/
Author: Акимов И.А. Баскаков В.Е. Курочкин В.А.
Tags: художественная литература литературный альманах альманах подвиг
Year: 1970
Text
у р о ч к и н
Надо
только
спасе-
увидел
рассвета,
туда про-
влево, и
восток, там
туман он
полоску
теперь
И. Акимов
зрения
убивал
падали
и
— Что будем делать, стар-
шина? — шепотом спросил
.Певцов и вытащил из карма-
на пистолет.
Что делать? Да разве знал
старшина Сократилин, что
делать? Правда, он мог те-
перь ориентироваться,
подаваться
влево, там
ние. Сквозь
малиновую
Но как
В. Баскаке
судил с точки
который уже
видел^, как они
пулями; падали —
не вставали. Плен
него
валом между
знал: пройдет
дня — и опять
время, и опять
падать под
знал уже, как
солдата,
। врагов,
под его
больше
вставали. 11лен был для
только эпизодом, интер-
схватками. Он
час, день, три
настанет его
враги буду;
его пулями. Он
их побеждать.
...Историки возьмут стар|
карты, донесения, сводг
шифровки и установят том
все, как было. Но одно ясь
победу одержали дивиз^
вооруженные не лучше, а г
верняка даже хуже, чем в д
летнего отступления. И об
ченных солдат, кадровых ocf
церов в них насчитывало
куда меньше, чем тогда! С
нако они отбросили врага
столицы.
библиотека,
ntpn
MS, r
WH0W
приложение к журналу
«сельская молодежь"
Scan Kreyder - 22.11.2014
STERLITAMAK
издательство цк влксм
*м элодая
inprenrip
х _u_ JL
гвардия"
москва 1970
Ответственные за издание
О. ПОПЦОВ, В. ТОКМАНЬ
Лет десять назад, когда я окон-
чил филфак университета, я счи-
тал себя не только прирожденным
журналистом, но и писателем.
Впрочем, каждый журналист мнит
себя писателем.
По распределению я попал в
районный городок С. Поехал туда
с самыми радужными надеждами.
С. — крохотный городишко в
окружении болот, озер и серень-
ких деревень. Природа там и сей-
час по-русски трогательная, климат
сырой, а жизнь, как и везде,
обычная.
Жил я в доме дородной Солда-
тихи — так звали соседи мою хо-
зяйку Евлению Петровну Солдато-
ву. В молодости она, говорят, бы-
ла красавица. Но к сорока пяти
годам огрузла и рассолодела. Пер-
вый муж у нее не вернулся с вой-
ны. И не потому, что погиб или
пропал без вести, — просто где-то
заблудился по пути из Германии
к дому.
Снимал я у Солдатовой комна-
тушку светлую и чистую. Потолок
был оклеен газетами, стены — по-
лосатыми обоями с широченным
бордюром, на котором был изобра-
жен коралловый остров с пышны-
ми пальмами.
В тот год в пятистенном про-
сторном доме Солдатихи зимовало
нас трое. Я, хозяйка и ее второй
муж Богдан Абрамович Сокра-
тилин.
Мужем Солдатихи Сократилин
стал не сразу. Сначала,он был так
7
же, как и я, постояльцем у Евлении Петровны, Поскольку Бог-
дан . Абрамович в городе был в некотором смысле личностью за-
метной, то мне приходилось слышать не раз, что примаком
Сократилин стал не потому, что так сам захотел, а потому, что
так захотелось хозяйке. Слухам этим я не верил, и до сих пор
не хочется верить.
Богдан Абрамович и по внешности и по характеру с перво-
го взгляда внушает если уж не трепет, то уважение наверняка.
Росту он среднего, сложения крепкого, волосы седые, как иней.
Глаза на редкость, как у вальдшнепа, маленькие, живые и по-
сажены так глубоко, словно смотрят из бездны. Белый шрам
от уха до подбородка и глубокие морщины придавали лицу
Сократилина черты жестокосердия. Впрочем, никто таким ува-
жением и любовью у городских ребятишек не пользовался, как
Сократилин. Будучи директором кинотеатра, Богдан Абрамо-
вич позволял себе такую вольность: забивал пустые места в зри-
тельном зале безбилетниками до шестнадцати лет.
Была ли у Евлении Петровны с Богданом Аврамовичем лю-
бовь — трудно сказать. Но жили они спокойно и уверенно.
Я ни разу не слышал, чтобы Сократилин повысил голос. До-
статочно ему было кинуть на жену свой бездонный взгляд и
сказать протяжно: «Ну-у!», и Евления Петровна умолкала и
опускала глаза. Все это как-то не вязалось с тем, что Солдатиха
сама на себе женила Сократилина. Когда я об этом осторожно
спросил Евлению Петровну, она надменно вскинула голову.
— Сама! Еще когда он военным был и в военкомате служил.
Потом подошла к зеркалу, посмотрела на свое рыхлое, как
саратовский калач, лицо, погладила свои могучие формы и
вздохнула:
— Вот ведь как разнесло. А раныпе-то я была тонюсенькая
и складная, как стрелочка!..
Они уже прожили девять лет, когда я поселился в комнатке
с полосатыми обоями. Мое появление не нарушило здесь заве-
денного порядка/ Да и как оно могло нарушить? Постоялец я
для них был удобный и за постой платил аккуратно. Хозяйке
я, видимо, нравился, иначе бы Евления Петровна не пригласи-
ла меня столоваться вместе. Приглашение хозяйки меня очень
обрадовало, но я не был уверен, что так же обрадуется и Бог-
дан Аврамович. Когда я появился у них за столом, Сократилин
посмотрел на меня очень холодно и едва кивнул головой.
Все попытки сблизиться с Богданом Аврамовичем ни к чему
не привели. Он меня невзлюбил. Но почему? За что? Мне было
и обидно и неприятно, и пребывание в их доме стало в тягость.
Я решил подыскать себе другую квартиру. Узнав об этом, Евле-
8
ния Петровна возмутилась и стала горячо уверять, что ее Бог*
дан только с виду такой грозный и молчун, а, в сущности, му-
жик «что надо».
— Я за ним как за каменной стеной, — хвасталась Евления
Петровна. — Мой Богдан не какой-нибудь там хухры-мухры,
а заслуженный человек!
Она вынула из ящика комода деревянную шкатулку и вы-
сыпала на стол кучу медалей. Я насчитал одиннадцать:
«За победу», «За взятие Берлина», девять — «За отвагу» и ор-
ден Красного Знамени. Девять медалей «За отвагу» — вот что
меня поразило! Половина из них имела вид поношенный, и од-
на до того стерлась, что с трудом можно было рассмотреть че-
канку, у других трех ленточки засалились, и не поймешь, ка-
кого они были цвета, остальные пять сияли так, как будто бы
они только что из-под молотка. Орден покоился в атласной
коробочке и, видимо, ни разу из нее не вынимался. Меня очень
все это заинтересовало. Вероятно, первые четыре медали были
получены в начале войны. А получить их тогда было не так-то
просто, не так, как в конце!
— Не носит он своих регалий. Узнает, что тебе показывала,
рассердится, — сказала Евления Петровна.
— Почему?
— Кто его знает. Не носит и не любит говорить о них.
«Вот, может, где материал для моей книги зарыт», — поду-
мал я и решил остаться и выведать у Сократилина о его ме-
далях.
Ежедневно с пяти до десяти часов вечера Богдан Аврамович
заседал в директорском кабинете кинотеатра «Сатурн». Дома
он никакими делами не занимался. Все: и свинья, и коза, и
куры, и даже рыжая сука Шельма — в общем все хозяйство
лежало на плечах Евлении Петровны. Если Сократилина вдруг
начинала мучить совесть и он пытался как-то помочь супруге,
хотя бы дров наколоть, Евления Петровна решительно отбира-
ла у него топор.
— Сама управлюсь, — говорила она, — иди занимайся сво-
им мужским делом.
Основным и главным занятием в свободное от службы вре-
мя у Сократилина было чтение. Читал он много и все, что по-
падет под руку. Однако любимыми были книги о войне и осо-
бенно военно-историческая и мемуарная литература.
Мой редактор тоже любил книги, но в отличие от Сократи-
лина не читал их, а только собирал. Как-то, просматривая его
библиотеку, я наткнулся на «Историю второй мировой войны»
Типпельскирха. Книгу эту я выпросил у редактора для Богдана
9
Абрамовича. В том, что она заинтересует Сократилина, я не
сомневался. Но как предложить ее Богдану Аврамовичу, я не
знал. К этому времени отношение его ко мне ничуть не смяг-
чилось.
Утром, уходя на работу, я словно бы случайно положил кни-
гу в кухне на подоконник. В тот день я был «свежей головой».
Возвращаясь во втором часу ночи, я заметил, что в нашем доме
на кухне все еще горит свёт. Когда открыл дверь и переступил
через порог, Богдан Абрамович — он читал Типпельскирха —
оторвал от книги глаза и, взглянув на меня, смущенно пробор-
мотал:
— Я тут вашу книгу полистал, — он захлопнул ее и поло-
жил на подоконник.
— Так и читайте сколько вам угодно, — сказал я и прошел
в свою комнату.
Типпельскирха Сократилин проглотил буквально за двое су-
ток и, возвращая мне, сказал:
— А этот генерал-то Типпельскирх в Демянском котле си-
дел. Да... — Он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово,
и, не найдя такового, очень хорошо улыбнулся. — Хватил он
там шилом патоки...
Я стал регулярно снабжать Сократилина литературой. Книги
для него я иногда выписывал через городскую библиотеку из
Москвы и Ленинграда. Наши отношения теплели с каждым
днем, и наконец, как говорят, лед окончательно растаял. Богдан
Абрамович случайно прочитал в газете один мой фельетон
о мытарствах старушки колхозницы, которая в течение десяти
лет хлопотала пенсию за сына, пропавшего без вести на войне.
Богдан Абрамович до боли сжал мне руку и сказал:
— Очень хорошо вы написали. Правильно написали. Хотя
вас, журналистов, я терпеть не могу, а за старушку спасибо.
— Чем же перед вами так провинились журналисты? —
спросил я.
— Было дело... — уклончиво ответил Богдан Абрамович.
Рассказал мне об этой истории начальник военкомата.
— Прикатил как-то к нам корреспондент областной газе-
ты — написать очерк об интересном человеке. Этакий хлюст,
все знающий, все умеющий. Долго искал он в городе интерес-
ного человека. Может быть, и совсем бы не нашел, да меня черт
дернул рассказать про Сократилина. Переспросил кое-что, по-
черкал в своем блокноте. Послал я его к Сократилину — он рас-
сказчик хороший, когда захочет... Потом появилась статья.
Не приведи господь услышать такое о своих подвигах! Все-все
переврал, даже фамилию с отчеством. Из-за него, из-за этой
10
статьи, мы и рассорились. А когда Сократилин у меня в воен-
комате работал, друзьями были. Я написал опровержение в га-
зету. Извинились, на корреспондента обещали наложить взыска-
ние. Не знаю, что с ним сделали. Таких бы щелкоперов я на
пушечный выстрел не подпускал к печати!..
Отношения мои с Богданом Аврамовичем стали такими хо-
рошими, что пора было заводить разговор о медалях. И я ждал
подходящего случая.
Евления Петровна очень любила праздники: и революцион-
ные и религиозные. Справлялись они торжественно, солидно и
сытно.
День Советской Армии также отмечали торжественно, солид-
но и сытно. Когда гости, нагрузившись всевозможными со-
леньями, вареньями, наливками, разошлись по домам, а Евле-
ния Петровна со словами: «О господи, кажись, объелась» —
свалилась на диван, подсунув под голову подушку, за столом
остались я и Сократилин.
Богдан Аврамович наполнил рюмки. Мы опрокинули. За ок-
ном угасал февральский день. Из-за скалистой горы облаков
выглядывало солнце. И гора блестела, как стеклянная.
— Красиво, — сказал я, показывая на солнце.
Богдан Аврамович посмотрел и вздохнул:
— Нечувствительный я к природе. Читаю книжку: приро-
да — я ее пропускаю. А вот философию люблю. Попадется фи-
лософия — десять раз одно место прочту, а до самого корня
доберусь. Военную литературу очень обожаю. Да и вообще люб-
лю военное дело, службу.
Он надолго замолчал, а потом посмотрел на меня, как будто
увидел впервые, и заговорил.
Богдан Сократилин о преимуществах
армейской жизни
— Есть люди, которые всячески поносят армейскую службу
за то, что она якобы тяжелая, грубая, оскорбляющая человече-
ское достоинство. Должен вам заметить, что это бред сивой ко-
былы, жалкие слова маменькиных сынков и разгильдяев. Воин-
ская служба — дело легкое и даже приятное. Надо только вы-
полнять устав и беспрекословно слушаться командиров. Тогда
все пойдет как по маслу, и не заметишь, как служба пролетит,
а потом и уходить не захочется.
В тридцать пятом меня призвали в армию и зачислили в пе-
хоту. В районный центр на сборный пункт я прибыл во всем
11
новом. В костюме, скроенном деревенским портным Тимохой
Синицыным из новины цвета яичного желтка. На ногах были
новые портянки и новые цибики, сшитые из яловых голенищ
старых сапог. День был летний, солнечный, и костюм мой сиял,
как позолоченный крест. На меня глазели, как на заморское
чудо. Потом нас, новобранцев, пересчитали, построили по росту
и повели на вокзал, погрузили в товарный вагон и повезли.
Через день выгрузили, опять пересчитали, опять построили и
опять повели по улицам какого-то города, и здесь тоже все гла-
зели и дивились на мой костюм.
Привели на пристань, посадили на пароход и повезли по
Волге далеко-далеко. В конце концов очутился я в военном го-
родке, в казарме, на втором ярусе деревянных нар.
Вот так и началась моя служба. И как же она мне понра-
вилась! Обут, одет, три раза в день накормят, в кино сводят,
спать уложат и поднимут. Чего ж еще надо?! У приемного отца
я вдоволь наедался только по праздникам.
Армия любит толковых, старательных. И я старался! Прика-
жет командир — вдребезги разобьюсь, но выполню. Специально
лез на глаза начальству, чтоб оно меня заметило и что-нибудь
приказало. За это меня и хвалили и в пример другим ставили.
Бывало, на вечерней поверке старшина Колупаев выстроит роту,
скомандует:
— Смирно! Красноармеец Сократилин, выйти из строя!
Я два шага вперед и хрясть каблуками.
— Красноармейцу Сократилину за образцовое несение кара-
ульной службы объявляю благодарность! — рявкнет Колупаев.
А я еще громче:
— Служу советскому народу, то бишь Союзу!
Вот уж и забывать начал. За все годы службы ни разу не
сидел на губе...
Здесь я получил образование и почувствовал себя человеком.
До службы-то был совершенно темным. Я, двадцатилетний па-
рень, искренне верил, что если баню поставить на колеса, то она
поедет, как паровоз. А земля оттого сухая, что в ней мало чер-
вей. В школе-то я учился всего два месяца. Может быть, и год
бы проучился, но... Глупейшая история вышла. Как-то на уро-
ке загадал я учительнице загадку:
Зеленец бабу катает,
Баба ноги задирает.
Бабе жарко, бабе парко,
Бабе хочется еще.
Учительница покраснела, зажала пальцами уши, закричала
тонким, визгливым голосом: «Вон из школы, хулиган! И не
12
смей без родителей возвращаться!» Не знаю,. за что приняла
учительница «зеленец» — обычный веник, только загадку я не
считал охальной. Ее все, даже беспортошные ребятишки, знали
в деревне. Родители, разумеется, в школу не пошли, наоборот,
они обрадовались, что так неожиданно и без хлопот избавились
от всеобуча. Мать сказала: «Ну и ладно. Нечего ему туда и
шляться. И так чуней не напасешься». Она была права. Нас
в семье было пятеро огарков, и отец не успевал готовить чуни,
хотя и плел их, не разгибаясь.
Зиму я просидел на печке. Этой же зимой у пастуха Кол-
чака сдохла собака. Весной я был взят Колчаком на ее место.
Правда, на сходке определил меня мир к нему в подпаски за
три меры ржи, две меры овса, полмеры гречихи, пять мешков
картофеля.
Пастух Колчак был росту огромаднейшего и осанки величе-
ственной. Морда вся в волосах, один только лоб блестит на ней,
как плешь. Глядеть не наглядеться, когда он шел по деревне
впереди стада в широченном армяке, которым можно было
укрыть сразу и телегу и лошадь. Семиаршинный кнут висел
у него на плече, как аксельбант, а на голове копной сидела
лохматая папаха. Вылитый генерал! Единственно, что мне не
нравилось у него как у генерала: уж очень он плевался, слов-
но рот у него был набит ржаной мякиной. Говорил он так:
— Богдан, тьфу. Не выйдет из тебя дельного пастуха, тьфу!
— Почему же, дяденька Колчак?
— Потому, что ты человек ума глупого, тьфу! За два года
не научился кнутом хлопать, тьфу.
Что верно, то верно. С кнутом у меня не ладилось. Колчак
же играл им как хотел. Бывало, раскрутит над головой да как
рванет — лес вздрогнет и листья посыплются. А я возьмусь
крутить — или по уху себе, или по ногам.
А все-таки добрый был мужик Колчак, человечный и пастух
отменный. Правда, спуску он мне не давал, но и жалел тоже.
Мы привыкли друг к другу, как родные. Жили вместе в кро-
шечном, как скворечник, домике, в котором, кроме печи, двух
табуреток, стола и деревянных нар, ничего не было. Зимой Кол-
чак тоже не сидел без дела. Он резал скот. Рука для этой ра-
боты у него была крепкая. За работу с ним расплачивались на-
турой. Мясом и самогоном. А выпить Колчак мог столько,
сколько и поднять.
Как-то позвали Колчака зарезать двенадцатипудового борова.
Борова закололи, осмолили. Хозяйка выставила на стол ведро
самогонки, чугун картошки со шкварками и сквороду жареной
печенки. Когда самогонку выпили, картошку с печенкой съели,
13
хозяйка попросила перенести тушу борова из сеней в кладовую.
Кроме нас с Колчаком, угощались еще двое мужиков. Колчак
пошевелил тушу и плюнул:
— Один сволоку.
Он присел. Мы с трудом затащили ему на спину борова.
Колчак резко поднялся, громко охнул и крепко выругался. Он
сделал шаг, и его бросило вправо, потом влево. Так его швыря-
ло из стороны в сторону. Но тушу он не бросил, донес и даже
сам до дому дошел. Лег на нары, попросил воды. Я подал ему
кружку, он выпил и сказал:
— Хорошо. Будто пожар внутрях потушил.
А потом приказал поставить ведро воды к изголовью. Он
пил воду, пока не скончался. Перед смертью вспомнил обо мне.
Поманил пальцем, положил мне на голову руку: «Эх, Богдан,
Богдан», вздохнул, плюнул и умер.
Жить в нашем скворечнике я больше не мог. Вернулся
в семью и пас скот до последнего дня, как идти на службу.
Колхоз не хотел отпускать. Но я проявил характер. Уж очень
надоела эта работа. С тех пор и природу не люблю. До того
она мне тогда обрыдла.
Таких неучей, как я, набралось немало. Школу специально
для нас организовали. Учился жадно. В двадцать один год са-
диться за букварь поздновато. Чтоб наверстать упущенное, я
лез из кожи.
Выходной день. Рота разбредется кто куда. В казарме тихо.
Сижу в красном уголке, задачки решаю. Подойдет старшина
Колупаев, спросит:
— Все учишься, Сократилин? Молодец! Хорошенько учись!
Чтоб потом не бегать и не стучать прямой кишкой.
Хоть я и не очень-то понимал эту афоризму, но догадывался,
что стучать прямой кишкой — распоследнее дело. За год я узнал
столько, сколько другой и за шесть лет не узнает. На втором
году службы меня определили в школу младших командиров.
Потом направили продолжать службу в танковые войска. Вы-
учили водить машину, стрелять из пушки, и в общем я стал
технически грамотным человеком.
Совершенно неожиданно кончился срок моей службы. Демо-
билизоваться? Куда? Зачем? Решил подать на сверхсрочную.
Меня оставили и назначили командиром танка Т-26.
Наш отдельный танковый батальон стоял тогда под Ленин-
градом. Нормальная военная жизнь мирного времени. Лето мы
проводили в лагерях, в шестидесяти километрах от города. Хо-
рошо помню тот день. Первая рота проводила на полигоне учеб-
ные стрельбы. Стрелял мой экипаж, и стрелял плохо. Пять сна-
14
рядов — и ни одного попадания. Такого со мной еще не быва-
ло. Командир роты капитан Окаемов обозвал меня «мазилой
царя небесного», забрался в танк и тоже стал мазать. Ротный
вылез из машины багровый от смущения и сказал: «Пушка ба-
рахлит». И чтоб у нас не возникло сомнения, что во всем ви-
новата пушка, вынул часы и показал. На крышке было выгра-
вировано: «Старшему лейтенанту Окаемову за отличную стрель-
бу. 1937 год». Окаемов взял часы за цепочку, поднял на уровень
глаз, да так и замер. Он смотрел не на часы, а на человека,
бежавшего по полигону.
— Кто же это? — спросил капитан. — Неужели цивиль-
ный? Как же он сюда попал? Охрана, что ль, там уснула?
Полигон огромный, километров на пять вытянулся. А чело-
век все бежал и бежал, вдруг упал, вскочил, стал крутить над
головой руку. Это был сигнал «Заводи».
— По машинам! — приказал ротный. — Сократилин, возь-
ми флажки и дай сигнал «Делай, как я».
Танк рванулся навстречу бежавшему. Водитель притормозил,
тот вскочил на крыло машины. Это был вестовой. Он сообщил,
что лагеря уже нет. Палатки свернуты, грузятся на машины.
Вторая и третья роты час как ушли в город.
Водитель воткнул четвертую, и мы понеслись. За нами, со-
блюдая интервал, следовала рота. И только одна машина все
еще стояла на месте. Окаемов не спускал с нее глаз и потихоньку
ругался. Когда мы уже подъезжали к лесу, тронулась и она.
Капитан сел на башню и вытер взмокший лоб.
От нашего лагеря остались одни песчаные дорожки, шест
для флага, колышки от палаток и три деревянных сортира
с распахнутыми дверьми. Дневальные сидели около сложенных
в кучу солдатских пожитков. Тут был и помначштаба старший
лейтенант Сиренский. Окаемов дал нам минуту на сбор вещей
и подошел к Сиренскому. Тот посмотрел на часы и длинно про-
тянул :
— Дэ-э-э!
Капитан поморщился и, не зная, на ком сорвать досаду, за-
кричал:
— Копайся, копайся! Кончай копаться! По машинам!
К вечеру мы прибыли в свой городок. А на следующий день
с утра мыли машины, драили пушки, чистили оружие. Прошла
неделя, мы не отходили от танков: регулировали, проверяли,
меняли. Сменили мне и пушку, которая действительно оказалась
неисправной. В общем нас ни на минуту не оставляли без дела.
К любому заданию мы относились серьезно, будь это регули-
ровка бортовых фрикционов или просто надраивание гусениц до
15
блеска. «Все важно, все нужно», — думали мы в ожидании
больших событий. Увольнение в город было запрещено, коман-
диры взводов ночевали в казармах, отлучка из части хотя бы
на пять минут жестоко каралась. Спали мы в одежде, с проти-
вогазами под подушкой. Только заснешь — тревога. Вскакива-
ешь, хватаешь вещмешок, бросаешься в оружейку за карабином,
а из оружейки — в танковый парк. Раз пять выезжали, но,
проехав километра три, возвращались. Тревоги были ложные.
Не успеешь добежать до машины, как дадут отбой. Из-за этих
тревог один экипаж нашей роты чуть было не угодил под три-
бунал.
В три часа прокричали боевую тревогу, вторую за эту ночь.
Экипаж с командиром — одеяла в охапку и под койки. Трево-
га, как они и рассчитывали, оказалась ложной, и рота верну-
лась в казарму. Все прошло б, если бы не дежурный по роте.
Уже под утро он заметил три пустые койки. Дневальный, обло-
котись на тумбочку, дремал. Дежурный разбудил его и грозно
спросил:
— Спишь?
Дневальный козырнул:
— Никак нет, задумался.
— А это что?! Почему не доложил?
Дневальный протер глаза, удивлённо посмотрел на пустые
койки, потом на дежурного.
— Были. Сам видел, как ложились.
— Так куда же они делись? Херувимы с серафимами их
унесли?
Дневальный заглянул под койку и засмеялся.
— Здесь. Никуда не делись.
Прямо из-под койки командир машины с экипажем отпра-
вился на гауптвахту. Вместе с ними туда же отправился и дне-
вальный. Наверняка б ребят судил трибунал, если б сознались.
Но они заявили, что забрались под койки от жары. И на этом
упорно стояли. Конечно, никто не поверил, но и опровергнуть
эту чепуху не смогли. В нашей казарме почему-то всегда было
душно и жарко. Ребята отделались тремя сутками ареста.
Настоящую боевую тревогу прокричали не в два часа ночи,
и даже не в одиннадцать, а утром, после завтрака. Мы выстрои-
лись около машин и долго ждали. Окаемов лично не торопясь
проверял готовность своей роты к маршу. И только часам к две-
надцати дня выехали на дорогу и построились в походную ко-
лонну. Наконец танки загромыхали по булыжной мостовой. «Не-
ужели опять покуролесим — и назад?» — думал каждый из
нас. Проехали центральную улицу города, миновали чугунную
16
арку, мост через железную дорогу. Теперь уже никто не сомне-
вался, что покидаем наш деревянный городишко надолго, а мо-
жет быть, и навсегда. Так оно и было. Теперь мы думали: «Ку-
да? На восток или на запад?» Мой водитель Костя Швыгин
уверял, что к япошкам. Заряжающий Вася Колюшкин — на
Кавказ. И не только уверял, но и предлагал любое пари. Уж
очень ему хотелось на Кавказ. Наш командир взвода лейтенант
Лесников по этому вопросу хранил глубокое молчание.
За мостом свернули с шоссе влево, поехали вдоль железной
дороги мимо складов, пакгаузов, увидели погрузочную площад-
ку и длинный состав платформ вперемежку с товарными ваго-
нами. Колонна остановилась.
Водитель высунул голову из люка и подмигнул мне:
— Ну что? Я говорил, что к япошкам. Точно, к ним.
— Это еще бабушка надвое сказала, — возразил ему заря-
жающий.
Они, наверное, вдрызг разругались бы, но помешала команда:
— Первый взвод — на погрузку!
Командирская машина поползла на платформу. Не прошло
и часа, как эшелон был готов к отправке. Машины закреплены,
укрыты брезентом. Личный состав роты разместился в двух то-
варных вагонах. Паровоз глухо заревел, мы замахали пилотка-
ми. Поехали! Куда? Да неважно, куда ехать солдату, лишь бы
ехать. Новые места, новые впечатления. Но радость оказалась
преждевременной. Паровоз протащил нас километра полтора,
остановился, а потом стал пятиться задом и загнал эшелон в ту-
пик. В тупике мы простояли до ночи.
Проснулся и долго не мог понять: «Где я?» Темень непро-
глядная, стук, храп, лязг. Пошарил руками по сторонам. Левой
нащупал сапог, правой — чей-то рот.
— Эй, кто тут есть? — крикнул я.
— Ну я, — раздалось внизу подо мной.
— Кто «ну»?
— Дневальный.
— А где мы? Почему ты подо мной торчишь?
— Потому, что ты в телятнике на второй полке бесплатного
плацкарта, — пояснил дневальный.
— А-а-а... Значит, уже едем. Давно?
— Не очень.
— Куда?
— Почем я знаю.
— На запад или на восток?
Дневальный усмехнулся.
— А ты слезь да посмотри, где восток, а где твой запад.
2 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
17
Только все равно ничего не увидишь. Темно, и дождь хлобыщет.
— Как мы поехали от станции? Вправо или влево?
— Это смотря с какой стороны дороги глядеть. Весь вечер
нас таскали то вперед, то назад. Вот теперь и разберись, где
право, а где лево. Тут сам командир роты не разберется. —
Дневальному, видимо, было скучно, и он был рад случаю пого-
ворить.
— Ну ладно. Заткнись, — сказал я, сполз с нар, споткнул-
ся о чьи-то ноги и завалился на какую-ту груду железа.
— Тихо ты, черт! Печку сломаешь, — сказал дневальный.
Это меня взбесило.
— Ты почему так со мной разговариваешь?
— Я дневальный и обязан за порядком смотреть.
Приказал дневальному открыть дверь.
— Смотри не вывались, — предупредил он.
Я высунул из вагона голову. Дождь моросил по-осеннему.
Мимо проплыл низкорослый лесок, а потом потянулись поля.
Утром Вася Колюшкин объявил, что едем воевать с турка-
ми. Решил он так, видимо, потому, что поезд шел прямо на юг.
Вопрос о том, куда и зачем едем, обсуждался всем вагоном.
Большинство поддерживало Васю Колюшкина. О западной гра-
нице никто и не подумал. Совсем недавно с Германией был за-
ключен договор о ненападении. Начальство строго хранило тай-
ну и на все наши вопросы отвечало: «Скоро все узнаете».
И только один Костя Швыгин молчал. Он служил последний
год и с нетерпением ждал демобилизации.
В Невеле эшелон повернул на запад. Мы посмотрели друг на
друга, пожали плечами, кто-то протяжно свистнул, а Вася вздох-
нул и грустно сказал:
— Это еще ничего не значит. Нарочно так едем, чтоб шпио-
нов сбить с панталыку. Потом опять повернем на Кавказ.
В глухую полночь прибыли в Полоцк, разгрузились и своим
ходом двинулись в непроглядную темень по грязной ухабистой
дороге. На рассвете остановились в лесу около озера с топкими
берегами и сразу же принялись рыть капониры. Потом танки
загнали в капониры и тщательно замаскировали. Приказ о мас-
кировке был суровый: нам не разрешали выходить из леса.
Впрочем, и ходить было некуда. За два дня мы отлично выспа-
лись. На третий день сразу после завтрака раздалась команда:
«На митинг!» Мы собрались на полянке около штаба. Коман-
дир батальона зачитал приказ командующего Белорусским
фронтом о переходе нашими войсками польской границы. Потом
выступал комиссар батальона. Он говорил о том, что польское
правительство бежало, бросив на произвол судьбы свой народ,
18
что в стране царит произвол военных властей, помещиков, жан-
дармов, которые, спасаясь от немецких войск, бегут к восточной
границе и грабят мирное население Западной Белоруссии; что
наш поход в Польшу является освободительным походом в за-
щиту родственного нам народа, который обратился к Советско-
му Союзу за помощью. Мы, солдаты, приказ поняли по-своему
и проще: идем навстречу немцам, чтоб приостановить их движе-
ние к нашей границе и заодно защитить западных белорусов
от гитлеровских войск.
Приказ нас и огорошил и обрадовал. Мы, танкисты, давно
ждали серьезных дел. Любой боец в душе считал себя героем,
жаждал подвигов, славы. С митинга мы уходили довольные, ве-
селые. Заряжающий Вася Колюшкин радовался, как мальчишка.
— Эх и повоюем! Или грудь в крестах, или голова в кустах!
Водитель Швыгин не разделял общего воодушевления.
— Накрылась моя демобилизация, — мрачно заявил он.
В полдень привезли горючее с боепитанием. Полностью зали-
ли бензином баки, загрузили танки снарядами, пулеметными
дисками. Еще раз все проверили, подрегулировали, подтянули,
почистили. Окаемов собрал командиров машин и сообщил, что
наш батальон в составе 22-й танковой бригады будет наступать
в направлении Вильно. Поскольку карт командирам машин не
полагалось, мы записали населенные пункты на пути нашего
движения.
До наступления полной темноты выехали на исходные пози-
ции и остановились в километре от границы. Стали ждать и
ждали до пяти часов утра. От напряжения у меня разломило
голову. Механик-водитель уснул, так и спал, не снимая с рыча-
гов рук. Вася Колюшкин тоже уснул, как котенок, свернувшись
на днище танка, подложив под голову пулеметный диск. Сиг-
нала к атаке — зеленой ракеты — мы так и не увидели. Раз-
далась команда: «Заводи!»
Повзводно, колонной, соблюдая между машинами уставную
дистанцию, без единого выстрела семнадцатого сентября наша
рота пересекла государственную границу — широкую просеку
в скверном ольховом лесу. Было сырое серое утро. Висел гу-
стой, вязкий туман, и наши танки увязли в тумане, как в тесте.
Около часа двигались на ощупь. Ничего не видно, не слышно,
только рев моторов, лязг гусениц и шлепанье траков по мягкой
земле. Наконец выглянуло огромное кровяное солнце. Туман за-
клубился, как пар, и стал расползаться, а когда солнце подня-
лось и накалилось до желтизны, тумана не стало.
Танки шли по заросшей густой отавой низине. Здесь паслись
стреноженные кони. За ними приглядывал старик пастух.
2*
19
Потом поднялись на гребень бугра и увидели большое зеле-
ное село. Оно утонуло в садах. Сквозь листву проглядывали тем-
ные драночные крыши, среди них были и светло-серые, вероят-
но, крытые оцинкованным железом. Кое-где дымили трубы. Ко-
лонна на минуту остановилась, а потом вошла в село.
Оно как будто спало непробудным сном, хотя для сельского
жителя время было уже позднее. Правда, в одном окне мельк-
нул платок. Еще я заметил старуху. Она выглядывала из чуть
приоткрытой двери. Даже собаки куда-то попрятались. Один
только рыжий теленок в белых чулках не испугался. Широко
расставив передние ноги и согнув голову, он смотрел на танки
и облизывался. Все это очень походило не на войну, а на обыч-
ные и весьма заурядные маневры.
Двинулись дальше. За селом настигли польскую батарею на
конной тяге. Артиллеристы разбежались. Мы обрубили постром-
ки, разогнали лошадей, перевернули вверх колесами пушки и
продолжали наступление.
Крестьяне убирали поля. Увидев наши танки, они прекраща-
ли работу и, проводив нас долгим взглядом, опять принимались
за свое дело.
В местечке Поста вы встретили стрелковый батальон при ору-
жии и с командиром. Батальон давно ждал нас, чтоб сдаться
в плен. Окаемов направил батальон при оружии с офицерами
к нашей границе. И они, подняв белый флаг, пошли. А что им
еще оставалось делать? В Поставах мы остановились на ночлег.
Задача первого дня была выполнена. Мы продвинулись в глубь
Польши почти на сто километров.
Второй день наступления походил на первый. Прошли Свен-
цяны. К вечеру должны были быть в Михалешках. Но за Свен-
цянами начался лес и сквернейшая дорога. Грязь, ухаб на уха-
бе. Моторы надрывались и глохли. Рота растянулась немысли-
мо. Голова ее уже выходила из леса, а хвост еще и половины не
прошел. Одна машина поплавила подшипники. Ее только через
месяц приволокли из этого леса в часть на буксире.
На другой день с рассветом пошли на Вильно. В километ-
рах пятнадцати от Вильно, около хутора, у меня заклинило ко-
робку скоростей.
На этом и закончился мой первый боевой поход. — Сокра-
тилин грустно усмехнулся. — На роду-то мне, видимо, было
завещано генералом, а может, и самим маршалом быть. А жизнь
судила иначе. Четверть века отдал армии, а выше старшины
не дослужился. — Богдан Аврамович посмотрел на меня, го-
рестно покачал головой и чмокнул губами: — Вот так-то, брат!..
20
Потом он разлил водку. Выпили, помолчали. Когда молча-
ние стало неудобным, а разговор как-то сам по себе не вязался,
я напомнил Сократилину о медалях.
Богдан Аврамович прищурился:
— Откуда ты знаешь про мои медали? Евленька разболта-
ла? Вот баба — дырявое существо! Ничего не держится.
Я долго его уговаривал и упрашивал. По глазам видел, что
Сократилину и самому очень хочется рассказать и упрямится
невесть почему. В конце концов он согласился.
Богдан Аврамович принес шкатулку и выложил на стол
в один ряд медали. Долго смотрел на них, потом скомандовал:
— По порядку рассчитайтесь!.. Первая... — Он взял право-
фланговую, ту самую, которая стерлась до неузнаваемости. —
Эту я получил еще в тридцать девятом. — Сократилин сжал
в кулаке медаль и задумался, потом отложил ее в сторону.
— О ней потом, когда-нибудь, — пояснил он мне и взял
вторую медаль, у которой засалилась ленточка такя что не пой-
мешь, какого она была цвета.
Рассказ первый, записанный
со слов Богдана Аврамовича
Батальон, в котором служил Богдан Сократилин, опять стал
отдельным. Ходили слухи, что это ненадолго, так как создава-
лись крупные танковые соединения. Но пока он был отдельным
и подчинялся только штабу армии.
Батальон стоял на берегу реки Дубиссы в симпатичном ли-
товском городишке. Личный состав располагался в кирпичных
казармах на территории военного городка, который раньше за-
нимал литовский артполк.
Капитан Окаемов стал начальником штаба батальона. Его
место занял Лесников, теперь он был уже старший лейтенант.
Сократилина тоже повысили. Ему прицепили четвертый тре-
угольник и назначили старшиной роты.
Две роты вместе со штабом батальона находились в лагерях.
Третья — старшего лейтенанта Лесникова — в связи с ремон-
том танков была оставлена в городе. Танки ремонтировались
так же медленно, как медленно текла жизнь в этом сытом и
сонном литовском городишке. И солдаты мало-помалу прино-
равливались к такой жизни.
Поскольку танкисты с утра до вечера возились около машин,
Богдану делать было совершенно нечего. Целыми днями он ле-
жал в каптерке на койке, читал книжки или спал. А вечером
21
отправлялся в город — в кино, в ресторанчик выпить кружку
пива, послушать музыку.
В ту последнюю мирную субботу Сократилин появился в рес-
торане в самое время, когда вовсю пьют, пляшут и дым коро-
мыслом. Но на этот раз в ресторане было тихо и пусто. За дву-
мя столиками сидело по парочке. За третьим спал какой-то
пьяный шпак в сдвинутой на затылок шляпе и с потухшей
папиросой во рту. Оркестр исполнял что-то уж очень груст-
ное.
В дальнем углу ресторана Сократилин увидел своих: коман-
диров взводов Бархатова и Витоху. Сократилин подошел к ним
и попросил разрешения составить компанию.
— Конечно, составляй, — сказал Витоха и махнул рукой.
Подошла официантка, поставила три кружки пива и села
за соседний столик. Витоха взял кружку, хлебнул и помор-
щился ;
— Пиво скверное. Может, водки?
— Да ну... Пей, да пошли, — Бархатов покосился на офи-
циантку, — видишь — ждет не дождется.
Опорожнили кружки. Помолчали. Витоха стал закуривать.
— Неспроста и Гитлер-дьявол столько войска сюда нагнал.
Газеты пишут — маневры. Неужели он другого места не мог
выбрать для этих маневров? А что, если?..
— Не может. Не посмеет. Договор, — уверенно заявил Бар-
хатов.
— Конечно, — согласился с ним Витоха. — Только вот тан-
ки мы распотрошили, а когда соберем — одному богу известно.
Бархатов глубоко затянулся и выпустил густую струю дыма
в лицо Витохи.
— Ничего. Найдутся другие. Видел, каких нам красавцев
прислали?
Неделю назад батальон получил десять тридцатьчетверок и
три КВ. Их загнали в гараж, закрыли на замок и выставили
часового.
Оркестр заиграл бойкий литовский танец. Гулко и неуютно
звучал он в пустом, с высоченными потолками ресторане. Две
пары поднялись и стали танцевать. Дирижер повернулся к ор-
кестру, поднял вверх смычок, и танец оборвался.
Сунув под мышку скрипку, он ушел за эстраду. За ним по-
волокли свой инструмент музыканты.
Подошла официантка и объявила, что ресторан закрывается.
— Почему так рано? — спросил Бархатов.
Официантка передернула плечами и, не сказав ни слова, по-
вернулась к ним спиной.
22
— Ну что ж, пошли, что ли? — спросил Витоха Сократи-
лина.
— Пожалуй, — согласился с ним Сократилин.
Они вышли на улицу. Ночи совсем не чувствовалось, хотя
шел уже двенадцатый час. Ни светло, ш темно, а что-то среднее
между обычным хмурым днем и вечерними сумерками. Но го-
род уже спал или притворялся, что спит. Улицы пустынны, лишь
кое-где в домах мелькали огоньки. Сократилину стало малость
жутковато. Вероятно, то же самое ощущали и Бархатов с Ви-
тохой. Но признаться в этом друг другу они стеснялись.
— А ведь завтра воскресенье, выходной, — прервал молча-
ние Витоха.
Сократилин с лейтенантом Бархатовым громко подтвердили,
что действительно завтра будет выходной.
— Странная какая-то нынче луна.
Сократилин взглянул на луну. Она была бледная, неровная
и чем-то напоминала человеческий череп, Витоха с Бархатовым
пожали Сократилину руку, пожелали ему доброй ночи и ушли
к себе на квартиру. Богдану надо было в казарму. Когда за-
тихли шаги лейтенантов, Сократилину стало до ужаса страшно.
Он пошел быстрее, а потом побежал. Отряхнуться от этого не-
понятного страха ему удалось лишь тогда, когда он увидел
трехэтажное здание казармы, высокий дощатый забор и про-
ходную.
Рота Сократилина занимала второй этаж. В одном конце
длинного коридора находилась оружейка, в другом — каптерка
старшины. Дневальный сидел на подоконнике и курил. Увидев
Сократилина, он вскочил, спрятал папиросу в рукав и отрапор-
товал, что рота отошла ко сну и никаких происшествий за его
дневальство не произошло. Сделав дневальному выговор за ку-
рение на посту, Сократилин прошел в каптерку, разделся и,
взяв книгу, повалился на койку. Прочитал пару страниц и ни-
чего не понял. Из головы не выходили пустой ресторан и пу-
гающая тишина улиц. Обычно Сократилин спал крепко, по-сол-
датски. Лег — и как колом по затылку. А тут стоит перед гла-
зами луна с оскалом черепа и лезут всякие мысли одна другой
глупее. Потом Богдан увидел сон.
Болото — кочковатое, с низким полузасохшим березняком.
Огромная черная с белыми пятнами корова лезет в болото,
а Сократилин ее не пускает. Стоит перед ее слюнявой мордой
и палкой машет. А корова, согнув голову и выставив рога, ле-
зет. Богдан хочет бежать от нее и не может. Ноги завязли в бо-
лоте, он пытается их вытащить, но болото все глубже и глубже
его засасывает. И вот он уже по шею в грязи, чувствует, что
23
захлебывается. И вдруг кто-то дернет за ворот, и Сократилин на
кочке. А перед ним волосатый Колчак. Смотрит зверем и гово-
рит: «Хочешь, Богдашка, я тебе Москву покажу?» Хватает за
уши, поднимает вверх, и вместо Москвы Богдан видит черную
тучу. Туча стремительно накатывается. От страшного грохота
он полетел в пропасть.
Очнулся Сократилин на полу. Над головой визжало, визг на-
растал, от него заломило уши. На мгновение визг стих, а потом
каптерка закачалась из стороны в сторону, с полок полетели сол-
датские сундучки, брызнули стекла; дверь, вырвав крюк, с гро-
хотом распахнулась. Сократилин задохнулся от пыли. От нее все
в каптерке посерело, даже солнце, которое светило прямо в окна.
Опять завизжало и засвистело. Сократилин заполз под койку,
наткнулся на сапоги, обхватил их и замер. Взрывной волной кой-
ку приподняло, а Сократилина потащило, и он уперся ногами
в стену. Богдан вскочил и, не выпуская из рук сапог, побежал,
но, вспомнив про брюки с гимнастеркой, вернулся. Они валялись
на полу. Сократилин схватил их и выскочил из каптерки. Мимо
как ветер пронесся солдат, босой, в одних трусах и с пилоткой
на голове. Потом Богдана обогнало еще двое — в трусах и босых.
Когда Сократилин выскочил на улицу, то увидел, что прямо
на него пикирует желтоносый бомбардировщик. Он упал, закрыл
голову сапогами. Черной тенью скользнула бомба. Сократилина
подбросило и опять швырнуло на землю. Он судорожно вцепился
ногтями в плотный шершавый песок. Кругом визжало, выло, гро-
хотало, рушилось. Внезапно все стихло. Только где-то потрескива-
ло. Сократилин поднял голову и увидел над гаражом, где стояли
танки, смолистый дым. Он натянул брюки с рубахой, сунул ноги
в сапоги и бросился к гаражу.
Командир роты с часовым сбивали с дверей замки. Сократи-
лин поднял тяжелый камень, подбежал к третьей двери и одним
ударом вышиб замок вместе с пробоем.
Только три КВ и успели вывести. Гараж пылал со всех сто-
рон, и вскоре рухнула крыша. Показались темные башни и пуш-
ки тридцатьчетверок. Вдруг из одной пушки с гулом выкатился
багровый клубок огня. А потом по очереди принялись стрелять
огнем и другие танки.
— Что это? — спросил Сократилин ротного.
— Смазка горит, — ответил Лесников и, неизвестно к кому
обращаясь, добавил: — Какое головотяпство! Держать технику
в деревянных сараях да еще под замком.
Танкисты скучились около командира и угрюмо глядели на
погибавшую технику. А на западе, там, за рекой Дубиссой, гу-
дело и громыхало.
24
— Война, товарищ старший лейтенант? — спросил кто-то.
— Война! — резко ответил Лесников и посмотрел на свое
войско. Почти все были распоясаны и без пилоток, некоторые бо-
сиком, без гимнастерок. Ротный поморщился.
— Раненые, убитые есть?
Оказались и убитые и раненые. Командира машины из пер-
вого взвода разнесло в клочья, из второго взвода тяжело ранило
водителя и контузило заряжающего из экипажа Васи Колюшки-
на. В штабе у телефона завалило дневального.
— На заправку и приведение себя в порядок ровно пять ми-
нут. — Лесников посмотрел на часы: — Ровно через пять минут
всем быть здесь.
Сократилину Лесников приказал проверить и доложить о на-
личии людского состава роты. Сократилин побежал исполнять
приказание.
В казарме не осталось ни одного стекла. От дома, где нахо-
дился штаб с клубом, осталось три стены, а четвертая вместе
с тремя этажами рухнула. На белой с желтыми панелями стене
уцелели часы, они продолжали отсчитывать время. И было всего
лишь шесть часов утра. Площадь перед казармами была исколота
воронками. Клумба с красными цветами превратилась в серую.
У дуба обрубило нижние сучья, а около ствола лежало что-то
серое, бесформенное, и от него пахло гарью. Сократилин затушил
тлевшую на нем гимнастерку. Трупа признать так и не смог.
Вместо лица — грязный комок мяса.
К чему ни притронешься — пыль! Трава серая, деревья се-
рые, и даже небо с солнцем казались серыми.
Минут через десять весь личный состав стоял с оружием на
плацу. Не хватало восьми человек. Командиры взводов Бархатов
и Витоха не прибыли в часть. Лесников срочно погнал за ними
посыльного. Телефонная связь со штабом батальона и другими
частями была прервана. Командир роты на правах старшего по
гарнизону принял на свой риск решение: с тремя КВ и пятью
исправными Т-26 двигаться к границе. Экипажи, у которых ма-
шины были разобраны, он назначил на КВ и отдал приказ не-
медленно заправиться горючим и снарядами. Сократилину Лес-
ников приказал оставаться в части и охранять имущество. Но че-
рез пять минут этот приказ сам же и отменил. Прибежал посыль-
ный и сообщил, что Бархатов с Витохой пропали.
— Как пропали?! — набросился на него ротный.
— Сказали, что, как только полетели самолеты, они побежа-
ли в расположение части, — ответил посыльный и как бы меж-
ду прочим добавил: — Когда я бежал, пр мне два раза стреляли.
Лесников даже почернел от этого сообщения и тут же прика-
25
зал Сократилину немедленно принять взвод Т-26. Младшего по-
литрука роты на машине вместе с контуженными и ранеными
отправил в штаб батальона.
Сократилину достался взвод, в котором находился его быв-
ший экипаж. Машиной теперь командовал Вася Колюшкин.
А Швыгин как был водителем, так и остался. Своей командир-
ской машиной Богдан выбрал танк Васи Колюшкина.
Не прошло и часа, как рота в составе трех тяжелых КВ и
пяти легких Т-26 была готова к маршу. Выехали за ворота го-
родка. Сократилин оглянулся. Оставшиеся танкисты махали им
руками, со стены стрелки часов показывали без пяти семь.
Выли моторы, громыхали гусеницы. Танки шли на повышен-
ной скорости. Пересекли мост через Дубиссу и устремились на
запад. За мостом тянулись поля — ровные, чистые, цветущие.
Самолеты налетели внезапно. Их было не больше десятка —
одномоторные «юнкерсы» и «мессершмитты». Дело свое летчики
знали прекрасно и так же прекрасно выполняли, и выполнять
эту работу им никто не мешал. Трижды пикировал на машину
Сократилина «юнкере» и трижды промахивался. Бомбы рвались
почти под гусеницами. В четвертый раз он чуть не врезался в
танк. И будь у него бомба, от машины осталась бы одна пыль.
Но они кончились. Богдан думал, что «юнкерсу» не выбраться
из пике. Но он оглушительно взвыл, и Сократилин увидел се-
ребристое, как у судака, пузо бомбардировщика. «Юнкере» от-
стал, а на смену ему появился «мессер». Чего он только не вы-
делывал! «Мессершмитт», как оса, кружился над танком и так
низко спускался, что был виден летчик в шлеме и очках. Резко
хлопал пулемет, как пневматическое зубило, рубил броню тан-
ка. Вася Колюшкин бледный, с холодными каплями пота на лбу,
скорчившись, сидел над пушкой и зажимал пальцами уши.
— Спокойно, Вася, держись, Вася! — машинально говорил
Сократилин и сам не понимал, что говорит, да и не слышал соб-
ственного голоса. В эти минуты Сократилин все позабыл. Поза-
был, что он командир взвода, что у него четыре машины и он
должен ими управлять. Он был оглушен, парализован.
И когда налет кончился, экипаж еще минуты две ошалело
смотрел друг на друга, не в силах выдавить слово. Молчание на-
рушил Вася.
— Кажется, улетели, — сказал он, открыл люк и вылез на
башню.
От роты осталось всего четыре машины: два легких Т-26 и
два КВ. Третий КВ горел. Точнее, он не горел, а смрадно чадил.
Из верхнего люка, как из самовара, лениво выползал жидкий
сизоватый дымок. Метрах в пятидесяти полыхал Т-26, другой
26
танк превратился в кучу железного хлама. Третьей машины из
своего взвода Сократилин долго не мог отыскать. И только по
двигателю, который валялся с распоротыми цилиндрами, он до-
гадался, что ее разнесло в клочья.
Вася, зажимая на руке пальцы, считал:
— Трое сгорело, троих раздавило, троих — на куски. Инте*
ресно, в КВ кто-нибудь уцелел? — Колюшкин посмотрел на Со-
кратилина и, не получив от него ответа, поскреб затылок: —
Еще такой налет, и от нас ничего не останется. Ничего: ни нас,
ни машин.
Костя Швыгин покосился на Колюшкина и плюнул:
— Дурак, что остался на сверхсрочную.
Швыгин остался в армии после того, как его Катя присла-
ла письмо с одной строчкой: «Больше не пиши. Вышла за дру-
гого».
Лесников помахал флажками. И четыре танка выползли на
дорогу. Командир роты объявил, что дальше двигаться нет
смысла, и повторил слова Васи Колюшкина:
— Еще такой налет, и от нас ничего не останется.
Лесников решил вернуться в город и занять оборону на вос-
точном берегу Дубиссы.
— Слышите?! — он протянул руку на запад. Там продолжало
громыхать.
Вернулись назад и стали занимать оборону по правому берегу
реки. Суть обороны заключалась в том, чтоб прикрыть мост и
дорогу к нему.
— Мост будем защищать до последнего. В крайнем случае
взорвем, — сказал ротный.
— А не лучше ли сразу взорвать? — предложил Сократилин.
Лесников решительно отверг это предложение, заявив, что он
с минуты на минуту ждет подхода наших частей.
— В конце концов, должны же они подойти! — воскликнул
ротный.
— Шамать хочется, — сказал Швыгин. — Без завтрака
воюем.
Ротный отвел Сократилина в сторону.
— Останешься за меня. Окопы для танков отрыть на всю
глубину по пушку, понял? Я еду в часть. Через полчаса вернусь.
Лесников вскочил на КВ, крикнул: «Заводи!» — и уехал.
— Шиш он вернется. Оставил здесь нас, дураков... — и
Швыгин грубо выругался.
Колюшкин ухмыльнулся:
— Ты, Костя, все на свой аршин меришь.
Швыгин мрачно посмотрел на Васю и сжал кулаки.
27
— А почему ротный уехал на КВ? Что молчишь? Сказать
нечего? Вот то-то и оно...
«Верно, — подумал Сократилин, — почему не на легком тан-
ке? На нем удобнее и быстрее»,
Прошел час, а Лесников не возвращался. До казарм не боль-
ше километра. За это время дважды над ними пролетали «хейн-
кели». Они шли высоко и медленно, темные, пузатые, короткохво-
стые, и рыканье их моторов было добродушное, сытоё. Вырыли
капониры, загнали туда танки, замаскировали бредняком, кото-
рым густо поросли берега Дубиссы. А ротного все не было. Тан-
кисты громко возмущались. Сократилин хоть и успокаивал их,
но в душе проклинал ротного. Но вот наконец они услышали
надрывный вой мотора и лязг гусениц. Шум и грохот был такой,
словно шла танковая дивизия. Но это полз один КВ, волоча на
буксире танк с десантом.
— Кажется, наш старшой притащил сюда весь гарнизон,—
сказал Вася Колюшкин.
Лесников ухмыльнулся.
— Точно. Даже учебные пулеметы прихватил.
Кроме оружия с патронами, ротный привез два мешка суха-
рей, полмешка сахару и около пуда шпигу. Сократилин принял-
ся делить продукты, а Лесников — укреплять оборону. Неисправ-
ный танк он приказал немедленно закопать в землю и исполь-
зовать как огневую точку. А впереди танков дал указание от-
рыть пулеметные гнезда. Действовал и распоряжался Лесников
толково и энергично. К двенадцати часам дня по обеим сторонам
дороги была довольно-таки прочная оборона: пять пушек и во-
семь пулеметов. Даже Костя Швыгин расхрабрился:
— Эх и врежем же мы им, если сунутся!
Но мало кто из них рассчитывал здесь драться. Все, даже
старший лейтенант Лесников, были уверены, что там, на грани-
це, их не пропустят, кроме того, они надеялись на подход войск
и ждали их с минуты на минуту. Впрочем, что бы и как бы
они ни думали, однако к встрече врага были готовы.
Немцы появились во второй половине дня. Сократилин взгля-
нул на свой ручной «будильник» с железной решеткой: стрелки
показывали ровно два. Вначале низко прошлась тройка «мессер-
шмиттов», покружила над городом и скрылась. Потом на дороге
показалась черная точка, за ней вторая, третья... Точки стреми-
тельно катились, на глазах росли. По дороге двигалась колонна
мотоциклов.
— А может, это наши? — сказал Вася Колюшкин.
Но когда головной мотоцикл, не доезжая до моста, выпустил
автоматную очередь, никто уже больше не сомневался: пришли
28
немцы. Вася всем телом навалился на плечевой упор пулемета,
не спускал головной мотоцикл с прицела. Он ждал сигнала. Сиг-
нал должен был подать командир роты пулеметной очередью из
КВ. А мотоцикл, проскочив мост, несся прямо на оборону. За ним
катилось еще три.
Резко и гулко замолотил КВ, а за ним и все остальные пуле-
меты. Мотоцикл развернуло, а потом швырнуло в кювет вверх
колесами. Второй на полном ходу споткнулся, повалился на бок
и стал описывать на дороге круги. Автоматчик выбрался из ко-
ляски, ошалело заметался, перескочил канаву и побежал прямо
на машину Сократилина.
— Смотри, немец-то ополоумел! — закричал Вася. — Сейчас
я ему врежу.
— Стой! Не надо, — остановил его Швыгин. — Я его руками
возьму. — Он схватил карабин и выскочил из машины.
Третий мотоцикл горел. Четвертый — утонул. Водитель пы-
тался на мосту развернуться, но на полном газу врезался в де-
ревянные перила и вместе с мотоциклом свалился в Дубиссу.
Остальные повернули назад. Вася пытался достать их из пушки.
Три раза стрелял и промахнулся.
Пришел Лесников, поздравил с боевым крещением, а потом
стал допрашивать пленного. Костя Швыгин взял немца легко.
Он ждал, когда немец подбежит к капониру. А потом выскочил
навстречу, легонько стукнул его прикладом по голове, и тот сел.
Костя погрозил ему пальцем.
— Сиди и не рыпайся.
Это был рослый, упитанный, темноволосый, с надменным ли-
цом унтер. Когда Лесников подошел к нему, унтер нехотя под-
нялся, одернул грязно-зеленый френч и, заложив руки за спину,
широко расставил ноги. Лесников сурово сдвинул брови.
— Nehmen Sie Haltung an! * — скомандовал ротный. Он от-
лично знал немецкий.
Немец усмехнулся, сдвинул ноги, опустил руки.
— Rang, Name?
— Feldwebel Gerhard Schobert.
— Welche Einheit?
— Achte Panzerdivision unter General Brandenburg. Erstes
Motorradbatallion. In einer halben Stunde sind unsere Panzer hier, —
* — Встать как положено!
— Звание, фамилия?
— Фельдфебель Герхард Шеберт.
— Войсковая часть?
— Первый мотоциклетный батальон восьмой танковой
дивизии генерала Бранденбурга. Через полчаса наши танки бу-
дут здесь.
29
он поднял руку, чтобы посмотреть часы. Часов не было. Фельд-
фебель злобно покосился на Швыгина. — Der hat meine Uhr!*
Лесников пристально посмотрел на Костю.
— Дай-ка часы-то!
Швыгин изобразил страшное удивление.
— Какие?
— Ручные, которые ты у него снял.
Костя возмущенно хлопнул себя по ляжкам.
— Надо же! И когда только успел нажаловаться. Вот гнида
фашистская!
Ротный взглянул на часы, покачал головой.
— Примитивная штамповка, — и бросил часы фельдфебелю.
Тот поймал их и поклонился.
— Danke schon .
— Macht nichts. Wozu brauchen Sie jetzt eine Uhr.
Фельдфебель мгновенно скис и жалобно, как побитая собака,
уставился на ротного.
— Ich werde erschossen?
— Warum nicht?
— Ich bitte Sie. Lasst mich am Leben. Wenn unsere kommen,
leg ich ein Wort fiir Sie ein.
— Что?! — Лесников побагровел и сжал кулаки. — Вы по-
слушайте, что этот выродок мне предлагает. — Лесников повер-
нулся к Сократилину. — Он обещает замолвить за меня словеч-
ко, когда нас возьмут в плен. — Und fiir die dort?! — высоким
голосом крикнул Лесников и показал на своих ребят.
— Nicht fiir alien, — буркнул фельдфебель и опустил голову.
— Какая наглость! Какая самоуверенность!.. Сержант
Швыгин!
— Я, товарищ старший лейтенант! — рявкнул Костя.
Ротный небрежно махнул рукой.
— Отведи и шлепни.
— Слушаюсь! — радостно крикнул Костя и ткнул унтера
прикладом. — Ком, ком, ядрена мать.
Ноги у фельдфебеля подогнулись, он встал на колени.
♦ — Мои часы у него.
— Благодарю.
— Не стоит. Да и зачем они теперь вам?
— Меня расстреляют?
— А почему бы и нет?
— Прошу вас сохранить мне жизнь. Когда наши придут,
я замолвлю за вас словечко.
— А кто за них замолвит?!
— За всех не обещаю.
30
— Ах ты, гнида фашистская! — Костя выругался, схватил
немца за воротник и потащил.
Немец заревел, да так, что даже Швыгин опешил.
— Разрешите, товарищ лейтенант, я его здесь?..
Фельдфебель, обхватив Костин сапог, плакал. Это было так
омерзительно, что Лесникова передернуло.
— Отставить, Швыгин.
— Что отставить? Почему отставить? Они уже сколько на-
ших!
— Отставить, — повторил ротный.
— А что с ним делать? Охранять?
Лесников не ответил. Фельдфебель, поняв, что над ним сжа-
лились, стыдливо вытирал слезы.
— Ну и трус же, — сказал Вася Колюшкин.
Лесников расхаживал вдоль капонира и возмущенно разго-
варивал сам с собой:
— Какая наглость, какая самоуверенность! Как будто уже
победили. А где же наши? Почему их нет?
Из-за леса вынырнули «мессеры», а за ними выплыли широ-
кокрылые «хейнкели». Они прошли пряма на город.
— По местам! — закричал Лесников и побежал к своему
танку.
Сократилин с экипажем залез в яму, вырытую под днищем
машины. Фельдфебель тоже было полез к ним. Но Швыгин по-
казал ему кулак. Немец лег под танком около ямы.
— Здесь и лежи. А попробуешь бежать — во! — Костя по-
казал ему карабин.
— Найн, найн... — залепетал фельдфебель.
Удар был настолько сильным, что фельдфебеля оторвало от
земли и стукнуло о днище танка. А Сократилина с ребятами
свалило в одну кучу. Взрывной волной сбросило с машины мас-
кировку. Капонир заволокло дымом и пылью. Немец чихал.
— Что, не нравится? Это тебе не по бульварам с францу-
женками тенди-бренди хоп-ца-ца! — кричал немцу Швыгин.
Очередным взрывом Костю так тряхнуло, что он прикусил
язык.
— Так тебе и надо. Не будешь болтать, — сказал Вася Ко-
люшкин. И в ту же секунду побелел. Послышался жуткий вой.
Он нарастал, от него разламывалась голова и леденела кровь.
Вася, зажимая руками уши, стонал: «Я больше не могу, не
могу!» Немец закричал, заметался, выскочил из-под танка.
К вою присоединился оглушительный свист, словно сразу за-
свистели тысячи паровозных свистков. Это «хейнкель» выбросил
контейнер с мелкими бомбами. Они рвались так часто и с та-
31
ким треском, будто стрелял невероятно огромного калибра пу-
лемет. «Железный дождь, железный дождь», — бессмысленно
бормотал Сократилин. Налет кончился так же внезапно, как и
начался.
— Старшина! — закричал Швыгин.
— Ну, — отозвался Сократилин.
— Ну... Слава богу. А я думал, оглох, — и Швыгин разма-
зал рукавом по лицу грязь.
Сократилин поднялся в машину, открыл верхний люк, вы-
глянул и увидел танки. Они шли колонной.
— По местам. Танки! — крикнул Богдан.
Колюшкин стал у пушки, Швыгин сел за рычаги. Богдан
предупредил, что огонь открывать по сигналу командирского КВ.
Он, высунувшись из люка, следил за противником. Танки ка-
тились к мосту. Сократилин окинул взглядом свою оборону.
На месте соседнего капонира, где стоял неисправный Т-26, зия-
ла огромная яма. А вокруг их машины зеленый лужок был
безобразно изрыт и перепахан. На краю воронки лежало что-
то похожее на фельдфебеля Герхарда Шеберта.
— А немец-то не ушел, — сказал Богдан. — Ноги ему ото-
рвало.
— Пропали часы, — сказал Швыгин и сказал так, что нель-
зя было понять — всерьез он или шутит.
Впрочем, обстановка складывалась не для шуток. Танки по-
дошли к Дубиссе и открыли стрельбу. Это были тяжелые Т-4
с короткоствольными пушками. Они вели неприцельный огонь,
били в основном по окраинным домам, которым и без того
досталось при бомбежке. Два дома горели, и никто их не тушил.
Но вот передний танк с десантом оторвался от колонны и
рванулся на мост. Заработал наш «Дегтярев». Длинной оче-
редью он резанул по десанту. Солдат словно ветром сдуло с ма-
шины. Но они не повернули назад, а побежали за танком, стре-
ляя из автоматов. Вася Колюшкин пускал снаряд за снарядом.
— По колесам ему, по колесам! — кричал Сократилин.
— Я уж по всему — и по колесам и по мордам, а он прет
и прет. Пушчонка моя слабовата, — жаловался Вася.
Т-4, пройдя мост, свернул с дороги, бросился на пулеметное
гнездо и вспахал его гусеницами, как плугом. А по мосту уже
катился второй танк» за ним въезжал третий. «Это конец, —
подумал Сократилин, — разве их нашими сороканятками оста-
новишь?» Швыгин заерзал й стал отчаянно колотить ногой по
крышке люка.
— Ты что? — спросил Сократилин.
— До ветру.
32
— Сидеть! — рявкнул Богдан.
— Нашел время, — сквозь зубы прошипел Вася и схватил
Сократилина за рукав. — Смотри, смотри!
Навстречу немецким танкам шел КВ. Пушка у Т-4 замета-
лась. Но КВ опередил. Он ударил по башне, и она сползла на-
бок. От второго снаряда споткнулся танк на мосту. Третий стал
разворачиваться, подставил борт и заглох с рваным проломом
в боку. Немцы, следившие за поединком с того берега, опомни-
лись и открыли бешеную стрельбу. КВ, пятясь, отстреливался.
Задним ходом он дополз до окопа и спрятался там.
— Вот это машина! Побольше б таких, — вздохнул Вася.
— А почему второй КВ не стрелял? — спросил Швыгин.
«Да, верно... Почему же?» — подумал Сократилин. Немец-
кие танки прекратили стрельбу. Солдаты на том берегу ходи-
ли около машин, собирались кучами, размахивали руками.
— Совещаются. Что же они еще теперь выкинут? — сказал
Швыгин.
— Пока подбитые танки на мосту, им не пройти, — заметил
Вася Колюшкин.
— Стащат.
«Конечно, стащат», — подумал Сократилин и с тоской по-
смотрел на Васю.
— А где же наши? Когда же они пойдут?
Швыгин вдруг заметался, бросился к люку. Сократилин схва-
тил его за плечо.
— Ты что, опять?
— Плывут!
— Родители мои! Опять! — простонал Вася.
На них стремительно двигалась черная туча. Самолетов бы-
ло больше, чем грачей над осенним полем.
Экипаж спустился под машину в яму. Легли, прижавшись
друг к другу. Теперь уже никто из них не надеялся остаться
в живых. Единственно, чего они желали, — умереть вместе.
И они судорожно цеплялись друг за друга...
Сколько времени длилась эта бомбежка, трудно сказать. Мо-
жет, минуту, может, час, а может быть, вечность. Но они уце-
лели, и уцелела над ними жалкая двадцатьшестерка.
Наступила жуткая тишина. Вася Колюшкин шепотом
спросил:
— А что теперь будем делать?
Сократилин выхаркнул из горла шмат грязи.
— Не знаю.
— Вы как хотите, а я пошел, — сказал Швыгин.
— Куда?
3 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
33
— А куда-нибудь, только отсюда. Больше не могу.
Колюшкин молчал. Он брал в горсть песок и выпускал его
сквозь пальцы тоненькой струйкой.
— А ты? — спросил Васю Сократилин.
— А мне все равно. Я уже, наверное, получеловек.
«Я тоже получеловек», — подумал Сократилин, но сказал со-
всем другое, автоматически:
— Пойду узнаю у ротного. — И, заметив испуганный взгляд
Колюшкина, попытался улыбнуться: — Ничего, ребята. Ничего.
Я вернусь... Скоренько вернусь...
Прибрежные дома города горели. Все кругом было обезобра-
жено до неузнаваемости. Бомбы здесь так густо падали, что
машина оказалась окруженной земляным валом. И танк теперь
стоял на дне глубокой ямы.
«Как мы только уцелели? — подумал Сократилин и сам же
ответил: — Одному богу известно». Однако это Богдана ни-
сколько не радовало. Он остался жить. Но надолго ли? Что-то
сломалось внутри Сократилина.
Немцы принялись стаскивать с моста подбитые танки. Авто-
матчики, перебравшись на правый берег, постреливали. Но впе-
ред идти побаивались.
Т-26, приспособленный Лесниковым под огневую точку, с обо-
рванными гусеницами лежал на боку. Сократилин окликнул
экипаж. Никто не отозвался. У второго танка вырвало пушку
и отбросило метров на пятнадцать. Здесь тоже никто не ото-
звался.
«Или всех зарыло в землю, или ушли», — решил Сокра-
тилин.
У первого КВ разворотило боевое отделение, но он все же на-
поминал танк. А от второго — командирского — остались в ка-
понире ходовая часть и обломки мотора. Сократилин попытался
разыскать хотя бы тело командира. Из земли торчала рука
с черными растопыренными пальцами. Сократилин потянул ее
и вытащил — одну руку. Богдана чуть не стошнило, и он бро-
сился назад к своей машине. «Бежать, бежать от этого кошма-
ра! Неважно куда, лишь бы бежать», — уговаривал себя Бог-
дан. Автоматчики заметили Сократилина и открыли по нему
стрельбу.
— Нашел командира? — спросил Вася Колюшкин.
— Никого не осталось — одни мы, — сообщил Сократи-
лин. — А где Костя?
—- Сбежал.
— Какой же ты командир, если от тебя сбежал подчинен-
ный! — упрекнул Васю Сократилин.
84
— Теперь здесь нет ни командиров, ни подчиненных. Одни
покойники, — изрек Вася.
— Хватит болтать-то! — прикрикнул на него Богдан. <—
Поехали!
— Куда?
— К своим.
— А ты знаешь, где они, свои-то?
— Найдем.
Сократилин действовал энергично. Теперь ему, как никогда,
хотелось жить. С моста немцы уже волокли подбитый танк. Ав-
томатчики совсем обнаглели.
— Пугнуть бы их, Вася, — попросил Сократилин.
— Это мы можем. Нам теперь только и осталось, что пу-
гать, — ворчал Вася, закладывая в пулемет диск.
Сократилин сел за рычаги.
Мотор завелся сразу. Богдан воткнул заднюю скорость. Ма-
шина дернулась, проползла метра три и забуксовала. Мотор над-
рывался, гусеницы крутились. Сократилин подал танк вперед,
потом опять включил заднюю и попытался на полном газу
выскочить из капонира. Но машина опять встала, и гусеницы
заработали вхолостую.
— Землю задницей гребем, — сказал Вася.
— Чего сидишь? Бери лопату! — закричал Богдан.
Вася отгребал землю. Сократилин безжалостно газовал. Ав-
томатчики опять зашевелились. С ужасным ревом танк наконец
выбрался из ямы. Немцы сразу же открыли по нему суматош-
ную стрельбу.
Сократилин вел машину напролом по садам, огородам, с хо-
ду протаранил дощатый сарай, выскочил на чистый, посыпан-
ный песком дворик, сломал забор и выехал на узкую улочку,
стиснутую с обеих сторон деревянными острокрышими домами.
Свернули в переулок и с ревом выскочили на шоссе.
— Жми! — закричал Вася.
Сократилин жал вовсю. Дорога была каменистая, и танк
дребезжал на ней, как ящик с гвоздями.
...Город давно уже остался позади. Сократилин, не сбавляя
скорости, гнал машину на восток. У развилки дорог он заглу-
шил мотор. Каменистая дорога поворачивала налево, а щебен-
чатая — вела прямо.
— По какой? — спросил Сократилин.
Вася решил, что это дело надо перекурить. Они закурили.
На вопрос Богдана: «Что у нас осталось?» — Колюшкин до-
ложил :
3*
36
— Два пулеметных диска, десяток снарядов, кусок сала и
сухари.
— Надо беречь, — заметил Сократилин и посмотрел на
часы: — Восьмой.
— Восьмой! — воскликнул Колюшкин. — А я думал, часов
пять. Может, рубанем сальца с сухариками, а?
Сократилин молча грыз сухарь. Вася, оправившись от бом-
бежного шока, болтал без умолку.
— А Швыгин — дезертир и законченный дурак. Куда он
пошел? Даже карабина не взял. Ведь его немцы возьмут голы-
ми руками! А почему Лесников мост не взорвал? Слышь, стар-
шина?
Сократилин поднял голову. Он не слушал Васю и думал
о том, что же это происходит, куда девались наши войска.
— Почему ротный мост не взорвал? — повторил Вася.
— Потому что не успел, — сердито ответил Сократилин.
Вася вздохнул.
— Накрыл нас Гитлер, как волк баранов.
В небе загудело.
Вася вздрогнул, испуганно посмотрел, потом вскочил и за-
прыгал.
— Наши! «Петляки» с «ишаками». Сейчас они дадут им
прикурить!
Прошли два звена пикирующих бомбардировщиков в сопро-
вождении короткокрылых истребителей.
«Петляки» один за другим ринулись к земле. Донеслись глу-
хие взрывы. Набрав высоту, самолеты опять вошли в пике.
Над ними кружились истребители. «Мессершмитты» появились
внезапно. Два «мессера» напали на не вышедший из пике бом-
бардировщик. Он перевернулся на крыло и, задрав хвост, с ре-
вом врезался в землю. Три «ишака» атаковали немецкий истре-
битель. «Мессершмитт» лупил длинными пулеметными очередя-
ми. «Ишачок» круто развернулся и вышел «мессеру» прямо
в лоб.
— Сейчас врежутся! — ахнул Вася.
Но «мессершмитт» вильнул в сторону и выбросил коричневое
облачко дыма.
— Готов! — сказал Вася.
Однако бой выиграли немцы. Пятерка тонких стремительных
«мессершмиттов» кинулась на «ишаков», пытаясь взять их
в кольцо. Два истребителя вырвались, а третий, видя безвыход-
ность, пошел на таран. Пулеметы «мессеров» изрешетили его.
Он закрутился, как бочонок, и окутался дымом.
86
— Вот и все, — Сократилин снял фуражку, помял ее и опять
надел на голову. — Поехали.
— Налево или прямо?
— Прямо.
Проехали километра два и наткнулись на полуторку. У нее
был прострелен радиатор и изрешечена кабина. Кровь запек-
лась на сиденье, баранке и на ручках дверец.
— Наверное, шофера ранило, — сказал Вася.
— Проверь бензин, — приказал Сократилин.
Вася проверил и доложил, что бензину в баке на донышке.
Проехали мутную речушку, дорога круто повернула вправо.
— Назад! Немцы! Танки! — дико закричал Колюшкин, на
ходу спрыгнул с машины и нырнул в кусты.
Сократилин и сам видел, что напоролись на танковую ко-
лонну. Она шла им навстречу. Немцы на секунду опешили^
а потом тявкнул автомат. Выскочить Сократилин не успел, по-
вернуть назад — тоже. Тяжелый немецкий танк ударил Т-2в
в лоб и сбросил с дороги в канаву. Машина завалилась на бок.
Оглушенного Сократилина зажало между сиденьем и днищем
танка.
В передний люк просунулось дуло автомата, оно зловеще
покачалось и уперлось Сократилину в спинуо Остроносый^
с длинными светлыми волосами немец сощурил глаза и что-то
резко крикнул. Сократилин выбрался из-под сиденья, сел им
скрестив по-турецки ноги, уставился на немца. Немец так ве-
село захохотал, что даже Сократилин, которому было далеко не
до смеха, улыбнулся.
— Гут, рус, гут! — кричал немец и размахивал «шмайс-
сером».
Потом в люк просунулась другая рожа — плоская, прыща-
вая, с рыжим кустом волос под носом. Рожа широко ухмыльну-
лась, потом надулась и чихнула.
— Будьте здоровы! — сказал Сократилин.
— Вас, вас?.. — залопотал рыжий, но его отпихнули, и по-
явилось новое лицо, тощее, с высоченным узким лбом. Немец
долго и внимательно изучал Сократилина, а потом резко под-
нял вверх палец:
— Шнель, шнель...
Сократилин понял, что надо вылезать, и понял совершенно
правильно. Он выбрался из машины, одернул гимнастерку, по-
правил на голове фуражку, болтавшуюся на животе кобуру
с наганом перетащил на бок. Немцы окружили пленного тес-
ным кольцом. Это были молодые, жизнерадостные парни, упи-
танные и самодовольные, в расстегнутых мундирах. На их ли-
37
цах не было ни злобы, ни жалости — ничего, кроме любопытст-
ва. Они с интересом рассматривали черноволосого советского
танкиста с медалью на груди. А он, опустив голову, вниматель-
но разглядывал свои грязные яловые сапоги. Кольцо солдат
разомкнулось. Сократилин поднял голову и увидел высокого,
узловатого, с немигающими глазами офицера. О том, что немец
офицер, Сократилин догадался по широким серебряным петли-
цам, узким погонам и по фуражке с высокой тульей. Офицер
что-то сказал. Прыщеватый солдат подскочил к Сократилину,
вынул из кобуры наган и протянул офицеру. Разглядывая на-
ган, офицер брезгливо морщился, потом помахал им, прицелил-
ся в ствол молодой березки и выстрелил.
«Ловко, гад, стреляет», — отметил Богдан.
Расстреляв березку, офицер размахнулся и забросил наган
в густые заросли иван-чая. Немцы захохотали. А офицер рас-
стегнул свою кобуру, вынул парабеллум, показал Сократилину.
— Гут?
Сократилин пожал плечами. Офицер залопотал и сунул
пистолет в руки Сократилина. Богдан повертел в руках парабел-
лум и со словами «так себе» вернул пистолет офицеру. Немец,
видимо, расценил слова Сократилина как одобрение, самодоволь-
но улыбнулся, подергал на груди Богдана медаль «За отвагу»,
провел пальцем по петлицам.
— Фельдфебель?
Сократилин вздохнул.
— Ага, старшина.
Офицер закурил. Сократилин облизнул губы. Офицер протя-
нул ему пачку сигарет. Богдан одну сигарету сунул в рот,
а другую за ухо. Офицер рассмеялся. А солдаты как будто
только и ждали этого, чтоб вдоволь похохотать. Остроносого
солдата смех изогнул пополам. Офицер нахмурился, что-то гром-
ко и резко сказал, ткнул в Сократилина пальцем и, повернув-
шись, пошел к танкам, высоко вскидывая ноги.
Сократилин опустил голову: «Ну вот и конец тебе, Богдан».
От резкого толчка в спину Сократилин едва устоял на но-
гах. Он оглянулся.
— Шнель, шнель! — кричал прыщеватый солдат и показы-
вал рукой на танки.
«Еще не конец!» — и Сократилин побежал. Его подхвати-
ли за руки и втащили на машину. Десант автоматчиков так
густо облепил танк, что негде было поставить сапог. Все же они
потеснились, и Сократилин сел на краешек снарядного ящика.
Богдан сидел согнувшись и с тоской думал: «А что же
дальше?» Страха он не испытывал. Солдаты под визг губных
38
гармошек орали песню. Песня была веселая, хоть в пляс пус-
кайся.
Проехали мимо расстрелянной полуторки. Вот и развилка.
Танки свернули на каменистую дорогу и устремились на северо-
восток. День уже был на исходе. Солнце, напоровшись на ост-
рые макушки елей, разлилось по потемневшему леску оранже-
выми лужами. Сократилин посмотрел на часы. Остроносый не-
мец толкнул Сократилина автоматом. Богдан с недоумением
посмотрел на него. Солдат показал на часы и поманил пальцем.
Сократилин зажал часы в кулаке. Солдат оскалил зубы, выру-
гался и пригрозил автоматом.
— На, твоя взяла, — сказал Богдан и бросил часы солдату.
Тот подивился на них и опустил в свой карман. Однако
этого остроносому было мало. Он снял с груди Сократилина ме-
даль и прицепил на свой мундир. Потом медаль перекочевала
на мундир прыщавого солдата, от прыщавого — к белобрысому
детине с круглыми, как у кота, глазами. Повесив медаль, он на-
дулся и что-то сказал, вероятно: «Ну как, личит?» Наконец,
медаль попала в руки добродушного ефрейтора, и тот сунул ее
в карман.
— Сволочи, мародеры! — вслух выругался Сократилин.
Солнце зашло. Воздух отсырел, пах бензином. Пыль толстым
слоем покрыла солдатские мундиры. Она щекотала ноздри, скри-
пела на зубах. Танковую колонну обогнали мотоциклисты. Мото-
циклы с треском и хлопаньем проносились под носом танкистов,
сгущая и без того густую пыль.
Сократилин задремал и очнулся, когда колонна остановилась.
Танк, на котором везли Сократилина, стоял на площади напро-
тив двухэтажного каменного дома. Остальные дома были де-
ревянными, с заборами и садами. Посреди площади торчала во-
докачка. Солдаты прыгали с танков, неслись к водокачке, об-
гоняя друг друга. Ефрейтор тоже побежал к водокачке.
С Богданом остался прыщавый автоматчик. Он долго ругал-
ся, а потом закатил Сократилину оплеуху. Из верхнего люка вы-
лез танкист — маленький, круглоголовый, с грязным пятном
на щеке. Сократилин безошибочно определил, что это водитель.
Водитель снял мундир и стал выколачивать из него пыль. Ав-
томатчик стал что-то у него просить. Но танкист его не слушал
и остервенело охлестывал мундир о железный поручень. Авто-
матчик продолжал его уговаривать, а потом, видно, выругался.
Танкист подскочил к нему, двинул кулаком, и автоматчик ку-
барем скатился с машины. Потом танкист схватил за ворот Со-
кратилина, подтащил к корме и пинком под зад сбросил Богда-
на на землю.
39
«Маленький, а сильный, черт», — без злобы подумал Сокра-
талин о немецком танкисте. Он и сам бы точно так поступил
на его месте.
Автоматчик аж побелел. И, как это бывает в таких случаях,
выплеснул злобу на того, кто слабее. А слабым оказался один
лишь пленный. Он ударил Сократилина носком сапога в пах.
Богдан охнул и опустился на колени.
— Штейн ®и, русский швайн! — заорал солдат и поднял
автомат.
Сократилин съежился, закрыл голову руками.
— Бей, сволочь, бей, — шептал Богдан.
Из-за танка вынырнул ефрейтор, крикнул на автоматчика,
тот опустил автомат и вытянулся. Ефрейтор махнул Сократили-
ну рукой и пошел к двухэтажному дому. За ним, прихрамывая,
ковылял Сократилин, а остроносый солдат подталкивал его ду-
лом автомата.
Двухэтажный дом оказался литовской школой. По длинному
коридору сновали солдаты без рубах, с полотенцами на шее.
В классных комнатах ели, пили, пели, играли и даже плясали.
Сократилина долго водили по коридорам и закоулкам школы.
Наконец и для него нашли место — темный чулан, куда убор-
щицы прятали ведра с метлами и тряпками.
Ефрейтор ушел. Остроносый остался охранять Сократилина.
Стоять с автоматом около чулана ему очень не хотелось. Он
долго ругался, а потом жестоко и бессмысленно избил Сократи-
лина.
Сменщик остроносого оказался на редкость изобретательным.
Он не стал стоять ни одной минуты. Раздобыл доску с гвоздя-
ми, заколотил дверь и ушел спать.
— Ну, вот теперь, кажется, можно и отдохнуть, — сказал
сам себе Сократилин.
Богдан стащил с ног сапоги, подложил под голову. Чулан
был настолько тесным, что ноги упирались в стену. Он уснул
мгновенно. Или спать было неудобно, или кошмарные снови-
денья, или впечатления первого дня войны, или все это вместе
взятое, только отдых еще больше измучил Сократилина.
В щелку филенчатой двери протиснулась серая полоска
света.
«Уже рассвело, — решил Сократилин. — Эх, покурить
бы!» Похлопал по карманам, брякнули спички. Нашелся и
кисет с табаком. Оставалось раздобыть клочок газеты. Но сколь-
ко Сократилин ни обшаривал себя, не только газеты, вообще,
кроме трехкопеечной монеты, ничего больше в карманах не
было. Он чиркнул спичкой. Она осветила чулан: ведро, шваб-
40
РУ, кучу тряпья и картонку с грязным комом ваты. Сократилин
горестно вздохнул:
— Ну и школа, клочка бумаги не сыщешь.
Богдан вспомнил о красноармейской книжке. Она всегда
хранилась в левом нагрудном кармане гимнастерки. «Удиви-
тельно, как это ее немцы не отобрали», — подумал он. В книж-
ке Сократилин нашел квитанцию, которая удостоверяла, что
старшина третьей роты сдал в стирку тридцать семь простыней
и столько же наволочек. Квитанции хватало на четыре отлич-
ные цигарки.
Сократилин закурил и стал думать, куда бы запрятать свою
книжку. Бросить ее в картонку с ватой?
«А если я до своих доберусь? И меня спросят: а где твоя
красноармейская книжка, старшина Сократилин? Что я скажу?
В чулане, в мусорном ящике? Нет, это совсем не годится.
Но куда ее деть? — размышлял Богдан. — Хорошо бы ее Ре-
шить в подкладку. Но где взять иглу с ниткой?»
Сократилин как образцовый старшина всегда имел при себе
иглу с ниткой и хранил ее в фуражке. Но фуражки теперь
на нем не было. Он потерял ее вчера, а где — не помнит.
Книжку Богдан спрятал в сапог, точнее — вместе с портян-
кой завернул на ногу. Потом снял с ремня пустую кобуру, по-
вертел ее в руках, понюхал и хватил о стену. Вопрос с книжкой
и с кобурой, по мнению Сократилина, был решен довольно-таки
сносно. Но другой вопрос: как сохранить свою голову да еще
пробраться к своим — оказался куда сложнее. Сломать дверь —
пара пустяков. Богдан навалился на дверь плечом, и она за-
скрипела, легонько ударил ее каблуком — коридор и лестница
откликнулись гулким эхом. Сократилин замер, прислушался.
Все пока было тихо.
Богдан скрутил вторую цигарку, перевернул вверх дном вед-
ро, сел и стал насвистывать песенку «Сухой бы я корочкой пи-
талась...». Эту песенку любила его мать.
Посвистав, Сократилин тяжко вздохнул, раздавил каблуком
окурок. Он понимал, что положение у него безвыходное.
Но ведь все-таки надо что-то предпринимать!
«А если поджечь эту проклятую школу? Тряпья здесь мно-
го», — Сократилин зажмурился и увидел, как пламя охватыва-
ет школу, как немцы бегут, выпрыгивают из окон.
«Ну и что? — спросил сам себя Богдан. — Немцы, разумеет-
ся, спасутся, а я превращусь в головешку. Глупо, глупо, все
глупо. И самое глупое, что так идиотски попал им в лапы!»
Сократилин сжал руками голову. Ничего не оставалось дру-
гого, как закурить в третий раз.
41
Протяжный крик в коридоре испугал Сократилина. Он вско-
чил, прижался к стене. Захлопали двери, загромыхали сапоги.
Кто-то заорал: «Хайль Гитлер!» «Хайль!» — рявкнул сразу
десяток глоток.
Богдан прислушался. Кто-то шел к его чулану. Вот он порав-
нялся с ним, щелкнула зажигалка, но сапоги прогромыхали
дальше.
«А может быть, они обо мне забыли? Ах, если б только за-
были!» Богдан опустился на ведро и сразу же вскочил. Шли
двое и разговаривали. Разумеется, Сократилин не понимал,
о чем они говорили. Но был уверен, что они идут за ним. Он
даже подтянул ремень, одернул гимнастерку и ладонями при-
гладил волосы. Но немцы прошли мимо и стали спускаться
по лестнице.
«Конечно, забыли! Да и зачем я им нужен? — Сократилин
усмехнулся. — Совершенно я им не нужен. Если б им было
надо знать, кто я, какой части, вчера бы все узнали. А то да-
же документы не проверили». Сократилину стало так легко и
весело, что он даже замурлыкал: «Броня крепка, и танки наши
быстры».
Где-то в дальнем конце коридора хлопнула дверь. С улицы
донеслоь глухое урчанье моторов.
«Заводят! Слава богу!» Богдан совсем успокоился и стал не
торопясь вертеть самокрутку. Он не успел ее докурить. Подо-
шли двое. Сократилин зажал в руке окурок, обжег пальцы,
но боли не почувствовал. Когда затрещала доска и завизжали
гвозди, Богдану показалось, что с него сдирают кожу.
Богдана вытолкали на улицу. И первое, что увидал Сокра-
тилин, был Костя Швыгин. Он стоял в небольшой кучке плен-
ных, без ремня и босой.
— Где тебя взяли? — шепотом спросил Сократилин.
— В городе. А тебя?
Сократилин не ответил. Его внимание привлекли наши танки.
В центре площади стояла трехбашенная махина Т-28, неподале-
ку от нее — похожая на черепаху зеленая танкетка. По пло-
щади немецкие танкисты кругами гоняли БТ-7.
«Откуда они здесь взялись? — недоумевал Богдан. — Не-
ужели я их вчера не заметил?»
Около тяжелого танка немцы организовали танцы. На од-
ной из башен сидел верхом немец с аккордеоном. Солдаты лихо
отплясывали с разодетыми молодыми литовками. Здесь же су-
етился бритоголовый толстяк с какой-то черной штукенцией.
Он то и дело прикладывал эту штукенцию к носу. Сократилин
толкнул локтем Швыгина.
42
— Что это он делает?
— Кино снимает. Меня тоже снял, — похвастался Костя.
Толстяк спрыгнул с танка и побежал навстречу «бэтэшке».
Нацелил на нее камеру и чуть не попал под гусеницу. Толстяк
закричал, замахал руками. Танцы прекратились. К толстяку по-
дошел офицер. Они направились к пленным. Сократилин узнал
офицера. Тот подмигнул Сократилину, как знакомому, и вдруг
нахмурился. Офицер что-то спросил. Сократилин вместо ответа
пожал плечами.
— Ордэн? — крикнул офицер и показал пальцем на грудь
Сократилина.
Богдан с помощью рук дал понять офицеру, что медаль
у него отобрали солдаты. Офицер остановил бежавшего танки-
ста и что-то ему сказал. Тот крикнул: «Яволь!», козырнул и по-
бежал дальше. Явился ефрейтор и сам повесил медаль на грудь
Сократилина.
Офицер вдохновенно обратился к пленным по-немецки. Ни-
кто не понял. Пленных окружила толпа зевак. Тщедушный
шпак в соломенной шляпе робко протиснулся к офицеру, снял
шляпу, поклонился и бойко закалякал по-немецки. Офицер ко-
зырнул, подал ему руку. Шпак осторожно, словно боясь обжечь-
ся, пожал ее. Потом он повернулся к пленным и на чистом
русском языке спросил:
— Кто из вас может водить маленький танк? Вот тот, —
шпак показал на танкетку.
Швыгин посмотрел на Сократилина, толкнул его плечом.
— Господин офицер ждут, — сказал переводчик.
Швыгин вышел, сказал:
— Я, — а потом показал пальцем на Сократилина. — Он
тоже может.
Офицер глянул на босого Костю, брезгливо фыркнул и что-то
сказал солдатам. Два немца подскочили к стоявшему рядом
пленному сержанту, повалили его на землю, стащили сапоги и
бросили их Швыгину.
Швыгин обулся, и его повели к танкетке. Костя сел за рыча-
ги, проехал сто метров. Офицер сказал: «Гут» — и поднял
руку.
На площадь выполз Т-4, вплотную подошел к танкетке и
остановился.
— Что же это они затеяли? — спросил Сократилина сосед.
Танкетка тронулась, за ней пополз немецкий танк. Танкетка
набирала скорость. Т-4 пытался ее догнать. Толстяк оператор
замахал камерой, затопал ногами, подбежал к офицеру. После
43
этого офицер с переводчиком подошли к танкетке. Переводчик
что-то объяснял Швыгину, а офицер грозил ему кулаком.
Начали снова. Т-4, набрав скорость, ударил сзади танкетку.
Танкетку бросило вперед. Т-4 опять ее догнал и опять ударил.
Но танкетка продолжала стоять на гусеницах и продолжала дви-
гаться. Т-4 напал на танкетку сбоку, опрокинул ее вверх гусе-
ницами, навалился сорокатонной тяжестью, и она хрупнула,
как орех. Дико, по-звериному, закричал Швыгин. Немецкий
танк развернулся и еще раз проехал по раздавленной танкетке.
Швыгин кричал. Снимая на ходу автомат, бежал солдат. Корот-
кая очередь — и крик оборвался.
Зеваки разбежались. Пленные скучились, тревожно перегля-
дывались. Офицер с оператором и переводчиком направились
к ним. Пленные прижались друг к другу.
— Сколько человек в экипаже этой машины? — спросил пе-
реводчик, указывая на трехбашенный танк.
Пленные молчали. Переводчик повторил вопрос. Офицер
подмигнул Сократилину.
— Фельдфеба.
— Шесть, — сказал Богдан Аврамович.
Офицер показал пальцем на Сократилина, а потом отсчитал
еще пять человек. Два солдата с автоматами оттеснили их
от остальных пленных. Впрочем, там осталось всего двое: один
без сапог, а другой — с повязкой на голове. Офицер долго и,
как показалось Сократилину, вежливо о чем-то упрашивал пе-
реводчика. Вероятно, офицер понимал, что с танкеткой они хва-
тили через край, и теперь пытался как-то сгладить это непри-
ятное впечатление. Шпак угодливо согнулся и перевел.
— Сейчас вы сядете в этот танк. Его подожгут. Вы из танка
выскочите и поднимете вверх руки. Понятно? Господин офицер
просит, чтоб вы не боялись. Ничего плохого с вами не слу-
чится. Он вам лично гарантирует жизнь, — переводчик повер-
нулся к офицеру.
Тот сказал еще что-то и ободряюще кивнул головой.
— Это надо Германии, фюреру, его народу. Если вы все,
как просит господин офицер, исполните, то вас хорошо накор-
мят, — пояснил переводчик.
Сначала снимали немецкий танк. Снимали его и на ходу и
во время стрельбы. Танк стрелял поверх домов. Потом пленных
посадили в трехбашенный танк. Машину облили бензином и
подожгли. Экипаж выскочил, поднял руки. Оператор снял их
на фоне горящего танка.
Потом снимали Сократилина одного, и в окружении немец-
ких солдат, и вдвоем с офицером. Оператор изобразил эту сце-
44
ну так, будто немецкий офицер и заслуженный русский фельд-
фебель миролюбиво беседуют. Оператор вытащил из кармана
блокнот и стал записывать данные о Сократилине. Богдан бойко
отвечал, что он старшина Иванов, не задумываясь, назвал пер-
вый пришедший в голову номер части. Оператор был очень до-
волен, добродушно похлопал Сократилина по спине и дал сига-
ретку.
Офицер не забыл накормить пленных. Принесли два котелка
с макаронами. Оператор показал на Сократилина и сержанта
без сапог. Их посадили рядом, поставили на колени котелки.
Оператор навел камеру.
— Ешьте, — сказал переводчик.
— А ложки где? — спросил Сократилин.
Переводчик засмеялся.
— Руками.
Богдан взял двумя пальцами макаронину, подержал ее и от-
правил в рот.
— Пайн, найн! — заревел оператор, подбежал к пленным и
стал руками показывать, как надо есть.
Богдан подцепил горсть макарон, сжал их в кулаке — и
замер.
На площадь выскочили две легковые машины с эскортом
мотоциклов. Оператор, подхватив камеру, бросился их снимать.
В передней машине поднялся высоченный в голубом мунди-
ре. Солдаты замерли по стойке «смирно». Офицер подбежал,
щелкнул каблуками и, вытягивая подбородок, стал докладывать
громко и отрывисто. «Наверное, генерал или сам маршал», —
подумал Богдан. Сократилина поразило не только лицо генера-
ла — яйцевидное, с приплюснутым носом, но особенно ноги. Та-
ких длинных ног ему еще не доводилось встречать. Они начина-
лись у генерала сразу же от ребер.
Генерал с минуту позировал. Потом, повернувшись спиной
к оператору, принялся грубо, на всю площадь отчитывать офи-
цера. Лицо у него налилось кровью, отчего еще больше обрюз-
гло. Ругая офицера, генерал все время показывал на восток, ту-
да, где громыхало и ухало. Почему-то раньше Сократилин не
обращал на это внимания.
— Наверное, наши подошли, — шепнул он сержанту без
сапог, и тот крепко сжал ему локоть.
В действительности было не так.
22 июня в три часа утра 56-й механизированный корпус
генерала Манштейна перешел границу и прорвал оборону на-
ших войск на стыке 8-й и 11-й армий. В задачу Манштейна
входило пройти Литву от границы до города Двинска в три
45
дня. На пути его лежала лесистая, с густой сетью рек мест-
ность. Успех операции в первую очередь зависел от форсирова-
ния водных преград. Манштейн стремился захватить мосты
на реках Дубисса, Шушва, Западная Двина. В первый день
корпус, продвинувшись на восемьдесят километров, с ходу фор-
сировал Дуби с су и занял город Арегалу. На второй день пере-
довые части 8-й танковой дивизии продолжали наступление и
были остановлены в районе города Кедайняй. Туда и показывал
рукой длинноногий генерал. Нет, это были не подошедшие све-
жие части, как думал Сократилин. Корпус Манштейна останови-
ли два артиллерийских полка, расквартированных в Кедайняе.
Генерал продолжал жестоко разносить офицера, который, ви-
димо, и не был уж так-то виноват. Он двигался по заданному
маршруту, достиг указанного пункта. На другой день он почему-
то не получил дальнейшего приказа. Он ждал этого приказа,
как и должен ждать исполнительный немец. Напомнить о себе он
или постеснялся, или просто забыл, увлекшись киносъемками.
Генерал, наконец, выдохся. Он снял фуражку, вытер плат-
ком бугристую лысину и что-то буркнул.
— Яволь! — крикнул офицер и вытянул руку. — Хайль
Гитлер!
— Хайль, — генерал небрежно махнул платком, потом тща-
тельно вытер шею и руки. Взгляд его водянисто-синих, с тяже-
лыми мешками глаз на минуту задержался на пленных. От это-
го равнодушного, холодного взгляда пленным стало жутко. Ге-
нерал выдавил подобие улыбки и повернулся к сидевшим за
его спиной офицерам. Те рассмеялись. Генерал еще раз поглядел
на пленных и махнул платком. Автоматчики ринулись на плен-
ных и, больно толкая их в спину дулами автоматов, загнали
в школу и заперли в класс. Но недолго они просидели в этом
классе. В село прибыл походный лазарет и занял школу. Плен-
ных перегнали со второго этажа в подвал, затолкали в кочегар-
ку и на висячий замок закрыли окованную железом дверь.
— Ну вот наконец-то подыскали то, что надо! — сказал бо-
соногий сержант.
— Как тюрьма, — пробасил красноармеец с перевязанной
головой. — И окно точь-в-точь тюремное.
Впрочем, это и окном даже нельзя было назвать. Просто
квадратная дыра под потолком. Вероятно, ее прорубили для
вентиляции. И все же Сократилин рассмотрел в углу кучу ан-
трацита, совковую лопату и метлу с ломом. Он взял лом, поки-
дал с руки на руку.
— А ведь эта штучка может пригодиться?
Сержант помахал ломом, сказал «да» и передал соседу. Тот
46
тоже помахал ломом. Смуглый горбоносый красноармеец схва-
тил лом, размахнулся и, если бы Сократили не перехватил его
руку, он бы запустил лом в дверь.
— Ты что — дурак или сроду так?
Красноармеец озлобился.
— А ты кто такой, чтоб мне указывать?! Плевал я на твои
ордена и регалии! — Он грязно выругался, сорвал с котла мано-
метр и вдребезги разбил о цементный пол.
— И откуда такие психи берутся? — спросил Сократилин
сержанта.
— Да это ж Ричард Левцов, — сказал сержант таким тоном,
что Богдану без дальнейших слов стало ясно, что это за птица
Ричард Левцов.
Сержант посмотрел на свои грязные ноги, потом на Сократи-
лина и грустно уыбнулся.
— Эх, закурить бы, старшина, и тогда б цены нам не было.
Богдан наскреб махорки ровно на две закрутки. Одну поре-
шили выкурить сразу, а другую — потом. Восемь человек. Одна
цигарка на восьмерых! К счастью, среди них оказался баптист,
которому вера запрещала смолить табак. Худенький, веснушча-
тый, как галчиное яйцо, боец тоже отказался, заявив, что он не-
курящий.
— Так ты ж курил, Могилкин, — сказал сержант.
— Да так, баловался.
— Ну, тогда ладно. Это хорошо, что некурящий, — с удоволь-
ствием отметил босоногий сержант и стал осторожно пеленать
махру в бельевую квитанцию. — Тебя как звать-то? — спросил он
Сократилина. — Меня — Никитин. Иван Никитин. А это мое от-
деление почти что в полном составе, а пятерых где-то потеряли.
Наш батальон стоял километрах в двадцати от границы. Потом,
как все это началось, мы чего-то ждали. Потом глядим, их тан-
ки появились. Я скомандовал своему отделению: «За мной!» —
Никитин облизнул самокрутку и неожиданно широко улыбнул-
ся. Его широкое лицо с отвисшей губой от этой улыбки стало
уморительно комичным. И Сократилин решил, что Никитин, ве-
роятно, очень хороший человек.
— Ну, а дальше? — спросил Богдан.
Никитин прикурил, глубоко затянулся, закашлялся и кашлял
так долго, что выступили слезы.
— А потом? — Никитин передал цигарку Сократилину. —
Отходили все лесом, пока в полночь не напоролись на хутор. От-
селева версты две. Я уговаривал дальше двигать прямо до сво-
их... Теперь ты это понял, Гармонщиков? Ты же больше всех
настаивал переночевать в этом сарае.
47
— Кто ж знал. А потом у меня очень голова ныла, — ото-
звался красноармеец с перевязанной головой.
— Утром, — продолжал Никитин, — нагрянули мотоциклисты,
окружили сарай и взяли тепленьких. Как это я маху дал, уму
непостижимо!
— Хозяин хутора продал, — сквозь зубы процедил Левцов. —
И наши командиры тоже хороши. Что они, не знали, что не-
мец чертову уйму войск нагнал? Я все понимаю. Кто меня про-
ведет, тот дня не проживет! А в этой штуке мозга шевелится,
не то что у других военных, — он стащил с головы пилотку и
выразительно постучал кулаком по остриженному черепу.
Сократилин пристально посмотрел на Левцова, в его злые
зеленые глаза, и понял, что он далеко не дурак, как это ему
поначалу показалось.
— Вот что, Левцов, — Никитин грозно сдвинул брови, — гово-
ри, да думай, что говоришь. Стыдись, Левцов! Мы попали в такое
положение, а ты... В общем, прошу тебя прекратить такие раз-
говоры.
Левцов вскочил, рванул ворот гимнастерки.
— А что ты мне можешь сделать? Я пленный! А ты кто?
Тоже пленный. Такой же, как я. И власть твоя кончилась, Ники-
тин, — он выразительно погрозил пальцем. — Кончилась, товарищ
сержант! Еще неизвестно, кто теперь из нас главней. Козыри пе-
ременились.
Никитин усмехнулся.
— Это какие же такие козыри?
Левцов прищурился.
— А где твоя красная книжица? Выбросил?
Пленные равнодушно наблюдавшие за перебранкой, насторо-
жились.
— Ах вот ты о чем! Ну, ну, — Никитин снял пилотку и вы-
тащил из-под подкладки партийный билет, высоко его поднял,
показал всем и опять засунул в пилотку. — Ну, а дальше что,
Левцов?
Левцов оглянулся и, видя по лицам, что его никто не одобря-
ет, стушевался.
— А я ничего, просто так. Спросил, да и все.
— А козыри?
— Да, да, какие такие козыри переменились? — спросил Гар-
монщиков.
Левцов попытался отшутиться. Но его не поддержали.
— Ты хочешь меня продать, Левцов? — тихо спросил Ни-
китин.
— Что, я?! Тебя продавать?! — закричал Левцов.
48
— Не ори! — Гармонщиков сгреб Левцова за грудки, прижал
к стене. — Ты что имел в виду? Не вертись! Прямо говори!
У Левцова от натуги посинело лицо.
— Да вы что — обалдели? Нельзя же человека казнить за
каждое необдуманное слово.
Гармонщиков потянул Левцова на себя, потом ударил его об
стену, да так, что у того лязгнули зубы.
— Я тебя задушу, запихаю в котел, в топку и сожгу. Как
последнюю падаль. Понятно?
В котельной вдруг стало совсем темно. Как будто дыру затк-
нули пробкой.
— Эй, русский зольдат, будем здороветь!
— А мы и так здоровы, — откликнулся Могилкин.
— Жрать надо?
Могилкин встал напротив окошка.
— Давай.
— Жри! — крикнул немец, и Могилкин, страшно ругаясь, от-
скочил от окна, вытирая рукавом лицо. Немец хохотал и поливал
котельную, как из шланга. Потом мочился другой, и тоже сме-
ялся, и обзывал пленных свиньями. Третьему, видимо, было
нечем, и тогда он швырнул в котельную камень.
После их ухода все долго молчали.
Первым заговорил красноармеец с хитрым и пронырливым
лицом. Сократилин еще раньше заметил, что он все время де-
лал вид, словно к компании пленных не имеет никакого отно-
шения. Там, на площади, старался стоять в сторонке и даже
здесь сидел один в углу на куче антрацита...
— Они пошутили. А вообще-то немцы культурный народ.
— Для себя-то они, может, и культурные. А нас за людей не
считают, — сказал Никитин.
«Абсолютно верно, — подумал Сократилин. — И эти кино-
съемки и кормежка макаронами — все, все было подстроено так,
чтобы унизить нас».
Левцов словно бы подслушал мысли Сократилина.
— А старшина перед ними выпендривался, когда снимали,
даже медаль повесил.
Богдан едва сдержал себя, чтоб не броситься на Левцова
с кулаками.
— Хотел бы я посмотреть, что б ты делал на моем месте?
— Я бы швырнул макароны в рожу этому фашисту.
— А он бы в моем чердаке просверлил дырку.
Левцов протяжно свистнул.
— А кому твой пустой чердак нужен?
Сократилин задрожал от бешенства.
4 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
49
— Мне нужен! Понимаешь, мне! Чтоб бить их, бить и бить!
Ты думаешь, я им все это прощу?
Левцов мрачно усмехнулся.
— Дай бог нашему теляти волка съесть.
Сократилину вдруг стало до боли стыдно и за свое хвастов-
ство, и за бессильные угрозы, и за эту глупую ругань. Он груст-
но посмотрел на Левцова и с укоризной спросил:
— Послушай, друг, и что ты ко мне привязался?
Левцов и сам понимал, что пристал он к Сократилину совер-
шенно беспричинно. Но из-за своей вздорной натуры остановить-
ся не мог. Он подмигнул Гармонщикову и засмеялся.
— Видал, какой друг нашелся! Рубля вместе не пропили,
а уже друг.
Однако Гармонщиков опять не поддержал Левцова.
— Ты, старшина, на него не очень обижайся. Наш Ричард
Львиное Сердце очень не любит начальство, особенно старшин.
Ротного старшину Горшенина он боялся хуже, чем мышь кошку.
Вот он решил рассчитаться зараз со всеми старшинами. А по-
чему бы не рассчитаться? Обстановочка для этого очень подхо-
дящая.
Все рассмеялись, но уж очень лениво, нехотя. Ричард Левцов
поскреб затылок.
— Да, Горшенин, ох уж этот Горшенин! Как он меня драил!
А я все терпел. Верил: так надо. А чем это кончилось? Сижу
я в яме. Сегодня на меня помочились, а завтра в лучшем случае
дерьмом накормят, а то и совсем на луну спровадят. — Левцов
заходил по котельной кругами, потом остановился, бессильно
опустил руки и, неизвестно к кому обращаясь, спросил: — А что
делать?
— Бежать.— Сократилин посмотрел на Никитина. — Если
свои до вечера не освободят — бежать сегодня же ночью.
— Кто «за»? — И Никитин поднял руку.
Все были «за», кроме того красноармейца, который держался
особняком. Он внимательно разглядывал кусок антрацита.
— А ты, Добрянский? — спросил его Никитин.
Добрянский бросил уголь, посмотрел на руки и вытер их
полой гимнастерки.
— Остаешься?
Добрянский исподлобья взглянул на Никитина и громко вы-
сморкался. Левцов подскочил к нему и поднес кулак к его под-
бородку.
— Понюхай, гад, чем пахнет!
— Остановись, Левцов!
Левцов с недоумением посмотрел на Никитина.
50
— Плевать. Пусть остается.
Но Левцову уже трудно было остановиться, да и к тому же
злость в нем хлестала через край.
— А ну, снимай сапоги, гад! — прошипел он.
Добрянский торопливо стащил сапоги. Левцов взял их,
размахнулся, но не ударил, а смачно плюнул в лицо Добрян-
скому.
Никитин примерил сапоги. Без портянок они были в са«
мый раз.
