УРСС
А. А. АМОСОВ
ЛИЦЕВОЙ
ЛЕТОПИСНЫЙ СВОД
ИВАНА ГРОЗНОГО
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
АРХЕОГРАФИЧЕСКАЯ КОМИССИЯ
А. А. Амосов
Линевой летописный свод
Ивана Грозного
Комплексное коликологическое исследование
Эдиториал УРСС
Москва 1998
Амосов А. А.
Лицевой летописный свод Ивана Грозного. Комплексное кодикологическое
исследование. М.: «Эдиториал УРСС», 1998. — 392 с.
Книга посвящена решению вопроса о времени и обстоятельствах происхо-
ждения Лицевого летописного свода — крупнейшего в отечественной культуре
памятника письменности, повествующего о всемирной истории от сотворения
Мира и русской истории до 1568 г. Рукопись насчитывает почти 10 тысяч листов
большого формата, украшенных 16 тысячами миниатюр. Лицевой свод находится
в поле зрения историков два века, однако подобное комплексное исследование
предпринимается впервые. Принципиально новым является раздел книги, по-
священный анализу формальных признаков миниатюр и выявление семантики
языка художника средневековья на столь широком материале.
Рекомендуется специалистам-историкам, преподавателям и студентам выс-
ших учебных заведений.
Ответственный редактор:
академик РАО С. О. Шмидт
Рецензенты:
доктор исторических наук Ю. Г. Алексеев,
доктор исторических наук Р. Г. Пихоя
Настоящее издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда
(проект № 97—01—16308)
Группа подготовки издания: \
Директор — Доминго Марин Рикой
Заместители директора — Наталья Финогенова, Ирина Макеева
Компьютерный дизайн — Виктор Романов, Василий Подобед
Верстка — Наталия Бекетова
Обработка текста и графики — Анна Тюрина, Владимир Тен,
Наталья Аринчева
Издательство «Эдиториал УРСС».
113208, г. Москва, ул. Чертановская, д. 2/11, ком. прав.
Лицензия ЛР №064418 от 24.0J.96 г.
Подписано к печати 05.05.98 г.
Формат 60x88/16. Тираж 1000 экз. Печ. л. 24,5. Зак. № ' И
Отпечатано в АООТ «Политех—4». 129110, г. Москва, Б. Переяславская, 46.
ISBN 5-901006-49-6 /f&viJTi © Археографическая комиссия РАН, 1998
© «Эдиториал УРСС», 1998
О книге и ее авторе
В основу монографии Александра Александровича Амосова поло-
жена диссертация «Лицевой летописный свод Ивана Грозного. Опыт
комплексного историковедческого исследования», представленная на со-
искание ученой степени доктора исторических наук Ученому совету
Санкт-Петербургского отделения Института российской истории Ака-
демии наук. Диссертация была успешно защищена 17 декабря 1991 г.
Оппонентами выступили крупные ученые специалисты член-корреспон-
дент Академии наук Л. А. Дмитриев — заведующий Отделом древне-
русской литературы Пушкинского дома, широко известный литерату-
ровед и текстолог (теперь — увы! — покойный), Ю. Г. Алексеев —
виднейший знаток истории эпохи Российского централизованного госу-
дарства, Р. Г. Пихоя — создатель уральской школы археографов. Такой
подбор оппонентов — филолог, историк, археограф — показателен,
так как новаторское и в то же время фундаментальное исследование
А. А. Амосова на стыке направлений гуманитарных наук — отечествен-
ной истории, истории древнерусской литературы, истории изобразитель-
ного искусства, историографии, книговедения и комплекса специаль-
ных исторических (или даже историко-филологических) дисциплин —
источниковедения, археографии, текстологии, кодикологии, палеогра-
фии, филигранологии. И А. А. Амосов показал блестящее владение ме-
тодикой всех этих научных дисциплин, обеспечившее столь результа-
тивное исследование именно в русле комплексного источниковедения,
традиции которого восходят к трудам Н. П. Лихачева, А. А. Шахматова,
А. С. Лаппо-Данилевского, В. Н. Щепкина на рубеже XIX и XX столетий,
М. Н. Тихомирова, А. В. Арциховского, Л. В. Черепнина, Д. С. Лихачева,
В. Л. Янина в более близкое к нам время. И потому труды А. А. Амосова
стали вехой не только в изучении древнерусских рукописей с мини-
атюрами и истории летописания, но и в развитии исследований в
сфере нескольких специальных дисциплин. Более того укрепили пред-
ставление о правильности суждений тех исследователей (академиков
М. Н. Тихомирова, Д С. Лихачева и других), которые полагают, что фун-
даментальной основой науки являются как раз специальные историко-
филологические дисциплины.
Ко времени написания диссертации, тем более подготовки ее к из-
данию А. А. Амосов имел уже серьезный опыт исследовательского твор-
4
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
чества, нашедшего воплощение во многих печатных трудах и научных
докладах, где собственно историческая проблематика тоже естественно
совмещалась с источниковедческой, археографической. Только по теме
диссертации было тогда опубликовано двадцать четыре статьи. Защи-
та диссертации воспринималась как радостное событие нашей научной
жизни. Принимал не без гордости поздравления и я, так как А. А. Амосов
первым получил докторскую степень из тех, кто был и моим диплом-
ником, и моим аспирантом, но, также, и потому, что на странице
30 автореферата диссертации можно было прочитать: «Рассмотрение
возможных временных границ заключительного этапа работы над руко-
писями Лицевого свода приводит к убеждению, что из всех возможных и
высказывавшихся мнений только мнения Н. П. Лихачева и С. О. Шмидта
подтверждаются объективными показаниями знаков бумаги».
А. А. Амосов родился 10 сентября 1948 г. в селе Черевково Архан-
гельской области. Фамилия Амосовых несколько столетий встречается
в источниках по истории Поморья; некоторые лица из этого развет-
вленного рода играли заметную роль в местной общественной жизни —
А. А. Амосов, видимо, из потомственного крестьянского клана. Отец
его — инвалид войны работал в леспромхозе, мать — учительница био-
логии и химии в сельской школе, которую сын окончил с золотой меда-
лью. Сызмальства он оказался в пространстве культуры, где продолжали
жизнь старинные традиции письменности, изобразительного искусства,
фольклора; родные места его притягивали и археографов. Юноша воз-
растал в атмосфере уважения к исторической памяти. И показательно,
что перечень его печатных трудов начинается статьями о родном крае
в местных газетах. В Московском государственном историко-архивном
институте, куда поступил в 1966 г., А. А. Амосов сразу же обнаружил
особую тягу к изучению методики исторического исследования, самих
приемов исторического познания. Круг интересов его и в учебных за-
нятиях и в научном студенческом кружке источниковедения (с которым
сразу сроднился и не терял связи всю жизнь) оказался очень широ-
ким — становилось очевидно, что ему в радость и творить исторические
конструкции, и отдавать силы мельчайшим скрупулезным наблюдени-
ям. Неутолимая любознательность, научная основательность в подходе к
прошлому, и поразительное трудолюбие студента, разносторонность его
устремлений и уникальная память, появление уже тогда печатных трудов,
основанных на архивных изысканиях, убеждали и преподавателей в том,
что это человек с незаурядным научным будущим. Подкупали, конечно,
и учащих и учащихся и глубокая порядочность А. А. Амосова и присущее
ему чувство собственного достоинства, неспособность к искательству и
неприятие его у других, то, что ему чужды и сплетни и завистливое
злословие.
Темой дипломной работы была избрана такая, где совмещались
О книге и ее авторе
5
увлеченность историей родного края и новаторская методика современ-
ного комплексного знания — «Источники по истории монастырского
землевладения на Севере (Методика выявления и анализа)». Это во мно-
гом предопределило и те**у кандидатской диссертации (защищенной в
Ленинградском отделении института истории АН СССР в 1975 г.) —
«Архивы двинских монастырей: очерки по истории организации и скла-
дывания архивов духовных корпораций». В этой насыщенной конкрет-
ными наблюдениями монографии много нового и об источниковедении
истории архивного дела на первом этапе его развития и об основных эле-
ментах «практической археографии» XVI — XVIII веков и значении ее для
формирования науки археографии, т. е. науки о выявлении, описании и
публикации письменных памятников.
Кандидатскую диссертацию А. А. Амосов защищал уже сотрудником
Отдела рукописной и редкой книги Библиотеки Академии наук, освоив
значительные элементы практики археографической работы этого вы-
дающегося тогда центра изучения письменной культуры Древней Руси
и имея опыт научного общения с сотрудниками и Ленинградского от-
деления Института истории (где он был аспирантом и работали еще
С. Н. Валк и его ученики) и Пушкинского дома, где многосторонняя ар-
хеографическая деятельно’сть научных школ В. П.Адриановой-Перетц и
Д. С. Лихачева оказалась богаторезультативной. Такая творческая амаль-
гама научных школ Москвы и Ленинграда была особенно плодотворной
для тянущегося к освоению историографического наследия и в то же
время неутомимого в исследовательской изобретательности молодого
историка.
В Библиотеке А. А. Амосов очень много сделал для дальнейшего изу-
чения этого богатейшего собрания памятников письменности — в плане
и описания рукописей, выработки методики составления информации о
них, исследования происхождения и содержания этих памятников, пу-
бликации и самих памятников и сведений о них, данных об обращении
к ним других ученых, и для пропаганды этого культурного наследия и
достижений его освоения в среде широкой общественности. Отдел и
БАН в целом стали для него домом родным, предметом гордости и забо-
ты, и именно противостояние стремлению чуждого всему этому нового
директора Библиотеки порушить научные и нравственные традиции де-
ятельности всемирноизвестного Отдела рукописей и фактическое оттор-
жение от любимых занятий в БАН, вызвавшее самоотдачу общественно-
административной деятельности в Государственной думе, а затем изда-
тельской деятельности, истощило физические силы и нервные возмож-
ности А. А. Амосова и приблизило его ранний трагический конец.
Работая в БАН, ставший членом Археографической комиссии Ака-
демии наук А. А. Амосов был в Ленинграде-Петербурге связующим зве-
ном с Археографической комиссией, с проводимой по ее инициативе
6	Лицевой летописный свод Ивана Грозного
и под ее руководством многими хранилищами страны работе по подго-
товке Сводного каталога славяно-русских рукописных книг (по XVI век
включительно). Каталога личных фондов историков, организации ар-
хеографических экспедиций в полевых условиях (сам почти ежегодно
возглавлял — и удачно — такие экспедиции, участвовал во всесоюзных,
всероссийских, региональных конференциях и семинарах такой пробле-
матики), во многом способствовал объединению усилий специалистов в
области филигранологии (и на Первом всесоюзном совещании по фи-
лигранологии в 1987 г. в Москве выступил с докладом о задачах и пер-
спективах ее развития). Ему в значительной мере обязаны и реализацией
замысленной замечательным вологодским ученым П. А. Колесниковым
уникальной программы многотомного описания письменных памятни-
ков (от древности до наших дней), хранящихся в музеях Вологодской
области; он — и автор статей методико-историографического характе-
ра о «Вологодской программе»1. И в нашем Отечестве и за рубежом
А. А. Амосов обрел прочную репутацию высокого авторитета в области
изучения и рукописной и старопечатной книги, выдающегося знатока
специальных научных дисциплин сферы и источниковедения и связан-
ных с ним археографии и книговедения.
Заслуга прежде всего А. А. Амосова — издание БАН в 1982 г. книги
под моей редакцией «Библиотека Ивана Грозного: реконструкция и би-
блиографическое описание». В книге напечатана работа погибшего,в дни
Ленинградской блокады Н. Н. Зарубина, пытавшегося реконструировать
личную библиотеку царя Ивана и определить его круг чтения и подго-
товившего критический обзор всей литературы о библиотеке московских
государей с бесценными античными рукописями. А. А. Амосов не толь-
ко комментировал исследование Н. Н. Зарубина, но и обратил особое
внимание на нерассматривавшиеся автором в этой связи рукописи книг
Лицевого свода и публицистику, и не менее детально чем его предше-
ственник охарактеризовал всю литературу 1940-х — 1980-х гг. о библио-
теке московских государей (причем не только статью М. Н. Тихомирова,
публикации которой в 1960 г. мы обязаны возрождением веры в су-
ществование библиотеки античных рукописей, и специальных ученых
штудий, но и множества популярных работ, даже газетных статей). Кни-
га эта и по сей день наиболее солидная сводка данных и об источниках
XVI-XVIII веков о библиотеке и о литературе, этому посвященной. На
книгу было немало откликов и в нашей стране и за рубежом, [в Ита-
лии в 1998 г. вышло ее сокращенное издание]. Тема нашего последнего
телефонного разговора за несколько дней до его внезапной кончины —
подготовка А. А. Амосовым дополнений о литературе 1980-х — 1990-х
годов. 1
1 Шмидт С. О. Об авторах этой книги // Памятники письменности в музеях Вологод-
ской области. 4. 4. Вып. 3. Вологда, 1998. С. 3-5.
О книге и ее авторе
7
А. А. Амосов принимал деятельное участие в подготовке факсимиль-
ного издания под редакцией М. В. Кукушкиной хранящейся в БАН древ-
нейшей иллюстрированной русской летописи, названной по имени ее
давнего владельца Радзивиловской. Издание, осуществленное, наконец,
при особых усилиях издательства «Глаголь» в 1994 году, стало событием
в истории и науки и книжного дела. А. А. Амосов — и один из тех, кто
описывал миниатюры рукописи.
Всеобогащающийся исследовательский и научно-просветительский
опыт, результативная проба своих сил в разных специальных историко-
филологических дисциплинах, владение инструментарием современней-
шей научной технологии и, конечно же, энциклопедическая образован-
ность в областях знаний о культуре и общественном сознании, менталь-
ности Древней Руси позволили А. А. Амосову приступить к подготовке
поистине фундаментального труда о летописном Лицевом своде Ива-
на Грозного. Этот колоссального объема памятник исторической мы-
сли — история и всемирная и отечественная, от древнейших времен
до современности —- воспринимается и как выдающееся произведение
письменности и изобразительного искусства. Научная литература, ему
посвященная, обильна и противоречива; наибольшие разногласия вы-
зывал вопрос о времени заключительной работы составителей Лицевого
свода и редактирования известий о событиях правления самого Ивана
Грозного.
Избрать такую тему для диссертации мог человек истинного муже-
ства и чистой души — ведь большинство ученых, с мнением которых о
датировке Лицевого свода и приписок к нему А. А. Амосов не склонен
был соглашаться, это — здравствующие доктора наук, имеющие нема-
лый авторитет в научном мире. Знакомя еще в 1982 г. со своей моделью
«прочтения» истории создания описания времени Ивана Грозного в
Лицевом своде, он осознавал, что это «требует пересмотра (и порой кар-
динального) некоторых уже прочно устоявшихся в отечественной источ-
никоведческой и исторической литературе представлений» и объяснял:
«Целью исторической науки, как и любой науки, является стремление
к познанию истинной природы изучаемых явлений и событий; в этой
цели мы и видим нравственное оправдание изложенных соображений.
Подтвердить или опровергнуть нашу модель прочтения можно лишь на
основании обстоятельного и всеобъемлющего исследования последних
томов Лицевого свода...»2.
В этом «обстоятельном и всеобъемлющем исследовании» Лицево-
го свода А. А. Амосовым трудно сказать даже, что больше поражает:
масштабность и ответственность поставленных задач или условие выпол-
2 Амосов А. А. Датировка и кодикологическая структура «Истории Грозного» в Ли-
цевом летописном своде (Заметки о бумаге так называемой Царственной книги) //
Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XIII. Л., 1982. С. 192.
8
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
нения главной задачи — скрупулезность полистных наблюдений. Ведь
это почти 10000 листов, на которых более 16000 миниатюр! А. А. Амосов
подчеркивал, что предметом его исследования является «внешняя сторо-
на памятника», материальный носитель текста и изображений — бумага
и структура создававшихся тогда рукописей (летописный свод дошел до
нас с большими утратами; сохранившиеся листы оказались частично
перепутанными), а также способы кодирования образной информации в
миниатюрах. Т. е. первоочередное внимание уделялось тому, что обычно
оставалось вне поля зрения большинства его предшественников, сосре-
доточенных, как правило, лишь на содержательной стороне памятника
(и текста, и миниатюр), на его исторической информативности и уже
по одному тому ограничивающихся логической — в той или иной ме-
ре всегда субъективной — системой доказательств. Занятия такого рода
относятся к проблематике кодикологии, сравнительно недавно оформив-
шейся специальной историко-филологической дисциплины, изучающей
историю изготовления, состав и судьбу рукописной книги (от латин-
ского слова «codex» — книга; родительный падеж — «codicis»). И при
издании диссертации именно это слово вошло в заголовок монографии.
А. А. Амосов не считал возможным использовать отдельные элементы
внешней критики источников «без предварительного изучения всех ее
составляющих»3.
А.А.Амосов впервые после Н.П.Лихачева в конце XIX в. изучал
одновременно все рукописи, составляющие основной корпус Лицевого
свода и даже близкие к нему по происхождению и манере исполне-
ния, и главное внимание, вслед за Н.П.Лихачевым, уделил методике
датирования рукописей по показаниям водяных знаков — филигра-
ней, учитывая при этом все варианты и разновидности филиграней
(Н.П.Лихачев ограничивался иногда установлением видов их, не от-
мечая другие варианты). Учитывал А. А. Амосов и накопленный опыт
наблюдения о возможной залежности используемой бумаги (здесь осо-
бое значение имеют труды В. Н. и М. В. Щепкиных). История создания
Лицевого свода прослеживается А. А. Амосовым на основе последова-
тельного изменения филиграней по методике, разработанной автором.
Принципиально новым является и раздел книги, посвященный анализу
формальных признаков миниатюр и выявлению семантики изобрази-
тельного языка средневековья.
Столетней давности исследование Н. П. Лихачева о филигранях Ли-
цевого свода вернуло памятник, относимый тогда учеными к XVII в.,
последним годам царствования Ивана Грозного. Выводы Н. П. Лихачева
сразу же признаны были образцовыми (прежде всего великим его со-
временником академиком А. А. Шахматовым) и вошли позднее как клас-
сический пример в учебники академиков М. Н. Тихомирова по источни-
кам же. С. 158.
О книге и ее авторе
9
коведению (1940, 1962 гг.), Л. В. Черепнина по палеографии (1956 г.),
в книгу академика Д. С. Лихачева о текстологии (2-е издание в 1983 г.)4.
Тем не менее в послевоенные годы стали появляться работы — и
притом одна интереснее другой и по живости изложения и по остро-
те постановки вопросов — которые обосновывали отнесение приписок
на листах Лицевого свода о событиях времени Ивана Грозного к более
ранним годам его правления. Опирались при этом не на датировку фили-
граней, а на обстоятельства государственно-политической истории и на
памятники политической публицистики. Выявление в Лицевом своде и
одном из изданий Печатного двора Александровской слободы однотип-
ной бумаги казалось основанием использования наблюдений и над фи-
лигранями для более ранней датировки завершения работы над Лицевым
сводом. Это мнение даже представлено как единственное (по существу
«навязано») в статье «Летописный свод Лицевой» в словаре книжников
и книжности Древней Руси5, хотя это и в противоречии с историо-
графометодическими принципами выдающегося значения справочника,
обычно демонстрирующего наличие разных взглядов на происхождение
и датировку литературных памятников.
Выводы А. А. Амосова о датировке и составных частях Лицевого
свода на уровне конструкций точных наук, да и основаны они на
технологиях, применяемых и в этих науках. В точных науках в подобных
ситуациях обычно ищут взамен прежних — оказавшихся не во всем
обоснованными объяснений, новые, соответствующие новому знанию.
Совершенно очевидно, что рано или поздно придется так поступить и
ученым-гуманитариям, продолжая изучение летописного Лицевого свода.
Это налагает особые обязательства на ученых, занятых исследова-
нием эпохи Ивана Грозного. Государь этот правил более пятидесяти
лет, и личность его наложила заметный отпечаток и на историю его
времени и на толкование исторических событий современниками и по-
томками. Это ясно ощущается и в приписках к своду, изменяющих и
трактовку, и оценку событий недавнего времени. Но, если периодам
правления Избранной рады и опричнины посвящены многие книги и
статьи, то последние годы жизни Ивана Грозного по-прежнему остаются
слабоизученными, хотя Р. Г. Скрынников в своей известной книге «Иван
Грозный» эффектно озаглавил страницы о событиях тех лет «Последний
кризис». Источники, датируемые концом 1570-х — началом 1580-х гг. не
сопоставлены еще одни с другими с должной детальностью, как не сопо-
4Памяти Н.П.Лихачева посвящен XXVI том продолжающегося издания «Вспомо-
гательные исторические дисциплины», вышедший в 1998 г., уже после кончины
А. А. Амосова. В открывающей книгу статье охарактеризована и публикуемая ныне
его монография {Шмидт С. О. К 60-летию со дня кончины академика Н. П. Лихачева
(Об изданиях последних лет). С. 16—17).
5 Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вторая половина XV—XVI в. Часть
2. Л-Я. Л., 1989. С. 30-32 (автор — Б. М. Клосс).
10	Лицевой летописный свод Ивана Грозного
ставлены данные и серьезных исследований о начале освоения Сибири,
о завершении Ливонской войны, попытках ограничения монастырского
землевладения, о симптомах правовым путем оформить полное закре-
пощение крестьян, о сменяющихся брачных намерениях царя-вдовца,
и о сватовстве с девицей, родственной английскому королевскому дому.
Напомним и о приходивших именно тогда к царю мыслях о бегстве за
рубеж, и о нечаянном убийстве сына-наследника. О пересмотре оценок
событий и лиц прошлого, о страхе приближающегося конца свидетель-
ствует и составленный в 1580-е гг. Синодик — ведь это показатель
отношения и к прошлому, и к настоящему, и к будущему. Во взаимосвя-
зи с этими и другими пока еще менее исследованными явлениями тех
лет, прежде всего отраженными и в литературных памятниках, следует
искать взаимосвязи с приписками к лицевым летописям.
Об этом задумывался и сам А. А. Амосов — глубокий знаток источ-
ников (особенно нарративных), современных созданию и редактирова-
нию Лицевого свода. Но полагал недопустимым в монографии с так им
самим определенными задачами и методикой исследования выходить за
пределы того, что дают «объективные данные, полученные из самого
оригинала изучаемого памятника»6. Самоуважение и душевное целому-
дрие, характерные для его личности, отразились и в его исследовании.
Книга издается посмертно. Александр Александрович скончался от
сердечного приступа у себя дома, в Петербурге, 15 апреля 1996 г. Кни-
га подготовлена к печати его другом и сотоварищем по Вологодской
программе В. В. Морозовым — старшим научным сотрудником Архео-
графической комиссии в Москве, автором серьезных исследований и о
Лицевом своде.
Внезапная кончина необычайно одаренного и высокоэрудированно-
го ученого, человека светлой души и большого обаяния глубоко опеча-
лила многих. В мае 1996 г. в Пушкинском доме состоялось заседание
памяти А. А. Амосова, где говорили о нем, вспоминали его коллеги из
Москвы, Петербурга, Новосибирска и других городов России — Матери-
алы этого заседания и перечень печатных трудов А. А. Амосова напечата-
ны в Археографическом ежегоднике за 1996 год. Незабвенный Александр
Александрович Амосов обладал счастливым даром и восприятия и вос-
производства культуры и воплощал в своей творческой деятельности и
корневые простонародные культурные традиции и традиции веков науч-
ной культуры Москвы и Петербурга.
С. О. Шмидт
6 Вспомогательные исторические дисциплины. Т. XIII. С. 193.
Главная книга Ивана Грозного
§ 1. Объект исследования
Общие предварительные замечания
В трех крупнейших древлехранилищах страны читатели могут уви-
деть необычные фолианты: не только большие размеры и объем этих
книг бросаются в глаза. Поражает прежде всего огромное количество
красочных иллюстраций — едва ли не каждая из многих тысяч стра-
ниц несет сложную многофигурную композицию, рассматривая которую
весьма непросто найти привычные изобразительные ориентиры. Эти фо-
лианты — а сохранилось их десять — являются частями грандиозного
сочинения, повествующего о мировой и отечественной истории от пер-
вого дня творения до времени царя Иоанна IV Васильевича7. Общий
объем сохранившихся до наших дней разделов этого труда — почти де-
сять тысяч листов. Свыше шестнадцати тысяч иллюстраций-миниатюр
украшают его страницы. Грозному царю не случайно сопутствовала слава
большого знатока и ценителя книжного художества. О его знаменитой
библиотеке до сих пор гуляют увлекательные рассказы, в которых чрез-
вычайно трудно отделить легендарное от документального [14, 6 и сл.]8.
Десятитомную историческую энциклопедию можно по ^праву назвать
Главной книгой Ивана Грозного.
Первая из книг, составляющих эту компиляцию (по иронии судь-
бы — заключительная часть всего труда), стала известна в ученом мире
222 года назад. В 1769 г. князь М. М. Щербатов опубликовал текст ру-
кописи из Синодальной библиотеки, назвав его «Царственной книгой».
В следующее пятилетие тот же М. М. Щербатов, а также И. Е. Глебовский
и Г. В. Козицкий издали еще три тома текстов из состава главной книги
7 В Отделе рукописной и редкой книги Библиотеки АН СССР хранятся три части этой
уникальной рукописи (одна повествует о событиях всемирной истории, две других —
о истории России). Одна хронографическая и три летописных книги сейчас хранятся в
Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Еще три книги (одна хронографическая и две летописных) находятся на хранении в
Отделе рукописей Государственного исторического музея.
8 Здесь и далее в квадратных скобках приводится отсылка к цитированной либо
иным образом использованной литературе; при этом цифра до запятой указывает
на порядковый номер по Списку использованной литературы, цифра (цифры) после
запятой — на страницы соответствующей работы; отсылка к серийным или многотомным
изданиям дополнена римской цифрой, указывающей порядковый номер книги в серии;
одновременные отсылки к нескольким работам разделяются точкой с запятой.
12
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Грозного. Тогда же первооткрыватель памятника М. М. Щербатов и из-
вестный русский просветитель Н. И. Новиков высказали предположение,
что издаваемые в свет рукописи являются частями какого-то большого
сочинения. Несколько позднее эта догадка была поддержана крупней-
шим источниковедом своего времени А. Л. Шлецером. Однако лишь в
1850 г. была достоверно установлена связь текста лицевых рукописей
с конкретными памятниками отечественного летописания. И только в
самом конце XIX века в ярких (и во многом непревзойденных) работах
крупнейших российских источниковедов Н. П. Лихачева, В. Н. Щепкина
и А. Е. Преснякова было неопровержимо доказано единство происхо-
ждения всего комплекса лицевых рукописей (к этому времени уже был
введен в научный оборот весь корпус памятника) и установлено в общих
чертах место лицевых рукописей в истории русской культуры.
На протяжении XX века этот памятник, получивший в научной
литературе собственное имя «Лицевой летописный свод» (далее также —
ЛЛС)9, неоднократно привлекал внимание маститых исследователей. Во-
просы происхождения главной книги Грозного, точная датировка ЛЛС в
целом (либо отдельных его частей) порождали острую полемику. В про-
цессе изучения памятника совершенствовались приемы извлечения и ин-
терпретации сведений. Рукописи своими внешними особенностями по-
буждали к разработке и совершенно новых методов источниковедческого
анализа. Наши познания о памятнике Грозненской эпохи (как равным
образом и о самой эпохе) значительно выросли. Тем не менее главная
книга Грозного скрывает от нас еще гораздо более, нежели рассказывает.
Если задаться целью предельно краткого формулирования специфи-
ки труда историка-источниковеда, то в конечном итоге все можно свести
к необходимости дать ответы на три вопроса: что? как? почему? Что
именно было (и было ли вообще) — суть ответа на первый вопрос обычно
заключается в первичном определении изучаемого явления или процесса.
Если что-то было, если это «что-то» отражено в источниках, то как имен-
но это явление зарождалось, какими путями развивалось, в каких формах
нашло свое выражение — в этом будет заключаться второй ответ. И тре-
тий — почему это происходило именно так, а не иначе, чем была обусло-
влена эволюция изучаемого явления, по каким причинам из нескольких
возможных вариантов развития данное конкретное явление воплотилось
в известные нам формы. Только после ответов на поставленные вопросы
можно оглянуться назад, к началу пути, и уже на новой основе сделать за-
ключение о том, что же все-таки было и какое место изучаемый предмет
занимает в общеисторической картине, какое влияние данный предмет
оказал на последующий исторический процесс. Первый вопрос: «что?».
9 Здесь и далее из соображений вполне утилитарных я подчас заменяю полные
названия наиболее часто упоминаемых рукописей и памятников формализованными
обозначениями; при этом каждый случай первого введения сокращенного обозначения
оговаривается в тексте.
Главная книга Ивана Грозного
13
Обозначение объекта
Корпус памятника, являющегося объектом данного исследования,
включает десять рукописей.
1.	ГИМ, Муз. 358 («Музейский сборник», далее также — МС).
1°. 1031 л., 1677 миниатюр. Переплет XVIII в. Содержит изложение
священной и древнееврейской истории от сотворения мира до XII столе-
тия до н. э. и троянской истории от легендарных времен до разрушения
Трои в XIII в. до н.э. Порядок листов местами нарушен. Часть ли-
стов утрачена, отдельные листы оказались в составе других рукописей
ЛЛС. В конце XVII — начале XVIII в. находился у стольника князя
М. В. Мещерского. Приобретен Историческим музеем в 1897 г. Подроб-
но описан В. Н. Щепкиным [567].
2.	БАН, 17.17.9 («Хронографический сборник», далее также — ХС).
Г. 1469 л., 2549 миниатюр. Переплет XVII в. Содержит изложение
истории древнего и эллинистического Востока и древнего Рима с XI сто-
летия до н. э. до 70-х гг. I столетия н. э. Порядок листов сильно нарушен.
Отдельные листы, возможно, утрачены. В середине XVII в. принадле-
жал патриарху Никону и в 1660/1661 г. был дан вкладом в Воскресенский
Ново-Иерусалимский монастырь. В первой четверти XVIII в. входил в со-
брание Петра I и в 1724 г. был подарен царевне Наталье Петровне. После
смерти Петра перешел к А. И. Остерману. После опалы А. И. Остермана в
1740-х гг. поступил в Библиотеку Академии наук. Подробно описан в
1900 г. А. Е. Пресняковым [248, 5—15] и в 1965 г. В. Ф. Покровской [204,
14-24].
3.	ГПБ, IV. 151 («Лицевой хронограф», далее также — ЛХ). 1°. 1217 л.,
2191 миниатюра. Переплет XVIII в. Содержит изложение истории Ри-
ма с 70-х гг. I в. н.э. до 337 г. и византийской истории с 337 г.
до X в. Порядок листов несколько нарушен. Отдельные листы ока-
зались в составе других рукописей ЛЛС. В конце XVII в. был пе-
редан Карионом Истоминым царевичу Алексею Петровичу. В 1720—
1780-х гг. находился в Типографской библиотеке, затем был передан в
Синодальную библиотеку. В первой четверти XIX в. оказался в руках
3. П. Зосимы, которым и был передан в 1827 г. в Публичную библиотеку.
Кратко описан в 1899 г. Н. П. Лихачевым [148, I, 300-301] и подроб-
но — в 1900 г. А. Е. Пресняковым [248, 16—26]; состав ЛХ раскрыт
О. В. Твороговым [2Р6].
4.	ГПБ, IV. 225 («Голицынский том», далее также — Г). Г. 1035 л.,
1964 миниатюры. Переплет не ранее XVIII в. Содержит изложение рос-
сийской истории за 1114-1149, 1155, 1180, 1225-1240, 1247, 1425—
1472 гг. Порядок листов сильно нарушен. Часть листов утрачена. Многие
листы оказались в составе других рукописей ЛЛС. В первой четверти
XVIII в. принадлежал подьячему С. Иванову и в 1728 г. был продан
им купцу А. Ф. Коробейщикову. В 1730-х гг. попал в библиотеку князя
14
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Д. М. Голицына. После опалы «верховника» был конфискован вместе с
остальным имуществом, но впоследствии возвращен и находился в ро-
довой библиотеке Голицыных в с. Архангельском. В 1810 г. был куплен
Ф. А. Толстым и вместе с собранием последнего в 1830 г. поступил в Пу-
бличную библиотеку. Кратко описан в 1825 г. П.М. Строевым [291, 7],
в 1862 г. А. Ф. Бычковым [241, IX; X] и в 1899 г. Н. П. Лихачевым [148,I,
304-305]. Состав тома в 1900 г. раскрыт А. Е. Пресняковым [248, 34-35
и 40—42]. Издан в 1772 г. М. М. Щербатовым [327], использован при
издании ПСРЛ [241, IX, 143-149, 150-182, 201-204; 241, X, 6, 91-118,
134-135; 241, XII, 5-100, 109-143].
5.	ГПБ, IV. 233 («Лаптевский том», далее также — Л). Г. 1005 л.,
1951 миниатюры. Переплет XVII-XVIII в. Содержит изложение россий-
ской истории за 1116—1117, 1149-1225, 1241—1252 гг. Порядок листов на-
рушен. Часть листов утрачена. Многие листы оказались в составе других
рукописей ЛЛС. В первой четверти XIX в. принадлежал петербургскому
купцу И. П. Лаптеву, которым и был в 1827 г. передан Публичной би-
блиотеке. Кратко описан в 1862 г. А. Ф. Бычковым [241, IX, 11 рим.] и в
1899 г. Н. П. Лихачевым [148, I, 305-307]. Состав тома в 1900 г. раскрыт
А. Е. Пресняковым [248, 35-39]. Использован при издании ПСРЛ [241,
IX, 149-150, 182-201, 204-256; 241, X, 1-6, 6-91, 118-130, 237-244,
133-134, 135-139].
6.	БАН, 31.7.30—1 («Остермановский первый том», далее также
O-I). 1°. 802 л., 1552 миниатюры. Переплет XVIII в. Содержит изло-
жение российской истории за 1254—1378 гг. Порядок лйстов нарушен.
Часть листов утрачена. В первой четверти XVIII в. принадлежал Пе-
тру I, после смерти которого перешел к А. И. Остерману. После опалы
А. И. Остермана в 1740-х гг. поступил в Библиотеку Академии наук.
Кратко описан в 1897 г. С. Ф. Платоновым [241, IX, 5-6 рим.] и в
1899 г. Н. П. Лихачевым [148, I, 313-314]; подробно описан в 1910 г.
А. А. Шиловым [346, 26—27] и в 1959 г. М. В. Кукушкиной [203, 357—
358]. Издан в 1774 г. И. Е. Глебовским [&5]. Использован при издании
ПСРЛ [241, XI, 1-43].
7.	БАН, 31.7.30—2 («Остермановский второй том», далее также —
О-П). Г. 887 л., 1581 миниатюры. Переплет XVIII в. Содержит изло-
жение российской истории за 1378—1424 гг. Порядок листов нарушен.
Отдельные листы утрачены. В первой четверти XVIII в. принадлежал
Петру I, после смерти которого перешел к А. И. Остерману. После опа-
лы А. И. Остермана в 1740-х гг. поступил в Библиотеку Академии на-
ук. Кратко описан в 1897 г. С. Ф. Платоновым [241, XI, V-VI] и в
1899 г. Н. П.Лихачевым [148, I, 314-315]; подробно описан в 1910 г.
А. А. Шиловым [346, 26-27] и в 1959 г. М. В. Кукушкиной [203, 358—
360]. Издан в 1775 г. Г. В. Козицким [5*6]. Использован при издании
ПСРЛ [241, XI, 43-148, 153-157, 243-254, 161-239].
8.	ГПБ, IV. 232 («Шумиловский том», далее также — Ш). Г. 986 л.,
Главная книга Ивана Грозного
15
1893 миниатюры. Переплет не ранее XIX в. Содержит изложение рос-
сийской истории за 1425, 1472—1533 гг. Порядок листов нарушен. Часть
листов утрачена. Некоторые листы вошли в состав других рукописей
ЛЛС. В середине XVIII в. бытовал в Петербурге (?), затем на Севе-
ре в окрестностях Холмогор. В начале XIX в. принадлежал томскому
купцу М. Шумилову, которым в 1814 г. передан в Публичную би-
блиотеку. Кратко описан в 1893 г. А. Е. Пресняковым [246, 24-25]
и в 1899 г. Н.П.Лихачевым [148, I, 302]; более подробно в 1900 г.
А. Е. Пресняковым [248, 42—44]. Использован при издании ПСРЛ [241,
XII, 1-5, 143-259; 241, XIII, 1-74].
9.	ГИМ, Син. 962 («Синодальный том», далее также — С). Г. 626 л.,
1125 миниатюр. Переплет XVII-XVIII в. Содержит отдельные известия
из римской истории 70-х гг. I в. н.э. и византийской истории X в.
и изложение российской истории за 1535—1542, 1553—1560, 1563-1565,
1566—1567 гг. Порядок листов сильно нарушен. Часть листов вошла
в состав другой рукописи ЛЛС. В XVII в. находился в библиотеке
московских государей. В XVIII - начале XX вв. — в Синодальной
библиотеке. В ГИМ поступил в 1920-х гг. Кратко описан в 1893 и 1900 гг.
А. Е. Пресняковым [246, 25; 248, 45—46] и в 1899 г. Н. П. Лихачевым [148,
I, 302-304]; подробно описан в 1970 г. Т. Н. Протасьевой [205, 127-128].
Использован при издании ПСРЛ [241, XIII, 87-114, 140-142, 234-300,
303-329, 370-390, 401-408].
10.	ГИМ, Син. 149 («Царственная книга», далее также — Ц).
Г. 687 л., 1281 миниатюр. Переплет XVIII-XIX в. Содержит изложение
российской истории за 1533—1553 гг. Порядок листов сильно нарушен.
Отдельные листы сдублированы. Сформирована из россыпи в 1760-х гг.
М. М. Щербатовым. В XVIII - начале XX вв. находилась в Синодальной
библиотеке. В ГИМ поступила в 1920-х гг. Подробно описана в 1893 г.
А. Е. Пресняковым [246, 1-20] и в 1899 г. Н. П. Лихачевым [148, I, 307-
312]; вновь описана Т. Н. Протасьевой в 1970 г. [205, 128-130]. Издана в
1769 г. М. М. Щербатовым [526] и в 1906 г. С. Ф. Платоновым [241, XIII,
409-532].
К Хронографической части Лицевого свода примыкают по содержа-
нию еще две рукописи, исполненные мастерами, иллюстрировавшими
Свод; для написания их была использована та же самая бумага, что и
для оформления ЛЛС.
11.	ГБЛ, Егор. 1844 («Егоровский сборник», далее также — Е).
Г. 232 л., 330 миниатюр. Переплет XIX в. Содержит Апокалипсис
толковый, Слово Иоанна Богослова на Успение Богородицы, Слово по-
хвальное на Зачатие Иоанна Предтечи, Сказание о чудесах архангела
Михаила. В XVII — начале XIX вв. принадлежал Чудову монастырю.
После 1812 г. — Преображенскому богаделенному дому. В начале XX в.
попал к Е.Е. Егорову и вместе с собранием его после 1917 г. поступил в
ГБЛ. Описан в 1933 г. Г. П. Георгиевским [72, 37—40], установившим его
16
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
тесную связь с рукописями ЛЛС. Происхождение сборника из царской
мастерской (в противоположность мнению О. И. Подобедовой, считаю-
щей его произведением митрополичьего круга — [231, 136]) доказывают
Б. М. Клосс [119] и Ю. А. Неволин [196, 197].
12.	ГБЛ, Больш. 15 («Житие Николы», далее также — Н). 1°. 255 л.,
436 миниатюр. Переплет XVII—XVIII в. Содержит Житие Николая ар-
хиепископа Мир Ликийских и фрагмент книги Бытия с повествова-
нием о потопе и столпотворении. В XVII в. принадлежало сотскому
Сретенской сотни Максиму Филиппову, который продал книгу име-
нитому человеку Д. И. Строганову. В XIX в. принадлежало антиквару
Т. Ф. Большакову, вместе с собранием которого в 1860-х гг. поступило в
Московский публичный и Румянцевский музей (впоследствии — ГБЛ).
Кратко описано в 1899 г. Н. П. Лихачевым [148, 317—318] и в 1915 г.
Г. П. Георгиевским [71, 9]. Издано литографически в 1878 и 1882 гг. [97].
Общая характеристика объекта
Насколько можно судить по кодикологическим признакам, все вы-
шеозначенные рукописи сложились в их настоящем виде не ранее се-
редины XVII в., т.е. время их формирования как кодексов отстоит от
времени написания более чем на полстолетия. Большинство из них
имеет в своем составе пласты и даже группы пластов, относящихся по
палеографическим признакам (как, однако, и по содержанию) к составу
других кодексов данной группы. Так, в составе МС изначально должны
были пребывать листы с фрагментами книги Бытия из «Жития Нико-
лы» (указано еще Н. П. Лихачевым — [148, I, CLXXIX]) и текст книги
Руфь из «Хронографического сборника» (установлено мною в 1978 г. —
[11, 20—21]). К составу ЛХ, как это обнаружено Н. П. Лихачевым, при-
надлежат несколько листов, вошедших в «Синодальный том» [148, I,
303—304]. Свыше десяти взаимных переходов имеют «Голицынский» и
«Лаптевский» тома; частью же «Голицынского тома» следует считать и
начальные листы «Шумиловского тома»10 11. Достаточно сложным является
и соотношение «Синодального тома» и «Царственной книги»11.
10 Взаимоотношения Г, Л и Ш в общем виде были отмечены еще А. Ф. Бычковым
и С. Ф. Платоновым в процессе подготовки соответствующих томов ПСРЛ [247], су-
щественно уточнены А. Е. Пресняковым [246; 24S] и дополнены О. И. Подобедовой в
составленных ею таблицах последовательности чтения Летописной части ЛЛС [229,
321-332; 257, 322-332].
11 В 1893 г. А. Е. Пресняковым установлено, что часть Ц является безусловно вторичной
по отношению к С [246, II и сл.]. Последующими авторами положение А. Е. Преснякова
было абсолютизировано, и общепринятым стало мнение о вторичности всей «Царственной
книги». В последние десятилетия Т. Н. Протасьева высказала предположение о единстве
происхождения недублирующих частей последних томов ЛЛС и их былой принадлежности
к одному комплексу [255]. Позицию Т. Н. Протасьевой поддержал Б. М. Клосс [120,
224—226 и сл.] и обстоятельно аргументировал В. В. Морозов [772; 775; 176 и др.].
Главная книга Ивана Грозного
17
Есть основания утверждать, что частью ЛЛС было (или, во всяком
случае, мыслилось создателями) и «Житие Николы». Текст Жития пред-
варен выходной миниатюрой, изображающей святителя в рост, и кра-
сочной заставкой. От миниатюр текстовой части выходная миниатюра
и заставка отличаются как по стилю, так и по уровню исполнения,
и представляют собой явную инновацию XVII в. Текст, следующий за
заставкой, написан весьма небрежным полууставом, резко отличным
как по графике начертаний, так и по метрике от почерков исполните-
лей рукописей ЛЛС. Продажная запись Максима Филиппова начинается
(в дошедшей до нас части) на нижнем поле л. 4; из анализа формуляра
записи можно утверждать, что скрытыми остались не более нескольких
слов, располагавшихся перед нынешним л. 4.
Рассмотрение структуры начального листа с выходной миниатюрой
и заставкой позволило установить, что здесь мы имеем дело со «слое-
ным пирогом» — склейкой из двух листов, сделанной (с выполнением
миниатюры, заставки и начального текста) для придания рукописи за-
вершенного вида. Единственным выводом из анализа всей совокупности
фактов должен быть следующий: листы, составляющие сейчас «Житие
Николы», были в XVII в. изъяты из состава более обширного комплекса;
следы изъятия грубо, но и достаточно профессионально скрыты изгото-
влением выходной миниатюры и нового начального листа; комплексом,
в состав которого входили первоначально листы «Жития», являлся Ли-
цевой свод; в составе ЛЛС «Житие Николы» могло мыслиться либо в
составе Хронографической части при изложении событий IV столетия
(т.е. представляло бы собой вставку в «Лицевой хронограф», подобно
тому, как История Иосифа Флавия является вставкой в «Хронографиче-
ский сборник», а Троянская война — вставкой в «Музейский сборник»),
либо, что более вероятно, в Летописной части, в составе утраченного на-
чального тома ее, где должно было соотноситься с изложением событий
XI века, повествующих об установлении в Русской церкви повсеместного
празднования памяти Николая архиепископа12.
Наконец, весьма привлекательным представляется и предположение
о «Егоровском сборнике» (если точнее — то об отдельных составляющих
частях этого сборника) как своего рода «заготовках» к ЛЛС, которые
предназначались для включения в соответствующие разделы Хронологи-
ческой части, но по каким-то причинам, не вполне еще ясным, были
опущены. Ведь слова на Зачатие Иоанна Предтечи и на Успение Богоро-
дицы по содержанию вполне укладываются в состав ХС (где, кстати, есть
произведения подобного жанра, например Слово о житии Богородицы).
Примечательно, что и миниатюры «Егоровского сборника» — насколь-
12 В последние годы моя гипотеза, высказанная еще в 1982 г. {20, 103—104] подтвер-
ждена и отчасти дополнена А. П. Богдановым и А. М. Пентковским [57].
18
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
ко можно судить по публикации некоторых из них М. В. Алпатовым и
Г. П. Георгиевским [66; 72} — по стилю и колориту наиболее близки к
этому тому Лицевого свода13.
Десять сохранившихся фолиантов по предмету изложения четко
подразделяются на два обширных раздела, посвященные соответственно
всемирной и российской истории14. Предшествовавшая Лицевому сво-
ду отечественная историография за несколько веков прошла достаточно
сложный путь развития от первых кратких повествований до обширных,
основанных на десятках предшествовавших памятников, хронографиче-
ских и летописных сводов. Лицевой летописный свод явился как бы
обобщением всего прошлого опыта и вместе с тем стал попыткой со-
здания новой концепции мировой истории, концепции видения мира
Грозным царем. По замыслам дворцовых историографов главной задачей
Лицевого свода был показ движения мировой истории от исходного акта
творения и до современности как неразрывной преемственности миро-
вых держав. Для каждого периода по летоисчислению от сотворения
мира составителями ЛЛС была избрана одна ведущая держава, как бы
определявшая своим бытием течение всех событий.
Общий путь мировой истории — по представлениям книжников
Ивана Грозного — это переход центра мира из Райского сада в Пале-
стину и далее, последовательно через Вавилон и Персию, державу Алек-
сандра Македонского и императорский Рим, Византийскую империю и
славянские государства Балкан в Москву. Такая цепь мировой истории
оставляла за рамками изложения многие страны и народы: выпадали
из мировой истории греческие полисы и республиканский Рим, остава-
лись за пределами глобального пути великие империи Востока, где-то
на задворках истории ютились средневековые государства Европы —
это отнюдь не смущало царских мастеров, видевших в данных государ-
ственных образованиях всего лишь тупики мирового развития. В этой
системе Российское государство, в особенности после венчания Ивана
на царство, осознавалось как высшая из достигнутых ступеней, наиболее
приближенная к утраченному идеалу Райского бытия. Общая компо-
зиция этого грандиозного замысла, воплощенного в реальных лицевых
рукописях, — это как бы система циклов, представляющих каждый этап
мировой истории в его развитии от начала и до упадка. Повествование
13 К сожалению, по независящим от моей воли обстоятельствам, у меня не было
возможности детально ознакомиться с палеографическими и кодикологическими призна-
ками «Егоровского сборника» (сотрудники Отдела рукописей ГБЛ на протяжении многих
лет утверждали, что рукопись по причине своей ветхости готовится к реставрации,
отправлена на реставрацию и т.п.), поэтому обстоятельную аргументацию выдвинутого
предположения вынужден оставить до лучших времен.
14 По предположениям ряда исследователей, помимо десяти сохранившихся рукописей
в составе ЛЛС должны были находиться еще как минимум два тома: завершение
повествования о всемирной истории до падения остатков Византийской империи (1) и
начало собственно русской истории от времен если не Кия, то хотя бы Рюрика (2).
Главная книга Ивана Грозного
19
раскручивается громадными витками, образующими в целом спираль
восхождения от Хаоса к Порядку.
Для рассказа о каждом периоде мировой истории был избран опре-
деленный основной источник. Нередко повествование дополнялось по-
средством обращения к иным источникам, как бы вспомогательным по
отношению к ведущей линии рассказа. Критерием привлечения таких
дополнительных источников была либо большая детализация повество-
вания о конкретных событиях, либо отличная в чем-либо концепция в
освещении реальных событий15. Использование дополнительных источ-
ников придворными историографами было неодинаковым. В ряде слу-
чаев дополнительные сведения входили в текст ЛЛС как бы отдельными
большими блоками (вплоть до целых книг, образующих своего рода авто-
номные линии повествования); в иных случаях дополнительные известия
вкупе с основными образуют весьма причудливую мозаику, смонтиро-
ванную с большей или меньшей искусностью. Несходным был и процесс
введения известий дополнительных источников в ткань основного рас-
сказа. Иногда дополнительные известия сразу, на предварительной еще
стадии, включались в основной текст; подчас же выдержки из других
версий вводились уже позднее, в готовые листы будущих рукописей (для
чего эти готовые листы порой приходилось переделывать заново).
Таким образом, Лицевой летописный свод — объект настоящего
исследования — представляет собой весьма пространный и пестрый
конгломерат очень разнородного материала; составителям его в процессе
работы пришлось решать множество самых различных проблем — от
сугубо технических до принципиально-концепционных. И здесь встает
второй вопрос источниковедческой триады: «как?». Ответ на данный
вопрос и является целью моего исследования.
§ 2. Задачи, предмет и структура исследования
Рукописи Лицевого свода
Всякий сколько-нибудь значимый остаток прошлого является исто-
рическим памятником и в качестве такового может расцениваться как
потенциальный источник познаний прошлого. Однако только лишь очи-
щение памятника источниковедческой критикой возводит его в ранг не
потенциального, но реального исторического источника. Нельзя сказать,
что рукописи ЛЛС были обойдены вниманием источниковедческой кри-
тики — скорей наоборот. Тем не менее Лицевой свод и в наши дни
15 Наиболее вероятные источники ЛЛС были установлены еще в литературе XIX —
начала XX вв.; см., в частности, об этом в работах А. Е. Преснякова [246\ 248],
В.Н.Щепкина [567], Н.П.Лихачева [148]. В последующей литературе эти представления
были существенно дополнены и уточнены.
20
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
остается безусловным памятником, но еще далеко не во всех своих про-
явлениях полноценным историческим источником. Причем спорными
остаются не только вопросы полноты ЛЛС и его состава, проблемы до-
стоверности сообщаемых памятником сведений, но и время работы над
текстами и иллюстрациями многотомного компендиума.
После выдающегося труда Н.П.Лихачева [148], отнесшего соста-
вление Лицевых рукописей к 1570-м гг., такая датировка стала на
долгое время как бы общепризнанной. Этот период как время со-
ставления Свода принимали такие авторитетные исследователи-источ-
никоведы как М. Н. Тихомиров [298, 130—131], А. В. Арциховский [40,
42], Л. В. Черепнин [328, 87 и 111-112], Д. С.Лихачев [141, 478-479],
С. Б. Веселовский [63, 106; 64, 286-288]. Однако с конца 1940-х гг. эта
датировка подвергается пересмотру. Можно даже сказать, что в послево-
енные десятилетия сложилась устойчивая историографическая традиция,
имеющая своей задачей доказательство более раннего происхождения
этого замечательного памятника.
Примечательно, что объектом исследований, направленных к пе-
ресмотру датировки ЛЛС, выступали прежде всего завершающие тома
компендиума — С и Ц. Подразумевалось, вероятно, что заключитель-
ные по порядку изложения материала части памятника и выполнялись
в последнюю очередь. Т.е. устанавливалось не столько время реальной
работы над корпусом рукописных книг, а своего рода крайняя дата, пре-
дел «не позднее...». Инициатором пересмотра времени создания Свода
выступил Д. Н.Алыпиц [5; 6; 7; 9], в исследованиях которого вре-
мя написания последних томов ЛЛС — Синодального и Царственной
книги — определяется соответственно не позднее 1563 и 1568 гг. С возра-
жениями Д. Н. Альшицу выступили Н. Е. Андреев [55] и А. А. Зимин [99,
67-72]. При заметном расхождении в частностях датировка ЛЛС, пред-
ложенная этими исследователями, совпадает в отношении поздней хро-
нологической грани — конец 1560-х гг., но не позднее смерти дьяка
И. М. Висковатого в 1570 г. Попытка более радикального пересмотра да-
тировки прослеживается в работах Р. Г. Скрынникова [274, 25-33; 275,
81—88 и др.], склонного датировать последние тома рукописи началом
1560-х гг. (не позднее 1565 г.).
В исследованиях названных авторов привлечен обширный источ-
никовый материал, в том числе и нелетописного характера, приведено
в определенное подобие системы множество самых различных фактов,
до мелочей проработаны приемы аргументации выдвигаемых положений.
Несомненно, что все эти труды имеют весьма большое значение для про-
яснения социально-политической истории этого периода, так как ими
внесены существенные коррективы в трактовку жизни и деятельности
как самого Ивана IV, так и множества связанных с ним лиц. Вместе с
тем нельзя не заметить, что сторонники данного направления в исто-
риографии ЛЛС все выводы строили, отталкиваясь от текста последних
Главная книга Ивана Грозного
21
разделов ЛЛС, и выводы, полученные при анализе содержания текстов
и приписок, не подкреплялись систематическими наблюдениями па-
леографического порядка16. Следовательно, построения Н. П. Лихачева,
сделанные на основании комплексного изучения рукописей, оставались
неопровергнутыми.
В период едва ли не всеобщей склонности к «удревнению» Лицевого
свода по существу в одиночестве находилось мнение С. О. Шмидта, про-
должавшего отстаивать точку зрения Н. П. Лихачева о том, что основная
работа над последними томами ЛЛС производилась во второй половине
1570-х — начале 1580-х гг. [351; 352; 353; 355, 42-66 и др.]. В ис-
следованиях С. О. Шмидта не только выдвинута оригинальная гипотеза
происхождения последних рукописей ЛЛС (отражение средствами ле-
тописания публицистического поединка Грозного и Курбского), но и
впервые после Н.П.Лихачева сделана попытка широкого привлечения
палеографических данных — филиграней бумаги, манер письма, стилей
миниатюристов [556]. Надо сказать, что сумма аргументов С. О. Шмидта
вызвала и возражения, однако замечания А. А. Зимина [100; 102} в
основном укладываются в рамки критики содержания источника, не
затрагивая аргументов от палеографии.
Естественно, что незавершенные написанием Синодальный том и
Царственная книга, представляющие уникальную возможность проник-
новения в процесс работы историографов XVI столетия, привлекают
наибольшее внимание современных исследователей. Однако попытки
пересмотреть концепцию Н. П. Лихачева были совершены и относитель-
но всего корпуса рукописей ЛЛС. О. И. Подобедова попыталась постро-
ить свои представления о периодах работы над рукописями в интервале
1547—1564 гг., исходя из гипотез Д. Н. Алыпица, относившего работу над
Царственной книгой к 1564-1568 гг. [229; 230; 231 и др.]. А Б. М. Клосс
предложил в качестве временного интервала 1568—1576 гг. [120; 122;
123 и др.], отталкиваясь от анализа внешних признаков (бумага, письмо)
и сопоставляя между собой некоторые факты истории отечественной
книжной культуры. В исследованиях О. И. Подобедовой и Б. М. Клосса
использован довольно широкий набор приемов источниковедческого
анализа: отдельные тезисы доказываются средствами палеографического
изучения, сопоставления водяных знаков, методами текстологическо-
го анализа, посредством искусствоведческих рассуждений и т. п. Однако
сумма методов, применяемых в названных работах, не переросла в систе-
16 Эпизодическое привлечение палеографических данных (как, например, очень тонкие
наблюдения Д. Н. Алыпица над частотой киноварных заголовков в Синодальном томе до
1560 г. и в описании событий последующего времени) еще не может рассматриваться
в качестве решающего доказательства времени возникновения рукописей. Отдельные
палеографические приметы могут либо подтверждать, либо опровергать друг друга,
следовательно, датирование рукописного памятника методами палеографии требует как
бы приведения всех примет к общему знаменателю.
22
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
му методов, вследствие чего аргументированность отдельных положений
неодинакова, во-первых, и недостаточно связана между собой, во-вто-
рых. Для познания множества деталей в общей картине истории россий-
ской культуры второй половины XVI столетия труды О. И. Подобедовой
и Б. М. Клосса весьма важны и полезны и — несомненно — на многие
десятилетия они обречены пребывать в ранге «настольных» книг для
поколений гуманитариев, однако поставленные в них задачи выясне-
ния обстоятельств происхождения Лицевого летописного свода остались
нерешенными.
Полагаю, что имея дело с таким памятником, как ЛЛС, нельзя
ограничиваться каким-то одним методом его изучения, или суммой от-
дельных методов, какой бы широкий спектр специальных дисциплин они
не представляли. Если исследуемый памятник сохранился в оригинале —
историю создания текста нельзя отрывать от истории создания рукописи.
Более того: именно реконструкция процесса работы над составлением
рукописей и позволяет с максимальной достоверностью реконструиро-
вать составление текста. Реконструкция процесса создания рукописи с
наибольшей достоверностью осуществляется средствами комплексного
кодикологического анализа. До последнего времени в исследованиях
Лицевого летописного свода этот метод в должной мере использован
не был. Этим обстоятельством и обусловлена одна из задач настоящего
исследования: рассмотреть процесс возникновения корпуса рукописей,
составляющих ЛЛС, с применением комплексной методики, в основании
которой находится углубленный анализ материального носителя текста.
Миниатюры рукописей ЛЛС
Лицевой летописный свод представляет собой неразрывное един-
ство слова и образа. Читая фрагменты текста, художник делил его на
несколько самостоятельных в смысловом отношении элементов и уже
применительно к этому намечал число эпизодов будущего рисунка и
их взаимное расположение. Практически все миниатюры главной кни-
ги Грозного многоэпизодны. Каждый, даже самый на первый взгляд
незначительный элемент иллюстрируемого текста (исключая, разуме-
ется, тексты, в принципе непереводимые на язык образов) отражен
в пространстве миниатюры графическими средствами. Тем самым ил-
люстрации Лицевого свода — насыщенные и действующими лицами,
и отдельными эпизодами-событиями — представляются как бы развер-
нутыми и в пространстве, и во времени. Рисунки представляют зрителю
такой же повествовательный рассказ, какой читателю является в словах17.
17 Впервые вопрос о соотношении словесной и образной информации в лицевых
рукописях был поставлен Ф. И. Буслаевым [60] и В. Н. Щепкиным [366; 367; 370]. Со-
временные представления о передаче образом словесного повествования см. в монографии
Д. С. Лихачева [145, 36—54] и в моей статье [13, 46—60].
Главная книга Ивана Грозного
23
Художники Лицевого свода были мастерами высокого класса, имели
хорошую подготовку и немалый жизненный опыт. Именно чисто про-
фессиональные навыки, знание реалий окружающего мира, знакомство
с широким кругом литературных и художественных памятников, сле-
дование традициям в технике и стилистике живописи, представление
об этике различных сфер бытия позволяли им при жесткой заданности
композиций миниатюр текстом выполнить неповторяющиеся иллюстра-
ции. Даже трафаретные ситуации, описанные почти тождественно в
словесном повествовании, зачастую решены художниками ЛЛС в разных
планах18.
Наблюдая за миниатюрами главной книги Грозного, внимательный
зритель может оказаться свидетелем дворцовых приемов и церковных
действ, попасть в гущу сражения и заглянуть в мастерскую ремесленника,
видеть рождение архитектурного замысла и наблюдать за возникновени-
ем политического заговора. В миниатюрах Свода показаны повседневные
трудовые процессы и необычные явления природы, стихийные бедствия
и торжественные церемонии, впечатления путешественников от посеще-
ния знаменитых городов Византии и Востока и картины освоения новых
отдаленных районов Российского государства. Миниатюры памятника
содержат достаточно реалистичные изображения многих архитектурных
и градостроительных ансамблей. Наконец, во многих случаях миниатю-
ры более богаты содержанием, нежели их главный источник — текст
соответствующего фрагмента.
Воспроизведения отдельных миниатюр из Лицевого свода можно
встретить практически в любом научном или популярном издании, по-
священном отечественной истории периода феодализма. Нд протяжении
последнего десятилетия рядом издательств страны («Аврора», «Изобра-
зительное искусство» и др.) выпускались комплекты открыток большого
формата, воспроизводящих миниатюры Лицевого свода в цвете. Мно-
гократно на конференциях и симпозиумах разного рода и уровня воз-
никал вопрос о издании памятника (или хотя бы наиболее важных в
историческом отношении его разделов). Однако до последнего времени
единственной публикацией сравнительно крупного фрагмента ЛЛС, да-
ющей представление и о внешнем виде рукописей, являлось юбилейное
издание «Сказания о Мамаевом побоище», выпущенное в свет издатель-
ством «Аврора» [226]. Буквально в последний год тем же издательством
был напечатан еще один заметный фрагмент Свода: «Житие Александра
Невского» [90]. По разным оценкам за время бытования памятника в
18 Реальное содержание миниатюр Лицевого свода и их источниковый потенциал
наиболее обстоятельно охарактеризованы в исследованиях А. В.Арциховского [40] и
С. О. Шмидта [349; 355 и др.]. Техника исполнения и стилистика миниатюр деталь-
но освещены в работах В. Н. Щепкина [366; 367] и О. И. Подобедовой [228; 231].
Особенности передачи реальных пространственных (рукотворных) объектов исследованы
В. Д. Черным [334; 337 и др.].
24	Лицевой летописный свод Ивана Грозного
научном обороте различными способами и техническими приемами бы-
ло издано от 5 до 8% всего состава иллюстраций. Впрочем, говорить об
издании именно иллюстраций можно лишь с большой долей условности.
Воспроизведения отдельных миниатюр при статьях и монографиях почти
никогда не аннотированы сколько-нибудь полно и надежно; количество
ошибочных аннотаций едва ли не равняется количеству воспроизве-
денных таким образом миниатюр ЛЛС. Аннотации и сопроводительные
материалы к комплектам открыток содержат более серьезные пояснения
(выполненные, впрочем, не столько описательными, сколько истолко-
вательными приемами), хотя и не лишенные курьезных подчас оши-
бок. Факсимилированные издания больших фрагментов Лицевого свода
включают достаточно серьезные научные статьи о текстах и миниатюрах
публикуемых повестей (особенно в этом отношении выделяется изда-
ние «Сказания о Мамаевом побоище», сопровождаемое исследованиями
Л. А. Дмитриева о тексте и Д. С. Лихачева о миниатюрах)19.
Надо полагать, что с течением времени количество миниатюр ЛЛС,
воспроизведенных тем или иным способом, будет неуклонно возрастать.
В этой связи весьма важно дать всем потенциальным читателям нечто
вроде ключа для понимания иллюстраций. Дело в том, что художни-
ки Свода очень широко использовали в своей практике язык знаков и
символов. Свой смысл, скрытый от человека конца XX столетия, но по-
нятный современникам Грозного, заключен в каждом жесте персонажей,
в каждом предмете, помещенном в пространстве миниатюры. Образный
язык главной книги Грозного требует не просто прочтения, но насто-
ящей дешифровки. Исследователи только начинают проникновение в
знаковые системы культуры прошлых веков; многое еще не поддается
однозначному определению. Этим и обусловлена другая задача настояще-
го исследования: рассмотреть процесс и технологию создания миниатюр,
очертить основные моменты взаимосвязи миниатюры и текста, наметить
путь решения ряда принципиальных вопросов, связанных с декодирова-
нием информации миниатюр и показать возможности выявления новой
информации (обычно остающейся недоступной для исследователей, не
владеющих современными методами прочтения образных источников).
Историографическое наследие: плюсы и минусы
За более чем двухвековой период бытования рукописей Лицевого
летописного свода в обиходе историков, филологов и искусствоведов
сформировался весьма обширный корпус литературы, так или иначе за-
трагивающей различные аспекты исследования уникального памятника.
19 Впрочем, факсимилированные издания стали бы на порядок более выигрышными
и полезными, если бы сопровождались также и обстоятельными описаниями миниатюр.
Нельзя не сказать также и о крайне невысоком уровне цветопередачи в изданиях.
Главная книга Ивана Грозного
25
В этом корпусе представлены труды и признанных корифеев отече-
ственной науки, и авторов, имена которых не сразу вспоминаются даже
профессионалам-историографам. Здесь можно видеть и работы моно-
графического характера, где Лицевой свод является главным объектом
внимания, и труды, в которых та или иная проблема памятника решается
как бы между делом, попутно с рассмотрением иного главного объекта.
Разумеется, сочинения эти весьма неравноценны. Независимо от
авторской принадлежности часть из них в наши дни представляет не
более чем историографический интерес. Другие, напротив, устойчиво
входят (и еще долго входить будут) в золотой фонд источниковедче-
ской литературы. Гипотезы и догадки, представленные в литературе
вопроса, сплошь и рядом исключают одна другую, а количество вер-
сий происхождения памятника насчитывает не один десяток. Между
тем в этом труднообозримом массиве (несколько сот авторских листов
даже по самым скромным оценкам) разбросаны подчас удивительные
идеи, касающиеся как методики аналитического изучения памятника,
так и принципов интерпретации полученных материалов, скрыты фено-
менальные прозрения, опережающие уровень современной им науки на
многие десятилетия. Даже сейчас, в конце XX столетия, эти прозрения
вековой и более давности поражают научной смелостью и новизной,
кажутся непривычными и вызывают восхищение безупречной логикой
аргументации и эстетически выверенными формами подачи.
Лучшие из исследований, посвященные Лицевому своду, как бы
подчиняют новообращенного адепта силой и многообразием доказа-
тельств выдвигаемых тезисов. Этот «гипноз» историографической тради-
ции настолько силен, что за более чем двухвековую историю изучения
ЛЛС только трижды совершались попытки покушения на традицию
посредством выдвижения совершенно новых гипотез, отрицавших сло-
жившиеся парадигмы и предлагавших альтернативные модели прочтения
памятника20. Каждая попытка увенчалась успехом и порождала новую
ветвь историографической традиции, новую совокупность литературы во-
проса и — как неизбежное следствие — новую парадигму, требовавшую
очередного отрицания. В интервалах между покушениями на традицию
историография памятника развивалась последовательно и преемственно.
Причем преемственность приобретала подчас гипертрофированные мас-
штабы — вплоть до попыток объединить в рамках одной концепции
всю совокупность наработанных предшественниками идей и фактов, без
учета явной несопоставимости многих данных, взаимно исключающих
друг друга.
20 Я разумею здесь работы Н. П. Лихачева, В. Н. Щепкина и А. Е. Преснякова
1899/1900 г., статьи Д. Н.Алыпица 1947—1948 гг. и статью Т. Н. Протасьевой 1974 г.
Возможно, что будущие историографы оценят совокупность работ 1980-х гг. как 4-ю
попытку.
26
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
История изучения Лицевого летописного свода представляется впол-
не достойным объектом изучения, ибо в ней отразились едва ли не все
этапы становления отечественного источниковедения с одной стороны,
и едва ли не все ошибки методического характера, уводящие исследовате-
ля с верного пути, с другой. Только анализ всей предшествовавшей исто-
рико-литературной и искусствоведческой литературы, вычленение всех
подводных камней на пути приближения к историковедческой истине
и разбор ошибочных построений (оказывавших подчас долговременное
определяющее воздействие на последующую традицию) может уберечь от
повторения неоднократно совершавшихся ошибок, когда исследователи
упорно пытались соединить противоречащие друг другу выкладки пред-
шественников вместо того, чтобы искать нетрадиционные продуктивные
методы. Этим обстоятельством — обилием предшествовавшей литерату-
ры, не сводимой к общему знаменателю — и обусловлена еще одна задача
настоящего исследования: рассмотреть всю совокупность работ предше-
ственников и вычленить то рациональное, что еще не опровергнуто и не
вызывает сомнений, очертить то ошибочное, что не выдержало проверки
временем и источниковедческой критикой, определить круг вопросов,
не разработанных (либо вообще не ставившихся) предшественниками и
настоятельно требующих разрешения.
Предмет исследования
Знакомство с Лицевым сводом убеждает, что этот памятник является
поистине неисчерпаемым потенциальным источником познаний не толь-
ко о прошлом, но и — что существенней — потенциальным источником
познаний о том, как себе представляли историческое прошлое русские
люди второй половины XVI столетия. Безграничность информационного
потенциала ЛЛС требует особенно строгого подхода к определению при-
оритетов его изучения. Вряд ли возможно человеку на протяжении всей
жизни охватить весь круг проблем, связанных с памятником; тем более
нет возможности сделать это в рамках одной книги.
Обосновать выбор предмета возможно различными способами.
Представляется, что наиболее рациональным здесь будет метод «от про-
тивного», когда от всей возможной совокупности вопросов поочередно
отсекается все то, что по мнению автора препятствует превращению
инертной массы в завершенное произведение.
Так, за рамками исследования оставляется — как правило — со-
держательная сторона памятника. Этому есть несколько причин. Во-
первых — состав и содержание Лицевого летописного свода изучены
сравнительно неплохо. Хороший задел, оставленный классиками оте-
чественного источниковедения XIX — начала XX вв., был продолжен
исследованиями Д. Н. Альшица и С. О. Шмидта, а в последние десять-
пятнадцать лет также трудами Б. М. Клосса и В. В. Морозова. В основном
Главная книга Ивана Грозного
27
я разделяю выводы указанных авторов относительно состава памятника
и не считаю нужным повторять их разыскания ради получения весьма
сходного результата. Во-вторых — углубленное исследование состава и
содержания памятника, а следовательно и заключенных в этом памят-
нике тенденций политического свойства, имеет смысл проводить только
тогда, когда будут в деталях установлены обстоятельства происхождения
Лицевого свода, т. е. после того, как будет дан ответ на вопрос «как?».
За пределами настоящего исследования — в основном — остается
и вопрос об источниках Лицевого свода. С одной стороны, это объ-
ясняется тем, что вопрос о источниках, тесно связанный с вопросом
состава Свода, в основном решен в работах названных выше (а также и
многих иных) ученых, с выводами которых я, опять же, вполне согласен.
С другой стороны, те моменты, которые я в свое время считал нужным
особо отметить, в достаточной мере освещены в моих частных статьях.
Поэтому проблема источников Лицевого летописного свода в данной
работе затрагивается лишь в той мере, в которой это представляется
необходимым для выдерживания общей логики исследования.
Не ставится в данной работе и задача анализа редакторской ра-
боты над памятником во всех ее проявлениях. Здесь, впрочем, при-
чины существенно отличаются. Проблема редактирования рукописей
Лицевого свода и, прежде всего, его последних разделов, повеству-
ющих о времени Ивана Грозного, неоднократно служила предметом
рассмотрения в литературе. Свои мнения по этому поводу излагали
А. Е. Пресняков, Д. Н. Алыпиц, Н. Е. Андреев, А. А. Зимин, С. О. Шмидт,
Б. М. Клосс, В. В. Морозов, С. А. Морозов и другие исследователи. Я не
разделяю изложенных в литературе позиций и считаю существующие
гипотезы недостаточно аргументированными (исключая, впрочем, отча-
сти, работы двух последних авторов и С. О. Шмидта). В конспективном
виде моя позиция была изложена в опубликованных статьях [77; 79;
20; 22]. Что же касается до развернутого обоснования, то я считаю его
возможным лишь после полного анализа внешних признаков рукопи-
сей и реконструкции процесса создания памятника (а), первоначального
его вида согласно замыслам составителей (б) и вычленения иннова-
ций, внесенных в процессе редакторской правки (в). Иными словами,
я резервирую право обращения к проблеме редактирования Лицевого
летописного свода в будущем. В настоящем же исследовании затрагиваю
вопросы редакторской работы лишь в той мере, в какой это необходимо
для выдерживания внутренней логики повествования.
Оставляется за рамками исследования и большой комплекс вопро-
сов, связанных с анализом миниатюр как естественной составляющей
памятника. Я сознательно не затрагиваю проблемы художественного в
миниатюре, равно как и проблемы стилей миниатюристов, поскольку
это является прерогативой искусствознания как комплекса вполне са-
мостоятельных дисциплин с одной стороны, и в силу того, что для
28
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
поставленных в настоящей работе задач собственно-искусствоведческий
анализ является, в общем избыточным. Исследование миниатюр Лице-
вого свода, предпринятое в свое время О. И. Подобедовой [227; 228;
231; 232], дает общее представление о месте миниатюр Свода в об-
щей истории российского изобразительного искусства, достаточное для
представления о стилистике их. Столь же сознательно я оставляю в
стороне проблемы определения индивидуальных «почерков» мастеров-
миниатюристов и иллюминаторов. Те основы, что были положены на
рубеже столетий В. Н. Щепкиным и развиты в середине нашего века
О. И. Подобедовой, являются, наверное, реально достижимым пределом.
Дальнейшее углубление темы не имеет большого смысла до той поры,
пока не будет создана надежная методика идентификации манеры ри-
сунка, базирующаяся на объективных показаниях, а не на субъективных
интерпретациях наблюдаемого. В самой минимальной степени — в той
лишь мере, как это диктуется логикой решения поставленных задач — я
затрагиваю вопросы достоверности миниатюр и степени реалистичности
изображаемых в их пространстве объектов. С одной стороны, вопрос этот
слишком широк, чтобы можно было его решить в рамках одной работы,
с другой — существующие представления, восходящие к исследованиям
А. В. Арциховского и С. О. Шмидта, представляются мне вполне удовле-
творительными на сегодня, не исчерпавшими еще своего потенциала как
в смысле анализа, так и в плане интерпретации. Наконец, нужно сказать
и то, что в наши дни эта проблема находится в поле зрения ряда иссле-
дователей, и можно надеяться на дальнейшее продвижение в ее решении.
Итак, за рамками настоящей работы остается в основном все то,
что имеет отношение к содержанию памятника, без различия — будь
это содержательная сторона текста, или содержательная сторона мини-
атюр. Следовательно — предметом работы остается внешняя сторона
памятника, его форма. Это — материальный носитель текста. Это —
внешние признаки рукописей в их совокупности. Это — структура ре-
ально существующих кодексов. Это — принципы кодирования информа-
ции в изобразительной стороне памятника и, соответственно, принципы
их дешифровки. Это — структура пространства-времени, отражаемая в
миниатюрах. Это, наконец, — цвет как признак миниатюры. Иными
словами — предметом исследования в настоящей работе является то,
что в силу различных причин выпадало из поля зрения исследователей
вообще, либо то, что освещено в существующей литературе явно неудо-
влетворительно. А поскольку неисследованные (или неудовлетворительно
исследованные) моменты требуют специфических приемов изучения, то
центральным предметом, как бы сверхцелью работы, является выработка
системы методов нетрадиционного анализа информации, создание си-
стемы методов извлечения нетрадиционной информации, формирование
основных предпосылок для будущих интердисциплинарных исследова-
ний этого уникального памятника отечественной культуры.
Главная книга Ивана Грозного
29
Структура исследования
В соответствии с определенными задачами и установленными пред-
метами исследования определяется и структура данной работы. Традици-
онное введение, к концу которого я подхожу, содержит постановочные
моменты во всей их совокупности.
Первая часть работы, включающая две главы, отведена разверну-
тому историографическому обзору корпуса литературы, посвященной
Лицевому своду. Для аналитического обзора привлекалась, разумеется,
не вся совокупность литературы, а только те работы, авторы которых
стремились дать либо свое понимание затронутых вопросов, либо свое
понимание приемов и методов исследования памятника. Поэтому за
рамками историографического обзора оставлены все книги и статьи,
в которых рукописи Лицевого свода просто используются в качестве
источника информации. Хронологические рамки историографического
обзора ограничены периодом от первого появления рукописей ЛЛС в
поле зрения историков до рубежа 1940-1950-х гг. Я счел возможным
не рассматривать детально литературу последних десятилетий, поскольку
современная историография памятника, формировавшаяся буквально на
глазах ныне действующих поколений исследователей, должна быть более
или менее знакомой всем специалистам по истории российского сред-
невековья. Ряд моментов, требующих специального разбора, размещены
среди текстов других частей работы.
Вторая часть исследования, включающая три главы, посвящена рас-
смотрению истории создания рукописей Лицевого свода. При этом соб-
ственно рассмотрение корпуса рукописей предваряется специальной гла-
вой, в которой детально раскрывается совокупность приемов и методов,
используемых в следующих главах. Вторая глава данной части отведе-
на кодикологическому исследованию десяти рукописей, составляющих
основной корпус ЛЛС. При этом в центре внимания лежит анализ ма-
териального носителя текстов и миниатюр — т.е. бумага. Конкретной
целью анализа является установление очередности введения в обиход
переписчиков и иллюстраторов новых сортов бумаги и — при помо-
щи установленной последовательности — определение относительной
хронологии создания комплексов лицевых летописей (а) и очерчивание
основных контуров организации труда переписчиков и художников. Тре-
тья глава данной части отводится решению задачи точной датировки
памятника — в той мере, разумеется, насколько это позволяют сделать
современные методы датировки. При этом используются как традици-
онные способы, существующие в филигранологии достаточно давно, так
и новые приемы, созданные специально для решения поставленной за-
дачи. Установление точных рубежей на временной оси позволит, надо
полагать, завершить дискуссию, идущую уже многие десятилетия без
видимого результата.
30
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Третья часть исследования, включающая четыре главы, посвящена
рассмотрению ряда вопросов, связанных с изучением миниатюр па-
мятника. При этом я счел целесообразным дать общую характеристи-
ку миниатюр, обрисовать вкратце технологию их создания и очертить
вопрос о информационном потенциале их. Специальное исследование
предмета затрагивает две большие проблемы: отражение представлений
о пространстве и времени в композициях миниатюр и роль цвета в ми-
ниатюрах. Как в том, так и в другом случае проблемы рассматриваются
исключительно под углом зрения источниковедения, без углубления в
иные аспекты исследования. Завершается третья часть работы небольшой
главой, отведенной выяснению общих принципов древнерусской коло-
ристики и эволюции представлений о цвете в следующие два столетия
отечественной истории.
В заключительной части данной работы рассматривается корпус
рукописей ЛЛС в его связях с исторической письменностью и кон-
кретными рукописными книгами. Целесообразность такой постановки
проблемы определяется представлениями о культуре как монистической
по своему характеру системе связей и отношений. Кроме этого рассмо-
трение памятника в контексте среды позволяет достаточно четко и в то
же время сжато охарактеризовать некоторые вопросы, сознательно выне-
сенные за скобки в основных главах данной работы, в частности вопрос
о гипотетических и реальных источниках Лицевого летописного свода.
Разумеется, что в рамках одной работы невозможно осветить все по-
ставленные при формулировке задач вопросы с равной степенью подроб-
ности и доказательности. Такая цель и не ставится. Для автора более важ-
ным представляется иной подход: постановка нерешенной проблемы —►
характеристика возможных путей ее решения —> разработка конкретной
методики решения —► рассмотрение отдельных частных случаев —► выра-
ботка общей методики подхода —► характеристика состояния проблемы
на новом этапе разработки. Далее же — пользуясь предложенными мето-
дами решения — можно, с одной стороны, углублять бесконечный круг
частных вопросов, связанных с проблемой происхождения памятника,
т.е. дополнять общую картину проблемы «как?», а с другой — подойти
к решению проблемы «почему?», т.е. с новыми данными и на новых
основах попытаться решить вопрос о причинах, определивших появле-
ние Лицевого летописного свода в тех именно формах, в которых он
сохранился до наших дней.
Часть I
Лицевой летописный свод
в отечественной литературе
Известия лицевых рукописей, составляющих в целом Историю Мира
от первого Акта Творения и до времени первого Российского самодерж-
ца, подчас столь оригинальны, не повторяемы иными историческими
компиляциями, что едва ли не каждый серьезный исследователь, углу-
блявшийся в отечественные древности, считал за необходимое заимство-
вать сведения этого неповторимого компендиума. По мере того, как в
рамках собственно-исторического знания в России формировалось ис-
точниковедение, адепты новой дисциплины с завидным постоянством
стали применять существовавшие и создаваемые приемы анализа ис-
точников к группе лицевых хроник. История изучения рукописей этой
грандиозной компиляции, определяемой ныне как Лицевой летописный
свод, едва ли не более интересна, чем собственное ее содержание. Ибо
страсти, кипевшие и кипящие на страницах научной литературы, не ме-
нее горячи, нежели борения персонажей, рождавших своими действиями
мировую Историю.
Историография лицевых рукописей дает особенно наглядное пред-
ставление о формировании естественной логики источниковедческого
построения: наблюдение над памятником —► первичная догадка —► кон-
струирование гипотезы —> вхождение гипотезы в научный обиход —►
превращение ее в парадигму —► возвращение к памятнику —> опровер-
жение парадигмы — и далее, по следующему кругу. На протяжении
более чем двухвекового бытования памятника в научном обиходе этот
цикл был повторен как минимум трижды. Однако никто не скажет, что
нынешний цикл — последний.
Глава 1
Век просвещения и его наследие
§ 1. Мифотворчество Века Просвещения
Загадочное известие В. Н. Татищева
Из поля зрения исследователей Лицевого свода ускользало чрез-
вычайно любопытное сообщение первого российского историографа и
последнего летописца — Василия Никитича Татищева. Повествуя о ма-
нускриптах, послуживших источниками его собственного свода, ученый
отмечает, что «между оными первой получил я в 1720 году из собствен-
ной Его императорского Величества библиотеки чрез графа Брюса от
господина Гоф-интенданта Мошкова, писанный на большой глаженной
бумаге в десть с лицами, древняго письма с юсами, и продолжен по
1239 год, однако ж окончание знатно потеряно; в нем до времени Геор-
гия II весьма кратко писано, а потом пространнее и яснее. Надписание
его: Времянник русских дей, и како же Русская земля и Князи начата кня-
жити. Сие я списав, имел за начало и основание сего собрания...» [294,
60]. Это известие почти идентично передано как в первой, так и во
второй редакции Татищевского свода: разночтения представляются не-
существенными (исключая дату — в первой редакции указывается на
1236 год как конечную грань лицевого списка).
При подготовке академического издания Истории Российской изда-
тели в примечаниях определили данную рукопись (ссылаясь на мнение
В.А. Петрова) как «том лицевого летописного свода XVI в., оканчи-
вающийся 1252 г.» [295, 446]1. Более осторожно высказался один из
редакторов издания, определивший лицевой манускрипт как «летопись
относительно позднего состава, типа Никоновской летописи» [305, 46],
и отнесший его к XVI столетию в целом.
В настоящее время, даже с учетом находок последних десятилетий,
известна лишь одна пространная лицевая летопись, продолжающаяся 1
1 Нужно отметить, что в печатных работах В. А. Петрова [277] подобное определение
не фигурирует; вероятно, комментаторы опирались на устное высказывание.
Глава 1. Век просвещения и его наследие
33
ч далее 1206 г., поэтому сближение «Кабинетского манускрипта» с Лице-
вым сводом представляется правомерным. Однако отождествление его с
томом Свода, оканчивающимся 1252 г. (т.е. с нынешним Лаптевским
томом) явно ошибочно. Думается, что в руках В. Н. Татищева был ком-
плекс известий, включенных затем (возможно — в неполном объеме) в
состав Голицынского тома. Первые документированные данные о бы-
товании Голицынского тома в его современном виде относятся лишь к
1728 г., когда комплекс листов, обретших новый переплет, был продан
подьячим Семеном Ивановым купцу Алексею Федорову Коробейщико-
ву; между тем в его составе именно после 1239/40 г. имеет место большая
лакуна, обусловленная помещением последующего изложения в состав
Лаптевского тома.
Вне зависимости от возможной идентификации «Кабинетского ма-
нускрипта» следует отметить большую важность татищевского известия:
лицевая летопись была определена В. Н. Татищевым как Несторова лето-
пись [294, XXI], т. е. как памятник, открывавшийся Повестью временных
лет. Замечание историографа о том, что «в нем до времени Георгия II
(т. е. Юрия Долгорукого) весьма кратко писано», может быть истолкова-
но как свидетельство значительной неполноты соответствующего раздела
Лицевого свода по состоянию на 1720 г.
Маргиналии М. В. Ломоносова
Известно, что великий русский энциклопедист не успел завершить
своих исторических штудий. При жизни его был опубликован только
«Краткий российский летописец с родословием», посмертно — первая
книга «Древней Российской истории», доведенная до 1054 г. Известно
вместе с тем, что М. В. Ломоносов весьма скрупулезно работал над источ-
никами, неоднократно подчас обращался к текстам основных летописных
компиляций. Имея ближайшее отношение к Академической библиотеке,
ученый достаточно хорошо знал рукописные фонды ее и регулярно брал
для работы летописи. Трудно сказать, сколько раз раскрывал он лицевые
тома, но на полях Остермановских кодексов сохранилось немало Ло-
моносовских помет и маргиналий. Документально засвидетельствовано,
что последний раз Остермановские тома были взяты ученым в 1763 г. и
оставались в доме М. В. Ломоносова до его смерти [166, 90 и сл.].
Из маргиналий М. В. Ломоносова одной было суждено долгое бы-
тование на страницах исторической и источниковедческой литерату-
ры. На обороте последнего листа Остермановского второго тома рукой
М. В. Ломоносова начертано: «NB. Сия книга писана Игнатием чернцом
Михаила архирея Смоленского. Смотри стрн. 556.». На соответствующем
листе рукописи приведено известие, записанное в форме высказывания
от первого лица («...отпусти Пимин митрополит черньца Михаила ко
34 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Царюграду, а Михаил епископ Смоленский мене Игнатия...»). Подобной
«автохарактеристики» достаточно для атрибуции конкретного памятни-
ка (в данном случае — «Хождения митрополита Пимена в Царьград»),
включенного в состав летописного свода. Возможно, что М. В. Ломоносов
именно это имел в виду, однако форма заметки позволяла распростра-
нить авторство Игнатия и на летопись в целом. Именно такая интер-
претация маргиналии и возобладала на какое-то время в последующий
историографии.
Начало публикации. Две гипотезы М. М. Щербатова
В 1760-х гг. известный (в будущем) русский историк и мыслитель
князь М. М. Щербатов обнаружил в Синодальной (бывшей Патриаршей)
библиотеке кипу разрозненных листов с прорисями миниатюр, повеству-
ющих о событиях 1530—1550-х гг. Постаравшись подобрать листы в более
или менее установленную последовательность, князь, получив соизво-
ление императрицы Екатерины II, в 1769 г. напечатал текст летописи,
назвав издаваемый компендиум «Царственной книгой» [326]. Однако
историограф напечатал не весь текст, содержащийся на обнаруженных
в библиотеке листах. Сам он писал об этом: «...многие листы были
двойные и тройные; и многия, а паче в новейшее время, промешки
находились; однако те, которые мог следствием собрать, то есть от 7042
до 7061 году, переплел» [326, 2 об.]. Таким образом был сформи-
рован кодекс с известиями за 1533—1553 гг. Трудно сказать, сколько
листов было оставлено М. М. Щербатовым за рамками переплетенного
манускрипта. Сам издатель лишь дважды упоминает о «многих» листах:
«многие листы были двойные и тройные» и «многия из сих картин рас-
писаны и красками» [326, 2 об.-З]. В составе современной Царственной
книги «двойных листов» не слишком много (единицы), а раскрашенных
миниатюр всего лишь две. Возможно, что специальные исследования
могут пролить свет на семантику понятия «многие» в контексте языка
третьей четверти XVIII столетия, однако без большого риска ошибиться
можно предположить, что под это обозначение скорее всего подходили
как минимум десятки, но не единицы. Следовательно, М. М. Щербатов
оставил преемникам чрезвычайно трудно-разрешимую загадку: что могло
быть размещено на «многих» опущенных листах.
Частично ответ был дан самим же издателем. Определяя время
составления памятника, он заметил, «что оная была сочиняема в начале
царствования царя Феодора Ивановича: понеже обретается в некоторых
перемешенных, и для сего невмещенных здесь листах Коронация сего
Царя; а может быть, что сия книга не быв докончена до кончины сего
Государя, во время Царствования Годунова и престала быть продолжаема.
Ибо есть ли бы оная была сочиняема в позднейшие времена, то б Царь
Глава 1. Век просвещения и его наследие
35
Иоанн Васильевич толико похваляем не был, и строгости его яснея были
описаны...» [326, 4]. Иными словами, М.М.Щербатов указывает на
наиболее вероятное время составления Царственной книги, опираясь на
миниатюры и текстовые известия о коронации царя Федора (опущенные
им при переплете рукописи и издании текста). Нельзя отказать одному
из первых российских историографов в здравом смысле: действительно,
при большом отрыве во времени вряд ли стали бы сочинители с таким
пиететом относиться к деяниям Грозного государя.
Столь же рационалистично издатель Царственной книги подошел и
к решению вопроса о месте Царственной книги в более широком исто-
рико-культурном контексте. Основываясь на наличии «многих» двойных
и тройных листов, издатель отметил, «что сей конечно был часть какого
великого труда, которой хотели сочинить...» [326, 2 об.]. Из наблюде-
ний над миниатюрами, часть которых была иллюминована (т. е. вполне
завершена), другая часть прорисована пером, третья — лишь намечена
карандашным абрисом, наконец часть миниатюр вообще не помещена
(оставлено лишь свободное место под них), М. М. Щербатов заключает,
«что все доказует, что сей труд еще был не окончен» [326 , 3]. К со-
жалению, столь похвального прагматизма князю хватило всего лишь на
несколько лет.
В 1772 г. М.М.Щербатов порадовал ученый мир еще одной пу-
бликацией текста лицевого летописца, полученного им из библиотеки
князя А. Д. Голицына [327]. В предисловии к изданию князь указал, что
данный летописец кажется «не великой древности, как то по писму, так
и по рисованным картинам видно...» [327, 2]. Археограф указал на связь
новоизданного памятника с Царственной книгой, отменив, что «та по
мнению моему была часть какого неоконченнаго труда, то сей последний
летописей догатку мою всем подтверждает и должно его почитать первою
частию той уже в 1769 году напечатанной книги» [327 , 2]. Единство в
прошлом двух изданных частей лицевой летописи подтверждается, по
мнению издателя, также и пробелами и путаницей листов в списке князя
А. Д. Голицына.
Однако после этого, безусловно справедливого умозаключения
М. М. Щербатов совершил совершенно непостижимый умственный вольт
и абсолютно перечеркнул датировку памятника, данную ранее в преди-
словии к изданию Царственной книги. Пересказав кратко известную
историю о использовании Никитой Зотовым для обучении вверенного
его попечению царевича Петра Алексеевича гравюр и картин, а также ил-
люстрированных книг, М. М. Щербатов (опиравшийся в данном случае,
судя по всему, на так называемую Летопись о многих мятежах) заключил,
«что и сии сочиненные с рисованными картинами книги не для науки
ли Петру Великому употреблены; от сего может статься происходят и
самые недостатки в оных...» [327, 3 об.]. Налицо не только предложение
36 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
новой датировки памятника, но и новое объяснение неполноты его —
летопись осталась незавершенной по причине сложностей и смущений,
бывших в государстве в малолетне Петра, отчего «всякой мастеровой,
между коими сей труд был разделен, его не конча оставил» [527, 3 об.].
Князь М. М. Щербатов в своих исторических трудах проявлял не ма-
лый источниковедческий критицизм, отыскивая не внешне правдоподоб-
ное решение загадки, но выясняя скрытые внутренние связи раздельных,
на первый взгляд, событий. Однако автор «Путешествия в Землю Офир-
скую» был в то же время истинным сыном своего Века Просвещения
и вполне разделял традиции рационалистического объяснения фактов
и явлений. Так или иначе, но издатель двух частей лицевой летописи
сыграл злую шутку не только с современниками, но и с несколькими
поколениями историков и археографов последующих периодов.
Почин князя М. М. Щербатова был подхвачен. Еще несколькими
годами позднее, и также с благосклонного соизволения императрицы
Екатерины, появились в свет два тома русской летописи, украшенные
в оригиналах красочными миниатюрами и названные «Древним летопи-
сцем» [85; 86]. Издатели этих частей лицевой хроники — И. Е. Глебов-
ский и Г. В. Козицкий — не озаботились помещением при книгах каких
бы то ни было предисловий или объяснений о происхождении издава-
емых манускриптов. Эту задачу двумя годами позднее выполнил за них
рецензент.
Легендотворчество Н. И. Новикова
Известнейший русский просветитель внес свой вклад в запутывание
истории происхождения Лицевого свода. Еще в 1772 г. в знаменитом
«Опыте исторического словаря...» им помещены следующие заметки:
«Игнатий, диякон, находясь при Пимене митрополите, описал его пу-
тешествие в Константинополь, и другие того времени деяния. Жил в
исходе XIV века» и «Михаил, архиерей Смоленский, сочинил Россий-
скую летопись от 1254 по 1423 год. Сия книга рукописною хранится в
Императорской библиотеке» [199, 69—71 и 141]. Нетрудно установить
близость этих сообщений с упомянутой выше Ломоносовской маргина-
лией на последнем листе Остермановского второго тома. По обосно-
ванному предположению Г. Н. Моисеевой, Н. И. Новиков узнал о мар-
гиналии от Г. В. Козицкого, с которым был знаком по общей работе в
Комиссии по составлению Нового Уложения [166, 93]. Правда, в догадке
Г. Н. Моисеевой есть неточность, обусловленная, вероятно, ошибочным
переводом даты от сотворения мира (Г. В. Козицкий в своей маргиналии,
комментирующей заметку М. В. Ломоносова, 6897 год отождествляет с
1384); с учетом поправки маргиналия Г. В. Козицкого должна быть от-
несена к 1773 г. (т. е. к тому времени, когда Новиковский Словарь уже
Глава 1. Век просвещения и его наследие
37
был напечатан), впрочем же логика догадки вполне допустима. Надо
сказать, что Н. И. Новиков трансформировал Ломоносовскую помету,
приписав составление архиепископу Михаилу всей летописи и оставив
Игнатию авторство лишь хождения Пимена. Легенда эта оказалась весьма
живуча2.
В 1777 году Н. И. Новиков поместил в ученом журнале рецензию
на издание «Древнего летописца», в которой, как уже отмечено выше,
осветил историю подготовки летописца к изданию. По мнению рецен-
зента «Древней летописец» совокупно с двумя летописями, изданными
М. М. Щербатовым, «суть отрывки одного полнаго труда» [200, 150].
В пользу этого утверждения, по Новикову, свидетельствуют и «Образ
писания», и единство стиля в рисовании и раскрашивании миниатюр.
И — Век Просвещения! — рядом с безусловно верным, основанным
на непосредственном наблюдении, выводом, соседствует рационалисти-
ческое объяснение по принципу «наименьшей сложности»: «...по сему
сии отрывки могут быть точно от того полнаго сочинения, собранного
боярином Матвеевым» [200, 151]. В этом случае довольно ясно выявля-
ется логика Новиковского утверждения. Дело в том, что годом ранее им
была напечатана «История о невинном заточении...» Артемона Матвее-
ва, в которой челобитчик, перечисляя выполненные труды на книжной
ниве, упоминает книгу «всех Предков твоих, благочестивых великих
Государей Князей, и благочестивых великих Государей Царей и Само-
держцев, славных в ратных победах, в лицах с историями», поднесенную
царевичу Федору Алексеевичу [107, 35; 107, II, 39]. Велик был соблазн
отождествить четыре тома изданных лицевых летописей с отрывками Ма-
твеевского труда, и Н. И. Новиков этого соблазна не избежал. Любопытно
при этом, что пятью годами ранее Новиков полагал А. С. Матвеева только
лишь автором Истории о своей пустозерской ссылке [199, 138]3. Остается
совершенно непонятным, почему Н. И. Новиков в дополнение решился
еще утверждать, что «мнение Его Сиятельства К. Щербатова, в предисло-
вии на Царственный летописец, сию нашу догадку подтверждает» [200,
151]. Справедливости ради надобно сказать, что М. М. Щербатов ни сло-
вом не обмолвился о причастности А. С. Матвеева к созданию лицевых
2 Насколько велик «гипноз» Новиковских домыслов можно судить, например, по тому,
что через 215 лет авторство «Российской летописи» за 1254-1425 гг. все еще приписы-
вается архиепископу Смоленскому Михаилу (впрочем, не тому Михаилу, которого имел
в виду выдающийся Просветитель) — см. об этом [727, 92]. Думается, комментарии
излишни.
3 Уже упомянутый В. М. Константинов в дополнениях к Новиковскому словарю отме-
чает причастность А. С. Матвеева к составлению «Истории русских государей, славных
в ратных победах в лицах» и «Истории избрания и венчания на царство Михаила
Федоровича» — см. [727, 90]. Автор, надо заметить, не связывает «Историю русских
государей...» с Лицевым сводом и считает, что названные им книги до наших дней не
сохранились.
38 Часть I, Лицевой летописный свод в отечественной литературе
летописей, ограничившись причислением к их заказчикам Никиты Зо-
това. Впрочем, в рамках логики Просветительства цепочка рассуждений
Н. И. Новикова вполне правомерна...
Заслуживает рассмотрения и еще одна легенда, порожденная
Н. И. Новиковым. В начале рецензии он отметил, «что подлинник сея
Летописи, писанный старинным полууставом в лист, с приложением рас-
крашенных рисунков, изображающих описуемыя происшествия в лицах,
находился в комнатной Ея Величества книгохранительнице, переплетен-
ный в одну книгу. Разделение же сея Летописи на три части (из которых
две только еще напечатаны), учинено теми особами, которым соизволила
поручить Ея Императорское Величество издание сея Летописи...» [200,
149—150]. Рукописи Древнего летописца попали в Академическую би-
блиотеку из Комиссии по разбору дел графа А. Остермана в 1743 г. Эти
рукописи, числом три (помимо двух томов русской летописи еще один
из томов хронографической части) не включены в Камерный каталог
Академической библиотеки, т. к. подготовка материалов Каталога была
завершена ранее. Однако в Дополнениях к Камерному каталогу эти ру-
кописи отмечены, с указанием источника поступления4. Перечислены
именно три фолианта, а на переплетных листах рукою Андрея Богдано-
ва, хранителя русского фонда, нанесены пометы «1», «2», «3». Записи в
дополнениях к Камерному каталогу делались не ранее конца 1740-х и
не позднее 1750-х гг. Во времена царствования Екатерины II рукописи
лицевого свода могли передаваться из Академической библиотеки во
Дворец, однако никогда они не переплетались в один том. Может быть,
Н. И. Новиков имел в виду какой-то иной том Лицевого свода? Ответ
на этот вопрос дать чрезвычайно сложно; судьба всех сохранившихся
фолиантов Свода за этот период более или менее известна, остается
лишь предположить, что в комнатной библиотеке Екатерины II какое-то
время бытовала несохранившаяся часть Свода. Возможно — Повесть
временных лет, которая, как отмечено выше, в 1720 г. была временно
передана через графа Я. В. Брюса для работы В. Н. Татищеву, возмож-
но — подборка листов с известиями XVI в., которую не включил в
издание Царственной книги М. М. Щербатов. Впрочем, до обнаружения
документальных подтверждений эти предположения обречены оставаться
в ранге догадок...
4 «Книга Руфь и прочие библейские книги писана в лицах» занесена в Дополнения под
№ 55 с пометкой «Получена из комиссии о Остермане»; «Летописец российской от лета
6762, часть I, II» занесен в Дополнения под № 34—35 с пометкой «Получены из комиссии
Остермановой» — БАН, 1.3.62, л. 38 об. и 55 об. Дополнения внесены на листах в
2°, переплетенных вперемежку с листами печатного экземпляра Камерного каталога,
нумерация дополнений продолжает нумерацию соответствующих разделов печатного
Каталога.
Глава 1. Век просвещения и его наследие
39
Итоги XVIII столетия
На этом суждения о времени и обстоятельствах происхождения ли-
цевой русской летописи на время прерываются. М. М. Щербатов в своей
многотомной истории постоянно использовал опубликованные тексты
как источники, но старательно избегал каких бы то ни было добавоч-
ных комментариев. Такому подходу к лицевым хроникам следовали и
другие историки XVIII века, не исключая и прямых оппонентов перво-
открывателя Царственной книги. XVIII век ушел в прошлое и оставил
следующее наследство: обнаружены и опубликованы четыре фолианта
Лицевого свода (Щербатов, Глебовский, Козицкий), высказано предпо-
ложение о составлении лицевой летописи в начальные времена царство-
вания Федора Ивановича (Щербатов), высказана догадка о составлении
лицевых летописей в годы малолетства царевича Петра Алексеевича по
заказу его дядьки Никиты Зотова (Щербатов), высказано утверждение
о составлении лицевых летописей в годы малолетства царевича Федо-
ра Алексеевича по инициативе и при участии боярина А. С. Матвеева
(Новиков), оформлена мысль об атрибуции одного из разделов лицевой
летописи чернецу Игнатию и архиерею Михаилу (Ломоносов, Новиков),
отмечено стилистическое единство всех известных фолиантов лицевой
летописи и высказано убеждение о принадлежности их к одному обшир-
ному сочинению (Щербатов, Новиков), отмечена неполнота известных
фрагментов памятника и его незавершенность (Щербатов, Новиков),
оставлены не вполне ясные намеки о существовании в фондах импе-
раторских библиотек иных, не вошедших в научный оборот, разделов
лицевой хроники (Татищев, Новиков). Этими наблюдениями и выводами
на долгое время оказалась «закольцована» историография последующего
времени.
§ 2. Эпигоны Просветителей
Начало столетия. А.Л. Шлецер и М. Т. Каченовский
Первые годы XIX века ознаменовались началом печатания в Гет-
тингене многотомного исследования о русских летописях, подводившего
итоги ученой деятельности крупнейшего источниковеда А.Л. Шлецера.
В 1809 г. в Петербурге выходит в свет первый том русского перево-
да этого труда, осуществленный известным переводчиком Д. Языковым
[547]. В том же году в Москве «Вестник Европы» начал печатать с
продолжениями обширную статью об источниках для русской исто-
рии, скромно подписанную одной литерой «К»	По предпо-
ложению Р.П.Дмитриевой, за этим псевдонимом скрывался будущий
основоположник скептической школы М. Т. Каченовский [55, 17]. При
сопоставлении обнаруживается удивительная текстовая близость статьи
40 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
в «Вестнике Европы» и вводной части труда геттингенского патриар-
ха. Достаточно воспроизвести два фрагмента, касающихся до лицевых
летописей:
«Летопись, летописец', вот общее
название рукописей, в которых
описывается Русская история, с начала
или с известнаго года, содержа в себе
кратчайшее или должайшее время. Те
из них, которыя начинаются
космографиею древняго мира, вообще
называется Несторовою летописью; ибо
тут сначала стоят известия сего
монаха, хотя и изпорченные,
изуродованные или подправленные.
Так начинается Радз., продолжающаяся
до 1206 г., и Ник. до 1630 г. АРХГ.
продолжается с 852 по 1598 г., Нове. 2
с 1017-1352; но настоящее начало как
у етой, так и у многих других вырвано.
Древний летописец с 1254—1424 г.
Царственный летописец с 1114-1472 г.
Царственная книга с 1534—1553 г.
и т.д.» [347, 58-59].
«Старинныя рукописи, содержащия в
себе Историю России или с самаго
начала, или с какой-либо известной
эпохи, и продолжающуюся также до
определенного времени, называются у
нас летописями. Те из них, в которых
описывается состояние древняго мира
и начатие государства Российскаго,
вообще известны под названием
Несторовой летописи, хотя в прочем
разные списки много несходствуют
между собою, будучи обезображены
погрешностями, или сокращены, или
растянуты, или дополнены
прибавлениями. Радзивиловская
начавшись от потопа продолжается до
1206 года; Никоновская оканчивается
на 1630 году; Архангелогородская от
852-го до 1598-го; вторая Новгородская
от 1017-го до 1352-го; Древний
летописец от 1254 до 1424-го;
Царственной летописец от 1114-го до
1472-го; Царственная книга от 1534 до
1553-го и проч.» [114, 98—99].
И еще два фрагмента, относящихся к тому же предмету:
«В упомянутых на стр. 59 строк. 10,
летописях, изданных Щерб(атовым),
находится 3300 фигур, сделанных
отменно грубо и дурно. Живописное
искусство перешло из Византии в Русь
прежде нежели в Италию, и за долго
до Чимабуе; однако же не имело таких
успехов на Днепре, как на Тибре, чему
причины очень ощутительны. Но как
бы то ни было, а если фигуры эти
древни и точно историческия, как
нельзя в том сомневаться, то при всей
своей дурноте, на что нибудь да
годятся» [347, 69—70].
«В древнем летописце, в Царственном
летописце и в Царственной книге,
которыя изданы в разный времена
князем Щербатовым, г. Шлецер
насчитал 3300 рисунков. Все они
сделаны весьма неискусно. Художество
живописное принесено из Византии в
Россию прежде нежели в Италию;
обстоятельства тому виною, что при
Днепре оно осталось в младенчестве,
а при Тибре возрасло, укрепилось и
достигло совершенства. В прочем сии
рисунки по древности своей и по
исторической достоверности могут
быть очень полезны, не смотря на
худую отделку» [114, 107].
Чтобы прийти к неизбежному заключению — М. Т. Каченовский (если
принять атрибуцию статьи, сделанную Р. П. Дмитриевой) поместил в
«Вестнике Европы» не оригинальное исследование, а всего лишь перевод
Глава 1. Век просвещения и его наследие
41
вводной части книги А. Л. Шлецера (впрочем — надо отдать должное —
перевод стилистически более гладкий, нежели сделанный Языковым).
Публикация в «Вестнике Европы» обрывается едва ли не на полуслове;
вероятно, это было обусловлено получением в Москве петербургского
издания (после чего продолжение становилось бессмысленным).
Очевидно, что А. Л. Шлецеру остались неизвестными труды Н. И. Но-
викова, а были доступны лишь издания текстов (именно поэтому издание
Древнего летописца было приписано князю Щербатову — по аналогии
с двумя ранее изданными фолиантами). Шлецер не оставил собственных
замечаний о лицевых летописях, ограничившись принятием издания как
факта. Даже его суждения о достоинствах миниатюр лицевых летописей
представляются неоригинальными, ибо также восходят к соответствую-
щему замечанию М. М. Щербатова, указывавшего в конце предисловия к
Царственному летописцу, что «худой их вкус, и незнание рисовки всюду
явно; и со всем они сходны с той, которая для обрасца в Царственной
книге находится, окромя что и худая рисовка, еще хуже красками можно
сказать вымарана...» [327, 4].
Н. М. Карамзин и его современники
Второе десятилетие XIX века отмечено в историографии публика-
цией великого творения Н. М. Карамзина. Историограф весьма широко
использовал публикации лицевых летописей, заимствовал известия и из
неизданной части летописи (обнаруженной им в Патриаршей (Сино-
дальной) библиотеке). Однако — по неизвестным пока причинам — он
воздержался от сколько-нибудь развернутой характеристики либо оценки
лицевых фолиантов, отметив, впрочем, что «Сия летопись (Никонов-
ская — А. А.) и Царственная книга суть главные источники для описания
первых времен Иоанновых» [113, прим. 1]. Из отдельных замечаний
Н. М. Карамзина можно понять, что он считал Царственную книгу па-
мятником Грозненской эпохи, поскольку — по его мнению — именно
на Царственную книгу в своих творениях ссылается А. М. Курбский.
Продолжением Царственной книги Н. М. Карамзин считал лицевую ле-
топись Синодальной библиотеки, подчеркивая, что она «идет далее всех
известных мне летописцев времени Иоаннова...» [113, прим. 327 и 564].
Однако мнение Н. М. Карамзина осталось невостребованным со-
временной ему наукой и еще достаточно долгое время в литературе
господствовали представления, оставленные Веком Просвещения.
В 1818 г. вышли из печати два Каталога рукописей Библиоте-
ки Академии наук, составленные по указанию Президента Академии
С. С. Уварова библиотекарем П. И. Соколовым. В первом Каталоге содер-
жится описание Хронографического сборника с достаточно подробной
росписью содержания (перечислено сорок разделов текста) и воспро-
42 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
изведением двух важнейших записей, свидетельствующих о бытовании
рукописи у патриарха Никона и царя Петра I [288, 3—5]. Во втором
Каталоге помещена краткая заметка о двух частях русской лицевой ле-
тописи, причем автор воспроизводит Ломоносовскую версию авторства
летописи и написания рукописи [289, 6].
В том же 1818 г. в Петербурге выходит в свет обстоятельный справоч-
ник о русских писателях духовного чина, составленный митрополитом
Евгением (Болховитиновым). На своем месте здесь упомянуты чернец
Игнатий как автор Хождения Пимена митрополита и архиепископ Миха-
ил как автор летописи за 1254—1423 гг. [87,1, 205, II, 438]. Очевидно, что
Евгений в данном случае использовал Словарь Н. И. Новикова — неко-
торые обороты совпадают едва ли не дословно — однако распространил
статью о Игнатии за счет известий В. Н. Татищева и ряда летописей,
а для идентификации Михаила подыскал среди Смоленских архиереев
иного носителя этого имени, жившего во второй половине XV века.
Столь же очевидно, что Ломоносовской версии в ее начальном виде
Евгений еще не знал. Данный труд был издан повторно (исправленным
и умноженным) в 1827 г. Соответствующие известия были отредактиро-
ваны и частично уточнены, при этом к статье о Игнатии была добавлена
фраза, заимствованная из Каталога П. И. Соколова (весьма точно, хотя и
не буквально). В итоге получилось не лишенное пикантности положение:
авторами и создателями одной и той же рукописи оказались два лица,
активный период жизни которых разнесен едва ли не на столетие (!) [87,
изд. 2, I, 193-194, II, 71].
Параллельно Евгений работал над составлением Словаря светских
писателей. По свидетельству М. П. Погодина, издателя книги, «Словарь
этот был первоначально кончен в 1812 году, но в нем заключаются и не-
сколько и позднейших известий, кои вставлены самим автором, и могут
быть докончены также в предполагаемом дополнении» [&?, I, 2]; Словарь
светских писателей в полном объеме был опубликован лишь в 1845 г., од-
нако известия его были доступны ученым и ранее — преосвященный не
делал секрета из своих научных разысканий. Надобно сказать, что Евге-
ний отличался редким чувством источника. Следуя за последней версией
Н. И. Новикова, он относит создание лицевых летописей к деятельности
боярина А. С. Матвеева, однако упоминает при этом также обе гипотезы
М. М. Щербатова [88, II, 57—52]. Впрочем, гораздо более интригующими
являются две фразы, сообщающие, что «В 1817 г. купец Чернов отыскал
и окончание сих летописей с чертежами, подобными первым, продавал
оное. Но кому сочинение досталось, неизвестно» [88, II, 52].
Это известие можно трактовать двояко: рукопись Чернова мог-
ла быть частью русского раздела, содержащей Повесть временных лет
(в корпусе рукописей Лицевого свода данная часть отсутствует, од-
нако, как указано выше, она, возможно, была доступна в 1720 г.
Глава 1. Век просвещения и его наследие
43
В. Н. Татищеву, о ней же, возможно, в 1777 г. упоминал и Н. И. Новиков),
либо Черновский кодекс должен был включать повествование о послед-
нем периоде царствования Грозного, заполняя пробел между окончанием
нынешнего Синодального тома и «невмещенными» М. М. Щербатовым
листами с коронацией Федора Ивановича (в пользу подобной интер-
претации может свидетельствовать характеристика «окончание», данная
Черновской рукописи митрополитом). Так или иначе, сообщение Ев-
гения необходимо учитывать при решении загадок, оставленных Веком
Просвещения.
Последние рецидивы Новиковских мифов
Несколько раз обращался к лицевым летописям виднейший архео-
граф П. М. Строев. Впервые, как можно полагать, он столкнулся с памят-
ником при научном описании рукописного собрания Ф. А. Толстого, за-
получившего в свое время Голицынский том Лицевого свода. П. М. Стро-
ев дал краткую внешнюю характеристику кодекса, указав на наличие
продажной записи подьячего Семена Иванова и датировал фолиант
XVII веком [291, 7]. Не отмеченным осталось то обстоятельство, что
эта рукопись послужила оригиналом Щербатовского издания, хотя, на-
до полагать, П.М. Строев, несомненно, знал печатный Царственный
летописец. Трудно сказать, насколько самостоятельным был автор в да-
тировке кодекса, так как четкой мотивации датировки в описании нет.
Через девять лет археограф в одной из работ мельком упомянул Цар-
ственную книгу как летописный сборник, чернеца Игнатия как автора
Хождения Пимена митрополита и боярина А. С. Матвеева как составите-
ля «Книги о титулах царских» (и «еще некоторых») [292, 158, 159, 183].
Воедино эти факты остались неувязаны, из чего можно предположить,
что к 1834 г. П.М.Строев еще не обратил должного внимания на Но-
виковские работы. Лишь в 1843 г. автор, уже маститый исследователь,
один из крупнейших археографов страны, принял всецело Новиковскую
легенду, отметив в письме председателю Археографической комиссии кн.
П. А. Ширинскому-Шихматову (написанном по случаю обсуждения пла-
нов издания Полного собрания русских летописей), что «все Летописцы с
большими картинами составляют один Сборник и составлены в Посоль-
ском приказе при боярине Матвееве», а «князь Щербатов, в предисловии
к Летописцу царственному, догадывался ошибочно» [94, 180].
Последний раз Новиковская легенда была воспроизведена (в ре-
дакции митрополита Евгения) в капитальном своде Филарета (Гумилев-
ского), опубликованном в 1856 г. [326, №82 и 101] и повторно тремя
годами позднее. Третье издание труда Филарета имеет некоторые ре-
дакционные отличия, но в целом в содержательном отношении следует
двум первым. Более эти атрибуции, выполненные в духе Века Просве-
44 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
щения, в литературе не использовались. Однако датировка памятника
последней четвертью XVII столетия еще долго бытовала в работах как
обще-популярных и справочных, так и в специальных.
Итоги периода
Первая половина XIX столетия с полным основанием считается вре-
менем становления российской исторической науки и исторической кри-
тики как самостоятельной сферы в рамках исторического знания. Вид-
нейшая роль в этих процессах принадлежала и названным выше исследо-
вателям, внесшим глубочайший вклад в общее дело, по справедливости
признаваемым как отцы-основатели целого ряда специальных историче-
ских дисциплин. Однако все они, исключая разве лишь Н. М. Карамзина,
в отношении к Лицевому своду оставались почти исключительно на по-
зициях, выработанных блестящей плеядой российских просветителей и
основанных — как это сейчас ясно — не столько на свидетельствах
источников, сколько на рассуждениях логики «здравого смысла». Ак-
тивное использование памятника в качестве источника информации не
сопровождалось столь же активным его источниковедческим анализом.
Насколько можно догадываться, это в значительной мере было обу-
словлено тем, что исследователи черпали информацию из изданий, не
обращаясь к подлинникам рукописей Свода. Не оттого ли единствен-
ным из наследников Века Просвещения, усомнившимся в определениях,
данных предшественниками, остался работавший именно с рукописями
Н. М. Карамзин? Может последовать возражения: П. М. Строев работал с
Голицынским томом, но, тем не менее, поддержал датировку памятни-
ка XVII веком. Вероятно, корни ошибки П. М. Строева, обычно весьма
осторожного в фактологических утверждениях, в том, что его задачей в
1825 г. было не столько исследование Голицынского фолианта, сколько
оперативное включение его в состав спешно готовившегося дополнения
к печатному каталогу Толстовского собрания.
Похоже, что к середине столетия в среде историков стало ощущаться
подспудное неудовлетворение существующей историографической тради-
цией. Уместно сказать, что упомянутое письмо П. М. Строева при огла-
шении его на заседании Археографической комиссии вызвало твердые
возражения главного редактора Полного собрания русских летописей
Я. И. Бередникова, который «словесно объяснил, что в Комиссии нахо-
дятся сходные с упомянутыми г. Строевым лицевыми летописцами, будто
бы составленными в Посольском приказе при боярине Матвееве, списки:
Патриарший, Царственный, Никоновский и проч., заключающие в себе
одну и ту же летопись, которой редакция несомненно относится к поло-
вине XVI века; при том же и самые фолианты с картинами, находящиеся
ныне в Комиссии, по всем палеографическим признакам принадлежат
Глава 1. Век просвещения и его наследие
45
тому же столетию» [94, 181]. Вероятно, назрела потребность более обсто-
ятельного знакомства с памятником и установление его места в общей
культурно-исторической картине на основе новых данных, извлеченных
как из самого памятника, так и из совокупности иных источников. Эта
задача и стала предметом штудий следующих десятилетий.
§3.	Новые подходы и новые гипотезы
Определение текста
До поры лицевые летописи, изданные в XVIII столетии, восприни-
мались и использовались исследователями как своего рода «памятники в
себе», вне всякого контекста истории русского летописания. Однако, по
мере углубления познаний в этой области, исследователям становилось
ясно, что существование многих летописных традиций обязывает устана-
вливать место каждого привлекаемого в качестве источника нового текста
в общей системе памятников данного жанра. Применительно к одной
из частей Лицевого свода подобное определение было сделано в 1836 г.
В. М. Перевощиковым [275]. Автор отметил, что Царственный летопи-
сец, составленный, «вероятно, в время младенчества Петра Великого,
кем неизвестно», есть «список с Никоновского, с немногими весьма
прибавлениями, с великими пропусками» [275, 95]. Ученый не стал
рассматривать состав других частей лицевой летописи, поскольку ставил
перед собой задачей анализ только тех памятников летописания, кото-
рые содержали повествование о домонгольском периоде [275, 95 и сл.].
Нужно отметить, что сопоставление лицевой летописи с Никоновской
летописью было очень существенным для развития последующей исто-
риографии, поскольку придавало некий вид объективности датировке
лицевых списков именно XVII веком: Никоновская летопись (в издании
Шлецера и Башилова включавшая Новый летописец) воспринималась
именно как памятник XVII столетия.
Наблюдение В. М. Перевощикова было развито, аргументировано и
представлено в качестве доказанного факта Д. В. Поленовым [240]. Из-
ложив конспективно суть версий Щербатова, Новикова и Шлецера, ис-
следователь отметил, что «мнение князя Щербатова и догадка Шлецера,
что эти летописи суть одно сочинение, действительно справедливы; но
Шлецер не обратил внимания, что Царственная книга, Царственный и
Древний летописцы суть ни что иное, как отрывочные списки Никонов-
ской летописи, им же изданной» [240, 30]. Автор внимательно сравнил
(по изданиям) тексты, отметил технические ошибки издателей, путани-
цу листов в рукописях (не исправленную при изданиях), перерывы в
повествованиях лицевых списков сравнительно с текстом Никоновской
летописи. В оценке лицевых списков Д. В. Поленов отметил, что они
46 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
«служат полезным вариантом для Никоновской летописи, и многие ме-
ста в них должны быть приняты за правильнейшее чтение, чем в сей
последней» [240, 38].
