АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ
ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ
ГОСУДАРСТВО
в
ДОКАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ
ОБЩЕСТВАХ
АЗИИ
Сборник статей
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
МОСКВА 1987

Г 72
Ответственные редакторы
Г. Ф. КИМ, К. 3. АШРАФЯН
Сборник посвящен исследованию важных научно-теорети¬
ческих проблем истории государства в традиционных общест¬
вах Азии. Авторы рассматривают предпосылки и условия ге¬
незиса государства в Азии, социально-экономическую природу
«азиатской деспотии», эволюцию функциональной роли госу¬
дарства в качестве социального регулятора, стадиальные и ти¬
пологические особенности государства. Особое внимание уде¬
ляется существовавшим в традиционных обществах Азии тео¬
риям государства.
^ 1202000000-221
Г 	56-87
013(02)-87
ic) Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука», 1987.

Г. Ф. Ким, К. 3. Ашрафян
ГОСУДАРСТВО
В ТРАДИЦИОННЫХ ОБЩЕСТВАХ ВОСТОКА:
НЕКОТОРЫЕ ДИСКУССИОННЫЕ ПРОБЛЕМЫ
К вопросам, связанным с природой и характером деятельно¬
сти государства в докапиталистических обществах Востока, ис¬
следователи обращаются в последнее время все чаще. Интерес
к этим проблемам возрос отчасти в связи с той, нередко веду¬
щей, ролью, которую играет государство в экономическом и
политическом развитии, социальном и национальном строитель¬
стве, в странах, освободившихся от колониальной зависимости.
Исходя из устойчивости традиционного комплекса как тако¬
вого, исследователи современных процессов анализируют преем¬
ственность и континуум «традиционных» государственных форм
и институтов. Значительный удельный вес государственно-капи¬
талистического уклада во многих развивающихся странах по¬
служил поводом к выдвижению тезиса о том, что государство
здесь, в отличие от Европы, является не только надстройкой, но
и базисной категорией, элементом производственных отноше¬
ний. В особой, «уникальной» природе государства на Востоке
видится порой причина того, что исторический путь развиваю¬
щихся стран и сегодня «во многом принципиально отличен от
того, каким шла Европа» (см. статью Л. С. Васильева в данном
сборнике).
Естественно, что проблема «традиционного государства»,
т. е. государства в добуржуазных обществах Востока, ставится
в работах советских ученых прежде всего в связи с исследова¬
нием исторического процесса в древности и средневековье, в
частности в связи с изучением формационного развития восточ¬
ных стран в доколониальную эпоху.
Одним из вопросов методологии исторического исследования
является следующий: имело ли государство на традиционном
Востоке ту же природу, что и в докапиталистической Европе,
или же между ними были сущностные различия.
По нашему мнению, при всех особенностях генезиса, приро¬
ды и характера функционирования восточного государства оно,
как и в Европе, было лишь надстроечной категорией, каковой
3

является и сегодня. Методологическая некорректность причис¬
ления государства к базисным категориям явствует из самой
дефиниции базиса как способа производства, формируемого
производительными силами и производственными отношениями.
Очевидно, что государство не может быть отнесено к категории
производительных сил, если даже оно организует и контролиру¬
ет производство непосредственных производителей. Столь же
очевидно, что государство не является также и «субъектом
производственных отношений», поскольку в системе последних
нет «объектов» или «субъектов», а есть лишь агенты или контр¬
агенты.
Следует признать, однако, что государство на Востоке игра¬
ло весьма активную роль в формировании производственных
отношений, возможно, более активную в силу многих специфи¬
ческих производственных и конкретных исторических условий,
чем в Европе. Это может быть признано одним из критериев
типологизации исторического процесса, выделения особого, во¬
сточного «формационного региона», но не дает оснований, как
нам представляется, для квалификации государства как базис¬
ной категории, как «структурообразующей» так называемого
государственного способа производства, лежащего якобы в ос¬
нове особой, «азиатской», «традиционной» или иной формации,
не учитываемой «пятичленной схемой».
Нельзя не вспомнить то, что тезис об «уникальности» госу¬
дарства на Востоке — «азиатской (или восточной) деспотии» —
появился и получил распространение в европейской историче¬
ской и публицистической литературе еще в конце XVIII — нача¬
ле XIX в. В самом названии его уже заключалось противопо¬
ставление не ограниченных парламентом или конституцией мо¬
нархических политических структур Азии «демократическим»
формам политической организации конституционно-монархиче¬
ских или республиканских режимов Западной Европы.
На чем строится тезис об «азиатской деспотии»? Прежде
всего на положении о «государственной собственности» и отсут¬
ствии в странах Востока частной собственности на землю как
основное условие производства в добуржуазных обществах. Этот
тезис развивали в своих сочинениях посещавшие азиатские
страны многочисленные европейские путешественники, торгов¬
цы, дипломаты, ученые в соответствии со своими субъективны¬
ми представлениями о собственности, типичными для людей
эпохи генезиса и развития капитализма и буржуазного права и
предполагавшими наличие безусловного и абсолютного права
владения и распоряжения объектом собственности, в том числе
землей. Тезис об отсутствии в странах Востока частной собст¬
венности на землю развивался и многими европейскими чинов¬
никами колониальных администраций. Его использовали для
обоснования не только хищнической государственно-налоговой
эксплуатации, но и многочисленных земельных конфискаций в
пользу колониального государства. Сообщения европейцев, по¬
4

сещавших Азию, при отсутствии иных, в том числе восточных,
источников легли в основу бытовавших в европейской науке
представлений об Азиатском континенте. В соответствии с ними
Роберт Паттон в 1801 г. издал в Лондоне свою книгу «Принци¬
пы азиатских монархий» («The Principle of Asiatic Monarchi¬
es»), в которой «азиатская деспотия» рассматривалась как яв¬
ление, неразрывно связанное с государственной земельной соб¬
ственностью на Востоке и отсутствием частной собственности.
Проблема государственной и частной собственности в ази¬
атских странах привлекала внимание и классиков марксизма,
высказывавших по этому вопросу ряд суждений и допускавших
наряду с государственной собственность социально-стратифи¬
цированных общин, а также частных лиц. Огромная заслуга
К. Маркса и Ф. Энгельса состояла в том, что созданное ими
учение о формациях позволило подойти к проблеме государст¬
венной собственности и собственности вообще как категории
не только правовой, но и политэкономической, обусловленной
данным социально-экономическим уровнем развития общества.
Проблема собственности, в частности государственной соб¬
ственности на землю, неоднократно рассматривалась в работах
советских историков-востоковедов. Мы не ошибемся, если ска¬
жем, что до сих пор она является предметом дискуссий. Оче¬
видна, однако, некорректность упрощенного подхода к этой
проблеме, абсолютизирующего государственную собственность.
Многочисленные исследования по разным странам, основанные
на актовых, хроникальных, эпиграфических и других источниках
древности и средневековья, различают типы поземельных отно¬
шений, возникших на базе храмовых и царских хозяйств («госу¬
дарственный сектор»), с одной стороны, и на общинной и част¬
ной собственности на землю, на которую распространяются пра¬
ва монарха лишь как суверена,— с другой.
Особая, весьма сложная структура собственности отмечает¬
ся медиевистами. Исследования показывают, что прибавочный
продукт в средневековых обществах Востока, являясь, как и
всюду, реализацией земельной собственности, мог поступать
субъекту собственности и в форме налога или ренты-налога
(если он собирался чиновниками и шел в государственное каз¬
начейство), и в форме ренты (если собирался имевшим право
налогового иммунитета частным феодальным собственником
земли). Однако в условиях восточного средневековья доминиро¬
вала практика раздела прибавочного продукта между государ¬
ством (или государем как главой феодальной иерархии) и част¬
ными владельцами, не обладавшими правом налогового имму¬
нитета и находившимися в поземельной зависимости от госуда¬
ря. Прибавочный продукт оказывался разделенным между
несколькими субъектами феодальной собственности, присваивав¬
шими в зависимости от конкретных условий времени и места
те или иные его доли. Такой способ отторжения прибавочного
продукта как нельзя более соответствовал эпохе, когда основ-
5

пая масса производителей-земледельцев, большую часть кото¬
рых представляло общинное крестьянство, была наделена сред¬
ствами производства, и прежде всего соединена на тех или
иных условиях с землей и подвергалась внеэкономическому
принуждению. Это в значительной степени обусловило необхо¬
димость «организованного разбоя феодалов», с одной стороны,
и укрепления общины как формы социального сопротивления
этому разбою—с другой. Естественно, что военно-администра¬
тивная власть становилась атрибутом собственности феодалов,
нуждавшихся в социальной консолидации, достигаемой благо¬
даря государству и в рамках его.
Такая специфическая структура собственности возникала
как «сверху» — в виде пожалованных государями частным лицам
завоеванных земель в качестве всякого рода служебных держа¬
ний, так и «снизу» — в процессе феодализации в общинах и за
их пределами элементов, заинтересованных в укреплении своих
социальных позиций, в поддержке государства, которое при¬
знавало и узаконивало уже захваченные этими элементами
de facto права на присвоение плодов чужого труда.
Описанная структура собственности была характерной и для
средневековой Европы, в ней нет ничего абсолютно специфиче¬
ского для Востока. Однако более высокая степень государствен¬
ной централизации в Азии ограничивала права частных фео¬
дальных собственников. Сами рентные отношения здесь имели
тенденцию приобретать публично-правовой характер в значи¬
тельно большей степени, чем на Западе.
Характерная для феодальной эпохи обусловленность фео¬
дального землевладения службой государству была особенно
заметна в странах Востока, что дало повод рассматривать
феодалов, находившихся от государя в поземельной зависимо¬
сти и выполнявших ту или иную «службу» государству, в каче¬
стве «чиновников», или «бюрократии», уже в официальных
средневековых документах, а вслед за ними и в научной ли¬
тературе.
Явление «бюрократизации» значительного слоя частных
собственников, которое можно признать одним из критериев
типологии социально-экономических отношений на Востоке, не
меняет феодальной сущности поземельных отношений, характе¬
ризовавшихся, однако, относительно меньше развитыми частны¬
ми правами феодалов и большей зависимостью их от государ¬
ства.
Это не означало, естественно, что государство было единст¬
венным собственником земли, а государственная собственность
исключала частную. В соответствии с упоминавшейся выше
сложной структурой собственности основная часть земельного
фонда состояла из условных владений-держаний феодалов-
«чиновников». Они и государство, от которого феодалы-«чинов-
ники» «держали» землю (области, округа, города, отдельные
деревни или доли деревень), были сособственниками, субъекта¬
6

ми собственности, которая характеризовалась сочетанием го¬
сударственных и частных начал и была безусловно преобла¬
дающей формой собственности. Удельный вес доменных земель,
с которых государство собирало ренту-налог п было их единст¬
венным собственником, а также земель, с которых рента посту¬
пала только частным лицам, был относительно невелик.
Довольно широкое распространение получила точка зрения,
согласно которой на Востоке преобладала государственно-фео¬
дальная форма эксплуатации, в отличие от Западной Европы,
где доминировала частнофеодальная (или вотчинная) эксплуа¬
тация, и Руси, где вотчинная эксплуатация сочеталась с госу¬
дарственно-феодальной К Если под государственно-феодальной
эксплуатацией понимать эксплуатацию государством земледель¬
цев, сидевших на его доменных землях (как это было на «чер¬
ных» землях в России), то следует отметить, что такая форма
эксплуатации на Востоке никогда нс преобладала. Если под
государственно-феодальной эксплуатацией понимать тот ее вари¬
ант, который возникал на базе условного землевладения под эги¬
дой государства, то необходимо помнить, что эта эксплуатация
сочетает в себе государственное и частное начала. Объем прав
государства и прав частных собственников — феодальных дер¬
жателей земли постоянно варьировался в зависимости от кон¬
кретных условий, времени и места. Отношения между субъекта¬
ми собственности (государством и держателями земли) нередко
приобретали оттенок антагонистичности, несмотря на то что
права и социальные привилегии их были взаимно обусловлены.
Это проявлялось в борьбе центробежных и центростремительных
тенденций, во внутриклассовых противоречиях феодалов.
Общим направлением развития было усиление частных прав,
так называемая приватизация земельной собственности. В За¬
падной Европе и в России этот процесс завершился (хотя и в
разное время) разложением феодального поземельного строя.
В Англии времен Стюартов землевладельцы, например, уничто¬
жили, по словам К. Маркса, «феодальный строй поземельных
отношении, т. е. сбросили с себя всякие повинности по отноше¬
нию к государству»2.
На Востоке в доколониальный период аналогичный процесс
начался, но не получил еще своего завершения. В условиях ко¬
лониального и полуколониального развития восточных стран
имелись определенные тенденции как консервации порядком
обветшалых феодальных форм, в том числе феодального позе¬
мельного строя, так и его дальнейшего развития и разло¬
жения, происходившего, однако, уже в деформированном ва¬
рианте.
Мнение о том, что функция подавления «частнособственниче¬
ских посредников» (между государством и крестьянами) была
свойственна лишь восточному государству, в то время как ев¬
ропейское государство было инструментом подавления лишь
низов (Л. С. Васильев), не подтверждается фактами истории.
7

Достаточно вспомнить политику деприватизации, которую осу¬
ществляли абсолютистские государства в Европе, в частности
во Франции, во имя спасения феодального строя в новых усло¬
виях начавшегося генезиса капитализма.
Из всего сказанного следует, что феномен восточного госу¬
дарства, или «азиатской деспотии», не базировался на собствен¬
ности, исключавшей якобы частные права феодалов. Характер¬
ный для средневековья поземельный строй, сочетавший государ¬
ственные и частные начала, зарождался и развивался на Во¬
стоке, как и повсюду, в процессе разложения патриархально¬
общинных отношений и появления частной собственности дока¬
питалистического типа, ставшей важнейшей предпосылкой фор¬
мирования прибавочного продукта, а следовательно, и необхо¬
димым условием становления самой феодальной формации.
Взгляд на восточные общества древности и средних веков
как на особые «формационные регионы» (по терминологии
М. А. Барги и Е. Б. Черняка) или варианты-модели открытых
классиками марксизма формаций предполагает установление
специфики как базисных, так и надстроечных форм, позволяю¬
щей говорить о «формационном регионе». Среди надстроечных
явлений особое место принадлежит государству, генезису, функ¬
циям и развитию которого было присуще своеобразие.
Отличительной чертой многих азиатских государств являет¬
ся их глубокая древность. В то время как у большинства наро¬
дов Европы первые государственные образования появились
лишь в раннее средневековье (естественно, мы исключаем гре¬
ко-римскую цивилизацию), на Азиатском материке, в Египте,
Месопотамии, Индии и Китае уже в IV—III тысячелетиях
до н. э., сложились древнейшие государства. Необходимой пред¬
посылкой их образования было производство прибавочного про¬
дукта в результате длительной неолитической революции в про¬
изводительных силах общества. Однако это происходило в со¬
словных обществах, не знавших еще развитых, сложившихся
классов. В специфических условиях орошаемого земледелия на
Востоке важнейшей функцией государства была функция орга¬
низации производства и общественного управления.
Ранние государственные структуры вырастали из разлагав¬
шейся общинно-родовой организации, когда происходил процесс
усиления управленческих функций в обществе и превращения
лиц, выполняющих эти функции, в сословие знати, не участ¬
вующее непосредственно в производстве и стоящее над сослови¬
ем рядовых общинников.
Как справедливо отмечает Н. В. Ребрикова (см. статью в
данном сборнике), в процессе формирования государства чело¬
вечество продолжало ориентироваться на «естественные» связи,
в частности родовые. С традициями родового строя должны
были считаться новые социальные силы. Поэтому движение
вперед часто приобретало компромиссную форму:	новое либо
принимало форму старого, традиционного, либо традиционные

институты брали на себя новые функции, приспосабливаясь к
новым задачам и требованиям. Формировавшиеся классовые от¬
ношения долго сочетались с бесклассовыми. Это создавало
условия для существования сословий переходной, или промежу¬
точной, структуры, на базе которой происходило дальнейшее
развитие государственной власти. Устойчивость патриархально¬
общинных отношений или их элементов была важной предпо¬
сылкой появления государственной власти в форме деспотии.
«Древние общины там, где они продолжали существовать,
писал Ф. Энгельс в „Анти-Дюринге“,—составляли в течение
тысячелетий основу самой грубой государственной формы, во¬
сточного деспотизма»3. Древнейшие общины, не знавшие клас¬
совой стратификации, рассматривались как база восточного дес¬
потизма также и К. Марксом4.
Само понятие «деспотия», или «деспотизм», имеет, видимо,
двоякое значение. Как историко-социологическое явление оно
соответствовало определенным условиям, а именно отсутствию
четкой классовой стратификации общества, а также частной
собственности или ее слабому развитию. Однако «деспотизм»
как политическая форма власти может быть связан не только с
раннегосударственной политической структурой сословного об¬
щества, но и с государствами в классовом обществе, различны¬
ми по социально-экономической природе (рабовладельческим,
феодальным и др.). Очевидно, причину деспотического характе¬
ра власти не только в сословных обществах, но и в сословно¬
классовых обществах Востока эпохи древности и средневековья
следует искать в особенностях их социально-экономической
структуры. Так, важнейшей причиной преобладания деспотиче
ских форм правления в классовых обществах Востока было, ви¬
димо, сохранение в рамках практически всех государственных
образований первобытнообщинного уклада, носителями которо¬
го оставались древнейшие общины, как земледельческие, так и
кочевые, как автохтонные, так и пришлые. Существуя в качест¬
ве периферии классовых обществ, эти древнейшие общины были
часто «питательной средой» пережитков первобытнообщинных
форм в самих классовых обществах и распространяли их в про¬
цессе передвижения и расселения на территории древних и
средневековых государств на протяжении многих веков истории.
Спаянные узами родства, древнейшие общины были трудным
объектом эксплуатации извне. Подчинение их с целью эксплуа¬
тации требовало не только консолидации господствующего
класса и государственной централизации, но и предопределяло
деспотическую форму политической власти, почти всегда со¬
пряженную с добуржуазной централизацией, в условиях, когда
доминирующую роль играли внеэкономическое принуждение и
личностные отношения.
Деспотическая форма власти в сословно-классовых и клас¬
совых государствах древности и средневековья была связана и
с тем, что многие из этих государств возникли в результате
9

племенных завоеваний (раджпутские, тюркские, афганские за¬
воевания в Индии, сельджукские, монгольские, османские — на
обширной территории, охватывавшей несколько стран, маньч¬
журские завоевания Китая), которые осуществлялись народа¬
ми, не изжившими в своей собственной среде первобытнообщин¬
ный элемент. Непосредственным результатом завоевания об¬
ширных чужих территорий, для господства над которыми родо¬
вой строй не дает никаких средств, как писал Ф. Энгельс в свя¬
зи с завоеваниями Римской империи германскими варварами5,
было создание государства, призванного стать инструментом
подчинения завоевателям не только массы населения, чуждого
им и в этническом и часто в конфессиональном отношениях, но
и представителей местного феодалитета. Деспотические тенден¬
ции государства были направлены и на уничтожение «демокра¬
тических», общинных пережитков в среде самих завоевателей.
Черты деспотизма были свойственны в отдельные, прежде
всего переходные, периоды государственной власти и в Европе.
Например, в периоды кризиса рабовладельческих отношений
(Римская империя III—IV вв. н. э.), зарождения, распростране¬
ния, а также разложения феодальных отношений и генезиса ка¬
питализма. В Азии, однако, черты деспотической политической
организации государства имели место не только в переходные
периоды, в условиях крупных формационных сдвигов, но и в по¬
ру кульминационного развития данной докапиталистической
формации. Это явилось одной из причин того, что период фео¬
дальной централизации XIV—XV вв. и наблюдаемого во мно¬
гих странах Востока ослабления централизованной власти не
был продолжительным и сменился в начале XVI в. новой фео¬
дальной централизацией.
Закономерна постановка вопроса: связан ли континуум дес¬
потической государственной власти в Азии с тем, что добуржу-
азные антагонистические формации не достигали той же степе¬
ни зрелости, что и в Европе, где тенденции деспотизма, как бы¬
ло отмечено, прослеживались лишь в переходные периоды, или
же континуум восточного деспотизма был порожден не социаль¬
но-экономическими, а лишь этно-политико-идеологическими
факторами, о которых говорилось выше? Ответ на эти вопросы
могут дать лишь дальнейшие конкретные исследования.
Являясь функцией социально-экономического развития, госу¬
дарство на традиционном Востоке пережило несколько этапов в
процессе своей многовековой эволюции. Наиболее ранним эта¬
пом в развитии государственности в Азии должна, как пред¬
ставляется, быть признана «азиатская (или восточная) деспо¬
тия». Становление раннегосударственных образований этого
типа происходило, как отмечалось, в сословных обществах,
переходных от первобытнообщинного к классовому строю. Если
исходить из того, что исторически первым типом государства в
классовом обществе на Востоке, как и в Европе, было рабо¬
владельческое, то основной его функцией наряду с организаци¬
10

ей управления и производства, защиты подданных следует
признать обеспечение путем насилия в условиях весьма низкого
уровня развития производительных сил поступления прибавоч¬
ного продукта, создаваемого главным образом рабами и при¬
сваиваемого рабовладельческой знатью, обязанной своим появ¬
лением процессу разложения первобытнообщинных отношений.
Пережитки их долго сохранялись в общественной структуре,
придавая рабовладельческим государствам черты деспотизма.
Генезис феодализма сопровождался становлением феодаль¬
ной государственности. У ряда азиатских народов (монголов,
тюрок, афганцев и др.) формирование государственных инсти¬
тутов, как и само классообразование, происходило в процессе
разложения первобытнообщинного строя. Там, где рабовла¬
дельческие отношения в древности получили относительно боль¬
шее развитие, феодальное государство формировалось также и
в процессе трансформации государственных институтов рабо¬
владельческого общества, изменения их социальных функций.
Пережитки патриархальных отношений как в господствующем
классе (в виде сохранения элементов клановой организации),
так и среди «низов» или эксплуатируемого большинства, преж¬
де всего крестьянства, были и в феодальных государствах пред¬
посылкой деспотических форм правления. Являясь инструмен¬
том господства феодального класса, феодальное государство в
большинстве стран средневекового Востока обеспечивало его
привилегии, нередко в чуждой этому классу этноконфессиональ-
ной среде. Сложная, многослойная структура господствующего
класса, внутриклассовая борьба, племенные завоевания или
мирные миграционные процессы приводили к частой смене до¬
минирующих групп, упадку старых и созданию новых полити¬
ческих объединений.
Как и сами формации, государства — и рабовладельческие и
феодальные,— несмотря на видимость хаотического развития и
в древности, и в средние века (чему немало способствовали
инонародные вторжения и другие политические катаклизмы),
прошли на Востоке свои периоды становления, развития и
упадка, отражая эволюцию социально-экономических отноше¬
ний. Выявление условий и специфики генезиса того или иного
древнего и средневекового государства как историко-социологи¬
ческого и политического явления, особенностей его развития —
важная задача, стоящая перед исследователями. Решение ее
необходимо для типологизации исторического процесса на Во¬
стоке в целом и в его отдельных субрегионах и странах.
В этой же связи особый интерес представляет вопрос о ха¬
рактере государств, существовавших в ряде азиатских стран
в XVI—XVII вв., т. е. в период начавшейся торгово-колониаль¬
ной экспансии Запада. Изучение этого вопроса, по существу,
еще только начатое в мировой науке, позволит выявить итоги
самостоятельного социально-экономического развития Востока.
На данном уровне исследования можно отметить, что XVI—
11

XVII вв. в истории ряда азиатских стран стали периодом новой
феодальной централизации, сменившей политическую раздроб¬
ленность предшествующих полутора-двух столетий. Именно в
XVI—XVII вв. произошло усиление Османской империи, обра¬
зовались и окрепли Сефевидское государство на территории
Ирана и сопредельных стран, Могольская держава в Индии,
Цинская империя в Китае, сёгунат Токугава в Японии. При
всех особенностях создания этих государств им были присущи
некоторые общие черты. Все они укрепились в процессе острой
внутриклассовой борьбы (некоторые из упомянутых государств
были основаны иноэтнической знатью) и в результате подавле¬
ния массовых (крестьянских и городских) движений, происхо¬
дивших и в виде открытых выступлений, и в форме неортодок¬
сальных религиозных, религиозно-сектантских течений, как про¬
тив государственной эксплуатации, так и против отдельных
феодалов. Таким образом, государство стремилось усилить свои
позиции и за счет ослабления политического влияния отдельных
крупных феодалов, и за счет подавления крестьянства, усиле¬
ния и упорядочения его эксплуатации, а также финансовой экс¬
плуатации торгово-ростовщического капитала, имевшего огром¬
ные накопления.
Феодальная централизация вела к определенным сдвигам в
деле консолидации сословий феодального общества и превра¬
щения их в классы-сословия, хотя процесс этот не был завершен
в доколониальный период. Эти явления с неизбежностью долж¬
ны были вызвать обострение противоречий между имущими
классами (феодалами и феодализировавшейся частью торгово¬
ростовщических элементов), с одной стороны, и крестьянскими
массами и подвергавшимися эксплуатации городскими «демо¬
кратическими», «плебейскими» элементами — с другой; они
должны были привести к развитию еще одного противоречия —
между феодалами и нефеодализированной частью торговцев и
ростовщиков.
Государственная централизация азиатских стран в XVI—
XVII вв., подготовленная в определенной мере экономическими
сдвигами (развитием городов, как центров не только админист¬
ративных, но и ремесленных и торговых, ростом хозяйственных
связей между городом и деревней, между отдельными областя¬
ми), немало способствовала начавшемуся процессу консолида¬
ции добуржуазных (или предбуржуазных) историко-культурных
общностей.
Агрессивная внешняя политика централизованных феодаль¬
ных азиатских государств XVI—XVII вв., диктовавшаяся инте¬
ресами живших за счет войн и захватов новых земель феодалов,
сочеталась с оборонительными функциями, порожденными на¬
чавшимся колониальным натиском Запада. Правда, возникшая
перед азиатскими государствами проблема отражения «рыцарей
первоначального накопления» не решалась местными правите¬
лями последовательно и эффективно. Вступая с ними время от

времени в политические и военные конфликты, правители во¬
сточных стран в то же время шли на уступки, предоставляя
привилегии (например, освобождая от пошлин), поощряя вывоз
сырья, давая разрешение на основание торговых факторий,
вступая с европейскими торговцами в деловые контакты, при¬
носившие казне немалые доходы. Одновременно правители огра¬
ничивали деятельность местных торговцев, ставили их в менее
благоприятные условия для накопления капиталов, лишали
производителей-ткачей необходимого сырья (хлопка, шелка-
сырца) и т. д., что вызвало недовольство и протест торгово-ре¬
месленных элементов.
Оборонительная функция централизованного японского го¬
сударства сёгунов Токугава проявилась, как известно, в поли¬
тике «закрытых дверей», надолго прервавшей всякого рода
общения, в том числе торговые, с иностранцами. При всех нега¬
тивных последствиях этой политики, которая привела к само¬
изоляции Японии, сёгуны сумели обеспечить приток капиталов в
местную мануфактурную промышленность, находившуюся под
покровительством государства, и быстрое развитие ее. Это об¬
стоятельство, как и рост внутренней торговли, способствовало
относительно ускоренному формированию внутреннего рынка и
в конечном счете появлению особого варианта социально-эконо¬
мической эволюции страны, приведшей к самостоятельному,
независимому генезису японского капитализма.
Некоторые черты политической структуры и функций цент¬
рализованных восточных государств XVI—XVII вв. были при¬
сущи абсолютистским режимам Европы. Исходя из этого, не¬
которые историки ставят вопрос о тенденции абсолютизма в
Азии в XVI—XVIII вв. Известно, что в советской исторической
науке понятие абсолютизм, как и деспотизм, используется в
двух значениях — историко-социологическом и для определения
характера власти6. Если говорить об абсолютизме как истори¬
ко-социологическом явлении, свойственном эпохе генезиса ка¬
питализма в недрах позднефеодального общества, то вопрос о
том, присущи ли черты абсолютизма восточным государствам
XVI—XVIII вв., должен решаться лишь в связи с проблемой
достигнутого уровня социально-экономического развития Восто¬
ка и генезиса здесь капитализма.
Эта проблема пока является дискуссионной. Точка зрения
одних исследователей о появлении в XVII—XVIII вв. в ряде
азиатских стран (или отдельных, наиболее развитых их частях)
элементов раннекапиталистических отношений (авансирование
купцами производителей и зарождение рассеянной и централи¬
зованной мануфактур, большие накопления «коммерческого ка¬
питала», начавшийся процесс обезземеливания крестьян-общин-
ников и разорение простых ремесленников) может привести ло¬
гически к принятию положения в том, что централизованные
восточные государства XVII—XVIII вв. были по своей социаль¬
но-экономической природе явлениями, аналогичными абсолю¬
13

тистским режимам Европы, хотя и переживавшими, возможно,,
начальный период в своем развитии.
Другие ученые не обнаруживают в доколониальный период,
элементов генезиса капитализма. Они рассматривают его исклю¬
чительно как результат зависимого развития, а государственную
централизацию XVI—XVII вв. как явление, ничем принципиаль¬
но не отличающееся от более ранних централизованных госу¬
дарств и империй, образование которых не было связано с ка¬
кими-либо сущностными сдвигами в социально-экономическом
развитии феодальных обществ. Обе точки зрения нуждаются в
дальнейшей разработке и подтверждении тщательно выверен¬
ными данными исторических источников.
Однако даже безотносительно к природе упомянутых госу¬
дарственных образований XVI—XVIII вв. (абсолютизм или не-
абсолютизм) они выполняли (или призваны были выполнять)
определенную прогрессивную роль, так как содействовали уста¬
новлению «порядка в беспорядке», развитию земледелия и го¬
родов, внутренней и внешней торговли, культуры. Они же при¬
званы были организовать сопротивление натиску Запада. Одна¬
ко в условиях начавшейся торгово-колониальной экспансии ев¬
ропейских держав, опережавших Азию прежде всего в военном
отношении, исторические задачи централизованных восточных
государств XVI—XVII вв. оставались нереализованными. Ре¬
шающую роль в этом сыграли морское превосходство европей¬
цев, установленный ими контроль над морскими коммуникация¬
ми азиатских стран, равно как и «торговые войны» между со¬
перничавшими западными державами, дипломатический нажим
на местных правителей, подачки и подкупы, интриги и натрав¬
ливание одних восточных правителей на другие, наконец, во¬
енные акции против ряда азиатских государств и захват их
территорий.
В результате европейского натиска в азиатских странах
сложились крайне неблагоприятные условия для экономическо¬
го и политического объединения, стали срабатывать негативные
тенденции феодальной централизации, проявлявшиеся в усиле¬
нии деспотизма, произвола, хищнической государственной нало¬
говой эксплуатации, от которой страдали и крестьяне, и ремес¬
ленники, и торгово-ростовщические слои. Все это в значитель¬
ной мере обострило внутриклассовые противоречия феодалов и
развитие центробежных тенденций, усилило корпоративность
как принцип социальной организации в сельских и городских
поселениях.
Государство в Азии, являясь, как и повсюду, элементом над¬
стройки, а следовательно, функцией развития базисных отно¬
шений, прежде всего оказывало существенное влияние на фор¬
мирование и развитие этих отношений, в определенной мере
дефинировало их специфику. Это просматривается особенно
наглядно в сфере аграрных отношений. Именно государство,
обеспечивая в условиях преобладания владельческого слоя кре¬
14

стьянства и распространенности общинного землевладения по¬
ступление прибавочного продукта, выступало организатором и
гарантом системы служебного землевладения под собственной
эгидой, пресекало расширение частных прав и приватизацию
земельной собственности, поощряя принцип «служба — жало¬
вание», создавало так называемую бюрократию, включавшую
не только мелких государственных служащих, но и крупных
феодальных собственников земли, регулировало размер и фор¬
му изымаемой ренты и т. д.
Централизованные азиатские государства оказывали сильное
влияние также на сферу городских отношений. Концентрация
военно-административной власти в городах в силу специфики
аграрных отношений (феодалы не вели личного хозяйства) пред¬
определяла не только самые грубые формы налоговой политики
государства и произвол его представителей в отношении ремес¬
ленников и торговцев, но и делала практически невозможными
автономию городов и существование в сколько-нибудь широких
масштабах городских «вольностей». Разветвленный администра¬
тивно-налоговый аппарат держал под контролем деятельность
самоуправляющихся корпораций, ограничивал сферу их ком¬
петенции посредством всякого рода феодальных регламентаций
(определение цен на продаваемые на базарах товары, запрет
на производство некоторых изделий и т. д.). Атмосфера фео¬
дального угнетения, царившая в азиатском городе, усиливае¬
мая присутствием феодала и концентрацией здесь централизо¬
ванной государственной военно-административной власти, не
приводила, однако, к ослаблению средневековой корпоративно¬
сти ремесла и торговли. Но эта атмосфера рождала и развива¬
ла тенденцию к консервации средневековой замкнутости как
естественной защитной реакции, что немало тормозило разви¬
тие рыночных отношений и самого производства.
Централизованные восточные государства могли сыграть
роль «собирателей земель»; это способствовало бы развитию
городов и общественному прогрессу как таковому. Определен¬
ные тенденции в этом направлении проявились в ряде азиат¬
ских государств в XVI—XVII вв. Однако эти тенденции не по¬
лучали развития в обстановке начавшейся колониальной экс¬
пансии, приведшей к упадку сотен азиатских городов и унич¬
тожившей важные экономические и социальные предпосылки к
формированию в странах Востока единого рынка.
В заключение следует обратить внимание на то, что государ¬
ство в Азии было важным, но не решающим фактором истори¬
ческого процесса. Роль его в определении пути развития той
или иной страны менялась в зависимости от складывающихся
условий. Что касается роли государства на Востоке в наши
дни, то она вопреки представлениям некоторых ученых детер¬
минируется не традициями азиатской государственности, а
прежде всего характером современного развития стран, завое¬
вавших суверенитет.
15

В предлагаемый вниманию читателей сборник статей вошли
доклады, представленные на всесоюзной межинститутской кон
ференции, посвященной теме «Государство в докапиталистиче
ских обществах Азии» (Москва, 27—29 ноября 1984 г.). В стать
ях отмечается важность проблемы государства для типологиза-
ции исторического процесса, генезиса и развития докапитали¬
стических антагонистических формаций, рассматриваются пред¬
посылки и условия возникновения государства, стадиальные
характеристики и этапы эволюции, связь между типом азиат¬
ской государственности и господствовавшими формами общин¬
ного и феодального землевладения, структурой феодального
класса, его «бюрократизацией». В ряду специфических черт ази¬
атского государства отмечается «гипертрофия» его обществен¬
ной, организующей функции, функции социального и экономи¬
ческого регулирования.
Однако тенденция к тотальному контролю, как показывают
некоторые авторы, далеко не всегда реализовывалась в дейст¬
вительной жизни. Власть верховного правителя ограничивали
советы знати, народные собрания, самоуправляющиеся сель¬
ские и городские общины, сами традиции догосударственной
структуры общества.
Ряд статей затрагивает проблему государства и права в до¬
капиталистических обществах Азии, вопросы об отношении го¬
сударства и религии. В нескольких статьях исследуется разви¬
тие политической культуры как совокупности представлений о
государстве и его функциях, отмечается социальная обусловлен¬
ность и социальная ориентированность официальных доктрин
власти, большая устойчивость, «инерция» политической культу¬
ры традиционного общества, сохранявшаяся в той или иной
степени даже тогда, когда традиционные отношения были уже
сильно разрушены колониализмом. Ряд авторов раскрывает осо¬
бенности общественных течений XVIII —XIX вв., так или иначе
использовавших традиционную политическую культуру, форми¬
рование ее в соответствии с условиями социально-экономического
и политического развития стран Востока в колониальных и по¬
луколониальных условиях.
1	Черепнин Л. В. Некоторые вопросы истории докапиталистических фор¬
маций в России.— Коммунист. 1975, № 1, с. 66.
2	Маркс К. Капитал. Т. I.— Т. 23, с. 734 *.
3	Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Т. 20, с. 186.
4	Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов.— Т. 4. Ч. 1,
с. 463—464.
5	Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государст¬
ва.—!. 21, с. 301.
6	Шмидт С. О., Гутнова Е. В., Исламов Т. М. Абсолютизм в России и в
странах Западной Европы (Опыт сравнительного рассмотрения).— Доклады
советской делегации на XVI Международном конгрессе исторических наук.
Штутгарт, 1985.
* Произведения К. Маркса и Ф. Энгельса даются в сборнике по 2-му из¬
данию их Сочинений; произведения В. И. Ленина — по Полному собранию
сочинений.
16

ГОСУДАРСТВО
11 СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ОБЩЕСТВА
Э. А. Г ран товски й
К ИЗУЧЕНИЮ ПРОБЛЕМ
ПОЛИТИЧЕСКОГО И ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
СТРАН ДРЕВНЕГО ВОСТОКА
За последнее время в нашей науке все большее внимание
уделяется изучению политического строя, государственных ин¬
ститутов, права, идеологии п религии стран древнего мира.
Исследование перечисленных проблем оказывает существен¬
ное влияние и па выводы о развитии общеисторических социаль¬
ных процессов, о характере древних, и именно древневосточных,
обществ, об их формационных различиях или, напротив, сходст¬
вах со средневековыми, а также более поздними обществами
Востока.
Данные по этим проблемам весьма широко привлекаются
при определении типа восточных либо вообще всех докапитали¬
стических обществ и в концепциях современной западной со¬
циологии, ставящих целью наметить пути развития развиваю¬
щихся стран по образцу «индустриального» Запада и в контак¬
тах с ним. В противопоставлении развитым капиталистическим
(«современным», «индустриальным» и т. п.) упомянутые обще¬
ства характеризуются в качестве «традиционных»; к ним
У. Ростоу и некоторые другие авторы причисляют как архаич¬
ные п племенные коллективы, например, в Африке, так и «круп¬
номасштабные» традиционные общества, к которым относят
ранние империи Азин п Средиземноморья и более поздпне го¬
сударства, в том числе Европы до ее индустриализации. Тради¬
ционные общества дифференцируются по типам:	«феодализм»,
«бюрократизм», «патрпмониализм» и пр.; допускается их эво¬
люция или переход от одного типа к другому, но с развитием по
замкнутому кругу и без прогрессивной общеисторической пер¬
спективы (т. е. без самостоятельного перехода к «индустриаль¬
ному» обществу). Те же общественные типы и их характерные
особенности можно наблюдать, по мнению С. Эйзенстедта и др.,
в ряде современных стран Азии и Африки, а также Латинской
Америки. Сама эта классификация, ее терминология и содержа¬
ние во многом восходят к выдвигавшимся ранее в европейской
2 Зак. 550
17

социологии положениям, особенно М. Вебера; как и у него,
большая роль отводится внеэкономическим и идеологическим
факторам.
При дифференциации традиционных обществ по названным
типам учитываются формы общественно-политической структуры
и государственных институтов, религиозное либо иное идеологи¬
ческое обоснование власти господствующих кругов, самого су¬
ществования государства, предписываемой модели отношений
правителей и подданных и пр. «Традиционные» общества наде¬
ляются рядом, как предполагается, уже несвойственных «инду¬
стриальным» обществам черт политического строя, идеологиче¬
ских воззрений, норм поведения, степени развития личности
и т. п.
Критерии, принимаемые в таких теориях «традиционных об¬
ществ» и при их классификации, отличны от тех, которые кла¬
дутся в основу определения характера общественных отноше¬
ний, укладов и социально-экономических формаций в марксист¬
ской науке, и с ее позиции выглядят во многом неубедительны¬
ми, основанными на внешних совпадениях или поверхностных
наблюдениях. Привлекаемые же при этом зарубежными социо¬
логами конкретные положения о политическом строе и идеоло¬
гии древних и средневековых обществ нередко спорны или не¬
достоверны (в трудах же профессионалов-востоковедов вопросы
идеологии, культуры, религии, философии обычно не рассматри¬
ваются на широком фоне процессов общественного развития).
В период становления советской исторической науки проб¬
лемы надстройки не привлекали особого внимания или реша¬
лись излишне упрощенно и прямолинейно. Подход этот в целом
успешно преодолен нашей наукой: за последние десятилетия
были поставлены и исследованы различные вопросы государст¬
венного строя, права, религии и философии, идеологической
борьбы в древних античных, а также восточных обществах.
Проведенные исследования свидетельствуют о последовательно¬
сти и закономерности развития упомянутых надстроечных явле¬
ний на протяжении древней эпохи, позволяют разносторонне
оценить природу и специфику государств древности, в том числе
и в их сравнении с государствами средних веков, нового и но¬
вейшего времени. Полученные таким образом выводы могут
служить важным подтверждением принимаемых большинством
советских историков древности и медиевистов положений о по¬
ступательном в целом развитии социально-исторических процес¬
сов в докапиталистическую эпоху и формационном различии
древних и средневековых обществ. Правда, некоторые советские
ученые не признают таких отличий древних и средневековых
обществ Востока либо же докапиталистических (включая запад¬
ные) обществ в целом. Соответственно отрицаются и их прин¬
ципиальные несходства в культурной, идеологической, государ¬
ственно-политической сферах или утверждается, что положение
о таких различиях недостаточно аргументировано. Но подобные
18

мнения, во-первых, сами не базируются на убедительных дока¬
зательствах принципиального сходства в указанных сферах
между древностью и средневековьем и, во-вторых, не сопровож¬
даются указаниями на конкретные факты, опровергающие на¬
личие кардинальных различий между древними и средневековы¬
ми государствами, их идеологией и религией, культурой в
целом.
Остановимся на некоторых примерах к сказанному. Широко
распространена характеристика древних, а также средневеко¬
вых восточных государств как деспотических; это положение
часто обусловливают существованием государственной собст¬
венности на землю и верховных прав на нее монарха, ролью
царя как организатора ирригационных или иных общественных
работ и т. п. Сама «деспотия», и именно древневосточная, опре¬
деляется, например, как форма государства, где «вся полнота
власти, не ограниченной законом, принадлежит одному власти¬
телю... и отличается полным произволом власти и бесправием
населения», а «воля деспота считалась законом» и была неог¬
раниченна, хотя учитывала пожелания знати (Советская исто¬
рическая энциклопедия. Т. 5, М., 1964, стб. 131 и сл.). Но если
иметь в виду сам принцип единодержавия, когда глава государ¬
ства считается источником законодательной и исполнительной
власти, то он был характерен для многих государств Запада.
Степень «деспотизма» при этом едва ли показательна и вряд
ли может быть объективно установлена, но в западных странах
(включая определенные государства уже «индустриальной» эпо¬
хи) она была, вероятно, не меньшей, чем в ряде монархий
Древнего Востока. Для последних нельзя считать особо харак¬
терными и случаи «произвола», понимая под ним действия вла¬
стей, расходившиеся с нормами существующего «закона», само
возникновение и развитие которого тесно связано с историей
государств Древнего Востока.
Для некоторых древневосточных стран с ранним развитием
«деспотизма» выявлены данные, которые свидетельствуют о су¬
ществовании правовых норм и идеологических представлений,
направленных на защиту социальной «справедливости» и прав
народа; становление же «деспотизма» часто проходило в борьбе
не с народными массами, а со знатью или частью аристократи¬
ческих и жреческих кругов. Вообще следует подчеркнуть зна¬
чение разработки вопроса о социальных основах деспотии в
раннеисторическую эпоху, то же следует сказать об изучении
важных во многих отношениях проблем становления на Древ¬
нем Востоке писаного права и «закона», распространения еди¬
ных законодательных норм на обширных территориях. Эти про¬
цессы связаны с крупными древневосточными государствами, а
стремление к поддержанию законности было свойственно для
таких монархий (во всяком случае, в период их подъема и рас¬
цвета; при этом не следует полагать, что существование их
было обычно недолгим, а падение старых и возникновение но-
2*
19

вых государств было постоянным и закономерным явлением в
истории Древнего Востока).
В отношении самих государственно-юридических форм мож¬
но заметить, что неограниченные монархии не преобладали пол¬
ностью на Древнем Востоке. Там существовали и республики
(причем известны примеры перехода к ним от монархии и в
поздние периоды древности), автономные городские общины
и т. п. В некоторых источниках отражены случаи проявления
демократических и олигархических тенденций в политических
теориях и в практике. Для ряда древневосточных монархий вы¬
явлены институты, ограничивающие власть царя: советы знати,
жречества, сановников, народное собрание или учреждения, уна¬
следовавшие некоторые его функции (как, например, собрания
народа-войска), обычаи избрания или утверждения царя и — в
теории и отдельных конкретных примерах — «конституционно¬
го» низложения плохого правителя. Все эти явления заслужива¬
ют дальнейшего изучения, как и вопрос о социальном составе
упомянутых учреждений. Такие институты и обычаи нередко
оцениваются как пережитки первобытнообщинного строя, но
их конкретная история и развитие в ряде стран, очевидно, по¬
казывает, что они отвечали характеру классовых обществ соот¬
ветствующих государств Древнего Востока. Можно говорить и
об ослаблении «деспотических» черт на поздних этапах истории
отдельных стран (например, Ирана, где такие черты характер¬
ны для мидо-персидского периода в гораздо большей мере, чем
для парфяно-сасанидской эпохи), мнение же об общей тенден¬
ции к развитию деспотических форм правления на позднем
этапе восточной древности не кажется вполне оправданным.
Зато уже в ранний период возникали государства с особенностя¬
ми, характеризуемыми как «деспотические», в том числе и в
Древнем Египте и в Шумере в III тысячелетии до н. э.
Положение о государственной собственности на землю как
социально-экономической основе восточной деспотии тоже вы¬
глядит неприемлемым для Древнего Востока в целом. Оно не
соответствует реальным фактам, указывающим на широкое
распространение частной, а также общинной собственности на
землю в восточных странах, включая те, где земледелие было
основано преимущественно на искусственном орошении. По¬
следнее, впрочем, для многих стран Востока не имело исключи¬
тельного значения (и не требовало обязательно работ, организо¬
ванных государством).
Бытованию мнения об особой роли на Древнем Востоке го¬
сударственной собственности на землю, видимо, способствует
также смешение двух разных типов поземельных отношений.
Для первого из них предполагается лишь верховная собствен¬
ность монарха на землю, на самом деле находящуюся в распо¬
ряжении общин и частных лиц — собственников или владельцев,
самостоятельно ведущих на ней хозяйство. Что же касается
второго типа, то он относится к землям царских и храмо¬
•J0

вых хозяйств в составе государственного «экономического сек¬
тора».
Этот тип поземельных отношений совершенно отличен от пер¬
вого, в том числе и по своему историческому генезису; особо сле¬
дует также подчеркнуть, что земельная собственность при нем
не отделена от хозяйствования на той же земле (и потому, в
частности, тут не может быть речи о «ренте-налоге»). Он дей¬
ствительно существовал на Древнем Востоке (но сам еще вовсе
не обусловливал «деспотии»: такая государственная собствен¬
ность и хозяйства известны и для республик, и для автономных
городских общин, а также в монархических странах без особой
роли ирригации). Следует учитывать его важное значение в
Египте с начала письменной истории страны и в Южном Дву¬
речье на ранних этапах его истории. Государственный экономи¬
ческий сектор с земледельческими хозяйствами играл большую
роль и в ряде других стран (на севере Передней Азии, в Ира¬
не, Индии и пр.). Но имеющиеся факты позволяют относить
общества, в которых такие хозяйства играли важную роль, к
стадиально-ранней эпохе в социальной истории Востока; к кон¬
цу древности и в средние века они уже не были распростране¬
ны или не имели существенного значения в экономике азиатских
стран.
В своем политическом развитии страны Древнего Востока
прошли в целом общий путь от небольших племенных образова¬
ний и «номовых» городов-государств к централизованным, или
«территориальным», царствам и затем — к «империям». Вместе
с тем характерен постепенный переход политической гегемонии
от ранних классовых центров в аллювиальных долинах Дву¬
речья, Египта и некоторых других стран к иным районам старо¬
го земледельческо-скотоводческого ареала Востока, где после
важных производственных и социальных нововведений в эпоху,
переходную от первобытнообщинной к классовой, наблюдается
замедленный в сравнении с обществами аллювиальных долин
темп экономического развития, но затем — вновь большой хо¬
зяйственный, социальный и политический прогресс. Эти пока
недостаточно изученные процессы имеют принципиальное значе¬
ние для понимания общего культурно-исторического развития
стран Древнего Востока. Общества же аллювиальных долин
(Элама, Шумера, Египта и др.) являются отнюдь не единствен¬
ным примером этого развития и с точки зрения исторической
перспективы не главным его вариантом: к началу средневековья
они уже давно не принадлежали к «ведущим» странам Востока.
Получившие тогда распространение экономические, социальные,
идеологические и т. п. процессы осуществлялись на широком
историко-географическом фоне и при политическом преоблада¬
нии иных областей. Но между этими областями и районами, яв¬
лявшимися первыми очагами классовой цивилизации, осуществ¬
лялись хозяйственное, культурное и политическое взаимодейст¬
вия на протяжении всей истории Древнего Востока, а в I тыся¬
21

челетии до н. э.— середине I тысячелетия н. э. и те и другие
входили в состав одних и тех же больших государств.
Образование каждого крупного царства или империи могло
иметь свои социально-политические, этнические и другие кон¬
кретно-исторические причины, но в целом процесс упрочения и
территориального роста ряда государств носил общий и законо¬
мерный характер. Имеющиеся данные противоречат положению
о непрочности и эфемерности больших древневосточных монар¬
хий, их определению как военно-административных держав, ли¬
шенных общей экономической базы, поддерживавшихся лишь
силой оружия, и т. п. Безусловно, имелись экономические и
социальные факторы, обусловившие их возникновение и после¬
дующее существование; в ту эпоху получили также дальнейшее
развитие институты политического строя, права и судопроизвод¬
ства, налоговой системы и т. д. Вместе с тем в этих державах,
как и в западных монархиях поздней древности, в основном еще
господствовали социальные нормы, присущие древним общест¬
вам (включая широкое развитие рабовладения), а государствен¬
ный строй великих древних держав и общее содержание их
политической истории были во многом отличны от соответст¬
вующих особенностей, характерных для средневековых госу¬
дарств.
Эти различия между древностью и средневековьем проявля¬
лись и в формах социально-политической организации; так, авто¬
номные республики и самоуправляющиеся города еще сохраня¬
лись в централизованных государствах и империях Востока, но
затем исчезли на протяжении поздней древности — начала сред¬
невековья. На Западе полисы тоже утратили политическую и
экономическую автономию в позднеантичную эпоху. Между тем
самоуправляющиеся гражданские общины, города и республи¬
ки были тесно связаны с социальными устоями древних
обществ. Все это подтверждает наличие как общих закономер¬
ностей и единой поступательной тенденции в развитии государ¬
ства и политического строя стран Древнего Востока, так и ха¬
рактерных отличий в государственных и социальных институтах
восточной древности и средневековья.
Для уяснения содержания социальных процессов в древних
обществах весьма важным является изучение идеологической и
правовой надстройки, взглядов на сущность государства, обо¬
снования власти правителя и привилегий отдельных социальных
групп и сословий, роли права и «закона» как орудий управле¬
ния, государственных и социальных реформ, социально-полити¬
ческой программы, отраженной в царских надписях и иных
официальных текстах, данных об идеологии народных масс и
социального протеста, религиозных и философских течений:
и т. п. Эти вопросы частично уже поднимались в науке, причем
вскрыта сама взаимосвязь ряда идеологических и социальных
явлений; большая заслуга здесь принадлежит античникам, и
не только марксистской школы, но и стоящим на иных методо¬
22

логических позициях, например Р. Пёльману, историкам хри¬
стианства и гностицизма и др. Но изучавшиеся ими процессы
часто находят четкие типологические аналогии на Востоке или
прямо связаны с распространенными там и происходившими
оттуда идеологическими течениями.
Религии Древнего Востока прошли путь развития от племен¬
ных и местных культов к «национальным» религиям, общегосу¬
дарственным культам и религиозно-философским учениям
больших древневосточных государств и империй, к возникшим и
распространившимся в поздней древности — начале средневе¬
ковья «мировым» религиям с их ярко выраженным интернацио¬
нальным характером. Возникновение мировых религий отража¬
ло общие историко-культурные перемены и было тесно связано
с социальными процессами и идеологической борьбой той эпохи.
Распространившиеся тогда религиозно-этические учения и со¬
циальные лозунги во многом резко отличались от старых мест¬
ных культов и санкционируемых ими общественных норм.
В мировых религиях или их сектах нашли отражение новые
идеи социальной справедливости, равенства и свободы (как и
новое отношение к рабам, проявившееся также в государствен¬
ных актах, философских и экономических сочинениях разных
стран — от Рима до Китая). Вместе с тем мировые религии и
претендующие на их роль учения, например манихейское, рас¬
пространились по обширным территориям в разных странах —
от западных областей Римской империи до Индии, Централь¬
ной Азии и Китая. Это снова подчеркивает единство историко-
культурных процессов, протекавших в этом ареале старых клас¬
совых цивилизаций в поздней древности — раннем средневе¬
ковье.
В итоге в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке и в ряде
других районов Азии оказались широко распространенными
лишь две религии — христианство и ислам. Несмотря на те или
иные догматические различия, прямую идеологическую и поли¬
тическую конфронтацию между ними, обе эти монотеистические
религии и по своей социально-политической роли, и по ряду
характерных особенностей самих теологических положений, а
также организации культа стояли гораздо ближе друг к другу,
чем к иным, в том числе предшествовавшим им «языческим»
религиям (что хорошо осознавалось и самими мусульманскими
и христианскими богословами). Христианство и ислам сходны
также и по своим многосторонним связям с другими сферами
идеологии и культуры в ее разнообразных проявлениях. Сама
же культура христианских и мусульманских стран достаточно
наглядно демонстрирует тот «разрыв» в идеологическом и куль¬
турном «континуитете» между восточной (а также западной)
древностью и средневековьем, который ставят под сомнение или
отрицают противники формационных различий между древними
и средневековыми обществами. И остается лишь подчеркнуть,
что распространение ислама не было обусловлено только соб¬
23

ственными чертами самой этой религии, арабскими завоевания¬
ми и иными фактами истории самого ислама. Он сменил —
вслед за ханифизмом — многобожие и местные культы араб¬
ских племен, воспринял многое из христианства, иудаизма,
манихейства, зороастризма и был затем принят на обширных
территориях, откуда к тому времени уже были в основном вы¬
теснены древние политеистические и языческие религии и уче¬
ния (христианство же распространялось ранее в борьбе с таки¬
ми религиями и учениями Востока и античного мира). Широкое
распространение ислама могло иметь место лишь в результате
исчезновения этих древних религий и многочисленных местных
культов. А сами эти явления в целом были тесно связаны с раз¬
витием государственности на Древнем Востоке и тем самым
отвечали общему содержанию социальных, политических и
культурно-идеологических процессов, совершившихся на протя¬
жении истории Древнего Востока и античного мира.

