Ложный путь одной нации. К пониманию германской истории - Абуш А.

Монашеская вера в чудо и разгромленные города ...
III. Две попытки завоевания германской свободы
Баррикады в борьбе за германскую демократию
VII. Пути, которые не должны были привести к Гитлеру
VIII. Гитлер — бред и действительность зверства
Четыре года спустя. Из послесловия, написанного автором в 1949 году
Дух и действительность «американского века»
«Непреодоленное прошлое» и его реставрация в настоящем
Неразрешимая дилемма германского империализма
Author: Абуш А.
Tags: германия история германии
Year: 1962
Similar
Речи к немецкой нации
Германская история через тернии двух тысячелетий
Могучая крепость: Новая история германского народа
Очерки истории германского империализма.
Text
                    ' ν «*·'.'
^.,-.:-4
л. /ι ву Ш ,
,. ЛОЖНЫЙ
ОАНОИ
НАЦИИ
Ί».^*.

ИЗДАТЕЛЬСТВО
СОЦИАЛЬНО-
ЭКОНОМИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ

ALEXANDER ABUSCH
DER
IRRWEG
EINER
NATION
Ein Beitrag
zum Verständnis
deutscher
Geschichte
BERLIN· 1960

АЛЕКСАНДР АБУШ
ЛОЖНЫЙ
ПУТЬ
одной
НАЦИИ
К пониманию
германской
истории
Перевод с немецкого
Г. Рудого
МОСКВА .1962

9 (И)
А 17
Александр Абуш — видный государственный и
общественный деятель Германской Демократической
Республики, член ЦК СЕПГ и заместитель
председателя Совета министров ГДР.
Его книга «Ложный путь одной нации» выдержала
в ГДР восемь изданий и переведена на другие
языки. Она является важным вкладом в изучение
истории германской общественной мысли. Излагая
историю Германии со средних веков до наших дней,
автор дает глубокий критический анализ
общественного развития страны, рассматривает социальные
движения и борьбу идейных направлений. Он
рассказывает о тех поворотных пунктах германской
истории, которые привели к фашистскому режиму и к
позорному концу гитлеризма. Значительное внимание
уделяется в книге и тем проблемам, которые ныне
стоят перед германским народом. Подчеркивая
важную историческую миссию ГДР и ее активную роль
в борьбе за сохранение и укрепление мира, автор
выражает глубокую уверенность в том, что и «на
Западе Германии будет преодолено прошлое и
настоящее, а тем самым будет открыт путь к светлому
будущему для всей немецкой нации».

ПРЕДИСЛОВИЕ
К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Моя книга «Ложный путь одной нации»,
написанная в 1944—1945 гг., выходит в свет на русском языке
в той международно-политической обстановке, когда
народам всего мира стала очевидна непосредственная
связь между коренным вопросом политического
развития Германии, рассмотренным в книге в
историческом аспекте, и великим, решающим вопросом — мир
или война.
Если бы решения Потсдамской конференции 1945 г.
о денацификации, демилитаризации и демократизации
Германии были проведены в жизнь правительствами
США, Великобритании и Франции, как это
последовательно сделало правительство Советского Союза, моя
книга уже давно стала бы документом прошлого.
Однако после 1945 г. ложный путь немецкой нации при
содействии империалистических западных держав в
видоизмененной и модернизированной форме продолжается
в Западной Германии. Вот почему из Западной
Германии исходит ныне главная опасность войны. Таким
образом, моя книга, к сожалению, и по сей день остается
весьма актуальной.
Причина усилившейся в 1961 г. международной
напряженности состоит в том, что спустя 16 лет после
окончания второй мировой войны германский мирный
договор все еще не заключен, и этот факт
систематически используется боннскими милитаристскими и
империалистическими ультра с определенной целью: с
помощью шовинистической пропаганды вводить в заблуж-
5

дение население Западной Германии и снова толкать
его на путь войны, позора и катастрофы. Угрозу миру
во всем мире представляет не борьба за мирный
договор с обоими германскими государствами или же с
одной Германской Демократической Республикой,
ведущаяся всем социалистическим лагерем во главе с
Советским Союзом, а отсутствие этого договора.
В своих послесловиях 1949 и 1960 гг. я обрисовал
опасное развитие, происходившее в Западной
Германии с 1945 г. до наших дней под покровительством
американских империалистов: вытравливание из памяти
всех морально-политических уроков 1945 г.,
возрождение духа реванша, вновь предпринятое вооружение
германского милитаризма и, наконец, требование
Аденауэра и Штрауса предоставить западногерманской
армии атомное оружие и право распоряжаться им по
собственному усмотрению. 25 июля 1961 г.
западногерманский военный министр Франц Йозеф Штраус,
выступая с речью в Калифорнии, в следующих словах
сформулировал суть своей политики реванша, своей
политики новой агрессии: «Вторая мировая война еще не
закончена».
Когда моя книга, задача которой — содействовать
пониманию германской истории, попадет в руки
советского читателя, борьба за заключение мирного договора
с обоими германскими государствами или с одной
Германской Демократической Республикой будет стоять в
центре международных переговоров или уже приведет к
своему результату. Тогда для всех народов мира, а
также и для многих людей в Западной Германии станет
еще яснее, что заключение мирного договора и
решение на его основе вопроса о Западном Берлине, если
смотреть вперед,— это исторически необходимые шаги
для того, чтобы положить начало действительной
разрядке международной напряженности, создать
реальные предпосылки для переговоров о полном
контролируемом разоружении и обеспечить мирное
сосуществование государств с различным общественным строем.
Преградить германскому милитаризму, угрожающему
всеобщей безопасности, путь к новой агрессии и тем
самым не дать ему превратить территорию Германии
б

в исходный пункт третьей мировой войны — вот
решающее звено и основной смысл мирного договора.
Почему же все послевоенное развитие начиная с
1945 г. аккумулируется в борьбе за германский
мирный договор? Этот договор необходим для того, чтобы
зафиксировать, наконец, результаты второй мировой
войны. Он подтвердит реальность двух ныне
существующих германских государств и полный суверенитет
Германской Демократической Республики, закрепит
неприкосновенность границы по Одеру — Нейссе, как и
всех границ Германской Демократической Республики
и Чехословацкой Социалистической Республики, и
тогда реваншистские надежды империалистических
поджигателей войны из Бонна лопнут, как обманчивые
мыльные пузыри. Мирный договор решит вопрос о
Западном Берлине так, что он перестанет служить
империалистам Запада плацдармом, расположенным в
центре первого германского социалистического
государства, для подрывных действий, диверсий и подготовки
агрессии. Эта решающая задача стала для
социалистического лагеря исторической необходимостью — следует
своевременно пресечь агрессивные планы руководящих
политиков Бонна.
В течение последних двух лет становилось все
яснее, что правители Бонна, опирающиеся на
запятнанных кровью гитлеровских генералов, которые после
1945 г. ничему не научились и ничего не забыли, а
теперь снова оказались в чести, считают, что пришло
время повернуть назад колесо истории. Цель их
широко задуманного члана «крути назад!» — «исправить»
итоги второй мировой войны и тем самым задним
числом изгладить из памяти поражение германского
империализма в 1945 г. Этот их план «roll back» — не что
иное, как продолжение под другим названием старого
«дранг нах Остен» германского империализма,
принесшего в прошлом столько зла славянским народам.
К тому же германские империалисты вовсе не
оригинальны в своих методах, а применяют в
видоизмененной форме «апробированные» методы Гитлера. Если при
Гитлере они в преступных целях использовали в
качестве своего ударного отряда в Польше и Чехословакии
7

«фольксдейче»,1 выдвигая лозунг «возвращение в
рейх!», то ныне они под лозунгом «право на родину»
пропагандируют на сборищах так называемых
землячеств дух реванша, политику новой агрессии. Осенью
1961 г. они планировали с помощью диверсий и
провокаций осуществить «малую войну» с целью захвата
людского и экономического потенциала Германской
Демократической Республики.
Опыт истории учит, что военная машина
германского империализма, если дать ей прийти в движение,
снова «покатится» по вильгельмовским и гитлеровским
рельсам против Польши, Чехословакии и Советского
Союза. Боннские ультра знают, что при осуществлении
их планов нового «похода на Восток» правые социал-
демократические лидеры, такие, как Брандт и Венер,
будут шагать в их обозе. Сколь безумны, нереальны и
самоубийственны эти планы боннских властителей при
нынешнем соотношении сил на мировой арене, столь же
преступны они и опасны для дела мира, ибо, если их не
пресечь вовремя и решительно, они приведут к
большой атомной войне.
В интересах мира для всех народов, а также и в
национальных интересах немецкого народа правительство
Советского Союза, поддержанное всем
социалистическим лагерем и сотнями миллионов миролюбивых
людей во всем мире, поставило на повестку дня истории
вопрос о заключении мирпого договора с Германией и
решении на его основе вопроса о Западном Берлине.
Вторую мировую войну уже нельзя было
предотвратить летом 1939 г., но. ее возникновению еще можно
было помешать своевременными действиями по
обеспечению коллективной безопасности народов в 1936,
1937 и 1938 гг., когда Гитлер и Муссолини совершали
свои агрессивные акты. Поэтому, учитывая горький
опыт 1939 и 1941 гг., социалистический лагерь,
возглавляемый Советским Союзом, именно теперь должен был
1 Так по нацистской терминологии именовались немцы,
проживавшие на территории соседних с Германией государств
и являвшиеся гражданами этих государств.— Здесь и далее
примечания переводчика.
8

с такой твердостью, силой и спокойствием добиваться,
чтобы путем установления 13 августа 1961 г. в
Берлине государственной границы Германской
Демократической Республики первое немецкое социалистическое
государство было немедленно ограждено от
агрессивных замыслов, а западногерманский милитаризм был
поставлен; на место мирным договором. Поскольку
боннские ультра, подобные Штраусу, настроены еще
агрессивнее и авантюристичнее, чем даже их реакционные
американские покровители, пришлось всей мощью
социалистического лагеря дать понять американским
«политикам с позиции силы», какой риск и для них
означала бы агрессия против Германской
Демократической Республики. При новом соотношении сил во всем
мире уже одно чувство самосохранения должно было
бы указать им путь переговоров с целью мирного
решения спорных вопросов, ибо путь агрессии явился бы для
них путем к гибели капитализма как общественной
системы.
Ныне, когда силы мира противостоят силам войны,
суть дела заключается в том, что народы стран как
Востока, так и Запада не напрасно приносили свои
жертвы в годы второй мировой войны, борясь
против злодейского и варварского германского фашизма,
милитаризма и империализма. В течение
нескольких лет правительства капиталистического Запада
пытались внушить иллюзию, будто западногерманский
империализм стал подконтролен им благодаря его
«интеграции» в НАТО. Но ход событий последнего
времени ясно показал, что западногерманские милитаристы
по мере роста и укрепления своих сил уже смогли
перейти к ограничению свободы действий своих
партнеров по этому блоку, особенно Франции и Англии, и что
именно старые гитлеровские генералы занимают один
за другим все руководящие посты в НАТО, чтобы
использовать эту организацию в целях своей опасной
политики. Капиталистическим западным державам год от
года приходится все больше убеждаться в том, что
западногерманские монополисты, политики и генералы не
хотят уже довольствоваться первоначально
предусмотренной для них политиками США полуколониальной
9

ролью сателлитов и оснащенных современным
оружием ландскнехтов для борьбы против
социалистического лагеря. Они в качестве главного союзника
американского империализма в Европе стремятся с
присущей им агрессивностью сделать целями НАТО свои
старые, довольно хорошо известные цели «дранг нах
Остен».
Таким образом, президент США Джон Кеннеди
оказался перед роковым вопросом: намерен ли он
связать не на жизнь, а на смерть судьбы американского
империализма с агрессивно-авантюристическими
планами и стремлениями Аденауэра, Штрауса, Глобке,
Оберлендера, Менде, Шпейделя, Хойзингера, Ферча,
Брандта и Венера — всей этой клики боннских
агрессоров? Несмотря на военную истерию, раздуваемую его
собственным пропагандистским аппаратом, и на
шовинистическое подстрекательство, которому подвергаются
широкие крути западногерманского населения, Кеннеди
не может игнорировать тот колоссальный исторический
риск, какой несет с собой сговор с этими
общеопасными западногерманскими авантюристами. Ему предстоит
сделать выбор: или хотя бы частично отмежеваться от
боннских ультра, или встать па путь войны и
катастрофы. Горькие для германского империализма уроки
прошлого, а также настроения широких кругов буржуазии
западных стран требуют от Кеннеди встать на путь
разумных переговоров с социалистическим лагерем о
мирном решении германского вопроса и о
контролируемом полном разоружении.
Памятная записка, которую Председатель Совета
Министров СССР товарищ Н. С. Хрущев вручил в Вене
президенту США Джону Кеннеди по вопросу о
заключении мирного договора с Германией и урегулировании
на этой основе вопроса о Западном Берлине,
указывает путь к обеспечению прочного мира в Германии и
Европе. Советский Союз предложил, чтобы
правительства обоих германских государств незамедлительно
вступили в контакт между собой и в течение шести
месяцев разработали германские предложения по
мирному договору. Четыре державы должны заранее
заявить, что они признают любое соглашение, принятое
10

совместно обоими германскими государствами по
вопросам, касающимся мирного урегулирования с
Германией и ее воссоединения. Тем самым Советский
Союз предоставил немецкому народу возможность
самому определить свое мирное будущее и вместе с тем
сделать первый, единственно реальный шаг к
воссоединению нации на миролюбивой, демократической
основе.
В соответствии с этой политикой Советского Союза
и мирового социалистического лагеря Председатель
Государственного Совета Германской Демократической
Республики товарищ Вальтер Ульбрихт развернул в
Народной палате ГДР перед всем немецким народом
«Германский план мира», важным пунктом которого
является предложение о создании германской мирной
комиссии из представителей парламентов и
правительств обоих германских государств и о заключении
ими соглашения доброй воли, направленного к
немедленному улучшению отношений между обоими
германскими государствами. «Германский план мира»
предусматривает создание Германской конфедерации как
путь постепенного сближения обоих германских
государств. Согласно этому плану правительство
суверенной Германской Демократической Республики готово
вести с западными державами и боннским
правительством переговоры по всем вопросам, вытекающим из
мирного договора относительна статуса нейтрального
вольного города Западный Берлин и необходимости
обеспечения его связей.
К числу коренных исторических изменений
международного положения после второй мировой войны
относится нынешнее существование двух германских
государств с различным общественным строем.
Предложения «Германского плана мира» исходят из
признания этого факта и одновременно продиктованы
стремлением применить принцип мирного сосуществования
к отношениям между этими двумя германскими
государствами, ликвидировать опасный очаг агрессии в
сердце Европы. Для этого необходимы: отказ от
применения силы, равноправие, полное уважение
суверенитета и территориальной целостности, решение спор-
1t

ных вопросов путем переговоров, нормальные
экономические и культурные отношения. Такого хода
развития требуют интересы мира в Германии и во всем
мире.
Главное противоречие классовой борьбы в
Германии, неразрешенное противоречие в борьбе за
прекращение ложного пути немецкой нации, приняло в обоих
германских государствах различную государственную
форму. Германская Демократическая Республика,
которая учла уроки германской истории и особенно уроки
двух империалистических мировых войн, стала
примером нового, мирного пути для всей немецкой нации.
Она — бельмо на глазу у западногерманских
империалистов и милитаристов, заноза в их теле, потому что
ее существование и процветание возвещают всему
немецкому народу, что ликвидация западногерманского
империализма и милитаризма является главной
предпосылкой решения национального вопроса в Германии.
Германская Демократическая Республика, где
немецкий рабочий класс конституировался как нация,
становится для рабочего класса Западной Германии
образцом, указывающим единственный путь, на котором
может возникнуть единое, демократическое,
миролюбивое германское государство. Этой же цели, как ни
сложна борьба за ее достижение, служит братская
помощь всех стран социализма в деле укрепления
Германской Демократической Республики.
В Западной Германии эра Аденауэра неизбежно
идет к своему концу. Его политике, как и всякой
другой авантюристическо-агрессивной политике, суждено
в ближайшем будущем испытать тяжкие поражения.
Полный противоречий ход истории знает иногда и
окольные пути — вот почему именно сейчас, после того
как на выборах 17 сентября 1961 г. шовинистической
пропагандой еще раз удалось ввести в заблуждение
широкие слои западногерманского населения, вместе с
грядущими поражениями политиков, пока еще
правящих в Бонне, близится и политическое пробуждение
многих людей в Западной Германии. Эти люди начнут
полностью осознавать, в мире каких опасных иллюзий
они жили последние годы, и поймут, что старые импе-
12

риалистические могильщики Германии после 1945 г.
продолжают роковой путь немецкой нации. Так и в
Западной Германии созреют предпосылки преодоления
темных сил прошлого и нынешнего, и немецкий народ
собственными силами найдет путь в мирное будущее.
Этому будет решающим образом способствовать
твердая и настойчивая политика мирового лагеря
социализма во главе с Советским Союзом, которая служит и
жизненным интересам германской нации.
Александр Абуш
Берлин, конец сентября 1961 г.

ВВЕДЕНИЕ
Германия — страна в центре Европы. Она видела на
своей земле переселения народов и крупные
военные походы в древности и в средневековье; территория
ее не раз становилась ареной военных действий в
новое время, и все это оставляло свой след на облике
народа.
В ранний период германской истории в его жилы
влилось немало римской крови. Возникновение первых
монастырей, господство франкских королей,
приверженность императоров из династии Гогенштауфенов к
своим итальянским владениям, а позднее эра
Габсбургов с их испано-фламандской ориентацией — все это
способствовало проникновению в Германию латинской
образованности.
Начиная с XII в. немцы в результате германизации
земель к востоку от Эльбы получали мощный
приток славянской крови; и даже в XIX в., после
раздела Польши, славяне непрерывно переселялись во
внутренние земли Германии, растворяясь в немецком
народе. Из Франции во времена «Великого
курфюрста» в Пруссию бежали 20 тысяч преследуемых
гугенотов; некоторые из их потомков поднялись до самой
верхушки юнкерской аристократии и до эсэсовской
«элиты». В ходе Тридцатилетней войны, Семилетней
войны Фридриха II и завоевательных походов
Наполеона I на германской земле в течение
десятилетий побывало много чужеземных ратей и иностранных
армий.
14

Поэтому едва ли есть в Европе, другой народ,
„который возник бы из такого смешения рас, как
современный немецкий народ. С другой стороны, и англичане,
французы, итальянцы также унаследовали со времен
великого переселения народов немало крови
германских племен.
Но не «расовым наследием», а собственными
историческими деяниями народов, с тех пор как они
сформировались в самостоятельные нации, определяется их
нынешний специфический национальный характер, ибо
он — результат исторического развития, а не
порождение расы, социальное явление, а не фатально
предопределенный продукт «крови и земли».
Лишь в затхлом, преследовавшем вполне
определенные цели «биологическом мировоззрении» нацистов
могло найти себе место утверждение о едином,
независимом, «предопределенном мифами» ходе развития
германской расы на протяжении тысячелетий. Для
всестороннего рассмотрения исторического развития
любого народа существуют вполне реальные методы. Они
исходят из факторов природных условий, материальной
жизни народа и изменений этих условий, постепенно
происходящих в результате действий самих людей. Ни
одна из современных европейских наций не возникла
из одной-единственной расы; каждая из них
образовалась из принадлежавших к различным расам людей,
которые в процессе своего исторического развития
создали единство языка, культуры, территории и
экономической организации. Это в полной мере относится и
к немецкой нации.
Поэтому любой «расовый» подход к истории
антиисторичен. Характер народа, т. е. весь его духовный и
политический облик, может коренным образом
изменяться в результате действий самого народа в
поворотный момент своей истории, о чем наглядно
свидетельствуют революции англичан, американцев, французов
и русских.
Поскольку Гитлер, смог прийти к власти именно в
Германии, имя немцев к концу второй мировой войны
стало самым ненавистным во всем мире. Но кровавый
15

и позорный конец Гитлера на руинах Германии — это
не конец немецкой нации, каким бы глубоким ни бцло
ее падение. Для того чтобы знать, куда должна идти
Германия, надо выяснить, откуда волтшкла Германия
Гитлера.
Итак, тем самым мы хотим определить рамки
рассматриваемого вопроса: на каких поворотных пунктах
германская история вступала на путь того рокового
развития, которое привело к установлению на немецкой
земле нацистского варварства или по меньшей мере
облегчило его приход?

ï
НЕЗАВЕРШЕННЫЙ ОБРАЗ НАЦИИ
К началу XVI столетия Германия оказалась на
решающем повороте своей истории. Старые условия
германской действительности отжили свой век. В их лоне
уже развились элементы, призванные облегчить
рождение нового: стремление крестьян сбросить
крепостнический гнет светских и духовных феодалов, призыв
низшего рыцарства к секуляризации и разделу
огромных церковных поместий, потребность торгового
населения городов в защите от произвола аристократии. Все
это открывало редкостную возможность выступить с
единым политическим требованием — создать
свободную Германскую империю под действительным
правлением кайзера. Германия шла навстречу великим
социальным потрясениям.
К тому времени западная часть бывшей империи
франкских королей уже завершила свой путь
превращения в централизованное национальное государство —
Францию. Карл VII (1422—1461) создал постоянную
наемную армию (за 200 лет до ее возникновения в
Пруссии), что явилось решающим шагом к единству
страны: отныне король мог осуществлять свою власть
над всей территорией, обуздывать произвол
феодалов, а также ввести и для них всеобщие денежные
налоги.
На остатках римской и греческой цивилизации,
особенно на юге страны, развились денежное хозяйство и
буржуазия. Генрих IV (1589—1610) завершил
национальное становление Франции.
2 Александр Абуш
17

Внутренняя раздробленность
К аналогичному результату должен был бы
привести и ход развития в восточной части бывшей
франкской империи — в «Священной Римской империи
германской нации». Лишь в фантазии прежних и
современных мистиков «рейха» этот разрозненный
конгломерат когда-либо представлял собой единое
национальное целое. «Империя» германских кайзеров состояла из
без разбора завоеванных территорий, которые
простирались от Средиземного моря до Атлаптического
океана и Северного моря. Но и внутри тех областей
империи, которые составляли собственно Германию, власть
кайзера в течение пяти столетий все более ослабевала.
Зависимость германских князей от кайзера была уже
не чем иным, как отношением между
землевладельцами, обязанными нести вассальную службу, и самым
крупным и сильным землевладельцем «рейха». Каждый
хозяйничал в своих владениях к собственной выгоде и
по собственному усмотрению. Церковь располагала
огромными земельными владениями, составлявшими в
общей сложности примерно четверть всей германской
земли, и использовала труд множества зависимых от
нее крестьян. Она сделалась светской властью и могла
все шире использовать ее, тем более что духовная
власть римских пап и их влияние на католических
германских императоров служили для церкви мощной
внешней опорой. Независимая сила знати и высшего
духовенства все более явно превращала кайзеровскую
власть, особенно при Максимилиане из династии
Габсбургов, в одну лишь видимость.
За пять столетий со времени провозглашения
«Священной Римской империи германской нации» в
германских землях произошли значительные изменения
социальной структуры. Своеобразная
примитивно-демократическая форма сельской общины («марка»),
развивавшаяся в германской деревне вплоть до VII в.,
уже в период правления франкских королей все больше
вытеснялась растущим землевладением церкви и
отдельных феодалов. Превращение свободных
земледельцев в зависимых и даже крепостных крестьян земле-
18

йЛадельцев-дворян, утвердившихся именем кайзера й
роли чиновников и судей, продолжалось до XIV в.,
приобретая все более широкий размах. За роспуском
прежнего ополчения последовал изданный в 1156 г.
императором Фридрихом Барбароссой из династии
Гогенштауфенов запрет крестьянам носить оружие.
Период подъема и блеска нового рыцарского сословия
миновал, наступил период его упадка и разложения.
Когда в результате изобретения пороха монахом Бер-
тольтом Шварцем (1340 г.) в средневековой военной
технике произошел переворот, князья отняли у
низшего рыцарства и землю, и права. Отныне войну для
князей и кайзера вело уже огромное войско ландскнехтов,
вооруженное огнестрельными мортирами и ружьями.
Исторически отжившее сословие породило
рыцарей-разбойников; устраивая засады на дорогах, они делали
небезопасными важные торговые пути, грабили
странствующих купцов. Но лучшие люди из среды этого
низшего дворянства, такие, как Ульрих фон Гуттен и
Франц фон Зикинген, стали зачинателями борьбы
против всесилия духовенства и князей.
Ни один из германских кайзеров за все эти пять
столетий не оказался способным осуществить
централизацию германских земель и тем самым ускорить
создание национального единства. При различных
выборных кайзерах «рейх» продолжал оставаться добычей
сильнейшего из князей и светских властителей из
папской иерархии. Еще во времена Фридриха II Гоген-
штауфена миннезингер Вальтер фон Фогельвейде
призывал к борьбе против произвола князей, ненасытного
брюха церкви и против Рима, выжимавшего все соки
из Германии:
О немецкий род, горе тебе,
Что нет порядка в твоей земле,
Здесь мошка любая короля имеет,
И честь свою ты по ветру развеял!
Миннезанг, эта германская средневековая
придворная поэзия, превращался в плач о растущей
разъединенности германской земли.
Императоров из династии Гогенштауфенов тянуло
на юг, и кайзер Фридрих II, сицилиец по рождению
2*
19

(первая половина XlII в.), жил в атмосфере латинской
культуры, в далеком от германской действительности
мире Средиземноморья. Немало германской крови
пролили Гогенштауфены по велению пап в крестовых
походах за освобождение от «неверных» «гроба господня»
в Иерусалиме и при вторжении рыцарей Тевтонского
ордена в прибалтийские земли. С пламенной
ревностной верой (а при первых крестовых походах во
времена Штауфенов — с еврейскими погромами в прирейн-
ских городах для собственного вдохновения)
устремлялись с Запада на Восток полчища крестоносцев, а с
!ними множество всякого сброда. Но ведшие на
Ближний и Средний Восток пути средневековой торговли,
за которые в действительности преломляли копья
рыцари-крестоносцы, вновь, и на этот раз окончательно,
были преграждены турецким завоеванием
Константинополя (1453 г.). Славянские народы в Пруссии
одержали победу над Тевтонским орденом.
Господство над Испанией помешало Карлу V
Габсбургу оказывать твердое влияние на дела правления
Германией. В результате открытия Америки и похода
конкистадора Кортеса в Мексику сфера основных
интересов кайзеров в последние десятилетия XV в. и в
начале XVI в. переместилась на побережье
Атлантического океана. Они гораздо больше взирали на богатую
сокровищами далекую «Новую Испанию», нежели на
богатую лишь внутренними неурядицами германскую
землю, где уже зримо происходил закат торговли
позднего средневековья.
Монашеская вера в чудо и разгромленные
города
Романтизм, глубоко проникший в немецкую
литературу и в немецкое мышление, рисовал идейный мир
средневековья как расцвеченную яркими огнями
мистику, в которой мир и бог сливались воедино в
гармонии и экстазе. В действительности же творения
средневековых германских мистиков — мастера Эккехарта,
Иоганна Таулера и Генриха Зузо,— полные мыслей
20

о потустороннем мире, являются лишь выражением
идей более позднего и довольно короткого периода —
первой половины XIV в. Чистая мистика расцветала
в монастырях доминиканцев. Некоторые монахини,
одержимые доходившим до эротики религиозным
экстазом, обогатили тогда раннюю немецкую литературу
самыми утонченными поэтическими творениями.
Феодальное общество и в Германии уже давно
пронизывали глубокие социальные конфликты, и церковь,
как носитель культуры этого общества, преследованием
любой «ереси» и кострами бдительно охраняла
«гармонию» феодализма, дабы не допустить ее разрушения в
результате распространения крамольных мыслей. Но
крестовые походы в Переднюю Азию объективно
способствовали проникновению в Центральную и
Западную Европу естественнонаучных знаний из
высокоразвитой арабской философии — наследницы греческого
духа. В противовес этому церковь создала идейное
оружие своей обороны — схоластическую философию,
которая при помощи всех средств формальной логики
стремилась доказать истинность религиозных догм и
внушить мысль об их неприкосновенности. Философии
надлежало лишь служить опорой теологии. Основным
творением схоластики, призванной строго блюсти веру,
явилась «Summa Theologiae», созданная
доминиканским монахом Фомой Аквинским в XIII в., в период
наивысшего расцвета папской власти. За каждое
отклонение от «истинной веры», за любую «ересь» Фома
Аквинский требовал не только отлучения от церкви,
но и сожжения заживо светскими властями.
Высшее духовенство вело ожесточенную борьбу и
за свою материальную власть. Если в монастырях
христианство принимало форму аскетического
подвижничества, между тем как епископы предавались пышной
светской роскоши, то среди низших слоев народа хри-|
стианская вера с XII по XIV в. проявлялась во все
более острых религиозно-коммунистических
требованиях. Согнанные с земли крестьяне и беднота
растущих городов находили в лице нищенствующих
монахов выразителей своих невыносимых страданий, а древ-
цее библейское слово становилось знаменем нового
г\

плебейско-революционного христианства. Мрак
позднего средневековья освещали горящие тела этих
христианских провозвестников народной борьбы,
гибнувших на кострах. При существовавших тогда в Англии,
Франции, Чехии и Германии общественных условиях
идейные выразители интересов простого человека
могли выходить только из лона церкви.
Особенностью развития Германии было
существование на ее северном побережье ганзейских
городов-республик, которые во второй половине XII в. вели
торговлю на северо-востоке от Любека до Новгорода и
имели собственные фактории в Лондоне и даже на берегах
Средиземного моря. Этот мощный союз торговых
городов на побережье Северного и Балтийского морей, к
которым примкнул и Кёльн, в 1283 г. вместе со
славянскими городами Померании успешно отразил
попытки бранденбургских маркграфов пробиться к морю.
В борьбе против датского и норвежского королей Ган-
за объединила 57 городов. Но как раз тогда, когда она
достигла наибольшей мощи и высшей точки своего
расцвета, войска князей, возглавляемые герцогом
Баварским, нанесли в 1388 г. решающее поражение
южногерманским городам, объединенным в «Швабский
союз». Это поражение вновь отбросило города
Франконии, Швабии и Верхнего Рейна, стремившиеся
утвердить свое значение, под гнет княжеской власти.
В 1450 г. снова было нанесено поражение Нюрнбергу
и тридцати другим германским городам. Ганза
ограничивалась теперь лишь северной окраиной Германии;
ее сила оказалась настолько ослабленной, что она не
могла отвратить поражения городов Южной Германии.
К тому же к концу XV в. и сама Ганза в результате
перемещения мировой торговли на испанское и
португальское побережье стала испытывать большие
трудности и постепенно распадаться.
Ганза с ее центром в Любеке имела собственную
валюту и систему мер и весов. Из трех тысяч городских
! поселений, насчитывавшихся в Германии в XV в.,
I только два с небольшим десятка имели большое
значение благодаря высокоразвитому ремеслу, нескольким
'мануфактурам и обширной торговле. На юге Германииц
22

даже далеко за ее пределами приобрели широкую
известность своими крупными торговыми домами города
Аугсбург и Нюрнберг, причем последний особенно
славился своими мастерами-художниками.
Немногочисленные, но сильные в хозяйственном отношении города
Северной, Южной и Средней Германии не могли
положить начало экономическому и политическому
перевороту в отсталой в целом стране, примитивное
натуральное хозяйство которой шло на пользу и благо высшему
духовенству и князьям.
В XIII—XIV вв. имели место не только попытки
восстаний южногерманских городов с целью разорвать
ставшие невыносимыми феодальные путы. В самих
германских городах развертывалась борьба за городскую
демократию, против патрицианского господствующего
слоя, занимавшегося торговлей и обладавшего большим
количеством земли. Многие из тех, кто потерпел
поражение в борьбе, будь то против феодалов за власть
патрицианских родов пли за участие ремесленных
мастеров в городских управлениях, поплатились за свое
бунтарство смертью на костре или на плахе. Внутри
цехов также бушевала борьба ремесленных
подмастерьев против мастеров, не допускавших большинство
их в свою среду. Строгая цеховая замкнутость отвечала
желанию оградить ремесло от вторжения множества;
стекавшихся в города беглых крепостных; так возник-'
ло четвертое сословие — так называемая чернь, из ко-1
торой выходила преобладающая часть необученных
рабочих и поденщиков. Ни на них, ни на подмастерьев
городская демократия не распространялась, хотя
именно они, следуя в фарватере цехового бюргерства, очень
часто становились ее самыми отважными поборниками
и мучениками.
Городские восстания происходили в первой
половине XV в. в Любеке, Висмаре, Ростоке, Гамбурге,
Магдебурге, Бреславле, Бауцене и Гёрлице. В течение
всего столетия бунты вновь вспыхивали то здесь, то
там: в Кёльне, Бамберге, Эрфурте, Аахене, Майнце,
Шпейере, Констанце и других городах. «Гармония»
существовала только тогда, когда она устанавливалась
23

мечом или огнем костров, на которых сжигали
поверженных.
В эти мало идиллические столетия, для
«романтики» которых характерно обилие человеческих
страданий и пролитой крови, расцвет германской чистой
мистики был всего лишь преходящим эпизодом. Страна
содрогалась от все более мощных социальных
потрясений феодального строя, а в уединенных кельях
монастырей монахи в религиозном экстазе стремились
достигнуть слияния с богом без посредничества церкви.
То было бегство от социальной действительности, для
которой уже было недостаточно схоластических учений.
В глазах высшего духовенства чистая мистика тоже
скоро стала разновидностью ереси; когда Карл IV в
середине XIV в. вновь ввел инквизицию,
преследованиям стали подвергать и мистиков. «Опасными
идеями» считались не только плебейские поиски
возвещенной прахристианами социальной справедливости, но и
далекое от всего земного мистическое
богоискательство.
В то время в Юго-Западной π Южной Германии
происходило почти полное истребление еврейского
населения в результате погромов, которые разжигались
князьями и высшим духовенством. В течение четырех
лет — с 1348 по 1352 г.— по всей Европе
свирепствовала «черная смерть» — чума. Она безжалостно
выхватывала свои жертвы и в Германии, особенно среди
простого народа, который, страдая от обезземеления и
голода, был не в состоянии ей сопротивляться. Погромы
имели вполне определенную социальную функцию:
изобразить чуму как следствие дьявольского «заговора
евреев», которые будто бы отравляли колодцы, и таким
образом направить на них всю накопившуюся ярость
населения. Однако социальные причины народной
нужды и после этой вспышки варварства не исчезли, а,
словно нарывающая рана, становились в ходе
дальнейшего развития все более болезненными. Менялись
времена и вдохновители еврейских погромов, но их
социальная функция так и оставалась неизменной с XIV в.
эплоть до дней нацистского зверства.
24

На рубеже XV—XVI вв. Германия с ее
самовластными суверенами отдельных земель, с ее епископами
в роли светских государей, с ее большей частью
зависимым или крепостным крестьянством, с ее
примитивным обменом и податным хозяйством в деревне, со всем
своим погрязшим в бедности и разбое низшим
дворянством и с небольшим числом торговых городов являла
печальную картину территориальной раздробленности
и общественных противоречий. Повсюду в стране
наблюдалось брожение. Непосредственными угнетателями
народа, врагами его свободы являлись князья,
ландграфы и архиепископы. Вот почему свободолюбивые
движения рыцарства и крестьянства не только не были
направлены непосредственно против кайзера, а,
наоборот, рассчитывали на его поддержку и заступничество.
«In tyrannos» х
Десятилетия на рубеже XV—XVI вв. были
периодом Незабываемого расцвета немецкого искусства имен-
н^1з^~1^^нконско-швабской части Германии, столь
обильной восстаниями и столкновениями, и это отнюдь
не случайно. Борьба рыцарей, бюргеров и крестьян за
разрушение феодального мира, процесс духовного и
политического брожения во всех классах старого
общества, стремление к новому — все это привело к
высочайшему подъему творческих способностей многих
художников. Нюрнбергские мастера Петер Фишер,
Адам Краффт и Вейт Щтосс внесли франконскую
суровость в свои творения, отлитые из чугуна, высечен-
Hbie из камня или вырезанные по дереву. Альбрехт
Дюрер запечатлел апокалиптический лик времени.
Мастер "Маттйас Грюневальд в образе Христа для Изен-
геймского алтаря воплотил замученного крестьянина на
кресте. Произведения Гольбейна Младшего
распространялись^ народе, словно листовки? звавшие к
реформации и крестьянской ^ГорьбеГНедь изобретение печатного
1 Против тиранов (лат.)
гъ

станка создало поистине революционное средство,
помогавшее быстро размножить и слово, и изображение.
Нередко анонимная гравюра по дереву, призывавшая
к «германской свободе» («deutsche Fryheit»), выходила
из-под руки известного мастера, который не ставил на
ней свою подпись лишь из-за боязни опалы и
преследований. Искусство отражало идейные устремления
самых различных элементов содрогавшегося от
потрясений общества: от искаженных мукой и гневом лиц
крестьянских борцов за справедливость на земле до
самодовольно-гордых физиономий патрициев, как их
рисовали Альбрехт Дюрер и era современники.
Тут можно было найти все что угодно: новый
индивидуализм буржуазных гуманистов и связанное с ним
влияние итальянского Возрождения в живописи;
реалистическую и воинствующую суровость мастеров,
близких к народу; гравюры на дереве как оружие борьбы
за актуальные крестьянские требования, а в
литературе — сатирические сцепки, направленные против
власть имущих. Из Англии и Чехии вот уже более века
сияли лучи антифеодальных идей. Эти лучи доходили
и до Германии. В 1518 г. швейцарские гуманисты
издали «Утопию» Томаса Мора, которая своей созданной
на основе естественного права картиной соццалистиче-
ского государства будущего пробудила мысль таких
людей, как Гуттен и Мюнцер. Это было началом
нового времени. Оно несло с собой большие возможности.
С этого момента начинается пролог к германской
драме нашего времени. Конечно, ход развития в
течение нескольких столетий совсем не обязательно должен
был привести к гитлеризму как крайней точке
падения. Однако дополнительное тормозящее воздействие
на дальнейшую борьбу за внутреннюю свободу
Германии оказало то, что в крупных социальных схватках,
разгоревшихся на рубеже XVI в., верх одержали силы,
враждебные свободе. Именно в результате этой победы
реакционным силам гораздо легче удалось обеспечить
их роковое и своекорыстное влияние на судьбы
Германии.
Чреватому тяжелыми последствиями поражению
Великой Крестьянской войны 1524—1525 гг. в Герма-
26

нии предшествовал разгром изолированного восстания
франконского, швабского и рейнского рыцарства,
которое избрало своим предводителем Франца фон Зикин-
гена. Друг и идеолог Зикингена Ульрих фон Гуттен —
настоящее воплощение рыцаря без страха и упрека и
вместе с тем крупнейший немецкий поэт своего века -—
жил в идейной атмосфере гуманизма, сфера которого
простиралась от Роттердама и Базеля до Нюрнберга.
«О век, о науки, как прекрасно жить!» — восклицал
Гуттен. Он стал заклятым врагом римской кабалы.
Гуттен был не единственным воинствующим
гуманистом своего времени, столь богатого стремлениями к
реформированию или низвержению германских
условий жизни. Штутгартский гуманист Иоганнес Рейхлин,
будучи филологом, изучал древнееврейский язык и, как
позднее Гердер и Гумбольдт, восхищался его
безыскусной простотой; он смело отстаивал от кёльнских
«темных людей» подлинную свободу вероисповедания для
евреев. Доминиканский приор Кёльна инквизитор Гох-
стратен и его орудие — обращенный из иудейской в
христианскую веру Иоганнес Пфефферкорн — дважды
потерпели неудачу в своей попытке предать талмуд
огню: папа Лев X Медичи через специальную
комиссию снял с Рейхлина обвинение в ереси, а идейно
убийственными памфлетами Рейхлина «Письма темных
людей» (1515—1517 гг.) Гохстратен и его клика были
посрамлены пред всем миром.
Гуттен был воинствующим гуманистом особого
рода — гуманистом действия; он стремился, чтобы за
призывами, выходящими из-под его пера, следовала
борьба против ненавистных угнетателей народа. Его
не удовлетворяли ни распространение греческой
образованности через университеты, ни безмятежное
созерцание окружающего стихотворствующим
нюрнбергским патрицием Вилли Пиркгеймером, который был
его другом и другом Альбрехта Дюрера. Холодная
ирония и далекая от призыва к какому-либо действию
мудрость Эразма Роттердамского приводила его в
негодование. Он стремился к гуманизму не как к
«мировоззрению» богатого патрицианства (которое со времени
поражения восстаний городов охотно вступало с поль-
27

зой для себя в союз с князьями и епископами), нет,
Гуттен отстаивал гуманизм как активную политику с
осуществлением таких неотложных коренных реформ,
как секуляризация церковных земель и сокращение
численности духовенства, чтобы изменить внутреннее
строение нации.
Гуттен и Зикинген не осознавали значения
угнетенной крестьянской массы как самой мощной движущей
исторической силы своего времени. Возмущаясь
союзом патрицианских торговых и банкирских домов,
таких, как Фуггеры в Аугсбурге, с римским папой,
Гуттен, однако, не понимал необходимости боевого союза
с плебейскими силами городского населения. Поэтому
понятие германской свободы так и осталось у Гуттена
односторонним, рассматриваемым с точки зрения его
рыцарского сословия: наиболее идеальной формой
свободной империи германской нации ему представлялась
дворянская демократия под непосредственным
правлением кайзера. Эта утопия умерла вместе с Зикингеном
и Гуттеном.
7 мая 1523 г. Франц фон Зикинген был смертельно
ранен в своем осажденном замке Ландштуль, когда он
в одиночку вел преждевременно начатую борьбу
против Трирского архиепископа Рихарда фон Гр.ейфен-
клау, поддержанного курфюрстом Пфальцским и
ландграфом Гессенским. «Швабский союз», объединявший
и князей, и города, сыграл (как два года спустя в
борьбе против восставших крестьян) роль палача в
отношении франконских рыцарей, так и не получивших
кайзеровской помощи, и покорил их заики. Ульрих фон
Гуттен умер несколькими месяцами позже своего
друга на острове Уфнау на Цюрихском озере, где ему
предоставил убежище швейцарский реформатор Цвинг-
ли. Там этот последний представитель уходящего
сословия и первый германский рыцарь нового
гуманистического мира незадолго до своей безвременной
кончины написал произведение, которое он озаглавил «In
tyrannos». Два с половиной столетия спустя этим
словам суждено было вновь ожить в немецкой литературе
в качестве эпиграфа к «Разбойникам» молодого Щил-
дера.
28

Ёыло бы бессмысленно делать из произведений Гут-
тена прямолинейный вывод, что он наверняка стал бы
на сторону крестьян, если бы дожил до их восстания в
1525 г. Ведь Великая Крестьянская война в Германии
не возникла внезапно, как гроза, неожиданно
разразившаяся среди ясного неба. В течение доброго
полувека этому грандиозному восстанию непосредственно
предшествовали крестьянские бунты. В 1476 г. 16 тыс.
крестьян во главе с Генрихом (Гензлейном) Пфейфе-
ром из Никласхаузена выступили против архиепископа
Вюрцбургского. Заговор крестьян и городской бедноты
Бадена и Эльзаса, объединившихся в тайную
организацию «Башмак», вылился в 1493—1517 гг. в отдельные
восстания на юго-западе Германии. Легендарным
предводителем этого союза был Йосс Фриц, пронесший на
своей груди через годы поражения знамя
повстанцев с изображением башмака. С начала нового столетия
на швабской земле действовал также «Бедный
Конрад», который по своему социальному составу и
религиозно обоснованным крестьянским требованиям был
схож с «Башмаком». Таким образом, Гуттен и Зикин-
ген при жизни имели достаточно много поводов для
осознания миссии крестьянства в борьбе за подлинную
германскую свободу. К тому же в их время в
Германии уже было хорошо известно о восстании
английских крестьян под руководством Уота Тайлера и
Джона Болла в 80-х годах XIV в., а также о борьбе
чешских гуситов за 100 лет до Великой Крестьянской
войны.
Тот факт, что Гуттен и Зикинген в силу своего
социального происхождения оказались не способны
воспринять чреватое революционными событиями
столетие и наступавший век расцвета наук как новую эру
союза с народом, принадлежит к одной из
злосчастных глав «германского раздора». Поэтому Гуттен
апеллировал к господствующему слою городов и к
Мартину Лютеру, который видел «превеликую мерзкую
несправедливость» даже в восстании рыцарей и предал
его. Гуттен и Зикинген действовали как утописты, ибо
они не понимали необходимости общего пути с
крестьянами.
29

Могильщик германской свободы
Грандиозное по своему размаху восстание
крестьянства Юго-Западной, Южной и Средней Германии,
Австрии и Эльзаса грозило разрушить до основания все
здание римско-княжеского господства. Оно
представляло более серьезную опасность, чем в свое время
крестьянский национально-революционный натиск гуситов,
дошедший вплоть до самого сердца Германии.
Революционными руководителями выступало много бедных
священников и монахов. Пламя восстания,
вспыхнувшее от Шварцвальда до Оденвальда и от Альгау до
левобережья Рейна, было раздуто Томасом Мюнцером
во время его поездки по Южной Германии. Это
крестьянское выступление явилось первым в Германии
заранее подготовленным восстанием. В Средней
Германии — от Гарца до Фогтланда — повстанцами лично
руководил Томас Мюнцер.
Крестьянская война выдвинула на юго-западе
Германии таких* выдающихся и мужественных вождей,
как Яков (Йеклейн) Рорбах, Георг Метцлер и Вендель
Гильпер, которые умели бороться и умирать
несломленными. В Австрии восставшие крестьяне обрели
своего талантливейшего полководца в лице Михаеля Гейз-
майера, который обладал и способностями
политического деятеля. Над всеми ними возвышалась самая
величественная революционная фигура того времени —
Томас Мюнцер, провозвестник земной справедливости
во имя «святого страха божьего». Он требовал права
для любой общины или всего края «избавиться от
своего вредоносного господина». Его особое требование
общественной собственности на леса, поля, воды и дичь,
внешне утопически-коммунистическое, непосредственно
было связано с еще живой традицией сельских общин.
Мюнцер гораздо более наступательно, с поистине
библейской силой слова отстаивал крестьянские
демократические требования, которые в более умеренном виде
были сформулированы 19 марта 1525 г. в мемминген-
ских «Двенадцати статьях», а в «Имперском плане
реформ» Фридриха Вейганда из Мильденберга давали
представление об облике свободной нации.
30

Томас Мюнцер был в своем роде личность
неповторимая: пророчески-грозный бунтарь и в то же время
бунтарско-пламопный пророк, политический вождь с
плебейским инстинктом, блестяще владеющий словом
памфлетист и первый в Германии стратег народной
войны. Ему уже виделся боевой союз крестьян и
горожан с первыми пролетариями — ткачами Цвиккау и
рудокопами Мапсфельда.
В лице бюргерско-плебейской части городского
населения, правда, только в некоторых городах,
крестьяне имели своих активных союзников. Лишь немногие
рыцари, как Гёц фон Берлихинген и Флориан Гейер,
боролись на стороне крестьян, испытывая большие
внутренние колебания. Мюнцеру, который через своих
гонцов призывал разрозненные отряды повстанцев
собраться у Эрфурта со всем «пародом и оружием», чтоб
концентрированной военной силой ударить по
протестантским и католическим мучителям крестьян, уже
объединившимся в один лагерь, так и не удалось этого
добиться, несмотря на постоянные предупреждения о
необходимости единства и последовательных действий.
Не удалось ему также своим призывом «За дело, за
дело, за дело!» мобилизовать на помощь крестьянам в
решающей битве под Франкенхаузеном мансфельдских
рудокопов, искусных в изготовлении оружия.
Полководец «Швабского союза» Георг Трухзесс разбил
крестьянские отряды по одиночке на юге Германии.
Сконцентрированные войска протестантского ландграфа
Филиппа Гессенского вместе с католическими и
протестантскими князьями саксонских земель во время
переговоров у Франкенхаузена 14 мая 1525 г. вероломно напали
на войско Мюнцера, состоявшее из крестьян и горожан.
Однако военпая сторона поражения крестьян,
которому способствовала территориальная раздробленность
Германии, менее важна, нежели его решающая
политическая причина. Значительную вину за поражение
крестьян и за срыв широкого народного союза города
и деревни для осуществления совместной
освободительной программы несет германская Реформация.
Сначала, в 1517 г., когда были только что подавлены
последние выступления «Башмака» и «Бедного Конрада»,
31

Реформация звучала как революционная фанфара.
Закончилась же она призывом Мартина Лютера к
убийству и истреблению «кровожадных и разбойничьих
шаек крестьян», его переходом на сторону князей и
архиепископов: «Настали времена удивительные, и
князь может заслужить царство небесное
кровопролитием скорее, нежели иные молитвами...» Мартин Лютер
стал на многие века крупнейшей идейной фигурой
германской контрреволюции.
Немецкая Реформация была первоначально
наступлением на папскую власть и католическую церковь,
угнетавшую народ своими поборами; тем самым она
отвечала глубочайшим чаяниям простых людей и
рыцарства. Лютеровским принципам веры, переведенным с
языка теологии на язык народного восприятия,
суждено было сыграть зажигательную роль, побудить к
восстанию. Когда Лютер на Вормском сейме в 1521 г.
произнес внешне столь бесстрашные слова: «На этом я
стою и не могу иначе! Бог да поможет мне. Аминь!» —
он действительно не мог иначе, ибо за спиной его
стояли могущественные князья, на которых он твердо мог
опереться и которые ждали от него подобного
заявления в своих собственных интересах. Еще до того как
вспыхнула Крестьянская война, Томас Мюнцер, на
которого Лютер донес саксонским князьям — будущим
палачам крестьян — за его бунтарские проповеди,
бичевал роль последнего как пособника наживы, грабежа
и разбоя господ и князей: «Сами они дерут шкуру с
бедного земледельца, ремесленника и всякого, кто им
подвластен; если же у них кто-нибудь возьмет хотя бы
самую малость, его отправляют на виселицу, а доктор
Люгнер 1 тогда приговаривает: «Аминь!» Мюнцер
отпечатал свой памфлет в Нюрнберге, за что типограф
был брошен лютеровским советом города в тюрьму.
Памфлет привлек к себе в то время большое внимание
и вошел в историю как классический обвинительный
акт против немецкой Реформации.
Когда крестьянское восстание перекинулось на
земли протестантских князей, Лютер, эта «в холе живущая
1 Лжец (нем.).
32

йлоть виттенбергская», как называл его Мюнцер,
открыто предал революцию германских крестьян во имя
интересов князей. Лютер не только использовал свое
широко распространившееся идейное влияние, чтобы
воспрепятствовать возникновению союза горожан с
крестьянами для осуществления подлинной
реформации общества. Он и его апостол Меланхтон разжигали
ярость контрреволюции против «сатаны» Мюнцера.
В официальной германской историографии и школьных
учебниках много говорилось о «поджогах и убийствах»,
якобы творимых крестьянскими полчищами, но ни
словом не упоминалось о том (а при какой
контрреволюции бывало иначе?), что число крестьян и горожан,
перебитых князьями, в десять раз превышало число
тех, кто погиб от рук восставших. Жертвами
княжеской мести пали 130 тыс. крестьян и мелких бюргеров.
Тридцати пяти лет погиб Томас Мюнцер, замученный
до смерти в Мюльхаузене. Мастер Тильман Римен-
шнейдер, скульптор и резчик по дереву, был подвергнут
в Вюрцбурге позору и истязаниям. Лютер говорил о
себе: «Я, Мартин Лютер, во время бунта убивал всех
крестьян, ибо призывал умерщвлять их: кровь их — на
моих руках. Но я указую при этом на нашего господа
бога, ибо он повелел мне говорить это».
Только союз крестьян, большинства горожан и
опытного в военном деле низшего дворянства мог бы
на этом важном поворотном пункте германской
истории придать ниспровергающую силу призыву к
созданию свободной немецкой нации. Победа крестьян и
горожан сыграла бы роль повивальной бабки в
национальном становлении Германии, она на три столетия
раньше уничтожила бы крепостное право и
наследственную зависимость крестьян и при помощи
централизации государственной власти открыла бы путь
экономическому развитию, отвечающему требованиям
времени. В Германии появились бы тогда свободные
крестьяне, а торговля шла бы по новым, разумно
проложенным путям.
Молодой кайзер Карл V, повелитель «империи, в
которой никогда не заходит солнце», проявлял мало
интереса к внутригерманским проблемам. Правда,
3 \лександр Абуш
33

to произнесенной Лютером в 1521 г. речи, которую ой
повелел перевести для себя на латынь, Карл V уловил
то, что звучало отнюдь не неприятно для его слуха, а
именно стремление отвергнуть папскую власть, столь
часто унижавшую германских императоров. Но как раз
в этот самый момент он нуждался в поддержке
римского папы в борьбе против Франции. Поэтому Карлу V
волей-неволей пришлось, по крайней мере формально,
своим эдиктом объявить Лютера вне имперского
закона, когда тот уже находился в полной безопасности
в замке Вартбург. Дальнейшие действия Лютера
показали, что социальное предательство, предательство
самых естественных жизненных требований народа было
равнозначно национальной измене. Спор между
кайзеровской властью и чужеземным папским влиянием,
в течение многих столетий тормозивший национальное
развитие Германии, не был разрешен в духе создания
обновленной и объединенной нации; провозглашенное
Лютером новое религиозное учение поощряло
своекорыстные интересы князей и ландграфов. Фридрих
«Великий» — циничный, но в данном случае вполне
авторитетный свидетель — более двух веков спустя писал
(имея в виду своих собственных предков из дома
курфюрстов Гогенцоллернов): «Лютер привлек на свою
сторону многих князей, для которых грабеж церковных
земель был аппетитной приманкой».
Если раньше Германию освещали лучи
универсалистского духа Рима, а с другой стороны, гуманизма,
то выступление Лютера погасило их. Жизнь была
сужена и зажата в пределах владений отдельных
государей, которые стали владельцами конфискованных
церковных поместий и главами реформированных церквей
на своих землях. Центробежные тенденции внутри
империи усилились в результате создания «Шмалькаль-
денского союза» протестантских князей (1531 г.), а
также в результате постоянно возникавших войн между
князьями и кайзером-католиком. Эти войны, несмотря
на частую перемену фронтов и бесчисленные взаимные
измены, объявлялись войнами религиозными.
Но в преследовании последних сторонников Томаса
Мюнцера, дабы предать их огню или отправить на
34

плаху, как католические, так и протестантские князья
были единодушны даже спустя десять лет после
окончания Крестьянской войны. Они сообща отправились
в 1535 г. в поход против «перекрещенцев»
(анабаптистов), которые в вестфальском городе Мюнстере
создали примитивную христианско-коммунистическую
общину и к которым присоединилось много
единомышленников из Голландии. Бренные останки этих
мечтателей-бунтовщиков, выставленные победителями
для вящего устрашения в железных клетках башни
Ламберти, были последним символом
разгромленного, но некогда мощного германского народного
движения.
Двумя годами позже казнили и демократическо-про-
тестантского предводителя Любека Юргена Вулленве-
бера, который в отличие от Лютера, этого холопа
князей, начал устанавливать союз крестьян и горожан
прибалтийских земель, без различия национальностей, для
борьбы против шведских и датских королей.
Отныне крупное восстание крестьян, обреченных на
зависимость и крепостное бесправие, на долгое время
стало совершенно невозможно. В германских землях,
истерзанных войнами и терроризованных деспотией
князей, не могла добиться политической власти и
расцвета своей торговли и буржуазия.
Лютеранская религия служила теперь князьям
средством увековечения рабства, ибо она внушала
народу в качестве важнейшего догмата веры:
«Подчиняйся властям предержащим!» Богоданной властью был
прежде всего крупный землевладелец, он же — глава
церкви и судья.
Верноподданничество в рамках мелких государств
душило»о^щегерманский патриотизм.
И тем не менее Лютер, осуществив в замке Варт-
бург перевод библии с латыни и создав тем самым
современный немецкий язык, помог идейно подготовить
возникновение единой Германии. Характерной чертой
всех европейских реформаторов еще до Лютера было
то, что они начали проповедовать и писать на своем
собственном национальном языке. За это Гус в Чехии
столетием ранее поплатился сожжением на костре. Так
3*
35

же еще до Лютера проповедовал свой взгляды на
немецком языке Мюнцер. Гуттен начал писать на
немецком языке стихи: «Взываю я к отечеству
родному!»
Таким образом, Лютер был не зачинателем, а
великолепным завершителем этого дела. Но, поскольку сам
Лютер своей деятельностью усилил партикуляристскую
княжескую власть на германской земле, немецкий
Литературный язык смог лишь по частям и с запозданием
создать свое царство в мире поэзии и философии. Еще
более метко, чем Генрих Гейне, видевший в Лютере
преимущественно создателя современного немецкого
языка, сказал на этот счет Людвиг Берне в 1836 г.:
«Реформация — это чахотка, от которой умерла
германская свобода, а могильщиком ее был Лютер».
В Западной Европе французский реформатор Жан
Кальвин, республиканизировавший в Женеве церковь,
оказал совсем иное идейное воздействие на ход
общественного развития, нежели Лютер в Германии. Учение
Кальвина явилось во Франции стимулом для борьбы
гугенотов. Их предводитель — Генрих Наваррский в
момент победы перешел в католическую веру, но не
только Париж стоил для него мессы, а вся
французская нация обоих вероисповеданий, которую он
объединил под своей королевской властью в качестве
Генриха IV. Позднее, при отпадении Нидерландов от
испано-германской империи, а также во время
Английской революции XVII в., кальвинизм разжег пламя
буржуазного восстания. Контраст этих двух образов —
француза Кальвина и немца Лютера — еще резче
ощутим в результатах подлинного и ложного
реформаторства в те времена, когда общественный прогресс,
чтобы разрушить мир средневековья, еще рядился в
одежду новых религиозных идей. Кальвин внес свой
идейный вклад в формирование демократического
английского и французского восприятия действительности,
а Лютер свой — в немецкое «самоуглубление» под
реальным всесилием князей.
Германская Реформация повлекла за собой
внутренние усобицы, которые привели к национальной
катастрофе—к Тридцатилетней войне (1618—1648 гг.).
аб

рационально единая Франция, превратившаяся к этому
времени в крупнейшую державу европейского
континента, естественно, стала проявлять склонность к
интервенции. Кардинал Ришелье поддерживал
протестантских князей в их борьбе против католического
германского императора, а шведский король Густав-Адольф
был высокооплачиваемым орудием французской
политики.
Но «рейх», во имя якобы которого сражался
служивший кайзеру богемский полководец Валленштейн, не
означал германской нации; самим же Валленштейном
руководило авантюристическое стремление к богатству
и личной власти.
Оглядываясь назад, в прошлое, трудно видеть в лице
немецкого народа XVT—XVII вв. каких-то «вечных
агрессоров^, тгаТ,7ге7Шиков «германского коварства и
жажды грабежа». Германия подвергалась нападению и
опустошению со стороны многих иноземных армий,
которые в большей или меньшей степени были
связаны<Г немецкими высококняжескими «Квислингами»
того времени. Численность населения Германии за эти
30 кровавых лет—~с 1ÏÏÎ8 по 1648 г.— сократилась с
18 до 6 миллионов человек.
Терманская нация была во времена
Тридцатилетней войны самой несчастной и раздробленной во всей
Европе; в поэзии Андреаса Грифиуса, а позднее Ио-
гаппеса Христиана Гюнтера звучала безутешная скорбь
и безнадежная тоска по долгожданному миру. Еще с
тех времен дошли до нас слова песенки, которую и
сегодня, в XX веке, знает каждое немецкое дитя:
Майский жук, лети ко мне!
Отец твой на войне,
Мать — в Померании, она
В той земле, что выжжена.
Но если германская земля и немецкий народ со
времени Крестьянской войны до окончания
Тридцатилетней войны являли собой картину пеизбывного горя, то
лаже и тогда немецкое имя было повсюду ненавистно;
Ведь многие немцы служили ландскнехтами по всему
белу свету и попривыкли к этому мерзкому ремеслу.
Беглых крепостных, предки которых уже в течение
37

нескольких веков были лишены права носить оружие,
заставляла идти в ландскнехты нужда или
принудительная вербовка. Все это было следствием социальных
условий, а не наследием и выражением особого
воинственного характера немцев. С
ландскнехтами-авантюристами Георга фон Фрундсберга, грабившими Рим, мы
вновь встречаемся в войске Георга Трухзесса, где они
играли роль предателей и палачей революционных
крестьян.
Поражение дела свободы в Великой Крестьянской
войне явилось социальным и национальным бедствием
для Германии. Оно ввергло три столетия германской
истории во мрак реакции.

II
СУЩНОСТЬ ПРУССАЧЕСТВА
XVII век принес с собой рождение прусского
государства, а вместе с ним — развитие того прусского
духа, который в годы гитлеровского господства
отождествляли с духом жестокого милитаризма, а зачастую и
с духом Германии вообще. В действительности
«прусский дух» был важным, но, разумеется, не
единственным реакционным источником нацистского духа.
Рассмотрение исторического развития пруссачества и его
воздействия на судьбы Германии вплоть до войн XX в.
дает ключ, хотя также не единственный, к решению
германской загадки.
В течение двух столетий, со времени появления во
главе Бранденбурга-Пруссии «Великого курфюрста»
Фридриха Вильгельма (1640—1688) вплоть до того
момента, как Пруссия при Бисмарке возглавила
Германскую империю, происходило по сути дела
формирование особой военной организации прусского
государства и его государственной идеологии. Эти два
столетия привели еще почти средневековую Европу
времен Тридцатилетней войны на порог эпохи
современного империализма. Промышленная революция,
развитие естественных наук и технический прогресс в
государствах Западной Европы ив Америке
сопровождались в политическом, отношении буржуазными
революциями, разорвавшими феодальные оковы, в которых
находились экономика и общество. В то же самое время
мы наблюдаем своеобразное явлепие: реакционная
Пруссия удержала власть в своих руках и выстояла
все штурмы поднимающегося «третьего сословия».
.39

База для возникновения пруссачества создалась и
развилась еще задолго до появления «Великого
курфюрста». Оба ядра сложившегося позднее Бранден-
бургско-Прусского государства: Пруссия (Восточная
Пруссия) — земля Тевтонского ордена — и феодальное
княжество марка Бранденбург первоначально были
военными колониями, возникшими в результате
захватнического продвижения в области, принадлежавшие
славянским народам —- вендам, полякам, а также
литовцам. Но в жизни каждого народа государственные
формы и тенденции меняются вместе с изменениями,
происходящими в рядах господствующих классов и их
выдающихся деятелей. Только в том случае, если
определенная каста в течение столетий по-прежнему
сохраняла способность удерживаться у власти и при
изменившейся государственной форме, примитивные
тенденции средневековья могли оставаться действенными
в таком государстве вплоть до новейшего времени.
Именпо такой случай и представляет Пруссия.
Экономической и политической руководящей кастой
нового государства стала юнкерская военная
аристократия, превратившаяся при асканскпх! маркграфах
(именуемых также ангальтинцами) и первых гоген-
цоллернских курфюрстах с XII по XVII в. в самую
крупную социальную силу Бранденбурга, а вместе с
ней юнкерские потомки восточнопрусского рыцарского
ордена. Они добились особого господствующего
положения только после многочисленных столкновений с
Гогенцоллернами, но тем не менее являлись их
важнейшей феодальной опорой и полностью хозяйничали в
прусской политике.
Прусская военная каста, организованная и в
мирное время как командная верхушка мощной армии,
приобрела за несколько веков столь большой вес, что
вопреки ее воле не могло существовать ни одно
правительство ни в Пруссии, ни позднее в кайзеровской
Германии. Милитаристский характер реакционного
пруссачества придад срвремедяому гермадеко&у импе-
1 Асканцы — германский княжеский род, именуемый так
по названию родового замка Аскания близ Ашерслсбена.
40

риализму круинокапиталистических трестов
дополнительна агрессивную черту. Эта особенность роли
прусского милитаризма наложила свой отпечаток на
весь' ход^азв^шя. Германии.и.в период после 1918 г.
В этом состоит отличие развития. Германии от развития
других стран7 где благодаря буржуазно-демократиче-
CKIÏM революциям гораздо раньше сформировалась
внутренняя жизнь нации~ хотя для этих стран также было
характерно наличие трестов, империализма и военной
пропаганды.
Пруссачество, родившись из горя и национального
бедствия Германии, в течение трех веков превратилось
в силу, приведшую страну к ее величайшему
несчастью, к ее глубочайшей национальной катастрофе.
Прусская господствующая каста в первую очередь
повинна в том, что Германия в конечном итоге оказалась
вынужденной встать на путь трагически-преступного
развития — путь заносчивого милитаризма
^империализма.
Таким образом, пруссачество занимает обширную \
главу в книге германской ответственности. Здесь сле-1
дует прежде всего охарактеризовать три основных че£-
ты политической сущности пруссачества.
«На Восток свой путь направим/»
Бранденбургско-Прусское государство уже в
момент своего создания «Великим курфюрстом»
получило в качестве политического наследия от обеих своих
составных частей агрессию против славян. Захваченную
в борьбе против славянских народов Восточную
Пруссию в момент объединения ее с курфюршеством Бран-
денбург отделял от остальной Германии широкий
коридор польской земли. Бранденбург также возник в
результате длительпой кровопролитной борьбы против
славянского населения, когда в 1134 г. Альбрехт
Медведь получил от -германского императора титул маргк-
графа. Одпако если в Восточпой Пруссии в XVII в.
германскими по происхождению, помимо узкого
господствующего слоя дворян, были только * купцы ' и
41

ремесленники немногих городов на побережье
Балтийского моря (ибо основная масса угнетенного сельского
населения оставалась славянской), то Бранденбург под
властью асканских маркграфов уже длительное время
подвергался германизации в результате притока
немецких крестьян. В первой половине XIII в. в нем уже
возникли многочисленные немецкие деревни и города.
Бранденбург должен был служить северо-восточной
пограничной маркой, валом, воздвигнутым против
славянских народов.
Бранденбург при асканских маркграфах был
завоеванной вражеской землей, и маркграфы располагали
здесь абсолютной властью, опираясь на свое войско, с
помощью которого они захватили эту землю. Рыцари и
их «ратники» в укрепленных замках, а также
мелкопоместные юнкеры («Zaunjunker») в деревнях
наделялись земельными владениями, но не в целях развития
земледелия, а для содержания войска. Таким образом,
маркграфство Бранденбург приобрело своеобразную
форму военной колонии, в которой, как писал Франц
Меринг, «военные соображения являлись основой всех
имущественных отношений». Первоначально
несвободные «ратники» маркграфов в течение двух столетий
превратились в землевладельцев-юнкеров, которые
постепенно обрели такую силу, что смогли добиться от
асканских* маркграфов в качестве компенсации за свое
участие в военных походах и денежную помощь
предоставления права обложения крестьян налогами и
повинностями. Юнкеры ввели новые налоги и новые
повинности, стали высшими судьями в деревнях и тем
самым установили над крестьянами свою вотчинную
юрисдикцию.
Основанный в 1190 г. при кайзерах из династии
Гогенштауфенов во время третьего крестового похода
Тевтонский орден рыцарей-монахов, первоначально
следуя призыву польского герцога Мазовии Конрада, при-
ш&л около 1230 г. на земли возникшей позже Восточной
Пруссии, чтобы истребить «язычников-пруссов».
Позднее Тевтонский орден объединился с остатками
Ордена меченосцев, так называемых черных рыцарей,
• разбитых в 1242 г. на льду Чудского озера народным
42

войском под водительством кпязя Александра
Невского, когда они, стремясь продвинуться дальше на
Восток, попытались вторгнуться в русские земли.
В 1309 г. Тевтонский орден создал свое духовное
государство — Пруссию с центром в Мариепбурге. Но после
столетия военных походов и угнетения народов
прибалтийских земель превосходящие силы противника
нанесли в 1410 г. тевтонским рыцарям сокрушительное
поражение в битве при Таиненберге (Грюнвальде).
Этот разгром возымел свое воздействие на целые века:
даже спустя полтысячи лет он все еще казался виль-1
гельмовскому правительству столь позорным, что во}
время первой мировой войны по предложению генерала
Людендорфа сражение в районе Мазурских болот,
которое в основном происходило гораздо севернее этого
места, получило наименование «битвы при
Таиненберге». Тем самым правящие круги впльгельмовской
Германии пытались предать наконец забвению поражение,
понесенное их предками в борьбе со славянами.
После 1410 г. государство Тевтонского ордена
превратилось в вассала польско-литовского королевства, на
трон которого взошел литовский герцог Ягелло.
Западные области Западной Пруссии снова отошли к Польше,
а восточная часть оказалась в ленной зависимости от
нее. В 1511 г. во главе этого ставшего
нежизнеспособным восточнопрусского государства, которое искало
гроссмейстера для Тевтонского ордена из сильного
княжеского рода, встал молодой Альбрехт Гогенцоллерн,
принадлежавший к южногерманской, франконской
ветви этой фамилии. Но уже 14 лет спустя этот
Гогенцоллерн — с согласия польского короля и ценой
категорического признания польского сюзеренитета —
превратил духовное государство Тевтонского ордена в
светское наследственное герцогство Пруссию. Альбрехт
весьма хорошо заработал на этой сделке, отвечавшей
духу времени. Перейдя к тому же в протестантство, он
одним разбойничьим актом превратил огромные земли
и богатства Ордена в свою и рыцарскую частную
собственность. Духовно-дворянская военная колония
сделалась вотчиной крупного феодала-землевладельца. Так
возникло восточнопрусское юнкерство.
43

Бранденбургско-Прусское государство чувствовало
себя, таким образом, традиционным авангардом борьбы
против славян, которые еще с начала нашего
тысячелетия оборонялись от насильственного продвижения
германских рыцарских полчищ, от их «дранг нах
Остен» («натиска на Восток»), нанося им
многочисленные жестокие удары. В результате поражения под
Грюнвальдом создалось весьма своеобразное
положение, при котором восточное ядро
Бранденбурга-Пруссии оказалось лишенным сухопутной связи с
маркграфством. В 1618 г. прусская линия Гогенцоллернов
вымерла. «Великий курфюрст» Бранденбурга
(благодаря договору о наследовании и в обмен на обещание
участвовать в войне против Швеции) получил от
польского короля Иоганна Казимира Прусское
герцогство в качестве ленного владения. Впрочем,
обещание оказать Польше военную помощь не
помешало впоследствии курфюрсту Бранденбурга-Пруссии
тайно договориться со Швецией, чтобы поживиться за
счет польских земель. Бранденбургско-Прусское
государство стало в 1701 г. при Фридрихе I королевством
Пруссией и быстро начало превращаться в страну,
наиболее заинтересованную в уничтожении Польши как
государства.
«Дранг нах Остен» был присущ юнкерской касте
еще со времен асканских курфюрстов и Тевтонского
ордена. «Востоком» для них были славянские
крестьяне, которых они стремились силой оружия
превратить в крепостных — рабов крупных землевладельцев.
Пруссия не отказывалась от своего «дранга» на Восток
и в последующие столетия, даже тогда, когда она
одновременно успешно осуществляла «дранг» на Запал,
Север и Юг. При короле Фридрихе II (1740—1786),
который за свои многочисленные войны, за свое
вероломство и милитаризацию всего государства был назван
«Великим», Пруссия выступила в качестве одного из
главных вдохновителей раздела Польши, впавшей в
полное бессилие из-за своей прогнившей аристократии.
Едва историческая случайность спасла Фридриха
«Великого» после катастрофического разгрома в
Семилетней войпе (1756—1763), как оп тотчас же предпри-
44

нял нападение на Польшу. Вместе с Екатериной Ни
австрийской императрицей Марией Терезией он
осуществил первый раздел Польши. С целью отхватить
«Польский коридор», который выходил у Гданьска
к Балтийскому морю, и установить надежную связь с
Восточной Пруссией по суше Фридрих (как 170 лет
спустя Гитлер) стремился интригами и военной силой
добиться уничтожения Польши. В рукописи
«Пруссаки-канальи» Карл Маркс и Фридрих Энгельс
следующим образом обрисовали коварно-вероломную политику
Фридриха II и жестокие методы хозяйничания его
армии в захваченных польских областях: «...Целые
области прусской Польши были наводнены прусскими
наемниками, которые совершали неслыханные грабежи,
жестокости, подлости и всевозможные зверства» 1.
Но совершенно неожиданно Фридрих заключил с
Польшей союз, когда после первого ее раздела Гданьск
(Данциг) и Торунь (Торн) не удалось превратить в
прусские города. Его племянник и наследник, Фридрих
Вильгельм II, объединившийся с русским царизмом и
Австрией против Франции Великой буржуазной
революции, в результате второго и третьего раздела
Польши получил в качестве платы за. участие Пруссии
в этой коалиции Гданьск, Торунь, Познань и все
центральные районы Польши, включая Варшаву.
Прежде польские границы были на расстоянии 60 км
от Вроцлава (Бреславля) и 150 км от Берлина, а
теперь Пруссия простиралась даже восточнее Варшавы.
Разжирев от лакомой добычи, она с 1795 по 1807 г.
являлась, как это признает даже немецкая
реакционная историография, «в такой же мере польским, как
и германским государством, в котором численность
польского населения нередко была гораздо больше
немецкого» 2.
Прусский король Фридрих Вильгельм III, при
котором Пруссия потерпела поражение в 1806 г., был во
1 «Маркс и Энгельс о реакционном пруссачестве», М.,
1943, стр. 18.
2 Dietrich Schäfer, Preußen als Führer zu deutscher Macht,
Berlin, #911.
45

всех своих действиях и во всем своем бездействий
реакционным, тупым, трусливым и нерешительным
человеком. Даже в самый тяжелый для его государства
момент он не смог пойти на смелое и прогрессивное
дело — отказаться от порабощения польских земель. Он
и слушать не желал барона фом Штейна, Шарнгорста
и Грольмана, советовавших ему обещать полякам за
помощь в избавлении от Наполеона восстановление их
самостоятельного государства.
Таким образом, когда основанное Наполеоном I
герцогство Варшавское было ликвидировано на Венском
конгрессе 1815 г., Пруссия не только сохранила за
собой территорию «коридора» под названием Зайадная
Пруссия, но и вновь приобрела западные области
Польши, дав им наименование Великого герцогства
Познань. Населению его была обещана широкая
культурная автономия. Но, нодобно тому как так
называемая освободительная война против Наполеона
завершилась победой реакции, так и из требования новой
государственной самостоятельности Польши возник ее
«четвертый раздел» между великими державами —
Пруссией, Россией и Австрией. Осталось лишь благое
пожелание Штейна и Гарденберга «выполнить желание
польского населения, совместимое с существованием
государства». Государство же это называлось Пруссия.
Как и в Силезии, которую Фридрих II отторгнул от
славянских владений австрийской короны, так и в этих
областях вскоре утвердилось юнкерское крупное
Землевладение. При подавлении революционного движения
польского народа в русской Польше (в Королевстве
Польском, находившемся под властью русского царя)
в 1830 г.— году европейской бури, а затем в 1863 г.
Пруссия выступала пособником царизма, поскольку
берлинское правительство постоянно боялось, как бы
восстания не перекинулись на его собственные
польские владения. В 1863 г. Бисмарк, который тогда со
своей речью о «железе и крови» уже пришел к власти,
направил в Петербург генерала Густава фон Альвенс-
лебена, поручив ему объяснить царю: «Король
Прусский глубоко убежден в том, что интересы обоих
правительств равным образом подвергаются опасности
46

в результате любого польского восстания й что
воздействие любой эмансипации польского элемента от
авторитета императора [царя] не ограничится пределами
Королевства Польского, а в такой же степени
поставит под угрозу безопасность соседних королевских
[прусских] провинций, как и западных губерний
царской империи)). В ландтаге Бисмарк бросил
протестующим либералам, таким, как великий врач Вирхов,
упрек в том, что они «приносят в жертву чужим
национальностям свое отечество».
Бисмарковская политика была направлена на
«переваривание» завоевапных и все же остававшихся в
основе своей польскими областей Западной
Пруссии, Познани, Верхней Силезии, а частично и
Восточной Пруссии, что означало насильственную их
германизацию. В этом Бисмарк чувствовал себя наследником
двухсотлетней антипольской политики Пруссии, плоды
которой оп теперь рассчитывал полностью пожать.
Бисмарк был настроен против поляков, потому что они
были революционны, а с 1848 г. он испытывал
паническую ненависть ко всему революционному как внутри
Германии, так и за ее иределами.
Позднее, после создания Германской империи,
Бисмарк своим «Перестраховочным договором»,
заключенным с Россией в 1887 г., ясно показал, что он не
помышляет о продолжении «дранг нах Остен» против
Российской империи; в лице ее он стремился
приобрести полусоюзника, а может быть, и полного союзника
в борьбе против Франции. Это было связано со всей
политической концепцией Бисмарка, желавшего
максимально использовать плоды победы во
франко-прусской войне 1870/71 г. для постепенного экономического
и политического укрепления молодой Германской
империи, не подвергаясь риску военной авантюры на два
фронта. Только в эпоху Вильгельма II
модифицированный Бисмарком «дранг нах Остен» вновь приобрел
отточенное антирусское острие.
В своей политике насильственного онемечивания
восточных провинций, которая продолжалась в виль-
гельмовское время, Бисмарк пользовался поддержкой
юнкеров. Они вместе с родственными им по духу прус-
47

Скими чиновниками вели себя по отношению к
ноликам как высокомерные представители расы господ, как
колониальные господа над «неполноценными»
польскими крестьянами и рабочими Восточной и Западной
Пруссии, а также Верхней Силезии. Однако политика
германизации имела относительно малый успех. Уже
цитированный выше профессор Дитрих Шефер писал в
1911 г. о методах работы германской комиссии по
колонизации этих областей: «С полным основанием
комиссия по колонизации в своей деятельности... прежде
всего обращала внимание на те области, которые не
примыкали непосредственно к чисто немецкой
территории, а находились вблизи русской границы, чтобы
таким образом сразу же создать немецкий кордон
между этой границей и проживающими в Германии
поляками. К сожалению, этого основного принципа не
точно придерживались при возобновлении деятельности
комиссии». Позднее, в начале нашего века, будущий
лидер Немецкой национальной партии и гитлеровский
министр Альфред Гугенберг, один из создателей «Пан-
германского союза», способствовал насильственному
онемечиванию населения этих провинций: будучи
экспертом по восточным вопросам в прусском
министерстве финансов, он добился принятия закона о
конфискации польской собственности.
Но и севернее восточнопрусской границы, в
прибалтийских странах, включенных в состав Российской
империи, еще со времен заката Тевтонского ордена
остались потомки рыцарей: 200 семей крупных
помещиков-юнкеров, которые под польским, шведским, а тогда
русским правлением подвергали феодальному
порабощению народы Курляндии, Лифляндии и Эстляндии.
Они обеспечили себе под властью царизма автономное
законодательство, но отнюдь не для осуществления
«германской культурной миссии», ибо вовсе не были
заинтересованы в приобщении своих крепостных
крестьян к немецкой культуре. Культура была им не
выгодна, она могла помешать феодальной эксплуатации.
Немецкое дворянство в Прибалтике выполняло в своих
доместных округах роль полицейских начальников на
службе царизма, поставляло ему генералов и диплома-
48

тов. Оно господствовало в этих областях в течение
всего XIX в., являясь социальным и национальным
угнетателем народов Латвии и Эстонии. В XX в., после
свержения царизма, стало совершенно ясно, что это
дворянство оставалось прусско-германской занозой в
теле славянских народов.
Государство юнкеров
Пруссия королей из династии Гогенцоллернов по
своей политической сущности была юнкерским
государством. Прусское дворянство издавна действовало по
формуле: «Король абсолютен, если воле нашей
послушен». История основного ядра прусского государства —
Бранденбурга еще со времен асканских маркграфов это
прежде всего — история юнкерства, история его
господства.
После того как асканский род вымер, маркграфство
Бранденбург стало объектом всяческих махинаций
кайзеров, и почти целое столетие в нем не мог утвердиться
ни один чужой маркграф. К концу XIV — началу XV в.
в Бранденбурге царил полный произвол юнкеров.
Господа фон Бредовы, фон Квитцовы, фон Альвенслебены,
фон Шуленбурги, фон Руппины и многие другие, чьи
имена вплоть до новейшего времени оставались тесно
связанными с политическими деяниями прусского
господствующего слоя, подобно рыцарям-разбойникам,
своими «дерзкими выходками» не давали житья
населению маркграфства. Они нападали на странствующих
купцов, врывались в города, грабя жителей. Так,
Квитцовы были абсолютными, внушавшими всеобщий страх
властителями в округе Берлина.
Имперский бургграф Фридрих фон Нюрнберг,
пришедший в 1411 г. в Бранденбург как первый Гогенцол-
лерн, получил от кайзера Сигизмунда двойное задание
в качестве компенсации за титул маркграфа. Прежде
всего Фридрих должен был превратить маркграфство в
вал против поляков и литовцев, ибо Тевтонский орден
уже потерпел решающее поражение у Грюнвальда, а
южнее поднимался на борьбу против верховной власти
4 Александр Абуш
49