Подобная же работа была проделана Д. В. Поленовым и в отноше-
нии Царственной книги, которая — по мнению ученого — «есть лучшая
летопись из предыдущих и имеет преимущество перед Никоновской ле-
тописью тем, что в сей последней встречаются весьма частые пропуски
нескольких строк и даже целых происшествий. Собственные имена и
многие слова написаны в Царственной книге правильнее, чем в Нико-
новской летописи. При всем том, и в Царственной книге есть несколько
пропусков и перебитых происшествий, но те и другие незначитель-
ны» [240, 41]. Автор ссылается далее на мнение Н. М. Карамзина о том,
что лицевые летописи «суть главные источники для описания первых
времен Иоанновых», а Синодальная летопись должна считаться про-
должением Царственной книги, но завуалированно высказанная мысль
предшественника о принадлежности лицевых летописей XVI веку оста-
лась пока не востребованной. Можно предположить, что фрагментарные
заметки Карамзина о соотношении и времени создания лицевых летопи-
сей были приняты во внимание лишь в 1858 г. ризничным Синодальной
библиотеки архимандритом Саввой (И. М. Тихомировым), который от-
нес Царственную книгу к XVI веку, а продолжающую ее Никоновскую с
рисунками (Синодальную) — к рубежу XVI—XVII в. [262, 268 и 200].
Новые данные:
находки И. Е. Забелина и догадки Филарета
В начале 1854 г. сокрушительный (но не окончательный, как оказа-
лось) удар гипотезам Века Просвещения был нанесен И. Е. Забелиным,
обнаружившим среди приказных бумаг недвусмысленные свидетельства
бытования лицевых летописей задолго до времени малолетства царевича
Петра. Начав с пересказа (по запискам Крекшина) известий о педа-
гогических трудах Никиты Зотова, И. Е. Забелин отмечает, ссылаясь на
материалы Снегирева, что аналогичные педагогические приемы исполь-
зовались несколькими десятилетиями раньше боярином Морозовым при
обучении царевича Алексея. Опираясь на показания источников, ученый
утверждает, что использование иллюстративных материалов в царском
быту было достаточно традиционным: «обучение картинками имело свой
правильный состав; оно заключалось в царственных и потешных книгах.
Отечественную историю дети узнавали из царственных книг, которые
заключали в себе изложение отечественных летописей, составленное
преимущественно для картинок и украшенное ими во множестве, так
что самый текст царственных книг в сущности составлял только подписи
к рисованным изображениям» [92, 108]. И. Е. Забелин разделяет мнение
Глава 1. Век просвещения и его наследие
47
М. М. Щербатова, что лицевые летописи «могли быть употреблены для
науки Петру Великому; но не должно думать, что они в то же время
и составлены. Такие царственные книги упоминаются еще в 1639 го-
ду, во время учения царя Алексея Михайловича. В этом году мая 1-го,
из Казенного Приказа в Оружейный приказ отдано было “пять книг
царственных знаменные в лицах” и в том числе первая часть, вторая,
четвертая, шестая, седьмая» [92, 108].
Подтверждение более раннего происхождения лицевых летописцев
усматривается И. Е. Забелиным и в том факте, что — согласно доку-
ментам же 24 марта 1677 г. «приказу серебряных дел дьяк Андрей
Юдин принес в Оружейную Палату книгу царственную в лицах, писана
на александрийской бумаге в десть, была переплетена, и из переплету
вывалилась (выделено мною. — А. А.) и многие листы ознаменены, а не
выцвечены, шестьсот тринадцать листов, а на тех листах тысяча семде-
сят два места...» [92, 108-109]. По свидетельству документа, книга эта
была доведена до разбитого состояния в государевых хоромах и пере-
дана в Оружейную палату для реставрации и расцвечивания миниатюр.
Заключительное утверждение И. Е. Забелина о том, что «это та самая
книга, по которой Зотов читывал наши древние летописи Петру Ве-
ликому и которая потом в безпорядке найдена князем Щербатовым и
издана в разное время под именем “Летописцев”» [92, 109] не вполне
справедливо, поскольку — по признакам количественным (число листов
и миниатюр) — именно настоящая часть Свода и осталась неизданной,
хотя (здесь И. Е. Забелин вполне прав) действительно в свое время ока-
залась в Синодальной (бывшей Патриаршей) библиотеке,< где с нею и
работал позднее Н. М. Карамзин; это Синодальный том Лицевого свода.
Уже упомянутый выше Филарет (Гумилевский) не только воспро-
извел в своем «Обзоре...» Новиковскую легенду, но стал и родона-
чальником длительной (не преодоленной и в настоящее время) исто-
риографической традиции. В том разделе своего труда, где содержится
характеристика летописания XVI (!) века, под пунктом «12» им включено
буквально следующее: «Знаменитый своею добротою боярин Алексей Ада-
шев вел записки для составления летописца новых лет (Акт. эксп. I. 354).
Они вошли в состав так называемой “Царственной книги” 1533-1553 г.
(Изд. СПб., 1769 г.)» [320, 135]. Потребовалось около двадцати лет,
чтобы увязать известное сообщение Описи Царского архива (опублико-
ванной впервые в «Актах археографической экспедиции») с памятником
летописания. Трудно сказать, насколько оригинален здесь был Филарет:
самостоятельно ли он дошел до подобного сопоставления, или высказал
печатно идею из числа «носящихся в воздухе» и кулуарно обсуждаемых,
однако с его легкой руки увязывание имени Алексея Адашева с матери-
алами лицевого летописания надолго стало одним из опорных пунктов
многих построений.
48 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Проект князя М. А. Оболенского и Н. В. Калачева
На рубеже 1858 и 1859 г. редактор и издатель одного из наиболее ав-
торитетных исторических журналов Н. В. Калачев получил от Юрьевского
общества сельского хозяйства любопытное предложение о финансирова-
нии издания летописей для народного чтения, каковое предложение и
поместил в своем журнале. Идея упала на благодатную почву. Как оказа-
лось, над этой же задачей долго думал князь М. А. Оболенский. В письме
к издателю он предложил конкретный план, выполнение которого следо-
вало начинать «изданием той летописи, украшенной рисунками, которая,
сколько помню, была доставлена в Археографическую комиссию из Си-
нодальной библиотеки и в недостававших своих частях пополнена из
других древлехранилищ» [202, 24]. Князь мотивировал идею тем, что
«простолюдин русский любит, чтобы текст наглядным образом пояс-
нялся ему в рисунках: таковы все лубочные издания, столь любимые
народом и столь распространенные в его среде...» [202, 24].
Публикацию письма в журнале Н. В. Калачов сопроводил разверну-
той справкой о лицевых рукописях, где перечислил: 1) рукопись Импе-
раторской Публичной библиотеки (современный Лаптевский том), 2) ру-
копись Академической библиотеки в двух частях (современный первый и
второй Остермановские тома), 3) рукопись Синодальной библиотеки (со-
временный Синодальный том), 4) рукопись Императорской Публичной
библиотеки (современный Голицынский том), 5) рукопись Император-
ской Публичной библиотеки (современный Шумиловский том) и 6) лето-
писный сборник, напечатанный князем Щербатовым (Царственная кни-
га) [111, 25-26]. Таким образом, Н. В. Калачов впервые в литературе уста-
новил полный корпус сохранившейся летописной части Лицевого свода.
Автор отмечает (со ссылкой на мнение А. Ф. Бычкова), что лицевые
летописи содержат «текст Никоновской летописи, с некоторыми впро-
чем пропусками и прибавлениями» [111, 27]. Впрочем, здесь же почтен-
ный исследователь утверждает, что сохранившиеся фолианты являются
остатками двух некогда цельных летописных сборников: один свод —
по мнению Н. В. Калачова — составляют Голицынский, Шумиловский
и Царственный тома, а другой — Лаптевский и оба Остермановских.
Трудно уловить логику подобной мысли: автор утверждает ее тезисом
об отличиях картин (миниатюр) в разных рукописях, хотя и не аргу-
ментирует развернуто. Несколько особняком в системе Н. В. Калачова
стоит Синодальный том, который «близко подходит к последней части
этого сборника... и судя по его тексту содержит те же самые картины,
но идет далее, именно до 1567 года; впрочем, отличается отчасти и
редакцией» [111, 27]. Возможно, что именно определенная двойствен-
ность взаимоотношений Царственного и Синодального томов и навела
Н. В. Калачова на мысль о существовании двух различных лицевых сво-
Глава 1. Век просвещения и его наследие
49
дов — именно в составе Лаптевского и Остермановских томов количе-
ство отклонений от текста Никоновской летописи значительно больше,
нежели в Голицынском. Впрочем, все суждения о мотивах выделения ав-
тором из единого корпуса рукописей двух лицевых сборников останутся
не более чем предположениями.
Н. В. Калачов поддержал идею М. А. Оболенского о необходимости
издания именно лицевых летописей, отмечая, что помимо утилитарного
(для народного чтения) подобное мероприятие будет иметь и научное
значение, ибо «присоединение к тексту картин было бы неоценимым
приобретением по той важности, какую они несомненно представля-
ют для изучения всей внешней обстановки наших предков, по крайней
мере с точки зрения XVII столетия, когда эти картины были составле-
ны» [777, 28].
Археографическая комиссия, которой Н. В. Калачов (являясь ее со-
трудником) предложил идею и внес двести рублей серебром на ре-
ализацию ее, одобрила проект издания и определила «печатать оное
небольшими выпусками, из коих каждый обходился бы комиссии не
дороже 200 рублей, в количестве до 3000 экземпляров и продавался бы
не дороже 10 копеек; вырученная же продажею сумма служила бы на
прокрытие издержек по изданию следующих выпусков» [95, 317]. По
прошествии некоторого времени первый выпуск задуманной серии был
напечатан; в его состав включены текстовые известия за 1114—1125 гг.
и восемь миниатюр, изображающих различные события времени княже-
ния Владимира Мономаха. Выпуск предварен кратким предисловием с
изложением целей издания: «1) чтобы доставить простому народу воз-
можность познакомиться с важнейшими событиями отечества на языке,
хотя и несколько отдаленном от нынешней его речи, но все-таки, по
крайней мере, большею частию ему понятном..., 2) чтобы составить
подручную для археологов коллекцию рисунков XVII века, которые дали
бы понятие не только о состоянии, в каком находилась у нас в то время
историческая живопись,... но и о способности наших предков к вос-
произведению событий, более или менее от них отдаленных...» [273, 1].
По заверению издателей «картины переданы в настоящем издании со
всевозможной точностию», а «текст рукописей, из которых заимствуются
материалы для «Сказаний», нисколько не изменен в издании против под-
линников» [273, 1]. В конце предисловия помещено краткое описание
Голицынского тома, из которого воспроизводились миниатюры и текст;
описание полностью соответствует характеристике Голицынского фоли-
анта в справке Н. В. Калачова, из чего можно заключить, что именно
Н. В. Калачов и был автором предисловия.
Миниатюры и текст в издании воспроизведены литографским спосо-
бом, без иллюминирования. Композиция миниатюр вполне соответствует
оригиналам, иконография также следует подлинникам, хотя и в меньшей
50 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
степени. Для воспроизведения текста использован рукописный шрифт,
представляющий нечто среднее между стилизацией под московский по-
луустав и украинскими типографскими шрифтами XVII—XVIII вв. Пра-
вописание в издании следует правописанию рукописи, с сохранением
сокращенных написаний, хотя буквальной передачи текста — обещан-
ной в предисловии — и нет. К сожалению, издатели не оценили единства
миниатюр и текста в рукописях Лицевого свода: в издании иллюстрации
и словесный рассказ представлены двумя самостоятельными последо-
вательностями. Поэтому данное издание нельзя считать факсимильным
воспроизведением фрагмента Лицевого свода.
Археографическая комиссия предполагала организовать распростра-
нение издания «чрез поручение этого дела книгопродавцам, занимаю-
щимся преимущественно торговлею народных книг, войти в сношение
о продаже “Сказаний” чрез так называемых “ходебщиков”, с торгов-
цем на Апраксином дворе в С.-Петербурге Холмушиным и с крестья-
нином Голышевым, имеющем в селе Метере... свою литографию и
ведущим чрезвычайно деятельную торговлю народными книгами чрез
посредство тамошних “офеней”» [95, 318]. Дальнейшая судьба проекта
М. А. Оболенского и Н. В. Калачова не выяснена. В библиографии заре-
гистрирован лишь названный первый выпуск «Сказаний»; он является
чрезвычайно редким.
Искусствоведческие разыскания Ф. И. Буслаева
В том же 1861 г. было опубликовано блестящее по богатству мыслей
исследование Ф. И. Буслаева [60]. Непосредственным поводом обраще-
ния столь видного знатока древнерусского искусства к лицевым летопи-
сям явилось издание материалов по так называемому делу дьяка Ивана
Висковатого, усомнившегося в середине 1550-х гг. в некоторых нова-
циях живописцев, расписывавших Кремлевские храмы и терема после
опустошительного пожара 1547 г.
Ученый рассмотрел на многих примерах (монументальная, станко-
вая и книжная живопись) соотношение изображаемого с описывающим
соответствующее действо текстом, сопоставил бытовавшие в практике
художников варианты композиционного и иконографического решения
ряда традиционных сцен и сюжетов. Особенно важными — даже с пози-
ций современного подхода — представляются наблюдения Ф. И. Буслаева
о соединении в рамках одного изобразительного пространства несколь-
ких воплощений одного и того же персонажа [60, 295-296 и сл.].
Специальный раздел исследования касается до собственно-живописи (не
иконописи). На примере лицевого жития Сергия Радонежского (относи-
мого Ф. И. Буслаевым к XVI в.) показано громадное богатство миниатюр
как источника реконструкции древнерусского быта, ибо «по этим ми-
Глава 1. Век просвещения и его наследие
51
ниатюрам наглядно знакомимся мы с тем, как в старину пекли хлебы,
носили воду, как плотники рубили избу, а каменыцики выкладывали
храмы; как знаменитый Андрей Рублев, сидя на подмостках, писал ико-
ны; как монахи ездили верхом на конях, и как в дальний путь боярыни
отправлялись в крытых колымагах, а мужчины сопровождали их верхом,
и множество других интересных подробностей» [60, 300].
По мысли ученого, историческая живопись, отражавшая черты на-
циональной обстановки и требовавшая новых изобразительных прие-
мов и средств, отличных от традиционных изобразительных канонов,
восходящих к византийским эстетическим воззрениям, могла получить
развитие в России лишь после того, как вполне сформировалась на-
циональная литературная традиция повествовательного свойства. Жития
святых в этом отношении представляли едва ли не идеальные возможно-
сти для передачи словесного повествования языком образов. Ко времени
Ивана Грозного русская агиография достигла золотого века, соответ-
ственно и книжная миниатюра этого периода представляет не только
собственно изобразительный памятник, но и образует вместе с текстом
некое новое единство. «Как иллюстрация, как живописное объясне-
ние текста, этот род живописи вполне соответствует житиям, и в этом
художественно-литературном явлении и то и другое, и живопись и лите-
ратура, вполне могут быть поняты только во взаимной, тесной связи их
друг с другом» [60, 300-301].
Из семантического анализа изображаемого Ф. И. Буслаев выводит
один из фундаментальных принципов древнерусской книжной миниа-
тюры: «При таком характере живописного стиля не только не возбра-
няется, но даже необходимо отсутствие единства времени и особенно
места. Как в средневековой мистерии, зрители в одно и то же время
присутствуют при событиях, совершающихся и на небесах, и на зем-
ле, и в преисподней, а если только на земле, то часто в различных
странах, или внутри и вне задания: точно так и русская миниатюра
XVI века не стесняется никакими границами, подчиненными законами
действительности» [60, 301].
Основные принципы иллюстрирования текста, выработанные в про-
цессах работы с агиографическими памятниками, согласно Ф. И. Буслае-
ву не только можно, но и должно распространить и на произведения
исторические, т.е. летописи. Подобное взаимопроникновение приемов
иллюстрирования было вполне естественным, ибо по множеству содер-
жательных и формальных признаков традиция летописная и традиция
агиографическая выросли из общих источников, являются ветвями од-
ного древа русской повествовательной словесности. Для доказательства
своего тезиса ученый привлекает миниатюры из двух томов Лицевого
свода: Лицевого хронографа и Царственной книги. При этом послед-
52 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
няя характеризуется как «один из замечательнейших образцов русской
исторической живописи в миниатюрах XVI в.» [60, 308].
Мнение одного из наиболее авторитетных по тому времени иссле-
дователей о принадлежности Царственной книги к эпохе Ивана Гроз-
ного есть один из наиболее ярких фактов в историографии середины
XIX столетия. Хотя надобно и отметить, что Лицевой хронограф был
отнесен ученым почему-то не к XVI, а к XVII столетию [60, 301]. Да
и по отношению к Царственной книге утверждения Ф. И. Буслаева —
при желании — можно было трактовать неоднозначно: миниатюры,
по утверждению исследователя, представляют собой образцы XVI века,
но сама рукопись как памятник оставлена Ф. И. Буслаевым без четкого
хронологического соотнесения. Это не исключало появления контрар-
гумента из разряда: Царственная книга является копией XVII столетия
с рукописи, составлявшейся в XVI столетии; соответственно ее миниа-
тюры являются памятниками более позднего времени, хотя и отражают
раннюю живописную традицию. Такого рода построения и появились
впоследствии.
Итоги периода
Серединное десятилетие XIX века явилось своего рода рубежным
в историографии Лицевого свода. Если раньше лицевые рукописи не
являлись предметом специальных исследований, и суждения о их проис-
хождении высказывались как бы попутно, то отныне памятники стали
объектом пристального внимания уже сами по себе. Иными словами,
наметился переход к такой стадии, которую уже можно характеризовать
как монографическое исследование.
Вместе с тем нужно сказать, что работы этого периода еще в зна-
чительной степени базируются на сумме представлений, унаследованных
от предшествующих времен. Определение текста лицевых летописей не
только не привело к опровержению хронологических атрибуций Ве-
ка Просвещения, но напротив, способствовало рождению устойчивых
представлений о принадлежности их именно к XVII столетию. Ар-
хивные находки И. Е. Забелина лишь отчасти поколебали утверждения
М. М. Щербатова и Н. И. Новикова и позволили только предполагать,
что рукописи составлялись где-то во второй четверти XVII века; кста-
ти и сам автор, предлагая свои данные, оставался в общем в рамках
традиционных представлений. Мнения Саввы (Тихомирова) и Филаре-
та (Гумилевского) оставались не более чем частными мнениями, как
ранее частными же мнениями остались замечания Н. М. Карамзина и
утверждения Я. И. Бередникова. К тому же внушительным противове-
сом этим высказываниям стало утверждение Н. В. Калачова, освященное
коллективным суждением Археографической комиссии.
Глава 1. Век просвещения и его наследие
53
Действительным отрицанием предшествующей историографической
традиции стало лишь исследование Ф. И. Буслаева, подлинного перво-
открывателя источникового и эстетического потенциала миниатюр Ли-
цевого свода. Достаточно вспомнить приводившиеся выше суждения о
миниатюрах лицевых рукописей М. М. Щербатова и А. Л. Шлецера чтобы
убедиться в громадном прогрессе отечественного искусствознания, до-
стигнутом за этот исторически краткий временной отрезок. Не случайно
именно с исследованиями Ф. И. Буслаева справедливо связывается на-
чало нового, строго научного этапа в развитии целого ряда дисциплин,
предметом занятий которых являются изобразительные памятники, в том
числе и книжные миниатюры.
Уместно привести фрагмент, в котором Ф. И. Буслаев объясняет
принципиальное различие старых и новых подходов к анализу памятни-
ков искусства: «Неверный взгляд на нашу старину зависел от того, что
литературные и художественные произведения древнерусские были срав-
нимы с современными им на Западе. Сравнение двух различных степеней
развития — как бы кто ни смотрел на нашу старину — приводило к
ложным выводам. Сравнительно с современным Западом, одним казался
наш XVI век эпохою варварскою, другим — золотым веком, которого не
суждено было никогда вкусить народам западным. Но если мы мысленно
перенесем нашу русскую живопись XVI века в эпоху, предшествовавшую
Джотто, то примиримся и с Западом, и с нашею стариною. И там в
XII или XIII в., и у нас в XVI и даже в XVII веке, та же невозмутимая
глубина верования, тот же благочестивый символизм, та же наивность
художественных приемов» [60, 304-305]. Наконец, нужно отметить и то,
что Ф. И. Буслаев указал на потенциальный источник композиций мини-
атюристов — западноевропейские гравюры, воспроизводившие картины
и рисунки виднейших мастеров Европы [60, 308, 327 и др.].
§ 4.	Противостояние мнений и школ
Новое издание Никоновской летописи:
текстологический гипноз
1862 год увенчался выходом в свет первой части нового издания
Никоновской летописи. Прежнее издание, подготовленное во второй
половине XVIII в. трудами А. Шлецера и С. Башилова устарело, да и
изобиловало ошибками, ибо за основной список был взят далеко не
лучший по сохранности текста. Публикация Никоновской летописи по
всем доступным спискам была предложена Археологической комиссией
А. Ф. Бычкову. Издатель привлек к работе восемь списков, содержа-
щих полный текст Никоновской летописи или значительные его раз-
делы. Обстоятельное предварительное изучение памятника позволило
54 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
А. Ф. Бычкову отнести составление Никоновского свода ко второй поло-
вине XVI в. Этим же временем исследователь датировал и принятый в
качестве основного Патриарший или Академический XIV список. Одна-
ко второй по значимости список — кодекс Оболенского — археограф
(применительно к традиции) отнес к XVII в.
Из корпуса лицевых рукописей при подготовке первого выпуска Ни-
коновской летописи были привлечены Голицынский и Лаптевский тома.
А. Ф. Бычков привел краткие описания их внешних признаков, указал
на влачельские записи, отметил ошибки в издании Голицынского то-
ма М. М. Щербатовым. В противоположность Н. В. Калачову (см. выше)
А. Ф. Бычков утвердительно заявил, что «Рукописи Толст. VII (Голи-
цынская) и Пуб.ХЛ (Лаптевская) составляют одну, которая уже сто лет
тому назад существовала разделенною на две части, доставшиеся разным
владельцам» [241, IX, XI]. Издатель отметил последовательность листов
лицевых рукописей применительно к последовательности текста по Па-
триаршему списку (при разделении некогда единого комплекса лицевых
листов они оказались в составе как Голицынского, так и Лаптевского
томов, без какой-либо выраженной закономерности) и отметил, что в
интервале между 1114 г. (начало лицевой летописи) и 1177 (окончание
первого выпуска издания) известия лицевой летописи «только в 8 местах
разнятся от рукописи Акад. XIV, дополняя ее некоторыми подробно-
стями и новыми известиями, большая часть которых дословно сходна с
помещенными в Летописи по Воскресенскому списку» [241, IX, XI].
Продолжение издания вышло в свет лишь через 23 года. Казалось
бы, что за это время могло произойти определенное изменение во взгля-
дах издателя, обусловленное хотя бы новыми литературными данными.
Однако А. Ф. Бычков продемонстрировал твердость воззрений и в пре-
дисловии к второму выпуску не счел нужным приводить какие-либо
уточнения или дополнения характеристике использованных для изда-
ния списков летописи. Как и в первом выпуске, А. Ф. Бычков приводит
последовательность листов Голицынского и Лаптевского томов приме-
нительно к последовательности текста по Академическому XFV списку
и педантично отмечает в тексте расхождения лицевых списков от всех
остальных. Только больших содержательных расхождений в пределах
1177—1252 гг., восходящих преимущественно к Воскресенской летописи
и Степенной книге, отмечено 55 (!). Столь существенные отличия тре-
бовали какого-то объяснения, и издатель дал такое объяснение. Отметив
(со ссылкой на предисловие к первому выпуску) былое единство Голи-
цынского и Лаптевского томов, А. Ф. Бычков далее указал, что «Более
значительное отступление текста этих списков Никоновской летописи
от прочих списков той же летописи произошло вследствие потери ли-
стов при образовании из одной рукописи двух и пополнения в то время
замеченной утраты новыми листами, списанными из летописей других
Глава 1. Век просвещения и его наследие
55
редакций. Эти листы отличаются от прочих по почерку и правописанию
и по рисункам, исполненным менее тщательно.» [241, X, I] (выделено
мною. — А. А.).
Эти две фразы дают редкий случай для проникновения в творче-
скую аналитическую лабораторию ученого. Тончайшее и (даже с по-
зиций науки конца XX столетия) почти абсолютно верное наблюдение
над внешними особенностями рукописей здесь соединяется с не менее
тонким и также почти абсолютно верным определением редакционных
отличий текста на соответствующих листах. И при этом из двух правиль-
ных посылок делается неверное (как, впрочем, стало известно только в
наши дни) заключение об обстоятельствах появления этих отличных и
по внешним признакам, и по составу текстовых известий, листов. Мож-
но лишь предполагать, насколько обусловлено появление ошибочного
синтеза верой в позднее происхождение лицевых летописей. Думает-
ся, что убежденность в принадлежности лицевых списков к XVII веку
сыграла здесь немалую роль, в особенности если учесть, что Никонов-
ская летопись как памятник по А. Ф. Бычкову составлена не в XVII,
а в XVI столетии. Впрочем, последующей вековой историографической
традицией фантастически красивое наблюдение А. Ф. Бычкова осталось
невостребованным: общий уровень источниковедения даже в лице наи-
более талантливых представителей еще не допускал восприятия столь
тонких замечаний.
Высочайшая тщательность А. Ф. Бычкова как археографа не уберегла
его, однако, от совершенно необъяснимого действия. Ученый — после
завершения повествования в Лаптевском списке —- отказался от привле-
чения к изданию продолжения лицевой летописи по Остермановскому
списку. В результате вторая половина выпуска, излагающая события
1254—1362 гг. не включает вариантов и разночтений Лицевого свода,
в котором описание соответствующих событий занимает 532 (!) листа.
Можно гадать: не «сработала» ли в этом случае «бомба замедленного
действия», заложенная четвертью века раньше Н. В. Калачовым, утвер-
ждавшим принадлежность Лаптевского и Остермановских томов к иному
лицевому летописному сборнику? [777, 27]. Предположение такого рода
вероятно, но не более, ибо сам же А. Ф. Бычков в противоположность
данной гипотезе и в 1862, и в 1885 гг. заявлял о единстве Лаптевского
и Голицынского томов. Удовлетворительного ответа на эту загадку пока
не видится.
Исследование миниатюр: аргументы от археологии
С легкой руки Ф. И. Буслаева интерес к изобразительной соста-
вляющей лицевых летописей стал своего рода приметой времени. Од-
новременно с началом нового издания летописи началась выборочная
56 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
публикация некоторых серий миниатюр [254]. Весьма важно, что в
отличие от Ф. И. Буслаева (как и Н. В. Калачова) новый издатель на-
чал публиковать целые полосы из рукописи, т. е. не отрывал миниатюру
от сопутствующего ей текста. Краткое предисловие, предваряющее пу-
бликацию, открывается цитатой из Каталога Саввы (относившего, как
было указано, Царственную книгу к XVI в.). В. А. Прохоров далее от-
мечает важность миниатюр как источника, причем в характеристике
изображаемых реалий идет дальше Ф. И. Буслаева. Отмечая «драгоцен-
ность содержания» рисунков, автор сетует на недостаточное внимание,
уделявшееся памятнику ранее и излагает свою программную установку:
«издавать ее по частям, при журнале «Христианские древности и архео-
логия», совершенно так как она есть — с фотографическую точностию;
потому, что изданная в таком виде она будет иметь полную важность
как в историческом, так и в археологическом значении» [254, 13]. К со-
жалению, то ли по недостатку средств, то ли по иным причинам, благое
начинание было прервано после публикации 14 изображений из Повести
о болезни и смерти Василия III. Десятью годами позднее В. А. Прохоров
пытался вернуться к своему замыслу издания миниатюр и опублико-
вал прориси (уже без текстового сопровождения) восьми миниатюр из
Царственной книги и двенадцать фрагментов миниатюр из Царственной
летописи (Голицынского тома), которая «современная и подобная этой
же рукописи... с такими же точно рисунками исторического и бытового
содержания» [255].
Тем временем Московскому Румянцевскому музею удалось приобре-
сти роскошное лицевое Житие святого Николая. По мнению А. Е. Викто-
рова, составившего краткое описание памятника, рукопись эта, несо-
мненно, XVI века: «Почерк рукописи, манера рисунков и технические
приемы в образовании контура сильно напоминают известный Сино-
дальный список Царственной книги, и легко может быть, что обе руко-
писи — произведения одних и тех же мастеров, по крайней мере одной
и той же школы» [212, 45]. Ученый склонен считать, что Житие было
изготовлено по заказу царя Ивана Васильевича. Через полтора десятка
лет уникальный памятник был издан литографским способом, причем
пятнадцать страниц воспроизведены в цвете, давая достаточное предста-
вление о колористике Жития. В предисловии к изданию воспроизведено
краткое описание рукописи, выполненное А. Е. Викторовым, однако из-
датель — П. П. Вяземский — счел нужным оговорить особое мнение о
значительных отличиях миниатюр Жития Николы от изображений Цар-
ственной книги [91, 2]. Думается, впрочем, что здесь имело место своего
рода недоразумение: можно предположить, что А. Е. Викторов (отличав-
шийся стремлением к точности мысли, но не к точности передачи своей
мысли) имел в виду не собственно Царственную книгу, а Синодаль-
Глава 1. Век просвещения и его наследие
57
ный том Лицевого свода, ибо для него характерно было бы сопоставить
иллюминованную рукопись с иллюминованной же.
Одновременно с изданием тем же Обществом любителей древней
письменности было опубликовано и исследование миниатюр замечатель-
ного памятника [295]. Автор этой весьма достойной работы полностью
принял датировку Жития, данную А. Е. Викторовым, что и подчеркнул
предваряющим собственно исследование конспективным изложением
описания рукописи [293, 1—2]. Констатировав двойственность мини-
атюр, включающих изображение события и его фона, Н. В. Султанов
декларирует программу своей работы: «Оставляя в стороне изображение
историческое,... заняться изображением архитектурным, т.е. исследова-
нием тех форм зодчества, которые встречаются в рисунках рукописи.
Чтобы вернее понять и определить эти формы, следует выяснить прежде
всего, что мог изобразить художник конца XVI века и как он мог изобра-
зить, следовательно — иными словами — с какими архитектурными фор-
мами он был знаком и как он понимал линейную перспективу» [293, 2].
После обстоятельного рассмотрения изображаемых в рукописи хра-
мов, элементов крепостного зодчества, деталей зданий и сопоставления
изображений с реальными сохранившимися строениями, автор приходит
к определенным выводам. Изображения архитектурных форм полностью
соответствуют концу XVI века: «в них нет ни одного типа эпохи царей
Михаила Федоровича или Алексея Михайловича» [293, 36]. Отсутствие в
миниатюрах каменных шатровых колоколен, луковичных глав и тонких
барабанов, высоких подклетов и вычурных форм «русского барокко» по
мнению ученого свидетельствует о полной невозможности позднейшего
появления или позднейшей подделки памятника [293 , 36^37]. Худож-
ники, работавшие над миниатюрами, были отечественными мастерами,
ибо в подавляющем большинстве случаев авторы проявляли блестящее
знание русских форм деревянной и каменной архитектуры. Вероятно,
что мастера работали в Москве, так как в миниатюрах помещены весьма
детальные образы памятников именно московского бытования [293, 37—
38]. Впрочем, у Н. В. Султанова есть объяснения и часто встречающимся
в изображениях элементам немосковского (западно- и севернорусского)
и европейского зодчества: «после новгородского погрома... наплыв нов-
городских произведений не мог не повлиять, хотя отчасти, на характер
искусства в Москве... Что же касается до западных форм, то они оче-
видно зашли через руки немцев» [293 , 38]. Далее автор отмечает, что
уже в XVI веке более чем вероятно бытование в Москве западноевро-
пейских гравюр и «больше чем возможно, что художник, украшавший
миниатюры Жития,... позаимствовался оттуда формами западной архи-
тектуры» [293, 39].
58 Часть I, Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Независимая экспертиза обобщающих трудов
Специальные исследования ориентированы, как правило, на опере-
жающие цели и какое-то время остаются вне общего фона исторического
знания. Однако по истечении времени, необходимого для восприятия
новых построений, гипотезы и конструкции пионерских работ мало-по-
малу включаются в основной фонд исторических мыслей. Именно на
базе такого основного, общепризнанного фонда, говоря современным
языком — банка данных, и создаются разного рода обобщающие ис-
следования, на материалах которых — в свою очередь — основываются
авторы учебников и учебных пособий. В какой-то мере включенность
той или иной гипотезы, выдвинутой впервые в специальном исследова-
нии, в общедоступный учебник может даже расцениваться как признание
(или, наоборот, отвержение) пионерских гипотез. Справедлив, впрочем,
и обратный подход: уровень обобщающего труда или учебного пособия
может быть оценен в зависимости от количества включенных в него
новых идей.
В 1863 г., т.е. в самом начале рассматриваемого периода, вышел
в свет достаточно основательный для своего времени учебник русской
словесности А.Д.Галахова [70]. В рассказе о летописании автор упо-
минает о «Царственном летописце», «Царственной книге» и «Древнем
летописце» как об отрывках одного и того же сборника (что было по-
стулировано еще М. М. Щербатовым и Н. И. Новиковым); определение
текста лицевых рукописей в учебнике опущено, но зато уже отмече-
но, что в состав Царственной книги вошли «памяти» (записки) Алексея
Адашева [70, 165]. Не указано на вероятное время составления лице-
вых летописей, но отмечено, что в Московском царстве летописание
являлось делом официальным, о чем свидетельствует наличие в Царском
архиве ящика со списками «что писати в летописец» [70, 165].
Несколькими годами позднее в Казани опубликован учебник извест-
ного археографа И. Я. Порфирьева, ставший на редкость популярным и
неоднократно переиздававшийся через каждые несколько лет. Автор уже
прямо утверждает, что к «летописным и историческим сочинениям XVI в.
относятся Софийский временник, Степенная книга, Царственный лето-
писец, Царственная книга, Древний летописец...» [242 , 566—567]. Раз-
вернутой характеристики памятников, равно как и аргументации тезиса,
у автора нет, что, вероятно, свидетельствует о безоговорочном принятии
И. Я. Порфирьевым гипотез о принадлежности лицевых летописей эпохе
Грозного.
Как безусловно доказанный факт истории именно XVI века ис-
пользует лицевые летописи (Царственную книгу и Синодальный том)
А. П. Барсуков [45, 543—544], воспроизводящий в своем фундаменталь-
Глава 1. Век просвещения и его наследие
59
ном исследовании шесть миниатюр из Царственной и пятнадцать мини-
атюр из Синодальной рукописей.
Наконец, заслуживает внимание и то, что памятником Грозненской
поры считал Царственную книгу Д. И. Иловайский, подчеркнувший ее
официальный характер. По мнению автора, Царственная книга соста-
влялась кем-то из царских дьяков, с использованием разрядных книг
[106, 493].
Поиски третьего пути:
интерпретация Источниковых данных
Обращение за ответами на вопросы о происхождении лицевых руко-
писей к самим подлинникам не давало однозначных ответов. Суждения
авторов обобщающих трудов в таких условиях являлись более итогом
личной веры и интуиции. Очевидно, что существовали какие-то иные
пути установления истины, но эти пути еще предстояло разыскать.
Еще в 1849 г. пытался отыскать такой путь Д. П. Голохвастов, ра-
ботавший над очерком жизни и деятельности благовещенского священ-
ника Сильвестра. Надобно сказать, что суждения автора (не успевшего,
впрочем, завершить свою работу) интересны более своей критической
стороной, нежели позитивными утверждениями. Обратив внимание на
несоединимость двух гипотез М. М. Щербатова, Д. П. Голохвастов не без
иронии отмечает, что если бы первооткрыватель памятника обратил
внимание на временные интервалы, то «увидал бы наверно, до какой
степени летопись, писанная при Федоре Иоанновиче, могла быть назва-
на “летописцем старинным”, а если бы задумался над наличием многих
“двойных и тройных” листов, то “не столь бы легко допустил, что та-
кое роскошное и многотрудное издание, и при том видимым образом
недоконченное, было сделано для одного известного случая”, т.е. для
преподавания Зотовым юному царевичу Петру Алексеевичу отечествен-
ной истории» [74, 7—8]. Д. П. Голохвастов успел написать в беловом
виде только несколько страниц, остальная работа по черновым и пред-
варительным выпискам из источников была проделана через несколько
десятилетий архимандритом Леонидом (Кавелиным). В опубликованном
тексте отмечено, что «такой огромный и многоценный труд не мог быть
делом одного или даже нескольких частных лиц» с одной стороны, что
«борзые доброписцы» времен Никиты Зотова были не более чем копи-
истами, тогда как трудившиеся над лицевыми кодексами — если судить
по редакционным поправкам и припискам — были настоящими лето-
писцами, с другой [74, 8-9]. Автор и его продолжатель не формулируют
окончательного вывода своих размышлений, но — об этом свидетель-
ствует не случайная, думается, отсылка к упоминанию списков «что
писати в летописец лет новых» в Описи царского архива — ненавязчиво
60 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
дают понять, что им импонирует мысль о Грозненском периоде как
времени составления лицевых летописей [74, 89].
Жизнеописание Сильвестра было опубликовано в 1873 г. В эти же
самые годы (1872—1875) проблема занимала будущего академика, а в те
годы магистранта И. Н. Жданова. Собирая материалы к перечню писаний
Ивана Грозного, ученый обратил внимание на сведения Описи Царского
архива и предположил, что задачей Алексея Адашева являлось соста-
вление предварительных перечней событий, достойных увековечения в
официальной летописи, сама же официальная летопись представляла со-
бой следствие литературной обработки этих материалов и «выдавалась
отдельными выпусками, обнимавшими известное число лет» [89, 123].
На один из таких выпусков, по мнению И. Н. Жданова, указывал в
«Истории о великом князе Московском» А. М. Курбский, ссылаясь на
подробное изложение событий Казанского похода в «летописной книге
русской». Ученый склонен считать «эту “летописную книгу” за одно
и то же с той “повестью” о походе на Казань, которая находится в
Царственной книге», поскольку повесть эта носит вполне официальный
характер [<£9, 123—124]. Мимо внимания И. Н. Жданова не прошло и
другое упоминание летописных материалов в Описи Царского архива:
о посылке «летописца и тетрадей» с известиями «от лета 7068 до лета
7074 и до 76» в Александрову Слободу. По замечанию исследовате-
ля, «таким образом царь просматривал или даже поправлял летописец
еще в виде черновых тетрадей». Особое внимание уделено известию о
крайней дате летописных материалов: И. Н. Жданов отмечает крайнюю
близость к отмеченной дате окончания известий Александро-Невской
летописи [89, 124], однако не упоминает, что подобное же совпадение
характерно и для Синодального тома Лицевого свода.
Дальнейший шаг в этом направлении был сделан в 1889 г. публика-
цией исследования А. Н. Ясинского [575]. Надо сказать, что наблюдения
И. Н. Жданова долгое время оставались только в виде рукописных отче-
тов историко-филологическому факультету Петербургского университета
(впервые были опубликованы посмертно лишь в 1904 г.), поэтому факты
обращения к аналогичным направлениям поиска только подтвержда-
ют мнение о том, что проблема явно назревала в последней четверти
XIX столетия.
Решая вопрос об оригинале официальной Московской летописи,
А. Н. Ясинский произвел сплошное сравнение текстов Никоновской ле-
тописи и Царственной книги, выявив при этом: 11 сколько-нибудь круп-
ных повествований, представленных только в Царственной, три примера
сокращения больших известий Никоновской сравнительно с Царствен-
ной, пять примеров сокращения известий Царственной сравнительно с
Никоновской [375, 3—7]. Естественным выводом из таких наблюдений
стало заключение о том, что «буквальное тождество текста Царствен-
Глава 1. Век просвещения и его наследие
61
ной книги и Никоновской летописи, при существовании отмеченных
пропусков и различий и в той и в другой, приводит к заключению,
что обе эти летописи представляют списки с официальной московской
летописи,..» [575, 7]. Ученый отметил, что в Никоновской летописи,
а вернее в ее составителе, можно видеть определенное сочувствие бо-
ярству, так как в ее тексте систематически опускаются подробности о
боярских раздорах и интригах, столь ярко подаваемые в Царственной
книге. Для проверки изложенной гипотезы А. Н. Ясинской привлек к
изучению также Львовскую летопись и так называемый летописец Нор-
мацкого и установил при этом, что Львовская летопись имеет ближайшее
родство с Никоновской летописью с одной стороны, и с Карамзинским
списком Воскресенской летописи с другой, а летописец Нормацкого
является сокращенным списком той же официальной летописи, что
отражена в Никоновской и Львовской [575, 8—11]. Наблюдение о су-
ществовании ряда вариантов официальной летописи, заканчивающихся
разными годами, привело А. Н. Ясинского к выводу, что наблюдали за
ведением официальной летописи во времена Ивана IV Алексей Адашев
(со временем опалы которого совпадает окончание Львовской летописи),
а затем Иван Висковатый (с падением которого довольно близко сходит-
ся окончание Александро-Невской летописи) [575, 15]. Любопытно, что
так же, как и И. Н. Жданов (пятнадцатью годами ранее), А. Н. Ясинский
не ведает о близости к последней дате окончания известий Синодального
тома Лицевого свода.
Итоги периода
Легко убедиться, что на протяжении обозреваемых трех десятилетий
в литературе бытовали обе версии о времени происхождения лицевых
летописей, пущенные в научный оборот их первооткрывателем князем
М. М. Щербатовым. При этом сторонниками поздней датировки высту-
пали преимущественно филологи, сторонниками ранней — археологи
и историки искусства. Приверженцы как той, так и другой традиции
внесли существенный вклад в изучение памятника. А. Ф. Бычкову ис-
точниковедение и археография обязаны скрупулезным (даже с учетом
промаха с Остермановским первым томом) изданием значительной части
памятника и существенным уточнением данных о составе его текста. Не-
преходящей заслугой Н. В. Султанова является едва ли не математически
точное доказательство соответствия реалий в миниатюрах лицевых лето-
писей традициям зодчества второй половины XVI столетия. Трудами ряда
исследователей были поставлены вопросы о непосредственном участии
окружения Ивана Грозного в составлении официальных повествований
о времени его царствования. Вместе с тем, т. е. с последовательным про-
никновением в источниковедческую практику аналитических методов,
62 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
продолжало бытовать и утилитарное отношение к источнику, включав-
шее некритическое заимствование сведений, удовлетворяющих предва-
рительно сформулированной установке, либо подразумевавшее решение
вопросов в соответствии с рационалистическим принципом вероятной
целесообразности. Нужно оговориться, что подчас заведомо неполные,
ошибочные (с позиций современного знания) заключения были обусло-
влены возможностью использования подлинных рукописей: очевидно,
что И. Н. Жданов и А. Н. Ясинский не видели в натуре Синодального
тома Лицевого свода; тогда как старые — XVIII столетия — издания
отдельных томов Свода страдали многими недостатками как в сфере
археографии, так и в текстологии.
Тем не менее в историографии памятника данные тридцать лет
составляют вполне определенный этап постепенного приближения к
осознанию потребности широкого синтеза, обнимающего собою всю, по
возможности, совокупность методов изучения в приложении к конкрет-
ным рукописям.
§ 5.	Методический прорыв:
А.	Е. Пресняков и В. Н. Щепкин
Первые работы А. Е. Преснякова:
попытки текстологического синтеза
Новый период в историографии Лицевого летописного свода от-
крылся в 1893 г. публикацией студенческого (!) исследования, удостоен-
ного высокой факультетской награды [246]. Автор этой работы, только
начинавший свой блестящий путь в науке, А. Е. Пресняков, подошел к
формулировке своей задачи в равной мере с похвальным юношеским
максимализмом и не по годам умудренной зрелостью настоящего уче-
ного: «Указать недостатки Щербатовского издания, описать рукопись,
получившую название «Царственной книги», изучить, путем сличения ее
текста с другими летописными сводами, ее состав и не разрешить, —
на это не хватит данных, — но, по возможности, должным образом
поставить вопрос об ее происхождении...» [246, 3—4].
Осуществив полное сравнение издания М. М. Щербатова с рукопи-
сью Царственной книги, А. Е. Пресняков установил: первый издатель
не делал достаточного различия между основным полууставным текстом
и скорописными пометами и дополнениями. В результате оказалось,
что в 50 случаях скорописные приписки ънесены в основной текст без
оговорок, в 7 случаях приписки вообще опущены в издании, лишь в
7 случаях М. М. Щербатовым оговорен характер публикуемого текста,
наконец, в 15 случаях издателем не отмечено, какой именно фрагмент
основного текста заменен в издании скорописным [246, 7—9].
Глава 1. Век просвещения и его наследие	63
А. Е. Пресняков отметил сходство и несомненное родство текста
Царственной книги с соответствующими разделами Никоновской лето-
писи. Поскольку, однако, старое (XVIII столетия) издание памятника
было неудовлетворительным, для решения текстологических задач уче-
ный обратился к рукописи Синодального тома, указав при этом, что ее
текст «писан полууставом, схожим с полууставом “Царственной книги”»,
а рисунки хотя и раскрашены, «но по пошибу вполне сходны с нерас-
крашенными рисунками “Царственной книги”». Наконец, по мнению
исследователя, поправки и приписки на полях данной рукописи сделаны
тем же почерком, что и на полях Царственной книги (на листах которой,
впрочем, они переписаны начисто и иллюстрированы) [246, 9-10].
Сопоставление текстов Царственной книги и Синодального тома
привело А. Е. Преснякова к следующему выводу: «Относительно этих
7-93 листов “Никон, с рис.” можно прямо сказать, что они послужи-
ли оригиналом для соответствующих — 113—218 и 222—231 — листов
“Царственной книги”... Из текста “Никоновской с рис.” писец “Цар-
ственной книги” вносил все поправки, пропускал зачеркнутые слова и
вместо них писал то, что приписано на полях скорописью» [246, 11].
Так было сделано одно из самых блестящих источниковедческих наблю-
дений, ставшеее — по иронии судьбы — основанием одного из самых
устойчивых источниковедческих мифов XX века.
Однако отличия Царственной книги от Никоновской летописи по
Синодальному списку не исчерпывались известиями приписок. По сви-
детельству ученого, шесть обширных заимствований осуществлено со-
ставителями Царственной из Степенной книги, шестнадцать сообщений
соответствуют тексту Львовской летописи, пространная Повесть о бо-
лезни и смерти Василия III заимствована из Софийского временника,
а некоторые известия, как, например, Чин венчания и брака Ивана IV
и Повесть о его болезни в 1553 г., не имеют аналогов в иных лето-
писных сводах [246, 12-16]. Говоря о возможных источниках приписок,
А, Е. Пресняков склоняется к мысли, что «они заимствованы из какого-
нибудь более раннего письменного источника» и допускает возможность
использования — через посредство какого-то промежуточного текста —
следственных дел из Царского архива [246, 17]5. То же предполагается и
для приписок на полях Синодального тома.
Переходя к вопросу о происхождении Царственной книги, уче-
ный отмечает полное отсутствие прямых свидетельств, однако находит
интересные косвенные показания — особую тенденцию известий Цар-
ственной по сравнению с Синодальным томом. В частности, по мнению
5 Надо сказать, что автором выражено сомнение в существовании в конце XVII века
тех следственных дел, что в свое время просматривал Иван Грозный; этим, вероятно,
и объясняется тезис о наличии промежуточного текста.
64 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
А. Е. Преснякова, в Царственной книге «с замечательной последова-
тельностью» опускается при именовании князя Владимира Андреевича
Старицкого титул «брат» (хотя бы в непосредственном источнике тек-
ста этот элемент и присутствовал) при том, что «братом» титулуется
даже Шигалей [246, 20]. В поисках ответа на вопрос о происхождении
памятника А. Е. Пресняков приходит к выводу о необходимости пере-
смотреть вопрос о месте Царственной книги в ряду остальных лицевых
летописей.
Опираясь на корпус рукописей, установленный еще Н. В. Калачовым,
А. Е. Пресняков решительно разрывает с предшествующей историогра-
фической традицией, считавшей Царственную естественным заверше-
нием лицевой летописи. По его мнению, Царственная книга заметно
выделяется из общего ряда отсутствием иллюминации (а), характером
незавершенности работы (б) и значительными текстуальными отклоне-
ниями от Никоновской летописи (в) [246, 21—22]6. Царственной книге
вообще нет места в этом ряду, поскольку по данным признакам завер-
шением лицевого летописца должен быть Синодальный том; именно
сочетание Голицынского, Лаптевского, Остермановских, Шумиловского
и Синодального томов «дает почти полный текст Никоновского свода,
с незначительными пробелами, которые легко объяснить утратою листов,
с немногочисленными поправками и добавлениями» [246, 22]. Так было
рождено основание другого необычайно устойчивого источниковедчес-
кого мифа.
Для подкрепления тезиса А. Е. Пресняков попытался проникнуть в
«кухню» составителей лицевой летописи, рассмотрев технологию написа-
ния и иллюстрирования памятника и его последующего редактирования.
Поскольку сопоставление первоначальных вариантов текста (по Сино-
дальному тому) с исправленными (по Царственной книге) наводили
на мысль о неоднократном и неединовременном процессе редактор-
ской работы, археограф склоняется к мысли о существовании неких
промежуточных текстов. По его убеждению именно таким, отразив-
шим «промежуточную редакцию, которая зная скорописи “Никон, с
рис.” и “Царственной книги”, не знает еще некоторых переделок по-
следней» [246, 29—30], является текст Александро-Невской летописи.
В этом свете А. Е. Пресняков пытается дать и объяснение сведениям
о бытовании лицевых летописей, обнаруженных в архивных столбцах
И. Е. Забелиным, однако — по рассмотрении возможных версий — при-
знает недостаточную их убедительность [246, 30—36].
Исчерпав возможные аргументы текстологического порядка и пере-
брав варианты логическо-истолковательного подхода к косвенным сви-
детельствам, А. Е. Пресняков приходит к грустному выводу: «Все это
6 Надо сказать, что по последнему параметру автор склонен сближать с Царственной
книгой также Шумиловский том Лицевого свода.
Глава 1, Век просвещения и его наследие
65
гадательно, темно и неопределенно. Приходится положить перо, не по-
лучив ответа на самый важный и интересный из вопросов, касающихся
“Царственной книги”» [246, 36]. Правда, чуть ранее ученый заметил,
что «некоторый свет на эту историю могло бы пролить более тщательное
изучение этих рукописей с точки зрения палеографии и художественной
археологии» [246, 36], однако этот путь для А. Е. Преснякова остался
заповедным.
Дело в том, что молодой исследователь полностью принял дати-
ровку памятника, восходящую ко второй версии М. М. Щербатова: «Па-
леографические данные, по любезно сообщенному мне мнению проф.
А. И. Соболевского, не оставляют сомнений, что эта рукопись относит-
ся ко второй половине и даже к концу XVII века» [246, 6]. По ходу
исследования А. Е. Пресняков неоднократно ощущал явное неудовле-
творение таким хронологическим приурочением памятника, поскольку
реальные текстовые обороты, общая тенденция памятника буквально
восставали против такой датировки, однако авторитет учителя оказался
сильнее наблюдаемого по подлинным рукописям и молодой ученый вы-
нужден строить излишне сложные конструкции для объяснения многих
несоответствий7.
Рассмотренная работа, с дополнениями, была положена А. Е. Пресня-
ковым в основу доклада на Виленском археологическом съезде в том же
1893 г. В докладе лицевые летописи рассматриваются как завершаю-
щее звено в развитии официальной традиции летописания, в разных
вариантах представленной Воскресенским, Никоновским и Львовским
летописным сводами (здесь А. Е. Пресняков не оригинален,-ибо несколь-
кими годами ранее подобная концепция была изложена А. Н. Ясинским,
о работе которого А. Е. Пресняков знал). Как и в первой работе, автор
был вынужден констатировать, что существенным препятствием в ре-
шении вопроса с лицевыми списками является отсутствие их надежной
датировки. Отмечая разногласия между палеографами, А. Е. Пресняков
завершил доклад пожеланием «чтобы специалисты художественной ар-
хеологии обратили внимание на ценные рисунки лицевых летописей и
изучением их оказали весьма существенную услугу как истории наше-
го старого искусства, так и истории летописного дела в Московскую
эпоху» [247, 104]. Повтор данного пожелания может свидетельствовать,
что ко времени доклада на Виленском съезде А. Е. Преснякову все еще
оставалось неизвестным исследование Н. В.Султанова...
7 В частности, давая общую оценку припискам, автор замечает, что «не может быть,
чтобы такие точные, подробные и выделяющиеся своей жизненностью известия, как
рассказ о деле новгородских Пищальников или о смуте 1553 года, были впервые записаны
в конце XVII века или даже в середине его — по памяти и преданию» [246, 17]. Однако
эти (как, впрочем, и иные) вполне здравые сомнения не смогли побудить ученого к
отказу от заданной датировки.
66 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Первая реакция: С. А. Шумаков и А. Н. Пыпин
Годом позднее издания кандидатского сочинения А. Е. Преснякова
была опубликована развернутая рецензия, принадлежавшая перу видного
архивиста и дипломатиста С. А. Шумакова [565]. Надобно сказать, что
написана рецензия весьма сумбурно и выяснить — что же именно
хотел сказать автор — не так просто. Хотя, надо отдать должное, ряд
замечаний в адрес А. Е. Преснякова (а заодно, под горячую руку, и в
сторону А. Н. Ясинского) безусловно справедливы: история складывания
архивных комплексов и практика архивной службы в XVI и следующих
веках рецензенту была известна, разумеется, лучше, чем кому бы то ни
было иному...
Основная мысль С. А. Шумакова заключается в утверждении тес-
нейшей связи официального московского летописания с митрополичьей
кафедрой и верхами белого духовенства. Подлинными создателями офи-
циальной летописи — по С. А. Шумакову — были митрополит Макарий
и священник Сильвестр как наиболее образованные и сведущие деятели
своего временй. Даже «самая мысль украсить летописи миниатюрами
могла родиться только в духовной среде, привыкшей уже украшать ими
жития святых» [565, 14]. А Макарий и Сильвестр, как отмечает далее (со
ссылкой на Ф. И. Буслаева) автор, в дополнение к прочему были еще и
новгородцами, т. е. несомненными проводниками западных веяний в рус-
ском искусстве. Не случайно Царственная книга обрывается на 1553 го-
де — возмущение художниками-новгородцами, поднятое в народе дьяком
Иваном Висковатым, заставило их покинуть Москву. Столь же не случай-
но окончание Никоновской, Львовской и Воскресенской (по Карамзин-
скому списку) летописей на известиях 1558-1560 гг. «Но мысль о снаб-
жении московской официальной летописи рисунками с их удалением из
Москвы не заглохла. Сильвестр, сосланный в Соловки в 1560 г., вдох-
нул ее в соловецкого игумена Филиппа, поставленного митрополитом в
1566 г. Последний, как ни кратковременно было его митрополитство,
и возобновил дело своего предшественника. В результате появилась Ни-
коновская летопись с рисунками» [565, 14—15]. После 1567 г. официаль-
ное летописание прекращается, поскольку «с этого времени видим пол-
ный разгул смут. С 1568 г. попадаются в летописях лишь отрывочные за-
метки» [565, 15]. Кратковременное возобновление лицевого летописания
при кротком царе Федоре Ивановиче сменилось большим застоем при
воцарении Бориса Годунова, «не в интересах коего было хранить память
о древнем царском доме и борьбе его с боярами, а затем еще скорее на-
ступает новая смута, и при том такая, какой на Руси с татарского погрома
еще не бывало» [565, 15]. Гальванизировать умирающее московское лето-
писание пытался патриарх Никон, в результате усилий которого появился
свод, называемый Никоновской летописью, и даже лицевой, но — по-
Глава 1. Век просвещения и его наследие
67
скольку обстоятельства помешали Никону завершить работу — в 1677 г.
составление лицевых летописей было возобновлено, следствием чего и
стали «такие черновые куски предполагавшегося целого, как Царствен-
ная книга и Александро-Невская летопись, дающие нам понятие о самом
процессе составления официальной Московской летописи» [365, 16].
Из сумбурных умозаключений С. А. Шумакова можно уяснить, что
он не делает принципиального различия между подлинной рукописью
и летописью как памятником, фиксирующим определенную традицию.
Только допуская такое смешение понятий и можно в рамках сравни-
тельно небольшой рецензии отнести Царственную книгу и Синодальный
список Никоновской летописи сразу и к эпохе Ивана Грозного, и к
периоду патриарха Никона, и к концу XVII века. Подчас кажется, что в
рецензии С. А. Шумакова сознательно утрирует предположения и недо-
казанные тезисы как А. Е. Преснякова, так и А. Н. Ясинского, создавая
тем самым пародию на предшественников. Однако этому противоречат
серьезные и очень основательные суждения о документальных источ-
никах лицевых летописей, о связи летописания с практикой архивных
служб и др.
Иной подход к исследованиям А. Е. Преснякова продемонстриро-
вал А. Н. Пыпин [256, 326—328]. Очертив общую картину складывания
официальных летописей Московского царства (постепенное пополне-
ние ранних летописных сводов данными из Хронографа, официальных
документов, редактирование, создание лицевых списков), автор затем
добросовестно попытался соединить построения И. Е. Забелина, мнения
Ф. И. Буслаева и наблюдения А. Е. Преснякова, не смущаясь особенно
тем, что цитаты — при внимательном их рассмотрений — мало со-
четаются между собой. В результате А. Н. Пыпин ухитрился построить
внешне объективное повествование с использованием как прежних, так
и новейших литературных данных, но при этом ни словом не обмолвился
о собственном взгляде на проблему происхождения лицевых летописей8.
Позиции А. И. Соболевского и С. Ф. Платонова
Уместно сказать особо о позиции одного из крупнейших филологов
и палеографов своего времени, мнение которого оказалось столь весо-
мым для А. Е. Преснякова. А. И. Соболевский уже в 1880-е гг. заявил
себя очень серьезным и глубоким знатоком древнерусской рукописной
традиции. Обладая редкой эрудицией и памятью, ученый содействовал
формированию нескольких поколений молодых ученых-гуманитариев.
Лекции А. И. Соболевского по истории славянских языков и словесно-
сти — многократно переиздававшиеся — ив наши дни могут рассматри-
8 Практически дословно, с небольшим добавлением, данные пассажи включены в
обобщающий труд автора [257, 463-465].
68 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
ваться как образец подачи сложнейшего материала в яркой и доступной
форме. С начала 1890-х гг. он начал чтение ряда курсов в учебных заве-
дениях Петербурга. Можно полагать, что именно в рамках лекционного
курса по палеографии (либо в ходе практических занятий по данной
дисциплине) и было впервые высказано мнение о времени написания
лицевых летописей.
Впрочем, в известных литографированных курсах лекций А. И. Собо-
левского лицевые летописи не упоминаются. Вероятно, ученый, пола-
гая их внешние признаки недостаточно показательными для изложения
основных этапов истории отечественного письма, не останавливал на
них специального внимания. Не менее вероятно и то, что полагая их
памятниками XVII столетия, А. И. Соболевский не включал их рассмо-
трение в свои курсы 1890-х гг. (ограничивая систематическое изложение
материала XVI веком). Впервые точка зрения исследователя в печа-
ти появилась в 1897 г., в небольшом сообщении по вполне частному
поводу [2<?7]. Опираясь на мнение Ф. И. Буслаева и считая вполне дока-
занной достоверность отражения рисунками реалий середины XVI века,
А. И. Соболевский с афористической краткостью сформулировал свое от-
ношение к Царственной книге: «Этот список, по нашему мнению, сделан
уже в половине XVII века, но его оригинал — и текст, и рисунки —
был составлен современниками событий» [281, 66]. Можно полагать, что
мнение А. И. Соболевского до появления его в печати было известно не
только А. Е. Преснякову; определенная зависимость от такой позиции
просматривается в построениях и А. Н. Пыпина.
В том же 1897 г. вышел очередной том Никоновской летописи. Пре-
емником А. Ф. Бычкова на поприще издания крупнейшей летописной
компиляции выступил С. Ф. Платонов [241, XI]. Им была исправлена
ошибка предшественника: Остермановские тома Лицевого свода нача-
ли использоваться для подведения вариантов к тексту от изложения
событий 1362 г.; всего за период 1362—1424 гг. С. Ф. Платоновым устано-
влено 29 больших расхождений между текстами Никоновской летописи
и Лицевого свода. В предисловии к тому приведено краткое описание
Остермановских рукописей; датируются они XVII веком [241, XI, VI].
Нужно сказать, что С. Ф. Платонов, уже зарекомендовавший себя к тому
времени как превосходный специалист источниковедческого анализа и
знаток текстов, был не вполне последователен в датировке лицевых ле-
тописей. Четырьмя годами ранее он мимоходом отметил, что «только с
конца XVI века начинают появляться единоличные портретные изобра-
жения царей; в XVI—XVII вв., как показывают миниатюры Царственной
летописи и нашего летописца, они переходят из области религиозной
в область светских отношений...» [218, 5]. А в 1898 г. в общем курсе
истории России определил Александро-Невскую летопись, Царственную
книгу «и вообще последние части Московских сводов, — Никоновского,
Глава 1. Век просвещения и его наследие
69
Воскресенского, Львовского» как «летописи времени Грозного» [219, 39].
Трудно сказать, чем была обусловлена подобная непоследовательность —
отсутствием ли собственного мнения, выработанного в результате спе-
циального исследования, недостаточной ли строгостью в употреблении
терминов, или чем еще — приходится констатировать ее как факт.
Любопытно, что в том же 1898 г., когда С. Ф. Платонов назвал Цар-
ственную книгу летописью (выделено мною. — А. А.) времени Ивана
Грозного, специалист иного профиля в результате обстоятельного рас-
смотрения миниатюр с позиций инженерно-топографической признал ее
рукописью Грозненского периода [52, 1—2 и сл.].
В.	Н. Щепкин: попытка палеографического синтеза
За малое время перед возобновлением издания Никоновской лето-
писи Московский исторический музей оказался счастливым обладателем
огромного иллюстрированного фолианта, повествующего о событиях
древнейшей истории, Музейского сборника. Весьма оперативно ученому
миру было явлено и предварительное сообщение о драгоценной наход-
ке [566]. Основательность предварительного изучения памятника убеди-
тельно свидетельствовала: в лице автора — В. Н. Щепкина — российская
наука приобрела весьма незаурядного специалиста, отличающегося не
только широтой интересов и эрудицией, но — что важнее — предраспо-
ложенностью к изучению междисциплинарной проблематики.
Впервые в литературе, посвященной лицевым историческим ру-
кописям, появляется не просто констатация внешних признаков, но
рассмотрение их, сопоставление характерных примет того или иного
элемента с аналогичными составляющими иных памятников. Особое
внимание уделено почерку рукописи, который «обличает писца, для
которого процесс письма был еще искусством», тогда как «в почерках
XVII века преобладает уже ремесленный характер, обусловленный по-
стоянной конкуренцией с развивавшимся книгопечатанием...» [566, 7].
В. Н. Щепкин не ограничивается общей характеристикой почерка, но
специально оговаривает характер сокращений, лигатурных написаний,
вариантов в графике некоторых литер, отмечая обилие их. «От времени
до времени писец избирает какое-нибудь слово для испытания своей
ловкости и делает из него что-то вроде вензеля...» [566, 7 и сл.].
Из рассмотрения миниатюр автор выводит заключение о нескольких
художниках, имевших собственную манеру. Миниатюры к библейской
части «должны быть отнесены к совершеннейшим образцам русской ми-
ниатюры» [566 , 8]. Художественные особенности рукописи, по мнению
В. Н. Щепкина, «всего удобнее связывать с той замечательной школой
каллиграфии и книжного дела, которая сложилась в Москве в XVI ве-
ке» [566, 8]. В миниатюрах просматриваются и черты новгородской
70 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
художественной школы. Дополнительным свидетельством раннего (не
позднее конца XVI, тем более не XVII вв.) происхождения миниатюр
лицевого сборника исследователь считает выявляемые соответствия в
композициях, иконографии сцен и изображении ряда реалий с иллю-
страциями в немецких изданиях Библии, причем параллели просматри-
ваются только с изданиями второй половины XV столетия, тогда как
иллюстрированная «Лютерова библия 1534 г.... не имела уже никакого
влияния на эту русскую школу» [366, 9].
Выделяя в составе сборника две части — библейскую и троянскую —
исследователь, однако, подчеркивает, что они «соединены вместе не слу-
чайно и не в позднейшее время; обе части связаны единством стиля
миниатюр и единством главного, охарактеризованного выше почерка,
которым писан текст» [366, 12]. Весьма важным для датировки па-
мятника обстоятельством является наличие в языке библейских текстов
следов южнославянского влияния в орфографии и лексике, что может
свидетельствовать лишь о ранней традиции текста книг Священного
писания [366, 12].
В. Н. Щепкин еще не увязывает в данном сообщении новоприобре-
тенного лицевого сборника с другими лицевыми рукописями историчес-
кого содержания. Однако сравнение это напрашивается само собой — ха-
рактеристика изобразительных приемов миниатюристов, обусловленная
спецификой средневековых текстов, вызывает в памяти весьма сходные
соображения Ф. И. Буслаева, сделанные на материалах русских повество-
вательных текстов.
Мнение А А. Шахматова
Вплоть до конца XIX столетия не высказывал своих соображений
по поводу лицевых летописей виднейший — уже тогда — знаток отече-
ственного летописания, академик А А. Шахматов. Впервые ученый счел
возможным коснуться этой темы в исследовании, посвященном раз-
бору известного конкурсного труда И. А. Тихомирова [342]. Принимая
за доказанное связь текста лицевых списков с Никоновской летопи-
сью и опираясь на мнение А Е. Преснякова, А А. Шахматов отмечает,
что именно в XVII веке «и именно на основании редакции, сход-
ной со списком Оболенского... возникла редакция лицевых списков —
иллюстрированного текста Никоновской летописи» [342, 74]. Ученый
констатирует отличия завершающего раздела Лицевого свода (по списку
Синодальному) от редакций 1556 и 1558 гг. (т. е. от списков Патриаршего
и Оболенского), равно как и от соответствующих разделов Львовской
летописи и Воскресенской летописи по списку Карамзина.
Останавливаясь на Лебедевской и Александро-Невской летописях,
А А Шахматов полагает, что текст Лебедевского списка с вероятностью,
Глава 1. Век просвещения и его наследие
71
а текст Александро-Невского с несомненностью следует считать извлече-
нием из лицевой летописи [342, 74]. Впрочем, ученый считает нужным
оговориться, что сам он не занимался иллюстрированными списками.
Наконец, нужно отметить, что А. А. Шахматов отметил отличия лицевых
списков и для повествования о древнейших временах: по его заключению
«большая часть отступлений в древнейшей части, ака это ясно из издан-
ных томов ПСРЛ, зависела от желания согласовать текст Никоновской
летописи с текстом Воскресенской» [342, 75].
Названная работа А. А. Шахматова являлась первым обобщением
его многолетних наблюдений над историей летописания. В ней были за-
явлены и продемонстрированы сильнейшие стороны новой текстологии,
а равным образом и ограниченность ее возможностей.
Итоги десятилетия
Последнее десятилетие XIX века в историографии Лицевого сво-
да явилось завершающим периодом в затянувшемся этапе преодоления
наследия Века Просвещения. В исследованиях этих лет с наибольшей
концентрацией отразились как положительные, так и отрицательные сто-
роны существовавших методик анализа повествовательных памятников.
Классическая текстология позволила установить зависимость друг от дру-
га различных воплощений рукописной традиции и наметить основные
стадии складывания текстов памятников, однако не давала ответа на во-
прос о времени происхождения рукописей. Художественная археология
позволяла формулировать утвердительные ответы на вопросы о времени
составления рукописей, но оставляла в стороне объяснения взаимных
связей и зависимостей. Нужен был источниковедческий синтез, который
основывался бы на иных, более разносторонних исходных данных.
Десятилетие это вместе с тем показало, что в отечественной науке
появились специалисты, которым была бы по плечу подобная зада-
ча. А. Е. Пресняков и В. Н. Щепкин каждый со своей стороны показали
высочайшее профессиональное мастерство и умение подходить к ре-
шению проблем не вполне традиционными путями. Надобно особенно
подчеркнуть заслугу В. Н. Щепкина, который в рамках предварительно-
го сообщения о новом поступлении в Исторический музей дал вполне
завершенную характеристику начального тома памятника (впрочем, сам
он о истинном месте представляемого сборника в то время еще не до-
гадывался). В следующих работах В. Н. Щепкин скупыми, но достаточно
емкими штрихами ввел Музейский сборник в контекст лицевых рукопи-
сей XVI столетия и отметил черты, связывающие его с более ранними
рукописями школы митрополита Макария с одной стороны, и выделя-
ющие миниатюру Грозненской школы с другой [368, 21, 24—26; 369, 4,
7-10].
Глава 2
Преодоление традиции
и рождение новых мифов
§ 1. Три книги одного года
Последнее десятилетие XIX века позволило вплотную подойти к
кардинальному пересмотру историографической традиции в освещении
складывания Лицевого свода и выработке всесторонне аргументирован-
ной новой концепции. Это было совершено на рубеже веков, когда
почти одновременно вышли из печати три великолепные работы, соста-
вившие эпоху не только в историографии лицевых летописей, но и в
становлении исторического источниковедения как самостоятельной от-
расли исторического знания. Два автора методологического переворота
названы выше. Третий — которого по справедливости надо поставить
на первое место — выдающийся источниковед и археограф, историк
искусства и основоположник целого ряда специальных исторических
дисциплин — Н.П. Лихачев.
Труд Н. П. Лихачева:
исследование материального носителя
В самом начале предшествующего периода вышло из печати не-
большое, но весьма важное в истории науки разыскание Н. П. Лихачева,
снабженное весьма скромным подзаголовком: «историко-археографичес-
кий очерк» [747]. Эта книжка (чуть более 100 страниц текста и 116 таблиц
альбома) оказалась «томов премногих тяжелей» и как бы провозвестила
грядущий выход фундаментального трехтомного труда, равного (и даже
близкого) которому не было в Европе [74<£]. Специальная глава в соста-
ве исследовательского раздела трехтомника посвящена обстоятельному
рассмотрению вопроса о лицевых летописях1. 1
1 «Лицевые летописи и Царственная книга» — глава IV в составе I-й части названного
труда, с. CLIV—CLXXXI; далее при цитировании из соображений удобства все отсылки
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
73
Как водится, Н.П.Лихачев начинает разбор с обозрения предше-
ствующей историографии. Обрисовав обе тенденции в хронологическом
соотнесении лицевых летописей (восходящие так или иначе к двум
гипотезам князя М. М. Щербатова) и назвав в числе сторонников позд-
ней датировки Н. И. Новикова, А. Л. Шлецера, Евгения (Болховитинова),
П. М. Строева, И. Е. Забелина, А. Ф. Бычкова и С. Ф. Платонова, а в ряду
приверженцев раннего соотнесения Я. И. Бередникова, Савву (Тихоми-
рова), Ф. И. Буслаева, А. П. Барсукова и Н. В. Покровского [148, I, 154-
159], исследователь переходит в сферу современной ему литературы и
подробно останавливается на работе А. Е. Преснякова.
Отметив ряд фактических ошибок молодого коллеги, Н. П. Лихачев,
однако, признал, что автор «положение Царственной книги в ряду дру-
гих летописцев выяснил мастерски, хотя и в виде предположения» [148,
I, 159]. Далее, указав на ряд вопросов, оставленных А. Е. Пресняковым
без решения, Н.П.Лихачев как бы мимоходом отметил, что «если бы
автор хоть на минуту допустил возможность написания Царственной
книги в XVI столетии, ему непременно мелькнула бы мысль — да
не очевидец ли сделал...?» [148, I, 162]. Н.П.Лихачев совершенно со-
гласен, что признание Царственной книги памятником XVII века —
на чем упорно (опираясь на заключение А. И. Соболевского) настаивал
А. Е. Пресняков — закрывает все пути к логически непротиворечивой
интерпретации тенденций редакторской правки. Для доказательства про-
тивного, однако, нужно было опровергнуть палеографическое заключе-
ние А. И. Соболевского. И Н. П. Лихачев, сам первоклассный палеограф,
делает неожиданный, но тем более убедительный поворот в споре и
провозглашает: «Я не знаю, можно ли привести такие особенности полу-
устава конца XVI столетия, которые могли бы безошибочно отличать его от
полуустава второй половины XVII века, но история русской миниатюры
не смешает памятники этих двух эпох» [148, I, 164].
Обстоятельное рассмотрение лицевых рукописей XVI и XVII столе-
тий позволило Н.П.Лихачеву сгруппировать их в несколько разделов,
отражающих различные, разнесенные во времени, художественные шко-
лы. Для каждой из таких школ характерны специфические приемы
передачи реальности и свой набор художественных приемов, что позво-
ляет построить определенный диахронический ряд, демонстрирующий
эволюцию русской книжной миниатюры. При сопоставлении лицевых
летописей с памятниками, представляющими такой ряд, оказывается,
что «известно одно только лицевое житие, исполнение которого впол-
не соответствует — до мельчайших подробностей — работе лицевых
летописцев. Это рукопись Румянцевского музея в Москве — Житие Ни-
колая чудотворца» [148, I, 168]. Опираясь на мнение А. Е. Викторова
к тексту данной главы даются с переводом римской пагинации на более привычную
арабскую.
74 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
и Н. В. Султанова, доказавших близость Царственной книги и Жития
Николая (а) и принадлежность последнего к Грозненской эпохе (б),
Н.П.Лихачев приходит к заключению, что «и исторические намеки,
и художественный стиль миниатюр, и изображенные в них памятники
зодчества — все говорит за то, что лицевые летописцы и Царственная
книга принадлежат к числу памятников XVI века» [148, I, 169].
Понимая, однако, что искусствоведческий анализ несет в себе черты
субъективного подхода, Н. П. Лихачев решается проделать то, о чем по-
мыслить не могли его предшественники: проанализировать всю совокуп-
ность водяных знаков бумаги, использованной при написании лицевых
летописей и стилистически близких к ним памятников. И — «показания
бумаги приводят к разительным выводам — мы указываем на семиде-
сятые годы XVI столетия, как на время написания для большей части
лицевого летописного свода. Для Царственной книги время определяется
несколькими годами позднее» [148, I, 169]. Впрочем, автор не ограни-
чивается анализом бумаги лишь лицевых рукописей. Для установле-
ния наиболее вероятного хронологического интервала Н. П. Лихачевым
привлекается широчайший комплекс документов и рукописных книг,
созданных не только в России, но и в Европейских странах. Столь
массированный охват материала обусловил почти абсолютную доказа-
тельность итогового вывода: для того, чтобы опровергнуть утверждение
Н.П.Лихачева, потенциальному оппоненту нужно было представить не
меньший (в количественном отношении хотя бы) материал в пользу
своих выкладок.
Наблюдения, сделанные Н. П. Лихачевым при описании водяных
знаков2, сводятся к следующему. Преобладающая часть бумаги, ис-
пользованной для написания лицевых летописей, относится к одному
типу. Филиграни, которыми маркированы листы, принадлежат к числу
французских знаков. Варианты знаков, выявляемые в листах лицевых
рукописей, являются лишь небольшой частью обширной совокупности,
характерной для определенного периода и определенного региона произ-'
водства. Главным потребителем такой бумаги в Европе был французский
королевский дом. Время бытования такой бумаги по точно датированным
документам определяется интервалом между 1566 и 1585 гг.; единичные
случаи использования такой бумаги за пределами означенного интервала
2 Описание филиграней бумаги лицевых летописей и связанных с ними рукописных
материалов помещено во второй части первой книги, на страницах 300-318; выявлено и
описано 16 знаков из Лицевого хронографа, 14 знаков из Шумиловского тома, 9 знаков
из Синодального тома, 20 знаков из Голицынского тома, 15 знаков из Лаптевского тома,
25 знаков из Царственной книги; указаны (без воспроизведения в альбоме) сюжеты
12 знаков из Остермановских томов, знаки 9-й и 10-й книг статейных списков Польских
дел, 9 знаков из Жития Николая чудотворца. По каждой рукописи приведены (с разной
степенью детализации) чередование знаков по листам, отмечены аналогии в филигранях
иных памятников, названы внешние признаки рукописей.
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
75
лишь подтверждают его статистическую достоверность. В России случаи
использования бумаги такого типа в делопроизводственной документа-
ции укладывается в 1570-е гг. Использование бумаги с филигранями,
тождественными знакам лицевых летописей в Посольском приказе, мо-
жет говорить о связи официального летописания с дипломатическим
ведомством Грозного [148, I, 174—177].
По мысли ученого, попытка составления лицевой летописи ор-
ганично укладывается в систему обобщающих культурно-политических
мероприятий (составление Никоновского летописного свода, Государева
родословца, сводного Разряда, начальной редакции Большого Чертежа,
художественные работы в Московском Кремле, деятельность большой
книгописной школы). Предполагалось дать общий очерк мировой исто-
рии от начала мира и через библейские книги, Троянскую историю,
Александрию подойти к Хронографу и Русской летописи. Первым, на-
чальным, разделом этого грандиозного труда следует считать лицевой
сборник, описанный В. Н. Щепкиным [148, I, 177-179].
«Только в начале семидесятых годов определен был размер колос-
сального исторического сборника, который действительно превосходил
всякое ожидание... По этому расчету на весь сборник зараз была за-
пасена одинаковая бумага» [148, I, 179-180]. Когда же около 1580 г.
завершавшийся труд был показан Грозному царю, «он не одобрил по-
следней части, излагавшей события его княжения, начиная с описания
кончины великого князя Василия III» [148, I, 180]. Результатом испра-
вления рассказа о последних десятилетиях и стала Царственная книга.
«Должно думать, что печальные происшествия последних лет цар-
ствования Ивана Грозного отвлекли его внимание от переделываемой
летописи, а кончина и совсем прекратила переделку, остатки которой
дошли до нас в виде Царственной книги. Что это так, видно еще из
одного обстоятельства — в прошлом столетии при Царственной книге
находилось на нескольких перепутанных листах иллюстрированное из-
ложение венчания царя Федора Ивановича на царство. Этот отрывок,
который в настоящее время утрачен, свидетельствовал о попытке угодить
новому царю. Когда же молодой царь и этим не заинтересовался, все
предприятие было брошено навсегда» [148,1, 180]. Таким образом, в ре-
зультате необычайно кропотливого исследования, Н.П.Лихачев доказал
истинность первой версии М. М. Щербатова.
Характерно, что сам исследователь весьма высоко ценил данный
раздел своего труда. Свидетельством этого является неоднократное пере-
издание этой главы (с незначительными сокращениями и уточнениями)
в составе курсов лекций [149, 199-216; 150, 241-260].
76 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Исследование В. Н. Щепкина: начало кодикологии
Почти одновременно с трехтомником Н. П. Лихачева вышло из пе-
чати подробнейшее описание лицевого Музейного сборника, подгото-
вленное его первооткрывателем В. Н. Щепкиным [567]. То, что было
конспективно сделано Н. П. Лихачевым на материалах почти всего кор-
пуса лицевых летописей, В. Н. Щепкин с филигранной точностью и —
надо отдать должное — с большой глубиной, проделал на материале
начального тома. Если (забегая вперед) дать оценку труду В. Н. Щепкина
с позиций современной, отдаленной почти столетием, источниковедчес-
кой методики, то не будет преувеличением охарактеризовать эту мини-
монографию как первый в отечественной литературе опыт почти исчер-
пывающего кодикологического описания и, соответственно, признать
автора основоположником кодикологии как специальной исторической
дисциплины.
Автор, приступая к изложению материала, как бы постулировал
основную мысль: «Огромные размеры рукописи, ее некогда роскошная
внешность, обилие труда и средств, которых должно было потребо-
вать создание такого памятника, — вот соображения, не допускающие
мысли, чтобы в данном случае мы имели дело с рукописью частно-
го происхождения... Рассмотрение текста рукописи заставляет видеть в
ней первый том колоссальной исторической энциклопедии, задуманной
и исполнявшейся в расширенном объеме по программе русского хро-
нографа» [567, 1345-1346]. Все дальнейшее изложение направлено на
последовательное и развернутое доказательство данной идеи.
В. Н. Щепкин начинает доказательный ряд изложением наблюда-
емых общих внешних признаков рукописи: установлением истинного
формата и количественных характеристик, перечнем водяных знаков,
определением орнаментики рукописи (вязь и инициалы), показанием
пропорций листа и текстового поля страницы, фиксированием места
иллюстрации в пределах текстового поля. Дальше следует аналитиче-
ское описание каждого из повторяющихся признаков и установление
некоторых общих закономерностей в их построении и чередовании.
Особенно подробно охарактеризованы миниатюры рукописи. Кон-
статировав, что «миниатюры дошли в двояком виде: первоначальном
и исправленном» [567, 1348], В. Н. Щепкин дает далее детальную ха-
рактеристику различных манер исполнения миниатюр, проявляющуюся
как в рисунке, так и в раскраске [567, 1348—1349]. Оговорившись, что
«одновременное исследование более чем 1500 рисунков представляет
значительные трудности», ибо «внимание быстро утомляется и пере-
стает схватывать различия» [567, 1350}, автор, тем не менее, полагает
возможным положительно утверждать, что над миниатюрами сборника
трудились не менее пяти иллюминаторов, для каждого из которых был
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
77
присущ свой, особый «почерк». Весьма важно замечание В. Н. Щепкина
о том, что в заключительных томах Лицевого свода — Никоновской ле-
тописи и Царственной книге — совершенно не представлены первые три
манеры миниатюристов Музейского сборника: «в Никоновской летописи
миниатюры могут быть сравниваемы только с 4-й манерой Музейского
сборника, а миниатюры Царственного летописца, хотя и напоминают
манеру 3-ю, но во всех отношениях ниже ее» [567, 1350].
В. Н. Щепкин отмечает некоторые несоответствия в чередовании
разных манер рисунка и раскраски и склонен видеть причины таких не-
соответствий в том, что часть миниатюр, а именно иллюстрации второй
части сборника (Троянской истории) оставались какое-то время незавер-
шенными, неиллюминированными. Подтверждение этого тезиса автор
ищет в листах Царственной книги, запечатлевшей на своих страницах все
стадии работы художников: от пустых незаполненных мест до завершен-
ных раскрашенных изображений. При этом автор формулирует весьма
важное заключение о роли первоначальных карандашных набросков в
работе иллюстраторов Лицевого свода, задавших общую композицию ри-
совальщикам, работавшим на следующей стадии пером [567, 1350—1361].
Поскольку в миниатюрах Музейского сборника местами под раскраской
видны начальные карандашные композиционные схемы, подобная тех-
нология — по мысли ученого — была общей для всех рукописей Свода.
А отсюда логичной представляется и мысль о разделении труда между
различными рисовальщиками, из которых «быть может, одни... делали
набросок карандашом, другие вырабатывали подробный рисунок пером,
третьи были заняты раскраской» [567, 1352].
Столь же подробно характеризуется и письмо сборника. В осно-
ве этой части исследования находятся замечания, помещенные еще в
предварительном сообщении о рукописи, однако здесь палеографичес-
кие характеристики более выдержаны. Заслуживает внимания следующее
замечание (перекликающееся в чем-то с приведенным выше мнением
Н. П.Лихачева): «наблюдается... смена почерков, но то, чем они отли-
чаются друг от друга — размер, степень наклона, большая или меньшая
округлость букв — легко могло быть делом одного и того же писца
и зависеть от пера, бумаги или свободного выбора каллиграфической
манеры» [567, 1352]. В. Н. Щепкин положительно утверждает, что по
всей совокупности палеографических признаков письмо сборника от-
носится к XVI столетию. В целом в составе сборника автор выделяет
три почерка (вероятно, было бы более правильным определение «ма-
нера», однако применительно к палеографической стороне рукописи
В. Н. Щепкин этим термином не пользуется), принадлежащие к одной
школе или одному типу.
Исследователем дано также и полистное расположение водяных зна-
ков (с оговоркой, что «составление полного перечня водяных знаков ру-
78 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
копией затруднительно вследствие массы рисунков, подчас совершенно
скрывающих филиграни») [367, 1355]. По определению В. Н. Щепкина,
«водяные знаки могут быть разделены на главные и второстепенные.
К первым принадлежат кувшин, тиара, кабан и полумесяц, к послед-
ним — медведь, рука и малоизвестные мелкие клейма» [367, 1358].
Совершенно справедливо утверждение автора о том, что чередование
основных знаков в разных частях рукописи доказывает приблизитель-
ную одновременность и тесную связь различных частей сборника. По
существу — с позиций современного уровня знаний о методах исполь-
зования филиграней в кодикологии — автору можно сделать лишь один
упрек: чередование разных сортов бумаги в сборнике не соотнесено с
чередованием различных манер письма и рисунка3.
Завершается исследование В. Н. Щепкина подробным описанием со-
держания рукописи, причем установлены источники вставок в канони-
ческие тексты библейских книг, пропуски канонических текстов, утраты
текстов, вызванные потерей листов рукописи. Поставлен также вопрос
о источнике текста Троянской истории, сопровождающийся анализом
русского перевода памятника [367, 1359—1385].
Работа А. Е. Преснякова: общий синтез
Можно полагать, что с особым удовлетворением публикация иссле-
дований Н. П. Лихачева и В. Н. Щепкина была встречена А. Е. Пресняко-
вым. Во-первых, новое решение старой задачи позволяло теперь уже ма-
ститому исследователю разрешить давнюю неудовлетворенность незавер-
шенностью собственной ранней работы. Во-вторых, признание лицевых
летописей памятником Грозненской эпохи явилось стимулом (подска-
занным, вероятно, характером труда В. Н. Щепкина) для исключительно
быстрого завершения одного из главных во всей бывшей и (можно утвер-
ждать без большого риска ошибиться) будущей историографии Лицевого
свода исследования [248]. В небольшом по объему, но исключительно
емком труде А. Е. Пресняков воплотил программу второй части статьи
В. Н. Щепкина применительно ко всем остальным частям памятника,
указав на текстовой состав как хронографического, так и летописного
разделов. По существу только после работы А. Е. Преснякова наследие
Века Просвещения окончательно стало достоянием историографии.
3 По иронии истории в разряд второстепенных знаков бумаги Музейского сборника
В. Н. Щепкин отнес «малоизвестные мелкие клейма», именно: сочетания двух или трех
литер, соединенных розеткой, короной, лилией и т. п. Трудно определить причину подоб-
ного отнесения: автор знал к моменту издания своего исследования о труде Н. П. Лихачева
(есть ссылки на его трехтомник), однако — насколько можно предполагать — прочитав
исследовательскую часть «по диагонали», не заглянул в описание знаков и альбом. Так
или иначе, В. Н. Щепкину остался неизвестен сильнейший датирующий потенциал этих
«малоизвестных мелких клейм»...
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
79
Ученый принимает как доказанный факт, что памятник «возник в
эпоху, когда Московская Русь, упоенная высоким положением, которого
достигла — по крайней мере в сознании своих государственных людей
и своих книжников — под властью Грозного царя, подводила итоги
своим историческим воспоминаниям, ища в них оправдания притязани-
ям, шедшим так далеко...» [248, 1—2]. К палеографическим аргументам
Н. П. Лихачева и В. Н. Щепкина А. Е. Пресняков добавляет еще свое су-
ждение о скорописи приписок на полях последних томов Свода: «эта
скоропись современна полууставу, который ее переписывает набело; а,
вместе с тем, она характерна, и родственные ей почерки можно встретить
в рукописях XVI в., а не XVII-ro» [248, 3].
Описание состава рукописей Лицевого свода ученый предваряет
общим замечанием, что памятник «по характеру и составу... непосред-
ственно примыкает к так называемому Еллинскому летописцу», кото-
рый «осложненный и расширенный так, чтобы составить обзор важней-
ших, с точки зрения московских книжников XVI в., явлений всеобщей
истории... должен был быть слит с общерусской летописью, изобра-
жавшей рост и значение Москвы — последнего Рима» [248, 2]. По
сравнению с тезисом В. Н. Щепкина, полагавшего, что историческая эн-
циклопедия исполнялась «в расширенном объеме по программе русского
хронографа», определение А. Е. Преснякова более точно по существу.
Если в краткой характеристике первого тома Свода — Музейского
сборника — А. Е. Пресняков опирался на исследование В. Н. Щепкина,
то подробное описание следующего тома — Хронографического сбор-
ника — было предпринято впервые, ибо Н.П.Лихачев почему-то не
включил рукопись 17.17.9 БАН в состав корпуса рукописей Свода. В чи-
сле источников текста второго тома А. Е. Пресняковым названы библей-
ские книги, Сказание Дорофея на житие пророка Даниила, толкование
Ипполита на книгу Даниила, хроники Георгия Амартола и Иоанна Мала-
лы, Александрия 2-й редакции, хроника Константина Манассии, Слово
Мефодия Патарского о последнем времени, Слово Епифания о житии
Богородицы, Иудейские древности и Иудейская война Иосифа Фла-
вия, новозаветные апокрифы; отмечены пропуски и утраты текста [248,
5—15]. Продолжением академической рукописи служат первые шесть
листов Синодального тома и Лицевой хронограф, в основе которого
также повествование из хроник Амартола и Малалы (заимствованное че-
рез посредство Еллинского летописца), но добавляются также обильные
выписки из Русского хронографа [248, 16-26].
Переходя к общей характеристике хронографического раздела,
А. Е. Пресняков считает нужным предварительно заметить отсутствие
«основания предполагать, чтобы компиляция, тождественная той, ка-
кую находим в составе лицевого свода, существовала до него; более
вероятным представляется предположение, что мы имеем перед собой
80 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
продукт самостоятельной редакционной работы» [248, 26]. Показав да-
лее на материалах всех трех томов хронографического раздела принципы
сложной мозаичной монтировки текста, ученый заключает: «в итоге по-
лучаем такое определение хронографической части лицевого свода: это
список второй редакции 2-го вида Еллинского летописца, дополненный
на основании Хронографа 1-й редакции; из других источников нашей
компиляции главный — славянский перевод Иосифа Флавия “О войне
иудейской”» [248, 31].
Переходя к обозрению летописного раздела Свода, А. Е. Пресняков
формулирует два важных тезиса. Первый касается отказа от ранее вы-
сказывавшейся догадки о наличии в библиотеке Екатерины II начальной
части Свода: «летописного текста от начала Руси до 1114 г. не только нет
в наших лицевых рукописях, но нет основания предполагать, что он был
в руках любителей русской истории XVIII в.; нет его и в копии с Лице-
вого свода, сделанной в XVII в.» [248, 32]. Это утверждение, особенно
последняя его часть, послужит через полвека основанием очередного
источниковедческого мифа. Второй тезис касается состава летописной
части Свода: это «особая редакция московского летописного свода», ко-
торая явилась «результатом позднейшей переработки Никоновского свода,
на основании других источников» [248, 33].
Для периода 1114—1252 гг. главным источником дополнений явля-
лась Воскресенская летопись: А. Е. Пресняковым указано 48 заимство-
ваний из Воскресенской, введенных в текст Лицевого свода непосред-
ственно, либо с незначительной стилистической доработкой, и лишь
одно заимствование из Степенной книги [248, 34—38]. Правда, автор
специально оговаривается, что из ряда выходят сказания о Александре
Невском (составленное из фрагментов Никоновской, Воскресенской и
Степенной) и Михаиле Черниговском (основанное на Воскресенской
и Степенной) [248, 38-39]. Следующий период — 1253-1424 гг. —
известия которого входят в состав Остермановских томов (лишь частич-
но использованных при издании ПСРЛ) дает весьма сходную картину:
большинство заимствований осуществлено из Воскресенской летописи;
лишь одна вставка восходит к тексту Новгородской четвертой, две — к
Степенной и одна представляет сокращенную контаминацию Никонов-
ской и Воскресенской [248, 39—40]. Известия 1425-1533 гг. сохранились
в составе второй части Голицынского и Шумиловского томов. Здесь
к основным источникам дополнительных известий (40 заимствований
из Воскресенской и 36 из Степенной) прибавляются еще Новгородская
четвертая (два известия), Софийский временник (четыре известия) и
Софийская летопись особого состава (четыре известия) [248, 40—44].
По мнению А. Е. Преснякова, «столь большое количество дополнений...
понятно, так как тут изгалялись события княжений Ивана III и Васи-
лия III, полных особенно живого интереса для составителей Лицевого
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
81
свода...» [248, 44]. Наконец, автор отмечает, что два известия, не нахо-
дящие аналогов в перечисленных источниках, имеются — по сведениям
А. А. Шахматова — в Симеоновской летописи [248, 44].
Значительный период — 1534—1567 гг. — отраженный отчасти в
Синодальном томе, отчасти в Царственной книге, излагается вначале в
соответствии с той редакцией Никоновской летописи, что представлена
списком Оболенского (который, впрочем, нельзя считать ее оригиналом,
ибо многие варианты противопоставляют лицевой список спискам груп-
пы Оболенского) [248, 45], далее события (в интервале 1558—1560 гг.)
излагаются в соответствии со сводом, отраженным в Львовской лето-
писи [248, 45], а последние годы вовсе не имеют аналогий в письмен-
ности XVI и XVII вв., почему конец лицевого свода следует «признать
продуктом самостоятельной работы, отразившейся также в сделанных
скорописью поправках и дополнениях на разных листах “Ник. с рис.” и
“Царств, кн.”» [248, 46].
Часть Лицевого свода была скопирована в середине XVII в.
А. Е. Пресняков рассматривает пять томов копии (так называемые Лебе-
денская и Александро-Невской летописи, составляющие некогда единую
рукопись) и, сопоставив копию с оригиналами, приходит к выводу, что
«судя по характеру всей копии, можно А.-Н. считать верным списком с
утраченных листов “Ник. с рис.” и воспользоваться ею для реставрации
нашего дефектного экземпляра последней» [248, 46-48]. Правда, автор
отмечает, что определенные сложности связаны с наличием в составе
Александро-Невской летописи ряда известий в двух вариантах, восходя-
щих, судя по всему, к тем «двойным и тройным» листам, что «невмещены
были» М. М. Щербатовым в формируемую Царственную книгу. Сопоста-
вив все сохранившиеся варианты, А. Е. Пресняков полагает возможным
утверждать, что при наличии двойных известий «один из вариантов
дословно схож с соответствующим местом “Царств, книги”, а другой со-
храняет первоначальную редакцию листа “Ник. с рис.” [248, 48], откуда
естественно заключить, что и остальные чтения Ал-Нев., отличающиеся
от чтений “Царств, книги”, восстанавливают для нас текст утраченных
листов “Ник. с рис.”» [248, 49].
Анализируя лакуны в корпусе лицевых рукописей, А. Е. Пресняков
склоняется к мнению, что утраты текста и миниатюр обусловлены,
скорее всего, воздействиями Смутного времени. Во всяком случае, пере-
писчики, составляющие Лебедевскую и Александро-Невскую летописи
в середине XVII столетия, уже не имели в распоряжении ни начальной
части памятника, ни иных несохранившихся частей Свода. «Для Лице-
вого свода XVI в. естественно, что буря Смутного времени разнесла и
потрепала его листы, — но будь произведением времен первых Романо-
вых — он бы в XVII в. был новым и целым, да и до нас дошел бы, надо
полагать, в большей сохранности» [248, 53].
82 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Итоги года: фундамент нового мифа
Три блистательные, во многом так и оставшиеся непревзойден-
ными, источниковедческие работы Н. П. Лихачева, В. Н. Щепкина и
А. Е. Преснякова разрушили старую источниковедческую мифологию,
восходящую к Веку Просвещения, но одновременно стали основой для
появления нового источниковедческого мифа.
Впрочем, это неудивительно. В истории науки можно без большого
труда отыскать множество примеров, когда гипотеза, сумма гипотез или
совокупность каких-то постулированных представлений являлись остро
необходимыми для преодоления закосневших воззрений на определенное
явление или объект. Однако, сыграв в момент преодоления революци-
онизирующую роль, далее они — и нередко — становились тормозом
на пути дальнейшего познания. При этом (если не как правило, то
достаточно часто) перерастание изначально научно-прогрессивных, не-
традиционных установок в обиходный стереотип происходит как бы
вне исследовательского сознания. Уверенность в доказанности той или
иной гипотезы (впрочем, равным образом, и принятие ее на веру без
доказательств) сдвигает данную проблему (вернее — отражающую ее ги-
потезу) из центра исследовательского внимания в периферийные сферы.
В центр исследовательской мысли перемещаются иные представления,
сопряженные или смежные в чем-то с доказанной (или принятой на
веру) гипотезой. При этом происходит любопытное замещение «кирпи-
чиков» гипотезы: изначальная строгая фактологичность, источниковая
соотнесенность гипотезы постепенно размывается за счет включения в
ее сферу представлений уже не «от источника», а от интерпретации
источника, от экстраполирования интерпретированных сведений в обла-
сти аналогичные и т.д., и т.п. В таких условиях через какое-то время
забывается, что начальная гипотеза подчас была структурно-сложной,
включала в состав не только данные прямого наблюдения, но и ло-
гические (а может и произвольно?) установленные постулаты, что «за
скобками» гипотезы остались какие-то необъясненные факторы и т.д.
Иными словами, со временем любая методологически-революционная
гипотеза, в доказательстве которой допущены лакуны, перерастает в соб-
ственную противоположность и порождает не истинные, но искаженные,
химерические следствия.
Именно такой путь был сужден иронией судьбы и сумме идей,
взорвавших загадку Века Просвещения. Дело в том, что уже в первой
работе А. Е. Преснякова был заложен «подводный камень», по силе ко-
варства не уступавший (как сейчас, через без малого столетие, стало
видно) «загадкам» князя М. М. Щербатова. Автор установил, что часть
Царственной книги является безусловно вторичной по отношению к
части Синодального тома. Уместно процитировать: «Тексту “Царствен-
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
83
ной книги” соответствуют только 7—93 листы последней рукописи. К
сожалению, остальные ее листы, передававшие события тех же годов,
что и “Царственная книга”, приходится считать утраченными. Относи-
тельно этих 7—93 листов “Никон, с рис.” можно прямо сказать, что
они послужили оригиналом для соответствующих — 113—218 и 222-231
листов “Царственной книги”... Из текста “Никоновской с рис.” писец
“Царственной книги” вносил все поправки, пропускал зачеркнутые сло-
ва и вместо них писал то, что приписано на полях скорописью. Если
выделить из текста “Царственной книги” все эти поправки и восстано-
вить зачеркнутые слова полууставного текста “Никоновской с рис.”, то
получится в этих местах текст, дословно сходный с текстом печатной
Никоновской летописи» [246, 11—12].
К сожалению, А. Е. Пресняков почему-то не счел нужным с макси-
мальной строгостью оговорить (а сейчас видно, что этот тезис необходи-
мо было не просто оговаривать, но неоднократно повторять!) частный ха-
рактер своей основной гипотезы и она, уже как целостная, была воспри-
нята Н. П. Лихачевым при анализе большей части корпуса лицевых лето-
писей. Истинность доказательства «часть Синодального тома есть часть
Царственной книги» была в центре представлений А. Е. Преснякова. Но
в рамках гораздо более общей концепции Н. П. Лихачева это доказан-
ное положение было отодвинуто в периферийную зону и — хотелось бы
думать — подсознательно переросло в общую установку: «Синодальный
том в целом —> Царственная книга в целом». При этом — сколь ни
кажется это невероятным! — оказалась вытесненной «за скобки» такая
явная несогласованность, как различный по тексту состав Синодального
тома и Царственной книги.
С позиций формальной логики соотношение «Синодальный том -*
Царственная книга», доказанное для части, действительно может быть
представлено непротиворечивым и для целого (хотя обращение к под-
линникам обязывало бы вдумчивого наблюдателя к констатации химе-
ричности данного соотношения). Именно логическая непротиворечи-
вость перехода «Синодальный том -* Царственная книга», подкреплен-
ная постулатом В. Н. Щепкина о изначальности Музейского сборника
по отношению ко всему корпусу лицевых летописей, вызвала к жиз-
ни еще одну логическую химеру: представление о последовательности
создания дошедших до нас фолиантов Лицевого свода. При этом про-
изошло еще одно исключительно любопытное замещение доказанного
желаемым. В. Н. Щепкин безусловно доказал начальность листов, соста-
вляющих Музейский сборник, сравнительно с листами же, вошедшими
в остальные рукописи Лицевого свода. Автор не оговорился (не считал
нужным?, не придавал значения?), что представление о совокупности
листов, составляющих блок рукописи, в его системе логических коорди-
нат вовсе не тождественно представлению о рукописи как таковой. По
84 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
иронии судьбы представление о начальное™ перенесено было именно
на Музейский сборник в целом, как он сложился к XVIII (!) столетию.
Самое интересное, что эта новая логическая химера нигде и никем
определенно не была сформулирована. Последовательность «Музейский
сборник —> Хронологический сборник —> Лицевой хронограф —> Го-
лицынский том —> Лаптевский том —> Остермановский первый том —>
Остермановский второй том —> Шумиловский том —> Синодальный
том —► Царственная книга» как бы самозародилась и подразумевалась как
данность. И как данность она не вызывала потребностей к ее критичес-
кой проверке, хотя состав фолиантов по тексту, совокупность внешних
признаков, наличие множества взаимных переходов между фолианта-
ми (известных, отчасти еще со времен М. М. Щербатова и достаточно
полно как минимум со времен А. Ф. Бычкова!) казалось бы обязыва-
ли к разрушению этой данности. Нередко, впрочем, именно очевидное
с готовностью воспринимается как невероятное, и наоборот, заведомо
невозможное (если его многократно повторить) с готовностью воспри-
нимается как несомненное.
§2. Обретение истины: отклики и полемика
А.	А. Шахматов: смена вех
Одним из первых откликнулся на трехтомник Н. П. Лихачева развер-
нутой рецензией А. А. Шахматов [343]. Казалось бы, следовало ожидать
активной полемики, поскольку предложенная Н.П.Лихачевым концеп-
ция истории московского летописания XVI столетия полностью от-
вергала развернутую и обоснованную схему, чуть ранее выдвинутую
А. А. Шахматовым. Однако полемики не случилось. Великий текстолог
полностью признал правоту оппонента и принял датировку лицевых
летописей XVI столетием как доказанное положение [343, 22]. Более
того, А. А. Шахматов сразу же увидел в построениях Н. П. Лихачева то,
что естественным образом подкрепляло его собственные воззрения на
летописание как процесс: сам факт существования лицевых списков до-
казывает ведение особой официальной летописи и в годы свертывания
реформ и установления опричнины (т. е. после 1558 г., которым заверша-
ется источник списка Оболенского, до 1567 г., которым обрывается Си-
нодальный том и Александро-Невская летопись), так «вряд ли кто согла-
сится допустить, чтобы Лицевой свод был официальной летописью, кото-
рая велась изо дня в день, не задаваясь литературным целями» [343, 19].
Вполне разделяет А.А.Шахматов и позицию Н.П.Лихачева отно-
сительно источника приписок на полях последних томов памятника.
По мнению рецензента здесь отражены воспоминания современника оче-
видца, на что указывает, с одной стороны, стиль приписок, а с другой —
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
85
полное отсутствие их информации в рукописной традиции, фиксирую-
щей официальную линию летописания. Примечателен заключительный
вывод рецензента: «мне кажется, что рассмотренный труд знаменует
наступление новой эпохи в русской исторической науке: вооруженная
такими подготовительными работами, как труд Н. П. Лихачева, она может
смело рассчитывать на блестящее и многостороннее развитие» [343, 22].
В те далекие времена ведущие авторитеты умели признавать свои ошиб-
ки, а переход на убедительно обоснованные позиции оппонента еще
не воспринимался как акт публичного покаяния и отказа от прежних
устоев...
А. И. Соболевский: отрицание из принципа
В 1901 г. вышло из печати очередное издание курса лекций А. И. Со-
болевского по славяно-русской палеографии [283]4. В этом курсе впер-
вые — насколько удалось установить — лектор специально несколько
раз затронул вопрос о лицевых летописях. Автор считает, что «огром-
ная лицевая (иллюстрированная) летопись, написанная по приказанию
московских царей в первой половине XVII века (выделено мною. — А. А.)
имеет... самый большой формат своего времени» [283, 8]. Над нею (как
и над другими большими лицевыми памятниками) работал «может быть,
целый десяток работников» [283, 16]. Как было отмечено выше, четырь-
мя годами ранее А. И. Соболевский утверждал, что Царственная книга,
являясь рукописью XVII века, представляет собой копию памятника
XVI столетия. Теперь же он как бы ставит под сомнение собственный же
тезис, утверждая, что лишь в конце XVI и в первой половине XVII века
размер миниатюр и размещение их на страницах рукописи стали такими,
как то явлено Царственной книгой [283 , 49-50].
Уже в данном издании курса лекций заложен скрытый момент поле-
мики с Н. П. Лихачевым. Рассказывая о маркировке бумаги, А. И. Собо-
левский между делом указывает, что «истории писчебумажных фабрик
не существует и мы не знаем, сколько времени существовал тот или
другой водяной знак, но мы должны пользоваться водяными знаками в
палеографических целях с большой осторожностью и не претендовать на
определение их при помощи десятилетий и вообще небольших периодов
времени. Но иногда водяные знаки, как и орнамент, орфографии и т. п.
дают полезные указания на время написания рукописей в полустолетиях
или по крайней мере в столетиях» [283, 29]. Начав данное утвержде-
ние вполне справедливой (и в наши дни, спустя без малого столетие)
посылкой, автор далее делает вполне произвольный вывод, из которо-
го следует, что для А. И. Соболевского оказался как бы «запредельным»
4 Предшествующие литографированные издания лекций А. И. Соболевского, как уже
отмечено выше, не включали сведений о лицевых летописях.
86 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
основной исходный пункт методики филигранологического анализа —
первичность конкретного знака. В рамках методики А. И. Соболевского
любой признак может быть самоценным независимо от того, является ли
он частью системы, или представляет объект, вырванный из контекста.
Именно с таких позиций А. И. Соболевский полемизировал с
Н.П.Лихачевым уже в рамках специальной рецензии на трехтомник
[284]. Воззрения автора на лицевые летописи можно свести — разумеет-
ся, предельно схематично — к следующим тезисам. Полууставное письмо
лицевых летописей не может быть признано за лучшие образцы письма
Грозненского времени (каким, к примеру, является письмо Макариев-
ских Миней четьих); это беглый полуустав, свойственный рукописям
середины — второй половины XVII в. [284, 232—233]. Фрагменты текста
с описанием венчания царя Федора, бывшие некогда в лицевых ли-
стах и сохраненные Александро-Невской летописью, говорят о том, что
«лицевые летописи написаны значительно позже 1586 года» [284, 233].
Незавершенность Царственной книги (наличие множества полевых мар-
гиналий, непроработанность рисунков или их полное отсутствие) говорят
о том, что эта рукопись была не более чем корректурным экземпляром
одной из лицевых летописей. Продолжение этого корректурного черно-
вика следует видеть в так называемой рукописи Филарета, сохранившей
подобные же приемы правки [284 , 234]. В Царственной книге на двух
рисунках (исполненных двумя разными художниками) помещено изо-
бражение высокой колокольни, в которой можно видеть только Ивана
Великого, построенной, как известно, при Годунове [284, 234]. Водя-
ные знаки бумаги также не могут свидетельствовать в пользу XVI века,
поскольку приведенные Н.П.Лихачевым буквенные сочетания встреча-
ются и в XVII столетии (хотя и имеют иное графическое выражение);
то же можно сказать и об однородных изображениях, встречающих-
ся также (хотя и с другим литерным сопровождением) на протяжении
XVII века [284, 234-235].
Специально задерживается рецензент на вопросе о Лебедевской и
Александро-Невской летописях. Задав риторический вопрос: «кому мог-
ла прийти в голову мысль разыскивать по разным местам и переписывать
“разнесенные бурей Смутного времени” огромные лицевые летописи и
на что мог пригодиться список с массы разрозненных “и перепутанных
листов”, валявшихся как хлам и не удостоившихся даже переплета» [284,
236], А. И. Соболевский пытается ответить на него следующим образом:
книги эти, имеющие вид сделанных наскоро «в большой канцелярии це-
лым рядом подьячих», были, однако, сверены с оригиналом и сохранили
следы корректурной правки; сделаны они были тогда же, когда велась
работа и над лицевыми рукописями и могли предназначаться либо для
художников, «чтобы они могли набросать рисунки», либо «просто для
канцелярии, на случай справок» [284, 236].
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
87
Общий вывод А. И. Соболевского: лицевые рукописи «составлены и
написаны в последние годы патриаршества Филарета, под его наблюде-
нием, и должны были быть доведены до избрания на царство Михаила
Федоровича. Смерть Филарета прекратила работу над ними. Одни из
экземпляров летописи, законченные, поступили в царскую библиотеку,
для которой они и назначались; другие остались в библиотеке патри-
арха и сохранились до наших дней вместе с бумажным хламом времен
последних патриархов» [284, 237].
Читая рецензию А. Н. Соболевского, чрезвычайно трудно отделаться
от постоянно возникающего ощущения: да не игра ли все это со сто-
роны маститого палеографа? Не попытка ли розыгрыша ученого мира,
скрытая за формальными рамками разбора научного трактата? Ибо —
с какой бы стороны ни рассматривать позицию А. И. Соболевского и
систему его аргументов — не верится тому, что один из глубочайших
эрудитов своего времени, положивший столько сил и жертв на алтарь
систематизации научных знаний о прошлом нашей державы, мастер
тончайшего палеографического и филологического анализа мог вполне
серьезно с легкостью оперировать в качестве доказательств произвольно
вырванными из контекста отдельными фрагментами (даже не целыми)
признаков памятника. Как бы, однако, не обстояло дело с истинной
позицией А. И. Соболевского, современники воспринимали ее вполне
буквально и пытались полемизировать с ним в рамках серьезной дискус-
сии. Это и привело к одному из наиболее примечательных моментов в
историографии памятника — полемике ученика с учителем.
А. Е. Пресняков—А. И. Соболевский:
диалог на разных языках
С развернутой контррецензией на построения А. И. Соболевского
выступил А. Е. Пресняков [249]. Автор, начав разбор с палеографичес-
ких признаков, отметил натянутость сопоставлений А. И. Соболевского
и завершил рассмотрение конкретных примеров любопытным пассажем:
«группа почерков, подходящих под понятие “беглого, иногда несколько
косого полуустава”, чрезвычайно разнообразна и тщательное ее изуче-
ние должно выяснить, хотя несколько, длинный каллиграфический путь
от письма лицевых летописей до письма жития Андрея Первозванного
и Матвеевских изданий» [249, 297—298]. После чего следует довольно
ехидное пожелание А И. Соболевскому заняться этим вопросом, сопро-
вождаемое выражением сожаления о том, что виднейший палеограф не
решился высказать своего суждения о скорописи приписок.
Менее убедительны возражения А. Е. Преснякова по следующему
пункту. Наличие в лицевых листах известий о венчании царя Федора,
как помним, позволило А. И. Соболевскому утверждать, что памятник
88 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
составлялся заведомо после этих событий и включал сплошной рассказ,
вовсе не обрывавшийся на событиях 1567 г. Возражения же сводятся
по существу лишь к повторению тезиса о большой политической ак-
туальности редактуры последних томов именно для времени правления
Грозного, но не для последующих периодов [249, 298—299]. Новых дока-
зательств для «естественности» 1567 (или 1568) г. как текстологического
рубежа не приведено.
Сопоставление Царственной книги с рукописью Филарета, по мне-
нию А. Е. Преснякова, совершенно не обосновано, так как, во-первых,
Царственная не есть корректурный экземпляр для последующего бе-
ловика, а собственно результат литературной переработки предшеству-
ющего варианта повествования, во-вторых, продолжение Царственной
надобно видеть в тех частях Синодального тома, которые повествуют
о событиях после 1553 г. и, в-третьих, Царственная и Филаретовская
относятся к совершенно различным типам рукописей по всей совокуп-
ности признаков [249, 299—300]. Столь же не обосновано, по мнению
А. Е. Преснякова, сближение колокольни двух миниатюр рукописи с
Иваном Великим, так как изображение миниатюры отражает иной ар-
хитектурный тип сооружения [249, 299—300]. Подобные же методически
уязвимые сопоставления отмечены А. Е. Пресняковым и по филиграно-
логическим соображениям А. И. Соболевского.
Касаясь вопроса о соотношении рукописей Лицевого свода с Лебе-
девской и Александро-Невской летописями, А. Е. Пресняков настаивает
на том, что копии были сняты уже с дефектных оригиналов и отрази-
ли реальное состояние доступных для переписчиков фрагментов Свода;
впрочем, целевые установки копиистов остаются неясными [249, 302].
Заключает А. Е. Пресняков свою контррецензию введением в ученый
обиход новых данных к истории художественной мастерской Грознен-
ского периода, указывая на максимальную близость к начальным разде-
лам Лицевого свода сборника 34.3.5 из Библиотеки Академии наук [249,
303-304].
В «комментариях» к статье А. Е. Преснякова, помещенных в том же
номере издания [2£6], А. И. Соболевский в очередной раз меняет свои
воззрения на историю рукописей Лицевого свода. Теперь он склонен
увязывать их происхождение с созданием в 1657 г. по указанию Алек-
сея Михайловича так называемого Записного приказа, в задачу которого
входило продолжение Степенной книги. По мысли А. И. Соболевского,
для продолжения Степенной не было нужды учреждать специальное ве-
домство с 8 подьячими и ежегодной выдачей пятидесяти стоп бумаги —
истинная цель заключалась в создании иллюстрированной истории от
сотворения мира до времени самого Алексея Михайловича. Не случай-
ным совпадением — по мнению А. И. Соболевского — было размещение
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
89
Записного приказа не где-либо, а «в той избе, где “пишут знаменные
переводы”» [286, 306—307].
Объявив публично очередную версию происхождения Лицевого сво-
да, автор попытался далее разобрать аргументы А. Е. Преснякова, но не
вышел при этом из ранее отмеченного круга собственных выкладок.
Впрочем, определенного внимания заслуживало предположение о том,
что заметки о болезни царя Ивана, имеющие явные черты устного про-
исхождения, могли быть кем-то зафиксированы на бумаге (как своего
рода частные записки; открытия последующих десятилетий показали,
что в XVI веке имели место подобные случаи составления неофици-
альных «мемуаров» — А. А.) и позднее, по выявлении в них надобно-
сти, использовались составителями лицевых летописей уже как обычный
письменный источник [286, 307—309].
Попытался А. И. Соболевский в очередной раз поставить под сомне-
ние показания водяных знаков. На этот раз им были приведены как
примеры близких знаков филиграни рукописи лицевого жития Зосимы и
Савватия Соловецких, принадлежавшей И. А. Вахромееву и написанной
около 1624 г. Однако видимое сходство знаков маркировки бумаги не
проявляется более чем в наличии общих деталей сюжета (имен и фами-
лий фабрикантов), что — после работ Н. П. Лихачева — было уже явно
недостаточно для идентификации знака. Впрочем, А. И. Соболевский за-
метил в конце статьи, (имея в виду, однако, нечто иное), что сам он
никогда не занимался специально водяными знаками и не искал знаков
лицевых летописей в рукописях. XVII века [286, 309—311]. Иными слова-
ми, в сфере собственно внешней критики памятника А. И. Соболевский
так и не пожелал вникнуть в глубинную суть методики Н. П. Лихачева и
А. Е. Преснякова, предусматривавшей системный подход. Разговор велся
на разных языках.
С. Ф. Платонов: признание через сомнение
Издатель Никоновской летописи какое-то время не решался занять
определенную позицию в намечавшемся споре. В конце 1899 г. им был
подан отчет в Археографическую комиссию об итогах занятий списками
Никоновской летописи в московских хранилищах. Каких-либо сообра-
жений о датировке списков здесь нет, хотя «главной целью поездки было
непосредственное ознакомление с лицевыми летописцами Синодаль-
ной библиотеки. К сожалению, случайные обстоятельства, именно —
перемена в личном составе Библиотеки и сопряженная с сим провер-
ка рукописей и передача их новому лицу, помешали осмотру лицевых
летописцев с должной тщательностью и подробностью»5. Аналогичное
5 Отчет С. Ф. Платонова был оглашен на заседании Археографической комиссии 29 фе-
враля 1900 года.
90 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
умолчание о датировке лицевых списков допущено С. Ф. Платоновым и
в Предисловии к т. 12 ПСРЛ, в составе которого за период с 1425 по
1506 гг. установлено 66 больших расхождений между текстами Никонов-
ской летописи и Лицевого свода [241, XII].
В 1902 г. С. Ф. Платонов направил в Археологическую комиссию за-
писку о приготовляемом к печати следующем, XIII томе ПСРЛ. Характе-
ризуя источники текстов очередного тома, автор называет в их числе (для
периода с 1558 по 1567 гг.) всего две рукописи: лицевую с дефектами
(«Никоновская с рисунками»), «которая однако древнее», и позднейшую
скорописную (Александро-Невскую и Лебедевскую), «которая однако
полнее» [220, 44]. Показывая общее соотношение двух списков, автор,
однако, ни словом не оговаривается о датировке «древнейшего» спис-
ка, точно так же, как и по отношению к Царственной книге, которую
предложил издать особо «в приложении к XIII тому» [220, 44].
Впрочем в том же 1902 г. в докладе на XII Археологическом съезде
ученый решительно поддержал выводы Н. П. Лихачева, В. Н. Щепкина и
А. Е. Преснякова [221]. В следующем году был напечатан полный текст
исследования* С. Ф. Платонова, в котором автор не только полностью
принял новую датировку памятника и аргументы, излагающие новую
концепцию происхождения Лицевого свода, но — в заключение ста-
тьи — с афористическим изяществом сформулировал тезис, достойный
стать символом веры любого уважающего себя источниковеда: «Нельзя
не признать, что... непосредственное знакомство с рукописным текстом
есть непременное условие правильности и плодотворности всякого выво-
да о памятнике, и нельзя не пожалеть, что не всегда это условие осуще-
ствимо. Можно быть уверенным, что и в данном случае многие частные
разногласия между исследователями Никоновского свода были бы устра-
нены, если бы им представилась возможность прямого и точного зна-
комства с различными мелочными отличиями списков свода» [222, 25].
В.	И. Успенский: последний традиционалист
Выступление С. Ф. Платонова положило конец полемике, разверну-
той на страницах научной периодики А. И. Соболевским. Мнение луч-
шего в ту пору знатока Никоновской летописи и ее рукописной тра-
диции было слишком весомым, чтобы продолжать диспут. Возможно,
А. И. Соболевский в конце концов принял новую гипотезу, возможно,
он просто утратил интерес к спору — историография об этом умал-
чивает. Приверженцем мнения о принадлежности лицевых летописей к
XVII столетию еще какое-то время оставался лишь В. И. Успенский, об-
наруживший в свое время известное сходство колокольни Ивана Велико-
го с изображениями некоторых миниатюр Свода. Несомненная заслуга
В. И. Успенского перед отечественной историей заключается, впрочем,
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
91
не в этом наблюдении (таких, и обоснованных, и случайных сопо-
ставлений изображений памятников с подлинными реалиями им было
сделано за свою ученую карьеру достаточно), а в подготовке и вы-
пуске многочисленных фототипических изданий отдельных повестей и
фрагментов из состава Лицевого свода [572—319]. Как было показано
выше, еще в XIX столетии предпринимались попытки организовать из-
дание памятника (или, во всяком случае, отдельных его фрагментов), но
по разным обстоятельствам все дело ограничивалось первыми пробами.
