качестве страхового фонда для массовых раздач в
голодные периоды; 4) для персонального потребления вождя,
его домочадцев, слуг и приближенных.
С одной стороны, надо иметь в виду, что редистрибуция не
способствовала концентрации богатств и излишков пищи у
элиты автоматически. Обогащение вождей и их окружения
осуществлялось опосредованно, через увеличение престижа
29

вождей путем организации разного рода массовых раздач.
Раздавая общественный продукт от своего имени, правитель
повышал тем самым свой престиж, а общинники, получая
дар, вынуждены были отвечать ответными подарками, пре-
восходившими его, как правило, по объему. Таким образом,
процесс шел по нарастающей.
С другой стороны, за отправление своих общественных
функций вождь пользовался частью коллективного прибавоч-
ного продукта для личных нужд, для обеспечения домочадцев
и слуг и для «представительских расходов». Первоначально
такие расходы были невелики. Но со временем запросы все
росли. В некоторых самых развитых предгосударственных
иерархических структурах правители могли себе позволить,
что называется, без зазрения совести залезать в обществен-
ный карман и использовать произведенный народом продукт
исключительно на собственные нужды [203; 131; 140; 116; 119;
209; 144; 191; 139].
Наконец, обретенная вождями возможность манипулиро-
вания общественным продуктом напрямую или косвенно
приводила к тому, что они стали поощрять одних лиц и сдер-
живать других. Такая возможность приоткрывала или при-
крывала общественную кормушку и была важным фактором
усиления зависимости подданных (наверное, не будет ошиб-
кой сказать, что в перву^о очередь это справедливо в отноше-
нии ближайшего окружения вождя) от правителя вождества.
Вспомним уже неоднократно цитировавшуюся политантропо-
логами эскимосскую пословицу: «Подарки создают рабов, как
кнуты — собак».
В то же время следует отметить мнение Т.Ёрла, что во
многих вождествах редистрибуция не могла быть основным
фактором усиления социальных позиций вождя, поскольку
прибавочный продукт на этом уровне стадиального развития
был невелик, а сама редистрибуция осуществлялась не столь
часто [119]. Думается, что данная точка зрения справедлива.
Не исключено, что степень развитости редистрибутивных
отношений в вождествах типологически может коррелиро-
вать со степенью развитости другого рассмотренного выше
канала власти — управленческо-организаторских функций
вождя.
Контроль над ресурсами. Наиболее последовательно роль
этого фактора среди зарубежных авторов отстаивал М.Фрид.
В его эволюционной схеме первобытной истории главным
критерием ее завершающегося этапа (стратифицированное
общество) является неравный доступ к основным экономиче-
ским ресурсам [131]. В той или иной степени важность этих
30

механизмов для усиления власти вождей подчеркивалась и
другими авторами [128; 134; 191; 180].
Данный тезис хорошо подтверждается и многочисленными
этнографическими примерами. На Гавайях вожди контроли-
ровали процесс перераспределения земельных участков или
активно вмешивались в него. За свои посреднические функ-
ции вождь пользовался долей прибавочного продукта, кото-
рый хранился на общественных складах [116]. Власть ольмек-
ских вождей во многом основывалась на контроле над высо-
копродуктивными террасными землями [93]. Карибские [170],
амазонские [199] и миссисипские [181] вождества, основан-
ные на интенсивном земледелии в аллювиальных речных до-
линах, также демонстрируют примеры подобного рода.
Однако в число ресурсов «ограниченного доступа» входили
не только земледельческие участки. Это правило вполне мо-
жет быть применимо к другим продовольственным ресурсам:
озерам, богатым рыбой, пастбищам с сочной травой и т.д. Но
такая практика могла осуществляться и в отношении ресур-
сов, прямо не связанных с добычей или производством пищи.
П.Рик приводит пример того, как элита одного из вождеств
пыталась влиять на керамическое производство, контролируя
территории, богатые глиной [199].
Как конкретно контроль над ресурсами мог увеличивать
власть вождей? Во-первых, имеющиеся ресурсы вождь мог
передавать в пользование, «дарить» своим подданным (так же
как и произведенный прибавочный продукт), повышая тем
самым свой престижно-социальный статус, а впоследствии
улучшая и свое экономическое положение. Во-вторых, вождь
мог привлекать подданных к обработке общественных или
находящихся в его распоряжении ресурсов под каким-либо
благовидным предлогом (например, для подготовки к празд-
нику с учетом особенной общественной важности этого ме-
роприятия). В-третьих, вождь имел право на лучшую долю
ресурсов: самый плодородный кусок земли, самые тучные
пастбища, наиболее богатую рыбой или моллюсками часть
реки или озера.
Еще один важный момент: как соотносится ограничение
доступа к ресурсам с общим развитием социально-полити-
ческой структуры? Это сложный вопрос, требующий особого
рассмотрения. Специально анализировавший его А.Саутхолл
полагает, что для догосударственных обществ характерна
коллективная собственность на средства производства, тогда
как для ранних и зрелых государственных образований —
монополия элиты на средства производства. Процесс зарож-
дения частной собственности на ресурсы начал осуще-
31

ствляться на стадии вождества через зарождение символиче-
ско-ритуального неравенства по отношению к ним, ритуаль-
ную монополию верхов на средства производства, а затем
замену последней реальными частнособственническими от-
ношениями. И именно в тот момент, когда элита идеологиче-
ски монополизирует отношения к ресурсам и средствам про-
изводства, по мнению А.Саутхолла, можно говорить о появ-
лении зачаточного раннего государства [218, с. 78—80].
Тем не менее очевидно, что и здесь жесткой зависимости
быть не может. На Тонга и Маркизах, например, правители
вождеств нередко уже рассматривали землю как свою соб-
ственную [203], но в раннегосударственном обществе йорубов
использование дворцовых земель на личные нужды, бывало,
приводило к недовольству масс [39].
Следует отметить, что в марксистской литературе этот
процесс рассматривался в качестве возникновения частной
собственности на средства производства и интерпретировался
как едва ли не ведущий фактор возникновения тосударстйен-
ности. Такая позиция сохраняется и сейчас (см., например,
[68—70]).
Таким образом, многочисленные современные исследова-
ния зарубежных и отечественных авторов убедительно пока-
зывают, что развитие частной собственности сдерживалось
различными перераспределительными механизмами, а повы-
шение общественного статуса осуществлялось не напрямую в
зависимости от количества имущества, а опосредованно —
через повышение социальных позиций.
Кроме того, следует иметь в виду, что собственность яв-
ляется одной из важнейших составляющих социально-
экономической системы человеческого общества. Она имеет
глубокие социобиологические корни и восходит к механизму
территориальности, отражающему витальные потребности
любого живого организма [61]. Однако собственность непра-
вомерно рассматривать как сущность всех общественных
отношений, поскольку анализ функционирования сложных
систем в принципе не сводим к анализу их отдельных эле-
ментов — «клеточек» (вот в чем, как оказалось, ошибался
К.Маркс!) или внутренних связей, составляющих эти си-
стемы. Следовательно, и вся человеческая история не своди-
ма только к пяти (или шести, семи и т.п.) сменяющим друг
друга типам собственности.
В целом же, касаясь управления, контроля и перераспре-
деления, следует рассматривать их как разные стороны еди-
ного процесса монополизации общественно-полезных функ-
ций. В силу занимаемого места в системе управления об-
32

ществом вождь и его окружение, владея информацией и
ключевыми рычагами распределения ресурсов и произведен-
ного прибавочного продукта, выступают (или могут высту-
пать) в качестве «идеологических» собственников средств
производства и прибавочного труда. Однако эта их «соб-
ственность» условна так же, как «собственность» бюрократов
в государственном секторе производства, и вторична по от-
ношению к функции власти, т.е. месту в иерархии управле-
ния обществом. Иными словами, речь идет о становлении
феномена иерархического владения средствами производства
в соответствии с местом, занимаемым в общественной иерар-
хии, который Л.С.Васильев назвал термином «власть-соб-
ственность» [16; 17; 19]. В социобиологической подоснове
данного процесса, вероятно, находятся потребности в уста-
новлении асимметричных иерархических связей, стабилизи-
рующих сообщество как систему, территориальное поведение
и индивидуальное стремление особей к лидерству [61].
Более подробно рассмотрим теперь дополнительные фак-
торы усиления власти.
Контроль над обменом и торговлей. Ограничение доступа
к внешнеторговой деятельности — это универсальная черта,
характерная как для надлокальных первобытных обществ, так
и для ранних государств [108; 118; 78; 31, гл. 1]. В вождествах
право на обмен обычно ограничивалось только его правите-
лем или же главами ведущих линиджей [127; 134; 212], как в
знаменитой куле у тробрианцев, подробно описанной Б.Ма-
линовским [171]. Это делало разрыв в статусе между элитой и
простыми общинниками еще более ощутимым. Существует
даже попытка построения модели контроля элитой внешней
торговли, которая затем была применена к раннеевропейской
истории периода бронзы [165—167] и раннего железного века
[130].
Исследования показывают, что в то же время внешнюю
торговлю можно рассматривать как один из способов кон-
куренции элиты за высокий статус, который приводил к по-
вышению позиций более удачливых вождей и к формирова-
нию широкой сети династических браков, «вассальных» и
союзнических отношений. Вожди, чьи чифдомы были распо-
ложены в стороне от главных торговых артерий, вели войны
за возможность контроля над ключевыми пунктами обмена
[127; 147; 118; 186].
Межобщинный обмен являлся также одним из механизмов
стабилизации внутренней экономики вождеств. Но поскольку
внешний обмен сам был нестабилен и подвержен циклам
спада и роста [119], он не мог входить в число устойчивых
3 149 зз

каналов усиления власти правителей вождеств. Хороший
пример демонстрирует сравнение юго-восточных испанских
вождеств (мильярская культура) с португальскими (культура
Вила Нова). Поскольку власть в первых была основана на
контроле внутренней экономической деятельности, то они
являлись более устойчивыми, чем вторые, власть в которых
базировалась на контроле внешнего обмена и распределении
полученных товаров [138].
Если обмен и торговля осуществлялись с более развитыми
обществами, то они интенсифицировали все внутренние про-
цессы в вождествах [130; 202; 232]. Но в то же время торговля
не была ведущим фактором политической эволюции вож-
деств. Она способствовала трансформации вождеств в ранние
государства только с возникновением широкой торгово-
обменной сети, а власть элиты больше зависит от управления
экономикой и контроля над вооружением [161].
Контроль над ремесленным производством. Контроль над
обменом интенсифицирует и контроль над изготовлением
предметов престижного потребления, которые вожди исполь-
зовали как для своих личных нужд, так и для внешнего обме-
на [119; 219]. Этому имеется множество археологических и
этнографических примеров [116; 91; 167; 177; 181; 239]. В то
же время не следует забывать, что ремесло в вождествах бы-
ло развито еще сравнительно слабо и, следовательно, вожди
могли осуществлять контроль только над производством не-
большого количества наиболее престижных предметов [135;
138; 187; 189; 239].
Правители вождеств стремились также к контролю над
производством орудий труда (в терминологии западных авто-
ров — «производством продуктивных технологий»). В поселе-
ниях индейцев камилюи обсидиановые орудия распределяют-
ся таким образом, что их большинство концентрируется в
пределах хозяйств элиты [173]. Тробрианские вожди контро-
лировали ввоз камня, применявшегося для изготовления ка-
менных топоров [153]. С началом изготовления железных
орудий труда, в результате чего стало возможным распро-
странение земледелия на обширных пространствах Европы,
Азии и Африки [75; 58; 59], начинает фиксироваться контроль
над металлургией и распределением орудий труда [240].
Вожди всегда стремились сделать подконтрольным изго-
товление оружия. В первую очередь это касается металличе-
ских и трудоемких предметов вооружения [141; 161]. Из-
вестны также попытки вождей подчинить своему влиянию и
гончарство [199]. Вообще, исследования специалистов пока-
зывают, что тенденция к установлению контроля над ремес-
34

ленным («проторемесленным») производством — такая же
универсальная черта эволюции вождеств, как и контроль над
внешним обменом и торговлей [177; 219].
Контроль над «производством продуктивных технологий»
мог достигаться и посредством привлечения элиты в ремес-
ленное производство. Не случайно в ряде регионов мира
(Скандинавия, Британия, Полинезия, значительная часть Тро-
пической Африки и др.) вожди и правители должны были
владеть наряду с другими необходимыми им качествами и
кузнечным ремеслом, а в Полинезии вожди практиковали и
такую престижную форму ремесленной деятельности, как
изготовление лодок и резьба по кости [78].
Каково было соотношение между контролем над изготов-
лением средств производства и контролем над производством
предметов престижного потребления в структуре власти
вождеств? Существует интересная модель, согласно которой
контроль элиты над производством предметов престижного
потребления (группа «Б») доминировал в вождествах и ран-
них государствах номового (протономового) типа, где получе-
ние прибавочного продукта зависело главным образом от
системы организации труда (строительство ирригационных
сооружений и т.д.), а не от качества орудий труда (суб-
тропики, районы «великих рек»). Напротив, в районах, где
интенсификация земледелия зависела в большинстве случаев
от технологических инноваций — использования железных
орудий труда (умеренные, тропические зоны), более важным
представлялся контроль вождей над ремесленным производ-
ством средств производства (группа «А») [58—60]. И хотя у
этой модели имеются противники [38], интуитивно ощущает-
ся ее практическая полезность для типологизации доиндуст-
риальных обществ. На вопрос — кто же ближе к истине? —
могут ответить только широкие сравнительно-исторические
исследования.
Война и военно-организационные функции. Война являлась
еще одним важным фактором, который потенциально способ-
ствовал политогенезу. Большая роль этого фактора в эволю-
ции вождеств отмечалась многими зарубежными исследова-
телями [172; 87; 88; 119; 175 и др.]. Имеется даже мнение, вос-
ходящее к работам Л.Гумпловича и Ф.Оппенгаймера, будто
лидерство в войне — это обязательная функция всех вождей
и главный фактор генезиса государственности. Однако эта
гипертрофированная точка зрения убедительно опровергает-
ся современными данными [75; 47]. В целом представляется
очевидным, что далеко не во всех случаях генезис вождества
и раннего государства происходил в процессе войн и завое-
3-2 149 35

ваний. Но верно и другое: хотя война теоретически не отно-
сится к обязательным составляющим политогенеза и классо-
образования, в реальности она как раз нередко доминировала
в указанных процессах. При этом следует разграничивать два
основных варианта роли войны в эволюции вождеств: там,
где вождь являлся одновременно и военным предводителем, и
там, где существовало деление элиты по функциональному
признаку на управленческую, военную и жреческую.
В то же время важно указать на те конкретные военно-
организационные функции, которые расширяли власть воен-
ных вождей и правителей вождеств.
1. Война являлась важным способом расширения базы до-
ходов вождя и его ближайшего окружения [116]: во-первых,
это награбленные предметы престижного потребления и
украшения; во-вторых, это захваченные пленники и пленни-
цы, которых могли использовать в хозяйстве вождя, для куль-
тово-церемониальных нужд, дарить, обменивать, продавать и
т.д.: в-третьих, это завоеванные земли (как правило, вместе с
населением). Поскольку военные приобретения реже шли в
котел престижного перераспределения, чем результаты непо-
средственной хозяйственной деятельности, контроль над их
распределением служил важным фактором усиления власти
военных предводителей.
2. При существовании в вождестве жесткой генеалоги-
ческой статусной системы доступа к власти участие в войнах
для основной массы населения (а особенно для маргиналов)
было едва ли не единственным способом повысить свое по-
ложение в обществе. Нередко именно поэтому около прави-
телей вождеств или вокруг военных предводителей (при
функциональной разграниченности элиты) постепенно кон-
центрируется круг профессиональных воинов — дружина,
которая слабо связана с традиционными общественными
структурами и ориентирована на личную преданность своему
военачальнику. Вполне понятно, что опора лидера на свои
личные связи с вооруженными, дисциплинированными сто-
ронниками — это весомый аргумент в политической борьбе
за власть.
VI
В нашей литературе широкое распространение получила
упрощенная точка зрения, что на всем протяжении перво-
бытной истории господствовало равенство и только на стадии
вторичной мегаформации появилось четкое социальное рас-
36

слоение и разделение культуры на массовую и элитарную.
Однако данные современной науки показывают, что членение
общеэтнической культуры на субкультуры прослеживается
еще до возникновения классового общества и государства.
В.А.Шнирельман, специально исследовавший этот вопрос на
океанийских этнографических материалах, собрал большое
количество фактов, которые убедительно свидетельствуют,
что дифференциация культуры на субкультуру элиты и суб-
культуру простых людей начинает складываться на стадии
вождества [78].
Сначала эти отличия затрагивают в оеновцом сферу риту-
ально-этикетной деятельности (вождь отличался во время
обрядов одеждой, раскраской, прической и пр.). Вожди имели
ряд преимуществ и полномочий; как правило, они обладали
большим, чем простые общинники, количеством жен (воз-
можно, что последнее генетически связано с биологическим
отбором). Но образ жизни вождей еще слабо отличался от
образа жизни подданных. Они наравне со всеми (хотя и в
меньших размерах) участвовали в непосредственном трудо-
вом процессе, питались теми же цродуктами, жили в таких
же дискомфортных условиях [171; 203; 210; 140; 104Ц48; 78].
В более стратифицированных вождествах отличия уже ка-
сались и повседневной одежды, а также раскраски, прически,
татуировки, украшений, оружия, специфических знаков от-
личия, например жезлов, и пр., вожди становились обладате-
лями большого количества престижных предметов потребле-
ния (раковины каури, пояса маро и т.д.). Отличия касались и
материальной культуры: дом (а затем и усадьба) вождя нахо-
дилась в центре поселения. Нередко он был больше и проч-
нее других построек [203; 204; 210; 140; 116; 104; 147; 78; 90;
92; 153; 225; 233; 163].
В наиболее развитых вождествах в отношении вождей су-
ществовал сложный этикет. Личность вождя стала священ-
ной. На этой стадии вожди уже не участвовали в непосред-
ственном трудовом процессе и занимались исключительно
управленческой, медиативной и церемониальной деятель-
ностью. Они обрастали штатом помощников и администрато-
ров, клиентами и слугами. Простые люди лишались доступа к
правителю. Во многих обществах они должны были оказы-
вать ему особые знаки почтения, часто им запрещалось об-
ращаться к правителю без посредников. Нередко имя вождя
табуировалось. Вождь мог появляться перед народом только
на носилках.
Усадьбы и дома вождей выделялись большими размерами,
планировкой и отделкой. Нередко дома строили на специаль-
3-3 149 37

ных каменных фундаментах, обносили неприступным забо-
ром. Вожди обладали значительными имущественными цен-
ностями (сюда следует включить и общественные накопле-
ния, распределение которых велось от имени вождей). Их
питание значительно отличалось от питания простых людей
количеством и разнообразием пищи, наличием особых табуи-
рованных продуктов (например, в ряде обществ Океании —
свиньи, черепахи). Вожди постепенно монополизировали
социально важные знания, их передача осуществлялась толь-
ко внутри элитной верхушки. В некоторых обществах суще-
ствовало нечто вроде школ для детей аристократии [203; 140;
212; 205; 209; 9; 78; 153; 65; 97; 233; 207].
Социальная дифференциация первобытных групп нашла
свое отражение и в погребальном обряде. Еще Л.Бинфорд
проделал кросс-культурное сравнение погребальных обрядов
нескольких десятков первобытных коллективов, в результате
которого он пришел к выводу о качественной корреляции
между особенностями погребального обряда и общественным
статусом покойного. При этом, по мнению Л.Бинфорда, ха-
рактер погребального инвентаря наиболее тесно коррелиро-
вал с половозрастными особенностями погребенных, тогда
как на социальные позиции покойного наиболее ярко указы-
вали количество сопроводительного инвентаря и местополо-
жение могилы [83].
Впоследствии многие отечественные и зарубежные иссле-
дователи отмечали связь между экономическими возможно-
стями и социальными позициями покойного, и с распределе-
нием имущества в погребении, а также с энергией, затрачен-
ной на сооружение погребальных конструкций [225; 193; 50;
226; 29; 214]. К.Ренфрю даже предложил использовать нали-
чие значительной дифференциации в погребальном обряде в
качестве критерия для выделения одного из типов вождеств
[197].
Дополнительную информацию о существовании в об-
ществе стратификации может дать антропологический и
остеологический анализ костяков. Он может указать на раз-
личия в питании, физической силе и здоровье погребенных
[110]. В некоторых случаях (например, на Таити) эти различия
искусственно углублялись деформацией различных частей
тела, что служило для древних наглядным показателем соци-
ального статуса [78].
В то же время следует заметить, что иерархия является
одной из фундаментальных составляющих любой биосоци-
альной системы [61], она прослеживается в самых прими-
тивных локальных группах охотников и собирателей [5; 6]. По
38

этой причине фиксируемая при исследовании могильников
стратификация далеко не всегда является показателем того,
что данное общество достигло уровня вождества. Кроме того,
даже теоретически (а практически это фиксировалось этноло-
гическими исследованиями неоднократно) богато погребен-
ным мог быть и почитаемый предводитель локальной группы,
и авторитетный глава общины, и удачливый бигмен, а все
отличия в погребении вождя чифдома могли касаться только
пышной похоронной церемонии (об этом см. [78]).
Во-первых, одним из наиболее ярких признаков вождества
является наличие четкой социальной стратификации. Не слу-
чайно М.Фрид создал для характеристики обществ этого типа
такой термин как «стратифицированное общество» [131], а
А.М.Хазанов подчеркивал, что именно на этой стадии появ-
ляются архаические сословия [75]. Поэтому, в отличие от до-
иерархических обществ, в вождествах стратификация на маг
териалах могильников должна прослеживаться достаточно
отчетливо. Во-вторых, погребения выдающихся лиц в более
эгалитаризированных обществах, чем вождество, как прави-
ло, незначительны от общего количества и топографически
не выделяются из погребального комплекса. Напротив, для
вождеств характерно сначала выделение наиболее престиж-
ных участков для погребения вождей на общих кладбищах,
что хорошо фиксируется социальной топографией раскапы-
ваемых могильников, а затем и создание специальных погре-
бальных комплексов для знати. В-третьих, возможно, отличи-
тельной чертой вождеств является не просто отличие в коли-
честве сопроводительного инвентаря, а такие показатели, как
размеры и пышность погребальных конструкций и надмо-
гильных сооружений.
Количество социальных рангов в различных обществах
было неодинаковым. Наиболее информативны в этом плане
данные по синполитейным обществам нового и новейшего
времени, например по Полинезии. Согласно этноисториче-
ским исследованиям, вождества состояли, как минимум, из
«знати» и простых общинников [203; 140; 97]. На Тонга благо-
даря археологическим исследованиям было выделено три
группы надмогильных погребальных сооружений: 1) большие,
облицованные камнем курганы линиджа правителя; 2) земля-
ные курганы региональной знати; 3) небольшие холмики над
могилами простых общинников [9]. Аналогичным образом
было стратифицировано одно из древнейших вождеств на
территории США в Паверти Пойнт [135]. Но на Таити, по
И.Голдмену, существовала три иных страта: вожди, рядовые
общинники и рабы (каува) [140]. А в наиболее централизо-
3-4 149 39

ванных вождествах Полинезии (например, на Гавайях) число
социальных рангов равнялось четырем: аристократия, земле-
дельцы-общинники, лица неполноправные, но лично свобод-
ные, рабы [203].
В целом, анализируя динамику социальной стратификации
в вождествах, можно обнаружить немалое количество раз-
личных вариаций. Но так или иначе, наверное, можно пред-
положить, что в наиболее распространенном, «классическом»
случае социальная стратификация имела троякий вид: верх
общественной пирамиды — наследственные вожди и другие
категории элиты; середина — свободные полноправные непо-
средственные производители; низ — различные группы не-
полноправных и бесправных лиц, которые эксплуатировались,
как правило, верхним стратом социума.
Возникновение института вождей, а затем и вождеств не-
редко сопровождалось возведением мегалитических сооруже-
ний: гробниц, святилищ, насыпей, статуй, гигантских ворот и
т.д. Такие сооружения известны во многих регионах мира
[140; 196; 198; 160; 9; 216; 164; 230 и др.]. Причем, неоднократ-
но указывалось, что труд, затраченный на монументальное
строительство, может быть применим в качестве оценки ран-
га социальной группы, так как только сравнительно крупные
надлокальные общественные организмы могли создавать мо-
нументальные сооружения культового, экономического, фор-
тификационного и другого характера [185; 147; 197; 188; 88;
164; 208].
Однако это в принципе справедливое мнение имеет своих
оппонентов, и их логика едва ли менее убедительна, посколь-
ку в общем-то никем не было аргументированно обосновано,
что для строительства монументальных сооружений обяза-
тельно была необходима централизация власти [124; 177].
Теоретически такие постройки вполне могли возводиться
усилиями временно сконцентрированных людских ресурсов.
По этой причине археологическая фиксация мегалитических
строений (и оросительных, и других хозяйственных масштаб-
ных построек, дорог, оборонительных сооружений и т.д.) в
подавляющем большинстве случаев может рассматриваться
только как вероятный, но отнюдь не обязательный показатель
вождества. Надежнее изучать мегалитические сооружения в
совокупности с другими признаками в качестве критерия
уровня социального развития.
Более надежным показателем оценки уровня социокуль-
турного развития служит анализ отдельных поселений и си-
стем расселения в целом. Методикой исследования здесь вы-
ступает так называемая пространственная археология [151;
40

100]. В ее основе лежит ряд теоретических принципов, заим-
ствованных из социально-экономической географии и пере-
осмысленных археологами в соответствии с их собственными
нуждами. Согласно этим принципам, пространственное раз-
мещение следов человеческой деятельности есть не что иное,
как отражение реальной экономической и социальной дея-
тельности древних культур.
Возможно, такая методика — это наиболее объективный
индикатор вождества. Она позволяет достаточно точно вы-
явить характер гравитационных связей между отдельными
поселениями, их экономический и политический ранг. Если
внутри системы поселений выделяется «центр», качественно
отличающийся от остальных поселений, то имеются некото-
рые основания предполагать, что изучаемое общество было
вождеством. Если же эти результаты дополняются наличием
социальной стратификации, хорошо отраженной в погре-
бальных комплексах, и фиксацией мегалитических сооруже-
ний, то таких оснований становится еще больше. Не случайно
по данным археологии большинство вождеств было выделено
как раз в результате обнаружения иерархии поселений [185;
135; 106; 109 и др.].
Представляется важным проводить корреляцию между ре-
зультатами анализа системы поселений в целом (макро-
уровень) и между выводами, полученными при изучении от-
дельных поселений (мезоуровень). Процедура обоснований
здесь аналогична предыдущей. Так как архитектурные со-
оружения создаются для повседневного использования соци-
альными группами или отдельными индивидами, то они могут
и должны отражать характер взаимосвязей внутри групп и
между группами [ 104].
Более того, поскольку дома и другие бытовые постройки
эксплуатируются весьма интенсивно, в принципе они должны
более точно отражать реальные экономические и социальные
связи в обществе, чем, например, погребальные сооружения.
Если попытаться перевести затраты на сооружение внутрен-
них крепостей (резиденций аристократии), жилых домов и
прилегающих к ним конструкций в энергетические катего-
рии, то, думается, можно получить достаточно реалистичную
картину социальной стратификации в обществе [50; 190; 104;
187].
В качестве дополнительных показателей можно привлечь
данные о внутренней планировке центральных поселений, о
концентрации внутри отдельных жилищ (микроуровень) при-
возных товаров или наиболее престижных предметов. Опыт
картографирования артефактов показал, что в поселениях
41

камилюи обсидиановые орудия концентрировались главным
образом в пределах хозяйств элиты [173]. На укрепленном
поселении Алтын-депе в Туркмении более крупные жилища
хорошо коррелируют с печатями, украшениями и посудой,
прослеживаются различия ив системах питания [50]. Важную
информацию можно получить и при исследовании хозяй-
ственных сооружений, например общественных складов. По-
следние могут свидетельствовать о наличии в обществе реди-
стрибуции [122].
Наконец, еще одним важным показателем, сопутствующим
возникновению и развитию вождеств, являются войны. Их
массовое ведение начинается в эпоху классообразования,
когда вследствие роста производительных сил создаются воз-
можности для отчуждения прибавочного продукта и непо-
средственного труда общинников. Косвенно рост производи-
тельных сил может способствовать интенсификации войн и
при внутренних энергетических кризисах (превышение демо-
графического оптимума среды, отсутствие ключевых ресурсов
и пр.).
Война хорошо фиксируется по археологическим данным. С
войнами связаны строительство фортификационных соору-
жений в вождествах [168; 107; 175], массовые находки пред-
метов вооружения [83; 165; 167], отражение идеологии наси-
лия и экспансионизма в иконографии [112; 166: 119] и т.д.
В то же время представляется важным отметить, что нача-
ло войн не синхронно генезису вождеств. Многие вождества
как раз возникали в ходе войн и завоеваний (например, во-
енно-иерархические структуры из военно-демократических).
Но так называемые первичные вождества теоретически могли
образовываться исключительно и на основе внутренних фак-
торов. Этот вывод отчасти подтверждается океанийскими и
африканскими этнографическими материалами. Наконец,
вождество не являлось единственной формой предклассового
общества [43; 13]. Поэтому археологические признаки войны
следует рассматривать лишь как общеисторический фон, на
котором разворачивался широкий спектр процессов эпохи
классообразования и политогенеза и только среди них гене-
зис и последующая эволюция вождеств.
VII
В политантропологической литературе выделяются два
основных подхода к пониманию ранней государственности.
Интегративные, или управленческие, теории главным обра-
42

зом ориентированы на то, чтобы объяснить феномен госу-
дарства как более высокую стадию экономической и обще-
ственной интеграции. Конфликтные, или контрольные, тео-
рии показывают происхождение государственности и ее
внутреннюю природу с позиций отношений эксплуатации,
классовой борьбы, войны и межэтнического доминирования
[98; 213; 144; 136; 24J. Такая двойственность справедлива и
при рассмотрении различий между вождеством и государ-
ством.
Первый комплекс отличий связан с интегративным взгля-
дом на процесс социокультурной эволюции. С этой точки
зрения государство представляется как политическая система
с более сложной экономической и социальной инфраструкту-
рой. Обычно в число признаков, наиболее ярко характери-
зующих становление государственности, включаются высоко-
развитое и специализированное ремесло и торговля, крупное
монументальное строительство, урбанизация, появление
письменности [195; 52; 58; 59 и др.].
К этим компонентам можно добавить и ряд других изме-
нений. Если население вождеств составляло десятки тысяч и
лишь в редких случаях доходило до ста тысяч человек, то
население ранних государств составляло уже многие сотни
тысяч и миллионы человек [153]. Соответственно качественно
возросла плотность населения [37] и географические размеры
ранних государств. К тому же, если для вождеств, как прави-
ло, характерна тенденция к этнической гомогенности, а этни-
ческая гетерогенность скорее была исключением, чем прави-
лом (сложные и суперсложные вождества), то для ранних
государств многоэтничность была уже обязательной чертой
общественной структуры [22].
Сдвиг в социально-экономическом развитии сопровождал-
ся коренной трансформацией идеологической системы. Уже в
поздней первобытности встречались зачатки сакрализации
верховной власти, иерархия не только в мире людей, но и в
пантеоне божеств. В раннем государстве эти процессы полу-
чили дальнейшее развитие. Правитель узаконивал свое поло-
жение ссылками на божественное происхождение, выполнял
ряд важных для общества религиозных ритуалов и функций
[94; 96]. В то же время в раннем государстве можно просле-
дить тенденцию к введению верховного божества или, позд-
нее, заимствование мировых религий от более цивилизован-
ных соседей. Это, с одной стороны, дополнительно увеличи-
вало сакральность и легитимность правителя «сверхъестест-
венным» способом, а с другой стороны, благоприятствовало
43

политической, культурной и этнической интеграции социаль-
ного организма.
Важной стороной трансформации мировоззрения является
и сложение религиозно-идеологических представлений о си-
стеме, «взаимного обмена услугами» между производящими
массами и правящей элитой [98; 99; 96; 71 ]г согласно которым
первые обязуются исправно платить налоги и исполнять по-
винности, а вторые считаются ответственными за охрану и
благосостояние подданных, выполняя управленческие функ-
ции в соответствий со своими сверхъестественными способ-
ностями. Данные представления способствовали снятию со-
циальных противоречий в социуме при неразвитом аппарате
управления и тем самым придавали общественной структуре
дополнительные консолидирующие импульсы.
Еще одно крупное интегративное отличие вождества от
государства связано с качественными преобразованиями
структуры управления. Политическая иерархия являлась фун-
даментальным признаком вождества, но в вождествах элита
не была функционально дифференцирована. На всех уровнях
иерархии она имела, как правило, схожие функции, отлича-
ясь только степенью компетенции в принятии решений. Это
делало, по мнению ряда авторов [236; 116; 220], всю систему
нестабильной, а каждый отдельный сегмент — «потенциально
независимым».
Государство в этом плане отличается от вождества тем, что
зачаточные органы управления, помогающие элите в управ-
лении чифдомом, трансформируются в специализированный
бюрократический аппарат, основанный на внеклановых свя-
зях и состоящий из многочисленных профессиональных бю-
рократов [235]. Сравнительно-исторический анализ 21 ранне-
государственного общества показал, что для этого аппарата
(если не на местном и региональном уровнях, то уж на выс-
шем уровне точно) характерна более дробная функциональ-
ная специализация: выделение в самостоятельные институты
органов принуждения (дружина и войско, «полиция», суд),
идеологии (храмово-жреческий комплекс) и управления (раз-
личные «канцелярии», административные и хозяйственные
службы, котрольно-ревизионные органы и т.д.) [94].
В дополнение к последней точке зрения следует упомянуть
особое мнение Р.Коэна, согласно которому главный критерий
отличия государства от догосударственных институтов состо-
ит в том, что государственность представляет, собой органи-
зацию, способную предотвратить раскол социального орга-
низма и развить внутри общества особые антираспадные ин-
ституты [101—103; 99].
44

Конфликтный комплекс отличий предполагает рассмотре-
ние государства как типа политической организации, пред-
назначенного для снятия внутренних стрессов и упорядочи-
вания структуры на принципиально новом уровне интегра-
ции. Одна группа исследователей (главным образом это отно-
сится к марксистским и марксистско ориентированным авто-
рам) акцентирует внимание на том, что государство — это
управляющая подсистема эксплуататорского, классового об-
щества. Следовательно, помимо организационно-регули-
рующих обязанностей государство выполняет и функции по
обеспечению эксплуатации правящими классами (стратами,
группами) непосредственных производителей. Иными слова-
ми, государство отличается от вождества наличием классовой
эксплуатации и специализированных органов принуждения
[131; 32; 33; 64; 41; 46; 47; 59; 65 и др.].
Другая группа исследователей рассматривает государство
как организацию, способную контролировать различные про-
цессы (в том числе и конфликты) с помощью монополии на
узаконенное использование силы. Первым к такому понима-
нию государства подошел еще М.Вебер, объясняя его как
«аппарат, обладающий монополией на применение силы». В
настоящее время этой точки зрения придерживаются многие
антропологи [210; 212; 98; 99; 17—19; 43 и др.]. В отличие от
государства, где правитель, опираясь на аппарат, может до
известных пределов проводить свои решения, в вождестве
правитель обладает намного меньшей властью и вынужден
балансировать между интересами различных группировок
элиты и больших социальных групп [171; 203; 204; 210; 211; 78;
227; 65; 233 и др.].
Таковы в общих чертах самые важные различия между
вождеством и государством. Однако провести четкую грань
между этими стадиальными этапами социокультурной эволю-
ции, особенно когда речь заходит о конкретно-исторических
исследованиях, очень и очень сложно, если не невозможно.
Какова должна быть численность и/или плотность населения,
чтобы в обществе возникла потребность в преобразовании
традиционной структуры управления в государственный ап-
парат? Где качественная граница между сложным вождест-
вом и ранним государством в степени развития организации
ремесла и торговли? Как же все-таки отличить правителя
вождества (на Таити подданные должны были оголять перед
правителями верхнюю часть тела, а на Тонга и Гавайях —
падать ниц) от правителя государства, а «архаические сосло-
вия» — от раннеклассовой структуры?
45

Казалось бы, чего проще: ответ на поставленные вопросы
может дать марксистский подход к изучению раннего госу-
дарства. Если затраты на содержание вождя и его прибли-
женных примерно эквивалентны выполняемым ими обще-
ственно полезным функциям, то речь должна идти о вож-
дестве. Если же потребление элиты превышает ее вклад в
управление обществом, то, следовательно), можно говорить о
паразитизме господствующих классов, эксплуатации и госу-
дарстве. Но можно ли рассчитать, эквивалентен или не экви-
валентен управленческий труд и так называемые «пред-
ставительские расходы»? Особенно когда обмен услугами
затрагивает такие разные сферы деятельности, как экономи-
ка и культура. Может ли быть равнозначен материальным
дарам и дани подданных нематериальный ответ правителя,
выраженный, например, в его обязательстве гарантировать со
стороны мира божеств своим подданным плодородие земли,
обилие скота и многочадие женщин, мир или удачную войну?
Да и бывают ли в принципе затраты эквивалентными? Ли-
дер всегда и во всех обществах получает больше, чем дает. В
лидерстве есть что:то такое, что оправдывает любые потери и
траты и притягивает, как магнит, очень многих — от вели-
чайших альтруистов, проповедников и революционеров, до
самого последнего эгоиста и жестокого тирана. Кто из них и
как распорядится своей силой и властью — это уже особый
вопрос, выходящий за пределы настоящей темы. Наконец,
доминирование и неравенство имманентно присущи различ-
ным формам биологической и человеческой социальности, о
чем говорилось в предыдущих разделах статьи, и поэтому
существование отношений зависимости и эксплуатации не
может служить лакмусовой бумажкой, указывающей на фор-
мирование государственного общества.
Можно высказать сомнения и в отношении такого важно-
го критерия политической организации, как отделение от
непосредственных производителей специализированных ор-
ганов управления. Этот признак характерен и для вождеств
[75; 14; 15; 32; 43; 8; 13; 66 и др.]. Специальные органы при-
нуждения в виде дружины также появляются на финальной
стадии первобытности. Особенно это характерно для народов,
у которых война являлась важной стороной экономической
деятельности [46]. Даже узкая специализация администрато-
ров-«протобюрократов» возможна в догосударственном об-
ществе, как это показал на примере шан-иньского Китая
Л.С.Васильев [17].
Есть ряд контраргументов и в отношении использования в
качестве обязательной характеристики раннего государства
46

монополии на законное применение силы. Р.Карнейро не без
основания полагает, что многим раннегосударственным обра-
зованиям как раз не хватало монополии на использование
силы, ссылаясь при этом на англосаксонские законы, в кото-
рых было записано, что любой может убить вора (не обра-
щаясь в специальные органы правосудия) и даже получить за
это определенное вознаграждение [88; 89]. Похожие позиции
сформулированы в книге Дж.Миллера «Короли и сородичи».
И хотя автор чересчур смело оценивает свой труд как гвоздь,
забитый в гроб неоэволюционистских схем социальной эво-
люции, нельзя не принять его доводы в отношении того, что у
мбунду в Анголе цари не обладали монополией ни на исполь-
зование вооруженных людей (из всех мбунду лишь киломбо
имели постоянное войско), ни на использование магии. Им
постоянно приходилось отстаивать и подтверждать на деле
свой высокий статус [54].
И, наконец, уж никак нельзя согласиться с мнением
Р.Коэна, что государство представляет собой институт, спо-
собный удержать общество от распада. Как же тогда быть с
древним Египтом в периоды междуцарствий, Китаем чжо-
уского времени, империей Каролингов после Верденского
раздела, древнерусскими удельными княжествами XII—
XIII вв.? Если руководствоваться такой логикой, то все ука-
занные общества следует отнести к догосударственным.
Возможно, именно в связи с осознанием необходимости
для архаических цивилизаций противостоять распаду Х.Клас-
сен так много уделил внимания в своей концепции раннего
государства институту священного царя. Это была одна из
типичных характеристик ранней государственности [94]. По
его мнению, на данном уровне развития организации власти
явно не хватало «монополии на использование узаконенного
насилия». По этой причине важным инструментом консоли-
дации общества выступала персона сакрализованного прави-
теля. Царь являлся посредником между божествами и своими
подданными, обеспечивал благодаря сакральности стабиль-
ность и процветание государства, формировал посредством
раздач и дарений «сакрально-экономическую» систему об-
щества [96].
Археологические источники, несмотря на то что они дают
материальное выражение процессов политогенеза, также
указывают на различие между вождеством и государством
только в самых общих чертах. Такие принципиально выде-
ляемые признаки цивилизации, как письменность, наличие
высокоразвитой торговли и ремесла, монументальная и урба-
нистическая архитектура, могут встречаться еще в догосудар-
47

ственном обществе, и, наоборот, их может не быть в ранне-
государственных структурах.
Многие из ранних государств доколониальной Африки,
известные по этнографическим источникам, с полным правом
можно назвать дописьменными. Но есть также данные о пик-
тографическом письме в первобытных обществах (например,
в энеолите Румынии) [195]. Едва ли можно точно определить
по уровню развития ремесла и торговли, является ли данное
общество вождеством или государством. Наконец, где отыс-
кать ответ на не риторический вопрос Р.Карнейро: чем, соб-
ственно, погребение правителя сложного общества отличает-
ся от могилы короля? [88].
Другая сторона проблемы выделения признаков цивили-
зации — где провести четкую грань в монументальной архи-
тектуре, которая помогла бы нам понять, построено это в
вождествах или государствах? Бесспорно, что пирамиды еги-
петских фараонов или ацтекских царей — это яркий показа-
тель высокоразвитого общества и цивилизации. Догосудар-
ственным социальным организмам возведение таких кон-
струкций было явно не под силу. Но могут ли несколько ме-
нее впечатляющие сооружения народов, не знавших пись-
менности, но имевших стратифицированную структуру, яв-
ляться свидетельством наличия государственности? И погре-
бальные насыпи ямной и майкопской культур (диаметр до
100 м, высота 4—10 м), и знаменитый курган номадов Аржан
на Алтае (диаметр около 120 м), и пирамида Махаиатеа
(основание 81 х 22 м, высота около 15 м) на Таити, пора-
зившая европейских мореплавателей, и всемирно известное
святилище в Стоунхендже впечатляют своими размерами
туристов и ученых. Но едва ли кто из специалистов, основы-
ваясь только на этих колоссальных сооружениях, рискнет
утверждать, что народы, воздвигавшие данные монументы,
обладали классовой структурой и государственной организа-
цией власти.
Некоторые исследователи сделали попытку рассмотреть
процессы политогенеза на основе анализа иерархии систем
расселения. Г.Джонсон и Г.Райт, изучая механизмы реагиро-
вания социальных систем на различные стрессы, пришли к
выводу, что переход от двухуровневой политической органи-
зации к трехуровневой сопровождается значительными
структурными изменениями: строительство и архитектура
принимают более монументальный характер, поселения
функционально становятся более дифференцированными,
политический центр приобретает более урбанизированные
черты. Все это, по их мнению, дает основание предположить,
48

что для вождеств была характерна двухуровневая иерархия
(локальные общины и центр), тогда как для ранних госу-
дарств — трехуровневая (деревни, районные центры и столи-
ца) [238]. Таким образом, изучая диаграммы размеров поселе-
ний, можно провести четкую структурную границу между
вождеством и государством [88].
Данный тезис вызвал справедливую критику со стороны
Р.Коэна, поскольку, с одной стороны, многие общественные
структуры, например Западной Африки, не имели иерархиче-
ски организованной власти, но обладали многоуровневой
иерархией деревень и линиджей [179; 103], а с другой сторо-
ны, многие вождества имели более сложную внутреннюю
организацию, чем двухуровневая иерархия, почему и принято
выделять, как минимум, простые и составные вождества (см.,
например, [222; 14; 15; 237; 153]).
Наконец, урбанизация также служит показателем возник-
новения государства лишь в самом общем смысле. В этом
плане следует упомянуть три комплекса проблем, неизбежно
встающих перед исследователями, изучающими феномен так
называемой «городской революции».
Во-первых, дискуссионным остается вопрос, был ли парал-
лелен политогенезу процесс образования города (в форме
городов-государств) [26; 57] или же государственность могла
возникать на безгородской основе [95], либо, наоборот, ран-
няя урбанизация предшествовала генезису государства [11].
Во-вторых, не менее дискуссионен вопрос, что, собствен-
но, следует считать городом: административно-политический
центр определенной территории, выполняющий особые, как
правило неземледельческие, функции [3; 215; 229; 26; 48; 10;
57], или же центр сосредоточения ремесла и торговли [152;
67; 72; 30].
В-третьих, могут ли археологические критерии в принципе
надежно указывать, что перед нами находятся руины именно
города, а не, например, центра вождества? Если пользоваться
такими традиционными признаками, как наличие значитель-
ной плотности населения, высотной и монументальной архи-
тектуры, плановой и компактной застройки [146; 50—52], то
такие известные энеолитические поселения древнего Востока,
как Чатал-Хююк, Иерихон, Хаджилар (как в принципе и мно-
гие" другие центры вождеств), обладают всеми признаками
раннегородских пунктов, не являясь таковыми по своей сути.
Таким образом, намеченная в общих чертах демаркацион-
ная линия между вождеством и государством при более близ-
ком рассмотрении становится расплывчатой, аморфной.
Л.СВасильев, проведя подробное сравнение между моделями
4 149 49

вождества и раннего государства, совершенно справедливо
отметил, что уловить конкретную грань между ними очень и
очень сложно [17]. Скорее всего универсальных признаков
государственности нет, нужна их система. Но сколько приз-
наков составляют систему: два, три или пять? Прав ли
К.Ренфрю [195], полагая, что для отнесения изучаемого об-
щества к стадии цивилизации достаточно двух из таких трех
показателей, как город, письменность и монументальная ар-
хитектура?
Если вспомнить известную мысль Ф.Энгельса («Анти-
Дюринг») о двух путях возникновения классов и государства,
то теоретически можно допустить, что правители вождества
не столько «господа» над обществом, сколько его «слуги»,
тогда как верхи раннего государства уже не столько «слуги»,
сколько «господа» над ним. Однако реализовать эту мысль в
конкретно-историческом исследовании весьма непростое де-
ло. Не случайно многие в стадиальном смысле «марги-
нальные» общества (т.е. находящиеся на стыке между пер-
вичной и вторичной мегаформациями), такие, как Гавайи,
Таити и Тонга в Океании [203; 210—212; 116; 209; 94; 163; 97;
233] или Чахокия в Северной Америке [150; 185; 181], интер-
претировались на основе одних и тех же фактов некоторыми
исследователями как вождества, а другими — как ранние
государства.
Еще больше проблем возникает, если исследователи ис-
пользуют различные методологические парадигмы. В такой
ситуации расхождения становятся еще более явными. И если
для многих наших исследователей-марксистов хуннское объ-
единение III в. до н.э., шан-иньский Китай и даже (для неко-
торых) Киевская Русь были доклассовыми безгосударствен-
ными обществами, то для неоэволюционистских политантро-
пологов определенно ясно, что вышеуказанные социумы были
ранними государствами.
Все вышесказанное, казалось бы, приводит к пессимисти-
ческому выводу о принципиальной невозможности решения
проблемы разграничения вождества и государства. Однако на
деле ситуация не такая уж безнадежная. Даже если исследо-
ватель не может построить убедительную для его коллег мо-
дель трансформации вождества в государство, это не означа-
ет, что его полуинтуитивные выводы в применении к кон-
кретно-исторической реальности будут ошибочными. Не сто-
ит опускать руки и теоретикам. Хотя процесс познания бес-
конечен и проблема критериев, отличающих догосударствен-
ные общественные институты от государственных, относится
к разряду вечных, в любом случае современные представле-
50

ния о месте вождеств на шкале социальной эволюции богаче
первоначальных идей 50—60-х годов. Я убежден, что более
глубокое изучение «маргинальных» случаев, документирован-
ных массовым археологическим и этноисторическим мате-
риалом, таких, например, как Гавайи, а также крупномас-
штабное сравнительно-историческое исследование архаиче-
ских обществ позволят составить более четкую картину про-
цесса перехода от вождества к государству, продвинув тем
самым наше понимание истории еще на одну ступеньку.
1 Именно знакомство с этим глубоким исследованием подтолкнуло меня
к мысли о необходимости написания обзорной работы по теории вождества
на русском языке. Пользуюсь случаем поблагодарить профессора Х.Клас-
сена (Дейденский университет) и сотрудников библиотеки кафедры архео-
логии Токийского университета за помощь в поиске ряда изданий. Однако, к
сожалению, мне не удалось отыскать все необходимые для написания об-
зорной работы, и поэтому ряд трудов цитируется мною по вышеупомянутой
статье Т.Ёрла и в той форме, в которой дано их библиографическое описа-
ние.
1. Аверкиева Ю.П. Индейцы Северной Америки. М., 1974.
2. Алексеев В.П., Першиц А.И. История первобытного общества. М., 1990.
3. Андреев Ю.В. Ранние формы урбанизации. — Вестник древней истории.
М, 1987, № 1.
4. Андрианов Б.В., Марков Г.Е. Хозяйственно-культурные типы и способы
производства. — Вопросы истории. М., 1990, № 8.
5. Артемова О.Ю. Первобытные эгалитарные и неэгалитарные общества. —
Архаическое общество: Узловые проблемы социологии развития. Ч. I.
М., 1991.
6. Артемова О.Ю. Первобытный эгалитаризм и ранние формы социальной
дифференциации. —: Ранние формы социальной стратификации. М.,
1993.
7. Березкин Ю. Инки. Исторический опыт империи. Л., 1991.
8. Белков П.Л. Социальная стратификация и средства управления в доклас-
совом обществе. — Ранние формы социальной стратификации. М., 1993.
9. Беллвуд П. Покорение человеком Тихого океана. М., 1986.
10. Большаков О.Г., Якобсон В.А. Об определении понятия «город». — Исто-
рия и культура народов Востока (древность и средневековье). Л., 1983.
11. Бондаренко Д.М. Производственная и социальная организация городов
йоруба и эдо (бини) в «предъевропейский» период (XIV—XV вв.). — Со-
ветская этнография. М., 1991, № 4.
12. Бондаренко Д.М. Бенинское общество накануне первых контактов с
европейцами (стадиальные и цивилиЗационные особенности). Автореф.
канд. дис. М, 1993.
13. Бондаренко Д.AI,Становление государственного общества. Первый вызов
вечной проблеме в постсоветской этнологии. — Восток. М., 1993, № 5.
4-2 149 51

14. Васильев Д.С. Становление политической администрации (от локальной
группы охотников и собирателей к протогосударству-чифдом). — Наро-
ды Азии и Африки. М., 1980, № 1.
15. Васильев A.C. Протогосударство-чифдом как политическая структура. —
Народы Азии и Африки. 1981, № 6.
16. Васильев A.C. Феномен власти собственности. — Типы общественных
отношений на Востоке в средние века. М., 1982.
17. Васильев A.C. Проблемы генезиса китайского государства. (Форми-
рование основ социальной структуры и политической администрации).
М.( 1983.
18. Васильев A.C. Курс лекций по древнему Востоку (Ближний Восток). М.,
1985.
19. Васильев A.C. История Востока. Т.1—2. М., 1993.
20. Викторин В.М. Потестарно-политические и правовые отношения у коче-
вых народов (взаимосвязь внутренних и внешних факторов). — Фило-
софские проблемы государства и права. Саратов, 1988.
21. Венгеров A.B., Куббель А.Е., Першиц А.И. Этнография и науки о госу-
дарстве и праве. — Вестник Академии наук СССР. М., 1984, № 10.
22. Высоцкий A.A. Полиэтнический фактор в генезисе государства. — Архео-
логические исследования молодых ученых Молдавии. Кишинев, 1990.
23. Генинг В.Ф., Павленко Ю.В. Институт племени как орган зарождающейся
политической надстройки. — Фридрих Энгельс и проблемы истории
древних обществ. Киев, 1984.
24. Годинер Э.С. Политическая антропология о происхождении государ-
ства. — Этнологическая наука за рубежом: проблемы, поиски, решения.
М, 1991.
25. Грачева Т.Н. Отражение хозяйственного и общественного уклада в по-
гребениях народностей севера Западной Сибири. — Социальная история
народов Азии. М., 1975.
26. Гуляев В.И. Города государства майя (структура и функции города в
раннеклассовом обществе). М., 1979.
27. Гуляев В.И. Структура власти в древнейших государствах Мезоамерики:
генезис и характерные особенности. — От доклассовых обществ к ран-
неклассовым. М., 1987.
28. Джонсон Г. Соотношение между размерами общества и системой приня-
тия решений в нем (приложение к этнологии и археологии). — Древние
цивилизации Востока. Таш., 1986.
29. Добролюбсшй А.О. О принципах социологической реконструкции по
данным погребального обряда. — Теория и методы археологических ис-
следований. Киев, 1982.
30. Илюшечкин В.П. Об основных стадиях развития докапиталистического
города. — Научная конференция «Город на традиционном Востоке». Те-
зисы докладов. М, 1988.
31. История первобытного общества. Эпоха классообразования. М, 1988.
32. Киселев Г.С. Хауса. Очерки этнической, социальной и политической
истории (до XIX столетия). М., 1981.
33. Киселев Г.С. Доколониальная Африка. Формирование классового общест-
ва. М, 1985.
34. Ковалевский О.Д. К вопросу о понятии «военная демократия». — Сред-
ние века. Вып. 46. М, 1986.
52

35. Кожановская И.Ж. Иерархические черты социальной структуры тради-
ционных полинезийских обществ. Автореф. канд. дис. М., 1987.
36. Коптев A.B. Античная форма собственности и государство в древнем
Риме. — Вестник древней истории. Мм 1992, № 3.
37. Коротаев A.B. Некоторые экономические предпосылки классообразова-
ния и политогенеза. — Архаическое общество: Узловые проблемы со-
циологии развития. Ч. П. М., 1991.
38. Коротаев A.B., Блюмхен СИ. Введение. Узловые проблемы социологии
развития архаических обществ. — Архаическое общество: Узловые про-
блемы социологии развития. Ч. I. М.г 1991.
39. Конакова Н.Б. Города-государства йорубов. М, 1968.
40. Конакова Н.Б. Рождение африканской цивилизации (Ифе, Ойо, Бенин,
Дагомея). М., 1986.
41. Красин H.H. Социально-экономические отношения у кочевников в совет-
ской исторической литературе. Владивосток, 1987. (Депонировано ИНИ-
ОН № 2989).
42. Красин H.H. Особенности классообразования и политогенеза у кочевни-
ков. — Архаическое общество: Узловые проблемы социологии развития.
Ч. И. М., 1991.
43. Красин H.H. Политогенез. — Архаическое общество: Узловые проблемы
социологии развития. Ч.П. М., 1991.
44. Красин H.H. Кочевые общества (проблемы формационной характеристи-
ки). Владивосток, 1992.
45. Куббель Л.Е. Этнические общности и потестарно-политические структу-
ры доклассового и раннеклассового общества. — Этнос в доклассовом и
раннеклассовом обществе. М., 1982.
46. Куббель Л.Е. «Формы, предшествующие капиталистическому произ-
водству» Карла Маркса и некоторые аспекты возникновения полити-
ческой организации. — Советская этнография. М., 1987, № 3.
47. Куббель Л.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988.
48. Куза A.B. Социально-историческая типология древнерусских городов X—
XIII вв. — Русский город: исследования и материала. Вып. 6. М., 1983.
49. Марков Г.Е. Некоторые проблемы общественной организации кочевни-
ков Азии. — Советская этнография. М., 1970, № 6.
50. Массон В.М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л., 1976.
51. Массон В.М. Типология древних городов и исторический процесс. —
Древние города. Л., 1977.
52. Массон В.М. Первые цивилизации. Л., 1989.
53. Массон В.М., Маркевин В.И. Палеодемография Триполья и проблемы
динамики развития трипольского общества. — Юбилейная конференция
«150 лет ОАМ АН УССР». Тезисы докладов. Киев, 1975.
54. Миллер Дж. Короли и сородичи. Ранние государства мбунду в Анголе. М.,
1984.
55. Мурзин В.Ю. Формирование скифской государственности. — Мур-
зин В.Ю., Павленко Ю.В. Формирование раннеклассового общества на
территории Украины. Киев, 1989.
56. Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от
родо-племенного строя к феодальному (на материале истории Западной
Европы раннего средневековья). — Проблемы истории докапиталистиче-
ских обществ. М, 1968.
4-3 149 53

57. Павленко Ю.В. Основные закономерности и пути формирования ранне-
классовых городов-государств. — Фридрих Энгельс и проблемы истории
древних обществ. Киев, 1984.
58. Павленко Ю.В. Категория социальный организм и ее роль в историко-
археологическом исследовании (на материале раннеклассовых обществ
применительно к изучению истории населения украинской лесостепи в
эпоху железного века). Автореф.. канд. дис. Киев, 1985.
59. Павленко Ю.В. Раннеклассовые общества. Киев, 1989.
60. Павленко Ю.В. Классообразование: становление и модели развития ран-
неклассовых обществ. — Архаическое общество: Узловые проблемы со-
циологии развития. Ч. II. М., 1991.
61. Плюснин Ю.М. Проблемы биосоциальной эволюции. Новосибирск, 1990.
62. Першиц А.И. Вождество. — Свод этнографических понятий и терминов.
Вып. 1. М., 1986.
63. Першиц А.И Вождество. — Народы мира. Историко-этнографический
справочник. М., 1988.
64. Першиц А.И., Монгайт A.A., Алексеев В.П. История первобытного об-
щества. М., 1982.
65. Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX вв. Проблемы
генезиса и стадиально-формационного развития этнополитических орга-
низмов. М, 1990.
66. Попов В.А. Историческая динамика общественного расслоения и тенден-
ции классогенеза в параполитейных обществах (на материале доколони-
альных аканов). — Ранние формы социальной стратификации. М., 1993.
67. Сайко Э.В. Предпосылки и условия формирования древнего города. —
Древние города. Л., 1977.
68. Семенов Ю.И. Возникновение классового общества: вариативность и
инвариантность. — Исследования по первобытной истории. М., 1992.
69. Семенов Ю.И. О «социологии племени», теоретическом мышлении и
многом другом. — Этнографическое обозрение. М., 1992, № 5.
70. Семенов Ю.И. Об «архаическом обществе», классогенезе, политогенезе и
еще десятке подобного же рода сюжетов. — Восток. М., 1993, № 5.
71. Скальник П. Понятие «политическая система» в западной социальной
антропологии. — Советская этнография. М., 1991, № 3.
72. Стам СМ. К проблеме города и государства в раннеклассовом и фео-
дальном обществе. — Город и государство в древних обществах. Л., 1982.
73. Хазанов А.М. Военная демократия и эпоха классообразования. — Вопро-
сы истории. 1968, № 12.
74. Хазанов А.М. Разложение первобытно-общинного строя и формирование
классового общества. — Первобытное общество. Основные проблемы
развития. М., 1975.
75. Хазанов А.М. Классообразование: факторы и механизмы. — Исследова-
ния по общей этнографии. М., 1979.
76. Хмелинский В.М. О понятии «военная демократия». — Советская этно-
графия. 1973, № 4.
77. Шнирельман В.А. Проблемы доклассового и раннеклассового этноса в
зарубежной этнографии. — Этнос в доклассовом и раннеклассовом об-
ществе. М., 1982.
54

78. Шнирельман В.А. Классообразование и дифференциация культуры (по
океанийским этнографическим материалам). — Этнографические иссле-
дования развития культуры. М., 1985.
79. Штаерман Е.М. Античное общество: модернизация истории и историче-
ские аналогии. — Проблемы истории докапиталистических"обществ. М.г
1968.
80. Эванс-Причард Э.Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и
политических институтов одного из нилотских народов. М., 1985.
81. Adams R. Energy and Structure. A Theory of Social Power. Austin and
London, 1975.
82. Adams R. Man, ^Energy, and Anthropology: I Can Feel the Heat, But Where's
the Light? — American Anthropology. N.Y., 1978, vol. 80, № 2.
83. Binford L. Mortuary Practice: Their Study and Their Potential. — Mem. of
the Soc. for American Archaeology. 1971, № 25.
84. Bradley R. The Social Foundation of Prehistoric Britain. L., 1984.
85. Carneiro R. On the Relationship between Size of Population and Complexity
of Social Organization. — Southwestern Journal of Anthropology. Albu-
querque, 1967, vol. 23.
86. Carneiro R. A Theory of the Origin on the State. — Science, N.Y., 1970, №
169 (3947).
87. Carneiro R. Political Expansion As an Expression of the Principle of
Competitive Exclusion. — Origin of the State. Philadelphia, 1978.
88. Carneiro R. The Chiefdom As Precursor of the State. — The Transition to
Statehood in the New World. Cambridge, 1981.
89. Carneiro R. Cross-Currents in the Theory of State Formation. — American
Ethnologist. Wash., 1987, vol. 14.
90. Carneiro R. Chiefdom-Level Warfare as Exemplified in Fiji and the Causa
Valley. — The Anthropology of War. Cambridge, 1990.
91. Champan R. Autonomy, Ranking and Resources in Iberian Prehistory. —
Ranking, Resource and Exchange: Aspects of the Archaeology of Early
European Society. Cambridge, 1982.
92. Chiefdoms in the Americas. L, 1987.
93. Сое M. Photogrammetry and the Ecology of Olmec Civilization. — Aerial
Photography in Anthropology. Cambridge, 1974.
94. Claessen HJ.M. The Early State: A Structural Approach. — The Early State.
The Hague, etc., 1978.
95. Claessen HJ.M. The Internal Dynamics of the Early State. — Current
Anthropology. Chicago, 1984, vol. 25, № 4.
96. Claessen HJ.M. Kingship in the Early State. — Bijdragen Tot de Taal-Land-
En Volkenkunde. D. 142, 1986, Af. 1.
97. Claessen HJ.M. State and Economy in Polynesia. — Early State Economics.
New Brunswick and London, 1991.
98. Claessen HJ.M., Skalnßc P. The Early State: Theories and Hypotheses. —
The Early State. The Hague, etc., 1978.
99. Claessen HJ.M., Skalnlk P. Ubi Sumus? The Study of the State Conference
in Retrospect. — The Study of the State. The Hague, etc., 1Ö81.
100. Clark D. Spatial Information in Archaeology. — Spatial Archaeology. L.,
1977.
101. Cohen R. State Foundation: A Controlled Comparison. — The Origin of the
State. Philadelphia, 1978.
4-4 149 ;'■■'. 55

102. Cohen R. State Origins: A Reappraisal. — The Early State. The Hague, etc.,
1978.
103. Cohen R. Evolution, Fission and the Early State. — The Study of the State.
The Hague, etc., 1981.
104. Cordy R. A Study of Prehistoric Social Change in the Hawaiian Islands. N.Y.,
1981.
105. Cordy R. Relationships between the Extent of Social Stratification and
Population in Micronesian Polities at European Contact. — American
Anthropologist. 1986, vol. 88, № 1.
106. Creamer W.r Haas J. Tribe Versus Chiefdom in Lower Central America. —
American Antiquity. 1985, vol. 50.
107. Cunliffe B.W. Iron Age Communities in Britain. L., 1978.
108. D'Altory T., Earle T. Staple Finance, Wealth Finance, and Storage in the Inca
Political Economy. — Current Anthropology. 1985, vol.26, № 1.
109. Drennan R.D. Regional Archaeology in the Valle de la Plata, Colombia. —
Museum of Anthropology. University of Michigan Research and Report on
Archaeology. 1985, vol. 11.
110. Drennan R.D. Regional Demography in Chiefdoms. — Chiefdoms in the
Americas. L, 1987.
111. Drennan R.D., Jaramillo L.S., Ramos E., Sanchez C.A., Ramirez M.A.,
Uribe C.A. Regional Dynamics of Chiefdoms in the Valle de La Plata,
Colombia. — Journal of Field Archaeology. 1991, vol. 18, № 3.
112. Drucker P. On the Nature of the Olmec Polity. — The Olmec and Their
Neighbors. Wash., 1981.
113. Drucker P. Ecology and Political Organization on the Northwest Coast of
America. — 1979 Proc. American Ethnological Society. Seattle, 1983.
114. Dunnell R. Evolutionary Theory and Archaeology. — Advanced
Archaeological Method and Theory. 1980, vol. 3.
115. Earle T. A reappraisal of Redistribution: Complex Hawaiian Chiefdoms. —
Exchange Systems in Prehistory. N.Y., 1977.
116. Earle T. Economic and Social Organization of a Complex Chief dorn: the
Halelea District, Kauai, Hawaii. Ann Arbor, 1978.
117. Earle T. Prehistoric Irrigation in the Hawaiian Islands: An Evaluation of
Evolutionary Significance. —. Archaeology and Psychological Anthropology
of Oceania. 1980, vol. 15.
118. Earle T. The Ecology and Politics of Primitive Valuables. — Culture and
Ecology: Eclectic Perspectives. Wash., 1982. (American Anthrop. Assoc.
Spec. Publ., vol. 15).
119. Earle T. Chiefdoms in Archaeological and Ethnohistorical Perspective. —
Annual Review of Anthropology. 1987, vol. 16.
120. Earle T. Specialization and the Production of Wealth: Hawaiian Chief doms
and the Inca Empire. — Specialization, Exchange, and Complex Societies.
Cambridge, 1987.
121. Earle 7*. The Evolution of Chief doms. — Current Anthropology. 1989, vol.
30, № 1.
122. Earle T., D'Altory T. Storage Facilities and State Finance in the Upper
Mantaro Valley, Peru. — Contexts for Prehistoric Exchange. N.Y., 1982.
123. Die Entstehung von Sozialen Schichten und Volksbewegungen. —
Militärische Demokratie. — Ethnogra. — Archaeol. Z.f Jg. 25, 1984,
H. 3.
56

124. Erasmus C.J. Monument Building: Some Field Experiments. — Southwestern
Journal of Anthropology. 1965, vol. 21.
125. Feinman G, Neitzel J. Too Many Types: an Overview of Sedentary Prestate
Societies in the Americas. — Advanced Archaeological Method and Theory.
1984, vol. 7.
126. Flannery K. Archaeological Systems Theory and Early Mesoamerica. —
Anthropological Archaeology in the Americas. Wash., 1968.
127. Flannery K. The Olmec and the Valley of Oaxaca: A Model for Interregional
Interaction in Formative Times. — Dumbarton Oaks Conference in the
Olmec. Wash., 1968.
128. Flannery K. Origins and Ecological Effects of Early Domestication in Iran
and the Near East. — The Domestication and Exploitation of Plants and
Animals. Chicago, 1969.
129. Flannery K. The Cultural Evolution of Civilization. — Annual Review of
Ecology and Systematics. 1972, vol. 3.
130. Frankenstein S., Rowlands M.J. The Internal Structure and Regional Context
of Early Iron Age Society in South-Western Germany. — Bulletin. Institute
of Archaeology. 1978, vol. 15.
131. Freid M. The Evolution of Political Society. An Essay in Political
Anthropology. N.Y., 1967.
132. Fried M. Tribe to State or State to Tribe in Ancient China? — The Origins
of Chinese Civilization. Berkeley etc., 1983.
133. Friedman J. Notes on Structure and History in Oceania. — Folk. 1981,
vol. 23.
134. Friedman J., Rowlands M.J. Notes towards an Epigenetic Model of
«Civilization». — The Evolution of Social Systems. L., 1977.
135. Gibson J.L Poverty Point: The First North American Chiefdom. —
Archaeology. 1974r vol. 27, № 2.
136. Gailey C. The State of the State in Anthropology. — Dialectical Anthro-
pology. 1985, vol. 9, № 1—4.
137. Gailey C, Patterson T. State Formation and Uneven Development. — State
and Society: The Emergence and Development of Social Hierarchy and
Political Centralization. L., 1988.
138. Gilman A. Unequal Development in Copper Age Iberia. — Specialization,
Exchange, and Complex Societies. Cambridge, 1987.
139. Gledhill J. Introduction: The Comparative Analysis of Social and Political
Transformations. — State and Society: The Emergence and Development of
Social Hierarchy and Political Centralization. L, 1988.
140. Goldman I. Ancient Polynesian Society. Chicago, 1970.
141. Goody J. Technology, Tradition and the State in Africa., L.f 1971.
142. Green R.C. Makaha before 1880 A.D.: Makaha Valley Historical Project.
Report 5. — Pacific Anthropological Researches, 1980, vol. 31.
143. Guhr G Militärische Demokratie. — Jahrbuch. Museum Volkerkunde zu
Leipzig. В., 1985, Bd 36.
144. Haas J. The Evolution of the Prehistoric State. N.Y., 1982.
145. Haas J. Warfare and the Evolution of Tribal Polities in the Prehistoric
Southwest. — The Anthropology of War. Cambridge, 1990.
146. Hammond N. The City in the Ancient World. Cambridge, 1972.
147. Helms M Ancient Panama. Austin, 1979.
57

148. Helms M Succession to High Office in Pre-Columbian Circum-Carribian
Chiefdoms. — Man. 1980, vol. 15, № 6.
149. Нетттап J. Militärische Demokratie und die Übergangsperiode zur
Klassengesellschaft. — Ethnogra. — Archaeol. Z., Jg. 23, 1982, H. 1.
150. Hines P. On Social Organization in the Middle Mississippian: States or
Chiefdom? — Current Anthropology. 1977, vol. 18, № 2.
151. Hodder I., Orton C. Spatial Analysis in Archaeology. N.Y., 1977.
152. Jacobs J. The Economy of Cities. N.Y., 1969.
153. Johnson A.W., Earle T. The Evolution of Human Society: From Foraging
Group to Agrarian State. Stanford (Cal.), 1987.
154. Johnson G. Information Sources and the Development of Decision Making
Organizations. — Social Archaeology: Beyond Subsistence and Dating.
N.Y., 1978.
155. Johnson G. Organizational Structure and Scalar Stress. — Theory and
Explanation in Archaeology. N.Y., 1982.
156. Jungerberg R. Womens's Contribution to Taxation Effort in Chiefdoms and
State. — Research in Economic Anthropology. Greenwich (Conn.), 1990,
vol. 12.
157. Keegan W., Maclachlan M. The Evolution of Avanculocal Chiefdoms: A
Reconstruction of Taino Kinship and Politics. — American Anthropologist,
1989, vol. 91, № 3.
158. Keegan W., Maclachlan M., Byrne B. Social Foundations of Taino Chiefs
(manuscript),
159. Khazanov A.M. Nomads and the Outside World. Cambridge, 1984.
160. King T. Don't That Beat the Band? Nonegalitarian Political Organization in
Prehistoric Central California. — Social Archaeology: Beyond Subsistence
and Dating. N.Y., 1978.
161. Kipp R.S., Schortman EM. The Political Impact of Trade in Chiefdoms. —
American Anthropologist. 1989, vol. 91, № 2.
162. Kirch P. Valley Agricultural Systems in Prehistoric Hawaii: An Archaeologi-
cal Consideration. —Asian Perspective. 1977, vol. 20.
163. Kirch P. The Evolution of the Polynesian Chiefdoms. Cambridge, 1984.
164. Kirch P. Monumental Architecture and Power in Polynesian Chief doms:
A Comparison of Tonga and Hawaii. — World Archaeology, 1990, vol. 22,
№2.
165. Kristtansen К The Formation of Tribal Systems in Later European
Prehistory: Northern Europe 4000—500 B.C. — Theory and Explanation in
Archaeology. N.Y., 1982.
166.. Kristiansen K. Ideology and Material Culture: An Archaeological
Perspective. — Marxist Perspectives in Archaeology. Cambridge, 1984.
167. Kristiansen К From Stone to Bronze: The Evolution of Social Complexity in
Northern Europe. 2300—1200 B.C. — Specialization, Exchange, and
Complex Societies. Cambridge, 1987.
168. Larson L. A Functional Consideration of Warfare in the Southeast During
the Mississippian Period. — American Antiquity. 1972, vol. 37, № 2.
169. Lighfoot K.G. A Consideration of Complex Societies in the American
Southwest. — Chiefdoms in the Americas. L, 1987.
170. Linares O. Ecology and the Arts in Ancient Panama: On the Development of
Social Rank and Symbolism in the Central Provinces. — Dumbarton Oaks
Studies. Pre-Columbian Art Archaeology. 1977, vol. 17.
58

171. Malinowski В. Argonauts of the Western Pacific. N.Y., 1922.
172. Malinowski B. Coral Gardens and Their Magic. L.f 1935.
173. McGuire R. Breaking Down Cultural Complexity: Inequality and Heteroge-
neity. — Advanced Archaeological Method and Theory. 1983, vol. 6.
174. Michels J. The Kaminaljuyu CHiefdom. College Park, 1979.
175. Moore J.A., Keene A.S, Archaeological Hammers and Theory. N.Y., 1983.
176. Morse D.P., Morse P.A. Archaeology of the Central Mississippi Valley. N.Y.,
1983.
177. Müller J. Salt, Chert, and Shell: Mississippian Exchange and Economy. —
Specialization, Exchange, and Complex Societies. Cambridge, 1987. .
178. Murdock G. Social Structure. N.Y., 1949.
179. Netting R. Sacred Power and Centralization: Aspects of Political Adaptation
in Africa. — Population Growth: Anthropological Perspectives. Cambridge,
1972.
180. Noble W.C. Tsouharissen's Chiefdom: An Early Historic 17th Century
Neutral Iroquian Ranked Society. — Canadian Journal of Archaeology.
1985, vol. 9.
181. O'Brein P. Early State Economics: Cahokia, Capital of the Ramey State. —
Early State Economics. New Brunswick and London, 1991.
182. Patterson T. Tribes, Chiefdoms and Kingdoms in the Inca Empire. — Power
Relations and State Formation. Wash., 1987.
183. Pearson R. Lolang and the Rise of Korean State and Chief doms. — Journal
of the Hong Kong Archaeological Society. 1979, vol. VII.
184. Pearson R. Chieftainship As an Evolutionary .Stage in the Transition from
Tribal to Feudal Society. — The Making Quarterly. 1987, vol. 28, № 2.
185. Peebles C.S., Kus S.M. Some Archaeological Correlates of Ranked Society. —
American Antiquity. 1977, vol. 42.
186. Peer Polity Interaction and Socio-Political Change. Cambridgef 1986.
187. Plog F., Upham S. The Analysis of Prehistoric Political Organization. — 1979
Proceedings of American Ethnological Society. Seattle, 1983.
188. Pozorski T. The Early Horizon Site of Huaca de los Reyes: Societal Impli-
cations. — American Antiquity. 1980, vol. 45, № 1.
189. Prentice G. Cottage Industries: Concept and Implications. — Midcont.
Journal of Archaeology. 1983, vol. 8.
190. Price B. Secondary State Formation: An Explanatory Model., — Origin of the
State. Philadelphia, 1978.
191. Price B. Competition, Productive Intensification, and Ranked Society:
Speculations from Evolutionary Theory. — Warfare, Culture, and
Environment. Orlando, 1984. ,
192. Ranking, Resource and Exchange: Aspects of the Archaeology of Earlier
European Society. Cambridge, 1982.
193. Ransborg K. Social Stratification in Early Bronze Age Denmark: A Study in
the Regulation of Cultural Systems. — Prehistorische Zeitschrift. 1974,
Bd 49.
194. Redmon E.f Spencer С Chief dorn and State in Formative Oaxaca. — Journal
of the Steward Anthropological Society. 1982, vol. 13, № 1. .
195. Renfrew С The Emergence of Civilization: The Cyclades and Aegean in the
Third Millenium B.C. L, 1972.
196. Renfrew C. Monument, Mobilization and Social Organization in Neolithic
Wessex. — The Explanation of Culture Change. L., 1973.
59

197. Renfrew С. Beyond a Subsistence Economy, the Evolution of Social Organi-
zation in Prehistoric Europe. — Reconstructing Complex Societies. Cam-
bridge, 1974. (Bulletin of the American Schools of Oriental Researches,
vol. 20).
198. Renfrew C. Megalithes, Territories and Populations. — Acculturation and
Continuity in Atlantic Europe. Bruges, 1976.
199. Rice P. Evolution of Specialization Pottery Production: A Trial Model. —
Current Anthropology. 1981, vol. 26, № 1.
200. Roosefelt A. Parmana: Prehistoric Maize and Manioc Subsistence Along the
Amazon and Orinoko. N.Y., 1980.
201. Rosman A, Rubel P. Dual Organization and Its Development Potential in
Two Contracting Environments. — The Attraction of Opposites. Ann Arbor,
1989.
202. Rowlands N.J. Kinship, Alliance and Exchange in the European Bronze
Age. — Settlement and Society in British Later Bronze Age. [Б.М.], 1980
(British Archaeological Reports, vol. 83).
203. Sahlins M. Social Stratification in Polynesia. Seattle, 1958.
204. Sahlins M. Tribesmen. Englewood Cliffs, 1968.
205. Sanders W. Chiefdom to State: Political Evolution at Kaminaljuyu,
Guatemala. — Reconstructing Complex Societies. Cambridge, 1974. (Bulle-
tin of the American Schools of Oriental Researches, vol. 20).
206. Sanders W.f Webster D. Unilineality, Multilineality, and the Evolution of
Complex Societies. — Social Archaeology: Beyond Subsistence and Dating.
N.Y., 1978.
207. Schaedel R. The Transition from Chiefdom to State in Northern Peru. —
Development and Decline: The Evolution of Sociopolitical Organization.
South Hadley, 1985.
208. Sherratt A. The Genesis of Megalithes: Monumentality, Ethnicity and Social
Complexity in Neolithic North-West Europe. — World Archaeology. 1990,
vol. 22, № 2.
209. Seaton S.L. The Early State in Hawaii. — The Early State. The Hague, etc.,
1978.
210. Service E. Primitive Social Organization. N.Y., 1962.
211. Service E. Profiles in Ethnology. N.Y., 1963.
212. Service E. Origins of the State and Civilization. N.Y., 1975.
213. Service E. Classical and Modern Theories of the Origins of Government. —
Origin of the State. Philadelphia, 1978.
214. Shennan S. Exchange and Ranking: The Role of Amber in the Earlier Bronze
Age of Europe. — Ranking, Resource and Exchange: Aspects of the
Archaeology of Early European Society. Cambridge, 1982.
215. Sjoberg G. The Preindustrial City. N.Y., 1960.
216. Slamet—Velsink I. Emerging Hierarchies: Processes of Stratification and Early
State Formation in the Indonesian Archipelago: Prehistory and the
Ethnographic Present. Leiden, 1986.
217. Snarskis M. The Archaeological Evidence for Chiefdoms in Eastern and
Central Costa Rica. — Chief doms in the Americas. L., 1987.
218. Southall A. The Segmentary State: From the Imaginary to the Material
Means of Production. — Early State Economics. New Brunswick and
London, 1991.
219. Specialization, Exchange, and Complex Societies. Cambridge, 1987.
60

220. Spencer С. Rethinking the Chiefdom. — Chiefdoms in the Americas. L,
1987.
221. Spencer C. On the Tempo and Mode of State Formation: Neoevolutionism
Reconsidered. — Journal of Anthropological Archaeology. 1990, vol. 9, № 1.
222. Steponatis V. Locational Theory and Complex Chiefdoms: A Mississippian
Example. — Mississippian Settlement Pattern. N.Y., 1978.
223. Steward J.f Faron L. Native Peoples of South America. N.Y., 1959.
224. Sutton D. Organization and Ontology. The Origins of the Northern Maori
Chiefdom, New Zealand. — Man, 1990, vol. 25, № 4.
225. Tainter J. The Social Correlates of Mortuary Patterning at Koloko, North
Kona, Hawaii. — Archaeology and Physiological Anthropology of Pacific.
1973, vol. 8.
226. Tainter J., Cordy R. An Archaeological Analysis of Social Ranking and
Residence Groups in Prehistoric Hawaii. — World Archaeology. 1977,
vol. 9.
227. Tollefson K. The Snogualmie: A Puget Sound Chiefdom. — Ethnology. 1987,
vol. 26, № 2.
228. Townsend J. The Autonomous Village and the Development of Chief-
doms. — Development and Decline: The Evolution of Sociopolitical
Organization. South Hadley, 1985.
229. Trigger B. Determinations of Urban Growth in pre-Industrial Societies. —
Man. Settlements. Urbanism. L., 1972.
230. Trigger B. Monumental Architecture — A Thempodynamic Explanation of
Symbolic Behavior. — World Archaeology. 1990, vol. 22, № 2.
231. Underbill A. Pottery Production in Chiefdom — The Longshan Period in
Northern China. — World Archaeology. 1991, vol. 23, № 1.
232. Upham S. Politics and Power. N.Y., 1982.
233. Van Bacel M. The Political Economy of an Early State: Hawaii and Samoa
Compared. — Early State Economics. New Brunswick and London, 1991.
234. Wenke R. Explaining the Evolution of Cultural Complexity: A Review. —
Advanced Archaeological Method and Theory, 1981, vol. 4.
235. Wittfogel K.A. Oriental Despotism. A Comparative Study of Total Power.
N.Y., 1957.
236. Wright H. Recent Research on the Origin of the State. — Annual Review of
Anthropology. 1977, vol. 6.
237. Wright H. Prestate Political Formations. — On the Evolution of Complex
Societies. Malibu, 1984.
238. Wright H., Johnson G. Population, Exchange and Early State Formation in
Southwestern Iran. — American Anthropologist. 1975, vol. 77, № 2.
239. Yerkes R.W. licks, Pans, and Chiefs: A Comment on Mississippian Craft
Specialization and Salt. — American Antiquity. 1986, vol. 51.
240. Zwelebil M. Iron Age Transformation in Northwestern Russia and the
Northern Baltic. — Beyond Domestication in Prehistoric Europe. Orlando,
1985.

Ю.Е.Березкин
Вождества и акефальные сложные
общества: данные археологии
и этнографические параллели
Искусственные холмы усеченно-пирамидальной формы и
другие массивные насыпи и сооружения встречаются в Но-
вом Свете почти везде, где до Колумба существовали оседлые
общества с достаточно высокой плотностью населения. Не
только в Мексике и Перу, но и в бассейне Миссисипи [35; 36;
43; 58; 83], льяносах Ориноко [79, с. 144] и в Амазонии [54,
с. 87; 71, с. 38] подобные монументальные памятники дости-
гают десятков метров в высоту и сотен в длину. В горной
Колумбии и на юго-востоке Центральной Америки среди мо-
нументальных объектов преобладают не насыпи, а каменные
изваяния [56].
Возведение насыпей и прочих конструкций неутилитарно-
го назначения началось в Америке задолго до возникновения
ранних государств и даже крупных вождеств того масштаба,
который можно предполагать у создателей ольмекской [28,
с. 358—363; 29, с. 21; 72, с. 290], раннесапотекской (Монте
Альбан I [63; 77, с. 17—24]) или миссисипской культур. Так, в
Чалькасинго в Центральной Мексике облицованные камнем
террасы высотой 2—4 м появляются уже в фазе Амате
(1500—1100 до н.э.) и продолжают увеличиваться в размерах в
фазе Барранкас (1100—700 до н.э.), хотя для этого времени в
окружающем районе обнаружены следы лишь восьми незна-
чительных поселений, а численность обитателей главного
поселения оценивается в 130—325 человек [38, с. 40—45]. На
юге Мексики в фазе Росарио (700—500 до н.э.) по всей доли-
не Оахака поперечником 70 км проживало, по-видимому, не
более 2 тыс. человек [32, с. 344], но в Сан-Хосе-Моготе —
столичном поселении этого периода — уже возводились мо-
© Ю.Е.Березкин, 1995
62

нументальные каменные платформы и высекались стелы с
изображениями [47, с. 83; 88; 77, с. 14—19].
В Центральных Андах древнейшие искусственные земля-
ные холмы датируются VI—V тысячелетиями до н.э. Они об-
наружены на севере Перу в средней части долины р.Санья на
западном склоне Кордильер. Две соседние полуовальные в
плане насыпи более метра высотой имеют каждая 20 м в дли-
ну и 15 м в ширину; на них сохранились остатки обрамления
из камней. Рядом располагалась мастерская по производству
извести (употребляемой в Андах в качестве пищевой добав-
ки), а несколько десятков крохотных земледельческих посе-
лений было разбросано по долине [26; 27]. Каменные соору-
жения и глиняная площадка нежилого назначения в Пируру
[12—14] и в Асане [8—10] на севере и юге горного Перу от-
носятся к IV—III тысячелетиям до н.э.
Искусственные холмы и тому подобные сооружения часто
рассматриваются как свидетельства существования далеко
зашедшей социальной стратификации. Это заключение спра-
ведливо лишь с оговорками. Трудовые затраты на возведение
неутилитарных монументальных объектов делаются заметны
в совокупном энергетическом балансе общества лишь в ран-
них государствах, таких, как Теотиуакан [52] или Мочика
(особенно периода V со столицей в Пампа-Гранде [76]), когда
не только возрастают объемы работ, но и резко сокращаются
сроки их проведения. Ранее же строительство общественных
сооружений с экономической, а следовательно, и с организа-
ционной стороны особых трудностей, по-видимому, не пред-
ставляло. Не только небольшие древнейшие неутилитарные
насыпи и постройки, но и грандиозные пирамиды II тысяче-
летия до н.э. на побережье Перу могли быть возведены уси-
лиями немногих десятков работников, если строительство
продолжалось достаточно долго. Примером служит монумен-
тальный центр Кабальо-Муэрто на северном побережье Перу
конца II тысячелетия до н.э. Он состоит из нескольких укра-
шенных глиняной /скульптурой зданий и платформ размером
от 120 х 100 х 18 м до 25 х 24 х 2 м. Внушительное (350 тыс.)
количество человеко-дней, которое примерно ушло на возве-
дение этих монументальных объектов, на практике означает,
что 50 работников должны были быть заняты на строи-
тельстве в течение 25 лет — вполне возможное время прав-
ления одного единственного вождя [60; 61].
При этом, если Т.Позорски [61] и Р.Фелдмен [33; 34] все
же считают остатки монументальных платформ III и II тыся-
челетий до н.э. на побережье Перу свидетельством возникно-
вения здесь в тот период централизованных вождеств, а в
63

середине II тысячелетия едва ли не государств [59; 60, с. 97],
то супруги Бергер не видят конкретных доказательств нали-
чия политической централизации и полагают, что храмы на
платформах возводили социально слабо стратифицированные
коллективы [17]. В подобной позиции есть свой резон, ибо
явные захоронения вождей для столь ранней эпохи нам не-
известны. В Перу элитарные погребения, содержащие золото
и прочие предметы и материалы, заведомо недоступные
большинству членов общества, появляются лишь с середины
I тысячелетия до н.э. [16, с. 155; 31; 57].
Возведение неутилитарных сооружений предполагает на-
личие в коллективе организующего ядра, но степень цент-
рализации, равно как и методы мобилизации строительных
команд, могли, по-видимому, существенно различаться. Это
значит, что практика монументального строительства должна
была отвечать каким-то потребностям, общим для коллекти-
вов самого разного уровня интеграции. Каким же?
Для Южной Америки имеются богатые этнографические
материалы, помогающие осветить этот вопрос. Приведем
несколько примеров.
Индейцы варрау (варао) населяют дельту Ориноко [39; 40;
84; 85; 86]. До начала нашего века они не имели постоянных
поселений вдоль речных проток, а жили во внутренних час-
тях островов. Каждая эндогамная община численностью при-
мерно в 200 человек состояла из нескольких экзогамных ло-
кальных групп по 25—60 человек, а те — из уксорилокальных
больших семей. В составе отдельных семей или экзогамных
групп варрау занимались рыболовством в небольших водое-
мах и обработкой продуктов, получаемых из дикорастущей
пальмы мауриция. Ее сердцевина содержит съедобный крах-
мал, который накапливается в сухой сезон и рассасывается во
влажный. Очищенный крахмал допускает длительное хране-
ние, так что по своей эффективности собирательство варрау
сопоставимо с выращиванием примитивных сортов картофе-
ля или кукурузы. Пальмовые рощи и рыбные водоемы раз-
бросаны на значительной территории, что и заставляло вар-
рау часто передвигаться и рассредоточиваться. В то же время
создание надежно охраняемых запасов крахмала на влажный
сезон возможно было лишь объединенными усилиями всей
общины. В такой ситуации общинное святилище начинало
выступать в роли хозяйственного центра и превращалось из
временной сезонной постройки в рассчитанную на длитель-
ный срок.
В каждом ритуальном центре варрау имелись помост для
танцев, семейные хижины, укрытия для женщин, куда те уда-
64

лялись во время месячных и родов, и, наконец, куаиханоко—
сравнительно капитальное двухэтажное святилище. На пер-
вом этаже куаиханоко стояла огромная бочка, на втором —
хранился камень-фетиш. Бочку варрау на протяжении многих
месяцев постепенно наполняли крахмалом, а в дни праздни-
ков жрец распределял накопленные запасы среди собра-
вшихся.
Легко допустить, что древнейшие из обнаруженных в
Мексике и Перу насыпей, площадок и каменных конструк-
ций — это то, что сохранилось от аналогичных общинных
центров, не имевших постоянного населения, но являвшихся
фокусами ритуальной и хозяйственной жизни целых долин
еще до формирования сложившейся земледельческой эконо-
мики.
В отличие от варрау индейцы коги в горах Сьерра-Невада
на севере Колумбии [65; 66] — земледельцы с давней тради-
цией, потомки создателей культуры тайрона, которая в XVI в.
являлась одной из наиболее высокоразвитых в Северных Ан-
дах. Тем не менее и коги весьма мобильны. Разнообразие
климатических условий в местностях, расположенных на раз-
ной высоте над уровнем моря, но недалеко друг от друга,
позволяет каждой крестьянской семье выращивать как тро-
пические, так и холодолюбивые культуры. Это требует, одна-
ко, частых перемещений от одного обрабатываемого участка
к другому, тогда как необходимость в социальных контактах
и нужды обороны заставляют людей периодически собирать-
ся вместе. Для собраний существуют базовые деревни, ко-
торые большую часть года пустуют. В каждой из них име-
ется храм. Жрец храма не покидает деревни и является не
только духовным, но и хозяйственным руководителем своей
общины. Размерами и качеством отделки храмы значительно
превосходят жилые дома; для их строительства, помимо дере-
ва, используется камень. В городках тайрона монументальные
здания достигали в диаметре 22—24 м [64, с. 170] и отлича-
лись великолепными каменными фундаментами [19; 20; 23].
Иерархическое положение отдельных святилищ коги различ-
но. Влияние некоторых из них (как, кстати, и у варрау) рас-
пространяется не только в пределах земель, принадлежащих
отдельным общинам, но и на всю территорию этноса. Ска-
занное о коги в основном верно и относительно их более
аккультурированных соседей — ихка [24; 67].
Наиболее интересны для нас материалы по индейцам кая-
па на западе Эквадора. В отличие от коги, живущих в доста-
точно специфических условиях резко пересеченной мест-
ности, каяпа обитают на равнине и в этом отношении сходны
*149 65

с создателями большинства древних цивилизаций [25]. Они
выращивают клубнеплоды и кукурузу. Каяпа не меняют свое-
го места жительства на протяжении года, однако расселены
хуторами. Это позволяет им равномерно использовать сель-
скохозяйственные угодья и максимально сокращать путь от
жилищ до полей. Подобно большинству американских индей-
цев каяпа не имеют (или во всяком случае не имели в прош-
лом) тягловых или вьючных животных, а доставлять урожай
домой вручную издалека крайне обременительно. В то же
время внешнеполитические обстоятельства заставляют ин-
дейцев объединяться. Противоречие между экономической
целесообразностью и политической необходимостью разре-
шается благодаря появлению церемониальных центров, кото-
рые координируют действия общин или более крупных объ-
единений. Вокруг расположенного в подобном центре святи-
лища может концентрироваться постоянное население, но
оно может и вовсе отсутствовать. Так или иначе в дни празд-
ников сюда собираются люди с большой территории. Уча-
ствуя в массовых церемониях и вступая в контакты друг с
другом, они поддерживают и подтверждают свою принадлеж-
ность к единой общности.
Подобно тому как археологи фиксируют исключительно
широкое распространение в древней Америке монументаль-
ных неутилитарных сооружений, материалы палеоэтнографии
указывают на преобладание во многих областях Нового Света
политических объединений типа вождестж. При всех приве-
денных выше оговорках одно с другим тесно связано. Хотя на
начальном этапе властные прерогативы лиц, обслуживающих
общинные святилища, были невелики, наличие церемониаль-
ного центра, занимающего привилегированное положение
среди остальных населенных пунктов, само по себе способ-
ствовало развитию иерархических структур в управлении. В
качестве примера монументальных построек, быть может
возводившихся силами слабо стратифицированных коллекти-
вов, мы упоминали храмы II тысячелетия до н.э. на побережье
Перу. Вряд ли случайно, однако, что при оформлении этих
храмов были уже использованы те иконографические образы
(оскаленные клыки, когти хищников и т.п.), которые позлее
сохраняют значение символов власти в явных вождествах и
государствах [46],
Поскольку наличие церемониального центра отвечало спе-
цифике землепользования (мы показали это на примере вар-
рау, коги и каяпа), напрашивается вывод о том, что и столь
характерные для индейцев Америки вождества тоже в итоге
обязаны своим возникновением своеобразию экономических
66

и природных условий, характерных для Нового Света. Но
правомерно ли связывать происхождение вождеств с какой-
либо региональной спецификой? Для многих социальных
антропологов, работающих в основном с материалами по ар-
хеологии и этнографии американских индейцев, вождество —
не региональный, а универсальный тип политической органи-
зации, стоящей на пути от общины к государству [21; 22; 30;
78]. Чтобы оценить вероятность альтернативных возможно-
стей, обратимся к иной раннеземледельческой культурной
традиции — западноазиатской.
На ряде древнейших (VIII — начало VII тысячелетия
до н.э.) и небольших (площадью не более нескольких гекта-
ров) оседлых поселений Юго-Восточной Анатолии (Чаюню-
тепеси [73; 74], Невали-Чори [50; 51]) и, возможно, Леванта
(Бейда [18, с. 69; 44, рис. 1, 2]) обнаружены святилища, кото-
рые своими размерами и архитектурой резко выделяются на
фоне жилых домов. Памятники подобного типа выглядели бы
уместно, будь они открыты где-нибудь в горном Перу и дати-
рованы III—II тысячелетиями до н.э. Однако на Ближнем Во-
стоке они представляют собой исключение. Развитие архи-
тектуры и структуры поселений в неолите и энеолите этого
региона пошло в другом направлении, и на протяжении
нескольких тысячелетий специализированные здания культо-
вого и общественного назначения здесь либо отсутствуют,
либо внешне столь слабо отличаются от прочих построек, что
опознать их с уверенностью нельзя [68, с. 82].
В VII — начале VI тысячелетия до н.э. некоторые поселе-
ния Передней Азии (Айн-Газал и другие памятники позднего
докерамического неолита Б (РР NB) в центральных районах
Леванта, Абу-Хурейра в Сирии, Чатал-Хеюк в Анатолии) до-
стигают площади 10—15 га [11; 53; 69; 70]. При плотности
порядка 200 человек на гектар это предполагает 2—2,5 тыс.
обитателей на поселении. Изысканность оформления отдель-
ных жилых помещений и обилие в них ритуальных по харак-
теру предметов и элементов декора сочетается в крупных
центрах переднеазиатского неолита с отсутствием явно об-
щественных по назначению зданий.
Принято считать, что характерные для Чатал-Хеюка, Абу-
Хурейры или Айн-Газала демографические параметры соот-
ветствуют вождествам [30, с. 288], но никаких других призна-
ков в пользу подобного варианта реконструкции полити-
ческой структуры мы в данном случае не находим. В Чатал-
Хеюке обращают на себя внимание разнообразие и неравно-
ценность оформления комплексов, среди которых можно
встретить все стадии перехода от богатых (откуда первона-
5-2 149 67