Операцию разрабатывали долго, планов побега предлагали
много, но все они решительно не годились. Проще всего было
взломать ломом дверь. А если поставят часового? А если даже
не поставят, все равно без шума не обойтись. Ломать стену бы-
ло еще труднее, да и совершенно бессмысленно. Кто-то предло-
жил пробить дыру в потолке, но его подняли на смех. Пленные
приуныли. Котельная оказалась ловушкой, из которой они не
видели способа выбраться.
Тяжелее всех переносил обиду Могилкин. И он поклялся, что,
как только выберется на свободу, жестоко отомстит немцам.
— А это что? — показал он на дыру под потолком.— Вы меня
пропихнете в окошко, а потом подадите лом, и я потихоньку
сломаю замок.
— А если будет часовой? — спросил Гармонщиков.
— Ломом по кумполу! — не задумываясь, заявил Могилкин,
и заявил так уверенно, словно это дело для него давным-давно
привычное.
Сократилин посмотрел на тщедушного, узкоплечего Могилки-
на и не смог удержаться от смеха. Впрочем, смеялись все, и да-
же Добрянский.
Могилкин оскорбился.
— Вы думаете, у меня силы не хватит?!
Гармонщиков облапил Могилкина, помял его, пальцем вытер
выступившие на глазах злые слезы.
— Хватит, конечно, хватит. Только вот как ты пропихнешься
в эту дыру? Мой кулак в нее не пролезет.
Могилкин стал горячо уверять, что наверняка пролезет, так
как он гибкий, верткий, узкоплечий и голова огурцом.
Могилкин, правда, больше походил на веретено, да и голова
у него скорее напоминала грушу, нежели огурец, и все же ре-
шили попытать счастья.
Под окошком встал рослый Гармонщиков. Могилкин вскараб-
кался ему на плечи, просунул в дыру руки, ухватился за наруж-
ный край окна и скомандовал:
— Задирайте мне ноги и потихоньку толкайте.
4*
61
Ноги задрали, Могилкин попытался просунуть в дыру голову
и сразу же отказался от этой затеи.
— Руки мешают, — пожаловался он. — Если б не руки —
наверняка пролез.
— Не отрубать же их, — заметил Никитин.
— Зачем отрубать? Я их прижму по стойке «смирно». А вы
поднимите меня на руках, как покойника, и пихайте головой.—
Могилкин показал, как надо его поднять и как пихать.
— Так поднять тебя и моего роста не хватит. И под ноги
подставить нечего, — сказал Гармонщиков.
— А уголь. Кучу угля перетащить под окно, — предложил
Богдан.
Хотели сразу взяться за это дело. Но за дверью гулко про-
громыхали сапоги. Лязгнул замок, на пороге встал солдат с ав-
томатом. Пленные одернули рубахи, поправили на голове пилот-
ки. В котельную вошел санитар в халате и в белом колпаке.
Торопливо отсчитал пять человек и увел.
В котельной остались Богдан, Могилкин и Добрянский.
— Куда их? — спросил Могилкин. — Неужели на расстрел?
— Вряд ли. А впрочем, кто знает... — Сократилин, конечно,
не мог знать, куда их увели, но почему-то был уверен, что их
увели на какую-нибудь работу. «Через час-два явятся», — поду-
мал он.
Тяжко и горестно вздохнул Могилкин.
— Ужасть как жрать хочется.
— А вот мы сейчас с тобой покурим, оно и расхочется, —
сказал Сократилин.
— Корочку бы сейчас хоть самую завалящую. Со вчерашнего
утра не жрамши. Да и утром-то какая была еда... — пожаловал-
ся Могилкин и тронул Сократилина за руку: — Вкусные у них
макароны?
Богдан усмехнулся.
— Не распробовал.
— Кажись, с мясом, — сказал Добрянский.
— А ты успел рассмотреть? — вскричал Могилкин. — У, сво-
лочь! Взять бы лом, да между глаз!
— За что?
— За то, что ты изменник и предатель!
— Я никого не предавал, никому не изменял, даже собствен-
ной жене, — спокойно возразил Добрянский.
— Почему же к своим бежать не хочешь?
— А мне все равно: что свои, что чужие. Я баптист и вое-
вать не собираюсь.
Сократилин с удивлением посмотрел на Добрянского, на его
52
пронырливое лицо с тонкими, сухими губами. Перехватив во-
просительный взгляд Сократилина, Добрянский пояснил:
— Вера моя не позволяет убивать людей.
Моги л кин подбежал к нему, сел на корточки и, заглядывая
в лицо, ехидно спросил:
— Зачем тогда в армию пошел?
— Армия одно, а война совсем другое, — невозмутимо отве-
чал Добрянский.
Могилкин встал, подбоченился, выставил ногу и покачал нос-
ком сапога, точь-в-точь как это делал старшина Горшенин.
— Вот что я тебе скажу, Добрянский, баптист ты или... —
Могилкин выдавил довольно-таки резкое словечко. — А Родину
защищать обязан!
Добрянский прищурился.
— Родину, говоришь? А ты знаешь, что такое родина?
— Знаю!
— Что же это за штука? — ядовито спросил Добрянский.
— Родина это — во! — Могилкин широко развел руки, описал
большой круг и покосился на Добрянского. Тот ухмылялся. —
Ты надо мной не смейся, баптист. Я не знаю, как это по-учено-
му выразиться, потому что четыре класса и пятый коридор
в школе прошел. Я тебе по-своему, простецкому скажу. Родина —
это моя деревня Петушиха. Мой дом в три окна под соломенной
крышей, овин, около овина береза, из которой я гнал соковку.
Родина — это...
Вдохновенную речь Могилкина оборвал треск немецкого авто-
мата у самого входа в котельную.
Долго и тяжело громыхали по каменным ступеням сапо-
ги, и долго скрипел в заржавленном замке ключ. Вернулось чет-
веро. Пятого только что расстреляли прямо у котельной. За ку-
сок колбасы.
— Мы таскали раненых, — рассказывал сержант Никитин. —
На втором этаже школы в коридоре стоял стол. На этом столе
резали колбасу. Мы туда и обратно, и все мимо этого стола.
Я с Гущиным на пару таскал. Я его предупреждал. Не сдержал
себя парень. На глазах у немца схватил колбасу — ив карман.
Немец с минуту смотрел на него как обалделый. Потом поднял
шум. Прибежал белобрысый офицерик, посмеялся, что-то сказал
нашему охраннику. И даже колбасу не отобрали. Я думал, что
на этом все и кончилось. Я даже зауважал этого офицера.
Мы перетаскали раненых, и нас повели в котельную. У входа
в котельную немец нас остановил, построил, потом вывел Гущи-
на и приказал ему есть колбасу. Приказывает, а сам улыбается.
Я даже не заметил, когда немец автомат поднял.
53
— А он и не поднимал. Как держал у живота, так и стре-
лял, — сказал Левцов. — В общем, с колбасой во рту отбыл ря-
довой Гущин, как говорят, в лучший мир.
Это убийство потрясло Богдана. Да и не только его. Лицо
у Могилкина посерело, нос еще больше заострился. Гармонщиков
смотрел в одну точку. Добрянского трясло от страха.
— Дурак этот Гущин, — Левцов мрачно усмехнулся. —
На вшивой колбасе засыпался, а я вот, — он вытащил из голе-
нища сапога пистолет, подкинул его, поймал,— «вальтер». Удоб-
ная штучка, аккуратная. Офицерский. Волокли мы с Гармонщи-
ковым офицера. Здоровый офицер, жиру в нем пудов пять. Вся
морда в бинтах, один нос торчит, а на боку кобура.
— Когда же ты успел? — изумился Гармонщиков.
Левцов, ухмыляясь, ласково погладил пистолет.
— Руки у меня такие. Мамаша очень восхищалась ими.
Помню, посмотрит, бывало, на мои руки и скажет: «Отрубить их
мало».
— А ты понимаешь, чем ты рисковал? — спросил Никитин.—
Ты рисковал нашими головами.
— В первую очередь я рисковал собственной головой, това-
рищ сержант, — сухо ответил Левцов. — А во-вторых, я неудобно
чувствую себя без оружия. Мне все время кажется, как будто
мне чего-то не хватает. И настроение у меня от этого скверное.
Сократилин отлично понимал, что, если бы Левцов засыпал-
ся, их бы всех расстреляли. Но все же он не мог не восхититься
дерзостью Левцова. И упрекать теперь его было не только бес-
смысленно, но и грешно. Ведь он достал оружие! Все облегчен-
но вздохнули и почувствовали себя уверенней, и гибель Гущина
отошла на задний план. На передний опять выступил побег. Если
раньше кое-кто и сомневался в разумности побега, теперь не бы-
ло таких. Даже баптист Добрянский заявил, что он тоже здесь
не останется. Бежать решили, как только стемнеет. Все теперь
зависело от того, будет ли выставлен ночью часовой и сможет
ли пролезть в дыру Могилкин. Желание вырваться на волю бы-
ло настолько сильным, что в крайнем случае решили взломать
дверь. Много возлагали надежд и на подход наших войск.
Никитин сообщил Сократилину, что, когда они таскали ра-
неных, орудийный гул не затихал ни на минуту, что школу бит-
ком завалили ранеными.
— Видимо, крепенько всыпали им под Кедайняем.
— Откуда ты знаешь, что под Кедайняем? — спросил Богдан.
— Раненые все лопотали: «Кедайняй, Кедайняй...» А сколь-
ко войск уже прошло через село. Без конца, колонна за колон-
ной: машины, танки, пушки...
64
— А здесь, в этой душегубке, ни черта не слышно, — пожа-
ловался Сократилин.
— Окно слишком маленькое, да и под потолком, — пояснил
сержант Никитин.
Вечерело. В окошке виднелся розовый клочок неба. Даже
потолок и противоположная стена порозовели. Пленных мучил
голод, Сократилина — жажда. Левцов метался по котельной, об'
нюхивал углы, даже заглянул в топку. За ним, как тень, ходил
Могилкин.
— А все-таки они думают нас кормить в конце концов? —
возмутился Гармонщиков. — Пусть мы в их глазах животные,
свиньи, но ведь свиньи тоже жрать хочут?
Клок неба под потолком погас, и в котельной стало
совсем темно. Могилкин лег на цементный пол, свернулся
калачиком.
Ужин принесли тогда, когда уже никто не надеялся. Принес-
ли в ведре объедки и оскребки: хлеба, каши, макарон и даже
колбасы с сыром. Все это было полито водой и смешано. Делил
еду Левцов. Он раскладывал ее руками в подставленные пилот-
ки. Сократилин отказался. Его мучила жажда.
Ужинали при свете карманного фонарика. Светил немецкий
солдат, надоедливый болтливый парень. Он знал с десяток рус<
ских слов и теперь ему представилась возможность продемон-
стрировать свои таланты.
— Кушай, Иван, много... работай много... Кранке Германия
отправляйся. Кедайняй капут. Вор — плохой зольдат. Вор много
стреляй пах-пах... — Немец поднял автомат и показал, что они
с ворами делают.
Долго болтал немец, коверкая русские слова. Из веей этой
тарабарщины Сократилин выбрал главное. Во-первых, пленных
кормят объедками потому, что завтра опять они будут таскать
раненых. Вероятно, их будут отправлять в Германию. Сообще-
нию немца, что под Кедайняем наши войска разбиты, Сократи-
лину верить не хотелось. А когда солдат стал уверять, что нем-
цы уважают русских и всегда будут уважать, если русские бу-
дут вести себя так, как хотят они, немцы, у Богдана сжались
кулаки, но он сдержал себя и попросил солдата принести воды.
Тот долго не понимал, чего от него хочет пленный, а когда на-
конец уразумел, похлопал Сократилина по плечу, назвал «хо-
рошим зольдатом» и, уходя, пожелал ему спокойной ночи.
Сократилин вытащил из кармана кисет, потряс над ладонью,
набрал с десяток табачных крупинок, положил на язык, поже-
вал и сплюнул.
— Я мальчонкой все капустный лист курил, — сказал Ники-
55
тин.— Эх, брат, дал маху! Надо бы у немца попросить сигаретку.
А может, он еще придет? Ведь обещал же воды принести.
Сократилин не ответил. Пить хотелось зверски. Он и табак-то
жевал, чтоб заглушить жажду. Теперь же от табака горело во
рту. Богдан стал вспоминать, когда он в последний раз пил.
— В ресторане пиво. Пи-во! — прошептал Сократилин.
Он попытался думать о чем-нибудь другом. Стал гадать, по-
ставят или не поставят немцы часового. Нащупал в кармане три
копейки, сложил руки пригоршней и потряс: «Если орел — не
поставят». Монета пала вверх орлом. Богдан решил гаданье по-
вторить до трех раз. «А что, если падет решка? Лучше погадаю
на немца с водой...» Погадал, и монета пала решкой.
«Хоть бы один-единственный глоток, только б рот смочить,—
думал Богдан. — Где же этот проклятый немец?» Ни о чем те-
перь, кроме воды, не думалось.
Прошел час, а может, полтора, а может, и два... Немец не
появлялся. Все спали. Гармонщиков храпел, как заузданный
конь. Никитин, привалившись к стене, тоже похрапывал. Около
него, свернувшись клубком, спал Могилкин. Под потолком мая-
чило грязно-серое пятно.
«Темней-то, наверное, и не будет, — решил Сократилин. —
Сейчас самые короткие ночи. Плохо, что они короткие. Очень
плохо. Подожду еще с полчасика, и надо будить». Сократилин
привалился к Никитину, закрыл глаза, попытался забыться и не
смог. Он пошевелил языком. Язык, как рашпиль, потер нёбо.
— Сухо, так сухо, как в африканской пустыне, — прошеп-
тал он.
Потом Богдан сидел, стиснув зубы, и ни о чем не думал.
Казалось, что он уснул. Но он не спал. На него навалилось
странное небытие...
Сократилин вдруг встрепенулся, пригладил волосы, застегнул
воротник, рука ее скользнула по пуговицам и задела медаль.
— Вот уж ни к чему ты здесь, — сказал Богдан Аврамович,
снял медаль и сунул в нагрудный карман, потом легонько толк-
нул локтем Никитина. — Иван!
Никитин поднял голову.
— Пора?
...И сразу все зашевелились, как по команде, словно они и не
спали, а только делали вид, что спят.
Сначала надо было перетаскать под окно уголь. Работали
быстро, бесшумно. Когда кто-то уронил на пол кусок антрацита,
замерли и долго прислушивались. Но такая предосторожность бы-
ла излишней. Окно котельной выходило в переулок между двух
глухих стен школы и каменного сарая.
66
Могилкин сложил руки, вытянулся, как покойник. Его подня-
ли, нацелили головой на дыру и стали потихоньку пихать.
—• Ну как? — шепотом спросил Гармонщиков,
— Ничего, подается. Уши малость мешают.
— А что делать?
— Вытерплю. Да толкайте же! — И все поняли, что Могил-
кину больно, ужасно больно. Поднажали — Могилкин охнул. Те-
перь уже надо было пихать Могилкина и пихать как можно бы-
стрее. Он вывалился из дыры, как полено...
— Не сломал бы себе шею, — с тревогой заметил Никитин.
Но Могилкин не сломал себе шею. Он вообще ничего не сло-
мал. Через минуту они услышали его голос:
— Порядок. Тихо. Туман. Давайте лом!
...Над селом висел густейший предрассветный туман. Дома,
деревья с трудом проглядывались. Из котельной они попали
в школьный сад. Сократилин упал на землю и стал жадно обли-
зывать мокрые листья. Из сада выбрались на картофельное поль-
це, согнувшись, бежали по нему. Польце кончилось, и они уткну-
лись в ограду, забранную плотным тыном. Пошли вдоль забора,
миновали бревенчатую стену хлева и очутились на улице, где
стояла колонна грузовых машин. Около машин, завернувшись
в брезент, спали солдаты. Немцы были так от них близко, что
Сократилин разглядел часового. Он, свесив на грудь голову, си-
дел на подножке кабины.
Повернули назад, и опять бежали вдоль тынного забора, по
картофелю, и опять уткнулись в забор, но уже из частокола.
И тут рядом сбоку закричал петух. Это было так неожиданно,
что Сократилин присел и услышал громкий стук собственного
сердца. Богдан зажал его рукой. А потом петухи заголосили со
всех сторон.
Под утро туман еще больше сгустился. В какую бы сторону
они ни поворачивали, везде были заборы. Перелезли через пле-
тень, растоптали огуречные гряды, уперлись в стену дома и услы-
шали немецкий говор. Бросились назад.
...Сократилин полз наугад по капустным грядам, попал в го-
рох. Пожевав гороха, пополз дальше. Его кто-то нагонял. Он ог-
лянулся и не узнал кто. Богдан извивался как уж, использовал
каждую канавку с ямкой, удивлялся, какой он все-таки гибкий,
проворный, и радовался, что земной шар не такой гладкий и
ровный, как школьный глобус. Раздвинув тын, Сократилин ска-
тился в овражек. Овражек был мелкий, и на дне его тек руче-
ек. Сократилин припал к нему и стал торопливо глотать тепло-
ватую, пахнущую гнилью воду. Руки у него по локти увязли
в грязи. Но Сократилин ничего не чувствовал, а только пил, пил
67
и пил... Когда же он оторвался от ручья, то увидел рядом Лев-
цова с Могилкиным. Около них стояла огромная собака. Может
быть, она и не была такой большой, но Богдану она показалась
огромной.
— Пошла прочь! — зашипел на собаку Могилкин.
Левцов сгреб горсть грязи, швырнул в собаку и, видимо, по-
пал ей в морду. Собака фыркнула, лениво потрюхала по овраж-
ку и утонула в тумане. Втроем они выбрались из оврага. Куда?
Этого они абсолютно не знали. Бежали, согнувшись в три поги-
бели, в ушах звенело, глаза горели. Опять ползали по огородам.
Сократилину казалось, что он ползает вечность и будет всю
жизнь ползать и никогда не выберется из плена этих проклятых
заборов. Наконец он выполз на дорогу, пересек ее и оказался на
полянке с мелкой травкой. Он приподнялся, огляделся и за-
трясся, обливаясь холодным потом. Он увидел танк. Но какой?
Наш трехбашенный, тот самый, который немцы облили бензином
и сожгли. Значит, они, исколесив огороды, опять попали на пло-
щадь к школе. Богдан оглянулся. Сзади лежали Левцов с Мо-
гилкиным.
— Что будем делать, старшина? — шепотом спросил Левцов
и вытащил из кармана пистолет.
Что делать? Да разве знал старшина Сократилин, что делать?
Правда, он мог теперь ориентироваться. Надо подаваться влево
и только влево, там восток, там спасение., Сквозь туман он уви-
дел малиновую полоску рассвета. Но как теперь туда пробрать-
ся? Сколько потеряно времени, сколько напрасного труда! А итог:
они лежат на лобном месте. Не дай бог, подует ветерок! А он
обязательно подует, этот предательский утренний ветерок, и сдер-
нет с них спасительное туманное покрывало.
Сократилин разглядел силуэт другого танка и пополз к нему.
Пока он не был уверен, что именно там его спасение. Но какое-
то шестое чувство подсказывало: «Давай, Богдан, давай. Это и
есть то самое, что тебе надо».
И оно не обмануло Богдана. Это был БТ-7, который немцы
ради забавы гоняли по площади. Передний люк был открыт.
Исправен ли он, есть ли в баках горючее? Над этими вопросами
раздумывать не было времени. В школе хлопнула дверь. И она
словно бы подстегнула Сократилина...
Богдан крепко сжимал рычаги фрикционов. Сзади за спиной
прерывисто дышали Левцов с Могилкиным. Как они попали
в машину, Сократилин* не видел и не слышал. Но очень обрадо-
вался, что они здесь, с ним. Сократилин отлично знал «бэтэшку»
и любил эту юркую быстроходную машину. Руки у него дрожа-
ли, но не от страха, нет. Чего теперь ему бояться? Он почему-то
58
был уверен, что машина его не подведет: она заведется, и заве-
дется сразу, как только он нажмет кнопку стартера. Руки у него
дрожали от нетерпения.
— Господи, помоги! — шепотом сказал Богдан, закрыл глаза
и выжал педаль главного фрикциона.
Визг стартера, оглушительная стрельба выхлопных труб,
лязг гусениц — все смешалось. Танк рванулся, перескочил кю-
вет, как соломинку, сломал молодой тополек, и его затрясло на
булыжной дороге.
«Осторожно, Богдан», — приказал себе Сократилин, и в ту
же секунду ударил грузовик. Он занимал полдороги. Кузов гру-
зовика отделился от кабины и опрокинулся. Теперь промедление
было действительно смерти подобно.
Сократилин выжимал из машины все, что только можно бы-
ло выжать. Давно осталось позади село, немцы, стрелявшие по
танку из автоматов.
Левцов во всю глотку ревел: «Броня крепка!..» Могилкин
кричал что-то непонятное. Они мчались на восток! И солнце
уже всходило, огромное, раскаленное, плоское. И туман, смеши-
ваясь с дорожной пылью, клубился.
С шоссе свернули на грунтовую дорогу. Машину теперь не
трясло, и она бежала, покачиваясь, мягко шлепая траками.
Левцов с Могилкиным уселись на башне, свесив в люк ноги.
Им было немножко холодно. Солнце с каждой минутой желте-
ло, поднималось все выше и выше. Туман редел, рвался на
клочья, забивался в ямки, ложбины и там таял. Подул вете-
рок, и все вдруг заблестело, засверкало, заиграло. Небо бездон-
но-синее, пестрые крестьянские поля. Рожь уже выталкивает
из своих зеленых трубок серые колоски, узкими полосками
белеет гречиха, и клевер уже покраснел.
Дорога нырнула в балку, из балки — на холм. Проехали
луг, он цвел вовсю и уже подсыхал. Потом потянулся кустар-
ник, кустарник сменил сырой и угрюмый лес из скверных по-
род — осины, хилой березы да ольхи с крушиной и непролаз-
ного ивняка.
Дорогу пересекла быстрая каменистая речушка. Переехав ее
вброд, Сократилин заглушил мотор. Попили, помылись и поеха-
ли дальше. Лес кончился внезапно, и Сократилин резко поса-
дил «бэтэшку» на тормоза. И вовремя. Еще секунда, и танк
свалился бы в глубокую воронку. На краю воронки стоял, ско-
собочившись, немецкий танк с поникшей пушкой и настежь
распахнутыми люками. А метрах в пятидесяти от него они уви-
дели батарею 122-миллиметровых орудий. Батарея, видимо,
только что заняла позицию, приготовилась к бою — и не сде-
69
лала ни одного выстрела. Ящиков со снарядами — штабель, и
ни одной стреляной гильзы. И только у одного орудия сбита
головка панорамы. Труп артиллериста лежал поперек станины,
свесив до земли голову и руки.
— А почему бросили пушки? — спросил Могилкин. — Со-
всем новехонькие — и бросили!
— Интересно, что здесь произошло? — сказал Богдан.
Впрочем, было над чем задуматься. Один раскуроченный
вражеский танк, один убитый красноармеец, одна воронка,
исправная батарея и штабель боеприпасов... Что здесь случи-
лось? Кто подбил танк? Ведь наши пушки повернуты в обрат-
ную от танка сторону. «Наверное, это его бомбой, — подумал
Сократилин. — А кто бросил эту бомбу? Наши или немцы?»
Разгадывать эту задачу не было времени. Пока тихо, пока
не видно немцев, надо спешить. Проехав заросшую бредняком
опушку, танк выскочил на широкое, залитое гудроном шоссе.
— Эх и дорожка! — воскликнул Сократилин. — Снять
бы гусеницы и на колесах рвануть. Километров восемьдесят бы
дал.
— В час? — удивился Могилкин. — Неужто можно?
— В чем дело? Давай снимем!
Сократилин насмешливо посмотрел на Левцова и покачал го-
ловой.
— Ты думаешь так весь день ехать?
— А почему бы и нет?
— Да ну тебя... — Богдан потянул на себя рычаг.
Минут десять они катили с ветерком. Потом появились
немецкие самолеты. Они шли клином, занимая полнеба.
— Воздух! Стервятники! — заревел Могилкин.
Сократилин остановил машину, посмотрел, а потом резко
свернул на льняное поле. Танк газовал. Место здесь было и
рыхлое и сыроватое. Машина выла, окутываясь черным дымом,
но упорно ползла к лесу, вытягивая за собой две глубокие бо-
розды. В лесу Сократилин долго вилял между деревьями и
в конце концов загнал танк в густой малинник.
— Здесь будем сидеть до ночи. А ночью попытаемся про-
рваться к своим, — решительно заявил Сократилин.
— Опять на танке? — спросил Могилкин.
— Конечно... Если хотите остаться со мной — машину за-
маскировать. И следы тоже замаскировать, — сказал Богдан, и
сказал так, что Могилкин с Левцовым переглянулись. Это уже
была не просьба, а приказ.
Левцов вынул из кармана пистолет, пересчитал патроны.
— Пять штук, — доложил он. Расстегнул воротник, почесал
60
шею. — А может, лучше без машины, старшина? Ну ее к бесу!
Разве на танке пробьемся? А на своих двоих по кустикам, ка-
навкам, где мышкой, где червячком. Ведь так-то надежнее будет.
Верно я говорю, Могилкин?
— Конечно. На танке нам в жисть не пробиться. Такая ма-
хина, и грохоту на сто верст.
Черная неблагодарность «экипажа» возмутила Сократилина.
И он с большим трудом сдержал себя, чтоб не раскричаться.
— Я машину не брошу. Она помогла мне выбраться из пле-
на. Да и вам, кажется, тоже. У меня есть пушка, снаряды,
пулемет...
— Немного <1шарядов-то: всего пять штук. А пулемет испор-
чен, и патронов к нему нет, — грустно сообщил Могилкин.
— Можете уходить. Я вас не держу! — резко бросил Сокра-
тилин, подошел к ольхе, согнул ее, навалился животом, сломал
и бросил на машину. Левцов с Могилкиным тоже стали ло-
мать кустарник и заваливать им танк. Потом замаскировали
следы гусениц. Левцов с Могилкиным работали усердно, и Бог-
дан решил, что ребята останутся. Но они не остались. Поде-
лали старшине всех благ и ушли не оглядываясь. Сократилин
посетовал на человеческую неблагодарность и, чтоб заглушить
тоску, решил заняться каким-нибудь делом. Замерил горючее
с маслом. Бензину оставалось километров на тридцать, масла
тоже было достаточно. Кое-что подрегулировал, кое-что подтя-
нул, почистил. Попытался наладить «Дегтярева». Но пулемет
просто надо было выбросить.
Богдан выбрался из танка и лег под кудрявый ореховый
куст. Он лежал на спине и глядел сквозь густую листву в си-
неватую пропасть неба. Солнце еще не жгло, а только начи-
нало припекать. Под кустом было сыро и прохладно. На небе
кое-где стояли сугробистые облака. Далеко за лесом гремело и
ухало, а справа, где проходило шоссе,, неумолчно гудело и
лязгало.
— Идут, идут и идут, — шептал Сократилин. И вдруг сон,
глубокий, как сама смерть, внезапно свалил Богдана, и он, как
сухой лист, полетел в изумрудную пустоту неба.
Когда Сократилин проснулся и увидел Левцова с Могилки-
ным, от удивления у него закружилась голова.
«Сплю я еще, что ль? — спросил он себя. — Ведь они
ушли, хорошо помню, что ушли. А может, все это мне при-
снилось?»
Левцов, разбросав руки, с разинутым ртом лежал на спи-
не. Могилкин на крохотном огоньке смолил цыпленка.
— Могилкин! — тихо позвал Сократилин.
61
Тот поднял голову, и лицо его расползлось в широченной
улыбке.
— Проснулись, товарищ старшина?
Богдан засмеялся.
— Живой, настоящий Могилкин. Это хорошо! Только фа-
милия у тебя не очень веселая. Мо-гил-кин!
— Да уж какая есть, товарищ старшина.
— А звать-то тебя как? Сколько времени знакомы, а как
звать друг друга, не знаем.
— Ромашка, — заулыбался Могилкин, — а по документам
Роман Степанович.
— Ромашка. Красивое имя, — Богдан встал, потянулся. —
Теперь ты мне поясни, Роман Степанович, откуда вы взялись.
Ведь ты с Левцовым ушел.
— Мало ли что бывает, товарищ старшина. Сначала ухо-
дят, потом опять приходят. Такова наша жисть, — глубокомыс-
ленно изрек Могилкин и принялся скоблить ногтем цыпленка.
Все, что сказал Могилкин, показалось Сократилину необык-
новенно умным и человечным. Ему хотелось обнять Могилкина,
поцеловать его и сказать ему, что он очень хороший человек
и что он, Сократилин, его очень любит. Но Сократилин поче-
му-то устыдился своей мимолетной нежности и грубовато
спросил:
— А долго ли я спал, Могилкин?
— Порядочно. Солнце-то было там, — и Могилкин пока-
зал, где раньше было солнце. — А теперь с обратной стороны
светит.
— Ого, ничего себе врезал! Часов восемь. А чего же ты ме-
ня не разбудил?!
— А я тоже спал. Как пришли, так и завалился. А Левцов
караулил и курчонка щипал. Потом он разбудил меня. Теперь
я караулю и курчонка смолю.
— Ясно! — Богдан потянулся, и суставы затрещали так,
как будто они были деревянные. — Эх, испить бы!
Оказалось, что Левцов с Могилкиным распорядились и
насчет водички. В тени под кустом можжевельника стояло
ржавое и измятое до безобразия ведро с водой.
Богдан попил, сполоснул лицо, помочил голову и подсел
к огоньку. Могилкин потрошил цыпленка. Ножа у него не бы-
ло, и он орудовал гвоздем. Где Могилкин нашел гвоздь, Сокра-
тилин не стал спрашивать.
— Эх, закурить бы, Роман Степаныч, — сказал Сократи-
лин, совсем не рассчитывая на табак.
— Есть и курить, товарищ старшина, — степенно ответил
62
Роман Степанович. — Махорочка гродненская «Не переведи
дух», — и Могилкин вытащил из кармана горсть зеленого са-
мосада. — У Левцова тоже столько.
— Да где же это вы все раздобыли?! — воскликнул Сокра-
тилин. С того момента, как проснулся, он только и делал, что
удивлялся.
— А там... На хуторе... Мужик дал.
— Какой мужик?
— Такой, как и все. Добрый мужик попался. Каравай хлеба
дал. Сала не пожалел.
Могилкин сбегал к танку и принес ковригу хлеба и кусок
сала. По цвету и твердости шпиг не уступал ольховому по-
лену, и пахло от него свечкой.
— Такого я бы тоже не пожалел, — сказал Сократилин.
— Ужас крепкое, не укусишь. Надо топором или пилой,
а ножом не взять. В общем с салом гиблое дело, — мрачно
подтвердил Могилкин.
— И цыпленка он вам тоже дал? — как бы между прочим
спросил Богдан.
Вопрос Сократилина насмешил Могилкина.
— Ну да! Дал, как же! Сами пымали там около хутора. —
Могилкин с презрением посмотрел на цыпленка. — Был бы
курчонок, а то одно недоразумение. Воробей больше, — он под-
кинул в огонь сушняка, проткнул цыпленка гвоздем, насадил
на палку.
— А соль есть?
— А вон, — Могилкин показал на сало, — поскреби, и бу-
дет соль.
— Ты, брат, не пропадешь. Практичный парень. Деревня-
матушка таких ребят и производит на свет, — с удовольствием
отметил Богдан.
Могилкин коптил на огне цыпленка. Он был так поглощен
этим делом, что не замечал, что старшина внимательно разгля-
дывает его уши. Они были бордовые: плотной коркой запек-
лась на них кровь.
— Ничего себе, — вздохнул Сократилин, опрокинулся на
спину, подложил под голову руки. Он смотрел в зеленоватое
небо и прислушивался к отдаленному гулу пушечной канонады.
Она то затихала, то начинала греметь с еще большей силой.
А по гудроновому шоссе катилась на восток немецкая техни-
ка. Враг шел. уверенно, с песнями, как к себе домой. Богдан
Аврамович невесело усмехнулся: «А мы действительно до-
мой— и крадучись, как воры».
Он посмотрел на Могилкина.
63
— А вы почему вернулись?
Могилкин ответил так, как будто этот вопрос был совершен-
но излишним.
— Лес кончился. А там, за хутором, деревня и немцев тьма-
тьмущая.
— Вы на них напоролись?
— Да нет! Мужик сказал. Он грит: «Днем не пройти —
надо ночью». А Левцов грит: «Тогда мы уж лучше на танке».
Поужинали: съели хлеб с цыпленком и попили сырой во-
дички. Что делать? Пока дождешься глухой ночи, глаза опух-
нут. Сократилин решил обучить свой «экипаж» стрельбе из
пушки. Времени у них было с избытком, и Богдан, поль-
зуясь случаем, прочитал им лекцию не только о пушке, но и
о танке.
Левцов с Могилкиным узнали для себя много нового и даже
интересного. Например: танк БТ-7 все время начиная с 1931 го-
да модернизировался и совершенствовался. За это время бро-
ня его увеличилась на семь миллиметров. Могилкин, закатив
под лоб глаза, быстренько подсчитал:
— Каждый год по одному миллиметру.
— Да где ж по миллиметру? Меньше. По ноль целых и
семь десятых, — уточнил Левцов. В математике он был явно
сильнее Могилкина.
Сообщение Сократилина, что на танке стоит авиационный
мотор М-17 V-образной формы, как молотом ударило Могил-
кина по голове. У него и рот открылся от удивления. Лев-
цов же ничему не удивлялся. Он слушал с таким видом, как
будто это все ему не только давно известно, но и давно надое-
ло. В сравнении с Могилкиным он был профессором. И не без
оснований. Что имел за своей спиной Могилкин? Четыре класса
сельской школы, четыре года работы в МТС прицепщиком на
тракторе HATH и четыре месяца службы в пехотном полку.
Жизненный багаж Ричарда Левцова был зачительно тяжелее
и солиднее. Восемь с половиной классов средней школы, два
года условных за хулиганство и полтора года службы в армии.
— Теперь переходим к огневой силе танка БТ-7, — объявил
Сократилин и строго посмотрел на Могилкина. — Товарищ
Могилкин, отойдите от матчасти, чтоб всем было видно.
— Чего? — не понял Могилкин.
— Руку убери с казенника пушки, — сказал Богдан, кото-
рый, совершенно не замечая, держал себя точь-в-точь как пре-
подаватель полковой школы. — Так вот, товарищи курсанты...
то бишь, тьфу, — он махнул рукой, — бойцы... Тему о пуле-
64
мете Дегтярева мы сегодня опустим, поскольку он сломан и ни-
куда не годится. Начнем прямо с пушки. — Богдан постучал
по казеннику ольховой палочкой и продолжал.
Разумеется, не обошлось без истории. «Экипаж» узнал, что
раньше в «бэтэшке» стояла 37-миллиметровая пушка и наводи-
лась она на цель вручную с помощью плечевого упора.
— Теперь стоит сорокапятка с оптическим прицелом и спе-
циальными механизмами, — сообщил Богдан и показал эти
механизмы. — Вот это колесико с ручкой служит для верти-
кальной наводки, а это — для горизонтальной. Понятно, то-
варищ Могилкин?
— Понятно, даже больше чем наполовину, — сказал Мо-
гилкин.
Слова «горизонтальная» и «вертикальная» наводка для него
были новейшими. Они упоминались в боевом уставе. Могилкин
же за четыре месяца службы успел познакомиться только
с уставом внутренней службы и то с разделом «Права и обя-
занности дневального». С боевым уставом не успел — война
помешала.
Тему о прицеле Сократилин тоже опустил, так как он был
сломан, и сразу же перешел к пушке. Сообщение Сократилина,
что сорокапятка способна пробивать броню всех капиталисти-
ческих танков, насмешило Левцова.
— С помощью подкалиберного снаряда, — уточнил Богдан.
— Ну тогда другое дело, — и Левцов понимающе кивнул
головой. О подкалиберном снаряде он услышал впервые.
Но ведь непонятное всегда вызывает если уж не страх, то ува-
жение. Коротко пояснив, для чего служат ствол с казенником
и затвор с ударным механизмом, Сократилин перешел к прак-
тическим занятиям. К явному удовольствию Богдана, «экипаж»
проявил не только рвение, но и незаурядные способности. В ка-
ких-нибудь полчаса Левцов с Могилкиным научились через ка-
нал ствола наводить сорокапятку в цель, заряжать и отдавать
команды.
— Оружие готово! — кричал Могилкин.
— Огонь! — отвечал Левцов и лязгал затвором.
Сократилин оказался командиром требовательным, суровым,
он гонял свой «экипаж» без отдыха и перекура и довел его
действия почти до полнейшего автоматизма. Закончил учение
Сократилин словами:
— Тяжело в учении — легко в бою.
Убили не больше двух часов. Покурили. Помолчали. Потом
вспомнили свой побег из кочегарки, ребят, которых растеряли,
заплутавшись на задворках села. Могилкин с Левцовым заспо-
5 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
65
рили. Один утверждал, что их поймали, другой — обратное.
Однако спор был ленивый и кончился тем, что каждый остался
при своем мнении.
— А что это у тебя за имя такое — Ричард? Уж очень
нерусское, — спросил Сократилин.
— Английское. Королевской династии, — не без гордости
ответил Левцов. — Родители дали. Я же по происхождению
аристократ. Отец был ученый, а матушка — чистая аристократ-
ка из дворян...
— Врешь! — сказал Могилкин. — В кого же ты такой за-
бубенный родился?
Левцов завернул самокрутку с оглоблю, закурил и выпустил
дым прямо в рот Могилкину.
— Так вот. До седьмого класса я был настоящим аристокра-
том. С таким дерьмом, как ты, я тогда и не разговаривал.
Все мальчишки во дворе нашего дома, по уверению моей ма-
тушки, были воры и бандиты. Мне даже смотреть на них за-
прещали. Я и в школу ходил не так, как все, — меня каждый
день отвозили и привозили... А дома учили английской езде на
лошади, французскому языку... Тужюр... бонжюр... и прочее... —
Левцов выругался и опустил голову.
Сократилин тоже свернул цигарку и, прикуривая от само-
крутки Левцова, спросил:
— Ну, а потом?
— Потом батьку свезли на кладбище и поставили ему па-
мятник. И я почувствовал себя свободным гражданином рес-
публики. И решил наверстать упущенные веселые детские годы.
Ребята нашего двора эту науку проходили постепенно, зака-
ляясь. Я же решил сразу... Перво-наперво плюнул на школу и
завел голубей...
Потом Левцов рассказал, как его судили за то, что при-
вязал проволокой к стоявшей грузовой машине пивной
ларек.
— Ничего... Все это глупость, телячья глупость. Война все
спишет, — мрачно изрек Левцов.
— Конечно... Наверняка спишет!
Вечерело. Небо очистилось, темнело. Облака грудились
у горизонта, около заходящего солнца. Высоко-высоко прошло
звено немецких бомбардировщиков. В лесу сгущались тени. Оре-
ховый куст на глазах превращался в бесформенную серую кучу.
Потянуло сыростью, и сразу стало неприятно и зябко.
— Опять будет туман. Вот увидите, — авторитетно заявил
Могилкин.
— Дай-то бог. Чего ж еще желать лучшего, — Богдан за-
66
топтал каблуком окурок и сказал, что, пока светло, надо по-
искать выезд из леса на шоссе.
Искать выезд пошли Сократилин с Левцовым. Могилкин
остался в машине. Продрались сквозь густой, мокрый от росы
кустарник и попали на заросшую дорогу. Идя по ней, спугнули
тетерку с выводком. Тетерка ошалело заметалась.
— Ну что ты шумишь, дура? — спросил ее Левцов. —
Не до тебя нам теперь, глупая птица.
Дорога свернула влево и минут через пять вывела их на
опушку. Перед ними лежало клеверное поле.
— Здесь будем выезжать, — сказал Сократилин.
До шоссе было не больше километра. Сумерки сгущались, но
движение на шоссе не затихало. Бежали машины, тарахтели
мотоциклы с повозками. Сократилин оставил Левцова наблю-
дать за дорогой, а сам побежал к танку.
На тихом газу вывел на опушку леса «бэтэшку». Стали
ждать, когда стихнет на шоссе движение. Экипаж Сократилина
приуныл, да и сам он не очень-то радовался. Сократилин боль-
ше, чем Могилкин с Левцовым, понимал, что прорваться на
танке к своим — авантюра из авантюр. На что он рассчиты-
вает? Единственно — на беспечность, глупость врага и русское
авось. Больше ни на что!
«А не лучше ли бросить машину — и пешком? Конечно,
лучше».
Богдан решил сказать об этом «экипажу» и сказал, но не
то, что думал.
— Может быть, вам, братцы, страшно, тогда валяйте
пешком!
Левцов стал закуривать. Он старательно и долго крутил ци-
гарку. Глубоко затянулся и смачно сплюнул крошки самосада.
— Все равно! Помирать — так с грохотом!
— Конечно, — поддержал его Могилкин. — Лучше плохо
ехать, чем хорошо идти.
Из-за стоявшего напротив леса выплывала луна, большая,
белая, холодная,* как ком снега. Движение на шоссе постепен-
но затихало. Теперь лишь пробегали машины-одиночки.
— Наверное, уже часов двенадцать? — сказал Сократи-
лин. — Подождем еще часик.
— А как мы определим этот часик? — насмешливо спросил
Левцов.
— По месяцу, — сказал Могилкин. — Как только отодви-
нется от той елки на три кулака, так и тронем.
Стали следить за луной. Могилкин отсчитывал кулаки.
— Готово. Как раз три, — объявил он.
5*
67
— Что-то очень быстро твой час прошел, — заметил Сокра-
тилин, усаживаясь за рычаги.
Затарахтел мотоцикл. Переждали. Теперь Левцов отсчитывал
кулаки. Туман, на который они рассчитывали, так и не сгус-
тился. Он повис над землей прозрачной дымкой. Дальше
ждать Богдану стало невмоготу.
— Поехали!
Завели мотор, тронулись, и тут справа над лесом взлетела
ракета, лопнув, рассыпалась разноцветными брызгами. Сокра-
тилин выругался и, газуя на всю железку, погнал «бэтэшку»
к дороге.
Километра четыре ехали без приключений. На полном газу
проскочили хутор, занятый немцами. Потом их обогнала гру-
зовая машина... Потом впереди на дороге вспыхнул свет фары.
Фара угрожающе приближалась. Сократилин, не сбавляя ско-
рости, гнал танк прямо на нее. Свет слепил глаза. Богдан, сжи-
мая рычаги, мчался на фару. И вдруг свет погас. Сократилин
увидел на обочине мотоцикл с коляской. Дальше все случилось
помимо его воли и желания. Он даже не помнит, как раздавил
мотоцикл. Догадался уже после, когда услышал треск, почув-
ствовал толчок, словно его подбросило на ухабе, и сразу же
по ушам стеганул ужасный крик... Богдан машинально заглу-
шил мотор.
Немец кричал дико, по-звериному. Могилкин лежал ничком
за башней, зажимая пальцами уши. Сократилин подбежал к мо-
тоциклу. Тот, что сидел в коляске, был еще жив. Гусеница
проехала ему по ногам. Немец выл не переставая, как сирена.
Подбежал Левцов.
— Я его сейчас, я его сейчас успокою, — бормотал он, вы-
таскивая из Кармана пистолет. Но пистолет не вытаскивался. —
Я его успокою сейчас как миленького...
Крик оборвался на высокой ноте. И стало тихо, так тихо,
что было слышно, как где-то далеко поскрипывает кулик.
Левцов толкнул плечом Сократилина.
— Тихо-то как стало.
Сократилин вздрогнул.
— Что?
— Страшно тихо. Надо драпать, — прошептал Левцов.
— Да, да. Конечно, конечно, поехали, — шепотом ответил
Богдан.
— Постой, — Левцов схватил за руку Сократилина и так
ее сжал, что ему стало больно. — Кажется, офицера прихлоп-
нули. Смотри, сумка. Возьмем?
— Зачем?
68
Но Левцов уже протягивал к сумке руку. Сократилина за-
трясло противной дрожью.
— Брось. Надо его переворачивать. Так не снимешь.
— Снимем, — сквозь зубы процедил Левцов, схватил сумку
руками, уперся ногой в труп и оборвал ремешок. Однако на
этом он не успокоился. Вытащил из кобуры пистолет. А со
спины мертвого водителя стащил автомат. Торопился и выпач-
кал в крови ремень.
— Да брось ты его.
— Пошел ты... — огрызнулся Левцов и хладнокровно вы-
тер ремень о траву.
«Ну и нервы у парня — как веревки!»—подумал Сокра-
тилин.
Хладнокровие и уверенность, с которой действовал Левцов,
постепенно передавались Богдану. Теперь он мог соображать и
действовать. А когда он сжал руками рычаги фрикционов, то
совсем успокоился.
Животный страх, который нагнал на Богдана своим криком
немец, исчез. Но появился другой, разумный. Выдержит ли
танк эту сумасшедшую гонку, хватит ли у них горючего?
Вот что теперь пугало Сократилина.
Впереди в легкой дымке тумана показалось село с тусклы-
ми желтыми огоньками. Сократилин не только предполагал, но
и чувствовал, что село кишит немцами. И отлично сознавал,
что идет на безрассудную дерзость. Другого выхода у него не
было.
— Впереди село. Попытаемся проскочить. Зарядить пушку! —
приказал он.
Дальше события разворачивались, как в скверном детекти-
ве. Село оказалось ужасно длинным, с безобразной, тряской
булыжной дорогой. Вначале оно было довольно-таки пустын-
ным, а потом «бэтэшка» неслась вдоль колонны грузовиков
с высокими кузовами. Грузовики кончились, и машина нырну-
ла в коридор из танков. В конце этого коридора стояла толпа
солдат. Грохнул выстрел. Сократилин не понял, кто стрелял.
Ему показалось, что стреляли над его головой. Однако после
выстрела солдаты словно сквозь землю провалились. И Богдан
решил, что их вообще не было, просто это у него от страха
в глазах мельтешит.
Он выжимал из машины все, что можно было выжать. Танк
ревел, громыхал, и все в нем тряслось и брякало — от пушки
до последней заклепки, вот-вот он сейчас споткнется и разва-
лится здесь, на дороге. Но пока шло так удачно, что даже не
верилось.
69
Все-таки немцы успели опомниться. В конце села Сократи-
лин увидел их. Они выкатывали на дорогу пушку. Не сбав-
ляя скорости и не сворачивая, Сократилин погнал танк прямо
на пушку. Он не слышал криков «экипажа». Он видел только
одну пушку, видел ее черный глаз, который метался из сторо-
ны в сторону.
«Наводят! Конец!» — Сократилин на секунду зажмурился,
а когда открыл глаза, то увидел бегущих от пушки немцев.
— Нервишки сдали! — прохрипел Богдан, и танк, ударив
пушку, опрокинул ее и швырнул на обочину.
Все в Сократилине ликовало и пело, смеялось и хохотало.
— Догоняй! Ищи свищи!.. — кричал он.
— Ищи свищи! — ревел «экипаж».
Левцов вылез на башню, размахивал автоматом. Как сума-
сшедший прыгал Могилкин. Танк бежал и бежал, дробно посту-
кивая по гудрону траками. С обеих сторон дороги бежали на-
встречу и убегали назад разлапистые серебристые ивы,
замшелые березы, между ними мелькали клен с дубом и даже
вязы.
— Красивая дорога! — крикнул Богдан.
— Как у нас в деревне! — воскликнул Могилкин.
Сократилин остановился, заглушил мотор.
— Интересно, кто по нас стрелял?
Могилкин захохотал.
— Так это ж мы сами, товарищ старшина. Как вжарили
по немчуре! — Перехватив хмурый взгляд Сократилина, Мо-
гилкин осекся.
— Идиоты! — рявкнул Сократилин. — Идиоты безмозг-
лые! Кто вам приказал?!
Левцов оскорбился.
— Ты на нас не ори. Сам приказал зарядить.
— Зарядить, а не стрелять, — резко оборвал его Сократи-
лин. — Вы даже не понимаете, что натворили!
— Ничего такого. Подумаешь, разик пульнули, — огрыз-
нулся Могилкин.
Глупейшее оправдание Могилкина возмутило старшину.
— Я-то думаю, почему это так всполошились немцы. Ока-
зывается, «пульнули»! Так бы проскочили у них под носом, они
даже и не расчухались бы.
— Как же, не расчухались... Нашел дураков. Что они, без-
глазые?
Богдан мрачно посмотрел на Левцова. Он знал, что спорить
с ним — напрасный труд. И все же ему хотелось доказать
Левцову, что они совершили пагубную для них глупость.
70
— Да ты пойми, дурья башка. Теперь всей немецкой армии
известно, что у них по тылам шляется советский танк. Пого-
ню, наверное, организовали. А в следующем селе нас встретят
как пить дать.
На доводы Сократилина Левцов среагировал по-своему.
Он поднял вверх автомат и выпустил длинную очередь.
— Зачем?
Левцов не ответил. Закинул за спину автомат, сел на башню
и стал крутить цигарку.
— Ну чего стоим? Поехали. А то и в самом деле догонят.
Прости, коль так случилось. Сам виноват, и мы виноваты. Вой-
на все спишет! — сказал Левцов, послюнил цигарку и сунул
в рот Сократилину.
Богдан закурил, успокоился, и они поехали. Еще километра
три дорога была пустынной и гладкой. А потом пошли сплош-
ные безобразия. Первой попалась убитая лошадь. Она валялась
в кювете, задрав вверх ноги. Рядом лежала на боку 76-милли-
метровая пушка. Повозку со снарядами разнесло в щепы. Кру-
гом валялись гильзы — сплющенные, рваные. Дорога и обочи-
на ее были усыпаны желтым длинным, как макароны, порохом.
Потом почти на каждом метре исковерканной дороги — или
пушка, или опрокинутая повозка с военным имуществом, или
лошадь с раздувшимся животом.
Сжалось сердце Сократилина, когда он увидел свои танки,
все — «бэтэшки». Их, видимо, бомбили и расстреливали
в упор. Одни обугленные, у других — сквозные рваные дыры.
Вначале Сократилин подумывал остановиться у какой-нибудь
машины и заправиться горючим. Но теперь уже не смог этого
сделать. Всем этим Богдан был ошеломлен и подавлен.
Потом километра два дорога была чистой. И опять кюветы,
заваленные боеприпасами, повозки с пулеметами, повозки, до-
верху груженные касками. Глухо прогремела под гусеницей ми-
нометная плита. Сожженные, разбитые автомашины. Сколько
всего погублено — уму непостижимо!
— Здесь, наверное, целая дивизия накрылась, — сказал Ри-
чард Левцов.
...Сократилин жал на газ, совершенно не думая о том, вы-
держит ли его машина эту сумасшедшую гонку. Уже солнце
проглядывало сквозь сгустившийся предрассветный туман. Пора
уже было сворачивать с дороги в лес. Но по сторонам шоссе
тянулись то болота, то закисшие низины с корявым кустарни-
ком, осокой и зарослями кипрея. Но вот дорога стала посте-
пенно подниматься, танк выскочил на бугор, и они увидели сож-
женный хутор. Он, как говорят, сгорел дотла вместе с жи-
71
лыми и холодными постройками. Вместе с ними сгорели бере-
за, сад, сруб колодца и четыре грузовые машины. Железные
бочки из-под бензина — с вырванными днищами, покрытые
махровой окалиной — валялись повсюду.
Сократилин свернул с дороги в обгоревший сад, сломал чу-
дом уцелевшее прясло забора, растоптал жухлый малинник и
покатил по усадьбе хутора. На краю овсяного поля стояла по-
черневшая ржаная скирда. Проезжая мимо скирды, Сократилин
заметил в соломе ребро бочки. Он выскочил из машины, раз-
греб солому, понюхал.
— Бензин! — крикнул Богдан и, не раздумывая о том, чья
это бочка и как она попала в скирду, покатил ее к машине.
— Есть возможность заправиться, — сказал он.
— А как? Ничего у нас нет: ни ведра, ни кружки.
Сократилин дико посмотрел на Могилкина.
— Было же ведро. Это... мятое, ржавое!
— Там, в лесу, осталось.
— Ух ты, шляпа! — простонал Богдан и беспомощно огля-
нулся.
У скирды стояли рослый рыжебородый литовец, женщина
с ребенком на руках. С обеих сторон держались за подол жен-
щины красноголовые девочки.
— Что смотрите? — смущенно спросил Левцов и, не полу-
чив ответа, еще больше смутился. — Помогите! Дайте ведро —
машину заправить!
Угрюмый взгляд литовца озадачил Сократилина. Но все же
он с помощью рук попытался объяснить рыжебородому, что им
позарез надо ведро. Литовец посмотрел на жену, что-то ей ска-
зал. Она заговорила быстро и возмущенно. Литовец махнул ру-
кой и ушел за скирду. Вернулся он с ведром и сердито швыр-
нул его к ногам Сократилина.
— Спасибо, — сказал Левцов.
Когда баки танка залили бензином, Сократилин отнес ли-
товцу ведро, поклонился и протянул руку. Литовец что-то про-
бормотал в ответ.
Танк потащился по рыхлому овсяному полю. Овес набирал
силу. Был он темно-зеленый, густой, шелковистый. Легкий ве-
терок гонял по нему серебристые волны. Сократилину, в душе
крестьянину, давить посев несчастных погорельцев было так
стыдно, что у него горели уши, и Богдан молил бога, чтоб по-
скорей это поле кончилось.
Наконец танк выехал на едва заметную полевую дорожку.
Среди еще зеленых полей она стелилась пестрым половиком —
так густо поросла она белой кашкой, золотистой медуницей,
72
лиловым мышиным горошком и васильками. Ехать по такой
дорожке было одно удовольствие не только «экипажу», но и са-
мой «бэтэшке». Мотор не надрывался. Он, как старый ворчун,
добродушно порыкивал. К сожалению, дорога скоро оборвалась
на краю кочковатого лога с выжженной солнцем сивой колю-
чей травой. На дне лога в ярко-зеленом мхе копошился ручеек.
Сократилин направил танк по течению ручейка. Почему?
Да просто он не знал, куда ехать!
В небе уже, как челноки, сновали «мессершмитты». Сторо-
ной проплыли на бомбежку брюхатые «юнкерсы». Кочковатый
лог пересекла дорога, тоже полевая, но хорошо накатанная.
По ней перебрались через овражек и сразу же попали на луг.
Пестрый, веселый, он цвел вовсю.
— Покосы здесь на ять! — воскликнул Могилкин.
Восторг Могилкина не тронул Левцова. Городской житель, он
был совершенно равнодушен к красотам природы. Да к тому
же ему было сейчас не до красот. Левцов усердно обгрызал ку-
сок сала.
— Что же ты обслюниваешь, как личную собственность? —
обиженно сказал Могилкин.
— Не весь. С одного угла, — пробормотал Левцов, силясь
укусить упругую, как резиновый каблук, свинину.
За лугом «бэтэшка» нырнула в плотный, как стена, кустар-
ник. Дорога здесь была такая, что, если б не искусство води-
теля, танк застрял бы в этом кустарнике на веки вечные.
Но, оказывается, это были только цветочки. Ягодки ждали впе-
реди; Танк заехал в болото. Правда, дорогу по болрту литовцы
вымостили бревнами. Бревна положили, не скрепив, кое-как.
Танк полз по ним, как по клавишам. Вдруг Сократилин резко
посадил машину на тормоза. Дальше бревен не было.
— Приехали с орехами, — мрачно пошутил Могилкин.
Богдан вылез из машины, измерил разрыв между бревнами.
— Не больше двадцати метров, — сказал он.
— Все, доездились, — усмехнулся Левцов. — Теперь поле-
тим на аэроплане с пропеллером в кармане.
— Пешком никогда не поздно, — возразил Сократилин.
Он не хотел бросать машину. Да теперь и стыдно было ее
оставлять в болоте. Если бы Левцов или Могилкин спросили
Сократилина: «Почему?», он сказал бы просто: «Пока нам
с ней везет».
— Быстро перетаскивать бревна и подкладывать под гусе-
ницы! — скомандовал Богдан.
Левцов протяжно свистнул.
73
— Из болота тащить бегемота? А ну ее, старшина, к богу!
Поехали на одиннадцатом. У нас автомат, два пистолета.
«А может, в самом деле пешком...» — подумал Сократилин
и посмотрел на Могилкина.
— А ты что скажешь?
Могилкин пожал плечами, поймал на щеке слепня, не спе-
ша раздавил его и, наконец, изрек свое мнение. Оно было и
«за» и «против». Вначале Могилкин заявил, что лучше плохо
ехать, чем хорошо идти, а потом — наоборот.
Сократилин укрепился в решении вытащить машину из бо-
лота.
— Можете убираться, если у вас хватит совести бросить
меня здесь одного. Где бы вы сейчас были, если б не танк?
Гниды вы, а не люди! — И, видя, что оскорбление не тронуло
«экипаж», добавил: — Плоские гниды.
Могилкин с Левцовым стояли, опустив головы. Их жрали
слепни с комарами, но они даже не отмахивались. Сократилин
притащил бревно, положил его перед машиной, вдавил в мох
и стал каблуком загонять под гусеницу. Второе бревно приво-
лок Могилкин. Когда Сократилин отправился за третьим, его
остановил Левцов.
— Ладно, старшина, ты укладывай, а мы будем подтас-
кивать.
«Экипаж», чтоб загладить вину, работал остервенело. Мо-
гилкин вымазался в грязи с головы до пят. Мох у него торчал
даже из ушей. Левцова одолели комары. Сократилину с Могил-
киным тоже от них доставалось, но не так, как Левцову. Он ко-
марам, видимо, нравился больше, и они тучей носились над
ним. И когда они уже вылезли из болота и машина бойко
катила по молодому веселому березовому леску, усыпанному
цветущей земляникой, Левцов все еще не мог успокоиться.
Он ругал комаров, войну, себя и Сократилина с Могилкиным.
Остановились перекурить, малость подзаправиться, послу-
шать, где гудит и ухает. Обкусали со всех сторон сало, поку-
рили.
Гремело и ухало на северо-западе. А прямо и справа было
так же тихо и мирно, как и в лесу. Доносилось постукивание
дятла, тинькала синица, шлепала листьями беспокойная осина.
Взлетел бекас и заверещал, как молодой ягненок.
— Вы думаете, это он горлом? — спросил Могилкин и сам
же ответил: — Это он перьями. Перья у него такие.
Никто ему не возразил. Левцов вообще его не слушал. Рас-
кинув ноги, он лежал на спине, пускал в небо сизые кольца
дыма и блаженно жмурился. Искусанное комарами лицо теперь
74
не чесалось. Оно слегка подзуживало, как будто его ласково
щекотали. Сократилин думал: «Сколько теперь времени?»
По его подсчетам, в болоте они проторчали часа два, а то и
больше.
Солнце подтягивалось к зениту. И деревья на глазах, как
улиты, вбирали в себя тени. Ветер замирал. Появившееся бы-
ло на небе облачко растаяло. День обещал быть знойным, удуш-
ливым. А пока в лесу было тепло и уютно. Под зеленой шап-
кой можжевельника на сморщенном листке жанжетки искри-
лась росинка. И все вокруг торопилось насладиться жизнью и
оставить после себя кое-что. Цвела земляника, цвела рябина,
и черника цвели с можжевельником. А одуванчик уже отцвел.
Из желтой корзинки он превратился в дымчатый пузырь и го-
товился при попутном ветре разбросать по свету свое бесчис-
ленное потомство.
— Хорошо-то как! — сказал Могилкин. — Как будто и
войны не было. Вот так взял бы здесь лег и умер.
Левцов не то плюнул, не то хмыкнул.
— Давай, Могилкин, ложись помирай. А мы посмотрим, как
это у тебя получится. Ни разу не видел людей, которые бы по
собственной воле помирали.
Могилкин не обиделся. Ему просто стало очень грустно от
слов Левцова.
— Жил ты, Левцов, в городе среди камней. Потому-то и
сердце у тебя каменное, да и весь ты сам каменный.
Левцов вскочил. Сократилин ждал от Левцова грома, мол-
ний и матюков. Но он вдруг стал оправдываться и доказывать,
что, наоборот, он добрый, мягкий и порядочный человек и что
во всем виноват его невыдержанный характер; а потом пожа-
ловался на свою не очень-то веселую жизнь, на службу в армии
и на войну. Богдан хотел ему сказать, что ты, Левцов, еще не
воевал, а уже жалуешься, но, подумав, смолчал. Не потому,
что он боялся Левцова, а потому, что не хотелось ему вызы-
вать его на спор. Богдан терпеть не мог никаких споров — ни
умных, ни глупых.
— А долго мы будем догонять своих? — спросил Сократи-
лина Могилкин.
— До Москвы, — выпалил Левцов.
Могилкин обалдело уставился на Левцова.
— Почему же до Москвы?
— Потому, что оканчивается на «у»! — отрезал Левцов и,
поняв по мрачному лицу Богдана, что спорол глупость, стал
энергично защищать эту глупость. Не обошлось без истории.
Начал он с татарских ханов, упомянул поляков с французами.
75
— Так будет и с немцами. Дойдут они до Москвы, а потом
мы начнем наступать.
Левцов удивил Сократилина начитанностью, однако «теория»
его Богдану не понравилась. Возражать Сократилин не
стал и, чтоб прекратить этот, по его мнению, вредный разговор,
сердито посмотрел на Левцова и погрозил пальцем.
— Ты не очень-то, умник, профессор кислых щей! Да и вооб-
ще хватит трепаться. Надо ехать.
...Березовый лес ненадолго сменил сосновый, потом и до-
рога пропала. Километра два тащились по окраине горелого
урочища. Солнце палило нещадно. Все изнывало от зноя, и
вдруг пронзительно засвистел паровой клапан. Остановились,
стали ждать, когда остынет вода. Остывала она медленно.
— Ни черта мы не доедем, — сказал Левцов.
— Доедем, ребята, даю вам слово — доедем! — заверил
Богдан. — Чепуха, что вода закипела. Обороты сумасшедшие,
скорость низкая, никакой вентиляции, да еще жарища! —
Сократилин убеждал не столько ребят, сколько в первую
очередь себя. — Пока мотор остывает, вы бы сходили раз-
ведали. Может, какую-нибудь дорогу найдете?
Левцов с Могилкиным отправились в разведку. Богдан ждал
не без тревоги. Левцову он вовсе не доверял. Почему? Трудно
сказать. Видимо, просто не приглянулся парень. Хотя, в сущ-
ности, он ничего пока плохого не сделал.
«А может, Могилкин еще хуже... Черт их разберет. Возьмут
да и сбегут. А кто их за это осудит? Не привязаны же они
к танку», — рассуждал Сократилин.
Но они вернулись и похвастались, что нашли хорошую до-
рогу.
Прежде чем добрались до дороги, прошло немало времени.
Из горелого урочища попали на унылый вязкий лужок. Здесь
бы и лошадь с телегой не прошла. А «бэтэшка» прошла.
Но как? Об этом надо спросить у бога. Видимо, он им помогал.
Зато на сухем, ровном месте они промыкались до вечера. Беда
их подкараулила в тот момент, когда никто о ней и думать не
думал.
Все шло как по маслу. Вырвавшись из трясины, «бэтэшка»
ходко бежала по широкой сухой просеке. Могилкин с Левцовым
сидели на башне, Сократилин, откинувшись на спинку сиденья
и сняв руки с рычагов, блаженствовал. И вдруг машину под-
бросило. Сократилин схватился за рычаги. Машину понесло
вправо. Сократилин зажал левый фрикцион. Танк завертелся
волчком.
— Старшина! — заревел Могилкин. — Гусеницу потерял!
76
Метрах в двадцати от танка сверкала, распластавшись
в траве, гусеничная лента. Сократилину стало до слез обидно.
Он на минуту расслабился, притупил внимание, и танк, наско-
чив на пенек, оборвал гусеницу.
— Был бы пень, а то черт знает что! — простонал Богдан.
— Коль не повезет, так не повезет, — сказал Левцов.
— Где тонко, там и рвется, — в унисон ему пропел Мо-
гилкин.
Бывалому танкисту натянуть гусеницу легче, чем плюнуть.
Был бы для этого натяжной инструмент. Впрочем, и без инстру-
мента натянули бы. Положение усугублялось тем, что надо бы-
ло выбрасывать испорченный трак и заменять.его новым. А где
его взять? На танке запасных траков не было. Богдан, вообще
не умевший ругаться, да и не любивший это искусство, на этот
раз не сдержался и трехэтажным матом обложил бывшего хо-
зяина «бэтэшки».
— Подумать только — не иметь на машине такого дерьма,
как траки!
— А может, их немцы растащили, — заметил Могилкин.
— Безмозглый идиот ты! — закричал Сократилин на Могил-
кина. — На кой черт они нужны немцам!
— Да, действительно. Не бриллианты же, — сказал Левцов
и самодовольно ухмыльнулся. — Теперь-то мы ее наверняка
бросим.
— Кого это? — не поняв, спросил Сократилин.
— Душегубку, — и Левцов кивнул на танк.
— Не подумаю.
— Что же ты будешь делать?
— Лопнул рабочий трак, вот этот, с гребнем, — Сокра-
тилин носком сапога показал испорченный трак. — Мы его вы-
кинем и поставим подряд два холостых.
— И пойдет? — спросил Могилкин.
— Как миленький. Только бы нам стянуть гусеницу. —
Сократилин в упор посмотрел на Левцова. — Попробуем?
Попробовали. Ничего не получилось. Перекурили... Еще че-
тыре раза пробовали, выкурили всю махорку — и все-таки стя-
нули. Но какой ценой! Могилкин посмотрел на свои руки
с кровоточащими пальцами и не мог поднять их, чтоб высмор-
каться. Левцов едва держался на ногах. У Сократилина все
ломило, словно его тело протащили сквозь мялку. «Как же
я поведу машину?» — с ужасом подумал Богдан. А вести ее
теперь было намного сложнее. Правая гусеница натянулась,
как струна, и даже гудела, а левая — провисла. Там тоже на-
77
до было выбрасывать трак. Но и под дулом пушки они б на
это теперь не согласились.
Вечерело. Просеку пересекли густые длинные тени. Поехали.
Танк все время заносило влево. Сократилин ни на секунду не
выпускал из рук рычагов. Наконец выбрались на дорогу.
По ней, вероятно, когда-то вывозили лес.
Солнце уже село, когда дорога вывела их к мосту через
речку с темной, как густо заваренный чай, водой. В низких
берегах реки засел густой тростник с камышом, а вода заросла
желтоголовой кувшинкой. На том берегу две старые ивы, низко
склонившись, разглядывали в воде свои корявые, скрюченные
ветви. Деревянный горбатенький мост был, видимо, построен до
первой мировой войны, да и то на скорую руку. У моста даже
были тоненькие перильца. А для чего — неизвестно. Скорее
всего для красы. Они были настолько ветхи, что их, наверное,
облетали даже мухи.
Сократилин спустился под мост. Середину моста поддержи-
вали два столба, почему-то даже нескрепленные. Прошлись по
мосту, потопали. Левцов прыгнул. Мост покачнулся, но ничего,
устоял.
— Ну что ты скажешь, старшина, про этот чудо-мост? —
спросил Левцов.
— Хреново наше дело, Ричард Львиное Сердце, — Богдан
потрогал на гимнастерке Левцова пуговицу, повертел ее. —
А может, попробуем?
— С ума сошел! Он же на соплях.
Богдан вздохнул.
— Конечно. А все-таки? Ведь чего мы только не пережили!
И теперь бросать просто так исправную машину обидно. Я все-
таки попробую.
— А если провалишься?
— Наверное, вылезу. Речка-то вшивая.
— Не проскочить. А впрочем, — Левцов взял Сократилина
за руки, пожал их. — Давай, старшина!
— Правильно. Или пан, или пропал, — сказал Могилкин.
В машине остался один Сократилин. Левцов с Могилкиным
перешли мост и наблюдали за Сократилиным с противополож-
ного берега. Богдан решил проскочить мост на бешеной скорос-
ти. И чтоб иметь разбег, далеко отъехал назад. Реку и мост
спеленали серые сумерки. Темным пятном маячил танк. И было
очень тихо.
Тишину разодрал рев мотора. Танк ринулся к мосту. Могил-
кин не понял, кто застонал: Левцов ли, мост лишили он сам.
Но он очень хорошо слышал стон и видел, как мост повело
78
вправо, потом влево, потом его изогнуло, как резиновый. Мо-
гилкину стало до ужаса страшно. Он закрыл глаза и сквозь
рев мотора услышал сначала слабый треск, а потом грохот.
Все смешалось — и рев, и треск, и грохот. Могилкин открыл
глаза и в пяти метрах от себя увидел открытый люк танка и
белое как бумага лицо Сократилина.
— Переехал? — прошептал Могилкин.
— А мост? Цел мост? — шепотом спросил Богдан.
— Хана мосту! Как не бывало! Один столб торчит, — ска-
зал Левцов, снял пилотку, помял ее и опять напялил на
макушку. — Ну, брат... Такое и в кино не покажут. Мо-
лодец! Какой же ты молодчина, старшина, и сам не по-
нимаешь!
Могилкину тоже хотелось похвалить Сократилина, но у него
не находилось подходящих слов.
— Вот здорово! А я-то напугался! — сквозь слезы выдавил
Могилкин и вытер рукавом гимнастерки глаза.
Похвалу «экипажа» Богдан принял как должное и самодо-
вольно ухмыльнулся.
— Это что... Не в таких переплетах бывали... Ну что ж, по-
ехали! — бодро сказал он, а про себя подумал: «Боже мой,
когда это все кончится?»
Богдану страшно было разогнуть спину, пошевелить рукой.
Когда он сидел без движения, то не чувствовал своего тела.
Но стоило только пошевелиться, тело начинало медленно, тупо
ныть, словно под неимоверной тяжестью. Особенно Сократилина
мучили руки. Их как будто раздавили.
«А может быть, здесь остановиться и переночевать? — но
сразу же прогнал эту заманчивую думку. — Поеду и буду
ехать, пока не сдохну», — решил Сократилин, протянул руки
к рычагам, осторожно обнял рукоятки, переждал, пока приту-
пится в запястье острая боль, потянул на себя и нажал педаль
главного фрикциона.
За мостом дорога принялась вилять. Она то ныряла в лес,
петляла меж деревьев, то бросалась в кусты, то опять выпрям-
лялась, хорошела. И тогда напряжение ослабевало, и Сократи-
лин забывался.
«Да сплю я, что ль?» — спохватывался Богдан и мотал го-
ловой.
Могилкин с Левцовым сидели в танке. Сократилин их оклик-
нул. Они не ответили. «Спят, черти!»
«Бэтэшка» пошлепывала траками по прелой листве. По бо-
кам проплывали темные кучи кустов. Сократилин впал в за-
бытье. Сколько он так ехал? Может, минуту, а может, и два-
79
дцать. Только когда он очнулся, не увидел дороги. Танк полз
по какому-то полю. Сократилин даже не понял, где он и что
с ним происходит, и опять куда-то провалился...
Сквозь сон Богдан услышал тонкий протяжный голос:
— Эй-а-а-а!
Окончательно пришел в себя Сократилин, когда раздался
выстрел. Ему показалось, что лопнул шестидюймовый снаряд,
хотя это был обычный винтовочный выстрел. Сократилин вздрог-
нул, помотал головой и резко дернул на себя рычаги. Танк
остановился. Кто-то подбежал к люку и, просунув дуло винтов-
ки, закричал:
— Куда прешься, баран! Не видишь — огневая позиция?!
— Свои... Боже мой, свои! — Сократилин засмеялся и опус-
тил руки.
Он все слышал, все понимал. Он слышал, как еще кто-то
подбежал к танку и как тот, первый, с возмущением говорил
подбежавшему:
— Товарищ лейтенант, этот дерьмовый танкист чуть не рас-
пахал нашу батарею. Я ему кричу: «Куда прешь?!» А он знай
себе прет.
Потом кто-то третий поносил танкистов за то, что они со-
всем обнаглели и вчера на дороге столкнули в канаву его пуш-
ку. Потом Сократилин узнал голос Левцова. Левцов кричал,
что они бежали из плена, столько всего натерпелись и теперь
их так-то вот встречают. Примерно то же говорил и Могилкин.
Богдан слышал даже, как Левцов хвастался трофейным оружием,
сумкой, которую они взяли у немецкого офицера, уверял, что
з этой сумке ужасно важные документы, и требовал, чтоб их
сейчас же отправили в штаб к самому генералу.
Все слышал Сократилин и все понимал, но вылезти из ма-
шины и доказывать, что он не верблюд, у Богдана не было ни
сил, ни желания. Кто-то протянул в люк руку, взял Сократи-
лина за плечо и стал трясти. Сократилин поднял голову, увидел
фуражку и петлицы с двумя кубарями.
— Старшина, вы можете вести машину? Здесь недалеко.
Я пойду впереди, а вы за мной поедете.
Сократилин утвердительно кивнул головой. И он повел
танк, и повел хорошо, и сам удивлялся, как это у него ловко
получается.
Лейтенант привел танк не то к дому, не то к сараю, сказал
«экипажу»:
— Подождите здесь.
И ушел. А когда вернулся, Сократилин спал глубоким, спо-
койным сном. Его пытались будить, он не проснулся.
80
Рассказ второй, записанный
со слов Богдана
Абрамовича вечером того же дня
Танк Богдана Сократилина вышел из окружения на участке,
где занимал оборону пехотный полк соседней 11-й армии.
Командир полка, узнав, что танк беспрепятственно прошел че-
рез огневые позиции, страшно ругался и в тот же день отправил
Сократилина с «экипажем» в штаб армии. В штабе армии
Богдана обласкали, пообещали представить к награде и прика-
зали немедленно отбыть в распоряжение командира 3-й тан-
ковой дивизии.
Дивизию, в которую попал Сократилин, в тот же день бро-
сили защищать Двинск. События развертывались так стремитель-
но, что Богдану некогда было даже сменить свой «экипаж».
Так неожиданно и помимо своей воли и желания Левцов с Мо-
гилкиным стали танкистами. А Сократилин выполнял сразу две
должности — и водителя и командира машины.
Но уже было поздно защищать Двинск. Немцы с ходу форси-
ровали Западную Двину и захватили город. Дивизия получила
новый и еще более трудный приказ: отбить Двинск и отбросить
немцев на западный берег реки. Всю неделю пыталась она вы-
полнить этот приказ и не выполнила. За это время противник
подтянул свежие силы, ударил, и дивизия, не останавливаясь,
покатилась на восток.
Сократилин и оглянуться не успел, как оказался на берегу
Чудского озера, у белокаменных стен города Пскова. Тут диви-
зии приказали остановиться намертво и любой ценой удержать
город. Потрепанный танковый батальон, в котором находился
Богдан, для отражения атак противника занял позицию за же-
лезнодорожной насыпью. Две атаки они отбили. Потом
на них навалились «юнкерсы» и целый час долбили их без пере-
дышки.
...Три машины неожиданно отъехали от насыпи, развернулись
и устремились к городу.
«Наверное, приказ отходить», — решил Сократилин и тоже
отъехал от насыпи и стал разворачиваться. И тут он увидел пе-
ред своим люком комбата. Зверь зверем! Лицо темное, зубы
оскалены, в руке пистолет.
— Куда?! Назад! Застрелю труса!
И застрелил бы, но не успел. Взрыв бомбы отбросил комбата
от люка.
6 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
81
Сократилин оглох. Он рвал рычаги. Мотор ревел, а танк бо-
ком прижимало к насыпи. Богдан выскочил из машины и схва-
тил себя за голову. С правой стороны не было ни гусеницы, ни
ведущего колеса. Поодаль, скорчившись, лежал комбат и ру-
ками зажимал разорванный живот. Подбежали Могилкин с Лев-
цовым.
— Кажется, готов, — сказал Левцов.
Могилкин наклонился над комбатом, потрогал пальцами лоб.
— Дышит еще.
— Все равно не выживет.
Сократилин уставился на Левцова.
— Что вы говорите, я ничего не слышу!
— Комбат кончается! — закричал Могилкин.
Сократилин побежал. Он и сам не знал, куда бежит и зачем
бежит. Он бежал вдоль насыпи, мимо разбитых танков. Нако-
нец он наткнулся на уцелевшую машину. Сократилин забараба-
нил по люку кулаками. Механик открыл люк.
— Комбат кончается! — закричал Богдан. — Чего рот рази-
нул?! Спасать надо! — Сократилин рукой показал туда, где уми-
рал комбат.
Но он уже был мертв. Они затащили тело комбата на танк,
накрыли его шинелью и поехали в Псков на виду немецких тан-
ков, которые, стреляя, приближались к железной дороге.
С потерей машины закончилась и служба Богдана в танко-
вых войсках. С неделю он с экипажем проболтался при штабе
своей бригады, которая ничего не имела теперь, кроме номера
и штаба. А вскоре и штаб с номером ликвидировали. А Сокра-
тилин с экипажем попал в саперы. Его назначили командиром
отделения подрывников. Дали еще трех солдат, шофера, «газик»
с толом и «адскую машинку». Теперь Сократилин отступал по-
следним и взрывал все, что надо было взорвать, и, конечно,
в первую очередь мосты. Они взрывали железнодорожные мосты
и шоссейные; железные, каменные и деревянные — через какой-
нибудь вонючий ручей.
От Пскова до Новгорода на реках Великой, Шелони, Мшаге,
Удохе (всех и не упомнишь) мосты и переправы были разруше-
ны под руководством Богдана Сократилина. Взрывать приходи-
лось и до прихода немцев, и после их прихода, и прямо у них
на глазах, под носом. Подрывное дело опасное и даже интерес-
ное, во всяком случае не скучное. Только душа к этому делу
у Богдана не очень лежала. Ведь взрывать-то приходилось соб-
ственные мосты!
— Просишь рассказать какой-нибудь интересный случай? —
Богдан Аврамович усмехнулся. — А что ж интересного — взры-
82
вать деревенский мостик, без которого крестьянину ни туды ни
сюды?.. Впрочем, изволь. Был такой случай.
...Тогда мы отступали к озеру Ильмень. Я разъезжал на тро-
фейном немецком грузовике. Я его взял, когда наши крепенько
стукнули под Сольцами корпус Манштейна. Это было в середине
июля. Немец рвался к Новгороду. Танковые части подходили
к Шимску. И тогда две наши армии ударили ему по флангам,
с юга и севера. Немцы, не ожидавшие такого удара и пуще все-
го боявшиеся окружения, повернули назад. Их гнали километров
пятьдесят. Правда, танкам и боевым частям удалось выйти из
окружения, но зато здорово мы потрепали их тылы, и нам доста-
лись богатые трофеи. Мы воспрянули духом, славно повесели-
лись. Коньяки, французские вина, шоколад, консервы... Да, бы-
ло дело под Сольцами, есть что вспомнить, — Богдан Аврамо-
вич вздохнул и покачал головой.
— А сколько исправных машин он бросил! Да не одну сот-
ню. Тогда-то мне и достался этот грузовик-громила. С полмеся-
ца Манштейн не рыпался, все зализывал синяки да накапливал
силы. На помощь к нему пришла дивизия «Мертвая голова».
В первых числах августа опять попер.
Вызывает как-то меня командир нашей саперной роты и на-
чинает крыть, почему это я такой-разэтакий мост у деревни Ни-
зы через реку Мшагу не взорвал. А мне откуда знать, что там
мост? Не мог же я сразу по всём дорогам раскатывать. «Не раз-
говаривать, — кричит, — мать твою головешка! Немедленно взо-
рвать! Не взорвешь— на глаза не показывайся!»
Конечно, если бы мы даже и не взорвали, ничего бы он не
сделал. Командир наш был инженер, сугубо гражданский чело-
век. Ругался он отменно, грозил часто и даже за кобуру хватал-
ся, а в общем-то никого пальцем не тронул.
Оседлали мы свой шарабан и поехали. Дело уже к вечеру.
И вообще день был хмурый. С утра дождик грозился, да так
и не собрался. Шарабан наш гремит, пылит. Солдаты мои в ку-
зове болтаются, я с шофером в кабине, а кабина огромная, как
деревенская хата. Проскочили поле, потом лесок, за леском
опять поле. В конце этого поля — роща. Подъехали, смотрим —
погост, а не роща. Дорога обогнула погост, и как на ладони
открылась деревня, а перед деревней река и мост. Река порядоч-
ная. Берега высокие, обрывистые, а между ними повис деревян-
ный мост. Что надо мост: на быках, с перилами. «Прямо!» —
командую шоферу. Из кузова мне кричит Левцов: «Старшина,
посмотри в бинокль, что там за народ около пруда?» Бинокль
у меня трофейный, отличный бинокль, цейсовский десятикрат-
ный. Командир роты очень хвалил и все сокрушался, что у него
6*
83
такого нет. Но я как-то не замечал его слишком понятных на-
меков^ А отобрать его у меня он стеснялся. И вообще, как я
приметил, хорошие люди все стеснительные.
Посмотрел я в бинокль и ахнул. Немцев около пруда кишмя
кишит. Одни купаются, другие просто так лежат, отдыхают, на
губных гармошках наяривают. Тут же валяются их мотоциклы.
В деревне тоже полно немцев. Что делать? Приказ есть приказ...
Эх, думаю, была не была! Смелость, говорят, города берет, а
здесь какой-то паршивый мост. Решил взорвать у немцев на
глазах. План избрал самый наипростейший. Просто подъехать на
машине к мосту и взорвать. Машина-то немецкая, авось примут
за своих. «Ты, — говорю шоферу, — подъедешь к мосту, остано-
вишься и будешь делать вид, что у тебя что-то с машиной не
в порядке. Ну хотя бы будто камера спустила. Помогать ремон-
тировать колесо будет Могилкин. А Левцов с Коноваловым возь-
мут взрывчатку — и под мост. А для отвода глаз можно взять
ведро, будто за водой. А остальные будут сидеть в кузове и сле-
дить за немцами».
Так и сделали. Подъехали впритык к мосту, шофер выскочил
из машины, постучал по колесу каблуком, потом схватил ключ
и вместе с Могилкиным стали делать вид, что снимают колесо.
А Левцов с Коноваловым взрывчатку в ведро — и под мост.
Я из кабины за немцами наблюдаю, и карабин у меня на коле-
нях. До немцев рукой подать. Сначала они на нас и внимания
не обращали. Купаются, подштанники стирают. А пруд малень-
кий, вода грязная, и гуси тут же плавают. В бинокль-то фрицы
так близко, что хочется рукой потрогать. Все видно, даже воло-
сатые ноги. Меня заинтересовал один пожилой немец с крупным
морщинистым лицом. Стоял он в накинутой на плечи шинели,
в пилотке, напяленной до ушей, и бросал гусям кусочки хлеба.
Гуси дрались, а немец грустно улыбался. Он, наверное, в ту ми-
нуту вспоминал свой дом, где у него тоже есть гуси. И тогда я
подумал, что сейчас немцу на все наплевать: и на Гитлера, и на
Сталина, и на войну. Если б его сейчас отпустили домой, он
побежал бы и ни разу не оглянулся. Вдруг мои глаза встрети-
лись с глазами немца. Он что-то сказал, поднял руку и уставил
на меня палец. Рядом стоявшие немцы тоже стали смот-
реть на меня и показывать пальцами. Я понял, что они насто-
рожились.
— Скоро вы там? — крикнул я.
— Одну минутку, старшина, — ответил из-под моста Левцов.
Однако «минутка» тянулась слишком долго. Теперь все нем-
цы у пруда смотрели в нашу сторону. Видно, почуяли что-то
неладное и решили проверить. Двое вскочили на мотоцикл —
84
и к нам. Правда, чтоб добраться до моста, им надо было дать
порядочный крюк.
— Да скорей же! — крикнул я. Встреча с ними мне была
вообще ни к чему.
— Сейчас. Шнур что<го не горит, — ответили из-под моста.
— Сейчас немцы будут здесь, — предупредил их Могилкин.
А немцы уже выбрались на дорогу и до моста им остава-
лось метров пятьдесят. Я схватил карабин, встал на подножку
машины. Мотоцикл выскочил на мост. Я выстрелил. Мотоцикл
подпрыгнул, ударился о перила с одной стороны, отскочил от
них, повалился на бок. В деревне начался переполох. Трещали
мотоциклы, трещали автоматы, хлопали ракеты. Ребята в конце
концов запалили шнур. Едва мы успели развернуться и
отъехать, как мост рухнул. Это был мой последний мост. В Шим-
ске нас прижали к Ильменю. Машину мы бросили. У меня опять
остались Могилкин с Левцовым. Остальные бойцы моего отде-
ления не знаю куда делись. По топким берегам озера, по камы-
шам где ползком, где вплавь мы потащились в Новгород. В Нов-
городе нас отправили в пехоту...
Рота, в которую попал Сократилин, не насчитывала и трети
положенного состава. Командовал ротой грустный украинец Кол-
баско, младший политрук. Когда Сократилин со своими подрыв-
никами явился к нему и доложил, что прибыл в его распоря-
жение, он посмотрел на старшину, на его медали и уныло про-
тянул:
— Очень рад. Назначаю вас командиром третьего взвода. Ра-
зыщи младшего сержанта Костомарова-Зубрилина и прими от
него взвод.
Сократилин сообщил, что он и его бойцы вторые сутки «не
емши». Колбаско пожаловался Богдану, что он тоже дав-
но есть хочет, и посоветовал пошукать что-нибудь у местных жи-
телей.
Левцов выступил вперед, щелкнул каблуками и попросил
разрешения обратиться к младшему политруку с личной прось-
бой. Колбаско разрешил.
— У меня сапоги развалились, — доложил Левцов.
Политрук малость оживился. На его измятом, заросшем лице
промелькнула улыбка.
— Совсем развалились?
— Так, что можно мыть ноги, не снимая сапог.
Колбаско посмотрел на Левцова, на его сапоги и грустно
покачал головой.
— Плохо дело. Сапог у меня нет. Ничего у меня нет. Даже
винтовок не хватает. У вас хоть есть карабины. Это очень хоро-
85
шо. А ведь есть такие, что приходят совсем без оружия, словно
к теще на блины, — сказал Колбаско и устало закрыл глаза.
Эта длинная речь, видно, совсем его утомила. Богдан понял,
что с подобными вопросами к нему обращаются ежеминутно и он
от них смертельно устал.
Сократилин отправился разыскивать младшего сержанта
с двуствольной фамилией, Могилкин с Левцовым — рыскать по
домам «насчет чего-нибудь пожрать». Рота остановилась в трех
километрах от Новгорода, в крохотной деревушке. Жили в ней
старики со старухами да ребятишки.
Костомарова-Зубрилина Богдан нашел около полуразвалив-
шейся бани. Младший сержант с ложкой в руке сидел около
костра, над которым висел на палке котелок. Он варил щи. Тут
же под шинелью спал красноармеец. Поодаль звездой, голова
к голове и раскинув ножницами ноги, спало еще шестеро. Де-
вятый сидел на порожке бани, чистил винтовку и заунывно тя-
нул песню, состоящую из одних «и-и-а-а-ля-ля». Здесь же, опус-
тив тупое рыло, стоял пулемет «максим». К стене бани привали-
лись ручной пулемет и четыре винтовки.
Сократилин представился и сообщил, что ему приказано
принять взвод.
— Бога ради! — воскликнул Костомаров-Зубрилин и широким
жестом показал на спящих. — Девять на месте, трое в деревне
старух щупают, тринадцатый пошел в соседнее село к поэту, —
младший сержант закатил глаза и стал вспоминать имя поэта.—
Дер... дир... тир... Черт бы его побрал! Не упомню. А я своего
поэта не отпускал. Попов его фамилия. Он сам у ротного вы-
просился. В общем, старшина, я тебе так скажу: если он не
вернется, тебе ж лучше будет.
— Почему?
— Понимаешь, — Костомаров-Зубрилин опять закатил гла-
за, — он какой-то недоделанный, да еще в очках. После каждо-
го выстрела очки протирает. И вообще не рота у нас, а самый
распоследний сброд.
— Это я и сам вижу, — сказал Богдан.
Боец на пороге бани продолжал чистить винтовку и тянуть
бесконечно «и-и-а-а-ля-ля». Сократилин подошел к нему, сел.
Тот даже не посмотрел на Богдана.
— О чем поете? — спросил Сократили.
Боец покосился на сократилинские медали и сплюнул.
— Если бы старшина знала, о чем моя поет, твоя плакала.
— Фамилия? — строго спросил Богдан.
— Зачем твоей моя фамилия?
— Встать, разгильдяй! — рявкнул Сократилин.
86
Боец испуганно вскочил, одернул гимнастерку и козырнул.
— Рядовой Кугушев.
— Садитесь, рядовой Кугушев. И знайте: теперь я ваш
командир. Сами-то из татар будете?
— Татарин, татарин, — охотно подтвердил Кугушев и сооб-
щил, откуда он сам, какая у него жена хорошая, и какие у них
славные ребятишки, и как он тоскует по своему дому. — Война
очень плохой дело, — решительно заявил Кугушев. Богдан вполне
был с ним согласен. После этого Кугушев принялся чистить вин-
товку и нараспев думать о своем доме.
Младший сержант пригласил Сократилина «откушать штец».
Они были солоней самой соли.
— Не рассчитал, — оправдывался Костомаров-Зубрилин.— Ва-
рил я их с невымоченной солониной да еще малость подсолил.
Не рассчитал.
Похлебали щей, покурили, покалякали о том, о сем, ругнули
Гитлера. Костомаров-Зубрилин сообщил, что зовут его Петром Аг-
геичем, что сам он из Ростова, кадровик, был артиллеристом-
наводчиком.
— Недалеко от Вильно немецкие танки раздавили нашу бата-
рею, да. А в артиллерии я был на виду, первым наводчиком,
да. На стрельбах в прошлом году сам командир дивизиона мне
руку жал, да. — Младший сержант вздохнул и сказал, что это
не война, а сплошное свинство.
Над Новгородом появились «хейнкели». По ним принялась
лупить зенитная батарея. Зенитки тявкали то отрывисто, то вза-
хлеб. Белые комки разрывов испятнали над городом небо. Бом-
били «хейнкели» беспорядочно. Возможно, у них не было задан-
ных объектов, а возможно, им мешал плотный огонь наших зе-
ниток. Когда «хейнкели» улетели, над городом долго висела се-
рая пыль и в центре горел дом.
— Ну вот, прилетел, нашумел, сбросил, наверное, груза ты-
сяч на сто и сжег трехкопеечный дом. — Костомаров-Зубрилин
потянулся к Сократилину и пристально поглядел ему в глаза. —
А когда мы их дома жечь будем? Да и будем ли?
— Конечно, будем, — сказал Богдан.
Пришли бойцы, те, что, по выражению Костомарова-Зубрили-
на, «щупали» старух р деревне.
— Принес, Митька? — спросил младший сержант.
— Я да не принесу! — воскликнул синеглазый солдатик в не-
померно больших шароварах и в гимнастерке до колен. — Ру-
байте, товарищ командир, — и поставил перед младшим сержан-
том котелок с молоком.
87
— Был командир, да весь вышел. Теперь он командир, —
Костомаров-Зубрилин показал на старшину Сократилина, взял
котелок, приложился к нему и не оторвался, пока не выдул пол-
котелка, потом передал Сократилину.
— А сам-то ты пил? — спросил Богдан синеглазого Митьку.
— Так точно, товарищ старшина. Надулся как клещ, —
Митька выпятил живот и постучал по нему кулаком. — Руба-
нули дай бог.
Красноармеец в распоясанной шинели, заросший до бровей
рыжими волосами, ухмыльнулся:
— Шпана ты лиговская, Митька.
— Пошел бы ты дядя, знаешь, куда! — Митька посмотрел
на Сократилина и прищурился. — Сказать ему, товарищ старши-
на, куда?
Богдан погрозил ему пальцем. Митька понимающе кивнул го-
ловой и закричал:
— Эй, хан Батый, айда молоко трескать!
Кугушев положил винтовку и, подойдя к Митьке, спросил:
— Чего орешь, глупый башка? Где твой молоко? — Взял ко-
телок с молоком, выпил до дна, вернулся на порог бани и при-
нялся драить винтовку.
Старшина отозвал Митьку в сторону и крепенько предупре-
дил, чтоб тот бросил свои штучки-дрючки. Пока Богдан распей
кал, Митька слушал внимательно и даже старался быть очень
серьезным, а потом поднял на Сократилина озорные глаза.
— А если не брошу? Что вы со мной сделаете? Домой-то все
равно не отправите.
Митька Крылов был из Ленинграда. Как только началась
война, он первым прибежал в военкомат и записался в добро-
вольцы, хотя ему и семнадцати не было. Каким образом ему
удалось провести комиссию военкомата, трудно сказать. Впрочем,
для таких, как Митька Крылов, преград не существует.
— А вот возьму да и отправлю, — сказал Сократилин и ут-
вердительно кивнул головой.
— Куда? — изумился Митька. — В Ленинград?
— В тыл. В детдом.
Это Митьку смутило. Он задумался, поскреб затылок
и сказал:
— Ладно, договорились... Эй, Кугушев, теперь ты не Батый,
а генерал Чингисхан!
Костомаров-Зубрилин, опрокинувшись на спину и задрав
вверх ноги, захохотал. Кугушеву тоже стало смешно. Сократи-
лин плюнул и обозвал Митьку мальчишкой.
Наконец-то появились сократилинскиё подрывники. Они при-
88
тащили ведро картошки, круглый каравай хлеба и сметану
в глиняном черепке. Обычно в таких черепках в деревне кормят
кошек.
— И все это вы стяжали? — усмехнулся Митька Крылов.
Левцов ответил ему в тон словами Аркашки Счастливцева:
— И за грех не считаю, потому как кухня задерживается.
Могилкин по приказанию Левцова стал чистить картошку.
А сам Левцов принялся выламывать на дрова в бане раму и
поднял такой шум, что и мертвый проснулся бы. Разбуженные
бойцы возмутились и принялись было ругать Левцова, но он
один всех перекричал да еще потребовал табаку на закрутку.
Левцов вообще, где бы ни появлялся, задавал тон, как петух
в курятнике. Сократилин давно уже перестал обращать на это
внимание, а тут его вдруг осенило: «А что, если я Левцова
назначу командиром отделения? Должен потянуть».
Сократилин раздобыл листок бумаги с карандашом. Потом
выстроил свое «войско» и переписал. Оказалось в наличии: сем-
надцать человек, шесть обычных винтовок, две винтовки СВТ,
ручной пулемет Дегтярева и станковый—«максим», четыре ка-
рабина, шесть «лимонок» и четыре гранаты РГД. Взвод Богдан
разбил на два отделения.
Командиром первого отделения назначил Костомарова-Зубри-
лина, а второго — Ричарда Левцова. Получив власть, Левцов за-
стегнул воротник, сдвинул набок пилотку, затянул на послед-
нюю дырку ремень и зычно скомандовал:
— Оружие вычистить так, чтоб оно сияло, как солнце, и да-
же ярче!
А когда явился «поэт» Попов, который попал в отделение
Левцова, то Ричард набросился на него, принялся распекать за
самовольную отлучку и стращать почему-то ревтрибуналом. Со-
кратилину пришлось предупредить Левцова, что если он не пре-
кратит самоуправствовать и драть глотку, то немедленно будет
разжалован в рядовые.
Попов действительно носил очки в черной оправе с сильно
выпуклыми стеклами. Высокий, сутулый, лицо голодное, вместо
щек ямы, а нос с подбородком вытянулись друг другу на-
встречу.
«Наверное, чахотка мужика гложет», — подумал Богдан и
спросил:
— Встретили своего поэта, покалякали?
Попов снял очки и стал тщательно протирать носовым плат-
ком. Сократилин отметил, что хотя платок и не первой свеже-
сти, но для фронтовой обстановки идеально чист.
— Видите ли, товарищ старшина, — Попов протянул руку и
89
потрогал на гимнастерке Сократилина пуговицу, но потом, ви-
димо, вспомнил, что перед ним командир, да еще с двумя
медалями, опустил руки по швам и отчеканил, как заученный
урок: — Русский поэт Гавриил Романович Державин умер ровно
сто двадцать пять лет назад. Похоронили здесь, недалеко
от Новгорода, в часовенке Хутынского монастыря. Раньше, точ-
нее — до революции, над его могилой горела неугасимая лам-
пада.
— И теперь горит? — невольно вырвалось у Сократилина,
и от стыда ему стало жарко так, что вспотели ладони.
— Вряд ли... Впрочем, не знаю. Мне так и не удалось по-
бывать там. Не дошел. Времени не хватило. Меня отпустили все-
го на два часа, — пояснил Попов.
— Ничего. Если еще здесь постоим — обязательно сходите,—
сказал Сократилин не сголько с целью ободрить Попова, сколь-
ко замять впечатление ст своего глупого вопроса и увести раз-
говор в другую сторону. — Вы, наверное, тоже сочиняете?
— Нет, нет, — Попов испуганно замахал руками. — Это ж та-
кое дело... А я учитель, — и, думая, что старшина ему не верит,
стал горячо убеждать, что он вовсе не поэт, а простой учитель
словесности.
Сократилину все больше и больше нравился рядовой Попов.
— А как вас по батюшке?
— Захарыч... Владимир Захарыч.
— А меня Богдан Аврамович, ваш командир взвода, — пред-
ставился Сократилин и тем самым привел в такое смущение
учителя, что тот не знал, что ему делать со своей винтовкой.
Он снял ее с плеча, поставил к ноге, потом опять закинул на
ремень и опять снял.
— Дай-ка мне! — Сократилин взял винтовку, открыл затвор,
прищурясь, посмотрел канал ствола и со словами: «Почистить
надо» — возвратил винтовку Попову.
— Я сейчас, сейчас, — пробормотал Попов, неумело отдал
честь, неуклюже повернулся и заторопился чистить винтовку.
Сократилин посмотрел ему вслед и покачал головой: «О че-
ловеке можно ничего не знать, зато все, что хочешь, сказать.
Дурак этот Костомаров-Зубрилин и трепло бессовестное!»
Примерно в полдень, а может, раньше или позже, а по ча-
сам учителя словесности без четверти двенадцать, младший по-
литрук Колбаско по тревоге поднял свою роту и повел в Нов-
город.
Рота спешила в город, а из города навстречу ей бесконечной
серой рекой текла отступавшая армия. Уставшие бойцы с тру-
дом переставляли ноги, грохотали повозки, лошади, вытягивая
90
постромки в струну, тащили артиллерию. Вздымая густейшую
пыль, протрусила кавалерийская часть. Кавалеристы покачива-
лись в седлах, как тряпичные куклы. Прошло стадо коров. По-
тянулись повозки, телеги, тележки с гражданским скарбом.
В них вместе с ведрами, сундуками, кастрюлями болтались ребя-
тишки. Из одной повозки вывалилась сковорода и хрупнула под
колесом следом тарахтевшей телеги. Прогромыхала обтянутая
какой-то цветастой рванью кибитка.
— Братцы, глянь, цыгане!— крикнул Могилкин.
— Тоже жить хотят,— сказал кто-то.
Взвод Сократилина невесело рассмеялся.
Колбаско остановил роту у церкви с железной оградой.
По всему было видно, что в божий дом давно никто не загляды-
вал. За оградой рос саженный бурьян, да и дорожка к паперти,
выложенная желтым плитняком, тоже заросла. Однако дверь
в церковь была открыта, и на паперти стоял капитан. Колбаско
доложил капитану, что вторая рота в количестве сорока пяти
человек прибыла.
— Шинели снять, вещевые мешки снять. Все оставить здесь,
около церкви, и выделить человека для охраны, — приказал ка-
питан.
— Крылов, два шага вперед, марш! — скомандовал Колбаско.
Крылов вышел из строя, снял с плеча винтовку, поставил ее
к ноге и уставился на капитана.
— Останешься здесь, — сказал Колбаско.
— Ну да-а-а...
— Молчать! — рявкнул на Митю капитан и как бы между
прочим добавил: — Не рота, а черт знает что! Остальным не-
медленно заправиться патронами и гранатами, — и капитан по-
казал рукой: боеприпасы в этом храме.
Когда нагрузились боеприпасами, Колбаско построил роту
и скомандовал:
— Правое плечо вперед, марш!
Взвод Сократилина тащился в хвосте роты. Обе руки Богдана
были заняты коробками с пулеметными лентами. Могилкин со-
гнулся под ящиком с патронами, его кидало из стороны в сто-
рону. Левцов подвесил к ремню три противотанковые гранаты,
они оттянули ремень и колотили его по ляжкам. Учитель сло-
весности, перепоясанный накрест пулеметными лентами, очень
напоминал питерского рабочего, идущего защищать революцию
от Юденича.
«Куда идем, зачем? — размышлял Сократилин. — Неужели
на ту сторону Волхова?»
Рота свернула в переулок, и он сразу резко пошел под ук-
91
лон. Из переулка попали на узкую извилистую улицу, которая
вела к переправе.
— Куда это нас гонят? — спросил Попов.
— Вперед, на запад! — пискнул из-под ящика Могилкин.
Крутая извилистая улица была забита повозками, лошадь-
ми, вместе с войском отходили и цивильные, с чемоданами,
огромными узлами. Крохотная старушонка в белом застиранном
платочке, перекинув через плечо веревку и согнувшись, тащила
за собой рыжего теленка. Теленок вдруг заартачился, мотая го-
ловой, стал пятиться. Старушка кричала: «Куда, проклятый, ку-
да, идол!», а теленок тащил ее назад. Ездовой на повозке с ра-
неными решил ее объехать и наскочил на повозку с военным
имуществом. Они сцепились колесами. Движение остановилось,
образовалась пробка. А повозки никак не могли разъехаться.
Залп зениток с треском разорвал небо.
— Воздух!
— Воздух! — закричали в повозке раненые. — Чего топчешь-
ся, сволочь! Угробить нас хочешь! Гони-и!
Ездовой вскочил на ноги и что есть силы ударил лошадь.
Она дернула и опрокинула повозку с военным скарбом. По бу-
лыжной мостовой покатились зеленые ящики. Дорога в один
миг очистилась. Только диким галопом неслись ошалелые кони.
Их нещадно лупили. И напрасно! Животные тоже не любят
умирать.
Взвод Сократилина разбегался.
— Куда? Назад! — кричал Богдан. — Ложная тревога. Ко-
стыль.
Над городом ползал «костыль»—немецкий разведчик. Зенит-
ки смолкли. Он для них летел слишком высоко.
— Жди гостей, — сказал Левцов. — Надо поскорей сматы-
ваться.
Пользуясь моментом, что дорога опустела, Колбаска скоман-
довал: «Бегом!»
Рота проскочила понтонный мост и очутилась на той стороне
Волхова, как раз напротив восточных ворот кремля.
В глубоком молчании прошли мимо стройной белокаменной
Софии, мимо памятника «Тысячелетие России», который стоял
посреди площади — темный и величественный, как гигантская
шапка Мономаха. Через западные ворота вошли в город.
Колбаске привел свою роту на юго-западную окраину и при-
казал занять оборону по левую сторону дороги.
— Жадача наша— прикрыть огнем части, отходящие на во-
сточный берег Волхова. Мы уйдем отсюда последними. Без при-
каза ни шагу. Понятно?
92
— А кто справа от дороги занимает оборону? — спросил
старший сержант, командир первого взвода.
— Должна прийти первая рота с отделением бронебойщи-
ков. Еще где-то здесь находится батарея иптаповцев, а там:—
зенитчики. — И по тому, как ротный неопределенно махнул ру-
кой в сторону зенитчиков, Сократилин понял, что Колбаско так
же, как и они, ничего не знает.
— А что моему взводу делать?
Вопрос Сократилина одновременно и удивил и смутил млад-
шего политрука.
— Как что? Занять оборону и окопаться.
- Где?
— И лопат нет, — подсказал Могилкин.
Проблему с лопатами Колбаско решил в один миг. Он при-
казал выделить из каждого взвода по пять человек и отправить
их на поиски лопат к местным жителям.
Юго-западная окраина Новгорода представляла собой боль-
шую деревню с опрятными домиками, садами и огородами.
За лопатами Сократилин отрядил отделение Левцова. Колбаско
повел командиров взводов на рубеже своего, как он выразился,
тет-де-пона. Отсчитав от дороги двести шагов, он сказал, что
здесь будет обороняться первый взвод, потом отсчитал двести
шагов второму взводу. Сократилинскому взводу досталось все
остальное. Слева у него соседа не было, да и вряд ли он ожи-
дался.
— Вы здесь стройте тет-де-пон. — Слово «тет-де-пон» Кол-
баско произнес с ударением, сочно, оно ему, видимо, очень нра-
вилось. — А я пойду уточню соседей.
Богдан оглянулся: тыл его «тет-де-пона» прикрывали сады,
забранные высоким частоколом, а по фронту, откуда ожидался
противник, рос густой высокий картофель.
«Если мы здесь засядем в окопы, то и в двух метрах не
увидим противника. Стрелять совершенно нельзя. А сзади дома
с садами — отличный ориентир для пристрелки. Великий стра-
тег наш Колбаско! — Сократилин усмехнулся. — Тет-де-пон!»
— Владимир Захарыч, что это за штукенция: тет-де-пон?
Попов смотрел на дорогу, по которой тракторы тащили тя-
желую артиллерию, и прислушивался к канонаде. Залпы доно-
сились отчетливо и гулко.
— Вы меня? — встрепенулся Попов. — Что такое тет-де-
пон? Французское слово. Дословно — тет — голова, пон — мост.
В общем, впереди моста. Вероятно, предмостное укрепление.
— Точно — предмостное. Есть такое в уставе, — подтвер-
дил Богдан.
93
— Тет-гапон али как там — все суета сует. Треба переку-
рить, товарищ старшина, — заявил боец с ручным пулеметом.
Был он приземист, с очень круглой и массивной головой и ко-
роткой шеей, что придавало ему сходство с каменным идолом.
А когда он положил пулемет и сел, скрестив ноги по-турецки,
сходство с идолом еще больше усилилось.
— Твоя — курить. Моя — отдыхать, — сказал Кугушев и
сел рядом.
Сократилин отлично понимал, что их оборона никуда не го-
дится и что долго на этом картофельном поле они не продер-
жатся. Поэтому на свой риск дал указания вместо обычных
окопов вырыть узкие щели. Во-первых, на это уйдет меньше
времени и сил, а потом при бомбежках и артобстрелах щель —
самое удобное укрытие. Только для «максима» он выбрал место
повыше и приказал отрыть окоп по всем требованиям устава.
Для того чтоб можно было вести мало-мальски прицельный
огонь, Богдан решил перед обороной метров на двадцать —
двадцать пять скосить картофельную ботву. Дав указание Лев-
цову отрыть и для него щель, Сократилин пошел в ближайший
дом за косой.
Деревянный домишко под тесовой крышей в четыре окна —
три по фасаду, а четвертое сбоку — едва проглядывался сквозь
густую листву яблонь. Сократилин открыл калитку палисадни-
ка, в котором росли калина с акацией, и прошел во дворик с
дощатым сарайчиком. Богдан постучал по раме. Никто не отве-
тил. Он поднялся на крыльцо, толкнул дверь, шагнул в сени.
— Эй, люди! Где вы?
Не получив ответа, Сократилин вошел в комнаты.
Порядок, чистота, пышет жаром русская печь — все гово-
рило о том, что хозяева еще не сбежали. Выходя на крыльцо,
Богдан заметил, что дверь сарайчика на миг приоткрылась.
— Хозяева, вы здесь? — спросил, подходя, Сократилин.
В сарайчике притаились, потом послышался сдавленный
шепот и сердитый женский голос:
— Чего надо?
Богдан засмеялся:
— А вы покажитесь на свет божий. Я не зверь, а всего
лишь солдат.
Опять зашептались, и после гневных слов: «Да полно
тебе!» — дверь распахнулась, и Сократилин увидел молодую
черноглазую женщину в цветастом платье. «Хороша, — отметил
Сократилин, — и ловко скроена, и крепко сшита. И смотреть на
94
тебя одно удовольствие». Богдану захотелось сказать женщине
что-нибудь приятное, ласковое, но он не успел. Из глубины са-
рая вынырнула старуха и так посмотрела на Сократилина, что
Богдан стушевался и кое-как пробормотал:
— Я хотел у вас попросить косу.
— Косу? — удивленно протянула женщина.
— Да, косу. Картофельную ботву смахнуть.
Женщина, дразнясь белыми крупными зубами, захохотала.
— А я-то думала, что вы с косой собираетесь на немца.
Что мог ответить ей на это Сократилин? Да ничего. И уж
очень хорошо смеялась она.
— Ладно... Только услуга за услугу. Помогите нам сундук
в яму закопать.
«Господи, что за услуга! Да я готов для тебя не только сун-
дук, но и всех немцев с Гитлером закопать», — этого Сократи-
лин не сказал, а только так подумал.