В. И. Успенский оказался лучшим организатором, нежели Н. В. Калачов и
В. А. Прохоров, и за краткий период совместно с двумя соавторами издал
не менее восьми отдельных сказаний и подборок. С технической сто-
роны издания В. И. Успенского выдержаны на весьма высоком уровне;
несомненным и главным достоинством стоит признать то, что воспро-
изводились именно листы подлинного памятника, а не миниатюры или
текст в отрыве друг от друга. Можно лишь сожалеть, что по неясным по-
ка обстоятельствам инициатива этого предприятия не была продолжена.
В кратких предисловиях, сопровождающих каждый из выпусков, ученый
с завидным постоянством утверждал свою и А. И. Соболевского позицию
в вопросе о времени происхождения памятника...
§3. Осознание истины: тихие десятилетия
А. Н. Пыпин: изменение ориентации
Выше было отмечено, что А. Н. Пыпин одним из первых отреагиро-
вал на раннюю работу А. Е. Преснякова о Царственной книге и включил
основные тезисы молодого ученого в свой общий курс истории русской
литературы. Чувство новизны не подвело видного филолога и теперь,
при смене концепций. Во втором издании своего общего курса, вы-
шедшем в свет в 1902 г., ученый опускает почти все, что было ранее
основано на материалах И. Е. Забелина, Ф. И. Буслаева и ранней работе
А. Е. Преснякова, и помещает новый этюд, построенный на разыскани-
ях В.Н.Щепкина, Н.П.Лихачева и новом труде А.Е.Преснякова [257,
2-е изд., 444—445, 448—454]6. С изрядным и несомненным мастерством
А. Н. Пыпин составил реферат (похоже, что и сами авторы вряд ли сдела-
ли это лучше) и вновь, как и несколько лет назад, умудрился ни словом
не обмолвиться о собственных взглядах на проблему. Впрочем, уже сам
факт помещения реферата новой концепции на страницах весьма попу-
лярного курса может — косвенным образом — свидетельствовать о сим-
патиях в науке А. Н. Пыпина. Впрочем, этюд о лицевых летописях из 1-го
издания курса, основанный на трудах И. Е. Забелина и Ф. И. Буслаева, не
6 Перепечатано без изменений, страница в страницу, в 3-м издании, СПб., 1907, и 4-м
издании, СПб., 1911.
92 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
был выброшен вовсе: автор, дополнив его данными о Записном приказе
(обнаруженными в архивных бумагах С. А. Белокуровым), поместил его
несколько далее, как повествование о бытовании лицевых летописей в
XVII столетии и попытках возобновления летописания в пору первых
Романовых [257, 2-е изд., 465—467].
Окончание издания Никоновской летописи
Между тем С. Ф. Платонов продолжал свой жизненный подвиг:
в 1904 г. вышел из печати очередной том с текстом Никоновской летопи-
си [241, XIII). В нем за период 1506—1533 гг. (т. е. в рамках повествования
о великом княжении Василия III Ивановича) выявлено 22 больших рас-
хождения между текстами собственно Никоновской летописи и Лицево-
го свода. Дальнейший рассказ, как известно, уже в самой Никоновской
представляет две кардинально отличные версии, отражая — в разных
списках — Воскресенскую летопись (до 1541 г. включительно) с одной
стороны и Летописец начала царства — с другой; при этом повество-
вание в лицевой летописи (по Синодальному тому) соответствует более
той версии, что представлена в списке Оболенского (т. е. Воскресенской
летописи до 1541 г.), Царственная же книга за эти годы — своей, осо-
бой, отчего С. Ф. Платонов, соответственно «Записке...» 1902 г., не стал
привлекать этот кодекс для подведения вариантов. Помещая в предисло-
вии к тому краткое описание Синодального списка, С. Ф. Платонов еще
упоминает о различных хронологических соотнесениях рукописи [241,
XIII, IV), однако для себя издателем вопрос, как показано выше, был
уже решен в пользу ранней датировки.
Через два года, в 1906 г., вышла в свет и вторая половина заключи-
тельного тома, в составе которой были напечатаны тексты уже только
лицевых списков и их копий XVII столетия [241, XIII—2]. В преди-
словии к тому помещены краткие описания использованных списков и
детально указано истинное последование листов, порядок которых был в
свое время нарушен при переплетении кодексов. Специальных сведений
о датировке списков (лицевых) в предисловии нет: вопрос уже вышел
из дискуссионного периода, датировка лицевых списков XVI столетием
рассматривалась, очевидно, как общепринятая.
Можно лишь удивляться подвижническому труду С. Ф. Платонова:
на подготовку и выпуск более чем объемистого тома у него уходило в
среднем не более трех лет, причем качество подготовки текста исключи-
тельно высокое, варианты и разночтения едва ли не исчерпывающи.
Даже если заниматься только одной, данной задачей, это было сделать
чрезвычайно трудно. Между тем С. Ф. Платонов в эти годы готовил и пу-
бликовал еще и многочисленные исследования, издания других текстов,
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
93
вел активную преподавательскую работу в нескольких высших учебных
заведениях...
Осмысление результатов: обобщающие труды
Казалось бы, что завершение научного издания такого величайшего
летописного памятника, как Никоновская летопись (с подведением всех
вариантов и по лицевым летописям) должно было послужить сильней-
шим стимулом для развития специальных исследований. Однако полу-
чилось как раз наоборот: следующие два десятилетия отмечены почти
полным отсутствием собственно исследовательских работ, где так или
иначе бы трактовались проблемы, связанные с лицевым летописани-
ем. Создается невольное впечатление, что та часть интеллектуального
потенциала, ориентированная на сугубо источниковедческое исследо-
вание памятника, оказалась исчерпанной на рубеже столетий и — на
какое-то время — была выведена из аналитической работы. Методоло-
гический прорыв, осуществленный Н. П. Лихачевым, В. Н. Щепкиным и
А. Е. Пресняковым, оказался слишком сильным; мысль, вырвавшаяся из
оков традиционной методики, унеслась далеко вперед и, оглянувшись,
ужаснулась масштабами разрыва, отделявшего ее от прочей когорты
ученых-гуманитариев. Методика комплексного анализа, примененная в
«Трех книгах одного года», слишком опережала свое время и — боль-
шинством прочих исследователей — как бы не ощущалась нужной.
Конечный результат оказался более доступным для восприятия, нежели
путь его достижения. Требовался какой-то период времени для осмысле-
ния полученных результатов; требовался очередной этап обобщения.
Первым на этом поприще выступил В. С. Иконников. Во втором
томе его огромного компендиума заметное место отведено истории бы-
тования в науке лицевых летописей [105, 1213—1229, 1267—1274]. С ред-
кой тщательностью автором собрана и прореферирована вся по существу
предшествующая литература вопроса, от М. М. Щербатова до последних
отзвуков полемики А. Е. Преснякова и А. И. Соболевского. Надобно от-
метить, что изложение позиций многих авторов сопровождается подчас
критическими замечаниями и уточнениями ряда высказывавшихся по-
ложений с учетом новых фактов и находок. В. С. Иконников далее еще
несколько раз возвращается к лицевым летописям и специально отмеча-
ет их официальный характер, отразившийся, в частности, в переработке
именно позднейших частей памятника, требовавших «более осторожного
и внимательного отношения к недавним событиям и правительственным
лицам» [105, 1232]. Автор указывает также на причастность к официаль-
ному (т. е. в первую очередь к лицевому) летописанию дьяков, ведавших
Царским архивом [105, 1237-1238].
94 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
В 1910 г. датировка лицевых летописей, предложенная Н. П. Лихаче-
вым, была как бы официально утверждена Археографической комиссией,
опубликовавшей первый выпуск описания летописных памятников как
специальное приложение к издаваемому собранию летописных текстов.
Описание Остермановских томов в данной брошюре основано на фактах,
установленных Н. П. Лихачевым и А. Е. Пресняковым [346, 26—27].
Заслуживает внимания освещение проблем, связанных с лицевыми
летописями в университетских курсах гражданской истории и истории
русской литературы. На протяжении всего рассматриваемого периода
регулярно переиздавались лекции С. Ф. Платонова. Характеристика ли-
цевых летописей весьма лапидарна: по утверждению автора позднее
летописание «стало официальным делом — при дворе Московском запи-
сывались погодно дворцовые и политические события (летописи време-
ни Грозного, напр.: Александро-Невская, Царственная книга и вообще
последние части Московских сводов — Никоновского, Воскресенского,
Львовского), а с течением времени и самый тип летописей стал изменять-
ся, они стали заменяться так называемыми разрядными книгами» [219,
изд. 6-е, 42]7. Характеристика эта почти дословно воспроизводит первое
издание, опубликованное в ту пору, когда автор еще считал лицевые ле-
тописи рукописями XVII в. Теперь, однако, двойственность утверждения
была снята. Еще более лаконичным был признанный глава московской
школы М. К.Любавский: «К тому же времени (т.е. к XVI в. — А. А.)
относится составление грандиозной исторической энциклопедии с мно-
жеством иллюстраций в XI томах, известной под именем “Царственной
книги”. Это произведение является дальнейшим развитием хроногра-
фа» [162, 299]8. В прочем, при всей краткости характеристик главы
петербургской и московской школ верно отметили основные линии в
развитии московского летописания, отразившиеся в той или иной сте-
пени и в лицевых летописях.
Более распространенными были этюды в курсах по истории рус-
ской словесности, что, впрочем, естественно: авторы их стремились не
только к констатации фактов, но и к установлению их места в широком
контексте. Так, А. С. Архангельский конспективно изложил (без больших
упущений) основную сущность концепции Н. П. Лихачева, упомянув об
установленном А. Е. Пресняковым корпусе подлинников и копий: «при
всем своем художественном великолепии и внешней роскоши, по вну-
треннему своему литературному содержанию и характеру, Историческая
энциклопедия не представляла, однако, большого шага вперед», ибо —
восходя по замыслу к Еллинскому летописцу — не представляла собой
новизны для московской письменности [41, 231]. Очевидно, что автор
7 Последующие издания вплоть до 10-го, СПб., 1917, не вносят никаких исправлений
в данную характеристику.
8 Перепечатано без изменений в соответствующих разделах в Москве в 1916 и 1918 гг.
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
95
хотя и цитирует основополагающие работы рубежа веков, еще не про-
ник до конца в их скрытую сущность, а воспринял некоторые внешние
факты.
Более оригинальными представляются соображения А. С. Орлова,
излагавшиеся в различных лекционных курсах [207] 208]. Начав с кон-
статирующего фактологического раздела (полностью базирующегося на
«трех книгах одного года»), автор далее попытался ввести факты проис-
хождения памятника в процессы литературно-художественного развития
России. Замысел создания лицевой всемирной истории А. С. Орлов свя-
зывает с внешнеполитическими успехами державы в первой половине
1550-х гг. «Эта летопись, подобно Библии, должна была показать, как
десница Всевышнего вела Русь к величию и могуществу, к победе над
неверными агарянами, к дням счастливого царствования Ивана Васи-
льевича IV Грозного. Царские ближние люди и дьяки составляли эту
летопись, а московские иконописцы обильно ее иллюстрировали при
руководящем участии митрополита Макария и иерея Благовещенского
собора Сильвестра» [208, 222]. Здесь, при внешнем следовании сумме
гипотез Н. П. Лихачева, уже четко прослеживается отход от них в пользу
более ранней датировки памятника, стремление увязать его создание с
деятельностью школы новгородских художников, перевезенных в Моск-
ву Макарием. Можно утверждать, что это краткое замечание виднейшего
литературоведа стало одним из исходных пунктов сформировавшейся
позднее источниковедческой традиции.
Вообще же нужно сказать, что этот период — последние предрево-
люционные годы — оказался весьма щедрым на попытки осмысления ре-
зультатов, достигнутых на рубеже столетия. В 1919 г. в «Новом энцикло-
педическом словаре» публикуется обобщающая статья А. А. Шахматова
о летописях [544]. Это последняя по времени завершенная схема исто-
рии всего русского летописания, подготовленная и изданная при жизни
великого текстолога. Лицевую летопись А. А. Шахматов считает иллю-
стрированной редакцией Никоновской и относит в 1570-е гг. [344, 164].
В следующем году выступил со своей схемой русского летописания
А. Е. Пресняков [250]. Автор считает Лицевой свод завершающим эта-
пом историографического процесса, протекавшего в Москве в XVI сто-
летии [250, 265]. Никаких принципиально новых моментов в истории
создания памятника автор — сравнительно с собственными ранними
работами — не предполагает. Впрочем, итоговый вывод заслуживает
внимания: по утверждению А. Е. Преснякова «уже в характерных осо-
бенностях Никоновского свода и “Летописца царствования царя Ивана
Васильевича” сказывалась назревавшая потребность иной, более созна-
тельной и свободной трактовки летописного материала. Тяга к осмы-
слению прошлого с более общих точек зрения и к более литературной
манере изложения с трудом пробивалась сквозь старинные книжные
96 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
навыки, но как бы свидетельствовала о близости эпохи, когда преж-
нее летописание перестанет удовлетворять» [250, 270]. Автор вплот-
ную подошел к признанию лицевой летописи принципиальным этапом
в становлении российского исторического самосознания и остановил-
ся перед этим, не решаясь еще, как можно предполагать, разорвать
круг представлений о единстве традиции Никоновского и Лицевого
сводов.
В том же 1916 г. реанимируется интерес и к миниатюрам Лицевого
свода, вернее к тому источниковому потенциалу, что заложен в тыся-
чах изображений мифических и реальных фактов истории. По мнению
С. П. Бартенева миниатюры открывают «обширное, почти необозримое
поле для изучения древнерусского быта вообще и архитектуры в частно-
сти» [46, 12]. Отмечая явную недостаточность литературы по проблемам
дешифровки миниатюр (указывается лишь давняя работа Н. В. Султанова,
труды В. Н. Щепкина, очевидно, остались неизвестными), автор, тем не
менее, весьма широко использует изображения лицевых летописей при
реконструкции истории Московского Кремля.
В том же году появилась и небольшая, но в высшей степени ин-
тересная и ценная статья В. Н. Щепкина [570]. Написанная по про-
стому — на первый взгляд — поводу: для оправдания использования
миниатюр Троянской истории при иллюстрировании текстов русских
былин, эта статья является во многом этапной для становления продук-
тивного подхода к пониманию миниатюр Лицевого свода. Автор ставит
интереснейшие проблемы о соотношении описываемого и изображае-
мого, о существовании типических (теперь говорят — клишированных)
понятий и идей, о сложности пространственно-временных связей, отра-
жаемых миниатюрами и т. п. Можно лишь сожалеть, что В. Н. Щепкину,
несомненно — одному из наиболее одаренных исследователей древне-
русского искусства, не удалось по разным причинам завершить работы
в этом направлении. Впрочем, — это похоже на рок — В. Н. Щепкину
не удалось завершить многое из замыслов. Реальное бытие чрезвы-
чайно трудно смиряется с опережающим сознанием, а В. Н. Щепкин
слишком часто в методическом и методологическом отношении опе-
режал свое время. Идеи его более или менее полно воспринимались
лишь наименее догматизированными умами и оставались малопонят-
ными для прочих современников. Об этом достаточно свидетельствует,
к примеру, что в учебных пособиях и обобщающих работах по специ-
альным историческим дисциплинам неупоминание работ В. Н. Щепкина
столь же стабильно, сколь и приведение в качестве примеров разработок
Н. П. Лихачева.
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
97
Мертвый сезон в историографии лицевых летописей
Несомненное оживление интереса к проблемам лицевого летописа-
ния, проявившееся во втором десятилетии XX века, позволяло, казалось,
ожидать нового методического прорыва в этой сфере. Такого рода наде-
жды оправдывались и тем, что на рубеже первого и второго десятилетий
к изучению Лицевого свода стали привлекаться молодые силы. Как за
два десятка лет до того предметом студенческой работы А. Е. Преснякова
стала Царственная книга и ее приписки, так вновь студенту — в бу-
дущем одному из виднейших наших историков — Б. А. Романову было
предложено заняться этим вопросом. Б. А. Романов «увлекся этой темой,
много работал в архиве над самими рукописями и пришел к выводу,
что автором приписок является не Иван Грозный (как то полагал ру-
ководитель студента, С. Ф. Платонов — А. А.), а всего вернее дьяк Иван
Висковатый — глава царского дипломатического ведомства. Об этом он
и сделал доклад в семинарии. Но доклад Бориса Александровича не
убедил С. Ф. Платонова» [201, 396]. Парадокс: на редкость смелый но-
ватор в области методики источниковедческого анализа С. Ф. Платонов
не оценил методической смелости молодого исследователя! Не этот ли
«холодный душ» со стороны маститого профессора способствовал обра-
щению интересов Б. А. Романова к совершенно иным областям и сферам?
Не С. Ф. Платонову ли обязана отечественная наука тем, что в следую-
щий раз этот вопрос был поставлен лишь через три десятка лет (кстати,
вновь перед студентом!)?
Так или иначе, однако Б. А. Романову не суждено было повторить
источниковедческий подвиг А. Е. Преснякова, а в историографии памят-
ника наступил десятилетний перерыв, обусловленный уже совершенно
иными причинами.
События 1917 года и последующая за тем всеобщая и всеохватная
Великая Смута мало способствовали уточненным размышлениям над
предметами, требовавшими глубочайшей сосредоточенности и концен-
трации всех умственных и физических сил. Многократно отмечено, что
кардинальные перевороты в социальных отношениях вызывают резкое
обострение интереса к истории. Обращаясь к прошлому, к историческо-
му опыту, противоборствующие силы надеются если и не найти ответ, не
подобрать аналогию происходящему, то, по крайней мере, понять хотя
бы отчасти современные события, уяснить для себя временный харак-
тер происходящих потрясений, пробудить в себе надежды на грядущую
стабилизацию. Поэтому любые социальные потрясения и перевороты
сопровождаются переизданием прежних фундаментальных работ, напи-
санием новых исторических, а еще более историко-публицистических,
штудий. Однако любой переворот в отношениях влечет следом и пе-
реворот в сознании, что отражается прежде всего на увлечении схемой
98 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
внешней канвой, социологизацией представлений о прошлом. Тонкие
материи при этом оттесняются на задний план, выносятся за скобки.
Между тем источниковедение относится именно к таким тонким матери-
ям. И развитие методики извлечения и анализа Источниковой информа-
ции с великим трудом увязываются с периодами Великих Смут. Только
стабилизация внешней среды позволяет высвободить интеллектуальный
потенциал для штудий источниковедческих.
§4. Утверждение истины:
догматизация представлений
Возрождение научных интересов: Н. Ф. Лавров
На десятом году новой власти вышло в свет исключительно интерес-
ное и обстоятельное исследование по рукописной традиции Никонов-
ской летописи, принадлежавшее Н.Ф. Лаврову [75Р]. В центре внимания
ученого оказался так называемый Летописец начала царства. Установив
текстологические отношения между разными списками памятника, ав-
тор отказался от шахматовской гипотезы о месте данного «Летописца»
в системе отечественного летописания. По его утверждению, памятник
заканчивался на 1553 г. Повестью о Казанском взятии, дальнейшее же
повествование, включенное в Патриарший список, Список Оболенско-
го, Львовскую летопись и Лицевой свод, — не что иное, как текст
«самостоятельного происхождения, его источники — официальные до-
кументы Московского государственного архива и те списки черные, "что
писати в Летописец лет новых”, которые хранились когда-то в том же
архиве» [139, 89].
В заключительных пассажах статьи Н.Ф.Лавров выдвинул весьма
интересное предположение о целевом назначении списков Никоновской
летописи как черновых оригиналов «для задуманного тогда Лицевого
свода» [139, 90]. Отметив вставку имени Адашева в рассказе Патриар-
шего списка о разрушении казанского тайника и известное сообщение
Описи царского архива о летописных занятиях Адашева, Н.Ф.Лавров
рискнул предположить, «что одно время он (Адашев. — А. А.) был при-
косновенен к этой редакционной работе по составлению Лицевого свода.
Первоначально оригиналом Лицевого свода был предназначен список И,
позже по каким-то соображениям, не чуждым, может быть, политичес-
кой тенденции, он был заменен списком 0» [139, 90]. При публикации
исследование Н.Ф.Лаврова не вызвало активных откликов, впрочем,
выводы были усвоены.
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
99
Исследование миниатюр: М. Г. Худяков
Несколькими годами позднее возродился интерес и к изобрази-
тельной стороне Лицевого свода. Не лишено любопытства, что первое
исследование такого рода появилось не в столичных изданиях, а в пе-
риодическом бюллетене краеведческого характера. Автор задался целью
восстановления архитектурного облика старой Казани и использовал для
этого несколько десятков миниатюр из последних частей Лицевого сво-
да, сопоставляя их с панорамным изображением Казани на известной
иконе «Церковь воинствующая» [525]. Следует напомнить, что доволь-
но высокая достоверность миниатюр Царственной книги как источника
по топографии Казани была декларирована еще в конце XIX столетия
М. Богдановским. М. Г. Худяков как бы в продолжении традиции — хотя
и оговаривается о условностях иконописных и миниатюрных изобра-
жений — склонен видеть явное и несомненное родство изображения
архитектуры с одной стороны в миниатюрах и в иконе, а с другой
стороны типичными формами татарской архитектуры как таковой. По
утверждению исследователя, миниатюры Лицевого свода вполне досто-
верно передают общий характер татарского зодчества XVI столетия.
Исследование миниатюр:
М. В. Алпатов и Г. П. Георгиевский
Еще тремя годами позднее издательством «Академиа» был выпущен
роскошный комплект из ста листов красочных воспроизведений древ-
нерусской миниатюры, сопровождаемых обстоятельными исследователь-
скими статьями М. Владимирова (М. В. Алпатова) [66] и Г. П. Георгиевс-
кого [72]. Среди воспроизведений помещены 6 миниатюр, иллюстри-
рующих фрагменты книги Бытия (из «первого» тома Свода), оказавши-
еся приплетенными к Житию Николая Чудотворца из Болыиаковского
собрания, и 7 миниатюр из так называемого Егоровского сборника,
создававшегося в те же годы мастерами Лицевого свода и предназначав-
шегося — как можно полагать — для включения в различные разделы
Свода. Кроме того, большое количество миниатюр, воспроизведенных
на листах комплекта, относится по композиционным и стилистическим
признакам к памятникам того же круга.
М. В. Алпатов в своей вступительной статье приводит сравнительный
анализ миниатюрного и иконописного художества и, между делом, фор-
мулирует весьма существенный тезис: «По самой своей природе отдель-
ные миниатюры редко обладают художественной сконцентрированно-
стью, как иконы. Сопровождая текст, они раскрывают свои достоинства
в последовательности цикла...» [66, 9]. Приводя общую характеристи-
ку художественной культуры XVI века и ее эволюции, автор считает
100 Часть L Лицевой летописный свод в отечественной литературе
нужным отметить, что Грозненская школа миниатюры выросла в усло-
виях широких программ собирания и систематизации всего прежнего
наследия, начатых деятельностью митрополита Макария [66, 12—13].
В общей характеристике рукописей Лицевого свода М. В. Алпатов следу-
ет формулировкам А. Е. Преснякова и А. С. Орлова, однако идет в чем-
то дальше предшественников и даже предлагает парадоксальную фор-
мулировку неисторизма исторических хроник, которые «стремятся не
к передаче исторического процесса в его естественной внутренней за-
кономерности, а к тому, чтобы в этой временной последовательности
событий неизменно находить одни и те же постоянные ситуации, нраво-
учительные и наглядные примеры, которые всегда следует иметь перед
глазами» [66, 15]. Нетрудно заметить здесь определенную перекличку с
воззрениями В. Н. Щепкина.
С этим тезисом увязывается и еще одно утверждение М. В. Алпатова,
относящееся к пояснению причин снижения стиля в миниатюрах Гроз-
ненской школы, среди которых «много примеров виртуозной техники,
но нет ни одной, которая могла бы идти в сравнение с высоким живо-
писным мастерством эпохи Рублева и Дионисия» [66, 19] — массовый
характер производства миниатюр и необходимость ускорения работ обу-
словили выработку своеобразной «скорописной» миниатюры. При этом
предельно сглаживалась индивидуальность художников: различия между
мастерами «не носят принципиального характера. Это скорее вариан-
ты одного и того же художественного принципа, различные почерки
одной и той же системы письма. Ни о какой реконструкции твор-
ческих индивидуальностей на основании этих остатков речи быть не
может» [66, 19—20].
Характеризуя конкретные миниатюры, М. В. Алпатов указывает, что
мастер, исполнявший иллюстрации к книгам Моисеевым, отличался ис-
ключительным мастерством и виртуозностью, причем в равной мере это
проявилось и в рисунке, и в иллюминовке. Говоря о рисунках в Егоров-
ском сборнике, автор подчеркивает большое западноевропейское влия-
ние на его художников, хотя и отмечает в конце, что эти «западнические
миниатюры не составили эпохи в истории русской живописи», посколь-
ку «эти новшества не шли дальше эклектических попыток соединения
разных художественных мировоззрений путем копирования непонятных
и органически невоспринятых образцов европейского искусства, при-
том памятников не первоклассных, а преимущественно провинциальных
произведений немецкой ксилографии» [66, 25].
Таким образом, М. В. Алпатов подошел к характеристике русской
миниатюры XVI столетия с позиций историка искусства. С иных пози-
ций рассмотрел это явление Г. П. Георгиевский, сконцентрировавшийся
преимущественно на филолого-археографическом методе. Автор попы-
тался дать общую картину становления московской школы лицевого
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
101
книгописания, центральное место в которой по его разумению принад-
лежит Лицевому своду. Замысел памятника и начало работ над ним
ученый связывает с временем малолетства Ивана IV. Возобновление ра-
бот — с присоединением Казани и Астрахани. Далее история создания
памятника излагается в основном по труду Н.П.Лихачева [72, 34-35];
Г. П. Георгиевский (ссылаясь на В. Н. Щепкина) полагает, что Лицевой
свод включал двенадцать томов, из которых один — именно начальный
том «древнего летописца» — считался утраченным. Автор высказывает
предположение, что под этим томом следует разуметь лицевой хронограф
№202 из собрания Е.Е. Егорова и приводит его описание [72, 36—37].
Догадку эту, к сожалению, следует признать совершенно необоснован-
ной, поскольку все внешние признаки Егоровского хронографа отличны
от рукописей Лицевого свода. Внимательное рассмотрение рукописи
приводит к заключению, что это иная (альтернативная?) попытка созда-
ния иллюстрированной всемирной истории, предпринятая примерно в
то же время, что и Лицевой свод.
Но следующая находка Г. П. Георгиевского совершенно точно увязы-
вается им с Лицевым сводом. Это уже упомянутый Егоровский сборник
(ГБЛ, Егор. 1844), включающий Апокалипсис Толковый, Слово Иоанна
Богослова на Успение Богородицы, Слово похвальное на зачатие Иоанна
Предтечи и Сказание о чудесах архистратига Михаила. Ученый приводит
обстоятельное описание рукописи и дает развернутую характеристику ее
миниатюр [72, 38—40]. Отмечена зависимость палатного письма миниа-
тюр сборника от немецких образцов, в частности от иллюстрированной
хроники Гартмана Шеделя, причем, по утверждению автора, «как са-
мые здания, так особенно их архитектурные украшения и детали, даже
постановка их рядом или в перспективе почти не переработаны и не
обработаны нашими русскими мастерами, а буквально скопированы и в
точности воспроизведены с немецких печатных картин» [72, 39].
К изданию помимо вступительных статей приложены и обстоятель-
ные описания миниатюр, выполненные Г. П. Георгиевским надостаточно
высоком уровне. В целом издание это остается до наших дней едва ли
не лучшим изданием образцов книжной миниатюры.
Исследование миниатюр: А.В.Арциховский
В 1934 г. вышло из печати небольшое исследование А. В.Арцихов-
ского, посвященное иллюстрациям одного из томов Лицевого свода [59].
Автор справедливо отметил, что «одной из очередных задач истори-
ческой науки является вовлечение в научный оборот лежащих втуне
исторических источников, какими являются лицевые рукописи» [59,
117]. В исследовании изображений А. В. Арциховским была использо-
вана методика предметных изображений в пространстве миниатюры,
102 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
разработанная им несколькими годами ранее для изучения иллюстра-
ций более раннего лицевого летописного кодекса. Исходным пунктом
этой методики было признание буквального соответствия изображаемого
написанному: «иллюстратор следовал тексту настолько точно, что даже
почти все мелкие аксессуары соответствуют тем или иным словам лето-
писца» [38, 4-5]. Сами же миниатюры, по меткому замечанию ученого,
«при первом впечатлении кажутся своеобразными окнами, сквозь кото-
рые можно смотреть на исчезнувший мир удельной Руси, стоит только
внушить себе (а это нетрудно) тогдашнее восприятие формы и про-
странства. Впечатление это, конечно, ложное. В окнах этих перед нами
мелькают изображения, преломленные и искаженные классовой идео-
логией» [38, 3]. Автор оговаривается, что миниатюры Лицевого свода
отличаются от изображений Радзивилловской летописи большей схема-
тичностью и условностью (как в композициях, так и в изображении
деталей), но вместе с тем свидетельствует, что они «достаточно четки,
чтобы установить, что моделями для мастера (или для его русских и близ-
ких оригиналов) были не столько древние рисунки, сколько окружающая
его в жизни обстановка» [39, 118].
Вещеведческий анализ более чем тысячи миниатюр Синодального
тома (в поле зрения автора находились изображения оружия, воинской
справы, одежды, бытовой утвари и рабочего инструмента) позволил
утверждать, что в изображениях событий XVI столетия отражены вполне
достоверно реалии именно этого периода, равно нехарактерные как для
более ранних веков, так и для следующего XVII столетия. Интересны
также частные наблюдения ученого о изображениях сцен и пространства
в миниатюрах, о соответствии изображений этикетным представлени-
ям своего времени. Так, подчеркнуто, что Иван IV вплоть до л. 93
изображается в княжеской шапке (соответственно своему титулу), а с
л. 94, где описывается уже «царский» период, в желтом зубчатом венце
(в противоположность Владимиру Андреевичу, до конца сохранившему
в изображениях княжескую шапку) [39, 123—124].
Наблюдения над миниатюрами Лицевого свода были (уже на матери-
але всех томов Летописной части) развиты А. В. Арциховским в известной
монографии, опубликованной десятью годами позднее, в период Вели-
кой Отечественной войны [40]. Собственно исследование миниатюр
предварено вводными соображениями, где автор излагает (по работам
Н.П.Лихачева и А.Е.Преснякова) некоторые моменты из истории со-
здания памятника и дает общую характеристику рукописей Свода. Здесь
же сформулирован и принцип коррекции изображений предметов архео-
логическими данными. Корректировка эта совершенно необходима, ибо
по справедливому замечанию автора «первое требование при всякой ра-
боте над лицевой летописью есть датировка ее рисунков, которая может
иногда и не вполне совпадать с датировкой самой рукописи. Худож-
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
103
ник мог пользоваться в виде образцов древними, не дошедшими до нас
лицевыми летописями, мог вместо этого прямо изображать под видом
древности современность» [40, 43].
Сплошной анализ изображений оружия (мечи, сабли, пушки, пи-
щали, копья, топоры, булавы, луки, метательные орудия), войскового
снаряжения (шлемы и доспехи, щиты), инженерных приспособлений,
укреплений, производственных процессов и рабочих инструментов, сель-
скохозяйственных сцен, транспортных средств, одежды и украшений,
архитектурных сооружений и прочих самых различных реалий, а так-
же рассмотрение разнохарактерных церемониальных и бытовых сцен
и ситуаций позволило А. В. Арциховскому с уверенностью утверждать:
«различия между предметами материальной культуры, изображаемыми
в Остермановских сценах XIV века, Шумиловских сценах XV века и
Синодальных сценах XVI века очень четки и, что особенно важно,
археологически точны. Археологические знания для этого времени пред-
полагать мы не вправе, написаны рукописи одновременно, остается
предположить, что работа художников действительно облегчалась поль-
зованием старыми рисунками; для XIV века таких оригиналов, конечно,
не было, рисовать приходилось заново; для XVI века они, очевидно,
были» [40, 44].
Напомню, что еще в конце прошлого столетия в своем докладе на
Археологическом съезде А. Е. Пресняков высказывал пожелание к архео-
логам: осуществить полное исследование миниатюр Лицевого свода с
историко-археологической точки зрения. Через полвека после призыва
данная задача была выполнена. Вряд ли можно найти сколько-нибудь
значительную группу реалий, не затронутую в труде А. Арциховского.
И уже одно это обстоятельство обрекает эту работу надолго оставать-
ся настольной книгой каждого исследователя отечественных древностей.
Исследование было отмечено рецензентами как заметный вклад в исто-
рическую науку [69; 261; 300]. Разумеется, рассматривая исследование
А. В. Арциховского с позиций конца XX столетия, нетрудно заметить и
многие упущения автора, и его явно избыточное увлечение мыслью о
воздействии идеологии на композиции и содержание рисунков, и несо-
мненную ошибочность тезиса о наличии в миниатюрах двух идеологий —
мастеров и заказчика, и перенасыщенность исследования фактологиче-
скими построениями при полном почти отсутствии выводов и обобща-
ющих построений и прочее. Тем не менее, вот уже на протяжении без
малого полувека этот труд остается непревзойденным по широте охвата
и точности наблюдений над конкретным материалом.
104 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Исследование миниатюр: А. Н. Некрасов
Приснопамятный 1937 год отмечен в хронологии нашего предмета
появлением в печати весьма интересной и во многом нетипичной книги
А. Н. Некрасова [795]. В контексте книги определенное внимание уде-
лено и Лицевому своду. Характеристику предмета автор начинает с рас-
смотрения миниатюр Егоровского сборника, созданного, по его мнению,
в конце 1550-х гг. [198, 299—300]. Отметив наличие в рукописи мно-
гих нетипичных и нетрафаретных изображений, А. Н. Некрасов склонен
связывать появление их как с новой техникой (акварель), так и с воздей-
ствием немецкой ксилографии (иллюстрациями к германским изданиям
Библии и Хроники Шеделя) [198, 299-300]. К этому же времени автор
относит и составление Жития Николы, в первой части которого отмеча-
ются прямые заимствования из гравюр Хроники Шеделя [198, 299—300].
Отмечая высокие художественные достоинства миниатюр Жития Ни-
колы, в которых изображены «поразительные ландшафты с шумящими
деревьями, всадниками между ними, городами со множеством домов и
храмов, реками и даже морем, по которому плывут величавые корабли
с надувающимися парусами», ученый к миниатюрам собственно Свода
относится заметно строже: «они сухи и графичны, сохраняя, однако,
совмещение нескольких последовательных действий одной темы..., они
лишены прежней живописности, реалистичности и любви к отдельной
форме. Здания... становятся условными; вместо единства пейзажа и его
глубины механически сопоставляются различные сценки как моменты
одного действия...» [198, 300, 303]. Создание рукописей Лицевого свода
А. Н. Некрасов склонен относить к 1560—1570 гг. [198, 303]. Автор пола-
гает, что их следует рассматривать в качестве завершающей ступени того
процесса идеологического обоснования незыблемости существующих со-
циальных отношений, который был начат ранее созданием Макарьевских
Четьих Миней, Стоглава и Домостроя. В этом отношении автор неори-
гинален, ибо данная гипотеза была сформулирована еще в дореволю-
ционных курсах истории русской словесности. Впрочем, А. Н. Некрасов
занимает особую позицию в отношении Царственной книги: по его
мнению, этот том Свода является незавершенной переделкой последней
части, предпринятой уже в эпоху Бориса Годунова [198, 303].
Рождение догмы: обобщающие труды и учебные пособия
К концу 1930-х гг. возобновилось издание крупных работ, как бы
подводивших итоги специальным разысканиям за два истекших десяти-
летия. В 1937 г. вышел из печати общий курс истории древнерусской ли-
тературы, подготовленный А. С. Орловым на основе стенограмм лекций
в Ленинградском институте истории, философии и лингвистики [209].
В рамках курса Лицевой свод рассматривается двояко: с одной стороны,
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
105
в контексте истории летописания, с другой — в традициях официальной
публицистики. Как в отношении фактологии, так и в части интерпрета-
ции фактических данных курс А. С. Орлова не слишком отходит от его
же дореволюционных курсов. История создания памятника излагается в
основном по данным Н. П. Лихачева и А. Е. Преснякова, характеристи-
ка миниатюр — по материалам В. Н. Щепкина. Как и прежде, замысел
Свода А. С. Орлов склонен связывать с военными успехами державы
(присоединением Казани и Астрахани). Как и прежде, задачей Свода
признается показ величия России под скипетром царя Ивана, ставшей
воспреемницей высших достижений мировой цивилизации. Как и пре-
жде, утверждается, что не кто иной, а «царские ближние люди и дьяки
составили эту летопись, а придворные иконописцы обильно ее иллю-
стрировали под руководством митрополита Макария и попа Сильвестра,
наиболее культурных советников “избранной рады”» [209, 355]. Двумя
годами позднее это будет почти полностью повторено во втором издании
курса [210].
Уделено внимание крупнейшему памятнику летописания и в первом
учебнике по источниковедению, написанном одним из самых глубо-
ких знатоков предмета М. Н. Тихомировым [298]. В соответствующем
параграфе названы некоторые из рукописей Свода, упомянута дискус-
сия между А. И. Соболевским и Н. П. Лихачевым, дана краткая харак-
теристика источникового потенциала миниатюр. Впрочем, по мнению
автора, «в рисунках лицевых сводов нельзя найти точного историчес-
кого воспроизведения деталей. Обычно художники пользовались ико-
нописными и другими образцами, на основе которых ^нередко рисо-
вали те или иные миниатюры» [298, 131]. Очевидно, первые ито-
ги разысканий А. В. Арциховского, опубликованные еще в 1934 году,
М. Н. Тихомировым в расчет пока не принимались. Вне связи с лицевым
летописанием в учебнике упомянуто еще о причастности А. Адашева к
составлению официальных летописей. М. Н. Тихомиров признал, что в
отношении времени составления памятника «доказательства Лихачева
являются наиболее убедительными» [298, 130], и подтвердил это в опу-
бликованном двумя годами позднее обзоре летописных памятников [299,
269 и 283].
В 1945 г. опубликован второй том фундаментальной истории рус-
ской литературы, подготовленный еще до Великой Отечественной войны.
Раздел о московском летописании XVI века для этого издания подго-
товлен А. С. Орловым и В. П. Андриановой-Перетц [277]. Общая харак-
теристика практически полностью, с незначительной стилистической
редакцией, воспроизводит соответствующие пассажи упомянутого курса
А. С. Орлова [277, 446-447]. Второй параграф главы отведен литерату-
роведческому сопоставлению отдельных памятников, входящих в своды
XVI столетия (Летописец начала царства, Повесть о приходе Саип-Гирея,
106 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Повесть о Казанском взятии, Повесть о болезни Ивана IV); источни-
коведческих замечаний при этом вовсе нет [277, 448-459]. Несмотря
на отсутствие чего-либо нового в отношении Лицевого свода, данный
раздел коллективного труда занимает определенное место в историогра-
фии памятника: именно здесь в завершенном виде представлен подход
к лицевым летописям, ставший как бы каноническим в исследованиях
филологической школы последующих десятилетий.
Следует назвать и еще один труд, содержащий попытку обобще-
ния источниковедческой информации в применении к Лицевому своду.
В 1946 г. был опубликован учебник русской палеографии, подготовлен-
ный еще до войны Н. С. Чаевым и доработанный Л. В. Черепниным [52£].
Характеристика памятника дана в основном по классическим трудам
рубежа веков (Н. П. Лихачев, А. Е. Пресняков). Время работы над руко-
писями Свода определяется 1560—1570-ми гг.: «на составление и Мака-
рьевских Четьих Миней и Никоновского свода понадобилось до 20 лет,
таковы были масштабы этих предприятий» [328, 87].
Из ряда обобщающих трудов 1940-х гг. выделяется монография
Д. С. Лихачева { 141]. Ее наиболее существенным отличием является то,
что предметом обобщения здесь стали не данные литературы, предмета,
а информация, извлеченная из непосредственного изучения источни-
ков. Автор не останавливается специально на характеристике Лицевого
летописного свода — памятник выделен в качестве самостоятельно-
го объекта лишь в приложении (обзоре важнейших списков и групп
списков русских летописей), где кратко сформулированы общеизвестные
воззрения на памятник, восходящие к труду Н.П.Лихачева [141, 578-
579]. Однако в других разделах исследования, посвященных, в частности,
Никоновской летописи, приведено немало интересных наблюдений, рас-
пространимых и на рукописи собственно Лицевого свода. Так, для уяс-
нения сущности процесса редакторской работы составителей важными
являются замечания о сознательном перенесении на летопись некото-
рых приемов хронографического повествования [141, 351—354]. Впер-
вые в литературе с такой детальностью сформулированы представления
о взаимоотношении летописной формы повествования с документаль-
ными приемами фиксирования значимой исторической информации.
Внедрение в летописную практику способов ведения посольской до-
кументации рассмотрено на примере Летописца начала царства [141,
363-367]. По замечанию Д. С. Лихачева «основной признак летописи —
погодность изложения — оказывается в “летописце” отодвинутым на
второй план. Он держится по традиции, а не в силу внутренней не-
обходимости, и летопись несет в себе уже все признаки жанра исто-
рических повестей...» [141, 364]. Сама же официальная летопись во
второй половине XVI века «напоминает подсобное для государственного
архива предприятие. Это уже не рассказ о событиях, а своеобразная
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов 107
подробная “опись” важнейших документов, поступающих на хранение
в государственный архив» [141, 370]. Методика ведения подобного «ле-
тописного архива» раскрыта Д. С. Лихачевым на примере Лебедевской и
Александро-Невской летописей [141, 371—374]. Ее составитель, по утвер-
ждению исследователя, уже «не различает малого от великого, заносит в
свою летопись и исходящие документы...» [141, 373].
В обобщающих работах и учебных пособиях 1930-1940-х гг. с раз-
ной степенью подробности воспроизводится концепция Н.П.Лихачева
и А. Е. Преснякова. Воззрения классиков отечественного источниковеде-
ния воспринимаются, как правило, уже в качестве несомненной истины,
как общеизвестные и общепринятые основы. Нет (во всяком случае не
просматривается) даже попытки критического осмысления и проверки
данных рубежа столетий, равно как и данных, полученных в 1920-
1930-х гг. Исключение — монография Д. С. Лихачева — лишь под-
тверждает основной вывод: предмет полемики благополучно перерос в
парадигму.
Предпосылки нового мифа:
С. В. Бахрушин и С. Б. Веселовский
Между тем источниковедческая мысль выходила на новые рубежи
и мало-помалу складывались обстоятельства для ревизии классических
воззрений. Историографическая интрига начала формироваться в неле-
тописной традиции.
Выше было показано, что еще в середине XIX столетия начало
складываться представление о связи лицевых летописей с деятельностью
Царского архива. Первый намек такого рода был сделан Филаретом
(Гумилевским), увязавшим исключительно по наитию вместе с Алексеем
Адашевым, упомянутый в Описи Царского архива «летописец лет новых»
и Царственную книгу. Примерно в то же время намек о связи Царствен-
ных летописей с летописными материалами Царского архива был вы-
сказан Д. П. Голохвастовым. Чуть позднее это же, но значительно более
определенно, утверждал И. Н. Жданов. Вполне возможно, что эти первые
догадки были сделаны вполне автономно. Но полутора десятилетиями
позднее А. Н. Ясинский уже уверенно призвал лицевые списки офици-
альными летописями (а) и называл ответственными за ведение офици-
альной летописи Алексея Адашева и Ивана Висковатого (б). Если до
поры подобные сопоставления выглядели как бы частным делом отдель-
ных исследователей, то полемика (хотя бы и на уровне подстрочника),
начатая А. Е. Пресняковым в 1893 г. и поддержанная С. А. Шумаковым
в 1894, вводила данные догадки в круг историографических идей. Не
удивительно поэтому, что В. С. Иконников в 1908 г. завершил этюд о ли-
цевых летописях утверждением о непосредственной причастности дьяков
108 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Царского архива и персонально Адашева и Висковатого к составлению
Царственной книги. Так, уже в начале XX столетия сформировалась
часть версии, положенной затем в основу нового мифа.
Рождение версии было завершено в 1940-х гг., когда одно безуслов-
но верное в основе своей наблюдение было абсолютизировано и, вкупе с
охарактеризованным выше, определило круг идей, едва ли не исключи-
тельно устанавливавших границы в развитии источниковедческой мысли
в историографии Лицевого свода на протяжении трех десятилетий.
В 1942 г. вышла из печати ярко и темпераментно написанная
С. В. Бахрушиным биография Ивана Грозного [48]. Автору удалось со-
здать запоминающийся (хотя и не во всем верный) образ царя-центра-
лизатора. При этом С. В. Бахрушин, великолепно знавший источники,
широко использовал данные заключительных томов Лицевого свода,
сведения Описи Царского архива, сочинения самого царя Ивана. Есте-
ственным — с позиций формальной логики — был следующий шаг ис-
следователя, связавшего в другой работе воедино Алексея Адашева, офи-
циальное летописание, деятельность Царского архива, составление лице-
вых летописей и их переработку [49]. Ученый был склонен видеть следы
доработки в Царственной книге и Синодальном томе в «очень больших
и по существу тенденциозных вставках, направленных к опорочению
деятельности бояр в малолетство Грозного и особенно деятельности “из-
бранной рады”» [49, 33]. Отметив девять больших вставок, сделанных на
полях Синодального тома и Царственной книги, С. В. Бахрушин пишет:
«любопытно, что большая часть перечисленных вставок касается эпизо-
дов, упоминаемых Грозным в переписке с князем Курбским... И самое
фактическое содержание в посланиях Грозного близко к тексту вста-
вок» [49, 33]. Пока — вполне допустимое заключение, подкрепляемое
сопоставлением текстов, обнаруживающих несомненное родство в ча-
сти содержания. Пока «от источника». Однако непосредственно вслед за
этим следует: «тенденциозный подбор вставок и указанные совпадения
с содержанием царских писаний не оставляют сомнений в том, что они
были сделаны по распоряжению самого царя» [49, 33]. Круг замкнулся.
Почва для следующего шага оказалась вполне подготовлена.
Параллельно С. В. Бахрушину над происхождением приписок к по-
следним томам Лицевого свода размышлял и другой выдающийся знаток
и интерпретатор источников С. Б. Веселовский. В статье, опубликован-
ной в 1947 г., он, затронув вопрос о склоке бояр у постели больного царя,
отметил: «весь рассказ и все эти суждения (имеются в виду суждения
исследователей. — А. А.) основывались на одном источнике — на при-
писках к так называемой Царственной книге. Других источников, при
помощи которых мы могли бы проверить показания Царственной книги,
нет. Между тем внимательное исследование этого источника показыва-
ет, что все поправки, приписки и интерполяции Царственной книги,
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
109
сделанные одним почерком и одним лицом, — позднего происхождения;
они сделаны лет 18—20 спустя после болезни царя 1553 г., при непосред-
ственном близком участии самого царя и с определенной тенденцией —
оправдать царя в казни старицких князей в 1569 г.» [65].
Ученый предполагал подробно рассмотреть вопрос в специальной
статье, однако по ряду причин вполне завершенное в первоначальной
редакции еще в 1945 г. исследование при жизни С. Б. Веселовского опу-
бликовано не было. Между тем наблюдения его представляют большой
интерес [64}.
§ 5. Новый прорыв: гипотезы Д. Н. Алыиица
Истоки новых представлений
В названных выше работах С. В. Бахрушина и С. Б. Веселовского
было сформулировано то звено, которое позволило как бы свернуть
открытое прежде информационное пространство и жестко ограничить
возможные направления дальнейших разысканий. А в условиях замкну-
того информационного пространства при заранее определенном напра-
влении поиска и заданности граничных условий, в рамках которых воз-
можно решение задачи, неизбежным шагом будет принятие логической
экзегезы в качестве основного метода исследования. При этом, когда
комплекс подлежащих истолкованию Источниковых данных стабилен,
а профессионализм авторов высок, неизбежно появление нескольких
равновероятных и логически непротиворечивых гипотез. Доказать пред-
почтительность одной из них в сравнении с прочими невозможно, ибо
в этом пространстве на одном уровне доказательности используются и
факты, и их интерпретация.
Предлагая данный тезис, я отнюдь не пытаюсь принизить работы
предшественников, но лишь определяю тот уровень развития источни-
коведения, которому эти работы соответствовали. В науке важен любой
результат, в том числе и отрицательный. Логика развития науки рано
или поздно приведет к старению и отрицанию любых исследований и
разработок, даже опережающих свое время. Что же касается историо-
графии источниковедения, то большинство разысканий, затрагивающих
проблематику Лицевого свода, обречено оставаться в золотом фонде этой
дисциплины, ибо именно в них с наибольшей полнотой и изощренно-
стью проявлялась источниковедческая методика своего времени. Именно
в таких условиях, в таком информационном пространстве и создавались
исключительно яркие работы Д. Н. Альшица, раскрывшего и прояснив-
шего развернуто и доходчиво те идеи, которые ранее были изложены
(либо только намечены) в конспективной форме.
ПО Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Заняться исследованием последних томов Лицевого летописного
свода Д. Н.Алыпицу — студенту четвертого курса Ленинградского уни-
верситета — посоветовал его научный руководитель, выдающийся отече-
ственный источниковед и историк М. Д. Приселков. Крупнейший специ-
алист в области истории русского летописания, М. Д. Приселков, конеч-
но, знал историю этого произведения, по крайней мере был свидетелем
складывания новейшей историографии памятника, являясь современни-
ком и товарищем многих ученых, вложивших свою лепту в формирова-
ние историографической традиции. Не исключено, что М.Д. Приселков
предполагал заняться комплексом лицевых рукописей более обстоятель-
но. И если бы судьбой было отведено ученому еще несколько лет, то
возможно, что последующая историография Лицевого свода формирова-
лась бы иначе, чем стало в яве. Однако безвременная смерть оборвала
замыслы исследователя. В последние свои дни М. Д. Приселков и заве-
щал ученику решение загадки столетий. Это было в январе 1941 года...
После окончания Великой Отечественной войны Д. Н.Алыпиц и напи-
сал дипломное сочинение, переросшее в кандидатскую диссертацию по
данному предмету, опубликованную в основном в цикле статей.
В преамбуле своей первой статьи Д. Н.Алыпиц дает краткую исто-
риографическую характеристику и тем самым формулирует граничные
условия собственных разысканий, которые суть: признание Синодаль-
ного тома последним томом завершенного (т. е. сформированного как
рукопись с раскрашенными миниатюрами) памятника, не удовлетво-
рившим, однако, заказчика и потому подвергнутом тенденциозному
редактированию (а); признание Царственной книги чистовой копией
известий за 1533—1553 гг., выполненной с учетом редакторской правки
Синодального тома и исправлением текстовых известий и рисунков (б);
констатация еще более пристального отношения редактора к новой вер-
сии, отраженной в Царственной книге, выраженного в обильной правке
тех известий, которые в первой версии возражений не вызывали (в);
утверждение принадлежности приписок на полях Синодального тома и
Царственной книги к одному почерку, следовательно — одному и то-
му же лицу, исполнявшему редакторские функции (г) — [5, 252-253].
В заключение преамбулы Д.Н.Алыпиц вполне справедливо отмечает,
что приписки до настоящего времени не являлись предметом самосто-
ятельного исследования, а в использовании их историками преобладал
«щербатовский» подход, т. е. цитирование либо истолкование без выде-
ления их из основного текста летописи [5, 254].
Переходя к предмету анализа, Д. Н. Алыпиц формулирует начальную
свою задачу: «сделать попытку разобраться в сроках, когда составлен
Синодальный список и сделаны приписки к нему, когда составлена
Царственная книга и сделаны приписки к ней» [5, 254].
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
111
Время работ по составлению
и редактированию памятника
По предположению автора, время создания Синодального тома не
может определяться временем последних событий, отраженных в тек-
сте этого тома. Тезис вполне тривиальный, если не азбучный, но не
тривиально его раскрытие Д. Н. Альшицем. Исследователь констатирует,
что в реальной рукописи есть утраты (не сохранились описания событий
1533—1535, 1542—1552; 1560-1563 гг.), но вместе с тем — опираясь на
отражение текста Синодального тома в Царственной книге, Лебедевской
и Александро-Невской летописях — утверждает, что изначально суще-
ствовал полный рассказ в пределах 1533-1567 гг. При этом автор считает
нужным отметить, что по текстологическим признакам ни один из ран-
них списков Никоновской летописи не может быть признан в качестве
протографа Синодального тома, равным образом как и Синодальный
том не может считаться протографом ни одного из позднейших списков
Никоновской летописи [5, 254—255].
Д. Н. Алыпиц указывает, что по ряду признаков Синодальный том
может быть разделен на две части. Первая часть — изложение событий до
1557 г., испытавшее на себе существенную редакторскую правку в виде
приписок и маргиналий на полях рукописи. Вторая часть — рассказ о со-
бытиях после 1557 г., не подвергавшийся редакторскому вмешательству.
Данное обстоятельство в системе аргументов исследователя занимает су-
щественное место, ибо во второй (не редактировавшейся) части рукописи
помещаются повествования о важнейших политических событиях (смерть
царицы Анастасии, суд над Владимиром Старицким, преставление ми-
трополита Макария, бегство Андрея Курбского, учреждение опричнины
и др.), «которым не найти равных по важности в первой, редактиро-
ванной, части» [5, 256]. Отсутствие редактуры этой части, по мнению
ученого, не может быть объяснено какими-либо изменениями в судьбе
редактора (смерть, болезнь и т. п.), так как «нам хорошо известно, что
когда Синодальный список был переделан согласно его указаниям, т. е.
когда перед ним через несколько лет оказалась Царственная книга, он
исправлял и переделывал ее с еще большей активностью» [5, 256-257].
По мнению Д. Н. Альшица, ответ «столь же простой, сколь и убеди-
тельный» на данный вопрос может быть получен лишь в том случае, если
признать неодновременность работ над первой и второй частями Сино-
дального тома: «перед редактором вначале была лишь часть официальной
летописи, которую он и исправил, в то время как дальнейший текст ле-
тописи продолжали вести, чтобы... также дать его затем на просмотр
этому же редактору» [5, 257].
Для определения рубежа между двумя частями Синодального тома
исследователь вводит еще одно граничное условие: безоговорочное при-
112 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
знание ближайшего участия митрополита Макария к идее создания и
делу написания лицевых летописей [5, 257]. Тем самым как бы вводится
максимально поздний хронологический рубеж, определяемый смертью
митрополита (31 декабря 1563 г.). Чуть глубже этого позднего предела
автор и находит косвенное подтверждение своего тезиса. Дело в том, что
на 1560 год приходится изменение формы повествования: до этого вре-
мени текст летописи разбивается на отдельные фрагменты множеством
киноварных заголовков (по подсчетам Д. Н. Алыиица их 308 на 14 лет
повествования), тогда как при описании событий последующего времени
заголовки исключительно редки (всего 10 на 7 лет деяний). Принятие в
качестве хронологического рубежа 1560 г. позволяет привлечь для допол-
нительной аргументации и известное сообщение Описи Царского архива
о том, «что писати в летописец лета новые» — 7068—7076, т. е. 1560—
1567 г. включительно [5, 257—259]. В основе же первой, «Макарьевской»
части Синодального тома лежал — по мнению автора — летописец,
известный в свое время еще В. Н. Татищеву и отразившийся в Эрмитаж-
ном списке XVIII столетия. По содержанию данный памятник можно
отнести к одной из редакций Летописца начала царства, доведенной
до 1560 года [5, 259-260].
Принимая как граничное условие дату преставления митрополита
Макария, Д. Н. Алыпиц склонен утверждать, что работа над составлением
первой части Синодального тома проходила до 1563 года [5, 261].
Уточнение времени редакторской работы
над памятником и личность редактора
Поскольку время составления первой части Синодального тома
определяется жесткой датой, то и время редактирования этой части
укладывается примерно в этот же период, т.е. до 1563 г. Однако во вре-
мя, отстоящее не столь далеко от этой сакрализованной даты, в России
произошли весьма серьезные события, кардинально изменившие взгля-
ды редактора на дела как прошлого, так и настоящего. Это изменение
взглядов нашло свое отражение в Царственной книге, представляющей
собой часть перебеленного (с учетом всех редакторских замечаний) Си-
нодального тома.
О серьезности смены взглядов может — по Д. Н.Алыиицу — го-
ворить хотя бы то, что во всем Синодальном томе на пространстве с
1535 по 1567 гг. помещены всего лишь десять больших редакторских
исправлений, тогда как в Царственной книге на протяжении гораздо
меньшего периода (с 1533 по 1553 гг.) таких исправлений (не счи-
тая мелких замечаний грамматического характера) свыше шестидесяти.
Из сопоставления различных отдельных фактов российской истории
Д. Н. Алыпиц выводит заключение о невозможности отнесения редак-
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
113
торских работ над Царственной книгой ранее, нежели случилось бегство
князя Андрея Курбского и учреждение опричнины [5, 262—264]. Допол-
нительным аргументом в обосновании хронологического разрыва между
временем первого и второго редактирования ученый считает наличие в
тексте Царственной книги больших заимствований из Степенной книги,
составленной не ранее времени завершения первой части Синодально-
го тома (в которой таких заимствований еще нет). «Все изложенное
дает основание утверждать, что Синодальный список начал создавать-
ся и редактировался до 1564 г., а Царственная книга — после этого
года» [5, 266].
Установление личности редактора едва ли не самый интересный раз-
дел в исследовании Д. Н. Алыпица. Виртуозное сопоставление множества
больших и малых (порой мельчайших) фактов, тонкая интерпретация
фактических данных, построенная на принципах логического истолко-
вания, приводят исследователя к убеждению, что редактором лицевых
летописей не мог быть никто, кроме самого царя Иоанна IV Василье-
вича [5, 266—268]. Эта атрибуция совершена посредством исключения
всех, кто «не мог» по разным причинам выполнить редакторских функ-
ций. Однако логически декларированная, атрибуция эта подкрепляется
текстологическими сопоставлениями множественных приписок на полях
лицевых летописей с соответствующими пассажами из Послания царя
Ивана князю Андрею Курбскому [5, 268-272]. Причем Иван Грозный
осуществлял редактирование Царственной книги уже после получения
ответа от Курбского на свое пространное послание, поскольку при не-
обычайном текстологическом сходстве Послания Грозного с содержани-
ем приписок на поля Царственной книги не попало ни одно из сетований
царя, вызвавшее язвительные насмешки оппонента [4, 274—275]. Напра-
вление редакторской работы — по мнению Д. Н. Алыпица — всемерная
апологетизация действий царя: и без того выдвинутая на первый план в
повествовании личность государя в приписках рисуется с еще большим
пиететом, подается так, чтобы исчезла даже возможность сомнений в
правоте первого российского самодержца, ибо царь непогрешим как в
помыслах своих, так и в действиях.
Для уточнения времени работы над заключительными томами Ли-
цевого свода Д. Н. Альшиц производит сопоставление содержания при-
писок на полях рукописей с пометами на полях Описи царского архива.
Внимание исследователя привлекает помета о передаче царю в июле
1563 г. следственного дела о попытке отъезда князя Семена Лобанова-
Ростовского. Логические рассуждения приводят автора к мысли, что
приписка на полях Синодального тома под 1554 годом появилась вслед-
ствие знакомства царя с материалами следственного дела [5, 278—280].
А известная помета о наличии в архиве списков «что писати в лето-
писец лета новые, прибраны от лета 7068 и до лета 7074 и до 76», по
114 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
мнению исследователя, подтверждает предложенное им ранее деление
Синодального тома на две части [5, 281-282], причем вторая часть то-
ма в свою очередь подразделялась на две составляющие: «летописец»
(охватывающий события 1560-1566 гг.) и «тетради» (с рассказом о делах
1566—1568 гг.). Разграничивающий рубеж — 1566 год — по мнению
автора связан со своеобразной «ревизией архива, предпринятой царем
именно в 1566 г., когда он едва ли не ежедневно работал с материалами
из тридцати одного документального комплекса» [5, 280—282]. Весьма
важен для всей совокупности гипотез Д. Н. Алыпица вывод из этих сопо-
ставлений — если в 1568 г. царь забирает для ознакомления летописные
материалы 1560-1568 гг., а первая часть летописи (излагающая события
до 1560 г.) была проредактирована и отдана в переделку до 1564 г., то
редактирование переделанного варианта (именно — Царственной книги)
осуществлялось не ранее 1564 и не позднее 1568 гг. [5, 283].
Внимательное рассмотрение приписок на полях лицевых рукописей
позволило Д. Н. Альшицу сформулировать и еще одно весьма ответствен-
ное положение: приписки являются не только плодом редакторской
работы царя, но и его автографом, ибо — по мнению исследователя —
мельчайшая (едва ли не корректурная) правка текста и многочисленные
зачеркивания и лексические замены в содержательных приписках могут
быть сделаны только при совмещении процессов чтения и письма одним
и тем же лицом [5, 282—284].
Работа, столь интенсивно проводившаяся Грозным в 1560-х гг.,
была заброшена им в 1570-м году, после того, как вскрылись «москов-
ские корни» новгородского погромного дела. Участие в заговоре самых
приближенных людей, в том числе дьяка И. М. Висковатого (которого
за несколько лет до того Грозный превозносил в самой пространной
приписке к Царственной книге) требовало очередной переделки повест-
вования, а это уже было неинтересно Грозному...
Гипотезам Д. Н. Алыпица о времени составления и редактирования
заключительных томов ЛЛС противоречили данные о водяных знаках бу-
маги рукописей, приведенные в свое время Н. П. Лихачевым. Для снятия
контроверзы Д. Н.Альшиц попытался дать иное истолкование соотно-
шению лицевых летописей и книг статейных списков: по его мысли
бумага, использованная для написания посольских книг, представляет
собой остатки от запасов, сделанных для создания лицевых летописей
и остававшихся неиспользованными после прекращения работы над ни-
ми [5, 287—288]. Закуплена же была бумага в 1550-х гг., когда в обороте
стали появляться сорта с такой маркировкой [5, 285]. Если оставаться в
рамках логической экзегезы, то подобная интерпретация не противоре-
чит принятым установкам. Если же подойти к вопросу с позиции факта,
то автором оставлены без объяснения некоторые очень существенные
противоречия. Впрочем, в то время тонкие методы анализа водяных
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов
115
знаков бумаги еще не были в обиходе нашего источниковедения и по-
строения Д. Н. Алыиица не вызывали возражений на протяжении почти
трех десятилетий.
Направленность и специфика редакторской работы
Особенности работы редактора Лицевого свода Д. Н. Алыпиц ана-
лизирует в специальной статье [6], посвященной рассмотрению самой
объемной (и самой загадочной!) из приписок, в которой повествуется о
так называемом боярском мятеже 1553 года. Автор констатирует, что о
событии этом сообщают всего лишь три текста: приписка к Синодаль-
ному тому о разборе «дела» о попытке побега князя Семена Лобанова-
Ростовского (а), Первое послание царя Ивана Андрею Курбскому (б) и
приписка к Царственной книге при описании царской болезни в 1553 го-
ду (в), причем «все три рассказа не только не сходны между собой, не
только противоречат один другому, но и взаимно исключают друг дру-
га» [6, 266].
Исследователь отталкивается от выводов, декларированных в пред-
шествующей статье, и сопоставление текстов осуществляет с учетом
разновременного их происхождения. При этом приписку к Синодаль-
ному тому он датирует временем не позднее 1563 года, Послание царя
Ивана — июлем 1564 года и приписку к Царственной книге — временем
от 1567 до 1568 года. Как безусловно доказанный применяется тезис о
вторичности Царственной книги по отношению к Синодальному тому.
Рассмотрение первой приписки привело ученого к выводу о не-
сомненности факта в ней отраженного (дело с побегом было широко
известно и даже приобрело характер международного инцидента) и об
относительной точности отражения реального факта (в основе содержа-
ния приписки — по Д. Н. Алыпицу — лежит следственное дело, затре-
бованное царем из архива 20 июля 1563 г.): «факт измены князя Семена
Лобанова-Ростовского и связанные с этим обстоятельства подтвержда-
ются и другими источниками, а следовательно, должны быть признаны
достоверными» [6, 274]. В противность этому содержание приписки к
Царственной книге наводит на большие сомнения, поскольку вся сово-
купность остальных источников не дает каких бы то ни было указаний
на события, зафиксированные в этой приписке.
Рассмотрение персонажей, действующих согласно всем трем ис-
точникам, приводит ученого к выводу, что совершенно невозможно
подведение картины к общему знаменателю, поскольку одни и те же
деятели в разных текстах изображаются то тайными заговорщиками,
то активными мятежниками, то представителями судебно-следственных
органов, то в иных ролях. Столь же бесперспективен — по мнению
Д. Н. Алыиица — и поиск каких-то особых сословно-корпоративных ин-
116 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
тересов и устремлений в их действиях: социальный состав компаний
при всех прочих условиях не позволяет формулировать сколько-нибудь
четко проявленные сословные платформы [6, 267—270, 275—278]. По
замечанию ученого, «всякое распределение их по графам той или иной
предвзятой схемы является искусственным, противоречащим источнику
и навязывающим автору рассказа то, чего он не хотел сказать» [6, 278].
Группировка персонажей в приписках к лицевым летописям и в Посла-
нии Курбскому осуществлялась исключительно самим Грозным, а «царь
руководствовался отношением к героям своего рассказа, которое было
у него в момент написания рассказа, т.е. в 1567—1568 гг.» [6, 279].
Поскольку же с момента событий (т.е. с 1553 г.) до времени редакти-
рования Синодального тома (т.е. до 1563 г.) и тем более до времени
редактирования Царственной книги случилось много самых различных
происшествий, то под пером царственного редактора в конце 1560-х гг.
свидетели, а то и расследователи дел давно минувших сами попадают в
число заговорщиков, мятежников и т. д.
Автор считает нужным оговориться, что «подобные заключения о
влиянии взаимоотношений между царем и героями его рассказа на со-
держание этого рассказа могут быть, как бы они ни напрашивались,
только гадательными, ибо у нас нет достаточных данных для характери-
стики отношения царя к каждому из этих лиц в каждый интересующий
нас момент» [6, 280]. Тем не менее Д. Н. Альшиц склонен утвердительно
полагать, что «имеющихся данных вполне достаточно для общего вывода
о том, что рассказ приписки в значительно большей степени отражает
связи и отношения, сложившиеся к моменту написания рассказа, чем
связи и отношения, действительно имевшие место в 1553 г.» [6, 280]. Это
очень интересный момент во всей системе аргументации Д. Н. Алыпица.
С одной стороны, второе суждение можно принять безоговорочно, по-
скольку ретроспективное освещение событий всегда и при всех усло-
виях — даже при использовании обширной документальной базы —
несет на себе неизбежный отпечаток субъективности сочинителя. Но с
другой стороны, определение этого момента субъективности современ-
ным исследователем «может быть... только гадательным», что само по
себе ставит производимые реконструкции на зыбкую грань между нау-
кой и изящной словесностью. Разумеется, талант исследователя может
подстраховать от неосторожного попадания в множество мелких скрытых
ловушек, определяющих в совокупности своей уровень реконструкции —
научной либо художественной. Однако стремление избежать эти мелкие
ловушки уводит, как правило, от главной ловушки: исследователь не за-
мечает, как информационное пространство его построений все быстрей
и тесней замыкается в петлю, из которой традиционными средствами
выхода уже не найти. По иронии историографии едва ли не все по-
следующие интерпретаторы (будь то сторонники гипотез Д. Н. Алыпица
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов 117
или его оппоненты), увлекшись разбором «гадательно» устанавливаемых
связей и отношений между царем и его современниками, оказались в
информационной петле и не смогли отыскать из нее выхода...
Подводя итог рассмотрению Источниковой информации и «гадатель-
но реконструируемых» взаимоотношений царя и подданных, Д. Н. Аль-
шиц приходит к выводу, что «достоверность рассказа приписки к Цар-
ственной книге под 1553 г. об открытом мятеже во время царской
болезни является во многих отношениях сомнительной и не находит тех
подтверждений, которые можно привести в пользу достоверности при-
писки к Синодальному списку под 1554 г.» [6, 285]. Причины резкого
отхода царя-редактора от прежней точки зрения на события 1553 г. ав-
тор склонен связывать с цепочкой событий, обусловленных с бегством
А. М. Курбского, опричниной и ее следствиями. В свете этих событий,
указывает Д. Н.Альшиц, «вполне понятно, почему приписки к Сино-
дальному списку, появившиеся до всех этих изменений, носили иной
характер по сравнению с приписками к Царственной книге. Если в пер-
вом случае мы наблюдаем тенденциозный подбор фактов, то во втором
случае накалившаяся обстановка породила сверх того и тенденциозное
обращение с фактами, некоторое искажение исторической перспекти-
вы» [6, 287]. А чуть далее исследователь формулирует ту же мысль в более
определенном выражении, указывая, «что в период первого редактирова-
ния (1563) открытый мятеж 1553 г. еще не существовал в сознании автора
(поскольку не существовал и в действительности) и что рассказ этот был
создан позднее: предварительно и глухо в письме Грозного к Курбскому
и ясно в разбиравшейся нами приписке к Царственной книге» [6, 288].
Признанием приписок к лицевым летописям памятниками публици-
стических поединков Грозного с реальными и мнимыми противниками
Д. Н. Альшиц как бы подвел базу под критическое (подчас — гиперкри-
тическое) отношение к ним как к источникам фактологических данных
для исторического исследования. И хотя в конце статьи ученый указы-
вает, что «из всего изложенного было бы неправильно делать вывод, что
все приписки Грозного неверно передают исторические факты, которым
они посвящены» [6, 291], что «большинство приписок Грозного является
результатом его работы с документами и отражает своим содержанием
подлинные документы его времени» [6, 291—292], показать это зримо
Д. Н.Альшицу удалось лишь через девять лет [7]. На долгие годы мо-
лодой ученый, столь стремительно и ярко вошедший в большую науку,
был отстранен от предмета своих исследований: во времена позднего ста-
линизма занятие историческими штудиями Грозненского времени (тем
более штудиями источниковедческими, направленными на установление
тенденций памятников) было делом довольно опасным, ибо опрични-
ки новейшего времени мало чем отличались от своих коллег минувших
дней, а кремлевский самодержец XX века — от своего кумира XVI в.
118 Часть I. Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Значение исследовании Д. Н. Алыиица
Две блестящие статьи ученого, опубликованные во второй половине
1940-х гг., подвели черту под прежними подходами к Лицевому летопис-
ному своду. Совокупность гипотез о происхождении лицевых летописей,
изложенная в первой статье, надолго определила источниковедческую
сферу всего (за отдельными исключениями) историографического изу-
чения памятника на протяжении нескольких десятилетий. А методика
анализа редакторских приписок, предложенная во второй статье, столь же
неумолимо ограничила круг используемых аргументов и доказательств.
Как солидарные с Д. Н. Алыпицем исследователи, так и его оппоненты
вели поиск в тех же (с некоторыми коррективами) хронологических гра-
ницах и использовали ту же источниковедческую методику. При этом
были написаны многие исключительно яркие, красиво изложенные и
поданные работы; были прояснены многие обстоятельства отечествен-
ной истории третьей четверти XVI столетия, но принципиально нового
в области методики источниковедения не появилось ничего, вплоть до
второй половины 1970-х гг. Статьи 1940-х гг. явились и точкой выс-
шего взлета Д. Н. Алыиица как источниковеда. Следующие его статьи,
посвященные интересующему предмету [7; 8; 9], как и глава более
поздней монографии [10, 207—228], содержат в основном дополнения
и уточнения к гипотезам, изложенным ранее, во время прекрасного и
вдохновенного поиска 1945—1946 гг.
Часть II
Рукописи Лицевого свода:
кодикологический анализ
Развернутый историографический обзор, которому отведена первая
часть настоящей работы, свидетельствует, что приведение всей пред-
шествующей историографической традиции к общему знаменателю со-
вершено нереально, ибо в рамках более чем двухвекового периода в
литературе сложилось множество не просто противоречащих, но и со-
вершенно взаимоисключающих гипотез.
Таким образом, для прочтения истории написания Лицевого свода
необходимо все начинать как бы «от нуля», т.е. преодолеть не только
«гипноз» реальных рукописей ЛЛС, но и отрешиться от всей пред-
шествующей научно-литературной традиции, что значительно сложней.
Основная трудность такого акта заключается в том, что любая логически-
непротиворечивая интерпретация фактических данных подчас независи-
мо от сознания исследователя направляет его мысли в свое русло. Если
же подобная интерпретация вдобавок еще и красиво изложена (а в рабо-
тах по ЛЛС это отнюдь не редкость), то вместо критического восприятия
и проверки, вместо использования работ предшественников как воз-
можных моделей решения возникает подсознательно желание и далее
развивать их мысли по проторенному уже пути.
Для воссоздания действительной картины возникновения памятника
необходимо заново проделать всю работу по анализу совокупности его
внешних и внутренних признаков. И начинать такую работу следует
с изучения материального носителя текста, поскольку анализ бумаги
позволяет устанавливать практически абсолютный предел доказательного
углубления в ретроспекцию.
Глава 1
Исследование бумаги:
новые задачи и новые методы
§ 1. Водяные знаки бумаги:
потенциал и реальность
Формулировка задачи: первое приближение
Водяные знаки бумаги по своей природе являются пока единствен-
ным объективным показателем в определении времени написания не-
датированных памятников письменности, поскольку в хронологической
локализации почерков, равно как и индивидуальных стилей миниатюри-
стов и иллюминаторов, преобладает еще доля субъективного восприятия,
превращающая их не столько в точное знание, сколько в искусство1.
В настоящее время филигранологическая датировка с точностью до де-
сятилетия не встречает серьезных возражений. В ряде случаев возможно
и сужение этого интервала. Необходимым условием повышения надеж-
ности филигранологических датировок является повышение точности
филигранологических наблюдений.
Проблема точности в современной филигранологии имеет несколь-
ко аспектов, среди которых едва ли не первостепенным является аспект
терминологический. Зарубежными филигранологами проблеме терминов
и правильности их использования уделяется значительное внимание:
помещаются исследовательские и дискуссионные статьи, вырабатыва-
ются совместные подходы вплоть до уровня международных научных
дискуссий1 2. Следствием этого является разработка и создание на основ-
ных европейских языках систем определений и понятий, используемых
1 Заостряя в настоящей главе внимание на палеографическом значении водяных
знаков бумаги, я оставляю в стороне вопрос о значении филиграни как кодикологического
признака. Более детально этот момент — кодикологический смысл филигранологического
анализа в исследовании рукописи — будет освещен в следующей главе.
2 Помимо специальных работ по терминологии филиграней и черпальных форм (см.,
в частности, этюды А. Гаспаринетги — ]333; 334], В. Вайсса — [473], Т. Герарди — [337],
Глава 7. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 121
в изучении водяных знаков бумаги. В отечественном же источниковеде-
нии и археографии в силу ряда обстоятельств эти моменты, как правило,
даже не попадали практически в поле зрения исследователей.
Филиграни в описаниях рукописей
Достаточно самого беглого знакомства с опубликованными в по-
следние десятилетия описаниями рукописей, чтоб убедиться в произ-
вольности подхода к определению водяных знаков.
Так, в весьма содержательном описании Музейного собрания ру-
кописей ГБЛ [795] ссылки на водяные знаки предельно кратки: как
правило, указание на знак ограничивается глухой ссылкой на справоч-
ник («б. зн.: Кукушкина №... — 17..-17.. г., №... — 17..-17.. гг. и
др.»; «б. шт.: Клепиков № ... — 18..—18.. гг.»; «б. зн.: Тромонин № ... —
1704 г., Лихачев-Бумага №№ ... — ок. 1729 г.» и т.п.), очень редко, как
исключение, встречаются слегка расширенные ссылки («близкий к типу
Heawood-Further notes №85 — 1694, 1701 гг.»; «типа Churchill № 137 —
1769 г.» и т. п.). Словесное описание знака приводится лишь в тех случа-
ях, когда составителям не удалось подыскать аналогии по справочникам.
Построение его весьма своеобразно, например: «б. зн.: рожок в щите
под короной с литерами A. Wemner и контрамаркой CVD под коро-
ной; то же с литерами... — неустановленного типа» или «б. зн.: герб
Амстердама с литерами PIB неустановленного типа». Образ знака в сло-
весном описании дан очень четко (что не удивительно, ибо составителей
консультировал С. А. Клепиков, с именем которого связано становление
описательного метода в филигранологии). Но дело в том, чтд этим обра-
зом определяется именно тип знака, тогда как заключительные обороты
декларируют прямо противоположные утверждения!
Очевидно, что столь краткие сведения о филигранях ведут к некото-
рой экономии рабочего времени археографа, бумаги и шрифта при изда-
нии, но вместе с тем существенно снижают информативность описания
рукописи как источника информации, поскольку не дают представления
ни о количестве знаков в бумаге реального кодекса, ни о репертуаре
их, ни о расположении отдельных знаков по тетрадям или листам руко-
писи. Ссылки на альбомы (хотя бы и «глухие») отчасти характеризуют
более подробные данные приведены в «Избранной библиографии...» — [409]), термино-
логическе сюжеты и экскурсы встречаются также в многочисленных обще- и конкрет-
но-методических статьях В. Вайсса, Т. Герарди, Р. Гроссе-Штольтенберга, Ж. Иригуэна,
Э.Лобера, В. Мошина, Г. Пиккара, Г. Фискаа и др. Примечательно, что официальный
бюллетень Международного сообщества историков бумаги (Internationale Arbeitsgemein-
schaft der Papierhistoriker) уже в первом номере содержит материалы по терминологии,
предложенные к обсуждению ([422]; ср. замечания Т. Герарди —	Вопросы
терминологии неоднократно поднимались и на Международных конгрессах историков
бумаги.
122 Часть II, Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
палеографическое значение водяных знаков рукописи, но филигрань как
признак кодикологический при подобном подходе остается совершенно
нераскрытым и всякий раз исследователю даже за самой малой справкой
по этому вопросу придется обращаться к подлиннику, что во многих слу-
чаях совершенно нежелательно, ибо одни рукописи весьма обветшали за
время своего бытования в активном читательском обороте и нуждаются
в квалифицированной реставрации (а при существующих возможностях
более или менее качественной реставрации нужно ждать годами, если не
десятилетиями), другие рукописи прошли некачественную реставрацию
и рассмотреть детали водяного знака на их листах совершенно невоз-
можно (например, при дублировании подлинников на малопрозрачную
основу, при ламинировании и т. п.), третьи рукописи включают пышный
декор и требуют особо бережного отношения как уникальные памятники
художественной культуры (не говоря о том, что красочные покрытия по-
чти непрозрачны в зоне видимого спектра). Впрочем, излишне частное
обращение за филигранологическими справками к подлиннику рукописи
даже и хорошей сохранности нежелательно и по иным причинам. К со-
жалению, в большинстве случаев исследователи подходят к изучению
водяного знака непрофессионально, не обладая должными навыками и
практикой прочтения филиграни (что делает обращение к подлиннику
в лучшем случае бесполезным). Между тем ошибочное прочтение знака,
более чем вероятное у непрофессионала, может породить и недостовер-
ный факт, недостоверный же факт — целую традицию неправильного
освещения памятника в литературе. В этом отношении положение описа-
теля, постоянного имеющего дело с филигранями и уже благодаря этому
получившего некоторые навыки эмпирическим путем, может быть более
предпочтительным. Нелепая экономия тем самым снижает не только ин-
формационный потенциал, но и охранное значение печатного описания.
В этом отношении более информативной представляется работа От-
дела рукописей ГИМ [205]. Т. Н. Протасьевой при описании рукописей
как правило указывается общее количество филиграней в кодексе3 и
проводится их словесное описание, в основном краткое, но иногда
(для сюжетно-сложных знаков) и достаточно развернутое. Впрочем, про-
странные словесные описания сложных знаков, достаточные для их опо-
знания, выполнены без соблюдения единообразия и формализованное™.
3 Впрочем, при описании рукописи Син. 962 (Синодальный том Лицевого свода)
составителем указано 5 знаков [205, 127], тогда как в описании Н.П.Лихачева — семь
(не считая разновидностей); при описании рукописи Син. 149 (Царственная книга) —
четыре знака [205, 128-129], в то время как Н. П. Лихачевым зафиксировано 15 (!)
филиграней (и опять же — не считая разновидностей). Столь досадные неточности в
описании рукописей известных, информация о которых поддается проверке по иным
справочникам, поневоле возбуждают сомнения и в надежности филигранологических
характеристик других кодексов, не использованных в свое время Н. П. Лихачевым.
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 123
Так, например, один и тот же знак (Тром. 930), определяемый в европей-
ской литературе как «Герб семи провинций» («De Seven Provinces») или
(реже) как «нидерландский лев», в рассматриваемом описании зафикси-
рован как: «лев в круглой раме» [205, 102, 158], «лев с пучком стрел и
саблей в круглой раме» [205, 74], «лев в круглой раме с молниями и са-
блей» [205, 161, 162], «лев в круглой раме с мечом и стрелами» [205, 76],
«лев с пучком молний и мечом в круглой под короной раме» [205, 100,
118] и т.д., все варианты описания знака перечислять нет необходимо-
сти. Описательная характеристика знака даже при нечеткости словесных
обозначений в данном описании выгодно отличает его от описания ру-
кописей ГБЛ. Однако ссылки на альбомы филиграней и в практике ГИМ
в большинстве случаев остаются «глухими», с указанием номера знака и
года использования. Лишь иногда приводится более развернутое опре-
деление с указанием на тип: («типа Тром. №...», «типа Клеп. №...»)
или приблизительность соотнесения («приблизительный тип Лих. №...»)
и т. п. Т. е. дифференцированность определений минимальна и здесь.
Из немногочисленных печатных описаний, раскрывающих фонды
периферийных хранилищ, в отношении информации о филигранях вы-
деляется описание Тихомировского собрания, хранящегося ныне в Ново-
сибирске [307]4. Сведения о водяных знаках (если приводятся) включают
здесь словесное описание или без ссылки на альбом (весьма редко), или
с глухой ссылкой на номер альбома, со ссылкой «близок к №...», со
ссылкой «типа» и указанием нескольких знаков в альбомах, со ссыл-
кой на знаки других сюжетов, включающие и элементы определяемого;
весьма редко указывается, что определяемый знак в альбомах не обна-
ружен. Однако и здесь, при явном стремлении к дифференцированному
определению, преобладают «глухие» отсылки.
Как видно, в 1960—70-е гг. даже в практике крупнейших столич-
ных хранилищ, каковыми являлись Государственная библиотека им.
В. И. Ленина и Государственный исторический музей, готовивших весь-
ма подробное и обстоятельное описание рукописей, филиграноведческий
аспект занимал сугубо подчиненное место: ссылки на филиграни (если
вообще приводятся) сведены либо к предельно узкому указанию номе-
ра знака по какому-либо справочнику, либо к максимально широкому
определению на уровне типа знака. Для взыскательного источниковеда
ни то, ни другое определения не дают достоверной информации, ибо глу-
хую ссылку на номер альбома, воспринимаемую дилетантом как сигнал
на идентичную (= тождественную) филигрань, в большинстве случаев
можно априорно отвергнуть как заведомо неточную — при современ-
ном состоянии справочного аппарата в филигранологии даже в самых
благоприятных условиях идентификации поддается лишь один знак из
4 Определение филиграней в рукописях собрания произведено Н. Н. Покровским.
124 Часть II, Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
пяти, обычно же показатель идентичности намного ниже5. Что же до
указания на тип знака, соотнесенного с конкретным номером в альбоме,
то здесь вообще вряд ли можно уловить внутреннюю логику, поскольку
налицо смешение полярных классификационных уровней: понятие «тип»
при классификации практически в любой отрасли знания используется
для наиболее общих подразделений, характеризующихся минимальным
количеством конкретных определяющих признаков.
Последнее десятилетие не внесло существенных изменений в прак-
тику описания филиграней при камеральной археографической рабо-
те. Опубликованные в эту пору каталоги рукописей из разных собра-
ний наших крупнейших древлехранилищ (в частности описания па-
мятников XIV—XVII вв. коллекций МГУ, составленные Н.А. Кобяк и
И. В. Поздеевой, описания рукописей Чудовского и Чертковского со-
браний ГИМ, подготовленные, соответственно, Т. Н. Протасьевой и
М. М. Черниловской и Э. В. Шульгиной, первый выпуск каталога По-
годинского собрания ГПБ, исполненный коллективом авторов под руко-
водством О. В. Творогова и др.) содержат весьма краткие характеристики
водяных знаков и отличаются теми же методически уязвимыми позици-
ями, что и печатные описания более раннего времени. Дифференциро-
ванный подход к определению и описанию водяных знаков по-прежнему
остается недостижимым уровнем для отечественных хранилищ и исполь-
зуется в той или иной степени только в практике Отдела рукописной и
редкой книги Библиотеки Академии наук и ряда периферийных науч-
ных центров (Вологда, Сыктывкар), работающих в тесном содружестве с
учеными ОРРК БАН.
Филиграни в источниковедческих исследованиях
Советские ученые — историки и филологи — редко обращались к
водяным знакам бумаги как объекту изучения и, вместе с тем, довольно
часто привлекали их в качестве средства изучения более общих объектов
(рукописи как таковой, памятника письменности и т. п.). Может пока-
заться, что специфика исследовательской работы более способствует раз-
работке приемов использования водяных знаков как палеографического
5 По подсчетам Т. Герарди [590], общее количество знаков, использовавшихся при
отливке бумаги с начала ее производства в Европе и до 1600 г., должно составить около
150000. Примерно такое же количество знаков по самым скромным прикидкам должен
дать XVII век и еще более — XVIII-й (до начала машинного производства). Между тем
в существующих справочниках опубликовано лишь около 20% филиграней XIII—XVI вв.,
не более 10% знаков XVII в. и еще менее для более позднего времени. Надо учитывать и
труднодоступность справочной литературы (прежде всего для периферии, но и для цен-
тральных хранилищ: даже в Библиотеке АН СССР, имеющей наиболее полную подборку
филигранологической литературы, представлено не более 40% от мирового репертуа-
ра филиграноведческой библиографии. О потрясающей необеспеченности отечественных
хранилищ справочной литературой см. специальные материалы Ю. В. Андрюшайтите ]57].
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 125
(хотя бы) признака и совершенствованию собственно-филигранологиче-
ского анализа. Археограф в процессе описания использует филиграни
как бы пассивно: его главной задачей является прежде всего добросо-
вестная фиксация и лишь затем, в необходимых случаях, обобщение
зафиксированного филигранологического материала. В противополож-
ность этому исследователь заинтересован в активном использовании
знаков бумаги: его главная задача (применительно к знакам) — проверка
нарождающейся гипотезы, подтверждение фактологических (= текстоло-
гических, языковедческих и т. д.) построений иными аргументами, поиск
этих аргументов. Иными словами — исследователь психологически более
предрасположен к совершенствованию методики. Однако потенциальная
настроенность еще не есть действительность.
В 1970 г. американский ученый Д. К. Уо дал жесткую, но вполне
заслуженную критику приемов использования водяных знаков бумаги
в некоторых исследовательских работах 1950-х гг. [475]. За последние
два десятилетия произошли некоторые сдвиги, свидетельствующие о ро-
сте внимания к возможностям филигранологического анализа6. Однако
представление о внешней «простоте» филигранологических датировок
(не в последнюю очередь, кстати, внушенное существующими учебни-
ками палеографии), вкупе с поспешностью и невладением специфичес-
кими профессиональными навыками может привести исследователя и в
неловкое положение.
Так, в 1972 г., в разгар полемики о времени «составления» пере-
писки Грозного и Курбского, на какой-то период прозвучало сенсацией
краткое сообщение К. А. Уварова [311] о находке им списка сочинений
Курбского, датируемого по филиграни второй половиной XVI в. (тем
самым, казалось бы, совершенно снимался сам вопрос о возможности
суммы гипотез Э. Кинана). Однако уже упомянутый Д. Уо проверил дан-
ное утверждение и опубликовал прориси знака новонайденной рукописи
и филиграни №2718 по альбому Н.П.Лихачева [416], на которую ссы-
лался К. А. Уваров в подтверждение своей догадки. Итог сопоставления
оказался явно не в пользу молодого московского филолога и лишний
раз подтвердил, что только профессионализм в сфере источниковед-
ческой методики может быть гарантией от поспешных утверждений и
строящихся на них ошибочных выводов.
Можно назвать ряд досадных примеров методической некорректно-
сти по отношению к методике филигранологического анализа и в трудах,
посвященных изучению рукописей ЛЛС. Однако, поскольку это имеет
прямое отношение к объекту исследования, обстоятельный разбор фили-
гранологических экскурсов Р. Г. Скрынникова [276] и Б. М. Клосса [126]
будет дан в следующей главе.
6 Более подробно о развитии отечественной филигранологической методики см.,
в частности, статью Ю. В. Андрюшайтите — [56].
126 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Формулировка задачи: второе приближение
Приведенный ряд примеров (число же их многократно можно и
умножить) со всей очевидностью свидетельствует, что филигранология
у нас и до настоящего времени находится на трудном пути от «вспо-
могательной дисциплины» к специальной науке. Переход отечественной
филигранологии от эмпирического знания к науке современного уровня
невозможен без разработки широкого спектра приемов конкретно-фили-
гранологических разысканий с одной стороны и методов сопоставления
и обобщения полученных первичных результатов с другой.
Необходимым условием развития методики в целом является нали-
чие языка науки как некоторой совокупности выражений, определений
и обозначений, одинаково понятных всем участникам (археографам,
историкам, филологам и т.д.). Язык науки в полном объеме склады-
вается и формируется по ходу развития самой науки, но последнее —
развитие науки — невозможно (или, во всяком случае, чрезвычайно
затруднено) без определенного минимума четких, однозначных, фор-
мализованных понятий — терминов. Отсутствие подобного минимума
неизбежно приводит к тому, что по ходу дела из неоднозначных пер-
вичных понятий возникает «говорение на разных языках»: представители
отдельных центров, последователи различных школ вкладывают в одни
и те же выражения несходное содержание. Приходится констатировать,
что несмотря на предупреждение о «вавилонской ситуации», сделанное
мной более десяти лет назад [72], именно эта картина все еще остается
обычной в отечественном научном обиходе наших дней7.
§2	. Формирование терминологического
аппарата как инструмента исследования
Термин как лексическая единица языка науки по природе своей
условен. Являясь обозначением явления или группы явлений окружа-
ющей нас реальности (равно, впрочем, как модели или части модели
реконструируемых нами явлений прошлого), термин, в отличие от оби-
ходного слова, как бы абстрагирован от конкретики и используется, как
правило, в том семантическом значении, которое ему задано создате-
лями. Из этого отнюдь не следует, что в процессе терминологизации
обиходных слов и словосочетаний мы вольны задавать им любое зна-
чение. Напротив, необходимым условием «живучести» термина является
достоверность и полнота отражения обозначаемой им части реальности
7 Подробнее об этом сказано в моей статье о нерешенных проблемах филиграноло-
гии [33, 25—26 и сл.].
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы \Т1
(равно как, впрочем, хотя и в меньшей мере, и части «условности»). Ис-
каженность отражения ведет к постепенному осознанию искусственности
термина и настоятельно побуждает к его уточнению или замене.
Заимствование понятии
В создании необходимого терминологического минимума возможны
несколько путей. Один из них — прямое (т. е. без перевода) заимствова-
ние соответствующих искомому иноязычных терминов.
Примерами такого заимствования могут быть, в частности, понятия
«филигрань» (из французского “filigrane”), «понтюзо» (из французского
“pontuseaux”), «вержеры» (из французского “veigeurs”). Данные поня-
тия, в особенности первое, со времен Н.П.Лихачева и В.Н.Щепкина
настолько «обрусели», что воспринимаются уже как привычные и ед-
ва ли не исконные, не встречая каких-либо осложнений в понимании
и использовании. Достоинством подобного способа терминологизации
является главным образом то обстоятельство, что заимствование слова
в чужой им языковой среде осознаются именно как условные обозна-
чения. В таком качестве они довольно устойчиво сопротивляются столь
характерной для русского языка синонимизации и очень долго способ-
ны сохранять единство семантической заданности. Основной недостаток
прямого заимствования — непривычность звучания и написания, созда-
ющая своего рода психологический барьер для устойчивого вхождения их
в оборот. Предпочтительная сфера использования таким путем форми-
руемого лексического запаса — та область, где соответствующее понятие
невозможно (из-за синонимичности) передать односложным выражени-
ем и однозначный смысловой эквивалент образуется лишь посредством
пространного словосочетания8.
Второй способ создания терминологического аппарата — кальки-
рование соответствующих иноязычных терминов. Подобными примера-
ми буквального перевода являются, в частности, столь привычные в
филигранологическом обиходе понятия, как «водяной знак» (из немец-
кого “Wasserzeichen”; по-ввдимому, калькой с немецкого является и
аналогичное английское понятие “Watermark”) или знакомое преиму-
щественно профессионалам понятие «черпальная форма» (из немецкого
“Schopfform”). Несомненным достоинством данного пути представляет-
ся относительная привычность калькированных понятий и простота их
усвоения. Сфера применения подобного пути терминологизации огра-
ничивается той областью, в которой калькирование и возникающие
8 Значение заимствованного термина «понтюзо» (в филиграни) может быть переда-
но примерно так: «редко отстоящие одна от другой светлые линии в листе бумаги,
перпендикулярные длинной стороне полного листа»; значение этого же термина приме-
нительно к черпальной форме может быть сравнительно полно передано лишь еще более
развернутым определением.
128 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
вследствие его использования понятие (представляющие, как правило,
словосочетания), в языке перевода не имеют иных самостоятельных
значений. Другим моментом, ограничивающим возможности данного
способа, является то, что далеко не все оригинальные понятия могут
быть скалькированы без утраты свойственного или заданного им семан-
тического значения.
Третий способ формирования лексического аппарата — смысловой
перевод, предусматривающий подбор примерного соответствия значи-
мых слов. Примером смыслового перевода термина может быть введен-
ное С. А. Клепиковым понятие «упаковочный этикет»9 (из английского
“Ream Wrappers” или немецкого “Riesstempel”). Смысловой перевод по-
зволяет избежать ряда сложностей, связанных с калькированием термина,
так как допускает выбор из ряда относительно эквивалентных на языке
перевода понятий разного характера одного, наиболее удовлетворитель-
ного для каждого конкретного случая. Однако даже при возможности
подобного выбора не все краткие в оригинале определения могут быть
переведены столь же лаконическим словосочетанием. Кроме этого, весь-
ма существенной является и задача различения обиходного и смыслового
(специального) значения оригинального понятия, которые очень часто
весьма далеко отстоят одно от другого.
Терминологизация обиходных понятий
Заимствование (прямое или с переводом) терминов, употребляе-
мых в европейских языках, проверенных временем и опытом работы
многих десятков крупных специалистов, отшлифованных в ходе спе-
циальных дискуссий, является весьма важным и необходимым этапом
в создании языка отечественной филигранологии. Но заимствование
имеет и свои минусы. Даже самый обстоятельный и добросовестный
смысловой перевод термина, выполненный с учетом его специфического
значения в языке оригинала, не дает абсолютного соответствия ориги-
нальному понятию, поскольку переводимый термин как бы изымается из
контекста, сообщающего ему трудноуловимые оттенки, доступные для
восприятия только вместе с окружением переводимого понятия. Тер-
мин непереведенный, попадая в чуждую ему языковую среду, как бы
консервируется в ней, окостеневает со временем, утрачивая при этом
изначально заданное значение, тогда как в искони присущей ему среде
он, вместе со всем языком, претерпевает неощутимые, но постоянные
изменения содержания, понимания его носителем данного языка и т. п.
9 Так, историки бумаги обозначают специально изготовленную обертку для готовой
стопы бумаги, включающую текстовое и эмблематическое обозначение производителя и
сортности. Являясь прообразом рекламы, упаковочные этикеты служат весьма ценным
источником по истории и технологии бумажного производства.
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 129
Уже через несколько десятилетий значение термина в родном ему язы-
ке может заметно сместиться, тогда как в языке-консерванте остаться
прежним.
Поэтому наряду с замещением лакун заимствованными понятиями
важное место в создании языка отечественной филигранологии принад-
лежит и терминологизации обиходных понятий. Нормы словообразо-
вания и словоупотребления в русском и в западноевропейских языках
несходны. Благодаря таким отличиям зачастую можно дать привычными
нам словами более удачное, точное и лаконичное определение процес-
са или явления. При терминологизации привычных нам понятий не
возникает психологического барьера в их усвоении. Однако, терминоло-
гизируя слова родного языка, необходимо особенно строго подходить к
отбору из синоминической совокупности одного, особенно вниматель-
но задавать ему семантическое значение, особенно четко оговаривать
пределы, за которыми это слово утрачивает терминологическое содержа-
ние. И не забывать при этом, что термин остается все-таки условным,
что значение его в немалой степени зависит от культуры носителя и
пользователя.
Решаюсь утверждать, что независимо от путей и способов созда-
ния начальный терминологический фонд должен представлять собою не
аморфное сочетание отдельных понятий и определений, но систему с
четко определенными иерархическими уровнями, прямыми и обратны-
ми связями между соседними звеньями системы и опосредствованными
связями между всеми звеньями. Необходимым условием жизненности
подобной системы является однозначность используемых понятий: не-
допустимо дублирование определений, но столь же недопустимо и изоли-
рование их — нужно стремиться при задании семантического значения
к тому, чтобы из всей совокупности понятий каждое могло быть —
при необходимости — выражено через посредство соседних. Наконец,
при формировании такой системы крайне важно обойтись минимальным
количеством аксиоматических определений и понятий, поскольку они,
являясь как бы исходными для остальных, наиболее условны, следова-
тельно, от вложенного в такие понятия содержания зависит направление
и развитие всей системы.
Мною еще на рубеже 1970—80 гг. была предложена возможная
модель начального терминологического фонда [12; 7<?]. Выдвижению
ее предшествовала большая экспериментальная проверка в ходе опи-
сания рукописей западноевропейского и славянского происхождения
XVI—XVII вв., хранящихся в Отделе рукописной и редкой книги Би-
блиотеки АН СССР. И если вначале предлагаемые для практического
использования понятия и их соотношения были неоднозначно встречены
даже в среде филигранологов (см., например, скептические замечания
М. В. Кукушкиной — [755, 83], то вскоре практичность вновь вводимых
130 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
терминов для сравнения и идентификации водяных знаков была отме-
чена как археографами, так и источниковедами (см., в частности, отзыв
Т. В. Диановой — [80, 37 и сл.])10 11.
Начальный терминологический минимум
Еще классиками современной филигранологии было установлено,
что бумажный знак является знаком отдельной бумажной формы11. При-
менительно к этому исходным моментом предлагаемой системы терми-
нов является различие понятий сюжета бумажного знака и конкретного
знака. Сюжет знака мог использоваться (и использовался, как показывает
история бумажного производства) фабрикантом на протяжении несколь-
ких десятилетий. Многие сюжеты знаков были настолько популярны
(геральдическая лилия с XV в., рука и кувшинчик с XVI в., голова шута
в XVII - начале XVIII в., «Про Патриа» с XVIII в. и многие другие),
что использовались не только многими фабрикантами, но и во многих
странах, приобретая как бы всеевропейский характер. Между тем время
производства бумаги с конкретным знаком определялось сроком службы
формы для отливки, каковой, как правило, не превышал двух лет [577,
235; ср.: 148, I, XLIX; 371, 86-87; 372, 100].
Использование архивных документов, отражающих производствен-
ную деятельность фабрик, позволяет установить, что в XVIII—XIX вв.
смена форм для отливки имела в среднем именно такую периодич-
ность. История бумажного производства этого времени обстоятельно
изучена по многим странам Европы. И получилось, что в России
(по данным С. А. Клепикова, М. В. Кукушкиной, 3. В. Участкиной), на
Украине (по материалам О.Я. Мацюка), в Литве (по свидетельствам
Э.Лауцявичюса), в Латвии (по разысканиям Г.А. Енша), в Польше
(по материалам Я. Синярской-Чаплицкой и В. Будки), в Австро-Венгрии
(по данным Г. Айнедера), в Норвегии, Дании и Голландии (по исследо-
ваниям Г. Фискаа, О. К. Нордстранда и X. Фоорна) периодичность смены
форм была практически одинаковой. Консерватизм же технологии руч-
ного отлива бумаги позволяет утверждать, что примерно такой же эта
норма была и в более ранние столетия.
10 В настоящее время предложенные понятия приняты в качестве базовых для многих
археографических программ.
11 См., в частности, высказывание Ш.М. Брике: “Rappelons qu’une telle Feuille a re$u
en eflet 1’empreinte de la forme sur laquelle elle a dtd faite; c’est dine un objet mould, comme
une mddaille ou une monnae, dont tius les eyemplaires sont semblables entre eux. Or, tine
forme a papier est promptement mise hors de service; sa duree moyenne ne depasse pas deux
ans. Lirsqu’elle est usee, elle est remplacde par une autre, qui n’est jamais absolument identique
a la prdeddente; elle en differe par la vergeure, par le nombre et 1’dcartement des pontuseaux,
par le contous ou les dimensions du filigrane ou par la position qu’occupe ce dernier sur la
forme” [377, 235].
Глава L Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 131
Средневековая бумага в отличие от бумаги нового времени крайне
редко содержит в составе филиграни дату отлива (белую дату), следова-
тельно, время ее производства может быть определено лишь косвенным
путем, с учетом поправок на время, необходимое на движение от мо-
мента выхода продукции из рук мастера-черпальщика и до попадания ее
в обиход книгописца или канцеляриста. Надобно сказать, это данный
временной интервал реконструируется вполне умозрительно, поскольку
документальных свидетельств, фиксирующих точные хронологические
координаты движения одной и той же партии бумаги, практически
нет, во всяком случае количество подобных показаний является вели-
чиной пренебрежимо малой по отношению к количеству бытовавшей
в обиходе бумаги. Тем не менее, по таким единичным показаниям
С. А. Клепиковым было установлено, что средний интервал между произ-
водством и потреблением бумаги в Европе и России для XIV—XVI вв.
составлял примерно 5-6 лет [777, 54-55]. Несколько позднее по иным
материалам примерно такой же интервал был выведен Т. В. Диановой для
России XVII в. [78, 57-60]. Для более позднего времени, по материа-
лам российского происхождения, М. В. Кукушкиной и С. А. Клепиковым
средний интервал между производством и потреблением бумаги был
определен в 2—3 года [130, 287; 116, 56].
Поскольку, однако, надежные хронологические показания исключи-
тельно редки, реконструируемые же интервалы являются не более чем
вероятностными, правилом следует считать, что для средневековой бума-
ги основным датирующим моментом является время использования бумаги
с конкретным знаком. Смена бумажных форм в процессе производства
определяла и очередность введения в оборот бумаги с конкретными зна-
ками. Подобная зависимость очень четко прослеживается по изменению
ряда знаков одного сюжета. Необходимо, однако, иметь в виду, что
интервалы введения в оборот бумаги с новыми знаками могут и не со-
впадать с интервалами смены бумажных форм с буквальной точностью.
Можно априорно предположить, что при выходе с фабрик готового
товара ритмичность производства сменялась непредсказуемой аритмией
потребления, осложнявшейся еще и тем, что сфера распространения
бумаги определенного вида не очерчивалась, как правило, заранее.
В принципе, разумеется, производители бумаги могли быть связаны
договорными отношениями с некоторым из потребителей. Так, с третьей
четверти XV столетия, по мере распространения книгопечатания, многие
бумажные мануфактуры Италии и Германии основную долю своей про-
дукции поставляли типографам, причем (по наблюдениям инкунабуло-
ведов) наиболее крупные и влиятельные издательские фирмы имели соб-
ственных поставщиков бумаги, постоянно работавших на данную фирму.
Очевидно, что крупными потребителями были также средневековые уни-
верситеты и феодальные канцелярии, а некоторые бумажники получали
132 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
привилегии на право снабжения данных учреждений. Однако система
контрактов и привилегий поглощала лишь часть продукции, тогда как
другая часть попадала на свободный рынок. И могли ли французские бу-
мажники 1570-х гг. предположить, что на бумаге, предназначавшейся для
королевского двора в неизвестной им далекой Александровой слободе
будут печататься русские книги, а бумага, маркированная гербом Сор-
бонны, пойдет в дело при переработке Лицевого летописного свода? Если
при поставке по контрактам большого разрыва между изготовлением и
использованием бумаги могло и не быть (итальянские инкунабуловеды
решаются датировать безвыходные или дефектные издания по водяным
знакам с точностью в один-два года!), то свободный рынок порождал
условия возникновения нерегулярных интервалов от выхода до потребле-
ния продукции. Поскольку же величины таких интервалов в абсолютном
большинстве могут быть восстановлены лишь гипотетически (и с весьма
большим разбросом в исчислениях), то — считаю нужным повторить
еще раз — основным датирующим моментом должно быть время исполь-
зования бумаги с конкретным знаком. Подобное методическое правило
должно стать ведущим принципом филигранологического анализа.
Понятие конкретного знака предусматривает унифицированную тер-
минологию, жестко определяющую степени сравнения и уровни клас-
сификации знаков. Под степенью сравнения я понимаю результат сопо-
ставления определенного знака с опубликованным датированным или
иными средствами локализованным знаком. При этом тождественность
знаков (полное совпадение контуров знака и расположения его на сет-
ке понтюзо и вержеров) указывает на принадлежность листов к одной
форме; близость знаков (тождественность в деталях при незначительном
расхождении в линейных размерах и расположении на сетке) свидетель-
ствует о принадлежности к разным, но одновременно использовавшимся
формам; сходство знаков (в общей композиции рисунка и деталей)
говорит о принадлежности к разным формам, использование которых
могло разделяться временным интервалом. Соответственно названным
степеням сравнения я предлагаю и определения для уровней класси-
фикации. Вариантом конкретного опубликованного или определяемого
знака признается почти тождественный (совпадение точек сопряжения
двух и более линий при незначительных расхождениях в контуре). Разно-
видность как уровень классификации соответствует близости как степени
сравнения. Наконец, вид знака соответствует степени сходства. Более
общие степени сравнения (подобие, аналогия и т.п.) соотносятся и с
более высокими уровнями (группа, класс и т.д.), останавливаться на
них здесь нет необходимости; отмечу лишь, что в предлагаемой системе
терминов понятие тип знака является более широким, чем сюжет.
Определения степеней сравнения, предложенные в свое время
Ш. М. Брике [378, 19] и уточненные в русской литературе В. Н. Щепки-
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 133
ным [371, 201—202], представляли три градации: 1) знаки тождественные
(“varietes identiques” у Брике), совпадающие по контурам, 2) знаки сход-
ные (“varietes similaires”), имеющие легкую разницу в форме и размере,
и 3) знаки «отклоняющиеся» (“varietes divergentes”), имеющие значи-
тельные отличия, но все же принадлежащие к одному общему типу;
В. Н. Щепкин определял их как «подобные». Для своего времени данные
определения были значительным достижением (если учесть, в особенно-
сти, что до этого даже приблизительных степеней сравнения практически
не существовало). Вместе с тем легко заметить, что однозначный крите-
рий сравнения здесь наличествует лишь для первой степени. Вторая же
и, в особенности, третья степени допускают большие колебания и могут
интерпретироваться весьма плюралистично.
§3	. Смысл и содержание
терминологической системы
Предложенная мною (сравнительно с системой Брике-Щепкина) до-
полнительная категория «близости знаков» обусловлена как обстоятель-
ствами историко-технологического порядка, так и чисто методическими
соображениями.
Историко-технологический аспект
Сюда относится прежде всего практика использования в процессе
отливки бумаги нескольких синхронно используемых форм. О работе
мастера-черпальщика одновременно двумя (а возможно, иногда и более)
формами свидетельствует не только традиция, сохранившаяся в ручном
производстве бумаги, но и прямые показания рисунков и гравюр XVII—
XVIII вв., изображающих разные этапы бумажного производства12.
Внимательное изучение бумаги практически любой рукописной кни-
ги позволяет убедиться, что каждая филигрань в ней (если количество
листов бумаги данного вида в рукописи более десятка, но иногда до-
статочно и двух листов) как правило представлена двумя (и более)
разновидностями, отличающимися незначительными, порой едва улови-
мыми смещениями на сетке формы, линейными размерами, прорисов-
кой и взаимным расположением деталей и т.д. Желающим проверить
данное утверждение нет нужды калькировать и измерять знаки в руко-
писи — достаточно раскрыть альбом Н. П. Лихачева и взглянуть хотя бы
на воспроизведение знаков одного из томов ЛЛС. Подобное чередование
разновидностей одного знака (иногда удивительно правильное — через
12 См., например, воспроизведение подобных изображений в книгах Д. Хантера [5Р6,
172, 174, 198, 246], С. А. Клепикова [115, 9], Х.Фоорна [414, 48], К. Т. Вайсса [417, 28]
и др. авторов.
134 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
лист, но чаще с несколько сбитой последовательностью) и отражает
работу мастера-черпальщика двумя формами.
Чередование знаков в каждой стопе и даже дести бумаги было от-
мечено еще Ш. М. Брике (“Le papier produit, portait done par perts dgales
1’empreinte de chacune des formes employees et ce melange se voit dans chaque
rame et dans chaque main de ce papier” — [37£, 19]), однако швейцарский
исследователь не стал развивать эти наблюдения, ограничившись конста-
тацией, что в пределах стопы могут встретиться знаки «сходные» (“sim-
ilaires”) и «отклоняющиеся» (“diveigentes”). В. Н. Щепкин, следовавший
здесь за Ш. М. Брике, также не обратил должного внимания на данный
момент. Но уже А. А. Гераклитов на рубеже 1910—1920-х гг., обстоятельно
рассмотрев это явление, вплотную подошел к правильной его интерпре-
тации, отметив, что «парность» знаков свидетельствует о синхронном
использовании нескольких форм13. К сожалению, этот небольшой этюд,
как и другие филигранологические работы А. А. Гераклитова (исключая,
отчасти, его альбом филиграней XVII века) остались неопубликованны-
ми и не известны профессионалам. Между тем они не утратили научной
ценности и. в наши дни; многие вопросы, затронутые русским ученым
в начале столетия, в европейской литературе были поставлены лишь
в 1940—1950-е гг.
«Парность» филиграней уже достаточно давно учитывается в рабо-
тах европейских исследователей, использующих для обозначения этого
фактора и специальные понятия. Однако калькирование наиболее рас-
пространенного (по сути — общепринятого) термина «парная форма» (из
немецкого “Schopfformenpaar”) представляется неудачным, поскольку в
данном случае калька не является смысловым эквивалентом оригиналь-
ного понятия. Необходимо учитывать и то, что количество синхронно
использовавшихся форм, изготовленных по заданному образцу, следова-
тельно, более или менее близко его повторявших, увеличивалось по мере
расширения производства пропорционально численности черпальщиков.
Численность таких близких образцов в мануфактурах Европы возможно
уже в XVI в., а в России с середины XVIII в. могла достигать нескольких
десятков.
Ограничусь лишь несколькими соображениями в поддержку этого
тезиса. В XVI—XVII вв. одними из наиболее распространенных фили-
граней в европейской бумаге были «рука» и «кувшинчик» (по сводным
справочникам, составленным В. М. Загребиным на основании опублико-
ванных альбомов, их насчитывалось соответственно 1693 и 1771, причем
основное количество приходится на время с середины XVI до середи-
ны XVII вв.). Среди них можно выделить значительные группы знаков
13 См., Архив ЛОИИ, ф. 38 (А. А. Гераклитов), on. 1, №180, л. 1—11 — заметка
«О парных филигранях».
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 135
(до нескольких десятков), предельно близких по графике и метрике, да-
тированных узкими хронологическими рамками (в пределах десятилетия)
и различающихся лишь литерным сопровождением (на ладони руки, на
корпусе кувшина). Вопрос о литерном сопровождении филиграни до сих
пор еще не решен однозначно. Преобладающим является мнение, что
литеры суть инициалы владельцев бумажных мельниц. Однако еще на
рубеже 1910—1920-х гг. А. А. Гераклитовым было высказано интересно
аргументированное предположение о литерах как инициалах мастеров-
черпальщиков14. Не исключено, что названные выше в качестве примера
группы знаков «рука» и «кувшин» следует обстоятельно проанализировать
именно в этом аспекте. Инициалы мастеров отливалыциков в русской бу-
маге исследовались С. А. Клепиковым15. По его данным, в 1760—1764 гг.
на мануфактуре графа К. Сиверса работало не менее 11 черпальщиков,
знаки их форм (17 разновидностей) практически не поддаются различе-
нию на глаз и могут быть отделены друг от друга либо метрическими
способами, либо по инициалам мастеров, проставлявшимся в углу фор-
мы. То, что это не единичный факт, может свидетельствовать подборка
образцов бумаги мануфактуры Саввы Яковлева: Ярославский герб с
контрамаркой ЯМСЯ и белой датой «1779» — десять разновидностей,
различимых лишь по совокупности метрических параметров16.
Методический аспект
Методические соображения, побудившие предложить в системе сте-
пеней сравнений категорию «близости знаков», заключаются в уточне-
нии сферы применения формулы В. Н. Щепкина. Формула эта: «X =
= (Д + Д1) : 2 ± 5», предложенная ученым не позднее второго деся-
тилетия нашего века, была разработана им в качестве основания для
датирования определяемого знака по крайним черным датам сходных
филиграней [272, 207]17. Отмечу, однако, что термин «сходный знак»
(“similaires” у Брике) в интерпретации В. Н. Щепкина допускает неодно-
значное понимание; по истолкованию В. Н. Щепкина к категории «сход-
ных» на практике могут быть отнесены как почти тождественные, так и
весьма отдаленные друг от друга знаки по признакам и графическим и
метрическим. Поэтому предложенное В. Н. Щепкиным понятие «средней
статистической нормы» может быть принято в качестве точки отсчета
14 См.: Архив ЛОИИ, ф. 38, on. 1, № 180 — заметка «Об одновременном употреблении
на одной фабрике разных марок для метки бумаги».
15 Итоги исследования не опубликованы, материалы хранятся в архиве ученого в ОРРК
БАН СССР.
16 Образцы хранятся в собрании С. А. Клепикова в БАН СССР.
17 Работа по методике датирования не была опубликована при жизни ученого. Впервые
формула была обнародована в статье, помещенной в печати лишь в 1958 г. [273].
136 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
вводимой поправки лишь в том случае, когда определяемый и опреде-
ляющие знаки принадлежат бумаге, отлитой с синхронно используемых
форм (т. е. в терминах предлагаемой мною системы являются разновид-
ностями конкретного знака). Если же графика и метрика определяемого
и датированных знаков выявляют иное соотношение в использовании
черпальных форм — применение формулы В. Н. Щепкина без коррек-
тирующих коэффициентов дает скрытую ошибку, растущую по мере
увеличения интервала в использовании сравниваемых форм.
Отсюда уже вывожу принципиальное правило: «При датировании
филиграни по черным датам сходных знаков следует в обязательном по-
рядке учитывать время, необходимое на эволюцию сюжета, и вводить в
формулу В. Н. Щепкина соответствующую поправку». Поправка вводится
в формулу с положительным либо отрицательным значением, в зависи-
мости от места форм датированных знаков относительно определяемого
в последовательности развития сюжета. Поправка приближается к нулю
лишь в том случае, когда из всего наличного материала устанавливают-
ся виды знаков, непосредственно предшествовавших и последовавших
определяемому.
Классификация понятий
Параллельно с определениями для степеней сравнения я предла-
гаю также и определения для уровней классификации, ибо только
в совокупности эти ряды понятий образуют систему. В предшество-
вавшей отечественной литературе проблеме классификации филиграней
практически не уделялось внимания, либо она подменялась проблемой
систематизации18, и понятия, являющиеся по сути классификационны-
ми, использовались в качестве степеней сравнения. Так, в частности,
у Н.П.Лихачева и В.Н.Щепкина встречаются «вариант», «тип», «раз-
новидность» и др., но все они употребляются без какого-либо опре-
деленного, заранее заданного значения, выступая в ряде случаев даже
как синонимы. Аналогично, в общем, словоупотребление и в немно-
гочисленных филиграноведческих работах последующего времени, и в
печатных описаниях рукописей (см. об этом выше, в § 1). Подобная
«детерминологизация» понятий, потенциально являющихся членами ие-
рархического ряда, представляется крайне нежелательной, так как не
способствует точности наблюдений и формализуемости их результатов.
18 В противоположность этому в западноевропейской литературе проблеме классифика-
ции уделяется весьма значительное место. Очень часто при этом теоретические проблемы
классификации увязываются с сугубо практическим аспектом организации собрания фи-
лиграней. Так, специально классификации водяных знаков посвящены интересные статьи
Т. Герарди [386; 388], Г. Пиккара [404], В. Вайсса [419] и др. Вопросы классификации
освещаются также и в работах общеметодического характера.
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 137
Классификации подвергаются, как правило, абстрагированные от
конкретики объекты (прориси знаков или образцы бумаги в виде от-
дельных листов), при этом проблема возникает только тогда, когда
совокупность объектов станет достаточно большой. На практике про-
блема классификации порой (так же, как и в теории) смешивается с
систематизацией собрания.
Наиболее общим классификационным понятием во всех практиче-
ски отраслях знания является «тип». Применительно к филигранологии
его можно обозначить как совокупность изображений, объединяемых
общностью содержания. (Не настаиваю на абсолютности лексических
составляющих предлагаемых определений, но готов отстаивать сущност-
ные их характеристики). Например — типы знаков, изображающих жи-
вые существа (человек, лев, орел), реальные предметы (арбалет, кувшин,
якорь), символы (гербы, эмблемы, сакральные изображения и монограм-
мы), абстракции (буквы, монограммы) и т. п. В пределах каждого типа
при достаточном количестве материала можно выделить классы, отлича-
ющиеся композиционным построением знака (например — гербы: щит,
щит в картуше, щит с щитодержателями, щит на подножии и т. п.; или —
рука: в перчатке, с манжетом, в рукавичке и т.д.). В пределах класса
можно выделить цепочку подразделений (разряд, группа и др., смотря по
надобности и количеству классифицируемых объектов) по общности гра-
фического решения (например: тип — гроздь винограда, класс — отдель-
но взятая, разряд — с черенком без листьев, группа — ромбовидная, под-
группа — с включенными литерами...). Конечным звеном в классифика-
ции абстрагированных объектов будет «вид». Вид знака можно определить
как такое изображение, для характеристики которого недостаточно уже
только графических признаков, но желательны и метрические. Учитывая
современное состояние справочного аппарата большую часть опублико-
ванных знаков можно расценивать — условно — именно как «виды».