чальная интерпретация их Дж.Меллартом в качестве храмов)
до невзрачных [41, с. 44; 42, с. 1—19], однако отраженная в
подобных различиях дифференциация мало напоминает свой-
ственное вождествам противопоставление численно незначи-
тельной элитарной прослойки массе общинников.
Если же говорить о концентрации жителей в пределах од-
ного поселения, то в доколумбовой Америке 2—3 тыс. чело-
век — это едва ли не предел для столиц догосударственных
объединений. Подобной цифрой оценивается, например, чис-
ло жителей Чавин-де-Уантара — одного из главных политиче-
ских и культурных центров Перу в середине I тысячелетия до
н.э. [15, с. 246—247]. На соответствующих индейских поселе-
ниях имеются, как уже говорилось, значительные (а иногда и
гигантские) монументальные сооружения, в то время как ря-
довые жилища ничем не примечательны.
Помимо ближневосточного неолита многолюдные поселе-
ния без специализированных построек общественного назна-
чения типичны для IV—III тысячелетий до н.э. в регионе Во-
сточного Ирана и сопредельных районов соседних государств.
Примером могут служить сравнительно хорошо исследован-
ные поселения Илгынлы-депе в Южном Туркменистане пло-
щадью 14 га [1—6; 48; 49] и Шахри-Сохте в Систане (75—80
га без могильника [45; 80—82]). Для них характерны как от-
сутствие явных общественных зданий, так и вариативность и
добротность рядовой архитектуры (богатство и разнообразие
интерьеров; неодинаковые размеры, отделка и планировка
жилых домов). На Илгынлы-депе найдены комплексы, кото-
рые — каждый в отдельности — могли быть с легкостью ин-
терпретированы в качестве храмов, однако святилища име-
лись почти во всех домохозяйствах и явно принадлежали не
общине в целом, а отдельным семьям. Численность обитате-
лей Илгынлы-депе должна была достигнуть более 1 тыс. чело-
век, а Шахри-Сохте — как минимум 10 тыс.
В отношении большинства индейских обществ Нового
Света вообразить себе коллективы численностью 10 тыс. че-
ловек, не имеющие в своем распоряжении монументальных
общественных зданий, совершенно немыслимо вне зависи-
мости от того, проживало ли население преимущественно в
городе или в основном рассредоточено по деревням вокруг
церемониального центра. Поэтому напрашивается вывод, что
широкое распространение монументальной архитектуры в
догосударственных обществах древней Америки нельзя объ-
яснить одним лишь наличием церемониальных центров и — в
конечном счете — спецификой землепользования (хуторское
расселение — необходимость в общинном центре — появле-
68

ние в нем неутилитарных общественных зданий). На Ближ-
нем и Среднем Востоке тоже известны земледельческие куль-
туры (прежде всего халаф [7J)f для которых типична высокая
степень рассредоточенности жителей по территории и мак-
симальная приближенность мест обитания к сельскохозяй-
ственным угодьям. Однако либо центральные поселения по-
добных культур не имеют общественных зданий, либо такие
здания, как уже говорилось, не отличаются отчетливо от жи-
лых.
Хотя различия между переднеазиатской и америндейской
системами земледелия не стоит полностью сбрасывать со
счетов, преобладание определенных форм политического уст-
ройства и — параллельно с этим — неодинаковая распро-
страненность специализированной общественной архитекту-
ры обусловлены, возможно, не столько экологическими и
экономическими факторами, сколько глубокими различиями в
характере связей, на основе которых формировались земле-
дельческие общины по разную сторону Атлантики.
Специализированные культовые (и шире — обществен-
ные) сооружения появлялись и увеличивались в размерах
постольку, поскольку стоявшие во главе коллективов лица
(начиная с жреца, ответственного за бочку крахмала, и кон-
чая правителем государства) были персонально заинтересова-
ны в развитии подобной тенденции. И вот здесь следует под-
черкнуть, что индейское святилище, от куаиханоко варрау до
главных храмов Теночтитлана и Куско, было всегда связано
не просто с территориальной общиной, но с определенной
патри- или матрилинией, символизируя ее единство и общее
происхождение и характеризуя положение среди других та-
ких же групп. Красноречивые материалы на этот счет собра-
ны в отношении юга горного Перу, где связь культовых мест
и сооружений с родовыми подразделениями (и их сельскохо-
зяйственными угодьями) нашла отражение в системе секе —
расходящихся от города воображаемых линий с как бы нани-
занными на них святилищами [75; 87—89].
Родовые структуры иерархичны по своей природе. В част-
ности, во многих индейских обществах, особенно в Цент-
ральных Андах, они дуально-асимметричны, т.е. построены по
принципу ветвящегося дерева, у которого одна из двух сосед-
них ветвей признается главнее другой [55]. Напрашивается
предположение, что только там, где не существовало разви-
той родовой организации и где общины являлись действи-
тельно акефальными, отсутствовали и стимулы к выделению
и расширению общественной собственности вообще и к
строительству монументальных святилищ в частности. В свою
5-3 149 69

очередь, отсутствие подобных организующих центров, спо-
собных направлять деятельность членов общины на большом
расстоянии, заставляло людей скапливаться в крупных посе-
лениях, где координация социальной активности могла осу-
ществляться путем многосторонних личных контактов.
Этнографическим примером подобного акефального, но
вместе с тем многочисленного и интегрированного сообщест-
ва, единство которого поддерживается не соподчинением
иерархических единиц, а сложным переплетением связей на
уровне мелких и достаточно равноправных семейных групп,
служат апатани Восточных Гималаев.
Этот народ был исследован К.Фюрер-Хаймендорфом в 40-х
годах нашего века, т.е. до того, как в 60-х годах индийская
администрация установила над апатани определенный кон-
троль [37]. (Я признателен С.А.Маретиной и Р.Карнейро за
ценные консультации.) Апатани живут в долине площадью
10x3,2 км, лежащей на высоте 1,5 км над уровнем* моря*
Каждая из семи деревень образует самостоятельную соци-1
альную единицу, но в то же время входит в состав охва-
тывающего всю долину интегрированного сообщества. В
1961 г. общая численность апатани составляла 11 тыс. чело-
век, имелось 2520 домохозяйств.
Долина Апатани раньше представляла собой дно озера.
Возникшие на его отложениях почвы исключительно плодо-
родны, благодаря чему плотность населения здесь гораздо
выше, чем на окружающих территориях. В те годы, когда
К.Фюрер-Хаймендорф вел исследования в Гималаях, апатани
выращивали заливной рис и немного проса, разводили круп-
ный рогатый скот и свиней, держали кур. Апатани покупали
скот у соседей, горцев мири и дафла (все три народа говорят
на тибето-бирманских языках), или же пасли собственные
стада в лесах по окраинам долины. Пастушество считалось
второстепенным занятием по сравнению с рисоводством, по-
этому пастухами были в основном те же дафла, получавшие в
качестве вознаграждения часть телят. Но, хотя доля мяса в
рационе апатани была невелика, домашние животные, преж-
де всего быки, являлись важным элементом социально-
хозяйственных отношений, поскольку выступали эквивален-
тами стоимости. В частности, землю можно было приобрести
лишь в обмен на быков.
Ремесло у апатани было не только домашним, но и про-
фессиональным. В 40—50-х годах в долине жили четыре
семьи наследственных кузнецов, а женщины одного из родов
в какой-то из деревень обладали исключительным правом
производства керамики.
70

Со своими соседями апатани находились в хозяйственном
симбиозе, типичном для высокопродуктивных оазисных зем-
ледельцев, живущих в окружении племен, ведущих в основ-
ном скотоводческое или комплексное неспециализированное
хозяйство. Нередко торговый обмен и сотрудничество сменя-
лись вооруженными стычками. Исход их бывал различным,
но в целом апатани пользовались неоспоримым преиму-
ществом благодаря своей лучшей организованности. Единство
всех жителей долины было залогом их более высокого стату-
са в сравнении с соседями-горцами.
Апатани, кроме полей и скота, владели жилыми построй-
ками, зернохранилищами, бамбуковыми рощами и небольшим
количеством привозных престижных ценностей (тибетские
мечи, колокольчики, бронзовые пластины). В случае возник-
новения в долине открытых конфликтов почти все это, осо-
бенно жизненно важные зернохранилища, могло быть унич-
тожено, экономика апатани подорвана, а сама их территория
захвачена соседями. Легко представить, как в аналогичной
ситуации у индейцев Америки сплоченность общества была
бы обеспечена усилением власти вождя, который бы пресекал
распри, организовывая оборону, а заодно мобилизовал бы
крестьян на строительство монументального храма на месте
традиционного племенного святилища.
Ничего подобного у апатани обнаружить не удалось. При-
нятие решений в этом обществе оставалось полностью де-
централизованным. Такая децентрализация соответствовала
отсутствию какой-либо серьезной экономической силы, кото-
рая бы находилась над отдельными домохозяйствами или вне
их. Собственности, принадлежащей всем жителям долины, у
апатани не было вовсе, а собственность отдельных деревен-
ских общин ограничивалась лесными участками на перифе-
рии. Единственными коллективными собственниками, играв-
шими некоторую роль в хозяйственных отношениях, являлись
патрилинейные роды, однако и они владели только второсте-
пенными объектами — горными пастбищами, кладбищами, а
также платформами-святилищами на перекрестках деревен-
ских улиц, где устраивались собрания. Ни с какими суще-
ственными затратами труда сооружение платформ и поддер-
жание их в порядке связано не было. Все остальное движи-
мое и недвижимое имущество, в том числе рисовые поля и
скот, находились в индивидуальной частной собственности —
значительно более важной, нежели права любых коллективов.
Характерно, что каждый апатани мог без ограничений поку-
пать и продавать землю не только в своей деревне, но и в
шести остальных.
5-4 149
71

Право продажи-покупки земли привело бы к концентра-
ции богатств и власти в руках немногих семей, однако в об-
ществе апатани выработались институты, блокировавшие
подобный процесс и не позволившие богатым собственникам
монополизировать власть и сделаться классом земледельцев.
Самым главным из таких институтов был лисуду (разновид-
ность потлача). Чем зажиточнее становился апатани, тем лег-
че его честь могла быть задета человеком его же ранга. Что-
бы восстановить ее, следовало принести в жертву ценности,
главным образом быков, а это требовало ответного щедрого
жеста со стороны оппонента. Лисуду проходил под контролем
соседей, которые следили за тем, чтобы уничтожение соб-
ственности не зашло чересчур далеко и не привело к обни-
щанию владельцев.
Лисуду был не только препятствием на пути обогащения
отдельных семей, но еще и способствовал поддержанию сре-
ди апатани чувства общности. Мясо приносимых в жертву
быков не пропадало напрасно, а распределялось среди обита-
телей сперва одной деревни, а затем и других. Помимо нере-
гулярных социальных эпизодов такого рода, в создании охва-
тывающей всю длину сети контактов большую роль играли
массовые календарные церемонии. В дни праздников между
жителями разных деревень и представителями разных родов
завязывались личностные связи, которые при необходимости
могли быть использованы для улаживания межобщинных
конфликтов.
Вопросами поддержания порядка и мира занимались не-
формальные советы уважаемых мужчин — отдельно глав до-
мохозяйств, стариков и молодых людей. Решения советов,
касавшиеся, например, наказания преступников, заранее об-
говаривались с участием представителей заинтересованных
деревень и родов. В крайних случаях споры заканчивались
ритуальными сражениями. Непосредственные виновники
конфликта в них участия не принимали, а выплачивали ком-
пенсацию семьям убитых или раненых. Такие сражения пре-
кращались после первой пролитой крови. Если спор не затра-
гивал групповых интересов, сторонам предоставлялось ре-
шать свои проблемы любыми методами Г
Важным фактором, способствовавшим сохранению об-
ществом апатани своей целостности, но при этом мешавшим
социальной структуре приобрести пирамидальную, иерархи-
ческую форму, было несовпадение статусной и имуществен-
ной иерархии. Роды апатани делились на мите («патриции»)
и мура («плебеи»). Иноплеменники и отпущенные на свободу
рабы (те и другие в основном мири и дафла) вступали в роды
72

мура или становились членами родов мите, сохраняя статус
мура индивидуально. Но хотя мура находились в ритуальной
зависимости от мите, они обладали одинаковыми с ними эко-
номическими правами. Богатством различались только семьи,
но не корпорации.
Роды апатани считались экзогамными, но если мужчина и
женщина одного рода твердо желали пожениться и были го-
товы принести в жертву быка, им разрешалось жить вместе.
Несмотря на господствующую патрилинейность, в специфи-
ческих случаях собственность наследовалась и по материн-
ской линии. Когда какой-нибудь род становился чересчур
многочисленным, он делился надвое. Объединений фратрй-
ального типа не существовало. Короче говоря, система родо-
вых отношений была динамичной и мягкой, роль родовых
единиц в жизни общества — подчиненной, между этносоци-
альным объединением в целом и семейными коллектива-
ми отсутствовали важные промежуточные иерархические
уровни.
Политическая система апатани имеет мало общего с
вождеством, но это и не простая совокупность автономных
деревенских общин. За неимением лучшего термина назовем
коллектив подобного рода «автономной догосударственной
протогородской общиной». По всем внешним признакам, о
которых удается судить на основании как этнографических
источников, так и археологических наблюдений, совокуп-
ность деревень апатани, расположенных в непосредственной
близости друг от друга, весьма напоминает какой-нибудь
ближне- или средневосточный городок эпохи неолита — ран-
ней бронзы. В частности, апатани тоже не возводили мону-
ментальных сооружений, но зато множество небольших свя-
тилищ было рассеяно среди застройки. Жилища отвечали
единому архитектурному стандарту, но различались степенью
благосостояния.
Наши представления о сложных догосударственных об-
ществах во многом обусловлены этноисторической информа-
цией о народах Америки, Тропической Африки и Океании,
где господствовали пирамидально построенные объединения,
соподчинение которых следовало иерархии родственных
групп. Лицо, определяемое (условно и в самом общем виде)
русским термином «вождь», занимало первенствующую по-
зицию в родовой структуре.
Апатани дают пример децентрализованного крупного кол-
лектива, в котором родственные отношения не играют суще-
ственной роли, земля же находится не в общинной, а в част-
ной собственности. Специалисты по этнографии Восточных
73

Гималаев, признавая своеобразие политической системы апа-
тани, все же не в состоянии до конца оценить значение этих
материалов, которое становится понятным лишь на фоне
данных по другим регионам. Для Америки (и, вероятно, для
Океании) 11 тыс. человек, постоянно живущих вместе, но не
имеющих ни вождя, ни культового центра, являли бы собой
беспрецедентный парадокс. Что же касается Юго-Западной и,
возможно, Южной Азии, то здесь в период до возникновения
государств модель апатани могла быть вполне типичной. К
сожалению, этнографы не были в состоянии наблюдать дру-
гие традиционные общества Старого Света, которые по сво-
им демографическим и технологическим параметрам стояли
бы на одном уровне с апатани и в то же время сохраняли бы
полную политическую и культурную самобытность и само-
стоятельность. Прогресс дальнейших исследований целиком
зависит, таким образом, от совершенствования методики ар-
хеологических реконструкций.
1. Березкин Ю.Е. Энеолитические святилища Илгынлы-депе. — Известия АН
ТССР. Серия общественных наук. Аш., 1989, № 6Г с. 101—105.
2. Березкин Ю.Е. Святилища медно-каменного века на юге Туркмении. —
Природа. М., 1990, № 7, с. 55—59.
3. Березкин Ю.Е. Архитектурный комплекс как объект ритуального разруше-
ния (Илгынлы-депе, период Намазга II). — Известия АН Туркменистана.
Гуманитарные науки. Аш., 1992, № 4, с. 27—34.
4. Березкин Ю.Е. Радиоуглеродные даты с Илгынлы-депе в Туркмении. —
Краткие сообщения Института археологии. М.( Вып. 209. 1993, с. 12—16.
5. Массон В.М. Илгынлы-депе — новый центр энеолитической культуры
Южного Туркменистана. — Известия АН ТССР. Серия общественных
наук. Аш., 1989, № 6, с. 15—20.
6. Соловьева Н.Ф. Уникальное энеолитическое святилище в Каракумах. —
Природа. М, 1993, № 4, с. 9—71.
7. Akkennans P.M. The Neolithic of the Balikh Valley, Northern Syria: A First
Preliminary Report. — Paleorient. 1989, vol. 15, № 1, с 122—134.
8. Aldenderfer M.S. The Archaic Period in the South-Central Andes. — Journal
of World Prehistory. 1989, vol. 3, № 2, с 117—158.
9. Aldenderfer M.S. Late Preceramic Ceremonial Architecture at Asana, Southern
Peru. — Antiquity. 1990, vol. 64, № 244, с 479—493.
10. Aldenderfer M.S. Continuity and Change in Ceremonial Structures at Late
Preceramic Asana, Southern Peru. — Latin American Antiquity. 1991, vol. 2,
№ 3, с 227—258.
11. Bar-Josef О., Belfer-Cohen A. The Levantine «PPNB» interaction Sphere. —
People and Culture in Change. B.A.R. International Series 508. Oxf., 1989, с
59—72.
12. Bonnier E. Les architectures précéramiques dans la Cordillère des Andes:
Piruru face la diversité des données. — L'Anthropologie. 1987, vol. 91, № 4,
с. 889—904.
74

13. Bonnier E., Rosenberg С. Du sanctuaire au hameau. — L'Anthropologie. 1988,
vol. 92, № 3, с 983—996.
14. Bonnier E., Zegarra J., Tello J.C. Un ejemplo de crono-estratigrafia en un sitio
con superposicion arguitectonica. — Piruni, unidad I/II. — Bulletin de
l'Institut Français d'Etudes Andines. 1985, vol. 14, № 3/4, с 80—101.
15. Burger R.L. The Prehistoric Occupation of Chavin de Huantar Peru/Berkeley,
London, 1984.
16. Burger R.L. Current Research. Andean South America. — American Antiquity.
1991, vol. 156, № 1, с 151—156.
17. Burger R.L, Salazar—Burger L. The Second Season of Investigations at the
Initial Period Centre of Cardal, Peru. — Journal of Field Archaeology. 1991,
vol. 18, №3, с 275—296.
18. Byrd B.F., Banning E.B. Southern Levantine Pier Houses: Intersite
Architectural Patterning during the Pre-Pottery Neolithic B. — Paléorient.
1988, vol. 14, № 1, с 65—72.
19. Cadavid G.C. Trabajos de restauration en Pueblito (Sierra Nevada de Santa
Marta). — Boletin de Arqueologia. 1986, Ano 1, № 3, с 54—63.
20. Cadavid G.C, Groot de Mahecha AM Buritica 200. Arqueologia y
conservation de una poblaciön precolombina (Sierra Nevada de Santa
Marta — Colombia). — Beiträge zur allgemeinen und vergleichenden
Archäologie. 1982, Bd 4, с 255—293.
21. Carneiro R.L. The Chiefdom: Precursor of the State. — The Transition to
Statehood in the New World. N.Y., 1981, с 37—79.
22. Carneiro R.L. Cross-Currents in the Theory of State Formation. — American
Ethnologist. 1987, vol. 14, с 756—770.
23. Castano C.V. La vivienda у el enterramiento como unidades de inter-
pretation: anatomia de dos casos de transition del modelo de cacicazco. —
Chiefdoms in the Americas. Lanham, New York, London, 1987, с 231—249.
24. Chaves Mendosa A., Francisco Zea L. de. Los ijca: resena etnografica. Bogota.
Instituto Colombiana de Cultura, 1977.
25. De Boer W.R., Buts J.H. Ceremonial Centres of the Chachi. — Expedition.
1991, vol. 33, № 1, с 53—62.
26. Dillehay T.D., Netherly P. Exploring the Upper Zafia Valley in Peru. A Unique
Tropical Forest Setting Offers Insights into the Andean Past. — Archaeology.
1983, vol. 36, № 4, с 22—30.
27. Dillehay T.D., Netherly P., Rossen J. Middle Preceramic Public and Residental
Sites on the Forested Slope of the Western Andes, Northern Peru. —
American Antiquity. 1989, vol. 54, № 4, с 733—759.
28. Drennan R. Religion and Social Evolution in Formative Mesoamerica. — The
Early Mesoamerican Village. N.Y. etc., 1976, с 345—368.
29. Earle Т.К. A Nearest-Neighbour Analysis of Two Formative Settlement
Systems. — The Early Mesoamerican Village. N.Y. etc., 1976, с 196—223.
30. Earle Т.К. Chiefdoms in Archaeological and Ethnohistorical Perspective. —
Annual Review of Anthropology. 1987, № 16, с 279—308.
31. El ого у templo de Kuntur Wasi. Tokio, 1992.
32. Feinman G.M. et al. Long-Term Demographic Change: A Perspective from the
Valley of Oaxaca, Mexico. — Journal of Field Archaeology. 1985, vol. 12,
№ 3, с 333—362.
75

33. Feldman R.A. Preceramic Corporate Architecture: Evidence for the
Development of Non-Egalitarian Social Systems in Peru. — Early Ceremonial.
Architecture in the Xndes. Dumbarton Oaks, 1985, с 71—92.
34. Feldman R.A. Architectural Evidence for the Development of Nonegalitarian
Social Systems in Coastal Peru. — The Origin and Development of the
Andean State. Cambridge, 1987, с 9—14.
35. Ford JA., Webb C.H Poverty Point, a Late Archaic Site in Louisiana. N.Y.,
1956.
36. Fowler M.L. A Pre-Columbian Urban Center on the Mississippi. — Prehistoric
Times. Readings from Scientific American. San Francisco, 1983, с 245—254.
37. Fürer-Haimendorf С. The Ара Tanis and Their Neighbours. A Primitive
Civilization of the Eastern Himalayas. L, 1962.
38. Grove D.C. Chalcazingo. Excavations on the Olmec Frontier. L, 1984.
39. Heinen H.D. Residence Rules and Household Cycles in a Warao Subtribe:
The Case of the Winkina. — Antropologica. 1972, № 31, с 21—86.
40. Heinen H.D., Ruddle K. Ecology, Ritual and Economic Organization in the
Distribution of Palm Starch among the Warao of the Orinoco Delta. —
Journal of Anthropological Research. 1974, vol. 30, с 116—138.
41. Hodder L. Contextual Archaeology: An Interpretation of Çatal Hüyük and a
Discussion of the Origins of Agriculture. — University of London. Institute of
Archaeology Bulletin. 1987, vol. 24, с 43—66.
42. Hodder I. The Domestication of Europe. Structure and Continuity in Neolithic
Societies. Cambridge (Mass.), 1990.
43. Holley G.R., Dalan R.A., Smith P.A. Investigations in the Cahokia Site Grand
Plaza. — American Antiquity. 1993, vol. 58, № 2, с 306—319.
44. Kirkbride D. Five Seasons at the Pre-Pottery Neolithic Village of Beidha in
Jordan. — Palestine Exploration Quarterly. 1966, January-June, с 8—72.
45. Lamberg-Karlovsky C.C., Tosi M. Shahr-i Sokhta and Tepe Yahya: Tracks on
the Earliest History of Iranian Plateau. — East and West. 1973, vol. 23,
№ 1/2, с 21—57.
46. Lathrap D.W. Jaws: The Control of Power in the Early Nuclear American
Ceremonial Centre. — Early Ceremonial Architecture in the Andes.
Dumbarton Oaks, 1985, с 241—267.
47. Marcus J. The Size of the Early Mesoamerican Village. — The Early
Mesoamerican Village. New York etc., 1976, с 79—90.
48. Masson V.M. Ilgynly-depe — A New Centre of Early Farming Culture in
South Turkmenia. — South Asian Archaeology 1989. Madison, 1992, с 195—
212.
49. Masson V.M. A l'origine des villes en Turkmenie méridionale. Découverte
des civilisations d'Asie Centrale. — Les Dossiers d'Archéologie. 1993, № 185,
с 22—27.
50. Melliiik MJ. Archaeology in Anatolia. — American Journal of Archaeology.
1990, vol. 94, № 1, с. 125—151.
51. Mellink MJ. Archaeology in Anatolia. — American Journal of Archaeology.
1993, vol. 97, № 1, с 105—133.
52. Millon R. The Last Years of Teotihuacan Dominance. — The Collapse of
Ancient State and Civilizations. Tucson, 1988, с 102—164.
53. Moore A.M. The Development of Neolithic Societies in the Near East. —
Advances in World Archaeology. 1985, vol. 4, с 1—69.
76

54. Myers T.P. Agricultural Limitations of the Amazon in Theory and in
Practice. — World Archaeology. 1992, vol. 24, № 1, с 82—97.
55. Netherly P.J. The Management of Late Andean Irrigation Systems on the
North Coast of Peru. — American Antiquity. 1984, vol. 49t № 2, с 227—254.
56. Olsen Bruhns К. Monumental Sculpture as Evidence for Hierarchial
Societies. — Wealth and Hierarchy in the Intermediate Area. Wash., 1992,
с 131—156.
57. Onuki Y. Excavations at Huacaloma and Kuntur Wasi. — Willay, 1989,
№ 29/30, с 18—22.
58. Peebles C.S. Moundville from 1000 to 1500 A.D. as Seen from 1840 to
1985 A.D. — Chiefdoms in the Americas. Lanham, New York, London, 1987,
с 21—42.
59. Posorski S. Theocracy vs. Militarism: The Significance of the Casma Valley in
Understanding Early State Formation. — The Origins and Development of
the Andean State. Cambridge, 1978, с 15—30.
60. Posorski S., Pozorski T. Late Preceramic through Early Horizon Subsistence in
the Casma Valley. — Economic Prehistory of the Central Andes. B.A.R.
International Series 427. Oxf., 1988, с 95—98.
61. Pozorski T. The Early Horizon Site of Huaca de los Reyes Societal Impli-
cations. — American Antiquity. 1980, vol. 45, № 1, с 100—110.
62. Pozorski T. Early Social Stratification and Subsistence Systems: The Caballo
Muerto Complex. — Chan Chan: Andean Desert City. Albuquerque, 1982,
с 225—253.
63. Redmond EM. A Fuego y Sangre: Early Zapotec Imperialism in the Cuicatlan
Canada, Oaxaca. Ann Arbor, 1983.'
64. Reichel-Dolmatoff G. Investigaciones arqueologicas en la Sierra Nevada de
Santa Marta. Partes 1 y 2. — Revista Colombiana de Antropologia. 1954, vol.
2, № 2, с 145—205.
65. Reichel-Dolmatoff G. Templos kogi. Introducciôn al simbolismo y a la
astronomia del espacio sagrado. — Revista Colombiana de Antropologia.
1975, vol. 19, с 199—245.
66. Reichel-Dolmatoff G. Los Kogi. Bogota. Proculture, 1985.
67. Reichel-Dolmatoff G. Analisis de un templo de los indios Ika, Sierra Nevada
de Santa Marta, Colombia. — Antropologica. 1987, № 68, с 3—22.
68. Roaf Ai Ubaid Houses and Temples. — Sumer. 1989, vol. 43, № 1/2, с 80—
90.
69. Rollefson G.O. The Aceramic Neolithic of the Southern Levant: The View from
"Ain Ghasal. — Paléorient. 1989, vol. 15, № 1, с 135—140.
70. Rollefson G.O. The Late Aceramic of the Levant: A Synthesis. — Paléorient.
1989, vol. 15, № 1, с 168—173.
71. Roosevelt A.C. Moudbuilders of the Amazon. Geophysical Archaeology on
Marajo Island, Brazil. San Diego etc., 1991.
72. Sanders W.t Webster D. Unilinealism, Multilinealism and the Evolution of
Complex Societies. — Social Anthropology: Beyond Subsistence and Dating.
New York etc., 1978, с 249—302.
73. Schirmer W. Zu den Bauten des Cayönü Tepesi. — Anatolica. 1988, № 15,
с 139—159.
74. Schirmer W. Some Aspects of Building at the Aceramic Neolithic Settlement
of Cayönü Tepesi. — World Archaeology. 1990, vol. 21, № 3, с 363—387.
77

75. Sherbondy J. Les réseaux d'irrigation dans la géographie politique de
Cuzco. — Journal de la Société des Américanistes. 1979, t. 66, c. 45—66.
76. Shimada M., Shimada I. Exploracion y manejo de los recursos naturales en
Pampa Grande, sitio Moche V, significado del anâlisis orgânico. — Revista
del Museo Nacional. 1981, t. 45, с 19—77.
77. Spencer C.S. The Cuicatlan Canada y Monte ATban. A Study of Primary State
Formation. N.Y., etc., 1983.
78. Spencer C.S. Rethinking the Chiefdoms in the Americas. Lanham, New York,
London, 1987, с 369—386.
79. Spencer C.S., Redmond EM. Prehistoric Chiefdoms of the Western Venezuela
Llanos. — World Archaeology. 1992, vol. 24, № 1, с 134—157.
80. Tosi M. Excavations at Shahr-i Sokhta, a Chalcolithic Settlement in the
Iranian Sistan. Preliminary Report on the First Campaign. — East and West.
1968, vol. 18, № 1/2, с 9—66.
81. Tosi M. Excavations at Shahr-i Sokhta. Preliminary Report on the Second
Campaign. — East and West. 1969, vol. 19, № 3/4, с 283—386.
82. Tosi M. The Development of Urban Societies in Turan and the Mesopotamia
Trade with the East: The Evidence from Shahr-i Sokhta. — Mesopotamia und
seine Nachbarn. Bd 1. В., 1978, с. 57—77.
83. Webb C.H. The Poverty Point Culture. Baton Rouge, 1977.
84. Wilbert J. Survivors of Eldorado. Four Indian Cultures of South America.
N.Y., Wash., L., 1972.
85. Wilbert J. Eschatology in a Participatory Universe: Destinies of the Soul
among the Warao Indians of Venezuela. — Death and the Afterlife in Pre-
Columbian America. Wash., 1975, с 163—189.
86. Wilbert J., Layrisse M. Demographic and Biological Studies of the Warao
Indians. Los Angeles, 1980.
87. Zuidema R.T. The Ceque System of Cuzco. The Social Organization of the
Capital of the Inca. Leiden, 1964.
88. Zuidema R.T Inka Dynasty and Irrigation: Another Look at Andean Concept
of History. — Anthropological History of Andean Polities. Cambridge, 1988,
с 177—200.
89. Zuidema R.T. La civilisation Inca au Cuzco. P., 1986.

СА.Маретина
К проблеме универсальности вождеств:
о природе вождей у нага (Индия)
В последнее время много пишут о вождествах (чифдомах)
как форме организации власти в обществах догосударствен-
ного уровня развития. Не все пока ясно с этим социальным
институтом: и насколько универсально его распространение,
и какова его историческая оценка, и каков размер его терри-
ториальных границ. Не слишком удачен и сам термин — как
прямое заимствование из английского, так и тяжеловесная
калька с него. В то же время нельзя не признать оправдан-
ность выделения такого рода социально-потестарной структу-
ры, поскольку общество с институализированной властью
сильных наследственных вождей представляет собой отчетли-
вый вариант среди множества раннеполитических форм пе-
реходного — от доклассового к раннеклассовому — периода.
Исследование этих форм представляет тем большую важ-
ность, что долгое время в нашей науке выделялись только
классовая и доклассовая стадии развития общества, что при-
водило к упрощению сложного и бесконечно многообразного,
растянувшегося на столетия процесса классообразования.
Трудности изучения проблемы вождеств усугубляются тем,
что терминология руководства остается недостаточно разра-
ботанной, да и само понятие «вождь», производным от кото-
рого является «вождество», далеко не однозначно: «вождем»
называют и общинного руководителя андаманцев, потестар-
ная роль которого часто бывает трудно уловимой, и едино-
властных деспотов, пользующихся неоспоримым авторитетом.
Задачей настоящей статьи является попытка определить,
насколько правомерно сопоставление с вождеством той соци-
ально-потестарной системы, которая составляла особенность
© С.А.Маретина, 1995
79

традиционного общества ряда горных народов Индии и кото-
рая характеризовалась присутствием могущественных вож-
дей, обладавших автократической властью. Отчасти эта орга-
низация сохраняется и ныне.
Для выявления общности между индийскими племенными
структурами и вождеством как социальным явлением необхо-
димо суммировать основные черты, присущие последнему [5;
6; 7]:
— Прежде всего, конечно, вождь, наделенный автократи-
ческой властью. Власть его носит наследственный характер,
что, однако, не является ведущим признаком, поскольку на-
следование должности вождя нередко встречается у народов,
управляемых на демократических началах.
— Связь вождя с родом-первонасельником или с одним из
элитарных родов.
— Стратификация общества, наличие социальной иерар-
хии, вершину которой занимает вождь; сочетание патриар-
хальности и развивающейся эксплуатации в отношениях вож-
дя и общинников.
— Сакральный (или квазисакральный) характер власти
вождя; табуирование личности вождя, аномальности в его
поведении и правах.
— Представление (и забота) о чистоте крови вождя, нахо-
дящее выражение в брачных нормах;
— Присвоение вождем прав на землю (полуфиктивных).
— Двойственность положения вождя: вождь — символ
единства коллектива и одновременно оппозиция ему.
— Роль вождя как военачальника; отсутствие легального
аппарата принуждения.
Большая часть приведенных характеристик имеет бро-
сающееся в глаза сходство с социальной организацией от-
дельных индийских горных племен, чем и вызвано желание
посмотреть, насколько может быть распространено на них
понятие «вождество». В чем здесь главная трудность? Ведь
как бы ни характеризовали вождество у разных народов,
большинство исследователей сходится на том, что под
вождеством следует понимать племя в его социальном аспек-
те, форму его социально-экономической и властной органи-
зации. Судя по ряду африканских материалов (а именно в
нашей африканистике исследование вождества получило
наибольший размах), вождества нередко перерастают в над-
племенные образования (как бы социальное оформление со-
юза племен) [1]. Вместе с тем вождество не всегда перераста-
ет в государство, хотя и является его предшественником в
социальном плане.
80

В связи с этим возникает вопрос: как следует квалифици-
ровать (в терминологии управления) ситуацию, когда вождь и
другие характерные черты и атрибуты вождеств присутству-
ют не в рамках племени или соплеменности, а в более узких
коллективах — в пределах одной деревенской общины или
небольшой группы таких общин? Подобные случаи наблюда-
ются не так уж редко э различных районах земного шара,
причем, согласно этнографическому материалу, в основном в
среде изолированных этносов, где естественные условия су-
ществования служат препятствием для объединения сколько-
нибудь обширных территорий под единой властью (островной
мир, горы и пр.).
К числу таких народов относятся и племена, населяющие
горные районы северо-восточной части Индии. У этих наро-
дов племя существует лишь в одном из его аспектов — этни-
ческом, объединяющими признаками являются в первую оче-
редь язык и самоназвание, а также осознание своего един-
ства (самосознание) и оппозиции «мы (свои) —они (чужие)»
[3, с. 23]. Социальная роль племени может быть понята лишь
в том смысле, что в его пределах имеет место определенный
тип социальной структуры. Нет ни племенной организации,
ни общего управления, т.е. нет племени как социально-
потестарного организма. А поскольку именно так обычно
понимают вождество, то можно ли вообще ставить о нем во-
прос для отмеченных этносов, какой бы сходной ни выгляде-
ла их потестарная система?
При решении этого вопроса, думается, нельзя не учиты-
вать специфику экологии, которая может достаточно заметно
модифицировать социальные процессы. В частности, горный
ландшафт является весьма активным фактором, с которым
связаны такие общие для всех горных этносов черты, как
дробность этнического состава, консерватизм культуры и
социальной организации, их многовариантность, замедлен-
ность процессов классообразования. Историческое развитие в
этих условиях идет не по линии создания крупных регио-
нальных и этнических объединений, а по линии локальной
сегментации общества. Вследствие этого социальная органи-
зация горных народов включает сумму автономных децентра-
лизованных общин, которые являются основными ячейками
общества. Именно в них складываются те институты и идут
те процессы, которые у других народов развиваются в рамках
крупных этносоциальных подразделений.
Таким образом, в силу экологической специфики горные
племена не могли стабилизироваться в крупные социальные
общности даже тогда, когда по уровню своего социально-
6 149 81

экономического и потестарного развития уже созрели для
создания такого рода общностей. Поэтому, как мне кажется,
тот факт, что в роли главной социальной единицы оказывает-
ся более мелкое подразделение, принципиально не отменяет
возможности сближения его социальной системы с вождест-
вом. Однако прежде чем делать окончательные выводы, сле-
дует рассмотреть — в самых общих чертах — социальную
организацию этих обществ.
Из множества горных племен Северо-Восточной Индии я
выбрала одну группу — нага, включающую свыше десятка
родственных племен, которые, при общем генетическом
родстве и близости культуры, представляют широкий спектр
социальных, в частности потестарных, институтов.
В 1960 г. нага, после длительной борьбы за автономию, бы-
ли выделены в отдельный штат — Нагаленд, первый племен-
ной штат Индии. Политическая активность нага, безусловно,
способствовала приобщению их к общеиндийским ценностям
(это всегда подчеркивают индийские этнографы и официаль-
ные деятели, обосновывая свою политику «вовлечения в ге-
неральный ход развития» по отношению к племенным мень-
шинствам), но не разрушило их традиционную социальную
структуру. О том, насколько интересен материал по нага для
нашей темы, свидетельствуют слова одного из ведущих спе-
циалистов по нага, автора ряда монографий по ним,
Дж.Хаттона. Подчеркивая бросающиеся в глаза различия в
системе власти у отдельных племен, он отмечает: «На севе-
ре — могущественные вожди коньяков, южнее — вожди се-
ма, обладающие автократической, но светской властью, и
рядом с ними, поражая контрастом, — крайний демократизм
ангами или сложнейшее, дошедшее из глуби веков, политиче-
ское устройство ао с их органичным слиянием генеалогиче-
ских и соседскообщинных институтов» [12, с. 22—23].
Именно коньяки и сема нага, отмеченные Дж.Хаттоном в
первую очередь, и дают интересующий нас материал. Они
действительно поражают контрастом, поскольку у большей
части нага наблюдается лишь слабое развитие личной власти,
отсутствует социальная стратификация общества, преобла-
дающей формой поддержания порядка является власть тра-
диции. Вождь обладает не более чем номинальным авторите-
том, который становится реальным лишь во время войны,
успех которой зависит от организованности коллектива и
степени его сплоченности вокруг вождя-военачальника. От-
четливо ощущается родовое начало в управлении, должность
вождя чаще всего бывает наследственной в своем роде, кото-
рый, однако, еще не выдвигается на положение элитарного
82

[3, с. 174]. Руководство ритуалом находится в ведении особого
лица — жреца, авторитет которого и в мирских делах обычно
превосходит влияние вождя. Жрец всегда принадлежит к
другому роду, чем вождь, и оба они считаются «соосновате-
лями деревни». Имеется и совет старейшин, состоящий из
представителей локализованных в деревне частей родов, но и
их решения всегда подчинены воле общины в целом. Каждый
человек, как отмечали многие исследователи, следует диктату
собственной воли, согласуясь лишь с желанием и удобством
своих однообщинников.
Наиболее полно традиции древней демократии выражены
у ао нага, у которых существовала, — а отчасти и продолжает
сохраняться, — система возрастных классов, базирующаяся
на институте мужского дома («дома холостяков»). Управление
у них напрямую связано с системой поколений, при которой
власть в общине (если ее можно назвать властью) принадле-
жит людям определенного возрастного класса на установлен-
ный традицией срок, по истечении которого их сменяет сле-
дующее поколение (или возрастная группа) [3, с. 183]. Систе-
ма ао представляет собой наиболее высокоорганизованный
вариант демократической коллегиальности управления, когда
последнее слово остается за всей общиной или представи-
тельной ее частью.
Эта краткая характеристика преобладающей среди нага
потестарной системы была необходима для того, чтобы дать
почувствовать необычность, поражающую всех исследовате-
лей, положения могущественных вождей у коньяков и сема,
невольно вызывающих ассоциации с описываемыми у других
народов вождествами,
Начнем с того, что ни коньяков, ни сема нельзя отнести к
наиболее развитым в социально-экономическом плане наро-
дам рассматриваемой группы. У обоих преобладает прими-
тивное подсечно-огневое (ручное) земледелие, в то время как
большинство других нага знакомы с террасным рисосеянием,
ограничено количество ремесел, не развиты рыночные отно-
шения. К числу «наиболее примитивных» относит сема
Дж.Хаттон [13, с. 4]. Коньяки — самая крупная народность
группы восточных нага — принадлежат к наименее обследо-
ванным народам Индии. Их район в колониальный период
был известен как неадминйстрированный; добираться до них
можно было только по тропам, известным исключительно
местным жителям; до сих пор* можно найти уголки, куда не
ступала нога европейца. В недавнем прошлом племена севе-
ро-востока гор Нага были известны как «голые нага», и сей-
час коньяки выделяются своим внешним видом: и антрополо-
6-2 149 83

гическим обликом, в котором проступают черты древней
океанийской расы, и обычаем (тоже ведущим в островной
мир) чернения и подпиливания зубов, и линиями татуировки.
Среди коньяков отчетливо выделяются две группы —
тхенкох и тхенду, имеющие свои языковые и культурные
особенности и свидетельствующие о том, что коньяки не яв-
ляются гомогенным этносом. Ни у одного из племен нага нет
такой диалектальной пестроты — язык варьирует буквально
от деревни к деревне. Для нашей темы важно отметить тер-
риторию преимущественного распространения обеих групп:
деревни тхенкох располагаются ближе к территории Ассама,
тхенду же, численно превосходящие первую группу, принад-
лежат в основной своей части к неадминистрированной пле-
менной территории гор Нага на северо-востоке.
Среди всех родственных племен нага коньяки выделяются
и общим обликом своих деревень-общин, и системой власти,
осуществляемой в них. Неповторимое своеобразие внешнему
виду деревень придают величественные, необычной кон-
струкции, покрытые рельефной резьбой морунги — мужские
дома, непременная принадлежность каждой деревни. И тоже
по-своему величественные фигуры сильных наследственных
вождей, окруженных всеобщим благоговейным уважением,
составляют особенность их деревенского управления.
Эти вожди — анги, как их называют у коньяков, — име-
ются в деревнях и тхенкох, и тхенду. Но отмеченное высокое
положение деревенского лидера характерно только для ко-
ньяков группы тхенду. Вожди тхенкох, хотя и носившие тот
же высокий титул, по своему положению практически не
отличались от тех «первых среди равных» общинных руково-
дителей, которые были описаны для демократических нагских
структур. Зато великий анг у тхенду, обладающий автокра-
тической властью и возвышающийся над общинным коллек-
тивом, и по своему положению, и по своим атрибутам, и по
всем проявлениям власти вызывает прямые ассоциации с
вождеством.
Уважение по отношению к вождю граничило с пиететом,
волю его воспринимали как закон в подвластных деревнях,
личности вождя приписывали магические способности. Вождь
считался хозяином земли, вершителем всех деревенских дел,
судьей и покровителем своих однообщинников (или уже под-
данных?). Двойственность положения вождя дает себя знать
не только в этом вопросе.
С первого взгляда у тхенду ощущалась разница в положе-
нии вождя и его окружения и простым общинным людом. В
отличие от большинства нага общество коньяков стратифи-
84

цировано. Социальная дифференциация выражена, у них в
виде сословий — страт неравного статуса, которое в запад-
ной этнографической литературе обычно обозначаются как
«классы» [11, с. 40]. Высшее сословие у коньяков называется
анг (тот же термин, что употребляется и для вождя), низ-
шее — бен. Иногда выделяют еще промежуточную группу,
тяготеющую к правящей элите, однако не принадлежащую к
ней по рождению. Такого рода социальная иерархия суще-
ствовала в каждой деревне, причем отмеченные страты име-
лись не только у тхенду, но и у группы тхенкох. Однако у
последних различие статусов проявляется лишь в незначи-
тельных привилегиях высшего сословия, в то время как у
тхенду вокруг вождя сложился слой аристократической эли-
ты, состоящей из вождей меньшего ранга и их сородичей,
которые играли важную роль в жизни общины.
Отмеченные социальные страты формировались на базе
родовой организации, образующей у коньяков развитую сис-
тему. Старые родовые связи проявляются и в ритуальной
сфере, и в брачной родовой экзогамии, и в родовой памяти
(приверженность к земле предков, к месту, где основатель
рода выстроил свой дом, престижность проживания в «боль-
шом доме» — доме предка), и в большой солидарности членов
рода, взаимопомощи и пр. В то же время издавна шел про-
цесс поляризации родов на разных социальных уровнях, вы-
деления «благородных» родов, т.е. развития неравноправия
внутри родовой организации. В свою очередь, между «благо-
родными» родами, входившими в класс вождей, которые по-
степенно стали выступать не столько как генеалогические,
сколько как статусные группы, проявлялась разница положе-
ний. У многих народов соответствующего уровня развития
можно наблюдать подобную картину, когда, в ходе социаль-
ной стратификации коллектива, роды, по мере усиления их
статусной неравноценности, из экзогамной группы лиц, свя-
занных истинным или фиктивным общим происхождением,
стабилизируются в социальные сословия («классы»), вклю-
чающие совокупность родов высшего или низшего порядка.
При этом принцип экзогамности в определенных ситуациях
может уступить место эндогамности или гипергамности. Эта
смена качества происходит в высшей элитной группе, тогда
как простые роды, роды рядовых общинников, сохраняют
свои традиционные функции.
Социальные сословия на базе родовой организации — не
единственная форма членения общества у коньяков. Большую
роль у них играют подразделения, которые обозначаются
распространенным у нага термином «морунг», т.е. мужской
6-3 149 85

дом («дом холостяков»), встречающийся у большинства пле-
мен нага. Но в обществе коньяков морунг занимает особое
место, составляет одну из его особенностей, обязательный
элемент их социальной жизни. У коньяков (и только у них)
морунг — это не только сам мужской дом, но и определен-
ная территория, квартал деревни с центром в мужском доме.
В каждой деревне (и тхенду, и тхенкох) имелось по нескольку
морунгов (в среднем — пять-шесть), каждый из них имел
свое название, которое относилось также и ко всему кварта-
лу. И хотя сам морунг, мужской дом, был местом обитания
мужской молодежи до вступления в брак, однако к морунгам-
кварталам считались принадлежащими все жители этих под-
разделений, как мужчины, так и женщины, которые опреде-
ляли свое положение прежде всего по морунгу. В каждый
морунг входили, как правило, члены разных локализованных
в деревне родовых подразделений, в одном морунге могли
быть члены родов разного статуса (в данном случае имеется в
виду сам дом, а не квартал), хотя у тхенду часто один из мо-
рунгов был преимущественно «ангским». Характерно, что все
члены мужского дома были во всех отношениях равны и ста-
тусные различия в его пределах забывались: недаром муж-
ской дом повсюду выступает как осколок первобытной демо-
кратии.
Хотя у коньяков, как уже отмечалось, имелась развитая
родовая система, но ряд функций, которые обычно принад-
лежат родовым подразделениям, перешел к морунгам. Так,
даже в качестве экзогамной единицы называют прежде всего
морунг (или пару морунгов), исключение составляет только
класс вождей. И членами совета при вожде (совета старей-
шин) являются не представители отдельных родов, локализо-
ванных в деревне, как у большинства племен, а представите-
ли деревенских морунгов [11, с. 47]. Внутри мужского дома
существовала обычная система возрастных групп, членами
которых были — и оставались всю жизнь — мальчики, всту-
пившие в морунг одновременно.
Итак, все говорит о том, что именно морунги являются у
коньяков важнейшими функционирующими подразделениями
деревенской общины. Степень их активности и самостоя-
тельности зависела непосредственно от авторитарности вож-
дя: у тхенкох морунги были в немалой мере автономны в
пределах общины, могли самостоятельно решать различные
политические дела, устанавливать внешние связи с другими
деревнями (или морунгами других деревень), даже вести во-
енные действия, не согласованные с деревней в целом. На-
против, у тхенду морунги всегда оставались интегрированны-
86

ми частями главной при сильном вожде политической едини-
цы общины. Чем крепче власть вождя, тем более сплоченной
и внутренне солидарной общностью является деревня. Это
подтверждается (от противного) примером одной из самых
демократических по характеру управления групп нага — ан-
гами, у которых отсутствовали традиции централизованного
правления, в результате чего община теряет свою организа-
торскую роль, а в качестве функционирующего инициативно-
го института на первый план выступает кхель — квартал об-
щины, заселенный преимущественно членами одной родовой
группы.
Все отмеченные компоненты социальной структуры конья-
ков — морунги, родовые группы, сословия, формирующиеся
на базе родов, — присутствуют во всех деревнях коньяков,
хотя их функциональное соотношение может варьироваться в
зависимости от характера потестарной власти. Их молено
рассматривать как характерные социальные реалии всего
этноса. Но конкретно их взаимодействие и функционирова-
ние проходили в границах деревенской общины, возглавляе-
мой вождем и существующей вполне автономно в пределах
племени.
В то же время — и это также выделяет коньяков среди
других нага — у них можно увидеть своего рода конфедера-
ции деревень, объединение некоторого количества (до десят-
ка и свыше) более слабых деревенских общин вокруг сильной
деревни, управляемой могущественным вождем, под контро-
лем и покровительством которого и находятся эти зависимые
деревни [11, с. 42]. Именно обладающий большой властью
вождь был центром и стержнем всей описываемой системы,
которая и до настоящего момента еще не изжила себя пол-
ностью. В книге К. фон Фюрер-Хаймендорфа упоминается
имя великого вождя, который правил в 1962 г. [11, с. 53], и
нет оснований полагать, что он был последним.
Посмотрим, как складывалась подобная система деревен-
ских конфедераций. У коньяков с давних времен, отделенных
от нас многими поколениями, существовал обычай, согласно
которому воины деревни, управляемой одним из вождей-
ангов, возглавляемые обычно одним из сыновей вождя, его
братом или другим родственником, нападали на более слабую
деревню, расположенную неподалеку, уничтожали членов
правящей семьи и их сородичей, вынуждая остальных жите-
лей признать власть нового правителя. Деревня таким обра-
зом входила в состав владений завоевателя. Случалось, что
сами жители слабых деревень, сознавая свою незащищен-
ность в условиях достаточно жестокой действительности,
6-4 149 87

искали покровительства сильных соседей, платя им за опеку
определенную мзду — натурой, услугами, военной поддерж-
кой.
В случае если вымирала семья вождя зависимой деревни,
верховный правитель посылал своего сына или брата на за-
мещение его должности. Коньяки хранят в памяти бесконеч-
ные рассказы о распрях, интригах, убийствах связанных с
престолонаследием. Дань, которую выплачивали верховному
вождю зависимые деревни, не была обременительной и вы-
ражалась, как правило, в некотором количестве риса и пива,
К чему иногда добавлялись рыба и свинина; значительно важ-
нее *для великого анга было признание зависимости, что при-
давало вождю дополнительный авторитет В свою очередь,
правитель центральной деревни выступал в качестве защит-
ника зависимой общины и в случае нападения на нее со сто-
роны других или какого-либо ущемления ее прав выступал
хранителем ее безопасности.
Любопытно, что система деревенских конфедераций из-
вестна и у коньяков группы тхенкох. Но у них зависимость
слабых деревень от сильных носила иной характер, связан-
ный с различиями их политической системы: если у тхенду, с
их внутренне сплоченным общинным коллективом, объеди-
ненным автократической властью вождя, деревни признавали
зависимость по отношению к этому вождю, то у тхенкох сла-
бые деревни — или даже их части — нередко находились под
покровительством отдельных морунгов той или иной деревни,
морунгов, настолько слабо интегрированных компонентов
общины, что они могли самостоятельно выступать в роли
«сюзеренов», сами строили свои взаимоотношения с морун-
гами других деревень.
Итак, у коньяков можно наблюдать постепенное развитие
процесса объединения деревень под властью верховного пра-
вителя при изначальной, обусловленной самим способом соз-
дания такой конфедерации, социальной и политической не-
равноценности ее компонентов. Это проявляется и в услож-
нении структуры потестарного аппарата, в составе которого
также складывается своя иерархия, что можно видеть на
примере уже известного нам термина «анг», значение кото-
рого со временем становится все более расширительным.
Термин «анг», как известно, употребляется для обозначе-
ния и высшего социального стратума у коньяков, и самого
вождя, принадлежащего к этому классу (хотя отнюдь не все
члены сословия анг являются вождями). В последнем значе-
нии этот термин имеет дополнительные смысловые оттенки.
Среди вождей-ангов различаются анги «великие» и «малые»,
88

при этом главным критерием их различения служит чистота
крови (вспомним примеры многих вождеств). Существует
незыблемое правило, что титул «великий анг» могут носить
только потомки от брака «великого анга»— самой престиж-
ной группы соответствующего класса — с женщиной того же
статуса. Чистота крови определяет и политическое превос-
ходство «великих ангов»: в основном именно «великие анги»
являются вождями больших деревень, имеющих данников.
Но, согласно традиционным правилам коньяков, у них нет
запрета на браки между членами разных сословий, даже, что
интересно отметить, разрешены не только гипергамные брач-
ные связи (мужчина класса анг берет в жены женщину клас-
са бен), но и гипогамные, которые вообще в Индии (не толь-
ко в северо-восточном районе) встречаются крайне редко.
При этом в случае заключения брака между лицами разных
статусов не соблюдалась экзогамия деревни, в то время как
для вступления в брак людей, принадлежавших к одному
классу, даже разной родовой принадлежности, требовалось
найти брачного партнера за пределами своей общины. Таким
образом, нельзя говорить ни о последовательной экзогамии
деревень коньяков, поскольку между классами браки были
дозволены, ни об эндогамности самих классов, между кото-
рыми еще не установились строгие перегородки брачных
запретов.
Приведенные брачные правила коньяков позволяют понять
специфику группы «великих ангов» — группы вождей внутри
элитарного класса анг. Как это нередко имеет место в
вождествах, у вождей существовали свои, исключительные
правила, отличные от общепринятых: им часто бывает не
только дозволено, но и предписано то, что для простого люда
является табу. Для «великих ангов» (если они хотят сохранить
свой высокий статус) обязателен брак внутри своей группы;
заключение брака с женщинами других классов не возбраня-
лось, но потомки от такого брака уже не могли претендовать
на исключительное положение отца. Как пишет К. фон Фю-
рер-Хаймендорф, «великие анги», подобно царям древнего
Египта, которые, сохраняя чистоту своей крови, женились на
собственных сестрах, брали жен из своего подрода [10,
с. 111]. Эта особенность положения вождя, аномальность их
прав подчеркивала их психологическое превосходство: для
всех других коньяков, включая членов высшего класса, не
существовало запретов на смешение крови низкой и высокой.
Таким образом, группа «великих ангов», по происхожде-
нию один из родов класса анг, занявшая положение на самой
верхушке социальной пирамиды, полностью утратила свои

экзогамные функции и по существу превратилась в замкну-
тую эндогамную группу, по ряду признаков напоминающую
касту (заключение браков в своем кругу, ограждение от при-
месей чужеродной крови, статусное превосходство, некото-
рые пищевые ограничения, такие, как запрет использовать в
качестве пищи мясо козы и медведя, которых не знали другие
коньяки). Такого рода сужение правящей группировки, поль-
зующейся привилегией поставлять вождей, группировки,
функционально отгородившейся от массы общинников-земле-
дельцев и обладающей признаками замкнутой касты, можно
наблюдать у многих народов (не только восточноиндийского
региона) на ранних этапах классообразования. При этом тен-
денция дальнейшего ограничения правящей группы продол-
жает развиваться у коньяков. Уже в пределах рода «великих
ангов» формируется своя иерархия членов этого рода, среди
которых выделяются маленькие группки высокопоставленных
семей, вступающих в брачные отношения только между сог
бой.
Двойной стандарт морали, который выражается в отличиях
норм жизни «великих ангов» и простых общинников, прояв-
ляется и в некоторых других обычаях: например, только
вожди-анги имели право иметь по нескольку жен, правом
этим они пользовались, судя по имеющимся сведениям, до-
статочно широко. Так, К. фон Фюрер-Хаймендорф рассказы-
вает о Ньекпонге — вожде могущественной деревни Ниауну,
у которого были 2 жены из аристократического класса и,
кроме того, 24 жены из простого сословия (12 — из соб-
ственной деревни, а 12 — из зависимой; сведения 1962 г.) [11,
с. 57]. Отец его, по тем же сведениям, имел 20 жен, 2 из ко-
торых были дочерьми вождей других деревень; только их
сыновья получали статус вождя.
Исключительность положения вождей у коньяков подчер-
кивалась и присущей их власти сакральным характером: у
всех других племен нага функции главы деревни и жреца
были разделены между двумя разными лицами. У коньяков
обязанности ритуального порядка — провозглашение того
или иного табу, принесение в жертву животного по опреде-
ленным поводам и пр. — совершались различными должност-
ными лицами и главами морунгов, но верховным распоряди-
телем их считался вождь. Вождям-ангам приписывалась осо-
бая магическая сила, которая создавала вокруг них некую
ауру, отделявшую их от простых людей и даже опасную для
окружающих: непосредственное общение с ангом, по пред-
ставлениям коньяков, могло вызывать тяжелые заболевания в
результате эманации вредоносной энергии. Поэтому жители
90

деревни у тхенду не всегда решались переступать порог дома
анга или смотреть ему в глаза. По той же причине во вре-
мя сражений вождя остерегались убивать (разве что в пылу
битвы): это могло навлечь на убившего разные беды. Та-
ким образом, вождь приобретал еще ореол бессмертия [11,
с. 56—57].
На вождя не распространялось табу на убийство сородича
из собственной деревни, которое для всех коньяков почита-
лось преступным нарушением закона. Магическая сила его
была столь велика, что он мог собственноручно убить челове-
ка, поведение которого нарушало общественный порядок
[там же].
Священный характер личности вождя находил выражение
и во многих внешних проявлениях. Вождь тхенду выделялся
среди окружающих своей внешностью и поведением: это и
особый костюм с украшениями в виде черепа обезьяны или
из крупных раковин и рогов, это и полное достоинства пове-
дение. Люди приближались к нему в почтительной, полусо-
гнутой позе, не поднимая на него глаз. В некоторых деревнях
чистота вождя оберегалась настолько, что ему не давали ка-
саться ногами земли и под его ноги, прежде чем опустить на
землю, подстилали листья и ветви.
Почитались священными не только сами анги, но и неко-
торые предметы, с ними связанные. К их числу относятся
сидения-троны, садиться на них мог только «великий анг».
Среди них были деревянные, украшенные резными изобра-
жениями птицы-носорога, особо почитаемой во всей Юго-
Восточной Азии. Очень интересны каменные троны, подобия
которых можно встретить у ниасцев — народа, населяю-
щего одноименный остров у западного побережья Суматры, а
также у ряда автократических вождей Океании.
Глубокое уважение и мистический трепет, который вызы-
вал вождь, приводили к признанию его вседозволенности: это
проявлялось в злоупотреблении им своими правами в отно-
шении брака (увод девушки низшего класса без внесения
платы за невесту) или в избегании пререканий с вождем.
Правда, слишком грубое нарушение с его стороны обычного
права (в случае инцеста) могло привести к его низвержению
[11, с. 57]. Но прежде всего вождь считался символом бо-
гатства общины, удач и прочности всех жизненных устоев.
Вокруг имен наиболее известных ангов складывались леген-
ды, в которых воспевались их доблесть в охоте за головами,
их хитроумие и жестокость в войне, сохранились бесчислен-
ные рассказы о борьбе за власть, о смене правящих семей и
многие другие.
91

Высокое положение анга было связано и с его правами как
земельного владельца. Обычно при описании социально-
потестарной системы какого-либо общества отношения соб-
ственности ставят на одно из первых мест. Однако не это
определяет основу влияния вождя у коньяков. Хотя в этно-
графической литературе анг обычно именуется землевладель-
цем, при ближайшем рассмотрении положение выглядит ина-
че. Большая часть земли у коньяков находилась в семейном
владении, хотя сохранение подсечно-огневой формы хо-
зяйства требовало постоянной координации производствен-
ного процесса (одновременная расчистка участка, прополка
и т.д.), что и осуществлял вождь, объявляя через своих по-
мощников о том, когда и какие участки земли вводятся в об-
работку. Все общинники имели свою долю деревенской зем-
ли, на которой и проводили вполне автономно весь земле-
дельческий цикл. Но роль вождя не ограничивалась его орга-
низационными функциями. Каждый деревенский анг имел
исключительное право на безвозмездную помощь со стороны
однообщинников. Все жители деревни, и мужчины, и жен-
щины, включая и членов высшего класса, посвящали некото-
рое (в целом небольшое) количество дней в году обработке
полей вождя, а последний лишь в отдельных случаях выстав-
лял в качестве благодарности угощение. Для некоторых работ
вождь мог обращаться за помощью и к жителям зависимых
деревень, компенсируя их труд угощением. Такая же помощь
оказывалась ангу и при постройке дома, что являлось делом
нелегким, так как последний отличался внушительными раз-
мерами, поскольку включал обширный зал для общих собра-
ний и немалое количество отдельных небольших темных кле-
тушек для жен и детей вождя.
Приведенные факты свидетельствуют об известной эконо-
мической если не зависимости общинников от вождя, то во
всяком случае об экономических привилегиях последнего.
Однако открытой эксплуатацией такого рода отношения еще
нельзя назвать, скорее можно говорить о разделении функ-
ций между управляющими и управляемыми и о компенсации
со стороны последних охранных обязательств первых. В то
же время нельзя не заметить, что у коньяков намечается про-
цесс не только социального, но и имущественного членения
общества, при котором представители класса анг получают
чисто экономические преимущества, создающие предпосылки
для их превращения в класс в социально-экономическом зна-
чении этого понятия.
Говоря об особенностях положения вождей коньяков, сле-
дует упомянуть о таком явлении общественной жизни нага,
92

как так называемые «социальные церемонии» (fêtes de
mérite — «праздники достоинства»). Такого рода церемонии
имеют широкое распространение среди большей *тсти гор-
ных народов Северо-Восточной Индии, но только у коньяков
оци приобрели особое содержание. Целью «праздников до-
стоинства» было утверждение или повышение социального
статуса члена общины, претендовавшего (чаще всего вслед-
ствие накопления некоторого богатства) на более высокое
положение в своем коллективе. Но на общинно-родовой ста-
дии для получения общественного признания одного бо-
гатства было недостаточно — сила общинных связей в соци-
ально недифференцированной (или слабо дифференцирован-
ной) общине была еще такова, что требовалось подтвердить
свое имущественное превосходство социально значимой ак-
цией, дающей право на те или иные привилегии [3, с. 235].
«Праздники достоинства» состояли из нескольких этапов,
каждый из них служил ступенью к желанному статусу и да-
вал право на некоторые зримые знаки отличия (в одежде,
жилище и пр.). Они могли растягиваться на месяцы и вклю-
чали дорогостоящие пиры и жертвоприношения, переме-
жающиеся серией магических действий. В этом выражалось
характерное для социально нестратифицированного общества
стремление сохранить до известных пределов равенство кол-
лектива путем перераспределения средств: за излишки бо-
гатства покупался социальный престиж. Подобные церемонии
присутствуют в обществе, где движение вверх еще не за-
труднено социальными перегородками и может быть совер-
шено (конечно, до известной степени) исходя из личных до-
стоинств и усилий самих людей.
Как лее могут такого рода социальные церемонии совме-
щаться с общественной организацией коньяков, с ее сформи-
ровавшимися социальными классами? Казалось бы, в об-
ществе, где социальный статус человека определен с рожде-
ния, не было нужды в общественном признании этого стату-
са, как не было и возможности его приобретения: для про-
столюдина, даже обладающего значительным достатком, до-
ступ в высший класс был закрыт.
Дело в том, что «праздники достоинства», действительно,
сохраняются у коньяков, но смысл их претерпел качествен-
ную перемену: с помощью церемоний не простой общинник
стремился подняться в общественном мнении своих одно-
сельчан, а вождь-анг укреплял свой престиж, подтверждал
социальное размежевание между собственной персоной и
остальными общинниками.
93

Социальные церемонии у коньяков внешне сохранили ту
форму и тот порядок, которые присущи этим действиям у
других нага. Они проходили в несколько приемов, каждый
этап завершался воздвижением каких-то материальных сим-
волов, сопровождаемым жертвоприношениями и пирами, на
которые приглашались не только жители коренной деревни,
но и вожди зависимых и дружественных деревень. На первом
этапе перед домом вождя устанавливали огромный резной
деревянный барабан, на следующем — деревянный столб с
вырезанными изображениями птицы-носорога и т.д. Вспом-
ним, какое большое значение коньяки придавали внешним
атрибутам и поведению вождя; социальные церемонии слу-
жили тем же целям, подчеркивая исключительность положе-
ния анга. К тому же такие церемонии были по силам только
правящему лицу, тем более что они могли время от времени
повторяться к вящему усилению престижа вождя. После ряда
таких действий вождь поднимается на высшую стадию риту-
альной чистоты. Сказывалось это прежде всего на характере
пищи (опять — пищевые запреты, касающиеся только вождя):
теперь из его рациона исключалось мясо животных, имею-
щих какие-либо изъяны (рваное ухо) или получивших ране-
ние от хищников [11, с. 60].
Таким образом, церемонии, присущие общинно-родовому
обществу, в условиях вождеского правления служат иным
целям — закреплению власти вождя, и без того занимающего
высшее положение в общине. Интересно, что у группы тхен-
кох, с их более демократичной системой правления, такие
церемонии не сохранились: они не могли служить прежним
целям, ведь и у них общество уже разделено на статусные
группы, а положение вождя не настолько исключительно,
чтобы он мог присвоить себе право на дальнейшее ритуаль-
ное обособление с помощью «праздников достоинства». Кро-
ме того, не свидетельствует ли стремление использовать тра-
диционные ритуальные акции для поддержания авторитета
анга об определенной шаткости этого авторитета, нуж-
дающегося в периодическом подтверждении?
А о том, что власть ангов, автократических правителей
группы тхенду, при всей их внешней помпезности и деспоти-
ческом единоначалии, нуждается в постоянных подтвержде-
ниях, свидетельствуют многие ситуации. Оказывается, бро-
сающаяся в глаза разница между потестарными системами
тхенкох и тхенду в содержательном плане не столь велика и
барьер между ними не так непреодолим, как обычно непре-
одолима грань между демократической и автократической
системами. Многое может зависеть от личных качеств вождя,
94

от конкретных обстоятельств. Так, есть сведения, что в ре-
зультате иссякания правящего рода в Вакчинге — одной из
деревень группы тхенкох — ее вождем стал представитель
верховных правителей из группы тхенду, в результате чего в
Вакчинге установилась автократическая власть, которая была
снова утрачена при более слабом потомке названного анга.
Конечно, это не значит, что произошла смена демократиче-
ских традиций на «монархические» и морунги утратили свой
автономный характер, а новый вождь Вакчинга занял место
среди могучих великих ангов тхенду... Остаются две отличные
потестарные системы — тхенкох и тхенду, но приведенные
факты (вместе с рядом других, касающихся временной демо-
кратизации правления при вымирании или вырождении
сильного ангского рода) позволяют говорить о «текучести»
(термин К.фон Фюрер-Хаймендорфа [11, с. 63]) линий, их
разделяющих, и о роли исторических случайностей в харак-
тере властных структур.
Мы пока воздержимся от окончательных выводов относи-
тельно природы социально-потестарной системы коньяков и
связи ее с вождеством, с которым, как показывает приведен-
ный материал, ее роднит многое. Материал будет более пред-
ставительным, если дополнить его описанием социальной
организации еще одного народа восточноиндийских гор с
вождеским правлением — сема нага.
Как и у коньяков, первое, что всегда отмечали исследова-
тели в обществе сема, — это непривычный для нага характер
власти. Подобно ангу, вождь у сема — признанный глава де-
ревни, вершитель правосудия, распорядитель всей земли. Но
власть вождя у сема не обладает тем сакральным характером,
который типичен для коньяков, отсутствует мистический оре-
ол, окружающий анга, как и внешние атрибуты власти по-
следнего. Ритуальной жизнью деревни ведает жрец, предста-
витель старейшего рода, хотя общедеревенский ритуал нахо-
дится под контролем вождя. Именно он, объявляя о начале
расчистки нового участка общинной земли, должен провоз-
гласить те дженна (обряды и табу), которые необходимо со-
блюдать при этом, выражаясь по принятым формулам. По
мнению Дж.Хаттона, вождь постепенно узурпировал те права,
которые раньше принадлежали жрецу, фигуре, пользующейся
у всех нага наибольшим уважением: о былой роли жреца,
говорит тот факт, что при основании новой деревни первым
ставят дом жреца, а не вождя [13, с. 151].
Как и у коньяков, сильный вождь определяет большую,
чем у других нага, сплоченность и целостность общины, что
отодвигает на задний план даже родовые подразделения. Ха-
95

рактерно, что главный знаток сема, Дж.Хаттонг называет об-
щину сема «manor» («поместье»), подчеркивая тем самым
единство общины и вождя [13, с. 144]. Главное отличие соци-
альной организации сема от структуры коньяков — отсут-
ствие сословной стратификации, больше того — отсутствие
даже рода вождей, к которому принадлежат все деревенские
вожди, как это можно видеть у многих горных народов Ин-
дии.
Диктат вождя — главное, что определяло правление у се-
ма. Это чувствуется и в его отношениях со старейшинами,
представлявшими в совете при вожде различные локализо-
ванные в деревне роды. Названные члены совета назначались
самим вождем (в отличие от других нага, у которых выбор
определяла родовая группа) и являлись представителями вож-
дя во внешних делах — при взаимоотношениях с другими
деревнями, а также замещали его в случае отлучки. Такие
старейшины, подчиненные вождю, назывались чочоми. Со-
храняя свое влияние на представителей наиболее сильных
деревенских родов, вождь одновременно «подкармливал»
их, предоставляя право делить с ним обильные порции риса
и пива, которые взимались в качестве штрафа с виновных
при разборе спорных дел и которые по традиции шли
не в пользу потерпевшего, а вождю и его советникам. Тем
самым, с одной стороны, у жителей деревни отбивалась охо-
та к сутяжничеству, а с другой — поддерживалась удовле-
творенность своим положением авторитетных и уважаемых
лиц.
Кроме чочоми у сема начала выделяться еще категория
лиц, которую можно рассматривать как зародыш элитарного
стратума. Это — родственники вождя, достаточно многочис-
ленные, пользовавшиеся обычно немалым влиянием и как бы
несшие в себе зерно оппозиции правящему вождю. Эти лица,
обозначаемые термином «кеками», одновременно составляли
оппозицию и простым общинникам — мугхеми, по принципу
противопоставления «благородные — простолюдины» [13,
с. 152]. Положение кеками еще нельзя назвать устоявшимся
статусом, оно может измениться; например, если кеками ли-
шится имущества и впадет в бедность, он должен выбрать
себе покровителя (признав тем самым свою принижен-
ность) или переселиться в другую деревню. В любом слу-
чае он утрачивает свой престиж, свое место в системе кров-
ных связей с вождем. В то же время стать кеками непросто,
для этого недостаточно богатства, это социальный статус,
определяемый рождением. И все же пока еще этот статус при
определенных обстоятельствах может быть приобретен (на-
96

пример, при основании новой деревни ее глава, даже если он
не родственник вождя, становится ipso facto кеками).
Здесь мы подходим к очень важной стороне социальной
жизни сема, с которой, по-видимому, и связаны истоки их
автократической организации. Во всяком случае, именно эта
сторона делает понятными природу земельных прав вождя и
его взаимоотношения с мугхеми — подданными-однооб-
щинниками (опять двойственная природа отношений).
Мы имеем в виду практиковавшуюся в течение многих по-
колений и продолжавшуюся еще в нашем веке колонизацию
свободных земель отрядами сема. Согласно обычаю, младший
сын деревенского вождя (т.е. сын-ненаследник) вместе с
группой товарищей по общине отправлялся на поиски неза-
нятых земель, где и основывал новую деревню, главой кото-
рой он становился. Следует отметить, что обычай колониза-
ции земель в прошлом встречался у всех нага, ведших полуо-
седлую жизнь, перемещаясь вслед за новыми росчистями,
которые, при практикующемся методе подсечно-огневого
земледелия должны были постоянно вводиться в оборот. По
мере сокращения свободных пространств возможности для
территориального распространения становилось все меньше,
и ко времени появления в горах европейцев большая часть
нага уже имела более или менее определенные племенные
границы. У сема же дольше, чем у других нага, сохранялась
потребность в расширении территории путем колонизации,
что было связано с их географическим положением: они за-
нимали срединные районы между другими народами группы
нага и были зажаты между их владениями, поэтому потреб-
ность в землях у сема была особенно ощутима, и они про-
должали распространяться в том единственном направлении,
которое для них оставалось, — на восток.
Подобный порядок установления власти вождя объясняет
многое в социальной структуре сема, и прежде всего в отно-
шении прав на землю. Будучи основателем деревни, вождь,
естественно, становился хозяином прилегающих земель. Сво-
их сотоварищей, которые теперь оказывались на положении
его мугхеми, он наделял землей, ставя их, таким образом, в
зависимое от себя положение. Однако, как и у коньяков, не
слудет переоценивать реальность владельческих прав вождя:
практически земля распределялась между всеми общинника-
ми, вождь не выступал как распорядитель раздела. Но в то же
время он, естественно, оставлял для себя и своей семьи луч-
шие земли; к тому же он мог позволить себе несколько уве-
личить свой надел, так как получал ежегодную безвозмезд-
ную помощь в работе от каждой семьи своих мугхеми. Перед
7 149 97

нами двойственность ситуации: экономическая эксплуатация
налицо (хотя и в зачатках), но она скрыта под покровом па-
терналистских отношений, придающих оппозиции «вождь —
подданный» видимость содружества «отец — дети». Практи-
чески общество сема, в отличие от сложной структуры ко-
ньяков, состояло из вождя и его мугхеми, которые были свя-
заны взаимными «услугами»: вождь — покровитель и помощ-
ник в трудные времена, заботившийся о семьях своих под-
данных, мугхеми — его данники и безотказные исполнители
его желаний. Тот общинник, который получал жену из рук
вождя, становился как бы членом его рода и соблюдал те же
табу в отношении брака. Но имущественный фактор дает
себя знать в отношениях вождя и мугхеми все заметнее. Бу-
дучи «отцом» своих подданных, вождь считался их наследни-
ком предпочтительно перед другими родственниками (кроме
прямых наследников), если последние не были в числе его
мугхеми. Поэтому он заинтересован в том, чтобы мугхеми не
покидали деревню, лишая его тем самым возможности вос-
пользоваться наследством. Вот почему установилось неглас-
ное, но признаваемое законным обязательство со стороны
мугхеми оставаться при своем вожде в любых обстоя-
тельствах [13, с. 146]. Но поскольку, ввиду неразвитости пра-
вового кодекса нага, не существовало гарантий выполнения
этих условий, то в случае перехода общинника в другую де-
ревню вождь немедленно конфисковывал его недвижимое и
неподъемное имущество, которое тот не мог забрать с собой.
Не следует ли видеть в этих действиях первые шаги по пути
прикрепления мугхеми к земле?
О том же говорят и другие факты, например передача дол-
га (с соответствующими процентами), в случае если задол-
жавший не смог его выплатить вождю при жизни, наследни-
кам должника, которые, следовательно, оказывались в кабале,
пока еще скорее условной, ибо нередко случается, что долг со
временем забывается или отдается лишь частично. Таким
образом, укрепляются имущественные позиции вождя, хотя и
этот процесс не является необратимым. Основой экономиче-
ского превосходства вождя был его политический статус, а
этот последний, как бы он ни был высок в свое время, не
имел достаточных гарантий стабильности. Ослабление власти
вело к утрате имущественных привилегий.
Важным фактором дестабилизации вождеского правления
у сема были бесконечные распри по поводу престолонасле-
дия, знакомые нам по коньякам, которые усугублялись нечет-
костью прав наследования должности вождя. Она могла до-
статься и одному из сыновей, и брату, что было в русле ста-
98

рых общинных традиций, поскольку сохранялся еще принцип
смены социально-возрастных статусов, характерный для пер-
вобытной стадии.
Среди многочисленных наследников сильного вождя про-
исходили не только споры за власть, но и распыление прав,
которые во втором поколении утрачивали очевидность при-
надлежности: кому из сыновей или братьев покойного вождя
должен быть возвращен долг, не выплаченный при жизни
последнего? Кому из его родственников положены отработки
со стороны его мугхеми? Подобные вопросы можно продол-
жить.
Даже при том, что общество сема не было социально стра-
тифицировано, его нельзя считать однородным. Кроме вождя
и его родни в деревне обычно были люди, которые обладали
известными привилегиями и даже могли иметь своих зависи-
мых. К ним относились и дальние родственники вождя, и
просто разбогатевшие общинники, которые в результате
удачной торговой деятельности или иным способом приобре-
тали себе лишнюю землю и рабочие руки. Таким образом,
имущественный достаток оказывался одним из факторов,
способствовавших повышению общественного статуса. В ре-
зультате нередко создавалось положение, когда один общин-
ник мог иметь одновременно нескольких покровителей, кото-
рых он именовал «отец»: один помог ему получить жену, дру-
гой помог землей, третьим был сам вождь... [13, с. 148].
Отмеченный процесс не был особенностью только сема; в
тех или иных формах он шел у большинства нага с отличной
от сема потестарной системой. Единовластие вождя деревни
подстерегали опасности со стороны самых разных групп и
лиц. Больше того, как показывает Дж.Хаттон, отдельным
вождям сема уже в начале нашего века не всегда удавалось
получать от своих односельчан традиционную безвозмездную
помощь и порой им приходилось довольствоваться чисто сим-
волической услугой для соблюдения собственного досто-
инства [13, с. 149].
Эти примеры, число которых можно умножить, свидетель-
ствуют о том, что власть вождей сема не всегда кардинально
отличалась от власти не претендующих на авторитетную по-
зицию в своей деревне общинных руководителей у других
нага. При ближайшем рассмотрении у них обнаруживается
больше общего, чем могло показаться на первый взгляд. На-
пример, у сема отсутствует мужской дом, что отличает их как
от коньяков, так и от остальных племен группы нага. (Память
о нем живет лишь в небольших моделях, которые сема изго-
товляют при стихийных бедствиях как бы во искупление гре-
7-2 149 99

ха забвения старого обычая.) Однако у них сохранились свя-
занные с ним институты, пришедшие из глубин общинной
демократии и продолжающие функционировать и поныне.
Это алузи — возрастные группы, наследие системы возраст-
ных классов (получивших наибольшее развитие у ао), дей-
ствующие прежде всего как группы молодежи (хотя членство
в своей группе сверстников человек сохраняет на всю
жизнь). По своему внутреннему устройству такая группа под-
держивает древние демократические традиции: сыновья вож-
дя входят в свою группу и работают в ней наравне со всеми,
ничем не выделяясь. Члены группы избирают руководителя,
который выступает как организатор трудовой деятельности и
блюститель дисциплины. Алузи — рабочая группа, главными
ее функциями является участие в обработке полей членов
общины, что производится в порядке установленной очеред-
ности; хозяин поля благодарит помощников, устраивая общее
угощение. При сильном вожде алузи практически никакой
политической роли не играла, но во время войны выступала
как основная военная сила; даже распри и стычки, постоян-
ные в среде группы, рассматривались сема как хорошая во-
инская тренировка [13, с. 153]. В то же время никаких тен-
денций формирования на базе алузи воинского сословия,
отделенного от других общинников, не наблюдается.
Таковы основные характеристики социальной организации
двух народов группы нага с вождеским правлением — конья-
ков и сема. Теперь уместно вернуться к поставленному на
первых страницах вопросу: можно ли их потестарные си-
стемы приравнять к вождествам? Внешне, как мы видели,
многие черты вождества присутствуют и в организаций рас-
смотренных племен. Более узкие территориальные границы
владений вождей, как отмечалось, определяются особенно-
стями экологии и, как нам кажется, не могут изменить самой
сути социальной системы.
Но можно ли говорить именно о «сути» вождеств у пле-
мен? Хотя известны случаи, когда вождество не перерастало
в раннее государство и претерпевало социальную деграда-
цию, все же в основном его рассматривают как «промежуточ-
ный этап от общества чисто родового к собственно государ-
ственной организации» [8, с. 130], как организацию, «значи-
тельно более высокую по развитию», чем простые эгалитар-
ные общества [9, с. 22]. Применимо ли это к описанным пле-
менам нага? Выше отмечалось, что под внешней исключи-
тельностью положения вождя, особенно бросающейся в глаза
у коньяков группы тхенду и усиленной многообразной атри-
бутикой «власти», ощущается общая основа традиционных
100

реалий и институтов, характерная для всего этноса; автокра-
тическая власть вождя зачастую оказывается не результатом
прогрессивной общественной эволюции, а ответом на вызов
естественной и социальной среды.
Выше уже шла речь о «текучести» границ между, поте-
старными .системами деревень тхенду и тхенкох. Мы видели,
что и у сема власть вождей не отличается незыблемостью и
скорее не укрепляется со временем, а напротив, являет черты
упадка. Естественно, возникает вопрос: в чем же причина
того, что только у сема и коньяков сформировался институт
могущественных наследственных вождей? Ведь оба народа
принадлежат к числу сравнительно отсталых частей нага, у
сема возвышение вождя даже не связано с выделением его
рода из общей массы. По всем показателям наличие сильного
вождя у сема и коньяков не означает шаг вперед по пути
социальной эволюции.
Думается, что объяснение этому положению следует ис-
кать в том обычае колонизации, который был отмечен для
сема и который имеет ближайшие аналогии в формировании
системы зависимых деревень у коньяков. Как мы помним,
сема, в связи с особенностями их географического положе-
ния в центре гор, дольше, чем другие нага, продолжали миг-
рации в новые районы. Частые переселения в условиях по-
стоянной угрозы со стороны враждебных племен заставляли
их держаться в состоянии постоянной боевой готовности и
требовали, как и в условиях войны, твердой власти. Что ка-
сается коньяков, то, как отмечалось, группы тхенкох и тхенду
жили в различном этнополитическом окружении. К первой
группе относятся те деревни, которые в большей своей части
расположены в так называемых «администрированных» рай-
онах, находившихся в сфере контроля британской власти.
Напротив, к группе тхенду относится та часть коньяков, ко-
торые населяли «неадминистрированную» территорию и
дольше сохраняли практику не переселений (недостатка зе-
мель они не ощущали так остро, как сема), но постоянных
межобщинных войн и распрей. Этот образ жизни также тре-
бовал единоначалия в управлении деревней.
О том, что незамиренность, нестабильность существования
связаны с авторитарным характером власти, свидетельствуют
многие примеры племен того же региона. Еще в конце прош-
лого века сильные вожди имелись у западных ренгма нага, в
то время как восточные, у которых миграционный период
закончился раньше, управлялись на демократических началах.
В легендах многих нага, у которых ныне личная власть едва
ощутима, сохраняются упоминания о сильных деспотичных
7-3 149 101

вождях и царях, терявших свое влияние по мере того, как
племя обретало свою этническую территорию и переходило к
мирной жизни. Ао нага хранят память о чуба — могучих
вождях, в руках которых была власть военачальника, судьи
и жреца. Рассказы о сильных царях постоянно встречаются
и в фольклоре ангами и горных племен ряда соседних групп.
Сами нага объясняют перемены в управлении тем, что
со временем «община взбунтовалась против вождей-деспо-
тов и выработала демократическую систему правления» [3,
с. 198].
Оказывается, таким образом, что именно жизнь, полная
опасностей, связанная с переселениями и войнами, и по-
рождала крепкую единоначальную власть. Племя, находя-
щееся в экстремальных обстоятельствах, требует сильных
предводителей, в руках которых сосредоточиваются все ас-
пекты правления. А поскольку у этих народов еще не было
материальных условий жизни, необходимых для стабилиза-
ции правящего класса, то власть вождей была в прямой зави-
симости от условий жизни племени и меняла свою природу с
изменением этих условий. Кроме того, многое зависело от
чисто личностных моментов, например от личных качеств
вождя, который мог быть подлинным автократом, н<^ бывал и
своего рода фетишем, воспринимаемым лишь в качестве сим-
вола личной власти. «Нет сомнений, — писал К. фон Фюрер-
Хаймендорф о коньяках, — что с прекращением войн по-
требность в коалициях и защите малых деревень отпадет, а
власть и престиж могущественных вождей постепенно исчез-
нет» [И, с. 106].
Таким образом, в основе власти вождей у сема и коньяков
лежат не законы внутреннего развития, а условия внешней
жизни. Поэтому для их потестарной системы не имеет суще-
ственного значения, сложилась ли в их общинах социальная
стратификация (как у коньяков) или этот процесс не получил
развития (как у сема). Наличие вождеской власти у этих на-
родов не только не свидетельствует о более высокой (по
сравнению с общинной демократией) ступенью социальной.
эволюции племени, но, напротив, говорит о более архаичной
структуре. Они еще только подходят — по мере изменения
условий их жизни — к той общественной системе, которая
существует у остальных нага. Дальнейший путь развития,
нарушенный колонизацией и выходом племен из изоляции,
шел в направлении нового укрепления личной власти вождей,
но уже на качественно ином, предклассовом уровне развития.
Этот процесс, внешне имеющий немало общего с описанны-
ми социальными реалиями коньяков и сема, можно видеть у
102

ряда других горных народов Северо-Восточной Индии, в
частности народов группы чин [3, с. 203—206].
Ввиду вышесказанного нам представляется, что ответ на
вопрос о правомерности распространения порятия вождества
на рассмотренные общества нага должен быть отрицатель-
ным. Ведь вождество — это укрепление социально-потестар-
ной системы в период перехода к ранней, государственности,
это закладка базы для кодифицированной власти, это шаг
вперед по сравнению с нестратифицированным эгалитарным
обществом. У нага же, при всем внешнем сходстве положе-
ния вождя и всей системы управления с вождеской, мы ви-
дим другой, более ранний этап социальной организации, ко-
торый стадиально отличен от вождества. У них идет процесс
не укрепления вождя-автократа, не увеличения его имуще-
ственного потенциала, а напротив, ослабления его авторитета
и утраты им позиций в системе управления. И хотя по внеш-
ним формам сема и коньяк нага близки к вождествам, по
содержанию их потестарной структуры они скорее могут
быть сопоставлены с демократически организованными нага,
с которыми они имеют общую традиционную основу обще-
ственной системы.
1. Бочаров В.В. Власть. Традиции. Управление. М.г 1992.
2. Маретина С.А. Малые народы Северо-Восточной Индии. — Малые наро-
ды Южной Азии. М, 1978.
3. Маретина С.А. Эволюция общественного строя у горных народов Севе-
ро-Восточной Индии. М.г 1980.
4. От доклассовых обществ к раннеклассовым. М., 1987.
5. Племя и государство в Африке. М., 1991.
6. Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX вв. М.г 1990;
7. Ранние формы социальной стратификации. М.г 1993.
8. Этнос в доклассовых и раннеклассовых обществах. Л., 1993.
9. Early State. The Hague etc., 1978.
10. Furer-Haimendorf Ch. The Naked Nagas. L.r 1939.
11. Furer-Haimendorf Ch. The Konyak Nagas. N.Y. etc., 1969.
12. Hutton J. The Mixed Culture of the Naga Tribes. — The Journal of the Royal
Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. L.f 1965, vol. 95.
13. Hutton J. The Sema Nagaz. Oxf., 1968.
7-4 149 103

С.В.Кулланда
Царь богов Индра:
юноша-воин-вождь
Проблема генезиса потестарных и политических институ-
тов — одна из самых интересных и важных в исторической
науке — в то же время довольно слабо обеспечена источни-
ками в силу объективных причин. Первобытные общества, в
рамках которых формировались зачатки этих институтов,
были бесписьменными, и, для того чтобы получить представ-
ление о них, волей-неволей приходится прибегать к более или
менее убедительным реконструкциям. Именно поэтому осо-
бый интерес для исследования ранних стадий социо- и поли-
тогенеза представляют данные древнеиндийских ведических
текстов, прежде всего Ригведы. Тексты вед были кодифици-
рованы в дописьменном (и догосударственном) обществе и с
помощью особых мнемонических приемов передавались из-
устно на протяжении не менее полутора тысяч лет* (см. об
этом [Елизаренкова, 1989, с. 477—478]). Таким образом, веды
отражают (пусть и в очень своеобразной форме) реалии об-
щества, находящегося на весьма архаичной стадии развития,
и при условии корректного использования их данные могут
придать убедительности историко-социологическим рекон-
струкциям, по необходимости в большей или меньшей степе-
ни умозрительным1.
В нескольких опубликованных ранее работах [Кулланда,
1989; Иванчик, Кулланда, 1991; Кулланда, 1992; Кулланда,
1993] я пытался, самостоятельно либо в соавторстве, развить
и подкрепить конкретным (в основном историко-лингвисти-
ческим) материалом сформулированную на основании сведе-
с) С.В.Кулланда, 1995.
* Пользуюсь случаем выразить глубокую благодарность Татьяне Яко-
влевне Елизаренковой, учившей меня читать ведийские тексты.
1Q4

ний о функционировании в различных обществах половоз-
растных группирований и общих соображений о роли поло-
возрастного разделения труда в первобытном обществе гипо-
тезу, согласно которой на ранних этапах развития этого об-
щества генеалогическое родство не играло существенной ро-
ли в системе социальных- связей. Важна была не общность
происхождения, а принадлежность к одной половозрастной
группе, т.е. действовал групповой принцип счета социального
родства. Соответственно существовали специальные терми-
ны — соционимы, по В.А.Попову [Попов, 1982, с. 60], —
определявшие общественное положение групп индивидов.
Поскольку принадлежность к некровнородственному поло-
возрастному группированию была единственным показателем
общественного статуса, постольку именно эти соционимы с
развитием общественных отношений и эволюцией счета род-
ства могли в первую очередь осмысляться и как термины
родства, и как титулы, а те или иные возрастные группировки
в зависимости от их основных функций могли превращаться
в те или иные сословия (воинское, жреческое), а их предво-
дители закрепляли за собой соответствующее положение в
социальной иерархии независимо от возраста. Обращение к
ведическим текстам в данной работе позволит нам проверить
наши выводы посредством анализа оригинального нарра-
тивного источника, синхронного, по-видимому, эпохе суще-
ствования вождеств, перехода от первичной формации ко
вторичной и генезиса государственности. Нам представляется
возможность на материале древних текстов проследить фор-
мирование института вождей в индоарийском обществе и его
последующую трансформацию на примере верховного боже-
ства ведического пантеона, громовержца и бога войны
Индры.
Индра в ведах — прежде всего царь. Его призывают стать
«добрым вождем и превосходным вождем» (sunïtir utâ
vâmânïtih) [PB VI, 47, 7, пер. Т.Я.Елизаренковой], называют
царем богов: «царю (вокдтив) среди богов» (râjan devésu)
[PB VI, 46, 6]; «мы облекаем тебя защитой Индры, который
стал верховным царем богов» (indrasya tvä varmanä pari
dhäpayämo/yo devänäm adhiräjo babhuva) [AB 19, 46, 4]; «ты, о
Индра, царь (людей) и (тех), которые боги» (tvâm râjendra yé
са devä...) [PB I, 174, 1, пер. Т.Я.Елизаренковой]; «Индра —
царь живущего, народов, всего, что есть на земле многооб-
разного» (indro räjä jàgatas carsanïnâm/âdhi ksâmi visurupam
yâd asti) [PB VII, 27, 3]; «царь небесного народа (и) земного
мира» (...jânasya divyâsya räjä pârthivasya jâgatas...) [PB VI, 22,
9]; «единственный царь всего сущего» (éko vîsvasya
105

bhüvanasya räjä) [PB VIf 36, 4]; «ведь ты еси господин (и) царь
многих родов» (tvâm hi sâsatînâm pâtï râjâ visàm âsi) [PB VIII,
95, 3]. Индра «родился для великой власти и силы» (mahé
ksatrâya sâvase hi jajne) ([PB VII, 28, 3]; подробнее см., напри-
мер, [Schlerath, I960]).
Как отметил Ж.Дюмезиль [Dumézil, 1985, с. 71, примеч. 1],
из 16 употреблений слова svarâj — «самодержец» в Ригведе в
единственном числе 10 относятся к Индре. Учитывая, что
Индре посвящены только в Ригведе две с половиной сотни
гимнов, число примеров можно было бы многократно умно-
жить, но в этом нет необходимости, поскольку вряд ли стоит
уделять много внимания доказательству очевидного. Интерес-
нее проследить, каким образом Индра стал царем2. Для этого
мы должны обратиться к тем его характеристикам, кото-
рые впрямую как будто бы не связаны с царским достоин-
ством.
Индра в ведах — нестареющий юноша. «Индру, не ста-
реющего, (но) старящего (других), возросшего от века, (но)
юного, мы зовем на помощь» (indram ajuryâm jarâyantam
uksitâm/sanâd yiivanam âvase havâmahe) [PB II, 16, 5, пер.
Т.Я.Елизаренковой]; «тот Индра — наш юный друг» (indrah sa
no yiivâ sâkhâ) (PB VI, 45, 1, пер. Т.Я.Елизаренковой]; «юный
поэт» (yiivâ kavir) [PB I, И, 4], а также mârya. Последний тер-
мин представляет особый интерес. В свое время Луи Рену
[Renou, 1958, с. 49] охарактеризовал его как mi-érotique, mi-
guerrier («полуэротический, полувоинский»)3. В самом деле,
термин этот, с одной стороны, постоянно употребляется в
эротическом контексте: приближаться или стремиться «как
юноша к юнице» (mâryo nâ yosâm) — устойчивое словосоче-
тание в Ригведе, а с другой стороны, именно этим словом
обозначаются воин-Индра и воины-Маруты.
Еще более явственно значение слова mârya вырисовывает-
ся при сравнении с однокоренными словами как в индоевро-
пейских, так и в неиндоевропейских языках. Так, в индоев-
ропейской традиции этимон *тег-«молодой мужчина» [Иллич-
Свитыч, 1976, с. 39] дал следующие пучки значений: «молодой
человек (достигший половой зрелости)» (уже упоминавшееся
др.-инд. mârya «(воинственный) юноша», «любовник», греч.
цеТраС «юноша, девушка»); «смутьян, возмутитель спокой-
ствия» (ав. mairyö «негодяй», «молодчик»; именно последнему
русскому слову авестийское более всего соответствует как по
форме (производное от корня со значением «молодой»), так и
по содержанию, jeune homme trop audacieux по выражению
Э.Бенвениста [Benveniste, 1969, 1, с. 247]); «жених», «муж»
(ср.-перс. mèrak «жених», лат. maritus «муж»); «представитель
106

воинского сословия» (др.-перс. щапка — свободный полно-
правный подданный-воин, к которому обращена царская над-
пись; однокоренной титул колесничего, представителя воен-
ной знати, в переднеазиатском арийском, возможно, является
заимствованием из хурритского (ср. [Дьяконов, Старостин,
1988, с. 173; Иванов, 1979, с. 109]). Те же пучки значений дают
и рефлексы прасевернокавказского этимона, связанного с
индоевропейским, как показал С.А.Старостин [Starostin, 1989,
с. 118], то ли на уровне глубинного родства, то ли в результа-
те заимствования: «самец» (дарг. marga); «муж, храбрец»
(инг., бацб. таг, чеч. majra); «воин, представитель привилеги-
рованной социальной группы» (ур. тагэ — одна из социаль-
ных групп, хурр. mari(j)anna «колесничий»).
Все вышеперечисленные значения легко возводятся к пра-
языковому «член половозрастного группирования юношей-
воинов», в мирное время угрожающих спокойствию социума,
во время войны составляющих ударную воинскую силу и при
условии воинской доблести получающих право перехода в
следующую возрастную степень и вступления в брак4. Впо-
следствии такие группы нередко эволюционируют в привиле-
гированное воинское сословие, предводители которого ста-
новятся военными вождями, resp. вождями племен. (Связь
вождя племени прежде всего как военного предводителя с
возрастными группированиями молодежи устанавливается на
этнографическом материале [Попов, 1982а, с. 133].) Посмот-
рим, насколько соответствуют такой характеристике Маруты
(marya par excellence, только к ним одним и может приме-
няться в Ригведе слово mârya во множественном числе; под-
робнее см. [Renou, 1962, с. 64, примеч. 2]).
Маруты в Ригведе — юноши (yiivänas5 и mâryâs), упоми-
нающиеся только как группа, внутри которой отсутствуют
какие бы то ни было индивидуальные характеристики. Группа
эта может называться sârdha, ganâ6 или vräta (подробнее см.
[Renou, 1962, с. 66, примеч. 4 и с. 84, примеч. 11]). В двух гим-
нах (III, 26, 6 и V, 53, 11) все три слова употребляются одно-
временно: «отряд (за) отрядом, дружина (за) дружиной, ватага
(за) ватагой...» (sârdham-sârdham... vrâtam-vrâtam ganâm-
ganâih). Они «родились одновременно» (sâkâm jajnire [PB I,
164, 4]; sâkâm jätäh [PB V, 55, 3]), «происходят из одного гнез-
да» (sânîlâs [PB î, 165, 1; VII, 56, 1]), родня другу другу
(sâbandhavah [PB V, 59, 5]), «схожи как близнецы» (yamä iva
süsadrsah [PB V, 54, 4]). «Среди них, как среди спиц
(колесницы), нет последнего» (tésâih... arânâm nâ caramâs [PB
VIII, 20, 14]; см. также [V, 58, 5]). Нет среди них ни старших,
ни младших, ни средних (té ajyestha âkanisthâsa udbhidö
107