В сарае на краю глубокой ямы стоял сундук, окованный
железными полосами, с тяжелым висячим замком. Под днищем
сундука были протянуты вожжи. .
— Раз, два — взяли! — скомандовала женщина.
Они приподняли сундук и легко усадили его в яму.
— Вот видишь, как хорошо. А сколько мы с тобой, мама,
мучились, — сказала женщина и поклонилась Сократилину.
— Еще неизвестно, что хорошо, а что плохо. А если он
сундук-то наш возьмет да и вытащит? С солдата взятки глад-
ки, — проскрипела старуха и концами черного платка крепко
вытерла губы.
Женщина широко развела руки.
— Обязательно, мама, вытащит, — и подмигнула Сокра-
тилину. — Правда, товарищ командир?
Почему она назвала Сократилина командиром? Может, хоте-
ла польстить ему, может, наоборот, задеть самолюбие старши-
ны. Только слово «командир» прозвучало двусмысленно. Впро-
чем, Сократилин не обратил на это внимания. Он думал о
старухе с женщиной и не мог понять, как это могут уживаться
рядом красота и мерзость.
— А вы что ж, теперь здесь будете стреляться? — продолжа-
ла скрипеть старуха и исподлобья колоть Сократилина злыми
глазами. — От самой границы тыщу верст пробежали и не наш-
ли другого места, как на моей картошке стреляться.
— Хватит тебе, хватит! — крикнула женщина.
— Вам бы, бабушка, лучше уехать отсюда куда-нибудь в
тыл. Да поскорей уезжайте, — посоветовал Богдан.
Старуха погрозила ему согнутым пальцем.
95
— Знаю я вас, мазурики. Уедешь — все тут растащите*
все, печку нечем будет разжечь.
— Как тебе не стыдно! — воскликнула женщина и топнула
ногой. — Замолчи!
— Топочи, топочи, кобыла необъезженная. А стыдиться мне
нечего, я правильно говорю. — И чтоб, вероятно, осталось за
ней последнее слово, подняла руку и сухой, сморщенной ла-
донью рассекла воздух, плюнула, повернулась и засеменила к
дому.
Богдан не успел и парой слов перекинуться с женщиной,
как старуха вернулась с косой. И что же это была за коса?!
Даже Сократилину стало совестно за человеческую жадность.
Женщина с возмущением вырвала у старухи косу, швырнула ее
в сарай и сказала Сократилину:
— Пойдем!
Богдан и опомниться не успел, как оказался с ней в бре-
венчатой пристройке к дому. Здесь он увидел с десяток кос.
Они висели на перекладине.
— Выбирай любую. Любую, — повторила она, покосилась
на дверь и жадно облизала губы. — Ну что же ты, как не жи-
вой... бери, — метнулась к двери, захлопнула и прижалась к
ней спиной. В пристройке стало сумрачно.
Она подходила к Сократилину, как кошка, мягко, зигзага-
ми, не спуская с него глаз. Богдану Аврамовичу стало жарко,
перехватило дыхание. Рука, сжимавшая древко косы, онемела.
Она приблизилась вплотную, и Сократилин задрожал, ощутив ее
крепкую грудь, коса выпала из руки и жалобно звякнула.
— Как звать-то тебя, милая? — шептал Богдан Аврамович,
обнимая женщину, которая дергалась, как в ознобе. — Как
звать-то?
— У-у-у-ой, — простонала она утробным голосом.
— А мать-то, мать что подумает? — бормотал Сократилин.
Она опять простонала, потянулась к нему, и Сократилин
жадно схватил своими губами ее губы, холодные и солоноватые.
И вдруг она откинула назад голову, и, если б Богдан не дер-
жал ее за поясницу, она опрокинулась бы на спину. Сократи-
лин осторожно опустил женщину на землю, слегка притрушен-
ную соломой...
На крыльце дома сидела ее мать-старуха. Она даже не под-
няла головы, когда Сократилин проходил мимо нее. Сократи-
лину почему-те не было стыдно перед старухой ни капли. Хо-
тя ноги у него и обмякли и плохо повиновались ему, он прошел
по двору, громко стуча сапогами, и так хлопнул калиткой, что
закачалась ограда палисадника. Потом он нарвал травы и дол-
96
го и старательно вытирал запачканные землей колени. Хотя
это было совершенно ни к чему. Никто бы и никогда не поду-
мал, что колени у солдата грязные не оттого, что он ползал
по-пластунски.
«Зачем все это надо было? — спросил себя Сократилин и сам
же ответил: — Совершенно ни к чему».
Он косил картофельную ботву, стараясь не думать о жен-
щине. Но все думал о ней, видел перед глазами и искал предло-
га опять встретиться с ней.
Предлог нашелся. Опять выручила коса. Он сам отнесет ей
эту счастливую косу. В последний момент Сократилин струсил.
Ему стало стыдно, а почему — он и сам бы объяснить не мог.
И он приказал отнести косу Могилкину. Вернувшись, Могилкин
доложил Сократилину, что хозяйка велела сказать ему, что
если опять понадобится коса, то пусть приходит.
— Воздух!
— Воздух! — заорал Левцов.
— По щелям! Сидеть и носа не показывать! — закричал
Сократилин.
Самолеты выскочили из-за леса, темнеющего на горизонте.
Они шли широко растянутой цепью. Сократилин узнал двухмо-
торные бомбардировщики «дорнье». Их сопровождала пятерка
«мессершмиттов». Они обогнали «дорнье» и пронеслись над до-
рогой, обстреливая ее из пулеметов. Дорога в один миг опустела.
Застигнутый «газик» пытался проскочить в город. «Мессер»
расстрелял «газик» у крайнего дома. Сухо, отрывисто затявка-
ли зенитки. «Мессершмитты» атаковали зенитчиков и засыпали
батарею мелкими бомбами. В густой пыли, захлебываясь, лаяла
зенитная пушка. А «мессершмитты» теперь сновали над рекой,
били по переправе, по домам правобережной части города.
Сократилин опустился в щель. Когда над его головой от
крыла бомбардировщика плавно выскользнули две блестящие
сигарообразные бомбы, и, сверкая на солнце, с визгом понес-
лись по касательной, и, нырнув в Волхов, подняли вместе с вы-
соченным столбом воды обломки досок, он сказал: «Хана переп-
раве?»
Богдан сел на дно окопа и с тоской прошептал:
— Опять железный дождь. Когда же он кончится?
Сократилин давно привык равнодушно глядеть на смерть.
Артобстрелы, танки — все это стало для него обычным и до-
вольно-таки скучным делом. А вот к бомбежкам он так и не
смог привыкнуть. Богдан отроду не был трусом. Разрыв снаря-
да, мины можно предугадать, с ползущим на тебя танком мож-
но бороться, но, когда над головой воет бомба, человек стано-
7 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
97
вится совершенно беспомощен, ему остается только сложить
руки и ждать...
Привалившись к стенке окопа, Богдан думал о женщине:
«Хорошо бы прожить еще хотя бы до вечера, и тогда б обяза-
тельно я с ней встретился и поговорил бы. И не так, как у нас
получилось. Просто обнял бы я ее, положил бы йа ее мягкую
руку голову и уснул. Как долго этот проклятый день тянется!
Поскорей бы вечер. Вечером немцы не полезут. Они уважают
ночь. И очень хорошо делают. Ночь дана человеку для отдыха.
А если пойдут — зубами буду им глотку грызть. А ее не
отдам!»
Теперь к общей цели, ради которой Богдан сотни верст про-
шел под железным дождем, присоединилась другая — личная
цель, и она заслонила общую, главную, и выдвинулась на первое
место. Защитить, спасти желанную женщину — вот теперь о
чем думал старшина Сократилин.
— Попали, попали. Ура! — закричал Могилкин.
Снаряд ударил бомбардировщику в крыло. От взрыва само-
лет подбросило, он перевернулся вверх пузом, летел так не-
сколько секунд и вдруг, задрав вверх хвост, завертелся, свер-
лом врезался в землю и выпустил на город тучу копоти. Немцы
навалились на несчастную батарею, сбросили на нее весь груз,
смешали все с землей и пылью и прострочили пулеметами...
Минут пятнадцать рота младшего политрука Колбаско
наслаждалась тишиной. А потом появились они, и не обычно,
как всегда. Обычно появлялись первыми мотоциклы. Они нес-
лись на бешеной скорости, стреляя на ходу куда попало. Когда
же по ним открывали огонь, мотоциклы поворачивали и с та-
кой же бешеной скоростью неслись назад. И тогда выдвигались
танки. На этот раз немцы, видимо, решили угостить новинкой.
Вперед они пустили бронетранспортеры.
Сократилин понял их замысел. На скорости проскочить в го-
род и там уже высыпать из своих железных гробов автоматчи-
ков. Головной транспортер прибавил скорость и, не переставая
лупить из крупнокалиберного пулемета, обогнул извилину до-
роги, вышел напрямую...
— Где же наши пушки? Чего же они ждут? — И Богдан
выругался.
Выстрел сорокапятки прозвучал так, как будто хлопнул дет-
ский пугач. Однако транспортер остановился. Водитель выско-
чил из кабины, из кузова посыпались солдаты и, сбежав с до-
роги, ныряли в картофельную ботву. На правом фланге роты,
там, где находился Колбаско, заработал «максим».
«Вот уж ни к чему, — подумал Сократилин и, выставив па-
98
лец, на глаз определил дальность. — Метров шестьсот, а то и
больше».
Второй транспортер сам остановился, выбросил из своего чре-
ва солдат и, развернувшись, пошел назад. Третий попытался
высадить десант в непосредственной близости от позиции роты,
но был тоже остановлен пушкой. Снаряд попал ему в ходовую
часть, транспортер развернуло, и он стал поперек дороги.
Автоматчики не успели выброситься, как второй снаряд прошил
транспортеру борт.
Остальные бронетранспортеры еще раньше выбросили десан-
ты и ушли
Плоская, заросшая травой и картофелем низина зашевели-
лась. Их еще не было видно. Но каждый, даже Могилкин, по-
нимал, что немцы расползаются, готовятся к решительной атаке.
«А что, если они так будут ползти все время и мы с ними
встретимся нос к носу? — с ужасом мелькнуло у Сократи-
лина. — Ну и позицию выбрал Колбаско».
Справа не переставая строчил пулемет.
— Ну зачем он, дурак, патроны жгет? — неизвестно кого
спросил Сократилин и громко крикнул: — Огонь по моей
команде!
Наконец они поднялись, и поле потемнело.
— Боже мой, сколько их! — ахнул Богдан.
Немцы побежали, стреляя из автоматов разрывными пуля-
ми. Пули скулили над головой, рвались в картофельной ботве,
и казалось, тут, рядом тоже строчит автомат.
— Огонь! — скомандовал Сократилин, уперся плечом в ка-
рабин, тщательно прицелился в темного согнувшегося немца и
выстрелил. Солдат продолжал бежать. Сократилин выстрелил
еще раз. Автоматчик покачнулся, попятился и упал. Теперь
Сократи лип целился в длинного немца. Он бежал впереди всех
и, как палкой, размахивал автоматом. Бодган выстрелил, и
тот выронил автомат и стал медленно, словно ему ударили по
ногам, садиться... Сократилин пускал пулю за пулей. Он так
увлекся, что забыл, что у него есть взвод, что он командир и
должен в первую очередь руководить боем. Он вспомнил об
этом, когда потянулся за третьей обоймой.
Могилкин стрелял часто, но, прицеливаясь, закрывал оба
глаза.
— У меня левый глаз не прищуривается, — пояснил он
Сократилину.
— Стреляй не прищуриваясь, дурак!
Могилкин не стал прищуриваться, но стрельба от этого не
улучшалась. Учитель словесности Попов не столько стрелял,
7*
99
сколько протирал очки. Татарин Кугушев вел себя так же спо-
койно, словно он был не на поле боя, а на учебном стрельбище
Осоавиахима. Он деловито щелкал затвором, деловито целился
и пел свою песню без слов. Круглоголовый пулеметчик бил фа-
шистов короткими очередями и напропалую ругал командира
взвода, и ротного, да и себя за то, что мало прихватил патрон-
ных дисков. Левцов горячился. Стрелял он часто, а еще чаще
мазал. Костомаров-Зубрилин сидел на дне щели и плевался
кровью. Пуля насквозь пробила ему обе щеки. Расчет «максима»
заслуживал всяческой похвалы. Пулемет работал, как хорошо
налаженная молотилка. Немцы несли огромные потери, но про-
должали атаку. Бежали, стреляли, падали, вскакивали и опять
бежали. Уже отчетливо были видны их черные расстегнутые
мундиры, растрепанные волосы и искаженные злобой лица.
— Они с ума сошли! — крикнул Богдан, и ему стало так
страшно, что потемнело в глазах.
Толпа немцев — человек пятнадцать рослых парней с зака-
танными рукавами — бежала прямо на позицию Сократилина.
Уже были слышны их топот и тяжелое дыхание.
— Пулемет! Пулемет! Стреляйте же! — заревел Сократилин.
— Сейчас, ленту перезаряжаем!
Ручной пулемет вдруг тоже смолк.
— Эсэсовцы... Конец нам, — выдохнул Сократилин, и
вдруг какая-то неведомая сила выбросила его из окопа.
Сократилин бежал с поднятым карабином и кричал «ура!»,
плохо соображая, что делает и есть ли в этом смысл. На него
шел эсэсовец, держа автомат, как палку. Богдан успел выстре-
лить. Немец схватился за живот, сел и замотал головой. Сокра-
тилин ударил его прикладом карабина. И в ту же секунду ему
показалось, что его сразила молния.
Левцов выскочил с противотанковой гранатой, размахивая
ею, как булавой. Солдат, на которого он бросился, в ужасе вы-
ставил вперед руки. Левцов ударил его по голове. Немец завер-
телся волчком. Левцов замахнулся еще раз и уронил гранату:
его сзади схватили за горло. Он попытался разжать чьи-то ру-
ки, но его сбили с ног, навалились, в лицо дыхнули таким креп-
ким винным перегаром, что Левцова стошнило.
Младший политрук Колбаско двоих застрелил из нагана
в упор. И упал, обливаясь кровью, — его ударили ножом в горло.
Рукопашная шла уже по всей линии обороны. И немцы и
русские дрались с яростью обреченных. Рассудок, казалось, по-
кинул этих людей. Глухие удары, ругань, стон раненых, хрип
умирающих — все смешалось. Били прикладами, кулаками, ду-
шили, кололи штыками, ножами — убивали всем, чем только
100
можно убить. От крови стало сыро, и запах ее еще больше рас-
палял солдат.
Учитель словесности, обхватив винтовку обеими руками и
держа ее над головой, устремился на унтера с крестом. Унтер
увернулся и с маху ударил Попова по лицу. Попов схватился
за очки и, получив второй удар по затылку, упал как подрублен-
ный. Костомаров-Зубрилин, как мясник, забрызганный кровью,
обрабатывал прикладом сбитого им с ног немца. Тот уже и не
шевелился, а он все бил, бил и бил. Татарин Кугушев, прежде
чем ринуться в свалку, приладил к винтовке штык. Потом вы-
брал жертву, по всем правилам штыкового боя атаковал ее
и уничтожил. Двоих он заколол, а на третьем споткнулся. Штык
застрял в костях мосластого, тощего эсэсовца, и он не смог его
сразу вытащить. Кугушев уперся ногой в грудь немца, но вы-
дернуть штыка не успел. Удар ножа в спину свалил его к ногам
убитого им же ефрейтора. Короткошеий пулеметчик орудовал
одними кулаками. Кто-то сильно, словно молотом, ударил его
по животу. Но ему все же удалось выпрямиться. Он схватил за
горло немецкого солдата, и они рухнули на землю, покатились.
Кто-то ударил пулеметчика каблуком по зубам. Губы мгновен-
но вспухли, изо рта хлынула кровь. Он выплевывал кровь и ма-
терился.
— Сволочи! Ах вы, сволочи! — рвал горло врага руками,
по которым тоже текла теплая липкая кровь.
Могилкин сидел в окопе и все приноравливался подстрелить
какого-нибудь фрица. Но когда он услышал отчаянный крик
«Помогите!» и увидел, что на Левцова навалился здоровенный
эсэсовец и душит его, Могилкина из щели как ветром выдуло.
Окованным затыльником карабина Могилкин стукнул эсэсовца
по кумполу. Немец засучил ногами, Могилкин стукнул его еще
раз, и у немца обмякли руки. Могилкина ударили ножом прямо
в сердце, и он умер мгновенно.
Сократилин очнулся от крика: «Помогите!» Голос был слабый
и очень знакомый. Богдан приподнял голову, и глаза его упер-
лись в немецкие, с широкими голенищами сапоги. Сократилин
зажмурился, затаил дыхание.
«Неужели все еще дерутся? — подумал он. — Сколько же
времени они дерутся? Как долго, ужасно долго!»
Впрочем, схватка длилась всего пять-шесть минут. Еще мину-
та-две, и от роты младшего политрука не осталось бы ни одного
человека.
Когда раздалось русское «ура!», у Сократилина екнуло сердце.
«Наверное, от удара у меня мозги перевернулись, — решил он.—
Откуда им тут взяться?» Но «ура!» продолжало греметь, заглу-
101
шая все остальные звуки. Богдан поднял голову и увидел своих.
Они бежали от забора, выставив вперед штыки.
— Наши. Как это здорово! — прошептал Богдан, голова у не-
го от радости закружилась, тело обмякло, и он опять потерял
сознание.
Принять еще такой бой? Это было сверх человеческих сил.
И немцы повернули назад по картофельному полю. Их догоняли,
кололи, били прикладами, стреляли в спину. Они не сопротив-
лялись.
Не пощадили даже тех, кто поднял руки.
Когда к Сократилину снова вернулось сознание и он поше-
велился, кто-то рядом сказал:
— Глянь, братцы, еще один очухался.
Сократилин приподнялся, сел. Ныло в паху, а голова, каза-
лось, развалилась на части. Перед ним на корточках стоял
ефрейтор и пускал ему в лицо дым.
— Чего ты на меня уставился? — спросил Сократилин ефрей-
тора. — Посмотри лучше, что у меня с чердаком. Мозги там еще
не вылезли?
Ефрейтор осмотрел голову и сказал, что чепуха, малость кожу
пробили. Он вынул из противогазной сумки бинт.
— Сейчас мы ее запеленаем.
— Ты сначала дай мне покурить, а потом перевязывай, —
сказал Богдан.
Ефрейтор бинтовал голову, а Сократилин спрашивал:
— Немцы сбежали?
— Как же, сбежали! Всех подчистую! — хвастливо заявил
ефрейтор.
— Молодцы! — похвалил Сократилин. — Какой же вас бог
надоумил прийти к нам на помощь? Ведь нам была бы хана.
— Распоследняя хана, — подтвердил ефрейтор. — .А на-
доумил нас не бог, а одна дамочка. Я бы на такой с ходу же-
нился.
У Сократилина задрожали руки, он жадно затянулся и обжег
губы.
— И что же эта дамочка? — не своим, утробным голосом
спросил Богдан. Он был уверен, что это была она.
— Прибежала. Мы-то расположились в кремле. Она прибежа-
ла и давай кричать: «Как вам не стыдно?! Ваши там насмерть
дерутся с фашистами, а вы тут за стенами прячетесь!» Ну, мы,
не раздумывая, винтовку в руки — и сюда. Ох и женщина!
— А где теперь она? — как бы между прочим спросил Со-
кратилин.
— Наверное, домой побежала. Ну, брат старшина, скажу
102
я тебе, с такой только под ручку по проспектам щеголять, —
ефрейтор вздохнул. — Есть же на свете русские красавицы, не
ведают они, что где-то тоже существует красавец Тихон Шу-
стиков.
— Кто же это такой красавец Тихон Шустиков? Уж не ты
ли? — ревниво спросил Сократилин.
— Ну и что? Разве плох?
Сократилин смерил ефрейтора с головы до ног и остался
очень недовольным. Тихон Шустиков и в самом деле был что
надо: лицо доброе, чистое, глаза веселые.
— Прижал бы я ее, милую, — продолжал Тихон, — да так
крепко...
— Нос у тебя до таких не дорос, — грубо оборвал его Сокра-
тилин.
— Почему же не дорос? — искренне изумился Тихон.
«Сказать этому дураку? — спросил себя Сократилин. —
По поверит. Ни за что не поверит».
— Болтаешь ты много, Тихон Шустиков, — сердито сказал
Сократилин.
Подошел лейтенант. Бесцветные навыкате глаза его смотрели
устало.
— Как чувствуете себя, старшина? — спросил лейтенант.
— Так себе. Голова гудит, — ответил Сократилин.
— Встать можете?
Сократилин поднялся.
— До переправы дойдете? Собственно говоря, переправа раз-
бита. Но раненых перевозят на лодках.
Чего ж еще желать лучшего? Есть возможность перебраться
на ту сторону Волхова. Другой бы на месте Сократилина побе-
жал. Богдан задумался» Во-первых, являться с такой раной
в медсанбат не очень-то было солидно. Во-вторых, и самое глав-
ное — вечером его ждет она. Правда, женщина ему таких обе-
щаний не давала. Но Сократилин был почему-то уверен, что она
ждет. Да если не ждет — от одной только мысли, что к ней
может подкатиться кто-нибудь другой, вроде этого красавчика
Шустикова, Сократилина бросало в дрожь.
— Сколько сейчас времени? — спросил он лейтенанта.
— Начало седьмого.
«Уже вечер, немцы получили по зубам и больше, наверное,
сегодня не полезут. А что будет завтра — наплевать. Лишь бы
ночь была моя», — и Сократилин улыбнулся.
— Я останусь, товарищ лейтенант.
Лейтенант пожал плечами и пошел дальше.
От взвода Сократилина осталось четверо: Костомаров-Зубри-
103
лин, Левцов и пулеметчик Лапкин. Попов дышал еще. Лейте-
нант приказал было немедленно его отнести на переправу, но,
внимательно посмотрев в мутные глаза учителя словесности,
сказал:
— Бесполезно.
— Вы посмотрели бы, товарищ старшина, как разуделали
нашего Лапкина, — сказал Левцов.
— Какого Лапкина?
— Этого толстого, с ручным пулеметом.
Лапкин сидел, свесив в окоп ноги. На его распухшее, с раз-
битыми губами лицо нельзя было смотреть без содрогания.
— Ну как, Лапкин, самочувствие? — спросил Богдан.
Лапкин открыл рот и прошамкал что-то непонятное.
— Боже! Да где же твои зубы? — воскликнул Сократилин.
— В шадниче, — прошамкал Лапкин.
Левцов захохотал. Богдан посмотрел на него укоризненно.
— А ты, кажется, удачнее всех отделался?
Это обидело Левцова.
— Сначала посмотри на мою шею, а потом делай выводы, —
сказал он.
— Ничего особенного. Царапина.
Левцов стал горячо доказывать, что он был на волоске от
смерти.
— Ты думаешь, этот фриц был сильнее меня? Пьяный он.
Как навалился, как дыхнул винищем, меня так и вывернуло, —
заметив, что Сократилин усмехнулся, Левцов воскликнул: —
Не веришь? Да они же все были пьяные... Видишь фляжку?
Снял с одного. Полнехонька.
У Левцова на ремне действительно висела фляжка в сукон-
ном чехле.
— Хочешь глоток?
Разумеется, Сократилин не отказался. Он приложился к фля-
ге, глотнул, и у него перехватило дыхание.
— Что это? Спирт?
— Ром.
— Ром? Откуда ты знаешь?
— Я все знаю, — хвастался Левцов. — А ты знаешь, с кем
мы дрались?.. С эсэсовцами из дивизии «Тотен Копф» — «Мерт-
вая голова». Личные войска самого Гиммлера.
Богдану теперь было совершенно наплевать на то, с кем он
дрался. Он глотнул из фляги и сказал:
— Мы с тобой, Ричард, видимо, в сорочке родились. А вот
Могилкин погиб.
— Да, — как эхо отозвался Левцов, — от самой границы
104
мы с ним топали. Ведь он спас мне жизнь. — Левцов отвернулся
и вытер рукавом глаза.
Могилкин лежал на спине в луже крови. Его нос заострился
и был похож на клюв грача.
— Он как будто помолодел, — отметил Сократилин, вгляды-
ваясь в юное и спокойное лицо Могилкина.
Татарин Кугушев до сих пор сжимал винтовку, штык кото-
рой увяз в теле немецкого ефрейтора. Левцов попытался раз-
жать ему пальцы, обхватившие цевье винтовки.
— Не отдает. Воистину мертвая хватка.
Они положили Кугушева на спину. Восковое лицо Кугушева
было обезображено мучительной гримасой, во рту — земля.
— Умирая, землю грыз. Чудной мужик был. Все песни пел.
Сократилин посмотрел на Левцова.
— Ты знаешь, что он мне сказал, когда я его спросил:
«О чем поешь?»
— Знаю, — сказал Левцов.
Метрах в десяти от Кугушева лежал расчет «максима». Два
парня: один сухонький, чернявый, другой — блондинистый здо-
ровяк. Они вдвоем таскали пулемет, вдвоем стреляли из него и
вдвоем бросились врукопашную. Даже смерть их не разлучила.
Они лежали рядышком и широко раскрытыми глазами смотрели
в небо. Их пулемет стоял на краю окопа и тоже смотрел в небо.
Подошел лейтенант и спросил Сократилина, знаком ли он
с пулеметом. Богдану приходилось стрелять из «максима». Лей-
тенант назначил к «максиму» первым номером Сократилина,
а вторым Левцова.
— Ребят похоронить надо, — сказал лейтенанту Сократилин.
— Обязательно, — заявил лейтенант. — Как только отроем
окопы, похороним.
Подразделение лейтенанта спешно окапывалось. Сократилин
сказал Левцову:
— Схожу узнаю, кто остался еще в живых из нашей роты.
Но сходить он не успел. Помешал артиллерийский залп. Сна-
ряды со скрежетом пронеслись над головой. Один уткнулся воз-
ле забора. Второй снаряд угодил в крышу дома и поднял корич-
невый столб пыли. Поклубившись, пыль постепенно оседала.
Второй залп разорвался в районе ограды, но уже ближе к око-
пам. А третий перед окопами поднял стену земли. Градом посы-
пались комья глины и картошка. Сократилин с Левцовым прыг-
нули в окоп.
— Начался сабантуй, — сказал Ричард.
— Это еще пока пристрелочка. Сабантуй впереди. Глотнем
рому?
105
— Глотнем, — охотно согласился Левцов. — Не пропадать
же добру.
Над темной полоской кустарника, который, словно барьером,
перегородил низину, взлетели бледные клубки дыма. В воздухе
завыло, засвистело. Левцов навалился на Сократилина, прижал
его к земле и крепко обнял. Если бы он этого не сделал, его
наверняка выбросило бы из окопа. В густой пыли и тяжелом
дыму сначала ничего не было видно. Потом показался «максим»,
лежащий на боку, с разорванным кожухом.
Немецкая батарея пристрелялась, и снаряды посыпались
градом.
Очередной снаряд разорвался возле окопа и засыпал расчет
землей. Сократилин не успел стряхнуть с ворота землю, как
услышал сначала вой, а потом громкое шептанье.
— Это наш! — крикнул Сократилин, прижался лицом к зем-
ле и закрыл голову руками. Сверху навалился Левцов, он что-то
кричал ему, но грохот разрыва заглушил слова. Сократилин
открыл глаза и сразу же закрыл их от ужаса. Он увидел над со-
бой грязные скрюченные пальцы.
— Кому-то руку оторвало — и прямо к нам на край око-
па, — сказал Левцов и стволом карабина отбросил руку в сторо-
ну. Сократилин выглянул из окопа и не увидел татарина с нем-
цем. Там, где они лежали, была теперь куча земли.
— Если они так будут лупить, от нас и костей не останет-
ся, — сказал он.
Левцов его не понял. От беспрерывного грохота у него зало-
жило уши.
Немецкая батарея била без устали, беспрерывно содрогалось
картофельное поле, и беспрерывно раздирали воздух снаряды;
многие из них падали, как тяжелые камни, и, увязнув в рыхлой
земле, не взрывались. Сократилин с Левцовым лежали на дне
окопа и завидовали кроту, который может весь глубоко зарыть-
ся в землю. Даже выпитая фляга рома не веселила их.
Немецкие артиллеристы продолжали свою работу. Теперь они
били по окраине города, разносили в клочья хрупкие, деревян-
ные домишки. Дома загорались и пылали под треск стропил и
драночной кровли.
Обстрел прекратился внезапно. И стало так тихо, что Сокра-
тилин решил, что он окончательно оглох. Но это ему только
показалось. Уже в посиневшем предвечернем небе он услышал
ровное гудение самолета и по звуку определил, что это вражеский
разведчик. И еще услышал треск автоматов. Почему-то стреляли
сзади окопов, в тылу.
106
— Немцы в городе. Немцы в городе! — раздался истошный
женский крик.
Сократилин побелел не от того, что немцы их обошли: он
узнал ее голос и увидел ее. Она бежала от забора. Теперь для
Богдана ничего не существовало, кроме нее. Он выпрыгнул из
окопа и бросился навстречу.
— Нельзя сюда, нельзя! — кричал Сократилин.
Она прикрывала руками грудь. Лицо у нее было бледное, без
кровинки. Темные глаза смотрели на Богдана бессмысленно.
— Сейчас же уходи! Здесь смерть, — сказал Сократилин.
— Куда? — спросила она. — В городе немцы!
— Уходи! Прячься в погреб, куда хочешь, только спрячь-
ся, — упрашивал Богдан. — Пожалуйста, уходи. Неужели ты
меня не узнаешь?
Женщина, видимо, узнала его. Она попятилась.
— Так это вы?
Сократилин радостно и торопливо закивал головой:
— Да, да, конечно, я.
— Какой страшный и грязный! — прошептала она.
— Да, да, страшный и грязный... А ты уходи. Ну, пожалуй-
ста!
Женщина испуганно попятилась.
— Уходи бога ради. Мы потом встретимся.
— Потом? — Женщина опустила вдруг руки, и Сократилин
увидел разорванный ворот и пухлую окровавленную грудь.
— Осколком? — машинально спросил Богдан.
Она не ответила, застыдилась, закрыла рукой грудь, поверну-
лась и побежала к дому.
Ноги сами понесли за ней Сократилина.
— Погоди. Надо же перевязать! — кричал он.
Она бежала, не оглядываясь, только сверкали ее белые, креп-
кие лодыжки.
Они выскочили на улицу. Взрыв снаряда отбросил Сократи-
лина к ограде палисадника. Падая, он увидел ее. Она все еще
бежала, но почему-то вдруг стала маленькой, квадратной, а по-
том закружилась на одном месте и растворилась в густой пыли.
Когда пыль с дымом разжидились, показался выпотрошенный
дом, а напротив дома на дороге что-то бесформенное, ужасное.
— Что же это такое? — громко неизвестно кого спросил
Сократилин. — Бандиты! Сволочи! Вы убиваете наших жен-
щин, — и погрозил кулаком. — Вы за это ответите, сволочи! —
закричал он, обезумев от гнева и жалости. Он рванул с плеча
карабин и побежал. Куда? Теперь это для Богдана не имело
никакого значения. Он бежал и ничего не видел. Стреляли со
107
всех сторон. Пули свистели, скулили, клацали. Разорвался снаряд.
Сократилин упал, а когда поднялся, то забинтованная голова его
стала серой и грязной, как лоскут солдатской шинели.
Сократилин опомнился, когда столкнулся с Левцовым.
— Куда ты, старшина? Там немцы!
— Они ее убили, — сказал Сократилин.
— Всех убьют. Слышишь ты? — Левцов схватил Сократили-
на за плечи, сильно встряхнул. — Опомнись, старшина! Надо
драпать!
— Куда? Зачем? — почему-то шепотом спросил Сократилин.
— К реке! — Левцов взял старшину, как ребенка, за руку
и потащил за собой.
Они бежали, падали, ползли, опять бежали. Впереди и сзади
них тоже бежали бойцы. На рыночной площади они спрятались
за фанерный ларек и стали отстреливаться. В конце улицы, вы-
ходящей на площадь, мелькали фигуры немецких солдат.
— Ах вы, сволочи, сволочи! — бормотал Сократилин, вы-
пуская пулю за пулей. И если удавалось свалить немца на зем-
лю, он радостно вскрикивал: «Ага, еще один!»
Левцов стрелял так быстро, что ствол карабина накалился
и жег ему руки.
— Все. Патроны кончились. Драпаем, старшина, — сказал
Левцов
Сократилин не ответил. Метрах в двадцати от ларька лежал
убитый красноармеец.
— А не разжиться ли мне патрончиками у этого, как ты
на это смотришь, старшина? — И, не получив ответа, согнув-
шись, Левцов выскочил на площадь.
— Куда, дурак! Вернись! — закричал Сократилин.
Пуля угодила Левцову прямо в лоб и с такой силой, что сна-
чала выпрямила его, а потом опрокинула на спину, и Ричард
затылком ударился о булыжный настил площади. И в ту же
секунду резанул пулемет, посыпались щепки, и ларек загрохотал
и заухал, как пустая бочка.
— Черт подери, этак и тебя могут прихлопнуть, Богдан, —
сказал Сократилин. Теперь он думал только о себе. Женщину,
только что убитого Левцова затмил страх за собственную жизнь.
Как будто их никогда и не было, а только существовал на этом
свете он один — Сократилин. И в эту минуту ему хотелось суще-
ствовать вечно.
Пока можно было ползти, он полз, пока можно было про-
бираться вдоль домов, он пробирался, прячась за углами, высту-
пами стен. Потом он увидел Волхов, высокий берег реки и там
двухэтажный красного кирпича дом. с узкими окнами и башенкой
108
на крыше. Сократилин бежал к дому задыхаясь, держась рукой
за сердце. И когда нырнул в узкую дверь и увидел, что в доме
полно своих, он почувствовал огромное облегчение.
В дом сбежалось человек двадцать вместе с лейтенантом, тем
самым лейтенантом, который два часа назад решил исход руко-
пашной схватки. Двоих Сократилин узнал из своей роты. Кроме
винтовок, были пулемет и десятка полтора гранат.
Осмотрели дом. Старинной кладки, с толстенными стенами
и узкими, как щели, окнами, он не походил ни на замок, ни на
монастырь, а черт те знает на что. Вероятно, дом строил чуда-
коватый купец по собственному проекту. Видимо, когда<го здесь
были и кабинеты, и спальни, и танцевальные залы. Теперь же
разместились две огромные коммунальные квартиры с комната-
ми, комнатушками, дощатыми перегородками и темным, длин-
ным, как труба, коридором. Жильцы дома только недавно сбе-
жали. На кухне плита была уставлена кастрюлями, и под ногами
солдат металась ошалевшая кошка.
Основные свои силы с ручным пулеметом лейтенант сосредо-
точил на втором этаже. Оборону нижнего этажа и чердака он
решил держать малыми силами. Сократилину с четырьмя бой-
цами достался чердак\
Чердак был захламлен и опутан веревками. На одной висели
простыня, юбка и две детские рубашонки. Обросший колючей
щетиной красноармеец с остервенением рвал веревки и ругался.
Вдруг он насторожился, поднял вверх палец. Сократилин щелкнул
затвором.
— Дяденьки, не стреляйте, это я, — раздался за трубой дет-
ский голос.
— А ну выходи, — строго приказал Сократилин.
Из-за трубы вышел паренек с винтовкой. На нем были серая
с пуговкой кепчонка и коричневая вельветовая курточка.
— Ты зачем здесь? Где взял винтовку? — грозно допрашивал
Богдан Сократилин.
— У мертвого красноармейца взял.
— Зачем?
Паренек поднял на Сократилина глаза и так посмотрел, как
будто сказал: «Сам знаешь. Зачем же спрашиваешь?» Сократи-
лин крякнул и, придав голосу добродушный, отеческий тон,
сказал:
— Этим делом тебе, милый, еще рано заниматься. Уходи от-
сюда, да поскорее.
Парнишка побледнел, закусил губу и вдруг закричал высо-
ким, звонким голоском:
— Не пойду! Я тоже умею стрелять. У меня значок воро-
109
шиловского стрелка. Вот, посмотрите! — на груди его курточки
Сократилин увидел новенький значок. — Разрешите остаться, дя-
денька командир?
— Этого я тебе не могу разрешить, — сказал Сократилин. —
Пойдем к нашему командиру.
Лейтенант и слушать не стал. Он приказал отобрать у парень-
ка винтовку и выпроводить из дому. Винтовку отобрали, а вы-
проводить не успели.
До этого по стенам дома лязгали шальные пули. Теперь нем-
цы повели прицельный огонь. Звякнула под потолком люстра, и
на пол посыпались подвески. Сократилин бросился на чердак.
С чердака отлично просматривался город и совершенно не
видно было, что происходит рядом с домом. Сократилин следил
за дорогой от рынка к кремлю. Немцы один за другим перебегали
эту дорогу. Богдан посмотрел влево. Вдоль стен наискось стояв-
шего дома пробиралась цепочка автоматчиков. Сократилин указал
цель и скомандовал: «Огонь!» Один упал, остальные уползли
за угол.
Пока на чердаке было довольно-таки спокойно. Пули сюда
почти не залетали, и это давало возможность вести прицельную
стрельбу.
— Зря не палите. Бейте наверняка. Немцы зря под пули не
бросаются, — говорил Сократилин. Ему очень нравился небритый
боец. Своим хладнокровием он чем-то напоминал татарина Кугу-
шева, но в отличие от того стрелял без промаха.
Сам же Сократилин стрелял хуже обычного. У него тряслись
руки, и он ничего не мог с ними сделать. И тряслись не от стра-
ха, а отчего — он сам не мог понять. Он злился, нервничал и де-
лал промах за промахом.
Немцы увидели, откуда по ним бьют, и словно градом осыпа-
ли крышу. Ржавое, истлевшее железо пули пробивали как фоль-
гу, на чердаке светлело с каждой секундой. Справа от Сократи-
лина закричал красноармеец, схватился за голову и упал. Боль-
ше оставаться на чердаке стало невозможно. Из окна противо-
стоящего дома по ним беспрерывно лупил пулемет.
— Ползком пробирайтесь на второй этаж! — крикнул Сокра-
тилин.
Уползти с чердака удалось лишь двоим: Сократилину и не-
бритому красноармейцу. У третьего не выдержали нервы. В две-
рях он вскочил, чтоб броситься вниз по лестнице, и упал, проши-
тый пулеметной очередью.
То, что происходило на втором этаже, Сократилина повергло
в ужас, и он понял, что не только часы, но и минуты их сочте-
ны. Железный ливень хлестал беспрепятственно. Со стен, с по-
110
толка сыпалась штукатурка, пол усыпан обломками шкафов,
стульев. От сгущавшихся сумерек, от дыма было темно; воздух
был раскален, насыщен запахом пороха, и люди задыхались
в дыму, в густой едкой пыли. У стены он заметил лейтенанта.
Раненный в живот, он продолжал командовать, хотя никто его
не слушал.
— Пить, пить! — услышал Богдан детский голосок. В углу
корчился мальчик в вельветовой курточке.
— Ах вы, сволочи, какие же вы сволочи! — простонал Со-
кратилин, поднял мальчика и вынес из комнаты на лестничную
площадку, положил там и сразу же вернулся и лег у окна с ка-
рабином.
С этой минуты Сократилиным овладело отчаяние. Он не до-
пускал и мысли, что его так легко и просто могут убить. Сокра-
тилин видел, как немцы приволокли пушку, как суетился около
нее расчет. И он стрелял по артиллеристам, насмехался над ни-
ми, обзывал их трусами, бандитами, убийцами. Кончились патро-
ны. Сократилин вспомнил про убитого красноармейца на чердач-
ной лестнице. «У него, наверное, остались патроны». И он уже
пошел, и взял бы эти патроны, и продолжал бы стрелять и уби-
вать, но тут раздался истошный крик:
— Немцы в доме!
Они обошли дом с тыла, со стороны Волхова, взломали дверь
и ворвались с черного хода. Внизу поднялся шум, стрельба, рус-
ская брань смешалась с немецкой. Снаряд влетел в окно, разо-
рвался, из двери вместе с клубами удушливого дыма выкатились
ошалевшие бойцы и ринулись вниз по лестнице, увлекая за со-
бой Сократилина. Они камнем свалились на поднимавшихся нем-
цев. И руские и немцы смешались и клубком покатились вниз по
крутым ступеням. Карабин дулом зацепился за металлическую
решетку перил, треснул, и в руках Сократилина остался приклад.
Этим прикладом Богдан колотил кого-то по голове. Орущий
клубок человеческих тел выкатился на улицу, и началась дикая
свалка. Напрасно немецкий офицер кричал, ругался, грозил, уго-
варивал своих и русских прекратить эту безобразную драку.
Сократилин напряг последние силы, разорвал кольцо рук,
стиснувших горло, и тут же получил зубодробильный удар по
челюсти. Он взвыл, и боль на какую-то секунду отрезвила Со-
кратилина. Он выкатился из кучи, вскочил на ноги и побежал.
Увидел береговую полоску Волхова, в лицо пахнуло сыростью.
Берег здесь был крутой, обрывистый. Сократилин прыгнул и
вместе с песком заскользил к воде.
Гулко, как в барабан, ударил «шмайсер». Сократилину по-
казалось, что по левой голени с маху ударили колом, зазвенело
111
в ушах, из глаз покатились желтые кольца, на минуту он по-
терял сознание, а когда оно к нему вернулось, услышал шорох
песка под сапогами. Он приподнял голову и сразу же уронил ее
и закрыл глаза.
Два немца подходили к нему, выставив перед собой автома-
ты. Они приблизились вплотную, остановились и долго смотрели
на грязного, измученного, беспомощного русского фельдфебеля.
Сократилин слышал их дыхание, чувствовал запах табака и еще
чего-то приторно-кислого. Потом один из них постучал носком
сапога по подметке сократилинского сапога.
— Der Russe lebt. Er stellt sich nur an.
— Ihm sind die Beine gebrochen,— сказал второй.
— Gib ihm den Gnadenschuss.
— Warum, Jurgen? Wir sind doch keine SS.
— In der SS sind aber Kerle. Wievile sind heute gefallen?
— Lass die SS Verwundete abscniessen. Sie lieben sowas.
— Werde nur nicht philantropisch, Schieman, — проворчал
Юрген. — Wenn ich ihn kalt mache, desto besser fiir ihn *.
Сократилин, разумеется, не понимал их разговора, но интуи-
тивно чувствовал, что все, конец! В одно мгновение пронеслась
перед глазами вся его жизнь. И только сейчас он увидел, на-
сколько она у него была короткой и серенькой. И так ему стало
обидно за свою жизнь и так стало жаль себя, что горло сдавили
спазмы и тяжелые, крупные слезы покатились по грязному, за-
росшему лицу.
— Er weint. Komm, nimm das nicht auf dein Gewissen.
Юрген сухо рассмеялся.
— Fiir ein toten Bolschewiken vergibt mir der Fiihrer alle Siinden.
— Dann aber dalli. Mach schon **.
Сократилин не слышал, как щелкнул спусковой крючок и как
* — Русский жив, а притворяется мертвым.
— У него ноги перебиты.
— Надо пристрелить.
— Зачем, Юрген? Мы же не эсэсовцы.
— Эсэсовцы — парни что надо. Сколько их сегодня по-
легло?
— Ну вот, пусть эсэсовцы и добивают раненых. Они это
дело любят.
— Не разводи филантропию, ШимаН. Если я его прикон-
чу, ему же лучше будет.
** — Он плачет. Пойдем, Юрген. Не бери на душу лишнего
греха.
— За одного убитого большевика фюрер мне спишет все
грехи.
— Тогда не тяни. Кончай скорее.
112
затвор уткнулся в патронник. Зато отчетливо слышал, как немец
выругался.
— Wird’s bald? — спросил Шиман.
— Hab Sand in der MP.
— Wocher der Sand?
— Ich habe es fallengelassen... Gut, komm. Lassen wir ihn den
Himmlerbriidern.
— Natiirlich. Ich sagte ja... *
Сократилин слышал, как они уходили. Но все еще боялся
пошевелиться, открыть глаза. Он понимал, что его пощадили.
Но почему? Над этим думать не было ни сил, ни желания. Со
смертью он смирился и принимал ее не только как неизбежность,
но и как избавление от всех мук и страданий. И вот, когда он
остался жить, ему вдруг стало страшно, у него затряслись ноги,
и тело покрылось густым и липким, как клей, потом.
Город горел. Отсветы пожара полоскались в Волхове, и вода
казалась кровавой. По золоченым куполам Софии тоже как будто
стекала кровь, а на розоватых стенах собора плясали уродливые
тени.
* — Ну что ты копаешься?
— Песок набился в автомат.
— Как же он туда попал?
— Да я его уронил... Ладно, пошли. Оставим его ребя-
там Гиммлера.
— Конечно. Я же тебе говорил...
8 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4 ЦЗ
ь*
Бревна хлюпали под колесами
автомашин, трещали и лопались,
сплющенные гусеницами танков.
Колонна войск вползала в черно-
зеленую глухомань по гатевой до-
роге, оглушая рычанием отсырев-
ший за долгую осень лес, уже
охваченный первым зимним мо-
розцем.
Немолодой солдат из дорожной
службы в одеревеневшей шинели,
кутая шею серым вафельным поло-
тенцем, с удивлением рассматривал
поток машин, вдруг обрушивших-
ся на заштатную прифронтовую
дорогу, летом выстроенную сапера-
ми для снабжения давно уже за-
стывшего в глухой обороне фронта.
Бои шли на юге, в приволж-
ских и донских степях, а здесь
было тихо, и лишь раз-два в день
в сторону передовой тряслась ста-
рая полуторка с сухарями или по-
возки, груженные мешками с пше-
ном да патронными ящиками;
понурых лошадок гнали рыжеусые
дядьки в видавших виды шинелях.
А сейчас вдруг появились боль-
шие, шестиколесные грузовики
с новенькими зелеными кузовами,
качались зачехленные «катюши»,
двигались танки, строго соблюдая
интервалы. Из брезентовых шат-
ров высовывались молодые солдат-
ские лица. Солдаты с тревогой и
удивлением смотрели на эту тря-
сучую дорогу, которой нет кон-
ца — болото, снова лес, опять бо-
лото. А где же деревня? Даже
117
домика, сторожки какой-нибудь не увидели они с той самой
ночи, как разгрузили их прямо на путях тупиковой железнодо-
рожной ветки»
— Где хоть мы сейчас? — спросил шофер Прохоров ма-
ленького, худенького лейтенанта, клевавшего носом рядом с ним
в кабине.
Лейтенант встрепенулся и бодро закричал, приоткрыв дверцу:
— Эй, сапер, что за места здесь?
Солдат из дорожной службы замотал головой, явно не по-
няв вопроса.
— Никто не знает ни черта, — грустно сказал лейтенант, —
глушь какая-то! Едем-едем, наверное, уже двести километров
проехали, ни жильем, ни передовой не пахнет. Странно даже
как-то.
Машину тряхнуло, и лейтенант стукнулся головой о лобовое
стекло. Удар смягчила шапка.
— Поосторожней, Прохоров, — поправляя шапку, сказал
лейтенант.
Но тут машина скособочилась, переднее правое колесо сорва-
лось с деревянного покрытия и повисло над краем болота.
Прохоров резко затормозил, лейтенант еще раз ткнулся шап-
кой в стекло.
— Что там опять у тебя? — недовольно спросил лейтенант,
потирая ушибленный лоб.
— Соскочило, проклятое!
Треск лопающихся бревен и рев моторов внезапно затих —
встала вся колонна.
— Эй, солдат, — закричал Прохоров, вновь увидев сапе-
ра, — подсунь под колесо чего-нибудь!
Тот подошел к машине, но только постучал лопатой по коле-
су и отошел молча.
— Товарищ лейтенант, сойдите, будьте добреньки, а то мы
пропадем совсем.
Лейтенант, пригревшийся в кабине, нехотя вылез на дорогу,
обошел грузовик сзади и почти наткнулся на бампер «виллиса».
Не сразу за исхлестанным грязью ветровым стеклом разглядел
папаху, но услышал голос:
— А ну-ка, молодец, иди сюда.
Теперь он отчетливо увидел генерала,; приложил ладонь
к шапке и довольно бойко доложил :
— Лейтенант Боев сопровождает машину с грузом.
— Что за груз?
г— Подарки, товарищ генерал. К Новому году. Из Калини-
на. — И потом добавил: — От трудящихся.
118
— Почему за машиной не следишь? — Генерал спросил это,
уже с трудом сдерживая гнев, и его первой мыслью было
скомандовать сидящему сзади адъютанту — высокому румяно-
му капитану в танковом шлеме и новеньком, очень белом полу-
шубке, чтобы тот распорядился сбросить застрявший грузовик
с гати к чертовой матери. Но он сдержал себя, увидев, что
сгрудившиеся у злополучной машины танкисты уже подвели
под колесо вагу и оно медленно вползало на край настила.
Генерал вытащил из кармана шинели пачку папирос, заку-
рил, зажмурил глаза. Ночь была тяжелая. Первый эшелон ме-
ханизированного корпуса, введенный в прорыв четверо суток
назад, уже завязал упорные бои, а через несколько часов и вся
эта нескончаемая колонна вместе с этим мальчишкой лейтенан-
том и его подарками тоже втянется по двум дорогам в узкий
коридор и устремится вперед, к Боковке — единственной
в здешних глухих краях железнодорожной станции. Там, как
ему сказал, ставя задачу, командующий армией генерал Поли-
ванов, корпус встретится с войсками соседнего фронта. Но до
станции семьдесят два километра, и немцы — это ясно как
божий день — сделают все, чтобы задержать корпус, нацелен-
ный во фланг большой и сильной их группировки, даже теперь,
в конце второго года войны, реально угрожающей Москве. Если
к станции действительно подойдут соседи, это будет котел. Не та-
кой, конечно, как в Сталинграде — генерала познакомили
в штабе армии с последними фронтовыми новостями, — но все
же котелок хороший.
— Отправляйтесь на свое место, — с раздражением и пере-
ходя на «вы», сказал генерал, заметив, что худенький лейтенант
вое еще стоит там же, где и стоял. — Занесла вас нелегкая
в середину колонны. Сдали бы свои подарки в тылы, что ли!
— У меня приказ доставить груз по назначению...
Генерал прервал лейтенанта:
— Идите, я вам говорю.
И опять заревели моторы, защелкали, заскрипели бревна.
Колонна тронулась...
Генерала Шубникова назначили командовать корпусом со-
всем недавно. Да, собственно, его и не могли назначить рань-
ше: механизированные корпуса возникли лишь в сентябре.
Летом под Москвой их формировали сразу три. И в каждом —
две сотни танков, пехота на колесах, артиллерия, «катюши», са-
перы. Тысячи автомашин, и ни одной повозки, ни одной лоша-
ди. Танковые корпуса существовали с весны и уже воевали
в донских и в приволжских степях. А мехкорпус — это совсем
новая организационная форма. Так, во всяком случае, ему ска-
119
зали в управлении бронетанковых войск. Впрочем, сам Шубни-
ков знал, что не очень-то новая. Он еще в тридцать четвертом
году служил в мехкорпусе, командовал батальоном. Потом, пос-
ле испанской войны, танковые и механизированные корпуса
расформировали.
Шубников вспомнил, как в тридцать восьмом его, только что
окончившего академию моторизации и механизации, встретил
старый дружок Иван Ковальчук: вместе учились в конце два-
дцатых годов в кавшколе. Но Иван успел уже стать комбригом,
и они обмывали его ромб в московской квартире Ковальчука
на Усачевке.
— Зря бросил ты, Микола, конницу, — раздумчиво говорил
раскрасневшийся комбриг, подливая Шубникову коньяк в гра-
неную стопку и накладывая на тарелку шпроты. — На
танки пошел, а вон ребята из Испании приехали, говорят: тан-
ки твои там себя не показали. Горят твои танки. Только дым
идет.
— А конница? — ехидно спросил Шубников.
— Конница — это конница, — веско сказал Ковальчук и,
помолчав, вдруг добавил: — Я вот три месяца назад тоже две
шпалы носил, а сейчас, как видишь, дивизию принимаю.
— У кого принимаешь?
— Вот принимать-то не у кого.
— Понимаю.
И помолчав:
— А все-таки танки себя покажут.
— Ну давай, давай, — снисходительно улыбнулся Коваль-
чук, наливая в стопки себе и Шубникову.
Шубников сам смолоду был кавалеристом, любил конницу.
Да и теперь еще часто, обходя танковый строй, он вспоминал
своих лошадок той поры, когда служил начальником дивизион-
ного конезапаса, — умных, красивых, выхоленных, подобран-
ных по мастям. Первое время ему тоже не очень-то нравилось
у танкистов. И расхожую танкистскую поговорку «Порядок
в танковых войсках» он воспринял скорее иронически: какой
уж там порядок? Но потом привык, да и порядок стал другой.
Может быть, оттого, что в танковые войска пришло много кава-
леристов.
Перед войной снова начали создавать мехкорпуса — боль-
шие, трехдивизионного состава, чуть ли не в тысячу танков.
Шубников, уже полковник, был назначен заместителем команди-
ра танковой дивизии. Но скомплектовать дивизию как следует
не успели, хотя танки стали поступать хорошие — тридцатьчет-
верки. В мае в дивизии было три батальона таких танков,
120
детальные — ВТ и Т-26 — верткие, даже прыгать умели
(в тридцать шестом Шубников сам занял первенство в округе
по этим прыжкам), но броню имели тонкую, да и пушечка сла-
бенькая.
В августе в ходе боев мехкорпус расформировали — его
практически уже и не было, остались лишь номер, штаб, отдель-
ные подразделения, вырвавшиеся из Киевского котла. Раненого
Шубникова отправили в Москву. После госпиталя он работал
в бронетанковом управлении наркомата, и как раз ему дове-
лось готовить приказы о расформировании танковых и механи-
зированных корпусов. Вместо них и танковых дивизий форми-
ровались танковые бригады.
Было не очень-то приятно своими руками делать это, но
Шубников понимал: обстоятельства вынуждают. Просто очень
мало танков, их не хватило бы на корпуса и дивизии. Брига-
ды можно было сформировать из тридцатьчетверок, а это кое-
что значило в ту грозную пору.
В госпитале, в Тимирязевской академии, опять встретил
старого дружка-кавалериста Ковальчука: лежали в соседних
палатах.
— Ну, что твои танки? — хитро улыбаясь, спросил Коваль-
чук, теперь уже генерал-лейтенант.
— А твои кони?..
— Они себя еще покажут.
— А танки уже показали.
— Где?
— Да у немцев.
— Это точно. Под Житомиром — степь и мертвые кони.
Картина, Микола, не приведи бог!..
Но шло время, и под Тулой зимой бригада полковника
Шубникова — сорок пять танков — ловко маневрировала и
наносила врагу чувствительные удары. Он раздумывал: «Тогда
под Луцком я имел почти двести танков и мало что смог
сделать, а здесь полсотни машин, и немцы с ними считаются,
на рожон не лезут. Почему?» Как-то спросил Шубников об этом
у давнего сослуживца по Белорусскому военному округу генера-
ла Баринова, приехавшего к нему в бригаду из генштаба. Тоже
бывшего конника.
Они сидели в избе за тесовым столом и ели оладьи, испечен-
ные хозяйкой — маленькой старушкой в черном траурном
платке.
— Научились, Николай Егорыч, — ответил на его вопрос
генерал. — Подожди, скоро ты получишь хозяйство побольше,
чем твое теперешнее.
121
— Спасибо, Никита Игнатьевич. Значит, и у вас там счита-
ют, что без крупных танковых соединений эту войну не одо-
леть. Но надо, чтобы туда входили не одни танки, нужны и
пехота на колесах, своя артиллерия, свои саперы.
— Правильно вопрос понимаешь, — похвалил генерал.
И вот теперь, в конце второго военного года, у Калача, у Со-
ветского, у Серафимовича, в донских степях рвут и кромсают
немцев наши танковые и механизированные корпуса. Генерал-
майор танковых войск Шубников знал, что именно они, эти кор-
пуса, находятся в остриях стрел, далеко охвативших Сталин-
град. Да и он здесь, в этих угрюмых лесах, в бездорожье,
тоже вводит в прорыв махину танков, автомобилей, пушек, «ка-
тюш» — махину, именуемую механизированным корпусом»
Шубников про себя усмехнулся. Вспомнил, что Ковальчук
сейчас где-то под Воронежем командует конно-механизированной
группой: и его не минула чаша спя, и ему пришлось на старо-
сти лет понюхать бензина да солярки.
2
Утром ударил мороз. Шедший ночью дождь превратился
в снег. Деревья обледенели, но земля еще не промерзла, и ма-
шины, как и вчера, качались и хлюпали по гати, бревна пели,
трещали, грузли в плывучей почве.
Прохоров с трудом довел грузовик до первой за долгий путь
деревни. Спустили сразу два ската, их, видимо, повредили вче-
ра танкисты, когда вываживали машину из трясины» У дома
с высоким, причудливой работы крыльцом машина стала» Лей-
тенант Боев проворно выскочил из кабины и вошел в избу»
Прохоров остался на улице.
В избе было жарко натоплено, и у стола сидело трое: два
солдата и старшина. Хозяйка, молодая женщина в белом плат-
ке, ставила на стол чугун с картошкой. От чугуна шел пар.
Мутнела жидкость в бутылке.
— Садись, лейтенант, грейся, покровительственно сказал
старшина, здоровый рябой парень, увидев в двери тщедушную
фигурку Боева. — А дверь закрой поплотнее.
Боев смущенно присел на лавку, спросил, кто такие. Выясни-
лось, что в деревне размещается пункт обогрева раненых» Они
уже стали поступать и@ района боев» Здесь их снимали с ма-
шин, кормили и отправляли дальше, в госпитали.
В избу вошел усатый солдат, гаркнул с порога:
— Кто тут будет старшина Горобец?
Рябой старшина поднялся, расправил проворным, заученным
122
движением гимнастерку, набросил на плечи шинель, вышел
во двор.
В деревню въехали четыре машины с ранеными. Старшина
распорядился, кого куда, и вернулся в избу, где уже был и
Прохоров.
Сели за стол, налили в стаканы мутную жидкость, взяли
из котла по картофелине в мундире.
— Подарки, значит, везешь, лейтенант? — как бы продол-
жая начатый разговор, степенно сказал старшина.
— Да, должен доставить груз по назначению.
— А ты бы этот груз здесь оставил для раненых. Там, по-
ди, в мешках и чекушки имеются.
— Не смотрел, не знаю.
— Посмотри.
Боева несколько покоробил покровительственный тон стар-
шины, но он промолчал: старшина был явно кадровым, мате-
рым, каких уже немного осталось в армии. Задираться с ним бы-
ло бы смешно, тем более при Прохорове, который сразу почув-
ствовал в старшине силу, смотрел на него заискивающе и
благодарно: удостоил, мол, и меня, и мальчишку лейтенанта
беседой и трапезой.
— Гляди, лейтенант, — снова заговорил старшина, — а то
я могу написать расписку, что, дескать, ты сдал, а я принял.
Все по форме.
— Нет, не могу.
— Ну как знаешь...
Минут через сорок машина снова шла по тряской дороге.
Следующую ночь Прохоров и Боев провели в холодном са-
рае, чуть согреваемом маленьким костром, разожженным сапе-
рами, которые ладили здесь гать через плохо промерзшее боло-
то. Утром пришлось повозиться у машины: остыла на морозе.
Только к полудню двинулись в путь, и Боев, не выспавшийся
ночью, задремал, убаюканный мерным завыванием двига-
теля.
Доставка этих подарков была, по существу, первым его пору-
чением на войне. Пожалуй, даже вообще первое в жизни служеб-
ное дело. Ровно год назад, тоже в декабре, он, студент-фило-
лог, сдавал экзамены в Ленинградском университете. Здания
Петровских коллегий на Васильевском острове стояли промерз-
шие, заиндевевшие, как будто мертвые. По их километровым
коридорам неслышно, точно тени, тащились хмурые люди —
студенты и преподаватели — с поднятыми воротниками паль-
то, укутанные бабушкиными платками. Было тихо и страшно.
Последний экзамен Боев сдавал в большой лингвистической ау-
123
дитории с окнами, забитыми фанерой. На шкафах стояли допо-
топные фонографы, а со стен смотрели портреты знаменитых
филологов предреволюционной поры — бородатые люди в крах-
мальных манишках и твердых воротничках, с лингвистическим
спокойствием в строгих глазах.
Экзамен принимал человек, чем-то очень напоминавший лю-
бой из этих портретов — быть может, сухостью лица или спо-
койствием жестких глаз. Впрочем, профессор наверняка лично
знал этих людей. Он сидел за столом, подняв острые плечи, как
бы застывший в этой странной позе; на руках — шерстяные
перчатки, на ногах — какие-то нелепые и, как показалось Бо-
еву, дамские боты.
Не глядя на Боева, профессор взял его зачетную книжку,
снял очки, протер их пальцами в перчатках и, будто размыш-
ляя вслух, тихо сказал:
— Утверждают, что с завтрашнего дня повысят норму
на хлеб.
— Я тоже слышал об этом, — подтвердил Боев.
Профессор долго макал ручку в пустую чернильницу, потом
взял карандаш, впервые внимательно посмотрел на студента и
вдруг спросил строго:
— А почему вы, молодой человек, не на войне?
Боев даже как-то растерялся от столь необычного на экзаме-
не вопроса, ответил неуверенно:
— Видите ли, в Ленинграде много еще молодежи призывно-
го возраста. Нас почему-то не берут пока.
— Да, да, да... И там, видно, с хлебом не просто, — успо-
коился профессор. — Не просто с хлебом, а голодный не
солдат.
Боев хотел было объяснить профессору, что досрочно сдает
экзамены именно потому, что не знает, когда его призовут
в армию: может быть, сегодня, может быть, завтра. Но профес-
сор уже начертил карандашом в графе «оценка» цифру «четыре»
и расписался.
— Спасибо, профессор.
Старик не ответил. Он сидел, насупившись, как взъерошен-
ная птица, и смотрел на пустую чернильницу.
А в январе на полевом аэродроме станции Хвойная, куда
днем и ночью приземлялись самолеты из блокированного
Ленинграда, Боев встретил товарища по факультету Яшку Гло-
това, теперь авиамеханика, и тот рассказал ему, что профессор
умер под Новый год. Умер прямо в университете, в том самом
лингвистическом кабинете.
«Через шесть дней после экзамена»ж — подумал Боев.
124
В Горьком, куда после долгого, почти месячного, путешест-
вия прибыл эшелон эвакуированных ленинградцев, Боева посла-
ли на курсы политсостава, а уже осенью он был под Москвой,
где в наполненном танковым ревом лесу формировался механи-
зированный корпус.
...Машину тряхнуло, и Боев приоткрыл глаза. Снежный вихрь
крутился у столба с косо прибитым листом фанеры. По фане-
ре надпись: «На Кузьмичи». И кривая стрела.
Дорога, укутанная лесом, круто пошла вниз, под гору. Лес
кончился, и открылось снежное поле с чернеющими остовами
сожженных танков.
— Наши или немецкие? — с тревогой спросил Прохоров.
— Немецкие, конечно, — уверенно ответил Боев.
— Нет, пожалуй, и наши есть, — раздумчиво сказал Прохо-
ров. — Вон у того танка на конце пушки нет набалдашника.
У фрицев — набалдашник.
В канаве валялась трехосная немецкая машина и орудие,
раскрашенное зелеными пятнами камуфляжа.
— Останови! — сказал Боев.
Встали посреди поля, и холодный ветер сразу завихрил снег
у самых колес.
— Холодно.
— Да, — отозвался Прохоров, — дерет. Сейчас бы для су-
грева из подарочка прихватить. А, лейтенант?
— Ладно, хватит!
— Да мне что, мое дело солдатское. Пусть оно там хоть
вымерзнет. Пряники, поди, уже как камни — танком не раз-
давишь.
Боев осмотрелся кругом. Совсем нет машин. Гул орудий где-
то далеко впереди и еще слева, за лесом.
— Заблудились мы, Прохоров, не надо было на перекрестке
влево брать.
— Повернем обратно, в деревню, — с готовностью ответил
водитель. — К тому старшине. Хозяйка сейчас, наверно, яиш-
ню жарит. Из двенадцати яиц. На сале.
— Перестань, говорю, — поморщился лейтенант. — Опять
ты за свое. Поехали вперед, там разберемся.
Машина забуксовала в рыхлом, только что нападавшем
снегу, но быстро вышла на твердый ледяной накат и, покачи-
ваясь на колдобинах, стала набирать скорость. Поляна кончи-
лась. Дорогу снова обступил лес, еловые лапы стучали и цара-
пали кузов, неприятно хлопали по железу кабины.
Боев закурил, чтобы отогнать вдруг нахлынувшее на него
колючее чувство страха. Прохоров тоже сбросил с лица обыч-
125
ную свою ухмылку, он сосредоточенно смотрел вперед через
полукруг, расчищенный на стекле «дворником».
Машина вдруг резко затормозила в тот самый миг, когда
кончился лес и среди белого поля показалась островерхая цер-
ковь и первые домики села. Боев не сразу понял, что именно
случилось, но ощутил: произошло нечто страшное, исчезло ку-
да-то любовое стекло, и «дворник» продолжает свое мерное дви-
жение в пустоте. Лейтенант не слышал выстрела, не слышал
звона разбившегося стекла, только увидел — это напомнило ему
в тот миг показ на экране замедленной киносъемки, — как си-
девший рядом водитель свалился через оторванную дверцу. Бо-
ев закричал: «Прохоров!» — но голоса своего не услышал. По-
трогал ладонью лицо — все цело. «Я оглох», — подумал он и
г тот же миг увидел прямо перед собой орудийный ствол с на-
балдашником.
Танк бесшумно двигался на машину, и ствол с набалдашни-
ком качался вверх-вниз, вверх-вниз. Потом дульный тормоз пуш-
ки с треском прорвал брезент кузова. Машину сильно ударило
снизу, она скособочилась и поползла в кювет. Из прорехи ку-
зова на чистый снег мягко шлепались аккуратные холщовые
мешочки, перевязанные красными и синими лентами.
3
Мехкорпус ушел вперед, перерезая рокадные дороги и сби-
вая заслоны. Он двигался по узкому коридору, стрелковые ди-
визии вели бой на флангах.
Двадцать пятая танковая бригада на рассвете седьмого дня
наступления вплотную приблизилась к станции Боковка. Коман-
дир бригады полковник Семен Куценко выбрался из головного
танка — в белом полушубке, высокий, грузный. Постучал пал-
кой по броне другой машины.
— Вылезай, тезка, приехали!
Из башни показался подполковник в шинели, в желтых рем-
нях. Поправил очки, спросил:
— Боковка?
— Она самая.
— Надо сообщить Шубникову.
— Рано. Видишь водокачку? Там, я полагаю, немцы. Возь-
мем — сообщим.
Для подполковника Семена Козловского, заместителя коман-
дира бригады по политчасти, эта неделя была совсем необыч-
ная. Пришлось почти непрерывно целых семь дней пробыть
в холодном танке. И сейчас неприятно ломило спину — давал
126
себя знать застаревший радикулит, даже в меховых перчатках
деревенели руки.
Был Козловский человеком сугубо штатским — преподавал
политэкономию в Московском университете. Но еще перед войной
при аттестации политсостава запаса ему, как старому члену
партии, дали довольно высокое звание и, когда призвали в кад-
ры, назначили начальником политотдела танковой бригады.
Козловский плохо представлял себе, что такое танк в бою,
а здесь сразу пришлось садиться в него и идти с бригадой
в прорыв. В самом начале прорыва первый его танк сгорел.
Козловский выскочил на снег из охваченной огнем стальной
коробки через нижний лаз; забыв о радикулите, по-пластунски
полз вместе с механиком-водителем в придорожную канаву.
Старый танкист Куценко — он в свои тридцать пять лет
успел побывать и на Халхин-Голе, и под Выборгом, и в Киевском
котле, и, наконец, прошлой зимой под Можайском — на следу-
ющее утро пришел к Козловскому в штабную машину, где тот
спал, и, впервые обращаясь на «ты», спросил:
— Ну, профессор, теперь знаешь, что за штука танк?
— Теперь знаю...
Сейчас они стояли у другого танка рядом, два Семена —
военный и штатский: большой, грузный, но в ладно сидящем
полушубке и маленький, очкастый, в горбатившейся на спине
«тыловой» шинели.
— А может быть, водокачка уже наша? Соседи подошли? —
осторожно спросил Козловский.
Куценко пожал плечами.
— Может, и наша.
Он приказал дать три ракеты.
Сумрачное утреннее небо прочертили три желтые полосы.
Станция молчала.
Куценко приказал ординарцу позвать командира третьего ба-
тальона капитана Косарева. Минут через пять из темноты
к комбригу подбежал совсем еще молодой командир и доложил:
— Капитан Косарев прибыл!
— Вот что, Косарев, — сказал Куценко, — возьми роту тан-
ков и двигайся к станции. Вон к той водокачке. Не стреляй,
пока не убедишься, что там не свои. Понял?
— Так точно!
— Ступай.
В бинокль хорошо было видно, как танки Косарева, взрывая
снег, покачивая стволами пушек, выходили из лесочка.
Первый танк выдвинулся из-за кирпичного сарая и встал
прямо перед железнодорожным переездом.
127
— Ну что стоит? Что стоит?! — заворчал Куценко. — За-
чем из-за амбара вылез?
Выстрел прозвучал глухо. Куценко и Козловский увидели,
как дрогнул головной танк и почти сразу окутался черным
дымом.
— Немцы, — сокрушенно сказал Куценко. И, обращаясь
к подошедшему начальнику штаба майору Щербине, добавил: —
Организуйте удар по району водокачки. Помогите Косареву...
Бой был недолгим. В восемь утра Куценко и Козловский
уже сидели в каменном вокзале у билетного окошечка на лав-
ке и елй ломтики сала, разложенные ординарцем на газете.
А в конце зала ожидания, на полу, лежали раненые, и среди
них капитан Косарев. Его с рябинками лицо было бледным,
нос заострился. Кто-то укрыл его двумя шинелями, под голо-
вой — свернутый танковый брезент. Рядом на коленях стояла
маленькая беленькая девушка и давала пить из плоской немец-
кой фляжки.
Бригада заняла станцию, захватила на путях четыре эшелона,
груженных военной техникой, закрепилась за насыпью и дала
знать об этом генералу Шубникову. Войск соседнего фронта она
не встретила. Зато на следующий день подоспели, судя по все*
му, свежие немецкие части. Бои усилились.
Получив известие от Куценко о взятии Боковкг, Шубников
был, конечно, доволен: приказ командующего армией выпол-
нен, но настроение у генерала вроде даже ухудшилось.
Корпус прошел по узкому коридору, перерезал рокадные до-
роги и шоссе, занял железнодорожный узел, а у соседей, ви-
димо, произошла заминка.
И горловина прорыва узка, вот-вот порвется. Генерал чув-
ствовал, что на флангах обстановка осложняется. Вчера корпус-
ный мотоциклетный батальон захватил немецкую штабную ма-
шину и шофера. Немец показал на допросе, что их сегодня
бросили в бой прямо из вагонов. Ехали куда-то на Дон, но в пу-
ти ночью остановили эшелон и всех выгрузили в лесу. Захвачен-
ная машина принадлежала начальнику артиллерийского снаб-
жения танковой дивизии.
Шубников доложил об этом командующему армией. Тот, как
ему показалось, отнесся к известию спокойно. Спрашивал боль-
ше о том, когда будет взята Боковка и перерезана железная
дорога.
Но вот Боковка взята, дорога перерезана. Куценко ведет бой
за насыпью. А что дальше? Фланги не стали от этого надежнее.
И когда вечером начальник штаба корпуса полковник Сере-
да доложил ему по телефону, что немцы прорвались через бо-
128
евые порядки стрелковых дивизии и вышли на тыловую дорогу
в тридцати семи километрах от Боковки, генерал только скрип-
нул зубами. Случилось то, чего он опасался, о чем все время
думал. Первой, пришедшей к нему сразу после этого неприятно-
го известия была мйсль о том, что он правильно поступил, от-
правив третьего дня все лишние машины, санбат и раненых
за старую линию обороньь правильно и вовремя! Начштаба Се-
реда еще усомнился тогда в целесообразности такой меры, пе-
респросил его два раза, надо ли отправлять машины. Шубников
повторил твердо:
— Отправьте в тыл все, без чего можно вести бой!
Конечно, это не так уж много, главная сила здесь — танки,
пушки, «катюши». И, выходит, все это теперь в окружении,
в котле.
Не обнаружив на станции Боковка соседей и вступив в со-
прикосновение со свежими гитлеровскими частями, Шубников
почувствовал: что-то в операции не так. Он тогда еще переки-
нулся на эту тему парой-тройкой слов со старым своим халхин-
гольским дружком, замполитом полковником Кузьминым.
— Ты как, комиссар, понимаешь обстановку?
— Обстановка, Николай, какая-то хитрая. По дорогам мы
двигались почему-то днем, а не ночью. Вот я и думаю, не бы-
ло ли там, — полковник показал большим пальцем вверх, —
задумки показать немцам, что здесь, дескать, против них сили-
ща копится?
— Полагаешь, наш удар отвлекающий?
— Похоже, что так, Николай... Эх, если бы позволили ска-
зать об этом танкистам, я бы такое кадило раздул! Сталингра-
ду, мол, помогаем, держись, ребята. Понимаешь?
— Ты все по-своему поворачиваешь, комиссар.
— А ты думал как? Я человек политический! — На широ-
ком лице Кузьмина расплылась улыбка.
— Нет, Иван, — раздумчиво сказал генерал, — наше де-
ло — рубеж удержать. А догадки свои высказывать повре-
меним.
— Может, ты и прав, — согласился Кузьмин. — Ив самом
деле, еще размагнитишь людей. Или вдруг что к немцам просо-
чится, тогда уж наверняка все прахом...
В штабе корпуса слова «окружение» никто не произносил
до следующего утра. Корпус продолжал упорные бои. Бригада
Куценко по-прежнему держала станцию.
Но утром почти у самого штаба появились немецкие танки.
Их быстро рассеял находившийся в резерве истребительно-про-
тивотанковый полк, однако Шубников понял: нужно принимать
9 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
129
какие-то срочные и энергичные меры. Потеряешь час — поте-
ряешь все.
Он сам сел за рацию и стал связываться с командирами
бригад. Все были увлечены боем, рвались вперед. Всем было
трудно. Все докладывали, что противник получил подкрепле-
ние. Приказ Шубникова — занять круговую оборону и быть
готовыми драться в окружении — был для них полной неожи-
данностью. И конечно, очень неприятной. Особенно для Куцен-
ко, первым занявшего Боковку.
Сын столяра из тихого местечка Лубны, что на Полтавщине,
Семен Куценко уже смутно помнил свой отъезд из отчего дома
в трудном для Украины тридцатом году. Уезжал он тогда на
учебу в военное училище. И очень гордился этим, всем пока-
зывал направление, подписанное райвоенкомом-краснознаменцем
товарищем Слуцким. Отец тоже ходил как именинник, прихва-
тил ту бумагу с собой в мастерскую и показал ее своим това-
рищам — таким же, как сам, седоусым дядькам с круглыми за-
порожскими головами.
В тридцать девятом году старший лейтенант Куценко коман-
довал ротой легких танков, которые хорошо проявили себя
в сухих монгольских степях у Халхин-Гола. Но под Бродами
в сорок первом он видел, как тяжко приходится его полку,
вооруженному теми же самыми танками, которые ему так нра-
вились в Монголии. После киевского окружения у него совсем
не осталось машин. Послали в Москву, в распоряжение Управ-
ления бронетанковых войск. А там распорядились, как могли:
нового полка не дали (к тому времени танковые корпуса и диви-
зии были уже расформированы, отдельных танковых бригад
насчитывалось не так много), и Куценко назначили командовать
участком в Можайском укрепрайоне. Пришлось ему вводить
в бой молоденьких, подтянутых курсантов московских военных
училищ, занявших окопы и дзоты, наспех построенные москов-
скими женщинами.
Почти на Бородинском поле Куценко был тяжело ранен, ле-
жал в госпитале в Ярославле и лишь весной сорок второго го-
да смог прибыть в автобронецентр. Здесь он и начал формиро-
вать танковую бригаду. Здесь и познакомился с Козловским.
Отсюда своим ходом его бригада дошла до станции погрузки,
а там — эшелоны, марш через леса и вот этот прорыв.
Когда бригада входила в проделанную пехотой брешь, Ку-
ценко чувствовал себя превосходно. Пожалуй, впервые со вре-
мен Халхин-Гола его танки действовали как танки: их не за-
рывали в землю, не заставляли прогрызать вражескую оборо-
ну, как это нередко бывало в минувшем году. Прорвать оборо-
130
ну им и тогда порой удавалось, но в воздухе после такого боя
долго висела гарь от металла и нефти.
Теперь все шло по правилам. Артиллерия сметает своим ог-
нем систему вражеского огня, пехота осуществляет прорыв, са-
перы подготавливают проходы через минные поля, и танки
устремляются вперед, перерезая неприятельские коммуникации,
заходя врагу в тыл, не оглядываясь на свои фланги. Все шло
хорошо целых семь дней. Куценко был счастлив. И вот снова
прозвучало проклятое слово «окружение». Неужели опять при-
дется, как тогда в сорок первом, брести по лесам, избегать до-
рог, обходить деревни?.. Но уже через час после того, как к не-
му позвонил Шубников, он отдавал себе ясный отчет: все будет
так и в то же время не совсем так. Связь с корпусом прочная,
ориентиры указаны точно, задача достаточно определенна. Зна-
чит, можно жить. Значит, кое-чему научились за эти семна-
дцать страшных месяцев!
4
Сергей Кузнецов никогда не задумывался над тем, как он
будет служить в армии. Приспеет время, пойдет как все. Семья
Кузнецовых жила трудно, хотя отец — рабочий промкомбина-
та — не пил, вечера проводил дома, помогал матери по хозяй-
ству. По воскресеньям старший Кузнецов усаживался на табу-
ретку и, покуривая, смотрел, как Сережа готовит уроки. Он лю-
бовался парнем — крупным, с красивым «городским» лицом,
в аккуратной, хотя и не новой, вельветовой курточке. Когда
Сережа занимался, в маленькой комнате было тихо: мать сти-
рала или штопала, младшая сестренка Люська возилась на по-
лу с куклой, пятый член семьи — кошка грелась у отца на ко-
ленях.
В самом начале войны отца призвали в армию. А в ноябре
пришло известие, что красноармеец Иван Кузнецов погиб
смертью храбрых под Великими Луками. Мать, поплакав с не-
делю, отнесла Люську к сестре, а сама поступила в школу убор-
щицей. Сергей оставил учебу в техникуме, пошел на завод,
но проработал недолго, летом второго года войны и его вызвали
в военкомат.
На станцию Киров-Товарная провожать новобранцев пришли
мать с Люськой, двое ребят из цеха и отцовский товарищ Ме-
кешин Игнатий Павлович, маленький, щуплый — он мерз даже
летом, ежась в своем старом, замасленном ватнике, и глухо
покашливал в кулак.
Мать плакала и целовала Сергея. Люська хотела пить —
9*
131
разморилась на жаре — и тянула мать за юбку домой. Игна-
тий Павлович смахнул со щеки слезу и, сделавшись сразу серь-
езным, решил сказать подходящее случаю напутствие:
— Ты, Сергей, со старшиной перво-наперво поладь. Стар-
шина в армии — главная сила. Это я по себе знаю. Ссориться
с ним — что против ветра плевать. Завсегда отвечай ему «так
точно» и поворачивайся себе через левое плечо. Он бугай, шея
во, — Игнатий Павлович показал руками старшинскую шею, —
будет доволен... Ну да ладно, — вдруг оборвал он себя, —
хватит об этом. Будь здоров, Сережа. Возвращайся с победой!
И прижался небритой щекой к пухлой щеке Сергея.
За Сормовом, куда прибыл эшелон, в редком сосновом лесоч-
ке новобранцев встретил сутулый, немолодой дядька с длинны-
ными крестьянскими руками. Он назвался старшиной роты
Бойцовым Иваном Акимовичем. Старшина построил молодых
солдат в одну шеренгу и попросту рассказал о себе: был, де-
скать, он председателем колхоза, коммунист, повоевал под Моск-
вой, ранен. Потом поговорил с каждым: откуда прибыл, сколь-
ко классов кончил, не знает ли поварское дело, не шофер ли?
Сергей Кузнецов, стоявший правофланговым, видно, пока-
зался старшине — рослый, красивый парень. Его он тоже спро-
сил тихим простуженным голосом:
— Ты из каких, сынок, будешь?
— Кировский я, — проокал Сергей.
— Фабричный?
— Да, из рабочих.
— Ну вот и хорошо... Будем вместе служить, — сказал
старшина, обращаясь уже ко всем новобранцам. И уточнил: —
А служить будем в двадцать пятой танковой бригаде полковни-
ка Куценко, в мотострелковом батальоне, в роте автоматчиков.
Понятно?
— Понятно, — нестройным хором ответили молодые сол-
даты.
— Ну, раз понятно, тогда расходитесь. Покурите малость,
а потом будем с вами шалаши ладить.
Пришел командир роты, совсем юный лейтенант в щеголь-
ских, тщательно начищенных сапогах. Он показался Сергею эта-
ким десятиклассником-отличником из благополучной семьи,
баловнем, каких чуть ли не до восьмого класса мама провожает
в школу. Позже Сергей узнал, что лейтенант Карцев и верно
из десятилетки, москвич, окончивший ускоренное военное учи-
лищу, но успел уже повоевать где-то на юге и даже был
ранен.
На людях ротный ходил пружинящей походкой, высоко зади-
132
рая голову, говорил громко и только в пределах уставных
формул.
Он принял от старшины доклад. Сергей удивился, что боль-
шерукий старшина доложил четко, по форме и повернулся, от-
дал честь тоже ловко, даже молодцевато. Вот тебе и колхоз-
ный дядька! Карцев бегло оглядел новобранцев, построил их
в две шеренги, заставил помаршировать минут десять, потом
распустил строй и ушел, сказав напоследок: *
— Утром осмотрю шалаши. Делать прочно, не халтурить...
Формировка, которой Сергея пугали на заводе, не показа-
лась тягостной. Строевой гоняли мало, караульная служба
была, но не очень строгая — охраняли лишь свое. расположе-
ние. Три раза роту выводили на стрельбище, один раз подняли
ночью по тревоге и приказали совершить десятикилометровый
марш-бросок. Пришлось попотеть с полной выкладкой да еще
вдобавок тащить километра три на спине тяжелую минометную
плиту. Дважды «покатали» автоматчиков на танках. «На бро-
не», — уточнил лейтенант Карцев, показывая, как нужно взби-
раться на танк и как с него спрыгивать на ходу.
В общем, служба как служба, только поджимала тыловая
«пайка» — шестьсот пятьдесят граммов хлеба и «суп-пюре горо-
ховый» из концентрата или «шрапнель» — ячневая каша с ред-
кими прожилками мяса. Зато Сергей вдоволь наелся в эшелоне,
когда отделенный командир белорус Борис Запотылок притащил
в теплушку в плащ-палатке десяток теплых хлебных буханок,
большой шматок сала и консервы в аккуратных голубеньких
баночках с ключиками.
В вагоне выдали и теплую одежду. Она понравилась Сер-
гею — две пары рукавиц — одни меховые, другие суконные
с двумя пальцами, новенькие ватники, шапки, а главное, авто-
матчикам достались мягкие, уютно пахнущие овчиной полу-
шубки.
— Комсоставские, — сказал Запотылок, разглаживая на се?
бе просторную, не по росту одежку.
Явно лишним показался противогаз, и Сергей, памятуя со-
веты повоевавших заводских ребят, вынул из сумки маску, зе-
леную жестяную коробку и бросил все это под нары. А в пу-
стую брезентовую сумку сунул вафельное полотенце, вторую па-
ру рукавиц, кусок мыла и сухари, выданные на дорогу, — по-
лучилась добрая хозяйственная торба.
Сержант Запотылок оказался веселым и говорливым парнем.
Сперва он рассказывал про свой Гомель, а потом перешел на
фронтовые истории — тоже успел повоевать прошлой зимой.
— Мы сейчас поездом едем. А вот как я в первый раз
133
на фронт попал. Чудная история! Хотите, расскажу? — начал
Запотылок, осторожно насыпая махорку в «козью ножку».
— Расскажи, делать все равно нечего, — отозвался Сер-
гей, слезая с нар и садясь на патронный ящик у распахнутой
двери вагона.
Другие тоже сползались в кружок.
— Ну вот. Дело было в ту зиму. Гонят, значит, наши нем-
цев. От Москвы гонят. А я в ту пору в авиадесантниках слу-
жил, мы в Рязани стояли. Прыжки там, строевая, огневая, все
как положено. А в январе и нас — на грузовики, везут
под Москву на аэродром. Не знаю даже, где тот аэродром, —
привезли ночью и сразу по самолетам развели. А в самолетах
холодно, стенки алюминиевые промерзли, сидим, зубами посту-
киваем. Погода плохая: ветер, снег.
— Вас в тыл к немцам? — спросил Сергей.
— Подожди, не перебивай, — отмахнулся от него Запоты-
лок. — Полетели мы, значит. Самолет трясется, в воздушные
ямки ныряет. Летим долго, часа полтора, наверное. Потом сиг-
нал, команда, двери настежь, и мы, голубчики, спускаемся
на своих зонтиках. Я так хорошо приладился на стропах, толь-
ко, посвистывая, звезды считаю. А внизу — земля черная-пре-
черная. Думаю, только бы на деревья не угодить. Но сел хоро-
шо, на поле, в рыхлый снег. Быстро, как учили, отстегнул пара-
шют, автомат наизготовку и, нагибаясь, осторожненько вперед
бегу к деревне. А уже светать начало: деревня хорошо видна,
аккуратненькая такая — избы рядком стоят, трубы печные ку-
рятся, палисадники целехонькие, и собаки лают. Я все ближе
иду к домам, а сам наблюдаю, нет ли ракеты. Ее наш взводный
должен был дать для сбора. Когда совсем к домам подошел,
встречаю тетку с коромыслом. Я сразу, опять как учили, в снег
и по-пластунски к ней. А у меня балахон белый, на снегу, зна-
чит, не видно. Подполз к тетке и говорю: «Немцы где, далеко
ли?» Она, видать, напугалась, чуть ведра не бросила. Стоит и
смотрит сверху вниз, слова сказать не может. Я ей снова: «От-
вечай, говорю». Тетка опомнилась. «А ты чей такой?» — спра-
шивает. «Как, — говорю, — чей, не видишь, что ли? Немцы
где?» — «Где им быть, немцам-то? На фронте они, под Моск-
вой». — «Ав деревне нет?» — «Что ты, парень, бог миловал,
они к нам в Ярославскую область не дошли». — «Какую та-
кую Ярославскую?» — «Ярославская область у нас одна, — гово-
рит, — а ты откуда, милый, ползешь?»
Кто-то засмеялся. Рассказчик сердито сказал: «Не ме-
шай!» и продолжал:
— Потом, когда мы собрались вместе — двадцать человек и
134
старшина Цыбенко, — сообразили, конечно, что выбросили нас
не туда, куда следует. Самолет в пургу с курса сбился. Ну мы,
понятно, забеспокоились; ребята там, за Вязьмой, орудуют,
а мы черт те где прохлаждаемся. Пошли военкомат искать. На-
шли. Входим всей гурьбой в кабинет к военкому, просим; от-
правьте, дескать, нас скорее по назначению. А он очки попра-
вил, на нас посмотрел — мы все в маскхалатах, в комбинезо-
нах, автоматы на груди, ножи сбоку висят — и бочком так
к двери стал пробираться. «Я, говорит, сейчас насчет чая
для вас распоряжусь». Ну, думаем, чай так чай, сидим, таба-
чок достали, иные стали сидоры разворачивать, энзэ проверять.
Глянули в окно: батюшки, военкоматский-то дом цепь солдат
окружает, и наш очкастый военком впереди с наганом бежит.
Солдаты-нестроевики, идут раскорякой, в шинелях путаются,
винтовки у них старого образца, длинные. А мы — один
к одному ребята. И у каждого автомат, по четыре гранаты. Ку-
да против нас нестроевики с их майором! Но, слава богу, все
обошлось мирно, без стрельбы. Взводный наш, старшина Цы-
бенко, здоровенный такой хохол, вышел во двор да как скоман-
дует: «Становись, равняйсь!» Голос у него зычный — покой-
ника разбудит, кадровый голос. Ну конечно, нестроевики о их
майором сразу поняли что к чему. Посадил нас военком на гру-
зовик — перед тем, правда, чаем все-таки напоил — и повез
в Москву.
— А потом снова в самолет? — спросил Сергей.
— Нет, к своим мы так и не попали. Записали нас в мар-
шевую роту и направили в армию товарища Рокоссовского.
На пополнение.
— А дальше что?
— Дальше как положено: воевали, немцев били. Город Су-
хиничи взяли. А потом меня ранило осколком в бедро.
Ну, а после госпиталя к вам прислали...
Сам Сергей войну почувствовал в ту ночь, когда выгружа-
лись из эшелона на станции Пено. В черном небе противно выл
немецкий самолет.
— Рама, разведчик, — пояснил старшина.
В кустах что-то вдруг вспыхнуло, ослепило Сергея и резко
хлестнуло по ушам. Это взорвался запал от противотанковой
гранаты. Солдата с оторванной кистью руки унесли куда-то на
носилках.
— Один отвоевался, — сказал сержант Запотылок ошелом-
ленному и подавленному Сергею.
На рассвете пришли кухни, автоматчики похлебали из ко-
телков мясной кулеш и начали садиться по машинам.
135
Первыми вползли в лес танки — шестьдесят две машины.
За ними по скрипящей гатевой дороге, завывая, двинулись мощ-
ные, трехосные грузовики, мелкой дрожью затряслись противо-
танковые пушки, затарахтели мотоциклы разведроты. Колонна
устремилась вперед через бесконечные, охваченные изморозью
дебри.
Первый бой не произвел на Сергея особо сильного впечатле-
ния. Танк, на котором он сидел вместе с другими автоматчика-
ми, перескакивал через мертвые, пройденные уже пехотой
траншеи немецкой обороны. Другие танки, веером рассыпавшись
в поле, натужно выли и двигались к кажущимся игрушечны-
ми на белом фоне домикам деревни. На снегу чернели остовы
разбитых пушек, валялись скособоченные длинные серые грузо-
вики и искромсанные бревна блиндажей — следы недавней
артподготовки. Ледяной ветер обжигал Сергею лицо, забирался
под полушубок. Что-то вдруг глухо хлопнуло и, как показа-
лось Сергею, зазвенело. Он повернул голову направо и увидел,
что соседний танк не двигается, а стоит на месте и позади
башни вздымается вверх столбиком черный дым.
Сержант Запотылок крикнул: «Смотри!», и прямо перед их
машиной появился приземистый немецкий танк, будто выныр-
нувший из снежной круговерти.
«Сейчас что-то произойдет», — подумал Сергей и прижался
к холодной стальной башне. Башня вздрогнула, и Сергей еле
удержался на броне. Выстрел не показался ему громким, только
дернулась пушка.-
— Готов! — сказал сержант Запотылок, крепко сжав ло-
коть Сергею. — Спекся!
Сергей отчетливо увидел черную дыру в лобовой броне не-
мецкого танка, чуть ниже башни.
Позже, когда выскочили на дорогу, идущую прямо в де-
ревню, Сергею показалось, что кто-то ударил его по уху. Он за-
жмурил глаза, потому что свет вдруг стал нестерпимо резким.
Сорвал с головы шапку, потрогал ухо: цело.
Уже в деревне обнаружил, что небольшой осколок на излете
попал в шапку.
— Тебя, видать, контузило малость, — сказал сержант За-
потылок, забирая из рук Сергея шапку и рассматривая зазуб-
ренный кусочек металла, запутавшийся в вате. — Попей водич-
ки или лучше глотни спирту — я тебе дам, — и все пройдет.
А эту штуковину на память спрячь.
Механик-водитель танка старшина Ахметов — веселый тата-
рин с рысьими глазами — тут же вынул из ножен эсэсовский
136
кинжал с никелированным орлом на ручке и одним махом от-
сек у шапки рваное ухо.
— Будешь, пехота, с одним ухом ходить! — сверкнул он
белыми зубами.
— Ладно, — ответил Сергей, с трудом приходя в себя и хва-
тая ртом холодный воздух.
Когда вошли в пустую избу, его знобило. А старшина Ахме-
тов и сержант Запотылок, отпросившись у командира танка
лейтенанта Голубева, белобрысого, длинного парня, пошли вдоль
улицы.
Деревня стояла глухая и тихая, даже собаки не лаяли. Ах-
метов и Запотылок заглянули в одну избу, в другую: пусто, хо-
лодно, только тараканы шуршат. Но «танкистское чутье» все
же не подвело: в сарайчике, почти рядом с танком, оказалась
немецкая каптерка — стопка старых шинелей, противогазы
в гофрированных железных банках, горка консервов и картон-
ных коробок с вареньем. Запотылок с презрением пнул вален-
ком пыльную пачку шинелей, но аккуратно сложил съестное на
брезентовый лоскут. Вместе с Ахметовым они внесли в избу
трофеи и вывалили их на пол. Хлеба не было, ели ложками
прямо из банок пресные волокна мясных консервов. Потом по-
пили кипятку с «фрицевским» вареньем: ничего, вкусно.
— Порядок в танковых войсках! — сказал лейтенант, ста-
вя железную кружку кверху дном прямо на пол.
Со скрипом открылась дверь, и в избу вошел старшина Бой-
цов в полушубке с поднятым воротником. Автоматчики встали^
танкисты продолжали сидеть на полу.
— Вы, значит, здесь, ребята? — сказал старшина, обраща-
ясь к Запотылку. — Потери есть?
— Нет, потерей нет, — ответил Запотылок. — Вот только
рядовой Кузнецов слегка контужен. И шапка у него пропала.
Надо бы заменить, товарищ старшина.
— Голова-то цела?
— Цела, — улыбаясь, ответил Сергей.
— Вы вот что, ребята, учтите. Это не шутка. Я вам серь-
езно говорю, при танкистах; они, видать, уже повоевали, зна-
ют. Вам, ребята, повезло, на правильную войну попали. Первый
бой, и деревню заняли, немцев сколько побили, а сами все це-
лы. Это, ребята, не часто бывает. Значит, мы с вами как надо
воевали. Учтите и будьте здоровы, сынки!
— Поешьте с нами, товарищ старшина, — предложил
Сергей.
— Благодарствуйте, некогда. Да и вы тут не задерживай-
137
тесь, подзаправьтесь и выходите к танкам. Через пятнадцать
минут — марш.
— Старшина-то ваш философ, — усмехнулся лейтенант Го-
лубев.
— Он боевой старшина, — серьезно ответил Сергей. —
Под Москвой ранен...
Команда по радио двинула танки вперед, через деревню,
а потом снова через белое снежное поле, и каждый из автомат-
чиков, прижавшись к башне, чувствовал, как колкий ветер про-
бивается через полушубки и ватники. На этот раз отделение
Запотылка — восемь человек — было десантом на танке коман-
дира бригады. Через два часа пути со скрипом открылся люк
и оттуда вылез тучный полковник Куценко. Вытер потное лицо
и сказал приветливо автоматчикам:
— Здорово, хлопчики. Замерзли?
— Есть маленько, товарищ полковник, — ответил за всех
Запотылок.
— Деревню возьмем, согреемся.
Сергею было хорошо видно, как на белом поле развертыва-
лись танковые батальоны, как охватили они с двух концов де-
ревню, ведя огонь с ходу по траншее, перерезавшей улицу.
Полковник снова опустился в башню, и автоматчики остались
на броне одни. Танк, подскакивая на колдобинах, набирал ско-
рость, пушка его покачивалась.
— Не зевай! — услышал Сергей голос командира отделения
и почти механически нажал на спусковой крючок автомата.
Пули брызнули в сторону деревенской риги, где, как показа-
лось сержанту, мелькнула тень. И верно, из риги к оврагу пры-
гали два немца, путаясь в длинных прорезиненных плащах.
Сергей выстрелил им вдогонку. Один упал, а второго он сразу
потерял из виду: танк уже вползал в неширокий деревенский
порядок.
Крайний дом горел, и из ворот на улицу выезжал, буксуя
в рыхлом снегу, длинный пятнистый немецкий бронетранспор-
тер. Танк с ходу ударил его по радиатору и отшвырнул в кю-
вет. Сергей вместе с другими стрелял из автомата по выскаки-
вающим из бронетранспортера немцам.
Так прошел еще один бой. За ним еще и еще. Когда после
шести суток рейда бригада штурмовала на рассвете станцию
Боковка, на танке рядом о Сергеем вдруг оказалась девушка
в куцем полушубке и круглой шапке-кубанке.
— Ты куда? — спросил Сергей.
— С вами поеду.
— Зачем?
138
— Вдруг кого ранят, перевяжу.
— А если тебя ранят? Что мы будем делать?
— В меня не попадут, я маленькая.
— Зовут тебя как?
— Валей Гаврилиной звали. А что?
Сергей снял с себя плащ-палатку и накрыл Вале ноги.
— Ветер сильный, — пояснил он.
— Спасибо, мальчик, — улыбнулась девушка.
Танки вплотную подошли к станции и стали вести огонь
из укрытий. Десант спешился. Из темноты вынырнула щуплая
фигурка батальонного вестового Федченко. Увидев Валю, зама-
хал ей рукой.
— Куда ты пропала, Гаврилина? Капитан Савичев тебя
спрашивает. Там старшину ранили* а перевязать толком не-
кому.
— Какого старшину? — испуганно спросил Сергёй.
— Да вашего старшину, Бойцова. Обед он привез на полу-
торке, а тут обстрел начался. Снаряд прямо в кузов и угодил:
шофера насмерть, у старшины осколок в плече, каша на елках
висит.
— Вот и наш Иван Акимович отвоевался, — грустно ска-
зал Борис Запотылок.
Днем поступил приказ: всем сосредоточиться у полотна
железной дороги. Танки, завывая, двинулись с места. Авто-
матчики на броню не сели: что без нужды на железе сидеть —
холодно, решили пробежаться по морозцу.
На перроне Сергей увидел с развернутой картой в руках
полковника Куценко в окружении командиров. Куценко тоже
заметил солдата и загудел своим хрипловатым баском:
— Эй, хлопчик! Я тебя, одноухий. Сбегай за своим ротнымя
и чтобы одна нога здесь, другая там. Живо, хлопчик!
Сергей побежал вдоль путей. В израненной будке стрелочни-
ка — через крышу шел снег — у железной печки сидел
на корточках лейтенант Карцев и сушил на огне портянки. Ему
не очень понравилось, что солдат видит его в столь непривле-
кательном положении. Недовольно спросил:
— Чего тебе?
— Товарищ лейтенант, полковник Куценко срочно требует.
Карцев поморщился, намотал на ногу непросохшую портян-
ку» обулся и побежал, подпоясывая на ходу шинель. Перед пол-
ковником Куценко вытянулся по всей форме, но тот, не дослу-
шав его доклада, заговорил сам:
— Вот что, ротный. Всех хлопцев, что до станции дошли»
представить к «Отваге». Вот этого одноухого — к Звездочке.
139
И сержанта, что с ним на броне был, тоже к Звездочке.
Понял?
— Так точно! Разрешите вопрос?
— Спрашивай, только учти, мне некогда.
— Старшину у нас ранили за километр от станции.
Не дошел...
— Представляй и старшину.
— Слушаюсь! — Лейтенант четко, через левое плечо по-
вернулся и пружинисто зашагал к себе в будку.
В ту ночь Сергей примостился спать тоже в какой-то буд-
ке. Горела печка, пахло портянками и овчиной. Утром его рас-
толкал Запотылок.
— Вставай, Серега. Пока ты здесь дрыхнул, немец нам
в тыл зашел.
— Быть не может!
— Точно. Ординарец комбрига сказал: фрицы нам дорогу
перерезали. Так что мы сидим здесь, как грибы в кузове.
Скоро вся бригада сосредоточилась в лесу, у рокадной доро-
ги. Начали рыть окопы.
— Полного профиля велят, — говорил Запотылок. — Зна-
чит, долго загорать собираемся. Надо кухню искать.
Кухню сержант нашел довольно быстро, но в ней только
чай грели.
— Не будет приварка сегодня, — объявил всегда какой-то
сонный повар Титов. — Велено энзу есть.
— А где ее брать, эту энзу?
— А тебе разве перед наступлением не дали консервы, су-
хари, сахар? Неужто сожрал?
— Это когда было...
Сергей по совету старослужащих тоже съел «нз» в первый
же день наступления.
— Припухаем, стало быть, — резюмировал отделенный.
Но вечером два солдата разносили по окопам в плащ-палат-
ках консервы — по полбанке на брата и в придачу еще по су-
харю. Потом выдали сахар и табак.
— Живем, Серега, — обрадовался Запотылок.
Трое сутсрс они сидели в окопах. Несколько раз за это вре-
мя пришлось отбивать просочившиеся в лес немецкие патрули.
Главными силами немцы в лес не лезли — остерегались. Зато
кругом по грейдерам и лесным гатям глухо урчали немецкие
танки. Особенно отчетливо лязгание гусениц, команды и рокот
двигателей слышны были по ночам. Тогда Запотылок тормошил
Сергея, и тот, высунувшись из-под полушубка и твердой от сы-
рости плащ-палатки, всматривался в темноту.
140
— Все ходют и ходют кругом... Слышишь? — спрашивал За-
потылок.
— Слышу. Кольцо, видно, сжимают.
— А мы сидим.
— Надо, значит, так.
— Досидимся.
— Ладно, спать давай!
И они ложились рядом, спина к спине, укрывшись двумя
овчинными полушубками, а сверху мокрыми плащ-палатками.
Под спинами похрустывали пушистые еловые лапы.
Утром по окопам прошел сам командир корпуса генерал
Шубников в сопровождении комбрига Куценко — оба крупные,
широкоплечие и чем-то похожие друг на друга. Только на Шуб-
никове была накинута черная бурка, а Куценко — в полушуб-
ке и танкошлеме.
Куценко опять узнал Сергея.
— Жив-здоров, одноухий?
— Так точно.
— Не журись, еще повоюем!
В блиндаже было тихо.
Генерал армии сидел на лавке, положив руки на стол и
сжав кулаки. Он молчал и, не мигая, смотрел на пронзитель-
но яркую лампочку, питавшуюся аккумулятором, — импрови-
зированный светильник всех полевых штабов. Потом взглянул
на карту. Карта лежала на столе, и стрелы, синие стрелы гит-
леровских танковых дивизий сходились, пробиваясь через зеле-
ные массивы леса, к деревне Кузьмичи.
— Кузьмичи, Кузьмичи... — вдруг замурлыкал генерал.
Сидящий напротив адъютант, молодой полковник с четким
пробором на круглой голове, вздрогнул, видимо проснувшись,
широко раскрыл глаза и на всякий случай вскочил.
— Зови Поливанова, — сказал генерал.
Вошел командующий армией и вытянулся, растопырив руки
вдоль белого полушубка.
Для Поливанова приезд представителя Ставки был полной
неожиданностью. Проводилась ответственная, но все же армей-
ская операция. Даже командующий фронтом держал с Поли-
вановым лишь телефонную связь. И конечно, поселившийся в его
землянке гость стеснял и смущал Поливанова, да еще в такое
время, когда корпус Шубникова оказался в кольце и наступле-
ние приостановилось. Все эти дни Поливанов спрашивал
141
у командующего фронтом совета, но тот отвечал как-то неопре-
деленно: пусть, дескать, Шубников держится, поможем.
А как поможем? Когда поможем? В корпусе кончаются бое-
припасы, четверть заправки горючего, полсуткодачи сухарей.
Кольцо — плотное, созданное танковыми дивизиями, невесть
откуда явившимися сюда, в эту глухомань. Разведка обнаружи-
ла их поздно, когда они уже прорвались на Кузьмичи, основа-
тельно проутюжив боевые порядки нашей пехоты. Теперь Поли-
ванов знал, что немецкие танки выгрузились из эшелонов
за Смоленском. Расчленить мехкорпус Шубникова с ходу им,
правда, не удалось. Он огрызнулся крепко. И тогда противник
изменил направление своего удара, сумел смять боевые поряд-
ки стрелковых дивизий, державших фланги прорыва, занял
Кузьмичи, перерезал единственную здесь в зимнюю пору дорогу
и запер мехкорпус в лесном котле. По снегу, через лес, выйти,
конечно, можно, сбив еще несильные немецкие заслоны вне до-
рог, но техника там не пройдет. Не пройдет техника...
Резкий голос представителя Ставки прервал его мысли.
— Садись, генерал. Обсудим обстановку.
Поливанов сел на лавку.
— Корпус из кольца выйти может?
— Сам не может, товарищ генерал армии.
— Ну и что предлагаешь делать?
Поливанов молчал.
— А без техники может?
— Да, товарищ генерал армии. Люди выйти могут по ле-
су, по целине. С боем, конечно.
— Итак, ваше решение? — уже обращаясь на «вы», спро-
сил генерал армии.
— Может быть, Шубников остатками сил ударит по шоссе
через Кузьмичи?
— И что?
Поливанов замолчал.
— Ловко придумано. Корпус расплющится о немецкие тан-
ки, а мы с тобой доложим в Ставку о принятых мерах, кото-
рые, к сожалению, не дали результатов. Еще сможем сообщить
количество наших убитых и пленных. Так, что ли?
Генерал армии начал злиться, и это заметил Поливанов.
— Тогда выход один...
— Ну что же, я рад, что вы правильно оценили обстанов-
ку, — уже спокойно и, как показалось Поливанову, даже при-
ветливо сказал представитель Ставки.
Генерал Поливанов взял карандаш, спросил:
— Писать приказ?
142
— Пиши. Шифром. «Шубникову точка Уничтожайте мат-
часть точка Выходите людьми точка Район выхода деревня
Карпухино точка В три ноль-ноль будет подожжено несколько
строений точка Район сосредоточения деревня Марфино точка».
Согласен? Если хочешь, подпишем вместе.
— Согласен, товарищ генерал армии.
— Прикажи саперам в три ноль-ноль зажечь какие-нибудь
сараи в Карпухино. Помогите Шубникову артиллерийским ог-
нем и ложными атаками с этой стороны. Шубников вырвет-
ся — меня разбудите.
Поливанов вышел.
Генерал армии прочертил на карте тоненькую стрелку, пере-
секшую в лесном зеленом массиве синюю немецкую стрелу поч-
ти у самого основания. Негромко сказал адъютанту:
— Прокопенко, спать пора.
Полковник с пробором опять все так же широко раскрыл
глаза, не сразу поняв генерала.
— Спать, говорю, пора.
6
Полет оказался не из приятных. «Юнкере» шел на неболь-
шой высоте, его кидало то вверх, то вниз. Внизу, на белом и
плоском снежном поле, чернели проплешины земли.
Генерал сидел в кресле у откидного столика, подняв мехо-
вой воротник кожаного пальто — в салоне было прохладно, —
и восстанавливал в памяти по деталям последний разговор
с фюрером, взвешивал, правильно ли вел себя, когда Гитлер
лично инструктировал его, направляя для связи в группу ар-
мий «Дон» к Манштейну, которому предстояло прорваться
в Сталинград к Паулюсу. «В общем все-таки правильно, — ре-
шил генерал. — Хотя, наверное, надо было настаивать на пере-
броске к Манштейну большего числа дивизий с других фрон-
тов». Но фюрер — этого нельзя было не заметить — говорил
с ним необычно приветливо. Гитлеру, видимо, хотелось, чтобы
генерал передал Манштейну его доброе и особое отношение
к персоне фельдмаршала. Фюреру было известно, что в Крыму
генерал работал в штабе Манштейна и считал себя его учени-
ком. Недаром вставил в разговоре фразу: «Манштейну, как ге-
рою Крыма...» Это, конечно, было сказано специально для пере-
дачи фельдмаршалу. Фюрер подчеркнул также, что тогда
в Крыму у Манштейна сил было меньше, чем у русских, но он
справился с задачей и справился блестяще. «Сейчас задача не
сложнее» 8 — жестко сказал Гитлер и потом стал распростра-
143
няться о том, как прекрасно удалась деблокада окруженной
прошлой зимой Демянской группировки. А резюме последовало
такое: «Там были леса и болота — маневр невозможен. Здесь,
на Дону, — степь, простор для танков. Значит, здесь
легче».