Л. С. Васильев
ГОСУДАРСТВО НА ТРАДИЦИОННОМ ВОСТОКЕ
Проблема государства, его места и роли, основных функций
на Востоке, как традиционном, так и современном (колониаль¬
ном и постколониальном), за последние годы решительно вы¬
двинулась на передний план. Ею вплотную заинтересовались
многие политологи, социологи и даже экономисты, не говоря
уже об историках-востоковедах, этнографах-антропологах и
специалистах иных профилей. И надо сказать, проблема вполне
заслуживает того, прежде всего для понимания всей сложности
и многообразия современного мира, особенно развивающихся
стран, где государство играет непривычную для него с точки
зрения европейских стандартов роль организатора производства
и даже основного, а то и почти единственного собственника
(коль скоро речь идет о крупной собственности, разумеется) и
уж во всяком случае непременного и важнейшего субъекта в си¬
стеме производственных отношений.
Решить эту проблему далеко не просто, причем исследовате¬
ли, руководствующиеся различными методологическими принци¬
пами, предлагают очень несхожие решения. Сравнительно не¬
давно в центре внимания была концепция «азиатского» способа
производства1. А в последние годы большое внимание специа¬
листов привлекала так называемая теория синтеза, кстати тол¬
куемая, как и первая, весьма неоднозначно2. Обе они заслужи¬
вают внимания и обе имеют самое непосредственное отношение
к проблеме государства на Востоке.
Государство на Востоке — весьма своеобразный феномен.
С этим согласны все. Но в чем его «своеобразие»? Сторонники
теории синтеза видят его в том, что государство (политика)
здесь имеет бесспорный приоритет перед экономикой, что госу¬
дарство на Востоке «было всем», вследствие чего сформировался
в наши дни так называемый «синтезированный тип государст¬
ва», характерный для «третичной модели» капиталистического
развития, по которому и идет ныне большинство развивающихся
стран3. В самом общем виде их позиция вполне приемлема.
Но эта позиция — лишь верхушка айсберга. Взято и объяс¬
нено то, что более или мецее очевидно и общеизвестно: в стра¬
нах неевропейского мира никогда не было столь привычного
25

для Европы со времен античности «гражданского общества»,
необходимого для «нормального» (европейского) пути раз¬
вития капитализма, а альтернативой его были авторитарное
государство и всевластие монарха, сакральность которого освя¬
щалась традицией и идейно-религиозными догмами. Но почему
все было именно так, а не иначе, не так, как в Европе с антич¬
ности, остается неясным. И хотя в коллективной монографии
«Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и совре¬
менного» сделана попытка как-то объяснить ситуацию, в част¬
ности вскользь упомянуто даже об институте власти-собственно¬
сти4, ответа на этот вопрос дано не было. Отсюда и неясность.
Для решения проблемы важно обратиться к тому, что дала
современному востоковедению детальная разработка концепции
«азиатского» способа производства.
Следует сразу же сказать, что идея К. Маркса об «азиат¬
ском» способе производства трактуется неоднозначно. И потому
среди ее сторонников (не говоря уже о противниках) нет един¬
ства— каждый понимает и толкует проблему по-своему. Но
есть тем не менее несколько генеральных постулатов, которые
принимаются всеми и составляют костяк теории. Все они, есте¬
ственно, были впервые сформулированы самим Марксом5. Не
вдаваясь в детали6, а также принимая во внимание современ¬
ный уровень востоковедения и введенные в науку за последнее
столетие факты, термины и понятия, я хотел бы обратить вни¬
мание на самое главное.
Неевропейские традиционные общества в силу ряда причин
развивались замедленными темпами, скорее экстенсивно, неже¬
ли интенсивно. Во многих отношениях они стоят значительно
ближе, чем европейские, начиная с античности, к бесклассовой
первобытности, когда ранние первичные политические структу¬
ры еще только нарождались. Уровень развития общества здесь
невысок, а формы его консолидации основаны на восходящих к
первобытности принципах клановой, общинной, кастовой, кор¬
поративной солидарности. Маркс характеризовал такое об¬
щество как аморфную сумму замкнутых автономных ячеек-об¬
щин.
Как может существовать такое общество, коль скоро оно
уже вступило на путь государственности и оказалось достаточ¬
но крупным и сложным, нуждающимся в повседневном регулиро¬
вании и корректировании для нормального своего существова¬
ния? Есть только один способ решения встающих в связи с
этим проблем — создание государства. И действительно, госу¬
дарство в его ранней форме создавалось везде и всегда (в том
числе и в предантичной Европе), коль скоро возникали объек¬
тивные условия для его появления 7. Возникающее государство
создается и существует для общества, ради него. Однако оно
в то же время встает над обществом и узурпирует ряд прав и
функций, прежде принадлежавших обществу. В частности, речь
идет о праве распоряжаться общественным достоянием, а также
26

о функции организатора производства и субъекта производст¬
венных отношений.
На смену общей коллективной собственности приходит (точ¬
нее, возникает над ней) институт власти-собственности. Это
исторически первая и практически универсальная форма собст¬
венности, не являющейся всеобщей, собственность верхов
(Маркс называл ее «верховной»), собственность государства как
организации верхов для управления низами. Власть-собствен¬
ность— самая ранняя форма отношений собственности, которая
была положена в основу трансформировавшегося первобытного,
общинного способа производства: низы трудятся и производят,
часть произведенного продукта и своего труда (избыточный
продукт и труд) они в форме ренты-налога и коллективных
отработок дают организованным в государственный аппарат
верхам 8.
Власть-собственность как эквивалент частной собственности
в антагонистических формациях является социально-экономиче¬
ской и политико-экономической основой того самого государст¬
венного («азиатского», по словам К. Маркса) способа производ¬
ства, который везде и всегда приходил на смену первобытности
(представление о том, что первобытный способ производства
везде и всегда, или почти всегда, замещался так называемым
рабовладельческим — это миф, возникший из-за распростране¬
ния сравнительно поздней античной модели на весь остальной
мир). Этот исторически весьма ранний, но в большинстве стран
мира (кроме тех, кто рано или поздно оказался втянут в сферу
воздействия европейских способов производства) основной
вплоть до недавнего времени способ производства, знакомый
Европе, базировался на двух важнейших принципах, восходя¬
щих к первобытности,— на реципрокности и редистрибуции.
Реципрокность — это обязательный взаимообмен, в первона¬
чально-первобытной его форме — дарообмен9. Суть его в усло¬
виях государственного способа производства сводится к тому,
что верхи не могут существовать без низов, а низы — без вер¬
хов. (Здесь стоит напомнить, что понятие «верхи» отнюдь не
равнозначно привычному термину «эксплуататоры»; в число
«верхов» входят управляющие государством сановники и чинов¬
ники, воины-дружинники, жрецы, отвечающие за духовный ком¬
форт социума; к их числу с оговорками следует отнести обслу¬
живающих их потребности искусных мастеров-ремесленников, а
также домочадцев, слуг и т. п.) Верхи заняты в сфере управле¬
ния. Их усилиями гарантируется безопасность страны, стабиль¬
ность и духовное здоровье всей социальной структуры — словом,
нормальное существование социума.
Редистрибуция — это форма существования развитого обще¬
ства со сложившейся государственностью. Смысл ее в том, что
в рамках социального симбиоза, незнакомого еще ни с частной
собственностью, ни с эксплуатацией и тем более антагонистиче¬
скими классами, взимаемый с низов доход (избыточный про¬
27

дукт и труд), основную часть которого обычно дает рента-налог,
перераспределяется среди верхов в обмен на их труд в виде
необходимых для общества услуг по управлению государством,
обеспечению стабильности и процветания общества.
Собственно, именно к этому в самых общих чертах сводится
феномен восточного государства. Примерно таким, в частности,
видел и описывал его К. Маркс. Напомню, что именно он, от¬
крывший миру антагонистические классы как важнейший ин¬
струмент социально-экономического анализа общества, не видел
классов в восточных обществах, как не видел он на традици¬
онном Востоке и частной собственности. Более того, ее отсутст¬
вие он считал ключом «к восточному небу» 10. При этом Маркс
хорошо знал о существовании в восточных обществах богатых
и бедных, крестьян и вельмож, как знал он и о существовании
там арендных земельных отношений, о наемном труде и рабах,
богатых купцах и ростовщиках. Знал, но не считал все это
существенным для характеристики основ восточной структуры,
генеральных принципов «азиатского» способа производства.
В его представлении (а оно много ближе к реальности, нежели
позиции тех, кто видит на Востоке развитые рабовладельче¬
скую и феодальную классово-антагонистические формации)
субъектами производственных отношений, определявших струк¬
туру традиционного Востока, были, с одной стороны, государст¬
во, а с другой — управляемые им сельские общины. Это значит,
что Маркс видел принципиальную разницу между закономерно¬
стями охарактеризованных им «азиатских» или «восточных» об¬
ществ и теми, которыми, согласно его учению, определялся ис¬
торический путь развития Европы. В чем же суть этой раз¬
ницы?
Европа и Восток: два пути исторического развития
Обращаясь к этой проблеме, следует прежде всего правиль¬
но поставить вопрос: О чем должна идти речь? О специфике
Востока? О причинах отклонений его от «нормы»? Но что брать
за норму? Европу с античности? Почему? Конечно, Европа
больше преуспела в прогрессивном развитии общества, в соци¬
ально-экономическом развитии, в технике и порожденном ею
капитализме, в колониальной экспансии, наконец'! Я далек от
того, чтобы не считаться с этим. Но ведь уже многократно про¬
возглашалось, что принцип европоцентризма не способен при¬
вести к верному решению многих стоящих перед наукой проб¬
лем, и в частности исследуемой здесь. Значит, вопрос мож:ет
быть поставлен только альтернативно. Иными словами, есть два
пути исторического развития: тот, что продемонстрировала ми¬
ру Европа, начиная с античности, и тот, по которому шли все
остальные общества и государства мира, по крайней мере до
начала колониальной эпохи. Вопрос в том, чтобы выявить, что
характеризовало каждый из этих путей и в чем заключается их
принципиальное различие.
28

Легче начать с Европы —она уже давно и достаточно изу¬
чена. Во всяком случае, специалистам хорошо известно, что
доантичная (микенская, «гомеровская») Греция состояла из
мелких политических структур, по типу идентичных древнево¬
сточным. Иными словами, до поры до времени в Европе почти
все было как и везде. Были, правда, некоторые особенности, в
частности в Южной Европе, как, например, обилие островов и
полуостровов при отсутствии великих рек с их мощными аллю¬
виальными долинами, что создавало благоприятные условия для
развития торговли и мореплавания — тех двух видов хозяйствен¬
ной деятельности, которые в период античности превратились
едва ли не в ведущие. Были и иные специфические обстоятель¬
ства. В первую очередь я бы назвал феномен Финикии, города-
государства которой имели немалую автономию даже в рамках
могучих империй (Ассирии, Египта, Ахеменидов и др.), куда
они временами включались. Занимаясь преимущественно торгов¬
лей и мореплаванием, финикийцы, сами так и не сумевшие
создать античный способ производства, немало, видимо, сдела¬
ли для появления такового у греков.
Как и при каких обстоятельствах появился в Греции новый
способ производства — это вопрос особый. Одно несомненно:	в
постсолоновской Греции он уже существовал и быстрыми тем¬
пами набирал силу, развиваясь и совершенствуясь. Сыграл ли
при этом решающую роль институт рабства — вопрос спорный.
Но безусловно, этот институт во многом помог античности
стать античностью, хотя это, видимо, более справедливо по от¬
ношению к культуре, праву и вообще всему тому, что принято
именовать надстройкой, тогда как в сфере производственных
отношений рабство едва ли играло решающую роль, ибо основ¬
ными производителями в античном мире были все-таки не ра¬
бы. Впрочем, для нашего анализа этот вопрос не слишком
важен. Гораздо важнее то, что античный способ производства
возник в уникальных, исключительных обстоятельствах, при
стечении благоприятных для этого факторов. Нигде и никогда
ничего похожего не было, исключение не повторилось.
Само по себе это не должно удивлять специалистов. Мир
человека, хотя и весьма отличен от мира животных, не совсем
чужд законам биологического развития, даже если брать не
индивида как такового (биологическая основа его бесспорна),а
социум в целом. Я имею в виду принцип и практику мутаций:
в социальном, экономическом, политическом и культурном пла¬
не то, что произошло с античной Грецией, в какой-то мере
можно и должно уподобить именно мутации, причем благопри¬
ятной. Именно в результате этого рядом с общим для всего
остального мира путем исторического развития появился иной,
новый, начавшийся с античности.
Для этого нового, второго пути все стало иным — во всяком
случае то, что определило его параметры и впоследствии сыгра¬
ло решающую роль в формировании европейской цивилизации,
29

включая образ жизни, характер и принципы мышления, отноше¬
ний и т. п. На смену организованной в государственный аппарат
элите верхов пришли демократия, сословное представительство,
наконец, республика; авторитарность уступила место ограниче¬
нию власти законом в интересах граждан (что, впрочем, не
мешало время от времени возрождению деспотизма и тирании).
Появилось разделение власти, препятствовавшее злоупотребле¬
нию ею. Возникло и стало энергично разрабатываться частное
право, а личные свободы граждан превратились в едва ли не
абсолютную ценность (и это резко противопоставило свободного
гражданина рабу, чего никогда не было вне античности). Сло¬
вом, сформировалось так называемое гражданское общество,
практически неизвестное неевропейскому миру. Соответственно
исчезли рента-налог и всеобщая трудовая повинность, а госу¬
дарство стало существовать за счет налогов с граждан, особен¬
но состоятельных. Состоятельные граждане существовали не
столько за счет собственного труда (хотя они и работали обыч¬
но на своем поле), сколько за счет эксплуатации чужого тру¬
да— арендаторов из числа неимущих или неполноправных, а
также бесправных рабов.
Но самое главное отличие нового античного способа произ¬
водства заключалось в том, что структурообразующей его осно¬
вой стала заменившая власть-собственность частная собствен¬
ность со всеми присущими этому институту признаками, вклю¬
чая такие важные для быстрого развития общества, как энер¬
гия, инициатива, предприимчивость, умение выжимать доход и
высоко ценить его. Основанный на частной собственности ан¬
тичный способ производства породил первую известную истории
классово-антагонистическую формацию. При этом, однако, ос¬
новными антагонистическими классами были не столько рабо¬
владельцы и рабы, сколько имущие и неимущие, богатые и бед¬
ные, полноправные и неполноправные, патриции и плебеи.
В последующем античная формация пришла к гибели, но зало¬
женное в социальный генотип наследие античной цивилизации
не исчезло. На основе синтеза этого наследия с первобытным
варварством германцев и иных племен сложилась новая форма¬
ция— феодализм, структурообразующей основой которой, хотя
и не сразу, тоже стала частная собственность. В позднем же
средневековье в недрах европейского феодализма на все той же
основе сложилась еще одна классово-антагонистическая форма¬
ция — капитализм.
Итак, в Европе одна формация зримо сменяла другую, что и
способствовало появлению теории смены антагонистических
формаций. В колониальное и постколониальное время капита¬
лизм втянул в свою орбиту весь остальной неевропейский мир
(кроме той его части, которая стала на путь социализма), и
сквозь призму этого процесса специалисты стали рассматривать
исторический путь Востока, искусственно навязывая ему ха¬
рактерные для Европы антагонистические формации. Между
30

тем на самом деле все обстоит далеко не столь элементарно.
Динамика второго, неевропейского пути развития (не стоит
забывать, что он был первым и по нему шли буквально все,
кроме европейцев и связанных с их культурой стран и народов,
будь то современная Северная Америка, Австралия и т. п.)
была иной и подчинялась собственным закономерностям сущест¬
вования, обусловленным господствовавшим в этой части мира
государственным способом производства.
Этот очень ранний и элементарный по структуре способ
производства был — в отличие от европейских, начиная с ан¬
тичного,— весьма стабилен, даже консервативен, причем именно
в этом всегда следует видеть его raison d’etre. Конечно, и в
неевропейском мире происходили перемены, но суть их чаще
всего сводилась к внешним изменениям (перекройка карты
мира в результате завоеваний, уничтожение одних социумов и
появление других и т. п.). Значительно меньше происходило
внутренних перемен, причем самой значительной из них было
вызревание элементов частной собственности в недрах обществ,
ранее с нею незнакомых.
Процесс приватизации в ранних государствах протекал доста¬
точно сложно, шел разными путями, но приводил в конечном
счете к одному и тому же: возникала частная земельная арен¬
да, появлялись наемный труд и батрачество, рабство и различ¬
ные формы зависимости, развивались товарно-денежные отно¬
шения, торговля, появлялись богатые предприниматели — куп¬
цы, ремесленники, владельцы промыслов, ростовщики и т. п.
Казалось бы, происходит тот же процесс, что и в античности,—
не случайно на него нередко ссылаются, когда хотят доказать,
что на Востоке все было почти так же, как и в античности.
Между тем ситуация в неевропейских структурах с господством
государственного способа производства была, несмотря на все
зримые проявления процесса приватизации и возникновения
влиятельного частнособственнического уклада, принципиально*
иной, чем в античной Европе.
Основное различие было в том, что новые частнособственни¬
ческие отношения не приводили к радикальной ломке сущест¬
вующей структуры, но, напротив, вынуждены были вписываться
в нее, находя для себя определенную, годную для существова¬
ния, но весьма ограниченную социально-экономическую и со¬
циально-политическую нишу. Эту нишу определяло для частно¬
го сектора само государство, весьма не заинтересованное в том,
чтобы частный предприниматель, частник-стяжатель богател за
его счет. Ибо хорошо известно, что в структуре, существующей
за счет редистрибуции ренты-налога, не было места кому-то
третьему: частник богател, присваивая то, что уплывало ив
казны, т. е. жил за счет доходов того же самого производителя,,
который от этого беднел, разорялся и переставал давать казне
необходимый государству регулярный доход. Неудивительно,
что государство энергично выступало против бесконтрольной
31

деятельности частного сектора. Он был поставлен под строгий
контроль власти и в конечном счете смирился с той второстепен¬
ной ролью, которая ему была предоставлена и гарантирована
именно государством. И хотя наиболее наглядно этот процесс
виден на примере Китая, где уже с IV в. до н. э. реформы Шан
Яна вели к укреплению государства за счет частника-стяжателя,
в принципе то же самое можно проследить и в других структу¬
рах, вплоть до Арабского халифата и Османской Турции.
Важно заметить, что второстепенность частного уклада на
традиционном Востоке была не столько в том, что количествен¬
но по-прежнему преобладали свойственные основанному на
власти-собственности государственному способу производства
отношения редистрибуции (рента-налог и трудовая повинность),
хотя они, как правило, везде и всегда преобладали и количест¬
венно. Гораздо существенней второстепенность статуса и реаль¬
ных возможностей этого сектора в неевропейских обществах.
Если в Европе его абсолютное господство в качестве структуро¬
образующей основы способа производства привело к выработке
и закреплению всей суммы прав, привилегий и иммунитетов, не
говоря уже о стоявшем на страже его интересов гражданском
обществе в целом и о многих других институтах, начиная с де¬
мократии и сословного представительства, то вне Европы все
было иначе. Государство и обслуживающий его интересы закон,
включая нормы обычного права и санкционированные религией
традиции, а также весь уклад жизни и исторически сложившие¬
ся формы отношений, никогда не стояли на страже интересов
разбогатевшего частного предпринимателя. Не получило разви¬
тия, а во многих случаях вообще было едва заметно частное
право, не могло быть и речи о гражданских свободах, демокра¬
тии, привилегиях имущих (если они не были причастны к вла¬
сти). Напротив, альтернативой всего этого был произвол вла¬
сти, бесправие подданных — стоит напомнить в этой связи те¬
зис Маркса о «поголовном рабстве» на Востоке11.
Конечно, не следует преувеличивать. Традиционный Восток
сумел выработать определенные формы социального контроля,
который общество противопоставило политической власти и ее
возможному произволу. Эти формы чаще всего принимали об¬
лик крепко спаянных социальных корпораций, будь то семья,
клан, каста, община, секта, тайное общество, цех, землячество
и т. п.
Каждая из таких социальных корпораций представляла
собой хорошо организованную, а то и сектантско-иерархиче¬
скую микроструктуру, выступавшую по отношению к внешнему
миру, к власти в качестве единого целого. Во главе такой струк¬
туры нередко стоял именно тот частный предприниматель, кото¬
рый вне рамок корпорации вовсе не имел шансов на процвета¬
ние. И государство вынуждено было мириться с этим, тем более
что с помощью таких микроструктур оно могло управлять обще¬
ством с минимумом официальных государственных служащих,
32

как это имело место, в частности, в китайской империи. Тем
самым главы социальных корпораций оказывались как бы не¬
сколько причастными к власти, что частично легализовало и
укрепляло их статус и увеличивало их реальные возможности.
Но при этом очень важно иметь в виду, что все эти частные
предприниматели, в том числе купцы и ростовщики (наиболее
заметный отряд собственников в частном секторе традиционного
Востока), тоже были заинтересованы в сильной власти центра¬
лизованного государства, ибо любой кризис, не говоря уже о
социальных катаклизмах с сопутствовавшими им мощными на¬
родными движениями, больнее всего ударял именно по частни¬
ку, чье имущество, не огражденное сильной властью, уничтожа¬
лось прежде всего. Поэтому неудивительно, что контролируемый
властью частнособственнический уклад, не имея потенций и воз¬
можностей для независимого процветания, сам был заинтересо¬
ван в существовании крепкой власти, державшей частный сек¬
тор в узде и ограничивавшей сферу его деятельности. Таков
парадокс частной собственности в неевропейских структурах.
И в этом принципиальное отличие частной собственности вне
Европы от европейской.
Из сказанного очевидно, что традиционный Восток не мог
самостоятельно преодолеть барьер нового способа производства
даже там, где для этого существовали достаточно благоприят¬
ные обстоятельства. Конечно, исторический путь России, сумев¬
шей при Петре I «прорубить окно» в Европу, казалось бы, сви¬
детельствует против такого тезиса. Но Россия — случай особый.
Она всегда тяготела к Европе, начиная с первых дней своего
существования. А, например, арабы Мекки, почти не знавшие
государственности, но уже энергично вовлеченные в товарно-
денежные отношения и транзитную торговлю, за счет которой в
основном и жили, так и не создали общества, в котором струк¬
турообразующей основой стала бы частная собственность. На¬
против, они создали общество (распространившее сферу своего
влияния чуть ли не на полмира), которое по всем параметрам
вполне вписывается в привычный для традиционного Востока
государственный способ производства. И это уже не парадокс,
а скорее подтверждение определенной закономерности.
Суть же закономерности, о которой идет речь, в том, что
разница между Европой и неевропейским миром (Европой и
Востоком, в частности) принципиальна, структурна и несводи¬
ма лишь к простому опережению либо отставанию идущих по
одному и тому же пути. Перед нами два пути, причем свернуть
с одного из них на второй было очень непросто. Достаточно на¬
помнить пример Османской Турции. Длительные годы, едва ли
не всю историю, это государство теснейшим образом контакти¬
ровало с Европой. Более того, оно территориально сформирова¬
лось там, где около тысячелетия существовала христианско-ев¬
ропейская по цивилизационной своей сущности Византия. И не¬
смотря на это, Турция вплоть до XX века оставалась образцом
3 Зак. 550
33

неевропейской структуры, а для сравнительно хорошо знавших
ее европейцев — символом отличного от Европы Востока.
Только с эпохи колониализма и экспансии европейского ка¬
питализма ситуация в этом смысле начала постепенно изменять¬
ся. Где раньше, где позже, то слабее, то сильнее, энергичнее
пути Европы и Востока стали сближаться, а затем и сходиться.
Но при этом они по-прежнему не были одинаковыми. Европей¬
цы шли своим путем, наращивая темпы движения. А неевропей-
цы (вот тут-то и карты в руки теории исторического синтеза!)
оказались как бы на двух путях со всеми вытекающими из
этого сложностями. Но прежде чем говорить об этих сложно¬
стях, необходимо остановиться еще на одной проблеме, весьма
важной для нашей темы.
Государство и феодализм на Востоке
Чем дальше развивается наука, в частности обществоведе¬
ние, тем очевиднее становится, что рабовладельческий способ
производства — это скорее фантом, нежели реальность. Рабьц
естественно, были везде, причем вне Европы — вплоть до XX в.
Но рабство как ведущий общество вперед институт, рабовладе¬
ние как структурообразующая форма отношений — фантом да¬
же для античности, где рабовладельческий способ производства
(а точнее, уклад) временами играл весьма значительную роль.
Не на труде рабов зиждилось древнее общество даже в антич¬
ной Европе. Иное дело — феодализм. Этот феномен посложнее,
особенно если иметь в виду то, что под этим термином обычно
подразумевают.
Как-то известный поэт справедливо заметил, что некоторые
важные слова, став общеупотребительными, привычными, «вет¬
шают, как платье», т. е. тускнеют, а то и теряют свой первона¬
чальный смысл. Это касается разных терминов, в том числе и
тех, что имеют отношение к истории. Достаточно напомнить о
том, как исказился в наше время смысл слова «династия», на¬
вязчиво употребляемого в текущей публицистике буквально
ежедневно. Примерно так же обстоит дело и с интересующим
нас понятием «феодализм». Для многих, в том числе и серьез¬
ных специалистов, смысл этого слова нередко до предела упро¬
щается и сводится к обозначению того, что было раньше, т. е.
предшествовало капитализму, а кое-где и социализму. А в том,
что эта предшествовавшая формация везде и всегда была имен¬
но феодальной, большинство специалистов обычно не сомнева¬
ются.
Здесь немало причин. Во-первых, сказывается привычка, опи¬
рающаяся на европейский эталон и на догматически истолко¬
ванную теорию формации с ее общепринятой пятичленной схе¬
мой. Во-вторых, немало значит удобство — а каким еще терми¬
ном назвать «то, что было раньше», имея в виду его социально-
экономическую сущность? Наконец, в-третьих, психологически
34

это наиболее приемлемо: все понимают друг друга с полуслова,
особенно если принять во внимание, что хронологически эпоха
средневековья (правда, в Европе, а не где-либо еще) тесно
связана с тем, что более всего соответствует понятию «феода¬
лизм» и что было фактом средневековой истории Европы, отку¬
да и пошел термин. Словом, причин немало, и среди них есть
веские. И все же достаточно ли их для того, чтобы привычно,
не задумываясь, автоматически использовать именно этот тер¬
мин для обозначения явлений, не имеющих к феодализму (если
брать это понятие в узком, научном его значении) никакого от¬
ношения? Остановимся на этом вопросе подробнее.
Слово «феодализм» буквально означает систему феодов,
т. е. государство и общество, в котором значительную роль
играет политическая автономия наследственной аристократии,
владельцев полунезависимых уделов. Системе политической раз¬
дробленности в средневековой Европе сопутствовали и некото¬
рые другие институты — иерархия, вассалитет, местничество,
междоусобицы знати, рыцарство, нормы аристократической эти¬
ки и т. п. Все эти институты в совокупности характеризовали
систему в целом. А поскольку в рамках этой системы в качест¬
ве основных представителей верхов, в качестве господствующего
класса и эксплуататоров выступали главным образом владе¬
тельные аристократы (феодалы), то такую систему в рамках
марксистского анализа стали отождествлять с феодальным спо¬
собом производства, феодальной формацией, а то и просто по-
прежнему именовать феодализмом, но вкладывая теперь в это
старое понятие новое социально-экономическое содержание.
Таким образом, привычное старое понятие «феодализм»
получило новый смысл. Термин стал использоваться по мень¬
шей мере в двух весьма разных смыслах. Для одних, по пре¬
имуществу немарксистских авторов, феодализм по-прежнему
система политических отношений, прежде всего в средневековой
Европе. Но стоит заметить, что эти авторы с легкостью исполь¬
зуют данный термин для характеристики сходных политических
структур и в неевропейском мире, начиная с глубокой древно¬
сти и вплоть до недавнего времени. Для других, прежде всего
марксистов, феодализм — это формация. Но не только форма¬
ция в строгом смысле слова, т. е. определенная социально-эко¬
номическая структура, господствовавшая в средневековом евро¬
пейском обществе, а характерная едва ли не для всего мира
формация, предшествующая капитализму. И не только форма¬
ция как таковая (хотя она имеется в виду прежде всего), а вся
система отношений, все общество, весь период исторического
развития, предшествующий капитализму (или, в отдельных слу¬
чаях, социализму). Как легко заметить, в употреблении упомя¬
нутого термина обоими историографическими течениями есть
общая тенденция, суть которой в том, чтобы максимально рас¬
ширить сферу использования термина и едва ли не слить его с
тем, что имеется в виду (по крайней мере для неевропейского
3*
35

мира) под близким к нему наименованием «традиционные
структуры». Но оправдано ли такое сближение?
Термины для того и существуют, чтобы определять достаточ¬
но четкие, структурно отличающиеся друг от друга явления и
связанные с ними понятия. А безбрежное распространение тер¬
мина «феодализм» на обозначение всего «того, что было рань¬
ше», чуть ли не везде и едва ли не всегда, по сути, лишает этот
термин его содержания, ликвидирует его смысл, превращая его
в ничего не объясняющую (хотя всем понятную) условность.
Ест/ь еще один аспект проблемы, весьма существенный в пла¬
не нашего анализа. Привычное использование уже почти ничего
конкретно не обозначающего термина не нейтрально. Оно авто¬
матически влечет за собой определенный круг строго связанных
друг с другом понятий и ассоциаций. Другими словами, название
используется как штамп. Будучи поставленным, штамп удосто¬
веряет, что все в порядке, что общество имярек принадлежит к
нормальному типу докапиталистических обществ, идущих по
общему пути к следующей формации, к капитализму, как оно
и должно быть. Разница между различными путями в истории
тем самым скрадывается, а традиционные общества неевропей¬
ского мира, прежде всего Востока, оказываются обычными, чуть
поотставшими субъектами общего движения по единому пути,
где впереди идут европейцы. Если иметь в виду подтекст, не¬
обидный для неевропейцев, то он сводится к тому, что и без
европейцев другие общества рано или поздно дошли бы до
нужного рубежа. Таким образом, европоцентризм как бы сни¬
мается и все должны быть удовлетворены.
Но ведь речь вовсе не о том, чтобы как-то успокоить само¬
любие «отставших». Суть дела в том, чтобы понять историчес¬
кий процесс таким, каков он есть. Чтобы аргументированно
объяснить, почему именно одни оказались впереди, а другие —
«отстали», коль скоро их динамику эволюции, да и всю статику
их стабильного существования, следует считать результатом
именно «отставания». И если выяснится, что дело вовсе не в
отставании, а в ином пути развития, в ином модусе существова¬
ния, то попытаться проанализировать этот путь и модус, всю
структуру традиционных обществ.
Вот почему использование термина «феодализм», весьма
полезное для тех, кто хочет убедить читателя в едином общеми¬
ровом пути для всех и всегда, не нейтрально, даже вредно.
Одним из первых в отечественной историографии подверг крити¬
ке бездумное использование слова «феодализм» и дал ему весь¬
ма узкое определение, близкое к первоначальному его смыслу,
В. П. Илюшечкин 12. Но предложенная им альтернатива — рент¬
ный способ производства — тоже неприемлема, ибо она, решая
одни проблемы, запутывает другие. В частности, она смазывает
принципиальное различие между двумя путями исторического»
развития и соответствующими им государствами и обществами
с различными структурами. Словом, вопрос об альтернативе

остается пока неясным. Однако ставить его, во всяком случае,
разъяснять причины неприемлемости безоговорочного жонгли¬
рования словом «феодализм» следует. Применительно к Европе
термин «феодализм» может считаться устоявшимся для обозна¬
чения всего средневековья, хотя не стоит забывать, что в стро¬
гом смысле употребление этого термина наиболее корректно
лишь по отношению к периоду расцвета раздробленности, поли¬
тической децентрализации, вассально-иерархических связей,
междоусобиц и т. п. Если же считать, что словом «феодализм»
мы обозначаем формацию, включающую в себя не только пери¬
од расцвета соответствующих производственных отношений и
сопутствующих им политических признаков, но и периоды за¬
рождения (когда все это только возникало) и упадка (когда
многого из этого уже не было, а политическая власть становилась
централизованной, господствовал абсолютизм и т. п.), то ис¬
пользование термина для обозначения всего исторического пе¬
риода от конца античности до начала капитализма может счи¬
таться оправданным, приемлемым, но не более того.
Совсем иначе обстоит дело, когда речь идет не о Европе, а
о Востоке, где феодализма как формации никогда не существо¬
вало, хотя феодализм как политическая система, свойственная
децентрализованному государству, был известен с древности (в
наиболее близком к европейскому виде такая политическая си¬
стема существовала в Китае в VII—VI вв. до н. э. или в Японии
позднего средневековья; менее выражен этот феномен, напри¬
мер, в Древнем Египте в период междуцарствий). Использова¬
ние термина «феодализм» для обозначения традиционных во¬
сточных структур средневековья по меньшей мере некорректно.
Рождая соответствующие ассоциации, этот термин способен
ввести в заблуждение, заставляя видеть в традиционных во¬
сточных структурах нечто родственное европейской феодальной
формации, основанной на господстве частной собственности.
Эта некорректность приводит к тому, что специалисты, зани¬
мающиеся преимущественно проблемами современного Востока
и ищущие объяснения причин, по которым исторический путь
развивающихся стран и сегодня во многом принципиально отли¬
чен от того, каким шла капиталистическая Европа, подчас ме¬
ханически переносят некоторые закономерности развития фео¬
дализма в Европе (например, абсолютистское государство на
рубеже европейского феодализма и капитализма) на Восток.
Традиционный Восток и современность
Специалистов, изучающих современный Восток, можно по¬
нять. Дискуссия об «азиатском» способе производства не дала
пока еще весомой аргументированной альтернативы теории
единого пути исторического развития, предусматривающего чуть
ли не обязательный для всех стран переход от одной формации
к другой, от второй — к третьей и т. д. (пятичленная схема).
37

А так как разработан подобного рода путь на европейском ма¬
териале, то нет ничего удивительного в том, что востоковеды, в
том числе и едва ли не наиболее многочисленный их отряд —
специалисты по развивающимся странам,— ориентируются имен¬
но на европейские стандарты. С чем, например, сравнивать
столь типичные для всей истории Востока авторитарные режи¬
мы? Со свойственным позднефеодальной Европе абсолютизмом.
А то и с феноменом бонапартизма.
В чем некорректность таких сравнений в принципе? Прежде
всего в том, что государство на Востоке всегда было и во мно¬
гих случаях остается и сегодня совершенно иным, чем в Евро¬
пе. Речь идет не об отличиях в функциях, связанных с отправ¬
лением власти (наведение порядка и т. п.). Здесь как раз не¬
мало функционально-типологического сходства, хотя есть и су¬
щественная разница. Речь о главном — о структурных различи¬
ях. В Европе с античности государство было надстройкой, на
традиционном Востоке оно — субъект производственных отноше¬
ний, элемент базиса. В европейской истории государства обычно
выражали интересы правящего класса, в редких случаях (фено¬
мен бонапартизма) балансировали между рвущимися к власти
классами. На традиционном Востоке государство всегда было
авторитарным и не могло не быть им, ибо восточное государст¬
во призвано господствовать над низами, управлять подданными,
контролируя при этом деятельность частных собственников.
Государство и причастные к власти на традиционном Востоке
сами выполняют роль господствующего класса, являя собой, по
выражению М. А. Чешкова, «государство-класс»13.
Разумеется, с началом колониальной эпохи и тем более в
наши дни многое изменилось. На Востоке ныне протекает энер¬
гичный процесс трансформации, который породил в конечном
счете феномен, именуемый в наши дни чаще всего, как уже упо¬
миналось, «синтезом традиционного и современного», хотя луч¬
ше было бы, на мой взгляд, говорить просто о процессе вестер¬
низации Востока, имея в виду заимствование традиционными
обществами некоторых важнейших элементов западной капита¬
листической структуры. Этот процесс идет в разных странах
по-разному. С точки зрения экономики и успехов в развитии
современные развивающиеся страны делят на несколько
групп 14. В интересующем нас плане членение может быть не¬
сколько иным, ибо в этом случае имеет значение не столько
уровень развития, сколько сила традиции, причастность к опре¬
деленной цивилизации, региону (например, неарабская Африка)
и т. п. Но несмотря на весьма существенные различия между
группами стран развивающегося мира, для подавляющего боль¬
шинства их (пожалуй, стоит оставить в стороне лишь Латин¬
скую Америку, где все обстоит несколько специфично в силу
ряда причин, к Востоку отношения не имеющих) характерно
именно то, что составляет природу государства на Востоке.
Государство остается ведущей силой и во многих случаях, не¬
Я8

смотря на энергичное развитие на современном Востоке (я иск¬
лючаю страны социалистической ориентации, хотя и к ним это
по меньшей мере частично относится) частнособственнического
уклада (влияние иностранного капитала не в счет; здесь следу¬
ет говорить особо), является ведущим субъектом производствен¬
ных отношений и существеннейшим элементом базиса. Чаще
всего оно при этом остается и авторитарным, причем даже пар¬
ламентские режимы несут заметный оттенок авторитаризма15,
Конечно, на современном Востоке правящая элита приобре¬
ла несколько иной облик. Государственный аппарат, выполняв¬
ший в прошлом функции господствующего класса («государст¬
во-класс»), значительно укрепил связи с частнособственниче¬
ским сектором и трансформировался в то, что именуется бюро¬
кратической буржуазией, подчас тесно связанной с военной
бюрократией. Но если быть внимательным, легко обнаружить,
что и здесь мало принципиально нового. И на традиционном
Востоке правящая элита, имевшая немалый доход, чаще всего
вкладывала деньги в землю, сдавая ее затем в аренду и вклю¬
чаясь таким образом в частнособственнические отношения. Од¬
нако причастность к власти была при этом для нее основным,
тогда как приватный доход (речь не о финансовой стороне де¬
ла) — всегда второстепенным, что и понятно в условиях восточ¬
ной структуры. Быть может, для современной бюрократической
буржуазии в этом плане кое-что изменилось, но причастность к
власти и сегодня стоит не меньше, чем хороший доход от част¬
ного предпринимательства. А для военных (их роль на Востоке
весьма очевидна lv6) эта причастность к власти и к силе, на кото¬
рую власть опирается (армия), первичны уже безусловно.
В процессе синтеза традиционного с заимствованным (капи¬
талистическим) страны современного Востока, разумеется, вы¬
нуждены были дать частнособственническому укладу большой
простор для развития. Видимо, в некоторых случаях этот уклад
превратился в сильный, а кое-где, возможно, уже и в ведущий,
структурообразующий способ производства. Но исконная пе¬
чать ущербности статуса частного собственника, включая тра¬
диционную слабость и несовершенность всей системы необходи¬
мых для процветания частного предпринимательства правовых
и иных гарантий, равно как и традиционные позиции государст¬
ва как субъекта производственных отношений в сфере государ¬
ственного способа производства, всегда бывшего основным и
структурообразующим, не могут не сказываться и сегодня. Я бы
сказал, что и современное восточное государство авторитарно
не потому, что оно оказывается в положении лавирующего меж¬
ду рвущимися к господству классами или фракциями господст¬
вующего класса, но прежде всего и главным образом потому,
что оно продолжает довлеть над обществом, привычными мето¬
дами управлять подданными, которые привыкли именно к этому.
И поэтому я не стал бы использовать при характеристике со¬
временных восточных государств европейские термины («абсо¬
39

лютизм», «бонапартизм»). То, что мы имеем на современном
Востоке,— явление иного порядка, имеющее иные причины и
структурные основы.
Пожалуй, лучше всего это заметно на примере развития
тех стран, которые выбрали социалистическую ориентацию.
Речь не о таких, где революционным путем создавались основы
нового общества (Китай, Вьетнам и др.), а о тех довольно уже
многих не слишком крупных и не чересчур развитых стран, в
которых преобладание государственного способа производства
наиболее очевидно. Что означает в этих случаях переориента¬
ция, т. е. ориентация на социализм? Переход власти в руки
группы достаточно радикально мыслящих деятелей, опирающих¬
ся чаще всего на армию и обычно использующих старые тради¬
ционные институты для осуществления правления,ориентирую¬
щегося на социализм. Конечно, вслед за этим идет существенная
трансформация этих институтов и всего общества. Но показа¬
тельно, что радикальные верхи опираются при этом на весомое
наследие традиционного (государственного) способа производст¬
ва, что хорошо видно, в частности, на примере Танзании (уджа-
маа). Дело в том, что характерные для государственного спосо¬
ба производства ограничение частной собственности и контроль
над нею, а также участие государства в производственных отно¬
шениях являются фундаментом, на котором слаборазвитым
структурам сравнительно несложно реализовывать избранный
ими путь социалистической ориентации. Но при этом надо иметь
в виду, что ориентация — это еще не социализм, хотя и при
благоприятных обстоятельствах, видимо, может подвести, к
нему.
В заключение стоит снова заметить, что одна только теория
синтеза, даже с учетом огромной роли государства на традици¬
онном Востоке и синтезированного его характера на Востоке
современном, явно недостаточна для рещения проблемы восточ¬
ного общества и государства. Она должна быть соединена, со¬
вмещена (синтезирована — если хотите) с модернизированной
на основе достижений современной науки теорией .Маркса , об
«азиатском» (государственном) способе производства с призна¬
нием государства субъектом производственных отношений, не¬
обходимейшим элементом базиса традиционных восточных
структур. Только признание принципиальных структурных отли¬
чий восточного общества и государства от европейских, при¬
знание существования двух различных путей исторического
развития может помочь выявить, как функционировали Восток
и Европа на. протяжении тысячелетий в доколониальное время,
как пересекались их пути в период колониализма и с чем столк¬
нулся современный, мир в результате этого пересечения (к сло¬
ву, это касается не только Азии, но и Африки и Латинской
Америки).
Касаясь последней и наиболее актуальной из перечисленных
проблем, очень важно специально подчеркнуть, что современ¬
40

ный развивающийся мир — это, с одной стороны, плоть от пло*-
ти традиционного неевропейского общества, а с другой — в той
или иной степени продукт синтеза этого общества с заимство¬
ванными извне элементами европейского колониального капита¬
лизма. Такого рода двойственная основа характерна для всего
Востока, включая и промышленно развитую Японию. Вопрос
лишь в том, к чему эта основа может привести. Для стран даль¬
невосточного региона, пусть даже не для всех, характерно
стремление и умение следовать японскому эталону. Видимо, в
этом играют немалую роль патриархальные конфуцианские тра¬
диции, едва ли не в первую очередь высокая культура труда в
сочетании с неприхотливостью образа жизни во имя поставлен¬
ной цели. Для богатых нефтью стран альтернативой, способст¬
вующей быстрому развитию, являются природные ресурсы, то¬
гда как образ жизни меняется при этом весьма медленно, явно
отставая от уровня потребления. Для подавляющего же боль¬
шинства развивающихся стран проблемы остаются иными — как
выжить. И вот здесь-то государство по-прежнему решительно
выходит на передний план, беря на себя заботы о благосостоя¬
нии общества. Здесь традиционное оказывается чаще всего
наиболее сильным и общепринятым, подчас и религиозно освя¬
щенным.
Какую же роль играет и может играть в будущем государ¬
ство в отсталых странах Востока? Для этой группы стран
теория синтеза мало что может объяснить: то немногое, что за¬
имствовано здесь от европейских стандартов, будь то экономи¬
ческая структура, политические институты или элементы образа
жизни, сыграло свою роль в изменении облика страны и народа,
но одновременно и усугубило проблемы, прибавив к собствен¬
ным трудностям (нищета, голод, неграмотность и т. п.) еще и
язвы западного мира. Учитывая это, государство в отсталых
странах развивающегося мира делает акцент на собственные
принципы жизни и санкционированные религией традиции, стре¬
мится ограничить процесс вестернизации и противопоставить
ему опору на фундаментальные собственные ценности. Пример
Ирана в этом плане наиболее показателен — он в некотором
смысле сыграл за последие годы роль камня, рождающего ла¬
вину. Курс на самоидентичность, самоидентификацию, как ныне
именуют упомянутый акцент на возрождение фундаментальных
основ своего образа жизни, стал весьма распространенным сре¬
ди идеологов многих развивающихся стран. Естественно, все
это ведет к усилению роли государства и традиционных институ¬
тов власти на современном Востоке. И стоит напомнить, что
речь идет именно о традиционном восточном государстве с его
традиционными функциями, включая прежде всего структурооб¬
разующую роль государственного способа производства и жест¬
кий контроль над свободным частным предпринимательством,
как это опять-таки хорошо видно на примере Ирана. Иными
словами, и в наши дни марксова теория «азиатского» способа
41

производства остается не просто жизнеспособной, но и весьма
актуальной, в известной мере едва ли не первой из тех, чья
объясняющая сила дает наибольший эффект для решения про¬
блемы государства на Востоке — как традиционном, так и со¬
временном.
1	Эта проблема детально рассмотрена во многих специальных работах
60—80-х годов, в том числе и зарубежных.
2	Развернутое обоснование позиций, которых придерживаются многие ве¬
дущие советские востоковеды в этом вопросе, дано в коллективной моногра¬
фии «Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного».
М., 1984.
3	Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного,
с. 194, 271—277.
4	Там же, с. 68.
5	Наиболее подробно это сделано в труде К. Маркса «Формы, предшест¬
вующие капиталистическому производству» (т. 46, ч. 1).
6	Изложение идей К. Маркса об «азиатском» способе производства в моей
интерпретации см.: Васильев Л. С. Проблемы генезиса китайского государства.
М., 1983, с. 4—11.
7	Анализ проблем генезиса государства см., в частности: Васильев Л. С.
Становление политической администрации.— Народы Азии и Африки. 1980,
№ 1; его же. Протогосударство-чифдом как политическая структура.— Наро¬
ды Азии и Африки. 1981, № 6.
8	Подробнее см.: Васильев Л. С. Феномен власти-собственности.— Типы
общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982.
9	Впервые социологический смысл дарообмена был вскрыт и обстоятель¬
но разъяснен М. Моссом. См.: Mauss М. The Gift. Formes and Functions of
Exchange in Archaic Societies. L., 1970.
10	Маркс К. Маркс—Энгельсу, 2 июня 1853 г.— Т. 28, с. 215.
11	Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству.—
Т. 46, ч. 1, с. 485.
12	Илюшечкин В. П. Система и структура добуржуазной частнособствен¬
нической эксплуатации. Вып. 2. М., 1980, с. 424—429.
13	Четкое М. А. Очерки истории феодального Вьетнама. М.,	1967,
с. 243—245.
14	Развивающиеся страны: экономический рост и социальный прогресс.
М., 1983.
15	Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного,
с. 296.
16	См.: Мирский Г. И. «Третий мир»: общество, власть, армия. М., 1976.

А. А. Т о лето г у з о в
ЯПОНСКОЕ РАННЕФЕОДАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО
В течение ряда столетий Япония находилась в орбите влия¬
ния китайской цивилизации. Многие социальные и политические
институты Японии, отмеченные печатью этого влияния, были
непосредственно заимствованы из Китая. Вместе с тем ученые
неоднократно отмечали сходство средневековых феодальных ин¬
ститутов Японии и Западной Европы.
Данная статья посвящена рассмотрению соотношения госу¬
дарственно-феодальных и частнофеодальных элементов в ран¬
нефеодальном обществе Японии VII—XII вв. Любое средневе¬
ковое общество характеризуется сочетанием этих элементов.
Западноевропейским странам был свойствен преимущественно
частнофеодальный элемент, азиатским — государственный. Стра¬
ны Западной Европы прошли, за некоторым исключением, путь
от централизованных раннефеодальных государств к феодаль¬
ной раздробленности, отмеченной торжеством частнофеодаль¬
ных элементов. Затем вновь возникли централизованные госу¬
дарства в виде сословных и потом абсолютистских монархий.
Подобная смена форм политического строя отражала главные
тенденции социально-экономического развития, обусловленные
во многом поступательным экономическим прогрессом.
Япония также совершила виток от раннефеодального цент¬
рализованного государства через раздробленность к позднефео¬
дальному централизованному государству XVII —середины
XIX в. и далее к буржуазному обществу. Экономика страны
развивалась без существенных потрясений, показателем чего
могут служить данные о количестве населения и обрабатывае¬
мых земель: ведь в докапиталистическом обществе основой эко¬
номики является сельское хозяйство.
Итак, население Японии составляло: в VII в.— 6 млн. чело¬
век, в XII в.— 10 млн., в XVI в.— 16—17 млн., в конце XVII в.—
25 млн., в 1872 г.— 34 млн. человек. Обрабатывалось земли: в
VIII в.— 600—700 тыс. тё (1 тё равен приблизительно 1 га), в
XI в.— 920 тыс., в XIV в.— 940 тыс., в XVI в.— 1600 тыс., в на¬
чале XVIII в.— 3000 тыс., в начале 70-х годов — 3800 тыс. тё.
При всей приблизительности этих данных можно видеть карти¬
ну довольно равномерного роста обоих показателей:	населе-.
43,

ния — более чем в 5 раз, обрабатываемых земель — более чем в
6 раз. Конечно, в Японии бывали периоды медленного роста
или даже сокращения числа обрабатываемых полей: например,
с 946 тыс. до 855 тыс. тё в течение XV в. в период феодальных
междоусобиц. Однако в конце XVI в., когда было достигнуто
относительное объединение страны, площадь обрабатываемых
земель достигла 1600 тыс. тё, что говорит не только о росте
количества таких земель, но отражает и тот факт, что при
укреплении власти феодалов в реестры были включены и зем¬
ли, фактически ранее обрабатывавшиеся, но скрывавшиеся
крестьянами, пользовавшимися ослаблением власти в ходе
междоусобиц.
Как бы то ни было, экономические и демографические труд¬
ности Японии, не испытывавшей иноземных нашествий, не шли
ни в какое сравнение с положением в соседних странах Даль¬
него Востока, которым внутренние войны и особенно вторжения
извне наносили колоссальный ущерб. Видимо, не случайно в
Европе первой капиталистической страной стала Англия, нахо¬
дившаяся в сходном географическом положении с Японией. От¬
деленная от материка проливом, который препятствовал внеш¬
ним вторжениям (последнее из них было в XI в.), Англия под¬
держивала с континентом тесные культурные и экономические
связи.
Поскольку экономика Японии развивалась в целом поступа¬
тельно, то основные территориальные формы хозяйственных
связей в стране в ходе ничем не прерываемого роста производи¬
тельных сил, углубления разделения общественного труда раз¬
вивались от автаркических надельных крестьянских хозяйств к
вотчинам — сёэн, далее к княжествам; следующим этапом стало
возникновение связанного общеяпонскими хозяйственными ком¬
муникациями феодального государства Токугава, в пределах
которого вызревали предпосылки капитализма.
Эволюция экономики отражалась на социальной структуре
японского общества. В раннефеодальном государстве после ре¬
форм Тайка (VII в.) все население, за исключением узкого
слоя ранговой аристократии и «подлого» народа, входило в ка¬
тегорию «доброго» народа, под которым понимались исключи¬
тельно земледельцы. С начала периода развитого феодализма
(XII в.) основными категориями населения становятся дворяне-
самураи, крестьяне и горожане, а с периода позднего феодализ¬
ма (XVII в.) последняя категория делится на ремесленников и
торговцев и устанавливается известная сословная система
си—но—ко—сё, т. е. воины—крестьяне—ремесленники—торгов¬
цы. Рост общественного разделения труда проявлялся в услож¬
нении социальной структуры общества.
На фоне постоянного роста производительных сил и при от¬
сутствии внешней угрозы в Японии происходил переход от го¬
сударственно-феодальных форм к частнофеодальным. Сначала в
результате реформ Тайка было создано государство, внешне
44

мало чем отличавшееся от государственных форм Китая. Был
взят курс на объединение всего господствующего класса в цент¬
рализованную бюрократическую систему, базирующуюся на
рангах и государственных должностях. Был установлен прин¬
цип управления народными массами только через государствен¬
ные органы, должности в административном аппарате не были
наследственными. Централизованная бюрократическая система
была неразрывно связана с централизованным распределением
ранговых, должностных земель и земель за заслуги, предостав¬
лением аристократии крестьянских дворов для кормления.
Была введена централизованная система комплектования
армии. На службу призывалась четвертая часть взрослого муж¬
ского населения. Командиры воинских частей назначались гу¬
бернаторами провинций и подчинялись правительству. Содер¬
жание частных войск было запрещено. Централизованным по¬
рядком принцам крови и верхушке аристократии государство
предоставляло вооруженных слуг для охраны. Таким образом,
все воинские формирования находились под непосредственным
контролем государства. Провозглашалась государственная соб¬
ственность на землю: по надельной системе рисовые поля под¬
лежали переделу каждые шесть лет.
Верховная собственность государства на землю связана с
объединением различных категорий «доброго» народа в одно
сословие — крестьяне. Даже местная провинциальная знать на
уровне начальников уездов и деревенских старост в сословном
отношении являлась крестьянами и получала равные с крестья¬
нами наделы. Таким образом, в принципе окрестные крестьяне
не подчинялись местным влиятельным людям. Однако существо¬
вание «подлого» народа противоречило этому принципу, но яв¬
лялось исключением, направленным на увеличение накоплен¬
ных аристократией и монастырями богатств, поскольку входив¬
шим в категорию «подлого» народа рабам полагались надель¬
ные участки земли.
Реальная действительность была далека от идеальных прин¬
ципов государственно-феодальной организации. Основные поло¬
жения бюрократического государственного устройства были
осуществлены далеко не полностью, например принципы заме¬
щения государственных постов. Сдав экзамены, можно было по¬
пасть только на самые низшие должности, а для занятия выс¬
ших должностей требовалось иметь определенный ранг. Высо¬
кие ранги автоматически присваивались детям аристократиче¬
ской верхушки по достижении ими определенного возраста.
Поскольку для получения высшей должности необходим был
ранг, бюрократический аппарат носил аристократический, на¬
следственный и поэтому закрытый характер.
Другим отступлением от принципов бюрократического госу¬
дарственного устройства являлся порядок назначения уездных
начальников. В отличие от провинциальных губернаторов, полу¬
чавших свою должность на определенный срок, начальники
4 S

уездов назначались пожизненно из представителей местных бо¬
гатых домов, бывшей родовой аристократии. Функционирование
раннефеодального государства стало возможным только в ре¬
зультате включения в государственную структуру этого слоя.
Подобное положение существовало и в военной системе. Ко¬
мандиры воинских частей назначались губернаторами из числа
членов семей уездных начальников или местных богатых людей,
т. е. и здесь бюрократическая система опиралась на местный
господствующий слой. Даже вооруженные слуги, предоставляв¬
шиеся аристократии государственными органами для охраны,
зачастую фактически уже много лет служили этим аристократи¬
ческим домам.
Не соблюдался и принцип государственной собственности на
землю. Сама надельная система, по существу, распространяла
на всю страну принцип общинного земельного передела, но од¬
новременно и подрывала этот принцип, так как узаконивала
пожизненное пользование наделами, что фактически означало
частное владение ими. Переделу подвергались только заливные
поля. Усадебные и садовые земли, суходольные поля находились
в полном распоряжении их владельцев, их можно было прода¬
вать. Частная собственность признавалась за монастырскими
землями, вечное наследственное владение наделом за большие
заслуги можно считать также фактическим правом собствен¬
ности.
Сначала не существовало правил в отношении освоенных
целинных земель, но в 743 г. они были признаны частной соб¬
ственностью. В первую очередь этим воспользовались аристокра¬
тия, монастыри, местное чиновничество, а также богатые кре¬
стьяне, которые захватывали суходольные поля бедных кресть¬
ян, при попустительстве губернаторов и уездных начальников
огораживали и присваивали пустоши.
Уже в VIII в. в деревне выходит на арену слой богатых кре¬
стьян, выплачивающих подать и трудовую повинность за окре¬
стных мелких крестьян, заставляя последних взамен обрабаты¬
вать свои земли. Подобное имущественное расслоение происхо¬
дило не на этапе распада раннефеодального государства, а с
начала его существования.
К началу X в. японское раннефеодальное государство пре¬
терпело такие сильные изменения, что японские историки при¬
водят особые термины для обозначения государства начала X —
второй половины XI в.— «отё кокка» (букв, «государство импе¬
раторского двора»). Хотя употребляемый японскими учеными
термин не содержит качественно отличающейся характеристики
нового этапа, в действительности в организации производства и
в государственном строе произошли существенные изменения.
Прежде всего изменились низовые звенья организации произ¬
водства и эксплуатации.
Последний указ о переделе земель был издан в 902 г., и
обычно считается, что надельные земли стали собственностью
46

крестьян. Однако это не совсем верно. На государственных зем¬
лях вместо надельной системы была введена система, при кото¬
рой богатые крестьяне тато заключали с государственными ор¬
ганами контракт на год, обязуясь обеспечить сбор государствен¬
ных налогов и податей с окрестных крестьян, ведущих хозяйст¬
во на государственных землях. Государство в случае необходи¬
мости могло прервать такой контракт. Тато вели хозяйство на
таких землях с помощью членов семьи, зависимых крестьян,
наемного труда или отдавали их в аренду. Появление категории
тато означало стремление государства сохранить государствен¬
ное землевладение и в то же время свидетельствовало о возник¬
новении особого слоя богатых крестьян, которые быстро стали
мёсю, т. е. главами административно-налоговых единиц «мё» при
вотчинной системе IX—XVI вв. Если при надельной системе
налоги собирались подушно, по числу жителей в хозяйстве
(«ко»), то при вотчинной системе они уплачивались в зависимо¬
сти от количества обрабатываемой земли в «мё».
Другим важным показателем изменения структуры ранне¬
феодального государства была приватизация административных
должностей. Уже в X в. местные чиновники рассматривали свои
должности как частную собственность, их можно было заве¬
щать. Наиболее ранняя приватизация государственных постов
наблюдалась у слоя уездных начальников, занимавших свою
должность, как мы уже говорили, пожизненно. Темпы привати¬
зации здесь опережали темпы подобного процесса в централь¬
ном аппарате, хотя там он тоже был заметен. Приватизация
административных должностей влекла за собой приватизацию
установленных для этих должностей доходов, но это не привело
к превращению в полностью частные собираемые с уездов и де¬
ревень налоги, определенная доля которых по-прежнему вноси¬
лась в казну.
Хотя деятели, проводившие реформы Тайка, стремились
превратить Японию в страну, управляемую чиновниками, воз¬
никла аристократическая монархия, опирающаяся на аристокра¬
тию крови в центральном аппарате управления и на слой быв¬
ших глав общин в местной администрации. Императорская
власть начала быстро слабеть, постепенно уходила в тень пре¬
рогатива императора по назначению чиновников.
С IX в. появляется практика, продажи аристократам рангов
и постов, многие государственные посты главы аристократиче¬
ских домов передавали по наследству. Практическое руководство
государственными делами стало осуществляться неофициальны¬
ми органами, которые создавались вне рамок административно¬
го кодекса, например личной канцелярией отрекшегося импера¬
тора, а также органами внутреннего управления могуществен¬
ных аристократических домов. Подобно должностям в цент¬
ральном правительстве, посты губернаторов также стали
номинальными титулами, источником получения дохода. Назна¬
ченные на эти посты аристократы оставались в столице, они уп¬
47

равляли провинцией через своих представителей. С IX в. губер¬
наторы управляли провинциями, не обращая внимания на суще¬
ствующие законы, а с X в. их обязанности по отношению к цент¬
ральной власти ограничивались отправкой определенной суммы
налогов. За пределами столицы власть центрального прави¬
тельства чрезвычайно ослабла, каждый аристократический дом
сам вершил все дела на подвластной ему территории, поддержи¬
вая порядок не посредством государственных законов, а приме¬
няя собственные своды правил.
С середины IX в. в течение двух столетий власть фактически
находилась в руках дома Фудзивара. Сила этого дома основы¬
валась на тесных связях с императорским домом и на концен¬
трации прав покровителей и владельцев вотчин ^ёэн.
В обстановке упадка центральной власти и анархии импера¬
торский дом попытался восстановить свое могущество путем
установления во второй половине XI в. формы правления отрек¬
шихся и постригшихся в монашество императоров — инсэй. Дело
в том, что император как формальный верховный собственник
всей земли не мог иметь землю в частной собственности. Но
экс-императоры смогли сосредоточить в своих руках сёэн, и в
XI в. императорский дом стал крупнейшим землевладельцем,
что обеспечивало его временное усиление.
Система вотчин сёэн, развивавшаяся с IX в., но наибольшее
распространение получившая в XII в., являлась важной фор¬
мой организации эксплуатации крестьянства. Эти вотчины в
основном являлись «пожертвованиями» столичным аристокра¬
там со стороны осваивавших целину местных богатых семей.
Сёэн возникали и другими путями, часто в результате освоения
пустошей. В сёэн попадали и государственные земли, находив¬
шиеся под управлением чиновников, становившихся комменда-
торами. Коммендатор обычно получал от нового владельца
пост чиновника в сёэн. Если покровитель был недостаточно
могуществен, то поместье «дарилось» более могущественному
покровителю. Так возникала многослойная система владения
правами в вотчине — сики. С концентрацией прав в вотчинах
основным источником доходов аристократии становятся контро¬
лируемые ими вотчины, а не централизованное распределение
податей с крестьян. Параллельно возникла система «пожало¬
ванных провинций», когда налог с еще не попавших в частное
владение земель поступал в распоряжение аристократии или
храмов, которые получали право назначать в эти провинции
губернаторов по своему усмотрению. В результате земли, со¬
хранявшие название государственных, мало чем отличались от
вотчинных.
Особенностью системы вотчин и «пожалованных провинций»
было то, что их владельцами могли быть только представители
высшей служилой аристократии и связанные с центральной
властью монастыри. За деньги сёэн купить было нельзя, они
только «дарились» высшей аристократии. Государство устанав¬
48

ливало границы этих владений и предоставляло им иммунитет.
С X в. в провинции появляются дома, специализирующиеся
в воинском деле. Но чтобы получить статус самураев, предста¬
вители таких домов должны были нести охранную службу в
Киото, за что они получали 7-й придворный ранг и должность
в императорской гвардии. Итак, для того чтобы стать самураем,
необходимо было служить центральному правительству и полу¬
чить придворный ранг. Таким образом слой уездных и дере¬
венских начальников, чиновников частных вотчин сёэн (на ран¬
них этапах очень часто оба вида должностей находились в од¬
них руках) расширяет свои частные владения и становится со¬
словием воинов-самураев.
К X в. в этом социальном слое стали появляться свои вожди.
Чаще всего ими становились потомки столичной аристократии
средних рангов, попавшие на периферию в качестве губернато¬
ров. В результате долголетнего пребывания на этих постах они
завязывали вассальные отношения с самураями. В наибольшей
степени подобные отношения были развиты в восточных про¬
винциях, но это еще не были феодальные вассальные отношения,
а лишь форма личного союза без предоставления вассалу земли
в виде лена. Впрочем, вассально-ленные земельные отношения и
в Европе сложились не сразу, а только к IX—X вв. На этапе
раннефеодального государства частная собственность на землю
была еще не развита, полностью иммунных земель было мало.
Собственные земли местных феодалов можно в целом под¬
разделить на три категории. Первые — это усадебные земли,
которыми они могли полностью распоряжаться. В отношении
усадебных земель право частного владения признавалось даже
для крестьян. У местных феодалов они иногда достигали не¬
скольких гектаров, зачастую целая деревня называлась «дерев¬
ней проживания». Эти земли были полностью иммунны. Вто¬
рые— так называемые «сирё» («частные земли»), собственник
которых получал часть доходов, а другую часть в виде налога,
но меньшего, чем с государственных земель, уплачивал цент¬
ральному правительству. Размеры таких земель составляли де¬
сятки и сотни гектаров. Третьи земли — это те государственные
земли, с которых феодал получал определенный доход за испол¬
нение должностных обязанностей. На основе этих трех видов
земель местный господствующий слой приступил к формирова¬
нию феодальных частных владений. Местные богатые семьи, за¬
нимая административные посты в губернаторских ставках, лег¬
ко получали подтверждение на владение частными и освоенны¬
ми землями.
С середины XI в. меняется прежняя структура органов
управления на местах (провинция — уезд — деревня). Уезды
уже не подчинялись губернатору, в них усилился местный гос¬
подствующий слой. Вскоре уезды перестали реально существо¬
вать как административные единицы.
. .Большие изменения произошли в военной области. Уже в
4 Зак. 550
49

VIII в. в стране (за исключением окраин) была отменена воин¬
ская повинность, место регулярной армии заняли отряды, фор¬
мируемые из представителей местной знати.
Поскольку осуществление функций власти все больше зави¬
село от наличия военной силы, то назначаемые на государствен¬
ные посты чиновники стали организовывать собственные вой¬
ска. Этот процесс шел на всех уровнях центральной и местной
администрации. К IX в. различные учреждения императорского
правительства, а также аристократические дома, крупные хра¬
мы и монастыри имели свои военные формирования. Шесть под¬
разделений императорской охраны стали личной стражей чле¬
нов императорской семьи.
На этом этапе определенное развитие получили и вассаль¬
ные отношения внутри класса феодалов.
Предоставление владельцам сёэн кому-либо «сики» еще не
означало возникновения вассальных отношений в чистом виде,
у коммендатора земли не было долга военной службы. Вассаль¬
ные отношения воинской службы сёэнские чиновники заключали
не с владельцами сёэн, а с крупными военными вождями из до¬
мов Тайра, Минамото и др. Для ряда японских историков по¬
добное положение служит основанием для отрицания феодаль¬
ного характера отношений внутри господствующего класса.
Однако определенная связь феодалов с государственным
строем ничего не меняет в их положении как феодалов. Для
раннефеодальных монархий средневековой Европы не играло
большой роли, от кого получен бенефиций, от короля или круп¬
ного феодала. Там слой средних феодальных землевладельцев-
бенефициариев составлял опору королевской династии, так как
она могла оказать ему помощь в закрепощении крестьян. В фео¬
дальной Европе королевские династии существовали и в период
феодальной раздробленности, хотя в то время они нередко
обладали лишь номинальной властью, а крупные землевладель¬
цы использовали государственные посты для укрепления своей
власти над крестьянами. Отсутствие долга вассальной службы
в отношении одного сюзерена и исполнение его другому сюзере¬
ну <не было чем-то необычным и для Европы. Так, во франкской
монархии Каролингов бенефициарии на церковных землях
должны были вносить платежи церкви, но военную службу не¬
сти только государству.
Многие японские ученые не признают также феодальный ха¬
рактер «сики», поскольку здесь объектом пожалований была
сумма определенных прав и обязанностей в отношении вотчины,
а не участок земли. Однако подобный подход представляется
неверным. В самом широком смысле понятие «феод» включает
сумму определенных прав, получаемых от сюзерена. Другое
дело, что в Европе, где господствовало богарное земледелие,
феодалу было значительно легче выделять своему вассалу уча¬
сток земли с крестьянами, чем в Японии, где наличие сложных
систем орошения препятствовало произвольному перекраиванию
50

земельных участков. Не случайно было немало сёэн, которые
просуществовали по 500 лет и более. И в Европе в качестве фео¬
да рассматривались не только земельные пожалования, но и
твердо установленные вознаграждения продуктами, а иногда и
деньгами, которыми оплачивались те или иные услуги, которые
оказывались сеньору. Такие неземельные «феоды», а иногда и
части их служили объектом купли и продажи.
В самой же Японии на разных этапах феодального строя
преобладали различные формы пожалований мелким и средним
феодалам со стороны сеньоров: на раннем этапе — сумма прав
для получения доли дохода с вотчины, на развитом — земельные
пожалования и выдача жалования натурой, на позднем — пре¬
обладание натурального жалования. Предоставляемая сумма
прав распространялась не только на доходы от сельского хо¬
зяйства. Так на о-ве Цусима вассалы княжества Со получали
право на долю торговли княжества с Кореей, а на о-ве Хоккай¬
до вассалам княжества Мацумаэ выделялись территории, где
они могли вести торговлю с айнами.
Таким образом, отношения внутри господствующего класса
раннефеодальной Японии при всем их своеобразии не выходили
за рамки феодальной формации.
В заключение можно указать, что в период существования
в Японии раннефеодального государства шел постоянный про¬
цесс перехода от государственно-феодальных форм к частно¬
феодальным во всех областях: в административном аппарате,
армии, землевладении. Функции центральной бюрократической
государственной организации выполняли крупные феодалы.
Армию, формируемую на основе регулярной воинской повинно¬
сти, сменили дружины феодалов. Основной экономической фор¬
мой вместо надельных хозяйств стали частновладельческие вот¬
чины сёэн. К этому времени государственно-феодальные элемен¬
ты не были полностью ликвидированы, это произошло позже, в
эпоху феодальных междоусобиц XV—XVI вв., но в XII в. победа
частнофеодальных элементов была явной.