'madhyamâso... [PB V, 59, 6]\. Эти «мужи взросли подобно хо-
рошо возросшим юношам» (mâryâ iva suvrdho vâvrdhur nârah
[PB V, 59, 5]). Наконец, Маруты, «небесные юноши» (divô
mâryâh [PB V, 59, 6]), прекрасны, как «юноши (земных)
стран» (ksitïnâm mâryâh [PB X, 78, 1]).
Маруты — воины, обладающие всей воинской атрибути-
кой, хотя непосредственно об их участии в сражениях в
Ригведе почти не говорится (правда, есть упоминания о том,
что они выступали в битвах союзниками Индры; например, [I,
165, 7]). Как справедливо отметил Рену [Renou, 1962, с. 10],
нам постоянно дают понять, что они сражались [PB I, 23, 9;
80, 12; III, 32, 4; 47, 3 и 4; V, 29, 6; 31, 4; там же, примеч. 4] и,
следовательно, именно война составляет смысл их существо-
вания. Они не расстаются с оружием: «(Вы) наделены топо-
рами, копьеносцы, проницательны, обладаете добрыми лука-
ми, стрелами, колчанами, доброконны, есте доброколеснич-
ны... хорошо вооружены» (vâsimanta rstimânto mamsipah
sudhanväna isumanto nisanginah svâsva stha... surathäh
sväyudhä [PB V, 57, 2]). «Мощные луки, оружие на ваших ко-
лесницах» (sthirâ dhânvâny âyudhâ râthesu vo... [PB VIII, 20,
12]), на головах золоченые шлемы (siprâh sïrsasu vitatâ
hiranyâyïh [PB V, 54, 11 ] ).
Все эти красноречивые факты привели шведского ученого
С.Викандера к выводу о том, что Маруты — классический
образец мужского союза, возрастного класа юношей-воинов
[Wikander, 1938, passim]. Впрочем, перечень присущих Мару-
там черт, характерных для членов мужского возрастного
класса, этим далеко не исчерпывается. Можно добавить, в
частности, что, по Ригведе, Маруты суть sämtapanä [VII, 59, 9].
Л.Рену перевел это как nés de la brûlure-totale, «рожденные
от всеобщего ожога». Однако корень tap- и его производные
дают в санскрите помимо значений, связанных с нагреванием
и ожогом, и такое слово, как «тапас» (tapas) в значении
«аскеза, испытание». Следовательно, можно с полным осно-
ванием, тем более что приставка sam- (здесь в уникальной
форме вридади, sâm-, с а долгим) придает глаголу не только
значение интенсивности, но и прежде всего совместного
участия в действии нескольких агентов [Елизаренкова, 1982,
с. 262], в свете уже приведенных данных толковать слово
sâmtapanâ как «подвергшиеся совместному испытанию»
(возможно, испытанию огнем, если учесть первое значение
корня).
Между тем испытания, в том числе огнем, представляют
собой неотъемлемую часть инициационных обрядов. У ав-
стралийских аборигенов Большой пустыни Виктория, напри-
108

мер в племенах мангареи и диери, после операции подреза-
ния в земле делают ямы; «в них разводят костры, а сверху
кладут зеленые ветви деревьев, на которых лежат иниции-
руемые... во время некоторых обрядов мужчины танцуют на
горящих угольях» [Берндт, Берндт, 1981, с. 123]. У аранда в
той же Центральной Австралии во время обряда посвящения
в земле рыли углубление. Туда укладывали посвящаемого, и
двое мужчин делали вид, что жарят его, изображая при по-
мощи бумеранга, будто они посыпают тело углями, и подра-
жая «звукам шипящего и лопающегося жарящегося мяса»
[Пропп, 1986, с. 99]. Впрочем, испытание огнем далеко не
всегда было лишь символическим. В Меланезии еще накануне
инициации «разжигают огромный костер. Мужчины прика-
зывают неофитам присесть к нему. Сами мужчины рассажи-
ваются в несколько тесных рядов позади них. Вдруг они схва-
тывают ничего не подозревающих мальчиков и держат их
близ огня, пока не будут спалены все волосы на теле, причем
многие получают ожоги. Никакие вопли не помогают» [там
же, с. 100].
Таким образом, вполне допустимо понимать эпитет
sämtapanä(s) как «совместно прошедшие испытание-ини-
циацию», т.е. члены одного возрастного класса. Такое толко-
вание кажется тем более вероятным, что Маруты как члены
соответствующего возрастного класса суть воины, а из более
поздней, в том числе эпической, традиции явствует: подвиж-
ничество-тапас было практикой прежде всего воинской. Как
отметил Я.В.Васильков, в джатаках можно встретить прямое
утверждение, что «все подвижники — кшатрии» [джатака
№ 537; Васильков, 1979, с. 113]. В эпосе «во всех случаях раз-
вернутого описания аскезы ее осуществляют исключительно
цари. Предаются тапасу Панду, Юдхиштхира, Арджуна, царь
Сагара и его потомки, демоны Сунда и Упасунда, Равана с
братьями и другие кшатрии. Рассмотрев все известные нам
случаи описания подвижничества в Махабхарате, мы убеж-
даемся, что оно выступает как кшатрийская религиозно-
магическая практика и преследует две цели: 1) получение
дара неуязвимости и непревзойденной воинской мощи;
2) обретение потомства или благополучия подданных» [там
же]. Это вполне соответствует двум основным функциям иде-
ального царя — Индры, обеспечивающего как военный вождь
победу в бою, а как владыка вождя (отождествляемого с се-
менем, ср. ниже) —- плодородие и мужское потомство [там
же, с. 111]. Ниже будет показано, что царем Индра становит-
ся именно как предводитель Марутов. Обе отмеченные функ-
ции характерны и для этой группы молодых мужчин-воинов,
109

представляющих грозную воинскую силу («они, великие си-
лой, сбитые в неукротимое войско» (ta id ugrah sâvasâ
dhrsnusenâ [PB VI, 66, 6]) и в то же время в качестве предста-
вителей соответствующего возрастного класса наделенных
мужской силой и потому связанных с дарованием потомства
и плодородием.
До сих пор общепринятой этимологии слова mariit не су-
ществует (см. [Mayrhofer, s.v.]). Учитывая сказанное выше о
характере сообщества Марутов, следует, видимо, отвергнуть
возведение элемента таг- в слове manit к индоевропейским
корням *тог/*таг- «море» и *тег «умирать», а также сопо-
ставления с др.-англ. тага, нем. Mahr «привидение» и с кор-
нем *таг «блестеть», «сверкать» (предложено соответственно
Тиме, Гюнтертом, Куном и Грассманом; подробнее см. [там
же]) и трактовать его вслед за С.Викандером как рефлекс
индоевропейского корня *тег- «молодой», «юный», о котором
говорилось выше в связи со словом mârya. С.Викандер, одна-
ко, не предложил убедительной этимологии элемента -ut, хотя
и сравнивал его с соответствующим элементом в авестийских
именах женских мифологических персонажей VaSut и Jayrut
[Яшт 13, 141; Wikander, 1938, с. 76, 80]. Я предлагают тракто-
вать элемент -ut в слове marüt подобно аналогичному элемен-
ту санскритского parut (соответствующего греческому тгеросп)
«в прошлом году» как слабую ступень чередования типа сам-
прасарана слова vat- («год», ср. vatsâ «теленок», букв, «годо-
валый»)?, закономерно соответствующего хеттскому ijett-,
греческому Фетос, выступающего в функции местного падежа
без окончания [Барроу, 1976, с. 220]. В этом случае слово
marüt можно было бы трактовать как «(пребывающий) в мо-
лодых годах», «молодой»8. Мне могут возразить, что кроме
упомянутого слова parut других параллелей такой словообра-
зовательной модели в ведийском нет. Однако, как показывает
приведенное выше греческое соответствие санскритскому
parut, сложные слова с интересующим нас корнем в слабой
ступени образовывались еще в период существования греко-
армяно-арийской диалектной общности. Имя Марутов —
также очень древнее. Судя по тому что во II тысячелетии
до н.э. бог касситов (захвативших в середине II тысячелетия
до н.э. Вавилонию) Гидар, соответствующий вавилонскому
богу-воину Нинурте, носил эпитет Маратташ (Маруташ), ко-
торый большинство исследователей склонны отождествлять с
именем Марутов, объясняя его появление контактами между
касситами и арийцами, имя и образ Марутов возникли очень
рано9, и в ведийскую эпоху такой способ словообразования
уже мог стать непродуктивным.
110

Как уже отмечалось выше, одной из имманентных харак-
теристик юноши-Индры в Ригведе является его связь с юно-
шами-Марутами. Индра — юный предводитель Марутов,
«юный муж вместе с юными» (mâryo yuvabhir [PB III, 31 r 7,
пер. Т.Я.Елизаренковой]), недаром именно он чаще всего
именуется в Ригведе manitvant — «обладающий или сопро-
вождаемый Марутами» (хотя эпизодически так могут назы-
ваться и другие боги, и прежде всего Агни в более поздней
литературе; см. подробнее [Renou, 1962, с. 3, примеч. 1]). Бо-
лее того, в Ригведе прямо утвержается, что и царем Индра
становится благодаря своему положению вождя Марутов:
«Вы (Маруты. — С.К.)... создаете для народа деятельного
(Л.Рену переводит "внимательного", "заботливого" attentif
[там же, с. 35] царя» (yùyâm râjanam iryarii janäya...
janayathä...) [PB V, 58, 4]; «из вас (Марутов) выходит кулачный
боец, скорый на руку (Индра)» (yusmâd eti mustihä bähüjüto)
[там же]. Как отметил Я.Хейстерман, и в более поздних древ-
неиндийских царских ритуалах «народ» (vis) часто прямо
отождествляется с Марутами: так, в Тайтирийя-Брахмане
[1, 8, 3, 3] говорится, что Маруты суть народ (ср. также [там
же, 2, 7, 2, 2; Шатапатха-Брахмана 2, 5, 2, 6, 27; 3, 9, 1, 1—17]
и именно из них рождается царь (подробнее см. [Heesterman,
1957, с. 66—67, 201—202]).
Все эти свидетельства трудно объяснить иначе, нежели ре-
зультатами описанной выше эволюции, когда предводитель
юношей-воинов становится военным вождем10, а последний
институт постепенно эволюционирует в направлении царской
власти, осуществляемой постоянно — ив военное, и в мир-
ное время. Можно вспомнить, что ив сравнительно позднюю
эпоху, бесспорно принадлежащую вторичной формации, в
Киевской Руси, сохраняются элементы традиционного огра-
ничения функций князя военными обязанностями, тогда как
«гражданские дела находились пока в компетенции старей-
шин или, согласно летописной лексике, старцев» ([Фроянов,
1980, с. 16]; подробнее см. [Мавродин, Фроянов, 1974]). О том,
что киевский князь был, что называется, «по должности» во-
ином, красноречиво свидетельствует сообщение «Повести
временных лет» о символическом участии в сражении мало-
летнего князя Святослава: «Ольга с сыном своим Святославом
собра вой много и храбры и иде на Деревьску землю. И изи-
доша деревляне противу. И сънемъшемася обема полкома на
скупь, суну копьем Святослав на деревляны, и копье лете
сквозе уши коневи, и удари в ноги коневи, бе бо детеск. И
рече Свенелд и Асмолд: "Князь уже почал; потягнете, дружи-
на, по князе". И победиша деревляны» ([Повесть, ч. 1, с. 42];
ш

транскрипция упрощена). Цитирующий этот отрывок
И.Я.Фроянов [Фроянов, 1980, с. 27] справедливо отмечает, что
«в приведенной записи, независимо от того, был ли реальным
упомянутый в ней эпизод, отразился взгляд на древнерусско-
го князя как на вождя-воина, ведущего в бой свое войско»11.
До сих пор в работе рассматривались те черты ведийского
Индры и сопровождающих его Марутов, которые самым не-
посредственным образом связаны с их принадлежностью к
определенной половозрастной группе, а именно молодежи, и
с их вытекающей из этого обстоятельства воинской функци-
ей. Между тем у Индры (и Марутов) существуют и другие
характеристики, связь которых с возрастными группирова-
ниями молодежи менее очевидна. Все они, однако, как я по-
стараюсь показать ниже, вполне могут быть объяснены исхо-
дя из этой гипотезы.
И Индра, и Маруты связаны с силами природы, прежде
всего с ветром и дождем. Марутов часто сравнивают с ветра-
ми, и в классическом санскрите одним из обозначений поня-
тия «ветер» становится слово mâruta, производное от marût.
Маруты по Ригведе — «сотрясающие ветром, облаченные в
дожди Маруты» (vâtatviso mariito varsânirnijo [PB V, 57, 4]),
стрелы их «летят брызгами в каждую впадину» (irinam
prusâyânta [I, 186, 9, пер. Т.Я.Елизаренковой]; ср. [Renou, 1962,
с. НО]). Индра — бог-громовержец, vajrin, букв, «имеющий
ваджру», т.е. дубину грома [Елизаренкова, 1989, с. 548]. Отож-
дествление бога войны и громовержца — явление универ-
сальное (вспомним хотя бы славянского Перуна и балтийско-
го Перконса). Но, учитывая, что Перуну/Перконсу в ведий-
ском пантеоне соответствует (и этимологически, и функцио-
нально) бог дождя и грозовой тучи Парджанья (Parjânya),
можно предположить, что эта ипостась Индры вторична по
сравнению с воинской и обусловлена смешение функций
Индры и Парджаньи (в поздней литературе Парджанья часто
отождествляется с Индрой, который и называется Пар-
джаньей). Смешение, очевидно, было вызвано функциональ-
ной близостью обоих богов: и тот, и другой имели одновре-
менно отношение и к воинской функции (в случае с Пар-
джаньей имплицитное: о его наличии позволяют судить толь-
ко балто-славянские параллели; так, славянский аналог Пар-
джаньи, Перун, был покровителем дружины), и к плодоро-
дию, хотя для Индры воинская функция была не менее важ-
на, чем связь с плодородием, тогда как Парджанья был преж-
де всего атмосферным божеством.
Связь Индры и Марутов с ветром [согласно гимну I, 134, 4,
бог ветра Ваю родил Марутов, Индра и Ваю в ведах могут
112

объединяться под общим именем Индраваю (Indravâyù)] так-
же вполне соответствует их характеру воителей. Дело в
том, что образ бога ветра Ваю очень рано обрел черты вои-
на, бога смерти, мщения (см. подробно [Wikander, 1941,
passim]). В.ИАбаев обратил внимание на авестийский текст
Aogmadaëca [77—81], где говорится о том, что человек может
преодолеть любые препятствия, кроме одного: «единственный
непреодолимый (путь) — это (путь) безжалостного Ваю» (hau
dit aêvô apairidwo yö vayaos anamarzdikahë [Darmesteter, 1960,
т. Ill, с. 162—163]); в Авесте Ваю именует себя храбрым
(aurvö), сильным (taxmö), мощным (aoji) [Яшт 15, 46]. О Ваю
как о могучем воине говорит и осетинский рефлекс индо-
иранского *Wäyu с формантом -ka-waejyg, сказочный персо-
наж, могучий великан (подробно о Ваю и этимологических
связях этого имени см. [Абаев, 1989, с. 68—71, с литерату-
рой]). Таким образом, божества ветра Вата и Ваю в ведах
тесно связаны с Индрой и Марутами, которым помогают,
рассеивая врагов (ср., например, [PB V, 54, 3]).
Еще более прозрачна связь Индры и Марутов с дождем,
поскольку дожди несут плодородие. Как мы видели, Индра
мыслился идеальным царем, а царь в древнеиндийской тради-
ции считался подателем дождя, ответственным за плодородие
земли, так что при изучении древнеиндийских текстов может
создаться впечатление, будто основной задачей царя было
вызывание дождя12. Согласно Махабхарате, в стране, где нет
царя, не бывает дождя ([Васильков, 1979, с. 112]; там же см.
множество сходных примеров из Рамаяны, пуран, джатак).
Как отмечает В.Н.Романов, «в Вишну-смрити III, 54 мысль о
том, что царь должен распределять блага только среди до-
стойных облекается в следующую форму: "(Царь) пусть не
источает дождь в непригодные сосуды"» ([Романов, 1991,
с. 96]; подробнее см. [Романов, 1978] )13.
И дождь, и обряды плодородия и в древнеиндийской тра-
диции, и вообще в традиционных культурах связываются с
мужской силой и сексуальными отношениями. Так, в Ригведе,
Атхарваведе, Шатапатха-Брахмане дождь отождествляется с
семенем, которым небо оплодотворяет землю [Васильков,
1979, с. 116]. В то же время Индра в Ригведе [VI, 46, 3] име-
нуется sahâsramuska, «тысячеятрый», чем подчеркивается его
мужская сила (подробнее см. [Dumézil, 1985, с. 80])14. Об эро-
тических коннотациях наиболее распространенного эпитета
Марутов, слова mârya, говорилось выше. А в традиционных
обществах именно к действиям, имеющим эротическую сим-
волику, прибегали, чтобы вызвать дождь. Например, у ма-
ринд-аним на Новой Гвинее во время сухого сезона совер-
8 149 113

шалея специальный обряДг во время которого мужчины и
женщины преследовали друг друга, затем совместно купались
в море, а на следующую ночь устраивался синг-синг, т.е. об-
ряд с танцами, песнями и музыкой. Один из танцев называл-
ся «дождевым» [Путилов, 1980, с. 322]. Таким образом, в свете
эротического характера обрядов плодородия и вызывания
дождя нет ничего удивительного в том, что важную роль в
них играют члены возрастного группирования юношей, до-
стигших половой зрелости.
От упоминания «дождевого танца» удобно перейти к еще
одной характерной черте Индры и Марутов: их связи с тан-
цами, музыкой и пением. И Индра, и Маруты постоянно име-
нуются в Ригведе и Атхарваведе «танцорами» (пгШ). Есть в
текстах и описания поющих и пляшущих Марутов и Индры:
«Прославляя гимнами (или, согласно Л.Рену, задавая (стихо-
творные) размеры [Renou, 1962, с. 28]), отдающиеся обще-
му обряду певцы танцуют у источника» (chandastübhah
kubhanyâva ütsam ä kïrino nrtuh [PB V, 52, 12]); «обладающие
хорошим ритмом как затягивающие песнопение» fbhisvartäro
arkâm nâ sustubhah [PB X, 78, 4]), «Он (Индра) распевает пес-
ни, если появляется сам» (udyantä giro yâdi ca tmânâ bhût
[PB I, 178, 3, пер. Т.Я.Елизаренковой]), и пр.
Танцы, пение, игра на музыкальных инструментах — важ-
нейшая черта так называемых мужских союзов, в частности
возрастных группирований молодежи. Так, у маса (бана) в
Камеруне юноши, перед тем как пройти инициацию и стать
членами мужского союза, полгода живут в лесу, где под руко-
водством жрецов учатся танцам [Schurtz, 1902, с. 100—101]; у
гола в Либерии мальчики проводят от нескольких месяцев до
года в священном лесу, где учатся танцевать, владеть ору-
жием и изучают обычное право [там же, с. 103]. У индейцев
омаха в Северной Америке каждый мужской союз имел осо-
бый танец, название которого могло служить и названием
половозрастного группирования. Например, название союза
honhewachi в буквальном переводе означает «ночной танец»
(honhe — «ночью», wachi — «танец»). Танцы играли настоль-
ко значительную роль в этих группированиях, что в XIX в.
европейские исследователи иногда замечали только эту сто-
рону их' функций и описывали эти институты просто как тан-
цы [lindig, 1970, с. 46, 66, примеч. 56].
Небесными музыкантами были древнеиндийские гандхар-
вы, демонстрирующие, как показал Я.В.Васильков, характер-
ные особенности возрастного класса юношей (которому соот-
ветствовал в древнеиндийской мифологии возрастной класс
девушек — небесных танцовщиц-апсар) [Vasilkov, 1987]. Ha-
rn

конец, связь танцев и воинских формирований хорошо про-
слеживается на примере римских салиев, жрецов бога войны
Марса, название которых в дословном переводе означает
«прыгуны» или «плясуны». Во время празднеств в честь Мар-
са они торжественно шествовали по городу в доспехах, со
щитами15 и копьями, танцуя в определенных местах воинский
танец и исполняя древние песнопения. На разительное сход-
ство салиев и древнеиндийских Марутов указывал Ж.Дюмс-
зиль [Dumézil, 1985, с. 164—165]. Не последнюю роль играет
танец и в процессе интронизации правителя в традиционных
обществах. Впрочем, это естественно хотя бы потому, что
интронизация может иметь черты инициации, когда иниции-
руемый символически «умирает» и «воскресает» под новым
именем, а о роли танца в инициации мы уже говорили. Так, в
традиционном обществе луба (Экваториальная Африка) бу-
дущий правитель проводит четыре дня и четыре ночи в хи-
жине духов, «умирая» для всего прежнего и получая новое
имя [Neyt, 1993, с. 73]. По выходе из хижины он облачается в
новые одежды, произносит внушенный ему духами девиз и
пускается в пляс. Все присутствующие при интронизации под
страхом смерти обязаны участвовать в этом танце [там же,
с. 76].
Таким образом, характерные для Марутов и Индры пляски
и пение вновь подчеркивают (и подтверждают) их принад-
лежность к соответствующему возрастному классу.
С инициацией и вступлением в возрастную категорию
юношей-воинов можно, видимо, связать и некоторые содер-
жащиеся в Ригведе скупые сведения о детстве Индры. Так, в
гимне IV, 18 (стк. 13) говорится, что Индра в нужде варил
себе потроха собаки. Между тем в некоторых культурах, в
частности в Меланезии, юноши, проходящие инициацию, в
числе других испытаний должны довольствоваться водой,
которую слизывают с земли, и скудной пищей, либо недова-
ренной, либо смешанной с нечистотами [Schurtz, 1902, с. 385].
Умение Индры превращаться в муравья ([I, 51, 9; см. подроб-
нее [Топоров, 1982]) и в конский волос [I, 32, 12] также, воз-
можно, связано с представлениями о том, что инициируемые
юноши обучались магическим обрядам, в том числе пляскам,
в которых они изображали различных животных, символизи-
руя превращение в них [Webster, 1908, с. 183]. В том же духе
можно истолковать и то обстоятельство, что в Ригведе не
упоминается имя матери Индры, говорится об отцеубийстве,
совершенном Индрой [PB, IV, 18, 12]. Известно, что в некото-
рых традиционных культурах Экваториальной Африки, на-
пример у саката (бома), юноши после инициации делают вид,
8-2 149 115

что забыли прошлое, не помнят собственных имен и не знают
своих родителей [Schultz, 1902, с. 102].
Наконец, очень интересное и, на первый взгляд, противо-
речащее образу Индры — военного вождя сообщение содер-
жится в Атхарваведе [III, 15, 1], где Индра именуется «тор-
говцем» (vanij): «Индру-торговца я подгоняю» (indram ahâm
vanijaih codayämi; пер. Т.Я.Елизаренковой). Контекст этого
гимна-заклинания на удачу в торговле дела не проясняет, и,
насколько мне известно, больше нигде в ведах о связи Индры
с торговлей речь не идет. Тем не менее можно попытаться
показать, что именование Индры торговцем не случайность.
Архаические виды обмена осмысливались во многом как
враждебный акт, тесно связанный с грабежом, поединком и
допустимый поэтому лишь в отношениях с чужеземцами
([Фрейденберг, 1978, с. 69]; см. также комментарий Н.В.Бра-
гинской [там же, с. 548, примеч. 8], где приводятся примеры
того; как даже на пороге нового времени в европейских об-
ществах чурались торговли у себя на родине). Эта двойствен-
ность — торговля/захват добычи — нашла отражение и в
языке. Так, к праиндоевропейскому Чац восходят и слова со
значением «военная добыча, награбленное добро» (санск.
lotra), и слова для обозначения «выгоды, прибыли» (дат.
hierum), «вознаграждения, оплаты» (нем. Lohn, гот. laun) (см.
[Benveniste, 1969, 1, с. 166—169; Гамкрелидзе, Иванов, 1984,
с. 740]). Значение «военная добыча» весьма прозрачно и в
немецком Gewinn — «прибыль, доход» [Кулишер, 1916, с. 62].
И воинами, и купцами были викинги: часто они торговали с
иноплеменниками в течение установленного срока, подняв на
мачте щит в знак честной торговли, а затем грабили города и
села недавних торговых партнеров [Кулишер, 1916, с. 62; Ле-
бедев,* 1985, с. 58—59]. Эпоха викингов, «эпоха бури и натис-
ка, военнкх опустошений и грабежей, была одновременно
эпохой активного экономического строительства... расцвета
международной, устойчивой и многосторонней, северной
торговли» [Лебедев, 1985, с. 100].
Об участии отрядов юношей-воинов в архаической торго-
вле говорит и отмеченное С.Викандером обстоятельство: Ма-
руты, как известно, были связаны не только с Индрой, но и с
Рудрой; они считались детьми Рудры (см., например, [PB II,
33, 1; 34, 2; V, 57, 7; VI, 66, 3 и пр.]) и сами назывались Рудра-
ми (см., например, [PB I, 64, 3; 85, 2; V, 57, 1 и пр.]). У Рудры
много общего с Индрой: он, как и Индра, — юный царь [PB
И, 33, 11], но, кроме того, в более позднем памятнике, Ваджа-
санеи-самхите [16, 20] он именуется «господином воров»
(stenänäm pati) и «торговцем» (vänija) [Wikander, 1938, с. 74].
116

Напрашивается неоднократно отмечавшаяся в литературе
аналогия между древнеиндийскими «торговцами» Индрой и
Рудрой и Гермесом-Меркурием, покровителем торговцев и
воров. Особенно же показателен в этом отношении образ
германского Вотана: будучи богом мужских союзов и воин-
ских инициации, он одновременно считался покровителем
торговли и в этом качестве отождествлялся с Меркурием. Как
писал еще Тацит (О происхождении германцев, 9), «из богов
они больше всего чтят Меркурия и считают должным прино-
сить ему по известным дням в жертву также людей» (пер.
А.С.Бобовича). Недаром среда, в романских языках «день
Меркурия» (франц. mercredi), в германских стала «днем Во-
тана» (гол. Woensdag, англ. Wednesday).
В связи с германскими отрядами молодых воинов интерес-
но вспомнить о таком институте, как Ганза. В современном
немецком слово Hanse стало именем собственным, обозначе-
нием знаменитого торгового союза северонемецких городов.
В средневерхненемецком, однако, слово hans(e) обозначало
торговую гильдию вообще. Еще больший интерес представля-
ет семантическое поле готского hansa. В Библии этим словом
передается греческое атсеТра, латинское cohors — «воинское
подразделение», «когорта»: «А воины отвели Его внутрь дво-
ра... и собрали весь полк» (Марк 15, 16). Здесь латинское
to tarn cohortem передано готским alla hansa [Benveniste, 1969,
1, с. 77—78]. Э.Бенвенист, отмечая, что из приведенного от-
рывка следует, что hansa была воинским отрядом, высказы-
вает предположение, что именно этим словом обозначались
упоминаемые Тацитом отряды молодежи, группирующиеся
вокруг вождей (comitatus): «Их (вождей. — С.К.) величие, их
могущество в том, чтобы быть всегда окруженными большой
толпою отборных юношей, в мирное время — их гордостью,
на войне — опорою», и это весьма правдоподобно. Э.Бен-
венист пишет далее, что с эволюцией общества эта дружина
превратилась в торговую компанию [там же, с. 78—79].
С учетом приведенных выше материалов можно предпола-
гать, что торговые функции изначально были не чужды этому
институту.
Итак, есть все основания вслед за С.Викандером предпола-
гать, что связь Индры, Рудры и Марутов с торговлей законо-
мерно вытекает из их принадлежности к возрастному классу
юношей-воинов.
Перейдем теперь к тем чертам ведийского Индры, которые
не вполне вписываются в образ военного вождя. Это его
единственное космогоническое деяние: убийство демона
Вритры, запрудившего воды [PB I, 32], после чего Индра
8-3149 117

укрепил на своих местах небо и землю [I, 56, 6]. На мой
взгляд, никому не удалось опровергнуть выводы Э.Бенвениста
и Л.Рену о том, что образ змея Вритры — относительно позд-
няя, чисто ведийская инновация. В индоиранском понятие это
не было персонифицировано и означало просто «сопро-
тивление» (эта картина сохранилась в авестийском, где слово
varaOra употребляется только в среднем роде и только в зна-
чении «сопротивление»). От этого понятия был создан образ
божества войны и нападения, «ломающего сопротивление»
(авестийское Varadragna, ведийское Vrtrahân). Впоследствии у
ведийских племен, ввиду сходства функций, произошла кон-
таминация образов Вритрахана и Индры, слово Vrtrahân стало
эпитетом Индры, из него была вычленена первая часть, пер-
сонифицирована и превращена в имя демона — противника
героя (а не наоборот, как традиционно считают, производя
эпитет Индры Vrtrahân от имени Вритры). Этим поздним, ис-
кусственным возникновением образа змея Вритры и объяс-
няется отмечаемая всеми исследователями расплывчатость и
неопределенность его характеристик в Ригведе16 [Benveniste,
Renou, 1934, с. 177—180].
Таким образом, анализ ведийской традиции позволяет
проследить генезис образа верховного божества древнеин-
дийского пантеона. Работы Э.Бенвениста, Л.Рену, С.Виканде-
ра, дополненные собственными изысканиями автора данной
статьи, позволяют, на мой взгляд, с достаточной уверен-
ностью говорить о том, что образ Индры был воплощением
предводителя отряда юношей-воинов, в силу своей принад-
лежности к соответствующей возрастной категории живших
войной и разбоями и составлявших отряды отборных вои-
нов — основную ударную силу раннего социума при конф-
ликтах с соседями. То обстоятельство, что впоследствии
Индра становится воплощением идеального царя, царем par
excellence, доказывает, что институт власти вождя и, далее,
царской власти возникает из власти военного предводителя
отрядов юношей-воинов, вождя племени на время военных
действий, власть которого постепенно распространяется и на
управление обществом в мирное время. Разумеется, в этом
выводе нет ничего неожиданного, но ценность его в данном
случае в том, что он достигнут посредством изучения не толь-
ко единой древней традиции, но и единого образа внутри
этой традиции, к тому же одной из самых архаичных в индо-
европейском мире. В результате теоретически хорошо изу-
ченный процесс обретает более зримые черты, костяк об-
растает плотью, и это позволяет нам избежать характерной
для историко-социологических реконструкций на этнографи-
118

ческом материале предельной обобщенности, когда за счет
отказа от рассмотрения индивидуальных особенностей того
или иного института или общества выявляются только общие,
типологически значимые признаки [Кабо, 1979]. Кроме того,
предпринятая выше реконструкция позволяет прийти и к
определенным, отличным от общепризнанных, выводам отно-
сительно генезиса образа верховного бога индоариев, что
может представить интерес для исследователей ведийского
пантеона.
1 При всей продуктивности' методики этнографической реконструкции
характера превобытного общества единственный способ адекватно воссоз-
дать его на материале более поздних этнографических данных заключается
в том, чтобы выделить общие, типологически значимые черты, отказавшись
от рассмотрения особенностей, составлявших специфику того или иного
социума. Помимо этого заведомого самоограничения исследователи далеко
не всегда едины во мнении относительно того, что следует считать наиболее
типичными чертами и насколько ни универсальны: так, полярность точек
зрения на институт племени предельно откровенно выразил один из участ-
ников соответствующей дискуссии: «Fried could not do with the tribe, I cannot
do without it» [Adams, 1975, c. 225]. Следовательно, та или иная этнологиче-
ская теория не должна приниматься как аксиома. Обращение к ней оправ-
дано в том случае, если оно вытекает из анализа независимого конкретно-
исторического материала.
2 Не хотелось бы повторять избитую фразу о хорошо забытом старом,
но ключ к пониманию образа Индры предложил почти полвека назад
С.Викандер [Wikander, 1938]. Однако в связи с тем, что этот аспект его ис-
следования был если и не забыт (см. работы Ж.Дюмезиля и Х.Фалька), то во
всяком случае не получил должного развития, я считаю возможным вер-
нуться к выводам С.Викандера, подкрепив их дополнительным материалом и
анализом.
3 Впоследствии Л.Рену колебался относительно значения этого термина.
В работе 1962 г. [Renou, 1962, с. 10] он смягчил приведенную формулировку
и охарактеризовал mârya как обозначение юноши, но «не столько как инди-
видуума, способного носить оружие, а скорее в связи с его положением
члена общества, часто в эротическом контексте», а на с. 64 и вовсе отказал-
ся от истолкования mârya как показателя принадлежности к воинскому
объединению (видимо, потому, что нигде в текстах — resp. на синхронном
уровне — прямо не утверждается, что mârya — воин). Привлечение мате-
риалов сравнительного языкознания (как и анализ характеристик Марутов)
показывает, однако, что ранняя трактовка лучше отвечает сути термина и
осторожность, проявленная Л.Рену, в данном случае оказалась чрезмерной.
4 Связь понятий «муж» и «храбрец», воинской доблести и вступления в
брак легко объяснима: так, у австронезийского народа цоу (Тайвань) для
перехода из возрастного класса «юношей» в класс «зрелых мужчин»,
имевших право вступить в брак, необходимо было добыть голову врага
[Невский, 1981, с. 77]. Подобные примеры можно привести для обществ
самых различных этнических и культурных традиций.
8-4 149 119

5 Любопытно, что это слово этимологически связано с праиндоевропей-
ским обозначением социально активного цикла жизни, не включающего
детей и дряхлых стариков. К соответствующей индоевропейской праформе
*aiu восходят и слова со значением «жизненная сила» (др.-инд. ayus), и ре-
флексы, означающие «срок жизни, век» (лат. aevus — «вечность», «срок
жизни», гот. aiws — «время, вечность»), и, наконец, слова со значением
«юноша», «молодой» (т.е., очевидно, вступающий в социально значимый
период жизни), типа приведенного выше эпитета Марутов и латинского
juvenes [Mayrhofer, s.v.; Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 802]. Показательно, что
по отношению к Марутам также постоянно употребляется слово vâyas (см.,
например, [PB I, 37, 9; 165; VIII, 20, 13]), означающее жизненную силу и
социально активный период жизни.
6 Как предположил Я.В.Васильков^древнеиндийские ганы,упоминаемые в
послеведийских источниках и трактуемые в основном как «кшатрийские
республики», «олигархии» или как первобытные племена, сохранившие
обычай группового брака (поскольку в источниках упоминается, что в ганах
браков не существовало), являлись, возможно, отрядами молодых воинов,
принадлежавших к одной возрастной категории (подобно обозначаемому
тем же термином сообществу Марутов [Vasilkov, 1987, с. 7—8]).
7 К корню vat-, хотя и с иным значением («веять, дуть»), возводил эле-
мент -ut в слове marüt и Тиме [Mayrhofer, s.v.].
8 Об употребительности производных данного слова применительно к
возрасту в индоевропейских языках свидетельствуют такие рефлексы, как
латинское vêtus, старославянское vetuchii «старый» (Ветхий завет и пр.).
9 Правда, И.М.Дьяконов полагает, что эпитет Гидара не связан с именем
Марутов [Мифы, 1980, 1], но его гиперкритическая оценка роли арийского
элемента на Переднем Востоке мало кем разделяется. Столь же рано возни-
кает и образ Индры: не говоря уже о том, что он является бесспорно индо-
иранским, поскольку в Авесте [V, 10, 9 и 19, 43] упоминается демон (daëva)
Индра, то же имя встречается в форме Ind(a)ra как имя бога арийской ди-
настии хурритского царства Митанни в документе начала XIV в. до н.э.
[Дюмезиль, 1986, с. 17—18; Дьяконов, 1990, с. 103].
10 И в Ригведе, и в более поздних текстах можно найти еще немало кос-
венных свидетельств принадлежности Индры к возрастной группе юношей-
воинов. Поскольку эти данные в большей степени, чем приводившиеся вы-
ше, предположительны, я предпочитаю вынести их в примечание. Так, древ-
неиндийские божества делились на дэвов и асуров. При этом асуры счита-
лись старшими братьями, а дэвы — младшими: «Асуры — старшие братья,
дэвы же — более молодые» (asurâ bhrätaro jyesthâ deväs câpi yavïyasah
[Махабхарата XII, 34, 13]; цит. по [Кёйпер, 1986, с. 174, примеч. 51; см. также
с. 48]).
В ряде индийских текстов [Айтарея-Брахмана VII, 28; Джайминия-
Брахмана II, 134; Тайтирия-Брахмана 8, 1, 4; Тайтирия-самхита 6, 2, 7, 5;
Каушитаки-упанишада III, 1] при перечислении грехов Индры говорится, что
он отдал Яти (мн.ч.) салаврикам (indro yatîn sälävrkebhyah präyacchat, или в
первом лице yatïn sälävrkebhyah prayaccham; иногда к Яти добавляются и
некоторые другие персонажи (см. [Limaye, Vadekar, 1958, с. 314; Oertel, 1898;
Dumézil, 1985, с. 83^-84]). Кроме того, в Атхарваведе (II, 27, 5) говорится о
растении «пата»: «С его (помощью) да одолею я врагов, как Индра салаври-
ков» (tayäham satruntsaksä indrah sälävrkan iva (ср. также [PB X, 73, 3]; ср.
120

[Кёйпер, 1986, с. 77]). Кто же эти таинственные салаврики, с которыми
Индра то воюет, то выдает им на расправу положительных персонажей
вроде Яти?
Слово sälävrka темное, несмотря на то что оба его компонента по от-
дельности сложности для перевода не представляют: первый, sala, означает
«дом, помещение», второй — vfka, «волк» (в соответствии с тенденцией
постановки ударения на последнем слоге сложного слова типа татпуруша,
где оба члена являются существительными и второй член оканчивается на
тематический гласный, см. об этом [Елизаренкова, 1982, с. 180], в этом эле-
менте сложного слова произошло изменение ударения по сравнению с само-
стоятельным употреблением). Однако буквальный перевод «домашний волк»,
который с вопросительным знаком дает словарь Моньер-Уильямса, значения
сложного слова не проясняет. Значения типа «шакал», «гиена» — явно позд-
ние, и, хотя контексты слишком кратки для определенных выводов, похоже,
что в ведах салаврики — все-таки скорее люди, а не звери (иначе см.
Jamison, 1991).. Между тем от слова vrka в Ригведе образовано еще одно
понятие, явно связанное с человеком и употребленное в связи с Марутами
(как sâlâvrkâ в связи с Индрой) — vfkatät. Попробуем разобраться, что они
могут обозначать.
Выражение уо no maruto vrkâtâti mârtyo ripür dadhé vasavo raksatä risâh
[PB II, 34, 9] Ф.Гельднер, Л.Рену и Т.Я.Елизаренкова перевели сходным обра-
зом: «Wenn uns, ihr Marut, ein böser Sterblicher unter Wölfe fallen ließt, ihr
Guten, yso schützet uns vor Schaden» [Geldner, 1951—1957, т. 1, с. 321—322];
«Le mortel fourbe qui nous a placés parmi les loups, ô Marut's, ô Vasu's, —
gardez-nous du dommage (qu'il peut nous causer)» [Renou, 1962, c. 26], «(Тот)
лукавый смертный, о Маруты, который поместил нас среди волков, — защи-
тите нас от вреда, о Васу!» [Елизаренкова, 1989, с. 276].
Ни один перевод не передает полностью ни грамматическую конструк-
цию оригинала, ни, как мне кажется, его смысл. Vrkatät — абстрактное имя
(вне контекста Т.Я.Елизаренкова перевела его как «порча» с вопроситель-
ным знаком [Елизаренкова, 1982, с. 169]). На мой взгляд, это ведийское
слово следует сопоставить с АлЗаочх «боевое исступление», которое в гоме-
ровском эпосе относится к Гектору и Ахиллу. Греческое Хиааа, так же как и
ведийское vrkatät, образовано от слова «волк» (греч. АлЗкос) (подробнее см.
[Иванчик, 1988, с. 46—47]). Такое толкование кажется еще более вероятным,
если вспомнить, что vrka («волк») в санскрите имеет и значение «кшатрий,
член воинского сословия». Таким образом, выражение уб no...vrkatäti dadhé
следует, мне кажется, переводить «тот, кто вверг нас в стихию боевого ис-
ступления», т.е. напал на нас. Принимая во внимание отождествление скан-
динавских берсерков (чье название означает «медвежья шкура») с медведя-
ми или волками и то, что с волками отождествлялись члены половозрастных
объединений юношей-воинов (например, в некоторых цезских селениях в
Дагестане главными персонажами празднества игби «являются "волки"
(боци) — юноши старшего возраста, облаченные в специальные костюмы и
маски и вооруженные деревянными мечами» [Карпов, 1993, с. 206], можно
предполагать, что речь идет о юношах-воинах как враждебных племен, так и
единоплеменных, агрессия которых в мирное время могла направляться
против соплеменников.
Как показал Е.Виденгрен [Widengren, 1969, с. 39], в среднеперсидском
Денкарте члены мужских союзов также называются «волками». Этим может
121

объясняться и амбивалентное отношение к салаврикам (кстати, слово sälä,
«дом», в данном случае можно было бы понимать как эквивалент «мужского
дома», sabhä; о последнем институте см. [Vasilkov, 1987]; ср. наименование
женщины, захваченной в качестве военной добычи, sâlâkari). То, что Индра
(и Маруты) в таком случае выступает против себе подобных, вполне согла-
суется с историческими данными: так, в одной из скандинавских рунических
надписей говорится, что сын ярла Хакона «был стражем против викингов»
[Гуревич, 1966, с. 80].
11 Как курьез можно отметить мнение П.П.Толочко, который вслед за
В.Н.Татищевым, неверно понявшим летописный текст, решил, будто Свято-
слав «пробил коня сквозь», а поскольку ребенок на такое не способен, то
возраст Святослава в летописи намеренно занижен [Толочко, 1987, с. 44]. На
самом деле речь идет именно о символическом участии князя-воина (пусть
даже ребенка, не способного носить оружие) в сражении.
12 В.Н.Романов, цитируя соответствующее высказывание Я.Гонды, спра-
ведливо отвергает прямолинейную трактовку функций царя, поскольку тот
«вызывает дождь» уже тем, что защищает подданных, правильно собирает
налоги и в целом ведет себя в соответствии с дхармой [Романов, 1991,
с. 92—97].
13 Я намеренно не касаюсь вопроса о том, служила ли земледельческая
мифология, связанная с обрядами плодородия, моделью для сюжетов древне-
индийского эпоса, как считает Я.В.Васильков [Васильков, 1979, с. 127—128],
или же, напротив, синтагматика и эпоса, с одной стороны, и календарного
мифа и связанных с ним обрядов плодородия, с другой — представляют
собой трансформацию типологически сходной подсознательной парадигмы,
как полагает В.Н.Романов [Романов, 1985, с. 99].
14 Отметим также, что само имя «Индра», согласно наиболее достовер-
ной этимологии, связано с русским «ядреный» ([Mayrhofer, 1953, с. 88]; сом-
нения в достоверности этой связи высказывает О.Н.Трубачев [ЭССЯ. Вып. 6,
1979, с. 67]).
15 Эти архаической формы щиты (ancilia), по преданию, были изго-
товлены по образцу щита, ниспосланного Юпитером Нуме Помпилию.
16 Как отмечают Э.Бенвенист и Л.Рену, мифологический мотив битвы
героя с драконом существовал еще в индоиранском, но не был связан с
освобождением вод. В Ригведе, видимо, произошла контаминация двух этих
мотивов, оставшихся не связанными в Авесте [Benveniste, Renou, 1934,
с. 186—187].
Абаев, 1958, 1973, 1979, 1989. — Абаев В.И. Историко-этимологический сло-
варь осетинского языка. Т. I. М—Л., 1958; Т. И—IV. Л., 1973, 1979, 1989.
AB — Атхарваведа [приводится по изданию:-Atharva Veda Sanhita. Hrsg. von
R. Roth und W.D.Whitney. В., 1856 (Bonn, 1966)].
Барроу, 1976. — Барроу Т. Санскрит. Пер. с англ. НЛариной, ред. и ком-
мент. Т.Я.Елизаренковой. М., 1976.
Берндт, Берндт, 1981. — Берндт P.M., Берндт К.Х. Мир первых австралий-
цев. М., 1981.
Васильков, 1979. — Васильков ЯЗ. Земледельческий миф в древнеиндийском
эпосе (Сказание о Ришьяшринге). — Литература и культура древней и
средневековой Индии. М, 1979.
122

Гамкрелидзе, Иванов, 1984. — Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевро-
пейский язык и индоевропейцы. Тб., 1984.
Гуревич, 1966. — Гуревич А.Я. Походы викингов. М, 1966.
Дьяконов, 1990. — Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. М.,
1990.
Дьяконов, Старостин, 1988. — Дьяконов ИМ., Старостин СА. Хуррито-
урартские и восточнокавказские языки. — Древний Восток. Этнокуль-
турные связи. М., 1988.
Дюмезиль, 1986. — Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
Елизаренкова, 1982. — Елизаренкова Т.Я. Грамматика ведийского языка. М.,
1982.
Елизаренкова, 1989. — Елизаренкова Т.Я. Ригведа. Мандалы I—IV. М., 1989.
Елизаренкова, 1993. — Елизаренкова Т.Я. Язык и стиль ведийских риши. Мм
1993.
Иванов, 1979. — Иванов Вяч.Вс. Урартск. mari, хурритск. marianne, хайасск.
marija. — Переднеазиатский сборник, III. История и филология стран
древнего Востока. М., 1979.
Иванчик, 1988. — Иванчик А.И. Воины-псы. Мужские союзы и скифские
вторжения в Переднюю Азию.'—Советская этнография. М., 1988, № 5.
Иванчик, Кулланда, 1991. — Иванчик АИ, Кулланда СВ. Источниковедение
дописьменной истории и ранние стадии социогенеза. — Архаическое
общество: узловые проблемы социологии развития. М., 1991.
Иллич-Свитыч, 1971, 1976, 1985. — Иллич—Свитыч В.М. Опыт сравнения
ностратических языков. Введение. Сравнительный словарь. Т. I—III. M.,
1971, 1976, 1985.
Кабо, 1979. — Кабо В.Р. Теоретические проблемы реконструкции первобыт-
ности. — Этнография как источник реконструкции истории первобытно-
го общества. Мм 1979.
Карпов, 1993. — Карпов Ю.Ю. Мужские союзы в социокультурной традиции
горских народов Кавказа. — Этносы и этнические процессы. Памяти
Р.Ф.Итса. М., 1993.
Кёйпер, 1986. — Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. М., 1986.
Кулишер, 1916. — Кулишер И.М. Лекции по истории экономического быта
Западной Европы. Пг., 1916.
Кулланда, 1989. — Кулланда СВ. Где кончается лингвистика и где начинается
история? — Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Во-
стока. Материалы международной конференции. М.г 1989.
Кулланда, 1992. — Кулланда СВ. История древней Явы. М., 1992.
Кулланда, 1993. — Кулланда СВ. Праязыковые этимоны и историко-со-
циологические реконструкции.— Ранние формы социальной стратифи-
кации. Генезис, историческая динамика, потестарно-политические функ-
ции. Памяти Л.Е.Куббеля. М., 1993.
Лебедев, 1985. — Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. М., 1985.
Мавродин, Фроянов, 1974. — Мавродин В.В., Фроянов И.Я. «Старцы град-
ские» на Руси X в. — Культура средневековой Руси. Л., 1974.
Мифы, 1980. — Мифы народов мира. Т. 1. М, 1980. Ст. И.М.Дьяконова и
И.И.Соколовой. Касситская мифология.
Невский, 1981. — Невский НА. Материалы по говорам языка цоу. Словарь
диалекта северных цоу. М., 1981 (изд. 1-е. М.—Л., 1935).
Повесть, 1950. — Повесть временных лет. Ч. 1—2. М.—Л., 1950.
123

Попов, 1982. — Попов В. А. Системы терминов родства аканов как этносо-
циологический источник. — «Africana».. Африканский этнографический
сборник. XIII. Л., 1982.
Попов, 1982а. — Попов В.А. Ашантийцы в XIX в. Опыт этносоциологическо-
го исследования. М., 1982.
Пропп, 1986. — Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 1986
(изд. 1-е, 1946).
Путилов, 1980. — Путилов Б.Н. Миф — обряд — песня Новой Гвинеи. М.,
1980.
PB — Ригведа (по изданию: [Aufrecht Th.]. Die Hymnen des Rigveda. T. 1—2.
Aufl. 3. В., 1955 (Aufl. 1 — 1861—1863)).
Романов, 1978. — Романов В.Н. Древнеиндийские представления о царе и
царстве. — Вестник древней истории. М., 1978, № 4.
Романов, 1985. — Романов В.Н. Из наблюдений над композицией «Ма-
хабхараты». — Древняя Индия. Язык. Культура. Текст. М., 1985.
Романов, 1991. — Романов В.Н. Историческое развитие культуры. Проблемы
типологии. М., 1991.
Тацит. — Тацит Корнелий. Сочинения в двух томах. Т. 1. Л., 1969.
Толочко, 1987. — Толочко П.П. Древняя Русь. Очерки социально-поли-
тической истории. Киев, 1987.
Топоров, 1982. — Топоров В.Н. Сравнительный комментарий к одному моти-
ву древнеиндийской мифологии — Индра-муравей. — Древняя Индия.
Историко-культурные связи. М., 1982.
Фрейденберг, 1978. — Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.,
1978.
Фроянов, 1980. — Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-полити-
ческой истории. Л., 1980.
ЭССЯ. — Этимологический словарь славянских языков. Праславянский
лексический фонд. М., 1974—...
Adams, 1975. — Adams R.N. Energy and Structure. Austin (Texas), 1975.
Benveniste, 1969. — Benveniste E. Le vocabulaire des institutions indo-
européennes. Livres 1—2. P., 1969.
Benveniste, Renou, 1934 — Benveniste E., Renou L. Vitra et VrSragna. Etude de
mythologie indo-iranienne. P., 1934.
Darmesteter, 1960. — Darmesteter J. Le Zend-Avesta. Traduction nouvelle avec
commentaire historique et philologique. Reproduction photographique de
l'édition princeps 1892—1893. Vol. I—III. P., 1960.
Dumézil, 1985 — Dumézil G. Heur et malheur du guerrier. Aspects mythiques de
la fonction guerrière ches les Indo-Européens. Deuxième édition, remaniée.
P., 1985.
Falk, 1986. — Falk H. Bruderschaft und Würfelspiel. Untersuchungen zur
Entwicklungsgeschichte des vedischen Opfer. Freiburg, 1986.
Geldner, 1951—1957. — Geldner K.F. Der Rigveda aus dem Sanskrit ins Deutsche
übersetzt und mit einem laufenden Kommentar versehen. Bd 1—4.
Cambridge (Mass.), 1951—1957.
Heesterman, 1957. — Heesterman J.C. The Ancient Indian Royal Consecration.
The Râjasuya Described According to the Yajus Texts and Annotated.
"s-Gravenhage, 1957.
Jamison, 1991. — Jamison St. The Ravenous Hyenas and the Wounded Sun.
Myth and Ritual in Ancient India. Ithaca—London, 1991.
124

limaye, Vadekar, 1958. — Gandhi Memorial Edition. Eighteen Principal
Upanisads. Vol. I (Upanisadic Text with Parallels from Extant Vedic
literature, Exegetical and Grammatical Notes). Ed. by V.P. Limaye and
B.D.Vadekar. Poona, 1958.
Lindig, 1970. — Lindig W. Geheimbünde und Männerbünde der Prärie-und der
Waldlandindianer Nordamerikas. Untersucht am Beispiel der Omaha und
Irokesen. Wiesbaden, 1970.
Mayrhofer, 1953, 1956, 1976, 1980. — Mayrhofer M. Kurzgeffasstes etymolo-
gisches Wörterbuch des Altindischen. Bd I—IV. Heidelberg, 1953, 1956, 1976,
1980.
Monier-Williams, 1989. — Monier—Williams, Sir Monier. A Sanskrit-English
Dictionary. Oxf., 1899.
Neyt, 1993. — Neyt F. Luba. Aux sources du Zaire. P., 1993.
Oertel, 1898. — Oertel H. Indrasya kilbisäni. — Journal of the American Oriental
Society. Boston, 1898, XIX.
Renou, 1958. — Renou L. Etudes védiques et pâninéennes. T. IV. P., 1958.
Renou, 1962. — Renou L. Etudes védiques et pâninéennes. T. X. P., 1962.
Schlerath, 1960. — Schlerath B. Das Königtum im Rig- und Atharvaveda. Ein
Beitrag zur indogermanischen Kulturgeschichte. Wiesbaden, 1960.
Schultz, 1902. — Schultz H. Altersklassen und Männerbünde. Eine Darstellung
der Grundformen der Gesellschaft. В., 1902.
Starostin, 1989. — Starostin 5. Nostratic and Sino-Caucasian. — Лингвистиче-
ская реконструкция и древнейшая история Востока: Материалы к дис-
куссии на Международной конференции. Ч. 1. М., 1989.
Vasilkov, 1987. — Vasilkov Ya.V. Draupadi in the Assembly-Hall, Gandharva-
Husbands and the Origin of the ganikäs. — Paper Read at the Vllth World
Sanskrit Conference. Leiden, 1987.
Webster, 1908. — Webster H. Primitive Secret Societies. N.Y., 1908.
Widengren, 1969. — Widengren G. Der Feudalismus im alten Iran. Männer-
bund — Gefolgswesen — Feudalismus in der iranischen Gesellschaft im
Hinblick auf die indogermanische Verhältnisse. Köln und Opladen, 1969.
Wikander, 1938. — Wikander S. Der arische Männerbund. Studien zur Indo-
iranischen Sprach- und Religionsgeschichte. Lund, 1938.
Wikander, 1941. — Wikander S. Vayu. I. Lund, 1941.

П.Л.Белков
Вожди и бигмены
(о механизмах становления вождества)
В начале 60-х годов в политической антропологии были
введены понятия «вождество» (Э.Сервис) и «бигмен» (М.Са-
линз), которые определили современное положение дел в
этой дисциплине. Классический стиль решения задач в дан-
ной области знания был связан, как известно, с терминами
«вождь» и «племя». Причем слово «вождь» допускало две
подстановки: «вождь рода» и «вождь племени», а слово «пле-
мя» в разные времена и у различных авторов означало либо
совокупность людей, объединенных в одно целое общностью
культурных особенностей, либо совокупность людей, спло-
ченных единой системой управления. Если опустить «детали,
орнаменты и комментарии» (А.П.Чехов), любую из су-
ществующих в литературе трактовок понятия «племя» можно
расклассифицировать с помощью этого противопоставления.
В настоящее время большинство исследователей в каче-
стве образующего племя компонента рассматривают именно
«систему организации власти», т.е. «единые органы управле-
ния». При этом надо иметь в виду, что органами управления
племени по существу должны считаться также территория
(граница) племени и наличие так называемых «кровнород-
ственных связей» между его членами. Данное соображение
практически нивелирует смысл замечаний по поводу: «неточ-
но рассматривать (племя. — П.Б.) только как территориаль-
ную, или родственную, или потестарную социальную еди-
ницу. Ни один из этих критериев, взятый в отдельности, не
может дать необходимой и достаточной характеристики этой
исторически обусловленной формы социальной организации»
[6, с. 19]. В принципе, в рамках вполне устоявшихся пред-
© ПЛ.Белков, 1995
126

ставлений о племени мысль о его «политическом аспекте»
(В.А.Попов) просто невозможно отделить от мысли о единстве
территории и родственных связей. Этот стереотип работает
на уровне научного «подсознания» даже в тех случаях, когда
на первый план (не исключающий, а подразумевающий «зад-
ний» план) декларативно выдвигается один из этих призна-
ков, предварительно искусственно выделенный из монолитно-
го массива представлений о племени как о «потестарной со-
циальной единице» [11, с. 47; 5, с. 59].
Таким образом, действительно только подразделение кон-
цепций племени по двум постоянно соперничающим ведом-
ствам: «культурологическому» и «социологическому» («поли-
тологическому»). Споры между ними продолжаются до сих
пор. Для одних «тезис о единой власти» — недостаток, кото-
рым «грешили многие из ранних определений термина "пле-
мя"» [12, с. 209], для других «потестарный институт во главе с
вождем» — важнейший признак племени, поскольку «пере-
крывает» признаки единства «хозяйственных, территориаль-
ных и родственных связей» [6, с. 19].
Однако уже давно было очевидным равенство сил аргу-
ментов обеих сторон. В результате появились попытки при-
мирения противоборствующих концепций. Именно исходя из
присущей им контрарности, их стали объединять в семиоти-
ческом пространстве одной теории, когда они рассматри-
вались не абсолютно сами по себе, а с позиции комплемен-
тарных построений. Еще в начале 40-х годов Б.Малиновский
обратил внимание на то, что термин «племя» употребляется
в двух значениях: культурной общности («племя-нация») и
социополитической общности («племя-государство») [20,
с. 252—260]. С 50-х годов в советской этнографии существо-
вало представление о первоначальных и классических племе-
нах [7, с. 184]. В 60-х годах помимо решения основной задачи
(происхождения государства) Э.Сервис своим терминологи-
ческим нововведением эволюционно разграничил понятия
«племя» и «вождество» («племя-> вождество»). Та же самая
идея эволюционного компромисса между двумя концепциями
племени в 70-х годах была высказана Ю.В.Бромлеем посред-
ством выделения понятий «племя-этникос» и «племя-ЭСО» [3,
с. 128]. Общепризнанность диахронного ( = эволюционного)
разрешения племенной контроверзы подчеркнул В.А.Попов,
заметив, что понятие «классическое племя» тождественно
понятию «вождество» [10, с. 109].
Так средствами эволюционного подхода было найдено, в
терминах К.Р.Поппера, «удовлетворительное объяснение» су-
ществованию двух взаимоисключающих концепций племе-
127

ни — «конечная цель» деятельности в «науке о племени».
Хотя возможно и другое «удовлетворительное объяснение» —
на основе синхронного (структурного) подхода, отнюдь не
исключающего идею эволюции.
Вообще трудно себе представить этнополитолога, или по-
литического антрополога, стоящего на антиэволюционистских
позициях. Элементарная потребность в упорядочении мате-
риала толкает в объятия эволюционизма. Ведь даже Б.Ма-
линовский поневоле сыграл роль эволюциониста, утверждая,
что единая система власти возникла первоначально в под-
разделениях племени («племени-нации») и только затем ста-
ла атрибутом всего племени («племени-государства») [20,
с. 252—260].
В связи с новизной терминологического аппрата этнополи-
тологии возникают некоторые трудности. Подобно устарев-
шим словам естественного языка, научные термины «вождь»
и «племя» сохраняются фактически только в словосочетаниях
вроде: «сегментарное племя», «племя-вождество», «верховный
вождь». Если термин «племя» можно спасти за счет одновре-
менного сокращения двух первых сочетаний (вместо «сегмен-
тарное племя» — «племя», вместо «племя-вождество» —
«вождество»), то сокращение термина «верховный вождь» до
термина «вождь», с одной стороны, ведет к многочисленным
противоречиям, с другой стороны, обнаруживает эволюцион-
ный пробел: «? —> вождь». Какими же средствами принято
его восполнять?
Л.Е.Куббель, выделив «три главных пути политогенеза»,
указывал на относительно более глубокий исторический воз-
раст плутократической модели в сравнении с военной и/или
аристократической [8, с. 136]. Использование им фигуры ме-
ланезийского бигмена в качестве маркера плутократического
пути развития как факт предполагает эволюционное противо-
поставление вождества и «бигменства» (по аналогии с терми-
ном «вождество»). Не менее категоричен Ч.Спенсер: бигмен-
ство — эволюционная предтеча вождества [25, с. 141]. По
мнению Э.Сервиса, описание бигмена и его окружения за-
ставляет обратиться к образу эмбриональной формы вож-
дества [24f с. 74].
Итак, эволюционная лакуна заполнена: «бигмен —> вождь»,
или «бигменство -> вождество». Концепция бигмена дополня-
ет и в чем-то ассимилирует концепцию вождества, поскольку
делает акцент на эволюции лидера, всегда выступающего в
качестве символа возглавляемой им группы хотя бы в функ-
ции ее полномочного представителя («сообщество поминутно
разворачивается из своей символики» [13, с. 32]).
128

Рассмотрим аргументы М.Салинза. Каким образом он
обосновывает знание о бигмене как особой эволюционной
стадии развития «основной личности»? Его рассуждения на-
чинаются с различения понятий («социологических типов»),
которым в русском языке довольно трудно подобрать эквива-
лент: petty chieftains и big-men [23, с. 21]. Если слово big-man
благодаря существующей традиции «обогащения» словарного
запаса еще как-то удается адаптировать к нормам русского
языка с помощью транскрипции, то термин petty chieftain
необходимо подвергнуть операции истолкования — «старей-
шина».
Названные «социологические типы» относятся к категории
«местных авторитетов». Разница в том, что старейшина — это
«определенным образом конституированный авторитет»,
официальный глава общины или локальной наследственной
группы [23, с. 21]. Следовательно, отличительным признаком
старейшины, наряду с «местечковым» масштабом его соци-
альных претензий, является формальность придаваемого ему
статуса. Именно придаваемого, так как он вступает в долж-
ность, освящаемую не его собственным авторитетом, но ав-
торитетом группы. Его личные деловые и нравственные до-
стоинства и недостатки — столь малая величина (читай: зна-
чимость), что ими можно пренебречь на фоне групповой со-
лидарности. Это — лидер не по реальным функциям, а по
идеально из поколения в поколение воссоздаваемой структу-
ре группы; подчинение такому лидеру — всего лишь общая
процедура самоуправления.
Данные обстоятельства находят выражение в особенностях
отношений преемственности. На первый план выдвигается
возможность замещения должности либо просто по родству
(by descent), либо просто по старшинству в качестве старей-
шего члена группы (the oldest man) [23, с. 21]. В условиях ро-
довой организации это практически одно и то же.
Положение, при котором титулом главы общины является
обозначение возрастной степени, the old man (ср. старейши-
на), М.Салинз считает симптоматичным для той стадии эво-
люции, когда вождь (chieftain) — не более чем «представи-
тель» группы и «хозяин церемонии» [23, с. 21].
Бигмен в трактовке М.Салинза выступает полной противо-
положностью старейшине. Это тот, кто, образно говоря, яв-
ляется не «господином по положению», но «господином по-
ложения». Такой «ловец душ» воздействует на других исклю-
чительно «силой своей личности», объединяя людей вокруг
себя и подчиняя их себе [23, с. 22[. Инструментами его влия-
ния могут быть ораторские способности, талант военачальни-
9 149 129

ка, слава великого мага или человека, умеющего собирать
необычно высокие урожаи с принадлежащего ему огорода,
т.е. слава «огородного мага». Но прежде всего он должен
иметь репутацию богатого человека. Благополучие членов
общины напрямую связывается с точностью принимаемых им
решений, а гарантией служит его личное благополучие.
При соответствующих условиях бигмен становится надоб-
щинным лидером, распространив свой авторитет на несколь-
ко локальных групп в военных, церемониальных или торго-
вых целях. И все же, подчеркивает М.Салинз, наиболее проч-
ными его позиции остаются на местном уровне и лишь до той
поры, пока он в силах поддерживать уважение к себе со сто-
роны окружающих [23, с. 22].
Если свести воедино сказанное в ходе нашей интерпрета-
ции взглядов М.Салинза, не вникая в эмпирические подроб-
ности и не задаваясь вопросом о примененных им способах
упорядочения меланезийских материалов, противопоставле-
ние старейшин (родовых вождей) и бигменов кажется доста-
точно очевидным с точки зрения универсальности оппозиции
формального/неформального лидерства. Формального лидера
создает группа, неформальную группу создает лидер.
Но тогда термин «бигмен» синонимичен термину «нефор-
мальный лидер», и, следовательно, соответствующее ему по-
нятие не может быть положено в основу каких-либо эволю-
ционных построений, поскольку в стадиальном смысле яв-
ляется универсальным. Для того чтобы обозначать собой не-
кую стадию развития средств управления, бигменство зара-
нее не должно содержать в себе элементы «старейшинства» в
виде аллюзий противоположности, т.е. не должно быть одним
из двух измерений лидерства вообще. Возникает вопрос: как
М.Салинзу в принципе удается выделить категорию бигме-
нов?
Практически он это делает в заявлениях о немногочислен-
ных, по его оценкам, случаях сосуществования старейшин
и бигменов («иногда оба социологических типа сосуществуют
в одном и том же племени» [23, с. 21]). Следовательно,
на самом деле традиция выбирает из трех типов лидерства —
бигмены, старейшины, бигмены и старейшины. Линия
«бигмен -> вождь» в эволюционном плане выдерживается
лишь в первом варианте. Иначе говоря, в своих обобщениях
М.Салинз фактически моделирует три эволюционные линии,
предоставляя читателю самому решать возникающие проти-
воречия. Например: «Как особый тип лидерства официальное
вождество ("chieftainship") имеет большое будущее, но на
стадии сегментарного племени оно теряется на фоне более
130

эффектной формы "бигмена"» [23, е. 22]. Данное высказыва-
ние предполагает отсутствие исторической перспективы у
бигменов, хотя классическое понимание идеи М.Салинза сво-
дится к тезису о затухании эволюционной линии родовых
вождей.
Таким образом, концепция бигмена при ее истолковании в
терминах стадиального подхода противоречит не только
внешним для нее аргументам традиционной системы взглядов
(«родовой вождь -> племенной вождь»), которую она никак
не опровергает, но и самой себе в том, что касается ее внут-
ренних аргументов.
Коль скоро противоречия очевидны, должна быть очень
веская причина их не замечать. Посредством концепции биг-
мена косвенно обосновывается концепция сегментарного
племени в качестве последней ступени к вождеству. Это,
можно сказать, сверхзадача М.Салинза. Фигура бигмена со-
общает свойство специфичности понятию «сегментарное
племя», придает ему яркую, запоминающуюся внешность.
Тем самым проблема существования сегментарного племени
уже как бы не требует разрешения. Однако, как заметил
Б.Малиновский, «нередко встречаются случаи, когда замеча-
ние общего характера, которое на первый взгляд кажется
констатацией факта, — и часто оно дается в такой форме —
оказывается после тщательного анализа не чем иным, как
предположительным выводом из чисто гипотетических пред-
посылок...» [18, с. 25].
Обратимся к эмпирическим фактам, которые должны были
бы быть основанием для создания обобщенного образа биг-
мена в его жесткой противопоставленности родовому вождю.
По наблюдениям К.Рид, у папуасов нгаравапум «не существу-
ет наследственной системы вождества (chieftainship), и любой
человек, обладающий необходимыми качествами, может стать
лидером» [21, с. 112]. Прежде всего лидирующие позиции
занимают люди, имеющие, или, точнее, обрабатывающие
большие участки земли, что дает им возможность раздавать
излишки пищи сородичам в обмен на их «одобрение» [21,
с. 112]. На языке М.Салинза это «расчетливое использование
своего богатства» — показатель бигмена.
Действительно, престиж такого лидера у нгаравапум вы-
растает во время празднеств, происходящих после сбора
урожая ямса. Ему принадлежит честь снабжать участников
церемоний мясом, забивая свиней из своего стада, и само
распределение пищи происходит поблизости от его жилища,
около которого специально устанавливают церемониальный
столб mugus. По завершении празднества этот столб для всех
9-2 149 131

становится зримым свидетельством щедрости хозяина дома
[21, с. 112].
Как известно, щедрость и хлебосольство — богатство «для
других» — являются элементами ожидаемого поведения бога-
того человека в представлениях первобытных людей и необ-
ходимыми ингредиентами личности бигмена в сознании этно-
графов. Мы вроде бы просто обязаны сделать вывод о том,
что у нгаравапум культура управления строится по принципу
бигменства в его «книжном» выражении.
Тем не менее К.Рид особо отмечает недостаточность при-
обретения звания богатого человека в качестве предпосылки
продвижения вверх по иерархической лестнице. Оказывает-
ся, как объясняет этот автор, реальный авторитет — принад-
лежность «генеалогических лидеров», т.е. старейшин [21,
с. 113]. Им дано решающее слово в делах клана и деревни,
касающихся и повседневной жизни, и проведения церемони-
алов. От их знаний, традиций и умения находить верное ре-
шение зависят престиж и богатство всего клана (впрочем,
можно обойтись без «и»: здесь «престиж» и «богатство» —
синонимы). Именно эти индивиды, как принято говорить, —
«ходячая энциклопедия» тайного знания, именно они при
совершении обрядов «знают, что требуется и что должно
быть сделано» [21, с. 117].
Однако то же самое приписывалось тем лидерам нгарава-
пум, в которых мы «официально», по канонам концепции
М.Салинза, вынуждены были признать бигменов. «Тот, кто
много знает», — так нгаравапум называют человека, чей дом
выделяется множеством столбов mugus [21, с. 112].
И вновь резкая смена точки отсчета. По словам К.Рид, од-
ного превосходства в возрасте недостаточно, чтобы стать ли-
дером: термин garam tzira подразумевает не только возраст,
но также «военный талант, прилежание и щедрость» [21,
с. 113].
Таким образом, в тот момент, когда мы, как кажется, пол-
ностью сосредоточились на бигмене, тщательно отобрав все
относящееся к специфике этой фигуры, он оборачивается
старейшиной. Продолжая двигаться в этом направлении до
логического конца, т.е. теперь уже по закону исключенного
третьего, выстраивая образ старейшины, мы в итоге получаем
бигмена. Это челночное движение мысли исследователя
вполне адекватно отражает действительность, в условиях ко-
торой невозможно выделить бигменов так, как это делает
М.Салинз. Официальный титул официального лидера у нга-
равапум — garam tzira, но в переводе он означает «большой
человек» [21, с. 112].
132

В описании ф.Уильямса [26, с. 409; 27, с. 104], папуасы
орокаива не имели четких представлений об институте
вождества (chieftainship), который им заменял институт ста-
рейшин (the old men). Главой клана был старейший из его
членов, пока он оставался в силах исполнять свои функции
при всех прочих условиях.
Ф.Уильямс сетует на трудности поиска подходящего экви-
валента, поскольку слово «вождь» (chief) кажется ему пере-
оценивающим значимость даже наиболее выдающихся лиц из
числа лидеров кланов орокаива. Он называет известные ему
обозначения этой должности, указывая, что переводами могут
быть такие выражения, как «настоящий человек», «важный
человек», «большой человек». Нет сомнения, по классифика-
ции М.Салинза речь идет об официальных должностях, но
люди, их занимающие, самими папуасами терминологически
интерпретируются в качестве бигменов.
Кроме того, в его книге — еще два термина: embo-
penjavo — «человек с большим именем» и emba-javoari —
«человек, который дает имя <группе>». В обоих случаях име-
ются в виду опять-таки формальные лидеры, «узурпиру-
ющие» отличительные признаки бигменов, если исходить из
общепризнанной точки зрения на этот предмет. Ведь имено-
вание группы по лидеру считается одной из характерных черт
бигменства.
В число атрибутов бигмена часто включают обязанность
«трудиться больше, чем остальные». На о-ве Вогео наслед-
ственный лидер kokwol, носитель особого нагрудного знака-
украшения из клыков кабана, вполне соответствует данному
стереотипу описания бигмена. Огороды у него значительно
больше, чем у других; и, «так как богатство состоит в основ-
ном из урожая на огородах и свиней, то это означает, что
вожди работают больше» [15, с. 319]. Конечно, на огородах
кокллгоГя работают все члены группы, но то же самое в лите-
ратуре утверждается в связи с обменом услугами между биг-
меном и людьми из его окружения.
Таким образом, одно и то же явление можно считывать
либо на языке формального, либо на языке неформального
лидерства. Для Х.Хогбина mwanekama с Соломоновых остро-
вов — неформальный («ненаследственный») лидер, для
Н.Люткехаус tanepoa с о-ва Манам — носитель формальных
полномочий, хотя в обоих случаях статус поддерживается
одинаковым способом — через устройство праздников обме-
на от имени группы [14, с. 245—246; 17, с. 182—184]. Подоб-
ные примеры совпадения двух текстов политической культу-
ры Меланезии можно умножить.
9-3 149 133

По-видимому, не существует двух внешних друг для друга
типов лидерства, каждый понятен только в контексте своей
противоположности. И тот, и другой определяет свою «пол-
ноту» (И.Г.Фихте) посредством синтеза того целого, которое
они вместе и составляют. В результате внутреннего диалога
между этими крайними терминами происходит либо макси-
мальное стяжение функций к старейшине рода (поле дея-
тельности бигменов, естественно, сужается до минимума),
либо редуцирование старейшины рода до состояния «стари-
ка», «хранителя традиций» и «знатока обрядоБ» (поле дея-
тельности бигменов максимально расширяется). Во времени
это чередование осуществляется бессистемно, все зависит от
силы личности официального главы социума. Но в каждый
данный «момент» (поколение или несколько поколений под-
ряд) реализоваться может только одна из этих двух возмож-
ностей. Перефразируя Ю.М.Лотмана [9, с. 58], возможность
быть «только собой» (бигменом) и одновременно выступать в
качестве «представителя» группы (вождя) — один из исход-
ных семиотических механизмов лидера на любой стадии раз-
вития политической культуры.
Таким образом, в рамках дихотомии сохранения/утраты
старейшиной (родовым вождем) функций бигмена невозмож-
но построить какой-либо эволюционный ряд. «Бигмен» — это
содержание лидера, «хозяин церемоний» — его форма.
Но вопрос можно поставить иначе: если существует про-
тивопоставление (родовых) вождей и (родовых) бигменов, то
нельзя ли предположить наличие ситуаций перехода бигмена
на положение вождя и вождя на положение бигмена?
Исследователи говорят о верхнем пределе эффективного
функционирования родовой группы, когда возрастание числа
ее членов становится препятствием для решения задач по
самоуправлению, и указывают на сугубо организационные
причины дробления: слишком малые доли при дележе полу-
ченной платы за невесту одного из членов рода, теснота в
мужском доме и т.д. [22, с. 262—263]. Все это хорошо увязы-
вается с тезисом о противоречии «семьи и общины» (Н.А.Бу-
тинов). Ф.Уильямс пишет, что у орокаива «интересы семьи и
интересы клана могут сталкиваться» [27, с. 107]. И часто се-
мейные группы стремятся отделиться по причине «ссор» и
«страха ответной магии» [27, с. 102]. Однако понимать это
противоречие следует прежде всего с точки зрения соперни-
чества лидеров, глав семей и глав родовых групп.
Не случайно Ф.Уильямс говорит о «непосредственном»
развитии клана из семьи [27, с. 101], т.е. лидера клана из гла-
вы семейной группы. «Теснота в мужском доме» — это мела-
134

незийская вариация на тему двух медведей в одной берлоге.
В частности, считается (например, на о-ве Манам), что муж-
ской дом «принадлежит» наследственному лидеру tanepoa [17,
с. 184].
Положение главы большой семьи — исходный пункт соци-
ального возвышения бигмена, предел которому ставит отсут-
ствие прав на символику родового, а не семейного, по своему
характеру единства. Присвоение ритуальных атрибутов на-
следственного лидера в условиях родовой организации об-
щества невозможно, поскольку символы и обряды рода
«принадлежат» старейшине; и нарушение закона сохранения
за ним формальных прерогатив по катастрофическим послед-
ствиям для единства мифологического сознания сравнимо с
нарушением закона экзогамии, ибо подрывает саму идею
родовой «принадлежности» первобытного человека, а равно
идею общества как способа создания ситуации, когда «Я»
оказывается абсолютно неспособным на независимое суще-
ствование от «других».
Единственная альтернатива — это покинуть обжитое се-
миотическое пространство и сделать себя центром новой
микросемиосферы в качестве основателя рода, наследствен-
ного лидера по нисходящей линии. Символикой (именами)
бигмен в роли главы отделившейся части рода «обрастает»
уже в момент перехода. У орокаива превращение части рода
в самостоятельный род закреплялось регулярностью употреб-
ления нового группового имени, которое обычно совпадало с
именем основателя [16, с. 201].
Как мы можем видеть, переход меланезийского бигмена на
свободную территорию тождествен его переходу в разряд ро-
довых вождей. Если придерживаться взглядов, согласно кото-
рым инициация —- средство «приобщения к роду» (Н.А.Бу-
тинов), то инициация бигмена в родовые вожди — средство
«разобщения рода». Но по степени социальной интеграции
ничего качественно нового не появляется. Вместо одного ро-
да — два. От рода к роду, «от частного к частному».
Антитеза «бигмен — вождь» приобретает эволюционное
звучание при переходе вождя на положение бигмена. В есте-
ственном стремлении к самосохранению в роли родового
вождя по существу, т.е., удерживая позиции бигмена, старей-
шина рода в зависимости от различных обстоятельств рано
или поздно поднимается до уровня бигмена среди вождей.
По свидетельству Б.Малиновского, население о-вов Тро-
бриан делилось на локализованные родовые единицы. Жите-
ли каждой деревни обосновывали общее происхождение от
одного предка указанием на священный центр в виде впади-
9-4 149 135

ны, пещеры, грота или водоема как место его, точнее,
ее исхода в незапамятные времена. Во главе таких объедине-
ний стояли влиятельные лица, бывшие «хозяевами це-
ремоний», а также «спикерами», выступавшими от имени
членов родовой группы при контактах с внешним миром
(ср. с характеристикой М.Салинза «маленьких вождей» —
petty chieftains).
Описывая границы, которых могло достигать влияние от-
дельных старейшин, Б.Малиновский приводит пример прав-
ления Тоулумы из деревни Омаракана, чей авторитет распро-
странялся на множество таких же автономных деревень. В
случае возникновения вражды деревни, находившиеся в сфе-
ре его влияния, оказывали ему союзническую помощь. В
мирной обстановке Тоулума собирал «дань» со своих «вас-
салов», обязанных делиться с ним большой частью урожая,
поскольку его «сюзеренитет» определялся положением мужа
сестры по отношению к главам деревень «данной» округи.
Это и было основным источником его богатства. Именно бо-
гатство в глазах тробрианцев было «явлением», «сущностью»
и «средством» поддержания авторитета сильной личности [19,
с. 68].
Не чем иным, как силой личности локального вождя, обус-
ловливались размеры приобретенных «владений». Б.Мали-
новский говорит о «прямом воздействии личного превосход-
ства» [19, с. 65]. Таким образом, на уровне деревенской об-
щины существовал институт родовых вождей, но во главе
нескольких деревень локальный вождь мог себя поставить
лишь благодаря личным достоинствам, в качестве бигмена.
Различия в размерах, формах и степени гомогенности надоб-
щинных территориальных образований на о-вах Тробриан-
ского архипелага [19, с. 68], по-видимому, можно объяснить
разностью харизматических потенциалов тех родовых вож-
дей, чьи деревни были «столицами» округов.
Естественно, перед бигменом среди родовых вождей от-
крывается перспектива стать вождем на уровне округа. Что
он должен и может сделать для достижения этой цели?
Спецификация первичной и вторичной формации, как
принято считать, помимо прочего связана с принципами вы-
деления единиц населения. Соответственно имеют в виду
родовой и территориальный способы построения отношений
между людьми, хотя никто, кажется, не станет отрицать тер-
риториальный характер родовой организации по крайней
мере тогда, когда речь идет о патрилинейной форме рода.
Вероятно, исследование нуждается в более тонком инстру-
менте демаркации.
136

Для установления различий между первичной и вторичной
формациями в данном аспекте введем два понятия: «единица
интеграции» и «единица поселения». Нечто подобное факти-
чески уже существует в литературе.
Единицей интеграции будем называть систему отношений,
не имеющих свойства предметной репрезентируемости и
проявляющихся в процессе ритуальной деятельности. Едини-
цей же поселения является спектр элементов этих отноше-
ний, поддающихся метрической фиксации в ходе повседнев-
ной деятельности людей. Иначе говоря, единица интеграции
существует в ритуальном пространстве, единица поселения —
в физическом пространстве. Структуру поселения (стоянки,
деревни и т.п.) можно выявить простым наблюдением. Выяс-
нение структуры интеграции происходит лишь в результате
языкового контакта исследователя и исследуемых.
Конечно, процедура интеграции схожа — и не только
внешне — с процедурой поселения. Вспомним: у орокаива
миграция части рода равносильна ее интеграции в качестве
целого рода. Но чем выше «уровень социокультурной инте-
грации» (М.Салинз), тем выше разрешающая способность
противопоставления единиц интеграции и единиц поселения.
Если деревня тробрианцев есть скорее единица интеграции,
то округ, множество деревень, есть скорее единица поселе-
ния. Единицей интеграции округ является постольку, по-
скольку на отношения между отдельными деревнями наложен
отпечаток «родства по обмену пищей» (по аналогии с кон-
цепцией «родства по пище» Н.А.Бутинова).
Отсюда вытекает смысл превращения бигмена среди родо-
вых вождей в верховного вождя (вождя вождей). Поле его
деятельности в этом направлении — ритуальное простран-
ство. Переосмысливая символы единства своего рода в сим-
волику единства округа, он помещает эту единицу поселения
в ритуальное пространство и, таким образом, превращает
округ в единицу интеграции, которую в литературе приня-
то называть «племенем» и которой комплементарно соот-
ветствует единица субординации, т.е. «вождество» (подроб-
нее о соотношении понятий «племя» и «вождество» см. [1,
с. 36—51]).
Таким образом, население некоторого округа под предво-
дительством «сильной личности» символически мигрирует на
свободную «территорию»: из первичной в нейтральную, пе-
реходную ко вторичной, формацию. Происходит «открытие»,
т.е. создание, этой формации.
Конечно, предлагаемое решение иррационально. И вместе
с тем оно рационально, ибо его рациональность есть резуль-
137

тат «умножения» иррациональности исследовательского под-
хода на иррациональность мифологического сознания иссле-
дуемой эпохи (когда общество еще не выделилось из культу-
ры, потестарность — из общества, экономика — из потестар-
ности, т.е. тогда, когда отношения стоимости еще не выдели-
лись из системы отношений, охватываемых понятием «лич-
ность» [2, с. 79]). Как известно, умножая «минус» на «минус»,
мы в итоге получаем «плюс».
Важно отметить, что при упоминании этнографических
реалий, атрибутируемых по признаку отсутствия феномена
вождества, не возникла необходимость обращаться к катего-
рии «сегментарного племени». Эмпирическая несостоятель-
ность этой категории, на мой взгляд, была доказана еще в
начале 60-х годов [4, с. 138]. Старая эволюционная схема
«старейшина рода — вождь племени» до сих пор актуальна.
Так же как и проблема ее теоретической реализации.
1. Белков П. А. Племя и вождество: к определению понятий. — Племя и
государство в Африке. М., 1991.
2. Белков П.Л. Социальная стратификация и средства управления в доклас-
совом и предклассовом обществе. — Ранние формы социальной страти-
фикации. М., 1993.
3. Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. M.f 1973.
4. Бутонов H.A. Происхождение и этнический состав коренного населения
Новой Гвинеи. — Труды Института этнографии АН СССР им. Н.Н.Мик-
лухо-Маклая. 1962. Т. 80: Проблемы истории и этнографии народов Ав-
стралии, Новой Гвинеи и Гавайских островов.
5. Генинг В.Ф. Этнический процесс в первобытности. Свердловск, 1970.
6. Гиренко НИ. Традиционная социальная организация ньямвези. Автореф.
канд. дис. Л., 1975.
7. Косвен М.О. Об историческом соотношении рода и племени. — Совет-
ская этнография. М., 1951, № 2.
8. Куббель A.B. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988.
9. Аотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1991.
10. Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX веках. Проблемы
генезиса и стадиально-формационного развития этнополитических орга-
низмов. М., 1990.
11. Токарев С.А. Проблема типов этнических общностей. — Вопросы фило-
софии. М., 1964, № 11.
12. Шнирельман В.А. Проблема доклассового и раннеклассового этноса в
зарубежной этнографии. — Этнос в доклассовом и раннеклассовом об-
ществе. М., 1982.
13. Щепанская Т.Б. Символика молодежной субкультуры. СПб., 1993.
14. Hogbin H.J. Culture Change in the Solomon Islands. — Oceania. 1934, vol. 4,
№3.
15. Hogbin H.J. Native Culture of Wogeo. — Oceania. 1935, vol. 5, № 3.
138

16. Lanoue G. One Name. Many Grounds: Land. Marriage and Social Structure
among the Orokaiva of Papua New Guinea. — Oceania. 1990, vol. 60, №. 3.
17. Lutkehaus N.C. Hierarchy and 'Heroic Society1: Manam Variation in Sepic
Social Structure. — Oceania. 1990, vol. 60, № 3.
18. Mcdinowski B. The Family among the Australian Aborigines. L.r 1913.
19. Mcdinowski B. Argonauts of the Western Pacific. L., 1922.
20. Mcdinowski B. Freedom and Civilization. N.Y., 1944.
21. Read K.E. Social Organization in the Markham Valley. — Oceania. 1947,
vol. 17, № 2.
22. Ryan D'Arcy. Clan Formation in the Mendi Valley. — Oceania. 1959, vol. 29,
№ 4.
23. Sahlins M.D. Tribesman. New Jercy, 1968.
24. Service E.R. Origins of the State and Civilization. N.Y., 1975.
25. Spencer C.S. Coevolution and the Development of Venezuelan Chiefdoms. —
Profiles in Cultural Evolution. Michigan, 1991.
26. Williams F.E. Plant Emblems among the Orokaiva. — Journal of the Royal
Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. L., 1925, vol. 55.
27. Williams RE. Orokaiva Society. L, 1930.