кайзера другой славянский народ — чехи,
вдохновляемые Яном Гусом, который вел проповеди на родном
языке, возвестив тем самым о существовании чешской
нации. Другой задачей Фридриха было подчинение
бранденбургских юнкеров своей власти. Вокруг имени
этого первого гогенцоллернского маркграфа, ставшего
в 1415 г. наследственным курфюрстом, была создана
легенда, будто он сумел обуздать юнкеров, повелев
применить военную силу и штурмом взять замки
Квитцовых. На самом же деле он с помощью одной части
юнкерства лишь заставил другую признать его,
Фридриха, верховную власть как маркграфа, за что он
подтвердил привилегии и права юнкеров по отношению
к крестьянам. Уже при этом первом Фридрихе
юнкерство, сколько бы в дальнейшем между юнкерами и
Гогенцоллернами ни происходило столкновений из-за
дележа власти, начало превращаться в важнейшую
политическую опору господства Гогенцоллернов.
Второй курфюрст Фридрих усилил власть юнкеров
путем подавления самостоятельности бранденбургских
городов — тех самых, что оказали его отцу
вооруженную помощь в борьбе против Квитцовых. Сей Фридрих
пользуется в истории сомнительной славой правителя,
который задушил экономическое развитие
бранденбургских городов и фактически вынудил их к отказу
от весьма скромного участия в заморской торговле
через Гамбург и Любек. Его политика насилия по
отношению к городам, увенчавшаяся в 1448 г. подавлением
городского восстания в Берлине, так называемого
Берлинского недовольства, оказала свое глубокое
воздействие на целые века. Она привела к экономическому
упадку бранденбургских городов и одновременно к
укреплению господствующего положения юнкерства.
Правление этого второго Гогенцоллерна в большей
мере, чем правление его наследников, превратило
возникшее в дальнейшем Бранденбургско-Прусское
государство в государство без крупных торговых городов и
без обладающей самосознанием буржуазии. После
подавления «Берлинского недовольства» курфюрст
Фридрих II лишил города Берлин и Колльн прав
судопроизводства и взимания пошлин, отнял у них почти все
50

земельные владения и мельницы и наложил на
крупные торговые семьи такую большую контрибуцию, что
это было равносильно конфискации всего их имущества.
Ранее процветавшие города Берлин, Колльн, Франк-
фурт-на-Одере и Стендаль были таким образом
совершенно ослаблены.
Параллельно шел тот процесс развития, который так
стремятся затушевать консервативные и национально-
либеральные прусские историки и который ярко
обрисовал Франц Меринг: юнкеры, подвергавшие
феодальному порабощению своих крестьян, которые стали
наследственно зависимыми, овладевали решающими
отраслями торговли. Призвав себе на помощь в
экспорте зерна и продовольствия иностранных маклеров,
юнкеры монополизировали всю торговлю зерном в
ущерб городским купцам. Поскольку в 1448 г. юнкеры
добились для себя права производить без уплаты
специального налога пиво для собственных потребностей,
им удалось, злоупотребляя этим правом во вред
городам, монополизировать огромную по тем временам
отрасль ремесла — пивоварение. Гогенцоллерны,
которые сами являлись крупнейшими землевладельцами
страны и также наживались на грабеже населения, не
предпринимали ровным счетом ничего для
удовлетворения жалоб обедневших городов. Франц Меринг писал
по этому поводу: «Города выстояли против произвола
рыцарей-разбойников, но экономическая война,
объявленная им аристократией, превратила их в обнищавшие
и жалкие захолустья».
Таким образом, мы видим здесь один из решающих
элементов развития Бранденбургско-Прусского
государства и вместе с тем — опровержение той легенды,
которая внушалась детям в немецких школах вплоть до
нашего времени. Виной тому, что Пруссия в XVII—
XVIII вв. вынуждена была «страшно голодать»,
являлась вовсе не скудость и низкое плодородие
песчаной почвы Бранденбурга, а экономическое развитие
государства после удушения городов при курфюрсте
Фридрихе II. Мы подчеркиваем это с особой
настойчивостью, ибо данное положение не только представляет
интерес с точки зрения историко-экономического изуче-
4*
51

жкя, но и помогает дать ответ на актуальный вопрос,
почему и каким образом реакционная Пруссия могла
столь долгое время развиваться без противостоящих ей
мощных буржуазно-революционных сил и
беспрепятственно укреплять основы своей власти. Бранденбург-
ские юнкеры в течение ряда веков были
монополистами торговли зерном, воском, шерстью, скотом и
самым различным продовольствием — продуктами их
феодального способа производства. В то время как в
странах Западной Европы рука об руку с расцветом
мировой торговли происходило становление сильной
буржуазии, которая выступала на историческую арену
со своими политическими требованиями, в городах го-
генцоллернско-юнкерского Бранденбурга торговля и
ремесло подверглись удушению. В то время как в
других странах капитал, возникший в результате
первоначального накопления, стал создавать зачатки
современного промышленного развития, феодалам-юнкерам
их торговая прибыль служила лишь для личной
роскоши.
Когда «Великий курфюрст» создавал Бранденбург-
ско-Прусское государство, Бранденбург в своем
экономическом развитии далеко отставал от западной и
южной частей Германской империи. В бранденбургских
городах со времени подавления «Берлинского
недовольства» царила кладбищенская тишь. Лишь иногда
раздавались жалобные просьбы городов оградить их от
юнкерского произвола и обмана. Эти жалобы
слышались из рядов бюргерства, которое после 1448 г. стало
верноподданническим до мозга костей и дрожало перед
властью курфюрста. Голос экономически сильного пат-
рицианства, полного буржуазного самосознания,
навсегда смолк в бранденбургских городах.
Между тем власть юнкерства в XVI в. расширилась
еще больше потому, что первый принявший
протестантство Гогенцоллерн — Иоахим II, безудержный
расточитель, вечно ощущал нехватку денег, несмотря на
разграбление бранденбургских церковных владений. Он
вступил в сделку с юнкерами: в обмен на их
финансовую помощь он предоставил им еще большие права на
участие в управлении государством. Юнкеры присвоили
52

себе право взимать налоги с крестьян и городов; они
расширили свою вотчинную юрисдикцию настолько,
что могли теперь лишать крестьян определенной
части земли и закабалять их в собственном юнкерском
хозяйстве различными еще более тяжелыми
повинностями. Крестьяне, хотя прямо и не находились в
крепостном состоянии, однако, являлись лично
зависимыми от юнкеров и были обязаны нести рабские
повинности. Во время Великой Крестьянской войны
они, поскольку им жилось несколько лучше, не
поддержали своих собратьев из Средней и Южной
Германии. Зато теперь юнкеры заковали их в оковы
покрепче.
Подавление Гогенцоллернами «Берлинского
недовольства» в 1448 г. явилось национальным бедствием,
которое в свою очередь породило новое бедствие.
Насильственно удерживаемый в чрезвычайной отсталости
Бранденбург особенно сильно пострадал от тяжкого
воздействия тех факторов, которые оказали роковое
влияние на все развитие Германии. Этими факторами
были: перемещение центра тяжести мировой торговли
на Атлантический океан (со времени захвата
Константинополя турками в 1453 г.), а также открытие
Америки в 1492 г. Основной, северо-восточный, торговый
путь пролегал в Германии через Магдебург, не
затрагивая Бранденбурга. Зиждившееся на феодальной
эксплуатации и произволе знати юнкерское государство
Бранденбург наиболее жестоко из всех германских
земель пострадало от разграбления и истребления
населения шведскими и кайзеровскими войсками во время
Тридцатилетней войны, ибо юнкеры, с одной стороны,
лишили крестьян права носить оружие, а с другой —
не давали курфюрстам средств для создания наемной
армии.
В государстве Тевтонского ордена, ставшем
впоследствии Прусским герцогством, ход развития
характеризовался некоторыми другими чертами. Немецкие
городские поселения развивались здесь в тесной связи
с подъемом Ганзейского союза; их первые жители
пришли из Любека. Ганзейский дух — мировой дух
торговой буржуазии восставал и оборонялся в прусских
53

прибрежных городах против разбойничьего произвола
рыцарей, которые из своих орденских замков не только
правили в славянском тылу, выжимая из него все соки,
но грабили и германские города. В 1260 г. рыцарям
Ордена удалось подавить восстание немецких горожан
и поселенных на славянских землях немецких
крестьян. Разгром в 1410 г. прусских разбойничьих
рыцарей у Грюнвальда их славянскими соседями явился
благом для германских городов. В те же самые
десятилетия, когда Гогенцоллерн Фридрих II подавлял
города Бранденбурга, города орденского государства
Пруссия использовали ослабление последних для того,
чтобы в союзе с Польшей, поднять успешное восстание
против Тевтонского ордена. Скромная свобода, которой
добились восточнопрусские города, была завоевана
только с помощью славянских соседей в борьбе против
предков юнкеров. В Прусском герцогстве юнкеры тоже
были обязаны платить налоги.
Когда «Великий курфюрст» в 1660 г. вооруженной
силой сломил сопротивление Кенигсберга, не
желавшего принадлежать новому Бранденбургско-Прусскому
государству, юнкеры быстро нашли общий язык с
домом Гогенцоллернов. Провинция Восточная Пруссия
ощутила на себе юнкерский кулак: форма господства
дворянства хотя и претерпела некоторые изменения,
однако стала более тотальной, чем во времена рыцарей
Ордена, причем немецкие крестьяне также попали в
крепостную зависимость.
Первая половина 500-летнего правления
Гогенцоллернов в Бранденбургско-Прусском государстве
свидетельствовала, таким образом, о некоторых социальных
особенностях, на которых основывалось в дальнейшем
королевство Пруссия, показав, кто именно был
«призван» оставаться в нем господствующим классом.
«Великий курфюрст» Фридрих Вильгельм, пришедший
к власти в страшно опустошенном маркграфстве Бран-
денбург в 1640 г., в самый разгар Тридцатилетней
войны, оказался после Вестфальского мира перед
задачей править в крупнейшем после Австрии
германском государстве. Частью по наследству, частью в
результате махинаций, осуществленных при помощи
54

Франции и Польши, Фридриху Вильгельму удалось
объединить под своим владычеством Прусское
герцогство, герцогство Померанию, герцогство Клеве в Рейн-
ланде и графство Марк, а также бывшие епископства
Магдебург, Хальберштадт, Минден и часть Северной
Силезии.
Первым мероприятием «Великого курфюрста» с
целью консолидации этих разрозненных земель должно
было явиться ограничение хозяйничания юнкерства и
усиление своей центральной власти. Однако он отнюдь
не взял курс на установление взаимопонимания с
городами, чтобы укрепить их в противовес юнкерам.
Наоборот, Фридрих Вильгельм воспользовался тем же
дешевым рецептом, который был испробован его предками
два века тому назад. После нескольких столкновений
он поладил с юнкерами на том, что твердо
гарантировал их феодальные права, за что они согласились
предоставлять ему в течение шести лет на содержание
постоянного войска 56 тыс. талеров ежегодно. В 1653 г.
юнкерство получило от него в ландтаге подтверждение,
что бранденбургское дворянство сохраняет «свое
преимущественное право на владение рыцарскими
имениями, на положение господ в собственном поместном
округе, на начальственные права в отпошении
крестьянства, на свободу от налогов и пошлин, а также на
право решения вопросов о крестьянских повинностях».
На этот документ юнкеры ссылались еще в начале
XIX в., когда они боролись против реформ Штейна и
Гарденберга. И на самом деле, это гарантийное
обязательство курфюрста юнкерству в дальнейшем было
действительной конституцией Пруссии.
Бранденбург-Пруссия был первым германским
государством, создавшим постоянную армию. Командиры
полков назначались самим курфюрстом и являлись
государственными служащими, хотя и происходили
главным образом из юнкерских кругов.
Средства для содержания армии давала система
косвенных налогов (акцизов). Юнкеры добились, чтобы
налогами облагалось только городское население, но
в то же время вытягивали из государственной
казны большие суммы на содержание полков. «Великий
55

курфюрст» велел вербовать солдат прежде всего среди
«черни», которой после Тридцатилетней войны бродило
по германским дорогам более чем достаточно. Главным
средством для превращения этой армии, состоявшей из
бродяг и насильно завербованных иностранцев, в
надежное, слепо повинующееся войско служили
шпицрутены, прогон через строй и капральская палка. Когда
при наследниках «Великого курфюрста» эта армия
превратилась в государственный институт решающего
значения, юнкеры получили привилегию посылать
своих сынков во вновь созданные кадетские заведения.
Тем самым был закреплен исключительно
аристократический характер прусского офицерского корпуса,
представлявшего собой вплоть до XX в. государство в
государстве.
Создание этой прусской «аристократии меча»
происходило во времена «Солдатского короля» — Фридриха
Вильгельма I, внука «Великого курфюрста».
Дворянский офицерский корпус имел собственный кодекс
чести. Но, поскольку офицеры получали жалование
весьма небольшое и в то же время должны были
подчиняться суровым законам военной службы,
«Солдатскому королю» приходилось не раз вопреки воле
родителей насильно забирать дворянских сынков из
поместий и определять их в кадетские корпуса. Здесь
мы находим один из истоков прусской легенды о
существовании в качестве основного ядра пруссачества
офицерского корпуса, «не на жизнь, а на смерть
преданного, бедного, самоотверженного, верного,
преисполненного наивысшего чувства чести и сознания своего
долга».
Но юнкерские сынки чаще всего не были ни бедны,
ни самоотверженны: их отцы доходили до самого
имперского придворного совета в Вене, чтобы отстоять
свою гарантированную, но часто нарушавшуюся
«Солдатским королем» свободу от налогов и пошлин, и
последнему приходилось прибегать к вооруженной силе,
чтобы добиться уплаты ими хотя бы некоторых
незначительных налогов.
Фридрих Вильгельм I ввел в свой государственный
аппарат чиновников из^ буржуазных кругов, чтобы об-
56

рести в их лице известную поддержку против юнкеров.
Но он ни в малейшей степени не помышлял о том,
чтобы действительно поощрять развитие и укрепление,
городов, как это давно имело место во Франции, где
короли создали свою центральную власть в процессе
борьбы против дворянства. Таким образом, усиление
военной центральной власти в Пруссии принесло с
собой лишь весьма незначительные ограничения для
юнкерства и в то же время сопровождалось
закреплением его роли в руководстве прусской армией. Из 7 млн.
талеров государственных поступлений 6 млн. шли на
армию, численность которой возросла до 80 тыс.
человек.
«Солдатский король» (помимо своей умственной
ограниченности и мелочной жадности во всех не
связанных с армией и собственных расходах) знаменит
следующим: во-первых, своей гвардией, состоявшей из
«длинных парней», на которую он расходовал
огромные суммы; во-вторых, своим заявлением: «Я сделал
верховную власть крепкой, как rocher de bronze» *,
которое имело столь же малое практическое значение,
сколь и его дикая ругань и угрозы, раздававшиеся
время от времени по адресу юнкеров; в-третьих,
советом, который он дал своему сыну в завещании:
«Держать дворянство в ежовых рукавицах» (сын поступал
как раз наоборот). Эти три обстоятельства создали
Фридриху Вильгельму репутацию врага юнкеров и
«сильного фюрера».
В действительности же при этом короле, который
слывет «основоположником германского социализма»,
юнкеры имели возможность самым жестоким образом
осуществлять снос крестьянских дворов
(«Bauernlegen»). Юнкеры уничтожали целые деревни, сгоняя
жителей с насиженных мест; число свободных крестьян
резко падало. Наследственная зависимость
становилась в течение XVIII в. все более тяжелой, часто
принимая формы крепостничества. Находившиеся в
этой зависимости крестьяне не имели права вступать
в брак, а также выбирать профессию для своих детей
Гранитный утес (фр-).
57

без ведома своих господ-дворян. Телесные наказания
в поместьях разрешались законом вплоть до XIX в.
Завершить формирование прусского юнкерского
государства выпало на долю Фридриха «Великого». Он
распустил гвардию «длинных парней» как ненужную
забаву, зато превратил всю Пруссию в сплошную
казарму. К началу Семилетней войны (1756 г.) он удвоил
численность армии по сравнению с периодом правления
своего отца. Фридрих II планомерно укомплектовывал
дворянами все решающие чиновничьи посты в
государственном аппарате, вплоть до министров. Военная
сила Пруссии и ее гражданское управление, которое
было равнозначно особой полицейской системе, отныне
прочно находились в юнкерских руках.
В своем завещании Фридрих II провозгласил
заповедь внутренней политики: главная обязанность
прусских королей — поддерживать дворянство. Не
последняя воля его отца, а именно это требование Фридриха
стало путеводной звездой всей прусской
государственной политики. Фридрих II умер в 1786 г.— за три года
до Великой Французской революции. Своим
завещанием он, опираясь на прусские штыки, пытался
помешать наступлению новой, буржуазной эпохи.
Государство Фридриха не имело никакой писанной
конституции. При Фридрихе «Великом» был разработан
проект Прусского всеобщего земского права, но
опубликован он был только в 1796 г., при его племяннике —
Фридрихе Вильгельме II, когда Пруссия уже начала
ощущать сотрясения, вызванные Великой
Французской революцией. Суть этого всеобщего земского права,
которое в течение последующих 50 лет служило в
Пруссии единственной юридической базой вместо
конституции, состояла в том, что все права и обязанности
государства сосредоточивались в лице короля как его
главы. Лишь король должен был «поддерживать
внешнее и внутреннее спокойствие и безопасность»
государства. Только королю надлежало «заботиться об
институтах, дающих жителям средства и возможность
проявлять свои способности и силы и использовать их
для повышения своего благосостояния». Король был
объявлен исключительным носителем государственной
58

власти. Прусское всеобщее земское право закрепляло
всесилие централизованной полиции над всеми
сферами жизни и деятельности граждан: оно, словно
железными обручами, сдерживало территориально
разъединенные и различные по характеру провинции. Это
казалось династии Гогенцоллернов тем более
необходимым, что в приобретенных Пруссией областях, особенно
в Рейнской провинции, не только не существовало
такого господства юнкерства, как в Бранденбурге, но к
тому же различные сословия вновь и вновь выступали
со своими собственными требованиями. Однако
носителями государственной власти повсюду являлись
юнкеры.
Государство Фридриха II прогнило уже к моменту
смерти этого короля. Но только 20 лет спустя
обнаружилось, что фридриховская армия, несмотря на
муштру и храбрых офицеров, уступает войскам
Наполеона, вызванных к жизни Великой Французской
революцией. То была проба сил между прусской армией
и народным войском с новыми методами ведения
войны, рожденными в революционных штурмах. В битве
при Иене и Ауэрштедте в Тюрингии прусской армии
был нанесен сокрушительный удар. Прогрессивные
реформы в государстве и армии, которых во время этого
глубочайшего падения Пруссии добивались Штейн
и Шарнгорст от династии Гогенцоллернов и юнкеров,
могли бы явиться решающим поворотом в развитии
прусского государства. Действительное влияние
свободных крестьян и свободных бюргеров на
руководство государством ликвидировало бы все пережитки
фридриховских традиций и привело бы к «распрусса-
чиванию» Пруссии.
Но, к несчастью для Германии, социальные и
идейные носители реакционного пруссачества умели
добиваться своего лучше, чем их противники, и им удалось
быстро вновь «опруссачить» Пруссию. При помощи
придворных интриг, политических трюков и грубой
силы юнкеры по-прежнему остались феодальным
правящим слоем Пруссии. Но ни своими желаниями, ни
своим реакционным духом они не могли задержать
в Пруссии современного промышленного развития.
59

Более того, строительство железных дорог и рост
промышленности в десятилетия после 1820 г. вынудили
именно территориально раздробленную Пруссию дать
германским землям пример ликвидации таможенных
барьеров и основать Германский таможенный союз. Но
даже тогда, когда восемь провинциальных ландтагов,
созданных в виде уступки бюргерству, выдвинули
требование о созыве подлинного прусского парламента и
принятии обещанной королем после 1815 г.
конституции, «остэльбцы» с их кастовым духом и презрением к
простому народу все же сумели остаться фактически
правящим слоем Пруссии.
Юнкеры верховодили любым правительством, даже
если оно было либеральной окраски. Всесильным в
государстве был король, на стороне которого стояли
армия и бюрократия, полностью находившиеся в руках
юнкерства. Король и феодальные властители постоянно
стремились к тому, чтобы государство всегда было
организовано на военных началах и чтобы «прусский
закон повиновения» служил нерушимой скалой против
всех демократических течений. «Быть солдатом,
платить налоги, держать язык за зубами — вот прусский
пароль»,— говорили в то время в Южной Германии,
где в противоположность Пруссии уже в 1815 г. в
отдельных землях существовали конституции и ландтаги
постоянного состава, хотя и с весьма ограниченными
правами.
Во второй раз внутренняя опасность для
реакционного пруссачества возникла 18 марта 1848 г., когда
революционный народ Берлина изгнал из столицы
гвардейские полки короля и добивался всеобщего
вооружения народа, свободы печати и союзов, а также
предоставления всеобщего, равного, тайного, но еще не
прямого избирательного права, чтобы избрать народное
представительство для выработки конституции. Но и
1848 год, год революционной бури, завершился тем, что
вновь окрепшей власти короны и дворянства удалось
при помощи регулярной армии разогнать
конституционное собрание и ополчения горожан. Прусское
трехклассное избирательное право, введенное в действие
30 мая 1849 г. и просуществовавшее затем вплоть до
60

Ноябрьской революции 1918 г., гарантировало
сохранение власти Гогенцоллернов и юнкеров. Каждый из трех
избирательных классов должен был посылать равное
число депутатов. Первый и второй классы, состоявшие
из крупных землевладельцев и наиболее богатой
верхушки бюргерства, располагали, таким образом, вдвое
большим числом голосов, чем весь остальной народ;
каждый юнкер имел семикратное право голоса по
сравнению с рядовым гражданином. Это избирательное
право отражало «реальное соотношение сил» после
победы прусской контрреволюции.
Таким образом, руководство Пруссией по-прежнему
оставалось в руках юнкерства, которое и в XIX в. все
еще видело свое «естественное право» в феодальной
форме господства. Прусский милитаризм облачился в
одеяние параграфов конституции, единственное
назначение которых состояло в том, чтобы маскировать ко«
ролевский абсолютизм. Еще 11 апреля 1847 г.
рядившийся в средневековую мантию «король-романтик»
Фридрих Вильгельм IV в своей тронной речи
напыщенными словами выразил свой отказ предоставить
конституцию: «Я испытываю потребность
торжественно заявить, что тем самым я отныне и во веки веков
признал бы, что между нашим господом богом на не-
беси и сей страной вклинился, словно второе
провидение, лист исписанной бумаги».
События 18 марта 1848 г. «вразумили» короля и
юнкеров, что просто отвергать «лист исписанной
бумаги» нельзя, а надо вместо подлинной конституции
дать народу хотя бы ее видимость и спасти абсолютизм
от демократической революции путем установления
полуабсолютизма. Но этсУт полуабсолютизм был похож
на «чистый» абсолютизм, как две капли воды, ибо
прусский король по-прежнему оставался главой
вооруженных сил, сам назначал на все офицерские
должности в армии, которая присягала на верность ему, а
не конституции. В лице армии он имел в своих руках
организованное орудие власти, при помощи которого
в любое время мог удерживать в повиновении народ,
разгонять парламенты и топить в крови любое
демократическое восстание, как это было в 1848 г.
61

Третий внутренний кризис реакционное
пруссачество пережило (незадолго до того, как оно стало
господином всей Германии) в 1862 г., во время так
называемого конституционного конфликта из-за военного
бюджета, когда большинство парламента отказало
королю в предоставлении финансовых средств на
расширение армии. Квазиконституция, и именно она, не
могла помешать росту либерального сопротивления.
Промышленность и торговля получили значительное
развитие в связи с постройкой железных дорог и
применением новейших средств проходки в угольных
шахтах Рура. Прусская буржуазия, пережившая испуг
перед явной народной революцией, хотя и
прикладывалась после 1848 г. с благодарностью к кирасирскому
сапогу юнкерства, тем не менее все сильнее заявляла
о своих правах на участие в государственном
управлении. Особенно сильное давление оказывала
буржуазия экономически процветавшей Рейнской
области, стремясь изменить структуру прусского
государства, все еще остававшегося средневеково-деспотиче-
ским.
Сила прусской армии в тот период не
соответствовала стоявшей перед ней задаче: обеспечить власть
нового короля Вильгельма I внутри государства и
гарантировать такой подъем мощи Пруссии, чтобы она
могла осуществить свои политические цели
насильственным путем. Поэтому Вильгельм I и его военный
министр Альбрехт фон Роон потребовали увеличения
вооруженных сил в мирное время с 140 тыс. до 217 тыс.
человек, а также превращения пехотных полков
ландвера в линейные полки. Либеральное большинство ланд-»
тага, увидев в этом требовании новое усиление
феодально-милитаристской правительственной власти в
противовес внутренней оппозиции, 23 сентября 1862 г.
отклонило требование о предоставлении ассигнований на
расширение армии. Вильгельм I, этот бывший «принц-
картечь», должен был действовать вопреки парламенту
и конституции, чтобы не допустить краха своих
сокровеннейших военных планов. Но для этого ему не
хватало храбрости. Вот тогда, в самый тяжелый момент,
у кормила прусской политики встала призванная нз
62

помощь Вильгельмом I незаурядная личность — бран-
денбургский юнкер Отто фон Бисмарк.
Юнкерство, которое с небольшим разумением, но с
большой жестокостью скорее влекло по своему пути,
нежели вело вперед прусское государство через
десятилетия капиталистическо-индустриального развития,
уже давно исчерпало всю свою нехитрую политическую
мудрость. Политический кризис уже достиг
кульминационной точки. Любая попытка ликвидации этого
кризиса таила в себе опасность, что бюргеры и рабочие
вновь вспомнят о традициях 1848 г., а слабая
либеральная парламентская оппозиция, возможно, все же
сделает шаг в направлении
революционно-демократической народной борьбы. Бисмарк явился для юнкерства
не только спасителем, но и государственным деятелем,
показавшим себя способным к насильственному
реакционному решению проблем своего века. Уже в первом
его выступлении прозвучал иной тон, к которому
пришлось прислушаться всей Германии и всем
правительствам Европы: «Не речами и не постановлениями
большинства решаются великие вопросы времени, а
железом и кровью».
Пруссия против Германии
Мы упустили бы еще одну черту, характерную для
сущности пруссачества со времен Реформации, если бы
не упомянули о его традиционной антигерманской
позиции. Эта черта достаточно ярко проявилась уже при
образовании Бранденбургско-Прусского государства.
Национальное бедствие Германии было крестным
отцом этого нового государственного образования.
Германия, совершенно обескровленная и опустошенная
Тридцатилетней войной, с населением, сократившимся
в результате войны и эпидемий до одной трети,
после Вестфальского мира 1648 г. представляла собой в
политическом отношении безнадежно раздробленный
конгломерат 365 мелких государств и клочков
земли, управляемых собственными государями. Реальной
центральной власти больше не было, хотя формально

продолжала еще существовать Германская империя
Габсбургов. Прусское государство, начавшее
формироваться в этот момент глубочайшего падения Германии,
немало воспользовалось общегерманским бедствием к
собственной выгоде. Пруссия развивалась эгоистически,
противопоставляя себя остальной Германии, и, будучи
падкой до чужих территорий, расширялась за счет
других немецких земель.
Гитлер в своей пресловутой книге «Майн кампф»
называл создание этого Бранденбургско-Прусского
государства одним из трех непреходящих плодов
германской истории нашего тысячелетия наряду с
«осуществлявшейся главным образом баюварами1
колонизацией Остмарка» (Австрии), а также «проникновением
в области восточнее Эльбы и приобретением там
территорий» (в борьбе против славянских народов). Однако
основатель этого Бранденбургско-Прусского
государства был не чем иным, как орудием политики
французского короля Людовика XIV и его министра Маза-
рини, которые стремились к расщеплению Германии и
ослаблению династии Габсбургов. Курфюрст Фридрих
Вильгельм I обладал к концу Тридцатилетней войны
лишь опустошенным Бранденбургом, не располагая ни
значительной военной, ни политической властью. Но
Фридрих Вильгельм был политически достаточно
хитер, дабы понять, что с помощью Франции он в этот
момент всеобщей обескровленности и истощения
германских земель может недурно поживиться за их счет.
Он стал «Великим курфюрстом» потому, что после
Вестфальского мира сумел сделать Бранденбург-Прус-
сию крупнейшим германским государством. Но в
политическом отношении он был не чем иным, как
французской шпагой, направленной против истекающей
кровью «Священной Римской империи германской
нации».
Итак, Фридрих Вильгельм начал свое возвышение
в качестве прислужника французского короля,
который закреплением распада Германии на 365 княжеств
и графств надеялся наилучшим образом обеспечить
1 Представители древнего западногерманского племени.
64

государствейные интересы нацйональйо объединенной
Франции как великой державы. Это непреложная
историческая истина (которая вовсе не означает ни
упрека современному французскому народу, дважды на
протяжении жизни одного поколения ставшему жертвой
германского империализма, ни оправдания германской
агрессивной политики с 1870 г.); оглядываясь в
прошлое, мы констатируем, что политика Франции при
Людовике XIV и Людовике XV решающим образом
помогала тормозить ход национально-демократического
развития немецкого народа сознательным
пособничеством сохранению феодальной раздробленности
Германии. !
В отсталых условиях существования множества
мелких государств лучшие умы немецкого народа все
же сумели в XVIII в. воспринять демократические
идеи, шедшие из централизованных европейских
государств — Англии и Франции, и в сочетании со своим
национальным идейным наследием XV—XVI вв.
творчески привести немецкую литературу и философию к
их классическому расцвету. Но эти лучшие умы
немецкого народа повсюду наталкивались на тесные стены
германской действительности. Мелкогосударственная
узость, а также политико-экономическая слабость
немецкой буржуазии препятствовали превращению
классических демократическо-революционных идей в
классические демократическо-революционные действия.
У истоков этого рокового развития стояли Людовик
XIV и кардинал Мазарини, которые непосредственно
помогли рождению реакционной власти Пруссии в лоне
Германии.
Двадцать лет спустя после Вестфальского мира
«Великий курфюрст» круто повернул свой фронт. В
качестве кайзеровского и при том малоуспешного
полководца он выступил против Людовика XIV, поскольку
тот захватил владения курфюрста по левому берегу
Рейна. Союзников Людовика XIV — шведов он разбил
в кавалерийской битве при Фербеллине. Но так как
при заключении мира он не получил Передней
Померании с устьем Одера, Фридрих Вильгельм вскоре
вновь оказал политическую помощь Людовику XIV —
5 Александр Абуш
65

в аннексии свободного имперского города Страсбурга в
1681 г. Однако в результате этого коварного шага
против Германской империи вероломный бранденбургско-
прусский курфюрст оказался обманутым обманщиком:
Людовик опять же не помог ему забрать у шведов устье
Одера.
Официальная реакционная немецкая историография
оправдывает эгоистическо-прусскую политику
«Великого курфюрста» тем, что тогда, мол, еще не
существовало германской нации. Но политика этого
предшественника Гитлера служил^ тому, чтобы сделать вообще
невозможным ее образование. Его правнук Фридрих,
также получивший в прусской историографии титул
«Великого», шел по стопам своего прадеда.
Фридрих II войнами за Силезию (он вел их против
австрийской эрцгерцогини Марии Терезии, супруг
которой — Франц в 1745 г. стал германским кайзером)
разорвал последние узы гермалского единства,
сохранявшиеся со времен средневековья. «Величие»
Фридриха состояло в том, что он с угрозами и вероломством
двинул свою сильную армию против кайзера в Вене.
С 1740 по 1763 г. он вел первую и вторую Силезские
войны, а затем участвовал в Семилетней войне. Таким
образом, из 22 военных лет он в общей сложности в
течение 11 лет воевал против Марии Терезии, пролив
много крови и беззастенчиво заключая антигерманские
союзы.
• Когда Фридрих в 1742 г. грабил Силезию, ему в
этом помогала Франция. С присущим ему цинизмом
Фридрих признавался в своей книге «История моего
времени», что вторую Силезскую войну он вел для того,
чтобы помочь Франции в борьбе против Марии
Терезии, когда та одержала некоторые успехи в войне за
возвращение Эльзаса: «Союз с Пруссией был тогда
самым выгодным из всего, что только могло прийти в
голову французам». В то время Фридрих был
сторонником передачи Франции всей северной части
Рейнского левобережья, поскольку рассчитывал, что французы
помогут ему включить в состав Пруссии Мекленбург.
Об этом он без стеснения говорит в написанной в
1746 г. части «Истории моего времени»: «Достаточно
66

только взять карту в руки, дабы убедиться в том, что
естественные границы Франции простираются до
Рейна, русло которого совершенно явно предназначено
отделять Францию от Германии, чтобы служить границей
этих стран и определять, где кончается их власть».
Распространенная после победы Фридриха при Рос-
бахе сатирическая песенка времен Семилетней войны:
«Когда придет Великий Фридрих и хлопнет лишь по
пузу, так тут же сразу побегут имперцы, пандуры 1
и французы»,— была пруссаческой, антигерманской.
Ведь Фридрих воевал против Франции в Семилетней
войне не за какие-либо германские интересы, а только
потому, что Франция вступила в союз против него с
кайзеровской империей. Фридрих сам спровоцировал
образование этого союза, когда подписанием
Лондонского договора в январе 1756 г. встал на английскую
сторону в борьбе между Англией и Францией за
владычество на морях. Всей своей разбойничьей политикой
Фридрих вызывал создание германо-франко-шведско-
русской коалиции, направленной против Пруссии. Что
же касается английских союзников Фридриха, то они
позорно бросили его на произвол судьбы. После
первоначальных побед Фридрих потерпел жестокие
поражения в Семилетней войне.
Губертусбургский мир (1763 г.) обеспечил Фридриху,
правда, с помощью русского царя Петра III, силез-
скую добычу. Однако последствия этого мира имели
гораздо большее историческое значение. Австрия в
течение двух столетий заката «Священной Римской
империи германской нации» превращалась в специфическое
государственное образование со славяно-венгерским
большинством населения, и в Вене стал складываться
своеобразный, находившийся под сильным славянским
влиянием культурный центр. Проводившаяся
Фридрихом политика насилия толкала Австрию на путь
обособленного государственного развития вне Германии.
Теперь все усилия Пруссии были направлены к
одной цели — окончательно сделать «Священную Рим-
1 Пандур (венг.) — в XVII—XVIII вв. солдат венгерского
добровольческого корпуса, состоявшего из кроатов и словенцев.
5*
67

скую империю германской нации» пустой видимостью,
не обладающей никакой силой. Благодаря строгой
военной организации своего государства и будучи самой
крупной германской землей, Пруссия уже давно
превосходила в военном отношении все мелкие немецкие
государства, а также и Австрию. Последовавшая позже
формальная ликвидация Германской империи под
ударами Наполеона I явилась лишь подтверждением
давно совершившегося исторического факта.
Углубившись в историю Бранденбургско-Прусского
государства, можно обнаружить, что «Великий
курфюрст» и Фридрих «Великий» были отнюдь не
первыми слугами французских королей. В 1519 г. на выборах
германского императора шла борьба между домом
Габсбургов и домом Валуа. Гогенцоллерн Иоахим I был
единственным из германских курфюрстов,
участвовавших в выборах, который проголосовал против
кандидатуры Карла V, за избрание французского короля
кайзером «Священной Римской империи германской
нации». За эту услугу Иоахим выторговал себе у
французского короля огромные суммы. Наследники
Иоахима, неоднократно переметываясь в ходе
Реформации от кайзера к германским государям, принявшим
ради своей выгоды протестантство, и обратно, только
и думали о том, как бы использовать сложившуюся
ситуацию для расширения власти бранденбургской
династии. Таким образом, «Великий курфюрст» перенял
уже от своих предшественников эгоистическую
антигерманскую традицию, часто маскировавшуюся
религиозными соображениями. Фридрих II настолько
сильно чувствовал себя наследником этого антиимперского
духа, что в «Истории моего времени» нагло защищал
предательскую антинациональную политику
протестантских государей в середине XVI в.: «Если бы
князья Шмальдкальденского союза после победы
Карла V не опирались на Францию, то кайзер заковал бы
их в цепи, как он этого давно желал».
Состарившийся Фридрих, питая любовь к
французской литературе, выражал глубокое презрение к
расцветшей в ту пору немецкой поэзии, которая в лице
Готхольда Эфраима Лессинга нашла поборника распро
68

странения буржуазно-гуманистического духа на
германской земле. После упадка в результате Тридцатилетней
войны любое идейное движение, находившее свое
выражение на немецком языке, должно было служить
подготовке создания национального единства,
прокладывало пути для еще слабой буржуазии и
обусловливало ее дальнейший натиск на феодальные оковы.
Фридрих наблюдал за этой духовной жизнью в других
германских землях с брезгливо-ядовитой ненавистью,
ибо, по его мнению, только Пруссия должна была
занимать место всей германской нации.
Созданная вокруг Фридриха «Великого» легенда
часто использует слова Гёте: «Свое подлинное и более
высокое жизненное содержание немецкая поэзия
впервые обрела благодаря Фридриху Великому и
свершениям в Семилетней войне». Но сам Гёте действовал
вопреки этому утверждению: в качестве веймарского
министра во время попыток Фридриха II создать союз
германских государей под главенством Пруссии он
проводил ярко выраженную антипрусскую политику. Гёте
сохранил свое отрицательное отношение к
пруссачеству вплоть до периода освободительных войн. Генрих
Гейне в «К истории религии и философии в Германии»
(1834 г.) писал куда правильнее: «Вследствие этого
пристрастия к иноземным талантам Фридрих Великий
не мог, конечно, оказать слишком большое влияние на
немецкую культуру. Наоборот, он оскорблял, он
унижал немецкое национальное чувство. Презрение, с
которым Фридрих Великий относился к нашей литературе,
задевает даже нас, внуков. Кроме старого Геллерта !,
ни один из них не удостоился его высочайшей
милости» 2.
Политика Пруссии и в следующем после
Фридриха II столетии была направлена отнюдь не на создание
национального единства Германии. Пруссия всегда
имела грубую и прямолинейную цель — захват
территорий лишь для себя самой. «Со времен Фридриха II
1 Геллерт, Христиан Фюрхтегот (1715—1769) — один из
популярнейших поэтов немецкого Просвещения, автор
многочисленных басен и песен.
2 Генрих Гейне, Собр. соч., т. 6, М., 1958, стр. 82.
69

Пруссия видела в Германии, как и в Польше, лишь
территорию для завоеваний, территорию, от которой
урывают, что возможно...»1, — писал Фридрих Энгельс
в своей работе «Роль насилия в истории».
Но нет в истории такой тенденции, которая всегда
развивалась бы только по прямой и никогда не нару-*
шалась бы воздействием противоборствующих сил. То
же самое и в прусской истории. Крупные деятели из
окружения барона фом Штейна (которые выдвинулись
во время войны Пруссии против Наполеона I или же
являлись выходцами из других германских государств),
поднявшиеся до прусской правящей верхушки, имели
весьма мало или вообще не имели ничего общего с
традиционной эгоистической прусской идеологией. Они
находились под прямым или косвенным влиянием идей
Великой Французской революции, духовного мира Лес-
синга, Канта, Шиллера и Фихте. Образ мыслей у них
был не реакционный, пруссаческий, а свободолюбивый
и общегерманский.
Когда 40 лет спустя, в революционный 1848 г.,
злополучное вечно колебавшееся франкфуртское
Национальное собрание предложило королю Фридриху
Вильгельму IV корону германского императора, он отказался
от нее. Он сделал это, несмотря на то что
промышленный подъем Германии требовал создания единого
внутреннего рынка и объединения всей страны. Все
германское, несмотря на романтические отзвуки
средневековья, имело для этого прусского короля
ненавистный запах демократии; несколько недель спустя его
братец велел расстрелять у Раштатта картечью борцов
за германскую имперскую конституцию. «Германская
солидарность» проявлялась этим прусским королем
только тогда, когда нужно было душить и топить в
крови германскую демократическую революцию, будь то
на саксонской, баденской или пфальцской земле. Его
упомянутый выше братец, ставший после восшествия
на трон королем Вильгельмом I, и после 1866 г. все так
же узколобо помышлял лишь о захвате земель с целью
территориального расширения Пруссии.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 21, стр. 435,
70

И наконец, в борьбе Пруссии против Германии
именно Бисмарк нашел ту волшебную для
реакционеров формулу решения противоречия, которая означала
политическую и идеологическую аннексию Германии
реакционным пруссачеством. Спустя немногим три
недели после своего провозглашения 18 января 1871 г.
германским императором Вильгельм I в гневе заявил
своему сыну Фридриху, что для его прусского сердца
невыносимо видеть, как имя Пруссии оттесняется
«другим именем, которое в течение целого столетия
враждебно противостояло прусскому». Это другое имя было:
Германия.

ш
ДВБ ПОПЫТКИ ЗАВОЕВАНИЯ
ГЕРМАНСКОЙ СВОБОДЫ
Оказавшись после Реформации и Тридцатилетней
войны в состоянии государственной раздробленности,
Германия в своем экономическом развитии далеко
отстала от стран Западной Европы. Во всей жизни
многочисленных княжеств и карликовых государств,
находившихся под абсолютной властью князьков, царила
затхлая атмосфера мелкобуржуазной узости. Эта
социальная действительность характеризовалась наличием
слабо развитых классов общества с разрозненными
интересами, политически бессильных, придавленных
всемогуществом княжеской бюрократии. Германские земли
были связаны с мировой торговлей только через
Гамбург и Бремен, поскольку центр тяжести ее
переместился в окрепшую после Тридцатилетней войны
Голландию.
Однако на рубеже XVIII—XIX вв. в немецком
народе стало вновь расти и шириться стремление к
социальной и политической свободе, к национальному
единству. Вся обстановка в Германии была тогда
такова, что идейный, а позднее и материальный толчок
должен был последовать извне. Война американского
народа за свою независимость и Великая Французская
революция — вот что определяло облик тех
десятилетий, когда благодаря развитию транспортных путей
народы стали теснее связаны между собой, а мир —
более единым. Торговля с Северной Америкой,
сбросившей английское господство, привела к новому
экономическому подъему Гамбурга и Бремена,
72

Вступление революционной армии санкюлотов в
Рейнскую провинцию было с восторгом встречено
населением, причем отнюдь не потому, что рейнские
немцы хотели стать французами, а потому, что они
чувствовали себя приверженцами страны демократических
свобод для крестьянства и буржуазии, страны
самоопределения народов и ликвидации еврейских гетто,
страны прав человека. Они видели в лице этого
государства воплощение своих надежд, осуществить
которые собственными силами оказались не в состоянии.
В Майнце в 1792 году возник «Конвент свободных
немцев» во главе с выдающимся немецким писателем
и путешественником, другом Александра Гумбольдта,
Георгом Форстером, который стал представителем этих
первых свободных немцев в парижском Конвенте, где
заседали также и депутаты от Кёльна. Но вскоре
германская контрреволюция, свирепствовавшая в Майнце,
разгромила это первое объединение свободных немцев.
Военные походы Наполеона I разнесли с собой идеи
буржуазно-демократической революции по всей
Германии, где эти идеи уже давно зрели, несмотря на то,
что гнет окружающей среды душил их даже в сознании
лучших умов немецкого народа — таких, как Шиллер
и Клопшток. Французский император превратил эти
идеи в реальность, хотя и делал это только в интересах
своей собственной завоевательной политики.
В этот период вокруг барона фом Штейна
сгруппировались политические и военные противники
Наполеона на немецкой земле. Но для того чтобы разбить
чужеземного захватчика и поднять народ на
восстание против него, они должны были выступить против
насквозь прогнивших прусских устоев и попытаться
их опрокинуть. Однако как сама личность барона
Штейна, так и поставленная им цель отражали всю
трагедию германской отсталости: ведь этот самый смелый
ум среди всех немецких государственных деятелей
своего времени спустя 300 лет после Ульриха фон Гуттена
все еще боролся (хотя и с некоторыми изменениями)
в сущности все за тот же общественный прогресс, за
который ратовал и страдал воинствующий гуманист
цериода Крестьянской войны. В этом проявилась вед
,73'

косность германских условий: горожане и крестьяне
добивались восстановления тех прав, которых они
лишились на исходе средневековья. Имперский барон фом
Штейн, так же как и имперский рыцарь фон Гуттен,
не имел ясного представления о той «свободной
империи германской нации», которую он стремился создать
в борьбе. И это в то время, когда только глубокая
демократическая революция была в состоянии
ликвидировать убожество германской действительности!
Но политическая интермедия группировавшихся
вокруг Штейна деятелей, которые не смогли одержать
победу, явилась прологом, за которым с неизбежностью
должна была последовать новая схватка между
германской революцией и контрреволюцией.
Соратники Штейна
Не так уж важно, что крупнейший прогрессивный
государственный деятель Пруссии не был пруссаком
по рождению, хотя современная историография
слишком навязчиво подчеркивает это обстоятельство, желая
(несмотря на Канта, Гердера и Клейста) доказать,
будто Пруссия вообще не дала выдающихся умов.
Гораздо важнее то, что барон фом Штейн не был
пруссаком по своим убеждениям. Происходя из имперского
рыцарства и находясь еще во власти унаследованных
представлений и предубеждений против Великой
Французской революции, Штейн в своих помыслах и делах
стремился, однако, выйти далеко за пределы своей
касты и юнкерского пруссачества.
Поскольку Штейн олицетворял для своего времени
стремление немецкого народа к свободе, поскольку
образ мыслей у него был свободолюбивый и
общегерманский, ему пришлось бежать из Пруссии и вести жизнь
эмигранта. Поскольку крупнейший реформатор
Пруссии действовал свободолюбиво и в общегерманских
интересах, квислинги того времени называли его
«русским агентом» и «орудием заграницы». Поскольку он
находился цод глубоким впечатлением от буржуазного,
74

прогресса в Англии и Франции и хотел превратить
зависимых крестьян и бесправных подданных всех
германских государей в свободных земледельцев и
горожан, прусские юнкеры ненавидели этого потомка
имперских рыцарей и его ближайших друзей и называли
их «якобинцами».
Душой и мозгом группы, в которую входили Шарн-
горст, Гнейзенау, Клаузевиц, Бойен и Грольман, был
именно Карл фом Штейн — человек прогрессивного
духа, проводивший свои взгляды в жизнь с таким
мужеством, каким не обладал никто и никогда в
прусском правительстве. В этом крепком, приземистом
уроженце Нассау, бунтарски противостоявшем королям,
князьям и величайшему завоевателю своего времени,
было, по свидетельствам современников, что-то
«демоническое». Но какой бы сильной личностью ни был
сам по себе Штейн, он оказался не в состоянии
сломить сопротивление крупных землевладельцев-юнкеров
и их придворной клики, а таким образом,—
реакционную силу всего прусско-германского убожества.
Барон фом Штейн поступил на прусскую
административную службу еще в юные годы, незадолго до
смерти Фридриха И. Привлеченный сначала ореолом
славы победоносной Пруссии, он весьма скоро познал
фридриховскую деспотию во всем ее бюрократическом
бездушии. Еще в молодые годы в сознании Штейна
возникли две предпосылки, которые определили его
дальповидность реформатора в будущем. Во-первых,
побывав в 1778 г. в Англии, он познакомился с
организацией самоуправления в английских графствах.
Во-вторых, в качестве горного советника в Веттере-на-
Руре и руководителя вестфальского горного ведомства
он познакомился с трудом и жизнью горняков, а также
с этой единственной ключевой отраслью
промышленности, развивавшейся в Пруссии. Провинция Вестфа-
лия, в которой Штейн скоро занял высший
административный пост, несмотря на ее опруссачивание,
сумела все же сохранить некоторые политические свободы
для своих сословий. Опираясь на свободолюбивые
традиции Запада, Штейну удалось провести в Вестфалии
как бы репетицию своих будущих реформ: он отменил
75.

фридриховские акцизы, заменив их прямыми
налогами, ликвидировал мешавшие торговле внутренние
пошлины, начал строить дороги и провел выборы
городских депутатов. Это было гораздо меньше того, что он
хотел, но достаточно много для анахроничной прусской
действительности.
Став прусским министром, Штейн продолжал
борьбу против этих пошлин. Он сразу же вызвал
ненависть юнкеров тем, что введением всеобщего
подоходного налога попытался затронуть их привилегии.
Режим слабосильного Гогенцоллерна Фридриха
Вильгельма III хотя и был еще абсолютистским, но уже
довольно основательно пошатнулся под натиском
европейского развития. Когда Штейн после катастрофичен
ского разгрома прусских войск при Иене и Ауэрштед-
те (1806 г.) решил потребовать от короля ликвидации
фридриховских «советников кабинета» и введения
вместо них ответственных министров по различным делам,
вспыхнул конфликт. Штейн бесстрашно выступил
против прогнившего государственного механизма,
представлявшего смесь абсолютизма, недееспособности и
слабости, а после того как его требование было
отклонено, отказался сотрудничать в прусской центральной
администрации. Для прусского чиновника это было
необычайным мужеством. Король отстранил этого
«строптивого, упрямого, упорствующего и неповинующегося
слугу государства», которого не оградило от опалы даже
то, что после катастрофы под Иеной и Ауэрштедтом
он спас государственную казну.
Только в силу хода исторических событий Штейн
смог год спустя вернуться к государственной
деятельности. По условиям Тильзитского мира 1807 г. Пруссия
превратилась в бессильное государство восточнее
Эльбы: в результате образования Великого герцогства
Варшавского, во главе которого был поставлен король
Саксонский, на востоке у нее были отняты территории,
захваченные ею при разделах Польши; на западе и
юге Наполеон I объединил в Рейнский союз вновь
созданное королевство Вестфалия, Баварию, Вюртемберг,
Баден и Гессен, владетельным князьям которых он
пожаловал титулы королей и великих герцогов. Франц II
76

Габсбургский отрекся от короны императора «Священ*
ной Римской империи германской нации».
Но вместе с тираническим. разделом Европы
Бонапарт принес на штыках своей армии освобождение
крестьян по французскому образцу, а «Кодекс
Наполеона» дал Рейнской провинции ряд буржуазных свобод.
Германские аристократы и рыцари, имевшие раньше
правительственную власть непосредственно от
империи, теперь были лишены ее и политически были
подчинены отдельным государствам. Наполеоновская
континентальная блокада задушила внешнюю торговлю
Пруссии. В эту эпоху больших сдвигов в мире, а
одновременно и глубочайшего падения Пруссии
(традиционная своекорыстная политика которой
способствовала переходу южногерманских государств на сторону
Наполеона) только человек, обладавший энергией
Штейна, мог взять на себя руководство прусскими
государственными делами. Штейн занял пост министра
внутренних дел с предоставлением ему полномочий
контроля над остальными министрами, т. е. фактически
обладал правами министра-президента.
Реакционная немецкая историография прилагала
позднее немало усилий, чтобы доказать, будто Штейн
в своих реформах не следовал ни английскому, ни
французскому образцу, а лишь продолжал старые
германские традиции. Однако, формулируя вопреки
ожесточенному сопротивлению юнкеров свою программу
реформ и приступая к ее осуществлению, Штейн,
разумеется, видел пример английской администрации
и рожденных французской революцией общинных
законов. К этому же времени прусские военные деятели
Шарнгорст и Гнейзенау на основе своего опыта
борьбы против французского народного войска пришли к
осознанию необходимости коренных реформ устаревшей
прусской армии. Таким образом, все они стремились
превратить некоторые идеи Французской революции в
оружие против наполеоновских планов завоевания
мирового господства. При этом они не боялись
«демократического яда» Запада или «импорта из Англии»,
т. е. того, о чем с такой ненавистью говорил сначала
юнкеровский генерал Иорк.
77

Каждый шаг Штейна-Министра встречался взрывом
ярости и новыми кознями юнкеров при королевском
дворе. Проведенная им реформа правительственной
верхушки прусского государства была воспринята
юнкерами, к голосу которых всегда прислушивался
король, с ненавистью, как революционный акт. То
историческое обстоятельство, что Штейн был поставлен
во главе прусского государства не революционном
народным восстанием, а был в силу необходимости
допущен к власти фактическими реакционными хозяевами
этого государства, явилось для всех начинаний
Штейна непреодолимым препятствием. Он не мог опереться
на те классы народа, для которых он прокладывал
путь прогрессивных реформ, ибо они не были той
движущей общественной силой, которая поддержала бы
его. Эти классы были еще в предыдущем веке
подавлены, физически и духовно порабощены; они были
ожесточены, но еще не революционны. Буржуазия еще
не сформировалась как самостоятельно действующая
классовая сила общества. К тому же — что угнетало
больше всего — национальный враг находился на
территории страны и прежде всего его надо было разбить.
Таким образом, Штейн никогда не располагал той
революционной силой, которая могла бы разом изменить
всю прусскую действительность, подобно тому как это
сделали — каждая в своей стране и в свое время —
Французская буржуазная революция и Великая
Октябрьская социалистическая революция, декретировав
волю революционного народа своей эпохи.
Тем не менее реформы Штейна были для Пруссии
начала XIX в. огромным шагом вперед на пути
ограничения феодальной власти юнкеров. 9 октября 1807 г.
Штейн издал указ об отмене личной зависимости и
крепостного состояния крестьян, ставший известным
под названием «Октябрьского эдикта». Этот указ
предусматривал, что ко дню св. Мартина в 1810 г. в
Пруссии должны быть только свободные крестьяне. Правда,
указ еще не предусматривал полного освобождения
крестьян от феодальных повинностей, но даже и в таком
виде он вызвал у юнкеров приступ ярости, что нашло
свое образное выражение в их ставшей печально зна-
78

менитой антинациональной поговорке: «Лучше три
битвы при Иене, чем один Октябрьский эдикт». Одним из
наиболее дальновидных сотрудников Штейна при
подготовке этого указа был Шён, который уже в
преклонном возрасте, став буржуазным "Демократом, принял
участие в революции 1848 г. Позднее, при
государственном канцлере фон Гарденберге, «Октябрьский эдикт»
был указом «О регулировании взаимоотношений между
помещиками и крестьянами» от 14 сентября 1811 г.
расширен в пользу крестьян, чтобы оградить их от
злоупотребления эдиктом Штейна со стороны юнкеров.
Следующим шагом Штейна был изданный в ноябре
1808 г. закон о введении в городах самоуправления.
Он предоставлял выборным городским советам право
свободно решать важнейшие вопросы городского
бюджета. Городскому управлению от имени государства
передавалось руководство полицией. Хотя сословная и
цеховая системы ликвидировались, закон еще не
устанавливал полного равноправия горожан, ибо
предоставление гражданских прав связывалось либо с владением
недвижимой или земельной собственностью, либо с
занятием определенным ремеслом. Над общинными
представительствами горожан должны были стоять
провинциальные представительства, а еще выше —
всеобщий прусский парламент. Таким образом
обеспечивалось определенное участие народа в управлении
государством.
Эти реформы, которые в течение целого столетия
указывали путь другим германским землям, отнюдь не
делали народ единственной конституционной силой
государства, поскольку, ослабив власть абсолютистской
бюрократии, они обеспечивали бюргерам и крестьянам
уч'астие в решении лишь местных и провинциальных
дел. За этим законом должны были бы последовать
дальнейшие шаги к действительному самоуправлению,
а сам он должен был бы послужить лишь этапом на
пути демократической реформы Пруссии. В проведен-
пых им законах Штейн видел важнейшую предпосылку
превращения задавленных гнетом подданных короля в
добровольных помощников государства и прежде всего
79

в воодушевленных патриотическими чувствами борцов
против Наполеона.
Бок о бок со Штейном в комиссии по реорганизации
армии действовали дальновидный военный реформатор
Герхард Иоганн Давид Шарнгорст, сын арендатора из
Нижней Саксонии, и его помощник Август Вильгельм
Нейтхардт Гнейзенау. Целью работы комиссии было
создание в Пруссии народного войска вместо наемной
армии. И Шарнгорст, и Гнейзенау — оба они как
солдаты восхищались теми мощными народными силами,
которые пробудила к жизни Французская революция.
Введение всеобщей воинской повинности означало
принуждение к выполнению патриотического долга также
и дворянства. Прежде всего надо было отменить
сохранившиеся еще со времен «Великого курфюрста» и
Фридриха II несовместимые с народной армией
телесные наказания — капральскую палку и шпицрутены.
Гнейзенау апеллировал к общественности: 1 июля
1808 г. он в статье, опубликованной в «Кёнигсбергер
фольксфройнд», смело поднял свой голос, требуя
«свободы для спин»: «Двадцать лет назад по всей Европе
начало звучать слово «свобода». Мы еще ощущаем
потрясения, которые оно принесло с собой, хотя в основу
этого слова положен теперь совсем иной смысл. Но
оторвем свой взгляд от этой столь многообразной свободы
и обратим его к свободе для спин, которая, право же,
не является недостойной для просвещенной нации...
Провозглашение свободы для спин должно, таким
образом, предшествовать введению всеобщей воинской
повинности. Если же это звучит как нечто невозможное,
то нам следует отказаться от наших претензий на
культуру и впредь, как и раньше, искать побудительные
мотивы благого поведения в палке, поскольку мы не
способны найти их в чувстве чести».
Статья Гнейзенау отражала занесенные из Франции
свободолюбивые идеи, которые, однако, к тому времени
уже были извращены Наполеоном. Месяц спустя
«свобода для спин» была введена в прусской армии
законом.
Шарнгорсту как военному министру и начальнику
созданного генерального штаба удалось завоевать у
80

короля некоторую симпатию, ибо даже ограниченный
ум этого Гогенцоллерна все-таки уловил, что военная
реформа означает подготовку борьбы против
Наполеона. Но проявивший себя позже гениальным
полководцем Гнейзенау был таким же бунтовщиком, как и
Штейн, не обладая при этом упрямым терпением
Шарнгорста. Поэтому Гнейзенау был так же нелюбим
королем, как и Штейн, к реформам которого крайне
враждебно относилась вся придворная юнкерская
клика, чему особенно содействовала королева Луиза.
Прусская историческая легенда навела на эту «благородную
королеву» дешевый лубочный глянец, восхваляя ее за
то, что она отправилась с прошением к Наполеону, но
Луиза скорее должна была бы войти в историю своими
злобными интригами против носителей прогресса.
Когда в 1808 г. Штейн под впечатлением испанской
народной войны начал думать об организации
народного восстания против Наполеона в Вестфалии и
Пруссии, юнкеры позаботились, чтобы одно из его писем
попало в руки агентов французского императора.
Штейн подвергся опале Наполеона, был уволен
прусским королем в отставку и оказался вынужденным
бежать на австрийскую территорию, в Чехию. Юнкеры
ликовали, надеясь, что теперь-то «змеиный клубок
захлебнется в собственном яде». Творцу «Октябрьского
эдикта», человеку, которому (как писал в 1831 г.
Арндт) мир «наряду с упорством царя Александра
более всего обязан свержением наполеоновской
тирании в 1812—1813—1814 годах», уже никогда не было
суждено вновь стать прусским министром, чтобы с
обретенной с годами зрелостью продолжить свои реформы.
То была пора, когда король Фридрих Вильгельм III
в 1809 г. под давлением юнкеров бросил Австрию на
произвол судьбы в ее борьбе против Наполеона. То
была нора, когда Арндт в своем «Духе времени»
обвинял не только чужеземных тиранов, но и германских
государей в том, что они равнодушны к судьбе народа,
который для них —" лишь объект сделок, ибо им ничего
не стоит «истребить немцев, если ценой еще большего
кровопролития и еще большего бесчестья удастся
приобрести несколько квадратных миль земли». То была
6 Александр Абуш
81

äopa, когда философ Фихте своими речами,
обращенными к совести германской нации, торжественно
открывал Берлинский университет, созданный под
эгидой Вильгельма фон Гумбольдта.
Тогда лучшие прусские офицеры направились в
страны, которые боролись против наполеоновской
тирании. Гнейзенау находился в Англии, Грольман, Оп-
пен и братья Хиршфельд сражались в Испании
(а Грольман затем — в Австрии); Клаузевиц, Бойен
и ряд других офицеров вступили в русскую армию.
Молодой Карл фон Клаузевиц уже в 1808 г. осознал
принципиальное значение для народной войны
партизанских методов борьбы испанских повстанцев и в
письме, адресованном Гнейзенау, требовал «превратить
Силезию в Испанию», чтобы разбить Наполеона. Шарн-
горст направил своих сыновей в английскую армию.
В 1812 г. Штейн развернул в России политическую
деятельность в качестве советника царя в борьбе
против Наполеона. Свою позицию Штейн характеризовал
следующим образом: «Я заявил уполномоченному царя,
что мои намерения состоят отнюдь не в переходе на
русскую службу, а лишь в стремлении полезным для
моего отечества образом принимать участие в решении
германских дел, которые возникли бы в ходе военных
событий. Этим заявлением я сохранил за собой
свободу действий в соответствии с моими убеждениями...»
Те немцы, которые в эти годы были полны
свободолюбивых национальных чувств, сражались против
Наполеона в рядах армий других стран, за пределами
своей родины. Только Шарнгорст, подвергнутый опале,
а затем призванный вновь, твердо держался на своем
прежнем посту. И еще один человек прогрессивного
духа — Вильгельм фон Гумбольдт — стал с помощью
Штейна прусским министром.
Когда Наполеон в 1812 г. предпринял свой поход
против России, в рядах его «Великой армии»,
насчитывавшей 400 тыс. человек, было 150 тыс. немцев из
государств Рейнского союза, а также вспомогательный
корпус, который Пруссия должна была выставить
согласно договору. Подобно тому как 130 лет спустя и
Москве возник Национальный комитат «Свободная
82

Германия», в тогдашнем Санкт-Петербурге
сформировался под политическим руководством барона фом
Штейна Немецкий комитет. Этот комитет выпускал
обращения к немцам, служившим в наполеоновской
армии, а также вел пропаганду среди немецких
военнопленных, находившихся в русских лагерях. В первом
обращении к немецким войскам наполеоновской армии
Штейн призывал своих соотечественников: «Немцы, вы,
которых завоеватель погнал к границам России,
покидайте знамена рабства, собирайтесь под знамена
Отечества, свободы, национальной чести...»
Наиболее талантливым выразителем идей этого
круга политических и военных деятелей был самый
верный соратник Штейна — немецкий поэт Эрнст Морнц
Арндт. Переодевшись купцом, он окольными путями
тайно пробрался в Петербург. Там Арндт в конце
1812 г. написал «Набат времени» — обращение к
немецким беженцам и перебежчикам,— призывая их
создать на русской территории «германский легион
свободы».
В своем «Катехизисе для немецких солдат» Арндт
обращался к воинам этого легиона с таким страстным
призывом к свободе, какого не знал немецкий язык
со времен Ульриха фон Гуттена и Томаса Мюнцера.
Арндт писал: «Вы полагаете, что, принеся присягу
знамени какого-либо князя или короля, вы должны
слепо выполнять все, что он вам ни прикажет. Значит,
вы почитаете себя не людьми, наделенными богом
свободной волей, а глупыми животными, которые дают
гнать себя куда угодно. И вот это-то скотское
состояние, это слепое повиновение господам своим вы и
называете солдатской честью и полагаете, что она — нечто
иное, нежели честь гражданская и человеческая. Но это
не так. Истинная солдатская честь заключается в том,
что никакая сила и никакая власть не могут принудить
благородного и свободного человека творить или
помогать совершать позорное либо несправедливое дело...
Германская солдатская честь — это когда солдат
чувствует, что он был сыном немецкого народа, прежде чем
стал подданным германских королей и князей, когда
он глубоко, внутренне, ощущает, что родная земля и

народ — бессмертны и вечны, а господа с их честью
и с их позором — преходящи».
В своей листовке «Два слова о возникновении и
назначении германского легиона» Арндт бичевал
немецких князей за то, что они попирают «всякое
германское и человеческое чувство». Он писал: «В слишком
печальные годы — с 1805 по 1812 год — немецкие
князья все крепче заковывали цепи, в которых
оказалась Германия; позабыв о своем германском отечестве,
о любви и верности ему, они своими жалкими и
алчными сердцами служили чужеземному тирану,
назвавшему себя императором Запада и освободителем и
возродителем Германии».
Политический глава этой группы свободолюбивых
немцев на русской земле Штейн питал к германским
государям лишь презрение, называя их «королевской
мелюзгой» («Zaunkönige») и «сбродом». Но в
тогдашней Европе освободительная война могла быть
принесена в Германию извне только при помощи государств
с династическим строем. Штейн несомненно надеялся,
что ведение войны по испанскому образцу выльется
во всеобщее народное восстание против чужеземной
тирании, что народ Пруссии превратится в
самостоятельно действующий фактор и это вырвет его из
состояния политической летаргии.
Час Штейна пробил в 1813 г. Жалкие остатки
разбитой «Великой армии» Наполеона покатились с
ледяного поля битвы России назад через Германию. Весь
европейский континент содрогался под воздействием
грандиозных событий, в ходе которых так бесславно
померкло ослепительное сияние непобедимости
французского императора. «Потерял барабанщик барабан,
натянул кирасир сарафан; разбито войско в пух и
прах — так бог их покарал!» — пели тогда в германских
землях. То был неповторимый исторический момент;
все зависело от того, сумеет ли Пруссия использовать
в целях освободительной войны слабость Наполеона,
прежде чем тот восполнит свои потери в людях и
вооружении новыми рекрутскими наборами во Франции
и государствах Рейнского союза. Уже был сделан
первый шаг: генерал Иорк, командир прусского вспомога-
£4

тельного корпуса, входившего в состав французской
армии, под нажимом молодого посредника России —
Карла фон Клаузевица 30 декабря 1812 г. на мельнице
в Пошеруне заключил так называемую Таурогенскую
конвенцию с русским генералом Дибичем. В ней было
записано, что корпус Иорка займет «нейтральные
позиции» и будет ожидать дальнейшего решения
прусского короля.
В январе 1813 г. Штейн поспешил в Кенигсберг,
чтобы превратить нейтралитет Иорка в открытое
выступление против Наполеона. «По прибытии в
Кенигсберг,— сообщал хронист того времени,— он был сначала
принят с недоверием; в нем видели русского
чиновника». Но, встреченный подозрительно, Штейн
противопоставил колебаниям юнкера Иорка — своего давнего
заклятого врага — всю свою страстность и энергию.
Штейн потребовал от Иорка немедленных и смелых
действий против Наполеона, независимо от того, какова
будет воля нерешительного и трусливого прусского
короля. В длившемся целый день единоборстве Штейну
удалось преодолеть внутреннюю раздвоенность Иорка,
который в действиях на собственный страх и риск
видел попрание всех понятий о долге абсолютного
повиновения прусского офицера своему королю. Штейн
увлек за собой колеблющегося Иорка. Королевский
курьер, которому было велено вручить Иорку указ о
его смещении, так и не добрался до него.
Иорк призвал народ Восточной Пруссии к оружию.
В духе воззрений Шарнгорста и но планам
Клаузевица был сформирован как милиционное войско восточно-
прусский ландвер. Неповиновение Иорка, вызванное
антипатриотической политикой его короля, т. е. весьма
и весьма «непрусское поведение», не помешало,
однако, тому, что вскоре он в качестве корпусного
командира начал воевать против Наполеона уже с согласия
того же короля, а впоследствии был возвеличен
официальной прусской историографией как истинный герой
1813 г. и назван гораздо более выдающимся деятелем,
чем Штейн. (После победы в битве при Вартенбурге
Иорк получил в качестве добавления к своей
фамилии наименование этого города. При Гитлере один из
ΊΒ5

носивших эту прославленную фамилию был повешеп
за то, что и в XX в. оказался достойным ее, приняв
20 июля 1944 г. участие в покушении на могильщика
немецкой нации).
После выступления Иорка пламя восстания стало
перекидываться из Восточной Пруссии в Силезию и
Бранденбург. Тогда Штейн отправился к королю,
резиденция которого находилась в Бреславле. Там Штейн
был встречен ненавистью и мелочной злобой
реакционеров. Лишь положение «находящегося под русской
защитой» (Штейн был официальным посланным царя
Александра I) ограждало его при выполнении трудного
предприятия — побудить короля к союзу с Россией и
к освободительной войне против Наполеона. Больной,
окруженный не заботой, а враждебностью двора,
лежал Штейн в Бреславле. Наконец, спустя несколько
недель, 28 февраля 1813 г., в Калише Пруссия
заключила союзный договор с Россией. Настойчивость
Штейна, поддержанного Шарнгорстом, одержала верх.
Правда, Штейну не удалось добиться включения в
обнародованный в Калише русским царем и прусским
королем манифест о войне против Наполеона пункта
о том, что государи Рейнского союза лишатся трона,
если в течение шести недель они не повернут фронт
против французского императора. Однако «Калишский
манифест» обещал паселепию Пруссии и всем немцам
свободу и независимость в новой Германской империи.
Народ поднялся на борьбу, буря разразилась; по всей
восточной части Пруссии добровольцы спешили взяться
за оружие и выступить против Наполеона, и самым
мощным их оружием было именно это обещание
свободы. Наблюдатели того времени усматривали в этом
восстании народа Пруссии против Наполеона взрыв
«испанского духа». Вскоре в решительное столкновение
с Наполеоном вступила и Австрия. Истинным
политическим победителем Наполеона в Германии был Карл
фом Штейн, хотя военный вклад Пруссии в победу
над чужеземным завоевателем являлся лишь вкладом
одного из государств крупной антинаполеоповской
коалиции. Штейн сумел политически использовать
исключительные возможности исторической обстановки, воз-
86

пикшей после московского поражения наполеоновской
армии.
Однако политическим наследником Наполеона,
напротив, явился человек весьма ловкий, ставший
дирижером всей Европы. То был австрийский
государственный канцлер Клеменс Лотар Венцель фон Меттерних.
Для него «Калишский манифест» значил не больше
чем клочок бумаги, а решающую роль играли только
династические цели, дележ на Венском конгрессе
шкуры поверженного льва.
Штейн наверняка рассчитывал продолжить своп
реформы после победы над Наполеоном; если
впоследствии он не смог избавиться от старых сословных
представлений, причиной тому была безнадежность
положения в Пруссии: 22 мая 1815 г. король обещал
предоставить стране конституцию, но в Пруссии не
было достаточно мощного народного движения,
которое могло бы добиться осуществления этого обещания.
В 1831 г. Штейн, будучи ландмаршалом, передал
берлинскому правительству петицию вестфальского
ландтага о созыве прусского рейхстага — это было его
последним политическим актом. За это
туповато-трусливый Фридрих Вильгельм III, государство которого
Штейн спас от гибели два десятилетия назад, отчитал
его: он-де превысил свои полномочия.
Политическая концепция Штейна была, пожалуй,
наиболее отчетливо сформулирована в его письме графу
Мюнстеру в Лондон накануне начала освободительной
войны (1 декабря 1812 г.): «Мне весьма жаль,—писал
Штейн,— что Ваше превосходительство предполагает
во мне пруссака, а в себе самом обнаруживает ганно-
верца. У меня есть только одно отечество — оно зовется
Германией, и, поскольку я по старой конституции
принадлежу только ему, а не какой-то отдельной его части,
я и предан всем сердцем лишь ему, а не этой отдельной
части. В настоящий момент грандиозного развития мне
совершенно безразличны династии. Они только орудия.
Мое желание —видеть Германию великой и сильной,
чтобы она вновь добилась своей самостоятельности,
независимости и национального существования... Это в
интересах нации и всей Европы. Она не может быть
В7

сохранена путем увековечения старых, разложившихся
и прогнивших форм, ибо это означало бы стремление
создать на развалинах старинных рыцарских замков и
городов с крепостными стенами и бойницами систему
военных искусственных границ... Замените Пруссию чем
хотите, ликвидируйте ее, усильте Австрию Силезией,
Бранденбургом и Северной Германией, сделайте,
наконец, так, чтобы Австрия господствовала в Германии —
я желаю этого, это хорошо, если это выполнимо...»
Однако при всей своей мужественной ненависти к
восточноэльбским юнкерам-мракобесам Штейн,
сознательно или бессознательно, руководствовался идеологией
средневекового рыцарства. Так, Штейн говорил Арндту
о юнкерах Померании, Мекленбурга и Бранденбурга:
«Это не имперское рыцарское дворянство, их нельзя
назвать даже полугерманским дворянством; это genus
hybridum \ в котором еще кроется многое от дикого,
давно вымершего, допотопного животного. Я
рассчитываю на использование других, тех, кого принято
называть имперскими дворянами; у нас на Рейне и в Вест-
фалии крестьяне не дали бы появиться подобному
отродью» 24
Это презрение к юнкерской аристократии как
«неполноценной» сочеталось в мышлении Штейна с
представлением о «свободной империи германской нации»,
власть в которой исходила бы от народа, а не от
Династии, но которая возглавлялась бы кайзером. Тем
самым Штейн ушел недалеко от Гуттена.
В восточноэльбской аристократии Штейн видел
закоренелую реакционную силу не только Пруссии, но и
всей Германии. Он считал, что продолжение его
политики реформ шаг за шагом приведет к преодолению
реакционного пруссачества. Вот почему Штейн,
несмотря на все свое презрение к королям и князьям, и
после 1815 г. никогда не поднялся до осознания той
истины, что прусское зло могло быть уничтожено
только в результате очистительной и основательной
демократической революции. Будучи кипучим реформатором
1 Гибрид (лат.).
2 Е. М. Arndt, Meine Wanderungen^ und Wandlungen mit
Freiherrn vom Stein.
88

и обладая личным бесстрашием перед лицом
германских князей. Штейн по своей идейной сущности отнюдь
не был якобинцем, не был буржуазным
революционером, способным осуществить историческую миссию
«третьего сословия», а всегда оставался дворянско-ли-
беральным реформатором.
Поэтому Штейн и его друзья в дальнейшем
считали для себя более приемлемым с горечью и
ожесточением пассивно стоять в стороне, досадуя на
«неблагодарного короля», нежели возглавить движение народа,
чтобы в ореоле своей патриотической славы повести
его на борьбу против королевского абсолютизма.
Подъем, с которым горожане и крестьяне Пруссии вели
освободительную войну, сменился спадом, так и не
разгоревшись в восстание за обещанные народные права.
Немецкий народ избавился от наполеоновского ига, но
свобода так и не пришла на германскую землю.
Интермедия Меттерниха
Крупнейший политический противник Штейна
князь Меттерних, происходивший из Рейнской
провинции, но являвшийся австрийским государственным
деятелем, отнюдь не желал, чтобы Австрия снова стала
ведущим государством Германской империи, ибо
вообще не хотел единой Германии. Во вновь
объединенном «рейхе» Меттерних видел опасность для
габсбургской империи, которая, будучи оттеснена фридрихов-
ской Пруссией, имела своим экономико-политическим
фундаментом негерманские народы Юго-Восточной
Европы, причем господствующей нацией были
австрийцы—германцы по происхождению. Меттерниха пугала
идея национальной свободы, бурлившая во всех
европейских странах со времен Великой Французской
революции. С помощью наследственной бюрократии он
превратил Австрию, которая благодаря реформам,
проведенным при Марии Терезии и особенно при
Иосифе II, некоторое время была либеральной протпвопог
ложностью реакционной Пруссии, в настоящую тюрьму
народов. По мнению Меттерниха, существование пре-
89

бывающей в состояшш внутренних распрей и
бессильной раздробленности Германии должпо было
гарантировать государственную самостоятельность Австрии.
Южногерманские государства Меттерних считал
орудиями своей политики, пользуясь ими для того,
чтобы не допустить усиления Пруссии. Оп обдумал и
проводил эту политику уже во время войны против
Наполеона, гарантировав в 1813 г. государям Рейпского
союза (за исключением Вестфалии) сохранение их
власти в качестве вознаграждения за пх переход в
лагерь союзников. Тем самым Меттерних
заблаговременно перечеркнул план Штейна, предусматривавший
низложение презренной «королевской мелюзги».
В результате торга, состоявшегося на Венском
конгрессе 1815 г., когда одержавшие победу над
Наполеоном династии, прибегая к всевозможным козням и
интригам друг против друга, делили между собой и
выменивали европейские территории, Меттерних добился
полного триумфа в «германском вопросе», а именно
создания Германского союза, который в дальнейшем
оказался вполне на уровне позорного часа своего
рождения и политического облика своего творца.
Образование Германского союза было хорошо нацеленным
ударом против плана создания единой Германии, к
осуществлению которого страстно стремились Штейн и
Арндт. Ловкая рука австрийского политика созданием
этого союза слабо связанных между собой государств
толкала Пруссию назад, к ее самостоятельному от
других германских государств существованию. Именно это
и было нужно придворной юнкерской клике, чтобы как
можно скорее «очистить» Пруссию от «якобинских»
следов деятельности Штейна, Шарнгорста, Гнейзенау
и Бойена. Политический пособник юнкеров, спаситель
реакционного пруссачества, захлестываемого
свободолюбивым германским течением того времени,— воткем
был Меттерних.
В Германском союзе доминировал меттерниховский
дух, которому было суждено вплоть до революционной
бури 1848 г. быть духом увековеченного германского
убожества. Не существовало ни общесерманского
парламента, ни верховного германского суда, не было ни
00

единой валюты, ни единой системы мер и весов, ни
единой транспортной сети, ни единых вооруженных
сил, ни полной эмансипации евреев, а таможенные
барьеры внутри Германии оставались по-прежнему
несокрушенными. Имелся лишь Союзный сейм
(бундестаг) во Франкфурте-на-Майне, состоявший из
посланников различных германских государств. Характерным
для феодально-монархического расщепления Германии
было то, что в Союзном сейме Ганновер представлял
английский король, Гольштейн — датский, а
Люксембург — нидерландский. Пруссия входила в Германский
союз без Восточной и Западпой Пруссии, а также
Познани, поскольку они не являлись исконно
германскими землями. Австрия представляла в нем лишь свое
говорящее на немецком языке население. Штейн
мрачно отстранился от какой-либо деятельности в этом
союзе, который и но форме и по содержанию являлся
лишь карикатурой на германское имперское
представительство.
Юнкеры не замедлили воспользоваться
изменившимся положением: они добились от короля
декларации 29 мая 1816 г., чтобы обойти «Октябрьский эдикт»
Штейпа и закон 1811 г. о «регулировании» с целью
нового широкого захвата крестьянских земель. Все
крестьянские хозяйства, не имевшие полной упряжки
рабочего скота, а также не внесенные в списки
провинциальных налоговых ведомств, самовольно
присваивались юнкерами, а их владельцы превращались
в безземельных поденщиков. В результате в
важнейших провинциях Пруссии (по подсчетам Кнаппа в его
книге об освобождении крестьян) осталась всего одна
четверть свободных крестьянских дворов. Юнкеры,
вопившие в 1811 г.: Шаши поместья превратятся для нас
в ад, если нашими соседями станут независимые
собственники-крестьяне»; теперь снова почувствовали себя
господами положения. Вскоре должны были
осуществиться и их политические желания, ибо основанный
в Вене «Священный союз» России, Австрии и Пруссии
использовал Германский союз в качестве инструмента
для объявления вне закона и преследования всех
демократических идей, всех свободолюбивых движений и
91

литературных направлений в германских землях.
Влияния «опасных идей Парижа», идей великого
буржуазного Просвещения (это влияние проявилось позже,
в 1825 г., в восстании декабристов) не меньше боялся
и царь в своей огромной России: там вновь и вновь
вспыхивали бунты крепостных крестьян против
помещиков.
«Надеюсь с помощью божьей разгромить
германскую революцию, как победил я завоевателя всего
мира»,— писал Меттерних, созывая в 1819 г.
конференцию в Карлсбаде (Карловы Вары). «Германской
революцией» Меттерних считал студенческие союзы,
возникшие с 1815 г. и сделавшие своим знаменем
черно-красно-золотой кайзеровский флаг средневековья,
под которым во время освободительной войны сражался
против Наполеона добровольческий корпус Лютцова.
«Германской революцией» были для Меттерниха и
новое движение «гимнастических союзов» во главе с
Фридрихом Людвигом Яном, и либеральные
профессора в университетах, и свобода печати. «Германской
революцией» являлось в глазах Меттерниха убийство
23 марта 1819 г. в Мангейме студентом теологии
Карлом Зандом драматурга Августа Коцебу, восхвалявшего
в своих произведениях реакцию и являвшегося
агентом русского царизма. Это событие дало Меттерниху
повод раздавить голову «гидре революции».
Меттерних был мастером провокаций, а прусский король,
подталкиваемый юнкерами и напуганный полицейскими
донесениями своего министра графа Виттгенштейна,
чутко прислушивался к каждому слову австрийского
канцлера.
Летом 1819 г. Меттерних созвал в Карлсбаде
представителей Пруссии, Баварии, Вюртемберга, Саксонии,
Ганновера, Мекленбурга, Бадена и Нассау, игнорируя
остальные 28 государств Германского союза. «Карлс-
бадские постановления» были затем спешно
протащены через франкфуртский Союзный сейм. Они
принесли с собой конец свободе преподавания,
строжайшую цензуру над всемп произведениями объемом даже
менее 20 страниц и создаййе в Майнце центральной
комиссии по расследооайию деятельности «демагогов»,
Θ2