В. П. И лю ше ч к и н
О ДВУХ СТАДИЯХ И ДВУХ ТЕНДЕНЦИЯХ
РАЗВИТИЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ В СТАРОМ КИТАЕ
Предназначение всякого государства состоит прежде всего
в том, чтобы осуществлять управление обществом, регулировать
так или иначе социальные (включая и классовые в классовых
обществах) отношения с целью поддержания их в известном
равновесии и упорядоченности1. Государство возникает лишь
на определенной стадии развития общества как саморегулирую¬
щейся системы в порядке ее саморегуляции. Будучи исторически
определенной системой политической организации общества и
управления им, государство, как известно, характеризуется тер¬
риториальным принципом этой организации и управления, на¬
личием особой категории людей, специально занятых управлен¬
ческими делами, а также аппарата и сил принуждения и защи¬
ты от внешних и внутренних врагов, содержанием всей государ¬
ственной машины за счет прибавочного продукта (прибавочного
труда) непосредственных производителей, отчуждаемого у них
властями в виде налогов, повинностей и в других формах, функ¬
ционированием управленческой системы на основе прямых и об¬
ратных связей с управляющей системой, постоянным циркулиро¬
ванием и переработкой соответствующей информации первой из
указанных систем.
Рассматриваемая государственная система управления об¬
ществом предстает в качестве политической надстройки над
базисом соответствующих экономических производственных от¬
ношений, она составляет нечто производное от базиса, служит
целям развития и упрочения его. В нашей литературе в течение
длительного времени было принято рассматривать государство
чаще всего именно в этом аспекте, а также в плане его классо¬
вой природы. Лишь в последнее десятилетие оно стало рассмат¬
риваться также в качестве функционирующей управленческой
системы 2.
В науке до возникновения марксизма государство обычно
изображалось как порождение человеческого ума, некое «ис¬
кусственное тело», созданное в результате «общественного дого¬
вора» между людьми и призванное обеспечивать в равной мере
права и интересы всех граждан. Причину возникновения госу¬
дарства усматривали в необходимости покончить с будто бы
52

характерной для догосударственной стадии развития общества
разобщенностью между людьми, доходившей даже до «войны
всех против всех». Эта идея, восходящая своими первоистоками
к философской поэме древнеримского мыслителя Лукреция Ка¬
ра «О природе вещей», развивалась, в частности, в книге анг¬
лийского философа XVII в. Т. Гоббса «Левиафан», посвящен¬
ной проблеме государства. Другой английский философ —
Д. Локк (1632—1704) связывал создание государства с необхо¬
димостью защиты частной собственности от посягательства со
стороны людей, не обладавших ею. Развивая этот тезис, фран¬
цузский просветитель XVIII в. Ж.-Ж. Руссо выдвинул идею о
том, что возникновение государства и права было вызвано
именно появлением частной собственности и связанного с нею
имущественного неравенства3. Государство, полагал он, является
не более чем хитроумным изобретением богатых с целью огра¬
дить их собственность от покушений со стороны эксплуатируе¬
мых и неимущих4. Однако эта идея не основывалась на иссле¬
довании конкретного исторического материала, носила чисто
умозрительный характер и, по словам ее автора, является не
более чем гипотезой5.
Проблема возникновения государства впервые исследована
на материале некоторых западноевропейских стран Ф. Энгель¬
сом в его известной работе «Происхождение семьи, частной соб¬
ственности и государства». Принятая в нашей науке концепция
о происхождении исторически первых государств базируется на
фигурирующем в этой книге примере возникновения государст¬
ва у древних афинян. Эта концепция, как известно, сводится к
тому, что сначала возникают крупная частная (эксплуататор¬
ская) собственность на средства и условия производства, свя¬
занная с нею система частнособственнической эксплуатации и
антагонистические классы, а уж затем появляется государство
как продукт непримиримости классовых противоречий и как
политическая организация экономически господствующего клас¬
са, призванная держать в узде эксплуатируемые последним на¬
родные массы.
Соответствующие высказывания Ф. Энгельса, основанные на
примере возникновения государства у древних афинян, были в
свое время канонизированы в нашей литературе в качестве
теории о возникновении всех вообще исторически первых госу¬
дарств.
Между тем в указанной работе Ф. Энгельса возникновение
афинского государства рассматривается лишь в качестве одной
из трех главных форм, «в которых государство поднимается на
развалинах родового строя»6. Наряду с этой формой там в об¬
щих чертах исследуются две другие, связанные с зарождением
государства еще до появления классов и классовых антагониз¬
мов у его создателей, т. е. сословного государства. Первая из
двух указанных форм это складывание государства у древних
римлян при отсутствии деления общества на классы и наличии
5;

лишь сословного деления на привилегированный «римский на¬
род» и свободных, но политически бесправных плебеев, обязан¬
ных платить налог и нести военную службу, а также в условиях
острой борьбы плебеев за свое политическое равноправие с
«римским народом». Вторая форма — создание находившимися
еще на стадии родового строя германскими варварами своих
государств на завоеванной ими территории бывшей Римской им¬
перии в качестве непосредственного результата завоевания об¬
ширных чужих территорий, «для господства над которыми ро¬
довой строй не дает никаких средств»7.
В работах Ф. Энгельса «Франкский период» и «Анти-Дю¬
ринг» также высказывается мысль о том, что исторически пер¬
вые государства в ряде случаев возникали еще при отсутствии
крупной частной (и вообще частной) собственности на тогдаш¬
нее основное средство производства — землю, а следовательно,
и при отсутствии антагонистических и вообще общественных
классов, т. е. как сословные. Так, в «Анти-Дюринге» указывает¬
ся, что «государство, к которому стихийно сложившиеся группы
одноплеменных общин в результате своего развития пришли
сначала только в целях удовлетворения своих общих интересов
(например, на Востоке — орошение) и для защиты от внешних
врагов», лишь после разделения общества на антагонистические
классы «получает в такой же мере и назначение — посредством
насилия охранять условия существования и господства правя¬
щего класса против угнетенного»8, т. е. становится классово¬
антагонистическим, и что «древние общины там, где они про¬
должали существовать, составляли в течение тысячелетий ос¬
нову самой грубой государственной формы, восточного деспотиз¬
ма»9. В работе «Франкский период» отмечается: «Там, где она
(государственная власть.— В. И.) возникает — как у арийских
азиатских народов и у русских,— в период, когда община обра¬
батывает землю еще сообща или по крайней мере передает
только во временное пользование отдельным семьям, где, та¬
ким образом, еще не образовалась частная собственность на
землю,— там государственная власть появляется в форме дес¬
потизма»10. С этими мыслями Ф. Энгельса перекликается вы¬
сказывание Маркса о том, что «в условиях восточного деспотиз¬
ма и кажущегося там юридического отсутствия собственности
фактически в качестве его основы существует... общинная соб¬
ственность» п.
Приведенные высказывания не оставляют сомнений в том,
что основоположники марксизма в данных случаях имели в ви¬
ду возникновение целого ряда исторически первых государств
именно в условиях, когда отсутствовали частная собственность
на землю, частнособственническая эксплуатация и обществен¬
ные классы, т. е. возникновение государств в качестве сослов¬
ных, а не классовых, каковыми они становятся позднее. К числу
сословных государств, появившихся в силу потребностей обще¬
ственного и экономического развития, Ф. Энгельс, как видно из
54

изложенного выше, относил древнеиндийские и древнерусские,
видимо Киевское и Новгородское в начальный период их суще¬
ствования, когда там действительно не было еще сколько-
нибудь сложившейся системы крупного частного землевладения
и вообще частной собственности на землю. Однако перечень та¬
ких явно сословных государств можно значительно увеличить.
По данным современной науки, к ним можно отнести, напри¬
мер, государства-номы додинастического Египта, исторически
первые города-государства древнего Двуречья, первые корей¬
ские государства, раннесредневековое Бохай, древние и средне¬
вековые государства Юго-Восточной Азии, Фракию, первые
скандинавские государства, первые англосаксонские государст¬
ва на территории Британии, государства майя, инков и ацтеков
в доколумбовой Америке, государственные образования в доко¬
лониальной Африке (Балунда, Лунда, Луба, Лаонго, Конго,
Мангбету, Шамбала и т. д.) и многие другие.
Все эти государства, в которых земля принадлежала общи¬
нам и где еще не было крупного частного (и вообще частного)
землевладения, а следовательно, и системы частнособственниче¬
ской эксплуатации и антагонистических классов, относят в
нашей литературе, как правило, неправомерно к «раннеклассо¬
вым» либо просто «классовым». Они характеризуются так, види¬
мо, во-первых, в соответствии с тезисом о том, что государство
вообще возникает как продукт непримиримости классовых про¬
тиворечий, и, во-вторых, по той причине, что правящая про¬
слойка в этих государствах существовала явно за счет эксплуа¬
тации, наличие которой считается непременным и главным при¬
знаком классового общества и классового государства. Однако,
как было показано выше, указанный тезис отнюдь не считался
основоположниками марксизма неким непреложным во всех
случаях законом образования исторически первых государств и
в очень многих случаях просто не находит подтверждения в ис¬
торической действительности.
В некоторых наших работах 12 было показано также, что са¬
мое существование антагонистических классов связано отнюдь
не со всякой, а лишь с частнособственнической эксплуатацией,
т. е. основанной на крупной частной (эксплуататорской) собст¬
венности на средства и условия производства. В сословных же
государствах эксплуатация правящей прослойкой массы рядо¬
вых общинников осуществлялась не на основе еще отсутство¬
вавшей в них крупной частной собственности на средства и усло¬
вия производства, в частности на землю, а иначе, на основе
присвоения представителями этой прослойки, по праву облада¬
ния ими государственной властью, части прибавочного продук¬
та, который отчуждался государством у общинников в виде
дани, изымаемой путем «полюдий» (в древней Руси и в ряде
государств доколониальной Африки) и иными способами, уро¬
жая с особых полей, обрабатывавшихся общинниками специаль¬
но для нужд государства и знати (в исторически первых ки¬
Г5

тайских государствах, в государствах майя и инков и в ряде
государств доколониальной Африки), либо в форме «кормле¬
ний» за счет общинников (вейцла в раннесредневековой Скан¬
динавии). Иначе говоря, это была эксплуатация не частнособст¬
венническая, а налоговая, в основе которой лежало присвоение
правящей прослойкой ренты-налога, т. е. части отчужденного
государством у общинников прибавочного продукта в виде на¬
лога. В сословных государствах и в догосударственных пред-
классовых обществах практиковалась также патриархальная
эксплуатация на основе отчуждения и присвоения старейшина¬
ми общин прибавочного продукта и прибавочного труда рядовых
общинников лишь в силу освященной традициями патриархаль¬
ной власти первых над вторыми.
Следовательно, исторически первыми разновидностями экс¬
плуатации человека человеком были патриархальная и налого¬
вая, а не частнособственническая. А исторически первыми экс¬
плуататорами и эксплуатируемыми б^ли не класс рабовладель¬
цев и класс рабов, а родовая знать и рядовые члены родовых
общин на стадии разложения последних, а также правящая при¬
вилегированная прослойка знати и масса рядовых общинников
в сословных государствах 13.
Как было показано в некоторых наших работах, социальная
стратификация в сословных государствах, в частности в шан-
ско-иньском и раннечжоусском, проходила в действительности
не по классовому, а по сословно-правовому признаку — по
объему прав и обязанностей и по выполнявшимся социальным
функциям, которыми различались между собой правящая при¬
вилегированная знать, масса рядовых свободных общинников и
небольшое число рабов, находившихся в услужении у знати и
содержавшихся за счет ренты-налога14. Там же отмечалось, что
сословное неравенство своими истоками уходит ко времени раз¬
ложения родовых общин на массу свободных рядовых членов
родов, выделившуюся родовую знать и немногочисленных рабов
в ее услужении, в которых превращали оставленных в живых
пленников.
Таким образом, классовая дифференциация и классовый ан¬
тагонизм не являлись необходимой во всех случаях объективной
основой и предпосылкой для возникновения исторически первых
государств, но сами нередко были следствием создания этих
государств. Такой основой и предпосылкой служило нечто иное,
о чем пойдет речь ниже.
Длительный и сложный процесс перехода от общинно-родо¬
вой к государственной организации, от доклассового общества к
классовому начинается, как известно, вслед за неолитической
революцией, переходом родовых коллективов от примитивного
мотыжного к ручному пашенному земледелию (без применения
тягловой силы домашних животных), что впервые создавало
возможности и необходимые условия для постоянного и систе¬
матического производства избыточного (прибавочного) п роду К-
56

та сверх необходимого для поддержания нормальной жизнедея¬
тельности. В этот период возникают и развиваются частная, в
особенности крупная частная (эксплуататорская), собственность
на средства и условия производства, частнособственническая
эксплуатация, антагонистические и промежуточный классы, а
также государство. Они возникали, как указано выше, на об¬
щей основе систематического и постоянного производства при¬
бавочного продукта, без чего ни один из перечисленных взаимо¬
связанных и взаимообусловленных институтов не может воз¬
никнуть и существовать.
Это утверждение не нуждается в каких-либо доказательст¬
вах, когда речь идет о крупной частной собственности на дейст¬
вующие средства и условия производства, частнособственниче¬
ской эксплуатации и антагонистических классах. Оно, безуслов¬
но, справедливо и в отношении государства, поскольку ни одно
даже самое примитивное государство не может существовать
без того слоя управителей, жрецов, чиновников и воинов, кото¬
рый не принимает непосредственного участия в производстве и
живет за счет прибавочного продукта, создаваемого непосред¬
ственными производителями.
Следовательно, единственной необходимой материальной
основой и предпосылкой для возникновения всех вместе взятых
и каждого в отдельности из перечисленных выше четырех обще¬
ственных институтов является лишь систематическое и постоян¬
ное производство прибавочного продукта, которое становится
возможным только после перехода от примитивного мотыжного
к ручному пашенному земледелию. А в какой именно последова¬
тельности появляются в том или ином обществе указанные ин¬
ституты, определяется только конкретно-историческими условия¬
ми развития каждого данного общества в переходный от родо¬
вого к сословно-классовому обществу период. Во всяком случае,
эта последовательность может быть совершенно иной, чем при¬
нято полагать, когда акцент делается на том, что государство
возникает вообще как продукт непримиримости классовых про¬
тиворечий. И она действительно является иной при спонтанном
переходе от родового к сословно-классовому обществу 15.
Безусловно, во ,всех классовых обществах государство имеет
классовый характер, а во всех досоциалистических, включая
сословные, оно является орудием господства эксплуататоров
над эксплуатируемыми. Однако это — лишь одна сторона дела.
Другая не менее, если не более существенная сторона заключа¬
ется в том, что государство во все времена и повсюду, где оно
существует, представляет собой определенную территориальную
организацию управления обществом, резко отличную от родовой
организации в условиях первобытнообщинного строя. В каче¬
стве такой, гораздо более высокой и сложной, чем при перво¬
бытнообщинном строе, территориальной организации управле¬
ния обществом государство закономерно вырастает из общинно¬
родовой организации путем более или менее постепенного по¬
57

вышения самостоятельности управленческих функций по отно¬
шению к обществу, превращения лиц, выполнявших эти функ¬
ции, в правящее сословие знати, уже не участвующее непосред¬
ственно в производстве и стоящее над сословием рядовых об¬
щинников.
Это закономерное длительное перерастание общинно-родо¬
вой организации управления обществом в территориальную, го¬
сударственную обусловливалось потребностями общественного
развития в связи с переходом родовых коллективов от прими¬
тивного мотыжного к ручному пашенному земледелию и ското¬
водству, увеличением на этой основе численности и плотности
населения, постепенной заменой родовых связей территориаль¬
ными, необходимостью в более эффективной, чем родовая,
организации управления и порядка на территории, заселенной
той или иной группировкой объединившихся в государство об¬
щин и для обеспечения интересов этой группировки перед
внешним миром.
Таким образом, возникновение сословного неравенства, пуб¬
личной власти, примитивной государственности было вызвано
не классовыми антагонизмами, которУх еще и быть не могло
тогда, когда отсутствовала эксплуататорская собственность на
землю, составляющая материальную основу существования ан¬
тагонистических классов в добуржуазных обществах. Все это
было вызвано потребностями общественного развития в связи
с усложнением социальных и социально-экономических отноше¬
ний, а также функций управления обществом после перехода к
оседлости, связанной с началом ручного пашенного земледелия.
Кстати сказать, в свое время Г. В. Плеханов, говоря о при¬
чинах возникновения исторически первых государств, ставил на
первое место именно потребности эволюции* общества в связи с
развитием его производительных сил и производства. Он отме¬
чал, что в Китае и в древнем Египте «возникновение государст¬
ва может быть в весьма значительной мере объяснено непосред¬
ственным влиянием нужд общественно-производственного про¬
цесса», а в античной Греции «это возникновение должно быть в
значительной мере отнесено за счет необходимости общественно¬
го разделения труда, вызванной развитие^ общественных про¬
изводительных сил»16. Современная марксистская концепция
управления обществом 17 также наводит на мысль, что возник¬
новение ранних форм государственной власти было вызвано
изначально усложнением функций управления обществом в свя¬
зи с развитием общественного производства.
Возникновение государств, основанных на сословном нера¬
венстве, в свою очередь, стимулировало развитие стабильного
имущественного неравенства и тем самым создавало благопри¬
ятные условия для появления эксплуататорской собственности
на землю, частнособственнической эксплуатации и антагонисти¬
ческих классов. Первые два из указанных институтов, как мож¬
но судить по некоторым данным, первоначально складывались
58

при непосредственном и самом активном содействии и защите
со стороны сословного государства, тем более что и эксплуата¬
торский класс крупных собственников средств и условий произ¬
водства первоначально формировался главным образом из пред¬
ставителей привилегированных сословий. Тем самым они ста¬
новились и важнейшей, политически наиболее активной частью
формирующегося класса крупных собственников-эксплуатато-
ров, а общество и государство превращались в сословно-клас¬
совые, каковыми они оставались вплоть до победы буржуазных
революций в соответствующих странах.
Как видно из изложенного выше, чисто сословная организа¬
ция общества является лишь переходной ступенью от родовой
к сословно-классовой организации, а примитивная сословная
государственность — таким же промежуточным этапом от родо¬
вого управления к сословно-классовому государству. Эта пере¬
ходная ступень является необходимой, видимо, в тех странах и
регионах, где переход от родового к сословно-классовому обще¬
ству совершался спонтанно, без заметного воздействия со сто¬
роны тех обществ, которые уже уверенно развивались в каче¬
стве сословно-классовых. Без этой необходимой переходной сту¬
пени, без активной поддержки со стороны правящего сословия
и сословного государства эксплуататорская собственность на
средства и условия производства, частнособственническая экс¬
плуатация и антагонистические классы не могут возникнуть и
эволюционировать сами по себе при спонтанном развитии, точ¬
но так же как эта собственность, эксплуатация и эксплуататор¬
ский класс не исчезают сами по себе, без активных действий со
стороны государства диктатуры пролетариата.
Таковы те некоторые теоретические положения относительно
необходимой материальной основы и предпосылки для возник¬
новения исторически первых государств и их характера, к кото¬
рым мы сочли возможным привлечь внимание читателей в
связи с тем, что эти вопросы до сих пор не получили надлежа¬
щей разработки в литературе.
Итак, единственной материальной основой и предпосылкой
для возникновения исторически первых государственных образо¬
ваний является систематическое и постоянное производство при¬
бавочного продукта, которое становится возможным только в
результате неолитической революции в производительных силах
общества. Длительный и сложный процесс этой революции в
районе древнейших очагов китайской цивилизации (среднее
течение р. Хуанхе в Северном Китае) начался, судя по археоло¬
гическим данным, приблизительно на рубеже V и IV тысячеле¬
тий до н. э. За ней, примерно в XVII—XVI вв. до н. э., последо¬
вал переход к ручному пашенному земледелию, в результате
чего были созданы необходимые условия для возникновения
первого в истории Китая, еще очень примитивного государствен¬
ного образования Шан (Инь). Оно сложилось в XV—XIV вв.
до н. э. в районе среднего течения р. Хуанхе после разгрома там
59

племенного объединения Ся племенным объединением Шаш
Возникшее государство носило название Шан, а после переноса
его столицы в район современного Аньяна, в самом конце
XIII в. до н. э., оно стало называться Инь. Об этом государстве,,
занимавшем сравнительно небольшую территорию, известно по
раскопанным археологами остаткам иньских городищ, поселе¬
ний и захоронений, по добытым при раскопках памятникам
шанско-иньской культуры, иньской письменности — многочис¬
ленным (около 100 тыс.) иероглифическим надписям и фраг¬
ментам надписей на гадательных костях и панцирях черепах, а
также по материалам позднейших исторических записей о нем
в работах древнекитайских авторов VI—I вв. до н. э. Однако
все эти материалы очень своеобразны, фрагментарны и позволя¬
ют составить лишь самое общее представление о государстве
Шан-Инь и его истории.
Согласно указанным надписям, во главе государства стоял
ван (царь, князь), пользовавшийся неограниченной деспотической
властью. Он, как свидетельствуют надписи на костях и панци¬
рях черепах, самолично принимал решения по всем важным
вопросам, советуясь лишь со своими оракулами. О деспотиче¬
ском характере власти ванов свидетельствуют и следующие
слова из приписываемой одному из них речи, обращенной к па¬
роду, содержащейся в древнем памятнике «Шу цзин» («Книга '
документов»): «Пусть каждый из вас утвердит в своем сердце
правильные нормы поведения. Если же среди вас окажутся
люди недобродетельные и недостойные, вызывающие беспоряд¬
ки и неуважительно относящиеся к моим приказам, обманщики
и лицемеры, бунтовщики и предатели, то я прикажу обрезать
им носы или даже полностью истребить их вместе с семьями, не
оставив в живых никого из их потомства» Кстати, это лишний
раз подтверждает мысль Ф. Энгельса о том, что в древнейших
государствах «государственная власть появляется в форме дес¬
потизма» 19.
Титул вана в одних случаях передавался по наследству or
отца к сыну, в других — от старшего брата к младшему, чта
свидетельствует о далеко не изжитых пережитках родового
строя и его традиций в жизни шанско-и^Льского общества. Если
верить позднейшему литературному памятнику «Чжоу ли»
(«Чжоуские установления»), приписываемому основателю ди¬
настии Чжоу (XI в. до н. э.), но в действительности составлен¬
ному гораздо позднее (IV—III вв. до н. э.), ван осуществлял
свою власть через назначаемое им правительство, состоявшее
из министров «неба», «земли», «весны», «лета», «осени» и «зи¬
мы», которые имели в своем подчинении довольно многочислен¬
ный штат служителей и ведали всеми текущими административ¬
ными делами, военными дружинами, дворцовыми ритуалами,
строительными работами, наказаниями и т. д.
Однако эти данные вызывают большое сомнение. По всей
видимости, еще не существовало четко организованной системы
60
/

центральной и местной администрации. Роль центральной ад¬
министрации скорее всего выполняли сам ван и некоторые его
родственники и приближенные. В их распоряжении, судя по
надписям на костях и панцирях черепах, имелись специальные
служители (сяочэнь), которые исполняли их различные пору¬
чения, доводили приказы вана до сведения населения и следили
за их реализацией. Большую роль в окружении вана играли
гадатели и прорицатели, к которым он обращался за помощью
перед тем, как принять то или иное важное решение (о военном
походе, о начале сева или уборки урожая и т. д.). Управление
дворцовыми делами и службами в то время еще не отделялось
от управления государственными делами. Не было, видимо, и
четкого разграничения функций между особо доверенными
людьми вана, составлявшими нечто вроде центрального прави¬
тельства. В распоряжении вана находились военные дружины,
ударную силу которых составляли пароконные боевые колесни¬
цы. С помощью этих дружин ваны вели многочисленные граби¬
тельские войны против соседних племен.
В течение всего периода своего существования (XV—XI вв.
до н. э.) примитивное государственное образование Шан-Инь
продолжало сохранять существенные черты родо-племенной ор¬
ганизации, из которой оно выросло. В административном отно¬
шении его население делилось еще не по чисто территориально¬
му, а по территориально-родовому признаку20. Глава рода
(чжухоу) сосредоточивал в своих руках власть над территори¬
ей, занимаемой его родом. В государстве Шан-Инь, согласно
позднейшим данным древнекитайских авторов, насчитывалось
не менее 25 таких административных территориально-родовых
единиц. Их правители имели советников и помощников из числа
ближайших родственников и доверенных лиц и располагали
каждый своей военной дружиной. Они выполняли распоряжения
вана и осуществляли административную, судебную и военную
власть, а также сакральные функции в пределах управляемой
каждым из них родовой территории. Четкого разграничения
функций между советниками и помощниками чжухоу также, ви¬
димо, не существовало. Местным правителям подчинялись ста¬
рейшины общин, которые, судя по всему, не входили в состав
официальных служителей (чиновников), хотя и выполняли ад¬
министративно-управленческие функции в пределах своих
общин.
В некоторых наших работах21 было показано, что в шан-
ско-иньском обществе еще отсутствовали частная, в том числе
эксплуататорская, собственность на обрабатываемые земли, си¬
стема частнособственнической эксплуатации и общественные
классы, обрабатываемые земли там принадлежали общинам,
население подразделялось не по экономическому, а по сословно¬
правовому признаку на правящую привилегированную знать,
массу рядовых общинников и небольшое число рабов в услуже¬
нии у знати.
б>

В связи с отсутствием в шанско-иньском обществе частной
собственности на землю, а следовательно, и частнособственниче¬
ской эксплуатации и антагонистических классов некоторые со¬
ветские и китайские историки отрицают правомерность характе¬
ристики его политической организации как государственной22.
Большинство же других авторов, руководствуясь постулатами,
согласно которым государство возникает лишь как продукт не¬
примиримости классовых противоречий, а все первые классовые
общества были рабовладельческими, характеризуют общество
и государство Шан-Инь в качестве классовых рабовладельче¬
ских23 либо в качестве просто раннеклассовых без дальнейшего
уточнения этой характеристики24.
Однако отрицание того, что политическая организация шан-
ско-иньского общества имела характер государства, хотя и
очень примитивного, является неправомерным. Бесспорно, эта
политическая организация уже обладала такими существенны¬
ми признаками многих исторически первых государств, как на¬
следственная монархическая власть, отличная OTf власти вы¬
борных родо-племенных вождей, деление общества по правовому
признаку на различные сословия, включая сословие правящей
привилегированной знати, существовавшей за счет налоговой
эксплуатации массы общинников, зачатки чиновничества, посто¬
янного войска, территориальное административное деление,
правда еще по территориально-родовому признаку, и т. д.
Что же касается утверждений о классовом характере шан-
ско-иньского общества и государства, то они основаны, во-пер¬
вых, на не подтверждаемом историческими данными постулате
о возникновении исторически первых государств в качестве
лишь классово-антагонистических и, во-вторых, на смешении
понятий «социальные классы» и «сословия». При этом авторы
указанных утверждений явно противоречат сами себе. Так, в
одной из работ сначала говорится о том, что в Ьанско-иньском
государстве «не было крупной частной собственности на землю
и, следовательно, не существовало условий для формирования
основывающегося на ней класса эксплуататоров»25, затем про¬
возглашается, что «в истории не обнаружено неклассррого госу¬
дарства, т. е. такого, в котором господствующий слой'не владел
бы средствами производства»26, и, наконец, шанско-иньское
общество и государство характеризуется в качестве «раннеклас¬
совых», «рабовладельческих»27. Точно такая же логика лежит
в основе определения всех других сословных обществ и госу¬
дарств в качестве «раннерабовладельческих» либо «раннефео¬
дальных». Другой автор называет шанско-иньское общество и
государство «классовым» и «рабовладельческим», признавая
при этом, что для них были характерны, «с одной стороны, су¬
ществование социального неравенства и имущественной диффе¬
ренциации, с другой — отсутствие частной собственности на ос¬
новное средство производства — землю»28. Однак<5^ «социальное
неравенство и имущественная дифференциация» являются ь

равной мере проявлением как классового, так и сословного рас¬
слоения общества, причем классовое расслоение связано лишь
с наличием крупной частной (эксплуататорской) собственности
на средства и условия производства и частнособственнической
эксплуатации, без которых не могут возникнуть и существовать
антагонистические классы.
Государство Ины, как известно, было завоевано в XI в.
до н. э. соседним вассальным племенем Чжоу, которое создало
на его развалинах более обширное государство Чжоу.
Чжоуское государство при его создании было разделено на
множество различных по размерам уделов, розданных в на¬
следственное управление главным образом родственникам пра¬
вителя государства. Центральная администрация Чжоу строи¬
лась по иньскому образцу. Она состояла из главы государст¬
ва— вана, его советников и помощников, строгого разделения
их функций не существовало. Управление административными
делами государства по-прежнему не отделялось от управления
двором вана. Администрация в уделах строилась по образцу
центральной. Сначала она была однозвенной и состояла из
удельных правителей (чжухоу), имевших различные дарованные
им ваном титулы знатности, и их советников и помощников в
рангах цин и дафу. Затем в уделах, особенно в крупных, стало
складываться второе, низшее звено местной администрации,
состоявшее из наследственных чиновников (ши), каждый из
которых управлял той или иной группой общин и селений. Са¬
новники центральной и верхнего звена удельной администрации
жили за счет присвоения ими части отчужденного государством
у общин налога, либо им давали в кормление налог с опреде¬
ленных общин и селений; чиновники низшего звена удельной
администрации обычно получали в кормление налог или часть
налога с определенных селений. И в том и в другом случае это
была эксплуатация массы общинников наследственной знатью
и наследственными чиновниками на основе ренты-налога, т. е.
на основе присвоения ими той или иной доли налоговых
средств, отчуждавшихся государством у общинников, главным
образом в виде урожая с так называемых общественных
полей29.
Чжоуское государство и самостоятельные княжества, на ко¬
торые оно распалось в VIII в. до н. э., не отличались вплоть до
VI в. до н. э. по своему характеру от иньского государства, по¬
скольку китайское общество XI—VI вв. до н. э. продолжало
оставаться чисто сословным. В нем по-прежнему еще отсутство¬
вали частная собственность на обрабатываемые земли, частно¬
собственническая эксплуатация и антагонистические классы.
Обрабатываемая земля там, как и в иньском обществе, принад¬
лежала общинам и делилась на надельные и «общественные»
поля30. Социальная стратификация все также ограничивалась
сословно-правовой и имущественной31. К трем унаследованным
от иньского периода сословиям (знать, рядовые общинники и
63

небольшое число рабов в услужении у знати) в IX—VIII вв.
до н. э. прибавилось начавшее складываться в то время четвер¬
тое сословие — чиновники, обладавшие меньшими привилегия¬
ми, чем титулованная знать. Чиновники и знать существовали
за счет получения с рядовых общинников ренты-налога, а так¬
же дани с побежденных соседних племен и регулярных прино¬
шений от общинников. Рабы также содержались за счет ренты-
налога и не играли сколько-нибудь значительной роли в эконо¬
мической жизни страны.
В VI—V вв. до н. э. в китайском обществе происходят важ¬
ные социально-экономические изменения в связи с происхо¬
дившей тогда сельскохозяйственной революцией — переходом от
ручного пашенного земледелия к плужному с применением тяг¬
ловой силы домашних животных, железных частей в орудиях
земледельческого труда и значительным увеличением на этой
основе размера и общей массы прибавочного продукта. Возни¬
кают частная, в том числе эксплуататорская, собственность на
обрабатываемые земли, система частнособственнической экс¬
плуатации, антагонистические классы крупных землевладель-
цев-рентополучателей и эксплуатируемых ими рентосоздателей
(арендаторов, крепостных, рабов, оброчных невольников) и про¬
межуточный между ними класс самостоятельных мелких произ¬
водителей— собственников средств производства (крестьян и
ремесленников)32. В результате указанных изменений общество
и государство в Китае в IV—III вв. до н. э. приобрело не толь¬
ко сословный, но и четко выраженный классовый характер, про¬
цесс формирования сословно-классового общества и государст¬
ва в то время завершился в самых общих чертах.
Таким образом, процесс перехода от первобытнообщинного
к сословно-классовому обществу и государству в Китае был
очень длительным и сложным. Он начался в XV—XIV вв.
до н. э. превращением родовой организации общества в сослов¬
ную и государственную при сохранении общинной собственности
на землю и эксплуатации массы рядовых общинников правящим
сословием путем присвоения им той или иной доли совокупного
прибавочного продукта, отчуждавшегося в виде налога на нуж¬
ды государства и общества. А завершился этот процесс в IV—
III вв. до н. э. превращением общинной собственности на землю
в частную, в том числе эксплуататорскую, и возникновением ан¬
тагонистических классов крупных землевладельцев-рентопо-
лучателей, эксплуатируемых ими рентосоздателей и промежу¬
точного класса самостоятельных мелких производителей — соб¬
ственников средств производства, т. е. превращением сословно¬
го общества и государства в сословно-классовые, иначе говоря,
переходом к новому историческому типу общества и государ¬
ства.
Сословно-классовое общество и государство с преобладани¬
ем сословных, различий над классовыми, как было показано в
некоторых наших работах33, просуществовало в Китае вплоть

до второй половины XIX в., когда под воздействием экспансии
капиталистического мира начался сложный и мучительный про¬
цесс превращения их в общество и государство капиталистиче¬
ского типа, прерванный в 1949 г. победой народно-демократиче¬
ской революции.
Таким образом, традиционное общество и государство в Ки¬
тае прошли в своем развитии две стадии: 1) сословную, длив¬
шуюся с XV—XIV вв. до н. э. по VI—V вв. до н. э., и 2) сословно¬
классовую, длившуюся с V—IV вв. до н. э. по вторую полови¬
ну XIX в.
Как соотносится это деление процесса развития традицион¬
ного китайского общества и государства на указанные две ста¬
дии с широко распространенным в советской и китайской лите¬
ратуре делением его на рабовладельческую и феодальную ста¬
дии развития?
Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо предвари¬
тельно разобраться в некоторых других. Начнем с того, что ис¬
торическим рубежом между рабовладельческой и феодальной
стадиями развития китайского общества одни авторы считают
XI в. до н. э.34, другие — VIII в. до н. э. или же V в. до н. э.35,
третьи — III в. до н. э.96, а четвертые — V в. н. э.37. Не вдаваясь
в рассмотрение этих разногласий, отметим лишь, что они явно
порождены тем, что каждый автор в данном случае вкладывал
свое содержание в понятия «рабовладельческое общество» и
«феодализм».
Каково же действительное содержание этих понятий? Чтобы
ответить на вопрос, следует хотя бы очень коротко и в самых
общих чертах проследить, какое значение указанные понятия
имели первоначально, как и в связи с чем оно затем изменялось.
Примечательно, что они возникали не одновременно. Понятию
«рабовладельческое общество» предшествовало понятие «ан¬
тичность», которое появилось в западноевропейской науке в
XV—XVI вв., т. е. в период Возрождения. Античной и тогда и
позднее именовалась древняя греко-римская цивилизация, кото¬
рая характеризовалась учеными в XV—XVIII вв. как время
расцвета культуры, искусства, гуманистических идеалов и про¬
тивопоставлялась «мрачному средневековью», т. е. пришедшей
на смену античности романо-германской католической цивили¬
зации, которая ознаменовалась упадком культуры, искусства и
господством церковного мракобесия.
Понятие же «феодализм» впервые появилось в европейской
науке во второй половине XVIII в. вместе с идеей исторического
прогресса и первыми концепциями стадийного развития общест¬
ва. Согласно господствовавшим тогда представлениям, челове¬
ческое общество в своем развитии проходит следующие четыре
стадии: 1) охотническо-собирательскую, 2) пастушескую, или
скотоводческую, 3) земледельческую и 4) мануфактурно-ком¬
мерческую. В соответствии с этой концепцией в первых работах,
посвященных феодализму, а именно в книге Ш. Монтескье
5 Зак. 550
65

«О духе законов» (1748 г.) и в изданных в Лондоне книгах
Далримпла «Очерки общей истории феодальной собственности
в Великобритании» (1757 г.), У. Робертсона «История царство¬
вания императора Карла V» (1769 г.) и Д. Миллара «Проис¬
хождение различий в рангах» (1769 г.), феодализм рассматри¬
вался не как стадия развития общества, а как политико-право¬
вая система, возникшая в ряде европейских государств на зем¬
ледельческой стадии развития общества и характеризовавшаяся
иерархией вассально-сюзеренных отношений и политической
раздробленностью этих стран.
И в XIX в. едва ли не большая часть ученых продолжала
вкладывать в понятие «феодализм» тот же смысл. В этом зна¬
чении оно неоднократно употреблялось К. Марксом и Ф. Эн¬
гельсом38, а понятие «феодальная раздробленность» получило
самое широкое распространение в науке.
Однако в 20-х годах XIX в. понятия «античное общество» и
«феодальное общество» были переосмыслены А. Сен-Симоном и
его последователями, считавшими, что одну из важнейших основ
стадийного развития классового общества составляет смена гос¬
подствующих форм частнособственнической эксплуатации, ее
«смягчение» и «ослабление», выражающиеся в соответствую¬
щем улучшении правового статуса эксплуатируемых работни¬
ков. Соответственно указанным представлениям, античное об¬
щество стало характеризоваться как рабовладельческое, а
средневековое — как феодально-крепостническое. Основанием
для первой из этих характеристик послужили распространенные
тогда в исторической литературе, в частности в книгах Э. Гиб¬
бона39 и А. Бёка40, вымышленные данные некоторых древних
авторов о громадном преобладании рабского населения и раб¬
ского труда над свободным в античных обществах Греции и
Рима41. Эти данные принимались за вполне достоверные и позд¬
нее, в том числе К. Марксом и Ф. Энгельсом42. Характеристика
же феодализма в качестве крепостнической стадии развития
западноевропейского общества, соответственно господствовав¬
шему в XVIII — первой половине XIX в. в обществознании так
называемому эталонному подходу43 к процессу развития обще¬
ства, базировалась на том факте, что в некоторых феодальных
обществах Западной Европы и в определенные периоды их
средневековой истории крепостничество действительно было гос¬
подствующей формой эксплуатации. Таким образом, античные
и феодальные общества были приняты за различные типы-ста¬
дии социальной эволюции, чему в немалой степени способство¬
вала географическая привязка этих цивилизаций, существовав¬
ших на разных стадиях развития общества, к одному и тому же
региону.
В научных концепциях буржуазных социологов и историков
XIX в. (О. Конта, Б. Герара, Ф. Гизо, О. Тьерри, Ф. Минье,
Г. Вайца, П. Рота, Фюстеля де Куланжа и др.) феодализм стал
рассматриваться в качестве одной из стадий развития классопо-
66

го общества, свойственной западноевропейскому средневековью,
основанной на условно-иерархическом землевладении и на кре¬
постнической форме частнособственнической эксплуатации и
тесно связанной с такими правовыми институтами, как прека-
рий, бенефиций, феод, патронат, коммендации, сеньерия, имму¬
нитет и т. д. Отсюда можно видеть, сколь неправомерно крайне
упрощенное противопоставление марксистской концепции фео¬
дализма, признающей его социально-экономическим явлением,
буржуазным концепциям, считающим его лишь политико-право¬
вым явлением.
Характеристика феодализма в качестве одной из трех ста¬
дий разбития классового общества и социально-экономического
строя, связанного с определенными правовыми институтами,
была унаследована марксистской наукой у А. Сен-Симона и
дополнена в начале 30-х годов советскими историками тезисом
о «феодальной (феодальной земельной) ренте»44 как о прису¬
щем именно феодализму типе частнособственнической эксплуа¬
тации и экономической реализации эксплуататорской собствен¬
ности на землю в процессе производства и распределения, и в
таком виде стала определением феодализма в качестве общест¬
венной формации.
Точно так же и понятие «рабовладельческое общество» на
основе переосмысления К. Марксом историко-социологической
схемы А. Сен-Симона приобрело значение первой классовой
формации.
Однако, как было показано в ряде наших работ45, понятие
«рабовладельческое общество» и «феодализм» не могут и не
должны использоваться для обозначения общественных форма¬
ций, поскольку они никак не характеризуют то или иное со¬
словно-классовое общество именно со стороны его главных фор¬
мационных признаков, таких, как основные ступени развития
производительных сил и соответствующих им типов экономиче¬
ских производственных отношений.
В тех же работах отмечалось, что древние («рабовладельче¬
ские») и средневековые («феодальные») сословно-классовые об¬
щества характеризуются одной и той же основной ступенью, или
системой, производительных сил и одним и тем же типом эко¬
номических производственных отношений и, следовательно, от¬
носятся к одной и той же стадии социальной эволюции, к одной
и той же общественной формации. Там же указывалось, что
рабство являлось лишь господствующей формой в системе ча¬
стнособственнической эксплуатации только некоторых сословно¬
классовых обществ древности, средневековья и нового времени,
но нигде и никогда не составляло основу общественного произ¬
водства; в Китае и в огромном большинстве других стран древ¬
ности оно никогда не было даже господствующей формой экс¬
плуатации. Было также показано, что вообще не существует
некоей «феодальной», или «феодально-крепостнической», формы
частнособственнической эксплуатации, за таковую неправомер¬
5*
67

но принимаются крепостничество, докапиталистическая аренда к
промежуточные между ними формы, которые были распростра¬
нены в качестве господствующих как в средневековых, так и в
древних сословно-классовых обществах.
Наконец, отмечалось, что докапиталистическая («феодаль¬
ная») земельная рента является лишь одной из разновидностей
докапиталистической частнособственнической ренты, которая во
всех ее разновидностях — земельной, или арендаторской, зе¬
мельно-личностной, или крепостной, и личностной (т. е. раб¬
ской и оброчно-невольнической)—была характерна в качестве
господствующего типа частнособственнической эксплуатации и
экономической реализации отношений эксплуататорской собст¬
венности на средства и условия производства в процессе про¬
изводства и распределения в равной мере и для древних («рабо¬
владельческих») и для средневековых («феодальных») сослов¬
но-классовых обществ.
Если учесть все это, то феодализм как общественное явление
нельзя связывать ни с определенной господствующей формой
добуржуазной частнособственнической эксплуатации, ни с пра¬
вовой («иерархической») формой собственности на землю, ни с
«феодальной» земельной рентой. Иначе говоря, это — явление
не социально-экономическое, а политико-правовое, обусловлен¬
ное, как будет показано далее, факторами социально-экономиче¬
ского порядка.
Следовательно, наиболее истинным и наиболее соответст¬
вующим исторической действительности является первоначаль¬
ное значение понятия «феодализм»: «политико-правовая система
организации некоторых добуржуазных государственно-организо¬
ванных обществ, характеризующаяся вассально-сюзеренными
отношениями и политической раздробленностью страны». В этом
своем, на наш взгляд, истинном значении оно выступает в ка¬
честве несопоставимого с понятием «рабовладельческое общест¬
во», которое выделяется по иному (тоже неформационному)
признаку — по господствующей форме добуржуазной частнособ¬
ственнической эксплуатации в некоторых древних сословно¬
классовых обществах, и сопоставимого лишь с понятием «систе¬
ма организации некоторых добуржуазных обществ, характери¬
зующаяся централизованной государственностью и отсутствием
вассально-сюзеренных отношений», а также с понятиями, обо¬
значающими другие типы государственной и правовой органи¬
зации добуржуазных обществ. Короче говоря, феодализм — это
не стадия социальной эволюции, не общественная формация, а
лишь один из типов политико-правовой организации добуржу¬
азных государственно оформленных обществ, существующих
наряду с иными типами этой организации. В этом своем зна¬
чении понятие «феодализм» вполне применимо к древнекитай¬
скому обществу VIII—IV вв. до н. э., а также в той или иной
мере к периодам III—V вв. и X в., характеризовавшимся полити¬
ческой раздробленностью страны и 'наличием некоего подобия
68

вассально-сюзеренных отношений, но неприменимо к периодам
существования централизованных империй в Китае.
Чтобы уяснить, почему одни из сословно-классовых обществ
в тот или иной период их истории развиваются как феодально-
раздробленные, а другие — как централизованные в политиче¬
ском и правовом отношении, необходимо иметь в виду, что во
многих государственно-организованных добуржуазных общест¬
вах, особенно на первых этапах их развития, действовали так
или иначе две противоположный тенденции: интегративно-цент-
рализующая и дезинтегративно-центробежная. Объективной
основой первой из них являлись: осознание данным государст¬
венно-организованным народом своей этнической, этнопсихоло¬
гической, религиозной, духовной и культурной общности, а так¬
же общности его материальной культуры, традиций, обычаев,
всего строя жизни, появление и консолидация социальных сил,
заинтересованных в создании или сохранении единого центра¬
лизованного государства, олицетворяющего и поддерживающего
указанную общность. В ряде случаев точно такое же действие
могла оказывать и внешняя угроза существованию данного на¬
рода, заставляющая его объединиться в единое централизован¬
ное государство.	s
Объективной основой второй, дезинтегративно-центробежной
тенденции были: натуральный и полунатуральный характер то¬
гдашнего общественного производства, неразвитость хозяйст¬
венных связей между отдельными производственными ячейками
и различными районами страны, экономическая рыхлость и сла¬
бая хозяйственная связанность добуржуазных обществ. Именно
эти факторы, а не иерархический характер землевладения и не
крепостническая форма эксплуатации лежали в основе процесса
феодализации и феодализма как социальных явлений. Указан¬
ная тенденция, представляемая местными влиятельными силами,
начинала активно проявлять себя при ослаблении центральной
власти и вела к феодализации и политической раздробленности
страны. В свою очередь, феодализм, как политико-правовая
надстройка над базисом существующих производственных отно¬
шений, активно воздействовал на последние, придавая им то
или иное своеобразие, но не изменяя их рентную природу, ха¬
рактерную для всех вообще сословно-классовых обществ древ¬
ности, средневековья и нового времени.
Две указанные противоположные тенденции проявлялись и
в традиционном обществе Китая со времени возникновения ис¬
торически первого для него, еще очень примитивного государст¬
венного образования Шан-Инь в XV—XIV вв. до н. э. Интегра-
тивно-централизующую тенденцию в этом образовании пред¬
ставляла прежде всего основная масса его населения, заинтере¬
сованная в сохранении государства, поскольку оно обеспечивало
определенный внутренний порядок и защиту от внешних вра¬
гов. Дезинтегративно-феодализирующую тенденцию выражали
влиятельные силы на местах, в частности правители полунезави¬
69

симых от иньского вана окраинных владений, например чжоу-
екого.
Когда в результате завоевания государства Инь чжоусцами
в XI в. до н. э. возникло обширное чжоуское государство, оно,
как мы уже говорили, было разделено на множество различных
по размерам и по численности населения уделов, которые были
переданы чжоуским ваном в наследственное управление глав¬
ным образом своим родственникам. Были установлены пять
титулов знатности (гун, хоу, бо, цзы, нань) для правителей
уделов и других родственников вана. Из среды этих родствен¬
ников и родственников правителей уделов вышли знатные роды,
от которых отпочковывались новые знатные роды и кланы бо¬
лее низких ступеней. Так, в чжоуском государстве возникла
система знатных родов, поставлявших из своей среды сановни¬
ков и крупных чиновников. Со временем сложилась целая иерар¬
хия общественных положений, высшую степень которой занимал
ван, а за ним в нисходящем порядке располагались наследст¬
венные правители уделов, наследственные сановники (цин),
крупные чиновники (дафу) из знатных родов, затем — мелкие
чиновники (ши) и, наконец, простой народ. Все те, кто возвы¬
шались над народом, существовали главным образом за счет
налоговой эксплуатации последнего. При этом ван, правители
уделов и некоторые сановники получали ренту-налог, так ска¬
зать, в централизованном порядке, некоторым другим сановни¬
кам и крупным чиновникам предоставлялись в кормление опре¬
деленное количество селений, а мелким чиновникам — доходы с
того или иного числа «общественных полей». Это положение
нашло отражение в следующей древней сентенции:	«Правители
уделов кормятся данью (налогами), крупные чиновники — селе¬
ниями, мелкие чиновники — полями, простой народ — своим
трудом, купцы и ремесленники — своими занятиями, а слуги —
вознаграждением»46.
Создание системы наследственных уделов, возникновение
знатных родов и иерархии общественных положений создали
благоприятную обстановку для более интенсивного проявления
дезинтегративно-феодализирующей тенденции в чжоуском госу¬
дарстве и обществе. Она стала проявляться, с одной стороны, во
все большем обособлении уделов от центра, а с другой — в ос¬
лаблении власти чжоуского вана. В дальнейшем, с VIII в.
до н. э., после потери ваном домениальных владений на западе,
в результате натиска соседних племен и переноса столицы на
восток, его власть, как известно, стала ограничиваться фактиче¬
ски пределами домениального владения в районе Лои, превра¬
тившегося в небольшой заурядный удел. В стране утвердился
феодализм как специфическая политико-правовая система орга¬
низации общества и государственной власти. Правители уделов
продолжали формально считать вана своим родоначальником и
верховным главой, но фактически перестали ему подчиняться, и
единое до того государство Чжоу распалось на множество враж¬
70

довавших между собой самостоятельных княжеств. Среди них
то одно, то другое выступало в роли гегемона, который диктовал
свою волю мелким и слабым княжествам, принуждал их выпла¬
чивать ему дань, создавал коалиции княжеств, организовывал
военные походы против нежелавших подчиняться ему, проводил
съезды правителей княжеств для обсуждения и решения неко¬
торых общих вопросов и т. д. Иногда одновременно существова¬
ли две-три враждовавшие между собою коалиции княжеств,
каждая во главе со своим гегемоном, а на съезде правителей
десяти княжеств Северного и Центрального Китая в 546 г.
до и. э. в Шанцю было решено считать гегемонами одновремен¬
но два княжества — Цзинь и Чу.
В ряде княжеств фактическая власть оказалась в руках на¬
следственных главных сановников, которые возглавляли могу¬
щественные знатные роды (кланы) и держали под своим конт¬
ролем правителей своих княжеств. Многие же княжества оказа¬
лись, по существу, поделенными на ряд полусамостоятельных
владений, в которых полновластно хозяйничали «сильные роды»
местной наследственной знати, опиравшиеся на поддержку воз-,
главляемых ими могущественных кланов. Эти полусамостоятель-
ные владетели лишь формально признавали власть правителя
своего княжества, нередко воевали против него, между собой и
с соседними княжествами, низвергали правителей своих и со¬
седних княжеств, создавали новые княжества и новые династии.
Например, княжество Лу в 562 г. до н. э. было поделено между
главами сильных кланов Цзисунь, Мынсунь и Шусунь, а в
537 г. до н. э. они произвели новый передел, в результате кото¬
рого большая часть территории этого княжества оказалась под
контролем главы клана Цзисунь, располагавшего наиболее
крупными военными силами. В княжестве Ци сильные кланы
Чэнь и Бао разгромили кланы Го и Гао, спустя некоторое время
клан Чэнь разгромил кланы Бао и Ян, а в IV в. до н. э. глава
клана Чэнь устранил правителя княжества Ци и сам стал его
правителем. В княжестве Цзинь в 403 г. до н. э. три «сильных
дома» — Хань, Чжао и Вэй — поделили между собой это кня¬
жество, оставив его правителю лишь небольшую территорию.
В 376 г. до н. э..три «сильных дома» лишили власти правителя
княжества Цзинь и основали на территории последнего три но¬
вых княжества—Хань, Чжао и Вэй.
Крупные княжества вели между собой бесконечные войны.
Так, в 770—403 гг. до н. э. произошло 18 войн между княже¬
ствами Цзинь и Цинь, 3 войны между княжествами Цзинь и
Чу, 23 — между княжествами Ци и Лу, 39 войн между княжест¬
вами Сун и Чжэн и т. д.47. С 722 по 464 г. до н. э. лишь 38 лет
было без войн48. В ходе бесконечных междоусобных войн мел¬
кие княжества были одно за другим поглощены крупными. На¬
пример, в 770—403 гг. до н. э. княжество Ци захватило 10 мел¬
ких княжеств, княжество Сун —6, Чу — 42, княжества и т. д.49.
А всего за этот период не менее ПО мелких княжеств исчезло50.
71