С минуту Гитлер молча смотрел, уставившись на генерала
совершенно отсутствующим взглядом. Затем, не обращаясь уже
ни к кому лично, заговорил о новых подвижных соединениях
русских: «Механизированные и танковые корпуса они создали
в этом году и применяют довольно умело, но это временно.
У Сталина нет настоящих танковых кадров. Танки — наше
оружие, германские молоты, сокрушающие все и вся».
Фюрер не бегал, как это часто бывало, по кабинету, не кри-
чал, внешне казался спокойным. Только когда показывал
по карте расположение окруженных дивизий Паулюса и грани-
цы котла — генерал заметил, — пальцы у него дрожали.
При появлении Цейтцлера, нового начальника генштаба су-
хопутных войск, фюрер несколько изменил тональность бесе-
ды, стал резче и официальнее. Он, как бы формулируя для сте-
нограммы, еще раз сказал о главной задаче группы армий
«Дон»: коротким и сильным ударом деблокировать Паулюса.
Продиктовал в общих чертах директиву по «Зимней грозе» —
таково было кодовое название операции, порученной Манштейну.
«Мы останемся на Волге, никто нас оттуда не сдвинет. На-
ши танки, как зимняя гроза, прорвутся к Паулюсу, и тогда мы
будем иметь трамплин для нового прыжка».
По всей видимости, эти слова адресовались истории. Фюрер
произносил их, опять-таки не обращаясь ни к кому из присут-
ствующих.
Заметив вставшего из-за стола генерала, он только кивнул
головой. Аудиенция закончилась.
Да, непроста задача, изложенная в директиве «Зимняя гро-
за», это хорошо понимал генерал, деблокировать трехсоттысяч-
ную группировку — двадцать две дивизии, сто шестьдесят от-
дельных частей, которые плотно зажали русские клещи. К тому
же противник не остановился, его танки и пехота развивают
наступление.
Во время аудиенции, когда кто-то заговорил о резервах
для Манштейна, фюрер показал пальцем в сторону Цейтцлера,
но потом все-таки сказал, что несколько дивизий уже идут
из Польши и Германии, кое-что перебрасывается из Орла, из Во-
ронежа.
— Что касается рокировки сил из-под Москвы, то Манштейн
получит на этот счет указания Цейтцлера, — добавил он.
144
Генерал посмотрел тогда на Цейтцлера и подумал: а ведь
на этом месте сейчас был бы Паулюс, не приключись та история
на Волге! Многие говорили, что фюрер остановил свой выбор
именно на Паулюсе, считая его наиболее подготовленным опе-
ратором, вполне способным заменить Гальдера.
Сейчас Гальдера убрали, свалив на него все осенние неуда-
чи, заменили Цейтцлером, а Паулюс там, в развалинах Сталин-
града, ждет спасения от Манштейна, человека, который уже не
первый раз выполняет поручения особой важности. После Крьь
ма фюрер возложил на него задачу: окончательно решить судь-
бу Ленинграда, вынуть эту занозу. Потом, правда, передумал и
направил Манштейна в Витебск, поставив во главе резерва ди-
визий, предназначенных для отпора возможных действий рус-
ских на подступах к Москве. Сейчас Манштейн на юге —
в Старобельске, в Ростове, в Новочеркасске собирает в кулак
группу армий, призванную действовать от среднего течения реки
Дон до астраханских степей и деблокировать Паулюса.
Генерал знал, с каким трудом выбрался Манштейн из Ви-
тебска. Три дня не было летной погоды, три раза фельдмаршал
возвращался с аэродрома. На четвертый день, позвонив Цейтцле-
ру, фельдмаршал выехал поездом.
Манштейну дали, конечно, подкрепление из резерва фюрера,
с западного театра. К нему же должны были прибыть дивизии
и из глухого района между Москвой и Великими Луками, но,
как сообщил генерал Цейтцлер, они прямо с колес брошены
в бой против русского мехкорпуса и стрелковых соединений,
которые создали угрозу коммуникациям группы армий «Центр».
Это серьезно обеспокоило и фюрера.
— Опять русские танки, — сказал Гитлер с раздражением.
А Цейтцлер вынужден был признать, что генеральному шта-
бу только теперь стало понятно, почему танки столь демонстра-
тивно двигались по лесным дорогам Калининщины. Русские на-
рочно шли днем, а не ночью, чтобы создать иллюзию подготов-
ки большого наступления. Оживился у них и Западный фронт.
Создавалась явная угроза для всей Ржевской группировки.
Далее начальник генштаба доложил, что командование груп-
пы армий «Центр» принимает меры к ликвидации прорыва и,
может быть, ему удастся блокировать корпус генерала Шубни-
кова, но фюрер никак на это не реагировал. Что значит эта
блокада в сравнении со Сталинградским котлом! И тем не ме-
нее она уже отвлекла значительные силы, не дает возможности
свободно перебрасывать подвижные соединения туда, где сейчас
они нужнее всего, — в район Тормосина и Котельникова...
Раздумывая теперь над тем, что лично наблюдал и слышал
Ю Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
145
в ставке Гитлера, посланный к Манштейну генерал перенесся
мысленно под Ленинград, судьбу которого этой осенью должен
был решить окончательно именно Манштейн вместе со своими
крымскими гренадерами. Оттуда тоже можно было бы взять
кое-что для операции «Зимняя гроза». Но и там карты спутаны.
Одна дивизия уже взята для ликвидации Калининского проры-
ва. И не будет ничего удивительного, если русские этой же зи-
мой вдруг нанесут удар и здесь. Ведь проглядела же осенью
немецкая разведка скопление русских резервов, и прежде все-
го танковых, на флангах Сталинградского клина. Чего стоил
прогноз Гелена о вероятности русского наступления в центре,
на Московском фронте? Этот прогноз разослали по фронтам. Его
читал и он. Читал и не сомневался в основательности таких
предположений. Да что он, фюрер поверил в это? Недаром
в районе Витебска создавался резерв дивизий. Не случайно и
Манштейна переадресовали туда же как гарантию от неожи-
данностей. «Если русские попытаются прорвать фронт в цент-
ре, группы Манштейна в несколько дней ликвидируют любую
попытку».
Представить себе, что советские войска будут наступать
в донских степях, никто не мог. Ни фюрер, ни Кейтель, ни
Цейтцлер не допускали такой возможности. Можно ли было
думать, что русские после трагических для них событий под
Харьковом и на Дону, в Крыму и в районе Волхова смогут
осуществить наступление сталинградского масштаба? Фантастич-
но! Откуда что взялось? Эти свежие армии и танковые корпуса,
угрожающие теперь всей южной группировке вермахта? Эти
Жуков и Василевский, скоординировавшие такую сложную опе-
рацию? Эти генералы, так точно и так грамотно замкнувшие
стрелы у Калача и Советского? Откуда все это?.. Разве летнее
отступление русских не казалось преддверием их долгожданной,
но наконец полной и окончательной катастрофы?..
Самолет резко осел, и генерал почувствовал, как заныло
сердце. Он пальцем подозвал адъютанта, сидевшего в переднем
отсеке, и попросил принести рюмку коньяку.
1
Полковник Середа, очищая хлебной корочкой дно котелка
с остатками горохового супа, вдруг почему-то вспомнил, как
первый раз в Анкаре на званом завтраке перепутал вилки. Их
подали почему-то три и три ножа. После мяса принесли рыбу.
Кое-как поковырял вилкой, оставив добрую половину, — не под-
давалась. Осторожно положил вилку на скатерть^ обтерев ко-
146
рочкой белого хлеба. Но после обеда протокольщик посольства
все же сказал ему:
— Неладно у тебя, Иван Кузьмич, получилось.
— А что такое?
— Да ты рыбу-то обычной вилкой ковырял, а там была спе-
циальная вилочка с перепоночками.
Середа расстроился тогда: приехал за границу — и сразу
такая незадача. Обошлось. За три года разобрался и в вилках,
и в ножах, и в других премудростях протокола. Но к посоль-
ской работе так и не привык, а от войсковой поотстал.
Куда-то в даль памяти ушел гарнизон в Белой Церкви с его
размеренным ритмом, строевыми смотрами, изучением настав*
лений, инспекторскими проверками, пересудами командирских
жен. Вернулся Середа в строй уже не на Украине, а в Подмо-
сковье, где формировался корпус Шубникова. Раньше он счи-
тался растущим штабным офицером, а тут сразу почувствовал,
что отстал.
Генерал Шубников держался в наступлении как рыба в во-
де — все время ощущал пульс боя, внимательно следил за пе-
ремещением колонн и боевых порядков, точно знал, когда и ко-
го надо подстегнуть, даже обругать, а кого ободрить, похвалить.
Придумал какой-то свой, как говорили, «шубниковский» способ
движения танков по снегу. А Середа, по идее правая рука коман-
дира, по существу, лишь фиксировал то, что решал Шубников.
И потому нервничал, злился, порой срывая свою досаду на опе-
раторах, офицерах связи, работниках разведотдела — ребятах
в основном молодых, но уже повоевавших. Особенно его раздра-
жал начальник оперативного отделения майор Бородин — высо-
кий парень с красивым круглым лицом. Середа и сам не пони-
мал почему, но раздражал он его явно.
Бородин первым доложил о тактическом окружении корпу-
са, не побоялся произнести слово «котел» и сразу же предло-
жил меры: сосредоточение, круговая оборона, усиление танко-
вого резерва, изменение системы огня. Шубников, не спрашивая
мнения Середы, одобрил все эти предложения и добавил, обра-
щаясь к ним обоим:
— Ты, Бородин, будешь при мне. Возьми рацию. А вы, то-
варищ полковник, соберите штаб в кулак и держите связь с ча-
стями.
Середа понял, что сейчас, в этой новой обстановке, гораздо
нужнее, чем он, этот молодой, расторопный офицер в ладном бе-
лом полушубке и меховой шапке с не положенным по уставу
кожаным верхом.
...Середа поставил котелок и спросил адъютанта:
10*
147
— Генерал не искал меня?
— Нет.
Полковник поморщился. За все дри, что они находятся
в окружении, Шубников ни разу не обращался к нему за сове-
том. Бегал с Бородиным по переднему краю созданной наспех
обороны, следил за маскировкой, совещался с командирами
бригад, а Середу как бы не замечал. Только на седьмой день
прислал за ним автоматчика.
У танка Шубникова собрались все командиры бригад, зам-
полит полковник Кузьмин, майор Бородин, начальник связи
подполковник Синица и еще несколько офицеров. У всех уста-
лые лица, многие обросли щетиной.
Шубников сбросил с плеч прямо на снег черную свою бур-
ку — память о кавалерии, раскрыл свой планшет.
— Прошу взять карты, — без предисловия начал он.
Зашуршали карты.
— Найдите населенный пункт Кузьмичи.
— Чего его искать, — прогудел Куценко, — до смерти не
забудем их, эти Кузьмичи.
— Полковник Куценко, прошу внимания, — серьезно
сказал генерал. — Найдите теперь деревню Карпухино...
Нашли?
Все ответили, что нашли.
— Сюда, на Карпухино, будем выходить с боем. Ориентир —
четыре пожара.
— А танки и машины? — Это спросил командир мехбрига-
ды полковник Пантелеев.
’— Оставшиеся танки пойдут на Кузьмичи, на прорыв. Люди,
как я сказал, — на Карпухино. Транспортные машины сжечь.
«Катюши» взорвать. Минометы и стрелковое оружие — с собой.
Раненых вынести на носилках. Всех.
И, обращаясь к начальнику санслужбы полковнику Вексле-
ру, спросил:
— Борис Моисеевич, сколько у нас в наличии носилок?
Векслер почему-то снял очки и скороговоркой ответил:
— Более двухсот.
— Позаботьтесь о распределении их.
Заключил:
— На всю подготовку — два часа. В ноль сорок пять вы-
ступаем. Майор Бородин сообщит маршруты.
Люди молча топтались на месте, не расходились. Они ожи-
дали чего угодно, только не этого. Готовы были все броситься
на прорыв и сгореть в этом бою. Не удивились бы, если бы
Шубников приказал: «Сидеть в котле до последнего». Но унич-
148
тожить технику и выходить?! Бросить здесь, в лесу, все, что
осталось?.. Это было непривычно, хотя каждый на основе опы-
та семнадцати месяцев войны давно усвоил: если посидеть в ле-
су еще сутки-двое, немЦы расчленят корпус и уничтожат по
частям. Ведь снаряды на исходе, продуктов нет. Ждать своих?
Но где они, свои? Да и каждый из собравшихся здесь знал, как
это безумно трудно — деблокировать попавшее в котел соеди-
нение силами, потерявшими наступательный темп.
Выходило по всем статьям: решение командира правильно.
Наверное, единственно правильное. Но все же непривычное.
Полковник Пантелеев — сухонький и уже в летах — прервал
тягостное молчание:
— Товарищ генерал, разрешите задать вопрос?
— В чем дело? — Крупный Шубников повернул свою тол-
стую шею.
— Это ваше собственное решение?
Шубников нахмурился#
— Какое это имеет отношение к делу?
— Скажи, Николай Егорыч, — произнес молчавший до сих
пор замполит Кузьмин. — Скажи им, не томи. Пусть люди
знают.
— Это решение представителя Ставки.
Все облегченно вздохнули — так, по крайней мере, показа-
лось Шубникову. Им, видимо, не больно-то хотелось выполнять
такой приказ командира корпуса. Хотя, разумеется, они бы вы-
полнили: люди военные.
Шубников еще раз оглядел всех: крупного Куценко, малень-
кого, видно, изрядно замерзшего Пантелеева, раненного в го-
лову, совсем молодого майора Ковалева — командира танковой
бригады, очкастого, профессорского вида (а он и был профес-
сор) Векслера, гладкого и чистого Бородина (где он здесь моет-
ся, черт его дери!). Выходит, все они были готовы к худшему.
Не могли же эти повоевавшие уже командиры не понимать, что
с ними стало бы завтра, ну послезавтра.
— Задача ясна? — уже мягче спросил Шубников.
Командиры свернули карты и молча стали расходиться.
— Постой, Семен Захарыч, — окликнул он Куценко, — де-
ло есть.
Куценко обернулся и, вытянув руки вдоль полушубка,
сказал:
— Я понял вас, Николай Егорыч.
— Что ты понял?
— Моя дорога ясная — на Кузьмичи, на прорыв.
— Почему твоя? Разве только у тебя остались танки?
149
— Моя. Я первый вышел на Боковку, да и танков у меня
побольше, чем у других.
— Ну ладно, что нам друг перед другом темнить. Будешь
командиром танковой группы. Пойдешь по дороге и сорвешь
заслон...
— Понятно... Отвлекающий удар.
Шубников обнял его за плечи.
— Ты все понимаешь, танкист. Ну, будь здоров. Хороший
ты командир!
— Хочу спросить тебя, Николай Егорыч. — Куценко впер-
вые назвал генерала на «ты».
— Спрашивай, Семен Захарыч.
— Как думаешь, мы хорошо воевали?
— Думаю, что хорошо. Во всяком случае, ты воевал как •
надо.
— А что же произошло? Почему тат£ все вышло?
— Ты старый вояка, Семен, и не »$ог не заметить, что нем-
цы здесь свеженькие, с колес.
— Да, я это заметил и даже сам тебе докладывал об этом,
когда взяли в Боковке два состава с имуществом.
— И куда они шли, эти составы?
— Я не генштаб, не знаю. Но думаю, туда шли, на юг.
— Ия так думаю, Семен.
— Значит, мы не зря тут шуровали?
Генерал опять обнял Куценко за плечи и произнес совсем
тихо:
— Нам еще спасибо скажут.
— Положим, там, на юге, о нас не знают не ведают.
— Разве это важно, Семен, знают не знают? Для де-
ла воюем.
— Для дела, Николай Егорыч. Благодарю тебя за добрые
слова. Ты у меня с души камень снял.
Куценко повернулся и, не оборачиваясь, пошел, почти по-
бежал в сторону рощи, где угрюмо урчали танковые моторы и
блестели огоньки костров.
Когда комбриг скрылся за елками, к Шубникову подошел
Середа.
— Все танки передаются Куценко?
— Все.
— Подготовить письменный приказ?
— Не надо. Бородин устно передаст по бригадам.
— Может быть, следует зафиксировать это решение? Ведь
пробиться через Кузьмичи практически невозможно.
Генерал начал злиться.
150
— Может быть, вы хотите возглавить танковую группу вме-
сто Куценко?
— Если прикажете...
— Не прикажу, — сйокойно сказал Шубников, — выполняй-
те свои обязанности.
Он повернулся к Середе спиной, взобравшись на сиденье
«виллиса», и развернул карту.
К машине подошел замполит Кузьмин, протянул Шубникову
голубенький листок тонкой бумаги.
— Ты видел это? Тут про тебя.
— Нет, комиссар, не видел. — Генерал взял бумагу в ру-
ки, стал читать.
Это была немецкая листовка. Под эпиграфом «Штык в зем-
лю» шел короткий текст, напечатанный довольно небрежно,
с ошибками: вместо «у» какой-то странный знак, «й» вообще
пропущено, вместо мягких — твердые знаки. Но суть была яс-
на : листовка адресовалась «доблестным танкистам» окруженно-
го мехкорпуса и призывала немедленно сдаваться в плен, ко-
торый даст «хлеб, тепло и освобождение от произвола комисса-
ров и тупиц командиров». Хотя «честным офицерам» тоже были
обещаны разные блага, а в самом конце сообщалось: «Генерал
Шубников, который завел вас в этот мешок, давно бросил вас
и улетел на самолете в Москву».
Шубников скомкал листовку, бросил на снег.
— Надо бы сохранить на память, — улыбаясь всем своим
широким лицом, сказал Кузьмин и поднял листовку. — Отли-
чается от прошлогодних: тон иной и обращение персональ-
ное — специально для нас напечатали. Фирма не жалеет затрат.
Видно, мы их тут действительно напугали.
— Да, видно, так, Иван.
8
— Верховный Главнокомандующий, — сказал Поливанов и
протянул через стол трубку.
Генерал армии без вступлений (видимо, так уж было заве-
дено) доложил обстановку.
Трубка молчала.
Выдержав минутную паузу, он сказал:
— Я закончил.
В трубке раздался легкий кашель, а затем вопрос:
— Ваше решение?
— Уничтожать матчасть, выходить с людьми.
Опять пауза и новый вопрос:
151
— Всю матчасть?
— Да, всю.
— А если драться?
— Драться бесполезно. Люди будут потеряны. Корпус как
боевая единица перестанет существовать.
— Вы уже отдали приказ?
— Да, отдал.
Снова пауза.
— Что делать с Шубниковым?
— Я полагаю, поручить ему заново сформировать корпус,
передислоцировав штабы и людей в район Воронежа.
— В награду за то, что попал в окружение и потерял техни-
ку? — В трубке послышалось глухое покашливание.
— Шубников выполнил приказ. Окружение не его вина.
— Окружение есть окружение...
После длительной паузы в трубке раздался щелчок, а за ним
голос, уже более спокойный, ровный:
— Вы уверены, что Манштейн с вашего направления новых
дивизий не получит?
— В ближайшие три месяца не получит. В этом уверен.
В тех, что окружали Шубникова, осталось теперь полштата тан-
ков и в лучшем случае треть штатной мотопехоты. Их выведут
на пополнение.
— Вы полагаете, что немцы приняли прорыв корпуса за на-
чало крупной операции?
— Да, это так. В ином случае они бы не бросили резервы,
предназначавшиеся Манштейну.
— Изменения в подготовке «Сатурна» вам известны?
— Я в курсе дела.
Снова пауза, а затем очень тихо: .
— Передайте Шубникову мою благодарность. Скажите ему,
что он награжден орденом Кутузова второй степени. Если он
выйдет, конечно.
И трубка затихла. На этот раз совсем. Генерал армии по-
держал ее у уха еще несколько секунд, затем осторожно поло-
жил на рычаг аппарата.
Мысленно генерал армии всегда называл Верховного тем
псевдонимом, который был принят для шифровок: то Василье-
вым, то Ивановым. И не потому, что не понимал, что значит имя
Верховного для каждого, кто держит фронт. А потому, что так
было легче обсуждать повседневные военные вопросы. Сейчас
он подумал: «Уран», «Сатурн» — уже не немцы, а мы держим
в руках инициативу, заключенную в этих вселенских кодовых
названиях».
152
«Уран» — окружение Сталинградской группировки закон-
чилось успешно. Более чем успешно. Теперь предстоит другая,
с не менее серьезными целями операция — «Сатурн», или, как
недавно ее переименовал генштаб, несколько сузив цель,. —
«Малый Сатурн».
Генерал хорошо помнил лето минувшего года, когда клинья
германских танковых соединений в клочья рвали фронт и никто
не мог поручиться, что именно происходит сейчас у Днепра,
у Березины, у Старой Руссы, у Пскова. Он помнил душный ав-
густ под Смоленском и доклад Ставке о первом — первом в Ев-
ропе! — отвоеванном у гитлеровцев кусочке древней русской
земли с несколькими пепелищами, где еще недавно были дерев-
ни. Помнил доклады первой военной осени и начала зимы, ко-
гда фронт, как стальная пружина, изгибался дугой и вот-вот
металл этой пружины мог дать трещину, но не дал, и пружина
разжалась, отбросив германские дивизии, вступившие уже в под-
московные дачные поселки. Как это произошло? Как удалось
разжать пружину? Он, да и не только он, пока еще не осмыслил
этого полностью — пусть пройдет время, историки возьмут ста-
рые карты, донесения, сводки, шифровки и установят точно все,
как было. Но одно ясно: победу одержали дивизии, вооружен-
ные не лучше, а наверняка даже хуже, чем в дни летнего от-
ступления. И обученных солдат, кадровых офицеров в них на-
считывалось куда меньше, чем тогда! Однако они отбросили
врага от столицы. Значит, им передалось невиданное напряже-
ние народа, страны. Напряжение, питаемое гневом и сознанием
собственной силы.
Он помнил и другие доклады весны и лета нынешнего го-
да, когда после, казалось бы, прочной стабилизации фронта
вдруг снова все перевернулось и танковые клинья гитлеровцев
двинулись к Волге по донским и воронежским степям. Как в
первое лето войны. Как тогда, но не совсем так. Все же по-дру-
гому. Окружения главных сил южных фронтов, подобного памят-
ным Киевскому или Вяземскому окружениям^ здесь немцам
осуществить не удалось. Не удалось и выйти на Волгу по всему
фронту наступления. Не удалось прорваться через Воронеж
в глубь средней России. Сильные и точные удары по флангам
превратили германский танковый веер, развернутый по бескрай-
ней равнине, в две относительно узкие стрелы, упершиеся ост-
риями в Сталинград и Кавказ. Немецкая разведка проглядела
резервы, сосредоточенные у оснований этих стрел. Оттуда — се-
вернее и южнее Сталинграда — и развернулось мощное контрна-
ступление, зажавшее в городе и приволжских ериках отборную
армию Паулюса с приданными частями. Но если бы вдруг гер-
163
манский генштаб сумел перебросить туда, к Волге и Дону, из
здешних гиблых, глухих лесов танковые дивизии, это могло
в какой-то степени повредить нашим планам, помочь Манштей-
ну деблокировать Паулюса.
Генерал встал из-за стола, подошел к двери, открыл ее и
сказал, обращаясь к адъютанту:
— Когда появится Шубников, пришлите его ко мне.
И снова сел за стол, как и вчера, остановив взгляд на прон-
зительно яркой лампочке.
А собственно, правильно ли он поступил, разрешив Шубни-
кову выводить людей из кольца без техники? Сделал бы он так
год назад? Нет, конечно. Летом и даже осенью сорок первого он
обязательно приказал бы держаться до конца, до последней воз-
можности. Да, пожалуй, иначе тогда и нельзя было. Впрочем,
прошлым летом окруженное советское соединение не привлекло
бы на себя четырех свежих немецких дивизий. В ту пору немцы
не очень-то страшились наших фланговых ударов. А сейчас?..
Иные времена — иные песни. И у немцев и у нас... Спасет
Шубников людей — а они ой как нужны в преддверии новых
боев! — останется жить боевое танковое соединение, уже имею-
щее свои традиции.
Генерал снял гимнастерку, разулся и прилег на широкую
лавку. Поворочался на жестком ложе с полчаса, но уснуть не
смог. Сел, поставив крупные босые ноги на голенища сапог:
тесовый пол в блиндаже был холодный. Посмотрел на часы —
пять тридцать. Подошел к двери, приоткрыл ее:
•— Не спишь, Поливанов?
— Нет, товарищ генерал армии.
— Ну, заходи тогда, чай будем пить.
Чай был готов быстро. У хозяйственного Поливанова, видно,
и ночью кипел самовар.
Ординарец, усатый солдат в ватцике, ловко накрыл стол
клеенкой, поставил домашний пузатый чайник в красный
горошек и такие же чашки. Сахарницы в сервизе не хватало —
ее заменяла круглая немецкая пластмассовая коробка от шоко-
лада.
— Снимай жилетку, сопреешь, — сказал генерал армии.
Поливанов молча повесил на гвоздь свой меховой жилет.
— Ты, видно, мерзляк.
— Пар костей не ломит, — стремясь попасть в тон, ответил
Поливанов.
Генерал нахмурился.
— Ладно, садись.
154
Они сели друг против друга. Поливанов налил в чашки
крепкий чай.
— Может, чего еще к чаю приказать?
— Не надо. Как у Шубникова?
— Пока нормально. Сейчас доложили* что через Кузьмичи
пытаются прорваться его танки.
— Сколько их осталось?
— Я думаю, больше тридцати.
— Пройдут?
— Нет.
Продолжать разговор генералу армии не хотелось. Пили чай
молча. Но потом он все-таки спросил Поливанова:
— Как расцениваешь исход операции?
— Неудача, товарищ генерал.
— Ты так думаешь?
Поливанов молчал. Потом как бы нехотя:
— Разведка подвела. Поздно узнали о подходе четырех све-
жих дивизий.
— А если бы раньше узнал, ты бы их задержал?
— Наличными силами, пожалуй, нет. Вот если бы соседи вы-
шли на Боковку, тогда другое дело. Но я так понял, товарищ
генерал армии, что соседи...
— Разбирать операцию мы с тобой не будем. Оставим это
для других. Скажу только: немецкую оборону ты прорвал
неплохо.
И после паузы спросил:
— Слушай, Поливанов, кем ты был в тридцать шестом?
Вопрос был неожиданный, и Поливанов даже слегка расте-
рялся.
— Начальник полковой школы. В Забайкалье* — ответил он.
— Майор?
-— Майор.
— А в тридцать девятом?
— На финскую поехал комдивом.
Генерал армии отхлебнул глоток чая, пристально посмотрел
на Поливанова, может быть желая спросить его еще
о чем-то, но, видимо, передумал, поставил чашку на стол и как
будто без связи с тем, о чем они только что говорили, про-
изнес :
— Армией командовать тебе еще нелегко. — И, опять изме-
рив собеседника испытующим взглядом, продолжал: — Но впе-
реди нам с тобой многое предстоит. Война — большая школа.
Сталинград — начало.
— Можно спросить, товарищ генерал?
155
— Ну?
— Вы ведь оттуда, как там сейчас?
Генерал армии нахмурился: он не любил разговаривать по
делу с теми, кого оно прямо не касается.
И все-таки ответил:
— Кольцо вокруг Паулюса плотное. Но рвется Манштейн,
хочет разорвать. Вояка грамотный, напористый, только резервы
ему нужны сейчас позарез. А резервов отсюда он не получит.
Нет, не получит. — Помолчал и добавил:—А то зачем бы я
в твое болото приехал.
Генерал армии улыбнулся впервые с того времени, как во-
шел в блиндаж Поливанова,
9
Впереди между частоколом деревьев колыхался огонь —
горели деревянные постройки. Лохматая тень прыгала по суг-
робам.
Люди шли, проваливаясь в снег.
Слышались негромкие слова команд.
Шубников шел, опираясь на палку.
Рядом широко шагал Бородин, изредка включая и выклю-
чая карманный фонарик.
— Через полчаса будем у Карпухино, — сказал генерал.
— Минут через сорок, — уточнил Бородин.
— Никто не отстал?
— Нет, все идет нормально.
Шубников поскользнулся и мягко рухнул в сугроб.
— Осторожней, здесь канава, — сказал Бородин и включил
фонарик.
Лес пересекала укатанная дорога.
— Посмотри, Бородин, что там чернеет, — сказал генерал,
отряхивая рукавицей снег с валенок и полушубка.
Бородин ловко перепрыгнул через канаву и скрылся в тем-
ноте. Через две-три минуты он вернулся, держа в руках что-то
белое.
— Подбитая машина, — сказал он.
— Чья?
— Наша. Ее здесь немецкие танки прихватили, когда пере-
резали дорогу. Какие-то мешочки везла.
Бородин посветил фонариком, и Шубников смог прочитать
на белом мешочке, аккуратно перевязанном красной шелковой
ленточкой, вышитую надпись:
«БОЙЦУ на фронт».
156
— Подарки, — сказал генерал, и в его голове, занятой се-
годня только мыслями о выходе, мелькнуло воспоминание
о мальчишке лейтенанте с его грузовиком, остановившем ко-
лонну.
Сзади вспыхнули фары и сразу погасли.
— Кто это еще? — спросил генерал.
— Из санбата. Шофер наотрез отказался уничтожить свою
карету. Говорит, доведу на цепях. Ругался, ругался я с ним и
плюнул. Застрянет — взорвем.
Санитарная машина, завывая, медленно шла позади. Иногда
она останавливалась — цепи поднимали фонтаны снега. Солда-
ты, оказавшиеся рядом, подталкивали ее, и она снова шла
вперед.
В санитарной машине было темно. Она тряслась на ухабах,
рессоры скрипели. Но раненые — их было четверо — лежали
тихо.
Впереди, у самой кабины, сидела девушка и крепко держа-
ла одного за руку, повторяя нараспев, как молитву:
— Ну вот еще немного. Потерпите маленечко. Еще
немного, и приедем. Все будет хорошо. Потерпите... Все будет
хорошо...
В ночном воздухе резко застучали пулеметы, посыпался го-
рох ружейных залпов, короткие очереди автоматов.
Где-то далеко заухали орудия и раскатисто загремели «ка-
тюши».
Раненый, услышав выстрелы, очнулся и тихо, но внятно
сказал:
— Где я? Почему темно? Механик, в чем дело? Филипенко,
я тебя спрашиваю?
— Вы в санитарной машине, товарищ капитан Косарев, —
сказала девушка, не отрывая свою руку от его ладони. —
А с вами я, Валя. Валя Гаврилина. Не помните меня? Белень-
кая, маленькая такая...
Капитан затих.
Машина вдруг стала.
Девушка припала к зарешеченному окошку кабины и уви-
дела впереди, совсем близко, четыре горящие постройки. Огонь
ярко освещал поле и бегущих, стреляющих на ходу солдат.
По белому, очень чистому снегу прыгали лохматые тени.
Дверь в кузов санитарки со скрежетом распахнулась. В ней
показалась круглая большая голова в шапке с одним ухом, осве-
щенная сзади красно-оранжевым заревом.
— Приехали, Валюша! Слышишь? Конец всему — вышли!..
В тот же час в девяти километрах отсюда выходила к чер-
157
невшим вдали избам деревни Кузьмичи группа танков полков-
ника Куценко.
Полковник вылез по грудь из башни танка, развернул кар-
ту, осветил ее фонариком и сориентировался на местности. Ска-
зал в мегафон:
— Делай как я!
Во всех сорока семи танках прозвучала эта команда. В на-
земных войсках эту команду знали лишь танкисты. Только
у них командир шел в голове, и по нему равняли свои действия
подчиненные. Не всегда, конечно, и не всякий командир. Коман-
дирам бригад по уставу полагалось руководить боем из укры-
тия, по рации. Куценко последний раз отдавал команду «Делай,
как я» на третий день войны — под Бродами, когда сам коман-
дующий фронтом генерал Кирпонос приказал ему с ходу про-
бить брешь через боевые порядки немцев. И вот отдал ее сейчас...
Танк Куценко за номером семьдесят два на предельной ско-
рости устремился вперед, стреляя с ходу. Здесь не было возмож-
ностей для маневра: остальные последовали за ним тремя быст-
рыми змейками.
Деревня внезапно ожила, из-за домов и сараев вылезли не-
мецкие танки, гулко захлопали пушечные выстрелы. Запрыгали
огни.
Куценко казалось, что он уже проскочил опасную зону, ко-
гда на их пути выросла какая-то темная громада. Он успел
крикнуть механику-водителю: «Танк». Тот резко дернул рычаг,
машина стала разворачиваться.
Немецкий танк выстрелил почти в упор. В башне на миг
стало светло, протяжно завыла броня, и мелкие осколки окали-
ны больно впились в лицо.
«Рикошет», — подумал Куценко, трогая мокрую от крови
щеку, и скомандовал:
— Полный вперед!
Они мчались вдоль деревенской улицы, подмяли гусеницами
телегу, оставленную кем-то прямо на дороге. Куценко видел
в прицел бегущих немцев, еще один их танк, уже подожженный
и почти въехавший в дом, наш танк с сорванной гусеницей.
Нестерпимо болела голова, глаза заливал кровяной поток.
И все же Куценко отчетливо понял: нескольким танкам удалось
вырваться.
Удалось сделать то, что и сам он и Шубников считали со-
вершенно невозможным...
Позади в предрассветное небо поднимались черные столбы
дыма. Танк за номером двадцать семь косо встал, почти попе-
рек дороги. Башня не двигалась — ее заклинило. Вместо лобо-
158
вого пулемета чернела дыра. Верхний люк со скрипом открылся,
и из башни вылез человек в очках с разбитыми стеклами. Он
увидел рядом другой танк, вставший у большого бревенчатого
строения, крикнул:
— Эй, кто там живой?
Из-за сарая вышел маленький танкист в ватнике. Узнал Коз-
ловского, приложил ладонь к шлему.
— Товарищ подполковник, докладывает механик-водитель
старшина Ахметов. Командир танка лейтенант Голубев ранен.
— Где танк комбрига? Где семьдесят второй?
Старшина молча указал на черный столб дыма, тянувшийся
от едва различимого в темноте остова машины, у последних до-
мов деревни.
Козловский сорвал с головы шлем. Помолчав с секунду, ска-
зал срывающимся голосом:
— Ахметов, видите вон ту опушку леса? Направляйте туда
всех наших. А через двадцать минут двигайте туда и свою ма-
шину. Понятно?
— Все понятно, товарищ подполковник.
Старшина опять вскинул руку к шлему.
10
Шубников сидел против генерала армии за столом так, как
вышел, — в полушубке, в шапке-ушанке, в валенках, от кото-
рых валил пар и на пол стекали тонкие струйки грязной воды.
Он говорил, генерал армии слушал. Впрочем, слушал не очень
внимательно, вспоминал: «А ведь мы с Шубниковым знакомы,
и хорошо знакомы, вместе служили в тридцать пятом году.
Шубников тогда командовал отдельным танковым батальоном
окружного подчинения, я — кавалерийской дивизией. Встреча-
лись в Смоленске на окружных сборах. Помнится, был даже
у Шубникова в гостях. Жена у него такая чернявая, учительни-
ца. Нет, врачиха. Точно, врачиха». Выходит, почти друзья.
Однажды на окружных осенних маневрах танковый батальон
Шубникова придавался его кавдивизии, и потом на разборе
командующий округом Иероним Петрович Уборевич хвалил их
обоих. Хвалил за четкое взаимодействие. В пример ставил про-
чим, тем, у кого на марше танки заплутались между тачанок
и обозов.
Да, много воды утекло с той смоленской поры. Мог ли он
подумать тогда, что ему всего через пять лет придется брать
на себя такую ответственность, какая свалилась на его плечи
теперь. Был командующий округом, были другие военачальни-
159
ки в Москве, в Киеве. Но что сейчас думать об этом! Случилось
так, что в его руках огромный механизм, миллионы людей.
И старый смоленский дружок танкист Николай Шубников со
своим корпусом тоже часть этого гигантского механизма.
А с Шубниковым все-таки надо было бы, наверное, погово-
рить по-другому, сослуживцы ведь. На «ты» были. Обняться,
что ли?
Генерал армии быстро отогнал от себя эту сентиментальную
мысль, как делал всегда, с начала войны. Сколько он встречал
на войне старых сослуживцев — и по кавшколе, и по Белорус-
сии, и по Украине — в разных званиях, разных положениях;
и нашедших себя в этом пекле, энергичных, грамотных коман-
диров, и растерявшихся, неумелых — всяких.-Не та война, что-
бы заниматься сантиментами. Здесь не до лирики: помнишь,
дескать, как жили-были, как гуляли-пировали. С немцами вое-
вать — дело серьезное. Это генерал армии понял уже на вто-
рой день войны в сражении под Луцком, где он пытался уда-
рить немцев танками во фланг. Кстати, Шубников там как буд-
то тоже был? Ударить ударили, но надолго задержать продви-
жение противника не удалось. Впрочем, почти на неделю задер-
жали. Тогда это было немало.
Хороший он парень — этот танкист Шубников: не лезет
с воспоминаниями, даже виду не подает, что знакомы. Делом
занят, воюет.
— Значит, танков не осталось? — встав из-за стола, спро-
сил генерал армии.
— Я полагаю, тридцать-сорок танков есть, вне кольца.
— Дырявые?
— Так точно. В ремонте. Эвакуированы в ходе нашего про-
движения к станции. Еще вышло девять танков из группы
полковника Куценко.
— А сколько людей вывел из кольца?
— Полагаю, до десяти тысяч.
— Раненые?
— Вынесли всех.
— Ну что ж, это хорошо, — заключил генерал армии и
вдруг совершенно неожиданно для себя добавил: — Может
быть, у вас ко мне есть просьбы?
— Просьб нет, а вопрос имею.
— Ну что ж, сегодня можно и вопрос.
— Мне разъяснили, что наш корпус должен встретить в Бо-
ковке соседей, но их мы не встретили. Мне показалось...
— Я тебя понял, — прервал Шубникова генерал армии и
хмуро, одними глазами, улыбнулся. — Но извини меня, тан-
160
кист, — это дело не корпусного масштаба. Считай, что задачу
выполнил. Считай так и другим говори. На этом и поставим
точку. Сейчас война, брат, идет. Большая война. Что там у нас
должно было получиться и чего не получилось, пусть историки
разбирают. Лет через двадцать. Если разберутся. Если не на-
путают.
Он подумал, что уже говорил об этом сегодня ночью Поли-
ванову, и про себя усмехнулся. Как это безумно трудно осмыс-
лить, понять операцию, подобную этой, пользуясь лишь кар-
тами, приказами, боевыми донесениями и даже воспоминаниями
участников. В прорыв вошел корпус. Все воодушевлены. Идет
бой, горят танки, гибнут люди, но корпус рвется вперед, к ука-
занному рубежу. У корпуса есть цель, и этой цели подчинено
все — и бессонные ночи операторов, склонившихся над карта-
ми в тряских штабных машинах; и напряжение танковых эки-
пажей, готовых ко всему; и мальчишеская лихость автоматчи-
ков — круглоголовых парнишек в новеньких полушубках; и ма-
ститая уверенность саперов, что ладят для танков переправы и
разминируют дороги; и громоздкая многогранность тыловых
служб — ровненьких девушек из медсанбата, пожилых нестрое-
виков из подвижного склада, полевого хлебозавода и здоровен-
ных шоферов-гесеэмщиков с цистернами, которых всегда ждут
с нетерпением, а на марше в особенности. И вдруг, когда весь
этот многосложный механизм сработал, цель достигнута, поза-
ди бессонные марши и братские могилы в мерзлой земле у до-
рог, оказывается, что все напрасно, что операция, по сути, не
удалась.
Как трудно постигнуть такое! Легче, конечно, свалить все
на соседей — не помогли, вовремя не поддержали, не вышли
на рубеж. Мы вышли, а они нет — из-за того и окружение, и
отход. Наверно, многие из тех, кто сейчас выбрался или выби-
рается из леса, так и думают.
Сложная штука война!..
Масштабов этого удара, который наверняка скажется на чут-
ких весах войны, не знают не только солдаты-танкисты, автомат-
чики и артиллеристы, но, пожалуй, и сам командир корпуса,
который посылал их на смерть и уводил от смерти.
И в германском генштабе будут долго вчитываться в карты
этого глухого лесного района. Оттуда полетят во все концы тре-
вожные зашифрованные запросы, и уже не к Дону, а сюда дви-
нутся эшелоны со свежими дивизиями...
— Разрешите быть свободным? — прервал ход этих мыслей
генерала армии Шубников.
— Погоди, есть и у меня вопрос к тебе.
11 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
161
— Слушаю.
— Ты, танкист, после этой истории в мехкорпусах не разо-
чаровался?
— Нет, товарищ генерал армии. Мехкорпус — большое
дело. Не будь его, не прошли бы мы так далеко в этих усло-
виях.
— Правильно, не прошли бы. И немцев бы так не напугали.
Я рад, что ты так думаешь. Будущий год будет танковый,
учти.
— Спасибо, товарищ генерал армии.
— За что спасибо? Просто мы наступать собираемся, а как
без танков наступать?
— Разрешите быть свободным? — снова сказал Шубников.
— Нет, погоди.
Представитель Ставки выпрямился, расправил плечи, встал
по стойке «смирно» и, чеканя слова, произнес:
— По поручению Верховного Главнокомандующего объяв-
ляю вам, товарищ генерал, благодарность и сообщаю, что вы
награждены орденом Кутузова второй степени.
Шубников, сдержав волнение, ответил по форме, пожал про-
тянутую руку, повернулся через левое плечо и вышел.
Во втором отсеке блиндажа его задержал командарм.
— Шумел?
— Да нет.
— Куда же теперь тебя?
— Не знаю.
— Ну ладно, потом разберемся. Пока суд да дело, иди по-
парься в баньке. А то от тебя шибает как от козла. Я велел
истопить.
Поливанов похлопал Шубникова по плечу и вышел в дру-
гую дверь.
11
В восемь часов утра, когда на московских зашторенных ок-
нах появились блики рассвета, в одной из комнат генштаба де-
журный офицер склонился над рабочей картой и аккуратно
стер резинкой синий кружочек, внутри которого было написано:
«Корпус Шубникова». Стер и синие стрелы, сходившиеся
к кружку.
Подошел другой офицер, помоложе, с папкой в руках. Раз-
вязал тесемки папки, спросил:
— Ты завтракал?
•— Нет еще.
— Скоро идешь?
162
— Подожду смены.
— Вот хорошо. Мне надо кое-что уточнить у тебя. Двадцать
восьмая и тридцать четвертая немецкие танковые дивизии да
еще четырнадцатая и седьмая моторизованные давно уже в эше-
лонах, но к Манштейну они пока не прибывали.
— И не прибудут.
— Почему?
•— На переформировку отправятся.
— Подожди, они же свежие.
— Были свежие... Пиши, что говорю. Это точно.
Офицер вынул из папки табличку, напечатанную на машин-
ке, и аккуратно синим карандашом вычеркнул четыре строчки.
Вместо эпилога
Из приказа командующего 6-й армией
Штаб 6-й армии
Оперативный отдел
17 ноября 1942 г.
13 час. 15 мин.
Всем находящимся в Сталинграде командирам, до команди-
ров полков включительно, сообщить устно следующий приказ
фюрера:
«Мне известны трудности борьбы за Сталинград и упавшая
боевая численность войск. Но трудностей у русских сейчас, при
ледоставе на Волге, еще больше. Если мы используем этот про-
межуток времени, мы сбережем в дальнейшем много собственной
крови.
Поэтому я ожидаю, что руководство еще раз со всей энер-
гией, которую оно неоднократно продемонстрировало, а войска
с искусством, которое они часто проявляли, сделают все, чтобы
пробиться к Волге по меньшей мере у артиллерийского завода
и металлургического предприятия и захватить эти части города.
Авиация и артиллерия должны сделать все, что в их силах,
чтобы проложить путь этому наступлению и поддержать его.
Г и т л е р».
Я убежден, что этот приказ вызовет новое воодушевление
в наших храбрых войсках.
Паулюс.
Донесение Паулюса Гитлеру от 23 ноября
Сов. секретно
Мой фюрер!
Со времени получения вашей радиограммы положение резко
изменилось. Замкнуть кольцо окружения на юго-западном и за-
падном участках фронта противнику еще не удалось. Но здесь
вырисовывается возможность прорыва его войск. Боеприпасы и
горючее кончаются. Большинство артиллерийских батарей и
противотанковых подразделений израсходовали свои боеприпасы.
Своевременный и достаточный подвоз предметов снабжения
исключен.
II*
Д63
Армия окажется в ближайшее время на краю гибели, если
не удастся, сосредоточив все силы, нанести поражение войскам
противника, наступающим с юга и с запада...
Паулюс.
Приказ Гитлера от 24 ноября
Командующему 6-й армией
Войска 6-й армии временно окружены русскими. Я намерен
сосредоточить армию в районе Сталинграда... Личный состав ар-
мии может быть уверен, что я предприму все для того, чтобы
обеспечить нормальное снабжение армии и своевременно освобо-
дить ее из окружения. Я знаю храбрый личный состав 6-й армии
и ее командующего и уверен, что вы все выполните свой долг.
Гитлер.
Письмо Паулюса Манштейну от 26 ноября
Командующий 6-й армией. Ст. Гу мрак,
Доложить командующему группой 26.11.1942 г.
армий и его начальнику штаба Записано офицером
Глубокоуважаемый господин фельдмаршал!
Покорнейше благодарю за радиограмму и обещанную по-
мощь...
Так как меня ежедневно осаждают массой вполне понятных
запросов относительно будущего, я был бы благодарен, если бы
имел возможность получать больше, чем до сих пор, сообщений,
которые я смогу использовать для подъема духа и уверенности
моих солдат.
Я осмеливаюсь доложить, что в передаче вам командования,
господин фельдмаршал, я вижу гарантию того, что будет сдела-
но все, чтобы помочь 6-й армии. Мои командиры и мои бравые
солдаты, со своей стороны, сделают вместе со мной все, чтобы
оправдать доверие.
Преданный вам, господин фельдмаршал, Паулюс.
Прошу, учитывая обстоятельства, извинить меня за плохое
качество бумаги и неряшливость почерка.
Донесение Манштейна в генеральный штаб от 9 декабря
Начальнику генерального 9.12.1942 г.
штаба сухопутных войск Сов. секретно
Оперативному управлению Только для командования
Как уже докладывалось, штаб группы армий намерен в воз-
можно короткое время перейти силами 4-й танковой армии
в наступление, чтобы восстановить связи с 6-й армией...
Размеры сил, сосредоточенных противником против группы
армий «Дон», не оставляют никаких сомнений в том, что про-
164
тивник рассматривает этот район как направление приложения
своих главных усилий на всем советско-германском фронте. Он
будет продолжать здесь борьбу, пока у него будут какие-либо
возможности, стягивая сюда силы с других фронтов.
Поэтому необходимо, независимо от того, как сложится
в ближайшем будущем обстановка в районе действий 6-й ар-
мии, продолжать подтягивание новых сил группе армий «Дон».
При этом имеет решающее значение ускорение темпов подтяги-
вания резервов. При настоящих темпах мы остаемся все время
в худшем положении по сравнению с русскими.
Командующий группой «Дон»
генерал-фельдмаршал Манштейн.
Донесение генерал-фельдмаршала Манштейна
в генеральный штаб от 19 декабря
Начальнику генерального штаба сухопутных
войск для немедленного доклада фюреру
В связи с развитием событий в группе армий «Б» и в связи
с тем, что вследствие этого перерезаны пути подвоза новых сил,
в группе армий «Дон» создалось такое положение, что нельзя
более рассчитывать на деблокаду 6-й армии в ближайшее время.
Манштейн.
Из дневника адъютанта Гитлера Энгеля
22 декабря. У нас глубочайшая депрессия... Никто не знает,
что будет дальше со Сталинградом. Фюрер очень молчалив, по-
является только на обсуждении обстановки и на докладах.
Из донесения генерал-фельдмаршала
Манштейна от 24 декабря 1942 г.
Я должен констатировать, что общая обстановка уже на-
столько ухудшилась, что относительно 6-й армии и группы ар-
мий «Дон»... крупные решения уже запоздали.
Командующий группой армий «Дон»
генерал-фельдмаршал фон Манштейн.
165
JBBUU
повесть
ГАРНИЗОНЕ
Что было до этого — он не по-
мнил. Был выключен совершенно:
ни чувств, ни мыслей. Темнота.
Но в какой-то момент сознание
проклюнулось, пробилось и понес-
лось на него, словно утренняя
электричка. Он ощутил, что леТит:
не падает, а именно летит, но не
на самолете — он никогда не ле-
тал на самолете и потому не знал,
как это бывает, — а просто так ле-
тит, сам по себе, а навстречу
свет — все ярче, ярче. И звук под-
нимается снизу знакомый — вроде
бы гогот. И вот уж он летит вы-
соко вдоль кромки моря, над кру-
тыми скалами, над птичьим база-
ром. Он летит, оглушенный скри-
пом птичьих глоток, планирует,
а они мечутся вокруг и сквозь не-
го, потому что он совсем бестелес-
ный, как тень: весь — кроме вы-
емки возле правого плеча, под
ключицей, кроме этой выемки,
в которую бьют в два молота —
гуп-гуп, гуп-гуп, — совсем не боль-
но, но удары тяжелые, прямо
в мозг отдаются. Он летит, а на-
встречу свет все ярче, ярче, и вот
уже не видно в этом ослепитель-
ном сиянии ни скал, ни птиц,
только молоты ладно бьют в выем-
ку под ключицей да какая-то на-
стырная чайка пристроилась ря-
дом, скребет воздух простуженным
горлом...
Сознание вернулось к нему со-
всем. Тимофей это понял по тому,
что опять ощущал все тело, а через
тело — окружающий мир. Он по-
169
пял, что лежит на земле навзничь; что под ключицей у него
рана и это пульс в ней так отдается; что солнце бьет ему прямо
в лицо и былинка щекочет в ухе» Но шевелиться нельзя» И от-
крывать глаз нельзя. Он не знал почему, но инстинкт подсказы-
вал: замри.
Усилием воли Тимофей выжал из себя последний туман бес-
памятства, и тогда скрежет чайки трансформировался в отчет-
ливую немецкую речь.
— Ну вот, я же говорил: он очнется. Гляди, гляди!.. Опять
веки дрогнули!
— Да пристрели ты его к свиньям, Петер. Пристрели и пой-
дем. Первый взвод уже на машине.
— Успеем... Ты погляди, какие руки. Его бы на ферму —
он бы один любую ферму потянул. Ах, Харти, почему мне так
не повезло? Почему я должен был родиться именно в этом дурац-
ком столетии, когда справедливость поругана, растоптана и за-
быта. Представляешь, милый? Три века назад эта великолепная
особь стала бы моим личным призом. И это было бы справедли-
во, поскольку именно я не поленился нагнуться к навозной куче,
именно я разглядел в ней жемчужное зерно... Ах, Харти, я бы
послал этого варвара на ферму к моей доброй матушке...
— Он что-то задумал, Петер.
— Вижу.
— Не можешь пристрелить его сам — дай мне. Мне все равно
надо будет сегодня кого-нибудь из этих ухлопать. На счастье.
Такая у меня система. Так было в Польше, и во Франции, и
каждый раз на Балканах. Я пришивал хоть одного в первый же
день — меня этому дед научил, а он самого Бисмарка видел два
раза! — и потом у меня все получалось в любой заварухе.
Их двое, определил Тимофей. По голосам. Дело происходило
на вершине пригорка, звуки сюда как бы тянулись отовсюду —
отчетливые и сочные. Чуть пониже, в полусотне метров, огибая
пригорок, шла по шоссе батарея самоходок. Гусеницы лязгали
по булыжнику, грохотали моторы; казалось, они проходят совсем
рядом, но для Тимофея они не существовали — ведь до них пол-
ета метров, ого как далеко! И тупорылой трехтонки, стоявшей
с заведенным мотором на съезде с шоссе, и солдат, бродивших
по разбитой позиции и весело галдевших, — ничего этого не
существовало сейчас для Тимофея, потому что его отделяло
от них какое-то расстояние. Значит, в данный момент они не
в счет. Сейчас единственная реальность: где-то совсем рядом
(руку протяни — достанешь) двое врагов. Их двое. Поначалу
он имеет дело с этими двумя. Он слышит, как один дышит чуть
затрудненно: может быть* сидит на корточках; близко от Тимо-
170
феева лица: в нос так и бьет острый запах — смесь гуталина
и распаренных потных ног.
Знать бы, о чем они говорят. Тимофей угадывал отдельные
слова, но связь между ними ускользала, смысла не было, да
Тимофей и не искал этого смысла. Не до того ему было. Их толь-
ко двое — вот что он знал. И еще — что с двумя-то он упра-
вится. А что будет дальше, он не думал.
— Не зевай, Петер! Он уже следит за тобой.
— Вижу... Ах какая прелесть! Ну ничего человеческого!
Дикое животное. Тигр. У него инстинкты заменяют мозг. Пред-
ставляешь — и эта раса оспаривает у нас приоритет построе-
ния совершенного гармонического общества...
— Гляди: у него правая напряглась. Внимание!
— Ты все испортил, Хартмут! Ну кто тебя тянул за язык?
Теперь он струсит и не покажет, на что способен.
— А если не струсит, я его пришью, согласен?
— Нет, нужно по-честному. Вот если ты его с одного удара...
Немец не ошибся: слово «внимание», конечно же знакомое
Тимофею и прозвучавшее с подчеркнуто предостерегающей инто-
нацией, явилось для него предупреждением. Именно в этот мо-
мент Тимофей еле заметным сокращением мышц проверял, может
ли рассчитывать на правую руку. Убедился: может. Но теперь
он знал, что враги ждут его нападения.
Они забавлялись его отчаянием и беспомощностью. Двое
пресыщенных котов — и жертва.
Из-за ресниц Тимофей увидел пыльные голенища кирзовых
сапог, а сразу за ними — веселое молодое лицо фашиста и два
железных зуба за короткой верхней губой. И автомат. Плоский,
какой-то маленький, почти игрушечный, он болтался на ремне,
закинутом через правое плечо; сдернуть его не составит труда.
Правда, стрелять из таких Тимофею не приходилось; только
в немецкой кинохронике их видел да на методических плакатах.
Ладно, уж как-нибудь сообразим.
Фашист поднял лицо, что-то обиженно талдычит приятелю.
Удобней момента не будет.
По-змеиному, немыслимым образом оттолкнувшись спиной
от земли, Тимофей метнулся вперед. Ствол автомата был теплым;
он показался Тимофею тонким и хрупким, как соломинка. Фа-
шист, как и следовало ожидать, опрокинулся от легкого толчка
плечом. Чтобы сбить с толку второго и не дать ему стрелять,
Тимофей, уже завладев автоматом, перекатился в ту же сторону,
сел, увидел этого второго — длинного, с вытянутой смуглой ро-
жей, похожего на румына, — поднял автомат, но выстрелить не
успел. Вдруг все пропало.
171
На этот раз Тимофей очнулся быстро, почти сразу. Уже не
притворялся. Тяжело перевернулся на грудь и сел. Перед глаза-
ми плыло. И шея казалась деревянной, стянула горло и ни
кровь, ни воздух не пропускала.
Фашист, поблескивая фиксами, сидел в той же позе и смеял-
ся. Его куртка была запорошена по всему боку красной глиной.
Значит, мне это не почудилось, это было, понял Тимофей и левой
рукой осторожно помассировал шею.
— Ты старался карашо. Зер гут! — показал большой палец
фашист. — Я довольный. Я отшень довольный... Ты Голиаф.
Абер я победил тебя в один удар. Джиу-джитс! Вперьод наука!
Мораль: вперьод когда видишь немец — он для тебя либер готт!
Нихт поднимай рука контра твой либер готт!..
Фашист не скрывал гордости оттого, что говорит по-русски.
Но это давалось ему нелегко. Он сразу вспотел, достал из боко-
вого кармана большущий голубой платок, уже грязный, вытер
шею, лоб и особенно тщательно запотевшие глазницы. Заметил,
что бок весь в глине, опять рассмеялся и подмигнул Тимофею.
— Я ист дер... учитель. Я люблю давать урок. Ты запоминал
майн урок хорошо?
Тимофей кивнул и поглядел на смуглого фашиста. Тот дер-
жал карабин под мышкой и ковырял широкими плоскими паль-
цами в красной пачке сигарет. Значит, он опять вне игры. Если
попытаться снова...
Но тут он взглянул на шоссе, и зрелище, которое увидел лишь
сейчас — движение фашистской армады, — настолько его шоки-
ровало, что на какое-то время он забыл обо всем. Он даже ду-
мать не мог толком, смотрел — и все.
Самоходки, танки, машины с солдатами, артиллерия, броне-
транспортеры выкатывались из далекого, серого от зноя леса,
новенькие и свежевыкрашенные, почти без интервалов, а чаще
впритык; колонна выползала, как дождевой червь из рассохшей-
ся земли, и голова этого червя терялась где-то за спиной у Тимо-
фея, в покрытых аккуратными перелесками, распаханных хол-
мах, которыми здесь начинались предгорья Карпат.
Он не испугался. Он только запоминал — это происходило ав-
томатически, помимо его воли, по привычке, выработавшейся
тремя годами службы на границе, хотя он понимал, что никуда
эти данные сообщить не сможет, — запоминал части, двигавшиеся
по шоссе. А те крохи чувств и мыслей, которые, словно оттаивая,
начинали в нем шевелиться, находили выход, отдушину в одном
слове: «ладно». Тимофей повторял его про себя размеренно, буд-
то медленные капли падали. Это помогало. Давало разрядку. Так
одни люди в сходных ситуациях ломают карандаши и палочки,
172
другие считают до десяти или до ста — в зависимости от харак-
тера. Тимофей думал: ладно. Ладно — посмотрим; ладно —
дайте срок; ладно — мы вам еще такую свадьбу закатим!..
— Ладно, — повторил он вслух.
— Зер гут! — обрадовался фашист. — Слюшай! Я тебя
мог — ды-ды-ды — и капут. Абер ты запоминал урок, и я дарю
тебе жизнь. Вита нова! Теперь я твой второй муттер. Твой мама.
И твой мама говорит тебе: будь слушным.
— Ладно, — повторил Тимофей, чуть повернул голову и
увидел, что осталось от их позиции.
— Ты пойдешь плен в либер Дойчланд, в Германия. Герма*
ния — о!.. Ты хорошо старался — ты хорошо кушал. Справед-
лив! У тебя отшень маленький геометрий, — он ткнул пальцем
в два малиновых треугольника на петлице Тимофея. — Хорошо!
Мало что жалеть. Терпений! — и опять все начинать с айн.
Цвай унд драй приходит к тому, кто имеет терпений. Хороший
мораль?
— Гут, — сказал Тимофей и вдруг подумал, что еще ны-
нешним утром ему показалась бы нелепой даже мысль о каком
бы то ни было разговоре с фашистами. А сейчас не только слу-
шает — делает вид, что соглашается. Он унижен? — да. По-
бежден? — да. Сломлен и сдался?..
Тимофей снова покосился на окопы. Во время боя и до него
он знал, что скорее пустит в себя последнюю пулю, чем сдастся.
Но сложилось иначе. Значит, опять кинуться на эту гадину, на-
проситься на их пулю?
А кто отомстит за ребят?
Другие?
А почему не ты? А почему ты не хочешь оказаться сильней
и хитрее своих врагов? — выжить, вырваться и отомстить? Побе-
дить, наконец? От какого Тимофея Егорова будет больше поль-
зы: от погибшего гордо, но бесславно и бесполезно или от
активного бойца, беспощадного мстителя?..
«Польза». Раз аргументом становится польза, значит где-то
не прав, с досадой подумал Тимофей. С досадой на свои минут-
ные колебания, которые и решили все дело: во второй раз он
не бросился на фашиста сразу, и все как-то решилось само собой.
В его распоряжении были секунды. Ему было стыдно, что он
остался живым — Тимофей победил этот стыд. «Чтобы ото-
мстить, я должен выжить — это он усвоил твердо. — Я должен
выжить. Чего бы это мне ни стоило. Любой ценой!..»
Ладно.
— Я сделаю все, как надо, герр капрал.
Фашист заулыбался совсем лучезарно.
173
— Последний совет дер вег... на дорожка... Я залезал твой
карман, и — майн готт!! — Он поднял руку, и Тимофей увидал
свою кандидатскую карточку. — Ты хотел стать большевик?
«Я должен выжить... любой ценой...» — стучало в мозгу
Тимофея.
— Да, — сказал он.
— Глупо! Наш фюрер говорил: большевик — капут. Всех
большевик — капут. Ды-ды-ды! — он повел автоматом. — Ты
хотел капут?
— Я хочу жить, — сказал Тимофей, почти физически ощу-
щая, как бьется в мозг: ты должен, должен выжить.
— Зер гут! «Хотел» — еще не «был». Это есть нюанс, кото-
рый тебя спасал. Мы оба забудем этот маленький недоразумений.
Ты будешь любить наш фюрер. Ты все будешь начинать с айн.
Хайль — вита нова!
«Я должен выжить... любой ценой...»
Фашист, улыбаясь Тимофею, попытался разорвать карточку.
Это у него не получилось. Он даже чуть напрягся — опять не вы-
шло. Тогда, иронически фыркнув — мол, не очень-то и хоте-
лось, — фашист отшвырнул карточку в сторону.
«Любой ценой», — сверкнуло где-то в глубинах сознания, но
Тимофей уже зажимал карточку в кулаке. Фиксатый еще лежал
на спине, следя за Тимофеем, и не глядя нащупывал на земле
автомат. Но второй, смуглый — ах, досада! — он уже отскочил
назад, и карабин в его руках так ловко, будто сам это делает,
скользнул из-под мышки в ладони. Ведь убьет, сволочь!..
Авось с первой не убьет.
Тимофей сделал ложное движение влево, прыгнул вправо
(пуля ушла стороной), схватил горячий стальной обломок — все,
что осталось от его личной трехлинейки со знаменитым снай-
перским боем, — встретился глазами со смуглым. Тот не боялся.
Глаза горят: смеется, бьет с пояса, не целясь. Будь ты проклят!
Вторая — мимо.
— Какой шикарный экземпляр! — воскликнул фиксатый. —
Он твой, Харти... Бери!
Тимофей метнулся в сторону — ствол пошел за ним; в дру-
гую — ствол тоже. Тимофей вдруг почувствовал усталость. Всё,
понял он. Фашист тоже решил, что пора кончать, и выстрелил
прямо в лицо.
2
Когда сознание снова прояснилось, Тимофей не удивился то-
му, что жив. Уж такой это был день. Не пришлось и вспоми-
нать, где он и что с ним: он знал это сразу, едва очнулся.
174
Где-то внутри его, независимо от его воли, организм самостоя-
тельно переключился на иной ритм; мобилизовался с единствен-
ной целью — выжить. Человек должен был еще осмысливать
новую для себя ситуацию — войну; на это уйдет у него немало
дней; а его природа уже заняла круговую оборону.
Тимофей лежал в неглубокой выемке, на дне, и какой-то
парнишка бинтовал ему голоцу. Это был тоже пограничник, но
незнакомый; видимо, первогодок с одной из соседних застав;
тех, что служили по второму году, Тимофей знал хотя бы в лицо.
Пограничник наматывал бинт почти не глядя, как придется,
совсем не по инструкции; такая чалма если часа два продер-
жится — уже благо; обычно они расползаются кольцами куда
раньше. Тимофей хотел сделать замечание, но тот, как назло,
смотрел теперь только в сторону, куда-то за спину Тимофея, и
глаза их никак не могли встретиться. Парнишка тянул шею и
дергался всем телом вверх-вниз, выглядывая что-то через вспу-
шенный край воронки. А руки автоматически слой за слоем на-
кладывали бинт.
Краем глаза Тимофей заметил, что грудь ему уже перебин-
товали. Правда, при этом кончилась гимнастерка: ее правый бок
был начисто оторван, только воротничок и уцелел.
Тимофей пошевелил пальцами; в руках пусто... Внутренне
цепенея, Тимофей потянулся левой рукой к уцелевшему нагруд-
ному карману. Пусто.
— Не дрейфь, дядя, — сказал пограничник, — твой билет
у меня.
— Давай сюда.
— Вот невера! — Свободной рукой он достал из галифе
смятую кандидатскую карточку. —> Не теряй в другой раз.
— Я ее вот так зажимал в кулаке.
— Может, вначале и зажимал.
— Меня крепко ковырнуло?
— Семечки. Только шкарябнуло по черепушке. Но картина,
сам понимаешь, жуткая. Иван Грозный убивает возлюбленное
чадо.
— Гляди ты. А я уж думал — привет. Он меня в упор сре-
зал. Метров с трех. Враз выключил начисто.
— Контузия, — сказал пограничник.
Он закрепил бинт как придется, еще раз выглянул из ворон-
ки, тихо охнул и медленно, тяжело сел в подмявшуюся под ним
землю.
— Все. Приехали, дядя.
Он улыбался. Улыбка была выбита на его лице усилием
воли; он хотел в эту минуту именно улыбаться, и потому сово-
175
купный рисунок его рта и глаз складывался в улыбку. Но это
был, так сказать, общий план. Маска. Впечатление от нее дер-
жалось всего лишь какую-то секунду, а затем исчезало, потому
что каждая деталь этой маски противоречила ее сущности: тон-
кая нижняя губа, перекошенная улыбкой, словно конвульсией,
судорожно вздрагивала; прыгали потерявшие вдруг осмыслен-
ность побелевшие глаза; и даже значок ГТО первой ступени,
перевернувшийся изнанкой, мелко подрагивал на его груди скре-
стившимися цепочками.
Тимофей все понял; но ему так хотелось, чтобы оказалось
иначе, что он, оттягивая страшную правду еще на мгновение,
спросил:
— Что там?
— Немцы.
Пересиливая слабость, Тимофей перевернулся на четвереньки,
привстал на коленях. Справа дорога, и по ней нескончаемой чере-
дой прут автомашины и танки; слева, вдоль позиции его взвода,
приближается группа немецких солдат. Если сейчас ударить
в два ствола, то, пока они разберутся, что к чему, четырех, по-
жалуй, можно прибрать.
— Где твоя винтовка?
— Ты что, дядя, спятил?
Ясно — первогодок. Школы нет. На него даже по-настоящему
разозлиться нельзя.
— Товарищ красноармеец, — как можно официальной, по-
чти по слогам произнес Тимофей, — вы как отвечаете старшему
по званию?
От изумления парнишка обомлел. Улыбку стерло с лица, но
и дрожать перестал. Ему понадобилось секунд десять по мень-
шей мере, чтобы осмыслить такую простую на первый взгляд
ситуацию. Потом он выпрямился, надел по-уставному снятую
перед тем фуражку и сказал:
— Виноват, товарищ командир отделения.
— Где ваша винтовка?
— Я ее не имел, товарищ командир отделения. Я на «мак-
симе» работал. Первым номером. Мне винтовка не положена.
— Ясно. Проверьте соседние окопы. Чтобы через минуту две
винтовки с патронами...
— Слушаюсь...
Парнишка закрепил ремешок фуражки под подбородком,
чуть помедлил и стремительно кинулся из воронки. Он уже не
думал о выражении лица, на котором было написано отчаяние.
— Отставить.
Команда застала его уже наверху; он словно ждал ее: не
176
глядя, плюхнулся вниз и сполз по рыхлой земле на дно. Сел.
Эта небольшая психологическая встряска подействовала на него
благотворно: он вдруг успокоился.
Приказ был не самый удачный; он был просто невыполним.
Если ползти от окопчика к окопчику — не успеешь обернуться;
если двигаться перебежками, немцы — до них оставалось сотни
полторы метров — заметят сразу. И пристрелят. И будут правы:
им вовсе ни к чему разбираться, что могут означать столь подо-
зрительные передвижения.
Тимофей был доволен, что, не колеблясь, исправил свою
ошибку. Правда, это могло произвести неблагоприятное впечатле-
ние на рядового, если тот не умен. Но вопрос был принципиаль-
ный: Тимофею только недавно исполнилось двадцать; полутонов
он не признавал — мир для него был черно-белым; отчетливо
расчерченным на правду и ложь, на хорошее и плохое; компро-
миссы были уделом слабых; а он, Тимофей Егоров, сильный
и прямой человек, мог поступать только правильно и хорошо;
он себе не позволял ошибок, а если они случались, не спускал
и не прощал их; и был убежден, что эта беспощадность к само-
му себе позволяет ему и к другим относиться требовательно и без
снисхождения. Потому что и другие — все, каждый — должны
стремиться только к хорошему и делать свое дело добросовестно.
— Как тебя зовут? —. спросил Тимофей.
— Гера. Герман Залогин, — охотно ответил парнишка и сра-
зу как-то оживился. Видно, немцы не выходили у него из голо-
вы, и он готов был что угодно делать и говорить, только бы
не ждать молча, сложив руки. Страх снова начал овладевать
им; он проступал наружу краснотой. Кожа у него была какая-то
прозрачная, словно из чистого парафина. Краснота подступала
к ней изнутри, но дальше ей ходу не было, и потому казалось,
что лицо Геры темнеет, обугливается.
— С Гольцовской заставы, — добавил он.
— Это ты за сегодняшний день километров двадцать уже
отмахал? — усмехнулся Тимофей.
— Больше, товарищ комод!
«Комод», почти не отличимое на слух от «комотд» —
командир отделения, — было обычным обращением у красноар-
мейцев, если поблизости находились только свои.
— В десять мы уже держались на заставе. А потом он под-
вез тяжелые минометы да как почал садить — одну к одной.
Может, слышали, товарищ комод: скрежещут оте мины — ну
прямо душа вон. У меня одной миной и «максимку» и обоих
номеров положил. Я чего уберегся: меня щитком по кумполу
хлопнуло, как его сорвало; хорошо — не осколком. Ну, оклемал-
12 Приложение к журналу .«Сельская молодежь», т. 4
177
ся помалу. Ну, кругом ни души. Ну, я и почесал к своим.
— Всю дорогу бежал?
— Не всю. Поначалу сил не было. А как у плотины — знае-
те плотину? — вот как на мотоциклистов там напоролся, такой
классный кросс выдал!
Гера засмеялся и повернул свой значок лицевой стороной.
Только сейчас Тимофей заметил, что рядом с ГТО у него висел
«Ворошиловский стрелок», черным чем-то заляпанный, похоже,
мазутом.
— Я стайер. У меня ноги подходящие, сухие. «Оленьи» но-
ги, — похвастался он. — Хоть на лыжах, хоть так пробегу сколь-
ко надо.
— А чего здесь задержался?
— Из-за вас, товарищ комод.
— Выходит, не убежал.
— Так вы же были еще живой! Не мог я вас еще живого
бросить. И тащить не мог: куда уж мне! А теперь выходит — вы
уж совсем живы.
— Боишься?
— Еще как!
— Ничего, Залогин, главное — не раскисать. Держись возле
меня, и будет порядок, — сказал Тимофей и вдруг соврал, чего
с ним никогда еще не случалось: — Я и не в такие переделки
попадал. Почище были. И жив, как видишь. — Он прислушался
к себе и с удивлением понял, что раскаяния не испытывает. —
А сейчас нас двое. Выкрутимся!
— Так точно, выкрутимся, товарищ комод.
— Кстати, у меня есть фамилия. Егоров. И вовсе не обяза-
тельно обращаться ко мне только по форме. Мы не перед строем.
— Слушаюсь, товарищ комод.
Чтобы сказать еще что-нибудь (в разговоре ожидание скрады-
валось и не казалось слишком тягостным и долгим), он удивил-
ся, как так вышло, что товарища командира свои бойцы не
подобрали при отходе, и Тимофей ответил: некому было ни под-
бирать, ни отходить; и Залогин сказал: «Понятно», — и еще до-
бавил зачем-то: «Извините». — «Ладно», — сказал Тимофей. Ему
ли было не знать своих ребят! — если бы уцелел хоть один...
Но это было невозможно. Они все остались здесь, до единого,
весь взвод — поредевший, обескровленный после предрассветных
схваток, но тем не менее представлявший собой какую-то силу;
политрук собрал их и привел на эти пригорки, чтобы сделать
последнее и самое целесообразное из всего, что они могли, — дер-
жать эту дорогу. И они ее держали, и отбили две атаки немец-
ких автоматчиков на бронетранспортерах, атаки, вторую из кото-
178
рых отбивали местами уже врукопашную. Но что они могли,
когда приползли два тяжелых танка? Немцы как будто почув-
ствовали, что у пограничников не осталось не только гранат,
но и бутылок с горючей смесью, и двигались неторопливо, об-
стоятельно, от одного мелкого окопчика (какие уж успели вы-
копать) к другому, вертелись над каждым, заживо хороня погра-
ничников. А в километре от них на дороге стояла голова колон-
ны, и по блеску биноклей было понятно, что для фашистов это
всего лишь спектакль... Тимофей уже не испытывал страха: для
этого не осталось сил. Но отчаяние захлестнуло его. Увидев, что
танки проползли мимо, а он все еще жив, Тимофей поднялся
с содрогающейся земли... зажимая рану в плече и волоча за со-
бой винтовку, подошел сзади к одной из машин и со всего маху,
плача от сознания своей беспомощности, ударил по запасному
баку танка прикладом...
Немцы были уже в двадцати шагах. Тимофей хотел спрятать
кандидатскую карточку за голенище, но Гера сказал: «Сапоги
больно хороши. Могут снять. Тогда он заложил карточку под
бинты. Она легла слева, где и полагается, и это утешило Тимо-
фея. Потом он по просьбе Геры пристроил туда же его комсо-
мольский билет. Потом они пожали друг другу руки и оба вздох-
нули: ожидание сжимало грудь, не пускало в легкие воздух.
А потом на краю воронки появился немец.
Это была не пехота — полевая жандармерия. Находка ожи-
вила лицо жандарма. Он цыкнул через зубы, почесал под рас-
пахнутым мундиром, под бляхой, потную грудь, повернул голо-
ву и крикнул в сторону:
— Аксель, с тебя бутылка, сукин ты сын. Я был прав, что
мы тут кого-нибудь найдем. Сразу двое. Забились в яму, словно
крысы.
Он даже винтовку на них не направил: ему и в голову не
могло прийти, что эти двое способны еще на какое-то сопротив-
ление. Он их и за людей не считал. Просто особая категория
двуногих: пленные.
«Было бы вас не больше трех — уж я бы тебе шею живо
свернул; и остальных бы не обошел вниманием», — со злобой
подумал Тимофей, но усилием воли погасил в себе вспышку.
Захрустела земля, и на краю воронки появился второй жан-
дарм, бледный и разочарованный, с непокрытой головой. Он за-
глянул вниз и нлюнул.
— Твоя взяла. Черт побери, опять вышло по-твоему! Ты не
можешь мне сказать, почему ты всегда угадываешь?
— Нюх, Аксель, сукин ты сын. Все нюх и опыт. А ты вот
сто лет будешь ходить со мной рядом, а угадывать не научишь-
12*
179
ся. Потому что хоть ты и сукин сын, Аксель, а нюха у тебя все
равно нет. Нет — и все тут!
— Кончай. Пристрели вон того забинтованного, и пошли.
— Ну уж нет. Это моя счастливая карта — и я в нее буду
стрелять? Мой бог! Счастливые карты нужно любить, Аксель.
Их нужно ласкать, как упрямую девку, когда ты уже понял,
что она не слабее тебя.
— Да он свалится на первом же километре!
— Тогда и пристрелим. — Жандарм повернулся к погранич-
никам и только теперь повел стволом винтовки, жестом давая
понять, чего хочет. — Эй вы, крысы, а ну пошли наверх. Только
врозь, по одному. Я хочу поглядеть, как этот пень стоит на но-
гах. А то, может, и впрямь лучше оставить его в этой могиле..
Понимаете?
-т- Нихт ферштейн, — сказал Тимофей, однако выбрался на-
верх без помощи Залогина.
— Ты слышишь, Аксель, сукин ты сын? Они не понимают
даже самых примитивных фраз. Паршивый мул — и тот пони-
мает по-немецки. Мой бог, какая дикая страна!
Пригорок был прорезан, как шрамами, пологими глинистыми
вымоинами. Глина в них была спекшаяся, но под коркой рых-
лая: ноги проваливались и с трудом находили опору. Пахло
полынью. С дороги наплывал машинный чад.
Тимофей нес фуражку в руке: на забинтованную голову она
не налезала, да и больно было. Первые шаги достались тяжело.
Но потом он разошелся, и даже голова кружиться перестала.
Залогин шел рядом. «Если что — сразу дайте знать. Поддер-
жу», — тихо сказал он.
Внизу, возле дороги, на успевшей местами пожухнуть траве
сидела вразброс группа красноармейцев. Их было не меньше
трехсот человек. Раненых почти не видно. Охраняли пленных
четверо жандармов. Жандармы расположились в жиденькой тени
единственной сливы. На пленных они не обращали внимания.
Только один из четырех сидел к ним лицом, курил, поставив
карабин между колен; остальные лениво играли в кости.
Тимофей почувствовал, как первоначальное изумление (удар
был тяжелый и внезапный; ему в голову не могло прийти, что
он когда-нибудь увидит сразу столько пленных бойцов Красной
Армии) быстро переросло в гнев, а потом сменилось презрением.
Может быть, у них не осталось офицеров? Но нет, вон парень
сидит в приметной гимнастерке (индпошив; добротный, с едва
180
уловимым красноватым налетом коверкот; фасон чуть стили-
зован— и сразу смотрится иначе, за километр видно,, что не
«хебе»; воскресная униформа!), вон еще, и еще сразу двое.
У одного даже шпала в петлицах. Комбат. Как они могли
сдаться: столько бойцов, столько офицеров...
Тимофей даже не пытался бороться с нахлынувшим презре
нием и был не прав.
Он судил их субъективно; судил с точки зрения солдата, ко-
торый уже убивал врагов, видел, как они падали под его пулями;
падали — и больше не вставали. Плен был для него только эпи-
зодом, интервалом между схватками. Он знал: пройдет час, день,
три дня — и опять настанет его время, и опять враги будут
падать под его пулями. Он знал уже, как их побеждать.
А эти еще не знали. Им не пришлось. Их подняли на рас-
свете — обычная боевая тревога, сколько уж было таких: вы-
рвут прямо из постели — и с ходу марш-бросок с полной вы-
кладкой на полета километров, да все по горам и колдобинам
лесных дорог; сколько уж так случалось, но на этот раз слух
пошел: война. Действительно, стрельба вдалеке, «юнкерсы» про-
шли стороной в направлении города. Только мало ли что бывает,
сразу ведь в такое поверить не просто. Может, провокация...
Они не протопали и трех километров, как их окружили тан-
ки. Настоящего боя не получилось: их части ПТО шли во вто-
ром эшелоне, да еще и замешкались, похоже. Роты бросились
в кюветы, но танки стали бить вдоль дороги из пулеметов и
осколочными. Уже через минуту половины батальона не стало...
Все вместе они не успели убить ни одного врага...
Их унизили столь внезапным и легким поражением. Сейчас
в их сознании за каждым конвоиром стояла вся гитлеровская
армия. Каждый был силен, ловок и неуязвим. Каждый мог под-
нять винтовку и убить любого из них; просто так убить, из при-
хоти, потому что он сильнее, потому что он может это сделать...
Впрочем, побыв среди них недолго, уже через какой-нибудь
час Тимофей понял свою неправоту. Да, в плен их взяли; но
сломать не смогли, даже согнуть не смогли. Им надо было
очнуться от шока, прийти в себя — и только. И тогда они до-
кажут, что не перестали быть красноармейцами, и не понадо-
бится помощи извне, и ни стократное превосходство врагов не
остановит, ни отсутствие оружия.
Их построили в колонну по три и повели вдоль шоссе на за-
пад. Они шли по ту сторону кювета, по кромке поля. Тимофей
знал, что сначала будет поле яровой пшеницы, потом — овса,
181
а перед самым лесом делянка высокого — хоть сейчас коси —
клевера. Этот мир был знаком Тимофею, ведь почти два года
стояли здесь, с сентября тридцать девятого, но сейчас Тимофей
удивлялся всему: знакомому дереву, изгибу шоссе, ландшафтам
по обе стороны его. Он удивлялся, потому что как бы открывал
их заново. Он узнавал их, они были, значит, и он был тоже.
Он был жив, и к этому еще предстояло привыкнуть.
Однако нервного возбуждения, взвинченности, вызванной
встречей с жандармами, благодаря которой он двигался почти
без труда, хватило ненадолго. Потом внутри его что-то стало
стремительно таять, совсем опустело; он даже не заметил, когда
исчез зримый мир и летел куда-то в приятной сверкающей не-
весомости, а потом так же неуловимо сознание возвратилось
к нему, и он понял, что идет, навалившись на Герку, который
его правую раненую руку перекинул себе через плечо, а левой
поддерживает под мышкой. Герке ноша была явно не по силам,
он таращил глаза и мотал головой, стряхивая с бровей пот; на-
пряжение исказило его лицо, тем не менее он успевал следить
и за ближайшим конвоиром, и за дорогой, и за состоянием
Тимофея.
— А, дядя, еще живой? — обрадовался Залогин, увидев, что
сознание вернулось к Тимофею. — Ловко это у тебя выходит —
с открытыми глазами. Хорошо еще — у меня во какая реакция
классная.
— Я сейчас... сейчас... сам...
— Ну, ну! Ты только ноги не гни в коленях. Это первое
дело!
Тимофей шел в крайнем ряду, дальнем от дороги; только
поэтому жандармы не заметили его обморока. А может, не при-
дали значения. Мол, колонну не задерживает — и слава богу;
хоть на руках друг друга несите по очереди.
Жандармы по-прежнему почти не уделяли пленным внима-
ния; они плелись парами по тропке, которая вилась сбоку от
проезжей части, болтали, дремали на ходу; их было одинна-
дцать человек — слишком много для такого количества пленных,
и работа знакомая, приевшаяся. Война только началась, а они
уже знали наперед, что с ними будет сегодня, и завтра, и через
месяц. Они знали, что главное — не зарываться, не лезть вперед,
потому что на войне умный человек всегда предпочитает быть
вторым, чего бы это ни касалось: мнения на совете или инициа-
тивы в атаке. Правда, именно первые загребают львиную долю
крестов; но среди них попадаются и березовые.
Колонна двигалась медленно. Пленные увязали в рыхлой
земле; их ноги путались в стеблях пшеницы; стебли казались
182
липкими и не рвались — уж если заплело, их приходилось выры-
вать с корнями; от этого над колонной, не опадая, висело облако
пыли, она оседала на губах, на нёбе, а смыть ее было нечем.
Из заднего ряда кто-то легонько хлопнул Залогина по плечу;
и он и Тимофей обернулись одновременно. Это был приземистый,
но крепкий парнишка с круглым лицом, белобрысый, курносый;
с таких лиц, похоже, улыбка не сходит никогда ни при каких
обстоятельствах; и сейчас эта улыбка — добродушная, щедрая —
настолько не вязалась с обстановкой, что совместиться, ужиться
они никак не могли. И улыбка брала верх. Она опровергала
самый дух плена...
— Слышь, паря, — сказал он Залогину, — давай сменяемся
местами.
— Ага, — задыхаясь, выдохнул Герка, — замечательная
идея. В самую десятку.
С этим парнем Тимофею идти было легче; он был крепче,
и не просто вел — на него можно было навалиться, опереться
по-настоящему, не боясь, что он через несколько шагов рухнет.
Потом Тимофей увидел, что опирается на совсем другого крас-
ноармейца, но уже не удивлялся этому, и когда, наконец, после
нескольких смен возле него опять оказался Залогин, он только
спросил:
— Ну как, Гера, перевел дух?
— Шикарно провел время, товарищ комод!
Как ни странно, по клеверу пошли легче. Может, приноро-
вились, а может, подгоняла близость леса. Все уже мечтали
о передышке в тени деревьев, но метров за двадцать от него нем-
цы повернули колонну влево и погнали пленных вдоль его кромки
по заросшему подорожником проселку. Там в двух с половиной
километрах был совхоз, но это мало кто знал, и пленные опять
упали духом.
Перед лесом у Тимофея всплыла мысль о побеге. Она была
такая же слепая и беспомощная, как и остальные. И появилась
только потому, что на это не потребовалось усилий: «лес—по-
бег», — эта связь была настолько прямая, чем-то уж настолько
само собою разумеющимся стереотипом, первым, что могло прий-
ти в голову и пленным и конвоирам, — что особой чести эта
мысль не могла принести. Вот реализовать ее — другое дело!
Но конвоиры отрезали пленных от леса. Чтобы пробежать эти
метры, нужно всего несколько секунд. Шанс неплох, и все же
очевидно, что по тебе успеют пальнуть, может, даже и не раз.
Выходит, надо рисковать, а чтобы пойти на это — надо принять
решение, надо определиться; то, чего никто из пленных, похоже,
просто не успел сделать.
183
А потом проселок, отжатый картофельным клином, отвернул
от леса на полторы сотни метров, и мимолетный призрачный
шанс испарился.
Потом Тимофею стало совсем худо. Он этого не почувство-
вал, но это было так, потому что он почти совсем перестал сооб-
ражать, где он и что с ним. Про него уже нельзя было сказать,
что он идет; шли только его ноги; ноги несли его тело, между
тем как Тимофей покоился в каком-то теплом и светлом небы-
тии, и какие-то неясные картины наполняли его сознание; долж-
но быть, они были прекрасны или приятны во всяком случае, но
он не помнил ни одной, уже через секунду не знал, что перед
тем было.
Потом Тимофей увидел перед собой прямоугольный провал.
Он чернел бездной на фоне ослепительно белого, и Тимофей
летел в эту бездну, пока не очнулся среди благодатной прохлады;
очнулся почти в блаженном состоянии, потому что лишь мгнове-
ние назад был маленьким мальчиком, беззаботным и отчего-то
счастливым.
Тимофей лежал в полумраке возле сырой кирпичной стены.
Под ним был смешанный с соломой навоз. По запаху понял:
конюшня; и сразу вспомнил только что забытый эпизод из
детства и улыбнулся.
Рядом шел тихий разговор.
— Ты нас не подбивай, граница, не подбивай, тебе говорю.
Тут не маневры: синие против зеленых. Тут чуть не то—и про-
глотишь пулю. И прощай, Маруся дорогая...
— Канешно, канешно, об чем речь! Жизня — она одна,
и вся тутечки. Она против рыску. Это когда ты до бабы под-
ступаешь, тогда рыскуй, скоки влезет. А жизня — она любит
верняк, как говорится — сто процентов.
— Цыть, — отозвался первый, — чо встряешь со своей глу-
постью?— Он передразнил: — «Сто процентов!..» Скажи еще:
сто три, как в сберкассе. Так тут те, слава богу, фронт, а не сбер-
касса. Тут, дурак, своя арифметика.
— Канешно, канешно, кто бы спорил...
Но по голосу чувствовалось, что второй остался при своем
мнении, с которого не стронется.
— Я не подбиваю. — Это Герка Залогин. — Только, дядя,
ты сам сообрази: сколько нас, а сколько их. И они даже не
смотрят в нашу сторону. И вот, по сигналу, все сразу...
— Ну, ты прав, граница, хорошо, считай, все по-твоему по-
лучилось. Душ двадцать мы потеряем, — это, уж ты мне поверь,
как в аптеке. Но зато воля. И куда мы после того подадимся? —
засеки: у нас только десять винтов, ну и столько же раненых.
184
— Ясное дело — к своим. Оружие понадобится — отобьем.
— Оно, геройство, красота, канешно. Тольки все это ярманок.
А германец прослышит — и нам хана. Всем в одночасье.
— Слышь, граница? — а он со страху говорит резон. Скажем:
послали на нас взвод автоматчиков. Где мы будем после того?
— А ну вас обоих, — разозлился Герка. — Только я тебе
скажу, дядя: если все время оглядываться, далеко не убежишь.
Это я тебе как специалист говорю.
— Нешто с лагерёв бегал? — изумился второй. — Шо ж на
границу взяли? По подлоге жил, выходит?
— Во навертел! — засмеялся Герка. — Почище графа Монте-
Кристо. А я просто стайер.
— Стаер-шмаер... Чесать по-закордонному вас выучили, да
все одно выше себя не прыгнешь. Коль в башке заместо мыслев
фигушков как семечков понатыкано, так с ими и до господа
на суд притопаешь.
— Аминь, — сказал первый. Очень ты про себя складно
рассказал, только нам без интересу твоя персона. Внял?
— Канешно, канешно...
— А ты, граница, не пори горячку и так рассуди. Бунтовать
нам резону мало. В плену не мед, зато цел живот. А вырвемся —
и враз вне закона. И враз всякая сука из своего автомата нам
начнет права качать. Ты думаешь, я не читал в газетке: лучше
умереть стоя, чем жить на коленях? Как же! Только всех этих
товарищей, которые такие вот красоты рисуют, дальше КП полка
не пустят — берегут драгоценную персону. Вот. Так что лучше
нашему брату жить собственным умом. Может, и негусто, зато
впору, в самый раз — и по росту соответствует, и в плечах.
— Ты за себя говори, дядя, а за других не расписывайся.
Мне, например, этот лозунг вот здесь проходит, через сердце.
— И чем гордишься! — что живешь чужим умом? Ты себя
самого сумей понять. И верь себе больше. А хочешь служить
России — для начала сумей выжить, продержаться, а то что
с тебя будет толку, с мертвяка? Вот я и соображаю: чем горячку
пороть да лезть на рожон, куда больше резону, если переждать*
пока наши качнутся в другой бок.
— По-твоему, выходит, дядя, что для нас война закончена?
— А ты не зверись. Уж без тебя и немца не придавят? Упра-
вятся небось. Скажи спасибо, что сейчас лето. Ждать веселей:
и не холодно, и с харчами полегче.
— Оно канешно, — снова втесался второй, — токи в лето
нашим германца не положить. Вона как над финном исстрада-
лись, а тут одного танку преть мильён. Пока всего перепор-
тишь — бабцы по нашему брату наплачутся.
185
— Ну, это ты брось, — сказал Залогин, — у нас танков не
меньше.
— Канешно, канешно, — хихикнул в ответ, — Т-28 или БТ,
хрен с ним, с винта не проткнешь. А как по нему с пушечки
почнут садить? А ты видал, какая у германца на танке калибра?
— А про Т-34 ты слышал?
«— Канешно! Сказочков послушать — это я уважаю. Про бе-
лого бычка. Про деда и бабу, про курочку рябу...
Потом Тимофей очнулся от громкого стука. Это двое плен-
ных под присмотром жандармов наглухо зашивали снаружи
оконца конюшни. Толстые гвозди знакомо звенели под обухами
топоров, лихо входя в сухую сороковку.
В конюшне было темно и душно. Спертый влажный воздух,
уже пропущенный через многие легкие, при каждом вдохе оседал
в них как вода. Выдыхать его приходилось с силой, но уже
следующий вдох забивал легкие еще глуше. Люди захлебыва-
лись этой тягучей бескислородной массой; они тонули в конюш-
не, словно опускались на дно теплого зловонного болота.
Их, впрочем, напоили. Не сразу, правда. Когда комбат сказал
часовому, что пленные изнемогают от жажды, и пояснял это
жестами и даже вспомнил и повторил трижды «мёгте тринк»,
одновременно продолжая показывать, как все они хотят пить,
тот коротко ответил «найн» и закрыл калитку на звонкий тя-
желый засов. Калитка была вделана в ворота конюшни — вы-
крашенные в темный сурик добротные массивные ворота, собран-
ные из тяжелых брусьев и досок, которые скреплялись кова-
ными полосами и уголками, и все это на хорошей, мощнейшей
клепке, какую даже не на всяком танке увидишь.
Но старшему часовой все же доложил. Тот вызвал сидевших
с краю двоих пленных, и, когда они наполнили из колодца
длинное темное дощатое корыто, из которого обычно поят скот,
пленных стали выводить группами по десять человек. Старший
сидел по ту сторону корыта на табурете, наблюдал, как плен-
ные пьют, и следил по часам, чтобы каждая группа пила не
дольше минуты. «Вам дается минута, чтобы напиться», — го-
ворил подходившим молоденький пленный старший сержант.
Пять из ведра немцы запретили.
Успех первой попытки толкнул комбата на следующий шаг.
Он опять достучался до часового и попросил разработать систе-
му, чтобы пленные могли выходить из конюшни по нужде.
«Найн», — сказал часовой, но они уже знали, что старшему
будет доложено, и тот действительно появился — черный силуэт
в ярком прямоугольнике калитки. Он сказал всего несколько
фраз, их тон был спокойный и чуть раздумчивый.
186
— С этим мы можем устраиваться как угодно, — перевел
молоденький старший сержант, — но он отдал приказ, и с этой
минуты приказ вступает в силу, что впредь, по какому бы по-
воду их ни побеспокоили, часовые получают право открывать
огонь без предупреждения...
Под вечер жандармы распахнули ворота, и в конюшню, под
напором задних шагая прямо по телам не успевших подняться
красноармейцев, ввалилась еще одна толпа пленных. Раненых
среди этих было куда больше. И они успели дать гитлеровцам
настоящий бой! И сложись все немного иначе, возможно, их
полк сумел бы удерживать свои позиции немало дней, все глуб-
же и глубже закапываясь в землю; потом их из нее немцам
пришлось бы зубами выгрызать. Но случилось так, что рядом
было подходящее поле, на котором высокий немецкий штаб на-
метил. оборудовать промежуточный аэродром. Уже на третий
день войны аэродром должен был принимать самолеты. Бензо-
возы, передвижные ремонтные мастерские и техслужбы нахо-
дились уже в пути. Ничто не могло поколебать предначертан-
ный свыше график. А тут какой-то наспех окопавшийся пехот-
ный полк... Смести! — и на полк, прошивая из пушек и пуле-
метов каждый свежевырытый окопчик, которые были так отчет-
ливо видны сверху, обрушилась целая эскадрилья «мессершмит-
тов». Они налетали по трое: падали сверху и шли в двадцати
метрах над землей, рассыпая смертоносный визг и грохот, один
за другим, колесом, так ’ что и промежутков почти не остава-
лось. А потом со всех сторон навалилась, как показалось крас-
ноармейцам, целая армия. И все-таки они продержались почти
полсуток.
В конюшне теснота стала главной проблемой. Лежать хотели
все, но места не было. Постепенно разобрались: раненых поло-
жили, остальным пришлось сидеть: только так и хватило места
на всех.
Ночь прошла тяжело. Духота, нехватка кислорода, вонь экс-
крементов, стоны и бред раненых; собственные мысли — чем
дальше, тем мрачнее, обостренные голодом и усталостью. Ночь
подчеркивала беду, возводила ее в степень; детали, которые
днем прошли незамеченными, теперь казались многозначитель-
ными — семенами, из которых взрастут будущие фантастиче-
ские беды.
Ночь спешила сделать то, что не успел, как он ни старался,
сделать день: разобщить людей. Разъединить их. Внушить им
новую мораль: мол, в этих обстоятельствах старая себя изжи-
ла, тут уж на соседа не больно надейся, больше полагайся на
187
себя, на свою силу и хитрость; каждый за себя и против
всех...
Ночь трудилась от светла и до светла и все-таки не успела.
Утром наспех слепленные из отчаяния камеры-одиночки растая-
ли, как соты тают от жара. Это был уже сплоченный коллек-
тив. Кошмар, длившийся целые сутки, не переубедил их, не
сломал веры, в которой их воспитывали с самого рождения.
Правда, этому крепко поспособствовало еще одно обстоя-
тельство. Едва затеплился свет, как до конюшни докатился тя-
желый гул. Он возник вдруг и креп с каждой минутой. Со-
мнений быть не могло: где-то поблизости шел бой. Красноар-
мейцы заволновались. «Наши! Наши идут! Совсем уже близ-
ко!..» — будоражили остальных самые горячие. И уже стали
собирать ударные группы, хотя еще и неясно было, как вы-
рваться из этих могучих стен. Но кадровые солдаты определи-
ли: бой идет далеко; до него километров пять, если не больше;
это земля доносит звуки так явственно и скрадывает расстоя-
ние. Затем поняли еще одну деталь: бой идет возле шоссе.
Наши прорываются! Но куда? Через четверть часа поняли: на
ту сторону...
Эта часть прошла где-то поблизости, может быть — совсем
рядом; возможно, она только потому обошла совхоз стороной,
чтобы не всполошить немцев раньше времени.
Бой кончился так же быстро, как и разгорелся, в две-три
минуты. Только характерные выстрелы танковых пушек время
от времени еще нарушали тишину. Они били в шоссе — в ту,
противоположную от совхоза, сторону... Значит, пробились...
Весь бой длился каких-то полчаса, но в конюшне никто
больше не сомкнул глаз.
4
В шесть утра ворота бесшумно и легко раскрылись; видать,
ходил за ними добрый хозяин. В воротах стояли немцы. Запад-
ная часть неба за спинами немцев уже успела выцвести, из
синей стала блекло-голубой, почти побелела. День собирался
жаркий и сухой.
— Встать!
Вчерашних жандармов не было. Их заменили пехотные сол-
даты. Они с любопытством заглядывали в конюшню, посмеива-
лись. Почти к самым воротам подкатила линейка, на ней на-
валом лежали лопаты. Следом подъезжали еще две.
Откуда<го появился маленький, затянутый в ремни крепыш
фельдфебель. Он был с усиками, с солдатским крестом на вы-
188
пуклой бочкообразной груди, с большим пистолетом в новень-
кой, шоколадного цвета кобуре, которую он носил чуть сзади.
— Мне сказали, здесь есть переводчик, — произнес фельд-
фебель и быстро огляделся. Голос звенел так, словно в его
горле были натянуты струны. — Ах, это ты? — сказал он
вышедшему вперед молоденькому старшему сержанту/ — Пере-
веди им, что они будут обслуживать аэродром. Работа простая,
но ее много. Надо хорошо работать. Кто будет работать — ве-
чером получит еду. А кто не работает, — фельдфебель сморщил
нос и развел руками, — тот не ест. Ясно?
Из толпы выдвинулся комбат.
— Позвольте сказать, господин фельдфебель.
- Да?
— Согласно международному праву вы не можете принуж-
дать нас работать, тем более на военных объектах.
Сержант переводил лихо и туда и обратно.
— Господин фельдфебель повторяет: кто не будет рабо-
тать — не получит паек. А кто ослушается приказа — будет
расстрелян на месте.
— Еще вопрос: как быть с ранеными? У нас сорок три че-
ловека нуждаются в срочной госпитализации.
— Господин фельдфебель говорит, что раненые сегодня же
будут эвакуированы.
Может быть, немец ждал какой-то реакции, но ее не случи-
лось. Русские стояли немой стеной, все с непроницаемыми,
замкнутыми лицами. Они еще не успели разобраться оконча-
тельно в такой сложной ситуации, как «немецкий плен», и не
знали еще таких словосочетаний: «лагерь смерти», «лагерь
уничтожения»; но им уже дали понять, что они вступили
в пределы нового мира, где понятий человечности и нравствен-
ности просто не существует. Им дали понять, что они уже не
люди, что у них нет прав; особая разновидность домашних
животных, и только. Это было внезапно. Этого не ждал никто
из них. Сознание искало, как дать достойный отпор, — и не
находило. Но тогда в них проснулось нечто помимо сознания.
Оно выплывало откуда-то изнутри, из сокровеннейших тайни-
ков крови, и диктовало древнее, скифское, славянское сред-
ство, достойный ответ при любых невзгодах: гордость и презре-
ние. Над ними можно было измываться, их можно было истя-
зать, резать, колоть, убивать даже... Живые люди, конечно
же, их можно было убить. Но унизить — уже было невоз-
можно. .
Они и сами еще не знали этого (сознание неторопливо!), но
в лицах, в глазах это уже было написано. Это было так явно,
189
что даже фельдфебель это почувствовал, хотя и не понял,
в чем дело. Но ему стало не по себе. Он отступил на шаг, еще
отступил, сморщился и сказал: «Ну-ну, я вот погляжу, как вы
работать будете... а то разговоры да вопросы... у меня разговор
короткий...» Он попытался презрительно улыбнуться, но у него
это не получилось, он еще что-то зло пробормотал под нос,
стремительно повернулся на каблуке и быстро ушел.
— Дядя, ты должен идти, понял? — еле слышно прошелес-
тело возле уха Тимофея.
— Знаю. Я пойду, — сказал Тимофей. — Ты не думай..*
Я пойду...
— Будем выходить — выложись. Там уж как-нибудь. Глав-
ное — возле ворот чтоб не завернули, гады.
— Ладно. Билет свой заберешь?
— Ты что, сбесился, дядя? — разъяренно зашипел Зало-
гин. — Ты должен пройти, понял?
— Ладно. Я пройду... Ладно...
В воротах конюшни Тимофея остановили. Примкнутый
к винтовке плоский штык лег плашмя на грудь и легонько
толкнул назад, в темноту.
— Господин солдат говорит, что ты не можешь работать,
тебя надо эвакуировать, — перевел стоявший возле другой
створки молоденький старший сержант.
— Их бин арбайтен, — улыбнулся Тимофей немцу. —
Их мёгте...
Немец с досадой поморщился и залопотал вроде бы то же
самое.
— Господин солдат говорит...
— Да ы не смотри на бинты! — закричал солдату Тимо-
фей. — За мной еще и не всякий угонится. Их бин арбайтен!
— Швайн!
Немец оказался заводной. Он чуть отпрянул и со злостью
упер штык прямо в середину нагрудной повязки, словно он на
учении колол чучело. Штык не вошел, как понял Тимофей —
ткнулся в Теркин комсомольский билет. Но если б там была
даже голая грудь, Тимофей все равно бы не отступил. Нельзя
было даже в мыслях уступать, иначе немец это тут же понял
бы, и тогда наверняка конец.
Не поворачиваясь, краем глаза Тимофей видел, что Герка
не отошел с лопатой к остальным, а, наоборот, подступает; по-
за у него праздная, будто любопытствует, чем эта сцена кон-
чится, но лопату держит как надо: чуть не так пойдет дело —
и немцу не сносить головы.
— Айн момент, — сказал Тимофей солдату, одним пальцем
190
отвел от груди штык и протянул руку к Залогину. — А ну-ка
дай лопату.
И не успел немец опомниться, как лезвие лопаты было
свернуто в трубочку до самого черенка; свернуто с демонстра-
тивной легкостью, словно это лист бумаги, а не железо.
— Это айн, — сказал Тимофей. — А теперь цвай. — И раз-
вернул железную трубочку в лист.
Лопата, конечно, была безнадежно загублена, и при немец-
кой мелочной хозяйственности уже только за это можно было
напороться на неприятность. Оставалось уповать на психологи-
ческий эффект.
Немец глупо захихикал. Он повертел обезображенную лопа-
ту в руках, оглядел с неприкрытым восхищением Тимофея и
счастливо расхохотался, будто нашел золотой самородок.
— Камраден! — закричал он, продолжая смеяться, и, когда
еще несколько солдат сбежались к нему, он им важно объяс-
нил, что тут произошло. Тимофею немедленно вручили еще
одну лопату.
— Видерхолле!
Если б это не был тщательно отрепетированный трюк, ему б
и один раз не удалась такая штука. Трудность была в том,
чтобы свернуть железо аккуратно, ровненько, а не скомкать
в гармошку, не сломать; тут важен был первый виток. Но ру-
ки знали весь урок четко, пальцы ощущали каждую неровность
металла, учитывали ее и действовали без подсказки головы.
Первую лопату Тимофей свернул и развернул как-то сразу,
вроде бы и усилий не затратил, во всяком случае, раны на это
не отозвались. Со второй было хуже. Едва напряг пальцы, как
ощутил толчок в грудь, наверное, ждал его; но он был готов
к боли и вытерпел, он и не такую бы вытерпел, и даже виду
не подал бы из гордости, что ему больно или тяжело; но тело
не выдержало: оно защищалось от боли по-своему — включая
системы торможения. И если б это была не автоматическая реак-
ция, а сознательный процесс, ему бы не было иного названия,
кроме одного: подлость. Конечно, подлость! — гнусная и ме-
лочная. Ведь дело идет не только о жизни твоей, но и о чести,
и ты готовишься к схватке, ты весь в кулаке зажат, в одной
точке; ты знаешь: что бы ни случилось, какая бы мука тебя
ни ждала, ты переборешь ее и победишь. И ты кидаешься
в схватку с открытыми глазами, и, когда наступает момент, что
уже видишь: вот она, победа! — вдруг оказывается, что тело
твое имеет какую-то свою, независимую от твоей воли жизнь,
свое чувство меры и самое для тебя роковое — инстинкт само-
сохранения, который в критическую минуту берет на себя все
191
рычаги и кнопки управления, и ты, уже почти торжествовав-
ший победу, вдруг ощущаешь, как тело перестает тебя слушать-
ся и сознание отключается — не сразу, но неумолимо и бес-
поворотно. И ты в оставшиеся мгновения переживаешь такую
горечь, такую муку, такой стыд за свое невольное унижение,
что любая физическая боль сейчас показалась бы благом —
ведь в ней было бы тебе хоть какое-то оправдание! Но и ее
нет — утешительницы, побежденной твоею волей и отупевшим
в борьбе с нею телом...
— Колоссаль! — орали немцы, хохотали и хлопали друг
друга и Тимофея по плечам. — Колоссаль!
Потом побежали за фельдфебелем. Тот пришел со скептиче-
ским выражением лица, но, увидав изувеченные лопаты, восхи-
щенно выпятил губы.
— Ловкая работа! Но так он изведет нам весь инвентарь.
Еще одну лопату жалко, камрады, а? Пусть он нам свернет
что-нибудь ненужное, только потолще, потолще. — Он оглядел-
ся по сторонам и вдруг обрадованно как-то звякнул струнами
в своем горле и даже прищелкнул пальцами. — О святой
Иосиф, как я мог забыть такое! Послушайте, камрады, ведь
у этих русских есть национальная игра. А ну-ка притащите
сюда хорошую подкову!
У Тимофея в роду гнуть подковы считалось бы пошлым,
если б там знали такое слово; просто «эндую штуку всяк ото-
рветь, вот ты что стоящее отчуди!». Еще когда он сворачивал
вторую лопату, Тимофей, чтобы не упасть, отступил на шаг,
прислонился спиной к воротам и ноги поставил пошире; упер-
ся в ворота — какая ни есть, а подпора. Багровый занавес рас-
качивался перед глазами, колебался, но в какой-то момент
Тимофей увидал подкову, как ему показалось, перед самым ли-
цом. Тусклое окисленное железо, еще не отполированное зем-
лей. Он не знал, о чем говорили немцы, что происходило
в последние две-три минуты, они выпали из его внимания,
показались ему несколькими короткими мгновениями. Однако
на подкову он среагировал сразу. И без пояснений он знал,
чего от него хотят. Он цапнул подкову, но промахнулся, потя-
нулся за нею второй раз и осторожно взял ее, буквально вынул
ее из пространства, словно она в нем висела, поддерживаемая
таинственными незримыми силами.
Потом он помедлил немного. Это уже была сознательная
хитрость: он вовсе не собирался с силами, как думали немцы,
а просто ждал, когда растает багровая завеса. Он переклады-
вал подкову из руки в руку, словно примерялся, как будет
сподручней гнуть, хотя сразу знал, что сделает это одной ле-
192
вой, потому что правой руке был совсем конец; он переклады-
вал подкову, и ничуть не спешил, и наконец дождался, что
завеса стала рваться, расползаться на куски, и в поле зрения
ворвались молодые, возбужденные лица немцев, и оловянные
пуговицы их мундиров, и новенькая портупея фельдфебеля, и
даже триангуляционная вышка на дальнем холме почти в двух
километрах отсюда. Сколько раз, проверяя дозоры, Тимофей
видел эту вышку то слева, то справа от себя, весной и осенью,
в полдень и в лунные ночи...
Пора.
Нужна была не просто концовка: нужна была концовка
эффектная.
Тимофей небрежно подкинул подкову, и она спланировав,
легла в левую ладонь точно так, как и требовалось. Р-раз...
Он это сделал с демонстративной легкостью, хотя в нем на-
пряглась и окаменела каждая клеточка, и даже показалось,
словно внутри что-то лопнуло. Что уж теперь...
В трех шагах от него стоял все в той же позе, с переко-
шенным, обсыпанным потом лицом, с вытаращенными глазами
и с новой лопатой Герка Залогин. Увидав, что в раскрытой
ладони Тимофея вместо подковы лежит неровное ядрышко
смятого металла, он шумно выдохнул воздух и засмеялся.