выражавших свободолюбивые германские идеи. Осенью
1819 г. начались репрессии против «демагогов». Среди
уволенных со службы профессоров, произведения
которых подверглись конфискации, был и провозвестник
свободы — поэт-патриот Эрнст Мориц Арндт, а в числе
арестованных — Фридрих Людвиг Ян. Волна
ненависти преследователей угрожающе подкатывалась и к
самому Штейну.
Поскольку прусский король лишил ландвер
характера народной милиции, превратив его в резерв для
армии, построенной на базе всеобщей воинской
повинности, военный министр Герман фон Бойен понимал,
что наследие Шарнгорста подвергается реакционной
фальсификации. То, что мыслилось как
демократическое вооружение народа, теперь служило усилению
юнкерского милитаризма. Бойен оставил министерский
пост. Свой протест против «Карлсбадских
постановлений» выразили выходом из правительства и два
других прусских министра, одним из которых был
Вильгельм фон Гумбольдт — борец за либеральное
преобразование государства. Поскольку теперь верхушка
государства была очищена от «змеиного выводка»,
деятели, группировавшиеся вокруг Штейна, уже больше не
служили препятствием для реакции. Фридриховское
наследие опять расцвело пышным цветом; абсолютизм
вновь придавил своим гнетом подлинную жизнь, все
духовные стремления народа.
Германская освободительная война страдала от
внутренней противоречивости: прогнившие монархии вели
эту войну против чужеземного завоевателя, который
пришел на немецкую землю как вестник прогресса,
неся с собой освобождение крестьян и «Кодекс
Наполеона». Чтобы смести все препятствия на пути
буржуазного развития и сделать Германию страной
свободно расцветающей нации, война против Наполеона
должна была бы превратиться в войну народную, в
войну за свободу. Если бы это произошло, то «гражданин
мира» Гёте наверняка не занимал бы столь
сдержанной позиции по отношению к освободительной войне,
к чему его побуждали поведение гогенцоллернско-юн-
керского сброда и несносный романтизм его друзей-
93

Поэтов. Гёте мог бы воспламениться реально
ощутимыми идеями создания демократической нации. Jlo,
поскольку из всего этого получилась не война за
свободу, а реставрация сил старого, в народе стала все
шире распространяться та эпидемия романтизма,
которая захлестнула немецкую литературу с начала XIX в.
и особенно после поражения под Иеной. Победа
реакции оказывала отравляющее идейное воздействие на
оппозицию.
Общегерманская свободолюбивая оппозиция должна
была бы черпать пламя своей страсти из взгляда в
будущее и учиться действию на демократическом опыте
соседних народов. Но кружок, сгруппировавшийся
вокруг «отца гимнастов» Яна, студенческие союзы и
новое «гимнастическое движение» — все они обращали
свой взгляд в прошлое, в средневековье и ко временам
древних германцев. Они считали, что надо вновь
вернуться к традициям старых германских нравов и
обычаев, к древнегерманскому духу, чтобы
противопоставить «идею» германства международному
полицейскому режиму Меттерниха, гнетущей действительности
реакционного пруссачества и узости жизни мелких
государств.
Это германофильство было продуктом гниения,
происходившего в то время, когда прогрессивные
течения в обществе были скованы цепями. Пышно
расцвели романтизм, безудержное фантазерство и
средневековый мистицизм. В этом германофильстве, которое
чрезмерно подчеркивало в освободительной войне
именно национальный момент, еще более смазывая
задачи борьбы за демократическую свободу, отражался
недостаток практического опыта π отсутствие традиций
революционно-демократической борьбы. Ведь эта
борьба велась в Германии, как говорится, «на голом месте».
Немецкая реакционная историография приписывает
«отцу гимнастов» Яну введение понятия «германская
народность». Это понятие связывалось с
воспоминаниями о средневековом «рейхе», который грубо
искажался как в фантазии самого Яна, так и в
романтической поэзии. Германская империя средневековья
фальсифицировалась как воплощение национальных
94

чаяний, ибо национального германского «рейха» не
существовало никогда. Она фальсифицировалась и в
социальном отношении, ибо также никогда не
существовало и легендарного, германского в своем ядре,
единства от Фридриха Барбароссы до Карла V; внутренняя
раздробленность и непрекращавшаяся борьба в
средневековом обществе оставили особенно глубокие следы
именно в Германии. К тому же уход в это давно
отжившее прошлое означал чреватый большой опасностью
отказ германской идеологии от использования земных
возможностей демократической борьбы, обращение к
чему-то экзальтированному, смутно ощущаемому,
бесформенному.
Это идейное направление, влиянию которого
поддался и Арндт, мешало в то время германской
демократической оппозиции создать движение, ставящее перед
собой реальные цели. Столь же ирреальный германский
космополитизм среди буржуазии, нашедший свое
выражение в идейном течении «мирового гражданства», с
отвращением отворачивался от этого древнегерман-
ского маскарада. Но и эти слишком далеко
размахнувшиеся «граждане мира» не смогли положить начало
реальному движению за создание демократической
нации. Когда же в 1830 г. из Парижа донеслись фанфары
июльской революции и немцы снова смогли бы
практически поучиться у этих «голых рационалистов»
французов тому, что означают буржуазные свободы и как
за них надо бороться, тевтономания быстро
превратилась в франко^обсхво.
Конфликт этого выступавшего за «германскую
народность» течения с реакционным пруссачеством мог
быть только временным, и, действительно,
противоречие между ними исчезло, когда в конце XIX в.
германский империализм стал развиваться под прусским
главенством. Реакционный германский национализм и в
дальнейшем охотно пользовался понятием
«народность» вместо демократического и вполне
определенного понятия нации. Таким образом, понятие
«германской народности» еще до 1848 г. послужило идейными
корнями для возникшего позже шовинизма
германского империализма. Чтобы созреть для этого, герма-
95

нофильству пришлось прежде всего освободиться от
всех демократических идей, с которыми оно еще
соприкасалось до 1848 г.
Штейн не принимал во всех этих событиях
никакого участия. Он умер в 1831 г. ландмаршалом
провинции Вестфалия, будучи в течение 17 лет полностью
отстранен от политических дел. Почти тогда же умер в
Познани и его друг Гнейзенау, с 1815 г.
преследуемый немилостью короля. Карл фон Клаузевиц,
теоретик стратегии и тактики народной войны, величайший
военно-теоретический гений Германии, никогда не
занимал руководящего поста в прусской армии;
ожесточенный и разочарованный, он в возрасте всего 52 лет
умер в провинциальном городе Бреславле, став
жертвой эпидемии. После смерти на его долю выпали
необычная судьба и большие почести. Карл Маркс и
Фридрих Энгельс, а в XX в. вождь Великой
Октябрьской социалистической революции Ленин поняли
значение его военной теории гораздо лучше, чем
прусский генеральный штаб и Гитлер.
Таким образом, за несколько месяцев 1831 г.
скончались три деятеля, столь ненавистные юнкерской
касте. Только Шарнгорст, получивший смертельную
рану на поле боя еще в 1813 г., не разделил участи
своих друзей в эпоху «Карлсбадских постановлений».
Штейн закончил свою жизнь, когда германская
действительность зашла в тупик; эта выдающаяся личность
потерпела крах своих стремлений из-за незрелости
общественной среды. Германию объединяло лишь
единство языка, а также единство меттерниховской
полиции и цензуры.
И все-таки в затхлую, гнетущую атмосферу
германской жизни уже снова врывались порывы свежего
ветра. История не дает командовать над собой. В ходе
неудержимого победного шествия нового
промышленного развития, призванного изменить весь
общественный облик Германии, она именно в те десятилетия
породила могильщиков прусской абсолютной монархии и
меттерниховской системы. В Германии, хотя и позже,
чем в других странах Запада, появились паровая
машина, механический ткацкий станок, газовый завод.
96

По рекам поплыли пароходы, закладывались новые
угольные шахты, выплавка чугуна и стали достигла в
Прусспи почти 400 тыс. г. В 1835 г. была открыта
первая железная дорога между Нюрнбергом и Фюртом;
вскоре там, где еще недавно ползли почтовые кареты,
на тысячи километров пролегли стальные рельсы.
Запоздалый, но быстрый промышленный подъем спутал
все карты Меттерниха и юнкеров, развеял
филистерскую идиллию карликовых государств, со стихийной
силой стремясь разорвать феодальные путы, которые
мешали развитию производительных сил.
Промышленное развитие требовало создания единого внутреннего
рынка, ликвидации устаревших таможенных границ с
их шлагбаумами. Порождая, особенно западнее
Эльбы, экономически крепнувшую буржуазию, а также
рабочий класс, этот ход развития подготавливал их
выступление на политическую арену с собственными
политическими требованиями.
Искры идей июльской революции 1830 г. во
Франции и польского восстания 1830—1831 гг. против
царизма перебросились в Германию, заставив немецких
князей бледнеть от страха. И хотя вскоре в народе
и произошел спад настроений, буржуазия в течение
одного десятилетия окрепла настолько, что уже
смогла энергично заявить о своем желании иметь
конституцию и право голоса в государстве; это
требование нельзя было больше игнорировать в политической
жизни Пруссии.
1840 год, тот самый год, когда на прусский трон
взошел Фридрих Вильгельм IV, был годом
поворотным. Последующие восемь лет, в течение которых этот
король пытался править вместе с провинциальными
ландтагами и вопреки им, окруженный древнегерман-
ским хламом друзей конституции, но отказываясь дать
эту конституцию, были только прологом к великой
драме. Упорная борьба должна была заставить сойти
свободу из «царства грез» на германскую землю.
Но для этого требовалась немалая идейная
подготовка: от антиромантической литературы «Молодой
Германии», возникшей после французской революции
1830 г., и натиска младогегельянцев в начале 40-х
7 Александр Абуш
97

годов до появления накануне революции 1848 г. вели«
чайшего документа во всей мировой истории. То был
«Манифест Коммунистической партии», написанный
двумя молодыми социалистами — сыном адвоката
Карлом Марксом из солнечного Трира, славившегося
своими виноградниками, и сыном коммерсанта
Фридрихом Энгельсом из трудолюбивого Бармена — города
текстильных фабрик. Эта программа Союза
коммунистов — тогда еще небольшой международной
пропагандистской организации промышленных рабочих —
имела непосредственное практическое значение для
Германии, возвестив, что «на Германию коммунисты
обращают главное свое внимание потому, что она
находится накануне буржуазной революции, потому, что
она совершит этот переворот при более прогрессивных
условиях европейской цивилизации вообще, с гораздо
более развитым пролетариатом, чем в Англии XVII и
во Франции XVIII столетия» *, и указав буржуазии ее
историческую задачу — совершить революцию.
Рабочие тогда еще не могли выполнить в буржуазной
революции самостоятельной миссии, они могли лишь
отдать всю свою силу и все свое мужество буржуазно-
демократической борьбе за ликвидацию феодального
рабства и завоевание единой Германской республики.
Прошло 17 лет после смерти трех выдающихся
деятелей — Штейна, Гнейзенау и Клаузевица. То, что
было невозможным тогда, стало возможным теперь.
Баррикады
в борьбе за германскую демократию
Спустя 50 лет после 1848 г. Бисмарк писал в своих
«Мыслях и воспоминаниях», что в основе всех
революционных событий этого «безумного года» лежала,
собственно, лишь ошибочная оценка соотношения сил
прусской реакцией. «Речь идет,— заявлял Бисмарк,—
о недооценке жизненной силы немецких династий и
подвластных им государств и о переоценке тех сил,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 459.
98

которые можно обозначить еловом «баррикада»,
понимая под этим словом все подготовляющие баррикаду
моменты, агитацию и угрозу уличных боев. Не в самой
баррикаде заключалась опасность переворота, а в
страхе перед ней» 1. Тем самым в своей «старческой
мудрости» Бисмарк высказал лишь косный взгляд всех
реакционеров, которые не в состоянии осознать
основных сил современного общественного развития.
Именно собственный опыт и правительственная практика
Бисмарка в 1862—1890 гг. должны были бы заставить
его уразуметь, что для демократического переворота и
в Германии имелось гораздо более решающих
движущих сил, нежели один только страх правящих кругов.
Этот страх, моральное воздействие баррикад, служит
лишь отражением народного движения снизу.
В бурные революционные дни сам юнкер Бисмарк
говорил 2 апреля 1848 г. в Соединенном ландтаге
в связи с назначением либерального министерства
Кампгаузена — Ганземана после капитуляции короля
перед революционным народом Берлина: «Прошлое
погребено, и я скорблю более, нежели многие из вас,
о том, что никакие человеческие силы не в состоянии
воскресить его, после того как сама корона бросила
горсть земли на свой собственный гроб. Но, принимая
это под давлением обстоятельств, я не могу закончить
свою деятельность в Соединенном ландтаге ложью и
выразить благодарность и радость по поводу того, что
я должен признать по меньшей мере вступлением на
неправильный путь» 2. Этим «давлением обстоятельств»
был упорный натиск борцов баррикад Берлина,
которые последовали примеру февральской революции
Парижа и повстанцев Вены.
После мрака политической реакции,
насаждавшейся Меттернихом и юнкерами, после средневековой тев-
тономании руководителя «гимнастических союзов»
Яна, после идейного затуманивания немецкой поэзии
реакционным романтизмом и после признания
Гегелем прусской абсолютной монархии в качестве вопло-
1 О. Бисмарк, Мысли и воспоминания, т. I, М., 1940, стр. 40.
2 Там же, стр. 24.
7*
99

щения государственной мудрости в последней
инстанции теперь на германской земле борьбу начали
буржуазия, мелкая буржуазия, крестьянство и
промышленный рабочий класс. На арену политической борьбы
в Германии выступили современные общественные
классы, которые развились в результате начавшегося
капиталистического подъема. Немцев вместе с
французами, австрийцами, поляками и венграми уже
подхватила огромная волна демократической и
революционной борьбы, прокатившаяся по всей Европе.
Революция 1848 г. не грянула в Германии, как
гром среди ясного неба, и не возникла из
ипохондрического страха господствующего класса. Она явилась
взрывом революционной энергии народа,
накопившейся в течение тридцати трех лет кабалы после 1815 г.
Теперь на немецкой земле уже имелась не только
разбогатевшая буржуазия (особенно окрепшая на западе
Германии), которая в провинциальных ландтагах
давала бой абсолютизму, добиваясь полного выполнения
обещания о предоставлении конституции. Со времен
«Карлсбадских постановлений» в Пруссии
существовала сильная оппозиция, состоявшая из мелкой
буржуазии, студенчества и многих университетских
профессоров. Представители низшего дворянства,
значительная часть которого была вынуждена заниматься
промышленной деятельностью, переходили в лагерь
сторонников конституционной монархии. Помимо этой
общей либеральной оппозиции, имелись и силы
внутри крестьянства, стремившиеся освободиться от
феодальных оков, причем эти силы еще с наполеоновской
поры были в Южной Германии более крупными и
действовали успешнее, чем в северных землях, где
господствовало юнкерство. Наряду с этим особенно было
заметно собственное движение молодого рабочего
класса: экономическое, проявившееся в восстании
прозябавших со времен Фридриха II ткачей Лангенби-
лау в 1844 г. и в голодных бунтах 1847 г., и
идеологическое — в растущей социалистическо-коммунисти-
ческой пропаганде. В революционных боях 1848—
1849 гг. представители рабочего класса выступали как
самое прогрессивное крыло демократической партии
100

во всеобщей борьбе за демократию, не выдвигая еще,
однако, собственных социалистических целей.
Реальными силами революции являлись теперь не
прежние погруженные в мечтания и часто весьма
далекие от действительности члены «Тугенбунда» («Союза
добродетели»), группировавшиеся в 1808—1813 гг.
вокруг барона фом Штейна, не узкая группа
«демагогов» — студентов, профессоров, государственных
служащих — времен «Карлсбадских постановлений». Нет,
это были перешедшие к собственным активным
действиям оппозиционно настроенные классы самого
народа. И если в злосчастном первом общегерманском
Национальном собрании во франкфуртской церкви
св. Павла («Паульскирхе») еще заседали наиболее
выдающиеся современники эпохи Штейна (в том числе
и старый Арндт), то само народное движение уже
продвинулось гораздо дальше, чем мышление его
давних предвестников.
Революция 1848 г. в Берлине не была вызвана
событиями в Париже или Вене, а лишь ускорена ими.
Народ Берлина на собраниях добивался от короля
указа о свободе печати, созыва ландтага, учреждения
германского национального флага и т. п. Когда же
король бросил против народа войска, народ 18 марта
ответил на эту атаку баррикадными боями перед
королевским дворцом в центре города, заставив
вывести гвардейские полки из Берлина. Пламя борьбы
разгорелось по всей Германии, когда народ, неся на
руках тела 200 убитых солдатами, вступил во двор
королевского дворца и заставил короля отдать почести
этим жертвам. Диалектика развития поставила во
главе германской революции Берлин, который со
времени подавления «Берлинского недовольства»
находился в руках политической реакции, но вместе с тем
уже в течение полувека являлся идейным
центром оппозиции. Молодой германский рабочий класс
дал баррикадам революции 1848 г. самых отважных
бойцов.
В мартовские и октябрьские дни 1848 г. прусские
берлинцы и австрийские венцы еще раз объединили в
великое единство по крайней мере свои демократиче-
101

ские надежды; национального единства из этого не
возникло. Победившая реакция разрушила это
согласие и спустя несколько месяцев отбросила отношения
между германскими землями и Австрией на уровень
Германского союза 1815 г., воскресив ожесточенное
соперничество между Пруссией и Австрией за
господствующее положение. Когда революционная Вена
оказалась подавлена полками Виндишгреца и захлестнута
волной контрреволюционной мести, кайзеровско-габ-
сбургское правительство нанесло решительный удар по
избранной во Франкфурте-на-Майне Центральной
власти. Согласно конституции 4 марта 1849 г. Австрия
объявила себя неделимой, самостоятельной и
централизованной монархией, в рамках которой все ее
германские и негерманские земли должны иметь общую
финансовую, таможенную и военную системы.
Молодой Карл Маркс уже в 1848 г. гораздо лучше,
чем старый Бисмарк к концу своей жизни, понимал,
что мартовская революция в Германии по своей сути
и по своим формам была подлинно народной
революцией и что смертельная угроза для нее таилась в ее
незавершенности. Поэтому с марта до ноября 1848 г.
Карл Маркс бичевал в «Новой Рейнской газете»
половинчатость, слабости и колебания представителей
буржуазии в берлинском Учредительном «собрании
соглашателей». Эти соглашатели предали дух баррикад уже
тогда, когда дали созвать себя для «согласования
конституции с королем», игнорируя в то же время голос
низших классов населения и студенчества,
отвергавших любой компромисс с королем и требовавших
исключительно суверенной власти народа. Прусские
соглашатели слишком дорожили «спокойствием и
порядком», а потому считали революцию законченной.
Маркс требовал внепарламентских действий против
выпадов реакции. И ноября 1848 г., именно в тот
день, когда новое правительство приказало
незаконному сыну Гогенцоллерна — графу Бранденбургскому
насильственно перенести местопребывание этого
прусского Национального собрания в городишко Бранден-
бург, т. е. подальше от демонстраций народных масс
Берлина, Карл Маркс указывал, что «на половинча-
102

тую революцию буржуазии корона ответила полной
контрреволюцией» *.
В тот же час генерал Врангель вступил в Берлин
с 40 тысячами своих солдат: не встретив никакого
сопротивления, он распустил ополчение горожан ( «бюр-
гервер») и ввел в городе осадное положение.
Национальное собрание в трагическом ослеплении
отклонило требование о вооружении рабочих. Берлинский
комитет «Рабочего братства» в одном из своих заявлений
говорил: «Рабочие Берлина вооружились и готовы
последовать вашему зову, если кто-либо отважится
посягнуть на права народа в лице его представителей;
они протягивают вам руку и предлагают кровь своего
сердца против любого врага, который захотел бы
совершить измену по отношению к вам и к свободам
народа». Однако Собрание, как заявил его
председатель фон Унру, не захотело «в неподходящее время и
в неподходящем месте приносить в жертву» рабочих.
Тем самым оно само дало возможность генералу
Врангелю распустить его и обезоружить именно ту
силу, которая в марте победила на улицах Берлина
гвардейские полки короля.
В Берлине, как и в Вене, позиция крупной
буржуазии и либерально настроенного дворянства
открыла контрреволюции путь к победе. Этим кругам,
располагавшим в берлинском «собрании соглашателей»,
а также до конца 1848 г. и во франкфуртском
Национальном собрании большинством депутатов, не хватало
сознания и воли для проведения той
последовательной демократической политики, которая действительно
могла бы поднять Германию на уровень Франции
1789—1794 гг. Штурмом, без колебаний и
промедлений довести революцию до конца, преодолев
раздробленность и отбросив в сторону «германские
раздоры»,— такова была задача, настоятельно диктовавшаяся
всем ходом развития Германии. Можно было
ожидать, что народные силы, которые в революционные
месяцы растут быстрее, чем в спокойно текущие
десятилетия, наверстают все, что было упущено в тече-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 6, стр. 12.
103

ние столетий: полетят короны, будет сломлена власть
юнкерства в Пруссии, и сотни тысяч крестьян обретут
свободу.
На позиции либерально-монархических кругов
буржуазии и дворянства сказались тоска по
компромиссам, страх перед последствиями открытой
вооруженной борьбы против реакции, а также недоверие к
рабочему классу. Эти круги боялись его
самостоятельных экономических требований со времен восстания
силезских ткачей и еще больше после февральской
революции 1848 г. во Франции, когда на политическом
горизонте Европы выросла грозная тень пролетариата.
«Призрак коммунизма» уже бродил по Европе, хотя
коммунистическое крыло демократической партии
мелкой буржуазии в период революции 1848 г. еще не
выдвигало своих социалистических целей, а верно
поддерживало борьбу за демократию. Выступая за
единую и неделимую Германскую республику, это крыло
лишь указывало тот путь, на который неизбежно
должна была вступить борьба за демократию. Карл
Маркс и Фридрих Энгельс вместе со своими
соратниками, ярким представителем которых во
Франкфуртском парламенте был депутат Вильгельм Вольф из
Штригау, занимали именно такую смелую
национальную и демократическую позицию. Но засилье
конституционно-монархического большинства во
франкфуртском Национальном собрании служило тормозом,
особенно когда надо было действовать по-демократически.
В этом первом собрании избранных
представителей немецкого народа было произнесено немало
речей, содержавших правильные идеи и требования
покончить с существующими в Германии условиями.
Депутаты из простого народа высказывались с
плебейской силой, например депутат Рёзлер из Ольса
(Силезия), требовавший в своей речи ликвидации
дворянских привилегий. Многие речи сохраняли свою
актуальность в Пруссии вплоть до 1918 г., например
речь депутата Вильгельма Лёве пз Кальбе, который
требовал права свободного передвижения по всей
Германии и единого права для всех немцев, без
сословных различий, быть свободными гражданами государ-
104

ства. Полемика депутата Пауса из Нейссе и поэта
Фридриха Теодора Фишера из Тюбингена против
барона Вильгельма Эммануэля фон Кеттелера из Мюн-
стера (позже ставшего епископом Майнцским) по
вопросу о коренном обновлении школьного дела в
Германии была уже проникнута духом терпимости,
стремящейся обеспечить каждому возможность свободного
развития в соответствии с его вероисповеданием и
убеждениями. Но всем этим прекрасным и не столь
прекрасным речам членов Национального собрания, не
подкрепленным материальной революционной силой
народа, суждено было остаться пустой ученой
болтовней, а выработанный собранием проект имперской
общегерманской конституции оказался поэтому
типичным немецким витанием в облаках воздушного
царства грез. Зато за стенами Национального собрания
контрреволюция действовала во всех германских
государствах.
Враг был в самом парламенте и имел опору в его
большинстве. Председатель Национального собрания
Эдуард Симеон из Кенигсберга 11 августа 1848 г.
отказался признать правомочность избрания депутатом
от Верхнего Бадена революционера Геккера, поскольку
тот еще действовал оружием, когда высокочтимое
собрание после мартовского выступления уже считало
революцию «законченной». Большинство парламента
надеялось на полюбовный компромисс с
существующими монархиями относительно создания новой
Германской империи, которая должна была стать
либеральным конституционным государством,
возглавляемым наследственным кайзером. Правда, Эрнст Мориц
Арднт (тогда уже 78-летнпй, убеленпый сединами
старец, окруженный ореолом славы сподвижника
Штейна и тех преследований, которым он подвергался
после «Карлсбадских постановлений», в своем роде
богатырь домартовской эпохи) выступал за отмену тех
привилегий дворянства, пагубные последствия
которых для крестьянства он бичевал в своих
произведениях. Но, будучи еще полностью во власти своих идей
периода 1815 г., он с ожесточением обрушивался на
самую мысль о том, чтобы Германия стала единой
105

республикой. Поэтому с каждым днем все больше
углублялось противоречие между речами депутатов,
собравшихся в «Паульскирхе», и народом за ее стенами,
который ждал от депутатов не слов, а дел и в случае
необходимости обращенного к массам призыва к
новым действиям.
В своих дебатах по польскому вопросу (в ходе
которых одиноко прозвучал страстный протестующий
голос Роберта Блюма) Национальное собрание
санкционировало новое угнетение поляков под прусско-
феодальным ярмом в «Великом герцогстве Познань».
Между тем следовало немедленно и полностью
предоставить революционному польскому народу право на
национальное самоопределение, поскольку он был
естественным союзником в общей борьбе. Но в
Национальном собрании одержало верх циничное упорство-
ванне Вильгельма Иордана на «праве сильного, праве
завоевания». Став на такую позицию, парламент
пренебрег своей ролью в общеевропейской
демократической борьбе и отказался от этой роли в
международном масштабе. Спустя три недели после этих
дебатов «Новая Рейнская газета» 19 августа 1848 г. еще
раз подчеркивала: «Создание демократической Польши
есть первое условие создания демократической
Германии» 1.
Ничто так не ослабляет революционные силы
народа, как его бездействие в часы, когда необходимо
обдуманное и энергичное действие. Ничто так не
разлагает их, как болтовня в такой момент о необходимости
«избежать жертв», болтовня, стоящая впоследствии
гораздо больших жертв. 1848 год (как впоследствии
весь германский опыт вплоть до 1933 г.) убедительно
показал это. За упущенным решительным моментом
неизбежно следовали распыленные действия,
сравнительно легко разгромленные контрреволюцией,
которая умеет в таких случаях брать инициативу в своп
руки. Бросая ретроспективный взгляд, Бисмарк
недооценивал силы «баррикад» именно потому, что ему
довелось видеть эти силы не в состоянии их возмож-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 5, стр. 353.
106

ного единого подъема, а в состоянии их спада и
раздробленности после мартовских событий 1848 г.
Лето 1848 г. было довольно богато отдельными
революционными событиями и героическими
выступлениями на юге и севере, на западе и востоке Германии.
В июне берлинские рабочие штурмовали Цейхгауз;
еще до кровавой бойни, устроенной парижскому
пролетариату Кавеньяком, они инстинктивно
чувствовали, что для продолжения революции в Берлине,
в Пруссии, во всей Германии им прежде всего
необходимо оружие. К тому же им не хватало вождей,
обладавших политическим планом действий и
демократической решимостью. Восставший народ
Франкфурта, Бадена и Кёльна также был разгромлен с
помощью войск незадолго до того, как в Вене вспыхнуло
октябрьское восстание, которое три недели спустя
было подавлено распоясавшимися бандами князя Вин-
дишгреца. В то время как демократическая Вена,
плохо подготовленная по вине примкнувшего к
восстанию крыла крупной буржуазии, с несравненным
мужеством билась против Виндишгреца, в Берлине
происходили беспорядки перед прусским парламентом.
Напуганные разгромом Вены, колеблющиеся левые
демократы в берлинском «собрании соглашателей»
упустили последний час для восстания. Открытая
борьба демократического Берлина против армии
генерала Врангеля даже в случае поражения восставших
укрепила бы революционно-демократическую
традицию Берлина и оказала бы длительное воздействие
на сознание берлинцев.
«Безумный год» характеризовался безумной
неразберихой: выборное франкфуртское Национальное
собрание существовало наряду с Соединенным
ландтагом. Избранный в качестве «имперского регента»
габсбургский эрцгерцог Иоганн творил свое черное дело
наряду с монархиями и в контрреволюционном союзе
с ними. Учрежденная франкфуртским Национальным
собранием Центральная власть лишь усиливала
конфликт с Пруссией и Австрией. Ни одно решение
Национального собрания не признавалось, ни один
принятый им закон не проводился в жизнь. Да и сама
107

судьба этого первого всеобщего германского
демократического парламента, который так долго болтал и
медлил, даже не объявив войну австрийской
контрреволюции в ответ на расстрел в Вене военно-полевым
судом своего депутата Роберта Блюма, стала кровавой
драмой. К ней привели события апреля и мая 1849 г.
Но событиям этим предшествовал еще один акт
комедии — предложение наследственной императорской
короны прусскому королю Фридриху Вильгельму IV.
Напрасно швабский поэт Людвиг Уланд
предупреждал 23 января 1849 г. в Национальном собрании:
«Революция и наследственный кайзер — все равно, что
юноша с сединами»; напрасно говорил он: «Сознаюсь,
однажды я мечтал о том, что грандиозный подъем
германской нации вызовет к жизни значительные
политические характеры и что отныне только
выдающиеся личности будут стоять во главе
общегерманского государства». В ответ на объявление 4 марта
Австрии самостоятельным государством Национальное
собрание постановило предложить прусскому королю
«малогерманскую» корону, т. е. корону Германской
империи без Австрии. Но за это решение голосовали всего
лишь 290 депутатов, 248 воздержались, а 200 при
голосовании отсутствовали.
Несмотря на все свои контрреволюционные
происки, Фридрих Вильгельм IV был провозглашен
франкфуртскими колеблющимися представителями
германской нации кандидатом на кайзеровский трон. Они не
пожелали посчитаться даже с тем, что именно в это
время, в феврале 1849 г., он распустил в Пруссии
строптивые недавно созданные палаты.
От всех речей этого короля, произнесенных до
1848 г., веяло духом средневековой, экзальтированной
и ограниченной германской кайзеровской романтики.
Год назад, в марте 1848 г., он верхом на коне
следовал во главе народной демонстрации за единую
Германию (спустя три дня после кровавой бойни,
устроенной по его приказу, он был вынужден уступить
«давлению черни», чем вызвал гнев таких юнкеров,
как Бисмарк). Итак, выдвижение кандидатуры
Фридриха Вильгельма IV на трон германского императора
108

явилось актом наивысшей «мудрости» Франкфурта.
Но король отклонил германскую императорскую
корону, ибо в это время все его усилия были направлены
на то, чтобы после революционных бурь вновь, и на
этот раз окончательно, «опруссачить» Пруссию.
Четырьмя неделями позже кандидат
франкфуртских «представителей народа» стал палачом
демократов Саксонии и Южной Германии, которые во имя
имперской конституции, принятой франкфуртским
Национальным собранием, выступили на борьбу против
вторгнувшейся прусской армии. Это восстание в
Саксонии и Южной Германии, где революция еще не
была «завершена», как в Вене и Берлине, вписало
незабываемую страницу в историю борьбы за
германскую демократическую свободу.
В приливе энергии франкфуртское Национальное
собрание 12 апреля 1849 г. объявило имперскую
конституцию законом. Ландтаги Пруссии, Саксонии, Ба-
дена, Вюртемберга и Ганновера высказались за нее.
Фридрих Вильгельм IV ответил на это новым
роспуском обеих палат в Пруссии; он повелел считать
имперскую конституцию «крайне анархическим и
революционным документом». Прусский король не
ограничился этим; он начал сосредоточивать войска севернее
Франкфурта, одновременно стремясь побудить
правительства Саксонии и Ганновера также распустить
ландтаги. В то время как в Берлине дело доходило
лишь до незначительных волнений, в Саксонии,
Рейнской провинции и Вестфалии, а особенно на юге
Германии — от Пфальца до Франконии — росло
буржуазно-крестьянское сопротивление. В процессе этого
развития большинство франкфуртского Национального
собрания перешло на сторону демократической
партии, между тем как многие реакционные депутаты
земель постепенно отходили от нее и в момент открытой
борьбы вместе с представителями дворянства и
крупной буржуазии последовали призыву своих
правительств — без сопротивления склониться пред сапогом
прусской военщины. И вот это Национальное собрание
теперь вновь осознало, что оно собственно является
детищем баррикад. Используя полноту своей власти,
109

Собрание назначило на 15 июля 1849 г. всеобщие,
тайные и свободные выборы депутатов в германский
рейхстаг.
4 мая 1849 г. в истории народной революции
1848—1849 гг. начался новый период, который спас ее
честь, несмотря на все ее ошибки и половинчатость.
В Дрездене народ ответил на роспуск ландтага
вооруженным восстанием, изгнал саксонского короля и с
помощью восставших рабочих всей окрестности
четыре дня в кровопролитных уличных боях защищал
город от прусско-саксонских войск. В Рейнской
провинции и Вестфалии ландвер отказался выступить
против народа. Здесь было взято приступом несколько
арсеналов, но народные силы, противостоявшие
сконцентрированным прусским войскам, были слишком
неравны, и произошло лишь несколько стычек.
В Пфальце и Бадене восстание охватило всю
территорию, и в течение 10 недель благодаря совместной
борьбе мелкой буржуазии, рабочих и крестьян
демократическая революция снова высоко держала голову.
В рядах баденских добровольцев сражались Фридрих
Энгельс и молодой Вильгельм Либкнехт.
Карл Маркс и Фридрих Энгельс даже два года
спустя считали виды на успех восстания в мае — июне
1849 г. довольно благоприятными. Так, Энгельс в
своей работе «Революция и контрреволюция в Германии»,
опубликованной в виде серии статей в газете «Нью-
Йорк Дейли Трибюн», писал: «Сельское население
было на его (представленного партией демократов
класса мелких ремесленников и торговцев и отчасти
крестьянства.— Л. А.) стороне. Две трети армий в
мелких государствах, треть прусской армии, большая
часть прусского ландвера (резерв или ополчение)
готовы были присоединиться к нему, если бы он стал
действовать с той решительностью и отвагой, которые
вытекают из ясного понимания положения вещей»1.
Но франкфуртские политики слишком долго
пребывали в атмосфере иллюзий; даже во время
восстания они не проявили в достаточной мере ни решитель-
К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 8, стр. 112.
НО

ности, ни смелости. Они перенесли свое
местопребывание в Штутгарт, где вюртембергское правительство
сначала делало вид, будто оно нейтрально, а
затем лишило Национальное собрание зала заседаний.
Только тогда оно отправилось в восставший Баден, но
этот шаг был сделан слишком поздно, чтобы оказать
воздействие на всю Германию. Представители
Национального собрания но сумели организовать восстание
и в Франконии, которая служила ареной борьбы еще
в период Крестьянской войны, хотя сельское
население там, ожесточенное непосильными налогами и
феодальными повинностями, было готово подняться
против своих угнетателей. 20 тысяч народных бойцов,
выступившие против 100 тысяч прусских, баварских и
гессенских солдат, были разгромлены и расстреляны
картечью в сражении у Раштатта.
Юнкерская Пруссия стала бесславным
победителем, а принц Вильгельм — душителем
южногерманской революции. Итак, не было ни имперской
конституции, ни парламентов земель, осуществляющих
власть народа-суверена, ни демократического
обновления школьного дела. Первая со времен Крестьянской
войны германская революция была разгромлена. Она
потерпела поражение по трем причинам: потому, что
разбогатевшая буржуазия предпочла боевому союзу с
народом компромисс с короной и дворянством; потому,
что демократическая партия мелкой буржуазии и
крестьянства не решилась своевременно на
последовательные и смелые действия, и, наконец, потому, что
силы молодого рабочего класса были тогда еще
слишком незначительны, чтобы возглавить в Германии
общедемократическую борьбу. К тому же
раздробленность экономической и политической жизни Германии
мешала в 1848—1849 гг. возникновению единого
народного движения. Свободолюбивые течения в низших
классах населения проявлялись в различных областях
Германии слишком по-разному и слишком
разрозненно. Крупная буржуазия, охваченная страхом перед
надвигающейся новой социальной опасностью —
рабочим классом, носителем социализма,— была
благодарна юнкерству за жалкий компромисс: вместе с рево-
111

людионно-демократической свободой она предала и
единство нации.
Но революция 1848—1849 гг. означала и нечто
совершенно новое: впервые со времен Крестьянской
войны борьба за единство Германии вновь началась как
революция снизу.
Несмотря на неудачный исход, революционные годы
показали, какой огромный скачок вперед совершен в
борьбе между прогрессом и реакцией с тех пор, когда
барон фом Штейн в одиночку и сверху добивался
освобождения крестьян и проведения демократических
реформ в оОщинах.
Четырьмя годами ранее, в 1844 г., Карл Маркс
писал во введении к «К критике гегелевской философии
права»: «Да, немецкая история кичится таким
движением, которого ни один народ не совершил на
историческом горизонте до неё и которому ни один народ
не станет подражать в будущем. Ведь мы разделяли
с современными народами реставрации, не разделяя с
ними их революций. Мы переживали реставрации, во-
первых, потому, что другие народы отваживались на
революцию, и, во-вторых, потому, что другие народы
страдали от контрреволюции; в первом случае
потому, что наши повелители испытывали страх, а во
втором — потому, что наши повелители не испытывали
страха. С нашими пастырями во главе мы обычно
оказывались в обществе свободы только один раз —
в день её погребения» К
И вот немцы оказались в обществе свободы в дни
собственной революции и своих восстаний; движение
в Германии было частью революционных событий,
которые сотрясали всю Европу от Парижа до Вены,
вплоть до Италии, Польши и Венгрии. Теперь немцы
страдали от реставрации после того, как и они
разделили революцию других народов.
Когда Маркс писал, что немцы обычно
оказывались в обществе свободы только в день ее погребения,
он хотел этим высмеять «смелый» .критицизм
младогегельянцев, который представлял собой лишь оборот-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 1, стр. 416.
112

ную идейную сторону практической слабости
германской буржуазии. Но вот борьба разгорелась на
реальной немецкой земле. Маркс и Энгельс, глубоко
понимая законы общественного развития, осознали
новое: победа контрреволюции в 1849 г. могла быть
лишь началом, а не концом дальнейшей борьбы
германских народных масс за свою свободу. Поэтому
Энгельс писал в 1851 г. в своей статье в «Нью-Йорк
Дейли Трибюн»: «Если германский народ и не довел до
конца свою первую революцию, то во всяком случае
он открыто вступил на революционный путь» 1.
Юнкерско-монархическая реакция не могла,
несмотря на поражение революции, воспрепятствовать
тому, что прогрессивная буржуазия и поднимающийся
рабочий класс прежде всего завоевали значительно
более широкий плацдарм для своей борьбы.
Полуабсолютистский режим с конституцией и
парламентами, с формальной и, разумеется, нереальной гарантией
свободы печати и слова все же значительно отличался
от режима, царившего в Пруссии и Германии до
1848 г.
Это расширение буржуазных свобод было
результатом собственной борьбы народа, хотя ему и не
удалось разрушить сильнейшие бастионы
прусско-германской реакции и помешать введению трехклассного
избирательного права.
В истории любого народа не бывает раз и навсегда
упущенных возможностей, как не бывает раз и
навсегда прерванного развития освободительной борьбы.
Но бывают чреватые тяжелыми последствиями
исторические запоздания, за которые народам приходится
дорого расплачиваться собственной кровью и слезами.
Осознание этих ошибок и стремление собственными
действиями изменить положение делает отставшие
народы способными скачкообразно наверстать
упущенное.
Народная революция 1848 г. в Германии была
классической попыткой смелым скачком преодолеть
вековую германскую отсталость и осуществить герман-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 8, стр. 37.
8 Александр Абуш
113

скую демократическую революцию в сочетании с
демократической борьбой за свободу во всей Европе.
Если бы эта революция увенчалась победой, условия
жизни в Германии поднялись бы до общеевропейского
уровня.
Поражение революции 1848—1849„гг_- .щншесл.о. с
собой следующее: лк^оа демократическое лвиженис в
Германии наталкивалось на союз крупной буржуазии
с феодальной реакцией. Немецкий народ должен бул
выдвинуть новые силы и найти другую историческую
возможность окончательно победиту, старую реакцию
в новом обличье.

IV
ЛЕГЕНДА О «ПРУССКОМ СОЦИАЛИЗМЕ»
Пруссачество окружено множеством легенд, причем
не только филистерско-консервативных. Прусское
государство все еще оставалось государством феодальным,
когда во многих странах Европы просвещенный
деспотизм способствовал буржуазному развитию. Прусское
государство все еще оставалось полуабсолготистским,
когда в других странах Запада уже давно победила
демократическая революция. Это государство,
стремившееся сохранить свою гогенцоллернско-юнкерскую
верхушку и в эпоху промышленного капитализма,
нуждалось в особом социальном наряде. Вот почему
возникла легенда о «прусском социализме». Во второй
половине XIX в. немецкие профессора в борьбе против
научного социализма изобрели некий «прусский
государственный социализм» и провозгласили Фридриха II
олицетворением идеала «прусского социалиста». За ним
в родословной «прусского», или (как он был позднее
назван нацистами и их идеологическими
прислужниками) «германского социализма» следует Бисмарк —
последняя выдающаяся фигура пруссачества.
Fridericus Rex1—
«прусский социалист» и агрессор
Король Фридрих II, которого мы назвали
завершителем создания юнкерского государства, гораздо более
характерен для подлинной сущности пруссачества, чем
1 Король Фридрих (лат.).
8* 115

его предшественники — «Великий курфюрст» Фридрих
Вильгельм и «Солдатский король» Фридрих I. «Великий
курфюрст» был для своего времени человеком довольно
образованным, не лишенным известной политической
хитрости, готовым на любое предательство интересов
Германии, если это сулило ему выгоду, и, несомненно,
обладавшим некоторыми военными способностями.
«Солдатский король» — отец Фридриха II — был всего-
навсего ограниченным деспотом, который иногда даже
мыслил германски. Однако сам Фридрих II был во всем
личностью незаурядной: талантливым милитаристом и
жестоким политиком, действовавшим с позиции силы,
циничным как во всех своих крупных решениях, так
и в обращении с подданными. В юности он написал
«Антимакиавелли» в знак своей приверженности к
«этическому моменту» в искусстве править, но в своих
действиях этот властитель Пруссии без всяких угрызений
совести следовал политическому учению
флорентийского государственного деятеля Николо Макиавелли.
В «Истории моего времени» Фридрих IГ открыто
отстаивал право государей действовать «в противоположность
частной морали».
Государство Фридриха «Великого» зиждилось на
следующих устоях: железный «закон долга» прусской
армии и чиновничества, верхушку которого составляла
юнкерская «аристократия меча»; долг повиновения
подданных, обязанных беспрекословно подчиняться
любому приказу свыше, и «спартанская
нетребовательность» народа. Король, как «первый слуга государства»
и в то же время не подлежащая никакой критике и
изменению абсолютная власть, являлся олицетворением
«прусского государства благоденствия».
Рабство, создаваемое вотчинной юрисдикцией
юнкеров, было социальной базой этого полуварварского даже
для того времени государства. Три столетия спустя
после подавления «Берлинского недовольства» своего
патрицианского бюргерства Берлин все еще оставался
преимущественно бедным городом чиновников и солдат.
Ремесленники прозябали в прусских городах в жалких
условиях; пережитки средневековой цеховой системы
тормозили всякое современное промышленное развитие.
116

Начальники гарнизонов правили, как полубоги.
Прусский король являлся главой протестантской церкви,
а юнкеры — патронами церкви в своих поместных
округах. В этой атмосфере строгого подчинения народа
дворянству и короне и возникла пресловутая слава
прусского государства, как государства,
«воплощающего божественную волю», существование которого не
зависит от воли и желаний его подданных.
Донацистские и нацистские «теоретики» объявили
присущее прусскому государству абсолютное
принуждение, т. е. его насильственное вторжение, безразлично
с какой целью, в жизнь каждой отдельной личности,
образцом «национального социализма». Это
принуждение, как правило, вызывалось в Бранденбурге-Прус-
сии требованиями военных приготовлений и войны.
Безмерность захватнических стремлений прусского
государства, ни в какой мере не^о'от1^тствова1вших^го
материальной силе, заставляла Фридриха ^^ЦЩЗкать
всю страну в железном обруче «закона долга».
Прусское принуждение того времени было примитивным
п£едш(^ственником нацистской" «тотальной воины» XX в.
Сердцевиной этой _прусско-милитаристской ^а_рикатуры
на социализм был. « же де_здый закон долга _дл я бедного
и богатого». Если подходить с этой точки зрения, то
«прусский социализм» берет свое начало еще со
времени правления «Солдатского короля», который приказал
силком тащить юнкерских сынков в кадетские корпуса.
Типичным для Фридриха II было то, что он при
всех своих столь хваленых «социальных указах»
рассматривал юнкерские привилегии как
неприкосновенные. Указом против сгона крестьян с земли
(«Bauernlegen») он стремился лишь ограничить это явление,
чтобы помешать юнкерам захватывать целые деревни.
Единственной побудительной причиной этого указа
служило намерение Фридриха сохранить крестьян в
качестве налогоплательщиков и поставщиков рекрутов для
армии. Деревня давала основную массу
налогоплательщиков: «железный закон долга» — платить прямые и
косвенные налоги — на юнкеров не распространялся.
К тому же полностью сгон крестьян с земли никогда
не запрещался.
117

Введение Фридрихом II монополии на взимание
пошлин и косвенных налогов также было окружено
ореолом легенды. Фридрих создал монополию во главе с
неким господином де Лоней при участии множества
французских чиновников, чтобы ежегодно выжимать на
военные расходы из страждущего народа своей страны,
опустошенной Семилетней войной, на два миллиона
талеров больше. Целью монополии Фридрих объявил
такое распределение налогового бремени, чтобы между
богатыми и бедными существовало «справедливое и
разумное соотношение». Это часто цитируемое
реакционными историками «социалистическое» изречение
короля имело следующие практические следствия. Хотя
налог на хлеб и был снижеп, зато на пиво — народный
напиток — удвоен (между тем как на вино он
повысился совсем немного), а продажа табака
монополизирована государством. Дворянское сословие могло по-
прежнему приобретать деликатесы без уплаты налога.
Когда тайный финансовый советник Урзинус в одной
из докладных записок королю осмелился указать на
роковые последствия этой налоговой политики для
торговли, Фридрих заключил его в крепость Шпандау, дабы
«примерно наказать» для острастки и «заставить
каналий повиноваться». Король-«социалпст» грозил всех,
кто выступал в защиту народа от гнета налогов, «будь
то советники или министры, без проволочек и на всю
жизнь засадить в крепость».
Другим перлом этого «прусского социализма» было
установление предельных заработков для рабочих;
превышение этого предела (но, разумеется, не занижение)
каралось заключением в каторжную тюрьму. Фридрих
приказал установить на облагаемые налогом товары
максимальные цены, чтобы в государственную казну
текли все средства, которые только можно выжать из
народа. На первый план Фридрих выдвигал военные
нужды. Отец Фридриха построил в Берлине суконную
фабрику для снабжения своей армии и приказал, чтобы
население носило одежду только из прусских тканей.
Встретив однажды в городе женщину в платье из
заграничного ситца, он приказал своим слугам сорвать
с нее платье прямо на улице (этот поступок «Солдат-
118

ского короля» был признан достойным и образцовым
для включения в прусские школьные учебники XX в.).
Весьма примечательно и отнюдь не случайно, что уже
в XVIII в. зачатки принудительной экономики и
автаркических тенденций в Пруссии сочетались с ее
военной политикой. Военные цели, превышавшие
собственные возможности Пруссии, требовали в этой легко
блокируемой стране Центральной Европы все нового и все
более безудержного выжимания сил из народа.
В войнах Фридриха II против всех соседних стран
мы уже находим элементы той заносчивости, с какой
позже, в 1914 г., кайзеровско-вильгельмовский
империализм начал захватническую войну с целью
установления своего господства в Европе и Передней Азии и
с какой в 1939 г. гитлеровский империализм
предпринял войну за установление своего мирового господства.
Фридрих II в примитивной, соответствовавшей его
времени форме явился основоположником агрессивных
методов и стратегии прусско-германского «большого
генерального штаба» позднейшего периода.
Три с половиной месяца спустя после заключения
Пруссией Лондонского договора о союзе с Англией,
фактически превращавшего Фридриха II в ее сателлита,
образовался «Союз великих держав» 1. Эта коалиция,
возникшая как оборонительный союз против прусских
военных приготовлений, уже одним фактом своего
существования надеялась, как издевательски отмечает
прусская историография, напугать Фридриха II и тем
удержать его от войны. В «Истории моего времени»
Фридрих II на примере своего вторжения в Саксонию
в 1756 г. обосновал классическую прусскую теорию
агрессии: было «выгодно немедленно упредить
противника нападением». Все говорило за то, что такое
«упреждение обещало начавшему поход многие выгоды,
которые были бы упущены в результате промедления
из-за свойственного в таких случаях миндальничанья».
Тем самым удалось «перенести войну на территорию
враждебного соседа и уберечь собственные земли».
Итак, Фридрих II надеялся на молниеносный успех,
1 Имеется в виду коалиция России, Австрии и Франции.
119

который перенес бы все бедствия войны в страны
противников. Путем использования «внутренней линии»
Пруссия должна была быстро перебрасывать войска
с одного фронта на другой, чтобы разобщить вражеские
армии и бить их поодиночке, одну за другой. В этих
вопросах Фридрих II, бесспорно, был учителем
Вильгельма II и Гитлера. Фридриховский метод
«упреждения» нападением и последующее «обоснование»
агрессии более или менее «документальными
доказательствами» насчет того, что подвергнувшаяся нападению
страна непременно вошла бы во «враждебную
коалицию», мы обнаруживаем и во вторжении вильгельмов-
ской армии в нейтральную Бельгию в 1914 г., и в
агрессии Гитлера против Норвегии, Голландии и Бельгии
в апреле — мае 1940 г., а в июне 1941 г.— и против
Советского Союза.
Так как «вся Европа содрогнулась от вопля боли
саксонцев», Фридрих II опубликовал «документальные
доказательства из Дрезденских архивов» относительно
агрессивных приготовлений других стран. Но из
ожидаемого «блицкрига» получилась ужасная для
народных масс Пруссии Семилетняя война (1756—1763 гг.).
Нанеся тяжелые поражения фридриховской армии при
Гросс-Егерсдорфе (1757 г.) и Кунерсдорфе (1759 г.),
русские войска в 1760 г. победно вступили в Берлин.
Фридрих II был предшественником Вильгельма II
и Гитлера и в том, что он (как позже они), развязав
мировую для того времени войну, привел собственную
страну на край пропасти и подверг ее угрозе
территориального расчленения. После взятия Берлина
русскими войсками он писал своему брату принцу
Генриху: «Если теперь, вопреки нашим надеждам, никто
не придет нам на помощь, то, говорю вам прямо, я не
вижу никакой возможности отсрочить или
предотвратить нашу гибель». Историческая случайность, спасшая
Фридриха II, была (вплоть до последних месяцев
Гитлера) источником суеверной веры в существование
какого-то особого союза Пруссии с небесным
провидением. Спасительной случайностью для
обанкротившегося в военном отношении Фридриха II (который,
запасшись пузырьком яда, был уже готов покончить
120

самоубийством, как и его нацистские последыши)
явилась смерть русской императрицы Елизаветы.
Вступивший на русский трон слабоумный царь Петр III был
почитателем Фридриха II. Петр заключил с
Фридрихом весьма выгодный для последнего мирный договор
и вступил в союз с ним.
Как расценивали Фридриха II в Европе, невольно
признал он сам в «Истории моего времени»,
рассказывая о событиях 1755 г.: «Французский министр
иностранных дел Руйе сказал однажды посланнику Книп-
гаузену: «Напишите же королю Прусскому, что он
должен выступить против Ганновера! Там есть, что
пограбить, и сокровища английского короля велики.
Королю стоит только протянуть руку, чтобы захватить
хорошую добычу». Король Прусский повелел ответить,
что с подобными предложениями лучше обратиться
к разбойнику с большой дороги». В действительности же
Фридрих II в это время подготавливал союз с
Англией. Позже в письмах английскому лорд-маршалу он
жаловался насчет «лжи», «гнусных оскорбительных
писаний и подлой клеветы», «которые издавна
возбуждают ко мне ненависть и ожесточение во всей Европе».
Фридрих II сформулировал для своей армии
принцип: «Солдат должен бояться своего офицера пуще
врага». Дезертиров прогоняли сквозь строй, часто
засекая шпицрутенами до смерти. Муштрой и
«шлифовкой» Фридрих II добивался внедрения того устойчивого
прусского верноподданнического образа мыслей, кото-1
рый результат битья капральской палкой воспринимает
как собственные идейные убеждения человека. От фрид-1
риховского военного принципа через все изменения,
вызванные временем и социальными условиями, ведет
прямая линия к гитлеровскому принципу: «Солдат
должен бояться гестапо пуще врага».
Уже у Фридриха II, этого классического
представителя проповедуемого Освальдом Шпенглером
«цезаризма», мы обнаруживаем в качестве основных
элементов «прусского социализма» следующее: насаждение
бесправия и выжимание всех соков из собственного
народа, преувеличенное доверие к своей военной силе,
недооценка военных сил противника, нарушение тор-
121

жественно заключенных договоров, вероломные
нападения на ничего не подозревающие соседние
государства и как результат — «ненависть и ожесточение во
всей Европе».
В преклонном возрасте Фридрих II велел насадить
несколько лесов, осушить несколько болот и начал
интересоваться горным делом в Руре. Он любил
пофилософствовать, не раз меняя взгляды на протяжении своей
жизни, и теперь писал, изображая себя перед народом
«отцом отечества»: «Кто совершенствует свою страну,
делает плодородными невозделываемые земли и
осушает болота, тот отвоевывает завоевания варварства».
Но сам Фридрих II в течение трех с половиной
десятилетий своего царствования захватническими войнами
принес на алтарь варварства бесчисленные жертвы.
Фридрих II был агрессивным деспотом, у которого
нередко возникали особые причуды: обладая
абсолютной властью, он пользовался ею, чтобы любую свою
необузданную прихоть делать законом для своих
чиновников и подданных, которых он сам часто
высмеивал. Он позволял себе личную роскошь поддерживать
дружбу с Вольтером, который, однако, покинул
Пруссию в знак протеста против притеснения науки. В то
время как в некоторых более мелких германских
государствах допускались либеральные идеи, а в Гамбурге,
Саксонии, Вюртемберге, Бадене и особенно в Веймаре
развилась поэзия, вдохновлявшаяся идеями свободы,
Готтхольду Эфраиму Лессингу пришлось с горечью
назвать Пруссию Фридриха II «самой рабской страной
в Европе». Большинство деятелей немецкого
гуманизма — уроженцев Пруссии покинули ее.
Выражение Фридриха II: «Каждый может стать
блаженным на свой лад» — было лишь результатом его
циничного в своей основе отношения ко всем
религиозным вопросам. Для зависимых крестьян, подвластных
вотчинной юрисдикции, фридриховская «свобода
религии», означавшая лишь поверхностный рационализм,
не имела никакого практического значения. Ведь
патронами протестантской церкви, как и судьями и
носителями полицейской власти в поместном округе, для
них были все те же юнкеры. В территориально раз-
122

дробленной Германии Пруссия была оплотом также и
реакции духовной.
Из всей своей любви к французской литературе
Фридрих II не сделал никаких выводов о
необходимости установления прогрессивного правления в
Пруссии. Достаточно лишь бросить взгляд на его
правительственную практику, дабы убедиться в том, что этот
самый своенравный король на прусском троне правил
даже для своего времени агрессивно-реакционно, а
отнюдь не социально, не говоря уж о каком-либо
социализме. Тем не менее в прусской легенде он еще при
жизни был «философом из Сан-Суси» 1 для людей
образованных и «старым Фрицем» — для простого народа.
Бисмарк — спаситель и диктатор
Бывают такие исторические ситуации, а в них —
такие моменты, которые предоставляют руководящим
политическим деятелям неповторимые возможности для
решительных действий, как добрых, так и злых. 100 лет
спустя после Фридриха «Великого» на германской
политической арене появился бранденбургский юнкер
Бисмарк, который жестокостью и хитростью, цинизмом
и сентиментальным призывом бога в свидетели при
каждом насильственном акте, дикой ненавистью к
революции и холодным расчетом дипломатического
игрока сумел вновь сцементировать обветшавшее здание
прусского государства. Сила Бисмарка в 1862 г.
состояла в нерешительности его буржуазно-демократического
противника, а кроме того, в расстройстве всей жизни
Германии m времени поражения демократической
революции 1848 г.
Бисмарк являлся прежде всего представителем
юнкеров, или, как он сам заявил в 1847 г. в Соединенном
ландтаге, представителем «обвиненного в ереси
коренного пруссачества» х. Это выражение («Stockpreußen-
tum»), возможно, происходит от старопрусского «Prü-
1 Дворец Фридриха в Потсдаме.
2 Большинство юнкерства, отстаивая свои политические и
экономические привилегии, в период религиозных войн
перешло в протестантство.
123

gelstock» (палка для битья). Во всяком случае Бисмарк
в период своего пребывания во главе Пруссии и
Германии доказал, что силу он уважает гораздо больше права,
даже если приписываемое ему изречение «сила выше
права» и не принадлежит ему.
Этот юнкер, вооруживший 20 марта 1848 г.
крестьян в окрестностях своего поместья Шёнгаузен, чтобы
поспешить в Берлин на помощь королю против
восставшего за дело демократии народа, был махровым
контрреволюционером. Еще до мартовской революции,
в 1847 г., он во время дебатов в Соединенном ландтаге
по вопросу об эмансипации евреев с ненавистью
говорил о господах, которые «столь охотно ищут свои
идеалы по ту сторону Вогезов». Но министр Бисмарк
1862 г. уже не был необузданным ограниченным
юнкером 1848—1849 гг. Дипломатическая карьера привела
его в качестве посланника из Франкфурта через
Петербург в Париж, и теперь уже ему самому было чему
поучиться «по ту сторону Вогезов», с тех пор как там
восторжествовала бонапартистская контрреволюция.
Во Франции после государственного переворота
2 декабря 1851 г. воцарился Луи Наполеон —
«Наполеон % Малый», как окрестил диктатора его противник
Виктор Гюго. Бисмарк многому научился у
бонапартизма, сочетание которого с насилием и обманом он
перевел на прусско-юнкерский язык. Ему не йужно
было, как французскому диктатору, искать опоры
в люмпенпролетарском «Обществе 10 декабря» —
французском прообразе гитлеровских штурмовых отрядов
(CA). Проводя в жизнь некоторые решающие моменты
своей политики — частинно против либеральной
буржуазии, частично против феодального юнкерства,—
Бисмарк опирался на гогенцоллернскую королевскую
династию и на прусскую армию. Когда Наполеон III,
этот путчист, ставший французским императором, после
первого появления Бисмарка при своем дворе
пренебрежительно назвал его дураком, он даже не подозревал,
что всего восемь лет спустя блеск бонапартизма
угаснет под смертельным ударом этого «дурака».
Свою первую битву Бисмарк дал 250
либеральным депутатам партии прогрессистов и левого крыла
124

Центра. Их оппозиция была непоследовательна: даже
во время «конституционного конфликта» из-за военного
бюджета они поддерживали правительство в других
вопросах. Бисмарк понял: беззастенчиво действующая
реакция может легко одержать верх над этой
оппозицией, не имеющей ясной цели. Вильгельм I, этот
примитивный милитарист, был готов скорее пойти на
отречение от престола, чем на уступки парламенту.
Бисмарку во время аудиенции в парке Бабельсберг удалось
убедить короля в том, что «дело идет не о
консерватизме или либерализме того или другого оттенка, а
о том, быть ли королевской власти или парламентскому
господству, и что последнее во что бы то ни стало
следует предотвратить, хотя бы даже установив на
некоторый период диктатуру» !.
Десятью днями позже, 30 сентября 1862 г., Бисмарк,
выступая перед бюджетной комиссией ландтага, бросил
ей в лицо: «Не на либерализм Пруссии взирает
Германия, а на ее мощь... Не речами, не постановлениями
большинства решаются великие вопросы времени — это
было большой ошибкой 1848 и 1849 гг., а железом и
кровью». Этот политик, действовавший с позиции силы,
говорил, запугивал и действовал, ставя перед
свершившимися фактами. Король и его семья, которым в страхе
перед народным возмущением уже мерещилась
гильотина, воздвигнутая на Опернплац в Берлине, вскоре
подчинились воле «сильной личности» и последовали
за ней.
Бисмарк стоял на той точке зрения, что король как
носитель суверенитета и государственной власти
«правомочен и обязан продолжать управлять и без
утвержденного бюджета», в случае если между ним,
феодальной династией, с одной стороны, и парламентом —
с другой, не будет достигнуто согласия. Король, считал
Бисмарк, может сам ввести в силу увеличенный
военный бюджет. Это было нарушением конституции,
государственным переворотом — Бисмарк пренебрег
сопротивлением ландтага, просто-напросто распустив его.
Затем он подверг репрессиям тех чиновников, судей
1 О. Бисмарк, Мысли и воспоминания, т. I, стр. 194.
125

и бургомистров, которые были известны как либералы,
и ввел драконовские законы о печати.
Но Бисмарку было недостаточно лишь производить
впечатление и запугивать своей властью, а также
призывом «к крови и железу» укреплять старый прусский
казарменный дух — это было только одной стороной
его политики. Он целил гораздо дальше. Он стремился
направить в единый поток все либеральные течения и
поставить их себе на службу, раз уж приходилось
считаться с ними как с неизбежными явлениями новой
эпохи.
Бисмарковская политика с 1862 по 1870 г. была
направлена на то, чтобы путем вытеснения Австрии из
Германского союза разрушить его, а затем поставить
Пруссию во главе Германии. Бисмарк рассчитывал, что
южногерманские государи либо будут увлечены
примером бряцающей оружием Пруссии, либо окажутся
вынуждены со скрежетом зубовным подчиниться ее
главенству.
Слабой либеральной оппозиции, захлестнутой
волной великопрусского восторга, суждено было оказаться
на стороне Бисмарка. Военные успехи, достигнутые
благодаря крутому применению усиленной армии,
оправдали, таким образом, задним числом
государственный переворот 1862 г. в глазах широких слоев
народа.
В иное время и в ином государстве человек с
качествами Бисмарка, вероятно, потерпел бы крах после
недолгого правления. Этот часто слишком
возбужденный, подверженный вспышкам ярости, а при крупных
конфликтах разражавшийся слезами человек, постоянно
искавший союзников и зачастую покидаемый своими
ближайшими друзьями — юнкерами, отнюдь не был
воплощением той спокойной твердости, какую
приписывает ему прусская легенда о «железном канцлере».
Сила Бисмарка состояла в том, что он осознал
стремление Германии к единству как неизбежный фактор
объективного развития, создал себе твердую опору
в лице полуабсолютистского короля и добился от него
согласия на абсолютистские действия в критические
моменты. За короткое время Бисмарк сумел своей поли-
126

тикой силы и хитрости достигнуть успехов, которые
привлекали многих.
Период вплоть до 1866 г. знаменовался
ошеломляющими шахматными ходами Бисмарка то в одном, то
в другом направлении. Летом 1863 г. он почти
насильно заставил Вильгельма I не принимать участия
в съезде германских князей во Франкфурте, созванном
для обсуждения вопроса о создании совместно с
Австрией единой империи. А уже в следующем году он
вместе с Австрией вел войну против Дании за Шлезвиг-
Гольштейн. Но все это было лишь подготовительными
ходами крупного игрока, который в первую очередь
стремился не допустить, чтобы другая сторона
поставила его перед свершившимися фактами прежде, чем
накапливающая силы Пруссия разрешит по-своему
вопрос о единой Германской империи. Когда Бисмарк
убедился в том, что тыл его прикрыт Наполеоном III,
Италия находится в союзе с Австрией, а со стороны
России не грозит никакой опасности, он в 1864 г.
осуществил прусскую аннексию Шлезвиг-Гольштейна и
тем самым развязал войну. Затем в результате
«братоубийственной войны между, немцами» против Австрии
и ее южногерманских союзников Пруссия после победы
под Садовой (Кёниггрецем) достигла в 1866 г.
вершины своего триумфа. Австрия была разбита и
окончательно изгнана из Германского союза, южногерманские
земли — побеждены, король Ганноверский, курфюрст
Гессенский и герцог Нассау — низложены, а их
владения присоединены к Пруссии.
Об этой политике силы, которая превратила
Пруссию в огромную страну и вновь окончательно
утвердила ее военное главенство внутри Германии, прусский
полководец граф Гельмут фон Мольтке писал: «Война
1866 г. возникла не из-за вынужденной обороны от
угрозы нашему существованию; кабинет понимал ее
как необходимую, давно планируемую и спокойно
подготавливаемую борьбу не за захват земель,
территориальные уступки или материальную выгоду, а ради
идейного блага — главенствующего положения». Истине
во всем этом соответствует только то, что борьба за
главенствующее положение Пруссии, действительно.
•
127

давно планировалась и подготавливалась. При этом
Бисмарк не упускал возможности привлечения на свою
сторону иностранных союзников в войне против
германских государств и прилагал к тому ревностные
усилия. Прежде чем захватить северогерманские земли,
Бисмарк заручился согласием Наполеона III.
Но сразу же после Кёниггреца победитель Австрии
стал думать о будущем военном столкновении с
Францией. Поэтому он готов был удовлетвориться
вытеснением Австрии из Германии и высказывался против
какой-либо аннексии чешских, саксонских и
северобаварских областей. Что касается прусского короля и
части военной камарильи, то они, помышляя
исключительно о прямом захвате территорий в пользу Пруссии, и
после 1866 г. еще не желали создания такой опруссачен-
ной Германии, в теле которой оставалась бы заноза
«южно-германского либерализма». Но, поскольку
прусско-германская концепция Бисмарка была гораздо шире,
чем этот старопрусский провинциализм, «железному
канцлеру» приходилось быть «более великодушным» по
отношению к тем германским государствам, которые
Пруссия в тот момент еще не могла проглотить, но
которые понадобились бы ей в будущем.
Под сенью этой «политики крови и железа»
совершался и подъем в Западной Германии немецкой
династии нового рода — фирмы Крупна. Альфред Крупп,
опора и особый фаворит Вильгельма I и Бисмарка,
осуществил на целые полвека роковое для немецкого
народа слияние деловых интересов эссенских пушечных
королей с политикой Гогенцоллернов. Кровь и железо
1866 и 1870/71 гг. превратились в золото для фирмы
«Фридрих Крупп АГ», которая затем получила и
наивысшие прибыли от введенной «железным канцлером»
в 1879 г. политики покровительственных пошлин.
Бисмарк был во всем противоположностью
прямолинейным консерваторам. Он считал дозволенным все,
что обещало успех его режиму, и именно он внушал
немецкому народу, что беззастенчивое применение силы
является «идейным благом», как выразился Мольтке.
Сей духовный наследник Бисмарка окопался в
дальнейшей истории Пруссо-Германии и впоследствии немало
128

способствовал извращению элементарнейших
политических понятий права в немецком дворянстве и
буржуазии.
Но для этого было необходимо деяние Бисмарка,
оказавшее наиболее глубокое воздействие: разрушение
национально-демократического сознади^ немецкой
буржуазии, которое в период «конститутгртоттгтгп
конфликта» еще наблюдалось в широких ее кругах, как бы
филистерски и половинчато ни действовала партия
прогрессистов. Вйсмар^с^остиг ^воейцеш!^ используя
национализм, оп_ оттеснил^, демдадаюдескр.е,- давжеддэ
благодаря успехам своей политики силы и затем
подорвал партию прогрессистов. Бисмарк помог
рождению национал-либерализма —этого типичного выраже-
ния политических взглядов той буржуазии, которая в
1848 г. не сумела установить сворт влягтт. и ир ряяттля
в себе политическое самосознание^ как это сделала,
несмотря на временные поражения, французская
буржуазия в результате победы своей революции. Бисмарк
инстинктивно оонаружил эту ахиллесову пяту
германской буржуазии: она оказалась весьма падкой
на,бряцающий саолеи национализм^ поскольку _ее_ высшие
слои обрели экономическую силу и осознали.свои
политически? ^интересы слишком поздно и^уже _#щди
в состояни]аГстраха nepefl новой социальной силой —
рабочим классов_3iûx ОДЩ^^!ШЩкая_ буржуазия
продемонстрировала еще в 1848 г.
Поскольку Висмарк не имел никаких принципов,
он в своей более чем десятилетней коалиции с
национал-либералами видел всего лишь средство достижения
цели. Спустя несколько лет после разрыва с
либералами он признавался 24 февраля 1881 г. в рейхстаге:
«Доктринером я не был никогда в своей жизни...
Бывают времена, когда следует править либерально,
бывают и такие времена, когда надо править диктаторски,
все на свете меняется, ничто здесь не вечно...» Сам
Бисмарк всегда правил по-диктаторски. Находившиеся
в угаре единства и силы национал-либералы, которых
оп с 1866 г. вел за собой, служили ему желанной
опорой для его диктаторского режима, а квазиконсти-
9 Александр Абуш.
129

туция и постоянно презираемый им парламент —
либеральным покровом его деяний.
Цель для Бисмарка оправдывала средства; с 1867 г.
он речами старался привлечь на свою сторону южногер-
манцев, а разглагольствованиями о свободе
индивидуума — либералов. Его реакционные друзья,
консервативные противники «новой эры» 1858 г., а также
и соратники «периода конфликта» 1862 г. отмечали,
подобно военному министру Роону накануне войны
1870 г.: «Бисмарк с консерваторами говорит
по-консервативному, а с либералами — по-либеральному». И
трезво-деловой Роон с боязнью вопрошал: «Действительно
ли благодаря ему цель оправдывает средства?»
«Цель» Бисмарка служила реакционному
пруссачеству и далеко выходила за рамки повседневной
парламентской закулисной игры, служившей маскировкой
абсолютизма. Историческое воздействие его политики
было гораздо глубже, чем мог предчувствовать Роон.
Эта политика постепенно удушила реальное
политическое мышление немецкой буржуазии, а либерализм,
если он в некоторых частных вопросах даже и выступал
оппозиционно против «железного канцлера», был
полностью зависим от политики последнего. Эта политика
создала столь характерный для Пруссо-Германии тип
национал-либерального буржуа, который всем своим
мышлением, словно цепями, был прикован к
пруссачеству. В западноевропейских странах сложились
сильные буржуазно-демократические партии; Германия же
имела национал-либеральную партию, чуждую
революционно-демократическому духу, содрогавшуюся от
одного только плебейского запаха революции.
Размягчение костей германского либерализма стало постепенно
проявляться в недостатке «гражданского мужества»,
когда раздавался прусский приказной окрик.
Роковым деянием Бисмарка, дававшим о себе знать
в течение шести''десятилетии^о'прихода кПвласти
Гитлера, Пбьхла~егчуэоль^ в формировании этого даца буржуа
цутем националистическо-милитаристского разложения
большинства либералов и одновременно путем _разду-
вания страха буржуазии перед «красной опасностью»,
перед мсшодым^рабочим классом. Возникший позднее
130

Германский империализм нашел в этой буржуазии свою
готовукГТГ услуга^оШЯИГ.
"Франко-прусская война 1870—1871 гг.— самый
дерзкий ход Бисмарка — создала материальные основы
для такого внутригерманского развития. Спор о том,
действительно ли Бисмарк вместе с Рооном и Мольтке
фальсифицировал «Эмскую депешу», сократив ее, или
же только сделал гораздо более резким ее содержание,
не затрагивает исторической сущности этой войны.
Французский император не вел в 1870 г. справедливой
освободительной борьбы против Пруссии.
Состарившийся деспот хотел унизить Пруссию в глазах
южногерманских государств. В результате такого унижения,
рассчитывал он, Пруссия будет изолирована, а
подготовка Бисмарка к осуществлению единства Германии,
ставшая очевидной после создания Северогермапского
союза, окажется сорванной. Поэтому Наполеон III и его
министр иностранных дел Грамон не удовлетворились
тем, что Гогенцоллерн Карл Антон уже отказался от
предложенного его сыну Леопольду испанского трона,
а продолжали раздувать конфликт. Наполеон
надеялся, что война приведет к углублению раскола
Германии, как это было во времена другого, куда более
великого, Наполеона. Французский император считал, что
следует толкнуть южногерманские государства на
войну против Пруссии, бросив клич о «мести за Садовую».
Бисмарк готовился к этой войне еще со времени
Кёниггреца: сначала — как к возможной, а затем —
как к неизбежной. Ему удалось, благодаря действиям
Наполеона, приписать последнему роль зачинщика
войны. Поэтому Бисмарк смог вести эту войну за всю
Германию и от лица всей Германии как войну
оборонительную: мол, Наполеон нанес оскорбление,
Наполеон строит козни против германского единства,
Наполеон объявил войну. История уже давно доказала, что
Бисмарк точно так же, как и азартный игрок на
французском троне, желал этой войны. Но прусский юнкер
со Шпрее обыграл своего слишком уверенного в
выигрыше и неуклюже действовавшего противника с Сены.
После победы под Седаном Бисмарк сбросил
маску: дальше он вел войну как жестокую династическую,
9*
131

захватническую войну против молодой Французской
республики. Бисмарку было мало поражения и падения
Наполеона III: он стремился решительным образом
ослабить, ограбить и унизить республиканскую
Францию. В этом стремлении он вновь был единодушен с
королем и всеми своими прусскими друзьями, для
которых многие его замысловатые политические шаги
оставались загадкой.
Провозглашение прусского короля 18 января 1870 г.
в Зеркальном зале Версаля кайзером Германской
империи если и было вообще осуществлением желаний
какого-либо Гогенцоллерна, то отнюдь не тупого
Вильгельма I, а его сына Фридриха. Коронация императора
была делом рук Бисмарка и в сущности его собственной
политической коронацией. В чужой, глубоко раненой
стране, окруженный померкнувшим блеском
французской империи, принял Вильгельм I германскую кайзе-
рскую корону. Этот пруссак принял ее всего в
нескольких минутах ходьбы от узкого «Зала для игры
в мяч», где более 80 лет назад прозвучала клятва
Великой Французской революции. Он принял ее с
отвращением, целыми днями пылая гневом против Бисмарка,
принудившего его сделать это. Да и гермавгские
государи предложили ему эту корону против собственной
воли, так как боялись вмешательства его
императорской власти в суверенные права, которыми они
пользовались в своих владениях. Национал-либералам из
Северогерманского рейхстага было дозволено
поддержать бисмарковский приказ, послав делегацию в
Версаль. Никогда еще национальное объединение
какого-либо народа не свершалось в столь недостойных
условиях. Германская империя возникла, попирая
кирасирским сапогом трепещущее сердце Франции, и часы
рождения этой империи наложили отпечаток на ее лик.
Бисмарк лучше, чем все другие прусские политики
его времени, понимал экономическое и политическое
стремление германских государств к единству, и он
осуществил эту историческую необходимость сверху. Если
бы национальное объединение было осуществлено
демократическими силами, снизу, то новая единая
Германия стала бы воплощением многовековой мечты
132

всех немцев и могла бы означать в конечном счете
уничтожение пруссачества. Однако усилиями Бисмарка
Германия стала не современным буржуазным
государством, а «Священной Германской империей прусской
нации» — государством, в котором бюрократия, верно-
подданнически покорная вышестоящим и высокомерная
к простому человеку, заботилась о том, чтобы
реакционно-феодальный государственный аппарат
функционировал без помех и в эпоху современного
высокоразвитого капитализма. Последствия этого ложного
осуществления стремления немецкого народа к
национальному единству явились роковыми как для
самой Германии, так и для всего мира. Понятие
«пруссачество» перестало с тех пор быть понятием только
географическим и постепенно сделалось
общегерманским политическим понятием, ибо прусская клика
смогла превратить всю Германию в сплошную казарму'
и распространить дух пруссачества на всю страну.
Несколько лет спустя Бисмарк предпринял борьбу
против католической церкви (так называемый куль-
туркампф) и, как человек, игравший на многих
инструментах, выступил в качестве «исполнителя
германской миссии». Он принял позу титана, который одним
ударом разрубает узел тысячелетней распри в
Германии между императорской и папской властью. В
действительности же дело заключалось в том, что
Бисмарку надо было разгромить католиков — эльзасцев,
ганноверских вельфов и поляков, которые
группировались в рейхстаге вокруг Виндтхорста, возглавлявшего
крупную католическую партию — Центр. Но и эта
интермедия борьбы Бисмарка против католического
духовенства, окончившаяся в 1878 г. отнюдь не
титанической победой, а довольно значительным отступлением,
была характерна для бисмарковского метода — решать
все проблемы германской истории силой и при этом
рядиться в одеяние прогресса даже тогда, когда он
своими реакционными действиями стремился
предупредить демократические решения.
Бисмарк протрубил отбой « культу ркампфа» в тот
момент, когда рассорился с либералами и при помощи
самой грубой политической силы захотел разрешить
133

крупный вопрос, занимавший его еще с 1862 г. Если
либеральное движение буржуазии он легко сумел
разложить национализмом, то с новым, социалистическим
движением рабочего класса сделать это было не так-то
просто. Всю свою жизнь Бисмарк бился над тем, чтобы
разрешить проблему: как бы демагогически развратить
и идейно разоружить до глубины души ненавистное ему
и становящееся все более мощным рабочее движение,
которое росло вместе с ходом промышленного развития.
Усилия, предпринимавшиеся Бисмарком в этом
направлении в период между 1860 и 1870 гг.,
свидетельствовали все-таки о некоторой идейной гибкости бранден-
бургского юнкера (именно это и подняло его над всеми
провинциально ограниченными политиками того же
происхождения). Однако Бисмарк и в этом оставался
верен себе: когда его хитрые уловки не приводили
к желаемой цели, он в ярости прибегал к насилию
против рабочего движения, а затем снова — к
сочетанию социальной демагогии и насилия.
Бисмарк боролся за овладение германским рабочим
движением и против него тремя путями: пользуясь
своими связями с Фердинандом Лассалем и
лассальянцами — с мая 1863 г.; при помощи исключительного
закона 1878 г. против социалистов; путем введения
в качестве «решения социального вопроса» рабочего
страхования, а также страхования при несчастных
случаях, по болезни и инвалидности (причем это было
сделано в 80-х годах, когда еще оставался в силе закон
против социалистов).
С мая 1863 г. Бисмарк установил тайные связи
с Фердинандом Лассалем, который в то время был
популярным среди рабочих агитатором и, словно яркая
звезда, взошел на политическом горизонте. Возможно,
что лишь ранняя смерть (он стал бессмысленной
жертвой великосветской дуэли) спасла Лассаля от
открытого перехода на сторону Бисмарка позже, при
крутом повороте исторического развития.
Теперь документально доказано, что Лассаль в
последний год своей жизни уже был на пути
превращения в тайного агента Бисмарка. В 1928 г. в кабинете
прусского премьер-министра социал-демократа Отто
134

Брауна среди старых бумаг была обнаружена
переписка между Бисмарком и Лассалем. Из нее явствует,
что Лассаль еще до создания Всеобщего германского
рабочего союза был приглашен Бисмарком для беседы
«по рабочему вопросу». Политические намерения
Бисмарка в те годы сводились к тому, чтобы использовать
молодое рабочее движение в качестве оружия против
бюргерско-капиталистических либералов. Он принимал
Лассаля вечерами и вел с ним многочасовые беседы
с глазу на глаз, в которых каждый раз возвращался
к вопросам о введении всеобщего избирательного права
и о государственных субсидиях рабочим
производственным ассоциациям. Едва ли можно будет когда-либо
установить, принимал ли Бисмарк всерьез социальные
предложения Лассаля. Во всяком случае, политическая
цель Лассаля была весьма наруку Бисмарку, который
вел ожесточенную борьбу против партии прогрессистов,
тем более что даже осуществление лассалевских идей
оставило бы в неприкосновенности
прусско-милитаристское государство: финансируемые этим государством
рабочие производственные ассоциации, как «решение
рабочего вопроса», и всеобщее избирательное право, как
подарок Бисмарка, еще сильнее привязали бы рабочих
к королевской власти. Таким образом, от введения
всеобщего, прямого избирательного права (которое было
осуществлено в 1867 г. при выборах в
Северогерманский рейхстаг, а в 1871 г.— в Германский рейхстаг,
в то время как в Пруссии продолжала действовать
трехклассная избирательная система) Бисмарк мог
даже ожидать поражения либералов. «Государственно-
социалистические» маневры Бисмарка должны были
оказаться для юнкеров (даже если они и не вполне
понимали их значение) все-таки куда приятнее, чем
демократическая революция.
Как далеко зашел Лассаль в своем
«реально-политическом» отказе от такой революции, идя навстречу
стремлениям общественного врага, показывает его
найденное письмо от 8 июня 1863 г., в котором он говорит
о «короне» как о «естественном носителе социальной
диктатуры». Именно это письмо проливает свет на
истинные закулисные политические причины, побуддв-
135,

шие короля весной 1864 г. принять бедствующих си-
лезских ткачей (по предложению Лассаля Бисмарк
придал этому приему характер широкого социального
жеста), а также предоставить 7 тыс. талеров из
королевской казны для создания в виде эксперимента
производственной ассоциации текстильных рабочих в Си-
лезии. Но дело так и ограничилось этим единственным
жестом. После того как они были приняты королем,
«государственный социалист» Бисмарк с присущим ему
цинизмом заявил ткачам — сыновьям тех рабочих,
которые в 1844 г. своим бунтом заставили содрогнуться
всю Пруссию: «Но в следующее воскресенье жареного
гуся больше не будет!» Тем самым Бисмарк показал
себя достойным учеником своего «социалистического»
предшественника — Фридриха II, который на просьбы
тяжело пострадавших от Семилетней войны горожан
оказать им помощь «великодушно» ответил: «В день
Страшного суда каждый получит назад все, что
потерял в этой жизни».
Преждевременная смерть Лассаля 31 августа 1864 г.
лишила Бисмарка шанса непосредственно использовать
в своих политических целях этого выдающегося оратора
и популярного героя процесса по делу о
государственной измене. Позднее Бисмарк нашел в лице национал-
либералов более удобную опору — без всяких
социальных экспериментов и притом вполне соответствующую
восходящему капиталистическому развитию Германии.
Однако он и в дальнейшем стремился подкупить.
лучших руководителей молодого рабочего движения и
вовлечь их в редакцию своей «Норддейче цейтунг».
Некоторые лассальянцы согласились; Вильгельм Либкнехт
с возмущением отказался. Среди найденных позже
(в бумагах Германа Вагнера) документов была
обнаружена даже расписка в получении «ссуды» в сумме
2500 талеров, которую Бисмарк выдал некоему Гоф-
штеттену — редактору лассальянского
«Социал-демократа». Таким образом, весь «государственный
социализм» завершился грязной политической коррупцией.
В течение полутора десятилетий подкупа,
полицейских преследований руководителей социал-демократии
ц процессов по обвинению их в государственной измене
136

Бисмарк исчерпал всю свою нехитрую премудрость
в борьбе против молодого рабочего движения. После
этого он прибегнул к провокационной травле, к
неприкрытому насилию. Неудавшееся покушение анархиста
Нобплинга на престарелого императора Вильгельма I
он использовал как удобный предлог для того, чтобы
потребовать и провести в рейхстаге закон о
запрещении социал-демократической партии.
Бисмарк стал снова человеком с «железным
кулаком»; его окружало ликующее экстремистское крыло
юнкерства; его действия одобряли широкие слои
германской буржуазии, провозглашая его «спасителем от
красной опасности». В тот момент, когда Бисмарк счел,
что ему уже удалось приставить нож к горлу
ненавистной социал-демократии, он нанес этой партии, которую
собирался подавить, еще один коварный удар: в своей
речи в рейхстаге 17 сентября 1878 г. он
противопоставил «героя» Лассаля «жалкому эпигону» Августу
Бебелю. «Лассаль был одним из самых острых умов и
самых любезных людей, с какими мне когда-либо
доводилось общаться, человеком честолюбивым в крупном
плане, отнюдь не республиканцем,— заявил Бисмарк,
обращаясь к неподкупному Бебелю.— Он обладал ярко
выраженным национальным и монархическим
мировоззрением; его идеей, к которой он стремился, была
германская империя, и в этом мы находили с ним общую
точку соприкосновения». Такое заявление, по
расчетам Бисмарка, должно было явиться ловким маневром.
Однако Бисмарк в этот по-макиавеллиевски выбранный
момент сказал сущую правду, как подтвердили
документы в 1928 г.
Скачкообразное индустриальное развитие,
порождавшее миллионы новых наемных рабочих в быстро
растущих городах, вынуждало германский капитализм как-то
«обезопасить» себя от революционных требований
пролетариата. Социальные законы о страховании были
предложены Бисмарком, как выразился Вильгельм I,
«в мудром предвидении». Поскольку указанпые законы
мыслились как средство против расширения
социалистического рабочего движения, «предвидение» это
оказалось ограниченным. Однако с точки зрения более
137

далекой перспективы расчеты Бисмарка, как он заявил
в частном разговоре со своим лейб-журналистом Мори-
цем Бушем, были не так уж ошибочны: «Хорошее
вложение капитала и для нас тоже: тем самым мы
избежим революции...» Готовя эти законы о социальном
страховании, Бисмарк мысленно обращался к тем
вечерним беседам о «государственном социализме»,
которые он вел с Лассалем в 1863—1864 гг.
Эти законы помогли окружить Бисмарка и кайзера
нимбом социального реформаторства и добавить новую
главу в легенду о «прусском социализме». Прусско-
германо-милитаристская «социальная империя»
Вильгельма I с ее законами о социальном страховании
демонстрировалась как «продолжение социалистического
королевства Фридриха Великого» и
противопоставлялась западным демократиям, где имелись «всего лишь»
демократические права народа.
В открытой борьбе против рабочего движения
Бисмарк потерпел самое крупное в своей жизни
политическое поражение. После двенадцатилетнего героического
периода социал-демократическая партия возродилась
еще более мощной и начала свое триумфальное
шествие. Но ожесточенный старик, замкнувшийся в
резиденции Фридрихсру, до самой своей смерти не
подозревал, сколь глубоко и сколь роковым образом бис-
марковско-лассальянский яд проник в германское
социал-демократическое движение: даже два десятилетия
спустя, после Ноябрьской революции 1918 г., этот яд
помог сделать социал-демократию не способной к
подлинно демократическим действиям.
Наследники прусского антисоциализма
Фридрих II и Бисмарк — две крупные фигуры
прусской контрреволюции, прусского антисоциализма.
Каждый из них в свое время дал прусскому государству
политические цели и милитаристско-бюрократическую
форму.
Сравнение Фридриха с его потомками —
Вильгельмом II el Адрльфом Гитлером, как и любое сравнение
138

сходных действий людей при совершенно иных
исторических условиях, могли бы счесть поверхностным. На
это сравнение могли бы возразить, что Фридрих был
всего лишь агрессивным деспотом в «благословенные»
времена деспотизма и своими личными идейными
увлечениями (что явно отличало его от вульгарной
бескультурности Гитлера) даже приближался, мол, к
просвещенному абсолютизму своего века. Верно, что
Фридрих II, конечно, не был первым германским нацистом.
И все же сравнение его с Вильгельмом II и Гитлером
вскрывает в конечном счете глубокую внутреннюю
взаимосвязь между духом фридриховской резиденции
Потсдама и духом германского империализма,
несомненно сформированного новым элементом —
монополистическим капиталом — и одержимого «романтикой
силы».
Оба они — и Вильгельм II и Гитлер — открыто
обращались к политико-милитаристскому наследию
Фридриха. Особенно следовал Фридриху II во всем мрачном
и коварном Гитлер. Правда, в
человеконенавистничестве он несравненно превзошел Фридриха, зато военный
талант последнего всегда оставался для Гитлера
недосягаемой мечтой.
Наследие Фридриха II, приукрашенное легендой и
демагогически искаженное, давало прусскому
государству идеологический импульс и в XIX в. Когда Бисмарк
применял силу, он всякий раз делал это «в духе
Великого Фридриха». В конечном счете идейно полностью
присвоенный нацистами Фридрих вполне закономерно
стал признанным патроном в их ирреальных
захватнических планах, осуществлявшихся самыми
бесчеловечными военными методами.
Бисмарк, несмотря на его умеренную внешнюю
политику после 1870 г., оставил для
модернизированного применения значительное политическое наследство
всем последующим реакционным правительствам
Германии: традицию насилия, обмана и демагогии. Но
только полстолетия спустя деклассированному выскочке
из Австрии — Адольфу Гитлеру, этому приверженцу
«прусского социализма», удалось завершить начатую
Бисмарком борьбу против рабочего и любого
демократе

тического движения. Он осуществил это с такой
жестокой основательностью, что в сравнении с ней бисмар-
ковские акты произвола бледнеют, а сам Бисмарк, хотя
и является предшественником Гитлера, может
показаться, если принять во внимание степень зверства
последнего, деспотом, обладавшим многими
либеральными чертами.
«Прусский социализм», идя после 1920 г. по пути
философии Освальда Шпенглера, вершиной которой
была заповедь: «Служить, следовать, почитать!» —
превратился в резервуар нацистской идеологии. Он стал
составной частью этой идеологии, прежде всего в
качестве оружия в руках временно разбитого, загнивающего
германского империализма в его внутренней борьбо
против демократической революции, против
марксистского социализма.
Путь гитлеризму был подготовлен в то время целым
рядом философов «консервативной революции»,
которые в своем мировоззрении отправлялись от прусской
легенды. Некоторые философы наших дней, выдающие
себя за либералов, критикуя Гитлера как «деятеля»,
осуществившего «антигуманистическую прусскую
революцию», также помогали придать самой злобной и
лживой реакции видимость революции.