Д.М.Бондаренко
Вождества в доколониальном Бенине
Доколониальный Бенин (XI—XIX вв.) являет собой инте-
ресный, но недостаточно изученный, несмотря на ряд работ,
прежде всего археологов, пример вырастания «раннегосу-
дарственных» социальных и управленческих институтов и
структур из подобных им функционально и во многом сущ-
ностно, но более низкого уровня. Процесс их становления в
доколониальном Бенине шел и «снизу», и «сверху». При этом
первый путь был более древним, менее неестественноистори-
ческим (хотя, судя по всему, не всегда мирным) и сущностно,
особенно поначалу, во многом первичным по отношению ко
второму. Вообще же надобщинных, надсубстратных уровней
бенинского социума сложилось два: уровень вождества, кото-
рых было два типа, и уровень общества в целом — мегаоб-
щины [1, с. 157—158; 2, с. 144—146; Зг с. 193]. Первой же
формой надобщинной организации стало вождество, вырос-
шее «снизу». Процесс его появления в значительной мере
определил само существование и характер направления эво-
люции и роль в обществе всех прочих форм надобщинной
организации социума, как выраставших «снизу», так и на-
саждавшихся верховной властью «сверху» в виде владений
титулованных надобщинных (но лишь по части выполняемых
функций, а не социальной позиции) старейшин.
Однако не все общины в Бенине входили в то или иное
вождество, будь то вождество, выросшее «снизу» или же об-
разованное «сверху». Что касается причины этого, то ее, не-
сомненно, следует усматривать в различиях в системе управ-
ления общинами. В Бенине существовало два их типа: с
«разделением властей», когда один глава, член старшего воз-
растного класса, именовавшийся одиовере, был сакральным
© Д.М.Бондаренко, 1995
140

«хозяином земли», а другой — оногие, представитель приви-
легированной большой семьи, выполнял обязанности по ру-
ководству общинным коллективом в профанных сферах его
жизнедеятельности. Разнились не только источники власти и
функции одиовере и оногие, но и сущность их власти, отно-
шение к ним людей. В деревнях же с только одним главой
общины им неизменно оказывался одиовере, «по совмести-
тельству» выполнявший и обязанности оногие. «Вождество
выросшее» могло сложиться только под управлением оногие
[19, с. 33; 30, с. 4], т.е. вокруг деревни с «разделением вла-
стей», становившейся ее центром. Одиовере, для того чтобы
возглавить вождество, был слишком привязан к своей ло-
кальной общине, ассоциировался только с ней и считался
легитимным руководителем только ее как наследник предков
именно ее жителей; его порывы в профанных сферах дея-
тельности подавлялись абсолютным доминированием у него в
общине с «разделением властей» сакральных обязанностей.
Вероятно, сам институт эногие (мн.ч. оногие) был отчасти
вызван к жизни началом процесса становления вождеств.
Словом, сложение квазитерриториальной структуры — вож-
дества было естественным образом увязано с некоторой ра-
ционализацией сознания бини.
Вообще же Р.Брэдбери отметил способность сознания бе-
нинцев адаптироваться к переменам в социально-потестарных
отношениях в социуме, в частности к становлению вождеств
и государства [23, с. 249]. Осуществлялась же эта адаптация
по законам функционирования архаического сознания: пере-
мены игнорировались в качестве таковых, рассматривались
как повторение уже бывшего, естественно вытекающее из
чего-то существующего ныне в круговороте жизни. Оттесне-
ние в общебенинском масштабе одиовере оногие в процессе
объединения общин в вождества — свидетельство того, что
рациональная деятельность по управлению коллективом ре-
ально начинала становиться выше, оказывалась ценнее риту-
альной, иррациональной, хотя последняя и считалась по-
прежнему более престижной и значимой. К тому же в
вождестве, таким образом, по-видимому, не оказывалось об-
щего для всех его жителей «хозяина земли», ведь в каждой
входившей в его состав общине сохранялся свой одиове-
ре. Подлинный контроль над землей все равно осущест-
влялся в каждой деревне, за исключением деревни оногие,
ее одиовере и членами старшего возрастного класса [22,
с. 180].
Оногие — лидер «вождества выросшего», как и глава
«вождества созданного» — титулованный верховный старей-
141

шина, подчинялся напрямую верховному правителю (обе) [22,
с. 177; 29, с. 79], т.е. два типа вождеств рассматривались в
иерархии бенинских социально-потестарных структур как
равноуровневые, и «вождества выросшие» не включались в
«вождества созданные». Считался, впрочем, подчиняющимся
непосредственно обе и одиовере деревни, не входившей в
какое-либо вождество [22, с. 177]. Что же касается «вож-
дества выросшего», то следует отметить характерное обстоя-
тельство, на которое указал Р.Брэдбери [22, с. 178, при-
меч. 10]: реальная власть оногие была тем значительнее, чем
дальше его вождество находилось от г.Бенин — столицы, хотя
в отличие от одиовере, на назначение которого оба повлиять
не мог, так как не мог ломать традиционные устои даже от-
дельной общины, наследование новым оногие, в идеале [19,
с. 33] — старшим сыном предшественника, формально долж-
но было быть им одобрено, причем по согласованию с
местными старейшинами [41, с. 49—50, 163]. Если верить
фольклору, власть обы над правителями отдаленных вождеств
была вообще ничтожна [41, с. 64—72 и др.]. В вождествах же
«созданных» оба обычно сам наделял их глав тем большими
полномочиями, чем дальше от столицы они находились [22,
с. 150]. Когда же наследник умершего обы вступал на прес-
тол, он по традиции создавал вождества для одного или
нескольких младших братьев из деревень, в которых не было
оногие [19, с. 33; 22, с. 177]. В то же время часть деревень с
одним старейшиной — одиовере входила в состав «вождеств
выросших», но на правах младших членов объединений [22,
с. 176]. Однако все равно немало общин без «разделения вла-
стей» оставалось вне вождеств.
Функции главы «вождества выросшего» были те же, что и
выполнявшиеся главами больших семей и отдельных общин,
но на более высоком уровне [19, с. 33], а в некоторых случаях
особенно могущественные и богатые, в образе жизни подра-
жавшие обе и его двору эногие брали на себя на локальном
уровне и некоторые функции центральных властей, в част-
ности раздачи титулов подданным [19, с. 33; 22, с. 178]. Все
эногие получали подношения от глав подвластных им общин
[22, с. 177, 180], как и последние — от глав составлявших их
семей, а сами эногие были обязаны делать подношения обе
[41, с. 60]. Все функции эногие—глав «вождеств выросших»
были частью обязанностей и верховных старейшин—глав
«вождеств созданных».
В вождестве существовал и совет, подобный болыиесемей-
ному, общинному и мегаобщинному, в который входили по-
мимо главы вождества лидеры общин [29, с. 11; 41, с. 100, 158,
142

164]: единовластия не было (и не могло быть) и на этом, как и
на любом ином, уровне бытия бенинцев. Ведь ведущую роль
в управлении вождествами (подобно деревням) играли члены
старшего возрастного класса [19, с. 16]. Община же оногие
была в вождестве столь же привилегированной, сколь и семья
главы общины в последней, а культ предков главы вождества
на более высоком уровне был подобен культу предков глав
семьи и общины, а на более низком — верховного правителя
[23, с. 232].
Если же говорить о сущностных отличиях и преемствен-
ности вождества от общины, то уместно привести цитату из
работы Т.Ёрла: «Социальные отношения внутри локальных
общин организуются на основе родства таким образом, что
личный статус детерминирован генеалогическим расстоянием
от старшей линии...На региональном уровне централизован-
ное объединение локальных общин является качественным
скачком из развивающихся на основе сегментации обществ.
Сегментированное общество является неотъемлемой характе-
ристикой независимых локальных групп. Такая локальная
группа структурно идентична другим соседним. Отношения
между группами основываются на реципрокацйи, которая
придает особое значение равенству или симметрии отноше-
ний... Фактически локальная община является доминирую-
щим социальным объединением сегментированного общества.
Напротив, вождество является территориально (правильнее—
квазитерриториально. — Д-Б.) организованным обществом,
включающим какое-то количество местных общин, связанных
своим местом в иерархии вождества» [28, с. 2—3].
Бенин — и город, и общество — вырос из объединения не
только отдельных общин, но прежде всего вождеств. Однако,
во-первых, если отдельное вождество, независимо от пути его
сложения, и можно считать институтом территориально орга-
низованным, то уж во всяком случае сохранившим множе-
ство немаловажных черт и свойств, унаследованных от род-
ственной общинной организации, а во-вторых, бенинское
общество в целом, если посмотреть на него как на организм-
систему общин и их объединений — вождеств, было тем бо-
лее далеко от территориального принципа организации, по-
скольку основой его при любом пути сложения оставалась
все же община, а точнее — общинные по сути социальные
институты, система управления, социокультурные ценности,
на стыке же вождеств друг с другом и с отдельными община-
ми в периоды их мирного сосуществования господствовали
отношения реципрокности, также свойственные обществам,
организованным не по территориальному принципу.
143

Более того, именно через реализацию реципрокных отно-
шений лежал экономический и социальный путь к самому
появлению «вождеств выросших»: «Обмен дарами... на опре-
деленной стадии развития играл роль средства социального
общения, установления тесных взаимных связей между
людьми» [6, с. 141] и общинами, пусть в отношениях между
ними и не всегда царил мир. Обмен, его интенсификация и
необходимость совместной обороны от врагов вели к пре-
вращению группы общин в единый социоэкономический
комплекс с тесно взаимосвязанными, начинающими взаимо-
коррелировать составляющими, требующими единого управ-
ления ими. Следует говорить о том, что «вождество вырос-
шее» было иерархически и исторически первой надобщин-
ной, надсубстратной структурой, появление которой стало
решающим шагом на пути к возникновению еще одного, по-
следнего уровня надобщинного бытия бенинцев — общества
в целом, мегаобщины, возглавлявшейся обой и верховными
старейшинами. Но при этом внутри образовавшегося социу-
ма, внутри его составляющих и на их стыке друг с другом
господствовали общинные отношения, социум имел в целом
догосударственный характер. Хотя и намечался зазор между
общинным субстратом и надобщинными институтами и
структурами, он был еще мал. Если на болыыесемейном и
общинном уровнях всецело доминировали геронтократиче-
ские принципы управления, то на надобщинном они дополня-
лись и сочетались с аристократическими.
Динамика же возникновения двух типов вождеств, оче-
видно, выглядела следующим образом: «вождества выросшие»
появились раньше, положив начало образованию третьего
уровня бытия бенинцев и став основой для формирования
четвертого. После сложения бенинского общества третий
уровень стал достраиваться и «сверху», хотя продолжался и
процесс образования новых вождеств первого типа: верхов-
ный правитель раздавал общины и группы общин во владение
появившимся, как и он, в результате эволюции властных
структур на трех низших уровнях бенинского бытия титуло-
ванным верховным старейшинам. В дальнейшем катализато-
ром формирования вождеств обоих типов стал процесс сло-
жения «империи», причем этот процесс сам оказался возмо-
жен благодаря существованию и эволюции вождеств в пред-
шествующие века [38, с. 3]. Сложение и эволюция «вождеств
созданных» с определенного момента были ускорены и кон-
тактами с европейцами.
Разными были не только пути возникновения двух типов
вождеств, но и перспективы их существования: если «вож-
144

дества созданные» изначально оказались привилегированны-
ми, то для глав «вождеств выросших» путь в «высший свет»
лежал через борьбу за получение или узурпацию титулов.
Устная традиция повествует о том, что утверждению ди-
настии об в середине XII в. с начала X в. предшествовали
эпоха правления легендарных огисо и непродолжительный
«республиканский» период [30, с. 1—6]. Именно эта эпоха и
явилась, судя по всему, временем бурного вырастания
вождеств [19, с. 33; 30, с. 4], главами наиболее сильных из
которых и являлись огисо [35, с. 46]. В те времена уровень
«вождеств выросших» был, очевидно, предельным для бини.
«В течение... периода огисо... Бенин, как кажется, обрел кон-
троль над близлежащей густозаселенной округой в радиусе
10 или 15 миль путем основания маленьких зависимых зем-
ледельческих поселений. Но это было все еще мини-
государство, возможно, не больше или не более продвинутое,
чем несколько других у эдо» ([38, с. 4]; см. также [33, с. 135]).
Утверждение династии об, сумевшей в тяжелой длительной
борьбе с близкими и дальними соседями [25, с. 129; 30 и др.]
установить достаточно действенную центральную не только
надобщинную, но и надчифдомную власть, что не удалось
предшественникам, приведя их к краху, и ознаменовало под-
линное рождение собственно бенинского социума — четвер-
того, высшего уровня бытия его жителей, что, кстати, есте-
ственно сопровождалось соответствующими этническими
процессами, связанными с формированием бинийского этно-
са [35, с. 46].
В тесной связи с формированием вождеств находился и
процесс градообразования. Начался он практически одновре-
менно с периодом бурного роста вождеств, и по сути дела
ранние протогородские центры были не просто объедине-
ниями общин, а вождествами [25, с. 127—129; 34, с. 140, 166;
35, с. 46], т.е. сложение вождеств было и предпосылкой, и
составляющей процесса градообразования, будучи порождено
отчасти теми же самыми факторами, например демографиче-
ским ростом общин [9, с. 155—156]. Город Бенин, оставаясь
еще одним из протогородских центров, ведших борьбу за то,
чтобы стать центром притяжения всего общества, не был
исключением. Как показывает анализ устной традиции, борь-
ба эта велась еще в эпоху огисо, и утверждение династии об,
сумевших установить сильную надчифдомную влас!ъ, пусть
сначала на небольшой территории, подчинив интересы
вождеств и отдельных общин единым целям, и вывело окон-
чательно Бенин в лидеры в борьбе с соседями, превратив в
центр единого социума, границы которого расширялись по
10 149 145

мере утверждения верховенства об, взявших на себя админи-
стративные функции, во всех отношениях выходящие за пре-
делы вождества, над все более отдаленными общинами и осо-
бенно вождествами, которых к моменту возвышения Бенина
у бини насчитывалось порядка 130 или даже более [32, с. 242].
Тем временем и протогород Бенин превращался в полноцен-
ный традиционный город.
Встает и вопрос о том, кем были по «социальному проис-
хождению» в таком случае оба и первые бенинские верхов-
ные старейшины — узама. И здесь надо вспомнить, что г. Бе-
нин первоначально делился на шесть населенных разными
общинами кварталов. И именно шесть человек входило в пер-
воначальный вариант узама нихинрон — совета «выборщиков
царя». Логично предположить, что протогород Бенин был
вождеством, объединившим поначалу шесть общин, главы
которых, как и полагалось, образовали совет. В результате
упорной борьбы со стремившимся к власти «плебсом» при-
гласивший (по одной из версий — не по своей воле) из свя-
щенного йорубского города Ифе на правление Оранмияна —
отца первого обы, полубини-полуйоруба как главу протого-
родского вождества — формально «примус интер парес», но
находившегося под их бдительным контролем. Реминисцен-
ции этого сохранились в семантике обряда коронации [29,
с. 27—28]. Однако со временем обы, создав собственное вож-
дество и начав тяжелейшую борьбу за нарушение этого изна-
чально обреченного относительного равновесия в свою поль-
зу, как и главы других вождеств, превратили свою власть в
наследственную в пределах их линиджа, она окончательно
стала не только надобщинной, но и кадчифдомной, а узама
лишь назывались после этого «выборщиками царя», но на
правах «отцов-основателей» сохранили множество привиле-
гий и обрели статус наиболее аристократической категории
верховных старейшин. Другие их категории создавались, ве-
роятно, из глав общин, ставших городскими позже, по мере
разрастания территории города, происходившего, видимо, в
одном направлении. Родовые гнезда членов узама в дальней-
шем находились в одной части города, а верховных старей-
шин, чьи титулы были учреждены позже, уже после присое-
динения их деревень к городу, — в другой.
К моменту, когда окончательно сложилась система обще-
бенинских центральных институтов управления (конец XV в.)
и в дальнейшем по большей части осуществлялось перерас-
пределение функций и объема власти между ними и людьми,
в них вовлеченными, г. Бенин, отражая в планировке и архи-
тектуре неразрывность подсистем бенинского социального
146

организма, сфер бытия его жителей — ментальной, социаль-
но-экономической и, что особенно важно для нас сейчас,
управленческой — оказался разделенным на две части: за-
падную (огбе), в которой находились дворец и подворье —
место проживания тех, кто обслуживал обу, включая «гарем»,
дворцовых старейшин (эгхаэвбо н'огбе), место расположения
святилищ основных общебенинских культов, и отгороженную
от нее широкой улицей и глубоким рвом с высоким валом
[24, с. 160] большую, восточную (ope н'охва), населенную род-
ственными коллективами, в том числе городских старейшин
(эгхаэвбо норе) [18, с. 72; 19, с. 34; 26; 35, с. 68—70]. Отчасти о
двух районах города можно говорить как о принадлежащих
соответственно в большей мере к сакральной и профанной
частям пространства. В народном сознании сакральность обы
и сакральность города как центра Мироздания были напря-
мую взаимосвязаны (см. [41, с. 192—194; др.]). Если исходить
из идеи о признании в Бенине первопоселенства критерием
родовитости, вполне справедливо предположение, что терри-
ториальное разрастание города происходило именно в во-
сточном направлении. Дворец же обы был самым большим
зданием, а точнее — архитектурным комплексом, в городе,
тогда как жилища верховных старейшин в зависимости от
почетности их титулов в большей или меньшей мере походи-
ли на дворец размерами, внешним обликом и богатством
убранства [7, с. 14, 33, с. 274].
В процессе сложения общебенинской системы управления
ускорилось формирование вождеств, в том числе «создан-
ных»; многие же обладатели вновь учреждаемых титулов по-
лучали в распоряжение некоторое количество прежде неза-
висимых общин. При этом и их социальная структура, и си-
стема внутреннего управлений сохранялись в прежнем виде.
Просто между ними и верховной властью появлялось не не-
избежно необходимое с точки зрения функционирования
бенинского социума, в целом навязанное ею промежуточное
связующее звено, что накладывало на общинников новые
обязательства, в том числе связанные с уплатой дани. То есть
в сложении третьего и четвертого уровней бытия бенинцев
не было строгой хронологической последовательности: якобы
сначала полностью формируются вождества «созданные» или
«выросшие», а затем появляется институт верховного прави-
теля, Эти процессы шли параллельно, и образование вож-
дэств стимулировалось, санкционировалось, а нередко и не-
посредственно осуществлялось верховной властью. Более
того, третий уровень так и остался недостроенным: как упо-
миналось, до последнего момента существования независи-
10-2 149 147

мого Бенина сохранялись общины, не входившие в вождества
ни одного, ни другого типа.
В раздачах обой верховным старейшинам общин (а также
жен, рабов [19, с. 46; 27, с. 199; 29, с. 105; 40, с. 313; 41,
с. 143; 42, с. 434—435, 833J) при желании можно узреть тен-
денцию к феодализации системы управления обществом, его
верхушки (ср. [8, с. 171; 15, с. 16—17]), отрыву последней от
общинного субстрата. Носитель титула получал в свое распо-
ряжение общины на условиях выполнения налагаемых на
него не обой, но самим титулом обязанностей и сбора с них
дани для верховного правителя, мобилизации общинников на
выполнение общественных работ. Однако это не были владе-
ния феодалов. Если посмотреть с точки зрения отношения
верховных старейшин к общинной организации, следует об-
ратить внимание на то, что все общинники были де-факто
лично свободны, как члены коллектива выступали совладель-
цами земель, главы общин не являлись управляющими, при-
казчиками на службе и содержании у верховных старейшин,
общины, входившие в одно «вождество созданное», сохраня-
ли прежние характер, форму и степень взаимосвязанности и
взаимозависимости.
В отношениях же глав таких вождеств с верховной влас-
тью, несмотря на то что оба не был реальным собственником
или даже владельцем земель, благодаря полновластию общи-
ны в вопросах, касающихся поземельных и вообще имуще-
ственных отношений, не сложилось положение, описанное
Ю.Я.Перепелкиным на материалах Египта времени Старого
царства, когда в результате фараоновых раздач «в конечном
итоге вся власть в хозяйстве восходит к вельможе, владельцу
"дома собственного". Вельможа осуществляет верховный над-
зор за всем... постоянно за всем смотрит, и ему обо всем до-
кладывают. Все хозяйство — его "дом собственный": долж-
ностные лица и подневольное население, поселки, угодья,
производственные здания, животные. И все это как "дом соб-
ственный" противополагалось как свое государственному»
[16, с. 293].
Собственно хозяйственные вопросы не были в центре
внимания верховных старейшин, их участие в экономическом
процессе начиналось лишь в фазе распределения, организа-
цией производства занимались те же обладатели высших об-
щинных и семейных должностей, что и в коллективах, со-
ставлявших «вождества выросшие» и общины, вообще не
входившие в какие бы то ни было вождества. Ни земля
«вождеств созданных», ни их население не являлись соб-
ственностью глав этих образований. В обществах, стадиально
148

аналогичных бенинскому, как пишет Э.Сервис, «нет никаких
указаний на то, что бюрократия владела средствами произ-
водства. Она лишь извлекала выгоду из контроля над ними,
но низшие слои общества считали подобный контроль полез-
ным для себя» [39, с. 279]. Очевидно, что о частной собствен-
ности в данном случае не может идти и речи [3, с. 190—191]:
если право и возможность контроля гарантируются статусом,
напрямую зависят от него, то собственность — не зависящее
от статуса экономическое отношение [31, с. 172; 39* с. XIII, 8].
Вопреки мнению, в частности И.А.Сванидзе [17], бенинское
общество не было феодальным, а тем более государственно-
феодальным.
В дальнейшем процессу (так и не завершившемуся) пре-
вращения «вождеств созданных» во владения верховных ста-
рейшин частнособственнического, феодального типа способ-
ствовало не только то, что по мере сложения «империи» кон-
троль со стороны верховной власти ослабевал, а на вновь
присоединенных территориях мог быть вообще почти эфе-
мерным: реально «в Бенине только центральная часть импе-
рии (исторически бенинские земли. — ДБ.) находились под
постоянным контролем царского двора» [12, с. 266]), но и
узурпация к концу XVI в. верховными старейшинами связей,
прежде всего торговых (а также дипломатических и религи-
озно-миссионерских) с европейцами, несмотря на формаль-
ную абсолютную монополию обы.
Таким образом, позднепотестарные институты вырастают
из общинных, при этом институты верховной власти проме-
жуточным этапом своего становления или же и звеном в
осуществлении ими властных функций могут, но вовсе не
«обязаны» иметь вождество с его собственными институтами.
Что касается становления верховной власти, то ее преем-
ственность от общинной показали, например, на материалах
Восточной Африки — В.В.Бочаров, Полинезии — Н.А.Бути-
нов, Бенина — автор данной статьи [4; 5; 1, с. 148—158]; В це-
лом процесс возникновения политической власти в обществах
с линиджной социальной структурой был рассмотрен, в част-
ности, М.Пьоль [37]. Не случайно Р.Брэдбери [20, с. 153—154]
указал на особенности структуры и организации управления
общин бенинцев и йоруба как на причину различия институ-
тов верховной власти в их социумах. (Н.Б.Кочакова, взяв эту
идею у Р.Брэдбери [11, с. 54; 12, с. 218—219], распространила
тезис британского этнографа на всю систему управления
этих обществ [10; 12, с. 257; 13, с. 27—28].)
Верховным же правителем общества надчифдомного, но
еще не государственного — позднепотестарного уровня раз-
10-3 149 149

вития становится глава вождества, особенно усилившегося в
предшествующий период, тогда как главы общин, в него вхо-
дящих, составляют первую категорию верховных старейшин.
Однако и они, особенно верховный правитель, в условиях,
когда основной единицей в обществе на любом его уровне
был не индивид, а коллектив, приходили к власти прежде
всего как представители своих линиджей. Более того, от чле-
нов линиджа в огромной, нередко решающей мере зависело,
сложится или не сложится карьера претендента на опреде-
ленный титул. Только в XIX в. оба смог сам выбирать себе
наследника [21, с. 35], но к этому времени его рациональная
власть была уже давно сведена на нет, а потому и этим пра-
вом он, следует полагать, обладал лишь формально.
Таким образом, оба и верховные старейшины действи-
тельно были теми, кто, реализуя свои интересы, в истори-
ческой перспективе объективно должны были осуществлять
подтягивание бенинского общества на государственный уро-
вень; однако сами они еще не выделились вполне из бенин-
ской родственной организации, процесс их выделения достиг
лишь степени отдельных больших семей, линиджей, а не лич-
ностей. (Тем более это справедливо относительно оногие.)
Эти линиджи и семьи не только сохраняли свою ^традицион-
ную структуру, но и в целом функционировали по обуслов-
ленным ею правилам, что становится особенно очевидным
при рассмотрении родственного коллектива верховного пра-
вителя [1, с. 149—151, 154, др.]. Как писал Л.Е.Куббель, «само
выдвижение единоличного руководителя в обществе, где род-
ственные связи еще играли определяющую роль... должно
было быть в такой же мере результатом возвышения род-
ственной группы, к которой этот руководитель принадлежал,
как и предпосылкой такого возвышения» [14, с. 9—10]. Род-
ственные отношения пронизывали всю управленческую под-
систему бенинского социума [19, с. 31], обусловливая ключе-
вые механизмы и формы ее функционирования; в категориях
родства воспринимались и соответствующие институты, в том
числе вождества обоих типов.
Такова одна из возможных (и, видимо, важнейшая) исто-
рических ролей вождества, независимо от пути его сложения,
в становлении государства как звена, способного связать суб-
стратные общинные слои социума и вырастающие из них
государственные. Вождество может быть эффективным и в
социально-экономическом плане, и с точки зрения привыка-
ния» и даже «не замечания» людьми перехода общества в со-
вершенно новое, более высокое качество, хотя история знает
немало случаев, когда вождество не оказывалось необходи-
150

мым в этом качестве и государство вырастало непосред-
ственно из общинных структур. Но при этом государство, как
правило, оказывалось более слабым, и вероятность обрати-
мости процесса становления государства в обществе, где оно
проходило без вождества как промежуточного звена, обычно
повышалась.
1. Бондаренко Д.М. Привилегированные категории населения в Бенине
накануне первых контактов с европейцами. К вопросу о возникновении
классов и государства. — Ранние формы социальной стратификации. Ге-
незис, историческая динамика, потестарно-политические функции. М.,
1993.
2. Бондаренко Д.М. Проблема объема власти верховного правителя Бенина
по источниковым данным и в историографии. В связи с вопросом о ха-
рактере социума. — Племя и государство в Африке. М., 1993.
3. Бондаренко Д.М. Становление государственного общества. Первый вы-
зов вечной проблеме в постсоветской этнологии. — Восток. М., 1993,
№ 5.
4. Бочаров В.В. К динамике политических процессов в доколониальных
африканских обществах. — «Африкана». Африканский этнографический
сборник. Т. 15. Л., 1991.
5. Бутинов H.A. Социальная организация полинезийцев. М.г 1985.
6. Гуревич А. Европейское средневековье и современность. — Европейский
альманах. История. Традиции. Культура. 1990. М, 1990.
?. Дайк КО. {Онвука Дике). Бенин — средневековое государство Ниге-
рии. — Курьер ЮНЕСКО. 1959, октябрь.
8. История средних веков. Т. I. M., 1977.
9. Коротаев A.B. Некоторые экономические предпосылки классообразова-
ния и политогенеза. — Архаическое общество: узловые проблемы социо-
логии развития. Вып. 1. М., 1991.
10. Кочакова H.S. Особенности производства и присвоения прибавочного
продукта в странах Бенинского залива (традиционные формы). — Соци-
альные структуры доколониальной Африки. М., 1970.
11. Кочакова Н.Б. Проблемы становления доколониальной государственности
у народов Южной Нигерии (развитие института царской власти). — III
Всесоюзная конференция африканистов. Тезисы докладов. Вып. 2. М.,
1979.
12. Кочакова Н.Б. Рождение африканской цивилизации (Ифе. Ойо. Бенин.
Дагомея). М, 1986.
13. Кочакова Н.Б. Аристократия. Традиционные правители — носители
«священной» власти. — Механизмы политической власти в странах За-
падной Африки. М., 1991.
14. Куббель A.B. «Формы, предшествующие капиталистическому произ-
водству» Карла Маркса и некоторые аспекты возникновения полити-
ческой организации. — Советская этнография. М., 1987, № 3.
15. Мельникова Е.А. Меч и лира. Англосаксонское общество в истории и
эпосе. М., 1987.
16. Перепелкин Ю Я. Хозяйство староегипетских вельмож. М., 1988.
10-4 149 151

17. Сванидзе И.А. Королевство Бенин. История, экономика, социальные
отношения. — Некоторые вопросы истории стран Африки. М.г 1968.
18. African Art as Philosophy. N.Y., 1974.
19. Bradbury R.E. The Benin Kingdom and the Edo-Speaking Peoples of South-
western Nigeria. L.( 1957.
20. Bradbury R.E. The Historical Uses of Comparative Ethnography with Special
Reference to Benin and Yoruba. — The Historian in Tropical Africa. L., 1964.
21. Bradbury R.E. Patrimonialism and Gerontocracy in Benin Political Culture. —
Man in Africa. L.( 1969.
22. Bradbury R.E. Benin Studies. L.r etc., 1973 (ст. The Benin Village).
23. Bradbury R.E: Benin Studies. L., etc., 1973 (ст. Fathers, Elders, and Ghosts in
Edo Religion).
24. Dapper O. Naukeurige Beschrijvinge der Afrikaenishche Gewestern. —
Hodgkin Th. The Nigerian Perspectives. An Historical Anthology. L., etc.,
1975.
25. Darling PJ. Emerging Towns in Benin and Ishan (Nigeria) AD 500—1500. —
State and Society: The Emergence and Development of Social Hierarchy and
Political Centralization. L, etc., 1988.
26. Dennett R.E. At the Back of the Black Man's Mind or Notes on the Kingly
Office in West Africa. L.—N.Y., 1906.
27. Dennett R.E. Nigerian Studies, or the Religious and Political System of the
Yoruba. L, 1910.
28. Earle. T. Economic and Social Organization of a Complex Chiefdom. Ann
Arbor, 1978.
29. Egharevba J.U. Benin Law and Custom. Port Harcourt, 1949.
30. Egharevba J.U A Short History of Benin. Ibadan, 1960.
31. Haas J. The Evolution of the Prehistoric State. N.Y., 1982.
32. History of West Africa. Vol. 1. L, 1976.
33. Isichei E. A History of Nigeria. L. etc., 1983.
34. Jungwirth M. Benin in den Jahren 1485—1700. Ein Kultur- und
Geschichtsbild. Wien, 1968.
35. Nigerian History and Culture. Ikeja, etc., 1985.
36. Palau Marti M. Le roi-dieu au Bénin. Sud Togo, Dahomey, Nigeria
occidentale. P., 1964.
37. Piault M.—H. Pour une approche historique et comparative. — Départament
H: Bulletin de liaison. P., 1986, № 3.
38. Ryder A.F.C. Benin and'the Europeans. 1485—1897. London—Harlow, 1969.
39. Service E.R. Origins of the State and Civilization: The Process of Cultural
Evolution. N.Y., 1975.
40. A Short Account of the Things that Happened During the Mission to Benin
1651—1652. — Ryder A.F.C. Benin and the Europeans. 1485—1897. App. 2.
London—Harlow, 1969.
41. Sidahome J.E. Stories of the Benin Empire. London—Ibadan, 1964.
42. Talbot P.A. The Peoples of Southern Nigeria. Vol. 3. L., 1926.

ЧАСТЬ II. ПОЛИТОГЕНЕЗ: ФАКТОРЫ, КОРРЕЛЯЦИИ
И КОНТРОВЕРЗЫ
Н.Б.Кочакова
Размышления по поводу раннего государства
Практически каждый, кто занимался проблемами государ-
ствообразования в Африке, неизбежно попадал в затрудни-
тельное положение ввиду явного расхождения теории и прак-
тики: недавнего господства в отечественном обществоведе-
нии жесткой трактовки государства как аппарата насилия
одного антагонистического класса над другим, с одной сторо-
ны, и, с другой, реальности доколониальной Африки — суще-
ствования раннегосударственных структур при отсутствии
классов и сословий у подавляющего большинства африкан-
ских народов. Широкого и комплексного исследования гене-
зиса и развития государства на африканских материалах в
нашей стране никогда не проводилось, несмотря на то что
именно Африка, и прежде всего ее тропическая часть, пред-
ставляет огромный интерес для исследователя по многим
причинам: ввиду большого разнообразия догосударственных,
предгосударственных и раннегосударственных, иначе говоря,
переходных форм; благодаря возможности проследить влия-
ние одного и того же внешнего фактора — трансатланти-
ческой работорговли — на стадиально разноуровневые поте^
старно-политические образования различных этносов; нако-
нец, ввиду того что традиционная политическая (или, точнее,
потестарно-политическая) культура доколониальных афри-
канских обществ продолжает жить в настоящем, ее видоиз-
менения в условиях современного развития африканских
государств и народов можно проследить, общаясь с их живы-
ми носителями и изучая действующие неотрадиционные по-
тестарно-политические институты, наблюдая обряды возведе-
ния в должность традиционных правителей, ежегодные цик-
лы религиозных празднеств, связанных с традиционными
институтами управления и власти. Отчасти изучение указан-
© Н.Б.Кочакова, 1995
153

ного круга проблем сдерживалось объективными обстоя-
тельствами: почти полным отсутствием у наших африканис-
тов возможностей для полевых исследований в Африке и
фактическим поощрением исследований, связанных с пробле-
матикой политической конъюнктуры — «некапиталистиче-
ского пути развития», «соцориентации» стран Африки и т.н.
Несмотря на эти трудности и во многом благодаря суще-
ствованию ленинградского центра африканистики под руко-
водством ДА.Ольдерогге, к началу 80-х годов советская аф-
риканистика имела несколько конкретно-исторических ис-
следований государствообразования в различных районах
Африки, протекавшего у разных этносов в различных при-
родно-географических условиях и под неодинаковым воздей-
ствием внешних и внутренних факторов1. Практически во
всех работах этого времени отмечалась не просто асинхрон-
ность процессов классогенеза и государствогенеза; более то-
го, часть советских исследователей выявила, что политогенез
в Африке обгонял классогенез. Так, имея в виду древнюю
Гану X—XI вв., Л.Е.Куббель признавал, что сложение там
«какого-то государственного аппарата предшествовало сло-
жению антагонистических класссов»2. Исследователь объяс-
нял эту асинхронность специфическим сочетанием внешних
и внутренних факторов развития западноафриканского госу-
дарства — преобладающей ролью внешней торговли, не ока-
зывавшей сколько-нибудь серьезного влияния на ганский
базис ввиду его примитивности (сочетания крайне низкого
технического уровня и малой производительности традици-
онного земледелия с родовой общиной как основной формой
общественной организации). В результате тип государства,
который складывался в древней Гане, по определению
Л.Е.Куббеля, можно было назвать «огромной внешнеторговой
надстройкой над обществом, в котором процесс классообра-
зования находился еще на ранней стадии и проходил под
влиянием преимущественно внешних условий...»3. Эти выво-
ды нашли последующее развитие в его работе «Сонгайская
держава». В этом своем фундаментальном труде Л.Е.Куббель
недвусмысленно вторично подчеркнул мысль о том, что опе-
режающий процесс государствообразозания (по отношению к
классообразованию) явился результатом специфического,
уникального сочетания внутренних и внешних факторов, или,
иными словами, что «сложение классового общества начина-
лось здесь (т.е. в древней Гане. — Н.К.) на пути монополиза-
ции общественной функции»4.
Между тем целый ряд других исследователей показали, что
путь через монополизацию функций общественного управле-
154

ния общинной верхушкой, т.е. зарождение государства при
отсутствии частной собственности на основное средство про-
изводства, является скорее нормой, чем исключением, в доко-
лониальной Африке. При этом если в городах-государствах
хауса, по мнению Г.С.Киселева, внешний фактор — захват
власти новыми правящими династиями иноземного проис-
хождения — все же явился «мощным катализатором процес-
сов классо- и политогенеза»5, то Э.С.Годинер вовсе отрицала
роль внешнего фактора для государствообразования в Бутан-
де6. Э.С.Годинер — единственная из советских африканистов
четко и открыто высказала мысль, что, хотя в потенциале
монополизация власти предполагает постепенное движение к
закреплению отношений господства-подчинения в частной
собственности, но ее реализация зависит от многих факторов
и может быть очень отдаленной во времени7.
Одновременно, но недостаточно состыкованно с «государ-
ственниками», развивались исследование институтов родо-
племенного строя, изучение проблем эволюции потестарных
структур в рамках первичной формации.
Иными словами, постепенно, подчас исподволь, накапли-
вались данные, подготавливавшие условия для более широко-
го подхода к проблеме политогенеза и государствообразова-
ния через изучение эволюции потестарно-политических
структур и путей перехода от одного этапа к другому. Не ме-
нее важно и то, что, начиная с конца 70-х годов советские
исследователи получили возможность принять непосред-
ственное участие в изучении политогенеза на международном
уровне8. Результатом этого коллективного труда, в котором
участвовали 22 ученых из семи стран мира, была разработка
категории «раннее государство»9, универсального для всех
районов мира этапа политогенеза, предшествующего зрелому
государству. С тех пор разработка концепции раннего госу-
дарства успешно продолжается на Западе10, а в нашей стране
она имеет и противников, и сторонников. Сегодня в отече-
ственной африканистике прослеживаются две позиции, два
подхода к проблеме государствообразования.
Первая позиция была наиболее четко и последовательно
выражена Л.Е.Куббелем в его последних работах, прежде
всего в статьях нормативного издания — «Свода этнографи-
ческих понятий и терминов»11. Основная ее особенность —
это отрицание непрерывности процесса эволюции догосудар-
ственных и предгосударственных форм и признание скачко-
образного характера государствообразования, отрицание ка-
тегории раннего государства на том основании, что это рас-
ходится с марксистской теорией12. Теоретической посылкой
155

для Л.Е.Куббеля послужила известная формула В.И.Ленина о
государстве. Надо сказать, однако, что в «Очерках потестар-
но-политической этнографии»13 эта его позиция выражена
значительно менее жестко.
Другим принципиальным противником внедрения в афри-
канистику понятия «раннее государство» заявил себя В.А.По-
пов14. В своей фундаментальной монографии, посвященной
этносоциальной истории аканов, он решительно выступил
против его использования для характеристики политических
институтов предклассовых доколониальных западноафрикан-
ских обществ, так как, по его мнению, «концепция раннего
государства предлагает фактически расширенное толкование
понятий "государство" и "класс", что лишает их категориаль-
ной однозначности»15.
Характерно, что среди африканистов противниками ранне-
го государства являются как раз те, кто занимался изучением
стадиально иных обществ, т.е. тех, которые либо прошли ста-
дию раннего государства, либо еще не достигли ее. Так, кон-
кретные исследования Л.Е.Куббеля в течение всей его твор-
ческой жизни были связаны с западносуданскими общества-
ми, находившимися в эпоху империи Сонгай на стадии госу-
дарства. Что же касается В.А.Попова, то, как он убедительно
показал в своей книге, ашантийские оманы были типичными
вождествами.
Позиция сторонников раннего государства нашла отраже-
ние в работах ряда отечественных специалистов по истории
различных районов мира. В востоковедении наибольший
вклад в этой области принадлежит Л.С.Васильеву16. Суть этой
позиции в самой общей форме заключается в признании не
только асинхронности процессов политогенеза и классогене-
за, но и того, что между потестарными системами и государ-
ством был промежуточный этап политогенеза — эпоха ранне-
го государства. На первых порах эта позиция не воспринима-
лась как альтернативная первой. Понятие «раннее государ-
ство» было включено в вузовский учебник по истории перво-
бытного общества, где з качестве критериев перехода к ран-
нему государству были названы два: появление органов гос-
подства и угнетения и разделение населения по территори-
альному принципу. «Эти критерии, — говорится в учебни-
ке, — чаще всего позволяют отличить уже возникшие госу-
дарства от предгосударственных образований (в этнографии
их нередко называют "вождествами"), хотя выявление четкой
грани между ними по большей части непросто и требует осо-
бых углубленных исследований»17. Казалось бы, трудно не
соглашаться с этой формулировкой, хотя она слишком обща.
156

Не отражая в полной мере специфику раннего государства,
она все же поощряет к дальнейшим исследованиям в этой
области.
Нельзя игнорировать во имя «чистоты теории» результаты
тех африканистов, которым удалось изучить в поле и описать
промежуточные, государствоподобные структуры или «про-
тогосударства». Они дают основания в пользу суждения о
том, что процесс государствообразования носил эволюцион-
ный характер и что для окончательного умозаключения сле-
дует не столько отвергать выводы немарксистов или «отступ-
ников от марксизма», сколько тщательно изучать всеми до-
ступными нам способами данные о промежуточных эволюци-
онных формах. Для отечественной африканистики прошла
почти незамеченной публикация монографии американского
африканиста Дж.Миллера «Короли и сородичи»18. В Преди-
словии к этой книге О.С.Томановская, которая сама была
глубоким и вдумчивым специалистом, справедливо отмечала,
что сложные иерархизированные структуры, исследованные
Дж.Миллером, не имеют адекватного выражения в общепри-
нятой у нас марксистской терминологии, поскольку «аппарат
власти и управления в них еще не служит интересам одного
класса (или хотя бы социального слоя) в ущерб другому
(другим),, т.е. он лишен функции классового угнетения — по
нашим понятиям, главного сущностного признака государ-
ства»19. Тем не менее вывод О.С.Томановской начисто лишен
ригоризма и достоин того, чтобы воспроизвести его как обра-
зец сочетания широты подхода и научной принципиальности:
«Исследование Дж.Миллера, — писала она, — нестандартно
само по себе, как нестандартна и проблема, которой оно по-
священо. При той широкой исторической панораме, какую
развертывает перед нами автор, невозможно безошибочно
взвесить каждую деталь реконструкции, оценить и соотнести
значимость тех или иных явлений, когда нет ни хронологи-
ческой шкалы, ни каких-либо шаблонов, хотя бы творческих,
помогающих моделировать процессы и возникающие в ре-
зультате их структуры. Поэтому здесь даже спорные сужде-
ния полезны тем, что пробуждают нас к самостоятельному
анализу вскрытых исторических явлений, увлекают нашу
мысль в направлении, ведущем к познанию не раскрытых
еще тайн истории человеческого общества»20.
Сравнительный анализ ранних государств позволил наме-
тить среди них три стадиальных типа: зародышевое, пере-
ходное и зрелое раннее государство. Однако следует при-
знать, что типология раннего государства еще очень слабо
разработана. Это касается прежде всего зародышевого ран-
157

него государства. Мой собственный опыт работы в африка-
нистике убеждает меня в том, что социально-политические
структуры городов-государств йоруба, Дагомеи и древнего
Бенина не представляется возможным адекватно охарактери-
зовать в категориях зрелого государства или же вождества;
это типичные ранние государства переходного типа с различ-
ной степенью развитости раннегосударственных институтов:
так, государство Ойо в XIX в. было ближе к зрелому раннему
государству, чем Дагомея21.
Как показывают конкретные исследования политогенеза в
различных регионах мира22, раннее государство — это инсти-
тут возникающий и развивающийся в течение длительного
периода на пороге вторичной формации и составляющий
один из этапов социально-политической истории человече-
ских обществ. Оно отличается качественно и от вождества, и
от зрелого государства. Главное отличие состоит в том, что
зрелое государство — это продукт классового (или ранне-
классового) общества. Оно есть аппарат принуждения, наси-
лия и гнета. А раннее государство — институт доклассового,
точнее предклассового, стратифицированного общества (т.е.
когда еще нет классов и сословий, но социальные слои или
страты уже выражены). В отличие от вождества раннее госу-
дарство имеет органы принуждения, однако разделение на
управляющих и управляемых остается неполным. В организа-
ции управления и власти господствует иерархический прин-
цип, и делегирование власти осуществляется по ступенькам
должностной иерархии. На нижних ступеньках иерархии по-
прежнему господствует половозрастное разделение труда.
Структура управления в раннем государстве имеет специ-
фические особенности. В этом отношении его главное каче-
ственное отличие от вождества — появление бюрократии в
органах управления (очень часто это привилегированные ра-
бы), т.е. центральная власть располагает достаточным при-
бавочным продуктом, чтобы содержать в аппарате управления
различного рода специалистов.
Имея в виду специфику раннего государства, я бы прежде
всего отметила такие присущие ему признаки, как сакраль-
ный характер власти правителя и редистрибуцию. Развитое
вождество также может иметь эти признаки, не в гораздо
менее выраженной форме. Это видно очень хорошо при
сравнении ашантийских оманов23 с наиболее развитыми госу-
дарствами йоруба24. Сакральность и редистрибуция не просто
связаны друг с другом. Они переплетены и взаимосвязаны.
Вообще говоря, отличия раннего государства от вождества
содержат больше количественных, чем качественных момен
158

тоб. Это касается и редистрибуции, и сакрализации власти.
Так. объем власти для обеспечения изъятий в вождествах
меньше, чом в раннем государстве. Количество продукции и
товаров, циркулирующих в системе редистрибуций, в вож-
дествах также, как правило, меньше, чем в раннем госу-
дарстве.
Легитимность власти в раннем государстве основана на
сакральных свойствах правителя, на вере в его сверхъесте-
ственные способности обеспечивать благоденствие страны и
народа. На этой стадии политогенеза, в условиях, когда в об-
ществе уже наличествует социальное неравенство, но еще
слаб аппарат, способный обеспечить принуждение, сакраль-
ность правителя и способность власти использовать веру в
сверхъестественные силы широко применяются в качестве
средства принуждения. Принуждение, подчинение премуще-
ствекно или в значительной степени идеологическими сред-
ствами — особенность раннего государства. (Я не останавли-
ваюсь на принуждении, направленном главным образом во
вне: на завоевательных войнах и карательных экспедициях,
хотя и в этих случаях в той или иной мере использовался
сакральный аспект власти. Война в ранних государствах Ойо,
Дагомея, Бенин имела сакральный характер.)
Идеология реципрокации, или взаимного обмена услугами,
продолжает господствовать в раннем государстве. Щедрость
правителя, его способность одаривать подданных — одна из
основ законности его власти. Основанная на идеологии реци-
прокации, редистрибуция приобретает иной характер, чем в
вождестве. Управляемые предоставляют управляющей вер-
хушке натуральную продукцию и услуги (в форме доброволь-
но-обязательных даров, податей, общественных работ), а пра-
витель обеспечивает плодородие людей, скота, земли, мир и
процветание государства, т.е. он компенсирует материально-
трудовые затраты подданных действиями главным образом в
идеологической сфере. Таким образом, реципрокация и ее
форма — редистрибуция (перераспределение) по мере разви-
тия раннего государства приобретают всё более асим-
метричный характер.
В руках правящей верхушки переходных ранних госу-
дарств скапливались огромные богатства. Достаточно вспом-
нить бронзовые плакетки ама, которыми были облицованы
стены дворцовых построек правителей древнего Бенина. Эти
художественные барельефы, наряду с круглой скульптурой,
также предназначенной исключительно для дворца, были
изготовлены придворными мастерами из дорогого привозного
сырья.
159

Асимметричность редистрибуции не приводит к исчезно-
вению принципа реципрокации на стадии раннего госу-
дарства: власть по-прежнему зависит не только от владения
ресурсами, но и в значительной степени от способности да-
рить. Сакральная роль дара, о которой писала еще О.фрей-
денберг, имея в виду архаическую Грецию, сохраняет свое
значение. Принятие дара означает признание своей зависи-
мости от дарящего. Так называемая щедрость правителя ас-
социируется с властью. Она (эта щедрость) является принад-
лежностью должности, а не личности и связана со сверхъес-
тественным, с сакральностью. Царская щедрость проявляется,
как и в вождестве, публично, в ходе ежегодных государ-
ственных праздников, связанных с основными жизненными
циклами государства, народа и царя и сопровождается рели-
гиозно-магическими ритуалами и жертвоприношениями. Та-
кого рода асимметричная редистрибуция на деле не имеет
ничего общего с подлинной щедростью или с проявлением
дружеских чувств. Подарки подданных учитываются и на
деле являются обязательными, хотя размер их обычно еще не
фиксирован25. И все же они являются своего рода податью,
ибо нет свободы выбора — дарить или не дарить. Дарение
вышестоящему носителю титула содержит элементы налого-
обложения. Со стороны правителя дар является формой воз-
награждения за службу или же средством создать узы зави-
симости, т.е. правитель также в сущности не волен — давать
или не давать. До тех пор, пока правитель или правящая вер-
хушка выполняет свои обязательства по отношению к насе-
лению должным образом, т.е. в соответствии с обычаями, его
(или ее) легитимность не оспаривается населением.
По ритуалу и внешним проявлениям раболепия окружаю-
щих царь в ранних государствах субсахарской Африки обла-
дал абсолютной властью. На деле же он был связан целой
системой ограничений, способных свести его до роли марио-
нетки. Эта система ограничений состояла: а) из связанного с
представлениями о его сакральности комплекса ритуальных
запретов, ограничивавших деятельность царя, возможность
передвижения, общения с подданными, получения информа-
ции; б) из ограничителей структурного характера: главным
компонентом структуры управления на высшем уровне был
государственный совет из представителей родовой знати в
качестве противовеса царской власти.
Двуединство и борьба за власть царя и царского двора, с
одной стороны, и совета родовой по происхождению знати,
связанной через цепочку носителей должностей с низовыми
общинами, с другой — составляло главную характерную чер-
160

ту структуры формирующегося государственного аппарата и
основное содержание политического соперничества в ранних
государствах. Главной тенденцией царской власти в области
формирования властно-управленческих структур было стре-
мление к созданию дворцовой организации, независимой от
родовой знати. В одних государствах ядро этой организации
составляли привилегированные рабы (например, в# Ойо), в
других, как в древнем Бенине, царь укреплял свой двор, поль-
зуясь правом даровать титулы за личные заслуги, т.е. лицам,
не принадлежавшим к избранным родам.
Спецификой раннего государства было и то, что царская
власть была не наследственной, а выборно-наследственной, и
существовала функциональная зависимость между выборно-
наследственным характером царской власти и наличием в
раннегосударственном аппарате совета знати, одной из функ-
ций которого являлись выборы царя.
Наряду с этим уже существовала тенденция наследования
власти от отца к первородному сыну. Она утверждалась в
ходе кровавой борьбы между дядьями и братьями — претен-
дентами на трон. В отличие от развитого родового общества,
в котором власть и авторитет управленческого слоя совпада-
ли, в предклассовых обществах, т.е. в тех самых, в которых
формировались ранние государства, развивалось представле-
ние о двойственности власти. Оно ярко отражено в ритуале, в
социально-экономической сфере его проявлением был уже
упомянутый принцип реципрокации.
В основе системы управления лежал геронтократический
принцип, характерный для обществ, находящихся на стадии
первичной формации. Он в полной мере действовал на ниж-
них этажах системы. На верхних этажах главными основа-
ниями для получения титула и должности были уже не воз-
раст, а такие качества, как специализация (например, искус-
ный воин, искусный жрец), происхождение, богатство (т.е.
человек имел средства для покупки титула). Однако возраст-
ной принцип не исчезал окончательно; кроме того, он сохра-
нился в полной мере как идеологическое обоснование власти
(в представлении о царе как об «отце народа», в придворных
титулах «отцов» и «матерей», в чьи функции входил надзор
над городскими рынками, культами, группами придворных
и т.п.).
Считалось, что общество объединяется связями по род-
ству. В действительности же территориальные связи в раннем
государстве уже вытесняли родственные связи, однако далеко
не полностью. Первичной ячейкой государства был семейно-
родовой коллектив, в который кроме живых включались
11 149 161

умершие и нерожденные поколения. Таким группированиям
принадлежали государственные посты, земельные угодья,
право отправлять жреческие функции и т.п. В категориях и
терминах родства выражались и отношения власти в процес-
се руководства и управления социальным организмом в це-
лом. Сакральное государство (раннее государство), которое
было по своей сущности не только политическим образова-
нием, но и религиозно-культовой общностью, предполагало
сохранение в своей структуре кровнородственных объедине-
ний в качестве форм политической организации, предшество-
вавших появлению служилой знати.
Ни одно из ранних государств тропической части Запад-
ной Африки в доколониальный период не вступило в стадию
зрелого государства. Так что мы не обладаем данными о том,
как происходит качественный скачок от догосударства к го-
сударству и можно ли вообще говорить о скачке.
В заключение хотелось бы отметить одно важное обстоя-
тельство, связанное с хронологией ранних государств. В ра-
боте, посвященной цивилизациям стран побережья Бенинско-
го залива, я попыталась проследить в динамике развитие ран-
ней государственности Ойо, Дагомеи и Бенина. Не подлежит
сомнению, что все три ранних государства были вторичными,
во-первых, и что внешние факторы, в том числе трансатлан-
тическая работорговля, оказали стимулирующее влияние на
развитие их раннегосударственных институтов, во-вторых.
Фактически те их специфические черты, которые характери-
зуют их как ранние государства переходного типа, относятся
к концу XVIII — началу XIX в., т.е. к предколониальному пе-
риоду. Об этом периоде можно судить на основе комплексно-
го анализа различных вербальных и невербальных источни-
ков. Что же касается начального периода их истории, то о
нем нам известно очень мало. Практически единственный
источник — интерпретированная и модернизированная ее
обработчиками устная традиция дает представление о после-
довательности формирования различных органов управления
и власти. Это очень ценные сведения, свидетельствующие о
динамике развития, но и только. Для характеристики типа
потестарно-политического образования этого недостаточно.
1 Кобищанов Ю.М. Аксум. М., 1966; Конакова Н.Б. Города-государства йору-
бов. М., 1968; Куббель A.B. Сонгайская держава. Опыт исследования соци-
ально-политического строя. М, 1974; Орлова A.C., Львова Э.С. Страницы
истории великой саванны. М., 1978; Томановская О.С. Лоанго, Каконго и
Нгойо. Историко-этнографический очерк. М., 1980; Киселев Г.С. Хауса.
162

Очерки этнической, социальной и политической истории. М.г 1981; Го—
дилер Э.С. Возникновение и эволюция государства в Буганде. М., 1982,
и др.
2 Куббель A.B. К истории общественных отношений в Западном Судане
в VII—XVI вв. — Африка в советских исследованиях. Ежегодник. Т. 1.
Вып. 1. М., 1968, с. 175.
3 Там же, с. 177.
4 Куббель А.Е. Сонгайская держава, с. 341.
5 Киселев Г.С. Хауса..., с. 114.
6 Годинер Э.С. Возникновение и эволюция государства в Буганде, с. 27.
7 Там же, с. 138.
8 The Early State. The Hague—Paris—New York, 1978.
9 Термин «раннее государство» был введен в научный оборот задолго до
этого Карлом Поланьи, который использовал его в качестве синонима
«архаического государства».
10 The Study of the State. Ed. H J.M.Claessen and P.Skalnik. The Hague, 1981;
Development and Decline. The Evolution of Sociopolitical Organization. Ed.
HJ.M.Claessen, P. van de Velde and M.E.Smith. South Hadley, 1988; Early
State Dynamics. Ed. HJ.M.Claessen and P.van de Velde. Leiden, 1987; Early
State Economics. Ed. HJ.M.Claessen and P.van de Velde. New Brunswick,
1991; Ideology in the Formation of Early States (в печати).
11 Свод этнографических понятий и терминов. Вып. I. Социально-экономиче-
ские отношения и соционормативная культура. М., 1986.
12 Там же, с. 41—45 и др.
13 Куббель А.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988.
14 Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—ХЦС веках. Проблемы
генезиса и стадиально-формационного развития этнополитических орга-
низмов. М., 1990.
15 Там же, с. 51.
16 Васильев Л.С. Становление политической администрации (от локальной
группы охотников-собирателей к протогосударству-чифдом). — Народы
Азии и Африки. М., 1980, № 1; он же. Протогосударство-чифдом как по-
литическая стоуктура. — Народы Азии и Африки. 1981, № 6; он же. Проб-
лемы генезиса китайского государства (Формирование основ социальной
структуры и политической администрации). М., 1983.
17 Першиц А.И., Монгайт A.A., Алексеев В.П. История первобытного общест-
ва. 3-е изд. М., 1982, с. 196.
18 Миллер Дж. Короли и сородичи. Ранние государства мбунду в Анголе. М.,
1984.
19 Там же, с. 5.
20 Там же, с. 11—12.
21 Конакова Н.Б. Роль праздников в развитии ранней государственности.
Тезисы. — IV Всесоюзная конференция африканистов «Африка в 80-е го-
ды: итоги и перспективы развития». Вып. 4. Ч. 1. М., 1984, с. 51—54; она
же. Рождение африканской цивилизации. М., 1986; она же. О некоторых
специфических особенностях культуры раннего государства (Тропическая
Африка). — Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Во-
стока. Тезисы докладов Международной конференции, Москва, 29 мая —
2 июня 1989 г. Ч. 3. М., 1989, с. 74.
11-2 149 163

22 См.: The Early State; Claessen H.J.M. The Internal Dynamics of the Early
State. — Current Anthropology. 1984, vol. 25, № 4, с 356—379.
23 Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX веках.
24 Кочакова КБ. Рождение африканской цивилизации.
25 По некоторым данным, в Дагомейском царстве производился ежегодно
подсчет поступлений в царский двор с помощью раковин каури.

П.Л.Белков
Раннее государство, предгосударство,
протогосударство: игра в термины?
В науке создание новых проблем подчас заменяет собой
решение старых. Сам факт переключения внимания на ново-
образованную область дискуссий притупляет чувство нере-
шенности старой проблемы, а это уже «половина», если не
все решение. Разумеется, специально никто не ставит своей
целью обман научного сообщества. У этой ошибки природа
сродни той, что описывается языком одной английской по-
словицы. Термин ставят впереди теории. Оборачиваемость
такой теории, которая «тянется» вслед за термином, мнимой
проблемой совершенно неизбежна как результат излишней
познавательной деятельности.
К теме фиктивного процесса научного познания приходит-
ся обращаться, в частности, в связи с ситуацией, в последнее
время складывающейся, как думается, в сфере политической
антропологии. Нередко те или иные подробно и не столь под-
робно разработанные концепции представляют собой в боль-
шей степени описания прямого, механического превращения
проблемы в теорию, чем описания теории, созданной для
решения данной проблемы. «Приемы описания такого пре-
вращения, то есть метод, — всегда один и тот же. Но этот
процесс метаморфозы есть описательное "как", а не объясни-
тельное "как". Объяснения нет. Так хотели боги или Мойра-
судьба, то есть абсолютная творческая воля или сила жела-
ния. Законы природы якобы сняты. Есть только закон жела-
ния» [11, с. 23].
Особенно широко этот скорее мифологический, нежели
эвристический метод применяется в эволюционных построе-
ниях и в чисто процедурном аспекте состоит в искусственном
удвоении существующей проблемы. Из нее, или внутри
© П.Л.Белковг 1995
11-3 149 165

нее, — одно другому не противоречит — выделяется подчи-
ненная проблема, которая в дальнейшем и противопостав-
ляется ей в качестве вполне самостоятельного элемента науч-
ного познания. Таково соотношение проблемы (сущности)
государства и проблемы происхождения государства. Однако
спрашивается: какими средствами фиксируется изолирован-
ное положение последней?
Происхождение вообще можно определить как диахрон-
ный момент сущности предмета, сущность — как синхрон-
ный момент его происхождения. Это две стороны одной и
той же проблемы. Общезначимость данного выражения едва
ли требует особых доказательств. В частности, проблема го-
сударства всегда подразумевает конъюнкцию проблем сущ-
ности и происхождения вроде: «Происхождение и природа
государства — проблема из категории "вечных", и как тако-
вая она одновременно неисчерпаема и тривиальна» [10, с. 51].
«Неисчерпаемость и тривиальность» —- синоним неразре-
шимости. Это второй фактор. Психологический дискомфорт,
возникающий из осознания неразрешимости проблемы
(основное условие осмысленности игры в науку заключается
в принципиальной разрешимости исследуемых проблем), сни-
мается путем процесса переименования проблемы происхож-
дения государства в проблему «предгосударства» («раннего
государства», «примитивного государства», «протогосудар-
ства», «архаического государства»). Именно посредством по-
строения нового объекта, попросту неологизма, проблема
происхождения государства получает известную самостоя-
тельность.
В силу этого обособления знанию о государстве придается
видимость теории (под теорией мы будем понимать любую
знаковую модель действительности). С одной стороны, со-
гласно общепринятой схеме, теория порождает новую про-
блему и проблематичность знания о «предгосударстве» им-
плицитно превращает породившую ее основную проблему в
теорию по правилу умозаключения из обратной импликации.
С другой стороны, с этим же действием проблема «пред-
государства» приобретает смысл решения проблемы госу-
дарства (теория — это решение проблемы), т.е. сама стано-
вится исполняющей обязанности теории государства.
Таким образом, термины (обозначающее) развертываются
в сложную социальную структуру (обозначаемое), причем
строго негативного характера. Общий смысл этих терминов
не выходит за рамки весьма обыденной интерпретации: «еще
не государство», или, чуть педантичнее, «еще не вполне госу-
дарство».
166

1. Негации государства
Пожалуй, наиболее продуманной выглядит концепция, вы-
ступающая под именем «раннего государства». Поэтому целе-
сообразно рассматривать в качестве образца именно ее аргу-
менты, но в виде кода (директории) всего терминологическо-
го ряда морфологически удобнее использовать термин «пред-
государство». Этот термин мы будем считать, говоря языком
логики, «нормальной формой» выражений «раннее государ-
ство», «протогосударство», или «примитивное государство».
Начнем с того, что знание об объекте, обозначаемом тер-
мином «предгосударство», судя по контексту работ, берется
как нечто само собой разумеющееся. Знак, его значение и
обозначаемый объект совпадают. Впрочем, значение здесь
скорее вообще выпадает, поскольку в предикаты высказыва-
ний о «предгосударстве» включают не мысль об объекте, а
сам объект посредством ссылок на те или иные сугубо эмпи-
рические данные, например о городах-государствах йоруба
[14, с. 55]. В итоге номинальное принимается за реальное,
неизвестное — за известное, желаемое — за действительное.
«Такое определение в Я, — писал И.Г.Фихте, — носит имя
желания; это побуждение к чему-то совершенно неизвестно-
му, что обнаруживается только чрез потребность, чрез неко-
торое неудовлетворение, чрез некоторое ощущение пустоты,
которая ищет своего заполнения, но не указывает, откуда его
ждать» [29, с. 282—283]. Существование «предгосударства»
так и обосновывается: ощущением эволюционной пустоты,
или, как принято выражаться, «недостающего звена».
Убежденность исследователей, придерживающихся тради-
ционной парадигмы, в том, что простого неполагания госу-
дарства на низших ступенях культуры достаточно в целях
построения теоретически полнокровного объекта «предго-
сударство», создает проблемы разграничительных критериев.
В литературе уже отмечалось отсутствие специфики в приз-
наках «раннего государства» [23, с. 51]. Действительно, с по-
зиций концепции раннего государства концепция позднего
вождества выглядела бы не менее выигрышно по способам
оправдания, если речь идет всего лишь о степени выражен-
ности тех или иных признаков. Согласно Н.Б.Кочаковой, от-
личия раннего государства от вождества содержат больше
количественных, чем качественных, моментов [14, с. 57].
К тому же, коль скоро «предгосударство» является резуль-
татом акта отрицания государства на определенной стадии,
возникает опасность регресса в бесконечность: предгосудар-
ство, предпредгосударство и т.д. В соответствии с апорией
11-4 149 167

Зенона Ахиллес никогда не догонит черепаху. Точно так же в
рамках анализируемой концепции «предгосударства» субъект
исследования никогда не «догонит» объект. Следовательно,
деятельность субъекта — «это такая деятельность, которая не
имеет объекта» [29, с. 282—283]. Иными словами, объект
«предгосударство» представляет собой чисто лингвистиче-
скую конструкцию. И для нас он — объект X, который мож-
но «обнаружить», исходя из характера его употребления в
определенной терминологической среде.
В контексте различных исследований хорошо просматри-
вается не только пред-положенность этого объекта по отно-
шению к государству, но и его между-положенность как по
отношению к государству, так и по отношению к вождеству
(по Л.Е.Куббелю, «предгосударство» — «промежуточная фор-
ма» [15, с. 130]. Тогда содержание понятия «предгосударство»
вдвое шире, чем заявлено нами ранее: «уже не вождество, но
еще не государство». Используя выражение М.Хайдеггера,
мы здесь имеем дело с «двояким отсутствием». Правомерен
вывод о том, что параметры «предгосударства» идентичны
параметрам «послевождества».
Все это, безусловно, означает бесконечное расхождение
представлений о вождестве и государстве благодаря непроиз-
вольному вклиниванию бесчисленных «после» и «пред» (от
произвола автора зависит прекращение такой цепной реак-
ции). При этом расхождение представлений о вождестве и
государстве, спонтанно заданное «морфологией» объекта X,
тождественно их бесконечному схождению в некоторой точ-
ке, где должна произойти «встреча», или, что то же самое,
должен быть положен предел вождеству и государству.
Встреча откладывается на неопределенный момент — поня-
тия «вождество» и «государство» не определены.
Но если не указана точка, через которую проводят грани-
цу между стадиями вождества и государства, то вообще суть
ли они стадии, т.е. «отрезки» одной прямой, а не самостоя-
тельные линии развития? Ведь бесконечное схождение — это
практически не что иное, как параллельное движение. Со-
временный африканский функционер часто изображается
государственным или партийным чиновником «по одежде» и
одновременно вождем — носителем леопардовой шкуры «по
уму». Так, В.В.Бочаров пишет: «Дальнейшая эволюция ПК
(политической культуры. — П.Б.) в государствах Тропической
Африки имеет ярко выраженную тенденцию к традиционали-
зации, которая отчетливо проявляется в 80-х гг. По сути дела
этот процесс является не чем иным, как приближением фор-
мы к своему содержанию» [5, с. 74]. Памятуя о разъеди-
16Э

няющей роли «предгосударства» при его вмешательстве
во взаимоотношения вождества и государства, можно поста-
вить вопрос: что в данном случае является формой и что —
содержанием, «внутренний алгоритм» или «внешний фак-
тор»?
Итак, вместо соединения эволюционных стадий в предпо-
лагаемом месте («предгосударство») возникает некая пустота,
нулевой класс индивидов, и именно благодаря стремлению
заполнить некоторую пустоту. Конечно, эта ситуация проти-
воречит потребностям науки, обнаружившей понятие «пред-
государство» как ей — а не ею самой! — положенное. Она,
т.е. мы, сообщает объекту X свойство между-положенности,
однако сам этот объект ничего нам о себе не «сообщает»;
следовательно, государство и вождество остаются без сооб-
щения между собой на уровне теоретических обоснований.
Теперь, с изобретением термина «предгосударство», стано-
вится необходимым доказывать положение, ранее счи-
тавшееся аксиомой и, кстати, послужившее отправным пунк-
том на пути к концепции «предгосударства».
«Предгосударство», подчеркнем еще раз, — это только
имя. В речеупотреблении А.К.Байбурина можно говорить о
том, что как событие оно не расподоблено с ритуалом имено-
вания [2, с. 19]. Оно (для нас) вообще не существует в ка-
честве объекта исследования, ибо (для себя) «Оно» ограниче-
но субъектом исследования. Используя термин «предгосудар-
ство» и семантически адекватные ему знаки, мы как бы пе-
реписываемся сами с собой. Уверенность в действительном
соприкосновении с объектом, а не субъектом (собствен-
ным Я) при посредстве этого термина — вопрос опять-таки
психологии науки.
По А.Уайтхеду, «существует внутренняя и внешняя реаль-
ность события, т?е. событие, схватываемое самим собой, и со-
бытие, схватываемое другими событиями» [28, с. 164]. Внеш-
няя реальность термина «предгосударство» (употребление),
вероятно, потому нам ничего не говорит, что его внутренняя
реальность (значение) тождественна «ценности» мнения
(значительности) имярек индивида. Научный авторитет одно-
го (одних) очень легко трансформировать в общепризнан-
ность его идеи многими (другими). В книге «Структура науч-
ных революций» Т.Кун настаивает на сходстве научной рево-
люции и революции политической, поскольку в обоих случаях
приходится «в конце концов обратиться, к средствам массово-
го убеждения» [16, с. 125]. Организация «мозговой атаки» в
виде коллективного проекта «Раннее государство» — бук-
вальное воплощение такого подхода.
169

Видимо, с этим феноменом связано болезненное внимание
к терминотворчеству. Исследователи блуждают в лабиринте
оттенков смысла, теряя оригинальность своих формулировок.
Как сказано, субъект исследования теряет самого себя «тем в
большей степени, чем исключительнее он делает себя как
субъект мерой всего сущего» [30, с. 23]. Полаганием «пред-
государства» в результате простого неполагания государства
исследователь только себя и полагает, а значит, делает себя
мерой «предгосударства» во всех его терминологических про-
явлениях.
У этого процесса есть обратная сторона. Каждый «теря-
ется» в своем предшественнике и одновременно — в своих
последователях. Происходит тиражирование родоначального
понятия, точнее — личности его создателя («они обязаны сво-
им возникновением или своим "в себе" некоторому "иному",
что исчезает» [8, с. 242]), но в постоянно уменьшающихся
копиях.
С точки зрения логики конструирования концепции
«предгосударства» методом неполагания государства на опре-
деленной эволюционной ступени («полагание неполаганием»),
мы обязаны включить в терминологический ряд предгосудар-
ственных образований также и вождество. Придавая вож-
деству значение эволюционной единицы, Э.Сервис прежде
всего намеревался «упростить» проблему происхождения
государства [37, с. 16]. Тем самым вождество фактически бы-
ло именовано «предгосударством» (если при «решении» вы-
ражения «вождество» привести его к «нормальной форме»,
оно должно выглядеть именно таким образом).
Естественно, с введением термина «предгосударство» на
правах особой категории вождество должно трактоваться не
иначе, как «предпредгосударство». При всей тривиальности
этого утверждения выводы, из него вытекающие, достаточно
существенны.
Во-первых, пред-расположенность вождества по отноше-
нию к «предгосударству» уничтожает концепцию вождества.
Если до этого понятие «вождество» входило в сферу ассоциа-
ций с понятием «государство», то теперь — с понятием
«предгосударство». Меняется точка отсчета — меняется и
концепция в целом, т.е. с введением понятия «предгосудар-
ство» понятие «вождество» автоматически переводится в раз-
ряд неизвестных величин. Во-вторых, понятие «вождество»
уже как двойное отрицание понятия «государство» должно
иметь то же значение, что и понятие «государство» (дважды
отрицавшееся высказывание имеет значение соответствую-
щего не отрицавшегося [13, с. 48]). Следовательно, неопреде-
170

ленность понятия «вождество» переносится на понятие
«государство»: определение самого государства становится
номинальным, хотя по условиям задачи оно принимается за
реальное.
Не так сложно продемонстрировать связь между нашим
сугубо абстрактным анализом и реальными явлениями науч-
ной жизни. Примером отождествления понятий «вождество»
и «государство» может послужить сравнение двух высказы-
ваний Р.Карнейро. 1. «Вождество — это самостоятельная по-
литическая единица, включающая множество общностей под
постоянным контролем верховного вождя» [32, с. 168].
2. «Государство — это самостоятельная политическая едини-
ца, охватывающая множество общностей в пределах своей
территории и имеющая централизованное правительство,
обладающее властью призывать на войну и привлекать к ра-
ботам, взимать налоги, издавать и проводить в жизнь законы»
[32, с. 168]. Высказывание о вождестве выступает в языковой
формулировке, отличной от формулировки высказывания о
государстве, но только за счет усеченности первой, которая
подразумевает расширение понятия «контроль верховного
вождя»: центральное правительство и централизованное
управление, налог и дань, закон и табу. Логическая структура
обоих высказываний одинакова.
Вышесказанное показывает, что еще до возникновения
концепции «предгосударства» не существовало реальных
определений государства, что «вождество» в качестве особой
эволюционной стадии создано лишь по внешнему предписа-
нию и удерживается как нечто особое от государства исклю-
чительно в силовом поле зрения исследователей. Проблема
«вождества» подобно проблеме «предгосударства» является,
по широко известному афоризму, хорошо переформулиро-
ванной проблемой происхождения и, глубже, сущности госу-
дарства. Чтобы определить государство, необходимо по-
ставить ему нижний предел. Без этого его сущность будет
неполной, т.е. само государство будет «еще не вполне госу-
дарством».
{
2. Дефиниции государства
По М.Веберу, государство — это структура политического
общества, обладающая монополией на применение силы, или
институт, характеризующийся наличием рациональных
установлений и аппарата принуждения [7, с. 535—537}. В дан-
ном случае нас прежде всего должна интересовать связь это-
171

го определения с построением концепции вождества. Именно
из него исходит Э.Сервис: «Если подобным ненасильствен-
ным организациям (вождествам. — П.Б.) придать статус эво-
люционной стадии, проблема происхождения государства... во
многом упрощается, превращаясь в вопрос использования
силы как институализированной санкции» [37, с. 16]. Короче,
государство минус насилие равняется вождеству. Такова
«арифметика» вождества.
Правила этой синтаксической игры позволяют доказывать
также обратную теорему: вождество плюс насилие равняется
государству. Такова «арифметика» государства. Мы допод-
линно не знаем, как возникло государство (государство «в
себе»), но понятие «государство» (государство «для нас»)
пришло в науку путем сложения понятий «вождество» и
«насилие». В этом кроется тайна происхождения государства
как теоретического объекта; ведь на страницах научных из-
даний мы имеем дело не с государством, а с его идеальными
моделями, отражающими те или иные свойства. Вопрос за-
ключается в степени их внутренней непротиворечивости.
Теоретические объекты (категории и понятия) возникают
задолго до того, как проявятся в каком-либо термине. Это
отставание было подмечено еще К.Марксом, и его словами
можно сказать: вождество «также и для науки возникает не
только тогда, когда о нем как таковом заходит речь» [20,
с. 732]. Формируя свою систему взглядов на государство,
М.Вебер явно опирался на представление о чем-то предтеч-
ном. В настоящее время для обозначения этой предтечи госу-
дарства применяют термин «вождество». Таким образом, го-
сударство, по определению М.Вебера, выступает как нечто
производное по отношению к еще не осознанному явлению.
В манере М.Хайдеггера государство, по М.Веберу, не стало
Событием, в котором субъект исследования и объект обособ-
ляются в своей «сущностной совместимости» [30, с. 78]. Фак-
тически государство есть только имя. К имени «государство»
произвольно как к субъекту высказывания ( = субъекту вы-
сказывающемуся) приставляют различные предикаты. Преди-
кат, изобретенный М.Вебером, наиболее популярен, и не бо-
лее того.
Понятие «насилие», конечно, не совсем точно передает
суть веберовской концепции государства. Правильнее было
бы говорить об аппроксимациях, связанных с понятиями «си-
ла» и «закон», а равно с их сочетаниями: «сила как институа-
лизированная санкция», «монополия на применение силы»,
«рациональные установления и аппарат принуждения». Что-
то вроде «силы закона» или «законной силы». Возможна и
172

более сложная комбинация в виде «монополии на примене-
ние силы закона» [35, с. 69].
Закон — это всегда запрет. К.Р.Поппер заметил, что не зря
же мы называем законы «законами»: чем больше они запре-
щают, тем больше они говорят [24, с. 63—64].
Но запрет как таковой, безусловно, представляет собой
насилие над личностью индивида, в определенной мере ли-
шая его одного из моментов личности — выбора [18, с. 55].
Вместе с тем запрет, чего бы он ни касался, воспринимается
как нечто законное в смысле «естественное», если работает,
или считается работающим, на единство поведения данного
коллектива людей, превращающего этот коллектив в группу, в
совокупную личность. С этой точки зрения законное насилие
является основной характеристикой общества на любой ста-
дии развития. «Науке, — констатирует В.В.Бочаров, — из-
вестны многочисленные и разнообразные запреты (табу),
соблюдаемые представителями примитивных обществ в своем
поведении. Табу в таких обществах — это... норма поведения
со знаком минус, т.е. то, чего нельзя делать» [6, с. 40]. Совпа-
дение содержания понятий «закон» и «табу», вероятно, само
по себе достаточно красноречиво.
Итак, понятие «законное насилие» в плане построения
эволюционной схемы «вождество — государство» несет в
себе нулевую информацию. Соответственно уравнение «госу-
дарство минус насилие равняется вождеству» приводится к
следующему виду: государство = вождеству.
Достоверность этого вывода, ранее полученного другим
способом, подтверждается документально. Э.Геллнер, опреде-
ляя государство, делает особое ударение на централизации
управления [9, с. 121—122]. Э.Сервис, определяя вождество,
делает особое ударение на централизованном авторитете вер-
ховного («центрального»? — П.Б.) вождя [37, с. 16]. Не прояс-
няет ситуацию и критерий «внутренней административной
специализации», или наличия слоя бюрократии. Ч.Спенсер
настаивает на отсутствии в признаках вождества бюрократи-
ческой формы управления [38, с. 141]. Можно подумать, что у
лиц, исполнявших управленческие функции при бенинском
обе, была особая отметка: «бюрократия», поэтому Бенин
классифицируется как «раннее государство», а аканский
оман — как «вождество» [14, с. 57]. Не меньшие трудности
возникают при попытках провести демаркационную линию
между вождеством и государством с помощью «сакрального
характера власти правителя». Одни авторы склонны подчер-
кивать контраст между светским качеством государства и
сакральностью вождества [39, с. 10], другие, напротив, выра-
173

жают сомнения в тезисе о сакрализации лидера как не-
пременной черте вождества, относя процесс сакрализации
функций управления к стадии «раннего государства» [15,
с. 153—154].
Приходится бесконечно определять таксономическую цен-
ность перечисленных признаков, слишком широк диапазон
возможных интерпретаций. Что такое «централизация управ-
ления», «внутренняя административная специализация»,
«сакральный характер власти правителя»? К сожалению, нет
такой связи мыслей и языковых средств их выражения, когда
каждой мысли соответствовала бы совершенно однозначная
формулировка.
Поскольку существующие определения государства имеют
статус номинальных, возникает вопрос: являются ли они хотя
бы номинально определениями государства, а не чего-то
иного?
Вернемся к веберовской дефиниции. Государство — это
структура полюпческого сообщества, обладающая монополи-
ей на применение силы, или (так? — П.Б.) институт, харак-
теризующийся наличием рациональных установлений и аппа-
рата принуждения [7, с. 535—537]. Свойство быть институтом,
которое преподносится как родовой признак государства,
видимо, не случайно выделено курсивом. Э.Геллнер истолко-
вывает взгляды М.Вебера именно в этом ключе: «Государ-
ство — это специализированная и концентрированная сила
поддержания порядка. Государство — это институт или ряд
институтов, основная задача которых (независимо от всех
пррчих задач) — охрана порядка. Государство существует
там, где из стихии социальной жизни выделились органы
охраны порядка, такие, как полиция и суд. Они и есть госу-
дарство» [9, с. 120]. .
Учение М.Вебера историография объявляет кардинально
противоположным марксизму. Вероятно, так оно и есть, если
принимать во внимание различие «категорических императи-
вов». Однако в плане выделения родового признака госу-
дарства представители обоих течений, кажется, единодушны.
В рамках марксистских концепций трюизмами стали вы-
ражения вроде того, что главный признак государства — не-
зависимая от основной массы народа публичная власть, рас-
полагающая «специализированным аппаратом внутреннего
подавления», «специализированным аппаратом насилия»
и т.д. Для показа ортодоксального подхода было бы довольно
одной ссылки на работу В.И.Ленина, где идет речь об «особом
аппарате для принуждения, который называется государ-
ством» [17, с. 89]. Вспомним по этому поводу слова М.Вебера
174

о преобразовании применения силы «сначала в упорядочен-
ную угрозу принуждения со стороны могущественных людей,
а затем формально нейтральной власти» [7, с. 535]. Семанти-
ческая эквивалентность выражений «специализированный
аппарат насилия» и «упорядоченная угроза принуждения» не
вызывает сомнений. Кроме того, оба они синонимичны вы-
ражению «институт подавления». Итак, государство — это
«особый аппарат», т.е. институт.
В высказываниях о государстве, от кого бы они ни исходи-
ли — от «красных» или от «белых», — чувствуется единый
ритм. «Институт, характеризующийся наличием рациональ-
ных установлений и аппарата принуждения», «специализиро;
ванная и концентрированная сила поддержания порядка»,
«институт, основная задача которого — охрана порядка»,
«органы охраны порядка», «специализированный аппарат
внутреннего подавления», «специализированный аппарат на-
силия», «особый аппарат для принуждения». Сила — при-
нуждение — насилие. Централизация — специализация —
концентрация. Полное безразличие к идеологическим фети-
шам. Э.С.Годинер, несомненно, права, когда говорит, что лю-
бая из самых софистицированных теорий сводит понятие
государства к простому до банальности определению «спе-
циализированного института управления обществом» [10,
с. 51]. Все дело в желании/нежелании использовать стилисти-
чески нейтральную лексику. Точно так же школьный дневник
для одних — «орган охраны порядка», а для других — «аппа-
рат принуждения, насилия и гнета». (Кроме того, этот не
вполне серьезный пример вполне серьезно иллюстрирует сво-
димость понятия «система контроля за успеваемостью уча-
щихся» к понятию «государство».)
Таким образом, практика составления дефиниций в облас-
ти политической антропологии выявляет гомоморфизм поня-
тий «государство» и «институт (государства)», что противоре-
чит установке на их различение. Это может означать только
одно: в науке, по крайней мере на операциональном уровне,
вообще не существует определений государства. Выдаваемые
за таковые оказываются более или менее подробными спис-
ками институтов государства.
3. «Вещность» государства
Из какого «вещества» состоит государство? По-видимому,
возможны два варианта ответа. Либо это определенная сово-
купность людей, либо — определенная совокупность отноше-
ний между людьми.
175

М.Вебер не придает значения различию этих предикатов
государства, хотя они относятся к двум иерархически различ-
ным ступеням. В одних случаях контекстуальное определение
термина «государство» связано с понятием «сообщества», т.е.
некоторого суммарного физического тела, в других — с поня-
тием «структуры», подразумевающим некоторую систему
отношений внутри данного множества физических лиц, т.е.
трактующим государство как одно политическое (по аналогии
с «юридическим») лицо.
Опровергнуть разумность этого замечания вроде бы легко.
Марксисту придет на помощь «диалектика», немарксисту —
«широкая парадигма»: и то, и другое. Тем более, что оба тол-
кования по общепризнанному канону передаются посред-
ством термина «институт» и именно в том значении, в кото-
ром его использовал Э.Дюркгейм. Институт, указывал он, —
это определенным способом организованная группа людей
[12, с. 11]; следовательно, он применял метод наложения по-
нятий «совокупность (множество) людей» и «организация
(единство) людей». Думается, отсюда проистекает двойствен-
ность понимания государства, неоднократно фиксировав-
шаяся в литературе как «неизбежное зло».
Группа — это совокупность людей, отличающаяся внут-
ренним единством действий по достижению общей цели. Не
всякая совокупность людей является группой, поскольку эта
совокупность может быть образована внешним для нее един-
ством действий стороннего наблюдателя, осуществляющего
ее описание (и описание, т.е. создание) с определенной
целью. Институтом мы назовем то, что само по себе делает
совокупность людей единым социокультурным целым
(группой) — комбинацию дискретных, определенным образом
организованных в единый ряд последовательных действий.
Каково соотношение понятий «государство» и «институт
государства» с этой точки зрения? Для ответа необходимо
небольшое отступление.
Сравнительно недавно уже предполагалось разграничить
понятия «управление» и «средство управления» [4, с. 73—96].
Управление было определено как подчинение большинства
меньшинству. Например, в рамках первичной формации
младшие мужчины противопоставлялись старшим мужчинам,
в рамках вторичной формации подчиненный класс противо-
поставлялся командующему классу, в рамках переходной
(пограничной) формации, возникающей для субъекта иссле-
дования на пересечении двух упомянутых «культурных кру-
гов», рядовые общинники противопоставлялись общинной
аристократии («вождям»).
176

Под средством управления понималась система оппозиций,
кодирующих противоположность «верхов» и «низов» на дан-
ной стадии развития культуры («производительных сил»).
Исходя из этого была построена эволюционная схема после-
довательности взаимопересечения (диффузии/интрузии) трех
семиосфер на уровне средств управления: «инициация < вож-
дество < государство». В частности, инициация как средство
управления раскладывалась на три «пары противоположе-
ний» : старший/младший, посвященный/непосвященный,
мужской/женский.
Мысленно, как в калейдоскопе, «встряхивая» эти оппози-
ции, можно раскрыть неопределенное множество других,
находящихся в свернутом виде оппозиций и их сочетаний как
по принципу времени, так и по принципу пространства. Все
это, конечно, лишь калька тех процессов, которые происхо-
дили и происходят в мире действительности. Результатом
таких процессов является в том числе и государство как идея.
Обыденным сознанием улавливается «вещная оболочка»
(К.Маркс) государства, т.е. государство как совокупность лю-
дей на определенной территории. Но это социальный факт
низшего порядка. Перефразируя Э.Дюркгейма, сами соци-
альные отношения должны рассматриваться как вещи [12,
с. 394]. До него сходные разъяснения давал К.Маркс в связи с
теорией стоимости: «В прямую противоположность чувствен-
но грубой предметности товарных тел в стоимость (Wertge-
gentandlichkelt) не входит ни одного атома вещества природы.
Вы можете ощупывать и разглядывать каждый отдельный
товар, делать с ним, что вам угодно, он как стоимость
(Wertding) остается неуловимым» [21, с. 56]. «Вещество», из
которого состоит государство, — бинарные оппозиции соци-
альных интересов.
Теперь уточним понятие «институт». Это не само государ-
ство (само государство существует в качестве идеи), но его
«непосредственная действительность», его знаковое выраже-
ние. «Вещность» государства заключена не в нем самом, а в
«знаковости» присущих ему институтов по формуле компле-
ментарности понятий «вещь» и «знак» [1, с. 13] с учетом
«знаковости» действий, направленных по линии приказа-
ние/исполнение. Иными словами, институт — это реализо-
ванное средство управления. Такое средство управления, ко-
торое стало фактором иерархического поведения людей или
которое осознано действиями. В этом смысле институты по-
добно фонематическим системам строятся на уровне «бессо-
знательного» (К.Леви-Строс) для поддержания разности се-
миотических потенциалов «управляющих» и «управляемых».
12 149 177

В конце концов ситуация подчинения одних другим програм-
мируется не физиологическим «страхом», а «пониженной
семиотичностью» объекта подчинения, используя термин
Т.Б.Щепанской [31, с. 18]. Тогда следует говорить о семиоти-
ческом насилии.
Мы совершили восхождение от управления к средствам
управления, от средств управления — к институтам (управ-
ления). Правильность этого пути, вероятно, можно проверить,
повторив его в обратном направлении по ступеням «подразу-
меваемости». Например, такой институт государства, как пра-
вительство, имеет в качестве позитивных коннотаций пол
(как правило, мужской), возраст (как правило, превышающий
сорокалетний рубеж), образование (как правило, высшее).
Это подразумевает соответствующие противопоставления:
мужской/женский, старший/младший, посвященный/непо-
священный. В свою очередь, данные оппозиции подразуме-
вают противоположность меньшинства и большинства, когда
меньшинство читается как «большинство», и наоборот, в зна-
чении «большие люди»/«маленькие люди».
Структура государства и его институтов принципиально
ничем не отличается от структуры инициации и ее институ-
тов. Разница — в интерпретациях трех заглавных оппозиций,
имея в виду их количество (широту) и алгоритм сочетаемости.
Следовательно, структура средств управления недостаточно
чувствительна к тем возможным изменениям, которые мы
признаем, употребляя термин «эволюционная стадия». Оста-
ется искать специфику государства на уровне типов управле-
ния.
4. Основание государства
Понятие «управление» нами было определено как «подчи-
нение большинства меньшинству». По отношению к любой
из предполагаемых стадий развития управления высказыва-
ние об управлении вообще является незавершенным, по-
скольку имеет две свободные переменные — «большинство»
и «меньшинство». Если данную высказывательную функцию
завершить до высказывания путем замены переменных поня-
тиями «буржуазия» и «наемные рабочие», получится формула
буржуазного управления. Следующий шаг, в соответствии с
уже предпринятыми нами мерами по упорядочению понятий-
ного аппарата, заключается в именовании средств буржуаз-
ного управления государством. Таким мне представ-
ляется решение «политогенетической контроверзы» (ВА.По-
пов), означающее смену парадигмы в целом.
178

Суть дела весьма точно изложена в одной из работ
И.В.Следзевского [26, с. 21—22]. Отсутствие жесткой связи
классе- и политогенеза, отмечает он, не согласуется с таким
постулатом формационной теории, как невозможность не-
классового государства, когда исключительно ради эвристиче-
ских удобств исследователи вынуждены разрабатывать фор-
мальные схемы «неклассического» политогенеза. Вместе с
тем, по его мысли, одним из основных вопросов, лежащих у
истоков формационной теории, является вопрос об обще-
ственных классах [26, с. 22]. Таким образом, фактически ста-
вится проблема пересмотра понятия «класс».
За последние десятилетия мы стали свидетелями заметной
трансформации системы представлений о процессах полито-
генеза, произошла серьезная подвижка в самой постановке
проблем, изменился в сторону расширения фактологический
фонд. Но формационная теория, рассматриваемая с позиций
интенсиональной идентичности по отношению к теории клас-
совых противоречий, практически не изменилась в той части,
где речь идет о понятии «общественный класс». Одни не счи-
тали нужным обращать на это внимание благодаря тому, что
она «от Бога», другие — потому, что она «от Лукавого». В
результате это понятие фактически выпало из системы науч-
ного знания. Система в целом постоянно обновляется по ве-
домству политогенеза, но остается неизменной с точки зре-
ния классогенеза. Отсюда вывод: отсутствие связи между
классо- и политогенезом носит скорее логический, чем со-
держательный характер.
Каждой фазе политогенеза должна соответствовать опре-
деленная фаза классогенеза, и это должно быть отражено в
языке науки. Иначе говоря, «политогенетическая контровер-
за» (в трактовке В.А.Попова) вполне разрешима терминологи-
ческими средствами. Здесь видятся два пути. Либо придать
термину «класс» сугубо транзитивный смысл (тогда необхо-
димо изобретать новые термины для обозначения отдельных
стадий развития), либо придать термину «класс» заведомо
узкий смысл, ограничивающийся только категориями бур-
жуазии и наемных рабочих (пролетариата). Второй путь ка-
жется более привлекательным из соображений экономии в
распределении терминов.
Таким образом, мы восстанавливаем жесткую связь между
процессом становления классов и государства, но уже в рам-
ках новой исследовательской парадигмы.
Множество фактов говорит, что поворотные моменты ис-
тории гораздо проще и естественнее истолковываются с по-
12-2 149 179

мощью концепции позднего, бюргерского происхождения
государства.
Обратимся к германистике. Ее показания в контексте на-
ших целей оказываются тем более ценными, если учесть фак-
тор непричастности к формулировкам проблемы проис-
хождения государства, которые свойственны специалистам,
работающим в сфере политической антропологии. Еще одно
преимущество истории — в контекстуальном определении
государства и его институтов (условий возникновения и
функционирования), которое с меньшим пристрастием вну-
шает идею глубокой древности государства.
По тем же причинам формой цитирования полезно из-
брать краткий конспект статьи Т.Н.Таценко «Укрепление
территориальной власти и развитие централизованного госу-
дарственного управления в курфюршестве Саксонском во
второй половине XV — первой половине XVI в.» [27, с. 106—
132]. Этот пример достаточно репрезентативен, поскольку,
как отмечает автор, курфюршество Саксонское в рассматри-
ваемый период представляло собой модель консолидации
власти монарха не только на территории Германии, но также
в Англии и во Франции.
К середине XV в. центральный аппарат управления кур-
фюршества Саксонского, как и других немецких территори-
альных государств, был архаичным и несовершенным. Боль-
шинство дел проходило через руки самого князя, к его услу-
гам был совет из видных придворных и нерегулярно привле-
каемых представителей крупного земского дворянства. Ядром
управления была княжеская придворная канцелярия, служа-
щие которой, в подавляющем большинстве клирики, удовлет-
воряли потребности в письменной фиксации и распростране-
нии решений князя. Органы центрального управления кня-
жества были тогда тождественны органам придворного управ-
ления.
С расширением товарно-денежных отношений, развитием
раннекапиталистических элементов, которые выразились в
усложнении финансовых, торговых, имущественных сделок,
не в последнюю очередь связано и распространение в гер-
манских землях в XV—XVI вв. римского права. Утверждается
восприятие княжеской власти не как частноправового, а как
публичноправрвого института. С конца XV в. в Саксонии, а к
20-м годам XVI в. уже во всех землях были созданы постоян-
ные, регулярно действующие центральные органы управле-
ния: княжеский совет, главная казна и верховный суд.
Характерно, что присутствие курфюрста на заседаниях со-
вета не было обязательным. Решения от его имени выносили
180

советники. Тем самым нарушался главный принцип функцио-
нирования средневековых политических структур, когда ре-
шения принимались персонально государем. Здесь мы стал-
киваемся с одним из первых проявлений отделения личности
государя от непосредственного функционирования его уч-
реждений, что стимулировало развитие бюрократии, харак-
терной для органов государства уже нового времени.
При создании органов управления князьями был использо-
ван опыт городов. Не случайно видное место в администра-
ции саксонских курфюрстов занимали лица бюргерского
происхождения. В это же время в Саксонии, как и в других
германских землях, появились первые признаки вытеснения
сословий из политической жизни.
Итак. Западная Европа XV—XVI веков.
1. Расширение товарно-денежных отношений, развитие
ранних форм капиталистической экономики.
2. Первые проявления отчуждения личности государя от
непосредственного функционирования его учреждений, сти-
мулировавшее развитие бюрократии (что равносильно созда-
нию этих учреждений).
3. Использование опыта городов при создании новых ин-
ститутов управления.
4. Первые признаки вытеснения сословий из политической
жизни.
Если для перекодировки ситуации в нужном нам ключе
вполне достаточно не применять понятие «государство» в
связи с тем периодом, когда «органы центрального управле-
ния были тождественны органам придворного управления»,
то речь идет об эпохе становления государства, институты
которого были изобретены именно бюргерами, горожанами-
буржуа. При такой интерпретации событий абсолютная
монархия — всего лишь форма аренды институтов государ-
ства сословием феодалов у зарождающегося класса буржуа-
зии.
Государство становится необходимым только там, где по-
является «чувство собственности» (Дж.Голсуорси). Дворян-
ство как сословие тем и отличается от буржуа, что обладает
«чувством собственного достоинства». В этом, пожалуй, за-
ключается сущность, с одной стороны, идеи разграничения
понятий «класс» и «сословие», с другой — идеи непосред-
ственного предшествования сословной организаций госу-
дарству в качестве «эволюционных стадий». Сословная орга-
низация («сословная монархия») и есть «предгосударство» по
месту, которое она должна занимать на диаграмме эволюци-
онного «роста» средств управления. В некоторых языках,
12-3 149 ' 181

кстати, это зафиксировалось: например, état— «государство»,
«сословие».
Э.Дюркгейм писал: «Там, где касты стремятся исчезнуть,
они заменяются классами, которые, хотя и менее тесно за-
крыты по отношению к внешнему миру, тем не менее опи-
раются на тот же принцип» [12, с. 236]. Это созвучно тому,
что говорится в «Немецкой идеологии» о развитии «сословий
в классы» [19, с. 63]. Современные исследователи, как уже
было отмечено, заявляют о «вытеснении сословий из полити-
ческой жизни» на этапе перехода к становлению буржуазно-
го образа жизни. Следовательно, идея о сословном (в значе-
нии «неклассовый») характере социального расслоения по
крайней мере в эпоху европейского Средневековья давно
существует на положении теневой концепции, и в ряду при-
веденных высказываний наше предложение стадиально су-
зить понятие «класс» выглядит, вероятно, не столь революци-
онно, как могло бы показаться на первый взгляд.
Безусловно, своим основанием государство обязано про-
цессам классообразования, происходившим внутри сословно-
го жизненного уклада. Но происходили эти процессы вопреки
данному укладу, который стальным обручем сжимал «третье
сословие», не давал ему распастьс^на два буржуазных клас-
са, локализуя государствообразование рамками городских
коммун. Уже по причине насильственной изоляции (даже в
форме привилегий) буржуазного («городского») по своей
природе государства от феодального общества в целом нельзя
говорить о «феодальном государстве». Это совершенный нон-
сенс наподобие «негосударственного государства». То, что мы
называем «феодальным государством», должно быть отраже-
но в понятии «сословная монархия», равнообъемном понятию
«сословная организация». Сословная организация — это осо-
бое средство управления с особыми институтами: церковью,
государем, отечеством (см. [3, с. 35—36]). Желание называть
феодальные образования «государствами» проистекает из
факта существования территориально определенных контин-
гентов населения, объединенных единством управления. Это
к вопросу о «веществе», из которого состоит государство.
5. Путь в государство
Используя метод соотнесения средств управления и форм
социальной стратификации, можно спуститься вниз по эво-
люционной лестнице еще на одну ступень, решая пробле-
му происхождения сословной монархии: государство — клас-
182

совое общество, монархия — сословное общество, вожде-
ство — ?
Почему именно вождество? Исходя из того, что структура,
основной личности — в значении «высший иерарх» — являет
собой аббревиатуру системы управления в целом, имплицит-
но включающей также информацию о соответствующем спо-
собе социальной стратификации, ограничимся описанием
функций вождя в эволюционном понимании этого слова на
примере бантуского вождя. Внешнее представительство, ор-
ганизация видов деятельности, которые требуют совместных
усилий всех подданных (война, коллективные работы, опре-
деленные ритуалы), командование во время сражений, зако-
нодательная и судебная деятельность, контроль за распреде-
лением и использованием земли и т.д. [36, с. 41]. То же самое
можно было бы сказать о функциях саксонского курфюрста
на период до «расширения товарно-денежных отношений»,
когда «органы центрального управления княжества были тож-
дественны органам придворного управления».
Не менее яркий пример перевода с языка вождества на
язык монархического строя дают отчеты XVI—XVII вв. по-
сланцев королей Испании и Португалии в Конго и Анголу. В
них мы читаем, как отмечает Д.А.Ольдерогге, о королях Кон-
jro, графах Саньо, разного рода маркизах и герцогах [22,
с. 38]. И вряд ли это можно отнести только за счет наивного
европоцентризма.
Феномен африканского «феодализма» с теми или иными
оговорками до сих пор всерьез обсуждается на страницах
научных изданий. «Мы наблюдаем в Ашанти, — писал
И.И.Потехин, — типичную для феодального общества иерар-
хию, ашантихене, оманхене, охене низших рангов. Все они
связаны отношениями зависимости по нисходящей линии, и
каждое низшее звено этой иерархии несет определенные
повинности в пользу высшего звена. Мы наблюдаем также
монополизацию земли в руках аристократической верхушки
ашанти и характерную для феодализма условность земельных
держаний. Но вместе с тем очевидно, что нельзя ставить знак
равенства между феодализмом ашанти и феодализмом сред-
невековой Англии» [25, с. 90].
Для вывода об отсутствии эволюционного «зазора» между
вождеством и сословной монархией этих данных более чем
достаточно, также как трех параметров — монополизации
земли в руках аристократической верхушки, условности зе-
мельных держаний и «типичной для феодального общества
иерархии» — вполне довольно, чтобы классифицировать тра-
диционное ашантийское общество как небуржуазное. Про-
12-4 149 183

блема, судя по всему, — в критериях отличия феодальной
субформации, исполняющей роль нижнего предела большой
вторичной формации, от большой переходной формации.
Указанные выше параметры в этом случае страдают излиш-
ней «интерпретируемостью».
В частности, полинезийское общество, которое, по совре-
менным научным стандартам, принято описывать в терминах
концепции вождества (переходной формации), в качестве
объекта исследования отнюдь не свободно от «феодализации»
по трем упомянутым признакам феодализма.
Отказываясь ставить знак равенства между феодализмом
ашанти и английским феодализмом, И.И.Потехин видит суть
дела в сохранении ашантийцами системы родовых отношений
[25, с. 90]. Идентичным способом можно было бы охаракте-
ризовать социальный строй Полинезии.
Как показывают тонганские материалы, вождь получает
право на управление-владение родовыми землями как член
рода, но фактически правит как нечлен рода. С одной сторо-
ны, титул вождя предполагает должность главы рода, вокруг
которого группируются менее значительные, т.е. дальние по
отношению к нему, родственники. С другой стороны, общин-
ники считаются родственниками вождя лишь по факту своего
подданства. На Тонга когда-то говорили: общинник — это
человек, который по линии родства с каждым поколением
отдаляется от главы рода [34, с. 112]. Этот двойной счет род-
ства между вождями и общинниками, когда родственные узы
то «как бы существуют», то «как бы не существуют», и опре-
деляет двойственное отношение к земле. Вожди одновремен-
но выступают и владельцами родовых земель тофиа, и дер-
жателями наделов апи в их пределах наравне с простыми
общинниками. По одной версии вожди жалуют участки апи,
по другой — контролируют процесс распределения таких
участков. Таким образом, демонстрируется абсолютное сход-
ство с ашантийскими реалиями: вождь-оманхене обладал ти-
тулом «асасевура» («хозяин земли») и в то же время не имел
права единолично распоряжаться землей в пределах омана:
фактически он был только хранителем земель предков и осу-
ществлял контроль над землепользованием [23, с. 106].
К сожалению, почти теми же самыми словами можно опи-
сывать отношение к земле европейского государя эпохи
Средневековья. В этом и состоит проблема.
В понимании М.Фрида, земля должна относиться к «стра-
тегическим ресурсам», неравный доступ к которым образует
феномен «стратифицированного общества» (по нашей терми-
нологии, переходной формации) [33, с. 721]. Думается, если
184

мы найдем отличия в отношении к земле между полинезий-
ским или африканским вождем и средневековым европей-
ским государем, то мы решим проблему критерия отличий
между ними. Прежде всего возникает вопрос: в самом ли
деле для вождя в плане его противопоставления государю
«стратегическими ресурсами» являются родовые земельные
владения? И если являются, то как?
Этот вопрос не встает при сравнении феодального и пере-
ходного («стратифицированного») общества, но при сравне-
нии с первобытным обществом он становится решающим.
Речь идет о том, что для первобытного человека родовые зем-
ли — не просто «угодья», где можно добывать себе пищу, но
атрибут его личности, воплощение его силы (букв, «могу-
щества»), исходящей из общего источника, т.е. опять-таки
земли рода. Образно (для нас) говоря, «стратегические ресур-
сы» первобытного общества — это родовая, магическая по
своей природе сила, но никак не нечто вещественное. Зем-
ля — только талисман, символ, который содержит в себе эту
жизненную силу.
В сущности, социальная стратификация переходной фор-
мации основана на неравенстве доступа к «стратегическим
ресурсам» именно в «энергетическом» смысле. О монополи-
зации земли в руках аристократической верхушки примени-
тельно к Полинезии можно говорить лишь постольку, по-
скольку полинезийскими вождями был монополизирован
комплекс «мана-табу» (ср. понятие «мана» с понятием «нам»
как священного могущества у моей, понятием «махано» как
сущности власти у ньоро и т.д.). Сама этика взаимоотноше-
ний между управляющими и управляемыми на этом этапе
играет роль «производительной силы» не в прямом политико-
экономическом смысле. Там, где буржуазия стремится к по-
лучению прибавочной стоимости, а Дворянство — к присвое-
нию земельной ренты, вожди-аристократы собирают «дань
уважения». Престиж в рамках так называемой престижной
экономики есть не что иное, как «прибавочная личность».
Поэтому наиболее подходящим на роль стратификацион-
ного обозначения вождей и общинников мне кажется сан-
скритский термин «варна» (букв. «цвет»).
Не учитывая момент иррационального отношения к земле,
невозможно понять механизм преобразования первичной
формации во вторичную и вместе с тем отличие феодализма
от переходной формации, монархии от вождества как сред-
ства подчинения варны общинников варне вождей.
В заключение приведу мнение И.В.Следзевского, каса-
ющееся его понимания противоречий, возникающих при
185

конкретном применении «общих постулатов формационной
теории». С одной стороны, идет процесс дифференциации и
уточнения категорий, с другой стороны, это уточнение ведет
к размыванию ее основоположений, утрате ею логики и це-
лостности [26, с. 27]. С этим нельзя не согласиться. Но стоит
лишь снизить эволюционный возраст государства (древность
государства — основополагающий постулат формационной
теории), и тотчас начнется цепная реакция изменений внутри
формационной теории, которая, на мой взгляд, неожиданно
восстанавливает способность непротиворечивого моделирова-
ния действительности («государство < монархия < вож-
дество», «класс < сословие < варна»), хотя задача по реабили-
тации, или, лучше сказать, по реанимации этой многостра-
дальной теории специально мною не ставилась. Получается
совершенно в духе М.Хайдеггера: «Когда мышление, побуж-
даемое своим предметом, исследует его, может случиться так,
что оно изменится по пути» [30, с. 69]. Другими словами, дан-
ная теория обнаруживает свойство системности посредством
самовосстановления.
1. Байбурин А.К. Изучение объективированных форм культуры. — Сборник
МАЭ. Т. 38. М.—Л., 1982.
2. Байбурин А.К. Ритуал: между биологическим и социальным. — Фольклор
и этнографическая действительность. М., 1992.
3. Белков ПЛ. Проблема генезиса государства: перерастает ли вождество в
государство? — Цивилизации Тропической Африки: общества, культуры,
языки. Мм 1993.
4. Белков ПЛ. Социальная стратификация и средства управления в доклас-
совом и предклассовом обществе. — Ранние формы социальной страти-
фикации. М., 1993.
5. Бочаров В.В. Политические системы Тропической Африки: от племени к
государству. — Племя и государство в Африке. М., 1991.
6. Бочаров В.В. Власть. Традиции. Управление. М., 1992.
7. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
8. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. СПб., 1992.
9. Геллнер Э. Нации и национализм. — Вопросы философии. М., 1989, № 7.
10. Годинер Э.С. Политическая антропология о происхождении государ-
ства. — Этнологическая наука за рубежом: проблемы, поиски, решения.
М., 1991.
И. Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987.
12. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.,
1991.
13. Зегет В. Элементарная логика. М., 1985.
14. Кочакова Н.Б. Вождество и ранее государство (подходы к изучению и
сравнительный анализ). — Племя и государство в Африке. М., 1991.
15. Куббель Л.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М, 1988.
186

16: Кун Т. Структура научных революций. М, 1975.
17. Ленин В.И. Государство и революция. — Полное собрание сочинений.
T.w33.
18. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.г 1992.
19. Маркс К. Немецкая идеология. — Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения.
2-е изд. Т. 3.
20. Маркс К. Экономические рукописи 1857—1858 годов. — Маркс К. и Эн-
гельс ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12.
21. Маркс К. Капитал. Т. III. — Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд.
Т. 23.
22. Ольдерогге Д. А. Типы домашней общины и матрилинейный род у народов
Экваториальной Африки. — Социальная организация народов Азии и
Африки. М., 1975.
23. Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX веках. Проблемы
генезиса и стадиально-формационного развития этнополитических орга-
низмов. М., 1990.
24. Поппер K.P. Логика и рост научного знания. М.( 1983.
25. Потехин И.И. О феодализме у ашанти. — Советская этнография. М.,
I960, № 6.
26. Следзевский И.В. Проблема интерпретации племени в африканском об-
ществе и формационная теория. — Племя и государство в Африке. М.г
1991.
27. Таценко Т.Н. Укрепление территориальной -власти и развитие централи-
зованного управления в курфюршестве Саксонском во второй половине
XV — первой половине XVI в. — Политические структуры эпохи феода-
лизма в Западной Европе VI—XVII вв. Л., 1990.
28. Уашпхед АИ. Избранные работы по философии. М., 1990.
29. Фихте И.Г. Избранные сочинения. Т. I. M., 1916.
30. Хайдеггер М. Разговор молодежной субкультуры. СПб., 1993.
32. Cameiro R.L. The Nature of the Chiefdom as Revealed by Evidence from
Cauca Valley of Colombia. — Profiles in Cultural Evolution. Michigan, 1991.
33. Fried M.N. On the Evolution of Social Stratification and the State. — Cultural
in History. N.Y., 1976.
34. Gifford E.W. Tongan Society. Honolulu, 1929.
35. Nadel S.F. A Black Byzantium: The Kingdom of Nupe in Nigeria. London—
New York — Toronto, 1942.
36. Schapera L The Ethnic Composition of Tswana Tribes. L.r 1952. (Monograph
on Social Anthropology. № 11.)
37. Service E.R. Origins of the State and Civilization. N.Y., 1975.
38. Spencer C.S. Coevolution and the Development of Venezuelan Chiefdoms. —
Profiles in Cultural Evolution. Michigan, 1991.
39. Yengoyan A.A. Evolutionary Theory in Ethnological Perspectives. — Profiles
in Cultural Evolution. Michigan, 1991.