К началу V в. до н. э. на политической арене осталось лишь семь
крупных княжеств (не считая княжества Ба и Шу в районе
среднего течения р. Янцзы), между которыми с 403 г. до н. э.
развернулась ожесточенная борьба. По существу, это была борь¬
ба за объединение Китая в единое централизованное государст¬
во под эгидой сильнейшего из них.
Она протекала в условиях, в общем благоприятствовавших
этому объединению. К тому времени в Китае в связи со значи¬
тельным ростом производительных сил и резким подъемом эко¬
номики и культуры в результате сельскохозяйственной револю¬
ции завершился в общем переход от общинной к частной соб¬
ственности 1на обрабатываемые земли, а вместе с тем — от про¬
межуточного сословного к сословно-классовому обществу. За¬
вершился в основном и процесс складывания китайского этноса.
Все это сопровождалось расширением и укреплением хозяйст¬
венных и культурных связей между различными княжествами,
появлением и консолидацией классов и прослоек, ие заинтересо¬
ванных в сохранении политической раздробленности страны.
К тому же в ходе междоусобных войн и завоеваний в VIII—
V вв. до н. э. погибла значительная часть наследственной зна¬
ти мелких княжеств и клановых владений, являвшаяся главным
оплотом феодальных отношений и феодальной раздробленно¬
сти.
Все более широкий размах приобретал переход от террито¬
риально-родовой и клановой системы к чисто территориальной
организации населения и власти на местах. На территории мно¬
гих завоеванных крупными княжествами мелких княжеств и
клановых владений создавались уезды и области, управляемые
чиновниками, которые не обладали правами наследственных
владетелей, во всем подчинялись правителю княжества, назна¬
чались и смещались по его распоряжению.
Совершенствовалась и организация центральной администра¬
ции каждого княжества. В ней наметилась определенная специа¬
лизация сановников и советников правителя. Роль его ближай¬
ших советников выполняли три гуна: тайши (великий учитель),
тайфу (великий наставник) и тайбао (великий покровитель).
В составе центральной администрации каждого княжества раз¬
личались сановники: сян, или цзайсян, выполнявший обязанно¬
сти первого министра, сыма, ведавший военными делами, сыкун,
управлявший общественными работами, ремеслами и земледе¬
лием, сыту, ведающий налогами, данями и наказаниями, сыкоу,
возглавлявший судопроизводство. Большую роль в этой адми¬
нистрации стали играть министры и советники, не принадлежав¬
шие к наследственной знати, в частности купцы и ученые. Воз¬
никло и получило широкое распространение идеологическое те¬
чение— легизм, который обосновывал необходимость создания
единого сильного централизованного государства, опирающего¬
ся на обязательные для всех законы, и объединения всего Ки¬
тая силою оружия. Все это так или иначе благоприятствовало
72

преодолению феодальной раздробленности и феодальных отно¬
шений и объединению Китая в единое централизованное деспо¬
тическое государство.
В длительной, упорной и ожесточенной борьбе, развернув¬
шейся между семью княжествами-соперниками в 403—221 гг.
до н. э., победу, как мы уже говорили, одержало княжество
Цинь, которое оказалось в конечном итоге наиболее могущест¬
венным из них в значительной мере благодаря реформам, на¬
правленным на развитие частнособственнических отношений,
подъем материального производства, укрепление своих военных
сил и создание единой централизованной системы администра¬
ции. Княжество Цинь в 249 г. до н. э. уничтожило династию
чжоуских ванов, в 230—221 гг. до н. э. захватило одно за дру¬
гим все остальные княжества и превратилось в империю Цинь,
объединившую в своих границах всю территорию тогдашнего
Китая, а также ряд вновь завоеванных земель к югу от
р. Янцзы.
На протяжении огромного периода со времени создания цен¬
трализованной империи Цинь в 221 г. до н. э. и вплоть до бур¬
жуазной революции 1911—1913 гг. в Китае господствовала ин-
тегративно-централизующая тенденция развития общества и
государства, обусловленная осознанием китайским народом
своей этнической, этнопсихологической, культурной, религиоз¬
ной и хозяйственной общности, а также общности материальной
культуры, этико-политической идеологии, традиций, обычаев и
всего строя жизни. Немаловажную роль в поддержании господ¬
ства этой тенденции играли сначала легизм, затем конфуци¬
анство, впитавшее в себя в модифицированном виде доктрины
легизма и ставшее господствующей этической и политической
идеологией, которая в течение многих веков оказывала огром¬
ное воздействие на умы китайцев. При завоевании Китая или
части его территории значительно меньшими по своей числен¬
ности, чем китайцы, соседними кочевыми и полукочевыми наро¬
дами (сяньбийцами, тангутами, киданями, чжурчжэнями, монго¬
лами и маньчжурами) правящая верхушка завоевателей была
вынуждена считаться с конфуцианством, а также с традицион¬
ной китайской системой государственности и права и перени¬
мать все это, чтобы удержать свое владычество над китайским
народом. В свою очередь, чужеземные завоеватели способство¬
вали обострению у широких масс китайского народа чувства
этнической общности и осознанию ими необходимости бороться
против чужеземцев с целью свержения их и создания своего,
чисто китайского единого централизованного государства, спо¬
собного противостоять завоевателям.
В результате резкого преобладания интегративно-централи-
зующей тенденции над дезинтегративно-феодализирующей ки¬
тайский народ со времени создания империи Цинь в III в.
до н. э. и до буржуазной революции 1911 —1913 гг. был объеди¬
нен либо в одно, либо одновременно в два-три (например, в
73

Ill в. и в XI—XII вв.) централизованных государства, причем по¬
следнее чаще всего объясняется не действием дезинтегративно-
центробежной тенденции, а завоеванием части территории Ки¬
тая соседними кочевыми и полукочевыми народами.
Существовавшие в Китае империи в административно-терри¬
ториальном отношении делились сначала на области, уезды и
волости, затем, с XIV в.,— на провинции, округа и уезды. Еще
во времена Цинь были унифицированы иероглифическая пись¬
менность, система мер и весов, денежная система, ширина до¬
рожной колеи и создан единый бюрократический аппарат для
управления страной. Во II в. до н. э. была введена единая си¬
стема чиновничьих рангов, которую в III в. н. э. заменила новая
система, ставшая традиционной и просуществовавшая до 1905 г.
Были созданы также специальные школы для подготовки канди¬
датов в чиновники, а в 622 г. введены государственные конкурс¬
ные экзамены на ученые степени с целью отбора кандидатов в
чиновники. Чиновники и обладатели ученых степеней, являв¬
шиеся обычно выходцами из состоятельных слоев населения,
были главными хранителями и ревнителями конфуцианской
идеологии и конфуцианских традиций в китайском обществе.
Сменявшие одна другую империи были сословно-классовыми
государствами, в которых политическая власть принадлежала
экономически господствующему классу крупных землевладель¬
цев в лице наследственной титулованной знати и рангированно-
го чиновничества (крупного и среднего). Вся полнота военной,
законодательной, исполнительной и судебной власти сосредото¬
чивалась в руках деспота-императора, который считался «Сы¬
ном Неба», источником и олицетворением этой власти, хотя в
ряде случаев, впрочем немногочисленных, он фактически оказы¬
вался безвольной игрушкой в руках той или иной придворной
клики (например, в I—II вв. при династии Хань и в XV—XVI вв.
при династии Мин).
В управлении страной императору помогало назначавшееся
им и непосредственно подчинявшееся ему правительство, кото¬
рое состояло из различных министерств. Его структура и роль
министров в нем изменялись в различные периоды в зависимо¬
сти от тех или иных обстоятельств. Так, в период правления
династии Хань (206 г. до н. э.— 220 г. н. э.) правительство со¬
стояло из девяти министерств (обрядов, военное, казны, юсти¬
ции, сельского хозяйства, дворцовой стражи, императорских ко¬
нюшен, императорского двора и герольдии) и ряда других ве¬
домств51. Важнейшую роль в правительстве играли главный
министр (сначала их было два — левый и правый), главный во¬
енный администратор и глава императорского секретариата,
который возглавлял и цензорат — учреждение, призванное кон¬
тролировать деятельность столичных и местных чиновников.
Однако в отдельные периоды правления династии Хань веду¬
щую роль в правительстве играла императорская канцелярия,
управляемая дворцовыми евнухами, а должности главного ми¬
74

нистра, главного военного администратора и главы цензората
становились чисто номинальными. С VII в. и до конца XIX в.
структура центрального правительства не изменялась и пред¬
ставляла собой шесть палат-министерств (обрядов, назначений,
финансов, юстиции, военное и общественных работ) и ряда
других ведомств, состав, назначение и функции которых меня¬
лись в различные периоды. При особе императора обычно дей¬
ствовал совещательный орган, состоявший из ряда высших са¬
новников; этот орган в различные периоды носил разные на¬
звания.
Центральному правительству подчинялись губернаторы про¬
винций (до XIV в.—областей) с приданным каждому из них
штатом чиновников провинциального (областного) управления,
а губернаторам провинций — начальники округов и уездов с их
помощниками. Уездные начальники управляли населением под¬
ведомственных им уездов с помощью старейших деревенских
общин, а также глав стодворок и десятидворок. Такая система
круговой поруки стала традиционной для Китая примерно с
IV—III вв. до н. э. и играла огромную роль в поддержании об¬
щественного порядка на местах и в организации полицейской
слежки за населением. Министры и сановники центральной ад¬
министрации считались исполнителями воли императора в цен¬
тре, а губернаторы, окружные и уездные начальники—его
представителями на местах, призванными выполнять его волю.
Низший административный персонал — старейшины деревен¬
ских общин, главы стодворок и десятидворок не входили в со¬
став чиновничества. Такова была в самых общих чертах систе¬
ма организации власти в централизованных деспотичных импе¬
риях со времени возникновения первых из них в III в. до н. э.
и вплоть до буржуазной революции 1911 —1913 гг. Ее отдель¬
ные звенья претерпевали те или иные изменения в различные
периоды и в общем совершенствовались применительно к изме¬
нявшимся условиям исторического развития китайского сослов¬
но-классового общества и к потребностям деспотическо-бюро¬
кратического управления им.
Наряду с господствовавшей интегративно-централизующей
тенденцией продолжала действовать и дезинтегративно-центро-
беж1ная, порождавшаяся натуральным и полунатуральным ха¬
рактером тогдашнего общественного производства, неразвито¬
стью хозяйственных связей между производственными ячейками
и различными районами страны, экономической рыхлостью ки¬
тайского сословно-классового общества. В условиях существова¬
ния централизованных империй тенденция к феодализации спо¬
собствовала сохранению определенных элементов феодализма в
виде экономически могущественных и политически влиятельных
местных сил — «больших», или «сильных», домов крупных зем¬
левладельцев, многие из которых во II—X вв. располагали свои¬
ми вооруженными дружинами, а также кланов и других влия¬
тельных местных группировок, обычно возглавлявшихся теми
75

же крупными землевладельцами. Ослабление по тем или иным
причинам центральной власти каждый раз активизировало дея¬
тельность этих сил и приводило на какое-то время к установ¬
лению ими военного и политического контроля на местах, к
развалу централизованной империи и к феодальной раздроб¬
ленности страны.
Впрочем, в ряде случаев делались попытки совместить дес¬
потическо-бюрократическую централизованную систему госу¬
дарственного управления с феодальной системой наследствен¬
ных уделов. Так, основатель Ханьской династии Лю Бан в нача¬
ле III в. до н. э. раздал в наследственные уделы своим родст¬
венникам и ближайшим сподвижникам около одной пятой тер¬
ритории страны. Затем уделы стали получать также сыновья
императоров и обладатели титулов знатности. Владетели боль¬
ших уделов имели свою администрацию, войско и собирали в
свою пользу налоги с подвластного им населения. Однако сепа¬
ратистские выступления владетелей крупных уделов против
центральной власти убедили последнюю в том, что система
феодальных наследственных уделов угрожает самому существо¬
ванию централизованного государства. После подавления в
154 г. до н. э. вооруженного мятежа семи удельных князей
ханьские императоры лишили владетелей уделов администра¬
тивных и военных прав и превратили их в кормленщиков, кото¬
рым императорские власти передавали «в кормление» опреде¬
ленную часть налоговых поступлений от населения уделов.
А в 127 г. до н. э. императорским указом о «распространении
милости» была отменена система майората в уделах-кормлени¬
ях, территорию последних было приказано разделить между
всеми братьями и сыновьями владетелей уделов, а уделы-корм¬
ления стали все больше дробиться при наследованиях.
Другая попытка сочетать централизацию государственного
управления с феодальной системой наследственных уделов была
предпринята в III—IV вв. в царстве Вэй и наследовавшей ему
империи Западная Цзинь. Эта попытка привела в конце концов
к длительной и ожесточенной войне 291—306 гг. между пра¬
вителями наследственных уделов, к ослаблению империи За¬
падная Цзинь и создала благоприятные условия для завоевания
Северного Китая соседними племенами сяньбийцев, которые в
IV—V вв. образовали на завоеванной ими территории ряд
враждовавших между собой эфемерных царств и династий.
Значительное усиление дезинтегративной тенденции имело
место также в VIII—IX вв. и было связано с введением в импе¬
рии Тан института цзедуши — военных губернаторов, которые
сосредоточивали в своих руках всю полноту военной и граж¬
данской власти на местах и со временем превратились в подо¬
бие наследственных правителей уделов. Войны цзедуши между
собой и против императоров в конце концов привели Танскую
империю к распаду в 907 г. и облегчили завоевание части тер¬
ритории Северного Китая киданями. Тогда же в южной и цен¬
76

тральной частях страны на развалинах Танской империи воз¬
никло десять враждовавших между собой царств, которые про¬
существовали до 60—70-х годов X в. и затем были завоеваны
Чжао Куаньином, основавшим в 960 г. в северной части страны
централизованную империю Сун, объединившую затем весь
тогдашний Китай.
В дальнейшем активизация дезинтегративно-феодальных
элементов наблюдалась лишь в период острых социальных ка¬
таклизмов, смут и потрясений, когда в руки этих элементов
переходил военный и политический контроль над теми или
иными районами страны. Например, в 50—60-х годах XIV в., во
время народных восстаний против владычества монголов, в цен¬
тральных и южных районах страны возникло несколько враж¬
довавших между собою китайских государств, а в различных
районах Северного Китая в это же время укрепились враждо¬
вавшие между собой группировки монгольских завоевателей.
Восстановление в модифицированном виде основателем минской
династии Чжу Юаньчжаном системы уделов для своих сыновей
привело в 1399—1402 гг. к войне одного из владетелей уделов
против преемника Чжу Юаньчжана и к свержению его, после
чего владетели уделов были лишены военной и политической
власти.
Однако, повторяем, дезинтегративно-феотализирующая тен¬
денция продолжала сохраняться, она проявлялась и в периоды
стабильного развития централизованных империй, поскольку со¬
хранялись объективные экономические условия и факторы, по¬
рождавшие ее. Она выражалась в существовании экономически
могущественных и политических влиятельных местных сил,
возглавлявшихся обычно крупными землевладельцами и гото¬
вых в своих местнических интересах использовать любое ослаб¬
ление центральной власти.
Как видно из изложенного выше, понятие «феодализм» в
смысле «система государственной и правовой организации ряда
добуржуазных обществ, характеризующаяся вассально-сюзерен¬
ными отношениями и политической раздробленностью страны»,
вполне применимо не только к средневековым, но и к древним
государственно-организованным обществам, не только к сослов¬
но-классовым, но и к переходным к ним, чисто сословным обще¬
ствам, в частности к чжоускому.
Подобно тому как это имело место в Европе и в Японии,
феодализм в Китае в его наиболее законченном виде сложился
в результате распадения крупного, но слабо централизованного
государства, еще не располагавшего сложившейся бюрократиче¬
ской системой управления. Он как бы выполнял роль некоего
промежуточного звена между слабо централизованным и бюро¬
кратически централизованным государствами, подготовлявшего
переход от первого ко второму. В качестве политической над¬
стройки над базисом существующих производственных отноше¬
ний феодализм в Китае, как и на Руси, и в ряде стран Запад¬
77

ной Европы, способствовал переходу от общинной к частной, в
том числе эксплуататорской, собственности на землю.
Однако феодализм в Китае имел и определенные отличия от
западноевропейского, который обычно считается классическим
образцом и эталоном феодального развития вообще. Так, свое
наиболее законченное выражение феодализм в Китае в отличие
от западноевропейского получил не в средневековье, а в эпоху
древности, и притом не на сословно-классовой, а на предшество¬
вавшей ей сословной стадии развития общества, т. е. в период
перехода от родового к сословно-классовому обществу. Иерар¬
хия вассально-сюзеренных отношений была в нем выражена ме¬
нее четко и выпукло в правовом отношении, чем в западно¬
европейском варианте феодализма.
Возникнув и в течение длительного времени развиваясь в
иных конкретно-исторических условиях, феодализм в Китае,
вполне естественно, сыграл и иную историческую роль.
В Западной Европе феодализм наследовал технические до¬
стижения античного мира. Он возник и сложился на той ступе¬
ни развития производительных сил, для которой характерны
плужное земледелие, частичная замена энергетической функции
работника мускульной силой домашних животных, а также си¬
лой ветра и потоков воды, и определенное развитие товарно-
денежных отношений на этой технической основе. Феодальная
раздробленность в Западной Европе в этих условиях привела к
самостоятельности городских общин, выделению горожан в
особое сословие, с которым были вынуждены считаться феода¬
лы и королевская власть, к усилению роли горожан в экономи¬
ческой и политической жизни ряда западноевропейских стран и
в развертывавшейся там экономической, идеологической и поли¬
тической борьбе различных социальных сил, к более беспрепят¬
ственному развитию ремесла и торговли в городах. Все это спо¬
собствовало установлению там сначала сословных монархий,
затем абсолютизма, который стремился обеспечить себе под¬
держку со стороны горожан в борьбе за уничтожение власти
феодальных правителей на местах. В свою очередь, это способ¬
ствовало зарождению и развитию капиталистических отношений
в городах, что и определило в дальнейшем переход ряда запад¬
ноевропейских стран на капиталистический путь развития.
Иначе обстояло дело в Китае, где феодализм и феодальная
раздробленность возникли и существовали в течение длительно¬
го времени на более низкой, чем в средневековой Западной Ев¬
ропе, ступени развития производительных сил и товарно-денеж¬
ных отношений, ремесла и торговли. В этих условиях феода¬
лизм не способствовал обретению самостоятельности городами
и не привел к возникновению особого сословия горожан, сослов¬
ной монархии и абсолютизма. Он в конце концов породил дес¬
потическую монархию, которая держала города и горожан под
строгим и неусыпным контролем и проводила политику ограни¬
чения ремесла и торговли, препятствующую возникновению н
78

развитию капиталистических отношений в Китае. Феодализм в
Китае в противоположность западноевропейскому не сопровож¬
дался и закрепощением крестьянства феодалами, превращением
крепостничества в господствующую форму добуржуазной част¬
нособственнической эксплуатации. Все это свидетельствует о
том, что воздействие феодальной политико-правовой надстройки
на экономический базис общества в различных исторических
условиях приводит к разным результатам.
Будучи явлением надстроечного характера, феодализм лишь
придавал известное своеобразие политической надстройке там,
где он господствовал, но не изменял ни ее коренную природу
как политической надстройки сословного либо сословно-клас¬
сового типа, ни тем более природу существующих производст¬
венных отношений докапиталистического рентного типа, в том
числе отношений собственности и эксплуатации в сословных и
сословно-классовых обществах. Данные общества и в надстро¬
ечном плане, как это видно на примере древнего и средневеко¬
вого Китая, должны различаться не как рабовладельческие и
феодальные, а как именно сословные и сословно-классовые.
1	См.: Афанасьев В. Г. Научное управление обществом. М., 1968; Лебе¬
дев П. И. Очерки теории социального управления. Л., 1976.
2	См., например: Афанасьев В. Г. Научное управление обществом; его же.
Общество: системность, познание и управление. М., 1981; Лебедев П. Н. Очер¬
ки теории социального управления.
3	Эта идея лежит в основе столь же умозрительного тезиса об отмира¬
нии государства за ненадобностью после упразднения частной собственности
и класса эксплуататоров.
4	Руссо Ж--Ж. О причинах неравенства. СПб., 1907, с. 68 и сл.
5	Отмечая все это, один из авторов тем не менее писал, что в указан¬
ной идее Руссо «можно обнаружить черты материализма, диалектики и ис¬
торизма», и даже оценил ее «как диалектико-материалистические прозрения»
(см.: Кривушин Л. Т. Проблема государства и общества в домарксистской
мысли. Л., 1978, с. 174, 176), что, на наш взгляд, ни в малейшей мере не
соответствует действительности.
6	Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государст¬
ва.—Т. 21, с. 169.
7	Там же, с. 169.
8	Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Т. 20, с. 152.
9	Там же, с. 186.
10	Энгельс Ф. Франкский период.— Т. 19, с. 496—497.
11	Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 годов.— Т. 46, ч. I,
с. 463—464.
12	См.: Илюменкин В. П. О господствующих способах эксплуатации в
древнем и средневековом Китае —Китай: государство и общество. М., 1977;
его же. О системе и структуре отношений частнособственнической эксплуата¬
ции.— Известия АН СССР. Серия экономическая. 1984, № 4; его же. Система
и структура добуржуазной частнособственнической эксплуатации. Вып. 1—2.
М., 1980; его же. Сословная и классовая структура общества в древнем и
средневековом Китае.—Социальные организации в Китае. М., 1981.
13	См. работы, перечисленные в предыдущей сноске.
14	См.: Илюшечкин В. П. О господствующих способах эксплуатации в
древнем и средневековом Китае; его же. О системе и структуре отношений
частнособственнической эксплуатации; его же. Сословная и классовая струк¬
тура общества в древнем и средневековом Китае.
79

15	См.: Илюшечкин В. П. Ф. Энгельс о происхождении общественных клас¬
сов и государства и данные современной науки.— Философские науки,
1984, № 6.
16	Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. Т. 3, М., 1957,
с. 249.
17	См.: Афанасьев В. Г. Научное управление обществом; его же. Общест¬
во: системность, познание и управление.
18	См.: Древнекитайская философия. Т. I, с. 104.
19	Энгельс Ф. Франкский период, с. 497.
20	Крюков М. В. Род и государство в Китае.— Вестник древней истории.
1961, № 1, с. 15.
21	См.: Илюшечкин В. П. К вопросу о формационной характеристике древ¬
него и средневекового общества в Китае.— Социальная и социально-экономи¬
ческая история Китая. М., 1979; его же. О господствующих способах эксплуа¬
тации в древнем и средневековом Китае; его же. Сословная и классовая
структура общества в древнем и средневековом Китае.
22	См.: Степугина Т. В. К вопросу о социально-экономических отношениях
в Китае в XIV—XII вв. до н. э.— Вестник древней истории. 1950, № 2;
Струве В. В. История древнего Востока. М., 1941; Чжао Сиюань. Шилунь
Инь дайды чжуяо шэнчаньчжэ «чжун» хэ «чжунжэнь»-ды шэхуэй шэнфэнь
(О социальном положении основных производителей иньской эпохи — «чжун»
и «чжунжэнь»).— Дунбэй жэньминь дасюэ. Жэньвэнь кэсюэ сюэбао. 1956, №4.
23	См.: Никифоров В. И. Восток и всемирная история. М., 1977; Ли Янун.
Инь дай шэхуэй шэнхо (Общественная жизнь эпохи Инь). Шанхай, 1957.
24	Крюков М. В. Социальная дифференциация в древнем Китае.— Разло¬
жение родового строя и формирование классового общества. М., 1968, с. 170.
25	Никифоров В. И. Восток и всемирная история, с. 28.
26	Там же, с. 70.
27	Там же, с. 205—206.
28	Крюков М. В. Древние китайцы, проблема этногенеза. М., 1978, с. 170.
29	См.: Илюшечкин В. П. О господствующих способах эксплуатации в
древнем и средневековом Китае.
30	См.: Илюшечкин В. П. Аренда в системе частнособственнической
эксплуатации древнего и средневекового Китая.— Аграрные отношения и
крестьянское движение в Китае. М., 1974; его же. О господствующих спосо¬
бах эксплуатации в древнем и средневековом Китае.
31	См.: Илюшечкин В. П. Сословная и классовая структура общества в
древнем и средневековом Китае.
32	Там же.
33	См.: Илюшечкин В. П. К вопросу о формационной характеристике
древнего и средневекового общества в Китае; его же. Сословная и классовая
структура общества в древнем и средневековом Китае.
34	Фань Вэнь-лань. Древняя история Китая. М., 1958.
35 Го Мо-жо. Эпоха рабовладельческого строя. М., 1956; Го Можо.
Чжунго гудай ши фэньци вэньти (Проблема периодизации древней истории
Китая).— Хунци. 1972, № 7.
36	История государства и права стран Азии и Африки. М., 1964, с. 48.
37	Никифоров В. И. Восток и всемирная история; Очерки истории Китая
с древности до «опиумных» войн. М., 1959.
38	Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология. Т. 3, с. 74; Энгельс Ф.
Письмо К. Шмидту 12 марта 1895 г. Т. 39, с. 356.
39	Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. М. 1883.
40	Bokh A. Die Staatshaltung der Athens. T. I. Berlin, 1886.
41	См.: Илюшечкин В. П. Система и структура добуржуазноп частнособст¬
веннической эксплуатации, с. 181 —198.
42	См., например: Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология, с. 22;
Энгельс Ф. Присхождение семьи, частной собственности и государства, с. 119.
43	См. о нем: Илюшечкин В. П. Общее и особенное в развитии добуржуаз-
ных классовых обществ.— Социальная и социально-экономическая история
Китая. М., 1979.
44	До начала 30-х годов понятие «феодальная рента» не фигурировало в
80

советской литературе. Не употребляется оно и в работах основоположников
марксизма. Возможно, что определение докапиталистической ренты в качест¬
ве «феодальной» идет от Е. А. Косминского, который писал в начале 30-х го¬
дов: «Прибавочный труд или прибавочный продукт, присвояемый сеньером
в условиях феодального способа производства, мы называем феодальной рен¬
той» (Косминский Е. Л. и др. Феодализм в Западной Европе, М., 1932, с. 7).
Во всяком случае, иностранные исследователи, когда говорят о «феодальной
ренте», ссылаются именно на Е. А. Косминского, а не на Маркса (см., напри¬
мер: Hindness В., Hirst Р. Q. Pre-Capitalist Modes of Production. L., 1975).
45	См.: Илюшечкин В. П. К вопросу о формационной характеристике древ¬
него и средневекового общества в Китае; его же. О господствующих способах
эксплуатации в древнем и средневековом Китае; его же. Система и структура
добуржуазной частнособственнической эксплуатации.
46	Цит. по: Хань Лянци. Чунцю чжаньго шидайды нунцунь гуншэ (Сель¬
ская община в период чуньцю-чжаньго).— Лиши яньцзю. I960, N° 4, с. 24.
47	Сюй Фугуань. Чжоу Цинь Хань чжэнчжи шэхуэй цзегоучжи яньцзю
(Исследование общественно-политической структуры китайского общества в
периоды Чжоу, Цинь и Хань). Сянган, 1972, с. 70.
48	Hsu Cho-Yun. Ancient China in Transition. Stanford, 1965, c. 56.
49	Сюй Фугуань. Чжоу Цинь Хань чжэнчжи шэхуэй цзегоучжи яньцзю
(Исследование общественно-политической структуры китайского общества в
период Чжоу, Цинь и Хань), с. 69.
50	Hsu Cho-yun. Ancient China in Transition, c. 77.
51	Studies Governmental Institutionz in Chinese History. Cambridge (Mass.),
1968, c. 16—17.
6 Зак. 550

Н. И. Т яп кина
ОСОБЕННОСТИ ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ
ТРАДИЦИОННОГО КИТАЯ: ДИСКУССИИ И ПРОБЛЕМЫ
Хотя во всех классовых докапиталистических обществах с
аграрной экономикой основное место в системе общественного
производства занимает сельское хозяйство, а господствующим
является класс крупных землевладельцев, конкретные формы их
социально-экономической и политической организации характе¬
ризуются настолько существенными различиями, что само опре¬
деление их классовой структуры и формационной принадлежно¬
сти представляет сложную, в высшей степени спорную пробле¬
му. Одним из примеров подобного рода может служить тради¬
ционный Китай.
Во взглядах исследователей на китайское общество, его
классовую структуру и формационную принадлежность суще¬
ствуют глубокие расхождения. Их масштабы, по существу, сви¬
детельствуют о недостаточной изученности конкретно-историче¬
ских реалий китайского общества и государства.
Трудности, возникающие при интерпретации общественно-
политического строя Китая, в немалой мере обусловлены тем,
что реальные особенности этой системы «не вписываются» в сло¬
жившуюся в советской историографии модель феодального об¬
щества.
Феодализацию, или становление феодальных производствен¬
ных отношений, принято связывать с процессом формирования
крупной феодальной земельной собственности. Он сопровождал¬
ся установлением публичной власти феодалов (так называемые
иммунитеты — право на сбор налогов, судебная власть, органи¬
зация военного ополчения и т. п.), с одной стороны, и формиро¬
ванием феодально-зависимого крестьянства (путем превраще¬
ния свободных мелких производителей в лично и поземельно
зависимых от феодалов крестьян)—с другой1. Феодализм, та¬
ким образом, рассматривается как «классово-антагонистическая
формация, основанная на условной частной (феодальной) форме
собственности на землю и эксплуатации лично и поземельно за¬
висимых от господствующего класса (феодалов) непосредствен¬
ных производителей»2. Однако во многих странах Востока, и в
82

частности в Китае, перечисленные выше черты феодальной орга¬
низации, как известно, отсутствуют.
Так, в Китае XVIII—начала XX в. крупное феодальное зем¬
левладение, в рамках которого прибавочный продукт произво¬
дился бы в форме феодальной ренты путем внеэкономического
принуждения лично и поземельно зависимых от феодалов кре¬
стьян, практически отсутствовало. Земли, пожалованные вместе
с обрабатывавшими их крестьянами в наследственное владение
титулованной знати, а также военному сословию «знаменных»
(но уже без крестьян), оставались казенными, а их владельцы
не располагали публичной властью.
Основная масса частной земли (примерно 65%3) принадле¬
жала крестьянству, представлявшему сословный слой юридиче¬
ски свободного населения. Крупная частная собственность ис¬
пользовалась в системе договорной аренды, а ее арендаторы
оставались юридически свободными. Таким образом, китайское
крестьянство, и владельческое и арендаторское, по своему юри¬
дическому статусу представляло лично свободных людей, веду¬
щих самостоятельное хозяйство на собственной или арендован¬
ной земле.
Подобный характер социально-экономического устройства
Китая препятствовал интерпретации его в терминах и понятиях
общепринятой до недавнего времени схемы феодального строя.
Это вынуждало исследователей к поиску иных методов анали¬
за, прежде всего на базе азиатского способа производства.
Следует, однако, отметить, что утвердившаяся в советской
историографии и в течение длительного времени принимавшаяся
за классический образец модель феодальной общественной
организации сложилась не на основе изучения и обобщения све¬
дений о способах феодальной организации в разных регионах
мира, а путем возведения в абсолют одного из вариантов раз¬
вития — западноевропейского, точнее, северофранцузского4.
Осознание неправомерности такого подхода на современном
этапе развития науки явилось важным стимулом к активизации
типологических особенностей общественного устройства госу¬
дарств Востока в качестве необходимого этапа на пути к раз¬
работке (новой, действительно универсальной модели феодально¬
го общественного строя.
В течение длительного периода основное внимание при изу¬
чении общественно-экономического строя стран Востока было
направлено на анализ их формационных, базисных особенно¬
стей, тогда как сфера политической надстройки затрагивалась
лишь в самом общем плане. В настоящее время все отчетливее
осознается настоятельная необходимость тщательного изучения
социальной структуры отдельных обществ, их политического
строя, правовых норм и других государственных институтов5.
Поэтому целесообразно вновь вернуться к некоторым спор¬
ным вопросам общественного строя традиционного Китая, свя¬
занным, в частности, с оценкой места' и роли частной собс'твен-
‘83
6*

ности, частнособственнической эксплуатации, классовой струк¬
туры и их отражением в системе надстроечных институтов, но
уже под углом зрения накопившихся к настоящему времени в
науке сведений о социально-политической и государственной
организации этого строя. Как представляется, основные, опре¬
деляющие его параметры должны «вписываться» в построенные
с целью их интерпретации абстрактно-теоретические модели ки¬
тайского общества и государства.
Опыт такого рода соотнесения может быть полезным и в
случае отрицательного результата. Анализ выявленных подоб¬
ным путем несоответствий между реальными чертами общест¬
венного строя и его абстрактными моделями будет способство¬
вать как уточнению общих представлений о структуре и орга¬
низации китайского общества и государства, так и методики их
изучения. Настоящая статья и представляет попытку примене¬
ния такого подхода.
Поскольку при всей уникальной стабильности социально-по¬
литических и государственных институтов традиционного Китая,
сохранявшихся в своей основе на протяжении более двух тысяч
лет6, они тем не менее не могли не претерпеть многие сущест¬
венные изменения, хронологические рамки исследования ограни¬
чены периодом правления последней династии Цин (1644—
1911).
В концепциях советских авторов характер общественного
строя Китая определяется категорией «собственность». Отсюда
пристальное внимание исследователей к проблеме возникнове¬
ния частной собственности и характеру ее эволюции.
Как известно, институт частной собственности в своем закон¬
ченном виде сформировался в Китае в V—III вв. до н. э. В этот
период в жизни китайского общества произошли многие важные
социально-экономические изменения. Улучшились условия сель¬
скохозяйственного производства — распространяется использо¬
вание железных орудий труда, плуга, тяглового скота, развора¬
чивается ирригационное строительство, повышается производи¬
тельность труда в сельском хозяйстве, развиваются товарно-
денежные отношения7. Именно в этот период в различных цар¬
ствах Китая происходит важная реорганизация системы налого¬
обложения: размеры налога начинают соответствовать количест¬
ву земли, находившейся в собственности отдельных семей. Это
явление и рассматривается как свидетельство узаконенной част¬
ной собственности на землю.
Как считает В. П. Илюшечкин, автор фундаментальной тео¬
рии общественно-экономического строя традиционного Китая, в
VI—V вв. до н. э. вместе со становлением частной собственности
складывалась и крупная земельная собственность, составляв¬
шая материальную базу для широкого развития частнособствен¬
нической эксплуатации, главным образом на основе отчуждения
и присвоения прибавочного труда и прибавочного продукта не¬
посредственных производителей в форме различных разпозидпо-
84

стей частнособственнической докапиталистической ренты. Посте¬
пенно она становится главным источником дохода класса круп¬
ных земельных собственников и господствующим способом экс¬
плуатации, оттесняющим на второй план ренту-налог8.
Таким образом, в VI—V вв. до н. э. социальная структура
китайского общества претерпевает радикальную трансформа¬
цию: оно начинает делиться не только на сословия, но и на
классы.
В классовой структуре китайского общества В. П. Илюшеч-
кин выделяет эксплуататорский класс крупных землевладельцев,
состоявший из представителей титулованной знати, чиновников,
а также купцов-землевладельцев и помещиков, не принадлежав¬
ших к привилегированным сословиям; эксплуатируемый ими
класс работников, лишенных полностью или в значительной ме¬
ре собственности на землю и другие средства производства и
-состоявший из крестьян-арендаторов, наемных рабочих и той
части бесправного сословия несвободных, которая использова¬
лась в производстве в качестве рабов, крепостных и оброчных
невольников; промежуточный класс свободных самостоятельных
мелких производителей — собственников средств производства,
т. е. самостоятельных крестьян и ремесленников9. Удельный вес
антагонистических классов в общей массе населения страны в
период с IX в. и вплоть до второй половины XIX в. составлял,
по оценке В. П. Илюшечкина, 40—50%10. Остальная масса насе¬
ления представляла собой промежуточный класс и различные
социальные прослойки.
Не касаясь причин существования в Китае столь значитель¬
ной массы самостоятельных крестьян — собственников земли,
В. П. Илюшечкин отмечает эту его черту как специфику китай¬
ского общества, отличавшую его от многих других11.
Стабильность классовой структуры китайского общества обу¬
словливала стабильность основных форм эксплуатации. Сло¬
жившуюся в сословно-классовом обществе Китая систему экс¬
плуатации В. П. Илюшечкин характеризует следующим обра¬
зом. Основная — непривилегированная — масса крупных земель¬
ных собственников существовала за счет частнособственниче¬
ской эксплуатации, представители привилегированных сосло¬
вий в составе этого же класса сочетали частнособственническую
эксплуатацию с налоговой (рента-налог), а купцы-землевла¬
дельцы— с торговой (торговая прибыль). Представители экс¬
плуатируемого класса помимо частнособственнической подвер- .
гались также торговой и ростовщической эксплуатации. Что ка¬
сается представителей промежуточного класса, то они, не под¬
вергаясь частнособственнической эксплуатации, несли на себе
бремя налоговой (рента-налог), торговой и ростовщической
эксплуатации 12.
Наряду с анализом классовой структуры китайского общест¬
ва В. П. Илюшечкин впервые в советской историографии дает
полное описание сословной системы традиционного Китая. До
83

этого его сословная организация нередко описывалась в нашей
литературе как система из «4-х (групп) населения» (сы-минь),
разграничивавшихся по роду занятий (ученые, земледельцьц
ремесленники и торговцы) 13, что не было адекватно реальной
сословной стратификации14.
В. П. Илюшечкин считает, что сословное деление возникла
значительно раньше классового и просуществовало вплоть до
революции 1911 г. Претерпев определенные изменения в IX—
II вв. до н. э., оно в своей окончательной форме включало шесть
сословий: три привилегированных (знать, чиновничество и не¬
служилые шэньши), непривилегированное сословие свободных
простолюдинов (простонародье) и два «подлых» сословия15.
Такова в целом картина сословно-классовой структуры и
общественно-экономической организации традиционного Китая
в концепции В. П. Илюшечкина.
Совершенно иная интерпретация социально-экономического
строя Китая содержится в работах Л. С. Васильева. По мн<
нию Л. С. Васильева, основу докапиталистических способе**
производства составляет «определенная форма собственность,
которая и определяет суть этого способа производства, характер
связанных с ним социально-экономических отношений»16. Таким
образом, исходной для автора фактически является утвердив¬
шаяся в советской историографии после дискуссий конца 20-х —
начала 30-х годов тенденция рассматривать в качестве критерия
общественно-экономических формаций не способ производства в
целом, но лишь одну из его сторон, а именно отношения собст¬
венности на средства и условия производства.
Основополагающим в концепции Л. С. Васильева является
тезис, согласно которому частная собственность — это структу¬
рообразующая основа лишь европейского пути развития, тогда
как на традиционном Востоке, и в частности в Китае, «вплоть
до недавнего времени (во всяком случае — до колониальной эпо¬
хи, а кое-где—до наших дней) государство всегда было субъ¬
ектом власти-собственности и в качестве такового — в той или
иной форме верховным собственником, субъектом производст¬
венных отношений (редистрибуции)»; поэтому «генеральной
структурообразующей основой неевропейского и прежде всего
восточного общества и государства является государственный
(,,азиатский“ по К. Марксу) способ производства, основанный
на власти-собственности» 17.
Различия между частнособственническим и государственным
способами производства Л. С. Васильев характеризует следую¬
щим образом: «В обществах, где частная собственность сумела
выйти на передний план и стать структурообразующим стерж¬
нем системы, как это было в античном мире или позднесредневе¬
ковой Европе, именно она определяла характер социально-эко¬
номических отношений: собственники' (неважно, в какой именно
ипостаси или модификации — землевладельцы, рабовладельцы,
богатые торговцы, ремесленники; ростОвщики и т. п.) именно
86

благодаря частной собственности имели возможность эксплуа¬
тировать труд неимущих — арендаторов, батраков, должников,
рабов, причем итог этой эксплуатации сводился к изыманию из¬
быточного продукта и труда, за счет которого и жил собствен¬
ник. Часть этого избытка в виде налога обычно получало госу¬
дарство— и в этом случае оно выступало орудием и инструмен¬
том власти, действующим прежде всего во имя интересов собст¬
венников и всей сложившейся на этой основе частнособственни¬
ческой эксплуатации» 18.
Нельзя, однако, не отметить, что приведенная характеристи¬
ка, в сущности, вполне приложима и к Китаю. Ведь и здесь
собственники — неважно в какой именно ипостаси — имели воз¬
можность эксплуатировать труд неимущих именно благодаря
частной собственности, и здесь государство получало в форме
налога часть изымавшегося собственниками продукта. Так,
73,5% всех доходов казны в середине XVIII в. приносило нало¬
гообложение частной земли 19.
Более того, резонно считать, что именно частное землевладе¬
ние представляло фундамент всей экономической системы Ки¬
тая. Частные земли составляли основную массу (около 86%)
всей обрабатываемой земли; обложение частной земли являлось
основным источником доходов государства, а также правящей
части господствующего класса — феодальной бюрократии; част¬
ный сектор служил источником доходов господствующего клас¬
са крупных землевладельцев. Наконец, частный сектор обеспе¬
чивал воспроизводство и самого крестьянства, и основной мас¬
сы населения страны (на казенных землях хозяйствовало лишь
примерно 5% крестьян20).
Не кажется достаточно обоснованным и широко распростра¬
ненное мнение о постоянном противодействии китайского госу¬
дарства развитию частной собственности, и в частности чрез¬
мерной концентрации земли21. Так, при Цинах, как и при ря¬
де других династий, никогда не принималось каких-либо мер
по законодательному ограничению размеров частного землевла¬
дения, хотя земельные владения отдельных сановников достига¬
ли гигантских размеров22.
Л. С. Васильев оценивает ситуацию иначе. Поскольку на
Востоке, и в частности в Китае, характер социально-экономиче¬
ских отношений определяет, по его мнению, власть-собствен¬
ность, «не собственники эксплуатируют неимущих, а причаст¬
ные к власти осуществляют древнюю практику реципрокного
обмена...»23. Эксплуатацию, возникающую здесь по мере разви¬
тия и обогащения общества, Л. С. Васильев рассматривает как
следствие причастности правящих верхов к власти, к рычагам
редистрибуции24.
Изменения в аграрных отношениях, датируемых Л. С. Ва¬
сильевым V—III вв. до н. э. (закрепление земельных участков
за отдельными крестьянскими дворами, развитие товарно-де¬
нежных отношений, рынка, возникновение неравенства, появле-
87

пне долговой аренды, найма рабочей силы, ростовщичества, дол¬
гового рабства и т. п.), способствовали, по его мнению, вызре¬
ванию в древнем Китае частной собственности, вначале в не¬
больших, а затем в значительных размерах, что могло бы «не
только вписаться в уже давно сложившуюся систему, но и по¬
дорвать ее изнутри, стать структурообразующим стержнем но¬
вых отношений, которые базировались бы исключительно либо
преимущественно на частнособственнической основе»25.
Однако эти существенные коррективы, внесенные в структу¬
ру социально-экономических отношений, уже не смогли карди¬
нально ее изменить: «Не частная собственность, а политико¬
административная власть по-прежнему продолжала играть роль
структурообразующего фактора. Другими словами, власть и
стимулированное ею высшее право собственности правителя,,
т. е. „верховная собственность44, продолжали определять харак¬
тер социально-экономических отношений как в древнем Китае,,
так и в возникшей затем конфуцианской империи, просущество¬
вавшей вплоть до XX в. А частная собственность как особый
хозяйственный сектор, как противостоящий издревле сложив¬
шемуся государственно-административному укладу новый соци¬
ально-экономический уклад играла в этой структуре хотя к
весьма существенную, но все же второстепенную роль»26. Как
считает Л. С. Васильев, «частнособственнический способ произ¬
водства так и остался вплоть до XX в. не более чем „второ¬
степенным44, особенно по сравнению с „главным44, структурооб¬
разующим, т. е. с государственным способом производства»27.
Интерпретация традиционного китайского общества как си¬
стемы, базировавшейся на власти-собственности, в сущности,
предопределила позицию Л. С. Васильева по вопросу о его клас¬
совой структуре этого общества:	«Поскольку власть-собствен¬
ность не является собственностью в полном смысле этого слова,
правящий слой не является классом»28. Вместе с тем Л. С. Ва¬
сильев полагает, что нет и серьезных оснований считать, что
Китаем управляли частные собственники как класс29.
При всей диаметральной противоположности вышеприведен¬
ных выводов обе рассматривавшиеся концепции, несомненно,
отражают чрезвычайно существенные черты социальной органи¬
зации китайского общества. Наиболее отчетливо это, пожалуй,
отразилось в появлении еще одной, как бы «промежуточной»,
модели общественно-экономического строя Китая30. Согласно
этой третьей точке зрения, формационнообразующими фактора¬
ми в равной мере признаются и частнофеодальная эксплуата¬
ция крестьян на базе крупной земельной собственности, и экс¬
плуатация крестьян-собственников государством в форме рен¬
ты-налога.
«История китайского феодализма в значительной мере пред¬
ставляет собой состояние одновременно единства и противобор¬
ства двух социально-экономических начал — государственного и
частного. ...В указанной связи правомерен вопрос: какое из этих.
88

двух начал — чиновничье или помещичье — служило доминантой
традиционного общества в Китае? ...В своих попытках разре¬
шить данный комплекс вопросов синологи — советские, запад¬
ные и китайские — разделяются в принципе на два лагеря. Од¬
ни выносят на первый план господство бюрократии („класс-го-
сударство“) в системе „казна — атомизированный производи¬
тель44. Другие в основу кладут особую значимость частнофео¬
дальной эксплуатации в системе „крупный землевладелец — за¬
висимый крестьянин44, отводя формационнообразующую роль
дихотомии „помещик — держатель земли44 (т. е. арендатор и
полуарендатор)»31.
О. Е. Непомнин предлагает решить этот вопрос исходя из
того, какая из этих двух подсистем доминировала в сфере пере¬
распределения и присвоения производимого в стране зерна, и
приходит к выводу, что нет оснований «приписывать исключи¬
тельную или ведущую системообразующую роль какой-то одной
из двух подсистем. Здесь мы имеем не одну господствующую, а
две уравновешивающие одна другую формы эксплуатации —
рентную и налоговую. Поэтому ошибочными... являются и по¬
пытки рассматривать чиновно-крестьянскую подсистему как ве¬
дущую, имевшую преобладающее влияние на все цинское обще¬
ство, т. е. отодвигать арендно-помещичий комплекс на задний
план (что приводит к выводу о преобладании в Китае „класса-
государства44 и так называемого азиатского способа производст¬
ва), и обратная тенденция — замалчивание подсистемы „каз¬
на— податной крестьянин44, ведущая к снятию основного мо¬
мента специфики китайского феодализма XVIII—XIX вв., а
именно его уравновешенной бинарности»32.
Признавая, что «экономически равноправная двуосновность
не исключала того, что частнофеодальный сектор выступал как
в какой-то мере „зависимый44 от государственно-феодального
комплекса — в плане выплаты земельных налогов», О. Е. Не¬
помнин считает в известной мере обоснованной попытку «пред¬
ставить указанные секторы соподчиненными по вертикали:
„сверху44 — бюрократический, а	„снизу44— арендно-помещи¬
чий»33. Тем не менее окончательный его вывод сводится к тому,
что «анализ всей ситуации в комплексе с базисным экономиче¬
ским уровнем делает... условной и шаткой попытку поставить
чиновно-крестьянский подуклад над арендно-помещичьим»34.
В результате О. Е. Непомнин приходит к заключению, что в
Китае имел место весьма своеобразный и внутренне сложный
вид феодализма, во многом отличный от европейских образцов,
а именно арендно-бюрократический, основу которого составляло
не одно, а «два ведущих начала:	эксплуатация разного рода
землевладельцами значительной части крестьян в качестве дер¬
жателей земли посредством системы аренды и эксплуатация
господствующим классом крестьян-собственников через госу¬
дарство посредством взимания с них ренты-налога. Как частно-
арендная, так и фискально-бюрократическая система составля¬
89

ли две стороны традиционного экономического строя Китая» 35г.
Что касается классового деления китайского общества, то,
по мнению О. Е. Непомнина, «сложность структуры господст¬
вующего класса Цинской империи, его конгломеративность тре¬
бует весьма осторожного применения понятия „класс44 к этой
сумме разнородных компонентов — сословий, слоев, прослоек и
групп»36. Эта позиция, в сущности, близка точке зрения
Л. С. Васильева.
Деление господствующего класса по сословному признаку
О. Е. Непомнин не считает существенным. Кардинальным, по
его мнению, являлось распределение по основным секторам
формационнообразующего уклада с разделением на бюрократи¬
ческие и частнофеодальные слои37.
Одно из ключевых мест в концепции советских исследовате¬
лей, связанных с анализом общественного строя традиционного
Китая, занимает, как видно из изложенного, вопрос о частной
собственности на землю и ее роли в экономике китайской импе¬
рии.
Необходимо, однако, учитывать, что сами понятия «собст¬
венность» и «частная собственность» в нашей литературе интер¬
претируются по-разному. При этом значение, в котором исполь¬
зуется соответствующий термин, не всегда объясняется в тексте.
Так, термин «частная собственность» иногда употребляется для
обозначения только крупного землевладения, хотя юридически и
в плане поземельного обложения оно ничем не отличается от
мелкокрестьянского, само наличие которого тем самым как бы
игнорируется. Представляется, что именно с таким пониманием
собственности связан тезис Л. С. Васильева о слабом развитии
частной собственности в Китае (крупное землевладение дейст¬
вительно не имело в Китае широкого распространения, состав¬
ляя, по оценкам, примерно треть обрабатываемой земли).
Термин «собственность» используется и для характеристики
экономической сущности отношений собственности. С таким его
пониманием связывают, в частности, признание китайского госу¬
дарства фактическим (в экономическом смысле этого слова)
собственником земли ввиду отчуждения через налогово-повин¬
ностную систему значительной части производимого в стране
общественного продукта. Однако такой подход практически уво¬
дит историка от изучения конкретно-исторических реалий, зача¬
стую подменяемого в этом случае в достаточной мере схоласти¬
ческими поисками «настоящих» собственников земли в отличие
от «юридических».
В настоящей статье термин «собственность» используется
для обозначения соответствующей юридической категории, рас¬
сматриваемой в общем контексте правовых и социально-полити¬
ческих институтов китайской империи. Целью же последующего
анализа является не столько описание набора признаков, отли¬
чающих общественно-политический строй Китая от западно¬
европейской модели феодализма, сколько попытка выявления
90

причин, обусловливавших некоторые из рассматривавшихся вы¬
ше особенностей феодальной организации Китая.
В цинском Китае существовала сложная система классифи¬
кации земель, в рамках которой различные их виды выделялись
на основании гетерогенных критериев, фактически не дающих
оснований для их систематического описания. Основополагаю¬
щим, с нашей точки зрения, следует признать подразделение
всех земель на два основных типа,— казенные (гуань-тянь, гу-
ань-ди) и народные (минь-тянь, минь-ди). Согласно цинскому
кодексу, основное отличие народных земель от казенных состоя¬
ло в том, что они могли быть объектом купли-продажи38, поэто¬
му их называют также частновладельческими. Именно этот сек¬
тор землевладения и будет предметом дальнейшего рассмот¬
рения.
Всех владельцев частной земли закон обязывал к уплате
поземельного налога и исполнению повинностей. Некоторое
исключение было сделано лишь для представителей привилеги¬
рованного сословия шэныии, которые хотя и платили налоги на
общих основаниях, но были освобождены от выполнения трудо¬
вых повинностей и заменявших их денежных выплат.
Соответствующее структуре классового деления подразделе¬
ние частной земли на помещичью и крестьянскую, так же как
земледельческого населения — на помещиков и крестьян, не
имело какого-либо отражения в системе социально-политическо¬
го строя Китая.
Все частновладельческие земли, включая принадлежавшие
привилегированному слою (неслужилые шэньши и бюрокра¬
тия), составляли единую категорию податных, или «народных»,
земель (минь-тянь, минь-ди). Аналогичным образом основная —
непривилегированная — масса крупных землевладельцев-арен-
додателей входила вместе с крестьянами-собственниками и
арендаторами в единую социальную группу земледельцев (нун),
представлявшую основную массу сословия простолюдинов. Эта
специфика социально-политического строя традиционного Китая
представляется особенно важной, так как подобное соотноше¬
ние сословного и классового деления было присуще китайскому
обществу на всем протяжении его существования.
Сама стабильность социального состава сословия простолю¬
динов, несомненно, свидетельствует, что его структура соответст¬
вовала характеру китайского социума и базировалась на суще¬
ственных чертах его общественной организации. Вместе с тем
сам факт объединения крупных землевладельцев и крестьян в
едином сословии простолюдинов позволяет заключить, что в
структуре традиционного Китая характер землевладения (круп¬
ное, или так называемое помещичье, и мелкое, крестьянское),
так же как отношения между крупными землевладельцами-
арендодателями («помещиками») и крестьянами, не составлял
фундамента его социально-политической системы и не опреде¬
лял форм его общественного и государственного устройства.
91

Весьма показательно в этом плане и само отсутствие в ки¬
тайском языке понятия «помещик»: любой собственник земли
обозначался термином «дичжу» («землевладелец», «хозяин:
земли»). Лишь в XX в. в связи с потребностями социологическо¬
го, классового анализа термин «дичжу» начинает употребляться
в литературе преимущественно в значении «помещик», тогда
как для обозначения мелких землевладельцев (равно как и без¬
земельных крестьян) стал использоваться термин «нунминь»
(«крестьянин»).
Переходя к вопросу о причинах, обусловливавших описывае¬
мые выше особенности социальной структуры и общественно¬
экономической организации китайского общества и государства,
отметим, что основополагающими, с нашей точки зрения, были
два фактора: равное налоговое обложение всей частной земли,
крестьянской и «помещичьей», и использование системы фиска
для отчуждения части собиравшихся с населения налоговых по¬
ступлений в пользу правящего слоя господствующего класса —
бюрократии. Это обусловливало повышенный уровень изъятия
общественного продукта через каналы фиска (налог +рента-на¬
лог) со всех видов частной земли, включая самые бедные
земли.
Представляется, что именно взаимодействие этих двух фак¬
торов предопределяло ряд важнейших параметров общественной
организации традиционного Китая. Среди них следует отметить
специфическую структуру частного землевладения с относи¬
тельной неразвитостью крупного землевладения; наличие ог¬
ромного слоя юридически свободного владельческого крестьян¬
ства; его особое место в государственной организации Китая;
отсутствие публичной власти у крупных землевладельцев и лич¬
ной зависимости крестьян; относительно низкий рентный доход
и социальную «многоликость» китайских «помещиков», вынуж¬
денных в поисках дополнительных источников доходов зани¬
маться торговлей, ростовщичеством и другими занятиями. Сюда
же следует отнести одинаковое с деревней положение китайско¬
го города в системе административно-фискального контроля 39 и
обусловленное этим отсутствие экономической и социально-
политической базы для эндогенного развития капитализма па
европейскому типу, несмотря на достигнутый значительно рань¬
ше, чем в Европе, высокий уровень общественного разделения
труда, развития ремесла и торговли.
Особая значимость двух указанных выше факторов обуслов¬
лена тем, что в социальной структуре китайского общества от¬
сутствовала сословная грань, которая разделяла бы, как это
было в Европе, два основных класса феодального общества —
крупных землевладельцев и крестьянство. Это, несомненно*
представляет важную типологическую особенность сословно¬
классовой структуры Китая в отличие от Европы. Главное же
состоит в том, что, поскольку крупные собственники земли не
представляли особого, отличного от крестьян сословия, они не
92

обладали и публично-правовым статусом, который обеспечивал
бы им особые права и привилегии, в том числе в налоговой
сфере.
Всякое эксплуататорское государство представляет собой
диктатуру эксплуататорского класса, защищающую его интере¬
сы и выгодный ему правопорядок. Возникает вопрос: каким же
образом охраняло интересы господствующего класса китайское
государство?
В феодальных, сословно-классовых обществах роль госу¬
дарства как орудия защиты интересов господствующего клас¬
са, по-видимому, не могла не отличаться определенной специ¬
фикой в сравнении с буржуазными, «чисто» классовыми обще¬
ствами. Ее сущность, с нашей точки зрения, определяется тем,
что социально-политический строй феодальных государств, его
стабильность и устойчивость в немалой мере зависели от харак¬
тера компромисса между двумя основными стратами господст¬
вующего класса феодальных обществ — сословно-привилегиро¬
ванной, с одной стороны, и всеми остальными его представите¬
лями— с другой. Стабильность общественной системы зависела,
таким образом, не только от отношений между антагонистиче¬
скими классами, но и от того, насколько успешно тот или иной
политический строй обеспечивал интересы всего экономически
господствующего класса в целом.
Хотя возникающие в связи с такой постановкой вопроса
проблемы пока еще совершенно не изучены, очевидно одно:
сама уникальная стабильность социально-политических институ¬
тов традиционного Китая — несомненное свидетельство того, что
китайское государство надежно охраняло интересы господст¬
вующего класса крупных собственников земли.
К вопросу о специфике роли государства в сословно-классо¬
вых обществах мы еще вернемся. Пока же применительно к
рассматриваемой здесь проблеме фиска отметим, что отсутствие
у крупных землевладельцев Китая привилегированного сослов¬
ного статуса означало для них обязанность платить поземель¬
ный налог на тех же основаниях, что и крестьяне. В условиях
китайской социально-экономической системы с характерной для
нее важной ролью государственно-налоговой эксплуатации это
означало, что объектом ее было не только крестьянство, но и
представители господствующего класса.
Хотя сам этот факт хорошо известен и, естественно, никем
не отрицается, в теоретических моделях, интерпретирующих ха¬
рактер общественного строя традиционного Китая, этот фактор
практически не учитывается. Это видно из того, что при описа¬
нии социально-экономической системы Китая объектом налого¬
вой (рента-налог) эксплуатации признается только владельче¬
ское крестьянство40. Поскольку, однако, налоговому обложению
подлежала вся частная земля, в состав податного населения в
Китае входили и крупные землевладельцы, также обязанные
помимо налога в казну отдавать часть отчуждаемого у аренда¬
93