ν
«ВНУТРЕННЕЕ ЦАРСТВО» НЕМЦЕВ
Созданные немцами в XVIII и начале XIX в.
величайшие шедевры в области музыки, литературы и
философии сохраняют свое непреходящее значение и
поныне. Из этого факта некоторые писатели в годы
гитлеризма делали вывод, будто немецкая культура
могла достичь такого расцвета только во времена
политической раздробленности Германии, а существование
единого государства для столь лишенного политических
способностей народа, как немецкий, оказывает
парализующее действие на его духовные способности.
Не приходится оспаривать феноменальное^явление
германской истории: композиторы" НахУ Тендель и Бет-
ховен. поэты и писатели Лессинг, Гердерл Клопшток,
Гёте, Шиллер и Гельдерлин, философы Кант, Фихте и
Гегель поднялись до сияющих вершин немецкой
культуры именно тогда, когда Германия пребывала в
состоянии государственной раздробленности. Но к раз-
гадке этого"^реномена можно.гфюйльно подойти, только
в том случае, если рассматривать германскую историю
не в отрыве от истории окружающего мира, не считать
германское государство «вещью в_себе>Г, а иметь также
в виду особый характер превращения Германии в 1871 г.
в единое государство.
Дух и государство
XVIII век с его весьма значительной
неравномерностью экономического развития, с его смелым взлетом
новмх идей и формированием новых политических сил
141

вел к неравномерному осуществлению
демократического переворота в Европе. Германия, находившаяся
со времен Вестфальского мира в состоянии распада на
отдельные атомы, медленно приходила в себя после
опустошений, вызванных Тридцатилетней войной; в
отдельных германских государствах, не разоренных фрид-
риховскими войнами, вновь возникала материальная
основа для более интенсивной культурной деятельности.
Протестантство, хотя политически и содействовало
крайней раздробленнос.ти Германии, способствовало,
однако, развитию философии и наук. Вновь окрепшая
сила идейного наследия немецких гуманистов и
крестьянских борцов начала XVI в. сочеталась с идеями
английских материалистов XVII в. и находившихся под
их влиянием французских материалистов XVIII в.,
с воздействием демократической революции в Англии и
новых потрясений, вызванных народными восстаниями
в Северной Америке и Франции. Эти объединившиеся
материальные и идейные движущие силы эпохи,
направленные против абсолютных монархий Европы,
создали ту общую творческую атмосферу, из которой
великие немецкие писатели, музыканты, поэты и
мыслители смогли почерпнуть силу, чтобы полностью
использовать возможности своего времени и подняться над
ним. Музыка Иоганна Себастьяна Баха не случайно
родилась в Средаей Т^}1ЩШи^Ш^А0ЛЗ^^МШЫЯ. бур-
жуазия освободилась от_духовных дут. средневековья и
испытывала на ceße притщ^тельдуи? силу самосознания
нидерландских неанглийских буржуа. Бетховен пгшдал
всемирному восприятию .Великой Французской
революции. и"~е<Г молодого генерала Бонапарту музыкальную
мощь, непревзойденную и столетие „cnycjjj.
Даже во мраке~~фридриховского государства,
которое пыталось отгородиться от общего подъема
германской духовной жизни прусско-абсолютистской стеной,
существовало издательство Николаи, значение
деятельности которого для развития немецкой литературы
высоко ценил Генрих Гейне, противопоставляя ее
отрицательному воздействию Фридриха II. Несмотря на
свою милитаристско-полицейскую силу, Пруссия отнюдь
не олицетворяла Германию в духовном отношении.
142

Импорт идей из единых в национальном и государ*
ствепном отношениит экономически„.более . развитые
СТраН, ПрОНИКНОВение ЦуЧРЙ рур^уааттпгп ПрОС1Ш1ЦвНИЯ
во мрак герма^кой^от^тадосхд^-г:^вса..аю .имещю-в. та-
ко"й_ стране, как "Германия, j*e ло Ji_He_oj5br4aiiäOMy. яа.-
пряжению всех духовных силг к стремлениюподняться
до оЬщеевропейского уровня. ΈΓ Германии нащлдсь
светлые умы — црежде всего .Дессингт . Вднкедьман,
Виланд и Гердер.— которые ^тр^милигт- связать
.гуманистическое наследие греческой) духа, «истины,,
красоты и AQ^pa>>j.j^gggbiM гуманистическим яадиодальным
сознанием.
НоГне находя в своей собственной стране рук,
которые превратили бы их идеи в политическое действие,
эти выдающиеся умы, несмотря на всю свою
гениальность, стали обнаруживать склонность переносить
борьбу за свободу и прогресс с твердой почвы
человеческого бытия либо в сферу философских абстракций и
спекуляций или в «царство грез», либо подменять
политическую освободительную борьбу рационалистическим
космополитизмом. Все три эти понятия связаны с
именами Иммануила Канта, Фридриха Шиллера и Иоганна
Вольфганга Гёте. Они удалялиг.т. пт ппдгрднр^^пй
немецкой жизни в мир_св£их идей, поскольку немецкая
действительность jpro^в^ем^л^с^ее_ мелочной огради-
чощостью и отсутствием революционной буржуазии,
обладавшей собственным самосознанием, далеко
отставала от^их^мышдерия. ~
"^Государственное бессилие Германии отнюдь не было
творческой основЪй для расцвета немецкой культуры;
этот расцвет ^начался в результате^материально]го и
идейно^прлитического подъема во всеиТЕвропе и
постепенно вызывал у лучших^сынов немецкого народа
собственное, пусть даже и слишком" "слабое, стремление
создать о^ёдшё духом
германскую нацию в преобразованном демократической рево-
люци'еи^Ашре. Хотя тогдашние условия и
благоприятствовали развитию искусств и философии в отдельных
землях, несмотря на власть абсолютных государей, а]
государственная слабость усиливала мощь идей, германч
екая действительность, будучи не в состоянии предо-
143

ставить этим идеям никакого поля деятельности,
лишала сферу немецкой духовной жизни ощущения
реальности. Между тем национально единая
Франция XVIII в. смогла создать гармонию между духом
Вольтера и реальной жизнью своей страны: там в
течение двух столетий (отчасти благодаря поощрению со
стороны абсолютных королей в борьбе против
дворянства) возникла сильная буржуазия, «третье сословие»,
выступающее с собственными требованиями. Вольтер
и энциклопедисты нашли в этом сословии свою твердую
опору.
Но не только новое общество, победоносно
вышедшее из горнила революции, могло создавать великие
достижения культуры. В истории человечества
постоянно наблюдается такое явление, когда
прогрессивные классы, еще только стремящиеся к свержению
отжившего строя, выдвигают своих великих духовных
вождей, мастеров культуры, как это имело место в эпоху
Возрождения.
Если бы германская буржуазия сумела сделать так,
чтобы за ее классической литературой и философией
последовали в 1848 г. классические дела, если бы она
проявила реалистическое понимание действительности,
а благодаря этому — и политическую волю путем
демократической революции своею собственной рукой
завершить создание немецкой нации, тогда было бы
немыслимым появление деспотической фигуры Бисмарка как
политического деятеля, помогшего рождению и
формированию Германской империи. Нет никакого
исторического доказательства, что созданное революцией
государство не достигло бы и в Германии вершин
буржуазно-демократической культуры, равноценных
достижениям стран Западной Европы. Таким образом,
не германское государственное единство само по себе,
а бисмарковско-вильгельмовская форма его
осуществления привела к особого рода упадку буржуазной
культуры в Германии. Эта форма придала созданному
сверху единому германскому государству
отвратительные черты реакции, а также самодовольства
буржуазного парвеню, чуждого какого-либо демократического
достоинства.
П4

«Прав будь, человек...»
У истоков германской классики стоят две такие
столь разные личности, как Готхольд Эфраим Лессинг
и Иоганн Готфрид Гердер. Несчастьем Лессинга,
говорил Генрих Гейне, было «его ужасающее одиночество,
его духовная изолированность» 1. После смерти жены
и сына Лессинг писал, вкладывая в свои слова поистине
жуткий двойной смысл: «И мне было так жаль терять
его, этого сына! Ибо он был так умен, так умен!.. Разве
это не доказательство ума, что его пришлось втаскивать
в этот мир железными клещами? Что он так быстро
заметил всю его гнусность? Разве это не
доказательство ума, что он воспользовался первой возможностью
убраться отсюда?..» 2 А пятидесятилетний Гердер,
оказавший сильное влияние на таких корифеев, как Гёте
и Кант, испытывая гнет германской действительности
и тягот убогого бытия, жаловался на свою «неудачную
жизнь». Оба они страдали за Германию, кладя камень
за камнем в идейное здание нации (такой, какой они
ее жаждали увидеть), которая, однако, на протяжении
всей их жизни так и осталась для них всего лишь
мечтой.
Ни один из этих идейных строителей нации не
избежал позднее злой судьбы: творчество каждого из них,
независимо ни от условий его времени, ни от его
стремлений, было присвоено нацистами. Даже Лессинг
был фальсифицирован и превращен нацистами в певца
пруссачества, в «антифранцузского» мыслителя и поэта.
Разумеется, Лессинг пытался освободить немецкую
литературу от французского засилья, но делал он это
с целью помочь избавиться от слепого подражания
германских абсолютных государей французской культуре
(которое особенно царило при прусском дворе со
времен Фридриха I). Лессинг, очень высоко ценивший
произведения Дидро и находившийся в личном
конфликте с Вольтером, выступал не против французских
просветителей, а против феодальных помех развитию
немецкой литературы со стороны галломанствующих
1 Генрих Гейне, Собр. соч., т. 6, М., 1958, стр. 90.
2 Там же.
10 Александр Абуш
145

германских государей. Галломания еще со времен
«Великого курфюрста» и Вестфальского мира была
политически равносильна увековечению германской
раздробленности и росту военной силы пруссачества, которое
никто не ненавидел так сильно, как Лессинг.
В каждой стране развитие буржуазной революции
шло своими путями. В силу национальных условий,
сложившихся в Германии со времен Тридцатилетней
войны, между деятельностью Лессинга и литературой
французской нации, которая шла навстречу своей
великой революции, возник разрыв. Но творчество Лессинга
во всем своем гуманизме и стремлении к «воспитанию
рода человеческого» было тысячами нитей связано
с миром французских энциклопедистов, с их гуманно-
этическими принципами, которые должны были
осуществляться различными путями в борьбе против
абсолютизма во Франции и против феодализма в Германии.
Когда Лессинг умер, Франция еще стояла перед
революцией, а когда он только начинал свой жизненный
путь, Англия уже закончила второй акт своей
буржуазной революции. Поэтому не случайно, что творца
основополагающего труда «Гамбургская драматургия»,
стремившегося к просвещению и к созданию национальной
немецкой литературы, привлекал реализм и в жизни,
и в философии, и в поэзии Англии. К тому же Лессинг
открыл для Германии Шекспира, с могучей силой
воплотившего в драматургии всю полноту жизни.
Лессинг идейно пррлагал путь германской буржуаз-
нойРреволюции, явившись учителем je*, кто ее
фактически готовйлГЗа несколько десятидетий_ДО_Фридриха
Щишгера, 1юторый^ в «Коварстве jh любви» , влервые
отважился^избвать., местом _ действия Гедманию, Лес-
сингПв~Т!5да сцене конфликт
между представителями буржуазного класса
дофеодальным обществом. ТТоэтЪ всех стран, желая вопреки цен-
зуреи гнёту воплотить на отечественной сцене
стремление к свободе, переносили место действия своих пьес
в отдаленные края или заимствовали своих героев в
далеком прошлом. У Лессинга, как и у Шиллера,
отдельный представитель класса буржуазии был не в
состоянии в одиночку победить отжившее социальное
146

окружение, но реалистическое изображение этой борьбы
на · сцене уже пробивало брешь в этом окружении.
Лессинг — друг философа Моисея Мендельсона,
идейного провозвестника эмансипации германских евреев,—
своим «Натаном Мудрым» оставил в наследство немцам]
гимн веротерпимости, а также, в подлинном смысле
этого слова, и расовой терпимости. В комедии Лессинга
«Минна фон Барнхельм» Гёте видел не прославление
Пруссии, а примирение между Пруссией и Саксонией,
которая еще ощущала болезненные раны, нанесенные
ей агрессией Фридриха II: «Любезность саксонок
преодолевает упрямство зазнавшегося пруссака».
После смерти Лессинга — то было время
провозглашения прав гражданина в Северной Америке и прав
человека во Франции — Гер дер в своих «Идеях о
философии истории человечества» писал, что все расы
«всюду принадлежат к одной и той же человеческой
породе» !. В начале нового века Александр фон
Гумбольдт, совершивший в научных целях путешествие
в Мексику и близко познакомившийся с индейцами,
доказал «единство человеческого рода»; учению о
«высших и низших расах» он противопоставил свою точку
зрения — все племена, несмотря на различные стадии
их развития, «одинаково предназначены для свободы».
Гердер высказал точку зрения всей классической
школы:_дл]Гнего 'т^^^995^&^1шЩ^^ота\лыс^
к<ш^_чем гуманность » . Ч ел отеческое ^ уьтщдедде, .со-
гласно Те^е^^^шт ji^ej^ ,собой задачу глубже
внедрили шире распространить в роде человеческом
г^анность и культуру. Будучи таким же передовым
бордрм за ремепкую литературу и почитателем Шекс-
пира. как; и Лессингт Х<эрде£^оздвиг^себезамечательный
литературный памятник открытием для мигювои" отте-
р^эдщ^народаых песен «забытых» племен, особенно
малых славянских народов. Он направил молодого
Гёте на путь немецкое цозадд^советуя ему обращаться
к песням других народов, чтобы понимать поэзию как
«дар, свойственный всему миру и всем народам»3,
1 Гердер, Избранные сочинения, М.—Л., 1959, стр. 229.
2 Там же, стр. 269.
3 Гёте, Собр. соч., т. IX, М., 1935, стр. 428.
10*
147

Гёте («Поэзия и правда») описал свою первую встречу
с Гердером в Страсбурге. Эта встреча произвела на
Гете большое впечатление и вдохновила его. Гердер,
искавший всестороннего, выходившего за рамки своего
протестантско-религиозного мировоззрения, объяснения
природы и общества, обратил внимание Гёте на
значение наук.
В лице Гёте немецкий гуманизм достиг своей
поэтической вершины. Немецкие историки литературы часто
сожалели, что в зрелом возрасте Гёте уделял так много
внимания естественным наукам. Они не понимали, что
этот поэтический гений именно в результате
разочарования в бытность свою веймарским министром
неудавшимися планами реформ, в результате своих усилий по
развитию горного дела и фабрик в маленьком
германском государстве, а затем в поисках путей более
глубокого осознания законов развития природы смог вырасти
в универсальный ум, сохранивший свой блеск для всего
мира и спустя целое столетие. «Вы ищете законов
природы, но вы ищете их на труднейшем пути, на который
поостерегся бы ступить человек с более слабыми
силами» *,— писал ему Шиллер 23 августа 1794 г.
Гёте всю свою жизнь был человеком, ищущим
ответа на вопросы, которые возникали перед ним из
противоречий в природе, между идеями и опытом, между
природой и искусством и прежде всего между
собственными необщепринятыми мышлением, стремлениями,
жизнью, с одной стороны, и придворно-светским бытием
Веймара — с другой. Гётевское пантеистическое
восприятие природы постепенно переходило в осознание и
знание; хотя Гёте и не смог ^ыйти за рамки
идеалистического^ йыщдеЕТшТсжоЬго.времени^ он очень близко
подошел к мат^риадистческомх^рниманию £вда во-
npocj?g.JLjC-полному ngrffrMflTTHTQ диалектического
процесса, .разлития.
«Фауст» называют «немецкой драмой». На самом же
деле мы видим в ней двойную немецкую драму. Здесь
отражены три столетия германской внутренней борьбы
между всем демонически-реакционным и светло-про-
1 Фридрих Шиллер, Собр. соч., т. 7, М., 1957, стр. 305.
148

грессивным, между всем жестоким и человечным, ме-i
жду духовным гнетом и поисками подлинной науки.
Но эти столкновения лишь отражаются в «Фаусте»; они
перенесены" из реальной жизни расчлененной нации
^мир легенды и'во ^внутренний мир ^человека, как
борьоа двух^^ш^Т его груди. В этом легецдардр-роман-
тическом бегстве вс>_ внутренний мир и заключается
другая Йра^^и драмы немцев.
В этом творении слышится голос противоречивой
личности самого Гёте, недовольного веймарской
жизнью, полной ежедневных компромиссов, и ищущего
самозащиты в министерском достоинстве и
неприкасаемости олимпийца. Все это рисует нам поэта в
различных аспектах: Гёте — «великого язычника», который
в 1799 г. терпимо относится к изгнанию Фихте из Иен-
ского университета за атеизм; Гёте — руководителя
театра, который отвергает самого смелого новатора и
представителя движения «бури и натиска» среди
молодых — Генриха фон Клейста — якобы из классической
предубежденности, а на самом деле потому, что не мог
мириться с германо-прусской духовной мешаниной во
многих произведениях этого писателя; Гёте — автора
комедий «Гражданин-генерал» и «Мятежные», в
которых он высмеял чуждых ему борцов Великой
Французской революции, и того Гёте, который взором
исторического провидца увидел в битве при Вальми начало
«новой эпохи всемирной истории»; Гёте, симпатии
которого во время достопамятной встречи в Эрфурте в
1808 г. двух властителей дум эпохи были не на стороне
Наполеона I, хотя он чтил эту всемирно-историческую
личность и после ее падения; Гёте, который временами
впадал в отчаяние из-за безнадежного состояния
собственной нации и желал быть «гражданином мира»,
но все же всем своим непреходящим творчеством
способствовал становлению немецкого национального
самосознания; и, наконец, Гёте — пример великого
человека-творца. Все эти черты принадлежат живому
облику Гёте, который" не хотел ненавидеть жизнь,
даже если «не все расцвели мечты», и предавался
жизни, чтоб «страдать, плакать, наслаждаться и
радоваться».
149

Мастер немецкой лирики и создатель современной
немецкой прозы, он своими книгами о годах учения и
странствий Вильгельма Мейстера стал
основоположником весьма своеобразного жанра немецкой
литературы — воспитательного романа, который у
последователей Гёте пошел по ложному пути изоляции
индивидуума от реальной среды своего времени и показа лишь
его внутренней борьбы за более высокое образование и
умственную зрелость. Не приходится удивляться тому,
что, пройдя долгий жизненный путь в условиях убогой
германской действительности, Гёте в последние годы
жизни стал гораздо больше интересоваться
естественнонаучными исследованиями, нежели июльской
революцией 1830 г. во Франции. Но Гёте оставил немцам,
которые сйустя сто лет, при нацистах, третировали его
как «несолдатского» поэта, глубочайшее поэтическое
осознание человеческого бытия, глубочайшее потому,
что оно продиктовано желанием изобразить это бытие
не-в виде плоской «гармонии», а в борьбе, полной
противоречий, и в поисках путей освобождения человека:
Прав будь, человек,
Милостив и добр...
Человек один
Может невозможное:
Он различает,
Судит и рядит,
Он лишь минуте
Сообщает вечность К
Гёте не только сформулировал понятие «мировая
литература», но и внес в нее величайший вклад
немецкого народа, поддерживая связь с поэтами и культурой
Востока, Юго-Востока и Запада. Уходя своими корнями
в немецкие национальные традиции и продолжая их
в своих произведениях, Гёте уже при жизни стал
общепризнанным выразителем немецкого духа. В своем
творчестве он дошел до представления о такой чело-
ъеческой личности, которая переросла свое время.
Развитие индивидуума (в том числе и свое собственное)
он считал возможным только в деятельной взаимосвязи
е обществом, со всем богатством прогрессивных идей и
1 Гёте, Избранные произведения, М., 1950, стр. 109.
150

глубоких знаний. В «Фаусте» Гёте поднялся до
поэтического видения, мысленно представив себе «свободный
край, свободный мой народ». И это желание, в
возможность исполнения которого он сам не верил, заставило
его воскликнуть:
Тогда сказал бы я: мгновенье,
Прекрасно ты, продлись, постой!1
Своему секретарю Эккерману Гёте говорил об этом:
«Здесь появляется более высший, более обширный,
ясный и лишенный страсти мир, и тот, кто не сумел
несколько подняться над собою.., не будет знать, как
подойти к нему» 2. Немцы поднялись над собой
слишком невысоко. Они, часто забывавшие о человечестве,
когда думали, что дело идет о нации, видели лишь
триумф «общечеловеческого» там, где поэт звал их
переделать себя, что'бы понять, что высшая мудрость
жизни человека указывает им путь к свободной нации
на свободной земле.
Вторая часть «Фауста» появилась, когда прошло
уже два десятилетия с момента освобождения крестьян
Наполеоном и «Октябрьского эдикта» барона фом
Штейна. Юнкеры опять подняли голову. Гёте лишь
один раз в жизни, в Нассау, где жил Штейн,
повстречался с этим свободолюбивым германским противником
Наполеона. Они в сопровождении Арндта отправились
в Кёльн и посетили там собор. Дворянский реформатор
Штейн был уже начисто отстранен от политических
дел Меттернихом и юнкерами: шел 1815 год.
Гётевское понимание гуманности и знание
человеческого общества превосходило идейный мир Шиллера,
хотя тот обладал большим драматургическим талантом,
которому были присущи более народные черты. Гёте,
η его величии и с его слабостями, как человеку унп-
нерсальпого духа и сильных чувств, не могло быть
чуждо ничто человеческое. Шиллер-драматург казался
более страстным, более ярко выраженным
политическим певцом свободы. Почти через все его
произведения— от «Разбойников» и «Заговора Фиэско в Генуе»,
1 Гёте, Собр. соч., т. V, М., 1947, стр. 535.
2 Эккерман, Разговоры с Гёте, М., 1934, стр. 554.
1*1

через «Коварство и любовь» и «Дон Карлоса» вплоть
до «Вильгельма Телля» — непосредственно (а
косвенно — в произведениях, в которых место действия
перенесено в другие страны и времена) красной нитью
проходит идея борьбы за свободу, которая по сути своей
могла мыслиться только как борьба за германскую
свободу. Но Шиллер уступал более всестороннему Гёте
в том, что его, Шиллер^ философское мышление. &дсте-
тические взглтаыв^^ечение^^е^ого периода были
втиснуты в мировоззренде ТКднтд« _которое .Г.ёз^лигвергал
как «субъективный идеализму и от которого Щдлдер
должен был освобождаться ценой л^едо&, внутренней
ЬорьЬьг. " "~~
Шиллер мало интересовался большинством наук.
Каптовский категорический императив давал поэту
высокий образ мыслей, но господствующий в «царстве
духа» нравственный принцип кёнигсбергского философа
толкал Шиллера в область абстрактно-умозрительного,
чтобы найти там замену тому, чего не было в
германской действительности, в которой не появлялось еще и
признаков утренней зари революции, возможности
политического осуществления идеала свободы, равенства
и братства.
Часть немцев правильно поняла подлинное и
действительное значение творчества Шиллера. Но все-таки
лишь небольшая часть прогрессивной буржуазии, а
также рабочее движение сумели освободить наследие
Шиллера от тех заблуждений подданного мелкого
германского государства, которые привели его к
отрицанию Великой Французской революции, и воздали
должное творчеству «почетного гражданина Французской
республики». Лучшие слова Шиллера стали знаменем
борьбы свободолюбивых сил немецкого народа: они
звучали даже со страниц нелегальных газет в период
гитлеровской диктатуры. Шиллер был и остается
зачинателем борьбы за свободу мысли, против тирании, поэтом,
зовущим народы к братству: «Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!» *, к гордости пред лицом
королевских тропов и к несгибаемому мужеству в тя-
желой борьбе против реакционного лживого отродья:
1 Фридрих Шиллер, Собр. соч., т. 1, М., 1955, стр. 449.
152

Братья, в путь идите свой
Как герой на поле брани 1.
И если этот призывный клич немецкого гуманизма,
которому Бетховен придал бессмертную силу в своей
«Девятой симфонии», первоначально имел название не
«К радости», а «К свободе», то лучшая часть немецкого
народа всегда понимала его именно так.
Нацисты старались низвести Шиллера,
стремившегося сделать театр очагом нравственного воспитания,
до уровня провозвестника их собственной
безнравственности, их антигуманизма. Идя по стопам вильгель-
мовской реакции, они фальсифицировали «Вильгельма
Телля» — произведение о национально-освободительной
борьбе швейцарских кантонов XIV в. против
габсбургской кабалы, изображая это как «германскую
отечественную поэзию». Испуг Шиллера перед французской
демократической революцией (когда волна клеветы
против якобинцев захлестнула Европу), его непонимание
исторической роли германских протестантских
князей —- именно эти жалкие отбросы нацисты присвоили
гебе из всего величественного поэтического творчества
Шиллера.
Из своего отрицания реальной революции во
Франции, методы которой не соответствовали его идеям,
Шиллер-кантианец никогда не делал вывода об отказе
от стремления к свободе. Пессимизм Шиллера по
отношению к своей эпохе заставил его отправиться в поиски
«той страны счастливой, где цветет златой свободы век»,
и в стихотворении «Начало нового века» (1801 г.)
даже вопрошать и отвечать:
Где приют для мира уготован?
Где найдет свободу человек?..
Заключись в святом уединенье,
В мире сердца, чуждом суеты!
Красота цветет лишь в песнопенье,
А свобода — в области мечты2.
Если в этих строках еще видны противоречия,
которые поэт был не в состоянии разрешить в своей жизни,
ограниченной стенами веймарского карликового госу-
1 Фридрих Шиллер, Собр. соч., т. 1, стр. 150.
2 Там же, стр. 321—322.
153

дарства, то уже со времени поворота в трилогии «Вал-
ленштейн» к «возвышенному предмету» в творчестве
Шиллера начался его смелый путь к изображению
борющихся людей из народа, к художественному
реализму. Произведения Шиллера позднего периода
показывают, что бегство в «царство эстетических иллюзий»
служило лишь выражением его преходящего
внутреннего смятения, которое было вызвано еще слишком
близкими по времени событиями во Франции, столь
отличавшимися от событий освободительной борьбы
Нидерландов. Оно объяснялось также той безнадежностью,
которую порождала у Шиллера окружавшая его
германская действительность. В ряду его крупных гума-
нистическо-патриотических драм и фрагментов,
действие которых хотя и разыгрывается на чужой почве, но
которые повсюду осознавались и воспринимались
немецким народом как призыв к борьбе против
возрастающей наполеоновской угрозы германской земле,
стоит в качестве последнего завершенного
произведения «Вильгельм Телль» — гимн победоносной
политической освободительной борьбе.
Штурм неба
Фридрих Энгельс ставил в заслугу Генриху Гейне,
что тот уже в 1833 г. увидел, что в
педантически-темных словах немецких профессоров, в их неуклюжих,
скучных периодах скрывалась революция, даже если
сами они были назначенными государством
наставниками юношества, их сочинения — одобрепными
начальством руководствами, а система Гегеля — венец всего
философского развития — до известной степени
возведена «в чин королевско-прусской государственной
философии» х. T>ftiTP ттпттятт rvrn; птгтт^ rflMfî πρΗ^^Ρ*
КаНТ, ФиХТе. Г?™У1Ь лглаподатттт "атп .гпраэттп мрт^уттр
wfin μτ,τγτπτ πγ ттрг гн^упдили до rjjeigHOJL ЗАМЛИ ...Π
не могли стать знаменем: ревсщюционеров-демркратов.
Во Франпии" энциклопедисты вели легальную и неле-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 21, стр. 273.
154

гальную пропагандистскую борьбу, и абсолютистская
королевская власть отправила некоторых из них в
Бастилию. ^Германии же идеи революции оставались
только в умах и в конечном счете трактовались как
«внутреннее освобождение», причем в условиях такой
реальной действительностнл в которой
прусско-германские Бастилии еще не могли подвергнуться разрушению.
Гейне в своей книге «К истории религии и
философии в Германии» (1834 г.) с грустным сарказмом
говорил об «умеренных» французах, что их Робеспьер
всего-навсего отрубил голову обычному королю, между
тем как Кант штурмовал небо. У немцев не было ни
Кромвеля, как у англичан, ни Робеспьера, как у
французов,— вероятно, молодой гессенский
поэт-революционер Георг Бюхнер и стал бы в революции 1848 г.
немецким Маратом, но этот «Друг народа» умер еще
в 1835 г. 23-летним эмигрантом.
Небо, которое штурмовал скромный кёнигсбергский
профессор Иммануил jFCalff "евреи Г.ЖСй№^ри^чйстого
разума» (Ί78Τ. г.), было, небом догматической_немецкой
филоерфид jXVII и XYULjBiL^râ^
а^^люти^ГТ^ант^ был современником Лессинга. Ви-
л анда, ТГинкельмана. Гердсра, Гёте и ШиллераГ Б его
жизни, проходившей в мелкобуржуазной ^обстановке
в Восточной Пруссии, jie..было /з^^скшотени^^еступ-
ления русских войск в Кенигсберг во время
Семилетне^ войны) никаких потрясении. Гениальность Канта
состояла~в "том, что он уничтожил унаследованные от
щрошлого философские понятия, ставшие уже
недостаточными длямнового, буржуазного мира. На место
прежнего понятия бога он: доставил самоопределение разум-
шш воли. Кантсформулировал «категорический
императив» как нравственный закон, которому человек должен
следовать л силу разума, независимо от своего опыта.
Кант пе знал (поскольку его борьбаГпротив
феодализма протекала исключительно в сфере чистого
мышления), что .ондказал германской буржуазии путь
освобождения от духовных~оков, к созданию новой морали
и о^етению Свободы мысли и личности. Поскольку
Кант не дожил до того дня, когда эта буржуазия
собственными действиями вмешалась в игру сил на гёр-
155

манской политической- аренет ему пришлось провозгла-
с!Ггь~свои ^категорический императив» абстрактно—
в качестве нравственного закона, пригодного для всех
времен, а не конкретно — в качестве закона действия"
демократической германской революции. Конечно, не
вина Канта, что его идеи натолкнулись на стену
германской действительности, которая и навязала ему
компромиссы «практического разума». Его труд «К
вечному миру» — этот звучащий сквозь толщу времен
призыв к мирному союзу народов — появился только
в 1795 г., когда Европа после Великой Французской
революции вступила в 20-летнюю эру войн.
Гораздо реалистичнее подходил к германской
действительности Иоганн Готлиб Фихте, хотя его
философская "система означала наивысшую вершину
субъективного идеализма: признание всего бытия только через
сознание собственного « я», отрицание
объективнойреальности. Но Фихте — по своему миросозерцанию
достойный последователь Гер дера и Канта — все больше
и ооЛьшсГстановился идейным борцом своего времени,
того времени, когда умы немцев были воспламенены
борьбой против национального угнетения,
осуществлявшегося Наполеоном I. Фихтевскде «Речи, к германской
нации» были направлены не против шедших из Фран-
ции_ндеи7" ибо "он был их приверженцем: при своем
изгнании из Иенского университета в 1799 г. он сам
называл себя «ославленным демократом». Фихте
стремился помочь разрушить тиранию в лице
Наполеона, его «универсальную "монархию», порабощающую
Ετφοπν. В то влрмя как молодой прусский поэт Генрих
фон Клейст, обращаясь в своей «Германовой битве»
к далекой древности, временами впадал в
националистический угар ожесточения против чужеземного
завоевателя, мощный язык произведений Фихте всегда
был пронизан глубоко человечным и братским чувством
подлинного «предопределения человека».
Фихтевская утопия «замкнутого торгового
государства», которая в наши дни часто рассматривалась как
идейная подготовка нацистской автаркии, не могла быть
таковой уже хотя бы потому, что требовала свободного
обмена идейными и художественными творениями. Эта
156

работа с ее некоторыми социалистическими чертами
была выражением того, о чем еще не ясно мечтали
в Германии на рубеже XVIII—XIX вв. В фихтевской
«Речи об истинной войне» заключено его требование,
являющееся важным камнем в здании немецкого
гуманизма,—создать «подлинное царство права, какого
еще никогда не существовало на свете, одухотворенное
той свободой граждан, которую мы находим в древнем
мире (но без принесения в жертву большинства людей
в качестве рабов, без чего не могли существовать
государства древности), и основанное на равенстве всего,
что носит облик человека».
Фихте умер в 1814 г.; он не дожил до обещания
прусского короля Фридриха Вильгельма III дать
конституцию и до позорного нарушения этого обещания.
Когда Фихте плыл по течению своего времени,
зачастую оказываясь захлестнутым им, пропорции в его
собственных стремлениях иногда смещались, но в
период после 1815 г. он наверняка стал бы борцом
против засилия реакции. Об этом свидетельствуют слова,
произнесенные Фихте перед началом освободительной
войны против Наполеона: «И если бы потом оказалось,
что все это было не всерьез, и если бы, после ее
спасения в борьбе, самостоятельность нации вновь была
принесена в жертву привилегиям царствующей
династии, и если бы оказалось, что властитель хотя и желал,
чтобы за сохранение его власти лилась благородная
кровь его народа, но не желал поступиться этой властью
ради самостоятельности народа, то тогда ни один
разумный человек не смог бы оставаться долее под
господством подобного государя. Деятельность разумного
человека в обществе могла бы иметь только одну цель —
заложить в это общество зародыш свободной правовой
конституции».
Параллельно творчеству Фихте в то же самое Ьремя
в немецкой литературе развивался романтизм,
философским выразителем которого явился Фридрих Шеллинг.
Но вершины своей немецкая классическая философия
достигла в произведениях Георга Фридриха Вильгельма
Гегеля. В разгар самой свирепой реакции, наступившей
с 1818 г., Гегель читал лекции в Берлинском универ-
157

ситете, и «гегельянство» вплоть до кануна революции
1848 г. оказывало решающее влияние на всю идейную
жизнь Германии. Философия этого мыслителя,-которого
прусские абсолютисты рекламировали в своих
интересах и который в то же время идейно помогал
прокладывать путь германской демократической революции,
носила двойственный характер. Подлинное достижение
гегелевской философии — ее метод — было
использовано Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, а затем
В. И. Лениным — величайшим русским теоретиком
социализма. Они считали изучение гегелевской «логики
противоречий» неотъемлемой предпосылкой
действительного объяснения процесса развития в природе и
человеческом обществе.
Гегелевская философия истории исходила ив
гуманистического понимания единства развития
человечества. Гегель осознал постоянный противоречивый
процесс становления и уничтожения; истина никогда не
может быть окончательной. Будучи идеалистом, Гегель
переносил весь диалектический процесс исключительно
в область человеческого мышления. Он не
распространил свой метод на отношение между человеческим
сознанием и материальным бытием. Однако его метод
стал революционным импульсом для разрушения догм
германского прошлого и для поисков путей все более
расширяющегося познания мира.
Поскольку прусский профессор Гегель не
распространил свой революционный метод мышления на
окружавшую его прусскую действительность и, будучи
первоначально восторженным приверженцем Французской
революции, последовал затем печальной немецкой
традиции, сложившейся со времен Канта, он вопреки
собственному диалектическому методу увидел в
государстве Фридриха Вильгельма III воплощение своей
нравственной «абсолютной идеи». То была уступка, которую
этот революционер (революционер лишь в мире идей)
сделал германской действительности: мелкобуржуазной
узости и пруссачеству, господство которого было
чрезвычайно прочно.
Ограниченность немецкой идеалистической
философии сферой чистого мышления привела к слабости гер-
158

майского либерализма, который в те годы являлся не
подлинным политическим демократизмом с ясными,
осуществимыми целями, а больше всего спекулятивным
витанием во «внутреннем царстве немцев».
«Младогегельянцы», с большим шумом выступавшие только
против религии, в последнее десятилетие перед революцией
1848 г. лишь в иной форме продолжили отход немецкой
философии от ее социального окружения.
Конечно, в истории всех народов случается, что
идеи прогрессивных мыслителей подвергаются с
течением времени реакционной фальсификации. Однако
абстрактность мышления, столь характерная для
немецкой философии и глубоко проникшая также и в
немецкую литературу, особенно благоприятствовала
извращению в Германии ее подлинного смысла
(превращение нацистами Гердера в «провозвестника
германской народной души и народности» было лишь
неуклюжей фальсификацией, предпринятой с вполне
определенной целью).
Реальный мир а мечта
Шиллер во второй половин« своей жизни считался
литературным полюсом, противоположным раннему
романтизму. Шиллер говорил об этом романтизме: «Шле-
гелевская и тиковская школа становится все более
пустой и карикатурной». Но, несмотря на все идейные
различия, линия развития вела от временного бегства
Шиллера в «царство грез» к общему бегству немецкого
романтизма от реального мира. Не случайно это
заблуждение Шиллера совпало по времени с появлением в
немецкой литературе романтиков — Людвига Тика,
Фридриха Шлегеля, Новалиса и их проповедника Шлейер-
махера.
Идея романтизма, отрицающая реальную жизнь,
нашла свое предельно полное выражение в словах
Новалиса: «Мир становится мечтой, мечта — миром». Это
означало, что уже не только свободу искали в мечтах,
но и сама жизнь сливалась с мечтами. Автор «Генриха
фон Офтердингена», поэт, грезящий о «голубом цветке»
159

и обреченный чахоткой на смерть, Новалис фанатически
обращался к средневековью крестоносцев. «Я чувствую
смерти волну обновленья...» — восклицал он; однако,
о гётевском «Вильгельме Мейстере» он отзывался
отрицательно: «В книге говорится только об обычных
человеческих вещах, а природа и мистицизм совсем
позабыты».
Романтизм как литературное течение того времени
не был в ту пору явлением, присущим одной только
Германии, однако вскоре он проявил свои специфически
немецкие черты. Если к раннему романтизму еще
принадлежала такая гротескная поэтическая личность, как
Жан Поль Рихтер (который был проникнут духом
немецкой классики и после 1815 г. все еще оставался
пророком всемирного мира, а также резким критиком
князей, враждебных свободе), то победа пруссачества и его
укрепление «Священным союзом» означали
окончательный триумф в немецком романтизме всего
реакционного. Во Франции романтизм был сначала
консервативной тенденцией, направленной против буржуазного
прогресса, но завоевания великой революции уже нельзя
было полностью искоренить в сознании народа. В
Германии лицо романтизма определялось, с одной стороны,
реакционным пруссачеством, а с другой — теми
группировавшимися вокруг «отца гимнастов» Яна
оппозиционными элементами, которые в политике предавались
тевтоно-средневековому чванству. Так возникла, по
выражению Генриха Гейне, «отвратительная смесь
готического бреда и современной лжи ».
Но; пожалуй, сильнее" всего разгорелась борьба
между романтизмом и реализмом в жизни и творчестве
Генриха фон Клейста. В этом основоположнике жанра
новеллы в немецкой литературе смутно бурлил
буржуазный индивидуализм, направленный против
дворянской касты, выходцем из которой он был. Своим
«Принцем Фридрихом Гомбургским» Клейст потрясал основы
прусского «закона долга ».будучи, однако, не в
состоянии преодолеть его в собственном творчестве. Поскольку
Клейст вообще не понял буржуазно-демократического
стремления своей эпохи к свободе, собственные неудачи
и наполеоновские победы привели его к безнадежности
160

в личной жизни и к политическому отчаянию. Не
случайно почти все произведения Клейста содержат
призрачно-романтические примеси; такова и его новелла
«Михаэль Кольхаас»—о непоколебимом борце-одиночке
за земную справедливость.
Если во времена Карла Августа, племянника
Фридриха II, средоточием лучших немецких умов были
Веймар и Иена, то на рубеже XVIII—XIX вв. идейным
центром Германии стал Берлин. В литературных
салонах (о которых напоминают образы таких женщин,
как Рахель Варнхаген и Доротея Шлегель — дочь
Моисея Мендельсона) романтики временами
способствовали идейной подготовке национально-освободительной
войны, ни в малейшей степени не понимая, однако,
подлинного смысла этой войны. Берлин и в дальнейшем,
несмотря на все господство реакции, продолжал
оставаться ненавистным для юнкеров очагом брожения и
многих идейных течений.
Суть дела^не меняется от того, что тот или иной
романтик в личном плане мыслил и действовал
прогрессивно: в целом романтизм служил реакции и поощ-
рялся_ею. Для Клеменса Брентано погружение в
католицизм означало конец его поэзии:
распространявшаяся в то время волна католической религиозности
была тоже на пользу режиму Меттерниха. Один из
идеологов романтизма — Фридрих Генц стал
грубо-реалистическим орудием Меттерниха. Бегство бюргера
в фантастический мнр_оща^лд_отказ от ^юрьбы за
«обыкновенную» земную свободу^ тем более что сво-
бо^а^ «царстве эстетических иллюзий» объявлялась
гораздо бол^е ценцой» «виспнщ"двТ^дойУГТЬмантически
утрированная внутренняя духовная жизнь отвлекала
верноподдаВШ^Ж^1..^а&^нДв того^факта, что в
повседневной жизни он обязанрабски подчиняться трезвому
п^усскЪмУ'^закон^ долга» или повелению своего Тшязя.
Таким о^азша, j3oi^ измышление
было,десьма полезным для властей предержащих, но
являлось тормозом для молодой германской буржуазии
на со " пути" к политической^ ясности и действиям,
диктуемым ее самосознанием.
11 Александр Абуш
161

Если бы немецкая «романтическая школа» не дала
ничего иного, кроме изданного уроженцем Рейнской
провинции Клеменсом Брентано и бранденбургским
юнкером Ахимом фон Арнимом сборника старинных
народных песен— «Чудесный рог мальчика», а также
немецких сказок, записанных братьями Гримм, если бы
она только лишь вдохновила Генриха Гейне и
некоторых других поэтов на создание нескольких
замечательных произведений, то одним этим она уже обогатила бы
немецкую литературу. Однако отрицательное
воздействие этой школы было гораздо сильнее. Германская
темница покрывалась сказочной позолотой.
Придумывание всяческих жутких призраков и привидений,
модное подражание только что открытой «Песни о Нибе-
лунгах», шумное оживление средневеково-«рыцарского»
духа в век индустриального развития, в XIX
столетии,— все это способствовало прежде всего затемнению
мышления немцев и обращению ко всему ирреальному
в их духовном мире.
Противоположное романтизму движение «Молодой
Германии» (Людвиг Берне, Генрих Гейне, Карл Гуцков
и Генрих Лаубе) возникло тогда, когда германская
социальная действительность начала изменяться быстрее,
когда окрепли буржуазные силы. Генрих Гейне,
величайший после Гёте мастер немецкой лирики и «друг
французов», сочетал волшебство своей романтической
иронии с острыми, как бритва, ударами по
мракобесам — врагам поэта и народа. Поэзия спустилась на
землю; она вновь была наполнена реальным миром и
уже более не пела старую песнь отреченья:
Мы новую песнь, мы лучшую песнь
Теперь, друзья, начинаем;
Мы в небо землю превратим,
Земля нам будет раем*.
В этой поэме «Германия. Зимняя сказка» (1844 г.)
в Кёльне, в тихую лунную ночь, перед поэтом, как
«призрак немой», возникает мысли его деянье.
Создавая это выдающееся произведение немецкой поэзии,
1 Генрих Гейне, Собр. соч., т. 2, М., 1957, стр. 269.
162

Гейне* находился в тесном идейном общении с молодым
эмигрировавшим за границу редактором «Рейнской
газеты»— Карлом Марксом. В «призраке немом» Гейне
символизировал ту растущую силу, которая должна
была опрокинуть убожество германской
действительности,—первые социалистические рабочие союзы,
возникавшие в Германии.
В лице автора политических сатирических песен
Августа Генриха Гофмана фон Фаллерслебена, в лице
«железного жаворонка» 1 — Георга Гервега и
Фердинанда Фрейлиграта — крупнейшего поэта этой группы,
а также рабочего поэта Георга Веерта выступали
непосредственные провозвестники и певцы революции
1848 г. Все они были эмигрантами и после 1848 г. стали
ими снова, за исключением Гофмана фон
Фаллерслебена. Хотя по своему поэтическому таланту они и не
выдерживали сравнения с Гейне, сам он хвалил Фрей-j
лиграта и Гервега за то, что они заключили
«Священный союз поэзии с делом народов». Их поэзия
выражала дух самого прогрессивного направления в герман-|
ской демократической революции. Некоторые их
стихотворения сохранили жизненную силу и в XX в.;
их призыв мертвых к живым сопровождал все бои за
свободу в Германии вплоть до гитлеровских времен.
Но на пути развития немецкой литературы от
Шиллера до Фрейлиграта было немало поэтов и писателей,
которых сгубила германская действительность. Один
из них — Гельдерлин, который в 1797 г. сделал своего
героя в древнегреческом одеянии — Гипериона
непримиримым обличителем немцев за их прозябание в
рабской покорности. Этот на редкость τ дачный и вместе
с тем нежный певец свободы умер спустя несколько лет
после Французской революции, потеряв рассудок.
Покончил жизнь самоубийством в 1811 г. Клейст. Во
многом схожий с ним Христиан Дитрих Граббе четвертью
века позже стал жертвой белой горячки. Самый
молодой, но самый реалистический представитель «бури и
натиска» — Георг Бюхнер. автор нелегальной полити-
1 Так назвал Гервега Генрих Гейне в своем стихотворении
«Георгу Гервегу».
И*
163

веской листовки «Воззвание к гессенские крестьянам» *,
скончался в изгнании от нервного заболевания.
После победы контрреволюции романтическое
наследие снова стало просачиваться в немецкую литера-
ТУРУ» хотя и иными путями. «Песнь о Нибелунгах»
стала «большой темой», неизменно повторяющейся на
сценических подмостках. Германская мифология пышно
расцвела именно в те десятилетия, когда Бисмарк речью
о «железе и крови» придал свой оборот развитию
Германии. Погружение в германскую мифологию, как
следствие неудач в борьбе за свободу, служило на пользу
новым реакционным делам. В начале второй четверти
XIX в. во Франции уже был Бальзак, а в Англии —
Диккенс, создавшие реалистический роман. Германия же
за все XIX столетие не дала ни одного выдающегося
произведения этого нового жанра литературы
буржуазного века.
Зато романтическое направление достигло вершины
совершенства в поэтических произведениях, которые
Рихард Вагнер сам писал для своей музыки. Это вольно
или невольно оказывало воздействие на формирование
политического мировосприятия подданных
кайзеровской империи.
Но для немецкой литературы была характерна не
только гибель поэтов, отчаявшихся в германской
действительности, а и, пожалуй, в еще большей степени,—
политическая смерть тех, кто, подобно Фридриху Геб-
белю, Фридриху Теодору Фишеру и Рихарду Вагнеру,
после победы контрреволюции отрекся от всякого
демократического движения. Даже революционный поэт
Фрейлиграт был сломлен духом эпохи. Крупнейший
реалист Готфрид Келлер, швейцарец, писавший на
немецком языке, после 1870 г., перед лицом нового
прусско-германского «великолепия», отошел от литературы
Германской империи и еще больше укрепился в своем
демократическом национальном сознании гражданина
Швейцарии. В написанной в вильгельмовские времена
истории немецкой литературы (автор Эдуард Энгель,
1 В этой листовке Бюхнер провозгласил лозунг: «Мир -*
хижинам, война — дворцам!»
164

1908 г.) поздний Келлер отвергается как «слишком
швейцарский, чтобы привлечь к себе внимание
нешвейцарца». Также и австрийская поэзия, звучавшая в
унисон с германской революцией 1848 г., после победы
реакции стала более сильно проявлять свои
специфические национальные черты.
Познание действительности
Карл Маркс и Фридрих Энгельс никогда не имели
доступа в «духовный мир» германского бюргера. Оба
они были врагами того «мира внутренней жизни»,
который высокомерно выдавался за глубоко
обоснованный, непознаваемый и присущий лишь одним немцам.
Эти два колосса духа и знания, унаследовавшие в своих
произведениях все лучшее от немецкого гуманизма и
преобразовавшие это наследие для новой эпохи, стояли
в своем мышлении на твердой почве. Со времени
революционных боев поры их юности против прусско-гоген-
цоллернской реакции все усилия Маркса и Энгельса
были направлены на осуществление единства теории и
практики.
Ужр в 1846 г. в «Немецкой идеологии» Карл Маркс
и Ф. Энгельс следующим образом охарактеризовали
«внутренний мир» бюргера того времени: «Немцы с
огромным чувством самоудовлетворения
противопоставляют другим народам это воздушное царство снов, это
царство «сущности человека», объявляя его
завершением и целью всемирной истории; на всех поприщах
они рассматривают свои фантазии как окончательный
приговор, который они выносят деятельности других
народов...» ] Как пагубно отражалось это «начутое и
безмерное национальное чванство» 2 тогда, когда
необходимо было действовать без колебаний, показал три
года спустя старый Арндт, выступив во франкфуртской
«Паульскирхе» против единой Германской республики.
Этот в прошлом борец против князей, начавший в 1803 г.
1 К. Маркс и Ф. 9нгельсу Соч., т. 3, стр. 473.
2 Там же.
165

свою литературную деятельность «Историей
крепостничества в Померании и на Рюгене», а в 1812 г.
написавший крамольный «Катехизис для немецких солдат»,
теперь декламировал с трибуны первого германского
парламента: «Мы счастливы, что рождены в Германии (это
слово он произносил по-латыни.— Перев.), где можно
чувствовать, и мыслить, и мечтать за целый мир, ибо мы
народ идеалистов, и в этом — наше счастье». А Маркс
как раз это считал немецким национальным несчастьем.
Чем больше германская крупная буржуазия
отворачивалась от борьбы за демократические идеи или
извращала их, тем чаще называла она себя
«идеалистской». Чем больше росло материальное благосостояние
буржуазии, купленное ценой отказа от политической
свободы, тем ожесточеннее выступала она против
«голого материализма» марксистов. Но фальсификация
идей Маркса (марксизм якобы отрицает роль идей и
идеалов в истории человеческого общества) не являлась
лишь специфически германской особенностью. Прусско-
германские профессора сообща со своими коллегами из
других стран тщшщсь «объяснить» различие между
философским идеализмом и материализмом так: первый,
мол,— за идеалы, а второй — против них.
Но марксизм не мог отрицать значения идей и
идеалов уж хотя бы только потому, что являлся учением,
которое в своей практике не только опиралось на
собственные положения, но и призывало рабочих к
самопожертвованию во имя высоких идеалов их
освободительной борьбы. Маркс вскрыл происхождение идей из
материального бытия людей, из их общественных
отношений. Тем самым он ликвидировал зиявшую в
немецкой философии со времен Канта идеалистическую
пропасть между мышлением и бытием.
«Мой диалектический метод по своей основе не
только отличен от гегелевского, но является его прямой
противоположностью,— писал Маркс в 1873 г. в
послесловии ко второму изданию «Капитала».— Для Гегеля
процесс мышления, который он превращает даже под
именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург
действительного, которое составляет лишь его внешнее
проявление. У меня же, наоборот, идеальное есть не
166

что иное, как материальное, пересаженное в
человеческую голову и преобразованное в ней...
У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее
поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой
рациональное зерно» х. Таким образом, Маркс и Энгельс
превратили диалектический метод Гегеля в орудие
подлинного объяснения процесса развития в природе и
человеческом обществе. Их «голый материализм» никоим
образом не довольствовался выводами философского
материализма XVII и XVIII вв.; в процессе дальнейшего
развития достижений материалистической и
идеалистической философии он стал диалектическим
материализмом, который правильно вскрывает взаимодействие
между материальными условиями жизни и желаниями,
надеждами и идеями людей.
Непреходящей заслугой немецкой классической
философии остается то, что она явилась одним из трех
источников всестороннего учения Маркса,
охватывающего все многообразие π все противоречия процесса
развития. Энгельс писал: «Без предшествующей ему
немецкой философии, в особенности философии Гегеля,
никогда не создался бы немецкий научный
социализм...» 2
Марксизм — одновременно творческое продолжение
и развитие английской политической экономии и
французского утопического социализма — «унаследовал» не
только диалектику Гегеля; он опирался также на
гуманистический дух европейских народов, окрепший
в процессе борьбы против феодализма. Маркс и Энгельс
превратили науку в движущую революционную силу,
которая не только объясняет прошлое, но и указывает
путь к будущему. Как любое подлинно научное
творение, учение Маркса и Энгельса следует лишь одной
заповеди: стремясь к познанию мира и истине, все
больше приближаться к абсолютной истине и служить
человечеству.
Оба основоположника научного социализма умерли
в Англии. Официальная немецкая наука не удостоила
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 21—22.
2 Ф. Энгельс, Крестьянская война в Германии, М., 1952,
стр. 16.
167

их своих почестей, а учение их дошло до немецких
студентов лишь в фальсифицированном виде. В вильгель-
мовские университеты вход марксизму был запрещен.
«Человечество стало ниже на одну голову, и притом
на самую значительную из всех, которыми оно в наше
время обладало»1,— писал Энгельс Фридриху Зорге
15 марта 1883 г., на другой день после смерти своего
любимого друга. Имя человека, навсегда закрывшего
глаза в Лондоне после полной забот и треволнений
жизни политического эмигранта, сделалось самым
известным немецким именем среди рабочего класса всего
мира. Для рабочих всех стран имя Карла Маркса стало
неразрывно связано с их подготовкой к действиям
в качестве самостоятельной социальной и политической
силы, с их борьбой за освобождение человеческой
личности в век капитализма.
Враг во «внутреннем царстве»
В течение двух десятилетий после 1870 г. две
противоположные тенденции развития Германии наиболее
ярко поляризовались в научно четком, гуманистически
обоснованном учении Маркса и Энгельса, с одной
стороны, и в упивающейся парадоксами философии
Фридриха Ницше, в романтическом духе жонглирующего
словами,—с другой. Эта противоположность была
впервые осознана во всей своей глубине, когда «белокурая
бестия» Гитлера — Розенберга завладела осповной
частью ницшеанского идейного наследия. Яркие по форме,
но не ясные по содержанию, блещущие литературпыми
«красотами» произведения Ницше вначале многих
вводили в заблуждение.
Довольно долго считали Ницше оппозиционером
(а некоторые его либеральные приверженцы так думали
вплоть до нашего времени). И впрямь, он казался
оппозиционером и новатором в сравнении с засушенными
прусско-германскими историками; он высмеивал
Бисмарка, находил дружественные слова для евреев и рез-
«Воспоминания о Марксе и Энгельсе», М., 1956, стр. 359.
168

кие для немцев в то время, когда берлинский профессор
Евгений Дюринг становился поборником вульгарного!
расистского антисемитизма. Критика Ницше по адресу!
парвеню часто воспринималась как революционная
критика в области культуры (Kulturkritik); его влиянием
было околдовано целое поколение буржуазии, а также"
и многие писатели.
Когда противоречие между мыслью и действием,
почти целое столетие державшее в плену германскую
буржуазию, нашло при Бисмарке свое реакционное
разрешение, тогда оказалась подготовленной и почва,
на которой могла произрастать философия Ницше.
Для «аристократической» оппозиции Ницше Германия
Бисмарка имела еще слишком сильный «запах
маленьких людей»; она была для него слишком парвеню и
слишком лпбералистской, недостаточно могущественной
и тиранической, недостаточно жестокой и безжалостной.
Поэтому в своей часто ослепляющей читателя так
называемой культур-критике Ницше не оставлял без
внимания и «чернь наверху».
В действительности же за этой романтической
видимостью скрывалось стремление Ницше к «новому
порядку», основанному на глубочайшем порабощении
народа. Черед pfp ПРПИЯА(Щ£?,}^JîuTÎFf■^TCPfl.rjTnZ _ Р11^^1"
проходит восхищение рабовладельческим строем
древности, презрение к «зловонному»"народу,jç
аххшу^Стадному животному», к «рв^ам»._ Для провозглашенной
Ницше новой «мрр^ши_^рдод»^ ддя е.го_«аморальных
людей» нет никаких сдерживающих нравственныхзако^
нов, нет никакого различия между добром и злом.
Если столетием раньше Кант своим «категорическим
императивом» дал восходящей германской буржуазии
нравственный закон разума (которым она, правда, мало
воспользовалась), то Ницше разорвал в клочья и попрал
вообще все понятия морали. Если Гёте в своем гимне
Человеку желал видеть его благородным, милостивым
и добрым, умеющим различать, судить и рядить, то
Ницше учил презирать «сволочь людскую»,
провозглашал, что только «сверхчеловек» есть соль земли, и
призывал к созданию новой аристократии. Но это желание,
блестяще выраженное мистическим потоком слов в про-
169

изведении «Так говорил Заратустра», вовсе не
оставалось далеким от всего земного: оно было доведено
Ницше до крайне реакционного вывода, что одна часть
человечества должна стать высшей расой за счет
(другой.
Несмотря на прямые злобные дмпадм Нит.што πΓη"
тив рабочих профсоюзов τι цдбиратА1ТТ'ТТАГП ПРг*?я, рпп
иррациональная смесь поэзии и философии восприни-
маласьТШ'да тольки жакЛПТШУвТшпрнир «певплюпипнера-
ЩЩИВируалисТ?К не имеющее дик^ко^о ^ктрте^п™
значения для политического будущего Германии.
^Высказывания Ницше против ограниченного иашшн.ализма
того времени и удары, которые он сыпал в разцые-£Ю-
роны, способствовали .этому заблуждению, И прежде
всего в кайзеровской империи тогда, еще де фыло^ такой
ощутимой социальной силы. которая_могла бы сделать
ид&сжощю Ницше своей собственной идеологией иJno-
мышлять о ее реализации! Даосам;_ Нидщё^нмерняка
не^имел ясщ>ш,др£Д£хаддения оГтом, кому в ёлижай-
шем будущем послужит.его идеология^иJjrro цинично
разовьет ее дальше.
Ницше легко получил доступ во «внутреннее
царство» германской буржуазии. Антигуманизм уживался
здесь с гуманистическим образом мыслей, сначала
незаметно отравляя его,— и в этой смеси собственно
ницшеанский дух казался имеющим либеральную окраску.
Весь ход политического развития в вильгельмовской
Германии благоприятствовал такому извращению и
смешению понятий в самой причудливой форме.
Ницшеанский неоромантизм стал особым и наиболее опасным
продолжением романтического вторжения во
«внутренний мир». Однако никакого «непознаваемого внешней
реакцией неотъемлемого царства духа», обладателем
которого считал себя чуть ли не каждый германский
буржуа вплоть до XX в., больше не существовало — враг
уже вторгся в него. Да если бы этот «духовный мир»
и существовал, отстоять его можно было бы только
активной демократическо-гуманистическои политикой
в реальной германской действительности.
Филологическое изучение произведений Ницше с
целью установить, когда именно началось расстройство
170

его психики, явилось для немцев делом куда более
важным, чем анализ преступного безумия его теории.
Однако немецкая основательность оказалась не столь
основательной, чтобы исследовать эту теорию с точки
зрения ее реального содержания в связи с появлением
пангерманизма. «Глубина» и трудно поддающаяся
расшифровке «темень» философии Ницше, его
воспринятый от Шопенгауэра «пессимизм» считались скорее
достойными похвалы и выдавались за чисто
немецкую противоположность рационализму западных или
марксистских мыслителей.
Но, разумеется, не только немецкий романтизм и
его идейные наследники, и притом отнюдь не
решающим образом, определяли новейшую историю Германии.
Борьба реакции и прогресса проходила между
социальными силами самого немецкого народа. Однако
романтический дух вел к дополнительным заблуждениям в тех
решениях, которые требовали от нации и ее ведущих
деятелей глубокого понимания действительности.
Бегство в «мир внутренней жизни» было для гер-
манскопЛшргера большей^дасхьюГбегством^от
общественной ^ответственности, а также дополнительной идей-
ной причиной «недостатка ..ХРдЯухацского мужества».
Йраддарщьш немеп с привитыми ему романтическими
представлениями о собственной стране и обо всем мире
был непрактичным политиком и тем легче мог стать
добычей любого подвернувшегос^авайтюриста.
3Q лет [ спустя ^осл.е^Ншцда.вго теория «касты гос-
тщщ^ л fipe мешалась, с. расцсхшшм^.
«вджемитизмсщДюринга. Освальд Шдхемя£р,мог.уже.дисАХь:.
«Ницшеанская моральгоспод,—,эщjafiMbRocTb». К этому времени
германские ноцетолисты.^как раз проиграли первую
мирровую войну^^рни декада. Д0дзщдшчую_цдерд0щю для
пошютовки1дхоррй|Га и .на^эт^-то^тдеологию некий
Геббельс наклеил затем этикетку «стальной" романтизм)).