И немцы тоже засмеялись, и пленные красноармейцы. Все опять
пришло в движение. Тимофею вручили лопату, и он поскорее
затесался в толпу, готовящуюся идти к аэродрому.
— Ну, дядя, ну и воля у тебя! — лопотал Герка. — Ты ж
как пьяный стоял. Один раз чуть вовсе носом не зарылся, ну,
думаю, хана нам с тобой. А ты, выходит, тактик, еще и спур-
туешь на финише! Ну даешь!..
Поле будущего аэродрома было близко. Пленных вели ко-
лонной по пять, они растянулись почти на двести метров; го-
лова колонны поблескивала зеркалами лопат, но остальным
лопат не хватило, они шли налегке. Солдаты конвоировали их
с обеих сторон.
Когда колонна дошла до выгона, на котором, собственно,
и должен был располагаться аэродром, пленных посадили на
обочине дороги. Мимо шли свежеиспятненные камуфляжем
грузовики и цистерны с горючим. Потом откуда-то примчался
на легком мотоцикле офицер, уже успевший настолько пропы-
литься, что невозможно было понять, в каком он чине. Офи-
цер наорал на фельдфебеля, тот поднял колонну и повел ее
наискосок через выгон, к липовой роще, где на опушке надсад-
но рычали и стреляли синим дымом два экскаватора, рывшие
узкий длинный котлован. Эта стрельба доминировала над всеми
13 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4'
193
звуками уже дышавшего зноем утра; она четко раскатывалась
по полю, складывая расстояние, и все же Тимофей точно уло-
вил тот момент, когда раздался первый настоящий выстрел.
Он послышался сзади — то ли от дороги, то ли от хвоста ко-
лонны. Уж выстрел-то Тимофей угадал бы где угодно, среди
любого шума. Но пули он не услышал. Тимофей замер и,
когда раздались еще три выстрела подряд, присел и обернулся,
успев одновременно левой рукой швырнуть на землю Герку За-
логина.
От дороги вдоль колонны мчался немецкий военный мото-
цикл с пулеметом в коляске. Трое конвоиров уже были убиты;
четвертого пулеметчик прострочил в упор на глазах у Тимо-
фея. Солдат даже не успел сорвать с плеча карабин; пули
отшвырнули его, как удар оглоблей: он свалился в траву тю-
ком, будто и костей в нем не осталось.
Но следующий солдат опередил пулеметчика и выстрелил
первым. Правда, он тут же был сбит коляской, и все остальное
время, как позже вспоминал Тимофей, бился на земле, на
спине, все время норовил выгнуться, упираясь в землю пятка;
ми и затылком, но его что-то колотило изнутри, и он все сры-
вался и начинал выгибаться снова, и опять срывался и все
время кричал, кричал непрерывно.
Однако пулеметчика он убил.
Колонна уже лежала — и пленные, и конвоиры. По эту
сторону колонны осталось трое солдат. Двое бежали без огляд-
ки, втянув головы в плечи, куда-то прочь, лишь бы подальше
от страшного пулемета; но третий, в голове колонны, уже стре-
лял с колена, причем не спешил, а тщательно прицеливался
перед каждым выстрелом. Он посылал пулю за пулей, только
все зря: такой, видать, это был стрелок.
Стреляли и остальные конвоиры. Пули летали над расплас-
танной колонной, тянулись к мотоциклу, стягивали вокруг него
свинцовый узел, и, судя по всему, одна из них должна была
вот-вот поставить точку в этом импровизированном спектакле.
Но если так думали пленные, если в этом не сомневались
немцы, водителю мотоцикла, пожалуй, эта мысль и в голову не
приходила.
Увидав, что пулеметчик убит, он сбросил скорость до самой
малой, выхватил из коляски немецкий танкистский автомат и,
положив его на сгиб локтя левой руки, которой продолжал ве-
сти мотоцикл, дал длинную очередь над колонной.
— Ребята, в атаку! — закричал он. — Я буду прикрывать
вас. Вперед!
Это был Ромка Страшных. «Вечный каторжнику как называ-
194
ли его на заставе за то, что он отсиживал на «губе» за свои
бесконечные штучки-дрючки больше, чем все остальные, вместе
взятые. Конечно, Ромка! — теперь уже окончательно признал
его Тимофей. Что делает, паразит. Его же ухлопают в два
счета!
Тимофей приподнялся на локтях:
— Красноармец Страшных, как ведете бой!
— Тимка! — закричал Страшных. — Что у тебя за компа-
ния подобралась такая землеройная? Поднимай их в атаку!
Этот бой длился, наверное, минуты две. Может быть, боль-
ше. Может быть, даже целых десять минут. Не знаю. Когда на-
чинаешь обстоятельно и последовательно перебирать события,
из которых он слагался, получается немало. И если б записать
все: кто что делал да кто что чувствовал, вспоминал и пытался
понять, и решить, и решиться, на это не хватило бы и тысячи
страниц.
Это тем более не просто, что случился не обычный бой,
а сложнейшая трансформация: толпа пленных (а по всем естест-
веннонаучным законам, подтвержденным многовековой историей
всех стран и народов, пленный — это существо, которое живет
и совершает поступки, исходя из единственной задачи: выжить,
выжить любой ценой!) превратилась в коллектив, а он, в свою
очередь, в воинскую часть, которая умеет все, что положено:
наступать, и отступать, и держать оборону; второй раз превра-
тить этих солдат в толпу пленных уже невозможно: они не сда-
дутся. Просто не сдадутся, как бы ни сложился бой — и все.
Но ведь для этой трансформации нужно время. И хоть ка-
кие-то условия. А откуда им взяться, когда колонна лежит по-
среди выжженного солнцем поля, плоского как стол, где каж-
дый на виду, а смерть посвистывает над самой головой, чуть
по волосам не ведет, и вдруг, забурившись в землю перед са-
мым носом, порошит в глаза комочками глины. А уж следую-
щая летит точно в тебя и, если опять не достанет, летит снова
и снова: твоя — в тебя, твоя — в тебя (о господи, сколько же
это может продолжаться!), в тебя...
Так умирает трус — снова и снова. И так считает свои
пули герой.
Это труд солдата: лежать и ждать. Это его долг. Тысячу
раз умереть, но не дрогнуть, и, дождавшись приказа, подняться,
и пойти вперед, и, если понадобится, умереть.
Но прежде солдат должен знать: будет приказ. И все его
13*
195
мужество под пулями сводится к этому — дождаться приказа.
Но если он сейчас еще не солдат? — ведь он пока что толь-
ко военнопленный. Кто ему может приказать? Разве что конво-
ир. А твой брат военнопленный, пусть он вчера сколько хошь
«кубарей» носил и даже «шпал», даже «ромбов»! — то вчера
было, а сегодня ему вчерашний генерал не указ, сегодня они
одного поля ягоды, одно им имя — военнопленный. Сегодня для
обоих и закон, и право, и бог, и судьба, и мать родная — кон-
воир.
Где же та сила, которая поднимет этого человека на ноги —
может быть на смерть — и бросит вперед, на врага — на вер-
ную смерть, — если он знает: надо лежать, вжаться в землю,
спрятать голову и лежать, лежать, авось пронесет...
Сложный вопрос.
И вот секунды падают, падают в прошлое одна за другой,
а колонна лежит. Лежит, роет носом землю, а над нею поверх
голов ведет бой пограничник Ромка Страшных. Все свои козыри
он выложил. Осталось ему одно: помереть с музыкой.
Не получилось атаки.
Секунды тают, уже внезапность исчерпана вся. Зашевелились
в колонне; что значит армейская школа: соблюдают субордина-
цию, ищут старшего. Приподнимаются: «Комбат! Кто видел
комбата?» И еще ответа не дождались, а уже побежал слушок:
убит комбат.
А он, может, в эти секунды предстоящий бой через свой мозг
пропускает. Ищет шансы, хочет их считать. А их нет!.. Что тут
будешь делать? Если б дело касалось его одного, а то ведь
сотни жизней...
Но не всех нужно подталкивать, не каждому нужен приказ.
Кто поотчаянней да побезоглядней, как почуяли случай да как
увидали — вот они, убитые немцы, лежат, и рядом — одна ко-
роткая перебежка! — их карабины валяются — заряженные,
полуавтоматические, с хорошим боем. Эхма! Где наша не про-
падала! — двум смертям не бывать... Бросились к оружию»
И сразу же бой разбился на несколько поединков. Пули виз-
жат, торопятся, обгоняют одна другую. Уцелевшие немцы лежат
удобно, как на стрельбище: ноги для устойчивости разбросаны,
локтями прочно в землю упираются и ведь стараются целиться,
да разве совладаешь с нервами? — пляшут в руках карабины,
пули рвут- воздух. И у красноармейцев не лучше; эти и не хо-
ронятся вовсе, кто как пристроился, так и шпарят выстрел за
выстрелом, почти не целясь, словно задались поскорее пожечь
все патроны. Один красноармеец уж как неудачно сидит —
просто сидит на земле, и каждый выстрел почти опрокидывал
196
его, но ему даже в голову не приходит завалиться набок и лечь
поудобней: времени нет, и мысль (даже не мысль, потому что
он сейчас не думает, он только стреляет, вся жизнь его в этой
обойме) у него одна: вон того, конопатого, с железными зубами,
с кольцом, с родинкой под левым глазом — убить, убить, убить...
И еще несколько пленных сорвались — чуть ли не из пе-
редней шеренги, — скопом навалились на головного, стрелявше-
го с колена немца. Но этим сразу не повезло: через колонну
мягко перелетела, почти спланировала граната с длинной дере-
вянной ручкой, и рыжая вспышка расшвыряла тела храб*
рецов.
Смять оставшихся конвоиров просто. Но дальше, дальше
что? Что делать потом, куда отходить, когда они останутся
одни посреди этого гладкого поля, почти безоружные, если
из рощи, что впереди, уже бегут автоматчики, разворачиваясь
в цепь, веселые и решительные автоматчики, которые еще не
были в бою, не были под обстрелом ни вчера, ни сегодня, у ко-
торых еще никого не убило, и они предвкушают этот бой, пред-
вкушают, как в ста метрах от колонны откроют огонь, будут
идти в полный рост и поливать свинцовыми веерами: в каждой
руке по автомату, их рукояти защелкнуты в гнездах на живо-
те, — болто-по-по — с обеих рук, только и работы, что нажимай
на спусковые крючки да вовремя меняй опустевшие магазины,
шагая в полный рост по выщипанной траве залитого солнцем
выгона. Ах, как прекрасна жизнь, когда знаешь, что ты силен
и бессмертен, что ты шагаешь к победе, идешь, чтобы пролить
кровь жалкого врага, много крови, тяжелый дух которой уже
бьет в твою голову, в мозг, через ноздри — тяжелый и сладкий
дух. Эта темная лента взбунтовавшихся рабов — она обречена.
Им некуда бежать. Слева и справа — поле, там их перехватят
мотоциклисты. Сзади у них дорога, по которой идут и идут
машины, не так просто ее пересечь; а если даже и прорвутся —
орешник на той стороне не станет им убежищем; поставить
на дороге пулеметы — ив орешнике через несколько минут не
останется ни одной живой души.
Лежат солдаты,, всё это видят. Кто может знать, что сейчас
у каждого из них на душе? Инстинкт подсказывает: лежи, во-
жмись в землю, только выдержка может спасти тебя от смерти.
А сердце?.. Почему все оглядываются друг на друга?..
Лежит пограничник Тимофей Егоров. Ждал команды в ата-
ку — Уже не ждет. Лежит последние мгновения. Лежит только
потому, что это ох как не просто — сделать первый шаг
к смерти, встать под пули. Но он знает: еще секунда, ну, две,
ну, три от силы, — и он все же поднимется и вступит в бой,
197
не может не вступить, потому что рядом бьется другой погра-
ничник, такой же, как он, пограничник, пограничник с его за-
ставы — Ромка Страшных. Он знал, что это конец, и смертель-
ная тоска разлилась в его теле сонной истомой, и что-то как
поршень надавило изнутри на его глазные яблоки, и боль пере-
черкнула их, как бритва. Но он уже ничего не мог изменить.
Он был пограничником. Он знал, что и Ромка знает, что он,
Тимофей Егоров, вступит сейчас в бой; Ромка и помыслить ина-
че не мог — ведь оба они пограничники! Выходит, им судьба
погибать рядом, вдвоем.
Впрочем, Герка! Герка на месте. Морщит нос, нюхает воз-
дух, как собака. Значит, их трое. Совсем весело помирать!
— Красноармеец Страшных! — крикнул Тимофей. — Укрой-
тесь за машину и ведите бой из пулемета.
— А ну тебя, комод! Не учи меня жить...
Короткими очередями он прижимал охрану к земле, стре-
лял не целясь и даже не надеясь попадать — только прижимал;
стрелял уверенно, потому что пули не зарывались в траву, не
исчезали в ней бесследно, как это бывает в таких случаях —
они тянулись к немцам белыми визжащими жуками, каждая
пуля была видна, и это тем более угнетало немцев. Что и го-
ворить, Ромке повезло, что автомат оказался заряженным трас-
сирующими, только все равно это долго не могло продолжаться.
Ромка держался еще и потому, что часть конвоиров почти
сразу невольно отвлеклась — вступила в бой с вооружившимися
красноармейцами. Но и так против него было четверо. Потом
осталось трое: фельдфебель приподнялся, чтобы удобнее было
кинуть вторую гранату, теперь уже в мотоцикл, но тут уж
Ромка не сплоховал. Пуля сбила фельдфебеля как-то снизу, слов-
но удар подсечкой. Фельдфебель неловко свалился в траву, тут
же приподнялся на четвереньки — видать, уже ничего не со-
ображал, — переступил вперед руками, а потом у него в пра-
вой руке хрустнуло пламя, и взвизгнули осколки, оставляя
в траве мгновенные бороздки.
Но уже от липовой рощи бежали автоматчики; каждый на
несколько секунд исчезал в свежевырытом котловане и вдруг
выскакивал, как отсюда казалось, гораздо ближе. Но уже выры-
вались из-под деревьев и запылили в объезд, явно с намерени-
ем отрезать путь к отступлению, три мотоцикла с колясками.
А затем появился бронетранспортер, однако дальше котлована
не пошел: его крупнокалиберный пулемет и на таком расстоя-
нии брал хорошо.
Тут подоспел момент (его предчувствовал Тимофей, который
поневоле, по привычке вел приблизительный счет выстрелам ав-
198
томата; и Ромка, который свел очереди до минимума, до двух-
трех выстрелов каждая, и бил уже не веером, а в сторону того
из конвоиров, что рисковал поднять голову, и каждая следую-
щая очередь чуть мешкала по сравнению с предыдущей; и что-
то неуверенное в них появилось, и росло, росло; и ждали, лови-
ли, боялись упустить этот момент немцы), когда у Ромки дол-
жен был опустеть магазин автомата. Это был уже второй мага-
зин. Первый он и опустошил быстро, и заменил как-то сразу:
немцы еще не успели оправиться от растерянности; интервал
почти не отразился на ритме боя. Другое дело теперь. Теперь
немцы ждали именно этих неумолимо приближавшихся секунд.
Их секунд. Чтобы можно было поднять голову, спокойно при-
целиться — и увидеть, как твоя пуля сбила с мотоцикла этого
нахального парня. И Ромка знал, что они выжидают, и дождут-
ся, и убьют его сейчас, и ничего не мог придумать во спасение;
даже совету Тимофея не мог последовать: упустил время, теперь
ему не дадут перебраться за пулемет. И Тимофей знал: надо
вскочить и добежать до пулемета раньше, чем истощится мага-
зин. Надо сейчас бежать. Сейчас. Ну что же ты?..
Он попытался оттолкнуться от земли, но даже напрячь ру-
ки не смог. Вдруг оказалось, что сил нет. Ушла куда-то вся си-
ла. Организм опять предал его: предохранительный клапан
в системе самосохранения выпустил из него всю силу, как пар,
и еще кто-то нашептывал в самой черной, самой дальней глуби-
не сознания, еле слышно: лежи, лежи, дурак; жив останешься,
лежи!..
И он лежал, огромный и беспомощный, умирая от стыда
за свою неподвижность, считал выстрелы и не знал, как одолеть
этот страх, который был не в душе, не в мозгу — это его тело
не хотело умирать и боролось с его умом, и душой, и волей.
И как только Тимофей понял, что душа и воля ему верны, он
уже знал, что покорит тело, заставит его подчиниться. Только
для этого нужно было время. Совсем-совсем немножко времени...
Он повернул голову и приказал:
— Красноармец Залогин — к пулемету!
>— Есть!
Залогин на четвереньках кинулся к коляске.
Страшных, прямой и словно окостеневший, не сводя остано-
вившегося взгляда с шевелящихся стволов карабинов, на ощупь
тыкал магазин, и это ему было еще и потому сложно, что обе
кисти у него были забинтованы: и ладони, и каждый палец
в отдельности. Он тыкал магазин, но не попадал скобкой
в гнездо, и не осознавал уже, что происходит, отверстия в наве-
денных стволах гипнотизировали его, и он не смел опустить
199
взгляда на автомат, и все тыкал магазином, и смотрел, когда
же плеснут из этих черных дырочек беленькие огоньки.
— Падай!..
Кто-то, не выдержав, крикнул это совсем рядом, сопроводив
сов«;т ужасной матерщиной, которую, впрочем, перебили выстре-
лы. Ромка опередил их на миг. Он рухнул на землю, потом
сел — и уже не смотрел по сторонам, занимался только автома-
том. А рядом с ним щедро, будто это хлынул ливень, который
нависал, тяготил, давил и вот, наконец, разразился — заливи-
сто и четко бил пулемет. Сперва по конвоирам; потом куда-то
вдаль, может быть, по набегающей цепи.
И вдруг, словно он был и в самом деле громче винтовок
и пулеметов, над колонной послышался уверенный, привычно-
командный голос:
— Батальо-о-о-он!..
Комбат стоял открыто, свободно; в левой руке штыковая
лопата, правая выразительно зажата в кулак. Он сделал паузу
как раз такую, что его увидели все, и, когда он понял, что его
видят все, он резко выкинул кулак в направлении автоматчиков.
— В ата-а-а-аку-у-у! Ура!
— А-а-а-а!.. — взметнулось над полем.
Это был не крик — это был стон, исторгнутый и не горлом,
и не легкими, а сердцем, в котором сплелись и ненависть, и от-
чаяние, и торжество, и уверенность, и счастье.
Сотни людей разом бросились вперед что было мочи. Охрану
забили, зарубили — не задерживаясь, походя, между делом.
Но главное — автоматчиков захватили врасплох. Те сообразить
еще не успели, что же произошло, а красноармейцы уже совсем
рядом: до них семьдесят — шестьдесят — пятьдесят метров...
И как их много, господи! Немецкая цепь, еще несколько секунд
назад производившая впечатление уверенной и неудержимой мо-
щи, как-то вдруг, сразу, без перехода, без остановки попятилась,
попятилась — и сыпанула кто куда. Лишь несколько человек
попытались оказать сопротивление, они стояли и били с пояса,
прямо в лицо красноармейской ревущей стене; свинец пробивал
бреши в стене, но они тотчас же заполнялись новыми людьми,
рвущимися вперед; навстречу пулям, и это было страшнее все-
го. Автоматчики поняли, что им не удержаться, однако побе-
жали поздно: им не дали уйти далеко — изрубили и передуши-
ли всех до единого. Волна перекатила котлован, ударила в ро-
щу (бронетранспортер горел; он так и не успел толком повлиять
на судьбу боя: сначала молчал, опасаясь побить своих, а потом
даже удрать не смог на изорванных пулями скатах; сожгли его
сгоряча и, пожалуй, напрасно: он еще мог пригодиться крас-
200
ноармейцам). В роще, собственно, боя уже не было; немцы то
ли бежали безоглядно, то ли сознательно отступали в стороны,
пропуская превосходящие силы красных. С оружием у красноар-
мейцев было все еще плохо: винтовку или автомат имел в луч-
шем случае один из десяти, но численно они действительно
в несколько раз превосходили аэродромную команду, и атакую-
щий порыв умножал их силы.
Всего этого Тимофей не видел. Он поднялся в атаку вместе
с остальными, пробежал немного и рухнул без сознания.
Опять, в который раз, его подвели рана в груди и потеря крови.
Он не хотел с этим считаться, он судил себя и свои поступки,
примеряя их по прежнему, здоровому Тимофею Егорову. Но его
воля уже вытянула из тела все силы, и если бы не критическая
ситуация, которая время от времени, вспышками как бы пробу-
ждала его, он вообще вряд ли приходил бы в сознание.
Очнувшись, он сначала услышал рядом голоса и стук желе-
за. Потом понял, что это разговаривают Страшных и Залогин,
открыл глаза и увидел знакомый выгон — огромный, местами
вытоптанный, местами зеленевший спелой травой, уже пошед-
шей в метелку; над плешинами дрожал прогретый воздух: тела
убитых казались такими же выцветшими, как трава, и почти не
приметными; в четырехстах метрах слева по проселку, как
и прежде, пылили редкие немецкие машины: справа (хорошо
разглядеть ее мешала спина Залогина) была липовая роща, на
опушке суетились немцы, там же в нескольких местах что-то
чадно горело, но стрельба уже ушла далеко, пожалуй, что ро-
щу прошли ребята, прикинул Тимофей; теперь бы догадались
на виноградник свернуть, а там до настоящего леса рукой по-
дать.
Тимофей сидел, привалясь спиною к колесу мотоциклетной
коляски. Он не помнил, чтобы сам так садился; значит, ребята
подобрали. Из-за него остались. Как им теперь выскочить из
этой западни?
Он хотел спросить, что у них случилось, но рот был стянут
жаждой — слова не вымолвишь. Он попросил пить. Из-за спины
появился Ромка, присел на корточки, отвинтил колпачок с боль-
шущей, зашитой в серое сукно фляги, прислонил к губам Ти-
мофея. Тот сделал четыре глотка — и вода кончилась.
— Что ж ты не сказал, что ее мало?
— Через несколько минут будешь купаться в речке, комод,—
улыбнулся Страшных.
— А за своими никак не успеем?
— Никак, Тима. Поздно.
— А если под самое шоссе подвернуть?
201
— Я только что оттуда, Тима.
— Ладно. Крепко вы из-за меня вляпались.
— Ну уж из-за тебя! Не больно воображай, комод. Просто
этот фашист из крупнокалиберного разворотил мне переднее ко-
лесо. Запасное ставим. Ну и тебя, конечно, тащить — если без
мотора — нужен на первый случай хотя бы слон.
— Он у вас прямо сатирик, товарищ командир, — обернулся
Залогин. — Прямо сил нет, какой скорый на язык. Прямо вы-
копанный Салтыков-Щедрин. А все через что?..
— Да, через что? — еще больше развеселился Страшных. —
Пожалуйста, мерси-пардон, поделись глыбинами народной муд-
рости.
— А все через гордость, товарищ командир, — спокойно па-
рировал Залогин, помогая Ромке поднять Тимофея. — В нем
кило страху накипело, пока он перед фашистами катался на
этой керосинке. Так он теперь на нас душу отводит, герой.
— Это я натерпелся страху? Я?!.
— А кто ж еще? Ты. Губы развесил прямо во как. Я уж
думал: сейчас заревешь, потому как мы всё не поднимались.
— Это ты зря на него, Гера, — вмешался Тимофей. — Он же
видел нас с тобою. А пограничник пограничника в беде не бро-
сит — это закон. Он это знал. Ты ведь знал это, Страшных?
— При чем здесь именно пограничники? А остальные что —
не советские люди? Не красные бойцы? Я знал, что поднимут-
ся все.
Они уже почти усадили Тимофея в коляску, втиснув рядом
с убитым пулеметчиком, которого почему-то не сняли, и только
тогда Тимофей смог поглядеть в другую сторону и увидал нем-
цев, бегущих сюда от рощи, и три мотоцикла с колясками, при-
чем на каждой пулемет; мотоциклы в километре отсюда свер-
нули с проселка и теперь неторопливо, осторожно катили на
них, одновременно расползаясь веером, чтобы не создавать удоб-
ную цель.
Страшных уже сидел на водительском месте. По лицу было
видно: что-то ему не нравится.
— Тима, — сказал он с сожалением, — кажется, придется
пострелять.
— Понял, — сказал Тимофей и стал выбираться из коляс-
ки. — Не бойся. Если недолго — я удержусь.
Он сел в седло позади Ромки, Залогин вскочил в коляску,
и мотоцикл, словно только и ждал этой расстановки, громоглас-
но кашляя — глушителя на нем, конечно, по немецкому обыкно-
вению не было, — даже не рванулся — прыгнул вперед и поле-
тел наискосок через выгон. Они сразу оказались на одной ли-
202
нии между мотоциклами и идущими по проселку машинами,
и потому немецкие пулеметы молчали. Залогин тоже не зади-
рался. Он поглядывал то на преследователей, то на машины, но
вдруг довернулся к товарищам:
— Но комбат-то какой мужик оказался колоссальный, а? —
весело кричал он: видать, эта мысль в нем все время сидела, да
только сейчас вдруг прорвалась. — Вот не ждал. Ну никак!
Я-то думал — рохля он, слабак. Народ в атаку рвется, а он
лежит... А у него, выходит, думка была. Во как момент рассчи-
тал — автоматчиков прихватили врасплох. Ты меня живьем за-
жарь — я бы такого не придумал. Я бы сдуру совсем в другой
бок попер... Во мужик оказался!..
6
Начало войны Ромка Страшных встретил на гауптвахте.
На гауптвахте он сидел четвертые сутки, всего полагалось
пять, и как ему это надоело — описать невозможно. Вырваться
досрочно был только один путь — через лазарет, но фельдшер
в последнее время стал бдителен и бессердечен. Правда, к это-
му у него были основания. Еще в прежние свои штрафные де-
нечки Ромка уж чем только не «покупал» его, начиная от на-
рушения вестибулярного аппарата и кончая почти всамделиш-
ным желудочным кровотечением. Когда же не только для всей
заставы, но и для самого фельдшера стало очевидным, что Ром-
кина изобретательность куда мощнее, чем его, фельдшеровы,
медицинские познания, он озлобился, как это часто бывает
с недалекими людьми, когда им случается поплатиться за свое
простодушие. А тут, как назло, и Ромкин арсенал иссяк. И ко-
гда он, можно сказать, с отчаяния, но тем не менее не желая
повторяться, наглотался слабительного, его непритворные муки
вызвали только унизительные насмешки. И поделом: лишь су-
масшедший способен вообразить, что гауптвахтным меню можно
отравиться.
Когда начался бой, о Страшных просто забыли. Немцы на-
ступали большими силами, как оценил потом Тимофей Егоров, —
не меньше батальона; видать, хотели сразу сбить погранични-
ков и вырваться на оперативный простор. Удар был нацелен пря-
мо на заставу. Уже через пятнадцать минут броневики попыта-
лись с ходу ворваться на территорию. К сожалению, это им со-
шло: спросонок некоторые парни от растерянности пустили в
ход гранаты и бутылки с горючей жидкостью раньше срока, уда-
лось поджечь только один броневик, да и тот укатил своим
ходом; метрах в семистах от заставы немцы остановились и
203
под прикрытием двух других машин потушили огонь. Тут как
раз подоспела их пехота, и они пошли в атаку снова, теперь
уже всерьез.
Команду «в ружье» Ромка проспал. Его разбудили взрывы
гранат. Стены дома дрожали, с потолка обвалился кусок шту-
катурки, где-то вовсе неподалеку били винтовки и сразу не-
сколько пулеметов, и одна очередь, не меньше пяти пуль, при-
шлась в стену этого дома, хотя и несколько в стороне от по-
мещения гауптвахты. Ромку это не испугало. Стены здесь были
из дикого камня, их не всяким снарядом возьмешь, но отно-
сительная безопасность скорее огорчила Ромку, чем обрадова-
ла. Он считал — и это на самом деле так и было, — что не бо-
ится ничего на свете; в риске он всегда видел только положи-
тельную сторону, и, если бы вдруг произошло чудо и стены
из каменных превратились в картонные, и именно было бы
видеть, как — вззза! вззза! — в них то там, то здесь возникают
рваные пулевые отверстия, он испытал бы восторг и упоение.
Он бы жил! Он метался бы от стены к стене, он вжимался бы
в пол и счастливым смехом встречал бы каждую обманутую им
пулю...
Ромка подбежал к двери и забарабанил в нее изо всех сил.
Часовой не отзывался. Ромка стал кричать, потом схватил та-
буретку и в три удара разбил ее о дверь — в коридоре было
по-прежнему тихо. «Меня забыли, — понял Ромка. — Они забы-
ли обо мне, паразитские морды, а может, и нарочно оставили,
назло, потому что я им плешь переел, и теперь они без меня
разобьют фашистов и получат ордена. Ну конечно, они меня
нарочно оставили, они ведь знают, как я мечтал о настоящем
бое, и чтобы потом меня вызвали в Москву, в Кремль, и Ми-
хаил Иванович Калинин сам бы вручил мне орден».
Он сел на приступок возле двери и понурился. Выломать
дверь или прутья решетки в маленьком окошке под потолком
нечего было и помышлять; помещение было рассчитано на за-
держанных нарушителей, все было учтено и сделано на совесть.
Оставалось ждать.
. Тут Ромка заметил, что он пока еще в одних трусах. Он
оделся, не без труда добрался до окошка и несколько минут
висел, подтянувшись на руках и прижав лицо к выбеленным
известкой толстым прутьям. Задний двор был пуст. Только
вдоль волейбольной площадки медленно ходил оседланный пом-
комвзводовский пегий конь Ролик; он щипал траву и никак не
реагировал на выстрелы. Очевидно, пули сюда не залетали.
«Ролик! Ролик!» — позвал Ромка, но конь не услышал, и тогда
Ромка понял, что даже если здесь появится кто-то из ребят,
204
докричаться до него будет также невозможно. Ромка спустился
вниз, сел на топчан и стал думать, как несправедливо устроен
мир, хотя даже сейчас ему не пришло в голову, что все было
бы иначе, если бы он вел себя, как остальные.
Но как ни велика была обида, мысли эти едва занимали
Ромку и не доходили до сердца, были мелкими и несуществен-
ными. Он ловил звуки боя и пытался расшифровать их, и, в об-
щем, это у него получилось. Он точно угадал момент, когда
немецкая пехота залегла, крикнул «ура», вскочил и бесцельно
забегал по камере, не зная, к чему приложить рвущуюся на-
ружу энергию. Обреченный на безделье, он решал бой, как за-
дачку, и за наших и за немцев — считал варианты. Больше
всего он боялся обхода — с тылу лес подходил *к заставе почти
вплотную, держать оборону невозможно. Что противопоставить
такому маневру, Ромка не знал, и его била дрожь от напря-
жения. «Ну, наш капитан, — думал Ромка, — наш капитан най-
дет, что им ответить! Уж он такой! Тихий-тихий, а успевает
в самый раз, это точно!»
Он вполне полагался на капитана и все же волновался за
него, поскольку сам решения не знал. И поэтому особенно вни-
мательно следил за тишиной в тылу. Но немцы приняли другой
план, тоже простой и рациональный. Ромка угадал его, когда
раздался второй тяжелый взрыв (первый мог быть случайным).
Артобстрел, понял Ромка, и тут же поправился: нет, это тяже-
лый миномет. И только после того с опозданием сообразил, как
легли мины. Вилка! И он, Ромка Страшных, в самом центре...
Следующий залп он услышал. Стрельба вдруг затихла,
и сквозь стекла, стены и перекрытия, сквозь воздух, сквозь
Ромкино тело вонзились в его мозг визжащие стремительные
сверла. Ромка отпрянул к стене, распластался на ней, и она
сама не знала, куда деться, она билась у него за спиной,
вдруг ожившая на несколько предсмертных мгновений.
Гром разрыва каким-то образом выпал из сознания Ромки,
словно его и не было, словно мины взорвались бесшумно. Че-
рез лопнувшее окошко лился вязкий тротиловый смрад, он ме-
шался с известковым туманом, и эта смесь мельчайшими игла-
ми сыпалась в глаза и горло. А где-то вверху воздух уже сно-
ва скрипел, сверла жевали его — ближе, ближе...
Невероятным усилием воли Ромка отклеился от стены, сде-
лал, как ему показалось, один медленный шаг... второй... со-
рвал матрац... и, накинув его на себя, скользнул под топчан...
Пожалуй, это заняло одну, самое большее две секунды. Ина-
че он бы не успел.
Стены рухнули так легко...
205
Он выбрался только под вечер.
Солнце садилось за лесом. Восемь уже есть, прикинул Ром-
ка. Собственно говоря, это не имело ровным счетом никакого
значения — который час и сколько времени прошло; сейчас
это было мелким, почти микроскопическим фактом по сравне-
нию с тем, что он все-таки выбрался, вылез, продрался наверх
из своей могилы, и вот сидит на груде битого стекла и черепи-
цы, и дышит, и водит пальцем по теплой поверхности камня,
и дышит свободно, и щурится на солнце, и может подумать,
что бы ему эдакое отчудить сейчас — необычное и резкое, что-
бы встряхнуло всего, чтобы еще отчетливей ощутить: живой...
Живой!..
Он услышал шаги за спиной, неторопливые тяжелые шаги
по хрустящему щебню, повернулся — и полетел в бездну. Все
завертелось у него перед глазами, он задохнулся, словно воз-
духа вдруг не стало, судорожно-мелко тянул в себя, тянул, по-
ка наконец грудь не наполнилась и он смог перевести дух.
Нет, ему не почудилось. Действительно, в нескольких шагах
от него по дорожке, выложенной по бокам аккуратно побелен-
ными кирпичными зубчиками, прогуливался высокий сухощавый
немец. Это был пехотный лейтенант лет восемнадцати, в но-
венькой форме и без единой орденской ленточки, совсем еще
зеленый. Он был задумчив, руки с фуражкой держал за спи-
ной, смотрел себе под ноги и только потому не заметил Ромку.
Однако стоит ему поднять глаза и чуть повернуться...
Немного в стороне, поближе к уцелевшей кухне, отдыхали
на траве еще трое немцев; возле самой кухни их был добрый
десяток; а в садике возле маленьких пушек расположился чуть
ли не взвод.
Ромка сжался и, стараясь не выдать себя ни малейшим зву-
ком, стал втискиваться обратно. Медленно-медленно. Он спол-
зал вниз, а сам глаз не спускал с лейтенанта, оценивая рав-
номерность его шагов, их уверенность, оценивая каждую деталь
в фигуре лейтенанта, каждое его движение, потому что он
обязан был угадать момент, когда лейтенант решит повернуть
обратно. Не когда повернет, а когда только решит это сделать.
Сантиметр вниз, еще сантиметр, еще... Чувства так обостри-
лись, что стало казаться — исчезли сапоги, и он кожей обна-
женных ног — пальцами, ступнями — ощущает еле уловимые
прикосновения изломов кирпича и стекло, а это вот, пожалуй,
какая-то ржавая железка; опять кирпич...
Ромка был уже по пояс в норе, когда по фигуре лейтенан-
та вдруг понял: вот сейчас он повернется. Ну!..
Всей тяжестью Ромка ринулся вниз, одновременно стараясь
206
ввинчиваться наподобие штопора. Но и это не помогло. Камни
опередили Ромку. Он успел выиграть сантиметров двадцать,
погрузился уже по грудь, но дальше не пошло. Камни и ка-
мушки всех калибров хлынули отовсюду, из всех пор этой про-
клятой кучи, сыпались мимо Ромкиного тела, а некоторые уже
задерживались возле груди и бедер, и Ромка уже чувствовал
себя не в норе, а в трясине, в цементной жиже, и с каждой
долей мгновения этот цемент крепчал, схватывался, уплотнял-
ся, еще миг — и он скует Ромку, схватит намертво, а лейтенант
уже поворачивался, сейчас повернется совсем, поднимет голо-
ву — не может не поднять! — ведь это естественный непроиз-
вольный жест, его делают все люди, каждый, когда вот так
поворачивается, — он поднимет голову и увидит Ромку, нелепо
торчащего из кучи щебня: эскиз памятника (бюст на насыпном
постаменте) пограничнику-неудачнику Роману Страшных.
Ромка уперся руками в щебень и дернулся вверх. Не помог-
ло. Больше того: он почувствовал, что от этого движения грунт
вокруг его тела только уплотнился. В голове промелькнули сце-
ны, которые так пугают ребятишек: человек тонет в зыбучем
песке или в трясине, и чем больше он рвется наверх, тем силь-
нее его схватывает, держит, затягивает в смертоносную глу-
бину.
«Да я никак испугался? — удивленно подумал Ромка. — Вот
еще не хватало!..»
Конечно, тут была никакая не трясина и не тот грунт, что-
бы затягивать, но держало дай бог как цепко.
Ромка дернулся еще раз. Толку не было.
Тут он вдруг вспомнил о немце. Как-то так получилось, что
на несколько мгновений лейтенант выпал из его сознания.
Все внимание сфокусировалось на схватке с каменным капка-
ном. И только когда выявился победитель, нашлось место и для
третьегр лица — для зрителя. В данном случае — для лейте-
нанта.
Ромка замер, представив, как вот сейчас повернется к нем-
цу и встретится с ним взглядом. Повернулся...
Немец стоял вполоборота к нему и любовался закатом...
«Я был прав,— сказал себе Ромка, — это дурной труд —
бояться. Бессмысленное занятие. Надо дело делать, а остальное
приложится».
Тем не менее счет шел по-прежнему на секунды. Ромка при-
кинул, что бы такое могло его держать, и решительно вывер-
нул из-под левой руки пластину из нескольких кирпичей; по-
том начал вытаскивать кирпичи из-под правого бока, штук
пять вынул — тех, что торчали на виду и, как ему казалось,
207
были ключевыми. Еще раз покосился на немца, уперся руками
и, извиваясь, выполз наверх и лег плашмя, закрыв грудью яму,
чтобы хоть немного приглушить шум осыпающихся камней.
Левый сапог остался внизу, в камнях.
Лейтенант прошел назад, но теперь увидеть Ромку с дорож-
ки было мудрено, все-таки он лежал больше чем на двухмет-
ровой высоте, надо было бы становиться на цыпочки и специ-
ально заглядывать вверх, чтобы его обнаружить. Но уже мет-
ров с десяти он был виден весь преотлично. Поэтому Ромка не
стал испытывать судьбу и, как только немец отошел чуть по-
дальше, отполз в глубину развалин, в укромное местечко за
уцелевшим куском стены, которая прежде разделяла коридор
и кабинет для политзанятий. Масляная краска со стороны ко-
ридора обгорела и полопалась, и сейчас было похоже, что на
эту стену кто-то наляпал грязной мыльной пены, она высохла,
но неопрятные круги и разводы остались. И еще остались два
железных крюка, на которых всегда висела фанерная рама для
стенгазеты. Сейчас рамы не было; может, сорвалась, а скорее
просто сгорела.
Яма под этими крюками была вполне приличным убежи-
щем ; здесь можно было даже сидеть. Ромка сел. Подумал —
и стащил с ноги уцелевший сапог. Пошевелил разопревшими
пальцами. Они были белые, чистые. По стерне или щебенке та-
ких ног и на сто метров не хватит. Ничего, надо будет — и по
стерне пойдут, как миленькие, безжалостно решил Ромка.
Потом он поглядел на руки.
«Странно, что они не болят», — подумал он. Наверное, уже
отболели свое, а теперь у них какое-нибудь нервное замыкание.
Шок. Паралич осязательных центров. Но это шуточки, а все-таки
странно, почему они не болят. Вроде должны бы.
Пальцы и ладони были изрезаны, разбиты и измочалены;
что называется, на них места живого не было. Кровь, замешан-
ная кирпичной пылью, засохла хрупкой бугристой корой. Ром-
ке показалось на миг, что пальцы оцепенели и он их теперь
не сможет согнуть. Как бы не так! Держа руки перед лицом,
он стал сжимать пальцы нарочно медленно. Из-под сгибов меж-
ду фалангами проступила свежая кровь. Не обращая на нее
внимания, Ромка сжал пальцы в кулак, стиснул что было си-
лы. Хорош! Еще как послужит!
Это было никакое не самоистязание. Просто ему надо было
еще раз, вот таким способом, убедиться, что он остался преж-
ним, что в нем не сломалась даже самая маленькая, самая не-
значительная пружинка.
Удивительное дело, думал он, так разукрасить руки —
208
и не почувствовать... со страху, что ли? или просто не до того
было?
Он попытался вспомнить. И не смог. Руки не отказали ему
ни разу. Скорее всего, это произошло постепенно... Конечно. Те-
перь он стал припоминать: в самый первый момент, когда дом
рухнул и какая-то глыба (а может, потолочная балка) пробила
нары и сунулась в матрац тупым тяжелым углом и давила
Ромке между лопатками, выламывая позвонки, — в этот момент
он еще успел подумать, какое счастье, что ноги ему только
присыпало щебнем, а не придавило, и руки целы: ведь их
вполне могло оттяпать кирпичом.
Насколько позволяла высота топчана, Ромка стоял под ним
на четвереньках, уперся в пол и что было сил давил вверх на-
встречу глыбе, а она ломала, ломала ему спину, но он не
уступал, держался и только кричал от боли, выл:
«А-а-а-а-а-а!!!» — кричал, но держался, потому что если б он
уступил и лег на пол — это был бы конец.
Он не помнил, как это кончилось. Не знал, сколько был без
памяти. Очнулся в темноте. Понял, что лежит на правом боку
на остром щебне. За спиной у Ромки был все тот же матрац.
«Все ясно, — подумал он, — правая рука не выдержала, под-
вернулась, и матрац вместе с глыбой соскользнул на пол. Пря-
мо скажем — повезло...»
Где-то совсем рядом гремели разрывы и часто сыпались
выстрелы. И горело. Ромка не слышал пламени, зато жар про-
сачивался к нему отовсюду и душил дым. Утренний ветер еще
не поднялся, понял Ромка, вот дым и оседает.
Он попробовал вспомнить, когда этому ветру будет время,
но не смог: он был неважным знатоком примет, хотя сержант,
надо отдать ему должное, вбивал их в Ромку при каждом
удобном случае.
Потом он почувствовал дурноту, заторопился, подтянул к се-
бе подвернутую правую руку, левой выгреб из-под бока щебень,
и лег, насколько позволяло место, плашмя, прижавшись лбом
и растопыренными ладонями к прохладному крашеному полу,
потому что пол начал крениться, заскользил вперед по какой-
то ниспадающей дуге, все быстрее и быстрее; Ромка летел на
нем, как на плоту с водопада; площадка была совсем малень-
кой, только одному на ней и хватило бы места, она летела
вниз, и конца этому падению не было видно...
На этот раз он лежал без сознания довольно долго, потому
что бой к этому времени затих — ни единого выстрела он боль-
ше це слышал. Это могло означать только одно: наши полу-
чили подкрепление, отбили немцев и погнали их к границе,
14 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
209
и там либо все успокоилось, либо наши гонят их еще дальше,
иначе Ромка слышал бы отголоски боя — земля и камень про-
водят звук лучше любого телеграфа.
Отравление дымом было не очень серьезным — выручил-таки
ветер! — но слабость отступала медленно. Она была разлита по
всему телу; она сидела в каждой отравленной клеточке — тя-
желый металлический комочек, — словно в каждую клеточку
впрыснули шарик ртути, и кровь, обмывая их, силилась — и не
могла, силилась — и не могла выкатить эти шарики из клето-
чек, как из гнезд.
Но едва Ромка почувствовал себя мало-мальски сносно, он
стал выбираться. Причем очень спешил. Последнее было вполне
разумно, учитывая его положение; но признаемся сразу, что
побуждало Ромку к этому вовсе не опасение за собственную
жизнь, как может подумать иной простодушный читатель, а тще-
славие. Да, да! В отличие от нас с вами он знал еще один вы-
ход из положения, самый простой и безопасный: просто лежать
и ждать. Ждать, пока ребята разгребут эту кучу и доберутся
до него. В том, что это случится, и очень скоро, он был совер-
шенно уверен. Да иначе и быть не могло! Ребята просто не
могли поступить иначе; это было бы дико, это было бы про-
тивоестественно, если бы они его здесь бросили, под этим
завалом, при первой же возможности не разгребли эту кучу,
чтобы вытащить его на белый свет, живого или мертвого.
Как только у них развяжутся руки хоть немного и они сде-
лают перекличку и вспомнят, что Ромка Страшных остался
в каталажке и его присыпало — они тут же бросятся на вы-
ручку. Факт! Если хоть один уцелеет, кто знал, что Ромка
оставался здесь, — он придет и разроет этот мусор. Но — мер-
си! — все это приятно, конечно, однако Ромка предпочитал
обойтись без посторонней помощи. Ждать, пока его спасут? —
еще чего!.. Нет, сам! Только сам. А потом они станут тянуть
из него подробности, а он будет снисходителен, но немного-
словен...
Ромка ощупал завал прямо перед собой. Кирпичи. И оди-
ночные, и слепленные цементом в глыбы. Камней не было.
Значит, его засыпала внутренняя стена. Перегородка. Впрочем,
один черт.
Некоторые кирпичи «дышали», то есть* их можно было ше-
велить. Но тут уж Ромка не хотел рисковать. Это было похоже
на игру с китайскими палочками, где есть единственный за-
прет: когда вынимаешь палочку, ни одна «чужая» не должна
шелохнуться. И Ромка едва касался поверхности кирпичей,
запоминая, как они лежат и на чем держатся. Игра имела
210
одну особенность: из завала можно было вынуть не больше че-
тырех-пяти кирпичей подряд. Уже для шестого возле Ромки не
было места. Чтобы вынимать дальше, он должен был куда-то
деть эти. Куда? Выход был один: упорядочивать завал. Ска-
жем, складывать кирпичи столбиками. Или рядочком. Но от
этого было бы мало толку. Потому что Ромке нужен был лаз.
Пещера. И он стал выкладывать из кирпичей свод.
Сначала он потел. От слабости, от духоты, от недостатка
воздуха. Потом пот кончился — и стало еще тяжелей. Он не
задумывался, сколько времени прошло, сколько минут или
часов стоили ему очередные десять сантиметров лаза. Он ни
о чем не думал — просто лез. Ощупывал камни, находил сла-
бые места, вынимал, складывал и перекладывал и лез, лез...
И все время на самом донышке сознания жил черный жучок —
мысль о возможном обвале. Ромка гнал его, сметал — сперва
небрежно, а потом уже и со злостью, но жучок опять выби-
рался на свою площадку и ползал по ней, семенил ножками,
и с ним ничего невозможно было поделать. Потому что над
головой, над плечами была только зыбкая кирпичная толща,
неустойчивая и предательская, потому что он еще не знал, что
это такое — обвал: это еще предстояло, это еще надо было
пережить (если удастся пережить), и ужас неизвестного, как
Ромка ни пренебрегал им, настырно скребся в его душу.
Это было так же омерзительно и непостижимо, как мысль:
однажды заснешь, а проснешься в заколоченном гробу, на дне
могилы, под двухметровым слоем земли...
И вот настал момент, когда инстинкт подсказал: сейчас.
Может, это была галлюцинация, но это было: Ромка вдруг
услышал, как тонко-тонко звенят эти камни, каждый в отдель-
ности — и понял, что сейчас они не выдержат и рухнут.
Так и случилось.
Он больше не боялся обвалов. Любой из них мог принести
гибель, но он уже знал их — и не боялся. Черный жучок про-
пал без следа. «Должно быть, его кирпичом пришило, когда
трахнуло меня по башке, — злорадно подумал Ромка. — Киш-
ка тонка!»
Он лез и лез, протискивался, вынимал и разгребал, и скоро
настал момент, когда ощупывание камней потеряло смысл: он
уже не чувствовал, к чему прикасаются его разбитые пальцы, и
это дало себя знать — обвалы пошли один за другим, и, хоть
он их уже не боялся и не считал, это было чертовски слож-
но— каждый раз начинать сначала: по сантиметру, по самой
ничтожной малости вновь создавать сметенный мир... освобо-
дить руку... вторую... освободить лицо... Упорядочивать хаос,
14*
211
вынимать и складывать, создавать пространство из ничего, вы-
нимать и складывать, укладывать, протискиваться, лезть впе-
ред, лезть вперед, лезть...
И вот он вылез. «Знать бы, куда смылись все ребята»,, —
подумал Ромка и решил, что пора двигать.
7
Ночь приближалась быстро. Мучила жажда. Немцы уходить
не собирались. Надо было воспользоваться сумерками и заме-
тить, где они располагаются на ночь, где поставили часовых.
Ромка медленно встал во весь рост (стена это позволяла, сей-
час на ее фоне он был почти неразличим) и только теперь
увидел, откуда шел странный запах, который беспокоил его все
время, пока он сидел.
Меньше чем в десяти метрах от него, на том месте, где
прежде был вестибюль, а теперь зияла яма, — мины пробили
перекрытие котельной — навалом лежали трупы погранични-
ков. У многих из них были видны следы страшных ожогов, боль-
ше в верхней части тела, особенно на лице, но некоторые обго-
рели с ног до головы. Ромка сначала подумал, что это послед-
ствия пожара. Однако увидел еще один труп и решил: не в по-
жаре дело. Этого парня немцы не заметили, когда стаскивали
к яме тела убитых пограничников со всей заставы. Яма была
почти сразу, как войти в бывший парадный вход. Двери валя-
лись в стороне, рама обгорела до кладки. Немцы могли сбрасы-
вать трупы почти от входа, а этот хоть и лежал недалеко, отту-
да его было не видать — закрывала куча кирпича.
Он лежал совсем близко от Ромки, в трех шагах, а рядом
возле оконного проема еще валялась его винтовка — позиция
никудышная, потому что немцы могли подобраться к нему
почти вплотную, что они сделали, наверное. Он лежал на спине,
и по тому, как у него обгорели голова и руки, и по характеру
единственной раны — его пристрелили в упор, прямо в сердце,
он уже и не видел ничего, как подошли к нему, не видел,
катался от боли, а потом что-то ткнулось в грудь — и конец;
Ромка понял, что дело не в пожаре. Их выжигали огнеметами,
догадался он, и, осторожно ступая босыми ногами, пробрался
к яме, чтобы посмотреть, нет ли там живых. Но сразу увидел,
что это бесполезное занятие: раненых немцы добивали на мес-
те... в упор из автоматов...
Ромка возвратился назад, подобрал винтовку, достал пат-
рон; снял с убитого ремень с патронташем, примерил на се-
бя — было чуть свободно. Ромка стал прилаживать, передвинул
212
бляху и тут увидел на внутренней стороне ремня крупные
буквы чернильным карандашом: «Эдуард П.».
Ромка сел рядом. Сидел и смотрел прямо перед собой.
«Вот так повернулось, — думал он, —с такого, значит, боку».
Вот так повернулось...
В отличие от сброшенных в яму у Постникова карманы не
были вывернуты. Ромка достал его простреленный комсо-
мольский билет и положил в карман рядом со своим. Была еще
записная книжка, фотография девчонки и какие-то потертые
бумажки. Разглядывать не было времени. Ромка просто перело-
жил их к себе: представится возможность — перешлю матери.
Поколебался — и стащил с Постникова левый сапог. Приме-
рил. Великоват, а все же лучше, чем босиком. Нашел свой
правый сапог, натянул и спустя полчаса уже пробирался че-
рез лес.
Прежде всего он направился к роднику. На это у него ушло
вдвое больше времени, чем он предполагал, поскольку по доро-
ге пришлось обходить еще один немецкий бивак; счастье, что
в последний момент повезло: только он собрался перейти боль-
шую поляну, как чуть в стороне из-под деревьев вышли двое
и побрели по вечерней росе, отсвечивая касками, и навстречу
им такой же патруль. Дальше Ромка пробирался осторожней,
и, когда напился и набрал во флягу воды, была уже полночь.
Вода его взбодрила, но лишь на несколько минут. Затем на-
ступила реакция. Его неодолимо потянуло в сон. Ромка пона-
чалу отнесся к этому иронически, однако скоро заметил, что
едва передвигает ноги, а понукания не помогают. Все его вни-
мание уходило на одно: не натыкаться на деревья. А чтобы
следить по сторонам, высматривая немецких часовых и патру-
ли, — об этом и речи не было. Только сейчас, когда он ока-
зался в относительной безопасности, заявило о себе нервное
перенапряжение, в котором он находился уже почти сутки.
Ромка не стал упрямиться. Но завалиться просто под дере-
во было рискованно: столько немцев вокруг — ни за грош по-
падешься. Другое дело •— захорониться наверху, в ветвях...
слишком много мороки: сперва надо найти подходящую раз-
вилку, наломать толстых веток и сделать из них настил...
И тут он вспомнил о триангуляционной вышке.
Это решение было вполне в Ромкином вкусе. Парадоксаль-
ность он считал признаком высшего класса. Кому придет в го-
лову, что он прячется на самом видном месте? Ромка там был
однажды. Площадка два на два, правда, не огороженная, но,
если лежать (а он не лошадь, чтобы спать стоя), ни одна сво-
лочь снизу не заметит.
213
До вышки было несколько сот метров. Ромка не заметил,
как одолел их. Он спал на ходу и спал, когда, поднявшись
по первой лестнице, сопя и чертыхаясь, выломил ее из гнезда
и сбросил на землю. Следующие две лестницы он не стал тро-
гать, это и в самом деле было ни к чему, взобрался наверх,
пробормотал: «Пусто как... А я ведь один, а? Выхожу один
я на дорогу...» — положил под голову винтовку и патрон-
таш — и уже больше ничего не помнил.
Проснулся он от оглушительного рева. Возможно, ему даже
снилось что-нибудь подходящее: что за ним гонится лев, или,
скажем, что его засунули в середину танкового двигателя, но
если бы даже он и попытался потом вспомнить — не смог бы.
Явь опрокинулась на него вдруг, как бочка воды. Он сразу
оказался в ее эпицентре — без прошлого, без переходов, без
нюансов.
Солнце поднялось уже довольно 5 высоко, сухо пламенел,
наливаясь белым зноем очередной день, а вокруг Ромки, в не-
скольких метрах от площадки, на которой он сидел, медленно
кружил немецкий самолет...
Это был не «мессершмитт», и не «фокке-вульф», и вообще
далеко не современная машина — любую из них Ромка опре-
делил бы сразу, столько раз видел в методическом кабинете
на плакатах. Этот был тихоход, какой-нибудь связист или раз-
ведчик; двухместный моноплан-парасоль. Даже выглядел он
как-то по-домашнему. Летчик сдвинул очки на лоб, смеялся,
махал рукой и что-то кричал Ромке, может быть — гутен
морген.
Черные кресты неторопливо проплывали мимо Ромки...
Он вдруг очнулся. Стряхнул с себя наваждение. Черт побе-
ри! — да ведь этот паршивый самолетик чуть было не загип-
нотизировал его; сперва ошеломил своим внезапным появле-
нием, а потом стал внушать...
«Что ж это я на него смотрю, на гада? — изумился Ром-
ка. — Будто в кино расселся. Вон фашиста даже насмешил.
Корчится. Ну ты у меня сейчас, паскуда, покорчишься. Я тебе
такой покажу гутен морген — сразу начнет икаться...»
Ромка потянулся за винтовкой. Осторожно потянулся, не хо-
тел спугнуть немца, но ведь тот не куда-то смотрел в сторону —
сюда; он сразу перестал смеяться, и лицо у него даже как
будто вытянулось. Однако он не отвернул самолетик; он про-
должал делать очередной круг, словно ему это зачем-то нужно
было, а скорее всего — ему что-то в голову ударило, затме-
ние какое-нибудь, а может, гипноз, раз уж с Ромкой ничего
не вышло, вдруг на него переключился. Он продолжал делать
214
очередной круг, только теперь уже не высовывался через борт,
а сидел прямо и лишь косил глазом в Ромкину сторону и дер-
гал ртом.
Ромка так же медленно, без единого резкого движения под-
нес винтовку к плечу, прицелился и повел ее за самолетом,
ловя его темп; потом взял небольшое упреждение и выстрелил.
Наверное, не попал в летчика, а если и попал, так не очень
серьезно. Зато разбудил. Немец кинул машину в сторону, на
крыло, высунулся и погрозил кулаком. Ромка разрядил ему
вслед обойму, почти не целясь, это была пустая трата патро-
нов, но ни досады, ни сожаления не испытал. Он смотрел, как
самолетик, набирая скорость, лезет вверх, как он разворачи-
вается где-то над совхозом, а может, и чуть подальше.
Снова непонятная апатия овладела им, но Ромку это не
волновало. Он сидел на серых, рассохшихся, промытых дождя-
ми, прожженных солнцем досках, овеваемый легким ветерком,
уже прогретым, лишенным прохлады, уже собирающим запахи
зноя, чтобы к полудню загустеть и остановиться в изнеможе-
нии; сидел мирно и покойно, и даже чуть ли не дремал, на-
блюдая сквозь ресницы, как сердито жужжит далеко в небе
маленькое насекомое, как оно там суетится, ловчит...
Ну, сейчас порезвимся!..
Он поднялся, пристегнул ремень, вставил новую обойму и
передернул затвор. «Туго что-то ходит, — отметил он, — ни-
когда бы не подумал, что Эдька не чувствует оружия».
Он посмотрел по сторонам; на холмы, рощи и поля —
отсюда, с пятнадцатиметровой высоты, вид был прекрасный, —
расставил ноги, при этом чуть притирая подошвы, словно прове-
рял, не скользят ли сапоги, словно искал для каждого сапога
самую остойчивую, самую идеальную точку опоры; нашел; пе-
рехватил поудобнее винтовку, чтобы сразу, как вскинешь ее
к плечу, стрелять не прилаживаясь, и сказал себе: «Я готов».
Немец, кажется, только этого и ждал.
Несколько мгновений висевший на месте самолетик стал
расти. Он мчался в атаку прямо на Ромку, несся на него, как
с горы. Жужжание перешло в рокот, потом в вой, который ста-
новился все выше, все пронзительней. Вой несся сквозь Ромку,
но не задевал: это для психов впечатление, а Ромка к таким
вещам был не восприимчив. Он стоял не шелохнувшись, упер-
шись хорошо притертыми подошвами сапог в серый дощатый
настил, опустив руки с винтовкой, только руки сейчас у него и
были расслаблены, но это необходимо — они должны быть
свежими и твердыми, когда придет время стрелять. Он следил
прищуренными глазами за надвигающимся в солнечном ореоле,
215
в ослепительном сиянии врагом (немец был хитрец, он заходил
точно по солнцу) и считал: «Еще далеко... далеко... вот сейчас
он выравнивает самолет как раз на площадку... вот уже
я в паутине прицела... он меня затягивает в самый центр...
сейчас будет нажимать .на гашетку...»
Короткий стук пулемета, всего несколько выстрелов, обо-
рвался сразу, потому что Ромка, чуть опередив его, сделал два
маленьких шага в сторону, так что левая нога стала на край
доски. Пули просвистели рядом, а Ромка уже шел на противо-
положный край площадки, и опять он чуть опередил немца,
потому что хотя вспышки новых выстрелов трепетали в такт
его шагам, пули прошли мимо — там, слева. Больше он не
успеет скорректировать свою телегу, понял Ромка и засмеялся,
но ему тут же пришлось броситься плашмя на настил и даже
вцепиться пальцами в щели между досками, чтобы не стащило,
не сбросило вниз, потому что летчик озверел оттого, как его
простенько провели, и, пренебрегая собственной безопасностью,
пронесся в двух метрах над площадкой. Ромке даже показалось
на миг, что это конец, но все обошлось, он сел и, задыхаясь,
закричал вслед самолетику:
— Ах ты, гнида! Ты ж меня чуть не уронил!..
Винтовка лежала тут же. Если б она упала вниз, пришлось
бы спускаться, и дуэли был бы конец. А так... Самолетик де-
лал вдали широкий круг, у Ромки было предостаточно време-
ни, чтобы сбежать, по двум лестницам и спрыгнуть на землю.
А там он бы нашел, где схорониться. Но так мог поступить
кто угодно, только не Ромка Страшных.
Он подобрал винтовку. Жаль, что не пришлось пальнуть
ему вслед, ведь совсем был рядом — рукой достать можно.
Теперь он, конечно, изменит тактику, отбросит джентльменство
и еще издали начнет поливать из пулемета. Тяжелый случай.
А еще надо придумать, как уберечься от воздушной волны.
Если не придумаешь, значит, из бойца, из поединщика превра-
щаешься просто в беспомощную, безответную мишень. Это будет
никакая не дуэль — расстрел!..
Только сейчас Ромка оценил вполне, как чудовищно не
равны условия, в какие поставлены он и немец. Это, впрочем,
не поколебало его решимости. Дело в том, что если первые
выстрелы он сделал не задумываясь, так сказать, автоматиче-
ски, то остался на этой площадке (вместо того, чтобы удрать)
совершенно сознательно. Тут и в помине не было риска ради
риска, фатализма, желания испытать судьбу, поиграть со
смертью в «кошки-мышки». Просто он подумал, что в первом
же бою сбить вражеский самолет — это совсем неплохо для
216
его, Ромки Страшных, вступления в войну. Достаточно кра-
сиво. Вполне в его стиле. Он очень надеялся на свою хитрость
и находчивость, считая свои шансы ничем не хуже. А выхо-
дит — недооценил немца...
Самолетик уже мчался в атаку.
От воздушной волны было спасение: если спуститься в люк
и стоять на лестнице. Но тогда немцу достаточно перейти на
бреющий полет, и он расстреляет Ромку — малоподвижного, по
сути, распятого на этой лестнице, — как мишень в тире.
Нет, об удобствах надо забыть.
Он перекинул ремень винтовки через плечо, чтобы висела
стволом вперед, а руки оставались свободными, отступил к зад-
нему краю площадки и опустился на одно колено. И когда
самолетик приблизился до трехсот метров и можно было ждать,
что вот-вот ударит по площадке свинцовый град, Ромка со-
скользнул на уходящее вниз бревно — одно из трех, на кото-
рых держалась эта площадка, — и прилепился к нему, обхва-
тив его руками и ногами.
Пули жевали настил. Казалось, кто-то со всего маху вты-
кает в доски кирку — и тут же с треском, «с мясом» ее вы-
дирает. Последние пули шли горизонтально: немец перешел на
бреющий и мчался метров на пять ниже уровня настила и бил,
бил, но слишком поздно он это затеял, только дважды пули
звонко ткнулись в бревно, да и то далеко от цели, потому что
Ромка успел соскользнуть ниже на пять метров; там был тре-
угольник из поперечных балок, к одной из которых прилепи-
лась маленькая промежуточная площадка. Ромка едва успел
встать на бревно и вскинуть винтовку, как из-за. настила вы-
нырнул уносящийся вверх самолет. Ромка смачно выстрелил
дважды и засмеялся. Все-таки бой шел на равных!..
Балансируя руками, он пробежал по бревну до площадки,
но не успел еще ступить на ведущую вверх лестницу, как во-
круг него засвистели, застучали в дерево, завизжали, рикошети-
руя от железных угольников и скреп пули.
Чертов немец успел возвратиться!
Только теперь началось настоящее.
Самолетик преобразился. Он ожил. Он перестал быть маши-
ной. Это был вепрь, носорог, крылатый огнедышащий змей,
огромный и стремительный. Он вился клубком вокруг вышки,
бросался на нее, ревя и визжа, он сотрясал ее, и Ромке каза-
лось, что вышка шатается, что это уже никакая не вышка, а ка-
чели, иначе как объяснишь, что вот всего мгновение назад пе-
ред его глазами было небо, и уже — земля, и снова площадка
летит вверх, и снова рушится — в визге, грохоте и реве. И уже
217
чудились ему вокруг какие-то страшные морды, ощеренные
пасти, и хвосты, и хохот...
Немец брал верх. Он уже морально уничтожил этого жал-
кого человечишку, который вертелся юлой, метался среди бре-
вен как в клетке, и совсем потерял голову. Осталось в по-
следний раз без спешки зайти в атаку и спокойно расстрелять
эту букашку.
Немец брал верх. Он понял это. И это же понял Ромка.
Земля колебалась перед глазами, словно крылья огромной пти-
цы, бревна вертелись вокруг каруселью, горло было раскалено
и забито песком, и сердце силилось выскочить из него — и
не могло. И когда Ромка представил, какое жалкое зрелище со-
бой представляет — и это он, который так красиво начал эту
игру. Как же вышло, что все повернулось наоборот, что немцу
удалось его замордовать, что вместо дуэли получилась травля?..
«Хватит», — сказал себе Ромка и встал во весь рост посре-
ди издерганного, расщепленного пулями настила — точно там,
где он стоял в самый первый раз и в той же позе.
Он открыл флягу и спокойно сделал несколько глотков,
косясь в сторону немца.
Самолет мчался прямо на него, а Ромка ждал, расслабив
руки, давая им передышку, чтобы не дрожали, если ему так
повезет, что он сможет выстрелить. Он уже не прикидывал,
сколько остается до самолета и что сейчас немец делает, когда
начнет стрелять; и что самому предпринимать — не думал.
Он просто считал: один, два, три... — размеренно считал, что-
бы сосредоточиться, чтобы успокоить сердце и нервы. И ему
это удалось, он даже сумел отвлечься на несколько мгновений;
они выпали из его сознания, а потом он как будто очнулся и
вдруг понял, что самолет все еще не стреляет. Он был уже со-
всем рядом — вот-вот врежется — и не стрелял...
Опять рокочущий смерч пронесся над Ромкой, но он не
упал; он встал боком, уперся и выдержал воздушный удар, но
пока восстановил равновесие и хорошенько прицелился, самолет
уже был далеко. Ромка все-таки выстрелил, не столько для
дела, сколько для нервной разрядки: все же эти несколько
секунд ему нелегко достались. Он испытал разочарование, что
немец не стрелял; этим вроде преуменьшалась Ромкина доб-
лесть. И еще он чувствовал, как опять подступает злость. Ведь
немец продолжал с ним играть, как кошка с мышонком.
«Ну, ты у меня доиграешься», — пробормотал Ромка, но
тут случилось нечто неожиданное: немец не кинулся в лобовую
атаку, а стал мешкать, сбросил скорость и как-то неуверенно,
нерешительно пошел по кругу, причем и круг-то он делал на
218
приличном отдалении, свыше ста метров. Летчик высунулся из
кабины и опять погрозил Ромке кулаком.
Ромку вдруг озарило: да ведь у немца патроны вышли!
Он захохотал и, не целясь, пальнул в сторону самолета.
— Эй ты, паршивый змей! Гнилая требуха! Куриный огу-
зок! Ну давай! налетай! дави! — Еще выстрел. — Что я вижу:
ты хочешь оставить меня одного? Ты делаешь мне ручкой?
И тебе вовсе не нравится прощальный салют? Ах ты, падло!..
Самолет уже летел прочь, но Ромка, отводя душу, выстре-
лил еще раз, и бегал по площадке, и еще что-то кричал, разма-
хивал руками, и грозил винтовкой. Он кричал всякие слова,
а иногда просто «Ого-го-го!», пока самолет не растаял на вос-
токе; только тогда Ромка перевел дух и обтер мокрое лицо
полой гимнастерки, при этом он случайно глянул вниз.
Почти у подножья вышки, на тропинке, желтевшей тонкой
строчкой посреди цветущих июньских трав, стоял немецкий мо-
тоцикл с коляской и пулеметом. Трое немцев давились от еле
сдерживаемого смеха, не желая выдавать свое присутствие.
Но теперь им не было смысла таиться — и дружный хохот
ударил Ромку прямо в сердце.
Он отскочил на середину площадки, к люку, сунул пальцы
в патронташ. Пусто. И в винтовке осталось только два патрона.
Немцы не переставали смеяться, однако на Ромкино движе-
ние среагировали: ствол пулемета поднялся вверх, а тот, что
сидел позади водителя, в каске и без френча, в одной лиловой
майке, слез с седла, отошел на несколько метров в сторону
и поднял автомат.
— Ком! — сказал он и махнул рукой, предлагая Ромке
спуститься. — Ком!
«Летчик не мог их вызвать, — подумал Страшных. —
Это был наш поединок, наше вдвоем с ним дело — чего бы он
стал приглашать кого-то со стороны? Нет, эти сами приехали.
Небось видно было со всей округи, как мы шумим».
— Салют! — крикнул он, выдавил из себя смешок и пома-
хал немцам рукой. Он не представлял, как будет выпутываться,
и тянул время.
Немцы снова грохнули.
— Ком! — уже требовательней крикнул тип в лиловой
майке. — Ты что, не понимаешь, дурак? Может, я неясно го-
ворю? Так у меня есть переводчик!
Автомат в его руках чуть дернулся, и четыре пули про-
дырявили настил вокруг Ромки. «Ох и бьет, собака!» — восхи-
щенно подумал он и осторожно ступил на лестницу.
Немец улыбался.
219
— Эй ты, парень! — сказал он. — Только сначала брось
винтовку, понял?
— Моя не понимайт, — простодушно разводил руками
Ромка, осторожно спускаясь, ступенька за ступенькой; винтов-
ку он и не думал бросать.
— Хальт!
Две пули, слева и справа, тугими воздушными комоч-
ками, как ваткой, махнули возле лица. Но Ромка уже сошел
на первую площадку.
«Не бояться... Не бояться! Я и с этими справлюсь. — толь-
ко бы добраться до них...»
О плене он не думал.
Немец уже не улыбался.
— Стой, тебе говорят, паяц. Бросай винтовку! Ну, в по-
следний раз предупреждаю!
Он увидел, что Ромка собирается ступить на вторую лест-
ницу, закусил губу — и лестница загудела, от ударов, и две
верхние ступеньки разлетелись в щепки.
Ромка побледнел, взялся левой рукой за шаткое пери ль-
це — и шагнул на уцелевшую ступеньку.
Автомат поднялся снова.
Раздался выстрел. Чуть отдаленный: стреляли с полуто-
раста метров: может, с двухсот. Немец дернулся вверх, пошел-
пошел в сторону, теряя на ходу автомат, запутался сапогами
в траве и сел.
Ромка медленно сошел еще на пару ступеней и тоже присел,
держа винтовку под мышкой. Немцы словно забыли о нем,
глядели куда-то в сторону. Сейчас бы по ним пальнуть... Ведь
их двое осталось, а у него как раз два патрона. Но стрелять
отсюда было бы ужасно неудобно: пока примостишься между
ступеньками...
Еще выстрел — Ромка уже приметил куст, из-за которого
стреляли, — и пулеметчик повалился из коляски.
Опомнившись, водитель рывком бросил мотоцикл между
опорами. И — влево-вправо, влево-вправо — пошел зигзагом
через луг вниз по склону. Но сверху все это выглядело слиш-
ком просто. Ромка медленно поднял винтовку и сбил немца
с первого же выстрела. Мотоцикл промчался еще несколько
метров, попал в рытвину, повернулся и заглох.
Ромка тяжело спустился по лестнице. От нижней площадки
до земли было больше пяти метров. В другое время это его
бы не остановило: просто спрыгнул бы — и все. Но сейчас он
чувствовал, что прыгать нельзя. Что обязательно подвернет или
сломает ногу. Вот такое отвратное было у него самочувствие.
220
Он бросил на землю винтовку, обхватил бревно и съехал по
нему вниз.
К Ромке подошел маленький красноармеец. Совсем малень-
кий — хорошо, если метра полтора в нем наберется. Узбек. Та-
кое лицо, что сразу видно: не просто восточный человек,
а именно узбек.
— Мотоцикла хороший. Бистрый, — сказал он и поскреб
ногтем приклад своей трехлинейки; на Ромку он поглядывал
как-то мельком, может, от избытка вежливости, а скорее от
застенчивости. — Мой никогда не ездил.
— Сейчас прокачу.
Ромка глядел на свои ладони и пальцы. С внутренней сто-
роны они были ободраны до розового; лишь в нескольких
местах остались островки — давешняя корка.
— Ну и работка...
Он терпеливо ждал, пока узбек перебинтует ему руки свои-
ми индивидуальными пакетами, потом они подобрали автомат,
надели для маскировки немецкие каски, подняли мотоцикл и
покатили по тропкам в сторону шоссе. Потом они выехали на
проселок и увидели, как немцы гонят через луг большую ко-
лонну пленных красноармейцев.
— На пулемете умеешь? — спросил Ромка.
— Это хорошая пулемет, — кивнул узбек, усаживаясь
в коляске поудобней и поправляя ленту.
И они бросились в атаку.
Уже через несколько секунд Ромка опять остался один.
Он в одиночку бился со всей немецкой охраной; вокруг лежа-
ли свои — и не поднимались: он кричал им, звал их — они
не поднимались. Они почему-то продолжали лежать, и это дли-
лось ужасно долго, так долго, что у кого угодно нервы бы не
выдержали. Но Ромка знал: надо продержаться. И он до-
ждался, что они поднялись, и совсем не удивился этому: люди
судят других по себе, а уж Ромка-то Страшных, не раздумы-
вая, бросался в любую драку, где были свои. Это ведь так
естественно...
8
Мотоцикл мчался к проселку не кратчайшим путем, а на-
искосок. Маневр показался немецким мотоциклистам очевид-
ным; не имея возможности стрелять, они тоже устремились
к проселку, полагая, что первый, кто на него выедет, получит
перед противником изрядную фору. Они не могли знать, что
проселок Ромке вовсе и не нужен. Его привлекал орешник.
221
По долгу службы ему были известны в этой местности все
входы и выходы, и он вел мотоцикл с таким расчетом, чтобы
проскочить заросли в их самом узком месте; кстати, как он
будет двигаться дальше — Ромка тоже знал.
До проселка оставалось меньше двухсот метров.
Проселок был виден далеко в обе стороны. По нему пыли-
ли несколько немецких машин, правда, с большими интервала-
ми, почти всё бензовозы для завтрашних и послезавтрашних
самолетов, которые будут здесь базироваться. Водители на ма-
невр мотоцикла среагировали естественно: те, что успели ми-
новать незримую точку, где пограничники намеревались пере-'
сечь проселок, наддали газу; те же, которым до нее было да-
леко, стали тормозить и разворачиваться. В неопределенном
положении оказался только один бензовоз: он сперва гнал, по-
том понял, что не успевает, и стал гасить скорость. Водитель
смотрел испуганно и не пытался стрелять, а когда увидел,
что пулемет МГ в руках скрючившегося на коляске Герки За-
логина наведен на его машину, он даже замахал руками,
энергично показывая, что в них ничего нет и что он не соби-
рается вмешиваться в события.
— Бей! — закричал Страшных.
— Но ты же видишь...
— Бей, сопля! Может, он в спину хорошо стреляет.
МГ коротко застучал, но ничего не изменилось, только не-
мец еще энергичнее замахал руками и разевал рот. Залогин
ударил еще раз, более щедро. И опять ничего не изменилось,
хотя бензовоз, словно уступая дорогу, отвернул в сторону и
ткнулся в кювет. Но когда они проезжали мимо, Страшных
успел заметить краем глаза, что шофер уже мертв. А потом
их швырнуло вперед горячей волной, вбило в кусты. Прямо
чудо какое-то, что не перевернулись.
И началось.
Пули защелкали вокруг, срезая ветви; встречные кусты
хлестали по лицам. Страшных не успел сбросить скорость,
отвернул один раз, другой, а через третий куст промчался на-
сквозь и затем еще через один. Это его обмануло. Он решил,
что, пожалуй, прорвется напролом — и мощность, и масса мо-
тоцикла были подходящие, — повел машину почти прямо, бес-
покоясь лишь, как бы не перевернуться, и они тут же застря-
ли. Куст попал между мотоциклом и коляской.
Сбоку была небольшая выемка. Пограничники загнали в нее
мотоцикл. Это было-как раз вовремя, потому что пули успели
продырявить коляску.
Яма была сырой, но просторной. Страшных выключил мо-
222
тор, однако Тимофей сказал: «Пусть работает». «Конечно», —
сказал Страшных, досадуя на свою несообразительность, и
включил его снова. Мотоцикл колол воздух, как целая батарея
петард.
— Хорошо бы этого парня здесь положить, — Тимофей
глядел на скуластое, с пигментными подпалинами лицо убитого
узбека. — Только закопать не успеем. Жалко.
— Нет! — отрубил Страшных. Больше ничего не добавил
и приготовился защищать это свое «нет», уж больно категори-
чески оно прозвучало; после предыдущей его реплики эту
могли расценить, как попытку реванша. Но с ним не спорили.
Обоим сразу стало понятно, что убитый заслужил настоящих
похорон с душевной надписью над могилой. Может, это было
не очень разумно и удобно, во всяком случае — очевидная
обуза в их положении. Но одно короткое слово — интонация —
оказалось убедительней каких бы то ни было соображений.
Глупо спорить, он прав, решил Тимофей и кивнул, что согласен.
— Послушайте, — сказал Герка, — мне это место что-то
не нравится. Здесь сыро. Мы в два счета простудимся. А лет-
ний грипп, это ведь такая пакость — хуже не бывает.
— Ладно, не нервничай, — сказал Тимофей, — они еще
не вошли в орешник. И они еще сами не знают, будут ли вхо-
дить.
Он повернул голову к дороге; совсем недалеко от них над
верхушками кустов низко и лениво клубился тяжелый дым от
горящего бензовоза. Выстрелы поредели. Оно и понятно: хоть
как разбирало немцев, но нельзя же бесконечно вслепую бить
по кустам. Мотоцикл вколачивал звуковой забор, от которого
закладывало уши и приходилось чуть ли не кричать, чтобы
тебя слышали другие.
Тимофей сделал знак, и Страшных, успевший закрепить
тело узбека вдоль коляски двумя ремнями, как мог плавно
убрал газ.
И сразу стихла стрельба.
— Теперь для них загадка, —- прошептал Тимофей. —
Может, думают, мотоцикл подбили, а может, и еще что.
— Ох, чует мое сердце, — вздохнул Герка, — драпать на-
до. Помалу покатим этот драндулет, а как выгребем на чистое...
— Красноармеец Залогин, здесь не парламент, — оборвал
Тимофей.
— Так точно, товарищ командир, здесь не парламент.
—- Держите свое мнение при себе. Понадобится — сам спрошу.
— Вас понял, товарищ командир.
•— Вольно.
223
— Вы думаете, они так просто отпустят наши штаны?
— Нет. Мы для них вроде отдушины, чтобы сердце смяг-
чить. Так они нас не отпустят, — улыбнулся Тимофей.
Страшных, чутко ловивший каждый звук, живо к ним по-
вернулся:
— Тим, мотоциклы вправо покатили. Надо думать, через
Дурью балку хотят нам в тыл войти.
— Все три?
— Похоже. Что им здесь делать?
— Правильный маневр. Все правильно делают, черти. Сей-
час в цепь развернутся... — Тимофей затих, всем телом слу-
шал. Вдруг встал. — Ну, Страшных, на тебя вся Россия
смотрит.
— Не дрейфь, комод, — оскалился Ромка. — Вот увидишь:
еще сегодня будешь в медсанбате крахмальным бельем хрус-
теть. Это я тебе говорю. Мое слово.
— Дай-то бог! Мне в медсанбат, Рома, во как надо! Понял?
У меня с этими гадами свои счеты. И если без меня управят-
ся, я себя всю жизнь грызть буду — понял?
— Они пошли! — перебил Залогин.
— Значит, и нам пора. Будь готов: чуть какая драка — ты
к пулемету.
— Само собой, — сказал Залогин.
— Ну, Страшных!..
-— Спокойно, ребя, со мной не пропадете. Вперед!
Они выкатили мотоцикл из ямы. Опять рядом была смерть:
пули фыркали в листве, вырывались из соседнего куста и
с каким-то падающим звуком исчезали впереди, стучали по
веткам. Это стригли автоматы. Немцы вошли в кустарник про-
сторной цепью, и по тому, как то в одном, то в другом месте
брызгал выстрелами испуганный автомат, было ясно, что взя-
лись они за дело всерьез, что бредень густой — сквозь него не
проскочишь. Потом где-то довольно близко, но в сторону, про-
бубнил несколько выстрелов крупнокалиберный — откуда-то
уже успели подбросить. «Залогин прав, — подумал Тимофей,
с трудом втискиваясь в коляску, — их по-настоящему разо-
брало. Так просто наши штаны не отпустят...»
Узбек был маленьким, и при жизни, наверное, почти совсем
не занимал места. Но убитый он словно вырос, его тело стало
удивительно громоздким и каким-то твердым, неподатливым,
хотя убило его всего несколько минут назад. Тимофей прива-
лился к нему и закрыл глаза.
Мотоцикл сперва катил не спеша. Об автоматчиках Страш-
ных не думал. Или попадут, или нет, — значит, будь что бу-
224
дет. Как только немцы вступили в орешник, они лишились
возможности следить за пограничниками по шевелению кустов.
А слепых пуль бояться — так лучше вовсе с печи не слезать.
Ромку заботило другое: немецкие мотоциклисты. Счастье, что
(местность они знают плохо. «Сейчас они уже выскочили из
балки, добрались до речки, — раскладывал он их маршрут, —
и повернули в объезд орешника. Они надеются нас перехватить.
Ну-ну! Что они будут делать, когда через две-три минуты упрут-
ся в излучину, в обрыв, где им не проехать? А мы как раз из
кустов выскочим: здрасьте! Прямо на глазах, но для стрель-
бы далековато; и, чтобы продолжать погоню, им придется по-
терять еще несколько минут, пока будут искать брод. Жаль,
брод совсем рядом. Ну ничего, кое-что мы успеем выгадать», —
решил Ромка, ужасно довольный собой и тем, как все склады-
валось.
Он сдерживал мотоцикл, пока немцы их не нащупали, пока
воздух не заныл от пуль, которые потянулись к ним отовсюду.
Даже Тимофей не выдержал и крикнул: «Гони!» — и он рва-
нул опять напрямик, напролом, не разбирая дороги. Мотор
выл и гремел, Герка то и дело соскакивал, тянул вверх то зад-
нее колесо, то коляску, при этом так таращил глаза от напря-
жения и так орал, что можно было подумать, что он идет на
побитие мирового рекорда. И Тимофей орал, и Ромка, аж гор-
ло заскребло. Они даже не вырвались — вывалились на луг и
увидели слева мотоциклистов, но это было уже не страшно,
главное — от облавы оторвались, а с того берега стрелять по
ним было совсем не с руки — до тех пор, пока немцы не уви-
дят их уже на горке. Но тогда тем более, ищи свищи, черта
с два в них попадешь на таком расстоянии.
Это были минуты блаженства. Ушли. Ушли!.. Смерть оста-
лась где-то там, позади, далеко позади и внизу, в стрекочущих
кустах, в сердцах обескураженных немцев. Она еще бросила
им вдогонку несколько свинцовых камушков, когда они взле-
тали на прокаленный солнцем бугор, но это уже было не-
серьезно, а потом стометровый шлейф пыли закрыл их, как
дымовая завеса, и они испытали сладостное облегчение победы.
Разве теперь, после пережитого, они могли принимать всерьез
каких-то мотоциклистов, по сути — равных противников? Впер-
вые равных противников.
Смешно думать об этом; они проедут еще километр и
отвяжутся, рассудил Страшных. И выжал из мотоцикла все, что
умел, чтобы помочь немцам найти это очевидное решение.
Потом он подкрепил свои доводы неким изящным манев-
ром, после которого выиграл еще сотни три метров.
15 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
225
Потом он вдруг понял, что его почти прижали к границе.
Пересекать ее Ромка не собирался: если здесь он знал все, то
за кордоном хозяевами положения сразу становились немцы.
Ромка спохватился как раз вовремя, чтобы успеть вывернуть-
ся. «Эка настырные парни, — подумал он, — а ведь они знают
свое дело!..»
Тут он впервые поставил, себя на место противника и при-
знал, что ничего сверхъестественного не происходит. Если нем-
цы — профессионалы, уверенные в себе опытные вояки, то с че-
го вдруг они будут уступать втрое слабейшему противнику?
«Ну конечно, ведь их втрое больше! — понял Ромка. — Я-то,
дурень, не придал этому значения, а для них, может, это глав-
ный аргумент».
И ему представилось, что и немцы, может быть, вначале ду-
мали просто догнать его, а когда сообразили, что этот номер
не пройдет, стали зажимать его в какой-то угол.
Ясное дело: их втрое больше, и они настолько уверены
в успехе, что для них это не поединок, не бой — гон! Они го-
нят зайца, они просто охотятся — вот что они делают!..
За такую самоуверенность надо наказывать, решил Страш-
ных, однако вовремя вспомнил, что он не один. Тимофей был
плох, даже приглядываться не требовалось, чтобы понять, чего
ему стоит борьба со слабостью; он сидел прямо, слишком пря-
мо, слишком напряженно, как сидят только из последних сил.
Его надо в лазарет сегодня, сейчас же. «Ваше счастье, гни-
ды!» — пробормотал Ромка, и сложным зигзагом увернулся от
немецкого трезубца, и запутал след, и совсем было решил, что
перехитрил немцев и ушел, но тут за рощей появился, нака-
тываясь, точно по адресу, коричневый шлейф, и с другой сто-
роны — еще один, а вот и третий клубится, и на его острие —
неясный мелькающий комок машины...
Такой же шлейф выдавал и пограничников. Пока катишь
по тропкам через рощу или режешь напрямик через лужок —
еще куда ни шло. Но любой проселок, даже стежка, если она
была мало-мальски растоптана и высушена солнцем, буквально
всплывали в воздух от малейшего прикосновения острозубых
протекторов.
Страшных снова попытался оторваться, потом еще раз...
Немцы висели прочно. Однако действовали несогласованно, и
только поэтому пограничникам пока что удавалось ускользать
от прямых ударов. Правда, у немцев было оправдание: гонка
велась на предельных скоростях, немцы едва-едва успевали,
у них просто не было минуты, чтобы принять единый план.
Но время работало на них. Как только они заметят, что
226
Страшных вовсе не свободен в выборе маршрута, а мечется
в прямоугольнике два на пять километров, ему несдобровать.
Зажмут, как поршнем придавят к ферме, или к запруженному
войсками шоссе, или к тому же выгону. И все же Ромке на
это было бы начхать; был бы он один — не задумываясь, про-
должал бы эту карусель, крутил бы ее и крутил — до визга,
до огня в подшипниках — это была его стихия! Его подстеги-
вал азарт. В душе у него пело, поднималось как радость, он
наслаждался этой игрой. Ах, был бы он один! — вот порезвил-
ся бы он! Такие бы устроил «кошки-мышки» — на час! а мо-
жет и до вечера, если б не надоело. Он кружил бы до тех пор,
пока не надоело, испытывал бы свое счастье, свой фарт, потому
что в этом для него была вся жизнь, весь ее смысл. Он всегда
так жил...
Но Тимофей, уж как он ни был плох, скоро сообразил, что
происходит, и сказал таким тоном, что было ясно — это
приказ:
— Кончать надо с ними, Страшных.
— Есть кончать!
Он и сам видел: погоня уже перешла в стадию, которая
у шахматистов называется повторением ходов. Как только это
заметят и немцы, они смогут предвидеть его действия, и тог-
да — привет бабушке! Вот и вся цена мечтам о карусели до
вечера.
Впереди показался старый грейдер, узкий старый грейдер,
обсаженный высоким'и дуплистыми тополями. Здесь если врага
не убьешь сразу и он заляжет за такое дерево, его оттуда не
выковыряешь. Для засады не годится.
Но если спуститься по тропинке к реке... если один заляжет
здесь, в кювете, а самому развернуться в прибрежном кустар-
нике и там поджидать... и когда они начнут спускаться —
встретить...
Страшных начал неприметно сбрасывать скорость, давая
немцам приблизиться. Пусть войдут в визуальный контакт,
пусть видят, что я делаю: пусть доверяют клиенту!
Вот уж и грейдер гудит под колесами, тополя слева и спра-
ва — совсем рядом. Да это ж совсем древняя дорога, двум
машинам не разминуться, понял Страшных и почему-то обра-
довался этой ненужной догадке. Потому-то по ней никто и не
ездит, по этой дороге, ухмыльнулся он и сказал через плечо
Залогину:
— Гляди, я сейчас поворачиваю, а ты с автоматом в кю-
вет. Я их снизу встречу, и, если попытаются залечь, вжаришь
им в зад.
15*
227
— Ну уж нет! Пулемет — мой кусок хлеба. Так что бери
свою машинку и сам вали в засаду.
— Да ты хоть на мотоцикле умеешь?
— Разберусь.
Так и вышло. Немцы едва перевалили кювет, как дали
полный газ, причем одна машина неслась по тропинке, а дру-
гая прямо через лужок, по высокой траве, наперехват: немцы
уже знали этот порядок ходов и хотели выгадать на нем темп.
Третья машина отстала почти на километр, и, если бы здесь
была другая география, если б лужок был хоть чем-то закрыт,
возможно, и эта кинулась бы в бой, чтобы, на худой конец,
попытаться выручить своих. Но, как назло, лужок с грейдера
просматривался отлично, и немцы видели, что произошло с пер-
выми двумя машинами. Не доезжая трехсот метров, мотоцикл
резко затормозил, развернулся, а Ромка вслед ему даже паль-
нуть не смог, хотя бы просто так, вместо соли на хвост —
патроны у него в магазине опять кончились, а запасных боль-
ше не было.
Один мотоцикл горел. По Ромкиной вине: он увидал, что
из-под перевернувшейся машины выбирается пулеметчик, и уда-
рил по нему, не целясь. Еще двое были убиты наповал, а одно-
го насмерть придавило мотоциклом.
Страшных постоял, прислонясь плечом к рубчатой коре то-
поля. Тихо. Трава пахнет — одуреть можно, Жуки летают.
Перепела переговариваются... Только где-то за холмами воро-
чается гром. Страшных прислушался. Так и есть — семидеся-
типятимиллиметровые. Густо бьют. Бой хорош, или просто сна-
рядов — бери не хочу. Но далеко это, ох далеко!..
Мотоцикл горел с треском, пламя гудело, как в трубу. Пла-
мени почти не было видно; оно угадывались только на фоне
дыма — густого, чадного от бензина и краски. Дым сперва не-
решительно расползался во все стороны, но потом, словно ще-
лочку нашел, как-то весь сразу потек вниз, в сырую лож-
бину, к речке.
— Тебя что — ранило? — крикнул Залогин, заметив нако-
нец, что Страшных все не идет.
Он подъехал снизу на мотоцикле и даже успел перевернуть
горящую машину, пытаясь погасить пламя, но тут же убедился,
что это не просто, а возиться времени не было. Тимофей сидел
в коляске как-то боком, почти лежал; издали не было видно,
открыты его глаза или нет.
Страшных побрел через высокую траву, волоча автомат
почти по земле. Остановился возле немца, которого минуту
назад убил. Его обгоревший мундир был изорван пулями. И ли-
228
цо хоть и немного обгорело, а уже не разберешь, сколько ему
было годочков. «Моя работа, — подумал Страшных. — Я его
убил. Минуту назад он был еще жив; совсем живой, он гнал-
ся за нами, уверенный, что перестреляет нас. А я его убил.
Живого человека. Живого человека», — еще раз упрямо повто-
рил Страшных, прислушиваясь, не дрогнет ли у него в груди
хоть что-нибудь. Но ничего не дрогнуло. Пустые слова. Когда
он смотрел на этого убитого им фашиста и произносил «живой
человек» — это были пустые слова. Просто фашист — и эти
слова не совмещались. А может, причиной всему была та гру-
да пол у сгоревших товарищей в провале котельной или пристре-
ленный в упор Эдька Постников, которого он узнал только по
надписи на ремне.
— Ты чего скис? — Залогин, уже весь вымазанный в саже,
попробовал заглянуть ему в глаза. — Мучаешься, что укоко-
шил фашиста?
— Нет. Просто устал.
— Нашел время! Давай помоги обыскать их. А то комоду
нечем будет перевязку сделать.
— А сам не можешь?
Залогин посмотрел на трупы, медленно повернулся к Ромке,
покачал головой.
— Не могу.
— Мертвяков боишься?
— При чем здесь мертвяки? Что мертвяки, что живые...
Но... лазить по чужим карманам...
Страшных едва не рассмеялся — таким наивным это пока-
залось ему поначалу. И уже собрался сказать: «Ну, раз ты
щепетильный...» — но представил, как будет выворачивать кар-
маны немцев... Нет, это не так просто! Он почувствовал, что
должен сначала сломать что-то в себе. Иначе не сможет.
Какая глупость! — попытался он переубедить себя, потому
что не хотел ничего в себе ломать, и все-таки понял — при-
дется.
Их воспитали на идеалах столь чистых, что малейшее от-
ступление от них уже казалось кощунством...
— Давай поищем в багажниках, — предложил Страшных.
К горящему мотоциклу подступиться было уже невозможно,
и они побежали к уцелевшему. Шерстяное одеяло, два пакета
НЗ, две банки консервированной колбасы, буханка хлеба, поча-
тая бутылка чего-то спиртного, термос с какой-то бурдой, по-
хоже — с кофе, а дальше насос, запасные камеры, инструмент,
коробки с патронами — целое богатство, а индивидуальных
пакетов нет.
229
На золотисто-коричневой этикетке бутылки красовалась го-
лова оленя с густыми рогами. Страшных вынул зубами пробку,
старательно обтер горлышко рукавом и ладонью, сделал один
глоток, потом еще несколько. Зажмурился.
— Хороша штуковина! Прямо огонь по жилам. Попробуй, —
предложил он Залогину.
— Я не пью.
— Да брось ты! Наркомовские тебе положены? Положе-
ны. Ежедневно! Знаешь, как снимает усталость?
— Не хочу.
— Глупо. Ну, я твою долю комоду отдам, ладно? Ему это
сейчас во как надо. Совсем скапустился.
Тимофей задремал на минуту, а может быть, слабость смо-
рила. Но Ромкины шаги он услышал и открыл глаза.
— Почему мы задерживаемся?
— Сейчас поедем, — сказал Страшных, отметив про себя,
что, пожалуй, Егорову хуже, чем он предполагал. — А ну за-
глотни, только помалу.
— Самогон?
— Послабше будет. Но до санбата на этом газу ты продер-
жишься.
Только сейчас Страшных заглянул в багажник своего мото-
цикла. Здесь тоже было припасено немало всякого добра —
кроме бинтов. Он вернулся к Залогину. Герка сидел на корточ-
ках возле задавленного лейтенанта, перед ним лежал черный
кожаный бумажник немца, а сам он разглядывал фирменную
фотокарточку: этот же лейтенант, только в парадном мундире
и с медалями, рядом полненькая блондинка, светлоглазая, в пер-
маненте, а между ними совсем маленькая девчушка, вся в ло-
конах и шелке.
— Кончай. Если те возвратятся с подмогой — худо нам
будет.
У второго пулеметчика в сумке они нашли то, что искали.
Они забрали коробки с патронами, три автомата, бинокль и
«вальтер» лейтенанта. Забрали весь съестной припас и одеяло.
Бензином почти не удалось разжиться, видать, вчера немец не-
плохо поездил, сразу подзаправиться поленился, а сегодня ког-
да ж ему было этим заниматься, а еще и к восьми не подо-
шло, когда началась заварушка.
Потом они посовещались, стащили с лейтенанта френч (он
был совсем новенький, даже не порван нигде) и предложили
Тимофею надеть. Ведь, по сути, он был до пояса голый. От гим-
настерки остался лишь правый рукав, и воротничок, и клочья
материи на груди и спине; куда больше тела закрывал бинт.
230
Но Тимофей даже примерять не захотел. Шнапс уже действо-
вал. Егоров сидел свободно, и глаза были ясные.
— Нет, — сказал он, заворачиваясь в одеяло. — Сойдет
и так.
Страшных забрался в седло.
— Ну что, на север двинем? Там вроде наши шумят.
— Наши сейчас везде, — сказал Герка. — Так что это не
горит. Может, сначала человека похороним? Гля, место какое
классное. Тихо, красиво.
— Вот сейчас набегут сюда фашисты — получишь тиши-
ну, — сказал Ромка и повернулся к Егорову. — Твое слово,
командир.
Тимофей кивнул.
— На север сейчас невозможно — через шоссе не проско-
чим. Ночи надо ждать... И хоронить абы как — грешно.
Мы что — боимся их? или удираем?.. Ладно, давай на хутор
к Шандору Барде.
9
Этого венгра хорошо знали все окрест. Он разводил хмель,
держал несколько коров, однако был из тех, про кого говорят,
что у них зимой снега не допросишься. Короче — куркуль.
Его давно бы следовало отселить куда поглубже, зона была та-
кая, что подозрительным личностям в ней нечего было делать;
но граница только обживалась, осваивалась; до хуторянина
руки у начальства так и не дошли.
Хутор стоял над речкой; не высоко, но в самый раз — его
никогда не заливало, а холм был глинистый, всегда сухой.
Крепкий кирпичный дом, крепкие сараи и коровник, крепкая
ограда. С севера от реки к хутору подступал ухоженный ябло-
невый сад. Сад охватывал хутор с трех сторон, оставляя откры-
той только южную, солнечную, где был двор.
Когда пограничники подкатили к воротам, хозяин уже
встречал их. В новом костюме, в начищенных сапогах и
с трубкой. Он слишком поздно увидел, с кем имеет дело; ухо-
дить было неудобно, да и рискованно. Он сунул трубку под
седые усы, сузил белесые глаза и ждал.
— Здорово, Барда! — весело прокричал Страшных, затормо-
зив так, что венгра с ног до головы обдало пылью; тот, впро-
чем, и не поморщился.
— А я думал, что вы уж все прошли божий суд, — ска-
зал он, намеренно коверкая речь. Это была хоть и демонстра-
ция, однако беззлобная: каждый утверждает свою самостоя-
тельность, как умеет.
231
— Для нас повесток не хватило. Пока новые напечатают —
поживем.
— То-то, гляжу, один уж заработал вечную жизнь.
— Над чем смеешься, змей! — без всякого перехода рас-
свирепел Страшных и соскочил с мотоцикла, но Тимофей успел
удержать его за руку.
— Здравствуй, дед, — сказал он. — Меня-то что, не при-
знаешь?
— Трудно тебя признать, капрал, дай бог тебе здоровья.
— Помоги, Барца. Товарища вот схоронить надо.
— Хорошо, гляжу, бегаете.
— Ладно тебе. Говори — выручишь а ли нет?
— Небось сами и похороните, — сказал венгр, и опять
ухватил трубку крепкими желтыми зубами, и все стоял, пере-
водя неторопливый невыразительный взгляд с одного погранич-
ника на другого. Затем кивнул Залогину: пошли, мол, — по-
вернулся и заскрипел сапогами через двор.
Герка не сразу последовал за ним. Легким скользящим ша-
гом он прошел перед воротами, согнувшись почти к самой зем-
ле, всматриваясь в следы. Вернулся более широким полукру-
гом, расслабленно выпрямился и сказал Тимофею:
. — Сегодня здесь еще никто не проезжал.
Но автомат все-таки перебросил из-за спины под мышку и
поставил на боевой взвод.
Они пропадали долго. Наконец появился Залогин, неся две
лопаты и маленькое ведерко с молоком, а следом венгр с дву-
мя домашними караваями, с куском сала и каким-то свертком,
от которого терпко пахнуло застоявшимся густым запахом
полыни.
— Это тебе, капрал.
Тимофей развернул сверток. Это была старая кавалерийская
куртка, скажем даже больше — драгунская, только Тимофей
не знал таких тонкостей, да и все равно ему было. Главное —
ее можно было и не противно надеть. Шили куртку, видать,
из хорошего прочного сукна; от него теперь осталась, по сути,
одна основа, но тусклый, когда-то шикарный позумент уцелел
весь, и пуговицы о орлами тоже. Реликвия! Однако Тимофей
был рад.
— Здоровый был мужик, — похвально оценил Тимофей. —
Чья это?
— Небось моя.
— Скажешь!— не поверил Тимофей. — Да в ней двоих та-
ких, как ты, спеленать можно.
— Если б ты до моих лет дожил, небось усох бы.
232
— Нет! У нас такой корень — все больше в толщину
идем, — улыбнулся Тимофей, влезая в куртку; она оказалась
ему в самый раз. — Ас чего ты решил, что я не проживу
с твое?
— Если с этими рыцарями не поедешь, у меня останешь-
ся — может, и проживешь. Может, еще и сто лет жить будешь.
— Ас ними, думаешь, убьют?
— Это уж как Иисус рассудит. Только куда уж вам убе-
речься.
Тимофей долго ел молча. Потом сказал:
— Не могу, Шандор. Я за них в ответе. Понимаешь? — не
могу я их бросить... Если б еще пеши были, обузно для них —
это, понимаю, обмозговать еще можно было бы. А так нет.
— Твоя воля, капрал. Небось немец меня не тронет. А ты
на молочке как гриб поднимешься, еще до червей.
— А! какой сладкий! — гыркнул Страшных, отставляя ве-
дерко. — Выдаст он тебя, Тимош, как пить дать выдаст, ста-
рый змей. А себе за то пару соток под огород выклянчит.
Или того больше — лужок для коровушек! — Он зло засмеял-
ся. — А ты не подумал, Барца, что еще через неделю мы воз-
вратимся да как хрястнем тебе по шее?
Венгр выслушал его спокойно, вынул трубку.
— Когда я был такой же дурной, как ты, парубок, я тоже
всех людей судил по себе, — сказал он, еще больше коверкая
слова.
— Ладно, — сказал Тимофей, — посоветуй, дед, где нам
товарища схоронить.
— На погосте нельзя сейчас, — сказал венгр. — Там
уже эти.
— Ему и не обязательно на погост. Он солдат.
— Есть хорошее место. Тихое. И земля легкая. Это за ого-
роженным выгоном, вон там, на сходе, может, видали — возле
двух старых груш. Было три, так одна усохла. Спилили.
— Знаю! — оживился Герка. — Высота сорок один.
— Это на вашем участке, — согласился Тимофей.
— Шикарное место. Видок оттуда — закачаешься! Я по-
кажу, как проехать. Тут просто.
— Ты уж приглядывай за могилкой, — сказал Тимофей,
втискиваясь в коляску. — Прощай, дед.
Венгр чуть кивнул.
— Лопаты там оставьте. По-над вечер схожу — заберу.
— Прощай.
Место оказалось — себе лучше не пожелаешь. В полчаса
они выкопали могилу метровой глубины, тело обложили све-
233
жим густым лапником и закопали на совесть, плотно, чтобы
не сразу могила просела. Сверху положили припасенную Гер-
кой дощечку, на которой написали все, что полагается в та-
ких случаях. Получилось не очень подробно — Страшных знал
только имя этого парня, — зато брало за душу. Дощечку за-
крепили камнями. Потом Ромка хотел дать прощальный са-
лют и даже заупрямился, настаивая на своем, когда Тимофей
сказал «нет». Тогда Тимофей так сказал «нет», что Ромка
сдался, хотя еще долго после этого дулся на товарищей.
Решив дожидаться темноты, они нашли укромное местечко,
наметили порядок караулов и завалились отдыхать. Но прошел
час, прошел другой: спать не мог никто.
— Время только зря портим, — не выдержал Страшных. —
Если хотите знать, я улавливаю противоречие в наших рас-
суждениях.
— Не в обиду будь сказано, товарищ сержант, — сразу ото-
звался из кустов Залогин, — плохо вы его учили. Никчемуш-
ный он солдат, этот Страшных.
— Поясни, — сказал Тимофей.
— Справный солдат еще не лег, а уже спит...
— Як чему веду, — продолжал Страшных, словно и не
слышал этих реплик, — ты ж какой сейчас воин, Тима? Смеш-
но сказать. Тебе в койку надо. И поскорее. А мы всё в драку
лезем. Где пальба погромче.
— Ну?
— А надо бы туда, где тихо. До своих скорее добежим.
— Например?
— Хотя бы в райцентр. Его ведь так просто наши не сда-
дут. Должны держать. А там больница...
Тимофей думал недолго.
— Ладно. Заводи мотор.
До райцентра было километров двадцать с гаком, но места
всё знакомые, и Страшных не зарывался, даже осторожничал,
так что проскочили без приключений. Они уже решили, что де-
ло сделано, и в райцентр въехали открыто, однако там оказа-
лось полным-полно немцев. Пограничники спаслись только по-
тому, что немцы слишком поздно их разглядели — может, при-
няли за своих, а может, им и вовсе было наплевать, кто это,
так они были уверены в своей силе и безнаказанности; короче
говоря, когда под свист пуль, гогот и улюлюканье они все-таки
благополучно заюлили в чащу, было решено двигаться на вос-
ток не наобум, а держаться поближе к шоссе. Этим нисколько
не уменьшалась вероятность встречи с немцами, зато они могли
быть уверены, что идут к цели кратчайшим путем: это такая
234
магистраль, которую наши должны были держать. Не здесь —
так где-нибудь подальше держат. Потому как этим они немцу
горло жмут. Выходит, где-то по-над шоссе должны были быть
свои.
Осуществить этот план оказалось нетрудно. Немцы охраня-
ли шоссе только в непосредственной близости, дальше у них
пока руки не дошли, не до того им было — они стремились,
мчались, летели плотным кулаком на восток. Правда, погранич-
никам все же довелось пострелять. Это случилось дважды. По-
хоже, оба раза им встретились разъезды или разведгруппы.
Оба раза противники замечали друг друга еще в бинокль, и
стрельба носила скорее предупредительный характер. Возмож-
но, тут сыграло свою роль и некоторое равенство сил. А риско-
вать без особой надобности охотников не нашлось.
Потом пошли горы.
Потом кончился бензин. А фронта все не было слышно. И су-
дя по тому, что как раз в это время далеко внизу, едва раз-
личимая отсюда, по шоссе шла огромная, правда, на совесть
охраняемая интендантская колонна, фронт был еще не близко.
Бензин кончился где-то около полудня. Страшных ждал этой
минуты давно, он был готов к ней — в самом деле, не бездон-
ные же баки у этой машины; поэтому даже досады не почув-
ствовал, отрулил мотоцикл с тропинки в удобный просвет меж-
ду двумя смереками, ловко объехал торчавшие из мха гладкие
гранитные зубцы и, когда пружины под сиденьями в последний
раз охнули и затихли, сказал:
— Вот и все.
— Может, так оно и лучше, — сказал Тимофей. — Меньше
риску напороться на фашистов. Идти — не ехать. Не так спод-
ручно, зато верняк.
— Нет, — сказал Страшных, — кабы ты здоровый был.
— Ладно. Уже близко. Как-нибудь дойду.
— Есть идея, — сказал Страшных. — Скромная гениальная
идея.
Он прошелся возле мотоцикла, разминая ноги, тряс ими по-
очередно. Это показалось ему недостаточным, и он стал масси-
ровать икры. Здесь не было ни ветра, ни птиц, даже насекомые
молчали, может быть из-за полуденной жары. Только натужно
гудели далекие моторы да потрескивал бинт, когда Залогин
выдирал его из бурых пятен на груди Тимофея. Теркины руки
занемели от напряжения и начали дрожать. Чтобы скрыть это,
он отер рукавом гимнастерки свое взмокшее восковое личико,
а потом и совсем опустил их.
— Дядя, хочешь расскажу, что ты придумал?
235
— Валяй.
— Очень просто, дядя. Мы с тобой сейчас берем по автома-
ту, спускаемся к шоссе, нападаем на немецкую автоколонну и
разбиваем ее, захватываем канистру горючего, после чего про-
должаем путь на этой вот керосинке.
— А у него котел варит, а? — не растерялся Страшных и
улегся на мох, заложив руки за голову. Но глаз не сводил с гру-
ди Тимофея; очень ему было интересно, сколько же у сержанта
ран. — Как говорится: ум хорошо, а полтора лучше.
— Мы пойдем пешком, — сказал Тимофей.
— Но ведь если остановить одинокий бензовоз или просто
грузовик...
— Еще немножко, дядя, и ты согласишься просто найти
на обочине одинокую канистру. Но для себя я решил, что если
и поеду дальше, так только на «опель-адмирале».
— Вы слышали приказ? — сказал Тимофей.
— Так точно, — сказал Залогин.
— Да ну тебя, Тимоша, в самом деле! — сказал Страшных.
— Красноармеец Страшных, два наряда вне очереди.
Как только прибудем в часть, напомните мне о них. Ясно?
— Еще бы.
— Почему отвечаете не по форме?
Страшных поднялся и, стоя довольно свободно, но не развяз-
но, ответил:
— Виноват, товарищ командир отделения. Вас понял.
— Ладно. Ты бы уж кончал перевязывать, что ли, — сказал
Тимофей Залогину. — А то вроде пар туда проникает. И ды-
шать вроде нечем.
Залогин вынул из-под бинтов кандидатскую карточку, а по-
том и комсомольский билет. Билет был проткнут штыком почти
у сгиба, и задние, еще не заполненные страницы склеила кровь.