Здесь нужно конкретизировать и мое понимание «сюжета» как
классификационного понятия. Выше я отмечал, что в предлагаемой си-
стеме терминов «сюжет» — понятие более узкое, нежели «тип». Однако
«сюжет» всегда шире, нежели «вид». Ведущим принципом предлагаемой
классификации является выделение частных по отношению к «типу»
уровней на основании формы знака. А поскольку «тип» определен как
общее содержание совокупности знаков, то «сюжет» понимается в дан-
ной системе как частное содержание совокупности знаков. Поэтому
«сюжет» является как бы «блуждающим уровнем»; его место опреде-
ляется в зависимости от характера «типа». Так, тип «литеры» делится
непосредственно на сюжеты — «литера А», «литера В» и т.д., то есть
«сюжет» в этом случае максимально приближен к типу. Но в приведен-
ном выше ряду с гроздью винограда «сюжет» предшествует лишь «виду»:
подгруппа с включенными литерами, сюжет «с литерами ВВ». Помимо
138 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
характера «типа» место «сюжета» в системе зависит также и от количества
наличного для классификации материала и сложности знаков.
«ВИД» как основное понятие системы
Выше я предложил определение «вида», исходя из структуры класси-
фикационного ряда. Можно дать и другое определение термина, исходя
из историко-технологического аспекта. В этом плане «вид» может быть
представлен как образец, взятый за основу при изготовлении партии чер-
пальных форм. Иными словами «вид» филиграни в «чистом состоянии»
может иметь место только в том случае, если по заданному образцу была
изготовлена всего одна форма. (Теоретически такой случай возможен в
маленькой мастерской, где мастер-черпальщик работал в одиночку без
подмастерья и учеников). Обычно же, поскольку изготовлялось сразу
несколько форм (в зависимости от количества мастеров-черпальщиков),
каждая из которых давала конкретный знак, являвшийся разновидностью
соседнего, «вид» знака существует лишь как некоторая абстракция.
К этому необходимо добавить, что неизменной не оставалась и
конкретная "форма — от воздействия бумажной массы, периодической
чистки формы происходило постепенное смещение сетки и непреднаме-
ренное искажение филиграни. Таким образом, в процессе использования
формы возникали варианты конкретного знака. При рассмотрении вари-
антов надобно учитывать, что в процессе использования формы знак мог
весьма отойти от первоначального образа и быть искаженным (внеш-
не — вплоть до неузнаваемости). Однако новый вид знака при этом не
возникает, поскольку все варианты (до начала утрат отдельных частей
контура) гомеоморфны и генетически представляют собою цепочку топо-
логических преобразований начально данного образа. По направлению
и величине смещения отдельных линий в случае наличия достаточно-
го материала можно сделать небезынтересные наблюдения не только
над технологией производства, но и над психологией производителя
(благодаря тому, что характеристические привычки и движения любого
человека отражаются на обращении его с предметами труда и быта).
По достижении определенной степени изношенности форму надоб-
но было возобновлять или изготовлять новую. Именно возобновление
формы, равно как и изготовление новой формы, дает и возникнове-
ние нового вида филиграни19, поскольку здесь имеет место преднаме-
ренное изменение знака: первоначальные разновидности, породив при
19 Возобновление формы, дающее новый вид, в свою очередь порождает и новую цепь
топологических по природе преобразований конкретного знака. Из этого можно вывести
понятие «топологического тождества» для вариантов конкретного знака. Думается, что
обстоятельные исследования в этом направлении будут весьма эффективными и пер-
спективными для совершенствования филиграноведческой методики. Впрочем, подобное
рассмотрение этого вопроса я пока оставлю «за скобками».
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 139
использовании цепочки вариантов, к финалу теряют заданный им образ,
и мастер-формоплет, возобновляя знак, как бы отталкивается от этого
искаженного образа. Впрочем, следует иметь в виду, что формы ручного
изготовления индивидуальны и по чисто техническим параметрам (упру-
гость сетки, прочность пайки и т.д.) хотя бы потому, что при ручном
труде не только процесс, но и отдельные операции невоспроизводи-
мы с такой точностью, как это может быть в машинном производстве.
Следовательно, при использовании одновременно изготовленных форм
они могут изнашиваться неравномерно, варианты одной формы могут
опережать варианты другой, одна форма придет в состояние, требующее
возобновления, раньше другой и т.д. Углубленное исследование этих
моментов может привести к интересным и методически значимым ре-
зультатам, способным разъяснить многие сложные картины соотношения
реальных знаков в рукописях.
§	4. Основные принципы современной методики
Формулировка задачи: третье приближение
Определение и идентификация знаков на уровне вида и в особен-
ности разновидности, требует использования всего филигранологическо-
го материала рукописи, исключая тем самым иллюстративный подход,
обычный при определении на уровне сюжета. Разумеется, что в осно-
ву филигранологической датировки могут быть положены и показания
одного-двух знаков, являющихся как бы ключевыми для всей бума-
ги рукописи. Однако признанию какого-либо знака в этом качестве
должно предшествовать изучение всей совокупности, не исключая и
единичных, на первый взгляд случайных, вкраплений, с учетом как под-
тверждающих, так и исключающих друг друга показаний каждого знака.
Игнорирование этого принципа и некорректность в терминологическом
определении исследуемых филиграней неизбежно приводят к тому, что
реально достижимые границы датирования памятника по времени бы-
тования бумаги с конкретным знаком произвольно сдвигаются в ту или
иную сторону. Закономерным следствием этого является в лучшем случае
неубедительность даже интересных и, на первый взгляд, обстоятельно
аргументированных гипотез, как это, в частности, и случилось с рядом
работ, посвященных Лицевому летописному своду.
Определение знака как процесс
Выше я рассматривал терминологический аспект проблемы точности
определения водяного знака как итога филигранологических наблюде-
ний. Однако определение водяных знаков, выявленных в листах изуча-
емого памятника, является также и процессом, представляющим после-
140 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
довательность ряда операций. Эти операции суть следующие: первичное
прочтение знака с листа (1), калькирование или выполнение прориси
данного знака (2), окончательное прочтение знака по прориси (З)20,
составление словесного эквивалента графическому образу знака (4), со-
поставление определяемого знака с локализованными (5) и установление
соотношения его с локализованными (6). Отмеченная последователь-
ность представляет тот желаемый минимум, который позволил бы избе-
жать недостоверных определений филиграней. Можно, однако, без боль-
шого риска ошибиться, предположить, что на деле большинство исследо-
вателей и археографов-практиков (во всяком случае до последнего време-
ни) ограничивались первой, четвертой и пятой операциями, отбрасывая
остальные и тем самым заранее обрекая себя на потенциальную неточ-
ность. Приведенные выше (см. § 1) примеры филигранологической ин-
формации в описаниях и исследованиях рукописей говорят, как кажется,
именно о такой упрощенной «технологии» определения водяных знаков.
Легко заметить, что процесс в целом разделяется на две стадии,
которые можно обозначить как описание (операции 1—4) и идентифика-
ция (операция 5 и 6). Столь же нетрудно заметить, что первая стадия
является необходимым условием для второй. Подобное соотношение
их не лишает, однако, описания знака определенной и весьма значи-
тельной самоценности. При современном состоянии филигранологии
описание знака почти всегда реально достижимо, идентификация же,
как правило, лишь возможна. Существенным при этом представляется
и такой фактор, как восприятие читателем сведений о водяных знаках,
включающих описание знаков и без такового. В первом случае словесное
описание при прочтении ассоциируется с определенным графическим
образом и (поскольку сведения о филигранях обычно приводятся в на-
чале описательной характеристики памятника) сознание тем самым как
бы настраивается на «волну доверия» к приводимым далее сведениям о
форме и содержании описываемого памятника. Во втором случае глухая
ссылка сразу же вынуждает взыскательного исследователя обращаться к
филигранологическим пособиям (разумеется, если они есть под руками)
для «дешифровки» сообщаемых сведений и уже это обстоятельство (необ-
ходимость прочтения справочника при посредстве других справочников)
подсознательно ведет к допущению о неполноте и других характеристик
памятника, приводимых в описательной статье. Т. е. справочник в глазах
исследователя перестает удовлетворять своему назначению.
И описание, и идентификация знака как две ступени одного процес-
са имеют единую цель — разработку материала для суждений о датировке
памятника письменности, но вместе с тем они качественно различны.
При описании знака исследователь имеет дело с конкретным объектом
20 Нередко для окончательного прочтения требуется еще и коррекция знака по другим
листам, так как выполнение качественной прориси с одного листа почему-то не удается.
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 141
(лист рукописи, отражающий реальную черпальную форму) и наблю-
дения его выражаются посредством реалий^ в ходе же идентификации
сколок с конкретного объекта (прорись) переносится в сферу абстраги-
рованных объектов (локализованных знаков в альбомах) и соответствен-
но этому меняется средство выражения наблюдаемого: на смену реалиям
приходят формулы. Иными словами процесс определения филиграни
равнозначен источниковедческой критике: как в том, так и в другом
случае первоначальный сырой материал (потенциальный источник) под-
вергается аналитическому исследованию с тем, чтобы по завершении
анализа стать основанием надежных выводов для последующего синте-
за. При первичном определении текста исследователь (безразлично —
текстолог, дипломатист, фольклорист и т.д.) оперирует описательны-
ми характеристиками, выражающими особенности данного конкретного
текста; по завершении первичного определения и при переходе к устано-
влению данного текста в окружении других аналогичных исследователь
для выражения этих отношений использует уже терминологизированные
понятия — обозначение текстологических уровней (вид, извод, редак-
ция и т.п.), компонентов актового формуляра (начальный протокол,
распоряжение, удостоверение и т.д.) и др.
Использование при идентификации знака терминологизированных
понятий позволяет избежать расплывчатости и неоднозначности в вы-
ражении наблюдений. При описании филиграней аналогичные цели
достигаются употреблением формализованных понятий21.
Формализация языка филигранологических описаний представляет-
ся необходимой по ряду причин. В существующей практике знак опи-
сывают без каких-либо стандартов в последовательности расположения
элементов описания и в выборе словесных обозначений как знака в це-
лом, так и отдельных его частей (см. примеры выше, в § 1). Это ведет к
излишней многословности с одной стороны и к нечеткости графического
образа, возникающего при прочтении подробного описания с другой.
Формулировка задачи: приближение к перспективе
Отечественная гуманитарная наука вплотную подошла к тому ру-
бежу, что еще несколько лет назад мог мыслиться только в качестве
достаточно отдаленной перспективы — создание компьютерных инфор-
мационно-поисковых систем по рукописным фондам отдельных крупных
хранилищ уже становится реальностью. Не за горами, очевидно, и то
время, когда может быть развернута широкая программа формирования
глобального банка данных по всему рукописно-книжному фонду.
21 Не вдаваясь в языковые тонкости, отмечу лишь, что в предлагаемой системе
формализованное понятие отличается от термина меньшей условностью, функциональным
назначением и сферой использования.
142 Часть II, Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Машинные языки не тождественны нашему обиходному. И если
при постановке крупных программ вводить в машинную память много-
численные варианты описания одних и тех же элементов, то результатом
будет не только вполне бессмысленное загромождение памяти компью-
тера балластной информацией, но и существенное затруднение поиска
информации нужной. Компьютер не мыслит, и процесс выдачи им необ-
ходимых пользователю сведений сводится в конечном итоге к перебору
заложенных вариантов ответа на заданный вопрос. И если для человека
форма вопроса и ответа, в принципе, безразлична (при необходимости
человеческий ум способен домыслить недосказанное, восстановить про-
пущенное и т.д., руководствуясь имеющимся опытом, интуицией), то
ЭВМ, не обладающая интуитивными способностями, на нечетко сфор-
мулированный вопрос выдаст и соответствующий ответ (а при условии
нечеткости заложенных в память вариантов ответа такой результат будет
практически неизбежным). Самоорганизация компьютерной системы —
не исключенная в теории — возможна лишь по достижении ею до-
статочно высокого уровня сложности при достаточном объеме памяти,
необходимом быстродействии и развитой операционной системе. Поэто-
му для облегчения создания и отлаживания такой системы первичная
информация для закладки в нее должна быть предельно формализована
и однозначна22. В противном случае вполне возможные неудачи и срывы,
обусловленные неверными исходными посылками, могут подорвать до-
верие гуманитариев и к самой идее автоматизированных систем поиска
и анализа Источниковой информации.
В настоящее время положение облегчается тем (как это ни странно),
что огромные массивы рукописей — не только отдельные собрания в
центральных хранилищах, но и хранилища в целом (главным образом
периферийные) — не имеют еще печатных и даже сколько-нибудь за-
вершенных и полных «предпечатных» (машинописных и рукописных)
каталогов. Благодаря этому подготовку информации для компьютерных
систем можно начинать как бы «от нуля» и — в большинстве случаев —
однажды уже выполненную (и подчас весьма квалифицированно) работу
не придется переделывать заново, поскольку есть еще время договориться
о единых и обязательных принципах создания таких систем. В процессе
выполнения ряда совместных проектов необходимый первичный опыт
согласования методик уже апробирован.
22 Так, например, под обозначение знака как «лев в круглой раме с пучком молний
(или стрел)» подходит не только герб «Семь провинций», но эмблема “Vryhayt”; под
обозначение «стоящий лев с саблей (мечом, или иным оружием)» — помимо герба «Семь
провинций» еще и «Норвежский лев» и (в ряде случаев) «Чешский лев», и целый ряд
городских гербов; наконец, «лев с мечом и стрелами» является весьма существенной
частью композиции «Pro Patria» (а в некоторых рукописях малого формата из всей
композиции только лев и опознается). Не нужно большой фантазии для представления
ответа машины при подобной «хитрой» информации в ее памяти.
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы 143
Первой стадией создания формализованного языка филигранологи-
ческих описаний должна стать унификация названий водяных знаков
на уровне «типов». Конкретными путями здесь могут быть охарактери-
зованные выше способы терминологизации понятий — заимствование,
калькирование, смысловой перевод, введение оригинальных наимено-
ваний. Унифицированная номинация типов филиграней должна быть
согласована между отдельными археографическими центрами и после
этого неукоснительно применяться во всех археографических разработ-
ках. Единообразное употребление ее археографами может стать побуди-
тельным мотивом и для принятия такой номинации источниковедами.
Следующая стадия — разработка формализованных моделей описа-
ния конкретных знаков. Здесь наряду с использованием употребительных
в западноевропейской литературе понятий и определений особенно важ-
но использовать опыт отечественной филигранологии, поскольку в силу
обстоятельств в нашей литературе описательному методу фиксирова-
ния филиграней уделялось гораздо большее внимание, нежели в Европе.
В качестве примерной модели предлагаю следующую последовательность
описания знака.
А: Эмблематическая часть филиграни (если знак не содержит эм-
блематического изображения и состоит лишь из литер и цифровых
символов — начиная с наиболее значимых в смысловом отношении
слов и аббревиатур; как правило, в этом случае применима модель
описания полного листа начиная с левой его стороны, разработанная
С. А. Клепиковым и М. В. Кукушкиной). Б: контрамарка. В: иные смы-
словые элементы, если они есть в составе филиграни (например —
инициалы мастеров-черпальщиков). Г: соотношение понтюзо и верже-
ров сетки формы (например — посредством формул А. А. Гераклитова,
Г. Пиккара и др.).
Описание эмблематической части филиграни целесообразно стро-
ить, исходя из классификации данного знака. Иными словами первым
элементом словесного описания должно быть название типа филиграни,
а далее следовать характеристики других классификационных уровней
по нисходящей. Последовательность расположения отдельных элементов
словесного описания будет зависеть от принимаемой схемы классифи-
кации (для различных типов детальные схемы могут и не совпадать,
даже если строить их на одних общих принципах). На практике можно
рекомендовать такую последовательность: основной знак — «включен-
ный знак» (например, гербовый символ на груди орла) — надзнаковые
украшения (например, перчатка под короной и звездой, кувшинчик под
полумесяцем и т.д.)23 — подзнаковые элементы (например, герб Ам-
23 Для большинства сюжетно-простых филиграней именно надзнаковые элементы в
большинстве случаев могут быть критериями для выделения классов и разрядов, т.е.
наиболее общих после «типа» уровней классификации.
144 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
стердама под наметом на постаменте, рожок в щите под короной с
шифром «4» и т. п.) — литерное сопровождение эмблематической части
(например, «Про Патриа» с девизом и литерами..., герб Амстердама ...
с литерами..., кувшинчик ... с литерами... и т.д.).
Описание филиграней по единой модели, с использованием фор-
мализованных понятий, приведет к тому, что значительно понизится
вероятность «говорения на разных языках» в среде исследователей и —
что представляется более важным — будет устранена потенциальная
возможность разноречия человека и компьютера.
Решение поставленных в настоящей главе задач не следует рассма-
тривать как самоцель: при всей важности перевода отечественной фи-
лигранологии от уровня эмпирического знания к уровню современной
науки главной задачей исследования водяных знаков остается разработка
надежных оснований для источниковедческих разысканий. Исследование
бумаги, являющееся предметом филигранологии в широком смысле как
материального носителя текстов абсолютного большинства письменных
источников, является фундаментом, обеспечивающим устойчивость сле-
дующих источниковедческих, следовательно, и исторических построений
и обобщений.* Именно для такой цели — кодикологического анализа ру-
кописей Лицевого летописного свода и была создана изложенная выше
методика филигранологического анализа. В дальнейшем в настоящей
работе я как бы выношу за скобки большую часть методических и
технических вопросов филигранологического анализа, поскольку беско-
нечное повторение их применительно к каждому конкретному случаю
потребовало бы слишком много места и грозило превратить рассказ в
монотонное перечисление технологических операций. Однако каждый
конкретный знак в составе исследуемых памятников подвергся именно
такой процедуре, что обрисована выше.
Глава 2
Большой пасьянс: реконструкция
процесса написания рукописей
§	1. Вводные замечания
Основание методики
В I960 — начале 70-х гг. во время занятий историей монастырских
архивов мне удалось эмпирически установить некоторые особенности
использования бумаги в крупных и хорошо организованных монастыр-
ских канцеляриях. В монастырях Двины в XVI в. каждые три—четыре
года, а в XVII — каждые полтора—два года запас бумаги практически
полностью обновлялся. При этом рубеж смены запасов, пополняемых
периодическими закупками, прослеживается очень четко и определяется
первым появлением среди используемой бумаги листов 9 новой фили-
гранью. Смена сортов бумаги производилась довольно быстро1, но еще
какое-то время продолжалось как бы «доиспользование» остатков бумаги
прежнего запаса (примерно 5—10%), и эпизодически появляются отдель-
ные листы, случайно оставшиеся от более ранних закупок. Особенно
хорошо прослеживаются данные особенности на материалах монастыр-
ских хозяйственных книг, пополнявшихся новыми записями регулярно
на протяжении всего года. Использование филигранологического мате-
риала, извлекаемого из деловых книг и документов, позволяет датировать
рукописные «неделовые» книги, создававшиеся в монастырях, с точно-
стью в один—три года. 1
1 «Равноправное сосуществование» бумаги старого и нового запасов продолжалось —
насколько позволяют судить регулярно составлявшиеся хозяйственные книги — от
нескольких недель до нескольких месяцев, в зависимости от нормы расхода (в различных
монастырских канцеляриях неодинаковой).
146 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Обоснование методики
Было интересно проверить: «работает» ли подмеченная особенность
использования бумаги также и в книгописных (неканцелярских) цен-
трах. Необходимым условием постановки подобного опыта было наличие
крупного памятника, работа над которым продолжалась бы заведомо в
одном центре на протяжении нескольких лет. В качестве объекта такого
опыта можно использовать и несколько памятников (годовой комплект
Миней, полный круг других богослужебных книг и т. п.), созданных в
одном центре. Однако в таком случае весьма желательно иметь эталон-
ный ряд последовательности использования бумаги, с которым можно
было бы сравнивать ряды знаков в исследуемых рукописях. При работе с
Лицевым сводом такой эталонный ряд извлекается из самих рукописей,
как это будет показано ниже. Поэтому Лицевой летописный свод едва
ли не идеальный объект для проверки разработанной методики.
§2	. «Хронографический сборник»:
построение эталонного ряда
Реконструируемая структура комплекса
Изучение литературы и наблюдения над рукописями Свода при-
вели к убеждению, что ключом для правильного понимания истории
создания Лицевого свода может быть «второй» его том2 — рукопись
Библиотеки АН под шифром 17.17.9. «Лицевой хронограф» («Хроногра-
фический сборник») БАН является средним томом Хронографической
части Свода. Н.П.Лихачев в свое время не привлек данную рукопись
для исследования филиграней Свода.
Даже самое общее знакомство с бумагой рукописи открывает, что
том состоит из двух частей: 1 — текст от начала Книги Царств до Алек-
сандрии, и 2 - текст от начала Александрии до изложения событий
времени императора Веспасиана, включая сюда и «Историю Иудейской
войны» Иосифа Флавия (далее данные части обозначаются соответствен-
но как «кодекс А» и «кодекс В»). Несколько особняком стоит Книга Руфь,
о которой будет сказано ниже. Оба кодекса создавались одновременно
и параллельно. Об этом неопровержимо свидетельствует очередность
использования бумаги с одинаковыми знаками. Использование бумаги
разных видов с замечательной точностью совпадает в обеих частях руко-
писи и представляет такую последовательность: 1) «кабан», 2) «литера Н,
2 Существующее разделение Свода на отдельные тома, обусловленное случайными
причинами, ни в коей мере не отражает замыслов составителей; поэтому здесь и в
дальнейшем порядковые числительные в применении к частям или томам рукописи
следует понимать как относительные.
Глава 2, Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 147
вписанная в полумесяц»3, 3) «литеры ID под короной», 4) бумага без
знака, 5) «литеры AF под короной», 6) «литеры PR под лилией», 7) «ли-
теры BV под короной и лилией», 8) «литеры IL под лилией», 9) «литеры
ВВ под короной», 10) «литеры IR с лилией между ними», 11) «литеры
APR под короной». Подобная последовательность позволяет выделить в
рукописи ряд пластов, оформление которых, несомненно, происходило
синхронно. Чередование знаков бумаги в рукописи настолько очевидно,
что бросается в глаза даже при поверхностном ознакомлении со струк-
турой рукописи. Можно лишь предполагать, что данное обстоятельство
оставалось незамеченным единственно по причине преимущественного
внимания к тексту рукописи, в ущерб ее внешним особенностям. Не
исключено, впрочем, что и перебивка листов, произошедшая при пере-
плете, в какой-то мере скрывала этот момент. Итог выделения пластов
представлен в таблице, составленной с учетом исправленной последова-
тельности чтения листов, перепутанных при переплете.
В качестве условного критерия выделения пластов я принимал пер-
вое появление бумаги с новой для всего комплекса филигранью. По-
скольку при этом некоторое время продолжалось «доиспользование»
старой бумаги, то между некоторыми пластами можно установить как
бы «связующие зоны», в пределах которых старая и новая бумага ис-
пользовались более или менее равномерно (нижней границей подобных
зон можно считать, например, последнее появление старой бумаги).
Однако в приводимых здесь и далее таблицах «связующие зоны» я не
выделял, поскольку уверенно они вычленяются не во всех случаях, да
и существенно повысить информационный потенциал таблиц не могут.
Считаю необходимым также оговориться, что в некоторых листах руко-
3 Данная филигрань в литературе обычно обозначается как «монограмма С с вписан-
ным в нее I» (у О. И. Подобедовой, в «Описании РО БАН» и др.). Однако В. Н. Щепкин,
вводя этот знак в научный оборот, определил его именно как «полумесяц со вписанною
литерою Н» [567, 1347, 1358]. Аналогично определение подобной филиграни и в альбоме
Н.П.Лихачева [148, 1, 445]. Авторам исследований по Своду вариант, опубликованный
Н.П.Лихачевым, вероятно, оставался неизвестным. Интересно, что А.Е.Пресняков вна-
чале квалифицировал данный знак как монограмму [248, 5], хотя ко времени написания
статьи он и был уже знаком с исследованием В. Н. Щепкина. Однако в экземпляре
оттиска, который, как кажется, был поднесен автором Рукописному отделу Библиотеки
АН (в настоящее время находится в составе подсобной библиотеки Рукописного отдела,
№ 1649), указанное определение зачеркнуто, и рукой А. Е. Преснякова (отождествлением
почерка обязан любезности С. В. Чиркова. — А. А.) на полях приписано: «знак Н в
лунке (Henry 11)». Надо полагать, что А. Е. Пресняков исправил неточность по указанию
Н.П.Лихачева лишь в небольшом количестве экземпляров оттисков, поэтому для ис-
следователей это уточнение оставалось неизвестным. Нужно сказать, что и по рисунку
внутренняя фигура знака лишь с очень большой натяжкой может быть определена как «1».
Вероятно, что знак был использован при отливке сравнительно небольшой партии бума-
ги, т.к. из всех доступных мне альбомов он встречен только у Н.П.Лихачева (причем
знак, опубликованный Н. П. Лихачевым, уже несколько деформирован в сравнении с
вариантами Лицевого свода).
148 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
писей филигрань не просматривалась из-за густой раскраски миниатюр;
в этих случаях определение бумаги производилось посредством обмера
сеток понтюзо и вержеров и сравнения метрических данных с соседними
листами, где знак ясно читается.
Таблица 1. Кодикологическая структура комплекса «ХС»
№ п/п	Основной знак бумаги пласта	Кол-во листов в ко- дексе А	Кол-во листов в ко- дексе в	Наличие в пластах бумаги с другими знаками
1	2	3	4	5
1	«Кабан»	102	77	
2	«Н в полумесяце»	37	41	
3	«ID под короной»	38	42	А — «Н в полумес.» — 1л. В — «Р1 под корон.» — 9 л.
4	Бумага без знака	127	св. 140	В — «Р1 под корон.» — 5 л.
5	«AF под короной»	53	71	В — бум. без знака — 1л.
6	«PR под лилией»	46	49	А — «AF под корон.» — 2 л. «1D под корон.» — 3 л. В — «AF под корон.» — 4 л. «ID под корон.» — 3 л.
7	«BV под короной»	130	126	А — «ID под корон.» — 2 л. «AF под корон.» — 2 л. «IL под лилией» — 1л. «ВВ под корон.» — 1л. В — «ID под корон.» — 5 л. «AF под корон.» — 3 л. «1L под лилией» — 1л. «ВВ под корон.» — 1л.
8	«IR под лилией»	37	143	А — «BV под корон.» — 1л. «ВВ под корон.» — 9 л. В — «BV под корон.» — 7 л. «AF под корон.» — 2 л. «ВВ под корон.» — 12 л.
9	«APR под короной» и «ВВ под короной»		168	В — «BV под корон.» — 11 л. «IL под лилией» — 11 л.
Можно предполагать, что по мере того, как подходили к концу
запасы бумаги одного сорта, в дело вводились новые ее виды. Еди-
ничные вкрапления в пласты №3—9 уже использованных ранее сортов
бумаги лишь подтверждают, что данные листы были остатками прежде
сделанных приобретений. (Любопытно, что и расположение подобных
вкраплений в структуре пластов очень сходно в обоих кодексах.) Не-
значительные расхождения в объеме синхронных пластов кодексов А и
В объясняются главным образом неодинаковым объемом текстов, зани-
мающих страницы этих пластов — с соответственным различием площа-
ди бумаги, отведенной под миниатюры (не исключена отчасти также и
различная скорость письма главных исполнителей кодексов). Существен-
ное же отличие объемов пластов № 1 и 8 указывает, что кодекс В начат
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 149
исполнением несколько поздней, чем А, и, соответственно, А окончен
значительно ранее В.
Аргументация реконструкции
Предвидится возражение: чередование бумаги разных сортов вызва-
но тем, что разная бумага давалась одновременно работавшим разным
писцам4 (хотя логику таких действий заказчика рукописи установить
вряд ли возможно, теоретически они не исключены). Подтверждение
вывода о последовательности использования бумаги вытекает из па-
леографических особенностей рукописи. Манера письма (угол наклона
букв, толщина штриха, отчасти — линейная величина букв, плотность
их в строке) неоднократно меняется в каждом кодексе, однако большая
часть таких переходов может быть объяснена сменой пера, посколь-
ку начертания графем, а равно и исполнение экслитеральных знаков,
в разных манерах письма одинаково. Следовательно (как можно пред-
полагать, не настаивая на абсолютности версии), основная работа по
созданию текстовой части была проделана в каждом из кодексов одним
писцом. Почерки других писцов — 2—3 в каждом кодексе — отлича-
ющиеся меньшим изяществом сравнительно с основным, представляют
бессистемные вкрапления, что дает основание утверждать эпизодическое
привлечение их на смену основному писцу, оторванному от работы ка-
кими-то нуждами. В пользу такого предположения говорит, в частности,
то, что смена почерков в большинстве своем происходит не с начала
листа или отдельного фрагмента текста, а в пределах их; объемы же тек-
стов, переписанных дополнительными почерками, невелики. Характерно
к тому же, что вкрапления дополнительных почерков в основной текст
имеют место лишь в конечной части пластов. Принимая во внимание
эти обстоятельства, я не вижу оснований для допущения возможности
параллельной работы нескольких писцов над каждым кодексом. Лишь в
некоторых главах «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия можно
предполагать параллельную работу двух писцов, поскольку чередование
почерков там относительно устойчиво.
Наконец, исключает гипотезу параллельной работы группы писцов
над каждым из кодексов и особенность расположения текстов. В кодексе
А четыре Книги Царств объединены общим заголовком: «Книги девятыя,
глаголемыя греческим языком Тетравасилиос, роуским же языком гла-
големыя Четыре царства». Заголовок выписан киноварью полууставом,
2-я, 3-я и 4-я Книги выделены заголовками типа: «Царство...», выпи-
санными красивой вязью, однако заголовки эти и предпосланные им
4 Ср. предположение о выдаче разных сортов бумаги разным миниатюристам, выдви-
нутое О. И. Подобедовой [231, 112]; автором однако не приведено никаких доказательств
в пользу своего тезиса.
150 Часть II, Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
миниатюры не открывают самостоятельных в кодикологическом отно-
шении разделов, но непосредственно, без всякого интервала продолжают
предшествовавший текст. Таким же заголовком и прямо в продолжение
текста Царств оформлено начало Книги Эсфирь. Так же, с той лишь
разницей, что заголовки фрагментов выписаны полууставом, а не вя-
зью, оформлено и последующее изложение. Причем выделение части
или фрагмента текста заголовками (а равно и смена сортов бумаги) не
сопровождаются изменением почерка. В кодексе В можно выделить три
относительно самостоятельные части: 1 — Александрия, 2 — изложение
истории Эллинистических царств и Рима до Веспасиана, 3 — «История»
Иосифа Флавия. Текстам второго и третьего разделов предпосланы чи-
стые страницы (л. 797 об. и 955 об.) и заголовки, выписанные вязью;
однако помимо этого разделы ничем не обособлены, т. к. почерк и даже
цвет чернил остаются совершенно тождественными как при переходе от
текста 1-го раздела ко 2-ому, так и от 2-го к 3-му разделу.
Интерпретация наблюдаемого
Итак, можно считать доказанным, что текст Еллинского летописца
второй редакции начиная от Книг Царств и до Рима времени Веспасиана
с продолжающим его текстом «Истории» Иосифа Флавия переписывался,
в основном, двумя писцами, работавшими одновременно и параллельно.
Результатом их работы явилось создание двух рукописей, обозначаемых
нами как кодексы А и В. Объединение этих кодексов в единую рукопись,
хранящуюся сейчас в БАН под шифром 17.17.9, произошло позднее.
Решаюсь высказать в порядке предположения, что это было сделано не
ранее середины XVII в. при переплете рукописи, пожертвованной па-
триархом Никоном Воскресенскому Ново-Иерусалимскому монастырю5
(переплет, судя по знаку переплетного листа — «Голова шута» — отно-
сится именно к этому времени). К этому же времени, думается, следует
относить и включение в состав рукописи Книги Руфь, для чего вижу
ряд оснований. Во-первых, листы, содержащие текст этой книги, сши-
ты при переплете как отдельная тетрадь; во-вторых, последний лист
5 На листах 2-31 данной рукописи размещена пространная вкладная запись Никона
в Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь. Надо сказать, что Никон знал толк в
рукописях. Через его руки прошло немало роскошных, в т.ч. и лицевых манускриптов,
пожертвованных в основанные им монастыри. Назову хотя бы Изборник Святослава
1073 г. (ГИМ, Син., 31-д); «Юрьевское» евангелие-апракос нач. XII в. (ГИМ, Син.,
1003); лицевое евангелие XII в. (ГИМ. Син., 262); лицевой Апостол 1220 г. (ГИМ, Син.,
7); «Онежская» лицевая псалтирь 1395 г. (ГИМ, Муз., 4040 — еще в начале XX в.
этот уникальный памятник находился в Архангельском епархиальном Древлехранилище,
куда поступил из Крестного Кий-Островского монастыря); лицевой служебник 1400 г.
(ГИМ, Син., 600); иллюминованные прологи XIV в. (ГИМ, Син., 244, 245, 247).
Представляется, что роль патриарха Никона в перераспределении рукописей между
крупными библиотеками середины XVII в. должным образом еще не освещена.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 151
этой тетради имеет заметные следы загрязнений и изношен намного
более, сравнительно с соседними листами как Книги Руфь, так и Книги
Царств, а это указывает на продолжительный период самостоятельного
существования данных листов вне какого-либо кодекса; и, в-третьих,
я бы не решился назвать тождественными почерки, какими написаны
текст Книги Руфь и начальные главы Царств, поскольку особенности в
начертании графем заметно отличают их. Отмечу также, что рукопис-
ной древнерусской традиции знакомо выделение именно первых восьми
книг Библии как некоторого единства. Думается, поэтому, не будет бе-
зосновательным вывод о первоначальной принадлежности текста Книги
Руфь к тому комплексу, что составляет сейчас первую часть «Музейского
сборника» (ГИМ, Муз., 358).
Соотношение комплексов «М» и «ХС»
Кодексы А и В рукописи 17.17.9, образующей «второй» том Лицевого
свода, не стоят обособленно от остальных частей этого памятника. Даже
краткое рассмотрение филиграней бумаги, использованной для создания
других томов лицевой истории, позволяет расширить выводы, получен-
ные при кодикологическом анализе рукописи БАН. В. Н. Щепкиным
установлено, что при создании рукописи, известной сейчас как «Му-
зейский сборник» ГИМ (Муз., 358) или «первый» том Лицевого свода,
использовалась бумага с филигранями «тиара», «кувшин» и другими, из-
вестными нам по «второму» тому. Несколько раз в составе «Музейского
сборника» встречается знак «медведь», два раза — знак «рука», одна-
ко эти листы, вероятно, представляют случайные вкрапления в общий
комплекс [367, 1355—1359]. Сопоставление количества листов бумаги,
использованной для написания и иллюстрирования отдельных частей
Свода, позволяет установить примерные этапы, или, вернее, очередность
работ составителей над отдельными рукописями Хронографической ча-
сти. Для наглядности эти данные сведены в таблицу6.
Из таблицы следует, что первые восемь библейских книг начаты
написанием ранее всех прочих, и это лишь подтверждает установившее-
ся в историографии мнение об очередности создания рукописей Свода.
Работа над ними была в основном закончена до начала переписывания
«Троянской истории» и кодексов А и В Еллинского летописца. Работа над
Троянской историей и Еллинским летописцем, как показывает чередова-
ние знаков бумаги, происходила параллельно. Как предварительное (до
проверки палеографического соответствия), напрашивается предположе-
ние, что работа над кодексом А началась после завершения текста Книги
6 Количественные показатели листов в «Музейском сборнике» выведены нами из
описания его В. Н. Щепкиным; отдельные конкретные цифры могут незначительно
отличаться от действительного счета.
152 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Таблица 2. Кодикологическое соотношение комплексов «М» и «ХС»
Основные знаки бумаги	Количество листов с данными знаками в книгах									
	ГИМ, Муз., 358								17.17.9	
	Бы- тия	Ис- ход	Ле- вит	Чи- сла	Второ- зако- ние	Иисус Навин	Судьи и Руфь	Троян- ская ис- тория	Ко- декс А	Ко- декс В
«Тиара» «Кувшин» «Кабан» «Н в полумесяце» Монограммы и б/ф	120 40	20 48	1 47	ПО	52	25 44	6 78	150 50 239	102 37 447	77 41 764
Иисуса Навина, и, соответственно, кодекс В начат исполнением лишь
по завершении текстов Книг Судей и Руфь (отмечу, кстати, что почерк
Книги Руфь и начальных листов кодекса В имеет очень большое сходство
как в общей манере письма, так и в начертании графем; не различается и
цвет чернил). Выше было отмечено, что наличие двух почерков в некото-
рых частях «Истории» Иосифа Флавия позволяет предположить эпизоды
параллельной работы двух писцов. Но из сопоставления количества ис-
пользованной бумаги видно, что работа по написанию Троянской исто-
рии была завершена примерно в то время, когда писец кодекса В присту-
пил к работе над текстом «Истории» Флавия. Не этим ли и объясняются
моменты параллельности в переписке «Истории Иудейской войны»?
Отмечу и еще очень важный момент. Первые шесть листов Сино-
дального тома и продолжающее их начало «Хронографа ГПБ» (F.IV.151),
содержащее продолжение Еллинского летописца от царствования Ти-
та до перехода в христианство императора Константина, исполнены на
бумаге с филигранями «IR с лилией», «ВВ под короной» и «BV под
короной». Но точно такие же знаки, как мы помним, на бумаге восьмых
пластов кодексов А и В: 37 л. в кодексе А, 143 л. в кодексе В и около
90 л. в Син., 962, и ГПБ, F.IV.151. Лишь после этого в кодексе Вив
«Хронографе ГПБ» появляется бумага с филигранью «APR под короной».
Такое совпадение позволяет утверждать, что только после завершения
работы над кодексом А была начата переписка продолжения Еллинского
летописца от императора Тита. Так устанавливается очередность работ
над Хронографической частью Лицевого свода7.
7 Время начала работ над Сводом разными исследователями относится к концу 40-х
или к 50-м гг. XVI в. В качестве основания такой датировки выдвигаются и показания
филиграней. Однако знаки «тиара» и «кувшин» встречаются на протяжении всей второй
половины XVI в. Сходство, а тем более подобие знаков, дает лишь приблизительные даты,
следовательно, для установления более точного времени и здесь необходимо выявление
периода использования бумаги с тождественными знаками.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 153
§3	. «Лицевой хронограф»:
продолжение эталонного ряда
Структура комплекса
Как известно, «ЛХ» должен открываться (в дошедшей до нас части
Свода) первыми шестью листами «С», после чего повествование непо-
средственно переходит в рукопись ГПБ. Филигрань л. 1—6 «С» — знак
«1R с лилией». Та же самая филигрань открывает и собственно «ЛХ»,
следует от его начала до л. 69 с единичными вкраплениями знаков «ВВ
под короной». После л. 69 следуют 11 л. с филигранью «ВВ», т.е. первые
86 листов «ЛХ» (включая 6 л. «С») вполне параллельны «ХС-В» в его
восьмом пласте. «ХС-В-9» открывается листами с филигранью «APR под
короной», после чего следуют 11 л. с филигранью «BV под короной»,
а далее чередуются знаки «APR» и «ВВ», с явным преобладанием по-
следнего и единичными вкраплениями знаков «BV» и «IL под лилией»;
в «ЛХ» в л. 81-91 мы встречаем 11 листов с знаком «BV», далее набор
знаков (и количество листов с филигранями отдельных видов) вполне
параллельны «ХС-В-9». Последние листы «ХС-В» маркированы знаком
«APR» и единичными включениями иных знаков (филиграни «ВВ»). Со-
ответственно этому в «ЛХ» также идет пласт бумаги с резко выраженным
преобладанием знака «APR». Далее в «ЛХ» следуют еще пять пластов
бумаги с различными определяющими знаками. В целом структура «ЛХ»
может быть представлена в виде таблицы.
Таблица 3. Кодикологическая структура комплекса «ЛХ»
№ п/п	Основной знак бумаги пласта	Кол-во листов	Наличие в пластах бумаги с другими знаками и количество таких листов
1	«1R с лилией»	86	«ВВ под короной» — 17
2	«APR под короной»	129	«BV под короной» — 12
	и		«1R с лилией» — 3
	«ВВ под короной»		«1L под лилией» — 15
3	«APR под короной»	338	«1L под лилией» — 5 «ВВ под короной» — 3 «1D под короной» — 3
4	«Двойная лилия»	206	
5	«IR с лилией»	226	«Двойная лилия» — 4
	и		«М1 под лилией в круге» — 1
	«RR под короной»		«BV под короной» — 19 «ВВ под короной» — 1
6	Бумага без знака	89	
7	«BF под короной»	112	
8	«ВВ под короной»	37	«BF под короной» — 1
154 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Интерпретация наблюдаемого
Из таблицы видно, что в разных пластах встречены знаки одного
сюжета, в частности филигрань «IR с лилией» в пластах 1 и 5, филигрань
«ВВ под короной» в пластах 1—2 и 8. Однако метрика знаков (а отчасти
и графика, хотя и в меньшей мере) позволяют утверждать, что знаки
разных и при этом, как кажется, не синхронных форм, следовательно,
бумага разных пластов, маркированная односюжетными знаками, проис-
ходила из разных стоп, отлитых на мельницах через какой-то промежуток
времени, а значит и принадлежала скорей всего к разным закупкам.
Последовательность использования бумаги подтверждается и палео-
графическими признаками. В «ЛХ» почти нет путаницы листов, поэтому
при просмотре его не возникает осложнений в наблюдении эволюций
письма. Манера письма остается практически неизменной на всем про-
тяжении «ЛХ», исключая несколько конкретных случаев, для каждого
из которых можно найти не только убедительное, но и единственно
возможное объяснение.
Методические замечания к последующему изложению
В литературе, как правило, при характеристике письма используется
понятие «почерк». Сейчас подобное словоупотребление следует считать
ошибочным. Рукописи Лицевого свода исполнены каллиграфическим
полууставом явно нескольких рук. Однако точное число писцов в на-
стоящее время установить едва ли возможно, по двум, прежде всего,
причинам. Индивидуальность графических начертаний литер в калли-
графическом полууставе XVI в. (т.е. тот признак, который собственно
и определяет «почерк») сильно сглажена. Кроме того, как установлено в
последние годы, писцы XVI века, работавшие «в полууставе», порой име-
ли обычай писать несколькими почерками, сильно различающимися по
графике (а о многообразии графических форм отдельных букв в Лицевом
своде писал еще В. Н. Щепкин). Поэтому при изучении рукописей Свода
у исследователя (даже специально ориентированного на письмо рукопи-
сей) может легко возникнуть иллюзия смены почерков, тогда как на деле
имела место смена орудия письма, возврат к письму после какого-то пе-
рерыва, осознанное повышение четкости (например — при начале новой
главки или раздела) и т.п. Поскольку в настоящее время еще не раз-
работаны сколько-нибудь надежные критерии для различия рук писцов,
работавших «в полууставе», и определение индивидуальных полуустав-
ных почерков до сих пор остается гораздо более искусством, чем точным
знанием, я полагаю преждевременными любые попытки установления
точного количества писцов Свода и объемы переписанных ими ли-
стов, ибо попытки эти неизбежно окрашены субъективным восприятием
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 155
полууставных почерков (а этот момент может не совпадать даже у про-
фессионалов палеографов). Исходя из этого, я считаю методически более
правильным говорить о манере письма, включая в это понятие не только
графические начерки букв, но и толщину штрихов, степень наклона
букв, высоту их, плотность в строке, межбуквенные интервалы и т. п.
В пределах кодекса заметны циклические изменения отдельных при-
знаков письма, образующие в совокупности как бы «систему волн»,
накладывающихся друг на друга. Наиболее длинная волна — это посте-
пенное изменение цвета чернил (высветление), вызванное добавлением в
них (по мере расходования) воды — «длина» такой «волны», как правило,
многие десятки, а порой и сотни листов, высветление чернил происходит
как бы по нисходящей, с несколькими слабо выраженными «ступенька-
ми» (моменты разбавления). Более короткие волны (в несколько десятков
листов, как правило) — это постепенное изменение толщины штриха,
вызванное изнашиванием орудия письма; в нескольких соседних листах
эта «волна» совершенно незаметна, но интервал в 10—15 листов уже
позволяет отчетливо видеть этот признак. Возобновление или новая за-
чинка калама (а большая часть Свода выполнена именно тростниковым
пером, т. е. каламом, а не гусиным или иным птичьим) дает и возобно-
вление более тонкого — «строгого» — письма. Наконец, группа наиболее
«коротких волн» представляет собой циклические (через несколько —
1—5 листов) изменения, обычно очень трудноуловимые, в тщательности
и характере начертаний букв и надстрочных знаков, в «размашистости»
штрихов. Решаюсь предположить, что эти изменения отражают дневную
работу писцов8.
Если эти «волны» перенести на график, то получим ряд ломаных
линий с довольно постоянными периодами «всплесков» на каждой из
них. Отдельные всплески могут накладываться (совпадать на одном и
том же листе), и в этом случае — при просмотре рукописи не сплошь,
а выборочно — почти неизбежно возникает иллюзия смены почерка.
Обычно же, поскольку периоды каждой из «волн» различны, частые
8 Если данное предположение верно (а полагаю, что так оно и есть), то в принципе
открывается возможность для распределения всего Лицевого свода по дням работы
над определенными листами, а следовательно — с учетом коррекции по календарю и
церковному уставу — и довольно точного определения количества времени, необходимого
для составления этого памятника и — как результат этого — хронологические рамки
данной работы. Впрочем, необходимым условием подобной разработки является создание
надежных критериев и методов совершенно уверенного разделения как почерков лиц
разных, так и изменений в почерке писца одного, с использованием объективных, т.е.
не зависящих от нашего восприятия, приемов извлечения и обработки информации.
Весьма привлекательным в этом плане представляется применение ЭВМ с устройством
ввода информации средствами электронно-оптического сканирования (технически это
возможно и при современном уровне развития вычислительных машин). До этого все
попытки такого рода не дадут уверенности в абсолютной достоверности результатов, ибо
глаз и мозг человека при всем их совершенстве склонны к ошибкам.
156 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
«всплески» коротких волн на фоне более длинных как бы «усредняют»
всю линию (а при просмотре рукописи это обстоятельство — своего
рода фантом — и создает в наших глазах картину почерка как такового).
При сплошном просмотре рукописи глаз довольно скоро привыкает к
чередованию «всплесков» и фиксирует лишь «длиннопериодные». При
этом сравнительное постоянство периодов приучает к определенному
ритму письма, очередной «всплеск» как бы ожидается уже на подходе к
нему. При этом всякий «внеочередной всплеск» уже воспринимается как
своего рода сигнал на более пристальное внимание к данному листу9.
Указанные особенности «ЛХ» (кстати, наименее пострадавшего от
утрат и перебоев листов кодекса Лицевого свода) позволяют на его основе
построить как бы эталонный ряд последовательности в использовании
отдельных видов бумаги и уже к этому ряду «приводить» все остальные
комплексы листов, составляющие «Летописание лет старых».
§ 4. «Летописание лет старых»:
раскладка большого пасьянса
Современная структура рукописей
«Приведение» «Летописания лет старых» к эталонному ряду, со-
зданному на основе «ЛХ», облегчается тем обстоятельством, что уже
Н. П. Лихачев опубликовал большую часть филиграней Лицевого свода,
а для некоторых указал и полистное расположение (к сожалению, дале-
ко не всегда). Так, Н. П. Лихачевым указано, что филигрань «Двойная
лилия» помимо «ЛХ» встречается также еще и в «Г», «Л», «О-I», а бу-
мага без филиграни также в «Л», «0-1» и «О-П». Очевидно, что бумага
одного сорта и одних форм использовалась одновременно, а значит,
соответствующие части «Г», «Л», «0-1» и «О-П» создавались параллельно
тождественным пластам «ЛХ», и дело, как может показаться, сводится
к задаче установления палеографических рубежей, разграничивающих
части названных кодексов. Однако выше показано, что установление
палеографических рубежей на основании только лишь графики письма
с надлежащей надежностью сейчас невозможно. Полистное расположе-
ние знаков, отчасти приведенное Н. П. Лихачевым, позволяет наметить
ряд моделей для разбивки «Летописания лет старых» на параллельные
комплексы. Просчитав возможные варианты, я остановился на одной из
таких моделей и проверил ее сплошным просмотром всех томов дан-
ной части Лицевого свода. Исходным моментом для просмотра было не
9 По сути, такие «внеочередные сигналы» являются явными знаками вмешательства
либо в процесс написания, либо в уже завершенную исполнением рукопись. Подробней
об этом см. ниже.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 157
разделение материала по современным рукописям Свода, а последова-
тельность чтений, установленная О. И. Подобедовой, начиная с эпизода
венчания Владимира Мономаха.
Реконструируемый комплекс «Г-Л»
Чтение в «Г» на л. 1, открывающее комплекс листов, перемешанных
ныне между «Г» и «Л» и содержащих изложение событий 1114—1240 гг.,
начато исполнением на бумаге с филигранью «IRI в картуше под ко-
роной». Однако уже следующие листы маркированы знаком «APR», и в
целом структура комплекса может быть представлена следующей табли-
цей 4 (в данной и всех следующих таблицах «шапки» граф аналогичны
таблице 3, излагающей кодикологическую структуру комплекса «ЛХ»):
Таблица 4. Кодикологическая структура комплекса «Г-Л»
№№ п/п	Основной знак бумаги пласта	Кол-во листов	Наличие в пластах бумаги с другими знаками и количество таких листов
1	«APR под короной»	49	«IR1 в картуше под короной» — 1
2	«Двойная лилия»	185	«PR под лилией» — 3 «IR с лилией» — 1
3	«IR с лилией»	192	«Двойная лилия» — 2
	и «RR под короной»		«Р1 под короной» — 13 «М1 под лилией в круге» — 2 «BV под короной» — 10
4	Бумага без знака	102	«Р1 под короной» — 3 «М1 под лилией в круге» — 4 «RR под короной» — 5
5	«BF под короной»	112	«AF под короной» — 1 .
6	«ВВ под тиарой»	334	«АС под короной» — 4(?) «PR под лилией» — ок. 24 «Р1 под короной» — ок. 3
7	«IRI в картуше под короной»	56	
8	«APR под короной»	127	«AF под короной» — 14
9	«Корона малая»	104	
Как видно из таблицы, комплекс «Г-Л» в первом-шестом пластах
вполне параллелен «ЛХ» в его третьем-восьмом пластах. Но поскольку
восьмой пласт «ЛХ» в его сохранившемся виде содержит ныне лишь
37 листов, то прерывающийся эталонный ряд может быть продолжен во
времени уже на материале «Г-Л».
Манера письма в «Г-Л», принятая со второго листа (в первом
листе комплекса и чернила и письмо отличаются), продолжается весьма
устойчиво, но несколько раз перебивается. Так, в листах 28-31 «Л»
(в рамках второго пласта) письмо и чернила не соответствуют основной
манере письма комплекса; то же можно наблюдать в л. 58^90 «Л» (третий
пласт), в л. 84-86 «Л» там же (но здесь это очень слабо выражено),
возможно — вл. 265—272 «Л» (в четвертом пласте), очень четко в
158 Часть II, Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
л. 333 «Л» (пятый пласт) и в л. 244—245 «Г» (восьмой пласт). Резко
отличается манера письма также в л. 539—569 «Л» (шестой пласт), причем
в рамках этих листов письмо представляется нестабильным также. Эти
отклонения являются следствием вмешательства в готовившийся кодекс.
Реконструируемый комплекс «Л—0-1»
Комплекс «Г-Л» завершается л. 375 «Г». Продолжение повествова-
ния, согласно таблице О. И. Подобедовой, следует в л. 898 «Л» (Повесть
об Александре Невском). В этом месте при переходе из «Г» в «Л»
впервые (в более ранних переходах этого не наблюдалось) ясно виден
палеографический рубеж: кардинально меняется не только вся манера
письма, но и основной художник миниатюр, и знаки бумаги. Поэтому
можно утверждать, что л. 898 «Л» открывает новый комплекс, разделен-
ный ныне между «Л» и «0-1» (с включением также и пяти листов из
«Г»). Структура данного комплекса, обозначаемого далее как «Л—0-1» и
включающего повествование о событиях 1240—1362 гг. (т.е. от Невской
битвы с шведскими захватчиками до начала великого княжения князя
Московского" Дмитрия Ивановича, в будущем Донского) представлена
в таблице 5.
Таблица 5. Кодикологическая структура комплекса «Л—0-1»
№№ п/п	Основной знак бумаги пласта	Кол-во листов	Наличие в пластах бумаги с другими знаками и количество таких листов
1	«APR под короной»	351	«AF под короной» — 68 «BF под короной» — 17 «IRI в картуше» — 4 «ВВ под короной» — 1 «ID под короной» — 2
2	«Двойная лилия»	173	«AF под короной» — 1 ? ? — 1
3	«IR с лилией» и «RR под короной»	128	«Двойная лилия» — 4 «BF под короной» — 1 «М1 под лилией в круге» — св. 5 «Р1 под короной» — 4 «BV под короной» — 5 ? ? — 12
«Остермановские» тома Лицевого летописного свода оказались при
переплете обрезанными намного сильней, нежели все другие рукописи,
поэтому филиграни бумаги в данных томах довольно часто утрачены
(срезаны) или представлены лишь незначительными фрагментами. Кон-
кретные цифры, обозначающие количества листов с определенными
знаками, приводимые в таблицах ниже, могут несколько колебаться в ту
или иную сторону, поскольку метрическое определение бумаги на осно-
вании интервалов понтюзо и частоты вержеров при отсутствии интервала
с филигранью (хотя бы и не просматривающейся из-за густой раскраски)
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания,.. 159
не дает полной гарантии уверенного определения. Впрочем, отдельные
неопределенные листы среди массы отождествленных не изменяют об-
щей картины, если, конечно, именно на эти листы не приходится резкое
изменение манеры письма и цвета чернил, т.е. выраженные палеогра-
фические рубежи. По счастью, знаки бумаги, непосредственно приле-
гающие к палеографическим рубежам в Остермановских томах Свода,
поддаются вполне надежному определению.
Из таблицы 5 следует, что три пласта «Л-О-1» вполне параллельны
3—5 пластам «ЛХ» (и отчасти также 1—3 пластам «Г-Л»). Надо учесть,
что при переходе из «Л» в «0-1» утрачено несколько листов. Судя по
объему текста в Никоновской летописи, можно предположить, что про-
пало не более 3—4 листов. Подобные незначительные утраты есть и далее
в составе «0-1». Но есть и утраты текста более обширные. Так, между
л. 144 и 145 «0-1» по тексту устанавливается большой пробел (ср.: [241,
161—166]); из сопоставления с Никоновской летописью можно примерно
подсчитать, что утрачено здесь не менее 30—35 листов (судя по филигра-
ням соседних листов, утраченные листы должны были иметь преимуще-
ственно знак «APR»). Между листами 244—245 по тексту устанавливается
утрата примерно 15-20 листов, исполненных в свое время — судя по
знакам соседних — на бумаге с филигранью «Двойная лилия». При более
детальных реконструкциях первоначального состава Лицевого летопис-
ного свода подобные утраты необходимо учитывать. Если использовать
разработанную мною методику определения соотношения словесного и
графического повествования в Лицевом своде [75], то можно подсчитать
количество утраченных листов достаточно достоверно, с трчностью до
одного-двух. Здесь таких подсчетов не произвожу, поскольку характера
картины они не меняют, но лишь уточняют отдельные детали.
В первых ста двенадцати листах данного комплекса (тех, что в соста-
ве «Л») через каждые несколько листов заметно меняется манера письма.
Можно утверждать, без большого риска ошибиться, что к оформлению
этих листов приложили руку по меньшей мере три писца, настолько
несходны манеры письма. Чередование различных манер письма имеет
очень четкую закономерность, на которой, впрочем, я здесь останавли-
ваться не буду. При переходе повествования из «Л» в «0-1» одна из
представленных в начале комплекса манер письма становится безуслов-
но господствующей и без заметных изменений продолжается до л. 53210,
завершающего рассказ о распре Дмитрия Ивановича Московского и
Дмитрия Константиновича Суздальского и об изгнании последнего из
Владимира.
10 Сколько-нибудь заметных накладок в манере письма данного комплекса в составе
«0-1» нет, лишь в л. 387-388 можно предполагать следы вмешательства иного писца.
Смены орудия письма и чернил подчиняются охарактеризованной выше «системе волн».
160 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Реконструируемый комплекс «0-1—II»
Л. 533 начинается киноварным заголовком под миниатюрой и явля-
ется как бы вводным к изложению истории великого княжения Дмитрия
Ивановича. Здесь ясно виден палеографический рубеж — сменяются
манера письма и чернила; здесь же сменяется и бумага. Т.е. в л. 533
мы имеем начало нового комплекса, разбитого в настоящее время между
«0-1» и «О-П». Структура его следующая.
Таблица 6. Кодикологическая структура комплекса «0-1—И»
№ п/п	Основной знак бумаги пласта	Кол-во листов	Наличие в пластах бумаги с другими знаками и количество таких листов
1	«АР под короной»	5	
2	«Двойная лилия»	199	
3	«IR с лилией» и «RR под короной»	202	«Двойная лилия» — 9 «BV под короной» — 7 «Р1 под короной» — 6 «М1 под лилией в круге» — 1
4	Бумага без знака	104	«IR с лилией» — 1
5	«BF под короной»	91	
Таблица 6 показывает, что пять (а фактически — четыре, поскольку
несколько первых листов, маркированных знаком «APR» и открывающих
комплекс, за пласт могут считаться лишь номинально) пластов «0-1-П»
вполне параллельны соответствующим пластам «ЛХ» (равно как и «Г-
Л» и «Л-0-1»). Манера письма данного комплекса очень устойчива и
без заметных накладок следует до конца «0-1», переходит в «О-П» и
продолжается там до л. 345, завершающего изложение мелких событий,
помещенных после Слова о житии князя Дмитрия Ивановича.
Реконструируемый комплекс «О-П—Г»
Л. 346 «О-П» открывается киноварным заголовком под миниатюрой
и начинает изложение истории княжения Василия Дмитриевича. При
внимательном просмотре заметно некоторое изменение в манере письма
и цвете чернил. Сменяется также и сорт бумаги. Т. е., тем самым, и здесь
мы вновь имеем начало нового комплекса, обозначаемого далее как «О-
II—Г» (и включающего также первые 25 листов «Ш»), повествующего о
событиях 1389-1461 гг. Комплекс «О-П-Г» начат исполнением на бумаге
с филигранью «IR» и «RR», вполне тождественной знакам пятого пласта
«ЛХ». Структура его приведена в таблице 7.
Как следует из таблицы, очередность использования бумаги с фи-
лигранями разных видов вполне совпадает с эталонным рядом, предста-
вленным «ЛХ» и продолженным в «Г-Л». По палеографическим особен-
ностям данный комплекс едва ли не самый сложный. Манера письма
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания,,. 161
Таблица 7. Кодикологическая структура комплекса *0-11—Г»
№№ п/п	Основной знак бумаги пласта	Кол-во листов	Наличие в пластах бумаги с другими знаками и количество таких листов
1	«IR с лилией» и «RR под короной»	101	«BV под короной» — 20
2	Бумага без знака	157	«BV под короной» — 7 «RR под короной» — 2 «AF под короной» — 38 «APR под короной» — 28
3	«BF под короной»	129	«PR под лилией» — 12 «АС под короной» — 23
4	*ВВ под тиарой»	334	«АС под короной» — 21 «Р1 под короной» — 8 «ID под короной» — 2 «BV под короной» — 5 «AF без короны» — 8
5	«IR1 в картуше»	64	«ВВ под тиарой» — 6
6	*APR под короной»	129	«IR1 в картуше» — И «AF под короной» — 13
7	«Корона малая»	120	«AF под короной» — 9
неоднократно меняется, причем в ряде случаев изменения очень сла-
бо выражены. Однако в комплексе можно выделить основную манеру
письма, которая неизменно проявляется после разного рода накладок и
перебивов и продолжается вплоть до л. 888 «Г», до рассказа о кончине
великого князя Василия Васильевича.
Реконструируемый комплекс «Г-Ш»
Л. 889 «Г», открывающий рассказ о княжении Ивана III, подобно
двум предшествовавшим комплексам дает четко выраженный палеогра-
фический рубеж и открывает последний в составе «Летописания лет
старых» комплекс листов. Первые листы комплекса, обозначаемого да-
лее как «Г-Ш», исполнены на бумаге с филигранью «BF под короной»,
далее последовательность введения сортов бумаги в «Г-Ш» представляет
картину, отображенную в таблице 8.
Т. е. в пяти первых пластах комплекс «Г-Ш» совершенно параллелен
эталонному ряду, а в шестом пласте дает материал и для продолже-
ния эталонного ряда во времени (что весьма важно для установления
кодикологической структуры «Летописания лет новых»).
Выделение из Лицевого свода как целого отдельных комплексов,
написание и оформление которых производилось параллельно работав-
шими группами более или менее одновременно, позволяет и наглядно
представить кодикологическую структуру всего памятника. В сохранив-
шихся до нашего времени частях Лицевой летописный свод может быть
162 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Таблица 8. Кодикологическая структура комплекса «Г-Ш»
№ п/п	Основной знак бумаги пласта	Кол-во листов	Наличие в пластах бумаги с другими знаками и количество таких листов
1	«BF под короной»	32	
2	«ВВ под тиарой»	348	«АС под короной» — 16 «Р1 под лилией» (?) — 6 «BV под короной» — 9 «AF без короны» — не мен. 7
3	«IR1 в картуше»	66	«ВВ под тиарой» — 3
4	«APR под короной»	139	«IRI в картуше» — 5 «AF под короной» — ок. 9
5	«Корона малая»	143	«AF под короной» — 14 «АС под короной» — 4
6	«AF под короной и без короны» и «Корона малая»	376	«АС под короной» — 6 «IR1 в картуше» — 17
«разложен» единственно возможным образом, именно — представлен-
ным ниже в виде схемы (см. рис. 1). Всякая другая раскладка всех
сохранившихся листов памятника неосуществима без многочисленных
противоречий и несоответствий. В предлагаемой схеме я привожу раз-
вертку Хронографической и Летописной частей Свода, оставляя за рам-
ками Библейскую часть («М-Б» — первая часть «Музейского сборника»)
и «Летописание лет новых» («С» и «Ц»)п.
§5. Первичное объяснение большого пасьянса
Хронология работ по написанию рукописей
Рассмотрение схемы кодикологического построения Лицевого сво-
да приводит к некоторым соображениям. Прежде всего, установление
очередности введения в оборот писцами новых сортов бумаги11 12 позво-
11 Соотношение «М-Б» с Хронографической частью Лицевого свода рассмотрено мною
ранее [77]. О кодикологическом соотношении «Летописания лет новых» с предшествую-
щими рукописями говорится в другой работе [19]. В «генерализирующей» схеме Лицевого
свода «М-Б» располагалась бы левее и выше, а комплексы «С-Ц» правей и ниже всех
комплексов, означенных на данной схеме.
12 Еще раз отмечу, что филиграни одного сюжета, дважды (или более) встречающиеся
в общей последовательности (например, знак «AF» в листах «М-Тр» и «Г-Ш», знак «IR»
в листах «ХС-А», «ХС-В», «ЛХ», с одной стороны, и в «ЛХ» вторично, «Г-Л», «Л-О-1»
и т.д., с другой, знак «ВВ» в листах «ХС-В» и «ЛХ» и вновь в листах «Г-Л», «О-П-Г»,
«Г-Ш»), по графике и метрике собственно эмблем и донных сеток форм являются знаками
разных, но синхронно использовавшихся при отливке бумаги форм. Отмечу также, что
количественные объемы синхронных по бумаге пластов в параллельных комплексах
довольно близки. Различия незначительные легко объясняются неодинаковыми объемами
текстового и графического материала в данных комплексах (в синхронных пластах),
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания,.. 163
ляет выявить относительную хронологию работ над Сводом (хотя бы в
такой форме, как «в то время, когда вводились в использование пер-
вые дести бумаги с филигранью «APR под короной первого вида...») и
последовательность составления отдельных комплексов.
Так, отчетливо видно, что почти сразу же по завершении «ХС-А»
были начаты работы по составлению «ЛХ», а время окончания «ХС-В»
почти совпадает с началом написания «Л-О-1». Соответственно, почти
сразу же по завершении «Л-О-1» было начато составление «О-П-1»,
а момент завершения «О-1-П» вполне совпадает с началом переписы-
вания «Г-Ш». Эти переходы устанавливаются не только из очередности
использования определенных сортов бумаги, но и по палеографичес-
ким данным. Так, основная манера письма последних пластов «ХС-В»
в качестве основной же выявляется и в «Л—О-1», а затем переходит в
«О-П-Т»; основной по манере письма исполнитель «0-1—II» затем рабо-
тал над перепиской «Г-Ш» и т.д.
Лакуны большого пасьянса как отражение утрат
отдельных частей памятника
Однако в схеме кодикологического построения Лицевого свода есть
и ряд моментов, требующих специального рассмотрения. Первый из них
это своего рода «окно» после завершения «М-Тр». Как показано, груп-
пы исполнителей «ХС-А» и «ХС-В» по завершении своих комплексов
переключались на переписку «ЛХ» и «Л-0-1» соответственно, тогда как
«группа М-Тр» на какое-то время «повисает в воздухе», поскольку сохра-
нившиеся в дошедших до нашего времени рукописях комплексы были
начаты исполнением значительно позднее. Вместе с тем, Летописная
часть Лицевого свода в дошедшем до нас объеме (по хронологии) откры-
вается известием о венчании Владимира Мономаха в 1114 г., т. е. в Своде
отсутствует изложение первых веков Российской истории, от начала Руси
до 1113 г. — или Повесть временных лет. В литературе высказывалось
мнение, что рассказ о начальном периоде истории России и вовсе не
включался в состав Свода. Однако сознательное отбрасывание целого
периода в истории государства, в особенности в историографии XVI ве-
ка, представляется невероятным. Русские летописцы по давней традиции
испытывали к Повести временных лет высокое почтение и стремились
именно ею (в разных редакциях, разумеется) открывать свои произве-
дения. Повестью временных лет открывается и Никоновская летопись,
положенная в основу Лицевого свода. Более того, сама концепция миро-
возможно также отчасти и неодинаковой скоростью письма различных исполнителей.
Более значительные расхождения в количественных показателях синхронных пластов
вполне объясняются последующим вмешательством в готовые уже части рукописей.
164 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
вой истории, развиваемая в Лицевом своде13, уже требовала пространного
повествования о начальном этапе Российского государства.
Предположим, что составители Свода включили Повесть временных
лет в свой памятник. Если при этом соотношение словесного и графиче-
ского повествования для нее было таким же, как и для других периодов
исторического рассказа, то в редакции Никоновской летописи Повесть
заняла бы примерно 700-750 листов14. Но почти такой же интервал по
последовательности бумаги есть и между окончанием «М-Тр» и началом
«Г-Л». Последние листы «М-Тр» исполнены на бумаги с филигранью
«PR под лилией» (объем пласта ок. 40 л.). Конец Троянской истории в
Своде утрачен, однако из сопоставления текстов видно, что пропало не
так уж много листов: История могла быть завершена еще на бумаге с
знаком «PR» или в ближайших следующих листах с филигранью «BV под
короной». Объем пластов с филигранью «BV» составляет 130 л. в «ХС-А»
и 126 л. в «ХС-В»; объем следующего по эталонному ряда пласта с фили-
гранью «IR» в «ХС-В» равен 143 листам, а в «ХС-А»+«ЛХ» — 123 л. (но
нужно учитывать интервал от завершения «ХС-А» до начала «ЛХ»); далее
в «ХС-В» следуют 149 л. пласта с определяющими знаками «APR» и «ВВ»,
а в «ЛХ» — 129 аналогичных листов; наконец, после этого в «ЛХ» 338 л.
с основным знаком «APR», но в «Г-Л» количество такой бумаги равно
49 листам. Т. е. реальное «окно» в схеме кодикологического построения
Лицевого свода вполне соответствует теоретически исчисленному коли-
честву листов, необходимых для размещения Повести временных лет.
То есть предположение это не является таким уж фантастическим,
как могло показаться с первого взгляда. (Для более убедительного доказа-
тельства данного предположения следует обстоятельно сравнить манеру
письма в «М-Тр» и «Г-Л», что, однако, весьма затруднительно, поскольку
«М» хранится в ГИМ, а «Г» и «Л» в ГПБ.) Сравнением манер письма по
фотографиям, даже приведенным к одному масштабу, нельзя получить
столь уверенных заключений, как при сравнении письма подлинных ру-
кописей. Мои наблюдения манеры письма в «М-Тр» и «Г-Л», сделанные с
интервалом в несколько месяцев (когда зрительное впечатление о манере
письма, разумеется, уже отчасти стерлось) даже при самом осторожном
13 Подробнее об этом см. ниже, в гл. 2 третьей части, а также в специальной
статье [74].
14 Подсчеты количества типографских знаков в наборном тексте IX—XIII томов ПСРЛ
показывают, что усредненная страница наборного текста в данных томах «укладывается»
(опять-таки, в среднем, с большими разбросами в конкретных случаях) примерно в 5-
5,5 листов рукописей Лицевого свода. Повесть временных лет в редакции Никоновской
летописи занимает в IX томе ПСРЛ 143 усредненные же страницы набора (при этом надо
иметь в виду, что некоторые известия Повести в Никоновской дублируют соответству-
ющие известия Хронографической части Свода, при разметке текста для «перевода» его
на язык Свода дублирующие известия могли быть и исключены). Перемножая числа и
получаем количество листов 700—750, с возможным отклонением ±5%.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания.., 165
подходе к интерпретации палеографических примет не исключают пред-
ложенного соотношения рукописей. Поэтому в схеме Лицевого свода я
и решился пунктиром наметить контуры утраченной Повести временных
лет. Возможно, что Повесть временных лет из Лицевого свода существо-
вала еще в XIX в. А. Е. Пресняков [246, 11] со ссылкой на митрополита
Евгения указывал, что в 1817 г. некий купец Чернов нашел часть какой-
то лицевой летописи. Этой летописью не мог быть ни один из известных
ныне томов Лицевого свода, поскольку судьба их и местонахождение за
эти годы известны. В том же, что рукопись купца Чернова была именно
летописью, а не сборником житий, например, сомневаться не приходит-
ся — митрополит Евгений был достаточно квалифицированным архео-
графом, чтоб определить содержание памятника. Не была ли рукопись
Чернова как раз Повестью временных лет из состава Лицевого свода?
Дополнительным аргументом в пользу существования ПВЛ в со-
ставе Лицевого свода являются наблюдения Б. М. Клосса о существова-
нии следов восковой и карандашной разметки на листах Никоновской
летописи по списку Оболенского, который (по мнению Б. М. Клосса)
был непосредственным оригиналом для составителей Свода. На листах,
содержащих текст Повести временных лет, в данном списке есть много-
численные следы от восковых капель и пометы карандашом: т. е., если
список Оболенского действительно был оригиналом Летописной части
свода, то разметка Повести в нем говорит во всяком случае о подготовке
к переписыванию ее. Отмечу кстати, что предположение Б. М. Клосса о
списке Оболенского как оригинале Летописной части Свода будет суще-
ственнейшим образом подкреплено, если данный список Никоновской
летописи делится на целое число тетрадей (или хотя бы листов) в соот-
ветствии с границами установленных выше комплексов Лицевого свода.
Организация работ по написанию рукописей
Второй момент, требующий объяснения — «незаконное» начало ра-
бот над оформлением «О-1—П». Если принять гипотезу о вхождении в
Свод Повести временных лет (впрочем, если не принимать, то вопрос не
снимается, но еще более осложняется), то последовательность написания
отдельных комплексов становится более четкой, выявляются «рабочие
группы» каждого комплекса, от начала оформления памятника и до его
завершения. Но при этом остается открытым вопрос об основном испол-
нителе «О-1-П». В известных сейчас рукописях Свода (включая и примы-
кающие к нему «Е» и «Н») не вычленяется комплекс, завершение которо-
го бы предшествовало началу переписки «О-1-П». В принципе возмож-
ны два объяснения этого явления. Возможно, что оказался совершенно
утраченным какой-либо кодекс, занимавший соответствующее место в
относительной хронологии работ над Сводом. Более вероятным, однако,
166 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
представляется следующее. На каком-то моменте работ, именно, когда
подходили к концу запасы бумаги, маркированной знаком «APR» первого
вида, и приближались сроки введения в оборот новой бумаги (в данном
случае маркированной знаком «Двойная лилия»), руководителями работы
было принято решение ускорить дело, и из наличного состава мастеров,
работавших над Сводом15, в дополнение к трем параллельно работавшим
группам была сформирована еще одна, четвертая. При этом из начально
установленного объема работ третьей группы, оформлявшей «Л—0-1»,
были изъяты тексты, освещающие период Дмитрия Ивановича Донско-
го. Большого ускорения работе это не придало, но вызвало дальнейшее
изменение в организации работ по переписке рукописей Свода. Созда-
ние четвертой параллельной группы привело к тому, что группа «Л—0-1»
закончила работу значительно раньше, чем это было бы согласно перво-
начальному разделению. Высвобождение группы по завершении «Л—0-1»
позволило и раньше начать переписывание истории княжения Василия
Дмитриевича; завершение «0-1—II» позволило раньше начать переписы-
вание истории княжения Ивана III, но общий выигрыш во времени был
не столь значителен — примерно 300 готовых листов. Дополнительные
аргументы в пользу данного предположения будут приведены ниже.
Третий момент, вскрывающийся из рассмотрения кодикологичес-
кой схемы — «исчезновение» одной из групп. После сформирования
«четвертой» группы мастеров какое-то время, именно — пока в наличии
была бумага, маркированная последовательно: «Двойной лилией», «IR» и
«RR», без эмблематической филиграни и, наконец, «BF», работы произ-
водились параллельно четырьмя потоками. Завершение «0-1—II» привело
к началу переписывания «Г-Ш» — это имело место незадолго до исчер-
пания запаса бумаги с филигранью «BF». Но вскоре же после того, как
в обороте появилась бумага с филигранью «ВВ» второго вида, «ЛХ» был
завершен (по крайней мере, в дошедшем до нас виде)16. Однако новый
комплекс начат сразу же не был, хотя материалов для работы одновре-
менно четырех групп было еще достаточно — оставалось впереди еще
около 35—40% от общего объема задуманного труда. Думается, что груп-
па «ЛХ» была расформирована (если можно это выражение использовать
применительно к XVI веку), и ее участников стали использовать по мере
надобности для разного рода исправлений, дополнений, подмен и т. п.
15 В том, что группа для самостоятельной работы была создана без привлечения
сторонних лиц, можно судить из того, что манера письма основного писца нового
комплекса уже эпизодически встречается и в прежних комплексах. То же можно сказать
и о манерах художников, оформлявших миниатюры нового комплекса.
16 В сохранившейся части «ЛХ» рассказ доведен до царствования Константина Багряно-
родного. Насколько можно судить по известным спискам Еллинского летописца второй
редакции (положенного в основу Хронографической части Свода), остающийся текст
памятника, включая Повесть о взятии Константинополя латинами, мог быть размещен
на сравнительно небольшом (в пределах 100—120) количестве листов.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания,.. 167
Контуры концепции ЛЛС в большом пасьянсе
Рассмотрение схемы Лицевого свода наводит и еще на одно сообра-
жение. В листах «Ц» (сохранившейся до нашего времени необрезанной
при переплетах) в изложении событий 1542-1547 гг. есть по нижнему по-
лю пометы «4-я часть», а в изложении событий с момента венчания Ива-
на на царство — «Царственная 1-я часть». Вероятно, пометы такого рода,
указывающие на принадлежность листов к определенному комплексу,
были и на нижних кромках всех других листов (как и особого рода нуме-
рация листов, также сохраненная в нескольких вариантах на листах «Ц»),
но впоследствии оказались срезанными при переплетениях. Пометы эти
породили даже своего рода «микролитературу» — в некоторых работах
ставился вопрос о том, как следует понимать их и какие четыре части
Свода предшествовали «Царственной первой части». Из состава выде-
ленных выше комплексов нетрудно заметить, что «Г-Л» (+ утраченная
Повесть временных лет) вели рассказ от начальных времен Российской
истории и государственности вплоть до установления монголо-татарского
ига (до 1240 г.). Комплекс «Л—0-1» и продолжающий его «0-1—II» повест-
вуют о событиях времени Александра Невского (блистательные победы
Александра как бы возобновляют мажорные тона изложения отечествен-
ной истории, поблекшие после повествования о Батыеве нашествии) и до
времени Дмитрия Донского включительно; Александр Невский высоко
почитался московским правящим домом, поскольку собственно москов-
ская линия Рюриковичей была основана сыном Невского Даниилом, но
не меньшим почтением пользовался и Дмитрий Донской, первый побе-
дитель татарщины. Т. е. «Л—0-1» и «0-1—II» давали историю блистательно
начатую и не менее ярко завершенную. «О-П—Г» по сути дела повест-
вует об истории возвышения Москвы и постепенного, через последние
усобицы и гражданские войны, становлении единого централизованного
государства. Наконец, «Г-Ш» — это история уже подлинно Великого
княжества Московского вплоть до преобразования его (если учитывать
«до-царский» период детства и отрочества Грозного) в новое — высшее
по представлениям людей того времени — качество, царство. Разумеется,
это лишь частные соображения; но так ли уж они беспочвенны?
§ 6. «История Грозного»: «Царственная книга»
Структура комплекса *Ц»
Публикация и подробное описание филиграней «Ц» позволяет про-
вести предварительное исследование без обращения к подлиннику17.
17Применительно к <Ц» Н.П.Лихачев привел практически все сведения, которые
могли попасть в поле зрения палеографа на рубеже веков. Знаки, опубликованные им,
168 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Как известно, при написании текстов, составивших «Ц», была
использована бумага нескольких сортов, объединяемых в две группы.
Основная часть рукописи (далее — «Ц»-А = 421 л.)18 исполнена на бу-
маге того же типа, что и другие рукописи Свода, с близкими, а иногда
и тождественными знаками пяти сюжетов. Чередование сюжетов зна-
ков в «Ц»-А позволяет выделить в данной части рукописи два пласта,
связанных общей зоной перехода. Определяющий знак первого пласта
(«Ц»-А-1) — литеры «AF», соединенные розеткой; определяющие знаки
второго («Ц»-А-2) — литеры «BF», соединенные трилистником, и ли-
теры «APR» под короной; проходные знаки «Ц»-А в целом — малая
корона и литеры «IRI» в картуше. Соотношение пластов в «Ц»-А видно
из таблицы:
Сюжеты знаков	литеры «AF»	корона и лит. «1R1»	литеры «BF»	литеры «APR»
в «Ц»-А-1	156 л.	60 л.		
в связующей зоне	44 л.	10 л.	3 л.	
в «Ц»-А-2		56 л.	64 л.	28 л.
Наличие проходных знаков и связующей оба пласта зоны свидетель-
ствует о последовательности написания текстов, занесенных на листы
«Ц»-А. Последовательность использования бумаги при написании «Ц»-
А очень существенна для установления соотношения «С» и «Ц». Если
предположение Т. Н. Протасьевой о единстве «С» и «Ц» справедливо, то
в л. 7—93 «С» мы должны встретить прежде всего знаки «AF» и малой
короны, а в нескольких десятках листов, следующих за л. 94, чередова-
ние малой короны с филигранями «BF» и «APR». (В действительности
чередование знаков несколько иное. Л. 94 «С», как того и следовало
ожидать, имеет знак «BF» — любезно сообщено В. В. Морозовым, про-
верившим это предположение визуальным просмотром ряда листов, —
но далее снова идут знаки «AF», «корона» и «IRI». О причине такого
распределения бумаги разных форм — см. ниже.)
Водяные знаки комплекса «Ц»-А
Сюжет знака «литеры AF, соединенные розеткой», представлен в
«Ц» двумя ветвями: знаки под короной и без короны, причем знак без
короны имеет три разновидности (см. рис. 2). Использование бумаги с
определены (в терминах моей системы) на уровне как минимум вида. Точность прорисей
знаков, как показывает проверка, очень высокая, позволяющая уверенно выделять даже
незначительные варианты.
18 Все количественные подсчеты здесь и ниже выполнены (если специально не огова-
ривается иное) на основании данных Н. П. Лихачева.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания,,, 169
филигранями данного сюжета зарегистрировано на протяжении длитель-
ного периода19. Филигрань за эти годы претерпела заметную эволюцию.
Элементом, несущим датирующую информацию, здесь является розетка.
Наиболее ранний вид, где литеры соединены трехлепестковой розеткой с
характерными завитками на концах линии, образующей розетку, отмечен
Н.П.Лихачевым в документах 1566 г. (Лих. №3209, 3210, 3240, 3242 —
близкие разновидности). В 1568 г. вошел в оборот другой вид, где нижние
части литер соединены прямой, из середины которой восходит, возвра-
щаясь в ту же точку, линия, образующая также трехлепестковую розетку
(Брике, № 9237). В начале 70-х гг. во Франции имела хождение бумага с
филигранью третьего вида, ГДО литеры соединены крестообразной фигу-
рой, три конца которой оканчиваются кружками, а нижний — раздвоен-
ным углом (Брике, №9238). Для 1577 г. Н.П.Лихачев зарегистрировал
знак (в русском документе!), где литеры соединены прямой, середины
которой касается уже четырехлепестковая розетка, замкнутая по контуру
(Лих. № 3334, 3335 — две разновидности). Наконец, им же в документах
1580 г. обнаружен знак, литеры которого соединены четырехлепестковой,
но разомкнутой розеткой, концы которой примыкают к литерам на раз-
ных уровнях (Лих. № 3230). Очевидно, что эволюция розетки имеет чет-
кую тенденцию (см. рис. 3), которая подтверждается и знаками, где лите-
ры «AF» представлены как аксессуар геральдического щита (см. рис. 4) —
в документе 1573 г. литеры соединены замкнутой четырехлепестковой
розеткой (Лих. № 3225), в документе 1577 г. — трехлепестковой, разо-
мкнутой, без завитков (Брике, № 924O)20. Нетрудно убедиться, что знаки
«Ц» по графике близки именно к №3230 (1580 г.) у Лихачева, причем
при отливке бумаги, использованной в «Ц», имела место уже некоторая
деформация сеток форм, лишившая знаки строгой геометричности21.
Для остальных знаков «Ц»-А нет столь обстоятельного материала,
позволяющего детально установить эволюцию сюжета. Впрочем, и сами
знаки — исключая разве литеры «BF» — не имеют в своем соста-
ве элементов, подверженных изменениям. Однако некоторый материал
для сопоставления все же имеется. Знак, близкий разновидностям ма-
лой короны «Ц», обнаружен в документах 1584 г. (Лих. №3249 — см.
рис. 5). Близкие разновидности знака «IRI» выявлены в документах
1579 и 1583 гг. (Лих. № 3229 и 3833 — см. рис. 6). Близкий знак в виде
19 По данным Брике, использование бумаги с филигранями «AF»-№ 9237 и сходные
с ним (в эту совокупность Брике включает и все датированные знаки у Лихачева)
ограничено 1563—1593 гг.
20 Розетка такого вида графически и генетически ближе к разомкнутой четырехлепест-
ковой, чем к виду в знаке № 3209 у Лихачева.
21 Отметим, что и в других рукописях Свода (русской его части) розетка у знака «AF»
исключительно трех видов, аналогичных №3225 (т.е. 1573 г.) и 3230 (1580 г.) у Лихачева
и №9240 (1577 г.) у Брике.
170 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
литер «BF» присутствует на бумаге документа 1585 г. (Лих. № 3235 — см.
рис. 7). Две разновидности знака «APR» известны по документам 1578 и
1584 гг. (Брике, №9258 и Лих. №3835 — см. рис. 8).
Используя формулу В. Н. Щепкина, находим наиболее вероятный
интервал бытования названных филиграней:
Знаки	лит. «AF»	«корона»	лит. «1R1»	лит. «BF»	лит. «APR»
Интервал времени	1571/72— 1581/82 гг.	1579— 1589 гг.	1576— 1586 гг.	1580— 1590 гг.	1576— 1586 гг.
Поскольку для знаков «корона» и «BF» до настоящего времени
в справочниках было установлено лишь по одной черной дате, что
существенно ограничивало их датирующий потенциал, показания их
пока оставлю в стороне22. В этом случае наиболее вероятный интер-
вал для складывания такого сочетания знаков будет находиться между
1576 и 1581/82 гг. Даже если использовать максимальную поправку на
залежность, составляющую, согласно С. А. Клепикову, ±7 лет — ранняя
граница вероятного интервала не выйдет за рамки 70-х гг. XVI в.
Водяные знаки комплекса «Ц»-Б
Меньшая часть «Ц» (далее — «Ц»-Б = 265 л.) исполнена на бумаге
четырех типов, нигде более в Своде не встречающихся. Знаки бумаги
«Ц»-Б группируются в семь сюжетов. Кодикологическая структура «Ц»-Б
очень сложна и до настоящего времени еще не поддавалась однозначному
и детальному определению.
Филигрань «Герб Сорбонны»
Первый (в порядке расположения на листах) знак «Ц»-Б был опре-
делен Н.П.Лихачевым как «Гербовый щит с тремя лилиями, над щи-
том розетка, под щитом картуш с надписью «...anns»» [148, 1, 307].
В эмблематической части филиграни легко узнается герб Парижского
университета23. В бандероли под щитом обычно помещалось имя фа-
22 Р. Г. Скрынников [276] принимает (хотя и с оговорками) показания знака «BF»,
обнаруженного в архиве Монрезы О. Валлс-и-Субирой под 1564 г. (“The New Briquet”,
v. 1, р.*74). Однако, судя по терминологии комментариев издателей «Нового Брике», этот
знак является вариантом (в крайнем случае — разновидностью) знака №9285 у Брике
(см. рис. 7). Названный знак Брике связан с филигранью «BF» в «Ц» не более чем
единством сюжета, следовательно, нет никаких оснований учитывать его при датировке
«Ц» без установления эволюции. Впрочем, если даже считать знак «BF» в «Ц» ступенью
в эволюции знаков 9285 Брике и варианта Валлс-и-Субиры, то среднестатистический
интервал знака «Ц» по формуле Щепкина будет находиться между 1576/77 и 1586/87 гг.
23 Ср. классическое описание знака, данное Брике: “Trois Fleurs de Lis po&es deux
et une, chef chargd de nuages d’ou sort une main portant un livre, qui sent les armes de
I’Univeisitd de Paris” — “The New Briquet”, v. 1, p. 135.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 171
бриканта, однако среди известных нам французких бумажников этого
периода нет такого, фамилия которого заканчивалась бы на «...anns».
Загадка объясняется следующим образом: Н. П. Лихачев прочитал фили-
грань не с той стороны листа, и знак у него оказался срисованным в
зеркальном повороте (см. рис. 9). С разворотом плоскости знака на 180°
имя на бандероли легко определяется — это фамилия известного фа-
бриканта Симеона Нивелль. Правда, имя на бандероли расположено как
бы наизнанку, однако для данного сюжета этот конкретный случай не
единичен (см. рис. 10)24. Из всей совокупности знаков данного сюжета
знак «Ц» наиболее сходен с № 1840 у Брике (1576—1581 гт.), общими для
того и другого признаками являются розетка малого размера — рисунок
бандероли с завитком в левом нижнем углу и петлей в правом верх-
нем — и метрика щита. Необходимо учитывать, что знак «Ц» сильно
искажен в процессе использования формы; деформирующее усилие име-
ло направление движения против часовой стрелки относительно центра
знака — такого рода деформация может быть следствием устойчивой
привычки мастера-черпальщика погружать форму в массу начиная с ле-
вого верхнего от знака угла. В эволюции сюжета знак «Ц» был одним
из промежуточных звеньев между № 1839 и 1840 у Брике (см. рис. И),
а возможно — прямо предшествовал последнему. (Впрочем, необходимо
оговориться, что не исключено и обратное соотношение знаков Брике
№ 1840 и «Ц». Согласно Брике, по ходу времени ясно прослеживается
тенденция к увеличению формата бумаги, маркируемой знаками анали-
зируемого сюжета: от 32 х 41 см в начале 60-х гт. до 33, х43 в конце
70-х. Нелишне напомнить, что формат «Ц» — 33,2 х 47,1 см.) Учиты-
вая вышесказанное, можно предположить, что время бытования бумаги,
отлитой с формы знака «Ц», с наибольшей вероятностью относится к
середине и второй половине 70-х гг. XVI в.25.
Фи лигрят» «Виноград»
Бумажные знаки второго типа (гроздь винограда с литерным сопро-
вождением) представлены в «Ц»-Б тремя сюжетами. К первому относятся
два вида (Лих. №2812 и 2813; см. рис. 12). Эту филигрань пытался ис-
пользовать для обоснования ранней датировки «Ц» Р. Г. Скрынников.
Непонятно, правда, имел ли он в виду оба вида филиграни, или ка-
кой-либо один: «2) кисть винограда с литерами — этот знак отнесен
Н. П. Лихачевым к 1567 г. (№3950), Хивудом — к 1570 (№2163); Брике
дает, по-видимому, более полный материал, датируя этот знак 1533—
1574 гг. (№ 13154)» [276, 161]. Так ли это, однако, на самом деле?
24 “La banderolle qui porte le nom est plasle d I’envers” — аннотация Брике к знаку
№ 1838 — там же.
25 Ср. пятилетний период обращения бумаги с филигранями, тождественными знаку
№ 1840 у Брике.
172 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Под № 3950 в альбоме Лихачева опубликована действительно весьма
близкая, но не полностью тождественная разновидность знаку №2813.
У Хивуда под №2163 зарисован знак, стратиграфически близкий к
второму виду данного сюжета в «Ц»-Б (см. рис. 12). В том и другом
знаках практически совпадает число отдельных элементов, составляющих
гроздь (за исключением двух лишних виноградин у мачты литеры «D» в
знаке Хивуда — однако, наличие их объясняется графикой литеры), и их
взаимное расположение относительно друг друга. Знаки Лих. №2813
и Хивуд №2163 несколько отличаются линейными размерами, но не
является ли отчасти причиной этого не вполне точная зарисовка знака
Хивудом? Отмечу, кстати, что отличительной чертой альбома Хивуда,
сравнительно с трудами Лихачева и Брике, выступает гораздо менее
тщательная, а иногда и прямо небрежная в графическом отношении
прорись знаков. Наконец, в альбоме Брике под № 13154 воспроизведен
знак, лишь сходный с филигранями «Ц»-Б (см. рис. 13). Знак № 13154
у Брике по контуру вписывается в правильный ромб, вдоль каждой из
сторон которого укладываются семь виноградин, тогда как знак №2813
у Лихачева — в неправильный четырехугольник, вдоль сторон которого
размещаются семь (вверху) и восемь (внизу) виноградин; виноградина,
от которой отходит черенок, в знаке Брике расположена справа грозди,
а в «Ц»-Б — слева; под литерами в знаке Брике выведено пять полных
рядов виноградин, а в знаке Лихачева — шесть. Более мелкие различия
оставляю в стороне, уже приведенных более чем достаточно, чтобы
убедиться в принадлежности знаков Брике и «Ц»-Б к одному сюжету,
но совершенно разным видам. Еще в большей степени это относится к
знаку № 2812 у Лихачева, также представленному в «Ц»-Б.
Итак, из трех отсылок Р. Г. Скрынникова две первых можно (с неко-
торой натяжкой) признать обоснованными, третью же — бездоказатель-
ной. Как только что показано, знаки Брике № 13154 и филиграни «Ц»-Б
являются разными знаками, следовательно слова Р. Г. Скрынникова о
том, что Брике дает более «полный материал, датируя этот знак (т.е.,
судя по смыслу, знак «Ц». — А, А,) 1533—1574 гг.», свидетельствуют о
неразличении автором понятий «конкретного знака» (на котором еще
со времен Н. П. Лихачева строятся все серьезные филигранологичес-
кие исследования) и «сюжета филиграни». Укажу, что данной ошибки
Р. Г. Скрынников мог бы и избежать, если бы, приводя ссылку на труд
Брике, обратил внимание, что у Брике перед длинным перечнем от-
сылок, сопутствующим аннотации знака № 13154, приведена помета не
“varietes identiques” (т.е. «разновидности тождественные»), но “varietes
similaires” («разновидности сходные»).
Знак второго сюжета (Лих. №2814) имеет близкую разновидность
(Хивуд №2177-1579 г., см. рис. 14). Аксессуар виноградной грозди в
этом знаке — литеры «BG», соединенные лилией, — появился в ка-
честве маркировки бумаги не поздней 1568 г. (Брике, №9289 — см.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 173
рис. 15). Примерно в это же время литеры «BG» (но без лилии) стали
использоваться и как сопровождение грозди винограда (№ 13172 у Бри-
ке — 1569 г.); однако потребовалось несколько лет, чтоб сюжет знака
развился до формы, представленной в «Ц»-Б. Нелишне отметить, что
аксессуар и третьего сюжета этого типа филиграней — литеры «DD» —
также первоначально имели самостоятельное бытование (см. №9374 у
Брике — 1569 г.). Примечательно, что и другие литерные знаки этого
типа, в т. ч. и представленные в «Ц»-А, через некоторое время после на-
чала их использования для маркировки бумаги начинают соединяться с
каким-либо эмблематическим изображением (что, впрочем, не исключа-
ет и отдельного их бытования в те же самые годы); вероятно, в этом
проявляется какая-то, еще не вполне ясная закономерность их эволюции.
Третий сюжет этого типа филиграни (№2815 у Лихачева) имеет
две близкие разновидности: Брике №13183 (1576 г.) и Хивуд №2177
(1579 г.) — см. рис. 16. Укажу, что есть еще один близкий знак на
бумаге рукописи ГПБ, F°.l, №471, написанной будто бы в 1541 г.,
однако Н.П.Лихачев, опубликовавший этот знак (№ 1695) высказывает
сомнение по поводу истинности датировки названной рукописи.
Выявив параллели к определяемым знакам среди датированных,
установим по формуле Щепкина наиболее вероятные интервалы их
бытования. Для всех трех сюжетов данного типа период максималь-
ной вероятности их использования будет находиться между 1573/74 и
1583/84 гг. Для второго и третьего сюжетов точка отсчета (среднеста-
тистическая норма по Щепкину) определялась на основании показаний
близких знаков. Для первого сюжета из всей совокупности показаний
сходных знаков в качестве ранней границы приняты показания знака
Лих. № 3950 — близкой разновидности второго вида этого сюжета, в ка-
честве поздней границы — последнее показание из всей группы сходных
видов, приведенное Брике при № 13154—1591 г.
Филигрань «Лилия»
Филиграни третьего типа в «Ц»-Б представлены двумя сюжетами,
отличающимися фамилией фабриканта: Жан Нивелль в первом сюжете и
Симеон Нивелль во втором (см. рис. 17). Эти филиграни также исполь-
зованы Р. Г. Скрынниковым в качестве подтверждения своей датировки
«Ц»26. Правомерны ли отсылки Р. Г. Скрынникова к датированным па-
раллелям в альбомах?
26 Знаки охарактеризованы следующим образом: «1) комбинация (четырехлистник,
лилия и имя) отмечена у Брике под номерами 7079-7088 (даты: 1540-1582 гг.), а у
Хивуда — номерами 1445—1446 (даты: 1526—1570 гг.)» — [276, 161]. Из приведенной
цитаты следует, что автор не замечает принадлежности этих знаков «Ц»-Б к двум
сюжетам, не говоря уже о том, что первый сюжет (с именем Жана Нивелль) представлен
двумя разновидностями.
174 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Сразу отметим, что знак № 1446 у Хивуда (1570 г.) действительно
близок разновидностям этого сюжета в «Ц»-Б, их объединяют как про-
порции и графика лилии, увенчанной розеткой, так и форма бандероли
под лилией, но главный признак — это расположение первой буквы
фамилии фабриканта в зеркальном повороте, от чего она приобрела вид
русского «И». Отсылка же к № 1445 у Хивуда (1526 г.) — неправомерна,
т. к. этот вид у Хивуда представляет более раннюю ступень в эволюции
сюжета (ср. знак № 3036 у Лихачева — 1559 г., представляющий одну
из переходных форм между № 1445 и 1446 у Хивуда — см. рис. 18).
(Общими признаками знаков Хив. № 1445 и Лих. № 3036 выступают
форма бандероли и пропорции нижней части лилии, являющейся как
бы продолжением среднего лепестка, что несомненно свидетельствует
о их генетической связи; однако горизонтальный элемент, отделяющий
верх цветка от низа, в знаке Лих. №3036 уже имеет форму и раз-
мер, близкие к знакам Хив. № 1446 и «Ц»-Б.) Из всей совокупности
знаков этого сюжета, воспроизведенных в альбоме Брике (на которую
Р. Г. Скрынников дает одну общую ссылку), сходным видом к знакам
«Ц»-Б может быть признан лишь первый (т.е. №7079 — см. рис. 19).
Из остальных* знаков, репродуцированных Брике, сразу же отпадают
№ 7080—7083 и 7086—7088, так как они применялись для маркировки бу-
маги меньших форматов (31 х 43 х 33 х 43 см), чем листы, использованные
для создания «Ц» (33,2x47,1); № 7084 и 7085 использовались при отливке
бумаги большего, или довольно близкого формата к листам «Ц», однако
графически они весьма далеки от знаков «Ц»-Б. Следовательно, ссылка
Р. Г. Скрынникова на всю группу знаков в альбоме Брике совершенно не-
правомерна. Однако брать показания этого знака для датирования знаков
«Ц»-Б непосредственно — нельзя без учета эволюции сюжета (графиче-
ское развитие данных сюжетов происходило параллельно — ср. рис. 18
и 19). Относительно близкими к знаку лилии второго сюжета являются
№3039 и 3119 у Лихачева (1568 г.); они различаются по форме банде-
роли, но связаны формой инициала перед фамилией (имя «Симеон» в
знаке «Ц»-Б обозначено графемой, напоминающей греческую «Е», знак
№ 3119 у Лихачева дает явно переходную форму графемы инициала; что
же касается инициала «О» в знаке № 3039 у Лихачева, то, вероятно, здесь
прав Брике, счевший это погрешностью прочтения — см.: “The New
Briquet”, v. 1, p. 392). Установив близкие разновидности и соотношение
сходных видов, по формуле Щепкина устанавливаем, что наибольшая
вероятность бытования знаков бумаги третьего типа «Ц»-Б относится к
концу 60 — нач. 70-х гг. (или, более конкретно, — к 1564—1574 гг.)27.
27 Отмечу, что и Брике указывает на конец 60-х гг. XVI в. как на время наибольшего
распространения знаков, сходных (varietes similaires) с № 7079, отмечая, что именно после
1560 г. большие форматы, маркируемые знаками таких видов, получают значительное
распространение, тогда как в более ранний период преобладали более мелкие форматы
бумаги со сходными филигранями.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... 175
Филиграни «Крест» и «Цветок»
Филиграни бумаги четвертого типа в «Ц»-Б представлены тремя сю-
жетами: «крест» и «цветок» (4-х и 5-ти лепестковый). Для таких графи-
чески-сверхпростых филиграней очень трудно установить определенные
степени сравнения, близкими или сходными знаки могут быть только
по метрике и стратиграфии, в части же графики здесь предпочтитель-
ней термин «аналогия». Графически аналогичные знаки данных сюжетов
в альбомах имеются (см. рис. 20 и 21). Однако применять показания
этих знаков для датирования «Ц» нужно с большой осторожностью, т. к.
все они обнаружены на бумаге значительно меньших форматов, чем
использованы при создании «Ц». Поэтому вплоть до того, как будут
обнаружены датированные тождественные знаки, наиболее правильной
будет констатация факта использования знаков, аналогичных формам
«Ц»-Б, на протяжении всей второй половины XVI в.
Интерпретация полученных данных
Итак, обстоятельное рассмотрение знаков бумаги «Ц»-Б в сопоста-
влении с опубликованными в альбомах дает нам следующую картину их
наиболее вероятной хронологической привязки:
Знаки	«Герб, универ- сит. г. Парижа»	«Виноград» (3 сюжета)	«Геральд, ли- лия» (2 сюж.)	«Кресты» и «Цветки» (3 сюжета)
Интервал времени	1571— 1587 гг.28	1573/74— 1583/84 гг.	1564— 1574 it.29	50-е- 90-е гг.
т. е. указывает на вторую половину 70-х гг. XVI в. как наиболее вероятное
время синхронного бытования бумаги с данными филигранями.
§ 7. «История Грозного»:
«Царственная книга» и «Синодальный том»
Существующие гипотезы соотношения *Ц» и «С»
Напомним, что все высказанные до настоящего времени точки
зрения по этому вопросу можно свести к двум гипотезам. Первая, вос-
ходящая к исследованиям А. Е. Преснякова и Н. П. Лихачева, сводилась
28 Учитывая то обстоятельство, что знак «Ц»-Б мог с равной вероятностью как
предшествовать, так и последовать знаку № 1840 у Брике (см. выше), я счел необходимым
к среднестатистической норме последнего дать поправку в обе стороны.
29 Установленный период представляется наиболее ранним из возможных, т.к. знаки
«Ц»-Б могли использоваться либо одновременно с близкими разновидностями, привле-
ченными для подсчетов, либо последовать им (в таком случае интервал сдвигается на
два-три года в более позднюю область).
176 Часть II, Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
к признанию первичности «С» сравнительно с «Ц» и являлась, вплоть до
1970 г., по сути общепринятой; именно на основе этой гипотезы была
развита концепция двухэтапного редактирования заключительной части
Лицевого свода, разделявшаяся едва ли не всеми исследователями Свода
и оказавшая огромное влияние как на конкретно-источниковедческие,
так и на обще-исторические построения. Вторая гипотеза (возможность
ее была заложена еще в первой работе А. Е. Преснякова, но целых три че-
тверти века оставалась нереализованной) предложена Т. Н. Протасьевой
и была поддержана (в серии докладов) Б. М. Клоссом; ее суть сводится к
признанию «С» и «Ц» единым целым, исключая лишь явно вторичные,
дублирующие и исправляющие текст «С» листы «Ц». Так ли это на самом
деле, и если не так, то как следует рассматривать «С» и «Ц»?
Думается, что подробное, на уровне «Ц», описание знаков «С» с ука-
занием их полистного расположения, выполненное своевременно, могло
бы стать ощутимым барьером на пути построения концепции двухэтап-
ного редактирования «С» — «Ц». Однако Н. П. Лихачев не уделил долж-
ного внимания филиграням Синодального тома и в итоге из нескольких
возможных (даже после первой работы А. Е. Преснякова) направлений в
отечественной литературе возобладало одно, по иронии судьбы — наибо-
лее фантастическое. В настоящее время, после работ Т. Н. Протасьевой,
Б. М. Клосса и, главным образом, В. В. Морозова, концепцию двухэтап-
ного редактирования в ее классическом виде, включая и гипотезу о
вторичности всей «Ц» относительно «С», можно считать опровергнутой.
Публикация знаков «С» Н. П. Лихачевым показывает^ что они явля-
ются либо вариантами, либо близкими разновидностями аналогичных
знаков «Ц». Уже это обстоятельство является косвенным аргументом
против признания первичности одной рукописи сравнительно с другой:
точное воспроизведение комплекса знаков в двух рукописях, созданных
в одном крупном центре, но с значительным интервалом во времени30,
весьма маловероятно, поскольку вынуждает допускать достаточно про-
думанные целевые установки в подборе, распределении и расходовании
бумаги с конкретными знаками.
Структура комплекса «С»
Общность знаков «С» и «Ц» свидетельствует, на первый взгляд,
в пользу гипотезы Т. Н. Протасьевой о былом единстве этих двух рукопи-
сей, разделенных лишь позднее, в XVII веке. Однако в филигранологи-
ческом аспекте данная гипотеза может считаться доказанной лишь в том
По самым осторожным подсчетам на переписку и иллюстрирование «С» — даже
если ее миниатюры первоначально оставались неиллюминованными, как то вполне
основательно предполагает Т. Н. Протасьева — требовалось никак не менее года; к этому
необходимо прибавить время, потраченное на просмотр и весьма придирчивое, вплоть
до внесения исправлений корректурного характера, редактирование готовой рукописи.
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания... Y11
случае, если в комплексе «С»-1—«Ц»-А—«С»-2 (и далее, до конца «С»)31
будет выявлена единая, ненарушаемая и соотносимая с другими тома-
ми последовательность использования в процессе написания рукописи
бумаги с конкретными знаками. (В хорошо организованном крупном
книгописном центре использование бумаги было регламентировано ка-
кими-то еще не вполне ясными нам сейчас нормами). На практике
это вело к стадиальности введения в оборот бумаги новых сортов. Этот
обычай, характерный, по-видимому, для всякого книгописного центра
с достаточно большим объемом продукции (а с некоторыми коррек-
тивами — и для книгопечатных центров раннего периода) позволяет
значительно усовершенствовать методику кодикологического анализа.
Подобная методика, идущая от изучения бумаги, была применена мной
для исследования Хронографической части Свода. Критерий подобной
последовательности указан выше (см. примеч. 8 на с. 155), но критерий
этот применительно к «С» не «работает».
Соотношение комплексов «0-1 и «Ц»-А
Приведенное Н.П.Лихачевым полистное расположение знаков «Ц»
позволило определить кодикологическую структуру «Ц»-А (см. выше в
таблице). «С»-1 по знакам вполне «состыкуется» с частью «Ц»-А-1, по-
скольку в л. 7—93 «С» наблюдаются те же самые знаки — «AF», «корона»
и «IRI», при явном преобладании первого32. Определяющие знаки «Ц»-
А-2, как было указано выше, литеры «BF» и «APR». Первый лист «С»-2
(л. 94) маркирован знаком «BF», однако далее — л. 95 «IRI», л. 96
«корона», далее оба знака чередуются, и с л. 115 вновь появляется знак
«AF»33. Это обстоятельство — возвращение в «С»-2 к филиграням ком-
плекса «С»-1 — «Ц»-А-1 — позволяло предполагать, что в конце «С»-2
31 Здесь и далее под «С»-1 я подразумеваю л. 7-93 рукописи Син. 962, содержащие
изложение событий за 1535-1542 гг.; под «0-2 — л. 94-495 (порядок следования листов
нарушен при переплете), повествующие о событиях 1553—1560 гг.; соответственно — под
«0-3 — л. 496-583 (порядок листов нарушен), а под «0-4 — л. 584-622, излагающие
деяния 1563—1564 («0-3) и 1566—1567 («0-4) гг. Данные обозначения, разумеется,
условны, однако они отражают реальную структуру рукописи и удобны в использовании.
32 Любезно сообщено В. В. Морозовым, просмотревшим в 1978 г. первую треть «С» на
предмет установления чередования филиграней по листам.
33 Чередование знаков «AF» и «кордна» продолжается, как сообщено В. В. Морозовым,
до л. 216 и, по моим наблюдениям, и далее. Следует указать, что в рукописях
Свода знак довольно часто попадает на миниатюру и просматривается с трудом, либо
не просматривается (из-за густой раскраски, особенно насыщенной в «С») вообще.
В таких случаях определение филиграни возможно путем обмеров сетки, но метрическое
отождествление листов бумаги по сетке требует тщательного изучения каждого листа, что
при существующем порядке явно невозможно. Впрочем, как показывает опыт работы
с рукописями Лицевого свода, единичные пробелы в массе определенных листов не
меняют общей картины.
178 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
мы встретим ту же бумагу, что и в «Ц»-А-2. Действительно, во второй
половине «С»-2 встречаем набор знаков, идентичных второму пласту
«Ц»-А: «BF», «APR», «IRI», «малая корона». Думается, что единствен-
но возможным выводом из такого расклада различных вадов бумаги
является признание относительно одновременного и параллельного труда
двух групп, составляющих историю двух последовательных во времени
периодов государствования царя Ивана Васильевича. Незавершенность
работы в целом, утраты последующего времени привели к тому, что
до нас дошли лишь разбитые отделы этого цельного по замыслу труда.
Замыслы составителей, однако, в отличие от воплотивших их подлинных
рукописей, можно реконструировать.
Предшествующая «С» часть Лицевого свода («Шумиловский» том)
доводила повествование до конца августа 1533 г., т.е. до времени по-
следнего «езда» Василия III, в котором он смертельно заболел. Однако
«С» (в сохранившейся части) начинает изложение с середины фразы рас-
сказа об осаде Стародуба, происходившей в летние месяцы 1535 г., т.е.
в дошедших до нас рукописях Лицевого свода утрачены повествования
о событиях почти двухлетнего периода. Впрочем, еще А. Е. Пресняковым
было указано, что этот пробел покрывается сведениями Александро-
Невской летописи (далее — «АНЛ»), представляющей собой список с
части Лицевого свода, сделанный до утраты части листов последне-
го [246. 29—30; 248. 47—48 и сл.]. Мнение А. Е. Преснякова в последние
годы подтверждено и уточнено С. А. Морозовым [192. 61—77; 193.11—12]
и В. В. Морозовым [171. 80-81 и др.]. Из АНЛ (см.: ПСРЛ, т. XXIX) мы
можем узнать не только содержание утраченных листов «С»-1, но и при-
мерное количество их. Подсчет показывает, что для размещения текстов
Повести о болезни и смерти Василия III и рассказов о последующих
событиях в Лицевом своде требовалось не менее 60 листов. (Используя
предложенную мною методику установления соотношения словесного
и графического повествования в Лицевом своде [75], количество утра-
ченных листов можно подсчитать и более точно, вплоть до единицы.
В данном случае, однако, это не имеет принципиального значения, так
как не меняет характера картины в целом.) Непосредственно за ними
следовали 87 л. «0-1, дошедшие до нас без видимых утрат. Далее —
пробел на стыке «С»-1 и «Ц»-А; исходя из объема текста в АНЛ можно
предположить, что утрачено не более 5—7 листов. Затем 421 л. «Ц»-А
и вновь пробел на стыке «Ц»-А-2 и «С»--2; исходя из объемов текста в
АНЛ, Лебедевской (далее — «Л») и Никоновской, можно полагать, что
утрачено примерно 10—13 листов. И, наконец, завершать первую часть
Истории Грозного царя могли первые листы «С»-2, маркированные зна-
ками, идентичными филиграняй «Ц»-А-2.
По логике вещей, было бы естественным искать границу, разде-
ляющую первую и вторую «части» Истории Грозного, при переходе от
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания.,. 179
событий 7061 года к новому 7062-му. Однако рассказ о сентябрьских про-
исшествиях 7062 г. начинается не с лицевой стороны листа, а с оборота
(л. 97 об.), чисто палеографические приметы (письмо, цвет чернил) впол-
не совпадают как с предшествующим, так и с последующим листами,
следовательно палеографического рубежа здесь нет. Не исключено, что
рубеж между двумя частями Истории проходил как раз на утраченных ли-
стах. Дело в том, что первые листы «С»-2 (исключая л. 94) маркированы
знаками, характерными как для «Ц»-А-1, так и для «Ц»-А-2 («корона»,
«IRI»). А л. 94, маркированный знаком «BF», характерным как раз для
«Ц»-А-2, заметно отличается от них как по письму, так и по цвету чер-
нил, что позволяет предполагать более позднее, вставное происхождение.
Окончательно вопрос этот может быть решен лишь после всеобъемлю-
щего исследования «С». При этом признаки подобного рубежа могут
быть не обязательно четкими, но и довольно размытыми: например, едва
уловимое изменение цвета чернил, незначительные отклонения в манере
письма, смена стиля и «почерка» основного художника и т. п. (Я говорю
о «манере письма» как понятии более емком, нежели почерк, включая
сюда не только графические начерки букв, но и плотность их в строке,
высоту, степень наклона, толщину штрихов и т.п., т.е. все те призна-
ки, которые и характеризуют письмо как таковое. Думается, что данное
понятие более предпочтительно, поскольку в рукописях Свода индиви-
дуальность почерка — т. е. графических образов букв — очень сглажена;
нередко возникает иллюзия смены почерка, тогда как на деле произошла
смена орудия письма, возврат к письму после некоторого перерыва и т. д.)
Общий объем первой рукописи составляет около шестисот листов,
содержащих повествование от болезни и смерти Василия Й1 и до 1553 г.
включительно, т.е. за первые 20 лет правления Ивана IV. Впрочем,
следует оговориться, что Повесть о болезни и смерти Василия III мог-
ла и не входить в состав «С», а являться органическим завершением
предшествующей части Лицевого свода, повествующей о правлении Ва-
силия Ивановича. Основанием такого отнесения могут быть наблюде-
ния С. А. Морозова над принципами построения этой части Свода: рас-
сказ о Василии Ивановиче начинается повестью «О чудесном зачатии и
рождении...», и в этом плане Повесть о болезни и смерти, соединенная
с повествованием в целом, придает биографии великого князя харак-
тер жития, с присущей житию трехчленной композицией [193, 11—12].
Думается, что двадцатилетний период был избран составителями Сво-
да не в силу каких-либо символических или мистических побуждений,
а обусловлен структурой их основного источника. По основательному
предположению В. В. Морозова, главным источником для составителей
«С» —«Ц» был так называемый Свод 1560 года, представляющий собой —
упрощенно — Воскресенскую летопись, продолженную Летописцем на-
чала царства и дополненную изложением событий 1554—1560 гг. [172].
180 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Оригинал Свода 1560 г., по-видимому, не сохранился (или, во всяком
случае, пока не обнаружен), поэтому всякие суждения о его внутренней
структуре не выходят за пределы догадок. Однако ранняя редакция ЛНЦ
оканчивалась именно 1553 г.
Соотношение комплексов «Ц»-А и «С»-2
Основное ядро второй «части» Истории Грозного дошло до нас
в составе «С»-2 (исключая, возможно, ее первые листы). Изложение
событий с 1553 до середины августа 1560 г. занимает около 400 листов.
Выше, говоря об относительно одновременной работе по написанию
двух разделов Истории Грозного, я подразумевал то, что работа над ними
велась параллельно, но не синхронно — одна рукопись, именно «С»-1 —
«Ц»-А, была начата составлением ранее другой и как бы «опережала»
последнюю. Говорить об установлении абсолютного хронологического
интервала подобного «опережения» (равно как и об абсолютных датах
работы над рукописями) пока преждевременно. Но для определения
времени относительного «опережения» некоторые данные есть.
Выше, характеризуя кодикологическую структуру «Ц»-А, я указывал
на «связующую зону» между первым и вторым пластами книги, разумея
под нею часть рукописи от первого появления филиграни «BF» до по-
следнего появления знака «AF». В «Ц» —А «связующая зона» занимает
57 листов. Важней, однако, другой момент в кодикологической структуре
«Ц»-А — почти сразу же за «связующей зоной» в «Ц»-А-2 наблюдается
появление знака «APR», и уже после этого момента филигрань «AF»
более в «Ц» не встречается. Если утверждение о параллельной работе
над «С»-1 — «Ц»-А, с одной стороны, и «С»-2, с другой, справедливо,
то подобная же картина должна наблюдаться и в последовании листов
бумаги с конкретными филигранями в «С»-2. Насколько удалось устано-
вить, первое появление филиграни «APR» в составе «С»-2 имеет место в
л. 337. После данного листа в «С» последовательность чтений нарушена
в результате перебивки; должно читать л. 412—416, затем 338—355, 417,
356—411 и 418—49534. При этом в л. 413—415 хорошо просматривается знак
«APR», равно как в следующих, чередуясь периодически с филигранями
«BF», «корона» и «IRI», но зато знака «AF» более не наблюдается вплоть
до конца «С»-2. Следовательно, можно утверждать примерную синхрон-
ность исполнения листов 520 в «Ц» и 337 в «С» и уже отсюда выводить
соотношения между двумя «частями» Истории Грозного (см. рис. 22).
«С»-2 доводит изложение событий до 14 августа 1560 г., далее
следует пробел (вплоть до начала октября 1563 г.), перекрываемый,
однако, текстами «Л» и «АНЛ». Примерный подсчет показывает, что
34 Принимаем здесь последовательность чтения, предложенную С. Ф. Платоновым при
подготовке к печати тринадцатого тома Полного собрания русских летописей.
Глава 2. Большой пасьянс:реконструкция процесса написания... 181
в составе «С» утрачено около 180—200 листов. Учитывая, что в «С»-3,
продолжающем повествование, тот же комплекс филиграней, что и в
заключительной части «С»-2, можно полагать, что утраченные листы
были исполнены на такой же бумаге, т. е. комплекс «С»-2 — утраченные
листы — «С»-3 и представляет собой вторую часть Истории Грозного в
Лицевом своде.
Соотношение комплексов «0-2, «0-3 и «0-4
Есть, однако, обстоятельство, вынуждающее ставить вопрос еще
об одной «части», третьем комплексе, работа над которым проводи-
лась относительно параллельно двум первым. Первые 49 листов «С»-3
(л. 496—544, порядок листов отчасти нарушен) маркированы набором
знаков, аналогичных «Ц»-А-2 к концу «С»-2. Далее в л. 545 знак просма-
тривается нечетко, л. 546—553 имеют знак «BF», л. 554—559 — «корона»,
л. 560—562 — «AF» (!), л. 563 — снова «корона», л. 564—568 — снова
«AF» (!), л. 569—572 — «корона», л. 573—575 — знак не просматривается,
далее — знак «BF» (но в л. 578, 580, 582 знак не просматривается) и
лишь в л. 583 — филигрань «APR». То есть здесь, во всяком случае в
л. 545-581, мы имеем набор знаков, характерный для «связующей зоны»
«Ц»-А. Смена бумаги позволяет предположить, что где-то в этом ин-
тервале следует искать палеографический рубеж, отделяющий еще одну,
«третью» часть Истории Грозного.
И действительно, л. 560, открывающий изложение событий сентября
7073 года, дает нам сразу смену орудия письма и цвета чернил сравни-
тельно с предшествующим листом. Остатками третьей «части» Истории
являются последние 24 листа «С»-3, доводящие изложение до октября
1564 г., утраченные ныне (но воспроизводимые по «АНЛ») примерно
50-60 листов с событиями октября 1564 — апреля 1566 гг. и, наконец,
листы «С»-4, содержащие повествование о событиях с апреля 1566 по
август 1567 г.
И в «С», и в «АНЛ» рассказ прерывается одинаково и не созда-
ет впечатления законченности. В отечественной литературе укоренилось
представление о доведении Лицевого свода лишь до 1567 г. Основанием
его не в последнюю очередь явилась информация Описи Царского ар-
хива, согласно которой в 224-м ящике Архива сохранялись списки «что
писати в летописец, лета новые прибраны от лета 7068-го до лета 7074-го
и до 76-го» [206, 43]. Однако еще в 60-х гг. XVIII в. М.М.Щербатов в
кипе листов, из которых и была сформирована «Ц» в ее современном
виде, имел лицевые листы с изображением коронации Федора Ива-
новича и какие-то другие «перемешенные и для сего не вмещенные»
листы (текст их отчасти сохранен «АНЛ»). По мнению Н.П.Лихачева
и А. Е. Преснякова, эти листы не входили в состав Лицевого свода из-
182 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
начально, не являлись следами попытки привлечь внимание к Своду
нового государя [148, 1, 180; 248, 50]. Однако подобная трактовка
представляется несколько уязвимой: если огромный Свод дошел до нас
с большими утратами, понесенными в конце XVI—XVII вв., то велика
ли была вероятность сохранения нескольких случайных листов, хотя бы
и находившихся при большом комплексе? Нельзя ли, учитывая обри-
сованную выше организацию работ по составлению «С»—«Ц», считать
листы с венчанием Федора Ивановича следами работы третьей группы,
трудившейся над «С»-3 и «С»-4? Был ли смысл усаживать за работу
особую группу, если этой работы оставалось всего лишь на каких-то сто
листов? Впрочем, при отсутствии источников это предположение едва
ли не навсегда обречено оставаться в ранге догадок.