VI
ГЕРМАНСКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ ДВАЖДЫ
Народ, большинство которого при помощи
феодального и милитаристского насилия удерживали в
состоянии отсталости, не смог сам создать единой Германии;
она была образована в 1871 г. сверху, в обстановке
опьянения победой в войне, завершившейся аннексией
Эльзас-Лотарингии. Промышленное развитие второй
половины XIX в. привело к стремительному росту
экономической силы германской крупной буржуазии,
которая находилась в гротескном несоответствии с ее
политической покорностью перед несломленной властью
феодальной аристократии в новой империи.
Германия при Бисмарке, как писал Карл Маркс в 1875 г.,
представляла собой «обшитый парламентскими
формами, смешанный с феодальными придатками, уже
находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически
сколоченный, полицейски охраняемый военный
деспотизм» 1.
Новое германское союзное государство во всех своих
чертах носило печать появления на свет без
демократических действий самого народа. Германская
буржуазия украшала себя мишурой периода грюндерства,
довольствуясь квазиконституцией, оставлявшей всю
полноту власти за монархией и не дававшей рейхстагу
даже права смещать кайзеровских министров.
Национал-либеральный эрзац демократической партии
преданнейшим образом следовал за Бисмарком.
1 К. Маркс, Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. II,
М., 1955, стр. 24.
172

Два десятилетия правил Бисмарк этой новой
Германией, которая перенесла в новый век, век
современных машин, монополистического капитала,
империализма, так много феодальных элементов. Бисмарк был
канцлером империи, в которой прусский военный
аппарат под юнкерским руководством превратился в прусско-
германскую армию. «Идем к пруссакам»,— говорил
после 1871 г. любой баварец, отправляясь отбывать
воинскую повинность. Бисмарк как диктатор и как
слуга своего короля выполнил своеобразную
историческую задачу — привлечь политических представителей
быстро набиравшего сил германского капитализма в
качестве младших партнеров к союзу с юнкерством, но
к такому союзу, в котором королевская династия и
феодальное крупное землевладение не теряли бы своей
главенствующей политической роли и продолжали
задавать тон.
Умеренность и вина Бисмарка
Внешняя политика Бисмарка некоторыми
основными чертами весьма отличалась от более поздней
империалистической политики Вильгельма II,
направленной на завоевание мирового господства, а также от
зверского продолжения этой политики в расширенной
форме Гитлером. Агрессивное выступление германского
империализма на мировую арену началось в 90-х годах
прошлого века. Умеренная же внешняя политика
Бисмарка после 1870 г. была подобна политике всех
европейских великих держав того времени.
Стареющему Бисмарку как деятелю, опиравшемуся
на политику силы, были мало свойственны какие-либо
моральные соображения. То, что его сдерживало, не
носило ни демократического, ни пацифистского
характера, а проистекало из реалистического сознания, что
именно такая внешняя политика может быть наиболее
успешной для только что кое-как сколоченной Германн
ской империи, сразу же выступившей в качестве
великой державы. Он видел внутреннее положение этой
империи, созданной из союзных государств, внутренне
сопротивляющихся этому объединению; любое военное
173

поражение явилось бы искрой в бочке пороха для
только что обретенного единства, для дела всей жизни
Бисмарка. Он понимал, что расположение Германии
в центре Европы, которое делало ее прежде мячом
в игре чужих интересов и влияний, и теперь
предопределяет ее стратегическую уязвимость. Поэтому в
мыслях Бисмарка о внешней политике царил «кошмар
коалиции», который заставлял его постоянно ощущать
гнетущую опасность для Германии войны на два фронта,
b последней посвященной внешней политике речи,
произнесенной в рейхстаге 6 февраля 1888 г., этот
лейтмотив прозвучал наиболее отчетливо: «Наша страна
лежит в центре Европы. На нее могут напасть по
меньшей мере с трех фронтов. Франция может
подвергнуться нападению только на своей восточной границе,
Россия — только на западной. Кроме того, в силу всего
хода развития мировой истории, нашего
географического положения и, вероятно, меньшей по сравнению
с другими нациями взаимосвязи, которая до сих пор
имелась внутри германской нации, нам больше, чем
какому-либо иному народу, страшна опасность
коалиции».
Бисмарк был крупнейшим, поистине единственным
настоящим государственным деятелем, каких когда-
либо выдвигала реакционно управляемая Германия.
Он стремился спаять во внушительное военное и
политическое единство созданную деспотическим путем
Германскую империю в завоеванных ею границах. Он
думал не о новых агрессиях, а об империалистическом
упрочении захваченного. Поэтому он придирчиво
следил за тем, чтобы не допустить возникновения или
усиления новой вражды, доказав свое умение мастерски
поддерживать «европейское равновесие».
Бисмарк все больше и больше оттеснял политику
Австрии на Балканы, чтобы еще,сильнее углубить
разрыв 1866 г., но одновременно он сделал дунайскую
монархию союзником Германии. Он не мешал ни Англии,
ни Франции создавать и расширять в 70-х годах
мощные колониальные империи; ему было даже выгодно
после захвата Эльзас-Лотарингии отвлечь интересы
Франции от Рейна, направив их в заморские страны.
174

Утверждение, будто Эльзас-Лотарингия йвляется
немецкой землей, Бисмарк считал «профессорской идеей»
и не скрывал, что для него там важны лишь крепости.
Бисмарку, как и никому иному, не было дано
перепрыгнуть через собственную тень; он всегда был и
оставался юнкером. Правда, он все же понимал, что со
времен Великой Французской революции
Эльзас-Лотарингия гораздо сильнее, чем национальными узами, связана
с Францией демократическими свободами. Поэтому
Бисмарк — отнюдь не из демократических склонностей, а
в силу своей «реальной политики» — наверняка
взвешивал порой возможность возврата Франции части
Лотарингии в качестве залога примирения, но юнкеры
и промышленные магнаты наседали на него. Поэтому
в 1о74 г. Бисмарку пришлось гневно заявить в ландтаге,
что приписываемые ему планы «измышлены с лживым
отвратительным намерением». Бисмарк вовлек Италию
в свой тройственный союз с Австрией, но ядро всей
своей европейской политики он видел в
«Перестраховочном договоре» (1887 г.) с Россией, избавлявшем его
от кошмарного страха перед войной на два фронта.
С целью избежать любого конфликта с Россией
Бисмарк не желал допустить также, чтобы вместо
приостановленного им «дранг пах Остен» начался «дранг»
Пруссо-Германии на юго-восток. Это привело в 1876 г.
к характерной сцене в рейхстаге: лидер партии
прогрессистов Эйген Рихтер выступил против Бисмарка,
бросив ему упрек в том, что тот недостаточно заботится
о «защите германских торговых интересов» на
Балканах. На это Бисмарк ответил, что вообще не видит там
никаких германских интересов, которые бы «стоили
жизни даже одного-единственного померанского
мушкетера». В тот момент Рихтер фактически выразил
впервые пробудившееся экспансионистское стремление
германского империализма. Однако его оппонент
Бисмарк предчувствовал гораздо большую опасность для
Германии во вмешательстве в борьбу России против
Турции, вскоре закончившуюся освобождением
Болгарии от турецкого ига. Бисмарк постарался не
принимать участия в этом конфликте. Даже в рядах
германской социал-демократии тогда видели лишь одну
175

tfopoûy этого шага — только антиреволюцйонныи союз
ненавистного человека с царской реакцией, упуская из
поля зрения оборотную сторону бисмарковской
политики — стремление государственного деятеля избежать
империалистических авантюр. Сыграв на Берлинском
конгрессе 1878 г. роль посредника между Россией и
Англией и во весь рост выйдя на авансцену
европейской политики, Бисмарк заключил договор с Россией.
Бисмарк желал полностью пожать плоды своей
победы, одержанной в 1871 г. Объединенная Германия с ее
захватывающим дух быстрым подъемом
промышленности, торговли и банковского дела перешла после
экономического кризиса 1873 г. к созданию картелей,
крупнокапиталистических монополий. Уголь Рурского
бассейна, Верхней Силезии, Средней Германии и Саксонии
соединился с рудой захваченной Лотарингии. Эту
окрепшую Германию Бисмарк стремился выдвинуть в
первый ряд великих держав; более далекие цели могли
лишь повредить этому.
В эти два десятилетия, в течение которых Бисмарк —
пусть от имени своего короля и кайзера — мог
диктовать собственную волю берлинскому квазипарламенту,
родился современный германский капитализм, который
все сильнее проявлял свои собственные стремления,
свои собственные интересы, свою собственную
политику. Бисмарку удавалось обуздывать силы, рожденные
с его помощью в результате объединения Германии, до
тех пор, пока они еще находились в стадии своего
первоначального развития и пока был жив старый кайзер
Вильгельм I, довольствовавшийся тем, чтобы царство
вать под сенью своего выдающегося канцлера,
предоставив последнему всю полноту действительной власти.
Но когда в 1890 г. молодой кайзер Вильгельм II
бесцеремонно дал Бисмарку отставку, объединившиеся
юнкеры и промышленные магнаты, используя свое
политическое влияние, сразу же разрушили бисмарковскую
концепцию внешней политики.
Однако принципы бисмарковской внешней политики
стали ослабляться еще с 1884 г. Уже тогда Бисмарк,
сам осторожно зондируя почву, вступил на путь
германской колониальной политики в Африке. При этом он
176

совершенно ясно сознавал, что попытка угнаться ва
Англией в области морских вооружений была бы для
Германии (коммуникации которой в Северном море
могли быть легко перерезаны) предприятием
бессмысленным и безнадежным. Такая гонка вооружений
только провоцировала бы Англию, эту традиционную
морскую державу, и могла кончиться лишь катастрофой
для Германии. Но уже незадолго до смерти, в 1897 г.,
82-летнему «старому рейхсканцлеру» пришлось гневно
возмущаться планом Тирпица — во имя германской
колониальной политики выступить против Англии с
сильным морским флотом. Даже из фальсифицированной
записи, которую оставил Тирпиц 1 (тогдашний статс-
секретарь по морским делам, а впоследствии
потерпевший крах пангерманский гроссадмирал) о своем
посещении Бисмарка в 1897 г. в Фридрихсру, явствует
следующее. Отстраненный от дел как «устаревший»,
нее еще мысливший понятиями 1870 г., Бисмарк ясно
видел роковые тенденции нового хода развития
Германии; он отвергал как строительство крупных боевых
кораблей, так и создание сильного германского военно-
морского флота, по-прежнему настаивая на своем
требовании — заключить с Россией новый договор о
нейтралитете.
И все же, несмотря на это, Бисмарк был в
собственном и самом глубоком смысле слова пролагателем пути
для империализма вильгельмовского периода.
Осуществив стремление немцев к политическому и
экономическому единству при помощи княжеско-милитаристской
силы, сверху, Бисмарк тем самым оторвал понятие
«германская нация» от понятия «свобода». Это означало
издевку над той жаждой свободы, которая в первой
половине XIX в. была неразрывно, тесно связана со
страстным стремлением немцев к национальному единству.
Насилие — причем насилие антидемократическое —
было повивальной бабкой при рождении новой
Германской империи. Это насилие прославлялось всей
внутренней политикой Бисмарка и превратилось в
повседневное насилие против любой оппозиции внутри
1 А. фон Тирпиц, Воспоминания, М., 1957.
12 Александр Абуш
177

страны. Со времени речи о «железе и крови» Бисмарк
считался спасителем Пруссии от демократической
революции, хотя в действительности он спас короля всего
лишь от оппозиции колеблющегося и к тому же весьма
умеренного либерализма. Опруссаченной Германии
Бисмарк заявил, что не потерпит, чтобы «все великолепное
творение нашей нации периода 1866 и 1870-х годов
снова пришло в состояние распада и оказалось
разрушено пером, будучи создано мечом».
Ненависть Бисмарка к кронпринцессе Виктории —
императрице мрачных «Ста дней» Фридриха III в
1888 г., хотя и вызывалась политическими
антирусскими махинациями этой англичанки по рождению,
в значительно большей мере была направлена против
ее либерализма и личного общения с такими людьми,
как Бамбергер, Вирхов и Гельмгольц. Юнкер Бисмарк,
как за 80 лет до него юнкерский генерал Иорк,
инстинктивно ненавидел «импорт из Англии»: импорт
идей, угрожавших его господству в парламенте.
Отстраненный и сам ставший оппозиционным, Бисмарк
слишком поздно, только в 90-х годах, стал задумываться над
тем, что правительство не может по своему произволу
играть роспуском рейхстага.
Политическим творением рук своих «железный
канцлер» создал высокую преграду на пути
демократических стремлений немецкого народа, причем в
гораздо меньшей степени — отдельными законами
(такими, например, как исключительный закон против
социалистов), нежели всем юнкерско-милитаристским
зданием Германской империи. В то время как
окружающие Германию современные нации возникли на
буржуазно-демократическом фундаменте, сама она на
пороге XX в. все еще формировалась, пронизывалась и
управлялась деспотическим прусским духом. Юнкеры,
стоявшие во главе правительства и армии, определяли
ее внутреннюю политику. Все более сращивавшиеся
с ними промышленные и финансовые магнаты
оказывали давление на внешнюю политику, а строго
повинующиеся их дирижерской палочке государственные
чиновники следили за поддержанием образцового
«порядка» в жизни подданных. Хотя со времен антпнапо-
178

леоновских освободительных войн и деятельности в
прусском правительстве Вильгельма фон Гумбольдта и
существовала широкая сеть школ, в них воспитывала
в духе верпоподданничества существующему режиму:
Именно потому, что не произошло демократического!
переворота, германский империализм появился на свет!
в прусской кирасирской каске. Пруссо-Германия была|
в сущности территориально расширенной прусской
военной колонией прошлого, только с некоторой
видимостью демократии.
Последняя большая речь Бисмарка 6 февраля 1888 г.
(хотя в этом выступлении он и требовал дальнейшего
расширения армии и улучшенного вооружения ее
резервов) была воспринята мировой общественностью как
успокаивающий фактор, ибо содержала реалистические
высказывания относительно того, какими
возможностями располагает Германия и какие опасности грозят
ей как стране, расположенной в центре Европы. Эта
речь должна была разрядить европейскую
напряженность, обосновать германское невмешательство в
борьбу за Балканы, а также предостеречь от мировой
войны, к концу которой «едва ли кто будет знать, из-за
чего сражались». Но именно несколько фраз этой речи,
произнесенной с трибуны рейхстага, показали, в сколь
большой мере бисмарковская «насыщенная»
умеренность уже несла в себе все зародыши развившейся
в дальнейшем агрессивной политики германского
империализма. Так, как говорил Бисмарк, мог говорить во
всей Европе только юнкер: «Германский офицерский
корпус — вот в чем мы превосходим всех, а потому не
им с нами в том тягаться». Нарисовав картину
вооруженной до зубов Германии, простирающейся от Мемеля
до Боденского озера и охваченной furor teutonicus \
Бисмарк заявил: «Мы, немцы, боимся только бога и
больше никого на свете».
От всего политического облика Бисмарка
сохранилась прежде всего эта заносчивость, которая вскоре
была грубо и плоско преподнесена немецкому народу]
для повседневного - употребления — от колыбели до
Тевтонская ярость, боевой дух (лат).
12*
179

.могилы — и вдалбливалась каждому школьнику. Пан-
германские преемники Бисмарка нашли уже готовое
материальное и идейное наследие, которым они могли
воспользоваться, хотя первым же их шагом было
стремление похоронить своими действиями бисмарковские
заповеди германской внешней политики.
Вильгельм II и пангерманцы
Псевдодемократическая германская историография
всю политику Германии перед первой мировой войной
сводит главным образом к личным качествам
Вильгельма II. Это выглядит примерно так: у Вильгельма была
скрюченная левая рука; чтобы преодолеть этот
врожденный недостаток, ему в молодости приходилось
проявлять необыкновенную энергию, и это ощущение
неполноценности превратилось у него в ощущение
сверхполноценности, откуда и проистекают его заносчивое
поведение и его роковые решения, которые,
собственно, мыслились им совсем по-иному. К тому же,
утверждает эта историография, на Вильгельме сказались
впечатления юности, проведенной с душевно черствыми
родителями, и особенно воздействие матери-либералки,
ненавидевшей сына, а некоторые из его закадычных
друзей-аристократов, оказавшиеся интриганами и
дававшие ему дурные советы, довершили остальное.
Вильгельм II изображался в духе психоанализа как
некая «трагическая личность», достойная сострадания.
А за ним уж мог последовать другой правитель того
же сорта, который, пожалуй, лучше сумел прийти к
своей цели (мастером такой историографии был Эмиль
Людвиг).
Если бы на исходе XIX в. в Германии
существовала ясно выраженная парламентарная демократия,
монарх по крайней мере имел бы гораздо более узкие
рамки для разгула своих «сверхполноценных» чувств.
Но молодой Вильгельм II стал кайзером Пруссо-Гер-
мании — государства, руководимого юнкерами,
управляемого послушной бюрократией и неусыпно
охраняемого полицией и армией. В лице его императорского
180

величества сочеталось традиционное могущество
полководца и всесилие монарха, по своему произволу
назначающего и смещающего министров. У рейхстага и
прусского ландтага, еще со времен Бисмарка
получивших презрительную кличку «балаганов для болтовни»,
не было реального права принимать решения,
касающиеся хода государственных дел. Трехклассная система
выборов в прусский ландтаг — этот плод победившей
в 1848 г. контрреволюции — обеспечивала
политическую власть юнкерства в его родовой вотчине —
Пруссии. Даже в самом рейхстаге юнкер Ольденбург-
Янушау под аплодисменты своих единомышленников
грозил, что одного лейтенанта с десятью солдатами
хватит, чтобы разогнать парламент ко всем чертям.
Ко всему этому добавлялась еще одна
существенная черта германского развития. Пруссо-Германия,
сохранявшая вплоть до нашего века в своем
государственном и военном руководстве столь сильные феодальные
элементы, вооружила свою экономику современной
техникой и одновременно благодаря бурному
промышленному росту превращалась в самое могущественное
индустриальное государство европейского континента.
Таким образом, в результате сращивания огромных
индустриальных концернов с крупными банками в
Германии возникла финансовая олигархия с типичными
чертами современного империализма; она стремилась к
овладению новыми источниками сырья, к господству
над другими странами, чтобы обеспечить сбыт все
возраставшей германской товарной продукции и найти
сферу приложения немецких капиталов. Однако
молодой германский империализм* отличался от
империализма английского и французского тем, что развивался не
в стране, пережившей демократическую революцию, а
на прусско-феодальном базисе. В среде германской
буржуазии не было, никаких противодействующих сил,
которые были бы достаточно мужественны' и способны
обуздать его^ Молодой .германский -империализм видел,
что самая.лакомая, колониальная добыча уже поделена
между великими державами, что он опоздал к дележу.
Из этой оценки положения, которая в своей основе
резко отличалась от бисмарковской, влиятельные круги
181

германского монополистического капитала сделали
вывод о необходимости добиться осуществления своих
экспансионистских стремлений силой, при помощи
стального острия прусско-германского милитаризма,
направленного против других великих держав.
В новом, индустриальном веке пруссачество
претерпело существенное изменение: оно превратилось в
дополнительный агрессивный элемент и орудие
германского империализма, который уже начал выдвигать
свои собственные цели и создавать свою особую
разбойничью идеологию. Современный германский
империализм воспринял в качестве национальной
особенности все существенные милитаристские и
полуабсолютистские черты пруссачества.
«Большой генеральный штаб» Мольтке продолжал
и при его преемниках Вальдерзее, Шлиффене и Мольт-
ке-младшем оставаться государством в государстве.
Хотя кайзер и мог назначать и смещать по своей воле
руководство генерального штаба, эта возглавляемая
юнкерами корпорация сохраняла свою традиционную
самостоятельность и даже императору приходилось все
время идти ей на уступки. Уже в 1870—1871 гг.
генеральный штаб ревниво отвергал вмешательство
министра-президента Бисмарка в военные дела, а во время
самой войны не допускал его к обсуждению военных
вопросов. Теперь же генеральный штаб все сильнее
тайно противился военному дилетантизму своего
верховного главнокомандующего — кайзера. Власть
армейской верхушки в своей области была столь
самостоятельна, а ее прямое и косвенное политическое
влияние на любое правительство — столь огромно, что во
время первой мировой войны при Людендорфе она
смогла добиться установления своей почти тотальной
диктатуры над всей гражданской жизнью Германии.
Внутри самих правящих классов этой Пруссо-Гер-
мании юнкеры и магнаты трестов, несмотря на
возникавшие между ними порой разногласия по частным
вопросам, объединялись в своеобразный политический
союз. Однако юнкер^ы через императорский двор и
«Большой генеральный штаб» все еще оказывали
доминирующее влияние па политику, несмотря на то что
1Я2

экономически монополии были уже гораздо
могущественнее.
Настойчиво отстаивавшийся Бисмарком вывод, что
Германия, как страна, лежащая в центре Европы,
стратегически незащищена и потому должна
ограничиваться оборонительной охраной своих территориальных
владений и особенно избегать любой одновременной
войны на Востоке и Западе, был отброшен прочь
новыми властителями Германии как устаревший. Коль
скоро Германия, считали они, стала в военном и
экономическом отношении колоссом среди других стран
европейского континента да к тому же обладает
союзниками в лице Австро-Венгрии и Италии, то почему ж
ей не нанести удары во всех направлениях и не стать
гегемоном всей континентальной Европы? Разве не
сможет она в случае войны на два фронта использовать
преимущество «внутренней линии», как это делал еще
Фридрих II в Семилетней войне? В результате такой
концепции страна в центре континента становилась
угрозой для всех более слабых народов Европы. Ее
вооружение приобретало ярко выраженную агрессивную
окраску. Германскому империализму предстояло играть
роль агрессора, слишком поздно вступившего на
мировую арену в обстановке все более обострявшихся
империалистических противоречий между европейскими
великими державами.
Такова та действительная историческая обстановка,
в которой царствовал тщеславный, склонный к
авантюрам Вильгельм II. Опруссаченная Германия Бисмарка
превращалась в Германию империалистов, жаждущих
добычи. Молодой кайзер вступил на трон, будучи полон
антилиберальных предубеждений против своих
родителей, чему немало способствовал сам Бисмарк. Макиа-
веллиевская рука крупного игрока противопоставила
наследного принца Вильгельма его больному отцу и
матери-англичанке; этот ход впоследствии оказался
крупной ошибкой. Он только усилил тщеславие и само-
влюбленйость Вильгельма П. Эти качества обернулись
против самого Бисмарка, когда молодой кайзер после
двух лет своего правления отстранил
канцлера-диктатора. Будущим рейхскатщлерам падлежало быть более
183

покладистыми, чем Бисмарк, больше считаться с
кайзеровскими требованиями и причудами. То, что личные
качества Вильгельма отныне должны были иметь
пагубное значение для германской политики, вытекало
из всего социального фундамента его империи.
Бряцая оружием, он, как абсолютный суверен, всегда мог
быть уверен в поддержке руководящих кругов империи,
а. также верхушки армии и военно-морского флота.
Провокационные выступления вильгельмовской
Германии продолжались и в 90-х годах XIX в. Сначала
рейхсканцлер генерал Каприви отказался возобновить
бисмарковский «Перестраховочный договор» с Россией;
затем последовало морское вооружение, направленное
против Англии. Слишком долго (а чисто
«психологической» историографией — даже и после 1918 г.) все
эти действия оценивались только как выходки и
ошибочные решения экстравагантного кайзера. Даже сам
престарелый Бисмарк, в гневе удалившийся в Фрид-
рихсру, видел в Вильгельме полусумасшедшего. За это
кайзер в одном из своих писем 1896 г. к русскому царю
назвал Бисмарка «необузданным человеком с низким
характером».
Появление Вильгельма в роскошном мундире, в
«ослепительно сверкающих доспехах», заявление,
сделанное им в 1891 г., что он поведет Германию
«навстречу великолепным временам»,— все это выполняло
определенную политическую задачу. Германскому
империализму, готовившемуся к «прыжку «Пантеры», такой
кайзер был весьма наруку. Ведь в своих «громовых»
речах он возвещал программу этих
империалистических сил, помогал насаждать в немецком народе их
идеологию. Вильгельм служил новой политике
Германии, которая вырабатывалась в течение двух с
половиной десятилетий и в 1914 г. вышла на большой старт
с целью завоевания Европы и Передней Азии.
Когда мы сегодня стремимся обнаружить корни
германского зла, бросается в глаза взаимосвязь между
социальными движущими силами вильгельмовской и
гитлеровской политики. Речь идет о двукратной попытке
одних и тех же монополистических сил Германии при
помощи грубой силы добиться мирового господства.
184

Однако в период между первой и второй попытками
произошли большие изменения в методе и цели.
В вильгельмовском государственном руководстве, в
принятии тех или иных политических решений
непосредственные советники кайзера и их интриги играли,
конечно, большую роль, чем это возможно было бы при
парламентской демократии. Так, в течение двух
десятков лет втайне от общественности «серый кардинал»
в министерстве иностранных дел Фриц фон Голь-
штейн — знаток всех политических и личных
взаимоотношений — имел возможность держать в своих руках
все нити дипломатии и совершать трагические ошибки.
Наряду с этим между юнкерами и другими группами,
представлявшими капиталистические интересы,
имелись в то время значительные расхождения по
вопросам внешнеполитических мероприятий. Кроме того,
большое влияние на кайзера оказывал пангерманский
адмирал Альфред фон Тирпиц, ратовавший за
форсирование военно-морского вооружения. Взаимодействие
всех этих влияний и оказываемое «Пангерманским
союзом» давление, с одной стороны, а возмущение
заграницы и сопротивление внутренней оппозиции — с
другой, и придавали вильгелкмовской внешней
политике видимость «зигзагообразного» курса.
В действительности же это был курс на «добрый
германский меч», которому предназначалась решающая
роль. Правда, тогда германский империализм только
нащупывал свои возможности и до некоторой степени
еще пугался вытекающих из этого курса последствий.
Но стремившиеся к захватнической войне магнаты
тяжелой промышленности, воротилы крупных банков и
юнкеры-милитаристы понимали истинный смысл
кайзеровских тирад лучше, чем он сам. Когда Вильгельм II
возглашал: «Наше будущее — на морях!»—это озна^-
чало создание мощного военного флота, чтобы вступить
в борьбу с английским морским конкурентом за
колониальное сырье, за рынки сбыта и объекты
капиталовложений; это означало колоссальные заказы Круппу
и Штумму на производство брони и пушек. Кто мог
противостоять «бронированному германскому кулаку,
острым германским штыкам и добрым германским
185

пушкам», если германский концерн Маннесмана желал
иметь марокканскую руду? «Мы —соль земли!»—так
звучало возвещенное Вильгельмом II притязание
германского империализма на господство над всеми
другими народами. «От Берлина до Багдада» должна была
пролечь железная дорога, в постройке которой были
заинтересованы «Дейче банк» и магнаты германской
тяжелой промышленности и строительство которой
Вильгельм II превозносил как собственное
предприятие, ибо это было осуществление мечты о германской
колониальной империи в Передней Азии. «Господь бог
никогда бы не старался так для нашего германского
отечества, если бы не предопределил нам еще более
великих свершений» — эти слова Вильгельма II наряду
с хвастовством собственной военной и индустриальной
мощью звучали как провозглашение «германской
миссии» в Европе. Не кто иной, как зять Рихарда Вагнера,
философствующий пропагандист «германской расы
господ» англичанин Хаустон Стюарт Чемберлен, писал в
1901 г. Вильгельму И: «Бог возлагает ныне все свои
надежды на одних только немцев».
Немецкая организованность распространялась в эти
десятилетия на всем пространстве от Мааса до Мемеля.
Правда, в Южной Германии жизнь все еще была
несколько непринужденнее и уютнее. Но это в сущности
ничего не меняло, так как прусско-милитаристский дух
постепенно все сильнее заражал собою
южногерманский «пивной патриотизм». Свою внутреннюю опору
политика вильгельмовского правительства находила в
сети националистических объединений, которые
регламентировали жизнь немецкого бюргера от школы до
казармы и от казармы до гроба, или, вернее сказать, до
общей солдатской могилы. Наряду с военными,
стрелковыми и гимнастическими «ферейнами» для простого
человека имелись и такие организации, как
«Германский флотский союз», «Германский колониальный
союз», в которых формировались ведущие кадры
наиболее реакционного крыла германского империализма:
политические деятели, профессора, крупные
промышленники и коммерсанты, банкиры, генералы,
адмиралы, губернаторы и высшие чиновники германских ко-
18а

лоний — замаскированный политический генеральный
штаб «немецкого народа господ». «Флотский союз» был
основан и финансировался фирмой Крупна;
возглавляемый отставным генералом Кеймом, он использовал
эти деньги на пропаганду форсированного
строительства военных кораблей, тем самым помогая эссенскому
пушечному королю получать крупнейшие
государственные заказы на производство вооружения.
Важнейшей из этих организаций — не по числу
членов, а по идеологическому воздействию на
население и политическому влиянию на правительственную
политику — вплоть до конца первой мировой войны
являлся «Пангерманский союз». Его усилия были
направлены на превращение пангерманизма в
-политическую реальность. Майнцский советник юстиции Генрих
Класс (с 1908 г. председатель этой организации) в
своей вышедшей в 1932 г. книге воспоминаний
«Против течения» писал: «Говоря без зазнайства, союзу
предстояло создать национально-политический
офицерский корпус, во главе которого должны были стоять
в качестве его генерального штаба главное правление
и исполнительный комитет союза». Политическая сила·
«Пангерманского союза» состояла в действительности
в том, что в ходе сменявших друг друга событий, вплоть
до первого военного «победного похода» 1914—1915 гг.,
он неизменно находил пропагандистов своих
захватнических идей в лице всех националистических
партий — консерваторов, «свободных консерваторов»,
национал-либералов, а также правого крыла католической
партии Центра.
Политическая концепция пангерманцев состояла в
отказе от политики Бисмарка, который видел в Прус-
со-Германии завершенное национальное государство с
прочными границами. Реакционно-средневековые
фантазии о возрождении «Священпой Римской империи
германской нации», пышно расцветшие в период
реакции после 1815 г., теперь вновь ожили в виде
движущей силы прусско-германского империализма. «Учение
о германской народности» должно было послужить
идейпым обоснованием установления господства
Германии η Европе: Германия, как сильнейшее «государ-
187

ство германцев», объединит вокруг себя все
имеющиеся в Европе отколотые германские этнические группы
и языковые островки, в том числе и союзной Австро-
Венгрии, в качестве опорных пунктов господства
германского империализма в Центральной Европе. В эту
новую «народно»-империалистическую теорию
вливался элемент как из старопрусской, так и габсбургско-
австрийской практики: низведение славянских народов
до положения рабов германского «народа господ». В из-
данпой «Пангерманским союзом» в 1895 г. книге Тор-
мана и Гётша «Великогермания и Центральная
Европа в 1950 г. говорилось: «Отныне не только немцы
будут населять создающуюся германскую империю, но
только одни они будут править ею, только они одни —
пользоваться политическими правами и приобретать
землю. Они, как во времена средневековья, будут
чувствовать себя народом господ; наряду с этим они
дозволят, чтобы второстепенные работы выполнялись
иностранцами, находящимися в их подчинении».
Эта цель, которую 40 лет спустя с самой зверской
бесчеловечностью попытался осуществить Гитлер, во
.времена Вильгельма II представляла собой лишь
идеологическую программу реакционного крыла германской
крупной промышленности и юнкерского чиновничества.
Нацисты позже упрекали гогенцоллернскую монархию
в том, что для реализации этой программы она
предпринимала лишь неумелые половинчатые усилия.
Проповедовавшие идеи «германства» секты и издания, в
которых пангерманская захватническая политика
поэтизировалась как «расовое учение», сочетаясь с крайне
грубыми выпадами против «еврейского либерализма»,
оказывали пока весьма ограниченное воздействие. За
вспышкой антисемитской травли, раздувавшейся после
экономического кризиса 70-х годов берлинским
придворным проповедником Адольфом Штекером,
последовал антисемитизм обычный, «крадущийся». Это был
антисемитизм юнкерской касты господ и определенных
салонов, имевший, однако, мало приверженцев среди
простого народа и наталкивавшийся на
противодействие со стороны социалистического рабочего движения.
Более важную, чем шовинистическо-антисемитские
168

кружки, роль играл «Пангерманский союз», за которым
в качестве его руководителей стояли представители
рейнско-вестфальской тяжелой промышленности.
Формально основателем возникшего в 1891 г.
«Всеобщего германского союза», реорганизованного в 1894 г. и
переименованного в «Пангерманский союз», являлся
некий доктор Карл Петере — истязатель негров в
африканских колониях Германии, получивший кличку «Петерс-
вешатель». Председателем союза был сначала
профессор Эрнст Хассе — лейпцигский статистик и депутат
рейхстага; его сменил на этом посту советник юстиции
Класс. Таким образом, основателями и официальными
руководителями «Пангерманского союза» были гамбур-
жец, саксонец и уроженец Рейнской провинции. Но
действительными политическими руководителями пан-
германской захватнической политики были: Альфред
Гугенберг, написавший в 1891 г. первое обращение
союза, первоначально ставленник юнкеров, затем
советник прусского министерства финансов, с 1909 по
1918 г. генеральный директор крупповских заводов в
Эссене, и, наконец, при финансовой помощи Крупна и
других промышленных магнатов основатель газетного
концерна «Шерль»; тайный советник Эмиль Кирдорф,
генеральный директор «Гельзенкирхнер бергбау АГ»
и одновременно председатель рейнско-вестфальского
угольного синдиката; Карл Гельферих, который, начав
службу в отделе колоний министерства иностранных
дел, сделал карьеру от члена наблюдательного совета
«Дейче банк» до имперского вице-канцлера во время
первой мировой войны, а затем даже стал директором
Рейхсбанка в Веймарской республике.
К тому времени владельцы концернов Рура, Саара,
Верхней Силезии и Средней Германии уже стали
крупными фигурами, которые за спиной блистающего на
первом плане кайзера приводили в движение нити
германской внешней политики. То были следующие лица:
Кирдорф — властитель Рура в течение пяти
десятилетий, а позже крупнейший покровитель Гитлера;
Август Тиссен — владелец огромного концерна в Мюль-
гейме, отец Фрица Тиссена; Цанген — генеральный
дирэктор концерна Маннесмана, добившегося в 1911 г.
180

провокационного «прыжка пантеры» — посылки
германской канонерки «Пантера» в Агадир с целью
угрожать Франции и отнять у нее марокканскую руду;
Герман Рёхлинг — владелец заводов нержавеющей
стали в Фёльклинге, постепенно опередивший в Саарской
области Штумма и в 1914 г. в меморандуме
верховному командованию потребовавший аннексии
французского железорудного бассейна Брие-Лонгви; Эмиль
Георг фон Штаусс — владелец «Дейче банк», славное
заинтересованное лицо в строительстве Багдадсйой
железной дороги, генеральный директор германских
нефтяных компаний, а позже вице-председатель рейхстага
при Гитлере; семейство Ханиелей из «Гуте-хофнунгс-
хютте» в Оберхаузене; католический промышленный
магнат Петер Клёкнер; восходящая фигура Альберт
Фёглер, один из^ наиболее сильно нажившихся на
первой мировой войне, а при Гитлере сменивший Фрица
Тиссена на посту президента «Ферейнигте штальверке
АГ» («Стальной трест»); крупный промышленник граф
Хенкель фон Доннерсмарк; берлинский пушечный
король фон Борзиг. Нельзя не указать в этом перечне и
женившегося при содействии Вильгельма II на круп-
повской наследнице Берте Крупп «принца-консорта»
Густава Круппа фон Болен унд Гальбах, ставшего
владельцем этого «семейного концерна». Позднее, в
декабре 1943 г., Гитлер в знак «признания исключительных
и в некоторых отношениях особенных заслуг, коими
предприятия Круппа зарекомендовали себя в
укреплении оборонной мощи германской нации», объявил это
монополистическое объединение «навечно семейным
концерном».
Мы несколько забежали вперед, перечисляя этих
монополистов, так как хотели яснее показать их
преступную роль в двух мировых войнах. Они были
заинтересованы в захвате железных рудников Восточной
Франции и Украины, угольных шахт Северной
Франции, Бельгии и Донбасса, нефти Передней Азии, Баку
и Румынии. Это они до 1914 г. готовили первую
мировую войну, чтобы сокрушить своих английских,
французских и русских конкурентов. И это они же в 1939 г.
с еще более широкими планами и стремлением уничто-
190

жить во всем мире всякую демократическую свободу
предприняли вторую мировую войну поД бесчестным
знаменем Гитлера.
Реальный мир Вильгельма II был отнюдь не миром
его романтических путешествий по северным странам,
а миром этих магнатов промышленности, которые
тесно сотрудничали с руководимым юнкерами «Большим
генеральным штабом» и возглавляемым Тирпицем
командованием военно-морского флота. Прусские
юнкеры видели в войне 1914 г. также средство для того,
чтобы вместе с дворянским немецким господствующим
слоем Латвии и Эстонии продолжить старый «дранг нах
Остен» с целью превратить латышских, эстонских,
литовских и польских крестьян в своих рабов.
Генерал Людендорф в книге «Мои воспоминания о
войне 1914—1918 гг.» признавал, что на заседании
коронного совета 11 сентября 1917 г. он выдвинул
следующие минимальные германские требования:
аннексия стратегически важной части Польши, всей
Курляндии и Литвы. «Курляндия и Литва должны
были,— писал он,— улучшить наши возможности
продовольственного снабжения и обеспечить приток в
Германию новой рабочей силы, если бы в будущей войне
нам снова пришлось рассчитывать на собственные
силы». Кроме того, Людендорф требовал «торгово-поли-
тические привилегии в Румынии и на Балканском
полуострове», а также пшеницу и сырье Украины для
союзной с Германией Австро-Венгрии. Железорудные
бассейны Верхней Силезии и Лотарингии,
находившиеся во владении Германии, согласно этим требованиям,
должны были гарантироваться аннексированной
«стратегической защитной полосой» польской и французской
земли. «Экономический аншлюс Бельгии с Германской
империей оставался нашей целью»,— указывал далее
Людендорф; фламандской же части населения этой
страны предстояло стать опорой германской
империалистической «протекции». Таковы были минимальные
требования германского империализма даже в ту пору,
когда его виды на победу в первой мировой войне уже
оказались мрачными.
191

Рёхлинг стал во время первой мировой войны
имперским комиссаром всего горнорудного дела
Восточной Франции; добычу он делил с рурскими
промышленниками, которые стремились стать также и владельцами
угольных шахт в Северной Франции и Бельгии. Эти
магнаты тяжелой промышленности дали пангерман-
ской пропаганде команду выдвинуть требование
аннексии всей Северной Франции. Это требование аннексии
адмиралы должны были обосновать в глазах немецкого
народа необходимостью получить опорные пункты для
военно-морского флота в борьбе против Англии. В
момент поражения Германии — в ноябре 1918 г.
германское верховное командование, выполняя волю рурских
угольных баронов, обязано было разрушить все шахты
Северной Франции, сделать их непригодными для
добычи угля, чтобы тем самым нанести удар французским
конкурентам.
19 апреля 1913 г. социал-демократический депутат
Карл Либкнехт в своей речи в прусском ландтаге
разоблачил коррупцию крупповского концерна и бросил
крылатую фразу: честь Германии «удивительным
образом неразрывно связана с честью фирмы «Крупп»1.
Это предостережение, прозвучавшее в вильгельмовском
парламенте, было адресовано всей германской нации.
Она поплатилась в 1914—1918 гг. миллионами убитых и
искалеченных за то, что не прислушалась к этому
смелому голосу. А сам предостерегавший уже тогда был
приговорен фирмой Крупп и ее друзьями к смерти.
Наиболее благоприятный момент для приведения
этого вынесенного без суда приговора представился 15
января 1919 г. Безоружный Карл Либкнехт был схвачен
в отеле «Эден» в Берлине и убит тайным судилищем
фашистских офицеров.
Вилъгелгмовский дух и его государство
Уже л порледцем десятилетии XIX в. начала
вкладываться^ специфическая особенность германского
национализма. Вильгельмовская политика выработала тот
ι Карл Либкнехт, Избранные речи, письма и статьи, М.,
1961, стр. 103.
192

тип германского буржуа, который свое верноподданнд-
чество династии Гогенцоллернов сочетал с духом ярко
выраженного высокомерия по отношению к другим
народам. Времена, когда провозглашавший идеи
космополитизма Людвиг Берне, ведя полемику против
проповедников «германской народности» и франкофобов,
считал для немцев счастливым предопределением, что
они «совсем не созданы для патриотизма», миновали
более полвека назад. Слишком поздно, да к тому же в
совершенно извращенной форме экзальтированного
сверхнационализма открыли для себя патриотизм
многие немцы.
Бисмарк, несмотря на свою умеренность,
содействовал возникновению этого сверхнационализма: «Мы
имеем самую лучшую армию, самый лучший офицерский
корпус! С прусским лейтенантом никто не сравнится!»
Как бы возмещая свою былую экономическую
отсталость и политическую раздробленность Германии,
немцы, подогреваемые хвастливыми речами кайзера, теперь
были склонны легко впадать в переоценку своей
недавно обретенной силы. От университета до самой
последней деревенской школы их учили: «Все
величайшие в истории военные подвиги — прусские, все
величайшие творения искусства — германские, самые
великие изобретения и самые выдающиеся ученые —
немецкие, самые сильные гимнасты — немецкие,
самая лучшая промышленность — германская, а самые
толковые рабочие — немцы. Где на свете
организованность и порядок лучше, чем в Германии? Так почему
же нас, немцев, хотят лишить места под солнцем?»
Повсюду немцам мерещился окружающий их «мир
врагов», который якобы из зависти и недоброжелательства
не хочет предоставить Германии желанное место под
солнцем. И наконец, к этой вильгельмовской
идеологии, которую тысячи учителей и профессоров
насаждали в умах молодежи, присоединялось в качестве бисмар-
ковского наследия преклонение перед одерживающим
победы насилием. А «дряблая» парламентская
демократия или тем более социал-демократы, этот «безродный
сброд», могли «лишь погубить то, что завоевано
германским мечом».
13 Александр Абуш
193

Это постепенное отравление сознания
воздействовало на различные слои буржуазии и крестьянства по-
разному. Обособленный характер развития 25 мелких
германских государств с различной формой правления
собственных королей и князей, а также антипрусские
настроения в этих государствах мешали воинственному
духу захлестнуть все и вся, создавая помехи пангерман-
ской пропаганде. Все больше и больше обострялись
естественные противоречия между интересами
южногерманских крестьян и интересами северогерманских
крупных землевладельцев и магнатов тяжелой
индустрии. Не малую роль здесь играли и религиозные
противоречия между католическим югом и западом и
протестантским севером и северо-востоком Германий.
Вильгельмовская Германия как союзное государство
не обладала той твердой централизованной властью,
которая соответствовала бы мощному развитию ее
индустрии и могла бы справиться со всеми
противоречиями.
Тем не менее, если рассматривать ход развития в
целом, в течение нескольких десятилетий произошло
морально-политическое отравление германской
буржуазии вильгельмовскнм духом, что прямо или косвенно
отразилось и на рабочем классе. Трудолюбивый и при-
лещдш^дщролюбивый в своей частной жизни, поли-
тически размягченньш'многовековой деспотией и
склонный более к занятиям искусствами, нежели политикой,
слишком привыкший к традищюнному гнету строгого
порядка — таков 1эыл немецкийна££Д^такид1
сформировала* бГСГТС^Гещ^ рсхосдяГВильгельмовское
воспитание стремилось вытравить из сознания немецкого
народа демократические идеи, высмеять воспоминания о
1848 годе как ребячество, покрыть романтической
позолотой все реакционное в германском прошлом,
культивировать дух высокомерия по отношению к другим
народам.
ï Наследие романтизма, деградировавшее в
«патриотической» поэзии до банальнейшей чуши, давило на
всю немецкую литературу; теперь оно уже могло соче-
-гвгться с новой «романтикой силы» вильгельмовского
империализма. Даже сама классическая немецкая ли-
194

тература была романтизирована, лишена своего
гуманистического содержания, преподносилась
формалистически, а Шиллер и Гёте — в лучшем случае —
превращались в бравых национал-либералов.
Немногочисленные в ту пору реалистические
романы (за исключением произведений старого Фонтане и
молодого Томаса Манна) возникали тогда в Германии
как выражение антивильгельмовской оппозиции.
Таковы произведения Генриха Манна и появившиеся
перед самым началом первой мировой войны первые
книги Леонгарда Франка. Виднейшим представителем
натурализма в немецкой литературе на рубеже двух
веков был Герхарт Гауптман, который находился под
сильным влиянием французской и русской
реалистической литературы. Но вскоре он, отойдя от реализма
своих «Ткачей», погрузился в мистику «Вознесения
Ганнеле на небо», а затем в еще большей степени
испытал на себе этот наследственный недуг немецкой
литературы.
Среднеобразованный или полуобразованный
немецкий бюргер обладал к 1914 г. соответствующим
«образовательным багажом». То была пестрая мешанина из
всевозможных национально или категорически ·
звучащих фраз из произведений классических немецких
поэтов и философов, из высказываний бряцающего мечом
Фридриха «Великого», Бисмарка и обоих Вильгельмов.
Ко всему этому добавлялось еще, пожалуй, несколько
туманно-романтических фраз Фридриха Ницше: они
позволяли каждому верноподданному, стоящему на
несколько более высокой ступеньке социальной лестницы,
легко почувствовать себя «сверхчеловеком».
«Вневременной», «вечный» моральный закон Канта
в результате фальсификаторских манипуляций
немецких профессоров философии легко превратился в
нравственный закон, отвечающий потребностям вильгель-
мовской практики. Некий профессор Адольф Вагнер во
вступлении к курсу лекций, который читался
студентам, писал в 1913 г. о пруссачестве: «Человек
категорического императива — это идейный знаменосец
истинного пруссачества! Германскому народу во всех его
многочисленных племенах слишком недоставало прус-
13*
195

ского: «Ты должен! Ты обязан!» — в качестве
политического цемента». И так проповедовал не один
какой-нибудь Вагнер, а вся верноподданническая
профессура.
Немецкие университеты достигли после 1870 г.
высокого профессионального уровня, особенно в
прикладных науках, но все гуманистические и свободолюбивые
зачатки в общественных науках были задушены.
Поэтому немецкие университеты выпускали в жизнь
своей нации хорошо подготовленных в профессиональном
отношении, но в то же время самых реакционных и
духовно ограниченных студентов во всей Европе.
В эту вильгельмовскую эпоху, вне всякого сомнения,
односторонне развились и еще более ярко проявились
определенные черты в мышлении и поведении многих
немцев, которые были присущи им еще со времен
Реформации и поражения революции 1848 г. Именно
поэтому в более позднее время нацистская теория «расы
господ» натолкнулась на столь слабое идейное
сопротивление германской буржуазии и большинства
интеллигенции. Студенчество уже после 1918 г. поставляло
кадры для контрреволюционных добровольческих
корпусов, для CA и СС Гитлера.
Генрих Манн в своем романе «Верноподданный»
(законченном в 1914 г.) дал реалистическо-сатириче-
ское изображение маленького германского городка при
Вильгельме II и создал замечательный типический
образ выскочки-карьериста той эпохи. Это фабрикант,
доктор химии Дидерих Геслинг, время от времени
называющий себя «отменно либеральным», но во всех своих
поступках верноподданнически пресмыкающийся
перед милитаристской юнкерской кастой и
восхищающийся ею; зато он жесток и «зубаст» по отношению к
низшим классам народа, к «внутреннему врагу».
Такого типичного представителя «элиты» легко
вообразить себе в дальнейшем каким-нибудь нацистским
фюрером. Писатель показал, с каким верноподданническим
восторгом воспринимал студент Дидерих Геслинг в
90-х годах проезд кайзера по улицам Берлина, и тем
самым гениально предвосхитил картину нацистского
ажиотажа вокруг персоны Гитлера сорок лет спустя:
.106

«Опьянение, сильнее, чудеснее того, какое может
дать пиво, приподняло его над землей, понесло по
воздуху. Он размахивал шляпой высоко над головами
толпы, в атмосфере клокочущего энтузиазма, в небесах,
где парят наши возвышеннейшие чувства. Там, под
триумфальной аркой, скакала на коне сама власть, с
каменным ликом и сверкающими очами. Власть, которая
растаптывает нас, а мы целуем копыта ее коня.
Которая растаптывает все и вся — голод, бунт, насмешку.
Перед которой мы безоружны, потому что мы ее
любим. Она вошла в нашу "кровь, потому что покорность
у нас в крови. Мы лишь атом, бесконечно малая
молекула ее плевка. Каждый из нас в отдельности — ничто,
но всей своей массой, такими мощными ступенями, как
новотевтонцы, чиновничество, церковь и наука,
торговля и промышленность, могущественные объединения,
мы поднимаемся пирамидой до самого верха, туда, где
пребывает она, власть, железная и сверкающая! Жить
в ней, быть ее частицей, беспощадной ко всем, кто не с
ней, и ликовать, хотя бы она растаптывала нас, ибо
этим-то она и оправдывает нашу любовь!» х
К духовному миру этого типа немцев принадлежала
и казарма с ее «слепым повиновением», с живодерским
всемогуществом фельдфебеля, которое было
воплощением всего государственного аппарата, требующего
к себе величайшего почтения: ведь каждый
полицейский и каждый чиновник — это тот же
фельдфебель, только в гражданской жизни. И наряду с этим —
«все дозволено» во время войны: во вражеской стране
можно чувствовать и вести себя как представитель
«народа господ», колп уж в своей собственной стране
приходится вечно пресмыкаться и терпеть придирки.
Конечно, было бы лишь полуправдой считать этого
«верноподданного» единственным олицетворением виль-
гельмовской эпохи; это было не единственное, но самое
опасное ее воплощение. Однако такой верноподданный
всегда внутренне противопоставлял себя
прогрессивным противоборствующим силам немецкого народа,
которые в то время явно ослабли в среде германской
1 Генрих Манн, Соч., т. 3, М., 1957, стр. 58—59.
197

буржуазии. Культурно-мыслящее меньшинство этой
буржуазии, уже сто лет жившее традициями гуманизма
и известного «мирового гражданства», хотело, подобно
Гансу Касторпу — герою романа Томаса Манна
«Волшебная гора», чувствовать себя как «трудное дитя
жизни» в непонятом мире других народов. Пребывая в
воздушном царстве своих грез, оно все еще считало
немцев особым народом гуманистов и поэтов и тем
самым предавалось другой форме национального
высокомерия. В августе же 1914 г. эта незначительная часть
германской буржуазии оказалась безвольно втянутой в
водоворот войны, тайна которой так и осталась
неразгаданной ее парившими в заоблачных высотах умами.
Вывод, к которому пришли после своего поражения
в 1918 г. битые германские генералы и адмиралы в
лице Людендорфа и Тирпица, сводился к следующему:
вся политическая организация и
«государственно-гражданское воспитание» в кайзеровской империи,
несмотря на порой весьма широкое воздействие пангерман-
ской пропаганды в первые годы войны, оказались в
целом недостаточны для того, чтобы заставить весь
немецкий народ еще дольше не на жизнь, а на смерть
сражаться за кайзеровское правительство. Новейшее
промышленное развитие и рабочее движение постоянно
укрепляли те политические силы, которые стремились
выйти за рамки полуабсолютизма. Оппозиционные
течения в литературе и искусстве, подрывавшие виль-
гельмовскую государственную идеологию, усиливались
от десятилетия к десятилетию. Даже гарантия
ограниченных буржуазных свобод стала восприниматься
империалистическим государством, вознамерившимся с
чрезмерными целями бросить вызов всему миру, как
внутреннее противоречие. Ведь эти свободы в момент
ослабления монархии могли бы быть использованы для
подготовки демократической революции!
Германия при Вильгельме II была страной с
современными социальными и политическими
противоречиями, которые крайне обострялись в условиях кайзе-
ровско-юнкерско-милитаристского режима. Ни в одной
другой европейской стране, за исключением царской
России, среди правящих классов не царил такой паниче-
195

ский страх перед революцией, как во дворцах Гоген-
цоллернов и поместьях прусских юнкеров; Будь то
Вильгельм или Тирпиц, у каждого из них, по их
собственным признаниям, при любой политической или
военной неудаче вновь вставал перед глазами призрак
революции. Уже после провала битвы на Марне Тир
пиц я отчаянии писал 20 сентября 1914 г. в одном из
своих военных писем: «С прежней кастой и классовой
системой покончено. Победа или поражение — у нас
будет чистая демократия» 1. Для него это была самая
ужасная мысль.
Однако сам Тирпиц в момент революционного
восстания 1918 г. недооценил того воздействия, которое
вильгельмовское государство и после Ноября 1918 г.
могло оказывать на относительно широкие слои
немецкого народа. Если бы «чистая демократия»,
вышвырнув кайзера, вышвырнула бы и его генералов, лишила
бы власти юнкеров и крупных Дидерихов Геслингов,
то постепенно можно было бы ликвидировать и
влияние вильгельмовской идеологии на эти слои народа.
Однако этого не произошло, и Германии суждено было
стать классической страной для второй, более
тщательно подготовленной попытки воплотить теорию «народа
господ» в кровавую практику.
В поисках нового плана
Утопающий стремится обрести сначала твердую
почву, перевести дыхание, а затем пытается снова
собраться с силами. Примерно в таком положении
находились в ноябре 1918 г. те, кто нес в Германии
ответственность за войну. Сохранив в первые годы
Веймарской республики свои решающие, господствующие
позиции в германской монополистической
промышленности и в командовании армией, они вскоре уже смогли
поставить перед собой цель: окрепнуть, получше
вооружиться для борьбы внутри страны и вне ее, а затем
повторить крупную игру 1914 г. Цель была им ясна,
1 А. фон Тирпиц, Воспоминания, стр. 460.
199

но путь к ней прегражден. Революционные силы
внутри Германии еще не были обузданы и разгромлены.
Оба правящих класса вильгельмовской Германии
располагали определенной суммой
контрреволюционного опыта; прусские юнкеры обладали многовековой
традицией жестоко-хитрого обеспечения своей власти, а
германские монополисты представляли энергичную,
проникнутую милитаристским духом господствующую
клику. Опыт прошлого был им полезен, так как старые
методы подавления были испробованы в борьбе против
колеблющихся буржуазно-демократических
противников. Но для Германии, пережившей Ноябрь 1918 г.,
этого уже было недостаточно. Марксистское рабочее
движение отнюдь не было побеждено, хотя от народа
и удалось во имя «спокойствия и порядка» добиться
многого: отказа от наказания военных преступников и
от конфискации собственности лиц, нажившихся на
войне; сохранения «Большого генерального штаба» под
новым флагом рейхсвера; созыва Национального
собрания с терпимым отношением к «пангерманцам»,
выступавшим под почти не изменившейся вывеской.
Германское рабочее движение, хотя и было быстро
оттеснено на оборонительные позиции, обладало мощными
профсоюзами и партиями. Любая
дилетантски-преждевременно предпринятая попытка разгрома
демократической республики, подобная капповскому путчу 13
марта 1920 г., привела бы только к неизбежной вспышке
революционной энергии широких масс рабочего класса.
Юнкеры и монополисты искали новый план. В этом
и состоял смысл того зондирования и тех отдельных
выступлений, которые были предприняты ими в первое
десятилетие после Ноябрьской революции 1918 г.
Сначала у них не было никакого представления о таком
плане, который имел бы шансы на реализацию и
учитывал бы все уроки поражения. К тому же они не имели
опоры в широких народных массах, чтобы осуществить
план нового империалистического подъема.
Внешнеполитические позиции Германии были ослаблены в
военном и экономическом отношении Версальским
договором. Но германские империалисты лучше, чем кто-
либо другой, знали, что это ослабление временное.
200

Вильгельмовские государственные деятели,
генералы и адмиралы захлестнули страну потоком своих
мемуаров, в которых они произвели на свет божий
легенду об «ударе ножом в спину победоносным фронтовым
войскам» и «ноябрьском предательстве 1918 г.». Они в
унисон твердили: поражение Германии — это, мол,
просто трагическая случайность, а при лучшей подготовке
следующая война наверняка приведет к победе. Люден-
дорф говорил даже о «гордом германском войске,
которое в течение четырех лет победоносно оказывало
сопротивление превосходящему по силам противнику».
Ему вторил Тирпиц: «Нам почти удалось...» Со страниц
всех этих книг звучало как лозунг на будущее: «На
поле боя не побеждены!»
Тирпиц, этот идейный представитель восточноэльб-
ского юнкерства, дикий англофоб (физиономия
которого с раздвоенной бородой в течение двух
десятилетий красовалась на стенах, дабы заставить всех немцев
запечатлеть в памяти облик создателя германского
военно-морского флота), опубликовал свои
«Воспоминания». В них он особенно упирал на то, что
«неограниченная подводная война» против Англии началась на
год позже, чем необходимо, ибо кайзер
недопустимым образом отклонил в феврале 1916 г. выдвинутое
сим «гроссадмиралом» и рурским промышленником
Стиннесом требование начать такую войну, почему
Тирпиц и подал в отставку. Этот вдохновитель
«Отечественной партии», который после ухода в отставку
пытался инсценировать народное движение в
поддержку жесточайшей пангерманской аннексионистской
программы, оставил для будущей войны два завета:
развернуть неограниченную подводную войну и «сделать
дело быстро», т. е. не допустить, чтобы война,
которую ведет Германия, превратилась для нее в войну
на истощение.
Что касается политики, то Тирпиц упрекал
немецкий народ в том, что тот «никогда не был способен
достигнуть благополучия без твердого руководства. Ему
нужно было прусско-германское государство. Его
ангелом-хранителем была традиция Фридриха Великого
201

и Бисмарка» К Гроссадмирал, проявивший на посту
статс-секретаря по морским делам всю свою
ограниченность, продолжал и после крушения монархии мыслить
узкомонархически. Тирпиц ненавидел кайзера; из
каждой строки его книги брызжет презрение
профессионала к венценосному дилетанту в военном деле, но тем не
менее он видел только прусско-монархический путь к
подъему из глубины поражения и «внутриполитической
алчности революции». Его план просто-напросто
реставрировать монархию не имел никаких перспектив на
успех при тогдашнем соотношении сил внутри
Германии.
Людендорф как буржуазный генерал, поднявшийся
в ходе войны до положения диктатора всей жизни
нации и всегда действовавший в тени другого
руководителя вильгельмовской армии — более знаменитого Гин-
денбурга, был гораздо упрямее Тирпица. Его
критика была направлена не на частное, а на целое: он
выражал недовольство тем, что диктат верховного
командования, которому подчинялась вся гражданская
жизнь нации, был во время войны недостаточно
тотальным; возникали трения с правительственными
ведомствами, не выполнявшими многие его требования.
«В Берлине,— писал Людендорф,— не могли понять
наших взглядов на ведение войны и найти в себе
железную волю, чтобы охватить весь народ и направить всю
его жизнь и все его помыслы к одной-единственной
цели: война и победа... Они сделали жаждущим мира наш
народ, но не склонили к миру врага». Людендорф
высказал применительно к прошлому то, что спустя десять
лет он воплотил в теорию «тотальной войны» будущего.
Еще летом 1917 г. Людендорф и Гинденбург
заставили уйти правительство Бетмана-Гольвега, ибо этот
рейхсканцлер согласился с «резолюцией о мире»,
предложенной партиями большинства в рейхстаге, а также
с их требованием о введении в Пруссии всеобщего
избирательного права. Шаги к заключению мира?
Избирательное право для простого народа? «И то и другое
должно неизмеримо усилить стремление врагов уничто-
1 А. фон Тирпиц, Воспоминания, стр. 341.
202

жить нас»,— заявил генерал-диктатор и принял
основательные меры, чтобы не допустить этого.
Но у самого горе-полководца Людендорфа было
весьма уязвимое место: осенью 1918 г., охваченный
внезапной паникой, он потребовал от рейхсканцлера принца
Макса Баденского немедленно начать переговоры о
перемирии, а это уж никак не вязалось с его легендой
об «ударе ножом в спину» и с утверждением: «На поле
боя не побеждены». Однако Людендорф являлся не
только типичным представителем прусского
милитаризма, но и наиболее беспощадным и последовательным
умом среди военщины, которая после 1918 г. ломала
голову над тем, как еще раз попытаться достигнуть
вожделенных захватнических целей германского
империализма. Людендорф, одержимый своей «миссией»,
постепенно создал образ «полководца», который ведет
на новую, «тотальную» войну всю армию, всю широко
разветвленную индустрию и весь народ (без всяких
партий и рейхстага), превращенный в одну сплошную
слепо повинующуюся массу. Не кайзер и не какой-то
политический лидер, а именно только «полководец»
должен повелевать в этой «тотальной» войне. Таким
«полководцем», способным исправить ошибки первой
мировой войны, Людендорф, разумеется, считал только
самого себя. Однако план Людендорфа имел слабое
место: генералу не хватало политических способностей
проложить путь к такой всемогущей диктатуре
(поэтому позже Людендорф перешел в озлобленную
оппозицию к военному тупице Гитлеру, который именно
в политическом отношении далеко превзошел его).
Отнюдь не случайно, что Гитлер выступил на
политическую арену как «дитя рейхсвера» и именно при
его содействии создал нацистскую партию в качестве
оружия борьбы против революции. Во главе рейхсвера
встала при поддержке республиканского правительства
организация, являвшаяся продолжением кайзеровского
«Большого генерального штаба». Писания Людендорфа
отнюдь не были пустым теоретизированием. Бели в
силу внутреннего и внешнего положения Германии сам
он не мог быть приемлем в качестве руководителя
рейхсвера, то его концепции в значительной мере инспи-
203

рировали деятельность «Войскового ведомства» рейх-
свера и «Военно-исторического отдела» военного
министерства. Этот замаскированный «Большой генеральный
штаб» дополнялся рядом других организаций, которые
теоретически и практически служили целям
модернизированной в военно-техническом отношении
подготовки новой войны. Такими организациями являлись
«Германское общество военной политики и военной науки»,
непосредственно финансировавшееся немецкими
магнатами промышленности; «Геополитическое объединение»
во главе с бывшим генералом Карлом Гаусгофером, а
также целая сеть «военных организаций» — от
добровольческих корпусов первых послевоенных лет до
«черного рейхсвера» с его организованными тайными
судилищами («фемами»), до «Стального шлема» и
гитлеровских CA и СС.
Здесь мы не будем останавливаться на истории
рейхсвера. Но следует подчеркнуть, что во главе
рейхсвера продолжал стоять старый «Большой
генеральный штаб» Пруссо-Германии, сохраняя то же самое
положение государства в государстве, которое он
занимал в период от Мольтке-старшего до Людендорфа.
Маскировка и поощрение стремлений этой
корпорации — вот то таинственное «национальное дело»,
которому социал-демократический рейхспрезидент
Фридрих Эберт и его коллега по партии министр
внутренних дел Пруссии Карл Зеверинг оказывали помощь
в любом случае. «Большой генеральный штаб» и в
Веймарской республике оставался той огромной скрытой в
полумраке силой, руководящая роль которой объясняет
столь многое необъяснимое в правительственной
политике этой весьма странной «демократии». «Большой
генеральный штаб» многочисленными семейными
узами своих ближайших сотрудников был связан с
магнатами крупной военной промышленности еще теснее,
чем в вильгельмовские времена. В такой форме
Веймарская республика восприняла милитаристско-бона-
партистское наследие пруссачества.
Одной из самых насущных забот представителей
германского империализма в «годы веймарского
бедствия», как они называли этот период, было поддержа-
204

ние двухвековой прусской милитаристской традиции,
чтобы таким образом подготовить значительно
улучшенное повторение политики Вильгельма II. «Большой
генеральный штаб» был огражден поэтому от всех
разоблачений со стороны немецкой левой печати.
Когда в 1925 г. президентом республики был избран
Гинденбург, оказалось, что сей престарелый фельдмаршал
может оказаться для германской реакции гораздо
большим, нежели просто «достопочтенным нулем»; он вновь
стал верховным главнокомандующим, центром
отборной юнкерской клики, группировавшейся вокруг
командования рейхсвера, патроном «Большого генерального
штаба». Эта публика снова оказалась в своей среде.
Такой, скажем, рейхсканцлер, как Брюнинг — в
прошлом офицер-фронтовик, будучи главой
республиканского правительства, все еще стоял навытяжку перед
Гинденбургом, когда тот принимал его. Люди
«Большого генерального штаба» через дом Гинденбурга
решали в период наступившего с 1930 г. кризиса вопрос
о смене того или иного правительства.
Корни этого хода развития кроются в событиях
первых месяцев после Ноябрьской революции 1918 г.
Действующими лицами тогда были генерал-фельдмаршал
фон Гинденбург и его советники — генерал Тренер и
ловкий майор Курт фон Шлейхер. Гинденбург своей
циркулярной телеграммой просто-напросто аннулирует
решение Всегерманского съезда рабочих и солдатских
советов от 18 ноября 1918 г., требующее выборов
командиров самими воинскими частями и ускоренного созда-
вия демократического народного войска. Кайзеровский
фельдмаршал мог, не рискуя при этом быть
объявленным изменником, аннулировать решение высшего
органа революции, заявив, что «столь глубоко
вторгающееся в жизнь нации и армии изменение может быть
принято не односторонним сословным представительством,
а Национальным собранием, избранным всем народом».
Контрреволюционные генералы разглагольствовали о
правах народа только для того, чтобы спасти свое
неограниченное право командовать и повелевать,
сохранить в неприкосновенности исключительное положение
офицерскогс корпуса. Тогда Национальное собрание
205

действительно воспрепятствовало проведению в жизнь
этого «столь глубоко вторгающегося в жизнь нации и
армии изменения», которое разрушило бы 200-летнюю
милитаристскую традицию, существовавшую со времен
прусского «Солдатского короля». Так был основан
рейхсвер в качестве кадровой армии, внешне отвечающей
условиям Версальского договора, а на деле
приспособленной к подготовке новой войны.
Против «внутриполитической алчности революции»
уже в начале 1919 г. также был найден новый лозунг,
который служил и для маскировки всех новых
внешнеполитических авантюр. Этот лозунг гласил: «борьба
против большевизма». Юнкерским генералам
представился случай еще раз показать себя на старом поле
боя за свой «дранг нах Остен» — в Прибалтике.
Расчеты их были просты: вдруг миниатюрной войной в
Прибалтике удастся хоть частично компенсировать
проигрыш в большой войне — заполучить пусть и
меньшую, но издавна желанную добычу, а затем постепенно
накопить силы для нового решающего удара на Западе.
Кайзеровские генералы добивались, чтобы для начала
правительства западных держав-победительниц
признали их в качестве жандармов против большевизма.
Когда 10 ноября 1918 г. правительство Эберта — Шейде-
мана вступило в союз с Гинденбургом, закулисные
организаторы прибалтийской авантюры увидели в лице
берлинского социал-демократического правительства
гаранта своего тыла. Действовавшим в Прибалтике
корпусом германской армии командовал генерал граф Рю-
дигер фон дер Гольц: он происходил из юнкерской
семьи и был известен своим кровавым террором при
подавлении революции в Финляндии в феврале 1918 г.
Попытка захватить Прибалтику закончилась
провалом, и банды графа фон дер Гольца, служившие
интересам лишь немногочисленного высшего слоя
«остзейских» крупных землевладельцев-юнкеров, были в
конце концов изгнаны оттуда.
Германский империализм должен был искать иной
исходный пункт для осуществления нового плана. Но
лозунг: «Борьба против большевизма», используемый
в качестве маскировки любого реакционного предприя-
20G

тия, стал неотъемлемой частью «неприкосновенного
запаса» в солдатском ранце германского империализма.
Когда в 1920 г. Гитлер впервые вынырнул на
политической арене, он уже нашел этот лозунг в готовом виде.
Гуго Стиннес — крупнейший монополистический
магнат Германии, в прошлом ближайший партнер Лю-
дендорфа, а также доверенное лицо «Большого
генерального штаба» в годы первой мировой войны, затем
баснословно нажившийся на инфляции германской
валюты в 1918—1923 гг.,— разыграл небольшую
интермедию: во главе рурских промышленников он начал
саботировать германские репарационные поставки.
Правительство Пуанкаре ответило на это оккупацией
Рейнской области французской армией в январе 1923 г.
Английская дипломатия через своего посла в Берлине
виконта Д'Абернона позаботилась тогда о том, чтобы
пангерманские экономические короли почувствовали
себя неофициальными союзниками Англии в ее
политике сохранения «европейского равновесия» в ущерб
континентальной гегемонии Франции. Затем, когда
последовала американская финансовая помощь в деле
стабилизации германской валюты и установилось новое
англо-французское взаимопонимание, германские
монополисты и юнкеры стали искать новых путей
осуществления своей незыблемой цели.
Германские империалисты искали более надежный
план, одновременно при помощи американских
кредитов рационализируя и готовя германскую тяжелую
индустрию для новой войны. То было время «умеренной
внешней политики», проводившейся при Густаве Штре-
земане, когда внутри Германии реакционеры
обдуманно и последовательно выхолащивали сущность
республики и подрывали ее силы. Вильгельмовские
чиновники в государственном аппарате, вильгельмовские
учителя в школах, вильгельмовские офицеры в
рейхсвере, вильгельмовские судьи — в юстиции — все это
реакции было необходимо сохранить, укрепить и
расширить. Она знала, что делала. Это был фундамент для
задуманного ею будущего. Больше она ничего не могла
сделать, пока демократически настроенные массы еще
имели сильные организации. К тому же среди многих
207

планов, выдвигавшихся реакцией, все еще не было
такого, который обещал бы успех и на котором могло
бы сойтись триединство монополистических магнатов,
крупных землевладельцев и генералов.
Вся история Веймарской республики — это не что
иное, как подготовка возрождения германского
империализма, лишь маскировавшаяся различными
формами. Мировой экономический кризис, с наибольшей
силой охвативший германскую экономику в 1930 г. и
оставивший к осени 1932 г. без работы и хлеба более
7 млн. человек, непосредственно создал объективную
возможность для окончательного оформления заговора
пангерманских монополистов, юнкеров и генералов.
Заговор в «Стальном доме»
Это был заговор, вознесший Гитлера в кресло
рейхсканцлера. Вступившие в заговор «мудрецы» германской
реакции отнюдь не встречались на тайных явках где-
нибудь в уединенном и мрачном месте; нет, они
собирались совершенно открыто, и помещения, где
происходили их встречи, установлены с
исторически-документальной точностью. Внешне путь этого заговора шел
через три правительственных кризиса: падение
кабинета Брюнинга в мае 1932 г., падение кабинета Папена
в ноябре 1932 г. и падение кабинета Шлейхера в
черный день германской истории — 30 января 1933 г.
Места встреч заговорщиков — «Стальной дом» в
Дюссельдорфе, резиденция концерна «Ферейнигте штальверке
АГ» («Фештаг»), 27 января 1932 г.; вилла банкира
Курта фон Шредера в Кёльне, 7 января 1933 г.;
военное министерство, берлинский «клуб господ» и поместье
рейхспрезидента Гинденбурга — Нойдек. Заговор был
направлен в первую очередь против демократической и
социалистической части немецкого народа, которая
должна была стать жертвой, прежде чем удастся начать
заговор против всего мира. Эту политическую
механику, которая была приведена в действие с захватом
власти Гитлером, позднее на Западе охотно замалчивали,
чтобы скрыть собственные упущения в период 1933—
1939 гг. (Капиталистические круги западных держав
208

впоследствии — как до, так и в ходе второй мировой
войны — в своих классовых интересах старались не
акцентировать внимание на этой политической
механике, а тем самым не афишировать социальные силы,
стоявшие за нацистской диктатурой).
В конце января 1932 г. рейнская рабочая печать
опубликовала разоблачительные материалы о
выступлении Гитлера перед промышленными магнатами
Рейна и Рура. Их, роскошные лимузины,
подкатывавшие к дюссельдорфскому «Стальному дому», настолько
запрудили Людвиг^-Кникман-штрассе и все
прилегающие улицы, что возникла пробка и благодаря этому
автомашина Гитлера была опознана по номеру. Гитлер,
введенный в это избранное общество Фрицем Тиссе-
ном-младшим — президентом германского «Стального
треста», развернул перед промышленниками давно
искомый ими план: уничтожение «марксистских
профсоюзов» и возвращение к прежнему положению, при
котором предприниматели в качестве «творческих
хозяйственных руководителей» являются на своих
предприятиях безраздельными «хозяевами в собственном
доме». И далее Гитлер развил перед
монополистическими воротилами гигантскую программу военных заказов:
на броню, орудия, танки и военные корабли. Гитлер
олицетворял собой тот новый инструмент, который был
пригоден для реализации этого плана,— нацистскую
партию.
Эта партия, омерзительнейший продукт всего
германского прошлого, была разукрашена под
«социалистическую» партию будущего. Пропаганда этой партии
со времени подписания Версальского договора буйно
апеллировала ко всему, что глухо бродило в сознании
немецкого мелкого буржуа как отголоски его
сверхнационалистических настроений. Ее идеология
представляла собой мешанину из всего реакционного, что когда-
либо существовало в идеологии Германии; однако
теперь все иррациональное направлялось организованно,
а все разумное разрушалось хитро и целеустремленно,
дабы обеспечить пышный расцвет нового слепоагрессив-
ного национализма. Заклейменная Генрихом Гейне
отвратительная «смесь готического бреда и современной
14 Александр Абуш
209

лжи» впервые достигла своего завершения в нацистской
рартии. Особенность этой партии состояла в том, что
рна в своей текущей политике оперировала
беззастенчивыми обещаниями всем слоям народа, чтобы таким
образом сделать свой «национал-социализм»
привлекательным для всех. Ее «социалистические» требования
были лишь тонкой оболочкой, под которой скрывался
кровожадный «идейный» мир нацистов: преклонение
перед прусским милитаризмом; звериная ненависть к
славянским народам и французам, провозглашенная
Гитлером как программа; антигуманизм «германцев»,
выдуманный Розенбергом; антисемитизм, доведенный
Штрейхером и Геббельсом до погромной травли;
учение о «расе господ», состряпанное из «теорий» всех
реакционных расистских теоретиков Европы и Германии,
вплоть до Гюнтера; средневековая фантазия о
европейском «рейхе» всех немцев, сконцентрированная Куртом
Меллером ван дер Бруком в мистической идее
создания грядущего «Третьего рейха», которую нацисты
сразу же поставили себе на службу в качестве своего
лозунга.
Промышленных баронов Рура особенно приЁлекал
в этой партии ее агрессивный национализм, ее
воинственный клич к борьбе против большевизма. Правда,
кое-что (например, миф о «фюрере», звучавший для
них опасной претензией) было им не вполне по вкусу.
Но Тиссен, Фёглер, Штаусс и Дуйсбург были людьми
трезвого расчета. Новая партия являлась той
политической силой, которая могла служить им с тех пор, как
в атмосфере политической неразберихи периода
экономического кризиса она постепенно была раздута в
массовую партию. Стальных королей интересовала твердая
программа, которую развернул перед ними Гитлер, а
в качестве средства достижения этой реальной цели
можно было принять и весь средневековый маскарад,
и социальную демагогию нацистской партии, ибо
прежними способами водить народ на помочах теперь уже
было невозможно.
То была не первая встреча Гитлера с заправилами
рейнско-вестфальской индустрии. С 1923 г. он
пользовался покровительством Кирдорфа, в прошлом вдохно-
210

вителя «Пангерманского союза». Вот уже год, как
в гитлеровскую партийную кассу текли 5 пфеннигов
с каждой тонны угля, продававшейся шахтами Рейнско-
Вестфальского угольного синдиката. 27 января 1932 г.
состоялась лишь решающая встреча Гитлера с теми,
кто его финансировал; нацистская партия стала теперь
такой крупной, что уже рвалась к власти. Гитлер
развернул свою правительственную программу в тот
момент, когда Германия после двух лет кризиса стала
страной наиболее острых во всей Европе внутренних
противоречий. В результате роста
антикапиталистических настроений, поисков выхода из нужды и
отчаяния шел процесс политического полевения миллионов
немцев. Поэтому предложение Гитлера было вдвойне
заманчиво для реакции, ибо оно сулило: во-первых,
возможность при помощи нацистской партии
окончательно ликвидировать кровью и железом
«большевистскую опасность», подавить грозящую с 1918 г.
«внутриполитическую алчность революции», а во-вторых,
после этой «расчистки» внутри страны разорвать
«оковы Версаля» и повести перевооруженную Германию на
борьбу за мировое господство.
Многие из собравшихся в «Стальном доме» в
прошлом были вдохновителями вильгельмовской
захватнической политики. Миновавшие с тех пор два
десятилетия принесли некоторые изменения персонального
характера: уже не было двух наиболее колоритных
фигур — старого Тиссена и Гуго Стиннеса. Среди
новых людей выдвинулись Фёглер и Флик. Пушечный
король Густав Крупп фон Болен унд Гальбах и его
зять Тило фон Вильмовски сидели теперь рядом со
старым Кирдорфом, генеральным директором концерна
Маннесмана Цангеном, стальными магнатами
Альбертом Фёглером, Тенгельманом, Рёйшем, Пёнсгеном,
председателем объединения предпринимателей Августом
фон Борзигом, банкиром Эмилем Георгом фон Штаус-
сом, президентом калийного концерна Августом Дином,
тайным советником Карлом Дуйсбургом из «ИГ Фар-
бениндустри». Перечень остальных участников
собрания полностью совпал бы с адресной книгой
германской индустрии за 1932 г., выходя далеко за пределы
U*
211

Рейна и Рура. Гитлеровская программа и путь к ее
осуществлению отвечали самым сокровенным
желаниям представителей германского монополистического
капитала. Это было то, к чему они смутно стремились
под эгидой Вильгельма II, но не смогли достигнуть
тогда потому, что «внутренний враг» не был
достаточно жестоко подавлен и правительство не имело в
народе своей массовой партии.
Закулисная игра, развертывавшаяся вплоть до
января 1933 г. между отелем «Кайзергоф» и берлинской
рейхсканцелярией, шла в основном вокруг вопроса
о том, какой политической властью можно наделить
орудие этой политики, этого выскочку из Браунау, не
ослабив, однако, своих собственных традиционных
господствующих позиций. Правительства сменялись одно
за другим, народ голосовал и выбирал, а в это время
в дали от яркого света шел торг вокруг той цены, за
которую собирались предать и продать германскую
нацию.
300 лет спустя после образования Бранденбургско-
Прусского государства и полвека спустя после
возникновения германского монополистического капитала
промышленные короли и юнкеры решили передать
политическое представительство своих интересов в руки
гангстера и его организации убийц.

νπ
ПУТИ, КОТОРЫЕ НЕ ДОЛЖНЫ БЫЛИ
ПРИВЕСТИ К ГИТЛЕРУ
Если когда-то все дороги вели в Рим, то отнюдь не
все германские пути неизбежно должны были привести
к Гитлеру. В течение 70 лет, предшествовавших
захвату Гитлером власти, немецкий народ создал в лице
германского рабочего движения силу, которая,
казалось бы, была призвана преодолеть и искоренить реак-.
ционное наследие германской истории. Когда полная
сил молодая германская социал-демократия выстояла
против бисмарковского «исключительного закона»,
даже самому старому Фридриху Энгельсу она казалась
образцом для всех других социал-демократических
партий Европы. Рабочее движение полуабсолютистской
Германии Вильгельма II, развернувшее
многочисленные парламентские и внепарламентские бои против
юнкерско-прусского милитаризма, было тогда
надеждой всего прогрессивного человечества.
Своеобразие развития Германии сделало молодую
рабочую партию единственной значительной
демократической силой с тех пор, как Бисмарку удалось
широко заразить буржуазию национализмом; причем в
стране не было ни одной демократической партии,
обладавшей большим влиянием, чем социал-демократия.
Глубокая пропасть, лежавшая между понятиями
нация и демократия, была делом рук Бисмарка. Поэтому
именно социалистическому «безродному сброду»
пришлось взять на себя борьбу за буржуазную свободу
(что, собственно, являлось задачей
буржуазно-демократической партии) наряду с борьбой за свою
конечную цель — социализм.
213

Германское рабочее движение за семь десятилетий
своего существования пережило и подъемы, и блуж*
дание по ложным тропам, и, наконец, разгром
гитлеровским насилием. Измен отдельгах^личностей в
истории всех народов так же_мншр^ кад де^яинок на-лшр-
ском" берегу, но вТГермащщ наиболее орханизосанное
рабочее движение оказалось отданным да, пращшол
такого лютого врага^ какого оно еще .никогда^ не „знало.
То былайзмена исторической задаче,
чреватая,роковыми последствиями для всей германской нации и для
всего человечества.. Источником ..этой измены явились
лассальянские пдед, которые подготовили путь для про-
никновения^ империалистическое идеологии в
германское рабочее жъщ&ше.ЛГраобдддающр.р. влияние
правого, оппортунистического крыла вес больше и больше
сбивало"?^майское j^aÖQ^je. дшшвдие С того пути, на
котором оно превратилось бы_в_мощного демократиче-
^щу, ад^об^аасшахедя^сей жияни нации.
Ошибки и заблуждения германского рабочего
класса содействовали тому, что немецкая нация могла
продолжать свой ложный путь.
Пролог — Маркс и Лассаль
Прогрессивный немецкий историк Франц Меринг
заблуждался, считая своим долгом защитить лркую
личность Фердинанда Лассаля от критики со стороны
Карла Маркса и Фридриха Энгельса. С того времени,
когда Лассаль после бурь 1848—1849 гг. впервые в
Германии создал в 1864 г. легальную самостоятельную
рабочую организацию — Всеобщий германский рабочий
союз, социал-демократия по традиции считала его
своим основателем и одной из своих героических фигур.
«Дорогой смелых мы идем, и нас ведет Лассаль...» —
так долгое время с большим воодушевлением пелось
в «Рабочей марсельезе». Однако Маркс и Энгельс не
считали путь Лассаля ни верным, ни смелым.
В противоположность Лассалю Маркс и Энгельс
в 1863 г. твердо придерживались убеждения, что
национального объединения Германии следует добиваться
214

путем демократической революции. Маркс и Энгельс
отстаивали эту точку зрения, одновременно резко
критикуя поведение либеральной буржуазии. Они
стремились, чтобы самостоятельное рабочее движение создало
боевой союз с буржуазными и крестьянскими слоями
народа против юнкерского господства, толкая
буржуазные партии вперед там, где они вступают в конфликт
с главным врагом — с прусскими феодалами. Вот
почему Маркс поистине пророчески писал Кугельману
незадолго до битвы при Садовой (Кёниггреце), что
«без революции, которая устранит Габсбургов и Гоген-
цоллернов.., дело в конце концов должно привести
опять к тридцатилетней войне...» *
Лассаль казался в свое время реальным политиком.
Либералы отступали перед силой бисмарковского
натиска. Первая после «Союза коммунистов»
социалистическая рабочая организация была только что создана и
еще не могла взять па себя руководство
демократической революцией. Лассалевская «реальная политика»
(хотя ее автором и руководило презрение к
недостаточно революционной буржуазии) при своем
последовательном проведении в жизнь поставила бы рабочее
движение в полную зависимость от политики Бисмарка.
Ведь Лассаль считал, что национальное объединение
Германии может произойти только сверху, династиче-
ско-прусским путем. А потому, по мнению Лассаля,
новая рабочая партия должна заранее принимать в
расчет именно такой ход развития, причем ее задача —
содействовать этому развитию и использовать его для
достижения прав рабочих. Такой взгляд на вещи был
диаметрально противоположен сущности
революционно-демократической политики Маркса.
После гибели Лассаля на дуэли Энгельс писал
4 сентября 1864 г. Марксу: «Он был для нас в
настоящем очень ненадежным другом, в будущем — довольно
несомненным врагом...» 2 Хотя Маркс и писал 12
сентября 1864 г. в утешение графине фон Гатцфельд, что
Лассаль «умер молодым, в триумфе, как Ахилл»3,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 473.
» /Г. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIII, стр. 199.
3 /Г. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXV, стр. 419.
215

инстинктивное недоверие Маркса к Лассалю еще при
жизни последнего полностью подтвердилось важными
документами, обнаруженными в 1928 г. Даже часто
подвергавшееся сомнению высказывание Маркса, что
«..Лассаль щменил партии. Он заключил форменный
договор с Бисмарком...» *,— оказалось сущей правдой.
Это видно из письма Лассаля Бисмарку от 8 июня
1863 г. Лассаль писал: «Но, ознакомившись с этой
миниатюрной картиной [уставом Всеобщего германского
рабочего союза], Вы сможете ясно убедиться, насколько
верно, что рабочее сословие инстинктивно чувствует
себя склонным к диктатуре, если предварительно его
убедить в том, что таковая осуществляется в его
интересах. Кроме того, вы увидите, насколько это сословие,
как я недавно говорил Вам, было бы склонно, несмотря
на весь свой республиканский образ мыслей — или,
более того, именно на основании этого образа мыслей,—
в противоположность эгоизму буржуазных классов
видеть в короне естественного носителя социальной
диктатуры, если корона со своей стороны когда-либо смогла
бы решиться на — разумеется, весьма маловероятный —
шаг и пойти в подлинно революционном и
национальном направлении, превратившись из королевства
привилегированных сословий в социальное и
революционное народное королевство!»
В этом письме Лассаля Бисмарку все понятия были
поставлены с ног на голову. Гогенцоллерновский
«принц-картечь» и душитель демократической
революции 1848 г. изображался как революционный
народный король, «кроваво-железный» юнкер Бисмарк —
как его паладин, а оба они — как возможные союзники
«в противоположность эгоизму буржуазных классов»,
которые в это время еще вели в парламенте
рукопашную схватку с Бисмарком.
К числу тех руководителей рабочего движения,
которые выступили против этой лассалевской политики,
принадлежал Вильгельм Либкнехт — истинный
«солдат революции» 1848—1849 гг. На устроенном в Лейп-
1 К. Маркс, Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. 17,
М., 1955, стр. 436.
216

циге над ним и Августом Бебелем процессе по
обвинению в государственной измене Либкнехт заявил 11
марта 1872 г.: «После внезапной смерти Лассаля
Всеобщий германский рабочий союз попал, к сожалению, в
руки людей, которые отчасти в результате
неспособности, а отчасти преднамеренно стали содействовать этим
реакционным стремлениям. Это вынудило меня начать
открытую борьбу против правительственного
«социализма», представленного главным образом бывшим
редактором «Крейццейтунг» господином Вагнером фон Дум-
мервицем, и показать, что одностороннее выступление
против буржуазии может идти на пользу только
юнкерству, что обещанное в перспективе всеобщее
избирательное право без свободы союзов и собраний, а также
без свободы печати является не чем иным, как орудием
реакции, что «государственная помощь» со стороны
юнкерского правительства может быть предоставлена
только для того, чтобы подкупить рабочих и
использовать их в целях реакции. Я знал, на что шел.
Полицейские придирки усилились». Либкнехту, конечно, не
было тогда известно о переговорах Лассаля с
Бисмарком.
Как ни рано погиб Лассаль, он все же успел
привить рабочему движению многое из своих взглядов.
Опьяняя рабочих своим революционным пафосом, он
все свои стремления направлял на установление
взаимопонимания с бисмарковским «государственным
социализмом». Эпилогом к лассальянскому эпизоду может
служить то, что депутаты Северогерманского рейхстага
Швейцер и Менде заняли по отношению к
франко-прусской войне 1870—1871 гг. бисмарковско-«патриотиче-
скую» позицию, вместо того чтобы поддержать
германско-демократическую, антибисмарковскую позицию, как
это сделали депутаты Либкнехт и Бебель. Однако
спустя три года после войны лассальянцы из Всеобщего
германского рабочего союза объединились с «эйзенах-
цами» вокруг Либкнехта и Бебеля.
Наибольшей опасностью для единой германской
социал-демократии оставалась идеология лассальянства,
которая ставила своей целью «обойти»
буржуазно-демократическую революцию в Германии. Дух Лассаля,
217

в какой бы видоизмененной форме он ни проявлялся,
вел к переоценке молодой партией формального
избирательного права и вносил в ее ряды склонность к
компромиссам. Маркс и Энгельс в 1875 г. не случайно так
резко критиковали объединительную Готскую
программу, ибо для них речь шла о большем, нежели только
о ее недостатках. Они с самого начала боролись против
теоретического разложения партии, против тех
течений, которые опошляли ее, выхолащивали ее
революционный дух и старались сделать ее прямо или
косвенно зависимой от властей предержащих.
Героический период борьбы молодой
социал-демократии в условиях исключительного закона против
социалистов, казалось, отвратил эту угрозу. В течение
12 лет действия этого -закона партия противостояла
бисмарковским репрессиям. Она выдвинула
мужественных и самоотверженных борцов, которые
распространяли по всей стране нелегальную
социал-демократическую литературу, расплачиваясь за это многими
годами тюремного заключения. Социал-демократическую
партию можно было на время запретить, но не
поставить на колени.
Морально-политическая сила германской
социал-демократии состояла в том, что она как партия рабочего
класса восприняла в новом индустриальном веке
лучшие традиции всех прежних свободолюбивых движений
немецкого народа. Даже там, где партия не
действовала непосредственно, она путем косвенного давления
содействовала ослаблению духовного гнета. Если бисмар-
ковский национал-либеральный режим тормозил
развитие демократическо-реалистического духа в немецкой
литературе, то поднимавшееся рабочее движение стало
впоследствии содействовать этому развитию. Пусть
«натуралистическое» направление в литературе
зачастую лишь грубо, поверхностно схватывало «среду»
нового века, века высокоразвитого капитализма, и было
скорее смесью анархистских бунтарских настроений с
мелкобуржуазным призывом к состраданию, нежели
проникнуто реалистически-диалектическим духом
марксизма, оно все же являлось отражением мощного
подъема социалистического рабочего движения, потря-
218

савшего все реакционные традиции. Новаторские
искания в области литературы шли рука об руку с
исканиями политического, демократического характера. Ни
представители натурализма, ни Франк Ведекинд с его
критикой общества, пронизанной остро сатирическим и
гротескным отчаянием, немыслимы вне того
противоречивого процесса, в котором происходило созревание
реалистической немецкой литературы, нашедшей к началу
XX в. свое немеркнущее воплощепие в антивильгель-
мовских романах Генриха Манна.
Крупная забастовка 1889 г. в Руре, где против
бастующих были мобилизованы полиция и войска, явилась
свидетельством возрастающей мощи рабочего движения.
Вильгельм II побоялся продлить действие запрета
социал-демократической партии; он сказал Бисмарку:
«Я не желаю уже в самом начале моего правления по
щиколотки ступать в крови, как мой дед». На это
Бисмарк ответил: «Вашему величеству придется
погрузиться еще глубже, если Вы отступите сейчас». В данном
случае молодой Вильгельм был, в виде исключения,
прав в споре с Бисмарком, который после неудачи всех
своих попыток политического подкупа рассматривал
борьбу против «внутреннего врага» как дело военщины
и полиции, хотя эта борьба оставалась вопросом
политическим.
Количество голосов, полученных
социал-демократами на выборах в рейхстаг в период
«исключительного закона», после первоначального спада возросло
с 312 тыс. до 1 427 тыс. Партия не только добилась
легальности, но и одержала моральный триумф: вместе
с законом против социалистов был сметен и его
творец— канцлер «крови и железа». В 1893 г.— три года
спустя после отмены этого закона — число голосов,
поданных избирателями за социал-демократическую
партию, поднялось до 1 787 тыс., составив более одной
четверти всех голосов.
Однако очень скоро Вильгельм II показал себя
достойным наследником своего деда: он тоже прибег к
военной и полицейской силе для подавления рабочего
движения и поистине воздвиг себе вечный памятник,
когда 23 ноября 1891 г. заявил в Потсдаме во время
219