торов продукта в качестве ренты-налога, присваиваемой правя¬
щим слоем. Размеры обложения определялись в соответствии с
количеством и качеством земли, в сектор крупного землевладе¬
ния входили преимущественно лучшие земли, поэтому осуществ¬
лявшееся через налогово-повинностную систему изъятие было
для крупных землевладельцев, во всяком случае субъективно,
не менее болезненным, чем для крестьян.
С учетом перераспределения, происходившего в рамках
арендной системы, правомерно признать, что объектом налого¬
вой эксплуатации в Китае была не только владельческая, но и
малоземельная и безземельная (арендаторская) часть деревни
(любой непосредственный производитель должен был затра¬
тить дополнительный труд на производство продукта, отчуждав¬
шегося в качестве ренты-налога). Такой точки зрения придер¬
живается А. В. Меликсетов: «Крестьянству и всем мелким про¬
изводителям противостояло в качестве их главного эксплуатато¬
ра деспотическое государство с его привилегированной бюрокра¬
тией (как правящей частью экономически господствующего
класса), а беднейшая часть крестьянства дополнительно экс¬
плуатировалась дичжу через аренду...»41.
«Помещиков» (дичжу) А. В. Меликсетов в состав податного
населения, эксплуатируемого государством через налогово¬
повинностную систему, таким образом, не включает. Однако в
условиях социально-экономической организации Китая, где на¬
логи собирались с владельцев земли, а сам процесс их сбора
представлял самую грубую и жестокую форму угнетения,
исключение «помещиков» из единого слоя податного землевла¬
дельческого населения, в который они входили в силу своего
сословного статуса и места в социально-экономической системе
Китая, не представляется обоснованным.
Фактически в сферу налоговой (рента-налог) эксплуатации
в Китае было втянуто, хотя и в разных формах, все земледель¬
ческое население страны — и крестьяне-собственники, и земле¬
владельцы-арендодатели, и крестьяне-арендаторы. Таким обра¬
зом, государственная (по форме) эксплуатация населения через
налогово-повинностную систему была в Китае не просто преоб¬
ладающей, а буквально всеохватывающей.
Для того чтобы правильно оценить ее воздействие на реаль¬
ные условия жизни населения, необходимо учитывать также ее
особую жесткость, обусловленную сочетанием целого ряда фак¬
торов: повышенным уровнем изъятия (налоги-рента-налог) со
всех видов сельскохозяйственной земли: «обезличенным» харак¬
тером поборов, взимавшихся в административном порядке и
потому исключавших возможность какой-либо личной догово¬
ренности или учета конкретных жизненных обстоятельств; лич¬
ной заинтересованностью бюрократического персонала во все¬
мерном увеличении размеров поборов — основного источника
его личных доходов (налоговые квоты, подлежавшие передаче в
ведение казны, оставались постоянными, поэтому все собирав¬
94

шееся сверх квот — за вычетом административных расходов —
присваивалось бюрократическим аппаратом в соответствии с
местом в административной иерархии); крайней жестокостью
методов сбора (широчайшее использование порки в качестве
основного способа понуждения к уплате и угрозой передачи
дела в ямэнь, что в условиях китайской системы правосудия не¬
избежно вело к значительному ужесточению телесных наказа¬
ний, тюремному заключению, а нередко и к болезни, разорению
и смерти тех, кто попадал под жернова закона42).
Особое место занимало в этой системе привилегированное со¬
словие шэньши (неслужилые шэныии и бюрократия). Налого¬
вые льготы представителям этого сословия ограничивались
освобождением от трудовых повинностей и заменявших их де¬
нежных выплат, составлявших при Цинах часть единого позе¬
мельного обложения. Что касается земельного налога, то его
шэньши должны были платить на общих со всеми основаниях,
т. е. в соответствии с количеством и качеством земли. Более
важными поэтому представляются привилегии социально-поли¬
тического плана, позволявшие в конечном итоге в той или иной
мере уклоняться от уплаты налогов; недостающие суммы при
этом раскладывались на простолюдинов.
Наиболее существенным, однако, пожалуй, было то, что
описанный выше порядок сбора налогов на шэньши не распро¬
странялся. Их сословный статус полностью исключал возмож¬
ность применения по отношению к ним насильственных методов
сбора (как и насилия вообще), или, скажем, доставки их в
ямэнь в уездный суд в случае неуплаты налога. Уездные на¬
чальники, пользовавшиеся практически неограниченной вла¬
стью, не имели права рассматривать дела шэньши, они могли
лишь переправлять их в вышестоящие инстанции. Обычно это
не практиковалось, поскольку конфликты с шэньши неизбежно
грозили уездным начальникам серьезными осложнениями.
Немаловажным было и то, что закон предусматривал для
шэньши возможность неоднократной отсрочки платежей и даже
полного «прощения» недоимок в случае «затруднительных об¬
стоятельств» или «по бедности». И хотя закон одновременно
предписывал строгое наказание злостных неплательщиков
(вплоть до лишения их статуса шэньши и тюремного заключе¬
ния, разумеется с санкции высших властей), подобные меры
практически не применялись.
Равное налоговое обложение всей частной земельной собст¬
венности и являлось, с нашей точки зрения, основной причиной,
обусловливавшей скромные размеры крупного землевладения и
относительную стабильность аграрной структуры Китая. О по¬
следнем свидетельствует то, что численность арендаторских хо¬
зяйств (в процентном выражении) оставалась постоянной на
протяжении многих столетий, составляя примерно 34% всех
крестьянских дворов в сунский период (960—1279) и в 30-х го¬
дах XX в.43. И это несмотря на практическое отсутствие пре¬
93-

пятствий к концентрации земли, о чем уже говорилось выше.
Рассмотрим, однако, существовавшую в Китае систему более
детально.
Частная собственность на землю и отсутствие сословных
ограничений на ее куплю-продажу создавали, казалось бы, ре¬
альные условия для значительной концентрации земли. Тем не
менее крупное землевладение в Китае занимало менее трети
обрабатываемого клина. Преобладающей формой землевладе¬
ния, таким образом, оставалось мелкокрестьянское. Это и слу¬
жило экономической базой, обеспечивавшей относительную ста¬
бильность контингента крестьян-собственников как основной
массы земледельческого населения, что составляло важную
особенность общественного строя традиционного Китая.
Подобная структура частного землевладения являлась след¬
ствием того, что повышенный уровень отчуждения продукта че¬
рез каналы фиска (налог + рента-налог) и отсутствие налого¬
вых льгот у арендодателей резко сужали возможности использо¬
вания земли в арендном секторе. Экономически рентабельными
в этих условиях оказывались только те земли, эксплуатация ко¬
торых обеспечивала возможность уплаты налога в казну, рен¬
ты-налога в пользу правящего слоя, земельной ренты владельцу
земли и, наконец, воспроизводство средней крестьянской семьи.
Именно поэтому отличительной чертой арендного сектора зем¬
левладения было то, что он формировался на лучших землях, а
это и служило естественным регулятором его размеров.
С этим же был связан и характер географического распреде¬
ления аренды. Областями ее преимущественного распростране¬
ния были наиболее плодородные, орошаемые земли центра и
юга страны (рисовый пояс). Крестьянский же сектор формиро¬
вался главным образом за счет земель с более низкой продук¬
тивностью, использование которых было рентабельным только в
условиях ведения хозяйства на собственной земле. Поэтому
зоной преимущественного распространения крестьянского земле¬
владения были северные провинции (пшеничный пояс).
Специфика соотношения крупного и мелкого землевладения
в Китае особенно отчетливо выявляется при сравнении с ситуа¬
цией в России. Здесь, несмотря на менее благоприятные условия
сельскохозяйственного производства, помещичье (поместное)
землевладение занимало в XVIII в. около 80% земли. Высокий
уровень концентрации земли в России объясняется тем, что
благодаря привилегированному сословному статусу русских по¬
мещиков (дворянства) они пользовались налоговыми льготами.
Поэтому низкая продуктивность земли, снижая уровень их дохо¬
дов, не исключала, в отличие от ситуации в Китае, самой воз¬
можности владения землей.
Таким образом, уже само то, что примерно 2/з обрабатывае¬
мой земли постоянно оставалось в Китае во владении крестьян¬
ства, свидетельствует о высоком уровне изъятия общественного
продукта через налогово-повинностную систему. Это и явля-
95

лось тем объективным препятствием, которое мешало дальней¬
шей концентрации земли. Тем не менее в условиях свободного
земельного рынка (частные земли в Китае были объектом куп¬
ли-продажи, хотя и ограничивавшейся, как и в других докапи¬
талистических обществах, характерными для них специфиче¬
скими правовыми нормами, и в частности преимущественным
правом покупки44), граница между крестьянским и арендным
секторами землевладения оказывалась достаточно подвижной,
а тенденция к концентрации земли (получившей в китайских
исторических источниках и литературе наименование «поглоще¬
ние земли») — явно преобладающей.
Однако вызывавшийся разорением крестьянства переход в
арендный сектор значительных площадей недостаточно продук¬
тивной земли нарушал оптимальное для каждого конкретного
исторического периода соотношение крестьянских и «помещичь¬
их» земель. При неблагоприятном стечении обстоятельств это
приводило к возникновению кризисных ситуаций, пагубных не
только для крестьянства, но и для государства (дефицит в каз¬
не и финансовый кризис), а также для правящей части господ¬
ствующего класса (резкое сокращение поступлений ренты-нало¬
га, служившей основным источником ее доходов), вынуждая
правящие круги к проведению реформ.
В экстремальных условиях подобная ситуация становилась
одним из важнейших слагаемых династических кризисов, приво¬
дивших к смене династий в Китае. Именно поэтому начало
каждого династического «цикла» было неизменно ознаменовано
наделением крестьян землей (в тех или иных формах), сниже¬
нием налогов и упорядочением фиска45.
Эта закономерность, несомненно, свидетельствует об особом
месте владельческого (тяглого) крестьянства в экономике ки¬
тайской империи и о ключевой роли, которую оно играло в об¬
щественно-экономической организации традиционного Китая.
Только этим можно объяснить периодическое восстановление
контингента владельческого крестьянства, характерное, как из¬
вестно, и для других стран Востока и нередко интерпретируе¬
мое в литературе как восстановление государственной собст¬
венности на землю. Причина этого, по-видимому, состояла в
том, что именно крестьяне-собственники осуществляли в мас¬
штабах империи в целом обработку всей массы средних и бед¬
ных земель, которые благодаря отсутствию «промежуточного»
между крестьянами и государством звена (в лице землевладель-
цев-рентополучателей) становились источником доходов правя¬
щей бюрократии.
Такая, базировавшаяся на тотальном налоговом обложении
всей частной земли, система государственной организации со¬
здавала возможности для отчуждения прибавочного продукта и
труда в масштабах, неизвестных в феодальной Европе, но обыч¬
ных на Востоке.
Следует вместе с тем подчеркнуть, что подобного рода все¬
7 Зак. 550
97

охватывающая система государственно-налоговой (рента-налог)
эксплуатации была возможной благодаря сочетанию ряда об¬
щественно-исторических и географических факторов. В их числе
благоприятные для земледелия климатические условия и до¬
стигнутая уже на ранних этапах высокая культура земледелия,
создававшие экономическую базу для «двойного» изъятия про¬
дукта (налог + рента-налог) со всех, даже самых бедных,
земель.
Еще одним важным условием создания подобного типа эко¬
номической системы были достигнутый на Востоке уже на
очень раннем этапе высокий уровень цивилизации и достаточно
широкое распространение грамотности. Без этого было бы не¬
возможно проведение всеобщей регистрации земли и населения
в целях фиска и осуществление постоянного учета и контроля.
И наконец, совершенно необходимой в подобных условиях была
сильная центральная власть, способная обеспечить бесперебой¬
ное действие этого сложного государственного механизма в пре¬
делах всей территории страны. Как представляется, именно та¬
кая, характерная для Востока в целом, система фиска, служив¬
шая здесь основным источником доходов правящего феодально¬
го слоя, в немалой мере предопределяла формирование центра¬
лизованных империй как типичной формы государственной ор¬
ганизации на Востоке.
Итак, система изъятия общественного продукта, практико¬
вавшаяся в Китае, мало чем напоминала европейскую. Главное
ее отличие состояло в отсутствии «привычной» по европейским
образцам основы эксплуатации — частной собственности феода¬
лов на землю и личной зависимости от них непосредственных
производителей-крестьян. Вместо этого правящая бюрократия
Китая пользовалась правом присвоения части налоговых по¬
ступлений со всей частновладельческой земли в пределах управ¬
ляемых административно-территориальных подразделений.
Такая, внеэкономическая, природа налоговой (рента-налог)
эксплуатации проявляется в Китае особенно четко в связи с
тем, что в пределах управляемых территорий у чиновничества
не было и не могло быть земельной собственности. Согласно
строго соблюдавшемуся в традиционном Китае правилу, чиновни¬
ки не могли служить в родных уездах и провинциях, где распо¬
лагались обычно их земельные владения. Приобретение же зем¬
ли по месту службы запрещалось законом; в этих же целях за¬
прещалось и заключение браков. Все эти меры были направле¬
ны на защиту интересов фиска и должны были предупредить
возможность уклонения чиновников (и их кланов) от уплаты
поземельного обложения.
Из изложенного очевидно, что присвоение правящей бюро¬
кратией части налоговых поступлений (рента-налог), представ¬
лявших основной источник ее доходов46, очевидным образом
базировалось на внеэкономическом принуждении. Тем не ме¬
нее вопрос о сущности и масштабах использования в Китае
93

внеэкономического принуждения остается до настоящего време¬
ни открытым47. Одна из причин этого состоит, по-видимому, в
том, что принятая в нашей литературе трактовка, в соответст¬
вии с которой под внеэкономическим принуждением имеются в
виду формы принуждения к труду, основанные на отношениях
личной зависимости от эксплуататоров48, на китайском мате¬
риале «не работает». Действительно, китайское крестьянство
представляло юридически свободное население, ведущее само¬
стоятельное хозяйство преимущественно на собственной земле;
крупное феодальное землевладение, при котором прибавочный
продукт отчуждался бы в форме феодальной ренты путем вне¬
экономического принуждения лично и поземельно зависимых от
феодала крестьян, в Китае отсутствовало. Не случайно поэтому
в литературе даже высказывалось мнение об ограниченности
•сферы внеэкономического принуждения в традиционном Ки¬
тае 49.
С этим, однако, трудно согласиться. Поскольку рента-налог
в пользу правящего слоя отчуждалась у юридически свобод¬
ных собственников земли, вся система фиска базировалась на
широком использовании внеэкономического принуждения.
Характеризуя систему феодальной общественной организа¬
ции, К. Маркс отмечал, что во всех случаях, когда непосредст¬
венный производитель остается владельцем средств производст¬
ва и условий труда, необходимых для производства средств его
собственного существования, прибавочный труд из него можно
ныжать только внеэкономическим принуждением, какую бы
форму ни принимало последнее50.
В бюрократическом китайском государстве сфера внеэконо¬
мического принуждения была весьма своеобразной, охватывая
отношения государства с налогоплательщиками, а правящая
бюрократия фактически пользовалась правом отчуждения и
присвоения ренты-налога со всей частновладельческой земли на
внеэкономической основе, что отчетливо выявляет ее феодаль¬
ную природу. Эту точку зрения разделяют и китайские иссле¬
дователи. Широкое использование внеэкономического принуж¬
дения в Китае, в частности в сфере фиска, подчеркивает Ху
Жулэй в своем фундаментальном исследовании феодальной
организации Китая51.
То обстоятельство, что государство и его институты исполь¬
зовались в Китае в качестве важнейшего инструмента экономи¬
ческого господства, а внеэкономические методы применялись в .
той или иной форме ко всей массе земледельческого населения,
вплоть до крупных землевладельцев из привилегированного со¬
словия шэныии, и предопределяло, с нашей точки зрения, важ¬
нейшие черты восточной деспотии как режима «поголовного раб¬
ства». Попытки отыскать корни подобного типа общественного
устройства в особом «деспотизме» правителя, а не в условиях
существования всей массы населения не кажутся перспективны¬
ми, тем более что степень деспотизма, как справедливо указы¬
7*
99

вает Э. А. Грантовский, не поддается объективному опреде¬
лению 52.
Не случайно свержение китайского «деспота» в результате
Синьхайской революции с установлением в стране республи¬
канского строя не привело и не могло привести к ликвидации
деспотического режима управления, поскольку определяющей
основой общественно-экономического строя Китая по-прежнему
оставалось самое широкое использование внеэкономического
принуждения — теперь уже по отношению к «наделенному» де¬
мократическими правами и свободами населению — с той
же целью отчуждения ренты-налога в пользу управляющего
слоя.
Советским исследователям, изучающим социальную структу¬
ру традиционного Китая, присуще пристальное внимание к
проблемам, связанным с его классовым делением. Это в значи¬
тельной мере определяет принятую методику анализа, направ¬
ленного на выявление места и роли крупной частной собствен¬
ности на землю, частнособственнической эксплуатации, классо¬
вого деления и классового антагонизма. Такой подход, законо¬
мерный при изучении любого классового общества, представля¬
ется тем не менее недостаточным и односторонним по отношению
к феодальным общественным системам, поскольку они, по¬
добно китайской, были не только классовыми, но и сословными.
Последнее, как представляется, делает равно закономерным и
необходимым изучение структуры сословного деления, его соот¬
ношения с классовым и, что главное, выявление реальной роли
сословного и классового статуса в социально-экономической ор¬
ганизации данного общества.
Однако даже В. П. Илюшечкин, посвятивший специальную
работу изучению сословно-классовой структуры традиционного
Китая53, оставляет без объяснения ту его особенность, что в од¬
но сословие входили представители различных, в том числе
антагонистических, классов. Это свидетельствует о практиче¬
ской бессодержательности широко употребляющегося в нашей
литературе термина «класс-сословие» применительно к кресть¬
янству традиционного Китая, которое, как очевидно из изло¬
женного, не представляло ни класса, ни сословия54.
Вопрос о том, что стояло за подобной, традиционной формой
социально-политической организации китайского общества, или,
иными словами, о природе этого явления, в литературе до по¬
следнего времени не ставился55. В немалой степени это, по-ви¬
димому, было связано с тем, что, согласно сложившимся в со¬
ветской историографии представлениям, считается, что на Во¬
стоке сословная система, в сущности не получила достаточного
развития 56.
При описании социальной структуры китайского общества
абсолютно доминирующим признается его классовое деление.
Однако такая односторонняя ориентация на классовую структу¬
ру как на основополагающий фактор общественного устройства
100

Китая приводит к завышенным оценкам места и роли крупной
частной собственности, частнособственнической эксплуатации и
классового антагонизма, рассматриваемого как основное соци¬
альное противоречие китайского общества.
До относительно недавнего времени подобная оценка была
явно преобладающей57. Вместе с тем в литературе отмечалось,
что в этом случае не получает объяснения один чрезвычайно
существенный феномен. Он заключается в том, что в отличие
от ситуации в Европе и России, где антифеодальная борьба
обычно носила форму выступлений крестьян против помещиков,
крупнейшие народные движения в Китае неизменно имели ан-
тиналоговый, антиправительственный характер58.
Вряд ли можно отрицать, что характер народных движений
является точнейшим индикатором, указывающим на сущность
основного социального конфликта, свойственного данному об¬
ществу. Не случайно поэтому в исследованиях по Китаю посто¬
янно отмечается особая роль государственно-налоговой экс¬
плуатации. В настоящее время складывается точка зрения, со¬
гласно которой ведущее место в общественной организации
китайского общества занимала государственно-налоговая экс¬
плуатация, а особую значимость имело противоречие в системе
«крестьянин—государство» 59.
Характеризуя значение государственных форм эксплуатации,
А. С. Мугрузин отмечает: «В нашей литературе обычно рисует¬
ся картина противостояния крестьян классу помещиков, тогда
как в китайской реальности большее значение имело противо¬
стояние между крестьянством и государственной системой экс¬
плуатации»60. Разделяя в целом точку зрения о ведущей роли
государственно-налоговой эксплуатации, отметим, что и в этом
случае под объектом ее имеется в виду только крестьянство,
тогда как в действительности противостоящий государству соци¬
ум имел, как было показано выше, значительно более сложную
структуру.
Указывая на эту последнюю особенность общественного
строя Китая, Л. С. Васильев считает, что в этих условиях «мож¬
но говорить о широком слое налогоплательщиков, который, вы¬
полняя... функции эксплуатируемого класса, классом в точном
смысле этого слова... не является»61, точно так же как не явля¬
ется классом «социальный слой, выполняющий функции господ¬
ствующего класса»62.
Такой подход также вызывает определенные возражения.
Так, в частности, не учитывается, что объектом налоговой экс¬
плуатации фактически являлось и арендаторское крестьянство,
номинально в слой налогоплательщиков не включавшееся
(налоги платили только владельцы земли). Более существенно,
однако, то, что в концепции Л. С. Васильева не учитывается
реальная классовая и, добавим, сословная структура китайско¬
го общества. Не случайно автор отмечает, что применительно
к Китаю «оперировать понятием „класс“... далеко ъе просто
101

хотя бы потому, что многое не вписывается в классические рам¬
ки апробированной схемы»®3.
Как представляется, при анализе описываемых выше особен¬
ностей китайского общества целесообразно все же исходить из
его реальной социальной структуры. Как и во всяком классо¬
вом докапиталистическом обществе, она характеризуется вза¬
имным наложением социального деления двух типов. Это — ба¬
зирующееся на частной собственности на средства производства
классовое деление, с одной стороны, и на авторитарно (в зако¬
нодательном порядке) устанавливаемом публично-правовом не¬
равенстве различных групп населения сословное (кастовое) де¬
ление— с другой.
Двойственная сословно-классовая стратификация феодаль¬
ных обществ имела своим следствием закономерное сосущество¬
вание в них двух основных форм эксплуатации — базирующейся
на экономической основе (частнособственнической), с одной
стороны, и внеэкономической, строящейся на публично-право¬
вом неравенстве — с другой. Первая служила интересам всего
экономически господствующего класса в целом, вторая — толь¬
ко интересам сословно-привилегированной страты общества.
Поскольку, однако, феодальной организации присущи иерархи¬
ческая структура и публично-правовое неравенство, частнособст¬
венническая эксплуатация в них обычно неизбежно сопровож¬
далась внеэкономическим принуждением.
Все это порождало огромное многообразие конкретных форм
экономического и социально-политического господства, исполь¬
зовавшихся различными слоями и прослойками глубоко иерар¬
хированных феодальных обществ. Результатом было множество
самых разных комбинаций экономических и внеэкономических
методов отчуждения и присвоения продукта общественного тру¬
да, что, в свою очередь, обусловливало соответствующее разно¬
образие конкретных форм социально-экономической и политиче¬
ской организации, столь характерное для феодальных госу¬
дарств. При этом масштабы и сфера использования внеэкономи¬
ческого принуждения в разных обществах были различными.
Так, в частности, для Китая в отличие от Европы и России ха¬
рактерным было сравнительно ограниченное применение вне¬
экономических методов в сфере частнособственнической экс¬
плуатации.
Закономерное сосуществование двух основных способов
эксплуатации означало, что феодальным обществам присущи и
два типа социальных противоречий: возникающие на основе
частнособственнической эксплуатации классовые, реализующие¬
ся в сфере отношений между антагонистическими классами, с
одной стороны, и возникающие на базе публично-правового не¬
равенства межсословные, реализующиеся в сфере отношений
между привилегированной стратой общества и всем остальным
эксплуатируемым внеэкономическими методами населением — с
Другой.
102

Вопрос о том, какой из этих двух типов конфликтов был ос¬
новным в масштабах всего общества, нуждается в дальнейшем
изучении. Однако уже сейчас имеются достаточные основания
считать, что в сословно-классовых обществах государство в си¬
лу того, что его социально-политическая организация и систе¬
ма правовых институтов базировались на сословной системе,
защищало прежде всего интересы сословно-привилегированной,
правящей части господствующего класса. Поэтому в сословно¬
классовых обществах содержание классового конфликта как
бы деформируется. Основным социально-классовым противоре¬
чием в этих условиях может оказаться, как это было в Китае,
не «чисто» классовый антагонизм между классом крупных соб¬
ственников земли и эксплуатируемым им крестьянством, а имев¬
шее более глобальный характер противоречие между сословно¬
привилегированной правящей частью господствующего класса и
всей массой непривилегированного населения, эксплуатируемо¬
го ею через каналы фиска.
Именно эту важнейшую особенность общественно-экономи¬
ческого строя традиционного Китая и отражает его сословная
система, в рамках которой представители различных, в том чи¬
сле антагонистических, классов объединены в единую по со¬
словному статусу социальную группу земледельцев-простолюди-
нов (нун), обязанных платить налоги на общих для всех осно¬
ваниях.
Подобного рода деформация классового антагонизма в со¬
словно-классовых обществах, по-видимому, носит достаточно
общий характер. Обусловлена она несовпадением классового и
сословного статусов.
Как известно, привилегированные сословия «вбирают» в се¬
бя не весь экономически господствующий класс, та или иная
его часть остается в составе непривилегированной массы насе¬
ления. Поэтому линия социального размежевания в сословно¬
классовых обществах проходила не только между классами, но
и внутри самого господствующего класса. Следствием этого и
было закономерное формирование своеобразного социума,
включавшего в свой состав представителей и эксплуатируемого
и эксплуататорского классов. По-видимому, степень деформа¬
ции классового антагонизма, или смещения его в область меж¬
сословных противоречий, была пропорциональна масштабам не¬
соответствия между классовым и сословным делениями. Чем
большее число представителей господствующего класса оста¬
валось вне привилегированной страты общества, тем более
«смазанным» оказывался классовый конфликт, проявляющийся
в сфере частнособственнической эксплуатации. И напротив, тем
большее значение приобретало социально-классовое противоре¬
чие между правящей частью господствующего класса и осталь¬
ным населением.
В традиционном Китае, где основная масса крупных земле-
владельцев-арендодателей входила в сословие простолюдинов
103

(что в наибольшей мере соответствовало интересам правящей
бюрократии, основным источником доходов которой было при¬
своение части налоговых поступлений), ведущее место занима¬
ла государственная (по форме) эксплуатация всего населения
через каналы фиска. Это и обусловливало, как мы уже говори¬
ли, антиналоговый, античиновничий, а в особо кризисных ситуа¬
циях и антиправительственный характер народных движений и
«смазанность» классового антагонизма.
1	Нуреев Р. М. Феодализм.— Экономическая энциклопедия. Политическая
экономия. Т. 4. М., 1980, с. 271.
2	Там же, с. 270.
3	Perkins D. Н. Agricultural Development in China. 1368—1968. Chicago,
1969, c. 98. Аналогичную оценку размеров крупного землевладения в по¬
следней четверти XIX — в 20-х годах XX в. дает Чжан Чжунли (см.: Chang
Chung-li. The Income of the Chinese Gentry. A Sequel to the Chinese Gentry:
Studies on their Role in Nineteenth-Century Chinese Society. Seattle, 1962,
c. 144—145).
Согласно оценке А. С. Мугрузина, удельный вес помещичьего землевла¬
дения во второй половине XIX в. составлял менее 30% (в 1912 г.— примерно
40%); см.: Мугрузин А. С. Государственно-налоговая и рентная (помещичья)
формы эксплуатации крестьянства в средневековом Китае и в новейшее вре¬
мя.— Традиции Китая и «четыре модернизации». Ч. 2. М., 1982, с. 226.
4	Подробнее см.: Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Запад¬
ной Европе. М., 1970, с. 10—13; см. также: Проблемы истории докапитали¬
стических обществ. Т. 1. М., 1972.
5	См., например: Государство в докапиталистических обществах Азии.
Тезисы научной конференции. М., 1984.
6	О четкой преемственности и отсутствии кардинальных сдвигов в систе¬
ме родства, представлявшей одну из фундаментальных основ социальной ор¬
ганизации традиционного китайского общества в его клановой системе, а так¬
же в системе базирующегося на нормах конфуцианской морали традицион¬
ного права см.: Ch’u T’ung-tsu. Law and Society in Traditional China. P.,
1961, c. 280—281; о преемственном характере административной системы и уп¬
равления в Китае см.: Chien Tuan-sheng. The Government and Politics of
China. Cambridge (Mass.), 1961.
7	Илюшечкин В. П. Развитие производительных сил и общественного
производства в древнем и средневековом Китае.— Производительные силы
и социальные проблемы старого Китая. М., 1984, с. 15—24.
8	Илюшечкин В. П. О господствующих способах эксплуатации в древ¬
нем и средневековом Китае.— Китай: государство и общество. М.,	1977,
с. 33—34.
9	Илюшечкин В. П. Сословная и классовая структура общества в древнем
и средневековом Китае.— Социальные организации в Китае. М., 1981, с. 138.
10	Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Китая. М.,
1986, с. 272.
11	Там же, с. 272.
12	Там же, с. 268—269.
13	См., например: Новая история Китая. М., 1972, с. 33—34.
14	Подробнее см.: Тяпкина Н. И. Деревня и крестьянство в социально-по¬
литической системе Китая (вторая половина XIX—начало XX в.). М., 1984,
с. 15—54.
15	Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Китая,
с. 266—268.
16	Васильев Л. С. Государство и государственный способ производства в
древнем Китае.— Двенадцатая научная конференция «Общество и государство
в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 1. М., 1981, с. 36.
17	Васильев Л. С. Государство на традиционном Востоке.— Государство в
104

докапиталистических обществах Азии. Тезисы научной конференции. М., 1984,
с. 16.
18	Васильев Л. С. Государство и государственный способ производства’
в древнем Китае, с. 37.
19	Wang Yeh-chien. Land Taxation in Imperial China, 1750—1911. Cam¬
bridge (Mass.), 1973, c. 80.
Непомнин О. E. Социально-экономическая история Китая. 1894—1914.
М., 1980, с. 17.
21	См., например: Васильев Л. С. Государство и государственный способ
производства в древнем Китае, с. 40; Му грузин А. С. Роль природного и де¬
мографического факторов в динамике аграрного сектора средневекового Ки¬
тая (К вопросу о цикличности докапиталистического воспроизводства).— Ис¬
торические факторы общественного воспроизводства в странах Востока. М.,
1986, с. 29. Совершенно противоположной точки зрения по этому вопросу
придерживается В. П. Илюшечкин, отмечая в этой связи, что «изучение ки¬
тайского законодательства ни в малейшей мере не подтверждает те доволь¬
но широко распространенные в синологической литературе представления, со¬
гласно которым китайское государство будто бы в значительной мере регу¬
лировало экономическую жизнь страны и активно боролось против „частно¬
собственнической стихии“» (см.: Илюшечкин В. П. Сословно-классовое об¬
щество в истории Китая, с. 312). Аналогичную позицию занимает и А. Фейер¬
веркер, полагающий, что воздействие государства, прямое или косвенное, не¬
было в Китае определяющим фактором: основополагающую роль в экономи¬
ке цинской империи играла динамика эволюции преобладающего в стране
частного сектора (см.: Feuerwerker A. State and Society in Eighteenth-Century
China: The Ch’ing Impire in Its Glory. Ann Arbor, 1976, c. 89—90).
22	Имеются сведения о земельных владениях размером 300 тыс., 4Q0 тыс.
и даже миллион му (см.: Chang Chung-lL The Income of the Chinese. Gentry...,
c. 144). Сановнику, предлагавшему ограничить максимальные размеры зем¬
левладений, император Канси (1662—1722) ответил отказом, мотивируя это
тем, что в условиях Китая такая мера не принесла бы каких-либо реальных
результатов.
23	Васильев Л. С. Государство и государственный способ производства
в древнем Китае, с. 38.
24	Там же, с. 39.
25	Там же, с. 40.
26	Васильев Л. С. Власть-собственность политического лидера в древнем
Китае.— Одиннадцатая научная конференция «Общество и государство в Ки¬
тае». Тезисы и доклады. Ч. 1. М., 1980, с. 43.
27	Васильев Л. С. Государство и государственный способ производства в
древнем Китае, с. 39.
28	Там же, с. 44; см. также: Васильев Л. С. Курс лекций по древнему Во¬
стоку (Средний и Дальний Восток). М., 1984, с. 91—92.
29	Васильев Л. С. Государство и государственный способ производства
в древнем Китае, с. 45.
30	Непомнин О. Е. Социально-экономическая история Китая, гл. 1.
31	Там же, с. 23.
32	Там же, с. 39—40.
33	Там же, с. 40.
34	Там же.
35	Там же, с. 3.
36	Там же, с. 22.
37	Там же, с. 20.
38	Чжунго цзиньдай нунъе ши цзыляо. Дии цзи. 1840—1911 (Материалы
по истории сельского хозяйства в новое время. 1840—1911) Вып 1 Пекин
1957, с. 17.	’
39	Стужина Э. П. Китайский город XI—XIII вв.: экономическая и со¬
циальная жизнь. М., 1979; ее же. Китайское ремесло в XVI—XVIII вв. М.,
1970; см. также: Смолин Г. Я. Послесловие редактора (вместо заключения).—
Стужина Э. П. Китайский город XI—XIII вв.: экономическая и социальная
жизнь, с. 260—303.
105

40	См. с этой точки зрения: Илюшечкин В. П. Сословно-классовое обще¬
ство в истории Китая, с. 268—269; см. также: Непомнин О. Е. Социально-
экономическая история Китая, с. 3.
41	Меликсетов А. В. К вопросу о генезисе капитализма в Китае.— Госу¬
дарство и общество в Китае. М., 1978, с. 164. Аналогичной позиции придер¬
живается и Ху Жулэй: эту часть налоговых поступлений он называет транс¬
формированной формой земельной ренты, см.: Ху Жулэй. Чжунго фэнцзянь
шэхуэй синтай яньцзю (Исследование феодальной формации в Китае). Пекин,
1978, с. 79, 146.
42	Подробнее см.: Тяпкина И. И. Деревня и крестьянство в социально-по¬
литической системе Китая, с. 142—146.
43	Perkins D. Н. Agricultural Development in China, с. 98.
44	Подробнее см.: Тяпкина И. И. Деревня и крестьянство в социально-по¬
литической системе Китая, с. 59—62.
45	О связи между чрезмерно тяжелым поземельным обложением в по¬
следние десятилетия существования минской династии (1368—1644) и ее па¬
дением, а также о мерах новой, цинской династии по перераспределению
земли и снижению налогов см.: Wang Yu-chuan. The Rise of Land Tax and
the Fall of Dynasties in Chinese History.— Pacific Affairs. Vol. IX, yune 1936,
No 2, c. 201—203.
46	Согласно расчетам Чжан Чжунли, 52% доходов шэньши поступало
от управленческой деятельности, 29%—от земельной ренты и 19%—от тор¬
гово-предпринимательской деятельности; см.: Chang Chung-li. The Income of
the Chinese Gentry, c. 329. При этом, однако, необходимо учитывать, что
средние размеры доходов шэньши-чиновников в 10 раз превосходили ежегод¬
ный доход наиболее высокооплачивавшихся неслужилых шэньши, которые
к тому же представляли количественно очень небольшую группу; подробнее
см.: Тяпкина Н. И. Деревня и крестьянство в социально-политической системе
Китая, с. 34—35.
47	Подробнее см.: Тяпкина И. И. О внеэкономическом принуждении в
цинском Китае.— Семнадцатая научная конференция «Общество и государ¬
ство в Китае». Тезисы докладов. Ч. 3. М., 1986, с. 135—141; Тяпкина И. И.
О характере социально-классовой конфронтации в традиционном Китае.— Во¬
семнадцатая научная конференция «Общество и государство в Китае». Те¬
зисы докладов. Ч. 3. М., 1987, с. 60—68.
48	Полянский Ф. Я. Внеэкономическое принуждение.— Большая советская
энциклопедия. Изд. 3. Т. 5. М., 1971, с. 161 —162; Барг М. А. Внеэконо¬
мическое принуждение.— Советская историческая энциклопедия. Т. 3. М.,
1963, с. 538.
49	Васильев Л. С. Традиции и проблемы социального прогресса.— Роль
традиций в истории и культуре Китая. М., 1972, с. 38.
50	Маркс К. Капитал. Т. IV —Т. 26. Ч. 2, с. 352.
51	Ху Жулэй. Чжунго фэнцзянь шэхуэй синтай яньцзю, с. 290.
52	Грантовский Э. А. К изучению проблемы политического и идеологи¬
ческого развития стран Дальнего Востока.— Государство в докапиталистиче:
ских обществах, с. 25.
53	Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Китая.
54	О неправомерности термина «класс-сословие» ввиду несовпадения клас¬
сового и сословного деления см.: Илюшечкин В. П. Сословно-классовое об¬
щество в истории Китая, с. 265—266, 148—149.
55	Эта проблема анализируется В. П. Илюшечкиным с точки зрения об¬
щей методологии научного познания применительно к всемирно-историческому
процессу стадийного развития общества (Илюшечкин В. П. Сословно-классо¬
вое общество в истории Китая, гл. 9).
56	Седов Л. А. Сословие.— Большая советская энциклопедия. Т. 24. М.,
1976, с. 584; Лернер И. Я-, Назаров В. Д., Тверитинова А. С. Сословие.—
Советская историческая энциклопедия. Т 13. М., 1971, с. 347—351. Сходной
позиции придерживаются китайские исследователи, отмечающие расплывча¬
тость сословных различий в Китае (см., например: Ху Жулэй. Чжунго фэн¬
цзянь шэхуэй синтай яньцзю, с. 4). В настоящее время интерес к сословной
организации восточных обществ возрос (см.: Классы и сословия в докапита¬
106

листических обществах Азии: Проблема социальной мобильности. М. 1986).
57	Подробнее историографию вопроса см.: Делюсин Л. П., Костяева А. С.
Революция 1925—1927 гг. в Китае: проблемы и оценки. М., 1985, с. 125—127.
58	Васильев Л. С. Власть-собственность политического лидера в древнем
Китае, с. 44—45.
59	Делюсин Л. П., Костяева А. С. Революция 1925—1927 гг. в Китае:
проблемы и оценки, с. 125.
60	Мугрузин А. С. Социальная структура китайской деревни: традицион¬
ные и переходные слои и их роль в революционном движении.— Производи¬
тельные силы и проблемы старого Китая. М., 1984, с. 261.
61	Васильев Л. С. Курс лекций по древнему Востоку, с. 92.
62	Там же, с. 92.
63	Васильев Л. С. Власть-собственность политического лидера в древнем.
Китае, с. 44.

А.	А. Бокщанин
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ ФУНКЦИИ УДЕЛОВ В КИТАЕ
В КОНЦЕ XIV —НАЧАЛЕ XV в.
Во многих обобщающих работах по истории Китая заметна
тенденция, особенно присущая западной синологической школе,
рассматривать существовавшие здесь со времени образования
первой централизованной империи во второй половине III в.
до и. э. и вплоть до падения монархии в 1911 г. государствен¬
ные и социальные порядки как нечто типологически единое и
почти неменявшееся. Естественно, при этом признаются опреде¬
ленные изменения, некоторая эволюция и развитие. Но эти про¬
цессы расцениваются как не имеющие принципиального значе¬
ния, неспособные выйти за рамки общей определяющей типоло¬
гии. Подобные обобщения, безусловно, возможны, тем более что
в эпоху существования в Китае различных сменявших друг дру¬
га империй действительно можно проследить многие сходные
явления. Однако важно, чтобы такая широкая типологизация
применялась в области соразмерно крупномасштабным социо¬
логическим построениям и не заслоняла собой процесса разви¬
тия, ясно прослеживаемого при конкретном изучении и сопо¬
ставлении разных периодов имперского Китая.
Сказанное выше имеет непосредственное отношение к исто¬
рии государственного строя Китая. Общеизвестно, что устано¬
вившиеся в ранний период империи (ко)нец III—I в. до н. э.)
государственно-административные порядки оказали большое
влияние (как по форме, так и по существу) на всю последую¬
щую государственность в стране. Основными постоянными мо¬
ментами здесь выступали: наличие достаточно разработанной
идеологической доктрины назначения и функций государствен¬
ной власти, юридически неограниченная и до известной степени
сакрализованная монархия, обширный, разветвленный и иерар¬
хически соподчиненный бюрократически-управленческий аппа¬
рат, четкое и также соподчиненное территориально-администра¬
тивное деление, тенденция к централизации управления и рас¬
пространению государственного контроля на сколь возможно
более широкую сферу внутриполитической и экономической
жизни страны. Но в то же время в каждой из сменявшихся ки¬
тайских империй можно обнаружить ряд присущих им специ¬
108

фических черт построения и реализации государственной власти,
либо исчезавших с их падением, либо полагавших начало но¬
вым традициям. Изучение этих конкретных особенностей меха¬
низма государственного управления и составляет живую ткань
истории государственного строя Китая. Оно чрезвычайно важно
в условиях упомянутой традиционной устойчивости многих сто¬
рон государственных институтов, когда, как справедливо отме¬
чает И. М. Смилянская, особенно возрастает значение «частных»
изменений 1.
Среди отмеченных выше особенностей функционирования го¬
сударственного аппарата в тот или иной период заметная роль
принадлежит методам осуществления центральным правитель¬
ством контроля на местах — в отдаленных от столицы районах
обширной китайской империи. Здесь, как показывает практика,
могли применяться не только чисто традиционные способы.
В частности, во II в. до н. э., в III в., отчасти в IV—VI вв., в
середине XIII — первой половине XIV в. и, наконец, в конце
XIV—XV в. большое значение в системе организации местной
власти придавалось уделам — владениям, где определенные
управленческие функции передавались представителям высшей
аристократии (чаще всего членам правящего дома). Характер и
назначение отмеченных уделов также не были однородными в
различные времена. В данной статье мы не ставим целью осве¬
тить проблему уделов во все упомянутые периоды, а рассмот¬
рим лишь вопрос о том, какое место принадлежало удельной
системе в государственно-административной структуре империи
Мин (1368—1644).
Основатель династии Мин Чжу Юаньчжан пришел к власти
в результате длительной вооруженной борбы с господством
монгольской империи Юань и многочисленными соперниками
из числа предводителей иных повстанческих группировок, пре¬
тендовавших на захват престола. Крушение старого государст¬
венного аппарата при изгнании монгольских завоевателей и
падении Юань открывало перед новым монархом возможность
выбора наиболее подходящих, по его мнению, порядков управ¬
ления. Этот выбор, однако, был в значительной мере ограничен
существовавшей традицией, не преодоленной полностью даже
монгольскими правителями. Еще до своей окончательной победы
Чжу Юаньчжан окружил себя советниками-учеными, носителя¬
ми традиционной государственной мудрости. Под их влиянием
у него сложился определенный конфуцианско-легистский идеал
государственного устройства. Основными компонентами такого
идеального образца были: неограниченная власть монарха, по¬
слушный трону и зависимый от него чиновно-бюрократический
аппарат, мелкое крестьянское земледелие, обеспечивающее с
помощью налоговых выплат основные доходы государства, пре¬
обладание казенного ремесла, как можно большее самообеспе¬
чение армии.
Придя к власти, основатель новой династии попытался осу¬
109

ществить этот идеал на практике. Но все оказалось не так
просто, ибо условия, в которых приходилось действовать, оста¬
вались весьма сложными. У новой власти еще не было достаточ¬
ного авторитета; многочисленные народные движения, вспых¬
нувшие при падении империи Юань на значительной части тер¬
ритории страны, всколыхнули инициативу и самодеятельность
(а следовательно, потенциальную непокорность) крестьянства и
городских слоев, что таило угрозу для трона; несмотря на неко¬
торое ослабление позиций крупного землевладения в результате
междоусобных войн и народных волнений, в стране сохраня¬
лось заметное имущественное и социальное неравенство, а вме¬
сте с ним и достаточно жесткая система эксплуатации трудя¬
щегося населения; в рядах господствующего класса наблюда¬
лись порожденные предшествующей кризисной полосой проти¬
воречия и внутреннее противоборство; не была окончательно
ликвидирована опасность новых монгольских вторжений.
Все это заставляло основателя династии Мин приспосабли¬
вать традиционные методы управления, перекликавшиеся с его
идеалом государственного устройства, к нуждам конкретной си¬
туации, вносить в них своего рода поправки, осуществлять под
видом сохранения традиций своеобразные, а следовательно, не¬
традиционные мероприятия2. Многое в данном отношении было
заимствовано Чжу Юаньчжаном из опыта монгольского прави¬
тельства, например взяты существенные черты военной органи¬
зации, несмотря на широковещательное порицание юаньских
порядков. Практикуемые же им способы проявления личной
власти монарха далеко не соответствовали конфуцианским нор¬
мам идеального государя, приближаясь к чисто деспотическим.
Именно в плане отхода от «чистой традиции», в значительной
мере обусловленном объективными обстоятельствами, и следует
рассматривать появление в начале эпохи Мин удельной си¬
стемы.
Обращаясь к этой системе, Чжу Юаньчжан в некоторой сте¬
пени также использовал традицию. Во всяком случае, этот мо¬
тив широко применялся в официальных документах того време¬
ни для оправдания и пропагандирования данного мероприятия.
Например, в манифесте от 3 мая 1370 г. провозглашалось
«Я слышал, что прежде... всех сыновей |государя], помимо [на¬
следника престола], полагалось титуловать ванами и разда¬
вать им жалованные земли, служившие их уделами»3. «Таков
порядок, установленный древними императорами и властителя¬
ми»,— говорилось в другом распоряжении по поводу раздачи
уделов в 1376 г.4.
Но отмеченная традиция отнюдь не была тривиальной, не¬
смотря на то что раздача наследственных владений родичам
правящего дома и высшей аристократии широко практиковалась
в древнем Китае в доимперские времена. Перенесение подобных
порядков в государственное устройство империи в виде уделов
императорских родичей быстро обнаруживало существеннейший
ПО

недостаток данной структуры — стремление удельных властите¬
лей к сепаратизму. Еще правительство империи Тан после осно¬
вательной дискуссии о пользе и вреде уделов отказалось от их
раздачи. Не практиковалась она и в империи Сун. И если Чжу
Юаньчжан обратился к традиции, то традиции, не существо¬
вавшей уже в течение более пятисот лет и в свое время упразд¬
ненной вполне сознательно и по определенным причинам. По¬
добное обращение к традиции можно в равной мере считать не¬
традиционным, если за исходную точку взять устоявшиеся в
VII в. порядки, восторжествовавшие со времен империи Тан и
принимаемые, как отмечалось, основателем династии Мин за
образец во многих аспектах.
Помимо отмеченной давней традиции Чжу Юаньчжан имел
еще один, гораздо более близкий, пример раздачи уделов. По¬
сле отмеченного полутысячелетнего с лишним перерыва уделы
возродились в Китае с приходом монгольских завоевателей в
середине XIII в. В трудах некоторых китайских историков ста¬
рой школы можно найти прямые указания, что именно этот
пример побудил основателя новой династии ввести уделы5. Но
дело в том, что в данном случае речь должна идти не столько
о китайской, сколько о привнесенной монголами традиции.
Удельное (улусное) держание было распространено в монголь¬
ской правящей верхушке еще до завоевания ими Китая, а не
заимствовано у китайцев. Подтверждением этому может слу¬
жить и сам характер уделов в империи Юань, отличавшийся
от тех, что были когда-то в Китае. Во главу угла здесь был
поставлен принцип хозяйственной эксплуатации местного по¬
коренного населения. Монгольские держатели уделов, как пра¬
вило, не жили в них, а имели лишь своего представителя (да-
ругачи), собиравшего поборы в их пользу.
Уделы, введенные Чжу Юаньчжаном, как будет показано
ниже, носили совершенно иной, отличный от юаньских харак¬
тер. Поэтому здесь скорее можно говорить лишь о своего рода
подсказке, а не о следовании традиции. Означенные выше сооб¬
ражения приводят к заключению, что, мотивируя учреждение
удельной системы стремлением следовать традиции, основатель
династии Мин и его советники использовали этот довод только
как идеологическое прикрытие действий, выбивавшихся из на¬
метившейся в предшествующее время собственно китайской
традиции государственного управления.
Истинные причины появления уделов в начале Мин следует
искать, как отмечалось, в конкретной ситуации, сложившейся в
первые годы правления Чжу Юаньчжан. Это находит несколько
иносказательное, но вполне определенное подтверждение в ис¬
точниках, сообщающих о назначении образуемых уделов. Во
многих официальных документах описываемого времени можно
встретить неоднократные упоминания о том, что уделы должны
служить «вассальной оградой» (фань пин) престола. Значение,
.которое тогда вкладывалось в этот термин, также довольно яв-
111

ствбнно проступает в источниках. Быть такой «оградой» значи¬
ло: «По отношению к вышестоящему (т. е. императору.—
А. Б.) — защищать государство (т. е. престол.— А. Б.), к ниже¬
стоящим— держать в спокойствии народ... Ограждать дом госу¬
даря, чтобы держать в спокойствии бесчисленный народ...
Отражать иноземцев и успокаивать внутренние пределы [стра¬
ны1... оборонять границы от беды, а также успокаивать простой
народ»6.
Как видим, здесь сочетаются внутриполитические и внешне¬
политические цели. Причем в различных источниках они форму¬
лируются по-разному. В частности, в «Мин ши цзи ши бэнь
мо», «Го цюе», «Мин шу» и некоторых других трудах XVI—
XVIII вв. на первый план выдвигается военно-оборонительное,
т. е. внешнеполитическое, назначение уделов, создававшихся в
начале правления Мин7.
Отрицать, что перед властителями уделов ставились опреде¬
ленные военные задачи, в том числе по отражению возможных
нашествий извне, не приходится. Однако сводить эти военные
функции лишь (или же преимущественным образом) к внешне¬
оборонительным и считать последние основной или же преобла¬
дающей побудительной причиной учреждения уделов основате¬
лем династии Мин, как это делают, опираясь на отмеченные
источники, Д. Чэнь, Э. Фармер и ряд других современных ис¬
следователей 8, представляется неправомочным.
Подобное заключение позволяют сделать следующие обстоя¬
тельства. Во-первых, если посмотреть на географическое разме¬
щение первых удельных владений, то станет очевидным, что до
1390 г. большинство уделов (девять) было роздано в централь¬
ных, меньше — в центрально-южных районах страны, и лишь
два удела (Янь и Цзинь) можно считать выдвинутыми на север
и северо-запад, откуда империи угрожала внешняя опасность.
Но и эти два удела не находились в непосредственной близости
от северо-западных рубежей. Такое соотношение показывает,
что на первом этапе создания уделов в империи Мин, т. е. имен¬
но в то время, когда осуществлялось построение удельной систе¬
мы, военно-оборонительные мотивы не ставились во главу угла.
Лишь после 1390 г. вдоль упомянутых рубежей действительно
создается нечто вроде передовой линии из новых уделов. Но
это, исходя из хронологической последовательности, было ско¬
рее развитием и совершенствованием методов использования
уделов, нежели побудительной причиной, обусловившей их по¬
явление. Во-вторых, источники, где предпочтение отдается
внешнеполитическому назначению удельной системы, составле¬
ны приблизительно через 200—300 лет после описываемых со¬
бытий и содержат известную долю авторской оценки происходив¬
шего. Последнее и проявилось в преувеличении военно-оборони¬
тельных задач уделов. В официальных же документах, совре¬
менных событиях, четко прослеживаются обе стороны предназ¬
начения уделов — и внутренняя, и внешняя.
112

Более того, есть основания полагать, что в решающий мо¬
мент планирования и претворения в жизнь удельной системы
при Чжу Юаньчжане главную и преобладающую роль играли
именно мотивы внутриполитического свойства. Это следует не
только из упомянутого «внутреннего» расположения подавляю¬
щего большинства уделов до 90-х годов XIV в., но и из некото¬
рых указаний тех же, современных событиям, официальных до¬
кументов. В конце апреля 1370 г. Чжу Юаньчжан говорил:
«Я... (водворил] спокойствие во всем мире. Но Поднебесная ве¬
лика, [и поэтому] нужно установить вассальную ограду... раз¬
дать для охраны различные уделы... Эти планы [обеспечат] на
долгие времена спокойствие и порядок»9. Причем сказано это в
том контексте, что отбушевавшая недавно полоса восстаний и
войн создала в стране ненормальное, тяжелое и опасное поло¬
жение. Здесь явственно проступает связь вынашиваемых планов
создания уделов с обширностью пределов новосозданной импе¬
рии и заботой прежде всего о наведении «спокойствия и поряд¬
ка» в условиях сложной внутренней ситуации. В одном из им¬
ператорских указов в апреле 1378 г. опять-таки отмечается, что
благодаря введению и правильному использованию уделов «го¬
сударство (читай: престол.— А. Б.) получит надежную опору
для спокойствия, приобретет несокрушимую крепость»10.
Думается, что в последнем случае найдено очень точное
слово: именно о создании внутренней опоры в стране в тогдаш¬
них сложных условиях и заботился прежде всего основатель,
династии Мин, учреждая систему уделов. В этом плане необхо¬
димо отметить, что передача властителям уделов определенных
военных сил также должна была способствовать обеспечению*
этой первостепенной внутриполитической задачи, стоявшей пе¬
ред новым правительством. Свидетельством этому могут слу¬
жить следующие слова из «Цзу сюнь лу» («Заветов царствен¬
ного предка»), ставшие своего рода законодательным статусом
для образуемых уделов: «Если при дворе нет честных сановни¬
ков и внутри [страны] появляются вероломные и злые, то цинь-
ваны (владельцы уделов. — А. Б.) наставляют свои войска быть
в готовности. [Затем, получив] тайный указ Сына Неба, все
ваны, командуя подчиненными им войсками, [должны] идти в
карательный поход для усмирения этих [вероломных и злых]»11.
Приведенная цитата показывает, что от «вассальной ограды»
требовалось не только «удержание в спокойствии» широких
народных масс, но и подавление «вероломных и злых» зачинщи¬
ков мятежа, которыми часто оказывались неверные новому пра¬
вительству («нечестные») сановники.
Все перечисленное выше дает основания считать, что вводя
удельную систему, Чжу Юаньчжан видел в ней определенное
средство управления страной в сложившейся нестабильной си¬
туации. Выбор этот был взвешен и продуман, а отнюдь не носил
случайного характера. Об этом свидетельствует уже упоминав¬
шаяся беседа Чжу Юаньчжана с придворными в конце апреля
8 Зак. 550
113

1370 г., в которой он помимо прочего сказал:	«В настоящее
время спокойствие и смуты перемежаются [друг с другом]. Ес¬
ли обязательно учитывать [это], то как же [лучше] поступить?
Главное, что среди долговременных планов [управления] нет
более превосходных, чем эта [раздача уделов]»12. О том же
говорят и цитировавшиеся выше слова основателя династии о
стремлении обеспечить «на долгие времена спокойствие и поря¬
док», введя удельную систему.
Поскольку уделы в данном случае выступают как способ
управления, то их можно рассматривать в качестве определенной
части административной структуры. Основные черты этого осо¬
бого звена управления сводились к следующему. Властитель
удела получал титул «ван», к которому обычно прибавлялось
ставшее к XIV в. аллегорическим древнее название района, где
находилось его владение. Уделы соответственно именовались
традиционными названиями древнекитайских царств и владе¬
ний, располагавшихся некогда здесь (Цинь, Цзинь, Янь, Чжоу
и т. д.). Упомянутые титулы вместе с уделами передавались по
наследству по принципу майората.
Каждый властитель имел свою столицу в одном из крупных
городов империи, где для него сооружалась резиденция. По¬
следняя представляла собой типичный китайский дворцовый
комплекс, созданный по образу и подобию императорского, но
уменьшенных размеров и с небольшими отличиями (главным
образом в декоре и раскраске). Где возможно, использовались
уже имевшиеся дворцы, но с некоторой перестройкой.
При дворе каждого властителя утверждался определенный
штат чиновников, первоначально немногочисленный. Но пре¬
терпев ряд изменений, к 80-м годам XIV в. эта удельная адми¬
нистрация стала состоять приблизительно из 80 чиновников и
придворных служащих. Организационно она разделялась на
различные управления и канцелярии, которые должны были
участвовать в решении возникающих в уделе вопросов, вести
делопроизводство, придворный церемониал и обеспечивать жиз¬
недеятельность удельного двора.
Властитель имел личную стражу численностью приблизи¬
тельно 700—1000 человек и три так называемых «охранных
гарнизона», состав которых был практически (но не юридиче¬
ски) непостоянным и мог колебаться от 3 до 19 тыс. тяжело¬
вооруженных солдат. Кроме того, все стоявшие в округе рези¬
денции удельного властителя войска также в известной степе¬
ни передавались под контроль местных владык. Командующие
данных воинских соединений не могли действовать, не получив
на то двойного приказания — и от центрального двора, и от
властителя удела. В случае же возникновения экстренных си¬
туаций властителям, находившимся в стратегически важных
уделах, разрешалось распоряжаться всеми дислоцированными
поблизости войсками без ожидания приказа из центра.
Властителю удела давались существенные судебные права и
114

привилегии. Он мог схватить и осудить любого простолюдина,
если считал его действия преступными или же «пренебрежи¬
тельными» 13.
Правда, позже разрешалось лишь арестовывать непокорных
и передавать их для расправы в особые судебные инстанции.
Властитель мог творить суд и расправу над подчиненными ему
чиновниками, офицерами и солдатами, но соблюдая установлен¬
ные уголовным кодексом нормы. Сами же держатели уделов
при совершении различных преступлений оставались неподсуд¬
ными ординарным судебным властям. Судить и наказывать их
мог лишь император.
Глава удела наделялся также рядом репрезентативно-цере¬
мониальных и обрядово-религиозных функций, чему в древнем
и средневековом Китае всегда придавалось очень важное зна¬
чение.
Наконец, властители получали щедрое материальное обеспе¬
чение. Оно состояло из твердо определенного натурального и
денежного жалованья, выплачиваемого из средств местной казны,
а также из богатейших дарений центрального двора, различных
побочных доходов и несколько позже — земельных владений.
Пожалуй, одной из характерных черт уделов, появившихся
в конце XIV в., было то, что круг полномочий их властителей
не получил точного определения. Официальные документы —
статуты и указы — ограничиваются в данном случае лишь самы¬
ми общими пассажами по поводу удержания народа в спокой¬
ствии, подавления внутренних врагов и отражения внешних.
Эта неопределенность усиливалась тем обстоятельством, что
территория уделов четко не отграничивалась от остальных рай¬
онов империи и наряду с удельной администрацией в столицах
уделов (часто являвшихся центрами провинций или округов
страны) продолжали существовать и действовать обычные ор¬
ганы местной власти — провинциальные и окружные. Юридиче¬
ски за ними сохранялись все прежние функции, в том числе на¬
логовые, судебные и т. п., а удельный властитель и его адми¬
нистрация не должны были вмешиваться в их дела. Но с дру¬
гой стороны, предписаниями предусматривалось, что дважды в
месяц (1-го и 15-го числа) все чиновники ординарных местных
учреждений и офицеры расквартированных поблизости импер¬
ских войск должны являться на аудиенцию к удельному власти¬
телю. В случае же надобности последний мог вызвать их к себе
в любое время и. Вполне естественно, что, находясь под таким
непосредственным контролем властителя, они не могли не вы¬
полнять его указания, тем более что за ним, как отмечалось,
сохранялось право предания их суду.
Обладая таким четко не определенным, но вполне реальным
рычагом осуществления власти, усиливавшейся также тем, что
местный bJiauпIwiп 6мл иIпршСКОм царствующего дома (при¬
чем в начале Мин — ближайшим родственником императора),
держатели уделов могли осуществлять негласный, но вполне
8*
115