В.А.Попов
Политогенетическая контроверза,
параполитейность
и феномен вторичной государственности
У аканов Золотого Берега, как и у большинства других эт-
нических общностей гвинейского побережья Западной Афри-
ки, с середины XVI в. до начала XIX в. происходил интенсив-
ный процесс возникновения, консолидации и трансформации
множества раннеполитических образований. Большинство из
них представляли собой вождества или конфедерации вож-
деств, являвшиеся довольно непрочными военно-политиче-
скими союзами без специализированного аппарата управле-
ния. Некоторые этнополитические организмы (ЭПО) ака-
нов — Денчира, Акваму, Аквапим — достигли стадии центра-
лизованных вождеств с рядом зависимых ЭПО (данников).
Одновременно развивался процесс создания сравнительно
небольших союзов вождеств (Джаман, Ачем-Абуаква) с тен-
денцией к военно-территориальной организации внутренней
структуры и централизованным механизмом по управлению
ЭПО-данниками1.
По-видимому, те же стадии прошел до середины XVIII в. и
ЭПО ашантййцев (Асантеман) — самый крупный и самый
известный из аканских. Вначале это был временный союз
пяти вождеств (оманов), созданный правителем Кумаси для
борьбы с Денчирой, обложившей эти оманы данью. К сере-
дине XVIII в. Асантеман уже представлял собой сравнительно
стабильную конфедерацию с единой военно-территориальной
организацией и большим числом данников. Наконец, во вто-
рой половине XVIII — начале XIX в. происходило ста-
новление Ашантийской державы, состоявшей из конфедера-
ции собственно ашантийских вождеств (аманто), протектора-
© В.А.Попов, 1995
188

тов (амансин), данников (амантеасе) и Кумаси — уже не
столько одного из вождеств-аманто, сколько особого полити-
ческого организма — центра мощной державы, больше свя-
занного централизованным управлением с амансин и аманте-
асе, чем с аманто.
Что же представляла собой Конфедерация Ашанти в пред-
колониальный период — с начала XIX в. до последней чет-
верти столетия? В отечественной и зарубежной литературе
Конфедерация Ашанти безоговорочно определяется как госу-
дарство (королевство). Разнобой наблюдается только в харак-
теристике формы — в плане унитарности/федеральности. И
если П.Ллойд пишет об Ашанти как о редком примере афри-
канской федерации2, а Я.Вансина даже считает Конфедера-
цию Ашанти единственным ясным примером федерации в
Тропической Африке3, то А.Саутхолл относит Асантеман к
сегментарным государствам4. С последним мнением трудно
согласиться, поскольку сегментарность предполагает само-
стоятельность отдельных сегментов. Но Конфедерация Ашан-
ти, несомненно, была более сложным образованием. Это бы-
ла система, т.е. целое, которое больше суммы составляющих
ее компонентов. Другими словами, она обладала новым ка-
чеством, не свойственным отдельным ее компонентам (в силу
закона аддитивности). Судя по имеющимся материалам, акан-
ские оманы также нельзя отождествлять с сегментарными
структурами. Признаки сегментарности обнаруживаются
только на уровне общинных и родовых институтов.
Ш.Айзенштадт определяет Конфедерацию Ашанти как фе-
дерацию централизованных вождеств5. Близкую позицию
обосновывал и автор данной статьи, определяя Конфедера-
цию Ашанти как «союз племен, аналогичный Лиге ирокезов,
Конфедерации криков, Союзу гуронов и т.п. надплеменным
образованиям, характерным для второго этапа эпохи классо-
образования и становления государства»6. При этом подчер-
кивалось наличие некоего синдрома государственности, одна-
ко специального исследования специфики максимального
ЭПО ашантийцев не проводилось. Сопоставление же структу-
ры и функций Конфедерации Ашанти предколониального пе-
риода с понятием «государство» дает следующие результаты.
1. Ашантийское общество дифференцировалось на три
устойчивые социальные группы: знать, свободных и полно-
правных общинников, зависимых и неполноправных неволь-
ников (включая кабальников). Такая социальная стратифика-
ция, основанная на принципах знатности и инфериорности,
весьма характерна для переходной стадии от первичной фор-
мации ко вторичной. Знатные, свободные и зависимые у
189

ашантийцев — это, скорее всего, социальные слои, а не ар-
хаические сословия или протоклассы, так как еще не возник-
ло право индивидов по рождению занимать какое-либо поло-
жение или должность, хотя и появилась некая иерархия ста-
тусов, получаемых по наследству (прежде всего это относи-
лось к прямым потомкам верховных правителей). В зависи-
мости от конкретных обстоятельств ашантиец мог превра-
титься в невольника (кабальника) или, наоборот, оказаться
наследником высокого статуса и должности, поскольку и
знать и рядовые общинники были еще организованы в одни
и те же социально-родственные институты, имевшие корпо-
ративную природу. (Практически все социальные отношения
у ашантийцев строились по модели родственных и обознача-
лись терминами родства, т.е. осмыслялись в категориях, ха-
рактерных для доклассового уровня развития.) Не было, есте-
ственно, и различного отношения социальных слоев к сред-
ствам производства — определяющего признака классового
общества.
2. Административно-территориальное деление как таковое
в Конфедерации Ашанти еще не возникло. Правда, наблюда-
лись некоторые сдвиги в сторону зарождения территориаль-
но-политического деления, так как оманы объединялись в
своего рода «военные округа» — единицы традиционного
боевого порядка. Однако эти «округа» еще не перекраивали
традиционных (естественных) границ.
Аналогичное толкование можно дать и фактам создания
асантехене (верховным правителем Асантемана) Осеем Бонсу
(1800—1823) специального ведомства по административно-
территориальному управлению данниками и разделения всех
амансин на несколько зон, а также появлению института
адамфо — посредников, назначаемых асантехене для осуще-
ствления регулярных контактов с правителями оманов (оман-
хене), — некоего прообраза территориальных вождей.
3. Тенденция к централизации власти в руках асантехене и
к бюрократизации потестарного аппарата Асантемана нашла
свою реализацию в реформах Осея Коджо (1764—1777): соз-
дание Совета Котоко (своего рода кабинета министров), спе-
циализация ряда управленческих функций, попытка ввести
прямое управление данниками через назначаемых резиден-
тов. Осей Бонсу пошел еще дальше, создав абан — «прави-
тельство», состоявшее из трех основных ведомств (админи-
стративного, хозяйственного и международного), и укрепив
связи с амансин посредством института «кураторов» из числа
кумасийских военных вождей, а также с помощью адамфо.
Тот факт, что оманхене категории аманто вынуждены были
190

общаться с асантехене и Советом Асантемана через адамфо
ясно говорит о следующем: кумасихене уже перестал быть
первым среди равных, а возвысился в качестве верховного
правителя.
Но самым серьезным аргументом следует признать появ-
ление прослойки служилой знати и тенденцию к замене ею
родо-племенной верхушки. Передача власти назначаемым
вождям, несомненно, должна была способствовать укрепле-
нию целостности ЭПО, в то время как наследственный харак-
тер родо-племенной знати, препятствующий замене оманхене
верховным правителем по своему усмотрению, ослаблял зави-
симость отдельных оманов от асантехене и способствовал
сепаратизму. Не случайно во многих обществах Тропической
Африки новая знать формировалась на иной — и прежде
всего на внеродовой — основе: верховные правители стреми-
лись выйти из-под контроля традиционных социально-род-
ственных институтов, опираясь на лично зависимых клиен-
тов, но, пожалуй, только в Буганде XIX в. все посты оказались
назначаемыми. Новая знать, следует отметить, также стре-
милась утвердиться в своем праве наследственной передачи
статуса, что у ашантийцев привело к воспроизводству род-
ственных связей, но уже на другой основе — на базе патри-
латерального, а не традиционного матрилинейного счета род-
ства.
В целом попытки заменить или только потеснить традици-
онную знать аманто не увенчались успехом. Монополия на
власть не перешла к новой знати, и реформы не были дове-
дены до конца, хотя на уровне конфедерации потестарный
аппарат состоял преимущественно из представителей служи-
лой знати. В категориях системного подхода это была попыт-
ка целого повлиять (в интересах интеграции) на составляю-
щие его компоненты, однако компоненты оказали на целое
большее воздействие.
4. Налогообложения с заранее установленными размерами
и сроками поступления в Конфедерации Ашанти не было.
Центральный потестарный аппарат в Кумаси получал сред-
ства на свое содержание за счет даней и патронажных воз-
награждений и других традиционных сборов и поборов,
а также от торговли и военных грабежей и контрибуций. В
то же время дани постепенно превращались в примитив-
ный налог с оманов, о чем свидетельствует специфика еже-
годного праздника Оджира, во время которого взимались
дани, а также появление специализированного аппарата
для сбора и учета даней, который постепенно трансформиро-
вался и превращался в основу налоговой системы. Уже одно
191

то, что произошла специализация именно этой функции, сви-
детельствует в пользу становления регулярного налогообло-
жения7.
5. Специализированные институты принуждения у ашан-
тийцев еще не сложились, а ведь именно самостоятельность
функции принуждения является самым объективным показа-
телем наличия государственности. Вместе с тем, хотя при-
нуждение как особая функция руководства и управления еще
не выделилось и среди должностных лиц Конфедерации
Ашанти никто не специализировался на отправлении только
этой функции, тенденция к появлению принудительного ап-
парата уже была и реализовывалась в деятельности особого
отряда телохранителей, глава которого выполнял в абане обя-
занности своего рода министра внутренних дел и контроли-
ровал положение в амансин и амантеасе, в том числе по-
давлял попытки восстания и отделения данников.
В этом молено усмотреть корреляцию с методами эксплуа-
тации, когда центральный аппарат управления Асантемана
уже выступал в роли машины угнетения, но только по отно-
шению к объектам внешней эксплуатации. Внутри же Кон-
федерации Ашанти необходимость в принуждении еще не
возникла — для гарантированного процесса редистрибуции
достаточно было идеологической власти. Поэтому и суда
как особого органа и других потестарно-нормативных инсти-
тутов тоже не было; их функции выполнялись вождями и
советами старейшин всех уровней, т.е. наблюдалась нерас-
члененность властно-управленческой и судебно-полицейской
функций.
Не было еще и законодательства как кодифицированного
права, вся общественно-политическая жизнь регулировалась
обычным правом и морально-этическими нормами, т.е. нали-
цо преобладание первобытной мононорматики. Вместе с тем
обычное право было довольно развитым к началу колониаль-
ного периода, что позволяет квалифицировать его как пред-
право, ибо возникли уже неперсонифицированные обя-
зательные нормы поведения, закреплявшие социальные роли,
определены и градуированы санкции за нарушение этих
норм, в том числе и принудительные8.
Армии как таковой в Асантемане тоже не было. Ашантий-
ское войско состояло из рядовых общинников. Но уже по-
явились отряды телохранителей — своеобразной дружины
при асантехене и оманхене, для которых война стала основ-
ным и даже единственным занятием.
6. При отсутствии принуждения силой основным механиз-
мом укрепления власти и авторитета верховного правителя
192

являлась сакрализация, причем не самой конкретной персо-
ны, а должности и функции. Сакрализация закрепляла пред-
ставление об асантехене как обладателе особой магической
силы и других сверхъестественных способностей, которые
позволяют ему активно воздействовать на все процессы в
природе и обществе и тем самым гарантировать процветание
всего ЭПО. Такой стереотип закреплялся в общественном
сознании и мировоззрении с помощью ритуализации основ-
ных общеашантийских действ (прежде всего ежегодного
праздника Оджира в Кумаси), символики общеашантийского
единства (Золотой трон асантехене, зонт Асантемана и др.) и
атрибутов власти верховных правителей (меч, жезл и др.),
культа предков асантехене (как тенденции к созданию культа
самого верховного правителя). В результате сам асантехене
превратился в главный сакральный символ политического
единства9.
В совокупности все это оказывало достаточно эффек-
тивное психологическое воздействие на поведение подданных
асантехене и по своему характеру и сути в целом приближа-
лось к принуждению, поскольку формировало такое сильное
эмоциональное чувство, как страх, т.е. использовалось психо-
логическое принуждение.
7. Идеологическая надстройка ашантийского общества до-
вольно слабо отразила динамику политогенетических процес-
сов. Доминировали элементы мировоззрения развитой перво-
бытности (полидемонизм, культ предков, ведовство). Разу-
меется, сказывался общий консерватизм мировоззренческой
сферы, которая с известным опозданием реагирует на. изме-
нения в обществе. В то же время можно заметить определен-
ные сдвиги в качестве реакции на устойчивые изменения в
потестарно-политической сфере.
Прежде всего, в качестве предков рассматривались уже
только умершие вожди и старейшины, а также наблюдалась
иерархизация сверхъестественных образов как отражение
процесса' расслоения в реальном обществе. Однако духи-
демоны и даже верховное сверхъестественное существо Нья-
ме еще не превратились в великих богов, правящих миром
подобно земным владыкам. Нет еще и покровителей отдель-
ных социальных слоев и профессий, хотя появились покрови-
тели конкретных социальных организмов (общин, вождеств)
и они уже антропоморфизировались, как и многие мифологи-
ческие образы.
Что касается собственно мифологии, которая, как извест-
но, выполняет нормативно-информационные функции10, то у
ашантийцев она достигла достаточно развитых форм, по-
13 149 193

скольку наряду с мифами о происхождении человека возник-
ли циклы теогонических и космогонических сказаний.
Кроме того, появились жрецы, хотя следует подчеркнуть,
что жреческая прослойка была сравнительно слабой и многие
функции посредников со сверхъестественным миром по-
прежнему выполняли вожди.
В итоге к началу XIX в. в Конфедерации Ашанти сложи-
лись единая военно-политическая организация, единая сис-
тема обмена и единый механизм редистрибуции, а также
сформировался центральный аппарат управления. По мере
отчуждения функций управления и концентрации их у спе-
циальных должностных лиц, составивших особую прослойку
знати, происходил процесс перерождения потестарной си-
стемы в политическую, когда отношения руководства/под-
чинения получили тенденцию к превращению в отношения
господства/угнетения. И хотя управленческая машина еще не
превратилась окончательно в машину угнетения, поскольку
репрессивно-карательная функция была направлена вовне,
потенциально она уже была подготовлена к применению си-
лы и в отношении собственно ашантийцев.
Следовательно, вполне подтверждается вывод о наличии
синдрома государства, но ряд отмеченных особенностей Кон-
федерации Ашанти и ашантийского общества (прежде всего
отсутствие классов) не позволяют отождествить максималь-
ный ЭПО ашантийцев с государством в марксистском пони-
мании этой категории. Кроме того, смущает и явное несоот-
ветствие политической надстройки Конфедерации Ашанти
экономическому базису — она слишком развита для выпол-
нения хозяйственно-организационных задач в традиционном
мотыжном земледелии (подсечно-огневого типа) и соориен-
тирована в основном на выполнение координационно-регули-
рующих функций в военной и торговой сферах. Иными сло-
вами, наблюдались обособление хозяйственно-организатор-
ских функций от собственно производственных задач и опе-
режение темпов специализации в материальном произ-
водстве, в котором даже ремесло не отделилось от земледелия
и существовали весьма зачаточные формы обмена продуктов
традиционного хозяйства11.
Опережающее развитие высших иерархических уровней-
социально-политического управления приводит в итоге к ге-
теростадиальности различных уровней ЭПО. Следовательно,
возможно появление феномена государственности без анта-
гонистических классов и частной собственности на средства
производства. Следует подчеркнуть, что тезис о возможности
появления государства в доклассовом обществе довольно ши-
194

роко распространен среди отечественных исследователей,
особенно востоковедов и африканистов. Так, еще Л.Е.Куббель
отмечал зачаточные формы государственно-политической
организации в средневековом Западном Судане задолго до
завершения процесса сложения общественных классов12, а
Э.С.Годинер рассматривает Буганду в качестве государства
без частной собственности и классов и очень четко формули-
рует возможность асинхронное™ классогенеза и политогене-
за: «Государство... законный продукт общественного разделе-
ния труда и отношений эксплуатации — способно появиться
и существовать в своих первых элементарных формах без
частнособственнической основы»13. Д.М.Бондаренко весьма
жестко формулирует, что существование «государства без
классов» не только возможно, но и необходимо на опреде-
ленном этапе исторического развития того или иного соци-
ального организма14.
Другими словами, приведенные суждения фактически
опровергают постулат о невозможности неклассового госу-
дарства и о синхронности классообразующих и политогене-
тических процессов15, и возникает явление, названное мною
политогенетической контроверзой16, требующей своего раз-
решения.
Как представляется, разрешение политогенетической кон-
троверзы возможно в рамках концепции вторичного госу-
дарства. Известно, что генезис государства может осущест-
вляться двумя основными путями: в результате действия фак-
торов внутреннего (естественного) развития и под внешним
воздействием уже сформировавшихся государств (в форме
завоевания или опосредованного воздействия уже сформиро-
вавшихся государств в условиях межформационных и/или
межцивилизационных контактов), что вполне закономерно в
условиях асинхронности темпов исторических процессов. В
связи с этим различают первичные и вторичные государства,
причем подавляющее большинство известных государств —
вторичные.
Необходимость разграничения первичных и вторичных го-
сударств впервые обосновал М.Фрид еще в I960 г.17. Однако
до сих пор нет серьезных теоретических исследований фено-
мена вторичной государственности. Только Б.Прайс наметила
ряд предварительных подходов к классификации вторичных
государств18. В то же время Г.Клэссен и П.Скальник полагают,
что и первичные и вторичные государства развиваются ана-
логичными путями19. Р.Коэн также считает, что они суще-
ственно не различаются в процессах государствообразова-
ния20, хотя вторичный (стимулированный) политогенез в от-
13-2 149 195

личие от первичного (спонтанного), как правило, опережа-
ет классогенез и тем самым стимулирует его завершение.
Иными словами, если для первичного государствообразования
определяющим фактором был классогенез, то для вторично-
го — политогенез. Основной путь возникновения вторич-
ных политических образований и вторичного классогенеза
лежал через монополизацию руководящим слоем органи-
зационно-хозяйственных функций, т.е. права на редистрибу-
цию21.
Естественно возникает вопрос о правомерности обозначе-
ния таких переходных политических организмов термином
«государство». Думается, что они нуждаются е описании и
воспроизведении их сущности с помощью системы особых
категорий. Проблема эта уже ставилась и обсуждалась в спе-
циальной литературе, в частности, подвергнуты критике рас-
плывчатый термин «государственное образование» и его еще
более неопределенный вариант — «раннегосударственное
образование»22. Однако предложенный термин «варварское
королевство»23 вызывает вполне определенные ассоциации с
европейским материалом раннего средневековья.
Что касается категории «раннее государство», то создатели
концепции раннего государства исходят кз расширительного
толкования понятий «государство» и «класс», что лишает их
категориальной однозначности. Они рассматривают раннее
государство как предклассовый институт или же как полити-
ческую организацию таких классов, которые не являются
антагонистическими, а состоят в отношениях взаимовыгодно-
го сотрудничества, т.е. фактически они принимают теорию
социального контракта Э.Сервиса, обосновывающую «обмен»
видами деятельности между управляющими и управляемыми
и их «взаимную» эксплуатацию. К тому же все обычно пере-
числяемые признаки раннего государства24 неспецифичны и
вполне приложимы и к развитому государству, а единствен-
ный признак, выражающий специфику именно раннего госу-
дарства — социальная стратификация на два формирую-
щихся класса, управителей и управляемых, — характеризует
общество, а не государство, как организацию для регулирова-
ния социально-политических отношений.
Весьма показательно также, что наиболее активный сто-
ронник концепции раннего государства среди российских
историков, Н.Б.Кочакова, признает, что все ранние госу-
дарства доколониальной Тропической Африки являлись по
сути вторичными, поскольку сформировались под воздей-
ствием внешних факторов, в том числе трансатлантической
работорговли25. Поэтому вполне естественно, что в них поли-
196

тогенез опережал классообразование и могли возникнуть
государства без классов.
Как мне представляется, логичнее и методологически
обоснованнее оставить за понятием «государство» его трак-
товку как политической организации экономически господ-
ствующего класса («зрелое государство», «государство в пол-
ном смысле слова») и не увлекаться терминотворчеством с
применением уточняющих прилагательных типа «раннее»,
«зарождающееся», «административное», «политическое», «со-
циально-экономическое» и т.п., а разрабатывать новые кате-
гории. Так, формирующиеся вторичные политические обра-
зования могут быть названы параполитейными26 (параго-
сударственными, квазигосударственными) в противополож-
ность политейным организмам, имеющим сложившуюся госу-
дарственность. Конкретные формы реализации параполитей-
ности могут называться параполисами (парагосударствами).
Следует подчеркнуть, что категория «параполис» особенно
предпочтительна для тех синполитейных обществ, в которых
политогенез так и не завершился образованием государства,
но длительное время существовало особое — параполитей-
ное — состояние социальных организмов (потенциально го-
сударственное)27.
Ашантийцы, как и другие аканы Золотого Берега, разви-
вались на протяжении почти трехсот последних лет доколо-
ниального периода в условиях опосредованного, но постоян-
ного воздействия классовых обществ Западной Европы (пре-
имущественно в форме торговых контактов), а Конфедерация
Ашанти представляет собой один из вариантов становления
вторичной государственности, чем и объясняется ускоренное
формирование параполитейной надстройки, не соответ-
ствующей экономическому базису и вступающей с ним в
противоречивые отношения. Торговые связи с более разви-
тыми европейцами (особенно в период работорговли) способ-
ствовали преимущественному развитию военно- и торговоор-
ганизаторских функций и монополизации их в руках прави-
телей и знати, поскольку именно им принадлежала привиле-
гия на владение главными предметами обмена (рабы, золото,
слоновая кость, орехи кола), а также право на перераспреде-
ление добычи, захваченной путем военных грабежей. Однако
следует подчеркнуть, что процесс вторичного политогенеза в
Конфедерации Ашанти так и не завершился возникновением
государства, она так и осталась на стадии параполитейности.
В качестве одного из вариантов параполитейных обществ
могут рассматриваться и так называемые работорговые горо-
да-государства Дельты Нигера (Варри, Брохеми, Бонни, Брасс,
13-3 149 197

или Нембе, Овоме, Окрика, Опобо, Новый Калабар и др.).
Они представляли собой относительно крупные поселения,
состоявшие из кварталов, в каждом из которых локализо-
вался хаус, или варри (букв, «дом, домохозяйство» на языке
иджо), — своеобразная форма социальной организации, воз-
никшая на базе большой семьи и имитировавшая болыыесе-
мейные родственные отношения, ибо не все члены хауса бы-
ли связаны реальным родством. Структура хаусов свидетель-
ствует о том, что ее целостность в значительной степени
обеспечивалась фиктивным родством, поскольку все социаль-
ные отношения строились по модели родственных и все чу-
жаки, чтобы стать полноправными, должны были включаться
в эту систему псевдород .твенных отношений.
Каждый хаус выполнял одновременно функции торгового
дома и военного отряда (в некоторых городах иджо возникла
особая система каноэ-хаусов). Во главе городов стояли советы
из глав хаусов и верховный правитель, которому принадле-
жала монополия на торговые связи с европейцами. Общество
подразделялось на две устойчивые группы: свободных, среди
которых уже выделилась знать, и невольников, но они ис-
пользовались, как правило, лишь в качестве товара, а не объ-
екта эксплуатации. Надстройка была явно параполитейной,
поскольку специализированных институтов принуждения еще
не существовало.
Аналогичную структуру и специфику политической орга-
низации можно обнаружить и в ряде других «городов-
государств» гвинейского побережья (Ардра, Вида и т.п.), а
также на Золотом Берегу в некоторых фантийских ЭПО
(Эльмина, Аномабу, Асебу, Виннеба и др.), где кварталы горо-
дов представляли собой локализацию военных отрядов асафо.
Да и ашантийский оман Кумаси приобрел в процессе поте-
старно-политической эволюции многие специфические черты,
не свойственные другим вождествам категории аманто, и по
сути превратился в параполис, господствующий над данника-
ми и протекторатами.
Таким образом, имеются достаточные основания для выво-
да о том, что на гвинейском побережье и в его внутренних
районах в период работорговли сформировался особый тип
раннеполитической организации — военно-торговый парапо-
лис. Появление такой формы параполиса вполне закономерно
и исторически неизбежно, ибо ее возникновение вызвано не
внутренними факторами развития, а потребностями трансат-
лантической торговли. Эти параполитейные общества не
имели необходимых материальных ресурсов для дальнейшего
саморазвития и регулярный прибавочный продукт стали по-
198

лучать только с активизацией торговых связей28 с европейца-
ми и особенно в период работорговли, в которой они уча-
ствовали в качестве посредников. Это обусловило ярко выра-
женный экспансионистский характер параполисов. Охота на
рабов (и обложение соседей данью в виде рабов), борьба за
контроль над торговыми путями от побережья во внутренние
районы стимулировали постоянные войны. Поэтому война
стала способом существования и превратилась в настоящий
промысел, так как преобладали войны-грабежи.
Поскольку война и торговля стали основными источника-
ми получения прибавочного продукта и социального прести-
жа, в социально-экономическом отношении рассматриваемые
параполисы фактически превратились в паразитарные воен-
но-торговые организмы.
Параполитейные общества гвинейского побережья Запад-
ной Африки развивались под мощным воздействием экзоген-
ного фактора, который способствовал ускорению процесса
классообразования через монополизацию организационных
функций в военной и торговой сферах. Но эта монополия не
переросла в монополию на средства производства, как это
произошло, например в Западном Судане, где параполитей-
ное общество древней Ганы превратилось в итоге в ранне-
феодальную Сонгайскую державу29. После запрещения рабо-
торговли исчезла сама основа существования военно-торго-
вых параполисов Дельты Нигера, которые не смогли пере-
ориентироваться на торговлю другими товарами. Как стерео-
типно пишут многие исследователи, они распались или вер-
нулись к исходному первобытному состоянию (наиболее до-
казательно этот процесс деградации показан О.С.Томанов-
ской на примере ЭПО Берега Лоанго30), хотя скорее они
трансформировались в нечто третье, качественно иное. Одна-
ко этот вариант развития (?) практически не изучался и про-
блема в таком ракурсе даже не ставилась.
Параполисы Золотого Берега тоже не смогли переориен-
тироваться, что привело к упадку и неспособности противо-
стоять вторжениям ашантийцев, обладавших к TOtty же и
монополией на торговлю золотом и слоновой костью с евро-
пейцами. В итоге это усилило зависимость параполисов Золо-
того Берега от англичан.
Этот процесс деградации в значительной степени был об-
условлен спецификой товара, торговлей которым занимались
параполисы. Невольники как товар не являлись продуктом
общественного производства, их получали в виде дани, в ре-
зультате военного захвата или просто покупали. Поэтому ра-
боторговля не только, точнее, не столько стимулировала раз-
13-4 149 199

витие производительных сил, сколько вела в тупик, укрепляя
тенденцию к застойности экономики и к неустойчивости и
нежизнеспособности политических институтов. И только Ку-
маси удалось переориентироваться на торговлю орехами ко-
ла, а мощная военная организация Конфедерации Ашанти
сыграла свою роль в борьбе с Великобританией (знаменитые
англо-ашантийские войны в течение всего XIX в.). Однако и
ашантийский вариант параполиса не привел к созданию госу-
дарства — помешала колонизация.
Очевидная специфика военно-торговых ЭПО Тропической
Африки доколониальной эпохи вполне закономерно привела
к обоснованию гипотезы о существовании особого африкан-
ского способа производства, сочетающего общинную эконо-
мику натурального производства с монополией политической
надстройки на экстравертный (внешнеориентированный) об-
мен31. Однако, как представляется, нет оснований возводить
указанную специфику в ранг особого способа производства
Фактически это один из возможных путей вторичного разви-
тия политогенеза у синполитейных первобытных обществ в
условиях специфического воздействия развитых классовых
обществ в форме торговых контактов. Вторичность такого
развития обусловлена тем, что оно возможно только при ре-
гулярных торговых связях с более развитыми обществами и
экономическое развитие определяется не потребностями са-
мого общества, а спросом на внешнем рынке, т.е. получают
импульс извне. Другими словами, торговля с европейцами
выступает как базовый параметр развития, основной признак
африканского параполитейного общества.
Такой вариант развития, когда менее развитое общество
переходит на более высокую ступень лишь отдельными эле-
ментами своей структуры (при сохранении абсолютно преоб-
ладающих предшествующих форм), уже получило название
деформированного32. Оно, как правило, ведет к форсирован-
ному формированию параполитейной надстройки, уже не
соответствующей экономическому базису и вступающей с
ним в противоречивые отношения. Деформированный вари-
ант общественно-экономического развития вполне отвечает
постулату о возможности временного несоответствия (вплоть
до острого противоречия) и автономизации надстройки от
базиса, а затем и обратного воздействия на базис — как
ускоряющего, так и тормозящего в зависимости от конкрет-
но-исторической ситуации.
В условиях вторичного формационного развития над-
стройка, судя по всему, всегда выступает в роли главного си-
стемообразующего фактора. Однако в паразитарных общест-
200

вах она оказывала минимальное воздействие (если вообще
как-то влияла) на первобытнообщинный базис, поскольку в
таком влиянии просто не было необходимости.
Вторичность процессов классо- и государствообразования
и перехода от первобытного общества к раннеклассовому
весьма типична для Тропической Африки (как, вероятно, и
для мировой истории в целом), большинство доколониальных
обществ которой (особенно в прибрежных районах) разви-
валось в условиях прямого, но чаще опосредованного воздей-
ствия более прогрессивных, классовых, обществ. И если для
познания общих закономерностей перехода от первичной
формации ко вторичной, генезиса государства и классового
общества важно опираться на материалы тех этносоциальных
организмов, которые не были (а если были, то в минимальной
степени) затронуты внешним влиянием более развитых сосе-
дей (следует заметить, что довольно часто для реконструкции
процесса становления первичного государства привлекаются
материалы вторичных государств33), то для понимания соци-
альных и исторических процессов в предколониальной Тро-
пической Африке необходимо сосредоточить внимание на
исследовании именно тех ЭПО, которые испытали серьезное
воздействие европейских капиталистических обществ и осо-
бенно форсированно развивались в период работорговли.
Среди наиболее назревших задач — разработка типологии
вторичных раннеполитических образований. Военно-торговые
параполисы — одна из возможных таксономических единиц
будущей исторической типологии.
В качестве конкретной реализации еще одного таксона
может служить Конфедерация Фанти (1868—1872), возникшая
в результате совместной деятельности традиционной знати и
вестернизированных аборигенов. Она представляла собой
качественно иное по сравнению с военно-торговыми парапо-
лисами раннеполитическое образование, ибо ее создатели
попытались объединить в рамках одного политического орга-
низма традиционные институты власти фантийцев с надстро-
ечными институтами буржуазного общества. Так, по британ-
ской модели были созданы правительство, конфедераль-
ная армия и суд, введено налогообложение населения, но
самое главное — выработана конституция, вобравшая в себя
многие элементы европейского парламентаризма (выборный
президент, ассамблея депутатов в качестве законодательного
органа и др.). Среди задач Конфедерации Фанти в конститу-
ции указаны социальные реформы, строительство дорог, соз-
дание школ, развитие сельского хозяйства, торговли и реме-
сел34.
201

Однако прямое заимствование государственных институ-
тов весьма развитого классового общества вряд ли могло при-
вести к успеху, так как существовал огромный разрыв в
уровнях социально-экономического развития. И если пред-
ставители местной вестернизированной элиты были уже
вполне подготовлены к восприятию ценностей европейской
культуры и институтов буржуазного общества, то подавляю-
щее большинство рядовых фантийцев и даже традиционные
правители к этому явно не были готовы, что в значительной
степени и обусловило неэффективность созданного полити-
ческого механизма. К тому же новации затронули преимуще-
ственно конфедеральный уровень, в большинстве же оманов
все оставалось по-прежнему.
Таким образом, Конфедерация Фанти — это предколони-
альный вариант становления вторичной государственности,
разновидность деформированного развития под воздействием
европейских держав (опосредованно — через местную евро-
пеизированную элиту).
Аналогичные раннеполитические образования, появив-
шиеся в этот же исторический период у соседних га (Кон-
федерация, или Республика, Аккра) и у эгба (Объединенный
совет по управлению, действовавший в Абеокуте в 1865—
1872 гг.), также оказались весьма искусственными. Производ-
ность таких параполисов обусловила их изначально зависи-
мый характер, а механизм появления предколониальных вто-
ричных государств демонстрирует общность основных тен-
денций этого процесса с генезисом современных постколони-
альных вторичных государств Тропической Африки.
1 Подробнее см.: Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX
веках. Проблемы генезиса и стадиально-формационного развития этнопо-
литических организмов. М., 1990, с. 109—118.
2 Lloyd P.C. The Political Structure of African Kingdoms. — Political Systems and
the Distribution of Power. L, 1968, c. 82.
3 Vansina J. Comparison of African Kingdoms. — Cultural and Social
Anthropology. N.Y. — L.f 1964, с 257.
4 Southall A. Alur Society. Cambridge, 1953, с 255.
5 Eisenstadt S.N. Primitive Political Systems: A Preliminary Comparative
Analysis. — American Anthropologist. Wash., 1959, vol. 61, № 2, с 211.
6 Попов В.А. Ашантийцы в XIX в. Опыт этносоциологического исследования.
М., 1982, с. 144.
7 Ср.: Куббель Л.Е. «Формы, предшествующие капиталистическому про-
изводству» Карла Маркса и некоторые аспекты возникновения полити-
ческой организации. — Советская этнография. М, 1987, № 3, с. 7.
8 См. обзор: Синицына И.Е. Традиционные институты в работах африкан-
ских ученых (Дж.Сарба, Дж.Данква, Н.А.Олленну). — Изучение истории
202

Африки: проблемы и достижения. М., 1985; а также: Черных E.H., Венте—
ров А.Б. Структура нормативной системы в древних обществах. — От до-
классовых обществ к раннеклассовым. М.г 1987.
9 Ср.: Куббель Л.Е. «Формы, предшествующие капиталистическому про-
изводству»..., с. 9—10.
10 Венгеров А.Б. Значение археологии и этнографии для юридических
наук.— Советское государство и право. М., 1983, № 3, с. 30.
11 Подробнее см.: Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX
веках..., с. 170—188.
12 Куббель Л.Е. К истории общественных отношений в Западном Судане в
VII—XVI вв. — Африка в советских исследованиях. Ежегодник. Т. 1.
Вып. 1. М, 1968, с. 171—172.
13 Годинер Э.С. Возникновение и эволюция государства в Буганде. М., 1982,
с. 36.
14 Бондаренко Д.М. Возникновение классов и государства и некоторые осо-
бенности их функционирования в докапиталистических обществах. —
Концепции общественного прогресса. Точка зрения африканистов. М.,
1991, с. 142.
15 В марксистской теории общественного развития существует постулат о
синхронности процессов классо- и политогенеза, которые диалектически
взаимодействуют и тем самым стимулируют развитие друг друга (см., на-
пример: Куббель Л.Е. Потестарная и политическая этнография. — Иссле-
дования по общей этнографии. М, 1979, с. 258—259). Иными словами,
классогенез и политогенез находятся в корреляционной, а не причинно-
следственной зависимости. Причиной же этих процессов считается появ-
ление частной собственности на средства производства. Аксиомой также
является положение о том, что ведущую и определяющую роль играет
классогенез, поэтому государство не может возникнуть раньше разделе-
ния общества на классы, а только одновременно с появлением классов
[ср.: «Государство появляется там и тогда, где и когда появляется деление
общества на классы» (Ленин В.И. О государстве. — Полное собрание со-
чинений. Т. 39, с. 68); см. также: Никифоров В.Н. Восток и всемирная ис-
тория. М., 1975, с. 259].
16 Попов В.А. Параполисные общества Тропической Африки. — История
культуры народов Африки. Ч. II. М., 1986, с. 59—60; Popov V.A. Secondary
Forms of Political Organization in the Ethnosocial History of Sub-Saharan
Africa. M., 1988; Попов В.А. Политогенетическая контроверза и вторичные
формы раннеполитической организации. — Африка: культура и общество.
Этносоциальные процессы. М., 1990, с. 161—162.
17 Fried M.H. On the Evolution of Social Stratification and the State. — Cultural
in History. New Jersey, 1960.
18 Price B.J. Secondary State Formation: An Explanatory Model. — Origins of the
State. Philadelphia, 1978.
19 The Early State. The Hague — Paris — New York, 1978.
20 Cohen R. Warfare and State Formation. — Development and Decline: The
Evolution of Sociopolitical Organization. South Hadley, 1985, с 277.
21 Попов В.А. Историческая динамика общественного расслоения и тенден-
ции классогенеза в параполитейных обществах. — Ранние формы соци-
альной стратификации. М., 1993, с. 143.
203

22Томановская О. С. Изучение проблемы генезиса государства на африкан-
ском материале. — Основные проблемы африканистики. М., 1973, с. 282.
23 Там же, с. 281—282.
24 См., например: The Early State, с. 21, 586—588, 640.
25 Конакова H.Б. Размышления по поводу раннего государства. — См. на-
стоящий сборник, с. 000.
26 От древнегреческих слов «пара» («возле, рядом, мимо») и «полития» («го-
сударство»). Ср. с категориями «синполитейность» и «апополитейность».
27 Подробнее см.: Popov V.A. Secondary Forms..., с. 3—11.
28 В торговле прибавочный продукт, разумеется, не создается, но через нее
он перераспределяется.
29 Куббель Л.Е. Сонгайская держава. М, 1974.
30 Томановская О. С. Лоанго, Каконго и Нгойо. М., 1980, гл. IV.
31 Coquery-Vidrovitch К. Recherches sur un mode de la production africaine. —
La Pensée. P., 1969, № 144.
32 Жуков Е.М., Барг М.Ф., Черняк Е.Б., Павлов В.И. Теоретические проблемы
всемирно-исторического процесса. М., 1979, с. 135.
33 Обращает на себя внимание отсутствие разграничения государств на
первичные и вторичные и соответственно первичного и вторичного поли-
тогенеза в обобщающей работе Н.Н.Крадина (см.: Крадин H.H. Политоге-
нез. — Архаическое общество: узловые проблемы социологии развития.
Вып. И. М., 1991). А в сводной статье Л.Е.Куббеля нет ни ранних, ни вто-
ричных государств (см.: Куббель Л.Е. Государство.— Свод этнографиче-
ских понятий и терминов: социально-экономические отношения и социо-
нормативная культура. М, 1986).
34 Подробнее см.: Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—
XIX веках..., с. 214—216.
204

В.В.Бочаров
Ранние формы политической организации
в структуре колониального общества
(на африканском материале)
Современные социально-политические процессы, происте-
кающие в любом обществе, в существенной мере определя-
ются его историческим прошлым. Этот, казалось бы, триви-
альный тезис очень редко принимается во внимание полити-
ческими лидерами, занятыми реформированием обществен-
ной системы. Ориентируясь в своей деятельности на теорети-
ческие модели, сформировавшиеся в другой культуре, они,
как показывает опыт, глубоко уверены в том, что способны
быстро переделать общество в соответствии со своими за-
мыслами. Однако последнее далеко не всегда адекватно реа-
гирует на инновационную деятельность таких реформаторов.
Чаще же всего эта реакция прямо противоположна. Об этом,
кстати, писал и Н.Бердяев, говоря об иррациональности рево-
люции, сопоставляя прежде всего первоначальные замыслы
большевиков и те результаты, которые были налицо в России
в 30-х годах [1, с. 106].
Большинство стран мирового сообщества гораздо позже
европейских вступило на «общецивилизационный» путь раз-
вития. Причем Западная Европа оказывала и продолжает ока-
зывать решающее влияние на этот процесс. Такое влияние
могло быть непосредственным и опосредованным. В первом
случае (колониальный вариант) европейцы, установив поли-
тическое господство, сами пытались реформировать перифе-
рийные общества. Во втором — реформы осуществляли мест-
ные политические элиты, впитавшие культурные ценности
метрополий. Главным механизмом, который использовали и
те и другие, было насилие.
© В.В.Бочаров, 1995
205

В обоих же случаях налицо глубокий разрыв между целя-
ми, которые ставили перед собой реформаторы, и получен-
ными результатами. Вспомним, к примеру, дискуссию между
теоретиками колониального управления, развернувшуюся в
20—30-е годы, когда спорящие стороны пытались определить,
какой из способов управления туземцами— «прямой» или
«косвенный» — более эффективен в целях приобщения по-
следних к западной цивилизации. Однако впоследствии выяс-
нилось, что довольно существенные теоретические различия
между этими концепциями не оказали заметного влияния на
практические результаты. Другими словами, в практике реа-
лизации этих подходов было гораздо больше общего, нежели
различного.
Подобная же ситуация наблюдается и в постколониальный
период, когда реформированием занялись собственные поли-
тические элиты независимых государств. При всем концепту-
альном различии их «теорий развития» общественно-полити-
ческая практика в принципе очень сложна.
Эта «реформаторская» проблема, несомненно, является
составной частью более обширной, связанной с взаимодей-
ствием культур, одна из которых, безусловно, доминирует.
Доминирование же есть результат глубокого различия в
уровнях социально-экономического развития контактирую-
щих обществ, что формирует у представителей более продви-
нутых социумов «миссионерские» претензии, которые они из
лучших побуждений готовы осуществлять силой, а у предста-
вителей отсталых сообществ — «подражательный рефлекс».
Похоже, что психологически политические лидеры вос-
принимают реформируемые ими общества в качестве чистого
листа бумаги. Этому, на мой взгляд, способствуют два обстоя-
тельства. Во-первых, они смотрят на них «с высоты» своей
культуры; во-вторых, просто плохо их знают. Традиционно им
противостоят довольно архаические человеческие пласты, но
в то же время имеющие определенные потенции, которые
приходят в достаточно интенсивное движение при соприкос-
новении с иной культурой или, точнее сказать, при насиль-
ственном внедрении в них инокультурных новаций.
Вероятно, все эти общества имеют тождественный алго-
ритм исторической эволюции. Об этом свидетельствуют ти-
пологически близкие социально-политические процессы, ко-
торые в настоящее время протекают в «периферийных» ре-
гионах. Мне уже доводилось говорить об «африканском син-
дроме», который, на мой взгляд, достаточно отчетливо про-
сматривается в процессах, имеющих место на территории
бывшего СССР [3].
206

В настоящей статье делается попытка выявить обществен-
ную динамику, характерную для африканских традиционных
обществ в доколониальный период, а затем установить, каким
образом она определила их эволюцию в колониальной ситуа-
ции. В более широком аспекте проблемы исторической пре-
емственности в современных государствах Тропической Аф-
рики мною уже рассматривались [2]. Здесь же я делаю ак-
цент на особенностях наиболее ранней реакции африканских
обществ и прежде всего их политической организации на
европейскую инновационную деятельность.
В период, предшествовавший колонизации Тропической
Африки (в статье использованы материалы преимущественно
по народам Восточной Африки), общества, населявшие эту
часть континента, пребывали в состоянии стагнации. Иными
словами, достигнув определенного уровня социально-эконо-
мического развития, они уже в течение длительного истори-
ческого периода не могли его превзойти. Исследователи объ-
ясняют это тем, что производительные силы африканских
обществ к этому моменту достигли своего эволюционного
предела при существующих экологических и исторических
условиях [6, с. 83]. Их социально-политическая структура бы-
ла архаичной, а наиболее продвинутой политической формой
организации был союз вождеств. Однако это не означало, что
внутренняя структура данных обществ была вовсе недвижи-
мой. Вследствие прежде всего демографического развития
шли процессы общественной сегментации, в ходе которых
отдельные коллективы людей уходили на новые места посе-
ления, создавая относительно самостоятельные в хозяйствен-
ном отношении единицы. Одновременно шли и обратные
процессы, связанные с периодическим возникновением не-
долговременных политических объединений, которые в ко-
нечном итоге распадались. Этот тип общественной динамики
Н.М.Гиренко определил как пульсацию [6, с. 84]. Выделив-
шиеся в ходе сегментации коллективы людей в той или иной
степени продолжали сохранять между собой эконрмические,
социальные и идеологические связи, что служило объек-
тивной основой для возникновения их социально-политиче-
ского единства. Необходимость регулирования процессов
взаимодействия относительно самостоятельных социальных
организмов привела к институализации управленческой дея-
тельности. Управление как специальный вид человеческой
деятельности обладало в доколониальных обществах Африки
высоким социальным престижем. Неравномерное распреде-
ление управленческих функций между различными социаль-
ными институтами общества вело к возникновению напря-
207

женности в отношениях между ними, которая могла перерас-
тать в открытый конфликт. Стремление отдельных индивидов
и социальных групп занять^ более престижное положение в
обществе было основной пружиной, определяющей социаль-
но-политическую динамику в доколониальной Африке.
Отношения, характеризующиеся определенной социальной
напряженностью, существовали и между различными поколе-
ниями. Сам принцип разделения общественного труда в соот-
ветствии с возрастом был, как известно, детерминирующим
уже на ранних стадиях социогенеза. В доколониальных афри-
канских обществах он не только в той или иной мере опреде-
лял социальную структуру любого общества, но и получил
там свою логическую завершенность в обществах с так назы-
ваемыми возрастными классами [7]. Самым существенным
признаком социальной организации, построенной на этом
принципе, является то, что она в определенной степени от-
ражала биологические изменения в организме человека в
процессе его жизнедеятельности. Иными словами, социаль-
ные функции индивида в известной мере коррелировали с
его биологическими возможностями. Таким образом, данный
тип социальной структуры необходимо включал противоре-
чия, связанные с возрастной психологией. Известно, что на
определенной стадии взаимоотношения между старшими и
младшими вступают в полосу кризиса. Эта стадия совпадает с
периодом полового созревания младших, когда их поведение
характеризуется агрессивностью, критическим отношением к
авторитетам. Особенно отчетливо это происходит у предста-
вителей мужского пола. Снятие биологического, по своей
сущности, конфликта и было, вероятно, одной из основных
задач социальной структуры данного типа. Во всяком случае
это было необходимым условием ее воспроизводства. На
примере доколониальных африканских обществ можно выде-
лить ряд механизмов снятия межпоколенного конфликта,
сформировавшихся в ходе длительного эволюционного разви-
тия: экономические, социальные, идеологические и социаль-
но-психологические.
К экономическим относится обязанность старших обеспе-
чивать своих младших родственников средствами производ-
ства. (В соответствии с традициями доколониальных африкан-
ских обществ старшие обладали преимущественным правом
владения средствами производства, землей, скотом и т.д.) Это
давало возможность младшим вступить в брак, основать свое
домохозяйство и тем самым перейти в следующую социально-
возрастную категорию. Таким образом, социальный рост
младших находился в экономической зависимости от стар-
208

ших. Заметим здесь же, что скот и женщины, обычно захва-
тываемые юношами во время набегов на соседей, поступали в
распоряжение старших родственников. В результате молодые
люди не могли вступать с этими женщинами в брак, который
означал бы повышение их социального статуса.
К социальным относится то, что старшие (т.е. взрослые
женатые мужчины, а также старейшины) сосредоточивали в
своих руках функции по управлению общественными делами,
включая руководство хозяйственной деятельностью и риту-
альной жизнью. Поэтому они имели высокий социальный
престиж, в то время как юноши выполняли подсобные рабо-
ты и совершали набеги на своих соседей.
Подчиненное положение младших по отношению к стар-
шим закреплялось и в идеологии данных обществ, известной
как культ предков. Этот тип идеологических представлений
сформировался как отражение в сознании людей архаи-
ческой формации роли старших в процессе воспроизводства
общества. При исключительно вербальном способе передачи
социальной информации в процессе общественного воспро-
изводства старшие являлись ее единственным источником.
Культ предков, который в реальной жизни закреплял за
старшим господствующее положение в обществе, развивался
вместе с эволюцией социально-политических структур доко-
лониальных африканских обществ. Поэтому степень почита-
ния старших была тем больше, чем более высокой стадией
эволюции социально-политической системы характеризова-
лось то или иное африканское общество. Если у зулусов,
имевших до колонизации развитую иерархическую систему
социального управления во главе с верховным вождем,
А.Брайант наблюдал всеобщее почтение и благоговение к
старшим, а их власть над младшими родственниками, по его
словам, была подобна власти царя или живого бога, которому
выказывали покорность как при жизни, так и после его смер-
ти [4, с. 141], то у нуэров, не представлявших собой единой
политической общности, старейшины, согласно Э.Э.Эванс-
Причарду, имели призрачную власть над своими младшими
родственниками [13, с. 158]. Отметим также, что по мере эво-
люции социально-политической структуры, сопровожда-
ющейся возникновением социальных институтов, специали-
зировавшихся на управлении, и дальнейшим развитием в
иерархические управленческие системы во главе с верховным
вождем, авторитет этих управленческих структур во многом
опирался на культ предков.
В соответствии с этой идеологией предки, которыми счи-
тались умершие члены родственной группы, могли посред-
14 149 209

ством сверхъестественных сил влиять на судьбу живых род-
ственников. Считалось, будто старшие находятся с ними в
особых отношениях, дающих им право действовать от их
имени [29, с. 84]. В обществах с иерархическими системами
управления предки вождя получали общеплеменное призна-
ние, а значит, по представлениям африканцев, их влияние
распространялось не только на членов правящей родственной
группы, к которой принадлежал вождь, но и на всех членов
социума.
Характеризуя данный тип идеологических представлений,
отметим, что в них превалировали не идеи, сформулирован-
ные в понятиях и категориях, а ритуал и символ, которые
способствовали скорее возникновению чувства сопричаст-
ности к данному коллективу людей и его иерархии, нежели
приверженности этой группы рационально выраженной
идеологической концепции.
Воздействие этой идеологии на формирование поведения
представителей социума осуществлялось через ритуал, кото-
рый был прежде всего мощным средством психологического
воздействия на индивида. Он устанавливал психологическую
сопричастность членов группы, проходивших инициацию, и
узаконивал в их глазах существующую в обществе иерархию,
в соответствии с которой инициируемые занимали подчинен-
ное положение относительно старших социально-возрастных
групп. Само ритуальное действо отражало это соподчинение,
в котором старшие были руководителями. Ритуал инициации
использовал следующие средства психологического воздей-
ствия: временную изоляцию от общества (иногда до несколь-
ких месяцев), сильные болевые воздействия (часто сопро-
вождавшиеся нанесением телесных увечий, что нередко при-
водило к смерти инициируемых), речевые воздействия (клят-
вы, инструкции, табу и т.д.), которые в тех: условиях могли
действовать гипнотически, способствуя подсознательному
усвоению передаваемых в ходе ритуала норм общественного
поведения [11, с. 41]. Большую роль в ходе инициации играл
такой механизм психологического заражения, как подража-
ние. В ходе ритуала юноши воспроизводили в движениях те
правила поведения, которым им необходимо будет следовать
после инициации в своей повседневной жизни. А.Валлон так
определил роль подражания в ритуалах перехода: «Уже тогда
представление стремилось к изменению и направлению хода
вещей. Но его область была еще слишком ограничена для
того, чтобы оно могло почерпнуть отсюда соответствующие
навыки. Следовательно, представление также вынуждено
было вернуться к подражательному жесту с целью найти в
210

нем одновременно и средство действия, и конкретное сопро-
вождение, которое необходимо, чтобы оно окончательно
утвердилось в поведении индивида» [5, с. 168]. Ритмические и
музыкальные воздействия, используемые в ритуалах, способ-
ствовали усилению эмоционального переживания происхо-
дившего, что также содействовало эффективному закрепле-
нию передаваемой в ходе ритуала социальной информации на
уровне подсознания [14, с. 41].
Формированию психологии подчинения у инициируемых
способствовало наложение различных запретов, которым
следовали юноши как в ходе подготовки к ритуалу, так и пос-
ле инициации. Механизм запрета в психофизиологии ведет к
возникновению пассивно-оборонительного рефлекса, пере-
живаемого человеком как чувство страха [8, с. 192]. Ассоции-
рование переживаемого чувства с теми, от кого исходили
запреты, будучи характерной чертой архаического мышления,
безусловно, обеспечивала психологическое превосходство
традиционным лидерам, включая старшие социально-возраст-
ные поколения.
Эффективным средством, используемым для закрепления
социальной иерархии в сознании индивида, была социальная
символика. Склонность архаического мышления к отождест-
влению формы и содержания, что было замечено многими
исследователями первобытных народов, делала эти символы
не просто знаком принадлежности к определенному социаль-
ному слою, но они отождествлялись с самим этим слоем, т.е.
с его общественными правами и обязанностями. Для полити-
ческой культуры доколониальных африканских народов пере-
дача правителем символов власти другому лицу входила в
традицию и воспринималась как наделение самой властью [9,
с. 58]. Иногда за обладание символами велась вооруженная
борьба [24, с. 129]. В ходе ритуала инициации юноши также
получали общие символы, будь то татуировка, форма приче-
ски, имя и т.д.
Снятию возрастных противоречий, которые первоначально
носили преимущественно биологический характер, служили,
по всей видимости, и набеги, традиционно осуществляемые
силами инициированной молодежи, на своих соседей. Набеги
часто приурочивались к обрядам инициации и в соответствии
с традиционными представлениями служили своего рода эк-
заменом, в ходе которого юноши должны были продемон-
стрировать необходимые им в этом социально-возрастном
периоде качества воина. Эти набеги, с нашей точки зрения,
имели и другой, скрытый, смысл, заключавшийся в отводе
свойственной данному биологическому возрасту агрессии. В
14-2 149 211

результате стабилизировалась социальная структура социума,
иерархия в котором преимущественно строилась на возраст-
ном принципе.
Таким образом, традиция обеспечивала эффективную ин-
тернализацию инициируемыми передаваемых им в ходе ри-
туала норм поведения, что, в свою очередь, предполагало
большой удельный вес автоматизма в их реализации. Форми-
рование подобного поведения ставило юношу в подчиненное
положение относительно своих старших родственников, за-
крепляя эту иерархию идеологией культа предков.
Между тем снятие биологического конфликта социальны-
ми средствами породило качественно новый социальный
конфликт между возрастными поколениями, в котором био-
логическое продолжало действовать, но уже в подчиненном,
снятом виде. Социальная напряженность, возникшая во вза-
имоотношениях между поколениями, была мотивирована не-
равномерным распределением функций по управлению об-
щественными делами и, соответственно, различным социаль-
но-престижным положением возрастных поколений. Это, с
одной стороны, могло порождать неудовлетворенность моло-
дежи своим положением в обществе, а с другой — желание
старшего социально-возрастного поколения продлить свое
привилегированное положение, сдерживая ее социальный
рост. В процессе функционирования доколониальных афри-
канских обществ такая напряженность могла периодически
переходить в открытый конфликт. Согласно А.Брайанту, в
обязанности верховного вождя входило следить за тем, чтобы
отцы не лишали своих сыновей их законных прав [4, с. 273].
Имущественное неравенство, которое имело место в доколо-
ниальных африканских обществах, также способствовало
усилению напряженности между поколениями. Старшие род-
ственники, например, не всегда могли обеспечить всех своих
сыновей необходимым количеством скота, что было обяза-
тельным условием для вступления в брак и приобретения,
вследствие этого, полноценного социального положения. По-
этому юноши, принадлежавшие к таким семьям, наиболее
охотно шли в дружину верховного вождя свази в надежде
приобрести нужный им скот в ходе набегов на противника.
Особенность положения молодежи в доколониальных об-
ществах Африки заключалась в том, что, хотя она и составля-
ла относительно самостоятельную социальную группу, эта
самостоятельность имела преимущественно идеологический
характер. Точнее, это было чувство сопричастности, которое
формировалось прежде всего в процессе совместного про-
хождения ритуала инициации, где инициируемым присваи-
212

валось общее имя, символы и т.д. Их производственная же
деятельность проходила в пределах своих родственных групп,
где они участвовали в обработке земли старших родственни-
ков либо пасли их скот.
Важной функцией молодежи было ее участие в военных
набегах. Именно здесь юношество выступало как корпора-
тивная группа, объединенная общей целью. Как показывают
этнографические материалы, в эти моменты напряженность
между ними и старшими социально-возрастными группами
усиливалась, приобретая ярко*выраженный биосоциальный
характер. По наблюдениям У.Алмагор, работавшего среди
дессанеч (юг Эфиопии), в основе социальной структуры ко-
торых лежат возрастные группирования, военная деятель-
ность молодежи часто выходила из-под контроля старейшин.
Часто молодежь, собравшись вместе, приходила в такое воз-
буждение, что старейшинам не удавалось сдерживать ее от
совершения набега. Решения принимались юношами внезап-
но и реализовывались в течение нескольких часов и старей-
шины не могли этому воспрепятствовать [15, с. 127—129].
Здесь проявлялся биологический аспект противоречий, харак-
теризующийся агрессией, отрицанием авторитетов, свой-
ственных юношескому возрасту. Социальные мотивы не
имели преимущественного значения. Материальная заинтере-
сованность не могла, вероятно, стимулировать молодежь со-
вершать набеги, так как захваченная добыча по традиции
поступала старшим родственникам и, таким образом, не мог-
ла быть использована для собственного социального роста.
Престиж воина не давал социальных преимуществ, и по-
ложение юноши в будущем прежде всего зависело от его
умения устанавливать социальные связи после того, как он
становился членом старшей социально-возрастной категории,
т.е. категории женатых мужчин. Лидерство, осуществляемое
во время набега одним из наиболее сильных и храбрых юно-
шей, также не имело социально-психологической ценности в
повседневной жизни даже среди сверстников.
Особенно отчетливо, по наблюдениям того же автора, раз-
личие интересов социально-возрастных групп проявлялось во
время племенных сходов, на которых обсуждались перспек-
тивы военной эскалации против соседей. Здесь доминировал
социальный аспект противоречий, определявших взаимоот-
ношения старших и младших. Эти дискуссии проходили в
очень оживленной, а подчас в резкой форме. Юноши, как
правило, выступали за расширение масштабов военных дей-
ствий против соседей, старейшины же старались сдержать
их. В ходе споров юноши апеллировали к своей групповой
14-3 149 213

солидарности, старейшины же всячески старались под-
черкнуть низкий социальный статус молодежи По мнению
исследователя, старейшины пытались сдержать молодежь,
помешать усилению позиций молодежи в обществе [15,
с. 121—142].
Помимо традиционных механизмов снятия конфликта
между поколениями, состоявших из внутренних психологиче-
ских регуляторов, существовали и эффективные средства
внешнего психологического контроля за поведением индиви-
да, обеспечивавшие соблюдение предусмотренных традицией
норм поведения. Наиважнейшим средством такого контроля
было общественное мнение. Эффективность воздействия об-
щественного мнения на поведение всех без исключения слоев
общества отмечалась многими исследователями [30, с. 85].
Этот механизм также способствовал снятию конфликта меж-
ду социально-возрастными поколениями, так как обеспечивал
выполнение взаимных обязательств.
Противоречия между социально-возрастными поколения-
ми, существовавшие на самых ранних стадиях эволюции со-
циальных отношений доколониальных африканских обществ
и все отчетливее проявлявшиеся на более поздних этапах, в
известной степени определяли направление эволюции соци-
альной структуры при возникновении соответствующих эко-
номических условий. В частности, эти противоречия способ-
ствовали формированию социальной структуры племени и
союзов племен, наиболее развитых в социально-политическом
отношении обществ в доколониальной Африке, возникших
под влиянием экономических связей африканских обществ с
внешними экономическими системами в период, предшество-
вавший активной колонизации континента европейскими
государствами.
Эти общества характеризовались развитой иерархической
системой управления во главе с верховным вождем. Важным
элементом их социальной структуры была дружина вождя,
основу которой составляла молодежь. Война для нее стала
главным видом деятельности. Возникновение этого института
было, конечно, обусловлено развитием всего общества, по-
скольку военная деятельность стала важным источником ма-
териальных ресурсов, обеспечивавшим воспроизводство его
социально-политической структуры. Однако этот качественно
новый социальный институт снял противоречия, характерные
для предшествующих стадий эволюции социальной структу-
ры, став, в известной степени, средством их разрешения, но
породил, естественно, новые. Функционировавший институт
набегов на соседей, характерный для обществ более ранних
214

стадий социально-политического развития, которые осу-
ществлялись силами молодежи, и служивший, по нашему
мнению, преимущественно для отвода вовне агрессии, свя-
занной с возрастными психофизиологическими особенностя-
ми молодежи, послужил базой для формирования дружины.
Дружина в известной степени продолжала играть и роль ин-
ститута набегов, снимая конфликт, характерный для взаимо-
отношений младших и старших, так как и в этих обществах
социально-возрастной принцип оставался определяющим.
Дружина частично снимала и социальный конфликт, связан-
ный с неравномерным распределением управленческих функ-
ций между социально-возрастными поколениями, обеспечи-
вавшими различный престиж в обществе.
Выше отмечалось, что молодежь охотно шла в дружину
верховного вождя, поскольку это освобождало ее от подчи-
ненного положения в своей родственной группе, гарантиро-
вало высокий социальный престиж. Захватываемая в процес-
се войн добыча, которая теперь уже распределялась верхов-
ным вождем среди дружинников, могла быть использована
ими для упрочения своего социального статуса при переходе
в следующую возрастную страту. В частности, юноша мог
заполучить необходимые материальные ресурсы (скот, на-
пример) самостоятельно и тем самым уменьшалась его зави-
симость от старших родственников, которые по традиции
должны были обеспечивать его скотом, что было необ-
ходимым условием для вступления в брак.
Однако выделение молодежи в относительно самостоя-
тельную социально-политическую силу не нарушило традици-
онного динамического равновесия, характерного для доколо-
ниальных африканских обществ. Традиция, освященная идео-
логией культа предков, продолжала эффективно контролиро-
вать взаимоотношения между различными социально-воз-
растными поколениями внутри родственных коллективов раз-
личных иерархических уровней, входивших в состав общест-
ва. Отношения старшинства моделировались также в иерар-
хии, создаваемой верховными вождями. Они же в известной
степени воспроизводились между дружиной и вождем. Дру-
жинники называли вождя отцом, соответственно он называл
их сыновьями. Вождь в этих обществах являлся верховным
жрецом культа предков, причем предки вождя, как уже выше
отмечалось, получили признание со стороны всех социально-
родственных коллективов, входивших в состав социума.
Тем не менее изменения, возникшие в социальной струк-
туре, обусловили появление новых конфликтов, или, точнее,
напряженностей, во взаимоотношениях различных слоев об-
14-4 149 215

щества. Это в первую очередь касалось отношений управ-
ленческой иерархии во главе с вождем и дружины. Подобную
напряженность отчетливо можно фиксировать в ритуалах, где
дружина и вождь выступали в качестве ритуально враждую-
щих сторон [17, с. 393—404]. Дружина более, чем остальные
слои общества, была заинтересована в эскалации военной
деятельности, и этого же она требовала от вождя [18, с. 130—
133]. Известно также, что дружина могла сменить вождя, если
он не удовлетворял ее требованиям.
Вновь возникшие социальные условия требовали и пере-
стройки авторитета политического лидера общества. Идеоло-
гия культа предков не могла в полной мере обеспечить авто-
ритет верховному вождю и прежде всего потому, что она не
охватывала его взаимоотношений с дружиной. Дружинники
не утрачивали идеологических связей со своей родственной
группой и должны были, таким образом, следовать нормам,
принятым в них, а это могло противоречить поведению, ожи-
даемому от них как от членов дружины.
Именно поэтому, с нашей точки зрения, авторитет полити-
ческого лидера на данной стадии развития общества обеспе-
чивался не только идеологией культа предков, но и маги-
ческой идеологией, на основании которой предполагалась
способность контролировать магические силы и посредством
их влиять на ход природных и общественных процессов.
Остановимся на этом подробнее.
Идеологической основой для возникновения магического
традиционного авторитета был свойственный архаическому
мировоззрению взгляд на природу и общество Лак на недиф-
ференцированную целостность, скрепленную множеством
силовых нитей (магическими силами). В этой целостности
активным началом был человек, который мог влиять на ход
природных и социальных процессов, воздействуя определен-
ным образом на эти силы. Как считалось, все люди в той или
иной степени обладают этими способностями, однако некото-
рые из них имели особый дар. Возможно, первоначально к
ним относили индивидов с физическими или психическими
аномалиями. Рождение такого ребенка вызывало эмоцио-
нальные переживания всего коллектива, в котором это про-
исходило, что всегда следует, когда нарушается обычный ход
жизни. Таким образом, значимым для общества событиям,
происходившим впоследствии, предшествовал эмоциональный
фон, на котором это событие воспринималось членами кол-
лектива. Принимая во внимание факт преобладания эмоцио-
нального познания окружающего мира над рациональным на
данной стадии эволюции общества, а также то, что для тра-
216

диционного общества с идеалом простого воспроизводства
социальной жизни отклонения от норм в поведении людей
были чрезвычайно редки (это же касается и физической ано-
мальности), то вероятность увязывания этих событий в при-
чинно-следственную связь возрастает. Африканский материал
и данные по другим первобытным народам свидетельствуют о
признании знахарями, колдунами, ведунами и т.п., т.е.
людьми, имевшими особую власть над магическими силами,
индивидов с физическими недостатками или ярко выра-
женными психическими отклонениями.
В доколониальных африканских обществах «аномальность»
такого лидера носила институализированный характер. Для
поддержания своего авторитета ему необходимо было в про-
цессе жизнедеятельности следовать запретам, не обязатель-
ным для обыкновенных людей. Они включали половые и пи-
щевые табу и т.д. В то же время за ними признавалось право
нарушать общепризнанные нормы поведения, что также спо-
собствовало усилению их авторитета. Хотя в ряде африкан-
ских обществ имелась тенденция к наследованию авторитета
знахаря, в целом им мог стать индивид любого происхожде-
ния, организовавший соответствующим образом свое поведе-
ние и получивший признание своих особых свойств у сооте-
чественников. В немалой степени этому способствовали и
врожденные физические и психические аномалии. По сооб-
щениям информантов, рядовые члены общества не стреми-
лись стать такими лидерами, так как считали обременитель-
ными запреты, которым должны были следовать для утверж-
дения своего авторитета. К помощи знахарей прибегали в
случае физических недугов, к ним обращались за помощью
при засухе и неурожаях, их просили обеспечить успех в во-
енном мероприятии.
В доколониальных африканских обществах имела место
тенденция специализации деятельности знахарей. Одни из
них преимущественно занимались врачеванием, другие —
вызыванием дождя, третьи — обнаружением тайных колду-
нов, и т.д. Знахари имели сильное психологическое влияние
на членов социума, так как от их деятельности, в соот-
ветствии с господствующим в обществе мировоззрением, в
большой мере зависело благополучие людей. В отличие от
традиционных лидеров, авторитет которых основывался на
идеологии культа предков и распространялся на членов опре-
деленного родственного коллектива, магический авторитет
знахарей был почитаем не только всеми членами социума, но
часто далеко за его пределами. Слухи о необычайных способ-
ностях того или иного знахаря могли распространяться на
217

обширные территории. Носители этого авторитета беспре-
пятственно пересекали границы враждующих социумов, и
везде им оказывали почет и уважение, узнавая по их симво-
лам [21, с. 117—118].
Нельзя не обратить внимание на тот факт, что уже в об-
ществах с незначительным уровнем развития политической
организации можно обнаружить тенденцию к взаимодей-
ствию молодежи и знахаря, особенно во время ритуалов ини-
циации и подготовки набегов на соседей, т.е. тогда, когда
молодежь выступала как корпоративная группа. Идеологиче-
скими предпосылками такого взаимодействия было то, что
молодежь в эти моменты представляла собой надродовую
общность, поэтому авторитет, осуществлявший руководство
ею в эти моменты, должен был опираться на идеологию, ко-
торая бы не ограничивалась каким-нибудь родовым коллекти-
вом. У масаев, например, знахарь играл основную роль при
проведении обрядов инициации, он же санкционировал воен-
ные набеги [23, с. 64]. У дессанеч молодежь могла обращаться
к знахарю за разрешением осуществить набег в обход кон-
сультаций со старейшинами [15, с. 127—129]. Обращение во-
инов к знахарям мотивировалось предполагаемой способ-
ностью последних обеспечить им успех в военной акции, за-
ручившись поддержкой магических сил. Знахари могли ука-
зать наиболее подходящее время для совершения набега,
приготовить чудодейственные снадобья, употребление кото-
рых придавало воинам силу, мужество, храбрость и т.д. Эти
же снадобья использовались для нейтрализации действия
оружия противника. В знак признания авторитета знахаря
воины отдавали часть захваченной в ходе набега добычи.
Доколониальные африканские знахари стремились возве-
личить свой авторитет над другими. Это определяло их прес-
тиж, обеспечивавший им материальное превосходство над
остальными за счет традиционных подношений, которые де-
лались членами социума в знак признания за ними особого
магического дара. Стремление знахарей к усилению своего
влияния могло приводить к упрочению взаимодействия меж-
ду ними и молодежью. Часто они сами являлись инициатора-
ми набегов. Э.Э.Эванс-Причард описал одного такого знахаря
у нуэров, который вдохновлял молодежь совершать набеги.
Он часто допускал оскорбительное поведение по отношению
к членам своей возрастной группы, которые приходились
молодежи «отцами». Это поведение было направлено на за-
воевание авторитета у молодежи [22, с. 53—54].
Связь знахаря с юношеством могла приводить к образова-
нию временных политических объединений. Знахарь масаев
218

Мбатиани, пользовавшийся в общественном мнении наи-
большим авторитетом, объединил племена масаев в борьбе
против общего врага. Социальной основой этого союза была
молодежь, идеологической — авторитет знахаря Мбатиани.
Однако этот союз оказался недолговечным и распался после
смерти Мбатиани в 1889 г. [26, с. 1—33].
Появление в предколониальный период раннеполитиче-
ских объединений типа вождеств и союзов племен также во
многом обязано взаимодействию молодежи и магической
идеологии. Авторитет верховного вождя в значительной мере
опирался именно на этот тип идеологических представлений.
«Аномальность», которая изначально включалась в структуру
авторитета подобного рода лидеров, была представлена в ри-
туалах коронации вождей. Есть сведения, что в ходе этих
ритуалов вожди обязаны были совершать поступки, являв-
шиеся запретными для всех остальных членов социума [12,
с. 113—114]. Считалось, что это увеличивало их магические
потенции. Вожди обязаны были использовать расположение к
себе магических сил для обеспечения процветания всему со-
циуму. Одной из важных задач вождя было идеологическое
обеспечение военной деятельности. Вожди отправляли раз-
личные ритуалы, призванные обеспечить успех в войне, а
также занимались приготовлением чудодейственных снадо-
бий, напитков и т.д., делавших воинов неуязвимыми. Часто
вожди брали под контроль деятельность других знахарей, не
допуская упрочения их авторитета. Вождь хехе, например, не
разрешал заниматься вызыванием дождя без его разрешения
или приказа [19, с. 34]. Таким образом, вожди в обществах
данного типа, являясь верховными жрецами культа предков,
концентрировали в своих руках и функции магического ли-
дера.
Колониализм ознаменовал новый этап в социально-поли-
тической истории африканских народов. Отныне они были
включены в более широкую систему социально-политических
отношений в пределах искусственно созданных политико-
административных единиц (колоний). В результате суще-
ственно возросли возможности различных социальных кате-
горий традиционного общества для изменения своего поло-
жения в обществе за счет использования новых средств,
представляемых в распоряжение колониальной политической
системой. Это привело к нарушению социально-политиче-
ского равновесия, которое регулировалось в доколониальный
период традицией.
Одной из таких причин, способствовавших, например, на-
рушению традиционного равновесия, была политика евро-
219

пейцев, направленная на использование традиционных лиде-
ров в системе колониального управления. Наиболее ярко вы-
раженный характер эта тенденция приобрела у англичан, у
которых эта политика имела вид разработанной системы,
известной как политика «косвенного» управления. Колониза-
торы наделяли традиционных лидеров властью над своим
населением, превышающей ту, которой те обладали в тради-
ционном обществе. Фактически были устранены традицион-
ные механизмы контроля народа за деятельностью своих ли-
деров, так как их судьба теперь зависела от колониальной
администрации. Таким образом, создались условия, при кото-
рых традиционные лидеры могли реализовать преимущества,
которыми они обладали в доколониальный период.
У ньякуса в 30-х годах можно было наблюдать такую кар-
тину. У власти находился вождь Мвайпопо, занимавший эту
должность еще в 1891 г., когда туда прибыли первые миссио-
неры. По традициям ньякуса, власть должна была перейти к
новому социально-возрастному поколению, должность же
вождя должен был занять один из его сыновей, принадле-
жавших к этому поколению. В 1934 г., когда М.Вильсон про-
водила свои исследования, Мвайпопо было уже за семьдесят.
В 1935 г. он женился в 41 раз, в то время как его сыновья,
которым было уже под 30, оставались неженатыми. Попытки
традиционно настроенных слоев общества воздействовать на
его поведение в сторону соблюдения старых моделей не при-
вели к успеху. Общественное мнение как эффективный ме-
ханизм психологического контроля за поведением индивида
потерял былое значение. Вождь утверждал, будто его сыно-
вья — еще мальчики, а поэтому им рано обретать полноцен-
ный социальный статус. Он также отказывался передать
власть своему традиционному наследнику, сыну Мванкуге,
что встречало осуждение соплеменников, но находило под-
держку у колониальной администрации.
Примеру вождя следовали и представители всего старшего
социально-возрастного поколения, к которому принадлежал
вождь. По наблюдениям М.Вильсон, старшие мужчины, в
возрасте за 50, продолжали вступать в брак с молодыми де-
вушками, в то время как их сыновья, которым пришло время
вступить в брак и тем самым перейти в более высокий соци-
альный статус, не могли найти необходимый скот, чтобы за-
платить [29, с. 85—86].
Нарушение традиционных норм поведения лидерами вело
к деградации психологических механизмов, выработанных
традицией для передачи социальной информации младшему
поколению, что обеспечивало простое воспроизводство соци-
220

ально-политических отношений в доколониальных африкан-
ских обществах. В частности, ритуал, который был мощным
фактором воздействия на формирование поведения у под-
растающего поколения, преимущественно за счет подсозна-
тельного их усвоения, также потерял свое значение. Это объ-
ясняется следующим: старшие перестали в значительной мере
пользоваться авторитетом у младших, во-первых, вследствие
нарушения старшими традиционных норм поведения, а также
из-за того, что молодежь получила возможность приобретать
необходимые ей материальные ресурсы для своего традици-
онного социального роста в европейском секторе экономики.
Подрыв авторитета старших вел к возникновению у младших
«смыслового барьера», препятствовавшего бессознательному
усвоению ^передаваемой в ходе ритуала информации, что,
по всей видимости, является возможным, когда отноше-
ние младших к старшим характеризуется абсолютным дове-
рием. Согласно жалобам стариков ньякуса, после инициации
молодежь продолжала вести себя безответственно [28,
с. 383—393].
Нарушение традиционных норм общественной жизни,
приведшее к потере социального равновесия, свойственного
доколониальным африканским обществам, способствовало
ускоренному осознанию молодежью себя как корпоративной
общности, интересы которой в известной мере противостояли
интересам старших социально-возрастных поколений. Это
было одной из важных причин возникновения современно
оформленных молодежных политических движений в коло-
ниальный период. В 20-х годах на Африканском континенте
возникают такие молодежные политические организации, как
«Ассоциация молодых баганда» в Уганде, «Молодые кикуйю»
и «Молодые кавирондо» в Кении и т.д.
Обострение традиционных конфликтов, в результате кото-
рого молодежь стала действовать как самостоятельная соци-
ально-политическая сила, могло осуществляться в различной
форме в зависимости от конкретной ситуации в том или ином
африканском обществе накануне колонизации, а также от
характера воздействий, проводимых в каждом конкретном
случае колониальной администрацией. Однако общим было
то, и это для нас является наиболее существенным, что по
какому бы поводу ни происходило объединение молодежи в
корпоративную группу, она осознавала свое единство прежде
всего в оппозите традиционным лидерам.
Из воспоминания губернатора Кении лорда Р.Алтринчама
известно о выступлении молодежи лумбва, которая перестала
подчиняться старшим и «создала свое правительство». К гу-
221

бернатору обращался вождь лумбва с просьбой оказать по-
мощь в усмирении молодежи. В данном случае мотивом для
выступления молодежи служило нарушение традиционных
норм поведения лидерами, запрещавшими в соответствии с
распоряжением колониальной администрации молодежи со-
вершать набеги на масаев. В результате лумбва оказались на
грани войны с масаями. Губернатор обращал внимание ан-
глийского правительства на то, что одной из основных задач
управления в колонии является нейтрализация молодежи, у
которой «бунт в крови» [16, с. 104—106].
У кагуру (Танганьика) молодежное движение приняло дру-
гую форму. В дистрикте Мпвапва возникла конфликтная си-
туация в среде «туземных властей» — между верховным
вождем кагуру и субвождем одного из племен, который был
подчинен верховному вождю в рамках «туземных властей».
Институт верховного вождя у кагуру был искусственным об-
разованием, созданным англичанами в ходе реализации поли-
тики «косвенного» управления. Субвождь же племени при-
надлежал к правящему клану идибо, имевшему традиционное
право на лидерство.
В 50-х годах в этом племени кагуру возникла политическая
организация «Умвано» («Умвано» — традиционный боевой
клич кагуру). По своему содержанию она представляла собой
организацию, противостоящую традиционному противнику
барагуйю. Эти этнополитические общности оказались в еди-
ной структуре колониального административного управления,
что обострило противоречия между этносами. Большую роль
в формировании этой организации сыграли члены клана иди-
бо. Создавая ее, субвождь тем самым старался укрепить свою
самостоятельность от верховного вождя. Члены клана идибо,
получившие образование, добились официальной регистра-
ции этой организации у колониальной администрации, кото-
рой она была представлена как «Общество взаимопомощи
владельцев скота кагуру». Административная структура «Ум-
вано» совпадала со структурой «туземных властей», и при
каждом старосте, подчиненном субвождю в системе колони-
ального управления, существовало отделение «Умвано». По
имеющимся данным, в «Умвано» могли вступать мужчины,
имевшие скот. По всей видимости, в ее состав открыт был
доступ лишь старшим социально-возрастным поколениям, так
как молодежь по традиции не имела своего скота. На собра-
ниях присутствовали только мужчины. Старейшины занимали
почетные места. Во время этих собраний члены организации
пили магические снадобья, пели боевые песни, исполняли
ритуальные танцы и т.д.
222

Таким образом, конфликт в рамках «туземных властей»,
связанный с борьбой за власть, привел к появлению полити-
ческой организации. Поводом для ее возникновения были
традиционные противоречия с соседями. Традиционная поли-
тическая культура в целом определяла содержание этой орга-
низации. Опираясь на нее, власти кагуру (т.е. субвождь пле-
мени, в котором возникла эта организация) стремились укре-
пить свое влияние среди населения и тем самым обрести
большую самостоятельность от верховного вождя. При этом
основу «Умвано» составили наиболее влиятельные слои тра-
диционного общества кагуру — старшие социально-воз-
растные поколения, имевшие свой скот. Члены «Умвано» вы-
ступали против ТАНУ — политической партии, возглавившей
в эти годы национально-освободительное движение в Танга-
ньике.
В эти же годы у кагуру возникает еще одна политическая
организация — «Ассоциация студентов кагуру». Она состояла
в основном из молодежи в возрасте около 20 лет. Первона-
чально в нее входили учащиеся миссионерской школы; в
дальнейшем организация пополнялась за счет молодежи, не-
довольной своим положением в традиционной социальной
структуре. Характерно, что основателем «Ассоциации студен-
тов кагуру» был сын верховного вождя, смещенного колони-
альной администрацией. Сын стремился занять место отца,
но по постановлению старейшин кагуру, несмотря на то
что этой должности у них никогда не было, наследование
должно было осуществляться в соответствии с традиционны-
ми нормами кагуру, т.е. по материнской линии. В результате
должность верховного вождя наследовал сын сестры вождя.
Сын же верховного вождя стал впоследствии президентом
студенческой ассоциации. Члены же этой организации вы-
ступали против традиционалистов и поддерживали программу
ТАНУ.
Если в случае с лумбва именно традиция объединила мо-
лодежь против ее нарушителей, в качестве которых выступа-
ли традиционные лидеры общества, то у кагуру эти лидеры
использовали традицию для укрепления своего положения в
обществе. В этих условиях молодежь прибегла к возможно-
стям более широкой социально-политической системы, при-
влекая ее ценности, для утверждения в конечном счете в си-
стеме отношений, определяемых традиционными ценностями.
Одним из требований, например, выдвигаемых членами ассо-
циации, было то, что образование должно стать основным
критерием для продвижения в системе социального управле-
ния. Однако выступления молодежи против традиционалистов
223

ограничивались своей этнической группой и были, по су-
ществу, направлены против конкретных лидеров за перерас-
пределение функций по управлению общественными делами
между традиционными социальными слоями в данном кон-
кретном социуме.
В целом, подрыв авторитета традиционных лидеров, чему
способствовала колониальная ситуация, нарушившая доколо-
ниальное традиционное равновесие в африканских общест-
вах, существенным образом отразился и на господствовавшей
там идеологии культа предков, которая служила основой по-
добного типа авторитета. Это, в свою очередь, привело к уси-
лению магической идеологии, обеспечивавшей авторитет ли-
цам, пользовавшимся расположением магических сил, кото-
рые могли быть ими употреблены для управления природ-
ными и общественными процессами. Так, неподчинение
младших старшим могло в колониальных условиях получать
обоснование как усиление магических возможностей млад-
ших. По всей видимости, «аномальность» поведения по отно-
шению к традиционным лидерам, в данном случае по отно-
шению к старшим социально-возрастным поколениям, трак-
товалась в соответствии с этой идеологией, включавшей такое
поведение в качестве необходимого элемента. По наблюдени-
ям Е.В.Винаса, в середине 30-х годов нынешнего века кон-
фликт между отцами и сыновьями был обычным явлением у
хехе. Причиной этих конфликтов, по его же наблюдениям,
была неудовлетворенность молодежи своим положением в
обществе. Нередко споры велись из-за скота1. Иногда сыно-
вья прибегали и к убийству отцов2. Автор описывает случай,
когда юноша хехе не подчинился своему отцу и грозился ис-
пользовать против него магические силы, т.е. прибегнуть к
колдовству. Можно предположить, что, с точки зрения юно-
ши, неподчинение отцу должно было увеличить его магиче-
ские потенции. Отец же, в свою очередь, прибег к традици-
онной санкции психологического воздействия, основанной на
идеологии культа предкоь, т.е. к проклятию сына. Это в дан-
ном конкретном случае возымело должное воздействие на
сына, который стал искать пути примирения со своим отцом.
В конечном итоге конфликт с помощью старейшин деревни
был урегулирован [31, с. 748—750].
Усиление магической идеологии в колониальный период
проявилось в лидерстве людей этого типа в организации пер-
вых оппозиционных колониализму политических движений.
Одним из ярких примеров таких движений является знаме-
нитое восстание местного населения, входившего в состав
Германской Восточной Африки (1905—1907 гг.), получи-
224

вшее название Маджи-Маджи («маджи» на языке суахили —
«вода». Имеется в виду «святая вода», предохранявшая от
пуль).
В восстании Маджи-Маджи участвовало около 1 млн. чело-
век, представлявших 20 этнических групп. Движение зароди-
лось в районе р.Руфиджи, населенном племенами лугуру и
зарамо. У истоков движения стоял знахарь Бокеро, служитель
культа змеи Колело, который первоначально был связан с
земледелием [20, с. 88—89]. Вероятно, переосмысление культа
произошло под влиянием сельскохозяйственной политики
немцев, которые в этих районах начали активно внедрять
хлопок.
Экономическая деятельность африканцев в доколониаль-
ный период была тесно переплетена со всем комплексом
идеологических представлений, а поэтому инновации, вводи-
мые немцами, не могли не вызывать бурного протеста со сто-
роны африканцев. Бокеро утверждал, что именно Колело
приказала прекратить выплату колониального налога немцам.
Бокеро начал распространять среди различных этнических
групп Германской Восточной Африки воду, освященную
культом Колело, которая, по установившимся представлениям,
предохраняла тех, кто ее пил, от пуль европейцев. Распро-
страняли воду посыльные Бокеро (хонго).
Появление чудодейственной воды среди этносов, куда ее
доставляли, означало для последних распространение идео-
логии, противостоящей культу предков, а значит, подры-
вающей идеологические основания традиционных властей
племен, в которых действовали хонго. Между тем это имело и
традиционные основания, так как авторитет знахаря, как уже
отмечалось, в доколониальных африканских обществах не
ограничивался своей этнической группой. Известно, что по-
сыльные Бокеро требовали от местных традиционных властей
уничтожения собственных культовых предметов и насаждали
новые символы групповой солидарности. Поэтому распро-
странение воды встречалось местными традиционными влас-
тями настороженно, а часто и враждебно, так как они, и не
без оснований, усматривали в ней опасность своей собствен-
ной власти. Например, вождь вивунда Нгавира запретил упо-
требление магической воды, однако был смещен соплеменни-
ками со своей должности, и борьбу вивунда против немцев
возглавил хонго Бокеро. Вождь бена Киванга также усмотрел
в воде угрозу своей власти и предпочел перейти на сторону
немцев [25, с. 495—512].
Для поведения лидеров восстания были характерны дей-
ствия, которые в соответствии с магической идеологией воз-
15 149 225

величивали их авторитет. Так, известно, что один из лидеров
восстания Мпанда, убил свою родную дочь, бывшую женой
полицейского в Ливале. Во время подготовки наступления на
Ливале Мпанда попросил ее сообщить ему о численности
гарнизона в городе. Она отказалась выполнить его просьбу.
Когда город был взят, Мпанда сам казнил свою дочь, хотя
очень ее любил. Этот факт принято толковать как жестокость
лидера по отношению к лицам, сотрудничавшим с европей-
цами [10, с. 101—102]. С нашей точки зрения, этот факт сле-
дует объяснять в рамках той идеологии, которая обеспечивала
это оппозиционное движение.
Убийство традиционными политическими лидерами своих
близких родственников было распространенным явлением в
политической культуре доколониальных африканских наро-
дов. Такая «аномальность» нередко входила в структуру ри-
туалов коронации традиционных африканских правителей.
Она должна была способствовать усилению магических ис-
тенций вождя. В то же время эта акция была направлена и
против идеологии культа предков. Убийство родственника
«отторгало» руководителя от своей родственной группы, так
как, будучи вождем, он должен был действовать в интересах
всего общества. Мпанда же, который претендовал на руко-
водство коллективом, объединявшим несколько этнических
групп, должен был подкреплять свой авторитет за счет такого
поведения.
Есть основания предполагать, что социальной опорой
Мпанды в восстании была молодежь. Во всяком случае его
поведение наводит на эту 1мысль. Как известно, Мпанда гово-
рил своим воинам, что в борьбе нельзя жалеть никого: если
предателем станет отец, то долг сына покарать его. Культ
предков, который сплачивал людей на основе родственных
связей и утверждал руководящую роль старших родственни-
ков, вступал в известное противоречие с магической идеоло-
гией, на основе которой происходило объединение восстав-
ших. Поэтому требование Мпанды можно рассматривать как
попытку преодоления родственной корпоративности, подчи-
нения поведения молодежи целям восстания.
Более отчетливо взаимодействие лидеров, опиравшихся на
идеологию знахарства, и молодежи в антиколониальных по-
литических движениях можно проследить на примере лугба-
ра. До включения лугбара в состав Уганды в 1914 г. они мед-
ленно осваивали свободные земли в юго-восточном направле-
нии. С установлением колониального административного де-
ления перемещения через границы административных еди-
226

ниц были затруднены. Стала сильно ощущаться нехватка зе-
мель. В этих условиях обострились противоречия между со-
циально-возрастными поколениями. Старейшины вынуждены
были нарушать традиционные нормы при распределении
земли, что вызывало протест со стороны молодежи. В 1914 г.
лугбара пригласили к себе на жительство знахаря Рембе —
служителя культа Якан. Рембе сам был динка, он прославился
еще в 90-х годах XIX столетия тем, что объединил динка про-
тив азанде. Авторитет Рембе также был связан с распределе-
нием чудодейственной воды, обеспечивавшей неуязвимость
от вражеского оружия. По рассказам информантов, вождями
культа становились непосредственные получатели воды, как
правило, молодые люди. Помимо распространения воды и
новой символики, означавших возвышение новой идеологии,
получали распространение модели поведения, направленные
на отрицание идеологии культа предков. Со слов инфор-
мантов, молодые люди собирались в уединенном месте, где
они танцевали и нарушали половые запреты, наложенные на
них старейшинами в соответствии с идеологией культа пред-
ков.
В 1919 г. движение было подавлено, Рембе казнен, а вожди
культа высланы. Однако и в 60-е годы XX в. можно было на-
блюдать, что культ сохранил свое былое значение, поскольку
молодые люди, возвращавшиеся в деревни из города, куда
они ходили на заработки, достигнув благосостояния и прес-
тижа, демонстрировали свою приверженность к Якан, обо-
значая тем самым свою независимость от старейшин [27,
с. 181—192],
Итак, в доколониальных африканских обществах суще-
ствовали противоречия, которые снимались в основном меха-
низмом традиции, благодаря чему обеспечивалось состояние
динамического равновесия. Эти противоречия были обуслов-
лены неравномерным распределением социального престижа
между различными индивидами и группами. Последние за-
ключали в себе и более ранние в стадиальном отношении
конфликты между старшими и младшими, носившие есте-
ственный характер. Поэтому в таких социумах возникали
очаги напряжения между индивидами и группами по поводу
увеличения социального престижа, что в тех условиях озна-
чало борьбу за власть. Наиболее отчетливо это прослеживает-
ся в самых продвинутых в социально-политическом отноше-
нии социумах типа вождеств и их союзов. Причем повсе-
местно прослеживается тенденция к усилению магических
авторитетов, а также к укреплению корпоративности моло-
дежи, в среде которой эти авторитеты искали свою социаль-
15-2 149 227

ную опору. Именно этот тандем и составлял сердцевину но-
вых политических образований.
Колониальная ситуация коренным образом изменила ха-
рактер противоречий, свойственных доколониальным полити-
ческим структурам. Но все-таки вектор эволюции колониаль-
ных структур определяли противоречия, возникшие в доколо-
ниальную эпоху. Отчетливо виден разрыв между целями ев-
ропейских колонизаторов и полученными в ходе их политики
результатами. Намереваясь проводить свою инновационную
деятельность через традиционных африканских лидеров, они
наделили их полномочиями, которые тем не менее подорвали
эффективность регуляции общественных отношений посред-
ством традиции. Это способствовало обострению конфликта
между старшими и младшими. Последние получили, также в
рамках колониальной системы, возможность социального
роста вне традиционного общества, что создавало новый очаг
напряжения между традиционными лидерами и новой элитой.
По сути дела, колониализм сам «породил себе могильщика» в
лице молодежи и прежде всего образованной ее части, борь-
ба которой объективно была направлена против колониально-
го режима, но субъективно осознавалась ею как форма раз-
решения традиционных противоречий между социально-
возрастными поколениями, поскольку старшие благодаря
разрушению традиции как регулятора общественных отно-
шений активно стали нарушать традиционные нормы. К это-
му можно добавить, что и просветительская политика евро-
пейцев, ориентированная на формирование «нового класса»,
в котором они надеялись найти опору, имела противополож-
ный результат.
Наконец, колониальная политика способствовала и возрас-
танию роли магических лидеров, возглавивших антиколони-
альные движения. Если объективно магическая идеология
служила основой для объединения африканских обществ в
борьбе против колониализма, то самими африканцами она
воспринималась как идеология, противостоящая традицион-
ному культу предков, оказавшимся неспособным противосто-
ять инокультурным инновациям.
1 На основании этих сведений можно предполагать, что представители
старшего социально-возрастного поколения хехе стали нарушать традицион-
ные нормы поведения по отношению к младшим, лишая их скота — необхо-
димого условия для социального роста молодежи.
2 Сам факт убийства в традиционном мировоззрении был тесно связан с
действием магических сил.
228

1. Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Мм 1990.
2. Бочаров В.В. Власть. Традиции. Управление. (Попытка этноисторического
анализа политических культур современных государств Тропической
Африки.) М., 1992.
3. Бочаров В.В. «Африканский синдром» в общественно-политических про-
цессах СНГ. — Африка: культура и общество. М., 1994.
4. Брайант А. Зулусский народ до прихода европейцев.М., 1953.
5. Валлон А. От действия к мысли. М.г 1956.
6. Гиренко Н.М. Тенденция этнического развития Уньямвези в XIX в. —
Этническая история Африки. М.г 1977.
7. Калиновская К.П. Возрастные группы народов Восточной Африки. M.f
1976.
8. Кастро Ж. Физиология табу. — Вопросы философии. М., 1956, № 3.
9. Миллер Дж. Короли и сородичи. Мм 1984.
10. Овчинников В.Е. История Танзании в новое и новейшее время. М., 1986.
11. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1979.
12. Томановская О.С. О древних общественных структурах Нижнего Конго
(Опыт реконструкции). — Этническая история Африки. М., 1977.
13. Эванс—Причард Э.Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и
политических институтов одного из нилотских народов. М., 1985.
14. Якобсон Н.М. Психология чувств. М., 1958.
15. Almagor U. Raiders and Elders: A Confrontation of Generations among the
Dassanetch. — Warfare among East African Herders. Osaka, 1977, № 3.
16. Altrincham R. Kenya's Opportunity. L, 1955.
17. Beidelman Т.О. The Swazi Royal Ritual. — Africa. 1966, vol. 36.
18. Bennet N.R. Mirambo of Tansania 1840—1884. L., 1971.
19. Brawn G. Anthropology in Action. L., 1935.
20. Burton R.F. The Lake Region of Central Africa. Vol. 1. L, 1961.
21. Culwick CM. Ubena of the Rivers. L, 1933.
22. Evans-Pritchard E.E. The Nuer. — Sudan Notes and Records. 1935.
23. Fratkin E. A Comparison of the Role of Prophets in Samburu and Masai
Warfare. — Warfare among East African Herders. 1977, № 3.
24. Gluckman M. Politics, Law and Ritual in Tribal Society. Chicago, 1965.
25. Iliffe J. The Organisation of the Maji-Maji Rebellion. — Journal of African
History. L., 1961, vol. 3.
26. Kanyangezi T.A. The Medicineman as Leader in Traditional Africa-Mbatiani
1824—1889. — Politics and Leadership in Africa. Dar-es-Salam, 1975.
27. Middleton J. Prophets and Rainmakers. — The Transformation of Culture. L.f
1971.
28. Turner V. The Forest of Symbols. Ithaka, 1967.
29. Wilson M. For Men and Elders. L.r 1977.
30. Wilson M. Religion and Transformation of Society. Cambridge, 1971.
31. Winas E.W. Hehe Magical Justice. — Man, 1933, vol. 35.
15-3 149 229