Герке стало жалко своего билета, но он и виду не подал, обтер
грудь Тимофея влажным платком и начал накладывать новую
повязку, аккуратную и ловкую, словно сдавал экзамен на сан-
инструктора. Бинт не нравился Залогину, как и вообще весь
немецкий индивидуальный пакет. Что-то в нем было не такое.
Однако выбирать не приходилось. «Я уж наши-то бинты не буду
выбрасывать, отстираю, еще послужат, — решил он. —
Нужная вещь, сгодится в деле. Не то что это немецкое
дерьмо».
Потом они поели. Не столько из-за голода, сколько из-за не-
возможности унести с собой всю снедь. Действительно, тащить
термосы было неразумно, груза хватало и без них, а какой
русский станет пить пустой кофе? — и не заметили за делом,
236
как от банки с колбасой и буханки хлеба даже крох не оста-
лось.
После еды настроение поднялось. Тимофей велел наново пе-
ремотать портянки. Идти черт те куда, да все по камням, по
горкам — ноги в первую очередь беречь надо.
Для Страшных это было тем более важно — с чужим са-
погом шутки плохи. Пришлось на портянку пустить кусок
одеяла.
— А я вот все думаю, — сказал Герка, наблюдая за его
манипуляциями, — куда наши подевались?
— А никуда! — сказал Страшных. — Еще немец до них не
добежал.
— Я не о тех. Я о таких, как мы.
— Беглецах?
— Почему «беглецах»? Разве мы от страха удираем?
— А от чего же?
— От неравенства сил. Оттого, что хотим соединиться со
своими.
— Грамотный ты шибко, — сказал Страшных. — Уже и
оправдание придумал. А те, кто не придумывал себе оправда-
ний, на раздолбанных позициях в последний раз под солныш-
ком греются. Пока не закопали. Ты хотел их встретить?
— Ладно вам, — сказал Тимофей. — Ты не прав, Страш-
ных. Чего на Герку зверишься? Если по совести, так я больше
всего опасался, что кто-нибудь из наших, из отбившихся, нас
же и шлепнет.
— Кто спорит, — согласился Страшных, — если бы свой
подшиб — обидно.
— Сантименты, — сказал Герка. — Какая разница, чья
пуля?
— То есть как — какая разница? — изумился Страшных
и кинулся в спор, но не потому, что хотел доказать противное,
а только из чувства противоречия, из привычного желания де-
лать и говорить наоборот. А вообще-то он на минуту позавидо-
вал Залогину, потому что последняя реплика, по Ромкиным по-
нятиям, была оригинальной, и уже только поэтому ее должен
был произнести не кто иной, как он, Ромка Страшных, неза-
висимо от того, правильно это суждение или нет; но раз уж
случилось иначе, он считал делом чести опровергнуть оппонен-
та, пусть даже для этого ему пришлось бы доказывать, что бе-
лое черно.
Тимофей попытался утихомирить их увещеваниями, когда
не помогло — придумал им работу: заставил откатить мотоцикл
подальше в кусты, в укромное место. Они запомнили ориенти-
237
ры, не сомневаясь, что вскоре представится случай извлечь ма-
шину из тайника; уничтожить ее было жалко да и бесхозяйст-
венно. Спор иссяк лишь после того, как они двинулись на вос-
ток. Тимофей приказал Ромке идти в пятидесяти метрах впере-
ди, в дозоре. Договорились о звуковой сигнализации. Ромка
взял автомат, бинокль и скрылся в кустах.
10
Потом они встретили Чапу.
Собственно говоря, звали его Ничипор Драбына, он это сра-
зу сказал, но как-то невнятно, невыразительно, словно выполнил
формальность, и что бесполезно настаивать и быть принципи-
альным — все равно не сейчас, так завтра он станет для своих
новых товарищей просто Чапой, как был Чапой всю жизнь,
с первых же лет, как был Чапой для каждого встречного, слов-
но это имя у него на лбу от рождения вырезали. Он был Ча-
па — и этим сказано все. Он был не очень маленьким — вро-
вень с Геркой Залогиным — и уж куда сильнее Герки, здо-
ровьем природа его не обделила; но и силачом его нельзя было
назвать. Он был круглолиц и круглоглаз, с широким и доб-
родушным носом-бараболей; это было милое и немножко смеш-
ное лицо, довольно приметное; уж во всяком случае, когда
видел его перед собой, не возникало сомнения, что легко узна-
ешь его среди других. Но впечатление это было обманчивым.
Стоило повернуться к Чапе спиной, как он тотчас же выпадал
из памяти, и, если потом приходилось с ним сталкиваться, че-
ловек знакомился с ним заново, и заново — узнав, что этого
паренька зовут Ничипором Драбыной, — нарекал его Чапой, и
был очень доволен собой, будто бы он первым до этого доду-
мался. Ему и в голову не приходило, что он уже знаком с Ча-
пой, что вся процедура повторяется в точности уже второй или
третий раз. Уж такая была у Чапы планида, на которую, впро-
чем, он никогда не обижался. Иначе он бы сразу перестал быть
Чапой!
Пограничники встретили его вскоре. Они перевалили одну
гору; вышли к другой, покруче, уже настоящей горе — с уку-
танной облаками вершиной, с синевой под ними, — стали оги-
бать ее ложбинами и вот в одной из ложбин увидели танки.
Первым их обнаружил идущий дозорным Страшных. Он дал
сигнал: «Жду вас, подтягивайтесь», и когда Тимофей и Герка
его догнали...
(Герка тащил оба автомата и боекомплект за двоих, и еду,
и еще поддерживал Тимофея, подставив ему свободное плечо,
238
и все равно Тимофей уже еле шел: к боли он притерпелся, и
его не очень пугало, что раны отвердели и опухли, видать, на-
чинали гнить, — но потеря крови сказывалась; крови он по-
терял многовато для одного человека, и стоило повернуть го-
лову — и земля переворачивалась, а ноги были такими слабы-
ми, что каждый шаг казался чудом, он даже задумываться
боялся о том, что чувствует, как ему удается еще идти; и он
преодолевал головокружение, тошноту и слабость и ведь о чем-то
разговаривал с Геркой, отвечал на какие-то его вопросы, а сам
думал, как поступить, не знал, как же сделать лучше, потому
что не для него сейчас была эта работа — идти; еще один та-
кой переход — и конец ему, не встанет, а как быть иначе —
он не знал, уж так ему не хотелось отрываться от парней, от-
леживаться в какой-нибудь избе, остаться одному; и он все ду-
мал, искал выхода, напрягая всю волю и гордость, чтобы не
заикнуться: мол, хорошо бы привал сделать. «Я дойду и не
стану им обузой», — твердил он про себя, когда вдруг раздал-
ся Ромкин сигнал, который для Тимофея прозвучал как сигнал
о спасительной передышке, ведь, что бы там впереди ни слу-
чилось, они остановятся, хоть на десять минут, хоть на мину-
ту; они остановятся, чтобы разобраться в смутившей Ромку
ситуации, и тогда можно будет сделать вид, что задумался, и
прилечь... хоть на десять минут)...
Так вот, когда Тимофей и Герка догнали Страшных, перед
ними открылась ложбина, а на дне ее вразброс стояли совет-
ские танки: одна тридцатьчетверка и два БТ-7.
И кругом ни души.
— Страшных, разведай, что тут происходит. Только тихо.
В случае чего отходи прямо на нас. Прикроем.
...Лечь на спину и закрыть глаза...
Возле самого лица топчутся Ромкины сапоги. Словно и не
уходил никуда.
— Тим... Тимка, погляди, какое чудо-юдо я привел.
Не открывать глаз. Просто лежать, не открывая глаз, не
шевелясь, ни о чем не думая, — они ведь должны понимать,
как ему плохо, как много крови он потерял. Должны ведь ко-
гда-то они понять, что он не железный... Просто лежать...
Тимофей даже вздохнуть себе не позволил. Открыл глаза и
сел. И увидел перед собой Чапу. Глаза Чапы были красны от
недавних слез, лицо раздергано противоречивостью чувств: го-
ре еще оттягивало вниз его щеки, концы губ и глаз, но радость
уже давила изнутри, и уже угадывалась ухмылка в пляшущих,
срывающихся чертах.
— Почему он плачет? — расцепил губы Тимофей.
239
— Вот и я подумал, с чего бы это он? Представляешь кар-
тину : сидит возле танка и ревет чуть ли не в голос. Аника-
воин!
— Он тебя не трогал? — спросил Тимофей у Чапы.
— Этот? — Чапа смахнул под носом, а потом и последние
слезы стер. — Навищо ему меня трогать? Или я на бабу
схожий?
— Ну мало ли как можно обидеть...
— Обидеть? Он — меня?.. Та вы шуткуете, товарищ коман-
дир. У нашем селе я таких гавриков...
— Понятно, — перебил Тимофей. — Где остальные?
— Тю! Та я сам токечки сюда пришкандыбал. Другим яром.
Я ж на вас и подумал, что вы и есть оте остальные.
— А чего ж плакал?
— Обидно. Из сердца те слезы.
— Понятно. Страшных, доложите обстановку.
Ромка перестал давиться смехом, демонстративно — для Ча-
пы, конечно, — вытянулся по-уставному.
— Так что, товарищ командир отделения, лощину я про-
чесал всю. Пусто. Кроме этого героя. Но он не в счет — при-
блудный.
— Разобрался, что произошло?
— Горючее кончилось. Сухие баки. Все машины на
ходу, у каждой почти полный боекомплект — и ни грамма
бензину.
Тимофей смотрел, как дрожит воздух над нагретой солнцем
тускло-зеленой броней, на вспаханное траками дно ложбины...
Ни души... И это не мираж — это реальность. Можно подойти
и потрогать эту угловатую броню и аккуратные клепки...
— Но ведь это же не мотоцикл! — вдруг не выдержал он.
— Ты думаешь, они вроде нас...
— Конечно! — Он чуть не застонал, но сдержался и сказал
себе: «Ладно... ладно...» — и почти успокоился. — Конечно, —
уже тихо повторил он, — думают — возвратятся... Но ведь это
же танки! И никакого прикрытия... охранения...
— Здесь и так укромно, — сказал Залогин. — Ив сторо-
не. Случайно разве кто набредет.
— А для обороны неспособно, — деловито добавил Страш-
ных. — Даже охранять — погляди сам! — и то не с руки.
Все подходы закрыты. Батальон — и тот не управится.
Да ведь они, похоже, пытаются как-то его утешить. Его,
своего командира... Вот уж никуда не годится.
— Ладно... Послушайте, а может, их заминировали? — встре-
пенулся Тимофей.
240
— Ложбина не минирована, — сказал Страшных, — я про-
верял.
— А если мы их взорвем?
Он поглядел в глаза товарищам. Страшных отвел взгляд.
И Залогин отвернулся.
— А что — можно, — сказал Чапа. — Управимся враз. —
Он не понял, почему так изумленно взглянули на него погра-
ничники, и торопливо пояснил: — Если не чесать по-дурному
языком, то наши, когда бы сюда ни вернулись, не дознаются,
чья работа. Выходит, обойдется без шухеру. А германец что
так, что этак с этого во что будет иметь...
И Чапа показал, что с этого будет иметь германец.
Цепляясь за кусты, они спустились в лощину. Страшных
приволок танковый брезент, расстелил в тени терновника; тень
была не плотная, легкая, пропускала дыхание солнца, что было
совсем не лишним — лощина оказалась сырой. Тимофей едва
лег на брезент — словно провалился куда-то. И уже не слышал,
как с него стянули сапоги и портянки, расстегнули драгунскую
куртку и накрыли одеялом.
В этот день они не стали уничтожать танки. Мало ли что! —
а вдруг завтра на шоссе появятся свои? Утро вечера мудренее.
Они натаскали в тридцатьчетверку молоденького лапника, сверху
навалили травы. Конечно же, тесновато, однако само ложе полу-
чилось роскошное. На лучшем месте положили Егорова. Когда
проснулись, чтобы поужинать, у него был жар, должно быть,
ужасная температура, потому что он никого не узнавал и бре-
дил, и Чапа сказал: раз нет лекарств, надо пустить кровь, он
видел, как это делал их коновал, и всегда помогало. Но Герка
сказал, что не позволит, мол, к ночи всегда больным становится
хуже; другое дело, сказал он, холодный компресс на голову и
на рану; на том и порешили.
После ужина их опять потянуло в сон.
— Давайте разберемся насчет дежурств, — сказал Зало-
гин. — Только, чур, не я первый!
— Мальчик шутит? — сказал Страшных. — Зачем нам эта
роскошь?
— Ну как же, — растерялся Залогин, — порядок вроде
такой... Да и за комодом присмотреть. А то ведь очнется —
шухер будет жуткий.
— Из-за себя он не станет.
— Это я понимаю. Но порядок есть порядок.
— Кончай базарить, — отрезал Страшных. — Во-первых,
комоду мы все равно не в силах помочь. А во-вторых, кто при-
прется в эту дыру ночью? — я правильно говорю, Чапа?
16 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
241
— Солдат спить, а служба идеть, — сказал Чапа.
Этот древний аргумент оказался и наиболее убедительным,
Они забрались в БТ, задраили люки и на всякий случай изго-
товили к бою пулеметы. И через несколько минут уже спали.
Конечно же, они рисковали; но, прямо скажем, риск был неве-
лик, почти ничтожен. А устали все невероятно и мораль-
но и физически. И Чапа в этом смысле не был исключе-
нием.
История его была простая.
Служил он в стрелковом полку ординарцем командира роты.
Каким он был ординарцем — хорошим или плохим, предупре-
дительным или растяпой — не суть важно; зато со всей ответ-
ственностью можно сказать, что Чапа был простодушен, за что
и поплатился в первый же день войны. Естественно, пострадав-
шим оказался его лейтенант. Выяснилось это не сразу, когда
полк подняли ночью по тревоге и стало известно, что война,
а несколько погодя, когда после десятичасового непрерывного
марша полк одолел чуть ли не полсотни километров, вышел
на исходный рубеж и стал окапываться. Только тут подоспел
лейтенант, догнал-таки свою роту и в первую же минуту обна-
ружил Чапину оплошность.
Этот лейтенант был личностью своеобразной, вернее — позво-
лял себе быть таковым. Когда-то, еще в начале прохождения
службы в полку, ему случилось отличиться неким оригиналь-
ным способом, каким именно, впрочем, никто уже точно не
помнил; но репутация сохранилась. Даже командир полка и
начштаба, когда речь заходила о лейтенанте, всегда говорили;
«Ах, это тот, который... ну как же, помню, помню...» — следо-
вательно, ко всему прочему создавалось впечатление, что лейте-
нант на виду. И он позволял себе время от времени высказы-
ваться смело и нелицеприятно, чем еще больше укреплял свою
репутацию оригинала. А «раз человек такой, что с него возь-
мешь?» — и ему зачастую сходило с рук то, за что крепко
пострадал бы любой другой.
В ту ночь, когда началась война, лейтенант пропадал невесть
где. У него был очередной бурный роман в заречном селе, с кем
именно роман — не знал никто из приятелей, а тем более Ча-
па. Ему лейтенант приказал раз и навсегда: «Ты не знаешь, ку-
да я иду, — внял? ты не знаешь имен моих подружек — внял?
а если узнаешь случайно — тут же забудь от греха подаль-
ше...» Это случилось после того, как Чапа дважды подряд, про-
явив недюжинное упорство и смекалку, находил лейтенанта по-
среди ночи — естественно, по делам службы. С тех пор лейте-
нант и «темнил».
242
На этот раз судьба грозила ему немалыми карами. Диапа-
зон был широк: от словесного нагоняя до штрафбата. Лейте-
нант готовился к любому повороту событий и все же не учел
весьма существенной детали — и получил удар прямо в серд-
це. Чтобы не интриговать читателя попусту, скажем сразу, что
он был страстным коллекционером. Он собирал бритвы и, по-
нятно, первым долгом пожелал узнать, где коробка с его кол-
лекцией. Чапа был прост, не отличался ни фантазией, ни склон-
ностью к самоанализу.
— Ваше личное оружие, шинель и смена белья в ротной
линейке, товарищ лейтенант, — доложил Чапа, еще пуще округ-
лив от старательности свои глаза.
— Я тебя про коллекцию спросил. Про коллекцию. Ты внял?
Лейтенант -говорил тихим голосом. Если б он был злым бо-
гом, он превратил бы Чапу в камень. Разумеется, узнав преж-
де, что с коллекцией. А сейчас он глядел в непроницаемые, как
у куклы, Чапины глаза и пытался прочесть в них правду.
Знал ее, предчувствовал, но это знание казалось ему таким
ужасным, что лейтенант боялся дать ему всплыть; топил его,
надеясь на чудо, ласково заглядывал в глаза ординарца; он
бы молился, если бы умел, но лейтенант не умел молиться,
и потому механически, бессознательно (чем значительно сни-
мается доля его вины) поминал бога в душу мать...
— А как же! Ясное дело, внял, товарищ лейтенант, — пре-
данно объяснял Чапа. — Однако я так понял, товарищ лейте-
нант, война...
— Коллекция где, Чапа...
— Ну где ж ей быть еще, товарищ лейтенант? Ну куда ж
она еще денется? В казарме она, товарищ лейтенант. Как бы-
ла — у вашей тумбочке.
Тут ему еще раз подумалось, что, может быть, он был не
прав, что — черт с нею! — надо было кинуть ее в линейку
вместе с остальными лейтенантовыми шмутками. Ну война —
это все понятно. Только ж не все время война, не круглые же
сутки, иногда ж захочется человеку душой оттаять, возле чего-
то погреться. Одному — письма мамкины перечесть, другому,
скажем, цветочки; а этот вот — бритвочками бы побаловался...
Но это была мгновенная слабость. Чапа сказал ей — нет. Он
никогда не думал о своих каких-то идеалах или чистоте, и про-
чих высоких материях, но что для него было чисто — на то
он пылинке сесть не давал, а что было свято — за то, не заду-
мываясь, отдал бы жизнь.
Но это так — к слову...
А коллекция действительно осталась в той тяжелой казар-
16»
243
менной тумбочке, в нижнем отделении, где под запасным комп-
лектом голубого байкового белья лежали пачки аккуратно ра-
зобранных по адресатам и перевязанных шнурками от ботинок
письма лейтенантовых корреспонденток. Блокнот с их адресами
и пометками о днях именин и рождений, какой когда отправил
письмо и о чем договаривался, он носил с собой; а эти
письма лежали довольно открыто; он не делал из них тайны
и даже иногда, во время сабантуев, после второй или третьей
бутылки читал приятелям.
Кстати, небольшая поправочка: и бритвы-то не все были
на месте. Одна из них, чуть ли не самая ценная, находилась
в мастерской. Немецкая, с грубой костяной ручкой, с фашист-
ской свастикой у основания лезвия, называлась она довольно
просто, что-то там было насчет золы, только Чапа и не старался
запомнить, сам он еще не брился ни разу и был убежден, что
привередничать из-за бритв — блажь; но как было потешно,
просто слов нет, когда лейтенант, отдавая эту бритву мастеру
для совсем пустячного ремонта — клепка в ней разболталась, —
повторил раз пять, какая это ценность, и каждый раз добавлял
еще, что она дорога ему как память. И вот теперь эта «память»
осталась в мастерской, может быть, насовсем, потому что с вой-
ны не удерешь, это не маневры; не сегодня-завтра они пойдут
вперед, через Венгрию на Берлин, чтобы задушить фашистскую
гадину в ее собственном логове, вот и выходит, что в это мес-
течко, где были их казармы, лейтенант если и попадет, то ого
как не скоро, и вряд ли тогда его признают, а скорее всего не
попадет вовсе; значит, бритва тю-тю!..
Лейтенант держался геройски. Правда, он все-таки выска-
зал Чапе все, что о нем думает, а в заключение приказал:
— Свои вещи оставляешь здесь. Налегке смотаешься домой.
Даю тебе двадцать четыре часа — чтобы ни минутой позже вся
коллекция и «Золинген» из мастерской были здесь. Внял? Если
патруль задержит — сам понимаешь. Но с пустыми руками
лучше не появляйся. Внял? Ну вали!
Чапа знал, что прав тот, кто имеет право приказывать, и
еще знал, что с этим лейтенантом ему и жить и воевать, а по-
тому не спорил. Правда, приказ был еще тот, явно незаконный,
но такая уж судьба ординарская: нос высоко, да до чести да-
леко.
Путь до казармы он проделал быстро. Сперва на попутной
полуторке, а за развилкой его подобрал на фуру неразговорчи-
вый дядько в засмальцованном жилете из овчины и в картузе
на манер конфедераток: весь углами, и козырек лаковый. Солн-
це уже не пекло, дорога была гладкой, шины у фуры богатые,
244
на резине. Чапа как зарылся носом в то сено, так только перед
казармой дядько еле его растолкал.
В расположение полка Чапа возвратился куда раньше назна-
ченного лейтенантом срока, хотя от шоссе пришлось свернуть
сразу: на первом же километре его чуть не застукал контроль-
ный пост; еще раз испытывать судьбу у Чапы не было желания.
Он добрался окольным путем, большей частью пешим, но полка
на месте не обнаружил. Чапа почуял недоброе. Откуда сила
взялась — побежал к роще, где на опушке окапывалась их ро-
та. Вот и окопы, вот блиндаж лейтенанта, совсем законченный,
даже дерном поверху обложить успели. Но людей нет. Призна-
ков боя — нет. Полк словно испарился. Их перевели на другой
участок, сообразил Чапа, и это его успокоило, но ненадолго. Он
тщательно обшарил блиндаж, уверенный, что лейтенант должен
был оставить ему записку. Не нашел. Чапа выбрался наружу,
сел в цветущую траву и положил рядом коробку с бритвами:
какое-то оцепенение сковало мозг, потом рассеялось, и тогда
Чапа понял, что теперь он дезертир. Низкий, подлый дезертир.
И нет ему оправдания.
Пахло свежей влажной землей, чабрецом и еще чем-то терп-
ким, вроде лука. В густом вязком воздухе плавали пчелы. Вязы
стояли на вершине холма, как войско, изготовившееся к битве;
роща кончалась вдруг, и оттого, что луга были выкошены,
а кустарник вырублен совсем, крайние деревья казались строй-
нее и выше, чем были на самом деле. За долиной опять начи-
нались холмы; из-за одного, сбоку, четко темнея на фоне беле-
сого неба, выдвигался увенчанный крестом шпиль костела. Зна-
чит, там есть городок или хотя бы большое село, подумал Ча-
па, но это открытие вовсе его не обрадовало. Он остался
один. «Я теперь совсем один», — понял Чапа, и эта мысль
испугала его, как если бы вдруг оказалось, что он остался один-
единственный на земле. Рядом не было лейтенанта, которому
положено было за него, за Чапу, думать; рядом не было то-
варищей по роте, вместе с которыми он ничего не боялся —
вместе они были силой! Он остался один. Сам себе командир
и сам себе товарищ, сам и разведка, сам и основные силы. Во-
круг были мир и покой, но что-то в груди Чапы напряглось,
он явственно слышал предостерегающий голос, и это был не
страх, потому что трусом Чапа никогда не был; может быть,
его мозг воспринял какие-то еще неведомые науке волны, кото-
рые идут от мозга к мозгу, уже затопили незримым паводком
все окружающее пространство, но проявятся только через два-
три дня, проявятся вдруг у всех сразу, в образе четких черных
силуэтов: «ОБХОДЯТ!», «ТАНКИ!», «ОКРУЖИЛИ!..»
245
Гудели разбитые, натруженные ноги; связки обеих стоп
словно раскисли, каждая косточка отделилась от остальных,
плавала, как в киселе, была сама по себе и ныла. Манили раз-*
бросанные по склону стожки. Завалиться сейчас под какой-ни-
будь, ноги разуть... ах разуть ноги да придавить эдак минуток
триста — как идти после этого будет легко да весело! И как
далеко он сможет уйти! — хоть весь маршрут отмеряй сначала...
Чапа тяжело поднялся, взял коробку с бритвами под мыш*
ку, еще раз оглядел долину, какая она тихая да пригожая, и
пошел на север, где, как он знал, километрах в десяти
было большое стратегическое шоссе. «Уж там-то я встречу
наших», — сонно качал головой Чапа, под «нашими» имея
в виду вовсе не обязательно свой полк, а нечто большее, хотя
и неконкретное, что должно было разорвать одиночество и вер-
нуть Чапу в привычную, надежную, родную атмосферу Красной
Армии.
На шоссе были немцы.
Чапа сразу проснулся и заспешил вдоль шоссе на восток.
Первого убитого красноармейца он увидел издалека. Тот сидел
почти на открытом месте, привалясь спиной к кусту бузины;
правда, с шоссе его было не видать. Чапа не сразу понял, что
красноармеец убит. Красноармеец вроде бы отдыхал, и это по-
началу сбило Чапу с толку. Но когда до него осталось метров
двадцать, Чапе что-то не понравилось, хотя он и не сразу дога-
дался, что именно, а потом подошел совсем близко и увидел,
что красноармеец весь в засохшей крови, и по ранам на живо-
те и груди было ясно, что его добивали в упор и не жалели
патронов. А потом Чапа понял, что его насторожило раньше:
вокруг белели бумажки, вывернутые из карманов красноармей-
ца, и это даже больше диссонировало с окружающей пастель-
ной зеленью, чем труп.
Чапа впервые видел убитого человека и приблизился к не-
му с неохотой. В двух метрах от красноармейца Чапа присел
на корточки и долго его рассматривал, потом взял за конец
ствола и потянул к себе его винтовку; но то ли рука убитого
уже оцепенела, то ли винтовку что-то удерживало, только лег-
кого усилия оказалось мало. Чапа потянул сильнее, затем дер-
нул винтовку. Убитый качнулся так по-живому, что у Чапы
сердце замерло и он сел на землю и даже вспотел. Но винтов-
ка была уже в его руках. Правда, оказалось, что в ней нет
патронов, и пришлось приблизиться к убитому совсем и осмот-
реть подсумки; они были полны, и Чапа по очереди опустошил
все, и в конце этой операции испытывал к этому парню что-то
вроде симпатии и жалости.
246
Чапа зарядил винтовку и едва обошел кусты, как перед ним
открылось поле недавнего боя. Бой был встречный — опреде-
лил Чапа, хоть и немного в этом смыслил, — никто даже и
окопа вырыть не успел. Убитые лежали по всему пространст-
ву: в черных воронках, за камнями, просто посреди травы, —
и сразу было видно, кто бился перед смертью, а кто бежал;
эти в большинстве были с пустыми руками. Но больше всего
убитых лежало вдоль склона насыпи. Это был почти непрерыв-
ный валик, вроде ленты, окаймлявшей шоссе. Видать, они бы-
ли убиты на самом полотне, а потом их сгребли в сторону,
сбросили, чтоб они не мешали проезду, как сбросили смятые
76-миллиметровки, и трупы лошадей, и разбитые повозки, и два
немецких танка — один из них все еще чадил. Еще два танка
мертво чернели внизу, на лужайке, среди маков, но ни одного
убитого немца Чапа не высмотрел. Уже убрали своих, успокоил
он себя, и все продолжал стоять, все смотрел из кустов на эту
страшную картину, которую перечеркивало наискосок сверкаю-
щее на солнце шоссе, а по нему мчались я мчались на восток
торжествующие, трубящие моторами орды веселых молодых
убийц.
До ближайшей точки шоссе было четверть километра. Чапа
сдвинул планку прицела, дослал в ствол патрон и приладил
винтовку в развилку куста. Целиться было очень удобно. Чапа
отодвинул ногой коробку с бритвами, чтобы не раздавить ее
случайно при стрельбе, перевел дух и еще раз приладился.
Взял на мушку водителя тупорылого грузовика и повел за ним
ствол, прикидывая, какое понадобится упреждение. Стрелок он
был никудышный, а сейчас промазать было бы тем более обид-
но. «Ничего, не первым, так вторым его достану, — подумал
Чапа, но тут же забеспокоился, сколько же раз он успеет вы-
стрелить прежде, чем его обнаружат. — Раза три успею, —
прикинул он, — а потом они начнут лить из автоматов, при-
дется залечь, ну, обойму я всю истрачу, а вторую, может, и за-
рядить не дадут...»
Чапа опустил винтовку и посмотрел, какие у него шансы
насчет отступления. Очень хлипкие были шансы. Кустарник та-
кой, что все насквозь видно; рядом гора, да ведь до нее и со
свежими силами в полчаса не добежишь — сердце зайдется,
а у него какие же силы, он уж который час идет не на ногах,
а на нервах, а фашисты — те засиделись, гады, в кузове на
лавках, им размяться охота, загонят как зайца.
Чапа еще раз посмотрел на убитых, на шоссе. Только сей-
час он понял, что первый же его выстрел перечеркнет и его
собственную жизнь. Ну, не сразу; ну, минуты через три, через
247
пять — самое большее... А сколько он врагов успеет убить?
Одного, двух; если очень повезет — убьет троих... Вроде бы
подходяще. Да что там считать, Чапа и на один к одному сот
гласился бы не колеблясь, если бы за этим что-то большее стоя-
ло, скажем, товарищей прикрыть или спасти кого-то. А так
просто — ты убил да тебя убили — это почему-то не понрави-
лось Чапе. Что-то в этом было мелковатое, неполноценное; Ча-
па даже не знал, как это выразить, слов у него не хватало; что-
то в этом было такое, что лишало его удовлетворения, и смерть
сразу становилась чем-то бессмысленным и трагическим.
Чапа закинул ремень винтовки на плечо, взял под мышку
коробку с бритвами и, почти не хоронясь, пошел в сторону горы.
Когда ему открылось еще одно место недавнего боя, Чапа
обошел его все — неторопливо, методично; подходил к каждо-
му убитому, смотрел, не уцелел ли кто: очень ему стало недо-
ставать хоть какой живой души, прямо невмоготу стало.
Но живых не нашлось. Зато он разжился вполне исправным
ППШ и пятью запасными магазинами к нему. Можно было бы
еще раздобыть, если поискать по солдатским торбам, только
ведь не утянешь такой груз. Для коробки с бритвами да для
запасных магазинов Чапа приспособил почти новый вещмешок,
осторожно сняв его с огромного синеглазого помкомвзвода. Ве-
щи убитого он аккуратно сложил рядом с ним, только НЗ за-
брал, совсем еще не тронутый, — уж в этом-то Чапа разбирал-
ся, — завернутый в субботний номер «Правды Украины».
Винтовку он все же не хотел бросать. Ведь если пальба
идет не в упор, а на мало-мальски приличном расстоянии, что
такое ППШ? — так только, треск для наведения паники.
А винтовка — она всегда вещь. Но когда Чапа прошел по ча-
щобе да по каменистым осыпям километра два, — а каждый
из них казался ему бесконечным, потому что они накладыва-
лись на предыдущие и растягивались предыдущими, как рези-
новые; а на одном плече у него винтовка весом с центнер, а на
другом автомат — тоже не легче; а магазины за спиной, а бо-
тинки на ногах... — все груз, все тяжестью прямо за сердце
тянет!.. Нет, решил Чапа, винтовку надо бросить. Пока что ни
на кого нападать на большом расстоянии он не собирается,
а если уж придется принимать бой, так не иначе если столкнет-
ся с фашистами носом к носу. Так это ж для автомата ситуа-
ция!..
Он прислонил винтовку к дереву, выгреб из карманов и вы-
сыпал патроны. И хотел идти дальше — и не смог.
Чапа сел рядом, привалился к дереву спиной и долго смот-
рел, жмурясь от солнца, на долину, на аспидную излучину шос-
248
се, а когда устали глаза — себе под ноги, на бурые камушки,
похожие на кирпичный щебень, только совсем хрупкие: они
крошились, если сильно нажать.
«Это не моя винтовка, — говорил себе Чапа. — Не моя.
Не на меня записана. Я даже номера ее не знаю (он чуть было
не глянул, какой у нее номер, но тут же спохватился и даже
подвинулся самую малость, почти спиной к ней повернулся —
только бы не видеть ее, даже случайно; ведь он для того и
сидел здесь: отвыкал от нее). Она для меня ничем не отличи-
ма от миллиона других, — внушал он себе. Такая же, как
все...» Но он знал, что это не так, что их связывает тот бой,
который они так и не дали фашистам, тот момент, когда он вел
мушку, наведенную точно на шею шофера, так отчетливо чер-
невшую на фоне этой белой шеи. Их связывали недолгие часы,
проведенные вместе; часы, когда они были одним целым, неот-
делимые друг от друга; просто человек и просто винтовка,
а слившись, они стали воином...
Чапа не смотрел на нее. «Я отдыхаю, я просто присел от-
дохнуть», — говорил себе Чапа и осторожно, одну за дру-
гой рвал паутинки, которые их так прочно слепили. И когда
настал момент и он понял, что он сильнее излучаемого винтов-
кой магнетизма и уже достаточно отстранился от нее, Чапа
поднялся и, так и не взглянув на нее ни разу, тяжело пото-
пал на восток.
Он шел недолго. Встретил тропинку и послушно запетлял
между кустами, все больше по-над краем леса, только иногда
срезая углы чащи. А потом увидел в ложбине советские танки
и даже припустил к ним бегом, и это было несколько мгнове-
ний счастья, впрочем совсем короткого. Потом он понял прав-
ду — и был ошеломлен больше, чем когда потерял свой полк.
Ему стало плохо, тошно, одиноко. Он был такой маленький,
слабый, жалкий и никчемный...
Чапа сел на землю и заплакал.
11
Они проснулись легко и сразу. Всех разбудил один и тот
же звук: над самой головой скребли по броне чьи-то подко-
ванные ботинки. Человек обошел башню, заглянул, не открыт
ли передний люк, сел верхом на пушку и опять, сопя и тихо
ворча, принялся за прерванное только что занятие — открыва-
ние верхнего люка.
— Кончай, Ганс, — закричали ему издали. — Какого дья-
вола ты там застрял?
249
— Один момент. Видишь? — люк заклинило, никак не от-
крою.
— Плюнь ты на это дело. Еще на мину нарвешься.
— Не может быть здесь мины. Они так быстро удирали,
что им такое и в голову не могло прийти. И почему именно
этот танк, если другие не заминированы?
— Это, по-твоему, танк? Ты обознался, милый Ганс. Это
мусорный ящик.
— Нет уж, я его не пропущу. Я на всю жизнь запомнил,
как Бадер по дороге на Реймс у меня на глазах вытащил из
танкетки сейф с казной.
— Кончай, кончай, Ганс, — послышался третий голос, и
рядом с машиной прошелестела трава. — Лейтенант ждет на
дороге. Если мы задержимся, он нам такую жизнь устроит...
— Да, да, я сейчас... Ах, где я здесь видел ломик...
— Ну черт побери! Что случится, если ты один танк про-
пустишь?
— Не могу его пропустить. Понимаешь? Не могу. Пусть
я осмотрю миллион танков и не найду своего клада — что ж,
такова, значит, моя удача. Но если я буду знать, что один
пропустил из-за какого-то лейтенанта... Да мне же не будет по-
коя до самой смерти!
— Если хочешь знать, из-за таких вот, как ты, типов у на-
ших трофейных команд репутация мародеров... Через нижний
люк пробовал?
— Нет. Задурили вы мне голову...
Он спрыгнул на землю, обошел танк, присел на корточки
и заглянул под днище. И встретился взглядом с Ромкой, ко-
торый, неслышно открыв люк и выбравшись из него, стоял на
четвереньках в нерешительности, нападать первым или же по-
дождать еще — авось немцы уйдут.
Немец был маленький, толстый, с короткими полными руч-
ками, с тем характерным разрезом чуть опущенных к концам
глаз, которые придают любому лицу жалостливое выражение.
Это было такое тыловое, такое мирное лицо, что военная форма
на немце казалась чем-то чужеродным. Кстати, он был и без
оружия. Его винтовка стояла здесь же, прислоненная к танку,
но до нее — несколько шагов; а Ромка держал в руке «валь-
тер».
Немец не пытался бежать и кричать как будто не собирал-
ся тоже. Он не первый год был на войне, насмотрелся и наслу-
шался всякого; перед ним было дуло «вальтера», и он терпе-
ливо ждал, что за этим последует.
Что с ним делать?
250
Ромка не знал, как по-немецки будет «руки вверх» или «по-
дойди ко мне», но стоило прижать палец к губам, а затем по-
казать знаками: мол, полезай сюда, — и немец послушно по-
лез под танк.
Пусть посидит здесь, рассудил Ромка, попятился на четве-
реньках, вылез наружу, только собрался встать — и вдруг
увидел рядом с собой на земле тень человека. Человек стоял
у него за спиной. Человек в каске. Ясно — немец: кому ж еще
тут быть...
Он никогда бы не обратил внимания на эту тень, да сказа-
лась служба на границе: глаз помимо воли подмечал каждую
мелочь.
Это длилось доли секунды.
Тень двигалась. Что делал враг — Ромка не успел ни заме-
тить, ни понять. Он перекатился через плечо и еще в падении
выстрелил не глядя, наугад в направлении немца. А потом
выстрелил еще раз — опять не целясь, потому что продолжал
катиться; силуэт немца в бледном выгоревшем мундире лишь
на миг мелькнул перед глазами.
Обе пули прошли мимо.
— Ах, собака фашистская, — бормотал Страшных; расти-
рая левой рукой бедро, в которое угодил удар прикладом. —•
Ах ты, собака, да ведь если с такой силой трахнут по башке —
шариков потом не соберешь! Бьет со спины, без предупрежде-
ния... Бандюги какие-то, а не солдаты!..
Перед танком, на месте секундной схватки, было пусто. «Зна-
чит, сидит с той стороны, ждет, пока я выгляну, чтобы ухло-
пать».
Ромка стремительно привстал, готовый тут же спрятаться.
Никого.
Ромка стал красться вдоль танка — и вдруг увидал сразу
всех трех немцев. Пожилой толстяк был уже далеко, он тяже-
ло бежал к мотоциклу по рыхлому, развороченному гусеница-
ми дну лощины и даже не оборачивался. Возле мотоцикла, спря-
тавшись за него и пристроив винтовку на багажник, сидел на
корточках второй. Третий (это он едва не убил Ромку) был бли-
же всех. До него было метров двадцать. Он неторопливо отсту-
пал, перебегая от укрытия к укрытию, и едва увидел Ромку —
выстрелил не целясь. Тотчас же хлопнул выстрел из-за мото-
цикла.
«Пугаете? На авось хотите взять?..»
Страшных неторопливо, старательно прицелился. Мимо...
Прицелился еще старательней. Опять мимо! Что за дрянь ока-
зался «вальтер»!
251
Не обращая внимания на выстрелы немцев, Страшных заба-
рабанил рукояткой «вальтера» по броне.
— Герка, ты видишь их?
— В натуральную величину.
— А ну попробуй из пулемета.
Но из пулемета не пришлось. Едва башня танка начала по-
ворачиваться, немцы разом ухватились за мотоцикл и откати-
ли его за крайний БТ. Третий немец тоже больше не появлялся.
А потом пограничники услышали удаляющийся треск
мотоцикла уже за скалой, за которой ложбина поворачивала
к шоссе.
— Ото б и нам добре умотать — у другий бок, — сказал
Чапа.
Тимофей был без сознания. Его вынесли наружу, и, пока За-
логин и Страшных выкладывали возле башен обоих БТ пира-
мидки из фугасных снарядов, Чапа смастерил носилки. Он сде-
лал их на совесть, с ременными заплечными петлями, а то ведь
тащить носилки руками — надолго не хватит. Он еще возился
с носилками, когда в конце лощины появились немцы. Хорошо,
что их заметили вовремя. Страшных развернул башню тридцать-
четверки и ударил по ним осколочным. Прицелиться он не ус-
пел, выстрел был явно неудачным, но немцы залегли. Второй
выстрел был получше, а после третьего они отступили за скалу.
Тут в люк заглянул Залогин и сказал, что они уже готовы,
сейчас понесут Тимофея; через пять минут можешь с этим де-
лом кончать. Ага, сказал Страшных, и для острастки еще дваж-
ды ударил осколочными под скалу, потом зарядил орудие фу-
гасным, старательно прицелился под башню БТ, где лежали
снаряды, и промазал. Он и во второй раз промазал, но после
третьего рвануло так, что от БТ почти ничего не осталось. Дру-
гой БТ удалось уничтожить с первого же раза. Страшных еще
немного задержался, чтобы взорвать тридцатьчетверку, а потом
неторопливой рысью побежал за товарищами.
Трудно сказать, сколько они прошли за этот день километ-
ров. Сами они считали, что не меньше двадцати, все-таки шли
без малого до сумерек; правда, до настоящего темна оставалось
еще не меньше часу, но им встретился подходящий ночлег —
сеновал с остатками прошлогоднего сена. Этим пренебрегать не
следовало. Единственное село, которое им довелось обойти сто-
роной, было полно немцев. Кто мог поручиться, что в следую-
щем будет иначе?
— Ромка, тебе не кажется, что мы глупость спороли, точнее
говоря, сделали принципиальную ошибку? — спросил Залогин,
когда они после скромного ужина укладывались спать.
252
Ужин был даже более чем скромен — по небольшому бутер-
броду на брата. Приходилось экономить. К тому же известно,
что на порожнее брюхо спокойнее спится; иное дело — завт-
рак, без него и работа киснет.
— Думаешь, зря за шоссе держимся?
— Уже почти уверен. Ты сообрази, дядя: Гитлер мог нанес-
ти удар как раз вдоль шоссе, на узком фронте, а чуть в сто-
роны — и его уже нет. И там Красная Армия. Ну?
— И сколько же в этом «чуте» будет километров? — Страш-
ных против обыкновения совсем не иронизировал: сил не бы-
ло. — Фронта что-то не слышно ниоткуда.
— Ну, может, полета, а может, и больше...
— Мне не подходит, — сказал Страшных. — Много.
— Чудило! Это ж до линии фронта. А я убежден: стоит
нам отвернуть в глубину, как сразу же повстречаем своих. Го-
ремык вроде нас. Только поумнее нас: они не лезут черту в зу-
бы и держатся подальше от этой проклятой дороги.
— Мне не подходит, — сказал Страшных, — я уже во как
сыт одним умником.
— Я тебе серьезно говорю.
— А я шучу? Сообрази: встречаем какого-нибудь умного
парня с кубарями. Обрадуется он нам? Еще бы! Заржет от
счастья! Команда, что и говорить, дай бог. Только вот Тимош
будет лишним. Обуза. Ну, мы с ним возимся понятно почему.
А лейтенант не поймет. Он скажет: «Целесообразнее не тащить
младшего сержанта товарища Егорова — мучить его и лишать
себя мобильности, а оставить на попечение советских товарищей
колхозников». Ты понял? — «це-ле-со-образ-нее», — отчеканил
Страшных. — Он объяснит нам: «Это не жестокость. Это суро-
вая необходимость. Война диктует свои законы». И в первой же
хате мы сбросим Тимошу на попечение какой-нибудь бабы или
деда, и даже узнать не сможем, что это за дед, может, он пер-
веющая сука во всем районе и ждет не дождется своих люби-
мейших фашистов. Вот он обрадуется, а? Вот подарочек-то
немцам отвалит!
— Ну, ты это зря, дядя, — сказал Залогин. — Чего вдруг
мы его бросим? И не подумаем.
— Прикажут — так и бросишь.
Они замолчали, и несколько минут было слышно только, как
бормочет в беспамятстве Тимофей. Потом вдруг подал голос
Чапа:
— Хлопцы, а шо я вам скажу... На таком от харче дале-
кочки не удерем.
— А я думал, ты спишь,, — удивился Ромка.
253
— Не-а, брюхо не даеть. Говорить со мною. Мысли усякие
нашоптываеть.
— Чревовещатель! — прыснул Залогин.
— И какие ж это мысли оно тебе «нашоптываеть»? — не
унимался Страшных.
— А то, что бегем по-дурному. И товарища командира
жалко. Самое время остановиться.
— Прямо здесь? На этом вот сеновале?
— Не-а, туточки погано. Открыто отусель. Немец наскочит
сдуру — куда тикать? — усе ж кругом видно... И за харчем
далекочки бегать.
— Найти бы лесника! — Залогин наконец-то сообразил,
к чему гнет Чапа. — У него и припас должен быть, и живет
он небось в какой-нибудь дыре, на отшибе.
— Ото ж я и говорю...
— Он гений, — мрачно сказал Страшных. — Самородок.
Неотшлифованный бриллиант... Я его отшлифую, Залогин, а из
тебя сделаю к нему оправу. И буду носить это кольцо на боль-
шом пальце правой ноги. Не снимая даже на ночь. Если не до-
веряете — могу дать зарок...
Утром они пересекли старую границу.
Тимофей преодолел кризис, и, хотя идти сам все еще не мог,
сознание больше его не покидало.
— Теперь быстро пойду на поправку, — оправдывался он
перед товарищами, — но если и впрямь повезет найти лесни-
ка, да денька три-четыре у него позагорать... красотища!
Горы расступились, и открылась продолговатая, ускользаю-
щая в синюю дымку долина. Обходить ее пришлось бы немало
времени, а смысла почти никакого — ближайшие склоны были
круты и голы. Решили пересечь ее напрямик. Но рядом лежало
шоссе. Тимофей видел в бинокль, что с шоссе, особенно с мо-
ста, где торчали часовые, прекрасно просматривалась и река,
стянувшая долину своей излучиной, и пляжи, и редкий кустар-
ник за ними, и склон пологого холма, довольно высокого; шоссе
почти упиралось в него, но в последний момент отворачивало
вправо, огибая холм плавной дугой. На глаз до холма было ки-
лометра три. Километра три довольно открытого пространства,
зато дальше холм их закроет надежно. Так или иначе, риск был
не велик, а выгадывали они во времени и в расстоянии не-
мало.
— Проберешься до холма, — объяснил Тимофей Залогину. —
Надо проверить на всякий случай, а вдруг там немцы устроили
пост. Тогда нам в эту долину нечего и думать соваться. А если
холм свободен — на обратном пути присмотри для меня мар-
254
шрут. Чтобы не очень много на брюхе. Много не потяну сейчас.
— Кончай эти штучки, комод! — врезался в разговор
Страшных. — Оклемаешься —е делай что хочешь. А пока ты
болен — слушайся старших.
— Ладно тебе.
— Не «ладно» — я дело говорю! Мы тебя несли не ны-
ли — и дальше потянем. Сколько надо.
— Баста. Дальше иду ногами. Буду на вас опираться, но
пойду сам.
— Если вы мне позволите сказать свое мнение, товарищ
командир... — начал было Залогин, но Тимофей его прервал:
— Не позволяю. Ты получил приказ?
— Так точно, товарищ младший сержант, — вытянулся
Залогин, впервые за эти дни упомянувший в звании Егорова
немаловажное определение «младший».
— Можешь приступать к выполнению.
Залогин едва отошел на несколько шагов, как тут же словно
в воздухе растворился. Это у него ловко получалось. Похвалив
его про себя, Тимофей повернулся к Ромке и Чапе. По их ли-
цам, хотя они старались не выдавать своих чувств, легко было
прочитать, что они обо всем этом думают.
— Если мое решение кому-нибудь из вас показалось безот-
ветственным, для большей убедительности приказ о порядке
дальнейшего продвижения группы могу изобразить в письмен-
ном виде, — сказал Тимофей.
— Можешь, — согласился Ромка. — Кто спорит? Только...
уж ты не обижайся, Тима, но ты не джентльмен. — Он хотел
еще что-то добавить, но лишь рукой махнул. — А, что там:
пойду покемарю с горя.
Чапа молча направился к носилкам, отвязал заплечные
ремни, свернул их в аккуратные рулоны и положил к себе
в торбу. На всякий случай.
Залогин отсутствовал больше двух часов: долго искал под-
ходящий брод — чтобы немцы с моста не засекли. Зато даль-
ше его задача упростилась. Кустарник, осока вдоль болотца,
промоины — все это маскировочное богатство, уплощенное от-
сюда, сверху, на месте обещало им полную безопасность.
Вершина холма, как и почуял Тимофей, не пустовала. Там,
превосходно замаскированный кустами вереска и камуфляжем,
находился большой дот крепостного типа: наш дот, советский,
с огромным стальным колпаком. И его охранял часовой. Тоже
наш. Пограничник.
— Что он там делает? — не сразу понял Тимофей. — Пря-
чется?
255
— Он на посту, — объяснил Залогин.
— Что за черт! Он что, не видит? — немцы кругом.
— В том-то и дело! Сначала он ко мне по всей форме: не
подходи, стрелять буду. А потом, когда уже разговорились, чуть
не плачет: я бы тебя, говорит, пустил; я бы не знаю что сде-
лал, только бы не загибаться здесь в одиночку, но не могу, го-
ворит, у меня приказ...
— Так он тебе даже войти не разрешил? Во где цирк! —
ошалел Страшных.
— Цыц! — оборвал его Тимофей и опять повернулся к За-
логину. — Однако он с тобой разговаривал... Грубое нарушение
устава.
— Если уж совсем по справедливости, Тим, так два наряда
вне очереди ты ему за это должен вкатать, а? Уж не меньше,
я так считаю.
— Красноармеец Страшных!
— Виноват, товарищ комод.
Тимофей соображал медленно. От слабости; мозг словно пе-
регородками был разделен; мысль не текла свободно, ее надо
было подталкивать, затрачивая немалые усилия.
Итак, дот крепостного типа. Видимо, из системы оборони-
тельных сооружений старой границы. Ее демонтаж начали еще
год назад, Тимофей это знал; выходит, не везде успели демон-
тировать. Этот дот не демонтировали или еще не полностью де-
монтировали, иначе незачем было его охранять.
— Он там давно, этот парень?
— Уже двое суток. Позавчера после полудня заступил на
пост. Их было двое. Они должны были дождаться прибытия
гарнизона дота и возвратиться в часть. Гарнизон так и не по-
явился. А утром на шоссе уже были немцы.
— Где второй?
— Вчера ушел искать свою часть. Чтобы знать, как быть.
Ведь у них приказ.
— Удрал?
— Часовой думает, что нет.
— Каждый судит по себе, — сказал Страшных. — На этом
всегда и горят порядочные люди.
— Что ты мелешь, дядя? Тот ведь тоже пограничник!
— Если дот в порядке, там должна быть еда, — сказал Ти-
мофей. — Постоянный НЗ. И тогда нам ни к чему лесничество.
Здесь дождемся своих.
— Там спать дуже погана, — сказал Чапа. — Гостинец под
боком. Хвашистские машины як скажени ревуть.
— Пустое дело, — сказал Герка, — этого парня не уломать.
256
Он на посту. Поставьте себя на его место. Вы бы пустили в ох-
раняемый объект приблудную шпану вроде нас?
— Ладно, — сказал Тимофей. — Коготок увяз — всей
пташке пропасть. Он один раз нарушил устав? Значит, и вто-
рой раз на это пойдет. Второй раз легче. И на этом он погорит.
И Егоров объяснил свой план.
К реке они спустились все вместе, а там Страшных отделил-
ся, ушел выше по течению — у него была особая задача.
Против ожиданий, Егоров держался неплохо. Он честно опи-
рался на плечи товарищей; когда истощались силы — честно
объявлял остановки. Он добился главного: не было носилок,
не было самого факта беспомощности, который унижал Тимо-
фея безмерно. Он шел сам! Не без помощи товарищей, но зато
он знал, что так им легче, что больше на его месте для них сде-
лать невозможно.
Он держался неплохо, и до холма они добрались довольно
легко, однако сам холм вышел из Тимофея десятью потами.
Не будь раны — какой разговор! — он и не заметил бы этого
подъема, хотя холм оказался значительно круче, чем они пред-
полагали, глядя на него со склона горы. На каждом шагу —
из травы, из кустов, выпирая буграми изчгод мохового ковра, —
напоминала о себе скала. Вот почему шоссе идет вокруг, дога-
дался Тимофей, пробиться сквозь эту крепь было бы куда до-
роже.
Дот венчал скалу. Он слился с нею воедино и походил на ог-
ромный заросший валун.
На вершине было просторно, много воздуха и неба. Погра-
ничники отвыкли от эдакой благодати; все-таки двое суток над
головой были только сумрачные ели и горы, горы со всех
сторон.
Тимофею простор открылся не сразу. И не постепенно, как,
например, Залогину, которому казалось, что мир раскрывается,
как перчатка, выворачиваемая наизнанку — все границы, сте-
ны, препоны опрокидывались и медленно валились вниз. Тимо-
фей был задавлен усталостью и болью, кровь застилала ему
глаза, он задыхался; вся воля его сфокусировалась на преодоле-
нии собственной слабости — и так снова и снова, в каждое бес-
конечно текучее мгновение; он был втиснут в маленький ми-
рок, ограниченный ничтожными на первый взгляд желаниями
и поступками: «Сделать еще шаг... еще... держать ноги прямо...
нет — не больно, не больно... вот этот камень обойду, и... еще
шаг...» — а потом вдруг лопнула скорлупа, под которой все
было бесцветным, маленьким и тесным, мир взорвался, как
17 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
257
вулкан, стены упали, и вокруг открылась головокружительная
голубизна.
Он сидел на плоском широком камне. Камень зарос дер-
ном; трава была еще молодая, мягкая; пальцы зарывались
в нее, как в ковер, и нежились в каком-то своеобразном, едва
уловимом паре, в июньском тепле, которое таилось возле кор-
невищ. Возможно, тепло сообщалось самим камнем, но Тимофею
было приятней думать, что это дышит трава.
Залогин и Чапа сидели рядом, в полный голос обсуждали
дальнейший маршрут. Дот был у них за спиной, кусты закры-
вали его почти полностью, но можно было не сомневаться: ча-
совой где-то здесь, в укрытии, он следит за ними, пожалуй,
еще с того момента, как они перешли реку.
Тимофей разглядывал следующий холм — до него было
тоже не меньше трех километров, — причудливую старицу,
гармоникой подбиравшуюся к подножию холма, болотистый луг
между старицей и рекой, а сам думал об этом парне, о часо-
вом. Тимофей думал о нем с досадой, поскольку был совершен-
но уверен, что парень не выдержит и заговорит с ними, и эту
провинность ему нельзя будет спустить; что заработал, то и по-
лучай полной мерой, и в то же время его было жалко. Все-таки
что ни говорите, а парень угодил в ситуацию не приведи гос-
подь. Он не знал, на каком он свете и что с ним будет завтра.
Ему еще повезло, потому что немцы могли обнаружить дот
в первый же день, и тогда был бы сразу конец. Его выручила
стремительность немцев, их спешка. Но стоит им остановиться
и осмотреться по сторонам — и дот будет обнаружен. Это мо-
жет произойти в любую минуту, во всяком случае, со дня на
день произойдет, тут уж сомневаться не приходится. Бедный па-
рень, думал Тимофей, представляю, какая ночь у него на душе.
Ведь он один! Даже нам — бездомным, усталым, гонимым —
лучше. Как же он может устоять перед искушением и не заго-
ворить с нами, когда мы здесь, совсем рядом, его соотечествен-
ники и товарищи по оружию; мы остановились на минуту,
сейчас поднимемся и пойдем дальше, а он опять останется здесь
один, чтобы потом — завтра или через несколько дней — все
так же в одиночестве и всеми забытому встретить свою смерть.
Его уже помотало на качелях надежд и отчаяний. Он уже не
сомневается в исходе. Потому что нет для него других вариан-
тов. Плен? — но пограничники не сдаются. Бежать? попытаться
в одиночку (или вместе с этими случайными товарищами) про-
браться к своим? — но он на посту...
Эти трое игнорировали часового демонстративно. Всем сво-
им поведением они показывали, что его недоверие их оскорбля-
258
ет. Не впускаешь? — и не надо, не больно хотелось... Но уже
одно их присутствие само по себе было величайшим искусом.
— Эй, ребята, что за чучело вы на себе волокете! — кри-
кнул он.
Вот какое дело — он пытался шутить. Шутка — это ведь
признак силы; по крайней мере — твердого духа. Ему так не
хотелось показывать свою слабость, но голос был напряжен, ед-
ва не сорвался. Это была жалкая попытка обратить на себя
внимание.
Залогин поглядел через плечо. Часового не было видно. Зна-
чит, все еще в доте, говорит через какую-нибудь смотровую
щель.
— Ты полегче на поворотах, дядя. Это наш командир.
— Ну да, наверное, маршал! — обрадовался часовой.
— Сволочь ты, дядя, понял? Думаешь, если немцы кругом,
а ты в будке спрятался, так можно над сержантом потешаться?
— На нем написано, что он сержант, да? — Часовой зако-
лебался, но отступать не хотел. — А если даже и сержант,
так уж и пошутить нельзя? Вон как вырядился!
— Гимнастерку на нем немцы пожгли пулями! — крикнул
Залогин и отвернулся.
Чапа тихо ахнул.
— Ото добре! Ото сказав — як картину написав!
Он даже позавидовал Залогину, что вообще-то за ним не во-
дилось. Но как тут не позавидуешь? — мало того, что сказал
красиво, еще и с ходу это получилось, без подготовки; раз —
и пожалте. Что значит — человек образование имеет...
Видимо, на часового это тоже произвело впечатление, пото-
му что он молчал несколько минут. Потом предложил:
— Слышь, сержант? У меня тут аптечка есть, в ней завал
всякой медицины. Может, что надо — так я кину...
Бдительности он все еще не терял.
— Ромка готов, — шепнул Залогин.
Тимофей словно нехотя повернул голову. Ага, Страшных уже
на месте.
— Ладно, сиди уж, — сказал Тимофей в сторону невидимо-
го часового. — Если ты такой принципиальный, так нам от те-
бя не нужно ничего. А то не дай бог с нашей помощью в ад
угодишь!
Он задохнулся: громко ему еще нельзя было говорить —
грудь не выдерживала.
Когда боль поунялась, он сказал товарищам: «Пошли», —
и они пошли вниз; осторожно, не спеша стали спускаться, при-
держиваясь за камни.
17*
259
Часовой не выдержал. Понял, что это конец, что сейчас
они уйдут — и своих больше не будет, потому что эти — точ-
но последние. Он выскочил из дота.
— Эй, ребята! Подождите минуту.
Они продолжали спускаться.
— Ну постойте же! Одну минуту — подождите — что вам
стоит! Я скажу что-то^..
Только теперь они перестали спускаться, задрали головы. Ча-
совой был здоровый детина, и совсем не промах: в руках у него
была винтовка — прихватил на всякий случай. Молодец, мыс-
ленно похвалил его Тимофей, отметив затем, что остановились
они рановато. Им бы еще спуститься немного, тогда и часово-
му пришлось бы отойти от дота; не станет же он орать во всю
глотку, все-таки немцы рядом.
— Ну что же? Только покороче.
— Ребята, вы там, как до наших доберетесь, уж разыщите
мою часть, а? Пусть они кого за мной пришлют.
— Ты что, дядя, совсем псих? — замахал руками Герка. —
Сам посуди, кому ты сейчас нужен? Только твоей маме...
— Сообщить — это бы и без твоей просьбы сделали бы. Это
наша обязанность, — негромко сказал Тимофей. — Однако те-
бе от этого легче не будет.
— Почему?
— А сам не понимаешь? Кто за тобой людей пошлет через
линию фронта? Рисковать, скажем, целым отделением, чтобы
тебя одного снять с поста?..
И они снова пошли вниз.
— Сержант, а сержант! Обожди!
Часовой затопал следом, по звуку шагов было слыш-
но: еще метров на десять отошел от дота. Достаточно, решил
Тимофей, и оглянулся, и с удовольствием убедился, что дело
сделано.
— Может, заляжем на всякий случай, товарищ сержант? —
предложил Залогин. — А то ведь сгоряча нас перестреляет.
— Ладно тебе, — сказал Тимофей.
И они пошли обратно к доту.
Часовой сначала откровенно обрадовался, его лицо так и раз-
несло вширь. Но потом что-то почуял — обернулся. Люк
был закрыт. Еще не веря в свершившееся, но уже опустошен-
ный, часовой метнулся к люку, рванул за ручку... еще раз...
Конец.
Он замер на несколько мгновений, снова выскочил из при-
ямника. Те трое поднимались вверх не спеша, как-то по-хозяй-
ски. Действительно, понял часовой, они теперь хозяева положе-
260
ния. Победители. Мало того, они вооружены автоматами; зна-
чит, если даже не брать в расчет того типа, который проник
в дот, в открытом огневом бою он не имеет никаких шансов
на успех.
Выходит, это было спектаклем...
А вдруг они не наши? Вдруг — немцы?..
Мысль оглушила часового. И сразу предположение сменилось
уверенностью. Конечно, враги. Нашим-то зачем спектакль?
Не время розыгрыши устраивать и не место. Наши вели бы себя
иначе, проще; наши подошли бы и попросили убежища и, ко-
гда бы он их не пустил, такими словами его приветили... Ча-
совой забыл, что не пустил Залогина, вернее, это виделось ему
уже совсем под иным углом; и он не знал, что имеет дело
с пограничниками.
Часовой оглянулся на дот, потом на этих троих, снова
на дот, попятился, выбирая позицию — так, чтобы из дота его
не расстреляли в спину... присел в одном месте, перебежал
в другое... понял: бессмысленно... Его лицо исказилось отча-
янием. Он вдруг метнулся к люку, с разгона — хрясть плечом,
охнул и заколотил по нему изо всех сил ногами
— Открой! Слышь ты, открой немедленно!
— Ой-ой, ты поосторожней! Еще дот развалишь, — завол-
новался за массивным бронированным люком Страшных.
— Открой!.. Открой, тебе говорят!..
Часовой совсем потерял голову и теперь бил по люку со все-
го маху прикладом винтовки. Удивительно, как не разнес ее
с первого же удара. Детина огромный. Да что толку? — внут-
ри еле отзывается — цок-цок, — никакого впечатления от та-
кой шикарной работы.
— Не шуми, — сказал наконец Страшных; он жаждал раз-
нообразия. — Оставь здесь винтовку и отойди в сторону.
Часовой замер. Стало слышно, как он дышит: глубоко,
но ровно; словно не он только что здесь колотился. Вот это
сердце! — изумился Страшных, наблюдая в глазок за парнем.
Тот помедлил несколько секунд, потом дернул головой, сказал:
«Твоя взяла», прислонил винтовку к брустверу, быстро отошел
на несколько шагов и там стал: спиной к доту, с поднятыми
руками.
Это произвело на Ромку впечатление. Конечно, он и на се-
кунду не допускал, что часовой так вот просто примирится
с поражением. Он мог бы признать свое поражение, рассуждал
Ромка, хотя в конце концов ничего страшного не произошло:
все свои. Но часовой сделал бы это не сразу. И уж наверняка
не в такой форме. Он спешит, ухмыльнулся Страшных, он вы-
261
нужден считаться, что сейчас подойдут остальные, и это без-
мерно усложнит его задачу. Вот он и спешит. Предлагается,
чуть ли не навязывается: на, мол, бери, вот он я, весь перед
тобой... А сам небось молится, чтобы я выглянул, вылез наружу
раньше, чем ребята подойдут. Он думает: ему это что-то даст...
Хорошо! Не буду обижать человека, — решил Страшных, —
пусть испытает свой фарт до конца.
Открыл люк и вышел наружу.
Страшных знал, чем рискует. И Тимофей не простит —
это точно. Еще два наряда, подумал он и засмеялся. О чем жа-
леть! Что такое два наряда по сравнению с неиспо л пившейся
надеждой этого парня? Да и самому хотелось еще разок испы-
тать судьбу и просто-напросто получить удовольствие.
— Вот так бы и давно, — сказал он и почувствовал, что
голос звучит чуть неестественно. — Только ломаешься зачем?
Руки поднял, сдается... К тебе по-человечески, со всем уважени-
ем, а ты...
Автомат он оставил в доте — уж если играть, так по-че-
стному. Надо было бы и винтовку туда вкинуть, но из-за этого
несколько мгновений Ромкины руки были бы заняты; на такое
он не мог решиться. И так шансы не равны, парень во какой
здоровенный — раза в полтора тяжелее. А если еще винтовкой
заняться... Нет! — руки должны быть свободны, рассуждал
Страшных, продолжая говорить часовому какие-то нейтральные,
благодушные слова.
Тот мешкал, и это разочаровало Ромку. «Ну же! ну давай,
прыгай!» — мысленно подбадривал он парня, а самого так и
передергивало: нервы. Он знал все наперед. Ребята уже подхо-
дили к часовому, чтобы ворваться в дот, у него была единст-
венная возможность — прыгнуть. Пробиться за счет инерции.
Ах, как это скучно, когда все знаешь наперед, успел еще поду-
мать Страшных, остальное заняло не больше секунды. Часовой
вдруг развернулся, сделал шаг, чуть присел — и словно ка-
тапульта его метнула — настоящее карате! — в отличном сти-
ле прыгнул вперед ногами. Страшных едва увернулся — и ча-
совой врезался в бронированный косяк. Другой бы без ног ос-
тался, но это был такой парень, что Ромке, как ни жаль,
пришлось еще дважды хорошенько рубануть его по шее ребром
ладони.
Тимофей спросил только:
— Ты ему ничего не повредил?
— Что ты, комод, кому говоришь! Я что — не понимаю?
— Ладно. Напомнишь мне потом: два наряда вне очереди
за провокацию, — и вошел в люк.
262
— Еще легко отделался, а? — посмеиваясь, шепнул Ромка
Залогину.
— Это мы легко отделались, дядя. А если бы он не промах-
нулся?
12
Это было знатное сооружение. Снаружи, впрочем, довольно
неприметное, особенно для мимолетного или неопытного глаза,
поскольку, как уже сказано, бронеколпак даже вблизи смахи-
вал на огромный валун, вросший в скалу. Камуфляж, кусты
шиповника. Бронеколпак был покатой формы, вроде шляпки
гриба, и хотя имел в высоту не менее полутора метров, было
очевидно, что артиллерии он не боится: откуда бы по нему ни
стреляли — снаряды будут рикошетировать. Другое дело —
бомбы. Но, во-первых, прямое попадание — это не такая про-
стая штука, а во-вторых, броня в 400 миллиметров и сфериче-
ская — самая прочная форма купола гарантировали спокойную
жизнь даже при попадании по крайней мере стокилограммовых
бомб.
Снаружи дот казался небольшим, однако производил впечат-
ление мощи и величия. Было в нем нечто такое, что как бы
говорило, давало понять: я только форпост, часть целого.
Так оно и было на самом деле.
Дот был двухэтажный.
Верхний этаж был боевым. Здесь стояла пушка крепостного
типа калибра 105 миллиметров. Колеса отсутствовали. Лафет
легко поворачивался на роликах — катался по желобу вокруг
выступавшей из пола неподвижной стальной оси, насколько это
могло понадобиться при стрельбе. Для пушки имелась длинная
амбразура, сейчас закрытая мощными стальными заслонками.
Амбразура была врезана в железобетонную толщу ниже броне-
колпака, значит снаружи пробита в самой скале. Пол был
из стали, но не гулкий; очевидно, лежал на железобетонном пе-
рекрытии.
В нижний этаж вел люк; довольно тесное отверстие; если
что понадобится подать наверх, скажем, снаряды для пушки,
ого, как намаешься, подумал Тимофей. Он почувствовал доса-
ду, однако вмешался здравый смысл, и Тимофей сказал себе:
ладно, парень; то, что ты умнее других — уже ясно; но, мо-
жет быть, ты и порассеянней других тоже?..
К этому времени его глаза привыкли к полумраку. Он еще
раз осмотрелся и увидел под стенкой приспособление, в кото-
ром легко угадывался автоматический подъемник для снарядов.
263
Тимофей сидел возле пушки в креслице наводчика. Ему
опять было плохо. Пока знал, что надо идти — держался;
а сделали дело — и прямо дух вон. Пот заливал лицо, стекал
по груди, по рукам; он задыхался, его била дрожь; препротив-
нейшее состояние, когда весь напрягаешься, чтобы хоть зуба-
ми не стучать, а получается только хуже.
Чапа кончил возиться с часовым (тот сидел под стенкой
со связанными руками и ногами и пока не проронил ни слова,
хотя по глазам было видно, что сознание к нему вернулось) и
подошел к Тимофею.
— Товарищ командир, а ну лягайте отсюда.
Он подхватил Тимофея сзади за плечи, положил на рассте-
ленный орудийный чехол и накрыл своей шинелью. Последнее,
что увидел Тимофей, было как бы светившееся в полумраке
большое никелированное колесо. Оно стремительно падало
на Тимофея, закрыло все поле зрения, а когда он очнул-
ся, в доте было светло, шумно и пахло чем-то знакомым и
вкусным.
Свет был электрический. Ага, вот и лампочка: закрытая гу-
стой металлической сеткой, она уютно пристроилась в специаль-
ном углублении над снарядным подъемником. Свет был при-
крыт от амбразуры козырьком и не мешал наводке. Толково,
похвалил Тимофей.
А пахло кашей. Горячей пшенкой на сале. Для тех, кто по-
нимает, — мечта!
Тимофей сел. Ему тут же наложили из котла полную миску.
Держать в руках такое богатство еще приятней, чем просто ду-
мать о нем.
— Ну как, товарищ сержант?
— Объеденье. Кто это у нас такой мастер?
— Готовил Чапа, — кивнул головой Залогин. — Да я не
о том, товарищ сержант.
— Что ты к человеку приклеился? — прикрикнул Страш-
ных. — Сам не видишь? Гля, как ложкой трудится, подает при-
мер рядовому составу.
— То верная примета, — подтвердил Чапа. — Кто хво-
рый, тому ота робота без интересу.
— А почему пленному не. дали?
— Гордый он, — объяснил Страшных. — Я ему предло-
жил, как человеку. Дай слово, говорю, не рыпаться, так мы те-
бя и развяжем и на полное довольствие, как полноправного
члена коммуны, со всеми натекающими...
— А ну, а ну погодь минуту, — перебил Тимофей и даже
миску отставил* что было воспринято всеми, как признак вели-
264
чайшей игры чувств. — Это кто ж тебя командовать допу-
стил?
— Ты же понимаешь...
— Еще не понял.
— Кончай разыгрывать... — начал было Страшных, но уви-
дел, как дернулось лицо Тимофея, вдруг все понял и заторо-
пился. — Виноват, товарищ командир. Я так рассудил: малый
ведь все-таки наш. Поучили — ц довольно. Что руки ему зазря
ломать?
— Ладно. А если он тебя в благодарность из автомата?
— Тю!
— Да не тю! Он часовой. Он за объект отвечает!
— Виноват, товарищ командир. — Страшных решил, что ту-
чу пронесло, и снова взялся за ложку. Но только поднес ее
ко рту — и положил. — Что ты так смотришь на меня?
— Думаю.
— Персональная просьба, комод: или говори сразу, или ду-
май в сторону.
— Ладно. Слушай. Вот сказал ты одно слово: коммуна. Кра-
сивое слово. Я бы даже подчеркнул — святое. Желательно
узнать, что ты имел при этом в виду.
— То и имел. Что все мы товарищи... что мы вместе... —
Страшных не скрывал досаду; тем более, что и выпутаться
не мог.
Тимофей подождал немного. Потом ироническая улыбка со-
шла с его лица; оно стало жестким, угловатым.
— Ладно. За глупость наказывать не буду. А вперед за-
помни: коммуна — это в общежитии хорошо, и в колхозе, и
вообще — к месту. А у нас воинское подразделение Рабоче-Кре-
стьянской Красной Армии. Ясно?
— Так точно, товарищ комод.
— И еще. Отставить ложки! — это касается всех... Так вот,
раз не можете по-другому, при вас всегда будет состоять коман-
дир. Назначаю своим помощником красноармейца Залогина.
— Слушаюсь, — покраснел от неловкости Залогин. Радости
он не выказал никакой. Типичный случай, когда человек пред-
почитает «быть одним из», чем командовать себе подобными.
Тимофей это сразу понял и предупредил:
— Учти, за дисциплину группы буду прежде всего требо-
вать с тебя.
— Ясно.
— Красноармеец Драбына, ты вроде уже покушал?
— Управился, товарищ командир.
— Марш наверх. Задачах наблюдаешь за дорогой и подхо-
265
дами к доту. О малейших подозрительных действиях противни-
ка докладывать сразу. Через четыре часа тебя сменят.
— Есть, товарищ командир.
— Здесь имеется хороший перископ. И стереотруба, — ска-
зал Залогин, когда за Чапой захлопнулся люк.
— Обзор?
— Шоссе. И река. Приблизительно двести сорок градусов
берут. Только старица и тыльный, крутой склон не просмат-
риваются.
— Мало. Пока так обернемся.
Тимофей снова взял миску, пристроил себе на коленях,
но есть не стал — думал.
— Составишь график смены караулов. На двое суток, —
сказал он наконец. — Меня не вставляй пока — могу под
вести под монастырь. А тут риску не должно быть ни грамма-
— Слушаюсь.
— Ладно. И дежурства распланируй. Кухня, уборка, то да
се. Особое внимание — красноармейцу Страшных. У него пол-
ная торба внеочередных нарядов. Узнай — сколько. Хватит ему
их коллекционировать — пустим в дело.
— А если утаит?
— Не посмеет. А то ведь в свободное от дежурств и кара-
улов время заставлю арифметику учить.
Ромка на протяжении всего разговора только губы кривил.
Можно не объяснять, как ему было обидно. Конечно, он и Ти-
мофей никогда не были друзьями, но — однокашники! Но —
черт возьми! — они ведь все-таки были с одной заставы. Един-
ственные, кто уцелел. И хотя бы в память об этом...
Нет в мире справедливости! — думал Ромка. Даже на вой
не подлизам предпочтение. А теперь этому жмурику, этой
сопле слова поперек не скажи. Закаешься. Десять раз потом
пожалеешь... Еще он думал о том, что Тимофей выбрал Зало-
гина назло ему, Ромке. Иначе разве объяснишь? — ведь как
ни сравнивай — Залогин ему во всем проигрывает... Ну и
жизнь!
Обед закончился в тишине.
Выпив чаю, Тимофей обследовал дот. Верхний этаж казал-
ся мрачным, поскольку броня купола и пол не были покраше-
ны, а обнаженный цемент стен только усугублял впечатление.
Но эта мрачность была мнимой; уже на другой день от нее
осталась лишь одна производная; ощущение надежности, пря-
мо скажем, на войне весьма приятная штука.
В стенах, кроме входного люка (вместо ручки ему служило
большое никелированное колесо; им же люк задраивали), были
266
еще три люка поменьше — в разных концах дота. Они вели
к пулеметным гнездам. Тимофей заглянул в один, увидел со-
бранную из железобетонных колец трубу; длина — на глаз не
меньше десяти метров; передвигаться на четвереньках свободно.
— Пулеметы турельные, ШКАСы, — сказал Залогин.
— Это телефон? — Тимофей потрогал закрепленный на сво-
де почти неприметный темно-серый провод.
— Да. Связь тут у них потрясная. Даже между этажами.
Даже у запасного выхода есть телефон!
Аппарат был утоплен в стене позади орудия и закрывался
стальной заслонкой. Еще пара наушников полагалась наводчику
и крепилась на спинке его креслица.
Наконец, за одной из заслонок оказалось отверстие для при-
нудительной вентиляции...
В нижний этаж вела стальная вертикальная лестница. Часо-
вые сюда не спускались, понял Тимофей, едва взявшись за ржа-
вые поперечины. И сразу решил: Ромка приведет ее в боже-
ский вид. И засмеялся. Боком выйдут парню эти наряды!
Нижний этаж имел прямоугольную форму и площадь по-
меньше — каждая сторона по четыре метра. Вдоль стен в три
яруса — откидные койки с матрацами. Всего на двенадцать че-
ловек. Маленький столик с телефоном. Печка-чугунка с колен-
чатой трубой. Стены, пожалуй, железобетонные — насколько
они угадываются за слоем светло-зеленой масляной краски. На-
конец, нижняя часть подъемника для снарядов и дверь (же-
лезная, но все-таки дверь, а не люк) в следующее помещение.
Тимофей открыл дверь, поискал слева выключатель и, когда
вспыхнула под потолком лампочка (как и остальные, она была
заключена в густую металлическую сетку), замёр на пороге*
восхищенный зрелищем, которое ему открылось.
Это было подсобное помещение. Кладовая, склад, арсенал —
как ни назови, все правильно. Собственно говоря, рассчитывая
ца эту подсобку, они и захватили дот. Хороши б они были, если
б нашли здесь пустые полки. А ведь такое могло случиться,
если бы демонтаж дота начали с эвакуации имущества. Для по-
граничников это означало бы одно: переспали спокойно ночь,
а затем опять в путь-дорогу. Но теперь!..
Подсобка была узкой: в проходе можно разойтись только
боком. Но полки — с обеих сторон. Пять метров полок спра-
ва — боеприпасы. Вначале шли ящики со снарядами, узкие до-
щатые обоймы, выступающие торцами, поблескивающие изнутри
металлом. Тимофей заглянул наугад. Вот с черной каемкой —
бронебойные, с красной — фугасы; а вот и шрапнель и оско-
лочные. Были здесь и гранаты, два ящика: в одном — проти-
267
вотанковые, в другом — «лимонки»; Тимофей это понял, даже
не заглядывая внутрь, узнал по заводской упаковке — на заста-
ве получали гранаты точно в такой же таре.
В последней секции стояли патронные цинки.
Слева были такие же полки, только занятые съестными при-
пасами: мешками с мукой, крупой и сухарями; ящики с кон-
сервами. Но до самой двери полки не доходили; здесь был про-
свет, в котором умещались движок (он еле слышно гудел, ря-
дом стояло маленькое ведро с соляркой) и ручной насос. Тимо-
фей качнул лишь дважды и услышал, как внутри, еще где-то
далеко, забурлила, загудела вода, поднимаясь вверх по тру-
бам. Ладно! Тут же на особо прочной полке стояла металли-
ческая бочка с горючим, рядом возвышались аккуратно уложен-
ные полдюжины мешков с цементом, да не просто, а с портланд-
ским, в этом Тимофей еще с «гражданки» разбирался; и пучки
стальных прутьев. Тимофей не без труда (прут цеплялся за со-
седние) выдернул один, и по загнутым крючками концам по-
нял, что это арматура. На случай, значит, если где поврежде-
ние, так чтобы сразу и залатать на совесть. «Ай да мужики! —
похвалил Тимофей неведомых старателей этой фортификации. —
Вот уж действительно все на свете предусмотрели!»
Тут его разобрал интерес: а чем они предполагали топить
чугунку? Заинтересовался этим он не по делу вовсе, а только
из любопытства; ведь понятно, до холодов им здесь не сидеть,
выходит, и печку топить не придется. Но Тимофей не отмах-
нулся от вопроса и опять пошел вдоль полок, становился на
цыпочки, приседал, заглядывал за ящики и мешки — вы-
сматривал топливо, хоть небольшой запас, что называется, •—
на самый первый случай. И быстро нашел его. Это были торфя-
ные брикеты. Их было немного, всего два мешка; топливо, че-
стно говоря, не высший сорт; что уж там, конечно, можно бы-
ло подобрать что и получше. Но оно было. Оно было и ждало
своего часа. О нем не забыли, его учли. Здесь все было учте-
но — вот самое главное, в чем Тимофей хотел еще раз убе-
диться и убедился вполне. Все, что зависело от инженеров
и интендантов, они сделали. Они создали маленький, но закон-
ченный мирок; вселенную, в которой все было готово к приему
жизни, которая сама была готова с появлением этой жизни
ожить и стать силой, волей и энергией. Но мирок этот не мог
существовать сам по себе. Чтобы он ожил, в него оставалось
вложить последнюю и важнейшую деталь — гарнизон. И дать
ему команду. Тогда лишь этот сплав холодного металла и кам-
ня стал бы живым. Только тогда...
Подсобка заканчивалась не глухой стеной» как можно было
268
ожидать по планировке дота; прямо напротив двери был боль-
шой люк, сейчас закрытый. Люк был вправлен в мощное бро-
невое кольцо, и сам из толстой стали, с надежным запором,
смотровым глазком и отверстием для стрельбы.
— Запасной выход? — спросил Тимофей у Залогина.
— Да. Я в нем еще не был, не успел просто. Но Ромка уже
смотался туда и назад. Говорит, ход метров на сто тянется.
К подножию холма.
— Ладно. Смотри, чтоб солярку не жгли по-дурному. А то
ведь может и не хватить.
Они вышли из подсобки. Тимофей отстегнул и опустил одну
из коек, привычно пощупал матрац, удовлетворенно отметил
про себя: морская трава, ~ лег на спину и несколько минут
не говорил ни слова. Залогин сидел напротив и тоже молчал.
Пытались ли они думать, осмыслить ситуацию? Или старались
разобраться в себе, своих мыслях и чувствах, почему-то вдруг
замутившихся, потерявших ясные очертания; почему-то вдруг
заметавшихся из стороны в сторону, как стрелка компаса, вне-
запно попавшая в поле аномалии?..
Первая радость обладания окружающим их богатством; сча-
стливое, впервые за последние несколько суток испытанное
чувство безопасности отпечатались в их душах — и схлынули.
Дот не только вселял уверенность и располагал к спокойствию,
не только давал понять, что на него можно положиться вполне
и быть самими собой. Своей силой, уверенностью он пробуждал
активное начало — чувство ответственности. Он как бы подтал-
кивал: не только быть, но и выразить себя.
13
Тимофей отдыхал недолго. В нем пробудилось стремление
двигаться, делать что-то, предпринимать, весьма неожиданное
при его физическом состоянии; тем не менее он даже перевязку
отложил, хотя держал ее в уме все время, пока знакомился
с дотом; даже в аптечку не заглянул: отметил для памяти, где
ее вперед искать, и как она расчетливо расположена (сразу за
лесенкой, соединяющей этажи, так что отовсюду к ней недол-
го добираться; место укромное; здесь же лавка откидная —
не всегда же у раненого есть силы, чтобы на ногах держаться;
места не много, но довольно, чтобы спокойно заниматься со-
бой, не мешая другим бегать с этажа на этаж да в подсобку),
п полез наверх.
В доте электричество не горело, но золотистый дымный свет,
неожиданно яркий после сорокасвечовых. завуалированных сет-
239
ками лампочек нижних помещений, рассекал его, как луч про-
жектора. Только этот свет был живой. Это было солнце. Оно
врывалось в развернутую во всю ширь амбразуру, вдавливалось
внутрь дота материальными медовыми кусками света, невесо-
мыми и ощутимо плотными. Солнце било в упор, почти гори-
зонтально; уже не палящее — мягкое, какое-то домашнее,
уютное.
^рашных даже не обернулся, когда они появились, хотя и
услышал их: Тимофей уловил первое, самопроизвольное движе-
ние его тела, сразу пресеченное если не Ромкиной волей, то,
во всяком случае, характером.
Страшных стоял возле амбразуры, облокотившись на нее,
как на подоконник. Тимофей пристроился рядом. Солнце уже
перестало быть комком огня, обрело форму. Оно еще не падало,
но уже и не парило; оно висело над горами, задержавшееся
на миг каким-то судорожным усилием, а может быть, неуверен-
ностью, в какое из ущелий рухнуть со своей уже неопасной вы-
соты. Долина пока что была залита золотистым светом вся;
впрочем, отдельные большие камни и кусты испятнали ее как
бы рябью, четкими, по-дневному черными мазками; наверное —
уследить за этим было трудно — с каждой минутой мазки вы-
тягивались и расплывались, теряли очертания и интенсивность,
чтобы к сумеркам выцвесть совсем. Очень скоро они станут
такими, как нависшая над рекой, сжавшая долину излучина
гор: дымчато-голубыми, вроде бы призрачными, вроде бы по-
дернутыми туманом, хотя это только казалось так, а на самом
деле никакого тумана и быть не могло — воздух все еще был
по-дневному сух и тонок.
Самыми яркими элементами пейзажа были река и шоссе.
Они блестели, как никелированные металлические полосы, и
казались выпуклыми, словно их надули изнутри. Шоссе было
пустым — очень непривычно, совсем как в мирный воскресный
день, — только внизу, у подножия холма (надо было здорово
высунуться из амбразуры, чтобы их увидеть), уползали влево
из поля зрения два громоздких тупорылых автофургона, все
в коричнево-голубых разводах; за вторым на прицепе катила
тележка, издали похожая на артиллерийскую снарядную дву-
колку; она была нагружена мешками, и наверху лежал серый
остромордый пес, вроде бы овчарка, но они так быстро скрылись
из виду, что даже Тимофей не смог бы это сказать наверное.
Теперь шоссе было совсем пустым; насквозь — до моста и
и даже дальше. Собственно, моста они не видели, он находился
точно в створе амбразуры, и впечатление было такое, словно
шоссе с разгона перелетало через реку, да так и повисло над
270
ней. Сразу за мостом раскрывалось устье ущелья. Несмотря на
расстояние, его было видно отчетливо, однако само ущелье
уже терялось в тени, еще неплотной, ранней, как дымка,
но тем не менее непроницаемой.
Вот из нее посыпалась какая-то мелочь. Сбоку от амбра-
зуры была укреплена на консоли стереотруба. Тимофей повер-
нул ее, подкрутил настройку. Это были самокатчики, судя
по числу — рота. Они ехали долго, смешанным строем; лениво
крутили педали. Тимофей представил, что б от них осталось,
кабы подпустить их метров на сто — и ударить враз из двух
ШКАСов. Да ничего б от них не осталось, все бы здесь и по-
легли, до одного. Счастлив ваш бог, гады...
Потом проехали еще двое, видать, от роты отбились. Но они
не спешили догонять своих — война не убежит! Один даже
за руль не держался — руки были заняты губной гармошкой,
хотя играл он не все время: выдует несколько пронзительных
звуков, скажет что-то, и оба закатываются от смеха. И опять
сначала. Каски у них болтались поверх вещмешков на багаж-
никах, винтовки были приторочены к рамам велосипедов...
Потом на сумрачном фоне ущелья проявились танки. Две
машины. Они шли уступом, но расстояние скрадывало уступ, и
казалось, что танки идут борт к борту; надо было иметь наме-
танный, хваткий к любой мелочи глаз, как у Тимофея, чтобы
разглядеть правильно.
Они были уже на мосту, когда из тени выступил третий.
Тимофей понял, что это боевое охранение, и ждал, когда же
появится сама колонна.
Ждать пришлось недолго. Опять появились танки. И опять
только две машины; и несколько позади, в полусотне метров —
третий. Опять боевое охранение, констатировал Тимофей и даже
вздохнул от волнения, представив, какая силища сейчас прет
по шоссе, если даже в глубоком тылу в боевое охранение они
выпускают два танковых взвода. Должно быть, не меньше, чем
дивизия, решил Тимофей и тут наконец увидел ее голову.
Разглядеть он мог только первый танк. Остальные слепи-
лись в сплошную серую ленту. Танки шли впритык, интервалы
на таком расстоянии были неразличимы совсем. Корпуса, баш-
ни, гусеницы — все слилось, и по тому, как они неспешно вы-
ползали, — это движение казалось еще более грозным и все-
сокрушающим, а неразличимость деталей только поощряла во-
ображение...
Не отрываясь от стереотрубы, Тимофей сказал:
— Рома, а ну сбегай за Чапой.
Сосчитать танки было пока невозможно. Разве что по по-
271
ложению головного попытаться определить, сколько их уже вы-
ползло?.. Когда сзади послышались неспешные Чапины шаги и
он, запутавшись в простейшей уставной фразе, доложил о при-
бытии, танковая колонна растянулась уже без малого на кило-
метр.
Полк.
— Обожди минутку, — сказал Тимофей.
Он ждал. Он все ждал, когда же появится хвост колонны, и
наконец увидел его, и тут же убедился, что это не конец. Это
был только небольшой просвет, а затем из ущелья, все в таком
же плотном строю, поползли грузовики и вездеходы.
Выходит, механизированная дивизия.
Тимофей медленно распрямил занемевшую поясницу и повер-
нулся к товарищам. Они глядели мимо него — в амбразуру.
Они не тянулись в нее. Они стояли прямые и какие-то вдруг
осунувшиеся. И в глазах их была печаль и далее отчаяние.
Но не страх. Жизнь — это такая приятная штука; что ни гово-
рите — ее всегда жалко; всякую. Но долг — выше. И честь —
выше. И вообще есть много еще таких вот штуковин; о них не
думаешь и даже не помнишь до времени, но наступает мину-
та — они возникают вдруг, словно дремали в тебе, пока твое
сердце тихонько к ним не толкнулось: тут-тук... Они просыпают-
ся и заполняют тебя всего, как сталь заполняет форму, словно
в ней ничего и не было; словно в ней не было твоего себялюбия,
и робости, и мелких страхов из-за какой-то бытовой ерунды.
Сталь выжигает их начисто. И ты перестаешь быть собой —
слабым человечком. Твое сердце заполняет тебя всего. И вся
твоя жизнь фокусируется в этой минуте, и не только прошлое,
но и будущее; и вся твоя энергия фокусируется в ней, как лин-
за фокусирует солнечный луч в точку. И тогда как будто из ни-
чего вдруг вспыхивает пламя...
— Товарищи красноармейцы, — сказал Тимофей и замолк,
потому что к концу слова голос у него сел совсем. Он осторож-
но, чтобы не бередить рану, прокашлялся в кулак, но это не
помогло, а воду просить ему так не хотелось; уж так он был
бы рад скрыть свое волнение, но открыл рот — и не получи-
лось ни звука. И тогда он разозлился на себя, сразу успокоился
и почти внятно выдавил:
— Воды!
Чапа с готовностью протянул фляжку. Тимофей отпил
всласть, жестко вытер тылом ладони рот и сказал спокойно и
твердо:
— Товарищи красноармейцы! Сейчас, когда наша Советская
Родина бьется насмерть с мировым фашизмом... — Он понял,
272
что замах вышел не по плечу, и замолчал. — Священный воин-
ский долг... и просто совесть... — Он опять замолк, поглядел
в лицо одному, другому, третьему, — и вдруг рубанул воздух
кулаком. — Я так считаю, что мы им должны сейчас вжа-
рить! Считаю — просто обязаны. Все. Прошу высказаться, то-
варищи.
— Вот это разговор! — восторженно заорал Страшных. —
В первый раз за трое суток слышу от тебя человеческую
речь, комод. Давно бы так!
— Нас только четверо, — сказал Залогин. — Ну, врезать
им хорошенько — это вещь, кто спорит. Ну, поломаем не-
сколько игрушек. А как эти дяди попрут на нас? Ну? Сам
дот обороняться не может — он только часть системы. Но если
даже попробовать... Здесь нужен гарнизон — двенадцать чело-
век. А нас четверо.
— Трое, — поправил Тимофей. — Меня не считай. Какой
с меня ныне вояка. Спасибо, что хожу.
— Да я и не считал, если по правде.
— Не разберу: ты за или против? — разозлился Ромка.
— Если б я один был — какой разговор...
— Ясно, — сказал Тимофей. — Твое мнение, Драбына?
— Я шо, — глаза Чапы от возбуждения совсем округли-
лись и были на пол-лица. — Я как усе.
— Ладно. — Тимофей снова повернулся к Залогину. — На-
водку знаешь?
— Нет.
— Да что там уметь, комод? — фыркнул Страшных. — Бей
напрямую — и хана.
— Тебя не спрашивают, — оборвал Тимофей. — Твои зна-
ния мне хорошо известны.
— Дайте я спробую, товарищ командир, — сказал Чапа. —
Так что у меня был приятель...
— Ладно. Слушайте приказ. — Тимофей отхлебнул еще гло-
ток и возвратил флягу Чапе. — Драбына садится на наводку,
Страшных будет замковым и заряжающим, Залогин — сна-
рядным.
— Товарищ командир, — послышался из-под стены голос
часового, — прикажите развязать. Я тоже буду драться.
— Чапа, твои узлы — ты и трудись, — кивнул Тимо-
фей, и повернулся к амбразуре, и тут же отпрянул от нее —
инстинктивно. Так близко были немцы. До головной машины —
не больше трехсот метров.
— Отставить развязывать, — торопливо поправился Тимо-
фей. — Режь!
13 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
273
Мотопехота была уже воя на этом берегу, и теперь через
мост двигался второй танковый полк.
Во главе передового дозора все так же уступом шли два
средних танка; как и раньше, их прикрывал чуть поотставший
тяжелый. Он казался непропорциональным; каким-то горбатым,
набычившимся животным. Танкист на его башне сидел совсем
снаружи, только ноги свисали в люк. Танкист был без шлема,
со значками (а может, это были ордена?) на груди — слева
и справа; он курил трубочку и смотрел на холм. Впечатление
было такое, что он смотрит прямо в амбразуру. Тимофею, хо-
тя он смотрел не в стереотрубу, а просто так, даже показалось
на миг, что немец и он встретились глазами; это произошло
помимо воли, разум тут был совсем ни при чем: вдруг глаза
их оказались совсем рядом, словно расстояние, что их разделя-
ло, необъяснимым образом потеряло свою власть. Они смотрели
друг на друга, Тимофей ощутил внутри пустоту и замер. Мысли
исчезли, и утратился контроль над временем. А затем горизонт
стал сжиматься сразу с обеих сторон; Тимофей будто проснул-
ся, но делать резких движений все же не рискнул, только ско-
сил глаза — и увидел, как стоявший рядом Залогин, тоже весь
оцепеневший, медленным вращением рукоятки механизма сдви-
гает створки амбразуры.
Тимофей остановил его руку:
— Не надо. Он не видит нас.
Это был оптический обман, небольшая шутка природы.
Страшных уже расчехлил орудие, а Чапа как заправский
наводчик сидел в креслице, прильнув к дальномеру, крутил
ручки. Даже наушники успел зачем-то напялить.
— Чала, дозоры пропускаем.
— Э! От меня они вже повтикалы.
— Ух ты! Откуда же начинается мертвая зона?
— А трошечки дальше, товарищ командир. Отам де ярок
н дырка под сашше.
— Это где водосток, — шепнул Залогин.
— Вижу... Чапа, возьми дальше метров на сто от этой дыр-
ки. Там их и прихватим. — Он почувствовал, что кто-то стоит
сзади, повернулся, досадуя, что приходится терять такие важ-
ные секунды. Это был часовой. Он разминал кисти — каждая
была с половину хорошей лопаты. И ни ростом, ни в плечах не
уступал самому Тимофею. Но в красивом лице парня, особенно
в выражении его глаз что-то не понравилось Тимофею сразу;
однако присматриваться, разбираться в своих ощущениях вре-
мени не было. Подавив досаду, Тимофей спросил:
— Фамилия?
374
— Рядовой Александр Медведев.
— Красноармеец Медведев, лети вниз, подавай сюда броне-
бойные. Пока не получишь другого приказа. Одни бронебой-
ные. Разберешься?
— Так я ж ничего оттуда не увижу.
— Ты что — в кино пришел? Выполняй приказ!
Уже и второй дозор был рядом, огибал холм. И колонна
совсем приблизилась. Головной танк — лобастый, упрямый, —
покачиваясь катил по серебряной ленте, жевал гусеницами
собственную черную тень. Тимофей подправил настройку стерео-
трубы, определил: до линии огня еще метров пятьдесят; успе-
ваем. А где же хвост колонны? Второй танковый полк уже
больше чем наполовину был на этом берегу, однако все новые
и новые танки выползали из мрака ущелья. Ладно, что отку-
сим, то и наше. Не подавиться бы...
Он услышал сзади незнакомый щелчок, обернулся и увидел,
что Залогин вынимает из подъемника снаряд. Засуетился
Страшных, с непривычки замешкался, наконец торопливо лязг-
нул затвор.
— Орудие до бою готово!
Даже без стереотрубы видать: пора. Это было последнее
мгновение, когда Тимофей своею командирской волей мог оста-
новить судьбу и отменить атаку. Интересно: как бы сложилась
их жизнь? И сложилась ли? Вспоминали бы они об этом
мгновении — последнем, за которым лежала пропасть?.. Но Ти-
мофей даже не подумал, что это последний их шанс остановить-
ся. Он увидел: пора, и закричал:
— Огонь!
Вот уж чего они не ждали — это грохота. Впечатление бы-
ло такое, что сидели в железной бочке, а кто-то знал это, под-
крался и вдруг ахнул от всего сердца — сколько в нем только
силы наскреблось — ломом. Или еще было похоже, что это
здесь, внутри каземата, рванул тяжелый снаряд.
Тимофей не только оглох, но и ослеп на несколько мгнове-
ний, и потому прозевал разрыв снаряда; а когда смог наконец
видеть, первое, что ему подумалось: мимо. Головной танк ка-
тил, словно ничего не произошло, к спасительной границе мерт-
вой зоны — к водостоку. Но затем выяснилось, что движется он
один, а колонна останавливается, теснясь, сжимаясь, как гармо-
ника. Останавливается, потому что стоит второй танк. Стоит —
и все... Тимофей долго всматривался, пока увидел маленькие
язычки пламени; а потом как-то сразу, будто в танке какую-то
дырочку открыли, из него повалил густой жирный дым.
— Куда ты в него, Чапа?
18*
275
— Тю! А я знаю? Я в першого вциляв.
Все еще золотое, все еще чистое и ясное предвечерье лилось
долиной, и даже дым не мог его замутить; пока не мог.
Между тем остановился и головной танк. Знай немцы, что
они уже достигли мертвой зоны или по крайней мере стоят
на ее границе, они и держались бы соответственно. Но пока им
было ясно одно: противник напал на колонну, а они неосто-
рожно оторвались от своих и подставляют себя под огонь.
И танк попятился. Он поднял пушку, навел ее на вершину
холма, но не стрелял, должно быть еще не видел цель. Он от-
ползал медленно. В этом движении не было страха — лишь
мера предосторожности. Он только хотел соединиться со своим
батальоном, который уже разворачивался, готовясь к бою: не-
сколько танков рассредоточились влево от шоссе, несколько —
вправо. Колонна осталась на дороге; ждала, когда передовой ба-
тальон сметет преграду и расчистит путь для дальнейшего дви-
жения согласно приказу.
По звуку затвора Тимофей понял — орудие к бою готово.
— В которую штуку лупить, товарищ командир? — спро-
сил Чапа.
— Который пятится, того и бей.
— Не-а. Не можу, — пожаловался Чапа. — Он ач какой
верткий. Токечки, думаю, гоп, а он уже драла дал.
— А ты с опережением попробуй, — посоветовал Ромка.
— Дуже ты розумный! — огрызнулся Чапа. — Може, сам
покажешь, як отое роблять?
— Ладно вам, — сказал Тимофей. — А по горящему попа-
дешь еще раз?
— Спробую.
— Целься ему в мотор. Но стрелять только по моей команде!
Там, на шоссе, отползающий танк должен был покрыть по-
следние два десятка метров, но в стереотрубе это расстояние
умещалось целиком сразу. Тимофей чуть-чуть подрегулировал
резкость, хотя и это было не обязательно, и, чтобы как-то убить
оставшиеся секунды и не жечь понапрасну нервы, шептал:
«Ладно... ладно...» — и смотрел, как шевелится (шалят нервиш-
ки у немца!), целится прямо ему в лицо все еще молчащее
(ждут второго выстрела, чтобы точно засечь дот) дуло танковой
пушки; как уплывают под броневые крылья отполированные
дорогой траки; как командир танка то высовывается из башни
и смотрит в бинокль на вершину холма, то что-то говорит вниз,
наверное, пушкарю... то бишь, как он у них называется? —
да! стрелку-радисту, вот кому.
Тимофею казалось, что даже лицо механика-водителя ®н раз-
276
личает в приоткрытой амбразуре танка, но это было уж вовсе
невероятно; чтобы убедиться точно, хотя ему это было и не
нужно вовсе, Тимофей стал всматриваться в темный срез ам-
бразуры и чуть не прозевал момент, когда танк стал огибать
горящую машину.
— Огонь!
И опять вокруг них и внутри каждого из них — в мозгу,
в костях, в каждой клеточке тела — взорвался гром, словно
это и не снаряд был вовсе, а само пространство раскалыва-
лось на куски. Но теперь Тимофей был готов к этому, и не за-
жмурился даже, и видел, как сверкнул из-под катков огонь, и
хотя Тимофей знал, какая это сила — 105-миллиметровый бро-
небойный, а все-таки он боялся сглазить удачу и ждал более
существенных ее аргументов: настоящего пламени, или дыма,
или взрыва — чего-нибудь такого, что подтвердило бы успех.
Но мгновения бежали, а танк стоял целехонький, ничего видно
не было, и Тимофей уже начал было думать, что рано обрадо-
вался, что вот сейчас танк снова сдвинется и поползет куда-то
в сторону — прочь от шоссе, занимая свое место в боевых по-
рядках роты, но вдруг из башни высунулся командир, однако
не выскочил, а стал вываливаться наружу и пополз вперед ру-
ками, цепляясь за броню; наконец скатился на землю, но и
теперь не вскочил на ноги, а все продолжал ползти на одних
руках, и, хотя Тимофею не было видно, что у немца случилось
с ногами, надо понимать, досталось им крепко, потому что он
все продолжал ползти на одних руках и кричал беспрерывно,
может, одно только «а-а-а!..» — судя по тому, как у него был
раскрыт рот; но из дота его не было слышно: все-таки рассто-
яние приличное, верных полкилометра набежит, даже больше,
да и моторы там ревели вовсю, десятки мощных танковых ди-
зелей, а уши после второго выстрела были все еще заложены;
Тимофей сглотнул несколько раз, чтобы выбить пробку, но не
помогло.
Больше из танка никто не вылез, а спустя еще немного вре-
мени — наверное, через секунду, а может, и целая минута на-
бежала, — изнутри его рвануло прямо вверх высоким верти-
кальным столбом, и только затем уже по-настоящему загоре-
лось. Два дыма слились в один, и его неровное рваное облако
стало сносить вдоль шоссе — вперед, в сторону ушедших дозор-
ных танков.
Шоссе было перегорожено напрочь. Специально захочешь —
и то так не получится.
Теперь весь передовой танковый полк расползался с шоссе,
рассредоточивался по долине. Первый его батальон, словно раз-
277
буженный взрывом, уже бил по вершине холма в два с полови-
ной десятка стволов. Однако цель была для немцев не очень
удобная. Во-первых, стрелять вверх без специальных приборов
всегда не с руки; а во-вторых, каждый танк, в общем-то зани-
мая какую-то определенную позицию, тем не менее все время
находился в непрерывном движении — выполнял противоартил-
лерийский маневр. В таких условиях спрашивать с наводчиков
исключительную точность, право же, грешно. И снаряды то ле-
тели высоко, то рвались значительно ниже дота; только од-
нажды красноармейцы услышали, как болванка угодила
в бронеколпак. Против ожиданий звук оказался не ахти какой
тяжелый: загудело низко, будто в большой колокол, — и все.
Может быть, так оно и было на самом деле, все-таки масса
купола была огромной, в ней могла раствориться без существен-
ных последствий и не такая инерция; но как бы солдаты ни
были заняты боем, они ждали его, это первое прямое попада-
ние, память о нем таилась где-то в их подсознании все время;
оно ожидалось, преувеличенное своей неизведанностью, и когда
случилось наконец — сквозь дробь осколков по броне, сквозь
глухие удары камней, — то угадалось сразу — с облегчением,
с торжеством, — и, когда болванка, визжа, рикошетом упорхну-
ла прочь, этот отвратительный звук был воспринят едва ли не
как гимн победы.
Но, в общем, от этого обстрела было только одно неудоб-
ство: остерегаясь случайных осколков и камней, амбразуру при-
шлось прикрыть, оставив минимальное отверстие — для навод-
ки и стрельбы. Тимофею с его стереотрубой стало и вовсе не-
уютно. Он тыкался от одного края амбразуры к другому, боялся
помешать Чапе и все не находил себе места, как бедный зять
в приймах. К тому же в воздухе висело облако сухой глины.
Она порошила в глаза, объектив стереотрубы приходилось
протирать почти непрерывно, и все-таки видимость была пло-
хой.
Между тем теперь и механизированный полк пришел в дви-
жение. Правда, грузовики и бронетранспортеры остались стоять
на шоссе, поскольку в стороны им ходу почти не было: по кам-
ням, ямам да буеракам далеко не удерешь, но солдаты густо
сыпались на дорогу и бежали прочь, рассасываясь по тем же
ямам и буеракам.
— Чапа, по мосту попадешь?
— Далеченько... — пожаловался тот на всякий случай, хо-
тя в прицел мост был виден превосходно и Чапа уже давно
посматривал на него с интересом.
— Нечего прибедняться — наводи! — Тимофей покрутил
278
ручку телефона и, услышав в трубке «Медведев на проводе»,
крикнул: — А ну-ка подбрось нам несколько фугасных!
В мост они попали только с пятого снаряда. Правда, одного
попадания оказалось достаточно; он рухнул сразу, и в том ме-
сте, где темнела его полоска, открылась река.
Немцы не все успели перебраться, и десятка полтора тан-
ков, замыкающих походные порядки дивизии, подкатили к бе-
регу и рассредоточились. Потом один танк двинулся влево вдоль
берега, другой — вправо. Искали брода. «Сейчас будут здесь,
да уж ладно, не наша это забота, как выберутся и что будут
делать, — думал Тимофей. — У нас и без них мороки выше
глаз. Вон уж гости в двери стучатся. Теперь только успевай
принимать...»
Со времени первого выстрела прошло уже четверть часа.
Нельзя сказать, чтобы среди этих пятнадцати минут была та-
кая, когда немцы были бы напуганы или у них началась па-
ника. Нет. Все-таки их была целая дивизия, и они находились
в глубоком тылу своих войск. Но они были обескуражены —
это точно (шуточки? — два выстрела — и двух танков как не
было; к тому же дорога вдруг оказалась перерезанной и спе-
реди и сзади; капкан!). И смущены. И только поэтому замеш-
кались поначалу. Они с полным основанием могли подозревать,
что дот — это лишь часть засады. Они приняли меры предо-
сторожности, выждали какое-то время. Красные больше нигде
себя не проявляли. А дот бил хоть и методично и тяжело,
но редко. И тогда немцы бросились в атаку.
Из боевых порядков головного батальона — он продолжал
беглый обстрел с целью если не поразить, то хотя бы ослепить
дот, — выдвинулись три средних танка и, набирая скорость,
прямо через кустарник и рытвины устремились к холму. И не
успели еще красноармейцы перезарядить пушку, как они уже
были в мертвой зоне.
Тут Тимофей вспомнил о шести дозорных танках, и ему
сразу стало неуютно. Они имели целых пятнадцать минут, что-
бы разобраться в происходящем, принять решение и ударить,
понял Тимофей, и его фантазия услужливо нарисовала страш-
ную картину: вот один из этих танков выдрался на холм, под-
полз к доту с тыла и наводит свою пушку прямо на
люк. Этот люк — надежная штука; и пуль и осколочных гранат
за ним можно не бояться. Но первый же снаряд вобьет его
внутрь.
Стараясь ничем не выдать своего волнения, хоть это было
и ни к чему — не до того было красноармейцам, чтобы сле-
дить за выражением лица своего командира, — Тимофей пошел
279
к люку. Но вдруг вспомнил о перископе. Вот что ему нужно!
Правда, в нем тут же заговорил хозяин: во время такого об-
стрела, как сейчас, не мудрено сразу остаться без перископа —
достаточно одного осколка. Однако не подставлять же под эти
осколки себя!
Он поднял перископ, развернул его на юго-восток, куда, оги-
бая холм, уходила дорога, и, хотя мешала глиняная пыль, сра-
зу увидел те танки. Сначала четыре машины. Они стояли прямо
на шоссе, развернувшись в сторону холма (чтобы не подстав-
лять борта), но не стреляли. Не стреляли потому, что два тан-
ка, форсируя двигатели, то и дело меняя угол атаки, иногда
сползая на несколько метров, упорно лезут вверх.
Тимофей повернул перископ на запад. Танки, атакующие
дот в лоб, уже тоже взбирались на холм. Этим пока было лег-
че — с их стороны холм был более пологим, — и потому каж-
дый раз, когда наклон башни позволял это делать, они били
по доту считай что почти в упор.
Тимофей убрал перископ.
— Чапа, ты видишь этих, что подбираются?
— Не-а. Може, когда ще трошечки выдряпаются до нас...
— У тебя под рукой не осталось бронебойных?
— Один есть, — сказал Ромка.
— Заряжай. — Тимофей покрутил ручку телефона. — Мед-
ведев! Знаешь, где лежат противотанковые гранаты? Ага. Так
вот: набери в какую торбу штук десять, не меньше, понял? —
и мотай к нам наверх. Только побыстрей!
14
Когда Александр Медведев услышал приказ о гранатах, он
решил, что это уже конец. И первой его реакцией было — бе-
жать. Удирать отсюда, уносить поскорее ноги — прочь!