приведения рекрутов к присяге: «Вы поклялись мне
в верности, а это значит, что теперь вы стали моими
солдатами и преданы мне телом и душой. Для вас ныне
существует только один враг — это мой враг. При
нынешних беспорядках, творимых социалистами, может
случиться, что я прикажу вам стрелять в ваших
близких, в братьев и даже родителей. Но и тогда вы должны
безропотно выполнить мой приказ». Таким образом, и
Вильгельм II не знал никакого иного средства для
борьбы с демократическим народным движением, кроме как
расстрел немецкими солдатами их отцов и матерей.
В 1895 г. Фридрих Энгельс в предисловии к работе
Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по
1850 г.», давая оценку новому значению всеобщего
избирательного права для рабочего движения, показал,
что развитие военной техники с 1848 г. изменило и
ухудшило условия для уличных баррикадных боев. Но
одновременно Энгельс говорил о своем признании
действительно «исторического права» * на революцию.
Вильгельм Либкнехт опубликовал это предисловие в
центральном органе партии — берлинском «Форвертсе» в
урезанном виде. Поскольку Энгельс вскоре умер,
документ эгот стал часто неправильно истолковываться как
его отказ от всякой баррикадной борьбы, а тем самым,
естественно, и от революции. Это имело место до тех
пор, пока подлинный текст не был опубликован спустя
более 30 лет и гениальный стратег народной войны не
был освобожден от подозрения в такой близорукости.
Энгельс, который после смерти Карла Маркса своими
советами оказывал помощь всему международному
рабочему движению, незадолго до своей кончины
возмущался в письме Карлу Каутскому: «К моему
величайшему изумлению, я нахожу сегодня в «Vorwärts»
напечатанное без моего ведома извлечение из моего
«Введения», которое обкарнали таким образом, что я предстаю
в нем в виде миролюбивого поклонника
законности во что бы то ни стало» 2, и требовал опубликования
1 К. Маркс, Классовая борьба во Франции с 1848 по
1850 г., М., 1953, стр. 22.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XXIX, стр. 404.
220

полного текста этого предисловия в теоретическом
журнале германской социал-демократии «Нейе цейт».
Однако под впечатлением одержанных в то
десятилетие побед на выборах даже сам Вильгельм Либкнехт
поддался переоценке значения всеобщего
избирательного права, которая во многом отдавала лассальянством.
Когда на чело Энгельса легла тень смерти, социал-
демократическая партия лишилась своего идейного
главы, который теоретически направлял, критиковал и
предостерегал ее, а в практических вопросах был
авторитетным советчиком Карла Маркса. Но борьба партии
против юнкерского милитаризма и вильгельмовского
империализма не ослабла, а стала еще более
ожесточенной. Вскоре германская социал-демократия
оказалась перед лицом тяжелых решений о пути и цели
своей борьбы.
Натиск на вилъгелъмовскую власть
В 1893 г., едва лишь выйдя из подполья, социал-
демократическая партия сразу же оказала
сопротивление увеличению армии, при помощи которого
Вильгельм II подготавливал внутри страны выступление на
мировой арене германского империализма, уже
бряцавшего оружием. Либералы еще раз примкнули к анти-
вильгельмовскому фронту. Среди тех, кто наиболее
рьяно добивался роспуска строптивого рейхстага, был
закадычный друг Вильгельма — Фридрих Крупп.
Социал-демократия и в парламенте, и перед
народом выступала как отважный борец против новых
династий, реальная власть которых сосредоточивалась в
конторах концернов немецкой тяжелой
промышленности и была гораздо большей, чем власть тех 26
германских государей, которые еще правили со всей
помпезностью полуабсолютизма. Социал-демократические
ораторы, и прежде всего Август Бебель, ставший
подлинным народным трибуном, разоблачали коррупцию
и политические интриги этих кругов,
заинтересованных в вооружении Германии. Парламент превратился
в трибуну, с которой социал-демократы обращались
221

к народу, обвиняя, предостерегая, будя. Они
разоблачали 100-процентные прибыли Крупна и Штумма —
монополистов по изготовлению брони, вскрывали самые
тесные связи тяжелой промышленности с
адмиралтейством и зловещее влияние этих кругов на внешнюю
политику. Благодаря тому что массы были
предупреждены об этих махинациях, треть немецкого народа,
казалось, хорошо понимала, какую опасность несет ему
эта роковая власть — власть современного
монополистического капитала.
В Пруссии социал-демократическая партия вела
фронтальное наступление против юнкерско-милитари-
стской власти, которая стремилась сделать из армии
инструмент перманентной гражданской войны. При
всех крупных экономических столкновениях войска,
снабженные боевыми патронами, приводились в полную
боевую готовность и даже применялись против рабочих.
При помощи армии в 1848—1849 гг. была введена
трехклассная избирательная система, и юнкеры
использовали армию в качестве подкрепления полиции, чтобы
силой штыков увековечить эту систему в Пруссии.
«Внутренний враг опаснее врага внешнего,— писала в
1907 г. берлинская газета «Крейццейтунг»,— ибо он
отравляет душу нашего народа и выбивает оружие из
рук, прежде чем мы его поднимаем».
К существовавшим ранее вильгельмовским
объединениям, созданным для борьбы против «внутреннего
врага», присоединился «Имперский союз по борьбе
против социал-демократии», который после 1918 г. (новые
времена — новые имена) стал выступать под названием
«Антибольшевистской лиги». Когда в 1907 г.
реакционному «готтентотскому блоку» 1 — от консерваторов до
прогрессистов — удалось на выборах нанести в
интересах германского колониализма временное поражение
социал-демократии, «Имперский союз» получил
поздравительную телеграмму от предводителя царских
черносотенцев — Пуришкевича. От этого главаря банд по-
1 По названию одного из племен Юго-Западной Африки —
готтентотов, восстание которых против германских
колонизаторов было использовано в качестве повода для объединения
сил реакции.
222

громщиков тянулись нити дружественной связи к
руководителям юнкерской реакции в Пруссии, особенно к
прусскому камергеру Эларду фон Ольденбург-Янушау,
который в то время был адъютантом всесильного
лидера юнкерской реакции Гейдебрандта фон дер Лаза —
некоронованного короля прусского ландтага. (В 1933 г.
во время закулисных переговоров с магнатами
индустрии тот же самый Ольденбург-Янушау, этот заклятый
враг демократического парламентаризма, с целью
замять скандал с так называемой «Восточной помощью»
(«Osthilfe») *, помог при содействии дома Гинденбурга
«протащить» Гитлера на пост рейхсканцлера). Итак,
в борьбе против «внутреннего врага» функционировал
своеобразный «Интернационал темных людей»,
поддерживавших контакт между царем и кайзером.
Свободные профсоюзы и социал-демократия в
течение двух десятилетий, предшествовавших первой
мировой войне, вели с германскими монополистами
многочисленные экономические бои, причем эти бои в
результате угрозы применения против бастующих
военной силы превращались в политические битвы против
вильгельмовского полуабсолютизма. В угольном
бассейне Рура, этом средоточии германской тяжелой
промышленности, во время крупных стачек 1889, 1905 и
1912 гг. царила атмосфера настоящей гражданской
войны. Здесь рабочее движение противостояло главной
силе германского империализма того времени —
«твердолобым» монополистам, которые с конца 70-х годов
объединились в «Союз по защите общих интересов
промышленников Рейнской провинции и Вестфалии»
(так называемый Лангнам-ферейн).
Когда социал-демократы перешли затем в
наступление против трехклассной избирательной системы в
Пруссии и реакционного избирательного права в Саксонии,
вильгельмовские полицейские «казаки» обрушились на
демонстрантов, ибо атака социал-демократов на
привилегии феодальных господ, сохранившиеся и в XX в.,
угрожала «самым святым достояниям нации». Класси-
1 Речь идет о помощи юнкерским хозяйствам Восточной
Германии (предоставление юнкерам государственных
субсидий, рабочей силы и т. д.)
223

ческим — по смеси юнкерского зазнайства и прусского
полицейского стиля — документом того времени
является объявление берлинского полицей-президента фон
Ягова, обращенное к демонстрантам, вышедшим на
улицу с требованием всеобщего избирательного права:
«Улицы предназначаются только для движения
транспорта. В случае сопротивления государственной власти
будет применено оружие. Предостерегаю
любопытствующих».
Во всех этих забастовках, демонстрациях и
выступлениях народных масс социал-демократическая партия
была передовым борцом за буржуазно-демократическую
свободу. Фридрих Энгельс в своей критике проекта
Эрфуртской программы социал-демократии завещал, что
завоевание демократической республики должно
являться решающей ступенью на пути к социализму1.
Как ни важна борьба за подрыв юнкерско-милитари-
стского господства в Пруссии путем завоевания
всеобщего избирательного права, рабочая партия должна
отдавать себе ясный отчет в том, что в
полуабсолютистской Германии при помощи одного только
избирательного бюллетеня никогда не завоевать
демократической республики, не говоря уж о социализме.
Прусская конституция не давала парламентскому
большинству никаких прав для изменения формы
государственной власти; такое же положение существовало
и во всей Германской империи. Без одобрения короля
и кайзера не имело никакой силы любое решение
ландтага или рейхстага. Поэтому возлагать надежду
исключительно на то, что кайзеровский режим добровольно
уступит социал-демократическому большинству в
бессильном германском парламенте, значило сознательно
или бессознательно предаваться иллюзиям. Ни
демократическая партия буржуазии, ни рабочая партия не
могли игнорировать тот факт, что «осуществление
завещания 1848 г.» может быть достигнуто только
революционными средствами. Социал-демократия должна
была иметь это в виду, если она хотела установить
демократическую республику на германской земле.
1 См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 109.
224

Чрезвычайное обострение политической борьбы в
Германии говорило о том, что такой жестокий враг, как
объединенная юнкерско-монополистическая реакция,
при изменившихся исторических условиях может быть
разбит только в результате победоносного завершения
демократической революции.
Историческое падение
Слабость столь бурно развивавшегося германского
рабочего движения состояла в недостаточно ясном
представлении о пути к власти. Конечно, эта слабость была
присуща и другим западноевропейским
социалистическим партиям, и рабочее движение Германии
временами представляло себе этот путь даже яснее, чем они.
Опыт русской революции 1905 г., выдвинувшей новое
политическое оружие — массовую политическую
стачку,— вокруг которого разгорелись горячие дискуссии,
указывал германской социал-демократии путь
применения новых методов борьбы. Рабочее движение в
Германии было в конце XIX — начале XX в. политически
гораздо самостоятельнее, чем, скажем, в Англии или
Северной Америке. Это объяснялось различием
исторических условий. Французский, а также и английский
народ уже давно революционным штурмом взяли свои
феодальные бастилии, а народ Северной Америки вел
свою демократическую традицию со времен
Декларации прав гражданина 1776 г. Однако в Пруссо-Герма-
нии, хотя она и стала уже самым современным
индустриальным государством на всем европейском
континенте, все еще шла борьба за разрушение последних
феодальных оков. Именно германское рабочее движение
самостоятельно взяло на себя ту историческую задачу,
которую не была готова выполнить немецкая буржуазия.
Внутри международного рабочего движения шла в
те десятилетия борьба между правым и левым его
крылом. В нем возникли два лагеря, которые вели между
собой бой по коренному вопросу: лежит ли путь к
социализму через реформу или через революцию?
Реформизм в странах Запада означал политическое обуржуа-
зивание рабочего класса, руководители которого, за
15 Александр Абуш
225

исключением отдельных, перешедших в лагерь реакций,
и далее отстаивали буржуазно-демократическую
политику. Ревизионизм, распространившийся под
руководством Георга фон Фольмара в германской
социал-демократии, имел еще худшие последствия: он являлся
продолжением лассальянского блокирования с прусско-
германской реакцией. Конечно, пока сил рабочего
движения не хватало для свержения вильгельмовского
полуабсолютизма, необходимо было добиваться реформ,
но отказ от революционной борьбы против
капитализма, вера в реформы как панацею от всех бед
неизбежно должны были'в специфических национальных
условиях Германии вылиться в увековечение
господства остроконечной военной каски, в измену
революционно-демократическому духу.
Идейному главе ревизионистов — Эдуарду Берн-
штейну принадлежат слова: «Конечная цель—ничто,
движение — все». Этот лозунг послужил обоснованием
оппортунистической тактики борьбы за достижение
мизерных целей текущего дня. Свой первый удар
рабочему движению нанес Густав Носке, заявивший о
поддержке колониальных притязаний молодого
германского империализма. Генрих Кунов, Пауль Ленш и им
подобные открыто выступили за участие немецких
рабочих в сверхприбылях, которые удастся заграбастать
германскому империализму. Все это, будучи перенесено
из сферы теории на почву вильгельмовской
действительности, означало блокирование с империализмом,
стремившимся к агрессии, а следовательно, и с его
феодально-милитаристскими оруженосцами.
Седовласый Август Бебель в 1905 г., на Иенском
партейтаге германской социал-демократии,
предостерегал ревизионистов от рокового пути. В 1910 г., когда
германская «Пантера» совершила свой прыжок в
Марокко, Бебель со всем своим неподкупным мужеством
выступил в рейхстаге с угрозой по адресу Вильгельма II
и Маннесмана: «Если вы начнете войну, мы устроим
всеобщую забастовку». Но старый Бебель вел за собой
партию не столько благодаря своему теоретическому
превосходству, сколько благодаря той силе влияния,
которая была присуща его яркой личности борца, испы-
226

тайного во многих сражениях. Вплоть До своей сМортк
Бебель поддерживал единство партии, которая на
выборах в 1912 г. завоевала 4 250 тыс. голосов, но он уже не
смог вооружить партию на будущее.
Спустя год после смерти Бебеля, когда
разразилась первая мировая война, произошла политическая
катастрофа германской социал-демократии. Социал-
демократическая фракция рейхстага 4 августа 1914 г.
проголосовала за военные кредиты, т. е. в поддержку
режима Гогенцоллернов, Крупна и Ольденбург-Янушау.
То было падение с высот исторической миссии
спасения Германии от ее могильщиков в болото самой
позорной измены.
Как в 1907 г. в Штутгарте и в 1910 г. в
Копенгагене, так ив 1912 г. в Базеле представители
германской социал-демократии клялись на международных
конгрессах социалистов бороться против войны
империалистических правительств Европы и превратить эту
войну в революцию. Призыв, прозвучавший из этого
швейцарского города, отвечал чаяниям миллионов
немецких рабочих. В час войны, если не удастся
помешать ее развязыванию, рабочая партия как подлинный
выразитель интересов немецкой нации была обязана
выступить против «своих» корыстных зачинщиков
войны и одновременно явиться борцом за Интернационал
труда и мира. Вину за нарушение этой торжественной
клятвы большинство германской социал-демократии
разделяло с правым крылом французского, английского
и русского рабочего движения. Поскольку вильгель-
мовский империализм уже в первой мировой войне
проявил стремление к угнетению всей Европы,
германские правые социал-демократы стали сообщниками этого
империализма, особенно отличавшегося своим
милитаризмом, реакцией внутри страны и жаждой разбоя.
Полвека спустя после спора Маркса с Лассалем
полностью подтвердилось предвидение Маркса.
Лассальянские идеи — многочисленными окольными путями и в
новых проявлениях,— подобно ржавчине, постепенно
разъедали всю практическую политику германского
социал-демократического движения, и в решающий
момент оно оказалось без единого грана мужества.
15*
227

Но те силы германской социал-демократии, которые
в течение 50 лет оставались верны марксистскому
знамени борьбы против прусско-германской реакции, скоро
очнулись от первоначального шока и открыто
выступили против проводимой руководством партии
предательской политики поддержки империалистической
войны. То, что вчера еще было лишь двумя течениями
в социалистическом движении, теперь уже отличалось
друг от друга, как лед и пламень. Из двух различных
политических линий неизбежно возникли два
противостоящих и враждебных друг другу фронта. В то время
как по всей Европе шагали смерть и гибель и в
четырехлетней вакханалии уничтожения рушились многие
устаревшие представления людей, происходил раскол
германского рабочего движения.
Карл Либкнехт — герой и жертва
Бывший помощник государственного секретаря в
государственном департаменте США Сэмнер Уэллес
писал в 1944 г. в своей книге «Время принять решение»
(«Time for Decision»): «Если бы было больше Карлов
Либкнехтов, будущее Германии и всего мира выглядело
бы иначе». Буржуазно-демократический политический
деятель другого континента своей высокой оценкой
отдал должное немецкому борцу-социалисту спустя
25 лет после его смерти, несмотря на то что Карл
Либкнехт в последние недели жизни стал одним из
основателей Коммунистической партии Германии.
Оглядываясь на путь, пройденный германским империализмом
от первой мировой войны до гитлеровской попытки
завоевания мирового господства, а также бросая
ретроспективный взгляд на злополучную судьбу первой
германской республики, Сэмнер Уэллес осознал подлинное
историческое значение личности младшего Либкнехта.
Карл Либкнехт, сын Вильгельма Либкнехта, был самым
смелым и последовательным демократическим борцом
своего времени против зловещих сил, толкнувших его
страну в пучину первой мировой войны.
Борьба за германскую демократию не выдвинула в
первые десятилетия нашего века ни одного более круп-
22Я

ного г^роя, чем сын этого великого отца. Карл Либк-
нехт вступил в ряды рабочей молодежи, скованной
вильгельмовским законом о союзах, чтобы вместе с ней
бороться против раковой опухоли прусско-германского
милитаризма. Никто другой не умел с такой
страстностью и таким сарказмом бичевать с трибуны прусского
ландтага и рейхстага позорную трехклассную
избирательную систему, юнкерское высокомерие,
преследование рабочего движения и прусские методы воспитания.
20 июня 1913 г., 100 лет спустя после появления
«Катехизиса для немецких солдат» Эрнста Морица Арндта,
Карл Либкнехт, выступая в рейхстаге с большой речью,
прозвучавшей обвинительным актом против
милитаризма, противопоставил вильгельмовскому приказу
стрелять в отцов и матерей человеческие права солдата,
провозглашенные еще Арндтом. Никто другой не был
столь пламенным продолжателем той борьбы против
старых реакционных сил, которую в свое время и в
различной форме вели Ульрих фон Гуттен, Томас Мюн-
цер, Карл фом Штейн, Эрнст Мориц Арндт, Фридрих
Гельдерлин и Фридрих Шиллер, Генрих Гейне и Георг
Бюхнер, Карл Маркс и Фридрих Энгельс. В 1909 г.
Карл Либкнехт бросил в ландтаге вызов юнкерам:
«Варьируя слова Фридриха-Вильгельма I, мы
позаботимся о том, чтобы народный суверенитет был
стабильным и крепким, как rocher de bronze (гранитный
утес), и чтобы господа юнкеры потеряли в ландтаге
почву под ногами» 1.
Во имя народа Карл Либкнехт встал поперек пути
Феодальным крупным аграриям и пушечным королям.
Во имя народа он разоблачал коррупцию и
политические планы своекорыстных могильщиков германской
нации. Чувствуя себя бойцом международного рабочего
движения, он во имя социализма и в то же время во
имя верности германской демократии нарушил
дисциплину социал-демократической фракции рейхстага. Но
он не довольствовался только лишь одним
голосованием против военных кредитов. Он, требовавший от
антимилитаристской молодежи «героизма самопожертвот
Карл Либкнехг, Избранные речи, письма и статьи, CTji 127.
229

вания во имя величайших идеалов человечества», сам
был человеком, для которого единство слова и дела
являлось моральной необходимостью.
«Решился я!» — мог бы, как когда-то Ульрих фон
Гуттен, воскликнуть Карл Либкнехт, когда 1 мая
1916 г. он на Потсдамской площади в Берлине,
выступая перед 10 тысячами демонстрантов, от имени свя-
аанйой по рукам и ногам Германии поднял свой голос
против войны. И тут произошло нечто необычайное:
скупые слова этого немца были услышаны народами
всей истекающей кровью Европы и восприняты ими как
голос мировой совести, а интернационалистами всех
стран — как призыв к новому союзу после краха II
Интернационала в 1914 г. Анри Барбюс в своем романе
«Огонь» — одном из самых ярких произведений о
простом солдате первой мировой войны — описывает, как
французский солдат в окопе в минуту затишья среди
непрерывного убийства слышит звонко звучащее в
тишине слово: «Либкнехт!..»
Германский депутат, стремившийся разоблачать
военных преступников своими «краткими запросами»
в рейхстаге, он вне парламента в нелегальных
листовках бросил в народ лозунг: «Главный враг находится
в собственной стране!» Находясь в предварительном
заключении, он в своих заявлениях гарнизонному суду
не оправдывался, а обвинял: «Государственная измена
с давних пор была привилегией правящих классов,
князей и аристократов, это их благороднейшая
историческая традиция. Подлинные государственные изменники
и сегодня сидят не на скамье подсудимых, а в конторах
тяжелой промышленности, фирм, производящих
вооружение, крупных банков и в дворянских имениях
юнкеров-аграриев...» *
-■■ Человек, столь бесстрашно назвавший это зло для
немецкого народа злом, мог защищаться перед военным
судом только так:
«Мое представление о чести гражданина расходится
с вашим! Но говорю вам: я буду с честью носить
бушлат каторжника, так ни один генерал не носил еще сво-
Λ"1 \:Ксф4.Либпн9*т, Ивбръжвыв речи, письма и Статьи, cïp. 27.
230

его генеральского мундира. Я здесь не для того, чтобы
оправдываться, а чтобы обвинять... Долой войну! Долой
правительство!» 1 Этот сын немецкого народа дал
людям своего поколения образец огромного мужества и
пример самопожертвования во имя человечества.
Отчет о заседании прусского ландтага 16 марта
1916 г. свидетельствует, что партии консерваторов,
«свободных консерваторов», Центра и
национал-либералов единым пангерманским фронтом выступили за
лишение Либкнехта голоса, когда он произносил свою
речь о милитаристском воспитании в Пруссии. Однако
националистический угар, приведший в рейхстаге к
актам насилия против Либкнехта, распространился не
только вплоть до^ национал-либералов и буржуазной
Прогрессивной народной партии, но и охватил
большинство прежних товарищей Либкнехта по партии, которые
также выступили против него. «Мы идем к Гинден-
бургу»,— писал в 1914 г. социал-демократический
депутат Эрнст Гейльман, и последствия этого сказались во
всех отношениях (тогда Гейльман, естественно, не мог
предугадать, что 20 лет спустя сам он по приказу
Гитлера, призванного к власти тем же самым Гинденбургом,
будет зверски замучен в концентрационном лагере).
«Идти к Гинденбургу» означало в период с 1914
по 1918 г. для многих социал-демократических
депутатов не что иное, как опуститься до роли пособников
вил^гельмовской политики войны. Старый Бебель при
всех своих предостережениях вряд ли мог себе
представить, что в 1916 г. Филипп Шейдеман на закрытом
заседании бюджетной комиссии рейхстага заявит:
«Само собою разумеется, для нас приемлемо любое
средство, даже самое жестокое, если только оно
достигает цели, сокращает продолжительность войны и ведет
к победе». Вряд ли старый Бебель мог себе представит*
и ίο, что Густав Носке, сыгравший в дальнейшем еще
более Зловещую роль, скажет: «И я тоже, само собою
разумеется, выступаю за любую беспощадность в
ведении воййы, если это обещает успех... Ввиду
возбуждения за границей (по поводу торпедирования «Лузй-
1 Карл Либпншхг, Избранные речи, письма и статьи, стр. 424
231

тании») я рекомендовал бы не отправлять другого
судна такой величины. Спор о том, является ли морально
оправданным или нет тот или иной акт ведения войны,
не подлежит обсуждению». Яд германского
империалистического духа, его презрение к морали в политике
и войне отравили мышление людей, подобных Носке.
Ведь еще в 1870 г. сам старопрусский военный министр
Роон был потрясен отсутствием у Бисмарка
сдерживающих моральных факторов, а теперь Носке по
существу солидаризировался с заветом этого злейшего врага
социал-демократии: «Цель оправдывает средства». Да
притом какая цель!
Соратницей Карла Либкнехта по борьбе была
необычайная женщина, которой суждено было и
погибнуть вместе с ним. Деятельница польского рабочего
движения Роза Люксембург стала немкой не только
в результате замужества, но и благодаря тесной связи
в течение двух десятилетий с жизнью немецких
рабочих, с их борьбой и с их проблемами. Если Карл Либ-
кнехт был в большей степени борцом, окруженным
славой народного героя, то Роза Люксембург, незадолго до
войны осужденная за свою речь об издевательствах над
солдатами в казармах, являлась идейной главой
германской революционной подпольной пропаганды в
период первой мировой войны. Под псевдонимом Юниус
она написала знаменитую брошюру, которая вошла в
историю как первое программное революционное
выступление немецких социалистов против кайзеровской
политики войны. Ленин резко критиковал Розу
Люксембург за ее ошибки по ряду важных вопросов
марксистской теории (особенно за недооценку значения
национально-освободительного движения в период
империализма, за ложную теорию механического краха
капитализма и за непонимание руководящей роли
революционной рабочей партии). Но Ленин с
восхищением говорил, вспоминая о Розе Люксембург: «Она
была и остается орлом» *. К руководимой К. Либкнех-
том и Р. Люксембург революционной группе, которая,
несмотря на аресты и военные суды, распространяла
1 В. И. Ленин, Соч., т. 33, стр. 184.
232

на фабриках, заводах и даже в окопах свои «Письма
Союза Спартака», принадлежали такие выдающиеся
борцы и крупные деятели германского рабочего
движения, как Клара Цеткин, Франц Меринг, а также
Вильгельм Пик, впоследствии ставший политическим
руководителем 12-летней подпольной борьбы немецких
коммунистов против гитлеровской диктатуры.
Сила Либкнехта в 1914—1918 гг. заключалась в том,
что во всех своих выступлениях против властителей
Германии он выражал чувства и думы миллионов
немцев, хотя организационно представлял лишь небольшую
группу. Независимая социал-демократическая партия
(НСДПГ), отколовшаяся в 1917 г. от
социал-шовинистов, политически объединила тогда всех тех
социалистов, которые более или менее сознательно подняли
знамя оппозиции против пангерманской политики.
К НСДПГ принадлежали и сторонники Карла
Каутского, который в те годы еще занимал колеблющуюся
позицию между правым и левым крылом германского
рабочего движения: он хотя и был против
предоставления военных кредитов, но не поддерживал борьбу
против главного врага в собственной стране — вильгель-
мовского империализма.
Цепи чрезвычайного положения, введенного во
время войны, сковывали всю политическую жизнь в
Германии. Противников войны сажали в тюрьмы или прямо
с предприятий отправляли в окопы на передовую. Но,
по мере того как народ все сильнее осознавал
безжалостную действительность войны, оппозиция
становилась все действеннее, принимала все более
определенную форму. Людендорф был со своей милитаристской
точки зрения прав, когда летом 1917 г. ожесточенно
обрушивался на «резолюцию о мире», принятую
партиями большинства в рейхстаге, и на их требование
ликвидировать трехклассную избирательную систему:
даже послушный полуабсолютизму парламент
постепенно превращался в тормоз людендорфовской политики,
неизбежно становясь зеркалом, отражавшим
оппозиционное брожение в народе. Но этим дело и ограни-
лилось, ибо буржуазные партии центра и правые
социал-демократы были бездеятельны в своем стремлении
233

к миру, а последовательны лишь в своей верности
кайзеру вплоть до позорного конца. Но такие жесты, как
принятие в 1917 г. «резолюции о мире», помимо их
желаний, должны были оказать свое воздействие вне
парламента и способствовать развертыванию начавшегося
забастовочного движения рабочих. Такова была
неизбежная диалектика вещей.
Теперь уже было невозможно вильгельмовскими
методами поддерживать в Германии кладбищенский
покой. Грехопадение немецкой социал-демократии в
1914 г. не могло стать -концом марксистского
германского рабочего движения, ведшего борьбу на
протяжении пяти десятилетий, а явилось лишь мрачной точкой
его глубокого падения. Час подъема должен был вскоре
наступить в борьбе между реакцией и прогрессом.
В тот период, когда напряжение внутри Германии
нарастало, произошло событие всемирно-исторического
значения, которое оказало глубочайшее воздействие на
«миллионы немецких рабочих и дало их надеждам
более реальную цель, чем мужественные выступления
одиночек: под руководством Ленина в России
свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция.
Ноябрьской революции в Германии, происшедшей
тодом позже, предшествовали крупные забастовки в
Берлине и Лейпциге в апреле 1917 г., стачка в
Рурской области летом 1917 г., а также вспыхнувшая в
яйЪаре 1918 г. массовая забастовка рабочих на
предприятиях по производству боеприпасов, которая
распространилась от Берлина до Баварии. 1917 год
принес открытые восстания в германском военно-морском
флоте, расстрел двух руководителей восставших
моряков — Рейхпича и Кебиса. Но все эти вспышки
народного г*йева еще не обладали достаточной силой для того,
чтобы сокрушить мощь кайзеровского империализма
виги даже * Нашести «удар ножом в спину» его армиям
на фронтах. Тем Не менее они явились выражением
йогучего стремления трудящихся масс немецкого
народа к миру и их' растущей ненависти к виновникам
войны. Все этЪ должно было превратиться в
революционную энергий'· S тот момент, когда правящие круги
читались в безвыходном положении.
234

Исторически неправильно определять события
ноябрьских дней 1918 г. в Германии как «военный крах»,
ибо он являлся лишь одной из сторон этих событий.
От подъема красного флага восставшими матросами
Киля и до провозглашения в Берлине Германской
республики 9 ноября 1918 г.— все это была революций,
охватившая всю страну. Никакие слабости и
предательства, тормозившие ее ход, не могли изменить того
факта, что демократическая народная революция своим
первым натиском опрокинула в Германии прогнившие
троны и вместе с кайзеровской короной Гогенцоллернов
смела и короны остальных 25 немецких государей.
В соответствии с настоятельными требованиями
германской истории в ноябре 1918 г. началась антигоген-
цоллернская, антимилитаристская,
антиимпериалистическая революция.
Руководители Ноябрьской революции 1918 г.—
группа Либкнехта, «революционные старосты» и
Независимая социал-демократическая партия,—организовавшие
восстание 9 ноября, разумеется, использовали
отчаянное положение юнкерско-монархического режима, так
же как использовали слабость правящих сил
революционеры всех времен. Революция эта не могла быть
социалистической, ибо к*тому времени в Германии еще
не было массовой революционной партии, которая ясно
представляла бы себе свои цели и сумела бы сплотить
вокруг себя большинство рабочего класса в союзе с
другими трудящимися слоями народа для того, чтобы
действовать так, как годом раньше действовали
большевики в России. Однако то, что первый натиск рево-i
люции легко и почти без жертв увенчался успехом,
даже не встретив открытой фронды кайзеровской
военщины, оказалось опасным для демократической
революции. Это убаюкивало народные массы, создавало у них
чувство ложной уверенности в том, что демократия
уже одержала полную победу. В результате такие
правые социал-демократические лидеры, как Фридрих
Эберт и Филипп Шейдеман (революция застала их
врасплох на посту кайзеровских статс-секретарей в
кабинете принца Макса Баденского), уже 11 ноября
1018 г. смогли заключить новый пакт с генерал-«$бяад<·
235

маршалом Гинденбургом, а высшие представители
вильгельмовской военщины превратились в
гарантов «спокойствия и порядка».
Карл Либкнехт весной 1918 г., находясь в тюремной
камере, стремился осмыслить позицию молодого
Советского государства, которое под целеустремленным
руководством Ленина пошло в Брест-Литовске на
принятие империалистического диктата генералов Люден-
дорфа и Гофмана, чтобы получить необходимую
передышку. В своих размышлениях о «трагической
дилемме» русских революционеров Карл Либкнехт пришел к
выводу: «Мы знаем, что германский пролетариат несет
главную ответственность и что он сможет сбросить с
себя это бремя, только если восстанет». В этом смысле
одним из немедленных международных последствий
Ноябрьской революции было то, что она принесла
русской социалистической революции известное облегчение
в момент наибольшей угрозы ей со стороны
объединенной империалистической интервенции и
внутренней контрреволюции. В 1919 г. германские
железнодорожники и рабочие других отраслей неоднократно
мешали отправке в Прибалтику немецких
«добровольческих корпусов» для борьбы против страны, которая
впоследствии явилась решающей 'силой в уничтожении
гитлеризма. Но свою собственную общенациональную
задачу германские демократы не смогли ни осознать,
ни решить сообща.
Корни того зла, которое в 1933 г. смогло обрушиться
на Германию, видны уже в безнаказанном убийстве
Карла Либкнехта и Розы Люксембург. В лице этих
двух борцов редкостной силы духа были уничтожены
бандами милитаристской реакции (находившимися под
началом социал-демократа Густава Носке) два
особенно ненавистных ей гаранта новой демократии. Когда
15 января 1919 г. в Тиргартене был обнаружен
изуродованный до неузнаваемости труп Карла Либкнехта,
а позднее из Ландверканала было извлечено тело Розы
Люксембург с проломленным черепом, большинство
германских демократов, как буржуазного, так и
социалистического мировоззрения, не поняло глубокого
исторического смысла происшедшего. И лишь тогда, когДа
236

вторая мировая война превратила Берлин, где
свершилось это убийство, в средоточие разрушения и смерти,
смысл событий 15 января 1919 г. стал слишком поздно
понятен не только американцу Сэмнеру Уэллесу, а и
многим немцам.
Упущенная возможность
Германскому рабочему движению надлежало
действовать в ноябре 1918 г., как историческому
продолжателю дела Великой Крестьянской войны и
революции 1848—1849 гг., разумеется, в соответствии с
новыми историческими условиями XX века. Его первым
шагом должны были явиться полный слом прусской
военной и государственной машины, а также коренная
аграрная реформа — раздел юнкерского крупного
землевладения между миллионами малоземельных крестьян.
В Германии несколько тысяч юнкеров владели 38
процентами всей пригодной для обработки земли.
Революции следовало прежде всего уничтожить упроченные
четырьмя столетиями социальные основы юнкерства.
К этому добавилась новая назревшая необходимость:
лишить экономической силы тех, чьим интересам
служил агрессивный германский империализм,— магнатов
трестов и крупных банков, которые своей
собственностью и семейными узами тесно переплелись с
дворянской аристократией.
Революция 1918 г. должна была в силу своего «исто-»
рического права» в первую очередь осуществить эти
элементарнейшие насущные требования германской
истории. Такие действия языком набата возвестили бы
немецкому народу о наступлении новой эпохи.
Взбудораженные, но еще политически незрелые, мятущиеся
в буре событий различные слои народа и особенно
мелкая буржуазия ощутили бы ту политическую силу, на
которую они смогли бы ориентироваться.
Ввиду своеобразного развития Германии раздел
юнкерского крупного землевладения и национализация
ключевых отраслей промышленности и крупных банков
были необходимы для того, чтобы гарантировать
демократию экономически. Ведь союз господствующих
237

бил — прусского милитаризма, феодально-поместное
юнкерства и жаждущего экспансии монополистического
капитала — придавал с конца XIX в. борьбе рабочего
класса Германии особую остроту по сравнению со
странами Западной Европы. Сломить эти силы — таково
было требование запоздалой демократической
революции в Германии. В период империализма — высшей
стадии капитализма — гарантировать германскую
демократию экономически можно было только такими мерами,
которые выходили бы за рамки преобразований
Французской революции 1789 г. и не являлись бы простой
копией демократических революций предыдущих веков.
Поскольку мы хотим лишь подвести здесь итог, не
будем более подробно останавливаться на истории
Веймарской республики, которая как трагедия
началась и как трагедия кончилась. Конец ее был гораздо
ужаснее, чем даже могли предчувствовать многие из ео
преходящих правителей. Это произошло как раз
потому, что они не имели ясного представления о том,
что именно было поставлено на карту в политической
игре 1918—1933 гг. и каковы будут последствия
поражения, нанесенного веймарской демократии таким
зверским ее противником, как Гитлер.
Несмотря на весь ход развития германского
либерализма со времен Бисмарка, в 1918 г. еще было бы
возможно создать сильную буржуазно-демократическую
партию. В первые недели революционный переворот
опрокинул многие старые представления и идеи в
умах миллионов людей и из среды германской
буржуазии. Но коренной ошибкой так называемой Немецкой
демократической партии (основанной прежними
лидерами Прогрессивной народной партии и
национал-либералов) было то, что она не чувствовала себя гордой
наследницей революционного духа 1848 г. и панически
боялась, как бы ее не отождествили с «ноябрьскими
преступниками». Единственный выдвинутый этой
партией государственный деятель крупного политического
масштаба и человек высоких личных качеств —
Вальтер Ратенау уже в 1922 г. разделил судьбу Карла Либк-
нехта и Розы Люксембург. Партия, которая и в годы
Веймарской республики, вместо того чтобы занять ре-
238

волюционно-дремократическую и отвечающую наЦИо*
нальным интересам позицию, оставалась
националистической с некоторой либеральной окраской, была
осуждена на потерю политического влияния, ибо для
представителей средних слоев и крестьянства,
находившихся под ее влиянием, она после бурных дней
ноября 1918 г. служила лишь промежуточным этапом
на пути к крайне националистическим партиям. Этому
учит история контрреволюции во всех странах.
Социал-демократической партии, несмотря на всю
глубину ее падения в 1914—1918 гг., представлялась
теперь историческая возможность обновить свою
теорию и практику и по меньшей мере довести до конца
демократическую революцию. В германском рабочем
движении к тому времени выросли силы,
способнее осуществить подлинную демократию — необходимо
бь!ло только действовать. «Историческое право»
революции требовало прежде всего устранить из идейной
жизни нации унаследованный реакционный мусор и
только после этого назначать выборы в германское
Национальное собрание.
Молодой германской демократии не грозило
никакой опасности со стороны рабочего класса.
«Спартаковский путч» в январе 1919 г. был всего лишь легендой,
пущенной в ход антибольшевистской пропагандой. В те
зимние дни кровопролитие произошло только потому,
что стихийно поднявшиеся на борьбу берлинские
рабочие защищали революционно-демократические
завоевания, стремясь не допустить произвольного смещения
своего полицей-президента — «независимца» Эмиля
Эйхгорна. Но даже и после того, как призванные Носке
на помощь предтечи бандитов-эсэсовцев убили Карла
Либкнехта, Розу Люксембург, Курта Эйснера, Густава
Ландауэра и Евгения Левине, значительное сближение
и объединение всего германского рабочего класса все
еще могло бы стать возможным. Для этого было
необходимо только, чтобы социал-демократические лидеры
перешли к решительной борьбе против
контрреволюции. Они должны были бы немедленно разорвать свой
пакт с кайзеровским фельдмаршалом Гинденбургом,
заключенный для «обеспечения порядка», на деле рас-
239

ilycTHTb вильгельмовский генеральный штаб и вместо
рейхсвера во главе с офицерами-монархистами создать
народное войско из надежных демократов. В результате
таких действий история Веймарской республики с
самого начала сложилась бы совершенно по-иному. Левое
крыло рабочего движения — молодая
Коммунистическая партия Германии и до 1920 г.— Независимая
социал-демократическая партия — поддержало бы любые
энергичные действия республиканского правительства
в защиту народных свобод. Республика завоевала бы
доверие народных масс, она не стала бы тогда
«республикой без республиканцев».
Заявлять, будто левое крыло германского рабочего
движения, опираясь на уроки победоносной Великой
Октябрьской социалистической революции, вообще
отвергало буржуазную демократию, значит игнорировать
реальные возможности развития Германии после 1918 г.
Признание принципов революционного социализма
отнюдь не означало отказа от защиты
буржуазно-демократических свобод. Теория и практика
Коммунистической партии Германии, основанной 30 декабря 1918 г.
как первая подлинно революционная партия немецкого
рабочего класса, свидетельствуют об обратном. Еще на
своем учредительном съезде эта партия устами Розы
Люксембург ясно заявила, что ей предстоит длительная
борьба за политические права народа и экономические
требования трудящихся. Только таким путем КПГ на
втором, социалистическом этапе революции могла
возглавить борьбу рабочего класса за социализм.
Особая острота борьбы КПГ, а также некоторые ее
ошибки объяснялись тем, что, хотя
социал-демократическая партия и возвестила в апреле 1919 г.
гигантскими плакатами: «Социализм шагает!», в
действительности же превратила буржуазную демократию в ширму
и щит для всесильных юнкеров и монополистов.
Завоеванные революционным путем демократические права
народа постоянно урезывались в пользу социальных
носителей вильгельмовского империализма.
Разоружение контрреволюции не было проведено и после каппов-
ского путча 13 марта 1920 г., несмотря на то, что оно
было гарантировано рейнско-вестфальским рабочим так
240

называемым Билефельдским соглашением. Рабочие,
Подавившие капповский путч при помощи всеобщей
забастовки, а во многих областях — и с оружием в руках,
оказались в Веймарской республике жертвами мести
вильгельмовских судей. После 1922 г. эти судьи
превратили принятый против убийц Ратенау «Закон об охране
республики» в чрезвычайный закон против левых сил.
Если бросить ретроспективный взгляд на
политическое содержание боев германского рабочего класса
в 1919, 1920, 1922 и 1923 гг., порой проходивших под
лозунгом борьбы за социализм, становится очевидным,
что фактически оно сводилось к элементарнейшим
демократическим требованиям: роспуск милитаристских
и фашистских союзов, чистка органов юстиции и
государственного аппарата от реакционеров — врагов
демократии, защита завоеванных народом в 1918 г. прав.
Весьма ловкая пропаганда германских империалистов
наклеила на эти жизненные требования демократии
этикетку «большевистская опасность» (метод, ставший
обычным и в других странах).
Веймарская республика не выдвинула никакой
новой, демократической внешней политики. В 1922 г.
был сделан только скромный шаг: заключен Рапалль-
ский договор, которым Вальтер Ратенау стремился
восстановить политическое наследие Бисмарка — дружбу
с Россией. Дирижеры Веймарской республики не
превратили этот договор в германо-советский
дружественный союз; слишком далеко зашли они в своих надеждах
в качестве «оплота против большевизма» получить от
реакционных групп западных держав поддержку,
кредиты и уступки. Также и в отношении Запада
Веймарская республика не проводила независимой
демократической внешней политики, а лишь
оппортунистически приспосабливалась к «реальностям» Версальской
системы, выжидая, пока каким-либо образом не
пробьет снова час германского империализма.
Демократическая внешняя политика уже тогда позволила бы
немецкому народу осознать, что процветание Германии
как страны, лежащей в центре Европы, возможно
только при условии мирных отношений с Востоком и
Западом, Севером и Югом, и сделать отсюда вывод, что
16 Александр Абуш
241

надо окончательно покончить с наследием агрессивной
политики Фридриха II и Вильгельма II.
Упущения Веймарской республики в области
воспитания наглядно показывают, к чему в первую очередь
стремились реакционные силы. Демократические
традиции собственной нации не культивировались.
Веймарская республика не нашла в себе мужества
произвести коренное преобразование школьного обучения,
а вскоре в результате проникновения в ее
государственный аппарат представителей старых
империалистических сил стала и не способной сделать это. Несколько
свободных «экспериментальных» школ так и остались
изолированными исключениями. Школьники ничего не
узнавали о многовековой борьбе за германскую
демократию, не знакомились с историческими трудами
Маркса и Энгельса, были далеки от того, чтобы смотреть
на реакционное пруссачество глазами Франца Меринга.
Они, как и прежде, получали искаженное
представление о буржуазных революциях в Англии и Франции;
Великую Октябрьскую социалистическую революцию
изображали фальсифицированно, делая из нее жупел
коммунизма.
Учащихся не подводили к пониманию
гуманистического духа Лессинга, Гердера, Канта, Гельдерлина,
Шиллера, Гёте, Фихте, Гумбольдта, Гейне и Бюхнера.
Школьное обучение оставалось националистическим,
даже если из учебников и была устранена наиболее
грубая монархическая ложь. Из школ изгоняли не тех
Учителей, которые поносили революцию 1918 г., а тех,
которые ее защищали.
Такое состояние школьного дела было обычным
в «лучшие годы» Веймарской республики — еще до
того, как нацизм расцвел своим ядовитым цветом.
У немецкой молодежи не воспитывалось сознание
человеческого достоинства и высокого уважения к правам
человека, а культивировался реакционный дух
прошлого, причем особенно в университетах, которые стали
рассадниками контрреволюции, а позднее — нацизма.
Духовный облик молодого поколения, росшего
в годы Веймарской республики, был бы
охарактеризован слишком односторонне, если бы мы указали только
242

на засилье реакции в университетах й Школах, в Кйне·*
матографии и театре. Этому духовному облику были
свойственны все противоречия того времени, когда
Германия половинчатым образом сделалась
современной нацией. В те годы широко развернулась
деятельность культурных организаций и вечерних школ левого
направления, стоявших близко к обеим рабочим
партиям. Выходили демократические,
социал-демократические π коммунистические газеты, журналы, книги
(правда, коммунистические издания чаще всего
подвергались запретам). В первые годы республики было
немало (а в последние — очень мало) театров, ставив·*
ших прогрессивные пьесы. Геркания стояла в первом
ряду среди европейских стран по числу переводов тех
произведений русской, американской, французской и
английской литературы, которые способствовали
демократическому пли социалистическому восприятию мира.
Немецкая литература за 14 лет Веймарской
республики —- с 1918 по 1933 г.— проделала значительный
путь, который характеризовался отчасти ее свободным
развитием, но прежде всего ее оппозиционным
отношением к новой реакции.
Литературное течение экспрессионизма, возникшее
еще до 1914 г. как бунт против невыносимого стиля
жизни вильгельмовской буржуазии и зазвучавшее
в годы войны полным отчаяния патетическим воплем
против убийства миллионов людей, превратилось- в
1918 г. в ходе боев германской революции в поиски
путей к новому человеческому бытию. Многие
представители этого литературного направления, в основе своей
далекого от народа (как это имело место и в области
изобразительного искусства), занялись исключительно
разрушением старых форм или запутались в
неоромантических выкрутасах, так и не найдя пути к созданию
новой формы с новым содержанием. Другие поэты —
наиболее выдающимся примером служит Иоганнес
Р. Бехер — обрели путь к ясному художественному
воплощению своих мыслей и чувств, к большой поэзии
нашего времени.
Когда Генрих Манн написал перед первой мировой
войной свои романы вильгельмовской эпохи — «В стра-
16*
243

не чудес», «Учитель Унрат», «Верноподданный» и
«Бедные» (последние два произведения смогли увидеть свет
только после Ноябрьской революции), немецкая
литература, хотя и с запозданием, начала преодолевать свое
отставание от русской, французской и английской.
Против декаданса в литературе поднялся реалистический
роман, который на первых порах выступал против
общества вильгельмовской Германии при помощи
сильных сатирических элементов. Так в Германии возник
новый литературный жанр — роман, который не
случайно, как некоторые его предшественники, а вполне
сознательно и всесторонне рисует людей в их
социальных отношениях, создавая тем самым картину
общества. Романы Генриха Манна 20-х годов, «Волшебная
гора» Томаса Манна как отражение его собственного
пути к осмыслению и принятию демократической
жизни, первый крупный антинацистский роман «Успех»
Лиона Фейхтвангера, серия романов Арнольда Цвейга
о первой мировой войне 1914—1918 гг., «Александер-
плац» Альфреда Дёблина, где романтический в основе
своей писатель рисует кусок жизни Берлина,— таковы
некоторые, наиболее яркие примеры развития этого
литературного жанра.
Другая линия развития немецкой литературы
привела за тот короткий срок, в течение которого
продырявленная германская демократия еще держалась на
поверхности, от страстных антивоенных новелл Леон-
гарда Франка «Человек добр» к военным хроникам
Людвига Ренна и Эриха Марии Ремарка. В драматургии
новое начало было положено Эрнстом Толлером, Бер-
тольтом Брехтом, Фридрихом Вольфом, Георгом
Кайзером и Фердинандом Брукнером. Было много поисков
и экспериментов, но с точки зрения содержания путь
прогрессивной немецкой драматургии постепенно шел
к более всестороннему изображению социальной
действительности. Живший в Праге, но писавший на
немецком языке Эгон Эрвин Киш принес в те годы в
Германию новую литературную форму — социальный
репортаж. При Гитлере вся литература в Германии
вновь погрязла в болоте ложного и
антигуманистического романтизма, в то время как подъем немецкого
244

реалистического романа именно как романа
антинацистского продолжался в произведениях писателей старшего
и нового, молодого поколения, вынужденных
эмигрировать за границу.
Усилия культурных организаций левого
направления и литературные достижения в годы Веймарской
республики представляли собой идейный резерв
в борьбе против вторжения фашистского варварства.
Этот резерв был бы гораздо сильнее, если бы
государство провело демократическую реформу образования
вплоть до университетов, а реакционная литература
не распространялась бы в народе и впредь через
многочисленные государственные и городские библиотеки,
в то время как прогрессивная литература постоянно
наталкивалась на препоны и ограничения. В
Веймарской республике, как и прежде, сохранялся разрыв
между государством и прогрессивным духом. Это
способствовало тому, что часть литературы оказалась на
авангардистских позициях и оставалась до 1933 г.
чуждой народу и далекой от действительной борьбы своего
времени. Благодаря восприимчивости к духу прогресса,
особенно в области литературы и искусства, Германия
конца 20-х годов казалась идущей впереди всех стран
Центральной и Западной Европы; но такими
передовыми немецкими культурными центрами были только
Берлин и несколько крупных городов.
В те годы вспышки боевого духа германского
рабочего класса наталкивались на барьеры той политики,
которая мыслила и жила только компромиссами с
наседавшей реакцией. Поборники такой политики не
понимали, что завоеванное можно удержать только
твердостью и смелостью. Так, пока «теоретики»
социал-демократии проповедовали «хозяйственную демократию»,
германские монополисты уже замышляли
умерщвление республики «ноябрьских преступников». Пока
«теоретики» социал-демократии все еще носились
с идеями рационализации немецкой крупной
промышленности при помощи благословенного «американского
экономического чуда», которое снизойдет на
Германию, германские монополисты, используя американские
кредиты, уже начали модернизировать свою индустрию
245

для подготовки второй мировой войны. То была
нереальная политика, выдававшаяся за особенно
реалистическую и умную; она вела свою родословную
непосредственно от пресловутой «реальной политики»
Фердинанда Лассаля. То было сверхлассальянство периода
заговора монополистов против германской демократии.
Германская социал-демократия нарушила основные
законы парламентарной демократии, когда в 1919 г.
проголосовала за включение в республиканскую
конституцию параграфа 48-го о чрезвычайных
полномочиях, который позволял в любой момент, даже в мирное
время, лишить парламент власти. Стоявшие на
позициях ревизионизма социал-демократы вдвойне
игнорировали эти основные законы, когда в 1930 г. на
основании того же параграфа 48-го они отказались в пользу
чрезвычайной диктатуры рейхсканцлера Брюнинга от
права рейхстага утверждать бюджет, тем самым
вернувшись к условиям вильгельмовского времени. Роль
Вильгельма II на этот раз играл Гинденбург. Католическая
партия Центра, политически направляемая своим
монополистическим крылом, проводя политику Брюнинга,
поступилась демократическими и социальными
традициями времен Кеттелера и Виндтхорста К
Боевая сила демократических народных масс не
неизменная величина. Эта сила растрачивалась по
мелочам и не использовалась для своей аамозащиты, что
значительно ослабляло ее; раскол в рядах
марксистского рабочего класса углублялся. «Борьба между
братьями по классу» в результате своей ожесточенности
приводила также и к политическим ошибкам левого
крыла германского рабочего движения.
В демократической борьбе периода 1918—1933 гг.
нельзя было упускать из вида то, что главным врагом
1 Вильгельм Фридрих фон Кеттелер (1811—1877)—один
из лидеров католической партии Центра, с 1850 г.— епископ
Майнцский.
Людвиг Виндтхорст (1812—1877)—видный буржуазно-
католический противник Бисмарка, организовавший против
него сильную оппозицию в период « культу ркампфа», с 1881
по 1887 г. возглавлял оппозиционное большинство в
рейхстаге.
246

являлась социальная опора вильгельмовского
империализма, особая опасность которой заключалась в силе
ее военной традиции и в ео соответствующих
организациях. То была смертельная угроза для демократической
республики. Блок всех демократических партий уже
в 1925 г. мог бы и должен был бы помешать Гинден-
бургу занять кресло рейхспрезидента. Ведь уже при
его избрании было ясно, что это открывает юнкерской
военной клике путь к высшим государственным постам.
Но еще более тяжелые последствия возымело то, что
в 1932 г. все демократические партии — единственным
исключением была Коммунистическая партия
Германии — голосовали за кайзеровского фельдмаршала под
лозунгом: «Кто выбирает Гинденбурга, бьет по
Гитлеру!» То был момент, когда трагедия Германской
республики пала до фарса.
Возникает вопрос: должны ли были немцы, после
столь многих ошибок, допущенных со времени 1918 г.,
«скатиться» в гитлеровское тоталитарное государство,
когда с 1930 г. начала нарастать нацистская опасность?
Была ли старая и обновленная «предрасположенность»
к реакции столь сильна в немецком народе, что
совместная борьба всех демократических партий и организаций
против нацизма означала бы лишь напрасные
человеческие жертвы в героической, но бесперспективной
борьбе, т. е., иначе говоря, оказалась бы не более чем
попыткой спасти честь немецкого народа гибелью
в бою?
Если бы германская буржуазная демократия
погибла в 1933 г. в бою, слава ее сохранилась бы в
грядущих поколениях немецкого народа. А жертвы
наверняка не были бы более многочисленны, чем в период
с 1933 по 1945 г., когда антифашисты безвестно гибли
еще более страшной смертью в кровавых лапах гестапо.
Даже самый трезвый учет всех упущений и всех
отрицательных явлений Веймарской республики
показывает, что, несмотря на все это, соотношение сил между
реакцией и прогрессом было таково, что при единстве
действий силы демократии имели бы в 1930—1933 гг.
исключительно большие шансы на победу.
247

Германские рабочие имели тогда свои партии,
профсоюзы и культурные организации, которые были в
состоянии противостоять любому прямому натиску
монополистов и юнкеров, предпринятому с целью
уничтожения буржуазной демократии. Предпосылкой должно
было служить единство рабочего класса. Единство
обеих рабочих партий, с их 13 миллионами голосов
избирателей, превратило бы рабочий класс в самый
мощный политический фактор Германии. В
противоположность нацистской партии, спекулировавшей на
настроениях, рабочие партии имели твердую опору
в своем научно обоснованном мировоззрении и в крепко
сколоченных организациях с миллионами сознательных
последователей. Рабочие партии могли обрести в левом
крыле католической партии Цептра своего
естественного союзника б борьбе против фашизма. Немецкой
демократической партии пришлось бы поддержать
такой блок в защиту германской демократии.
Решительное выступление и выдвижение программы обеспечения
работой с целью избавить народ по крайней мере от
злейших последствий экономического кризиса уже само
по себе (привлекло бы на сторону демократической
республики миллионы отчаявшихся людей, примкнувших
к нацистской партии.
Можно с полной уверенностью сказать, что
прогрессивно настроенная часть немецкого народа смогла бы
при наличии единой политики и целеустремленного
руководства померяться силами с реакцией и проявила
бы в час этой решающей схватки высокое мужество и
огромную энергию. Об этом свидетельствуют
следующие факты: единая всеобщая забастовка 1920 г.,
благодаря которой был подавлен капповский путч; мощь
рабочих демонстраций, стихийно возникших после
убийства министра иностранных дел Вальтера Ратенау
в конце июня 1922 г.; массовое единое движение против
выплаты компенсации бывшим князьям в 1926 г.;
забастовки целых отраслей промышленности в период
1918—1930 гг. и, наконец, антинацйстское движение
Сопротивления, разгоравшееся в больших городах за
несколько месяцев до захвата Гитлером власти. К тому
же социал-демократическая партия имела еще вплоть
248

до 1932/1933 г. сильное влияние в правительствах
большинства земель и во многих из них удерживала
в своих руках руководство полицией.
Имелся только один путь для того, чтобы разбить
реакцию, выступавшую против демократии,— всеобщая
забастовка рабочих и ее поддержка полицейскими
частями, руководимыми социал-демократами. Поле этой
борьбы лежало вне парламента. Наиболее подходящим,
с точки зрения настроений народа, моментом для
такого выступления было 20 июля 1932 г., когда Франц
фон Папен совершил государственный переворот,
отстранив от власти социал-демократическое
правительство Пруссии. Поскольку монополисты и юнкеры
вступили на путь насилия, на путь попрания права и
поскольку речь шла о жизни или смерти демократии, ее
могло спасти только обращение с призывом к народу.
Демократия наверняка была бы спасена, так как дом
Гинденбурга, генералы рейхсвера, а также часть
крупных промышленников не решились бы начать игру,
сопряженную со столь большим риском. Гитлер и
Геббельс дрожали в 1932 г. при одной мысли о такой
возможности. Они-то знали (Геббельс сам признал это
в книге «От «Кайзергофа» до имперской канцелярии»),
что нацистская партия была тогда всего лишь колоссом
на глиняных ногах.
Однако призыва к народу не последовало. Силы
прогрессивных партий не были своевременно
объединены в антинацистский союз и приведены в действие.
Победе коричневой чумы в гораздо меньшей степени
способствовала ее собственная сила, нежели раскол и
бездейственное выжидание ее противников. Она
пришла к власти крадучись, внешне легально,
конституционно, таким образом, что прогрессивная часть
немецкого народа оказалг^сь безоружной против нее.
Трагичным для немецкого народа в этой победе
Гитлера было то, что она стала возможна, несмотря на
существование сильных рабочих партий. Разумеется,
ошибки обеих партий имели принципиально различный
характер. Социал-демократическая партия, предаваясь
поискам «меньшего зла» в любой ситуации, очутилась
в. таком цоложении, когда она, несмотря на кровожад-
249

ную нацистскую пропаганду, не отдавала себе полного
отчета в том, что произойдет дальше. Реформистские
лидеры этой партии не извлекли из германской истории
того элементарнейшего урока, что вместе с приходом
Гитлера к власти в качестве рейхсканцлера возникнет
не просто какой-то реакционный парламентский режим,
а будет установлена зверская фашистская диктатура,
которая послужит основой для вторичной попытки
германского империализма начать кровавую тотальную
борьбу за превращение Европы в свою колонию и за
завоевание мирового господства. Так социал-демократия
без борьбы очутилась в цепях Гитлера. Следуя путем
ошибок и предательства, она оказалась в хвосте даже
демократической партии мелкой буржуазии, которая
в 1849 г. все же сумела включиться в борьбу в
последний час революции. 17 мая 1933 г., во время
голосования в «рейхстаге», еще остававшиеся в нем 60 социал-
демократических депутатов (вместе со своимр
коллегами из буржуазных партий) поддержали Гитлера.
К такому позорному концу пришла партия,
выразителями взглядов которой в свое время были Вильгельм
Либкнехт и Август Бебель!
Вся мрачная история Германии требовала
воспитания народных масс в духе демократической
самодеятельности, в духе боевого демократизма. Но
профсоюзы и социал-демократическая партия культивировали
у своих приверженцев организационный фетишизм;
вера в то, что мощь крупной организации непобедима
сама по себе, мешала им осознать, что только живой
боевой дух людей, объединяемых партией и
профсоюзами, способен придать силу этим организациям. В
результате той части немецкого народа, которая с 1848 г.
и времен борьбы против Бисмарка все более
освобождалась от духовных оков верноподданничества, теперь
была навязана другая разновидность пассивности —
ставшее привычным ожидание призыва к борьбе
сверху, от «вождей», которые были небоеспособны.
Так в изменившихся исторических условиях и в новой
форме воскресло" с^рое зло времен деспотического
прошлого Германии — политическая пассивность
народа. Она мешала передовой части немецкого народа
250

действовать по своей воле. Однако с^Од^^ШДШДЫ>Ш..ДИ
были ПдоследствиЙ^ ошибочной позиции большинства
немецких рабочих-социалистов, это отпюдь не говорит
О_10М« Ч10.ГИ)МйН|срий организованный рабочий класс
до своему политическому мировоззрению состоял из
ОДНИХ прукг^дд г^ужяк, г.тпятпиу пя пкттяжку ΤΤΡρβΤΙ
начальством.
Коммунистическая партия Германии сознавала
грозящую опасность и постоянно прпзывала народ к
самостоятельным действиям против угрозы фашизма. Но
КПГ в своей самоотверженной борьбе против
германского империализма и его вооруженной нацистской
банды слишком мало использовала уроки истории
собственного народа со времен 1848 и 1918 гг., которые
требовали доведения демократической революции до
конца и создания союза всех антинацистских сил для
спасения демократической республики. Этот союз,
означавший не отказ КПГ от своей социалистической цели,
а временное перенесение ее на второй план, был
необходим самое позднее к концу 1930 г. Коммунистическая
партия Германии пришла к осознанию необходимости
безоговорочной и безусловной борьбы за этот союз
только весной 1932 г. Но, принимая во внимание всю
политику Вельса, Носке, Зеверинга и Штампфера
с 1918 г., трудно утверждать, что даже более ранний
переход коммунистов к недопускающей никаких
кривотолков политике самого широкого союза всех
демократических сил смог бы побудить тогдашних лидеров
социал-демократии создать наконец совместный фронт!
борьбы против нацистской опасности. Таким образом,!
решимость и самопожертвование левого крыла герман-ι
ского рабочего движения не принесли успеха. Комму-1
нистическая партия Германии в последние месяцы
перед захватом власти· Гитлером оказалась изолированной
в своей мужественной борьбе и недостаточно сильной,
чтобы увлечь за собой большинство народа.·
После изложения всех упущенных возможностей
было бы грубейшей исторической ложью утверждать,
будто бы немцы, будучи все без.различия
идеологически к тому предрасположены, прямиком скользнули из
старапрусского государства через республику, возник*
251

новение которой случайно не удалось предотвратить,
в тоталитарное государство Гитлера. Это опровергается
следующим фактом: германские стальные, химические
и угольные магнаты использовали раскол
пролетарского движения неполитические ошибки етолшмшоди-
телеи для установления в "крайне запутаннср. ,
обстановке экономического кризиса 1932—1933 гг.
гитлеровское диктатурь1- ртщодь не потому, ч™_социа™ст^гее-
ско-демократические силы в Германии были слабы,
а именно потому, что в течение 70 лет борьба этих сил
против реакции все более обострялась. Гитлеровская
диктатура явилась завершением герман<жм! крупнока-
питаласга^^Ж^Шн^^ этогр за-
говора монополистов ^ттрсобсуРОдадо W^n, развитое
демократической Сптчия~иир буржуя^рц и ^р^г.т^я^тря
Без этого объяснения нельзя понять механику со-
временноУ^Ко^^^ ._ Социальную
ф^нксию, а также правильно определить исторические
рамки^ ответственности^ немецкого народа и верно рас-

vm
ГИТЛЕР —БРЕД И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
ЗВЕРСТВА
Гитлер выдавал себя за «фюрера», ниспосланного
немецкому народу провидением. Однако «провидение»,
действительно ниспославшее его на горе немецкому
народу, как выяснилось 12 лет спустя, обретало и
хозяйничало в конторах германских трестов, в тиссеновском
напоминающем замок дворце Ландсберг на реке Рур.
Зачинщики второго тура борьбы германского
империализма за мировое господство вознесли Гитлера на
пьедестал всемогущего «фюрера».
Поскольку Гитлер создал нечто такое, подобного
чему еще никогда не бывало в германской истории,
а именно господство тотального зверства, он казался
немецкому монополистическому капиталу и его
союзнику — юнкерству подходящим человеком для того,
чтобы навсегда истребить в Германии не только любое
прогрессивное движение, но и самый дух общественного
прогресса.
«Майн кампф» Гитлера и «Миф XX столетия» Ро-
зенберга содержали разработанную теорию обесчелове-
чивания, фантастическую идею, будто «все дозволено»
во имя жестоко-расчетливой цели. При этом, считали
нацистские заправилы, надо учесть опыт провала пан-
германских планов завоевания мирового господства
в 1918 г., что означало: тотальный террор против
оппозиции внутри страны и тотальная агрессия вне ее.
Стране в центре Европы, проповедовали они, лишенной
господствующими на морях державами всех
возможностей захвата заморской колониальной добычи,
«геополитически» предопределено расширять свои границы
253

Во все стороны и стать колойиальным господином
Европы. «Мы подводим черту под колониальной и
торговой политикой Германии довоенного времени и
переходим к политике будущего — к политике
территориального завоевания,— заявлял Гитлер в «Майн
кампф» и продолжал:— Но если мы в настоящее время
говорим о новых землях в Европе, то мы можем в
первую очередь думать о России и подвластных ей
окраинных государствах». На Западе, писал Гитлер, следует
«свести счеты» со «смертельным врагом» —
Францией. Гитлер провозгласил «не только право, но и долг»
германского империализма «всеми средствами, вплоть
до применения силы оружия», воспрепятствовать
«возникновению любой другой континентальной державы»
наряду с Германией. Путем осуществления
«решительной европейской политики приобретения
континентальной территории» немецким империалистам
предназначалось стать рабовладельцами всех окружающих
Германию современных наций, а гитлеровскому мировому
рейху — простираться от Атлантического океана до
Урала.
К тому же все народы на Востоке и Западе,
утверждал Гитлер, следует считать «неполноценными»,
«нетворческими», «выродившимися», «не имеющими
государственно-политических способностей», т. е. народами
рабов. Германцы же, напротив, должны подняться над
славянскими народами до положения «единственной
в истории творческой расы господ» и «единственного
господствующего слоя, способного к образованию
государства».
Все гуманистические идейные течения германского
прошлого были прокляты как «гетерогенная слабость»,
дабы обосновать «германское право» на антигуманизм.
Так вместе с нацистской расовой теорией в качестве
орудия возник самый циничный и зверский, самый
разбойничий бред во всей мировой истории: создание
германской колониальной империи Европа при помощи
неодолимой военной машины и посредством
истребления миллионов граждан покоренных народов («с целью
сокращения их народной субстанции», как признал
один из свидетелей на харьковском процессе 1944 г.
254

tto делу трех эсэсовцев, совершавших массовые
убийства). Итак, живой человек становился «народной
субстанцией», которую голодом, газом и огнем можно
превратить в ничто, дабы сделать завоеванную
европейскую страну надежной добычей германского
империализма.
Этот план внезапного нападения на весь мир и
установления путем необузданного зверства мирового roc-i
подства германского империализма был возведен
Гитлером в политическую программу. Германские моноч
Ьолисты одобрили ее как вполне приемлемую для их
далеко идущих экспансионистских целей. Таково было
действительное социальное содержание нацизма, кото-,
рый вырос, как ядовитое растение, на почве
экономически созревшего для своей гибели, политически
бессовестного и морально разложившегося германского!
монополистического капитала. Только разоблачение
истинного смысла гитлеризма, его % подлинных
покровителей и тех, кто извлекал из него пользу, позволяет
(не упуская из виду фашистских палачей народов
Европы и могильщиков немецкой нации) бросить взгляд
в прошлое и показать, чьим наследником в германской
историй был Гитлер.
Нацизм явился не просто модернизированным
пруссачеством. Как ни реакционно было пруссачество, сколь
много ни несло оно в себе темных черт, оно все же
обладало определенными понятиями о чести и в ходе
столетий вынуждено было пойти на некоторые
либеральные уступки, предоставить хотя бы ограниченные
правовые гарантии. Начисто лишенный всякой чести,
Гитлер воспринял в качестве важного составного
элемента своей «новой» теории и практики все
реакционное, что было в пруссачестве. Он перенял прусскую
милитаристскую организацию и ее дух слепого
повиновения. Он перенял легенду о «прусском социализме».
Он перенял «дранг нах Остен» (Гитлер: «Мы начинаем
там, где Германия кончила шесть веков назад»), а
к тому же и рабовладельческое презрение юнкеров
к славянским народам (у многочисленных нацистских
главарей, происходивших из Австрии и Чехии, к этому
добавлялась и традиционная ненависть «великогерман-
255

цев» к славянским народам, идущая еще от
Габсбургской империи — тюрьмы славянских народов). Гитлер
перенял также и вражду старопрусской реакции к за-
падноевропейским странам, где победили
демократические революции.
Нацизм имел не только германских и австрийских
идейных отцов. Он пошел на выучку и к теоретикам
итальянского фашизма, взяв у них все, что казалось
ему отвечающим его собственной цели, а также
воспользовался реакционными расовыми теориями
француза Гобино и германским расовым бредом англичанина
Хаустона Стюарта Чемберлена. Тем самым идеологи
нацизма обогатили антигуманистическое течение
немецкой философии со времен Ницше. Романтическо-арпсто-
кратическая философия «сверхчеловека» и «новой
аристократии» служила в век агрессивного империализма
бессовестному культу «человека-господина» и «новой
аристократии крови», а «воля к власти и сверхвласти»
стала элементом идейного оправдания «морали господ»,
присущей этим угнетателям всей Европы. Маразм
научного мышления, нашедший своего наиболее
выдающегося представителя в лице Ницше, привел к
философии Освальда Шпенглера, а затем, все более ложным
путем,— к отрицанию научного и гуманистического
объяснения единства развития человеческого общества.
Так дело дошло до «биологического мировоззрения»,
которое, оперируя исключительно такими мистическими
понятиями, как «кровь», «раса», «символ», «идея, фю-
рерства», служило заранее обдуманным целям
нацистов. Конечно, каждый эсэсовский офипср, мнивший
себя «человеко^г^п
душил в газовой камере и сжигал заживо «НеПОЛНОЦеП-
рГт^ ν уч V>"i7npcfft ^ ст тг^г jr nggrpFT"TT* ^mCT^^^fipa ff J ТУДОР^ ВОВСе
не обязательно носдд в своем ранца вд.мик.. Нщрпе ил и
мысленно цитировал его. Но Нипше привил
определенному слою немецкой интеллигенции эстетский
аморализм и тем дам¥¥ ор^^гчил продикновение в ее мыш-
ление эсэсовс^ог^лд^а.
Нацизм оез разбора примыкал к тем идейным
течениям германского прошлого, которые в свое время
имели полностью или частично иное значение, но ныне
256

могли быть использованы для маскировки и
затушевывания политики нацистского империализма,
отличавшейся трезвой жестокостью и целенаправленностью.
В этом духе было использовано и наследие немецкого
романтизма. Чтобы сделать народ орудием
захватнической политики, к прусскому слепому повиновению
следовало присовокупить еще и романтическое смещение
и утрирование всех жизненных понятий. Нужно было
разрушить всякое реальное представление немцев об
окружающем мире, уничтожить всякий разумный
подход к оценке собственного народа и других народов,
чтобы увлечь молодежь философией смерти. Коль скоро
смерть немца на войне превозносилась в идеалистиче-
ско-романтическом духе в качестве истинного смысла
жизни, то уж чужую жизнь тем более можно было
ставить ни во что.
Нацизм обратился даже к средневековью, чтобы
найти там самый примитивный рецепт отвлечения
гнева народа от действительных виновников его бед.
В далекие времена средневековья господствующие
классы, когда случались голод, чума или другие
эпидемии, сжигали парочку «ведьм», чтобы народ поверил
в их злые козни, либо (как это имело место в середине
XIV в.) устраивали еврейские погромы, приписывая
евреям вину за все бедствия. Гитлер объединил оба
метода: его «ведьмой» стал «интернациональный
еврей», который «виной всему». А потому его следовало
предать огню, предварительно разграбив его
имущество, которому надлежало перекочевать в карманы пра-
вовернейших нацистов и монополистов.
Нацизм, несомненно, унаследовал в самом
рафинированном виде все наиболее мрачное в германской
истории, но прежде всего он явился расширенным и
еще более зверским продолжением захватнической
политики пангерманского империализма. Идя по его
стопам, Гитлер ликвидировал понятие нации с твердо
определенными территориальными границами, заменив
его безграничным во всех отношениях понятием
«народности». От него Гитлер унаследовал и довел до
самой тотальной формы план, который состоял в том,
чтобы, используя так называемых фольксдейче в каче-
17 Александр Абуш
257

стве пятой колонны, подорвать изнутри другие страны
Европы, дабы они как можно скорее стали жертвами
германской агрессии. Выскочка Гитлер не уступал
Вильгельму II в одержимости лично руководить
военными операциями. Однако он хотел добиться
неограниченного бонапартистско-милитаристского самовластья,
ртобы не повторить «слабостей» Вильгельма.
Экономической опорой собственного политического веса
нацистской партии должно было служить бурное обогащение
Геринга и других фашистских главарей, их
стремительный подъем в крайне узкий слой монополистических
магнатов.
От. пангерманского империализма Гитлер перенял
также и презрение к дружбе с Россией. В качестве
ответа на вопрос: «Что делал бы Бисмарк сегодня?» —
Гитлер предрекал в «Майн кампф»: «При его
политическом уме он никогда не стал бы вступать в союз с
государством, обреченным на гибель». Однако, когда
Гитлер после своего временного успеха на Западе напал
на страну социалистической демократии, общественный
строй этого государства выдержал самое суровое
морально-политическое испытание, отразив объединенный
натиск армий фашистской Германии и ее сателлитов,
имевших в своем распоряжении всю военную
продукцию промышленности захваченных стран Европы.
Когда Гитлер, пытаясь осуществить свое пророчество,
впервые начал борьбу против подлинно марксистского
строя, оказалось, что тот обладает для своей защиты
оружием более сильным, чем лишь весьма мощное
оружие материальное. Превосходство социалистической
морали обрекло Гитлера на гибель. Ледяная русская
земля на Волге стала могилой его разбойничьей мечты
о завоевании мирового господства.
Фридриха II в 1760 г., в последний момент перед
катастрофой, спас случай — смерть царицы Елизаветы,
приведшая к распаду большой коалиции его
противников. У Вильгельма II в 1918 г. не нашлось такого
спасителя, и он потерпел поражение. Гитлер,
продвинувший в 1942 г. свои армии до Кавказа и Нила, вплоть
до своего позорного конца тщетно уповал на
политический раскол между своими противниками. Рассчиты-
258

вая на это, он обеспечил Германии самый грандиозный
разгром во всей истории войн. Гитлер, писавший, что
«Германия либо сделается мировой державой, либо
перестанет существовать вообще», с уверенностью
лунатика вел ее к величайшей катастрофе. Он был
«побежден на поле боя» и притом на немецкой земле.
В памяти народов навсегда останутся кошмарные
картины гитлеровского ада: дети в одних рубашонках,
полуобнаженные женщины, мужчины в нижнем белье,
в ужасе застывшие перед длинными ямами-могилами,
в которые они падут через мгновенье, скошенные
пулеметами эсэсовских «особых команд»; огромные печи
крематориев и мрачные трубы «фабрик смерти», где
были превращены в прах миллионы людей; газовые
камеры со смотровыми глазками, где людей душили
под тщательным научным наблюдением; сложенные,
как поленья, трупы умерших от голода; бараки
концлагерей, полные одежды и обуви замученных жертв,
и среди этой груды — совсем крошечные детские
башмачки.
Навсегда останется в истории, что холодная жажда
убийства, измыслившая эти методы уничтожения
людей в угоду взбесившемуся германскому империализму,
педантично высчитывала ту выгоду, которую можно
извлечь даже из жалкого скарба умерщвленных евреев,
русских, украинцев, поляков, французов и немецких
антифашистов.
Навсегда останется в истории, что спустя три с
половиной тысячелетия после того, как в бассейне
Средиземного моря родилась европейская цивилизация, весь
победный ход развития человеческого сознания не смог
воспрепятствовать возникновению каннибализма,
вооруженного современной техникой и творимого
моральными выродками-нацистами, которые чувствовали себя
экзекуторами на службе германской «расы господ»,
что он не смог предотвратить каннибализма,
осуществлявшегося людьми, вышедшими из того же самого
народа, который Гёте когда-то учил ощущать счастье
и несчастье других народов, как свое собственное.
Майданек, Аушвиц (Освенцим), Маутхаузен, Бухен-
вальд, Бельзен-Берген, Дахау и другие лагеря уничто-
17*
259

жения — все они сливаются в одну сплошную
жуткую картину, которую не стереть со страниц истории
Германии.
Царство зверства, на время превратившееся из
бреда преступных умов в'страшную реальность на
немецкой земле, пало только под ударами армий мировой
коалиции демократических стран. Сами же немцы не
нашли в себе достаточно сил разрушить его. И когда
теперь, в 1945 г., Германия лежит опустошенная
ужасами войны, человечество не может избавить немецкий
народ от терзаний всеми мыслимыми угрызениями
собственной совести. И первое, что должен сделать
немецкий народ,— это осознать всю правду: правду о
вчерашнем и правду о нынешнем дне.
«Света! Больше света!» — воскликнул умирающий
Гёте в своем доме, что находится в Веймаре, всего
в нескольких километрах от того места, где спустя
столетие выросли печи Бухенвальда, в которых сжигали
людей. Здесь, на небольшом кусочке Тюрингии, словно
в капле воды, отразилась вся противоречивость
развития Германии: поля и леса, где некогда бродил Гёте,
превратились в очаг бездушной ненависти к людям,
в символ нацистского «все дозволено». И кажется, что
последним словам Гёте было суждено прозвучать
именно на этом клочке германской земли подобно
завещанию, глубокий смысл которого не предчувствовал
даже сам умирающий.