Интерпретация полученных данных
Предполагаемая реконструкция кодикологической структуры «С»—
«Ц» представлена на рис. 23. Основаниями предлагаемой реконструкции
служат не только филигранологические наблюдения. По счастливому
стечению обстоятельств большая часть из сохранившихся рукописей Ли-
цевого летописного свода (семь томов из десяти) находится в библио-
теках Ленинграда — это открывает возможность нормальной работы с
ним, причем без сколько-нибудь значительных отрывов от материала.
Комплексное изучение всех ленинградских рукописей Свода позволи-
ло мне расшифровать в деталях организацию работы по составлению и
оформлению этого уникального памятника историографии.
Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что параллельно с оформ-
лением комплексов «С»-1 — «Ц»-А-1 и «С»-2 (в первой его части) произ-
водилось завершение комплекса листов, составляющих ныне последний
пласт «Шумиловского тома» — бумага последних 376 л. «Ш» впол-
не идентична бумаге первого и второго «разделов» Истории Грозного.
Пласту бумаги с филигранями «AF», «корона» и «IRI» (с преобладанием
«AF») в «Ш» предшествует использование бумаги, маркированной только
знаком «корона» — 143 л. Но в это же время (период использования бу-
маги с «короной») происходило завершение и еще двух комплексов: один
из них, входящий ныне в состав «Голицынского» и «Лаптевского» томов,
оканчивается пластом в 104 листа бумаги с филигранью «корона», а дру-
гой, разделенный между «Остермановским вторым», «Шумиловским»
и «Голицынским» томами, завершается пластом в 120 листов бумаги,
маркированной «короной». О том, что листы эти были именно заверша-
ющими в данных комплексах, ясно свидетельствуют палеографические
рубежи — в листах, продолжающих далее хронологическое повествова-
ние, другая бумага, другие чернила, отличающая манера письма, иные
основные художники и красочная гамма иллюминаторов. То есть бу-
Глава 2. Большой пасьянс: реконструкция процесса написания,,, 183
квально на подходе к введению в оборот бумаги с филигранью «AF»
завершили работу две группы (одна несколько ранее, другая чуть позже)
и вскоре же началась работа по написанию двух «частей» Истории Гроз-
ного. Последние листы «Ш» были окончены еще до появления бумаги с
филигранью «BF»35. Т. е. при подходе к «связующей зоне» освободилась
очередная группа и были созданы условия для начала работы над третьей
«частью» Истории Грозного, продолжавшейся, возможно, намного далее
1567 года.
35 Впрочем, если Повесть о болезни и смерти Василия III прилежала не к «С»-1, а к
«Ш», то вероятно, что знак «BF», отмечающий начало «связующей зоны» в «Ц»-А, уже
был в ней представлен. Утрата листов с Повестью оставляет данный вопрос открытым.
Глава 3
Время работы над рукописями
Лицевого свода
§ 1.	Общие замечания: задачи и методика
Исторический фон: формулировка проблемы
Со времени Н. П. Лихачева и А. Е. Преснякова, чьи труды по Ли-
цевому своду давно и справедливо считаются классическими, принято
соотносить создание этого великолепного памятника с последними де-
сятилетиями долгого правления Ивана IV Васильевича. Эта датировка
полностью принята отечественной исторической наукой, однако среди
исследователей имеют место существенные разногласия относительно
более узких хронологических рамок работы над созданием рукописи.
Как время проведения основных работ по созданию и редактирова-
нию Лицевой всемирной истории указывались и 1550-е (по мнению
Р. Г. Скрынникова, работа над заключительной частью свода была пре-
рвана с началом опричнины), и 1550—1560-е гг. (О. И. Подобедова),
и 1560-е гг. (Д. Н.Альшиц, А. А. Зимин и др.), и конец 1560 — на-
чало 1570-х гг. (Б. М. Клосс), и, наконец, 1570 — начало 1580-х гг.
(С. О. Шмидт, В. В. Морозов, автор настоящих строк).
Казалось бы, на первый взгляд, не столь существенно, в какие имен-
но годы неизвестные нам книгописцы и художники кропотливо запол-
няли листы превосходной бумаги четким полууставным письмом и слож-
ными многоэпизодными миниатюрами. Достаточно вспомнить, однако,
насколько резко менялась историческая ситуация: период длительных
военных и внешнеполитических успехов России, время укрепления госу-
дарственности и стабилизации внутренней жизни (1550-е гг.) сменился
временем военных неудач и последовавшими за тем вослед страшными
потрясениями опричнины (1560-е гг.), на смену которой пришло время
неустойчивого чередования коротких взлетов и падений, период частой
и не всегда еще понятной историкам смены внешне- и внутриполити-
ческого курса (1570-е гг.), а последние годы правления Ивана IV были
Глава 3, Время работы над рукописями Лицевого свода
185
уже временем вызревания глубокого кризиса всех сторон общественной
жизни, кризиса, разразившегося в полной мере в начале следующего
столетия. Даже если подходить к Лицевому летописному своду лишь с
этой, заведомо упрощенной и схематизированной меркой, отталкиваться
от событий социально-политического характера, очевидно, что в прямой
зависимости от времени составления памятника следует рассматривать
и целевые установки, и ведущие концепции, и освещение конкретных
событий, и даже реальные приемы работы мастеров книгописцев.
Однако Лицевой свод — памятник не только исторической мысли
своего времени, это памятник культуры в самом широком ее понимании.
Следовательно, от признания принадлежности Свода к определенному
десятилетию (или, еще лучше, к более узкому хронологическому отрезку)
зависит и восприятие исследователями значительной части историко-
культурного фона, окружения Лицевого свода, направлений влияний и
заимствований, отразившихся в разных памятниках, связанных так или
иначе с Лицевым сводом.
Мне уже неоднократно доводилось высказывать свои соображения
относительно времени работы над памятником [77; 79; 22; 25; 25 и др.].
Однако общая датировка 1570—1580-ми гг. довольно широка. В иссле-
довании такого сочинения, как Лицевой свод, крайне важно знать не
только общие хронологические рамки, но и более точные рубежи, огра-
ничивающие время написания и иллюстрирования отдельных разделов
Свода, отдельных глав, отдельных повестей и сказаний, включенных в
состав Московской исторической энциклопедии. Именно точность да-
тировки любого памятника письменности является залогом надежности
всех построений, на этом памятнике основанных. Надежная и обосно-
ванная датировка рукописи достигается, как правило, в итоге комплекс-
ного ее изучения, с учетом всех ее существенных признаков. Однако
базой, своего рода фундаментом последующих этажей источниковедче-
ских построений всегда и при всех случаях должно быть исследование
материального носителя текста, то есть бумаги.
Филигранологический фон: методика аргументации
Разумеется, датирование рукописи по водяным знакам имеет свои
пределы точности — время написания рукописной книги, определенное
по бумаге, может отчасти колебаться в ту или другую сторону, и крайне
редко исследование бумаги позволяет установить абсолютную дату руко-
писи. Есть, однако, один абсолютный предел, перейти который едва ли
решится даже самый субъективно настроенный исследователь: книга не
может быть создана раньше, нежели на бумажной мельнице была отлита
использованная для написания этой книги бумага. То есть филиграни
бумаги позволяют установить тот рубеж, далее которого углубляться по
хронологической координате просто бессмысленно, за рамками которого
186 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
научная аргументация превращается в фантастические домыслы.
Установить дату производства старой бумаги весьма трудно, посколь-
ку документация о производственной деятельности бумажных мельниц за
ранние века обычно утрачена. Как правило, по косвенным данным время
отлива листа бумаги определяется с точностью плюс-минус три—пять лет.
Поэтому для раннего периода, когда время производства бумаги опреде-
ляется лишь косвенным путем, с учетом возможных поправок на время
распространения по разноудаленным регионам, основным датирующим
моментом является время использования бумаги с конкретным знаком1.
Напомню, что еще классиками современной филигранологии уста-
новлено: бумажный знак — это знак отдельной бумажной формы. Сюжет
знака мог использоваться фабрикантом на протяжении нескольких де-
сятилетий, но время производства бумаги — следовательно, и время
бытования ее в реальном обиходе — для каждого конкретного вида
определялось временем существования формы для отливки листа. Форма
же редко выдерживала долее двух лет [142, 1, 49; 372, 100J. Следова-
тельно, бумага с конкретным знаком может быть датирована интервалом
в один — три года. Именно такие временные интервалы устанавли-
ваются исследователями с помощью архивных документов, отразивших
производственную деятельность фабрик в XVIII—XIX вв1 2. Этот интервал
с замечательной точностью соответствует времени активного использо-
вания бумаги с конкретными филигранями: как показали исследования
по распространению бумаги с белыми датами, преобладающая часть ка-
ждой партии расходилась на протяжении первого года от условной точки
отсчета, а преобладающая часть остатков распространялась на протяже-
нии следующего года [130, 287J. Поскольку производственный цикл и
период распространения взаимно соответствуют, можно отбросить ис-
кусственные на мой взгляд построения о так называемой «залежности
бумаги», которые не столько проясняют, сколько запутывают любой во-
прос, связанный с историей бытования бумаги, ибо базируются отнюдь
не на совокупности объективных, проверенных статистическими законо-
мерностями фактов, но основаны по преимуществу на постулированных
представлениях, подкрепляемых отдельными, вырванными из историче-
ского контекста показаниями знаков. Между тем анализ цепочек кон-
кретных знаков позволяет как бы вынести за скобки возможные нюансы
в распространении и использовании отдельных партий бумаги. Статисти-
ческая ошибка здесь при всех условиях будет меньше, нежели поправка
на «залежность». Поясню мысль рассмотрением односюжетных знаков.
1 Разрыв во времени производства и использования бумаги в России для этого периода
исследован в обстоятельных работах С. А. Клепикова [115; 116] и М. В. Кукушкиной [130].
2 Более подробно об этом я говорю в первой главе данной части; здесь повто-
ряю в предельно концентрированном виде лишь то, без чего осложняется понимание
нижеследующего материала.
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
187
Показания водяных знаков
Использование бумаги с филигранью в виде монограммы «AF» (без
короны) зарегистрировано в интервале более двух десятков лет. Наи-
более ранний вид знака, в четырех вариантах, где литеры соединены
трехлепестковой розеткой, причем концы образующей розетку линии
соединяют нижние части литер с образованием небольших завитков,
отмечен Н.П.Лихачевым в документах 1566 г. (Н.П.Лихачев, №3209,
3210, 3240, 3242]. В 1568 г. появился другой вид знака, где нижние
части литер соединены прямой, из середины которой восходит, возвра-
щаясь в ту же точку, линия, образующая также трехлепестковую розетку
(Ш. Брике, № 9237, в архиве Ванна; под 1576 г. также в архиве Лиона).
В начале 70-х гт. во Франции имела хождение бумага с филигранью
третьего вида, где литеры соединены крестообразной фигурой, три кон-
ца которой оканчиваются кружками, а нижний — раздвоенным углом
(Ш. Брике, №9238, в архиве Лиона). Для 1577 г. Н. П. Лихачевым заре-
гистрирован знак (в русском документе!), где литеры соединены прямой,
середины которой касается уже четырехлепестковая розетка, замкнутая
по контуру (Н.П.Лихачев, №3334, 3335). Наконец, им же в документе
1580 г. обнаружен знак, литеры которого соединены четырехлепестковой
же, но разомкнутой розеткой, концы которой соединяются с литерами
на разных уровнях (Н. П. Лихачев, № 3230). Как видим, при едином сю-
жете эволюция знака весьма заметна, следовательно, имеет существенное
значение для датирования.
Использование унифицированной терминологии, отражающей ре-
альные взаимоотношения между черпальными формами и отражениями
их в бумажных листах (см. об этом выше, в гл. 1 данного раздела),
позволяет утверждать, что при установлении сходства идентифициру-
емого знака с каким-либо из приведенного ряда обязательно нужно
учитывать время на эволюцию сюжета, однако в иных случаях, когда
принадлежность определяемого и датированного знаков к одной фор-
ме доказывается тождеством (или почти тождеством) их, поправка на
время эволюции уже не требуется, и время бытования такой бумаги
с достаточной точностью определяется черными датами, причем нача-
ло использования такой бумаги в России вряд ли правомерно сдвигать
вглубь от имеющейся ранней грани для Европы.
Не исключено возражение, что в России бумага с определенным
знаком могла быть использована и в более раннее время по сравнению
со странами Западной Европы. В принципе, чисто теоретически, такие
случаи исключить нельзя, однако применительно к гипотезе раннего
происхождения Лицевого летописного свода подобное допущение озна-
чало бы, что составители Свода где-то в конце 1540 — начале 1550-х гг.
закупили огромное количество бумаги и тут же пустили ее в дело, тогда
188 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
как во Франции — стране производства этой бумаги — ее отложили до
поры и выжидали 20—40 лет, прежде чем пустить в оборот. Такое течение
событий представляется мне выходящим за пределы действительности и
здравого смысла, учитывая, в особенности, что основным потребителем
такой бумаги во Франции была королевская канцелярия. Датировка то-
ждественных, близких и сходных знаков в альбомах Лихачева и Брике по
сути дела не расходится, а Брике из всей совокупности установленных
им в архивах всей Европы вариантов филиграней репродуцировал наи-
более ранние. В юбилейном издании альбома Ш. Брике (1968 г.) тексту и
репродукциям предпосланы уточнения датировок, сделанных на основа-
нии работ европейских исследователей за 60 лет, истекших после выхода
в свет первого издания. Но и эти поправки в подавляющем большинстве
случаев не имеют характера кардинального изменения дат. Следователь-
но, нет оснований предполагать возможность существенно более раннего
бытования бумаги с конкретными знаками в России сравнительно с За-
падной Европой. Т. е. датировка по времени использования бумаги дает
нам тот предел, ранее которого рукопись не могла быть написана.
§2.	Хронологические координаты
начального этапа
Из всех высказанных в предшествовавшей литературе мнений о вре-
мени начала работ над рукописями Лицевого летописного свода наиболее
основательным мне представляется предположение Б. М. Клосса, склон-
ного относить этот этап к 1568—1569 гг. [120, 241—244]. В отличие от всех
иных гипотез и догадок, основывавшихся гораздо более на внешне прав-
доподобных сопоставлениях фактов социально-политической культурной
истории, здесь утверждение основано на строгих фактах установленного
бытования бумаги с конкретными знаками в практике царских кни-
гописцев и подкрепляется отчасти (здесь аргументация автора гораздо
более уязвима) наблюдениями над манерой письма рукописей Лицевого
свода и так называемого Соловецкого комплекса Миней, работа над
которым производилась, согласно писцовым записям, в 1V16—1QT1 гг.
от сотворения мира. При этом чрезвычайно важным представляется
то обстоятельство, что лишь в конечных пластах переписывавшихся в
эти годы Миней появляются филиграни, вполне идентичные филигра-
ням начальных разделов Лицевого свода. Из интервала, установленного
Б. М. Клоссом, мне представляется более предпочтительной поздняя да-
та, т.е. время не ранее 1569 года.
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
189
Показания филиграней бумаги
В какой мере подтверждается эта хронологическая координата ины-
ми показаниями знаков бумаги?
В определении хронологических рубежей работы над хронографи-
ческой частью Лицевого свода в качестве отправной точки может стать
установление времени обращения бумаги, которая была использована
для написания вставных текстов из Хронографа 1512 г. и переделки
отдельных листов уже готовых кодексов. Вставка в кодексе А исполне-
на на бумаге с литерами «IR», соединенными лилией. У Ш. Брике и
Н.П.Лихачева отмечены несколько датированных разновидностей этой
филиграни. Знак Ш. Брике, обнаруженный им на документах 1570 г.
(в архиве Прованса) и 1574 г. (в Тулузе) представляется более ранним
по графическим особенностям — лилия не выходит за пределы вообра-
жаемого прямоугольника, куда вписывается монограмма в целом (см.:
Ш.Брике, №9534). Четыре датированных варианта Н.П.Лихачева вы-
явлены на документах 1571 г. (№3219), 1572 г. (№3243, 3138), 1572 и
1574 гг. (№ 3133) французского происхождения. Варианты Н. П. Лихачева
близки, но не полностью тождественны, что дает нам право отнести их
к разным формам. Бумага с данным знаком использована при заверше-
нии работы над кодексом А. Филиграни заключительных листов кодекса
наиболее близки к №3243 и 3219 у Н. П. Лихачева, а знак листа 575
полностью тождествен варианту № 3219, что свидетельствует об отливе
их в одной форме. Знаки на бумаге вставных и переделанных листов
кодекса А близки, а некоторые и полностью тождественны вариантам
№3138 (л. 342, 352, 353) и №3133 (л. 345, 346). Следовательно фили-
гранографические сопоставления указывают нам на 1572—1574 гг. как
на вероятное время завершения и редактирования кодекса А. При этом
1572 г. представляется максимально ранней вероятной датой.
Подтверждается ли правомерность такой даты окончания кодекса
показаниями других знаков? Для основных филиграней синхроных пла-
стов обоих кодексов тождественных и близких знаков в доступных нам
альбомах обнаружить не удалось. Появление сходных видов для моно-
граммы «ВВ под короной» относится к 1566—1568 гт. (Н. П. Лихачев,
№3207, 3110; Ш. Брике, №9277). Однако, как отмечено выше, во время
работы над 3-м и 4-м пластами кодекса В в распоряжении писца имелись
отдельные листы бумаги с филигранью «Р1 под короной». Логичным бу-
дет предположение об использовании этой бумаги в то же примерно
время, что и бумаги со знаком «ID под короной» (или чуть ранее). Для
монограммы «Р1» в альбомах находятся три варианта, тождественных
знакам листов Свода: Н.П.Лихачев, №3535 (- 1569 г.) — л. 716 , 718,
732, 748; Ш.Брике, №9629 (- 1570 г.) — л. 719 , 745; Н.П.Лихачев,
№3116 (“ 1572 г.) —- л. 731 , 744, 746, 758. Сопоставляя показания
190 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
датированных знаков, тождественных филиграням Свода, получаем сле-
дующую картину:
Знак бумаги	Время использования этой бумаги во Франции:
«Р1 под короной» «IR с лилией»	1569 г. — 1572 г. 1571 г. — 1574 г.
Таким образом, в стране производства данной бумаги бытование ее в
активном обороте продолжалось три года, что лишь немного превышает
нормальный срок службы форм для отлива, а значит, примерно соответ-
ствует периоду производства данных сортов. Интервал между введением
в оборот указанных видов бумаги составляет два года. Соответствует ли
этот интервал времени, необходимому для работы над кодексами Свода?
Исследованиями М. В. Кукушкиной в последнее время установлено,
что скорость переписки рукописных книг полууставным («книжным»)
письмом в XVI в. составляла от 1 до 1,5 листа полудестевого форма-
та [132, III; 134, 49—50]. Как показывает подсчет, количество графем в
таких отрывках более или менее приближается к объему иллюстрируемых
фрагментов в тексте Свода. Принимая во внимание значение рукописей
Свода, необходимость точной, по возможности, передачи текста (ведь за-
казчиком Свода всеми исследователями так или иначе признается Иван
Грозный), правомерным представляется предположение, что в течение
дня составителями вряд ли изготовлялось более двух-трех листов закон-
ченного варианта рукописи, вероятнее же, что «дневной урок» писцам
составлял около листа3. Объемы кодексов А и В от использования бу-
маги с монограммой «Р1» до первого появления знака «IR» составляют
соответственно 356 и 386 л. Очевидно, что двух лет было достаточно для
написания и иллюстрирования их.
Итак, разные приемы рассмотрения кодексов рукописи 17.17.9 ведут
нас к первой половине 70-х гг. как времени завершения кодекса А. Ис-
ходя из объема В можно полагать, что на завершение его (310 л. текста и
миниатюр) потребовалось еще около двух лет, следовательно, «История»
Иосифа Флавия была окончена перепиской где-то в середине 70-х гг.
XVI в. Однако филигрань вставных листов в кодекс В — монограмма
«AF» без короны — очень близка, а на л. 850, 854, 856, 875 почти
тождественна варианту № 3230 у Н. П. Лихачева, датированному, как мы
помним, 1580 г. Полагаю, поэтому, что редактирование кодекса В было
произведено уже после завершения работы над всей Хронографической
частью Свода, где-то на рубеже 70-х — 80-х гг. XVI в.
3 Отмечу, что примерно такие объемы текста написаны писцами, эпизодически
привлекавшимися на подмену основному писцу кодекса А.
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
191
«История» Иосифа Флавия и работа над ЛЛС
Косвенное подтверждение этого вытекает из изучения оригинала
«Истории» Иосифа Флавия, положенного в текст Свода. В «Описании
РО БАН» рукопись Солов. 8 отнесена, вероятно, вследствие опечатки,
к первой половине XVI в. [203, 15]. Между тем данные о филигранях,
приведенные в описании, противоречат такой датировке. Просмотр руко-
писи позволил установить, что на ее бумаге прослеживаются 5-6 сходных
знаков, изображающих согнутого полукольцом дельфина малого разме-
ра. Характерными признаками, общими для всех филиграней рукописи,
являются: а) размещение четырехлепестковой розетки над затылочной
частью головы или за головой, б) форма головы с резко подчеркнутым
бугром над лобной частью, в) наличие двух спинных плавников почти
правильной треугольной формы, передний плавник посередине (в трех
случаях) разделен прямой линией на почти равные соприкасающиеся
доли, г) наличие одного брюшного плавника, также треугольной формы,
расположенного почти посередине корпуса, д) сужение корпуса в сред-
ней части с заметным последующим расширением к хвосту. В альбоме
Ш. Брике приведены семь филиграней такого вида, датируемых периодом
от 1552 (№ 5841) до 1584 (№ 5847) г. Ни один из знаков Ш. Брике не явля-
ется тождественным или близким к знакам Солов. 8. И лишь знак № 5844
(1559 г.) имеет почти все характерные признаки, присущие филиграням
рукописи «Истории» Иосифа Флавия — это позволяет видеть элементы
сходства между ними. По предположению Ш. Брике бумага с филигра-
нями такого вида выпускалась на северо-востоке Франции и наибольшее
распространение имела в конце 50-х — 60-е гг. XVI в. (Для'времени по-
сле 1570 г. Ш. Брике приводит всего три случая.) Графическая эволюция
знаков, представленных в альбоме Ш. Брике, убеждает, что филиграни
Солов. 8 появились не ранее 1559 г., так как знак №5844, датированный
этим годом и имеющий в своем составе пять специфических графических
признаков, которые выражены еще не столь четко, как в определяемых
знаках, несомненно предшествовал им по времени. Об этом же свиде-
тельствует и интервал понтюзо бумажных форм: 1555 г. — 21 мм, 1556 г. —
20 мм, 1559г. —19 мм, т.е. во второй половине 50-хгг. наблюдалось
сужение интервала для данной филиграни и лишь с конца 60-х— новое
расширение. У листов Солов. 8 интервал понтюзо равен 17—18,5 мм4.
4 Западными исследователями со времен Ш. Брике характеру дна бумажной формы
придается немалое значение (об этом говорит хотя бы то, что лучшие альбомы во-
дяных знаков из подготовленных и изданных в Западной Европе имеют указания на
расположение знака относительно сетки формы). В последнее время большое внимание
уделяется метрическому методу в филигранологии [4J5J. Надо сказать, что метрический
метод был предложен русским ученым А. А. Гераклитовым еще в 20-е гг. нашего века,
однако в посмертном издании главного труда исследователя эта часть, может быть самая
интересная и ценная, к сожалению, была опущена редакцией [см.: 75, 232]. Между тем,
192 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Изучение бумаги позволяет утверждать, что рукопись БАН, Солов. 8, по-
служившая оригиналом для части кодекса В, написана не ранее 60-хгг.,
причем более вероятным сроком представляется конец десятилетия.
Иван IV постоянно проявлял пристальный и благосклонный интерес
к Соловецкому монастырю, особенно усилившийся с середины 70-хгг.
В это время монастырь получил существенные привилегии на террито-
рии Новгородского и Каргопольского уездов. В 1574, 1575 и 1576/77 гг.
монастырь получил обельные грамоты на дворы в Новгороде и Каргопо-
ле; в 1578 г. Соловецкому игумену было разрешено начать строительство
острога и был послан отряд стрельцов с пушками для обороны мона-
стыря от шведов; в 1579 г. был обелен монастырский яблочный сад в
Новгороде. Важность этих пожалований для монастыря несомненна: ведь
несмотря на события опричного периода Новгород и Каргополь остава-
лись значительными торговыми и культурными центрами Северо-Запада
России. Известно, что выдача иммунитетных грамот часто сопрово-
ждалась денежными, вещевыми и книжными вкладами в монастырь.
В частности, в тот же Соловецкий монастырь Иван IV в разные годы
пожертвовал 24 рукописи — см. об этом: [755]. Однако, как установлено
В. Ф. Покровской и М. В. Кукушкиной, «История» Иосифа Флавия по-
явилась в Соловецком монастыре не ранее 1582 г. [234, 8—9; 131, I, 365;
131, II, 355]. Не объясняется ли это тем, что лишь к этому году миновала
практическая надобность в данной рукописи в кругах, близких к царю,
поскольку работа над Хронографической частью Свода была завершена5?
§3.	Хронологические координаты
заключительного этапа
Традиционно принято считать, что поздним рубежом в работе над
рукописями Свода не могут быть годы, выходящие за пределы правления
Ивана IV (и именно в этих широких рамках различные авторы пытались
найти приемлемый для них поздней временной рубеж). Что в этом
отношении могут свидетельствовать филиграни?
важность метрических данных в филигранологии видна хотя бы из того, что это — в
особенности для простых в графическом отношении знаков — едва ли не единственный
надежный способ их отождествления.
5 В части кодекса В с текстом «Истории» Иосифа Флавия также есть один лист,
который можно расценивать как редакторскую правку. Л. 1394 состоит по сути дела
из двух частей — на отдельном фрагменте листа выполнена миниатюра, подклеенная
к части листа с текстом. В. Ф. Покровская предположила, что здесь была заменена
миниатюра [234, 13]. Однако здесь менялась не миниатюра, которая по стилю и
колориту ничем не отличается от соседних, а текстовая часть, почерк которой имеет ряд
параллелей с почерком вставок из Хр-1512. Бумага вставки (знак «Р1 под лилией») в
рукописи больше не встречается. В оригинале (Солов. 8) данный текст, представленный
на л. 1394 двумя фрагментами, не имеет разметки для миниатюры.
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода	193
Копии посольских дел и ЛЛС
Еще Н.П.Лихачевым установлено, что бумага книги № 10 Статей-
ных списков сношений с Польшей содержит набор знаков, совпадающий
в основном с комплексом филиграней «Ц»-А, причем знаки книги № 10
являются вариантами и разновидностями знаков «Ц»-А \148ь I, 316].
Помимо общего для «Ц»-А и книги № 10 ряда знаков в первой есть еще
филигрань «BF под короной», во второй — «ВВ под короной»; оба эти
знака в близких разновидностях есть и в других томах Свода6. Книга
№ 10 заключает тексты дипломатических документов за 1575—1579 гг.,
следовательно, временем ее составления является либо вторая половина
70-х (если предположить, что формировалась она по частям, отдельными
тетрадями, по мере поступления текстов), либо конец 70-х — начало
80-х гг. (если предположить, что складывание ее явилось единовремен-
ным по своему характеру действием, т. е. что написана она была не по
свежим следам, а через некоторое время после завершения определенно-
го круга дел). Однако, независимо от способов создания, данная книга
неопровержимо свидетельствует о бытовании в России бумаги, маркиро-
ванной знаками «Ц»-А, в конце 70-х гг. XVI в., т.е. в то самое время,
которое выведено мною выше путем теоретических расчетов. Следова-
тельно, мнение Н.П.Лихачева о сравнительной одновременности работ
над книгой № 10 и «Ц» подтверждается новыми данными.
Мысль Д. Н. Алыпица о написании польских посольских книг на
переданных Посольскому приказу остатках бумаги, использованной ра-
нее при создании Лицевого свода [5, 287—288], не представляется мне
обоснованной альтернативой мнению Н.П.Лихачева и, в общем, «ра-
ботает» против ранних датировок «Ц» (хотя сам по себе факт передачи
части бумаги из одного учреждения в другое вполне вероятен). Пред-
положение, что несколько десятков или сотен листов, остававшихся
после прекращения работ над Сводом, лежали в ожидании использова-
ния добрый десяток лет (а то и полтора — если вспомнить датировку
«Ц» Р. Г. Скрынниковым), может быть сделано лишь при игнорировании
истории делопроизводства. Между тем достаточно даже самого поверх-
ностного ознакомления с сохранившимися архивными описями XVI —
нач. XVII вв. для убеждения в том, что приказы Московского государства
постоянно поглощали такие массы бумаги, в которых несколько дестей
(остававшихся — по Д. Н. Алыпицу — от Свода) были каплей в море.
6 В книге № 10 сверх знаков, характерных для Свода, встречается еще филигрань
из литер «DF», соединенных линией; знак этот известен по западноевропейским
документам первой половины 70-х гг. (см., например, №3136, 3137, 3140 у Лихачева).
Следует подчеркнуть, что предыдущая и последующая книги польских статейных списков
(за 1570—1571 и 1579—1580 гг.) исполнены на бумаге с другими знаками, не характерными
для «Ц»-А.
194 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Псалтирь Андроника Невежи и ЛЛС
Как известно, в 1577 г. в Александровой слободе была издана книга
первой русской провинциальной типографии, вошедшая в литературу
как «Слободская» или «Невежинская» Псалтирь. Этому уникальному
изданию как-то не повезло в части изучения. Существует огромная
библиография о Иване Федорове и его изданиях, менее, но весьма об-
стоятельно исследовались и исследуются «дофедоровские» анонимные
издания. Что же касается Андроника Невежи, которого по праву следует
считать наряду с Иваном Федоровым одним из основателей российского
книгопечатания, его деятельность, равно как и книги, им изданные,
до сих пор находятся в тени. Между тем при напечатании книги бы-
ла использована бумага нескольких сортов, в т.ч. и таких, которые
представлены в «Ц».
Бумага, маркированная сочетанием литер, выпускалась в увеличен-
ных по сравнению с наиболее распространенными форматах, а знак
размещался не в центре полулиста, а ближе к краю. При двойном сги-
бе (формат «Слободской Псалтыри» — =4°) филигрань оказывалась в
фальце вблизи верхней или нижней кромки (в зависимости от начальной
ориентации листа). При переплете отпечатанных листов знак почти все-
гда уходил в корешок книги и нередко срезался полностью или частично
(в особенности при последующих поновлениях переплета/. Поэтому об-
стоятельное определение литерных филиграней в Слободской Псалтири
было до последнего времени весьма осложнено7.
Экземпляр «Слободской Псалтыри», принадлежащий Библиотеке
Академии наук, был по моей просьбе расплетен (в процессе подготовки
к реставрации), и тем самым стало возможным более полное иссле-
дование знаков. В результате, после осуществления 1рафометрического
анализа, я со всей ответственностью могу утверждать, что Андроник
Невежа использовал для отпечатывания некоторых листов книги бумагу
с филигранями предельно близкими, в ряде случаев почти тождествен-
ными знакам Лицевого свода и, в частности, «Ц»-А. На листах рас-
плетенного экземпляра БАН выявлены знаки «IR с лилией», «ID под
короной»8, «RR под короной» (т.е. филиграни, близкие к знакам более
ранних томов Свода), «BF под короной», «корона малая», «APR под
короной» (в разновидностях, близких знакам «Ц»-А), знак «литеры DF,
соединенные линией» (в разновидностях, близких к знакам Посольской
книги № 10). Напомню, что данный знак, согласно Лихачеву и Брике,
7 Хотя в общей форме (без детального сопоставления) наличие литерных знаков в
бумаге данного издания было отмечено уже Т. Н. Каменевой [772], это почему-то не
привлекло внимание исследователей.
8 Данный лист сохранился плохо, не исключено, что вместо «1» следует разуметь иную
литеру.
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
195
бытовал во Франции в 1565—1578 гг., однако наиболее близкие к фили-
граням книги № 10 и «Слободской Псалтыри» разновидности встречены
Н. П. Лихачевым в документах 1572 и 1573 гг. (Лих. №3136, 3137, 3140,
3537), т. е. в стране производства бумага с данным знаком появилась в
обороте как минимум на четыре года раньше, чем первый известный
нам сейчас случай использования ее в России («Слободская Псалтырь»
была начата печатанием в 1576 г.).
Выше, устанавливая наиболее вероятный интервал для складывания
комплекса знаков «Ц»-А, я оставил в стороне показания знаков «коро-
на» и «BF». Обнаружение точно датированных разновидностей данных
филиграней позволяет теперь сказать, что «среднестатистическая норма»
для знака «корона» будет падать на 1580 г., а для знака «BF» — на
1580/81 г. Т.е. тем самым подтверждается теоретически установленный
интервал для всего комплекса «Ц»-А, приходящийся на 1576—1581/82 гг.
Отмечу также, что «среднестатистическая норма» для знака «AF» —
определяющего знака «Ц»-А-1 — приходится на более ранние годы,
сравнительно с определяющими знаками «Ц»-А-2. Важность данного
факта будет раскрыта ниже.
«Слободская Псалтырь» дает корректирующие сведения и для зна-
ков «Ц»-Б. Большая часть листов Псалтири отпечатана на бумаге, мар-
кированной филигранью «Виноград» ряда сюжетов и видов. Филигрань
«Виноград» в XVI в. использовалась для особо больших форматов бумаги.
Для книги формата Псалтири (4°) такой лист печатникам приходилось
сгибать не дважды, а три раза (т. е. фактический формат данных листов
книги не 4°, а 8°). При этом филигрань попадала на третий сгиб листа и
потому как правило обрезалась, иногда полностью. Для обоснованного
суждения о таком знаке его необходимо реконструировать по отдель-
ным деталям, с учетом относительной стратиграфии знака, характера дна
формы и т. п.
Произведенные реконструкции (на основании доступных мне экзем-
пляров «Слободской Псалтыри» и с учетом публикации К. Я. Тромонина)
дают почти полное тождество (см. рис. 12 и 23) и близкие разновидно-
сти (см. рис. 14 и 24) соответствующим знакам «Ц»-Б. (Напомню, что
тождество знаков неопровержимо указывает на отливку листов в одной
форме, а близость — в синхронно использовавшихся формах.)
Часовник Андроника Невежи и ЛЛС
Уточнению локализации знаков «Ц» помогает изучение и других
старопечатных изданий. Так, в 1965 г. Т. Н. Каменевой было обнару-
жено неизвестное ранее издание Часовника в 8° [772]. На основании
комплексного изучения состава книги, шрифтов, инициалов, орнамента
автором было убедительно доказано, что данное издание отпечатано Ан-
196 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
дроником Невежей в Александровой слободе или в Москве после издания
Псалтири. Время печати Часовника Т. Н. Каменева осторожно относит к
концу 70-х — нач. 80-х гг. XVI в. Для проверки выводов, полученных в
ходе шрифтоведческого и орнаментального анализа, автором были сдела-
ны попытки привлечь и данные филиграней, однако определение знаков
было выполнено лишь на уровне сюжетов, к тому же, как кажется, не
всегда точно.
Мною исследована бумага экземпляра Часовника, хранящегося в
ГПБ (шифр. 1.7.17). Экземпляр дефектный, с утраченным послесловием,
отдельными листами в начале и середине кодекса, сильно обрезан (со-
временный формат блока = 13,3 х 9 см), первоначальный состав тетрадей
нарушен в ходе нескольких реставраций. Современный переплет книги,
выполненный (поновленный) во время ее последней реставрации, как
минимум четвертый по счету (если первым считать переплет, сделан-
ный по отпечатании издания). Через какое-то время бытования книги
начальное шитье блока и фальцы листов достаточно обветшали, и бы-
ла произведена «реставрация» книги — «тетради» были сформированы
шитьем «внахлест» (подобный способ шитья блока был достаточно рас-
пространен для малых форматов в XVII — начале XVIII вв.), следы такого
шитья видны на внутренних кромках листов. Еще через какое-то время
вновь обветшавшая книга была отреставрирована более квалифициро-
ванно — листы были подклеены к искусственным фальцам, укреплены
кое-где края листов, и, вероятно, тогда же были восполнены от руки
утраты, для наращивания листов была использована бумага ручного от-
лива, следовательно, вторая реставрация была произведена скорее всего
не позднее середины XIX в. Время вшивки факсимилированного после-
словия к изданию 1598 г. установить трудно, однако это было сделано
еще до поступления книги в Публичную библиотеку. Измерение сетки
форм позволило реконструировать первоначальный по-тетрадный состав.
Называемые ниже номера тетрадей — условны, поскольку сигнатур на
листах экземпляра ГПБ нет, пронумерованы же листы карандашом с пе-
ребоями и накладками. Первые восемь листов книги являются рукопис-
ным восполнением утраченных листов; подсчет знаков набора и графем
рукописи позволяет утверждать, что 8 рукописных листов заменили 7 пе-
чатных, и, тем самым, печатный ненумерованный лист, находящийся
между л. 8 и 9 экземпляра ГПБ, является последним листом первой те-
тради. Из других тетрадей утрачены лишь отдельные листы, и выяснение
их состава являлось чисто техническим вопросом.
В экземпляре ГПБ представлена бумага трех сортов. Количественно
преобладает бумага превосходной выделки, очень тонкая, с равномерным
размолом массы; опытный глаз сразу опознает ее как сорт, использован-
ный для Лицевого свода и «Ц»-А. Об этом свидетельствуют как интервал
понтюзо в листах бумаги этого сорта — 28—29—30—31 мм, так и фрагмент
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
197
филиграни, сохранившийся на л. 164. Из-за сильной обрезки блока при
йёоднократном переплетении фрагменты филиграней сохранились лишь
на четырех листах экземпляра ГПБ. На л. 164 у верхнего обреза просма-
тривается литера «А» — по графике и метрике это должна быть начальная
литера знака «APR под короной», судя по всему, близкая к знакам «Ц»-А
и «Слободской Псалтыри». Интервал понтюзо в 28—29—30—31 мм наи-
более обычен для бумаги с филигранями «литеры под короной» 70-х гг.
XVI в. Какими литерами кроме «APR под короной» была маркирована
бумага этого сорта в Часовнике — неизвестно, однако то, что знаков
было несколько — не подлежит сомнению: различная частота вержеров
говорит о нескольких группах форм, а неодинаковая плотность листов
и качество бумажной массы явно указывают и на различных мастеров.
Однако по столь малым долям листа точно установить число форм очень
трудно. На такой бумаге отпечатаны тетради 3—10, 14, 16—19, 21-24.
Пять тетрадей, а именно: 2, 11—13, 15 — отпечатаны на бумаге с уз-
кими интервалами понтюзо, колеблющимися от 18—19 до 21 мм. На л. 95
у верхнего обреза возле корешка замечен фрагмент знака — четырехле-
песткового цветка, графически весьма сходного с соответствующими
цветками в «Ц»-Б. Две тетради — 1 и 20 — отпечатаны на бумаге
третьего сорта, интервал понтюзо у этих листов составляет в среднем
23-24-25 мм, на л. 156 у верхнего обреза просматривается часть цветка,
сходного с знаками «Ц»-Б, на л. 157 — трудноопределяемый фрагмент
филиграни, возможно — это один из сильно деформированных лепест-
ков цветка, но не исключено и другое его определение. Напомню, что
интервал понтюзо в бумаге с филигранями малого креста и цветков в
«Ц»-Б составляет 22-23-25 мм (см. рис. 21 и 22)9.
По бумаге «Слободской Часовник» является явно и безусловно вто-
ричным сравнительно с «Слободской Псалтырью». Особо примечательно,
что при печатании Часовника использовалась бумага с знаком «APR», по-
явившаяся (в близкой разновидности) лишь в конце Псалтири (в экзем-
пляре БАН — в предпоследней, 34-й, тетради), но уже совершенно
отсутствует бумага с знаками «Виноград» разных видов (большая часть
Псалтири отпечатана именно на такой бумаге). Понтюзо во всех ли-
стах Часовника ориентированы параллельно корешку, тогда как бумага,
маркированная филигранями «Виноград», для использования в книге
формата 8° должна была сгибаться не три, а четыре раза, т.е. фактиче-
ский формат ее был уже не 8°, а 16°, и понтюзо при таком сгибании
обычно перпендикулярны корешку. Помимо того, бумага больших фор-
матов, маркированная гроздью винограда, в 60—70-х гг. XVI в. отливалась
9 Распределение по тетрадям различных сортов бумаги вполне аналогично и в экзем-
пляре данного издания, хранящемя в ГИМ. На л. 120 Часовника ГИМ (широкие понтюзо)
фрагмент литерной филиграни; на л. 164 четырехлепестковый цветок, тождественный
знакам «Ц»-Б.
198 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
в формах с очень широкими интервалами понтюзо, в Часовнике же дан-
ный показатель не превышает 31—32 мм. В то же время, бумага с узкими
интервалами понтюзо, маркированная «цветком», в Псалтири еще не
представлена, но в Часовнике присутствует. Учитывая это обстоятель-
ство, можно утверждать, что Андроник Невежа начал печатать Часовник
не сразу по завершении Псалтири, но через какой-то отрезок времени.
В пользу этого свидетельствуют и наблюдения Т. Н. Каменевой над ор-
наментальными досками и шрифтовым материалом, в Часовнике более
изношенном нежели в Псалтири. Автор допускает мысль о возможно-
сти еще не обнаруженных изданий Андроника Невежи, разделяющих во
времени Псалтирь и Часовник. Изучение бумаги Невежинских изданий
вполне подтверждает подобное предположение.
Следствие из сказанного
Итак, филигранологический поиск по русским материалам позволил
не только подтвердить общую правильность вычисленного ранее теоре-
тически наиболее вероятного интервала бытования бумаги, использован-
ной для написания «Ц», но дал основания и для более узкой временной
локализации ряда конкретных знаков как в «Ц»-А, так и в «Ц»-Б.
В качестве предварительного итога могу сказать следующее: прове-
денное филигранологическое исследование, проделанное на основе но-
вой методики, с привлечением новых данных (неизвестных в свое время
Н. П. Лихачеву) позволяет со всей уверенностью утверждать, что мнение
Н.П.Лихачева о времени написания заключительной части Лицевого
Свода, вошедшей в литературу под названием «Царственной книги»,
остается в силе10.
Из всех предположений и суждений о времени работы над заключи-
тельными разделами Лицевого летописного свода, о времени его редакти-
рования (следовательно — о времени внесения знаменитых приписок),
высказанных в последние десятилетия, только мнение С. О. Шмидта,
как показывает нам филигранологическое сопоставление реального и
хронологически-локализованного материала, имеет достоинство научной
гипотезы и может стать основой для дальнейшей разработки большого
комплекса вопросов, связанных с изучением этого уникального памят-
ника. Прочие же суждения, относящие время создания памятника к
60-м гг. XVI в. (если еще не к более раннему времени), при всем их
10 Позволю напомнить итоговое заключение Н. П. Лихачева: «Мы тщательно анализи-
ровали бумаги всех частей свода, «Царственной книги», жития Николая чудотворца и
некоторых других рукописей той же эпохи в следующем ниже «Описании бумажных
водяных знаков». Показания бумаги приводят к разительным выводам — мы указываем
на семидесятые годы XVI столетия как на время написания для большей части лице-
вого свода. Для Царственной книги (разрядка автора. — А.А.) время определяется
несколькими годами позднее» [148, I, 169].
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
199
несомненном остроумии и кажущейся аргументированности являются
не более чем догадками, не находящими подтверждения в фактических
данных11.
§ 4.	Узкий хронологический рубеж:
филигрань «Двойная лилия» и ее происхождение
Общие замечания
Относительная хронология, которую позволяет установить очеред-
ность использования бумаги, и относительно широкие временные ин-
тервалы, вычленяемые при анализе широких совокупностей знаков, при
всем их значении и важности все-таки не заменяют абсолютных дат. Же-
лательность надежных узких хронологических отнесений ясно чувствует-
ся всеми исследователями, обращающимися к памятнику. Не случайно,
думается, едва ли не большая часть работ по Лицевому летописному
своду так или иначе затрагивает вопросы его датировки. Как было по-
казано выше, сложилась даже устойчивая традиция, направленная к
«удревнению» памятника любыми средствами.
Между тем, внимательное отношение к знакам бумаги позволя-
ет найти и значительно более узкие временные рубежи. Можно лишь
предполагать, почему возможности филигранологического анализа не
использовались в полной мере: недооценка ли источниковедческого по-
тенциала водяного знака тому причиной, неосведомленность ли наших
соотечественников тому виной...
Выше я отмечал, что установить время производства бумаги с кон-
кретным знаком весьма непросто, ибо оперировать приходится исключи-
тельно косвенными данными. Впрочем, при желании, можно и здесь
найти нечто интересное. Дело в том, что часть листов Лицевого свода
исполнена на бумаге с очень характерным знаком, изображающим удво-
енную геральдическую лилию в нескольких разновидностях (см. рис. 25).
Определение знака: описание и атрибуция
Н. П. Лихачев определил этот знак как польский герб «Гоздава». Од-
нако маститый ученый оказался не вполне точен. «Гоздава» (или, как
иногда данный герб называют в польской литературе, «Бонарова») в ка-
честве филиграни использовалась в первой четверти XVI века. Польские 11
110 соотношении понятий «гипотеза» и «догадка» применительно к источниковед-
ческому исследованию см., в частности, интересную статью Я. С. Лурье [759]. В свое
время А. А. Зимин предложил для обозначения предположений, невероятность и невоз-
можность которых может быть доказана, довольно жесткий (но привлекательный) термин
«домысел», не прижившийся, однако, в отечественной литературе.
200 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
историки (в частности, Я. Синярска-Чаплицка) возводят эту филигрань к
родовому гербу известного краковского семейства Бонеров и указывают,
что впервые стал выпускать бумагу с такой филигранью Северин Бонер
на принадлежавшей ему бумажной мельнице в Балицах [410, 7]. Отличи-
тельной чертой польской геральдики является использование герба од-
ного сюжета многими семействами. Герб «Гоздава» здесь отнюдь не был
каким-либо исключением. Из числа его носителей не только Бонеры, но
и ряд других семейств были бумажными фабрикантами. Как установлено
литовским филигранологом Э. Лауцявичюсом, таким гербом маркирова-
ли бумагу как на землях Короны — собственно Польши, так и в пределах
Великого княжества — т.е. Литвы [399, 129—130; ср.: 140, 117—118].
В существующих справочниках можно найти до нескольких сот ви-
дов и разновидностей «Гоздавы». Однако общим для всех их признаком,
признаком исключительно устойчивым (что, впрочем, не удивительно
для знака геральдического происхождения) является удвоение основно-
го мотива эмблемы — трехлепестковой лилии — методом зеркального
отражения (см. рис. 26, представляющий как бы классический вари-
ант сюжета: в принципе нижняя часть знака должна бы совершенно
повторять верхнюю, но на практике это, разумеется, было сравнитель-
но редко). Между тем филиграни Свода представляют иной принцип
удвоения основного мотива — не отражение, но как бы воспроизве-
дение верхней части знака в нижней, сделанное с учетом принципов
построения цветка.
Геральдическая лилия для маркировки бумаги использовалась уже
с XIV века и очень скоро распространилась по всей Европе. В разных
странах вырабатывались как бы национальные варианты международ-
ного сюжета. В верхней своей части филиграни Свода наиболее схожи
с французской геральдической лилией по графике и итальянской по
наличию тычинок между лепестками. Нижняя часть знака не имеет ана-
логий в известном филигранологическом материале. Формы, в которых
отливались листы бумаги, использованные в Лицевом своде, выплетены
очень тонко и аккуратно (это особенно видно при пяти—семикратном
увеличении), даже с некоторой претензией на изысканность (например,
оттянутые кончики лепестков, нарочитая, но не чрезмерная ассиметрич-
ность цветка), очень чисто выполнены также и сетки форм. По характеру
плетения (разумеется, насколько можно судить по отражению его в листе
бумаги) можно предполагать работу французского мастера.
Однако качество бумаги совершенно не соответствует качеству форм.
Эта бумага сделана достаточно добротно, крепко, но грубовато. Плот-
ность листа намного выше, чем это обычно бывает во французской бума-
ге. Размол бумажной массы неоднороден, встречаются сторонние сорин-
ки, целые неразмолотые хлопья размерами до нескольких миллиметров.
Количество включений крупных неразмолотых частиц на квадратном де-
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
201
циметре весьма велико. Качество бумаги наводит на мысль о польско-
литовском ее происхождении, так как именно польская (реже, также и
германская из отдельных земель) бумага отличалась отмеченными харак-
теристиками, совершенно нехарактерными для лучшей французской. Но
этому, казалось бы, противоречит форма: формы для отлива польско-ли-
товского происхождения отличались иной техникой плетения и меньшей
тонкостью работы (но — насколько можно судить по отражению формы
в листах бумаги).
Итак, западная (предположительно французская) форма и явные
французские влияния в эмблематике знака сочетаются с не менее явны-
ми польскими качественными приметами. В истории взаимоотношений
двух стран во второй половине XVI века был лишь единственный момент,
когда подобное сочетание было не только возможным, но и вполне за-
кономерным. Имеется в виду кратковременное пребывание на польском
престоле Генриха Анжуйского, французского принца из дома Валуа.
В европейской символике цветок лилии уже во времена средневеко-
вья ассоциировался с короной, престолом, в какой-то мере даже заменяя
их в условных знаковых языках. Геральдическая лилия входила в гер-
бы многих некогда владетельных родов. Напомню, что лилия имелась
и в гербе французского королевского дома. Для Генриха Анжуйского
перенос родовой эмблемы на новую почву был бы вполне естественным
действием, поскольку внешним атрибутам власти в те времена уделяли
немалое внимание. В этом плане мотив двойной лилии мог вызывать,
например, ассоциации о двух коронах дома Валуа (думается, что исто-
рико-эмблематические разыскания здесь могли бы дать любопытный
материал). И в то же время двойная лилия являлась довольно близким
по графике символом к давно уже известной и привычной для Речи
Посполитой «Гоздаве», т.е. новый символ не вызывал бы осложнений
для восприятия.
Если это предположение верно, то верным будет и утверждение о
малом распространении этого знака и кратковременности его бытова-
ния. Пятимесячное правление Генриха Анжуйского не могло оставить
в польской материальной и духовной культуре сколько-нибудь прочных
традиций. И действительно, еще Н.П.Лихачев, которому принадлежит
заслуга введения этого знака в научный оборот, не смог отыскать для
него иных случаев использования помимо Лицевого свода. А сплош-
ное изучение всех филигранологических справочников показало, что во
всей Европе нет ни одного знака, воспроизводящего сюжет филиграни
Лицевого свода. И только в альбоме Э. Лауцявичюса, построенном на
материалах литовских архивов, приведен знак, близкий разновидностям
Свода (см. рис. 27) и датирован этот знак по первому его использованию
1574 годом!
202 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Хронологическая и территориальная локализация знака
Сравнение графики знаков Лицевого свода и филиграни 2094 в аль-
боме Э. Лауцявичюса (ср. рис. 25 и 27) позволяет утверждать, что соот-
ношение между ними могло быть лишь двояким: либо филиграни Свода
непосредственно предшествовали знаку Лауцявичюса (и тогда их следу-
ет датировать примерно годом ранее), либо знак Лауцявичюса является
деформированным за время использования форм вариантом одной из
филиграней Свода (в этом случае разрыв будет несколько меньше). Иное
соотношение знаков совершенно исключено, поскольку Лауцявичюсом
представлен материал, позволяющий проследить эволюцию знаков.
Если представить начальным звеном цепочки филигрань Лицевого
свода, а вторым звеном — знак 2094, то двумя следующими ступеньками
будут знаки 2096 и 2097 (см. рис. 28). С первыми их объединяет как
общее графическое решение, так и отдельные детали — остатки средних
линий в лепестках цветка, наличие двух усиков, отходящих от пере-
хвата и др. Вторичность же их сравнительно с первыми доказывается
постепенным ^упрощением и деформацией начально довольно сложно-
го образа. Хронологическая привязка знаков этой цепочки такова: зн.
2094 — 1574 г., зн. 2096 — 1578 г., зн. 2097 — 1579 г. Как удалось
установить филигранологам, срок службы формы для отливки бумаги
составлял обычно один — два года, после чего требовалось изготовление
новой формы взамен деформированной и изветшавшей. Три датирован-
ных звена названной цепочки дают нам три (в крайнем случае, не менее
двух) смены форм для отлива.
Знаки охарактеризованной цепочки дают примеры возобновления
форм при сохранении признаков начального сюжета. Однако есть при-
меры и переработки начального сюжета филиграни. На рис. 29 пред-
ставлены два последовавших один другому знака: 1575 (зн. 2095) и 1582
(зн. 2098) гг., содержащих отход от образа филиграни в Своде и сбли-
жение с традиционным образом польско-литовской «Гоздавы» (обычный
для польской эмблемы рассеченно-овальный перехват цветка в первом
знаке). Еще далее отходят от начального образа последние по време-
ни бытования филиграни данного сюжета (см. рис. 30), известные по
документам 1582, 1585 (зн. 2099), 1586 (зн. 2100), 1588 (2101) и сл. гг.;
здесь от двойной лилии остается лишь как бы каркас идеи, исполненный
очень примитивно. В начале 1590-х гг. бумага с знаками двойной лилии
совершенно исчезает из обихода12.
12 Исключительная редкость знака подтверждается тем, что в фундаментальном альбоме
Г. Пиккара [407] этот сюжет представлен лишь однажды — №324 (1585 г.); знак
Г. Пиккара является едва ли не вариантом (как минимум — близкой разновидностью)
знака 2098 у Лауцявичюса.
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
203
При отсутствии документальных свидетельств о месте производства
бумаги на помощь может прийти метод картографирования ее бытования.
Априорно можно предположить, что в большей части для поступления
партий бумаги в места более отдаленные от центра производства требо-
валось и большее время. При локализации на карте всех известных точек
использования бумаги с конкретным знаком исследователь может полу-
чить некоторую область, своего рода ареал бытования. Корректировка
по времени и приблизительным объемам потребления (обусловленным
учреждением или лицом, от имени которых изданы на данной бумаге
датированные тексты) поможет установить центр наиболее вероятного
производства и распространения ее.
Применительно к филиграни «Двойная лилия» (во всех известных к
настоящему времени разновидностях) таким центром оказывается Кау-
нас. Именно в Каунасе зарегистрированы наиболее ранние случаи ис-
пользования бумаги с конкретными знаками «Двойная лилия»; по мере
удаления от города начало использования бумаги с соответствующими
филигранями сдвигается на более поздние годы.
Производитель бумаги с определяемыми знаками
Не противоречит ли этот вывод тому, что было известно в ли-
тературе о каунасских производителях бумаги? Ведь еще в 1937 г.
А. Василяускасом было установлено, и затем уже в наши годы Э. Лауцяви-
чюсом подтверждено, что первая Каунасская бумажная мельница была
построена в 1577 г., т. е. на несколько лет позднее, чем предположено по
показаниям знака «Двойная лилия» [412; 399, 73—74; ср. 140, 72].
Свое утверждение аргументирую следующим образом. Довольно ча-
сто эмблематическое изображение в филиграни сопровождается какими-
либо литерами. По давно высказанному и многократно проверенному
предположению, литеры при филиграни обозначают инициалы владель-
ца мельницы (или мастера черпальщика — что для ранних стадий бу-
мажного производства очень часто было одно и то же). При филиграни
«Двойная лилия» по сторонам от стержня цветка в некоторых случаях
четко прослеживаются латинские литеры «I» и «R» или «G» и «R». Из
всех польско-литовских бумажников этого периода, связанных с округой
Каунаса, под названные литеры подходит лишь один — Юрий Рейнер
(в латинской транскрипции — Georgy Reyner, в польской — Jerzy Reyner,
в литовской — Jurgis Reinerts). Согласно Василяускасу и Лауцявичюсу,
именно Юрий Рейнер и построил в 1577 г. первую Каунасскую бумажную
мельницу.
Расхождение в датах объясняется довольно просто. И Василяускас,
и Лауцявичюс основывал и все свои суждения на документе, которым
от имени Яна Ходкевича, крупнейшего литовского магната, старосты
204 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
жмудского и польного гетмана Великого княжества, Юрию Рейнеру да-
валось право на потомственное владение участком земли, отошедшим
под бумажную мельницу. Акт Яна Ходкевича был затем подтвержден
королями Речи Посполитой Стефаном Баторием и Сигизмундом III.
Грамота Ходкевича датирована 13 октября 1577 г. Однако в тексте ее
Юрий Рейнер уже назван «папирником» (бумажником), что, как кажет-
ся, свидетельствует о его профессиональной принадлежности к этому
роду занятий. Текст грамоты позволяет сделать заключение, что на мо-
мент ее оформления мельница уже существовала, и права получателя,
данные Ходкевичем, предусматривают не столько строение ее, сколько
дальнейшее расширение.
Водяные знаки, несомненно атрибутированные Каунасской мельни-
це Юрия Рейнера, известны с 1579 г. и неоднократно публиковались.
В качестве филиграни Рейнер использовал литовский герб «Витязь»
(«Погонь»), сопровождая эмблему в ряде случаев своими инициалами
«I» и «R» или «G» и «R». Подтверждение грамоты Ходкевича Стефаном
Баторием относится к маю 1579 г. Согласно привилегии Юрий Рейнер
обязывался поставлять некоторое количество произведенной бумаги в го-
сударственные учреждения. Думается, не случайно в качестве филиграни
избран герб Великого княжества Литовского лишь после подтверждения
грамоты королем объединенного государства.
Путь бумаги в Москву
Анализ знака «Двойная лилия» в известных его разновидностях со
всей несомненностью указывает на то, что Каунасская бумажная мельни-
ца Юрия Рейнера начала функционировать за несколько лет до 1577 г.,
времени получения привилегии от Яна Ходкевича. Однако на первых
порах это было сугубо частное предприятие, пользовавшееся в лучшем
случае приватной поддержкой могущественного магната. Заслуживает
хотя бы самого краткого абриса роль Ходкевича в возможных путях
проникновения бумаги с знаком «Двойная лилия» в Россию.
Отношение польного гетмана Великого княжества к Московскому
царству было довольно противоречивым. Когда в конце правления Си-
гизмунда II встал вопрос о приглашении на королевский трон Ивана IV,
Ходкевич выступил противником этого плана, поддерживавшегося ча-
стью магнатов Великого княжества и значительными прослойками шлях-
ты как Короны, так и Княжества. Однако стремление к сближению с
Россией у Ходкевича было. Именно он явился инициатором компро-
миссного плана, предусматривавшего передачу литовского трона сыну
Ивана IV Федору. При обсуждении кандидатур на трон объединенного
государства Ходкевич выступил как наиболее последовательный про-
тивник шведского претендента, поддержанного влиятельными слоями
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
205
польской магнатерии. Во время второго «безкоролевья» (после бегства
во Францию Генриха Анжуйского) Ходкевич держал под своим посто-
янным контролем ход переговоров с Москвой о кандидатуре Грозного
или одного из его сыновей (нарушая при этом полномочия канцлера
О. Воловича, в руках которого, согласно праву, должны были находиться
все внешнеполитические связи Великого княжества). Во время одной из
пересылок с Москвой, имевшей место в 1574 г., Ходкевич и мог пере-
править в распоряжение Грозного партию свежеизготовленной бумаги,
маркированной знаком «Двойная лилия». После 1575 г., когда польско-
литовский трон перестал быть вакантным и перешел к Стефану Баторию,
контакты Ходкевича с правительством Грозного замирают13.
Разумеется, предположение о пути проникновения этой бумаги в
Россию еще требует дополнительной аргументации. Однако можно счи-
тать твердо установленным, что время ее использования приходится
примерно на 1574 г. Тем самым, для «раскладки» всего Лицевого свода
по конкретным периодам работы может быть использована еще одна
сравнительно точная и узкая дата.
§ 5.	Точный хронологический рубеж:
ошибки в гипотезе Б. М. Клосса
Датирующий потенциал старопечатных изданий:
общие замечания
Общепризнано, что подавляющее большинство рукописных книг не
имеет в своем составе точных дат их написания и завершения и, тем са-
мым, вынуждает исследователей к использованию различных косвенных
методов датировки. Общеизвестно также, что книги печатные — за ред-
ким исключением — содержат в выходных сведениях (первоначально —
в послесловиях, позднее — на титульных листах) вполне точные даты
окончания, а издания второй половины XVI — половины XVII вв. — так-
же и начала печатания. Не подлежит сомнению, наконец, что наиболее
надежным средством относительно точного датирования «безвыходных»
памятников на бумажной основе являются водяные знаки бумаги как
носителя текста.
Естественно поэтому, что филиграни печатных изданий традицион-
но занимают видное место на страницах филигранологических альбомов,
а датирующий потенциал старопечатных книг так или иначе использу-
ется исследователями, работающими с книгами рукописными. Крайним
13 Подробнее о контактах Яна Ходкевича с московскими властями см., в частности,
в книге Б. Н. Флори [324].
206 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
выражением данной тенденции может служить высказанное в послед-
ние годы интересное предложение — считать печатные издания своего
рода универсальным средством и единственным надежным критерием
датировки хронологически несоотнесенных памятников14.
Одним из самых загадочных памятников отечественной письмен-
ности XVI в., вопрос о датировке которого уже долгое время является
яблоком раздора в среде источниковедов, справедливо считается Ли-
цевой летописный свод Ивана Грозного. Хронологические показания
самого Свода довольно скупы. Неудивительно поэтому, что в последние
годы почти одновременно и, думается, вполне независимо друг от дру-
га, были осуществлены две попытки использовать печатное издание —
знаменитую «Слободскую» или «Невежинскую Псалтырь» — для бо-
лее аргументированного временного приурочения Лицевого свода [120,
246-249; 19, 176-180].
Я уже имел возможность отметить, что фактологические наблюдения
Б. М. Клосса в основном верны, интерпретация же их представляется
поспешной и не убеждает в правомерности итоговых гипотез [19, 177].
Возможно иное истолкование наблюдений над бумагой «Слободской
Псалтыри». Полагаю необходимым предварить изложение своих выводов
рассмотрением аргументации оппонента.
Четыре тезиса Б. М. Клосса
На основании просмотра 12 экземпляров издания московский ис-
следователь установил факт использования в процессе печатания книги
бумаги двух типов15. Одна часть издания, именно тетради 1—3 и 26—35,
согласно Б. М. Клоссу, отпечатаны на бумаге с филигранями 9 сюжетов,
среди которых 7 сюжетов представлены также и в бумаге Лицевого свода
(и рукописей одного со Сводом происхождения), а еще один — также в
русской рукописи конца 1570-х гг. Вторая часть книги, точнее, тетради
4-25, отпечатана на бумаге иного типа, с водяными знаками 7 сюжетов,
из которых 3 сюжета представлены в так называемых вторичных листах
Царственной книги [120, 246—247].
14 В наиболее завершенном виде это предложение сформулировано в работах
Т.В.Диановой [77; 79 и др.]. Я не склонен абсолютизировать датирующий потен-
циал старопечатных московских изданий, однако совершенно согласен с тем, что в
общем, в первом приближении к теме, Т.В.Дианова безусловно права, а предлагаемая
ею методика весьма плодотворна. Не вдаваясь в подробности (место которым в специаль-
ной статье), отмечу лишь, что общие принципы датирования рукописи по старопечатной
книге необходимо корректировать применительно к каждому конкретному случаю.
15 Здесь и далее, если специально не оговорено иное, применительно к филиграням
используется исключительно система терминов и понятий, изложенная мною в 1-й главе
данной части, а также в специальной статье [7<У].
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
207
Из этих, в основе своей безусловно верных, наблюдений Б. М. Клос-
сом выводятся следующие чрезвычайно ответственные и далеко идущие
положения:
1.	Для печатания разных тетрадей Псалтири в типографии Алексан-
дровой слободы были использованы две стопы бумаги: одна — использо-
ванная также для написания последних томов Лицевого свода, другая —
специально подготовленная для Печатного двора.
2.	Соответственно двум стопам бумаги в типографии Андроника
Невежи находилось как минимум два печатных стана, на которых печа-
тались как бы параллельно различные части (тетради) Псалтири.
3.	Метод «черных дат», «возводимый в последнее время некоторыми
исследователями в абсолют» (выражение Б. М. Клосса. — А А.) является
недостоверным, и наблюдения над знаками «Слободской Псалтыри»
показывают всю его шаткость.
4.	Основная работа по написанию и оформлению Лицевого свода
была завершена до начала печатания Псалтири, т. е. до середины 1576 г.,
и остатки бумаги, запасенной прежде для Свода, были полностью изъяты
из книгописной мастерской и переданы в типографию, где и образовали
первую стопу.
Метрологический экскурс: работа бумажников
Первое положение Б. М. Клосса, являющееся краеугольным камнем
всей системы гипотез, основанное на несомненных фактах, является,
тем не менее, ошибочным в силу терминологической небрежности. Обо-
значение «стопа» в истории бумаги и, в соответствии с традицией,
в современном папиротрафическом языке имеет два значения: первое —
производственно-технологическое (и, как следствие, торговое) понятие,
второе — единица измерения, т.е. метрологический термин. В пер-
вой ипостаси «стопой» обозначалось количество листов бумаги, отлитых
мастером-черпальщиком за определенный промежуток времени (и со-
ответствующее количество листов готовой продукции, упакованной для
рынка); в этом качестве стопа была не вполне стабильна, и численное
выражение ее колебалось в зависимости от места производства, времени
отлива, квалификации мастера, состава массы, сорта бумаги, формата
листов и т. п. В процессе оборота бумаги (от торговых операций до по-
требления), как ответ на необходимость унификации счетных единиц,
зародилась вторая ипостась понятия, абстрагированная от производ-
ственного цикла (впрочем, здесь довольно быстро образовалась обратная
связь) и существенно более устойчивая. До начала собственного произ-
водства бумаги в России понятие «стопа» использовалось исключительно
в метрологическом аспекте. По русскому счету XVI—XVII вв. «стопа»
включала двадцать дестей и составляла обычно 480 раскрытых листов.
208 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Очевидно, что двух стоп бумаги хватило бы примерно на полтора лишь
десятка Псалтирей, тогда как по предварительным, т. е. заведомо непол-
ным данным, в хранилищах нашей страны их находится значительно
больше [245, 26]16. Для печатания же всего тиража книги требовалось
многократно большее количество бумаги. Стопа счетная, как производ-
ная от стопы торговой, восходит к стопе производственной. Производ-
ственная стопа, формировавшаяся мастером, включала лишь филиграни
одного вида в двух разновидностях (применительно к конкретным зна-
кам двух форм, чередовавшихся при отливке). Наличие в каждом типе
бумаги «Слободской Псалтыри» многих сюжетов филиграней со всей
очевидностью указывает на множество реальных стоп бумаги, бывших
источниками складывания двух комплексов, отразившихся в печатном
издании. Два комплекса бумаги (как отражение двух складов?), сформи-
ровавшиеся независимо один от другого и использованные Андроником
Невежей в ходе издания Псалтири — единственно возможный из кон-
статации двух типов бумаги в составе книги вывод, в пределах которого
исследователь еще остается на почве объективных фактов. Для развития
этого положения далее совершенно необходимым представляется иссле-
дование чередования знаков бумаги в пределах издания, т. е. очередность
введения в оборот новых сортов по ходу работы. Без подобного анализа
любая экстраполяция обречена на пребывание в разряде недоказанных
(возможно — недоказуемых) догадок.
Технологический экскурс: работа книгопечатников
Второе положение Б. М. Клосса, непосредственно выводимое из пер-
вого, вызывает возражение с позиции историко-книговедческой. Для
подтверждения формально-логического утверждения автором привлека-
ется мнение Т. В. Диановой [120, 248], но, как кажется, без должных к
тому оснований17. Между тем из архивных дел Печатного двора XVII в.
хорошо известно, что, как правило (это отмечено и в специальной ли-
тературе), вся работа по изданию каждой отдельной книги от начала и
до конца производилась работниками одного печатного стана. Лишь в
порядке исключения, в случае экстренных правительственных заказов,
16 Отмечу, кстати, что по нормам Московского печатного двора XVII в. две стопы
бумаги не обеспечивали даже двух дней работы одного стана при условии полной
загрузки.
17 Т. В. Диановой отмечено, что одни и те же знаки постоянно встречаются в опреде-
ленных частях книги в пределах одного издания. Из этого, в общем, верного наблюдения
делается весьма осторожный вывод о возможной связи данного явления с количеством
станов на Печатном дворе. Еще более осторожна заключительная фраза: «Предположи-
тельно можно сказать, что на каждом стане, имеющем свой запас бумаги, печаталась
какая-то часть книги». Мысль высказана явно в качестве догадки и не подкреплена
аргументами фактологического порядка [77, 192].
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
209
к изданию книги подключались и работники других станов, получавшие
в таких случаях особую дополнительную плату [237, 50].
Примером такого исключительного правительственного заказа явля-
ется Соборное Уложение 1649 года, для работы над которым нормальная
деятельность Печатного двора была фактически приостановлена: после
утверждения Свода законов Соборов 29 января 1649 г. все двенадцать
станов типографии были заняты работой над этой книгой. Лишь с конца
мая 1649 г. (т. е. уже после завершения печатания Уложения) были начаты
производством Псалтири простая и следованная и Часовник. Подробнее
об этом см. в книгах С. П.Луппова [153, 55—57] и А. С. Зерновой [96,
№218, 219, 220]. Иную организацию деятельности Печатного двора,
этого исключительного по своеобразию конгломерата микромануфактур,
трудно предполагать, ибо вся система предусматривала строго регла-
ментированный процесс. Работы по изданию начинались с получения
царского указа о печатании книги (с определением примерного тиража и
указанием исполнителей) и торжественного молебна. По ходу работы —
в начале и конце печатания — работники стана получали «калачные» и
особые наградные деньги. Умножение числа участников издания преду-
сматривало и увеличение накладных расходов, между тем правительство
стремилось экономить даже на постоянном жаловании мастеровым18.
Всякий обычай имеет свои истоки: организация работ Печатного
двора, службы с налаженными и устоявшимися традициями, могла вос-
ходить только к организации труда первых русских печатников. Думается,
что полагать качественно иные производственные процессы в москов-
ских типографиях XVI в. нет ни оснований, ни необходимости. Впрочем,
если даже допустить (в порядке мысленного эксперимента/параллельную
работу двух станов над «Слободской Псалтырью», то эта параллельность
должна бы неизбежно отразиться в полиграфических признаках отдель-
ных листов и тетрадей19. Между тем внимательный просмотр книги
явно свидетельствует, что приемы набора вполне идентичны во всех
тетрадях, «стыковые» полосы по границам двух, различаемых по бумаге,
частей книги не вычленяются, никакого явного сжатия или растяги-
вания набора, призванного замаскировать «стыковые» полосы, в книге
18 А. Н. Соловьев указывал на возможность печатания книг в конце XVI — начале
XVII вв. сразу на двух станах [290, 15]. Однако аргументация автора основана на явном
недоразумении: в 1607 году Устав церковный и Минея на сентябрь печатались в разных
по существу типографиях, руководимых Анисимом Радищевским и Иваном Невежиным
соответственно, а в 1593 г., насколько известно, Андроник Невежа печатал лишь Октоих,
Триодь же цветная, указанная автором, современными книговедами отождествляется с
Триодью 1591 г.
19 Работа двух станов предусматривала и работу двух наборщиков с индивидуальной
техникой; параллельный набор двух механически разделенных частей книги чреват несо-
впадениями «стыковых» полос (т.е. явными пробелами чистых листов или нарушением
правильного счета тетрадей) и т. п.
210 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
нет. Вероятность же крайне трудоемкого предварительного расчета ко-
личества типографских знаков, долженствующих уместиться на каждой
полосе (а лишь в этом случае удалось бы избежать «стыковых» полос при
параллельном наборе), можно считать ничтожной и не заслуживающей
сколько-нибудь серьезного внимания.
«Белая» и «черная» дата: соотношение понятий
Третье положение Б. М. Клосса представляется следствием какого-то
недоразумения, и пафос его совершенно непонятен. По общепринятой в
отечественной и зарубежной филшранологии терминологии под «белой
датой» подразумевается дата, содержащаяся в самом листе бумаги (или,
точнее, выплетенная на сетке черпальной формы) и, за отдельными ис-
ключениями, указывающая на время изготовления формы для отлива;
в зарубежной бумаге «белые даты» весьма редки. В противовес первому
определению под «черной датой» подразумевается время использования
бумаги для создания точно датированного рукописного или печатного
текста, следовательно — косвенно устанавливаемое время потребления
бумаги с данным конкретным знаком; абсолютное большинство фили-
гранодат в справочной и исследовательской литературе — это именно
«черные даты». На «черных датах» и базируется вся система филигра-
нологических датировок, вплоть до разработок новейшего времени; по
существу все развитие методики датирования памятников по водяным
знакам бумаги сводится к непрерывному совершенствованию и уточ-
нению коррекций для «черных дат» конкретных знаков. Датирование
бумаги «Слободской Псалтыри» временем ее печатания — классическая
«черная дата» в самом чистом ее выражении. Отрицание метода «черной
даты» посредством аргументов от «черной даты» — это или ошибка, или
терминологическая небрежность, возводимая в ранг методики.
Предел интерпретации фактологических наблюдений
Четвертое, заключительное положение Б. М. Клосса является пря-
мым следствием трех первых, произвольность которых показана выше.
Однако недоказанность исходных суждений не является непременным
условием ошибочности итогового. Тем более, что неприемлемые ин-
терпретации основаны — подчеркну еще раз — на верных, в общем,
фактологических наблюдениях.
Наличие двух комплексов бумаги (в данном случае — в составе Ли-
цевого свода и «Слободской Псалтыри») с общим отчасти набором сю-
жетов водяных знаков свидетельствует лишь о том, что в распоряжении
книгописцев и печатников в 1570-е гг. эта бумага была. Все более точные
и строгие хронологические соотнесения возможны лишь после выявле-
ния очередности введения в оборот бумаги с конкретными знаками,
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
211
тождественными в пределах обоих комплексов. Если в очередности ис-
пользования бумаги с тождественными знаками в том и другом комплек-
се будут выявлены одинаковые последовательности, только тогда можно
будет сделать вполне мотивированное заключение о параллельности двух
комплексов, а следовательно — датировать один памятник с предельной
точностью на основании другого, имеющего фиксированную дату.
§ 6. Точный хронологический рубеж:
датирующий потенциал старопечатного издания
в зависимости от тиража
Потребности в бумаге книгописцев и типографов:
первое приближение
Для решения вопроса о взаимоотношениях типографии Андроника
Невежи и книгописной мастерской Ивана Грозного необходимо прежде
всего установить потребности в бумаге как того, так и другого ведомства.
Лицевой летописный свод в сохранившемся до наших дней объеме на-
считывает около 10 тысяч листов, или, в переводе на специфический для
бумаги счет, около 21 стопы. Как позволяют утверждать примерные ре-
конструкции утраченных к нашему времени разделов этого грандиозного
памятника, общие затраты бумаги на его написание должны были соста-
вить примерно 25 стоп. Однако далеко не все листы Лицевого свода ис-
полнены на бумаге, характерной и для «Слободской Псалтыри»20. Общее
количество листов, маркированных французскими литерными знаками
(с учетом утраченных разделов), должно было составить немногим более
15—17 стоп бумаги. В принципе, в ходе специально ориентированных
исследований, можно установить данную цифру с точностью до 2—3%.
Потребность в бумаге у первопечатников всецело определялась ти-
ражом, ибо дополнительные (неполшрафические) расходы ее были пре-
небрежимо малой величиной. К сожалению, наши первопечатники (как,
впрочем, и их последователи, даже до новейшего времени) не име-
ли обычая указывать тираж издания в выходных сведениях книги. Для
времени с начала 1620-х гг. возможно установление тиража большей
части напечатанных книг с помощью документов сравнительно хорошо
сохранившегося архива Московского Печатного двора21. Для предшеству-
20 Более детально о количестве бумаги различных сортов и типов в Лицевом своде
сказано во 2-й главе данной части, а также в моих статьях [77; 22].
21 Ныне в ЦГАДА. По материалам архива в литературе приводятся данные о тира-
жах отдельных изданий. См., в частности, работы А. А. Покровского [237, 55 и сл.],
С.П.Луппова [755, 34, 49, 56 и сл.], И. В. Поздеевой ([233] — приведены данные о
тираже большой части книг, напечатанных в 1620—1640-е гг.).
212 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
ющего же, более чем полувекового периода единственным источником
возможных построений являются сами первопечатные издания, посколь-
ку архивная документация утрачена практически полностью.
Думается, однако, что при большом желании, используя как совре-
менную, так и вполне традиционную методику, можно предположить
и аргументированные суждения, находящие подтверждения в Источни-
ковой информации. В предлагаемых заметках по этому поводу лишь
одно положение принято мною в качестве аксиоматического — ста-
бильность технологии книгопечатания и организации труда мастеров-
печатников от времени Ивана Федорова до Петровской эпохи. Впрочем,
и это положение, принимаемое без доказательства, при надлежащем
внимании можно аргументировать. Говоря о стабильности технологии и
организации, я предполагаю, что последовательность операций печатно-
го процесса за все это время не претерпела сколько-нибудь заметных
изменений, а разделение труда между наборщиками, собственно печат-
никами (батырщиками и тередорщиками) и разборщиками сложилось
уже в ходе работ первых анонимных московских печатен.
Исчисление тиражей: методика подсчетов
Очевидно, что тираж издаваемой книги (возможно — с самого
начала, и во всяком случае — со времени Михаила Федоровича устана-
вливаемый царским указом об издании конкретной книги) теснейшим
образом связан с временем, потраченным на печатный процесс, объемом
издаваемой книги и дневной производительностью печатного стана в ли-
стопрогонах. Общая зависимость этих показателей может быть выражена
следующей элементарной формулой:
где Т — тираж книги, N — средняя дневная производительность стана
в листопрогонах, t — время реальной работы по печатанию книги в
днях, Vp — объем издания в печатных листах.
В данном случае, т.е. для периода XVI — нач. XVII вв., искомым
является Т, определяемое при посредстве остальных показателей. Общее
время работы над изданием указано в послесловиях почти всех (исключая
анонимные дофедоровские книги и известный лишь в трех дефектных
экземплярах «Слободской Часовник» Андроника Невежи); нужное для
вычислений реальное tr выводится по формуле:
= *0 — tv — tp>	(2)
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
213
где tv — число воскресных дней за период общего времени, tp — число
праздничных дней (в которые работы, согласно обычаям того времени,
не производились) за тот же период.
Объем книги в печатных листах (за «печатный лист» применитель-
но к современной книгоиздательской терминологии, с незначительными
коррективами, принимается оттиск на одной стороне реального бу-
мажного листа условно-стандартного формата) легко вычисляется по
формуле:
(3)
р F ’
где Уъ — общее количество листов (отпечатанных и чистых) в сформи-
рованном блоке книги, завершенной печатанием, F — формат книги в
долях бумажного листа.
Средняя дневная производительность печатного стана в листопро-
гонах при устойчивой и консервативной технологии по своему характеру
должна быть показателем, близким к константе. Для периода конца
XVII ~ начале XVIII вв. средняя дневная производительность была
регламентирована и составляла 2400 листопрогонов. Сколько-нибудь за-
метно за сто — сто пятьдесят лет она измениться не могла, однако для
большей достоверности итоговых вычислений желательно исчисление ее
и для интересующего нас в данном случае периода. Это возможно по
формуле:
(4)
где tr — время реальной работы по печатанию книги, L — печатный
листаж книги, определяемый (в соответствии с современной издатель-
ской терминологией) как произведение объема книги в печатных листах
на тираж.
Всякие вычисления, в ходе которых производятся операции над вы-
водимыми, усредняемыми величинами, чреваты скрытыми ошибками.
В данных формулах лишь расчет объема издания в печатных листах (3)
дает величину ошибки достаточно малую, чтоб ею можно было просто
пренебречь — качественно выполненные библиографические описания
старопечатных изданий в Сводном каталоге А. С. Зерновой позволяют
устанавливать объем в печатных листах с совершенно ничтожным округ-
лением в доли процента.
Дневная производительность печатного стана, разумеется, не была
величиной совершенно неизменной и зависела прежде всего от квали-
фикации и состояния мастера-печатника (тередорщика) и его ассистента
батырщика. Однако, не совпадая совершенно за каждый отдельно взя-
тый день, на протяжении достаточно длительного периода (в несколько
214 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
месяцев) дневная производительность неизбежно скрадывает разбросы
и как усредненная величина может быть принята в качестве вполне
достоверной с возможной ошибкой в 1—2%.
Наибольшая возможная ошибка скрывается в исчислении времени
реальной работы над книгой. Здесь каждый день, необоснованно при-
бавленный или отнятый от общего времени, в исчислении конечного
результата даст ошибку от 0,5 до 1%, поскольку работа за день эквива-
лентна в количественном выражении 3—4 экземплярам книги формата 2°,
соответственно возрастая для форматов 4° и 8°.
Из сказанного следует, что наибольшей точности и осторожности
требует установление времени реальной работы над печатанием книги,
поскольку возможность скрытой ошибки здесь существенно более, чем
при всех прочих вычислениях.
К счастью для исследователей, одно сохранившееся издание интере-
сующего нас сейчас периода сохранило в составе послесловия указание
на тираж. Это Апостол, отпечатанный в Москве Андроником Невежей в
1597 г.: «А напечатано книг сих вкупе тысяча пятьдесят труды и сниска-
нием многогрешного и непотребного раба Андроника Тимофеева сына
Невежи и многих работавших любезными труды». Это драгоценное ука-
зание дает возможность исчисления средней производительности стана
Невежи в листопрогонах и, соответственно, исчислять тиражи других
книг данного периода (т. е. XVI — нач. XVII вв.) на документальной по
существу основе.
Рабочий календарь русских печатников
Единственным (но и наиболее ответственным) показателем, требую-
щим произведения сложных вычислений, для Апостола 1597 г. является
время реальной работы. Наши предки на рубеже XVI-XVII вв. жили
по календарю, не вполне совпадавшему с современным. Воскресения и
в ту далекую пору являлись днями нерабочими. Нерабочими же днями
считались и многие церковные праздники, во время которых всякий
истинно-православный подданный московских государей непременной
обязанностью полагал посещение богослужений и связанное с ним ду-
ховное очищение. От второй половины XVII в. сохранилось даже особое
расписание рабочих и праздничных дней, которым регламентировалась
трудовая деятельность работников Печатного двора [237, 35]. По данным
А. А. Покровского, обнаружившего данное расписание, в 1660 г. нерабо-
чими являлись 52 воскресения, 11 царских дней (тезоименитств царя,
царицы и царских детей), 29 праздников непереходящих и 23 праздника
переходящих триодного цикла.
«Расписание 1660 г.» можно принять за основу при определении
рабочего календаря конца XVI — начала XVII вв. Необходимые коррек-
тивы могут быть внесены по данным церковных уставов этого времени
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
215
(применительно к подробности и пышности последования церковнослу-
жения) и по сравнению с практикой современного старообрядчества,
сохранившего до наших дней дониконовское расписание праздников.
Учитывая показания соответствующих источников, можно утвер-
ждать, что на рубеже веков нерабочими являлись как минимум следую-
щие дни (не считая воскресных).
Из праздников триодного цикла — четверг, пятница и суббота Сыр-
ной седмицы (Масленица), шесть будних дней (с понедельника по суббо-
ту) первой седмицы Великого поста, шесть дней предпасхальной Страст-
ной седмицы, шесть дней послепасхальной Светлой седмицы, Преполо-
вение (среда четвертой седмицы по Пасхе), Отдание Пасхи (среда шестой
седмицы), Вознесение (четверг шестой седмицы), Духов день (первый
понедельник по Пятидесятнице) — итого 25 дней триодного цикла.
Из праздников непереходящих безусловно нерабочими были важ-
нейшие Господские и Богородичные дни, дни памяти наиболее по-
читаемых святых. Думается, что таковыми являлись — Новое лето
(1 сентября), Рождество Богородицы (8 сентября), Воздвижение Креста
(14 сентября), Покров (1 октября), Введение во храм (21 ноября), память
Николая чудотворца (6 декабря, «Никола зимний»), Рождество Христово
(25 декабря), Собор Богородицы (26 декабря), Обрезание (1 января),
Богоявление (6 января), Сретение (2 февраля), Благовещение (25 мар-
та), явление иконы Богородицы Владимирской (21 мая, установлен в
честь избавления от нашествия Махмет-Гирея в 1521 г.), явление иконы
Богородицы Владимирской (23 июня, установлен в честь избавления
от нашествия Ахмата в 1480 г.), Рождество Иоанна Предтечи (24 ию-
ня), память первоапостолов Петра и Павла (29 июня), явление иконы
Богородицы Казанской (8 июля, установлен в 1579 г.), память Илии
пророка (20 июля), явление иконы Богородицы Смоленской (28 июля),
Изнесение честных древ (1 августа), Преображение (6 августа), Успение
(15 августа), Перенесение Нерукотворенного образа (16 августа), явление
иконы Богородицы Донской (19 августа, установлен в честь избавления
от нашествия крымских татар в 1591 г.), сретение иконы Богородицы
Владимирской (26 августа, установлено в честь избавления от нашествия
Тамерлана в 1395 г.), Усекновение главы Иоанна Предтечи (29 августа) —
итого 26 дней, при установлении выпадания их на будни.
Возможно, что во второй половине XVI и в начале XVII вв. не-
рабочими днями являлись также 26 сентября (преставление Иоанна
Богослова), 26 октября (память великомученика Димитрия Солунско-
го), 8 ноября (Собор архистратига Михаила и прочих бесплотных сил),
13 ноября (память Иоанна Златоуста), 26 ноября (освящение церкви
великомученика Георгия у Золотых ворот в Киеве), 27 ноября (явление
иконы Богородицы «Знамение» в Новгороде), 7 января (Собор Иоанна
Предтечи), 30 января (собор Трех святителей), 23 апреля (память велико-
216 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
мученика Георгия), 8 мая (память Иоанна Богослова), 9 мая (перенесение
мощей Николая чудотворца, «Никола вешний»). Данные праздники нс
относятся к числу «великих» или даже «средних», но необходимо учи-
тывать особую популярность поименованных святых в доме последних
Рюриковичей. Не лишним представляется отметить и то обстоятельство,
что Николай чудотворец нашими первыми типографами рассматривался
как своего рода патрон, а кремлевская церковь Николая Гостунского и
в XVII в. была одной из немногочисленных корпораций, имевших право
на бесплатный обязательный экземпляр [237, 52].
Производительность печатного стана
и исчисление реальных тиражей
Невежинский Апостол, сохранивший для нас сведения о тираже,
печатался с 21 мая 1596 г. по 4 июля 1597 г., т.е. в течение 410 дней.
За этот период безусловно нерабочими были 109 дней (59 воскресений,
26 дней переходящих праздников, 24 праздника непереходящих). Воз-
можно, что к этому числу следует прибавить еще 8 дней из числа тех
праздников, о нерабочем статусе которых у нас нет должных данных,
а также 2 дня тезоименитств царя Федора и царицы Ирины (о работах в
«царские дни» в этот период мы также не можем судить безоговорочно).
В таком случае количество рабочих дней за время работы над Апостолом
будет составлять либо 291 (минимум), либо 301 (максимум).
По формуле (4) легко установить, что средняя дневная произво-
дительность печатного стана Андроника Невежи составляла либо 2331
(если тираж книги печатался 291 день), либо 2253 листопрогона (если на
печатание тиража было потрачено максимальное время, т.е. 301 день).
Усредненная дневная производительность печатного стана по характеру
своему должна быть величиной, приближающейся к константе. Приняв
в этом качестве две установленные цифры для двух вариантов рабочего
календаря второй половины XVI — начала XVII вв., легко высчитать
по формуле (1) и тиражи всех московских изданий, время работы над
которыми сообщается в издательских послесловиях.
§ 7. Точный хронологический рубеж: Слободская
Псалтирь и Лицевой летописный свод
Потребности в бумаге типографа и книгописцев:
реальные цифры
Сейчас, после необходимого методического отвлечения, можно сно-
ва вернуться к вопросу о взаимоотношении книгописной мастерской
Ивана Грозного и типографии Андроника Невежи. Для определения
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
217
тиража — следовательно, и потребности в бумаге для печатания «Сло-
бодской Псалтыри» — нужно прежде всего проанализировать календарь
и вычленить воскресные дни и дни больших церковных праздников.
Применительно к «Слободской Псалтыри», начатой печатанием 20 июня
1576 г. и законченной 31 января 1577 г., общее количество дней составля-
ет 226. Из этого количества сразу же следует изъять 32 воскресных дня.
Кроме того, безусловно нерабочими являлись 18 дней минейного цикла,
а именно: 23 июня, 29 июня, 20 июля, 28 июля, 1 августа, 6 августа, 15 и
16 августа, 29 августа, 1 сентября, 8 сентября, 14 сентября, 1 октября,
21 ноября, 6 декабря, 25 и 26 декабря, 1 января — на эти дни прихо-
дились церковные праздники, отмечавшиеся (согласно уставу) с особой
торжественностью. Возможно, что нерабочими днями являлись также
27 сентября, 26 октября, 8 ноября, 13 ноября, 26 и 27 ноября, 7 января,
30 января и еще два—три дня, приходящиеся на тезоименитства царя и
его детей; праздники, попадающие на перечисленные дни, по уставу не
относятся к числу великих, но в России второй половины XVI в. были
весьма популярны. Суммируя все нерабочие дни, легко установить, что
за весь период печатания Псалтири количество рабочих дней составляло
от 165 до 176.
При такой раскладке времени реальной работы ориентировочный
тираж книги (с неизбежными допусками и округлениями) будет со-
ставлять либо около 1369, либо около 1412 экземпляров. Поскольку в
данном случае для расчета потребности типографии Андроника Невежи
в бумаге вполне достаточны приблженные цифры, условно тираж «Сло-
бодской Псалтыри» можно определить примерно в 1400 экземпляров.
Несложно установить, что для такого количества отпечатанных книг
необходимо было (учитывая потребность в бумаге и для приправочных
оттисков) примерно 99 500 листов, или круглым счетом 208 метрических
стоп. Впрочем, часть тетрадей Псалтири были отпечатаны на бумаге
другого типа (и другого, удвоенного формата). При внесении необхо-
димой поправки в расчеты количество бумаги в листовом исчислении
составит несколько более 67 000, в переводе на стопы примерно 140 стоп
(при условии, что стопа больших форматов численно равнялась обычной
метрической стопе).
Напомню, что на все части Лицевого свода, считая и несохранив-
шиеся до нашего времени, ушло не более 25 стоп бумаги. Сопоставив
потребности книгописной мастерской и типографии, приходится конста-
тировать, что мастерам-книгописцам бумаги, потраченной Андроником
Невежей на одно лишь издание, хватило бы на несколько десятилетий
обычной работы. Думается, что предположение о конфискации остатков
бумаги у книгописцев после завершения их работы следует отвергнуть
как лишенное серьезных оснований.
218 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Очередность использования бумаги
в типографии А. Невежи
Работа по книгопечатанию требует основательной организации. На
пустом месте типографию развернуть невозможно. Приемы книгопечата-
ния и какую-то часть оборудования Андроник Невежа получил от своего
учителя Ивана Федорова, другие приспособления мог сделать и сам. Но
запасы бумаги, исчислявшиеся чуть ли не астрономическими цифрами
(для того времени), могли ему предоставить только крупные государ-
ственные учреждения. Была ли вся необходимая для издания бумага
получена печатником сразу, или же по ходу работы ему приходилось
пополнять первоначальный запас?
В XVII в. существовала практика, регламентированная даже особыми
распорядительными документами, согласно которой бумага отпускалась
мастерам по особому расчету на каждый печатный лист применительно
к утвержденному тиражу. Можно полагать, что аналогичная практика
существовала и в XVI в. Основания для подобного утверждения можно
найти в особенностях чередования бумаги различных сортов в пределах
блока книги. В следующей ниже таблице очередности использования
бумаги в типографии Андроника Невежи в первой колонке показаны
номера реальных тетрадей в книжном блоке, во второй — структура
блока или расположение листов в пределах каждой тетради (сохранена
нумерация листов оригинала, знаком «=» обозначены фальцы листов,
отточиями — утраты листов в экземпляре БАН, подчеркнуты номера
листов, на которых просматриваются филиграни, квадратными скобками
выделены внутренние листы тетрадей, отпечатанные на иной сравнитель-
но с внешними листами бумаге), в третьей — обозначение бумажного
знака («ЛС» — сокращенное обозначение Лицевого свода, при знаке
«Виноград» в круглых скобках показан интервал признаковых понтюзо).
Последовательность использования разных видов бумаги в распле-
тенном экземпляре «Слободской Псалтыри» Библиотеки Академии наук
свидетельствует, что на протяжении блока различные сорта бумаги не-
однократно сменяют друг друга, перемежаются, чередуются без видимой
закономерности. Обмер интервалов понтюзо черпальных сеток (по от-
ражению их в листах бумаги) позволяет почти с полной уверенностью
предполагать смену партий в каждой новой тетради. Что, впрочем, не
удивительно, ибо для тиражирования каждой тетради Псалтири требо-
валось как минимум 2800 листов обычного формата, либо 1400 листов
удвоенного формата. Такого количества бумаги переписчику хватило бы
на несколько лет работы, в печатне же каждая тетрадь требовала четырех-
пяти дней для тиражирования. Сейчас пока преждевременно говорить о
частоте и объемах выдач бумаги Андронику Невеже из царской казны
(либо каких-то иных хранилищ). Однако общность комплексов водяных
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода
219
Таблица 9. Бумага «Слободской Псалтыри» (по экземпляру БАН СССР)
1	2	3
0		 =	3	4			Бумага ЛС, знак срезан
1	6	7	8	[9 = 10}	11	12	13	Бумага ЛС, знак срезан; внутр, л. «Виноград АЯ», (37)
2	14 15	16	17 = 18	19	20 21	Б)шга ЛС, знак «IR»
3	22	23	24	25 = 26	27	28 29	Бумага ЛС, знак срезан
4	30	31	[32	33 = 34	35J	36	37	Бумага ЛС, знак срезан; внуф. л. («Виноград») (37, 38)
5	38 39	[40 41 = 42 43]	44	45	«Виноград АЯ» (36); внутр, л. («Виноград») (39)
6	46	47	[48	49 = 50	51]	52 53	«Винофад BG» (36); внуф. л. («Виноград») (38)
7	54 55	56	57 = 58	59	60 61	(«Винофад») (34—35)
8	62 63	[64 65 = 66 67]	68 69	(«Винофад»), внешн. л. (37); внуф. л. (39)
9	70	71	[72	73 = 74	75]	76	77	(«Винофад»), внешн. л. (39); внуф. л. (37)
10	78 79	80	81 = 82	83	84 85	(«Винофад») (36)
11	86	87	88	89 = 90	91	92	93	(«Винофад») (38)
12	94	95	[96	97 = 98 99] 100 101	«Винофад АЯ» (36) — внешн.; «Винофад ДЯ» (37) — внуф.
13	102 103	[104 105 = 106 107] 108 109	(«Винофад»), внеш. л. (39); внуф. л. (38)
14	ПО 111	[112 113 = 114 115] 116 117	«Винофад ДЯ» (36) — внешн.; («Винофад») (38) — внуф.
15	118 119	[120 121 = 122 123] 124 125	(«Винофад»), внешн. л. (34); внуф. л. (37,5)
16	126 127 [128 129 = 130 131] 132 133	(«Виноград»), внешн. л. (34); внуф. л. (37)
17	134 135	[136 137 = 138 139] 140 141	(«Винофад»), внешн. л. (39); внуф. л. (35)
18	142 143	144 145 = 146 147 148 149	(«Винофад»), (37,5)
19	150 151	[152 153 = 154 155] 156 157	«Винофад ДЯ» (36) — внутр.; («Винофад») (36) — внешн.
220 Часть II. Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Таблица 10. Бумага «Слободской Псалтыри» (по экземпляру БАН СССР)
1	2									3
20	158	159	[160	161	=	162	163]	164	165	«Виноград ДЯ» (36) — внутр.; («Виноград») (33,5) — внешн.
21	166	167	[168	169	=	170	171]	172	173	«Виноград BG» (39) — внешн.; «Виноград ДЛ» (36) — внутр.
22	174	175	176	177	=	178	179	180	181	«Виноград ДР» ? (34)
23	182	183	[184	185	=	186	187]	188	189	«Виноград AR» (36,5) — внешн.; («Виноград») (39) — внутр.
24	190	191	[192	[193	—	194]	195]	196	197	«Виноград AR» (39); «Виноград» (41); внутр, л. — бумага ЛС, знак срезан
25	198	199	200	201	=	202	203	204	205	(«Виноград») (37)
26	206	207	*[208	209	=	210	211]	212	213	(«Виноград») (37) — внешн.; бумага ЛС, знак «1Д» внутр.
27	214	215	216	217	=	218	219	220	221	Бумага без знака
28	222	223	224	225	=	226	227	228	229	Бумага без знака
29	230	231	[232	233	=	234	235]	236	237	Бумага ЛС, знак «ДР» — внешн.; знак срезан — внутр.
30	238	239	[240	241	=	242	243]	244	245	Бумага Л С, знак «ДР» — внешн.; знак срезан — внутр.
31	246	247	[248	249	=	250	251]	252	253	Бумага ЛС, знак «корона» — внешн.; знак «ДР» — внутр.
32	254	255	[256	257	=	258	259]	260	261	Бумага ЛС, знак «RR» — внешн.; знак «BF» — внутр.
33	262	263	[264	265	=	266	267]	268	269	Бумага ЛС, знак «корона» — внешн.; знак «ДР» — внутр.
34	270	271	[272	273	=	274	275]	276	277	Бумага ЛС, знак срезан — внешн.; знак «APR» — внутр.
35			278	279	=	280	281			Бумага ЛС, знак срезан
Глава 3, Время работы над рукописями Лицевого свода 221
знаков в «Слободской Псалтыри» и Лицевом своде с несомненностью
свидетельствует о том, что в ряде случаев мастера книгописцы и мастер
печатник получали бумагу из одного учреждения и, главное, из одной
партии-закупки. Поскольку же объемы закупок были ограниченными,
то почти наверняка и выдачи бумаги из конкретных партий-закупок
производились практически одновременно, с минимальным интервалом.
Точная дата работы над Сводом: декабрь 1576 г.
В одной из предшествующих работ мною указывалось, что в принци-
пе из всей совокупности филиграней бумаги исследуемого памятника мо-
гут быть выделены несколько как бы ключевых, определяющих [19, 160].
Для решения проблемы соотношения Лицевого летописного свода и
печатной «Слободской Псалтыри» подобным ключом являются знаки
внешних листов тетрадей 27 и 28 печатного кодекса. Бумага данных
листов не имеет нанесенной на сетку эмблематической части водяного
знака, и филигрань образована лишь пересечением понтюзо и вержеров.
Данный вид бумаги крайне редкий. Обмер сетки позволяет утверждать,
что листы, отлитые с тех же форм, были использованы в процессе ра-
боты над четырьмя параллельно создававшимися комплексами Лицевого
свода [22, 216—222]. Создателям Свода было выдано лишь немногим
более 360 листов такой бумаги (распределенной почти поровну меж-
ду исполнителями всех четырех комплексов). До получения бумаги без
эмблематической части филиграни в ходу у переписчиков Свода была
бумага с филигранью «литеры IR с лилией». Вполне тождественный знак
встречен во второй тетради Псалтири Андроника Невежи. У мастеров
Лицевого свода после исчезновения бумаги без эмблематической части
филиграни пошла в ход (опять же во всех четырех параллельно созда-
вавшихся комплексах) бумага с филигранью «литеры BF под короной»,
вполне тождественная знаку в 32-й тетради «Слободской Псалтыри».
На тиражирование одной тетради у Андроника Невежи уходило не
более 4—5 дней работы. Следовательно, бумага без эмблематической фи-
лиграни была получена им не ранее и не позднее декабря 1576 г. Если
показания бумаги без эмблематической части филиграни (повторяю еще
раз — исключительно редкой) принять за свидетельство относительной
синхронности работы над печатанием некоторых тетрадей «Слободской
Псалтыри» и исполнением соответствующих листов в четырех комплек-
сах Лицевого летописного свода (что я и пытался показать выше, и что
подтверждается также показаниями знаков «IR» и «BF»), то единственно
возможным выводом будет признание ошибочности заключительного по-
ложения Б. М. Клосса и констатация того, что в декабре 1576 г. из всего
состава Лицевого летописного свода была завершена лишь Хронографи-
ческая часть, и в самом разгаре были работы по написанию Летописной
222 Часть IL Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
части: впереди у книгописцев Свода оставалось еще не менее 40—45% от
всего объема задуманного труда. Еще предстояло переписать и иллюстри-
ровать разделы, составившие большую часть нынешнего Голицынского,
полностью Шумиловский том, Синодальный том, Царственную книгу,
утраченный к нашему времени «третий том» Истории Грозного. Подтвер-
ждением данной гипотезы является и то, что в распоряжении Андроника
Невежи вовсе не было бумаги с филигранями, предшествовавшими в
очередности комплексов Свода знакам «IR» и «бесфилигранной», и со-
вершенно не представлены сорта бумаги с полностью тождественными
знаками дальнейшей последовательности комплексов Лицевого свода22.
Обстоятельное изучение Слободской Псалтири и других изданий
Андроника Невежи позволяет установить и еще несколько сравнитель-
но точных временных отрезков, применимых к реконструкции истории
создания Лицевого летописного свода. Однако это уже дело чисто тех-
ническое по созданной для того методике.
22 Я бы не решился утверждать, исходя из обмеров знаков и сеток форм, тождествен-
ность знаков «APR» и «Корона» в листах Псалтири и последовательности комплексов
Свода. Листы бумаги с филигранями данных сюжетов явно восходят к разным производ-
ственным стопам, следовательно (не исключено) — к разным закупкам.
Часть III
Миниатюры Лицевого свода:
история в образах
Часть древнерусских рукописных книг несет на своих страницах
не только текст, но и сюжетные изображения — миниатюры. Обычай
сопровождать текстовое повествование иллюстрациями восходит к до-
статочно отдаленным временам. По косвенным данным можно полагать,
что уже в период Киевской Руси повествовательные памятники иллю-
стрировались. Древнейшие лицевые рукописи нарративного характера
дошли до наших дней от XIV столетия. Лицевой летописный свод Ивана
Грозного, насчитывающий (вместе с «Егоровским сборником» и Житием
Николая чудотворца) более восемнадцати с половиной тысяч сюжетных
иллюстраций, является крупнейшим памятником отечественной книж-
ной культуры.
Наличие миниатюр в рукописных книгах с самых ранних пор ста-
новления отечественной историко-филологической науки вызывало по-
вышенный интерес у исследователей, прежде всего у историков, с одной
стороны, и искусствоведов, с другой. При этом первые концентрировали
внимание на анализе содержательной стороны миниатюр (установле-
ния степени достоверности изображаемого, соответствия изображений
тексту, выявления источников композиций и т.п.), тогда как вторые
более сосредотачивались на анализе стилистики изображений и поиске
места изучаемых памятников в общей эволюции отечественного изобра-
зительного искусства. Лишь в последнее время, как своего рода синтез
двух прежних тенденций, довольно четко обозначился новый путь ис-
следования миниатюр древнерусских рукописей — анализ формальных
признаков и выяснение семантики языка художников.
Глава 1
Изображения в контексте летописи
§ 1. Предварительные замечания:
постановка вопроса
Уровень изученности проблемы
Памятник, постоянно привлекающий внимание исследователей и
вызывающий споры между представителями разных школ и направлений,
в последние десятилетия постепенно становится как бы «открытой кни-
гой». После работ Н. П. Лихачева [148; 149; 150], А. Е. Преснякова [246;
248], Д.Н. Алыпица [6; 7; <?], С. О. Шмидта [353; 355; 360; 361],
О. В.Творогова [296], В. В. Морозова [169; 170; 171; 174; 175 и др.],
С.А. Морозова [192; 193; 194], Б. М. Клосса [120; 122; 124 и др.),
автора данной работы [11; 13; 14; 19; 20; 31 и др.] сложилось
более или менее обстоятельное представление о составе памятника и
его источниках. Классическими исследованиями Н.П.Лихачева [148] и
В. Н. Щепкина [366; 367; 370], продолженными в последующее время
изысканиями А. В. Арциховского [39; 40], С. О. Шмидта [349; 355; 359],
В. Ф. Покровской [234; 235], Т. Н. Протасьевой [253], В. В. Морозова
[172; 176; 179; 182; 187], но прежде всего О. И. Подобедовой [227; 228;
231; 232] и Ю. А. Неволина [196; 197], приподнята завеса над рабо-
той художников, иллюстрировавших словесное повествование. В трудах
А. Е. Преснякова [246; 248], Д. Н. Алыпица [5; 10], Н.Е. Андреева [55],
С. О. Шмидта [353; 355; 363], А. А. Зимина [98; 99], О. И. Подобедовой
[230; 231], Р.Г.Скрынникова [274; 275; 277], В. В. Морозова [171; 172;
180; 184; 189], Б. М. Клосса [120; 124], автора этих строк [11; 14; 19;
20; 22; 28] и др. предлагались различные модели прочтения Лицево-
го свода как свидетельства о социально-политической истории России.
Наконец, в исследованиях Д. С. Лихачева [145; 146] и, отчасти, автора
настоящего исследования [13; 15; 16; 24; 27; 29] была сделана попытка
проникновения во внутренний мир иллюстраторов Свода, в систему их
представлений о тексте и способах его переложения на язык образов и
Глава 1. Изображения в контексте летописи
225
знаков, а в работах В. Д. Черного [555; 337; 338] намечен общий подход
к миниатюре Свода как историко-культурному феномену.
Тем не менее весьма неосторожным было бы утверждение, будто в
наши дни сумма знаний о Лицевом летописном своде сколько-нибудь
заметно превышает совокупность еще непознанных вопросов и проблем.
Лицевой свод как объект источниковедческого и исторического изучения
представляет едва ли не безграничные возможности для проникновения
в прошлое практически во всех мыслимых и возможных направлениях.
Однако в исследованиях памятника в последние десятилетия явно наме-
тилась определенная диспропорция: преобладающее внимание к анализу
текстовой стороны в ущерб стороне изобразительной. Между тем текст и
иллюстрации в Лицевом своде представляют собой единство словесного
и графического материала, исследование их должно производиться в тес-
нейшей связи, и разрыв в уровне познания этих двух сторон памятника
крайне нежелателен. Акцептация внимания на одной из форм рассказа
не только отстраняет в тень другую форму, но ограничивает возможности
раскрытия первой.
Исследования миниатюр Свода, проводившиеся в последние десяти-
летия, были направлены преимущественно на анализ содержания: уста-
новление степени достоверности реалий (А.В.Арциховский), соответ-
ствие миниатюр тексту и установление в миниатюрах «сверхтекстовой»
информации (С. О. Шмидт, О. И. Подобедова, В. В. Морозов). Исследо-
вались источники миниатюр, как потенциальные, так и несомненные
протографы изображений (О. И. Подобедова, Ю. А. Неволин). Значитель-
ное внимание было уделено поискам аналогий и параллелей в стилистике
миниатюр и установлению занимаемого ими места в истории живописи
XVI в. (О. И. Подобедова и др.). Существенно меньше сделано в сфере
изучения формальных признаков и семантики языка художников. Здесь
лишь в последние годы были очерчены контуры отражения в миниатюрах
пространственно-временных представлений (Д. С. Лихачев, В. Д. Черный,
автор настоящей работы), более обстоятельно сформулированы понятия
о символических значениях реалий (Д. С. Лихачев, В. В. Морозов и др.).
Практически совершенно выпадал из поля зрения исследователей такой
элемент знаковой системы миниатюриста, как цвет1.
Принципы анализа миниатюр
Для установления роли и значения миниатюры как одного из средств
передачи информации необходимо хотя бы в общих чертах наметить ряд
!Ha необходимость изучения роли цвета в миниатюрах Лицевого свода я неодно-
кратно указывал в докладах и выступлениях на конференциях еще во второй половине
1970-х гг. Тогда же вопрос этот был поставлен и в опубликованных статьях [13; 15; 16].
Однако, насколько можно судить по литературе последних лет, вопрос этот по настоящее
время остается открытым, не привлекающим достаточного внимания специалистов.
226 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
системных признаков Лицевого свода как памятника. Как уже отмечено,
словесное и изобразительное повествование в Лицевом своде образуют
определенное единство: зритель-читатель начинал знакомство с содер-
жанием каждого фрагмента с обозрения миниатюры (предшествовавшей
тексту) и затем уже как бы повторял информацию в словесном выраже-
нии. Рассказ в слове и рассказ в образе практически всегда параллельны:
каждый грамматический оборот текста, поддающийся переводу на гра-
фический язык, отражен в миниатюре; избыточность текстовой инфор-
мации сравнительно с информацией миниатюры столь же нечаста, как
и обратное явление (но это относится в первую очередь к информации
событийного порядка).
Роль миниатюры в контексте Лицевого свода двойственна. С одной
стороны, миниатюра (как и вообще декор рукописи) является средством
организации текста и книги в целом, т.е. в своей утилитарной роли
выступает в качестве разделителя отдельных фрагментов текстового по-
вествования. С другой стороны, т. е. в роли эстетизирующей, миниатюра
призвана оказывать дополнительное воздействие на читателя, пробуждать
в нем различные пути и способы усвоения информации, активизировать
восприятие чувственное в дополнение к рациональному. Взаимодействие
этих двух установок (характерных для любой вообще иллюминованной
книги) и особенность расположения миниатюр в Своде образуют еще од-
ну сторону роли и места миниатюры, специфичную для памятников, ил-
люстрированных по данному принципу: миниатюра является как бы вве-
дением в текст и интерпретацией текста дополнительными средствами.
Язык миниатюры Свода состоит из двух компонентов, выявляющих-
ся при обращении к «технологии» создания памятника. Как установлено,
на листах бумаги первоначально писались фрагменты текста, подлежа-
щие пояснению в рисунках. Затем листы-полуфабрикаты поступали к
художнику, разрабатывавшему основной контур и композицию буду-
щей миниатюры. И лишь после завершения стадии графической работы
наступала очередь иллюминатора2.
У художника, наполнявшего пространство миниатюры реальным со-
держанием, было по сути единственное средство выражения — линия.
Совокупность линий порождала графический образ. Совокупность обра-
зов — композицию. Средством оживления образов был производный от
линии жест. Направленность жестов персонажей определяла их взаим-
ное положение и ориентацию. Применительно к композиции отдельного
эпизода избиралась и общая ориентация, и взаимное расположение всех
эпизодов миниатюры. Основным источником для художника служил
фрагмент иллюстрируемого текста. Именно текстом задавалась совокуп-
ность эпизодов будущей миниатюры и изображение значительной части
2 Подробнее о «технологической цепочке» мастеров Лицевого летописного свода см.
ниже, а также в моей специальной статье [13, 50-53].
Глава 1. Изображения в контексте летописи
227
реалий, прямо или косвенно присутствующих в тексте. Дополнитель-
ные сведения, необходимые для заполнения поля миниатюры, художник
извлекал из собственного жизненного опыта, обусловленного кругом
профессиональных знаний.
Преобладающее большинство миниатюр сложно по построению и
включает несколько эпизодов, соотнесенных либо разделенных и в про-
странстве и во времени. Многопространственность и многовременность
миниатюры как целого требовала использования относительно нейтраль-
ных средств их разделения, позволяющих вычленять события, связанные
единством места и времени. Наполненность миниатюры персонажами
требовала и предусмотрения способов различения отдельных действую-
щих лиц.
В качестве «разделителей» отдельных пространственно-временных
единств художники широко использовали элементы природы и архи-
тектуры: извечность природных образований (реки, горы, ландшафты),
долговременность рукотворных построек (стены, храмы, палаты) сравни-
тельно с быстротечностью человеческой жизни и еще более краткой про-
должительностью исторических событий, фиксируемых в миниатюрах,
допускала такие приемы переноса на природные или возведенные реа-
лии дополнительного, не свойственного им функционального значения.
Для отличия друг от друга действующих лиц художник широко
использовал реалии. Социальный статус отдельных персонажей подчер-
кивался покроем одежды, формой головных уборов, аксессуарами костю-
мов, приданием отдельным персонажам дополнительных признаков, дол-
женствующих подчеркнуть неординарность их положения (корона, по-
сох, жезл и т. п.). Для разделения действующих лиц одного'уровня основ-
ным средством было использование совокупности устойчивых иконо-
графических признаков, образующих подобие портретного сходства всех
изображений данного действующего лица с каким-то начальным образом.
В принципе было достижимо создание четких, не допускающих
многозначного истолкования композиций средствами только графичес-
кими. Однако последовательное стремление к этому принципу неизбеж-
но имело бы следствием огромную перегрузку большей части миниатюр
реалиями, необязательными для прямой передачи текста и мало по-
могающими усвоению его. Для создания полноценных аналогов тексту
график оставлял место и иллюминатору.
Цвет — в последовательности исполнения — был завершающим
элементом оформления листов Лицевого свода. Однако именно цвет
придал листам памятника яркий, праздничный, необычайно удобный для
рассматривания и прочтения вад. Место цвета в миниатюре определяется
совокупностью функций. Упрощая и предваряя общую картину, сумму
функций цвета в миниатюре можно свести к следующим основным
задачам: оживление рисунка посредством создания игры ярких цветовых
228 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
пятен в рамках суховатой графической композиции; разделение эпизодов
миниатюры в ее пространстве и разнесение отдельных действующих лиц
в рамках одного или нескольких эпизодов; пояснение иллюстрируемого
текста и графической композиции средствами цветовой символики.
Возможности анализа
Казалось бы, что, опираясь на представления о системном ха-
рактере языка миниатюр, можно довольно легко решить те проблемы,
которые обозначились перед историками и искусствоведами уже доста-
точно давно. Между тем единая схема эволюции книжной миниатюры
за весь период ее существования от Остромирова Евангелия до поздних
старообрядческих лицевых рукописей в наши дни столь же далека от
завершения, как и сто лет назад. Более того, даже эволюция книжной
миниатюры в более узких пределах, например, в рамках второй полови-
ны XV — первой половины XVII вв., вырисовывается не более чем в
первом приближении.
Главным препятствием в создании целостной историко-культуроло-
гической картины является колоссальная сложность совокупности лице-
вых рукописей как системы: система эта включает огромное количество
уровней, каждый из которых образован труднообозримым числом узлов
и почти непредставимым множеством связей между узлами как ком-
понентами системы. Поясню тезис одним лишь примером. Первая из
сохранившихся до наших дней лицевая русская хроника — Радзивилов-
ская летопись — включает более 600 миниатюр; как правило, каждая
миниатюра представляет два, а подчас и белее, эпизода-события, то есть
число эпизодов существенно превышает 1200; в каждом эпизоде-событии
действуют несколько персонажей и помещены несколько иных объектов,
не будет поэтому большим преувеличением утверждение о присутствии в
миниатюрах более чем 6000 данных элементов; в графической структуре
каждого персонажа или объекта можно выделить не менее десятка раз-
личного рода реалий, следовательно, их количество перейдет за 60.000;
наконец, количество связей, возникающих между отдельными реалиями
как элементами композиций, будет еще как минимум на порядок выше.
Между тем Радзивиловская летопись далеко не самая обильная по коли-
честву миниатюр, а композиции ее иллюстраций сравнительно просты.
Создававшийся же столетием позднее Лицевой летописный свод уже на
первом уровне — то есть по количеству миниатюр — представляет собой
систему почти в тридцать (!) раз более сложную. И эта сложность будет
возрастать в геометрической прогрессии при переходе к каждому следую-
щему уровню: эпизоду-событию, персонажу либо объекту, реалии и т. п.
Конечно, в принципе любая, даже самая сложная система поддается
описанию. Причем язык описания может быть как обиходный, так и
Глава 1. Изображения в контексте летописи
229
формализованный. Очевидно при этом, что формализованный язык го-
раздо более предпочтителен, ибо — при известной сухости — позволяет
осуществлять более компактное описание. Тем не менее описание си-
стемы (или даже описание какой-то части этой системы) при современ-
ном уровне развития источниковедческой науки будет более объемным
(в физическом выражении), нежели собственно система или ее соот-
ветствующая часть. Иными словами, классическими методами описать
(а следовательно, и проанализировать) такую систему, как миниатюры
Лицевого летописного свода, практически невозможно. Попытки описа-
ния этой системы, предпринимавшиеся ранее, были заведомо обречены
на неполноту, и, думается, авторы их, сознавая невыполнимость задачи
в целом, ограничивали себя попытками описания отдельных проявлений
этой системы.
Напомню, что в подвижническом труде А. В. Арциховского деталь-
ному анализу (предваренному, по сообщению автора, формальным опи-
санием) подвергнута лишь относительно небольшая часть реалий, нахо-
дящих аналогии в археологических находках либо иных изображениях и
описаниях: оружие, трудовой инструментарий, бытовые предметы, архи-
тектура и т.п., тогда как более обобщенные уровни остались не более
чем иллюстративно привлеченными. Аналогичный — в принципе —
подход и в другом фундаментальном исследовании, принадлежащем пе-
ру О. И. Подобедовой: здесь лишь отбор описываемых и анализируемых
признаков проводился по иным критериям: индивидуальные стили-по-
черки мастеров, изображения отдельных процессов (в быту, труде, рат-
ном деле) либо проявлений (природные объекты, архитектурные ансам-
бли) и др. Разумеется, данным замечанием я никоим образом не наме-
рен принизить выдающееся значение исследований А. В. Арциховского
и О. И. Подобедовой, составивших эпоху в историографии памятника.
Просто разные времена дают возможность по-разному ставить задачи и
пытаться решать их несходными методами.
Значит ли это, что изучение всего комплекса миниатюр Лицево-
го свода является пока нереализуемой задачей? Можно утверждать, что
традиционные пути решения исчерпали себя (при попытке индивиду-
ального подхода, но остаются возможными для согласованных действий
большого коллектива). По счастью, однако, человеческий мозг является
столь уникальным инструментом, что позволяет находить решения и
нерешаемых задач. Способность к подсознательной переработке инфор-
мации (недоступная пока даже для самых мощных и быстродействующих
компьютеров) превращает наш мозг в такую самоорганизующуюся струк-
туру, которая дает возможность (обращаю внимание — возможность!)
понимания сути проблемы, минуя стадию классического описания. Не-
обходимым условием этого является, впрочем, проникновение в характер
и семантику языка художников-миниатюристов.
230 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
§2. Общая характеристика миниатюр
Миниатюры Лицевого свода сложны по построению и с первого
взгляда могут показаться непонятными — излишне перегруженными
деталями или, напротив, слишком примитивными. Чтоб разобраться в
глубине их содержания, проникнуть в эмоциональный настрой, необхо-
димо знать некоторые принципы их прочтения.