ЧАСТЬ III. КОНКРЕТНЫЕ ВАРИАНТЫ ПОЛИТОГЕНЕЗА
В.Е.Баглай
Древнеацтекское государство:
структура власти и управления
Полтысячелетия назад взорам европейцев открылся ог-
ромный и неведомый ранее мир — Американский континент,
населенный народами, стоявшими на разных ступенях разви-
тия — и первобытного, и раннеклассового. Удивление и по-
трясение обеих сторон от этой встречи было велико, равно
как велико было и всемирно-историческое значение данного
события.
Когда прошло потрясение, вызванное фактом открытия
новых земель, когда наивный и суровый мир индейских на-
родов Америки столкнулся в большинстве своем с циничны-
ми, коварными и жестокими европейцами-конкистадорами,
солдатами-завоевателями, фанатиками-миссионерами, он на-
чал неравную и фактически с самого начала обреченную на
поражение борьбу с Европой, стоявшей к тому времени на
пороге ранней капитализации.
Среди самых знаменитых народов древней Америки, упор-
но противостоявших испанцам, были ацтеки1. Они, подобно
инкам Южной Америки, задолго до появления европейцев
создали самое сильное государство в Центральной Америке,
занимавшее около */з территории современной Мексики и
простиравшееся на севере и западе до р. Лермы и штата Ми-
чоакан, на востоке — до Мексиканского залива, на юге — до
тихоокеанского побережья в районе штата Оахака и пере-
шейка Техуантепек.
Ацтеки (мешики, мексиканцы) принадлежали к последней
волне переселенцев в Центральную Мексику из более север-
ных районов Американского континента. Они обосновались в
Мексиканской долине около XIII в., после того как ушли в
прошлое существовавшие здесь ранее древние высокие куль-
туры — культуры Теотиуакана (время расцвета и последую-
щего разрушения — III—VII вв.) и тольтеков (период расцвета
© В.Е.Баглай, 1995
230

и гибели — IX — середина XII в.). Ко времени появления
ацтеков в Мексиканской долине здесь имелось несколько
десятков небольших древних городов-государств, созданных
на руинах тольтекской цивилизации народами, пришедшими
сюда лишь немногим ранее ацтеков и родственных им. Меж-
ду этими городами-государствами шло почти непрерывное и
ожесточенное соперничество.
Считается, что около 1325 г. ацтеки основали на одном из
небольших островов оз.Тескоко г.Теночтитлан (Мехико),
ставший их столицей; со временем (с 1376 г.) у них был уже
свой правитель2.
Первоначально ацтеки попали в зависимость от бодее
сильных городов-государств, однако при четвертом ацтекском
правителе, Итцкоатле, они обретают самостоятельность и
около 1434 г. встают во главе так называемого Тройственного
союза, который включал территории, контролировавшиеся
городами-государствами Теночтитлан, Тескоко и Тлакопан.
Хотя члены альянса имели определенную долю самостоятель-
ности во внутренних вопросах, ведущая роль в нем, бесспор-
но, принадлежала ацтекам Теночтитлана, которые в значи-
тельной степени контролировали и направляли его экономи-
ческую, политическую и военную деятельность. К 1519 г.,
накануне Конкисты, главенство Теночтитлана было настолько
явным, что правивший в то время в Теночтитлане Мотекусо-
ма II Младший бесцеремонно мог вмешиваться в наиболее
щепетильную и принципиальную сферу — наследование
власти в Тескоко и Тлакопане.
Если признание факта существования в древнеацтекском
обществе государственной организации является практически
общепризнанным в современной историографии, то конкрет-
ное осмысление специфики древнеацтекского государства
представляет большое разнообразие мнений. Так, с точки
зрения исторического типа государства, имеет место не-
сколько оценок, вытекающих из того, как рассматривается
сущность социальной структуры этого общества. Известно,
что первые европейцы увидели открытый ими мир глазами
человека феодальной Европы. В соответствии с этим полити-
ческая структура древнеацтекского государства строилась по
аналогии с феодальной: «военная» и «теократизированная
аристократия», связанная друг с другом иерархическими от-
ношениями и зависимостями, напоминала феодальных лор-
дов. Многочисленные военные действия, которые вел Трой-
ственный союз в XV в., привел к появлению «верховного се-
ньора» (которого европейцы называли также «императо-
ром») [10, с. 863—878; 33, с. 778, 785—787].
15-4 149 231

Сторонникам феодальной модели древнеацтекского госу-
дарства противостоит гораздо более многочисленная группа
исследователей, сравнивающих его с рабовладельческим ти-
пом, причем в двух основных вариантах — античном и древ-
невосточном.
Первый вариант сформулирован такжь в раннеколониаль-
ную эпоху, когда некоторые авторы, в том числе и отдельные
миссионеры, движимые гуманистическими принципами,
в противоположность своим коллегам-фанатикам, яростно
уничтожавшим остатки, как они считали «сатанинской», язы-
ческой культуры, пытались показать, что аборигенное насе-
ление создало и продемонстрировало миру интеллектуальные
и культурные достижения, не уступающие по значимости
великим открытиям древних обществ Старого Света. Соглас-
но им, у ацтеков существовала такая же классическая древ-
ность, какой для Европы был античный мир. Надо сказать,
что этот взгляд был особенно популярен в период антиколо-
ниальной борьбы, когда ряд ее деятелей считал даже необхо-
димость реставрации некоторых элементов политической
организации доиспанского периода. И в наши дни эта кон-
цепция, несмотря на критику, остается популярной, особенно
среди мексиканских ученых, и до сих пор находятся авторы,
которые полагают, что при наличии каких-то естественных
отличительных признаков древнеацтекское государство мо-
жет быть сравнимо с Римской империей [5, с. 198].
Очень распространенной является точка зрения, проводя-
щая аналогию между ацтекским государством и древнево-
сточными политическими структурами типа древнего Вавило-
на, древнего Ирана и особенно Ассирии: ацтеки прямо опре-
деляются как «ассирийцы Нового Света» [6, с. 253; 17, с. 4; 30,
с. 96, 100], поскольку их государственная политика в некото-
рых своих чертах напоминала ковоассирийскую стратегию и
тактику в отношении покоренных народов.
С такими взглядами тесно связаны и представления о ха-
рактере и силе власти правителя, форме государственного
устройства, политическом режиме. Здесь также сложились
две диаметрально противоположные концепции, сторонники
которых одинаково многочисленны. Для тех, кто считает
древнеацтекское государство «империей» [5, с. 198], совер-
шенно естественно утверждать, что в ней существовала мо-
нархическая власть, точнее, «военно-теократическая» монар-
хия типа восточной деспотии [6, с. 253; 18, с. 42—43; 19, с. 80;
20, с. 36; 21, с. 38; 22, с. 140; 30, с. 133]. Согласно более скеп-
тически и критически настроенным авторам, об «империи» в
собственном смысле слова не может быть речи. Древне-
232

ацтекское государство — это федерация городов-государств
(Теночтитлан, Тескоко и Тлакопан), которая основывалась на
общих военно-политических интересах и необходимости сбо-
ра дани и ни на чем более, так как во всех других отношени-
ях члены ее были автономны [8, с. 189; 14, с. 110; 29, с. 23].
Кстати, возникает совершенно естественный вопрос: разве
эти два столь значительных показателя не говорят сами по
себе о достаточно прочной политической структуре? Разве
для их осуществления нет необходимости в концентрации
власти? Как бы то ни было, даже такой краткий обзор мне-
ний показывает действительное наличие проблемы, связанной
с определением политической структуры древнеацтекского
общества.
Мы исходим из того, что у ацтеков складывалась полити-
ческая организация, сопоставимая с древневосточными дес-
потиями Старого Света. Как считается, причины консолида-
ции деспотической власти на древнем Востоке, в частности в
Месопотамии или Египте, были связаны с необходимостью
упорядочивания и контроля за состоянием системы иррига-
ции. Однако хорошо известно, что в Мексиканской долине не
было системы ирригации, сопоставимой, например, с месопо-
тамской, хотя как таковая она существовала в разных райо-
нах и функционировала весьма эффективно. И все же это не
значит, что нет абсолютно никаких оснований говорить о
складывании в древнеацтекском обществе элементов восточ-
ной деспотии, как утверждают некоторые из исследователей
[24, с. 43—61]. Ведь есть еще одно условие для появления и
формирования деспотического государства — активная за-
воевательная политика. Ярчайший пример подобного пути
формирования дает тот же древний Восток Новоассирийского
периода в Ассирии. Поэтому, как нам кажется, нет никакой
натяжки в утверждении о существовании в древнеацтекском
обществе деспотии восточного типа, поскольку активная во-
енная экспансия ацтеков не подлежит сомнению.
Известно, что к основным чертам восточной деспотии от-
носятся обожествление личности царя и неограниченный
характер его власти. В представлениях подданных сама лич-
ность царя была олицетворением верховной власти. В древ-
неацтекском обществе на вершине социальной лестницы и
вершине власти стоял правитель, носивший древний титул
«тлатоани» (от tlatoa, «говорить», «приказывать»). Подобно
древнеегипетскому фараону, он обладал верховным админи-
стративным, военным и религиозным авторитетом, поэтому
полное название его титула — «Уэи тлатоани» (Huey tlatoani,
«Великий правитель»). Его называли также «Тлакатекутли»
233

(Tlacatecuhtli, «Господин людей»), «Уэи текутли» (Huey
tecuhtli, «Великий вождь»).
Из внешних признаков, характеризующих власть тлатоани
и наиболее явно бросающихся в глаза, следует назвать его
обожествление или по крайней мере наличие такой тенден-
ции. Особенно сильно она стала проявляться при последних
тлатоани. Авторитетные хронисты XVI в., описывая положе-
ние и роль в древнеацтекском обществе его последнего (до
прихода испанцев) правителя Мотекусомы И, отмечали, что
даже чисто внешние признаки обхождения с ним напоминали
обхождение с восточным деспотом. Есть многочисленные
описания придворного церемониала с его продуманной про-
цедурой, персоналом и т.п. (см., например, [1, т. 1, с. 140]).
Еще со времени Мотекусомы I был установлен запрет на
появление тлатоани на людях без особой необходимости. Ес-
ли же такое появление имело место, то оно должно было но-
сить характер исключительного события. За пределами двор-
ца тлатоани обязательно сопровождала свита и охрана из
представителей знати. Обычно тлатоани несли в закрытых
носилках, а если ему приходилось идти пешком, то путь его
устилали богато украшенными циновками. О приближении
правителя Теночтитлана оповещали звуки духовых раковин,
выполнявших роль труб, и все люди, которые находились
в тот момент на его пути, должны были выказывать ему глу-
бокое почтение и покорность — сгибаться в поклоне, падать
на колени. Запрещено было также поднимать глаза, посколь-
ку считалось, что можно умереть, встретившись с ним взгля-
дом.
По представлениям ацтеков, отражавшим характерное для
них образное мышление, от личности тлатоани исходила
опасность, сравнимая с опасностью от соседства со «скорпи-
оном», рядом с ним простой смертный чувствовал себя так,
как если бы он оказался в «крапиве» (на память в связи с
этим приходят аналогичные опасения, существовавшие у
древних египтян в связи с фараоном, имя которого нельзя
было произносить из-за страха напустить порчу и на него, и
на самого себя). Неудивительно, что когда одного индейца
спросили, как выглядел Мотекусома II — тлатоани, правив-
ший в момент прихода испанцев, — тот ответил, что (по вы-
шеизложенным причинам) он никогда его не видел. Это же
подтвердил информатор самого Э.Кортеса, покорителя Мек-
сики, сказав: ему, ^jeßy» тлатоани, не положено его видеть
[3, с. 357; 4, с. 80—81; И, т. 1, с. 41; 13, с. 78; 15; гл. 47, с. 204,
гл. 53, с. 224; 23, с. 79—80; 25, с. 22—23; 37, с. 17]. С тлатоани
связано множество эвфемизмов: его называли «сердце гор»
234

(чем символизировалась твердость характера), «драгоценный
камень», «сердце народа» и т.п. [28, т. 2, кн. 6, гл. 4—16,
19—22].
Как известно, на древнем Востоке наличие в титулатуре
царя имени божества, различных специфических определе-
ний означает введение его прижизненного культа. С персо-
ной же древнеацтекского тлатоани ассоциировались важней-
шие религиозно-идеологические принципы общественного
сознания данного общества. Очевидно также, что в них со-
хранились отголоски религиозных функций типичного вождя
поздней первобытности. Так, подчеркивая связь правителя с
самыми могущественными силами, говорили, что солнце и
земля — «его и отец, и мать». В идеологии этого древнего
общества существовало стремление увязать управление госу-
дарства с общим мировым, космическим порядком: тлатоани
находился в центре земной системы управления, являвшейся
частью всеобщего божественного порядка. Правитель обязан
был обеспечить жизнь земную (отсюда его озабоченность
делами аграрного культа, а также вера подданных в то, что он
способен, например, если потребуется, вызвать дождь), сле-
дить за движением солнца (поэтому обязан заниматься аст-
рономией и астрологией). Появление на свет, жизнь, правле-
ние и смерть тлатоани — весь этот цикл сравнивался с дви-
жением солнца. Он считался символом неразрывного един-
ства ныне живущих людей с их предками, а его связь с под-
данными ассоциировалась с деревом, под тенью которого они
могли укрыться.
Правитель жил вс дворце, примыкавшем к главному храму,
где он появлялся во время религиозного церемониала. При
Мотекусоме И, когда дело шло к открытому обожествлению
тлатоани, его дворец назывался «Дом бога». Погребальный
обряд по случаю смерти правителя также подчеркивал идею
богоподобности покойного, его останки украшали атрибутами
главных древнеацтекских богов, в жертву покойному наряду
с прочими подношениями приносили и людей [6, с. 223—225;
28f т. 2, кн. 6, гл. 11—14]. В соответствии с широко распро-
страненной в древнем мире практикой увековечивания памя-
ти правителей, начиная с эпохи Мотекусомы I (или даже
Итцкоатля, его предшественника) ацтеки стали высекать
изображения своих тлатоани на скале у г. Чапультепек (на
западном берегу оз. Тескоко) [15, гл. 14, 31, 38, 50].
Древнеацтекский тлатоани, как и восточный деспот, имел
власть неограниченную (но, разумеется, только в тех преде-
лах, в каких она не противоречила интересам светской, воен-
ной и жреческой знати, выразителем интересов которой он
235

был) и пожизненную (устранить его было нельзя, разве толь-
ко физически). Однако, утверждая это, необходимо разъяс-
нить весьма специфическую систему наследования, передачи
власти от одного тлатоани к другому. Дело в том, что в Теско-
ко и в Тлакопане, входивших в Тройственный союз, наследо-
вание статуса местного правителя осуществлялось по прямой
линии, от отца к сыну, а в Теночтитлане наследовал брат по-
койного. Но, если сказать, что наследование у ацтеков Тено-
чтитлана было фратернальное (от брата к брату), то это зна-
чит не сказать всего, ибо оно появилось лишь со времени
четвертого тлатоани, Итцкоатля; первые же три правителя
были прямыми родственниками, т.е. второй и третий насле-
довали как сыновья своих отцов.
Один из исторических источников формирование фратер-
нальной системы наследования объяснял тем, что она была
якобы более справедлива: являясь сыновьями одного и того
же отца, все братья покойного имели равные права наследо-
вания, отсюда, пока не исчерпывался их крут, сыновья по-
койного не имели права наследования [37, с. 14]. Это правило
соблюдалось даже тогда, когда у покойного тлатоани имелись
сыновья, вполне способные править государством. И только
когда список братьев исчерпывался (например, никого не
оставалось в живых), наступало время наследования власти
племянниками, т.е. сыновьями правителей предыдущего по-
коления. Объяснение такой системы наследования (явля-
ющейся не столь уж редкой) можно было бы дать, приведя в
качестве параллели так называемое «правило ндугу».
Эта норма наследования права верховной власти суще-
ствовала в средневековых суахилийских политических обра-
зованиях. Суть ее сводится к тому, что верховную власть на-
следовал не сын умершего правителя, а следующий за ним по
возрасту родной или двоюродный брат (по мужской линии).
Но это правило наследования не распространялось на всех
возможных представителей одного поколения правившего
рода (объединяемых термином «ндугу», «родственники»), оно
касалось только трех старших. В дальнейшем титул правителя
переходил к их потомкам, к трем «ндугу» следующего поко-
ления, которые последовательно по возрасту пожизненно
отправляли должность верховного политического главы. Само
«правило ндугу», очевидно, было связано с возрастными ин-
ститутами (каждая возрастная группа представляла собой
группу социально одновозрастных индивидов с одинаковыми
обязанностями и вытекающими из них правами).
Нормы, аналогичные «правилу ндугу», были известны и в
культурах древней Южной Аравии (откуда, очевидно, суахили
236

их и заимствовали; подробнее см. [2, с. 38—48]). Однако такая
параллель между суахилийским «правилом нгдугу» и древ-
неацтекской системой наследования срабатывала бы в пол-
ном объеме лишь в том случае, если бы у ацтеков более
поздняя норма передачи верховной власти от отца к сыну не
предшествовала более ранней, фратернальной («правило нду-
гу»). Поэтому, очевидно, причины изменения системы насле-
дования власти тлатоани в Теночтитлане имели конкретно-
исторические корни. Сложившись в эпоху тлатоани Итцкоат-
ля, эта система наследования была проявлением компромисса
между двумя соперничавшими группами знати, претендо-
вавшими на власть. В это же время в результате такого ком-
промисса возникла и должность второго лица в государстве,
так называемого сиуакоатля (см. ниже). Тем не менее из-за
специфики системы наследования, сложившейся в Теночтит-
лане, появилось даже мнение о ней как о «неопределенной».
Более того, эта «неопределенность» была якобы чревата
опасностью жестокого противоборства в периоды между-
царствия [27, с. 75—78]. Хотя полностью отрицать это обстоя-
тельство нельзя, однако, несмотря на всевозможные преврат-
ности, которые сопровождали приход к власти нового тлатоа-
ни (и о них историкам известно), все одиннадцать ацтекских
правителей были представителями одного и того же рода,
который назывался «правящий род» (ацт. tlatocatlacamecayotl
[7, с. 491]; см. также примеч. 2). Отсюда можно даже говорить
о чем-то вроде династии.
Во всех случаях тлатоани назначал своего преемника в со-
ответствии с существующими правилами. Правда, подтверж-
дали этот выбор через специальную процедуру, фактически
являвшуюся юридическим закреплением права тлатоани. Но-
вый тлатоани проходил сложный ритуал интронизации, пред-
ставлявший совокупность разных процедур — военных, рели-
гиозных, светских, восходивших еще к тольтекской культуре,
предшественнице ацтекской, чем подтверждается непрерыв-
ность месоамериканской культурной традиции. Неким завер-
шением многодневного ритуала интронизации был специаль-
ный праздник, для проведения которого астрологи выбирали
специальный день с благоприятным знаком [37, с. 18; 28, т. 2,
кн. 2, с. 324]. На нем присутствовали правители подконтроль-
ных городов и районов, а также гости из независимых регио-
нов. Согласно источникам, свое восхождение на престол но-
вый тлатоани обязательно должен был отметить военным
походом, причем часть добычи которого жертвовалась богам.
Если учесть, что война для ацтеков была достаточно обычным
делом, то устроить особый поход нового тлатоани не состав-
237

ляло труда. Так религиозная идеология была непосредственно
связана с тактическими и стратегическими военно-политиче-
скими делами государства.
Вторым по важности человеком в государстве одно время
был носитель титула «сиуакоатль» (Cihuacoatl, «женщина—
змея»). Сиуакоатль — это хтоническое божество, богиня-
покровительница г.Колуакана, а титул «сиуакоатль» носил ее
главный жрец. Колуакан (ныне Сан-Франциско Колуакан,
пригород Мехико) в это время был одним из последних со-
хранившихся центров тольтекского культурного влияния
(после ухода самих тольтеков как народа с исторической аре-
ны). Вожди этого города считались находящимися в родстве с
правителями тольтеков. Ацтеки как недавние пришельцы-
варвары в Мексиканскую долину сочли необходимым, дабы
подняться в глазах соседей, пригласить к себе в вожди
(правители) человека, каким-то образом связанного с прави-
телями Колуакана. Согласно официальной древнеацтекской
традиции, еще в период длительных странствий ацтеков в
поисках земли, обещанной их племенным богом Уитсило-
почтли, они посетили Колуакан. В этом древнем городе остал-
ся якобы один из ацтеков по имени Опочтин. Он женился
здесь на женщине благородных (т.е. тольтекских) кровей. От
этого союза родился Акамапичтли, который в 1376 г. и стал
основателем ацтекской династии, соединив в себе ацтекскую
и тольтекскую кровь [15, с. 33—34]. Одновременно в ацтек-
ском пантеоне появились и эта богиня, и, соответственно,
жречество, обслуживающее ее культ.
После образования Тройственного союза титул «сиуако-
атль», а также носитель его получили военную и администра-
тивную функции наряду с сохранением религиозной. Его
оформление было связано с началом социального расслоения,
с тенденцией к усилению роли Теночтитлана в Тройственном
союзе, формированием фратернальной системы наследования
статуса тлатоани. Тогда в результате упорного противобор-
ства за власть между двумя наиболее сильными ветвями
семьи тлатоани и появился светский титул «сиуакоатль», но-
ситель которого считался правой рукой тлатоани. Немало-
важное значение имело и то обстоятельство, что жрецом бо-
гини Сиуакоатль в это время был выдающийся персонаж
древнеацтекской истории по имени Тлакаэлель, которого
часто (но не всегда справедливо) называют отцом всех преоб-
разований в этом обществе на протяжении многих десятиле-
тий XV в. В результате такого противоборства Тлакаэлелю и
его потомкам достался пост лишь второго человека в госу-
дарстве, связанный с титулом «сиуакоатль», который, однако,
238

наследовался по прямой, от отца к сыну, и, следовательно,
оставался в рамках одной семьи.
Хотя сиуакоатля традиционно называют вторым человеком
в государстве, чем-то вроде соправителя тлатоани, историче-
ская картина будет не вполне объективная, если не сказать,
что определенная часть исследователей скептически относит-
ся к этому статусу и посту. Скорее всего, наиболее полные
источники, характеризующие его [15; 32], восходят к общему
документу (ныне утраченному), автором которого мог быть
потомок самого Тлакаэлеля или по крайней мере кто-то из
родственно с ним связанных лиц; в других же источниках
информации о месте и роли сиуакоатля фактически нет.
С нашей точки зрения, даже если и имеется доля истины
в только что приведенных рассуждениях, появление стату-
са сиуакоатля в системе древнеацтекской высшей власти
не исключено, а в какой-то степени и закономерно. Обраще-
ние к мировой истории свидетельствует о необходимос-
ти такого поста. Например, у Хаммурапи был постоянный
главный советник, которому он в случае необходимости мог
делегировать часть своих властных полномочий; поэтому нет
никаких оснований отказывать в возможности существова-
ния подобного лица в древнеацтекском обществе и государ-
стве.
Сиуакоатль считался чем-то вроде «вице-короля», как за-
метил один из исследователей, а точнее, видимо, «вице-
тлатоани»: выполнял функции тлатоани, когда тот отсутство-
вал (например, был в походе), когда после смерти правителя
новый еще не получил власть (в пределах нескольких дней),
проводил совет по выборам (в соответствии с описанными
выше правилами наследования) нового тлатоани, занимался
распределением норм дани и контролем за ее сбором, мог,
как и тлатоани, приговорить к смерти любого преступника.
Словом, в его руках, несмотря ни на что, была сосредоточена
значительная хозяйственная, юридическая и администра-
тивная власть. Хотя в делах, связанных с религиозным куль-
том, тлатоани выполнял важнейшую роль и участвовал непо-
средственно в самых значительных обрядах, повседневный
контроль за храмами осуществлял именно сиуакоатль. Явля-
ясь одним из первых лиц в государстве, сиуакоатль имел ред-
кую привилегию: ходить во дворце тлатоани в обуви (всем
остальным это было запрещено). Он, как и тлатоани, считался
находящимся под особым покровительством божества. Итак,
если верить авторитету источника, сиуакоатль —- это «гран-
диозное имя, завещанное богами» [15, гл. 48, с. 208], а его
носитель, если следовать за выводом одного из исследовате-
239

лей, был тем же в государстве, что и «великий визирь» на
Востоке [5, с. 200].
Однако такая полнота и широта власти у сиуакоатля были
не всегда. Наиболее благоприятный период для ее осущест-
вления связан с первым сиуакоатлем Тлакаэлелем. Его же
потомки и наследники в лице Тлилпотонки, Тлакаэлеля II и
Тлакотцина постепенно и неумолимо отодвигались в тень
властью тлатоани, потеряв со временем то величие, какое
связывалось с этим титулом при Тлакаэлеле. И хотя, оценивая
роль Тлакотцина, сиуакоатля Мотекусомы II в период испан-
ского завоевания, его называют «военачальник», «управи-
тель» [15, гл. 53, с. 222], это совсем не значит, что тот по силе
власти мог конкурировать с тлатоани. Есть даже мнение, что
к началу испанского завоевания тлатоани оставил сиуакоатлю
лишь некоторые гражданские функции [18, с. 43] и он играл
уже второстепенную роль [35, с. 220]. И хотя в 1528 г., через
несколько лет после казни тлатоани Куаутемока, органи-
зовавшего отчаянное сопротивление ацтеков испанцам, кон-
кистадоры и сделали последнего сиуакоатля, упоминавшегося
Тлакотцина, ацтекским тлатоани, это было уже вне традиций:
семья сиуакоатля не могла претендовать на власть тлатоани.
Наряду с сиуакоатлем к высшему уровню власти принад-
лежал и так называемый Совет четырех, получивший такое
название в литературе по числу его членов. Он состоял из
высших военных чинов, и его появление обычно связывают с
именем тлатоани Итцкоатля и временем формирования Трой-
ственного союза. В источниках нет полного единодушия от-
носительно перечня воинских званий и чинов, какие имели
члены Совета четырех. Чаще называются тлакочкалкатлъ,
тлакатекатль, есуауакатль и тлилланкалки, причем первые
два упоминаются почти во всех источниках, а два последних
могут в них и не совпадать [15, гл. 11, с. 72; 28, т. 2, кн. 8,
с. 316; 11, т. 1, с. 96]. Определенно высшими чинами были
тлакатекатль и тлакочкалкатль.
Титул «тлакатекатль» (tlaccatécatl, от tlacatl, «человек», и
tequi, «бить», «ударять», предполагаемый перевод — «чело-
век-боец») носил всякий будущий тлатоани начиная с эпохи
правителя Чимальпопока. Пожалуй, более высокого военного
чина просто и не было, и тлакатекатль соответствовал, таким
образом, понятию высшего командира.
Тлакочкалкатль (tlacochcâlcatl, от tlacochtli, «движущееся
копье», «дротик», и calli, «дом», отсюда предполагаемый пе-
ревод — «глава дома дротиков», «тот, кто из дома дротиков»)
отвечал за состояние вооружения и достаточное количество
его в армии.
240

Если о тлакатекатле и тлакочкалкатле можно представить
хотя бы эту недостаточно полную информацию, то еще
меньше ее в отношении следующих двух чинов в Совете че-
тырех — есуауакатле и тлилланкалки.
Есуауакатль (yezhuahuâcatl, от eztli, «кровь» и huahuaca,
«царапать», «ранить», предполагаемый перевод — «кровь
проливающий») и тлилланкалки (tlillancalqui, от tlilli, «сажа»,
«чернота», и саШ, «дом», предполагаемый перевод — «хозяин
дома мрака», что, очевидно, имеет отношение к заупокойному
культу и ритуалу по погибшим воинам) не имеют в источни-
ках развернутой характеристики своих воинских званий, из
чего, вероятно, следует, что они по значению уступали двум
первым лицам в Совете четырех.
Члены Совета четырех имели, кроме того, и традиционный
титул высокого должностного лица, титул «текутли» (tecuhtli,
«господин», отсюда;* например, тлакатекатля называли тлака-
текатль текутли). Эти высшие четыре чина носили специ-
альные одеяния и прически, отличавшие их от всех осталь-
ных.
В Совет четырех входили самые близкие родственники
тлатоани, и они составляли, таким образом, круг его ближай-
ших советников. Никакого серьезного дела тлатоани не пред-
принимал, предварительно не посоветовавшись с ними. По-
скольку в Совете четырех состоял потенциальный претендещ1
на власть тлатоани, носивший, как уже отмечалось, титул
«тлакатекатль», то он, когда занимал место умершего прави-
теля, назначал нового члена Совета четырех на освобо-
дившееся место, причем обязательно из своих ближайших
родственников3. Следовательно, право членства в Совете че-
тырех сохранялось за родом правителя (а возможно, за его
большой1 патриархальной семьей), но и здесь, как мы видим,
не было прямого наследования от отца к сыну. Такая струк-
тура самого близкого к тлатоани органа создавала условия
бдительного контроля его членов друг за другом и способ-
ствовала устранению возможности узурпации власти.
Важнейшей функцией Совета четырех были и выборы но-
вого тлатоани (с учетом правил и норм наследования власти,
о которых говорилось выше). Именно Совет четырех, к кото-
рому в это время присоединялся сиуакоатль, называл офици-
альное имя очередного правителя Теночтитлана. По случаю
прихода к власти нового тлатоани созывался своего рода
большой совет государства, народное собрание (куда входили
военные чины, вожди, главные жрецы, старейшины и др.);
его участники имели право лишь формального подтверждения
и ставились, таким образом, Советом четырех перед свер-
16 149 241

шившимся фактом. И хотя есть сообщение, что в связи с
этим проводилось даже голосование [37, с. 14], оно, видимо,
означало, как выразился один из исследователей, лишь под-
тверждение решения, принятого «во внутренних покоях» [27,
с. 76].
Безусловно, высшим авторитетом обладал тлатоани, кото-
рый вместе с сиуакоатлем и Советом четырех составлял
самую вершину всей пирамиды власти. Имелись и другие
центральные органы, которые специализировались на вы-
полнении самых разных функций — военных, религиозных,
экономических, идеологических и др., причем, что характер-
но для древнего общества, они были одновременно и суда-
ми, где рассматривались дела определенных категорий насе-
ления.
Прежде всего существовал особый военный совет. Следует
сказать, что первоначально военные функции выполнял Со-
вет четырех, образованный, как уже отмечалось, еще при
тлатоани Итцкоатле, однако ко времени Мотекусомы II для их
осуществления сформировался специальный военный совет.
Согласно источникам, во дворце тлатоани было особое поме-
щение, называвшееся Текиуакакалли (Tequihuacacalli, «Дом
командиров») или Куаукалли (Cuauhcalli, «Дом орла»: орел
символизировал войну и воина). В нем заседали «высшие
командиры» (терминология источника), рассматривая все свя-
занное с войной, а также некоторые наиболее важные дела,
касавшиеся судьбы государства. Председателем этого совета
был «высший командир» в чине тлакочкалкатля [28, т. 2, кн. 8,
с. 311; И, т. 1, лист 68—69].
Собственное помещение во дворце занимал Текпилкалли
(Tecpilcalli, «Дом сыновей знати»). Мы не располагаем под-
робной информацией о деятельности и функции этого совета,
или собрания знатных; известно лишь, что ему были подсуд-
ны знатные, совершившие прелюбодеяние [28, т. 2, кн. 8,
с. 310].
Большими судебными функциями обладал совет, называв-
шийся Теккалли или Теккалко (Teccalli, Teccalco, «Дом зна-
ти»), где заседали судьи, рассматривавшие наиболее сложные
гражданские дела, в том числе и простолюдинов [28, т. 2,
кн. 8, с. 310, 318].
Функционировал и суд Тлакшитлан (Tlacxitlan, «y ног»?). В
его состав входили 13 знатнейших лиц, имевших высокий
титул «текутли»; с ними тлатоани советовался по наиболее
важным правовым вопросам. Этот совет считался высшим
судом знати и мог приговорить виновного к смерти. Возглав-
лял этот совет сиуакоатль [28, т. 2, кн. 8, с. 318].
242

Казначейский совет занимался контролем за состоянием
сбора дани и давал об этом отчет тлатоани. Он имел специ-
альное помещение во дворце, так называемый калпишкакалли
(calpixcacalli, от calpixqui, «тот, кто отвечает за дом»; калпиш-
ки — сборщики дани, ответственные также за ее сохранность
в специальных складах; саШ, «дом»; таким образом, перевод
слова «калпишкакалли» — «дом калпишков», т.е. сборщиков
дани). Этот совет наряду с прочим рассматривал дела казно-
крадов и нерадивых чиновников, приговаривая их, как прави-
ло, к смерти [28, т. 2, кн. 8, с. 312—313].
При главном храме Теночтитлана находился центр ац-
текского жречества, во главе которого стоял жрец, носивший
титул «теотекутли» (teotecuhtli, от teotl, «бог», и tecuhtli,
«господин»). Кроме чисто профессиональных задач он рас-
сматривал дела и выносил приговоры тем жрецам, которые
нарушили профессиональные правила или совершили пре-
ступления.
Когда речь заходит о древнеацтекском государстве, нельзя
обойти вниманием принципиальный вопрос о соотношении
власти всех членов Тройственного союза — Теночтитлана,
Тескоко и Тлакопана. Тройственный союз явился итогом
борьбы Тейочтитлана и Тескоко против Тлакопана, где жил
народ тепанеков, одно время господствовавший в Мексикан-
ской долине. После уничтожения гегемонии тепанеков по-
следние не были устранены полностью: их столица была пе-
ренесена в небольшой город Тлакопан, который пошел на
создание союза со вчерашними врагами — Теночтитланом и
Тескоко.
Первоначально после образования Тройственного союза
каждый из его членов имел определенную власть на подкон-
трольной территории. Сохранили они древнейшие титулы,
какие они носили еще до образования Тройственного союза:
правитель тепанеков Тлакопана имел титул «тепанекатль те-
кутли» (tepanecatl tecuhtli, «господин тепанеков»), правитель
Тескоко — «аколуа текутли» (acolua tecuhtli, «господин ако-
луа», «аколуа» — название тескоканцев как народа в истори-
ческих документах), а правитель Теночтитлана — «колуа те-
кутли» (colua tecuhtli, «господин колуа», подтверждая, что
истоки правящей династии ацтеков, идущей от Акамапичт-
ли, — в Колуакане, столице народа колуа). Однако позже,
когда к эпохе Конкисты главной политической силой в Трой-
ственном союзе становятся ацтеки, меняется и суть союза,
дающая повод для утверждения, что само название «Трой-
ственный союз» не совсем подходит для того государства,
которое сложилось в Центральной Мексике перед испанским
16-2 149 243

завоеванием [35, с. 189]. Центром сосредоточения власти стал
Теночтитлан, а главным ее субъектом — тлатоани, носивший,
как уже указывалось выше, титул «Уэи тлатоани». Если срав-
нить этот титул с титулом «колуа текутли», то отчетливо ви-
ден разрыв с родовой традицией и определенной этнической
принадлежностью: Уэи тлатоани («Великий тлатоани») был
уже тлатоани не только колуа. Да и эвфемизмы, о которых
говорилось при характеристике сущности власти тлатоани,
подтверждают его разрыв с узко региональным характером
власти.
Однако это не значит, что произошло полное упразднение
всей прежней структуры управления, основывавшейся на
идее Тройственного союза. Напротив, она сохранилась и
служила своеобразным дополнением и оформлением власти
деспота в лице тлатоани. К тому же роль двух союзников
Теночтитлана никогда не была одинаковой. Тескоко сначала
занимал достаточно прочное положение в Тройственном сою-
зе, хотя в источниках и встречаются данные о том, что
Тескоко никогда не был могущественнее Теночтитлана. На-
кануне же Конкисты, как мы отмечали выше, эта власть была
таковой, что тлатоани Мотекусома II смог сделать вождем
тескоканцев своего ставленника; это вызвало в городе раскол
и сыграло отрицательную роль в судьбе самого Теночтитлана,
когда пришли испанцы.
Политическая же роль Тлакопана с самого начала была не-
значительной. Даже в завоеваниях, важнейшей стороне дея-
тельности государств Тройственного союза, он играл наи-
меньшую роль, выполняя, например в период проведения
военных действий, лишь интендантские функции. Поэтому и
дани Тлакопан в сравнении с Тескоко и Теночтитланом полу-
чал в два раза меньше [37, гл. 9]. Незначительное положение
Тлакопана связано с тем, каким образом он стал членом
Тройственного союза (см. выше), представлявшего по сути
интересы побежденных тепанеков, объединившихся вокруг
него. Так как Тлакопан стал тепанекским центром лишь в
рамках Тройственного союза, хорошо известны лишь четыре
его правителя, находившееся у власти только со времени об-
разования этого альянса, причем все четверо были родствен-
но связаны с правителем Теночтитлана и правили с его одоб-
рения.
К началу испанского завоевания в структуре и практике
Тройственного союза многое потеряло первоначальный смысл
и приобрело чисто символический или ритуальный характер.
По-прежнему официальная процедура предполагала, что пра-
вители всех трех государств — членов Тройственного союза
244

признавали друг друга в случае прихода к власти в своих го-
родах. Например, правители Тескоко и Тлакопана принимали
участие в ритуале интронизации нового тлатоани Теночтит-
лана, а правителю Тескоко полагалось даже водружать во
время этого ритуала диадему на голову нового владыки, де-
лать ему напутствия в форме особых торжественных поуче-
ний и др. [15, гл. 39, с. 178]. Члены Тройственного союза пе-
риодически, один раз в 80 дней, должны были собираться в
Теночтитлане для обсуждения и согласования некоторых
важных действий или дел; при этом правители Тескоко и
Тлакопана прибывали со своим окружением, вождями мень-
шего ранга, что в целом представляло, видимо, достаточно
внушительное зрелище. Поводом для такого сбора в Тено-
чтитлане могло быть и празднество, связанное с приходом к
власти нового тлатоани. Но, если Теночтитлан фактически
определял систему наследования в Тескоко и Тлакопане, то
последние не имели ровно никакого влияния на то же самое
в Теночтитлане. Поэтому, по нашему мнению, нельзя согла-
ситься с утверждением, что накануне испанского завоевания
власть в Тройственном союзе принадлежала совету, объеди-
нявшему правителей Теночтитлана, Тескоко и Тлакопана,
поочередно собиравшихся в каждом из трех городов-учреди-
телей [8, с. 218]. Реальная история Тройственного союза не
соответствует такому утверждению.
Формально Тройственный союз пережил и приход испан-
цев: он закончил свое существование в 1525 г., когда
Э.Кортес во время похода в Гондурас убил тогдашних прави-
телей всех трех городов, заподозрив их в измене.
Территориальное деление — необходимое условие суще-
ствования и функционирования государственной власти, по-
скольку оно зыражает ее специфические особенности в ка-
честве публичной власти, которая не совпадает непосред-
ственно с населением. Территориальная структура обеспечи-
вает связь органов власти ç населением в центре и на местах.
Как же обстояли в этом отношении дела в Тройственном со-
юзе?
В результате социально-политической эволюции Трой-
ственного союза образовалась своеобразная система государ-
ственно-территориального устройства, где можно выделить
несколько уровней, роль и значение которых были различ-
ными.
Наиболее широкий и общий уровень — это собственно
государство Тройственный союз. В территориальном отно-
шении к 1519 г. оно было разделено на 38 частей, кото-
рые, согласно источникам, исследователи обычно называют
16-3 149 245

«провинциями», которые на деле соответствовали этниче-
ским территориям, небольшим государствам или племенным
структурам, поставленным Тройственным союзом под свой
контроль. В свою очередь, провинции были разделены
на более мелкие структуры, или уровни, — города, селения
(по мнению ряда исследователей, их количество достигало
500); самый низовой слой в системе управления занимала об-
щина.
Естественно, встает вопрос о месте в этой структуре
Тескоко и Тлакопана. В момент создания Тройственного сою-
за отражением политических и территориальных интересов
его учредителей стало следующее распределение сфер влия-
ния: Теночтитлан контролировал земли на севере и юге Мек-
сиканской долины (это была так называемая мешикатлалли;
mexicatlalli, «земля мешиков», ацтеков), Тескоко — на восто-
ке, Тлакопан — на западе. Однако поскольку к 1519 г. влия-
ние, роль и функции Тройственного союза существенно из-
менились по сравнению с первоначальным периодом, изме-
нилась и геополитическая ситуация: в то время как Тескоко и
Тлакопан более или менее сохранили свое влияние в озна-
ченных местах Мексиканской долины, Теночтитлан, ставший
лидером, поставил под свой контроль практически все ново-
обретенные земли вне долины. Поэтому Тройственный союз
уже по праву можно назвать государством Мешикайотль
(Mexicayotl, «власть мешиков», ацтеков).
Земли отдельных народов, племен, городов-государств, ко-
торые Тройственный союз ставил под свой контроль, были
основой территориального деления государства и составляли
своего рода провинции. Такие земли, пределы которых обыч-
но совпадали с их границами до включения в Тройственный
союз и соответствовали территории определенных этносов,
имели главный городской центр — тлайакатлъ (tlayacatl, от
yacatl, «hoc» или «острие» в смысле: «ведущий», «идущий
впереди»). Во главе такого города как центра определенной
территории стоял правитель, который, кроме того что считал-
ся местным вождем, в рамках структуры древнеацтекского
государства носил титул «текутль» («господин»), какой обыч-
но имели самые высокие чины. Таким образом, ранее незави-
симые местные правители в определенном отношении пре-
вратились в чиновников высокого ранга в рамках структуры
государственного управления Тройственного союза.
Однако такая характеристика структуры управления на
данном уровне является лишь общей и в некотором отноше-
нии обобщенной. В действительности политика и государ-
ственный контроль со стороны Теночтитлана и Тройственно-
246

го союза в отношении этих провинциальных территории,
новых покоренных земель и населяющих их народов были
разными. Они зависели от того, как конкретно были присое-
динены земли, кто был противник, каково было экономиче-
ское значение новых территорий, насколько близко они рас-
полагались к метрополии, т.е. к Мексиканской долине. Поли-
тика в данном вопросе менялась в зависимости от историче-
ского периода и конкретной ситуации: либо открытое при-
нуждение, либо гибкие формы во взаимоотношениях с этими
территориями.
Действительно, внимательный анализ данных свидетель-
ствует, как это ни кажется удивительным, особенно в свете
традиционных представлений об аморфности «древнеацтек-
ской империи», что ацтеки и Тройственный союз на деле
использовали хорошо известный принцип divide et impera —
«разделяй и властвуй». Фактическое наличие этого принципа
в политике Тройственного союза было отмечено еще ранне-
колониальными авторами и зафиксировано в источниках.
Принцип «разделяй и властвуй», ставивший, как известно,
разные районы и народы в неравное по отношению к центру
положение, а значит, и порождавший между ними раздоры,
проявлялся в политике Тройственного союза сразу же по
овладении той или иной территорией. Так, «если народ сда-
вался без сопротивления», то в его обязанности по отноше-
нию к Теночтитлану в экономическом плане входила только
выплата дани, налагаемой победителями. Более того, в иных
случаях это была даже не дань, а система даров, .какие обыч-
но преподносили тлатоани Теночтитлана представители этих
земель [31, с. 561, 562]. В социально-политическом плане по
отношению к покоренным народам проводилась в этом слу-
чае политика патроната, т.е. покровительства и защиты
от соседей. Тройственный союз мог сохранить и обычно со-
хранял прежних правителей, не трогал их земли, не покушал-
ся на обычаи народа, на традиционную административную и
гражданскую власть. Отказ от сбора дани в определенные
периоды и награждение правителей недавно покоренных
народов, если они сами принимали участие в военных дей-
ствиях на стороне Тройственного союза, также были формой
проявления гибкости политики Теночтитлана по отношению к
провинции. Местные правители могли получить значитель-
ный военный чин, за исключением самого высокого.
Конечно, такое положение было не у всех народов вновь
покоренных земель. И уж тем более оно не было таковым в
случае упорного сопротивления или, что хуже, бунта против
власти Тройственного союза. Покорив упорно сопротивляв-
16-4 149 247

шийся район или подавив восстание, победители «отбирали
правителей и чиновников, которые станут управлять провин-
цией, но не из местных, а из тех, кто их завоевал« [28, т. 2,
кн. 8, с. 317]. Утверждался военный правитель, который назы-
вался куаутлатоа (cuauhtlatoa, «правитель-орел»; орел —
один из символов военной принадлежности его носителя).
Правда, в некоторых местах в зависимости от конкретных
обстоятельств эти куаутлатоа назначались в качестве
«военных губернаторов» наряду с сохранением местными
правителями своего положения. Тяжелы были и экономиче-
ские последствия для усмиренных жителей восставших райо-
нов. Тех, кого брали силой, называли текитинтлакотле
(tequitintlacotle, «выплачивающие дань, как рабы» [31, с. 592;
12, с. 371]. К ним направляли постоянного «губернатора»
(«управителя»), сборщиков налогов, которые командовали
«покоренными сеньорами» и их людьми. Поскольку положе-
ние усмиренных восставших было очень тяжелым, о них го-
ворили, что они «с восхода и до захода солнца работали там,
где им приказывали» и если «что-нибудь находили в их до-
ме», то все отбирали [31, с. 591, 592].
В том случае, если восстание сопровождалось особенно
упорным сопротивлением, если интересам Тройственного
союза при этом наносился очень тяжелый урон, то ацтеки
действовали беспощадно: вождя восставших приговаривали к
смерти, его жену и детей доставляли в Теночтитлан как плен-
ников, его подданных, захваченных в бою, приговаривали к
смерти через жертвоприношение, а главный город сжигали
[11, т. 1, с. 95]. После этого на оставшихся в живых наклады-
валась двойная дань, их представителей отправляли во дворец
тлатоани, где те проходили процедуру «поедания земли»
(особая форма клятвы, состоявшая в том, что дававший ее
касался пальцем земли, а затем своих губ), которая закрепля-
ла их зависимое положение от Теночтитлана.
В результате такой политики Тройственного союза созда-
вался своеобразный баланс местного и центрального управ-
ления, совершенно необходимый для эффективного функ-
ционирования государства. Многие местные правители, со-
хранившие большинство своих прав, продолжали считать
себя владыками в собственных землях. Такие автономные
образования в рамках Тройственного союза раннеколониаль-
ные источники называли на европейский лад либо «сеньо-
рами» (т.е. местными вождями), либо «республиками». Отсю-
да ведут свое происхождение и многочисленные раннеколо-
ниальные «списки правителей» (tlatocaâmatl) различных рай-
онов древнеацтекского государства, отсюда и тяжбы в коло-
248

ниальный период между их потомками о границах владений
на основе еще доиспанских границ.
Дворы местных правителей в миниатюре повторяли двор
тлатоани Теночтитлана, хотя, например, передача власти оче-
редному правителю проходила в соответствии с локальными,
региональными традициями, а не обязательно копировала
порядок наследования, какой был в Теночтитлане. Тлатоани
обычно не вмешивался в эти дела за исключением значитель-
ных случаев и особо важных районов (вспомним хотя бы
влияние Мотекусомы II при избрании нового правителя
Тескоко). Однако для правителей большинства подконтроль-
ных Тройственных союзу районов было обязательным их
утверждение в Теночтитлане. Это должно было означать, что
новый правитель пришел к власти на законных основаниях (в
противном случае утверждения могло и не последовать) [37,
гл. 9] и признавал свою зависимость от Теночтитлана. В од-
ном из архивных документов раннеколониального периода
(1532 г.) отмечалось, что, подобно тому как до прихода испан-
цев местные правители прибывали в Теночтитлан за утверж-
дением своих прав, так и при испанцах индейские вожди
стали обращаться за тем же к оидорам [36, с. 511], представи-
телям колониальной администрации.
О зависимости местных правителей от Теночтитлана сви-
детельствует и то, что либо они сами, либо их сыновья опре-
деленное время должны были проводить в столице при дворе
тлатоани. Как отмечают источники, все «сеньоры», подчинен-
ные Теночтитлану, имели в городе свои дома, в которых жили
подолгу (исключение составлял только «сеньор» Тескоко);
поэтому в городе было много красивых и богатых домов [23,
с. 81—82; 13, с. 75]. Пребывание здесь самих вождей, особен-
но их сыновей, было и формой заложничества. Правда, сыно-
вья местных правителей могли приобщиться здесь и к выс-
шим знаниям (светским, религиозным, военным), какие в то
время могла предложить им столица, средоточие всего самого
знаменательного в Тройственном союзе. Из их числа при
Мотекусоме II была создана почетная «гвардия» из 600 чело-
век (с 3—4 слугами у каждого). Все они жили частично на
свои средства, частично за счет кормления при дворе.
Местные правители обязаны были присутствовать в Тено-
чтитлане при самых важных событиях и торжествах: при
похоронах тлатоани, интронизации нового, по случаю воен-
ной победы и др.
Таким образом, центр не стремился упразднить или аннек-
сировать мелкие местные этнополитические образования,
лишить их правителей власти, если они смирялись перед си-
249

лой оружия Тройственного союза. Напротив, отстранение от
власти, а тем более казнь правителей происходили только
тогда, когда имелись очень веские на то основания. Местные
правители, наряду с тем что они считались вождями соб-
ственных народов, становились и частью административного
аппарата государства Тройственного союза. В одних случаях
их власть в собственных землях была почти полной, в других
к ним из Теночтитлана направлялись специальные «губерна-
торы», а также более мелкие чиновники (к примеру, сборщик
налогов), роль которых при этом все более повышалась.
Более низкий уровень управления составлял древнемекси-
канский город, который в истории Мексиканской долины
претерпел эволюцию. Если, например, при тольтеках и ранее
город был прежде всего религиозным центром, то позже он
становится и социально-политическим центром, которому
подчинялась и с которым была связана округа не только на
основе религиозных дел, но и общих социально-эконо-
мических и политических проблем, решаемых ее жителями.
Сам город, прежде всего крупный, имел свою структуру и
состоял из нескольких частей, соответствовавших накануне
Конкисты административным единицам. Проследить развитие
городской структуры можно прежде всего на примере Тено-
чтитлана. Когда ацтеки только прибыли в долину, они состав-
ляли семь родов. Каждый из этих семи родов традиционно
называется (в том числе и в источниках) калыгулли (calpulli,
«объединение домов»), что не совсем точно, ибо этим словом
определяется (более справедливо и точно) древнеацтекская
община (также претерпевшая эволюцию). Как бы то ни было,
около 1345 г., т.е. вскоре после основания Теночтитлана, на-
считывалось уже 15—20 кальпулли, а к моменту испанского
завоевания в городе с населением 150—200 тыс. человек было
уже от 60 до 100 общин-кальпулли (по разным данным). Та-
ким образом, происходило совершенно очевидное увеличение
и населения, и количества кальпулли (в том числе и путем их
дробления), в которые оно было объединено. Однако одно-
временно с этим происходило утверждение и развитие друго-
го принципа разделения города — территориально-админист-
ративного, опиравшегося и учитывавшего также и общины-
кальпулли. В этом отношении первым и наиболее общим де-
лением Теночтитлана было разделение его на две историче-
ские части — Теночтитлан и Тлателолько (город-спутник, ко-
торый совсем ненамного был моложе Теночтитлана и кото-
рый с 1473 г. стал частью ацтекской столицы). Собственно
Теночтитлан делился на четыре части: Теопан и Майотла —
на юге и Куэпопан и Атсакуалпа — на севере. Каждая из
250

этих частей имела свои административные центры и храмо-
вые комплексы. Так, источники упоминают специальные дома
уэуэкалли (huehuecalli, «дом старейшин»), где находились гла-
вы (исп. «каудильо») каждого из этих четырех частей Тено-
чтитлана. Уэуэкалли были тесно связаны с дворцом тлатоани,
олицетворявшим в этом городе государство, и выполняли по-
литические, религиозные и военные функции.
Наряду с четырьмя частями Теночтитлан делился еще на
более мелкие районы (20), а затем и на упоминавшиеся выше
60—100 общин-кальпулли. Кроме понятия «кальпулли» в ис-
точниках и научной литературе используются понятия
«чинамитль» и «тлашилакалли» (chinamitl, tlaxilacalli), перево-
ды которых соответствуют слову «квартал». Внимательный
анализ их употребления показывает, что словом «кальпулли»
обычно определялась традиционная община, в то время как
слова «чинамитль» и «тлашилакалли» использовались в ка-
честве понятий, характеризующих территориальную принад-
лежность. Значит, жители города, являясь членами опреде-
ленной общины-кальпулли, жили в тлашилакалли, т.е. кварта-
ле, чаще того же названия, что и община-кальпулли. Таким
образом, чинамитль, или тлашилакалли, — это единица внут-
ренней административной территориальной организации, в
то время как кальпулли говорит о принадлежности к опреде-
ленным традиционным общинам, члены которых связаны в
том числе и выполнением общих ритуалов. Следовательно,
этими тремя понятиями обозначались разные стороны одного
и того же социального явления, а именно общины, в том ее
виде, в каком она существовала накануне Конкисты. Каждый
квартал имел определенную автономию в хозяйственных де-
лах, внутреннем управлении, религиозных вопросах. Являясь
же хозяйственной единицей, квартал нес ответственность за
выполнение повинностей перед государством и внутренний
мир в нем. Каждый из 20 районов города (а значит, и все
общины, входившие в ее состав) располагал своим арсеналом,
а мужчины, жившие на ее территории, составляли отдельную
войсковую единицу.
Если обратиться к другим городам, то их структуры будут
во многом сходными, хотя, конечно, Теночтитлан — особый
случай и в отношении численности населения, и в отношении
той политической роли, какую он играл в государстве. Теско-
ко, второй по значимости город в Тройственном союзе, со-
стоял из 6 кварталов, которые, в свою очередь, делились на
более мелкие структуры числом до 30. На 18 общин-квар-
талов, имевших собственные названия, был разделен г. Шочи-
милько, а эти 18 кварталов, в свою очередь, делились на
251

26 более мелких единиц. Амекамекан имел б общин-квар-
талов, Куаутитлан — 4. Койоакан состоял из 2 районов, кото-
рые делились на 32 квартала-общдаы. В древнем Теотиуакане
было 7 общин-кварталов, в Тулансинго — 2, и т.д.
Община в ацтекском государстве утрачивала замкнутый
характер, и особенно активно этот процесс проходил в горо-
дах. Например, в г.Аскапотсалько был район, населенный
ацтеками (мешиками), имевший характерное название Ме-
шикапан (Mexicapan, «место, где живут мешики»). В Тескоко
также имелся ацтекский квартал, в котором жили и потомки
древних тольтеков (таковыми они во всяком случае себя счи-
тали), и отоми, выходы из г.Тлашипана. Еще более значитель-
ное нарушение однородности состава населения наблюдалось
в Теночтитлане, причины которого были разные.
Как уже отмечалось, правители и знать покоренных райо-
нов были обязаны часть времени проводить при дворе тлато-
ани и, следовательно, иметь свои дома. Часть жителей могла
оказаться в Теночтитлане потому, что в свое время искала
здесь убежище, и политическая история Тройственного союза
дает такие примеры. Некоторая часть неацтекского населения
была интегрирована в структуру Теночтитлана с очень давних
времен. Это касается, например, колуа. Ацтеки имели с ними
давние матримониальные связи, еще со времени основания
Теночтитлана и образования династии правителей, происхо-
дивших, как уже говорилось, из Колуакана. Когда же сам
-Колуакан был однажды подвергнут разрушению, то часть его
жителей поселилась в одном из южных районов Теночтитла-
на. В период наибольшего политического расцвета Теночтит-
лана, совпадающего с кануном Конкисты, его ежедневно по-
сещали тысячи официальных посланцев и иных представите-
лей народов неацтекского происхождения: торговцы, носиль-
щики, доставлявшие в столицу дань со всех концов Трой-
ственного союза, мужчины из разных районов, выполнявшие
воинские повинности, и др. Известны сообщения об особых
палатках на рынках (типа общественных столовых), где гото-
вили пищу для гостей Теночтитлана, и о домах, которые
функционировали как своего рода ночлежки.
Ясно, что управление полиэтничной структурой отличалось
от управления традиционной общиной-кальпулли. И дейст-
вительно, новые постоянные поселенцы Теночтитлана, не-
ацтеки, получали статус текпанпоуке (tecpanpouhque, «люди
дворца», т.е. дворца тлатоани) и считались обязанными непо-
средственно тлатоани.
Община-кальпулли составляла последний, местный уровень
в структуре управления. Но насколько управление было раз-
252

рушено вмешательством государства? Городская община и
сельская община, очевидно, различались в этом отношении:
последняя сохранила большую приверженность древним ро-
довым структурам. Сельские общины жили главным образом
по законам общинного управления, и административно-госу-
дарственное управление было для них внешним. Общинники
участвовали в местном управлении на общинном уровне, но
никогда, как правило, на более высоких уровнях. Во главе
кальпулли стояли вожди (старейшины). Они обязательно
должны были принадлежать к данной кальпулли, а также
быть «знатными», т.е. обладать достаточным авторитетом,
чтобы уметь отстоять интересы членов общины перед госу-
дарственными властями и другими кальпулли. Хотя формаль-
ного наследования этой должности не было, фактически же
ее часто добивались сыновья или родственники предыдущего
вождя [37, с. 34, 35]. Это обеспечивало сосредоточение власти
в руках определенной семьи. Очевидно, вожди-старейшины
были посредниками между общиной и государством, имели
двойной статус и числились и по линии государственной ад-
министрации, и по линии общины как представители ее
древней структуры. Каждая кальпулли была разделена на
группы домов (семей) для осуществления административных
или иных целей. Это были объединения в 20, 60, 100 семей,
во главе которых стояли ответственные за них лица. Они,
вероятно, подчинялись непосредственно вождю кальпулли и
образовывали совет общины. В системе управления кальпул-
ли играла свою роль и общинная сходка, которая, очевидно,
вместе с советом старейшин выполняла и функции общин-
ного суда, где разрешались не очень сложные внутриобщин-
ные конфликты (для серьезных существовали специальные
суды).
Говоря о функционировании Тройственного союза, нельзя
не остановиться на проблеме переселения народов и колони-
зации. Вопрос о роли, месте и объеме данных процессов дис-
кутируется, и в литературе можно встретить если не проти-
воположные, то по крайней мере неравнозначные их оценки.
Так, согласно одному мнению, имели место массовые пересе-
ления людей, что было одной из форм и наказания, и пред-
упреждения восстаний [26, с. 114]. Завоеванное население
могли переселять из одной части Тройственного союза в дру-
гую, что затрудняло возможности новых бунтов [9, с. 33]. На
опустошенные земли, а иногда и просто на новые, Теночтит-
лан выводил колонии в форме особых гарнизонов. Эти коло-
нии-гарнизоны управлялись прямо из Теночтитлана и были
подконтрольны тлакатекатлю и тлакочкалкатлю.
253

Наиболее важные колонии были в Толуке (Матлатцинка),
Остомане (штат Герреро) и Уахуакаке (одноименный город в
штате Оахака). Действительно, основание колоний отмечено
источниками во времена разных правителей, но наиболее
известны те, которые были предприняты при Ауитсотле,
восьмом тлатоани, когда в составе переселенцев имелись
представители населения из всех районов, подконтрольных
Теночтитлану, или, как определял источник, «подчиненных»
«мексиканской короне» [32, гл. 74, с. 350]. Местами такого
переселения стали Истоман и Алауистлан (территория штата
Герреро, на тихоокеанском побережье у границы с тарасками
Мичоакана, самого грозного противника Тройственного сою-
за, которых он так и не смог покорить). Было отобрано 9 тыс.
семей, представлявших все районы государства; их разделили
на три группы по 3 тыс. семей каждая. Переселение продол-
жалось четыре месяца, и то время, пока переселенцы шли и
устраивались, местные жители снабжали их всем необходи-
мым и даже предоставляли ночлег по пути. Каждая семья
переселенцев получила по 5—6 носильщиков, что вполне по-
нятно, поскольку тягловых животных древнемексиканская
цивилизация не знала. Известны другие привилегии, какие
ожидали их и после того, как они оказывались на месте
(правда, в большой степени они касались вождей и руководи-
телей переселения): если колонисты имели земли в местах
своего первоначального проживания, то в течение пяти лет
продолжали получать с них доходы (эти земли обрабатывали
оставшиеся там общинники). Кроме того, в течение двух лет
каждые шесть месяцев переселенцы получали бесплатно
одежду (каждой семье по 25 единиц). К этому следует доба-
вить и разовые подарки от имени тлатоани. Колонисты не
только должны были служить в гарнизонах и выполнять во-
енные задачи, но и заниматься земледелием, выращивая глав-
ным образом какао — один из наиболее дорогих продуктов
питания и средство обмена одновременно (зерна служили в
качестве мерила стоимости в системе торговли) [15, гл. 45,
с. 201—202; 32, гл. 74, с. 350—353].
Некоторые ученые скептически оценивают и масштабы, и
перспективы таких переселений. Они считают, что в отличие,
например, от инков (с которыми обычно сравнивают Трой-
ственный союз) практика переселений у ацтеков имела го-
раздо меньшие масштабы и не носила систематического ха-
рактера. Гораздо более обычным с их точки зрения делом
была отправка в качестве постоянных поселенцев в те или
иные районы, покоренные Теночтитланом, лишь сборщиков
дани [14, с. 176; 16, с. 207].
254

По нашему мнению, если бы Тройственный союз пресле-
довал чисто военно-политические цели, то скепсис, возможно,
и был бы оправдан. Однако перед Теночтитланом стояли цели
и социально-экономические, а именно: решить наряду с про-
чим и демографическую проблему, возникшую в Мексикан-
ской долине в связи с быстрым ростом населения. Одним из
способов решения ее и было развитие практики переселений.
Разумеется, это было только начало, и те, например, 9 тыс.
семей, которые упоминались выше, не решали проблему, хотя
и показывали один из путей ее решения (наряду с развитием
производительных сил). Такая практика переселений и коло-
низации тем не менее способствовала унификации государ-
ственных структур, так как в районе с местным управлением
появились структуры, подотчетные не местным властям, а
далекому Теночтитлану. Поскольку местное население сме-
шивалось с пришлым и прежняя этническая замкнутость тех
или иных неацтекских районов нарушалась, то, естественно,
увеличивалось политическое влияние центра.
Таким образом, управление и структура власти в Трой-
ственном союзе базировались на ряде уровней, каждый из
которых имел собственную внутреннюю организацию. Как
можно было заметить, те уровни, которые явились следстви-
ем формирования раннего государства, в меньшей степени
сохранили элементы догосударственных структур (это в пер-
вую очередь касается особенностей административно-терри-
ториального деления и управления). Догосударственные же
институты сохранили в этой системе свое значение, посколь-
ку в полиэтничное древнеацтекское общество накануне Кон-
кисты были включены (с большей или меньшей степенью
полноты) и регионы с высокими культурами, и те, где господ-
ство родовых традиций во многом было определяющим; как
уже отмечалось, ацтеки уничтожали традиционные системы
управления вновь покоренных народов только при опреде-
ленных условиях. Впрочем, все это касалось и самих ацтеков.
Действительно, большинство высших органов упраоления и
лиц, облеченных высшей властью, — это приспособленные к
условиям раннего государства аристократические институты
родового общества (включая самого тлатоани, на определен-
ном этапе сменившего древнего вождя). Пример эволюции в
только что отмеченном смысле являет собой и древне-
ацтекская община-кальпулли, которая, как было показано,
сочетала черты родового института и признаки первичной
ячейки в системе раннегосударственного образования. Этот
дуализм государственных и традиционных институтов — ор-
ганическая черта системы управления в Тройственном союзе,
255

черта, сознательно поддерживавшаяся в государстве. Данный
путь укрепления государства был наиболее эффективен во
всех отношениях; поэтому считать, например, политику со-
хранения в завоеванных областях традиционных институтов
проявлением слабости или аморфности власти Тройственного
союза вряд ли справедливо.
Если вернуться к научным спорам о сущности и специфи-
ке древнеацтекского государства, с краткого изложения ко-
торых начиналась настоящая статья, то предложенная здесь
информация не дает оснований назвать Тройственный союз
республикой, ибо в нем отсутствовали институты, хотя бы
приблизительно напоминающие то же в античных госу-
дарствах-республиках. Был ли тогда он империей? Если и не
в полном смысле, то в некоторых основных чертах Трой-
ственный союз напоминал именно древние империи: значи-
тельная территория, наличие элементов деспотической влас-
ти, более или менее систематическая эксплуатация покорен-
ных районов, энергичная завоевательная политика, активное
налаживание внутренних торговых связей. Что касается ис-
торических перспектив этой империи, то, не приди испанцы,
она, вероятно, рано или поздно повторила бы судьбу таких
же образований древнего Востока.
1 В настоящей статье используются следующие документы и источники
по древнеацтекской истории : [1; 3; 4; 11; 12; 13; 15; 23; 25; 28; 31; 32; 36; 37].
2 Известны следующие правители ацтеков в доиспанский период и эпоху
Конкисты (в скобках указаны предполагаемые даты правления): 1) Акама-
пичтли (1376—1396); 2) Уитсилиуитль (1396—1416); 3) Чимальпопока (1416—
1428); 4) Итцкоатль (1427—1440); 5) Мотекусома I (1440—1469); 6) Ашайакатль
(1469—1481); 7) Тисок (1481—1486); 8) Ауитсотль (1486—1502); 9) Мотекусо-
ма II (1502—1520); 10) Куитлауак (1520); И) Куаутемок (1520—1521; казнен в
1525 г.).
3 Подобное практиковалось в древнем Эламе.
1. Егоров Д.Н. Записки солдата Берналя Диаза. Т. 1—2. Л., 1924—1925.
2. Мисюгин В.М. «Правило ндугу» и следы социально-возрастного деления у
некоторых европейских народов раннего средневековья. «Africana». —
Африканский этнографический сборник. Т. 12. Труды Института этно-
графии им. Н.Н.Миклухо-Маклая. Новая серия. Т. 109. Л., 1980, с. 38—48.
3. Acosta J. Historia natural у moral de la Nueva Espana. Mexico—Buenos Aires,
1962,
4. Aguilar F. Relacion brève de la conquista de la Nueva Espana. Mexico, 1977.
5. Bosch Gimpera P. La America prehispânica. Barcelona, 1978.
6. Broda J. Relaciones politicas ritualizadas; el ritual como exprecion de una
ideologia. — Economia politica e ideologia en el Mexico prehispanico.
Mexico, 1978, с 221—255.
256

7. Carrasco P. The Civil-Religious Hierarchy in Mesoamerican Communities;
Pre-Spanish Background and Colonial Development. — American
Anthropologist. Wash., 1961, vol. 63, № 3, с 483—497.
8. Carrasco P. La sociedad mexicana antes de la Conquista. — Historia general
de Mexico. Mexico, 1981, vol. 1, с 167—288.
9. Carrasco P. The Political Economy of the Aztec and Inca States. — The Inca
and Aztec States. 1400—1800. Anthropology and History. N.Y., 1982, с 23—
40.
10. Caso A. Land Tenure among the Ancient Mexicans. — American
Anthropologist. Wash., 1963, vol. 65, № 4, с 863—873.
11. Mendoza A.de. Codex Mendoza. Vol. 1—3. Oxf., 1938.
12. El Conquistador anonimo. Relaciôn de algunas cosas de Nueva Espana y de
gran ciudad de Temestitlân-Mexico; escrita рог un companero de Hernân
Cortés. — Collection de documentos para la historia de Mexico. Mexico,
1971, с 363—398.
13. Cortès H. Cartes y documentas. Mexico, 1963.
14. Davies N. The Aztecs. A History. L., 1973.
15. Duran D. Aztecs. The History of the Indians of the New Spain. N.Y., 1964.
16. Katz F. Comparison of Some Aspects of the Evolution of Cuzco and
Tenochtitlan. — Urbanization in the Americas from its Beginnings to the
Present. The Hague, 1978, с 203—214.
17. Keen B. The Aztec Images in the Western Thought. New Jersey, 1971.
18. Lehman H. Las Culturas precolombianas. Buenos Aires, 1984.
19. Lopes Austin A. Tarascos y mexicas. Mexico, 1981.
20. Mendieta у Nunez L. El Derecho precolonial. Mexico, 1961.
21. Minetti S.P. Los aztecas (sus instituciones). Montevideo, 1931.
22. Moriarty J.R. The Pre-Conquest Aztec State. A Comparison between
Progressive Evolution and Other Historical Interpretations. — Estudios de
cultura nâhuatl. Mexico, 1969, vol. 8, с 257—270.
23. Motolinm T.B. Memoriales. Mexico, 1970.
24. Offner J.A. On the Anapplicability of «Oriental Despotism» and «Asiatic
Mode of Production» to the Aztecs of Texcoco. — American An Equity. Salt
Lake City, 1981, vol. 46, с 43—61.
25. Oviedo G.F. Sucesos y dialogo de la Nueva Espana. Mexico, 1946.
26. Peterson F.A. Le mexique précolombien. P., 1976.
27. Rounds J. Dynastic Succession and the Centralization of the Power in
Tenochtitlan. — The Inca and an Aztec States. 1400—1800. Anthropology and
History. N.Y., 1982, с 63—89.
28. Sahagùn В. Historia general de las cosas de Nueva Espana. Vol. 1—4.
Mexico, 1956.
29. Soustelle J. Les Aztèques. P., 1970.
30. Taboada Terdn A. Mesoamerica: de su origen al modo de production asiâtico.
Quito, 1982.
31. Tapia A. Relaciôn hecha рог el senor Andres de Tâpia sobre la conquista de
Mexico. — Colecciôn de documentos para la historia de Mexico. Vol. 2.
Mexico, 1971.
32. Tezozdmoc A. Cronica mexicana. Mexico, 1943.
33. Toscano S. La organization social de los aztecas. — Mexico prehispânico.
Mexico, 1946, с 777—790.
17 149 257

34. White J.M. Cortes and the Downfall of the Aztec Empire. A Study in Conflict
of Cultures. L., 1971.
35. Zantwijk R.A.M. van. Principios organizadores de los mexicas, una
introduccion al estudio del sistema interno del regimen azteca. — Estudios
- de culture nahuatl. Mexico, 1963, vol. 4, с 187—222.
36. Zavala S. El perecer colectivo de 1532 sobre la perpetuidad y poblaciôn de la
Nueva Espana. — Historia mexicana. Mexico, 1984, vol. 33, № 4, с 509—524.
37. Zorita A. Brève y sumaria relation de los senores de la Nueva Espana,
Mexico, 1942.

В.В.Матвеев
Государство Мидраридов Сиджилмасы
VIII—X веков (к проблеме политогенеза
в Северной Африке)
Проблема возникновения и оформления общественных
отношений политического характера, проблема становления
государства, особенно его ранних этапов, по праву считается
одной из важнейших для целого комплекса наук историческо-
го направления. Ее решение осуществляется исследованиями
и разработками в двух аспектах. Один аспект — фактологи-
ческий. Это поиски, находки и введение в научный оборот
новых материалов, рисующих нам картину внутренней орга-
низации обществ, поиски, направленные на выяснение их
политических структур. Другой аспект — это разработка тео-
ретических подходов к политическим структурам подобных
обществ. По сути дела — это дальнейшая разработка теории
сложения политических структур. Несмотря на появление
серьезных трудов в обоих этих направлениях (см., например,
[7. с. 3—29]), по многим причинам целиком эта проблема вряд
ли может быть решена в ближайшее время, так как исследо-
вания в плане первого аспекта еще дают и будут давать но-
вые материалы, вызывая, таким образом, коррективы и уточ-
нения. Этому и посвящена настоящая работа. Ее цель — по-
казать еще один случай сложения государства.
Исследование ведется на основе данных арабских источ-
ников, рассматриваются конкретные факты раннесредневе-
кового периода истории Северной Африки. Речь пойдет о
маленьком государстве на территории Внешнего Марокко,
т.е. расположенного юго-восточнее основных горных цепей
страны, на северо-западной окраине Сахары, на р.Уэд Зиз, в
нынешней области Тафилалет. Согласно известиям арабских
© В.В.Магвеев, 1995
17-2 149 259

авторов, здесь в середине VIII в. возникает небольшое госу-
дарство, известное в научной литературе как государство
Мидраридов. Оно просуществовало до начала X в. и было
разрушено в 296 (908—909) г.1, во время похода фатимидского
военачальника Джаухара ал-Катиба. Столицей государства
был город Сиджилмаса. Обстоятельства возникновения, су-
ществования и гибели государства Мидраридов представляют,
по нашему мнению, интерес и, возможно, послужат неболь-
шим вкладом в решение проблемы. Обратимся к конкретным
известиям арабских источников. Главные сведения о госу-
дарстве Мидраридов сообщают нам три арабских автора: ал-
Бакри (ум. в 1094 г.), Ибн Идари (жил в конце XIII — самом
начале XIV в.) и Ибн Халдун (1332—1406). Известия этих ав-
торов мы даем в хронологическом порядке. Ал-Бакри в своем
сочинении «Китаб ал-масалик ва-л-мамалик» («Книга путей и
государств») сообщает.
«Рассказ о Сиджилмасе. Город Сиджилмаса был построен
в 140 (757—758) году. Вместе с его заселением опустел город
Тарга. Между этими двумя городами два дня [пути]. Вместе с
заселением Сиджилмасы опустел также [город] Зиз. Сиджил-
маса — расположенный на равнине город. Земля его — со-
лончак. Вокруг него — многочисленные земли [пригородов], в
которых [расположены] высокие дома и знатные постройки.
К городу относятся многочисленные сады. Нижняя часть его
крепостной стены построена из камня, а верхняя часть — из
[необожженных] кирпичей. Эту стену построил ал-Йаса Абу
Мансур ибн Абу-л-Касим на свои деньги, и он не позволил
никому участвовать в расходах на нее. Он израсходовал на
нее тысячу модиев съестных припасов. В стене [проделано]
двенадцать ворот, из них восемь — железные. Строительство
стены ал-Йаса было им завершено в сто девяносто девятом
(814—815) году. Он переехал в Сиджилмасу [жить] в двухсо-
том (815—816) году. Он разделил между племенами ее
[земли], и в настоящее время этот порядок [установленный
тогда] сохраняется. Жители Сиджилмасы постоянно носят
никаб (т.е. вуаль), и, когда кто-нибудь из них обнажает свое
лицо, никто из его домочадцев его не узнает. Сиджилмаса
расположена у двух рек, которые истекают из места, назы-
ваемого Аджлаф (Аглаф). В это место стекаются многочис-
ленные ручья, и KOi^a [образующийся поток] приближается к
Сиджилмасе, он разделяется на две реки. [Из них одна] про-
текает восточнее Сиджилмасы, а другая — западнее. Мечеть
города построена с большой изысканностью. Ее строил ал-
Йаса и построил [её] хорошо. Но бани в Сиджилмасе устро-
ены плохо и выстроены нехорошо. Вода в городе солонова-
260

тая, и такова же в Сиджилмасе вся та вода, которую [они]
добывают из-под земли. Свои посевы они поят водой из реки,
[которую они собирают] в бассейны, такие же, как бассейны
для [орошения] садов. Город изобилует финиковыми пальма-
ми, виноградом и всеми видами плодов. Изюм из винограда,
укрытого навесами, которого никогда не касались солнечные
лучи, они сушат только в тени. Этот изюм они называют
"зилли" (т.е. "теневой"). Тот же виноград, который оказался
под солнцем, они сушат на солнце. Город Сиджилмаса [нахо-
дится] на краю пустынь. К западу и к югу от нее неизвестно
населенных мест. В Сиджилмасе нет мух, и никто из ее жи-
телей не болеет слоновой проказой. Когда же в нее приходит
человек, пораженный этой болезнью, она у него прекращает-
ся. Жители Сиджилмасы откармливают собак и едят их так
же, как это делают жители города Гафса и [жители] Касти-
лийи2. Они едят также зерно, когда оно начинает выпускать
ростки, и эта еда считается у них изысканной. Прокаженные
у них служат золотарями, а строителями-каменщиками —
евреи. И никто не участвует вместе с ними в этом занятии.
Из города Сиджилмаса ездат в страны Судана, в Гану, и
между Сиджилмасой и городом Гана расстояние в два месяца
пути по пустыням, в которых нет населения, кроме одного
народа. Эти люди постоянно передвигаются и не останавли-
ваются ни в одном месте. Это бану массуфа из [группы пле-
мен] санхаджа. У них нет никакого города, в котором они
могли бы укрыться, кроме Уэда Дра. Между Сиджилмасой и
Уэдом Дра расстояние в пять дней пути.
Бану Мидрар правили Сиджилмасой в течение ста шести-
десяти лет. В ней жил3 Абу-л-Касим Самгу ибн Васул ал-
Мйкнаси, отец упомянутого Абу-л-Йаса и дед Мидрара.
В Ифрикийе он встретил Икриму, — вольноотпущенника
(мавла) Ибн Аббаса — и слушал его [проповеди]. А он (т.е.
Абу-л-Касим Самгу. — В.М.) был владельцем стад и в поисках
пастбищ часто приходил на место [будущей] Сиджилмасы. К
нему собрались люди из суфритов, и, когда число их достигло
сорока человек, они поставили над собою главой Ису ибн
Мазйада ал-Асвада4 и поручили ему управление своим делом.
Потом они начали строить Сиджилмасу, и это было в сто чет-
вертом (722—723) году.
А другие [передатчики традиций] рассказывают, что Мид-
рар был кузнецом из числа андалусских рабади (т.е. жителей
пригородных поселений. — В.М.) и во время восстания пред-
местий [Кордовы] он ушел из ал-Андалуса и поселился в ка-
ком-то месте вблизи от Сиджилмасы. Место, [где сейчас на-
ходится] Сиджилмаса, в то время [было] пустынным. На эту
17-3 149 261

пустошь собирались берберы в то время года, когда они вели
мелкую торговлю бурдюками. Мидрар обычно появлялся на
их рынке с железными инструментами, которые изготовлял.
Потом он поставил там шатер и поселился в нем, а во-
круг него поселились берберы. И это было началом заселения
этого места. Затем это поселение превратилось в город. Но
первый рассказ относительно заселения этого места более
верен.
Что же касается Мидрара, то относительно него нет сом-
нений, что он был кузнецом, потому что его потомки, стояв-
шие у власти в Сиджилмасе, прежде высмеивались за это. И
первым, кто правил Сиджилмасой, был Иса ибн Мазйад. За-
тем его суфритские сподвижники стали его порицать за что-
то. И однажды Абу-л-Хаттаб сказал своим сподвижникам,
собравшимся у Исы: "Всё черные — воры, и этот также!".
После этого они схватили Ису, прочно привязали к дереву на
вершине горы и оставили его в таком состоянии, так что его
убили насекомые5. До сего дня эта гора называется горой
Исы. Абу-л-Хаттаб правил ими пятнадцать лет. Затем они
сделали правителем Абу-л-Касима Самгу ибн Мазлана ибн
Назула ал-Макнаси. И тот правил ими, пока не умер внезапно
при последнем простирании ниц во время вечерней молитвы,
в [сто] шестьдесят восьмом году (784—785]. Правление его
длилось тринадцать лет. Затем Сиджилмасой правил его сын
Абу-л-Вазир Илйас ибн Абу-л-Касим, пока против него не
восстал его брат Абу-л-Мунтасир ал-Йаса. Он низложил его в
сто семьдесят четвертом (790—791) году, и потом правил Абу-
л-Мунтасир. Он был могущественным, упорным, грубым и
жестоким [человеком]. Он одержал победу над берберами,
которые ему противились, и покорил их. Он брал пятые доли
[доходов] от рудников Дра и открыто придерживался суфрит-
ского учения. Как уже было об этом сказано, он построил
крепостные стены Сиджилмасы. Он скончался в двести вось-
мом году (823—824). [После него] правил его сын Мидрад ал-
Мунтасир ибн ал-Йаса, а Мидраром он был прозван. Он пра-
вил до тех пор, пока между его двумя сыновьями — Майму-
ном, известным как сын Арва — дочери Абд ар-Рахмана ибн
Рустама, и другим сыном, также Маймуном, известным как
сын Сакийи, — не началось соперничество из-за власти. Они
оспаривали друг у друга власть и сражались друг с другом в
течение трех лет. Мидрар питал склонность к своему сыну от
рустамидки и нагнал Маймуна, сына Сакийи, из Сиджилма-
сы. Править стал сын рустамидки. Но он сверг своего отца, и
тогда против него восстали жители Сиджилмасы. Они низло-
жили его и пожелали передать власть Маймуну, сыну Сакийи.
262

Но тот отказался повелевать своим отцом. Тогда они возвра-
тили его отца Мидрара. Затем жители Сиджилмасы увидели и
поняли, что он призывал из Дра своего сына от рустамидки,
вместе с теми, кто ему повиновался, для того, чтобы сделать
его правителем. Тогда они осадили Мидрара и низложили его
и передали власть над собой его сыну от Сакийи — тот был
известен под титулом "ал-амир"6. И он правил ими, пока не
умер в двести шестьдесят третьем (876—877) году.
В период его правления умер его отец Мидрар, лишенный
власти. Затем Сиджилмасой правил Мухаммед ибн Маймун
ал-Амир, пока не умер в сафаре [двести] семидесятого (ав-
густе—сентябре 883) года.
После этого Сиджилмасой стал править ал-Йаса ибн ал-
Мунтасир ибн Абу-л-Касим, пока не бежал из нее, когда
Сиджилмасой овладел Абу Убёйдуллах аш-Ши^и, в [месяце]
зу-л-хиджа в двести девяносто седьмом году (июль—август
910). Аш-Ши*и назначил правителем Сиджилмасы Ибрахима
ибн Талиба ал-Мазати, но жители Сиджилмасы убили его и
тех воинов-шиитов, которые были с ним, после пятидесяти
дней [его правления].
[После этого] правителем Сиджилмасы стал Васул, а это —
ал-Фатх, сын ал-Амира Маймуна, и это было в [месяце] раби
первый [двести] девяносто восьмого (ноябрь—декабрь 910)
года. Он скончался в [месяце] раджабе трехсотого (февраль—
март 913) года.
Потом правил его брат Ахмад, до того времени, как его
осадил в Сиджилмасе Масала ибн Хабус и завоевал город
силой и убил Ахмада. Это было в [месяце] мухарраме триста
девятого (май—июнь 921) года. Масала назначил управлять
Сиджилмасой ал-Мут*азза ибн Мухаммеда ибн Сару ибн
Мидрара, [и тот управлял], пока не скончался в триста двад-
цать первом (933—934) году.
Править городом стал его сын Мухаммед ибн ал-Му'тазз,
пока не скончался в триста тридцать первом (942—943) году.
[После этого] править стал его сын Абу-л-Мунтасир Самгу
ибн Мухаммед. Но так как ему было [всего лишь] тринадцать
лет, заботу о его власти взяла на себя его бабка, и [ее прав-
ление] продолжалось два месяца. Потом против него восстал
сын его дяди (с отцовской стороны) Мухаммед ибн ал-Фатх
ал-Амир. Он сражался с [Абу] ал-Мунтасиром, одержал над
ним верх, изгнал его и стал царствовать в Сиджилмасе сам.
Мухаммед ибн ал-Фатх был величественным правителем. Он
придерживался маликитского мазхаба, образ жизни его был
хорош, и он проявлял справедливость, так что стал называть-
ся амир ал-муминин7 в [триста] сорок втором году (953—954).
17-4 149 263

Он присвоил себе титул аш-Шакир-лиллахи8, и по этой при-
чине [там] стали чеканить дирхемы и динары.
Так продолжалось до тех пор, пока к нему не приблизи-
лись войска Абу Тамима Ма'адаа вместе с его ка'идом Джа-
ухаром ал-Катибом.
Тогда Мухаммед ибн ал-Фатх вышел из Сиджилмасы вмес-
те со своими домочадцами, имуществом, своими детьми и
знатными людьми и отправился в Тасагдалт — неприступный
замок в двенадцати милях от Сиджилмасы. А Джаухар в это
время вошел в Сиджилмасу и овладел ею, и это было в триста
сорок седьмом (958) году.
[Затем] Мухаммед вышел из [своей] крепости во главе не-
большой группы своих сподвижников [и отправился], пере-
одевшись, в Сиджилмасу, чтобы осведомиться о новостях. Но
где-то на дороге люди из [племени] матгара узнали его. Они
[его] схватили и привели к Джаухару, в раджабе этого же
года (сентябрь—октябрь 958).
В Сиджилмасе землю засевают в один год, а урожай с этих
растений снимают три года [подряд]. [Это происходит] пото-
му, что страна [эта] исключительно жарка и очень знойна.
Поэтому их растения становятся сухими, и когда они жнут,
[колосья] при жатве осыпаются, в то же время земля у них
трескается [от жары], и просыпавшееся зерно исчезает в этих
трещинах. [Поэтому], когда наступает второй год, они [толь-
ко] вспахивают землю, но не засевают [ее]. И так же [делают]
на третий год. Пшеница [у них] китайского сорта и имеет
мелкое зерно, так что муда пророка — да благословит его
Аллах и да приветствует — наполняют семьдесят пять тысяч
зерен. Их модий [составляет] двенадцать канкалов; а один
канкал [включает] восемь зеллаф, а одна зеллафа [включает]
восемь муддов — имеется в виду мудд пророка. К числу уди-
вительных вещей, существующих у них, относится то, что
золотые монеты они принимают числом, без веса и в то же
время [растением] порей они торгуют на вес, а не поштучно.
От Сиджилмасы до города Кайруана сорок шесть перехо-
дов. А Мухаммед ибн Йусуф сказал, что пятьдесят три пере-
хода. А от Сиджилмасы [идут] до Карар ал-Амир9, принадле-
жащего бану Мидрар, [затем двигаются] до замка Ибн Мид-
рар, [затем] — до горы Акесраиг, [затем] — до города Амас-
кур, принадлежащего [племени]матмата. Они всегда сохра-
няют дружбу с господином Сиджилмасы. Рассказ об Амаску-
ре был ранее. Между Амаскуром и Сиджилмасой пять пере-
ходов. От нее же до города Джарава шесть переходов по воз-
деланной и невозделанной земле. Там находится место, из-
вестное под названием ас-Судур (выход), и там же [на-
264

ходится] выход дороги на Мелилью. Это место известное, оно
[расположено] вблизи от возделанных земель, на ручье с хо-
рошей водой. Затем — от Джаравы до Кайруана, как уже
было сказано ранее.
А что касается дороги из Сиджилмасы до города Мелильи,
то [идут] от Седжилмасы до ас-Судура, как мы сказали, затем
до Агерсифа, процветающей деревни на реке Мулуя, до
Джарвау — места, где часто останавливаются в хижинах [ка-
кие-то люди] и рассказывают, что в будущем они поселятся
здесь окончательно. Оттуда [идут] до Кулу Джара, а это —
населенный город на горе, на берегу соленого водоема, но
рассказ об этом уже был раньше. Оттуда отправляются к го-
роду Мелилья, и это [составляет] пятнадцать переходов.
А рассказ о Мелилье уже был раньше» [12, с. 148—152/282—
290].
Таково содержание наиболее раннего известия о госу-
дарстве Мидраридов Сиджилмасы. Второе известие, принад-
лежащее Ибн Идари, сохраняет в целом ту же самую канву
событий, но отличается от известия ал-Бакри в деталях, кото-
рые нам представляются важными для исследуемого аспекта
жизни этого государства. В сочинении Ибн Идари оно пред-
ставляет отдельную небольшую главу, которая носит назва-
ние «Изложение дела Сиджилмасы со времени ее начала до
этого означенного года». В этой главе сказано следующее.
«Абу-л-Касим Самгун ибн Васул ал-Микнаси был вла-
дельцем многочисленных стад и приходил на поиски пастбищ
в место, [где позднее была построена] Сиджилмаса и делал
это регулярно10. Это место было тогда пустым, и в нем соби-
рались люди из берберских племен, [живших] по-соседству с
ним, и вели там мелкую торговлю, покупая и продавая. Потом
туда к Абу-л-Касиму собрались люди из [числа] суфритов и
поселились вместе с ним в шатрах. Потом, в какое-то время
сто сорокового (757—758) года, они принялись строить
[город]. Затем они сделали над собою главным Ису ибн Йази-
да ал-Асвада и поручили ему управлять своими делами. Затем
они за что-то начали порицать его, схватили его, связали,
привязали к дереву на вершине горы и оставили его [там] до
тех пор, пока он не умер. Затем стал управлять упомянутый
ранее Абу-л-Касим Самгун. Говорят, что он — сын Васула. И
говорят [также] — сын Мадлана. Он правил ими, пока не
умер в 168 (784—785) году.
Затем правил Илйас ибн Абу-л-Касим. Его звали Абу^л-
Вазир. И так продолжалось два года. Но затем против него
восстал его брат. Затем правил его брат ал-Йаса ибн Самгун
ибн Мадлан ал-Микнаси в 170 (786—787) году. Его прозвали
265

ал-Мунтасир. Он был человеком могущественным и упорным
и одержал победу над теми берберскими племенами, которые
ему противились, и покорил их, и укротил их. Он не скрывал
своей приверженности к суфритскому учению и собирал пя-
тые части [с доходов от] рудников Дра. Власть его в это время
стала великой. Место Сиджилмасы в это время уже было
застроено жилищами, которые не были окружены стеной.
Затем увеличилась собственность названного ал-Йаса, и он
приказал построить стены: их нижнюю часть из камня, а их
верхнюю часть из необожженных кирпичей. Говорили, что
постройка стен оплачивалась из его денег и в оплате не уча-
ствовал никто другой. Он жил в Сиджилмасе и скончался в
208 (823—824) году. Срок его [жизни] в ней составил около
тридцати четырех лет.
Затем правил его сын Мидрар, сын ал-Йаса, т.е. Абу ал-
Мунтасир ибн Самгун, о котором была речь ранее. Он про-
должал править Сиджилмасой до тех пор, пока не возникла
ссора между двумя его сыновьями: Маймуном, известным под
именем Ибн Урва11, а это — его мать, дочь Абд ар-Рахмана
ибн Рустама, господина Тахарта; и его сыном, известным под
именем Бакийа12. Они оспаривали друг у друга власть и сра-
жались друг с другом в течение трех лет. Но из своих двух
сыновей Мидрар предпочитал и склонялся в пользу своего
сына Маймуна, сына рустамидской женщины. И Маймун
изгнал своего брата Ибн Бакийа из Сиджилмасы. Правителем
стал Маймун ибн Мидрар, и его отец снял с себя власть в его
пользу. Но потом восстали против него жители Сиджилмасы
и низложили его и хотели низложить его отца и провозгласи-
ли главой над собою его брата Ибн Бакийа. Но тот отказался
взять власть и стать правителем над своим отцом. Тогда они
вернули его отца Мидрара, после того как он отрекся. Затем
жители Сиджилмасы услышали, что Мидрар призвал к себе
своего сына от рустамидской жены вместе с теми, кто ему
повиновался в [области] Дра. Тогда они направились к Мид-
рару и осадили его. Затем они низложили его еще раз и сде-
лали главой Ибн Бакийа, который и управлял их делом и про-
должал это делать и быть правителем Сиджилмасы, пока не
умер в 263 (876—877) году. В его правление умер его отец
Мидрар. Затем правил ал-Йаса ибн Маймун ибн Мидрар ибн
ал-Йаса ибн Самгун ибн Мадлан ал-Микнаси, [получивший
власть] в сафаре [месяце] 270 (август—сентябрь 883) года. Он
взял себе титул ал-Мунтасир, такой же, как и титул его деда.
Он — тот, кто посадил в темницу Убайдуллаха в Сиджилмасе,
когда узнал, что именно он выступил с проповедью шиизма.
Затем стал наступать шиит, и ал-Йаса ал-Мунтасир бежал от
266

него. Убайдуллах вышел из своей темницы, из Сиджилмасы и
завладел этим царством. Затем он одержал победу над ал-
Йаса и убил его в 296 (908—909) году. И время правления
этого ал-Йаса ибн Мидрара в Сиджилмасе продолжалось
двадцать семь лет. И [после этого] пресеклось правление бану
Мидрар в Сиджилмасе. А время, в течение которого они
управляли, составило примерно сто шестьдесят лет. Шиит
назначил управлять Сиджилмасой своего амила. Но ее жите-
ли напали на него и убили его. Его правление продолжалось
пятьдесят дней» [8, с. 156 и ел.].
Следующий отрывок представляет собой короткий раздел
из сочинения Ибн Халдуна «Китаб ал-'ибар ва диван ал-
мубтада1 ва-л-хабар фи аййам ал-4араб ва-л-4аджам ва-л-
барбар» («Книга назидания и сборник начала и сообщения о
днях арабов, персов и берберов»). Как и первые два, он по-
священ одним и тем же событиям. Однако внимание автора
направлено на иные стороны, чем у двух предыдущих. По-
этому хотя цитируемые нами отрывки достаточно длинны, но
мы не видим иной возможности сообщить читателю о содер-
жании привлекаемого раздела, так как речь идет об отличиях
не в передаче фактов, а в их освещении. Раздел имеет назва-
ние «Рассказ о государстве бану Васул, царей Сиджилмасы и
ее округов, из [группы племен] микнаса». Текст гласит сле-
дующее.
«Люди из [группы племен] микнаса, живущие в Сиджил-
масе, в начале ислама исповедовали веру суфритов, [которые
относятся] к хариджитам. Они восприняли ее от своих има-
мов и вождей из числа арабов, когда те достигли Магриба.
Берберы устремились на его окраины, а страны Магриба
взволновались тогда мятежом Майсары. Затем, когда они
решили обратиться к этому учению, сорок человек из [числа]
знатных людей берберов отказались повиноваться халифам и
сделали своим правителем Ису ибн Йазида ал-Асвада, [чело-
века] из мавали (вольноотпущенников) арабов и [одного] из
хариджитских вождей. В сто сороковом году хиджры (757—
758) они начали строить город Сиджилмасу. В эту веру пере-
шли и остальные микнаса из [числа] жителей этой области.
Затем они вознегодовали на своего эмира Ису и очень упре-
кали его за его поступки. Потом они связали его веревками и
положили на вершине горы и [держали там], пока он не умер.
[Это было] в [сто] пятьдесят пятом году (771—772). После
Исы люди согласились на [власть] одного из их знатных лиц,
Абу-л-Касима Самгу ибн Васула ибн Маслана ибн Абу Йазу-
ла. Его отец, Сахку (или Абу Самгу, согласно конъектуре
М*Г. де Слана. — В.М.), был известен большой ученостью. Он
267