IX
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ НЕМЦЕВ
ИСТОРИЯ ПРТЦрпкпгп нярпдя — атг> _ДСЮрИЯ^ H арОДа,
насилием превращенного в народ политически
отсталый. Но любой народ, претендующий на
самостоятельность и caMOonpçnfiJTfiHWfV несет ответственность за свою
собственную историю и за ее развитие по ложному
пути.
В течение полутысячелетия — со времен войны
городов, «Берлинского недовольства» и крестьянского
восстания «Башмака» — через всю историю Германии
красной нитью проходят две тенденции: стремление
реакционных властителей утвердить свое господство и
бориба прогрессивных народных масс за свободную
немецкую нацию. Реакционным силам неоднократно
удавалось выходить победителями из схваток, угрожавших
их господству. Однако демократическое, а с середины
XIX в. социалистическо-демократическое движение в
Германии не ослабевало, а усиливалось. Но, поскольку
эти силы после 1918 г. вновь упустили возможность
довести демократическую революцию до конца,
наиболее прогнившая антинациональная клика германских
империалистов в период острого экономического
кризиса 1930—1933 гг., когда Германия стояла на распутье,
вновь нашла «выход» из крайнего обострения
внутренних противоречий — применение реакционного
насилия. Поскольку в этот решающий исторический момент
реакция поставила на карту столь большую ставку, она
призвала в качестве своего спасителя именно Гитлера —
это воплощение всего злого и отрицание всего доброго,
что было в прошлом Германии.
261

Немецкий народ несет ответственность за то, что на
этом распутье он дал толкнуть себя на ложный путь.
Германские буржуа, мелкая городская буржуазия и
крестьянство, в которых еще крепко сидел старый, виль-
гельмовский дух, так и не поднялись до уровня
демократической национальной гордости, не прониклись тем
воодушевлением, которое привело их дедов на
баррикады 1848 г. Они все больше (скорее пассивно, чем
активно) становились жертвами националистического
подстрекательства «против Версаля». Их политическая
незрелость и ограниченность явилась главной причиной
того, что империалистические властители германской
нации второй раз за полвека превратили ее в нацию
агрессоров и угнетателей. Мелкая городская
буржуазия и крестьянство, которые в своем традиционном
представлении о патриотизме привыкли отождествлять
интересы правящих слоев с национальными и своими
собственными жизненными интересами, дали коварной
демагогии нацистов вновь ввести себя в заблуждение.
Они уже до 1933 г. были главной опорой гитлеровской
партии. Миллионы других представителей этих слоев,
которые в 1932 г. еще не поддавались на удочку
нацистов, перешли на их сторону с развернутыми
знаменами, как только увидели, что Гитлеру «все
Удавалось»,— это было в период легких успехов его
насильственных акций до 1939 г. и его быстрых побед
*в первые — 1940—1941 — годы войны.
Именно эти социальные слои особенно охотно дали
превратить себя в «повинующихся» и низвести до
уровня куда более низкого, чем уровень прежних
верноподданных германских князей. Они оказали лишь самое
слабое внутреннее сопротивление заразе нацистского
духа с его девизом «все дозволено». Если они и
начинали догадываться о роковом смысле происходящего,
то все же продолжали «аполитично» подчиняться
насилию во всех областях жизни, тупо твердя: «Что ж
против этого поделаешь?», пока не гибли на фронте.
Они следовали горячечному бреду о германском
мировом господстве, будучи заражены лживым учением
о «недостаточном жизненном пространстве» и о «праве
нации господ».
262

По той же причине, лежащей в основе их
мировоззрения, типичные немецкие «образованные люди»
(здесь не идет речь о том меньшинстве интеллигенции,
которое принимало участие в подпольном движении
Сопротивления или эмигрировало из гитлеровской
Германии) разделились на две группы. Интеллигенты,
принадлежавшие к первой группе (многие из них
никогда по-настоящему не воспринимали и по-боевому
не отстаивали гуманистические ценности образования)
оказались идеологически подчинены гитлеризмом; они
охотно чувствовали себя «сверхчеловеками» à la
Ницше, помогали фальсифицировать Бетховена, Шиллера
и Фихте, превращая их в духовных предтечей
национал-социализма, и сами составляли значительный
контингент эсэсовских преступников средней и низшей
ступеней. Другие же, поскольку они никогда не обла-t
дали развитым критическим сознанием, чтобы разбив
раться в политических вопросах, оставались и при ГитЦ
лере стоящими «вне политики», но дельными и основав
тельными в своей профессии слугами существующего
режима («Быть немцем — значит быть основательным»,
а для чего — все равно). Если же такие интеллигенты
еще сохраняли живое гуманистическое сознание, они
стремились найти во «внутреннем царстве немцев»
убежище от буйствующего в своем зверстве антигума-
пизма, не отваживались оказать политическое
сопротивление и приспосабливались к подневольной жизни
под гитлеровской диктатурой. Это отсутствие у
немецкой интеллигенции гуманистического духа или
демократического действия было особенно ярко заметно
среди университетских профессоров, врачей, учителей,
ученых, техников. Можно назвать только одно
выдающееся исключение: большинство крупных немецких
писателей показало себя решительными противниками
гитлеризма; многие из них предпочли изгнание.
В результате такой позиции своего большинства
немецкий народ за период с 1933 по 1939 г.
превратился в орудие угрозы всему миру. Немецкий народ
не может снять с себя ответственность за то, что
Германия в самый расцвет высокоразвитой цивилизации
XX в. стала оплотом человеконенавистнической теории
263

и практики Гитлера. Если немцы и сами подверглись
зверскому подавлению нацистами, то это отнюдь не
значит, что в 1933 г. они являлись ничего не
подозревавшими, застигнутыми врасплох жертвами. Между
тем некоторые бывшие политические деятели
Веймарской республики, находясь в эмиграции, пытались
изобразить немецкий народ жертвой Гитлера. Это
исторически неверно и может сослужить лишь плохую службу
самому немецкому народу, если он действительно
хочет научиться мыслить и действовать как зрелый народ,
сознающий свою демократическую ответственность.
Доля ' ответственности
немецких противников Гитлера
Главную вину за установление гитлеровского
режима несут германские монополисты и юнкеры,
интересам которых оп служил, а также те буржуа, которые
со времен Бисмарка и Вильгельма II давали увлечь
себя любой шовинистической политикой. Но и на
германских противников Гитлера тоже ложится часть
ответственности за капитуляцию немецкого народа
перед Гитлером в 1933 г. Именно потому, что
антифашисты были тогда сильны, их доля ответственности
велика и имеет важное благодаря своим урокам
значение для будущего.
После того как на всех выборах в 1932 г. Гитлер
не сумвл привлечь на свою сторону большинство
немцев, хотя на них обрушилась гигантская по своему
размаху финансируемая монополистами пропаганда,
весь мир с недоумением задавал вопрос: почему
преобладающая часть немецкого народа, тогда еще
враждебно относившаяся к Гитлеру, не объединилась и не
поднялась в те решающие месяцы 1932—1933 гг., чтобы
«округлить как Папена, так и самого Гитлера силой
'демократического движения? Как могли немецкие
антинацисты — мы не говорим о готовом к бою
меньшинстве — пассивно подчиниться гитлеровской диктатуре?
Если бы немецкий народ состоял тогда только из одних
приверженцев Гитлера, вопрос о причинах отсутствия
264

мощного сопротивления был бы праздным. Но,
поскольку немцы даже в условиях скованной реакцией
Веймарской демократии до последнего момента
обладали мощными демократическими народными
организациями и достаточными возможностями для
политической ориентировки, этот вопрос означает не что иное,
как обоснованный исторический упрек всем немцам,
которые в то время сами шли за Гитлером или дали
ему «прийти».
Германская демократия могла тогда быть спасена,
обновлена в борьбе и укреплена, если бы правые
социал-демократические лидеры не рассматривали ее как
набор формальных «правил игры», а видели бы в ней
организм, имеющий глубокие корни в народе, и
следовали завету американского президента Авраама
Линкольна своим соотечественникам: создать управление
народом, осуществляемое народом в интересах народа.
Германская демократия могла быть спасена, если бы она
сумела противопоставить своим фашистским врагам
животворную силу народа.
Доля ответственности немецких антифашистов
заключается в том, что в годы Веймарской республики
они не сумели вырвать с корнем немецкое
наследственное зло. Немецкие антифашисты не чувствовали себя
в любом своем политическом акте решительными и
смелыми продолжателями всех свободолюбивых
традиций своего народа. Они не превратили немецкий народ
в демократическую нацию. Они не стали энергичными
национальными вождями немецкого народа, чтобы
в зародыше задушить гитлеризм, и не поднялись до
своей высокой национальной демократической миссии,
когда Гитлер уже стоял у ворот дворца Гинденбурга
и требовал впустить его.
О том, почему ответственность немецких
противников Гитлера распределяется между ними не одинаково,
мы уже говорили в предпоследней главе. Наиболее
тяжела ответственность правых лидеров
социал-демократии, партии Центра и Немецкой демократической
партии, которые, сами придерживаясь «умеренных»
националистических и империалистических идей, тем
самым парализовали сопротивление внедрению нацист-
265

ского яда. Гораздо меньше политическая вина левого
крыла германского рабочего движения, которое,
несмотря на некоторые сектантские ошибки, всегда честно
призывало к борьбе не на жизнь, а на смерть против
надвигавшейся нацистской опасности и героически
билось против нее.
Осознание всех упущений 1932—1933 гг.,
приведших к роковым результатам, диктует необходимость
[признания того факта, что в то время в Германии
имелись мощные несломленные силы демократии. Весь
[ход истории Германии со времен Крестьянской войны
вовсе не предопределял чего-либо неотвратимо.
Несмотря на все исторические и идеологические факторы
в развитии немецкого народа, которые подготовили
более благоприятную почву для гитлеризма, это отнюдь
не означало, что он должен был «с естественной
необходимостью» или «неизбежностью» одержать победу над
демократическими силами, возросшими в ходе
десятилетий. В действительности чаша весов впервые
склонилась в пользу Гитлера между 1930 и 1933 гг. В
упущениях и ошибках этих трех лет и лежит центр тяжести
той доли ответственности, которую несут немецкие
антифашисты.
Однако, поскольку Гитлер тогда победил, немецкая
самокритика не должна ограничиваться лишь периодом
непосредственно до и после 1933 г. Разоблачение всех
реакционных элементов в истории Германии, в
немецкой литературе и философии, которые смогли
подготовить путь Гитлеру и благоприятствовать его
господству, стало теперь нашим неотъемлемым долгом. Вся
история германской нации, полная ошибок, подлежит
критике с позиций этой самопроверки, стремящейся
к глубокому самоочищению немецкого народа.
Роль демократического сознания
Если бы германская буржуазия имела
демократическую традицию, если бы она обладала зрелым
демократическим сознанием, -она оказала бы гитлеризму
более сильное сопротивление как до, так и после
266

1933 г. Можно считать это аксиомой. Но мы далеки от
того, чтобы упрощать положение вещей. Даже более
укоренившаяся буржуазно-демократическая традиция
не является сама по себе автоматически
функционирующей самозащитой, которая предохраняет народ от
падения в политическую волчью яму, выкопанную для
него реакционными, а тем более пронацистскими
политическими группами собственной страны. В век
монополистического капитализма, в век интриг
международной финансовой олигархии единственной
гарантией для народов служит их постоянная
демократическая бдительность.
В истории великого соседа Германии — Франции,
народ которой олицетворяет в Европе самую
блестящую традицию буржуазной революции, мы
обнаруживаем моменты паралича, моменты падения с присущего
ему уровня. Мы видим это начиная с Наполеона III
вплоть до пацифистского массового психоза во время
мюнхенской капитуляции Даладье перед Гитлером
в сентябре 1938 г. и до успешно использованных Петэ-
ном и Лавалем панических настроений «конца света»
летом 1940 г. Однако завоеванная собственной борьбой
демократическая традиция сделала французский народ
способным реагировать на происходящие события
более активно и живо. И пусть Альфред Розенберг
в 1940 г. с издевкой заявлял в побежденном Париже
с трибуны палаты депутатов, что «идеи Великой
Французской революции выброшены на свалку истории»,—
они продолжали существовать как в мире, так и во
французском народе. Воспоминания о том, что еще
150 лет назад он провозгласил буржуазные права
человека и на протяжении полутора веков успешно
защищал их от бонапартистов, реакционеров и своих
гитлеров, были настолько живы в сознании
французского народа, что определили демократический
характер его освободительной борьбы. Во всяком случае
демократическое сознание помогло французскому
народу быстрее преодолеть свое смятение 1940 года и
присоединить свои собственные активные действия
внутри страны к той помощи, которую оказывала ему
извне антигитлеровская коалиция.
267

Мы уже показали, что демократические силы в
Германии перед 1933 г. не были слабы, что организации
немецкого рабочего класса в большинстве случаев были
сильнее, чем в других буржуазных странах Запада.
Но немецким демократам противостоял внутренний
враг необычайной материальной мощи — германский
империализм. Победа этого врага, нацифицирован-
ного, оснащенного всем потенциалом сщ)ей военной
индустрии и своей милитаристской традицией, означала
рост опасности для всего мира. Поэтому тот факт, что
рабочее движение в Германии упустило решающий
момент для борьбы против фашизма, имел последствия
гораздо более тяжелые, чем, скажем, во Франции.
В течение 12 лет гитлеровскому тоталитарному
аппарату насилия удавалось сковывать своими
безжалостными цепями всю жизнь германской нации.
Террор против собственного народа в значительной мере
принимал форму ведущейся террористическими
методами пропаганды, которая после страшного
экономического кризиса преподносила «работу и хлеб» (они
обеспечивались индустриальной подготовкой к войне)
как «немецкий социализм». Многие вчерашние
безработные не понимали, что этот кажущийся расцвет
германской экономики не мог быть ничем иным, как
заменой в недалеком будущем 6 миллионов безработных
6 миллионами убитых и искалеченных, которые были
с 1939 по 1945 г. принесены в жертву войне
исключительно ради интересов германских монополистов —
торговцев смертью. Поэтому от нацистской заразы,
охватившей значительную часть немецкого народа, не
убереглись и определенные слои германского рабочего
класса.
Так, звено за звеном складывалась цепь причин,
приведшая к тому, что немецкий народ оказался не
способен ни предотвратить гитлеровскую войну, ни
добиться ее быстрого прекращения. Немецкий народ дал
погнать себя на войну, преследовавшую цель
уничтожения свободы во всем мире. Многие немецкие
рабочие, видевшие в Советском Союзе страну
социалистических прав человека и торжественно поклявшиеся
268

защищать ее, покрыли себя позором покорного участия
в войне против этой страны.
Однако в те десятилетия немцы жили вовсе не на
каком-то изолированном острове, до которого не
доходило влияние окружающего мира. Поэтому нельзя
говорить об ответственности немцев, не осветив роли
капиталистических держав Запада. Продиктованная
реакционно-капиталистическими интересами политика
правящих кругов Англии и Франции помогла этим
странам — победительницам первой мировой войны
гальванизировать германскую реакцию после 1918 г.
Западноевропейские державы, видевшие в молодом
Советском государстве своего врага, которого они
после 1917 г. пытались сначала уничтожить вооруженной
интервенцией, а затем блокировать политикой
«санитарного кордона», хотели в лице германской
буржуазной республики воздвигнуть «оплот против
большевизма». Германия 20-х годов была классическим опыт-)
ным полем для всевозможных антисоветских интриг:
их инспирировали и ими руководили тресты, тесно
переплетающиеся между собой в международном масш-j
табе, а германские монополисты и юнкеры наживали}
на этом крупный политический капитал.
Шрёдеровские банки при помощи своих
американо-англо-германских филиалов получили возможность
успешно проводить политику пособничества Гитлеру
и через барона фон Шредера уже непосредственно
участвовали в игре, когда в январе 1933 г. «фюрер»,
опираясь на костыль антибольшевизма, начал
взбираться по лестнице, ведущей к диктаторской власти.
Болдуин, а затем Чемберлен, как представители
английских тори, также считали, что поддержать
нацистскую Германию — стоящее дело, пока она,
казалось, довольствуется второстепенной ролью жандарма
в отношении Советского Союза. Когда Чемберлен и
французский премьер-министр Эдуард Даладье
позволили Гитлеру и Муссолини нанести смертельный удар
республиканской Испании, напасть на Абиссинию,
аннексировать Австрию и Мюнхенским соглашением
пизвести Чехословакию до положения германского
«протектората-/ когда они совершенно недвусмысленно
269

благословили эту серию насильственных актов — это
не было ни случайным грехопадением, ни личным
заблуждением обоих глав правительств,— нет, они
действовали в соответствии с коварной политической
концепцией. Они воображали, что заполученный таким
образом Гитлер будет в войне против Советского
Союза таскать для них каштаны из огня; себя же они
видели в роли арбитров, вершащих третейский суд
после того, как Германия и Советская страна взаимно
обескровят и ослабят друг друга в этой войне. Дала-
дье еще зимой 1939/40 г., ведя «странную» войну с
Германией, мечтал о возрождении мюнхенской политики,
чтобы на стороне Гитлера выступить против Советского
Союза.
Даже в разгар второй мировой войны сохранялись
деловые и политические связи между германским
концерном «ИГ Фарбениндустри» и его американскими
партнерами Дюпоном и «Стандард ойл», между
немецкими, с одной стороны, и американскими, английскими,
французскими монополистами и крупными
банкирами—с другой. Через эти каналы даже в ходе войны
вновь и вновь выдвигалась и пропагандировалась идея
«умиротворения» Гитлера (компромиссного мира)
в целях борьбы против «большевистской мировой
опасности». Только бдительность демократических народов
сорвала осуществление этих реакционных замыслов и
способствовала победе, приведшей к уничтожению
Гитлера.
Именно эта политика монополистических кругов
западных держав создала условия для попытки
Гитлера стать разбойным властелином Европы. И хотя
международные монополистические магнаты и
мюнхенские политики оказывали помощь и
симпатизировали фашистскому «эксперименту» Гитлера, это ни
в какой мере не умаляет ответственности самих
немцев за то, что они дали утвердиться в своей стране
правительству завзятых преступников и следовали за
ним. А народы Англии и Франции пусть сами извлекут
уроки из прошлого, чтобы лучше осуществлять и
защищать демократию в своих странах, ибо каждый
народ несет свою собственную ответственность.
270

Луч света во тьме
Борьба немецких антифашистов, продолжавшаяся
после 1933 г. в нелегальных условиях, оказалась
слишком слабой, чтобы привести к падению самой мощной
в мире террористической организации. Этого удалось
добиться только военными усилиями демократических
народов, боровшихся против гитлеризма на протяжении
почти шести лет. Но оставшиеся безвестными сыны и
дочери немецкого народа, которые в подполье боролись
против фашизма после 1933 г., были поистине лучом
света во тьме гитлеровской Германии. Никогда нельзя
8абывать, что немецкий народ и особенно германский
рабочий класс выдвинул многочисленных героев
подпольного Сопротивления еще в то время, когда
правительства западных держав невозмутимо взирали на
Свирепый разгул коричневого зверства в Германии.
То были немцы, которые под пытками в застенках ге-
етапо или на эшафоте проявляли большую силу воли
и стойкость, чем даже та, которую можно требовать
от солдата на поле боя.
Автору книги, в течение шести лет принимавшему
участие в нелегальном движении Сопротивления как
внутри Германии, так и в соседних с нею странах,
хорошо известны дела подпольщиков-антифашистов и
принесенные ими жертвы еще до начала войны. Как
много немцев — мужчин и женщин, а среди них и
молодежи — твердо стояло на своем посту, и часто их
не сменяли на этом посту до самого конца — это были
поистине «мертвецы в отпуску»! Многие из тех, кто
принял на свои плечи эту тяжелейшую борьбу,
безмолвно шли на смерть. Во многих районах страны
состав руководства действовавшей в подполье
Коммунистической партии Германии сменялся по десятку раз,
так как прежние руководящие работники были
замучены гестапо или обезглавлены топором палача. На
суде над 628 вуппертальскими профсоюзными
функционерами, обвинявшийся в 1935 г. в нелегальной
деятельности инвалид первой мировой войны Хоппе
заявил: «Я испытал ураганный огонь под Верденом,
271

я пережил ужасы войны, но все это было детской игрой
по сравнению с кошмаром гестаповских застенков».
Нацистское зверство началось прежде всего в самой
Германии — против немецких антифашистов и
немецких евреев. Первыми героями борьбы против
фашистского зверства были немцы, противники Гитлера в
самой Германии.
В этих людях в самом чистом и концентрированном
виде воплотилось все лучшее, что было рождено
германской мыслью и немецким национальным характером
за многие столетия. Наследники немецкого
гуманизма издавали нелегальные газеты, гибли за
Интернационал трудового человечества, за новую,
демократическую нацию. Десятки тысяч Либкнехтов, сотни тысяч
Гуттенов заплатили смертью или мучениями за свое
«Решился я!» В первой мировой войне военно-полевым
судом были расстреляны за организацию бунта два
немецких матроса — Рейхпйч и Кебис. Во второй
мировой войне только за период до 30 ноября 1944 г. (по
данным секретного эсэсовского документа, найденного
в квартире генерала Рейнеке в Берлине) были за
индивидуальные бунтарские выступления расстреляны
9513 немецких солдат.
В результате всего хода развития Германии с 1848
по 1933 г. именно рабочее движение, особенно его левое
крыло, должно было явиться ядром организованного
движения Сопротивления и оставаться им в течение
12 лет гитлеровской диктатуры. Марксистов и после
разгрома и раздробления их движения свирепым
террором объединяли общее мировоззрение и общая
мораль. В германских концентрационных лагерях и
каторжных тюрьмах они выдержали самые суровые
испытания, каким когда-либо подвергались люди за
свои убеждения. Такой человек, как Эрнст Тельман,
который 11 лет молча страдал и вплоть до того, как
его зверски убили, сохранял несгибаемую моральную
силу, оставался смертельно опасным для своих
мучителей даже за тюремной решеткой. Он смог быть таким
потому, что чувствовал себя одним из сотен тысяч себе
подобных. Не какие-то сверхчеловеческие качества, а
тесная связь со своим народом, глубокое понимание
272

справедливости своего дела и рожденная этой
убежденностью мораль — вот что создает героев нашего века
у всех народов и создало их и в немецком народе.
Однако миллионы антинацистски настроенных
немцев ограничивались тем, что время от времени
оказывали мизерную помощь и тайно сочувствовали
гибнувшим в борьбе лучшим сынам народа, а в конце концов,
испугавшись жестоких репрессий, усыпляли свою
совесть пассивным самоутешением: «Я остаюсь при своих
прежних взглядах, но, ничего не поделаешь, надо
выжидать». Тем самым они способствовали раздроблению
подпольного движения Сопротивления и его изоляции
от собственного народа.
Гестапо смогло разгромить демократические силы
и сделать их не способными к более крупным
выступлениям. Но ему не удалось уничтожить их и искоренить
80-летнюю марксистскую традицию германского
рабочего движения. Во всех слоях народа, а также в армии
появлялись все новые и новые противники Гитлера,
которые искали и порой находили контакты со старыми
антифашистами. Призывы Национального комитета
«Свободная Германия» честные немцы восприняли как
голос национальной совести, которого они не слышали
от буржуазных политических деятелей и офицеров со
времен Штейна. Возникло нечто новое, чего не хватало
в 1932—1933 гг.,—моральное боевое сообщество,
объединявшее представителей разных мировоззрений —
от коммунистов и социал-демократов до католических
священников и консервативных демократов — в борьбе
против диктатуры аморальности и бесчеловечности.
Героизм немецких антифашистов и понесенные ими
жертвы вошли в историю. Но' чаша весов с
политической виной немецкого народа опускается куда ниже,
если учесть соотношение сил того времени. Истинное
значение борцов немецкого антифашистского
Сопротивления, которым не удалось спасти честь Германии,
состояло в том, что они воплощали собой надежду на
будущее. Идя на борьбу и на жертвы, несмотря на
раздробленность движения Сопротивления, они
олицетворяли миллионы немцев доброй воли, потенциальную
демократическую силу периода после падения Гитлера.
18 Александр Абуш
273

Эти герои-антифашисты служили залогом обновления
Германии, как только разомкнутся давившие ее
железные тиски террора и лжи.
Новая перспектива, новое начало
Тот, кто в состоянии мысленно подняться над
кошмаром недавнего прошлого, сможет осознать глубокое
моральное падение немецкого народа во всей его
исторической взаимосвязи и увидеть те социальные силы,
на которые ложится главная вина за это падение.
Народы меняются, когда они, медленно или быстро,
осознают свою ответственность за терпимое отношение
к позорному режиму. Народы меняются, когда
сознание своей ответственности за прошлое поднимается
у них до полного понимания своей ответственности за
грядущее, до воли к самообновлению.
Глубокое падение немецкого народа под властью
гитлеризма было вызвано вполне определенными
реакционными кругами, а вовсе не «нацистской душой»
самого народа. Немецкий народ столь же мало имел
в своей «крови» агрессию со времен Тацита и древних
германцев, как и любой другой народ. «Душу»
немецкого народа выражали вовсе не монополисты и
юнкеры, не лишенные всего человеческого преступники,
которые сумели завербовать эту «душу» себе на
службу. Мы знаем, что, после того как гитлеры
нашли свой заслуженный конец, разброд в мыслях и
чувствах немецкого народа оказался преодолим.
В полной противоречий, несчастливо сложившейся
истории Германии мы видим немало прогрессивных
движений, немало мужественных сынов немецкого
народа, которые поднимались на борьбу, чтобы сбросить
гнет кайзеров, королей, князей, юнкеров, монополистов
и нацистских диктаторов. Фридрих Энгельс,
оглядываясь на Крестьянскую войну в Германии, писал:
«Было время, когда Германия выдвигала личности,
которые можно поставить рядом с лучшими
революционными деятелями других стран, когда немецкий
народ проявлял такую выдержку и развивал такую
274

энергию, которые у централизованной нации привели
бы к самым блестящим результатам, когда у немецких
крестьян и плебеев зарождались идеи и планы, которые
достаточно часто приводят в содрогание и ужас их
потомков» х.
Диалектика истории именно в период
разнузданного зверства германского фашизма выдвинула
сильные характеры, стойких людей, достойных встать в
один ряд с такими фигурами эпохи Возрождения, как
Гуттен, Рейхлин, Зикинген и Мюнцер. Это граф Филипп
Клаус Шенк фон Штауфенберг, потерявший на войне
глаз и руку, а затем повешенный нацистами после
провала офицерского заговора против Гитлера в июле
1944 г.; это юные студентки Софи Шолль, Эва Мария
Бух и Лизелотта Херрман, бесстрашно взошедшие на
эшафот. Это жизнерадостный борец-коммунист Эдгар
Андре, сложивший голову под топором палача; это
герой немецкой мысли писатель Карл фон Оссецкий,
погибший в концлагере и увенчанный за свое
мученичество Нобелевской премией мира. Это коммунист —
гамбургский портовый рабочий Эрнст Тельман,
революционный руководитель и героический образец сына
своего класса, и это социал-демократ,
рабочий-деревообделочник Вильгельм Лёйшнер; оба они, каждый по-
своему, олицетворяют верность германского
пролетариата своим убеждениям и готовность идти за них на
смерть.
Книга о десятках тысяч страдавших и павших,
подобно им, в борьбе еще не написана. Эти люди вышли
из того же самого народа, к которому принадлежали и
деспотический прусский король Фридрих II, и
«железный» Бисмарк, и заносчивый кайзер Вильгельм II,
а позднее — такие выродки, как Гитлер, Гиммлер,
Геринг, Геббельс и их банды. Все вопросы, которые
выдвигала германская история, являются результатом
неразрешенного противоречия между этими внутренними
силами немецкого народа.
Беда Германии состояла вплоть до
настоящего^времени не в том^'~что__еи не хватало бордов за прогресс.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 7, стр. 345.
18* 275

подлинных гуманистов, мастеров культуры. Через всур
германскую историю из поколения в поколение
проходила до сих пор одна и та же коренная ошибка; _ора
заключалась в том, что немецкий народ не смог, лак
это сделал английский народ при Кромвеле и
французский при Робеспьере, снестр голоду ^Т^РПЖ^ _
чтущему, отжившему. R п6риу рвволтоттияу — и и iRAR г.
и 1918 г.— немецкий народ не сумел так об^вддттитт,
и сконцентрировать свои прогрессивные силы, чтобы
довести демократическую рвттлттцпр до конття. Эта
цепосл^довательность__ и_ капитуляция немецкой,
.буржуазии перед рвякттийй pa-aft <νφ*>*3 Л ΡΕ? Π;>ЛП™УР™^
щимся соп^али^ическим рабочим движением была в
прошлом всегда смертельна для германской демократии.
Немало немцев умело хорошо умирать за свободу.. во
побеждать в борьбе за свободу, как другие цароды, они
не научились.
Итак, немецкая нация стоит перед задачей — сойти
со своего длительного пути ошибок и роковых
заблуждений. Она оказалась ввергнутой в такую
национальную катастрофу, какой Германия не переживала со
времен Тридцатилетней войны. Но условия и
последствия этой катастрофы, а также возможности ее
преодоления ныне совсем иные, чем тогда, ибо
человеческое знание с той поры, несмотря ни на что, сделало
гигантский скачок вперед. Как ни ужасны разрушения,
оставленные нацистами по всей Германии (не только
Померания, Магдебург и некоторые другие города были
выжжены, как во время Тридцатилетней войны),
гораздо тяжелее моральное унижение, испытываемое
немецким народом перед собственной совестью и перед
всеми народами. Но особенность ситуации после
второй мировой войны состоит в том, что демократические
народы, в первую очередь советский народ, вынесший
на своих плечах основную тяжесть войны, которую
вела антигитлеровская коалиция, приносили жертвы
также и ради того, чтобы вывести немецкий народ из
состояния тяжелейшей депрессии и вины на путь
освобождения, сделать его способным избавиться наконец
от главных виновников своего падения —
монополистических и милитаристских преступников. Таким образом,
276

деяния самого немецкого народа должны стать теперь
тем пробным камнем, который должен показать,
явилась ли для немцев национальная катастрофа
подлинным учителем жизни.
Немцы должны возместить то, что было разрушено
их руками. Это первейший и незыблемый принцип; без
его принятия не может быть никакого морального
обновления немецкого народа. Речь идет не о мести, не
о библейской вине и искуплении, а о том, чтобы
немецкий народ наряду с материальной помощью
подвергшимся ограблению народам Европы в то же время
сам имел возможность измениться к лучшему;
таким образом, речь идет о предпосылке
перевоспитания немецкого народа. Ведь уничтожение
нацистских преступников — это только часть его
самоочищения.
В своеобразных условиях рассчитанной на ряд лет
оккупации Германии войсками стран антигитлеровской
коалиции немецкой нации предстоит обновиться с ног
до головы. Это значит, что в своих новых деяниях она
учтет насущные уроки своей истории и одним рывком
доведет до конца демократический переворот, начатый
еще в 1848 и 1918 гг. Раздел юнкерских поместий между
крестьянами-бедняками и полная ликвидация
империалистических монополий явятся в Германии — и без
баррикадных боев — завершением демократической
революции, осуществлением исторической необходимости.
Такое глубокое вторжение в прежнюю структуру
Германии изменит весь облик немецкой нации.
Этими деяниями будет создана здоровая почва для
обновления немецкой культуры: она воспримет все
самое светлое из прошлого и все лучшее из настоящего.
После освобождения народного образования от ми-
литаристско-фашистских 'оков потребуются немалые
воспитательные усилия для того, чтобы удалить из
умов, особенно молодого поколения, следы 12-летнего
нацистского господства и ложного политического
наследия. Перед демократической немецкой наукой,
литературой и искусством современности встает огромная
национальная задача: веря в неисчерпаемые силы своего
народа, способные воспрянуть даже после самого тяже-
277

лого недуга, помочь ему осознать наконец германскую
действительность, направить его мысли и чувства по
гуманистическому пути.
Усилия Иоганна Готфрида Гердера и Гёте изучить
культуру восточноевропейских народов, Александра фон
Гумбольдта — доказать равенство всех рас, Готхольда
Эфраима Лессинга — использовать опыт английской
литературы, Генриха Гейне — установить контакты с
духовной жизнью французского народа, а также многое
другое в сочетании с пролетарским интернационализмом
Карла Маркса и Фридриха Энгельса — все это
составляет то великое наследие, которое следует вновь
вызвать к жизни в сознании немецкого народа. И
поскольку этому светлому прошлому суждено теперь вновь
ожить, немцы должны установить новые, лишенные
какого бы то ни было расового высокомерия
отношения именно с народами Восточной Европы, которые
Гитлер предназначал для истребления как
«неполноценные». Немцы должны осознать глубочайший
политический сдвиг нашего столетия, который находит свое
выражение в том, что идея Фихте о «равенстве всего,
что носит облик человека», стала реальной основой
жизни в социалистическом Советском Союзе, меж тем
как Германия отдалась на милость Гитлера.
Немецкий рабочий класс, который в силу всей своей
предшествующей истории призван к руководству
демократической Германией как самая прогрессивная сила,
должен глубоко заглянуть в прошлое беспощадным
взором самокритики. Эта самокритика не должна
упустить из своего поля зрения ни одной из тех уступок
ложной или враждебной идеологии, которые за
восемь десятилетий существования германского
рабочего движения привели его к поражению.
Знамя социализма, выпавшее из рук павших борцов,
было сохранено и пронесено немецкими рабочими
сквозь годы гитлеризма, подобно тому как 450 лет
назад Йосс Фриц на своем теле сберег знамя
«Башмака». К концу самого позорного периода германской
истории многие немцы — да и как могло быть иначе! —
остались верны своему марксистскому мировоззрению.
278

Первоочередная задача немецкого народа — навсегда
устранить из жизни нации социальных носителей
агрессии. Новая германская демократия будет
антиимпериалистической. В отличие от Веймарской республики она
будет иметь крепкую опору в народе: она будет
опираться на социалистическое рабочее движение, которое
возглавляло демократическую борьбу против прусса-
чества и вильгельмовщины, а также на другие антифа-
шистско-демократические партии и организации, для
которых гитлеризм явился памятным историческим
предостережением. Такая германская демократическая
«республика с республиканцами» не даст, как это было
после 1918 г., всякими интригами извне толкнуть себя
на путь новых империалистических спекуляций и
авантюр. Освободившаяся от верноподданнического
раболепия, а также и от высокомерия по отношению к другим
странам, Германия будет честно стремиться стать
миролюбивой страной в центре Европы. Многое в
ближайшие годы зависит от того, будут ли правительства всех
стран Объединенных Наций содействовать этому
демократическому развитию Германии, имеющему
решающее значение, а тем самым и своей политикой мирного
времени подкрепить смысл антигитлеровской войны,
которую они вели: уничтожение разбойничьего нацизма
и агрессивного германского империализма.
После окончания войны руководящие
государственные деятели великих держав антигитлеровской
коалиции в Потсдаме — бывшей резиденции прусских
королей — обещали немецкому народу восстановление его
национального единства и указали ему путь
возвращения к активной жизни в сообществе народов. После
всего чудовищного, совершенного немецкими руками,
путь этот не мог быть не суровым. Но в наш «век
простого человека» хорошо известно, особенно со времен
экономического кризиса 1930—1933 гг., когда начался
подъем Гитлера, что свобода без хлеба не может
восприниматься ни одним народом как подлинная свобода.
11оэтому обеспечение германской демократии
материальными возможностями жизни служит разумным
шагом укрепления мира и демократической свободы
во всем мире. Но прежде всего немцы должны своими
279

собственными делами показать другим народам, что они
стали народом, в котором пробудилось демократическое
самосознание. В конечном итоге гарантией против
возрождения германского империализма могут стать только
дела самих немцев.
Германская нация должна вновь, безжалостно к
самой себе, пересмотреть свою историю, чтобы изгнать из
своего настоящего все то мрачное, что словно кошмар,
душило любой свободный порыв былых поколений.
Самое главное — чтобы германская нация научилась по-
новому творить историю. Собственное сознание,
собственная активность — вот что необходимо немцам для
того, чтобы понять уроки своей истории и претворить
их в жизнь. Стремление свершить коренным образом
новое — такова самая мощная движущая сила
перевоспитания немецкого народа, его внутреннего
преобразования.
1945 г.

ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
Из послесловия, написанного автором в 1949 г.
Последнее время я медлил с переизданием книги,
чтобы еще раз пересмотреть ее с дистанции нескольких
лет и, возможно, дополнить. По сравнению с
предыдущими изданиями я лишь исправил некоторые
неточности, оказавшиеся неизбежными в связи с
недостатком материалов в Мексике, где в эмиграции писалась
эта книга. Изменения и дополнения внесены в книгу
лишь в той мере, в какой они не меняли ее
первоначального характера, ибо в своей основе она должна
остаться такой, какой была написана. В ходе
дальнейшего развития с 1945 по 1949 г. основные выводы книги
относительно ответственности немецкого народа
полностью сохранили свою историческую значимость как
единственно честный исходный пункт внутреннего
преобразования и развертывания демократической
самодеятельности нашего народа.
Однако за четыре послевоенных года, в ходе
которых международное положение претерпело глубокие
изменения, перед всем миром встал новый чреватый
опасностями вопрос, который для немецкого народа был
жгучим вопросом его будущего, вопросом его
национального существования: не продолжится ли ложный
путь германской нации? Не останутся ли страшные
уроки недавней истории бесполезными для
значительной части немецкого народа? В настоящем послесловии,
в котором автор стремится дать ответ на этот новый
вопрос, мы остановимся в основном на актуальном
вопросе: претворены ли в Германии в жизнь и как именно
уроки 1945 года?
281

Нынешняя толкающая многих немцев на ложный
путь антидемократическая и вместе с тем
антинациональная политика, направленная на раскол Германии,
подготавливалась уже давно, с 1945 г.
Уже тогда реакционные немецкие историки и
публицисты не желали осознать или преднамеренно
утаивали полную правду о роли Гитлера в истории
Германии. А полуправда обычно служит подготовке новой
неправды. Поэтому в данном послесловии нам придется
немного вернуться назад и сначала рассмотреть
некоторые легенды, созданные с определенной целью.
Легенда первая: «Демоническая личность»
Патриарх немецких буржуазных историков Фридрих
Мейнеке (который в своей книге «Германская
катастрофа» (1946 г.) честно выступил против ошибочного
развития немецкой буржуазии со времен бисмарковской
политики «крови и железа»), пытаясь окончательно
разъяснить феномен Гитлера, пришел к выводу о
«демонической силе личности» последнего. Этот
либеральный профессор истории, конечно, сознавал, что за три
четверти века немецкая буржуазия опустилась с высот
идей своих классических мыслителей-гуманистов и
поэтов гётевского «золотого века» (это был одновременно
и век германской раздробленности, существования
затхлых карликовых государств) до
антигуманистической и жаждущей захватов пангерманской политики
силы.
Однако критика (так и остающаяся в сфере истории
идей) вырождения немецкой буржуазии заканчивается
у Мейнеке именно там, где должен был бы возникнуть
вопрос о глубоких причинах подобного хода развития.
Тут в исследовании Мейнеке обнаруживается зияющая
брешь. Мейнеке не выясняет, какие решающие
политические последствия имел для дальнейшего развития
Германии отказ буржуазии от последовательного
проведения своей собственной революции после 1849 г.
Он не доходит до осознания того факта, что на идейно-
политическое развитие немецкой буржуазии воздейство-
282

вали особенности развития германского
монополистического капитализма. Поэтому Мейнеке не исследует
взаимодействия между этими двумя явлениями. В его
изложении не находит своего экономического
обоснования исключительная агрессивность германского
империализма, который опоздал к разделу мира, но благодаря
своей прусско-милитаристской армии чувствовал себя
особенно сильным и, имея во главе вильгельмовское
полуабсолютистское правительство, был весьма склонен
к авантюрам; не дает Мейнеке и экономического
обоснования стремления германского империализма к
экспансии.
Поскольку либеральный историк игнорирует
экономические законы, ему не остается ничего иного, как
дать вылезти из пропасти «демонической личности»
Гитлера — этого неотразимого крысолова, который игрой
на своей дудке сумел увлечь за собой немецкую
буржуазию, находившуюся в состоянии идейного разброда.
Таким образом, в труде Мейнеке остались
неразоблаченными те общественные силы и закулисные
покровители, которые, как это показано в «Ложном пути одной
нации», в кризисный 1932/33 г. привели Гитлера к
власти, поскольку тот казался им подходящим
человеком, чтобы, установив господство тотального зверства,
на веки вечные истребить в Германии прогрессивный
дух и преградить путь общественному развитию, а также
лучше подготовить вторичную и на этот раз, по рас-
счетам германского империализма, успешную схватку
в борьбе за мировое господство. Именно в констатации
этого факта и состоит сущность рассмотрения истории
Германии в моей книге.
В этой связи я писал:
«Таково было действительное социальное
содержание нацизма, который вырос, как ядовитое растение,
на почве экономически созревшего для своей гибели,
политически бессовестного и морально разложившегося
германского монополистического капитала.
Только разоблачение истинного смысла гитлеризма,
его подлинных покровителей и тех, кто извлекал из
него пользу, позволяет (не упуская из виду
фашистских палачей народов Европы и могильщиков немецкой
283

нации) бросить взгляд в прошлое и показать, чьим
наследником в германской истории был Гитлер».
Итак, Мейнеке не сумел обнажить причин
германской катастрофы. Его критика остановилась именно там,
где требовалось ее последовательное доведение
доисторического обоснования необходимости демократического
преобразования всей экономической структуры виль-
гельмовско-гитлеровской Германии.
Но гораздо более серьезно, чем личные ошибки
Мейнеке, то, что замалчивание им этих важных
взаимосвязей совпадает со стремлением западных оккупационных
держав в угоду собственной капиталистической системе
скрыть подлинную сущность диктатуры и агрессивной
политики Гитлера. Мол, раз этот запятнанный кровью
убийца уже пал, то нечего и предавать гласности, чем
он был в действительности, а лучше изображать и его
самого и его ближайших подручных сатанинскими
выродками рода человеческого (каковыми они,
несомненно, тоже были), омерзительными единичными
явлениями, «демоническими личностями»: одним словом,
пусть считают их чем угодно, только не зверским
выражением вполне определенной социальной системы.
Тем самым стремятся завуалировать в сознании
немецкого народа классовый характер фашизма. Только
таким образом удалось в новых условиях предпринять
на западе Германии реставрацию капиталистической
системы якобы во имя демократической свободы. Именно
так там и поступили, не останавливаясь перед
возможностью повторения трагедии Веймарской республики.
Легенда вторая: «Тоталитаризм»
Если Фридрих Мейнеке продемонстрировал
неспособность буржуазно-либерального историка в
достаточной мере осознать воздействие экономического
развития на политическую и духовную жизнь Германии,1 то
живущий в Швейцарии немецкий экономист-теоретик
Вильгельм Рёпке, питая смертельную ненависть к идеям
социализма, сознательно игнорирует это воздействие.
284

Своей книгой «Германский вопрос», вышедшей в 1945 г„
Рёпке проповедует следующую «теорию»: будто
нацистская диктатура и советская демократия — это лишь две
разновидности одного и того же явления — тоталита-1
ризма, что диктатура Гитлера якобы никогда не
выполняла социального заказа капитализма. «Теория» Рёпке
пришлась по вкусу уцелевшим на Западе кругам
германского монополистического капитала и юнкерства.
Модное словечко «тоталитаризм» нужно им в качестве
волшебной формулы, при помощи которой можно в
мгновение ока сделать невидимыми конкретно
осязаемых капиталистических хозяев Гитлера, подменив их
чем-то неопределенным, абстрактным, вневременным.
После краха гитлеровской диктатуры это словцо
получило современное значение: оно стало направлено
против «новой опасности» — против Советского Союза (где
власть капиталистов и помещиков была свергнута еще
в 1917 г.). Именно к этому и стремился Рёпке.
Такой умышленной подменой понятий Рёпке хотел
отвлечь внимание немецкого народа от только что
приобретенного последним опыта германской истории, а
также от сущности капитализма. Рёпке предпочел
игнорировать историческую изменяемость формы и
содержания демократии, чтобы клеветнически назвать
«тоталитарной» высшую ступень ее развития — советскую
демократию.
Но если слово «тоталитарный» и имеет вообще
какой-то смысл, то только в применении именно к
капитализму, который держит жизнь человека в оковах
от к!олыбели до могилы, лишает людей всего
человеческого, превращая их в свое орудие, и является сам по
себе тоталитарной системой. Полной
противоположностью бесчеловечности капитализма служит в наше
время гуманизм социализма, для которого нет в мире
большей ценности, чем человек, и глубочайший смысл
которого заключается в ликвидации эксплуатации
человека человеком. Рёпке как апологет капитализма
отрицает эту противоположность, и он должен это
делать, ибо в другой своей книге — «Учение об
экономике» он старается изобразить капитализм (в том
285

числе и германский) с его кризисами и катастрофами
как «естественное» выражение любой демократии.
Самое важное для Рёпке — это пропагандирована
своего тезиса: капитализм должен защищаться, должен
оказывать сопротивление. Врагом для капитализма был
и остается Советский Союз с его социалистическим
плановым хозяйством, который именно в годы войны
настолько убедительно доказал превосходство своей
системы, что и другие, освобожденные Советской Армией
народы на востоке и юго-востоке Европы начали
вступать на путь социализма. «Теория» Рёпке, если снять
с нее «либеральный» и «космополитический» флер,
была с самого начала не чем иным, как утилитарной
идеологией, отвечавшей потребностям тех реакционных
кругов американского монополистического капитала,
которые еще в годы второй мировой войны пытались
саботировать рузвельтовскую лояльную политику союза
с СССР, а к концу войны считали, что пришло время
начать подготовку для агрессии против первой в мире
страны социализма. Гитлер, уже сметенный в пропасть,
на худой конец был для них зарвавшимся и потому
в свое время опасным конкурентом. В лице же
окрепшего Советского Союза они видели своего классового
врага, мирное существование и ясивой пример которого
постоянно показывают всем народам, что без
капитализма жизнь людей может быть счастливой.
Таким образом, при ближайшем рассмотрении
обнаруживается, что «свободное» и якобы чисто научное
мышление профессора Рёпке укладывается в весьма
определенное, служащее практическим целям русло.
От обоснования необходимости «сопротивления»
капитализма социализму Рёпке пришел к проповеди
вооруженной интервенции против Советского Союза. Что же
касается Германии, то он требовал создания
западногерманского федеративного государства.
«Теория» Рёпке о «тоталитаризме» — это
универсальный товар для современного потребления: она не
является ни оригинальной, ни германской и вместе
с тем достаточно характерна для вполне определенного
умонастроения. Но в Германии эта «теория»,
внедрявшаяся после 1945 г. западными оккупационными вла-
286

стяни через тысячи каналов и в самых различных
оттенках, использовалась в качестве отравленного
кинжала, которым наносился удар любому честному и
последовательному усилию претворить в жизнь уроки
германской истории. Это наблюдается особенно с тех
пор, как англосаксонские державы стали сознательно
направлять свою политику против духа и буквы
Потсдамского соглашения, заключенного в августе 1945 г.
Легенда третья: 20 июля 1944 года
Тот, кто действовал против политики Потсдама,
/основанной на единстве четырех союзных держав,
неизбежно должен был стремиться подорвать идею
единства германских антифашистских сил всех
мировоззрений, идею, порожденную страданиями и горьким
опытом периода гитлеровской диктатуры. Американской и
английской пропаганде было легко найти точки
соприкосновения со старыми предубеждениями против жертв
фашизма у тех немцев, которые еще не освободились
от влияния нацистской идеологии. Среди других слоев
немецкого народа, которые серьезно стремились начать
жить по-новому, эта пропаганда велась окольными
путями. Стремясь дискредитировать тех немцев, которые
своим поведением перед гитлеровским кровавым судом
и в концентрационных лагерях, участием в
освободительной борьбе республиканской Испании, а также
в движении Сопротивления народов Европы доказали
честность и твердость своих убеждений (или по
крайней мере преуменьшить историческую роль этих борцов
в сохранении немецкого гуманистического духа в годы
мрака), эта пропаганда дополнила послевоенную
диффамацию исторической ложью — мифом о 20 июля
1944 г. Запоздалый путч нескольких гитлеровских
генералов и нескольких политиков — представителей
крупного капитала — стал выдаваться за «подлинное»
германское движение Сопротивления.
На деле же заговор 20 июля возник лишь спустя
полтора года после поражения фашистского вермахта
на Волге, решившего исход войны, когда Советская
287

Армия, нанося гитлеровским войскам один
сокрушительный удар за другим, гнала их к границе Восточной
Пруссии, когда англо-американцы, открыв запоздалый
второй фронт в Европе, смогли легко высадиться в
Нормандии, т. е. тогда, когда каждому здравомыслящему
немцу уже был очевиден неотвратимо приближающийся
разгром Гитлера. Возглавлявшие заговор генералы,
группировавшиеся вокруг Бека, а также политики,
группировавшиеся вокруг Гёрделера, Попица, фон Хас-
селя, отнюдь не были преисполнены
антиимпериалистического и демократического духа. Да этого и трудно
было ожидать от них, принимая во внимание их
социальное происхождение. Это было невозможно и в
силу политических позиций этих лиц в гитлеровское
время, а также в силу их международных связей.
Значительная часть старых генералов рейхсвера на рубеже
1933 г. содействовала приходу Гитлера к власти в
качестве «фюрера» Германии. Они вновь и вновь
откладывали свой заговор против «фюрера», который
преподнес им такую грандиозную армию. Они склонились
перед «фюрером» и во время последнего кризиса
рейхсвера, в 1938 г., а затем, после «победоносного»
вторжения в Польшу и Францию, охотно принимали из его
рук фельдмаршальский жезл. Что касается политиков
из среды крупной буржуазии, то они никогда не
обрывали по-настоящему пуповину, соединявшую их с
германским империализмом.
Эти круги установили в Швейцарии связи с
английской секретной службой, а позже — с американской
разведкой, которая под руководством Аллена У.
Даллеса (брата политического деятеля республиканской
партии Джона Фостера Даллеса) занималась во время
второй мировой войны тем, чтобы не допустить
«радикального» переворота в Германии: диктатуру Гитлера
следовало, по их расчетам, своевременно заменить
правительством представителей германских
монополистов и гитлеровских генералов.
В изображении Фридриха Мейнеке Бек, Гёрделер,
Попиц, фон Хассель, «опираясь на хотя и не могущую
уже победить, но все еще боеспособную и внушающую
уважение армию», надеялись «на более благоприятные
288

условия мира, нежели в случае полного истощения сил
под властью Гитлера». Ульрих фон Хассель, в прошлом
германский посол в Риме, в феврале 1940 г. предложил
от имени этих «оппозиционеров» представителю лорда
Галифакса в Швейцарии мир на условиях
восстановления границ 1914 г. и передачи Германии Австрии и
Судетской области. Отправным пунктом предложений
Хасселя, руководившего внешней политикой
заговорщиков, было адресованное Англии предложение
превратить Германию после свержения Гитлера в вал
против Советского Союза. Кроме того, опубликованные
донесения Аллена У. Даллеса в Вашингтон
документально доказывают, что гёрделеровская группа,
рассчитывая на возникновение противоречий между
Соединенными Штатами и Советским Союзом, стремилась
с этой целью к тому, чтобы американцы вошли в
Берлин раньше Советской Армии. Таким образом,
заговорщики 20 июля совершенно не выходили из русла своей
империалистической идеологии: Гитлер был для них
лишенным чувства меры сумасбродным авантюристом,
который терял то, что завоевывал.
И вовсе не случайно, что заговорщики 20 июля не
сумели действовать смело и решительно и были
разгромлены сразу же после неудачного покушения на
Гитлера: это было обусловлено их идеологией и их
многолетними колебаниями при подготовке заговора. В
заговор было вовлечено слишком много генералов,
которые до последнего момента служили Гитлеру и даже
в решающий момент не знали толком, к какому лагерю
примкнуть. Поэт Альбрехт Гаусгофер, выполнявший на
подготовительной стадии заговора роль связного между
«оппозицией» Гёрделера — Попица и «заместителем
фюрера» Рудольфом Гессом (который в мае 1941 г.
отправился на самолете в Англию, чтобы перед нападением
на Советский Союз достигнуть компромисса с чембер-
леновскими кругами), этот поэт, сын
«геополитического» обоснователя германской захватнической
политики, даже находясь в заключении вплоть до 1945 г.,
все еще самоуверенно полагал, что станет более
разумным, чем Риббентроп, министром иностранных дел или
по меньшей мере внешнеполитическим советником пра-
•9 Александр Абуш
289

вительства Гитлера. Когда в апреле 1945 г. эсэсовцы
выстрелом в затылок убили его, в руке у него
обнаружили рукопись «Моабитских сонетов» — потрясающую
исповедь смертника, но демократическим борцом он так
никогда и не стал.
В заговоре 20 июля, бесспорно, кроме генералов
участвовали и офицеры; с заговором были связаны
такие буржуазные дискуссионные кружки, в которых
разгорался истинно национальный дух против
нацистских могильщиков нации. Они думали о создании вместе
с трудовым народом подлинно демократической
Германии, и именно герой покушения на Гитлера —
полковник Филипп Клаус Шенк фон Штауфенберг был
убежден в необходимости принципиально нового отношения
немецкого народа к Советскому Союзу. Таким образом,
«движение» 2Ü июля представляло пеструю амальгаму,
и потому участники его имели различные взгляды по
вопросам внешней политики: фельдмаршалы, дипломаты
высоких рангов и министры помышляли о сепаратном
мире с западными державами под знаком
антибольшевизма, чтобы создать мощный фронт против Советского
Союза; в низовых же дискуссионных кружках
стремились добиться осознания того факта, что коренное
изменение отношения к Советскому Союзу — это
необходимость для немецкой нации.
Заговорщики 20 июля имели связи с
социал-демократическими группами, концентрировавшимися вокруг
Вильгельма Лёйшнера, и с внутригерманским
движением «Свободная Германия» (группа Антона Зефкова),
во главе которого стояло несколько давно известных
в немецком рабочем движении коммунистических
руководителей — люди высокого интеллекта и большого
мужества: Антон Зефков, Франц Якоб, Бернгард Бест-
лейн, Теодор Нёйбауэр и Георг Шуман. За тесную связь
с коммунистическими кругами с целью организации
успешного восстания против Гитлера особенно
энергично выступал Штауфенберг (группа Зефкова была
разгромлена гестапо за несколько дней до 20 июля.
Ее руководители сложили головы на плахе).
Представители подпольных рабочих групп, временно
отбросив свои принципиальные разногласия, из такти-
290

чсских соображений готовы были выступить вместе
с участниками заговора — генералами и политиками из
кругов крупной буржуазии, поскольку в то время
свержение гитлеровской диктатуры было важнейшим
историческим актом, необходимым для прекращения войны.
Генералы и сам Гёрделер, однако, и не помышляли
о серьезном выступлении народных масс, так как это
не соответствовало их политике. Когда главари заговора
оказались не способны к обдуманным и энергичным
действиям, даже самые честные участники этого
заговора против Гитлера были уже не в состоянии
действовать в соответствии со своими взглядами. Они тоже
пали жертвами гиммлеровской мести, пополнив
бесконечный мартиролог мучеников, погибших с 1933 по
1945 г. от рук Гитлера сынов и дочерей не только
немецкого, но и других народов.
Редко случалось в истории, чтобы заговорщики
действовали более дилетантски, чем 20 июля 1944 г.
германская военщина, которая имела такой большой опыт
в заговорах против рабочего класса и против
Веймарской демократии. Хотя заговорщики и обладали в армии
многими ключевыми позициями, генеральский путч
закончился провалом, ибо с самого начала был задуман
как далекий от народа и по своей политической
сущности оставался враждебен народу.
В течение 12 лет Коммунистическая партия
Германии давала подпольной антифашистской борьбе самые
сильные кадры и несла в этой борьбе самые
многочисленные жертвы. Совершенно раздробленное в годы
войны германское движение Сопротивления постепенно
стало кристаллизоваться в деятельности группы Шуль-
це — Бойзена — Харнака, объединявшей антифашистов
без различия партийной принадлежности. Члены этой
группы (действовавшей независимо от возникшей
несколько позже и уничтоженной гестапо группы Зеф-
кова), презирая смерть, боролись за прекращение
гитлеровской войны; к ней принадлежал и видный
немецкий писатель Адам Кукхоф, казненный, как и его
товарипщ. В это же время вели работу отдельные
нелегальные социал-демократические группы, а также
слабые в организационном отношении кружки друзей.
19*
291

Многие евангелические пасторы и католические
священники лично оказывали сопротивление фашизму, в то
время как их церкви освящали гитлеровское оружие.
Многообразие видов и форм сопротивления всех слоев
немецкого народа (которое все же оставалось
недостаточным, ибо более десятилетия в нем участвовало
меньшинство населения) разрушает миф о заговоре 20 июля
1944 г. Этот заговор никогда не был подлинным
движением Сопротивления немецкого народа. Он был лишь
единичным эпизодом.
Правда, мировой общественности выступление
участников заговора 20 июля могло показаться необычайно
сенсационным, поскольку в нем была замешана
верхушка армии и государственного аппарата и поскольку
он со всей остротой и драматичностью наглядно
показал смертельный кризис гитлеровского режима. Но этот
заговор в гораздо большей степени являлся не
выражением сопротивления фашизму, а свидетельством тех
поисков пути спасения германского империализма без
Гитлера, которые предпринимались немецкими
империалистами и генералами — соучастниками
гитлеровских преступлений.
За время, прошедшее после выхода в свет данной
книги, стали известны многие немецкие и иностранные
материалы, позволяющие более подробно обосновать
изложенную здесь характеристику заговора 20 июля
1944 г. А это дает возможность защитить от
фальсификации западногерманской и международной реакцией
историю германского движения Сопротивления,
которая писалась кровью многих героев-антифашистов.
Потсдам и Хиросима
После смерти Рузвельта правительство США встало
в 1945 г. перед дилеммой, имевшей основополагающее,
решающее значение для будущего Германии: либо
поддержать создание антифашистского строя и подлинную
демократизацию в едином германском государстве, либо
сохранить германских монополистов (устранив
отдельных, наиболее скомпрометированных) в качестве своих
292

будущих младших партнеров. Американское
правительство предпочло второе: реставрацию в Западной
Германии «естественных», неприкосновенных и
освещенных «традициями» капиталистических «порядков».
Если рассматривать отдельные явления в общей
взаимосвязи, то за прошедшие четыре года стала более
отчетливо видна истинная международная подоплека
такого решения германского вопроса правительством
США: Германия стала полем битвы в «холодной войне»,
охватившей весь мир. Не успели еще просохнуть
чернила на подписи президента США Трумэна под
Потсдамским соглашением, как 6 августа 1945 г. на
Хиросиму была сброшена первая американская
атомная бомба. Конечно, в ходе войны против фашизма не
на жизнь, а на смерть ученые-физики стран
антигитлеровской коалиции неизбежно должны были делать все
для того, чтобы опередить Гитлера и отвратить угрозу
всему миру, которая возникла бы, если бы в его руках
оказалась атомная бомба. Однако атомная бомбежка
Хиросимы не вызывалась необходимостью в войне
против Японии, которая уже была близка к
капитуляции, да еще за неделю до того, как Советская Армия,
перейдя в наступление на суше, давно согласованное
с союзниками, несомненно нанесла бы ей последний
удар. Взрыв атомной бомбы был задуман уже как
демонстративная угроза Советскому Союзу. Наиболее
агрессивные империалистические круги Соединенных
Штатов, влияние которых на американскую внешнюю
политику возобладало после смерти Рузвельта,
стремились тем самым «показать свою силу». Кошмарный итог
взрыва атомной бомбы, безжалостно уничтожившей
десятки тысяч детей и женщин, породил в этих
правящих кругах США настоящий атомный психоз —
лихорадку высокомерия, истерию защиты мнимой атомной
монополии, политику провокаций. Черный день
Хиросимы, ужасы которого распалили у них новую
фантазию установления мирового господства, начала
«американского века», стал черным днем и для Германии, для
ее внутреннего развития.
Если бросить взгляд назад и посмотреть на ход
событий с 1945 г., становится очевидным, что политика
293

влиятельных монополистических кругов Соединенных
Штатов в германском вопросе является составной
частью их стремления изменить итоги антифашистско-
демократической войны против оси Берлин — Рим —
Токио, превратив их в триумф американского
империализма. Весь ход послевоенного развития подтверждает
ленинский тезис об империализме как об эпохе
«финансового капитала и монополий, которые всюду несут
стремления к господству, а не к свободе» 1.
Американские банкиры и монополистические
магнаты, движимые также страхом перед грозящим
кризисом собственной экономики, желали и желают при
помощи доллара и чрезмерно раздутого за время войны
производственного аппарата подчинить себе все пять
континентов в качестве источников сырья, сфер
приложения капиталов и рынков сбыта, а также в качестве
зон своего экономического и политического господства.
«Доктрина Трумэна», под флагом которой «защита
Западного полушария» была агрессивно распространена
вплоть до южных и северных границ Советского Союза,
возродила в изменившихся исторических условиях
старую империалистическую политику «санитарного
кордона». В этой доктрине, а позднее в «плане Маршалла»
и Североатлантическом пакте воплотилось новое
империалистическое притязание на мировое господство. Тем
самым был вызван раскол мира, и линия этого раскола
вдвойне болезненно прошла посреди израненной войной
Германии.
В соответствии с провозглашенными странами
антигитлеровской коалиции целями войны оккупация
Германии предпринималась для того, чтобы уничтожить
материальные и идейные основы нацизма,
империализма и милитаризма, завершить демократизацию
Германии и надежно оградить народы соседних стран от
опасности новой германской агрессии. Однако три
западных державы во главе с США произвольно придали
оккупации Германии совершенно иной смысл.
Политике «плана Маршалла» и Североатлантического пакта
во что бы то ни стало нужна была отколотая, экономи-
1 В. И. Ленин, Соч., т. 22, стр. 283.
204

чески колонизованная и политически зависимая
Западная Германия, которая таким образом могла бы служить
для экономического и военного западного блока
плацдармом против Советского Союза, стран народной
демократии и Восточной Германии.
Эта политика была позолочена заманчивыми
обещаниями о скором включении такой Германии в
«Европейский союз» (провозвестником которого был
поджигатель войны Черчилль), подчиняющийся, однако,
приказам Уолл-стрита. В. И. Ленин еще в 1915 г.
показал, что подобные «Соединенные штаты Европы»,
созданные на базе империализма, могли бы быть лишь
реакционными и означать соглашение «только о том,
как бы сообща давить социализм в Европе...» !
Современная действительность подтверждает всю
гениальность этого ленинского предвидения.
Таким образом, нынешний «Священный союз»
капиталистического мира использует Западную Германию
в качестве пограничной территории своего военного
блока, а Рурскую область — в качестве его арсенала.
Во имя интересов своего господства эти
империалистические силы, осуществив в июне 1948 г. сепаратную
денежную реформу, форсировали затем создание в
Западной Германии нужного им федеративного
государства. Конституция этого сепаратного государства
фактически является инструкцией по проведению в жизнь
продиктованного ему оккупационного статута, который
введен там вместо мирного договора для всей
Германии. Оккупация Западной Германии увековечивается,
приобретая совершенно иной смысл и преследуя
совершенно иные цели, нежели те, которые были
предусмотрены соглашениями союзников в Ялте и Потсдаме.
Эта агрессивная империалистическая политика
превращает западногерманское федеративное государство
в свой объект в двояком отношении: во-первых,
возникают новые, подчиненные Уолл-стриту или тесно
связанные с ним деловыми отношениями концерны;
во-вторых, экспорт и импорт регулируются в соответствии
с американскими интересами. Одновременно в страте-
1 В. И. Ленин, Соч., т. 21, стр. 310.
29Г)

гическпх планах господ из Вашингтона и их
европейских сателлитов западногерманскому федеративному
государству уготована участь первого плацдарма третьей
мировой войны, если миролюбивым силам всех народов
не удастся ее предотвратить.
Посредством этой политики было безжалостно
расчленено в политическом, хозяйственном и культурном
отношении и живое тело столицы Германии.
Свершившееся покушение на единство Германии было
дополнено покушением на единство Берлина. Американская
политика стремилась превратить западные секторы
Берлина с их сепаратной валютой в свои форпосты внутри
Восточной зоны с целью ее политического и идейного
разложения, подрыва ее финансов и экономического
саботажа ее планового демократического строительства.
Глашатаями борьбы против «тоталитаризма» советской
оккупационной зоны выступали и выступают именпо
те, кто в изменившихся международных и
национальных условиях идет по стопам Гитлера.
Пустой звук
В соответствии со своей политикой в отношении
Германии американцы, используя любые пропагандистские
средства, начали с 1945 г. всячески срывать
объединение в общегерманском масштабе обеих легально
восстановленных рабочих партий. Политические и военные
ставленники американских трестов видели главную
опасность внутри Германии в объединении
коммунистической и социал-демократической партий в мощную
социалистическую силу рабочего класса, которая сможет
увлечь за собой все колеблющиеся слои трудового
народа и тем самым стать руководителем нации.
В советской оккупационной зоне, несмотря на все
англо-американские ухищрения, с большим подъемом
произошло слияние обеих партий в Социалистическую
единую партию Германии. В остальной части Германии
западным оккупационным властям удалось нанести удар
по единству рабочего класса. В годы гитлеровского
режима борцы германского рабочего движения, находив-
296

шиеся в подполье, узники концлагерей и каторжных
тюрем, обращая свой взор в будущее, поклялись:
«Не допустим снова веймарского бессилия! Не бывать
больше расколу и распри между братьями по классу!
Не потерпим больше милитаристско-фашистской
реакции!» Их клятва, этот решающий урок гитлеровских
времен, была вновь вытравлена из сознания многих
западногерманских рабочих или по меньшей мере
погребена в нем.
За этим трагическим актом вскоре последовало
(и неизбежно — как фарс) новое издание «шагающей
вперед социализации» 1919 года. Американские
оккупационные власти первое время терпимо относились к
требованию социализации как к звучной фразе социал-
демократической партии Западной Германии. Но два
года спустя, когда английская зона «присоединилась»
к американской и возникла Бизония, в которой
окончательно укрепилась власть доллара, они наложили вето
на принятые ландтагами Гессена и земли Северный
Рейн — Вестфалия и направленные против трестов
«законы о социализации» (под которой подразумевалась
национализация) ключевых отраслей промышленности.
Коменданты трех западных секторов Берлина также
отклонили демократически принятый в 1947 г.
городским собранием депутатов закон о национализации,
распространявшийся на весь Берлин. Под знаком «мар-
шаллизации» и создания нового западногерманского
государства под сенью американского звездного флага
«социализация», о которой говорили в 1945 г., снова стала
пустым звуком. Большинство западногерманских
рабочих, несмотря на все уроки истории, пошло за социал-
демократическим лидером Куртом Шумахером и вновь
отказалось от своего исторического требования.
Вместо социализации или по крайней мере
прогрессивного преобразования жизни в Западной Германии
вновь «шагал» антиболыпевпзм, здесь вновь пугали
«призраком коммунизма», как в 1848, 1918 и 1933 гг.
Под лозунгом антибольшевизма снова объединились
старые уцелевшие политики и партии (причем
западногерманская социал-демократия — в первых рядах),
которые однажды уже привели к гибели Веймарскую
207

демократию и своей трусливой, без борьбы,
капитуляцией перед Гитлером содействовали тому, что имя
Германии покрылось позором. Они оказались готовы в
чужих интересах расчленить собственную нацию. Когда
свои капиталистические классовые интересы ставили
выше блага нации буржуазные партии, это было лишь
повторением типичного явления в истории борьбы
поздней буржуазии против прогресса. Но когда во имя более
высоких для нее интересов американского и
английского империализма стала действовать против
национального единства западногерманская
социал-демократия, превратившись после 1945 г. в боевую организацию
шовинизма и реваншизма, направленного против
прогрессивных народов Восточной Европы и против
последовательной демократизации советской зоны
оккупации, то тем самым она вновь, с еще большей
очевидностью, подтвердила исторический вывод современного
рабочего движения о том, что ее правое
оппортунистическое крыло всегда и при всех условиях находится в
лагере империализма и выступает против
революционного социализма.
Долог и вымощен собственной виной путь
германской социал-демократии со времени ее исторического
падения 4 августа 1914 г., когда она проголосовала за
военные кредиты вильгельмовскому империализму. Это
социал-демократические министры Носке, Шейдеман и
Ландсберг в декабре 1918 г. вооружали
«добровольческие корпуса», совершившие убийство Карла Либкнехта
и Розы Люксембург. Это социал-демократический
министр внутренних дел Пруссии Карл Зеверинг в марте
1920 г. послал генерала Ваттера, принимавшего участие
в реакционном капповйком путче против республики,
на подавление вооруженного выступления рабочих
Рура, когда они за успешную всеобщую забастовку,
спасшую республику от путчистов, потребовали
осуществления своих собственных демократических
требований. Это социал-демократический имперский министр
Вильгельм Зольман (ныне живущий в США) в октябре
1923 г. приказал рейхсверу вступить в Саксонию и
Тюрингию, чтобы силой оружия свергнуть демократически
избранные правительства этих земель, состоявшие из
298

левых социал-демократов и коммунистов. Роль
правосоциалистических лидеров в 1932/33 г. уже была
обрисована выше.
Из документов Аллена У. Даллеса недавно стало
известно, что руководящая группа правых
социал-демократов во главе с Карло Мирендорфом и Теодором
Хаубахом даже в конце 1942 г. выступала за то, чтобы
отложить убийство Гитлера до того момента, когда
американские и британские войска обоснуются на
европейском континенте, с тем чтобы преждевременное
исчезновение Гитлера с политической арены не отдало
Германию во власть коммунистов. Взгляды этой группы,
которая считала, что лучше Гитлер и затяжка войны,
нежели «коммунизм», пропагандировал (находившийся
до начала 1945 г. в эмиграции в Нью-Йорке) старейшина
правых социал-демократических журналистов Фридрих
Штампфер: пусть германская армия откроет свой фронт
на Западе, чтобы еще крепче удерживать фронт на
Востоке. Эта социал-демократическая политика
подыгрывания планам немецко-фашистских фельдмаршалов и
международной реакции превратилась с 1945 г. в
политику раскола собственной страны.
У лидеров западногерманской и западноберлинской
социал-демократии не осталось ныне и следа от
идейного наследия Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Они
прошли до конца путь исторического вырождения своей
партии. То, что впервые стало во всей своей
неприглядности ясно 4 августа 1914 г., продолжается и ныне,
только в иных, соответствующих времени формах:
германская социал-демократия находится теперь на службе
у иностранных империалистов. Лед и пламя не столь
различны меж собой, как политика поддержки «плана
Маршалла» и марксизм.
Дух и действительность
«американского века»
Идейное и политическое вырождение германской
буржуазии, превращение так и не воплотившегося в
действие гуманизма ее «внутреннего царства» в антигума-
290

нистическо-зверский дух и соответствующую практику
нацистов (что бичевал Фридрих Мейнеке в своей либа-
ральной самокритике) требовало, как было показано
в 1945 г. в моей книге «Ложный путь одной нации»,
«разоблачения всех реакционных элементов в истории
Германии, в немецкой литературе и философии,
которые смогли подготовить путь Гитлеру и
благоприятствовать его господству». В дальнейшем этот долг был
выполнен только в советской оккупационной зоне, где
незамедлительно приступили к устранению
мистического мусора национал-социализма из сферы немецкой
духовной жизни. В остальных трех зонах эта
историческая задача не только никогда не осуществлялась, но
постепенно стала вообще отрицаться, а вскоре там
начали делать совершенно противоположное.
Все происходившее в западных зонах Германии
предусмотрительно снабжалось этикеткой патентованной
буржуазной демократии Соединенных Штатов Америки,
Англии и Франции. Эта «демократия» преподносилась
немцам в Западной Германии как единственно
возможная форма демократии. Такое слепое подражание в
Западной Германии этим образцам само по себе означало
попрание уроков собственной национальной истории.
Более того, западногерманская «демократия» явно
отождествлялась с « марша ллизацией» и расколом Германии
не только в экономическом и политическом, но и в
идейном отношении. Зачастую это делалось в неуклюжей и
прямолинейной форме, а иногда и более сложным и
косвенным путем — посредством направляемой
властями «свободной игры умов».
Поскольку необходимость глубокого
демократического обновления всей Германии там не осознавалась и
ставились совершенно иные политические цели, то
в соответствии с этими новыми целями продолжалось
и дальше нацистское фальсифицирование понятий, а
также культивирование иррационализма, столь опасно
расцветающего в Западной Германии. Посредством
импорта идей с Запада понятия «реакция» и «прогресс»,
получившие в ходе всей истории Германии благодаря
классовой борьбе весьма определенное, конкретное
содержание, теперь были превращены в понятия абстракт-
300

ные, туманные и сомнительные. Банкротство
«мировоззрения» Розенберга и Гитлера было объявлено
банкротством всякого любого мировоззрения. Это делалось,
разумеется, прежде всего с хорошо обдуманным
намерением — клеветнически представить молодежи, а
особенно интеллигенции незнакомое им дотоле
научное мировоззрение марксизма-ленинизма как
«тоталитарное».
Западногерманская интеллигенция за прошедшие
после краха гитлеризма четыре года испытала на себе
и в идеологическом отношении все, что имело целью
помешать ее борьбе за формирование новой демократии.
Необходимо было широко распахнуть окна Германии
для того, чтобы увидеть демократические достижения
всех народов в области культуры; однако вместо этого
в западных зонах произошло вторжение из стран
капиталистического Запада «культуры» иного рода.
Западную Германию захлестнула волна литературного и
философского пессимизма; появились пьесы и книги,
которые, правда, иногда и бессознательно, не выражали
ничего иного, кроме отсутствия всякой идейной цели,
кроме безнадежности и нигилистической капитуляции
авторов перед полным отказом правительств их стран
от тех целей, которые провозглашались во время войны
против фашизма. Разумеется, в Западную Германию
была импортирована последняя мода экзистенциализма,
который в годы тяжелых послевоенных трудностей лишь
усиливал настроения обреченности и отчаяния, вносил!
смятение в умы людей, делая еще более мрачным их
взгляд на будущее. Эта измененная в соответствии
с духом времени философия Киркегора, отражавшая
страх поздней буржуазии перед своей общественной
гибелью и выдававшая его за вечный страх всего
человечества перед будущим, в той ситуации, в какой
оказались немцы после 1945 г., препятствовала
реалистическому осознанию причин катастрофы
Германии, а следовательно, и новому, творческому приятию
жизни.
В Западной Германии велась такая пропаганда, как
будто никогда не было ни нацистской идеологии и ее
предшественников, ни разложения научного Мышления
301

иррациональным и мистическим мышлением немецких
и иностранных философов. Гейдельбергский философ-
экзистенциалист Карл Ясперс фальсифицировал
идейное наследие Гёте, выведя из этого наследия свою
собственную концепцию: «Развитие человечества —
сплошные противоречия; при нашем уровне познания оно
просто непостижимо». Такой отказ от научного
познания мира, от исторического мышления вообще роднит
Ясперса и его многочисленных немецких эпигонов со
ставшим с недавних пор модным и в Германии
английским (проживающим в США) философом Арнольдом
Дж. Тойнби, который также отрицает, что «наука
может дать нам ответ на наши современные проблемы»,
и в своей враждебности к науке докатился до
чистейшего мистицизма. «Что насущнейшим образом
необходимо современному миру, так это новая вера в
сверхъестественное»,— пишет Тойнби. Итак, полвека спустя
круговорот безысходного буржуазного мышления вновь
заводит в джунгли антирационализма. Это мышление
снова вступило на ту зыбкую идейную почву
ницшеанства, на которой однажды уже смогла постепенно
вырасти фашистская идеология.
Эта разновидность культурного вторжения в
сочетании с унаследованным немецким антирационализмом
оказала свое практическое воздействие: она не принесла
с собой демократического мировоззрения, а выпестовала
злой дух фатализма, презрения к человеку, нигилизма.
Так, «между прочим», философия Тойнби не случайно
вылилась в требование отказа от суверенитета
отдельных стран в век атомной бомбы в пользу «всемирного
государства», которое является лишь одним из ходких
синонимов «американского века». Таким образом, даже
обратившаяся к, казалось бы, далекому от
действительности мистицизму философия Тойнби объективно
служит тем силам, которые, опираясь на власть доллара
и обладание атомной бомбой, выдвигают притязание на
господство над другими народами.
Практики «американского века», разумеется, не
намеревались довольствоваться только тем, чтобы
поставить под сомнение и «покончить» со всем тем, что
указывает Германии путь к ее национальному демократи-
302

ческому будущему, прежде всего — с реальным
гуманизмом марксизма. Они стремились и стремятся
хозяйничать на подготовленной таким образом идейной почве
«господ собственного духа». Но этому мешают и любые
прогрессивные взгляды буржуазных ученых. Поэтому,
когда в Западной Германии наступила эра идейной
«маршаллизации» и преследования «неамериканского»
образа мыслей, таких ученых стали рассматривать как
внушающих подозрение и начали оказывать на них
гнетущее давление, маскируемое либеральными уловками.
«Охота за ведьмами», первоначально направленная
против свободных умов США, была перенесена в Западную
Германию. С черного дня Хиросимы на всем
американском континенте от Канады до Рио-Гранде и южнее
развернулась охота на «советских атомных шпионов»,
раздуваемая сенсационными сообщениями концернов
прессы Херста и Маккормика. Это отравление
атмосферы в интересах военной промышленности
распространилось и на Западную Германию, обострив
«холодную войну».
Поскольку все имеет свою логику, этот курс
неизбежно привел к тому, что (особенно в американской и
английской оккупационных зонах) вопреки
Потсдамским решениям многие скомпрометированные лица
гитлеровских времен вновь смогли занять кафедры
университетов, важные должности в полиции и юстиции,
а также высокие государственные и административные
посты. Был сделан еще один шаг в том же
направлении: сначала незаметная, а затем вполне открытая
реабилитация таких людей, как Юнгер и Иост, пролагав-
ших гитлеризму путь в идеологии и литературе, и таких
его пособников в области искусства, как Байт Харлан,
который своим фильмом «Еврей Зюсс» непосредственно
помог подготовить удушение миллионов евреев в
газовых камерах. Итак, теперь следовало забыть о том, что
Эрнст Юнгер тоже создавал «стальную романтику»
гитлеровской «стальной угрозы», что именно Гансу Йосту
принадлежит фраза: «Когда я слышу слово «культура»,
я спускаю предохранитель своего браунинга», которая
придала в 1933 г. свой жестокий смысл целому периоду
истории Германии. Поскольку одновременно многие
303

бывшие видные нацисты, прежние фельдмаршалы и
генштабисты нацистской диктатуры получили в
буквальном смысле слова генеральную амнистию, поскольку
Яльмар Шахт также удостоился «отпущения грехов»,
а Нюрнбергский трибунал, судивший военных
преступников, от первоначально суровых приговоров дошел до
оправдания директоров «ИГ Фарбениндустри», палачей
Аушвица и Биркенау, теперь уж казалось «устарелым»
держать в стороне от западногерманской культурной
жизни нескольких идейных и литературных
вдохновителей нацистских убийц. Вместе с амнистией всему
прошлому они получили и благословение на будущие
дела, достойные этого прошлого.
Уроки развития Западной Германии на протяжении
четырех послевоенных лет учат, что под эгидой
империалистической политики демократическое обновленце
немецкого народа до самой его сердцевины там так же
невозможно, как и подлинное обращение немецкого
духа к идеям прогресса и мира. Западногерманский
интеллигент, если он не переходит к активной обороне
(а делает это только меньшинство), вынужден
приспособиться к этому духу «американского века». При этом
ему оставляют «идейную свободу» предаваться
окрашенному мировой скорбью и пронизанному
экзистенциалистским отчаянием пессимизму, чтобы именно в
результате этого слепо и беззащитно оказаться во власти
реальных действий неофашистов, а также и прежних
нацистов. Такая «свобода» бегства от нынешней
общественной действительности лишь увековечивает прежнюю
безоружность немецкого духа, который вновь
оттесняется в свое «внутреннее царство», в свой
бездейственный «внутренний мир».
Духовная « марша ллизация», отнюдь не
представляющая специфически западногерманского процесса,
принесла с собой также ряд других (более очевидных,
поскольку они повседневны) явлений: захлестывание
национального культурного наследия волной
стандартных американских фильмов, книг, иллюстрированных
журналов и газет, которые как грубыми, так и
ловкими способами пропагандируют «американский образ
жизни». Но в такой оккупированной стране, как За-
304

падная Германия, гораздо резче бросается в глаза то,
что в других « марша ллпзованпых» странах происходит
сдержаннее, ибо там это сразу же наталкивается на
более сильное национальное сопротивление. Немецкое
своеобразие состоит в том, что пестрая мешанина
американской пропаганды — от «высокой» идеологии
Тойнби, публицистических фантазий о «неизбежной»
атомной войне против Советского Союза и до
примитивных провокационных, антикоммунистических
фальшивок,— которая вдалбливается в головы
западногерманских немцев, смешивается в сознании многих из
них с последствиями и аффектами нацистской
идеологии.
А поскольку в Западной Германии вновь стремятся
втянуть немецкую нацию — или по крайней мере
значительную часть ее — в новую фазу ее исторического
ложного пути, то, естественно, стараются доказать,
будто в течение 12 лет нацистской диктатуры эта
нация была народом сплошных демократов, который не
только не обязан компенсировать ущерб», нанесенный
народам, подвергнувшимся нападению и зверскому
обращению со стороны гитлеровской Германии, а,
наоборот, вновь является избранным народом, призванным
защищать «западную культуру». Извечный немецкий
ландскнехт должен быть готов выступить в поход за
чужие интересы, опьяненный верой в «чудо-оружие»,
которым на этот раз обладают его «союзники» по ту
сторону океана.
Действительность «американского века» в
Западной Германии свидетельствует о новом реакционном
национализме, превращающемся в руках господ с
Уолл-стрита также и в угрозу и оружие против
Франции, Бельгии и Голландии, народы которых с 1945 г.
настойчиво призывают оградить их от германского
реваншизма. Сумеет ли в дальнейшем американская
политика совладать с шовинистическим духом, который
она сама вновь вызвала к жизни, покажет дальнейший
ход истории.
Мы обрисовали здесь тенденции, которые и в
Западной Германии (наряду с борьбой
коммунистической партии, отстаивающей идеи создания нацпональ-
20 Александр Абуш
305