ощутимый контроль над всей округой, подведомственной мест¬
ным органам управления. Поэтому неудивительно, что, хотя,
как упоминалось, уделы не имели четко очерченных пределов, в
источниках часто говорится именно о землях, выделяемых в
удел тому или иному властителю. В указах Чжу Юаньчжана
читаем: «Я... отделяю земли и раздаю их во владение всем
моим сыновьям... Я раскроил землю, выделив владения всем ва-
нам... Эта земля была выделена в удел Дай-вану» 15. В других
случаях говорится о горах и реках, «находящихся в пределах
территорий, розданных в уделы различным ванам», или же об
«областях, входящих в пожалованный вану удел»16. Некоторые
чиновники писали в своих докладах двору, что территории, вы¬
деленные ванам в уделы, слишком обширны, и предлагали
уменьшить их пределы 17.
В связи со сказанным, а также учитывая, что удельные вла¬
стители получали, как отмечалось, контроль над всеми стояв¬
шими в окружающем районе войсками, опять-таки не должно
вызывать удивление, что в отдельных случаях сохранились упо¬
минания о распространении влияния ванов на всю администра¬
тивную провинцию, в которой находился их удел 18.
Отмеченная неопределенность полномочий удельных власти¬
телей не была плодом недоработки устроителей системы уделов
или же недоразумением. В ней проглядывается известная наро¬
читость. Надеясь найти прочную опору в лице своих ближай¬
ших родственников, насаждаемых в различных районах обшир¬
ной империи, Чжу Юаньчжан хотел сохранить за ними опреде¬
ленную свободу действий, а не стеснить их во всех отношениях
жесткими ограничительными рамками. По его замыслам, они
должны были действовать сообразно обстоятельствам. Главным
же в этих действиях должны были выступать прямые указания
императорского двора, поступавшие в виде указов, тайных и
гласных распоряжений и предписаний по самым различным слу¬
чаям и поводам. Как тонко подмечено в «Мин шу», «власть и
высокое положение их (ванов.—А. Б.) определялись импера¬
торскими указами» 19. Естественно, что в таких условиях чет¬
кое ограничение круга обязанностей удельных властителей ока¬
залось бы помехой не только им, но и центральному двору.
Такое положение усиливало роль прецедента в полномочиях
удельных властителей, позволяло некоторым из них усилить
свое влияние. Подтверждением сказанному может служить тот
факт, что среди массы указаний центрального правительства
держателям уделов были и такие, которые противоречили име¬
ющимся статутам или же прямо нарушали их. Например, неко¬
торым владельцам уделов позволялось заниматься формирова¬
нием общеимперских воинских частей, устраивать военные
поселения для обеспечения армии продовольствием, строить воен¬
ные укрепления, собирать торговые налоги в некоторых круп¬
ных городах, участвовать в контроле над торговлей с иноземца¬
ми и торговыми операциями казны по обмену соли на зерно,
116

раздавать подарки местным чиновникам, побуждать население
к сельскохозяйственным работам, привлекать его к отработке
трудовых повинностей и т. п., что не было предусмотрено ника¬
кими правилами или нормами статутов. К этому нужно доба¬
вить, что сами властители, оказываясь вдали от центрального
двора, отнюдь не намеревались следовать букве закона и вся¬
чески старались усилить свою власть.
Поэтому все исследователи, так или иначе сталкивавшиеся
с проблемой уделов в начале Мин, единодушно отмечают, что
фактические возможности и влияние их держателей были зна¬
чительно больше, чем это вытекало из юридических установле¬
ний об удельной системе. Этот факт нашел красочное отраже¬
ние в источниках: «[Ваны] отдавали распоряжения и были лишь
на одну ступень ниже Сына Неба... Города, [где они находи¬
лись], стали богаче, чем в :[древних царствах] Цао и Пэн, [а их]
войска и колесницы — могущественнее, чем в [древних царст¬
вах] Лу и Вэй... [Своей] силой [они] были подобны губернато¬
рам провинций... Все крупные гражданские и военные чиновни¬
ки, склонив голову, обращались к [ним] за распоряжениями...
Высокородные гуны (титул знатности. — А. Б.) и канцлеры кла¬
нялись [им], падая ниц в пыль. [Ваны] были прямо-таки как
какие-либо владыки государства»20.
В известной мере это отвечало замыслам основателя дина¬
стии Мин, ибо, учреждая уделы, он рассчитывал в определен¬
ной степени противопоставить их властителей местной админи¬
страции и тем самым добиться большего контроля император¬
ского двора над последней. Симптоматично, что Чжу Юаньчжан
неоднократно и в довольно резкой форме выражал не¬
удовлетворение работой чиновников и управленческого аппара¬
та новосозданной империи, обвиняя их в нарушении законов и
измене государю21. Отражением этого недовольства явились
массовые гонения на «чиновников-взяточников» и реформа орга¬
нов местного управления. Противопоставляя удельных власти¬
телей ординарной местной администрации, Чжу Юаньчжан пы¬
тался умерить ее произвол и добиться большего ее послушания
путем учреждения в провинции дополнительного, непосредст¬
венно приближенного к ней звена центральной власти. Именно
в этом и заключалось основное назначение уделов как звена в
административной структуре империи. Отмеченный момент про¬
ливает дополнительный свет на вопрос, почему не были опреде¬
лены территориальные границы уделов, — они предназначались
не для особого сепаратного управления или содержания удель¬
ного властителя, а включались в общую систему управления
страной.
Необходимо также учитывать, что начало раздачи уделов
(1376 г.) по времени непосредственно предшествует самой су¬
щественной административной реформе Чжу Юаньчжана — лик¬
видации канцлерских постов и возвышению роли прямо подчи¬
ненных императору исполнительных органов власти (1380 г.).
117

Таким образом, введение удельной структуры хорошо вписы¬
вается в общую картину реформирования основателем династии
Мин государственного аппарата.
Кроме того, появление в ряде стратегически важных райо¬
нов империи удельных властителей повлекло за собой отозва¬
ние оттуда некоторых крупных военачальников, прежде всего
командовавших там войсками. Этот факт отмечается рядом ис¬
следователей и особенно акцентируется Э. Фармером, видя¬
щим здесь одну из основных целей учреждения уделов в конце
XIV в.22. Данный момент также весьма интересен в плане уяс¬
нения управленческих функций властителей уделов. Однако
следует отметить, что отстранение «заслуженных» (т. е. отли¬
чавшихся еще в борьбе Чжу Юаньчжана за власть) полковод¬
цев не было полным и абсолютным. До начала 90-х годов
XIV в. параллельно с удельными властителями особые полно¬
мочия в ряде провинций, где находились уделы, часто получа¬
ли военачальники Сюй Да, Шэн Юн, Фу Юдэ, Лань Юй, Тан
Хэ, Ван Би, Гэн Бинвэнь, Сунь Кэ и др.23. И даже после
1392 г., когда прокатилась волна террора, направленная против
высших военных кадров («дело Лань Юя»), ряд полководцев,
среди которых можно назвать Фу Юдэ, Шэн Юна, Гэн Бинвэ-
ня, Ли Цзинлуна, Сун Шэна, Го Ина, Ян Вэня и других, по-
прежнему получали от двора особые полномочия в районах,
где были размещены удельные властители24. Но это не опровер¬
гает того факта, что чисто военные полномочия многих удель¬
ных властителей в 90-х годах XIX в. заметно возросли.
Все сказанное выше о фактической власти и влиянии удель¬
ных держателей свидетельствует, что задуманная и осуществ¬
ленная Чжу Юаньчжаном раздача уделов своим сыновьям бы¬
ла призвана создать такое положение, когда, по словам самого
основателя династии, его «дети будут управлять государством и
вершить дела»25. Причем эти действия явились следствием
сложной обстановки в новосозданной империи, приведшей Чжу
Юаньчжана к мысли, что «в стране нет никого надежнее род¬
ных детей и внуков» 26. Обращение к системе уделов было по¬
иском новых форм управления, поскольку старые, чисто тради¬
ционные не удовлетворяли основателя династии.
Однако устроитель удельной системы в империи Мин не рас¬
считывал, что, получив значительные и к тому же не четко оп¬
ределенные права в отдаленных от столицы империи районах,
властители уделов будут всячески стремиться к укреплению
здесь своих собственных позиций и ослаблению зависимости от
центра, т. е. проявлять сепаратистские тенденции. Между тем,
как образно писал один из минских авторов, Чэнь Цзылун, «не
было [среди ванов] таких, кто бы не стремился в душе пра¬
вить как император» 27. Нельзя сказать, что основатель дина¬
стии упустил из вида такую опасность, тем более что некото¬
рые чиновники напоминали ему о ней в своих докладах. Пре¬
дотвращению этой опасности были призваны служить такие
11 р

меры, как назначение в уделы «советников-наставников» для
властителей, ограничение их действий сводом законоустановле-
ний и правил, определенная двойственность полномочий власти¬
телей и их администрации (сохранение местных ординарных
органов управления в уделах, право смещения и назначения
центром чинов удельной администрации, разделенность военно¬
го командования и т. п.), систематические вызовы держателей
уделов ко двору, императорские наставления для них, содержа¬
ние в столице заложниками их детей и т. д. Но все эти меры
оказались недостаточно эффективными, чтобы сдерживать се¬
паратистские устремления удельных властителей.
На этой почве еще при жизни основателя династии между
ними и центральным двором начинают возникать конфликты.
Они принимали иногда довольно резкие формы и могли кон¬
чаться отозванием властителей из уделов, разжалованием их в
«простолюдины» и даже гибелью некоторых из них. Особого
накала противоречия достигли после смерти Чжу Юаньчжана,
вылившись в междоусобную войну 1399—1402 гг. Она привела
к падению нового императора. Однако пришедший к власти
бывший удельный властитель Янь-ван Чжу Ди, получив пре¬
стол, перестал выражать интересы удельной стороны. Противо¬
борство центрального правительства и уделов возобновилось.
Центральная власть действовала теперь методичнее и осторож¬
нее, чем прежде. В результате к концу первой трети XV в. ей
удалось сломить и в значительной степени ликвидировать бы¬
лую силу властителей уделов. Многие из них подверглись жест¬
ким репрессивным мерам, некоторые были лишены удела, у
других отобраны «охранные гарнизоны» (не говоря уже о пра¬
ве командования ординарными войсками), сокращен штат
удельной администрации. Все это изменило характер уделов:
они перестали служить реальным управленческим звеном в си¬
стеме организации власти империи Мин.
В заключение надо сказать, что обращение к удельной си¬
стеме— лишь одно из многих существенных нарушений «чи¬
стой» китайской традиции государственного управления в импе¬
рии Мин наряду с такими мероприятиями, как упразднение
канцлеров и связанные с ним другие административные рефор¬
мы Чжу Юаньчжана, повышение роли внутридворцовых
служб, и особенно дворцового секретариата (дасюэши), в уп¬
равлении страной, прецедент «двух столиц» в начале XV в.
и др. Все они, вместе взятые, в сочетании с оставшимися тра¬
диционными чертами и составляют своеобразие государствен¬
ной машины империи Мин, которое отличает ее от системы
управления в другие периоды истории Китая, придавая ей соб¬
ственное, неповторимое лицо.
1	Смилянская И. М. К вопросу о типологических и стадиальных призна¬
ках политической надстройки докапиталистических обществ Ближнего Во
стока.— Научная конференция «Государство в докапиталистических общест¬
вах Азии». Тезисы. М., 1984, с. 83.
119

2	В этой связи можно предположить, что простому копированию тради¬
ционно китайских, т. е. домонгольских, порядков должен был в той или иной
степени мешать неудачный политический опыт империи Сун (960—1279), разъ¬
едавшейся внутренними противоречиями и оказавшейся не в состоянии про¬
тивостоять натиску внешних врагов. Подтверждением этому служит тот факт,
что во многих официальных документах, и в частности при составлении сво¬
да законов, Чжу Юаньчжан предпочитал обращаться к авторитету более
ранней китайской династии Тан (618—907).
3	Хуан Мин чжао лин (Указы и распоряжения императоров династии
Мин). Т. 1. Тайбэй, 1967, цз. 1, с. 56.
4	Мин Тай-цзу ши лу (Записи о свершившемся при Тай-цзу из династии
Мин). Сянган, 1968, цз. 103, с. 1732.
5	Ян Ху, Чжао И, Юнь Сун. Эршиэр ши чжа цзи (Заметки к двадцати
двум династийным историям).— Сыбу бэйяо. Т. 1363. Шанхай, 1936, цз. 32,
с. 116.
6	Мин Тай-цзу ши лу, цз. 51, с. 999; цз. 103, с. 1732; цз. 257, с. 3717.
7	Гу Интай. Мин ши цзи ши бэнь мо (Записки о событиях истории ди¬
настии Мин от начала и до конца). Шанхай, 1934, цз. 15, с. 1; Тань Цянь.
Го цюе (Краткое изложение сведений о государстве). Пекин, 1958, цз. 6,
с. 776; Фу Вэйлинь. Мин Шу (Книга истории династии Мин). Шанхай, 1937,
с. 23, с. 293.
8 Chan D. The Problem of the Princes as Faced by the Ming Emperor
Hui (1399—1402).—Oriens, 1958, vol. 11, .Nb 1—2, c. 183, 193; его же.
The Usurpation of the Prince Yen (1398—1402). San Francisco, 1976, c. 9;
Farmer E. Early Ming Government. Cambridge Mass.—London, 1976, c. 74;
eeo же, The Princes and the Regional Military Power in Early Ming. San Fran¬
cisco, 1970, c. 3.
9	Мин Тай-цзу ши лу, цз. 51, с. 999.
10	Там же, цз. 117, с. 1919.
11	Цзу сюнь лу (Заветы царственного предка).— Мин чао кай го вэнь
сянь (Письменные памятники времен основания династии Мин). Т. 3. Тай¬
бэй, 1966, с. 1718.
12	Мин Тай-цзу ши лу, цз. 51, с. 999.
13	Цзу сюнь лу, с. 1714.
14	Хуан Мин Цзу сюнь (Заветы царственного предка династии Мин).—
Мин чао кай го вэнь сянь, с. 1612—1613.
15	Мин Тай-цзу ши лу, цз. 210, с. 3131; цз. 222, с. 3233; цз. 237, с. 3462.
16	Там же, цз. 217, с. 3191; Хуан Мин Цзу сюнь, с. 1667.
17	Мин ши (История династии Мин). Тайбэй, 1962, цз. 139, с. 1748(1);
Гу Интай. Мин ши цзи ши бэнь мо, цз. 15, с. 3.
18	Мин Тай-цзу ши лу, цз. 241, с. 3499; Тань Цянь. Го цюе, цз. 7, с. 608;
Сунь Чэнцзэ. Чунь Мин мэн юй лу (Дополнительные записки произвольных
мыслей о династии Мин). Пекин, б. г., цз. 23, с. 11а.
19	Фу Вэйлинь. Мин шу, цз. 23, с. 293.
20 Там же, цз. 23, с. 293; Тань Цянь. Го цюе, цз. 10, с. 776, цз. 4, с. 412.
21 Хуан Мин Цзу сюнь, с. 1580; Дэн Сыюй. «Мин да гао» юй Мин чу
чжи чжэнчжи шэхуэй (Кодекс «Мин да гао» и социальная политика в начале
эпохи Мин).— Яньцзин сюэбао. 1936, № 2, с. 457.
22	Farmer Е. The Princes and the Regional Military Power in Early Ming,
c. 4—6.
23. Мин Тай-цзу ши лу, цз. 10, с. 1694; цз. 203, с. 3038; Тань Цянь. Го
цюе, цз. 7, с. 605, 633; цз. 8, с. 645, 651, 656, 657; цз. 9, с. 693, 698, 701, 711.
24	Мин Тай-цзу ши лу, цз. 226, с. 3305, цз. 255, с. 3684; цз. 257, с. 3712,
3715—3716; Тань Цянь. Го цюе, цз. 10, с. 739, 770, 778; Мин ши, цз. 117,
с. 1511(1).
25	У Хань. Жизнеописание Чжу Юаньчжана. М., 1980, с. 227—228.
26	Очерки истории Китая. Под ред. Шан Юэ. М., 1959, с. 412.
27	См. Тань Цянь. Го цюе, цз. 4, с. 412.

С. В. Волков
ГОСУДАРСТВЕННАЯ СЛУЖБА И ЧИНОВНИЧЕСТВО
В РАННЕСРЕДНЕВЕКОВОИ КОРЕЕ
Корея относится к числу тех стран Дальнего Востока, в ко¬
торых государственная власть и традиции централизации были
всегда весьма сильны. В силу этого проблемы, связанные с
организацией государственной службы, функционированием ад¬
министративного аппарата, положением и ролью в обществе чи¬
новничества, имеют для ее истории первостепенное значение.
В настоящей статье будут рассмотрены вопросы, касающиеся в
основном организации государственной службы в раннесредне¬
вековой Корее — происхождения чиновничества, его комплекто¬
вания и подготовки, прохождения службы, мер поощрения и
наказания, принципов материального обеспечения.
Функциональная группа лиц, причастных к управлению, по¬
является на самых ранних стадиях социального расслоения об¬
щества как результат отделения умственного труда от физиче¬
ского и является необходимым элементом любого общества,
вышедшего из первобытного состояния, но дальнейшее ее разви¬
тие зависит немало от формы государственного устройства.
В централизованных государствах с сильной центральной
властью такая группа обычно выделяется в особый социальный
слой — чиновничество. Оно состоит из лиц, находящихся на го¬
сударственной службе и выполняющих функции как непосред¬
ственно в сфере государственного управления, так и по обслу¬
живанию такого управления, а равно любые другие функции в
интересах государства (служба в научных, учебных, лечебных
и других учреждениях). Каждое из этих лиц занимает строго
определенное положение в иерархии (вне госаппарата чиновни¬
чество, естественно, существовать не может). В наиболее раз¬
витой и завершенной форме для чиновничества характерны:
формальный показатель положения в иерархии — чин (ранг),
специальная подготовка, определенный порядок прохождения
службы, наличие форменной одежды и знаков различия.
Таким образом, можно говорить, что чиновничество возни¬
кает не раньше, чем появляется фиксированная служебная ие¬
рархия и государственные институты с определенным штатом.
Однако функциональные предшественники чиновников, т. е. ли¬
121

ца, специально занятые в сфере управления, появились, естест¬
венно, много раньше. В источниках имеется ряд указаний о су¬
ществовании в Корее подобных лиц или даже социального слоя
уже на рубеже нашей эры и в первых веках.
Из китайских летописей «Хоухань шу» и «Саньго чжи» яв¬
ствует, что в Пуё существовали «чины», так называемые «га»,
образовывавшие высший социальный слой в стране. У других
племен (например, в Восточном Окчо) имелись «начальники в
селениях», причем у южных племен даже иерархия этих «на¬
чальников» *.
В первых веках нашей эры на Корейском полуострове в трех
сформировавшихся там государствах — Когурё, Пэкче и Силла
были созданы системы чинов и должностей. Сведения о чинов¬
ничестве Когурё и Пэкче немногочисленны и довольно противо¬
речивы 2. К тому же они не представляют большого интереса
для изучения эволюции государственной службы в Корее, по¬
скольку оба этих государства просуществовали только до сере¬
дины VII в., когда были поглощены Силла, объединившим по¬
луостров под своей властью. Таким образом, картину непрерыв¬
ного развития чиновного аппарата в Корее можно представить,
рассматривая силлаское (до X в.), а затем корёское (X—
XIV вв.) чиновничество.
Когда именно произошел переход от бессистемных названий
должностей к стройной чиновно-ранговой системе в Силла,
сказать трудно. Основные названия чинов 17-ранговой системы
встречаются в «Основных записях» «Самгук саги» уже с первых
веков нашей эры, хотя наличие тогда этой системы, видимо, не¬
реально. Вместе с тем от первых веков нашей эры сохранился
ряд терминов, обозначающих понятие чиновно-должностной
иерархии, их значение и место в этой иерархии были неясны
уже Ким Бусику 3.
В летописях Силла встречаются, хотя и нечасто, сведения
об исполнении должностными лицами особых поручений вана,
о совещаниях вана с сановниками и т. п. Первое такое сообще¬
ние относится к 90 г., когда ваном (Пхаса) были разосланы
10 посланцев, «чтобы выявить нерадивых в государственных
делах правителей областей и округов и тех, которые допуска¬
ли опустошение большого количества полей, снизить по долж¬
ности или изгнать». Во 2-м месяце 138 г. в Кымсоне был уч¬
режден зал для обсуждения государственных дел, а в 7-м меся¬
це 147 г. встречается сообщение о том, что «ван (Ильсон. —
С. В.) приказал сановникам, чтобы каждый из них предложил
по человеку, который своей мудростью был бы пригоден на
должность военачальника»4. В I-м месяце 469 г. были установ¬
лены наименования столичных кварталов и улиц. В 3-м меся¬
це 487 г. «начали учреждать во всех направлениях почтовые
станции, a coca (чиновникам.—С. В.) было приказано приве¬
сти в порядок дороги». В 7-м месяце 497 г. снова встречаем из¬
вестие о приказе вана Соджи сановникам назвать по одному
122

способному человеку, который мог бы «управлять народом»5.
Что же касается центрального аппарата государственного
управления, то известно, что он стал формироваться в Силла с
начала VI в. (первым в 516 г. было создано военное ведомст¬
во— Пёнбу), и его развитие прошло пять основных этапов: на¬
чало VI — середина VII в., вторая половина VII в., первая по¬
ловина VIII в., вторая половина VIII в. и IX — начало X в.
Причем фактически этот аппарат был сформирован к концу
второго периода, т. е. к середине VII в., при ванах Чиндок, Тхэ-
джон-Мурёле, Мунму и Синмуне. Формирование военного аппа¬
рата, начавшись практически одновременно с гражданским,
шло более интенсивно и завершилось раньше.
В зрелом виде госаппарат Силла выглядел так. Высшим го¬
сударственным учреждением был Чипсасон, осуществлявший об¬
щее управление и служивший, очевидно, консультативным со¬
ветом для правителя — вана. Глава его — чунси (сиджун) был
фактически главой государственной администрации. Управление
различными государственными делами распределялось между
министерствами (отраслевыми палатами), называвшимися
обычно «бу», каковых насчитывалось 13. Более мелкие вопро¬
сы находились в ведении «со» — управлений и равных им уч¬
реждений, некоторые из которых подчинялись непосредственно
министерствам. Имелись также и другие мелкие учреждения.
Отдельную группу составляли сонджоны — ведомства по делам
крупнейших буддийских монастырей6. Министерство двора (Нэ-
сон) занимало особое положение; штат его был невелик (7 че¬
ловек), но в систему дворцового ведомства входило более 100
мелких учреждений — «чоны» и им равные — обслуживавших
царствовавшую семью и лично вана. В большинстве из них
имелось по пять-шесть чиновников. Минимальное число двор¬
цовых чиновников составляло 538 человек. В основном аппара¬
те центрального управления служило, как минимум, 775 чело¬
век (в Чипсасоне—17, в министерствах — от 15 до 38, в
остальных учреждениях — от 4 до 113 человек в каждом). Все¬
го насчитывалось 1330 столичных гражданских чиновников (в
конце VIII в., когда численность госаппарата была максималь¬
ной,— 1351), служивших в 160 различных учреждениях7.
Положение чиновников в иерархии государственной службы
регулировалось чиновно-должностной системой. В Силла суще¬
ствовала система чинов, распределенных по 17 рангам: 1-й —
каккан; 2-й — ичхан; 3-й — чапчхан, 4-й — пхаджинчхан, 5-й —
тэачхан, 6-й — ачхан, 7-й — ильгильчхан, 8-й — сачхан, 9-й —
кыпчхан, 10-й — тэнама, 11-й — нама, 12-й — тэса, 13-й — са¬
джи, 14-й — кильса, 15-й — тэо, 16-й — соо, 17-й — чови 8. В се¬
редине VII в. появились особый и исключительный ранги — тэ-
гаккан и тхэдэгаккан. Согласно «Самгук саги», 17 рангов по¬
явились в 32 г., однако столь ранняя дата сомнительна, тем бо¬
лее что в записях летописи, относящихся к назначениям чинов¬
ников и производству их в следующий чин, в II—IV вв. упоми¬
123

наются только 5—6 чинов из 17. Они, видимо, и удовлетворяли
потребность регламентации чиновничьей иерархии в то время.
После разгрома Пэкче и Когурё и присоединения к Силла
их территорий часть чиновничества этих государств перешла на
службу в Силла и получила силлаские чины в зависимости от
тех рангов, которые они имели на родине, но с очень сильным
понижением (например, пэкчесцы 2—3-го рангов получали в
Силла чины 10—11-го рангов и т. д.).
В тесной связи с системой чинов находилась система долж¬
ностей, которых в центральном аппарате насчитывалось (вместе
с вариантами) 127. Каждой должности соответствовал опреде¬
ленный чин (а следовательно, и ранг), причем чаще предусмат¬
ривался интервал в чинах- например, должность рёна (управ¬
ляющего) в Сонбу — корабельном ведомстве — мог занимать
чиновник в чине от тэачхана (5-й ранг) до каккана (1-й ранг)
и т. д.
Названия должностей зависели от учреждения: часто долж¬
ности одного уровня и сходных функций назывались по-разно¬
му в различных учреждениях. При реконструкции иерархии
должностей для группировки их по значимости мною было
применено понятие среднего ранга, позволяющее все многооб¬
разие должностей четко поделить на семь групп. Например, к
одной группе относятся должности, для которых предусмотрен
чин от саджи до тэса (13—12-й ранги) и от чови до сачхана
(17—8-й ранги), ибо в обоих случаях средний ранг одинаков—
12,5. К первой группе относятся должности со средним рангом
выше 5, ко второй — 7,5—8,5, к третьей — 9—11,5, к четвер¬
той— 12, к пятой — 12,5, к шестой—14,5, к седьмой — более
низкого и неизвестного ранга 9.
В должностной структуре в общем выделяется ведущая пя¬
тичленная схема: рён-кён-тэса-саджи-са (для большинства бу);
в менее значительных учреждениях она сокращается до трех¬
членной (кён-тэса-са) и даже двухчленной (тэса-са), в ряде
случаев трехчленная схема имеет вид:	кам-тэса (чусо) —са.
Указанные схемы, впрочем, являются усредненными:	двух уч¬
реждений с совершенно одинаковыми штатами почти не встре¬
чается, а некоторые из них вообще имеют специфическую, свой¬
ственную только им структуру и названия должностей.
Если делить чиновничество по функциональному принципу,
то приведенную выше группировку следует несколько укруп¬
нить.
В этом случае все чиновники могут быть разделены на
пять категорий, или разрядов: I — высший руководящий со¬
став (1-я группа), руководители крупных ведомств; II—сред¬
ний руководящий состав (2-я и 3-я группы), руководители сред¬
них учреждений и подразделений крупных ведомств; III —
младший руководящий состав (4-я и 5-я группы), руководители
мелких учреждений и средний персонал крупных ведомств;
IV — исполнительско-делопроизводственный персонал (6-я груп-
124

Таблица I
Удельный вес числа чиновников различных рангов и категорий
в составе гражданского, военного
и провинциального чиновничества *
Ранги и
категории
Средний
ранг
Гражданские
столичные
Военные
Провинциаль¬
ные
Всего
число
%
число
%
число
%
число
%
ранги
1
3,0—5,0
36
2,7
42
1,1
14
2,5
92
1 ,6
2
7,5—8,5
68
5,1
138
3,7
9
1,6
215
3,8
3
9,0—11,5
41
3,1
1100
29,2
129
22,5
1270
22,4
4
12,0
229
17,2
341
9,1
218
38,2
788
13,9
5
12,5
71
5,3
226
6,0
201
35,2
498
8,8
6
14,5
581
43,7
1918
50,9
—
—
2499
44,1
7
—
304
22,9
— |
—
—
—
304
5,4
Всего ...
1330
100,0
1
3765
1
100,0
571
100,0
5666
100,0
категории
I
36
2,7
42
1,1
14
2,5
92
1,6
II
109
8,2
1238
32,9
138
24,2
1485
26,2
III
300
22,6
567
15,1
419
73,3
1286
22,7
IV
571
43,7
1918
50,9
—
—
2499
44,1
V
304
22,9
—
—
—
304
5,4
Всего ...
1330 |
100,0 |
3765
100,0
571 |
100,0 I
5666
100,0
* Самгук саги. Т. 2., с. 231—296.
па) и V — младший обслуживающий персонал (7-я группа), по
своему статусу они напоминают унтер-офицеров в армии.
Помимо чиновников столичного центрального госаппарата,
составлявших ядро чиновничества, существовали чиновники про¬
винциальные и военные (офицеры армии). Провинциальные чи¬
новники занимали должности в административно-территориаль¬
ных единицах, осуществляли функции местного управления и не
были объединены в какие-либо единые учреждения. Существо¬
вало 9 провинциальных должностей, распределенных по различ¬
ным типам административных единиц:	по девяти областям
(чу), пяти малым столицам (согёнам), нескольким десяткам
окружных и уездных центров-крепостей (куны и хёны). Мини¬
мальное число провинциальных чиновников — 571 человек10.
В армии Силла насчитывалось 35 основных военных долж¬
ностей, распределенных по регулярным войсковым формирова¬
ниям 23 видов (основными из которых были так называемые
«шесть чон», «девять содан», «десять тан» и «пять чусо»), они
состояли из частей, обычно называвшихся «тан» (знамя) и
часто именовавшихся по названиям областей и населенных
123

Таблица 2
Удельный вес числа гражданских,
военных и провинциальных чиновников
в составе чиновничества различных рангов и категорий *
Группы и
категории
Средний
ранг
Гражданские
столичные
Военные
Провинциаль¬
ные
Всего
число
%
число
%
число
%
число
%
группы
92
100
1
3—5
36
39,1
42
45,7
14
15,2
2
7,5-8,5
68
31,6
138
64,2
9
4,2
215
100
3
9—11,5
41
3,2
1100
86,6
129
10,2
1270
100
4
12
229
29,1
341
43,3
218
27,6
788
100
5
12,5
71
Н,3
226
45,4
201
40,3
498
100
6
14,5
581
23,2
1918
76,8
—
—
2499
100
7
—
304
100,0
—
—
—
—
304
100
категории
I
15,2
92
100
36
39,1
42
45,7
14
II
109
7,3
1238
83,4
138
9,3
1485
100
III
300
23,3
567
44,1
419
32,6
1286
100
W
581
23,2
1918
76,8
—
—
2499
100
V
304
100,0
—
—
—
—
304
100
* Самгук саги. Т. 2, с. 231—296.
пунктов. Служившие в них военные чиновники различались по
цвету кыма (нашивка в форме полумесяца на воротнике фор¬
менной одежды). Высшими должностями были чангуны, за ни¬
ми шли тэгамы, тэдэгамы и тэгван тэгамы, затем — танджу,
ниже — различные камы, чегамы, ханы и прочие должности.
Военных чиновников насчитывалось, как минимум, 3765 чело¬
век п.
Таким образом, чиновничество Силла имело довольно разви¬
тую и сложную профессиональную, функциональную и чинов¬
но-должностную систему, позволяющую говорить о высоком
уровне бюрократизации. Она была, конечно, весьма еще дале¬
ка от совершенства. Численность же корейского чиновничества
в раннее средневековье выглядит весьма внушительной (доста¬
точно вспомнить, что, например, численность рангового чиновни¬
чества в России середины XVIII в. составляла всего 2051 чело¬
век, с канцеляристами— 11,5—12,5 тыс., а офицеров — не более
8 тыс. человек) 12.
Провинциальные и военные чиновники могут быть разделе¬
ны на те же группы и категории, что и столичные (табл. 1 и 2).
Специального всеобъемлющего кодекса, определявшего про¬
хождение службы и повседневную деятельность чиновников, по-
видимому, не существовало, во всяком случае никакими данны¬
ми о нем мы не располагаем. Насколько можно судить, эти во¬
просы регламентировались специальными указами. В летопи
126

сях Силла под 1-м месяцем 520 г. сказано: «Обнародовали за¬
коны и впервые установили порядок ношения всеми чиновни¬
ками форменной одежды красного и лилового цвета» 13. Введе¬
ние при ване Попхыне формы — один из важнейших шагов в
деле обособления чиновничества в социально-профессиональную
группу. Дата этого указа вполне согласуется с тем, что нам из¬
вестно о времени формирования силлаского чиновничества.
Интересен указ от 1-го месяца 538 г., который разрешал чи¬
новникам, служившим на окраинах, брать с собой семьи 14. Он
совершенно однозначно свидетельствует о практике назначения
провинциальных чиновников из центра уже на ранних этапах
формирования чиновно-должностной структуры в Корее. В даль¬
нейшем, как известно, подобная практика была широко распро¬
странена. Таким образом, нет никаких оснований противопо¬
ставлять столичное и провинциальное чиновничество в соци¬
альном плане: в широком смысле слова чиновничество все было
столичным, и если чиновник сегодня был послан в провин¬
цию, то завтра он мог быть отозван назад; в столице же нахо¬
дились дом и семьи чиновников. Поэтому различие между
столичным и провинциальным чиновничеством следует признать
чисто функциональным.
В 1-м месяце 675 г. из меди были отлиты печати и разосла¬
ны по учреждениям, областям и округам. Под 11-м месяцем
710 г. имеется сообщение о том, что ван Сондок «сотворил на¬
ставления о поведении для всех чиновников и показал их ок¬
ружающим слугам» 15. Судя, однако, по тому, что об их введе¬
нии ничего не говорится, наставления эти на практике так и не
использовались.
Последний известный нам из указов, касающихся чиновни¬
ков, датирован 2-м месяцем 758 г. Согласно ему, все чиновни¬
ки, находящиеся в отпуске свыше 60 дней, подлежали увольне¬
нию 16. Указ этот был вызван, очевидно, тем, что к тому вре¬
мени частым явлением стало уклонение чиновников от исполне¬
ния своих обязанностей (в этот период впервые обозначились
признаки упадка централизованного государства).
Сведения об организации отбора людей на службу встре¬
чаются довольно поздно — в записях конца VIII в. Весной
788 г., согласно «Самгук саги», впервые для отбора людей на
службу были учреждены три «степени учености», различавшие¬
ся по объему знаний китайской классической литературы. В со¬
ответствии с этими степенями лица, сдававшие экзамены, на¬
значались на должности. Полное предпочтение отдавалось тем,
кто мог читать и понимать все пять классических книг («Иц-
зин», «Шуцзин», «Шицзин», «Лицзин», «Чуньцю») и три исто¬
рии («Шицзи», «Ханыиу», Хоуханыиу»), а также сочинения
дцугиу китайских мыслителей. Высшей степени удостаивались
липа, читающие и понимающие «Цзоши чжуань», «Чунытю»,
«Лицзи», «Вэньсюань» и хорошо разбирающиеся в «Лун Юй»
и «Сяоцзин», второй степени — способные читать и понимать
127

«Цюйли», «Лун Юй» и «Сяоцзин». Для получения третьей, низ¬
шей степени достаточно было читать «Цюйли» и «Сяоцзин».
В летописи говорится, что «если в прежние времена люди отби¬
рались по стрельбе из лука, то теперь это изменено указан¬
ным выше образом» 17.
Таким образом, к VIII в. первостепенное значение стали
придавать конфуцианской образованности кандидатов в чинов¬
ники. Причем ориентация на «ученость» установилась скорее
всего задолго до официального введения «степеней учености».
Можно предположить, что она появилась на рубеже VII—
VIII вв., когда произошла нормализация отношений с Китаем
и в Объединенном Силла получило широкое распространение
китайское культурное влияние.
Большое значение придавалось обучению кандидата на
должность в Китае. Интересен следующий случай, зафиксиро¬
ванный летописями Силла. В 9-м месяце 789 г. некто Чаок был
выдвинут на должность сосу уезда Янгын, однако со стороны
чипсаса Мочхо последовало возражение под тем предлогом, что
Чаок «выдвинут не благодаря учености» («под ученостью»
здесь, очевидно, понимается наличие соответствующих степе¬
ней, о которых шла речь выше). Однако сиджун на это заме¬
тил, что хотя Чаок «выдвинут и не благодаря учености, разве
нельзя его использовать, если он был студентом в Великом
Танском государстве». Ван Вонсон согласился с этим мнени¬
ем 18. Экзамены, видимо, не были обязательными при занятии
должностей в этот период. На какие именно должности (в
смысле высоты ранга) назначались обладатели упомянутых
«степеней учености», неизвестно. Но несомненно, что отбору
кандидатов даже на младшие должности уделялось серьезное
внимание. Примечательно, что в описанном выше случае канди¬
датура на должность уездного сосу 19 обсуждалась виднейшими
сановниками в присутствии самого вана.
В последние столетия существования Объединенного Силла
получила широкое распространение практика отправки моло¬
дежи на обучение в танский Китай, иногда обучавшиеся сдава¬
ли в Китае и экзамены. Известно, например, что в 9-м месяце
874 г. экзамены в Тан выдержал Чхве Чхивон, знаменитый ко¬
рейский писатель и историк20.
Впервые факт отправки молодых силласцев на учебу в Ки¬
тай зафиксирован в летописях еще в 640 г., когда женщина-
ван Сондок просила о принятии нескольких силласцев в Госу¬
дарственную школу (Госюэ) в Чанъани. Там же отмечается,
что Когурё и Пэкче также посылали своих детей для обучения
в этой школе. Известно, что с такой же просьбой в 7-м месяце
728 г. обращался ван Сондок, в 5-м месяце 825 г. ван Хондок
просил оставить 12 человек на учебу в Высшей школе (Гоцзы-
цзян) и вернуть домой троих окончивших эту школу. Есть све¬
дения об отправке домой в 840 г. 105 человек заложников и
учащихся, у которых кончился срок обучения, в 7-м месяце
128

869 г. для обучения в Тан были отправлены три молодых чело¬
века, которым на приобретение книг было выдано 300 нян се¬
ребра21. Однако доля лиц, учившихся в Китае, была, несомнен¬
но, крайне незначительной среди назначаемых на должности в
Силла.
Продвижение по служебной лестнице не регламентировалось
единым положением, и сроков выслуги лет в определенных чи¬
нах, видимо, не существовало. Присвоение очередного чина
производилось либо в зависимости от должности, либо за опре¬
деленные заслуги. Однако широкое распространение имела
практика одновременного повышения в чине всех чиновников
или значительной их части по случаю какого-либо события,
праздника, восшествия на престол нового вана и т. п.
Первое такое сообщение относится к 357 г., когда «лица, от¬
личающиеся сыновней почтительностью и благонравием», были
повышены в чине на одну степень. Это произошло на второй
год правления вана Намуля и по случаю его восшествия на
престол. В 479 г. чиновникам дано было повышение на одну
степень по случаю восшествия вана Соджи, в 8-м месяце
540 г. таким повышением в отношении всех гражданских и во¬
енных чиновников было ознаменовано вступление на престол
вана Чинхына, в 9-м месяце 702 г. — вана Сондока, в 785 г.—
вана Вонсона, а в 897 г. —вана Хёгона 22.
Все эти мероприятия проводились на первом году правления
нового вана и для него стояли в одном ряду с такими акциями,
как всеобщая амнистия, раздача зерна и подарков и т. д.
Система поощрений и наказаний не была зафиксирована в
виде письменных кодексов, но, как правило, регулировалась
сложившимися традициями. Наиболее типичными поощрениями
являлись производство в следующий чин, выдача зерна, тканей
или иного имущества. В качестве наказания применялась
смертная казнь, наказание палками, ссылка, понижение в чине,
лишение должности. Рассмотрим ряд примеров подобного рода,
дошедших до нас в летописях.
В Когурё, как явствует из «Таншу», «потерявшим сражение,
покорившимся неприятелю... отрубают голову»23, т. е. казнят
военачальников, проигравших сражение или сдавшихся в плен.
Такое наказание было, видимо, обычным и в Силла. В 661 г.
(8 г. Тхэджон—Мурёля), когда силлаские войска потерпели по¬
ражение от пэкчесцев у Пингоряна, «ван установил различные
наказания для военачальников в соответствии с их виновностью
за поражение». К следующему году относится интересное сооб¬
щение о том, что командир отряда Тэдан Чинджу и начальник
войск области Намчхон Чинхым, «притворившись больными,
проводили время в праздности и не думали о государственных
делах, поэтому [ван] предал их казни вместе с их семьями»24.
Таким образом, родственников виновных чиновников казнили не
только в случае государственной измены или заговора с целью
захвата власти (когда это было правилом), но и при менее
<) Зак. 550
129

значительных преступлениях. В отдельных случаях казнь заме¬
нялась более мягким наказанием. Так, в 670 г. (10 г. Мунму)
«по возвращении в столицу ван должен был предать смерти
Чунсина, Ыгвана, Тальгана и Хынгвана, отступивших [с поля
боя] и скрывшихся, но, смилостивившись, ограничился отреше¬
нием от должностей». В 5-м месяце 701 г. начальник округа
Рёном ильгильчхан Чеиль был наказан 100 ударами палок и
сослан на острова «за то, что пренебрегал государственными
делами и преследовал личные выгоды»25.
Большинство сведений о наградах связано в летописи с во¬
енными действиями. Например, в 266 г. (5 г. Мичху) за оборо¬
ну крепости Понсан ее начальник Чиксон был произведен в
ильгильчханы, а его офицеры и солдаты щедро награждены;,
награды выдавались в 648 г. после разгрома пэкческих
войск26. Обычно вид и размер награды определялся не только
и не столько заслугами, сколько чином награждаемого. В 661 г.
ван Мунму решил выдать военачальникам в чине каккана и ич-
хана мечи, чапчханам, пхаджинчханам и тэачханам — трезубцы,
а всех остальных повысить в чине на одну степень. В 10-м ме¬
сяце 668 г. после разгрома Когурё всех военачальников-ичханов
произвели в какканы, а остальных — повысили на одну сте¬
пень. Особо отличившимся младшим военным чиновникам (за
убийство вражеского военачальника, взятие ворот и т. п.) повы¬
шение производилось через несколько степеней. Так, два сога-
ма и хыганнён получили чин ильгильчхана (7-й ранг) и по
1000 соков риса, а командир отряда Содан — сачхана (8-й
ранг) и 700 соков риса 27. Видимо, существовало определенное
соответствие между присваиваемым чином и количеством выда¬
ваемого зерна.
Практиковались, как видно, и посмертные награды, причем
зерно в этом случае выдавалось семье чиновника. Например,,
погибший в Чичхонском сражении Ким Сангён, согам войск об¬
ласти Хансан, посмертно получил чин ильгильчхана, а его семье
было выдано 1000 соков риса; в 11-м месяце того же года за
погибших на службе чиновников их семьи получили определен¬
ное количество шелковых тканей: при должности выше согама
около 100 кусков, а ниже — по 20 кусков28.
В следующем, 669 г. захваченные когурёские конюшни бы¬
ли распределены следующим образом: тхэдэгаккан Ким Юсин
получил 6 конюшен, семь какканов — по 3, четыре сопхана —
по 2, шесть пхаджинчханов и двенадцать ачханов — по 1,
остальные 74 конюшни также «были розданы должным обра¬
зом». В 670 г. два полководца были произведены в кыпчханы
и каждый получил соответствующее количество риса 29.
Чрезвычайно интересна следующая запись: «Сачхан Курюль
из Асуля во время Чичхонского сражения пробрался под мо¬
стом и, перейдя через реку, внезапно вступил в бой с врагами
и одержал крупную победу, но так как он рисковал по собст¬
венной воле, без военного приказа, то, несмотря на выдающий¬
130

ся подвиг, ему не было выдано награды»30. Этот случай, на
мой взгляд, очень ярко характеризует .принципы силлаской чи¬
новничьей этики, одной из основ которой было беспрекословное
повиновение и исполнение приказа, тогда как реальным заслу¬
гам придавалось, очевидно, меньшее значение. Другой основой
была тесная зависимость награды от чина, что также препятст¬
вовало воздаянию по действительным заслугам. И когда мы
читаем в летописи, что было произведено награждение «с соот¬
ветствующими различиями», то имеются в виду различия не в
заслугах, а в чинах награждаемых.
Встречаются и иные награды. В виде особого исключения
могли жаловаться участки земли на различных правах.
В 7-м месяце 562 г. за участие в разгроме Кая хваран Сада-
хам (за которым были признаны наибольшие заслуги) получил
-от вана Чинхына добротные земли и 200 пленных (землю он,
правда, раздал воинам, а пленных отпустил) 31.
В 839 г. начальнику крепости Чхонхэ тэса Кунбоку за выда¬
ющиеся заслуги в ходе борьбы за престол вана Синму было
присвоено специальное звание камыгунса («командующего ар¬
мией, заслужившей благодарность за справедливые деяния») и
даровано 2000 дворов в качестве сиксильбон (М. Н. Пак пере¬
водит это как «кормленое владение»). Вступивший в том же
году на престол сын Синму ван Мунсон произвел Кунбока в
командующие военными силами на море и наградил его почет¬
ным одеянием (чанбок) с особой расцветкой, вышивкой и над¬
писями 32.
Во 2-м месяце 863 г. ван Кёнмун после посещения государ¬
ственной школы Кукхак раздал ее преподавателям подарки «с
соответствующими различиями» за объяснение смысла священ¬
ных книг. При подавлении мятежа против женщины-вана Чин-
сон в 889 г. один из военачальников — нама Рёнги проявил ма¬
лодушие, тогда как деревенский староста Урён мужественно
погиб в бою, в связи с чем первому было приказано отрубить
голову, а 10-летнего сына второго назначить на место отца33.
Таковы примеры наказаний и поощрений, зафиксированные
в летописи (здесь не приводятся многочисленные известия о
казнях за заговоры и мятежи, поскольку эти деяния не имеют
отношения к преступлениям по службе).
Особо следует остановиться на случаях поощрений, связан¬
ных с производством в чин простолюдинов или вообще лиц, не
являющихся чиновниками, но ставшими таковыми в результате
получения этого поощрения, поскольку в данном случае мы ка¬
саемся исключительно важной проблемы — путей и принципов
вхождения в состав чиновного сословия и тем самым в состав
господствующего класса.
В источниках имеются сообщения о даровании чинов рядо¬
вым солдатам и простолюдинам, причем в ряде случаев давае¬
мый чин не только позволял им встать в ряды чиновничества,
но и продвинуться по служебной лестнице, так как они могли
9*
131

получить сразу довольно высокий чин. В частности, в 668 г. за
заслуги при взятии Пхеньяна двум силласким солдатам (кун-
са) —Пукко и Куги — был пожалован чин сульгана (8-й ранг)
и по 700 соков риса, а «подменяющий солдат» (кагунса) жи¬
тель Пирёльхоля некто Сэхваль получил чин когана (9-й ранг)
и 500 соков риса 34.
Под 699 г. встречаем известие о том, что житель деревни
Синчхон Михиль, найдя золотой самородок весом 100 пхун,
преподнес его вану Хёсо и был награжден чином намбёна и
100 соками риса. В 4-м месяце 756 г. некто Тэ Ённам был по¬
жалован чином намбёна I степени за преподнесение вану Кён-
доку белой лисицы 35.
Таким образом, чиновничество в целом не было замкнутой,
самовоспроизводящейся социальной группой, а пополнялось по¬
стоянно за счет простолюдинов. Если высшие слои чиновничест¬
ва и господствующего класса вообще отличались очень жесткой
замкнутостью и социальная мобильность там была практически
исключена, то низшие слои чиновничества были «открыты» и
являлись благодатной почвой для социальных перемещений.
Кроме того, в это время чиновничество росло в численном от¬
ношении довольно быстро и не могло замещать выходцами из
своей среды все вновь создаваемые должности. Тем самым от¬
крывались широкие возможности для перехода в состав чинов¬
ничества выходцев из простолюдинов, особенно тех, кто служил
на военной службе и получал чины за военные заслуги.
Чиновничество как социальная группа было наиболее тесно
связано с государственной властью в лице вана, так как бла¬
гополучие чиновников зависело от выплаты в той или иной
форме жалованья из государственных фондов. Это жалованье
существовало в различных видах: либо это были участки зем¬
ли, налоги с которых (их платили крестьяне, сидевшие на этих
землях и являвшиеся держателями государственных наделов)
поступали в распоряжение чиновника, либо зерно, либо другие
материальные ценности (например, ткани).
В летописи под 5-м месяцем 687 г. (7 г. Синмуна) сказано,
что «гражданским и военным чиновникам дарованы поля с раз¬
личиями [по степеням]». Однако через два года, в 1-м месяце
689 г., был издан указ, по которому «ногып» — земельное жа¬
лование упразднялось и вместо этого стала правилом выдача
чиновникам риса с учетом их служебного положения. В сере¬
дине VIII в. решено было возвратиться к прежней системе воз¬
награждения чиновников: в 3-м месяце 757 г. (16 г. Кёндока),
«отменив помесячное жалованье центральным и местным чинов¬
никам, возобновили раздачу в жалованье уделов («ногып»)»36.
Система «ногып» распространялась не только на отдельных
чиновников, но и на целые государственные учреждения, кото¬
рые материально обеспечивались на тех же основаниях, что и
отдельные чиновники. В источнике сообщается, например, что-
в 3-м месяце 799 г. (1 г. Сосона) уезд Ного в Чхонджу был
132

превращен в «ногып» для [кормления] учащихся [Государствен¬
ной школы]37.
Эта система практиковалась до самого конца существования
Объединенного Силла и, видимо, сыграла некоторую роль в его
упадке. Дело в том, что раздача земель, даже условная, всег¬
да таит в себе опасность того, что ее обладатель постарается
превратить ее в наследственную, навсегда закрепив за собой.
И в конце VIII—IX в., когда проявилась общая тенденция к
росту частного землевладения аристократии, наиболее могуще¬
ственные сановники самовольно присваивали себе условные
держания, пользуясь ослаблением централизованного государ¬
ства.
Видимо, не случайно и переход к системе «ногып» произо¬
шел в начале второй половины VIII в., когда впервые обозна¬
чилась тенденция к ослаблению государства и росту частного
землевладения. А в период расцвета и наибольшего могущест¬
ва Объединенного Силла господствовала система помесячного
жалованья зерном, которая, несомненно, гораздо больше отве¬
чала принципам централизованного государства.
После распада в начале X в. государства Объединенное
Силла на части его территории авантюристом Кунъе было соз¬
дано в 901 г. собственное государство. В 904 г. оно получило
название Маджин, в 911 г. было переименовано в Тхэбон.
В 918 г. Кунъе был свергнут Ван Гоном, провозгласившим соз¬
дание государства Корё, которое вскоре вновь объединило весь
полуостров, положив начало новому периоду корейской исто¬
рии, а тем самым и новому этапу в развитии государственной
службы.
Административная система Корё сложилась, с одной сторо¬
ны, на основе тхэбонской, ее непосредственной предшественни¬
цы, и выросла из нее, а с другой — являлась наследницей сил-
лаской государственной традиции (собственно, Маджин и Тхэ¬
бон сами в значительной степени копировали силласкую систе¬
му управления). Однако в период Корё чиновно-администра¬
тивная система приобрела ряд новых черт, сильно отличавших
ее от силлаской, прежде всего в отношении чиновно-должност¬
ной структуры.
Принципиально новым в чиновной системе Корё было от¬
сутствие в ней собственно чинов (т. е. названий определенных
рангов). Было установлено девять рангов, каждый из которых
подразделялся на две степени — полную и неполную; всего,
таким образом, насчитывалось 18 степеней. Степень стала
главным фактором, определявшим положение чиновника в го¬
сударственном аппарате (по нему производилась и выдача жа¬
лованья), и если в период Силла каждой должности соответст¬
вовал чин (или диапазон чинов), то в период Корё — лишь
конкретно указанная степень.
Системой степеней в Корё были охвачены все лица, полу¬
чающие установленное содержание, в том числе члены семьи,
133

наложницы вана и т. п. Выделяются следующие категории лиц,
имеющие общегосударственные степени:
1.	Чиновники центральных (столичных) учреждений;
2.	Военные чиновники (офицеры армии);
3.	Провинциальные чиновники;
4.	Придворные чиновники, в том числе обслуживающие чле¬
нов семьи вана;
5.	Титулованные женщины (жены, наложницы, дочери ва¬
на);
6.	Близкие родственники вана;
7.	Лица, имеющие особые звания за заслуги (хун);
8.	Лица, имеющие почетные титулы (чак);
9.	Гражданские чиновники без определенных функций (мун-
санге);
10.	Военные чиновники без определенных функций (мусан-
ге).
Собственно чиновничество представлено первыми четырьмя
группами. Важнейшую его часть составляли столичные чинов¬
ники, чиновники центральных ведомств. Среди этих ведомств
по значению, функциям и величине можно выделить восемь ви¬
дов:
1.	Высшие правительственные учреждения;
2.	Отраслевые министерства «чо» и равные им;
3.	Основные научно-учебные и другие крупные учрежде¬
ния («бу», «кваны»);
4.	Управления «си» и равные им;
5.	Канцелярии «со»;
6.	Склады («чхан» и «ко») и другие мелкие учреждения;
7.	Дворцовые учреждения;
8.	Так называемые «тогамы» и другие учреждения, созда¬
ваемые на определенный срок для выполнения конкретных за¬
дач.
В отличие от периода Силла, когда крупных реформ, затра¬
гивавших весь госаппарат, было немного, период Корё отме¬
чен множеством реформ, исключавших одна другую. Не только
создавались новые учреждения, но они сливались и вновь
разъединялись, при этом менялись штаты, названия должно¬
стей, численность персонала, степени и ранги, присвоенные тем
или иным должностям. В ходе реформ прослеживается стрем¬
ление ряда правителей ограничить численность чиновничества,
сократить госаппарат, однако подобные шаги имели лишь вре¬
менный успех, и вскоре новое увеличение числа чиновников пе¬
рекрывало достигнутое перед тем сокращение, и общее число
чиновников на протяжении периода Корё возрастало. К концу
существования Корё (1392 г.), по минимальным подсчетам, чис¬
ло столичных гражданских чиновников составляло 2455 чело¬
век (на 1389 г., когда численность центрального аппарата бы¬
ла максимальной — 2576), военных — 3939, провинциальных —
2135, прочих лиц, имевших общегосударственные степени,—
134

1009, а всего 9538 человек (для сравнения:	в 982 г.— 4009,
1047 г. —5719, 1275 г. — 7946, 1352 г. — 8855, 1389 г. — 9515) 38.
В отличие от периода Силла, когда численность чиновников
росла вместе с числом учреждений и почти исключительно бла¬
годаря этому, в период Корё рост чиновничества был интенсив¬
ным и шел в основном за счет увеличения штатов уже имею¬
щихся учреждений 39. Ранговая структура госаппарата Корё на¬
поминала не пирамиду, а ромб — самое большое число чинов¬
ников приходится на 5—7-й ранги, тогда как число чиновников
младших рангов (8-го и 9-го) крайне невелико. Из других осо¬
бенностей корёского аппарата отмечу крайне слабую соподчи-
ненность. Структура должностей свидетельствует о том, что
практически во всех учреждениях отсутствовала иерархия под¬
чинения должностей:	начальники департаментов, отделов
и т. in.; штаты состояли главным образом из специализирован¬
ных исполнителей разной значимости, квалификации и компе¬
тентности. Для стиля работы госаппарата Корё была харак¬
терна коллегиальность; во многих учреждениях имелось две-
три, а то и больше равных по рангу высших должностей. Ши¬
рокое распространение получила практика совмещения долж¬
ностей.
Однако, сопоставляя чиновный аппарат и систему управле¬
ния Силла и Корё, следует прежде всего отметить отличие в
чиновно-ранговой системе: на смену исторически сложившимся
чинам, происходившим, кстати, не от должностей (как это бы¬
ло в Европе), а от аристократических титулов, пришла более
стройная, но и более безликая система рангов и степеней по
китайскому образцу. Номенклатура учреждений также копиро¬
вала китайскую систему, хотя надо заметить, что далеко не
сразу при новой династии она приняла соответствующий вид.
В частности, система министерств стала приближаться к иде¬
альной шестеричной модели лишь на рубеже XIII—XIV вв.
(1298 г.), а окончательно сложилась лишь в середине XIV в.
(1356 г.) 40.
По количеству учреждений эпоха Корё в общем не отлича¬
лась от силлаской, в конце существования Корё было 150—-
170 учреждений, т. е. почти столько же, сколько в конце суще¬
ствования Силла (160). Однако степень унификации структуры
учреждений была несравненно выше: почти 90% всех учрежде¬
ний относились к одному из пяти основных типов (чо, си, со,
чханы-ко’тогамы). Штаты учреждений в Корё были унифициро¬
ваны не столь сильно: хотя и сильнее, чем в Силла, но разни¬
ца тут не очень заметная. Правда, в отношении армейских
штатов картина совершенно иная: по степени унификации ко-
рёская и силлаская армии несопоставимы. При несколько боль¬
шей численности армия Корё имела в 5 раз меньшую номенк¬
латуру должностей — всего 9 строевых (из 13) против 38 в
Силла. Для армии средневековья такая номенклатура должно¬
стей является оптимальной.
135

В гражданском аппарате количество должностей в эпоху Ко-
рё превосходило аналогичный показатель в Силла раз в пять.
В Силла известно 127 столичных и 16 провинциальных долж¬
ностей, в Корё — 503 и 103 соответственно (должности счита¬
лись вместе с вариантами). Конечно, на число должностей в
Корё сильно ,повлияли многочисленные реформы и связанные с
ними переименования, но главное — возросшая специализация
чиновничества.
Общая численность чиновников в период Корё была пример¬
но на треть выше, чем в Силла, — главным образом за счет
провинциальных чиновников и лиц, имевших чиновные ранги по
титулам, званиям и т. п.
Рассмотрим теперь распределение чиновников по степеням и
рангам и сравним эти показатели для Силла и Корё. Провести
такое сопоставление нетрудно, так как количество степеней бы¬
ло практически одинаковым (18—19). Все чиновники могут
быть разделены на пять категорий, выделяемых по функцио¬
нально-иерархическому принципу:
I.	1—2-й ранги (в Силла со средним рангом от 3 до 5);
II.	3—4-й ранги (в Силла со средним рангом от 7,5 до 11,5);
III.	5—6-й ранги (в Силла со средним рангом от 12 до 12,5),
IV.	7—9-й ранги (в Силла со средним рангом 14,5);
V.	мелкие чиновники-канцеляристы, не имеющие ранга, но
включенные в штатное раслисание учреждений.
Представление о распределении чиновников Корё по этим
категориям дают следующие показатели (%) 41:
I
П
III
IV
V
Гражданские 2,6
8,5
10,9
13,6
64,3
Военные —
1,6
8,8
38,2
51,4
Сравнение структуры чиновничества в Силла и Корё иллю¬
стрируется нижеследующими данными (где сопоставляются ос¬
новные группы чиновничества — гражданские столичные и во¬
енные; провинциальные из-за приблизительности их числа и от¬
сутствия по Корё сколько-нибудь полных данных об их рангах
для сравнения не привлекаются) (%) 42:
I
п
ш
IV
V
Гражданские
Силла
2,7
8,2
22,6
43,7
22,9
Корё
2,6
8,5
10,9
13,6
64,3
Военные
Силла
1,1
32,9
15,1
50,9
—
Корё
—
1,6
8,8
38,2
51,4
Прежде всего обращает на себя внимание почти идеальное
в принципе сходство структуры гражданских чиновников: оче¬
видно, что если бы не громадный рост доли канцеляристов
(втрое) в Корё, то картина была бы совершенно одинаковой,
сокращение доли чиновников III и IV категорий в Корё проис¬
136