Динамизм миниатюры
Мироощущение наших предков не тождественно нашему. Подобно
тому, как древнерусский писатель стремился увязать все свои слова и
фразы в единое целое, из отдельных предложений построить повест-
вование, в котором каждый смысловой элемент находился бы в связи
со всеми остальными, где для каждого излагаемого положения склады-
вался бы своего рода исторический фон, так древнерусский художник
в миниатюре старался для каждого изображаемого события установить
место и время в общей их последовательности. Показ отдельного изо-
лированного события (т.е. книжная иллюстрация в современном виде)
для древнерусского художника был невозможен, поскольку «вырывание»
сиюсекундного действия из контекста (как бы моментальная фотография
фрагмента реальности), из предначертанной и уже свершившийся цепи,
лишала данный фрагмент заданного ему смысла. Мир един, и этот мир
незавершен; мир изначален и конечен; земная жизнь человека и все его
деяния это лишь многократно воспроизводимое звено в цепи движения
мира от начала к концу; однако знания о конце не дано, поэтому ничто
земное не имеет завершения; любое событие, любое действие вырастает
из предыдущего и закладывает основу следующего, а значит, повество-
вание о событии или изображение его должно показывать эту связь.
Поэтому каждая миниатюра Свода — это не иллюстрация, но сумма
иллюстраций; не показ события, но рассказ о нем. Поэтому миниатю-
ра не статична, она передает событие в движении; миниатюра как бы
развертывает процесс в его развитии. Поэтому совокупность миниатюр
к словесному повествованию — не выборка фрагментов из него, но
параллельное словесному изобразительное повествование. Специально
проведенные исследования позволяют утверждать, что практически ка-
ждый отрывок текста, имеющий самостоятельное смысловое значение
и поддающийся переводу на язык графических образов, так или иначе
отражен в миниатюре.
Миниатюра развернута во времени: художников Свода не смущает
то обстоятельство, что один и тот же персонаж может встретиться на
миниатюре и дважды, и трижды — художественные воплощения одного
лица размещаются в разных временных точках и поэтому не сталкивают-
ся друг с другом. Но миниатюра развернута и в пространстве: рассказ о
Глава 1. Изображения в контексте летописи	231
событии сопровождается его локализацией, привязкой к определенному
месту в пределах здания, города, местности, страны. Это было нужно
для указания на связь события с его окружением; поэтому миниатюры
Свода очень часто имеют топографическую или географическую ориен-
тацию; мастерами Свода используется несколько систем ориентации, в
зависимости от места действия.
Миниатюра Свода панорамна по построению и содержанию. Худож-
ник как бы оглядывает изображенное им пространство и время, причем
делает это с высоты: точка зрения художника на изображаемые события
приподнята над ними — отсюда многоплановость композиций, отсюда
и пространственная и временная широта. Причины этого заключаются
отчасти в необходимости передать в рисунке все по возможности тексто-
вые обороты, отчасти же в стремлении показа связей изображаемого с
предшествовавшим и последующим. Но нельзя исключать и отношения
художника к объекту своей работы: для миниатюриста изображаемое
было уже прошлым, свершившимся, достаточно отдаленным. Это взгляд
в прошлое из настоящего, в небытие из бытия. Если бы художник
изображал будущее, то почти наверняка точка зрения его была бы отлич-
ной. Так, например, нередко в миниатюрах изображаются разного рода
пророческие знамения и предсказания, то есть события, которые еще
не свершились (относительно событий, зафиксированных в миниатюре).
В этих случаях последовательность событий разрывается, на место един-
ства в течении времени приходит двойственность его, наложение разных
временных систем. И в таких случаях события еще не свершившие-
ся в миниатюре показаны как бы снизу относительно довершающихся
(при этом позиция самого художника остается «возвышенной», ибо ему
последствия предсказанного в далеком прошлом уже известны).
Язык художника
Художник-миниатюрист пользуется особым языком — языком зна-
ков. Язык этот в значительной мере условен. Есть в нем знаки, показыва-
ющие место действия — стилизованные горки, для обозначения события
«в поле», на природе, стилизованные постройки, для обозначения дей-
ствий в городе, намеченная движением кисти река, или частица водной
поверхности, для обозначения происшествий на море, озере и т. п. Эти
знаки используются не только по своему прямому назначению (т. е. для
локализации изображаемого), но и для организации композиции ми-
ниатюры. Многоэпизодность миниатюр требовала разделения отдельных
событий, поэтому горки, архитектурный стаффаж, вода широко исполь-
зуются для членения поля миниатюры на отдельные участки, то есть
для разделения разновременных пространств. В этом отношении дан-
ные знаки как бы используются во вневременной (сравнительно с более
232
Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
быстротекущей человеческой жизнью) их сущности. Однако широко
применяются знаки этого ряда и для разделения одновременных собы-
тий, в этих случаях они разделяют на части одновременное пространство.
Особая группа знаков в миниатюрах Свода используется для передачи
реалий (конкретных зданий, предметов обихода и т.п.). Своя группа
знаков и для обозначения действий: особая группа знаков для обо-
значения состояния действующих лиц. Знаковый язык миниатюристов
до настоящего времени во многом еще остается не расшифрованным,
и для понимания его пока лишь намечены некоторые пути (см., напри-
мер, интереснейшие наблюдения Д. С. Лихачева в 3-м издании его книги
«Поэтика древнерусской литературы»).
Миниатюра Свода эмоциональна. В распоряжении художников бы-
ло немного средств для передачи состояния своих героев. В миниатюре
преобладает графическое начало, следовательно, для обозначения пере-
живаний отдельных персонажей оставались по сути лишь жесты. Но язык
жестов художниками используется очень широко. Руки героев миниатюр
очень выразительны: от положения рук, от направления их зависит и
прочтение данного эпизода; менее, но также достаточно широко мастера-
ми варьируется и положение головы персонажей. Сочетанием различных
наклонов головы и положений рук мастера могли выразить едва ли не
всю гамму человеческих чувств. При этом жесты и положения фигур фор-
мализованы, при желании можно составить своего рода «азбуку жестов»,
используемых в миниатюрах. Однако эмоциями наполнены и миниатюры
в целом. В этом случае художники стремились использовать особенности
композиции отдельных эпизодов в рамках изображаемого пространства.
Ритм изображаемого (многократное повторение какого-либо предмета,
например, ряд поднятых копий), относительное расположение групп
персонажей: отклонение от обычной вертикальной ориентации человека
или группы людей, отклонение (как бы под ветром) деревьев и другие
приемы создают ощущение тревоги, приподнятости, торжества.
Цвет в языке миниатюриста
Особое место в языке миниатюр принадлежит цвету. Вопрос о цве-
товой символике миниатюр до настоящего времени остается наименее
разработанным. Всякие суждения по этому поводу имеют предваритель-
ный характер. Однако можно утверждать, что цвет использовался не
произвольно, но по определенным, далеко еще не ясным правилам. Не-
трудно заметить, что каждая из миниатюр выдержана в соотносящихся
между собой тонах. Примеров явно дисгармонического сочетания цветов
в миниатюрах Свода немного. И основная гамма миниатюры сравни-
тельно нейтральна; цвет не подавляет графического начала. На этом
нейтральном фоне сразу же бросается в глаза красный цвет. Художники
Глава 1, Изображения в контексте летописи
233
Свода использовали особенности человеческого цветовосприятия, учи-
тывали, что в нашем глазу (а следовательно, и в сознании) красный цвет
образует контрастную пару практически с любым другим цветом некрас-
ных областей спектра. Поэтому на нейтральном фоне красные пятна
вычленяются глазом едва ли не автоматически, а стало быть, красный
цвет очень удобен для акцептации внимания на центральных персона-
жах, для выделения из массы одного первенствующего. В представлении
художников Свода красный цвет был «царским» цветом: в сценах воца-
рения монархов они, как правило, облачены в красные одеяния: царская
приволока и «вся царская утварь», которую перед началом Куликовской
битвы Димитрий Иванович возлагает на боярина Михаила Андреевича
Бренка, показана на миниатюре именно красной. В красном плаще и
шапке очень часто изображается и сам Димитрий.
Таким образом, помимо «естественного» значения (для изображения
красных от природы объектов — огонь, кровь, солнце и т. п.), красный
цвет в миниатюрах Свода имеет еще и значение функциональное, имен-
но: обозначение старшего в иерархии — великого князя среди удельных,
представителя «ангельского небесного полка» среди земных воинов и т. п.
Однако красный цвет в миниатюрах имеет и определенную эмо-
циональную нагрузку. Торжественность этого цвета, контрастность его
сравнительно с другими позволяла использовать его и для передачи
мажорных оттенков. Насыщенность красным характерна для тех мини-
атюр, которые предсказывают радость, пусть даже до этого персонажам
и предстоит пережить немало тревожных событий. И напротив, в мини-
атюрах, скорбных по содержанию, красного, как правило, очень мало,
он используется лишь для организации изобразительного пространства.
(В этом отношении особо примечательна исключительно сильная по
воздействию миниатюра, изображающая отпевание павших русских вои-
нов.) Рядом расположенные в рукописи миниатюры имеют, как правило,
неодинаковую насыщенность красным цветом, даже если эмоциональная
нагрузка их и очень схожа. Этим приемом художники Свода создавали
дополнительное чередование контрастов, уже в пределах рукописного
кодекса, усиливая тем самым и разнообразя воздействие миниатюр на
читателя рукописи.
Вопрос достоверности
Достоверна ли миниатюра? Из сказанного выше следует, что ху-
дожники Свода стремились с максимальной полнотой графическими
средствами передать словесное повествование. Поэтому применительно к
тексту миниатюра в большинстве случаев совершенно достоверна. При-
менительно же к реальным событиям — далеко не всегда. Текст сам по
себе заключал отклонение от действительных происшествий, и художни-
234 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
ки, изображая эти происшествия, лишь усугубляли искажение. Однако
специальные исследования (прежде всего А. В. Арциховского) показали,
что независимо от достоверности миниатюры в целом ее реалии вполне
соответствуют бытовавшим в обиходе вещам.
Миниатюры Свода исполнялись разными художниками. Их инди-
видуальные художественные достоинства колеблются в очень широких
пределах. Интересующихся этим вопросом более обстоятельно отсы-
лаю к капитальному исследованию О. И. Подобедовой «Миниатюры рус-
ских исторических рукописей». Однако взятые в совокупности мини-
атюры Лицевого свода являются уникальнейшим памятником русской
литературы.
§ 3. Технология создания миниатюр
и источники изображений
Общие замечания
Как известно, один из разделов Лицевого летописного свода, имен-
но — Царственная книга, дошел до нашего времени в незавершенном
(технически) виде: практически все миниатюры этого кодекса оста-
лись неиллюминованными, сохранившимися на стадии перового ри-
сунка; часть миниатюр зафиксировала еще более раннюю стадию —
карандашный набросок; наконец, часть листов вообще не содержит
изображений — для них оставлено свободное место перед текстом.
Это обстоятельство исключительно важно, поскольку вполне доказывает
бытование в практике составителей памятника особой стадии: пред-
варительной работы с текстами, разделявшимися в ходе этой работы
на отдельные фрагменты, подлежащие иллюстрированию. Счастливое
открытие, сделанное в 1950-х гг. в стенах Отдела рукописной и ред-
кой книги В. Ф. Покровской, позволило и в деталях реконструировать
технику этой работы: листы источника текста размечались восковыми
каплями, чем определялись границы текстовых фрагментов для перепис-
чиков [234; 235]. Позднее наблюдения В. Ф. Покровской послужили пу-
теводной нитью для Б. М. Клосса: следы восковой (а кроме того и каран-
дашной) разметки текста были выявлены им в рукописях основных ис-
точников текста для хронографического раздела — Еллинском летописце
и для летописного раздела — Никоновской летописи [120, 209—214].
Для реконструкции истории создания памятника представляется
особенно существенным тот момент, что разбивка текста на фрагменты
предшествовала созданию даже первых вариантов иллюстраций. Можно
лишь предполагать, кто делал эту разметку — редактор, писец или ху-
дожник (нельзя исключать и «коллегиальной» работы этих лиц). Однако
Глава 1. Изображения в контексте летописи
235
кто бы ни заведовал этим процессом, он реализован весьма квалифици-
рованно, на достаточно высоком профессиональном уровне. Дабы дать
возможность подробно уяснить эту стадию работы, полагаю полезным
показать ее нюансы на примере Сказания о Мамаевом побоище, по-
мещенном во втором Остермановском томе и факсимильно изданном
издательством «Аврора» [226].
Работа над текстом
Как правило, состав фрагментов, подлежащих иллюстрированию,
ограничивался небольшим числом самостоятельных в информативно-
смысловом отношении элементов (чаще всего — 3—5, значительно реже
меньшее или большее количество). Во многих случаях (хотя и далеко
не всегда) деление текста на иллюстрируемые фрагменты совпадает с
грамматическим делением на фразы (или сложные подчиненные перио-
ды). Однако какой-либо строгой закономерности в соотношении между
грамматической структурой текста и организационной структурой его в
рукописи не прослеживается.
В некоторых случаях лица, делавшие разбивку, решали, что тот
или иной значительный отрывок текста не подлежит иллюстрации и,
соответственно, не делили его на малые фрагменты. В частности, не
иллюстрировались пространные цитаты из документальных источников,
включенных в летопись (разрядных книг, дипломатических документов,
посланий разных лиц и т.д.) — таким текстам предпосылалась одна
общая иллюстрация (своего рода заставка), не отражающая содержания
текста, а как бы обозначающая его предысторию и показывающая соб-
ственно действие — в Сказании это, например, пересказ писем Олега
Рязанского и Ягайла Литовского к Мамаю (л. 26—26 об. и 28—28 об.)
и ответное письмо Мамая к Олегу и Ягайле (л. 30—30 об.). Анало-
гично передаются диалоги действующих лиц, как, например, беседы
князя Димитрия с митрополитом Киприаном (л. 40) и Владимира Ан-
дреевича с воеводой Димитрием Боброком во время стояния в засаде
(л. 93 об.-94 об.). Сходная ситуация наблюдается и в передаче исто-
рических аналогий (см., в частности, рассказ митрополита Киприана о
конфликте Василия Великого с Юлианом Отступником — л. 42 об.—43),
и в изложении размышлений летописца на нравственные проблемы (см.
морализаторские сентенции по поводу сговора Олега и Ягайлы на л. 29-
29 об. и 31 об.; ср. похвалу князю Димитрию в финале Сказания —
л. 121). Наконец, не разделяются на иллюстрируемые фрагменты тексты,
содержащие повествования описательного по преимуществу характера,
как, например, рассказ об испытании примет князем Димитрием и во-
еводой Боброком в ночь перед битвой (л. 77 об.-78 и 78 об.-79 об.) и
описание схождения двух войск (л. 86 об.—87).
236 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Оставление названных выше и других аналогичных им текстов в
Своде без иллюстраций объясняется тем, что характер их и особенности
содержания делают эти тексты чрезвычайно трудными для передачи язы-
ком художественных средств, бывших в распоряжении миниатюристов.
(Как, в частности, художники могли выразить в образах или реалиях
такие нравственные категории как добро и зло, эмоциональные состо-
яния восхищения и осуждения, дипломатические формулы документов
или яркие и стилистически утонченные обороты в описаниях природы?)
Однако в Своде и, в частности, в Сказании есть неиллюстрируе-
мые тексты и иного порядка. Это повторное изложение (сокращенное
или, напротив, расширенное) повествования, с некоторыми вариациями,
о событиях, уже имевших место в не столь отдаленном прошлом.
Таким образом в Сказании передан рассказ о личном участии в
битве князя Дмитрия (л. 103 об.—104 об.), помещенный среди изложения
событий, последовавших уже после победы русского войска, и расска-
зы воинов князю Дмитрию о чудесных явлениях, случившихся в ходе
сражения (л. 106—107); оба эти рассказа представляют известные вари-
ации событий/ помещенных на своем месте (л. 90 об.-92 об. и 95-96
об., соответственно). Очень интересен и показателен случай приведения
без миниатюр большого текста в Прологе к Сказанию. Это изложение
хождения в Константинополь Дионисия Суздальского (л. 10—11); здесь
в тексте дана прямая ссылка, что более подробно об этом уже было
написано, — «сия же повесть прежде написана в Митяевой повести»
(подразумевается «Повесть о Митяе» — см.: ПСРЛ, т. 11, с. 35-41,
помещенная и обстоятельно иллюстрированная в конце первого Остер-
мановского тома).
(От неиллюстрируемых по указанным выше причинам текстов сле-
дует отличать пространные фрагменты, содержащие большой объем ин-
формации однородного характера, как, например, перечисления дей-
ствующих лиц, номинативных реалий, ряд последовательных оборотов
сходного содержания и т.д., т.е. те сведения, которые могут быть сгруп-
пированы без ущерба для общего содержания текста. Художники здесь
должны были обозначать группу однородных предметов или членов со-
бирательными образами.)
Размеченный соответствующим образом текст источника (или не-
скольких источников, на основе которых создавался компилятивный
текст, — это несущественно, разве лишь в последнем случае размет-
ка была более сложной, с взаимными отсылками) передавался писцам,
которые и переписывали его на больших, возможно перемеченных спе-
циальными маргиналиями листах3 так, что перед фрагментами текста
3 Об этом свидетельствуют пометы, сохранившиеся на нижних полях не обрезавшихся
при переплете листах Царственной книги.
Глава 1. Изображения в контексте летописи
237
(независимо от его расположения на страницах) оставалось место для
миниатюры4.
Работа художников
Листы с переписанными фрагментами текста передавались худож-
никам. Можно предполагать, что в составе дружины художников были
мастера, специализировавшиеся на различных операциях. Первая стадия
собственно художественных работ, отраженная в карандашном наброс-
ке, требовала преимущественного умения строить общекомпозиционные
планы и эскизы без проработки деталей; возможно, что эта работа
выполнялась наиболее опытными мастерами, свободно владевшими тех-
никой «перевода» словесной информации в образную и хранившими в
памяти сотни и тысячи типовых композиционных решений тех или иных
сцен и ситуаций.
Лист с фрагментом текста и предварительным наброском будущей
миниатюры поступал на просмотр к руководителю работы (редактору?)
и, в случае его одобрения, возвращался художникам для детальной про-
работки миниатюры. Эта стадия, отразившаяся в перовых рисунках,
выполнялась старательными рисовальщиками, в задачу которых входи-
ло — прежде всего — воплощение замысла, выраженного в карандашном
наброске. Именно на этой стадии общий контур воплощался в реалиях,
обрастал деталями; при этом подчас изменялась композиция первона-
чального эскиза5. Готовые прориси вновь поступали на просмотр руково-
дителю работ (редактору?) и — при отсутствии замечаний — направля-
лись на раскраску мастерам-иллюминаторам. Впрочем, по интересному
и, как кажется, основательному предположению Т. Н. Протасьевой, не
только «Царственная книга», но и другие части Свода, в частности,
так называемая Никоновская летопись с рисунками (ГИМ, Синодальное
собр., 962), в XVI в. оставались без раскраски и были иллюминова-
ны только в XVII столетии [255]. Относительно «первого» тома Свода
В. Н. Щепкин еще в 1897 г. отмечал, что его миниатюры в XVII в.
4 Как правило, в Лицевом своде миниатюра предшествует тексту. Однако в лицевом
житии Николы (ГБЛ, собр. Большакова, 15), исполненном теми же мастерами и в то
же время (можно полагать, что Житие Николы мыслилось как часть Свода, подобно
«Александрии», «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия и другим памятникам,
имевшим самостоятельное бытование), расположение текста и миниатюр противополож-
но — текстовые фрагменты размещены перед миниатюрами.
5 3-я, 4-я и 5-я операции особенно хорошо заметны в «Царственной книге». Однако и
в более ранних томах Свода (в том числе и на листах, занимаемых Сказанием, зачастую
под слоем краски и перовым контуром видны следы первоначального карандашного
наброска. Так, очень хорошо следы правки сохранились на л. 95 — в перовом очерке
начальная композиция заметно изменена, и миниатюра стала менее протяженной по
вертикали.
238
Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
подвергались поновлению, и эта густая вторичная закраска скрыла пер-
воначальную легкую [366, 8]. Следы поновления раскраски миниатюр
есть, как кажется, и в Остермановских томах Свода. Следует сказать,
что почти исключительно все суждения о художниках Лицевого свода,
бытующие в научной литературе, относятся лишь к той части дружины,
чей труд запечатлен в перовых рисунках6.
Источники информации
Итак, художники получили от писцов листы с переписанными
фрагментами, подлежащими иллюстрированию, и набрасывали пред-
варительный контур миниатюр. Вполне закономерным представляется
вопрос о возможных источниках миниатюр. Так, еще А. В. Арциховский
и, в особенности, О. И. Подобедова допускали мысль, что миниатюристы
вполне могли иметь перед собой более ранние лицевые летописи, откуда
заимствовали материал для своей работы. Если А. В. Арциховский аргу-
ментирует свои предположения прежде всего многочисленными фактами
достоверного изображения реалий раннего времени, бывших во второй
половине XVI в. уже безусловными архаизмами, то О. И. Подобедова,
опираясь на искусствоведческий анализ миниатюр, выявляет целые се-
рии, связанные общностью стиля, техники и ряда реалий, и полагает
возможным говорить уже о местных лицевых сводах (в частности —
тверских), отразившихся в миниатюрах мастеров Ивана Грозного. В ря-
де случаев построения А. В. Арциховского и О. И. Подобедовой выглядят
убедительно, что, впрочем, не исключает принципиальной возможности
и других объяснений.
Наблюдения над рукописями Свода и связанных с ним памятников,
изучение других лицевых рукописей того же, более раннего и позднего
периодов приводят к убеждению, что источники информации миниа-
тюристов Лицевого свода двояки по своей природе. Первый и главный
источник — текст Свода. Второй — жизненный опыт самого худож-
ника, включая сюда чисто профессиональные навыки, знание реалий
окружающего мира, знакомство с определенным кругом литературных
и художественных памятников (в том числе, возможно, и с лицевыми
рукописями, но не обязательно исторического содержания), принятие
(или непринятие) определенных традиций в технике и стилистике живо-
писи, бытовые привычки и наблюдения, словом, все то, что составляет
внутренний мир человека (причем не рядового, а профессионала сравни-
тельно высокого уровня) XVI — не забудем это — столетия; этот пестрый
6 Невооруженному глазу (без применения специальных технических приспособлений)
в абсолютном большинстве случаев просто недоступны первоначальные карандашные
наброски, скрытые слоями густой краски. Это обстоятельство, как весьма осложняющее
изучение художественной составляющей Свода, было отмечено еще В. Н. Щепкиным.
Глава 1. Изображения в контексте летописи	239
и разнородный с первого взгляда конгломерат в сознании миниатюриста
был спаян христианско-православным мировоззрением и упорядочен в
определенную систему (о строении которой мы в конце XX века мо-
жем пока лишь догадываться) жесткими этикетными представлениями,
определявшими всю его жизнь и деятельность7.
Первый источник миниатюриста — текст — определял (в абсолют-
ном большинстве случаев, но не исключительно) набор эпизодов буду-
щей миниатюры и в какой-то мере изображение части реалий, прямо
названных в тексте. Второй источник — жизненный опыт — определял
содержание и форму большинства реалий миниатюры (не заданных не-
посредственно текстом) и в ряде случаев влиял на общую композицию
миниатюры. Иными словами, текст задавал художнику каркас иллюстра-
ции, а собственный опыт подсказывал заполнение его персонажами и
предметами.
Читая фрагменты текста, мастер делил его на несколько самостоя-
тельных в смысловом отношении элементов и применительно к этому
намечал число эпизодов рисунка и их взаимное расположение. Прак-
тически все миниатюры Свода, за очень небольшими исключениями,
многоэпизодны. Каждый фрагмент текста (кроме тех, что выделены вы-
ше как неиллюстрируемые) переведен на язык изобразительных знаков
графическими средствами. Повествование словесное и повествование
изобразительное как бы дублируют друг друга, являясь, следовательно,
взаимозаменяемыми. Параллелизм повествования настолько полон, что
при определенном навыке и как бы вживании в миниатюры можно, не
прибегая к тексту, уловить не только общую линию, но и многие оттенки.
Надо при этом учитывать, что типология культуры XVI в., совокупность
знаковых систем ее для нас еще только начинает раскрываться.
Однако при всей заданности композиции миниатюр текстами, при
всей зависимости их от грамматического и семантического строения его,
какой-то единой, общей закономерности в построении всех композиций
(исключая почти непреложное соответствие числа эпизодов количеству
смысловых отрывков) установить не удается. Думается, что канон, ко-
торым руководствовались мастера Свода при построении композиций,
не выражался одной определяющей идеей, а представлял совокупность
достаточно элементарных установок. Мастера, располагая эпизоды в
плоскости листа при создании эскизов, могли использовать примени-
тельно к содержанию данной группы эпизодов как отдельные идеи, так
7 Нам подчас трудно даже представить, насколько процесс творчества миниатюриста
был пронизан этикетными моментами в поведении, взглядах, мыслях. Заданность их
превращала работу над миниатюрой в регламентированное действие с отчетливыми чер-
тами ритуальности. И это обстоятельство нельзя не учитывать, приступая к расшифровке
миниатюр Свода. Кстати, и сама «технология» изготовления рукописи, обрисованная
нами выше, тоже является процессом регламентированным.
240 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
и различные их комбинации. Решаюсь поэтому утверждать, что поиски
некоего универсального принципа построения композиций методичес-
ки нецелесообразны, поскольку ведут к обеднению проблемы. Можно
отметить, что отдельные группы и последовательные серии миниатюр
имеют сходные принципы расположения эпизодов (одно место начала
движения глаза при прочтении миниатюр, общее направление движения
при прочтении и т. п.); связано ли это с принадлежностью их руке одного
мастера, судить не берусь, оставляя ответ специалистам-искусствоведам.
Начало движения (первый эпизод) может размещаться вверху и
внизу; направление движения (переход от эпизода к эпизоду) при этом
может быть право- и левокружным с возвращением к началу компози-
ции, право- и левоспиральным с завершением композиции в центре,
зигзагообразным, дуговым, прямым восходящим и нисходящим8.
Реалии подлинные и символические
Миниатюристы Свода очень широко пользовались символическим
обозначением как отдельных предметов, так и действий. И в этом как
раз и сказываются этикетные требования, руководившие художником.
Символика распространяется и на сугубо реальные вещи. Так, круглая
шапка с меховой опушкой, по форме сходная с знаменитой «шапкой
Мономаха», является обозначением князя. И здесь очень трудно (если
вообще возможно) установить происхождение обычая выделения князя
из массы персонажей именно таким образом: то ли это стилизованное
изображение подлинных шапок, носимых князьями и передаваемых от
отца к сыну, то ли абстрактное изображение княжеского головного убора,
освященное традицией. Ведь, как отмечено А. В. Арциховским, шапка та-
кого типа увенчивала уже князя Святослава в Изборнике 1073 г. [40, 28].
То же самое (нерасчленимость реального и символического) можно от-
метить и в изображении многих вещей (одежда, оружие, снаряжение
и т. п.), кажущихся на первый взгляд привычными.
В ряде случаев (и, вероятно, во многих) на миниатюрах изображе-
ны подлинные реалии (прежде всего архитектурные), существовавшие
во время работы над Сводом. К ставшему уже хрестоматийным при-
мером изображению Архангельского собора времен Дмитрия Донского
в формах Алевиза Нового можно, в частности, добавить чрезвычайно
любопытное изображение Коломенского кремля. На л. 115 об. показан
вход войска в Коломну через Пятницкие ворота: прекрасно передан не
8 Топография миниатюр (общая и относительная) находится в теснейшей связи с
системой ценностных и иерархических воззрений эпохи. Представления художников
Свода о центральном эпизоде миниатюры могут заметно отличаться от наших. Это
обстоятельство необходимо иметь в виду при дешифровке композиций и вычленении
главных планов.
Глава 1. Изображения в контексте летописи
241
только характерный силуэт Пятницкой башни, но и полукруглый ароч-
ный проезд с кокошником над ним, и даже икона Богоматери над аркой
(остатки которой сохранялись еще до недавнего времени). Очень четко
показан и излом стены, приходящийся как раз на месте этой башни,
и следующая башня — Погорелая, тоже, кстати, изображенная довольно
точно, в виде прямого четырехугольного столпа. Очень интересно изо-
бражение соборной церкви: Успенский храм, построенный по велению
Дмитрия Донского, был увенчан тремя главами и сохранял такие формы
до перестройки в XVII в., — на миниатюре изображен как раз трехгла-
вый храм с несколькими рядами кокошников, т. е. изображение вполне
соответствует сохранившимся от XVII в. описаниям старого собора.
Указанные примеры, однако, не свидетельствуют о том, что ма-
стера старались реально передавать облик архитектурного сооружения.
Их задачей было не изображение конкретного собора в том или ином
городе, не рисунок конкретной крепости, а обозначение наличия собора
или кремля. И если трехглавый Успенский собор в Коломне показан
в тех формах, какие он получил при Дмитрии Донском (и сохранял в
XVI в.), то Архангельский собор в Москве показан «омоложенным» на
столетие, равно как и башни и стены Коломенского кремля, которые
в XIV в. были, конечно, деревянными. Мастерам было нужно здание,
и они рисовали его таким, как видели в натуре, знали со слов совре-
менников и т. п. При этом совпадение изображения конкретного здания
с реально существовавшим еще не означает безусловного признания
использования старых его рисунков в лицевых летописях: миниатюри-
сты-профессионалы знали, как нужно показывать читателю (и зрителю)
крепость, церковь, палаты, как должны выглядеть соответствующие со-
оружения и применительно к этому давали знак сооружения, оживляя
его иногда несколькими характерными деталями9.
§ 4. Сверхтекстовая информация в миниатюрах
Внетекстовое символическое действие
Использование символического обозначения предметов, персона-
жей, действий в сочетании со сложной композицией миниатюр зачастую
приводит к таким явлениям, как большая информативная нагрузка ми-
ниатюр сравнительно с иллюстрируемым текстом. Здесь я разумею не
статичную информацию (присутствие которой в миниатюрах Свода от-
мечено еще А. В. Арциховским), нейтральную по отношению к тексту, но
смысловую, доносящую до читателя такие сведения, которые в данном
9 Эти детали имеют важное значение при опознании реалий: тот же Архангельский
собор мы опознаем с первого взгляда не потому, что помним его пропорции и
топографию, а потому лишь, что знаем о раковинах на фасадах.
242
Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
фрагменте (или вообще в тексте памятника) отсутствуют, т.е. допол-
нительную информацию, не отраженную прямо в произведении, но
имеющую существенное значение как для оценки отдельных фрагментов
или сюжетов повествования, так и памятника в целом.
На ценность миниатюр Свода как источников дополнительной (так
сказать, сверхтекстовой) информации такого порядка еще в 1956 г. обра-
тил внимание С. О. Шмидт, в исследованиях миниатюр так называемой
Царственной книги [349', 555]. С. О. Шмидтом установлено, что в ми-
ниатюрах содержатся в высшей степени ценные свидетельства о ходе
крупнейшего городского восстания XVI в., следствием которого было
падение боярского правительства и создание предпосылок прихода к
власти Избранной рады. При этом оказалось, что кое в чем миниатю-
ристы дают оценку событий, не только не сходящуюся с текстовой, но
и противоположную. Случаи несогласованности содержания миниатюр
и текстов в изложении событий середины XVI в. следует объяснять тем,
что эти события (или, во всяком случае, отголоски их) были хорошо
известны миниатюристам, причем известны в деталях.
Иная ситуация в иллюстрировании событий XIV в. Живая память
здесь не может играть сколько-нибудь значительной роли, поскольку за
два века, через множество поколений, детали и их трактовка в устной
передаче должны неизбежно исказиться (если даже в письменных па-
мятниках, более устойчивых, много взаимных несоответствий). Ведущую
роль здесь следует отдать этикетным представлениям художников, их убе-
жденности, что тот или иной момент, то или иное действие нужно изо-
бражать именно так, а не иначе, пусть даже текст, их главный источник,
и молчит об этом. Подобные случаи как раз и есть те, когда жизненный
опыт миниатюриста оказывает влияние на композицию миниатюр.
На л. 89 об. изображен поединок инока Пересвета и татарского бога-
тыря Темир-Мурзы (кстати, это довольно редкий случай, когда действие
в миниатюре начинается с центра). Как известно по тексту, поединок
закончился моментальной смертью обоих богатырей. В нижней части
миниатюры показаны их тела. Но если при этом Темир-Мурза недвижим
и глаза его сомкнуты, то Пересвет, лежащий сверху татарского богатыря,
жив, глаза его открыты, рука направлена на противника (добивает?).
Более того, на следующей миниатюре (л. 90), иллюстрирующей призыв
князя Дмитрия к войску «пити чаши» (вступить в сражение), Пересвет,
находящийся в нижней части листа, приподнимается на локте левой
руки, а правая его рука с именословным сложением перстов благословля-
ет русское воинство. И только на третьей миниатюре, показывающей
ожесточение начавшегося боя, Пересвет находит успокоение, глаза его
закрыты, он лежит неподвижно сверху Темир-Мурзы, правая его рука
сохранила именословное сложение! Текст не дает ни малейшего намека
на эти события, следовательно, мы здесь имеем дело исключительно
Глава 1, Изображения в контексте летописи
243
с представлениями миниатюриста, что это должно быть именно так. Ху-
дожнику был известен исход сражения, окончившегося полной победой
русских дружин. И серия рисунков с Пересветом показывает нам миро-
восприятие миниатюриста, по представлениям которого благословение
героя, первым павшего в этой битве, героя, сражавшегося без брони,
только лишь под защитой схимы («ангельского образа»), имеет особое
значение и как бы символизирует будущую победу10.
Пространственно-временной перенос реальных событий
Таких случаев, когда миниатюра несет дополнительное сравнитель-
но с текстом содержание, в Сказании несколько. При исполнении их
использован своеобразный технический прием — перенесение действия
с одной миниатюры на соседние (при этом переносится лишь определен-
ная часть действия, заключающая смысловую нагрузку, не отраженную
в тексте). Серия миниатюр с Пересветом представляет продление дей-
ствия. Есть и серии, показывающие опережение действия. Наиболее
примечательная из них содержится в Прологе Сказания. На л. 16 об.
находится изображение казни сына последнего московского тысяцкого
Ивана Васильевича Вельяминова. То ли по оплошности писца, то ли
по замыслу разметчика текст, излагающий обстоятельства смерти Ивана
Васильевича, оказался разбитым в двух фрагментах: «убиен бысть Иван
Васильевич тысяцкий мечем потят бысть на коучкове поле оу града оу
Москвы (л. 16 об.) И повелением великого князя Дмитрия Ивановича»
(л. 17) (далее идет самостоятельный отрывок, содержащий известия об
оплакивании казненного и морализаторские сентенции к,этому случаю).
Нал. 17 в левой верхней части миниатюры, иллюстрирующей этот фраг-
мент, в полном соответствии с текстом изображено «повеление великого
князя», хотя по смыслу этот оборот не имеет никакого отношения к
последующему тексту. Но на предыдущей странице, содержащей графи-
ческое и словесное повествование о казни, момент «повеления» также
изображен, хотя в текстовом фрагменте на это нет никакого указания.
Если допустить одновременность поступления этих листов (л. 16 и 17)
к миниатюристу, то можно предположить, что он заметил несогласован-
ность текстов и применительно к этому внес сцену «повеления» на рис.
л. 16 об. Однако, как кажется, данные два листа иллюстрировались не
одновременно и, возможно, даже разными художниками. Дело в том,
что на миниатюрах этих листов графическое решение облика великого
князя и, особенно, казненного Ивана Васильевича несколько отличают-
10 Можно предполагать, что на оформление данной серии миниатюр оказало влияние
знакомство художников с Распространенной редакцией Сказания, причем с тем ее видом,
который представлен рукописью ГПБ, Q.IV. 354 (ср. соответствующий фрагмент этой ру-
кописи, опубликованный Л. А. Дмитриевым [224, 471]. Весьма признателен В. Д. Черному
и В. С. Мингалеву, обратившим мое внимание на эту параллель. — А. А.
244 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
ся, в то время как конкретные образы каждым отдельным художником,
работавшим над Сводом, строго выдерживались в принятых им деталях.
Любопытно, что и цветовое решение этих миниатюр различно11. И если
это предположение справедливо, то избыточная информация на мини-
атюре л. 16 об. дает чрезвычайно ценную возможность проникновения
во внутренний мир художника, не без оснований полагавшего, что в
православном Московском княжении человек не может быть умерщвлен
без санкции на то высшей власти...
Этикетный синтез: графика и цвет
Отмечу, наконец, и еще один любопытный случай избытка инфор-
мации на миниатюре, свидетельствующий в какой-то мере об этикетных
воззрениях художников. На л. 8 содержатся текст и миниатюра, посвя-
щенные мятежу в Литве и убийству Литовского великого князя Кестутия
Гедиминовича. На миниатюре Кестутий изображен дважды: при низ-
ложении с престола и затем вместе с убитыми приближенными. Текст
на следующей странице повествует о занятии престола Ягайлом Ольгер-
довичем и бегстве наследника Кестутия, князя Витовта Кестутьевича,
«в немцы». При этом Ягайло (чей иконографический тип в Своде вы-
держивается довольно хорошо) показан на миниатюре в двух случаях:
в окружении сторонников, убеждающих его занять престол (в центре
композиции) и непосредственно перед восшествием на трон (справа в
нижней части): оба раза он изображен в простой шапке с косыми отворо-
тами, а не в шляпе с прямыми полями, выделяющей в Своде литовских
князей и их ближайшее окружение. Главное же, однако, заключается в
том, что на миниатюре л. 8 об. у подножия трона изображен убиенный
Кестутий (о котором в текстовом фрагменте нет и намека) в великок-
няжеской шляпе. Если вспомнить оценку роли Ягайла Ольгердовича в
событиях, сопутствовавших Куликовской битве, данную в Киприанов-
ской редакции, то подтекст дополнительной информации миниатюры
станет достаточно прозрачен: незаконность (с точки зрения художников
Свода) восшествия Ягайла на престол11 12.
Наконец, говоря о символике в миниатюрах Сказания (равно как
и Свода в целом), необходимо поставить вопрос и о символическом
11 Различия в цветовом оформлении, как кажется, убедительно говорят о том, что
эти соседствующие миниатюры иллюминовались если и не разными мастерами, то, во
всяком случае, с некоторым интервалом во времени. Следовательно, если обрисованная
выше «технология» работ строго выдерживалась во всех звеньях (а предполагать иное,
учитывая ее как бы ритуальный характер, нет оснований), данный момент косвенно
свидетельствует о разновременности исполнения и графических набросков миниатюр.
12 Отмечу, кстати, что Витовт, законный (с позиций художника) наследник трона,
в сцене бегства «в немцы» изображен в великокняжеской шляпе. Но уже на следующей
миниатюре, иллюстрирующей фрагмент «и отгоуду много зла сотвори земли Литовской»,
Витовт в обычной шапке, что соответствует его реальному положению в Ордене.
Глава 1, Изображения в контексте летописи	245
значении цвета в миниатюрах. Вопрос этот достаточно сложен и, веро-
ятно, не может быть решен однозначно, так как ряд моментов требует
большой предварительной работы. (В частности, таковыми являются зна-
чительные расхождения в цветовой гамме миниатюр, вызванные, с одной
стороны, тем, что над Сводом работали несколько человек, а с другой,
вероятно, постепенным замутнением чистого тона красок, используемых
для иллюминации, по мере пользования ими. Необходимо иметь в виду
и возможность позднейшего поновления иллюминации — в XVII в.,
и различия в технике работы.)
Отмечу, однако, следующее: на протяжении всего Сказания (как,
впрочем, и в других повествованиях Свода) князь Дмитрий Иванович
изображается (не исключительно, но в большинстве случаев) в верхнем
плаще красного цвета или — в случае замутнения красок — цветов, при-
легающих в составе спектра к красному. Князь Владимир Андреевич, как
правило, — в плаще цветов желто-зеленой области спектра. (Иконогра-
фические типы Дмитрия и Владимира в Своде выдержаны очень после-
довательно и различать их легко хотя бы по форме бороды — округлой
и довольно короткой у Дмитрия и удлиненной, как бы клинообразной у
Владимира. Есть немало и других, более мелких признаков, на которых
я сейчас не считаю нужным останавливать внимание). В меньшей мере
это различие прослеживается в цветах их шапок. И чрезвычайно показа-
тельным представляется то обстоятельство, что, когда в ходе битвы князь
Дмитрий оказывается выведенным из строя, и руководство сражением
переходит к Владимиру Андреевичу, — цвет его плаща моментально
меняется на красный и остается таким вплоть до того, как разысканный
после боя Дмитрий вновь занимает свое ведущее положение. Думает-
ся, что этот момент — не случайный каприз иллюминатора (учитывая,
в особенности, этикетные воззрения художников XVI в.). Здесь чувству-
ется стремление к цветовой акцептации внимания на главном персонаже
повествования. И когда после принятия главенства над войском Вла-
димир Андреевич облачается художниками в красный плащ, то этим
подчеркивается не только его фактическое положение в данное время,
но и обозначается преемственность первенствующего в общей иерархии
(как это представлялось художникам). Т. е. на данное время князь Вла-
димир как бы персонифицировался с князем Дмитрием; авторами Свода
ему не только передавалась фактическая роль, сыгранная им в битве, —
на него переносились и этикетные представления авторов, обозначаемые
переносом внешних аксессуаров13.
13 Примечательно, что в сценах вмешательства в битву небесных сил (л. 95—96)
оплечье плаща князя Владимира зеленое, а красный цвет одежд передан представителям
ангельского полка, занимающих в иерархии более высокое положение сравнительно с
земными властителями.
Глава 2
Пространство и время в миниатюрах:
источниковедческий аспект
Заказчик Лицевого летописного свода пожелал видеть движение ми-
ровой истории в живых образах. Исполнители в соответствии с желанием
царственного патрона воплотили исторический процесс в множестве ил-
люстраций-миниатюр. При этом каждая миниатюра отражает фрагмент
(или нескойько фрагментов) реальности в том виде, как она мысли-
лась создателям памятника. Персонажи истории действуют в окружении
сподвижников и свидетелей, их поступки вмещены в более широкий
контекст нежели собственно событие. Можно выделить три уровня этого
контекста: глобальный, когда событие показано на общемировом фо-
не (а), реальный, когда событие помещено в естественном пространстве
нашего мира (б), и индивидуальный, когда событие или действие как
бы замкнуто на главном персонаже (в). Естественно, что для каждого
уровня исторического контекста художники широко использовали свои,
специфические приемы передачи пространства и времени.
§ 1. Глобальный континуум:
начало мировой истории
Принцип цикличности в повествовании Свода
По замыслам дворцовых историографов главной задачей Лицевого
свода был показ движения мировой истории от исходного акта творе-
ния как единой последовательности преемствующих друг другу мировых
держав. Для каждого периода по летоисчислению от сотворения мира
была избрана одна ведущая держава, как бы определяющая своим бы-
тием течение всех событий. Общий путь истории — по представлениям
книжников Грозного царя — переход мирового центра из Палестины
последовательно через Вавилон и Персию, державу Александра Маке-
донского и императорский Рим, Византийскую империю и славянские
Глава 2. Пространство и время в миниатюрах
247
государства Балкан в Москву. В этой системе Российское самодержав-
ство, в особенности после венчания Ивана на царство, осознавалось как
высшая из достигнутых уже ступеней. Каждому мировому центру был
отведен свой раздел Лицевого свода.
Общая композиция памятника, тем самым, представляется систе-
мой циклов, показывающих каждый этап человеческой истории в его
естественном развитии от начала и до упадка, знаменовавшего истори-
ко-политический конец соответствующей державы. Эти большие циклы
образуют подобие спирали восхождения, своего рода единый мегацикл
истории. Однако принцип цикличности четко прослеживается и на более
дробных уровнях: повествования о мирсзых державах складываются из
рассказов об отдельных монархах, повествование о конкретном держа-
теле высшей власти образуется суммой тематических глав или годовых,
тематическая глава или годовая статья являются совокупностью реаль-
ных эпизодов или групп взаимосвязанных эпизодов, наконец, каждый
эпизод составляется из одного или нескольких первичных структуро-
образующих звеньев, в качестве которых выступают фрагмент текста с
сопровождающей его миниатюрой.
Структурообразующая функция «начала»
Повествование как бы раскручивается отдельными повествователь-
ными единицами, образующими в совокупности единую сеть рассказа
о единой (в представлении мастеров Свода) мировой истории. Осо-
бое место в рамках историософской концепции составителей Свода, и,
соответственно, особое место в композиционных единицах памятника,
отводится началам. Каждое первичное звено открывается миниатюрой,
следом за которой размещен текстовой фрагмент. Каждый эпизод начат
с упоминания о предшествующих событиях как причине последующего
действия. Каждая годовая статья или тематическая глава открывается
хронологически- или сюжетно-изначальными событиями. Каждое цар-
ствование начинается с рассказа о интронизации или (если есть не-
обходимые сведения) о рождении будущего держателя высшей власти.
Каждый этап мировой истории предварен сообщением о возникновении,
или даже о истоках, будущей мировой державы. При цикличности как
ведущем композиционном принципе Лицевого свода естественным и не-
обходимым было и помещение рассказа о главном и всеобщем начале —
о сотворении мира.
Здесь следует оговориться, что начало как отправной пункт повество-
вания есть традиционный и универсальный принцип всей средневековой
историографии. Как правило, от сотворения мира вели изложение хро-
нографические компиляции; как правило, от истоков Русской земли
строили рассказ отечественные летописи. Однако именно для Лицевого
248 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
свода, в котором единство словесного и образного повествований рожда-
ло качественно новый уровень рассказа, характерно особое, рождающее
историософскую концепцию, значение начала1.
Начало каждого цикла служило как бы программой всего после-
дующего изложения, задавало и форму, и содержание цикла во всей
его связности. В этом отношении и заслуживает специального анализа
прежде всего первое из начал — начало мировой истории. Как пока-
зало кодикологическое исследование сохранившихся рукописей Свода,
рассказом именно об этих событиях и был начат исполнением данный
замысел1 2. То есть первые листы Лицевого свода не только определя-
ли своим содержанием общую концепцию памятника, но и задавали
концепцию образной интерпретации словесного рассказа, включая как
способы перевода слова в рисунок, так и способы кодирования экстра-
лексической информации, подразумевавшейся как данное и не требо-
вавшей дополнительных словесных пояснений.
Применительно к традиционным представлениям средневековой
историографии, составители Лицевого свода начинают повествование
с исторических книг Библии. В настоящее время эта часть Свода входит
в состав так называемого Музейского сборника (ГИМ, Муз., 358), работы
по написанию которого были начаты не ранее 1569 г.3
Изображение начала Мира: описание миниатюр4
Считаю целесообразным привести краткое описание серии миниа-
тюр, служащей как бы общим введением к Лицевому своду в целом.
I.	Сотворение света. Л. 2 об. (при последнем переплете рукопи-
си данный лист, как и следующий, вплетен в блок не той кромкой).
Текст: («Искони створи Бог небо и землю... день един») соответствует
1-5 стихам 1-й главы Книги Бытия. Применительно к тексту нижнее
поле миниатюры занято волнующимися водами, над которыми помещен
занимающий центральное место в миниатюре престол; на престоле книга
с сидящим над нею святым духом (голубком); вокруг престола подобие
огненной сферы, образованной девятью кольцами по числу бесплотных
1 Подробнее о концептообразующей роли начал см. в моей статье о библиотеке царя
Ивана [14, 11-14].
2 Об этом см. выше, а также в специальной статье [77, 33—35].
3В 1978 г. я на основании расчетов высказал предположение о конце 1560-х гг.
как вероятном времени начала работ над оформлением Восьмикнижия [77, 29-35].
Сопоставление бумаги Соловецкого комплекта Миней с бумагой Музейского сборника
позволило Б. М. Клоссу подтвердить эти выводы и указать на 1568-1569 гг. как время
начала работ [120, 241-245]. Из «растянутой» даты Б. М. Клосса мне представляется более
вероятным поздний рубеж, т.е. 1569 г.
4 См. Приложение, рис. 32-46.
Глава 2. Пространство и время в миниатюрах
249
сил; сверху сферы касаются сегменты неба; слева от сферы творец,
видящий «свет яко добро».
II.	Сотворение неба. Л. 2. Текст («И рече Бог, да будет твердь...
день вторый») соответствует 6—8 стихам 1-й главы Книги Бытия. Со-
ответственно тексту нижнее поле миниатюры занято водами «иже бе
под твердию»; посредине полукруг небесного свода с «облачной» каймой
внизу; над сводом волнующиеся воды «иже бе над твердию»; в средней
части небесного свода осеняемый двумя серафимами престол с книгой
и святым духом; в правой части миниатюры творец, видящий небо «яко
добро»; пространство миниатюры с боков и сверху ограничено двойной
дугой, смыкающейся внизу с линией, отделяющей поле миниатюры от
поля текстового фрагмента.
III.	Сотворение суши и растений. Л. 3 об. Текст («И рече Бог, да
соберется вода... день третий») соответствует 9—13 стихам 1-й главы
Книги Бытия. Применительно к тексту нижняя часть миниатюры за-
нята «сушей», образованной традиционными в древнерусской живописи
«лещадными горками»; снизу в пределы «суши» подобно заливу вдается
часть «моря»; над сушей небесный свод, с «облачной» кромкой, отделя-
ющей нижние воды от верхних; в средней части свода престол с книгой
и святым духом; в левой части миниатюры творец, наклонившийся над
произрастающими из земли травами и деревьями и видящий их «яко
добро»; пространство миниатюры с боков и сверху ограничено двойной
дугой, смыкающейся внизу с линией, отделяющей поле миниатюры от
поля текстового фрагмента.
IV.	Сотворение светил. Л. 3. Текст («И рече бог, да будут светила...
день четвертый») соответствует 14—19 стихам 1-й главы Книги Бытия.
Соответственно тексту нижнее поле миниатюры занято землей с произ-
растающими на ней травами и деревьями, снизу в землю вдается залив
моря; над землей небесный свод, состоящий из семи сфер-слоев; в левой
части четвертой снизу сферы солнце, в правой части первой снизу сферы
луна, под небесным сводом «облачная» кромка; на всех сферах хаотич-
но разбросаны звезды; в средней части небесного свода триипостасный
творец (бог-отец, у него на коленях бог-сын, у него на коленях святой
дух), восседающий на «радуге» и окруженный «облачной» эллипсоидной
сферой-сиянием; в правой части миниатюры окруженное «облачной»
сферой (примыкающей к сфере творца) ангельское воинство изгоняет с
небес мятежных ангелов, низвергаемых в разверзшуюся в земле преис-
поднюю; пространство миниатюры с боков и сверху ограничено двойной
дугой, смыкающейся внизу с линией, отделяющей поле миниатюры от
поля текстового фрагмента.
V.	Сотворение рыб и птиц. Л. 5 (л. 4, вплетенный не на свое место,
занят текстами и миниатюрами, описывающими более поздние собы-
тия). Текст («И рече бог, да изведут воды... день пятый») соответствует
250 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
20—23 стихам 1-й главы Книги Бытия. Применительно к тексту нижняя
часть миниатюры занята землей с произрастающими травами и дере-
вьями, снизу в землю глубоко вдается залив моря, в котором плавают
морские животные и рыбы, на ветвях деревьев сидят и летают в воздухе
птицы; над землей небесный свод, состоящий из семи сфер-слоев с
«облачной» кромкой снизу; в четвертой сфере слева солнце, во второй
сфере справа луна; посреди свода престол с книгой и святым духом;
в правой части миниатюры творец, склонившийся над заливом моря и
благословляющий рыб и птиц; пространство миниатюры с боков и сверху
ограничено двойной дугой, смыкающейся внизу с линией, отделяющей
поле миниатюры от поля текстового фрагмента.
VI.	Сотворение животных. Л. 5 об. Текст («И рече бог, да изведет
земля... и виде бог, яко добро») соответствует 24—26 стихам 1-й главы
Книги Бытия. Соответственно тексту в нижней части миниатюры по-
казана земля с травами, деревьями и птицами, по которой разбегаются
и расползаются разные четвероногие и пресмыкающиеся; над землей
небо из двух сфер-слоев, в левой части которого солнце, в правой луна;
посреди свода престол с книгой и святым духом; в левой части миниа-
тюры творец, склонившийся над землей и благословляющий животных;
пространство миниатюры с боков и сверху ограничено двойной радугой,
смыкающейся внизу с линией, отделяющей поле миниатюры от поля
текстового фрагмента.
VII.	Сотворение людей. Л. 6, верх. Текст («И рече бог, сотворим
человека... мужа и жену сотвори их») соответствует 26-27 стихам 1-й
главы Книги Бытия. Применительно к тексту все пространство миниа-
тюры занимает земля и часть моря с населяющими их бессловесными
обитателями, травами и деревьями; на переднем плане в траве спящий
мужчина и приподнимающаяся с земли женщина; в правой части ми-
ниатюры творец, склонившийся над своими созданиями; пространство
миниатюры открыто.
VIII.	Благословение людей. Л. 6, низ. Текст («И благослови их бог...
день шестый») соответствует 28-31 стихам 1-й главы Книги Бытия.
Соответственно тексту все пространство миниатюры занимает земля и
часть моря с населяющими их животными, рыбами и птицами, сидящими
на ветвях деревьев и летающими; на переднем плане в левой части
миниатюры творец, благославляющий склоненных перед ним мужчину
и женщину; пространство миниатюры открыто.
IX.	Завершенное творение и отдых творца. Л. 6 об. Текст («И со-
вершишася небо и земля... яже нача бог творити») соответствует 1-3
стихам 2-й главы Книги Бытия. Применительно к тексту миниатюра
дуговидной линией разделена на две части: в нижней части изображен
и фрагмент моря со всеми созданными в предшествующие дни обитате-
лями; слева внизу под сенью дерева в траве сидят мужчина и женщина
Глава 2. Пространство и время в миниатюрах
251
и наблюдают зримое многообразие данного им мира; в верхней части
миниатюры небесный свод, состоящий из пяти сфер-слоев; на первой
снизу сфере слева солнце, справа луна, по всем сферам хаотично раз-
бросаны звезды; посреди свода на ложе возлежит творец, окруженный
сонмом ангелов и охраняющим покой серафимом; пространство миниа-
тюры с боков и сверху ограничено двойной дугой, смыкающейся внизу
с линией, отделяющей поле миниатюры от поля текстового фрагмента.
X.	Сотворение Адама и насаждение райского сада. Л. 7. Текст («Сия
книга бытия небесе и земли... рай во Едеме на востоце») соответствует
4—8 стихам 2-й главы Книги Бытия. Соответственно тексту миниатюра
включает два пространства. В левой части изображена земля с произ-
растающими травами и деревьями; на переднем плане двумя эпизода-
ми показано сотворение (а) и одушевление (б) первочеловека творцом,
склоняющимся справа над своим подобием. В правой части миниатюры
показано насаждение райского сада; правое пространство ограничено
двойной (частично) дугой, смыкающейся внизу с линией, отделяющей
поле миниатюры от поля текстового фрагмента. Над миниатюрой в це-
лом в «облачной» полусфере-сиянии двуипостасный творец (бог-отец и
святой дух), осеняющий благословляющим жестом свое творение.
XI.	Введение Адама в рай и сотворение животных. Л. 7 об. Текст
(«И введе ту человека егоже созда... всем зверем земным») соответ-
ствует 8-20 стихам 2-й главы Книги Бытия. Применительно к тексту
миниатюра включает два пространства. Левая часть миниатюры отведена
сцене введения Адама в райский сад творцом, идущим слева от Адама и
держащим его за правую руку; левое пространство ограничено с боков
линиями, а сверху двойной дугой. Правая часть миниатюры показывает
«топографию» Эдема (четыре реки); на переднем плане творец (слева)
наставляет Адама и представляет ему созданных для него зверей и птиц.
• XII. Создание и представление Евы Адаму. Л. 8. Текст («Адаму же
не обретеся помощник... беста оба нага и не стыдестася») соответствует
20—25 стихам 2-й главы Книги Бытия. Соответственно тексту миниатюра
включает два неизолированных пространства: на фоне райского сада в
левой части миниатюры спящий в траве Адам, справа от него творец,
склонившийся над поднимающейся с земли Евой; в правой части творец
представляет стоящему справа Адаму сотворенную для него Еву; про-
странство миниатюры с боков ограничено линиями, а сверху двойной
дугой.
XIII.	Соблазн Евы змием и грехопадение Адама. Л. 8 об. Текст («Змий
же бе мудрейши... створиста себе препоясание») соответствует 1—7 сти-
хам 3-й главы Книги Бытия. Применительно к тексту миниатюра включа-
ет два неизолированных пространства: в левой части обвившийся вокруг
древа жизни змий увещает Еву попробовать плод этого дерева; в правой
части Адам и Ева, отведавшие плод древа жизни, замечают свою наготу;
252 Часть III, Миниатюры Лицевого свода: история в образах
пространство миниатюры ограничено с боков линиями, а сверху двойной
дугой.
XIV.	Обличение грехопадения. Л. 9. Текст («И слышаста глас господа...
яко земля еси и в землю поидеши») соответствует 8—19 стихам 3-й
главы Книги Бытия. Соответственно тексту миниатюра включает два
неизолированных пространства: слева внизу показаны прячущиеся в
траве Адам и Ева, услышавшие глас творца; в остальном пространстве
показан стоящий с правой части творец, обличающий согрешивших и
оправдывающихся Адама и Еву; пространство миниатюры ограничено
двойной (частично) дугой, смыкающейся внизу с линией, отделяющей
поле миниатюры от поля текстового фрагмента.
XV.	Облачение в одежды и изгнание из рая. Л. 10. Текст («И наре-
че Адам име жене... храните путь древа жизни») соответствует 20—24
стихам 3-й главы Книги Бытия. Применительно к тексту пространство
миниатюры разделено. В левой части Адам и Ева облачаются в изго-
товленные для них творцом одежды; пространство ограничено двойной
дугой. В правой части Адам и Ева изгоняются творцом из райских врат
на пустынную землю; над вратами рая огненный херувим.
Интерпретация изображения: единство Мира
Вся вводная серия миниатюр Лицевого свода насчитывает 15 рисун-
ков, иллюстрирующих текст первых трех глав Книги Бытия. Можно не
сомневаться в том, что ко времени начала работ над рукописью Лицевого
свода в отечественной художественной практике уже существовала давняя
и богатая иконографическая традиция иллюстрирования рассказов о со-
творении мира. Эти повествования были изначально в центре внимания
древнерусского книжника. Изложением основ христианской космогонии
открывается речь философа князю Владимиру Святославичу. Вероятно,
не позднее конца X — начала XI вв. в обиходе читателей Киевской Руси
появилось распространенное повествование о начале мира, составленное
на основе более ранних византийских Шестодневов Иоанном экзархом
Болгарским. К киевскому периоду относится и древнерусский перевод
Христианской Космографии Козмы Индикоплова. У составителей Лице-
вого свода был достаточно широкий выбор схем и вариантов перевода
слова в образы. Однако в данном случае существенны не источники ком-
позиций мастеров Свода, а сумма принципов, заложенных в начальных
миниатюрах.
Исходный пункт построения миниатюр — стремление к букваль-
ной передаче текста. Каждый значимый смысловой оборот словесного
Глава 2. Пространство и время в миниатюрах
253
рассказа обязательно переводится на язык образов5. Следствием прин-
ципа буквализма перевода являются две чрезвычайно важные установки:
соединение пространств рассказа в рамках одной композиции и сжатие
времени рассказа в жесте изображаемых персонажей.
Первая миниатюра Свода по существу внепространственна. Мира
как такового еще нет, есть творец и абстрактная «земля», покрытая
водой, «невидима и неустроена» (Быт. 1, 1—5). Появление не менее
абстрактного света еще не создает мира в его единстве и гармонии.
Есть лишь зачатки будущего, единственной же реалией является книга,
олицетворяющая изначальный Логос. Именно Логос является творческой
силой мироздания, персонифицированной в Саваофе. Словом создаются
земля, небо, светила, растения, животные. Поэтому единственная реалия
первой миниатюры — книга — естественно и необходимо переходит и в
следующие миниатюры, отражающие дальнейшие этапы творения.
На т ервом рисунке книга на престоле в центре первичного Хаоса. Но
уже во второй день совершено разделение абстрактного на два отдельных
пространства — верхний (= высший) мир, служащий местопребыванием
Логоса, и нижний (= творимый) мир, предназначенный для Истории.
Уровни-пространства разделены «небесной твердью». Однако творимый
Логосом Мир един. Единство Мира подчеркивается замкнутостью про-
странства миниатюры сплошной двойной дугой, смыкающейся внизу с
линией, отделяющей поле миниатюры от поля текстового фрагмента.
Мир, равным образом как верхний, так и нижний, огражден от Хаоса,
в нем реализуется сила Логоса, он преобразуется творчеством слова.
Логос верхнего мира присутствует в нижнем в образе Саваофа.
По этой жесткой двухпространственной модели построены и осталь-
ные миниатюры, изображающие события дней творения. Стабильный
верхний мир, отделенный «твердью», как бы противопоставлен изменя-
ющемуся нижнему, в котором по слову Саваофа возникают растения
(третий рисунок), рыбы и птицы (пятый рисунок), животные (шестой
рисунок). При этом в нижнем мире происходит накопление реалий: если
во второй миниатюре в нижнем мире еще только вода, то уже в тре-
тьей (и следующих) есть суша и море; если на третьей и четвертой на
суше только растения, а море пустынно, то в пятой миниатюре соответ-
ствующие подпространства наполняются новыми живыми существами
и т.д. Накопление реалий показывает богатство рождающегося Мира и
дополнительно подчеркивает его единство.
Верхний мир миниатюр стабилен, отличается он лишь количеством
показанных небесных сфер (одна сфера во втором и третьем рисунках,
семь сфер в четвертом и пятом, две сферы в шестом). В центре верхнего
5 Подробнее о буквализме перевода см. замечания Д. С. Лихачева [145, 44-52], а также
мои соображения в специальной статье [75]. Следует, однако, отметить, что буквализм —
тенденция, но не абсолютный принцип; есть и иные приемы перевода слова в образ.
254 Часть III, Миниатюры Лицевого свода: история в образах
мира всегда престол с книгой — олицетворением Логоса. Отступление
от этого принципа есть лишь в четвертой миниатюре, иллюстрирующей
создание небесных светил (земной мир в этот день согласно иллю-
стрируемому тексту изменений не претерпел). В этом рисунке вместо
престола с книгой в центре верхнего мира помещен триипостасный
творец (бог-отец, держащий на коленях бога-сына, на коленях кото-
рого, в свою очередь, разместился бог-святой дух), восседающий на
«радуге» и окруженный эллипсоидальной «облачной» сферой-сиянием.
Перемещение персонифицированного творца в верхний мир диктуется
буквализмом перевода (неотделимость творца от создаваемого его сло-
вом произведения). Сложней объяснить то, что здесь впервые вместо
персонифицированного Саваофа появляется триипостасное божество и
отсутствует образ Логоса.
Думаю, что причину следует видеть в избыточной (по сравнению
с текстом) образной информации миниатюры. Здесь помимо букваль-
ного перевода канонического текста Писания присутствует и рассказ,
донесенный Преданием и варьированный Апокрифами: восстание части
ангелов под.водительством Сатанаила. Бывший старейшина ангельского
чина, замысливший овладеть нижним миром и тем уподобиться богу,
был низвергнут с небес и назначен в Преисподнюю совокупно с ведомы-
ми последователями. В миниатюре показано низвержение мятежников
верными и падение их в разверзшуюся в земле прорасть. Сюжет вос-
стания Сатанаила был настолько известен создат^яйм Лицевого свода и
потенциальным читателям памятника, что помещение его среди собы-
тий четвертого дня было как бы само собой разумеющимся. Именно
здесь зародилось противостояние Добра и Зла, наложившее отпечаток на
всю дальнейшую Историю. Без показа возникновения Зла оставались бы
непроясненными следующие эпизоды, связанные уже с Человеком. По
Преданию, побежденный Сатанаил назвался противником Бога. Думаю,
что помещение на данной миниатюре триипостасного творца по мысли
создателей памятника должно было акцентировать значимость возник-
шего противоборства и символизировать грядущую победу Добра над
Злом. Логос — как абстрагированная творческая сила — мало подходил
для борьбы с персонифицированным в Сатанаиле Злом, здесь нужен был
именно персонифицированный же Творец во всей Славе.
Первое отступление от принципа замкнутости пространства ми-
ниатюры имеет место в седьмом и восьмом рисунках, показывающих
создание человека (Быт. 1, 26—28 и 28—31). Здесь пространство откры-
то и целиком заполнено изображением нижнего мира (земля и море с
населяющими их живыми существами, передний план отведен изображе-
ниям творца и созданных первых людей). Миниатюра здесь отражает не
весь Мир, а лишь часть его: в рисунке показана только земля, поэтому
знака Логоса здесь нет. С одной стороны, здесь можно видеть действие
Глава 2. Пространство и время в миниатюрах
255
принципа буквальности перевода слов в образы (ибо по источнику тек-
ста творение человека происходит не силой Слова — «да будет...», но
какими-то иными, скрытыми от понимания читателя средствами). С дру-
гой стороны, именно в данных миниатюрах на авансцене появляются
не только и не просто создания, но подобия творца, предназначение
которых — заполнить землю и обладать всем созданным на ней. Не-
бо остается сферой Логоса, персонифицированного в Саваофе. Земля
становится сферой Человека. Логос един (хотя творец и триипостасен).
Человек изначально разделен на две сущности и призван к бесконечному
воспроизводству.
Интерпретация изображения: возникновение времени
Последний раз глобальное единство Мира показано в девятой ми-
ниатюре. Здесь Мир, огражденный от Хаоса, представлен в двух уровнях,
разделенных пространственно, но еще единых во времени. Сотворение
завершено, развитие еще не началось. История уже подготовлена, но,
как и Время, пока не восстала от сна. Она существует потенциально, но
не действует, ибо субъект Истории — подобие творца — сотворен, но
не одухотворен. У Человека еще все впереди.
Все последующие миниатюры, не только вводной серии, но и Лице-
вого свода в целом, отражают уже не глобальный, а только земной Мир.
Верхний мир присутствует незримо: его бытие подразумевается, оно за-
дано первыми миниатюрами и не требует дальнейшего объяснения. Знак
бытия верхнего мира — сегменты неба, в которых показан творец, —
появляются в миниатюрах время от времени, когда семантика текста
диктует необходимость обозначения высшей воли. Посланцы верхне-
го мира (ангелы, реже — сам Саваоф, позднее Христос, Богородица,
святые) появляются в миниатюрах в тех случаях, когда текст прямо сви-
детельствует о вмешательстве высшей воли в дела человеческие. Во всех
остальных случаях Человек предоставлен собственной воле.
Первые девять миниатюр Лицевого свода дают читателю-зрителю
картину Создания. Они статичны, фрагменты действия в них оторваны
один от другого. Время в них присутствует как состояние. Времени как
процесса еще нет. Прорыв статичности в седьмой и восьмой миниатюрах,
фиксирующих часть Мира, еще не создает Времени как движения.
Глобальная замкнутость Мира, отгороженного от Хаоса, обусловливает
и запечатленность Времени.
Действие начинается в десятой миниатюре. Она открыта: верхний
мир с его постоянством показан сегментом неба; нижний мир с его
динамикой незамкнут. Открытость пространства миниатюры обозначает
продолжение действия, приготовляет зрителя к восприятию следую-
щей группы образов. Открытость пространства как знак продолжения
256 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: истЬрия в образах
действия подчеркивается и открытостью словесного повествования. Тек-
стовое сопровождение десятой миниатюры впервые обрывается не на
законченной грамматической конструкции (как все предыдущие фраг-
менты), а на половине сложного предложения. Читатель, знакомый с
текстом Книги Бытия, обрывом фразы предупреждается о продолжении.
Десятая и одиннадцатая миниатюры содержат как бы истолкова-
ние и раскрытие показанного ранее сотворения человека, развертывают
фрагмент подобно раскадровке эпизода режиссером фильма. Создан не
абстрактный человек, но Адам. Для обитания Адама не предназначена
земля как составная часть нижнего мира, но сад в Эдеме. Венец творе-
ния, созданный по образу и подобию самого творца, должен обитать в
лучшей части сотворенного Мира. Лучшая часть Мира, Сад, должен быть
отделен от остального Мира, подобно тому, как глобальный Мир отделен
от Хаоса. Но ограждение Сада — не абсолютная изоляция, это лишь
подобие, как бы символическое отделение части земного Мира. Поэтому
и знак огражденности здесь не тождествен знаку предшествующих ми-
ниатюр (не сплошная, но частично двойная дуга-ограда). В раскрытом
Мире десятой миниатюры создается часть, Сад, и эта часть отделена
от остального Мира. Творец вводит Адама в отделенный от Мира Сад
одиннадцатой миниатюры, и Сад раскрывается перед Человеком всеми
своими богатствами. Действие происходит и в пространстве, и во вре-
мени: частичная разделенность пространства указывает на временную
разнесенность эпизодов.
Миниатюры двенадцатая—четырнадцатая, рассказывающие о созда-
нии Евы, грехопадении и обличении, как бы закрыты. Но это иллюзия
замкнутости, ибо знак ограждения Сада — это не знак абсолютной изо-
ляции. Мир существует, но согласно словесному повествованию Мир
здесь не нужен, он подразумевается, а действие происходит только в Са-
ду. На авансцене люди и, как бы за ними, творец. Пространство и время
здесь предельно сжаты до взаимопроникновения, до слияния в некое но-
вое единство. Повествование обозначено лишь персонажами, диалоги их
(служащие необходимым пояснением) целиком оставлены «за кадром»,
они тоже только подразумеваются в образной передаче. Создается ил-
люзия статичности, однако на деле здесь максимум движения. Именно
здесь, с появлением в миниатюре Человека, обреченного на познание
(и познающего) Добра и Зла, впервые в Лицевом своде проявляется
неразрывное единство словесного и образного рассказа (полное пони-
мание миниатюр требует знания текстового сопровождения). Именно
здесь впервые проявляется принцип множественного появления пер-
сонажа в пространстве одной миниатюры, намеченный еще в десятом
рисунке (Адам спящий и восставший от сна). Отныне и до конца Лице-
вого свода каждое «повторное» появление конкретного персонажа будет
знаком движения Времени, обозначит следующий фрагмент действитель-
Глава 2. Пространство и время в миниатюрах
257
ности, зафиксированный художником. Наконец, именно эти миниатюры
впервые раскрывают нам и предполагавшийся уровень читателя-зрите-
ля: неразграниченность пространств-эпизодов указывает, что заказчик
Свода и любой его потенциально бытующий современник знаком с той
знаковой системой, в которой кодируются образы Свода.
Заключительная, пятнадцатая миниатюра вводной серии, изобра-
жающая осуждение и изгнание из рая, раскрывает еще один принцип
знаковой системы художников. Огражденный Сад здесь сочетается с
открытым Миром, в котором отныне будет проходить жизнь Человека.
Впервые в Своде на миниатюре появляется архитектурное сооружение —
врата рая. Грехопадение ставит Адама и Еву вне изначально отведенного
для них бытия. Остается позади Сад как совершенство и открывается
начало земной жизни в трудах. Вот оно, подлинное начало человеческой
Истории в концепции составителей Лицевого свода. Утрата совершенства
низводит человека до исходного состояния. Перед ним открывается путь
совершенствования и постепенного приближения к былому уровню. Со-
знание утраты вынуждает Человека к поиску путей обретения Истины.
Первобытное бытие на неустроенной и неухоженной земле сменяется
первыми попытками цивилизации. Возникают поселения, огражденные
от окружающего Мира; города как подобия Сада.
Однако восхождение — путь долгий и не прямой. Человек, по-
знавший вкус плода древа Добра и Зла, свободен в выборе путей, но
постоянным соблазном перед ним встают действия низвергнутого пред-
водителя мятежных ангелов. Едва ли не бесконечна череда ошибок и
ложных путей к обретению совершенства. Многочисленны возвыше-
ния отдельных держав, в которых реализуется попытка своего варианта
Истории. Но в мире неискорененного Зла эти варианты оказываются
тупиковыми. Отсюда мировой центр странствует по свету и лишь после
многих тупиков вырисовывается единственно верный путь — путь Рос-
сии. Именно в Россию перемещается центр мировой истории. Именно
России суждено достигнуть ту стадию совершенства, на которой будет
возможно обретение утраченного и достижима победа Добра над миро-
вым Злом. Именно в России произойдет естественное слияние земных
реалий с высотами Духа. Такова концепция мастеров Лицевого свода,
вобравшая в себя прежние достижения отечественной историографии и
закодированная в первых миниатюрах памятника.
К сожалению, памятник остался незавершенным, и все предполо-
жения о финале мировой истории — как он мыслился современникам
Ивана Грозного — навсегда обречены оставаться недоказуемой догадкой.
Глава 3
Цвет в миниатюрах:
источниковедческий аспект
§ 1.	Слово и цвет: общие замечания
Несбалансированность лексики
Полное проникновение в знаковые системы древнерусской культу-
ры как совокупности отношений будет возможно лишь тогда, когда к
анализу будут привлечены все группы элементов, образующих эту сово-
купность. При настоящем уровне развития исторической науки остается
еще довольно много явлений культуры, понимание которых затруднено
для нас вследствие недостаточной их изученности. Еще больше белых
пятен в зонах соприкосновения явлений, главным образом в сферах
взаимодействия различных элементов и уровней культуры как систе-
мы отношений. К числу таких зон принадлежит и круг представлений,
возникающих при попытке анализа системы «слово — цвет».
Даже при беглом знакомстве с памятниками древнерусской письмен-
ности бросается в глаза чрезвычайно любопытное ее свойство — крайне
редкое употребление понятий, относящихся к сфере цвета. И это тем бо-
лее поразительно, что памятники изобразительного искусства, современ-
ные писаниям древнерусским авторов, дают удивительное разнообразие
цветов, демонстрируют редкое умение оперировать как контрастными,
так и дополняющими цветосочетаниями. Насыщенность живописи как
цветами основного спектрального ряда, так и тончайшими оттенками,
должна была, казалось бы, отразиться и в лексике, оставив довольно мно-
гочисленный и разнообразный набор цветообозначений. Наделе, однако,
не только книжная, но и деловая, профессиональная речь долгое вре-
мя была крайне далека от сколько-нибудь значительной насыщенности
цветообозначениями по сравнению с реальными цветами в живописи1.
1 Отмечу, впрочем, что памятники профессиональной речи дошли до нас лишь
от сравнительно позднего времени. Самые ранние краткие иконописные подлинники
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 259
Установлено, что человек в нормальных условиях способен вос-
принимать до 150 цветовых тонов [345, 5]. Может показаться, что
общее число цветообозначений, существовавшее в русском языке, впол-
не сопоставимо с этой цифрой, ибо репертуар цветов, составленный
П. Савваитовым, содержит свыше 108 понятий [263, 161]. Однако при
более пристальном внимании легко устанавливается, что преобладающее
большинство понятий в словнике П. Савваитова заимствовано из памят-
ников XVII в. и отражает словоупотребление лишь данного и еще более
близких к нашим дням столетий. Иными словами, кажущееся богатство
языка колористическими понятиями отражает, по всей вероятности,
специфику не древнерусской культуры, а особенности так называемого
переходного века, т. е. того периода, когда лексический состав языка стал
испытывать сильнейшие воздействия со стороны активно формировав-
шихся новых традиций. Для более же раннего времени вся совокупность
цветовой лексики составляла едва лишь пятую часть от возможного для
восприятия количества реальных цветовых оттенков* 2.
Справедливости ради следует сказать, что аналогичная картина ха-
рактерна и для многих других литератур на определенных этапах их
развития. Бедность колористических определений в памятниках ранней
стадии литературной истории послужила даже одной из отправных то-
чек для гипотезы поэтапного развития цветового зрения у человека,
приверженцы которой утверждали, будто цветовосприятие есть свойство
лишь цивилизованного субъекта и в полной мере развилось только в
историческое время. Гипотеза эта в свое время пользовалась значитель-
ной популярностью, однако ныне считается отвергнутой. Современные
науки о человеке доказывают, что человек как биологический вид во
все времена своего существования был способен к восприятию цвета
практически в тех же пределах, что и наши современники (см. об этом,
в частности: [545]). Иное дело, что индивидуальные возможности цве-
датируются лишь концом XV в., более детальные сохранились от XVII в. В связи с этим
всякие попытки реконструкции профессионального языка древнерусских художников
будут иметь весьма вероятностный характер.
2 Подробнее об этом см. в специальном исследовании Н. Б. Бахилиной [47, 40-
48]. Исследовательница ограничивает свою выборку памятниками XI—XIV вв., однако
использует данные Картотеки Словаря древнерусского языка, включающей роспись
текстов памятников и XV в. Как показывает выборочное обследование, XVI в. не дал
сколько-нибудь существенного прироста репертуара цветообозначений: вхождения новых
понятий в языковый обиход сопровождалось исчезновением ряда старых, характерных для
до-Московского периода. Примечательно, что Словарь И. И. Срезневского, построенный
на материалах текстов XI—XVI вв., содержит 62 понятия, в той или иной мере связанных
с цветоопределением: из этого количества не менее трети для XVI в. являлись уже явными
архаизмами и употреблялись крайне редко. Быстрое обогащение колористического языка
начинается лишь с первых десятилетий XVII в.: за неполные сто лет количество слов,
используемых в качестве устойчивых цветообозначений, более чем утроилось и вплотную
подошло к сотне понятий [47, 92-107].
260 Часть IIL Миниатюры Лицевого свода: история в образах
товосприятия (а если говорить точнее — мысленного цветоразделения
и цветоопределения) довольно широко варьировались как в прежние
времена, так и сейчас, что было обусловлено многими причинами как
объективно-физиологического порядка, так и, главным образом, уров-
нем и целевой направленностью полученного образования и характером
профессиональных занятий.
Филологический подход
Впрочем, признание «закономерности» отсутствия цветописи в древ-
нерусской литературе не освобождает от необходимости поиска причин
этого явления. Более того, убедительное объяснение цветовой бедности
древнерусской словесности представляется особенно необходимым, если
учесть, что современная древнерусской византийская литература (счита-
ющаяся, по традиции, образцом для древнерусских мастеров слова) как
раз очень богата и обильна не только цветописью, но и наличием спе-
циальных трактатов о значении цветов как элементов художественного
языка.
Интересная попытка такого рода объяснения была в 1968 г. предпри-
нята А. М. Панченко [274]. По мнению автора, отсутствие цвета в сло-
весности XI—XVI вв. может быть истолковано на основе общих предста-
влений о законах средневековой поэтики. Основную причину игнориро-
вания цветописи древнерусскими и южнославянскими мастерами слова
А. М. Панченко склонен видеть в своеобразии отражения действительно-
сти этими литературами. Внимание не к реальным конкретным портре-
там и пейзажам, а стремление к их типизации, обобщению, изображению
идеального или подчиненного определенным жестким критериям пор-
трета и пейзажа лишало смысла использование цвета в их построении.
Идеализированный образ может быть образцом, может исследоваться,
служить назидательным примером, но не может живописаться, как это
свойственно образу индивидуализированному. В изображении идеально-
го нет места цвету, который уступает свои функции более абстрактному
понятию — свету. Именно свет в разных проявлениях является ведущим
инструментом древнерусского писателя в построении идеализированных
характеристик, и как обозначения света следует трактовать большую
часть собственно цветовых эпитетов в произведениях древнерусской ли-
тературы. «Древнерусский художник слова, как правило — ибо нет
правил без исключений, — не нуждался в цвете, средневековая эстетика
«не хотела» цвета, и цвет оставался вне художественной прозы» [274, 9].
В концепции А. М. Панченко есть ряд очень привлекательных и,
как кажется, верных моментов. Убедительно мнение о светоносности
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 261
как особом свойстве древнерусской литературы3. Безусловно верным, по
крайне мере с позиций нынешнего уровня науки, представляется тезис
о примате идеализированного образа в творчестве древнерусского пи-
сателя. Стремление к описанию не того, что было в действительности,
а того, что должно было бы быть, показ не реального персонажа, но
такого, каким должен бы быть действительный герой определенного сю-
жета или схемы — все это проявления позиции древнерусского писателя,
позиции, определявшейся неукоснительным следованием этикету4.
Культурологический подход
Однако объяснение отсутствия цветописи в древнерусской письмен-
ности из неприятия цвета средневековой эстетикой может быть признано
убедительным лишь в том случае, если признать изолированность лите-
ратурной сферы от иных сфер культуры. Между тем сфера литературы
и сфера изобразительного искусства, сфера литературы и сфера декора-
тивно-прикладного народного искусства имеют множество общих точек
соприкосновения и пересечения. На иконе и фреске изображались столь
же идеализированные персонажи и обобщенные ситуации. Циклы фрес-
ок раскрывали последовательность событий, отраженных в литературных
памятниках. Житийные иконы изображали в образах словесный рас-
сказ о подвигах святого. Лицевые рукописи в миниатюрах представляли
параллельный словесному повествовательный мир. В большинстве слу-
чаев словесный памятник вызывал к жизни образное воспроизведение.
Однако известно немало и обратных случаев, когда литературное произ-
ведение создавалось на тему бытовавшего изобразительного памятника
(обиходный пример — Сказания о чудотворных иконах). Представление
о системном характере культуры необходимо влечет признание обяза-
тельности связей между разными ее сферами и уровнями, ибо такими
связями обеспечивается бытие культуры как целого.
В этом свете обилие и насыщенность цветом изобразительных реше-
ний определенных сюжетов кажется особенно странным при сопоставле-
нии тех же сюжетов в словесном воплощении. Тезис о неприемлемости
цвета в системе словесного повествования в силу требований эстетики
словесного рассказа вступает в противоречие с существованием тесных
связей между различными сферами культуры, с одной стороны, и с
3 По данным А. М. Панченко, белый цвет, понимаемый как символ чистоты, совершен-
ства, любви, т.е. цвет, равнозначный свету, использовался в древнерусской литературе
чаще, чем все остальные цветоопределения вместе взятые [274, 10-12]. Абсолютное
преобладание белого в сравнении со всеми остальными цветами в языке древнерус-
ских памятников подтверждается и Н. Б. Бахилиной на более широком источниковом
материале.
4 Теория литературного этикета получила детальную разработку в трудах
Д.С.Лихачева [742; 144; 145\.
262 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
наличием разработанной колористики в образных решениях данных сю-
жетов — с другой.
Думается, что возможен иной ответ на вопрос о причинах почти
полного отсутствия цветописи в древнерусской словесности.
Теория литературного этикета, разработанная в трудах Д. С. Лихаче-
ва, имеет гораздо более широкое, нежели собственнолитературоведчес-
кое, значение. Этикетность пронизывала все стороны жизни феодаль-
ного общества. Этикет буквально пронизывал и деловую письменность
(существование представлений о том, как надо писать разного рода до-
кументы, наличие формуляров и стереотипных формул для типических
оборотов и т.д.), и изобразительное искусство (наличие иконографиче-
ских канонов, исключительно стабильное решение определенных типов
сцен и персонажей), и театрализованное церковное действо (подчи-
ненность службы жестко установленным правилам, характер действия
участников, наполнение обычных действий эзотерическим содержанием
и пр.). Этикетность средневекового бытия дополнялась исключительной
распространенностью иерархических отношений. В совокупности эти два
момента — иерархичность и этикетность реального бытия — необходимо
побуждали средневекового человека к поискам всеобщей зависимости не
только в зримо существующем и данном в ощущениях земном мире, но и
в априорно предполагаемых потусторонних, поскольку Земля в антитезе
бога и дьявола, вечного блаженства и вечной муки, света и тьмы была
необходимым промежуточным миром, принимавшим на себя и скре-
щивавшим все противоположности верхнего и нижнего потусторонних
миров. Вера в сотворенность человека по подобию божества автома-
тически вела к признанию правомерности отождествления структуры
отношений, присущих земному миру, на миры потусторонние. Иерархия
земного общества была доведена до абсолюта в иерархии небесных сил
и сатанинского воинства, и, в таком качестве, оказала обратное воз-
действие на закрепление земных стереотипов. Если довести мысль до
логического конца, то следует признать необходимость существования
земного мира в качестве своего рода гаранта существования верхнего
и нижнего потусторонних миров, обреченных на «аннигиляцию» в том
случае, если представляющие их абсолютно противоположные тенденции
придут в непосредственное соприкосновение.
Более того, поиск всеобщей зависимости в мирах реальных (по пред-
ставлениям человека той поры и рай и геенна были вполне реальными
мирами) побуждал к проведению искомой зависимости и в творимых
отражениях этих миров. Действующие лица исторических событий в
той же мере подчинялись иерархии и этикету, как и писатели, вос-
производившие эти события в словесных рассказах, как и художники,
воспроизводившие эти события (или словесное повествование об этих
событиях) в образных рассказах.
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 263
Цветовое мышление
Всеобщность и универсальность этикетно-иерархических отношений
в феодальном обществе позволяет предполагать бытование и определен-
ных представлений о цвете и его месте в бытии и творимых отражениях
бытия, одинаково понятных как создателям образных повествований,
так и зрителям их. Полагаю, что для древнерусского человека было
характерным умение своего рода мысленно видеть все в неразрывном
единстве с цветом. Цвет настолько прочно ассоциировался с предметом,
образом предмета, что представление о нем возникало вполне одно-
значное, не требующее пояснения введением дополнительных словесных
формул. По мере приближения к нашему времени такое видение мира
утрачивалось, на смену единству образа и цвета приходило осознание ва-
риативности цветового решения отдельных образов и их совокупностей,
образующих в целом картину мира.
Реликты такого рода представлений можно видеть в сохранившихся
в языковом запасе чрезвычайно устойчивых словосочетаниях, соединяю-
щих в себе как бы две полярные единицы — вполне конкретный объект
и максимально абстрактное его обозначение — например «красное солн-
це», «синее море» и т.п. Современному человеку, даже не имеющему
навыков рисования, никогда не занимавшемуся анализом живописных
произведений, тем не менее ясно, что в действительности солнце крайне
редко может быть видимо действительно красным, а море синим, как
правило, истинные их цвета нашим сознанием относятся к другим зонам
спектра. Однако, услышав или прочитав в тексте подобные штампы,
мы ничуть не затрудняемся их пониманием и внутренне — если не
настроены на иное — принимаем правомерность их.
Наряду с лексическими сохранились и в высшей степени интересные
поведенческие реликты. В частности, дети, во всяком случае до опреде-
ленного возраста, не только принимают устойчивые цветовые штампы,
но и пользуются по преимуществу только ими. Достаточно взглянуть
на любой достаточно репрезентативный массив детских рисунков, что-
бы убедиться в абсолютном преобладании красного солнца, синего моря,
зеленого леса и т. п. При этом исключительно характерным будет выбор
конкретных цветов для изображения соответствующих объектов: разные
дети, проживающие в различных природно-климатических зонах, полу-
чившие несходное начальное воспитание, растущие в самых различных
микросоциальных группах, довольно единодушно остановят свой выбор
на одном и том же (по существующей цветовой маркировке) красном
карандаше для изображения солнца — это цвет, довольно близкий к
цвету центральной зоны красной части спектра; отклонения в ту или
иную сторону крайне редки.
264 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
В древности понятия конкретизированные и абстрагированные не
были разнесены столь далеко, как сейчас. И если современный историк,
встречая в тексте слово «багряница», понимает, что речь вдет о царском
одеянии, то современник Ивана Грозного в таком случае еще понимал,
что это одеяние непременно красного цвета и никакого иного.
Думается, что корни «мысленного цветового видения» лежат до-
статочно глубоко и восходят к космогоническим представлениям наших
предков. Проввденциалистская концепция происхождения земного ми-
ра, полная убежденность в его созданное™ по замыслу и слову творца,
придавала всему сущему качество разумного генезиса. Цвет как атрибут
всего окружающего был связан с проявлением божественной воли и в
этом качестве не только мог, но и должен был восприниматься только
в неразрывном единстве с определяемым объектом; любой иной подход
граничил бы с еретическими устремлениями, попытками постижения не-
доступных смертным сокровенных истин. Верхний потусторонний мир,
совершенный во всех своих проявлениях, следовательно, и в сопутствую-
щем ему цветовом строе, явился образцом мира земного. Потому и цвета
сотворенного .мира, отражающего вечный, вневременной мир, должны
являть подобие цветов вечности. Цвета как атрибуты сущего даны изна-
чально и будут существовать до конца отведенного сотворенному миру
срока, до светопреставления, в тех сочетаниях и последовательностях,
что созданы мудростью и волей творца. Поэтому древнерусский худож-
ник несвободен в выборе цветов своей палитры. Но точно так же и
его современник-зритель не свободен в восприятии красок иконостаса,
лицевой рукописи.
Связанность представления об объекте с цветовой характеристи-
кой объекта выступает как одно из проявлений поведенческого этикета:
восприятие обозначаемого порождало у субъекта и целую совокупность
свойств обозначаемого, независимо от того, названы эти свойства (в том
числе и цвет) или не названы. Чтение «черно-белого» текста позволяло
видеть цветную картину изображаемого в данном тексте мира. Идеа-
лизированные портреты и типизированные ситуации, характерные для
древнерусской литературы, могли быть решены лишь в определенных
цветах, и читатели этой литературы знали данные цвета точно так же,
как и создатели. Думаю, что владение основами колористики являлось
одним из условий древнерусской образованности и было распространено
достаточно широко5.
5 Подробнее о реконструируемых началах древнерусской колористики как совокупно-
сти знаний о цвете и его роли в бытии и искусстве я говорю в следующей главе, а также
в специальной статье [26].
Глава 3, Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 265
§ 2.	Семантика цвета:
множественность значений
Общие замечания
Этикетные нормы в использовании и восприятии цвета предусма-
тривали существование определенных правил, обязательных для всех
участников и всем участникам более или менее одинаково знакомых.
К их числу нужно отнести знание значений цвета и известные пред-
ставления о «старшинстве» одних цветов перед другими. Поскольку
палитра древнерусского художника была ограничена чистыми тонами,
наблюдаемыми в природном спектре, и практически не допускала ши-
рокого использования смешанных тонов, за каждым основным цветом
признавалось несколько несходных значений, определявших границы
употребления их и, в известной мере, правила «прочтения».
Как известно, в силу психофизиологических особенностей человече-
ского организма цветовосприятие крайне субъективно. Не только разны-
ми людьми оттенки одного цвета (тем более родственные, но различные
цвета) видятся неодинаково, но даже и одним человеком оттенки одного
цвета в различных условиях (неодинаковость освещения, разное время
суток, степень утомленности и т. п.) воспринимаются по-разному. Более
того, один и тот же оттенок в различных контекстах в человеческом вос-
приятии окрашивается в разные тона. Еще более индивидуализировано
цветоопределение. Поэтому, во избежание неоднозначного понимания,
в дальнейшем изложении вся реальная цветовая насыщенность миниатюр
Свода приведена к семи основным цветам спектра и отдельным наиболее
расхожим обозначениям неспектральных цветов (производных от спек-
тральных, но вошедших в обиходный язык под своими обозначениями).
При этом я руководствовался, во-первых, собственным цветовосприяти-
ем, во-вторых, ощущаемой мною близостью реальных оттенков цвета в
миниатюрах к основным, или «чистым», цветам.
Применительно к множественности задач цвет в миниатюре обладает
множеством и реальных значений, исполняя весьма несходные функции
при сохранении неизменных внешних признаков.
Естественность и условность
Наиболее ясным и легко вычленимым является естественное зна-
чение цвета, т.е. обозначение предметов, имеющих данный цвет от
природы. В качестве примера можно указать на красный цвет как знак
крови (в батальных сценах), зеленый цвет как обозначение травы и
листвы деревьев, белый как обозначение естественного цвета полотна
(неокрашенного) и др.
266 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
С естественным тесно смыкается другое значение цвета, которое
можно определить как условное. В этом, условном значении, цвет ис-
пользуется для выделения объектов, которые либо традиционно ассоци-
ируются именно с данным цветом, либо иногда действительно бывают
окрашены в близкие по оттенкам тона и осознаются в быту именно
в соотнесении с этими тонами. Так, красным или красно-оранжевым
в миниатюрах изображается солнце (от природы, как известно, жел-
тое) и огонь (также чаще всего имеющий желтые или желто-оранжевые
оттенки) — здесь, вероятно, сказывается восходящее к глубокой древ-
ности отождествление солнца и огня именно с эпитетом «красный»,
отразившееся в памятниках фольклора и некоторых местных говорах.
Впрочем, нельзя исключать и того, что в природе (в зависимости от
состояния атмосферы и времени суток) солнце и огонь действительно
иногда принимают насыщенные красные тона — эти редкие случаи осо-
бенно памятны своей нетривиальностыо. Синий цвет в его условном
проявлении используется для обозначения водных пространств (озер,
морей, рек, хотя обычно их естественный цвет близок к серому, сине-зе-
леному и пр., и лишь крайне редко вода выглядит действительно синей).
Голубой (или часто также и синий) используется для обозначения неба
(хотя по природным условиям центральной России чисто голубое небо
наблюдается отнюдь не часто). Столь же условно использование желтого
цвета для обозначения золота (истинный цвет которого весьма зависит
от степени чистоты металла и техники обработки внешней поверхности
изделий из него). Ряд примеров можно было бы продолжить, но уже не
на «чистых», а на производных цветах.
Передача настроения
Рассмотрение миниатюр с позиций искусствоведческих позволило
бы, вероятно, выделить эмоциональное значение цвета: насыщенность
отдельных миниатюр (или серий миниатюр) оттенками преимущественно
одного из основных цветов, в зависимости от содержания изображаемых
событий. Тот же красный цвет для большинства людей ассоциируется
с торжественность, приподнятостью, повышенной важностью момента
или события, праздничностью. Поэтому легко объяснима избыточная
насыщенность красным цветом миниатюр, показывающих (или предска-
зывающих) радость победы, торжественные встречи победителей и т. п.
Напротив, миниатюры, посвященные скорбным событиям и сюжетам,
как правило, обходятся минимальным количеством красного цвета и вы-
держаны или в приглушенных оттенках синего и ряда комбинированных
цветов, или высветлены за счет малого применения цвета вообще. Очень
часто миниатюры «проходные», не изображающие событий памятных
Глава 3, Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 267
и заметных, выдержаны в целом в сине-зеленых тонах, не создающих
ощущения ни приподнятости, ни подавленности6.
Структурная акцентуация
Среди многих значений цвета в этом отношении особенного вни-
мания заслуживает так называемое организующее значение. Благодаря
физиологически обусловленным способностям практически каждый че-
ловек осознает пары двух любых цветов либо как контрастные, либо
как нейтральные, либо как мягкие7. При этом красный цвет образует
контрастную пару практически с любым иным кроме ближайшего по
спектру оранжевого. Иные тона также способны к образованию кон-
трастных пар. Это очень существенно, ибо контрастные сочетания в
пространстве миниатюры естественно притягивают взгляд и тем самым
служат как бы центрами отсчета при анализе объекта.
Проблеме зрительного восприятия и его механизмам посвящена
весьма большая зарубежная и отечественная литература. Здесь и далее
я сознательно упрощаю общую картину и оставляю в стороне конкрет-
ные механизмы, соединяющие механические процессы окуломоторики
с психологическими процессами осознания проецируемых на сетчат-
ку образов. Отмечу лишь, что формы связи окуломоторных актов с
перцептивными являются гораздо более сложными, нежели это предста-
влялось еще в недавнее время8.
Исследования окуломоторных процессов, осуществленные в послед-
ние десятилетия, позволяют позитивно утверждать, что анализ изобра-
жения осуществляется параллельно с движениями глаз, отслеживающих
(сканирующих) изображение. При этом окулограммы фиксируют неко-
торые точки, в которых глаз задерживается на большой отрезок времени,
к которым подчас он неоднократно возвращается. Если эти точки при-
нять за вершины некоторого графа и подсчитать минимально необходимое
количество ребер, обеспечивающих связь каждой вершины со всеми про-
чими, то получим весьма любопытную последовательность: 2 вершины
6 По необходимости ограничиваюсь здесь лишь самой общей констатацией эмоци-
онального значения цвета. Для детального вычленения данного значения необходимо
учитывать особенности субъективного в цветовосприятии, с одной стороны, и символи-
ческие соотношения цветов, присущие средневековым эстетическим системам, с другой.
7 Это обстоятельство было отмечено художниками еще в древние времена. Попытка
научного объяснения контрастности цветов была предпринята Исааком Ньютоном [403],
С других позиций к вопросу контрастности цвета подошел в своих трудах по теории цвета
Иоганн Вольфганг Гете [597—595]. В современной литературе существует две тенденции
в решении проблемы контраста: мнения художников и искусствоведов, с одной стороны,
и поиски цветоведов и колориметристов, с другой. Интересная попытка обобщения и
синтеза двух путей была предпринята Н. Н. Волковым [6<У].
8 Для желающих ознакомиться с вопросом более обстоятельно могу рекомендовать,
например, весьма полезную для гуманитариев книгу В. А. Барабанщикова [44].
268 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
соединяются меж собой лишь одним ребром, для соединения 3 вершин
необходимы уже 3 ребра, для 4-х — 6, для 5-ти — 10, для 6-ти — 15
и т.д., общая зависимость будет выражаться квадратичной функцией —
X = (н2 - н): 2, где X — количество ребер графа, н — количество его
вершин.
Иными словами, если взять средней наполненности миниатюру в
крупнейшем памятнике отечественной историографии — Лицевом лето-
писном своде Ивана Грозного — и принять в качестве вершин графа ее
отдельных персонажей (10), то в таком графе количество ребер составит
45; если за вершину графа взять отдельную реалию (100), количество
ребер составит 4950, если за вершину графа взять собственно узел, то
есть сопряжение двух и более линий (1000), количество ребер составит
499500. Дабы не быть голословным, позволю себе проиллюстрировать
данное утверждение одним лишь примером. На рис. 47 помещена упро-
щенная прорись (сохранены лишь наиболее значимые линии, прочие
линии оригинального рисунка опущены) одной из миниатюр Лицевого
свода, показывающей языческие верования Великой Перми до прихода
туда просветителя Стефана. Рис. 48 представляет собой совокупность то-
чек, каждая из которых помещена либо в месте сопряжения двух и более
линий, либо в начале и конце отдельных линий; ребра не намечены,
так как они заняли бы практически все пространство, впрочем и одних
вершин — думается — достаточно для представления о чрезвычайной
сложности данного графа. Между тем — прорись сознательно упрощена.
Если признать, что познание объекта осуществляется в процессе
сравнения его отдельных составляющих между собой и с окружающим
фоном, то не будет методически некорректным соотнесение ребер графа с
элементарными перцептивными актами, то есть с неразложимыми далее
единицами зрительного восприятия, формирующими представление о
части объекта, фиксируемой в момент визуального контакта воспринима-
ющего индивида. И хотя скорость зрительного восприятия очень велика
(по эмпирическим данным средняя продолжительность зрительной фик-
сации составляет 200—300 мс), время для восприятия сложного объекта
(объекта, выражаемого сложным графом) становится весьма ощутимым,
ибо является прямо пропорциональным сложности (или — количеству
ребер графа). Необходимо учесть кроме прочего, что однократного фик-
сирования обычно бывает недостаточно, поскольку целостный микроакт
восприятия требует как минимум двух зрительных фиксаций [44, 123].
В этом плане цвет в его организующем значении является абсолютно
незаменимым фактором. Наличие в структуре воспринимаемого объекта
(то есть миниатюры) контрастных цветовых пятен упрощает первичный
граф на несколько порядков! Проиллюстрирую тезис продолжением уже
приведенного примера. На рис. 49 на прориси миниатюры показаны как
зачерненные области, занятые в оригинале ярким красным цветом. Об-
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 269
щий колорит миниатюры таков, что эти области как бы «выбрасываются»
из фона и попадают в поле зрения независимо от установки зрителя.
Соответственно, на рис. 50 приведен граф, характеризующий данную
совокупность контрастных к общему фону миниатюры пятен. Очевидно,
что для охвата изобразительного поля по опорным контрастным пятнам
достаточно считанных долей секунды, то есть восприятие здесь практиче-
ски одномоментно. Однако этим колоссальным выигрышем во времени
не ограничивается организующее значение цвета в миниатюре. Каждое
контрастное цветовое пятно становится как бы центром, позволяющим
вычленить вторичный граф, также значительно упрощенный (следова-
тельно — ускоряющий восприятие соответствующей части объекта).
Благодаря возможности кардинального упрощения первичного графа
и возможности вычленения упрощенных же вторичных, может в должной
степени реализоваться и способность мозга к интуитивному (то есть
не описательно-аналитическому) пути познания. Ибо данные графы,
заданные контрастными цветовыми пятнами, являются ничем иным, как
когнитивными структурами, осуществляющими модуляцию восприятия
в целом...
Было бы весьма интересно попытаться ответить на естественно
возникающий вопрос: знали ли о подобном свойстве цвета в изобра-
зительных структурах наши предки? Однако это уже выходит за рамки
данного исследования.
§ 3.	Символика цвета: постановочный аспект
Формулировка задачи
Необходимо отметить и еще одно значение цвета: этикетно-симво-
лическое. Использование цвета как эквивалента определенных знаков,
ситуаций не должно подлежать сомнению. Весь строй жизни человека
XVI столетия был пронизан этикетными нормами. Регламентация мы-
слей и поведения, подчинение обрядовой, ритуальной стороне большей
части жизненных проявлений от рождения и до смерти неизбежно выну-
ждали к ритуализации не только действий, но и отражения этих действий.
О придании основным цветам спектрального ряда символических значе-
ний говорят и традиции русской живописи (с чрезвычайно устойчивыми
цветовыми решениями как отдельных персонажей, так и групп лиц) и —
для более позднего времени — письменные тексты, в которых зафикси-
ровано использование определенных цветов применительно к жанрам и
содержанию создаваемых образов. .
Однако в установлении этикетно-символического значения цвета в
миниатюрах Лицевого свода есть ряд сложностей.
270 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Древнерусские художники не озаботились созданием специального
трактата, в котором была бы зафиксирована символика основных цветов
применительно к православной догматике. Априорно можно предполо-
жить, что в основе древнерусских воззрений на особые качества цвета
как знака сакральных ценностей лежала византийская система. Но это
предположение не находит пока достоверного документального подтвер-
ждения. Поэтому любая реконструкция символического значения цветов
в древнерусской живописи является не более чем вероятностной, обу-
словленной Источниковой базой реконструкции, с одной стороны, и глу-
биной ретроспекции, с другой; при этом нельзя сбрасывать со счетов
и целевые установки предпринимаемых реконструкций, несвободные от
субъективных моментов.
Граничные условия решения
По-видимому, для такой массовой категории памятников изобра-
зительного искусства, как иконы, воссоздание достаточно репрезента-
тивной модели цветовой символики вполне возможно. Критерием до-
стоверности воссоздаваемой модели здесь как раз и может послужить
система цветовой символики, практиковавшаяся в искусстве Византии,
ибо в отличие от древнерусской традиции византийская письменность
донесла до нас и специальные сочинения, разрабатывавшие пробле-
матику нетривиальных значений цветов. В основе своей византийская
цветовая символика сложилась не позднее V века, ибо ряд аспектов ее
зафиксирован уже в творениях Дионисия Ареопагита и, отчасти, нашел
отражение в деяниях Третьего Вселенского собора. Цвету, как воплоще-
нию определенных идей, уделялось место в писаниях и видных авторов
последующего времени, назову здесь лишь Софрония Иерусалимского
(VII в.), Иоанна Дамаскина (VII-VIII в.), Германа Константинополь-
ского (VIII в.), Никиту Хониата (XIII в.), Григория Паламу (XTV в.),
Симеона Солунского (XV в.)9. Известно, что византийская художествен-
ная культура испытала сильное воздействие со стороны более древних
культур и, в свою очередь, оказала весьма значительное влияние на худо-
жественные системы сопредельных земель и народов, не только христи-
анских, но даже и иноверных. Интересные параллели к византийскому
цветовому символизму могут быть вычленены в живописи средневеко-
вого Ирана10. Было бы чрезвычайно интересно проследить особенности
цветового решения миниатюр одного памятника, имевшего бытование в
условиях различных культурных контекстов.
9 Подробнее о системе цветовой символики в византийском искусстве см., в частности,
интереснейшие размышления П. А. Флоренского [321—323]. В последние десятилетия эту
проблему затрагивали С. С. Аверинцев [7], А. П. Каждая [109], В. В. Бычков [61; 62].
10 Интересные данные об этом приводит М. М. Шукуров [364].
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 271
Однако система нетривиальных значений цвета, реконструируемая
для произведений станковой живописи, не может быть безоговорочно
использована для анализа живописи книжной, ибо икона и книжная ми-
ниатюра при всем обилии точек соприкосновения являются качественно
различными памятниками. Икона статична (даже житийная икона не
обретает должной повествовательное™, поскольку жанр жития замкнут),
круг иконописных сюжетов четко очерчен и весьма узок, накрнец, вся-
кая икона обладает достоинством самоценности, поскольку может быть
воспринимаема не только в контексте иконостаса, но и изолированно.
В противоположность этому, миниатюра прежде всего повествователь-
на, заполнение ее событиями и действующими лицами определяется не
подчиненностью сакральной идее или замкнутому житию, но в первую
очередь тексту иной (открытой) системы, рассказ любой миниатюры
(а равным образом и любой серии миниатюр в пределах памятника)
вытекает из предшествующего и продолжается в последующем, соответ-
ственно, отдельно взятая миниатюра сохраняет лишь весьма малую часть
от общего информационного потенциала всех миниатюр памятника и,
в ряде случаев, не может быть даже правильно понята и осмыслена вне
контекста.
Особенности иконописания, подкрепляемые многовековыми тради-
циями, позволили мастерам иконописцам выработать весьма лаконич-
ный и формализованный язык: изобразительные средства иконописи
весьма четки и семиотически соотнесены. В книжной миниатюре нет
такой строгости в использовании отдельных элементов языка: большая
событийная насыщенность миниатюры вынуждала широко варьировать
немногочисленные, в общем, приемы и средства, придавать одним и
тем же элементам изобразительного языка различные значения, неясные
сами по себе и проясняющиеся из контекста. Можно утверждать, что по-
пытка полной «раскладки» миниатюры на отдельные элементы изобрази-
тельного языка методически неоправдана: допустимо лишь обозначение
элементов, которые в зависимости от контекста могут сохранять множе-
ственный смысл. Ярким примером нерасчлененности изобразительного
языка миниатюриста и может служить этикетно-символическое проявле-
ние цвета. В отличие от языка иконного письма, цвет в миниатюре,
в силу специфики данной сферы изобразительного искусства, не должен
иметь жестко фиксированного символического значения. Цвет как знак
сакральной идеи, как отражение кодированной информации в миниа-
тюре может либо иметь изначально заданный смысл, либо приобретать
его применительно к контексту миниатюры в целом. Многозначность
цвета в миниатюре приводит к тому, что далеко не всякое цветовое
пятно обладает изначальной заданностью. Необходимость выполнения
организующей функции отрывает цвет в миниатюре от исходно-сим-
волического значения и смещает в сторону акцентуации этикета. Т.е.
272 Часть IIL Миниатюры Лицевого свода: история в образах
внешний «порядок» здесь подчиняет традиционное для древнерусского
художника и привычное в иконописании соотнесение цвета и символа.
Методика решения
Для выделения этикетно-символического проявления цвета в систе-
ме миниатюриста-иллюминатора представляются необходимыми опреде-
ленные методические условия. Любая интерпретация цвета в этикетно-
символическом значении, сделанная на единичном или немногочислен-
ных примерах, будет или некорректной, или произвольной. На малом
количестве объектов нужное значение цвета может просто не проявиться,
оставаясь скрытым иными его значениями. При количестве иллюмино-
ванных миниатюр в Своде, исчисляемом почти 15000 единиц, при мно-
гоэпизодности большей части миниатюр необходимо учитывать действие
статистических закономерностей. Лишь достаточно большое количество
проанализированных объектов может сгладить эффект многозначности
цвета, предохранить от возможных субъективных истолкований значе-
ния цвета применительно к этикету и символу, дать репрезентативный
материал для обобщающих суждений.
В то же время, множественность, как основа вычленения этикетно-
символического значения цвета, должна соединяться с таким признаком
как единичность. Представляется методически неоправданным поиск
нужного проявления цвета на базе решительно всех изображений мини-
атюры. Априорно можно утверждать, что значительная часть реалий не
должна включать этикетно-символического значения цвета (цвет здесь
подчинен иным задачам). Правомерным представляется и априорное же
утверждение о ненужности данного значения цвета и для большой ча-
сти действующих лиц, изображенных в пространстве миниатюры (здесь
задачи их’ разделения и различения решаются другими, прежде всего
графическими, средствами). Цвет в его этикетном проявлении необхо-
дим для отличения действующих лиц одного иерархического уровня,
и в тех случаях, когда графические средства, а также иконография пер-
сонажей для художников Свода были недостаточны или по каким-либо
причинам нежелательны. В качестве аксиомы позволю сформулировать
принцип преимущественного внимания к изображениям носителей выс-
шей власти, ибо идея преемственности царств была руководящей исто-
риософской идеей Лицевого свода как памятника исторической мысли
Грозненского времени11.
Полагаю, что даже при таком сужении круга поисков необходимо
и еще ограничить количество элементов — носителей этикетно-симво-
лического значения цвета. Цветовое решение изображения каждого пер- 11
11 Более подробно об историософской концепции составителей Лицевого свода я писал
в отдельной статье [14, 11—16].
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 273
сонажа миниатюры имело несколько задач. Поэтому из всех атрибутов,
сопровождавших изображение каждого персонажа, необходимо вычле-
нение таких, которые уже сами по себе являются знаками, несущими
понятный для читателя-зрителя код. Изображение властителя непремен-
но сопровождается знаками власти. В таком качестве могут выступать и
венец, и корона, и посох, и жезл, и оружие, и предметы одеяния (шапка,
мантия, шуба и т. п.), и трон, и др. Часть атрибутов-знаков в миниатю-
рах решена чисто графическими средствами (посохи и жезлы). Другая
часть несет также и цвет, но не в символическом, а в условном его
значении (А. В. Арциховским отмечено, что оружие в миниатюрах имеет
преимущественно цвета голубой или синей зоны спектра; это, вероятно,
ассоциировалось с блеском стали). Наконец, нужно отметить, что часть
атрибутов имеет исконно заданный цвет, причем значение цвета здесь
двоякое: желтый цвет корон и венцов выступает как знак золота, с од-
ной стороны (условное значение цвета), и как символ сакральности идеи
высшей власти, знак благодати, сопутствующей ее носителю.
И последним условием, ограничивающим круг элементов-носителей
этикетно-символического значения цвета, является условие невозможно-
сти дублирования данного элемента иными художественными средства-
ми (невозможность решения данного элемента приемами графического
изображения).
Полагаю, что в качестве необходимого элемента-носителя может
выступать верхнее облачение суверенов (мантия, плащ и т. п.). Знаковый
характер мантии как атрибута власти восходит едва ли не к незапамятным
временам. Мантия — столь же характерный атрибут властителя, как и
корона или венец. Символическое значение мантии было достаточно
рано осознано. И, что особенно примечательно, уже в Римской империи
Нероном было установлено исключительное право императора на цвет
мантии [2, 113], унаследованное затем преемственно византийцами и,
надо полагать, знакомое нашим предкам.
Разумеется, было бы неосторожным утверждать, что решительно
всякое изображение мантии в цвете несет в себе этикетно-символичес-
кое значение цвета в чистом виде. В первую очередь, это значение цвета
должно было бы использоваться в миниатюрах, построение которых име-
ет подчеркнуто этикетный характер. Такими могут быть сцены интрони-
зации, эпизоды внешнеполитической практики, моменты участия вла-
стителя в религиозных церемониях и т. п. Наряду с подчеркнуто этикет-
ными сценами в миниатюрах помещено множество изображений монар-
хов и в более бытовых ситуациях; в таких миниатюрах цвет мантии может
и не иметь этикетно-символического значения, или же данное проявле-
ние цвета может оказаться скрытым при первом обращении к миниатюре,
и установление его возможно лишь с учетом контекста серии или всей
совокупности миниатюр, изображающих конкретного персонажа.
274 Часть III, Миниатюры Лицевого свода: история в образах
§ 4.	Символика цвета: этикет в красках
Цвет власти в миниатюрах Тетровасилиоса
В качестве объекта анализа мною были избраны миниатюры, ил-
люстрирующие тексты библейских исторических книг, именно Книг
Царств. Данные тексты и сопутствующие им миниатюры необычайно
удобны для начального анализа по ряду признаков. Первым из них
является большая насыщенность текстов (и, как следствие, миниатюр)
именно подчеркнуто этикетными сценами. Необходимо учесть и такой
момент, что в представлении мастеров Лицевого свода Книги Царств из-
лагали историю становления и последующего падения одного из основ-
ных звеньев историософской концепции Свода — Древнееврейского
государства; при этом особенно достойно внимания то, что в текстах
данных книг идея царства прослежена с самого начала (первые главы
1-й Книги показывают даже истоки зарождения идеи). Наконец, немало-
важно и то, что события, излагаемые в текстах Книг Царств, относятся к
давно прошедшему времени, входят в область священной истории и уже
в силу этого как бы защищены от возможных конъюнктурных соображе-
ний (что, несомненно, должно было сказаться при изложении событий
отечественной истории, особенно событий, не слишком удаленных от
времени самого Ивана Грозного) и не связаны непосредственно с давни-
ми, но особо актуальными в историко-политическом аспекте событиями
истории Римской и Византийской держав.
Как известно, первая Книга Царств открывается описанием собы-
тий, связанных с рождением и возмужанием последнего из правителей
«доцарского времени» Самуила. Девять раз в миниатюрах изображен
духовный наставник Самуила жрец Илия, и все 9 раз он облачен в
верхнее одеяние фиолетового цвета (напомню, что обозначения сведены
к основным цветам спектра)12. В пяти миниатюрах центральным персо-
нажем выступает мать Самуила Анна, повсюду она в красном одеянии
(характерно, что другие женские персонажи этой серии миниатюр нико-
гда не облачены в красное)13. Сам Самуил изображен на 30 миниатюрах14.
Из этого количества половина его изображений сопровождается красным
цветом мантии, семь — зеленым, по четыре — синим и фиолетовым.
Примечательно разделение цветового решения мантии Самуила в сопо-
ставлении с содержанием миниатюр. В красной мантии Самуил изо-
бражается при отправлении государственных обязанностей. В синей —
в сценах сакрального характера. В зеленой — в тех случаях, когда вни-
12 РО БАН, 17.17.9, рис. 15-22, 25.
13 Там же, рис. 15—19.
14 Там же, рис. 18-22, 31-41, 44, 45, 114, 123, 125-127, 71-73, 96, 56, 59 (порядок
рисунков нарушен при переплете в XVII в.).
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 275
мание миниатюриста в соответствии с текстом акцентировано на иных
персонажах миниатюр.
68 раз показан на миниатюрах первый древнееврейский царь Саул15.
Чаще всего он показан в мантии красного цвета: 28 изображений Са-
ула, где он занят решением вопросов государственных или участвует в
воинских делах. 17 раз Саул облачен в мантию синего цвета, причем в
основном появления «синего» Саула связаны с церемониями сакрально-
го характера. 19 раз Саул в зеленой мантии, причем каждый раз это либо
не подчеркнуто этикетные сцены, либо второстепенная по тексту роль
Саула в данных эпизодах.
Знаменитый библейский царь Давид Псалмопевец показан в 175 ми-
ниатюрах (не считая неоднократных появлений в поле одной миниатю-
ры)16. Первое появление Давида имеет место в середине 1-й Книги
Царств. В миниатюрах, иллюстрирующих предшествующие события, Са-
ул показан в мантии красного цвета (последний в серии — рис. 126).
На рис. 127 показано помазание Самуилом Давида — оба персонажа
в мантиях красного цвета. Рис. 128 — первая встреча Саула и Дави-
да: мантия Саула синяя, Давид сохраняет красный цвет. В дальнейшем
повествовании Саул изображается в синей мантии, Давид — в красной
(исключая миниатюры с батальными сценами, в которых Саул изобра-
жен также в красной мантии, несмотря на то, что здесь же показан
и «красный» Давид). Красная мантия Давида следует на протяжении
19 миниатюр, охватывая период пребывания его при дворе Саула и ис-
полнение воинских и иных деяний. С момента бегства Давида от Саула
(с рис. 77), т.е. от начала активной борьбы Давида за грядущее обла-
дание Троном, его верхнее одеяние становится синим (примечательно,
что Саул, исключая сцены сакрального характера, здесь либо в красном,
либо в зеленом, в зависимости от его места в рассказе и в пространстве
миниатюры) и таким сохраняется далее на всем протяжении рассказа о
нем в первой, второй и начале третьей Книги Царств. Любопытно, что
изображения царей и правителей иных земель, помещенные согласно
тексту в миниатюрах Давидова цикла, ни единого раза не облачены в
синюю мантию: они по преимуществу показаны в красных одеяниях
(Хирам Тирский — рис. 524, Ардазар Сирийский — рис. 502, Сусаким
Египетский — рис. 486, Иедур Амафский — рис. 487, Аннон Аммо-
нийский — рис. 494, 495, 502, 503, Молхом Аммонийский — рис. 471),
либо — реже — в фиолетовых (Ардазар Сирийский — рис. 485, 500, Фоя
15Там же, рис. 31-45, 112-114, 116, 118, 119, 120-126, 128-131, 133-137, 68-73, 75,
77, 80-83, 86, 87, 89-95, 105-109, 57-60, 47, 48.
16Тамже, рис. 127-131, 133-137, 68-80, 83-95, 97-100, 102-111, 55, 56, 60-65, 50-54,
511, 513-519, 521-532, 482-494, 496, 497, 501-507, 459-461, 463-473, 477, 478, 480, 481,
433-435, 437, 440, 442, 443, 446-452, 455, 456, 404, 406-408, 411-421, 425-431, 380-382,
384, 385, 387-396, 399, 401.
276 Часть Ш. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Имефский — рис. 487, Амалик Махский — рис. 496) и зеленых (Фолм
Хаммадский — рис. 432). То же относится и к оспаривавшему престол у
Давида сыну Саулову Иевосфею — на четырех миниатюрах он облачен
в красные одеяния (рис. 53, 512, 514, 520).
В 68 миниатюрах показан в разные моменты своей жизни мудрей-
ший царь Соломон17. С первого своего появления в царском сане он
изображается исключительно в мантии красного цвета. Властители со-
предельных земель, царствовавшие при Соломоне, в противоположность
ему облачены в синие мантии (Анхус Гефский — рис. 337, Хирам Тир-
ский — рис. 352, 353, 354, 376), однако в композиции миниатюр они
занимают явно подчиненное место, в центре внимания — Соломон.
Наследник Саломона Ровоам в первых появлениях на миниатюрах
облачен в мантию фиолетового цвета18, но в сцене интронизации, т.е.
с принятием нового для себя (не претендента, но монарха) статуса, он
«переоблачается» в красную мантию (рис. 157). Его соперник, ставший
царем Израиля, Иеровоам, в первых появлениях также «фиолетовый»,
но в этикетной сцене интронизации его мантия подчеркнуто красная.
Любопытно, чхо после Давида древнеизраильские цари практически не
облачены в этикетных сценах в мантии синего цвета. Исключением
являются два изображения Иеровоама в миниатюрах, показывающих
религиозные церемонии (рис. 159, 160).