прочь! — пока это возможно, пока еще есть какой-то ничтож-
ный шанс выпутаться. Сделать это было просто: до люка в за-
пасной лаз — несколько шагов...
Медведев бросился в ту сторону, но — за гранатами. Свою
первую инстинктивную реакцию он оценил одним словом: «Сво-
лочь». Он выхватил с полки тяжеленный ящик, громыхнул
его на пол посреди прохода; кончиками пальцев — дальше не
прошли: щели узкие, а пальцы как сосиска каждый — выдрал
верхние дощечки с мясом, только гвозди взвизгнули. Бог его
силой не обидел, да что в том толку, не в первый раз поду-
мал он; и были в этой мысли привычная горечь и обида при-
вычная, и как обычно на том все и кончилось: он стушевал-
280
ся перед этой мыслью, перед сознанием неотвратимости судь-
бы, а точнее сказать — жребия.
Он зацепил одной рукой три гранаты, другой столько же.
Бросил назад. Если даже в карманы положить по гранате —
и то десяти не унесешь, тем более с занятыми руками не взбе-
решься по лесенке. Прав сержант — нужна торба.
Он заметался по кладовке. Нет ничего подходящего!
Вот так всегда; всю жизнь у него так шло: что бы ни де-
лал — все навкосяк. Все комом.
Тут самое время сказать об Александре Медведеве несколько
слов; дальше будет не до того, да ни к чему заставлять чита-
теля ломать голову над загадками там, где их нет и поведение
героев вполне и просто объяснимо.
Медведев принадлежал к категории людей весьма распростра-
ненной. Природа дала этим людям все. Но если другие, имея
куда меньшие возможности, развивали свои сильные стороны,
чтобы «перекрыть» естественные «недостачи», то эти люди, на-
против, все свое внимание сосредоточивают на слабой точке.
Медведев был высок, очень силен. Он был красив: правиль-
ные, истинно русские черты лица с чуть выдающимися скула-
ми, с румянцем, проступающим из-под чистой кожи; черные
кудри, голубые глаза. Кажется, уж от девчат ему точно отбоя
не должно быть, но они его не жаловали, как не жаловали и
парни. Эти, правда, не всегда сразу давали ему точную оцен-
ку: внешность Медведева, ее очевидная мужественность, «вы-
игрышность» служила как бы форой. Но проходило немного
времени, фора иссякала, и как-то само собой получалось, что он
опять оказывался в положении подчиненном, зависимом, страда-
тельном. Кстати, следует отметить, что сержанты угадывали
его слабину сразу — не хуже девушек. Именно сержанты, а не
какого-либо иного звания военный люд; например, офицерам
он всегда нравился, во всяком случае поначалу. А сержанта
ни внешним видом, ни выправкой не проведешь. Он один раз
пройдет перед строем и точно покажет, ткнет пальцем в грудь,
какой солдат самый шустрый да моторный, а какой — рохля,
курица мокрая, паршивая овца, пусть даже на его груди леме-
хи ковать можно. Такой не обязательно бывает в каждом отде-
лении, но уж во взводе точно сыщется, и сержант это знает,
ему нельзя не знать, не угадать этого «типа» сразу; не дай
бог, оплошаешь и пошлешь его по какому живому делу — кому
потом отбрехиваться да шишки считать? У Тимофея Егорова
не было времени, чтобы приглядеться к новичку, раскусить его.
До того ли ему было! — на них надвигались сотни вражеских
танков, и на что бы сейчас ни поглядел Тимофей, перед его
281
глазами была только эта картина. Но сержант всегда сер
жант! — даже в такую минуту он уловил какую-то ущерб-
ность, неполноценность часового. У Тимофея не было тех не-
скольких спокойных свободных мгновений, когда бы он мое
отвлечься от боя, разобраться в своих чувствах и точно квали
фицировать явление. Сейчас ему это было еще не нужно; сей
час это ничего не решало. Но если б его все-таки спросили
об этом, он, даже не глядя больше на Медведева, сказал бы,
с кем имеет дело. И Медведев это понял по одному взгляду —
еще не узнавшему его взгляду сержанта. Он сразу сник,
почувствовал себя жалким, каким-то жеваным. Все было как
всегда.
А между тем объективно у него не было оснований такого»
поведения. Он не был болен, не имел тайных пороков, а тем
более — каких-либо тяжких, по счастливому случаю остав
шихся нераскрытыми проступков в прошлом. Но именно в про-
шлом, в детстве произошли те незначительные события, те пер-
вые маленькие поражения, которые наложили печать на его
характер и в юношеские годы и, судя по всему, складывалось
именно так, на всю его последующую жизнь.
Вначале душу Медведева иссушила безотцовщина. Батю и
трех дядьев порубали апрельской лунной ночью мальчишки
конармейцы. Санька родился уже после, на троицу. Статью,
всем своим видом пошел в отца, но характером — в ласковую,
мягкую, как церковная свечка, мамашу.
Первые годы это было неприглядно. Тем более сколько по-
мнил себя Медведев, он всегда выделялся среди сверстников и
ростом и силой. Заводилой не был, зато в нем рано наметилась
та манера добродушного безразличия, ленивого нейтралитета,
которая зачастую присуща очень сильным людям. У них, как
у наследных лордов, сразу есть все или, по крайней мере, самое
важное; им нечего добиваться. Но манера успела только наме
титься. Едва обозначился ее абрис — мальчику было три-четы-
ре года, — как выяснилось, что ему не с кого брать пример;
ни во дворе, ни среди родни не оказалось даже самого плюга
вого мужичонки: всех унесла гражданская. А посторонние.,,
что посторонние! — у них и до своей мелкоты руки не доходи
ли, разве что с ремнем да лозиной. Санька, может, и за эту
плату был бы рад, только у него не спросили; мать так и
привела другого мужика в хату — на ее век перевелись му
жики начисто. Вот и тулился Санька к матери, перенимая у не^
и неуверенность, и податливость, и мягкость.
А еще через пару лет стал он понимать и иное, что, между
прочим, поминали ему от рождения: стал он понимать, что отец
282
его был лютей собаки — матерый мироед, а последние годы
и вовсе душегуб: за косой взгляд порешить мог, не говоря —
за партбилет. Скольких Санькиных приятелей осиротил — счи-
тать страшно. Понятно, не вменяли это Саньке в вину — он-то
чем виноват, невинная душа? — да уж больно внешность у не-
го была знакомая: выкопанный батя. И слова гут никакие по-
мочь не могли, и утешительные рассуждения выручить бессиль-
ны; как-то так получилось, что отцов грех он принял на свою
душу, а как искупить — не знал. Груз был тяжел, явно не по
силам; а главное — не по характеру. Другой на его месте,
может, озлобился бы и тем затвердел, окаменел, нашел бы
в том силу, и опору, и даже цель. А Санька напротив. Он го-
тов был за всех все делать, любому уступить и услужить —
только бы не поминали ему родителя. Получалось, конечно, на-
оборот. Он это видел, но переломить себя не мог; да и не хо-
тел: он постепенно вживался в свою роль, и она уже казалась
ему естественной и «не хуже, чем у людей».
Тем не менее (и это неким странным образом сочеталось
в нем со слабостью характера) он знал цену своей силе и в об-
щем-то держался соответственно. Сочетание получалось причуд-
ливое, но не жизненное. Первое же испытание — а любое испы-
тание всегда и прежде всего — это испытание характера —
должно было поставить мальчика перед выбором и в резуль-
тате упростить систему. Мальчик оплошал. Он не смог под-
твердить своей силы: оказалось, что победы (и естественных
упреков, связанных с нею) он боится больше, чем поражения.
Конечно, он не представлял себе все это столь ясно, и первая
осечка не обескуражила его, только удивила. Вторая неудача
смутила. А третья посеяла зерно сомнения, которое попало на
благодатную почву и ударилось в рост: ведь товарищи помнили
о его неудачах — подряд! — не хуже, чем он сам. И стали
им пренебрегать. А у него не нашлось душевных сил, что-
бы вдруг стать против течения, и выстоять, и доказать
свое.
Так и покатилось под уклон.
В колхоз Санькина мать вступила на первом же собрании;
нажитое мужем добро у нее столько раз трясли да половини-
ли, что записалась она, почитай, с пустыми руками; валялись
в ее прохудившемся амбаре и плуги, и бороны, и косилка сто-
яла даже, но все от времени да без хозяйского глаза в таком
виде, что легче новые завести, чем эти наладить; а худобы —
коровенки там или лошадки — не осталось совсем: года три,
как в самой голытьбе числилась.
Трудилась она хорошо — больше все равно некому — и,
283
хотя не богато получала, никуда б она не стронулась из родных
мест, когда б не шла за ней память о покойнике муже. Чуть
не то — так и жди, что какая-нибудь подлая душа камень
в тебя кинет. Но не за себя сердце болело. Видела она, как
Санька тушуется; понимала — здесь ему ходу не будет. И в на-
чале тридцатых, в голодное время, когда каждый держался как
мог, добралась она до станции, села на первый поезд и поеха-
ла с сыном куда глаза глядят. Долго их носило, пока не осе-
ли в Иванове на ткацком комбинате. О прошлом не больно
допытывались. Сама быстро вышла в люди — в ударницах
числилась, красную косынку носила; мальчик хорошо учился;
в школе его в комсомол приняли, потом по слесарному делу
пошел. Жизнь у них наладилась, в доме был достаток, но тем
яснее она понимала — сына уже ничем не изменить. Что
в детстве в нем сложилось, то и окаменело. Опоздала она с отъ-
ездом. Что б ей раньше лет на пять!..
В погранвойсках Медведеву служилось неплохо. Поначалу,
правда, было поинтересней: на самом кордоне стояли. А потом
границу перенесли на запад, а их часть так и осталась в преж-
них местах — охраняла стратегически важные объекты. Кто
спорит — дело тоже нужное и ответственное, но по сравнению
со службой на самой границе это был курорт.
Медведев старался. За ним не числилось ни единой провин-
ности; он был ворошиловским стрелком, первым по строевой и
боевой подготовке, активным на политзанятиях. Другой на его
месте давно бы в сержанты вышел и, уж по крайней мере, все-
гда был бы на виду, всегда считался бы образцом. Однако Мед-
ведева в пример другим не ставили ни разу. Отдавали ему
должное — и только; как будто его успехи были его личным
делом, а вот успехи других — общественным достоянием. Че-
го-то ему недоставало. То ли темперамента; характера ли —
чтобы заставить других отдавать ему должное; а может быть,
просто нахальства — кто знает? Одно ясно: все зависело
от него самого, переломить инерцию отношения окружающих
он мог бы только сам, но он привычно нес свой крест, не жа-
луясь на судьбу, и если иногда и думал о том, что не все в ми-
ре устроено справедливо и вот бы хорошо ему вдруг однажды
утром переломить себя и зажить по-новому, то никого он не
винил за отношение к себе, разве что себя самого, да и то ред-
ко. Даже в этом ему недоставало характера.
Именно в силу этого, когда встал вопрос, кому идти искать
свою часть, он безропотно остался охранять дот. Этим же объ-
яснялась неуверенность его действий при появлении группы Ти-
мофея Игорова. Он должен был принять простейшее самостоя-
284
тельное решение — ив который уже раз оказался неподготов-
ленным к этому.
Правда, трусом он не был, и, когда ситуация изменилась,
он с готовностью вызвался помочь своим новым товарищам.
Но его порыв был сразу охлажден. Во-первых, судьбу не уда-
лось провести — и здесь он встретился с настоящим сержан-
том! — значит, и общественное положение оставалось прежним:
а во-вторых, всю первую часть боя ему пришлось просидеть
в нижнем каземате, не ведая, что творится наверху, лишь до-
гадываясь о том по звукам да по типам снарядов, которые тре-
бовал Егоров.
Это были тягостные минуты. Время остановилось. У Мед-
ведева не было часов, и, чтобы хоть как-то ориентироваться, он
то и дело начинал считать, но даже до двадцати не дошел ни
разу: счет все убыстрялся, становился механическим — ведь он
думал совсем о другом! — пока Медведев не ловил себя на
том, что даже не знает, на какой цифре остановился.
Редко-редко вверху била пушка. «Чего они телятся? — ду-
мал он. — Вот я бы стрелял! Конечно, не как из автомата, но
уж по крайности выстрел в минуту давал бы, а эти парни и
в десять минут не управляются. Да ведь так нас голыми рука-
ми загребут!..»
Вообще-то он не мог себе представить, как они из этой ис-
тории выкрутятся. Достаточно фашистам прорваться в мертвую
зону — и конец. Раньше мертвой зоны не было: ее предпола-
галось простреливать из меньшего дота, который находился
почти у подножия холма, метрах в сорока от дороги. В свое
время его не успели достроить, да так и бросили, когда грани-
ца переместилась. А три дня назад в него попала дурная бом-
ба : немцы штурмовали нашу колонну, которая отступала по
шоссе, и вот одна из бомб точнехонько угодила в это соору-
жение. Верхнего перекрытия у дота еще совсем не было, толь-
ко заармированные и частично залитые бетоном стены. Все это
добро вывернуло взрывом наружу. С дороги остатки дота бы-
ли видны издалека; пожалуй, это и было главной причиной,
почему немцы не занялись холмом всерьез: остатки дота как
бы давали понять, что здесь вся необходимая работа уже проде-
лана и насчет безопасности можно не тревожиться.
Так и мучился Медведев в своем одиночестве: то сидел, сце-
пив пальцы, то вдруг вскакивал и подбегал к люку, стоял и
слушал, но вверх не лез: боялся пропустить команду по те-
лефону, боялся, что те, а особенно сержант, его поймут непра-
вильно. Его колотил озноб, он обливался потом — и все от не-
известности. И когда Егоров потребовал противотанковые гра-
285
наты, он решил, что это уже конец. «Может, сержант не знает
о запасном выходе? — так я ему напомню», — решил Медве-
дев, сорвал с одной из коек суконное одеяло и, не считая, сыпа-
нул в него гранаты из ящика. Затем связал одеяло узлом, стя-
нув противоположные концы. Получилось ловко. Запалы он
набрал в карманы, тоже не считая: в один горсть, да в другой
горсть; хватит! И полез вверх.
Как раз в тот момент, когда он приподнял крышку люка,
немцы из опасения повредить своих прекратили обстрел, и те-
перь было только слышно, как совсем близко скребут гусени-
цы по камню и ревут танковые моторы.
Затем в его сознании случился как бы провал или затмение.
А когда оно кончилось, Медведев был уже снаружи, пробирал-
ся между камнями. Как ни странно, он только однажды на-
ткнулся на воронку, а ведь думал, что живого места здесь не
осталось; впрочем, с фронтальной части, где амбразура, их на-
верняка было немало.
За пазухой тускло постукивали одна о другую три противо-
танковые гранаты. Они холодили вроде компресса. Это было да-
же приятно, чем-то навевало чувство безопасности и силы;
а камни, даже из-под мха и дерна, так и дышали жаром, и тра-
ва была бесцветно-теплой, не говоря уже про воздух. Воздух
был слишком густой, прокаленный, пропитанный чадом непро-
горевшей взрывчатки; но самым страшным была пыль. Корич-
невая пелена неподвижно висела в воздухе. Уже в десяти мет-
рах ничего нельзя было разглядеть. Пыль ела глаза, забивала
нос, мгновенно высушила горло. Но самое неприятное: из-за
пыли невозможно было увидеть танки. И это как бы приближа-
ло их. Они гремели камнями совсем рядом. Казалось: вот ра-
зойдись пыль еще на метр-два — и из пелены проступят их
угловатые контуры.
Однако как раз это не очень заботило Медведева. Стоило ему
оказаться наедине с врагом, а главное — без «зрителей», без
посторонних глаз, которые всегда стесняли его ужасно, и он
успокоился, почувствовал себя уверенно. Все-таки выучка у не-
го была классная, дело свое от? знал превосходно. Он добрался
до приямка, который его вполне укрывал, а мимо, другой доро-
гой немцы с этой стороны пройти не могли, снарядил гранаты,
положил их перед собой и стал ждать.
Теперь он заметил, что глинистый туман все же редеет. Он
не оседал, а сползал вниз и чуть в сторону, к старице. Вот уж
и танки стало видно. До них было метров шестьдесят, может
быть — семьдесят, но гранату не докинешь, хоть и под уклон.
Да и бессмысленно: больно далеко, а попасть нужно не рядом,
286
а точно по ходовой части. Разве что подобраться поближе? —
прикинул было Медведев, но тут же отказался от этой идеи.
Получится или нет — бабка надвое сказала, а то, что танки
здесь подняться не смогут, — это уже ясно. Круто для них.
Того и гляди перевернутся. Не по зубам кость.
Медведев решил, что пора возвращаться, но даже грана-
ты собрать не успел. Вдруг сзади послышался шорох гравия.
Медведев резко обернулся, готовый броситься в любую сторо-
ну — куда потребуется, и увидел сержанта. Сержант улыбался,
да так славно, по-особенному, что Медведев без всякой на то
причины почувствовал себя счастливым. Что-то такое прошло
между ними — и тот, прежний, «сержантский», узнавший
его взгляд был стерт, а вместо него появилось что-то новое, од-
ной только улыбкой рожденное. Они были ровней. Они были
товарищами.
— Ладно ты здесь устроился. — Сержант присел рядом и
поскреб бинты под своей диковинной музейной курткой. — Од-
нако здесь им не пройти.
— Не пройти, — подтвердил Медведев, счастливо улыба-
ясь. — Разве что пехотой. Но ШКАСы здесь весь склон чистень-
ко, как граблями, подбирают.
— Без мертвых зон?
— Какое! Поначалу были: кой-где скала выпирала, боль-
шие камни видимость закрывали. Так их еще позапрошлой
осенью в одну ночь рванули. Позицию, значит, готовили загодя.
— А рыбу глушили?
— Зачем? — удивился Медведев. — В старице и на удочку,
просто на хлеб прет как сумасшедшая. Уха — хоть залейся.
А спортивного интересу никакого. У нас любители на речку
бегали. Там даже форель есть. Во какой толщины.
Он показал пальцами, и они оба засмеялись, собрали грана-
ты и пошли к доту, потому что танки уже отползали на исход-
ные позиции и с минуты на минуту обстрел мог возобновиться.
15
Медведев не ошибся: перемена в отношении к нему сержан-
та действительно произошла; по крайней мере — внешняя;
внешняя потому, что, хотя Тимофей и понимал умом необхо-
димость отказаться от своей привычной манеры общения имен-
но с таким типом солдат, это далось ему непросто и не сразу.
О своем отношении к Медведеву он задумался дважды: на
мгновение — когда увидел его впервые, и гораздо дольше и
напряженней — когда тот появился в люке с гранатами в одея-
287
ле. Задуматься пришлось. Медведев заглянул в каземат с такой
понятной мальчишеской жадностью, с нетерпением зрителя,
опоздавшего на первую часть приключенческого фильма. Он да-
же шею все еще тянул вверх. Его глаза были широко раскры-
ты; не отдавая в том себе отчета, он хотел зрелища!.. Но едва
он встретился глазами с сержантом, парня словно смяли, стер-
ли, превратили в куклу. Он послушно делал, что ему говорили,
но движения были скованными, и спина была все время на-
пряжена, как будто сзади него стоит придирчивый экзаменатор.
Не боец — тюря! А еще пограничник!.. — такой была пер-
вая реакция Тимофея.
Он и Чапа остались возле пушки, готовые стрелять, как
только атакующие пересекут мертвую зону. У немцев не лади-
лось. Они снова и снова пытались взобраться — и каждый раз
неумолимо сползали на исходный рубеж. Тимофей стал наблю-
дать за ними куда спокойнее. Мысли опять вернулись к Мед-
ведеву.
Ведь вот же не повезло, думал он. Ведь мог на месте этого
рохли оказаться справный парень, пусть не такой шустрый, как
Ромка, но хотя бы полноценный боец, черт побери! А этот вро-
де бы не в себе, словно какой-нибудь очкарик интеллигент; то-
же та еще публика...
Но каждый боец был нужен, каждый — незаменим; с каж-
дым — воевать. Медведева надо было наставить на путь ис-
тинный.
Тимофей в своей практике привык обходиться знанием воен-
ного дела, буквой устава, да воспринятыми на веру стереотипа-
ми, да здравым смыслом. Он был строевик; воспитывать бой-
цов не входило в его прямые обязанности. Однако сейчас он
был не только командиром, но и политруком. Думай! — сказал
он себе.
Времени не было. Две-три минуты — разве это время, что-
бы расшифровать человека, которого видишь впервые? С дру-
гим пуд соли...
А что, если этого парня всю жизнь кнут учил, а прянично-
го вкуса он и не ведает?
«Ладно. Погладить можно. Но ради' чего я должен себя ло-
мать?» Эту мысль он даже заканчивать не стал: мало ли ка-
кая дурь в голову ударит!
Насчет немцев было ясно: просто так танкам не взобраться.
Тимофей высунулся из амбразуры, высмотрел Залогина и при-
казал ему разыскать Ромку и отходить в дот. А сам пошел
за Медведевым. Когда они возвратились и задраили за собой
люк, танки, пятясь, уже спустились с холма и малым ходом
288
отползали к своим. Все три полка были развернуты в боевые
порядки. Но в настроении немцев — и это было совершенно
очевидно — наметился перелом. Они успокоились. Танки уже
не выполняли противоартиллерийский маневр — это было бес-
смысленно: пушка молчала. Правда, они рассредоточились —
единственная мера предосторожности, которая сейчас уже ка-
залась достаточной. Экипажи повыбирались наружу, отдыхали,
дышали предвечерним воздухом; наблюдали, как их товарищи
пробуют заработать Железные кресты. Небось завидуют. Дело-
то плевое, не серьезное, а без крестов не обойдется: генералу
надо будет оправдаться за два подбитых танка, такое напишет
про этот холм — на бумаге выйдет целый укрепрайон, почище
линии Мажино! Нет, кресты за эту славную победу будут не-
пременно!
Мотопехота тоже перестала психовать. Начала неспешное об-
ратное движение: из ям да ложбинок потянулась к дороге.
И на самом шоссе зашевелились: шоферня ходила между ма-
шинами, кто-то копался в моторе, лезли в кузова и кабины.
До головных машин было чуть поболее километра, так что и
без стереотрубы была видимость лучше не надо.
Наконец, самое любопытное происходило возле двух подби-
тых танков. Немцы зря времени не теряли. Пока внимание
красноармейцев было отвлечено приступом, они успели погасить
огонь на одном из танков, занялись вторым, и к ним
выбрался на шоссе еще один тяжелый; от него уже заводили
трос.
Если расчистят шоссе, так ведь и прорвутся, чего доброго!
— Чапа, а ну-ка вжарь осколочным в просвет промеж тех
троих.
— А у меня броневбойный туды затолканный.
— Бей чем придется.
— Есть.
— Медведев!
— Вас понял, товарищ командир! — И Медведев ловко, вро-
де и не придержавшись ни за что, то ли соскользнул, то ли
прыгнул в люк.
Первый взрыв полыхнул из-под подошедшего танка. Дал ли
он что-нибудь, сказать трудно: немцы залегли на несколько се-
кунд, потом забегали вокруг, засуетились снова. Но второй уже
был осколочным и угодил именно туда, куда намечал Тимо-
фей: в центр треугольника между танками. Это была удача.
Не только от прямых осколков, но от одного рикошета (бро-
невые стены с трех сторон!) спастись было невозможно. Уцелев-
шие немцы прыснули в стороны. Но ведь кто-нибудь с крепки-
19 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
289
ми нервами мог и остаться, чтобы, переждав налет, все-таки
сделать дело...
— Чапа, еще один снаряд туда же, а потом по грузовикам!
Танковые батальоны ударили беглым огнем, их тотчас же
поддержали приданные мотопехоте артиллерийские батареи.
Они были развернуты по обе стороны шоссе, совсем близко;
возможно, через те буераки не было ходу тягачам, а скорее все-
го они рассчитывали, что вот-вот двинутся дальше.
Этот обстрел был куда интенсивней предыдущего. Вначале
еще можно было работать, используя просветы между разрыва-
ми; затем поднимающаяся от земли пыль затянула всю види-
мость тонкой кисеей, она темнела, сгущалась, становилась все
плотнее прямо на глазах; и вот уже все исчезло, тем более
тусклое позднее солнце не в силах было пробиться; перед ам-
бразурой клубилась буря, и едва она чуть отступала, как оче-
редной взрыв вспенивал землю и щедро плескал осколками ста-
ли и камней.
Тимофей взял бинокль, немецкий автомат, засунул в каж-
дый из карманов по рожку с патронами и неловко полез в
нижний этаж. Медведев помог ему открыть люк, ведущий в за-
пасной ход.
— Ты не отходи от телефона,. — сказал Тимофей. — Ма-
ло ли что.
— Ага, — сказал Медведев. — А что, если я им наверх
накидаю снарядов — и до вас мотнусь? Вдвоем никак веселее.
— Нет, — сказал Тимофей, переступив через высокий сталь-
ной порог люка. Ход железобетонной трубой полого ускользал
вниз в темноту. Здесь была прохладная сырость. Пожалуй, сей-
час единственное прохладное место во всей долине. — Нет, —
повторил он, отметая на этот раз уже немую просьбу Медведе-
ва, и взял из его рук фонарик. — Ты здесь нужнее. Это зна-
ешь как важно, чтобы у них перебоев не было. — Он мотнул
головой в сторону потолка.
— Ага.
— Только телефон слушай. Если долго буду молчать —
скажем, минуты две, — сам вызывай.
— Не помешаю?
— Нет. А то мало ли что... и ход останется открытый...
— Ага.
Вверху громыхнула пушка. Это уже третий снаряд вслепую,
отметил про себя Тимофей. Ему так не хотелось лезть в эту
дыру. И риск большой, и демаскировка возможна. Но ведь ко-
му-то надо корректировать Чапину пальбу.
— Ну ладно.
290
Ход показался ему очень длинным. И выполнен был не вез-
де качественно: местами швы между железобетонными кольца-
ми заделали плохо, из щелей, пульсируя в такт канонаде, сы-
пался песок. Добро, что не вода, а то б много они здесь на-
воевали.
Выходной люк был такой же конструкции, что и остальные:
с таким же замком и со смотровыми щелями, пригодными для
ведения огня, только помощней штуковина: на глаз — трех-
слойная сталь миллиметров эдак около ста.
Тимофей заглянул в щель, но не разобрал ничего, кроме
осыпающейся на плоские каменные плиты комьев глины. Тогда
он открыл замок, взял автомат наизготовку и — раз, два, по-
шли! — резким движением выскочил наружу и сразу присел
в простенке между скалой слева (она играла роль естественно-
го бруствера) и откинутой крышкой люка.
Никого.
Тимофей приподнялся. Выше по склону били в небо бурые
фонтаны; косматая туча клубилась, вздыхала, стремительными
волнами вдруг скатывалась вниз; некоторые снаряды рвались
в полусотне метров, наверное, случались и поближе, потому что
осколки так и шипели вокруг. Но выбирать не приходилось.
Опасность усугублялась еще и тем, что этот выход, замаски-
рованный под скопление валунов, приспособили для обороны
с трех сторон; тыл, обращенный к вершине холма, был поло-
гим и открыт совершенно. Это было толково: нападающие не
могли использовать углубление как естественный окоп — сверху
он простреливался весь. Однако сейчас и Тимофей не мог в нем
укрыться.
Ладно. Что там у фашистов?
Отсюда перспектива была не столь замечательной, но враг
весь на виду. Возле подбитых танков — никакого движения;
третий, который должен был освободить от них шоссе, не го-
рел, однако и признаков жизни не проявлял. На километр
дальше в одном месте дымили сразу три грузовика — резуль-
тат удачного снаряда, когда Чапа еще имел возможность на-
водить. Выходит, вся пальба вслепую была зряшной. Во всяком
случае, на немцев она не произвела впечатления: в автоколонне
даже признаков паники не было.
Вот в долине всплеснулся взрыв. Не совсем бестолково: где-
то там лежала мотопехота; среди ее порядков и рвануло.
Но от шоссе далеко.
Тимофей передал Чапе поправку. Не угадал. Вторая оказа-
лась ближе к истине. Только с четвертой попытки ухватили
колонну и пошли ее щипать, как добрая хозяйка курицу. Ко-
19*
291
гда заполыхало сразу в нескольких местах, немцы опять кач-
нулись откатной волной. Но еще не всех убедили те снаряды,
и находились храбрецы, которые пытались развести машины,
и некоторым это удалось: они перебирались через глубокий кю-
вет и там петляли по целине, и все же, когда после очеред-
ного снаряда в хвосте автоколонны начался фейерверк — уго-
дило в фургон с боеприпасами, — шоферня побросала даже то,
что могла спасти, и стало очевидно: колонна обречена; разве
что единичные машины уцелеют.
Корректировать стрельбу было трудно. Без опыта, без сно-
ровки. Ладно — на глазомер Тимофей не жаловался никогда,
только это и выручало. Напряжение же было такое, что внача-
ле его дрожью било. Потом прошло, но само напряжение не
стало меньше, он весь ушел в эту корректировку и, кроме ма-
шин, ничего не видел, и напрасно, потому что неудача первой
танковой атаки не убедила командира дивизии и немцы снова
пошли на штурм. На этот раз дозоры не вмешивались, зато по
фронту наступали Два танковых взвода и несколько десятков
автоматчиков. Они спешили и не помышляли о маскировке, и
все же Тимофей их проглядел. Это было совсем на него не по-
хоже и объяснялось разве что невероятной сосредоточенностью,
которой требовала от него корректировка, да еще тем, может
быть,’что он почти не отрывал бинокля от глаз, так что общая
панорама им не контролировалась. Но как ни был Тимофей
поглощен своим делом, все же он отметил какое-то незначитель-
ное изменение в окружающей обстановке. Не отрываясь от би-
нокля, Тимофей одновременно попытался понять, что его обес-
покоило. Ответ пришел быстро: немецкие танки уже не стре-
ляли, и одна за другой замолкали батареи. Еще минута — и
вокруг стало тихо, только звонко шлепались на землю послед-
ние комья земли и осколки.
Лишь теперь он увидел приближающихся немцев. До них
оставалось метров триста. Автоматчики шли скорым шагом, и
танки не спешили — старались держаться купно с ними.
Их появления, как говорится, под самым носом Тимофей
не ждал. Тем более ему было приятно отметить, с каким спокой-
ствием он принял эту неожиданность. Еще три дня назад, ви-
дя приближающегося врага, в последние минуты перед схват-
кой с ним он испытывал не только решимость, но и едва ли
не отчаяние: он не боялся умереть, но умирать так не хоте-
лось!.. А сейчас его сердце молчало. Не только отчаяния, но
даже ненависти — вообще никаких эмоций. Лишь спокойствие
и холодный расчет. Как в тире. Ни здесь, ни там нет людей
с их страстями, судьбами, талантами и детьми. Есть только за-
292
дача, которую поставили перед тобой три дня назад; тогда ты
был не в силах ее выполнить, но сейчас, она пересекла твой
жизненный путь снова, как те огненные библейские письмена
на стене: «Не пропустить!.. Не пропустить!!!» Ради этого была
вся предыдущая жизнь — чтобы сегодня в этой уютной доли-
не — не пропустить. От этого зависело... Что от этого
зависело? Будущее?.. Какое бесцветное слово. Чье будущее?
И почему именно будущее? Нет, «будущее» — это слишком
громко и красиво и скорее всего ни при чем. Тут было что-то
большее и простое, чего Тимофей не мог объять, как не мог
знать, что с того момента, когда он, стреляя по фашистам, пе-
рестал думать, что он убивает людей, он стал настоящим сол-
датом, а эта война стала его войной — не только ветром его
судьбы, но и частью его естества.
Медведев ответил сразу: возле ШКАСов патронов нет, все
внизу.
— Возьми шесть коробок, по две на каждую машинку, —
сказал Тимофей. — Залогин укажет, кому какая.
Он хотел на этом кончить, но почувствовал: и в каземате
и внизу ждут от него хоть одного слова, хоть намека — где
враг.
— Немцы близко. Очень, — сказал Тимофей.
— Ага, —• удовлетворенно отозвался Медведев, и в трубке
щелкнуло.
— Тю! — сказал Чапа.
Тимофей не стал вникать в смысл этого междометия и по-
весил трубку. Ему пора было уходить. Хотя для удара по на-
ступающей цепи с фланга его позиция не имела себе равных,
он знал, что не воспользуется этим: для обороны дота тайна
подземного хода значила куда больше, чем даже десяток уби-
тых фашистов.
Он придирчиво осмотрел свой приямок — не оставляет ли
после себя следов, не обвалился ли маскировочный мох с крыш-
ки люка. Выглянул напоследок. Автоматчики были близко. Мо-
лодые парни, вверх идут легко, прыгают с камня , на камень;
форма пропыленная, но все равно видно, что новенькая; новую
форму всегда издали узнаешь.
Тимофей отступил внутрь, щелкнул замком, проверил, хоро-
шо ли закрылось — и вдруг свалился: в глазах, потемнело. Он
даже сознание потерял, но, наверное, ненадолго; может, всего-
то на несколько мгновений выключился, а когда понял, что
произошло, сразу заторопился. Он сидел и щупал вокруг себя,
искал фонарик, нашел наконец, однако зажигать не стал, а мед-
ленно пополз вперед на четвереньках, все время заваливаясь на
293
правый бок. Он решил, что это рана его валит, и перевесил
автомат на левое плечо, чтобы уравнять силы, но тут же сно-
ва завалился, и опять на правый бок. Это было совсем не боль-
но. Он собрался с духом и опять пополз — не поднимая головы,
с закрытыми глазами. Левую руку передвинуть, правую; теперь
левое колено... Он спешил как только - мог, спешил на помощь
к своим товарищам, которые там, вверху, одни уже давно,
ужасно давно бьются с фашистами. Он спешил — и вдруг за-
мер, потому что труба, по которой он полз, которую мотало
из стороны в сторону, наконец успокоилась, и тогда он почув-
ствовал, что ползет вниз...
Потом — а уж как хотел сделать все самостоятельно до
конца! — оказалось совершенно невозможным пролезть через
люк со снарядом в руках. «Я так и думал, что из этого ни
черта не выйдет», — пробормотал Тимофей и позвал Чапу.
Тот обернулся, неторопливо снял наушники, слез с креслица,
сначала забрал снаряд, потом зашел со спины и ловко, уверен-
но придержал командира под мышками.
Тимофей перевалился через край люка и сел на полу. В до-
те было не продохнуть от дыма и пыли. И духота. Впрочем,
только что в трубе ему казалось, будто он через раскаленную
печь ползет. Не стоит обращать внимания.
Стрельбы не слыхать; только танковые моторы ревут, будто
ходят кругом дота голодные дикие звери.
— Как, отбили атаку?
— Ще не-а. Хвашисты ще тамечки.
Тимофей попытался свести концы с концами. Не сходилось.
— Чапа, — сказал он наконец, — как давно мы говорили
с тобой по телефону?
— А я не знаю, товарищ командир. То, може, минута вже
збигла. А може, и меньше.
Ладно...
— Там весь подъемник набит осколочными, — сказал Ти-
мофей, — так я тебе на всякий случай бронебойный приволок.
Мало ли что.
— Ото добре, товарищ командир, ~ дипломатично похвалил
Чапа и поднял голову, потому что где-то рядом в шесть-семь
выстрелов ударил крупнокалиберный и сразу в ответ ему сыпа-
нули автоматы. — То не начало, — уверенно определил он. —
То Гера на ихних нервах грает.
Ну, вроде отдохнул. — Тимофей с помощью Чапы под-
нялся. — Я буду тебе помогать. Пушка заряжена?
Чапа замешкался — и вдруг чуть ли не крикнул:
*— Так броневбойный же отам.
294
Он уже и не пытался скрыть досаду. Как неловко получи-
лось! Ведь надеялся, что удастся промолчать; так не хотелось
признаваться! — ну просто слов нет. А вот пришлось. Это же
уметь надо — вляпаться в такое неловкое положение. Нату-
рально: командир хоть и не виновен ни в чем — он же сам и
виноват. Надо ему было спрашивать! Но опять же: откуда он
мог знать, что своим вопросом ставит Чапу в глупое положе-
ние? Не задай Тимофей этого вопроса — и все бы тихо сошло;
а так получается, что раненый командир тратил последние си-
лы, чтобы сделать как лучше — и все зря. И только он один,
Нечипор Драбына, в этом виноват...
Тимофей засмеялся.
— Там дурень один в мене под самисеньким носом копыр-
сается, приободрился Чапа. — То я его и стережу.
Это был средний танк с хорошим мотором, а скорее всего
просто механик-водитель на нем был классный. Танк шел уве-
ренней других, и подъем брал легче, и техника вождения здесь
была мастерская — сразу видать. Его цепкость и ловкость при-
водили к поразительному эффекту: моментами танк казался
гибким. Он должен был взобраться наверх; во всяком случае,
Чапу его действия убедили настолько, что он предпочел не
рисковать, оставил на время в покое полуразгромленную авто-
колонну и сторожил только этого подкрадывающегося к нему
врага.
Остальные танки заметно поотстали.
Сначала они взяли слишком широко, и крайний едва не за-
вяз в болоте; оно лежало справа от холма, по всей почти пой-
ме между рекой и старицей. Это, впрочем, не остановило нем-
цев; танк прошел по краю топкого места, уткнулся в старицу
и замер на нешироком песчаном пляже; в метре от него рас-
качивались потревоженные им кувшинки — словно вдруг пре-
достерегающе всплыли на поверхность огромное минное поле,
красивенькие такие мины с белыми и желтыми взрывателями.
Из башни неспешно, уверенно вобрался на броню танкист;
встал на капоте, широко расставив ноги, и, закрывшись от бо-
кового солнца ладонью, разглядывал холм. Второй вылез сна-
чала до пояса, затем отжался руками и сел на край башни, и
они стали о чем-то спорить, это даже издали было ясно. Их
поведение не было нахальным, скорее просто беззаботным. Ведь
система огня русских не была известна до конца; почему бы
не допустить в таком случае —- а рельеф местности подсказы-
вал именно этот вывод, — что танк уже вошел в мертвую зо-
ну не только для артиллерийского, но и для стрелкового ору-
жия? Но танкистам не повезло. Во-первых, пляж простреливал-
295
ся, а во-вторых, сейчас за ШКАСом в этом секторе сидел Герка
Залогин. Он снял обоих совсем короткой очередью (ее-то и про-
комментировал Чапа, и ошибся в ее смысле, как видйм), если
учесть, конечно, расстояние, которое Герку от них отделяло:
шесть-семь выстрелов, не больше. Выстрелы демаскировали Гер-
ку раньше времени; он шел на это сознательно; внезапный удар
по автоматчикам стоил бы немцам лишних двух-трех человек,
если не больше, но и соблазн был велик: смешно даже сравни-
вать автоматчиков и танкистов. Герка пошел на это не колеб-
лясь. Первые же пули сбили обоих танкистов на песок, но од-
ного словно ветром понесло: он катился по пляжу, как брев-
но, весь вытянутый в струнку, с закинутыми над головой рука-
ми, катился, подгоняемый черт те какой силой, может быть,
даже ударами тех же пуль; он прокатился так несколько мет-
ров, но шестая или седьмая пуля пригвоздила его к песку, он
затих лицом вверх, с закинутыми за голову руками, и больше
не шелохнулся ни разу.
Третий танкист на это не отреагировал * никак. Еще с ми-
нуту Герка поглядывал, не выберется ли он, чтобы подобрать
убитых товарищей, но немец попался терпеливый. А потом Гер-
ке стало не до него, автоматчики подобрались совсем близко
и так густо лепили из своих машинок по амбразуре, что одна
пуля ввинтилась внутрь бронеколпака и рикошетом саданула
Герку по башке. На счастье, не оглушила совсем, но все же это
была контузия: он потерял на какое-то время способность го-
ворить, а может быть, ему это только казалось; как бы там
ни было, а Тимофею он отвечал только «в уме», хоть тот, судя
по его голосу в наушниках на том конце провода, готов был
разнести телефон вдребезги.
Герка снова вспомнил о танке лишь после того, как отбился
от автоматчиков. Танка на месте не было. Герка поискал —
и увидел его в стороне: танк уже приближался к исходной по-
зиции своего батальона; оба трупа лежали позади башни на
капоте.
Пулемет в центральном секторе обороны достался Медведе-
ву. Произошло это случайно: в спешке Герка заскочил не в тот
люк, а когда разобрался в ошибке, меняться было поздно.
Был ли Медведев рад, что может наконец принять участие
в бою? Трудно сказать. Ему было не до размышлений. Его за-
тянуло так стремительно — успевай поворачиваться! Единствен-
ное, чего он боялся, — это отстать от других, подвести своих
новых товарищей. И потому он излишне суетился, и опять на-
чал тушеваться — на этот раз перед Залогиным; он так вол-
новался, что почти ничего не видел; но едва нырнул в железо-
296
бетонную трубу и прикрыл за собой люк — едва остался на-
едине с собою, без командиров и просто свидетелей, — как уве-
ренность возвратилась к нему. Правда: только уверенность, но
не спокойствие.
Потому что впереди, в каких-нибудь шести метрах труба
была разбита и завалена обломками камней и землей. Поверх
завала светлела узкая серповидная отдушина.
Судя по глубине воронки — тяжелый снаряд. Миллиметров
сто пятьдесят будет. Но откуда у этой дивизии такой ка-
либр? — даже у тяжелых танков пушки в два раза слабее,
и приданная артиллерия у них тоже должна быть легкой. Не-
ужто три или четыре снаряда угодили в одну точку? Ну и де-
ла! А еще говорят: дважды в одну воронку не попадает. Вот
и слушай кого после такой картинки...
Выбраться на волю, впрочем, не составило труда. Неудоб-
нее всего оказалось отгибать изнутри прутья арматуры: ле-
жишь на спине, упираешься в спину, а ведь под лопатками би-
тый камень... Но кто в бою придает значение такой ерунде? —
Медведев только в первый момент отметил про себя: больно! —
и больше не думал об этом.
Цинки почти не мешали.
Ему стало жутковато на миг, когда, выглянув из воронки,
он увидел совсем близко цепь автоматчиков; не просто нем-*
цев — он насмотрелся на них за последние сутки, — а немцев,
которые шли на него, которые хотели убить именно его, Са-
ню Медведева. Их было так много... А в долине — настоящий
муравейник!
Но страх только опалил — и прошел. Его вытеснил не
азарт — этому Медведев не был подвержен; напротив: при-
родное спокойствие и уверенность в себе (если он оставался
один на один с любым делом). Уже иными глазами он оценил
расстояние до автоматчиков, решил — успеваю, — и теперь его
обстоятельности хватило даже на осмотр бронеколпака снаружи,
и лишь затем он спустился через уцелевший огрызок трубы на
свое боевое место.
Под бронеколпаком было душно. Медведев сел в железное
креслице и открыл амбразуру; легче не стало. Амбразура бы-
ла узкая: узкий крест с короткой горизонтальной щелью и
длинной — от основания колпака до самого зенита — верти-
кальной. По левую руку был штурвальчик с рукояткой; если
его крутить, весь колпак поворачивался. Медведев проверил.
Порядок, колпак поворачивался очень легко, но все равно к это-
му надо было еще привыкнуть, и, окажись на месте Медведева
кто угодно другой, он не преминул бы побрюзжать по поводу
297
этой сложной конструкции, и был бы прав, потому что, когда
тихо да покойно, это вполне приятное занятие: покручивать
ручку да посматривать, что делается слева от тебя, а что спра-
ва; а как бой? да ведь и бой на бой не приходится; ведь если
окружат, да будут настырно лезть со всех сторон, несмотря ни
на что, ни на какие потери — вот уже где помянешь конструк-
тора в христа, бога и душу, потому как голова кругом пойдет,
за что сначала хвататься: крутить штурвальчик или бить из
пулемета... Ведь заклюют!
Но именно Медведева это печалило не очень. Он был рад,
что он один. Неудобно? — что с того! Большего бы горя не
было!.. Главное: можно расслабиться, не думать о том, что
другие скажут; можно быть самим собой!
Он вставил ленту, пожалел, что нельзя пальнуть разок —
проверить, не заедает ли затвор, — вытер пот и, услышав спра-
ва короткую очередь из ШКАСа, повернул туда бронеколпак,
чтобы узнать, что же там такое происходит. Но ничего не по-
нял. Автоматчики были почти в ста метрах. Еще бы их под-
пустить хоть малость! Однако те выстрелы вспугнули всю
цепь; вся цепь залегла — спокойно, без испуга, готовая в лю-
бую минуту подняться, и все с любопытством поглядывали на
правый флаг, где наперегонки долбили автоматы и в общем
что-то должно было происходить, но ничего не происходило,
потому что крупнокалиберный не отвечал и вдруг выяснилось,
что он вообще стрелял в другую сторону, так как в цепи уби-
тых не оказалось.
Немцы поднялись и пошли вперед.
Они опередили свои танки; при этом часть из них стала
еще осторожнее — ведь последнее прикрытие оставили поза-
ди, — другие же, обегая буксующие сползающие машины, ве-
село скалились, что-то кричали в темные амбразуры механи-
ков. Только один средний танк упрямо полз впереди цепи, и
это тревожило Медведева.
Ревом дизелей танки раскатывали холм, как утюгами.
Ждать было легко. Медведев еле заметно поворачивал бро-
неколпак влево-вправо (каждый большой камень, каждая про-
моина были ему здесь знакомы, но надо было увидеть их по-
новому: в качестве возможных укрытий для врага), наконец
улучил момент, когда трое автоматчиков сбились почти в ку-
чу — и ударил по ним. Пулемет работал легко. Медведев точ-
но видел: двоих он убил сразу. Что стало с третьим, он не
понял; третий упал за кустом жимолости, и там могло быть
всяко. Но двоих он убил наповал, и это раскрепостило, сняло
остатки волнения. Он и дальше бил все в том же стиле: корот-
298
кими, уверенными сериями, и за весь бой не дал ни единой
очереди, которая бы превышала четыре-пять выстрелов. Это
принесло удовлетворение.
Немцы отступили не сразу. Они попытались ослепить обоих
пулеметчиков огнем по амбразурам, заблокировать их, и под
прикрытием огня просочиться к доту, тем более, что условия
местности это как будто позволяли. Но ШКАСы держали их
цепко, и тогда автоматчики, оставив прикрытие, стали сбивать-
ся влево, уходя из сектора обстрела Медведева. Это продолжа-
лось недолго, всего несколько минут. Бой решился вдруг, дву-
мя ударами. Первым был выстрел Чапы. Он ждал все-таки не
зря: танк нашел дорогу к вершине. Рискованную и настолько
сложную, что тем же танкистам, возможно, ее не удалось бы
повторить. Весь путь танк проделал в мертвой зоне, пока не
добрался до последнего перегиба; отсюда начинался пологий
легкий подъем. На нем Чапа мог расстрелять немца просто в
лоб — калибр пушки позволял; но он это сделал чуть раньше:
когда танк, вгрызаясь в грунт, сантиметр за сантиметром вы-
давался все выше над последним перегибом холма и готов был
каждую секунду перевалиться вперед и занять горизонтальное
положение — в этот момент Чапа и врезал ему бронебойным
в самое уязвимое место — в брюхо. Танк замер на миг, а по-
том взрывом его как бы развернуло изнутри, он стал сразу
вдвое ниже, осел с вывернутыми наружу гусеницами, распятый,
как жаба на столе у препаратора, и таким плоским и безжиз-
ненным утюгом пополз назад, вниз, ломая кусты, пока не ткнул-
ся в большой валун.
Второй удар нанес Ромка. У него хватило выдержки собрать
перед своим пулеметом почти треть автоматчиков; считай, всех
он там и положил одной длинной очередью. После этого, конеч-
но, остальные посыпались в долину. За пехотой попятились
танки.
Под конец еще раз отличился Чапа. Оказывается, среди су-
дорожной суеты и спешки боя, в дыму, за огневой завесой,
сквозь которую, казалось, разглядеть что-либо вообще невоз-
можно, он успел приметить одну особенность маневров немец-
ких танков. Та самая промоина, из-за которой под шоссе был
проложен водосток, при видимой неказистости представляла
собою почти идеальный противотанковый ров. Изрядная шири-
на; крутые, подточенные водой стенки. Увы, местами стенки
обрушились, и немецкие танки, выдвигаясь на исходную для
атаки позицию, пользовались одной из этих пологостей. Она
была почти на границе мертвой зоны, и Чапе пришлось помоз-
говать, прежде чем он решил, как в такой ситуации вернее
299
подступиться к немцу. Но время у него было, и когда, нако'
нец, танк появился в прицеле, Чапа всадил ему бронебойный.
Танк загорелся не сразу, снаряд попал в ходовую часть. Это
был последний бронебойный, и Тимофей полез вниз за снарЯ'
дами, и они потеряли минуты три, потому что снаряд опять
пришлось подавать через люк; однако немцев эти минуты не
выручили: Залогин уже успел малость оправиться от контузий
и зажал танкистов под брюхом; это у него получалось весьма
убедительно, хотя он едва напоминал о себе. Так они там Я
сидели, пока машина не взорвалась от третьего снаряда.
После этого бой как-то сразу свернулся. Вряд ли немцы при*
знали свое поражение. Для этого их было слишком много, й
они считали себя (и если подходить математически — так оно
и было на самом деле) тысячекратно более сильными, чем or
невая точка, которая столь дерзко их остановила. Им — о?
генерала и до последнего солдата — ив голову не могло прий-
ти, что они не смогут взять дот. Смогут! И взяли бы!.. Но, вег
первых, для этого нужно какое-то время, а дивизия и без того
уже безнадежно выбилась из графика движения, когда еще его
наверстает, ведь, по сути, она лишилась машин и тягачей, а те,
что уцелели... им еще предстоит выбираться из этой долинь!
все под тем же убийственным огнем! Во-вторых, чтобы взять
дот, необходимо всего небольшое подразделение; во всяком слу-
чае, держать возле него дивизию — под огнем! — бессмыслен-
но и даже глупо. В-третьих, стало очевидно: славу здесь не
заработаешь; скорее потеряешь то, что имел.
Дивизия поднялась и возобновила свое движение согласно
диспозиции: на восток.
Впереди танки — подразделение за подразделением, прямо
по целине, широким крылом огибая холм и уже в тылу его
выползая на недосягаемое для Чапиной пушки шоссе; следом—^
артиллерийские и пехотные части. Эти шли, по возможности
рассредоточившись, очень медленно; быстрее местность не по'
зволяла, да и пушки задерживали: добрую половину их солда-
там пришлось катить вручную. Только две батареи остались н£
прежних позициях и вели по вершине холма беглый огонь.
Замыкал движение второй танковый полк. Перед дотом о#
прошел совсем без потерь, по крайней мере так считали крас-
ноармейцы. Но как свидетельствует рапорт командира этого
полка (рапорт был помечен следующим днем и обнаружен во
время изучения архива спецчасти; весь архив — грузовик с же-
лезными ящиками типа сейфов — наши войска захватил#
в первых числах декабря где-то в районе Можайска), в описан-
ном выше бою погиб экипаж тяжелого танка, а судя по другой
300
его же бумаге, в ремонтный батальон были сданы две маши-
ны : одна со специфическими изменениями от долгого пребы-
вания в воде, вторая — с разломами поворотного круга башни,
тяжелыми повреждениями ходовой части и мотора. Надо пола-
гать, оба танка пострадали от одного и того же снаряда, раз-
рушившего мост; погибший экипаж просто утонул.
Спад активности врага не мог не отразиться на действиях
красноармейцев. Их успех был огромен и, очевидно, выше са-
мых оптимистических ожиданий. Он потребовал не только му-
жества, но и невероятных затрат душевных сил. И когда напря-
жение упало, какая-то пружина в них расслабилась, и вдруг
навалилась усталость: неодолимое желание лечь, закрыть гла-
за и ни о чем не думать. Да и само восприятие победы было
далеко не простым: они выиграли бой; кажется, об этом двух
мнений не может быть; но вот в долине мимо них движется
дивизия, обломавшая о них зубы, и столько в этом движении
спокойствия и уверенности в собственной силе... Это движе-
ние — вопреки всему, вопреки любым потерям, — словно ниве-
лировало успех красноармейцев; оно как будто имело целью
внушить: что бы вы ни делали, чего бы по частностям ни до-
бились, в конечном итоге выйдет по-нашему; так было, так есть
и так будет во веки веков, покуда существует германская идея
и тысячелетний райх. Немцы шли под огнем их пушки, пада-
ли, сраженные осколками, звали санитаров, гибли, но продол-
жали свое неумолимое движение, подразделение за подразде-
лением обтекали холм и в тылу его выходили на шоссе, кото-
рое вело прямо на восток.
Как-то так получалось, что в этом марше под смертью бы-
ло больше угрозы и демонстрации силы, чем в самой страшной
прямой атаке. И чем дольше смотрел на это Тимофей, тем яс-
нее чувствовал, что надо, совершенно необходимо что-то этому
противопоставить. Сейчас. Сию минуту. И не только из-за нем-
цев — из-за красноармейцев тоже. Тимофей видел: что-то надо
сделать, чтобы сбить с парней наваждение, встряхнуть их и
дать неоспоримый аргумент их победы. Но что? Что?!.
Бой иссякал; сейчас кто-то поставит на нем последнюю точ-
ку: еще полчаса, еще час — и — если и дальше так пойдет —
считай, что это сделали немцы...
Солнце между тем успело исчезнуть; когда — никто не за-
метил. Закат был невыразительный, слабый, может быть, пото-
му, что все небо оставалось еще очень светлым, и долина ка-
залась ровнее и светлей, чем прежде, скорее всего из-за отсут-
ствия теней: их тоже вдруг не стало.
Но этот легкий призрачный мир был невелик; его ограни-
301
чивали горы; их бесцветная стена чернела ущельями. Только
одно из них жило, играло сполохами; там горели немецкие
машины. Возможно, это было одно из подразделений той же
механизированной дивизии, но скорее всего какая-то новая
часть, шедшая следом. Разрушенный мост остановил ее; задние
все напирали, протискивались вперед, наконец образовалась ти-
пичная автомобильная пробка. Вот по ней-то, едва отбив вто-
рую атаку, и ударили красноармейцы из своей пушки. Наводить
было несложно, каждый снаряд шел в цель, в самую гущу, и
через десять минут там творилось такое, что не приведи гос-
подь.
Потом они увидели, что дивизия поднялась и уходит, и пе-
ренесли огонь на нее. На обстрел, который продолжали две
батареи, никто уже не обращал внимания. Поняли: только пря-
мое попадание в амбразуру опасно. Кто же будет считаться со
столь невероятной случайностью? И они уже не береглись и
били только по пехоте — осколочными и шрапнелью, — только
по россыпям маленьких подвижных фигурок, которые для стра-
тегов и штабистов — живая сила, а для населения оккупирован-
ных областей — мародеры, бандиты, насильники и убийцы.
Красноармейцы уже не обращали внимания ни на танки и
пушки, ни на машины и тягачи. Только по пехоте: огонь! Ос-
колочными и шрапнелью. По пехоте. По живой силе. По нем-
цам, по гитлеровцам, по фашистам, по гадам в человеческом
обличье, по убийцам: огонь! огонь!! огонь!!!
Но разве эта пушка, выпускавшая в полторы-две минуты
всего один снаряд, могла остановить целую дивизию? Конечно
же, нет. Пушка могла нанести урон, да и то незначительный,
если сравнивать со всей массой многотысячного воинства. А ди-
визия была столь велика и могуча, что она могла пренебречь
каким-то дотом; могла пройти мимо — пусть даже с потеря-
ми — и при этом не потерять своего достоинства. Так она бы-
ла велика!
Когда сдвинулась и пошла пехота, похоже было: поле за-
шевелилось.
Немцы шли, как саранча, как грызуны во время великих
переселений, когда какая-то неведомая сила поднимает их и
гонит напрямик: через поля, дороги, через улицы городов- —
разве можно их остановить или заставить повернуть в сто-
рону? Их можно только уничтожить — всех, до последнего;
или дать им пройти, но тогда после нйХ останется нежить,
мертвая земля...
У красноармейцев крали победу. Хладнокровно и нагло.
Надо было что-то делать. Немедленно. Ради ребят.
302
Примириться с этим Тимофей не имел права. Но что он
мог придумать? Что человек способен придумать в таком по-
ложении вообще? Вдруг не поумнеешь. И дело ведь не в том
вовсе, чтобы учудить с панталыку нечто эдакое экстравагант-
ное, невероятное; не в том фркус, чтобы эпатировать противни-
ка. Тут: или — или. Кто-то взял верх, а кто-то повержен; од-
новременно быть победителями оба могут лишь в хитроумных
рассуждениях побежденного. Но если истину у тебя на глазах
ставят на голову, и это оказывается убедительным, потому что
воин не побежден, пока не признал поражения, пока его дух
не сломлен; если поединок, формально завершенный, на деле
продолжается, только в иных формах — незримый — в области
духа... тут уж от тебя сегодняшнего зависит совсем немногое —
всей твоей жизни дается слово, — и аргументы не ты подби-
раешь, а твое прошлое, твое счастье, твоя вера, твои идеалы,
на которых тебя воспитали. Что Тимофей мог бы придумать? —
только один ответ у него был; для него — естественный, для
него — единственный. Разве он предполагал, что, отстаивая
свою правоту, экзаменует свои идеалы, которым настал час
стать в его руках оружием?..
Тимофей спустился в жилой отсек, достал из тумбочки про-
резиненный пакет постельного белья, сорвал невесомую, бле-
стящую, как новенький гривенник, пломбу и достал простыню.
Развернул — ох, велика! — разодрал пополам и сунул поло-
вину за пазуху. Потом в кладовой выбрал из связки несколько
прутьев арматуры подлиннее и ловко сплел (раны даже не
заныли — не до них!) длинный прочный стержень. Потом под-
нялся наверх и скомандовал:
— Отставить огонь!
Четыре лица повернулись к нему — четыре маски. Пот за-
месил пыль и копоть, затвердел коростой. Воспаленные глаза
выражают внимание, и — ни единой эмоции.
— У нас нет флага. Теперь он у нас будет. Вот он!
Тимофей вытянул из-за пазухи кусок простыни.
Никто не шелохнулся. Правда, глаза ожили: перебегали со
стального стержня на белую тряпку и обратно...
— Эх, комод, ты просто прелесть! — Ромка улыбнулся так,
что рот ему развернуло чуть ли не на пол-лица, и маска сра-
зу полопалась. — Умница, Тима!
— Ото вещь, — согласился Чапа. — Вчасная штучка.
— Колоссальный фитиль им в задницу! Только бы успеть. —
Герка повернулся к Медведеву. — Тащи сюда свою хваленую
аптечку. Всю!
— Есть!
303
— Чапа, цыганскую иглу и дратву.
— Завсегда тутечки, товарищ командир.
— Пришивай полотнище, дядя, только так, чтобы и зуба-
ми от флагштока не оторвать.
— Ага.
— Товарищ сержант, я заранее знаю все ваши аргументы...
— И не проси, Гера, — перебил Тимофей.
— Ну хорошо. Только чуть-чуть, а? Чисто символически.
А то ведь нас же и подведете.
— Ладно.
Ромка не ждал других. Вынул из-за голенища финку и лег-
ко, словно не в первый раз ему приходилось это делать, полос-
нул ею по левой руке, немного выше бинтов, которыми были
затянуты его руки по самые запястья. Крупные капли тяжело
упали на белую материю и лежали на ней, как ртуть. Крас-
ноармейцы смотрели напряженно — всем пятерым одновремен-
но показалось, что кровь так и останется лежать, не впиты-
ваясь; так и засохнет. Но затем увидали, как по нитям пополз-
ло красное — и вздохнули облегченно.
— Темноват будет матерьяльчик! — самодовольно оскалил-
ся Ромка.
— Ничего, разберутся...
Управились быстро. Ставить знамя пошли вдвоем (мало ли
что — снаряды рвутся рядом) Страшных и Медведев. Флаг-
шток воткнули в отверстие для перископа. Эх, «фотокор» бы
сюда! — какой кадр пропадает, товарищ Страшных, какой
кадр!..
Немцы признали флаг сразу: обе батареи устроили салют —
наперегонки застучали, только не фугасными, как до этого,
а осколочными. Потом остановились те, что проходили мимо,
развернулись: ах! ах! ах! Потом и до тех докатилась волна, что
уже обогнули холм и на шоссе вышли. Им-то флаг виден на
фоне заката — лучше не придумаешь. Повернулись — и ура-
ган стали затопил холм. А вот уже и пехота перестраивается,
поворачивает сюда, растекается в цепи и вдруг — броском —
вперед!
— А-а-а-а!.. — бессловесный звериный рев растет над
полем.
С двух сторон — сразу — сотни наперегонки. Какой там
строй! какой к черту порядок! сломались цепи — сотни реву-
щих, ненавидящих, с пеной у рта — вперед! вперед! вперед!..
Тимофей спокойно:
— К пулеметам.
Закрыл наглухо амбразуру, взял автомат, верный припас
304
патронов, полдюжины «лимонок». Чапа уже готов, ждет; в по-
следний момент, правда, вернулся — шинельку прихватил; жал
ко с такой шинелькой расставаться, даже напоследок.
— Пошли?
Бой кончился так же быстро, как и вспыхнул. Но теперь
это означало: победа окончательная; теперь оспорить ее было
невозможно. А потом с реки, со старицы и от болотца стал
подниматься туман. Он как-то незаметно, сразу сгустился над
долиной; только вершина холма, увенчанная флагом, плыла,
как остров, да сквозь серую муть блестели прямой ниткой бес
численные костры — догорали машины.
Потом упала короткая ночь. Красноармейцы чередовались
в карауле, но спать не мог никто. Ждали нападения. Его не
случилось, а с рассветом снова поднялся туман — утренний,
очень легкий, такая красивенькая голубоватая дымка, а когда
и она рассеялась, открылась долина — пустая, даже сгорев
ших танков след простыл, кроме одного, подбитого возле вер
шины; на удивление пуста долина, будто всего несколько ча-
сов назад здесь не стояла целая дивизия. Потом все же крас-
ноармейцы разглядели тонкую цепь окопов. Их только начали
копать, и сейчас всюду темнели солдатские спины.
А ровно в четыре утра откуда-то сбоку появились три «фок-
ке-вульфа», сделали высоко в ясном небе спокойный круг, и
парни впервые в жизни услышали, как воют авиабомбы, когда
они летят точно в тебя.
16
1027-й стрелковый батальон был поднят ночью по боевой
тревоге. Случилось это еще до полуночи, подразделения подни-
мались быстро и легко; они уже вторые сутки стояли в этом
большом карпатском селе, растянувшемся вдоль дороги; успели
отоспаться; впрочем, пока и отдыхать было не от чего — все-
го три дня, как воюют, и воевать-то пока не пришлось.
Батальон был необстрелянный, весь из новобранцев; никто
из них не придал значения, что взводы посадили на специаль-
но пригнанные грузовики (свои имелись только для технических
служб) и повезли в тыл. Другое дело — ветераны; им оба эти
факта в сочетании с боевой тревогой точно пришлись бы не по
вкусу. Бывалый солдат знает: если что-то происходит неестест-
венно, «не так, как надо», как подсказывает самый примитив-
ный здравый смысл, так сказать, вопреки натуре, то добра не
жди, и в конечном итоге в этой игре придется платить именно
ему, простому солдату.
20 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4 305
Командир батальона майор Иоахим Ортнер был тоже молод,
тем не менее настоящий смысл события от него не ускользнул.
И когда его вызвали к командиру полка и он узнал боевую
задачу — ликвидировать возникший в тылу очаг сопротивления
красных, тяжелый артиллерийский дот, — первая реакция
Ортнера была отрицательной. Отказаться, отказаться любой
ценой. О доте он знал. Уже несколько часов село прислуши-
валось к отдаленной канонаде, а потом объявились и слухи,
и каждый последующий рисовал события все более грандиоз-
ные, пока не появились первые очевидцы — офицеры механи-
зированной дивизии, — по словам которых от дивизии уже мало
что осталось.
Целая дивизия не управилась, сотни танков, десятки орудий.
Что же там сможет какой-то стрелковый батальон?
И хотя устав предусматривает весьма однообразный набор
ответов на приказ: «Есть», «Так точно», «Слушаюсь», Иоахим
Ортнер имел под рукой немало оснований, чтобы отвертеться,
так называемых благовидных предлогов. Во-первых, часть была
необстрелянная; во всяком случае, ей не мешало бы начать
с более верного дела; а так, не дай бог, случись осечка или
просто заминка — вот тебе и комплекс неполноценности обес-
печен у целого коллектива. Во-вторых, батальон не имел ни
специального оборудования, ни вооружения, которое отвечало
бы задаче. Наконец, здесь просто-напросто требовались саперы.
И, в-четвертых, Иоахим Ортнер еще не знал своих людей, не
успел их узнать, так как прибыл в батальон лишь накануне,
заменив бывшего комбата гауптмана Питча. Питчу было бы
куда легче; он сам формировал батальон, расставлял людей и
уже в какой-то степени ориентировался среди них, но, когда он
вчера утром возвращался из штаба дивизии, его новенький
БМВ был зацеплен на повороте дороги груженным в три яруса
глухими ящиками прицепом огромного встречного «мерседеса».
БМВ, смяв колеса, вертанулся на месте и лишь затем переки-
нулся в кювет. Убит был только шофер; адъютант отделался
ушибами, у Питча тоже ничего не было сломано, но лицо из-
ранили осколки стекла, и будет ли он видеть, врачи пока от-
ветить не могли.
То, что майор Иоахим Ортнер попал в зеленую часть и
вместе с нею сразу был послан в нелегкое и, прямо скажем,
рискованное дело, было следствием не только случая, но и —
еще в большей степени — самой обычной ошибкой, в основе
которой лежал страх перед сильными мира сего и заурядней-
шее служебное рвение.
Секрет простой: во главе корпуса стоял дядя Иоахима
306
Ортнера. Увы, дядя был по материнской линии, значит носил
совсем другую фамилию; но этот минус был единственным;
в остальном дядя заслуживал одних похвал: он любил свою
сестру, любил племянника, всегда о нем помнил и регуляр-
но — лично, а не через своих адъютантов, заинтересованно,
а не в порядке любезности, — следил за его успехами, снача-
ла в закрытой юнкерской школе, попасть в которую стоило
огромных трудов, поскольку там учились сыновья избранного
генералитета и некоторых высших наци, а затем в Академии
генерального штаба. В промежутке между учебой в обоих за-
ведениях Иоахим Ортнер неплохо провел два года в Испании,
и поначалу дядя считал, что этого вполне достаточно. Но затем
один за другим совершилось несколько блистательных аншлю-
сов; из-за академии Иоахим Ортнер не смог принять в них
участия, и это было серьезным просчетом дяди, потому что
бывшие однокашники Иоахима Ортнера ходили в немалых чи-
нах, их груди были увешаны орденами, а испанский опыт уже
котировался невысоко. Военная наука далеко ушла за это время
от тех робких экспериментов, тем более — военная практика.
Надо было спешить. Требовались радикальные меры.
Дядя имел серьезный разговор с племянником- и остался
доволен. Иоахим Ортнер не считал потраченное на учебу время
потерянным зря, что говорило о его уме: мальчик смотрел да-
леко, детали переднего плана не мешали ему учитывать пер-
спективу. Затем он был честолюбив, смел и энергичен; наконец,
уже шесть лет находясь в рядах партии, хорошо зарекомендовав
себя в ней, он тем не менее дальше не шел: проявлял предан-
ность и усердие, но не фанатизм.
— Ты будешь делать карьеру в моем штабе, — сказал дя-
дя. — Но нельзя забывать: биография «правильного» миллионе-
ра начинается от маленького ящика чистильщика сапог. Это
значит — сначала тебе следует заработать два-три ордена в на-
стоящих боях. Чтобы иметь репутацию боевого офицера. Чтобы
застраховать себя на будущее от упреков парвеню, что ты, мол,
тепличный цветок, штабная крыса. Не беспокойся, Иоахим, я
прослежу, чтобы эта стажировка у тебя прошла гладко.
Печальное приключение гауптмана Питча пришлось кстати.
Узнав о нем, дядя связался с командиром дивизии и поинтере-
совался, каков был у Питча батальон. Батальон превосходный,
ответил комдив, не без оснований полагая, что при ином ответе
с него первого взыщут за нерадивость.
— Что ж, тем лучше, — ответствовал дядя-генерал. — У ме-
ня на это место есть кандидат. Он сейчас же к вам выезжает!
Майор Ортнер. Храбрый, опытный и грамотный офицер. Вот уви-
20*
307
дите, вы им будете довольны. Между прочим, сын моей сестры...
Комдив принял майора Иоахима Ортнера очень мило; кстати,
предложил хорошее место в штабе и, когда майор тактично,
однако настойчиво подтвердил свое желание поскорее попасть
в действующую часть, высказал искреннее сожаление по этому
поводу. Планы дяди Ортнера были для него не до конца ясны,
зато он отдавал себе отчет, что на батальон Питча не может
положиться вполне.
Что было сказано командиру полка — неизвестно. Он не
понравился Иоахиму Ортнеру сразу. И не потому совсем, что
принял его сдержанно; они солдаты, и соревноваться в изыскан-
ности любезностей им не к лицу. Но полковник был плебей,
Иоахим Ортнер понял это с первого взгляда и, видимо, чем-то
неосторожно выдал свою догадку, потому что тотчас же по гла-
зам полковника прочел: тот понял, что майор Ортнер сразу и
точно определил его социальные координаты, и уже за это одно
возненавидел Иоахима Ортнера так, как могут ненавидеть только
плебеи: за происхождение, за положение, за умение держаться—
просто за то, что ты не такой, как он, не плебей; за то, что он
не может, не имеет права сейчас, сию минуту, немедленно, вот
здесь же уничтожить тебя, втоптать в грязь, унизить — что
угодно, только бы доказать свое плебейское превосходство...
И все это при том, что внешними данными бог не обидел
полковника. Это был типичный прибалт: высокий, широкий в
кости, с резкими, будто их работали одним взмахом топора, ре-
шительными чертами лица; глубоко посаженные серые глаза, пе-
пельная, аккуратно подстриженная щетина волос: кисть большая
и сильная, с длинными выразительными пальцами. Викинг
е картинки! Что бы такую внешность человеку комильфо, нет! —
плебею досталась. Плебею во всем. Плебейство не только таилось
в глубине его настороженных глаз, оно и выпирало в каждой
мелочи: в том, как полковник хрустел пальцами, как бездарно
был пошит его тщательно выутюженный мундир, как он поче-
сывал кончик носа мундштуком, а сам мундштук, набранный из
разноцветных кружочков прозрачного плексигласа, — этот
мундштук, даже не будь всего остального, один выдал бы пол-
ковника с головой; он сразу бросался в глаза, был вроде яркой
рекламы, предуведомления: «Я плебей!..» Это был настолько
крикливый мундштук, что Иоахим Ортнер непроизвольно помор-
щился. «Ну плебей, — подумал он, — ну и что? Мой бог, нашел
чем хвастать!..»
Но, повторяем, все эти тонкости были, так сказать, за тек-
стом. Внешне майор Иоахим Ортнер был принят со сдержанной
любезностью, хотя ему даже чашку кофе не предложили с до-
308
роги. Про батальон полковник сказал, что это типичная молодая
часть — не лучше и не хуже ей подобных (Иоахим Ортнер тут
же вспомнил поговорку одного фельдфебеля, который несколько
лет назад вбивал на плацу училища в кровь курсантов премуд-
рости шагистики; «Я алхимик! — говорил фельдфебель. —
Из зеленого дерьма я умудряюсь выковать стальные штыки!»),
а уже через несколько часов снова вызвал майора Иоахима Орт-
нера (весь полк размещался в одном селе) и приказал ему
немедленно выступить с батальоном и к 9.00 взять красный
дот.
Почему именно к девяти — было неясно. Как следовало из
приказа, в 4.00 оборонительные сооружения красных подверг-
нет обработке авиация, о чем уже было согласовано в соответ-
ствующих инстанциях. После авиации наступал черед ортнеров-
ского батальона. Хорошо: в четыре авиация, следом на красных
бросаются мои овечки; все понятно, где-то самое позднее к пяти
мы должны с этим покончить. Но почему дают срок с запасом —
целых четыре часа! Значит, считают возможным, что мы сразу
дот не захватим и придется повторить атаку, и на этот-то случай
нам и придают батарею гауптмана В. Клюге — четыре 75-милли-
метровые пушки? Сотни танков, десятки орудий ничего не смог-
ли сделать, а эти четыре пушчонки должны проложить нам до-
рогу, чтобы не позже 9.00 я мог доложить о победе?
— Могу я узнать, оберет, кто это гауптман В. Клюге? — -
спросил Иоахим Ортнер, чтобы выгадать время на раздумье.
Приказ застал его врасплох. Конечно же, он и виду не по>
дал, внешне был деловит и сдержан, но в мозгу его вертелась
карусель: мысли возникали вдруг, на мгновение, и тут же ис-
чезали, уступали место другим, заслонялись третьими, часто со-
вершенно противоположными. «Хладнокровие, прежде всего
хладнокровие, Иоахим», — приказал себе Ортнер, но его уже
понесло, все исчезло, все мысли, все предметы вокруг, и эта гу-
цульская хата, посреди которой он разговаривает со своим обер-
стом, — и она исчезла тоже, остался только кончик плебейского
носа господина оберста, лишь кончик носа, который господин
оберет в раздумье почесывает своим плебейским наборным мунд-
штуком.
— Гауптман Вилли Клюге — лучший артиллерийский офицер
в приданном полку дивизионе...
Голос уплывает в сторону, скользит мимо сознания. Майор
Иоахим Ортнер смотрит, как шевелятся жесткие губы герра обер-
ста, и твердит себе: «Не паниковать... не паниковать...» Он по-
вторяет это снова и снова, пока в голове не становится пусто,
совсем чисто, и по этому белому — четкая надпись: «хладно-
309
кровие». Хорошо. Пока шевелятся губы, можно подумать, взве-
сить все про и контра... Конечно же, риск велик; но, с другой
стороны, чем труднее победа, тем больше честь. «Но имею ли я
право рисковать? — думал майор Иоахим Ортнер и отвечал се-
бе: — Да, имею; но в небольших пределах. Я не рвусь в герои—
мне важен послужной список. Понимает ли это полковник?
А вдруг ему еще не успели сообщить о дяде? Случая не было —
и генерал не сказал. А тот хочет унизить меня хотя бы ценой
поражения, да и приятелей своих жалеет — вот и подставляет
под удар меня... А может, и сказали, но у него на будущее есть
хорошая отговорка: мол, считал, что дело верное, прекрасная
возможность отличиться... А что, если ему сейчас сказать о дя-
де? Или извиниться, сослаться на какую-нибудь мелочь и позво-
нить прямо отсюда... Но как дядя посмотрит на это? А вдруг
у них с полковником все уже согласовано и договорено. Хорош
я буду в глазах дяди... Да и этот плебей пустит потом в полку
обо мне такой анекдот... Да что в полку — вся армия будет хо-
хотать, а это смерть карьере, ничем не загладишь, ничем не ис-
купишь... Но я ведь не трус, я только не хочу напрасно риско-
вать, из-за того лишь, что полковнику вовремя не сказали...
А если сказали?..»
Он вглядывался в невозмутимое лицо командира полка, но
не прочел на нем ничего — ни утешительного, ни настораживаю-
щего. Так в смятении чувств он и покинул штаб и потом терзал-
ся всю дорогу: колонна шла, разрывая непроглядную ночь пол-
ными фарами, по совершенно пустынному шоссе, непривычно
пустынному шоссе — майор Иоахим Ортнер уже и не помнил,
когда видел подобную дорогу пустынной в последний раз... мно-
го, много лет назад...
Начальник штаба попавшей в засаду механизированной диви-
зии — полковник с воспаленными - глазами, с гордой посадкой
седой головы, с отчетливым прусским выговором и прусской же
фамилией (перед нею стояло «фон» — вот и все, что запомнилось
Иоахиму Ортнеру; фамилия этого полковника сразу как-то не
осела в памяти, а потом оказалось, что Иоахим Ортнер ее за-
был) — поджидал его на краю шоссе в своем бежевом «опель-ка-
питане». До злосчастного холма оставалось три километра. Пол-
ковник предложил Иоахиму Ортнеру перебраться к нему в
«опель», и там при ярком свете потолочного плафона объяснил
обстановку сначала по карте, а потом взял лист великолепной
слоновой бумаги и мягким, почти пастельным карандашом уве-
ренно начертил схему: вот это холм, здесь река, шоссе, старица,
болото; здесь огневые точки красных; возьмите, господин
майор, вам на первое время пригодится... Он объяснил, как дей-
310
ствовала дивизия, и по тому, какие при этом упоминал детали,—
другой на его месте наверняка бы опустил их из-за ложного по-
нимания чести — было ясно, что он всей душою хочет быть по-
лезным своему молодому товарищу по оружию. Майору Иоахиму
Ортнеру было хорошо с ним. Они были одного круга люди; он
видел, что и полковник это сразу понял и рад этому: они уз-
нали друг друга, признали друг в друге себе подобных, и оттого,
что и другой тебя признал, получали какое-то особое удоволь-
ствие.
Впрочем, беседа заняла у них минут десять, не больше. На-
последок Иоахим Ортнер едва удержался, чтобы не спросить,
как полковник порекомендует ему действовать. Но что тот мог
посоветовать? Если б он знал радикальное средство, дот давно
был бы взят.
Но полковник понимал, о чем тот думает, чего ждет.
— Мне жаль, что я вас оставляю в столь сложном положе-
нии и даже советом помочь не могу, — сказал полковник. —
Но вас я не жалею, и вы не жалейте себя. Не вы, так кто-нибудь
другой. Мы солдаты и обязаны исполнить свой долг до конца...
Но не делайте этого за чужой счет. Боже мой, этот дот будет
взят, конечно же, иначе быть не может, но сколько немецких
жизней он уже унес и сколько еще унесет!.. Помните это, гос-
подин майор. Прощайте!
Следует отдать должное майору Иоахиму Ортнеру. Едва он
остался визави с противником, сомнения и страхи покинули
сердце. Но это не было результатом какой-либо природной
реакции, скажем, отчаяния, когда организм в целях самосохра-
нения совсем «выключает» работающую на пределе психику.
Напротив, сейчас это состояние зависело только от его воли; и
когда он приказал себе, что должен быть спокойным, сосредото-
ченным и уверенным, причем уверенным не только для других,
но и для себя тоже, то есть уверенным на самом деле, потому
что и от этого зависел успех, — он именно таким и стал.
В конце концов это была его работа, которой он посвятил
жизнь, которую изучал всю жизнь: наконец работа, в которой
он был мастером, причем очень неплохим, во всяком случае не
заурядным. А раз так, значит, как человек неглупый, он был
готов не только к успехам, но и к превратностям судьбы.
Он понимал: ему предстояло жестокое испытание. И уму
его, и знаниям, но прежде всего силам его души.
Скажем сразу: майор Иоахим Ортнер к этому испытанию
был готов.
И, преодолев внутреннюю неустойчивость, он явился к своим
подчиненным (они не без причины внимательно наблюдали каж-
311
дый его шаг) в привычной для них личине уверенного в себе,
решительного и грамотного офицера. Майор не стал обходить
позицию; во тьме украинской ночи это было бессмысленно.
Он вызвал и точно показал по карте, где какой роте надлежит
стоять, от и до.. «Остальное — ваша печаль, господа. В детали
я не вмешиваюсь». Гауптман В. Клюге получил еще больше сво-
боды: «Где ставить пушки — решайте сами, господин гауптман.
Единственное пожелание: хорошо бы, — если понадобится,
разумеется, — чтобы батарея могла обстреливать огневые точки
русских прямой наводкой». — «Яволь, господин майор». —
«Позвольте пожелать вам доброй ночи, господа».
И он действительно отправился спать в свою низкую одно-
местную походную палатку, которую успели разбить в кустарни-
ке ординарцы, на резиновом матраце, который ему предупреди-
тельно надули не очень туго. И спал три часа. Без четверти че-
тыре он сам проснулся, как по будильнику (своим великолепно
тренированным чувством времени майор Иоахим Ортнер не щего:
лял, но гордился); кипяток для бритья уже шумел на спиртов-
ке; и, когда точно в четыре в небе появились обещанные «фокке-
вульфы», майор уже был гладко выбрит и допивал свой утрен-
ний кофе.
О предстоящем бое он старался не думать. Это было непросто,
но совершенно необходимо, поскольку, во-первых, не стоило
обольщаться надеждами на легкий успех, а переживать только
еще возможную неудачу глупо; во-вторых, командир роты, кото-
рой надлежало первой идти в атаку, узнал об этом еще три ча-
са назад от самого майора, так что обязан был соответственно
подготовить людей; к тому же начальник штаба (он сразу сел
воплощать диспозицию в форме детального приказа) не даст ему
спуску, если что пойдет не по писаному; в-третьих, следовало
поберечь нервы.
Поэтому все пятнадцать минут он предавался несколько аб-
страктным размышлениям, в центре которых был гауптман
Вилли Клюге. Тема подвернулась случайно. Вокруг палатки хва-
тало шумов: тягачи ворчали, слышался металлический стук, го-
лоса солдат; это не мешало спать, и все-таки Иоахим Ортнер да-
же сквозь сон различал голос гауптмана, видимо, потому, что
голос был знакомый: он же назойливо зудел где-то рядом, за
кустами, и после того, как майор проснулся.
Иоахим Ортнер не вникал в смысл слов. Ни к чему. Если б
это был Ницше или Сенека — куда ни шло. А Клюге был ему
скучен. Он не понравился майору сразу, с первого взгляда, когда
майор увидел его — маленького, рыжего, конопатого, с само-
уверенной ухмылкой человека, считающего, что знает себе цену
312
и поэтому может держаться с тобой запанибрата. Иоахим Ортнер
сидел рядом с водителем в кабине грузовика, а гауптман стоял
возле открытой дверцы; разница в уровнях была не так уж и
велика, но то ли лампочка в кабине была тусклой, то ли рамка
двери как-то по-особенному стягивала перспективу, только соз-
давалось впечатление, что В. Клюге совсем маленький человек
и стоит где-то далеко-далеко внизу. Возможно, это впечатление
на лице Иоахима Ортнера оказалось написанным отчетливо, и
В. Клюге его прочел, а может, снизу все виделось гауптману чрез-
мерно крупным, и это его нервировало; во всяком случае, он
попытался задрать ногу и встать на приступку автомашины, одна-
ко это не получилось ни с первой, ни со второй попытки, и майор
даже заподозрил, что В. Клюге немножко пьян, так что, когда тот
весь напрягся и, неестественно улыбаясь, готов был вот-вот пред-
принять третью попытку, Иоахим Ортнер не выдержал и сострил:
— Будьте выше этого, герр гауптман.
Но тот не принял шутки: может, не понял, а скорее всего
не захотел понимать. Его лицо потемнело от прилившей крови,
а когда она схлынула, по выражению его глаз майор понял, что
в лице этого плебея имеет еще одного непримиримого врага.
Гауптман перестал задирать ногу и нервно поглядывал по
сторонам, давая понять, что беседа ему надоела и майор ему ску-
чен, а сам он, В. Клюге, крупнокалиберный идиот: какого чер-
та он гнал своих людей, гнал машины сквозь ночь? Чтобы вме-
сто благодарности услышать от этого недоноска с неестественно
правильным прусским выговором шуточки в свой адрес?
Иоахим Ортнер отпустил гауптмана с легкой душой. «Пусть
злится, — думал он. — Мне он не может ни помешать, ни на-
вредить. Слишком мал. А в бою... Кто спорит, может статься так,
что от действий В. Клюге в бою будет зависеть многое. Но в бою
ему придется защищать свою жизнь... и честь, если она у таких,
как В. Клюге, имеется. Спаси господь его душу, если он со мной
попытается хитрить».
Все же в этих рассуждениях была не вся истина. А главной
подоплекой был печальный факт — это майор разглядел сра-
зу, — что В. Клюге определенно не ариец. Документы, конечно,
у него в порядке. Но в жилах наверняка немало иудейской кро-
ви. Правда, такое не докажешь. Они проныры из проныр; уж
если закопались, сколько ни рой — пустая трата времени; дна
не найдешь. Но ведь по роже видно, что жид!..
И вот сейчас майор думал об этом снова. «Ну, и полк, —
думал он. — Их что, нарочно подбирали? — скопище плебеев. По-
милуй бог, да ведь если пробудешь среди них достаточно долго,
глядишь, и сам станешь на них походить. Притворство даром не
313
дается. Впрочем, разве я притворялся? Нет. Ни с полковником,
ни с гауптманом. Притворство было бы напрасным. Я никакой
не актер, а они оказались на удивление проницательными, эти
плебеи. Что ж, тем лучше. Нас объединяет... Что нас объеди-
няет — дело? Нет. Скорее — судьба. Прекрасно. Будем делови-
ты и официально любезны. На минуту наши дороги пересек-
лись, даст бог, разбегутся в бесконечность. Прекрасно!»
— Герр майор. — Адъютант вырос перед ним, неловко за-
крыв своей длинной фигурой и холм и даже «фокке-вульфы»
ним. — Начальник штаба имеет честь пригласить вас на
командный пункт.
— Прекрасно, — сказал майор Иоахим Ортнер. — Как пер-
вая рота?
— На исходном рубеже, герр майор.
— Прекрасно. — Иоахим Ортнер пригубил кофе. За весь
разговор он не улыбнулся ни разу. Ни к чему. — Передайте:
пусть начинают. Я сейчас подойду.
п
Первая атака получилась самой удачной. Если б она еще
достигла цели!..
Рота развернулась в цепь и пошла к холму почти одновре-
менно с тем, как упали первые бомбы. Насчет калибра бомб
уговору не было, но майор Иоахим Ортнер надеялся, что лет-
чики знают о характере цели и воспользуются, по меньшей ме-
ре, стокилограммовыми. Это было немаловажно и с точки зре-
ния психологии. Взрыв стокилограммовой бомбы — достаточно
эффектное зрелище: оно бодрит солдат, придает им уверенно»
сти. Майор помнил еще по Испании: когда идешь в атаку на
позиции, которые у тебя на глазах обрабатывают тяжелыми
бомбами, хоть и знаешь, чем это всегда кончается, всякий раз
создается впечатление, что уж теперь-то дело предстоит пле-
вое: дойти и занять опустошенные смертью позиции. Правда,
сколько он помнил, на их участке фронта такого не бывало
ни разу. Но в этом очередной раз убеждаешься лишь за полто-
ры-две сотни метров до перерытых и засыпанных рыхлой землей
окопов противника.
«Фокке-вульфы» не торопились. Они медленно кружили вы-
соко в небе; издали могло показаться, что они и не заняты
ничем; однако холм под ними зарастал взрывами, извергал в
небо дым и землю; бомбы ложились на вершину почти непре-
рывно и, кажется, почти ни одна не упала в стороне, на склон.
Это была не только добросовестная, но и классная работа.
314
А потом произошло то, что майор уже знал из рассказов
начальника штаба механизированной дивизии. Когда до верши-
ны осталось около ста метров, по роте одновременно ударили
два крупнокалиберных пулемета; правда, один не из бронекол-
пака, как ожидали, а из-под раскуроченного танка. Если это
сюрприз, подумал Иоахим Ортнер, следя за боем в бинокль, то
он не бог весть какой важный. Уязвимая позиция. Клюге вы-
ковыряет их из-под танка четырьмя-пятью снарядами. Если
только он действительно так хорош, как его продавал герр
оберет.
Рота майору понравилась. Хоть как зелены были эти солда-
ты, они все же не сдались сразу; они лезли и лезли; их хвати-
ло еще на полета метров, а для этого нужно огромное мужест-
во. Но потом пошло уж вовсе ничем не закрытое пространство.
Лейтенант попытался поднять их еще раз, да за ним уже сле-
дили, видать по всему; на колени встать ему дали; он осме-
лел, еще приподнялся, может, не соображал уже ничего со
страху — и тут в него впились одновременно оба пулемета.
В первое же мгновение ему оторвало правую руку и он завер-
телся на месте, как юла, подхлестываемая кнутиком. Что с ним
дальше было, Иоахим Ортнер смотреть не стал. Зрелище не из
самых приятных. Оно может быть поучительным, если видишь
его впервые, но майору случалось наблюдать штуки и почище
этой. Он опустил бинокль и вздохнул.
Хотя именно с этим лейтенантом он разговаривал чуть доль-
ше других, обсуждая план атаки, а значит, успел его в какой-
то степени узнать, — смерть его, как знакомого человека, со-
всем не задела Иоахима Ортнера. Но для майора это была
потеря. Атака захлебнулась; в следующую атаку роту придет-
ся кому-то вести, а у него офицеров не так уж много...
Что касается провала атаки, майор Иоахим Ортнер воспри-
нял это со спокойствием, удивившим его самого. Случилось то,
чего он ждал; он знал, что именно так и будет. Он знал это
с той самой минуты, когда сегодня, едва проснувшись, в пер-
вый раз увидел холм. Все атаки ни к чему, думал он. Все они
бред и несусветная глупость. Но их придется повторять снова
и снова, пока что-нибудь не произойдет или пока его не осенит
гений и он не найдет какое-то особенное решение.
Он чуть было не приказал дать ракету об отходе, но увидел,
как бежит рота, и передумал. Бегство происходило в тишине:
едва стало ясно, что атаке конец, как пулеметы замолчали. Это
было необычно. Все-таки крупнокалиберный при удачном попа-
дании и в километре убивает наповал. Но тут же майор дога-
315
дался, что противник бережет патроны. Что ж, это можно по-
нять.
Он стал думать о ключе второй атаки, когда со стороны
холма послышалась редкая автоматно-пулеметная стрельба.
На мгновение дрогнуло сердце Иоахима Ортнера: неужели?!
Резко обернулся. И без бинокля было видно, как на вершине
дота красный укрепляет сорванный бомбой флаг. Видать, кто-то
из оставшихся за камнями автоматчиков, скорее всего раненый,
попытался его обстрелять, но из этого ничего не вышло. Пуле-
меты ответили сразу. А красный неторопливо закончил свое
дело и ушел в дот.
Ближе к окопам рота перестала бежать. Не то чтобы к ней
вернулось достоинство, но солдаты поняли, что опасность им не
угрожает; они успокоились и шли небольшими группами: пот-
ные, возбужденные, — обсуждали атаку. Иоахим Ортнер при-
казал отвести их в тыл, в небольшой овражек. Он знал, что сей-
час пошлет их в атаку снова, именно их; но просто повторить
атаку, не разнообразя средства и приемы, ему было противно.
Это унижало его прежде всего в его собственных глазах. Вой-
на — это поединок интеллектов; потом уже включались такие
факторы, как воля, случай, характер нации... Кстати, что он
знал о русских? Да, по сути, ничего конкретного. Их литературы
он не читал, личных контактов с русскими не позволял себе
вполне сознательно; а россказням о них он не верил в силу
аналитического склада ума.
Он выбрался из КП и прошел между кустами, поглядывая
на холм. Идей не было. Ну что ж... Он повернул назад и не-
торопливо зашагал вдоль траншеи. Солдаты уже разделись до
пояса — работа грела. Завидев командира, они вытягивались
и смотрели на него пытливо и с надеждой. Он это отмечал, но
его это не трогало. Он глядел мимо и сквозь них, поскольку
всегда был убежден, что офицер для рядовых должен быть су-
ществом высшим; наравне с богом, только безусловней: бога
можно игнорировать, а офицера — никогда; ведь одно его слово
может опрокинуть твою судьбу.
Траншея вывела его прямо к овражку. Командир второго
взвода — и по внешнему виду и по выговору силезец, — подал
команду, и рота поднялась. Быстро, как и положено. «Слава
богу, — подумал Иоахим Ортнер, — эти молокососы не совсем
барахло, если после такой паршивой атаки красные не смогли
раскрутить в них гайки».
Силезец остался единственным офицером в роте. Майор от-
вел его в сторону и попытался вытянуть из него хоть что-нибудь.
Но если он и так производил впечатление человека недалекого,
316
то известие, что ему сейчас придется вести роту в повторную
атаку, оглушило его настолько, что он вообще утратил способ-
ность соображать; мало того, готов был разреветься. «Лет де-
вятнадцать, только из училища, что с него возьмешь», — с до-
садой подумал майор и сказал сквозь зубы:
— Возьмите себя в руки. Вы же офицер!
И пошел к солдатам.
Это было не так легко для него: взять с ними простецкий,
демократический тон. Но он решил, что именно сейчас и имен-
но с этими можно. Он постарался вспомнить, как это делают
другие, и говорил им: «Ну, парни, пошевелите мозгами, черт
побери: вы наступали колоссально, я видел, мужества вам- не
занимать; я представлю к Железному кресту того, кто взорвет
дот; он будет взорван сегодня, но придумайте что-нибудь, ведь
вы побывали наверху, как перехитрить этих красных; это же
последнее дело — в лоб лезть на пулеметы...»
Воодушевить солдат он смог — не столько словами, сколько
артистизмом и волей своей, — однако толку и здесь не добился.
Все в один голос говорили, что дот по зубам лишь авиации, хо-
тя, расспросив их подробнее, майор понял, что самого дота
вблизи никто не видал: едва ударили пулеметы, как дот —
слава богу, так ни разу и не подавший голоса, — перестал для
них существовать.
— Они правы, — сказал силезец. Он одолел первый приступ
отчаяния и тогда вдруг осознал, сделал приятное открытие:
а ведь он уже ротный! Он пока жив, и почему б ему дальше
не уцелеть, вполне возможно! И если кому-то из его солдат до-
станется Железный крест, то уж ему-то тем более. «А роту
у меня, точно, не заберут, конечно, не заберут, если я возьму
этот проклятый дот, а я возьму его, будь я проклят; клянусь,
что возьму, я это чувствую, знаю, и эти русские ничего со
мной не смогут сделать — пусть они установят там хоть десять
пулеметов, хоть сто; раз мне судьба взорвать их — я их взорву,
и тогда все будет моим: ордена! звания! деньги! женщины!
карьера!..»
Его колотила нервная дрожь, и он, словно в раздумье, при-
держал рукой свой подбородок, потому что подбородок плясал
и клацали зубы — слова невозможно произнести. Он содрогал-
ся от нетерпения. Он готов был хоть сейчас, сию минуту вы-
хватить свой «вальтер» и с криком «А-а-а-а!..» побежать, бро-
ситься на этот холм, врезаться в него — напрямик, напролом,
разрыть, разметать, не глядя, всех подряд... всех подряд...
— Пока... не подавим пулеметы... — с трудом говорил силе-
зец, словно в раздумье придерживая челюсть, а левой рукой
317
живо жестикулируя, — нам туда... нечего соваться, герр
майор. — При этом майор покосился в сторону и чуть повер-
нулся, по мере сил прикрывая его от взоров солдат. — Пока не
подавим пулеметы... Эти пулеметы... прямо как дьяволы, герр
майор... Вы же понимаете... когда перекрестный огонь — от
него не спрячешься...
— Очень жаль, — сказал Иоахим Ортнер. — Очень жаль,
что вы не знаете, как подступиться к ним. — Он поглядел на
часы. — Атаку начнете ровно в шесть.
— Слушаюсь... герр майор.
— Взрывчатку, конечно, всю побросали там? — Иоахим
Ортнер кивнул в сторону холма.
— ...Так точно, герр майор.
— Назначьте новых пять групп. По три человека. Да, по
три — это как раз достаточно. Пусть они прежде всего имеют
в виду взрывчатку. Иначе ваш пыл будет бессмысленным.
— Так точно... герр майор...
— Батарея будет бить по пулеметам. Это все, чем могу
помочь. Кстати, почему б вам не пропустить сейчас стаканчик
коньяку? Утро свежее.
— Слушаюсь, герр майор... Разрешите... дать и моим
парням?
— Конечно. Все, что положено роте — полному составу,
естественно, — выдайте им сразу.
Он отдал честь и пошел к себе на КП.
Без десяти пять. До атаки целых семьдесят минут. Иоахим
Ортнер собирался употребить их с толком. Ему очень хотелось
понять, с кем он имеет дело. Он велел, чтобы позвали фельд-
шера, и, когда лейтенант примчался (к счастью для него, он
не носил очков, чем подкупил майора; майор терпеть не мог
очкариков, тем более в армии), приказал выслать к холму две
пары санитаров с носилками, дав каждой паре по белому флаж-
ку с красным крестом.
— Помилуйте, герр майор, да их просто перестреляют! —
изумился фельдшер.
— Может быть, — меланхолически кивнул Иоахим Орт-
нер, — а может быть, и нет.
— Но ведь это... Это уже пятьдесят лет никто не соблюдает!
Еще с прошлой войны. Да и флажков таких у нас нету.
— Сделайте. И чтобы через пять минут, — майор поглядел
на часы, — я видел, как санитары бегут к холму. Слышите? —
только бегом. У нас мало времени. К тому же там умирают
их товарищи!..
— Слушаюсь, герр майор.
318
— В утешение им скажите: при первом же выстреле в их
сторону приказ теряет силу.
Эксперимент дал отвратительные результаты: по санитарам
русские не стреляли. И если в первой экспедиции санитары по-
добрали кого попало и тут же припустили назад, то во второй
они уже выбирали именно тех, кому помощь нужна прежде
всего, а перед третьей парой перевязали вообще всех раненых
на склоне, причем осмелели настолько, что осмотрели и тех, что
добежали почти до самых пулеметов, но среди них живых
не было ни одного.
«Дело плохо, — думал Иоахим Ортнер. — Выходит, это
идеалисты. А идеалиста победить невозможно. Его можно толь-
ко убить».
Он предпочел бы даже фанатиков. Фанатизм слеп — и его
не сложно одурачить; он предельно напряжен — значит, найди
критическую точку, и он сломается от легкого удара. Но фана-
тики расстреляли бы санитаров, не задумываясь...
Вторая атака вышла нескладной. Хотя майор и так не много
от нее ожидал. А что выиграл? — время, которым не знал, как
воспользоваться. И цену пришлось заплатить непомерную.
Рота поднялась и пошла к холму в полной тишине. Цепь
была редкая и не производила впечатления силы. Но что-то
необычное все же таилось в этом зрелище; оно создало напря-
жение, и с каждой минутой закручивало его все туже. Даже
с гауптмана В. Клюге соскочила его показная бравада. Он то
и дело одергивал китель, пытался острить с другими офицера-
ми, но получалось нелепо, и он тут же говорил «извините»;
майор поймал на себе несколько его быстрых взглядов, которых
сразу не понял; причина их выяснилась в самый последний
момент, когда гауптман, переборов возникшую накануне анти-
патию, спросил его:
— Майор, если не секрет, из каких вы мест?
Все дело было в тоне. Он как бы говорил: сейчас начнется
бой, и, возможно, кто-нибудь из нас его не переживет; так
почему бы в такую минуту не забыть мелочные счеты? Ведь
как приятно, когда рядом человек если и не близкий, то хотя
бы открытый и понятный; если в отношениях — пусть лишь
намеком, — проклюнутся душевность и доброта.
В глазах майора Иоахима Ортнера это было признаком
слабости, непростительной для офицера.
Он не только не повернулся — даже бинокль не опустил.
Сказал отрывисто:
— Вам пора, герр гауптман...
Тягачи заревели и поволокли пушки из ложбины. И тут выяс-
319
пилось, что гауптман дал маху: выезд из ложбины оказался
единственным. Батарея выдвинулась на позицию не вся сразу,
а поочередно, орудие за орудием. Счастье, что ни один из тя-
гачей не забуксовал на рыхлом склоне; тогда бы вообще ниче-
го не получилось. Да и красные прозевали начало маневра.
Уже вытягивали последнюю пушку, когда поблизости разорвал-
ся первый осколочный.
Красные не спешили. Да и наводчик у них был никудыш-
ный. Только после четвертого выстрела был ранен один из
комендоров. За это же время батарея успела осыпать снаряда-
ми и танк, и действующий пулеметный бронеколпак. Но пятый
осколочный сразил еще двух комендоров, а шестой лег точне-
хонько посреди позиции и внес смятение.
Телефонист подал трубку.
— Герр майор, позвольте отступить, пока нас всех не пере-
били, — срывался на дискант голос Клюге.
— Ни в коем случае. Продолжайте бой, — ровно сказал
Иоахим Ортнер. — Вы же понимаете, герр гауптман, сейчас
только от мастерства и мужества ваших людей зависит успех
атаки.
И не стал больше ни слушать, ни говорить; отдал пищавшую
трубку телефонисту.
Он ничуть не лицемерил. Действительно, сейчас все зависе-
ло от Клюге. Подави он пулеметы красных — и доту не удер-
жаться, потому что цепь уже приближалась к вершине; еще
совсем немного — и солдаты войдут в зону поражения собст-
венных снарядов; что поделаешь, приходилось рисковать; что
угодно, только бы молчали эти проклятые пулеметы.
Таковы были надежды. Однако сложилось иначе. Очередной
удачный выстрел из дота разбил одну из пушек и толкнул
гауптмана Клюге на самоуправство: он вызвал тягачи, которые
едва успели сползти в овражек. Но тут уж красные не сплохо-
вали и сразу перенесли огонь. Правда, целились они долго, зато
от первого же снаряда загорелся тягач как раз на выезде из
овражка. Одна машина внизу оказалась отрезанной от своих,
две все же добрались до позиции и зацепили по пушке, но от
следующего снаряда один тягач вспыхнул, а пушка переверну-
лась. Тогда с позиции побежали все — и водители и комен-
доры.
К этому времени решилось и на холме. Рота не выдержала
испытания молчанием противника и страшным зрелищем —
ведь склон был весь усеян телами их камрадов: и тех, что
вчера здесь погибли, и сегодня во время первой атаки. И рота
залегла еще до того, как по ней открыли огонь. А когда стало
320
ясно, что батарее конец, солдаты начали отходить. Сначала по
одному, ползком и перебежками, но уже через несколько минут
припустили бежать в открытую, слава богу, и на этот раз крас-
ные не расстреливали их в спину.
Что и говорить, это была постыдная картина. Иоахим Ортнер
поглядел на часы. Начало седьмого. «Интересно, когда просы-
пается полковник? Если он ранняя пташка, с минуты на мину-
ту надо ждать его звонка. Но если он решит выдержать харак-
тер?.. Тогда звонок раздастся не скоро, а прежде девяти и я зво-
нить не буду: поводов к этому нет, да и охоты тоже. Значит,
все дело упирается в характер господина полковника, а пока
что здесь за эти его плебейские штучки будут расплачиваться
своими жизнями ни в чем не повинные немецкие парни.
Майору Иоахиму Ортнеру было жаль солдат, которых он
так бездарно и бессмысленно гнал на пулеметы. В который
раз за сегодняшний день он размышлял, что, будь его воля, он
бы все устроил иначе. Не кровью, а прежде всего мыслью,
интеллектом и волей доказывать силу германского духа.
Но у него приказ, а личным мнением никто не интересуется;
зато не позже 9.00 у него спросят, как он, майор Иоахим Орт-
нер, этот приказ выполнил. И тогда он назовет число атак, ко-
торое подтвердит его настойчивость и неуемную жажду победы,
и перечислит свои потери; и станет безусловной его непреклон-
ность, никому и в голову не придет обвинить его в малодушии,
никто ему не скажет, что он пасует перед трудностями.
«Как все глупо, — думал Иоахим Ортнер. — Солдаты чес-
тят меня последними словами, считают идиотом и убийцей.
Полковник, узнав о потерях, тоже решит, что я убийца и бол-
ван. Но я должен играть свою роль, как бы она ни называ-
лась. Главное, чтобы внешне я был тверд и непреклонен и
убежден в правоте своей идиотской тактики, и тогда я буду
прав в любом случае, перед какими угодно судьями, чего бы
ни стоила моя формальная правота доблестной германской
армии».
Впрочем, надо заметить, что сердце у него не болело и душа
была спокойна. У него не было выбора. Как шар в кегельбане,
он катился по единственному, выбранному другими желобу.
Чего ж ему было терзаться?
Он осознавал ясно, что в его положении самое опасное —
проявить малодушие. Это следовало пресекать сразу, даже в ме-
лочах. И майор Ортнер в этом преуспел. Так, ему заранее было
неприятно предстоящее объяснение с Клюге (он не считал себя
виновным перед Гауптманом; напротив — тот был кругом вино-
ват; но что-то все же было в этом предстоящем разговоре такое,
21 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
321
что майор вообще с радостью избег бы встречи, хотя он и не
осознавал ясно, что именно его смущает, и не собирался в это
вникать), а все вышло на удивление просто, легко и не только
не оставило в душе Иоахима Ортнера какого-либо следа, но да-
же и не задело ее.
Клюге пришел без вызова. Он брел по неглубокой траншее,
глядя себе под ноги, сцепив руки за спиной. Без фуражки.
Весь в земле. Мундир справа пониже нагрудного значка был
разорван: сукно, и бортовка, и подклад торчали мятыми лоску-
тами. Когда он поднял глаза, Иоахим Ортнер не прочел в них
ни страха, ни гнева, ни озлобления — только усталость.
— Конечно, — сказал он тихим невыразительным голо-
сом. — Моей батарее крышка. Нет ее больше. Нет — и все.
Вот этот его тон и облегчил задачу Иоахима Ортнера. Те-
перь он был прав точно, и не только в прошлом, но и в буду-
щем; прав уже потому, что держался твердо, не давал воли
своим чувствам.
— Во-первых, герр гауптман, — отрывисто отчеканил Иоахим
Ортнер, — прошу вас обращаться как подобает. Во-вторых, по-
трудитесь быть конкретнее, если только это доклад офицера,
а не цитата из Вертера.
— Виноват, герр майор, — все так же медленно и тихо ска-
зал Клюге.
— На вас солдаты смотрят! Где ваша фуражка?
— Не знаю, герр майор.
— Так удирали, что не заметили, как...
— Я не удирал, герр майор, — даже перебив, Клюге не по-
высил голоса. — Я оставался на позиции до конца. Даже когда
кругом больше никого не осталось. Но мне не было счастья,
герр майор, и красные меня не убили.
— Прекратите мелодраму, черт побери! Я уже понял: огонь
русских, кстати, весьма бездарный, произвел на вас, гауптман,
неизгладимое впечатление. Но как раз это меня и не интере-
сует. Может быть, вы все-таки доложите наконец о потерях?
— Точно не могу знать, герр майор. Не все раненые выне-
сены с позиции. Проще сказать, что уцелело.
— Как угодно.
— Есть одно орудие и четырнадцать комендоров, герр
майор...
— Одно орудие... Видимо, то самое, что осталось на пози-
ции?
— Так точно, герр майор.
— Брошенное в панике орудие уцелело. Значит, вы еще мог-
ли продолжать вести огонь и поддерживать нашу атаку, но у вас
322
нервы не выдержали, и только поэтому наша пехота осталась
без прикрытия. Вы прямой виновник, герр гауптман, что эта
блестящая атака была сорвана.
— Насколько мне известно, герр майор...
— Ничего не желаю слушать. Гауптман Клюге, получите
приказ. Через пятнадцать минут атака будет повторена. Вы со-
берете всех своих людей; как они будут распределены — де
ло ваше, но подмена должна быть организована безукоризнен-
но. Когда цепь перейдет шоссе — открываете огонь по пулеме-
там. И будете стоять до последнего человека. Иначе — если
проявите малодушие и самоуправство, как в предыдущей ата
ке — я передам ваше дело в военно-полевой суд.
Лицо Клюге стало ровным и серым; даже веснушки, такие
яркие, словно стерли с кожи.
— Но это убийство, герр майор, — еле слышно сказал он(.
— Повторите.
— Вы посылаете моих людей на верную и бессмысленную
смерть, герр майор.
— Как я понял, гауптман, вы отказываетесь выполнять при-
каз?
— Мы выполним ваш приказ, герр майор! — яростно крик-
нул Клюге, весь как-то дернулся вверх и демонстративно щелк-
нул каблуками.
— Идите, — вяло сказал Иоахим Ортнер и отвернулся.
Предстояло объясниться с ротой; ну, тут он и вовсе не со-
бирался церемониться.
— Солдаты, — сказал он, — вы сейчас наступали бездарно
и трусливо. Но я не позволю вам порочить чести нации!
Не дам бросать тень на славу германского оружия! Или нет
среди вас национал-социалистов? Или это не вас воспитывал
«Гитлерюгенд»? Пусть выйдет из строя тот, кто сейчас вынес
оттуда раненого товарища, и я ему тут же вручу медаль за
доблесть.
Иоахим Ортнер вызывающе, орлиным взором окинул строй.
Солдаты стояли понурясь.