ходило целиком и полностью за счет увеличения категории V.
Усилившаяся специализация повлекла за собой выделение про¬
стых функций делопроизводства и управления и передачу их
лицам, которых не обязательно было приобщать к элитному
слою общества. Однако поскольку штатные канцеляристы яв¬
лялись все-таки частью чиновничества, причем базой для по¬
полнения рангового чиновничества, то следует признать, что
социальная база всего чиновничества в целом в период Корё
существенно расширилась. Стать сначала канцеляристом, а за¬
тем на службе получить ранг простолюдину было значительно
легче, чем сразу войти в состав полноправного чиновничества.
И хотя в период Корё в целом для получения первого ранга
было больше препятствий, чем в Силла (строгость соблюдения
обязательности сдачи экзаменов была выше), существование
громадного слоя канцеляристов вполне компенсировало это об¬
стоятельство.
В социально-статусном отношении пропасть лежит не столь¬
ко между рангированным чиновником и канцеляристом, сколь¬
ко между лицами, официально находящимися на государствен¬
ной службе, и «самозваными чиновниками» — различными пис¬
цами и т. п., во множестве обретавшимися при мелких про¬
винциальных начальниках.
Совсем другое мы видим в структуре военного чиновниче¬
ства. В эпоху Корё военных чиновников I категории вообще не
существовало, а II — было 1,6%, тогда как из гражданских чи¬
новников к двум высшим категориям относилось 11,1%. И это
в то время, когда военные составляли более трети всего чинов¬
ничества страны и их было больше, чем столичных граждан¬
ских чиновников.
Неравноправное положение военных существовало уже в пе¬
риод Объединенного Силла: хотя они составляли 66,8% всего
чиновничества, среди всех чиновников I категории военных бы¬
ло лишь 45,7%; столичных гражданских — 39,1%, но они со¬
ставляли только 23,5% всего чиновничества. Таким образом,
доля гражданских чиновников в высшем эшелоне превышала
их долю во всем чиновничестве на треть, а доля военных, на¬
оборот, была на треть ниже. Но в период Силла неравноправ¬
ность военных была не столь заметной (в частности, описанное
выше неблагоприятное для них соотношение в высшем эшелоне
компенсировалось преобладанием во II категории, и в целом в
двух высших категориях военных было больше, чем граждан¬
ских,— 90,7%, к ним относилось 34% всего военного чиновни¬
чества). Кроме того, в периоды, насыщенные войнами (до
70-х годов VII в.), роль военных, пожалуй, была более значи¬
тельной, не говоря уже о периоде междоусобных войн «.поздне¬
го троецарствия». Но в период Корё положение военных чи¬
новников было несравнимо с периодом Силла:	вместо 34% к
двум высшим категориям относилось только 1,6% из них. Да¬
же высшее военное командование — Чунбан подчинялось граж¬
137

данским чиновникам из Пёнбу. Причем если в период Силлэ
Пёнбу, хотя и считалось гражданским ведомством, было все же
достаточно «военизировано» (половина должностей были воен¬
ными), то корёское Пёнбу было чисто гражданским министер¬
ством, ничем не отличаясь от себе подобных. Можно было бы
попытаться объяснить несколько приниженное положение во¬
енных в Силла сравнительно небольшим числом войн в конце
VII — первой половине IX в., однако вспомним, что в эпоху
Корё в войнах недостатка не было, а «приниженность» воен¬
ных неизмеримо возросла.
Такое положение объясняется главным образом тем, что в
период Корё влияние китайской политической культуры на Ко¬
рею сильно возросло по сравнению с периодом Объединенного
Силла (выше уже говорилось о том, как это проявилось в от¬
ношении госаппарата и чиновной системы). По конфуцианским
традициям, заимствованным из Китая, и глубоко укоренившим¬
ся в Корее, гражданская служба считалась более почетной, а
на армию смотрели как на неизбежное зло43. Поэтому общее
приближение административно-политической системы в Корё к
китайской сказалось и на положении военного чиновничества
в Корее.
Сталкиваясь постоянно с термином «военное чиновничест¬
во», следует иметь в виду, что военной касты в Корее никогда
не существовало, не было ее и в те времена, о которых идет
речь. Этим объясняется и то, почему в Корее армия никогда
не выступала сплоченно как сила, преследующая собственные
узкие интересы. Характерной чертой корейской армии (роднив¬
шей ее с китайской) было то, что она не только, как всякая
армия вообще, была атрибутом государства, но и подчиненная
традиционно гражданскому руководству, являлась скорее
частью бюрократического аппарата, чем равноправным наряду
с ним государственным институтом. На армию смотрели зача¬
стую просто как на одно из второстепенных ведомств государ¬
ственного аппарата. Кстати, не существовало не только военной
касты, но и вполне профессиональных военных. Изучение био¬
графий чиновников периода Корё показывает, что многие из них
часто переходили по нескольку раз с военной службы на граж¬
данскую и обратно; в период Силла это явление было практи¬
чески всеобщим. Конечно, были семьи, представители которых
чаше поставляли гражданских чиновников, чем военных, и, на¬
оборот, были люди, большую часть жизни или всю жизнь про¬
водившие только на военной или только на гражданской служ¬
бе. В целом резкой границы тут не было, поэтому и не было
пропасти между гражданскими и военными чиновниками. Лю¬
бой военный чиновник мог завтра стать гражданским и наобо¬
рот. Поэтому когда выше речь шла о дискриминации военных
чиновников, их приниженности по отношению к гражданским,
то имелась в виду вовсе не приниженность одного социального
слоя, именуемого «военные чиновники», перед другим, именуе¬
138

мым «гражданские чиновники», а просто предпочтение граж-
данской службы перед военной. Ибо ни военные, ни граждан¬
ские чиновники не составляли особого социального слоя — со¬
циальным слоем было лишь все чиновничество в целом.
Под этим углом зрения следует рассматривать и события
1170 г., когда военные чиновники подняли мятеж и на несколь¬
ко лет захватили государственную власть, а их коллегиальный
орган Чунбан стал фактически высшим органом управления.
Каковы же были последствия этого события для соотношения
иерархии военных и гражданских чиновников? Да никаких.
Логично было бы предположить, что военные чиновники, побе¬
див, захотят исправить «несправедливость» (приниженное по¬
ложение военных в чиновной системе), но ни малейших изме¬
нений в этой области не произошло.
Дело в том, что для захвативших власть людей это не было
«несправедливостью», которую можно и должно исправить: для
мыслящих категориями китайской политической культуры это
было совершенно естественным, и они не считали нужным что-
либо принципиально менять (а любые изменения порядка
старшинства военных и гражданских должностей в пользу
первых являются принципиальными, коль скоро они изменяют
представление о наибольшей значимости гражданской службы).
Ведь происходила не борьба военных и гражданских чиновни¬
ков как носителей идеи превосходства своей сущности, а просто
соперничество разных групп сановников, одна из которых в
данный момент состояла па военной службе.
В заключение следует сделать ряд общих замечаний, каса¬
ющихся развития чиновного аппарата Кореи раннего средневе¬
ковья. Численность чиновничества и его доля в обществе обыч¬
но везде прямо пропорциональна его лояльности, но обратно
пропорциональна его качественному составу, высоте социально¬
го статуса, престижу и материальному положению. В силу это¬
го интересы чиновничества в целом (для поддержания себя как
социального слоя) заключаются в ограничении своей числен¬
ности. Позиция государства в отношении оптимизации размеров
чиновного аппарата неоднозначна. С одной стороны, государ¬
ство не может допустить чрезмерного сужения круга чиновни¬
ков, ибо при очень небольшом их количестве в случае массо¬
вой оппозиции с их стороны правитель не имеет возможности
заменить сколько-нибудь значительное число чиновников без
ущерба для дела государственного управления, а с другой сто¬
роны, оно не может не заботиться об интересах чиновничест¬
ва— своей основной опоры, о поддержании на достаточно вы¬
соком уровне его статуса, качества и материального обеспече¬
ния. Тут следует заметить, что личные интересы ограниченного
круга высших чиновников, для которых характерно стремление
обладать как можно большим числом подчиненных (не говоря
уже о стремлении устроить на службу своих родственников) н.
чей статус и благосостояние в любом случае будут достаточно
139

высоки, противоречат интересам как чиновничества в целом,
так и государства.
На практике, поскольку инициатива принятия решений при¬
надлежала обычно именно высшим чиновникам, госаппарат го¬
сударства Корё имел тенденцию к разбуханию, причем процесс
этот носил, как правило, необратимый характер. Дело в том,
что эффективное сокращение штатов возможно было только в
двух случаях: либо строгого лимита на создание новых учреж¬
дений и органов и ограничения набора на государственную
службу, либо решительной ликвидации целых учреждений. Но
первый путь (наиболее предпочтительный для государства, так
как он не затрагивал интересов уже имеющихся чиновников),
как правило, был невозможен из-за позиции высших чиновни¬
ков, а по второму государство шло крайне неохотно, поскольку
такие меры затрагивали интересы значительной массы уже
имевшихся чиновников и были чреваты возможностью возник¬
новения массовой оппозиции чиновничества — основной опоры
государства. Поэтому меры государства в отношении регулиро¬
вания численности чиновничества отличались нерешительностью
И непоследовательностью.
В странах так называемого «государственного феодализма»
(к которым принадлежит и Корея) чиновничество как социаль¬
ный слой является опорой идеи государственной собственности
на землю, тогда как аристократия обычно выступает за прива¬
тизацию. В связи с этим встает вопрос о взаимоотношениях
между ними.
Пока число административных должностей невелико, эти две
группы практически неразличимы. При складывании бюрокра¬
тии в особый социальный слой, включающий по большей части
лиц неаристократического происхождения (ибо аристократия
уже демографически не способна заполнить все должности свои¬
ми представителями), аристократия стремится отгородиться от
массы чиновничества, высшую прослойку которого она по-преж¬
нему составляет (входя, таким образом, в чиновничество, но
имея интересы, отличные от корпоративных интересов послед¬
него) 44.
В период Объединенного Силла социальная мобильность
была жестко ограничена «наверху» (должности, соответствую¬
щие пяти высшим рангам, законодательно закреплялись за
аристократией — родственниками вана) и чрезвычайно велика
на низших ступенях чиновной лестницы. Постепенно происходи¬
ло размывание этой аристократической системы, и мобильность
«наверху» расширялась, но с введением в 788 г, экзаменов она
резко сужалась «внизу».
В Корё принципиально не существовало никаких ограниче¬
ний для продвижения по служебной лестнице, но восстановле¬
ние в 958 г. системы экзаменов затрудняло вступление на эту
лестницу простолюдинам. Однако, как уже отмечалось выше,
получить ранг на практике можно было без экзаменов, выслу¬
140

жившись из канцеляристов, составлявших более 60% всех чи¬
новников.
Тут следует подчеркнуть, что существует принципиальная
разница между штатными канцеляристами, занимавшими в
определенном числе определенные должности, и лицами, «явоч¬
ным порядком» пристраивающимися на государственную служ¬
бу, привлекаемыми мелкими местными начальниками себе в
помощь (особенно в провинции). Выполняя в общем те же
функции, что и штатные канцеляристы, они тем не менее прин¬
ципиально отличались от последних. Это положение достаточ¬
но общее, свойственное многим странам. Будучи самым низшим,
неполноправным слоем чиновничества, штатные канцеляристы
все-таки к нему официально принадлежали, и на них распрост¬
ранялись, пусть и в меньшей степени, правила, регулирующие
положение чиновничества. Штатные канцеляристы могли выслу¬
житься и получить низший ранг, став в ряды полноправного
чиновничества (в ряде стран, например в России, существова¬
ли даже четкие сроки такой выслуги), т. е. грань между ними
и ранговым чиновничеством не была непроходимой.
«Внештатные» чиновники же нигде не числились, не учиты¬
вались и никаких прав иметь не могли. Для корейского сред¬
невекового государства они не существовали как чиновники,
более того, являлись элементами едва ли не преступными, ибо
не занимались земледелием, как им было положено. Жили та¬
кие лица на подачки тех, при ком они служили, или на мелкие
поборы с населения (становившиеся возможными благодаря
близости этих лиц к власти). Положение их никак и никем не
гарантировалось. Эти люди составляли особый социальный
слой (как бы частных служащих, поскольку служили они не
непосредственно государству, а отдельным чиновникам на лич¬
ной основе), находившийся по материальному положению, ви¬
димо, где-то на уровне богатых крестьян. В состав чиновниче¬
ства как социального слоя их ни в коем случае включать
нельзя.
Остановимся на том, какое место занимало в обществе чи¬
новничество. На ранних этапах перехода к государственности
корейское общество делилось в основном н$ две части: рядо¬
вых общинников и аристократию — членов рода правителей.
Поскольку число административных постов было невелико, все
функции управления осуществлялись аристократией. По мере
территориального расширения государства Силла в его соци¬
альную структуру включалось население присоединенных тер¬
риторий, причем знать этих земель частично сохраняла свое
привилегированное положение, стоя, однако, на социальной ле¬
стнице ниже силлаской аристократии. В результате этих (Про¬
цессов сложилась так называемая система «кольпхум» (двух
«костей» — коль и шести «степеней достоинства» — пхум),
оформившая социальную структуру общества. Лица, принадле¬
жавшие к двум коль, являлись родственниками правителей —
141

ванов и составляли собственно аристократию. Ниже их стоял**
привилегированные сословные группы юктупхум, одупхум и са-
дупхум (6, 5 и 4-главая степень):	к ним относились практи¬
чески все, кто стоял выше крестьян-простолюдинов. Таким об¬
разом, все население Силла, не считая неполноправных —
чхонъинов, делилось фактически на три большие социальные
группы: аристократию, привилегированные сословные группы
тупхум и простолюдинов. Государство устанавливало строгую
регламентацию одежды, жилищ, утвари и т. п. для членов этих
групп населения.
По мере роста населения и размеров территории функции
управления усложнялись, и государство было вынуждено соз¬
дать и развивать аппарат управления. В результате число ад¬
министративных должностей резко возросло, сложилась иерар¬
хия 17 чиновных рангов и, естественно, сформировался само¬
стоятельный социальный слой чиновничества, включающий па
большей части лиц неаристократического происхождения и ши¬
роко пополняемый из числа простолюдинов. Хотя аристократия
и являлась верхушкой чиновничества, но среди почти шеститы¬
сячной (к концу VII в.) массы чиновничества аристократы со¬
ставляли совершенно ничтожную долю.
Чиновничество (основная масса его состояла из членов со¬
словных груцп тупхум и простолюдинов), ставшее особым соци¬
альным слоем, имело и свои корпоративные интересы и свою
иерархию. До начала X в. чиновная иерархия сосуществовала
с иерархией «кольпхум», но поскольку положение человека в
системе общества и власти наиболее точно определялось пер¬
вой, то она и играла преобладающую роль, и система «кольп¬
хум» исчезла вместе с породившим ее государством Силла45.
Можно сказать, что эта древняя сословная система была взор¬
вана развитием бюрократии, выросшей с формированием го¬
сударственного аппарата.
Когда в начале X в. на развалинах Силла возникло новое
централизованное государство — Корё, структура его господст¬
вующего класса основывалась не на принципе происхождения*
а целиком и полностью на служебном положении 46; к аристо¬
кратии с этого времени вообще можно относить представите¬
лей наиболее древних и влиятельных чиновных родов, но ника¬
кого юридического оформления и тем более особого привилеги¬
рованного статуса по сравнению с другими чиновными родами
она не имела. Общество (не считая неполноправных членов)
делилось теперь в принципе на чиновников и простолюдинов.
Вопрос о положении чиновничества и его месте в социаль¬
ной структуре общества имеет для стран, подобных Корее, пер¬
востепенное значение, поскольку в таких обществах социаль¬
ный статус человека целиком и полностью обусловливался его
местом в государственной структуре, в структуре власти. В Ко¬
рее, в частности, никто не мог владеть землей или получать
материальное обеспечение в виде зерна и других натуральных
142

продуктов, не состоя на государственной службе или не имея
ранга, т. е. не будучи хотя бы формально чиновником. Если в
период Силла исключение в некоторых случаях допускалось
-еще для .представителей аристократии, то в период Корё этот
принцип был доведен до логического конца, и в чиновную
структуру были интегрированы все лица, получавшие землю
или жалованье, — вплоть до членов семьи вана и его налож¬
ниц. Тот факт, что в периоды смут и ослабления государства
его законы не соблюдались достаточно строго, не меняет дела,
ибо общество характеризуют принятые в нем нормы и установ¬
ки, а не отступления от них (хотя реальность конкретного мо¬
мента зависит в большей мере от периода развития общества,
чем от принятых в нем норм: в состоянии анархии все общест¬
ва демонстрируют поразительное единообразие, сильно отли¬
чаясь друг от друга в состоянии* порядка и стабильности).
Чиновничество в странах, подобных средневековой Корее,
является единственным слоем, социально эквивалентным евро¬
пейскому дворянству. Хотя в этих странах в зрелом виде (к
которому Корея пришла в период Корё) юридически предпо¬
лагается отсутствие социального слоя с наследственным приви¬
легированным статусом, идеальной моделью, к которой на прак¬
тике тяготеет структура господствующего класса в данном слу¬
чае, является потомственное сословие чиновников с аристокра¬
тией в качестве его высшей страты.
1 Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена. Т. II. М.—Л., 1950, с. 22, 29, 33; Пак М. Н. Опи¬
сание корейских племен начала нашей эры (по «Саньго чжи»).— Проблемы
востоковедения. 1961, № 1, с. 117.
2	Об этом см.: Волков С. В. Чиновничество Когурё и Пэкче.— Дальний
Восток и Центральная Азия. М., 1985.
3	Самгук саги (Исторические записи Трех государств). Т. 2. Пхеньян,
1959, с. 292.
4	Самгук саги. Т. 1. Пхеньян, 1958, с. 20, 28, 29.
5	Там же, с. 69, 73, 75.
6	См. о них: Волков С. В. Государство и буддийская администрация в
Корее в VI—IX вв.— Народы Азии и Африки. 1982, № 3.
7	Здесь и далее подсчеты произведены по. CaMiy^carn. Т. 2, с. 231—296.
8	Самгук саги. Т 2, с. 232—233.
9	См.: Волков С. В. Чиновно-должностная система Силла.— Социальные
группы традиционных обществ Востока. М., 1985.
10	О провинциальном чиновничестве см.: Волков С. В. Провинциальное
чиновничество Силла (Деп. ИНИОН). М., 1985, № 22193.
11	О военном чиновничестве см.: Волков С. В. О возникновении и разви¬
тии постоянной армии в Корее.— Вопросы истории стран Азии и Африки.
Вып. 1. М., 1979.
12	Троицкий С. М. Русский абсолютизм и дворянство. М., 1974, с. 176,
179, 222.
13	Самгук саги. Т. 1, с. 81.
14	Там же, с. 85.
15	Там же, с. 199, 223.
16	Там же, с. 252.
17	Там же, с. 268.
18	Там же, с. 269.
143

19	Для этой должности был предусмотрен чин от тана до тэнама (14—
10-й ранги), т. е. это одна из низших провинциальных должностей.
20	Самгук саги. Т. 1, с. 314.
21	Там же, с. 111, 232, 288, 300, 312.
22	Там же, с. 56, 70, 86, 220, 265, 325.
23	Бичурин И. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена, с. 100.
24	Самгук саги. Т. 1, с. 145—147.
25	Там же, с. 166, 219.
26	Там же, с. 46, 122.
27	Там же, с. 146, 160—161.
28	Там же, с. 161.
29	Там же, с. 165—167.
30	Там же, с. 161.
31	Там же, с. 90—91.
32	Ким Бусик. Самгук саги. М., 1959, с. 262, 264.
33	Самгук саги, Т. 1, с. 309, 321.
34	Там же, с. 160.
35	Там же, с. 219, 250.
36	ТаМ же, с. 214, 215, 251.
37	Там же, с. 273.
38	Волков С. В. Корейское чиновничество периода Корё.— Социальные
группы традиционных обществ Востока. М., 1985; Здесь и далее подсчеты
произведены по: Корё са (История Корё). Т. VII. Пхеньян, 1966, с. 181—279.
Надо заметить, что утверждения о наличии в Корё «десятков тысяч чинов¬
ников» (см.: Ванин Ю. В. Феодальная Корея в XIII—XIV вв. М., 1962, с. 23)
совершенно фантастичны. Даже в Китае в то время было всего 33—34 тыс. чи¬
новников (см.: Боровкова Л. А. Восстание «Красных войск» в Китае. М., 1971,
с. 8).
39	Волков С. В. Об изменениях в структуре чиновной организации Корен
в X—XIV вв.— Вестник Московского университета. Серия 13. Востоковеде¬
ние. 1979, № 3, с. 36.
40	Волков С. В. О характере китайского влияния на структуру государст¬
венного аппарата средневековой Кореи.— Шестнадцатая научная конферен¬
ция, «Общество и государство в Китае». Ч. 2. М., 1985. Описание админи¬
стративной системы Корё в «Истории Кореи» (т. 1, с. 107) недостоверно.
41	Подсчеты произведены по: Самгук саги. Т. 2, с. 231—296.
42	См. там же.
43	См., например: История Китая с древнейших времен до наших дней.
М., 1974, с. 106.
44	Об этом см.: Волков С. В. Социальная роль чиновничества, аристо¬
кратии и буддийской сангхи в раннесредневековой Корее.— Вопросы истории
стран Азии и Африки. М., 1981.
45	Утверждение Ю. М. Бутина о том, что «система „кольпхум“ была ос¬
новой общественно-политического устройства страны» и в соответствии с ней
«люди получали чины и назначения на должности», не соответствует дейст¬
вительности (см.: Бутин Ю. М. Корея: от Чосона к Трем государствам. Ново¬
сибирск, 1984, с. 213). В специальных главах источника, посвященных чинам
и должностям, речь идет лишь о закреплении за «чинголь» пяти высших ран¬
гов; о сословной регламентации остальных чинов ничего не говорится. Вооб¬
ще следует заметить, что страницы монографии Ю. М. Бутина, посвященные
государственному устройству Силла, искажают реальную картину этого уст¬
ройства.
46	Замечу кстати, что среди высшего чиновничества Корё только 52,3% бы¬
ли сыновьями чиновников (см.: Волков С. В. Социальный состав высшего чи¬
новничества Кореи периода Корё.— Математические методы и ЭВМ в исто¬
рических исследованиях. М., 1985).

А. Л. Р я б и н и н
КОНКУРСНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ КАК СРЕДСТВО ИЗМЕНЕНИЯ
СОЦИАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА ОРГАНОВ ВЛАСТИ
И ВОЗНИКНОВЕНИЕ СОСЛОВИЯ РОДОВОГО ДВОРЯНСТВА '
ВО ВЬЕТНАМЕ В НАЧАЛЕ XIX в.
Одним из основных методов формирования органов власти
в феодальных обществах Дальнего Востока являлся отбор чи¬
новников по результатам экзаменационных конкурсов. На про¬
тяжении длительного периода функционирования конкурсной
системы происходила эволюция механизма ее действия: поряд¬
ка допуска к испытаниям, содержания конкурсных программ,
принципов проверки и оценки знаний соискателей, критериев
присвоения звания лауреатам, правил и обычаев назначения их
на те или иные должности в государственном аппарате. Изме¬
нялась и социальная функция этой системы.
Следует отметить, что социальная функция и механизм дей¬
ствия конкурсной системы были тесно связаны между собой,
особенно на начальном этапе экзаменационного цикла. Так,
при определении порядка допуска к испытаниям прямо выде¬
лялись те социальные слои, которые в конечном итоге могли
поставлять кадры для государственного аппарата. Большую
роль играло и содержание конкурсных программ, от степени
сложности которых зависело, какие социальные слои могут
принять участие в экзаменах: чем сложнее были программы,
тем больше требовалось времени для подготовки к конкурсам
и тем определеннее отстранялись от участия в них лица, свя¬
занные с производственной деятельностью, особенно с тяжелым
крестьянским трудом.
Однако социальная функция института конкурсных экзаме¬
нов отнюдь не полностью определялась механизмом функциони¬
рования самой конкурсной системы. Она в значительной мере
зависела от современной ей фазы развития феодализма, от
всей совокупной социально-экономической и социально-полити¬
ческой структуры феодального общества на том или ином этапе
его эволюции.
В период раннего феодализма введение конкурсной системы
отбора лауреатов без предварительных рекомендаций со сторо¬
ны влиятельных должностных лиц было вызвано стремлением
Ю Зак. 550
145

верховной власти ослабить позиции родовой аристократии, а в
фазу развитого феодализма — необходимостью пресечь попытки
возвышения крупных феодальных домов, что благотворно воз¬
действовало как на политическую, так и на социальную струк¬
туру того времени. При позднем феодализме, когда расширяю¬
щийся слой владельцев частных земель, помещиков, а также
лиц, связанных с торгово-предпринимательской деятельностью,
все более и более претендовал на участие в государственном
управлении на низших и даже средних уровнях административ¬
ной структуры, порядок формирования института служилых
феодалов-чиновников, предназначенных для обслуживания раз¬
личных общественных сфер, в том числе и экономической, на¬
чал приходить в противоречие с прогрессивными тенденциями
развития общества.
В 1802 г. образовалась позднефеодальная империя Нгуенов,
созданная в результате слияния в одно государство двух ранее
самостоятельных княжеств — северовьетнамского (Дангнгоай) и
южновьетнамского (Дангчаунг). Власть в ней захватили фео¬
далы Крайнего Юга (Зядини), после упорной тридцатилетней
борьбы под руководством наследника южных правителей сло¬
мившие ожесточенное сопротивление «крестьянской» династии
Тайшонов. Победило Тайшонов не столько войско феодалов
Крайнего Юга (ибо битв оно выиграло не так много), сколько
их передовая экономика. На доходы с крупных помещичьих хо¬
зяйств и торговые налоги Нгуен Фук Ань мог не только дли¬
тельное время содержать огромное войско, но и оплачивать
услуги европейских офицеров, солдат, моряков, военных инже¬
неров, а также обеспечивать свою армию самым современным
для того времени оружием, боеприпасами, боевыми кораблями.
В конце XVIII в. на Крайнем Юге Вьетнама строились крепос¬
ти по проектам Вобана.
Поскольку с точки зрения социально-экономического и со¬
циально-политического развития южновьетнамское княжество
обладало более передовыми чертами, чем северовьетнамское1,
то и объединение страны «с юга» носило прогрессивный харак¬
тер не только в политическом, но и в социальном плане. Побе¬
да феодалов Крайнего Юга повлекла за собой сближение раз¬
личных социально-экономических и социально-политических
норм на основе установок более близких к «южным» моделям.
Существенным социально-экономическим достижением к на¬
чалу XIX в. следует считать полное одобрение государственной
властью частного характера землевладения с предоставлением
помещику прав взимать натуральную и денежную ренту с за¬
висимых крестьян и арендаторов. Немаловажное значение име¬
ло также в первые годы XIX в. значительное сокращение госу¬
дарственных отработок купечества. Вынуждено было правитель¬
ство считаться и с частными ремесленниками, которых, правда,
сразу же стали привлекать к государственным трудовым повин¬
ностям. Прочное место в сфере сбора торговых налогов заняли
146

частные лица-откупщики. Большой размах получило частное
предпринимательство на горных рудниках.
В социально-политической сфере прогрессивные /преобразова¬
ния, проводимые Нгуенами, состояли прежде всего в признании
со стороны государственной власти важной роли торгово-ремес¬
ленной верхушки в управлении небольшими городками, а поме¬
щичьих кругов — в распоряжении делами сельских общин, во¬
лостей и даже уездов, а иногда и округов.
Наиболее активными проводниками всех этих прогрессивных
изменений являлись боевые сподвижники правителя Нгуен Фук
Аня (с 1806 г. — императора Нгуен Тхе То) из числа южан.
В советской историографии сторонники этих изменений получи¬
ли название «реалистов»2. Правда, определенная часть (хотя и
не очень значительная) зядиньских полководцев и высших чи¬
новников, попав на Крайний Север (Бактхань), восприняла
идеологические установки, которые господствовали там в среде
представителей старых служилых родов. Эти взгляды выразил
Фан Хюи Тю — один из отпрысков такого служилого рода, из
поколения в поколение поставлявшего правителям Дангнгоая
«крупных чиновников, ученых и писателей»3. Основным его
теоретическим идеалом и руководством к действию являлись
древние установления. Под древностью Фан Хюи Тю подразу¬
мевал не только мифические времена, но и вьетнамскую цент¬
рализованную монархию XV в. Для сближения с этим этало¬
ном он предлагал следующие меры: введение регулярных пере¬
писей населения, восстановление общинного механизма пере¬
распределения земли, запрещение ее купли-продажи, ограниче¬
ние сферы денежного обращения, перевод налоговой политики
на натуральную основу и др. Возможность реставрации соци¬
ально-экономических устоев, существовавших в .прошлом, опре¬
делялась циклическими законами развития общества4.
Старые служилые роды на Севере (в Бактхани и Нгеане —
Таньхоа) были связаны с государственно-феодальным землевла¬
дением, государственной и общинной собственностью, социаль¬
ными институтами общины, государственными формами ремес¬
ла, торговли, промыслов и т. д. Поэтому они стремились сохра¬
нить культурные и политические традиции прежних правителей
Дангнгоая (Ле-Чинь) и наиболее решительно выступали за
свержение власти Нгуенов. Таким образом, представители ста¬
рых служилых родов Севера, будучи связанными с архаичными
экономическими и социальными формами, выступали за возвра¬
щение к старине, к «традиционным» нормам отношений и были
противниками новых, прогрессивных явлений в обществе.
Часть южан, подпавших под влияние архаичных идей, и ос¬
новная масса северян из числа потомков служилых родов и
интеллектуальной элиты, являвшихся победителями на экзаме¬
национных конкурсах, известны в советской исторической ли¬
тературе под названием «консерваторов» или «традиционали¬
стов» 5.
10*
147

Конечно, и среди северян, в том числе лауреатов экзамена¬
ционных конкурсов, были сторонники новых форм обществен¬
ных отношений (особенно если эти лауреаты являлись выход¬
цами из помещичьих или торгово-предпринимательских семей),
однако их было подавляющее меньшинство.
В Зядини до XIX в. конкурсная традиция была чрезвычай¬
но хилой, лауреаты набирались часто почти принудительно, не¬
редко через подставных лиц, иногда даже через наемных аби¬
туриентов. Они были выходцами из числа помещиков, торгов¬
цев, предпринимателей. Чиновничьих родов на Крайнем Юге
было очень мало, чиновничьих земель почти не было. В связи
с этим основная масса зядиньских лауреатов была «реалиста¬
ми», т. е. сторонниками учета новых тенденций общественного
развития.
В старых районах Даигчаунга чиновничьих родов было боль¬
ше, конкурсы, хотя и в сокращенном виде, проводились, чинов¬
ничье землевладение существовало, аграрная структура (осо¬
бенно к северу от Куангнама) была более похожа на северную.
В связи с этим значительная часть лауреатов из старых райо¬
нов Дангчаунга являлась «традиционалистами», но «традицио¬
налистами» умеренными, выступающими за возвращение не к
нормам Дангнгоая и Вьетнама XV в., а к значительно менее
ригористичным (с точки зрения наступления государства на
всякого рода «частников») установкам Дангчаунга.
От того, в какой степени эти три региона страны — Север
(Бактхань, Нгеан — Тханьхоа), старые районы Дангчаунга и
Крайний Юг — поставляли кадры в чиновничий аппарат, зави¬
село и изменение характера органов власти и социальная ха¬
рактеристика господствующего класса и направленность внут¬
риполитического курса в начале XIX в. в период правления под
девизом Зялаунг. Этот лериод вьетнамской истории может быть
подразделен на четыре этапа: 1802—1806 гг., 1807—1811 гг.,
1812—1817 гг. и 1818—1819 гг. Каждый из этих этапов отмечен
важнейшими политическими событиями в стране: начало пер¬
вого этапа — захват войсками Нгуен Фук Аня территории всей
страны, конец — принятие правителем императорского титула;
начало второго этапа — массовые восстания в Бактхани, свиде¬
тельствующие о крахе политики «традиционалистов», конец —
приход к власти в Бактхани новой администрации, состоявшей
из «реалистов»; начало третьего этапа — переход к реализации
Ле Ван Зюетом новой социальной политики в Зядини и подго¬
товка похода в Камбоджу, конец — разгром и казнь лидеров
«традиционалистов» в столице, а также раскрытие заговора Ле;
начало четвертого этапа — официальное назначение Ле Тята ге¬
нерал-губернатором Бактхани и учреждение сословия родовой
знати, конец — смерть Нгуен Фук Аня. Все этапы характеризу¬
ются различной внутриполитической линией в различных обла¬
стях страны: Север (Бактхань и Нгеан—Тханьхоа),	старые
районы Дангчаунга и Крайний Юг.
14S

Не вдаваясь в подробности относительно поэтапной характе¬
ристики каждой из областей страны, отметим лишь, что Край¬
ний Юг и старые районы Дангчаунга в этот период вьетнам¬
ской истории все время находились во власти «реалистов», в
то время как Крайний Север (Бактхань) на первом этапе конт¬
ролировался «традиционалистами», которые на втором этапе
потерпели неудачу при проведении своей политики и были пе¬
ремещены на почетные, но не дающие действительной власти
должности в столице, а на третьем этапе значительная часть их
лидеров была репрессирована и уничтожена.
Первоначально передача управления на Крайнем Севере
(Бактхань) «традиционалистам» из числа южан-зядиньцев осу¬
ществлялась верховной властью сознательно, ибо правитель
пытался добиться там поддержки со стороны старых служи¬
лых родов, представленных чиновниками, лауреатами и соиска¬
телями ученых званий эпохи правления Ле—Чинь, которые
должны были помочь новым властям создать государственную
администрацию среднего и низшего уровней. Стремясь не обо¬
стрять отношений с северянами, а напротив, налаживать с ни¬
ми деловые контакты, Нгуен Фук Ань посылал в Бактхань тех
южан, которые могли, во-первых, учитывать интересы тради¬
ционно привилегированных управленческих кругов Крайнего
Севера, во-вторых, разговаривать с северянами «на их язы¬
ке», в-третьих, сочетать военные методы управления с необходи¬
мым в Бактхани знанием ритуала и образованностью. А таких
людей легче всего было найти именно среди «традиционали¬
стов».
Таким «традиционалистом» был Нгуен Ван Тхань, которого
после его назначения генерал-губернатором Бактхани не удов¬
летворяла та система комплектования кадров, которая была
установлена на всей территории бывшего Дангнгоая во второй
половине 1802 г. Основными принципами этого комплектования
были, во-первых, назначение «традиционалистов» в центральное
управление Бактхани, во-вторых, определение на высшие про¬
винциальные должности южан, преимущественно военных,
в-третьих, ведущая роль военных и южан (как военных, так и
гражданских) в управлении округом при определенном допуске
к администрированию северян (чиновников и лауреатов эпохи
Ле), в-четвертых, формальное признание власти чиновников-се-
верян (а также лауреатов и соискателей ученых званий эпо¬
хи Ле) в уезде при фактическом сосредоточении экономической
власти в руках представителей местной общинно-волостной вер¬
хушки, связанной с помещиками, в-пятых, практически ничем
не ограниченное самоуправление социально-привилегированных
слоев деревни в волости и общине.
Вместо этого Тхань предложил в 1803 г. обязать всех чи¬
новников высших и средних рангов выдвигать определенное ко¬
личество «добродетельных» и талантливых людей на офици¬
альные должности в государственном аппарате. При этом чи¬
1П

новники первого ранга должны были выдвинуть пять человек,
чиновники второго ранга — четырех, чиновники третьего ран¬
га— трех человек и т. д. В случае выдвижения «недостойных»
кандидатур предлагалось штрафовать тех лиц, которые их ре¬
комендовали на должность6.
Правитель в тот момент не мог одобрить создания группи¬
ровок из лиц, лично преданных своим «патронам», особенно в
Бактхани, и предложение Тханя было временно отклонено.
В это время южане постепенно оставляли службу, покида¬
ли Бактхань и Нгеан-Тханьхоа и уезжали в Зядинь. Их вакан¬
сии должны были быть заполнены, и поэтому игнорирование
традиционно подготовленного чиновничества на Севере не мог¬
ло продолжаться длительное время. Следует также учесть, что
позиции служилых родов там были очень сильны, а обстановка
оставалась весьма сложной (уже шли и все более набирали си-
лу восстания). Это создавало угрозу не только лишения Нгуен
Фук Аня поддержки части феодального класса, но и несло ре-
альную опасность новых вооруженных выступлений, возглавляе¬
мых .представителями старых «чиновных» фамилий. Необходи¬
мость сгладить противоречия между различными фракциями
внутри феодального класса и частично удовлетворить претен¬
зии северных служилых родов на участие в государственном
управлении являлась одним из наиболее существенных факто¬
ров, заставивших Нгуен Фук Аня согласиться на введение кон¬
курсной системы отбора чиновников.
В то же время учреждение экзаменационных конкурсов, ко¬
торые должны были открыть доступ к административному уп¬
равлению преимущественно потомкам старых чиновных родов и
интеллектуальной элиты, настроенным подчас явно антингуе-
новски, могло, как отмечалось, создать препятствия прогрессив¬
ным процессам экономического и социального развития в.
стране.
В этой ситуации перед верховной властью встала задача
выработки оптимальной политики в сфере использования кон¬
курсных экзаменов для пополнения административного аппа¬
рата.
Еще в середине 9-го месяца 1802 г. во все долинные провин¬
ции Бактхани были назначены провинциальные чиновники
«просвещения» (док хаук), в функции которых входили отбор
людей, способных участвовать в экзаменационных конкурсах, а
также определение степени их подготовки. Все вновь назначен¬
ные были лауреатами столичного конкурса высшего уровня в
эпоху правления Ле 7.
Одновременно с этим началась подготовка соискателей к
экзаменационным конкурсам в столице Фусуан8 и в Зядини,
где с призывом серьезно относиться к предконкурсной подго¬
товке выступил генерал-губернатор Нгуен Ван Нян. Находясь
в администрации Крайнего Юга с 1799 г., Нян, как никто дру¬
гой, мог ощутить те перемены, которые происходили во всей
150

Зядини в .послевоенное время. Если экономическое положение
вверенной ему области было вполне удовлетворительным, что
давало возможность регулярно снижать по его просьбе налоги,
то с проблемой сохранения за Зядинью ведущей роли в деле
подготовки кадров для провинциального и центрального управ¬
ления дело обстояло явно неблагополучно. А это была пробле¬
ма политическая, ибо от того, кто будет в последующие годы
находиться в аппарате управления страной (особенно на его
высшем иерархическом уровне) —южане или северяне — в зна¬
чительной мере зависело и направление государственной поли¬
тики, и успех или неудача ее реализации.
В мирное время, когда зядиньцы стремились вернуться в
•свои поместья, к торговой и предпринимательской деятельности,
даже столичных чиновников правителю с трудом удавалось
удерживать в Фусуане. С началом постепенной замены военных
кадров гражданскими (пока, правда, еще только на второсте¬
пенных должностях) политическое будущее страны в значи¬
тельной мере стало зависеть от того, сумеют ли зядиньцы обес¬
печить себе доминирующую роль в гражданском управленче¬
ском аппарате путем успешной сдачи конкурсных экзаменов.
На этот счет у Нгуен Ван Няна возникали серьезные сомнения,
ибо он видел необычайное оживление деловой и предпринима¬
тельской активности, но ощущал в то же время спад интереса
южан к внезядиньским проблемам, нежелание продвигаться по
административной лестнице, служить в столице. Поэтому губер¬
натор Крайнего Юга решил всячески способствовать формиро¬
ванию в Зядини слоя кандидатов на гражданские чиновничьи
должности в крае, столице и по всей стране.
Но для этого необходимо было вести подготовку учеников,
способных удовлетворять определенным требованиям, предъяв¬
ляемым на конкурсных экзаменах. Поэтому в 11-м месяце
1803 г. Нгуен Ван Нян направил в Фусуан доклад, в котором
просил разрешить ему организовать первичное обучение учени¬
ков с самого раннего возраста. Такое разрешение было полу¬
чено, и в каждой административной общине (са) была учреж¬
дена официальная должность учителя, на которую подбирался
«добродетельный и образованный человек», получавший осво¬
бождение от трудовых повинностей. В такой общинной школе
дети из состоятельных семей изучали с восьмилетнего возрас¬
та и вплоть до совершеннолетия книги конфуцианского канона,
а затем должны были пробовать свои силы на провинциальных
конкурсах. Победившие на конкурсах получали звания лауреа¬
тов, менее удачливые освобождались в разной степени и на раз¬
ный срок от трудовых и воинских повинностей 9.
Однако все эти меры были малоэффективны, достаточного
количества соискателей подготовить не удавалось, и Зядинь не¬
уклонно скатывалась на положение административной, а следо¬
вательно, и политической периферии.
После отказа Нгуен Фук Аня ввести практику пополнения
Г)1

чиновничьего слоя путем рекомендаций стало очевидным, что
правитель считает возможным начать рекрутацию кадров по ре¬
зультатам экзаменов на лауреатское звание.
Во 2-м месяце 1807 г. были объявлены сроки проведения
провинциальных и столичных экзаменов. По-видимому, высшее
бактханьское чиновничество способствовало скорейшему изда¬
нию императорского указа. Возможно, не случайно этот указ
последовал как раз во время краткого трехмесячного пребыва¬
ния в столице Нгуен Ван Тханя 10, который мог лично содейст¬
вовать его изданию.
Предполагалось, что провинциальные экзамены начнутся в
10-м месяце того же года, а столичные конкурсы — в 1808 г.
Одновременно императорским указом была утверждена офици¬
альная программа конкурсов. Экзамены проводились в четыре
тура. В первом туре проверялось знание канонических конфу¬
цианских книг, во втором — умение составить указ, администра¬
тивное распоряжение, доклад, в третьем — способность к сочи¬
нению стихов и од, в четвертом — дар написания сочинений на
заданную тему. Программа конкурсных экзаменов копировала
конкурсные правила эпохи Ле, действовавшие и в конце XVII
и в XVIII в. п. Экзаменационные правила периода правления
Ле были в известной мере приспособлены к производственным
нуждам повседневной чиновничьей жизни, ибо наряду с умени¬
ем писать в определенных жанрах и стилях программы преду¬
сматривали воспитание у соискателей, а затем — лауреатов и
чиновников навыков составления деловых бумаг и документов.
По-видимому, именно второй тур должен был затруднить доступ
в административный аппарат страны тем лицам, которые вос¬
принимали чиновничью службу как отвлеченную философскую
и литературную деятельность.
Очевидно, такой прагматический подход при отборе канди¬
датов на государственную службу встревожил северных «тра¬
диционалистов», стремившихся пополнить свои ряды «истинны¬
ми талантами», т. е. знатоками древней истории, философии,
литературы и мифологии. Поэтому через два месяца после из¬
дания программы экзаменационных конкурсов бактханьские чи¬
новники подали императору доклад с просьбой разрешить «не
придерживаться слишком строго старых литературных жанров
династии Ле». Однако император хотел как можно более уже¬
сточить рамки отбора северных лауреатов, в связи о чем про¬
демонстрировал непреклонность своего решения.
В итоге в 1807 г. экзаменационные испытания были прове¬
дены только на Севере: в Бактхани и Нгеане — Тхапьхоа.
В 6-м месяце 1807 г. были определены шесть первых «экза¬
менационных городков»: Нгеань, Тханьхоа, Киньбак, Шонтай,
Верхний Шоннам и Хайзыонг. В Тханьхоа собирались соиска¬
тели из Тханьхоа и Тханьбиня, в Киньбаке — из Киньбака,
Тхайнгуена, Лангшона и Каобанга, в Шонтае — из Шонтая,
фу Хоайдык, Туиенкуанга и Хынгхоа, в Верхнем Шоннаме —
152

из Верхнего и Нижнего Шоннама, в Хайзыонге — из Хайзыонга
и Иенкуанга, и лишь самому большому и славившемуся своей
ученостью Нгеану не надо было принимать конкурентов со сто¬
роны.
В конкурсах приняли участие даже жители разоренных и
опустевших общин, что свидетельствует о большом желании
многих бактханьцев «выбиться в люди» традиционным для се¬
верян образом — путем чиновничьей карьеры.
По результатам испытаний на Севере в 1807 г. звание про¬
винциальных лауреатов четырех туров (хыонг конг) получили
62 человека: в Верхнем Шоннаме и Шонтае — по 20 человек, в
Нгеане — 8, в Киньбаке — 7, в Хайзыонге — 5, в Тханьхоа — 2.
Естественно, количество выдержавших три тура (шинь до)
было значительно большим, чем число хыонг конг, но их чис¬
ленность в источниках не указывается.
Первые экзаменационные конкурсы в Бактхани и Нгеане—
Тханьхоа оказали определенное воздействие на изменение соци¬
ального состава государственного аппарата на Севере (умень¬
шение числа южан, военных и представителей помещичьей вер¬
хушки), и воодушевленные этим успехом лидеры «традициона¬
листов» настаивали на дальнейшем проведении конкурсных ис¬
пытаний, причем не только на провинциальном, но и на сто¬
личном уровне* Вызванный из Бактхани в столицу Фам Ньи
Данг, например, в одном из пунктов своего доклада просил уч¬
редить проведение как провинциальных, так и столичных кон¬
курсов каждые три года 12.
Фам Ньи Данг чрезвычайно высоко оценивал потенциаль¬
ные возможности Севера как поставщика чиновных кадров, за¬
веряя императора в том, что «в Бактхани талантов и сил
столько, сколько в половине Поднебесной» 13. Однако намечен¬
ные на 1810 г. провинциальные экзаменационные конкурсы в
Бактхани отложили, и их решено было проводить раз в шесть
лет 14.
Начиная с 1813 г. экзаменационная система вступила в но¬
вую фазу своей эволюции. Теперь уже конкурсы не ограничи¬
вались одним Севером, но охватывали всю территорию импе¬
рии. Объяснялось это тем, что Нгуен Фук Ань вынужден был
«подтянуть» чиновные кадры старых районов Дангчаунга и
Крайнего Юга до уровня Крайнего Севера и Нгеана—Тхань¬
хоа. Традиционно чиновники, рекрутирующиеся из числа побе¬
дителей на конкурсных экзаменах, считались обладателями бо¬
лее высокого социального статуса, чем те, кто не имел лауре¬
атского звания. А поскольку традиция, как результат постепен¬
ной унификации внутриполитической линии на всей территории
страны, все больше и больше преобладала в общеполитическом
курсе Нгуен Фук Аня, то подобную дискриминацию чиновников
старых районов Дангчаунга и Крайнего Юга император допу¬
стить не мог.
Таким образом, начиная с 1813 г. от уступок требованиям

бактханьским «традиционалистам» правительство при реализа-
ции своей кадрово-административной политики вынуждено бы¬
ло перейти к регулярным конкурсным испытаниям.
О проведении экзаменационных конкурсов, намеченных на
1813 г. уже не только в Бактхани и Нгеане—Тханьхоа, но и по
всей стране, было объявлено в 5 месяце 1812 г.
Налицо было стремление верховной власти несколько огра¬
ничить участие претендентов (и соответственно число лауреа¬
тов) в экзаменационных конкурсах, проводимых в Бактхани.
В связи с этим там была ликвидирована половина «экзамена¬
ционных городков» (два из четырех — в Хайзыонге и Киньба-
ке), а «экзаменационный городок» Шонтая был перенесен в
Тханглаунг. Теперь население «внутренних» провинций Хайзы-
онг и Нижний Шоннам, а также жители «внешнего» Иенкуанга
сдавали экзамены в Верхнем Шоннаме, а жители «внутренних»
провинций Киньбак и Шонтай и «внешних» провинций — Тхайн-
гуен, Лангшон, Хынгхоа, Туиенкуанг и Каобанг — экзаменова¬
лись в Тханглаунге (фу Хоайдык).
Если ранее соискателям долинных районов, поставлявшие
основную массу лауреатов, надо было ходить лишь из Нижне¬
го Шоннама в Верхний Шоннам и из фу Хоайдык в Шонтай, то
теперь перемещения приняли повсеместный характер:	из.
Хайзыонга и Нижнего Шоннама — в Верхний Шоннам, из Кинь-
бака и Шонтая — в Тханглаунг.
После всех этих административных изменений резко снизи¬
лось число лауреатов лишь в Тханглаунге. Звание хыонг конг
там получили лишь 16 человек. В то же время в Верхнем Шон¬
наме число лауреатов даже увеличилось до 28 человек.
В Нгеане и Тханьхоа никаких изменений в территориальных,
подразделениях экзаменационной конкурсной системы не было,,
и здесь численность лауреатов возросла, в Нгеане более чем в
два раза (до 12 человек), в Тханьхоа — еще больше: с 2 лау¬
реатов в 1807 г. до 9 лауреатов в 1813 г. 15.
Таким образом, несмотря на частые восстания, наводнения
и голод в 1806—1812 гг., на изменения в территориальном раз¬
мещении «экзаменационных городков», несомненно, затрудняв¬
шие доступ соискателей па экзамены, количество лауреатов на
территории Севера (Бактхани и Нгеана — Тханьхоа) в 1813 г.
увеличилось.
В старых районах бывшего Дангчаунга проведение экзаме¬
национных конкурсов было начато в 7-м месяце 1813 г. Так, в
конкурсе, организованном в провинции Куангдык, выдержало
испытание только 9 человек.
В Зядини первые экзаменационные конкурсы мирного вре¬
мени были, как и в старых районах Дангчаунга, проведены в.
7-м месяце 1813 г. 16. В результате этих испытаний во Вьетна¬
ме прибавилось всего лишь восемь лауреатов.
После зядиньских конкурсных экзаменов стало окончательно
ясно, что в пополнении кадров через экзаменационные конкур¬
154

сы Крайний Юг и старые районы Дангчаунга более чем в
3,5 раза отставали от Севера (Бактхани и Нгеана — Тханьхоа).
Для того чтобы сохранить за старыми подданными дина¬
стии Нгуенов господствующие позиции в управленческой струк¬
туре империи, необходимо было открыть новый путь для про¬
никновения южан в чиновничье сословие, минуя конкурсные эк¬
замены. Надо было ввести постоянно функционирующий меха¬
низм автоматического включения южан в органы власти, не
зависящий от личной воли монарха. Так получила логическое
обоснование идея создания наследственного сословия «банг¬
кокцев» — тех офицеров и солдат, преимущественно уроженцев
Зядини, которые в 1783 г. сопровождали Нгуен Фук Аня в
Бангкок, где тот в течение почти пяти лет скрывался от Тай-
шонов.
Эту идею реализовали в 7-м месяце 1817 г., когда были уч¬
реждены семь титулов знатности, каждому из которых соответ¬
ствовал определенный чиновничий ранг, начиная от нижнего
подранга второго ранга и до нижнего подранга восьмого ран¬
га. Хотя высшие титулы знатности и соответствующие им ран¬
ги доставались наследникам с понижением на одну ступень, с
определенного рангового уровня наследники получали и, в свою
очередь, передавали своим потомкам и титул и ранг без пони¬
жения.
Введение сословия родового дворянства, состоящего из
«бангкокцев» и их потомков, должно было значительно укре¬
пить позиции южан в системе государственного управления.
Однако в 1817 г. титулы знатности и соответствующие им ран¬
ги были присвоены только девяти старшим сыновьям высших
чиновников — потомкам наиболее заслуженных сподвижников
Нгуен Фук Аня, являвшихся уроженцами Крайнего Юга и ста¬
рых районов Дангчаунга.
Итоги экзаменов 1819 г. вновь показали значительное чис¬
ленное превосходство северных лауреатов над победителями
конкурсов в старых районах Дангчаунга и в Зядини.
На Севере экзамены проводились в 10-м месяце 1819 г. в
Бактхани (так же как и раньше, в двух «экзаменационных го¬
родках», однако наряду с Тханглаунгом испытания проводи¬
лись теперь не в Верхнем, а в Нижнем Шоннаме) и во 2-м ме¬
сяце того же года в Нгеане и Тханьхоа 17.
Количество лауреатов на Севере в 1819 г. еще более выросло
по сравнению с 1813 г.: в Тханглаунге их стало 23, в Ниж¬
нем Шоннаме — 30, в Нгеане—14, в Тханьхоа—16. Всего —
83, в то время как в 1813 г. было 65 лауреатов. Таким образом,
отбор лауреатов путем экзаменационных конкурсов на Севере
все увеличивался.
В старых районах Дангчаунга на экзаменах, проходивших в
7-м месяце 1819 г. не в Куангдыке, как ранее, а в Куангнаме,
почти в 2 раза возросло число лауреатов провинциального кон¬
курса: там было удостоено звания хыонг конг 17 человек18.
155

В Зядини в 7-м месяце 1819 г. в результате экзаменационных:
конкурсов звания хыонг конг было удостоено 19 человек, т. е. в
2 раза больше, чем в 1813 г. 19. Однако абсолютная численность
лауреатов на Крайнем Юге и в старых районах Дангчаунга да¬
же в совокупности не достигала половины того, что давал ад¬
министративному аппарату Север (Бактхань и Нгеан—Тхань-
хоа). Кроме того, зядиньские конкурсы трудно считать полноцен¬
ными, ибо там часто нарушался порядок и правила установлен¬
ной процедуры. Такие нарушения в массовом порядке наблю¬
дались, например, во время проведения экзаменационного кон¬
курса 1819 г.
Недостаточная численность лауреатов, поставляемых стары¬
ми районами Дангчаупга и Крайним Югом, сделала необходи¬
мым дальнейшее значительное увеличение количества облада¬
телей чиновничьих рангов из числа южан за счет расширения
дворянского сословия «бангкокцев». В связи с этим в 11 меся¬
це 1819 г. были пожалованы титулы знатности и соответствую¬
щие им чиновничьи ранги 21 потомку «бангкокцев». Однако*
менее чем через два месяца Нгуен Фук Ань умер и его наслед¬
ник круто изменил политический курс, сделав ставку на «тра¬
диционализм» и поведя решительную борьбу с представителями
сословия «бангкокцев».
Следует отметить, что для сохранения преобладания южан
над северянами в органах государственного аппарата Нгуен
Фук Ань вплоть до самой своей смерти отказывался организо¬
вать столичные экзаменационные конкурсы, которые первона¬
чально были назначены на 1808 г. На этих экзаменах встрети¬
лись бы претенденты с Севера (Бактхань, Нгеан—Тханьхоа),.
Крайнего Юга и старых районов Дангчаунга. В условиях рав¬
ного соперничества победа лучше подготовленных северян со¬
мнений не вызывала.
Одним из первых мероприятий нового императора, лидера
«традиционалистов» Нгуен Тхань То, стало введение столичных,,
а затем и дворцовых экзаменационных конкурсов. Таким обра¬
зом, в своем полном, окончательно оформленном виде конкурс¬
ная система Нгуенов начала применяться только в 1820 г.
В этой связи совершенно необъяснимым представляется
утверждение П. В. Познера о том, что «до 1815 года Нгуены
вели подготовительную работу по регламентации системы обра¬
зования. В этот период можно лишь отметить обратную заме¬
ну нома ханваном в качестве официального языка при состав¬
лении документов. И лишь в 1815 году официальная система об¬
разования в конкурсных экзаменах была окончательно регла¬
ментирована. Она оставалась неизменной на всем протяжении
правления Нгуенов» 20.
Изучение официальных и частных хроник периода правле¬
ния под девизом Зялаунг показывает, что 1815 год отнюдь не
является какой-либо вехой в «системе образования и конкурс¬
ных экзаменов» во Вьетнаме. Источники по истории правления
156

Нгуенов этого времени свидетельствуют о том, что в этот год
«официальная система образования в конкурсных экзаменах»
не только не «была окончательно регламентирована», но и во¬
обще ни разу не являлась объектом внимания правительства.
Таким образом, в период правления под девизом Зялаунг
верховная власть стремилась постоянно поддерживать ту со¬
циальную базу, которая привела ее к власти (прежде всего —
помещиков, купцов и предпринимателей Крайнего Юга), и сле¬
дила за тем, чтобы эта социальная база была в достаточной
мере представлена в аппарате управления, где «реалисты» мог¬
ли бы противостоять носителям консервативных тенденций —
чиновничеству Севера (Бактхани и Нгеана—Тханьхоа). В связи
с этим сознательно тормозилось развитие конкурсной системы,
посредством которой северяне могли занять доминирующее по¬
ложение в сфере управления, а также создавались альтернатив¬
ные механизмы по введению южан в государственный аппарат
вне системы действия экзаменационных конкурсов. Стремление
верховной власти к уравновешиванию количества северных чи¬
новников, в значительной мере связанных с общинным земле¬
владением, и южных администраторов, в среде которых находи¬
лись и представители крупных помещичьих хозяйств, и выход¬
цы из торгово-предпринимательских кругов богатой Зядини,
свидетельствует о своеобразии вьетнамского государства в на¬
чале XIX в., о наличии в нем некоторых черт, присущих абсо¬
лютистской монархии.
1	Новая история Вьетнама. М., 1980, с. 16—115; Рябинин А. Л. Социаль¬
ная политика Нгуен Аня (Нгуен Тхе то) в Северном Вьетнаме в период
образования последней вьетнамской империи (1802 г.).— Социальные орга¬
низации. М., 1985, с. 207—215.
2	Новая история Вьетнама, с. 193, 210.
3	Никитин А. Д. Общественно-политические воззрения Фан Хюи Тю —
вьетнамского ученого-энциклопедиста конца XVIII—начала XIX в. Автореф.
канд. дис. М., 1985, с. 5.
4	Там же, с. 13—14.
5	Новая история Вьетнама, с. 192—210.
6	Dgi Nam thuc luc (далее—£). N. T. L.). tap 111. ChJnb bien de nhat
ky III. Ha N61. 1963, tr. 121.
7	Там же, с. 78.
8	Там же, с. 135, 178, 273.
9	Там же, с. 149.
10	Там же, с. 312, 323, 326.
11	Doan Thanh, Nguyen Kien. Ph6p thi Hu-ong doi Le trung hung — SiV
dja Sal Gon, 1931, № 11, tr 133; Viet su thong glam cirong тцс Chlnh bien*
Ha N61, I960, tap XVIII, guyln 41, tr. 60 (1802) —61 (1803)
12	DN.T.L., tap IV, tr. 18.
13	Там же, с. 17.
14	Там же, с. 73.
15	Там же, с. 183, 184.
16	Там же, с. 193.
17	Там же, с. 391, 392.
18	Там же, с. 384.
19	Там же, с. 384, 385.
20	Познер П. 1В. Культура Вьетнама. Просвещение.— Новая история Вьет¬
нама, с. 622—623.
157