совершил путешествие в Медину, там посещал табиев и учил-
ся у Икримы, мавла Ибн Аббаса. Его упоминает в своей ис-
тории Ариб ибн Хумайд.
[Самгу] был владельцем [многочисленных стад] скота. Он
был тем человеком, который [первым] присягнул Исе ибн
Йазиду и подвигнул свой народ (каум) к повиновению Исе.
Они присягнули ему после него и стояли за его дело, пока он
неожиданно не умер в сто шестьдесят седьмом году (783—
784), когда прошло двенадцать лет его правления. Он был
ибадитом-суфритом, и в его области хутбу произносили на
имя ал-Мансура и ал-Махди, потомков ал-Аббаса. Когда же
он умер, они сделали правителем над собой его сына Илйаса,
который получил прозвание ал-Вазир. Но затем в [сто] семь-
десят четвертом (790—791) году они восстали против него и
низвергли его. Они поставили на его место его брата ал-Йаса
ибн Абу-л-Касима, а его кунья была Абу Мансур. Он долгое
время был их эмиром и [властвовал] над ними. Он построил
крепостные стены Сиджилмасы, когда прошло тридцать че-
тыре года его правления. Он был ибадитом-суфритом. При
его правлении власть их (т.е. Мидраридов. — В.М.) в Сид-
жилмасе укрепилась. Он же был тем, кто завершил ее строи-
тельство и сооружение. Он распланировал в ней расположе-
ние мастерских и замков и переехал в нее [жить] в конце
второго столетия [хиджры] (200-й год хиджры приходится на
815—816 гг. н.э. — В.М.). Он покорил страны Сахары и брал
пятые доли [дохода] от рудников Дра. Он сделался зятем Абд
ар-Рахмана ибн Рустама, господина Тахарта, через своего
сына Мидрара, женив его на дочери Абд ар-Рахмана — Арва.
Когда он умер, шел двести восьмой (823—824) год.
После него правил его сын Мидрар. У него был титул ал-
Мунтасир. Его правление длилось долго. У него было два сы-
на. У каждрго из них обоих было [одинаковое] имя Маймун.
Один из них был сыном Арвы, дочери Абд ар-Рахмана ибн
Рустама, и говорят, что у него также было имя Абд ар-Рахман.
Другой же был сыном Такийи. Они спорили друг с другом из-
за возможности по своему желанию воздействовать и влиять
на своего отца, и война между ними длилась три года. А у их
отца Мидрара была склонность к сыну Арвы. Он питал к не-
му симпатию [и помогал ему], так что тот одержал верх над
своим братом. Он изгнал его из Сиджилмасы, немедленно
низложил своего отца и стал самоуправно осуществлять свою
власть. Затем образ его действий стал дурным в среде его
народа и в его городе. И они его свергли. Он отправился в
Дра. Они же вернули к власти Мидрара. Но затем душа Мид-
рара восхотела возвратить [к себе] своего сына от рустамид-
268

ки из-за ее склонности к нему. Но тогда они его низложили и
вернули его сына от Такийи. Этот сын был известен под ти-
тулом ал-Амир. Мидрар после этого умер в [двести] пятьдесят
третьем (867) году, когда прошло сорок пять лет его царство-
вания. Его сын Маймун деспотически управлял, пока не умер
в [двести] шестьдесят третьем (876—877) году и не начал пра-
вить его сын Мухаммед. Он был ибадитом и умер в [двести]
семидесятом (883—884) году.
[После этого] стал править ал-Йаса ибн ал-Мунтасир, и он
находился у власти, когда в период его правления Сиджилма-
сы достигли Убайдуллах аш-Ши'и и его сын Абу-л-Касим. Ал-
Йаса был предупрежден о его деле ал-Мутадидом (т.е. абба-
сидским халифом, который правил в 892—902 гг. — В.М.). Ал-
Йаса ему повиновался и, имея недоверие как к Убайдуллаху,
так и к его сыну, он заключил их обоих в темницу и [держал
там] до тех пор, пока шиит не одержал верх над потомками
ал-Аглаба и не овладел Раккадой и затем не направился к
нему с войсками для того, чтобы освободить Убайдуллаха и
его сына из их заключения. Ал-Йаса вышел против него во
главе своего народа микнаса. Абу Абдаллах шиит разгромил
его, взял приступом Сиджилмасу и убил его в [двести] девя-
носто шестом (908—909) году. Он выпустил из тюрьмы Убай-
дуллаха и его сына; он присягнул им обоим. Убайдуллах ал-
Махди назначил правителем над Сиджилмасой Ибрахима ибн
Талиба ал-Мазати, человека из числа знатных людей кетама,
и отправился в Ифрикийю.
Потом жители Сиджилмасы восстали против их правителя
Ибрахима и убили его и того, кто с ним был из [племени]
кетама, в [двести] девяносто восьмом (910—911) году. Они
присягнули ал-Фатху ибн Маймуну ал-Амиру ибн Мидрару. А
его прозвание — Васул. А его отец Маймун — это сын Та-
кийи, о нем рассказ был ранее. Он был ибадитом и умер
вскоре после своего вступления в управление, когда остава-
лось немного времени перед трехсотым (912—913) годом. По-
том правителем стал его брат Ахмад, и его власть длилась до
того, пока не выступил походом на Магриб Масала ибн Хабус
во главе войска, [состоявшего из] катема и микнаса, в триста
девятом (921—922) году. Он покорил Магриб и заставил его
жителей внимать своему господину Убайдуллаху ал-Махди.
Он завоевал Сиджилмасу, схватил правителя Сиджилмасы
Ахмада ибн Маймуна ибн Мидрара и сделал ее правителем
сына его дяди (со стороны отца) ал-Му*тазза ибн Мухаммеда
ибн Бассадара ибн Мидрара. Он сразу же начал властвовать
самоуправно и взял себе титул ал-Му'тазз, но умер в [триста]
двадцать первом (933) году, совсем незадолго до смерти ал-
269

Махди. После него править стал его сын Абу-л-Мунтасир Му-
хаммед ибн ал-Му4тазз. Но его правление длилось десять
[лет], потом он умер.
После него стал править его сын ал-Мунтасир Самгу и
правил в течение двух месяцев. По причине его малолетства
его делами управляла его бабка. Но затем против него восстал
сын его дяди (с отцовской стороны) Мухаммед ибн ал-Фатх
ибн Маймун ал-Амир и одержал над ним верх. А потомки
Убайдуллаха были заняты [борьбой с] восстанием Ибн Абу
ал-Афийа и [жителей] Тахарта, а после них — восстанием
Абу Йазида, и [это] отвлекало их от борьбы с Мухаммедом
ибн ал-Фатхом. И Мухаммед ибн ал-Фатх стал в молитве при-
зывать благословение на самого себя и на потомков Аббаса;
он принял учение людей сунны и отверг хариджитское уче-
ние. Он взял себе титул аш-Шакир-лиллахи (Благодарящий
Аллаха). Он предпринял чеканку монеты со своим именем и
своим титулом. Эта монета называется дирхемы шакирийа.
Так рассказывает [об этом] Ибн Хазм. Он же говорит о Му-
хаммеде ибн ал-Фатхе, что тот был предельно справедлив, так
что когда потомки Убайда освободились от восстания и пол-
ностью обратили свое внимание к Мухаммеду — в дни ал-
Му4изза ли-Дини-ллаха Ма'ада, — Джаухар ал-Катиб высту-
пил во главе войск, [состоящих из] кетама и санхаджа и их
родственников, в Магриб в [триста] сорок седьмом (958—959)
году. Джаухар захватил Сиджилмасу и овладел ею. А Мухам-
мед ибн ал-Фатх бежал в замок Тасгадат, в нескольких милях
от Сиджилмасы. Он пребывал в нем [какое-то время]. Затем,
переодетый, он вошел в Сиджилмасу. Но один человек из
[племени] матгара узнал его и сообщил о нем. Джаухар схва-
тил его и увел пленником в Кайруан, вместе с господином
Феса Ахмадом ибн Бакром, как мы об этом рассказали, и сам
возвратился в Кайруан. Потом, когда Магриб восстал против
шиитов, в нем появились омейадские проповедники, зената
выразили повиновение ал-Хакаму ал-Мустансиру, в Сиджил-
масе восстал живший [в ней] один из сыновей аш-Шакира.
Он принял титул ал-Мунтасир биллахи. Затем на него напал
его брат Абу Мухаммед, в [триста] пятьдесят втором (963)
году, убил его и встал у власти вместо него. Он принял титул
ал-Му*тазз биллахи, и какое-то время продолжалось так.
Власть микнаса тогда близилась к упадку и была накануне
гибели. А власть зената над ними в Магрибе возрастала, пока
на Сиджилмасу не двинулся [с войском] Хазрун ибн Фулфул,
один из царей Маграва, в [триста] шестьдесят втором (976—
977) году. Абу Мухаммед ал-Му*тазз выступил против него, но
Хазрун разбил его и убил и завладел его городом и его со-
270

кровищами... И пресеклась власть потомков Мидрара и
микнаса во всем Магрибе» [13, с. 168—170].
Обращаясь к представленным источникам, полагаем необ-
ходимым отметить их некоторые особенности. Так, рассказы
о событиях они передают в несколько отличном освещении.
Известия ал-Бакри ближе к описываемым фактам, чем извес-
тия других авторов, и несут на себе печать живого впечатле-
ния. Внимательное чтение его отрывка убеждает, что эти не-
посредственные авторские впечатления сохраняются почти
все время. Впечатления эти, очевидно, принадлежат автору
X в. Ибн ал-Варраку, который путешествовал по Северной
Африке в X в. и записки которого использовал ал-Бакри.
В отрывке ал-Бакри заметно внимание к деталям
(например, о социальной роли прокаженных в Сиджилмасе
или о проросшем зерне, употреблявшемся в пищу). Отмеча-
ются неточности. Особенно это видно при рассмотрении
цифровых данных относительно времени правления мидра-
ридских эмиров. Сравнение этих данных из сочинения ал-
Бакри с аналогичными из трудов двух других авторов пока-
зывает, что тексты, представленные у ал-Бакри, в самой своей
основе являются записью устных рассказов со слов лиц, ко-
торые путали некоторые события, совмещали их с другими,
более важными, или привязывали менее важные события к
более важным. Особенно ясно это видно при сравнении та-
ких данных с известиями других источников. Чувствуется
также, что в памяти рассказчика оставались лишь события
наиболее крупные.
В известиях Ибн Идари при сравнении их с таковыми у
ал-Бакри обнаруживается отсутствие части деталей, наличе-
ствующих у ал-Бакри. Главную основу его рассказа составля-
ют письменные материалы. В его труде также сохраняются
детали, но они имеют иное свойство. Это не реакция на не-
виданное и удивительное, а желание сообщить читателю
важные факты, касающиеся описания страны и ее прошлого.
В основе части рассказов также лежат и устные известия. На
это указывают разные формы имен мидраридских правителей
и замена одних имен другими, например Самгу и Самгун,
Йазид и Мазйад и т.п. (позднее они будут отмечены специ-
ально).
Что касается сообщений Ибн Халдуна, то он, по-видимому,
располагал источниками, неизвестными в настоящее время и,
конечно, письменными. Эти источники были подробны и со-
держали, вероятно, немало конкретных деталей. Видимо, по-
этому Ибн Халдун иногда передает более точные сведения,
например об очередности наследования власти в семье Мид-
271

раридов. Порой его сведения подробнее, чем у ал-Бакри и у
Ибн Идари. Конкретных ярких бытовых деталей, рассказов о
диковинках и т.п. почти нет. Жесткость авторской схемы и
направленность его интереса ощущается постоянно. В неко-
торых случаях также наблюдается разница в именах. Все со-
общение Ибн Халдуна о Мидраридах охватывает больший
промежуток времени. Ал-Бакри и Ибн Идари заканчивают
его началом X в., Ибн Халдун же — второй половиной X в.
Взятые же в совокупности известия ал-Бакри, Ибн Идари
и Ибн Халдуна дополняют друг друга.
О Сиджилмасе дают весьма интересные и ценные сведе-
ния и другие авторы, особенно ал-Мукаддаси и Ибн Хаукал.
Но, к сожалению, они ничего не сообщают об основании
города и о существовавшей в тех местах экономической, со-
циальной и политической обстановке. Описывая состояние
города и области, они рисуют картину процветания, основан-
ного на преуспевающем земледелии, развитых ремеслах и,
быть может в первую очередь, на транссахарской торговле.
Вопросы, связанные с определением социально-экономи-
ческой характеристики общества в государстве Мидраридов,
поднимал М.В.Чураков в своей статье «Борьба хариджитов
Сиджилмасы». Согласно его рассуждению, во Внешнем Ма-
рокко существовали две социальные силы: оседлое земле-
дельческое население, преимущественно чернокожее, т.е.
харратины, и скотоводы-кочевники микнаса. Недостаток
пастбищ привел последних в район будущего места основа-
ния Сиджилмасы. Там они под предлогом защиты земледель-
цев от других кочевников отбирали у них долю продуктов,
затем стали присваивать их земли и создавать «феодально-
патриархальную собственность», на основе которой осу-
ществлялась эксплуатация [6, с. 212^-213]. Появление арабов
усугубило этот процесс, так как возникла «еще одна ступень
феодальной иерархии», стали действовать арабские чиновни-
ки, взимавшие налоги. «Присвоив политическую власть в
Магрибе, халифат претендовал на высшую собственность, на
земли Сиджилмасы» [6, с. 213]. Эксплуатации подверглись
сначала земледельцы, а потом и кочевники. Ответной реакци-
ей стало возмущение против халифата: выступили и земле-
дельцы, и кочевники под идеологическим знаменем суфрит-
ского хариджитского учения, которое к тому времени рас-
пространилось по всему Внешнему и Северному Марокко.
Основание города Сиджилмасы и его постройка явились
выражением соглашения между земледельцами и скотовода-
ми. Установились дружественные отношения между земле-
дельцами и вождями кочевников, и их взаимные конфликты
272

отступили на задний план перед борьбой против арабских
войск. В этой борьбе и те, и другие действовали в союзе с
восставшими суфритами на севере, и в частности в Танжере,
где их возглавлял ал-Майсара ал-Хакир. Успехи борьбы поро-
дили споры о власти и внутренние распри, в результате чего
Майсара был убит, и руководство восстаниями оказалось э
руках знатных племенных вождей. В Сиджилмасе это приве-
ло к свержению избранного земледельцами-суфритами вождя
Исы ибн Йазида ал-Асвада. Его казнь была призвана устра-
шить земледельцев. В результате власть перешла к Мидрари-
дам [6, с. 213—214]. При этом М.В.Чураков не называет от-
ношения, сложившиеся после случившегося, феодальными, но
говорит о «победе верхов», что «ускорило развитие феодаль-
ных отношений». В племенах же, по его словам, «племенные
узы дополнились подчинением богатой верхушке сороди-
чей — феодальная зависимость подслащивалась иллюзией
племенной общности» [6, с. 215].
Изложенное может служить достаточным основанием для
заключения, что М.В.Чураков, хотя он и не уточнил своего
мнения, склонялся к выводу, что описанные отношения нуж-
но квалифицировать как феодальные, осложненные родо-пле-
менными. Хариджизм, по его мнению, «объективно ускорил
вытеснение патриархальных пережитков и победу незамас-
кированных феодальных отношений» [6, с. 216].
Такова одна из концепций характера социальных и эконо-
мических отношений в государстве Мидраридов.
Другая концепция принадлежит МФВидясовой. Она из-
ложена в статье «Раннефеодальные государства Магриба в
VIII—XI вв.» и в книге «Социальные структуры доколониаль-
ного Магриба».
В статье М.Ф.Видясова, рассматривая характер политиче-
ских образований в Западном Магрибе, отмечает, что, как
правило, это были конгломераты городов, а чаще — отдель-
ные города с монархическим либо «вечевым» режимом влас-
ти. Эти города были самостоятельными политическими еди-
ницами. Часть их была известна уже в античное время, дру-
гая же часть выросла из старых берберских поселений и пле-
менных городков. Полисная община управлялась выборным
советом и вождем — амгаром. В тех городах, которые стали
торгово-ремесленными центрами, власть со временем при-
обрела форму мелких теократических монархий. Часть их
была основана хариджитами. Таким, считает М.Ф.Видясова,
было и государство Мидраридов в Сиджилмасе, которое из
местной общины превратилось в наследственную монархию.
Однако население этой монархии само решало, кому из пра-
18 149 273

вящей семьи быть эмиром. Возникла монархия после того,
как здесь собралась группа хариджитов-суфритов, после ко-
торой пришли к власти Мидрариды. М.Ф.Видясова не опреде-
ляет конкретно государство Мидраридов, но приводит его в
качестве примера раннефеодального общества, отношения
в котором развивались на базе синтеза социально-правовых
норм халифата и традиций позднеантичного общества и его
аграрного устройства и городской жизни [1, с. 48—53,
58, 62].
В книге, вышедшей в свет в 1987 г., взгляд М.Ф.Видясовой
на проблему несколько изменился. Наряду с централизован-
ной монархией, с чертами византийского социального строя
она называет города-государства, представлявшие собой
«раннефеодальные структуры типа племенных княжений» [2,
с. 92]. Это определение представляется нам более близким к
истине. Насколько нам известно, никто более не пытался
квалифицировать политический организм, созданный Мидра-
ридами, поэтому мы переходим к изложению собственного
взгляда на этот вопрос.
Отметим для начала некоторые скудные факты, которые
характеризуют государство Мидраридов.
Территория Внешнего Марокко представляет сочетание
двух комплексов природных условий: зоны пустынно-степной
и зоны сухих субтропиков. Степная и пустынная зона давали
возможности для ведения скотоводческого хозяйства полуко-
чевого типа. Зоной сухих субтропиков с сухим средиземно-
морским климатом была долина р.Зиз, которая использова-
лась под орошаемое земледелие. Таким образом, основными
видами хозяйства в государстве Мидраридов были выращи-
вание зерновых и садоводство, а также полукочевое ското-
водство. Главным городом была Сиджилмаса, которая возник-
ла на месте встреч берберских племен ради торговли. Упоми-
наемые в источниках другие города, несомненно, были не-
большими поселками в виде расположенных в плодородной
местности укрепленных и часто труднодоступных замков —
ксаров, или ксуров.
Автор X в. ал-Мукададси, известия которого относятся к
середине и к третьей четверти X в., называет Сиджилмасу
главным городом округа [11, с. 6—7] и перечисляет названия
входивших в округ городов (возможно, подчинявшихся Мид-
раридам). Таких названий он приводит тринадцать. Из них
три определенно были ксарами, так как в их названиях упо-
мянуто слово «крепость»: это Хисн Ибн Салих (крепость Ибн
Салиха), Хиен Барара (Крепость чистоты, невинности), Хисн
ас-Судан (Крепость черных). Первое название типично; оно
274

говорит о том, что в замке располагалась большая семья, из-
вестная по имени ее руководителя или прародителя Ибн Са-
лиха. Название второй крепости наводит на мысль о насе-
лявшей ее какой-то религиозной группе. Наконец, в послед-
ней крепости, по-видимому, жили харратины, но может быть,
и приведенные сюда суданцы.
Еще один город назывался Наххасин. В переводе с араб-
ского это означает «медники». Возможно, это был поселок,
где благодаря разработке медного месторождения образовал-
ся центр ремесленного производства изделий из меди. Назва-
ние Дра ясно свидетельствует, что речь идет о р.Уэд Дра и о
каком-то поселении в ее долине. Возможно, это поселение
Бени Сабих, о котором упоминает Лев Африканский и назы-
вает его самым крупным (наряду со многими другими).
«Город» Хилал в переводе означает «полумесяц». Вероятно,
он был населен фракцией какого-то арабского племени. Го-
род Дар-ал-Амир (Дом Эмира), скорее всего, принадлежал
семье какого-то вождя и был его загородной резиденцией.
Остальные города имеют берберские названия, и мы не мо-
жем дать их значение. Вблизи одного из городов — Тазарур-
та, или Тазарута, — находились рудники серебра и золота.
Таким образом, даже в X в. на территории государства
Мидраридов было не так уж много городов, Сиджилмаса же
выделялась среди них своим богатством и значением. А X
век, согласно описаниям ал-Мукаддаси и Ибн Хаукала, был
временем процветания городов, тогда как в VIII в., согласно
тексту ал-Бакри, территория эта была в основном пуста.
В этих местах берберские племена микнаса занимались
полукочевым скотоводством. По словам ал-Бакри, один из
первых Мидраридов был владельцем стад и в поисках паст-
бищ приходил на место будущей Сиджилмасы. На это же
указывает и текст Ибн Идари. В последнем тексте особое
внимание следует уделить повторное™ прихода берберов
микнаса на пастбища на месте будущей Сиджилмасы. Имен-
но это указывает на полукочевой характер их скотоводства.
Очевидно, тогда же происходил также процесс перехода час-
ти полукочевников к полуоседлому или оседлому образу жиз-
ни, о чем свидетельствуют слова ал-Бакри о поселении бер-
беров на месте будущей Сиджилмасы.
Сиджилмаса была центром локальной торговли для бер-
берских племен, которые продавали и приобретали здесь ве-
щи, необходимые в полукочевом хозяйстве. Особенно важ-
ным обстоятельством было то, что Сиджилмаса находилась в
начале транссахарского торгового пути, ведшего в Гану и
другие страны Судана. Само открытие этого пути было, веро-
18-2 149 275

ятно, связано с использованием этих мест Внешнего Марокко
в качестве летних кочевий берберскими племенами, которым
был знаком значительный отрезок пути на юг (к зимним ко-
чевьям), где они, очевидно, встречались с другими бербер-
скими племенами, кочевавшими на еще более южном отрез-
ке. Торговый путь начал функционировать тогда, когда была
осознана связь всех известных скотоводам отрезков пути и
его конечные пункты на севере и на юге и стала ясна ком-
мерческая выгода от торговли севера с югом. Произошло это,
по-видимому, в весьма отдаленные времена.
Таким образом, целый ряд обстоятельств способствовал
возникновению именно в этом месте города Сиджилмасы, а
затем и государства Мидраридов, во главе которого оказались
вожди микнаса.
Эта территория на пригодных для земледелия местах была,
по-видимому, заселена земледельцами ( и на это есть косвен-
ные указания), а в остальных местах не заселена и не обра-
ботана. «И на эту пустошь собирались берберы, когда вели
торговлю, и это было началом заселения этого места», — пи-
сал ал-Бакри. Вождем тогдашних микнаса был Абу-л-Касим
Семгу. Он приходил сюда еще до основания Сиджилмасы, т.е.
места эти уже были освоены полукочевниками, и, как следует
из дальнейших известий, их вожди обладали каким-то правом
распоряжения землями. Тот же ал-Бакри сообщает, что, пере-
ехав в 200 году хиджры мидраридский правитель ал-Йаса
разделил земли между племенами.
Этот же ал-Йаса, по сообщениям ал-Бакри и Ибн Идари,
покорил берберские племена, которые ему противились, и
укротил их. Представляется (прямых доказательств нет), что
проделанное ал-Йасой разделение земель было актом, прису-
щим системе родо-племенных отношений, существовавших в
среде кочевых и полукочевых племен (а не отношений фео-
дальных), поскольку реципиентом было не одно лицо, а кол-
лектив, и на это указывает вся обстановка того времени. Если
учесть эту обстановку, то появляются основания считать раз-
дел земель между племенами распределением территорий
скотопрогонов между отдельными племенами вождем из
главного рода наиболее сильного племени.
Подобного рода сообщения нам известны, например, бла-
годаря осуществленной Т.Левицким публикации отрывков из
сочинения «Китаб ас-сийар» ал-Висиани, автора, умершего во
второй половине XII в. Опубликованные отрывки заимство-
ваны автором из более ранних сочинений и освещают неко-
торые события времени правления рустамидского имама Абд
ал-Ваххаба (168—208 = 784/5—823/4). В одном открывке го-
276

ворится о передаче имамом группе лиц из племени нафуса
для их проживания территорий, охватывающих почти цели-
ком область Сахеля в Тунисе. Из текста видно, что предо-
ставление этой территории не преследовало каких-то эконо-
мических интересов со стороны имама и условия обработки
тамошних земель, очевидно, сводились к уплате обычных
мусульманских налогов [9, с. 177—179].
Надо полагать, что и за земли, предоставленные мидрарид-
ским правителем, также взималась какая-либо компенсация.
Ал-Бакри и Ибн Халдун о ней не говорят. Формы такой ком-
пенсации были, разумеется, иными и, очевидно, должны были
соответствовать отношениям господства и подчинения, суще-
ствовавшим среди полукочевых племен.
Черты переходного характера общества и государства
Мидраридов можно увидеть более определенно, если рас-
смотреть в хронологическом порядке правления представите-
лей этой династии и правила наследования в ней власти. Из-
вестия об этом дают все три привлеченных нами автора.
В том, что касается начала династии, известия источников
расходятся, но, правда, не в главном, а в частностях. Полнос-
тью различаются только первый и второй вариант известия о
возникновении Мидраридского государства в сочинении ал-
Бакри.
В первом варианте ал-Бакри называет первым правителем
еще не существовавшего государства вождя полукочевых
племен микнаса Абу-л-Касима Самгу ибн Васула ал-Микнаси.
Очевидно, он был самой крупной политической фигурой в
этих местах в то время, т.е. наиболее сильным и влиятельным
вождем среди племен микнаса. В значительной степени госу-
дарство сложилось при его жизни.
Во всех трех источниках говорится, что государство по-
явилось после поселения в этих местах суфритов, которые
приходили к Абу-л-Касиму. Как можно заключить из текста
ал-Бакри, эти люди собирались к нему постепенно. Когда же
их число достигло сорока человек, они выбрали себе имама.
Второй вариант рассказа ал-Бакри полностью отличается
от первого. Основателем государства и города Сиджилмасы
здесь назван некий кузнец по имени Мидрар, живший в
Испании в предместье Кордовы и перебравшийся оттуда в
Марокко, в район будущей Сиджилмасы, из-за восстаний,
вспыхнувших в кордовских предместьях. На новом месте он
поселился там, куда приходили для торговли берберы-
полукочевники, и продолжал заниматься своим ремеслом,
снабжая берберов железными изделиями. Вокруг его мастер-
ской сначала возникло поселение, вероятно временное, из
18-3 149 277

шатров, а затем начал строиться город Сиджилмаса. В источ-
нике ничего не говорится о том, стал ли (а если стал, то ка-
ким образом) Мидрар правителем в новом городе и госу-
дарстве. Однако недвусмысленно сообщается, что у власти в
Сиджилмасе стояли его потомки. Названо также имя ее пер-
вого правителя, который, по-видимому, был суфритским има-
мом. Нужно вспомнить время восстания в Кордове. Оно
имело место 13 рамадана 202 (25 марта 818) года. Кордова
тогда входила в состав халифата испанских Омейядов, и ха-
лифом был ал-Хакам I. Халиф жестоко подавил восстание и
разрушил предместье, включая даже мечети. Жители вынуж-
дены были покинуть страну, и часть из них направилась в
Северную Африку [9, с. 285]. Таким образом, и этот вариант
рассказа не лишен исторической основы.
Ибн Идари передает известие об основании Сиджилмасы
и государства, близкое к первому варианту рассказа ал-Бакри.
Он утверждает, что места эти были пустыми и представляли
территории скотопрогонов племен микнаса. Он также упоми-
нает вождя микнаса Абу-л-Касима. Согласно рассказу Ибн
Идари, началом сложения здесь государства было появление
в этих местах суфритов. Они поселились неподалеку от стоя-
нок Абу-л-Касима и начали строить здесь город, т.е. Сиджал-
масу. Это произошло в 140 (757—758) году. Затем, когда их
стало сорок человек, они выбрали себе вождя.
Примерно так же описывает начало Мидраридского госу-
дарства и Ибн Халдун. Он связывает его с оживлением в Се-
верной Африке хариджитской, в частности суфритской, про-
паганды и с восстанием Майсары ал-Хакира в Танжере. В
результате этих событий суфриты добрались до мест, где жи-
ли микнаса, и некоторых из микнаса обратили в суфритский
ислам. Эти люди — Ибн Халдун также упоминает, что их
было сорок — были знатными людьми. Они отказались пови-
новаться халифам и избрали себе имама. Им стал мавла (т.е.
клиент, вольноотпущенник) каких-то арабов, бывший в прош-
лом хариджитским вождем. Суффиты начали распространять
ислам среди микнаса и приступили к постройке Сиджилмасы.
Представляется, что первый вариант рассказа ал-Бакри и
следующие в его русле известия Ибн Идари и Ибн Халдуна
ближе к истине, нежели рассказ о кузнеце Мидраре. Такое
предпочтение оправдывается тем, что первый рассказ (т.е.
сообщаемый всеми авторами) выдержан в реальных понятиях
и категориях обстановки. На их материале можно узнать ха-
рактер конкретной ситуации, в которой возникало государ-
ство Мидраридов. В сравнении с этим рассказом второй рас-
сказ выглядит как описание событий более или менее слу-
278

чайного характера. Против него говорят также данные хро-
нологии. Восстание в Кордове произошло на 60 с лишним лет
позднее возникновения Сиджилмасы, согласно первому вари-
анту рассказа. По всем указанным соображениям ему мы и
отдаем предпочтение.
Подытожим конкретные сведения, связанные с возникно-
вением государства Мидраридов. Территория, на которой оно
сложилось, до прихода туда микнаса была пуста и служила
пространством скотопрогонов полукочевых племен микнаса.
Таким образом, в летние месяцы на эту территорию сходи-
лись полукочевники. Однако вряд ли эти территории были
пусты совершенно, и весь этот регион вообще не был засе-
лен. Вероятно, поселения земледельцев располагались в наи-
более удобных местах с точки зрения плодородия земель,
наличия хороших и удобных источников и обеспечения без-
опасности их существования, которое протекало в рамках
небольших, замкнутых общин. Поэтому преобладающая часть
поселений, вероятно, располагалась по рекам и ручьям и не
на степной равнине, а в гористой местности, где было легко
выстроить поселение в труднодоступном или даже непри-
ступном месте. Территория же Сиджилмасы — это террито-
рия равнинная. В этом, очевидно, причина того, что ко вре-
мени прихода туда микнаса она была пустынной.
Племена микнаса появились там сравнительно недавно. На
это указывают сообщения источников о распределении зе-
мель при втором правителе династии, т.е. до этого распреде-
ления пользование землями различных племен микнаса не
было урегулировано, а это могло быть только при недавнем
их использовании. Следовательно, прежде микнаса пользова-
лись какими-то другими землями, по крайней мере частично.
Сюда же они либо не заходили совсем, либо заходили слу-
чайно, время от времени. Таким образом, никаких государ-
ственных образований на территории Сиджилмасы и на
окружающих ее землях до прихода микнаса не было; земле-
дельческие же общины жили в самоизоляции и разобщенно.
Видимо, власть халифов признавалась здесь номинально,
только после военных походов. В то же время приход сюда
племени микнаса, скорее всего, был связан с ростом могу-
щества племени или всей их племенной группы либо уж, по
крайней мере, с большим увеличением поголовья скота. Но
вероятнее первое предположение. Возможно, племена микна-
са в период перехода на земли будущей Сиджилмасы пред-
ставляли собой племенную коалицию или конфедерацию,
которой требовались новые земли и у которой были в нали-
чии силы, чтобы взять на себя риск их захвата.
18-4 149 279

Подобная конфедерация или коалиция с точки зрения со-
циального развития представляет собой последнее звено в
цепи развития такого общества, каким были североафрикан-
ские арабские и берберские племена. Вслед за этой формой
должны были следовать формы принципиально новые, более
политизированные, и такие формы здесь начали возникать в
виде небольшой религиозной общины. Таким образом, буду-
щим мидраридским правителям и их предкам пришлось иметь
дело с родственными и союзными племенами, с одной сторо-
ны, и с общиной, в данном случае суфритской, с другой. В
первом случае взаимоотношения правителей и коллективов
строились на родо-племенных принципах. Характерным ка-
жется тот факт, что Ибн Халдун, несмотря на столетия, отде-
лявшее его от гибели государства Мидраридов, продолжал
воспринимать мидраридских правителей как племенных
вождей. Это явствует из его слов относительно мидрарида ал-
Йаса ибн ал-Мунтасира, о котором он писал, что ал-Йаса вы-
шел против фатимидского войска «во главе своего народа
микнаса». В то же время плоскость отношений с представи-
телями земледельческой общины и, вероятно, с враждебными
племенами была иной. Сутью этих отношений было стремле-
ние к ограблению и к примитивной эксплуатации. По-види-
мому, правильнее будет квалифицировать такие отношения
как даннические. В тех же случаях, когда враждебные племе-
на или земледельческие общины (особенно если они входили
в состав какого-либо более крупного и могущественного го-
сударства) оказывались сильнее, сами эти племена принимали
на себя роль союзников, защитников и т.п.
Но вернемся к началу Мидраридского государства. Все ис-
точники говорят о появлении здесь хариджитов-суфритов,
которые сразу или со временем организовали общину. При-
чины прихода суфритов, несомненно, связаны с хариджит-
скими восстаниями и волнениями на севере страны. Неспо-
койная обстановка, сложившаяся там, побуждала некоторых
представителей этого вероучения искать убежища на новых
землях. Возможно, они рассчитывали на опору в лице тамош-
них жителей. Так они добрались до долины р.Уэд Зиз. Неод-
нократно упоминаемая в источниках цифра сорок — число
лиц, собравшихся там, — согласно принципам хариджитского
вероучения признавалась достаточной для создания общины
и избрания имама. Беглецы были земледельцами, и религиоз-
ная община была в основе общиной земледельческой. Сочи-
нения Ибн Хаукала, ал-Мукаддаси, ал-Бакри и других авторов
рисуют картину аграрного процветания в более поздние вре-
мена и показывают, что земледелие осуществлялось здесь с
280

помощью искусственного орошения. Земледельческая общи-
на в этих местах скорее всего должна была быть соседской,
в рамках которой разрастались большие патриархальные
семьи.
Община начала строить город Сиджилмасу.
Переселение суфритов привело к распространению ислама
в стране. Правда, согласно ал-Бакри, отец первого мидрарид-
ского правителя якобы повстречал в Ифрикийе знаменитого
суфритского проповедника Икриму и слушал его проповеди.
По сведениям же Ибн Халдуна, часть микнаса, а именно
знатные люди, перешли в ислам прежде других. Остальные
же обратились в ислам после того, как началось строитель-
ство города. Конечно, рассказ ал-Бакри о встрече с Икримой
продиктован желанием приписать себе большее благочестие
общением с религиозным авторитетом и увеличить, таким
образом, престижность правивших Сиджилмасой Мидрари-
дов. Но так или иначе, ислам в этих местах был уже известен
до появления группы суфритов, и, по-видимому, в середине
VIII в. он распространился и среди полукочевников.
Как представляется, государство Мидраридов возникло
тогда, когда земледельцы Сиджилмасы и ее области вступили
в контакт с вождями микнаса. Протекал этот процесс около
шестидесяти лет. Происходило это следующим образом. Пер-
воначально община суфритов как будто была независима и,
возможно, даже превосходила могуществом вождей микнаса.
Это следует из того, как очень по-разному источники рисуют
взаимоотношения первых имамов общины и вождей микнаса.
Ал-Бакри до начала времени правления Мидраридов называет
еще двух лиц, в которых нельзя видеть никого иного, кроме
имамов. Первым был Иса ибн Мазйад ал-Асвад. После него
имамом общины был Абу-л-Хаттаб, человек, по-видимому,
также происходивший из среды пришлых суфритов. Согласно
ал-Бакри, как будто можно сделать вывод, что суфритская
община формировалась под покровительством вождя Абу-л-
Касима Самгу ибн Васула, т.е. суфриты, по-видимому, обес-
печивали идеологическую сторону складывавшегося госу-
дарства. Согласно известиям Ибн Идари, также создается
впечатление (и в еще большей степени, чем при чтении текс-
та ал-Бакри), что суфриты поселились при ставке Абу-л-
Касима и лишь со временем создали общину и выбрали има-
ма, т.е. преобладающая роль вождя микнаса кажется устано-
вленной. В известиях же Ибн Халдуна дается совершенно
противоположная картина. В них говорится о том, что вождь
микнаса Абу-л-Касим Самгу присягнул имаму суфритов Исе и
привел к повиновению ему свой народ.
281

Теоретически возможны как первый случай, так и второй.
Примером первого может быть начало социально-поли-
тических движений под религиозными знаменами, таких, как
движение Алморавидов и Алмохадов. Примером, аналогичным
второму случаю, может быть подчинение племен мусульман-
ской общине при Мухаммеде в Аравии. Так или иначе, но
руководство новым государством, а точнее сказать — полити-
ческой системой государственного типа с данническими от-
ношениями, оказалось в руках вождей микнаса.
Перейдем теперь к разбору сведений о мидраридских пра-
вителях. Для установления последовательности их правлений,
времени нахождения у власти и выяснения каких-то законо-
мерностей в порядке наследования этой власти необходимо,
по возможности точно, определить имена правителей и, об-
работав хронологические указания источников, составить их
списки с указанием периодов правления. За основу мы берем
известия ал-Бакри, которые будем дополнять и корректиро-
вать данными двух других источников.
1. Первым человеком, который, как говорит ал-Бакри,
осуществлял власть в районе будущей Сиджилмасы, назван
Абу-л-Касим Самгу ибн Васул ал-Микнаси. Он был владель-
цем стад и вождем. Под этим же именем его упоминает Ибн
Идари. У Ибн Халдуна же он назван не Ибн Васулом, а Ибн
Мадланом, т.е. в одном и в другом случае о нем говорится как
о сыне двух разных людей.
2. Вторым правителем назван не вождь микнаса, а суфрит-
ский имам Иса ибн Мазйад ал-Асвад. О его происхождении и
роли в хариджитских восстаниях уже говорилось. Ибн Идари
и Ибн Халдун именуют его Исой ибн Йазидом ал-Асвадом.
Согласно всем трем авторам, при нем началось строительство
города Сиджилмасы. Иса правил какое-то время, затем вы-
звал недовольство членов общины, был низложен и убит.
М.В.Чураков считает, что причиной его смерти была вражда
вождей микнаса с земледельцами, и вожди таким образом
стремились запугать земледельцев. Это объяснение неверно,
поскольку М.В.Чураков неправильно оценивает обстановку
того времени как феодальную, для чего нет оснований. В ис-
точниках нет подтверждения такого объяснения конкретны-
ми сведениями. С гораздо большей вероятностью причины
убийства Исы можно связать со взаимоотношениями внутри
общины. Но характер этих взаимоотношений установить не
удается. Возможно также, что причиной смерти Исы стало
соперничество руководства суфритской общины и полуко-
чевников микнаса.
282

3. Абу-л-Хаттаб, так же как и Иса (№ 2), был имамом об-
щины. Он упомянут только в сочинении ал-Бакри, но и ал-
Бакри конкретных сведений об Абу-л-Хаттабе почти не дает.
М.В.Чураков отождествляет его с руководителем хариджитов«
суфритов в Триполитании. Однако, если не считать совпаде-
ния имен, такая идентификация не имеет под собой никаких
оснований. Помимо этого, она весьма затруднительна и хро-
нологически.
4. Абу-л-Касим Самгу ибн Мазлан ибн Назул ал-Микнаси,
согласно ал-Бакри, был четвертым представителем династии.
Ибн Идари называет его Абу-л-Касимом Самгуном, сыном
Васула и специально отмечает, что это уже упомянутый ранее
Абу-л-Касим (№ 1). При этом прибавляет: «И говорят [также,
что он] — сын Мадлана». Ибн Халдун называет его Абу-л-
Касим Самгу ибн Васул ибн Маслан ибн Абу Йазул и также
отождествляет с № 1. Конкретно о деяниях этого правителя
ничего не сообщается.
Ввиду указаний Ибн Идари и Ибн Халдуна о том, что № 1
и № 4 — одно и то же лицо, необходимо сравнить четыре
названных имени. Мы опускаем кунью по сыну (Абу-л-
Касим), и тогда имена приобретают следующий вид:
№ 1 Самгу ибн Васул (ал-Бакри и Ибн Идари);
Самгу ибн Мадлан (Ибн Халдун);
№ 4 Самгу ибн Мазлан ибн Назул (ал-Бакри);
Самгу ибн Васул, а говорят — Ибн Мадлен
(Ибн Идари);
Самгу ибн Васул ибн Маслан (Ибн Халдун).
Разница в именах Самгу и Самгун скорее всего возникла
вследствие устной передачи, когда конечное «н» могло быть
проглочено и одно имя принято за другое. Затем это искаже-
ние было закреплено графикой.
Что касается продолжения имени — ибн Васул или ибн
Мадлан, то, вероятно, правильный текст дает один лишь ал-
Бакри для № 1 — Самгу ибн Васул и для № 4 — Самгу ибн
Мазлан. По-видимому, эти два имени были спутаны в резуль-
тате ошибок переписчиков, и произошло это до того, как Ибн
Идари написал свое сочинение. Это можно видеть на сле-
дующем примере. Полное имя № 4, в той форме, в какой его
дает Ибн Идари, включает имя Васул, но Ибн Идари при этом
выражает сомнение в правильности формы полного имени,
которую он дает. Это явствует из его слов: «И говорят
[также] — сын Мадлана». Такое сомнение могло возникнуть
только в том случае, когда в письменных текстах встречались
оба варианта, т.е. Самгу ибн Васул и Самгу ибн Мадлан. Ина-
че говоря, переписчики рукописей иногда принимали одно
283

имя за другое и фиксировали свою ошибку в текстах. При
этом исходной была форма ал-Бакри для № 4 — Самгу ибн
Мазлан ибн Назул. Дальнейшая порча шла по линии искаже-
ния имени Мазлан, которое у Ибн Идари превратилось в
Мадлан, а у ибн Халдуна — в Маслан. Искажение шло сле-
дующим образом. Сначала буква «заль» (как у ал-Бакри), ко-
торая в своем написании имеет точку, потеряла ее при пере-
писке и превратилась из-за этого в букву «даль». Затем
«даль» из-за близкого звучания был спутан с буквой «дад».
Последняя в написании имеет точку. После того, когда после
ошибок в переписке была утеряна точка «дада», эта буква
превратилась в букву «сад». Эта конечная форма, возникшая
вследствие нескольких искажений, и была воспринята Ибн
Халдуном, и так возникла форма полного имени № 4 Самгу
ибн Васул ибн Маслан.
В какой-то степени наше рассуждение подтверждается из-
вестием Ибн Халдуна, в котором говорится об отце Самгу
ибн Мазлана. Последний, по словам Ибн Халдуна, славился
большой ученостью, совершил путешествие в Медину, посе-
щал табиев и учился у Икримы. Напомним, что в тексте ал-
Бакри обучение у Икримы и другие доблести отнесены к
Самгу ибн Васулу, фигурирующему под № 1, а не к № 4.
Иными словами, мы видим, как одна и та же характеристика
отнесена разными авторами к лицам различных поколений.
Это также подтверждает наше предположение, что № 1 и
№ 4 были двумя разными лицами.
Степень родства между ними неясна. Имя отца Самгу ибн
Мазлана, согласно указанию Ибн Халдуна, было Сахку. Если
принять это имя, то № 4 не был сыном №1. Ничего не прояс-
няет и конъектура издателя текста, де Слана, который пред-
лагает вместо Сахку читать Абу Самгу. По нашему мнению,
этот Сахку или Абу Самгу был родным или двоюродным бра-
том № 1.
После № 4 власть в династии Мидраридов передается по
наследству ( о том, как передается, речь пойдет далее). Но
сам № 4 был избран и, как будто бы, стал государем в резуль-
тате избрания его имамом общины. Иными словами, избра-
ние вождя полуконечников имамом общины олицетворяло
слияние традиционной власти вождя с властью, которую да-
вал религиозный авторитет. По этой причине началом прав-
ления династии Мидраридов следовало бы считать правление
Абу-л-Касима Самгу ибн Мазлана ибн Назула ал-Микнаси, а
его самого — первым представителем этой династии.
5. Абу-л-Вазир Илйас ибн Абу-л-Касим был сыном № 4 и
получил власть по наследству от отца. Его упоминают все три
284

наших автора. Он потерял власть, когда против него выступил
его собственный брат. Согласно ал-Бакри и Ибн Идари, низ-
ложение Илйаса было совершено его братом. Ибн Халдун,
сообщая об Илйасе, пишет: «Они сделали правителем над
собой его сына Илйаса... в [сто] семьдесят четвертом (790—
791) году они восстали против него и низвергли его». Следует
ли из этого, что власть Мидраридов была выборной? Ответ
зависит от того, как следует понимать слово «они». Согласно
характеру передачи власти, значение в первую очередь имело
родство. Но распространение суфритского вероучения, а
также выступления народа в защшу принципов родо-племен-
ной организации свидетельствуют, что эти принципы все еще
не стали пустым звуком. После низвержения »Илйаса к власти
пришел его брат.
6. Преемником Илйаса был Абу-л-Мунтасир Абу Мансур
ал-Йаса ибн Абу-л-Касим. Ибн Идари называет его ал-Йаса
ибн Самгун ибн Мадлан ал-Мунтасир. В обоих этих именах
под именем отца подразумевается один и тот же человек, но
приведены разные части его имени. Разница есть и в титуле.
У ал-Бакри он Абу-л-Мунтасир, у Ибн Идари — ал-Мунтасир,
т.е. в первом случае титул относится не столько к самому ал-
Йаса, сколько к его сыну, что имеет меньше оснований. Ал-
Мунтасир значит «победитель», «завоеватель», т.е. определе-
ние, которые по смыслу и деяниям подходит к самому ал-
Йаса, а не к его сыну.
Форма имени, которую дает Ибн Халдун, совпадает с со-
общениями ал-Бакри и Ибн Идари.
Ал-Йаса был одним из наиболее значительных представи-
телей династии Мидраридов. Об этом говорят все три автора.
При нем укрепилась власть Мидраридов в Сиджилмасе. Он
руководил планировкой и строительством города и завершил
его, он возвел крепостные стены вокруг города, покорил
страны Сахары и область в долине р. Уэд Дра и стал получать
доход от тамошних рудников. Он же распределил земли меж-
ду племенами и установил порядок пользования ими, который
сохранялся и впоследствии. Он же одержал победу над бер-
берами, которые ему противились, и покорил их. Ал-Бакри
называет его человеком могущественным, упорным, жесто-
ким и грубым. Ал-Бакри и Ибн Халдун сообщают и такое
важное известие: ал-Йаса был первым из Мидраридов, кто
стал жить в Сиджилмасе постоянно, что произошло в конце
второго столетия хиджры. Это указание представляется нам
очень важным. Где жили мидраридские правители до этого
времени, неизвестно. Мы полагаем, они имели не столицу, а
ставку, которая перемещалась в зависимости от сезона. Если
285

это действительно было так, то, очевидно, роль полукочевого
элемента в создании государства Мидраридов должна быть
оценена более высоко.
Сиджилмаса помимо ее торгового значения выполняла
роль места, где полукочевники хранили свои запасы, товары,
инструменты, оружие и т.п. Такие места обыкновею^ имеют
все племена, ведущие полукочевой образ жизни. Строитель-
ство же стены и превращение города в резиденцию прави-
теля, очевидно, знаменует изменение в характере власти.
Власть вождя превращается во власть государя. В то же время
источники не сообщают нам о других атрибутах власти. Нет
упоминаний о войске и даже о «полиции». Вероятно, их
функции выполняли воины племени микнаса, подчиненные
ал-Йаса. Но эксплуатация существовала в виде грабежей и
данничества, в формах, установленных исламом.
7. После ал-Йаса у власти находился его сын Мидрар ал-
Мунтасир ибн ал-Йаса. Ал-Йаса женил его на дочери имама
рустамидского государства в Тахарте Абд ар-Рахмана ибн
Рустама.
Правление Мидрара не было примечательным ничем кро-
ме одного любопытного события: два его сына соперничали
из-за власти. Один был сыном дочери рустамидского имама.
Ее звали Арва (или Урва). Другой был сыном женщины, о
происхождении которой ничего не говорится. Ее имя в ис-
точниках дается по-разному, но характер изменения имени,
без сомнения, показывает, что искажения были вызваны не-
верной постановкой точек при первой букве имени, т.е.
ошибками переписчиков. Ал-Бакри называет ее Сакийа, Ибн
Идари — Бакийа, Ибн Халдун — Такийа. (Чтобы показать эту
разницу, мы даем написание этого имени по-арабски: <-JL5
4-JL3 Â.JL» .) Мы предпочитаем называть ее Такийа. Обоих
сыновей звали Маймун. Нам неизвестно, ни когда началась
борьба, ни кто из братьев был старше. Мидрар поддерживал
сына рустамидки. Но тот, придя к власти, низложил своего
отца и изгнал сына Такийи. Это вызвало возмущение народа,
который сверг его и передал власть сыну Такийи. Последний
же отказался от нее, сославшись на нежелание быть правите-
лем над своим отцом, и тогда к власти призвали вновь Мид-
рара. Мидрар согласился, но через какое-то время снова на-
чал призывать к себе сына Арвы и его сторонников, которые
в это время находились в области Уэда Дра. Но народ высту-
пил снова, и снова низверг Мидрара и предложил власть сы-
ну Такийи. На этот раз тот согласился и стал управлять, при-
няв титул ал-Амир (т.е. эмир) и держа при себе своего отца.
286

На этом смута закончилась. Мидрар умер в правление сына
Такийц *~
8. Маймун, сын Арвы, правил при жизни отца.
9. Маймун ал-Амирг сын Такийи, правил при жизни отца и
после его смерти. В правление обоих братьев ничего достой-
ного упоминания, с точки зрения авторов источников, не
произошло.
10. Мухаммед ибн Маймун ал-Амир был сыном № 9. О нем
сообщают только ал-Бакри и Ибн Халдун.
П.Ал-Йаса ибн ал-Мунтасир ибн Абу-л-Касим — так
называет следующего правителя ал-Бакри. Основываясь на
этом имени, можно сказать, что он также был сыном Мидра-
ра ал-Мунтасира, т.е. № 7. Однако Ибн Идари называет его
иначе: ал-Йаса ибн Маймун ибн Мидрар ибн ал-Йаса ибн
Самгун ибн Мадлан ал-Микнаси ал-Мунтасир. Ибн Хал-
дун называет его так же, как и ал-Бакри: ал-Йаса ибн ал-
Мунтасир, т.е., по сведениям ал-Бакри и Ибн Халдуна, он был
братом обоих Маймунов, а по сообщению Ибн Идари, — сы-
ном Маймуна (какого именно, неизвестно, поскольку счет
ведется по отцовской линии, а имя матери не упомянуто) и
получил власть от отца. Вопрос еще более осложняется тем,
что и ал-Бакри, и Ибн Халдун помещают перед его правлени-
ем правление сына Маймуна, Мухаммеда, т.е. в этом случае
ал-Йаса получил власть даже не после брата, а после племян-
ника.
Во время правления ал-Йасы произошло нашествие фа-
тимидских войск. Сам ал-Йаса бежал и был убит.
Фатимиды пытались руководить страной через наместни-
ка, но жители города убили его и его воинов. О дальнейшей
судьбе династии Мидраридов Ибн Идари не сообщает, и для
последующего времени мы располагаем только известиями
ал-Бакри и Ибн Халдуна.
12. Ал-Фатх ибн Маймун ал-Амир, по прозвищу Васул.
Возможно, он избирался народом, так как Ибн Халдун сооб-
щает, что они присягнули ему. Судя по имени, он должен был
быть братом Мухаммеда и племянником ал-Йаса.
13. Ахмад, брат ал-Фатха. Его правление прекратилось в
связи с нашествием племен кетама и некоторых племен
микнаса под водительством вождя Масала ибн Хабуса, ибади-
та, семья которого возглавляла небольшое государство в
Центральном Магрибе, подчиненное Фатимидам. Масала наз-
начил управлять государством Сиджилмасы представителя
семьи Мидраридов, происходившего от другой линии родства.
Это был внук Мидрара, № 7.
287

14. Ал-Муизз ибн Сару ибн Мидрар. Ибн Халдун называет
его ал-Му'тааз ибн Мухаммед ибн Бассадар ибн Мидрар.
После него власть перешла к его сыну.
15. Мухаммед ибн ал-МуЧааз. Ибн Халдун упоминает еще
и его титул — Абу-л-Мунтасир. Он также передал власть сво-
ему сыну.
■16. Абу-л-Мунтасир Самгу ибн Мухаммед. Ибн Халдун на-
зывает его ал-Мунтасир Самгу. Это был тринадцатилетний
мальчик, и делами государства управляла его бабка. Против
него восстал сын его дяди с отцовской стороны, т.е. его двою-
родный брат.
17. Мухаммед ибн ал-Фатх ибн ал-Амир. Ибн Халдун назы-
вает его Мухаммед ибн ал-Фатх ибн Маймун ал-Амир. В
правление этого мидрарида произошли важные события и
некоторые изменения в жизни, если не всей страны, то во
всяком случае прадящей семьи. Он оставил ибадитское веро-
учение и обратился к суннизму, к маликитскому его толку.
Он также принял титул пове.лтеля правоверных (амир ал-
муминин) и почетное прозвище аш-Шакир-лиллахи (Благода-
рящий Аллаха). При нем в стране была начата чеканка дир-
хемов и динаров, т.е. серебряной и золотой монеты. По-
видимому, при нем имел место второй расцвет государства
Мидраридов. Основой процветания была транссахарская ка-
раванная торговля, которая, очевидно, именно в это время
стала особенно интенсивной и прибыльной. Во всяком случае
чеканка монеты, несомненно, говорит о значительном прито-
ке драгоценных металлов. Золото привозилось из стран Суда-
на, серебро же, вероятно, — из серебряных рудников в горах
Марокко. Сведения в источниках о таких серебряных рудни-
ках имеются. Возможно, что серебро добывали также и в
руднике в области Уэда Дра.
Правление Мухаммеда ибн ал-Фатха было прервано при-
ходом фатимидских зойск, во главе которых находился зна-
менитый полководец Джаухар ал-Катиб. Мухаммед ибн ал-
Фатх в результате этого похода был уведен в Кайруан. После
этих событий Фатимиды, очевидно, не могли удержать терри-
торию государства Мидраридов, и на нее стали претендовать
испанские Омейяды. Однако против них восстал сын Мухам-
меда ибн ал-Фатха. О нем сообщает, правда, только Ибн Хал-
дун.
18. Ал-Мунтасир биллахи. На него напал брат, убил его и
занял его место.
19. Абу Мухаммед ал-Му тазз биллахи. Он был последним
мидраридским правителем. Власть микнаса была тогда близка
к своему завершению и погибла с последним представителем
288

мидраридской династии в ходе нападения конфедерации пле-
мен маграва, которое имело место в 362 (976—977) году.
Рассматривая вопрос о порядке передачи власти в ди-
настии Мидраридов, мы полагаем нужным сделать предвари-
тельно следующие уточнения. Абу-л-Касима Самгу (№ 1), по
нашему мнению, нельзя считать основателем династии. Из
всего сказанного выше ясно, почему. Нельзя считать таковы-
ми и суфритских имамов Ису и Абу-л-Хаттаба. Слава первого
представителя и основателя династии Мидраридов принадле-
жит Абу-л-Касиму Самгу ибн Мазлану, т.е. № 4.
За время существования династии, т.е. на протяжении
около двухсот лет, у власти находилось 16 представителей
этой семьи. Данное число соответствует 15 случаям передачи
власти от одного лица к другому. В одном из них, а именно от
13-го представителя династии к 14-му, имел место вынужден-
ный внешними обстоятельствами политического характера
переход власти от одной ветви семьи Мидраридов к другой.
Рассмотрение каждого случая передачи власти показывает
следующее.
Шесть раз власть переходила от отца к сыну: от № 4 к
№ 5; от № 6 к № 7; от № 7 к № 8; от № 9 к № 10; от № 14 к
№ 15; от№ 15 к №16.
Шесть раз власть передавалась от брата к брату: от № 5 к
№ 6; от № 8 к № 9; от № 10 к № 11; от № 11 к № 12; от № 12
к № 13; от № 17 к № 18. Из последних шести случаев два
спорных: это переход от № 10 к № 11 и от № 11 к № 12. Све-
дения источников не позволяют здесь установить точно, от
кого к кому переходила власть. Возможно, в этих случаях
власть переходила от племянника к дяде с отцовской сторо-
ны. В одном случае (от № 16 к № 17) такой переход устана-
вливается точно.
Таким образом, оба способа передачи власти представлены
равным числом примеров. Однако это еще не может иметь
достаточно доказательной силы. Как при одном, так и при
другом способе некоторые случаи могли быть результатом
случайных совпадений, а не представлять различные системы
наследования. Но есть случаи, в которых, по нашему мнению,
можно увидеть проявление действия системы: это передача
власти от № 7 к № 8 и к № 9.
Они интересны тем, что в них можно видеть две попытки
поставить у власти наследника, против которого дважды вы-
ступал народ. Мы полагаем, что объяснение этих случаев мо-
жет быть дано при допущении особых норм наследования,
которые в какой-то степени были пережиточным явлением и
сохранялись в сознании народа. Ситуацию мы представляем
19 149 289

следующим образом. Могучий правитель ал-Йаса женил свое-
го сына Мидрара на дочери рустамидского имама. Но ко вре-
мени этой женитьбы Мидрар уже был женат на женщине
неизвестного нам, но, по-видимому, более скромного проис-
хождения, поскольку ал-Йаса мог притязать на родство с
Рустамидами только после того, как добился значительных
успехов в укреплении своей власти и процветании госу-
дарства. А это ему удалось не сразу. Таким образом, Маймун,
сын Такийи, должен был быть старше Маймуна, сына Арвы
(Урвы). Но Мидрар по каким-то причинам решил передать
власть сыну Арвы, и это его желание и действия в этом на-
правлении вызвали конфликт с народом, который увидел
здесь нарушение принципа старшинства и выступил против
него. Однако, когда власть была предложена сыну Такийи,
последний также отказался. Причиной отказа, по-видимому,
послужило его нежелание нарушать принцип старшинства
по отношению к своему отцу, который был жив, что имело
бы место, если бы он принял предложенную ему власть.
Можно предполагать, что во всей этой ситуации сыном Та-
кийи руководило нежелание нарушать традиционные нормы
наследования власти. Но автору источника (или его информа-
тору) ситуация была не совсем понятна, и поэтому он назы-
вает мотивом отказа сына Такийи от власти его нежелание
стать правителем над своим отцом, в чем можно усмотреть
нечеткое указание на действие традиционных норм наследо-
вания.
В этих условиях народу пришлось вновь обратиться к бо-
лее старшему представителю династии, т.е. к отцу обоих
Маймунов — Мидрару, который и начал управлять страной
вновь. Но Мидрар не оставил своих намерений передать
власть сыну Арвы и начал делать шаги, направленные к его
возвращению из южных областей страны, куда он, видимо,
был сослан. Когда же народ узнал об этом, он добился низ-
ложения Мидрара во второй раз и вновь предложил власть
законному, с его точки зрения, наследнику, сыну Такийи. На
этот раз последний согласился на это предложение и взял
власть в свои руки. Как подчеркивает источник, он правил, а
отец находился при нем. Возможно, в этом следует видеть
некогда понятное, а потом забытое оправдание того, что отец
сына Такийи был жив и еще находился в том социальном
возрасте, который допускал наследование власти; и из^за это-
го сын Такийи стремился создать видимость активного учас-
тия его отца в управлении страной. Но вообще социальная
роль отца обоих Маймунов во всей этой ситуации не совсем
ясна.
290

Приведенные материалы и рассуждения, по нашему мне-
нию, дают достаточные основания для утверждения о суще-
ствовании в прошлом, и в частности в VIII—IX вв., в Север-
ной Африке особой нормы наследования (очевидно, не только
в государстве Мидраридов), согласно которой наследование в
принципе должно было реализоваться по мужской линии в
порядке старшинства всех мужчин одного поколения, а затем
передаваться мужчинам другого поколения. Ко времени же
появления государства и династии Мидраридов социальное
развитие общества и развитие социальных институтов в нем
ушли уже достаточно далеко от первоначальной принципи-
альной схемы. Поэтому в династии мы имеем случаи наследо-
вания как от брата к брату, так и от отца к сыну. Но возму-
щение народа свидетельствует, что прежний порядок забыт
еще не был.
Следует сказать, что сам по себе порядок наследования,
согласно архаическим правилам, ничего особенно не пред-
ставляет и в этнографии известен. Можно назвать работы
В.М.Мисюгина относительно этого же сюжета в Восточной
Африке [5, с. 52—83] и об ограничении права наследования
тремя старшими братьями [4, с. 186—196]. Но можно привес-
ти и более близкие, а поэтому и более убедительные приме-
ры. Так, описанный институт, известный под названием та-
нистри [3, с. 82—83], отмечался в истории Северной Африки,
в частности среди вандальских королей. У них, по-видимому,
он действовал не как пережиток, а в полную силу. В качестве
пережитка он существовал в семье тунисских беев. Где-то на
полпути между вандальскими королями и тунисскими беями
находились правители Мидраридской династии, у которой
новая норма наследования уже начала вытеснять старую, но
старая была еще жива и порою давала себя знать, хотя по-
степенно и разрушалась.
Возвращаясь к самому началу статьи, представляется воз-
можным сделать вывод о том, что в жизни Мидраридского
государства на протяжении второй половины VIII в. и до се-
редины второй половины X в. отмечаются различные момен-
ты как в сфере экономики, так и в сфере социальной и поли-
тической жизни, заставляющие квалифицировать это госу-
дарство как раннее или как варварское раннеклассовое, где
главными эксплуататорскими отношениями были отношения
данничества. Они еще не были ни феодальными, ни ранне-
феодальными, и им еще предстояло в будущем постепенно
превратиться в таковые.
Отсталость общественного развития государства Мидрари-
дов замечалась и прежде, однако анализа характера наследо-
19-2 149 291

вания и экономического состояния и экономической органи-
зации его проделано, насколько нам известно, не было. Хотя
не случайно один из лучших специалистов по ибадитской
истории и литературе, А.Мотылинский, называл подобные
политические организмы, выраставшие из ибадитских общин,
спорадическими государствами [10, с. 3].
1 Даты в тексте даны по хиджре, в скобках — их перевод в наше летос-
числение.
2 Кастилийа в данном случае — это не королевство Кастилия, возник-
шее в Испании в 1035 г., а область в Тунисе.
3 Букв. «был».
4 Ал-Асвад по-арабски значит «черный».
5 Букв, «комары».
6 Т.е. эмир.
7 Т.е. Повелитель правоверных.
8 Т.е. Благодарящий Аллаха.
9 Букв. «Резиденция эмира».
10 Букв, «повторно».
11 Это то же самое имя, что Арва у ал-Бакри, но Ибн Идари дает иную
огласовку, т.е. Урва.
12 Разница в арабском написании имен Ибн Бакийа и Ибн Сакийа сво-
дится к различной постановке и числу точек.
1. Видясова М.Ф. Раннефеодальные государства Магриба в VIII—XI вв. —
Вопросы истории. М., 1968, № 7.
2. Видясова М.Ф. Социальные структуры доколониального Магриба. М.,
1987.
3. Жюльен Ш.—А. История Северной Африки. Т. I. M., 1961.
4. Мисюгин В.М. О некоторых особенностях старинных исторических источ-
ников. — Труды Института этнографии АН СССР. Новая серия. Т. 109.
«Africana». Африканский этнографический сборник. № XIII. Л., 1982,
с. 186—196.
5. Мисюгин В.М. Суахилийская хроника средневекового государства Пате. —
Труды Института этнографии АН СССР. Новая серия. Т. 90. «Africana».
Африканский этнографический сборник. № VI, с. 52-^83.
6. Чураков М.В. Борьба хариджитов Сиджилмасы. — Арабские страны. Ис-
тория, экономика. М.—Л., 1966.
7. Ciaessen HJ.M. Skalnik P. The Early State, The Hague—Paris—New York,
1978.
8. Ibn Idhari al—Marrakushi. Histoire de l'Afrique du Nord et de l'Espagne
musulmane intitulée Kitab al-Bayan al-Mughrib par Ibn Idhari al-Marrakushi
et fragments de la Chronique de l'Arabe. Nouvelle édition: publiée d'après
l'édition de 1848—1851 de R.Dozy et de nouveaux manuscrits par G.S. Colin
et E.Levi-Provençal. T.l. Histoire de l'Afrique du Nord de la conquête au
Xl-me siècle. Beyrouth (Liban), 1948.
292

9. Lewicki T. Un document ibadite inédit sur l'émigration de Nafusa du Öabal
dans le Sahel tunisien au VIII—IX siècle. Folia Orientalin T. 1. Krakow, I960,
с. 175—191.
10. Motylinski A. de. Abadites. — Encyclopédie de l'Islam. 1-er éd. T. 1, с 3.
11. Al—Muqaddasi (vers 375—985). Description de l'Occident Musulman au IV—
X siècle. Texte arabe et,traduction française, avec introduction, des notes et
quatre index par Charles Pellat, agrégé de la langue et littérature arabe.
Bibliothèque Arabe-Française. № IX. Alger, 1950.
12. [Slane Mac Guckin de]. Description de l'Afrique Septentrionale par Abou-
Obeid-El-Bekri, traduite par Mac Guckin de Slane. Édition revue et corrigée.
P., 1965.
13. [Slane M. le Baron de]. Histoire des berbères et des dynasties musulmanes de
l'Afrique Septentrionale par Abou Zeid Abd-Er-Rahman Ibn-Mohammed Ibn
Khaldoun. Texte arabe. T. 1, publié... par M. le baron de Slane. Alger, 1847.
19-3 149 293

А.Ю.Дворниченко
К проблеме восточнославянского политогенеза
Долгое время наша наука билась в тисках жестких рамок:
«там и тогда, где и когда», что первично — классогенез или
политогенез? Лишь в последнее десятилетие появляются
формулировки, которые не могут не импонировать стремле-
ниям их авторов передать всю неоднозначность исторической
действительности, показать формирование политической ор-
ганизации, государственности, как «сложный диалектический
процесс с развитыми обратными связями, к тому же очень
растянутый во времени» [18, с. 130]. Подтверждением этого
тезиса вполне может быть Восточная Европа — место рассе-
ления восточных славян, которая должна стать обширным
полигоном для изучения классо- и политогенеза. Историогра-
фическая ситуация сложилась, к сожалению, таким образом,
что живая исследовательская мысль в области изучения род-
ной истории была скована в гораздо большей степени, чем,
скажем, в области медиевистики или востоковедения. Толщу
догматических заслонов приходилось здесь пробивать с очень
большим трудом. К тому же и в рамках этой традиции от-
дельные регионы Восточной Европы изучены явно недоста-
точно. По этой причине многие процессы восточнославянско-
го политогенеза можно рассматривать пока только в плане
постановки проблемы.
Особенностью Восточной Европы было то, что здесь в
XIII—XVI вв. сформировались два государства — Великое
княжество Литовское и Великое княжество Московское. Если
последнее возникло в Северо-Восточной Руси с центром в
Москве под сильным влиянием Золотой Орды, то Литовское
объединило большую часть древнерусских земель вокруг ли-
товского центра (не в географическом, а в политическом
смысле этого слова). Собственно литовские земли составили
А.Ю.Дворниченко, 1995
294

лишь Vio государственной территории, а 9/10 — древнерус-
ские земли — основная авансцена нашей истории в предше-
ствующий период (IX—XII вв.). В политическом развитии
Литовского и Московского великих княжеств было много
сходных черт, но были и отличия, сравнительное их изуче-
ние — дело будущего, здесь же нас интересуют важнейшие
черты политогенеза, свойственные всем восточным славянам.
Восточнославянский политогенез своими корнями уходит в
период Киевской Руси — начальный период нашей истории.
Его изучал недавно И.Я.Фроянов. По мысли ученого, «совре-
менной науке известны три главных отличительных признака
государства: 1) размещение населения по территориальному
принципу, а не на основе кровных уз, как это было при ста-
рой родовой организации; 2) наличие публичной власти, отде-
ленной от основной массы народа; 3) взимание налогов для
содержания публичной власти» [32, с. 21]. Все эти признаки
государственности появляются не одновременно, не сразу.
Если союзы племен (до середины IX в.) нельзя считать даже
зародышами государства, поскольку они укладывались в рам-
ки родо-племенного строя, то союз союзов племен
(суперсоюз) без элементов публичной власти, способной под-
няться над узкоплеменными интересами, сущестовать не мог
[31; 32, с. 67—68]. Княжеская власть приобретает самостоя-
тельность, а вместе с ней меняется и дружина, которая пре-
вращается в инструмент принуждения. Однако ситуация была
двойственной, так как и князь и дружина в рамках собствен-
ного племенного союза оберегали интересы своих людей,
несли полезную для общества службу, а носителями принуди-
тельной, публичной власти становились не у себя, а у союз-
ников-соседей. Усилению публичной власти способствовало
появление «носителей власти со стороны» — варягов [32,
с. 106].
Итак, в первую очередь у восточных славян возникает и
укрепляется публичная власть как элемент государственности.
Во второй половине X в. складывается огромный межплемен-
ной суперсоюз (союз союзов), вобравший в себя практически
все восточнославянские племена. Образование его знамено-
вало высший этап развития родо-племенных отношений у
восточного славянства и вместе с тем начало их упадка и раз-
ложения. В конце X — начале XI в. начинается процесс, в
ходе которого племенные союзы постепенно уступают место
союзам территориальных общин, которые в летописи имену-
ются волостями и землями.
Господствующее положение в таком союзе общин занимал
главный город, а от него зависели пригороды. Это были древ-
19-4 149 295

нерусские города-государства, весьма сходные с городами-
государствами древних обществ. Это государственность с
полным набором присущих ей признаков: наличием еще бо-
лее окрепшей публичной власти, зачатков налогообложения и
размещением населения по территориальному принципу [31,
с. 57—93]. Но это ситуация, когда община приобретает форму
государства, «внутриобщинные потестарные отношения...
могли перерастать в политические отношения внутри самой
общины, превращая ее в политическую структуру» [18, с. 51].
Такой государственности соответствовали все другие сферы
общественного бытия, в частности, модус социальной борьбы.
Она идет между городскими общинами и князьями. Принци-
пиальное значение имеет то, что это отнюдь не борьба анта-
гонистов: выгнав одного князя, община призывает другого,
поскольку князь в Древней Руси был необходимым элементом
социально-политической структуры. В борьбе с князем общи-
на выступает не как разрозненная масса, а организованы^ в
форме веча. Другая важнейшая черта, присущая социальной
борьбе этого времени, заключается в расколе общины на
разные, часто противоборствующие, партии. Во главе этих
партий становятся бояре, выполняя роль лидеров общества. В
то же время сама община еще является единой, цельной, не
разделенной на сословия [8; 29; 31].
Что же происходит в последующий период, XIII—XV вв.,
который многие историки не замечали, период переходный,
относящийся к «передаточным историческим стадиям» [14,
с. 351]? Если в Киевской Руси сословий еще не было, то те-
перь они постепенно появляются. Древнерусское княжье и
бояре, долго сохраняя свой социальный портрет, со временем
становятся ингредиентами высшего сословия, которое оформ-
ляется лишь к середине XVI в. Промежуточное положение
занимали страты «земян», «дворян», «бояр-слуг». Из жителей
городов формируется отдельная страта «мещан». Под понятие
«крестьянство» в наибольшей степени подходили люди «дан-
ные» и «тяглые» [11, с. 76—147]. Проанализировав в специ-
альном исследовании материал о социальной стратификации
в западнорусских землях, мы пришли к выводу, что сословия
в Литовско-Русском государстве вызревали медленно, грани
между ними были размыты [11, с. 147]. Примерно такой же
процесс социальной стратификации шел и в землях Новгоро-
да и Пскова, а также Северо-Восточной Руси. Здесь также
когда-то единое древнерусское общество («людье») распалось
на целый ряд социальных групп — архаических сословий,
среди которых были бояре, житьи, дети боярские, разнооб-
разные слуги и пр. [3; 14, с. 355—356; 15, с. 281—292].
296

Общая для всех этих социальных групп черта, свидетель-
ствующая об их недавнем появлении, — это наличие большой
семьи, которая пронизывала все страты восточнославянских
земель [11, с. 148]. Надо помнить, что большая семья — толь-
ко разновидность общинной структуры, находившаяся, по
удачному выражению Д.А.Ольдерогге, на пересечении родо-
вой и общинной структур [13, с. 168]. Значит, восточносла-
вянские страты находились на начальной, «общинной», так
сказать, стадии развития, с чем была связана масса архаиче-
ских пережитков, доживших до очень поздних времен.
К этому надо добавить и значительную архаику в семейно-
брачных отношениях в целом. Зачастую исследователи объ-
ясняют их политической ситуацией, слабостью церкви, «об-
ластничеством» восточнославянской жизни. Однако эта ар-
хаика семейно-брачных отношений приобретает другой отте-
нок и становится гораздо более понятной с учетом того на-
следия, которое восточнославянские земли получили от вре-
мен Киевской Руси. Как показали исследования И.Я.Фро-
янова, тогда эти отношения были буквально перегружены
всякого рода пережитками.
Еще одна важная черта, характеризующая сословия во-
сточнославянских земель того времени, — их служилый ха-
рактер. Наименее ярко эта черта обнаруживается на северо-
западе, в условиях сохранявшихся новгородского и псковско-
го городов-государств, а наиболее заметна она в Литовско-
Русском государстве, где формировавшиеся сословия, все
население являлось служилым, каждая общественная группа
обязана была нести ту или иную службу на господаря [11,
с. 149]. При этом важно подчеркнуть, что данная служба ни-
чего общего не имела с феодальными отношениями; все те
социальные группы, которые несли службу, были свободны.
Когда исследователи характеризовали отношение к князю в
Северо-Восточной Руси, то отмечали разделение населения ria
людей служилых, которые князю служат, и тяглых, которые
ему платят, тут же оговариваясь, что это — термины позд-
нейших времен, эпохи Московского государства, но они мо-
гут быть употреблены в данном случае, так как в XIII и
XIV вв. для обозначения общественных групп не существова-
ло определенных названий [23, с. 145]. Не претендуя здесь на
решение данного вопроса, заметим, что «тягло», как мы его
знаем, — явление уже достаточно позднее, а ранние платежи
и работы в пользу княжеской власти — зачастую все те же
службы.
Столь замедленному процессу социальной дифференциа-
ции вполне соответствовал и модус социальной борьбы, кото-
297

рая наследовала массу древнерусских черт [8; 11, с. 188—193].
Естественно, лучше этот модус сохранялся в тех районах,
которые в меньшей степени были затронуты иноземными
влияниями. С течением времени положение менялось: наряду
с сохранением многих присущих раннему времени черт появ-
ляются новые элементы; борьба постепенно приобретает
иной характер. Это уже не прежняя борьба городских общин
с князем и не борьба партий внутри городских общин, а
борьба между формирующимися архаическими сословиями
[3; 8; 11, с. 193]. Но и из этой борьбы государство не могло
родиться, оно не могло «стать аппаратом насилия», машиной
для угнетения одного класса другим по той простой причине,
что и эти сословия, социальные группы далеко еще не были
классами, противостоящими друг другу.
С проблемой социальной дифференциации связана еще
одна важнейшая проблема генезиса ранней государствен-
ности — управление обществом. Решить данную проблему
нельзя, в свою очередь, без обращения к общинному насле-
дию Киевской Руси. С нашей точки зрения, на территории
Восточной Европы в XIII—XV вв. существовал общинный
строй, своими корнями уходящий в предшествующий период.
Ряд восточноевропейских территорий продолжал движение
по пути политического развития древнерусских городов-госу-
дарств, государств-общин. Классическим образцом такого
рода общины могут служит Новгород и его «молодший
брат» — Псков. Они сохранили прежнюю форму, и в этой
форме зрело новое содержание, связанное с процессом рас-
пада на противостоящие друг другу сословия. По сходному
пути пошли земли Великого княжества Литовского, оказав-
шиеся в наиболее благоприятных географических и полити-
ческих условиях (Полоцк, Витебск, Смоленск) и долгое время
сберегавшие древнерусское общинное наследие: суверен-
ность городской общины, политическую активность горожан,
которая проявлялась в самых различных сферах «внутрен-
ней» и «внешней» жизни, вечевое правление, волостное
единство и целостность [11, с. 30—53]. Количество таких об-
щинных организмов можно было бы увеличить. Например,
далекая северная Вятка и в XV в. представляла собой древне-
русский город-государство. Но важнее, пожалуй, то, что в
более «стертом» виде большинство черт древнерусских горо-
дов-государств живет на территории расселения восточных
славян еще очень долго. Свое место здесь занимают и доста-
точно многочисленные сведения о вечевой активности в Се-
веро-Восточной Руси, где «народные обычаи не умирают в
один день, с деятельностью веча встречаемся и после татар-
298

ского нашествия и даже в XIV веке (встречалась она и поз-
же. — А А-)» [27, с. 35]. Только этой вечевой традицией мож-
но объяснить земскую политическую активность, которая
проявлялась и в земском строе XVI в., и в тяжелую годину
Смуты, и на протяжении всего XVII в., вплоть до народных
движений времен Петра I.
Проблему древнерусского общинного наследия можно и
должно, на наш взгляд, толковать и еще в одном существен-
ном аспекте. Речь идет о разнообразных общинных формах,
которые бытовали на восточнославянской территории в XIII—
XVI вв., но в своей основе восходили ко временам Киевской
Руси. Возьмем, например, так называемые Поднепровские и
Подвинские волости Великого княжества Литовского. Цен-
трами этих общин были города (волость, собственно, и со-
стояла из главного города и зависевших от него сел), причем
название центрального городского населения переносилось
на всех жителей волости: «свислочане», «борисовцы» и т.д.
Члены такой общины и в источниках XVI в. именовались как
«люди» или «мужи». Основой связи между городом и во-
лостью была волостная земля. Со временем на поземельное
единство наложилось и административно-тягловое: город и
волость совместно исполняли замковую повинность, отбывали
подводную, «поднимали стациями» послов и гонцов господар-
ских. На волость налагалась общая сумма, и «разруб» ее про-
изводился самой волостью, при этом раскладку осуществляло
вече, которое также было общим и служило связующим зве-
ном между городом и волостью. Тесная связь дополнялась
общностью волостной организации, главой волости был ста-
рец или приказник. Старцы были общинной, выборной влас-
тью, которую избирали всей волостью, и всякое покушение
на это старинное право волости вызывало бурю протестов со
стороны населения [11, с. 54—57]. Такого рода волость можно
воспринимать как своего рода «модель» древнерусского горо-
да-государства. Модель эта могла «самозарождаться» и в по-
следующие времена, воспроизводя структуру и функции
древнерусской волостной общины.
Волостная община русского Севера и Северо-Востока, от-
личаясь в деталях от западнорусской общины (об этих отли-
чиях много спорили еще дореволюционные историки), в
своей основе была такой же и также восходила к древнерус-
ской «модели». Здесь волость тоже сохраняет общий конт-
роль над своими землями, мыслится как единое целое. Власть
в ней осуществляют выборные сотские, пятидесятские и де-
сятские, известные и в городах. Власти обычно концентри-
руются в центральном поселении, где сосредоточиваются и
299

волостные святыни; волостная община зачастую совпадала с
церковным приходом. Такая община, которая была не только
поземельным, но и социальным институтом, в ряде районов
живет еще и в XVII в. на русском Севере. Что же касается
Северо-Восточной Руси, то так называемая «черная волость»,
которую надо считать прямым продолжением древнерусского
волостного быта, и в начале XVI в. сохраняет остатки «преж-
них дофеодальных отношений» [1, с. 40].
В конечном итоге формы общинных организмов, вы-
раставших на основе древнерусской общины, могли зависеть
от конкретных природных и геополитических условий. На-
пример, городские общины, существовавшие на беспокойной
южной «украйне» Великого княжества Литовского, практиче-
ски не имели своей волостной территории, поскольку все
население концентрировалось в городе, но во всем остальном
они мало отличались от своих древнерусских прародите-
лей: имели свою землю, вечевое самоуправление и т.д. [11,
с. 57—60].
Констатация общинного строя на территории восточносла-
вянских земель позволяет вернуться к проблеме управления в
рамках более широкой проблемы политогенеза, ведь именно
с общиной связан вопрос о «пороге» потестарно-политиче-
ских отношений [18, с. 31]. Община, как известно, сохраняет-
ся в качестве субъекта политических отношений, даже утра-
тив положение самостоятельного социального организма и
превратившись в суборганизм в составе государства [26,
с. 84]. Что же касается восточнославянских земель, то общи-
на в XIII—XV вв. сохраняет здесь даже свой государственный
статус и уж во всяком случае целый ряд властных и управ-
ленческих функций. В связи с этим важна проблема статуса
черных земель Северо-Восточной Руси и так называемого
«господарского домена» в Великом княжестве Литовском.
Полемика вокруг черных земель хорошо известна, примерно
такая же, только меньшая по масштабам, шла и вокруг «гос-
подарского домена». «Попытки дать статистические опреде-
ления положения черных земель в любом случае встречают
сопротивление самого исторического материала» [25]. Дей-
ствительно, более убедительными представляются попытки
подойти к проблеме черного землевладения диалектически,
увидеть в его истории процесс постепенного перехода древ-
ней общинной собственности в частную государственную
собственность с долгим и весомым сохранением за общинами
властных функций [24].
Общинное самоуправление долгое время успешно ужи-
валось с другими органами власти, к которым мы и хотим
300

сейчас обратиться. Нельзя не отметить простоту этого аппа-
рата, граничащую с примитивностью. В Литовско-Русском
государстве после отмены в конце XIV в. областных княже-
ний эстафета княжеской власти перешла к воеводам, намест-
никам и тивунам. Вплоть до начала XVI в. наместники и ти-
вуны были привычным обозначением местной власти, причем
в качестве правителей пригородов и волостей они были уна-
следованы от времен Киевской Руси. Сложен вопрос о соот-
ношении власти наместников и воевод [11, с. 228—230].
Можно говорить об изменении власти наместников. По мере
того как росло крупное иммунизированное землевладение,
менялся и характер этой власти, вернее, нередко рядом с на-
местником вырастал воевода, который чаще ведал делами
крупных землевладельцев.
Рядом с наместником был тивун, который являлся преем-
ником древнерусского тиуна. Другая должность — городни-
чий. Были еще «осменики», «детские» и некоторые другие.
Примерно такой же крут должностей существовал и в Се-
веро-Восточной Руси: наместники и волостели со своими тиу-
нами и доводчиками, городчики и др. И в том и в другом слу-
чае все эти лица были связаны с князем и княжеским хозяй-
ством, ведали теми или иными отраслями княжеского хо-
зяйства, но одновременно занимались и проблемами местного
населения [16, с. 108; 20, с. 40]
явить определенные изменения
эти лица выполняли временные поручения, как, скажем,
«городник» Русской Правды, то
ми должностными лицами. Ещ<
особление сбора от той или иной должности [11, с. 231]. Но
главные изменения в положени
развитие иммунизированного
появлялось все больше земель,
ванных грамот», «наместницы
рян своих ни по что» [16, с.
Огромную роль в осуществлю
сударственным аппаратом играми всякого рода кормления и
держания. Это тоже наследие
показал роль кормлений в древ:
ной истории, отметив, что явле
странено и в Европе, и у южных славян. Хлебокормления
сохраняются и в период XIII—:
В их положении можно вы-
Если в период Киевской Руси
теперь они стали постоянны-
*один этап эволюции — об-
е этих «чиновников» вносило
емлевладения, по мере чего
куда, «по выражению жало-
ои их тиуни не всылаю дво-
нии своих функций этим го-
Киевской Руси. И.Я.Фроянов
герусский период отечествен-
;ие это было широко распро-
XV вв. [11, с. 168]. Бояре во-
сточнославянских земель имели право «держания» волостей,
т.е. управления ими, и за это они «выбирали» доходы из этих
волостей [11, с. 169]. В.О.Ключевский затруднился определить
характер такого управления в терминах науки того времени.
301

Он писал: «Областное управление удельного княжества нель-
зя подвести ни под один из двух административных порядков,
господствовавших в последующее время: это была ни система
централизации, ни система местного управления. Кажется,
всего лучше характеризовать этот порядок, назвав его лока-
лизацией управления» [16, с. 110]. Если всякого рода кормле-
ния своими корнями уходят в глубь веков, то рассматри-
ваемое время характеризуется и новыми явлениями («держа-
ниями урядов») — государственными должностями. Впрочем,
отличить первые от вторых весьма трудно [11, с. 170].
Институт кормлений и держаний был, с одной стороны,
средством управления, а с другой — средством содержания
знати. Надо подчеркнуть роль внеземельных доходов в это
время в восточнославянских землях. Власть делилась с
«функционерами управления» своими доходами, причем от-
нюдь не обязательно деньгами. Это могла быть материя, соль,
лисья шуба или «панцер» [11, с. 170]. Пожалования были и
магистральным путем формирования крупной земельной соб-
ственности в восточнославянских землях. Это, конечно, не
значит, что земельная собственность не могла появляться
«снизу», но все-таки основным путем было пожалование
«сверху». Мысль эта в нашей историографии не нова. Уже в
дореволюционной историографии было подмечено, что пожа-
лование кормлений предшествует пожалованию населенных и
ненаселенных земель. Позже стройную концепцию соотно-
шения кормлений и крупной земельной собственности на
материалах Северо-Восточной Руси создал С.Б.Веселовский.
По его мнению, развитие привилегированного частного зем-
левладения подрывало основы системы кормлений.
Для объяснения такого явления, как кормления, зачастую
стараются привлечь понятие «верховная государственная
собственность». Данное понятие ничего не проясняет в из-
учении столь сложного явления, как крупная частная соб-
ственность на землю, так же как и восприятие кормлении в
качестве своеобразного рентного фьефа [33, с. 265]. Пресло-
вутая «верховная собственность» под пером многих истори-
ков становится своего рода «универсальной отмычкой» для
объяснения процесса образования землевладения в Восточ-
ной Европе, будь то в Киевской Руси или в левобережной
Украине второй половины XVII в. [11, с. 150—156]. Как уже
отмечалось в литературе, она очень удобна в качестве доказа-
тельства «факта» существования «иерархического феодаль-
ного землевладения», «феодальной», т.е. крупной частной
(включая государственную) земельной собственности в тех
средневековых обществах и государствах, где вообще отсут-
302

ствовала частная, в том числе крупная частная, земельная
собственность [12, с. 315]. Между тем это понятие не выража-
ет никаких реальных юридических или экономических отно-
шений и является бессодержательным, фикцией [12, с. 315].
Для объяснения процесса становления крупного землевла-
дения в Восточной Европе нет необходимости прибегать к
такой скомпрометировавшей себя дефиниции, как «верховная
государственная феодальная собственность». Не нужно и
вообще привлекать понятие «феодализм», которое, с нашей
точки зрения, на восточнославянском материале «не работа-
ет». Зато надо вспомнить о твердо установленном специалис-
тами в области экономической антропологии: экономика и
вообще хозяйственная структура примитивных и архаичных
докапиталистических обществ строится на принципиально
иной основе по сравнению с законами частнособственниче-
ского общества. Суть различий в следующем: экономические
отношения в древних обществах не являют собой детермини-
рующую сферу, а погружены в социальные отношения, со-
ставляя вместе с ними как бы единое целое [5, с. 14]. Другая
особенность архаических обществ — сакрализация власти,
что также многое разъясняет в экономических и политиче-
ских процессах, идущих в том или ином социуме. В обще-
ственном сознании той поры не умещалось понятие соб-
ственности, которое и в современной-то нашей политэконо-
мии чрезвычайно расплывчато. Власти все равно было, что
жаловать.
Надо подчеркнуть отсутствие принципиального отличия
разных форм пожалований в общественном сознании той
поры. Конечно, держания волостей и «урядов» способствова-
ли обогащению держателей, давая им определенные преиму-
щества. «Власть начинает в принципе обозначать большие
возможности для того, кто ее осуществляет, по сравнению с
теми, кто служит ее объектом», — писал изучавший архаиче-
ские общества Л.Е.Куббель [18, с. 37]. Перефразируя знаме-
нитый афоризм Л.Г.Моргана, можно сказать, что в Восточной
Европе должность была почвой, на которой вырастала ари-
стократия и ее собственность [11, с. 172].
Главным средством превращения пожалований, кормлений
и т.д. в крупную частную собственность был иммунитет. По-
лемика о его сущности идет очень давно в отечественной и
зарубежной историографии, причем спорят обычно о направ-
ленности иммунитета. Видимо, явление это было сложное,
совмещавшее в себе целый ряд функций, в том числе и
управленческие. Выдача иммунитетов, сначала персональных,
затем сословных, приводит постепенно к формированию
зоз

крупного землевладения, содержавшего в себе массу «родо-
вых» черт. Одна из таких черт — право родового выкупа, ха-
рактерное как для западнорусских земель, так и для Северо-
Восточной Руси. Такими рудиментами были также закуп и
запродажа, которые С.Б.Веселовский называл «пережитками
глубокой старины», и многие другие архаические черты (цит.
по [11, с. 167]).
Нельзя не упомянуть и о еще одном виде пожалований —
это пожалование ненаселенных земель. Речь здесь также идет
об очень архаических порядках, когда князь, выступая пред-
ставителем народа, имел право распоряжаться свободными
землями, которые не принадлежали ни ему как частному соб-
ственнику, ни крестьянской общине, а были своего рода го-
сударственным сектором [11, с. 172]. Князья раздают за
службу и эти земли, которые впоследствии также оформля-
ются иммунитетами.
Вот тут мы подошли к еще более глубинному явлению, ко-
торое многое разъясняет в восточноевропейской истории, —
службе, ведь и в основе кормлений и держаний, и в основе
землевладения лежала служба. Изучение материалов по ис-
тории восточнославянских земель показывает, что везде раз-
витию крупного землевладения предшествовала служба. На
древний характер служебных отношений обращалось внима-
ние в литературе. С.В.Рождественский применительно к Се-
веро-Восточной Руси писал: «Все эти противоречия, в какие
впадают некоторые попытки доказать существование помес-
тий в глубокой древности, разрешаются признанием факта,
что идея подчинения землевладельческих прав условию служ-
бы гораздо старше поместья, что поместье являлось одной из
частных и поздних форм существования этой идеи» (цит. по
[И, с. 173]).
Как мы уже видели, все население западнорусских земель
на определенном этапе становится служилым. Служебные
отношения буквально пронизывали общественную и эконо-
мическую жизнь государства. В то время, когда в Литовско-
Русском государстве «не развилась вполне дифференциация
сословий на почве шляхетского принципа, с одной стороны, и
немецкого городского права — с другой», служебные отно-
шения доминировали в государственном правлении. Архаиче-
ские воззрения населения на характер службы, отсутствие
замкнутости сословий — все это создавало возможность для
князя в случае военных и административных потребностей
переводить население из одной службы в другую, пополняя,
например, военный контингент. Более того, сама земля начи-
нает служить, на что обратил внимание, изучая Северо-
304

Восточную Русь, Н.П.Загоскин (цит. по [11Г с. 174]). На мате-
риалах о западнорусских землях эта особенность проступает
еще ярче, здесь «известный объем повинностей и платежей
был связан нес субъектом обложения, а с объектом, т.е. зем-
лей...». Этот «принцип составляет остатки мировоззрения
древнейшего периода, а потому он исчезает по мере выра-
ботки сословных отношений».
Для понимания служебных отношений в Восточной Европе
надо обратиться к такому явлению, как «служебная система»,
которая плодотворно изучается на материалах Центральной
Европы с 50-х годов [33]. Впрочем, о служебной системе
применительно к Восточной Европе на протяжении послед-
них лет писал Б.Н.Флоря, подметив, что «если в Центральной
Европе (за исключением такой области, как Мазовия) источ-
ники ХП-ХШ вв. дают уже явные свидетельства упадка
"служебной организации", а в начале XIV в. сведения о
"служебном населении" вообще прекращаются, то у восточ-
ных славян очень существенные реликты "служебной органи-
зации" сохраняются и в более поздний период — во второй
половине XV — первой половине XVI в.» [29, с. 146]. С этим
наблюдением Б.Н.Флори вполне можно согласиться, так же
как, впрочем, со многими другими касательно характера и
судеб служебной системы в Восточной Европе. Но совер-
шенно нельзя принять трактовку этого явления в качестве
«верховной собственности», «коллективной формы феодаль-
ной собственности» и т.д. Эту еще одну (которую уже по
счету!) модификацию «всеобщего феодализма» в нашей исто-
риографии нельзя обосновать ни теоретически, ни конкрет-
но-исторически (критику такого подхода см. [11, с. 175—180]).
С нашей точки зрения, «служебная система» — не что
иное, как достаточно архаичная форма редистрибуции при
наличии еще вполне живущей общинной реципрокности.
Поясним эту пока еще диковато звучащую для нашего уха
формулу. Истоки «служебной системы» своими корнями ухо-
дят в период Киевской Руси и связаны с тем своеобразным
политическим тандемом, который существовал в тот период:
князь, княжеская власть, народное вече. В древнерусский пе-
риод еще не было противостояния этих институтов. Князь
был необходимым элементом той социально-политической
системы, которую можно охарактеризовать как город-госу-
дарство. Важнейшей функцией княжеской власти была воен-
ная, что накладывало яркий отпечаток и на княжеское хозяй-
ство, где развивались преимущественно коневодство и другие
отрасли, которые «работали на войну». Естественно, в этом
княжеском хозяйстве были задействованы и люди. Однако в
20 149 305

условиях политической жизни Древней Руси, которая осно-
вывалась на принципах непосредственной демократии, «слу-
жебная организация» не могла получить значительного раз-
вития. Последнее слово и в делах войны оставалось за
«людьми» («воями») — ополчением, состоявшим из городских
и сельских жителей, которое именовалось по названию глав-
ного города земли. Сам князь находился в значительной за-
висимости от городской общины, которая могла изгнать
«нелюбого» князя, показать ему «путь чист». В этих условиях
«служебная система» не была значительной.
Княжеское хозяйство обрабатывалось в основном рабским
и полурабским населением, а среди свободного служилого
населения выделяются, пожалуй, дружина и боярство. В бу-
рях XIII столетия происходит, с одной стороны, упадок город-
ских общин, а с другой — усиление княжеской власти, кон-
статировавшиеся всеми исследователями. «Служебная систе-
ма», ее развитие и являются отражением усиления княже-
ской власти. «Служебная система» растет в рамках княжеско-
го двора, который в это время поглощает «дружину» (не слу-
чайно на смену понятию «дружина» приходит термин «бояре
и слуги»). Она все в большей степени начинает охватывать
свободный люд, причем отнюдь не насильственным путем.
Рост ее был связан с усиливавшейся военной опасностью,
необходимостью отстаивать само физическое существование
восточнославянских этносоциальных организмов. Конечно,
такое возрастание роли и значения княжеской власти предо-
ставляло возможности для обогащения князя и его окруже-
ния, ибо власть всегда обозначает большие возможности для
того, кто ее осуществляет, по сравнению с теми, кто служит
ее объектом, что и обнаруживается в первую очередь в мате-
риальной сфере [18, с. 37].
Однако на первом этапе на передний план по-прежнему
выступают общественно-полезные функции княжеской влас-
ти, в том числе и в экономической сфере. В условиях еще
весьма незначительного избыточного продукта «служебная
система» осуществляет очень важную ре дистрибутивную
функцию — перераспределяет этот продукт в пользу всего
социума, ибо в этот период и княжеское хозяйство, и княже-
ские замки-гроды играют роль в высшей степени значитель-
ную в деле защиты восточнославянских земель. Такая реди-
стрибуция, как уже отмечено, сопровождается вполне сохра-
нившейся внутриобщинной реципрокцией, а сама на уровне
общения различных элементов этой системы (князья — об-
щины) является еще реципрокцией. Во всяком случае, если
следовать известной формулировке М.Фрида, что путь от
306

эгалитарного общества к ранговому представляет собой дви-
жение от реципрокности к редистрибуции (цит. по [5, с. 17]),
то мы застаем «служебную систему» XIII—XIV вв. именно на
этом пути. Такому уровню развития общества соответствует и
система налогов и повинностей, к характеристике которой
мы и переходим.
Вопрос этот имеет существенное значение, так как
«налогообложение само по себе требует специального, пусть
даже зачаточного аппарата (в отличие от дани, которая либо
доставляется самими облагаемыми, либо собирается полю-
дьем)» [18, с. 134]. Правда, надо заметить, что древнерусские
источники, как установил И.Я.Фроянов, различают «дань» и
«йолюдье». Полюдье князь собирал с жителей своей земли,
это была плата за отправление общественно-полезных функ-
ций, а дань — своего рода «плата за мир», и ее брали с поко-
ренных племен. В Великом княжестве Литовском полюдье
существовало в самых архаических формах. Здесь это плата,
идущая в пользу администрации: полюдье мог собирать сам
великий князь (или князья удельные), а могли передавать
наместнику-державце. В XVI в. полюдье известно в основном
в архаических «русских волостях», но в предшествующем
столетии эта повинность была распространена достаточно
широко: ее знали Киевщина, Волынь, Припятье и другие рай-
оны русских земель Великого княжества Литовского [И,
с. 214—215].
С течением времени обычай «полюдованья» вывелся, по-
скольку он сопровождался массой злоупотреблений. Теперь
волости начинают платить и сборщикам полюдья. Это уже
второй этап в развитии данного сбора. Первая ступень —
личный объезд земли и сбор полюдья князем заменяется объ-
ездом помощника князя. Затем полюдье теряет свой прежний
характер неустойчивого сбора, фиксируется в определенном
размере и приобретает характер постоянного определенного
сбора в волости. При превращении полюдья в постоянный
строгий определенный сбор появляется сопутствующий ему
сбор — «въезд». Благодаря выделению въезда получаются два
сбора, возникших на одной основе и тесно связанных между
собой. Кардинально судьба этих повинностей меняется по
мере развития иммунизированного землевладения, когда она
отходит на задний план, а потом уничтожается фольварочно-
барщинной системой. Весьма похожими были судьбы и дру-
гих модификаций архаических повинностей — «стации»,
«дара» [И, с. 216—217].
Таким образом, самые архаические повинности были свя-
заны с княжеской властью, с ее общественно-полезными
20-2 149 307