После раскола единого царства на Иудейское и Израильское повест-
вование становится значительно более уплотненным. Циклы, посвящен-
ные отдельным царям, становятся очень краткими (считанные миниатю-
ры), либо исчезают вовсе; некоторые властители показаны лишь на одной
миниатюре, либо даже одна миниатюра посвящена сразу двум государям
в краткой справке о их деяниях. Поэтому на этикетно-символичес-
кое значение цвета в миниатюре практически не остается пространства.
Основной функцией цвета здесь является организующая. Тем не менее в
заметном большинстве сцен подчеркнуто этикетного характера верхнее
облачение царя в основном красное, тогда как в большинстве более при-
земленных эпизодов мантия данного властителя обретает различные тона.
Колористическое решение проблемы дуализма власти
Таким образом, даже самый краткий и предварительный обзор
700 миниатюр, открывающих Хронографический сборник БАН СССР19,
17 Там же, рис. 397-403, 328-336, 338-364, 366-379, 138-149.
18 Там же, рис. 151-154, 155, 156.
19 Собственно Книгам Тетровасилиос в данном разделе рукописи посвящена 651 ми-
ниатюра; 14 иллюстраций отведено тексту Книги Руфь и 36 тексту Книги Товии,
вклинивающейся в 4-ю Книгу Царств. Эгикетность цвета в миниатюрах этих книг более
завуалирована.
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 277
позволяет отметить несомненную соотнесенность некоторых цветов с
этикетно-символическим значением. Из всей зоны спектра в качестве
этикетно-символических выступают главным образом синий и красный.
При этом синий имеет более заметный символический оттенок (практи-
чески исключительно в синем круге на миниатюрах помещаются изобра-
жения божества — когда бог упомянут в тексте как творец или свидетель
земных дел и событий), обозначая группу сакральных идей и понятий;
красный же более проявляет оттенок этикетный, сопутствующий делам
земных владык и не распространяющийся (в данном проявлении) на
дела небесные. Красный цвет здесь проявляется как «царский» цвет,
используется для обозначения первенствующего, для отражения идеи
самодержавной суверенной власти. Красный (равным образом и синий)
цвет в этикетно-символическом значении соотносится с иными аксес-
суарами власти и, можно сказать даже, проявляется в данном значении
лишь в сочетании с этими аксессуарами. Возможно, что углубленный
анализ позволит выявить этикетно-символическое значение цветов и для
более низких иерархических уровней, где цвет будет обладать этикетным
значением и помимо прочих аксессуаров.
Продолжение повествования о мировой истории после завершения
Книг Тетровасилиос в Лицевом своде переходит к Книге Эсфирь. Текст
Книги (не соответствующий каноническому тексту в составе Ветхого
Завета) сопровождается 52 миниатюрами20. Естественно, что главная ге-
роиня книги появляется на миниатюрах в облачении главным образом
красного цвета. Примечательны «переоблачения» Артаксеркса. Наиболее
часто он изображен в миниатюрах в мантии зеленого цвета. Однако
в сценах подчеркнуто этикетных мантия его окрашена в синий цвет
(рис. 710, где перед Артаксерксом предстоит Мардохей, следующие ми-
ниатюры, показывающие сватовство царя к Эсфири, рис. 713, изобража-
ющей брачную церемонию и др.). Наводят на размышления и облачения
других персонажей данной Книги: Аман в красных одеяниях (до той
поры, пока власть еще не ушла от него); Мардохей чаще всего в зеленых
и фиолетовых, но в моменты возвышения обретает и красные тона.
После текста Книги Эсфирь дальнейшее повествование переходит к
тексту Книги Даниила, перемежаемому включениями из иных памятни-
ков. Текст иллюстрирован 161 миниатюрой21. По содержанию текст дан-
ной компиляции соответствует истории Вавилона и наследовавшей Вави-
лону Персидской державы. Вавилонские и персидские цари сравнительно
редко облачены в красные мантии. Более или менее стабильно в крас-
ном одеянии показаны лишь Вайтасар и Дарий Мидянин (в этикетных
сценах); в этикетных же сценах в красной мантии неоднократно показан
20 РО БАН, 17.17.9, рис. 702-753.
21 Там же, рис. 754-914.
278
Часть IIL Миниатюры Лицевого свода: история в образах
и Навуходоносор. Но в пределах повествования по книге Даниила крас-
ный цвет верхней одежды очень стабильно придан Даниилу, вероятно,
как главному герою повествования. Об этикетном значении красного
здесь свидетельствует и еще один атрибут неординарности Даниила —
нимб. Внимание читателя-зрителя акцентируется именно на Данииле,
и это обстоятельство подчеркивается тем, что даже в этикетных сценах,
изображающих предстояние Даниила перед царями, Даниил сохраняет
красный цвет мантии, тогда как властители (если они отдают пресле-
дующие пророка распоряжения), будучи даже, как Дарий Мидянин,
облаченными ранее в красные мантии, переменяют их на фиолетовые.
Крайне редки в изображениях вавилонских и первых персидских царей
мантии синего цвета: едва ли не единственное исключение — интрони-
зация Улемардаха (л. 458 об.). Один из популярнейших царей древности
Кир Персидский очень последовательно изображается в мантии зеленого,
либо фиолетового цветов (красный здесь повсюду отдан Даниилу).
Возвращается (и относительно стабильно) красный цвет персидским
монархам лишь после смерти Даниила. Из 11 царей персидских, властво-
вавших посла Кира, девяти придан красный цвет мантии. Исключениями
являются одно изображение Спердиса-ГауМаты (л. 525 — синяя мантия),
одно изображение Артавана (л. 536 об. — зеленая мантия) и одно изо-
бражение Артаксеркса (л. 539 — синяя мантия в сцене интронизации,
но на л. 539 об. уже красная).
Цветовой этикет в изображении античности
Между завершением повествования о Персидской державе и рас-
сказом о деяниях Александра Великого в составе Хронографического
сборника вклинивается основанная на сведениях Еллинского и Римско-
го летописца предыстория Рима, иллюстрированная 90 миниатюрами22.
Из легендарных италийских царей красная мантия в этом повествовании
присвоена Гераклу. Традиционный по старой историографии родона-
чальник собственно Рима Эней еще не имеет торжественной красной
мантии, но его преемники уже носят этот знак царской власти, впрочем,
в основном, в этикетных сценах (в иных сценах один и тот же персонаж
может быть показан в мантии и другого цвета). Своего рода курьезом
является красное верхнее облачение цареубийцы Брута. Возможно, здесь
ассоциация не с пресечением царства как вершинного устройства об-
щества, а (в сознании иллюминатора) перенос идеи власти на столь
своеобразного «преемника» убиенного монарха. Впрочем, так же веро-
ятно, что красный цвет одежд Брута и вовсе не имеет выраженного
этикетно-символического значения.
22 Там же, рис. 954—1043.
Глава 3, Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 279
327 миниатюр в составе Хронографического сборника иллюстрируют
Александрию23. На редкость стабильным признаком Александра являет-
ся мантия красного цвета. Только изображения Александра в детстве,
т.е. до официального царствования, выполнены в других цветах. Все
прочие властители, действующие в Александрии и помещенные на ми-
ниатюрах, облачены в мантии главным образом зеленого и фиолетового
цветов; лишь временами красная мантия покрывает также плечи Пора
Индийского.
Преемникам Александра в изложении истории эллинистических го-
сударств уделено места немного. Зачастую на одной миниатюре (см., на-
пример, л. 806, 814, 815) помещены интронизации сразу четырех монар-
хов; этикетное значение цвета здесь уступает место иным проявлениям.
Римские императоры вначале почти не имеют красных тонов в
одеждах. Эпизодически красные одеяния сопутствуют Юлию Цезарю.
Август в основном облачен в зеленую и фиолетовую мантию (хотя ман-
тией его верхнее одеяние назвать довольно трудно). Тиберий в красных
тонах изображается эпизодически. Калигула, Клавдий и Нерон — толь-
ко в зеленых и фиолетовых. Лишь преемники Нерона в изображениях
на миниатюрах получают устойчивый красный цвет. Причины редкости
красных тонов и преобладание зеленых и фиолетовых труднообъяснимы;
не исключено, что это обусловлено и тем, что как в этикетных сценах,
так и в бытовых они изображены почему-то без мантий.
В «Истории» Иосифа Флавия Веспасиан и Тит (независимо от их
реального статуса в данный момент) постоянно облачены в верхние
одежды красного цвета.
Думается, что рассмотрение миниатюр Хронографического сборника
(а они составляют почти пятую часть от общего объема Свода) позволяет
сделать заключение об устойчивом использовании красного и синего
цветов в этикетно-символическом значении. Об устойчивости цветовых
аксессуаров основных персонажей Свода говорит, например, такой факт:
на л. 907 помещена миниатюра, изображающая сошествие Христа во ад
и прощение праведных — в соответствии с иконографией этого сюжета
Христу предстоят Давид и Соломон; мантия Давида синяя, Соломона —
красная. Это, в свою очередь, делает допустимым использование их как
инструмента атрибуции в изображениях реальных персонажей истории.
Понимание многозначности цвета в миниатюрах Лицевого свода откры-
вает перед нами и новые возможности в исследовании этого уникального
памятника.
23 Там же, рис. 1044—1370.
280 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
§5. Иерархия цвета в миниатюрах
Методические замечания
Многозначность каждого цвета, использование его для обозначе-
ния широкого круга не только реалий, но и отношений, ситуаций,
вынуждали к установлению иерархии цветов, предохранявшей как ху-
дожника, так и зрителя от неоднозначного истолкования конкретного
примера цветоупотребления. Выше, в предшествующем параграфе, по-
казано устойчивое использование красного и синего цветов в этикетно-
символическом значении при изображении событий древней истории.
Однако там речь шла об использовании цветов для обозначения персо-
нажей, наделенных непосредственной государственной властью. Между
тем универсальность полисемии цветов и всеобщность этикетно-иерар-
хических воззрений позволяют предполагать, что возможности использо-
вания цвета для кодирования и дешифровки передаваемой информации
гораздо шире. Если признавать этикетность действительно главным ор-
ганизующим принципом средневековья, то следует искать отражение
воздействия этого принципа. Полагаю, что представления о цветовой
иерархии и будут одним из проявлений универсальности этикета как
мировоззренческой системы.
Для сколько-нибудь уверенных и надежных суждений о примате
какого-либо из цветов перед прочими необходимо выполнение неко-
торых граничных условий. Проявление выраженной иерархии цветовых
отношений возможно в первую очередь в тех случаях, когда цвет ис-
пользуется в этикетно-символическом значении; в иных проявлениях
полисемии цвета иерархия будет либо сильно завуалированной, либо
замещенной какими-то еще иными, непонятными пока акцентами. Сле-
довательно, для поиска отношений старшинства в палитре нужно из всей
совокупности миниатюр или иных изображений отбирать такие, в кото-
рых этикетно-символическое значение цвета или явно преобладает над
прочими, или уверенно вычленяется в каком-то эпизоде среди других.
Вторым условием является достаточно большое количество подле-
жащих анализу объектов. Любая интерпретация отношений старшинства
цветов, сделанная на малом количестве изображений, будет либо не-
корректной, либо произвольной. Для того, чтобы сгладить эффекты
цветовой полисемии, нейтрализовать избыточность информации изобра-
жений в целом, предохранить от вероятных субъективных истолкований
реальных цветовых отношений, требуются достаточно большие количе-
ственные показатели, пригодные для статистической обработки.
Вместе с тем статистически значимое количество объектов анализа
следует формировать путем жесткого отбора. В предыдущем парагра-
фе мною показано, что далеко не всякий изображенный на миниатюре
Глава 3, Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 281
персонаж может быть расценен в качестве носителя этикетно-символиче-
ского значения цвета. Из всей совокупности персонажей, в изображении
которых цвет может исполнять этикетную функцию, отношения прио-
ритета цветов могут быть установлены только для части. Следовательно,
из всей совокупности изображаемых персонажей нужно для анализа от-
бирать таких, в изображении которых обозначение их реального или
подразумеваемого статуса невозможно достичь иными средствами, не-
жели старшинство цветов. Иными словами, здесь неприменим принцип
отбора, использованный мною выше для установления этикетно-симво-
лического значения цвета, поскольку носители его могут быть выделены
из массы присвоением им определенных реалий24.
Тем не менее, сформулированный ранее принцип преимуществен-
ного внимания к центральным персонажам повествования остается спра-
ведливым и при отборе в стоящей ныне задаче. Точно так же действен-
ным будет и элемент изображения, в котором отношения старшинства
цветов проявляются с максимальным выражением: это верхняя одежда
центральных персонажей анализируемых миниатюр.
Сложение критериев отбора дает представление об источнике, не-
обходимом для постановки предлагаемого опыта. В таком качестве не-
обходима иллюстрированная рукопись, снабженная большим (не менее
нескольких сотен) количеством миниатюр, изображающих жизнь и де-
ятельность некоторых исторических лиц, живших одновременно или
последовавших один другому, на весьма широком фоне историческо-
го развития. При этом деятельность данных персонажей в источнике
должна рассматриваться как в событийном, так и в социальном кон-
тексте, быть достаточно разносторонней, захватывать протяженный от-
резок времени. В таком случае выводы, полученные при исследовании,
будут доказательными и пригодными для создания совокупности ме-
тодических приемов анализа любых произвольно взятых изображений,
имеющих хотя бы отдаленные текстовые параллели. Едва ли идеальным
объектом для постановки предлагаемого эксперимента является началь-
ная часть Лицевого летописного свода, сохранившаяся в «Музейском
сборнике» ГИМ.
Библейские книги предоставляют большие возможности для вычле-
нения иерархии цвета в миниатюрах, поскольку в центре внимания там
находится история нескольких персонажей, через жизнь которых пока-
зано развитие общественных отношений от глубочайшего патриархата
24 Носители царской или иной высшей власти в обществе, имеющем начала государ-
ственного устроения, могут быть выделены в изображениях по присущей им короне,
венцу, жезлу-скипетру, этикетному оружию, трону и т.п. Здесь цвет является допол-
нительным элементом, подчеркивающим присвоенный им статус, но не единственным,
позволяющим выделить носителя титула из массы стоящих на низших ступенях иерархи-
ческой лестницы.
282 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
(Сотворения мира) до становления развитых предгосударственных объ-
единений, вступающих уже на новую ступень цивилизованной истории.
При этом для наших целей несущественно то, что с позиций современ-
ной науки реальность большей части действующих в библейских книгах
персонажей не подтверждается. Эти персонажи и их деяния были впол-
не реальными для читателей и художников времени Ивана Грозного:
предыстория Палестины являлась естественным звеном в историософ-
ской концепции составителей Лицевого свода, освящалась авторитетом
божественного происхождения текстов библейских книг и, что не ме-
нее важно, была чрезвычайно далека во времени от событий истории
Российской, следовательно, фактически не подвержена каким бы то
ни было конъюнктурным соображениям, в угоду которым соотношения
элементов миниатюр могли изменяться.
Характеристика объекта анализа
Библейская часть «Музейского сборника» включает 1001 миниатюру.
Отдельные книги, в нее входящие, проиллюстрированы неравномерно.
Так, в сохранившейся части Бытия размещено 379 миниатюр25, на текст
Книги Исход приходится уже 91 миниатюра, а на текст Книги Левит —
только 38. Подобная неравномерность обусловлена тем, что Бытие —
книга, максимально насыщенная действиями, информация в ней глав-
ным образом событийная, тогда как вторая и, в особенности, третья
Книги Библии содержат информацию иного рода, чрезвычайно трудную
для передачи образными средствами26. Четвертая книга — Числа — со-
держит 184 миниатюры, не в последнюю очередь благодаря тому, что
событийная сторона повествования здесь снова выходит на первый план;
однако события в Книге Чисел гораздо более статичны, нежели в Бы-
тии, соответственно миниатюры ее менее богаты информацией и более
одноплановы. Впрочем, именно статичность миниатюр Книги Чисел,
особенно иллюстрирующих первые ее главы, дает хорошую возможность
зримого наблюдения исключительно четко выдержанного принципа ие-
рархии цветового решения отдельных персонажей, стоящих на разных
уровнях. Почти совершенно «несобытийна» заключительная Книга Пя-
тикнижия: текст Второзакония иллюстрируется лишь 22 миниатюрами.
Гораздо меньшие по объему сравнительно с Моисеевыми Книги Иисуса
25 Некоторые листы Книги Бытия утрачены; часть листов оказалась в составе рукописи
ГБЛ, Больш. 15 (Житие Николы чудотворца). Листы, приплетенные к Житию Николы
(содержат повествование о потопе и столпотворении), при указании количества миниатюр,
иллюстрирующих Книгу Бытия, я не учитываю.
26 Подробнее о принципах иллюстрирования текстов, содержащих информацию разного
порядка, см. в первой главе данной части, а также в моей специальной статье [73].
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 283
Наввина и Судей заключают повествования очень динамичные, и потому
содержат соответственно 131 и 156 миниатюр.
Цветовое решение персонажей Восьмикнижия
События допотопные в тексте и миниатюрах Книги Бытия показа-
ны слишком бегло, чтобы можно было сделать какие-то определенные
суждения. Точно так же бегло обрисована и история первых патри-
архов после потопа. Развернутое повествование начинается от времен
Авраама, который показан в 79 миниатюрах Книги Бытия27. Решение
образа Авраама во всех миниатюрах удивительно постоянно: в большей
части (64 случая) он показан облаченным в длинное красное одеяние,
сверху которого наброшена более короткая одежда вроде полуплаща —
полутоги синего цвета. В 24 случаях Авраам изображен в очень длинной
хламидообразной одежде густого синего цвета. Причем все случаи обла-
чения Авраама в длинную синюю хламиду связаны с отправлением им
несомненных сакральных действий — пребывание в храме перед идола-
ми, моление, пребывание у священного Мамврийского дуба, жертвопри-
ношение, общение с богом и его посланниками-ангелами, обрезание,
погребальные церемонии и т. п.
Преемник Авраама Исаак в повествовании Бытия занимает менее
заметное место и изображению его действий отведено 24 миниатюры28.
Как правило, одежды Исаака показаны обратными по отношению к
одеждам его родителя: синее нижнее одеяние и более короткая верхняя
красная накидка. Лишь в одном случае (сцена общения с богом) Исаак
облачен только в синюю хламиду, подобную Авраамовой; еще в двух
сакральных сценах он носит длинное красное одеяние.
Сын Исаака Иаков персонаж гораздо более популярный — ему
отведены 85 миниатюр29. В 75 случаях он облачен так же, как и Авра-
ам (красный низ и синий верх). В 9 сакральных сценах Иаков носит
длинную синюю одежду.
Вторая часть рассказа о жизни Иакова ведется параллельно повест-
вованию об Иосифе, которому уделено место на 63 миниатюрах30. В по-
давляющем большинстве случаев Иосиф показан только в красных одея-
27 Из соображений экономии я опускаю указание на номера всех листов, где размеща-
ются изображения отмеченных персонажей, и ограничиваюсь указанием соответствующего
пласта в целом. Авраам впервые появляется в миниатюре на л. 19 об. (низ); последняя
миниатюра цикла расположена на л. 64 об.
28 Первое появление Исаака отмечено в миниатюре на л. 64 об. (верх), последнее —
на л. 97 об.
29 Иаков впервые появляется в миниатюре на л. 66 об., последнее его изображение —
на л. 149.
30 Первое появление Иосифа зафиксировано в миниатюре на л. 108, последняя мини-
атюра цикла размещается на л. 151 об.
284 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
ниях, воспроизводящих формы одежд царских. Синие верхние одежды у
Иосифа (но не сакральные хламвды!) лишь в начальных сценах рассказа,
когда он еще не занимает сколько-нибудь определенного статуса.
В следующих четырех Книгах Пятикнижия почти монопольное по-
ложение занимает Моисей. Образному рассказу о его деяниях отведены
298 миниатюр31! Моисей один из очень немногих персонажей Лицевого
свода, если вообще не единственный, образ которого дан исключительно
последовательно и только в одном (!) варианте. Во всех миниатюрах, от
юности до старости великий древнееврейский пророк показан в одном
длинном хламидообразном одеянии. Цвет хламиды Моисея вначале си-
ний, но во втором десятке изображений начинает приобретать несколько
красноватые оттенки, затем переходит ближе к черному и наконец ста-
новится очень своеобразным, представляя разновидность густого фиоле-
тового цвета и таким остается на протяжении абсолютно большей части
повествования о нем32.
Вторым по частоте персонажем Книг Исход, Левит и Числа является
Аарон — он показан в 144 миниатюрах33. В 15 миниатюрах одеяния Ааро-
на синие (с проглядывающими из-под них нижними красными одежда-
ми). В преобладающем большинстве ситуаций Аарон показан стабильно
в синих одеяниях с широким красным плащом сверху. Преемник Аарона
по первосвященству Елеазар показан в 37 миниатюрах34; одеяния его по
большей части красные, подобные (но не идентичные) одеждам Аарона.
28 раз в миниатюрах к текстам Исхода, Чисел и Второзакония
показан Иисус Наввин35. Первые его появления в миниатюрах Лицевого
свода отмечены красными одеждами в синем плаще, но довольно скоро
цвета меняются, и в дальнейшем Иисус очень стабильно проходит уже
в красном плаще, с синими нижними одеждами. Этот образ переходит
в соименную ему Книгу, на миниатюрах которой Наввин изображен
в 86 случаях36. Лишь четыре сцены в жизни зрелого Иисуса Наввина
показывают его в синем верхнем одеянии — все сцены подчеркнутого
сакрального содержания (моления, общение с богом и т. п.).
31 Моисей впервые изображен в миниатюре на л. 162, последнее изображение пророка
выявляется на л. 442.
32 Более на всем протяжении Пятикнижия и его продолжения цвет, отведенный
Моисею, не встречается. Единственное исключение — цикл миниатюр, посвященный
деятельности Гедеона, цвет одежд которого весьма близок к цвету хламиды Моисея.
33 Первое появление Аарона отмечено в миниатюре на л. 168 об., последнее — на
л. 381 об.
34 Елеазар появляется впервые в миниатюре на л. 343, последняя миниатюра цикла
размещена на л. 487.
35 Первая миниатюра с изображением Иисуса Наввина помещена на л. 203, послед-
няя — на л. 442 об.
36 В пределах тезоименной книги изображения Иисуса Наввина размещаются на
л. 443-510 об.
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 285
Преемники Иисуса Наввина по управлению Израилем за единич-
ными исключениями не удостоились значительных серий миниатюр:
каждому из них посвящено ст одной до восьми миниатюр. Исключе-
ние составляет цикл из 20 миниатюр, отведенных Гедеону37, цикл из
14 миниатюр, рисующих деятельность Авимелеха38, 11 миниатюр, по-
священных Иевфаю39, и ряд серий общим числом в 23 миниатюры,
показывающих подвиги Самсона40. Из всех персонажей, показанных на
миниатюрах более десяти раз, только Гедеон, как уже отмечалось, изо-
бражается стабильно в хламиде фиолетового цвета, подобной хламиде
Моисея. Авимелех десять раз показан в лиловом одеянии и трижды в
зеленом. В 11 миниатюрах Иевфая дано пять разных вариантов его обла-
чения. В пяти же вариантах облачения показан и Самсон. Из остальных
персонажей можно отметить лишь стабильное изображение Деборы в
зеленом верхнем одеянии (семь миниатюр из девяти, ей отведенных).
Представляет интерес цветовое изображение царей, правивших в
разных землях в период предгосударственного бытия древних евреев41.
В Бытии цари фигурируют на 58 миниатюрах; в их числе показаны вла-
стители Египта, Содома, персонифицированные праведный Мелхиседек,
Авимелех Герарский, Ефрон Хетфейский, Иов Праведный, названный
царем Едомским. По преимуществу они облачены в мантии красного
цвета (исключение — пять изображений Авимелеха в синем плаще и два
изображения в синем же Ефрона; о Египетском фараоне следует сказать
особо). Из 18 изображений Иова в двух этикетно-сакральных сценах
(интронизация и жертвоприношение) он также показан в синей ман-
тии. 23 миниатюры изображают владык Египта; в большей части фараон
показан в повествовании об Иосифе. Десять раз из этого количества
фараон показан в верхнем одеянии синего цвета, в остальных случаях
его одежды красные.
21 миниатюра показывает фараона Египта в начальных главах Книги
Исход: на 19 миниатюрах он в одеяниях красного цвета. В 15 миниатю-
рах Книги Чисел также показаны цари Едома, Ханаона, Сиона, Моава:
за исключением двух случаев все они облачены в красные одеяния.
В иллюстрациях к текстам Иисуса Наввина и Судей цари разных не-
значительных государственных образований показаны в 46 миниатюрах:
в преобладающем большинстве одежды их либо красные, либо зеленые.
37 Цикл миниатюр, посвященный Гедеону, размещен на л. 531-541 об.
38 Цикл миниатюр с изображениями Авимелеха располагается на л. 542-548.
39 Цикл миниатюр, изображающих Иевфая, находится на л. 550 об.-555 об.
40 Серии миниатюр с изображениями подвигов Самсона выявляются в пределах л. 559—
569 об.
41 Изображения отдельных мелких властителей разбросаны по отдельности, либо малы-
ми сериями на протяжении всего Восьмикнижия; из соображений экономии я опускаю
отсылки к конкретным листам расположения миниатюр.
286 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Иерархическая последовательность значимых цветов
Рассмотрение информации более чем тысячи миниатюр приводит к
следующим выводам. Из всех возможных цветов в глазах миниатюристов
«старейшим» является синий (либо родственные ему цвета сине-фиоле-
товой зоны спектра в целом). В свободном синем одеянии выступает
в миниатюрах Книги Бытия бог в сценах непосредственного творения
мира и пребывания первочеловека в Эдеме (16 миниатюр); в сфере или
сегменте синего же цвета бог показан на 336 миниатюрах как своего
рода «свидетель» или опосредованный участник событий; в синих пла-
щах, как правило, появляются и посланцы божии ангелы. Из земных
персонажей синий цвет является устойчивым атрибутом центрального
лица, присутствуя в одеждах как обязательный элемент, либо укрывая
их в сценах сакрального характера. Для великих мужей (Моисей, Геде-
он, позднее — Давид) одеяния синего цвета проходят исключительно
стабильно, не сменяясь никакими другими, и тем самым подчеркивают
исключительность положения данных персонажей в рамках отведенного
им повествования.
Вторым по значимости является красный. Выше мною показано
особое значение красного цвета как цвета царского. Рассмотрение мини-
атюр начальной части Лицевого свода подтверждает приоритет красного
цвета как первенствующего, но лишь при отсутствии в данной миниатю-
ре синего в этикетно-символическом значении. Деятельность Моисея и
Аарона, Моисея и Елеазара, Моисея и Иисуса Наввина по библейским
Книгам протекает параллельно; при этом во всех случаях в «старшем» —
сине-фиолетовом — цвете дан Моисей и только в красном вторые по
иерархии занимаемого положения лица. Это подтверждается изображе-
ниями египетского фараона в начальных главах Исхода: центральный
персонаж — Моисей, занимающий второе место фараон «лишен» синего
цвета в одеждах. В последних главах Книги Бытия, рисующих историю
Иосифа Прекрасного, Иосиф дан почти исключительно в красных цар-
ских одеждах, однако номинально он занимал не первое, а второе после
фараона место в Египте, потому в сценах, показывающих и фараона,
и Иосифа, суверену отведен более почетный синий цвет. В миниатюрах
Книг Иисуса Наввина и Судей цари мелких государственных объедине-
ний показаны в красных одеждах только при отсутствии в пространстве
соответствующей миниатюры Иисуса Наввина, либо, в ряде случаев,
когда, согласно текстовому фрагменту, поясняющему миниатюру, дан-
ному царю отведено безусловно первенствующее внимание. В остальных
случаях цари сопредельных Палестине земель облачены художниками в
одеяния зеленого или иного цвета.
Наконец, третий в иерархии цветов в палитре миниатюристов Лице-
вого свода — зеленый. Упомянутые первые главы Книги Чисел включают
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект 287
несколько десятков сцен, в которых действуют три главных персонажа,
занимающие различные ступени в иерархии древнееврейского общества:
Моисей, Аарон и предводитель одного из колен израилевых. Цветовое
решение двух первых стабильно: Моисей сине-фиолетовый, Аарон крас-
ный, на долю третьего персонажа остается зеленый, что и выдержано
в миниатюрах с завидной последовательностью. Думаю, что изобра-
жение в зеленых одеяниях царей малых государственных образований
в миниатюрах Книг Иисуса Наввина и Судей подтверждает третье по
старшинству место зеленого: синий цвет в этикетно-символическом зна-
чении отсутствует, красный отдан первенствующему герою, на долю
царя, представляющего враждебный народ и в силу этого не главного
персонажа, остается только зеленый.
Из иерархической системы цветов выпадает желтый. Однако особое
значение желтого как эквивалента золота выделяло его из отношений
«старшинства», это был цвет внеэтикетный.
Иерархия цветов, используемая в практике художников XVI столе-
тия, имела свои основания. Однако выяснение этих оснований требует
особого исследования.
Глава 4
От традиционной колористики
к научному цветоведению
§ 1.	Основные принципы
древнерусской колористики
Формулировка задачи
Колористика как совокупность знаний о цвете и приемах его исполь-
зования включает несколько взаимосвязанных акцентов1. Из их числа
можно выделить три, имеющие наибольшее отношение к живописному и
книжному художеству: природа цвета, значение цвета и правила исполь-
зования цвета. К сожалению, наши предки не озаботились составлением
достаточно подробных трактатов, в которых излагали бы свои воззрения
на отмеченные вопросы. Поэтому реконструкция основ древнерусской
колористики неизбежно будет иметь в значительной мере умозрительный
характер. Даже максимально широкое привлечение данных из области
древнерусской философии и художественной культуры не устранит ве-
роятностного в реконструкции воззрений многовековой давности.
Природа цвета
Безусловное господство провиденциалистских представлений о про-
исхождении мира земного, всеобщая убежденность в созданное™ мира
по слову и замыслу божиему, освобождали древнерусских художников от
необходимости размышлений о природе цвета. Цвет, как атрибут всего
сущего на земле, был порождением божественного разума, следователь-
но, всякая попытка разбирательства его происхождения находилась на
1 Понятие «колористика» является условным; обычно используются термины «теория
цвета» или «цветоведение» (без должного, впрочем, их разграничения). Однако я
полагаю, что для периода до-Петровской России более корректным будет предлагаемое
определение.
Глава 4, От традиционной колористики к научному цветоведению 289
границе еретических умствований, отнюдь не поощрявшихся ни церков-
ными, ни светскими властями. Поскольку мир земной, сотворенный,
есть отражение мира вечного, то и цвета сотворенного мира долж-
ны являться подобием цветов мира верхнего, вневременного. Данность
цветов реального мира позволяла наблюдать их, замечать изменчивость
применительно к времени года и состоянию неба, отыскивать среди при-
родных объектов наиболее удовлетворяющие запросам мастера цветовые
эквиваленты и использовать их для изготовления красок, копировать в
фрагментах творимого мира (книжных миниатюрах, иконах, фресках)
фрагменты действительности или вечности (в зависимости от сюжета
создаваемого изображения). Но вместе данность цветов мира реального
приводила древнерусского художника в замкнутую систему: количество
цветов, используемых им, невелико. Возможности расширения палитры
были ограничены. Исключения лишь подтверждают общее правило. Бо-
гатейшая палитра великого колориста Дионисия объясняется тем, что в
его распоряжении был исключительный выбор природных красителей,
разбросанных в окрестностях Ферапонтова монастыря. Эго видно хотя
бы из сопоставления его ферапонтовских фресок с другими работами,
в которых количество тонов заметно меньше.
Признавая цвет атрибутом сущего и творением божественного ра-
зума, древнерусские мастера предпочитали работать лишь чистыми то-
нами, допуская их разбеление и высветление, но чрезвычайно неохотно
прибегая к смешиванию. Ибо нетрудно заметить, что в древнерусском
искусстве до XVI в. практически отсутствуют тона фиолетового цвета и
насыщенные яркие зеленые. Между тем с древнейшей поры в распоря-
жении русских художников были чистые красный, желтый й синий тона.
Смешение их в разных пропорциях позволяло легко получить широкую
гамму как зеленого, так и фиолетового. Однако даже мастера царского
двора в XVI в. не владели искусством смешения цветов в должной мере.
В миниатюрах Лицевого летописного свода цвета фиолетовой зоны ис-
пользуются очень широко, однако чистых тонов практически нет, почти
всегда фиолетовый получен добавлением к основным еще и белого.
Значение цвета
Для преодоления ограниченности палитры был использован не тра-
диционный, но чрезвычайно продуктивный путь: за каждым цветом
признавалось сразу несколько свойств и, соответственно, в зависимости
от ситуации конкретный цвет мог использоваться в различных значени-
ях. Думается, что именно полисемия цвета в сочетании с широчайшим
использованием цветовых контрастов и позволяла русским художникам
прорывать замкнутость системы, основанной на провиденциалистской
концепции происхождения света и цвета.
290 Часть Ш. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Многозначность цвета наиболее ярко проявляется в искусстве книж-
ной миниатюры; в станковой и фресковой живописи полисемия более
сглажена. Анализ места цвета в миниатюре позволил установить не менее
пяти проявлений смысловой нагрузки цвета в изображении2. Древнерус-
ские художники выделяли естественное значение цвета (для определения
объектов, имеющих данный цвет от природы), условное значение (для
обозначения объектов, иногда видимых или традиционно осознавае-
мых в связи с данным цветом), эмоциональное значение (для передачи
посредством колорита какой-либо тенденции, связанной с психологиче-
скими моментами и оценками), организующее значение (для разделения
в пространстве изображения разновременных и разнопространственных
событий, для разделения персонажей одного иерархического уровня),
этикетно-символическое значение (для выделения предметов, связанных
с сакральными идеями, разделения персонажей различных иерархичес-
ких уровней и т. п.). Разумеется, в каждом отдельно взятом произведении
было совершенно необязательным проявление решительно всех значе-
ний цвета. Они подразумевались как возможные и использовались по
мере надобности — чаще при исполнении книжных миниатюр, реже
при иконописи и росписи храма в технике фрески. Можно считать, что
полисемия цвета составляла такие установки, что, усваиваясь каждым,
обращавшимся к живописному мастерству, изначально и в дальнейшем
уже не требовали ни пояснения, ни конкретизации, становясь не только
частью профессиональных навыков, но и элементом мировоззрения.
Правила использования цвета
Многозначность цвета как средства информации требовала выработ-
ки и знания определенных правил его использования, не в последнюю
очередь для того, чтобы снять возможные недоумения при рассмотрении
цвета в его этикетно-символическом значении. Такими правилами были
представления о старшинстве некоторых цветов перед прочими, об опре-
деленной иерархии цветовых отношений. Поиски всеобщей зависимости
привели древнерусских художников к тому, что обусловленная чисто
физическими причинами последовательность цветов в составе естествен-
ных спектров воспринималась ими как изначально заданная иерархия
цветовых отношений. Такое представление подкреплялось свидетель-
ствами Священного писания о радуге как знаке Завета между Богом и
человеком3.
2 Подробнее об этом сказано выше, а также в моей специальной статье — [27].
3 Напомню, что согласно Библии по завершении всемирного потопа бог явил Ною
радугу и объявил, что это знамение дает навечно как залог сохранения особых отношений
с потомством Ноя (Бытие, IX, 12-17). В новозаветных Книгах у радуги также особый
статус: радуга обрамляет престол небесный, осеняет нисходящего для суда ангела и др.
(Апокалипсис, IV, 3; X, 1).
Глава 4. От традиционной колористики к научному цветоведению 291
Однако, принимая радугу за откровение цветовой иерархии, мастера
не воспроизводили ее в своей палитре буквально, но лишь строили свою
последовательность цветов по образу и подобию божественной последо-
вательности, ибо и себя сами они ощущали лишь подобиями Создателя,
но не повторениями. Как известно, природный спектр состоит из семи
чистых тонов, но видеть все семь тонов удается довольно редко, лишь
при идеальных атмосферных условиях. Обычно же человеческий глаз
различает в радуге четыре зоны: красную, желтую, зеленую и синюю,
так как оранжевый, не образуя контрастной пары ни с красным, ни с
желтым, как бы делится между ними даже при незначительном замутне-
нии атмосферы, а голубой и фиолетовый, не образующие контрастных
пар с синим, сливаются с ним. Примечательно, что неполное восприятие
радуги зафиксировано уже в древнейшей традиции: согласно Библии при
изготовлении скинии Завета и одежд первосвященника были использова-
ны лишь четыре цвета (включая золото, т. е. желтый), не охватывающие
всего спектра (Исход, XXV—XXVIII).
Ранняя христианская традиция также выделяет в радуге лишь четы-
ре зоны. В одном из сочинений Августина Блаженного перечисляются
цвета небесной дуги. В древнерусском переводе (помещенном, кстати,
во второй по древности древнерусской книге — знаменитом Изборнике
князя Святослава 1073 года) соответствующий фрагмент читается так:
«...яко же пакы въ доузе свойства суть: чрьвеное и сине и зелено и
багьряно...» [103, 247]. В более позднее время — в XIII—XVI вв. —
наши предки видели в радуге не полный спектр, а четыре зоны, что
убедительно свидетельствуется многими описаниями радуг и радугопо-
добных небесных явлений (гало) в русских летописях. Поскольку не-
обычные природные явления (какими являлись гало) сплошь и рядом
увязывались с прогностическими аспектами, и на основании их подчас
строились далеко идущие планы либо выводы, фиксирование такого ро-
да случаев было — надо полагать — особенно тщательным. Примеров
можно привести множество — ограничусь двумя.
В изложении событий 6778 г. Тверская летопись повествует о му-
ченической кончине князя Романа Олеговича Рязанского. Рассказ о
кончине сопровождается описанием небесного явления, случившегося в
ночь смерти мученика: «...огнев облак до земли на месте том, яко свеща,
синя, зелены, желтвы, баграня...» [241, XV, 404]. Пятью годами позднее
имело место обширное гало, видимое на больших пространствах и за-
фиксированное в летописях разной традиции. По записи в летописном
своде конца XV в. (восходящем непосредственно к московскому вели-
кокняжескому своду 1479 г.), «дивно бысть знамение в солнци, огороди
бо ся круги, а посреди кругов крест; дуги же ты бяху сини, зелены,
желты, баграны и червлены...» [241, XXV, 151]. В иной редакции (но с
той же последовательностью цветов в гало!) это известие присутствует в
292 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Симеоновской летописи [241, XVIII, 74]. Отмечено знамение (с сохране-
нием последовательности цветов) также в Воскресенской [241, VII, 172]
и Никоновской [241, X, 152] летописях4.
Из четырех цветов (спектральных зон), различаемых в радуге и ра-
дугоподобных явлениях, в качестве «старшего», главного был избран не
красный (как того можно было ожидать), но синий [24]. Из трех осталь-
ных тонов воспринимаемого спектра особый статус имел желтый цвет,
являвшийся в древнерусской живописи эквивалентом золота и потому
не подлежащий иерархическим соотношениям, но пребывавший как бы
вне цветовой системы вообще. Вторым после синего «по старшинству»
был красный и замыкал триаду иерархических цветов зеленый5.
Эволюция колористики
Разумеется, что изложенные начала древнерусской колористики не
оставались застывшей системой. Уже во второй половине XVII века отче-
тливо заметно проникновение в художественную практику новых веяний.
В работах мастеров Оружейной палаты и Посольского приказа начина-
ют использоваться ранее неизвестные краски, существенно изменившие
характер палитры живописцев. Получает распространение составление
новых тонов посредством смешения прежних основных. Приобретает
права гражданства новая техника письма, основанная главным образом
на широком использовании полутонов. Однако до поры эти нововведе-
ния не выходили за пределы сравнительно узкого круга столичных ма-
стеров и весьма медленно проникали в провинциальные художественные
центры. Наиболее существенным моментом в художественной практике,
явившимся следствием преобразований пред-Петровского и Петровского
времени, можно считать постепенное изменение функций золота в живо-
писи. Здесь нет необходимости подробно рассматривать причины этого
процесса, поскольку корни его лежат достаточно глубоко. Отмечу лишь,
что в новом, барочном искусстве золото стало рассматриваться наряду с
другими цветами и, соответственно, желтый цвет как его эквивалент в
обиходе утратил свое прежнее «внесистемное» положение. Утратив же,
стал использоваться как и остальные цвета для смешения и получения
4 Последнее известие включает пять цветов. Эго очень интересный и характерный
момент, на котором я сейчас не задерживаю внимания, ибо непосредственного отношения
к данной конкретной проблеме он не имеет. Пять цветов здесь обозначали четыре зоны,
ибо багряный и червленый — разные проявления красного цвета.
5 Соотнесенность цветов со статусом персонажей очень четко прослеживается в тех
сериях миниатюр Лицевого летописного свода, где представлены три основных действу-
ющих лица, занимающих различные ступени общественной иерархии. В таких ситуациях
старейший по статусу облачен в верхнее одеяние преимущественно синего цвета, сле-
дующий — красного, замыкающий — зеленого (см., например, серию миниатюр,
иллюстрирующую первые главы Книги Чисел в первом томе Лицевого свода).
Глава 4. От традиционной колористики к научному цветоведению 293
новых тонов. Пр т этом довольно скоро обнаружилось, что при помо-
щи красного, же; эго и синего можно получить все остальные основные
спектральные и производные. То есть на смену прежней триаде основных
цветов, строившейся применительно к провиденциалистской концепции
происхождения света и цвета, начала (по крайней мере в практике сто-
личных мастеров) приходить новая триада основных цветов, не имеющая
еще (на русской почве) должного объяснения и обоснования.
История развития науки и практики убедительно показывает, что
новые знания возникают как бы с опережением осознания потребности
в них и какое-то время функционируют в обществе в «нераскрытом»
состоянии. Лишь через какое-то время создаются теоретические постро-
ения, претендующие на объяснение данных фактов. В России автором
новой гипотезы был великий энциклопедист М. В. Ломоносов.
§ 2.	Истоки колористических представлений
М. В. Ломоносова
Цвет в реальной природе России
Уже самым фактом своего рождения на Севере России будущий
гений отечественной науки был поставлен в теснейшее окружение цве-
тового мира. Распространенным, почему-то, является мнение о бедности
Русского Севера — в противоположность Югу — яркими и насыщенны-
ми красками. Однако сколько-нибудь серьезно отстаивать данный тезис
может лишь человек либо никогда не бывавший на Севере, либо лишен-
ный нормального цветового зрения. Жар и пыль, наполняющие воздух
Юга, приглушают буйство цвета южной природы, создавая по-своему
впечатляющую, но довольно блеклую палитру природных красок. И эта
обедненность красочного мира лесостепной и степной зон не может не
сказываться на творимом красочном мире. На Севере, в зоне тайги, тем
более в приполярной арктической зоне, воздух всегда чист и прозра-
чен, атмосфера никоим образом не ослабевает и не искажает природных
тонов, но способствует их полному восприятию.
В самом раннем детстве Миша Ломоносов буквально с порога отче-
го дома мог наблюдать удивительное разнообразие красок трав и цветов
на знаменитых заливных лугах Холмогорского расширения; суточное
изменение освещенности, переходы от яркого солнца к предгрозовому
затемнению создавали неповторимые сочетания цветов летнего луга, кон-
трастирующее с обширными пространствами воды и песка многоводных
рукавов Двины и разделяющих ее низменных островов. Став несколько
старше, молодой отрок Михайло мог зримо наблюдать переходы красок
на береговых утесах, стесняющих Двину несколько выше Холмогорско-
го расширения. Северная Двина и Пинега встречаются в неширокой
294 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
долине, преодолев перед слиянием довольно протяженные пласты ги-
псовых и известняковых отложений. Отвесные береговые обрывы дают
самые причудливые образцы окраски белых и сероватых коренных пород
включениями иных минералов. Розовые, голубые, зеленоватые, желтые
откосы-щеки коренных берегов оттеняются поверху изумрудными, си-
не-зелеными либо багряно-желтыми (в зависимости от времени года)
полосками леса и принимают снизу отсветы свинцовых, голубых, серых,
пенных (в зависимости от погодных условий) водных просторов. Даже
не каменистые, а обычные глинистые обрывы берегов Северной Двины
дают многочисленные примеры таких красочных сочетаний ярких глин
и мергелей, которые трудно увидеть еще где-либо: на полосу правого
берега от Чухчеремы до Вавчуги (примерно напротив родного Ломоно-
сову Курострова) можно глядеть часами и находить все новые и новые
красочные оттенки.
Однако в полной мере все богатство красок родной северной земли
Михаил Ломоносов мог увидеть только тогда, когда отец стал брать его
в морские походы.
Расхожий штамп «белое безмолвие» стал привычным в литературе
об Арктике. Что, казалось бы, может быть тривиальнее и однообразнее
бесконечных ледовых полей, покрывающих круглый год значительную
часть северных морей и островов. И тем не менее именно арктические
льды дают наблюдательному глазу все многообразие предельно чистых
и ярких цветовых тонов. Достаточно посмотреть на полотна худож-
ников, писавших Арктику, чтобы тезис о белом безмолвии распался
бесповоротно6. Нет нужды вдаваться в объяснение физических причин
красочной фантасмагории заполярного мира. Отмечу лишь, что мно-
гочисленные преломления и отражения световых лучей от изломанных
кромок ледовых полей и айсбергов создают почти немыслимые сочетания
удивительно чистых и насыщенных тонов, включающих практически все
зоны видимого спектра. (Схожие отчасти условия для проявления насы-
щенных спектральных тонов в больших масштабах есть лишь в горах,
где отражения света от ледников и вечных снегов также, в ряде случа-
ев, позволяют видеть яркие природные светописи. Однако высокогорные
картины статичны и, кроме того, в силу разреженности воздуха, содержат
несколько иную, нежели на равнинах, красочную гамму, с выраженным
преобладанием лучей коротковолновой части спектра.)
Картины, которые мог видеть в морских плаваниях Михаил Ломо-
6 Исключительно ярким примером, доказывающим насыщенность Арктики цветом,
являются полотна всемирно известного живописца и писателя Рокуэла Кента, де-
монстрирующего своим творчеством один из вариантов цветового видения и решения
заполярного мира. Иной колорит, но не менее яркий и сочный, содержится в северных
полотнах таких отечественных художников, как широко известный А. А. Борисов и менее
прославленные С. Г. Писахов и И. К. Вылка.
Глава 4. От традиционной колористики к научному цветоведению 295
носов, через два столетия скупыми, но удивительно емкими словами
отразил А. А. Борисов: «Вот где затейливость и неожиданность рисунка,
независимо от блеска тонов, превосходит все, что может представить
себе человек, одаренный даже сильным воображением... Иногда при
солнечном свете и на местах, где в море есть значительное течение, это
настоящий гигантский калейдоскоп, как бы движимый неведомою силой,
в котором картина меняется каждую минуту и каждую минуту предста-
вляет все новое и новое до бесконечности сочетание линий и тонов»7.
Даже полярная ночь не уменьшала насыщенности цветом арктичес-
кого мира. Экзотические, либо вовсе незнакомые жителям Юга и даже
Центральной полосы, северные сияния были обычными для северянина.
Переливы разноцветных огней, занимающие полнеба, отблески споло-
хов сияния на снежном покрове, как бы разбавляемые и усложняемые
лунным светом, все это производит незабываемые впечатления. И да-
же регулярная повторяемость таких явлений отнюдь эти впечатления не
заземляет.
Цвет в отражении реального мира
Яркость и насыщенность цветом реального мира требовала подоб-
ной же яркости и мира отраженного, творимого в жизни человека. Кон-
трастам природной палитры вполне соответствуют насыщенные краски
северной живописи. Северные художники в качестве первоначальных
образцов имели произведения новгородской иконописи. Пронзитель-
ность и одновременно редкая гармония колорита новгородской иконы
пришлись по душе уроженцам Двины и Ваги, Пинеги и Мезени. Уже
в XV столетии создаются определенные основы местной северной жи-
вописи, позволяющие выделять особую школу так называемых «север-
ных писем». Ведущим направлением в колористике северных писем на
протяжении довольно длительного периода была приверженность к кон-
трастным и чистым тонам, соединяемая с крупными объемами, создавае-
мыми резкими размашистыми мазками. При этом небольшое количество
основных тонов создает впечатление скупой гаммы и приглушенности
цвета. Однако контрасты цвета как бы маскируют это8. Высокий уровень
развития художественной культуры на Севере вместе с приверженностью
к традиционным образцам долгое время служил надежным барьером про-
тив нововведений, заимствованных через посредство Польши от Запада.
7 Цитирую по дневниковым записям художника [53, 102—103], см. также замечания
его в других книгах [54; 55].
8 Подробнее об этом пишет М. А. Реформатская [25#, 34 и др.). Отмечу, что предста-
вление о скудости красочной гаммы северных писем очень часто исходит из того, что
лишь малое число памятников раскрыто от многовековых наслоений пыли и копоти. Рас-
чищенные иконы северных писем поражают чистотой и незамутненностью используемых
тонов.
296 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
В конце XVI — первой половине XVII вв. преобладающее влияние
на северную живопись оказывала знаменитая строгановская школа, ма-
стера которой заметно оживили колорит иконного письма, совместив в
своем творчестве наследие новгородское с художественными традициями
Москвы. Иконостасы многих двинских храмов были наполнены яркими
иконами строгановского письма. Одновременно происходит и становле-
ние художественного центра в пределах собственно Двины, в Антониевом
Сийском монастыре. Сийские художники раньше других северных масте-
ров познакомились с техникой фресковой живописи, отличной от тради-
ционного иконного письма. Монастырские мастера большое внимание
уделяли и книжному художеству, создавая лицевые списки назидатель-
ных литературных текстов. Художественный опыт Сийского монастыря
был обобщен в фундаментальном памятнике: Сийский иконописный
подлинник, созданный во второй половине XVII в. при активном уча-
стии видного знатока иконописи архимандрита Никодима, является не
только справочником по иконографии персонажей русской православной
церкви, но и наставлением по технике работы живописцев9.
Под несомненным влиянием опыта художников Антониева Сийско-
го монастыря проходило и становление холмогорской художественной
школы. В третьей четверти XVII в. в Холмогорах складываются уже свои,
вполне независимые от строгановской школы художественные приемы,
сближающиеся в чем-то с выдвигавшейся в ту пору на первый план
ярославской художественной традицией. Виднейшие из холмогорских
живописцев, такие, как Семен Спиридонов, в 70-х гг. XVII в. становятся
хорошо известны и ценимы и в столичных кругах, удостаиваясь высоких
отзывов Московской Оружейной палаты10 11. К концу XVII столетия, т. е.
ко времени начала активного каменного строительства в Холмогорах и
округе, местные мастера своими силами вполне могли обеспечить реа-
лизацию грандиозных замыслов новопоставленного архиерея Афанасия.
Двадцатилетний период управления Холмогорской и Важеской епар-
хией одного из виднейших деятелей той поры, выдающегося знатока
книги и иконописи, активного проводника политики Петра I, писателя
и полемиста Афанасия способствовал расширению круга художественных
запросов и, следовательно, расширению корпорации мастеров иконопис-
цев, фресковиков, миниатюристов. Нам известны имена многих из них,
но, к сожалению, практически полностью утрачено их художествен-
ное наследие11. Одним из видных художников Афанасиевской дружины
9 Подробное описание и частичное издание этого выдающегося памятника российской
художественной культуры было предпринято в конце прошлого века [23в; 151].
10 Подробнее об этом см. в статье В. Г. Брюсовой [56].
11 Впрочем, не исключено, что произведения холмогорских мастеров могут быть выявле-
ны среди нераскрытых и, следовательно, ^атрибутированных экспонатов в запасниках
музеев Севера и Центра.
Глава 4, От традиционной колористики к научному цветоведению 297
был Иван Васильев Погорельский, человек разносторонних дарований,
причастный и к литературному творчеству12.
Из сказанного выше следует, что в пору своего детства и юности
М. В. Ломоносов мог не только зримо наблюдать цветовое многообразие
мира реального и мира творимого, но и имел практическую возможность
приобрести первые уроки рисования и цветоведения в тех пределах,
которые были доступны мастерам иконописцам Холмогор и округи.
Во всяком случае, один из наиболее авторитетных исследователей жизни
М. В. Ломоносова допускает вероятность знакомства юного Михаила с
названным выше Иваном Васильевым Погорельским, служившим в ту
пору на Архангельской таможне; промысловые дела В. Д. Ломоносова
вынуждали его с сыном регулярно посещать таможенных служителей,
и факт знакомства и дружеских бесед с земляком представляется право-
мерным [165 , 365].
М. В. Ломоносов — художник
Вопрос о времени овладения начальными навыками рисования и
живописи вполне уместен. В мозаичных произведениях, созданных в
1750-1760-х гг., великий русский ученый предстает перед нами не менее
великим художником, прекрасно владеющим перспективой, композици-
ей и цветом. Известно, что обучиться рисованию легче всего именно в
отрочестве, тогда как от зрелого человека приобретение должного опыта
требует несравненно больших усилий и затрат времени. Известно так-
же, что обстоятельное изучение техники живописи требует нескольких
лет полной отдачи этому делу. У М. В. Ломоносова, во время пребы-
вания его в Марбурге и Фрейбурге, львиную долю времени отнимало
овладение другими предметами (можно лишь поражаться, как он смог
усвоить и уже тогда критически переработать огромный объем инфор-
мации по вопросам физики, химии, горного дела, астрономии и т.д.).
Между тем в 1737 году в Марбурге после краткого элементарного курса
М. В. Ломоносов создает уже вполне профессиональный рисунок, вы-
являющий уверенное владение пропорциями и светотенью13. Твердой
рукой выполнены и рисунки полярных сияний, свидетельствующие о
прекрасном глазомере и умении передать сложнейшие наблюдаемые
явления на плоскости листа14. Думается поэтому, что предположение
о знакомстве М. В Ломоносова с художествами изобразительными уже
в Холмогорах не будет совершенно безосновательным. После ухода в
12 См. о нем исследование В. Г. Брюсовой [57].
13 Подробнее об этом см. публикацию Л. Б. Модзалевского [/65].
14 Зарисовки северных сияний, исполненные М. В. Ломоносовым. Приложение к 3-му
тому Собрания сочинений. М.; Л., 1952.
298 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Москву, во время обучения в Славяно-греко-латинской академии, моло-
дой Ломоносов мог основательно углубить те знания, которые получил
в Холмогорах, мог более детально ознакомиться с наследием различных
иконописных школ, мог получить дополнительные сведения о техноло-
гии приготовления и смешения красок, о подготовительных операциях к
собственно художественному делу. Однако даже годы московского уче-
ния не могли дать ему ничего принципиально нового в области понятия
о цвете и его месте в искусстве сравнительно с тем, что он мог узнать
на Родине, в северных пределах. Ибо для всей территории России в ту
пору существовали единообразные представления о цвете и его роли в
реальном и творимом мирах.
§3.	На пути научного познания природы цвета
В России: Москва и Киев
М. В. Ломоносов к концу своего пребывания в числе учеников Сла-
вяно-греко-латинской академии не только мог, но и должен был усвоить
это новое веяние в отечественной колористике. Косвенными аргумен-
тами здесь могут служить и состав преподавателей академии, среди
которых было много выходцев из Киево-Могилянской академии (на-
помню, что именно представители духовной интеллигенции Украины
были в числе наиболее последовательных проводников новых художе-
ственных традиций в церковном искусстве), и посещение им московских
храмов, многие из которых были расписаны уже «новоманерным худо-
жеством», и, наконец, пребывание молодого Ломоносова в Киеве около
1735 г., документально пока не подтверждаемое, но традиционно всеми
исследователями его жизни признаваемое за достоверное. Есть, впрочем,
и свидетельство самого ученого, правда, относящееся к более поздне-
му времени: в «Слове о происхождении света, новую теорию о цветах
представляющем...» — одном из главных цветоводческих трудов уче-
ного — среди аргументов в пользу своей концепции М. В. Ломоносов
говорит об употреблении художниками трех главных цветов для полу-
чения всех остальных как о чем-то само собой разумеющемся и не
подлежащем пояснению [752, III, 33].
Решаюсь высказать еретическое, может быть, суждение о том, что
именно несоответствие между старой, исконно русской колористикой
(основы которой юноша Ломоносов усвоил еще на родине в Холмогорах)
и новыми течениями в практике московских художников (познанными
им за время обучения в столице) и было одной из основных побу-
дительных причин обращения начинающего ученого к изучению цвета
как явления. Отличительной чертой М. В. Ломоносова как исследователя
с первых лет было стремление к поискам истины не самой по себе,
Глава 4. От традиционной колористики к научному цветоведению 299
но как системы логически и экспериментально непротиворечивых су-
ждений и выводов. Древнерусская колористика обладала достоинствами
внутренне непротиворечивой системы, органически увязываемой с более
широкими мировоззренческими вопросами. Разрушение одного из зве-
ньев этой системы ставило под сомнение и правомерность остальных.
Думается, что не случайно сам М. В. Ломоносов указывал (в посвящении
М. Л. Воронцову 2-го издания своего перевода «Вольфианской экспери-
ментальной физики»), что изучение причины цветов было всегда для него
приятнее всех физических исследований [752, III, 432]. Точность и стро-
гость языка корифея отечественной науки позволяет видеть в этом утвер-
ждении еще одно свидетельство очень раннего интереса к колористике.
Маловероятно, чтобы разрешить свои сомнения обращением к со-
временной научной литературе М. В. Ломоносов смог уже в Москве:
библиотека Славяно-греко-латинской академии была сравнительно хоро-
шо укомплектована общефилософской литературой западноевропейских
авторов, однако почти не содержала специальных естественнонаучных
книг. То же можно сказать и о другой крупной московской библиотеке,
доступной (как полагают исследователи) М. В. Ломоносову, — Типо-
графской. Думается, что лишь в Петербурге, в ожидании направления
в Германию, взыскующий ум его мог разыскать что-либо по проблеме
света и цвета в Библиотеке Академии наук.
В Германии: Марбург и Фрейберг
Однако лишь в Марбурге командированный студент мог полу-
чить доступ к новейшим разработкам физиков и оптиков. К середине
1730-х гг. в Западной Европе к проблеме цвета успели обратиться мно-
гие исследователи. В частности, о природе цвета в разное время писали
такие известные естествоиспытатели и философы как П. Гассенди [555],
Э. Мариотт [402], И. Ньютон15. Отдал должное изучению природы цве-
та и учитель М. В. Ломоносова X. Вольф [420; 421]. А основы физики
русские студенты получали из компендиума вольфовских работ, соста-
вленного Л.Тюммигом [411]. Исследования названных авторов были
хорошо знакомы М. В. Ломоносову, отсылки к их трудам (с приняти-
ем или непринятием соответствующих положений) есть в сочинениях
русского ученого16.
В западноевропейской литературе по теории цвета, доступной
М. В. Ломоносову, были представлены несколько теорий, не согласу-
ющихся между собой. Очевидно, что М. В. Ломоносов заметил противо-
15 Есть русский перевод книги И. Ньютона (С. И. Вавилова). — М.; Л., 1927; 2-е изд. —
М., 1954.
16 Реконструкцию круга чтения М. В. Ломоносова см. в монографии Г. М. Коро-
вина [72У].
300 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
речия как у разных авторов, так и в работах каждого из них, и, как можно
с уверенностью утверждать, тогда же решил создать собственную кон-
цепцию цвета, снимавшую (по его мнению и замыслам) несоответствия
в экспериментальных данных и их интерпретациях зарубежными учены-
ми. Свидетельством такого решения может быть высказывание самого
М. В. Ломоносова, относящееся примерно к 1742-1743 гг. [752, I, 131].
Из него следует, что к этому времени у него уже сложились основы
собственной теории и была намечена четкая программа экспериментов
для окончательного ее подтверждения.
Снова в России: Санкт-Петербург
Насколько можно судить по сохранившемуся научному наследию
М. В. Ломоносова, проблемы природы цвета занимали его уже в начале
научного пути. Самые ранние известные нам заметки ученого, относящи-
еся к цвету, записаны не позднее 1741 г., когда в набросках большого тру-
да, вошедшего в историю как «Элементы математической химии», в пла-
не «Общей части» содержится специальный параграф «5. О цвете», кото-
рому предшествует параграф «4. О сцеплении» и последует «6. О теплоте
и об огне» [752,1, 83]. Последние же наброски, затрагивающие изучение
цвета, составлены уже в последние годы жизни, когда в «Химических и
оптических записках» приводятся новые аргументы в пользу выдвинутой
ранее теории и намечаются новые эксперименты в области познания
природы цвета [752, IV, 408, 411, 415, 439, 440, 459]. Почти четверть ве-
ка, практически всю самостоятельную научную жизнь, М. В. Ломоносов
в той или иной мере занимался исследованием и объяснением цвета.
Однако без большого риска ошибиться можно утверждать, что в
действительности период размышлений ученого над данной проблема-
тикой должен быть существенно расширен: над природой цвета студент
Ломоносов, несомненно, задумывался уже в период обучения в зарубеж-
ных научных центрах, в ходе овладения западно-европейской научной
литературой в области физики и химии. Можно утверждать и боль-
шее: еще в России молодой Ломоносов был в курсе воззрений на цвет
соотечественников-практиков, и по приезде в Германию стремился со-
отнести исконно русские представления о цвете с мнениями виднейших
зарубежных ученых.
§ 4.	Рождение новой теории цвета и ее судьба
Программы экспериментальных работ
В работе, вошедшей в научный обиход под условным заглавием
«276 заметок по физике и корпускулярной философии» (1742—1743 гг.),
не менее 22 пунктов отведены замечаниям о природе цвета [752, I,
Глава 4. От традиционной колористики к научному цветоведению 301
105—161]. Анализ заметок свидетельствует, что уже тогда в общих чертах
сложились основные моменты будущей концепции: взаимоотношения
простых и сложных цветов, изменяемость цветов при физических и
химических взаимодействиях, зависимость цветов от формы движения
материи и вида корпускул, принципы совмещения разных корпускул,
независимость природы цвета от преломления светового луча как фи-
зического явления, способы смешения простых цветов для получения
производных и т.д. Здесь же уже содержатся элементы полемики про-
тив теории света и цвета, предложенной И. Ньютоном. В формулировке
тем будущих исследований, завершающих «Заметки», названы: «9. О бе-
лизне и черноте. 10. О цветах» [752, I, 165], «3. О окрашенных те-
лах» [752,1, 167], «6. О цветах, произведенных отражением» [752,1, 167].
Отдельные работы по этим темам М. В. Ломоносовым написаны не были
(или, во всяком случае, нам неизвестны), но все темы в той или иной
мере нашли отражение в его основном цветоводческом сочинении.
К этому же примерно времени относится работа М. В. Ломоносова
над переводом «Вольфианской экспериментальной физики» (1744 г.).
В данной работе проблеме цвета посвящена глава 2 «О цветах» в составе
части 5 «О оптических опытах» [752,1, 484-489]. В изложении материала
Ломоносов был связан как переводчик, однако и в этом относительно
механическом процессе проявил творческие наклонности. Уже совре-
менники М. В. Ломоносова отмечали, что язык перевода точнее и легче
в усвоении, нежели язык оригинала. В компендиуме Л. Тюммига опыты,
связанные с познанием цвета, разделены на две группы: преломление
и отражение цветовых составляющих светового луча (а) и изменение
цветов в процессе химических реакций (б). Можно предполагать, что
вторая группа опытов была особенно близка Ломоносову, поскольку
возвратившись — после перерыва во второй половине 1740-х гг. —
к исследованию природы цвета, русский ученый приступает к широ-
кой программе химических экспериментальных работ17. Сотни и тысячи
экспериментов, проведенные в это время, позволили М. В. Ломоносову
уже в 1752 г. уверенно утверждать — в противоположность мнению
И. Ньютона — существование в природе лишь трех основных цветов:
красного, желтого и синего [752, II, 499]. В этой же, принципиальной
для М. В. Ломоносова работе, есть краткое, но исключительно ценное
для нас утверждение, раскрывающее творческую лабораторию Ломо-
носова-художника: признавая возможность смешения простых цветов
17 Об этом свидетельствует так называемый «Лабораторный журнал» 1751 г. и ла-
бораторные записи [752, 11, 371—438]. Многие сотни экспериментов, поставленных
Ломоносовым, позволили ему найти достаточные подтверждения своей теории. Примеча-
тельно, что изучение природы цвета путем анализа взаимодействующих растворов было,
вероятно, усвоено М. В. Ломоносовым еще в период своего ученичества у Хр. Вольфа,
который в свое время отдал должное этому методу |752, 1, 131].
302 Часть III. Миниатюры Лицевого свода: история в образах
между собою почти до бесконечности, так что не хватит слов в язы-
ке для обозначения полученного многообразия, ученый устанавливает
необходимость эталонов для сравнения получаемых цветов [752, II, 499
и сл.], называя в качестве эталонов ряд предметов, имеющих постоянную
окраску и потому всем знакомых и известных.
Осмысление результатов
Судя по всему, М. В. Ломоносов решил для себя проблему создания
теории цвета еще в первой половине 1740-х гг., а к началу 1750-х получил
и убедительные экспериментальные доказательства ее правомерности.
Почему же он ждал еще несколько лет, прежде чем публично выступить
с изложением своих наблюдений?
Думается, что определенную роль здесь сыграло появление в сере-
дине 1740-х гг. двух специальных исследований, прямо относящихся к
познанию данного явления. Почти одновременно выступили по данной
проблеме великий французский философ и вольнодумец Ф. Вольтер [413]
и гениальный энциклопедист-естественник Л. Эйлер [332]. Насколько
велик был авторитет первого в области литературной и философской,
настолько же непререкаемыми считались суждения второго во всем, от-
носящемся к сфере математики, физики, механики. И, что достойно
внимания, концепции двух великих мыслителей являли образцы про-
тивоположного подхода к решению проблемы: Вольтер заявил себя по-
следователем Ньютона, Эйлер — сторонником корпускулярно-волновой
теории. М. В. Ломоносов и Л. Эйлер состояли в дружеских отношениях
и поддерживали переписку (сохранившуюся, к сожалению, весьма фраг-
ментарно). Нетрудно представить, что для Ломоносова мнение великого
математика имело особое значение, и, соответственно, предпринимая
широкую программу экспериментов, русский ученый имел в виду прове-
рить не только собственные теоретические выкладки, но и эйлеровские
соображения о природе цвета. Ломоносов и Эйлер во второй половине
1740-х гг. нашли много общего во взглядах друг друга на корпускулярную
картину мира, на природу электричества и движения материи.
Знакомясь с работами 1753—1756 гг., можно видеть, как по ходу вре-
мени М. В. Ломоносов все более уверяется в правомерности собственной
теории. В «Слове о явлениях воздушных, от электрической силы проис-
ходящих», ученый пишет как о данном о различной природе эфирных
частиц — носителей разных цветов [752, III, 89—91]. В «127 заметках к
теории света и электричества» не менее 38 пунктов отведены изложению
взглядов на природу цвета [752, III, 238—262]. В этих заметках уже со-
держатся вчерне все мысли главного труда — «Слова о происхождении
света, новую теорию о цветах представляющего...» [752, III, 317—344].
Глава 4. От традиционной колористики к научному цветоведению 303
Нет нужды излагать основные тезисы «Слова о происхождении
света...» — наряду с гениальными догадками там есть и мысли, отверг-
нутые наукой уже через несколько десятилетий после М. В. Ломоносова.
Отмечу лишь, что именно в работе М. В. Ломоносова впервые были
последовательно соединены два проявления носителей света: частица,
обладающая волновыми свойствами.
В чем прав и в чем не прав М. В. Ломоносов
Современной наукой отвергается один из главных тезисов теории
цвета, выдвинутой М. В. Ломоносовым — наличие в природе лишь трех
основных цветов. Объективно видимая часть электромагнитного излу-
чения разлагается на семь зон, переходящих одна в другую. Однако
для практики необходимы действительно лишь три цвета, смешение
которых позволяет достигнуть всего мыслимого многообразия цветов.
М. В. Ломоносов впервые в русской науке теоретически доказал доста-
точность этих цветов для практики художников-живописцев и сам широ-
ко использовал теоретические выкладки о принципах смешения красок
для создания удивительно широкой цветовой гаммы мозаичных смальт.
В этом заключается правота ученого перед традиционной русской коло-
ристикой. В этом историческое значение цветоведческих исследований
М. В. Ломоносова, ознаменовавших становление отечественной научной
картины мира.
Однако следует заметить, что с позиций современного научного
цветоведения в качестве основных цветов выделяются не три цвета Ло-
моносова, а красный, зеленый и синий, что соответствует,трем цветоощу-
щающим аппаратам в сетчатке человеческого глаза. Это именно те цвета,
что в древнерусской колористике являлись цветами «иерархическими»,
основными. В этом заключается правота создателей традиционной коло-
ристики перед великим русским энциклопедистом.
Не лишено любопытства, что, последовательно проводя собственную
концепцию в теоретических разработках, М. В. Ломоносов в своей худо-
жественной практике предпочитал — трудно сказать, по каким именно
причинам, — использовать принципы древнерусского художника. Ко-
лорит ломоносовских мозаик образован сочетанием преимущественно
синего и зеленого с красным при более чем умеренном применении
желтого. Чувствовал ли Ломоносов-художник достоинства традицион-
ной системы колорита, ощущал ли практическое неудобство построения
колорита картин на основе желтого цвета, суждения по этому вопросу
неизбежно будут субъективными. Объективное же в том, что, отри-
цая традиционную систему воззрений, ученый вместе с тем обеспечил
преемственность от нее собственных творений.
Лицевой летописный свод
в контексте русской культуры XVI в.
£ 1. Лицевая летопись в контексте
памятников исторической письменности
Общеизвестно, что великие памятники культуры создаются не на
«пустом месте», но произрастают на почве, удобренной многовековы-
ми традициями. Создание любого пространного историко-литературного
труда требует мобилизации обширного круга источников и серьезной,
вдумчивой работы с привлеченными трудами и предшественников, и со-
временников.
Хронографическая часть и ее источники
Источники Хронографической части Лицевого свода в общем бы-
ли установлены еще В. И. Щепкиным и А. Е. Пресняковым [367; 248].
В основу изложения священной и древнееврейской истории, включая
историю Израильского и Иудейского царств, положены библейские Кни-
ги (Восьмикнижие, Тетровасилиос, Эсфирь), однако в тексты библей-
ских Книг внесены дополнения. В составе Книги Бытия, как отмечено
В. Н. Щепкиным, входят стагьи «О Серухе и начале идолопоклонства»,
Книга Иова в пересказе, «О убиении Исавле» (повторяющие соответству-
ющие чтения Хронографа редакции 1512 года), а также восходящие к
Толковой Палее апокрифические «Откровение Авраамово», «Заветы па-
триархов» и «Заветы 12 патриархов» [367, 1360—1362]. А. Е. Пресняковым
было отмечено, что в рассказе о столпотворении (вошедшем в кодекс
«Жития Николы») читается дополнение к библейскому тексту, также
восходящее к Хронографу [248, 27].
В распоряжении Ивана Грозного была полная Библия, переписанная
по его заказу в Иосифо-Волоколамском монастыре в 1558 г. [93, 31—32].
Однако библейскую часть Лицевого свода нельзя возводить к данной
рукописи. По описанию А. В. Горского и К. И. Невоструева текст Би-
блии Грозного вполне соответствует тексту Геннадиевской Библии и
содержит каноническую редакцию Книги Бытия, без отмеченных выше
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в.
305
дополнений1. Текст Книги Эсфирь в Библии Грозного также совпадает
с Геннадиевской Библией и представляет перевод с Вульгаты, тогда как
в Лицевом своде содержатся лишь первые девять глав и самое начало
главы десятой, т.е. текст книги, бытовавшей в русской письменности
до-Геннадиевского периода. И если «сверхканонические» дополнения в
Книгах Бытия и Тетровасилиос (в нее введена обширная вставка из Хро-
нографа, представляющая пересказ Книги Товит) можно считать след-
ствием редакционно-составительской работы, то редакторская выборка
из канонического текста Книги Эсфирь с завершением ее подобно до-
Геннадиевским переводам представляется невероятной. Следовательно,
нужно искать иной список библейских Книг, удовлетворяющий данному
условию1 2.
Для изложения истории Нововавилонского, Персидского и элли-
нистических царств, Римской и Византийской империй, в качестве
основного источника, как это было отмечено еще А. £. Пресняковым,
избран Еллинский летописец 2-й редакции, дополненный многочислен-
ными заимствованиями из Хронографа редакции 1512 года [248, 26—31].
По мнению А. Е. Преснякова, списком Еллинского летописца, положен-
ным в основу Лицевого свода, был Кирилло-Белозерский или подобный
ему (в частности, ученым был отмечен ряд общих чтений данного списка
и Свода). В 1974 г. опубликована статья О. В. Творогова, посвященная
выяснению источников Хронографической части Свода [296]. Основной
вывод исследователя подтверждает заключение А. Е. Преснякова, но од-
новременно содержит и весьма существенные уточнения. Так, согласно
О. В. Творогову, список Еллинского летописца, использованный соста-
вителями Свода, принадлежал не к Академическому виду (как указанный
А. Е. Пресняковым Кирилло-Белозерский), а был близок к архетипному
виду данной редакции памятника3. Хронограф же, использованный для
дополнения основного источника, по мнению О. В. Творогова, относился
1 Впрочем, включение этих «сверхканонических» чтений можно отнести к деятельности
составителей или редакторов Свода, сверявших свои тексты с дополнительными источ-
никами. Так, еще В. Н. Щепкин отметил, что л. 22-23 представляют позднейшую вставку
в текст «Откровения Авраамова» (исполнены на другой бумаге, использованной при
изготовлении следующих томов — [367, 1355-1356]. Текст Книги Товит, разделяющий
четвертую Книгу Царств, полностью воспроизводит 70-ю главу Хронографа редакции
1512 года и, как установлено мною в 1978 г., является (как и другие заимствования из
Хронографа в составе «Хронографического сборника») особой редакторской вставкой в
уже готовый текст [77, 21-24].
2 Подобная подборка была указана А. Е. Пресняковым в Кирилло-Белозерском списке
Еллинского летописца, хранящегося сейчас в ГПБ (Кир.-Бел. 6) и ГИМ (Син. 86) —
[248, 26, 28]. Однако сам Кирилло-Белозерский список не мог быть использован в
качестве непосредственного источника Свода, так как еще в 1563 г. (т.е. еще до начала
работ над Сводом) был дан вкладом в монастырь на Белоозеро.
3О редакциях и видах Еллинского летописца см. специальную главу в монографии
О. В. Творогова [297, 111-159].
306
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
к Сокращенному виду редакции 1512 года4.
В Хронографической части Лицевого свода находятся пространней-
шие описания Троянской и Иудейской войн, которые нельзя возводить
ни к основному источнику — Еллинскому летописцу, ни к дополнитель-
ному — Хронографу редакции 1512 года5.
Повествование о Троянской войне в составе Свода было определе-
но В. Н. Щепкиным как почти полный (с незначительными утратами)
текст «Истории разрушения Трои» Гвидо де Колумна, протографом тек-
ста в составе Лицевого свода по предположению В. Н. Щепкина должен
был послужить скорописный оригинал буквального перевода латинского
текста произведения, опубликованного в 1489 г. в Страсбурге [367, 1367—
1374]. О. В. Твороговым в 1972 г. были уточнены границы механических
утрат и, вероятно, сознательных пропусков, а также высказано пред-
положение о страсбургском издании 1468 г. как возможном источнике
перевода сочинения Гвидо де Колумна [310, 167—169 и 171]6.
Повествование о Иудейской войне еще А. Е. Пресняковым было
определено как русский перевод «Истории Иудейской войны» Иосифа
Флавия [248, 13-15]. В 1965 г. В. Ф. Покровской был обнаружен спи-
сок этого памятника, послуживший непосредственным оригиналом для
составителей Свода [204, 24; 234].
Использование источников
Составители Лицевого свода неодинаково использовали свои источ-
ники. Из трех параллельных, по существу, повествований о мировой
истории (Толковая Палея, Еллинский летописец и Русский Хронограф)
они избрали один — именно Еллинский летописец — в качестве основ-
ного и дополняли его, где считали нужным, извлечениями из других;
при этом чередование текстов разных источников подчас представляет
собой мозаику мелких и мельчайших (до нескольких фраз, или даже до
нескольких слов) фрагментов. На первом этапе работ по написанию и ил-
4 Подобное определение вида Хронографа подтверждается и данными В. Н. Щепкина,
который отметил почти дословное совпадение статьи о Серухе в «Музейском сборнике»
с соответствующими чтениями списка ГПБ, Погод. 1440 [367, 1360], представляющим,
как известно, Сокращенный вид памятника.
5 Еллинский летописец вообще не содержит экскурсов в Троянскую историю; в Хро-
нографе редакции 1512 года этот сюжет кратко излагается в 106-й главе. Описание
событий, связанных с Иудейской войной, в Еллинском летописце построено на основе
Книги И ос илпон, Хроники Амартола и Палеи, отразившей «Хронограф по великому
изложению» (подробнее см. об этом у О. В. Творогова — [297, 294]. В Хронографе
редакции 1512 года для освещения соответствующих событий привлечена еще и выборка
из «Истории» Иосифа Флавия.
6 Для Лицевого свода была переписана и иллюстрирована также и краткая версия
106-й главы Хронографа редакции 1512 года, вклинившаяся в окончание Троянской
истории Гвццо де Колумна (л. 1003—1028 «Музейского сборника»).
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в.
307
люстрированию рукописей составители пользовались только основным
источником, т.е. Еллинским летописцем; все практически заимство-
вания из дополнительных источников в повествовании о священной,
древнееврейской, восточной, эллинистической эпохах, равно как и в
рассказе о Рйме, представляют собой типичные редакторские вставки,
выполненные в изготовленные уже комплексы. Техника использования
дополнительных источников меняется лишь при переходе повествования
от Рима к Византии: редакторский монтаж был перенесен на стадию
подготовительных работ — вставки в текст Еллинского летописца из
Хронографа и иных дополнительных источников стали монтировать-
ся в текст основного источника, а изготовленные листы ЛЛС уже не
подвергались переработке по таким прозаически-техническим поводам.
Иной подход обнаруживается в отношении сочинений де Колумны
и Флавия — произведения эти, имевшие в рукописной традиции и само-
стоятельное бытование7, не были разбиты на фрагменты для мозаичного
вмонтирования в текст основного источника, а помещены в комплексах
Свода как цельные и завершенные тексты. Как отдельные книги, кстати,
эти произведения и осмыслялись составителями. Над оформлением Тро-
янской истории в составе ЛЛС, как было установлено мною в 1978 г.,
трудилась особая «бригада» [77, 33—35], а текст «Истории» Флавия в
Своде начинается с лицевой стороны листа особым заголовком, предше-
ствующая ему обратная сторона листа оставлена чистой. При этом, опре-
деляя место данных памятников в составе Свода, составители обнаружи-
ли свою независимость от концепций мировой истории, представленных
как Еллинским летописцем, так и Хронографом редакции 1512 года.
По Хронографу Троянская война происходила во времена правления
царя Давида, а повествование о ней в составе памятника является как
бы прологом к изложению истории Римской империи [297, 38]. Однако
время царя Давида библейской хронологией относится к середине пято-
го тысячелетия «от сотворения мира», тогда как в «Троянской истории»
Гвидо де Колумна указывалось, что Троя была разрушена в более ранний
период (именно — в начале этого тысячелетия). В основном источнике
Лицевого свода — Еллинском летописце — ясно проведена тенденция
к упорядочению хронологии излагаемых событий. Если бы составители
Свода неуклонно следовали концепции Еллинского летописца, они были
бы вынуждены разорвать текст Тетровасилиоса колоссальной по объему
7 Так, О. В.Творогов указывает, что с «Троянской историей» де Колумна в 1530-х гг.
был знаком В. М. Тучков, а в 1560-х — и сам Грозный [310, 156—157]. Царь Иоанн,
составляя первое послание к А. М. Курбскому (и тем более В. М. Тучков, работавший над
житием Михаила Клопского), не мог пользоваться текстом, включенным в Лицевой свод,
так как переписка «Троянской истории» составителями Свода происходила, как мной
установлено в 1978 г., не ранее 1570-х гг. [11, 33—34]. «История» Флавия имела хождение
в отдельных списках, вероятно, еще со времени своего перевода в XI-XII в. (подробнее
о рукописной традиции «Истории» Флавия см. в книге Н. А. Мещерского [164]).
308
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
вставкой. Поскольку же «Троянскую историю» они мыслили как отдель-
ную Книгу, то и разместили ее (с учетом хронологических показаний
де Колумна) перед текстом Тетровасилиоса. Подобный прием позволил
и весьма остроумно выдержать хронологию — в общую последователь-
ность повествования вводилась последняя по времени группа событий
вставного памятника (разрушение Трои и возвращение ахейцев), после
чего следовал дальнейших рассказ основного источника. Тот же самый
принцип (но с большей хронологической точностью) использован и при
введении в Свод «Истории» Иосифа Флавия, а в дальнейшем изложении
неоднократно применялся при монтировании в текст русской летописи
известий о балканских делах, выделяемых в общей линии рассказа заго-
ловками «Царство греческое», «Царство болгарское», «Царство сербское»
и представляющих собой конспективные очерки событий за длительный
период.
Летописная часть и ее источники
Источники летописной части Лицевого свода в общем были опреде-
лены А. Е. Пресняковым [246; 248}, В основу Свода, по А. Е. Преснякову,
положена Никоновская летопись в том ее виде, который представлен
списками, восходящими к списку Оболенского (ЦГАДА, Обол. 163).
В текст этого основного источника составителями включены многочи-
сленные дополнения и заимствования из других летописей. Согласно
А. Е. Преснякову, такими дополнительными источниками, рисующими
иные картины тех или иных событий (более подробные, или отлича-
ющиеся идеологической направленностью), были Воскресенская лето-
пись, Степенная книга, Новгородская четвертая летопись (или свод,
весьма с ней сходный), Софийская вторая летопись («Софийский вре-
менник»), Львовская летопись («Русский летописец Львова»). Отдельные
известия Лицевого свода, не находящие аналогий в вышеперечислен-
ных летописях, А. Е. Пресняков осторожно соотносил с Симеоновской и
Типографской летописями и Хронографом редакции 1512 года. Многие
фрагменты летописного характера, для которых параллели в известных
А Е. Преснякову летописных сводах отсутствуют, отнесены исследовате-
лем к творчеству составителей и редакторов Лицевого свода.
Среди возможных источников Лицевого летописного свода за пе-
риод Грозного А. Е. Пресняков называет также (без какой бы то ни
было конкретизации) и дела Царского архива. Этот разряд дополнитель-
ных источников был более или менее четко определен лишь в послед-
ние пять десятилетий. Как было установлено Д. Н. Алъшицем, редактор
Свода обращался к официальной Разрядной книге (исследователем от-
мечено практически дословное совпадение ряда приписок с записями
в Разрядах по списку ГПБ, Эрмит. 390 — [7, 120—122]). Давно уже
отмечалось сходство между собой отдельных известий и оборотов в Ли-
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в. 309
цевом своде и Первом послании Грозного князю Курбскому; после работ
С. В. Бахрушина [49} и, особенно, Д. Н. Алыпица [5; 6], неопровержи-
мо доказавших текстологическую близость этих памятников, Послание
Грозного с полным основанием признается одним из источников ре-
дактирования Лицевого свода. Попытка Р. Г. Скрынникова предложить
обратное соотношение этих памятников [275, 81—88] представляется не-
удачной уже в силу того, что бумага, использованная для Свода, была
произведена французскими фабрикантами лишь через 8—10 лет после
написания Послания А. М. Курбскому. Наконец, следует отметить и то,
что осторожно сформулированное А. Е. Пресняковым положение о де-
лах Царского архива как источниках Лицевого свода получило полное
подтверждение в работах Д. Н. Алыпица [6; 7; 5], А. А. Зимина [75],
С. О. Шмидта [555; 555; 565] и других исследователей8.
Использование источников
Дополнительные источники составителями Свода использовались
двояко. В одних случаях в Свод вводились из них дословные заимствова-
ния, нередко весьма пространные. В других — сведения дополнительных
источников (одного или сразу нескольких) привлекались для переработ-
ки соответствующего фрагмента основного источника. Хронологические
границы и масштабы использования отдельных дополнительных источ-
ников также несходны. Так, согласно А. Е. Преснякову, Воскресенская
летопись использовалась составителями Лицевого свода наиболее часто,
и цитаты из нее встречаются на всем протяжении повествования от
1114 года и практически до конца «Шумиловского» тома, (т. е. вплоть до
начала 1530-х гг.). Первое известие из Степенной книги в составе Свода
отмечено А. Е. Пресняковым под 1171 годом, более частое и стабиль-
ное использование этого источника начинается с изложения событий
1241 г. и продолжается вплоть до рассказов о событиях середины XVI ве-
ка. Сведения Новгородской четвертой привлечены составителями Свода
при изложении событий 1380 года и встречаются также в конце «Шу-
миловского тома». Информация Софийской второй летописи выявлена
А. Е. Пресняковым в составе «Шумиловского тома» и «Царственной кни-
ги». Заимствования из Львовской летописи — в «Синодальном томе» и
«Царственной книге».
8 О. И. Подобедова называла в числе источников Лицевого свода разного рода грамоты,
учительные послания, жития святых и т. п. [257, 123]. Такого рода указания, интересные
сами по себе, остаются недостаточно ясными без конкретных определений источников.
Огромное количество текстов, названных О. И. Подобедовой, были включены в состав
Великих Четьих Миней, бытовали в сборниках устойчивого и произвольного состава
(в том числе и известных Грозному по упоминанию в документах). Ряд житий и посланий
могли быть заимствованы также из текста Воскресенской летописи и Степенной книги.
310
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
За десятилетия, истекшие со времени выхода работ А. Е. Преснякова,
многие его определения существенно уточнены. Выявлены также и новые
источники Свода, и новые моменты в практике использования как
основного, так и дополнительных источников.
Уточнения касаются прежде всего определения основного источни-
ка. Б. М. Клосс, на основании проведенных им текстологических сопо-
ставлений разных списков Никоновской летописи с Лицевым сводом,
утверждал, что оригиналом Летописной части Свода является именно
список Оболенского, имеющий не только множество общих чтений с
текстом Свода, но и сохранивший следы разметки на отдельные фраг-
менты, подлежащие иллюстрированию [120, 209—212].
Утверждения Б. М. Клосса о списке Оболенского как оригинале Ле-
тописной части свода встретили серьезные возражения В. В. Морозова.
Ученый привел убедительные текстологические контраргументы зависи-
мости «Синодального тома» и «Царственной книги» от иного основ-
ного источника, обозначенного им как «Свод 1560 года» [172; 174;
180; 189 и др.]. Определяющими признаками данного свода, согласно
В. В. Морозову, являются: изложение событий 1533—1542 гг. по Воскре-
сенской летописи иной версии, чем отраженная в списке Оболенского за
эти годы (а), продолжение повествования за 1542—1553 гг. по Летописцу
начала царства ранней редакции, в то время как в списке Оболенского
данный памятник представлен своей поздней редакцией (б) и доведение
рассказа до 1560 года (в). По мнению В. В. Морозова, данным услови-
ям отвечает Карамзинский список Воскресенской летописи, отразивший
данный свод, или текстуально близкий к нему утраченный кодекс.
Думается, что правы оба исследователя. Оригиналом основного ис-
точника Летописной части Лицевого свода можно признать (разумеется,
при условии, что палеографические и текстологические аргументы и на-
блюдения Б. М. Клосса верны) список Оболенского, но не во всем его
объеме, а лишь до изложения событий 1520 года, т. е. первую, древней-
шую его часть. После этого рубежа роль основного источника переходит
к установленному В. В. Морозовым Своду 1560 года. Признание гипотезы
В. В. Морозова решает и вопрос о главном из дополнительных источни-
ков Свода, ибо именно Воскресенскую летопись от начала и до 1542 года
содержит Свод 1560 года, представленный Карамзинским списком.
Второй по значению после Воскресенской летописи дополнитель-
ный источник Лицевого свода — Степенная книга. Текстологические
сопоставления заимствований из Степенной с сохранившимися списка-
ми памятника, произведенные В. В. Морозовым [169; 172; 180 и др.],
показывают, что все чтения Свода, восходящие к Степенной, очень четко
совпадают с чтениями Чудовского списка данного памятника.
Прояснен вопрос и о третьем дополнительном источнике Лице-
вого свода. Как указано выше, А. Е. Пресняков вычленил в составе
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в.
311
Свода заимствования из Новгородской четвертой и Софийской второй
летописей. Однако для определения текстов исследователь пользовал-
ся изданиями XVIII — середины XIX вв., не отражавшими всей ру-
кописной традиции соответствующих памятников. В последние годы
С. А. Морозовым установлено, что все чтения в Лицевом своде, опре-
деленные А. Е. Пресняковым как цитаты из Софийской второй летопи-
си, на самом деле заимствованы составителями из Новгородского свода
1539 года, отразившегося в Новгородской летописи по списку Дубровско-
го; при этом Новгородский свод 1539 года использовался не только при
составлении, но и при редактировании Лицевого свода [192; 193; 194}.
Заимствования в «Синодальном томе» и «Царственной книге», опре-
деленные А. Е. Пресняковым как цитаты из Львовской летописи, ока-
зываются при сверке воспроизведениями соответствующих чтений Ле-
тописца начала царства, известного и по другим летописям (а также
бытовавшего и в самостоятельных списках). Если принять гипотезу
В. В. Морозова о Своде 1560 года как основном источнике последних
разделов Летописной части Свода, то допущение о использовании соста-
вителями Лицевого свода какого-либо из списков Львовской летописи
не является обязательным. Однако, как установлено мною еще в 1982 г.,
Летописец начала царства, причем в списке поздней редакции, был в
распоряжении лиц, работавших над Сводом, но использовался лишь на
втором этапе — редактировании (отразившемся в приписках к «Сино-
дальному тому» и «Царственной книге») и переделке согласно редак-
торским указаниям вновь исполненных листов, вошедших в нынешний
состав «Царственной» [79, 191—192]. По мнению С. О. Шмидта [360, 274
и сл.] и В. В. Морозова [168, 245; 172 и др.], для редактирования привле-
кался список Летописца в составе Патриаршего кодекса Никоновской
летописи, или идентичный ему.
Наконец, С. О. Шмидтом [353, II, 50; 355, 27 и др.] и в послед-
ние годы В. В. Морозовым [170, 172, 180 и др.] доказано использование
составителями и редакторами Лицевого свода и еще одного памятни-
ка — Постниковского летописца, известия из которого в свое время
А. Е. Пресняковым были определены как собственное творчество соста-
вителей.
Источники миниатюр Лицевого свода
Изучение миниатюр Лицевого свода также помогает определению
его источников, но уже в части изобразительной. Выше, в первой главе
третьей части исследования, я пытался показать, что основным источ-
ником содержательной стороны иллюстраций Лицевого свода являлись
собственно иллюстрируемые текстовые фрагменты памятника, а компо-
зиции конкретных рисунков разрабатывались мастерами исходя из соб-
312
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
ственного профессионального опыта, знакомства с кругом памятников
изобразительного художества и т.д.
В литературе, посвященной Лицевому своду, неоднократно отмеча-
лись многочисленные аналогии и прямые параллели в отдельных дета-
лях миниатюр и западноевропейской гравюре. В общей форме об этом
писали Н. В. Султанов [2Р5], В. Н. Щепкин [579], М. В.Алпатов [66],
А. В. Арциховский [40], О. И. Подобедова [231 и др.]. В последние го-
ды Ю. А. Неволиным установлено, что иллюстраторами Лицевого свода
заимствовались не только отдельные детали в архитектурном обрамле-
нии сцен, но и композиции вполне конкретных сцен. Исследовате-
лем выявлены буквальные композиционные заимствования, восходящие
к иллюстрированной Хронике Гартмана Шеделя и гравюрам Михаэля
Вольгемута, Альбрехта Дюрера, Георга Пенца, Ганса Гольбейна младше-
го, Йорга Брея и др. [196; 197]. Ю. А. Неволин полагает, что и Хроника
Шеделя, и произведения названных мастеров были получены иллюстра-
торами Лицевого свода для ознакомления и возможного использования
непосредственно из царского книгохранилища.
Это — поразительное, на первый взгляд, — обстоятельство на де-
ле не представляется исключительным. Напомню, что раньше, в конце
XV — первой четверти XVI в. русские книжные мастера использовали за-
падноевропейскую гравюру (в частности, «Большой прописной алфавит»
Израеля ван Мекенема и ряд произведений анонимных мастеров) для
создания травного с зооморфическими элементами и так называемого
старопечатного стилей орнамента. При этом, как и в 1570-х гг., худож-
ники заимствовали как целые композиции, так и отдельные мотивы.
Большая часть рукописей, орнаментированных в травном, или переход-
ном от травного к старопечатному стилях, насколько удается установить,
восходит непосредственно к окружению великого князя Московского.
Именно в близкой к носителю верховной власти среде и должны были
вращаться памятники западной книжности и художества, поступавшие с
посольствами из соответствующих стран.
§2. Лицевые летописи
в контексте рукописной книжности
В предыдущем параграфе обрисован круг памятников, тексты кото-
рых были необходимы для написания рукописей Лицевого летописного
свода. Современное состояние изученности фондов архивов и рукопис-
ных отделов библиотек и музеев не позволяет еще с полной уверенностью
указать на все непосредственные, прямые источники ЛЛС, хотя и оче-
видно, что перед мастерами соответствующих разделов Свода лежали
вполне конкретные рукописные книги, используемые для переписки
текстов, монтажа сложных мозаичных текстов и т. п. Однако можно на-
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в.
313
звать все-таки некоторые рукописные книги, реально использованные
в процессе составления ЛЛС, а также определить ряд признаков, ко-
торым должны удовлетворять рукописные книги, не выявленные еще в
конкретных своих воплощениях.
Основной источник
Хронографической части ЛЛС
Как показано выше, основным источником Хронографической части
должен быть Еллинский летописец 2-й редакции, текст которого (по мне-
нию О. В. Творогова) должен быть близок к архетипному виду и (по мое-
му мнению) должен предваряться библейскими Книгами — Восьмикни-
жием, Тетровасилиосом и Эсфирью — подобно Кирилло-Белозерскому
списку памятника. Впрочем, возможно и соединение двух автономных
рукописей, одна из которых включала в себя библейские книги охарак-
теризованного выше состава, другая же — текст собственно Еллинского
летописца, открывающегося пересказом Книги пророка Даниила или
фрагментами, восходящими к переводным византийским хроникам.
В последнее время Б. М. Клосс (опираясь на данные О. В. Творогова),
высказал мнение, что рукописью, послужившей непосредственным ори-
гиналом Хронографической части ЛЛС, должен считаться кодекс ГПБ,
ОЛДП F. 33, созданный на рубеже XV-XVI в. [ 120, 212-213]. Аргумен-
ты исследователя заключаются прежде всего в наличии на значительной
части листов рукописи следов от восковой разметки текста на отдель-
ные фрагменты, предполагавшиеся к иллюстрированию, а также на тех
пометах свинцовым или угольным карандашом, которые -х- по мнению
Б. М. Клосса — отражают следы редакторской работы над памятником.
Наблюдения Б. М. Клосса исключительно интересны и, вероятно, вполне
справедливы. Однако остается без ответа пока вопрос о непосредствен-
ном источнике текста ЛЛС в тех разделах, которые по списку ОЛДП
остались неразмеченными (а это преобладающая по объему часть па-
мятника — свыше двух третей текста); возможно, что использовались
параллельно два списка, второй из которых остается еще не опознан-
ным (или утраченным). Еллинский летописец еще не издан; известные
списки указаны и охарактеризованы в монографии О. В. Творогова [297].
Дополнительные источники
Хронографической части ЛЛС
Первым из дополнительных источников Хронографической части
ЛЛС безусловно нужно назвать Хронограф редакции 1512 года. Заим-
ствования из этого памятника эпизодически встречаются в составе би-
блейской части ЛЛС и в разделах, освещающих последующую историю
мира вплоть до первых римских императоров. Дальнейшее повествование
314
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
в ЛЛС основано уже не на одном основном, а по сути на двух источни-
ках: Еллинский летописец и Хронограф редакции 1512 года в освещении
истории Византии используются как вполне равноправные памятники.
Назвать конкретный список Русского Хронографа, который послужил бы
непосредственным оригиналом соответствующих фрагментов ЛЛС, пока
не представляется возможным, поскольку число списков памятника, ко-
торые по времени своего происхождения могли бы претендовать на этот
статус, достаточно велико, обследованность же их профессионалами ар-
хеографами оставляет желать много лучшего. Определенно можно сказать
лишь, что поиск следует вести среди списков Сокращенного вида Хроно-
графа. Некоторое количество рукописей Сокращенного вида использова-
но при издании памятника в составе ПСРЛ [241, XXII]. О составе Хроно-
графа 1512 года см. главу в монографии О. В. Творогова [297, 160—187].
Отдельные известия в составе библейских разделов Лицевого свода
восходят к так называемой Толковой Палее 2-й редакции (по современ-
ным терминологическим определениям — Палее Хронографической пол-
ной). Список, использованный составителями (и редактором) Лицевого
свода по передаче текстов, названных в первом параграфе апокрифиче-
ских сказаний, должен быть близок к списку ГПБ, Сол. 431/653. Апо-
крифы по Соловецкому списку опубликованы И. Я. Порфирьевым [243];
тексты, отразившие другие виды Палеи, издавались [213; 308].
Троянская история Гвидо де Колумна, использованная в качестве
источника соответствующего раздела ЛЛС, должна представлять собой
список древнейшей (по классификации О. В. Творогова) редакции, ис-
полненный (по мнению В. Н. Щепкина) скорописью или беглым по-
лууставом. Полный текст древнейшей редакции не издан; по другой
редакции памятник напечатан О. В. Твороговым [310]. Любопытно, что
существовали лицевые списки Троянской истории: копией такого ли-
цевого списка, исполненной в XVII веке (но без миниатюр), является
рукопись БАН, Тек. пост. 15.
Для создания иллюстрированной «Истории Иудейской войны» в
Лицевом летописном своде использована рукопись БАН, Солов. 8, пере-
писанная в конце 1560-х гг. и сохранившая на полях и в тексте следы от
разметки восковыми каплями на иллюстрируемые фрагменты. Рукопись
подробно описана и исследована В. Ф. Покровской [203, 15—17; 234;
235]. Использована в издании памятника Н. А. Мещерским [164].
К числу самостоятельных источников Хронографической части Ли-
цевого свода следует отнести и Сказание Дорофея о житии пророка
Даниила, поскольку еще А. Е. Пресняковым было отмечено, что текст
на л. 515 об.—516 «Хронографического сборника» не вполне совпада-
ет с выдержками из Сказания в составе Еллинского летописца [248,
28—29]. О. В.Творогов не поддерживает, но и не оспаривает данное
мнение [296, 354].
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в.
315
Основной источник Летописной части ЛЛС
Вероятно (по мнению Б. М. Клосса) — это Никоновская летопись
1-й редакции, представленная списком Оболенского (ЦГАДА, Обол. 163),
но не в полном объеме, а, как я полагаю, в древнейшей части конволюта.
Выделение л. 1—939 кодекса Оболенского в отдельный пласт по палео-
графическим и филигранологическим данным произведено еще в 1899 г.
Н. П. Лихачевым [148,1, 326—333]. Через три года С. Ф. Платоновым бы-
ла доказана и кодикологическая автономность первой части [221; 222].
Текстологическая зависимость второй части списка Оболенского от ве-
роятного протографа третьей редакции Воскресенской летописи, а в ин-
тервале 1542—1556 гг. — от Патриаршего списка Никоновской летописи,
отмечена еще в 1927 г. Н.Ф. Лавровым [759]. В своем современном со-
ставе список Оболенского мог сформироваться не ранее второй половины
1570-х гг. (серединой этого десятилетия Н.П.Лихачев датировал бумагу
последней, четвертой части). Потертость оборотной стороны л. 939, отме-
ченная С. Ф. Платоновым, свидетельствует о продолжительном бытова-
нии первой части конволюта без соединения с последующими. Я не вижу
ничего невероятного в предположении, что именно в таком виде и объеме
список Оболенского и был известен исполнителям (как, впрочем, и ре-
дакторам) Свода, и использован ими при работе над Летописной частью.
Вообще же следует сказать, что в истории бытования кодекса Обо-
ленского немало темных мест. Записи на л. 5—27 свидетельствуют, что до
1637 года рукопись хранилась в библиотеке Троице-Сергиева монастыря.
Вместе с тем, Б. М. Клоссом убедительно показано, что происхожде-
ние первой части рукописи теснейшим образом связано с книгописной
мастерской митрополита Даниила [118]. Не ясным остается вопрос о
времени поступления кодекса из митрополичьей библиотеки в Троиц-
кую. Решаюсь предположить, учитывая палеографические особенности
списка митрополитов во вступительных статьях, что эта передача произо-
шла уже в бытность на митрополии Иоасафа Скрипицына, занимавшего
до возведения на кафедру пост Троицкого игумена.
Подобное предположение, казалось бы, не согласуется с гипотезой
Б. М. Клосса о списке Оболенского как оригинале основного источника
Летописной части Свода, которую, в основных положениях, я вполне
разделяю. Объяснение заключается в следующем. На л. 5—14 рукопи-
си имеется киноварная владельческая запись, определяющая кодекс как
«Летописец святыя живоначальныя Троицы и преподобнаго чюдотворца
Сергия и Никона монастырской...» (слова курсивом выделены мною. —
А. А.), а в Описи домашнего имущества Грозного от 1582—1583 гг. сре-
ди книг «Государевой постельной казны» [93, 41 и 73] названа «Книга
Летописец писан скорописью в затылок Троицкой» с пометой «отдан к
Троице» (подчеркнутые слова выделены мною). Принимая во внимание
названные обстоятельства и учитывая, что почерк первой части списка
316
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Оболенского весьма близок к скорописи, я считаю возможным отожде-
ствить первую часть кодекса Оболенского с «Летописцем Троицким»
Государевой постельной казны, материалы которой, как известно, ак-
тивно использовались и самим Грозным, и его кругом. Правомерность
гипотезы подтверждается также характеристикой переплета, приведенной
в Описи — «в затылок»: такой вид переплета являлся как бы временным
(доски в качестве крышек с кожаным корешком) и служил сравнительно
недолгое время, до замены на постоянный, где дощатые крышки целиком
поволочены кожей с тиснением и снабжены соответствующей металло-
фурнитурой. Троицкий летописец, как можно полагать, был затребован
Грозным (который нередко пользовался такого рода «межбиблиотечным
абонементом»), использован при написании рукописей Летописной ча-
сти ЛЛС, еще в 1582—83 гг. находился в составе Постельной казны
(потому, вероятно, что работа над ЛЛС в эти годы еще продолжалась и
Троицкий летописец был нужен для справок), после чего рукопись была
возвращена в Троицкий монастырь.
Дополнительные источники Летописной части ЛЛС
Наиболее используемым из дополнительных источников Летопис-
ной части была, без сомнения, Воскресенская летопись. Если принять
гипотезу В. В. Морозова о том, что в изложении событий собственно
Грозненского периода и предшествовавшего ему десятилетия основным
источником ЛЛС был Свод 1560 года (включавший Воскресенскую ле-
топись и продолженный летописцем начала царства), то источник до-
полнительных статей в «Летописании лет старых» и непосредственный
оригинал для «Летописания лет новых» следует искать в списке, во всем
подобном Карамзинскому списку Воскресенской летописи (ГПБ, F.IV.
601), использованном — в событиях до 1541 г. — в издании памят-
ника в ПСРЛ [241, VII—VIII). Отмечу, кстати, что с Карамзинским по
составу вполне совпадает так называемый Библиотечный список Воскре-
сенской летописи (ГПБ, F.IV. 585), время написания которого относится
к 1560-м гг. Н.Ф. Лавров (опираясь на мнение А. Е. Преснякова) был
склонен считать этот список оригиналом Карамзинского [139, 75 и сл.].
Вторым по количеству заимствований дополнительным источником
Летописной части ЛЛС была Степенная книга 1-й редакции. По мне-
нию В. В. Морозова, обстоятельно исследовавшего заимствования в ЛЛС
из Степенной, это может быть рукопись ГИМ, Чуд. 358 — так на-
зываемый Чудовский список, или идентичный ему. В недавнее время
Н. Н. Покровский обнаружил в Томском краеведческом музее список
Степенной книги, синхронный и очень близкий по тексту к Чудовскому
списку, и сохранивший (как и Чудовский) явные следы редакционной
правки [239]. Памятник издан (с использованием Чудовского списка) в
составе ПСРЛ [241, XXI].
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в.
317
Новгородско-Софийский летописный материал в составе Лицево-
го свода восходит — по мнению С. А. Морозова — к Новгородскому
своду 1539 года, отразившемуся в Новгородской летописи по списку
Дубровского (ГПБ, F.FV. 238). Список частично издан во 2-м издании
ПСРЛ [241, IV-I, 471-532, 537—579], там же приведено и подробное
описание рукописи.
Ряд известий в изложении Истории Грозного в составе ЛЛС вос-
ходит к Летописцу начала царства поздней редакции. Возможно —
по мнению В. В. Морозова — что списком, послужившим непосред-
ственным источником соответствующих статей ЛЛС, послужил текст,
входящий в состав Патриаршего кодекса Никоновской летописи (БАН,
32.14.8, описание рукописи см.: [203, 344—350], или полностью иден-
тичному ему. Напомню, что Патриарший список Никоновской лето-
писи (наряду, впрочем, со списком Оболенского) еще Н.Ф.Лавров
считал своего рода «черновиком», изготовленным для Лицевого сво-
да [139, 90]. Мнение Н.Ф.Лаврова разделяли Д.Н.Альшиц [7, 122-123]
и О. И. Подобедова [231, 114]. Внешние особенности Патриаршего спис-
ка наводят на мысль о связи его с продукцией книгописной мастерской
митрополита Макария — формат в развернутый лист, письмо в два
столбца, заставки, одновременная работа многих писцов, разделявших
между собою текст протографа на несколько частей — все это находит
близкие аналогии в Великих Минеях Четьих.
Некоторые уникальные известия середины XVI века в составе ЛЛС
восходят к так называемому Постниковскому летописцу. Вероятно —
это рукопись ЦГАДА, Обол. 42 (текст и подробное описание рукописи
помещены в ПСРЛ — [241, XXXIV]). Летописец получил наименование
по предполагаемому составителю дьяку Постнику Губину. Деятельность
Постника Губина, по данным С. Б. Веселовского [65, 346], происходи-
ла в период 1539—1558 гг., рукопись же ЦГАДА, Обол. 42 написана
не ранее второй половины 1560-х гг. (по определению Б. М. Клосса,
филиграни рукописи близки к знакам, датированным Н. П. Лихачевым
1561—1567 гг.). М. Н. Тихомиров, первооткрыватель Летописца, пред-
полагал, что Постник Губин не успел закончить свои записи и при-
вести их в должный порядок [301]. По осторожному предположению
В. В. Морозова, записки Постника Губина могли стать известны окруже-
нию Грозного после опалы сына автора Богдана Постникова [170, 83].
Уже там, (в казне?) с черновых набросков дьяка и был, вероятно, изгото-
влен чистовой список (отмечу, кстати, что второй половиной 1560-х гг.
мною датирован и другой оригинал части Лицевого свода — «История»
Иосифа Флавия — [77, 31-32]). Впрочем, по мнению С.А. Морозова,
рукопись Обол. 42 является автографом Постника Губина.
Множество кратких известий вошло в состав Лицевого свода че-
рез посредство Разрядной книги. Во времена Ивана Грозного бытовали
318	Лицевой летописный свод Ивана Грозного
две редакции Разрядной книги: так называемая «древнейшая» (или «с
древнейшими записями») и «Государев разряд 1556 года» (о редакци-
ях и списках разрядных книг см. подробно в специальной монографии
В. И. Буганова — [5#]), включивший почти все записи предшествующей
редакции [5£, 169—170 и сл.]. Д. Н.Альшиц сближал фрагменты разряд-
ных записей в ЛЛС с данными Эрмитажного списка (ГПБ, Эрм. 390),
представляющего (по классификации В. И. Буганова) первую группу ре-
дакции «с древнейшими записями». Надобно сказать, что точное опреде-
ление редакции и конкретного списка Разрядной книги, использованной
при работе над Лицевым сводом, по нескольким кратким упоминаниям
персонажей и занимаемых ими мест требует обстоятельных специальных
разысканий.
Многие пассажи в последних томах Лицевого свода находят бли-
жайшие аналогии в Первом послании Ивана Грозного А. М. Курбскому.
Произведение это в рукописной традиции представлено разными редак-
циями. Среди исследователей существуют заметные расхождения в опре-
делении соотношения текстов, представленных разными редакциями9.
В настоящее время не обнаружено пока ни одного списка Первого по-
слания, который по времени написания мог бы быть использован в
процессе составления и редактирования Лицевого свода.
В литературе неоднократно отмечалось, что некоторые редакторские
приписки в последних разделах Лицевого свода представляют собой пря-
мую полемику Грозного с А. М. Курбским и являются как бы ответами на
обвинения, воздвигнутые последним в адрес Московского самодержца10 11.
Поэтому в число источников Лицевого свода в заключительных его разде-
лах следует включить также Первое и Второе послания князя Курбского
царя Ивану, а также, возможно, и его «Историю о великом князе Мо-
сковском». Традиция не сохранила до нашего времени ранних списков
литературного наследия беглого князя (во всяком случае — до послед-
него времени не обнаружены прижизненные списки, которые могли
бы быть использованы в работе над Сводом). На этом основании вид-
ный американский русист Э. Кинан выдвинул концепцию фабрикации
литературного диалога Грозный—Курбский в 1620-х гг. [39#]. Однако
отсутствие прижизненных списков отнюдь не свидетельствует о подлож-
ности всего комплекса переписки. Обстоятельные поиски в рукописных
хранилищах еще могут принести самые неожиданные (хотя и желанные)
результаты11.
9 Подробнее о редакциях Первого послания см. в работах Я. С. Лурье [757; 755] и
С. О. Шмидта [555].
10 В наиболее завершенном виде эта гипотеза сформулирована С. О. Шмидтом [555].
11 Примером такого сюрприза может, в частности, служить находка Б. Н. Морозова.
Внимательное исследование давно известного (но не являвшегося объектом специаль-
ного исследования) историко-литературного сборника (ГПБ, Q.XVII. 67) позволило ему
Летописный свод в контексте русской культуры XVI в, 319
Выше, в §1, говорилось о материалах Царского архива как потен-
циальных источниках известий Лицевого летописного свода. Наиболее
полная реконструкция состава документальных комплексов, затребован-
ных в разные годы из архива Грозным, осуществлена А. А. Зиминым [ 75].
Однако надежды на отыскание полных текстов этих актовых и делопро-
изводственных материалов практически нет: в основном объеме фонды
Государственного архива России XVI столетия оказались уничтоженными
в годы Великой Смуты и в Московском пожаре 1626 года.
Перспективы дальнейшего поиска оригиналов ЛЛС
Большинство вышеперечисленных произведений, использованных в
качестве источников Лицевого летописного свода, сохранились в спис-
ках не позднее третьей четверти XVI века, но только для «Истории»
Иосифа Флавия, Постниковского летописца, части Никоновской ле-
тописи и, вероятно, также части Еллинского летописца в настоящее
время можно указать списки, послужившие оригиналами для состави-
телей и редакторов ЛЛС. Данное обстоятельство не означает, однако,
что остальные оригиналы утрачены безвозвратно: не исключено, что
дальнейшие разыскания позволят и увеличить их количество. Основ-
ными направлениями таких поисков, как мне представляется, должны
быть — во-первых — поиски в архивах и библиотеках новых списков
названных памятников, и — во-вторых — обстоятельные текстологичес-
кие исследования известных списков, подкрепляемые — это совершенно
обязательное условие! — палеографическим и кодикологическим изуче-
нием списков, уточнением — по возможности — истории их бытования
в интересующий нас период.
При этом с особой тщательностью имеет смысл обследовать перифе-
рийные хранилища: прежде всего те, где находятся остатки монастырских
библиотек и архивов. Часть оригиналов Лицевого летописного свода по
истечении в них надобности была передана именно в монастыри, как
свидетельствует об этом Соловецкий список «Истории» Иосифа Флавия
и, судя по всему, первая часть списка Оболенского Никоновской лето-
писи. Напомню, что в Ростовский Борисоглебский монастырь Грозным
был дан по опальным «по Никите по Фуникове с товарыщи» «Летописец
старой» [95, 41 и 77—78]. Время активной передачи рукописей в мона-
стыри — 1582—1583 гг. — может свидетельствовать косвенным образом
о времени завершения основных работ по составлению соответствую-
щих частей Лицевого свода. Между тем по заведомо неполным данным
выявить в составе этого сборника неизвестный ранее список Первого послания князя
Курбского царю Ивану (а) и датировать сборник рубежом XVI и XVII вв. (б); причем
листы, содержащие текст Послания А. М. Курбского, могут быть датированы временем
не позднее 1590-х гг. (!).
320	Лицевой летописный свод Ивана Грозного
(сплошное выявление информации еще не завершено) от имени царя
Ивана IV в разные монастыри были пожертвованы десятки рукописных
книг...
О важности обстоятельных палеографических разысканий при ана-
лизе даже давно известных и, казалось бы, хорошо изученных ру-
кописей могут свидетельствовать хотя бы интереснейшие наблюдения
Б. М. Клосса над списком Оболенского [118', 120]. Во второй половине
1970-х гг. внимание исследователей было уделено разработке приемов
палеографического анализа приписок к Лицевому своду. Авторами этих
работ — И. В. Курукиным [126] и С. А. Морозовым [190 191] — были
получены весьма интересные результаты. Однако работы продолжены
не были. Между тем завершение этих разработок позволило бы, вполне
вероятно, посредством палеографического анализа предельно ограни-
чить круг персонажей, что могли иметь отношение к редактированию
памятника.
Список использованной литературы
1.	Аверинцев С. С, Золото в системе символов ранневизантийской культуры //
Византия. Южные славяне и Древняя Русь. Западная Европа. М., 1973.
С. 43-52.
2.	Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.» 1977.
3.	Адрианова-Перетц В.П., Моисеева Г.Н. Литература 1490-х—1580-х годов.
Расцвет древнерусской публицистики // История русской литературы. М.»
Л., 1958, т. I. С. 211-256.
4.	Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII—XVII вв.
М., 1973.
5.	Альшиц Д. Н. Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени //
Исторические записки. М., 1947, т. 23. С. 251-289.
6.	Альшиц Д. Н. Происхождение и особенности источников, повествующих о
боярском мятеже 1553 г. // Исторические записки. М., 1948, т. 25. С. 266—
292.
7.	Альшиц Д. Н. Источники и характер редакционной работы Ивана Грозного
над историей своего царствования // Труды государственной Публичной
библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Л., 1957, т. I (IV). С. 119-146.
8.	Альшиц Д. Н, Крестоцеловальные записи Владимира Андреевича Старицкого
и недошедшее завещание Ивана Грозного // История СССР. 1959, JMs 4.
С. 147-155.
9.	Альшиц Д Н. Царь Иван Грозный или дьяк Иван Висковатый? // ТОДРЛ.
М., Л., 1960, т. 16. С. 617-625.
10.	Альшиц Д Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного.
Л., 1988.
11.	Амосов А, А. К вопросу о времени происхождения Лицевого свода Ивана
Грозного // Материалы и сообщения по фондам Отдела рукописной и
редкой Библиотеки АН СССР. Л., 1978. С. 6-36.
12.	Амосов А. А. Проблема точности филигранологических наблюдений в ис-
следованиях и описаниях рукописей // Всесоюзная научная конференция
«Проблемы научного описания рукописей и факсимильного издания па-
мятников письменности». Тезисы докладов. Л., 1979. С. 7—8.
13.	Амосов А. А. Сказание о Мамаевом побоище в Лицевом своде Ивана Гроз-
ного. (Заметки к проблеме прочтения миниатюр Свода) // ТОДРЛ. Л., 1979,
т. 34. С. 49-60.
14.	Амосов А, А. «Античная» библиотека Ивана Грозного. К вопросу о досто-
верности сохранившихся известий об иноязычном фонде библиотеки мо-
сковских государей // Книжное дело в России в XVI—XIX вв. Сб. научных
трудов. Л., 1980. С. 6-31.
322
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
15.	Амосов А, А. Миниатюры Лицевого свода // Знание — сила. 1980, №9.
С. 43-45.
16.	Амосов А. А. Радость и печаль. (Куликовская битва глазами художников
XVI века) // Знание — сила, 1980, №9. С. 20, 25, 32, 44-45.
17.	Амосов А. А. Повести о Куликовской битве в отечественной археографии //
Археографический ежегодник за 1980 год. М., 1981. С. 62-68.
18.	Амосов А.А. Проблема точности филигранологических наблюдений. I. Тер-
минология // Проблемы научного описания рукописей и факсимильного
издания памятников письменности. Материалы Всесоюзной конференции.
Л., 1981. С. 70-91.
19.	Амосов А. А. Датировка и кодикологическая структура «Истории Грозного» в
Лицевом летописном своде. (Заметки о бумаге так называемой Царственной
книги) // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1982, т. 13.
С. 155-193.
20.	Амосов А. А. Лицевой летописный свод и библиотека Ивана Грозного // Би-
блиотека Ивана Грозного. Реконструкция и библиографическое описание.
Л., 1982. С. 98-117.
21.	Амосов А.А. Замегки о москозеком старопечатании. К вопросу о тиражах
изданий XVI — начала XVII века Ц Русские книги и библиотеки в XVI —
первой половине XIX в. Сб. научных трудов. Л., 1983. С. 5—12.
22.	Амосов А. А. Из истории создания Лицевого летописного свода. (Организа-
ция работ по написанию рукописей) // Древнерусское искусство. Рукопис-
ная книга. М., 1983, сб. 3. С. 213-227.
23.	Амосов А. А. Заметки о московском старопечатании. 2. «Слободская Псал-
тырь» и книгописная мастерская Ивана Грозного // Книга и книготорговля
в России в XVI-XVIII вв. Сб. научных трудов. Л., 1984. С. 14-26.
24.	Амосов А.А. Иерархия цвета в миниатюре как отражение воззрений ху-
дожников XVI в. (По материалам Лицевого летописного свода) // 3-я
Всесоюзная научная конференция «Книга в России до середины XIX века».
Тезисы докладов. Л., 1985. С. 20-21.
25.	Амосов А. А. К проблеме точной датировки Лицевого свода XVI века. (Фили-
грань «Двойная лилия» и ее происхождение) // Книга и ее распространение
в России в XVI-XVIII вв. Сб. научных трудов. Л., 1985. С. 7-13.
26.	Амосов А.А. Древнерусская колористика и цветоводческие труды
М. В. Ломоносова // Ломоносов и книга. Сб. научных трудов. Л., 1986.
С. 92-109.
27.	Амосов А.А. Значение цвета в миниатюрах Лицевого летописного свода.
(К постановке вопроса) // Материалы и сообщения по фондам Отдела
рукописной и редкой книги Библиотеки АН СССР. 1985. Л., 1987. С. 56—
71.