— Это позор!.. Так вот, запомните: на холм санитаров боль-
ше посылать не будем. Так что если сейчас ты не вынесешь
товарища, в следующий раз, если уже ранят тебя, ты тоже
останешься там, умирая от жажды, истекая кровью под этим
солнцем без помощи. Это первое. Второе: сейчас вы пойдете
в атаку снова. Предупреждаю: у вас в тылу будет пулеметный
взвод; и если без сигнала к отходу вы побежите от русских
пуль, вас встретят немецкие.
Смысл в этом был один: если роте суждено быть уничто-
21»
323
женной, то произойти это должно как можно ближе к доту —
наилучшее подтверждение его, майора Иоахима Ортнера, рвения.
К нему подошел силезец. У взводного была забинтована го-
лова; забинтована легко, так что над ухом чуть проступило
бурое пятно.
— Я не смогу повести роту в атаку, герр майор, — сказал
он, отводя взгляд.
— Как это вы умудрились? — с досадой сказал Иоахим
Ортнер, придумывая на ходу, кем его заменить. Он так на-
деялся, что внезапного пыла этого труса хватит хотя бы на одну
хорошую атаку. Не вышло. — Ведь русские так и не выстре-
лили по вас ни разу.
— Это наш осколок, герр майор.
— Но вы неплохо выглядите. И бежали хорошо, я помню.
Мне в голову не могло прийти, что вы ранены.
— Я не смогу повести роту в атаку, герр майор. У меня
повреждена черепная кость, герр майор. Мне надо показаться
настоящему врачу.
— Ну что ж, господин лейтенант, с богом! — Иоахим Орт-
нер впервые за это утро рассмеялся. — Надеюсь, что ваша
рана не очень опасна и вы скоро вернетесь в мой баталь-
о н. Это не последняя высота и не последний дот, который
предстоит взять.
— Так точно, герр майор. — Силезец впервые поднял на
него глаза. — Но я очень надеюсь, что этот дот вы возьмете
еще до моего возвращения.
«Его можно понять, — посмеивался Иоахим Ортнер, идя на
КП. — Он легко отделался — и счастлив. А мне все только
предстоит, все впереди...»
Эта атака получилась лучше предыдущей. Солдаты добежа-
ли до черты, от которой по ним били пулеметы, дальше ползли
и как-то незаметно рассосались по ямам и воронкам. Вперед
не шли, но и не отступали — ждали сигнальной ракеты.
Иоахим Ортнер даже не сердился на них. «Всякая тварь хо-
чет жить, двуногие тоже, — вспомнил он банальную книжную
фразу, решил для себя: — Пусть полежат четверть часа, хоть
пообвыкнутся с местом, глядишь, и раненых разберут, а там
прикажу дать ракету», — и больше нр интересовался ротой.
Последняя пушка Клюге успела выпустить только четыре
снаряда, после чего прямым попаданием она была уничтожена.
Майор внимательно рассматривал в бинокль бывшую артилле-
рийскую позицию, где сейчас возились санитары. Он видел, как
положили на носилки безжизненное тело гауптмана Клюге.
Похоже, бинтов на нем не было. «Пожалуй, убит, — подумал
324
Иоахим Ортнер, — но это надо было знать точно, и он послал
адъютанта, поглядеть, как и что.
От полковника все не звонили.
И майор, смирившись с мыслью, что до девяти ему придет-
ся заниматься идиотской работой, стал готовить новую атаку.
Ио на этот раз обошлось. Позвали к телефону: начальник шта-
ба полка. Компромисс. Однако когда майор доложил, что поте-
рял без малого роту и батарея уничтожена полностью, причем
гауптман Клюге имеет две тяжелые раны, одна из которых
в голову, так что его совершенно невозможно транспортировать,
а фельдшер заявляет, что требуется немедленная операция, пря-
мо порочный круг какой-то, — тут уж господин полковник
не выдержал, подключился к разговору и сказал, чтобы майор
пока ничего больше не предпринимал, он, полковник, сейчас
прибудет лично и они вместе решат, как быть.
Иоахим Ортнер не боялся этой встречи, и она действитель-
но вышла безобидной. Полковник прежде всего хотел прове-
дать Клюге, но, узнав, что тот без сознания, смирился и все
остальное время был как будто чуть-чуть в миноре. Действия
майора не вызывали у него критики, планы — тем более.
— Я сейчас еду в дивизию, — сказал он, — постараюсь
хоть что-то из них выбить: самолеты... огневую поддержку...
время...
— Главное — время, — сказал майор Ортнер. — Будет
время — мы что-нибудь придумаем.
— Да, да, — согласился полковник и отвернулся, наконец,
от холма, и в ту же секунду что-то стукнуло по левой руке
Иоахима Ортнера немного пониже локтя, а потом издалека,
от холма, прилетел слабый звук выстрела.
Сердце Иоахима Ортнера подскочило вверх, но сразу не было
больно, он шевельнул рукой и понял, что кость не задета.
— У тебя при себе пакет? — спросил он адъютанта.
— Так точно, герр майор.
— В чем дело? — обернулся полковник.
— Красные снайперы. Ваша пуля, герр оберет, — поста-
рался улыбнуться Иоахим Ортнер.
— Когда вы успели? И почему думаете, что стреляли
в меня?
Ортнер объяснил.
— Надеюсь, это не очень серьезно? — сказал полковник. —
И вы меня не бросите в такую тяжелую минуту?
— Можете располагать мною по-прежнему, герр оберет.
— Благодарю вас, майор.
«Ну, что ж, раненый офицер не покинул поле боя — орден
325
уже можно считать заработанным», — удовлетворенно подумал
Иоахим Ортнер. С полковником он продолжал держаться сдер-
жанно и на дистанции, но полковник это уже не так остро
воспринимал, а скорее всего перестал замечать: не до того ему
было. Он предчувствовал, что главные события еще впереди.
«Куда делась ваша плебейская спесь и высокомерие, герр
оберет?» — посмеивался про себя Иоахим Ортнер. Всем пле-
беям присуще чувство коллективизма, рассуждал он; и, когда
им приходится туго, они ищут локоть соседа; они не привык-
ли полагаться на себя: они считают, что общая опасность
стирает сословные различия и границы. Как бы не так, герр
оберет!..
18
После отъезда командира полка Иоахим Ортнер послал раз-
ведчиков изучить все подходы к доту. На это ушло часа два.
Еще через час позвонил полковник; «выбить» авиационную
поддержку пока не удалось; тем не менее освободить дорогу от
него требовали.
— Я попробую атаковать их с двух направлений сразу, —
сказал майор.
— Ах, — сказал полковник, — конечно же, делайте что-
нибудь, все время что-нибудь делайте, прошу вас, чего бы это ни
стоило...
Жара палила невыносимо. Солдаты, проклиная все на свете,
зарывались в землю, потому что быстро разобрались: красный
снайпер был не люби!ель — профессиональный стрелок. И то,
что затея с одновременной атакой с двух сторон провалилась,
было его прямой заслугой: цепи еще только достигли подножья
холма, а среди них уже не осталось офицеров.
Потом майору сообщили, что к нему направлена еще одна
батарея 75-миллиметровок, то есть такая же, как и предыду-
щая, с той только разницей, что подразделение гауптмана
В. Клюге принадлежало к так называемым приданным огневым
средствам, а это входило в состав артиллерийского полка.
На деле различие оказалось куда большим. Это чувствовалось
во всем. Они быстро развернулись на открытом месте; их огонь
по амбразуре дота был столь превосходен, что красные только
четыре раза выстрелили, причем последний выстрел был наи-
худшим — они были ослеплены, ничего не видели, а снаряды
75-миллиметровок ложились с такой устрашающей кучностью,
что красные прекратили огонь и закрыли амбразуру.
Зато ударили крупнокалиберные. Впервые в этот день они
326
били на такое большое расстояние. Им удалось нарушить чет*
кий ритм работы комендоров, но две пушки тут же переклю-
чились на новые цели, каждая взяла на себя по бронеколпа-
ку — и пулеметы замолчали тоже.
Майор глазам своим не верил. Он бросил в атаку резервную
роту. Оказалось, напрасно. В решающий момент пулеметы пре-
секли эту попытку. Батарея тоже не избегла потерь. Едва она
перестала вести огонь, чтобы отойти до следующей атаки
в укрытие, как ожил дот. Красные успели поджечь один из
тягачей; комендоры оттащили пушку в сторону, здесь она и
была уничтожена прямым попаданием.
Опять появился полковник. Видать, ему крепко досталось
«наверху»: недавней приветливости как не бывало; ни единого
намека в духе «общая опасность стирает границы» и «сбли-
жает».
— Майор, почему здесь так тихо? — заорал он еще издали
неожиданно сильным голосом. — Может быть, вы уже взяли
дот и я один об этом еще не знаю?
— Герр оберет, люди отдыхают после пятой атаки.
— Как! За весь этот длинный день, с четырех утра, вы
провели только пять атак? Их должно было быть десять! пят-
надцать! двадцать пять! Позвольте узнать, майор, что же вы
делали все остальное время?
Иоахим Ортнер едва не рубанул сплеча: «Загорал!», но
этого полковник мог и не простить.
— Я думал, герр оберег, — сказал он.
— И что же вы придумали замечательного — если только
это не секрет, конечно?
— Пока ничего, герр оберет.
— Довольно, майор, — полковник вдруг перешел почти на
шепот; возможно, у него это было признаком величайшего вол-
нения.— Немедленно... весь батальон, в полном составе... в атаку!
— Слушаюсь, герр оберег.
У него оставалось меньше трехсот солдат и один-единствен-
ный офицер, обер-лейтенант, командир второй роты; когда ра-
нили начальника штаба, майор уже и не помнил: из взводных
не уцелел никто.
Когда Иоахим Ортнер разыскал ротного, тот сидел позади
окопов за кустом ивы без мундира, без сапог; портянки сохли,
расстеленные на камне: он то жмурился на предвечернее солн-
це, то старательно, с нежностью мусолил сухой ваткой между
пальцами разопревших ног, испытывая — об этом говорило не
только его лицо, но и все тело, содрогавшееся каждый раз,—
величайшее наслаждение.
327
Отвратительно. И это немецкий офицер! Иоахим Ортнер
мобилизовал всю свою выдержку; не выдавать истинных чувств,
однако и не заискивать: деловитость, и только деловитость. Как
будто он сейчас не отправит этого типа на верную гибель, а
даст ему заурядное рабочее задание. А разве это и на самом
деле не так? Оба они профессионалы. Это их, так сказать, ку-
сок хлеба...
Предстояло выбраться из траншеи. Иоахим Ортнер поневоле
оглянулся на холм. Если у снайпера сейчас не перекур, если
он поджидает очередную жертву... Конечнд, можно бы оклик-
нуть обер-лейтенанта и отсюда. Рисковать без пользы, ради ка-
кого-то сомнительного престижа...
Но тут же Иоахим Ортнер понял, что это необходимо для
него самого. Для самоутверждения. Подозвал солдата, с его
помощью неловко — стесняла раненая рука, — взобрался на
бруствер и, подавляя слабость в ногах, напряженным, но не-
торопливым шагом подошел к обер-лейтенанту.
— С виду неплохое местечко, а? — сказал Иоахим Ортнер.—
Но земля дрянь. Камни да глина. Разве что под виноградник
сойдет.
Обер-лейтенант неторопливо взглянул на него снизу вверх
и улыбнулся с близорукой беспомощностью.
— Я больше не поведу людей на дот, герр майор. Сегодня —
ни за что...
Он автоматически провел ваткой возле большого пальца,
опомнился: «Извините», но встать перед старшим по званию
офицером ему и в голову не пришло.
— Ну, ну, — сказал майор, — сегодня действительно нелег-
кий день. И от истерики никто не застрахован. Но от этого
есть лекарство. Хлебните коньяку. Если ваш кончился, могу
предложить свой.
— Я не пью, герр майор.
— Ну, ну, не надо распускаться. Возьмите себя в руки,
успокойтесь.
— А я и не волнуюсь, герр майор. Но туда я не пойду.
По крайней мере, сегодня. Сегодня я успел побывать там дваж-
ды. Не знаю, какому чуду и чьим молитвам я обязан, что вы-
брался из этого дерьма не только живым, но и невредимым.
Герр майор, я никогда не искал острых впечатлений — теперь
я знаю, что это такое. После них я заново открыл, как это пре-
красно: жизнь, солнце, запах травы. Но испытать еще раз...
Сегодня я дважды поднимался на эшафот, дважды пережил
свою казнь; у меня есть предчувствие, что третьей атаки я не
переживу. И я не пойду туда, герр майор.
328
— Все это довольно интересно, и на досуге я готов побесе-
довать с вами об этом, — терпеливо сказал Иоахим Ортнер. —
Но, кроме предчувствий и страха, существует еще и долг. И при-
каз, который мы обязаны выполнить.
— Правильно, герр майор. Но не такой ценой. И не такими
средствами. Не мне вас учить, герр майор, но эту штуку мож-
но раскусить только тяжелыми бомбами. Или подкопом.
— Я это понимаю, — терпеливо сказал Иоахим Ортнер, —
а вот господа из высоких штабов — вряд ли.
Он сразу пожалел, что ляпнул это, но потом подумал: ка-
кая разница? Самое большее через час этого офицерика уже
не будет. И продолжал в том же тоне:
— Но их не заставишь ползать, как вас, кстати, по камням
под пулями. Значит, эта истина дойдет до них не сразу, а со
временем. А пока они считают, что немецкому батальону впол-
не по силам взять какой-то паршивый красный дот. И любая
сверхподдержка — блажь. Тем более что самолеты заняты куда
более важными операциями на фронте.
— Я не пойду туда сегодня, герр майор.
— Батальон сосредоточивается в овражке. Через пять минут
я желаю видеть вас там.
— Слушаюсь, герр майор.
По его приказу был выдан весь запас шнапса. Солдаты
пили жадно, кружками. Они знали, что их ждет. Когда проце-
дура закончилась, их выстроили, и майор прошел вдоль неров-
ного строя. Осоловелые глаза; закрытые глаза; блуждающие,
неконтролируемые улыбки. Но пьяных вдрызг нет, хотя при дру-
гих обстоятельствах после такой «заправки» мало кто из них
смог бы держаться на ногах, а уж половину наверняка при-
шлось бы отправить в лазарет.
— Солдаты! — сказал Иоахим Ортнер. — Вы помните, сколь-
ко вас было утром. И видите, сколько вас осталось теперь. Ва-
ши товарищи лежат там, на холме, хотя, если бы самым пер-
вым из них в последнюю минуту не изменило мужество, они
взяли бы этот проклятый дот. Они струсили. Они хотели схит-
рить. Но судьбу не обманешь — они все остались там. То же
ожидает всех малодушных... Солдаты! Чтобы пережить сего-
дняшний день, вы должны добраться до вершины. Там, наверху,
слава, ордена, а самое главное — жизнь. Солдаты! Я обращаюсь
к вашему мужеству. Если вы броситесь разом — не останавли-
ваясь, не прячась, не глядя по сторонам — вперед, и только
вперед! — красные не успеют многого сделать. И если один из
вас падет смертью героя, то десять его товарищей останутся жи-
329
вы и победят. Помните: наверху — победа и жизнь! Вас по-
ведет...
— Я не пойду туда, герр майор, — спокойно сказал обер-
лейтенант, выходя из строя. Солдаты при этом словно просну-
лись, глядели изумленно. Строй сломался, а один верзила
даже упал и тщетно пытался встать хотя бы на четве-
реньки.
— Пойдете.
— Нет, герр майор, на сегодня с меня хватит.
— Трус!
— Какой же я трус, герр майор? Я дважды ходил сегодня
на эти пулеметы.
— Вы желаете погибнуть здесь? Сейчас же? — Иоахим Орт-
нер выдрал из кобуры парабеллум и наставил на обер-лейте-
нанта.
— Он у вас не взведен, герр майор, — улыбнулся ротный.
— Негодяй! — Иоахим Ортнер неловко, оскалясь зубами,
взвел парабеллум.
— Все равно не посмеете, герр майор. Я у вас последний
офицер...
— Ну?!
— Нет.
— Ты забыл про меня! — Он выстрелил ротному в ненавист-
ное лицо, отскочил к противоположной стенке овражка и за-
кричал срывающимся, истеричным голосом:—Ну, есть еще же-
лающие остаться здесь?
Кто-то всхлипнул в задней шеренге. Солдаты испуганно пе-
реглядывались, подравнивали строй.
Иоахим Ортнер поправил черную косынку, которая поддер-
живала раненую руку на уровне груди.
— Солдаты! Это будет наша последняя атака, — сказал
он. — Мы или победим, или все останемся там, потому что пу-
леметчикам отдан приказ стрелять по каждому, кто повернет,
а сигнал об отходе давать некому. Докажем, что мы достойны
славы отцов. С нами бог!
Знаменательный день: первый убитый им человек, первая
в жизни атака. Станет ли он последним? Не должен. Ни на
одно мгновение Ортнер не утратил контроля над собой, но об-
стоятельства сложились так — иначе он поступить не мог;
другого выхода не было; он должен был идти. Но если на его
поведении отпечаталась истерия, голова была ясной и холодной.
Он не думал, удастся атака или нет; дело было не в этом.
Главное — выжить. Он не выпил ни грамма, потому что сейчас
делал ставку не на храбрость свою, а на хитрость и быстроту
330
реакции. Именно так. Перехитрить и опередить красного снай-
пера и пулеметчиков: в этом не много доблести, зато это ис-
тинно.
Он развернул солдат в две цепи и сначала шел впереди.
Он был воплощением спокойствия и уверенности; его шаг был
нетороплив. И только стороннему наблюдателю — в особенности
красноармейцам на холме, поскольку им и адресовалось, — была
заметна одна особенность: если все солдаты шли напрямик, по
принципу «кратчайшее расстояние между двумя точками есть
прямая линия», то майор шел замысловатейшим зигзагом; он
и трех шагов не делал в одном направлении, любой камень
или впадина служили ему поводом, чтобы повернуть чуть в сто-
рону или изменить темп. Он не сомневался, что красный снай-
пер его заметил, и тот наконец прислал подтверждение. Это слу-
чилось, когда Иоахим Ортнер пошел вдоль цепи, горланившей
в шаг Хорста Весселя. У него было в запасе несколько чужих
и пошлых, но тем не менее подходящих к случаю шуток, и он
их произносил снова и снова, а некоторых солдат просто по-
ощрительно хлопал по плечу и останавливался, обращаясь
к другим, только тогда, когда между ним и вершиной дота бы-
ла чья-нибудь спина. И вот в один из таких моментов, едва
он остановился, спина вдруг исчезла: солдат сел на землю, не
понимая, что с ним произошло. Алкоголь спас его от боли, но
он не прибавит сил, когда этот парень, очнувшись наконец, по-
пытается добраться до лазарета.
— Не останавливаться! Он сам поможет себе. Вперед! Впе-
ред! — Иоахим Ортнер призывно размахивал парабеллумом, ни
на миг не забывая о своем маневре.
Когда стали подниматься, его задача усложнилась, тем бо-
лее что пушки перестали вести слепящий огонь — осколки ста-
новились опасными. Солдаты прибавили шагу, многие обгоня-
ли его; цепи смешались, каждый что-то орал, каждый нес на
эту молчаливую голгофу свой ужас и свое отчаяние, и только
один человек среди этих сотен шел сосредоточенным, решая
сложнейшую математическую задачу: если раньше опасность
грозила ему по одной прямой, то теперь — из трех точек; но
он не отчаивался, он шел среди своих солдат, что-то кричал,
командовал и подбадривал, а мозг был занят одним: чтобы все
три прямые были перекрыты...
Как завершилась атака, ему не довелось увидеть. Он лежал
ничком, зарывшись лицом в землю, закрытый от пулемета те-
лом убитого еще утром солдата. От жары тело уже начало рас-
пухать, и все равно оно было тщедушным, а главное — какая
же это защита от крупнокалиберного? Если бы пулеметчик до-
331
гадался, что майор здесь прячется, он пробил бы своими тя-
желыми пулями этот распухающий труп как картон.
Лежать пришлось долго — до темноты. Потом майор так
и не смог припомнить, что он передумал за эти часы. Скорее
всего никаких у него мыслей не было. Он просто ждал.
Он добрался до окопов лишь около полуночи. Какой-то кап-
рал — Иоахим Ортнер был уверен, что видит его впервые, —
доложил, что полковник уехал в девятом часу, пообещав при-
слать к утру две роты из своего резерва. Значит, с утра опять
то же самое?
Эта мысль показалась Иоахиму Ортнеру невыносимой. Толь-
ко этим, пожалуй, и можно объяснить, что около трех ночи он
предпринял еще одну попытку взять дот. Он собрал всех писа-
рей, телефонистов, поваров, всю хозяйственную братию; вместе
с уцелевшими солдатами набралось сорок два человека. Их и
повел он на приступ. Они сначала крались, потом ползли. Крас-
ные обнаружили их вовремя. Ракеты одна за другой полетели
в небо, пулеметы для острастки дали по нескольку выстрелов —
этого оказалось достаточным.
Ночь была разбита; спал он недолго и плохо. Разбудили со-
общением от полковника: в 10.00 дот обработают пикирующие
бомбардировщики, скорее всего «юнкерсы». Роты уже прибыли.
Майор с первого взгляда определил опытных солдат. Но даже
к офицерам не стал присматриваться, ни к чему: все равно
через несколько часов вместо них появятся еще другие. И они
это сами предчувствовали. На холм они глядели с ужасом.
Не удивительно: склоны были усеяны трупами немецких сол-
дат, над ними кружило воронье, и, когда ветер начинал дуть
с той стороны, воздух наполнялся трупным смрадом.
«Юнкерсы» появились с опозданием почти на час. Три ма-
шины. На высоте тысячи метров они сделали круг, затем спу-
стились до шестисот метров, сделали еще круг, и лишь тогда
головная машина перевернулась через крыло и пошла в пике.
Красные встретили ее огнем из всех пулеметов, но бомбы легли
хорошо, и уже мчалась вниз вторая машина, и третья выходила
на цель: «юнкерсы» завертели знаменитое колесо.
Рота уже шла в атаку. Уцелевшие от вчерашнего побоища
пушки выехали на огневую позицию и стояли, готовые вклю-
читься в дело, как только авиация закончит партию. Еще за-
ход, еще... Иоахим Ортнер поймал себя на странном чувстве:
конечно же, он болел за своих, он страстно желал, чтоб под
одной из бомб дот раскололся бы, как орех, и тогда закон-
чился бы наконец этот кошмар; но одновременно он следил за
боем и с ревностью; он не хотел, чтобы для «юнкерсов» все
332
обошлось безболезненно. Это, бесспорно, повысило бы цену дота.
«Черт побери, — бормотал он,— вчера эти красные были куда
точнее, мне ли не помнить!..»
И майор накликал-таки беду. «Юнкерсы» успели отбомбить-
ся, но на последнем заходе у головной машины вспыхнул мо-
тор.
— Фриц, оп-ля, давай пари! — услышал он у себя за спиной
торопливый голос. — Пять марок против одной, что он ковыр-
нется у нас на глазах.
— А пошел ты!..
Трагедия закончилась в несколько секунд. Ни один из лет-
чиков выпрыгнуть не успел, да и не смог бы — земля была ря-
дом. «Такого, господа», — иронически пробормотал майор, уло-
вил момент, когда стало ясно, что атака провалилась, и при-
казал дать сигнал к отходу.
Сегодня он был недоволен собой. Что-то с ним случилось:
или надломилось в душе, или же он дал слишком много воли
сомнениям, и теперь этот процесс невозможно было остановить,
только на душе у него делалось все тяжелей. Он знал, как это
опасно, попытался бороться с собой, но самовнушения оказа-
лось недостаточно; требовались куда более радикальные сред-
ства, попросту говоря — маленький успех. Но его не было. И то-
гда растерянность сменилась ощущением беспомощности, и он
уже знал, что затем последует самая настоящая паника; он
засуетился, заспешил, но поскольку он понятия не имел, как
быть дальше, его действия и распоряжения выглядели со сто-
роны, по меньшей мере, странными. Он вовремя это понял, при-
казал ротным заниматься фортификационными работами и ушел
спать в свою палатку.
На этот раз он поспал неплохо. Проснулся сам. Рядом с па-
латкой громким шепотом пререкались двое. Иоахим Ортнер
прислушался и понял, что новый адъютант не пропускает к не-
му какого-то офицера, прибывшего по важному делу. По отдель-
ным фразам офицера Ортнер понял — это человек свой: каж-
дая реплика его была заряжена некой приятно-барственной,
снисходительно-уверенной интонацией. «Но и адъютант молод-
чина, знает свое дело, дал поспать», — отметил Иоахим Ортнер.
Уже выбираясь из палатки, он зачем-то попытался вспомнить
лицо прежнего адъютанта, который ходил за ним трое суток;
из этого ничего не вышло, а куда он делся? и когда? Наверное,
пустой был человек, никакой, раз уж так бесследно проскольз-
нул мимо из ниоткуда в никуда — как тень, — решил он и на-
прочь выкинул из головы эту никчемную пустяковину.
Перед ним стоял капитан люфтваффе, улыбчивый верзила
333
лет двадцати двух с внешностью чемпиона по гольфу своего
монархического клуба.
— Милый гауптман, вы играете в гольф? — едва успев пред-
ставиться, спросил Иоахим Ортнер.
— Еще как! И не только в гольф. Я играю во все, черт ме-
ня побери! — воскликнул капитан и радостно захохотал. —
А что, мессир, это и есть ваше поле для гольфа? — Он широким
жестом обвел долину. — На мой взгляд, лунок многовато, а? —
и он захохотал снова, ужасно довольный своей шуткой.
Общих знакомых у них не нашлось, тем не менее они про-
вели четверть часа в приятной болтовне, пока не добрались до
дела. А оно заключалось в следующем. В семи километрах от-
сюда, в этой же долине, почти рядом с шоссе был аэродром,
на котором сейчас находились несколько самолетов-разведчиков,
ожидавших приказа о переброске ближе к линии фронта, и две
эскадрильи двухместных монопланов, маленьких машин, какие
обычно используются для небольших грузовых перевозок, для
связи, неопасной рекогносцировки и т. п. Командиру группы
монопланов и было поручено помочь 1027-му батальону каким
либо образом взять дот. Конечно же, больше одного-двух звень-
ев никто выделять не собирался, да и то на один вылет.
Что смогут эти букашки, если «фокке-вульфы» и «юнкерсы»
не смогли?
Иоахим Ортнер придумал сразу. Бомбить не придется. У это-
го дота, видать, такое перекрытие, что бомбами его грызть
и грызть. Вопрос: «Сколько бочек нефти одновременно сможет
поднять одна ваша «керосинка»?» — «Четыре, мессир». — «При-
бедняетесь, милый гауптман?» — «Четыре, мессир. Ведь само-
лет должен лететь, порхать, парить, а не ползти наподобие
утюга, не так ли?» — «Хорошо, пусть будет по-вашему. Сколь-
ко же бочек нефти понадобится, чтобы устроить на этом холме
небольшую Этну?» — «Двадцать». — «Почему двадцать, а не
тридцать или сорок?» — «А потому, мессир, что пять самолетов
сделают один вылет. И других цифр от нас не ждите».— «Ну и
стервецы ж вы, ребята...» — «Ха-ха!..»
Точного времени не назначили: срок зависел от того, как
летчики обернутся. В шестом часу они сообщили: вылетаем.
Пушки вывернулись из овражка все разом — теперь у каждой
был свой выезд — и начали ослепляющий огонь по пулеметам.
Монопланы появились неожиданно даже для Иоахима Ортнера.
Они зашли со стороны солнца и скользили по пологой наклон-
ной на дот, словно и впрямь по солнечным лучам. Красные
спохватились поздно. Монопланы проносились в нескольких мет-
рах над вершиной холма, бочки шлепали тяжело и глухо, сы-
334
пались зажигательные бомбы. Рев моторов. Растерянные, рва-
ные пулеметные строчки. В бинокль было отчетливо видно, как
расползается, расплывается, пухнет багрово-красный огненный
пирог на вершине. Еще миг — и он взметнется вверх смертонос-
ными языками, и траурный шлейф поднимется в предвечернее
тихое небо — химерический памятник, зловещий мемориал. Как
просто все решилось; даже примитивно. Сразу бы это приду-
мать — сколько бы сил, сколько бы нервов он себе сберег...
Иоахим Ортнер увидел, как словно из-под земли неподале-
ку от дота появилась фигурка человека. Она метнулась в одну
сторону, в другую. Отовсюду наползал огонь. «Не нравится!» —
злорадно подумал майор, и вдруг человек отчаянными прыж-
ками бросился напрямик через пламя — на вершину дота —
сорвал флаг и исчез, закрытый взметнувшимся сразу отовсюду
вверх жирным чадным пламенем.
Йоахим Ортнер тихонько засмеялся. «О господи, — думал
он, — какая варварская страна! Они ценят что угодно: краси-
вые олова, анекдоты из прошлого, цветные геральдические тряп-
ки, но только не саму жизнь, прекрасную и сладостную жизнь,
одну-единственную реальность, с которой следует считаться
и которую надо благоговейно доить — и так, и сяк, и эдак. Они
живут мифами, а не реальной жизнью! Они не знают, что бог
умер, — вспомнил он слова любимого философа, — и что пришел
сверхчеловек, которому принадлежит все...»
Между тем роты поднялись только до половины холма:
дальше не пускало пламя. Его плотная стена разъединила про-
тивников на несколько минут, но даже издали было видно, что
фронт пламени неровен; еше немного, и оно начнет отступать
непосредственно к доту, задерживаясь небольшими очагами в
рытвинах и воронках.
Майор покосился через плечо на адъютанта.
— Передайте командирам рот, пусть не жалеют кожу, пусть
следуют за пламенем шаг в шаг. Даже я отсюда вижу окна —
пусть в них просачиваются.
Ему показалось, что пламя держится очень долго. Наконец
оно стало сдавать, попятилось; зашевелились солдаты; цепь
придвигалась к вершине; немцы еще никогда не поднимались
так высоко, никогда за эти два дня не были так близко к цели.
Иоахим Ортнер понимал: в этом костре ничто живое не могло
уцелеть, и все-таки гнал от себя мысль об успехе, гнал подсту-
пающее к сердцу торжество — боялся сглазить удачу. Вот когда
подорвут дот или хотя бы пулеметные гнезда...
Вдруг на противоположной стороне холма, невидимой с КП,
захлопали почти одновременно негромкие взрывы. «Неужели
335
свершилось?!» — мысль едва только начала формироваться при
первом из этих звуков, но уже второй остановил ее своей фак-
турой, непохожестью на то, что ожидалось, а остальные затоп-
тали, погребли эту мысль вовсе. Минное поле? — уже зная, что
это неправда, что это не так, попытался обмануть себя майор,
но привычное ухо квалифицировало точно: ручные гранаты.
Почему ручные гранаты — этим он уже не успел озадачить-
ся. Из-за холма накатила новая волна звуков: длинные — зна-
чит, бьют наверняка, в упор — до полного истощения магази-
нов — автоматные очереди. И среди них, выплывая на поверх-
ность четкой ровной строчкой, стук крупнокалиберного пуле-
мета.
Но с этой стороны было тихо, и солдаты медленно, шаг за
шагом надвигались на дот. «Боже, дай им мужества, дай им
выдержки!» — молил Иоахим Ортнер, который, впрочем, в су-
ществовании божьем уверен был не вполне и потому обращал-
ся к сей инстанции лишь в крайних ситуациях, да и то на вся-
кий случай. «Боже, будь милосерден к немецким матерям», —
молил он, полагая, что такой поворот будет более близок выс-
шей силе.
Молитва не помогла. Ожил пулемет в правом (если считать
от КП) бронеколпаке. Залечь солдаты не могли — земля была
слишком горячей. Гранаты бросать не решились: это было бы
самоубийством — пулемет бил рядом. Они побежали вниз.
К Иоахиму Ортнеру подошел полковник. Когда он успел
приехать? И что за манера: незаметно подкрадываться и появ-
ляться вдруг — конечно же, в самый неподходящий момент...
— Мой дорогой Ортнер, — сказал полковник с какой/го жал-
кой улыбкой, так не вязавшейся с его обычной наглой само-
уверенностью преуспевшего парвеню; впрочем, пестрый набор-
ный мундштук, который полковник сейчас нервно вертел в сво-
их пальцах, вполне соответствовал именно такой интонации.
Иоахима Ортнера спасло лишь то, что с детства он был вы-
школен в правиле ни при каких обстоятельствах не выдавать
своих чувств, не то он вряд ли смог бы скрыть изумление.
— Мой дорогой Ортнер, — сказал полковник, — поверьте, я
прекрасно понимаю, что сейчас творится у вас на душе. Эти
ужасные дни... Эти потери... я даже слова не могу подобрать,
чтобы оценить их верно. Все ужасно. Все. Но прошу вас, доро-
гой Ортнер, не отчаивайтесь. Не теряйте головы. Нервы еще
успеют пригодиться. Это война.
— Позвольте сказать, герр оберет, — живо отозвался Иоахим
Ортнер, — я успел заметить, что это не Монте-Карло.
— Не надо, дорогой Ортнер, — полковник ухитрился выдер-
336
жать тон, однако мундштук едва не хрустнул в побелевшем ку-
лаке. — Не надо язвить. Я понимаю, как вам сейчас нелегко,
как вас угнетает ваша ответственность и ваша неудача...
— Позвольте заметить, герр оберет, что мы несем этот груз
вместе.
— А разве я это отрицал?
Полковник попытался скрыть, как он раздосадован таким
поворотом разговора, как его раздражает тон собеседника, но из
этого ничего не вышло: не та школа» Впрочем, он боролся
с собою недолго, примирился с поражением — и еще раз усту
пил. Взял Иоахима Ортнера под здоровую правую руку и по
вел по траншее.
— Дорогой Ортнер. Считаю необходимым внести ясность.
Не более двух часов назад совершенно случайно я узнал, что
командир нашего корпуса.., э-э, как бы сказать... приходит-
ся вам...
Майор едва сдержал вздох торжества. Он гордо выпрямился.
— Герр оберет, я такой же солдат, как и все остальные. По-
лагаю, что если даже мой дядя...
— Конечно же, конечно, дорогой Ортнер! — заспешил пол
ковник. — Это не меняет дела. И не снимает, так сказать...,
Мы все равны перед нашим фюрером! Но мне хотелось, чтоб
вы знали, что просто, по-человечески... — Он совсем запутался5
дипломатия была явно не по плечу господину полковнику.,
И тогда он рубанул напрямик. — Короче, я очень сожалею, что
позавчера мой случайный выбор пал на вас, герр майор. Так
вышло, черт побери, и вот теперь я не знаю, как вам — вино
ват! — как нам выбраться из этого дерьма. Правда, есть по
следний шанс» Сверху, как говорится, виднее. А что, если вь»
навестите дядю?
— А как мой батальон?
— Здесь ничего не случится, надеюсь. Во всяком случае -•
хуже не будет.. Да и поездка недолгая. Шоссе великолепное
и сейчас свободно насквозь, мой «хорьх» дает полтораста ки
лометров, шофер надежен. До полуночи успеете обернуться.
Ну вот, наконец появилась хоть какая-то ясность. Высадив
полковника в знакомом карпатском селе — в памяти Иоахима
Ортнера оно было уже далеким-далеким, почти ирреальным, как
сон, — майор остался наедине со своими думами. Он не пробе
вал представить, как повернется разговор с дядей; это было»
ни к чему: от него не требовалось дипломатического дара, да-
же лести; только почтительность и послушание. Сверху дейст-
вительно виднее. Но что дядя может предпринять? Перевести
его в другую часть? — щекотливое дело; репутацию не убере-
22 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т, 4
337
жешь. Перевести в другое место весь полк? — значит, и рана
и нервы — все зря?..
Он спохватился. Не оглядываться, не загадывать и ни о чем
не жалеть. Это еще никого не доводило до добра. Однако не-
давний пессимизм уже вошел в него снова и растекался, как
чернила; и, хотя светлого, конечно же, было еще очень много,
внутренний взор был прикован только к черному пятну, и его
движение вширь начинало казаться неодолимым.
Он попытался воспользоваться испытанным приемом и стал
думать, как будет славно надеть однажды генеральские погоны;
это будет скоро и случится непременно; пять-шесть лет, а мо-
жет, и меньше, зависит от того, будет ли все эти годы война
и как она сложится, какова будет конъюнктура; эти ефрейто-
ры, эти вчерашние завсегдатаи пивных баров к тому времени
отшумят, отбуянят—выдохнутся; пока что энергии им не за-
нимать, инерция движения огромная — чем черт не шутит, гля-
дишь, и впрямь завоюют мир; но удержать?! Нет, для этого
у них не хватит ума; сидя на золоте, они глотки друг другу
перервут из-за ломаного гроша; они опустятся и иссякнут,
у них станет дряблой душа — и тогда придем мы, люди новой
формации, сочетающие в себе старые культурные традиции и
завтрашний технократический взгляд на мир, на связь вещей,
железной рукой мы вырвем у них вожжи...
«Но как мне быть с дотом? Смогу ли я перешагнуть этот
самый первый порог?» — вспомнил некстати Иоахим Ортнер.
Эта потеря бдительности дорого ему обошлась. Он спохватился
почти тотчас же, однако, как писали в старых романах, демо-
ны мрака уже завладели его душой, уже терзали ее, и, когда
он спустя час предстал пред дядины очи, на нем в прямом
смысле слова почти лица не было, а если говорить откровенно,
он был просто жалок.
Такая неустойчивость не была характерна для Иоахима Орт-
нера. Секрет прост: он устал. Устал от серии ударов; от ожи-
дания заключительного удара, перед которым не устоит на но-
гах. Всю жизнь его приучали «держать удар»; всю жизнь ему
внушали ненависть к поражениям. Если ты упал — не беда,
говорили ему. Лишь бы имел силы и мужество подняться, и
снова броситься в драку, и взять реванш. Пропустил удар — не
беда, если только ты от этого становишься злее и упрямей.
Ты должен ненавидеть падения, ненавидеть удары, которые на-
носят тебе, ты должен ненавидеть свои поражения, говорили
ему, но ведь он не был аморфной куклой, у него были опре-
деленный характер и наследственность, и заповедь ненависти
к поражениям трансформировалась у него в своеобразную
338
форму, когда человек, чтобы не упасть, чтобы не переносить
боль, не скрежетать зубами, напрягаясь из последних сил, под-
ставляет под удар другого. Но ведь однажды получается так,
что не успеваешь — времени не хватает или обстоятельства
складываются неблагоприятно — увернуться или поставить под
удар другого. И чувствуешь на себе, на своих костях и мясе
эту безжалостную всесокрушающую силу. Неужели настал этот
час?
— Что бог ни делает, все к лучшему, — сказал дядя. — И это
не утешение, Иоахим. Это истина. Так же как истинно, что
чем труднее взбираться на дерево, тем слаще его плоды.
— Даже если от них оскома?
— Но ведь ты не будешь рвать зеленых плодов, мой маль-
чик. Жаль, конечно, что ты не взял этот дот сразу. Но какая
слава была бы с такой победы? Никакой. Рядовой эпизод.
А вот если ты простоишь возле него еще дней десять...
— Дядя!
— Да, да, не меньше. Уж если мы застряли здесь, то долж-
ны провозиться долго, чтобы все ждали этой победы. Чтобы
когда это случится, она прозвучала громко и принесла славу
германскому оружию... У тебя есть какой-нибудь план?
— Самое простое — подкоп.
— Десяти дней хватит?
— Вполне.
— Прекрасно, Иоахим. Давай сейчас вместе подумаем, что
тебе для этого может понадобиться.
Специалистов по подземным работам обещали прислать толь-
ко через сутки, но уже и эта ночь не прошла впустую. Майор
выдвинул два взвода на новую позицию — между холмом и ста-
рицей. Здесь склон был самым крутым, в одном месте даже
обрывистым — земля обвалилась во время высокого паводка.
Солдаты начали окапываться еще затемно; сначала рыли тран-
шею и блиндаж; его делали просторным — отсюда и предпола-
гали тянуть подземный ход к цели.
Потом пришел день — бесконечно длинный, бесконечно скуч-
ный. Если бы Иоахим Ортнер собирался и дальше воевать
с этой частью, он нашел бы для себя немало дел, но этот ба-
тальон был для него всего лишь полустанком, и тратить свои
силы и мозговую энергию на солдат и младших офицеров,
с которыми воевать придется кому-то другому, он не желал.
Не из принципа; просто это было неразумно по отношению
к самому себе.
Первую половину дня он отсыпался, затем прошел по око-
пам. Воздух был сухой и жаркий, трещали цикады, вокруг бы-
22*
339
ло столько разрытой земли, что даже малейшее дуновение ве-
терка поднимало тончайшую едкую пыль. Делать было совер-
шенно нечего. Он еще потомился немного; не зная, чем себя
занять, придумал одну смешную штуку, однако она вначале
даже ему самому показалась дикой, и он тут же ее отбросил,
но вскоре эта мысль возвратилась к нему снова и уже не от-
пускала. Он подумал: а почему бы нет, в самом деле? — вызвал
начальника штаба, сказал ему, что попробует вступить в пере-
говоры с красными, и, поскольку переводчика в батальоне не
нашлось, взял свой великолепный словарь, который накануне
войны специально для него сестра разыскала у парижских бу-
кинистов, оставил адъютанту парабеллум и, помахав над бру-
ствером белым флажком из салфетки, выбрался наверх и пошел
через поле к доту.
Он ничуть не боялся. Он был уверен, что имеет дело с про-
тивником, который не станет стрелять в парламентера. Правда,
в не меньшей степени он был убежден, что эти переговоры ни
к чему, да он ни одной минуты и не надеялся на положи-
тельный результат. Цель была одна: он хотел увидеть коман-
дира этих красных. Для чего? Иоахим Ортнер этого сам не
знал; просто ему этого очень хотелось.
Когда он стал подниматься по склону, у него закружилась
голова. От потери крови ослабел, решил он, да и запах здесь
дурной. По правде говоря, запах был ужасающий, но возле
вершины стало полегче.
От красных на переговоры вышел совсем еще молодой па-
рень. Он был ненамного выше майора, но сразу видно, силы
ему не занимать. У него была перевязана голова, из-под не по
росту мелкой гимнастерки тоже проглядывали бинты, на зеле-
ных петлицах криво сидели по два треугольника. Чужая гим-
настерка, понял Ортнер, и он так дорожит своим сержантским
званием, что даже на минуту не пожелал с ним расстаться.
Но как величественно он держится! «Будь я проклят, если сре-
ди красных он не самый старший».
Разговаривать им было непросто. Младший сержант почти
не понимал по-немецки, майор не знал по-русски и двух слов;
словарь переходил из рук в руки, но и от него толку было ма-
ло; выручала, как и всегда в подобных случаях, мимика. «Вы
молодцы, — втолковывал Иоахим Ортнер, — вы колоссально дра-
лись. Настоящие солдаты. Но согласитесь, сержант, что вам до
сйх пор еще и везло, а это не может продолжаться бесконеч-
но». — «Извините, герр майор, — говорил младший сержант, — но
здесь жарко, так что выкладывайте, с чем пришли, да и раз-
бежимся». — «Вы прекрасно держитесь, — говорил майор, —
340
и считаете себя хозяевами положения. Сегодня это так. Но смо-
трите дальше, вперед. У вас нет никакой перспективы. Фронт
уже почти в двухстах километрах отсюда и с каждым днем
откатывается все дальше». — «Ладно врать, герр майор, —
усмехнулся сержант, — у меня вон там сидят парни, которые
умеют делать это почище. Хотите с ними посостязаться?» —
«Вы вольны мне не верить, — старался быть любезным май-
ор, — но сегодня утром наши войска вступили в Ригу, а Литва
уже наша целиком, и Минск взят, и танковая армия идет на
Киев. А ведь сегодня только двадцать седьмое число, шестой
день войны. Если вы знаете географию, при такой скорости че-
рез две недели мы будем в Москве». — «Ладно тебе, фашист,
надоел, — сказал сержант. — Я думал, ты сдаваться хочешь». —
«Послушай, — сказал майор, — слово дворянина и офицера, что
я не трону ни тебя, ни твой гарнизон, когда вы будете выхо-
дить. С условием, если вы ничего здесь не испортите и захвати-
те с собой только легкое оружие». — «Ладно, — сказал сер-
жант, — привет. У тебя есть пятнадцать минут, майор, чтобы
добраться до своих окопов. Гляди, а то ведь в другой раз я не
промахнусь,» — засмеялся он, кивнул на подвязанную черным
платком руку майора, щегольски отдал честь и, не дожидаясь
ответа, повернулся и ушел в дот.
19
К тишине они привыкли быстро; пользовались ею, но не
очень доверяли: уж таким покоем начинался день накануне, а
как повернуло!.. Однако по всему было видно, что немцы мо-
рально выдохлись. На арапа взять не смогли, дров наломали
прорву; теперь будут чухаться, пока в себя не придут.
Красноармейцам передышка была тоже нужна. Правда, за-
дача у них была попроще: отоспаться, дот подремонтировать,
раны залечить. Несколько беспокоило состояние Сани Медведе-
ва. У него обгорело лицо и руки; на груди были тоже ожоги,
но несерьезные. Лечили его просто по народному предложен-
ному Чапой рецепту: свежие ожоги залили зеленкой и отпра-
вили загорать, мол, солнце и не такие хворобы врачевало. Ря-
дом с входным люком в глубокой воронке ему разровняли ме-
сто, постелили одеяло, и он лежал там лицом к солнцу, пово-
рачивая руки то одной стороной, то другой и спускаясь в дот
только по тревоге или к столу. Он не жаловался на боли, но
по ночам, забываясь ненадолго в дремоте и утратив контроль
над собой, начинал метаться и стонать. На четвертый день кор-
ка на лице и руках стала лопаться, его заливал гной, и он
341
наотрез отказался спускаться в жилой отсек, потому что запах
от ран шел тяжелый, а он все равно не мог спать. Это продол-
жалось двое суток, а потом однажды утром он заснул прямо
на солнце; товарищи думали, что это от измождения, но когда
он проснулся под вечер, оказалось, что почти все язвы затяну-
ло, и с того дня дело стремительно пошло на поправку.
Четверо боеспособных солдат — это было не густо для тако-
го большого дота. Дежурили по двое; люки, ведущие к пуле-
метам, были все время открыты — немцы окопались рядом,
в любую минуту они могли броситься на штурм. И хотя дни
тянулись в тишине и покое, монотонные, усыпляющие, красно-
армейцев это ожидание не только не взвинчивало, но даже не
нервировало. Пограничники — они привыкли к дозорной службе,
они могли ждать столько, сколько бы потребовалось, и вполне
вероятно, что продлись это хоть целый год, не было бы мину-
ты, когда враг застал бы их врасплох.
В первый же день, когда стало ясно, что враг на какое-то
время оставил их в покое, Тимофей объявил, что входит в силу
устав гарнизонной и караульной службы; только один Чапа
не понял, что это означает, и вечером получил взыскание за
отсутствие чистого подворотничка. Затем Тимофей провел от-
крытое комсомольское собрание, на повестке которого был один
вопрос: о текущем моменте. Он объяснил временный успех про-
тивника на их участке внезапностью коварного нападения.
Но долго это продолжаться не может. Красная Армия ответит
ударом на удар и выметет врага со своей территории.
— Кроме того, у меня лично большие надежды на пролета-
риат Германии и покоренных ею стран, — сказал Тимофей. —
Я считаю, они просто обязаны подняться против коричневой чу-
мы. Из солидарности с нами.
Ремонт лаза к главному пулеметному гнезду не показался
им обременительным: это было хоть какое-то да занятие. Все
делалось на совесть: и арматура, и опалубка. Заливали бетон
ночью. Поверх всего наложили столько камней, что уже одно
это гарантировало безопасность, если не считать, конечно, пря-
мых попаданий.
Подкоп они обнаружили быстро. Немцы сбрасывали выры-
тую землю в старицу. Делали они это в начале ночи. К рас-
свету муть оседала; во всяком случае, наверное, так казалось
немцам. Но с высоты рыжее облако на фоне темной чистой во-
ды было видно достаточно ясно. Вмешиваться прежде времени
не имело смысла, каждый выигранный день Тимофей записы-
вал в свой актив; но и слишком тянуть было рискованно.
Он выжидал неделю, затем решил: ладно. На операцию пошли
342
он и Страшных. Три фугасных снаряда они заложили у внут-
ренней стенки блиндажа, от которого немцы копали свой ход.
Над ними пограничники подвесили за кольцо противотанковую
гранату, перекинув шнурок через специальную, изготовленную
заранее из арматуры рогатку. Отползи на безопасное расстояние,
они дернули шнурок. Взрыв потряс весь холм.
А следующей ночью они услышали далекую долгожданную
канонаду. Ее приносило изредка и очень глухо. Под утро она
исчезла, но вскоре стала слышна гораздо явственней и ближе.
Потом замирала еще дважды — и вдруг пропала совсем. Ее не
было всю вторую половину дня и всю ночь, а на рассвете по-
граничники увидели, что батальон снялся и отступает к горам.
Немцы не рисковали выйти на шоссе; они пользовались каж-
дой складкой местности, как укрытием. При хорошем обстреле
это помогло бы мало, но Тимофей помнил, что осколочных сна-
рядов у них осталось всего восемь штук, только на черный
день. «Живите, — решил он, — все равно вам далеко не удрать».
Немцы перешли реку вброд и стали окапываться на том бере-
гу, у входа в ущелье. Они спешили, но прошло еще несколько
часов, прежде чем в доте услышали далекий рев моторов, а по-
том на востоке, перевалив горку, на шоссе появились три со-
ветских танка Т-26. Командир головной машины оглядывал до-
лину в бинокль. Сначала его внимание привлекли брошенные
немцами окопы, затем усеянный трупами холм и красный
флаг над дотом. Вот уж чего, должно быть, он здесь никак не
ожидал. Он заглянул внутрь танка и тотчас же рядом с ним
появился второй, теперь они оба глядели на дот и на красно-
армейцев, которые сидели на куполе дота и кричали «ура!».
— Здорово, хлопцы! — закричали танкисты, крутя над голо-
вами своими шлемами.
— О-го-го-го! — торжествующе неслось с холма.
— Крепко накостыляли, дышло им в печень!
— Кати, кати! Посмотрим, какой ты сейчас будешь хоро-
ший!
— А что, он близко?
— Сразу за рекой зарылся.
— Выковыряем!
— Счастливого пути!
— Счастливо оставаться!
Танки продвинулись почти до берега, Немецкая батарея
встретила их огнем и даже заставила отступить. Они отошли
почти на километр и рассредоточились, очевидно поджидали
пехоту. Она появилась не скоро. Сначала это была небольшая
группа бойцов; пограничники обнаружили их случайно, так
343
далеко они шли — они появились из-за дальних холмов и про-
двигались вдоль берега реки по направлению к ее излучине.
Потом на дороге появился сразу целый взвод, а следом и не-
много в стороне — подразделение автоматчиков, как нетрудно
было догадаться, — фланговое прикрытие; затем появились две
роты. Когда они поравнялись с холмом, от них отделилась
группа, человек около двадцати, и направилась к доту. Тимо-
фей выстроил свой гарнизон и, когда старший группы, капитан,
подошел к ним, доложил честь по чести, четко и коротко, как
и положено по уставу. Капитан принял его рапорт с непрони-
цаемым лицом. Опустив от фуражки руку, он сухо при-
казал :
— Сдайте оружие.
Это неприятно поразило Тимофея, но пререкаться он не стал.
Сдал свой «вальтер» и автомат, так же поступили остальные.
Прибывшие с капитаном красноармейцы окружили их, взяли
под стражу и повели вниз. Возле дороги капитан подошел к пе-
реносной радиостанции, и, когда он заговорил в микрофон, Ти-
мофей с изумлением услышал немецкую речь:
— Герр майор, докладывает капитан Неледин. Все в поряд-
ке. Можете приезжать.
Майор Иоахим Ортнер приехал тотчас же. Иронически, но
мельком взглянул на Тимофея и, широко ступая, легко пошел
вверх. Спускался он медленней. В нем появилась какая-то рас-
сеянность, которая улетучилась, когда он увидел перед собой
пленных красноармейцев. Его интересовал, впрочем, если толь-
ко это ничтожное внимание можно назвать интересом, один
Тимофей.
— Дот прекрасен,— сказал он. — Но они держались вообще
выше всяких похвал. Господин Неледин, будьте любезны, пере-
ведите, что мне было приятно иметь дело с достойным против-
ником. И еще скажите ему, что я обещаю замолвить за него
слово.
Капитан перевел. Тимофей на это не реагировал никак. Он
спокойно смотрел на майора; по лицу нельзя было прочесть ни
мыслей его, ни чувств.
Иоахим Ортнер помедлил, взял Тимофея за борт куртки
и сказал:
— Между прочим, в таком мундире, только генеральском,
воевал мой дед.
Капитан перевел. Тимофей опять не реагировал никак.
— Ну и черт с ним! — сказал майор, забрался в бронетран-
спортер и укатил.
Красноармейцев повели к реке. Когда они проходили мимо
844
передового Т-26, экипаж сидел позади башни на брезенте: иг-
рали в «дурака». Они оторвались только на минуту, командир
крикнул со злобой:
— Что, красные сволочи, достукались?!
Реку они перешли вброд. На том берегу их посадили в кры-
тый грузовик, предварительно связав за спиной руки, и везли
долго. Красноармейцы не разговаривали ни между собой, ни
с конвоирами. Они догадались по шуму снаружи, что машина
въехала в город. Потом их вывели на закрытом дворе, позади
четырехэтажного длинного здания, но это не была тюрьма, во
всяком случае, на тюрьму не похоже. Пока они шли длинными
коридорами, то и дело встречались немцы, чаще всего в чер-
ных мундирах; на красноармейцев никто из них не обращал
внимания. Наконец их ввели в небольшую комнату с решеткой
на окне; конвоиры закрыли дверь на ключ и, похоже, ушли
совсем.
В комнате были две складные железные койки без матра-
цев и шаткий стул с неловко вставленными и уже успевшими
потемнеть фанерками на спинке и сиденье.
Красноармейцы по-прежнему не разговаривали, но не по-
тому, что не о чем было говорить или они уже до дна выгово-
рились, сидя в доте. Нет. Просто им не нужно было слов. Те-
перь это был единый организм с единым образом мышления,
с единым восприятием, когда мельком брошенный взгляд го-
ворит больше, чем длинная аргументированная речь.
В комнате было душновато, но крашеный лол приятно хо-
лодил. Все стали устраиваться на нем, один Страшных, сделав
два круга по комнате и как бы принюхиваясь к окну, к сте-
нам и немудрящей мебели, вывернул из кроватной сетки пру-
жину, повозившись, распрямил крючок на конце и осторожно
стал ковырять в замочной скважине.
— Цурюк! — внезапно рявкнули за дверью.
Ромка выпрямился, отошел от двери, чуть улыбнулся:
— Уважают.
— Не-а, — сказал Чапа, — это по-ихнему «дурак».
Ромка подошел к нему, сел рядышком под стенку.
— Чапа, а ну выдай народную мудрость, знаешь, какой-
нибудь колоссальный народный рецепт — уж больно кишки
сводит.
— Тю! А ты спробуй скласты, скоки мы о тех цурюков на
горбочку ухайдакали.
— Какой смысл? Ты думаешь, если на твою долю придется
не двести фашистов, а сто восемьдесят, так они тебя пожале-
345
ют? Черта с два! Под стеночку поставят и — здрасьте, господи
сусе!
— Под стенку? — удивился Чапа. — Не-а, Рома, под стен-
ку не будеть. У в них же душа кровью умываеться, як они
нас видять. Не-а, Рома! Щоб душу одвесты, они с нас по жи-
лочке будуть тягты. И на нашем сердце ножичком зирочки
вырезать.
— Он правильно говорит, — вмешался Тимофей. — Ложил-
ся бы ты, силы экономить надо.
— Бесполезно все это, — сказал Ромка, — я вот читал
где-то, что человек, когда кричит от боли, за одну минуту те-
ряет столько нервной энергии, сколько за восемь рабочих часов.
— Только что придумал? — чуть приоткрыв глаза, спросил
Медведев.
— А что, запросто может быть, — поддержал Залогин. —
Я вот знаю, на тренировке пробегаешь сто метров двадцать
раз — хоть бы что, а на соревнованиях — дядя, ты слушай,
тебе ведь говорю, — так вот, на соревнованиях дернешь эти
сто метров — и дух из тебя вон. На трое суток полуобмороч-
ное состояние.
Тут они услышали — звуки отчетливо передавались им
по полу — приближающийся по коридору уверенный и тяже-
лый топот многих ног. Дверь распахнулась: вошли сначала
двое автоматчиков в черном, за ними генерал в такой же фор-
ме со свастикой на нарукавной повязке и молниями в петли-
цах и с ним господин, как-то странно одетый. На нем были
немецкие форменные сапоги, кавалерийские галифе и френч по-
лувоенного покроя; он был выше генерала почти на голову и
лицом точно никакой не немец. На красноармейцев он взглянул
с интересом, а может быть, даже с удовольствием.
— Вот они, князь. Полюбуйтесь на этих героев. Я рассмот-
рел из окна кабинета, когда их выбрасывали из машины, и
уже тогда составил о них свое мнение, которое полностью под-
твердилось, когда мне принесли их паршивые бумаги. Честное
слово, князь, будь у меня хоть немножко времени, я бы доко-
пался, какой идиот решил, что это сборище может заинтересо-
вать имперскую контрразведку.
— Братцы, может быть, вы все-таки встанете, — сказал
длинный.
— А чего это? — нарочито медленно произнес Ромка.
— Да вроде бы пришли к вам люди, которые старше вас.
Неудобно как-то разговаривать.
Красноармейцы поглядели на Тимофея. Тот кивнул. Все
встали.
346
— Хорошие ребята,, но они мне тоже не нужны, господин
генерал.
— Жаль, князь. В таком случае, не хотите ли пари?
— Прошу вас.
— Ставлю дюжину шампанского, что ваши... э-э... контрраз-
ведка за сутки их не сломает.
— Позвольте предложить встречное пари. Ставлю две дю-
жины, что ваши не добьются этого и за трое суток.
— Не получится, у моих и так работы хватает.
— Вот видите, ваше превосходительство...
— Значит, просто расстрелять?
— Ну уж нет. Они об этом только и мечтают, стервецы.
Вон как вызывающе держатся, таких не расстреливать, таких
совращать надо.
— Значит, все-таки беретесь, князь?
— Вы же видите — уже взялся. — Он повернулся к крас-
ноармейцам. — В сорочке родились, братцы. Выторговал я вас
у господина генерала. У вас с собой и вещичек, кажется, нет
никаких. Ничего, обзаведетесь. Идите за мной.
Их провели теми же коридорами, посадили в бронетранспор-
тер и везли через город минут пятнадцать. Выпустили посреди
просторного заасфальтированного плаца. С двух сторон его
ограничивали совершенно похожие друг на друга казенной по-
стройки здания — то ли конюшни, то ли казармы. Они были
двухэтажные и какие-то приземистые, массивные, со сводчатой
кладкой и окнами, которые легко было переоборудовать в ам-
бразуры. Третью сторону замыкал высокий каменный забор
с глухими железными воротами, с крепким, похожим на дот
контрольно-пропускным пунктом. С четвертой стороны была то
ли высокая стена, то ли там находилось еще одно здание, ко-
торое замыкало два боковых наподобие буквы «П». В нем так-
же были глухие железные ворота с калиткой сбоку, в которую
и провели красноармейцев.
Пройдя длинную, ярко освещенную электрическими фонаря-
ми подворотню, они попали в небольшой квадратный дворик,
пятнадцать на пятнадцать метров. Стены здесь были еще вы-
ше, но под ногами был песок и гравий, росло несколько голова-
стых ив и одна голубоватая елочка.
Автоматчики передали красноармейцев пожилому типу
с вислыми усами в форме какого-то непонятного рода войск.
Куртка Тимофея страшно его заинтриговала.
— Слышь, паря, — сказал он, — никак не возьму в толк,
за кого же это ты, значит, воевал?
— Ты что, из наших будешь?
347
— А тут все наши.
Прежде всего их повели мыться. Это было приятно. Но ко-
гда они вышли из моечной, их ожидал сюрприз: одежду за-
менили. На тех самых местах, где они раздевались, лежали
пять комплектов нижнего белья и немецкой полевой формы.
Тимофей постучал в дверь. Появились давешний дядька и
еще двое типов в такой же форме.
— Папаша, — сказал Тимофей, — мы это надевать не бу-
дем. Гони нашу форму.
— Мы ваше тряпье сожгли, — сказал усатый. — Привы-
кай к этой. Сукно добротное, ни одной латки, сам выбирал.
— Ладно тебе шутить, — упрямился Тимофей. — Сказано,
гони форму.
— Нет ее, парень. Все. Хана. Сгорела.
— Ладно, куда нам идти?
— Оденьтесь сначала.
— В это одеваться не будем.
Дверь закрылась, через несколько минут появился уже зна-
комый им капитан Неледин.
— Довольно шумно начинаете, молодые люди. Еще и не
осмотрелись, а уже изволите бунтовать.
— Ты можешь с нами делать, что хочешь, сволочь, но в это
нас не засунешь.
— Не больИо сволочись, младший сержант. Заняться вами
поручено мне. Боюсь, скоро икать начнете.
Через полчаса им все-таки принесли советскую форму —
стираную и целую.
Затем их принял князь. Его кабинет был велик, но низок,
как и все помещения в этих казармах, и оттого кабинет казал-
ся еще длиннее. Он был почти пуст, если не считать огромно-
го полированного письменного стола, двух кожаных кресел,
двух длинных шеренг — вдоль стен — казенных стульев с ко-
жаными сиденьями и спинками и двух портретов в натураль-
ную величину: Гитлер стоит на фоне нацистского прапора и
Николай П, но не в полковничьем мундире, как обычно, а в чер-
ной сюртучной паре; очень странная картина, скорее всего
срисованная с фотографии.
Князь вышел к ним из-за стола. Он действительно был очень
высок: макушка Медведева была самое большее на уровне его
глаз. Говорил он мягко, немного в нос. Красноармейцы не мог-
ли знать, что это влияние французского, но то что этот чело-
век говорит по-русски редко, они поняли еще в камере.
— Вы мне нравитесь, волчата. Вы славно потрепали немцев,
и, как русский, я не могу этим не гордиться. И за то, что
348
форму не захотели поменять, тоже хвалю. Мужества и харак-
тера вам не занимать, но сейчас вы должны полагаться не
на упрямство, а на свои светлые головы. Я понимаю, какой вам
сегодня выдался трудный день. Для вас это катастрофа. И сле-
дующие дни будут не легче. Я понимаю, что коммунистические
идеалы в вас вбивали с детства и вырвать их не просто и
больно. Но поймите, волчата, вы молились на глиняных идо-
лов. Немцы разбили коммунистическую Россию в две недели.
Пройдет еще две недели, и они затопчут ее всю. Они сотрут ее
с лица земли, как Польшу, Францию, Чехословакию, Бельгию,
Югославию,.. Нашу Россию, на которую мы немцев не пуска-
ли никогда дальше самых западных границ, где их всегда били.
Я не тороплю вас, волчата. Вы поживете у меня, успокоитесь,
послушаете радио, вспомните прошлое и подумаете о будущем
нашей родины. Вам предстоит сделать выбор, и вы его сделае-
те, я не сомневаюсь в вас. И тогда мы вместе, рука об руку,
будем работать над созданием великой силы, которая поднимет
Россию из пепла, бессмертную и прекрасную, как птица Фе-
никс. И когда-нибудь наступит светлый день, что никакие орды,
ни тевтонские, ни татаро-монгольские, не посмеют посягнуть на
нашу прекрасную землю.
Пожалуй, князь еще долго мог бы продолжать в том же ду-
хе, но что-то в глазах всех пятерых красноармейцев ему не
понравилось. Он бы понял ненависть или презрение, был бы
доволен вниманием, уж не говоря о большем. Но в этих глазах
он не мог прочесть никакой реакции. В них вообще ничего не
было. Пустота. «Наша скифская манера», — как-то неуверенно
подумал князь и остановился перед младшим сержантом.
— Что ты скажешь на все это, командир?
Тимофей словно очнулся, медленно произнес:
— Знаешь что, холуй, пошел бы ты...
20
Это было сложное многоцелевое учреждение; его название
было столь же пространным, как и задачи, которые оно реша-
ло : спецподразделение по подготовке кадров колониальной ад-
министрации при абверкоманде NN. В просторечье это означало,
что спецподразделение отбирает и просеивает поступающий
«с мест» человеческий материал и готовит национальные кадры
для служб государственной безопасности. А поскольку сущест-
вовало оно под эгидой абвера и финансировалось им, то лучшие
из лучших попадали отсюда в школы адмирала Канариса.
Это спецподразделение существовало уже два года. Внача-
349
ле оно занималось почти исключительно украинскими и прибал-
тийскими националистами; затем в нем появился русский от-
дел. Отдел был укомплектован целиком из «бывших» и следую-
щего поколения «бывших» — если не родившихся, то выросших
и воспитанных на Западе. Но эти русские кадры совер-
шенно не удовлетворяли абвер. Во-первых, плохое знание ны-
нешних местных условий и психологии народа. Во-вторых, над-
ломленность, угнетенность, почти всегда неосознанная, отсутст-
вие веры в себя и, как следствие этого, недостаток инициати-
вы. Наконец, слепая ненависть многих делала близорукими
или, по крайней мере, ограниченными, неспособными подняться
на уровень новых задач, которые еще только предугадывались.
Вполне естественно, с началом войны абвер надеялся «влить
свежую кровь» в этот отдел. Ожидалось, *ттс недостатка в лю-
дях не будет: для живого дела годились и рецидивисты (тип
людей, у которых склонность к риску, к хождению по острию
бритвы был в крови), и затаившиеся враги Советской власти.
Конечно же, из Тимофея Егорова и его товарищей чиновни-
ки спецподразделения не собирались готовить ни диверсантов,
ни провокаторов (хотя, если бы это удалось, успех считался бы
колоссальным, и без орденов не обошлось бы; но в это, при-
знаться, с самого начала мало кто верил). Немецкие армии на-
ступали столь успешно, что в скорой победе не было сомнений.
Если абверу и потом понадобятся русские разведчики, их мож-
но будет готовить из заведомо преданных людей. Но эти пяте-
ро были прекрасным материалом для психологов и социологов
подразделения, специализировавшихся на психологической об-
работке населения; их интересовала и массовая психология,
и границы устойчивости отдельного индивидуума.
К ним-то и попали красноармейцы.
Первые три дня ими, по сути, никто не занимался. Их по-
селили в длинной казарме, вместе со взводом украинских кур-
сантов — людей Бандеры. Курсанты целыми днями были на
занятиях, собирались вместе только на завтрак, обед и ужин.
Красноармейцев они словно не замечали. По вечерам ребята
вместе с ними смотрели фильмы. Но прежде всего их привлека-
ла кинохроника, в особенности военная, которую показывали
перед сеансом. Тимофей узнал Минск, Герка — Каунас и Ри-
гу, и все они узнали Львов. Везде были немецкие танки, смею-
щиеся немецкие солдаты, колонны пленных красноармейцев,
сгоревшая советская техника. Но самые страшные вести при-
носил радиоприемник. Им не мешали слушать Москву, и в пер-
вый же день, это было 9 июля, они узнали, что фашисты уже
в Пскове, Витебске и Жлобине, что они рвутся на Киев и уже
350
дошли до Житомира и Бердичева. Шли тяжелые бои под Смо-
ленском. Они смотрели на карту и, когда никого чужих рядом
не было, снова и снова измеряли, сколько до Смоленска, сколь-
ко от Смоленска до Москвы.
К исходу третьего дня Тимофей не выдержал и начал про-
щупывать одного приглянувшегося ему паренька. Тот решил, что
это грубая провокация, и ответил, не очень выбирая выражения:
прошелся и по адресу Тимофея, и по Советской власти. Послед-
него Тимофей не мог просто так спустить. Началась перепалка.
И вдруг бандеровцы поняли, что красноармейцы-то настоящие...
Дежурные офицеры подоспели только минут через пять. Крас-
ноармейцы к этому времени отбили отчаянный штурм и сами
перешли в наступление. Впереди, как таран, двигался Саня
Медведев. И хотя курсанты проходили специальный курс дзю-до
и среди них было немало здоровых мужиков, все они отступа-
ли перед Медведевым, который поднимал над головой и со все-
го маху швырял в толпу тумбочки, табуреты и железные спин-
ки кроватей. Нескольких бандеровцев он изувечил, двоих уво-
локли, потому что удары пришлись в голову. Он даже внима-
ния не обратил, что среди бандеровцев появились немецкие ав-
томатчики. Только счастье спасло: пострадай сейчас хоть один
немец — и красноармейцы были бы изрешечены пулями. Но Ти-
мофей вовремя приказал: «Отставить бой». Немцы были до-
вольны, что русские перегрызлись, а для них все обошлось
сравнительно просто. Они очистили казарму от бандеровцев и
спустя немного времени перевели красноармейцев в другое кры-
ло этого же здания. Однако уже не подселяли их ни к кому.
Им поставили радиоприемник и кормили неплохо — и вдруг
однажды среди ночи подняли и развели, не предупредив, по
отдельным камерам.
Чапе досталась вполне приличная комнатка, с хорошей
постелью, с цветком настурцией и даже без решеток на окне.
Тимофею — узкий каменный вертикальный ящик наподобие
шкафа: ни сесть, ри даже боком повернуться; в нем можно
было только стоять; в нем всегда было темно, так что уже че-
рез час представление о времени переходило в категорию, ко-
торая обычно обозначается словами «давно» и «долго». Осталь-
ных ребят поместили в маленькие камеры-одиночки: нары, то-
щий матрац с трухой вместо соломы, сырые стены, маленькое
запыленное окошко, забранное толстенными прутьями.
Им дали освоиться с новой обстановкой — целые сутки
для четверых, и трое суток для Тимофея, — чтобы подумать
и сравнить, И только затем начались допросы.
При аресте в руки немцев среди других документов попал
351
и протокол комсомольского собрания, из которого они узнали,
что только один Чапа некомсомолец. Именно это предопреде-
лило с самого начала особое к нему отношение. Его не только
не били, но даже голоса при допросах ни разу не повысили.
Едва его изолировали от товарищей, как тут же предоставили
полную свободу передвижения: он мог выходить в город без
сопровождающего и находиться там любое количество часов;
правда, его предупредили, что, если он опоздает к обеду или
ужину, порция ему не сохраняется, а в случае возвращения
после десяти вечера ночевать придется на КПП — контрольно-
пропускном пункте, где деревянные лавки и всю ночь горит
свет и ходят люди, — все это, конечно, составляет известные
неудобства. Было еще одно ограничение: по территории спец-
подразделения Чапа мог ходить далеко не везде и только с со-
провождающим; но тут немцев было легко понять; мера бы-
ла простая и радикальная — они могли быть .уверенными, что
Чапа даже случайно не узнает, с какой организацией имеет
дело; национальные воинские части — чем это не правдопо-
добно?
Комната Чапы никогда не запиралась. Правда, снаружи
у двери сидел охранник, но по своим функциям он был скорее
привратником, чем часовым.
Беседовал с Чапой (допросом это никак не назовешь) всегда
один и тот же следователь: полный губатый украинец с шев-
ченковскими усами. При первой же встрече он сказал, что от
Чапы хотят лишь одного: чтобы он дал расписку в своем ло-
яльном отношении к немецким властям; после этого ему будет
предоставлена свобода в выборе деятельности и, может быть,
даже какое-то содействие для успеха первых шагов.
— А шо от хлопцев хотят? — спросил Чапа.
— В точности то же самое, добродию, — ласково ответил
следователь.
— Ну, а як мы збрешемо?
— Но это же будет неприлично! — пожурил следователь. —
Мы доверяем вашему честному слову. Мы знаем, как вы сра-
жались, выполняли свой воинский долг. Вы люди чести и если
скажете: кончено, с прошлым завязали — так оно и будет.
— Красиво, красиво, — тихонько засмеялся Чапа. — Ну, а
як збрешете вы?
— То есть?.. Вы хотите сказать, Драбына, что не доверяете
нам? Что боитесь оказаться обманутым?
— Ага.
Следователь подумал.
— Хм. Это не лишено логики. Вас можно понять, — ска-
352
зал он. — И все-таки вам придется довериться нашему честно-
му слову. Иначе мы будем вынуждены вас расстрелять.
— Ага.
— Идет война. Каждый человек становится по какую-то
сторону баррикады. И если вы не с нами, значит вы про-
тив нас.
— Можно с хлопцями поговорить?
— Нельзя. Это решение каждый из вас должен принять
самостоятельно.
Теперь Чапа задумался.
— Не-а, то для меня не подходит, — сказал он наконец.
Як маленький сапог на велыку ногу. Краще босым ходить, чем
ота мука.
— Но поймите же, Драбына, что дело идет о вашей жиз-
ни и смерти!
— Ну?
— При чем здесь другие люди? При чем здесь эти четверо
пограничников, с которыми вас свел слепой случай? Ведь мог
и не свести. Ведь вы могли не встретить их, и ничего бы этого
не случилось, и вы не оказались бы втянутым в эту историю.
— Ото було б жалко!
— Не упрямьтесь. Поймите: дело идет о вашей жизни.
Они уже прошлое, которому нет возврата. Доверьтесь мне. Ведь
мы оба украинцы.
— Ну да, можна и так. Токи я думал, шо я россиянин.
— Россияне — то москали. — Следователь так разгорячил-
ся, что перешел на «ты». — Ты что — москаль?
— Не-а, до Москвы далеко...
— Не в Москве дело. Пойми, хлопец, мы с тобой оба од-
ной крови. По сути, мы с тобой как братья. И мы, украинцы,
должны держаться друг друга.
— Не-а. Ты предатель, а я не хочу.
— Какой же я предатель? Я поступаю так, как мне велит
сердце. По убеждениям. Я вон сколько лет ждал этой мину-
ты — чтобы им в спину нож воткнуть, отомстить за братов.
— Я не знаю, — отмахнулся Чапа, — чего там твои браты
наломали. А ты вот Родину продал хвашисту — это вижу.
А я не хочу!
Эти беседы велись каждый день. Диапазон тем был весьма
широк. Следователь изучал Чапу, был терпелив, искусен в по-
дыскании все новых и новых аргументов, которые бы подтвер-
ждали его позицию. Чапа не проявил даже малейшего колеба-
ния. А следователь не мог этого просто так оставить или при-
нять радикальные меры; ему не повезло: в его задачу входило
23 Приложение к журналу «Сельская молодежь», т. 4
353
склонить этого паренька на свою сторону только словами: сму-
тить — поколебать — разуверить — убедить! Он должен был
найти рецепт (увы, именно этого ждало от него начальство),
чтобы сотни других его коллег в сходных ситуациях не испы-
тывали затруднений. Может быть, от этого будет зависеть вы-
бор форм работы с населением оккупированных областей, или
вербовка тайных агентов, или переманивание чужих агентов
на свою сторону...
Но пока дело не двигалось. И на Чапу решили повлиять
иначе.
Однажды следователь предложил ему спуститься в подвал.
Они прошли длинным чистым коридором, ярко освещенным
электрическими лампами, в просторную комнату. В ней тоже
был очень сильный свет, голые цементные стены, в углу про-
стой стол, три тяжелые табуретки и железный ящик с ободрав-
шейся краской. Больше ни в комнате, ни на столе ничего не
было. Следователь усадил Чапу на табуретку, угостил ранним
яблоком и завел свой обычный разговор. Чане все это не по-
нравилось, он был настороже, но виду подавать не хотел и дер-
жался нарочито раскованно, был более смешлив и словоохот-
лив, чем всегда, не догадываясь, что следователю все это было
знакомо — обычная реакция крепких людей, когда они дума-
ют, что «вот сейчас начнется».
Чапа сидел спиной к двери и нарочно не обернулся, когда
услышал, как она открылась и в комнату вошли сразу несколь-
ко людей. Дышать стало очень трудно, однако Чапа заставил
себя расслабиться и даже от яблока откусил и стал жевать.
За спиной раздались глухой удар, стон и звук ударившего-
ся об стену и оседающего на пол тела. Чапа обернулся. Это
был Ромка. Вокруг него полукругом стояло пятеро здоровенных
детин в черном; один, волосатый, вообще раздетый до пояса,
и двое в майках.
Ромку можно было узнать только по какому-то общему кон-
туру, что ли: по лицу бы его, как говорится, и родная мать не
узнала.
— Чапа, ах ты мой милый гений! — разлепил губы Страш-
ных. — Как хорошо, что и ты жив.
— Тю! То выходит нас токи двое?
— Вот видишь, ты и в математике король... А меня яблоч-
ком не угощали. Даже сначала.
— Не жалкуй. Токечки шо кругленьке. А так дрянь.
С Ромки тем временем срывали одежду.
— Ты не обращай внимания^ Чапа* если я буду очень
шумным.
354
— Кричи, Рома, кричи. А я буду споминать, как они кри-
чали, подыхаючи под твоим пулеметом.
— Хорошо говоришь, Чапа, Спасибо, милый.
Из железного ящика достали провода и железные клеммы.
Руки и ноги Ромки защелкнули наручниками, потом и эти на-
ручники сцепили между собою за спиной у Ромки так, что те-
перь он лежал на полу, выгнувшись в дугу. Потом его окати-
ли водой, приложили клеммы и включили ток.
Чапа никогда еще не слышал такого крика. Ток подключали
то к голове, то к груди, то к паху. То, что еще минуту назад
было похожим на Ромку, сейчас превратилось в клубок изви-
вающегося, орущего мяса...
Ток выключили, окатили Ромку водой. Он все еще бился;
тогда на него вылили второе ведро, и он затих. Фашист в май-
ке нагнулся над ним.
— Ну что, собака, может быть, хватит?
— Хватит, — прошелестел еле слышно Страшных.
— Не нравится, да?
— Слишком... большое напряжение...
— А что?
— Еще убьете ненароком... кого будете... пытать?..
И опять все сначала.
Потом привели Залогина.
Он выглядел не лучше Ромки, и первый его вопрос был
о других ребятах.
Саня Медведев не узнал Чапу. Или сделал вид, что не узнал*
Он один не кричал под током, но видеть, чего ему это стоило*
было непереносимо.
Потом приволокли Тимофея. Его даже не пытались ставить,
даже под стенку; Чапа решил, что у Егорова переломаны ко-
сти, но все было куда проще: Тимофей уже вторую неделю сто-
ял в своем каменном гробу, не меньше двадцати часов в сут-
ки (за исключением тех, когда его пытали) стоял на ногах;
вначале он даже радовался в глубине души, когда его волокли
на допросы: все же тело принимало какое-то иное положение
и хоть отчасти восстанавливалась циркуляция крови. Но по-
том он перестал чувствовать непрерывную боль раздавленных
собственным телом окаменевших ног, и ему стало все равно.
Правда, увидев Чапу, он ожил.
— Кого-нибудь из ребят видел?
— Усех видел, товарищ командир. Усе в полном порядке.
— Не врешь, Чапа?
— Ей-богу!
— Ладно. А ты как сам?
23*
355
— Жирую. Я вроде на закусь оставленный.
— Ты не бойся, Чапа. Это со стороны только страшно.
А так ничего...
— А я и не боюся, товарищ командир. Они ще подавляться
отой закусью.
Следователи не мешали этим разговорам. Они ставили экс-
перимент, искали закономерности, и поскольку время еще тер-
пело, не пытались подгонять события или подтасовывать факты.
Но пока результаты были совершенно неудовлетворительны-
ми. Коллектив, даже физически разобщенный, тем не менее
не распадался. Испугать красноармейцев не удалось, сломить —
не удалось, дезориентировать, вселить в них растерянность па-
радоксальными предложениями — тоже не удалось. У них
еще оставалась возможность испытать на прочность самого Ча-
пу, но поскольку на нем проверялись совсем иные воздействия,
это держали в резерве на самый крайний случай.
У следователей был расчет и на психологическую усталость
красноармейцев. Ведь когда-то же должен настать момент, счи-
тали они, когда все духовные силы иссякнут, человеку станет
все безразлично и он будет покорно выполнять что угодно, лю-
бую волю, будет автоматически выполнять любую команду. По-
ка что даже признаков этого не было, но ведь усталость су-
ществует, она накапливается где-то в теле, в душе, чтобы од-
нажды вдруг что-то хрустнуло в человеке — и он сломался.
На это и был расчет.
Тем временем над Чапой поставили еще один эксперимент.
Однажды поздно вечером его вывезли на легковой машине за
город. Рядом с шофером сидел незнакомый немецкий офицер,
Чапа со следователем сидели сзади.
Они остановились в глухом месте, на поляне. Ждать при-
шлось недолго. Подъехал закрытый автофургон, из него высы-
пало много народу. Когда они проходили перед легковой авто-
машиной, в свете ее включенных фар Чапа узнал среди немцев
всех своих четырех товарищей. Их отвели в сторону, где только
сейчас Чапа увидел свежевырытую яму. Еще несколько минут
там о чем-то говорили, потом четверых подволокли к яме, по-
ставили на колени и убили выстрелами в затылок. Потом яму
немцы стали забрасывать землей и легковая машина тронулась.
Когда они выехали с проселка на шоссе, следователь прервал
наконец молчание:
— Ну вот, Драбына, вы видели, чем кончается упорство. Те-
перь вы остались один. Никто, кроме нас, не знает ни о вашем
подвиге в доте, ни о том, что вы побывали в наших руках.
И если вы сейчас дадите подписку о лояльности, ни одна душа
356
не сможет поведать миру о том, что с вами случилось на про-
тяжении минувшего месяца. Ни одна душа! Вам не на кого
больше оглядываться. Вы один. И вы можете начинать новую
жизнь.
Чапа помедлил и ответил спокойно:
— Жалко, что я пережил хлопцев... Больше вы от меня ни-
чего не услышите.
И он действительно больше не проронил ни звука. Ни в ма-
шине, ни в кабинете следователя, куда его привезли с места
казни. Следователь до полуночи пытался его разговорить, но,
когда убедился, что Чапа тверд, приказал часовому увести его.
Чапу повели совсем не в ту сторону, где была его комната, и
он подумал, что вот настал и его черед, но не испугался — он
верил в себя, в то, что выстоит и не дрогнет. «И кричать не
буду, — думал он. — Как Санька. Не буду кричать. Назло им».
Он хорошо настроился и, когда они дошли до места, спокой-
но вошел в комнату, перед которой стояли двое вооруженных
автоматами часовых.
Это была большая жилая комната. Посредине стол, под сте-
нами пять кроватей, на четырех лежат его хлопцы: Ромка,
Санька, Герка и командир... Разговаривают... Перед комодом на
тумбочке стакан чаю стоит.
Чапа прошел к свободной койке, сел и сидел прямо-прямо,
но как только услышал, как закрылась дверь за ушедшим сол-
датом, упал лицом на подушку и заплакал.
...На этой долгой войне фашисты еще будут пытать тысячи
людей, чтобы узнать имена их товарищей-подпольщиков, номер
части, количество танков или секрет нового оружия. От этих
же пятерых они не собирались узнать ничего. На них просто
ставили эксперимент, как на кроликах или мышах. Бросали
из холодного в горячее. Такая малость: хотите жить? — ска-
жите: да, мы лояльны, мы не против вас, мы склоняем голову
перед вашей идеей и силой...
Опять прекратились допросы и собеседования. Их предоста-
вили самим себе. Они получили определенную свободу: внут-
ренний маленький дворик был в их распоряжении, и они этим
пользовались, проводили в нем целые дни.
Первый вариант побега возник у Ромки через полчаса, про-
веденных в этом дворике.
— У них в проходной дежурят всего три человека. Это три
винтовки, ребята. Для нас это не работа. А с винтовками мы
захватим и главный КПП.
— Дядя, но нас ведь перестреляют на плацу.
— Ну, это еще бабушка надвое сказала.
357
— Не понимаю, чего ты хочешь — погибнуть с оружием
в руках или вырваться на свободу?
Так был похоронен первый гениальный проект.
О втором Ромка рассказывал через полминуты после того,
как Чапа сообщил, что на главном дворе стоит большой грузо-
вик, а на нем стационарная установка — счетверенный пу-
лемет.
— Мы захватываем малую проходную, -затем этот грузовик
и не ввязываемся в бой, а просто тараним ворота.
— Они с добрячого железа, оте ворота.
— Наплевать.
— Ото як лоба об них расцокаешь... Не-а, я на то не сгод-
чый...
— Ну и пусть! Займем круговую оборону* будем лить из
всех пулеметов, столько гадов набьем...
Но и это не приняли. Уж сколько немцев положили они
перед своим дотом, кажется, не только за себя, за всех друзей
поквитались, а все-таки сейчас, здесь, в плену, у них зароди-
лось странное ощущение неудовлетворенности. То ли они не
сделали чего-то, то ли чего-то не доделали, но они уже чув-
ствовали, что сейчас главное может быть не в числе убитых
врагов, а в чем — пока не могли понять.
Потом был еще один проект: выехать в багажнике княже-
ского «шевроле». Но поскольку никто не мог придумать, как
незаметно пробраться в большой двор, а тем более как четве-
рым парням поместиться в одном багажнике, то и эту идею
так же быстро позабыли.
Эта очередная Чапина отповедь — а как-то так получалось,
что именно он был главным оппонентом Ромки, — вывела его
из себя настолько, что он сказал:
— Чапа, ты такой умный, это будет такая потеря для че-
ловечества, если ты, не дай бог, пропадешь с нами. Послушай-
ся меня и драпай отсюда, пока есть возможность. А мы без те-
бя, дорогой, пусть будем не так расчетливы, зато в пять раз
скорее попытаем счастья. И уверяю тебя — вырвемся.
— Не-а, — сказал Чапа. — Не хочу. Они токички и ждут,
щоб я один до дому почвалав. А потом щоб с вас наржаться.
Не хочу.
И все-таки они убежали.
Идею подал не Страшных, а Чапа.
Однажды во время прогулки по городу он остановился возле
брезентовой палатки — посмотреть, как двое рабочих-сантех-
ников гнут водопроводную трубу, делают колено: наверное,
лень было на склад сходить за нужной деталью. Они работали
358
так примитивно, что Чапино сердце не выдержало, и он, бормо-
ча: «А ще кажуть — Евро-о-опа...» — засучил рукава и по-
казал, как это делают настоящие мастера.
Потом он повел обоих парней пить пиво. Разговаривать им
было трудно, общих слов — почти ни одного. А если учесть,
что Чапа представлял из себя фигуру, по меньшей мере, стран-
ную (ходит в открытую в красноармейской форме, а пропуск
его выдан самим комендантом и разрешает круглосуточное пе-
редвижение по городу; и то ли он пленный, то ли на службе —
тоже не разберешь сразу), то окажись на его месте любой дру-
гой человек, с ним бы никто и двух слов откровенных не ска-
зал. Но Чапе эти парни поверили. С риском для жизни, причем
не осознавая до конца, почему идут на этот риск, но поверили.
Вот такой он был человек, Нечипор Драбына.
Парни подтвердили: казарма не имеет автономной канали-
зации, а входит в городскую сеть. Мало того, к ней ведут не
трубы, а проложенная лет пятьдесят назад подземная галерея,
которая через два квартала выходит к центральному городско-
му коллектору — такой же галерее, только попросторнее. Еще
они знали, что ведущая к казарме галерея перегорожена желез-
ной решеткой; по слухам, дальше должна быть еще одна, однако
это были именно слухи — туда не пускали мастеров из муни-
ципальной сантехнической службы, управлялись своими сила-
ми; разве что кто-нибудь из старых рабочих в курсе дела.
Не знали они и самого главного: где именно в казарме есть
выход в галерею. Но попытаться разузнать можно.
На следующий день встретились снова. Парни привели с со-
бою третьего — тоже работягу, только куда постарше. Он вы-
пил две кружки пива, прежде чем вступить в разговор, — все
приглядывался к Чапе. Зато он перешел прямо к делу.
Городское антифашистское подполье было готово устроить
и поддержать побег.
— Вот схема коллектора, по которому вам придется идти, —
чертил он на салфетке. — Ваш отросток... а это основная ма-
гистраль. А вот здесь свернете с нее — не спутаете? — и воз-
ле четвертого по счету колодца наверху вас будут ждать. Это
во дворе. Неприметное место. Учтите — все остальные колодцы
во всем районе будут закрыты изнутри. Ясно?
— Эгеж.
Рабочий осторожно осмотрелся — не следят ли. — и сжег
салфетку.
— За час до побега обе решетки мы уберем.
— Добре.
— Галерея подходит вплотную к котельной казармы. — Он
359
стал чертить на другой салфетке. — Это план котельной. Здесь
люк. Запомнили?
— Эгеж.
И эта салфетка сгорела.
— И последнее. Казарма построена вот так, — на третьей
салфетке появилась буква «П». — Котельная — в этом углу.
— Разберемось.
— Можете начать в 16.00.
— Подходяще, — подумав, кивнул Чапа.
— У нас как раз будет инструктаж. Все бригады собе-
рутся в главной конторе, — пояснил рабочий. — Для всех
отличное алиби. Правда, остаются еще несколько мастеров,
но мы позаботимся, чтоб никого не подвести под монастырь.
Как и ожидалось, операция прошла почти без осложнений.
Проще всего было обезоружить часовых, которые охраняли их
комнату и коридор. Вниз пробивались с боем. Но внезапность
и сноровка решили исход дела. Дверь котельной захлопнули
у них перед носом: ее пришлось подорвать гранатами, и это
было самым обидным — они-то надеялись за этой дверью со-
орудить баррикаду, да вот не пришлось.
Они жили в погребе у слесаря-венгра еще пять дней. Немцы
как сбесились «•— они перекрыли все выезды из города и каж-
дый день устраивали выборочные облавы, ходили от дома
к дому с собаками. Когда страсти поулеглись, красноармейцы
пошли на восток. До границы их провожали венгры, дальше
пошли сами.
Они потеряли счет дням, оборвались и изголодались. В се-
ло они забрели только однажды. Хозяйка угостила их хлебом
© молоком и сказала, что еще третьего дня немцы передавали,
будто вошли в Москву. По июльским передачам они помнили,
что немцы привирали не очень. Но в это верить они не хо-
тели. Уложив красноармейцев спать, хозяйка тут же побежала
за полицаями. Они едва спаслись и больше не заходили ни
S одно Ъело.
Наконец однажды горы кончились. Они вышли к реке, ис-
купались и долго лежали на берегу. Потом перешли на другую
сторону и медленно брели через широкий луг в высоких паху-
чих травах. Только кое-где на лугу стояли редкие дубы, и
это было очень похоже на рисунок саванны из учебника геогра-
фии для шестого класса.
Потом они поднялись на холм и увидели, что на востоке раз-
ворачивается бескрайняя равнина — может быть, там уже гор
не было совсем. Зато на западе горы подходили близко. Река
текла вдоль них, делая в этом месте крутую излучину. В этом
860
месте она не была видна — ее закрывал темный холм, возле
подножья которого тянулся то ли пруд, то ли старица. А с ле-
вой стороны ровной сверкающей ниткой лежало шоссе.
— А вон там, за лесочком, на юге была моя казарма.
— Так это же совсем близко, а я думал, что вы у черта
на куличках стоите, раз вас так редко сменяют.
— Выходит, то и есть наш холм? Дота не видать...
— Немцы хозяйственный народ, — сказал Тимофей. —
И такой знатной хоромине пропасть не дадут.
— Особенно после уроков, что мы им преподали, — доба-
вил Залогин.
— Точно. Там должен быть пост. И при нем неприкосно-
венный запас.
— Я готов идти. И Саня тоже, — вызвался Ромка. — Мы
за два часа туда и назад успеем обернуться.
— Идет вся группа, — сказал Тимофей.
С этой стороны подобраться к холму было не просто. По-
этому сделали крюк — вокруг старицы: сначала через камы-
ши, затем через болото. Люк запасного секретного выхода ока-
зался открытым; теперь здесь была выгребная яма. Красноар-
мейцы рассудили, что раз ходом пользуются для столь проза-
ических надобностей, то и вверху его вряд ли запирают. Так и
случилось. Люк поддался легко. Немцев в доте не было. Они
сидели снаружи, полдничали на циновке, нежась под предве-
черним мягким солнцем. Створки главной амбразуры раздвину-
лись бесшумно. Страшных и Залогин выпрыгнули наружу и за-
кололи двоих прежде, чем те сообразили, что происходит.
У третьего хотели узнать, когда появится смена, но от ужаса
он чуть не лишился рассудка и не то что русского языка —
даже мимику не понимал.
Впервые за много дней красноармейцы поели досыта и напи-
лись горячего кофе. Залогин заступил в караул, остальным Ти-
мофей позволил ложиться спать. Но никто не торопился с этим.
Парни лазали по доту, перекликались, показывали друг другу
срои мелкие вещи, сохранившиеся как-то после всех перипетий.
Однако наибольшее впечатление произвело оружие. Оружие,
которого они не держали в руках с того злосчастного дня, ко-
гда сдали свои автоматы капитану Неледину. Тогда оно было
в некотором роде их инструментом, продолжением их рук —
не больше. Теперь же оказалось, что оно начинается где-то
в самых дальних закутках их душ. Оно было как магнитная
аномалия, которая уже на расстоянии влияет на стрелку ком-
паса.
Оно настраивало на особый лад: красноармейцы взяли его
361
в руки — и перестали быть жалкими полуночными беглецами.
Они снова стали солдатами.
И тогда они вспомнили о шоссе.
Оно было перед их глазами все время, но сначала голод не
давал думать ни о чем другом; потом наступили минуты благо-
душия, и радость узнавания окрасила все в розовое: и графи-
ческую четкость гор, и сверкающее шоссе, и редкие машины,
которые так красиво катили по нему. И лишь затем они вспом-
нили, что красивенькие машины — это враг, а у них в ру-
ках — карабины... враг — карабины... И два пулемета, как вы-
яснилось, на месте. И пушку, конечно же, никто не трогал:
немцы — хозяйственный народ...
— Товарищ командир, докладываю, — взлетел голос Герки
Залогина и вдруг сорвался в предчувствии: — На шоссе — фа-
шистские танки.
Все разом умолкли.
Тимофей подошел к стереотрубе. Оказывается, танки появи-
лись давно; однако Залогин молчал, пока шли дозоры, пока
не стало ясно, что идет большая колонна. Да, точно, как в ию-
не, из ущелья выдвигалась эта темная скрежещущая масса:
по серебристой ленте — лента стали.
Как тогда...
Все, как тогда. Только тогда в доте всего было вдоволь —
и боеприпасов и еды, — ив бой они бросились с радостью: они
знали, что через день-два подойдут свои, ударят с востока —
и погонят фашистов по этому шикарному шоссе туда, на за-
пад, аж до самого Берлина... Они ухлопали здесь врагов дай
бог сколько — вон целое кладбище внизу в долине появилось.
А чего добились?
Что изменится оттого, что вот сейчас, здесь, сегодня они
пятеро убьют сколько-то фашистов? Что изменится там, на во-
стоке, где в бесконечном далеке, в пятистах километрах отсю-
да наступают фашисты? Наступают на юге, и на севере, и...
Ну и что — наступают?!
«Что мне, Тимофею Егорову, могут они этим доказать?
А ровным счетом ничего. А нам пятерым что они могут дока-
зать? А ничего. Пусть они где-то там наступают — здесь они
больше не пройдут. Пока я жив, пока хоть один из нас жив,
пока хоть одна винтовка стреляет — здесь они шагу вперед
не сделают.
Пусть весь мир перед ними отступает — мы будем здесь сто-
ять. Даже одни в целом свете. Самые последние».
— Красноармеец Драбына, проверьте и доложите о наличии
снарядов.
362
— Та и так звестно, товарищ командир. Восем осколковых,
три ящика хвугасов, три ящика броневбойных. Те-те-те! — збре-
хам, товарищ командир. Один ящик розтрощеный, там токечки
три броневбойных снаряда, а вкупе — тринадцать.
— Ладно. Садись на наводку. Помнишь, куда? — сто метров
за водостоком.
— Отож. Щасливе местечко.
— Все по местам. К бою готовьсь!
У них еще было минуты три. Тимофей подошел к амбразу-
ре, но не закатом он любовался. Он закрыл глаза, и тянул
в себя воздух всей грудью, и думал, какое это счастье — уме-
реть за свою родную землю, и как ему повезло, что он сам
выбрал этот момент и сам выбрал это место, — когда он здо-
ров и счастлив, и рядом его друзья, и кажется ему, что стоит
он на высокой-высокой вершине, выше некуда, и солнце обни-
мает его своим теплом...
Он открыл глаза навстречу солнцу — и увидел колонну.
Пусть наступают! Пусть где угодно наступают, хоть во всем
свете, но здесь они будут стоять. Будут! Пока мы стоим —•
здесь они будут стоять!..
Чапа доложил о готовности.
Тимофей увидел, что вдоль колонны мчится длинная откры-
тая легковая машина, полная людей. Офицеры, конечно.
Не иначе командование.
— Чапа, можешь накрыть эту легковушку?
— А мне одинаково.
— Давай. Только упреждение возьми точно.
Он ждал. Рано... рано... еще рано. Ну!
И тут сверкнул гром.
21
Подполковник Иоахим Ортнер, кавалер ордена Железного
креста, был вызван с центрального фронта по специальному за-
просу министерства пропаганды. Встречу со съемочной группой
кинохроники назначили почему-то в Ужгороде, оттуда до места
был не ближний путь, но Иоахим Ортнер не спорил: прилетел
в Ужгород и всем своим видом давал понять, что доволен, что
характер у него покладистый, и взгляды широкие, и улыбка са-
мая киногеничная. Когда его снимали, после каждой фразы он
делал паузу и улыбался....
Через горы они ехали долго, и все устали, даже подполков-
ник Иоахим Ортнер меньше улыбался. Ио когда горы кончились
и ущелье стало раздаваться вширь, и показалась речка, а за
ЗоЗ
нею бескрайняя равнина, он заспешил, затормошил режиссера:
— Пора, пора! Поглядите, какой удачный момент!..
Они обогнали идущую на марше танковую дивизию. На свое-
образном белесом фоне долины это было потрясающее зрелище.
Режиссер уже все понял.
— Курт! — орал он на ухо оператору, влипшему лицом
в камеру. — Держи проезд как можно дольше. Крупным пла-
ном: пушки, траки, гренадеры. И потом сразу панорамируй
на холм...
Они мчались вдоль танков, холм летел на них, сухой, обуг-
ленный к вершине, и дот сейчас был виден отчетливо, и даже
амбразура. Это напоминало так много, что подполковник Иоа-
хим Ортнер привстал от волнения и вдруг увидел, как из мра-
ка амбразуры сверкнул орудийный выстрел... Конечно, орудий-
ный. Иоахим Ортнер столько раз видел прежде эту вспышку.
Но как же?.. Но ведь...
Удивление за какую-то долю мгновения сменилось у него ра-
стерянностью, потом ужасом. Он закричал «А-а-а-а!» страшным,
пронзительным голосом. Каким-то неведомым чувством он по-
нял, что целились в него, и выстрелили в него, и не промахну-
лись. Он кричал от предсмертной тоски, истекая куда-то в про-
странство этим криком, и, когда, наконец, настоящее пламя
обволокло его и настоящая сталь пронеслась сквозь его подат-
ливое тело, он уже не чувствовал и не слышал этого. Он уже
был мертв.
364
ОБ АВТОРАХ
КУРОЧКИН ВИКТОР АЛЕКСАНДРОВИЧ родился в 1925 го-
ду в деревне Кушниково Калининской области.
Среднюю школу он окончил в Ленинграде. И в 1943 году,;
восемнадцати лет от роду, он уходит на фронт. Боевой путь бу-
дущего писателя отмечен двумя ранениями, орденом Красной
Звезды, двумя орденами Отечественной войны первой и второй
степени, медалями.
Вернувшись с войны, Виктор Курочкин, поступает в Ленин-
градскую юридическую школу. В 1949 году он успешно закан-
чивает ее и избирается народным судьей Уторгошского района
Новгородской области. Одновременно с этим молодой писатель
работает над первыми рассказами и повестями. Он поступает
заочно в Литературный институт имени Горького, в 1959 году
заканчивает его. А за год до окончания в издательстве «Совет-
ский писатель» выходит первая книга Виктора Курочкина «За-
колоченный дом».
Читателю знакомы и другие книги одаренного писателя.
С 1965 года он издал еще четыре книги: «Наденька из Апале-
ва», «Короткое детство», «Осиновый край», «На войне как на
войне».
Виктор Курочкин активно работает в кино, выступая в ка-
честве кинодраматурга. Дважды, в 1958 и в 1969 годах, кино-
студия «Ленфильм» снимает ленты по его сценариям: «Ссора
в Лукашах» и «На войне как на войне».
Новая повесть писателя «Железный дождь» является продол-
жением одной из его основных тем — человек, личность в усло-
виях суровой окопной жизни.
У героя повести девять медалей «За отвагу». За каждой ме-
далью стоит героический поступок, подвиг. Но подвиг, совершен-
ный в первые дни войны, становится более значимым, оказываю-
щим сильное моральное воздействие на тех, кто сражается рядом,
с главным героем повести — Богданом Сократилиным.
Образ Сократилина создается как бы отраженно, через отно-
шение героя к окружающим. Сократилину важно определить
свое отношение к каждому, с кем сталкивает его фронтовая
судьба. Герой не раз оказывается в обстоятельствах, требующих
от него напряжения всех сил, физических и духовных, но Сокра-
тилин — простой крестьянский парень, вынужденный сражаться
с оружием в руках, — каждый раз выходит победителем.
Что касается второстепенных героев повести, то, как правило,
все они в основных своих духовных качествах — зеркальное
отражение Сократилина. Вот почему подвиги, совершаемые Со-
кратилиным, это как бы подвиги всех тех, кто пробивается с ним
через линию фронта. И автор делает это ненавязчиво, как будто
бы даже не используя никаких литературных приемов, а просто
рассказывая или даже пересказывая читателю то, что видел или
365
слышал сам. Но тем самым повествование обретает открытое,
свободное дыхание.
Виктору Курочкину удалось не назойливо, не декларативно
утвердить в повести тот дух подлинно массового героизма, ко-
торым были отмечены в годы войны многие действия наших
воинов.
Сюжетная канва повести нехитра. Она не изобилует слож-
ными, запутанными ситуациями. Герой попадает в окружение,
выходит из него с честью и продолжает воевать. Это, собственно,
то, что стоит за первой медалью. Но большего и не надо. Имен-
но эта незамысловатость придает повести достоверность, так не-
обходимую в произведениях военного жанра.
БАСКАКОВ ВЛАДИМИР ЕВТИХИАНОВИЧ известен как ав-
тор публицистических, острых и злободневных статей, объеди-
ненных в книгу «Спор продолжается». Будучи студентом,
В. Баскаков уходит на фронт. Армия, война стали для В. Бас-
какова суровой школой жизни и навсегда отпечатались в его
памяти. Он прошел нелегкий путь от бойца-автоматчика до воен-
ного корреспондента. Работал в воинских газетах (в том числе
в газете Московского военного округа «Красный воин»). В по-
следние годы В. Баскаков печатает свои критические статьи
в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Москва».
Майор запаса, а ныне ответственный государственный работ-
ник В. Е. Баскаков в своем творчестве постоянно возвращается
к военной теме.
Повесть «Кружок на карте» — лучшее тому подтверждение.
Механизированный корпус генерала Шубникова продвигается в
глухоманном районе между Москвой и Великими Луками, угрожая
коммуникациям немецких армий «Центр». Понимая опасность
этого рейда, немецкое командование вынуждено бросить против
корпуса Шубникова дивизии, предназначенные для переброски
на юг, в район Сталинграда, с целью прорыва сталинградского
«котла».
Это основной сюжетный стержень повести, вокруг которого
развиваются события. Материалом для повести послужили лич-
ные воспоминания автора и архивные документы. Впервые по-
весть была опубликована в журнале «Знамя» (К® 1 за 1970 г.).
В настоящее время В. Баскаков работает над новой по-
вестью.
Биография ИГОРЯ АКИМОВА не слишком обширна. Но воз-
раст не всегда является критерием того, что сделал человек. Ро*
дился Игорь Алексеевич Акимов в Киеве в 1937 году, учился
в Киевском институте инженеров водного хозяйства. Потом пер-
вая публикация в украинской молодежной газете, она-то и опре-
делила будущее молодого писателя. С тех пор Игорь Акимов
становится профессиональным журналистом. Он много печатается
в республиканских газетах и журналах. Естественно, что от
публикации к публикации растет мастерство молодого очеркиста.
И вот в журнале «Юность» появляется большой очерк Акимова
из Латвии. Вернее, это даже не очерк, а пять интервью с людьми
самых разных профессий и судеб. Но этих людей объединяло
одно общее дело, которому они посвятили себя без остатка.
866
Очерк заметили, о нем заговорили. Имя Игоря Акимова все
чаще и чаще начало появляться на страницах союзной печати,
А потом был сборник «И степи пахнут солнцем» — первая
книга молодого прозаика. В нее вошли повесть и несколько рас-
сказов. Первая книга — это заявка на литературную зрелость,
и она была принята, эта заявка.
У каждого писателя есть свой круг интересов, главная тема,
над которой он работает. Есть такая тема и у Игоря Акимова.
Это героико-приключенческий жанр. В 1965 году в издательстве
«Советская Россия» вышла в свет повесть Акимова, написанная
в соавторстве с Владимиром Карпенко, «Осечка».
Советская разведчица попадает в лапы фашистской контрраз-
ведки. Последние дни войны. Немцы, понимая, что их карта би-
та, судорожно ищут выхода из создавшейся ситуации. Но выход
один — смерть. Этим и воспользовалась героиня повести. Она
вербует обезумевших от страха гитлеровских офицеров, застав-
ляет их выполнять свою волю.
Повесть построена как многодневная дуэль воли, умов» убеж-
дений.
«Осечка» вызвала большой интерес у читателей, и не удиви-
тельно, что по ней был поставлен один из первых телевизионных
приключенческих фильмов.
Следом за ней увидело свет еще одно совместное произведе-
ние И. Акимова и В. Карпенко — «Неоконченное дело».
В 1968 году читатели журнала «Сельская молодежь» с ин-
тересом прочли новую работу молодого писателя «Баллада об
ушедших на задание».
А потом на страницах журнала — вновь очерк Акимова
«Полмира на твоих плечах». Читая его, невольно удивляешься
необычайному творческому диапазону молодого писателя. Здесь
Игорь Акимов глубокий знаток тех процессов, которые происхо-
дят в современной деревне.
И наконец, последняя вещь Игоря Акимова «Легенда о ма-
лом гарнизоне». Писать о первых днях войны необычайно слож-
но. Тем более что именно об этом периоде рассказывают пре-
красные книги таких писателей, как Георгий Бакланов, Юрий
Бондарев, Анатолий Злобин.
Но, несмотря на это, Игорь Акимов написал вещь правдивую,
подлинно драматичную и героическую. Несколько советских бой-
цов попадают на территорию, временно оккупированную фаши-
стами. Их всего пятеро, но они продолжают борьбу.
Игорь Акимов как писатель прежде всего с максимальной
четкостью прорабатывает характеры своих героев, что делает
его произведения честными и правдивыми.
367
СОДЕРЖАНИЕ
В. Курочкин. Железный дождь
В. Баскаков. Кружок на карте . .
5
115
И. Акимов. Легенда о малом гарнизоне......................167
ПРИЛОЖЕНИЕ К ЖУРНАЛУ «Сельская молодежь», том 4. М., «Молодая
гвардия», 1970.
368 стр.
Редактор-составитель В. Смолдырев
Обложка О. Вуколова
Рисунки О. Кандаурова, Н, Михайлова, О. Вуколова
Оформление А, Шипова
Художественный редактор Н. Михайлов
Технический редактор Л. Коноплева
Сдано в набор 7/VIII 1970 г. Подписано к печати 28/ХП 1970 г, А00778.
Формат 84x108’/за- Бумага № 1. Печ. л. 11,5 (усл. 19,32). Уч.-изд. л. 23,5.
Тираж 785 000 экз. Цена 77 коп. Заказ 1555.
Типография издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», Москва, А-39а
Сущевская, 21.
Читайте в 5-м томе приложения
«Подвиг»
произведения зарубежных писате-
лей:
Гарольда Хаузера
«ВЗРЫВ В АВИНЬОНЕ», перевод с
немецкого;
роман Нормана Мейлера «НАГИЕ И
МЕРТВЫЕ», перевод с английского.
'1