но единой демократической Германии) порождают
сильные, хотя зачастую еще неосознанные и неясные,
противодействующие тенденции в широких кругах
населения. Здание сепаратного западногерманского
государства не имеет под собой прочной политической и
идейной основы, ибо оно не отвечает воле народа.
Тяжелые последствия политики « марша ллизации» и
колонизации Западной Германии говорят о
необходимости экономического единства Германии. Большинство
населения Западной Германии, несмотря на все
заблуждения, подстрекательство и стремление сбить с
толку, не так-то легко даст вовлечь себя в еще более
крупную авантюру в качестве расположенного между
Рейном и Эльбой передового отряда нового военного
блока. Уроки двух мировых войн, как бы ни
стремились вытравить эти уроки из сознания немцев в
Западной Германии, были не напрасны.
«Главная глупость пашей эпохи»
Самым тяжким преступлением по отношению к
немецкому народу, нуждавшемуся в идейном и
практическом обновлении, было то, что режиссеры раскола
Германии с целью оправдания и маскировки своей
политики вновь воскресили самую мрачную немецкую
традицию — антибольшевизм Гитлера, Геббельса, Ро-
зенберга и их предшественников. Если Томас Манн,
имея в виду не только немецкий народ, назвал
антибольшевизм «главной глупостью нашей эпохи», то в
специфических германских условиях антибольшевизм
означал дальнейшее культивирование его рокового посева
в умах многих немцев, дальнейшее укрепление «хотя бы
этой стороны» нацизма. Воскрешение столь знакомой
и имеющей определенный смысл фразы о «защите
Запада», которая теперь должна служить целям
американского империализма, способствовало оживлению в
немецком народе авантюристических расчетов на
войну, возрождению нацистского духа под
«демократической» этикеткой. Уже самим фактом оправдания
эсэсовских «фюреров» или амнистирования идеологических
306

поенных преступников (как, например, нацистского
писателя Эдвина Эриха Двингера) их антибольшевиз^
был официально — особенно судами английской окку-»
пационной зоны — признан в качестве смягчающего
обстоятельства.
Франкфуртский католический публицист Вальтер
Диркс вполне справедливо отметил «глубокую
внутреннюю связь между антпболыпевизмом и фашизмом»,
которая существует и в эру «плана Маршалла». В
процессе развития, по-разному и в противоположных
направлениях протекавшего на востоке и западе
Германии после 1945 г., под воздействием
американо-английской пропаганды сделались неофашистами даже
некоторые из тех немцев, которые в течение 12 лет
нацизма были против Гитлера. В то же самое время
миллионы немцев — бывших рядовых последователей
Гитлера стали честно искать путь к новому,
демократическому мировоззрению.
Перед немецким народом после 1945 г., после
катастрофических ошибок его национального пути, встала
серьезная и первостепенная задача: выработать в себе
подлинно новое отношение к Советскому Союзу. Ни об
одной другой стране не было известно в Германии так
мало правды и ни об одной другой стране не
распространялось так много лжи (приведшей к тяжелым
последствиям), как о Советском Союзе и его
социалистическом строе. Травля, которую развернула еще в 1918 г.
против молодого Советского государства
«Антибольшевистская лига» и которая в годы Веймарской
республики была продолжена не только правыми партиями,
но и социал-демократией, ослепленной ненавистью к
коммунизму, а затем принесла свои роковые
разбойничьи плоды в нацистскую эру, решающим образом
способствовала приходу Германии к катастрофе.
Антибольшевизм привел к разгрому немцев на Волге, к
бессмысленной гибели миллионов немцев на снежных полях
и в охваченных пламенем «котлах» на необъятных
просторах русской земли. Каждый немец, даже если он и
не желал соглашаться с принципами Советского Союза,
должен был ерздать, наконец, в качестве составной
части своего собственного миролюбивого мировоззрения
20*
307

объективное представление о достижениях нового
общественного строя.
Со времен Бисмарка (напомним о его беседе с Тир-
пицем в 1897 г.) отношение к России было критерием
разумной национальной политики даже для
буржуазной Германии. Пангерманцы отбросили прочь это бие-
марковское наследие, а гитлеровцы и их приспешники
подвергли его осмеянию. Советский Союз в своих
послевоенных решениях, как и в самый тяжелый момент
борьбы против германского фашизма, твердо
придерживался принципа, что гитлеры приходят и уходят, а
народ германский и государство германское остаются.
От Потсдамской конференции и вплоть до недавнего
совещания министров иностранных дел четырех
держав в Париже (1949 г.) Советский Союз неизменно
сохраняет и по отношению к немецкому народу верность
своим демократическим целям войны. Советскаяхтрана
в своей оккупационной политике постоянно исходила
из признания права немецкого народа на его
национальную независимость. Тем самым Советский Союз
как антиимпериалистическая страна, выступающая за
национальную свободу всех народов, показал себя на
всех послевоенных международных конференциях
естественным защитником национальных интересов
немецкого народа. Ни один истинно миролюбивый немец не
может отрицать этого факта.
Советская военная администрация в Германии как
представительница социалистической державы
выполняла в своей зоне оккупации особую, историческую
миссию. Несмотря на то, что силы внутригерманского
Сопротивления оказались слишком слабы и
неспособны своевременно осуществить демократическую
революцию против преступной гитлеровской диктатуры
или внести иной эффективный вклад в сокращение
сроков войны и Советской Армии пришлось пройти с
боями тысячи километров по своей разоренной
фашистами земле, чтобы принести свободу π немецкому
народу, Советская военная администрация сразу же, еще
в мае 1945 г., стала предпринимать все для того, чтобы
помочь развитию демократических сил немецкого
народа и их демократической самодеятельности. Совет-
308

екая оккупационная политика в политической,
экономической и культурпой области служила
исключительно целям демилитаризации, денацификации (которая
затрагивала в первую очередь главных виновников:
нацистских заправил, монополистов, «вервиртшафтсфю-
реров» и юнкеров), демократизации (основой которой
являлись реформы общественной жизни) и
компенсации ущерба, нанесенного народам, подвергнувшимся
нападению гитлеровской Германии. Но главной целью
советской оккупационной политики было планомерное
строительство единой, прогрессивной и миролюбивой
Германии. Эта решающая и исторически непреходящая
помощь Советского Союза в возрождении обновленной
жизни немецкого народа также делает дружественные
отношения с Советской страной основой подлинно
миролюбивого мировоззрения каждого немца.
Таким образом, немцы оказались перед серьезпым
решением. Им предстояло сделать выбор не между
Востоком и Западом, не между Советским Союзом и
США, а между колонизацией при условии
повиновения Соединенным Штатам и национальным
суверенитетом неделимого германского государства при условии
дружбы с Советским Союзом. Во
всемирно-политическом отношении это был выбор между
империалистическим лагерем войны и лагерем борцов за мир,
самой мощной и ведущей силой которого является
Советский Союз. С 1945 г. многие миллионы немцев
постепенно, после глубокого самокритичного,
реалистического осмыслепия своего прошлого, пришли к
осознанию необходимости в этом решающем выборе нашей
эпохи стать имепно на сторону Советского Союза,
чтобы служить делу прогресса и мира. И немало
сторонников буржуазных партий тоже попяли, что при этом
выборе речь идет о национальной судьбе немецкого
народа. Антибольшевизм, вражда к советскому строю,
позиция современных «темных людей» по отношению
к Советскому Союзу и пдущим по пути строительства
социализма странам народной демократии — главная
глупость, смертельно опасная для немецкой нации в ее
борьбе за будущее Германии.
3»Н)

Образец новой германской демократии
В эти четыре года Восточной зоне пришлось занять
особую позицию во внутригерманской борьбе за
демократию. Она чувствовала себя и действовала как часть
представляющей неразрывное целое Германии, но тем
не менее по характеру своего развития сознательно
являлась полной противоположностью западным
оккупационным зонам с их антидемократическими и
антинациональными тенденциями развития. Советская
оккупационная зона представляет решающую позицию
в борьбе за демократизацию всей Германии. Ее антифа-
шистско-демократический строй стал образцом,
который показывает, как последовательное
осуществление Потсдамского соглашения ведет к созданию
германской демократии, воплощающей в жизнь то, что в
свое время оставалось тщетной надеждой передовых
борцов неудавшихся революционных выступлений с
1525 по 1918 г. Антифашистско-демократический строй
обеспечил при поддержке советских оккупационных
властей подлинно демократическую самодеятельность
всех демократических, миролюбивых сил немецкого
народа.
Советская оккупационная зона превратилась в
самый мощный реальный фактор мира в Германии,
потому что здесь вырваны главные социальные корни
империализма, нацизма и милитаризма. Только в этой
зоне были экспроприированы заводы и фабрики
монополистов — военных преступников и превращены в
народные предприятия, являющиеся ныне экономической
опорой демократического строительства. Земля
юнкеров благодаря аграрной реформе перешла в руки
трудового крестьянства, и теперь лицо немецкой деревни
на востоке Германии определяют не помещичьи
усадьбы, а строящиеся дома новоселов, машинопрокатные
станции и дома культуры. Демократизированы форма
и содержание системы школьного обучения: активные
нацисты отстранены от преподавания и заменены
демократическими кадрами; создана единая школа, и
любой одаренный человек из народа теперь может
дойти до высшей специальной школы и университета;
:п<)

более того, стал изменяться и социальный состав
студентов, поскольку предоставление государством и
общественными организациями стипендий многим детям
рабочих и крестьян дало им возможность учиться
дальше. Марксизм-ленинизм введен, наконец, как
историческая, экономическая и философская дисциплина
в программу обучения. Одновременно с важнейшими
экономическими преобразованиями и на их основе
происходит развитие новой, опирающейся на
демократические силы народа администрации, юстиции и
полиции.
Если в ноябре 1918 г. у германского рабочего класса
для выполнения его исторической миссии не было
массовой социалистической партии, ясно представляющей
свою цель, то теперь он — правда, лишь в одной части
страны — имеет такую партию, воплощающую в себе
единство своего класса. Это Социалистическая единая
партия Германии, созданная в апреле 1946 г. в
результате объединения на основе общей программы
Коммунистической партии Германии с руководимой своим
левым крылом Социал-демократической партией
Германии. Эта новая партия, действующая в советской
зоне оккупации, сочетает революционный марксистско-
ленинский опыт Коммунистической партии Эрпста
Тельмана и Вильгельма Пика, подвергая острейшей
критике сектантские ошибки прошлого, с лучшими
боевыми традициями социал-демократии времен
Вильгельма Лпбкнехта и Августа Бебеля, решительно
отвергая классовое предательство и перерождение
германской социал-демократии позднейших лет.
Социалистическая единая партия Германии, возглавляемая
Вильгельмом Пиком и Отто Гротеволем, с первого дня
существования, сознавая свою историческую
ответственность, работала над идеологическим разъяснением
вопросов прошлого, закаляла своп кадры в
повседневной борьбе за преодоление тягчайших послевоеппых
нужд. СЕПГ стала руководящим и решающим
гарантом нового строя, в целях укрепления которого она
сотрудничает с прогрессивными буржуазными спламп д
блоке атттпфатпистско-демократичрскпх партии,
.111

Крепнущая Социалистическая единая партия
Германии превращается в рабочую партию нового, боевого
типа, способную выполнить свою национальную,
демократическую миссию и в то же время проникнутую
духом пролетарского интернационализма. Раскольники
Германии клевещут, называя ее носительницей
«нового тоталитаризма». Являясь на деле наследницей
лучших традиций немецких борцов за свободу, она
впервые в истории Германии превратила подлинный
гуманизм в социальную силу действительности.
СЕПГ проводит в жизнь в советской оккупационной
зоне продуманную концепцию созидания новой жизни
немецкого народа. Благодаря народнохозяйственным
планам здесь собственными силами, без долгов ино
странному капиталу, создается независимая мирная
экономика. Разработанный под руководством Вальтера
Ульбрихта двухлетний план, который в настоящее
время выполняется и перевыполняется, является
демократическим в самом глубоком смысле этого слова, ибо
он идет по пути воплощения уроков германской
истории в ярко выраженную форму антифашистской
свободы, постоянно вызывая к жизни творческие силы
народа. Этот план благодаря мирному труду сотен
тысяч молодых и пожилых активистов народных
предприятий повседневно рождает новую трудовую этику
π более высокую, демократическую мораль. Если в
годы нацизма будущее немецкого молодого поколения,
обманутого Гитлером, внушало тревогу и опасения, то
жизнь показывает, что молодежь советской зоны уже
сейчас, после четырех лет воспитания в духе
гуманизма и дружбы народов, шагает вперед по новому
пути, ибо ей рассказали всю правду о прошлом ее
народа и она сделала вывод, что рождена не для смерти,
а для жизни и строительства новой Германии. В
изменившихся общественных условиях вырастают новые
люди.
В ходе развития за эти четыре года Восточная зона
стала очагом свободолюбивого немецкого духа, который
в годы пацизма преследовался и был объявлен вне
закона. Не случайно именно сюда возвратились из
эмиграции самые выдающиеся писатели, многие деятели
312

искусства и ученые: ведь здесь становится реальностью
все то, за что они страдали и боролись в годы изгна-
пия. В этой части Германии развиваются
прогрессивные, освобожденные от всех реакционных элементов
историческая наука, литература и философия, а также
развертывается разносторонняя культурная жизнь. Эта
культура не чуждается всех достижений мировой
человеческой цивилизации, но корнями своими она
уходит в немецкий народ, она стремится к самой тесной
демократической связи с ним и черпает из него
животворные силы для своего обновления. Теперь, когда
интеллигенция может планомерно прилагать свои
творческие силы к решению подлинно миролюбивой
задачи, она обрела смысл и цель своего существования,
которые многим казались утраченными в результате
катастрофы 1945 г. Повседневно сотрудничая в
строительстве нового, интеллигенция преодолевает
традиционную пропасть, столь долго существовавшую между
нею и трудящимися. Так возникает здесь союз
интеллигенции с рабочим классом — главной социальной
силой нового строя.
Ход развития в обеих частях ныне расколотой, но
в сознании миллионов немцев все-таки единой
Германии, основные тенденции которого были обрисованы
здесь, вызывает следующий вопрос. В Западной
Германии снова вскармливаются капитализм и реакция, в то
время как в Восточной зоне разорван, наконец,
заколдованный круг формальной буржуазной демократии, в
которой заинтересованы капиталистические силы; в
Западной Германии введен оккупационный статут, в то
время как в Восточной Германии установлен антифа-
шистско-демократический строй; в Западной Германии
молодежь отравляют ядом шовинизма, в то время как
в Восточной Германии она воспитывается в духе
уважения к другим народам и к своей демократической
культуре; в Западной Германии большинство
интеллигенции сбито с толку или духовно парализовано
империалистической пропагандой, в то время как в
Восточной зоне интеллигенция заняла совершенно новое
положение в обществе и имеет все возможностп для
полного развертывания своих творческих сил. Так вот,
П13

не означает ли все это, что раскол немецкой культуры
и духовное отчуждение между немцами на востоке и
западе Германии при столь различном ходе
общественного развития должны будут возрастать и дальше?
Такой вопрос возникает в связи с нынешним положением
внутри Германии. Демократические силы советской
оккупационной зоны ясно сознают, что смысл их
экономического, политического и культурного
строительства заключается в том, чтобы для всей Германии
положить начало и показать пример коренного
обновления демократии. Это — их общенациональная задача.
Берлин, июль 1949 г.

ВЗГЛЯД НАЗАД ИЗ 1960 ГОДА
Послесловие
Сейчас, в 1960 г., когда пишется послесловие к
новому изданию этой книги, можно задать вопрос: что
было бы, если бы в 1945 г., в пору самых страшных
материальных и идейных бедствий, которые оставил после
себя Гитлер, какой-либо одаренный богатой фантазией
немецкий писатель нарисовал бы нынешний облик
Западной Германии? Что сказали бы тогда, если бы оп
сумел предвосхитить то, что мы видим там сегодня:
снискавших зловещую славу властителей времен двух
мировых войн, строящиеся базы для крестового похода
с атомными бомбами и ракетами против стран
социалистического гуманизма; 140 генералов, которые
прежде парадным шагом маршировали на стороне
Гитлера, а теперь стали генералами бундесвера и носят
мундиры, сшитые по американскому образцу; 1000
судей и юристов, которые в гитлеровские времена
отправляли на эшафот противников пацизма, а теперь
именем Федеративной республики снова преследуют
антимилитаристов и антифашистов; бесчисленное
множество эсэсовцев и гестаповцев в полиции; более
180 тыс. чиновников времен нацистской диктатуры,
восседающих в креслах западпогерманских
государственных ведомств; шумные заявления 1200 союзов
«бывших» эсэсовцев и солдат о поддержке боннского
режима? А за этим фасадом — самодовольно
похваляющихся своим «экономическим чудом» воротил
крупных капиталистических монополий, которые,
собственно, и извлекли наибольшую в Европе выгоду из
всего послевоенного развития?
ΡΙΓι

Если бы в 1945 г., когда миллионы немцев в час
глубочайшего потрясения своей человеческой и
политической совести задавали вопрос о дальнейшей судьбе
своей нации, какой-либо писатель нарисовал такую
картину ближайшего будущего большей части
Германии, его сочли бы пессимистом, а его предвидение —
абсурдной фантазией. И все-таки теперь это
реальность. Вопрос: «Что было бы, если бы?...» — дает
наглядное представление о том, какие изменения
произошли в Западной Германии за 15 лет — с 1945 г.
Конечно, мы и в 1945 г. догадывались и знали о
планах, которые замышлялись, взвешивались и
обсуждались в конторах финансовых и промышленных
магнатов Уолл-стрита, в правящих кругах Вашингтона
и Лондона. Но в то время кровь и страдания, слезы
и гнев, порожденные гитлеровской войной, которая
стоила жизни более чем 50 миллионам человек, были
еще живы в памяти народов стран Запада. В их
памяти еще не изгладились воспоминания об ужасах
нацистских лагерей смерти и о печах, в которых
сжигали узников, не улеглось еще возмущение, вызванное
уничтожением эсэсовцами Лидице и Орадура,
поэтому народы стран Запада категорически требовали
осуществления целей великой антигитлеровской коалиции,
во имя которых совместно воевали Советский Союз,
США, Великобритания, Франция и многие другие
страны. Человечество содрогалось от ужаса при
воспоминании о хладнокровном, зверском, превосходящем
всякое воображение массовом, организованном
нацистами по-промышленному убийстве евреев и славян.
Тогда еще никто не решался открыто заявить об отказе
от торжественно принятого Потсдамского соглашения.
В Потсдамском соглашении цели войны со стороны
антигитлеровской коалиции были сформулированы в
виде трех требований: денацификация,
демилитаризация и демократизация Германии. Совместная
деятельность союзников по антигитлеровской коалиции в этом
духе означала бы исторический поворот для всей
Германии и решительно помогла бы всей немецкой нации
сойти с ложного пути. Осуществление Потсдамского
соглашения во всей Германии оградило бы народы Ев-
316

ропы ot угрозы возрождения зловещего духа зверства
и новых агрессий германского империализма.
Когда же руководящие политические деятели Со
единенных Штатов Америки тем не менее пошли по
иному пути, стали искать себе союзников среди битых
германских монополистов и гитлеровских генералов, а
с Потсдамским соглашением начали обращаться как
с клочком бумаги, это означало с их стороны отказ от
торжественно принятых и провозглашенных
антифашистских целей освободительной войны
антигитлеровской коалиции. Почему и как это происходило, я
показал в своем послесловии к данной книге, написанном
в 1949 г. Значительная часть его опубликована и в
этом издании книги, ибо, перечитав его спустя
одиннадцать лет, я ощутил, насколько непосредственно это
послесловие отразило идеологическую атмосферу и
методы начинавшейся реставрации германского
империализма.
В событиях периода 1945—1949 гг. уже
содержался in nuceJ процесс возрождения германского
империализма в западных зонах и раскола Германии на два
государства. Поэтому, бросая из 1960 г. взгляд назад,
можно ограничиться характеристикой лишь
нескольких главных черт этого процесса в более общей
исторической взаимосвязи событий минувших 15 лет, в
течение которых на территории Западной Германии наша
нация все еще продолжала свой ложный путь.
Новое в германской истории
Если развитие Германии в нашем веке страдало от
того, что немецкий рабочий класс в ноябре 1918 г. в
большинстве своем упустил момент, чтобы, выступая
как исторический преемник повстанцев Великой
Крестьянской войны и революции 1848—1849 гг., в
изменившихся общественных условиях XX столетия
действовать с революционной решимостью, то в 1945 г.
в германской истории произошло, наконец, нечто
коренным образом повое. В восточной части Германии,
1 В зародыше (саг.).
317

в советской оккупационной зоне, рабочий класс сумел
извлечь уроки истории, уроки всех предшествующих
классовых боев, и смело и последовательно довести
буржуазно-демократические революции 1848 и 1918 гг. до
конца. Рабочий класс своими делами, преобразующими
общество, доказал, что он больше не допустит
повторения 1918 г. и возрождения реакции и что он со всей
необходимой последовательностью учел урок кошмарно
кровавых лет гитлеровской диктатуры. Под
руководством партии объединенного рабочего класса в этой
части Германии было осуществлено Потсдамское
соглашение и навсегда уничтожена социальная база
нацизма, милитаризма и империализма. Подлинно
демократическое и антифашистское вмешательство в
социально-экономическую структуру Германии не могло
в наш век означать ничего иного, как ликвидацию
антифашистско-демократическим строем
экономических позиций монополистического капитала.
Германская история совершила решающий скачок вперёд по
сравнению с 1918 г. Это был переход к качественно
новому обществу, хотя только в одной части Германии.
В своем развитии, в котором наблюдались и
«приливы» и «отливы», германский монополистический
капитал не раз менял свои руководящие фигуры. Новые
лица выдвинулись во время небывалого военного
бизнеса при Гитлере, другие извлекали выгоду в годы
«грюндерства» в Западной Германии после 1945 г.,
когда новая расстановка сил на политической арене
потребовала временно отодвинуть на задний план
некоторых слишком скомпрометированных «вервиртшафтс-
фюреров». Однако и на этот раз «наверху» оказались
многие обладатели громких имен, некоронованные
короли стали, угля и химии еще времен Вильгельма II
и Гитлера — такие, как Крупп, Рёйш, Сименс, Цан-
ген, Хеш, Шпрингорум, Флик, Динкельбах, Хани-
ель, Рёлен, Пфердменгес, Мертон, Абс, Хенкель и
другие. Они выжидали часа своего триумфального
возвращения, сознавая, что в скором времени будут
политически и экономически необходимы американцам. Но
для такого возвращения нужно было прежде всего
сорвать выполнение требования Потсдамского соглаше-
318

nun об уничтожении «существующей чрезмерной
концентрации экономической силы, представленной
особенно в форме картелей и синдикатов, трестов и
других монополистических соглашений» *, а затем сделать
противоположное.
Едва успел Нюрнбергский военный трибунал
вынести приговор нескольким военным и наццстским обер-
преступникам и мир еще содрогался от отвращения,
как снова начался крутой подъем «декартелизован-
ных» владельцев концернов, процесс обновления их
монополистической мощи. Американские
оккупационные власти «очистили» свои органы от тех немногих
лиц, которые по наивности слишком всерьез
восприняли Потсдамское соглашение и «декартелизацию».
Когда в 1947 г. руководитель отдела декартелизации
американской военной администрации Джеймс Мартин
покинул этот пост, он заявил: «Я ушел в отставку,
чтобы заявить этим свой протест против махинаций,
осуществляемых в Германии крупнейшими
американскими монополиями, прежде всего «Дженерал
электрик компани», «Дженерал моторе» и «Стандард ойл
компани». Американским народом правят
монополистические группы, которые имеют свои собственные
взгляды на то, как обращаться с Германией. Мои
усилия были сведены на нет заинтересованными
американскими группами, стремящимися создать в сердце
Европы такую Германию, которая находилась бы под
контролем монополий» 2.
Руководящие круги американского крупного
капитала предали антифашистские цели войны — они
помышляли о сохранении Западной Германии в качестве
сферы влияния своих материальных интересов и в
качестве позиции мирового капитализма для войны
против Советского Союза. Когда вчерашние гитлеровские
«вервиртшафтсфюреры» поняли, что их призывают
стать младшими партнерами американских монополп-
1 «Внешняя политика Советского Союза в период
Отечественной войны», т. Ill, М., 1947, стр. 343.
2 См. Г. Бауман, Атлантический пакт концернов, М., 1953,
стр. 26.
319

стов, они отнюдь не строили себе больших иллюзий на
тот счет, что им удастся в один прием, как в 1918 г.,
осуществить реставрацию капитализма во всей
Германии. В Восточную Германию пришла историческая
новь с моральным превосходством силы, которая
воплощала в себе осознание уроков двух мировых войн.
Для борьбы с этой новью нужны были холодные и
долгосрочные расчеты, но действовать надо было быстро
и беззастенчиво.
Американские, английские и французские
монополисты искали и нашли в лице старых и новых
«деловых друзей», уцелевших после Гитлера, а также в лице
таких политических деятелей, как Конрад Аденауэр,
сговорчивых партнеров, которые с ненавистью
противились Потсдамскому соглашению с его требованием
создания единой демократической Германии. Чтобы
избежать опасности прогрессивного развития всей
Германии, они были готовы расколоть ее экономически и
политически. Чтобы отвратить «призрак революции»,
Аденауэру при осуществлении этого раскольнического
дела пришлось вступить в тесную связь и в союз с
уцелевшими экономическими, военными и
идеологическими закулисными хозяевами и подручными
Гитлера. Иначе и быть не могло, ибо исторический закон,
согласно которому действовал Аденауэр, должен был
вновь вызвать к жизнп эти призраки прошлого.
Измена национальным интересам с целью спасения
капитализма, империализма и милитаризма — таков
исторический смысл раскола Германии. С каждым
шагом эта измена осуществлялась все более и более
открыто — от сепаратной денежной реформы 18 июня
1948 г. до создания в Бонне 8 сентября 1949 г.
сепаратного западногерманского государства.
Американская дипломатия еще на Парижском совещании
министров иностранных дел четырех держав в апреле 1948 г.
добилась переноса рассмотрения советских
предложений по германскому вопросу на осеннее совещание,
чтобы, ведя двойную игру, за это время с помощью
своих политических ставленников привести в
исполнение покушение на государственное существование
немецкой нации. Государственное единство Германии
320

было разрушено этим fait accompli *. За коварным
«ударом ножа в спину», который западные
оккупационные власти нанесли «решениям о социализации»,
принятым западногерманскими ландтагами, и вообще
всему экономическому и политическому единству
Германии, теперь последовали эти односторонние
действия, создавшие новую историческую ситуацию. Отныне
существовало западногерманское государство,
исторический смысл которого состоял в foM, чтобы полностью
реставрировать в западной части Германии власть
немецких монополистов, а также их политических и
военных представителей, большей частью
непосредственно связанных с гитлеровскими преступлениями.
В эти дни национального бедствия, 7 октября
1949 г., произошло образование Германской
Демократической Республики. Ее основатели воплотили в себе
совесть нации. Спустя век после появления
«Манифеста Коммунистической партии» свершилось мудрое
предвидение Карла Маркса и Фридриха Энгельса:
германский рабочий класс впервые конституировался как
нация, создав на одной трети немецкой земли свое
государство. Уже в час рождения на долю этого
государства в его борьбе против предательства
монополистическим капиталом национальных интересов выпала
историческая миссия — волей германского рабочего класса
стать носителем исторических судеб немецкой нации.
Это был поворотный пункт в истории Германии.
Германская Демократическая Республика стала для
Германии таким же носителем нового, каким явилась
в 1917 г. молодая Советская республика для бывшей
царской империи и для всего мира. Эта историческая
новь стала отныне растущей и крепнущей реальностью
на германской земле. Что бы ни предпринимало
правительство Западной Германии в направлении
реставрации капитализма и милитаризма, оно вынуждено
постоянно считаться с существованием
рабоче-крестьянского государства, своего антипода в развитии
Германии, как с решающей помехой своим политическим
махинациям.
Свершившийся факт (φρ.).
21 Александр Абуш
321

Путь реставрации
Американские монополистические группы
позаботились о том, чтобы при помощи «плана Маршалла» и
своих непосредственных капиталовложений быстрыми
темпами перекачать миллиарды долларов в
контролируемую ими часть Германии. Первая фаза этого
процесса вскармливания западногерманского
монополистического капитала принесла с собой временное
преобладание иностранного капитала в Западной Германии и
полуколониальную зависимость немецких младших
партнеров от американских старших партнеров.
Вчерашние «вервиртшафтсфюреры», гитлеровские
прихлебатели и палачи до определенных пор мирились с этим.
После первой волны денацификации, захватившей
преимущественно мелких нацистов, американский
звездный флаг с каждым годом все больше превращался в
флаг защиты нацизма; ворота Ландсберга* широко
распахнулись, чтобы выпустить крупных военных
преступников.
Магнаты германских трестов и монополий в ходе
войны и в послевоенный период в основном спасли свой
производственный аппарат и его лишь поверхностно
«декартелизованную» структуру: американские
финансы помогли им быстро встать на ноги, чтобы создать и
использовать послевоенную конъюнктуру. Чем больше
американские старшие партнеры давали им понять,
сколь сильно США «нуждаются в них против
русских», тем сильнее у наиболее реакционных кругов
германских монополистов и финансовых магнатов
разгоралась прежняя волчья алчность. Правда, первое
время эту алчность приходилось прикрывать
«демократическими» формами, приноравливаясь к новому
положению в мире и в расколотой Германии. Однако так
могло продолжаться только до тех пор, пока вновь
окрепшие силы германского империализма еще
добивались большей самостоятельности и при этом,
естественно, возрождали старые традиции. При Виль-
1 Тюрьма в американской зоне оккупации, в которую
первоначально оккупационные власти заключали крупных
нацистских и военных преступников.
322

гельме II и Гитлере армия, созданная по образу и
подобию прусско-германского милитаризма, представляла
собой стальное острие, предназначенное для
насильственного осуществления экспансионистских целей
германского монополистического капитала. Теперь ее
закоренелые главари, лишь только они убедились, что
катастрофу и во второй раз «пронесло», шаг за шагом
принялись снова восстанавливать эту традицию во всем
ее «блеске» и «славе». Германский милитаризм,
считали они, должен вновь возродиться, пусть даже и на
сократившейся территории — в Западной Германии.
С присущей им — если смотреть исторически —
жестокой последовательностью германские милитаристы в
течение одного десятилетия добились этого возрождения,
на сей раз под отвечающей духу времени
«демократической» вывеской и при поддержке руководящих
политических кругов Соединенных Штатов.
К словам Гегеля о том, что все великие всемирно-
исторические события и личности появляются дважды,
Маркс добавил: «Первый раз в виде трагедии, второй
раз в виде фарса» *. Крупнокапиталистические
виновники агрессий, предпринимавшихся Гитлером во имя
«свободы Запада», те, кто извлекал доходы из
трагедии массового уничтожения в Освенциме и Майда-
неке, Орадуре и Лидице, теперь, используя уцелевший
военный, юридический и политический персонал
фашизма, политически выступают внутри страны
подвидом приверженцев «демократии», а вне ее — как
протежируемый американцами «форпост свободы».
Трагедия в западногерманской постановке превращается в
фарс, который грозит стать кровавым: Уолл-стриту
нужны немецкие ландскнехты, и он покупает их там,
где находит.
В лице клерикального политического деятеля
Конрада Аденауэра (непосредственным политическим
советником которого является кёльнский банкир Роберт
Пфердменгес, представитель могущественнейших
западногерманских концернов) руководящие круги
американских и западногерманских монополистов нашли
К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 8, стр. 119.
21*
323

подходящего канцлера для боннского государства. Он
обладает всем, что может ожидать правящий класс от
такого человека и в такое время: многолетним
политическим опытом, одержимостью жаждой власти, макиа-
веллиевским презрением к людям и показной
набожностью, приправленной «щепотвдй рейнского юмора»,
а также цинично-холодной готовностью проводить
агрессивный курс против Советского Союза и стран
социализма.
Аденауэр поставил на важнейшие посты в своем
правительстве непосредственных представителей
индустриальных магнатов и крупных банкиров. За это
он вознагражден (через брак своей дочери) родством
с семьей промышленного и финансового магната Вер-
хана; родственные связи Аденауэра простираются даже
до князя церкви — кардинала Фрингса. В Аденауэре
воплотился приспособившийся к духу времени тип
германского империалистического политика. Если его
все возрастающая политическая косность объясняется
ограниченностью, присущей его возрасту, то его твер-
долобость в еще большей мере объясняется тем, что он
продолжает в своей политике роковые традиции
германского империализма. Среди этих традиций следует
отметить веру в «незаменимость» его собственной «фю-
рерской» личности. Этот неогерманский «железный»
канцлер олицетворяет глубокое падение правящих
кругов Западной Германии, ибо он вступил на свой пост
для того, чтобы государственным расколом Германии
сверху разрушить ее единство, созданное опять же
сверху, Бисмарком,
Когда Аденауэр выдает себя за человека, который
сам с 1933 по 1945 г. якобы являлся жертвой
гитлеровского террора, когда он внрвь и вновь заверяет, что
никогда не был антисемит, ом, то.. эти заверения —
существенная часть его системы реставрации: тем самым
он стремится завуалировать подлинное лицо своих
высших политических деятелей. Вокруг Аденауэра
объединилась целая группа лиц — плоть от плоти
гитлеровского режима. Таков личный статс-секретарь
Аденауэра Ганс Глобке, который в качестве комментатора
расистских «Нюрнбергских законов» идеологически
324

подготовил путь к умерщвлению евреев газом в Ауш-
вице (Освенциме) и Майданеке 1,- Таков министр
внутренних дел Герхард Шредер,2 бывший штурмовик и
пацпст, ныне преследующий тех, кто принимал
участие в сопротивлении Гитлеру, и при этом выдающий
себя за «защитника демократии» и, так сказать,
«безобидного» попутчика фашизма: «Я был тогда юным
адвокатом и знал, что мне ничего не добиться, если я
не вступлю в нацистскую партию». Таков генерал Ганс
Шпейдель,3 доверенный человек Гитлера и Геринга,
совершивший тяжелейшие преступления против пародов
Европы. Таков генерал Адольф Хойзингер,4 один из
непосредственных военных подручных Гитлера и, как
теперь документально доказано, предатель своих
товарищей — генералов, участвовавших в заговоре 20 июля
1944 г. Таков аденауэровский министр (по так
называемым общегерманским вопросам.— Перев.) Эрнст
Леммер, в прошлом «всего лишь» журналистский
уполномоченный Геббельса и его «доверенное лицо»
для «особых поручений» за границей. Этот список мож-
ло было бы дополнить многими и многими именами
1 В настоящее время документально установлено, что
Глобке являлся не только комментатором, но и одним из
авторов этих изуверских законов и практически применял их в
оккупированных гитлеровской Гермапией странах. Вместо с
нацистским преступником Адольфом Эйхманом Глобке
осуществлял так называемое окончательное решение еврейского
вопроса и несет ответственность за истребление 6 млн.
человек.
2 Ныпе министр ипостранных дел ФРГ.
8 Шпейдель, пыне командующий сухопутными войсками
НАТО в Центральной Европе, являлся организатором совср-
шеппого в 1934 г. в Марселе по указанию Гитлера убийства
французского министра иностранных дел Барту и
югославского короля Александра (это убийство известно под условпым
паимепованием «Операция «Тевтонский меч»»). Во время
второй мировой войны Шпейдель был начальником штаба
гитлеровских войск во Франции и несет ответственность за казни
многочисленных французских патриотов.
4 Бывший начальник оперативного управлепия
генерального штаба сухопутных сил (ОКХ) гитлеровского вермахта
Хойзингер до апреля 1961 г. являлся генеральным
инспектором бундесвера, а затем был назначен на пост председателя
постоянного военного комитета НАТО в Вашингтоне. Ныне
разоблачен как военпый преступник.
325

Но все эти боннские деятели меркнут перед
отвратительной, бесчеловечно-извращенной личностью
Теодора Оберлендера, руки которого обагрены кровью
жертв погромов 1941 г. во Львове. После
четырехлетнего пребывания на посту министра в кабинете
Аденауэра он был разоблачен как обер-убийца евреев,
поляков, украинцев и русских. Несмотря на растущее
возмущение народов и миллионов немцев, он месяц за
месяцем продолжает оставаться на посту министра
(«по дедам изгнанных, беженцев и инвалидов
войны».— Перев.). Этот старый, еще с 1923 г. гвардеец
Гитлера, идеолог разбойничьей «борьбы германства»
против славян и евреев, «рейхсфюрер» фашистского
«Союза германского Востока», в 1939 г. обер-провокатор
гитлеровской агрессии против Польши 1 и уличенный
организатор убийств евреев, украинцев и поляков
пользуется полным доверием Аденауэра, о чем тот лично
заявил в западногерманском бундестаге. Аденауэр
будет покрывать его до конца, расписывая его нынешние
«заслуги», ибо даже вынужденная отставка
Оберлендера, этого олицетворения нацистского зверства,
нанесет удар самой сущности всей системы реставрации 2.
Увенчанная таким образом западногерманская
система реставрации, которая спустя 15 лет после
окончания второй мировой войны вызывает у народов
Западной Европы воспоминания о фашистском кошмаре,
чувство отвращения π гнева, заняла свои пынешние
позиции, применяя -тактику «шаг за шагом». Уже
спустя шесть лет после конца Гитлера на развалинах
Германия эта система смогла закончить первый этап
1 В августе 1939 г. Оберлендер принимал активное участив
в организации провокационного нападения переодетых в
польскую военную форму эсэсовцев на немецкую радиостанцию
в г. Глейвиц (Гливице). Эта провокация была использована в
качестве одного из предлогов для нападения гитлеровской
Германии на Польшу.
2 Несмотря на свое крайнее нежелание и упорство,
Аденауэру под давлением возмущенной мировой и
западногерманской общественности пришлось в апреле 1960 г. дать
отставку Оберлендеру, который тем не менее остался членом
бундестага, а также получил высокую «министерскую» пенсию.
326

своего укрепления. Вальтер Ульбрихт 13 июля 1951 г.
указал на эту новую реальность возрождающегося
германского империализма, заявив, что «американский
империализм превращает германский империализм в
своего главного союзника в Европе для того, чтобы
сделать Западную Германию основным плацдармом
Атлантического военного блока». Уже к этому времени
стало ясно, почему германские монополисты так рьяно
выступали за «европейскую интеграцию». Они знали,
что обладают внутри новых, «европейских»,
монополистических объединений самым сильным экономическим
и военно-промышленным потенциалом. Поэтому они
под прикрытием США и с учетом новой исторической
обстановки стали присваивать себе роль руководящей
империалистической державы в Западной Европе. Аде-
науэровский статс-секретарь Хальштейн несколько
преждевременно выпустил империалистическую кошку
из мешка, произнеся 13 марта 1952 г. в Нью-Йорке
хорошо обдуманную и четко сформулированную речь
(только после нежелательных откликов она была
несколько подправлена), в которой под флагом
«интеграции Европы до Урала» провозгласил старые
захватнические цели Гитлера. Он заявил, что эта
«интегрированная» Европа должна стать «объединением свободных
пародов Запада с освобожденными от большевизма
народами Восточной Европы — вплоть до Урала».
Разбойничьи мечты Гитлера, Гиммлера и Геббельса об
«эсэсовской Европе» теперь вновь возродились под
покровом «западной свободы», полностью сохранив свою
империалистическую сущность. С целью осуществления
этих планов таким людям, как Оберлеидер, было
поручено создать объединения «изгнанных с родины» в
качестве реваншистского ударного отряда: так бывший
«рейхсфюрер» «Союза германского Востока» стал
главарем аденауэровских и халыптейновских
«завоевателей Востока».
Германские индустриальные магнаты с их
превосходящим по потенциалу производственным аппаратом
(который был восстановлен и модернизирован за счет
миллиардов долларов, предоставленных в виде азиерп-
канской помощи) смогли гораздо быстрее вырваться
327

вперед в сложившейся йосле войны конъюнктуре
капиталистической экономики, нежели их
западноевропейские партнеры. В годы второй мировой войны поло-
випа земного шара была охвачена огнем и
разрушением, а теперь капиталистическая экономика снова
«расцветала», наживаясь на восстапоплешш; быстро
полученные прибыли превращались в
капиталовложения; одновременно в ходе «холодной войны» началась
и прибыльная гопка вооружений для войны «горячей».
Таким образом, именно западногерманские
монополисты в результате своего «экономического чуда» и ци-
пичного извращения смысла войны против
гитлеровской Германии, собственно, одни из всех страп
Западной Европы и получили выгоды от второй мировой
войны.
Оборотная сторона этой медали состоит в том, что
политические и идейные выводы из катастрофы двух
мировых войн замазываются и фальсифицируются в
Западной Германии широкими кругами буржуазии
(если те вообще когда-либо делали такие выводы).Там
демократическую фразу считают необходимым в дап-
ных исторических условиях приложением к
«экономическому чуду». Там. обогащались на «экономическом
чуде» кто как мог, с каждым днем все беззаботнее
живя и хвастливо выпячивая грудь: «Мы, немцы,
снова кое-чего достигли благодаря своим способностям,
как всегда!» Вильгельм II тоже когда-то похвалялся:
«Германия — впереди всего мира!» Теперь с радостью
вернулись к этому, сделав это идеологией того
«экономического чуда», которое столь охотно выдают в
Западной Германии за средство, способное разрешить
проблемы кризисов капиталистической экономики. Но при
этом столь же охотно забывают времена, когда Гитлер
совершал свое «чудо» при помощи строительства
стратегически важпых автострад для войны. За фасадом
«экономического чуда», которое все еще ослепляет в
боннском государстве широкие круги населепия,
удалось осуществить новое вооружение Западной
Германии, достигшее высшей точки в теперь уже
неприкрытой подготовке атомной войны в нарушение
Потсдамского соглашения, запретившего для Германии атом-
328

ное Ёооружение и пропЗвод^во атомного оружия.
Конечно, миллионы людей из среды западногерманской
буржуазии, а прежде всего большинство трудящихся и
значительная часть интеллигенции более или менее
ясно осознают, иногда смутно, а чаще отчетливо
чувствуют, что в развитии западных зон после
гитлеровской войны что-то, причем весьма существенное,
неладно, чревато смертельной угрозой для существования
немецкой нации.
15 лет спустя после 1945 г. в Западной Германии
наблюдается значительно большая концентрация
капитала, чем в 1938 г. Средний капитал акционерных
обществ возрос с 3,4 млн. марок в 1938 г. до 10,9 млн. в
1958 г. Но эта цифра сама по себе еще ничего не
говорит о гигантских концернах, ибо более 80 процентов
всего западногерманского акционерного капитала
находится в руках тех 300 семей заправил
монополистических объединений и банков, которые уже дважды
приводили немецкую нацию к катастрофе. В условиях
триумфа реставрационных спл они извлекают
наибольшую материальную выгоду из режима Аденауэра; этот
режим с его надежно функционирующим
парламентским большинством все больше приобретает черты
клерикально-милитаристской диктатуры во всех областях
жизни Западной Германии. В рецензии на
выпущенную западногерманским издательством книгу «Кому
принадлежит Германия» «Зюддейче цейтунг»,
выходящая в Мюпхене, писала 26 июня 1958 г.: «Бурпое
десятилетие, прожитое нами после денежной реформы,
характеризуется тем, что за это время важнейшие
производственные предприятия не только остались в
руках прежних крупных собственников, но и тем, что те
смогли распространить свое управление и на другие
объекты производства. Концентрация экономической
мощи произошла именно в области добычи угля и
производства стали, причем не вопреки, а вследствие
декартелизации, и крупнейшие семейства в этой области
промыгалеппости празднуют теперь между Рейном и
Руром свое Come-back» К
Возвращение (англ.).
329

Заправилы акционерных обществ угольной и
металлургической промышленности, а также других трестов
командуют и диктуют в Западной Германии свою волю
все более самовластно. Через своих управителей они
хозяйничают в западногерманской экономике, держат,
как и прежде, буржуазные партии и парламенты на
невидимой золотой цепи, руководят через министров,
статс-секретарей и депутатов всей политикой, широко
применяя подкуп. Властью депег и силой в
большинстве случаев послушной им государственной машины
они направляют и всю духовную жизнь Западной
Германии. Они с холодным расчетом пускают эту машину
в ход против всех честных людей, которые решаются
выступить за свободу гуманистического духа.
Коммунистическая партия Германии, носительница
героической традиции антигитлеровской борьбы и вместе с тем
единственная в Западпой Германии партия,
последовательно выступающая против реставрации германского
империализма, была запрещена и загнана в подполье.
Западногерманская реакция не остановилась, таким
образом, перед тем, что в Веймарской республике
пытались сделать на какое-то короткое время и на что пе
решились пока пи в одной западноевропейской стране
и даже в самих США. Западная Германия и здесь —
«впереди всего мира».
Боннским властителям при помощи своего аппарата
обработки общественного мнения и государственного
насилия пока еще удалось воздвигнуть вал лжи вокруг
Германской Демократической Республики и тем самым
сбить с толку большинство западногерманского
населения. Если более ста лет назад Карл Маркс и Фридрих
Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии»
писали, что псе силы старой Европы объединились для
священной травли призрака коммунизма и что
правящие круги пытаются ославить любую оппозиционную
партию как коммунистическую, то нынешпий
клерикально-милитаристский режим Бонна всюду видит этот
призрак, лишь только кто-либо в Западной Германии
рискнет говорить правду о Германской
Демократической Республике, о Советском Союзе пли о другой
социалистической стране.
330

Несмотря на парализующий гнет, подозрения и
преследования, в Западной Германии выросло мощное
народное движение против атомной смерти, и это
движение не заглушить никаким «экономическим чудом».
Аденауэр своей политикой «разделяй и властвуй»
снова и снова пытается расколоть это движение при
помощи беззастенчивых пропагандистских приемов,
заимствованных из «американского образа жизни».
Особенно благоприятствовала и благоприятствует
этому макиавеллиевскому методу Аденауэра в
отношении оппозиции социал-демократическая партия,
правые лидеры которой стараются превзойти Аденауэра в
антикоммунизме, дабы доказать тем самым, что они не
являются коммунистами. Этим они попирают уроки
гитлеровских лет, стоившие столь многих жертв.
Одновременно они наносят тем самым серьезный удар
рабочему классу Западной Германии, ибо монополисты и
государственная власть ФРГ уже давно решились бы
на гораздо более крутые меры для закабаления
западногерманского рабочего, если бы не существовало
Германской Демократической Республики с моральной
притягательной силой ее политических, экономических
и культурных завоеваний. Поведение
социал-демократических лидеров приводит их, как когда-то в
веймарские времена, к тому, что они под натиском сил
германского империализма π милитаризма сдают одну
позицию за другой. Не имея за душой ни грана
марксизма, эти лидеры преклоняются перед верой
буржуазии в «экономическое чудо» капитализма. Их путь —
как об этом говорят горькие уроки германской
истории — ведет к слабости и капитуляции перед свирепым
германским милитаризмом, который в лице своего
военного министра Франца Иозефа Штрауса выдвинул
современный тип Геринга — главного подстрекателя к
атомной войне.
«Непреодоленное прошлое»
и его реставрация в настоящем
Опрос, проведенный западногерманским
телевидением среди учащихся средних и народных школ в мае
1959 г., показал,, что большинство из них ничего не
321

знало о тех шести миллионах евреев, которые истребил
германский фашизм. Выяснилось также, что те
школьники, которые кое-что слыхали об этом от людей
старшего поколения, цинично спорили со своими
учителями о том, не было ли в гитлеровских газовых
камерах и кремационных печах уничтожено «гораздо
меньшее число» евреев, чем шесть миллионов.
Школьники либо ничего не знали о Гитлере, либо имели о нем
неверное представление, внушенное фашистской
пропагандой. Разумеется, у них пе было также никакого
понятия о роковой роли германского милитаризма в
истории Германии. Если кто-либо из учащихся и знал что-
то о движении Сопротивления против фашистской
диктатуры, то отнюдь не о героической борьбе
немецких рабочих в подполье и концентрационных лагерях,
не о братстве и мученичестве бесчисленного множества
аптифашистов как впутри Германии, так и в
эмиграции, а лишь о заговоре 20 июля 1944 г. Этот заговор
изображался и изображается в качестве единственного
или самого главного «движения Сопротивления»,
причем делается это с двоякой целью: во-первых,
искоренить из сознания подрастающего поколения Западпой
Германии сведения о подлинной, полной жертв
подпольной антифашистской борьбе, которая
продолжалась в течение 12 лет под руководством коммунистов;
во-вторых, взять на вооружение адепауэровского
режима традицию заговора 20 июля 1944 г., чтобы при
помощи ее подкрепить свою агрессивную политику по
отношению к социалистическому Востоку. Кнпгп
воспоминаний гитлеровских генералов и «фюреров» СС,
романы, публикуемые в иллюстрированных журналах,
и фильмы о «героическом простом фронтовике»
(который, мол, был залогом победы Германии во второй
мировой войне), иногда чуть приправленпьте «антипа-
цистскпми» высказываниями,— все это пропаганда,
причем именно такая, какую заправилы германского
империализма считают нужной для обработки широких
кругов западногерманского населения.
Буржуазные философы преподносят
западногерманской интеллигенции соответствующую «идейную»
картину мира. Карл Ясперс доходит до того, что требует
332

«готовности к тотальной жертве, даже если бы погибло
все человечество». Иначе говоря, пусть лучше будет
уничтожен атомными и водородными бомбами весь
земной шар, чем отказаться от «свободы»
капиталистического мира. Романо Гардини призывает к идейной
капитуляции перед использованием атомной энергии в
военных целях, «обосновывая» это тем, что
современное развитие техники якобы ставит нас перед
неразрешимо трудными «человеческими проблемами».
Подвергаясь этому постоянному идеологическому обстрелу,
гражданин Федеративной республики живет в
атмосфере тоталитарной пропаганды, ведущейся в целях
новых, еще более катастрофических авантюр
германского империализма. Гуманистически настроенные
деятели культуры в Западной Германии ведут
тяжелую, сложную борьбу, повседневно противопоставляя
этому тоталитаризму откровенного антигуманизма и
нигилизма силу живого гуманистического наследия
немецкого народа.
По всей Европе и во многих странах других
континентов прокатилась волна возмущения, когда в
рождественскую ночь 1959 г. в Западной Германии
открыто поднял голову антисемитизм (это выразилось ь
осквернении в Кёльне синагоги и памятника жертвам
фашизма разбойничьей свастикой). В последующие
недели стало очевидно то, что происходит и происходило
уже ряд лет в Западной Германии,— сотни случаев
антисемитских преступлений. Всплыло на свет божий
то, что ныне именуют «непреодоленным прошлым».
Однако это прошлое нельзя преодолеть тем, что
какая-либо комиссия будет прилагать усилия с целью
«улучшить» описание гитлеровского периода в
западногерманских школьных учебниках, все более
сокращаемое и фальсифицируемое с 1945 г. Даже если бы
она и захотела всерьез, она не смогла бы этого сделать
потому, что вся система обучения и воспитания в
Федеративной республике — от школьной скамьи до
казармы нового вермахта — заботится о том, чтобы
прошлое растворялось в общих схемах, чтобы
западногерманская молодежь росла политически неграмотной и
чтобы она была готова воспринять семена старо-нового
333

подстрекательства к реваншу и войне, правда, на этот
раз под обманчивыми «демократическими» лозунгами.
До тех пор пока империализм господствует в
Западной Германии и пользуется при этом услугами
гитлеровских генералов, палачей и судей, говорить о
«преодолении прошлого» — это лицемерие или
сумасбродство. Прошлое нельзя преодолеть до тех пор, пока
Оберлендер, Глобке, Шредер, Леммер, Зеебом, Бройти-
гам и многие другие руководящие политические
фигуры — эта клика гитлеровских убийц и их
пособников, бывших пропагандистов и подручных германского
фашизма — продолжает находиться у власти под
покровительством Аденауэра.
Когда в октябре 1958 г. тогдашний президент ФРГ
Теодор Хейс совершил государственный визит в
Лондон, английская газета «Дейли миррор», намекая на
прежних гитлеровских генералов, стоящих ныне во
главе бундесвера, и на гитлеровских кровавых судей,
творящих «правосудие» в залах западногерманских
судов, писала, что в Западной Германии имеется
крупнейшая во всем мире коллекция преступников.
Название первого немецкого фильма, выпущенного после
1945 г.,— «Убийцы — среди нас» * — стало
определением нынешней политической действительности в
Западной Германии, которое с каждым днем находит все
новое и новое подтверждение. Там хозяйничает широко
разветвленная, конспиративно организованная и
поощряемая властями тайная преступная организация без
членских билетов, сформированная из бывших
приверженцев германского фашизма для оказания взаимной
помощи и для сокрытия своего подлинного прошлого.
Она охватывает все буржуазные партии и определяет
внутренние правила той общественной жизни, для
которой характерны как скрытый антисемитизм, так и
наглое высокомерие по отношению к русским,
полякам, чехам, французам, итальянцам, бельгийцам, а
также англичанам. Вся «демократическая» прическа
не способна изменить моральное лицо нынешней за-
1 Этот фильм, поставленный прогрессивным немецким
режиссером Вольфгангом Штаудте, известен советским
зрителям под названием «Они не скроются».
334

падногерманской Федеративной республики с его
отвратительными чертами.
Большинство людей в Европе, в том числе в
странах Западной и Северной Европы, с отвращением
слышит имена Оберлендера, Глобке, Шпейделя и Хойзин-
гера, напоминающие им о преступлениях,
совершенных во время второй мировой войны в их странах
этими оруженосцами германского империализма. Люди
видят, как ныне, словно из «ларца Пандоры» 1
германского монополистического капитала, поднимается
реваншизм, который стремится современными
средствами изменить и подвергнуть пересмотру в
интересах германского империализма итоги второй мировой
войны. Оберлендер своим требованием «возврата
потерянных территорий на Востоке» Европы играл первую
скрипку в этом концерте германских реваншистов, в
отдельных наглых нотах которого уже звучит клич
о возвращении Германии границ 1914 г. Гитлеровский
кроваво-разбойничий лозунг о «недостаточном
жизненном пространстве» превратился ныне в лозунг
западногерманского военного министра Штрауса о
«недостаточном пространстве для вооружения»
западногерманской армии НАТО. Как убийцу тянет на место
совершенного преступления, так и западногерманские
империалис!Ы возвращаются назад на старую линию
союзов и агрессивных целей Вильгельма II и Гитлера.
Аденауэр и Штраус жаждут заполучить военные базы
во франкистской Испании, Южной Италии, Греции,
Франции и Англии, чтобы грубо выступить с
притязанием на роль господствующей западноевропейской
силы в НАТО и важнейшего союзника американского
империализма и чтобы полностью выполнить эту роль.
Опасность германского милитаризма снова, как
грозовая туча, нависла над Европой. Реваншистская
Западная Германия, где ядерное оружие находится в
руках бывших гитлеровских генералов, занимающих
командные посты в новом вермахте,— это не только
угроза агрессии против стран социализма, но и страш-
1 Согласно греческим мифам, Пандора была послана
Зевсом на землю с ларцом, наполненным бедствиями, чтобы
отомстить людям за похищение огня Прометеем.
335

ное оружие против соседних народов западных стран.
Реваншистская Западная Германия с военными
базами в фашистской франкистской Испании (которую
Гитлер и Геринг со своим «Легионом Кондор» в период
1936—1939 гг. использовали в качестве учебного
плаца для подготовки ко второй мировой войне)
означает возврат к прежней военной и
империалистической политике окружения Франции, которую
проводила Пруссо-Германпя со времен войны 1870/71 г.
Западногерманский империализм, поскольку он чувствует
себя достаточно сильным и к тому же незаменимым
для НАТО, все более стремится к самостоятельности
и к повышению собственного веса, уклоняясь тем
временем от контроля со стороны НАТО и все циничнее
навязывая свою руководящую роль Западной Европе.
Западногерманские империалисты — эти наиболее
высокооплачиваемые и вместе с тем внушающие страх
своим партнерам по НАТО «союзники» — вызывают
опасения у народов Западной Европы, которые после
1945 г. все настойчивее требуют твердой гарантии
против новой угрозы со стороны германского
милитаризма.
Таким образом, «непреодоленное прошлое» в
Западной Германии является неотъемлемой составной
частью идеологической реставрации
западногерманского империализма, его курса на войну.
Неразрешимая дилемма германского
империализма
Роль германского империализма, находящегося на
пути своей реставрации с памятного для судеб
Германии 1945 г., показывает, каким историческим
закономерностям он подчиняется, а также как долго и в
какой форме он существует. Осозпание этих
закономерностей показывает тщетность всех попыток
буржуазных историков мистифицировать и «демонизировать»
роль Гитлера: «миссия» Гитлера была попыткой
осуществить цели германского империализма открыто
зверским методом. Однако этот метод был только oô-
ним из возможных методов господства монополистиче-
336

ского капитала и его экспансионистской политики.
Германский империализм располагает и многими
другими методами, косвенными и замаскированными.
Совершенно изменившееся за период с 1945 по 1960 г.
соотношение сил в мире по сравнению с периодом
1918—1939 гг. требует от «недобитых» изменить
формы своих экспансионистских стремлений, а это
вынуждает их действовать какое-то время под
прикрытием США.
Если бы западногерманские империалисты
отреклись от всей своей империалистической традиции, это
означало бы, что они примирились с тем, чтобы
считать потерянное в 1945 г. утраченным навсегда. Если
бы они выступили за постепенное сближение и
демократическое взаимопонимание между обоими
германскими государствами, это означало бы, что они
отказались на этот раз пойти по пути империалистического
высокомерия и агрессии. Но, поскольку
западногерманские империалисты слишком малому научились на
опыте 1945 г. и слишком быстро забыли многое из
него, ибо в своей унаследованной заносчивости они
поддаются новым иллюзиям в вопросе соотношения
сил между капитализмом и социализмом на мировой
арене, они вооружаются и ведут дело к новой
агрессии. На втором этапе нового усиления германского
империализма требование о воссоединении Германии
стало приобретать в политике правительства Аденауэра
все более обнаженный смысл: как возвратить
германскому монополистическому капиталу потерянную для
него Восточную Германию. Первым объектом агрессии,
по этим расчетам, должна явиться Германская
Демократическая Республика, с тем чтобы насильственным
путем включить ее в западногерманскую
Федеративную республику.
Агрессивное, капиталистическое направление
западногерманской политики «воссоединения»
обусловливало и обусловливает постоянное отклонение
боннским правительством всех предложений правительства
Германской Демократической Республики об
установлении демократического и мирного взаимопонимания
и о мерах по воссоединению Германии. Правительство
22 Александр Абуш 337

ФРГ создало целую систему шпионажа, а также
саботажа и подрыва социалистического строительства в
Германской Демократической Республике. Германский
империализм превратил Западный Берлин в
«предмостное укрепление за железным занавесом», в
«фронтовой город», в «острие копья» НАТО, нацеленное в
самое сердце первого миролюбивого германского
государства. Раскол Германии сознательно углублен
атомным вооружением западногерманской Федеративной
республики. Стратегические планы, выношенные в
Пентагоне, в военном министерстве Бонна и
генеральном штабе НАТО, рассчитаны на то, чтобы привести
западногерманскую военную машину в хорошо
знакомое движение «на Восток». Опасный для всего
человечества Штраус, заявляющий, что для него существует
«только лишь операция «Рот»» *, находится во власти
безумной мечты: путем «блицкрига» захватить
Германскую Демократическую Республику, а затем
нанести удары и дальше — против народной Польши с
целью изменения ее западной границы и против
Чехословацкой Социалистической Республики.
Поскольку при нынешнем международном
положении западногерманские монополисты не имеют больше
перспектив на единоличное господство во всем мире,
вся их агрессивная концепция, преследующая цель
реставрации, направлена на то, чтобы добиться от своего
старшего партнера — американского империализма
доли участия в мировом господстве. Их кровавый
расчет сводится к тому, что этому зловещему
агрессивному союзу удастся первым бросить водородные и
атомные бомбы и нанести смертельный удар мировому
лагерю социализма. Они и национальный германский
вопрос хотят «решить» реакционным способом:
правда, теперь уже не устаревшим методом «крови и
железа», а уничтожающей мощью современного ядерного
оружия.
1 Имеется в виду подготовляемая западногерманскими
милитаристами агрессия («Fall Rot» — «Красный план») против
Германской Демократической Республики и других
социалистических государств — участников Варшавского договора.
338

Но германские империалисты, живя в мире своих
империалистических представлений и мысля только
этими представлениями, не могут перескочить через
собственную тень. Поэтому они игнорируют
важнейшую закономерность общественного развития, которую
они не в силах изменить и воздействие которой при
новом соотношении сил на международной арене и
современной военной технике сказывается быстрее, чем
когда-либо раньше. Этот непреложный исторический
закон гласит для германского империализма: избрав
снова ложный путь войны, он имеет только одну
перспективу — превращение Западной Германии в главное
поле американской войны, причем американские
империалисты будут вести эту антинародную,
несправедливую войну до последнего западногерманского немца, а
вся Западная Германия будет обречена на гибель в
неописуемой вакханалии уничтожения, вызванной
атомной и ракетной войной. Все то, что уцелело в Западной
Германии между Рейном и Руром, на берегах Изара и
Неккара, на побережье Северного и Балтийского морей
после второй мировой войны и было заново
восстановлено тяжким трудом миллионов немцев, в течение
нескольких минут превратилось бы от вспышки жуткой
ядерной молнии в оплошную пустыню, лишенную
человеческой жизни, животных и растений.
Германский империализм стоит перед дилеммой:
при разрядке международной напряженности и при
длительном мирном сосуществовании стран с различным
общественным строем он не сможет реализовать свои
истинные цели и должен будет «подавиться миром», а
в то же время на пути войны его ожидает лишь
перспектива гибели, при которой он увлек бы за собой в
пропасть и все население Западной Германии. Эта
дилемма неразрешима для политических деятелей и
реакционных сил Бонна.
Новое соотношение сил на международной арене с
каждым годом все более и более изменяется в пользу
мировой системы социализма во главе с Советским
Союзом. Это стало совершенно ясно, когда Советский
Союз первым запустил с нашей планеты в космос
искусственный спутник Земли и в буквальном смысле
22*
339

слова открыл для всего человечества эру полета к
звездам. Это научно-техническое превосходство СССР
показало, что мечта об «американском веке» лопнула, как
переливающийся радужными красками мыльный
пузырь. На обострении международной напряженности в
наше время может спекулировать только тот, кто глух
и слеп ко всему реальному и все еще предается
фантазиям о «методе устрашения» мировой силы
социализма, которая посылкой космической ракеты на Луну
осуществила в наши дни многовековую мечту
человечества.
Таким образом, в настоящее время в игре всемирно-
политических сил возникла гротескная ситуация. В то
время как в руководящих кругах Соединенных Штатов
как будто бы произошло некоторое отрезвление и
осознание опасности и бесперспективности угрозы
атомной бомбой, правительство Западной Германии,
которое вновь обрело собственный империалистический вес,
под руководством «упрямого старика» борется против
любого международного взаимопонимания. И делает
оно это потому, что видит в сохранении
международной напряженности единственный политический шанс
для германского империализма и милитаризма.
Во время переговоров министров иностранных дел
четырех великих держав и обоих германских
государств в Женеве в мае — августе 1959 г. правительство
Бонна выступало поэтому в качестве самого заклятого
врага разрядки международной напряженности.
Сознавая свою возросшую силу, оно отважилось вновь
разговаривать высокомерно с Англией и даже выражать
несогласие со своим старшим американским партнером,
политика которого становится несколько более
осторожной. В своей провокационной ориентации на войну и
агрессию боннское правительство было бы готово ради
своего «фронтового города» — Западного Берлина
взорвать на воздух в атомно-ракетной войне весь
земной шар.
Властители Бонна являются в настоящее время
наиболее опасной для всего человечества группой среди
империалистов всего мира. Для них характерно
использование самых продажных публицистов — поборников
340

атомной войны. Один из них — перебравшийся из Вены
в пропагандистское бюро американских концернов
некий Вильям С. Шламм, который летом 1959 г. с
благословения Бонна стал подвизаться в западногерманской
публицистике со своей «теорией» убийства: надо
постоянно держать русских под угрозой войны, потому что
коммунизм процветает и торжествует в условиях мира.
Тем самым Шламм в повседневной политике
осуществляет соответствующую «философию» Карла Ясперса.
Уроки германской истории
Новое издание моей книги «Ложный путь одной
нации», в которой речь идет об уроках германской
истории, обращено к молодому поколению немецких
читателей. Ныне некоторые государственные деятели
Запада стали более реально и трезво, чем Аденауэр,
оценивать подлинное соотношение сил в мире. Они
начали осознавать, что атомная война принесет как
победителям, так и побежденным такие страшные жертвы
и опустошения, что будет равносильна катастрофе для
всего человечества; капитализм, решившись развязать
агрессию, пошел бы тем самым на риск собственной
гибели как общественной системы. Наивысшее
гуманистическое стремление всех народов нашего
времени — избежать кошмарной катастрофы атомной войны.
Ход истории привел человечество на (распутье. Он
учит человечество — и это начали осозновать многие
политики Запада — тому, что войну нужно не
допустить и можно предотвратить. Когда 18 сентября 1959 г.
советский премьер-министр Н. С. Хрущев на сессии
Генеральной ассамблеи Организации Объединенных
Наций в Нью-Йорке внес предложения Советского
правительства о всеобщем и полном разоружении всех
государств к 1965 г. и обрисовал облик будущего мира
без атомных бомб и ракетного оружия, без военных
самолетов, танков и генеральных штабов, этот голос
социалистического гуманизма дошел до всех народов.
Хрущев высказал то, что близко сердцу «простого
человека». Прочный мир и даже осуществление идеала
341

«вечного мира» Иммануила Канта — теперь уже не
утопия. Путь к этому при нынешнем соотношении сил
на международной арене можно проложить благодаря
честной политике мирного сосуществования
капиталистических и социалистических государств.
В настоящее время рубеж между миром
капитализма и социализма, линия раскола мира на два лагеря
с различным общественным строем проходит через
Германию. Создание единого германского государства
срывалось до сих пор 15-летним ходом развития
Западной Германии в направлении реставрации
прошлого. До тех пор, пока боннское правительство, говоря
о воссоединении Германии, подразумевает провокации,
саботаж и агрессию против Германской
Демократической Республики, это единство невозможно. Оно станет
реальностью, если в процессе постепенного сближения
обоих германских государств будут созданы
элементарные предпосылки для создания миролюбивой,
демократической, независимой и суверенной Германии.
Германская Демократическая Республика за И лет
своего существования с 1949 г. прошла нелегкий
путь, преодолев многие трудности нового начала.
В своем продвижении вперед только собственными
силами она на известное время оказалась в невыгодном
положении по сравнению с Западной Германией, с ее
капиталистическим «экономическим чудом». Это было
неизбежно, пока Советский Союз должен был почти
все свои силы направлять на то, чтобы восстановить
опустошенные гитлеровской войной области своей
страны. Однако путь Германской Демократической
Республики оказался правильным. Чем больше она
проявляла стремления к созиданию и миру, тем сильнее
ощущала она дружественную помощь и поддержку
Советского Союза. За трудным, но уверенным началом
последовал бурный подъем. Подлинное экономическое
чудо в Германии было совершено именно здесь, в
Германской Демократической Республике,— чудо расцвета
экономики без эксплуатации человека человеком.
Опираясь на свою растущую экономическую мощь
и на освобожденную от капиталистических оков
творческую созидательную силу своего трудового народа,
342

вдвойне сильная благодаря братскому сотрудничеству
со странами социализма, Германская Демократическая
Республика уже смогла развить более быстрые темпы
роста, чем Западная Германия. Летом 1958 г. она
поставила перед собой в качестве ближайшей основной
экономической задачи в кратчайший срок догнать и
перегнать капиталистическую Западную Германию по
потреблению на душу населения всех важнейших
продовольственных и промышленных товаров.
Социалистическая единая партия Германии на своем V съезде
сформулировала эту задачу в тот момент, когда
Западная Германия уже достигла наивысшей точки своей
послевоенной конъюнктуры. Германская
Демократическая Республика стремится выполнением своего
величественного семилетнего плана достигнуть высшего
мирового технического уровня социалистического
производства и к 1965 г. завершить строительство
социализма. В ходе соревнования двух общественных систем
на этом мирном пути будет во всех областях жизни
доказано превосходство социалистического строя
Германской Демократической Республики над
капиталистическим строем Западной Германии. В этом
историческое значение семилетнего плана ГДР для
соревнования между силами мира и силами войны в
мировом масштабе, а тем самым — и для победы идей
социализма во второй половине XX века.
Современный мракобес Шламм не случайно дал
своей книге название «Границы чуда», имея в виду
западногерманское «экономическое чудо». Боннские
политики взывают к атомной бомбе потому, что не
верят в длительность и прочность своего «чуда»,
предчувствуют его исторически ограниченный предел и
боятся мирного соревнования с социализмом за более
высокий уровень благосостояния народов. Они
клевещут на Германскую Демократическую Республику и
ведут против нее борьбу именно потому, что она
является силой мира, последовательная политика которой
осуществляется под руководством рабочего класса. Ее
мирная политика коренится в самом духе
пролетарского интернационализма, который является для
социалистического германского рабочего движения славной
343

традицией и живой действительностью. Эта политика
отвечает стремлению всего народа, заинтересованного
в мирном строительстве социализма, которое несет ему
непрерывный подъем жизненного уровня и открывает
перед ним все сокровища культуры.
Германская Демократическая Республика,
родившаяся в результате самого крупного социального
переворота в германской истории, в силу гуманистической
сущности своего государства естественно
заинтересована в мире. Ведь в условиях мира она может
показать, что именно в социалистической демократии
подлинный смысл демократии находит свое полное и
истинное воплощение, о котором могли когда-то лишь
мечтать самые смелые умы гуманизма. Впервые в
германской истории здесь нет больше противоречия между
политикой правящих и жизненными интересами
управляемых — они стали тождественны. Социалистическая
свобода проявляется в освобождении способностей и
талантов миллионов людей, которые, избавившись от
прежнего рабства, становятся непосредственными
творческими участниками общего труда, планирования и
управления в области политики, экономики и культуры.
Народ в Германской Демократической Республике
стал сознательным творцом своей собственной
истории. Дух мира Германской Демократической
Республики с каждым годом все глубже укореняется в
мышлении и чувствах людей, так как содержание всего
воспитания, всех начинаний в области искусства и
литературы, всей деятельности культурных учреждений
во всем их многообразии пронизано духом
социалистического гуманизма.
Развитие нашей республики опровергает всей
логикой жизни пессимистические взгляды
западногерманских буржуазных философов, которые, подобно Ро-
мано Гардини, утверждают, что вера в человеческий
прогресс, который будто бы создает все более
цветущую, полную жизнь и в конечном итоге превратит
землю в рай, остается лишь мечтой XIX века. Такая
философия буржуазии позднего периода, в утонченной
форме продолжающая развивать наследие Шопенгауэра
и Ницше, есть дух от духа того класса, который идет
344

к своей исторической неизбежной гибели. Вера
социалистического гуманизма в будущее и его сила,
напротив, обусловлены тем, что он воспринял и сохраняет
живыми все гуманистические ценности, созданные
немецкой буржуазией в период ее подъема, а также
достижения культуры всего человечества. В наши дни,
в пашу эпоху социалистический гуманизм преобразует
их в духовный стимул к новым свершениям. Реальная
жизнь становится гуманизмом, а гуманизм — реальной
жизнью. В Германской Демократической Республике в
основе труда во имя человеческого прогресса лежат
знания и научное овладение законами развития
человеческого общества. В германском государстве
рабочих и крестьян гуманистическое достояние прошлого
в ходе глубокой культурной революции слилось
воедино с новыми ценностями социалистического
культурного творчества, ведя нашу национальную
культуру к вершинам социалистического развития.
После 15 лет «холодной войны», призыв которой к
антисоветскому крестовому походу является
продолжением самых роковых традиций германской истории,
Германская Демократическая Республика своим
смелым подъемом все более и более разрушает вал лжи,
который изо дня в день воздвигает вокруг нее
западногерманская пропаганда. Все, кто, не являясь
сторонником социализма, честно стремится к объединению
всех немцев доброй воли в борьбе за мир, не могут не
признать тот факт, что в лице Германской
Демократической Республики на немецкой земле впервые
возникло государство, в котором навсегда исключена
возможность возвращения к власти исконных губителей
Германии — империалистов и милитаристов. Если
моральный облик Западной Германии определяется
сегодня крупнейшей в мире коллекцией фашистских
преступников на высоких должностях и в высоких
чинах, то моральный облик Германской
Демократической Республики характеризуется светлыми и
прекрасными чертами, придаваемыми ей мужественными
борцами против фашизма, которые занимают руководящие
посты во всех областях жизни Республики —
политической, экономической, культурной и в Национальной
345

народной армии, а также тем новым поколением
молодежи, которая выросла за эти 15 лет и воспитана в
духе мира и социализма.
При таком принципиально различном ходе
развития в обоих ныне существующих германских
государствах любое усилие, направленное на мирное
разрешение германского вопроса, возможно только при учете
новой исторической обстановки. Речь идет не о том,
чтобы извне навязать Западной Германии
общественную систему Германской Демократической Республики.
Но задачей народа в Западной Германии есть и
остается осуществить исторически необходимую
коренную демократическую реформу всей жизни общества,
т. е., иначе говоря, наверстать все, что было упущено
с 1945 г. в решении жизненных вопросов немецкой
нации. В то же время политически совершенно
нереально ожидать от рабочих, крестьян — членов
сельскохозяйственных производственных кооперативов, от
ученых, техников и деятелей культуры первого
немецкого рабоче-крестьянского государства, что они когда-
либо откажутся от своих замечательных
социалистических завоеваний, достигнутых в результате мощпого
подъема своей Республики. Колесо истории нельзя
повернуть вспять и в Германии. Сближение обоих
германских государств путем переговоров и установления
взаимопонимания между немцами возможно только
при одной непременной предпосылке: из будущей
политики Германии должно быть навсегда устранено
традиционное зло для немецкого народа и для народов
Европы, воплощающееся в ставленниках и силах
германского империализма.
С тех пор как возникла Германская
Демократическая Республика, Германия перестала уже быть
«безнадежным постом в освободительной войне», о чем
горевал когда-то Геприх Гейне. Свободолюбивая новь
в Германской Демократической Республике обладает
такой внутренней силой потому, что в ней воплощены
в жизнь уроки 1918 г., уроки периода с 1933 по 1945 г.
и уроки германской национальной истории вообще, т. е.
потому, что характер государства здесь приведен в
соответствие с исторической необходимостью. В Герман-
346

ской Демократической Республике германское прошлое
преодолено идейно, политически и
социально-экономически. С морально-политическим весом этого нового
исторического качества Германская Демократическая
Республика вступила на арену мировой политики. Она
все более и более завоевывает признание соседних с
Германией западных стран как
антиимпериалистическая сила, являющаяся их естественной союзницей
против новой опасности, грозящей из Западной
Германии.
* *
Этот ретроспективный взгляд из 1960 г. позволяет
по меньшей мере увидеть важную политическую
взаимосвязь событий: советские предложения 1952 и
1959 гг. о мирном договоре с Германией, основным
требованием которых является обуздание германского
милитаризма, не имеют ничего общего ни с местью
немецкому народу, ни с ущемлением его развития по
пути к независимости и демократической свободе. Это
требование и сегодня, как и вчера, остается вопросом
жизни, вопросом судьбы германской нации.
Множатся признаки того, что в недалеком будущем
это осознает и большинство народа в Западной
Германии. Его сегодняшние недолговечные правители не
имеют шансов долго удержаться у власти. Поворот к
миру в интересах немецкого народа и всех народов
Европы наступит и в Западной Германии — волей
самих немцев, непререкаемым решением самого народа,
который прекратит в конце концов ложный путь
немецкой нации. Так будет преодолено и на западе
Германии прошлое и настоящее, а тем самым будет
открыт путь к светлому будущему для всей немецкой
нации.
Берлин, февраль 1960 г.

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие к русскому изданию 5
Введение 14
I. Незавершенный образ нации 17
Внутренняя раздробленность 18
Монашеская вера в чудо и разгромленные города ... 20
«In tyrannos»· 25
Могильщик германской свободы 30
П. Сущность пруссачества 39
«На Восток свой путь направим!» 41
Государство юнкеров 49
Пруссия против Германии 63
III. Две попытки завоевания германской свободы .... 72
Соратники Штейна 7'*
Интермедия Меттерниха 89
Баррикады в борьбе за германскую демократию ... 98
IV. Легенда о «прусском социализме» 115
Fridericus Rex — «прусский социалист» и агрессор —
Бисмарк — спаситель и диктатор 123
Наследники прусского антисоциализма 138
V. «Внутреннее царство» немцев 141
Дух и государство —
«Прав будь, человек...» 145
Штурм неба 154
Реальный мир и мечта 159
Познание действительности 165
Враг во «внутреннем царстве» 168
VI. Германский империализм дважды 172
Умеренность и вина Бисмарка 173
Вильгельм II и пангерманцы 180
348

Вильгельмовский дух и его государство 192
В поисках нового плана 199
Заговор в «Стальном доме» 208
VII. Пути, которые не должны были привести к Гитлеру 213
Пролог — Маркс и Лассаль 214
Натиск на вильгельмовскую власть 221
Историческое падение 225
Карл Либкнехт — герой и жертва 228
Упущенная возможность 2$7
VIII. Гитлер — бред и действительность зверства 253
IX. Ответственность немцев 261
Доля ответственности немецких противников Гитлера 264
Роль демократического сознания 266
Луч света во тьме 271
Новая перспектива, новое начало 274
Четыре года спустя. Из послесловия, написанного
автором в 1949 году 281
Легенда первая: «Демоническая личность» 282
Легенда вторая: «Тоталитаризм» 284
Легенда третья: 20 июля 1944 года 287
Потсдам и Хиросима 292
Пустой звук 296
Дух и действительность «американского века» .... 299
«Главная глупость нашей эпохи» 306
Образец новой германской демократии 310
Взгляд назад из 1960 года. Послесловие 315
Новое в германской истории . 317
Путь реставрации 322
«Непреодоленное прошлое» и его реставрация в
настоящем 331
Неразрешимая дилемма германского империализма . 336
Уроки германской истории 341

Абуш Александр
ложный путь одной НАЦИИ
К пониманию германской истории
(Перевод с немецкого), М., Соцэкгиз, 1962,
349 с.
Редактор Н. Найденова
Младший редактор А. Озерецкая
Оформление художника С. Томилина
Художественный редактор Г. Чеховский
Технический редактор Л. Уланова
Корректоры: О. Шарыгана,
А. Фомина и 3. Любое а
Сдано в набор 8 декабря 1961 г. Подписано в
печать 15 февраля 1962 г. Формат бумаги 84χ1081/32·
Бумажных листов 5,5. Печатных листов 18.Учетно-
издатсльских листов 16,66. Тираж 15000 вкз.
Заказ № 2473.
Пена 1 р. 15 к.
Издательство
социально-экономической литературы
Москва,В-71, Ленинский проспект, 15
Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова
Московского городского совнархоза. Москва, Ж-54
Валовая, 28
Отпечатано с готового набора в типографии
изд-ва «Советская Россия».
Москва, Г-19, ул. Маркса и Энгельса, 14.
Зак. 211.

В 1961 г.
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
вышли в свет следующие книги
ПО ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ:
Балмашнов Α. Α., Развернутое строительство
коммунизма в СССР и международное рабочее
движение, объем 9 л., ц. 22 коп.
Паниккар К. М., Очерки истории Индии, объем 18 л.,
ц. 86 коп.
Очерки истории Аргентины, объем 32 л., ц. 1 р. 50 коп.
Краснов И. М., Классовая борьба в США и движение
против антисоветской интервенции, объем 17 л.,
ц. 79 коп.
К столетию гражданской войны в США. Сборник
статей, объем 35 л., ц. 1 р. 55 коп.

ИЗДАТЕЛЬСТВО
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
выпускает в 1962 году в свет
Яковлев Я. Я. Новейшая история США (1917—1960),
объем 40 л., ц. 1 р. 83 коп.
Кульбакин В. Д. Очерки новейшей истории Германии
(1918—1959), объем 35 л., ц. 1 р. 45 коп.
Зубок Л. И. Очерки рабочего движения в США (1865—
1918), объем 30 л., ц. 1 р. 30 коп.
Объединение Италии в оценке русских современников.
Сборник документов и материалов, объем 20 л.,
ц. 60 коп.
Потокова Я. В. Агрессия США против Мексики.
1846—1848, объем 9 л., ц. 15 коп.
Хрестоматия по истории древнего Рима, объем 40 л.,
ц. 1 р. 15 коп.
Очерки истории Еразилии. Коллектив авторов
Института истории АН СССР, объем 30 л., ц. 1 р. 30 коп.

ЗАМЕЧЕННЫЕ ОПЕЧАТКИ.
ДОПУЩЕННЫЕ ПО ВИНЕ ТИПОГРАФИИ

Страница
182
Строка
3 анязу
Напечатано
юнкерсы
Следует читать
юнкеры

p.1Ö'K·;-
ÏJÈbttï
■
sal· ν
соцэкгиз
1962
**Ш
•SÉr
\j*
~^*вГ