28.	Амосов А. А. Начало мировой истории в Лицевом своде Ивана Грозного //
Книга в России: XVI - середина XIX в. Книгораспространение, библиотеки,
читатель. Сб. научных трудов. Л., 1987. С. 7—16.
Список использованной литературы
323
29.	Амосов А. А. Иерархия цвета в миниатюре как отражение этикетных воз-
зрений русских художников XVI в. (По материалам Лицевого летописного
свода) // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. Л., 1989.
С. 281-298.
30.	Амосов А. А. Великопермская земля в Летописи Ивана Грозного // Устные
и письменные традиции в духовной культуре народа. Тезисы докладов.
Ч. 2. Археография и книжность. Лингвистическое изучение Европейского
Севера. Сыктывкар, 1990. С. 3-4.
31.	Амосов А. А. Главная книга Ивана Грозного Ц Книжные сокровища. К
275-летию Библиотеки Академии наук СССР. Л., 1990. С. 33-46.
32.	Амосов А, А. Заметки о некоторых историографических мифах. (О дати-
ровке Лицевого летописного свода) // Спорные вопросы отечественной
истории XI—XVIII веков. Тезисы докладов и сообщений Первых чтений,
посвященных памяти А. А. Зимина. М., 1990, ч. I. С. 16—17.
33.	Амосов А. А. Нерешенные вопросы филигранологии // Филигранологиче-
ские исследования. Теория, методика, практика. Сб. научных трудов. Л.,
1990. С. 25-34.
34.	Амосов А. А., Морозов В. В. Методика исследования или заданность выводов?
(Размышления по поводу датировки рукописей Лицевого летописного свода
Ивана Грозного) // Материалы и сообщения по фондам Отдела рукописной
и редкой книги Библиотеки АН СССР. 1990. Л., 1994. С. 54—113.
35.	Андреев Н. Е. Об авторстве приписок в лицевых сводах Грозного // ТОДРЛ.
М., Л., 1962, т. 18. С. 117-148.
36.	Андрюшайтите Ю.В. Основные итоги развития советского филигранове-
дения в 50-х — начале 80-х годов // Филигранологические исследования.
Теория, методика, практика. Сб. научных трудов. Л., 1990. Сч 14—24.
37.	Андрюшайтите Ю, В. Обеспеченность крупнейших хранилищ справочника-
ми водяных знаков // Филигранологические исследования. Теория, мето-
дика, практика. Сб. научных трудов. Л., 1990. С. 143—152.
38.	Арцихоеский А. В, Миниатюры Кенигсбергской летописи. Л., 1932. (Известия
Государственной академии истории материальной культуры. Т. 14, вып. 2).
39.	Арцихоеский А. В, Миниатюры Синодального списка Никоновской лето-
писи // Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика
А. С. Орлова. Л., 1934. С. 117-125.
40.	Арцихоеский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник.
М., 1944.
41.	Архангельский А. С. Из лекций по истории русской литературы. Литература
Московского государства (кон. XV—XVII вв.). Казань, 1913.
42.	Астахов В. Я. Курс лекций по русской историографии. Часть первая (цо
середины XIX века). Харьков, 1959.
43.	Бакланова Н.А. Описание русской природы в «Хождении митрополита
Пимена в Царьград* и отображение этого описания в миниатюрах Лицевого
летописного свода XVI в. // ТОДРЛ. М., Л., 1969, т. 24. С. 122-128.
44.	Барабанщиков В. А. Динамика зрительного восприятия. М., 1990.
324
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
45.	Барсуков А. П. Род Шереметевых. СПб., 1881, кн. I.
46.	Бартенев С, П, Московский Кремль в старину и теперь. Кн. II. Государев
двор: Дом Рюриковичей. М., 1916.
47.	Бахилина Н. Б. История цветообозначений в русском языке. М., 1975.
48.	Бахрушин С. В. Иван Грозный. М., 1942. То же. Изд. 2-е. М., 1945. То же //
Бахрушин С. В. Научные труды. М., 1954, т. 2. С. 256—328. Цит. по поел,
изд.
49.	Бахрушин С. В. «Избранная рада» Ивана Грозного // Исторические записки.
М., 1945. т. 15. С. 29~56. То же // Бахрушин С. В. Научные труды. М., 1954,
т. 2. С. 329—352. Цит. по поел. изд.
50.	Богданов А. П., Пентковский А. М. Сведения о бытовании Книги Царствен-
ной («Лицевого свода») в XVII в. // Исследования по источниковедению
истории СССР дооктябрьского периода. Сб. статей. М., 1983. С. 61-95.
51.	Богданов A.IL, Пентковский А.М. Житие Николы в Лицевом летописном
своде И Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьско-
го периода. Сб. статей. М., 1985. С. 92-107.
52.	Богдановский М, Инженерно-исторический очерк осады Казани 7060—
7061 гг. (1552) СПб., 1898.
53.	Борисов А, А. У самоедов. От Пинеги до Карского моря. СПб., 1907.
54.	Борисов А. А. В стране холода и смерти. СПб., 1909.
55.	Борисов А. А. Крайний Север. М., Л., 1931.
56.	Брюсова В. Г, Семен Спиридонович Холмогорец — изограф XVII века. К во-
просу о холмогорско-устюжской школе Ц Ежегодник Института истории
искусств Академии наук СССР: 1960. М., 1961.
57.	Брюсова В. Г. Холмогорский летописец и художник XVII в. (Об одном из
авторов Двинской летописи) // ТОДРЛ. М., Л., 1961, т. 17. С. 445-453.
58.	Буганов В. И, Разрядные книги последней четверти XV — начала XVII в. М.,
1962.
59.	Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания. Обзор
советской литературы. М., 1975.
60.	Буслаев Ф.И. Для истории русской живописи XVI века. По поводу дела
о дьяке Иване Висковатом... // Исторические очерки русской народной
словесности и искусства. СПб., 1861, т. 2. С. 281-329.
61.	Бычков В. В, Эстетическое значение цвета в восточно-христианском искус-
стве // Вопросы истории и теории эстетики. М., 1975. С. 129—145.
62.	Бычков В. В. Византийская эстетика. Теоретические проблемы. М., 1977.
63.	Веселовский С. Б. Последние уделы в Северо-Восточной Руси // Историче-
ские записки. М., 1947, т. 22. С. 101—131.
64.	Веселовский С. Б. Интерполяция так называемой Царственной книги о бо-
лезни царя Ивана 1553 г. // Веселовский С. Б. Исследования по истории
опричнины. М., 1963. С. 255-291.
65.	Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975.
Список использованной литературы
325
66.	Владимиров М. /Алпатов М. В./ Историко-художественное значение русской
миниатюры XVI века // Древнерусская миниатюра. 100 листов миниатюр с
описаниями и статьями... /М./, 1933. С. 5—29.
67.	Водовозов Н.В. История древней русской литературы. М. 1962. То же. Изд.
2-е, испр. и доп. М., 1966.
68.	Волков Н.Н. Цвет в живописи. М., 1965.
69.	Воронин Н.Н. /Рецензия на книгу/ А.В.Арциховский. Древнерусские ми-
ниатюры как исторический источник // Вестник АН СССР. 1945, №9.
С. 108-113.
70.	Галахов А. Д. История русской словесности, древней и новой. Т. I. История
древней русской словесности. История новой до Карамзина. СПб., 1863.
71.	Георгиевский Г. И. Рукописи Т. Ф. Большакова, хранящиеся в Император-
ском Московском и Румянцевском музее. Пг., 1915.
72.	Георгиевский Г. П. Русская миниатюра XVI века // Древнерусская миниатю-
ра. 100 листов миниатюр с описаниями и статьями... /М./, 1933. С. 31—45.
73.	Гераклитов А.А. Филиграни XVII века на бумаге рукописных и печатных
документов русского происхождения. М., 1963.
74.	Голохвастов Д. П. Благовещенский иерей Сильвестр и его писания. Иссле-
дование, начатое Д. П. Голохвастовым в 1849 году и доконченное архиман-
дритом Леонидом в 1873 году. М., 1874.
75.	Государственный архив России XVI столетия. Опыт реконструкции. Подго-
товка текста и комментарии А. А. Зимина. Под редакцией и с предисловием
академика Л. В. Черепнина. М., 1978.
76.	Гребенюк В. П. Лицевое «Сказание об иконе Владимирской Богоматери» //
Древнерусское искусство. Рукописная книга. М., 1972. С. 338—363.
77.	Дианова Т.В. Методы изучения филиграней в печатных и рукописных
книгах XVII в. // Проблемы палеографии и кодикологии в СССР. М., 1974.
С. 190-193.
78.	Дианова Т.В. Метод датировки документов с помощью водяных знаков
и принципы публикации филиграней // Археографический ежегодник за
1974 год. М., 1975. С. 56-61.
79.	Дианова Т.В. Водяные знаки бумаги в источниковедческом анализе. (По
материалам XVII века Отдела рукописей Государственного исторического
музея). Автореферат дисс.... канд. ист. наук. М., 1981.
80.	Дианова Т.В. Использование водяных знаков при описании рукописей.
// Филигранологические исследования. Теория, методика, практика. Сб.
научных трудов. Л., 1990. С. 35—45.
81.	Дмитриев Л. А. Миниатюры «Сказания о Мамаевом побоище» // ТОДРЛ.
М., Л., 1966, т. 22. С. 239-263.
82.	Дмитриев Л. А. Лондонский лицевой список «Сказания о Мамаевом побо-
ище» // ТОДРЛ. Л., 1974, т. 28. С. 155-179.
83.	Дмитриева Р. П. Библиография русского летописания. М., Л., 1962.
84.	Дмитриева Р. П., Белоброва О. А. Петр и Феврония муромские в литературе
и искусстве Древней Руси // ТОДРЛ. Л., 1985, т. 38. С. 138-178.
326
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
85.	Древняго летописца часть первая, содержащая в себе повесть произшествий,
бывших в России при владении четырнадцати великих князей, сперва
Владимирских, потом Московских, чрез сто двадцать пять лет, начиная с
6762/1254 года до 6887/1379: то есть от времен княжения великаго князя
Александра Ярославича Невскаго до победы великим князем Дмитрием
Ивановичем прозванным потом Донским, одержанной над татарами у реки
Вожи в Рязанской земле в годе выше сего на последи упомянутом... СПб.,
1774.
86.	Древняго летописца часть вторая, содержащая в себе повесть произше-
ствий, бывших в России с 6887/1379 до 6932/1424 год: то есть последния
лета княжения великаго князя Дмитрия Ивановича Донскаго и владение
великаго князя Василья Дмитриевича. СПб., 1775.
87.	/Евгений (Болховитинов)./ Словарь исторический о бывших в России пи-
сателях духовного чина грекороссийской церкви. СПб., 1818. Ч. 1—2. Изд.
2-е, испр. и доп. СПб., 1827, т. 1—2.
88.	Евгений (Болховитинов). Словарь русских светских писателей, соотечествен-
ников и чужестранцев, писавших в России, сочинение митрополита Евге-
ния. Изд. Москвитянина. М., 1845, т. 1—2.
89.	Жданов И. Н. Сочинения царя Ивана Васильевича // Жданов И. Н. Сочине-
ния. СПб., 1904, т. 1. С. 81-170.
90.	Житие Александра Невского. Текст и миниатюры Лицевого летописного
свода XVI века. Л., 1990.
91.	Житие Николая чудотворца. Издание ОЛДП, №28 и 40. СПб., 1878-1882.
92.	Забелин И.Е. Домашний быт русских царей прежнего времени. Статья
седьмая // Отечественные записки. 1854, т. 97, № 12, отд. 2. С. 87-136.
93.	Зарубин Н. Н. Библиотека Ивана Грозного и его книги // Библиотека Ивана
Грозного. Реконструкция и библиографическое описание. Л., 1982. С. 15—
61; комментарии на с. 62—86.
94.	Заседание Археографической комиссии 21 сентября 1843 года // Протоколы
заседаний Археографической комиссии. 1841—1849. СПб., 1886, вып. 2.
С. 180-181.
95.	Заседание Археографической комиссии 30 декабря 1861 года // Протоколы
заседаний Археографической комиссии. 1850—1868. СПб., 1892, вып. 3.
С. 317-318.
96.	Зернова А. С. Книги кирилловской печати, изданные в Москве в XVI—
XVII веках. Сводный каталог. М., 1958.
97.	Зимин А. А. Повести в сборнике XVI в. Рогожского собрания // Записки
Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.
М., 1958, вып. 20. С. 186-204.
98.	Зимин А. А. Русские летописи и хронографы конца XV—XVI в. Учебное
пособие. М., 1960.
99.	Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964.
100.	Зимин А. А. Трудные вопросы методики источниковедения Древней Руси //
Источниковедение. Теоретические и методические проблемы. М., 1969.
С. 427-449.
Список использованной литературы
327
101.	Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. М., 1972.
102.	Зимин А. А. О методике изучения повествовательных источников XVI в. //
Источниковедение отечественной истории. М., 1973, вып. I. С. 187—211.
103.	Изборник Святослава 1073 года. Факсимильное издание. М., 1983.
104.	Извлечения из протоколов Археографической комиссии Министерства на-
родного просвещения за 1900 г. // Летопись занятий Археографической
комиссии. СПб., 1901, вып. 13. С. 1—61.
105.	Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1908, т. 2, кн. 2.
106.	Иловайский Д. И История России. Т. 3. Московско-царский период. Первая
половина или XVI в. М., 1890.
107.	История о невинном заточении ближняго боярина Артемона Сергиевича
Матвеева, состоящая из челобитен, писанных им к царю и патриарху,
также из писем к разным особам, с приобщением объявления о причинах
его заточения и о возвращении из онаго; изданная Николаем Новиковым,
членом Вольнаго Российскаго собрания при Императорском Московском
университете. СПб., 1776. То же. 2-е изд. М., 1785.
108.	История СССР. С древнейших времен до наших дней. М., 1966, т. 2.
109.	Каждан А. П. Цвет в художественной системе Никиты Хониата // Византия.
Южные славяне и Древняя Русь. Западная Европа. М., 1973. С. 132—135.
ПО. Казакевич А. И. Советская литература по летописанию (1960—1972 гг.) //
Летописи и хроники. 1976. М. Н. Тихомиров и летописеведение. М., 1976.
С. 294-356.
111.	Калачов И. В. О летописных сборниках с картинами в Археографической
комиссии И Архив исторических и практических сведений, относящихся
до России, издаваемый Николаем Калачовым. СПб., 1859, *кн. 2. С. 25—28
(четв. нумерация).
112.	Каменева Т. Н. Неизвестное издание московской печати XVI века // Книга.
Исследования и материалы. М., 1967, вып. 14. С. 133—144.
113.	Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1817, т. 8.
114.	К/аченовский М./ Об источниках для русской истории // Вестник Европы.
М., 1809, ч. 43, №3. С. 193-210; ч. 44, №4. С. 3-19; ч. 44, №6. С. 98-119;
ч. 46, № 15. С. 209-218.
115.	Клепиков С. А. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного
производства XVII—XX века. М., 1959.
116.	Клепиков С, А. Филигранология на службе архивиста // Советские архивы,
1967, №3. С. 50-58.
117.	Клепиков С, А. Использование филиграней в работе с недатированными
рукописными и печатными книгами XV—XVI вв. // Советские архивы,
1968, №6. С. 50-57.
118.	Клосс Б.М. Деятельность митрополичьей книгописной мастерской в 20-х-
30-х годах XVI века и происхождение Никоновской летописи // Древне-
русское искусство. Рукописная книга. М., 1972. С. 318—337.
328
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
119.	Клосс Б.М. Царская книгописная мастерская времени Ивана Грозного //
Конференция по истории средневековой письменности и книги. (К 60-
летию Великой Октябрьской социалистической революции.) Тезисы докла-
дов. Ереван, 1977. С. 39-40.
120.	Клосс Б.М, Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. М.,
1980.
121.	Клосс Б.М. Об истории томов Лицевого свода, хранящихся в Публичной
библиотеке // Исследования по источниковедению истории СССР доок-
тябрьского периода. Сб. статей. М., 1985. С. 109—115.
122,	Клосс Б. М. Летописный свод лицевой // ТОДРЛ. Л., 1985, т. 39. С. 114-115.
123.	Клосс Б.М. «Царственная книга» // ТОДРЛ. Л., 1985, т. 39. С. 183—184.
124.	Клосс Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII веков. Авто-
реферат дисс.... докт. ист. наук. М., 1987.
125.	Клосс Б. М. Летописный свод лицевой // Словарь книжников и книжности
Древней Руси. Л., 1989, вып. 2, ч. 2. С. 30—32.
126.	Клосс Б. М. Царственная книга // Словарь книжников и книжности Древней
Руси. Л., 1989, вып. 2, ч. 2. С. 506-508.
127.	Константинов В.М. Библиографические дополнения к Словарю // Опыт
исторического словаря о российских писателях. Приложение к факсимиль-
ному изданию. М., 1987.
128.	Коровин Г. М. Библиотека Ломоносова. Материалы для характеристики ли-
тературы, использованной в его трудах, и каталог его личной библиотеки.
М., Л., 1961.
129.	Краткий очерк истории русской культуры с древнейших времен до 1917 г.
Л., 1967.
130.	Кукушкина М.В. Филиграни на бумаге русских фабрик XVIII — начала
XIX в. (Обзор собрания П. А. Картавова) // Исторический очерк и обзор
фондов Рукописного отдела Библиотеки Академии наук. Вып. 2. XIX—
XX века. М., Л., 1958. С. 285-371.
131.	Кукушкина М.В. Библиотека Соловецкого монастыря в XVI в. // Архео-
графический ежегодник за 1970 год. М., 1971. С. 357-372. То же, ч. 2 //
Археографический ежегодник за 1971 год. М., 1972. С. 341-356.
132.	Кукушкина М. В. Пути создания рукописных собраний в северных монасты-
рях (Соловецком, Антониево-Сийском, Николо-Корельском, Александро-
Свирском) в XVI—XVII вв. // Вспомогательные исторические дисциплины.
Л., 1972, т. 4. С. 105-119.
133.	Кукушкина М.В. Рукописные книги, подаренные Иваном Грозным в
Антониево-Сийский и Соловецкий монастыри // Культурное наследие
Древней Руси. Истоки, становление, традиции. Л., 1976. С. 390—393.
134.	Кукушкина М. В. Монастырские библиотеки Русского Севера в XVI—XVII вв.
Очерки по истории книжной культуры. Л., 1977.
135.	Кукушкина М.В. /Рецензия на книгу/: Лауцявичюс Э. Бумага в Литве в
XV—XVIII веках. Вильнюс, 1979 // Советские архивы, 1981, №4. С. 82—84.
Список использованной литературы
329
136.	Курукин И. В. О методике изучения приписок в Лицевом летописном сво-
де // Великий Октябрь и всемирно-исторический процесс. Московская
городская конференция молодых ученых, посвященная 60-летию Великой
Октябрьской социалистической революции. Тезисы докладов. М., 1977.
С. 239-240.
137.	Кусков В, В. История древнерусской литературы. Курс лекций. М., 1966.
138.	Лаврентьев А. В. Царственная книга в русских библиотеках XVII—
XVIII вв. // Исследования по источниковедению истории СССР доок-
тябрьского периода. Сб. статей. М., 1983, С. 96-102.
139.	Лавров Н. Ф. Заметки о Никоновской летописи // Летопись занятий Посто-
янной историко-археографической комиссии. Л., 1927, вып. I (34). С. 55-90.
140.	Лауцявичюс Э. Бумага в Литве в XV—XVIII веках. Вильнюс, 1979.
141.	Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.,
1947.
142.	Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1958. То же, 2-е изд.
М., 1970. Цит. по поел. изд.
143.	Лихачев Д. С. Текстология. На материале русской литературы X—XVII вв.
М., Л., 1962. То же, 2-е изд. Л., 198?. Цит. по поел. изд.
144.	Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X—XVII веков: эпохи и стили.
Л., 1973.
145.	Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Изд. 3-е. М., 1979.
146.	Лихачев Д. С. Куликовская битва в миниатюрах XVI века // Повесть о
Куликовской битве. Из Лицевого летописного свода XVI в. Л., 1980. С. 171—
177. То же // Повесть о Куликовской битве. Текст и миниатюры Лицевого
свода XVI века. Л., 1984. С. 317—328. Цит. по поел. изд.
147.	Лихачев Н.П. Бумага и древнейшие бумажные мельницы в Московском
государстве. Историко-археографический очерк. СПб., 1891.
148.	Лихачев Н. П. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. Ч. 1:
Исследование и описание филиграней; ч. 2: Предметный и хронологичес-
кий указатели; ч. 3: Альбом снимков. СПб., 1899.
149.	Лихачев Н.П. Дипломатика. (Из лекций, читанных в С.-Петербургском
Археологическом институте). СПб., 1901.
150.	Лихачев Н.П. Из лекций по дипломатике, читанных в Императорском
Археологическом институте. СПб., 1905—06.
151.	Лицевой Сийский иконописный подлинник. СПб., 1894—1897, вып. 1-4.
(Издания Общества любителей древнерусской письменности, № 107, 109,
111, 112).
152.	Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений:
т.	1: Труды по физике и химии 1738—1746 гг. М., Л., 1950.
т.	2: Труды по физике и химии 1747—1752 гг. М., Л., 1951.
т.	3: Труды по физике 1753-1765 гг. М., Л., 1952.
т.	4: Труды по физике, астрономии и приборостроению 1744—1765 гг. М.,
Л., 1955.
т.	6: Труды по русской истории, общественно-экономическим вопросам и
географии 1747-1765 гг. М., Л., 1952.
330
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
153.	Луппов С.П. Книга в России в XVII веке. Л., 1970.
154.	Лурье Я. С. Судьба беллетристики в XVI в. // Истоки русской беллетри-
стики: возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской
литературе. Л., 1970. С. 387—449.
155.	Лурье Я. С. К изучению летописного жанра // ТОДРЛ. Л., 1972, т. 27.
С. 86-93.
156.	Лурье Я, С. О некоторых принципах критики источников // Источникове-
дение отечественной истории. М., 1973, вып. I. С. 78—100.
157.	Лурье Я. С. Первое послание Ивана Грозного Курбскому. (Вопросы истории
текста) Ц ТОДРЛ. Л., 1976, т. 31. С. 202-234.
158.	Лурье Я. С. Вторая пространная редакция Первого послания Грозного Курб-
скому И ТОДРЛ. Л., 1977, т. 32. С. 56-69.
159.	Лурье Я. С. О гипотезах и догадках в источниковедении // Источниковеде-
ние отечественной истории. Сб. статей. 1976. М., 1977. С. 26-41.
160.	Лурье Я. С. Литература XVI в. // История русской литературы X—XVII веков.
М., 1980. С. 287-333.
161.	Лурье Я. С. Литература в период образования единого Русского государства,
Элементы Возрождения в русской литературе. Середина XV—XVI век //
История русской литературы. Л., 1980, т. 1. С. 185—290.
162.	Любавский М.К. Лекции по древней русской истории до конца XVI в. М.,
1915. Изд. 2-е. М., 1916. Изд. 3-е. М., 1918.
163.	Маркелов Г. В., Фролов С. В. Строгановские рукописи в Пушкинском Доме //
Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1975. М., 1976. С. 70—72.
164.	Мещерский Н.А. История Иудейской войны Иосифа Флавия в древнерус-
ском переводе. М., Л., 1958.
165.	Модзалевский Л. Б. Рисунки М. В. Ломоносова // Ломоносов. Сборник ста-
тей и материалов. М., Л., 1946, вып. 2. С. 280—284.
166.	Моисеева Г.Н. Ломоносов и древнерусская литература. Л., 1971.
167.	Морозов А. А. Родина Ломоносова. Архангельск, 1975.
168.	Морозов В. В, Летопись или приписки? (К вопросу о методике изучения по-
следних томов Лицевого летописного свода XVI века) // Великий Октябрь
и всемирно-исторический процесс. Московская городская конференция
молодых ученых, посвященная 60-летию Великой Октябрьской социали-
стической революции. Тезисы докладов. М., 1977. С. 243—246.
169.	Морозов В, В. Царственная книга и книга Степенная царского родосло-
вия И Конференция по истории средневековой письменности и книги.
К 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Тезисы
докладов. Ереван, 1977. С. 58—59.
170.	Морозов В. В. Царственная книга и Постниковский летописец // Теория
и практика источниковедения и археографии отечественной истории. Сб.
статей. М., 1978. С. 78-86.
171.	Морозов В. В. О составе так называемой Царственной книги (Син. 149) //
Вопросы источниковедения и историографии досоветского периода. Сб.
статей. М., 1979. С. 74-87.
Список использованной литературы
331
172.	Морозов В. В. Царственная книга как памятник летописания XVI века.
Автореферат дисс.... канд. ист. наук. М., 1979.
173.	Морозов В. В, К вопросу о системе описания разрозненных рукописей.
(Лицевой летописный свод XVI в.) // Проблемы научного описания ру-
кописей и факсимильного издания памятников письменности. Материалы
Всесоюзной конференции. Л., 1981. С. 203—208.
174.	Морозов В. В, Об одной забытой летописи. (Свод 1560 года) // Проблемы
изучения нарративных источников по истории русского средневековья. Сб.
статей. М., 1982. С. 25-33.
175.	Морозов В. В. О составе Александро-Невской летописи // Молодые обще-
ствоведы Москвы — Ленинскому юбилею. Материалы Ш-й Московской
городской конференции молодых ученых по общественным наукам. М.,
1982. С. 97-100.
176.	Морозов В, В. Иван Грозный на миниатюрах Царственной книги // Древне-
русское искусство. Рукописная книга. М., 1983, сб. 3. С. 232—240.
177.	Морозов В. В. Фрагмент Лицевого свода в копии XVII века // Археографи-
ческий ежегодник за 1982 год. М., 1983. С. 96—106.
178.	Морозов В. В. Об источниках Царственной книги. (Летописец начала цар-
ства) И Летописи и хроники. Сб. статей 1984. М., 1984. С. 75—87.
179.	Морозов В. В, Лицевой летописный свод о походе Игоря Святославича //
ТОДРЛ. Л., 1985, т. 38. С. 520-536.
180.	Морозов В, В, Иван Грозный в летописании современников (опыт первичной
формализации) // Математика в изучении средневековых повествователь-
ных источников. Сб. статей. М., 1986. С. 98—108.
181.	Морозов В. В, Лицевой летописный свод XVI в. и его источники. (Об одной
историографической легенде) // Источниковедение отечественной истории.
Сб. статей 1984. М., 1986. С. 128-142.
182.	Морозов В. В. Миниатюры жития Сергия Радонежского из Лицевого ле-
тописного свода XVI в. И Материалы и сообщения по фондам Отдела
рукописной и редкой книги Библиотеки АН СССР 1985. Л., 1987. С. 71—87.
183.	Морозов В. В, Об источниках Лицевого летописного свода XVI века // Ис-
следования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода.
Сб. статей. М., 1987. С. 49-60.
184.	Морозов В. В. Практическая археография книжника средневековья. (Из опы-
та изучения Лицевого летописного свода XVI в.) // Археографический
ежегодник за 1986 год. М., 1987. С. 59-68.
185.	Морозов В. В. Царственная книга. История формирования кодекса: XVI-
XVIII вв. И Вопросы славяно-русской палеографии, кодикологии, эпигра-
фики. М., 1987. С. 51-56.
186.	Морозов В. В. Летописец 1568 года. (Атрибуция и состав) // Русская книж-
ность XV—XIX вв. Труды Государственного исторического музея. М., 1989,
вып. 71. С. 155-163.
187.	Морозов В. В. Этикет реальный и этикетность искусства: русский дипло-
матический церемониал // Этнографическое изучение знаковых средств
культуры. Л., 1989. С. 265—280.
332
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
188.	Морозов В. В. О методике изучения филиграней Лицевого летописного сво-
да // Филигранологические исследования. Теория, методика, практика. Сб.
научных трудов. Л., 1990. С. 87—96.
189.	Морозов В. В. От Никоновской летописи к Лицевому летописному своду.
(Развитие жанра и эволюция концепции) // ТОДРЛ. Л., 1990, т. 44. С. 246—
268.
190.	Морозов С. А. К вопросу о методике анализа приписок в так называемой
Царственной книге. (Источники приписки под 1553 годом) // Великий
Октябрь и всемирно-исторический процесс. Московская городская кон-
ференция молодых ученых, посвященная 60-летию Великой Октябрьской
социалистической революции. Тезисы докладов. М., 1977. С. 241—242.
191.	Морозов С. А. К вопросу о методике интерполяций в Царственной книге.
(Опыт реконструкции) // Конференция по истории средневековой пись-
менности и книги. К 60-летию Великой Октябрьской социалистической
революции. Тезисы докладов. Ереван, 1977. С. 60.
192.	Морозов С. А. Повесть о смерти Василия III и русские летописи // Теория
и практика источниковедения и археографии отечественной истории. Сб.
статей. М., 1978. С. 61-77.
193.	Морозов С. А. Летописные повести по истории России 30—70-х гг. XVI века.
Автореферат дисс.... канд. ист. наук. М., 1979.
194.	Морозов С. А. О некоторых спорных вопросах текстологии средневековых
памятников // Археографический ежегодник за 1981 год. М., 1982. С. ПО-
121.
195.	Музейное собрание рукописей /Государственной библиотеки СССР имени
В. И. Ленина./ Описание. М., 1961, т. 1. № 1—3005.
196.	Неволин Ю.А, Три лицевые рукописи XVI в., оформленные кремлевским
мастером — знатоком и интерпретатором западно-европейской гравюры //
Конференция по истории средневековой письменности и книги. К 60-
летию Великой Октябрьской социалистической революции. Тезисы докла-
дов. Ереван, 1977. С. 67—68.
197.	Неволин Ю.А. Новое о кремлевских художниках-миниатюристах XVI в.
и составе библиотеки Ивана Грозного // Советские архивы, 1982. №1.
С. 68-71.
198.	Некрасов А. И. Древнерусское изобразительное искусство. М., 1937.
199.	Новиков НИ. Опыт исторического словаря о российских писателях. Из
разных печатных и рукописных книг, сообщенных известий и словесных
преданий собрал Николай Новиков. СПб., 1772.
200.	/(Новиков НИ. Рецензия на издание Древнего летописца...
ч.	1—2)./ Ц Санктпетербургские ученые ведомости, 1777, № 19. С. 148—
151.
201.	Носов НЕ. Б.А.Романов как педагог // Исследования по социально-по-
литической истории России. Сб. статей памяти Бориса Александровича
Романова. Л., 1971. С. 394—397.
Список использованной литературы
333
202.	Оболенский М. А. Письмо к редактору об издании летописей для народного
чтения // Архив исторических и практических сведений, относящихся до
России, издаваемый Николаем Калачовым. СПб., 1859, кн. 2. С. 23—24
(четв. нумерации).
203.	Описание Рукописного отдела Библиотеки Академии наук СССР / Состави-
тели В. Ф. Покровская, А. И. Копанев, М. В. Кукушкина, М. Н. Мурзанова.
М., Л., 1959, т. 3, вып. 1. Хронографы, Летописи, Степенные, Родословные
и Разрядные книги. Изд. 2-е, дополн.
204.	Описание Рукописного отдела Библиотеки Академии наук СССР / Со-
ставители А. И. Копанев, М. В. Кукушкина, В. Ф. Покровская. М., Л., 1965,
т. 3, вып. 2. Исторические сборники XV—XVII вв.
205.	Описание рукописей Синодального собрания (не вошедших в описание
А. В. Горского и К. И. Невоструева) / Составила Т. Н. Протасьева. М., 1970,
ч. I, №577-819.
206.	Описи Царского архива XVI века и архива Посольского приказа 1614 года.
М., 1960.
207.	Орлов А. С. Великорусская историческая литература XVI века. Конспект
лекций, читанных в императорском Московском университете в 1911—
12 ак. году. М., 1912.
208.	Орлов А. С. Лекции по истории древней русской литературы, читанные на
Высших женских курсах, учрежденных В. А. Полторацкой. М., 1916.
209.	Орлов А. С, Древняя русская литература XI—XVI вв. М., Л., 1937.
210.	Орлов А. С. Курс лекций по древнерусской литературе. (Древняя русская
литература XI—XVI вв.). М., Л., 1939.
211.	Орлов А. С., Адрианова-Перетц В.П. Московское летописание XVI в. //
История русской литературы. М., Л., 1945, т. 2, ч. 1. С. 446—459.
212.	Отчет по Московскому публичному музею от времени основания его до 1-
го января 1864 года. Представленный бывшим директором музея свиты его
императорского величества генерал-майором Н. В. Исаковым. СПб., 1864.
213.	Палея толковая по списку, сделанному в Коломне в 1406 г. Труд учеников
Н. С. Тихонравова. М., 1892.
214.	Панченко А. М. О цвете в древней литературе восточных и южных славян //
ТОДРЛ. Л., 1968, т. 23. С. 3-15.
215.	Перевощиков В.М, О русских летописях и летописателях по 1240 год. Ма-
териалы для истории Российской словесности. СПб., 1836. То же (с незна-
чительными уточнениями) // Труды императорской Российской Академии.
СПб., 1841, ч. 4. С. 77-130. Цит. по поел. изд.
216.	Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Текст подг. Я. С. Лурье
и Ю.Д. Рыков] комм. В. Б. Кобрин и Я. С. Лурье*, статьи Д. С, Лихачев и
Я. С. Лурье. Л., 1979.
217.	Петров В. А. История рукописных фондов Библиотеки Академии наук с
1730 г. до конца XVIII в. // Исторический очерк и обзор фондов Рукопис-
ного отдела Библиотеки Академии наук. Вып. I: XVIII век. М., Л., 1956.
С. 171-264.
334
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
218.	Платонов С. Ф., Покровский Н. В. Лицевой летописец XVII века. СПб., 1893.
(Издание ОЛДП, № 104).
219.	Платонов С. Ф. Лекции по русской истории, читанные в 1898—99 учебном
году на Высших женских курсах, в императорском Санкт-Петербургском
университете и в Военно-юридической академии. СПб., 1899, вып. 1. До
1917 г. вышло 10 переизданий.
220.	Платонов С. Ф. Записка (о приготовляемом к изданию XIII т. Полного
собрания русских летописей) // Летопись занятий Археографической ко-
миссии. СПб., 1902, вып. 14. С. 43—45.
221.	Платонов С. Ф. По вопросу о Никоновском своде // Известия 12-го архео-
логического съезда в Харькове 15—27 августа 1902 г. Харьков, 1902, № 11.
С. 153-154.
222.	Платонов С. Ф. К вопросу о Никоновском своде // Известия Отделения
русского языка и словесности императорской Академии наук. СПб., 1903,
т. 7, кн. 3. С. 24—33. То же // Платонов С. Ф. Статьи по русской истории
(1883-1902). СПб., 1903. С. 236-247. Цит. по изд. в ИОРЯС.
223.	Плугин В. А. Летописи // Источниковедение истории СССР. Изд. 2-е, пере-
раб. и дополн. М., 1981. С. 62-79.
224.	Повести Ок Куликовской битве / Изд. подг. М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига,
Л. А. Дмитриев. М., 1959.
225.	Повесть о Куликовской битве. Из Лицевого летописного свода XVI в. Л.,
1980.
226.	Повесть о Куликовской битве. Текст и миниатюры Лицевого свода XVI века.
Л., 1984.
227.	Подобедова О. И. К вопросу об изображении природы в миниатюрах Ли-
цевого летописного свода // Из истории русского и западноевропейского
искусства. Материалы и исследования. М., 1960. С. 130—141.
228.	Подобедова О. И. Изобразительные средства миниатюристов Лицевого лето-
писного свода И Ежегодник Института истории искусств 1960. Архитектура
и живопись. М., 1961. С. 212-245.
229.	Подобедова О. И. К вопросу о составе и происхождении Лицевого летопис-
ного свода второй половины XVI в. // Проблемы источниковедения. М.,
1961, т. 9. С. 280-332.
230.	Подобедова О. И. Миниатюры русских исторических рукописей. Из истории
русского лицевого летописания XIII—XVI веков. Автореферат дисс.... докт.
ист. наук. М., 1961.
231.	Подобедова О. И. Миниатюры русских исторических рукописей. К истории
русского лицевого летописания. М., 1965.
232.	Подобедова О. И. Московская школа живописи при Иване VI. Работы в
Московском Кремле 40—70-х гг. XVI в. М., 1972.
233.	Поздеева И. В. Новые материалы для описания изданий Московского пе-
чатного двора. Первая половина XVII в. М., 1986.
234.	Покровская В. Ф. Из истории создания Лицевого летописного свода второй
половины XVI в. // Материалы и сообщения по фондам Отдела рукописной
и редкой книги Библиотеки АН СССР. М., Л., 1966. С. 5—19.
Список использованной литературы
335
235.	Покровская В. Ф. Как читал древнерусский книжник миниатюры лицевых
исторических рукописей // ТОДРЛ. М., Л., 1969, т. 24. С. 167—170.
236.	Покровская В, Ф. Об одном списке русского Хронографа редакции 1512 г. //
Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1970, т. 3. С. 252—268.
237.	Покровский А. А. Печатный Московский двор в первой половине XVII века.
М., 1913.
238.	Покровский Н.В. Сийский иконописный подлинник. СПб., 1895—1898,
вып. 1—4. (Памятники древней письменности, вып. 106, 113, 122, 126.)
239.	Покровский Н.П. Афанасий (в миру Андрей) // Словарь книжников и
книжности Древней Руси. Л., 1899, вып. 2, ч. 1. С. 73—79.
240.	Поленов Д. В. Библиографическое обозрение русских летописей // ЖМНП,
1849, ч. 64, №10. С. 31-72; №11. С. 73-134; №12. С. 135-180. Огд.
издание: СПб., 1850. Цит. по отд. изд.
241.	Полное собрание русских летописей:
т.	4, ч. 1: Новгородская четвертая летопись. Подг. к изд. Ф. И. Покровский
под ред. А. А. Шахматова. Пг., 1915 — Л., 1929, вып. 1-3.
т.	7: VII. Летопись по Воскресенскому списку. Подг. к печ. Я. И. Бередников
и А. Ф. Бычков. СПб., 1856.
т.	8: VII. Продолжение летописи по Воскресенскому списку. Подг. к печ.
А. Ф. Бычков. СПб., 1859.
т.	9: VIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской
летописью. Подг. к изд. А. Ф. Бычков. СПб., 1862.
т.	10: VIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской
летописью (продолжение). Подг. к изд. А. Ф. Бычков. СПб., 1-885.
т.	11: VIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никрновской
летописью (продолжение). Подг. к изд. С. Ф. Платонов. СПб., J897.
т.	12: VIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской
летописью (продолжение). Подг. к изд. С. Ф. Платонов. СПб., 1901.
т.	13, перв. пол.: VIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или
Никоновской летописью (окончание). Подг. к изд. С. Ф. Платонов. СПб.,
1904.
т.	13, втор, пол.: I. Дополнения к Никоновской летописи. II. Так называемая
Царственная книга. Подг. к изд. С. Ф. Платонов. СПб., 1906.
т.	15: Летописный сборник, именуемый Тверской летописью. Подг. £изд,,
А. Ф. Бычков. СПб., 1863.	j ,
т.	18: Симеоновская летопись. Под. ред. А. Е. Преснякова. СПб., 1913* >;	>
т.	20: Львовская летопись. Подг. к изд. С. А. Андрианов. СПб., 1910-1914,
ч. 1-2.
т.	21: Книга Степенная царского родословия. Подг. к изд. Н Г. Васвнко.
СПб., 1908-1913,4. 1-2.	(	.
т.	22: Русский хронограф. Ч. 1. Хронограф редакции 1512 года. Подг. д изд.
С. 77. Розшюв. СПб., 1911.	х : ( г. j
336
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
т.	29: Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Василье-
вича. Александро-Невская летопись. Лебедевская летопись. Подг. к изд.
М. Е. Бычкова, А. А, Зимин, А. Г. Кузьмин. М., 1965.
т.	34: Постниковский, Пискаревский, Московский и Бельский летописцы.
Подг. к изд. Н.Г. Савич, В. И. Корецкий, В. И. Буганов. М., 1978.
242.	Порфирьев И. Я. История русской словесности. Ч. 1. Древний период. Устная
народная и книжная словесность до Петра Великого. Казань, 1876. Изд.
2-е, испр. и дополн. Изд. 4-е, Казань, 1886.
243.	Порфирьев И. Я. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и собы-
тиях по рукописям Соловецкой библиотеки // Сборник ОРЯС. СПб., 1877,
т. 17, №1. С. 1-276.
244.	Послания Ивана Грозного / Подг. текстов Д. С. Лихачев и Я. С. Лурье', перев.
и коммент. Я. С. Лурье. М., Л., 1951.
245.	Предварительный список старопечатных изданий кирилловского шрифта
второй половины XVI века. М., 1979.
246.	Пресняков А.Е. Царственная книга, ее состав и происхождение //
Записки историко-филологического факультета императорского Санкт-
Петербургского университета. СПб., 1893, т. 31. С. 1—52. Отд. оттиск:
СПб., 1893. Цит. по отд. отг.
247.	Пресняков А. Е. Московские летописные своды // Труды 9-го археологичес-
кого съезда в Вильне. 1893. М., 1897, т. 2. Протоколы. С. 103-104.
248.	Пресняков А. Е. Московская историческая энциклопедия XVI в. // Известия
Отделения русского языка и словесности императорской Академии наук.
СПб., 1900, т. 5. кн. 3. С. 824-876. Отд. оттиск: СПб., 1900. Цит. по отд.
отг.
249.	Пресняков А. Е. Заметка о лицевых летописях // Известия Отделения рус-
ского языка и словесности императорской Академии наук. СПб., 1903, т. 6,
кн. 4. С. 295—304. Отд. оттиск: СПб., 1902. Цит. по изд. в ИОРЯС.
250.	Пресняков А. Е. Летописное дело в XIV—XVI вв. // История русской лите-
ратуры до XIX в. Под ред. А.Е.Грузинского. М., 1916, т. 1. С. 248—270.
251.	Пронштейн А. П. Методика исторического исследования. Ростов-на-Дону,
1971.
252.	Пронштейн А. П. Методика исторического источниковедения. Изд. 2-е, до-
полн. и исправл. Ростов-на-Дону, 1976.
253.	Протасьева Т.Н. К вопросу о миниатюрах Никоновской летописи (Син.
962) И Летописи и хроники. Сб. статей 1973. М., 1974. С. 271—285.
254.	Прохоров В. А. Царственная книга // Христианские древности и археология,
ежемесячный журнал, издаваемый В. Прохоровым. 1862—63, кн. 4. С. 12—13;
кн. 4, 5, 7, 8, 11 илл. в приложениях.
255.	Прохоров В. А. Из Царственной книги и Царственной летописи // Русские
древности / Под ред. В. Прохорова. СПб., 1873, кн. 1. С. 10—13.
256.	Пыпин А. Н. Летопись и история в старой русской письменности // Вестник
Европы. 1896, т. 180, июль. С. 298-350.
Список использованной литературы
337
257.	ПыпинА.Н. История русской литературы. СПб., 1898, т. 2. То же, изд. 2-е,
испр. и перераб. СПб., 1902.
258.	Реформатская М. А. Северные письма. М., 1968.
259.	Рогов А. И. Летописи // Источниковедение истории СССР. М., 1973. С. 54—
73.
260.	Романов В. К. Битва при р. Калке и ее отражение в русском летописании.
(Историко-текстологическое исследование). Автореферат дисс.... канд. ист.
наук. М., 1983.
261.	Рыбаков Б. А. «Окна в исчезнувший мир». По поводу книги
А. В. Арциховского: Древнерусские миниатюры как исторический источ-
ник И Доклады и сообщения Исторического факультета Московского
государственного университета им. М. В. Ломоносова. М., 1946, вып. 4.
С. 36-51.
262.	Савва (Тихомиров И. М.). Указатель для обозрения Московской Патриаршей
(ныне Синодальной) библиотеки. Составлен ризничим архимандритом Сав-
вою. Изд. второе, значительно дополненное, с приложением Пояснитель-
ного словаря неудобопонятных слов и названий предметов, встречающихся
в книге. М., 1858.
263.	Савваитов П.И. Описание старинных русских утварей, одежд, оружия,
ратных доспехов и конского прибора, в азбучном порядке расположенное.
СПб., 1896.
264.	Сахаров А, М., Муравьев А, В. Очерки русской культуры IX—XVII вв. Пособие
для учителя. М., 1962.
265.	Сахаров А.М. Историография истории СССР. Досоветский период. М.,
1978.
266.	Свирин А. Н. Древнерусская миниатюра. М., 1950.
267.	Свирин А. Н. Искусство книги Древней Руси. XI—XVII вв. М., 1964.
268.	Сизов Е. С. К вопросу о датировке Шумиловского тома Лицевого летопис-
ного свода XVI в. И Проблемы палеографии и кодикологии в СССР. М.,
1974. С. 126-140.
269.	Сказание о Мамаевом побоище. Лицевая рукопись XVII века из собрания
Государственного Исторического музея / Изд. подг. Т. В.Дианова. М., 1980.
270.	Сказание о Мамаевом побоище. Лицевой список конца XVII века. (Государ-
ственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина) / Изд. подг. Л. А.Дмитриев.
Л., 1980.
271.	Сказание о Мамаевом побоище. Факсимиле рукописи (Государственного
исторического музея). Текст в современной транскрипции и переводе на
русский язык. Научный аппарат / Изд. подг. Т.Дианова, М. Черниловская,
Э. Шульгина. М., 1980.
272.	Сказания и повести о Куликовской битве / Изд. подг. Л. А. Дмитриев,
О. П. Лихачева. Л., 1982.
273.	Сказания о князьях и царях земли Русской. Княжение Володимира Моно-
маха. СПб., 1861.
274.	Скрынников Р. Г. Начало опричнины. Л., 1966.
338
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
275.	Скрынников Р.Г. Переписка Грозного и Курбского. Парадоксы Эдварда
Кинана. Л., 1973.
276.	Скрынников Р. Г. О времени работы Ивана Грозного над Лицевым сводом //
Культурное наследие Древней Руси. Истоки, становление, традиции. Л.,
1976. С. 154-161.
277.	Скрынников Р.Г. Загадка древнего автографа // Вопросы истории, 1977,
№9. С. 98-112.
278.	Слуховский М.И. Из истории книжной культуры в России. Старорусская
книга в международных культурных связях. М., 1964.
279.	Смирнов И. И. Иван Грозный и боярский «мятеж» 1553 г. // Исторические
записки. М., 1953, т. 43. С. 150-181.
280.	Смирнов И. И. Об источниках для изучения «мятежа» 1553 г. // Смирнов И. И.
Очерки политической истории Русского государства 30—50-х годов XVI ве-
ка. М., Л., 1958. С. 483-485.
281.	Соболевский А. И. Мономахова шапка и царский венец // Археологические
известия и заметки. 1897, №3. С. 65—68.
282.	Соболевский А. И. Лекции по славянской палеографии, читанные в Архео-
логическом институте в 1897/9 ак. г. СПб., 1898.
283.	Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. Курс первый. Конспекты
лекций, читанных в С.-Петербургском археологическом институте. СПб.,
1901.
284.	Соболевский А. И. (Рецензия на книгу Н. П. Лихачева «Палеографическое
значение бумажных водяных знаков») // Вестник археологии и истории.
СПб., 1901, т. 14. С. 227-238.
285.	Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. Курс второй. Конспекты
лекций, читанных в С.-Петербургском археологическом институте. СПб.,
1902.
286.	Соболевский А. И. Несколько слов по поводу «Заметки» А. Е. Преснякова //
Известия Отделения русского языка и словесности императорской Акаде-
мии наук. СПб., 1903, т. 6, кн. 4. С. 305—311.
287.	Соколов М.Н. От золотого фона к золотому небу // Советское
искусствознание—78. М., 1979.
288.	Соколов П. И. Каталог обстоятельный Российским рукописным книгам Свя-
щенного писания, поучительным, служебным и до церковной истории ка-
сающимся, в Библиотеке императорской Академии наук хранящимся, по
приказанию Господина Президента оной Академии Сергия Семеновича
Уварова вновь сделанный Статским Советником Соколовым. (СПб.), 1818.
289.	Соколов П.И. Каталог обстоятельный Российским рукописным книгам,
к Российской истории и Географии принадлежащим и в Академической
библиотеке находящимся, по приказанию Господина Президента Импе-
раторской Академии наук Сергия Семеновича Уварова вновь сделанный
Статским Советником Соколовым. (СПб.), 1818.
290.	Соловьев А.Н. Государев Печатный двор и Синодальная типография в
Москве. Историческая справка. М., 1903.
Список использованной литературы
339
291.	Строев П.М. Первое прибавление к описанию славяно-российских
рукописей... графа Федора Андреевича Толстого. СПб., 1825.
292.	Строев П.М. Хронологическое указание материалов отечественной исто-
рии, литературы, правоведения, до начала XVIII столетия. (Извлечено из
портфелей Археографической Экспедиции, содержащих в себе материалы к
Истории литературы славяно-российской) // ЖМНП, 1834, т. 1, №2, отд.
2. С. 152-188.
293.	Султанов Н. В. Образцы древнерусского зодчества в миниатюрных изобра-
жениях. Исследование по рукописи XVI века «Житие Николая чудотвор-
ца» И Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1881, вып. VIII
(XVII). С. 1-41 и 16 табл. илл.
294.	Татищев В. Н. История Российская с самых древнейших времен неусыпны-
ми трудами через тридцать лет собранная и описанная покойным тайным
советником и Астраханским губернатором Василием Никитичем Татище-
вым. М., 1768, кн. 1,ч. 1.
295.	Татищев В.Н. История Российская. В семи томах. М., Л., 1962, т. 1.
296.	Творогов О. В. О составе и источниках хронографических статей Лицевого
свода Ц ТОДРЛ. Л., 1974, т. 28. С. 353-364.
297.	Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л., 1975.
298.	Тихомиров М.Н. Источниковедение истории СССР с древнейших времен
до конца XVIII в. Курс источниковедения истории СССР. М., 1940, т. 1.
299.	Тихомиров М. Н. Летописные памятники бывшего Синодального (Патриар-
шего) собрания И Исторические записки. М., 1942, т. 13. С. 256—283.
300.	Тихомиров М. Н. (Рецензия на книгу): А. В. Арциховский. Древнерусские ми-
ниатюры как исторический источник // Вопросы истории, 1946, №2.
С. 147-148.
301.	Тихомиров М. Н. Записки о регентстве Елены Глинской и боярском правле-
нии 1533-1547 гг. // Исторические записки. М., 1954, т. 46. С. 278—288.
302.	Тихомиров М. Н. Развитие исторических знаний в Киевской Руси, фео-
дально-раздробленной Руси и Российском централизованном государстве
(X—XVII вв.) // Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1955,
т. 1. С. 48-105.
303.	Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР. Вып. первый: с древ-
нейшего времени до конца XVIII века. М., 1962.
304.	Тихомиров М. Н. Краткие заметки о летописных произведениях в рукопис-
ных собраниях Москвы. М., 1962.
305.	Тихомиров М.Н. О русских источниках «Истории Российской» // Тати-
щев В.Н. История Российская. М., Л., 1962, т. 1. С. 35—39.
306.	Тихомиров М.Н. Летописи // Советская историческая энциклопедия. М.,
1965, т. 8. С. 599-602.
307.	Тихомиров М.Н. Описание Тихомировского собрания рукописей. М., 1968.
308.	Толковая Палея 1477 года. Воспроизведение Синодальной рукописи № 210.
Издание рЛДП, №93. СПб., 1892.
340
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
309.	Тромонин К. Я. Изъяснения знаков, видимых в писчей бумаге, посредством
которых узнавать когда написаны или напечатаны какие-либо книги, гра-
маты, рисунки, картинки и другие старинные и нестаринные дела, на
которых не означено годов. Собрал и издал Корнилий Тромонин. М., 1844.
Факсимильное переиздание: Хильверсум, 1965.
310.	Троянские сказания. Средневековые рыцарские романы о Троянской вой-
не по русским рукописям XVI—XVII веков. Подготовка текста и статьи
О. В. Творогова, комментарии М. Н. Ботвинника и О. В. Творогова, Л., 1972.
311.	Уваров К. А. Малоизвестные и новонайденные списки сочинений Курбско-
го // Тезисы докладов X Научной студенческой конференции. История,
филология. Новосибирск, 1972.
312.	Успенский В. И., Писарев С.П. Благоверный князь Михаил Александрович
Тверской. Древняя повесть о его жизни. (Выпись из лицевого Царственного
Летописца). СПб., 1903.
313.	Успенский В. И., Писарев С. П. Святой благоверный князь Михаил Ярославич
Тверской. Выпись из Лицевого Царственного летописца. СПб., 1903.
314.	Успенский В. И., Целепи Л.Н. Благоверная великая княгиня Анна Кашин-
ская. Выпись из Лицевого Царственного летописца. СПб., 1903.
315.	Успенский В. И., Целепи Л.Н. Святой Арсений епископ Тверской. Выпись
из Лицевого Царственного летописца. СПб., 1903.
316.	Успенский В.И., Целепи Л.Н. Благоверная княгиня Нижнего Новгорода
Феодора. Выпись из Лицевого Царственного летописца. СПб., 1903.
317.	Успенский В.И., Целепи Л.Н. Явления иконы Тихвинской Божьей матери.
Выпись из Лицевого Царственного летописца. СПб., 1903.
318.	Успенский В.И., Писарев С.П. Основание Московского Успенского собора
и преставление святого Петра митрополита. (Фототипическая выпись из
Лицевого Царственного летописца XVI—XVII вв.). СПб., 1908.
319.	Успенский В. И., Целепи Л.Н. Бытовая жизнь Великого Новгорода по Цар-
ственному летописцу. Объяснение к картинам из Царственного летописца,
напечатанного во 2-м выпуске «Сборника» // Сборник Новгородского об-
щества любителей древности. Новгород, 1909—1910, вып. 2. С. 1—16; вып. 3.
С. 1-4.
320.	Филарет (Гумилевский Д.Г.) Обзор русской духовной литературы. 862—
1720 Ц Учебные записки Второго отделения императорской Академии
наук. СПб., 1856, кн. 3, отд. 2. С. 1-30. Отд. издание: СПб., 1857. Изд.
2-е: Харьков, 1859. Изд. 3-е с поправками и дополнениями: СПб., 1884,
кн. 1—2.
321.	Флоренский П.А. О духовной истине. Опыт православной феодицеи. М.,
1913.
322.	Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Опыт православной феоди-
цеи в двенадцати письмах. М., 1914.
323.	Флоренский П.А. Небесные знамения. (Размышления о символике цвета) //
Маковец, 1922, №2.
324.	Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточ-
ной Европы во второй половине XVI — начале XVII в. М., 1978.
Список, использованной литературы
341
325.	Худяков М. Г. Татарская Казань в рисунках XVI столетия // Вестник науч-
ного общества татароведения. Казань, 1930, №9—10. С. 45—60.
326.	Царственная книга, то есть летописец царствования царя Иоанна Васи-
льевича, от 7042 году до 7061, напечатан с писменнаго, которой сыскан в
Москве в Патриаршей библиотеке. СПб., 1769.
327.	Царственной летописец, содержащей Российскую историю от 6622/1114 го-
ду, то есть от начала царствования великаго князя Владимира Всеволодича
Мономаха до 6980/1472 года, то есть до покорения Новагорода под власть
великаго князя Василья Ивановича, после учиненнаго бунту в Новегороде
происками Марфы посадницы и ея детей. СПб., 1772.
328.	Чаев Н. С., Черепнин Л. В. Русская палеография. М., 1946.
329.	Черепнин Л. В. Русская палеография. М., 1956.
330.	Черепнин Л. В. Русская историография до XIX века. Курс лекций. М., 1957.
331.	Чернецов А. В. Об одном изображении Юстиниана I (XVI в.) // Советское
славяноведение, 1984, № 6. С. 79—93.
332.	Чернецов А. В. Иллюстрация к Шестокрылу и вопрос об отреченных изо-
бражениях в Древней Руси // ТОДРЛ. Л., 1985, т. 38. С. 231—240.
333.	Чернецов А. В. Древнейшие события русской истории на миниатюрах
XVI в. Ц ТОДРЛ. Л., 1990, т. 44. С. 422-432.
334.	Черный В.Д. Архитектурные сооружения Московского Кремля в Лицевом
летописном своде XVI в. // Государственные музеи Московского Кремля.
Материалы и исследования. М., 1980, вып. 3. С. 19—28.
335.	Черный В.Д. «Мамаево побоище» в древнерусских миниатюрах. (Миниатюра
как культурно-исторический феномен) // 600-летие Куликовской битвы.
Тезисы докладов и сообщений юбилейной конференции 8—10 сентября
1980 года. М., 1980.
336.	Черный В.Д. Изучение изображений архитектуры в произведениях древне-
русского искусства И Вопросы источниковедения и историографии истории
СССР. Дооктябрьский период. Сб. статей. М., 1981. С. 26—56.
337.	Черный В.Д. Историко-географическая среда в миниатюрах Лицевого ле-
тописного свода XVI века. (Опыт культурно-исторического исследования.)
Автореферат дисс.... канд. ист. наук. М., 1982.
338.	Черный В.Д. Обозначение места событий в миниатюрах Лицевого летопис-
ного свода XVI века (география — топография — архитектура). Молодые
обществоведы — Ленинскому юбилею. Материалы 3-й Московской город-
ской конференции молодых ученых по общественным наукам. М., 1982.
С. 95-97.
339.	Черный В.Д. Карта в миниатюре // Памятники отечества. Альманах Всерос-
сийского общества охраны памятников истории и культуры. М., 1984, № 1
(9). С. 162-165.
340.	Черный В.Д. Пушки и тюфяки 1382 г. — какими они были? // Материалы
и сообщения по фондам Отдела рукописной и редкой книги Библиотеки
АН СССР. 1985. Л., 1987. С. 87-94.
341.	Шапиро А. Л. Историография с древнейших времен по XVIII век. Курс
лекций. Л., 1982.
342
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
342.	Шахматов А. А. Разбор сочинения И. А. Тихомирова «Обозрение летописных
сводов Руси северо-восточной» Ц Отчет о сороковом присуждении наград
графа Уварова. СПб., 1899. С. 103—236. Отд. оттиск: СПб., 1899. Цит. по
отд. изд.
343.	Шахматов А.А. Критический отзыв на книгу Н.П.Лихачева «Палеогра-
фическое значение бумажных водяных знаков» // Известия Отделения
русского языка и словесности императорской Академии наук. СПб., 1899,
т. 4, кн. 4. С. 1463—1484. Отд. оттиск: СПб., 1900. Цит. по отд. изд.
344.	Шахматов А. А. Летописи (русские) // Новый энциклопедический словарь
/Брокгауза и Ефрона/. СПб., 1915, т. 25. Стб. 155—166. То же // Шахма-
тов А.А. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. М., Л., 1938.
С. 361-372.
345.	Шемякин Ф. Н. К вопросу об отношении слова и наглядного образа: цвет и
его название // Мышление и речь. Труды Института психологии. М., 1960.
346.	Шилов А.А. Описание рукописей, содержащих летописные тексты. (Ма-
териалы для полного собрания русских летописей. Вып. 1) // Летопись
занятий Археографической комиссии. СПб., 1910, вып. 22. С. 1—68. Отд.
оттиск: СПб., 1910. Цит. по отд. изд.
347.	Шлецер A. JJ. Нестор. Русския летописи на древле-славенском языке, сли-
ченныя, переведенныя и объясненныя Августом Лудовиком Шлецером,
надворным советником, доктором и профессором Гетгингенскаго уни-
верситета и кавалером ордена св. равноапостольнаго князя Владимира 4
степени. Перевел с немецкаго Дмитрий Языков, член С.-Петербургскаго
общества любителей наук, словесности и художеств. СПб., 1809, т. 1.
348.	Шмидт С. О. Продолжение Хронографа редакции 1512 года // Историчес-
кий архив. М., 1951, т. 7. С. 254-299.
349.	Шмидт С. О. Миниатюры Царственной книги как источник по истории
Московского восстания 1547 г. // Проблемы источниковедения. М., 1956,
т. 5. С. 265-284.
350.	Шмидт С. О. Исторические знания времени образования и укрепления
Русского централизованного государства (конца XV—XVI веков) // Исто-
риография истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской
социалистической революции. М., 1961. С. 45—58. То же. Изд. 2-е, испр. и
дополн. М., 1971. С. 37-48.
351.	Шмидт С. О. Исследования по социально-политической истории Рос-
сии XVI в. Автореферат дисс.... докт. ист. наук. М., 1964.
352.	Шмидт С. О. Заметки о Синодальном списке Лицевого летописного свода //
Культура древней Руси. М., 1966. С. 300—301.
353.	Шмидт С. О. Когда и почему редактировались лицевые летописи времени
Ивана Грозного // Советские архивы. 1966, № 1. С. 26-36; №2. С. 46-51.
354.	Шмидт С. О. Изображение событий 1547 года, связанных с первым упо-
минанием Оружейной палаты в миниатюрах «Царственной книги» // Мо-
сковский Кремль — древнейшая сокровищница памятников истории и
искусства. Тезисы научной конференции, посвященной 425-летию Ору-
жейной палаты. М., 1972. С. 9—10.
Список использованной литературы
343
355.	Шмидт С. О. Становление Российского самодержавства. Исследование со-
циально-политической истории времени Ивана Грозного. М., 1973.
356.	Шмидт С, О. О датировке приписок в Лицевом летописном своде // Обще-
ство и государство феодальной России. М., 1975. С. 305—310.
357.	Шмидт С. О. О приписках к лицевым летописям времени Ивана Грозного //
Средневековая Русь. М., 1976. С. 123-124.
358.	Шмидт С. О. Об адресатах Первого послания Ивана Грозного князю Курб-
скому И Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. Проблемы
взаимоотношений Полыни, России, Украины, Белоруссии и Литвы в эпоху
Возрождения. М., 1976. С. 304-328.
359.	Шмидт С. О. Первое упоминание об Оружейной палате и миниатюры
Царственной книги // Государственные музеи Московского Кремля. Мате-
риалы и исследования. М., 1976; вып. 2. С. 5—23.
360.	Шмидт С. О. К истории лицевого летописания времени Ивана Грозного //
Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 265-281.
361.	Шмидт С, О. Из истории редактирования Царственной книги. (Известия
об опале бояр летом 1546 г.) // Россия на путях централизации. Сб. статей.
М., 1982. С. 221-239.
362.	Шмидт С, О. К изучению Лицевого летописного свода // Древнерусское
искусство. Рукописная книга. М., 1983. Сб. 3. С. 204—211.
363.	Шмидт С. О. Российское государство в середине XVI столетия. (Царский
архив и лицевые летописи времени Ивана Грозного). М., 1984.
364.	Шукуров М. М. «Шах-наме» Фирдоуси и ранняя иллюстрированная тради-
ция. (Текст и иллюстрации в системе книжной культуры.) М., 1983.
365.	Шумаков С, А. К вопросу о московском официальном летописании. (Не-
сколько слов по поводу книги А. Е, Преснякова «Царственная книга, ее
состав и происхождение». СПб., 1893) // Книговедение, 1894, №5. С. 12—
16.
366.	Щепкин В.Н. Два лицевых сборника императорского Исторического му-
зея И Археологические известия и заметки. М., 1897, т. 5, №4. С. 97—128.
Огд. оттиск: М., 1897. Цит. по отд. изд.
367.	Щепкин В. Н. Лицевой сборник императорского Российского исторического
музея // Известия Отделения русского языка и словесности императорской
Академии наук. СПб., 1899, т. 4, кн. 4. С. 1345-1385. Огд. оттиск: СПб.,
1900. Цит. по изд. в ИОРЯС.
368.	Щепкин В. Н. Новгородская школа живописи по данным миниатюры. /М./,
1899.
369.	Щепкин В. Н. Житие святого Нифонта лицевое XVI века. М., 1903.
370.	Щепкин В. Н. Источник иллюстраций // Былины. М., 1916, т. 1. С. 433-443.
371.	Щепкин В.Н. Учебник русской палеографии. М., 1918.
372.	Щепкин В. Н. Русская палеография. М., 1967.
373.	Щепкин В. Н., Щепкина М. В. Палеографическое значение водяных знаков //
Проблемы источниковедения. М., 1958, т. 6. С. 325—346.
344
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
374.	Щепкина М.В. Болгарская миниатюра XIV века. Исследование Псалтири
Томича. М., 1963.
375.	Ясинский А, И. Сочинения князя Курбского как исторический материал //
Университетские известия. Киев, 1889, № 10, ч. 2. С. 45—120. Отд. издание:
Киев, 1889. Цит. по отд. изд.
376.	Божков А. Миниатюри от мадридския ръкопис на Йоан Скилица. Изслед-
ване върху миниатюрите от ръкописа на Йоан Скилица от XII—XIII век в
Мадридската национална библиотека. София, 1972.
377.	Briquet С. М. De la valeur des filigranes du papier comme moyen de determiner
1’age et la provenance de documents non dates // Bulletin de la Societe d’Histoire
et d’Archeologie de Genfeve. 1892, t. 1, liv. 2. P. 192-202. Ed. 2 in: Briquet’s
Opuscula. The complete works of dr. С. M. Briquet without “Les Filigranes”.
Hilversum, 1955. P. 235-240.
378.	Briquet С. M. Les Filigranes. Dictionnaire historique des marques du papier des
leur apparition vers 1282 jusqu’en 1600. Geneve, 1907, vol. 1—4. Ed. 2. Leipzig,
1923. Ed. 3. Amsterdam, 1968 (The New Briquet. Jubilee Edition. Gen. Edit.
J. S. G. Simmons. Vol. 1—4).
379.	Джурова A, 1000 години българска ръкописна книга. Орнамент и миниатю-
ра. София? 1981.
380.	Джурова А, 24 миниатюри от Томичовия Псалтир. София, 1982.
381.	Дуйчев И, Миниатюрите на Манасиовата летопис. София. 1962.
382.	Euler L. Nova theoria lucis et colorum // Eulers Opuscula varii argument!...
Berolini, 1746. P. 169-244.
383.	Gasparinetti A. F. Uber eine allgemein gultige Terminologie fur die Wasserze-
ichen // Papiergeschichte. Jg. 3, № 4. S. 46—47.
384.	Gasparinetti A. F. Keine Verallgemeinerungen // Papiergeschichte. Jg. 3, №4.
S. 48-49.
385.	Gassend P. Opera omnia in sex tomos divisa, quorum seviem pagina praefationes
proxime sequens continet. Lugduni, 1658, Lib. VI, Cap. 11, 12 (De luce, De
colore).
386.	Gerardy Th. Sammeln, ordnen und katalogisieren von Wasserzeichen // Pa-
piergeschichte. Jg. 9, № 1. S. 1—12.
387.	Gerardy Th. Zur Terminologie der Wasserzeichenkunde // Papiergeschichte. Jg.
12, № 1-2. S. 17-18.
388.	Gerardy Th. Der Aufbau einer Wasserzeichensammlung // Papiergeschichte. Jg.
15, № 1-2. S. 7-14.
389.	Gerardy Th. Terminologie des Schopfgerats // IPH Information. Jg. 2, №3.
S. 4-5.
390.	Gerardy Th. Die Zall der bis 1600. entstandenen Wasserzeichen // IPH Informa-
tion. NF. Jg. 2, №3. S. 41-42.
391.	Goethe I. W. Zur Farbenlehre. Didaktischer Theil // Samtliche Werke. Stuttgart,
1851. Bd. 28.
392.	Goethe I. W. Zur Farbenlehre. Historischer Theil // Samtliche Werke. Stuttgart,
1851. Bd. 29.
Список использованной литературы
345
393.	Goethe I. Ж Nachtrage zur Faibenlehre // Samtliche Werke. Stuttgart, 1851. Bd.
30.
394.	Живкова Л. Четвероевангелието на цар Иван Александр. С пълно черно-
бяло възпроизвеждане на оригинала и шестдесет и четири цветни факси-
милета. София, 1980.
395.	Heawood Е. Watermarks. Mainly of the 17-th and 18-th centuries. Hilversum,
1950.
396.	Hunter D. Papermaking. The Histoty and Technique of an Ancient Craft. New
York, 1947. 2 ed.
397.	Keenan E. L. Paper for the Tsar A Letter of Ivan IV of 1570 I I Oxford Slavonic
Papers. New series. Oxford, 1971, vol. IV. P. 21-29.
398.	Keenan E. L. The Kuibskii-Groznyi Apocrypha. The Seventeenth-centure Henesis
of the “Correspondence” attributed to Prince A. M. Kuibski and Tsar Ivan IV.
Cambridge. Mass., 1971.
399.	Laucevidius E. Popierius Lietuvoje XV-XVIII a. Vilnius, 1967, vol. 1-2.
400.	Летописта на Константин Манаси. Фототипно издание на Ватиканския
препис на среднобългарския превод / Увод и бележки от Иван Дуйчев.
София, 1963.
401.	Mare$ Al. Filigranele hirtiel intrebuitate in tarile Romane in secolul al XVI-lea.
Bucuresti, 1987.
402.	Mariotte E. Essays de phisique ou memoires poer servir a la science des choses
naturelies. Quatrime essay. De la nature des couleurs. Paris, 1681. Ed. 2 in:
Oeuvres de m-r Mariotte. Leide, 1717, t. 1. P. 195-320.
403.	Newton I. Opticks, or treatise of the reflexions, refractions, inflexions and colours
of light, also two treatises of the species and magnitude of curvilinear figures.
London, 1704. Ed. latin: Optice, sive de reflexionibus, refractionibus, inflexionibus
et coloribus lucis libri ties. Londini, 1706.
404.	Piccard G. Die papiergeschichtliche Sammlung und ihre Ordnung // Pa-
pieigeschichte. Jg. 15, № 1-2. S. 14-21.
405.	Piccard G. Wasseizeichen Kreuz. Stuttgart, 1981 (Sonderreihe “Die Wasseize-
ichenkarten Piccard im Hauptstaatsarchiv Stuttgart”, Findbuch XI).
406.	Piccard G. Wasseizeichen Blatt — Blume — Baum. Stuttgart, 1982 (Sonder-
reihe “Die Wasserzeichenkartei Piccard im Hauptstaatsarchiv Stuttgart”, Find-
buch XII).
407.	Piccard G. Wasseizeichen Lilie. Stuttgart, 1983. (Sonderreihe “Die Wasseize-
ichenkartei Piccard im Hauptstaatsarchiv Stuttgart”, Findbuch XIII).
408.	Piccard G. Wasseizeichen Frucht. Stuttgart, 1983. (Sonderreihe “Die Wasseize-
ichenkartei Piccard im Hauptstaatsarchiv Stuttgart”, Findbuch XIV).
409.	Select Bibliographi of the Literature of Paper History and Watermarks published
since 19071I New Briquet. Jubilee Edition. Amsterdam, 1968, vol. 1. P. *37-*53.
410.	Siniarska-Czaplicka Ja. Filigrany pepiemi polozonych na obszaize Rzeczypospo-
litej Polskiej od poczatku od XVI do polivy XVIII wieku. Wroclaw—Warszawa—
Krakdw, 1969.
346
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
411.	Tummig L. Institutiones philosophiae Wolfianae in usus academicos adomatae.
Francofurti et Lipsiae, 1725.
412.	Vasiliauskas A. Pirmoji Kauno popieriaus dirbtuve. Kaunas, 1937.
413.	Voltaire A. F. M. Elemens de la philosophic de Neuton, contenant la meta-
physique, la theorie de la lumiere et celle du monde... Londres, 1744.
414.	Voom H. De papiermolens in de provincie Noord-Holland. Haarlem, 1959.
415.	Waugh D. C. Soviet Watermark Studies. Achivement and Prospects I I Kritika. A
Review of Current soviet Books on russian History. Cambridge, Mass., Winter
1970, vol. VI, № 2.
416.	Waugh D. C. The Lessons of the Kurbskii Controversy regarding the Study
and Dating of old russian Manuscripts // Russian and Slavic History. Selected
Papers in the Humanities from the BANFF’74 International Conference. Slavicy
Publischers Inc., 1977.
417.	Weiss K, Th. Handbuch der Wasserzeichenkunde. Leipzig, 1962.
418.	Weiss W. Zur Terminologie der Wasserzeichenkunde // Papieigeschichte. Jg. 12,
№ 1-2. S. 9-17.
419.	Weiss W Uber das Ordnen einer Wasserzeichen- und Papiersammlung // Pa-
pieigeshichte. Jg. 17, №3—4. S. 33—43.
420.	Wolf Chr. Experimenta de coloribus per confusionen didiversorum fluidorum
producendis // Acta eruditorum. Leipzig, 1709.
421.	Wolf Chr. Experimenta physica, oder allerhand nutzliche Versuche, dadurch zu
genauer Erkantniss der Natur und Kunst der Weg gebahnet wird. Halle, 1721—23,
t. 1-3. Ed. 2. HaUe, 1727-1729.
422.	Zur Terminologie der Schopfform Ц IPH Information. Jg. 1, № 1. S. 4—9.
Схемы и иллюстрации
348
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 1 (к стр. 162). Кодикологическая структура Хронографиче-
ской части ЛЛС и Летописания лет старых (Большой пасьянс);
горизонтальными линиями на схеме показаны границы пластов,
отмеченные в таблицах 1—8; масштаб по вертикали соответствует
примерно 24 листам рукописи в одном миллиметре; слева направо
столбцами обозначены комплексы: «М—Тр», «ХС—А», «ХС—Б»,
«ЛХ», «Г—Л», «Л—0-1», «0-1—II», «О-П—Г», «Г—Ш»
Схемы и иллюстрации
349
Рис. 2 (к стр. 168). Знаки «AF» в Царственной книге
Рис. 3 (к стр. 169). Эволюция знака «AF». А — Лих. 3209 (1566); Б — Брике
9237 (1568); В — Брике 9238 (1571-73); Г — Лих. 3334 (1577); Д — Лих. 3230
(1580)
Рис. 4 (к стр. 169). Знаки «AF» как
аксессуары гербового щита. А —
Лих. 3225 (1573); Б — Брике 9240
(1577)
Рис. 5 (к стр. 169). Знаки «коро-
на» в «Ц» (А, Б) и датированном
документе. В — Лих. 3249 (1584)
350
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
В
Г
Рис. 6 (к СТР. 169). Знаки «IRI» в «Ц» (А, Б) и датированных документах.
В — Лих. 3229 (1579); Г — Лих. 3833 (1583)
Рис. 7 (к стр. 170). Знаки «BF» в «Ц» (А) и датированных документах. Б —
Лих. 3235 (158Л); В — Брике 9285 (1599)
Рис. 8 (к стр. 170). Знаки «APR» в «Ц» (А, Б) и датированных документах.
В — Брике 9258 (1578); Г — Лих. 3835 (1584)
Рис. 9 (к стр. 171). Знак «Герб
Парижского университета» в
«Ц» в прямой и зеркальной
прорисовке
Рис. 10 (к стр. 171). Знак Брике
1838 (1565) в прямой и зеркальной
прорисовке
Схемы и иллюстрации
351
Рис. 11 (к стр. 171). Эволюция знака «Герб Парижского университета».
А — Лих. 2958 (1563); Б — Брике 1839 (1569); В — Брике 1840 (1576-1581)
Рис. 12 (к стр. 171, 195). Знаки «Виноград с литерами DR» в «Ц>
352
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 13 (к стр. 172). Знаки «Виноград с литерами DR» в датированных
документах. А — Брике 13154 (1533, сходные вар. до 1591); Б — Хивуд 2163
(1570)
W
Б
Рис. 14 (к стр. 172, 195). Знак «Виноград с литерами BG» в «Ц» и датированных
документах. А — знак в «Ц»; Б — Хивуд 2177 (1579); В — Брике 13172
(1569-89)
Схемы и иллюстрации
353
Рис. 15 (к сгр. 172). Бытование знака «BG» отдельно от грозди
винограда. А — Брике 9289 (1568); Б — Брике 9290 (1594)
Рис. 16 (к сгр. 173). Знак «Виноград с литерами DD» в «Ц» (А) и
датированных документах. Б — Брике 13183 (1576); В — Хивуд 2170
(1579)
Рис. 17 (к сгр. 173). Знаки «Лилия» с именами фабрикантов
Нивеллей в «Ц»
354
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 18 (к стр. 174). Эволюция знака «Лилия» с именем Жана Нивелля.
А — Хивуд 1445 (1526 и сл.); Б — Лих. 3036 (1559); В — Хивуд 1446 (1570)
Рис. 19 (к стр. 174). Эволюция знака «Лилия» с именем Симеона Нивелля.
А — Брике 7079 (1540, сходные вар. до 1570); Б — Лих. 3039 (1568); В — Лих.
3119 (1568)
Схемы и иллюстрации
355
Рис. 20 (к сгр. 175). Знаки «Крест» в «Ц» (А, Б) и аналогии в датированных
документах. В — Брике 5455 (1558); Г — Брике 5458 (1580); Д — Брике 5459
(1583)
Рис. 21 (к сгр. 175). Знаки «Цветок» в «Ц» (А-Г) и аналогии в датированных
документах. Д — Брике 6318 (1538); Е — Брике 6319 (1575); Ж — Брике 6315
(1593); 3 - Брике 6360 (1575)
356
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
'Корона'
"AF',
'Корона'
"IRT
С-1
То же, + "BF'
"Корона”,
"IRI",
"BF' и "APR"
Рис. 22 (к стр. 180). Кодикологическая структура Истории Грозно-
го; горизонтальными линиями на схеме показаны границы пластов;
масштаб по вертикали соответствует примерно 6 листам рукописи в
одном миллиметре; слева направо столбцами обозначены комплексы:
«Г-Ш» (окончание), «С-1—Ц-А», «С-2-С-3», «С-З-С-4»
Схемы и иллюстрации
357
Рис. 23 (к сгр. 195). Знаки «Виноград с литерами DR»
в Слободской Псалтири (реконструированы на основании
анализа экземпляра БАН)
Рис. 24 (к стр. 195). Знаки «Виноград с литерами BG»
в Слободской Псалтири (реконструированы на основании
анализа экземпляра БАН)
358
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 25 (к стр. 199). Филиграни «Двойная лилия» в Лицевом лето-
писном своде
Рис. 26 (к стр. 200).
Сюжеты филиграни
«Гоздава»
Рис. 27 (к стр. 201). Филигрань «Двойная ли-
лия» № 2094 в альбоме Лауцявичюса (первичная
форма)
Схемы и иллюстрации
359
Рис. 28 (к стр. 202). Филиграни «Двойная лилия» №2096 и 2097
в альбоме Лауцявичюса (смена формы)
Рис. 29 (к стр. 202). Филиграни «Двойная лилия» № 2095 и 2098 в альбоме
Лауцявичюса (переработка сюжета)
Рис. 30 (к стр. 202). Филиграни «Двойная лилия» №2099, 2100 и 2101 в
альбоме Лауцявичюса (деградация сюжета)
360
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
и
Начало работы: 1568/1569 г.
Завершение
ХС-А:
ок. 1572 г.
Появление знака
"Двойная лилия":
ок. 1574г.
Появление бумаги
без знака:
декабрь 1576 г.
□ □ С-З-С-4
Рис. 31 (к сгр. 205, 221). Кодикологическая структура Лице-
вого летописного свода в проекции на временную координату;
на схеме помещены только сохранившиеся до нашего времени
части рукописи; вертикальный масштаб примерно 30 листов
рукописи в одном миллиметре; слева направо столбцами обо-
значены комплексы: «M-Быт.-Числа»; «M-Втор.», «М-Нав.»,
«M-Суд.», «М-Тр.», «ХС-А», «ХС-Б», «ЛХ», «Г-Л», «Л—О-1»,
«О-1-П», «0-П-Г», «Г-Ш», «С-1-Ц-А», «С-2-С-3», «С-З-С-4»
Схемы и иллюстрации
361
Рис. 32 (к стр. 248). «Сотворение света». 1-я миниатюра «М»
362
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 33 (к стр. 249). «Сотворение неба». 2-я миниатюра «М»
Схемы и иллюстрации
363
Рис. 34 (к стр. 249). «Сотворение суши и растений». 3-я миниатюра «М»
364
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 35 (к стр. 249). «Сотворение светил». 4-я миниатюра «М»
Схемы и иллюстрации
365
Рис. 36 (к стр. 249). «Сотворение рыб и птиц». 5-я миниатюра «М»
366	Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 37 (к стр. 250). «Сотворение животных». 6-я миниатюра «М»
Схемы и иллюстрации
367
Рис. 38 (к стр. 250). «Сотворение людей». 7-я миниатюра «М»
Рис. 39 «Благословение людей». 8-я миниатюра «М»
368
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 40 (к стр. 250). «Завершение творения и отдых творца». 9-я миниатю-*
ра «М»
Схемы и иллюстрации
369
Рис. 41 (к стр. 251). «Сотворение Адама и насаждение райского Сада».
10-я миниатюра «М»
370
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 42 (к стр. 251). «Введение Адама в рай и сотворение животных».
11-я миниатюра «М»
Схемы и иллюстрации
371
Рис. 43 (к стр. 251). «Сотворение Евы и представление ее Адаму».
12-я миниатюра «М»
372
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 44 (к стр. 251). «Соблазн Евы змием и грехопадение Адама».
13-я миниатюра «М»
Схемы и иллюстрации
373
Рис. 45 (к стр. 252). «Обличение грехопадения». 14-я миниатюра «М»
314
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 46 (к стр. 252). «Облачение в одежды и изгнание из рая». 14-я миниатю-
ра «М»
Схемы и иллюстрации
э/5
Рис. 47 (к стр. 268). Упрощенная прорись миниатюры «Пермская вера»
из Остермановского второго тома ЛЛС
376
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 48 (к стр. 268). Вершины общего графа миниатюры «Пермская вера»
Схемы и иллюстрации
377
Рис. 49 (к стр. 268). Области, занятые красным цветом в миниатюре «Пермская
вера»
378
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Рис. 50 (к стр. 269). Граф красных областей в миниатюре «Пермская вера»
Указатель именной
Аарон, библ., 284, 286, 287
Августин Блаженный, 291
Аверинцев С. С., 270, 321
Авимелех Герарский, библ., 285
Авраам, библ., 283
Адам, библ., 251, 252, 256, 257, 369-372
Адашев Алексей Федорович, окольничий,
47, 58, 60, 61, 98, 105, 107, 108
Адрианова-Перетц В. П., 5, 105, 321, 333
Адрианов С. А., 335
Айнедер Г., 130
Александр Македонский, 18, 246, 278
Александр Невский Ярославич, вел. кн.,
23, 80, 158, 167, 326
Алексей Михайлович, царь, 47, 57, 88
Алексей Петрович, царевич, 13, 46
Алпатов М. В., 18, 99, 100, 312, 321, 325
Альшиц Д. Н., 20, 21, 25-27, 109-118,
184, 193, 224, 308, 309, 317, 318, 321
Амалик Махский, библ., 276
Аман, библ., 277
Амосов А. А., 3—10, 321—323
Анастасия Романовна, царица, 111
Андреев Н. Е., 20, 27, 224, 323
Андрей Рублев, художник, 51, 100
Андрей Юдин, дьяк, 47
Андроник Невежа, печатник, 194, 195,
198, 207-209, 211, 212, 214, 216—
218, 221, 222
Андрюшайтите Ю. В., 124, 125, 323
Анна, библ., 274
Анна, княгиня Кашинская, св., 340
Аннон Аммонийский, библ., 275
Анхус Гефский, библ., 276
Ардазар Сирийский, библ., 275
Арсений, еп. Тверской, 340
Артаван, царь перс., 278
Артаксеркс, царь перс., 277, 278
Архангельский А. С., 94, 323
Арциховский А. В., 3, 20, 23, 28, 101—103,
105, 224, 225, 229, 234, 238, 240, 241,
273, 312, 323, 325, 337, 339
Астахов В. И., 323
Афанасий, митр., 296, 335
Афанасий, еп. Холмогорский, 296
Бакланова Н. А., 323
Барабанщиков В. Н., 267, 323
Барсуков А. П., 58, 73, 324
Бартенев С. П., 96, 324
Баторий Стефан, король, 204, 205
Бахилина Н. Б., 259, 261, 324
Бахрушин С. В., 107—109, 309, 324
Башилов С., 45, 53
Белоброва О. А., 325
Белокуров С. А., 92
Бередников Я. И., 44, 52, 73, 335
Богдан Постников, дьяк, 317
Богданов А. П., 17, 324
Богдановский М., 99, 324
Большаков Т. Ф., антиквар, 16
Бонер Северин, фабрикант, 200
Бонеры, семейство, 200
Борисов А. А., 294, 295, 324
Ботвинник М. Н., 340
Брей Йорг, 312
Брике Ш.-М., 130, 132-135, 169-175, 187—
189, 191, 194, 349-355
Брокгауз Ф. А., 342
Брут, рим., 278
Брюс Я. В., граф, 32, 38
Брюсова В. Г., 296, 297, 324
Буганов В. И., 318, 324. 336
Будка В., 130
Буслаев Ф. И., 22, 50-53, 55, 56, 66-68,
70, 73, 91, 324
Бычков А. Ф., 14, 16, 48, 53-55, 61, 68,
73, 84, 335
Бычков В. В., 270, 324
Бычкова М. Е., 336
Вавилов С. И., академик, 299
Вайсс В., 120, 121, 136
Вайсс К.-Т., 133
Валле и-Субира О., 170
Валтасар, библ., 277
Василий Великий, св., 161, 179, 235
Василий II Дмитриевич, вел. кн., 160, 166
Василий III Иванович, вел. кн., 56, 63, 75,
80, 92, 178, 179, 183, 332
Василяускас А., 203
Вахромеев И. А., влад. ркп., 89
Вельяминов И. В., московский тысяцкий,
243
380
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Веселовский С. Б., 20, 107—109, 317, 324
Веспасиан, имп., 146, 150
Викторов А. Е., 56, 57, 73
Висковатый Иван Михайлович, дьяк, 20,
50, 61, 66, 97, 107, 108, 114, 321, 324
Витовт Кестугьевич, вел. кн., 244
Владимир Андреевич, кн. Серпуховской,
235, 245
Владимир Андреевич, кн. Старицкий, 64,
111, 235, 245, 321
Владимир Мономах Всеволодович, вел.
кн., 49, 157, 163, 337, 341
Владимир Святославич, киевский кн., 252
Владимиров М. (Алпатов М. В.), 99, 325
Водовозов Н. В., 325
Волков Н. Н., 267, 325
Волович О., канцлер, 205
Вольгемут Михаэль, гравер, 312
Вольтер Ф., философ, 302
Вольф X., физик, 299, 301
Воронин Н. Н. , 325
Вилка И. К., нецецкий художник, 294
Вяземский П. П., 56
Галахов А. Д., 58, 325
Гаспаринетти А., 120
Гассенди П., естествоиспытатель, 299
Гвидо де Колумна, автор Троянской исто-
рии, 306, 307, 314
Гедеон, библ., 284—286
Геннадий, архиеп., 304
Генрих Анжуйский, король, 201, 205
Георгиевский Г. П., 15, 16, 18, 99—101,
325
Георгий Амартол, автор хроники, 79, 306
Георгий 11 (Юрий Долгорукий Владими-
рович), вел. кн., 33
Геракл, лит., 278
Гераклитов А. А., 134, 135, 143, 191, 325
Герарди Т., 120, 121, 124, 136
Герман Константинопольский, патр., ав-
тор слов, 270
Гете И.-Ф., поэт, 267
Глебовский И. Ф., И, 14, 39
Годунов Борис Федорович, царь, 34, 66,
86, 104
Голицын А. Д., кн. Влад, ркп., 35
Голицын Д. М., кн., влад. ркп., 14
Голохвастов Д. П., 59, 107, 325
Голышев, крестьянин-предпринима-
тель, 50
Гольбейн Ганс, художник, 312
Горский А. В., 304, 333
Гребенюк В. П., 325
Григорий Палама, автор хроники, 270
Давид Псалмопевец, библ., 275, 276, 279,
286, 307
Даниил Александрович, кн. Московский,
167
Даниил, библ., 79, 167, 277, 278, 313-315
Дарий Мидянин, библ., 277, 278
Дебора, библ., 285
Джотто де Боцдоне, художник, 53
Дианова Т. В., 130, 131, 206, 208, 325, 337
Дионисий Суздальский, архиеп., 236
Дионисий, художник, 100, 270, 289
Дмитриев Л. А., 3, 24, 243, 325, 334, 337
Дмитриева Р. П., 39, 40, 325
Дмитрий Боброк, воевода, 235
Дмитрий Донской Иванович, вел. кн.,
158-160, 166, 167, 235, 236, 240-
243, 245, 326
Дмитрий Константинович, кн. Суздаль-
ский, 159
Дорофей, авва, автор Поучений, 79, 314
Дюрер Альбрехт, художник, 312
Ева, библ., 251, 252, 256, 257, 371, 372
Евгений (Болховитинов), 42, 43, 73, 165,
326
Егоров Е. Е., коллекционер, 15, 101
Екатерина II, имп., 34, 36, 38, 80
Елеазар, библ., 284, 286
Енш Г. А., 130
Епифаний Премудрый, агиограф, 79
Ефрон Хетфейский, библ., 285
Ефрон И. А., 285, 342
Жданов И. Н., 60-62, 107, 326
Забелин И. Е., 46, 47, 52, 64, 67, 73, 91,
326
Загребин В. М., 134
Зарубин Н. Н., 6, 326
Зернова А. С., 209, 213, 326
Зимин А. А., 20, 21, 27, 184, 199, 224, 309,
319, 323, 325-327, 336
Зотов Никита, воспитатель Петра I, 35,
38, 39, 46, 47, 59
Иаков, библ., 283
Иван Федоров, печатник, 194, 212, 218
Иван III Васильевич, царь, 80, 161, 166
Иван IV Грозный Васильевич, царь, 3, 6-
9, 11, 12, 18, 21-24, 27, 35, 43, 51,
Указатель именной
381
52, 58, 60, 61, 63, 67, 69, 75, 79,
88, 94, 95, 97, 108, 113, 114, 116,
117, 125, 167, 178, 180-183, 190, 205,
206, 211, 216, 222, 223, 238, 246, 257,
264, 268, 274, 282, 304, 305, 307-309,
315-319, 321-324, 326, 328, 330-333,
336, 338, 342, 343, 356, 379, 380
Иванов Семен, подьячий, влад. ркп., 13,
33, 43
Игнатий, чернец, 33, 34, 36, 37, 39, 42, 43
Иевосфей, библ., 276
Иевфай, библ., 285
Иедур Амафский, библ., 275
Иеровоам, библ., 276
Иисус Навин, библ., 284, 286
Иисус Христос, 255
Иконников В. С., 93, 107, 327
Илия, жрец, 215, 274
Иловайский Д. И., 59, 327
Иоанн Богослов, апостол, 15, 101, 215,
216
Иоанн Дамаскин, автор слов, 270
Иоанн Малала, автор хроники, 79
Иоанн Предтеча, пророк, 15, 17, 101, 215
Иоанн, экзарх Болгарский, 252
Иов Праведный, би&л., 285, 304
Иосиф Прекрасный, библ., 283-286
Иосиф Флавий, римский историк, 17, 79,
80, 146, 149, 150, 152, 190-192, 237,
279, 306, 308, 317, 319, 330
Ипполит, св. Автор слов, 79
Иригуэн Ж., 121
Ирина, царица, 216
Исаак, библ., 283
Исавл, библ., 304
Исаков Н. В., 333
Каждан А. П., 270, 327
Казакевич А. Н., 327
Калачев Н. В., 48
Калигула, имп., 279
Каменева Т. Н. , 194-196, 198, 327
Карамзин Н. М., 41, 44, 46, 47, 52, 70,
310, 316, 325, 327
Карион Истомин, просветитель, 13
Картавое П. А., 328
Каченовский М. Т., 39, 40
Кент Рокуэл, художник, 294
Кестутий Гедеминович, вел. кн., 244
Кий, лит., 18, 150
Кинан Э., 125, 318, 338
Киприан, митр., 235
Кир, библ., 278
Клавдий, имп., 279
Клепиков С. А., 121, 128, 130, 131, 133,
135, 143, 170, 186, 327
Клосс Б. М., 9, 16, 21, 22, 26, 27, 125, 165,
176, 184, 188, 205-208, 210, 221, 224,
234, 248, 310, 313, 315, 317, 320, 327,
328, 380
Кобяк Н. А., 124
Козицкий Г. В., 11, 14, 36, 39
Козма Индикоплов, автор Космографии,
252
Константин Манассия, автор хроник, 79
Константин, имп., 152
Константинов В. М., 37, 328
Копанев А. И., 333
Корецкий В. И., 336
Коробейщиков А. Ф., влад. ркп., 13, 33
Коровин Г. М., 328
Крекшин, 46
Кузьмин А. Г., 336
Кукушкина М. В., 6, 14, 121, 129—131,
143, 186, 190, 192, 328, 333
Курбский Александр Михайлович,
кн., автор Истории о великом князе
Московском, 21, 41, 60, 108, 111,
113, 115-117, 125, 307, 309, 318, 319,
330, 338, 340, 343, 344
Курукин И. В., 320, 329
Кусков В. В., 329
Лаврентьев А. Н., 329
Лавров Н. Ф., 98, 315-317, 329
Лаптев И. П., влад. ркп., 14
Лауцявичюс Э., 130, 200-203, 328, 329,
358, 359
Ленин (Ульянов) В. И., 123, 326
Леонцд (Кавелин), 59, 325
Лихачев Д. С., 3, 5, 8, 20, 22, 24, 106, 107,
224, 225, 232, 253, 261, 329, 333, 336
Лихачев Н. П., 315
Лихачев Н. П., 3, 4, 8, 12-16, 19-21,
25, 72-79, 82-86, 89-91, 93-96, 101,
102, 105-107, 114, 122, 125, 127, 133,
136, 146, 147, 156, 167-177, 181, 184,
187-190, 193-195, 198, 199, 201, 224,
315, 317, 329, 338, 342
Лихачева О. П., 337
Ломоносов М. В., 33, 34, 36, 39, 293, 294,
297-303, 329, 330, 337
Луппов С. П., 209, 211, 330
Лурье Я. С., 199, 318, 330, 333, 336
Любавский М. К., 94, 330
382
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Макарий, митр., 66, 71, 95, 100, 105, 111,
112, 317
Максим Филиппов, влад. ркп., 16, 17
Мамай, хан, 235
Мардохей, библ., 277
Мариотт, естествоиспытатель, 299
Маркелов Г. В., 330
Марфа, посадница, 341
Матвеев А. С., боярин, 37, 39, 42—44, 327
Мацюк О. Я., 130
Мелхиседек, библ., 285
Мефодий Патарский, еп., 79
Мещерский М. В., кн., влад. ркп., 13, 307
Мещерский Н. А., 314, 330
Мингалев В. С., 243
Михаил Александрович, кн. Тверской, 34,
36, 37
Михаил Бренк Андреевич, воевода, 233
Михаил Всеволодович, кн. Черниговский,
80
Михаил Клопский, св., 307
Михаил Федорович, царь, 37, 57, 87, 212
Михаил Ярославич, кн. Тверской, 340
Михаил, еп. Смоленский, 33
Модзалевский Л. Б., 297, 330
Моисеева Г. Н., 36, 321, 330
Моисей, библ., 284—287
Молхом Аммонийский, библ., 275
Морозов, боярин, 46
Морозов А. А., 330
Морозов Б. Н., 318
Морозов В. В., 10, 16, 26, 27, 176, 177,
179, 224, 225, 310, 311, 317, 323,
330-332
Морозов С. А., 27, 178, 224, 311, 317, 320,
332
Мошин Э., 121
Муравьев А. В., 337
Мурзанова М. Н., 233
Навуходоносор, библ., 278
Неволин Ю. А., 16, 224, 225, 312, 332
Невоструев К. Н., 304, 333
Некрасов А. Н., 104, 332
Нерон, имп.,-273, 279
Нивелли, семейство, 171, 173, 353, 354
Нивелль Жан, бум. фабр., 173, 354
Никита Хониат, 270, 327
Никон, патр., 13, 42, 66, 67, 150, 315
Нифонт, св., 343
Новиков Н. И., 12, 36-38, 42, 43, 52, 58,
73, 327, 332
Ной, библ., 290
Нордстранд О. К., 130
Носов Н. Е., 332
Ньютон Исаак, естествоиспытатель, 267,
299, 301, 302
Оболенский М. А. , 48—50, 54, 70, 81, 84,
92, 333
Олег (Иаков) Иванович, кн. Рязанский,
235, 291
Орлов А. С. , 95, 100, 104, 105, 333
Остерман А. И., граф, влад. ркп., 13, 14,
38
Панченко А. М., 260, 261, 333
Пентковский А. М., 17, 324
Пенц Георг, гравер, 312
Перевощиков В. М., 45, 333
Пересвет, инок, 242, 243
Петр 1 Алексеевич, 13, 14, 35, 36, 39, 42,
45-47, 59, 296, 325, 336
Петр, кн. Муромский, 325
Петр, митр., 333
Петров В. А., 32, 333
Пиккар Г., 121, 136, 143, 202
Пимин, митр., 33
Писарев С. П., 340
Писахов С. Г., художник, 294
Платонов С. Ф., 14-16, 67-69, 73, 89, 90,
92, 94, 97, 180, 315, 334, 335
Плугин В. А., 334
Погодин М. П., 42
Погорельский И. В., иконописец, 297
Подобедова О. И., 16, 21-23, 28, 147, 149,
157, 158, 184, 224, 225, 229, 234, 238,
309, 312, 317, 334
Поздеева И. В., 124, 211
Покровская В. Ф., 13, 192, 234, 306, 314,
333-335
Покровский А. А., 211, 214, 335
Покровский Н. В., 73, 334, 335
Покровский Н. Н., 123, 316, 335
Покровский Ф. И., 335
Поленов Д. В., 45, 46, 335
Пор Индийский, 279
Порфирьев А. Я., 58, 314, 336
Постник Губин, дьяк, составитель лето-
писца, 317
Пресняков А. Е., 12-16, 19, 25, 27, 62-
68, 70, 71, 73, 78-83, 87-91, 93-95,
97, 100, 102, 103, 105-107, 147, 165,
175, 176, 178, 181, 184, 224, 304-306,
308-311, 314, 316, 335, 336, 343
Приселков М. Д., 110
Указатель именной
383
Пронштейн А. П., 336
Протасьева Т. Н., 15, 16, 25, 122, 124, 168,
176, 224, 237, 333, 336
Прохоров В. А., 56, 91, 336
Пыпин А. Н., 66-68, 91, 336, 337
Радишевский Анисим, печатник, 209
Рейнер Юрий, бум. фабр., 203, 204
Реформатская М. А., 295, 337
Ржига В. Ф., 334
Ровоам, библ., 276
Рогов А. И., 337
Розанов С. П., 335
Роман Олегович, кн. Рязанский, 291
Романов Б. А., 97, 332
Романов В. К., 337
Романовы, династия, 81, 92
Рыков Ю. Д., 333
Рюрик, кн., 18, 167, 216, 324
Рюриковичи, династия, 167, 216, 324
Савва (Тихомиров И. М.), 46, 52, 56, 73,
337
Савваитов П., 259, 337
Савич Н. Г., 336
Саип-Гирей, хан, 105
Самсон, библ., 285
Самуил, библ., 274, 275
Саул, библ., 275, 276
Сахаров А. М., 337
Свирин А. Н., 337
Святослав, кн., 331
Серух, библ., 304
Сиверс К., граф, бум. фабр., 135
Сигизмунд III, король, 204
Сизов Е. С., 337
Сильвестр, свящ., 59, 60, 66, 105, 325
Симеон Солунский, 270
Синярская-Чаплицкая Я., 130
Скрынников Р. Г., 9, 20, 125, 170—174,
184, 224, 309, 337, 338
Слуховский М. И., 338
Смирнов И. И., 338
Снегирев, 46
Соболевский А. И., 65, 67, 68, 73, 85-91,
93, 105, 338
Соколов М. Н., 41, 42, 338
Соколов П. И., 338
Соловьев А. Н., 209, 338
Соломон, библ., 276, 279
Софроний Иерусалимский, еп., 270
Спердис-Гаумата, царь перс., 278
Спиридонов Семен, иконописец, 296
Срезневский И. И., 259
Строганов Д. И., влад. ркп., 16
Строев П. М., 14, 43, 44, 73, 339
Султанов Н. В., 57, 61, 65, 74, 96, 312, 339
Сусаким Египетский, библ., 275
Тамерлан, хан, 215
Татищев В. Н., 32, 33, 38, 39, 42, 43, 112,
339
Творогов О. В., 13, 124, 224, 305-307, 313,
314, 339, 340
Темир-Мурза, татарский богатырь,
242
Тиберий, имп., 279
Тит, имп., 152, 279
Тихомиров И. А., 70, 342
Тихомиров И. М., 46
Тихомиров М. Н., 3, 6, 8, 20, 105, 317,
327, 334, 339
Тихонравов Н. С., 333
Товия (Товит), библ., 276
Толстой Ф. А., 14, 43
Тромонин К. Я. , 121, 195, 340
Тучков В. М., боярин, 307
Тюммиг А., естествоиспытатель, 299, 301
Уваров К. А., 125, 340
Уваров С. С., 41, 338
Улемардах, библ., 278
Уо Д. К., 125
Успенский В. И., 90, 91, 340
Участкина 3. В., 130
Феврония, св. Муромская, 325
Федор Алексеевич, царь, 37, 39
Федор Иванович царь, 39, 43, 59, 66, 75,
86, 87, 181, 182, 216
Феодора, кн., 34, 340
Филарет (Гумилевский), 43, 46, 47, 52,
107, 340
Филарет, митр., 43, 46, 47, 52, 86-88, 107,
340
Филипп, митр., 66
Фискаа Г., 121, 130
Флоренский П. А., 270, 340
Флоря Б. Н., 205, 340
Фолм Хаммадский, библ., 276
Фоорн X., 130, 133
Фоя Имефский, 276
Фролов С. В., 330
Фуников Никита, дьяк, 319
Хантер Д., 133
384
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
Хивуд, 171-174, 352-354
Хирам Тирский, библ., 275, 276
Ходкевич Ян, польский магнат, 203—205
Холмушин, торговец, 50
Худяков М. Г., 99, 341
Целепи Л. Н., 340
Чаев Н. С., 106, 341
Черепнин Л. В., 3, 8, 20, 106, 325, 341
Чернецов А. В., 341
Черниловская М. М., 124, 337
Чернов, влад. ркп., 42, 165
Черный В. Д., 23, 225, 243, 341
Чирков С. В., 147
Шапиро В. Л., 341
Шахматов А. А., 3, 8, 70, 71, 81, 84, 95,
335, 342
Шедель Г., печатник, 101, 104, 312
Шигалей, хан, 64
Шилов А. А., 14, 342
Ширинский-Шихматов П. А., кн., 43
Шлецер А.-Л., 12, 39-41, 45, 53, 73, 342
Шмидт С. О., 4, 6, 8, 10, 21, 23, 26-28,
184, 198, 224, 225, 242, 309, 311, 318,
342, 343
Шукуров М. М., 270, 343
Шульгина Э. В., 124, 337
Шумаков С. А., 66, 67, 107, 343
Щепкин В. Н., 3, 8, 12, 13, 19, 22, 23, 25,
28, 62, 69-71, 75-79, 82, 83, 90, 91,
93, 96, 100, 101, 105, 127, 133-136,
147, 151, 154, 170, 173, 174, 224, 237,
238, 304-306, 312, 314, 343, 379
Щепкина М. В., 8, 343, 344
Щербатов М. М., 11, 12, 14, 15, 34-39,
41-43, 47, 52-54, 58, 59, 61, 62, 65,
75, 81, 82, 84, 181
Эйлер Л., естествоиспытатель, 302
Эней, лит., 278
Юлиан Отступник, 235
Юстиниан 1, имп., 341
Ягайло Ольгердович, кн., 235, 244
Языков Д., 39, 41
Яковлев Савва, бум. фабр., 135
Ясинский А. Н., 60-62, 65-67, 107, 344
Указатель памятников письменности
Александрия, 75, 79, 146, 150, 237, 279
Александрия 2-й редакции, 79, 80, 146
Апокалипсис, 15, 101, 290
— толковый, 15
Апостол лицевой 1220 года, 150
Библия, 95, 104, 248, 304, 305
— Лютера (Лютерова), 70
— Геннадиевская, 304, 305
Восьмикнижие, 248, 283, 285, 304, 313
«Времянник русских дей», 32
Второзаконие, 282, 284
Домострой, 104
Евангелие, 228
—	апрокос Юрьевское, нач. XII в., 150
—	лицевое XII в., 150
Еллинский летописец, 79, 80, 94, 150-152,
166, 234, 278, 305-307, 313, 314, 319
— 2-й редакции, 150, 166, 305—307, 313
— Академического вида (ОР ГПБ, Кир.-
Бел., 6; ОР ГИМ, Син., 86), 305
Жития, 16, 17
—	Андрея Первозванного, 87
— Зосимы и Савватия Соловецких, 89
— Николая Чудотворца (ОР ГБЛ, Болып.,
15), 16, 17, 56, 57, 73, 99, 104, 223,
237, 282, 304, 326
— Сергия Радонежского, 50, 331
Заветы 12 патриархов, 304
Изборник Святослава 1073 года, 150, 240,
291, 327
«История избрания и венчания на царство
Михаила Федоровича», 37
«История Иудейской войны», Иосифа
Флавия, 79, 146, 149, 152, 237, 279,
306-308, 314, 319, 330
«История о великом князе Московском»,
А. М. Курбского, 60, 108
«История о невинном заточении...», Ар-
темона Матвеева, 37
«История разрушения Трои», Гвидо де Ко-
лумна, 13, 306—308
— (ОРРК БАН, Тек. пост., 15), 5, 6, 13,
14, 38, 79, 135, 146, 150, 151, 191,
194, 197, 218-220, 276, 314, 317, 357
«История русских государей, славных в
ратных победах лицах», 37
Книги библейские, 38, 75, 78, 79, 151, 274,
282, 286, 304, 305, 313
— Бытия, 16, 99, 248-252, 256, 282, 283,
285, 286, 290, 304, 305
— Иисуса Навина, 152, 282, 287
— Иова, 304
— Иосиппон, 306
— Исход, 282, 284-286, 291
— Левит, 282, 284
— Моисеевы, 100, 282, 334
— пророка Даниила, 79, 277, 278, 313
— Руфь, 16, 38, 146, 150-152, 276
— Судей, 152, 283, 285-287
— Товит, 276, 305
— Царств («Тетравасилиос»), 146, 149—
151, 274-276, 305
— Чисел, 282, 284-286, 292
— Эсфирь, 150, 277, 304, 305, 313
«Книга о титулах царских», А. С. Матвее-
ва, 43
«Космография», Козьмы Индикоплова,
252
Летописцы, 40, 43, 47
— «лет новых», 47, 59, 98, 107, 161, 162,
316
— начала царства, 92, 98, 105, 106, 112,
179, 310, 311, 316, 317, 331, 336
— поздней редакции, 310, 311, 317
— по Эрмитажному списку, 112, 318
—	Нормацкого, 61
—	Троицкий, 316
—	Постникове кий (ЦГАДА, Обол., 42),
311, 317, 319, 330, 336
Летописи, 38
—	Александро-Невская, 60, 61, 64, 67, 68,
70, 81, 84, 86, 88, 90, 94, 107, 111,
331, 336
—	Архангелогородская, 40
386
Лицевой летописный свод Ивана Грозного
— Воскресенская, 54, 61, 65, 66, 69—71,
80, 92, 94, 179, 292, 308-310, 315,
316, 335
—	по Карамзинскому списку (ОР ГПБ,
F.1V. 601), 61, 66, 310, 316
—	по Библиотечному списку (ОР ГПБ,
F.1V. 585), 316
—	3-й редакции, 315
— Лебедевская, 70, 81, 86, 88, 90, 107,
111, 178, 336
— Львовская, 61, 63, 65, 66, 69, 70, 81, 94,
98, 308, 309, 311, 335
— Несторова (Повесть временных лет),
33, 38, 40, 42, 165, 167
— Никоновская (Никоновский летопис-
ный свод), 32, 40, 41, 44—46, 48, 49,
53-55, 60, 61, 63-71, 75, 77, 80, 81,
83, 89, 90, 92-96, 98, 106, 111, 159,
163-165, 178, 234, 237, 292, 308, 310,
311, 315, 317, 319, 323, 327-329, 332,
334-336
— по Воскресенскому списку, 54, 65,
80, 335
— по списку Оболенского (ЦГАДА,
Обол., 163), 70, 81, 84, 92, 98, 165,
308, 310, 315-317, 319, 320
— по списку Патриаршему (ОРРК
БАН, 32.14.8), 41, 44, 47, 54, 70,
98, 311, 315, 317, 335, 337, 339, 341
— Новгородская 11, 40, 80, 308, 309, 311,
317, 335
— Новгородская IV, 80, 308, 309, 311, 335
— Новгородская по списку Дубровского
(ОР ГПБ, F.1V. 238), 311, 317
— Радзивилловская, 40, 102, 228
— Симеоновская, 81, 292, 308, 335
— Софийская 11 (Софийский временник),
58, 63, 80, 308, 309, 311, 317
— Софийская особого состава, 80
— Тверская, 291, 335
— Типографская, 308
Лицевой летописный свод
— Голицынский том (Царственный лето-
писец), 13, 16, 33, 43, 44, 48, 49,
54-56, 64, 74, 80, 84, 182, 222
— Лаптевский том (ОР ГПБ, F.1V. 233),
14, 16, 33, 48, 49, 54, 55, 64, 74, 84,
182
— Лицевой хронограф (ОР ГПБ., F.1V.
151), 13, 17, 51, 52, 74, 76, 79, 84,
94, 101, 146, 153
— Музейский сборник (ГИМ. Муз., 358),
13, 17, 69, 71, 77-79, 83, 84, 151,
162, 248, 281, 282, 306
— Остермановский 1 том (Древний лето-
писец) (ОРРК БАН, 37.7.30-1), 14,
33, 48, 49, 55, 61, 64, 68, 74, 80, 84,
94, 103, 158, 159, 236, 238
— Остермановский II том (Древний лето-
писец) (ОРРК БАН, 37.7.30-2), 14,
33, 36, 48, 68, 74, 80, 84, 94, 103,
182, 235, 238, 375
— Синодальный том (ОР ГИМ, Син.,
962), 11, 15, 16, 20, 21, 46-48, 56,
58-64, 67, 70, 74, 79, 81-84, 88, 92,
102, 108, 110-117, 122, 152, 175, 176,
222, 309-311, 323, 339, 342
— Хронографический сборник (ОРРК
БАН, 17.17.9), 13, 16, 17, 41, 79,
146, 276, 278, 279, 305, 314
— Царственная книга (ОР ГИМ, Син.,
149), 7, 11, 15, 16, 20, 21, 34, 35,
38-41, 43, 45-48, 51, 52, 56, 58—69,
72-75, 77, 81-86, 88, 90-92, 94, 97,
99, 104, 107, 108, 110-117, 122, 167,
175, 198, 206, 222, 234, 236, 237,
242, 309-311, 322, 328-332, 335, 336,
341-343, 349
— Шумиловский том (ОР ГПБ, F.1V. 232),
14, 16, 48, 64, 74, 80, 84, 178, 182,
222, 309, 337
Минеи Четьи
Макарьевские, 86, 104, 106, 146, 188, 209,
248, 309, 317
— Соловецкие, 89
Новгородский свод 1539 года, 311, 317
«Новый летописец», 45
«О Серухе и начале идолопоклонства»,
304, 306
«Откровение Авраамово», 304, 305
«О убиении Исавле», 304
Опись Царского архива, 47, 59, 60, 98,
107, 108, 112, 113, 181, 191
Палея толковая, 304, 306, 314, 333, 339
— Соловецкий список (ОР ГПБ, Сол.,
431/653), 314, 319
Повести
— Об Александре Невском, 158
— О болезни и смерти Василия, 56, 63,
178, 179, 183
Указатель памятников письменности
387
— О болезни Ивана IV, 63, 89, 106, 179,
324
— О Казанском взятии, 98, 106
— Митяе, 236
— О приходе Саип-Гирея на Оку, 105
— О чудесном рождении Ивана IV, 179
Послания Ивана Грозного князю Андрею
Курбскому, 21, 108, ИЗ, 115-117,
125, 307, 309, 318, 319, 333, 338, 343
— первое, 115, 309, 318, 319, 330, 343
— второе, 318, 330
Пролог иллюминованный XIV в.
— (ОР ГИМ, Син., 244), 150
— (ОР ГИМ, Син., 245), 49
— (ОР ГИМ, Син., 247), 49
Псалтирь, 195
— Онежская лицевая 1395 года, 150
— Слободская (Невежинская), 194, 195,
197, 206-211, 216-222, 322, 357
— Томича, 344
Пятикнижие, 282, 284
Разрядная книга (ГПБ, Эрмит., 390), 308,
317, 318, 324, 333
Рукопись Филарета, 86, 88
Сборники
— (ОРРК БАН, Солов., 8), 124, 135, 314
— историко-литературный (ОР ГПБ,
Q.XVH. 67), 318
— Егоровский (ОР ГБЛ, Егор., 1844), 15,
17, 18, 99-101, 104, 223
Свод 1560 года, 106, 179, 180, 187, 190,
191, 310, 311, 316
Сказания, 49, 50
— Дорофея на житие пророка Даниила,
79, 314
— об Александре Невском, 80, 158
— о Мамаевом побоище, 23, 24, 235, 321,
325, 337, 341
— о Михаиле Черниговском, 80
— о чудесах архистратига Михаила, 101
Сийский иконописный подлинник, 296,
329, 335
Слова
— Епифания о житии Богородицы, 79
— Иоанна Богослова на успение Богоро-
дицы, 15, 101
— Мефодия Патарского о новом времени,
79
— на зачатие Иоанна Предтечи, 15, 17,
101
— на успение Богородицы, 15, 17, 101
— о житии князя Дмитрия Ивановича,
160, 166
— похвальное на зачатие Иоанна Предте-
чи, 101
Служебник лицевой 1440 года, 306
Степенная книга, 54, 58, 63, 80, 88, ИЗ,
308-310, 316, 330, 333, 335
— по Томскому списку, 316
— по Чудовскому списку (ГИМ, Чуд.,
358), 310, 316
Стоглав, 104
Толкование Ипполита на книгу Даниила,
79
Хроники, 104, 306
— Гартмана, Шеделя, 101, 312
— Георгия Амартола, 79, 306
— Иоанна Малалы, 79
— Константина Манассии, 79
Хронографы, 17
— лицевой Егоровский (ОР ГБЛ, Егор.,
200), 101
— 1 редакции, 67, 75, 80
— по великому изложению, 306
— редакции 1512 года, 189, 304-308, 313,
314, 335, 342
— сокращенного вида, 306, 314
— Русский, 79, 314, 326, 335
Часовник Андрея Невежи (Слободской),
195, 197, 198, 209, 212
Чин венчания Ивана Грозного на царство,
75, 167, 247
— Черновский кодекс (рукопись Черно-
ва), 43
Шестоднев, 252
Содержание
О книге и ее авторе	3
Главная книга Ивана Грозного	И
§ 1.	Объект исследования................................ 11
§ 2.	Задачи, предмет и структура исследования........... 19
Часть I
Лицевой летописный свод в отечественной литературе
Глава 1. Век просвещения и его наследие	32
§ 1.	Мифотворчество Века Просвещения.................... 32
§ 2.	Эпигоны Просветителей.............................. 39
§ 3.	Новые подходы и новые гипотезы..................... 45
§ 4.	Противостояние мнений и школ....................... 53
§ 5.	Методический прорыв: А. Е. Пресняков и В. Н. Щепкин . .	62
Глава 2. Преодоление традиции и рождение новых мифов	72
§ 1.	Три книги одного года.............................. 72
§ 2.	Обретение истины: отклики и полемика............... 84
§3.	Осознание истины: тихие десятилетия ............... 91
§4.	Утверждение истины: догматизация представлений....	98
§ 5.	Новый прорыв: гипотезы Д. Н. Алыпица.............. 109
Часть II
Рукописи Лицевого свода: кодикологический анализ
Глава 1. Исследование бумаги: новые задачи и новые методы	120
§ 1.	Водяные знаки бумаги: потенциал и реальность...... 120
§ 2.	Формирование терминологического аппарата
как инструмента исследования.......................... 126
§3.	Смысл и содержание терминологической системы...... 133
§4.	Основные принципы современной методики............ 139
Глава 2. Большой пасьянс:
реконструкция процесса написания рукописей	145
§ 1.	Вводные замечания.................................. 145
§ 2.	«Хронографический сборник»: построение эталонного ряда 146
§3.	«Лицевой хронограф»: продолжение эталонного ряда .... 153
§4.	«Летописание лет старых»: раскладка большого пасьянса . . 156
§ 5.	Первичное объяснение большого пасьянса............. 162
§ 6.	«История Грозного»: «Царственная книга»............ 167
§ 7.	«История Грозного»: «Царственная книга»
и «Синодальный том».................................... 175
Глава 3. Время работы над рукописями Лицевого свода	184
§ 1.	Общие замечания: задачи и методика................. 184
§2.	Хронологические координаты начального этапа........ 188
§ 3.	Хронологические координаты заключительного этапа . . . 192
§4.	Узкий хронологический рубеж: филигрань «Двойная
лилия» и ее происхождение.............................. 199
§ 5.	Точный хронологический рубеж: ошибки в гипотезе
Б. М. Клосса........................................... 205
§ 6.	Точный хронологический рубеж: датирующий потенциал
старопечатного издания в зависимости от тиража.......... 211
§ 7.	Точный хронологический рубеж: Слободская Псалтирь и
Лицевой летописный свод ............................... 216
Часть III
Миниатюры Лицевого свода: история в образах
Глава 1. Изображения в контексте летописи	224
§ 1.	Предварительные замечания: постановка вопроса...... 224
§ 2.	Общая характеристика миниатюр...................... 230
§ 3.	Технология создания миниатюр и источники изображений 234
§4.	Сверхтекстовая информация в миниатюрах............. 241
Глава 2, Пространство и время в миниатюрах:
источниковедческий аспект	246
§ 1.	Глобальный континуум: начало мировой истории....... 246
Глава 3. Цвет в миниатюрах: источниковедческий аспект	258
§ 1.	Слово и цвет: общие замечания...................... 258
§ 2.	Семантика цвета: множественность значений.......... 265
§ 3.	Символика цвета: постановочный аспект.............. 269
§ 4.	Символика цвета: этикет в красках.................. 274
§ 5.	Иерархия цвета в миниатюрах........................ 280
Глава 4, От традиционной колористики к научному цветоведению 288
§ 1.	Основные принципы древнерусской колористики........ 288
§2.	Истоки колористических представлений М. В. Ломоносова . 293
§ 3.	На пути научного познания природы цвета............ 298
§ 4.	Рождение новой теории цвета и ее судьба............ 300
Лицевой летописный свод в контексте русской	культуры	XVI	в.	304
§ 1.	Лицевая летопись в контексте памятников исторической
письменности............................................ 304
§2.	Лицевые летописи в контексте рукописной	книжности ... 312
Список использованной литературы	321
Схемы и иллюстрации	348
Указатель именной	379
Указатель памятников письменности	385