функциями. Это же можно сказать и о судебных доходах в
пользу администрации. В Киевской Руси такие платежи
имели большое значение. Примечательна в этой связи фигура
вирника, чье содержание подробно расписано в Русской
Правде. Продолжение данной традиции наблюдаем и в рус-
ских землях Великого княжестьа Литовского [11, с. 218]. Что
же касается военных повинностей и поборов на слуг, то они
также непосредственно относятся к княжеской власти и ее
разнообразным функциям. Некоторые из них старше, другие
появляются по мере роста служебной системы, но все их за-
труднительно пока назвать налогами в прямом смысле этого
слова. Еще волынский князь Мстислав Данилович своей
уставной грамотой регламентировал размеры «ловчего» —
повинности населения снабжать ловчего продовольствием во
время его пребывания в определенной местности. Было это в
начале XIII в., а в конце XV в. ловчее было переведено на
деньги. Весьма широко была распространена так называемая
«тивунщина», которая шла в вознаграждение тивуну за ис-
полнение им своих обязанностей. Потом «тивунщина» как
сбор уже не была связана с тивуном: это уже просто сбор, и
его можно, так же как и другие сборы, передать тому или
иному наместнику-державцу [И, с. 217]. «В Северо-Восточной
Руси также имела место замена лежавших на населении
повинностей в пользу бобровников денежным платежом»
[29, с. 145]. В дальнейшем, по мере развития иммунизирован-
ного землевладения, эти подати прекращают свое существо-
вание (если не переносились на владельцев) в каждом случае,
когда то или другое село переходило от государства в частные
руки.
От времен Киевской Руси осталась и повинность «городо-
вой работы». Выполнение городовых работ волащанами и
освобождение от них жителей главного города также свиде-
тельствует об очень архаической традиции. Зато городские
жители должны были принимать участие в городском благо-
устройстве. Эти повинности, прежде носившие эпизодиче-
ский ,■ характер, теперь становятся регулярными. Городовая
повинность была так важна, что даже во время развития им-
мунизированного землевладения освобождения от нее часто
не давали. И все-таки именно развитие крупного землевладе-
ния внесло, как и во многие сферы жизни Литовско-Русского
государства, неразбериху. Положение особенно обострилось
в XVI в., когда в результате роста шляхетских привилегий и
раздачи господарских волостей прежняя система повинностей
стала плохо срабатывать и только постоянная внешняя угроза
способствовала ее сохранению.
308

Такова была, судя по нашим материалам, система архаиче-
ского налогообложения в западнорусских землях. Исследова-
ния В.Д.Назарова, довольно интенсивно проводившиеся в
последние годы, свидетельствуют, что так было и в Северо-
Восточной Руси [19, с. 84—92; 21, с. 163—170; 33, с. 260—271].
Нельзя с ним согласиться только в трактовке такого «налого-
обложения» как рентного выражения государственной соб-
ственности, рентного фьефа и т.д. «Феодальная терминоло-
гия» ничего не проясняет и неприложима к историческим
процессам, которые шли в восточнославянских землях в
XIII—XV вв. Зато он совершенно прав в том, что «совокуп-
ность ордынских платежей стала частью государственного
тягла, так или иначе воздействуя на остальные его компонен-
ты» [33, с. 262].
Действительно, возникновение прямого обложения в Во-
сточной Европе связано с внешним фактором. В Киевской
Руси прямые налоги фактически отсутствовали, дань, которая
там существовала, была грабежом или контрибуцией и соби-
ралась на окраинах Руси с «примученного» люда [11, с. 220].
Новации принес бурный XIÎI век. Уже в 1245 г. татары
«сочтоша» людей и «начаша на них дань имати». В значи-
тельной степени внешним фактором были и литовцы, кото-
рые, как известно, довольствовались длительное время полу-
чением дани с западнорусских земель [11, с. 221]. Лишь со
временем дань превратится в элемент внутренней социальной
и политической жизни русских земель (но и при этом, есте-
ственно, не станет «государственной феодальной рентой»).
Она передается в составе иммунитетных пожалований, и вот
уже в начале XVI в. появляется необходимость во введении
нового прямого налога. В западнорусских землях им стано-
вится «серебщина», впервые введенная в 1507 г., которая во-
тировалась сеймом и собиралась как с господарских имений,
так и с частных владений.
Непосредственно с проблемой политогенеза связана ее со-
ставная часть — сфера права. Сейчас установлено, что в ран-
нем государстве всегда обнаруживаются неформальные влия-
ния на правотворчество [34, с. 559—561]. Все большую попу-
лярность завоевывает в науке подход к архаическому праву с
точки зрения «горизонтальных» и «вертикальных» структур
(община — горизонтальная структура, а государственная
власть и ее вмешательство в дела общины — вертикальная);
для первых характерны композиции, для вторых — санкции.
С точки зрения такого подхода, можем констатировать со-
хранение в восточнославянских землях XIII—XV вв. массы
архаических пережитков в праве.
20-3149 309

Так, следствием незыблемости здесь общинных норм в
праве являются весьма древние формы решения социальных
конфликтов. Очень долго здесь жила кровная месть. Что ка-
сается обычно-правовой практики, то тут принципы кровной
мести могли сохраняться до позднейших времен. Гораздо
важнее то, что ее следы находят даже в законодательстве [11,
с. 64; 45, с. 63—80]. Лишь постепенно на смену кровной мести
приходят композиции, и еще позже появляются санкции.
В целом черты права, связанные с преступлением и наказа-
нием, лишь постепенно начинают изменяться с древнерус-
ских времен, свидетельствуя о стойкости общинных традиций
в праве и о слабости государственного аппарата [И, с. 70].
О том же говорят и материалы по судопроизводству.
Раннему этапу свойственна примитивность судоустройства
и судопроизводства, в которых через первобытные формы
лишь очень медленно прокладывали себе дорогу упорядочен-
ное судоговорение и рациональные методы расследования.
Огромную роль играли всякого рода удостоверители автори-
тета положения индивидуума в социуме. По мере развития
«вертикальных» структур, усиления государственной власти
все большую роль начинает играть письменный документ,
который отождествлялся с государственной властью. Подоб-
ного рода процессы хорошо фиксируются и на Руси [11, с. 70;
35, с. 3—:17]. В Восточной Европе в XIII—XV вв. существовал
общинный суд, очень велика была роль «послухов», «добрых
людей», «старцев». В форме «копного» общинный суд до-
живает вплоть до XVII в., быстрее исчезая там, где разви-
ваются социальные антагонизмы на почве растущего крупно-
го частного землевладения. Архаические черты сохраняло и
само судопроизводство, ведение судебного процесса, свиде-
тельством чего были разнообразные ордалии, присяга, «гоне-
ние следа» и т.д. [11, с. 73—75].
Итак, в восточнославянских землях общинные традиции в
праве и судопроизводстве долгое время сохранялись и про-
должали жить. Это, безусловно, свидетельствует о силе «гори-
зонтальных» структур, о силе общины. Оборотной стороной
этого была слабость государственного аппарата, который
лишь постепенно, медленно теснил общину в праве и суде.
После характеристики наиболее существенных черт поли-
тогенеза, постараемся определить его в основном, так сказать
в государственном его звене. Задача наша несколько облегча-
ется тем, что мы представляем начальную и, примерно, ко-
нечную точки этого процесса. Что касается начальной, то это
города-государства Киевской Руси, а конечная — время более
или менее интенсивного складывания сословного государства.
310

В данной работе у нас нет возможности анализировать раз-
личия между этими государствами, да и время для этого еще
не пришло; но важно отметить, что вызревают институты,
существенные элементы именно такой государственности. В
западнорусских землях таким институтом был «великий валь-
ный сойм» — собрание знати всего Великого княжества Ли-
товского, который формируется в первой половине XVI в. [11,
с. 222—228]. Это время становится переломным и для Северо-
Восточной Руси. Но такая же государственность существова-
ла в XIII—XV вв.? Эта государственность вырастает непо-
средственно на основе предшествующей за счет разрастания
уже известной нам «служебной системы», которая, расширя-
ясь, начинает охватывать, по сути дела, все население. Как
мы уже видели, все формирующиеся сословия были сво-
бодны, но все они несли те или иные службы на государство.
Такое государство мы называем военно-служилым. Примерно
подобная ситуация была какое-то время в Западной Европе,
когда одним из важнейших элементов государственности
стали государственные повинности, прежде всего главная из
них, военная. «Больше того, произошло отделение права от
обязанности: пользоваться своими правами свободный об-
щинник мог, лишь выполняя обязанности, т.е. в первую оче-
редь неся воинскую повинность» [13, с. 247]. И наоборот, по
мере развития сословности, перехода от потестарной власти к
политической происходило «постепенное ограничение круга
лиц, имевших доступ к военной деятельности» [18, с. 148]. На
смену всеобщей «воинской повинности» идет шляхетская,
или дворянская, конница, которая и станет уже основной
военной силой.
Значит, на определенном этапе реализовывался военный
путь политогенеза через «резкое возрастание роли военной
организации, что типично для эпохи кдассообразования» (как
известно, выделяются еще два типа политогенеза: аристокра-
тический и плутократический) [18, с. 134—135]. Именно такой
путь политогенеза в Восточной Европе был связан с измене-
нием геополитической ситуации, с необходимостью постоян-
но вести борьбу с сильным противником и даже зачастую с
несколькими противниками, ставившими под сомнение само
физическое существование восточнославянского социума.
Военная сила на этом этапе политогенеза была «направлена
исключительно вовне структуры и функционировала во имя
ее блага» [5, с. 52]. В этих условиях подавление не стало са-
мостоятельной функцией руководства обществом, хотя роль и
значение княжеской власти, по сравнению с периодом Киев-
ской Руси, значительно возрастают. Однако усиление князя
20-4 149 311

было связано именно с властью, а не с собственностью, в то
же время «мы имеем дело еще не с эксплуатацией, а с разде-
лением труда и функций между управителями и управляе-
мыми, т.е. со взаимным обменом полезной деятельностью, без
которой описываемое общество просто не смогло бы суще-
ствовать» [5, с. 39].
Княжеские дворы, крепости, хозяйство играют огромную
роль в функционировании этой государственности, но не
меняют кардинально социально-экономических отношений,
прекрасно уживаются с общинным строем. Такого рода госу-
дарственность русская дореволюционная историческая наука
мыслила в виде вотчины, считая ее «вотчиной с чертами го-
сударственного владения или государственным владением с
вотчинным управлением и бытом« [23, с. 143}. Советская нау-
ка выдвинула идею о так называемой «феодальной раздроб-
ленности», которая начинается еще в Киевской Руси и про-
должается вплоть до создания более или менее единых госу-
дарств. Целый этап в развитии государственности, связанный
с XIII—XV вв., фактически элиминировал, исчезал из истори-
ческого процесса. Между тем развивавшаяся в той или иной
степени «служебная система» дает нам разнообразный спектр
этой ранней государственности, что особенно ярко видно на
примере Великого княжества Литовского, которое благодаря
своей федеративное™ представляло собой конгломерат тако-
го рода государств, которые для этого времени следует име-
новать «княжествами» [11, с. 236].
Само Великое княжество Литовское (до того, как там стало
интенсивно развиваться иммунизированное землевладение)
строилось по образу и подобию отдельного княжества [11,
с. 236]. На небольших территориях власть в такого рода кня-
жествах все больше приближалась к власти-собственности,
приобретала характер «удела». Занимаясь историей Северо-
Восточной Руси и рассуждая о проблемах феодализма,
Н.П.Павлов-Сильванский писал о том, что «разделы» Суздаль-
ской Руси Всеволодом III и его сыном Ярославом, а также
образование «более крупных уделов (Тверского, Ярославского
и т.д.)... не имеют феодального характера, представляя собой
обыкновенное разделение единого государства на несколько
равноправных государств». Под феодальным он имел в виду
«дальнейшее дробление княжеств в XIV и XV вв. на мелкие
княжеские владения». Большая часть этих княжеств была
весьма незначительных размеров [22, с. 473—474].
Исследовавший Северо-Восточную Русь Ю.Г.Алексеев
также отмечает, что чем «меньше княжество-удел, тем мень-
ше расстояние, отделяющее "господина" от "государя", "сю-
312

зерена от хозяина"...» [2, с. 56]. Но диалектика исторического
развития была такова, что как раз по мере продвижения к
удельной системе, которую и можно определить в качестве
власти-собственности, княжества (военно-служилые госу-
дарства) вливались в более крупные территориальные си-
стемы, в которых небольшие княжества зачастую превраща-
лись в крупные вотчины [17, с. 48—90]. На формирование
этих более крупных образований влияли многие факторы:
этнический (западнорусские земли: литва — русь; восточные:
русь — татары); конфессиональный (в Великом княжестве
Литовском: католики — православные; в Великом княжестве
Московском: православные — мусульмане).
Однако основным был фактор возникновения и развития
крупного иммунизированного землевладения, которое повело
восточноевропейскую государственность по сословному пу-
ти. Интересно, что и при формировании этих крупных госу-
дарственных образований в Восточной Европе, с нашей точки
зрения, была своего рода альтернатива, время которой —
первая половина XV в. Тогда движения под руководством
Свидригайло в западнорусских землях и под руководством
галицких князей на востоке могли привести к возникновению
государственных образований на более демократичной древ-
нерусской основе [9, с. 3—12]. Однако развитие государ-
ственности пошло по пути дальнейшей централизации и ста-
новления крупного частного землевладения, что и проявилось
в период правления Казимира IV и Ивана III. В рамках возни-
кавшей сословной государственности древнерусские общин-
ные традиции чувствовали себя гораздо хуже, чем в военно-
служилой. Ведь военно-служилая государственность — своего
рода типологический ряд от древнерусских вечевых городов-
государств к новому типу государственности. Там, где в боль-
шей степени сохранились вечевые, общинные порядки, там
государственность была ближе к древнерусской, к древнерус-
ским городам-государствам. В тех же районах, где усили-
валась княжеская власть, там формировались княжества. Од-
нако вечевая традиция в.Восточной Европе была так сильна,
что, преобразовавшись в земскую, она сохранялась еще очень
долгое время даже в рамках сословного государства.
Военно-служилая государственность — ранняя в полном
смысле этого слова, возникшая в условиях отсутствия клас-
сов. Впрочем, возникновение государственных институтов
раньше классов «демонстрирует универсальный, единствен-
ный повсеместно реально реализовывавшийся путь появления
государства в полном смысле слова» [4, с. 166]. Эта государ-
ственность — еще и переходная в том смысле, что в ней соз-
313

даются необходимые условия для возникновения крупной
частной собственности, ведь для городов-государств харак-
терно мелкое и среднее землевладение, и, наоборот, разру-
шаются они в результате возникновения магнатских имений
с чертами автаркичности [7, с. 73; 11, с. 238]. В рамках этой
государственности начинает меняться и характерная для
древнерусского общества ментальность: на смену всеобъем-
лющей роли города в общественном сознании [10] приходит
сакрализация княжеской власти, которая гипертрофируется в
последующий период исторического развития.
Интересен вопрос о месте военно-служилой государствен-
ности среди других путей политического и экономического
развития соседних стран и народов. По мысли Л.С.Васильева,
можно выделить два основных пути в мировой истории: за-
падный — своего рода социальная мутация в виде архаи-
ческой революции, приведшей к преобразованию доантичной
(в принципе близкой к типичной древневосточной) структуры
в кардинально отличную от нее античную; восточный —
основной, существовавший на базе власти-собственности [6,
с. 16—19, 66—68].
Место центральноевропейских государств между Западом
и Востоком попытался найти и Д.Тржештик. По его мнению,
государства Польши, Венгрии, Чехии вплоть до XII—XIII вв.
значительно отличались от раннефеодальных государств типа
империи Каролингов [28, с. 124—131]. Здесь уместно отметить
то, что восточноевропейский политогенез весьма напоминает
политогенез Центральной Европы, где в IX—XI вв. господст-
вовала «служебно-городская» система, а позже она была раз-
рушена иммунизированным землевладением. Правда, думает-
ся, необходимо гораздо большее внимание уделить земской
традиции в, истории центральноевропейских государств. Но,
главное, мы расходимся в трактовке этой государственности.
Для ДТржештика, к которому присоединяется и отече-
ственный исследователь Б.Н.Флоря, принципиальным являет-
ся вопрос о том, можно ли среднеевропейские государства
того времени (т.е. до развития иммунизированного землевла-
дения) и, соответственно, восточноевропейские государства
более позднего времени считать феодальными, «т.е. являлась
ли разветвленная и сложная система налогов и служебных
обязанностей по отношению к князю и всему правящему
слою, который в ней принимал участие, поземельной рентой,
т.е. прибавочной работой и прибавочным продуктом, отби-
равшимся у княжеских крестьян. В таком случае, однако,
государство должно было бы быть как собственником земли
княжеских крестьян, так и их господином. Оно должно было
314

бы лишать их как их собственности, так и свободы» [28,
с. 129—130]. По мнению чешского ученого, «исходным пунк-
том феодализации была не собственность, а свобода... Как
только государство начинало требовать со свободных людей
налогов и службы, это неизбежно обозначало — и не только
в представлениях людей, — что они лишены и свободы, и
собственности» [28, с. 130]. В этих утверждениях все спорно.
Как мы уже отмечали, «верховная собственность на зем-
лю» на фоне служебных отношений не вырисовывается. В
архаических обществах изъятие «избыточного продукта» са-
мо по себе не означало, что земледелец становился «лишь
объектом эксплуатации, ибо продолжал действовать гене-
ральный принцип реципрокности: земледелец отдавал свой
труд и продукт, получая взамен гарантию нормального суще-
ствования в рамках развитой структуры» [5, с. 43]. «Потреб-
ность в выделении известной части общественного продукта,
несомненно, осознается членами общества, в котором проис-
ходит специализация и институционализация власти» [18,
с. 127]. Вот почему архаические налоги йичего общего еще не
имеют с феодализмом. Еще меньше с ним связана служба,
ведь ее особенностью было как раз то, что она прекрасно
уживалась со свободой.
Люди были свободны, но они служили, ведь к этому их
вынуждала сама ситуация — необходимость каждодневной
борьбы с врагами. К тому же продвижение от свободы к не-
свободе действительно может служить показателем продви-
жения к феодализму, но без сдвигов в отношениях собствен-
ности вряд ли такой переход возможен, и ставить этот про-
цесс во главу угла едва ли правомерно, поскольку вполне
можно получить конструкцию, определяемую как «феодализм
без берегов», или надо созидать такую модель «свободы»,
какой не было ни в одном человеческом обществе, включая и
раннеродовое. Княжеская власть в это время отнюдь не была
«классом эксплуататоров», упор надо сделать на ее обще-
ственно-полезных функциях.
Для историков, изучающих «среднеевропейскую модель
государства периода раннего средневековья», отличие от за-
падноевропейского мира бесспорно, но зато привлекательна
аналогия с «азиатским способом производства». Причем ана-
логия эта заходит «так далеко, что во многих государствах
историки находят элементы служебной организации...». На-
лицо одна весьма принципиальная разница. Все «азиатские»
государства основывались на подчинении родовых общин,
однако в среднеевропейских государствах исходным пунктом
являлось существование частных собственников, значит, го-
315

сударство не могло как бы «двинуть» себя на место общины и
таким образом ее экспроприировать [28, с. 129].
Как мы знаем, в Восточной Европе на базе комплексного
хозяйства (в восточных обществах обычно примат земледе-
лия) возникают общинные организмы, города-государства,
весьма напоминающие архаические древнегреческие полисы
[30]. Древнерусская волостная община — отнюдь не родовые
общины, о которых пишет Д.Тржештик, но она и не сообще-
ство частных собственников. Для такой общины (полагаем,
что подобные общины были и в центральноевропейском ре-
гионе) характерен дуализм собственности. Мощное общинное
наследие, уровень развития экономики препятствовали дви-
жению по западному пути. Конечно, присовокупить надо еще
и географические условия. Но последние играют, пожалуй,
еще большую роль, когда мы выясняем различия с восточным
путем. Огромные пространства, на которых было разбросано
относительно немногочисленное население, в высшей степе-
ни подверженное своего рода энтропии, долго не позволяли
выделившейся и развившейся княжеской власти стать аппа-
ратом насилия, чем-то внешним по отношению к социуму.
Это, наряду с тем же общинным наследием, препятствовало
образованию власти-собственности, столь характерной для
Востока. В Восточной Европе огромную роль в качестве клас-
сообразующего фактора и в деле создания сословного госу-
дарства сыграют иммунизированное землевладение и кре-
постничество.
Мы постарались лишь наметить подход к изучению такой
сложной темы, как генезис восточнославянской государ-
ственности. Каковы дальнейшие перспективы исследования?
Обращает на себя внимание привязанность историков к
априорным схемам. В дореволюционной историографии это
вотчинная теория, а в советской — доведенный до предела
классовый подход, выразившийся в концепции «феодальной
раздробленности». Выход из этой ситуации, с нашей точки
зрения, — в расширении сравнительно-исторических иссле-
дований, в привлечении наблюдений медиевистов, востокове-
дов и этнографов, много сделавших для изучения архаиче-
ских обществ.
1. Алексеев ЮТ. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси
XV—XVI вв. Переяславский уезд. М.-Л., 1966.
2. Алексеев Ю.Г. Крестьянская волость в центре феодальной Руси XV в. —
Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России.
Дооктябрьский период. Л., 1972.
316

3. Алексеев Ю.Г. «Черные люди» Новгорода и Пскова (к вопросу о социаль-
ной эволюции древнерусской городской общины). — Исторические за-
писки. Вып. 103. М, 1979.
4. Бондаренко Д.М. Привилегированные категории населения Бенина нака-
нуне первых контактов с европейцами. К вопросу о возникновении
классов и государства. — Ранние формы социальной стратификации. М.,
1993.
5. Васильев A.C. Проблемы генезиса китайского государства. М., 1983.
6. Васильев A.C. История Востока. Т. 1. М., 1993.
7. Дворниченко А.Ю. Эволюция городской общины и генезис феодализма на
Руси. — Вопросы истории. М., 1988, № 1.
8. Дворниченко А.Ю. О характере социальной борьбы в городских общинах
Верхнего Поднепровья и Подвинья в XI—XV вв. — Генезис и развитие
феодализма в России. Проблемы социальной и классовой борьбы. Л.,
1985.
9. Дворниченко А.Ю., Кривошеев Ю.В. «Феодальные войны» или демократи-
ческие альтернативы? — Вестник Санкт-Петербургского университета.
1992, сер. 2, вып. 3 (№ 16).
10. Дворниченко А.Ю. Город в общественном сознании Древней Руси. —
Генезис и развитие феодализма в России. Проблемы идеологии и куль-
туры. Л., 1987.
11. Дворниченко А.Ю. Русские земли Великого княжества Литовского (до
начала XVI в.). Очерки истории общины, сословий, государственности.
СПб., 1993.
12. Илюшечкин В.П. Эксплуатация и собственность в сословно-классовых
обществах. (Опыт системно-структурного исследования.) М, 1990.
13. История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1988.
14. Ключевский В.О. Сочинения в 9 томах. Т. I. Курс русской истории. М.,
1987.
15. Ключевский В.О. Сочинения в 9 томах. Т. VI. Специальные курсы. М.,
1989.
16. Ключевский В.О. Боярская дума древней Руси. 5-е изд. Пг., 1919.
17. Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России. (XV—XVI
вв.). М„ 1985.
18. Куббель А.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988.
19. Назаров В.Д. О проездном суде наместников в средневековой Руси. —
Древнейшие государства на территории СССР. 1987. М., 1989.
20. Носов НЕ. Очерки по истории местного управления русского госу-
дарства первой половины XVI в. М.-Л., 1957.
21. Общее и особенное в развитии феодализма в России и Молдавии. Проб-
лемы феодальной государственной собственности и государственной
эксплуатации (ранний и развитой феодализм). Чтения, посвященные па-
мяти Л.В.Черепнина. Тезисы докладов и сообщений. Вып. 1. М., 1988.
22. Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. М., 1988.
23. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993.
24. Раскин Д.И., Фроянов И.Я., Шапиро A.A. О формах черного крестьянского
землевладения XIV—XVI вв. — Проблемы крестьянского землевладения
и внутренней политики России. Дооктябрьский период. Л., 1972.
317

25. Сахаров А.М. Феодальная собственность на землю в Российском госу-
дарстве XV—XVII вв. — Проблемы развития феодальной собственности
на землю. М.г 1979.
26. Семенов Ю.И. О стадиальной типологии общины. — Проблемы типоло-
гии в этнографии. М., 1979.
27. Сергеевич В.И. Русские юридические древности. Т. П.Вече и князь. Со-
ветники князя. СПб., 1900.
28. Тржештик Д. Среднеевропейская модель государства периода раннего
средневековья. — Этносоциальная и политическая структура раннефео-
дальных славянских государств и народностей. М., 1987.
29. Флоря Б.Н. «Служебная организация» у восточных славян. — Этносоци-
альная и политическая структура раннефеодальных славянских госу-
дарств и народностей. М., 1987.
30. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л.г
1988.
31. Фроянов И.Я. К истории зарождения Русского государства. — Из ис-
тории Византии и византиноведения. Л., 1991.
32. Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992.
33. Черешшн A.B., Назаров В.Д. Крестьянство на Руси в середине XII —
конце XV в. История крестьянства в Европе. М.( 1986. Т. 2. Эпоха феода-
лизма. М., 1986.
34. Ciaessen HJ. The Early State: A Structural Approach. — The Early State. The
Hague etc., 1978.
35. Kaiser D.H. The Growth of the Law in Medieval Russia. Princeton, New
Jersey, 1980.

В.А.Попов
«Хождение в Абомей в сухое время года»,
или к вопросу об инверсиях полюдья
«Хождение в Абомей в сухое время года» — это букваль-
ный перевод названия традиционного дагомейского праздни-
ка Анун*гбомё. Описания этого и аналогичного ему ежегод-
ных праздников можно обнаружить в книгах многих евро-
пейских путешественников, посещавших в XVIII—XIX вв.
прибрежные города Верхней Гвинеи1.
Анун'гбоме — ежегодный праздник культа предков даго-
мейских правителей в Абомее — состоял из многочисленных
обрядов, процессий, массовых жертвоприношений, демон-
страции военного могущества, пиров, подношений и раздачи
подарков. Но сердцевину праздника составляла процессия
придворных, воинов, амазонок и представителей различных
общин мимо царской платформы с традиционными выраже-
ниями покорности и преданности царю, сопровождаемая
уплатой дани. В ответ царь делал обильные жертвоприноше-
ния своим предшественникам на дагомейском троне, в том
числе многочисленные человеческие жертвоприношения (до
800—900 человек), а также лошадей, буйволов, козлов, пету-
хов. Затем начиналась раздача царем подарков его придвор-
ным и простому народу. К празднику приурочивались реше-
ния сложных судебных дел, совещания должностных лиц,
введение новых законов, установление цен на рабов, рас-
смотрение прошений подданных и т.п. [10, с. 226—227; 24,
с. 112—116].
На подобном же празднике в Виде правитель щедро ода-
ривал своих подданных: каждому из высших придворных в
соответствии с его рангом он давал хлопчатобумажную ткань
из Ойо и нитку коралловых бус; носители менее высоких
В.А.Попов, 1995
319

титулов получали по куску ткани и по нескольку раковин
каури. Затем правитель, его жены и высшие придворные бро-
сали в толпу товары и связки раковин каури. Это швыряние в
толпу части полученной правителем дани и подарков было
кульминацией праздника [10, с. 227—228].
Во время ежегодной Оджиры (букв, «очищение») — глав-
ного праздника культа предков в Кумаси, столице Конфеде-
рации Ашанти, — верховный правитель (асантехене) прини-
мал все дани и подношения общин, а также распределял во-
енное снаряжение и оружие и различные европейские това-
ры [42; 28, с. 93]. Основные ритуалы Оджиры связаны с очи-
щением народа от скверны, почитанием умерших правителей
и освящением и вкушением первинок ямса2. Кумасийская
Оджира происходила в мавзолее асантехене, служившим од-
новременно сокровищницей Конфедерации Ашанти. В ашан-
тийских вождествах ее ритуалы происходили в местах захо-
ронения вождей. Обрядовые действия во время Оджиры со-
провождались возлиянием пальмового вина на саркофаги
правителей и жертвоприношением овец; во многих аканских
политических организмах осуществлялись и человеческие
жертвы [15, с. 161—162].
Ритуальные, коммуникативные, судебные и даже полити-
ческие аспекты этих полифункциональных праздников, пред-
ставлявших собой циклы обрядов освящения нового урожая
ямса — основной продовольственной культуры, — обеспече-
ния полодородия земли и умножения скота, поминовения
предков правителя и подтверждения его сакральной и поте-
старной власти3, описаны в источниках достаточно информа-
тивно, но вот социально-экономические, к сожалению, почти
неизвестны и до последнего времени не привлекали внима-
ния исследователей, хотя во время таких праздников осу-
ществлялись, с одной стороны, сбор даней, даров и подноше-
ний, а с другой — немедленная раздача значительной части
этого богатства, его перераспределение среди знати и просто-
го народа.
Прежде чем попытаться определить место и значение рас-
сматриваемых праздников в системе социально-экономиче-
ских отношений раннеполитических организмов Верхней
Гвинеи, необходим, как представляется, хотя бы краткий экс-
курс в специфику «политэкономических» и потестарно-поли-
тических представлений, существовавших в предколониаль-
ный период у верхнегвинейских аборигенов, и прежде всего
о богатстве и отношении к нему.
Следует отметить, что до середины XVIII в. у народов при-
брежных районов и до начала XIX в. у жителей большинства
320

районов хинтерланда (прежде всего в лесной зоне Золотого
Берега) центральной части Верхней Гвинеи богатство рас-
сматривалось как необходимый атрибут статуса вождя и пра-
вителя, причем у аканов представление о вожде как лично
богатом человеке не было известно и смещенный правитель
практически ничем не отличался от своих рядовых соплемен-
ников, более того, он не мог получить даже то, чем он владел
до того, как стал вождем [15, с. 174—175].
Естественно, что все доходы вождей и правителей рас-
сматривались в качестве общественного достояния (или чаще
всего как собственность предков) и поступали в общий фонд
(казну) данного этнополитического организма (ср. [21, с. 184;
12, с. 128—130]), а сами вожди и правители не имели права
полновластно распоряжаться казной, тем более в своих лич-
ных интересах4. Казна расходовалась только на нужды этно-
политического организма в целом.
Поскольку вождь считался олицетворением всего социаль-
ного организма, то богатство вождя рассматривалось как ма-
гически необходимое для процветания всего коллектива. По-
этому легенды о богатстве правителя Денчиры, который ни-
когда не использовал дважды одни и те же золотые регалии
[23, с. 128], или прозвище вождя Домины — «Сикафо» (Богач)
[32, с. 2] лишь подчеркивают процветание их этнополитиче-
ских организмов.
В традиционном обществе аканов индивид мог стать бога-
тым только в том случае, если он занимал некий пост в поте-
старной системе. Источником обогащения была в основном
война, поэтому главным символом богатства считалось копье
[46, с. 15]. Именно поэтому церемонии посвящения разбогате-
вших общинников в абремпоны — высшую категорию родо-
племенной знати — у ашантийцев предшествовал обряд вты-
кания копья в землю на главном рынке Кумаси, что символи-
зировало равенство разбогатевшего общинника с теми, кто
получил статус абремпона благодаря своим военным успехам
[46, с. 13]. У аканов побережья в XVII—XVIII вв. на третий
день аналогичной церемонии кандидат в абремпоны демонст-
рировал перед толпой на центральной площади селения свое
умение обращаться с мечом, дротиком и щитом [33, с. 103],
т.е. доказывал свое соответствие статусу военного вождя.
У ашантийцев богатство также традиционно ассоциирует-
ся с экскрементами, символами которых стали хвосты слона и
лошади. Отсюда и одаривание хвостом в знак официального
признания в качестве сикафо (букв, «богатые люди»; от «си-
ка» — «золото» и «фо» — «люди, группа людей»). Те сикафо,
которые могли снабдить военным снаряжением не менее
21 149 321

1 тыс. человек, получали право носить в качестве символа
своего статуса хлыст из лошадиного хвоста (его носил впере-
ди процессии специальный человек). Право на хлыст из
хвоста слона (мена) получали только те сикафо, кто добивался
статуса абремпона [46, с. 13].
Высшим символом богатства у ашантийцев — золотым
хвостом слона (сикамена) — владел только асантехене. Сика-
мена часто использовался в качестве дара, когда возникала
необходимость подчеркнуть статусное равенство с асантехе-
не. Например, среди презентов, которые асантехене Осей
Бонсу передал английскому королю Георгу III после перего-
воров о дружбе и сотрудничестве в 1820 г., был хвост слона,
сделанный из тонких золотых проволочек [46, с. 19].
Кроме того, у всех народов Верхней Гвинеи объектом на-
копления и престижа были люди, т.е. количество подданных и
зависимых (клиентов, невольников) у вождя, число жен и
детей у рядового общинника [34, с. 39; 41, с. 34—35]. Прес-
тижно было иметь много золота и европейских товаров —
объектов дарообмена, которые накапливались и фактически
выполняли функцию сокровищ, лежавших мертвым грузом и
не идущих в торговый оборот, ибо они нужны были лишь для
демонстрации и повышения статуса, а также для поддержа-
ния социальных и политических связей (прекращение взаим-
ного дарообмена означало прекращение таких связей). К то-
му же многие предметы европейского происхождения спо-
собствовали повышению престижа их обладателя, поскольку
рассматривались в качестве фетишей и магических амулетов,
как та подзорная труба, подаренная бенинскому правителю
Эхенгбуде и ставшая дополнительным «подтверждением» его
сверхъестественных способностей [10, с. 109].
Одним из фундаментальных принципов традиционного
аканского общества было право лишь на прижизненное вла-
дение личным богатством, которое рассматривалось в целом
как достояние коллектива — матрилинейного рода. После
смерти владельца все его имущество автоматически станови-
лось коллективной собственностью рода и распределялось
среди сородичей. (Как говорят в этой связи ачемцы, право
владения «умирает вместе с владельцем» [29, с. 206].) Отсюда,
вероятно, и потлачевидные ритуалы перераспределения.
Как известно, на определенной стадии развития человече-
ского общества, когда появилась тенденция превращения
личной собственности в частную и когда возникавшие отно-
шения частной собственности вступили в противоречие с
различными формами общественного уравнительного при-
своения (что неизбежно вытекало из коллективной собствен-
322

ности на средства производства), возникли специфические
ритуалы с имитацией коллективного потребления в форме
праздников или пиршеств, с публичной демонстрацией и раз-
дачей имущества, закрепившиеся в научной литературе под
названием потлачевидных [1, с. 104—105; 4, с. 26—29; 3/ с. 56;
5, с. 152—153, 561; 18, с. 219—220; 17, с. 264, 268].
Потлачевидные формы перераспределения частных бо-
гатств имели и другую, не менее важную функцию —
утверждения или повышения социального статуса и личного
престижа, причем этот момент потлача сохранялся гораздо
дольше [1, с. 105; 5, с. 153]. Щедрость, публичный отказ от
своих сокровищ — необходимое условие и наиболее эффек-
тивный способ выделения индивида из общей массы на той
стадии развития потестарных отношений, когда власть была
основана не на собственности или принуждении, а на ста-
тусе. И этот статус необходимо было постоянно поддержи-
вать [2, с. 54—55; 4, с. 29; 11, с. 29—42; 12]. Важнейшая функ-
ция статусной власти — контроль над ресурсами и регулиро-
вание их использования. «Должность... была притягательной
отнюдь не потому, что она сулила богатство. Притягателен
был престиж. Он, и только он, создавал авторитет и приводил
к власти. Власть же давала право руководить и распоряжаться
достоянием коллектива, т.е. была высшим воплощением об-
щепризнанной шкалы социальных ценностей» [4, с. 29].
У многих народов Верхней Гвинеи зафиксированы ритуа-
лы и обычаи, в которых вполне просматриваются элементы
потлачевидных институтов. Так, явно потлачевидный харак-
тер носила публичная церемония с демонстрацией верховным
правителем Бенина своих богатств, включая драгоценные
камни и коралловые бусы, во время ежегодного праздника
освящения коралловых регалий в конце сезона дождей, кото-
рый заканчивался раздариванием невольников, женщин и
различных вещей своим подданным, а также раздачей долж-
ностей при дворе представителям традиционной знати
[36, с. 75]. Аналогичные демонстрации с раздачами подарков
делались во время похорон и брачных церемоний верховных
правителей Конфедерации Ашанти и во время «общегосу-
дарственных» праздников в Виде и Абомее, а также в нача-
ле ашантийской Оджиры [10, с. 226—227; 37, с. 112; 39,
с. 287—293].
Нельзя также не отметить, что одним из обязательных
компонентов ашантийской церемонии посвящения сикафо в
абремпоны была публичная выставка — в течение трех
дней — золотых вещей, фетишей и других магических пред-
метов, слоновой кости, барабанов и т.д., принадлежавших
21-2 149 323

соискателю [46, с. 15]. У фантийцев кандидат в абремпоны
сидел в центре площади селения, увешанный своими драго-
ценностями и с лошадиным хвостом в руках, а абремпоны
совершали вокруг него ритуальный танец [33, с. 102]. Высшие
должностные лица Конфедерации Ашанти также должны
были демонстрировать богатство в целях обоснования своего
права на статус [25, с. 8]. Так, например, описана публичная
демонстрация своих сокровищ главой ашантийского казна-
чейства Опоку Фрефре [45, с. 227].
Добавим также, что у фантийцев в XVII в. каждый пред-
ставитель знати один раз в год устраивал дорогостоящий пир,
отмечая «авурайеда» (букв, «день хозяина»). После пиршества
среди рядовых общинников распределялось мясо буйвола или
коровы, несколько коз или овец и много пальмового вина [33,
с. 103, 168]. Как указывает автор описания, такие пиры досто-
инства должен был устраивать каждый представитель фан-
тийской знати. Это наводит на мысль, что в обычае «авурай-
еда» реализовался один из основных принципов потлача —
обязательность ответной, еще более щедрой акции.
Диалектизм перечисленных ритуалов перераспределения
заключается, по-видимому, в том, что редистрибуция нако-
пленных богатств по принципам коллективного потребления
фактически закрепляла социальное неравенство, уже суще-
ствовавшее в своих самых ранних, весьма мягких формах.
Утвердилось также представление об обязанности богатых
одаривать и о привилегии «нижестоящих» пользоваться щед-
рыми дарами. Без раздаривания подарков и других подобных
акций невозможно сохранить авторитет и власть. Демонстра-
тивная щедрость — эталон социального поведения знатного
лица и вождя5. Показательно в этом плане, что во время пу-
бличных церемоний аканского вождя обычно называли при
обращении «Дасебре», или «Одеефо», т.е. «щедрый», «обиль-
ный» [25, с. 10], а Дасебре еще означает и «благодетель,
жертвователь» [22, с. 18] (ср.: «В сознании людей Древней
Руси хороший князь — это прежде всего щедрый князь» [20,
с. 45]).
Поскольку собственность была коллективной, существовал
жесткий контроль за частным обогащением, одним из глав-
ных механизмов которого был так называемый «налог» на
наследство (авунаде у аканов). В соответствии с традицион-
ными представлениями о личной собственности как прижиз-
ненном владении все накопленное золото и недвижимое
имущество после смерти владельца переходили у аканов в
общую собственность вождества или Конфедерации Ашанти,
при этом вождь или асантехене должен был перераспреде-
324

лить эту собственность между членами рода умершего [46,
с. 20]. Неотвратимость авунаде стимулировала дары детям
(у аканов, как известно, было матрилинейное наследование,
т.е. главными наследниками были дети сестры и другие члены
матрилинейного рода), наблюдались также попытки утаить
золото: его зарывали в землю, чтобы оно попало к детям
или иным желанным наследникам [46, с. 22]. В этой связи
понятно, почему многие весьма богатые торговцы часто
оставляли ни с чем близких родственников после своей смер-
ти из-за этой системы прижизненного владения собствен-
ностью.
Традиционное мировоззрение общинников у всех народов
Верхней Гвинеи негативно рассматривало экономическое
превосходство отдельных членов общины над остальными. Их
могли обвинить в колдовстве — самом серьезном преступле-
нии перед традиционным обществом. Другими словами, соци-
альный организм имел возможность свести на нет любую
форму накопления и потребления вне рамок установленного
порядка. В то же время индивид, накопивший богатство и
распорядившийся им при жизни, согласно потлачевидному
обычаю получал общественное признание своих достижений
и повышал свой статус и/или укреплял престиж.
Характерно, что ашантийские правители даже в XIX в. на-
меренно сдерживали развитие профессиональной торговли
среди своих подданных из опасения, что рост богатства от-
дельных торговцев может отрицательно сказаться на соци-
ально-политическом развитии Конфедерации Ашанти, хотя
доходы этих торговцев также принадлежали бы их матрили-
нейному роду и частично — благодаря авунаде — самим асан-
техене [33, с. 265; 26].
У йорубов в соответствии с аналогичными традициями на-
следования движимой царской собственности, считавшейся
общественным достоянием, богатства правителей перерас-
пределялись после их смерти среди придворных и нижестоя-
щих вождей во время похоронной церемонии [30, с. 143].
Сосредоточению в руках правителей значительных бо-
гатств в форме сокровищ и, следовательно, укреплению их
власти и престижа способствовало традиционное монополь-
ное право на присвоение золота и слоновой кости. Так, со-
гласно аканским традициям, только вожди имели право рас-
поряжаться недрами подвластной территории, поэтому все
полезные ископаемые, и прежде всего золото, принадлежали
им или, точнее, трону. Исходя из этого, ашантийские вожди
получали две трети самородков золота, найденных в их
вождествах, правители Денчиры, Лесина и Аданси — от трети
21-3 149 325

до половины самородков и золотого песка; кроме того, на
рудниках выделяли один или несколько дней, когда все най-
денное шло местному правителю. К тому же вожди имели
право на часть мяса я на шкуры ряда диких животных, добы-
тых на их территории, а охотники на слонов обязаны были
отдавать им один бивень и хвост [15, с. 175—176, 218; 40,
с. 211].
Невольники также считались собственностью вождей, так
как до начала европейской трансатлантической работорговли
рабами могли стать только полоняники, а прерогативой объ-
явления войны и перераспределения пленников обладали
лишь правители (как военачальники). Соответственно только
вожди получали доход от торговых операций с товарами, на
которые имелась их монополия (золото, слоновая кость,
невольники, а также орехи кола и т.д.) [15, с. 177, 218; 10,
с. 262; 9J.
Помимо «налога» на наследство и монополии (или приви-
легии) на владение самыми главными предметами обмена,
основными источниками доходов (т.е. форм отчуждения при-
бавочного продукта) верхнегвинейских правителей, а следо-
вательно, и казны их этнополитических организмов были
следующие [15, с. 175—177, 218; 9; 10, с. 262].
1. Регулярные, как правило ежегодные, дани с подчинен-
ных городов и зависимых территорий, а также европейских
фортов и поселений. В ряде случаев дани были фиксирован-
ными, но чаще всего — нет. Обычно в виде золота, раковин
каури, невольников и наиболее характерной ремесленной
продукции (часто и самих ремесленников) или продо-
вольствия. Например, Дагомба и Гонджа в начале XIX в. вы-
плачивали асантехене по 500 рабов, 200 буйволов, 400 шт.
одежды из хлопка и 200 из шелка.
2. Военная добыча и контрибуция после ежегодных (в су-
хой сезон) рейдов, особенно в период работорговли. Напри-
мер, в 1816 г. асантехене получил 436 невольников от Аква-
пима и 100 унций золота от Ачема.
3. Торговые пошлины и рыночные сборы (к примеру, бе-
нинские пошлины на товары, провозимые через ворота горо-
да), а также сборы на расчистку и обеспечение безопасности
дорог (обычная плата в Конфедерации Ашанти в XIX в. — 1
домафа, т.е. двенадцатая часть унции золота), за проход через
территорию вождества, за переправу через реки и т.п.
4. Патронажные и судебные вознаграждения (конфиско-
ванная собственность преступников, подношения от осво-
божденных от смертной казни и от признанных невиновны-
ми) и штрафы (за нарушение клятвы, за самозахват земли, за
326

отказ демонстрировать определенными жестами свою инфе-
риорность и т.д.).
5. Традиционные сборы и ситуативные поборы: по случаю
пожара или стихийного бедствия, на похороны вождя,
на ведение войны, на организацию праздников и прием го-
стей, на увеличение числа золотых украшений на регалиях
вождества, за назначение на должность при дворе правителя
и др.
6. Эксплуатация рабского труда в сервильных поселениях
на пожалованных землях и рудниках, а также в солеварении,
строительстве каменных зданий, гребле на каноэ и переноске
грузов в торговых караванах.
7. Отчуждение определенной доли прибавочного продукта,
произведенного ремесленниками и земледельческими общи-
нами данного этнополитического организма. Так, у ашантий-
цев прибавочный продукт, созданный общинниками, считался
общим достоянием большой семьи и распределялся по равно-
обеспечивающему принципу. Часть его (обычно корзина зер-
на или другого продукта от каждого члена общины, чужаки
отдавали треть или половину урожая натурой) передавалась в
общинный фонд, которым распоряжались совет старейшин и
глава общины. Треть общинного фонда использовалась на
нужды самой общины и в домохозяйстве ее главы, а осталь-
ные две трети шли в распоряжение правителя как хранителя
земли предков [35, с. 27]. Кроме того, общинники должны
были ежегодно отдавать вождю треть продуктов, полученных
с необрабатываемых земель (плоды дикорастущих деревьев,
корнеплоды).
Главными из перечисленных источников доходов следует
признать доходы от посредничества в торговых операциях
(особенно от работорговли), а также дани и подношения зем-
ледельческих общин — по сути те же дани (так же как и раз-
личные поборы с ремесленников, охотников, рыбаков и золо-
тодобытчиков и другие патронажные вознаграждения и да-
ры). Экономическая сущность дани пока не ясна. По-
видимому, не всегда она являлась формой эксплуатации, и
поэтому не следует переоценивать ее экономическое значе-
ние. Во многих случаях она представляла собой не столько
собственно дань, сколько нечто среднее между данью и кон-
трибуцией, что, вероятно, может быть обозначено как откуп.
Часто дань носила чисто символический характер, т.е. обо-
значала отношения социально-политической зависимости, а
не эксплуатации или прямого подчинения. Так, небольшие
вождества эве посылали в качестве дани (? — В.Щ в Кумаси
в XIX в. всего лишь двух невольников [44, с. 68].
21-4 149 327

Все доходы поступали в казну данного этнополитического
организма, которая фактически представляла собой фонд
редистрибуции, а глава политического образования был цент-
ральной фигурой в механизме перераспределения обще-
ственного продукта6. Однако, хотя правитель и считался вер-
ховным редистрибутором, его действия находились под жест-
ким контролем совета старейшин (у аканов) или совета родо-
вой знати (у йорубов), а конкретный механизм редистрибу-
ции был так отрегулирован, что почти не зависел от воли
вождя. Об эффективности этого механизма говорит, напри-
мер, тот факт, что в доколониальную эпоху почти не было
случаев детронизации ашантийских вождей за присвоение
тронных фондов, хотя именно эта причина (наряду с прене-
брежением вождя к обязанности увеличения общественного
богатства) считалась самой серьезной для смещения [25, с. 9;
27, с. 82].
Как же осуществлялся сбор дани и других подношений?
Такого универсального для раннеполитической стадии обще-
ственного развития способа, как полюдье7, судя по всему, в
Верхней Гвинее не было, т.е. правители не кочевали с дру-
жиной по своим владениям с целью изъятия прибавочного
продукта и их столицы в связи с этим не перемещались, что,
кстати, вынужден признать и автор расширительного толко-
вания феномена полюдья Ю.М.Кобищанов: «Комплексы типа
полюдья у ква (имеются в виду этнические общности Верхней
Гвинеи, говорящие на языках ква — особой ветви нигеро-
конголезской языковой семьи. — В.П.), по-видимому, не сло-
жились» [6, с. 7]. Правда, одновременно Ю.М.Кобищанов
выдвинул предположение, что обряды типа коронации вож-
дей с обходом столицы могут считаться имитацией полюдья
[7, с. 148]. В принципе аналогичные моменты есть в ритуалах
ашантийской Оджиры и некоторых официальных праздников
в Абомее и йорубских городах-государствах (Ойо, Кету и др.),
но являются ли они пережитками полюдья как способа сбора
дани8, трудно решить однозначно, так как необходимо прово-
дить специальные исследования, выходящие за рамки данной
статьи.
Но в любом случае в течение всего предколониального пе-
риода в этнополитических организмах Западной Африки по-
людье, или, точнее, полюдованье (т.е. хождение за полюдьем),
не наблюдалось (за исключением некоторых данных йоруб-
ских устных хроник XVI в. об Ойо и XVII—XVIII вв. об Од-
жиге, требующих перепроверки [8, с. 146]). В то же время
существовал в рассматриваемом регионе некий аналог полю-
дья, или, скорее, его инверсия, — так называемые государ-
328

ственные праздники, описанные в начале статьи, один из
которых имеет весьма характерный компонент в своем на-
звании — «хождение...» (! — В.П.). Европейцы же с достаточ-
ным основанием называли такие праздники Customs, т.е.
«пошлины» (подробнее см. [10, с. 225—226; 24, с. 102—117]).
Ежегодные «государственные» праздники были самым
главным событием экономического цикла верхнегвинейских
раннеполитических организмов, поскольку они предоставляли
возможность отчуждения и раздачи прибавочного продукта
(ср. [38, с. 33; 10, с. 232—233]). Как справедливо отметила
Н.Б.Кочакова, «это было средство отчуждения и частичного
перераспределения общественного богатства в условиях, ког-
да еще не были развиты органы принуждения и товарное
хозяйство» [10, с. 233].
На государственных праздниках правители перераспреде-
ляли и часть привозных товаров, приобретение которых во
всех этнополитических организмах Верхней Гвинеи было
царской монополией. Это перераспределение в форме даров
и наград было, например, одним из источников приобретения
знатью Ойо и Дагомеи лошадей, бывших престижным иму-
ществом и своего рода атрибутом и символом власти9. Инте-
ресно, что в Дагомее во время праздника знатным лицам
предписывалось сдавать своих лошадей царю. Через некото-
рое время тот возвращал лошадей их владельцам за из-
вестную плату, и это в обязательном порядке повторялось из
года в год как демонстрация зависимости знати от правителя
[24, с. 116].
Таким образом, ежегодные «общегосударственные» празд-
ники представляли собой важнейший механизм экономиче-
ского функционирования ранне- и предгосударственных ор-
ганизмов доколониальной Верхней Гвинеи, причем основные
экономические цели — прежде всего редистрибуция — до-
стигались через потлачевидные формы. Эти праздники, буду-
чи, по сути, инверсией полюдья, стали главной возможностью
как для накопления богатств правителями и знатью, так и для
раздачи прибавочного продукта, воспринимаемого в качестве
общественного достояния, в значительных размерах без по-
средства рынка, поскольку в праздниках участвовало боль-
шинство или даже почти все (через своих представителей)
население этнополитических организмов.
К тому же открытая демонстрация народу царских сокро-
вищ и раритетов, многочисленные жертвоприношения и
обильные раздачи подарков и перераспределения государ-
ственных должностей и титулов должны были показать под-
данным, зависимым народам и соседним политическим орга-
329

низмам силу и могущество правителя, и следовательно, и под-
властной ему страны.
Предложенная здесь трактовка ежегодных праздников ти-
па Анун'гбоме и Оджиры в качестве инверсии полюдья пред-
ставляется вполне оправданной, если учесть, что и во время
древнерусского полюдья происходили аналогичные праздники
с раздачей полученных ремесленных изделий и продоволь-
ствия. То есть и полюдье имело редистрибутивную функцию
наряду с административной, судебной, коммуникативной,
символической и религиозно-идеологической (ср. [6, с. 12; 13,
с. 164]).
Другими словами, полюдье и рассмотренные полифунк-
циональные праздники являются однопорядковыми (но ки-
ральными10 по отношению друг к другу) механизмами (фор-
мами) отчуждения и перераспределения прибавочного про-
дукта в раннеполитических организмах.
1 Верхняя Гвинея — этногеографическая область в Западной Африке,
непосредственно прилегающая к Атлантическому океану и его Гвинейскому
заливу между мысом Кабу-Рошу на западе (на границе Сенегала и Гвинеи-
Бисау) и вершиной залива Биафра на востоке (на границе Нигерии и Каме-
руна). В центральной и восточной частях Верхней Гвинеи (исторические
Берег Слоновой Кости, Золотой Берег, Невольничий Берег) обитают народы,
говорящие на языках гвинейской (ква) ветви нигеро-конголезской семьи
нигеро-кордофанской макросемьи языков: аканы (ашантийцы, фантийцы,
ачемцы, аквапимцы, васса, аньи, нзима, акваму и др.), га, адангме, эве (фон,
аджа), йорубы, эдо (бини), иджо, итсекири, ибибио, игбо и др. В предколо-
ниальный период (XVI—XIX вв.) эти народы создали множество раннеполи-
тических образований (вождеств, их союзов и конфедераций, параполисов,
работорговых Городов-государств и раннегосударственных образований),
самыми крупными из которых были аканские Конфедерация Ашанти, Феде-
рация Фанта, Денчира, Ассин, Аданси, Акваму и Аквапим, йорубские Ойо,
Кету, Эгба, Ову, Ондо, Иджеша и И бадан, эве и фонские Абомей (Дагомея),
Вида и Аллада (Ардра), Конфедерация Прампрам адангме, а также Великий
Бенин эдо (бини).
2 Последний элемент отсутствует в Оджире ачемцев, фантийцев, васса и
аанта, поскольку отмечается особый праздник ямса.
3 Во время праздников нижестоящие вожди («вассалы») давали своего
рода клятву или присягу на верность (лояльность). Нарушение клятвы рас-
сматривалось как оскорбление предков. Отказ (или уклонение) от участия в
празднике и подношений означал бунт против правителя.
4 Ср.: у южноафриканских банту «вождь не имеет ничего своего, все,
чем он владеет, принадлежит племени» [43, с. 102].
5 В огузском эпосе говорится: «Не сгубив своего имущества, человеку не
прославить себя (щедростью)» [21, с. 184]
6 Ср.: «Совокупный прибавочный продукт, отчуждающийся в пользу
вождей, рассматривается и как своего рода общественный фбнд, расходова-
330 т

ние которого должно производиться в интересах всего коллектива» [21,
с. 184].
7 Под полюдьем здесь имеется в виду регулярный (как правило, ежегод-
ный) объезд своих владений (подвластного населения) правителем для сбора
дани [16, с. 277—278], а не расширительное толкование этого явления в
трудах Ю.М.Кобищанова (см. [6; 7, 8J).
8 Следует отметить, что в Киевской Руси полюдье и дань различались:
полюдье князь собирал с жителей своей земли, со свободного населения
(«людей») как добровольную плату за отправление общественно полезных
функций; дань же взималась в качестве платежа с побежденного народа (как
правило, иноплеменного) под угрозой еще большего разорения [19, с. 116—
117].
9 Не исключено, что отсутствие полюдья как способа сбора даней в
Верхней Гвинее обусловлено экологией региона и отсутствием тягловых
животных (грузы, как известно, переносились невольниками).
10 Киральность — зеркальная, или билатеральная, симметрия (подробнее
см.: [14, с. 150]).
1. Аверкиева Ю.П. Индейцы Северной Америки. М., 1974.
2. Аверкиева Ю.П. О путях распада родового строя. — Основные проблемы
африканистики. М, 1973.
3. Бромлей Ю.В., Першиц А.И. Ф.Энгельс и современные проблемы перво-
бытной истории. — Вопросы философии. М., 1984, № 4.
4. Васильев A.C. Проблемы генезиса китайского государства. (Формиро-
вание основ социальной структуры и политической администрации.) М.,
1983.
5. История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1987.
6. Кобищанов Ю.М. Значение комплекса полюдья в истории Африки. Авто-
реф. докт. дис. М., 1991.
7. Кобищанов Ю.М. Полюдье и его трансформация при переходе от раннего
к развитому феодальному государству. — От доклассовых обществ к
раннеклассовым. М., 1987.
8. Кобищанов Ю.М. Полюдье в Африке. — Народы Азии и Африки. М,
1972, № 4.
9. Кочакова Н.Б. Особенности производства и присвоения прибавочного
продукта в странах Бенинского залива. — Социальные структуры доко-
лониальной Африки. М, 1970.
10. Кочакова Н.Б. Рождение африканской цивилизации (Ифе, Ойо, Бенин,
Дагомея). М., 1986.
11. Кочакова Н.Б. Традиционные институты власти и управления (по мате-
риалам Нигерии и Западной Африки). М., 1993.
12. Куббель Л.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М, 1988.
13. Назаров В.Д. Полюдье и система кормлений. Первый опыт классифика-
ции нетрадиционных актовых источников. -— Общее и особенное в раз-
витии феодализма в России и Молдавии. Проблемы феодальной государ-
ственной собственности и государственной эксплуатации (ранний и раз-
витой феодализм). Чтения, посвященные памяти Л.В.Черепнина. Тезисы
докладов и сообщений. Вып. 1. М., 1988.
331

14. Попов В.А. Ашантийцы в XIX в. Опыт этносоциологического исследова-
ния. Мм 1982.
15. Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX веках. Проблемы
генезиса и стадиально-формационного развития зтнополитических орга-
низмов. М., 1990.
16. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. М., 1993.
17. Семенов Ю.И. Экономическая этнология. Первобытное и раннее пред-
классовое общество. М., 1993.
18. Трайде Д. Экономика престижная. — Свод этнографических понятий и
терминов. Социально-экономические отношения и соционормативная
культура. М., 1986.
19. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории.
Л., 1974.
20. Фроянов И.Я. Престижные пиры и дарения в Киевской Руси. — Совет-
ская этнография. М., 1976, № 6.
21. Хазанов AM. Социальная история скифов. М., 1975.
22. Adu A.L. The Role of Chiefs in the Akan Social Structure. Accra, 1949.
23. Anquandah J. Rediscovering Ghana's Past. L, 1982.
24. Argyle W.J. The Fon of Dahomey. The History and Ethnography of the Old
Kingdom. Oxf., 1966.
25. Arhin K. Rank and Class among the Asante and Fante in the Nineteenth
Century. — Africa. 1983, vol.53, № 1.
26. Arhin K. State Intervention in the Akan Economy. — Universitas. Accra, 1974,
vol. 3, № 3.
27. Busia K.A. The Position of the Chief in the Modern Political System of
Ashanti. Oxf., 1951.
28. Coquery-Vidrovitch C. The Political Economy of the African Peasantry and
Modes of the Production. — Political Economy of Con temporal Africa.
Beverly Hill — London, 1976.
29. Danquah J.B. Gold Coast: Akan Law and Customs and the Akim Abuakwa
Constitution. L., 1928.
30; Fadipe N.A. The Sociology of the Yoruba. L., 1970.
31. Firth R. The Elements of Social Organisation. L., 1951.
32. Fuller F.A. A Vanished Dynasty: Ashanti. L.f 1921.
33. Kea R.A. Settlements, Trade and Politics in the XVIIth Century Gold Coast.
Baltimore — London, 1982.
34. Law R. Slaves, Trade and Taxes: The Material Basis of Political Power in
Precolonial West Africa. — Research in Economic Anthropology. Greenwich
(Conn.), 1978.
35. Lewin ThJ. Asante Before the British. L., 1978.
36. Ling Roth H. Great Benin. Its Customs, Art and Horrore. L., 1903.
37. McLeod M.D. The Asante. L., 1981.
38. Polanyi K. Dahomey and the Slave Trade. An Analysis of an Archaic
Economy. Wash., 1966. -
39. RattrayR.S. Ashanti. Oxf., 1923.
40. Rattray R.S. Ashanti Law and Constitution. Oxf., 1927.
41. Reynolds E. Trade and Economic Change on the Gold Coast, 1807—1874. L,
1974.
42. Rodney W. Gold and Slaves on the Gold Coast. — Transactions of the
Historical Society of Ghana. Accra, 1969, № 10.
332

43. Shapera J. Government and Politics in Tribal Societies. L, 1956.
44. Wilks J. Asante in the Nineteenth Century. The Structure and Evolution of a
Political Order. Cambridge, 1975.
45. Wilks J. Aspects of Bureaucratization in Ashanti in the Nineteenth Cen-
tury. — Journal of African History. L, 1966, vol. 7, № 2.
46. Wilks J. The Golden Stool and Elephant Tail: An Essay on Wealth in
Asante. — Research in Economic Anthropology. 1979, vol. 2.

Р.В.Янборисова
Основные закономерности и тенденции
социального и потестарно-политического
развития оромо Эфиопии в XVI—XIX веках
Оромо — наиболее многочисленный из кушитских наро-
дов, говорящих на языках афразийской (семито-хамитской)
семьи. До середины XX в. они больше были известны как
галла (галласы), этноним же «оромо» — это их самоназвание.
По данным на 1985 г.г общая численность оромо составляла
не менее 16,7 млн. человек, из них 16,5 млн. человек обитало
в Эфиопии, что составляло более 38% населения страны. На-
ряду с амхарцами, оромо — один из двух основных народов
современной Эфиопии. Примерно 200 тыс. человек — глав-
ным образом оромо-боран — живет на севере Кении1.
Оромо уже давно являются традиционным объектом науч-
ного изучения. На синхронном и диахронном уровнях иссле-
дованы различные субэтнические и этнографические группы
оромо (туламо, валло, мача, боран, гуджи, арси, котту и др.),
их социальные системы и отдельные социальные институты,
этнические и социальные процессы и т.д. Но при этом отсут-
ствуют работы, воссоздающие целостную картину этносоци-
альной и этнополитической истории этого народа.
Проделанные автором исследования позволили выявить
основные тенденции, общие закономерности и особенности
этносоциального развития различных групп оромо на разных
этапах исторического процесса2.
Представляется актуальным кратко изложить некоторые
результаты исследований и обозначить основные тенденции и
закономерности социально-политического развития различ-
ных обществ оромо на этапе второй половины XVI — второй
половины XIX в. (т.е. от начала массовой миграции до на-
сильственного включения в состав Эфиопского государства).
Р.В.Янборисова, 1995
334

В данной работе автор излагает свои выводы в основном в
ключе изменения структур управления обществами: во-
первых, трансформация структуры управления, как представ-
ляется, отражает процесс социально-экономического разви-
тия социального организма; во-вторых, исследователи неза-
служенно мало внимания уделяют изучению структур управ-
ления и стадиальной атрибуции обществ оромо, в результате
чего часто одни и те же общества называются племенами,
вождествами, государствами, феодальными государствами.
Автор специально не занимался вопросами политогенеза,
однако данный материал может быть интересен и в аспекте
этой проблематики3.
Во второй половине XVI в. оромо представляли собой со-
вокупность множества однородных в экономическом, соци-
альном, культурном отношении социальных организмов. По
типу хозяйственной системы они относились к классу полу-
кочевого скотоводства — «африканской» форме номадизма4.
Центральным институтом их социальной организации была
система возрастных классов (со структурообразующим прин-
ципом деления на генеалогические поколения), называемая
«гада».
Жизнедеятельность социальных организмов оромо регули-
ровалась через систему гада. Все возрастные классы системы
представляли собой корпоративные объединения. Каждое
исполняло ряд различных нормативно определенных функ-
ций. Организационно-управленческую, военную (в смысле
подготовки и организации военных действий), религиозно-
идеологическую, т.е. три главные функции, которые можно
выделить в деятельности по руководству первобытным кол-
лективом, выполняла группа лиц (функционально не диффе-
ренцированная), выбиравшаяся из возрастного класса, кото-
рый находился в стадии «правления» — стадии наибольшей
социальной активности, наивысшего статуса и престижа.
Однако, несмотря на подобную аккумуляцию «правящим»
возрастным классом системы гада в лице группы его лидеров
(совета гада) функций по руководству обществом, на отсут-
ствие функциональной дифференциации, во второй половине
XVI в. некоторые функции уже частично обособлялись от
лидеров гада или осуществлялись совместно с ними. Так, в
сфере религиозно-идеологической действовал самостоятель-
ный, независимый от системы возрастных классов религиоз-
ный лидер. Осуществляя во время церемоний контроль за
перераспределением продуктов, он вторгался и в сферу орга-
низационно-управленческой деятельности системы гада5. В
области военной выделялись лица, обязанностью которых
335

было предводительство боевыми действиями, причем в пери-
од ведения войны они аккумулировали все функции лидеров
гада по руководству социальными организмами6, т.е. перио-
дически монополизировали общественные должностные
функции.
В стадиальном отношении социальные организмы оромо
находились на одном из начальных этапов периода перехода
от доклассовых обществ к раннеклассовым, этапе перехода от
эгалитарных (неранжированных) обществ к ранжированным,
где уже появились некоторые предпосылки, тенденции за-
рождения социальной стратификации.
Миграция XVI—XVIII в. привела к сильной дифференциа-
ции этноса. У большинства групп оромо изменились экологи-
ческие условия обитания, произошла смена хозяйственной
деятельности (переход к оседлому земледельческому хо-
зяйству в сочетании со скотоводством отгонного класса) и
образа жизни, появились контакты с различными иноэтниче-
скими группами, обществами как одного с оромо, так и более
высокого уровня социально-экономического развития. К тому
же отдельные группы этноса сохранили традиционную си-
стему хозяйства, были в значительно меньшей степени под-
вержены влиянию извне.
Имеющиеся материалы позволяют выделить общую схему
протекания процессов социально-экономического развития и
изменения структур управления в социальных организмах
групп оромо, которые перешли к оседлому земледелию.
Уже во второй половине XVI в. в результате активного
миграционного процесса у оромо резко возросла экзоэкс-
плуатация в форме военных грабежей и контрибуции, появи-
лось рабство (в торговой7 и, в какой-то степени, в домашней
формах) и данничество. При этом появление преимущества
военных предводителей при разделе добычи, т.е. нарушение
эквивалентности перераспределения захваченного в чужих
обществах, способствовало появлению имущественной диф-
ференциации.
После заселения областей, куда была направлена мигра-
ция, в обществах оромо начали возникать внутренние формы
эксплуатации. Первоначально — эксплуатация местного зем-
ледельческого населения через отношения господства/подчи-
нения и нераспространение (неполное распространение) на
них правил реципрокации и редистрибуции.
В ходе седентаризации оромо эндоэксплуатация возраста-
ла. Во-первых, переход кочевников на оседлость всегда свя-
зан с тенденцией приобретения ими зависимых лиц — слуг,
клиентов, невольников, осуществляющих низкостатусную
336

деятельность8. Во-вторых, в силу существования преимуще-
ственных прав первопоселенцев эксплуатация стала распро-
страняться на вновь прибывавшие группы мигрантов, а затем
и на другие категории рядовых оромо. В-третьих, с появлени-
ем избыточного, а потом и прибавочного продукта все боль-
шей становилась потребность в специализированном труде по
руководству и управлению обществом, по перераспределению
продуктов. .
Продолжали у оромо существовать и уже упоминавшиеся
формы экзоэксплуатации.
Все это способствовало дальнейшему росту имуществен-
ной дифференциации и реализации наметившихся еще во
второй половине XVI в. тенденций — монополизации воен?
ными предводителями общественных должностных функций
не только в периоды войн, но в той или иной мере ив пе-
риоды мира. Предводители (формирующаяся знать) опира-
лись на группы сторонников, которые первоначально образо-
вывались из возглавляемых ими военных отрядов, а,затем
пополнялись как на основе произвольного выбора патро-
нов/сторонников, так и за счет захваченных в набегах плен-
ных. Первоначальная взаимозависимость, симметричность и
эквивалентность связей предводителей и членов их группиро-
вок быстро сменились отношениями господства/подчинения,
и предводители начали выполнять функции перераспредели-
телей прибавочного продукта и возглавлять локальные
центры редистрибуции. Однако покровительство предводите-
лей, система постоянного стимулирования превращала членов
подобных группировок в преданных сторонников, которые, с
одной стороны, поддерживали СВОих патронов в их стремле-
нии выйти из-под контроля традиционных институтов, а с
другой стороны, и сами, попадая в сферу действия новых
социальных взаимодействий, утрачивали связи с традицион-
ной системой.
В течение длительного времени предводители (т.е. форми-
ровавшаяся правящая верхушка) присваивали прибавочный
продукт на основе отношений владения — присвоения функ-
ций связи между социальными ячейками производства, «вла-
дения» ими, монополизации общественных должностных
функций, власти. Земля при этом выступала как территория
суверенитета предводителя.
Постепенно предводители все больше распоряжались зем-
лями в пределах территории владения (властвования), земля
субъективировалась, и зарождалась (скорее всего уже в
XIX в.) монополизация средств производства. Этому способст-
вовали многие факторы, например, захват новых земель; ис-
22 149 337

пользование труда невольников; отсутствие у новой знати
доли в подношениях ритуальной редистрибутивной системы и
иных даров в рамках традиционной социальной организации
и другие. Власть, социальный статус и престиж новой знати
быстро увеличивались, и она перестала участвовать в матери-
альном производстве.
На протяжении рассматриваемого периода в обществах
оромо, которые перешли к оседлому земледельческому хозяй-
ству, происходило становление системы социальной страти-
фикации троичного характера, т.е. формировались три соци-
альные группы — знать, рядовые свободные члены общества,
неполноправные индивиды, — постепенно превращавшиеся в
протоклассы.
Власть знати (предводителей) долгое время имела нефор-
мальный, неинституализированный характер. В каждом об-
ществе могло быть несколько конкурировавших предводите-
лей. Критериями для проникновения в группу знати были
личные качества и имущественное положение. Богатство ис-
пользовалось для увеличения количества сторонников, что, в
свою очередь, увеличивало богатство и авторитет представи-
телей знати. С течением времени статус предводителей при-
обретал наследственный характер.
Несмотря на становление социальной организации, осно-
ванной на имущественной дифференциации и социальной
стратификации, и на формирование новых структур управле-
ния, на протяжении рассматриваемого периода у оромо про-
должала существовать и система возрастных классов. Ее со-
циальной базой были рядовые свободные члены общества, не
вовлеченные в группировку какого-либо предводителя.
На различных этапах разоития и в разных ситуациях соот-
ношение старых и новых социальных систем и структур
управления было различным. Первоначально неформальные
предводители были полностью подчинены совету гада и полу-
чали власть только в периоды военных действий. Затем они
начали приобретать некоторую свободу действий в пределах
своих территорий владения: превращались в своего рода
местных правителей, в целом подчиненных системе гада. По
мере роста богатства, статуса, авторитета, численности сто-
ронников предводителей, а также укрепления социальной
стратификации новых социальных связей и взаимодействий,
система возрастных классов все больше утрачивала роль ор-
ганизатора жизнедеятельности социальных организмов и все
больше эту роль возлагали на себя неформальные предводи-
тели. В первую очередь совет гада разделил, а затем полнос-
тью отдал предводителям военные функции; потом — органи-
338

зационноуправленческие; и наконец они вторглись в сферу
ритуально-идеологическую. Безусловно, эти процессы имели
не последовательный, а параллельный характер, со сложной
корреляцией. В итоге борьба между конкурировавшими пред-
водителями обострялась, а затем власть концентрировалась в
руках наиболее могущественного из них. Окончательная
утрата системой возрастных классов потестарных функций
происходила либо путем игнорирования или подавления сове-
та гада победившим конкурентов предводителем, либо путем
захвата им ведущей позиции в совете гада, которая уже не
передавалась члену следующего возрастного класса, а зани-
малась пожизненно. При этом система гада упразднялась как
потестарный институт и продолжала существовать только в
качестве института ритуального. В одних случаях она сохра-
няла целостность, системность, в других — имела фрагмен-
тарный характер. Порой захватившие власть предводители
возглавляли даже проведение церемоний гада.
Становление новых структур облегчалось ослаблением си-
стемы гада. В результате миграции институт сегментировался;
росла численность инкорпорированного в общества, но не-
равноправного в традиционной системе местного населения;
переход к земледелию снижал мобильность и затруднял уча-
стие в церемониях; происходила внутренняя трансформация
института (см. ниже). Все это не могло не подрывать систему
возрастных классов.
Безусловно, в различных социальных организмах данная
общая схема воплощалась с некоторыми особенностями9.
К моменту насильственного включения в состав Эфиоп-
ской монархии в последней четверти XIX в. разные общества
различных этнографических групп оромо находились на раз-
ных стадиях описанного выше процесса трансформации со-
циальных структур. Отдельные социальные организмы этно-
графических групп мача, туламо, валло, котту достигли мак-
симального развития процессов по предложенной схеме. Они
вплотную подошли к предклассовой, предгосударственной
стадии, однако, как кажется, нет оснований классифициро-
вать их как вождества или тем более как ранние государства.
Другие общества находились на разных более ранних стадиях
перехода от первичной формации ко вторичной и в смысле
системы управления сочетали (в различных соотношениях)
систему возрастных классов и институт неформальных пред-
водителей. Надо отметить, что в социальных организмах мача,
расположенных в районах реки Гибе, в силу неясных до кон-
ца причин процессы формирования новых социальных струк-
тур протекали значительно более интенсивно, и, по едино-
22-2 149 339

гласному мнению исследователей, там возникло пять госу-
дарственных образований (время образования государств
относят от середины XVIII до первых десятилетий XIX в.)10. В
настоящее время автор оставляет открытым вопрос о право-
мерности классификации этих образований как государствен-
ных.
Группы оромского этноса, сохранившие вплоть до присое-
динения к Эфиопскому государству традиционную систему
хозяйства, несмотря на сопутствовавшие миграционному
процессу факторы социально-экономических преобразований,
сохранили и традиционную социальную организацию, и тра-
диционную структуру управления.
Надо отметить, что за рассматриваемый период система
возрастных классов в обществах данных групп этноса сильно
трансформировалась: в результате внутренних причин —
существования структурообразующего принципа деления на
генеалогические поколения и, соответственно, генеалогиче-
ского принципа воспроизводства — произошел размыв воз-
растного состава возрастных классов (они перестали быть
объединениями сверстников) и исчезновение равномерного
распределения населения по стадиям цикла (смещение массы
населения вверх/вниз). Однако все эти дефункционизирую-
щие систему гада изменения были компенсированы комплек-
сом мер, которые позволяли ей оставаться потестарным ин-
ститутом, регулировавшим жизнедеятельность социальных
организмов.
Трансформация системы возрастных классов и появление
механизмов компенсации естественно привели и к некоторо-
му изменению структур управления. Например, у боран совет
гада расширился за счет представителей возрастных классов,
уже миновавших степень «правления»; в своей деятельности
совет гада стал опираться на систему харийа — параллельный
институт, возникший в рассматриваемый период для компен-
сации дефункционализации системы гада; неизбежное в ходе
исторического развития усложнение руководства жиз-
недеятельностью общества привело к снижению участия чле-
нов совета в материальном производстве; возросла роль риту-
альных лидеров в регуляции социальной активности, и т.д.11.
Однако все эти новшества не изменили основных принципов
структуры управления. Существовавшие еще в XVI в. тенден-
ции к ее изменению не получили развития, и военные пред-
водители по-прежнему выдвигаются на период военных дей-
ствий и лишь в это время обладают властью. Следует отме-
тить, что в середине XIX в. у восточных кочевых групп оромо
функции гражданского и военного лидерства были сосредо-
340

точены в руках лидера совета гада12. Для данных групп этноса
эту своего рода монополизацию функций внутри системы
гада наиболее вероятно интерпретировать как усиление (на-
пример, в силу роста эксплуатации, имущественной диффе-
ренциации, внешних контактов, которые являются важней-
шим экзогенным фактором зарождения стратификации) тен-
денций классообразования, и как предзнаменование краха
системы гада.
Крайне незначительно отличается от реконструированного
для XVI в. и уровень социально-экономического развития
обществ, сохранивших традиционную систему хозяйства. Как
представляется, они лишь перешли на одну из следующих
ступеней раннего этапа переходного периода от доклассовых
обществ к раннеклассовым.
Несмотря на то что тенденции зарождения социальной
стратификации, появления классообразовательных процессов
(перодическая монополизация общественных должностных
функций отдельными лицами) появились в XVI в. в рамках
системы возрастных классов, они не получили развития внут-
ри данного института и являлись предпосылками, которые
при возникновении соответствующих условий способствовали
зарождению социальной стратификации за пределами си-
стемы возрастных классов. Таким образом, развитие новой
социальной системы и новой системы управления, основан-
ных на имущественной дифференциации и социальной стра-
тификации, происходило исключительно вне традиционной
социальной системы, при временном параллельном существо-
вании двух структур социальных взаимодействий, с посте-
пенным снижением роли и отмиранием (сведением к риту-
альным функциям) старой, традиционной.
До тех пор пока система гада оставалась действовавшим
потестарным институтом, она пыталась поддерживать свою
функциональность: вырабатывались некоторые механизмы
компенсации внутренней трансформации, а также происхо-
дили изменения, которые являлись реакцией на происходив-
шие вне системы гада социально-экономические преобразо-
вания. Так, все большее разграничение сфер жизни общества
требовало функциональной дифференциации руководства. В
результате, чем больше система гада оставалась потестарным
институтом и чем больше была ее роль в руководстве об-
ществом, тем более глубокой становилась функциональная
дифференциация членов совета гада. Несомненно, реакцией
на «внешние» процессы было появление наследования долж-
ностей в совете гада (при сохранении процедуры выборов) в
соответствующих возрастных классах; появление возмож-
22-3 149 341

ности нарушать традиционные процедуры системы гада пу-
тем подкупа оппонентов. Однако подверженность влиянию
извне была ограниченной. Например, ритуальными нормати-
вами была закреплена невозможность полного отделения
членов совета гада от материального производства. Любые
попытки превратить должности в совете гада в пожизненные,
использовать функции периодического аккумулирования и
перераспределения продуктов в ритуальных центрах реди-
стрибуции для накопления материальных благ случались уже
в условиях наличия в обществах имущественной дифферен-
циации и социальной стратификации и означали окончатель-
ную победу новых социальных взаимоотношений как соци-
альной основы общества и крах системы гада.
В заключение следует подчеркнуть, что ни в одном из об-
ществ оромо социальный институт возрастных классов по
своим социально-экономическим характеристикам не вышел
за пределы ранжированности. Как представляется, эволюция
системы возрастных классов на более высокий стадиальный
уровень невозможна (без разрушения). С точки зрения соци-
ально-экономического развития, классо- и политогенеза, си-
стема возрастных классов — это тупиковая форма социаль-
ной и потестарной организации.
1 Народы мира. Историко-этнографический справочник. М., 1988, с. 349,
560, 562.
2 Подробнее см.: Янборисова Р.В. Этносоциальная история оромо. Вторая
половина XVI — вторая половина XIX вв. Л., 1990. Рукопись канд. дис.
3 См. также: Янборисова Р.В. К этносоциальной истории оромо: динамика
структур управления в XVI—XIX вв. — Этносы и этнические процессы.
Памяти Р.Ф.Итса. М., 1993.
4 Калиновская К.П. Скотоводы Восточной Африки в XIX—XX веках. Хо-
зяйство и социальная организация. М., 1989.
5 Эфиопские хроники XVI—XVII вв. М, 1984, с. 260.
6 Asmarom Legesse. Gada. Three Approaches to the Study of African Society.
N.Y., 1973, с 76—77, 81; он же. Oromo democracy. Wash., 1987, с 14; Ludolf
Hiob. A New History of Ethiopia. L, 1684, с 85.
7 О торговой, или товарной, разновидности рабовладения подробнее см.:
Попов В.А. Этносоциальная история аканов в XVI—XIX веках. Проблемы
генезиса и стадиально-формационного развития этнополитических организ-
мов. М., 1990, с. 195—196.
8 Cohen R. State Foundation. A Controlled Comparison. — Origins of the
State. Phyladelphia, 1978, с 155.
9 Подробнее см.: Янборисова Р.В. К этносоциальной истории оромо...,
с. 275—285.
10 Bulcha Mecuria. The Social and Economic Foundations of the Oromo
States of the XIX Century. Social Differentiation and State Formation among
342

Mâcha Oromo circa 1700—1900. Uppsala, 1984, c.47—83; Mohammed Hassen.
Oromo of Ethiopia 1500—1800 with Special Emphasis on the Gibe Region. Ph. D.
Thesis. London University, 1983, с 374—503; Lewis H.S. A Galla Monarchy:
Jimma Abba Jifar, Ethiopia. 1830—1932. Wisconsin, 1965.
11 Asmarom Legesse. Gada..., с 76—77, 84, 92—98, 160—162.
12 Caulk R.A. Harar Town and Its Neighbours in the XXth Century. —
Journal of African History. L., 1977, vol. 18, c. 383.
22-4 149

SUMMARY
The book «Early Forms of Political Organization: from Primi-
tive Society to Statehood» deals with the further elaboration of
the problem of transition from latepotestarian institutions to early
class ones being a sequel to the collection of articles «Early
Forms of Social Stratification» (ed. by V.A.Popovf «Vostochnaya
literatura», Moscow, 1993).
The collection falls into 3 parts, each of which consists of 5 or
6 articles investigating a special set of problems and their aspects
of politogenesis and the historical dynamics of early forms of
political organization.
The First Part titled «Chiefs and Chiefdoms» includes articles
connected with the study of the specific of the evolution of chief -
dom — the major latepotestarian form of social being and alter-
native institutions of authority as well. The vast review of the
actual state and problems of investigation of chiefdoms by
N.N.Kradin opens the part and the whole book. The author indi-
cates the role of chiefdom in various schemes of social—and—
political evolution, analyses the correlation of different ways of
the establishing the ruling apparatus of chiefdoms, pays attention
to such discussional problems as that of the universality of the
chiefdom and its differences from the state and the tribe.
The problem of the chiefdoms1 universality is the theme of
S.A.Maretina's article «On the Nature of Chiefs among Naga
(India)» in which she compares the theoretical view on the chief-
dom with the concrete material by mountain tribes of North-
Eastern India and comes to the conclusion that there were no
chiefdoms in the region under investigation notwithstanding the
presence of powerful chiefs governing village communities and
their groups. This is explained by the ecological situation which
caused the inability of the mountain tribes to unite into large
sociopolitical communities solidly, though the level of their po-
testarian development made them ready for it.
The analogues situation turned out in the neighbouring Indian
region among Apatani (Eastern Himalaya). Their traditional soci-
ety as shown by Yu.E.Beryozkin in the article «Chiefdoms and
344

Acephalic Complex Societies: Arhaeological Data and Ethno-
graphic Parallels», was a totality of autonomous decentralized
communities, i.e. a typical example of the acephalic (segmentary)
social organism. The author clearly desplayed the specifical proc-
ess of the historical evolution of rather complex societies which,
still, have not developed into neither early states, nor chiefdoms
like ones, on the contrary to analogues processes in aboriginal
societies of New World causing, as a rule, the establishment of
chiefdoms where the power relations were based on the pyramid
principle, as in the clan hierarchy. The correlation of chiefdoms
with monumental architecture, especialy typical for the American
continent is under Yu.E.Beryozkin's description, too.
S.V.Kullanda in the article «King of Gods Indra: Youth —
Warrior — Chief» analyses the ancient Vedic texts by supplying
the vast comparative data on various societies in Eurasia, Africa
and Oceania. He concludes that the image of the «King of gods»
Indra was the embodiment of the chief of the male military union.
Moreover, the author's explanations of some typical features of
Vedic India are of great interest, too. Being based only on an-
cient Indian written traditions they have not been interpreted in
the proper way, e.g. the connection of Indra and Maruts with
trade, rain, winds, dances, music, and singing that had followed
objectively from their belonging to the age-class of young war-
riors.
The article «Chiefs and Bigmen (On the Mechanisms of
Chiefdom Formation)» by P.L.Belkov preoccupies itself with the
two main varieties of the primitive leader — the bigman and the
chief, emphasizing the evident overestimating of the evolutionary
potential of the opposition «the bigman — the chief» presented
in modern theories. As for the old evolutionist scheme «the elder
of the clan — the chief of the tribe», it is still actual, as well as
the problem of its theoretical realization.
D.M.Bondarenko's article «Chiefdoms in Precolonial Benin»
takes up the ancient Benin society as a mega-community that
gives the author reasons to deny the early state character of the
Benin society and to prove that the chiefdom is a supercommunal
institution, where kinship was the principle of the system forma-
tion. He also points out and investigates two historical types of
Benin chiefdoms and comes to a very important conclusion that
heads of communities, chiefdoms, and supreme rulers — all of
them came to power as representatives of their lineages first of all
due to the fact that the major unit of late-potestarian society on
any of its level was a collective, but not a person.
The articles of the Second Part of the book deal with the re-
vealing and studying of different factors and correlations in the
345

historical dymanics of political systems. The N.B.Kochakova's
«Thinking on Early State» examines not only efficient but con-
tradictional and vulnerable traits of the concept of the early state.
It is of interest that the author declares the African early states
secondary ones, i.e. they appeared due to the external influence,
she also stresses the redistributive character of the institution of
the early state and interprets it as a religious-cult unity.
P.LBelkov in his analysis of the present day situation with the
problem of state formation in the article «Early State, Pre—State,
Proto—State: Terms Game?» comes to the conclusion about pal-
liative character of the conceptions, determined by terms «early
state», «pre—state», «chiefdom» etc. The regularity of the ap-
pearance of such theories is underlined at the same moment be-
ing explained by the absence of a real definition substituted in
practice by a more or less complete list of institution of the state.
The author proves that the «politogenetic controversy» could be
solved by limiting the period of existing of the state by bourgeois
system only. To confirm it he introduces new notions and models
of class- and political genesis acting synchronically: «the class —
the estate — the varna» and «the state — the (estate) monar-
chy — the chiefdom».
Politogenetic controversy is focused by V.A.Popov in his article
«Politogenetic Controversy, Parapolitism, and Phenomenon of
Secondary Statehood» as well. It is solved by the author from the
postulates of the concept of secondary politogenesis, when the
priority development of supreme hierarchical levels of socio-
political governing takes place which rises the possibility for the
phenomenon of parapolitance — a specific state of synpolitant
socio-potestarian organisms, where politogenesis has not ac-
complished by the set of the state. A specific type of the early
political organization — the parapolis — is revealed as well, and
two of its stagional variants are investigated. These variants re-
flect the process of the secondary state formation in modern his-
tory.
The V.V.Bocharov's article «Early Forms of Political Organiza-
tion in Structure of Colonial Society» based by East African ma-
terials demonstrates convincingly that the colonial society was
not only and not so the result of the Europeans' activities but
appeared the realization of self evolutionary potential of tradi-
tional African societies. And the ruling and regulation of social
processes by the tradition, determined the logic of socio-political
processes during the colonial period, too.
The Third Part of the book is dedicated to the research of con-
crete variants of politogenesis in different regional-and-epoch
circumstances. V.E.Baglay presents a detailed description of
346

power structure and mechanisms of governing in the ancient Az-
tecs state and compares it with typologically close ancient orien-
tal despoties, stressing the eaiy state nature of the Aztec
«empire». V.V.Matveyev deals with the problem of the forma-
tional characteristics of one of the Northern African political or-
ganisms of the 8-10th centuries, tKat is the state of Midrarid of
Sidjilmassa. He sounds rather convicingly the early class
(barbarous) level of its development, thus debunking the view of
its feudal nature, still prevailing. For the first time the author
draws into researching some original written sources, translated
from Arabic by himself, and on their basis brings into light the
roots of the MidraricJ state, analyses principles of power inheri-
tance in the ruling family of Midrarids.
The Russian state system in the 13—15th centuries, the time of
transition from city-states of the 11—12th centuries to the estate
statehood of the 16th century, is under exploration in the article
«On the problem of East Slavic Politogenesis» by A.Yu.Dvomi—
chenko. The author pointed out the fact that at the defined period
the communal selfruling coexisted easily with the prince's power
relied upon the so-called «service system», the latter being not
the upper feudal ownership at all, but an archaic form of redistri-
bution. Expanding the «service system» in the course of time
embraces gradually the whole state which A.Yu.Dvornichenko
calls the «military-—servant» one. It presents a transitional stage
system from ancient Russian communal states to the estate state
system. All the population in such a state is free but pays hom-
mages in various forms for its benefit.
VA.Popov in his article «Walking to Abomey in Dry Season,
Or on the Problem of the Gafol Inversions» proposes a recon-
struction of potlatchable forms of redistribution in early political
organisms of Upper Guinea. For the first time the annual festivals
are interpreted as peculiar inversions of Gafol (Poludye). These
festivals were the major form of alienation and redistribution of
the surplus product considered common property.
In the article «Main Regularities and Tendencies of Social
and Potestarian-Political Development of Ethiopian Oromo in the
16—19th Centuries» by R.V.Yanborisova the historical dynamics
of potestarian functions of specific age-class institution «gada»
is traced. The author comes to the well-grounded conclusion
that this form of social and potestarian organization is an impasse
one.
347

INHALT
Vorwort: von Urzeit zu Staatenbildung 3
Teil I. Häuptlinge und Häuptlingtumer 11
N.N.Kradin. Das Häuptlingtum: moderne Stufe und Probleme der
Forschung , 11
Ju.Je.Berjoskin. Hauptlingtumer und akefale zusammengesetzte Gesell-
schaftsstrukturen: archäologische Angaben und ethnologische
Parallelen 62
SA.Maretina. Zum Problem der Universalität der Hauptlingtumer: über
den arakter der Häuptlinge bei der Naga (Indien) 79
S.W.Kullanda. Der Götterkönig Indra: Junge — Krieger — Häuptling 104
P.LBelkow. Häuptlinge und «Bigmen» (zum Mechanismus des
Werdeganges des Häuptlingtums) 126
D.M.Bondarenko. Häuptlingschaften on vorkolonialen Benin 140
Teil 2. Politogenese: Faktoren, Korrelationen und Kontroverse 153
N.B.Kotschakowa. Überlegungen betreffend Frühstaaten 153
P.L.Belkow. Der Frühstaat,, der Vorstaat, der Protostaat: ein Spiel mit der
Terminologie? 165
W.A.Popow. Die politogenetische Kontroverse, Parapoliteität und
Phenomen der secundären Staatenbildung 188
W.W.Botscharow. Frühformen der politischen Organisation in den
kolonialen Gesellschaftsstrukturen (am afrikanischen Material
behandelt) 205
Teil 3. Konkrete Varianten der Politogenese 230
WJe.Baglaj. 'Der Altaztekische Staat: Struktur der Macht und der
Verwaltung 230
W.W.Matwejew. Der Mydraridenstaat von Sydschilmasa, 8—10 Jh
(zum Problem der Politogenese in Nord Afrika) 259
AJu.Dwornitschenko. Zum Problem der Ostslawischen Politogenese.... 294
WA.Popow. «Reise nach Abomey während der trockenen Jahreszeit»,
oder zur Frage der Inversion des Circuitums 319
R.W.Janborisowa. Hauptgesetze und Haupttendenzen der Socialen
und potestar-politischen Entwicklung der Oromo on Äthiopien
in 16—19 Jh 334
Summary 349
348

SOMMAIRE
Préface: De l'Age primitif à l'Age à l'état 3
Partie I: Chefs et chefferies 11
N.N.Kradin. Chefferie: état actuel et problèmes de l'étude 11
Yu.E.Berezkin. Chefferies et sociétés acôphaliques complexes: données
d'archéologie et parallèles ethnographiques 62
S.A.Maretina. Contribution au problème de l'universalité des chefferies:
sur la nature des chefs chez les Naga (Inde) 79
S.V.Kullanda. Roi des dieux Indra: adolescent — guerrier — chef 104
P.L.Belkov. Chefs et bigmen (sur le mécanisme de la formation de la
chefferie) 126
D.M.Bondarenko. Chefferies dans le Bénin précolonial 140
Partie 2: Politogènèse: facteurs, correlations et controverses 153
N.B.Kotchakova. Réflexions à propos de l'Etat primitif 153
P.L.Belkov. Etat primitif, pré-Etat, proto-Etat: jeu de termes? 165
V.A.Popov. Controverse politogènètique, para-politisme et phénomène
de Tétatisme secondaire. 188
V.V.Botcharov. Formes primitives de l'organisation politique dans la
structure de la société coloniale (sur les matériaux africains) 205
Partie 3: Variants concrets de la politogènèse ...230
V.E.Baglai. Etat des Aztèques anciens: structure du pouvoir et de la
direction 230
V.V.Matvéev. Etat des Midrarid de Sidjilmassa en VIII—X siècles
(contribution au problème de la politogènèse en Afrique du Nord) 259
A.Yu.Dvornitchenko. Contribution au problème de la politogènèse
est-Slave .294
VA.Popov. «Marche à l'Abomey en saison sèche» ou à propos des
inversions du «polyudié» (droit de gîte) 319
R.V.Yanborisova. Régularités de base et tendence du développement social
et potesto-politique des Oromo en Ethiopie en XVI—XIX siècles.. 334
Summary 349
349

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие: От первобытности к государственности 3
Часть I. Вожди и вождества 11
Н.Н.Крадин. Вождество: современное состояние и проблемы
изучения 11
Ю.Е.Березкин. Вождества и акефальные сложные общества: данные
археологии и этнографические параллели 62
С.А.Маретина. К проблеме универсальности вождеств: о природе
вождей у нага (Индия) 79
С.В.Кулланда. Царь богов Индра: юноша — воин — вождь 104
П.Л.Белков. Вожди и бигмены (о механизмах становления
вождества) 126
Д.М.Бондаренко. Вождества в доколониальном Бенине 140
Часть II. Политогенез: факторы, корреляции и контроверзы 153
Н.Б.Кочакова. Размышления по поводу раннего государства 153
П.Л.Белков. Раннее государство, предгосударство, протогосударство:
игра в термины? 165
В.А.Попов. Политогенетическая контроверза, параполитейность и
феномен вторичной государственности , 188
В.В.Бочаров. Ранние формы политической организации в структуре
колониального общества (на африканском материале) 205
Часть III. Конкретные варианты политогенеза 230
В.Е.Баглай. Древнеацтекское государство: структура власти и
управления 230
В.В.Матвеев. Государство Мидраридов Сиджилмасы VIII—X веков
(к проблеме политогенеза в Северной Африке) 259
А.Ю.Дворниченко. К проблеме восточнославянского политогенеза 294
В.А.Попов. «Хождение в Абомей в сухое время года», или к вопросу
об инверсиях полюдья 319
Р.В.Янборисова. Основные закономерности и тенденции социального
и потестарно-политического развития оромо Эфиопии в XVI—
XIX веках.... 334
Summary 344
Inhalt 348
Sommaire 349
350

Научное издание
РАННИЕ ФОРМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ:
от первобытности к государственности
Утверждено к печати
Музеем антропологии и этнографии
им. Петра Великого (Кунсткамера)
Редактор Н.В.Баринова. Младший редактор Г.С.Горюнова.
Художник Н.П.Ларский. Художественный редактор Б.Л.Резников.
Технический редактор Е.А.Пронина. Корректор Е.В.Карюкина.
Компьютерные набор и верстка Г. С.Горюновой, В.Ю.Горюновой
ЛР № 020910 от 02.09.94
ИБ № 17415
Сдано в набор 17.04.95. Подписано к печати 29.06.95.
Формат 60x90/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.
- Усл. п.л. 22,0. Усл. кр.-отт. 22,25. Уч.-изд. л. 23,8.
Тираж 620 экз. Изд. № 7629. Зак. № 149. «С»-1
Издательская фирма
«Восточная литература» РАН
103051, Москва К-51, Цветной бульвар, 21
3-я типография РАН
107143, Москва Б-143, Открытое шоссе, 28