Н. В. Ребриков а
ГОСУДАРСТВО, ОБЩИНА, КЛАСС
В БУДДИЙСКИХ ОБЩЕСТВАХ ЦЕНТРАЛЬНОГО ИНДОКИТАЯ
(V—XV вв.)
С переходом от доклассового общества к классовому кон¬
чается история общины как первой великой производительной
силы, начинается история классового общества. Но и в .процес¬
се формирования классового общества человечество продолжа¬
ло ориентироваться на естественные связи, на род как высшую
ценность, на социальные и этические ценности родового строя.
С традициями родового строя вынуждены были считаться но¬
вые социальные силы, выступившие на историческую арену.
Поэтому движение вперед часто приобретало компромиссную
форму: новое либо принимало форму старого, традиционного,
либо традиционные институты брали на себя новые функции,
приспосабливались к новым задачам и требованиям. Именно с
этих позиций важно рассмотреть функции родовых и общинных
институтов в процессе возникновения классового общества и го¬
сударства.
Государство возникает как территориальная общность лю¬
дей, которых объединяют не родовые, а хозяйственные связи.
В Азии государство как вторичная социальная общность над¬
страивается над первичными социальными ячейками — община¬
ми, объединявшими своих членов на борьбу с враждебными си¬
лами природы, воспитывавшими чувство коллективизма, мо¬
ральных обязательств, взаимопомощи. Общины, хотя и не бы¬
ли тождественны роду, не могут быть и абсолютно противопо¬
ставлены ему Г Включая в свой состав общины, государство
признавало и агнатные группы (кланы), как функциональные
единицы. И хотя клан играл второстепенную по сравнению с
государством роль в формировании надобщинных социальных
связей, кровное родство, осознание его всеми подданными спо¬
собствовали формированию государственного строя. По мере
развития социальной стратификации род стал использоваться
для оформления сословного и социального неравенства — каст,
царских и аристократических господствующих родов. В то же
время род выступал основой родственной взаимопомощи и брач¬
ного выбора; он же определял принадлежность к господствую-
ns

щей агнатной группе «благородных» (свободных), противопо¬
ставлявшейся зависимым, чужим, несвободным, что отражало
формирование классов.
Государство возникало на месте родо-племенных союзов:
реже в государство трансформировались отдельные общины.
Однако не все племенные союзы выполняли роль социально-
потестарных структур 2, т. е. имели вождя, представителя устой¬
чивой родовой матри- или патрилинии. Племя как социально-
лотестарная структура было уже сложившимся «социальным
организмом», протогосударством 3. Но были племена, которых
объединяли лишь общий диалект, мифология, обряды, собствен¬
ные имена; в них могли быть распространены разные формы
хозяйства. Структура племени должна была отражаться и на
структуре будущего государства: на базе протогосударства вы¬
растали централизованные восточные монархии, типа китай¬
ского государства4. Государства, наследовавшие культурную
общность племен, не обладали большой внутренней сплочен¬
ностью, общины в них объединялись на родственной основе,
противопоставлении «наши—чужие», что закреплялось религи¬
озно-идеологическими системами типа индуизма.
В какой бы форме ни возникало государство, развитие го¬
сударственности было прогрессивным процессом: вместе с госу¬
дарством шло социальное расслоение, господствующий класс
смог перейти к производству и присвоению прибавочного .про¬
дукта, используя труд земледельческого населения. Классовые
антагонизмы и классовая борьба стимулировали общественное
развитие. Классовое общество породило политические и идео¬
логические надстроечные институты, обеспечивавшие господство
эксплуататорских классов.
Процесс развития государственности в различных регионах
Азии протекал неодновременно: в юго-восточном он начался
позже, чем в соседних — дальневосточном и южноазиатском, с
первых веков н. э. Образование буддийских государств Цент¬
рального Индокитая, сложившихся в XIII—XIV вв., можно рас¬
сматривать как завершение этого процесса. Буддизм как рели¬
гиозная система стимулировал укрепление государства, а вмес¬
те с ним интеграцию общества.
* * *
Возникновение государства было подготовлено развитием на
высшей ступени варварства товарного производства, частной
собственности, рабства, что сопровождалось ниспровержением
материнского права, утверждением отцовского рода, становле¬
нием патриархальной семьи, появлением рабовладельческой
аристократии. Источники позволяют проследить в обществах
Юго-Восточной Азии эти процессы, имевшие как общеистори¬
ческое содержание, так и специфические черты.
Развитие патриархального рабства и становление рабовла¬
159*

дельческой аристократии, изменение состава семьи, включав¬
шей свободных и несвободных лиц, крушение материнского пра¬
ва и утверждение отцовского рода, метизация населения резко
проявились с начала нашей эры в прибрежных районах Южно¬
го Индокитая у народов, входивших в индонезийскую (аустро-
незийскую) группу языков. В новых социально-экономических
условиях, подготовленных развитием производительных сил, при
скоплении населения в прибрежных низменных районах, удоб¬
ных для хозяйственного освоения, происходил переход к па¬
шенному земледелию, основанному на дренаже5.
В местных обществах складывается социальная структура
производительных сил, в которых особую и важную роль игра¬
ла община. Земля не была включена в систему вещных отно¬
шений собственности, формы ее присвоения были «антивещны-
ми». Право на землю как объект хозяйствования определялось
степенью личного полноправия человека. Преимущественные
права владения участком земли закреплялись за первопоселен¬
цами и их потомками, права на землю чужаков ограничива¬
лись до их полной ассимиляции общиной. Отцовский род здесь
был принципиально отличен от отцовского рода, в котором соб¬
ственность и власть переходили от отца к сыну. В местном от¬
цовском роде собственность и права на землю переходили в
пределах рода. «Богатство» осмысливалось очень широко, пони¬
малось как плодородие земли, многочисленность социального
коллектива, было связано с социально-этическими представле¬
ниями.
Экономическая деятельность этих древних общин не была от¬
делена от морально-этических представлений. Надобщинная по¬
литическая структура строилась по типу общины, использовав¬
шей труд и способности каждого из ее членов на благо и про¬
цветание всей общности. Социальный и этический порядок под¬
держивала общинная и надобщинная власть, понимавшаяся как
высший моральный авторитет.
Надобщинная власть констатируется в Солнечные — Сурья-
вамса — династии с передачей власти по женской линии. Но¬
вое воспринималось через традиционное, а возникавшие новые
социальные формы получали заимствованные извне наименова¬
ния. Так, патронимия — фамилия — стала именоваться индий¬
ским термином кула (матрилинейная — матракула), глава ее
назывался пати. Деревни (грама) и укрепленные центры (пу-
ра) составляли территориально-родовые общины оседлых земле¬
дельцев.
Первые прибрежные политические структуры именовались
нагарами. По мере развития мореходства они включаются в
международную торговлю, в них селятся приезжие купцы, по¬
являются воины из похищенного населения и ремесленники,
брахманы. Источники доходов в нагарах были разнообразнее,
чем в земледельческих общинах. В центрах нагар формируется
новая знать, присваивавшая эти источники богатства. Хаосу
160

культа предков и шаманизму она противопоставила брахма¬
низм. Так с первых веков нашей эры в обществах Индокитая
начался растянувшийся на тысячелетие процесс «брахманиза-
ции» — синтеза брахманизма и местных культов. Но, выступив
против шаманизма, новая знать использовала его харизматиче¬
ские свойства: правители нагар — варманы (от «брахманы»)
наделялись магическими способностями противостоять Хаосу,
стимулировать плодородие земли.
Борьба между нагарами за монополизацию скудных ресур¬
сов выливалась в рост воинственности. Местная знать в III в.
использовала индийскую политическую модель: власть варма-
нов обожествляется, они становятся девараджами, их освяща¬
ли брахманы. Члены племени — воины превращаются в кшат¬
риев, земледельцы — в крестьян. Такая специализация в опре¬
деленной деятельности стала именоваться палийским термином
«джати», возрастные группы — «ашрамами». Племенной сход
был перестроен по модели индийской сабхи в судебное собра¬
ние. Обычай постепенно включается в закон в рамках дхар-
машастр. Дары, которые члены племени подносили вождям и
должностным лицам, трансформируются в налог и дань, об¬
мен услугами—в систему перераспределения прибавочного
продукта. Социальные перемены отразились и в превращении
хижины вождя в дворец девараджи, камней духов — в линги,
символ собственности знати и общин на территорию; погранич¬
ные духи, оберегавшие племя, трансформировались в локапа-
лов, указывавших на четыре стороны света 6.
В советской историографии была сделана попытка отожде¬
ствить нагары с полисами7. Города-государства — полисы воз¬
никли в обществах Средиземноморья в процессе борьбы ранне¬
классового строя с пережитками родового строя, роста товар¬
но-денежных отношений, отделения ремесла от земледелия.
Процесс образования полиса сопровождался обострением борь¬
бы крестьянства и торгово-ремесленных слоев с родовой
знатью.
В южных обществах Индокитая новые функции принимает
на себя территориально-родовая община. Полис был союзом
мелких землевладельцев. В местных общинах доступ к земле
был обусловлен социальным полноправием в общине. Личность
не замыкается в общине, но и не порывает полностью соци¬
альные связи. Она включается в расширяющуюся территориаль¬
но-родовую структуру в рамках иерархического соподчинения
младшего старшему, ниже стоящего на социальной лестнице
вышестоящему, ученика учителю, а всей общности — обожеств¬
ленному правителю.
В прибрежных земледельческих районах Центрального Ин¬
докитая союзы соседско-родовых общин складывались медлен¬
но, до середины I тысячелетия ощущаются их связи с естествен¬
ным родом, тотемистические символы последнего сохраняются
длительное время, как и общеродовые места погребения. Ваг
И Зак. 550
161

Пра Мен (Меру) возник в VII в. в Южном Таиланде на мес¬
те индуистского святилища, около которого происходила крема¬
ция усопших8. Правящий род одного из ранних политических
образований на территории, где в настоящее время распола¬
гается южная провинция Таиланда Накхонситтхамарат, имел
до XIII в. родовой знак Лотос. Государство Дваравати (VI в.)
было основано родом, знаком которого была лань с теленком
(изображение этого родового знака обнаружено на медали, за¬
ложенной в основание святилища) 9. Государство Фунань (Бап-
ном)—одно из наиболее крупных политических конгломера¬
тов II в. на территории Южного Индокитая — включало в свой
состав родовую территорию, которой управлял царь с титулом
курунг бнам, т. е. царь горы, глава возвысившегося рода. Пра¬
вящий род Бапнома — ратчакула — принял вид конического
клана. Отделившиеся от центра «уделы» со своими деревнями,
которыми управляли царские сыновья, составляли округу; да¬
лее были разбросаны полуавтономные, слабо заселенные тер¬
ритории с местными правителями — данниками. Родовая тер¬
ритория со сравнительно многочисленным населением была ос¬
новной хозяйственной и политической единицей: с нее шли на¬
логи, в деревнях набиралось войско. О хозяйственном разви¬
тии территории заботился царь, он же решал споры и основные
политические дела. По его указу начинались работы на полях.
Столица этого политического образования Вьядхапура —
Город охотников — отразила в своем названии ранний этап раз¬
вития государственности.
Центральные функции выполнял царь Бапнома. От его име¬
ни велись войны с соседями и строилась система вооруженной
защиты территории. Можно предполагать, что военачальники
имели обособленную военную силу — дружины и слонов. Бое¬
вая сноровка приобреталась на охоте, в частности, на слонов и
во время их приручения. Слоны были ударной силой войска.
Надо отметить, что войны становятся важным инструментом
политического объединения. В III в. военачальник Фан Ман
(Варман) расширил власть царского рода Бапнома далеко на
запад, подчинив прибрежные царства, связанные с торговлей 10.
Знать Бапнома, используя военно-политическое насилие,
приобрела значительные богатства. Но быстро возросшее бо¬
гатство мгновенно растрачивалось в дарах, жертвоприношени¬
ях, переходило в другие руки во время войн.
Чтобы стабилизировать социально-экономическую структу¬
ру, правящий род Бапнома в IV—V вв. осуществил «своего ро¬
да сельскохозяйственную колонизацию» п: в хозяйственных це¬
лях началось освоение болотистой дельты Меконга. Была рас¬
ширена дренажная сеть и сооружена система каналов в районах
исконного заселения12. Надобщинная власть смогла акти¬
визировать свои экономические функции, т. е. расширить зем¬
ледельческое производство, используя возросший производствен¬
ный потенциал — увеличившуюся за счет военнопленных (да-
162

са) 13 массу живого труда, а также производственный опыт
местных общин. Правящая знать получила в свое распоряже¬
ние ренту-налог: часть его представлял собой резервный фонд,
использовавшийся на воспроизводство в тех же общинах, дру¬
гая часть перераспределялась среди знати. Появление ренты-
налога с определенных категорий земель — это показатель то¬
го, что общество решило на классовой основе вопрос о при¬
своении прибавочного продукта.
Процесс урбанизации распространяется и на этот район: воз¬
никает город—местонахождение государственной власти, центр
ремесла, государственного культа, системы перераспределения
прибавочного продукта. Моральный авторитет знати — ее дхар¬
ма, государственная должность и богатство стали восприни¬
маться как синонимы. Сакрализуется не только власть прави¬
теля над подданными, но и власть-собственность знати над дви¬
жимым и недвижимым имуществом.
В V—VI вв. Бапном представлял собой объединение терри¬
ториально-родовых общин. Правила в Бапноме Лунная — Со-
мавамса—династия: власть в ней переходила по мужской ли¬
нии. Для Бапнома было характерно сочетание религиозных
культов — вишнуизма, буддизма хинаяны и махаяны, что отра¬
жало социальную гетерогенность господствующего класса и сег-
ментность архаичного государства. Господствующий класс
включал всех свободных членов территориально-родовых об¬
щин — знать и простолюдинов. Свободное население в целом
противостояло различным категориям зависимых — даса.
* * *
Тенденции к политической централизации и одновременно
дезинтеграции—отличительная черта развития монских и
кхмерских государств в VI—VIII вв. Для монских общин-госу¬
дарств характерно усиление гетерогенности на базе развития
ремесел и утверждения буддийского культа хинаяны, выполняв¬
шего важную политико-интегрирующую функцию. Ядро гетеро¬
генной общины составлял союз родственных семей — патрони¬
мия (кула). Этот коллектив выступал прежде всего как терри¬
ториальная ячейка общества и с другими подобными себе ячей¬
ками был связан больше соседско-корпоративными, чем
родовыми узами. Дуализм кровно-родственного и территориаль¬
ного начал создавал сложную систему социальных отношений,
промежуточную общественную структуру, сочетавшую элементы
бесклассовых и классовых отношений14. На такой социальной
основе и складывается в VI в. монское государство Дваравати,
не имевшее четко фиксированных границ 15.
Кхмерские общины объединялись в государство Ченла кшат-
рийскими родами Бхавапуры 16. В столице этого политического
объединения — Ишанапуре — ив окружающем ее районе обна¬
ружено двести надписей на каменных плитах, рассказывающих
11*
16Я

о происходивших в кхмерском обществе с V в. политических
процессах.
Образование правящего слоя у кхмеров проходило в остром
соперничестве многочисленных мелких родов, «узурпации влас¬
ти» их вождями. Единство и вражда были характерными чер¬
тами политического быта кхмерского общества — с III по V в.
Объединение родов вокруг рода-гегемона шло путем браков.
Подчинившиеся роды не лишались прав на ношение оружия,
выступая на стороне гегемона как подсобная военная сила.
Укреплению власти вождя-гегемона способствовала концепция
бхагти, пришедшая к кхмерам из Индии с необрахманизмом:
последний отстаивал культ личного бога и идею почитания—
бхагти — вождя, который делится своей магической силой —
шакти — с подданными.
Бхагаватизм ввел в местное общество новые категории пре¬
стижа. Главными богами необрахманизма были тримурти:
Брахма (творец), Шива (разрушитель), Вишну (защитник).
Однако почитался один из богов, тот, которого считали глав¬
ным его почитатели. Общеплеменным центром кхмеров, связав¬
шим воедино локальные культы почитания священных гор, бы¬
ла священная территория у подножия горы Лиигапарвата.
Здесь стали почитать и тримурти. Здесь же приносили клятву
вожди-гегемоны. Гора Лиигапарвата была местом паломниче¬
ства и торговли. В V в. эта местность ассоциировалась с Куру-
кшетрой «Махабхараты», ставшей эпосом кхмерских вождей.
Возникший в VI в. военный союз кхмерских родов сбросил иго
Тямпы и Фунани, в честь чего на горе Лиигапарвата был уч¬
режден общеплеменной культ линги Бхадрешвары. Из этого
центра и началось объединение кхмерских общин.
Политические процессы отражали успехи в освоении кхме¬
рами железорудных богатств гор Пномдек, расширении на но¬
вой технологической базе земледельческого производства 17.
В VII в. Ченла поглотила деградирующую Фунань:	культ
синкретического божества Харихары олицетворял собой слия¬
ние двух царских династий. Господствующим культом в Иша-
напуре был культ Шивы (Хара), его слияние с южным куль¬
том Вишну (Хари) и породило синкретический культ.
На барельефах местных святилищ VII в. можно увидеть
изображение процедуры венчания на царство—абхишека шри.
Процедура совершалась в присутствии знати и брахманов. Она
явно сохранила ряд архаических черт вручения царской влас¬
ти — выборность, учет личных качеств, присутствие брахманов—
знатоков обычая и оракулов. В то же время эта процедура —
показатель укрепления сословности, появления правящей эли¬
ты — право на избрание царя присваивают кшатрийские ро¬
ды, ограничивающие деспотизм кланового лидера.
Утверждение центральной власти в кхмерских пура проходи¬
ло в упорной борьбе, ей противостояли сильные роды. В по¬
добных условиях личные качества представителя кшатрийского
164

рода играли особую роль. Признание над собой власти царско¬
го рода знатными родами местных пура сопровождалось «пере¬
дачей вещи» — дарением и отдариванием. Подчинявшиеся пу¬
ра передавали в дар центральному святилищу в Ишанапуре
драгоценности, скот, рабов, посадки пальм. Дарения шли и от
царя его приближенным: должностным лицам и брахманам.
Подобный порядок дарений сохранился от родо-племенных обы¬
чаев одаривания лиц, отличившихся своими заслугами перед
племенем. Но в кхмерском обществе в VI—VIII вв. этот обы¬
чай используется главами знатных родов для узурпации об¬
щинной собственности и одаривания угодных или нужных им
лиц и их родовых храмов 18. Намечается тенденция к превраще¬
нию добровольного дара в регулярное подношение. Появляется
термин samantanrpa—данник царя. Надпись 598 г. Нарасин-
хагупты — главы рода, правившего в Индралуре, расположен¬
ной к северу от Ишанапуры, называет его данником трех ца¬
рей — Бхавармана I, Махендравармана и Ишанавармана I 19.
Согласно надписи, Индрапура имела довольно четкие границы,
которые образовывали река, каналы, дорога, ведшая через
джунгли 20.
Ранги в Ишанапуре имели все свободные. Появляются госу¬
дарственные должности, связанные с налогами и государствен¬
ными работами, с объединениями ремесленников, религиозны¬
ми функциями, войском. Для названия высших должностных
лиц употреблялись иноземные термины:	полководец-сенапати,
министр-мантрин 21. Наличие административных должностей —
свидетельство дальнейшего развития государственности и тер¬
риториальной структуры.
Хозяйственный подъем, который можно наблюдать по дан¬
ным археологии в монском и кхмерском обществах VI—VII вв.,
был результатом политики царских и знатных родов, поощряв¬
ших развитие ремесла, особенно металлургии, и производство
цветных металлов. Металлообрабатывающие ремесла в монских
пура послужили экономической базой установления общемон-
ских связей 22.
Земледелие как в монских, так и в кхмерских областях раз¬
вивалось на базе мелкомасштабной ирригации. Небольшие си¬
стемы орошения сооружались силами отдельных общин. Несво¬
бодные и зависимые были под властью родов, руководивших
хозяйственной деятельностью. Род выступал особой социаль¬
ной группой, объединенной общими экономическими и полити¬
ческими интересами. Храм рода — это символ общины, соеди¬
няющий мир с миром богов. Рабство имело ограниченный ха¬
рактер, а эксплуатация свободных не стала системой. Эксплуа¬
таторский слой был верхушечной частью общества. Общинно¬
родовая структура, используя моральные нормы и запреты, про¬
тивопоставление «свой — чужой», освящавшееся индуизмому
справлялась с налагавшимися на нее функциями подавления
социальных конфликтов. Моральные нормы обеспечивали соци¬
165

альное господство знати, а присвоение прибавочного продук¬
та— ее соответствующее имущественное положение. Перерас¬
пределение централизованных доходов государством выступало
как более надежный источник обеспечения этих целей, чем эко¬
номическая деятельность. «Часть прибавочного труда общины
принадлежит более высокой общине, существующей, в конеч¬
ном счете, в виде одного лица, и этот прибавочный труд дает
о себе знать как в виде дани и т. п., так и в совместных рабо¬
тах для прославления единого начала — отчасти действительно¬
го деспота, отчасти воображаемого племенного существа, бо¬
га» 23.
Использование труда общинников в хозяйственных и воен¬
ных целях обеспечивало при высокой продуктивности поливно¬
го земледелия доходы государства, но не делало такую поли¬
тическую структуру устойчивой ни к внешним вторжениям, ни
к стихийным бедствиям. Тем не менее общественное сознание
воспринимало это архаичное государство как организацию, под¬
держивающую порядок, противостоящий природному и социаль¬
ному хаосу.
Упорядоченность открывала путь к упрочению частных прав
распоряжения имуществом. Многочисленные надписи, дошедшие
до нас из кхмерских районов, говорят о том, что цари утверди¬
ли за главами знатных родов право распоряжаться имущест¬
вом рода — siddhi, в частности передавать его родовому хра¬
му24.
Политическая стабильность и укрепление прав на распо¬
ряжение имуществом активизировали хозяйственную деятель¬
ность «владык земли», представлявших корпоративные права
первопоселенцев — ядра агнатной общины, осваивавших в
VII в. новые земли25.
Советские исследователи истории Кампучии справедливо
обращают внимание на «глубокие изменения в обществе» к
началу VIII в., на появление «многочисленной и социально
активной группы вап»26 — глав домовых общин, выступав¬
ших против централизации на родовом принципе, против цар¬
ской власти. Последняя была сметена в ходе бурных поли¬
тических событий VIII в., приведших к децентрализации (на
протяжении VII—VIII вв. политическая гегемония перемеща¬
лась в разные пура), а затем к новой централизации, но уже
на иной социальной основе. Складывается государство Ангкор
(Ан — высший, након — город, столица).
* * *
«Владыки земли» — вап — в ранний период Ангкора (IX—
X вв.) «составляли основную массу юридически свободных зем¬
левладельцев, часть из которых самостоятельно обрабатывали
землю, а часть пользовались целиком или в какой-то мере тру¬
дом лично зависимых (земледельцев. — Я. Р.) кхнюм» 27. Аб¬
солютная власть главы домовой общины сочеталась с иерар¬

хичностью статусов, личная преданность господину не получила
развития. Следует согласиться с мнением тех исследователей,
которые считают, что такие «дома» утверждали квазиобщинный
порядок, были ориентированы на архаику, и, «хотя в их укладе
легко различить черты как рабовладения, так и феодализма,
они не создали ни рабовладельческого, ни феодального общест¬
ва и публичных институтов, соответствующих данным типам
классовых отношений» 28.
Образование нового централизованного государства нача¬
лось с создания на основе индуизма государственного культа
бога-царя — девараджи. Новый культ уподобил земной порядок
космическому, соединил сакральное и профанное29. Было най¬
дено место для будущей столицы — центра «системы», наглядно
представлявшего в миниатюре «модель индуистской вселенной,
окруженной цепью гор и океаном. Стоящий в центре столицы
храм-гора изображал космическую гору Меру, обиталище царя
богов Индры» 30. В Ангкоре из центра «системы» шли обяза¬
тельные для всех подданных приказы и «разрешения» на моби¬
лизацию населения общин на работы по сооружению храмов и
дворца в столице, а также крупнейшей в Юго-Восточной Азии
ирригационной системы. В IX в. население государства состави¬
ло 1 млн. человек 31.
Смешение населения потребовало усовершенствования
управления: место территориально-родовых общин занимают
территориально-административные округа — срук и праман (ви-
джайя) 32. Но исследователи справедливо обратили внимание на
то, что и эта форма государственного устройства Ангкора так¬
же не была античным полисом, объединявшим граждан-земле-
владельцев 33. Земля принадлежала патронимии — мулле и го¬
сударству, вода и оросительные сооружения — государству и
общине. На основе агнатного «наследования» земли, имущест¬
ва, власти, роста эксплуатации в специфических общинно-родо¬
вых формах нарастает социальное неравенство.
Поземельные отношения становятся ведущими в системе экс¬
плуатации: земля — бхуми — включается в имущество «дома»;
наряду с движимым имуществом, к которому относились
младшие члены дома, зависимые, слуги, скот и посадки
фруктовых деревьев, она выступает как «имение предков». Цар¬
ское хозяйство мыслилось как общее имущество общего предка,
которым распоряжается представитель этого предка — верхов¬
ный домовладелец, теократический монарх. Усилия государства
были направлены в первую очередь на обработку резервного
фонда: на царской земле расселяется малыми семьями военно¬
пленное население, зависимые, используется на государствен¬
ных работах коллективный труд свободных членов общин. На
этой производственной основе и возникли крупные ирригацион¬
ные системы Ангкора. Домовладыки, и первый среди них — мо¬
нарх, принадлежали своим общинам, региональным кланам, но
не стали общественными социальными слоями, противостоящи-
V

ми рабам и другим категориям зависимых, которые, в свою
очередь, не образовали общесоциальной категории.
Государство Ангкор — типичная для Востока форма теокра¬
тической монархии. Отражая социально-экономические интере¬
сы господствующего класса, «связующее единство» брало на
себя функции власти, а также заботы по обеспечению расши¬
ренного воспроизводства. Ореол, окружавший бога-царя, мо¬
рально-нравственные нормы, атмосфера социального неравенст¬
ва внушали подданным лишь одну мысль — они «пыль на свя¬
щенных ногах монарха». Эти тщательно разработанные нормы
внеэкономического принуждения и применялись центральной
властью для эксплуатации населения — как свободных, так и
различных категорий несвободных.
Исследователи производительных сил Ангкора констатиро¬
вали их консервативный характер: на протяжении веков не из¬
менялись сельскохозяйственные орудия, в строительном деле
применялся труд земледельцев, собранных на государственные
работы, не имевших необходимых навыков, поэтому строитель¬
ная техника, несмотря на размах строительных работ, не пре¬
терпевала эволюции34. Та же ситуация была характерна и для
монских районов, где в строительном деле использовались уже
бывшие в употреблении блоки латерита, а также традиционные
материалы. На протяжении веков не заметно никаких нововве¬
дений35. Но освоение с использованием больших объемов жи¬
вого труда новых земледельческих районов, плодородие почвы
обеспечили высокую продуктивность земледелия и в условиях
весьма примитивной организации общественного труда. При по¬
добной производственной системе ценился сиюминутный резуль¬
тат, но задачи развития экономики не ставились36. Поэтому
трудно согласиться с мнением Л. А. Седова, что «ангкорский
период в истории Камбоджи был временем наивысшего разви¬
тия производительных сил, уровень которых не был превзойден
кхмерами вплоть до нового времени»37.
Общинная система воспроизводила человека с заранее за¬
данными социальными ориентациями, которые и' использовал
господствующий класс, вмешиваясь через государство в про¬
цесс воспроизводства. Хозяйственная жизнь протекала в корпо¬
рациях, созданных государством, — варнах и варгах. Девять
варн объединили высших священнослужителей в храмах из ари¬
стократии, ученых (ачарьев) при дворе из брахманов, а также
специалистов-ювелиров. Неквалифицированное земледельче¬
ское население трудилось в варгах — отрядах. Задачи каждой
варги были точно определены, они переходили и к будущим по¬
колениям как конкретная форма труда, закрепленная за каж¬
дой хозяйственной единицей. Варги обслуживали государство38.
Освоение целинных земель в IX в. вели государство, круп¬
ные кланы шиваитской знати (ее оформление основательно
прослежено по эпиграфике П. Дюпоном39), монастыри и общи¬
ны. Основание святилищ (прасат) и срук (срук — зона хозяйст¬
ва

венной деятельности деревни—грамы), бывшее трудоемким де¬
лом, растягивалось на столетия. Селилось на осваиваемой зем¬
ле военнопленное население — си и тай, — оно разделялось на
многочисленные кварталы (бхага), названия которых указыва¬
ли, из каких мест выведены живущие здесь. Члены местных об¬
щин (анаки) также делились на кварталы центра, запада и
востока. За работой си, тай, анаков следили десятские (вап) и
управители (тамрвак) 40. Главы домовых общин властвовали,
как старейшины, над своими домочадцами.
Таким образом, на территории кланов и монастырей дейст¬
вовала своя администрация, что мешало укреплению единой
административной системы по всему государству. Естественно,,
что государство стремилось к созданию внеклановой админист¬
рации, института контролеров-ревизоров (тамрвак), аппарата
из лиц, отличавшихся личными способностями и знаниями41.
Государственное хозяйство постепенно получает перевес над
клановым, оно производит большую массу прибавочного про¬
дукта, за счет которого и может содержать войско и аппарат
принуждения, предоставлять льготы выходцам из аристокра¬
тии— сановникам, перешедшим на государственную службу.
Государство стимулировало процессы классообразования и
преобразования общинной экономической структуры в классо¬
вую. Земля, как и остальное имущество клана, стала переда¬
ваться «по наследству», т. е. переходить в пределах семьи по
женской линии. В эпиграфике, приобретшей с X в. правовой
характер, появляется термин igvara — вотчина. Раджендравар-
ман II (944—968) претендовал на Бхавапуру как «имение
предков» 42.
Дхармашастры связали имущественное положение с соблю¬
дением определенных правил повседневного поведения, благо¬
даря которому индивид приобретал религиозную заслугу —
дхарму. Имущественное, а также реально занимаемое в обще¬
стве положение, определяемое государственной должностью,
стали цениться как важные критерии социального статуса, не
отменяя, однако, и те привилегии, которые имели те или иные
лица в силу родства с царскими родами43.
По мнению советского исследователя Д. В. Деопика, осно¬
ватель Ангкора Джаяварман II (802—854) создал в результате
освоения земель к северу от Большого озера (Тонле-Сап)
«мощную экономическую базу для феодалов-чиновников, не под¬
рывая в то же время крестьянского землевладения по Мекон¬
гу», что значительно укрепило «феодальное государство» 44.
Но нам кажется, что основой укрепления государства Анг¬
кор в IX—X вв. было не развитие феодализма как системы, а:
эволюция социального строя на традиционной основе. Концент¬
рируя власть и имущественные права, государство присваива¬
ло прибавочный продукт — ренту-налог, но не отменило и мест¬
ных доходов. Самосознание знати оставалось кланово-регио¬
нальным. Власть в государстве Ангкор была и у кланового ре¬
169

гионального союза, и у возвысившегося кланового лидера45.
Поэтому правильнее говорить не о «классе феодалов», а о гос¬
подствующем классе, структура которого описана Л. А. Седо¬
вым 46. Его верхний, правящий слой (элиту) составляла много¬
численная семья монарха, высшие должности в государстве мо¬
нополизировали шиваитские кланы, состоявшие в родстве с мо¬
нархом и связанные родством с главами «домов». Представите¬
ли шиваитской элиты присвоили право на занятие должностей,
которое фактически становится наследственным в их кланах.
Высшие сановники государства принимали решения, исполните¬
лями были должностные лица — как гражданские, так и воен¬
ные. Высшие сановники получали титул, бывший знаком при¬
надлежности к высшему слою общества. Сановники сменяли
друг друга у власти в зависимости от соотношения сил кланов.
Выступая от лица своих кланов, они не столько защищали об¬
щие— классовые — интересы, сколько улаживали межклановые
конфликты, стремясь упрочить положение своего клана. При¬
мер тому — конфликт, который произошел в X в., когда на ба¬
зе земледельческого района к северо-востоку от Ангкора уси¬
лилась новая региональная группировка кланов, захватившая
власть; столица временно была перенесена в этот район47.
Историческая ограниченность обществ, подобных обществу
Ангкора IX—X вв., проистекала из привязанности их хозяйст¬
венной системы к определенному экологическому ареалу. С на¬
чала XI в. становятся заметными признаки его кризиса. Знать
попыталась разрешить ситуацию, объединив территории, неод¬
нородные по экономическим показателям, чтобы таким путем
получить дополнительные источники прибавочного продукта.
Расширялась и усложнялась система перераспределения приба¬
вочного продукта без соответствующего развития общественно¬
го разделения труда 48.
* * *
Объектом экспансии господствующего класса Ангкора стали
монские государства, т. е. развитый земледельчский район на
Западе. Однако присоединение его объяснялось не «попыткой
повторить освоение большого рисопроизводящего района»49, а
стремлением сохранить позиции господствующего класса Ангко¬
ра, перераспределяя в его пользу прибавочный продукт при¬
соединенных областей. Это потребовало создания разветвленно¬
го налогового аппарата, в который стали привлекаться десят¬
ские и старейшины домовых общин. Как показали советские
исследователи, этот социальный слой в XI в. быстро трансфор¬
мировался: его представители переходят в низшие звенья ад¬
министративного аппарата и становятся шрести — «богатыми»,
они получали привилегии — освобождались от налогов, перед
ними открывались большие возможности для обогащения. Но
происходило это обогащение не за счет развития сельскохозяй¬
170

ственного производства, а в результате использования системы
перераспределения. В XII в. слой треста представлял внуши¬
тельную социальную силу в составе господствующего класса и
эксплуатировал широкие слои земледельческого населения50.
Одновременно численно расширился слой должностных лиц,
контролировавших культурно-идеологическую сферу деятель¬
ности (ачарьев), что было связано с борьбой в обществе за пе¬
рераспределение прибавочного продукта, общим обострением со¬
циальной ситуации, усилением деспотизма центральной власти.
Наряду с территориями интенсивного земледелия империя
включила районы развитой горнодобычи, а также морское по¬
бережье на западе и востоке с многочисленными портами.
В хозяйственную жизнь была втянута «варварская периферия»,
поставлявшая империи рабочую силу, строительные материалы
и даже питьевую воду51. Значительного хозяйственного эффек¬
та Ангкор достиг под руководством новых знатных родов, ког¬
да правящий древний шиваитский род Шивакаивалья был сме¬
нен аристократическим вишнуитским родом Саптадевакулы52,
направлявшим и стимулировавшим хозяйственный подъем импе¬
рии в интересах новой знати. Новые роды стали оказывать по¬
кровительство иноэтническому торговому люду, стекавшемуся в
экономически развитые районы и особенно в порты.
Сурьяварман I (1006—1050), захвативший власть в Ангкоре
с помощью своих родственников из числа правителей северо¬
малайских государств53, поощрял буддизм махаяны; но были
сохранены и привилегии шиваитской знати, и культ девараджи.
Ориентация новой знати на буддизм махаяны сняла те ограни¬
чения против «чужих», которые накладывал индуизм. Таким
образом были устранены препятствия к численному росту ро¬
дов — адопции в них «чужих». Эти новые явления осмыслива¬
лись как включение Космоса в Номос, их слияние в новый со¬
циальный порядок, противостоящий Хаосу, как действия на бла¬
го широкой социальной общности. Порядок поддерживался че¬
рез культ предков и буддизм, народ рассматривал свой труд
как направленный на благо этого нового социального порядка
и высшего единства. Численный рост населения за счет иноэт-
нических групп, упорядочение общения с «чужими» укрепляли
положение как новой знати, так и государства. Пришлые —
клиенты и зависимые — стали создавать низшие социальные ка¬
тегории в обществе. Однако вся деятельность родов и их чле:
нов, как полноправных, так и «чужих», была подчинена част¬
ным родовым интересам. Такая цель, как организация обще¬
ственного производства, не имела и не могла иметь места,
сдерживая процесс общественного разделения труда. Новая со¬
циальная система была ориентирована на государство, которое
сосредоточивало основную массу .прибавочного продукта; рас¬
поряжался им от лица общества бог-царь как высшее начало.
К XII в. в этой компромиссной системе стали нарастать про¬
тиворечия, усугубленные экологическими трудностями, — от¬

крытые солнцу и дождю земли утрачивают плодородие. Не из¬
менение торговых путей в Азии, как толкуют некоторые исто¬
рики 5\ а внутренние причины — несоответствие социально-эко¬
номической организации аристократической раннесредневековой
империи потребностям развития — были причиной ее кризиса и
децентрализации. XII—XIII вв.— это период политического гос¬
подства местных знатных земледельческих родов и союзов кла¬
нов, разбросанных по своим «родовым гнездам». Но на власть
в империи стала претендовать и «варварская» знать.
* * *
XIII век в Индокитае — это время «варварских» нашествий.
В процессе феодализации «варварских» обществ лао и тай и
цивилизованных обществ монов и кхмеров возникают новые го¬
сударства. На севере в зоне, сравнительно слабо затронутой
цивилизацией Ангкорской империи, в ходе преобразования во¬
енно-административной системы у лао возникают буддийские
государства Чиенгмай и Лансанг. Южнее располагалась зона
«синтеза» — здесь складываются централизованные государства
Сукхотаи, Аютия, Кампучия.
Основой социально-экономического строя «варварских» на¬
родов лао и тай были территориальные общины — мыанги,
объединенные в надобщинную сотенную организацию. Мыан¬
ги— «земли» делились на соседские общины — баны, их засе¬
ляли большесемейные общины — «дома» (рыан). Главы мыан-
гов — чао мыанга — были военными вождями и жрецами, хо¬
зяевами земли и жизни членов общин (чао пен дин. чао ти вит).
В ходе завоеваний южных земель представители сотенной ад¬
министрации наряду с монскими главами «домов» входят в
правящий слой, который и был создателем буддийских госу¬
дарств. В процессе освоения новой системы земледелия, строив¬
шейся не на ирригации, а на поливе полей за счет паводков
рек, восстанавливавших естественное плодородие полей, пере¬
строилась община — исчезли домовые общины, усилились эко¬
номические позиции малой семьи и ее домохозяйства. Но соци¬
альные связи — взаимопомощь, практика передачи земли в пре¬
делах рода (по матрилинии), раздел имущества поровну меж¬
ду детьми, что было зафиксировано буддийским правом, — по-
лрежнему имели большое значение.
Слабость экономических связей в пределах общества отра¬
зилась и на форме буддийских государств XIV—XVI вв.: это,
по сути, тот же род, только искусственно воссозданный, тоталь¬
ная организация, которой подчинен каждый член общества.
Государство единолично распоряжалось всем, в том числе тру¬
дом подданных и их имуществом. Важную интегрирующую роль
выполняла религия. Буддийская община и ее деятельность бы¬
ли строго подчинены государству и его целям — эксплуатации
широкого строя земледельческого населения. Поскольку сокра¬
172

тился объем живого труда, необходимого для поддержания оро¬
сительных систем, государство получило в свое распоряжение
большую по численности его массу. Используя труд подданных,
оно добилось определенного развития производства и произво¬
дительных сил. При этом государство регулировало социальную
структуру на основе возрастных групп.
Ранняя правовая эпиграфика тай XIII в., а также состав¬
ленные в XIV—XV вв. законы — «варварские правды» исходи¬
ли из того, что возрастные категории как в местных общинах,
так и в обществе имеют назначение, которое определяется пе¬
риодом их жизни и соподчиненностью младшего — нонг — стар¬
шему — пи55. Перераспределение масс живого труда соотноси¬
лось государством с концепциями общественного порядка, по¬
строенного на социальной иерархии и эгалитаризме. Буддизм
идеологически оправдал эту роль государства, соотнеся ее с
космическим порядком. С точки зрения составителей космоло¬
гического трактата «Трайпхум» («Три мира»), созданного в
1345 г. в Сукхотаи, человеческий мир — неотъемлемая часть ми¬
ропорядка, мир незыблем, как и Космос, а государство — необ¬
ходимая его часть.
Труд свободных (прай) стал основным в масштабах госу¬
дарства. В этом и состоял отход от принципов империй, в кото¬
рых на первый план выдвигался высококвалифицированный
труд знати, 1. е. управленческий, а также труд ремесленников
редких специальностей. В смене принципов отношения господ¬
ствующего класса к массовому труду и его ценности мы усмат¬
риваем важный признак перехода к обществам средневековья.
В средневековых буддийских обществах Индокитая вводится
деление трудоспособного населения на военные единицы, соот¬
ветствовавшие тем, в которые были объединены «варвары» на
основе сотенной организации. У тай это были отряды — му, ба¬
тальоны— конги, полки — кромы. Подготовка в му была как
военной, так и гражданской, проходила ее у тай мужская
часть молодежи в возрасте с 18 до 20 лет. Попадая в отряд,
юноши переставали быть «народом отца», т. е. членами общин,
а становились прай сом, подпадая под контроль должностного
лица государства. Такими должностными лицами были писец-
регистратор (най), начальник му (муннай), руководители кон-
гов и кромов. Они противостояли трудовому населению в каче¬
стве должностных лиц государства, а не только как представи¬
тели высококвалифицированного труда: их главное дело, рабо¬
та (там), состояло в государственном учете и распределении
трудоспособного населения. Регулируя распределение трудовых
ресурсов, государство формировало новую общественную струк¬
туру в оптимальном для данной производственной системы ва¬
рианте. Распределение населения в общегосударственном мас¬
штабе с учетом возраста, а также учет трудоспособного насе¬
ления, введенный с XV в., дали возможность примерно учесть
трудовые ресурсы, которые были в распоряжении господствую¬
173

щего класса, и вывести усредненную норму затрат труда, взяв
за основу работу на рисовом орошаемом поле. Такое усреднен¬
ное поле и становится фискальной единицей, с которой шел на¬
бор на государственные работы и в войско, а не «наделом»,
включавшимся в феодальные правовые нормы. Соответственна
крестьянство не стало классом-сословием, а осталось поддан¬
ными государства, занятыми конкретным видом труда, конкрет¬
ной работой.
С фискальной единицей стало соотноситься и положение
социальных групп в иерархии рангов. Вся описанная выше си¬
стема перераспределения трудовых ресурсов получила название
сактина 56. Она становится важным фактором общественно-эко¬
номического порядка, определявшим социальный статус отдель¬
ного лица, его права и обязанности. Буддизм привел эту систе¬
му в соответствие с имущественным положением и моральными,
нормами, господствовавшими в обществе, истолковав соци¬
альную иерархию через дхарму и концепцию накопления рели¬
гиозной заслуги. Высшие ранги в соответствии с сактина при¬
сваивались должностным лицам государства; служение госу¬
дарству толковалось этатистской идеологией, разрабатывав¬
шейся буддизмом, как высокопрестижное занятие, к тому же
обеспечивавшее высокий доход.
Низшие ранги, согласно сактина, получали различные ка¬
тегории трудящегося населения. Оно было поделено на возра¬
стные категории с учетом роли в производительном труде.
1-я группа — юноши 18—20 лет (прай сом). Эта категория бы¬
ла юридически оформлена в правление короля Раматибоди II
(1491—1529)57. Прай сом в административном порядке стали
прикрепляться к должностным лицам, проводившим обучение
молодежи какой-либо специальности. 2-я группа — это юноши,
достигшие брачного возраста, но неженатые, имели сактина 15
(ниже их были только рабы, их сактина была 5). 3-я группа —
женатые в возрасте 20—50 лет, имевшие семьи, получали сак¬
тина 25. Если они занимали высокое положение в деревенском
коллективе или овладевали ремесленной специальностью, их
сактина могло подниматься до 200.	4-я группа — старцы, они
по закону и обычаю не должны были привлекаться на государ¬
ственные работы.
Распределение трудовых ресурсов по системе му велось «па
крови» — нечетные по счету дети мужского пола приписыва¬
лись к му со стороны матери, четные — к му со стороны отца.
Юноши из знатных семей «вводились в должность». На
место отца в должностной иерархии не наследовалось автома¬
тически, обязательным было «разрешение» (хай) на замещение
должности со стороны правителя. В XV в. в Аютии был создан
пост восприемника правителя — упарата. Однако это не озна¬
чало введение принципа примогенитуры, т. е. принципа прямо¬
го наследования: он был введен в Таиланде лишь в 1924 г.58.
Должность и должностное владение не были объектами частной
174

собственности, высшее по иерархии должностное лицо от имени
правителя могло отчуждать должность у нижестоящего без
всякой со стороны последнего провинности. У лица, утративше¬
го место в должностной иерархии, оставалась лишь «родовая»
собственность, которую это лицо наследовало по обычному пра¬
ву. Сын любого должностного лица имел «моральное» право на
наследование должности.
Функции должностных лиц не были четко поделены на воен¬
ные и гражданские; крестьянство не было исключено из воен¬
ной организации общества, хотя шаг в этом направлении и был
сделан: население было разделено на «правых» и «левых». Пра¬
витель во дворце садился на трон лицом к востоку, его правая
рука (с ней связывалось понятие силы, войны) оказывалась
направленной на юг, поэтому южные провинции государства
стали «правыми», в них набирали военные му, их должностные
лица считались военными. Северные провинции были «левы¬
ми»: в них набирали гражданские — в основном строитель¬
ные— отряды. На практике военные и гражданские функции
населения и должностных лиц совмещались.
В условиях слабого развития рыночных отношений средне¬
вековые буддийские государства заботились о росте производ¬
ства как за счет специализации труда широких масс населения,
так и за счет регулирования количественного соотношения со¬
циальных слоев. Слой узких специалистов стал постепенно от¬
тесняться с государственных должностей выходцами из общин,
численность подданных росла, включая в себя все новые груп¬
пы из несвободного и военнопленного населения, что способст¬
вовало развитию средневековых государств, возникших на месте
империй с их примитивной и громоздкой системой организации
общественного труда. В новых обществах средневековья владе¬
ние узкой специализацией теряет всю свою социально-психоло¬
гическую ценность, отдельные виды ремесел не окружаются, как
в древности, таинственностью (например, литье и ковка метал¬
ла). Но несмотря на изменение форм труда и отношения к ним,
п в средневековье не сложилось понятия труда вообще, работа
(там) имела постоянный, закрепленный за определенной соци¬
альной группой характер 59.
Вплоть до XIX в. общество не было знакомо с работой по
найму, на что обратили внимание европейцы, попавшие в Таи¬
ланд в XVII и XIX вв. Принадлежность непосредственных про¬
изводителей и должностных лиц к той или иной социальной ка¬
тегории определялась «разрешением», которое отдельные соци¬
альные группы населения получали от правителя, выполняя
конкретную работу. Свободный член общины мог занять целин¬
ную землю, правитель «разрешал» этот акт. Подобное «разре¬
шение» практиковалось в средневековой Аютии — правитель как
чао пен дин разрешал подданным обрабатывать землю60.
В средневековой Камбодже в свод законов был включен
«священный государев указ о разрешении»61. Однако занятый
175

участок земли не превращался в собственность: земледелец, как
и должностное лицо, был лишь исполнителем «священной во¬
ли», выполнял по ее поручению определенную, конкретную ра¬
боту. Если земледелец не мог выполнить свою «работу», т. е.
обработать поле, оно возвращалось государству. И от кого бы
конкретно ни исходило разрешение на «работу», в конечном
счете оно шло от правителя. Власть оставалась «суверенитетом
эмпирической воли как таковой»'62, ни о какой свободе выбора
«работы» не могло быть и речи.
При подобной системе от господствующего класса не требо¬
валось прибегать к чрезвычайным усилиям для эксплуатации
народа, таким, например, как установление крепостного права.
Отношения между эксплуататорами и эксплуатируемыми регули¬
ровались не столько государственным законом, сколько мораль¬
но-этическими нормами, этической религией — буддизмом, с ко¬
торым сосуществовала магия. Они и предлагали человеку вы¬
бор линии поведения перед лицом нового социального порядка
средневековья. Сохранялась вера в то, что с помощью жертвы
или путем магического акта человек может изменить свое по¬
ложение в социальной иерархии. Функциональная роль буддиз¬
ма в .средневековых государствах Индокитая определялась тем,
что он давал возможность человеку приспособиться к социаль¬
ной системе, найти свое место в обществе вне семьи и общины.
Однако это место не было закреплено и определено юриди¬
чески как наследственное. Не были законодательно определены
и закреплены отношения между должностными лицами и зем¬
ледельческим населением.
Самые ранние законы Аютии (XIV в.) и Кампучии (XV в.)
ввели порядок, по которому каждый прай должен был иметь
патрона. Французский исследователь конца XIX в. А. Леклер
писал, что ему эта система «напоминает patroeinium римлян, а
еще больше seniorat франкского периода» 63. Однако в буддий¬
ских государствах Индокитая новый социальный порядок, хотя
и имел внешнее сходство с европейским, не был таковым по су¬
ществу: он не привел к развитию в средневековых обществах
Индокитая сеньориальных отношений. «Сеньоры», о которых
писали европейцы, посетившие Сиам в XVII в., — «сеньоры
Кампенгпета» и другие, имевшие множество рабов64, — пред¬
ставляли архаическую наследственную аристократию, погло¬
щавшуюся бюрократическим государством. Отношения же меж¬
ду патроном и земледельцем строились не на экономическом
договоре, а на моральном долге — бун кхун. На моральном
праве должностное лицо получало должность, земледелец зани¬
мал землю, избирал патрона, но ни в одном случае его обяза¬
тельства не были законодательно оформлены и закреплены.
Подобная форма социальных отношений толкуется некото¬
рыми историками как основанная на «крупном частном фео¬
дальном землевладении»65. Но в действительности не возника¬
ло класса крупных феодальных земельных собственников, не
176

создавалось сословно-классовой сплоченности феодалов и про¬
тивостоящего ему крестьянства. Социальная структура не при¬
обретала ясно очерченного контура развитого классового обще¬
ства.
Мораль не обеспечивала необходимого социального единст¬
ва и потому дополнялась насилием. Таким образом, не соци¬
ально-экономические интересы, а морально-этический консензус
(по-тайски samakkhi) и сила власти сплачивали буддийское об¬
щество в некое родственное целое. В основе подобного сплоче¬
ния, согласно идеологическим представлениям средневековья,
должно было находиться сознание, что все люди, несмотря на
индивидуальные различия, в силу общности существования,
общности человеческих чувств и ощущений родственны, что го¬
сударство — это орган, действующий для всеобщего блага, и
единства общества можно достигнуть «в силу подчинения при¬
казу и послушания»66 священной воле вставшего над общест¬
вом высшего единства.
В средневековых обществах Индокитая ведущее место в си¬
стеме производительных сил принадлежало человеку, не выде¬
лившемуся из родственного коллектива, из общины, перерас¬
пределявшей трудовые ресурсы по принципу эквивалентного об¬
мена трудом и создания примерно равных условий производст¬
ва для всех входящих в общину семей. Общинное право и го¬
сударство, а не стихийно действующий закон стоимости рас¬
пределяли трудовые ресурсы в среде земледельческого населе¬
ния, формируя слабо развитую классовую структуру средневе¬
ковья 67.
Государство рассматривалось как «магическая сила, помо¬
гающая справляться с Хаосом»68, и в то же время как неиз¬
бежное зло, против которого бессильна человеческая деятель¬
ность.
По своей структуре буддийские государства воспроизводили
структуру архаичных государств. Так, государство Сукхотаи
было мыангом, окруженным другими тайскими и монскими
«землями», расположенными «по четырем сторонам света». Го¬
сударство Аютии в своем наименовании — Дваравати Шри Аю-
тия и структуре XIV в. воспроизводило характерные черты
Дваравати: оно не имело четких границ, было объединением
земель, сохранявших свои династии. Средневековая Кампучия
воспроизводила структуру клановых союзов Ишанапуры и Анг¬
кора.
Но важное отличие буддийских государств от их предшест¬
венников состояло в том, что господствующий класс, используя
буддизм, сумел создать более современную общественную
структуру. Из правил буддийской морали и предписаний брах¬
манского кодекса Индии было создано право, имевшее универ¬
сальный характер 69. Положение человека в обществе стало оп¬
ределяться положением в иерархии. Государство старалось, под¬
нять значение чиновничества и своей фискально-налоговой
12 Зак. 550
т

политикой выделяло его в высокую социальную категорию.
«Управление» стало выступать как «кормление» — кын мыанг.
В состав господствующего класса вошла военная знать с ее
понятиями лояльности правителю. Процедура абхишеки пре¬
вратилась в церемонию «великого посвящения» — передачи
власти наследнику, которого обрызгивали водой, собранной из
пяти священных рек государства70. Но, достигнув некоторых
успехов в направлении утверждения сословности, средневеко¬
вое государство не смогло изменить главного акцента в обще¬
ственной структуре:	основным оставалось деление «свобод¬
ный — несвободный», а в среде «свободных» между господст¬
вующим классом и народом — прай. Буддийские государства не
были сословными монархиями. Сохранялся авторитарный ре¬
жим власти. Важную функциональную роль выполнял буддизм:
буддийский государь был Бодхисатвой, мессией, призванным
спасти «подданных» от страданий. Сохранялся и культ дева-
раджи.
Бюрократия не превратилась в «дворянство». Государство
«реформами» сверху медленно расчищало путь новому. Сохра¬
нялись архаические виды связей: родовые между сородичами
(например, дядя и племянник по матери), личностные (патро¬
нажные), иерархические.
Не были новые государства, возникшие на базе империй, и
моноэтническими71: состав населения в них по этносу был пест¬
рым, а это обусловило сохранение культа девараджи, которому
служила новая знать. Моноэтническими были северные госу¬
дарства— Чиенгмай и Лансанг: в них не было культа дева¬
раджи, а сословная граница между знатью и простым народом
была четкой. Но и в северных государствах сохранялась систе¬
ма генеалогического родства: знать господствовала полити¬
чески, будучи фиктивными либо реальными родственными уза¬
ми связана с общинами. Северные политические структуры со¬
храняли традиционные черты тоталитаризма, что ставило пре¬
поны возникновению частного богатства и экономически господ¬
ствующего класса. Он возникает по мере роста связей с миро¬
вым рынком, т. е. уже в XIX в.
1	См.: Община в Африке. Проблемы типологии. М., 1978, с. 144.
2	См.: Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973, с. 127.
3	Маретина С. А. Эволюция общественного строя у горных народов Се¬
веро-Восточной Индии. М., 1980, с. 24.
4	Васильев JI. С. Проблемы генезиса китайского государства. М., 1983.
5	Malleret L. L’archeologie du Delta du Mekong. Vol. I. P., 1959, c. 188—200.
6	Wheatley P. Urban Genesis in Mainland South-East Asia.— Early South-
East Asia: Essays in Archeology, History and Historical Geography. New York,
Kuala Lumpur, 1979, c. 295.
7	Козлова M. Г., Седов Л. А. и др. Типы раннеклассовых государств в
Юго-Восточной Азии.— Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1.
М., 1968, с. 517, 524—529.
8	Dupont Р. L’archeologie Mone dc Dvaravati. Р., 1959, с. 24. 47.
9	Wales Я. G. Quritch. Dvaravati. L., 1969, с. 33.
178

10	История Кампучии. Краткий очерк. М., 1981, с. 13—25.
11	Malleret L. L’archeologie du Delta du Mekong. Vol. III. P., 1963, c. 313.
12	Ребрикова Я. В. Таиланд. Социально-экономическая история XIII—
XVIII вв. М., 1977, с. 19.
13	Там же, с. 23—24.
14	Община в Африке. Проблемы типологии, с. 114.
15	Heine-Geldern R. Conceptions of State and Kingship in South-East Asia.
Ithaca, 1963, c. 17.
16	Coedes G. Etudes cambodgiennes. XXXVI. Quelques precisions sur la
fin du Fou-nan.— Bulletin d’Ecole fran^aise d’Extreme Orient (далее —
BEFEO). 1943—1946, t. XLIII, с. 1.
17	Wotters O. W. Khmer «Hinduism» in the Seventh Century — Early South-
East Asia: Essays in Archeology, History and Historical Geography, c. 427—428.
18	Ребрикова	Я.	В.	Таиланд.	Социально-экономическая	история	XIII—
XVIII вв., с. 47—48.
19	Coedes G. Etudes cambodgiennes. XXXVI. Quelques precisions Sur la
fin du Fou-nan, c. 2, 5.
20	Там же, с. 7—8.
21	История Кампучии. Краткий очерк, с. 31.
22	Ребрикова	Я.	В.	Таиланд.	Социально-экономическая	история	XIII—
XVIII вв., с. 47—48.
23	Маркс К. Критика	политической экономии.— Т. 46. Ч.	1, с. 464.
24	Ребрикова	Я.	В.	Таиланд.	Социально-экономическая	история	XIII—
XVIII вв., с. 43.
25	История Кампучии. Краткий очерк, с. 35.
26	Там же, с. 38.
27	Седов Л. А. Ангкорская империя. М., 1967, с. 133—134.
28	Малявин В. В. Гибель древней империи. М., 1983, с. 33.
29	Седов Л. А. Ангкорская империя, с. 75—82; История Кампучии. Крат¬
кий очерк, с. 40.
30	Седов Л. А. Ангкорская империя, с. 77.
31	Там же, с. 57.
32	Ребрикова	Я.	В.	Таиланд. Социально-экономическая история	XIII—
XVIII вв., с. 55—56; Седов Л. А. Ангкорская империя, с. 114.
33	Grolier В. Ph. Agriculture et religion dans l’Empire ankorien.— Etudes
rurales. P., 1974, № 53—54, c. 108—109.
34	Grolier G. Recerches sur les Cambodgiens. P., 1921, c. 174—178.
35	Wales Я. G. Quritch. Dvaravati. L., 1969, c. 24.
36	Ребрикова	Я.	В.	Аграрно-крестьянский вопрос в современном Таи¬
ланде. М., 1985, с. 70.
37	Седов Л. А. Ангкорская империя, с. 210.
38	Ребрикова	Я.	В.	Таиланд. Социально-экономическая история	XIII—
XVIII вв., с. 61—62;	Седов Л. А.	Ангкорская империя, с. 134—139.
39	Dupont Р. Etudes sur l’lndochine ancienne I. La dislocution du Tchenla
et la formation du Cambodge angkorien.— BEFEO, t. XLIII, c. 25—40.
40	Coedes G., Dupont P. Les Steles de Sdok Kak Thom, Phnom Sandok et
Prah Vihar.—BEFEO, t. XLIII, c. 56.
41	Там же, с. 57.
42	Dupont P. Etudes sur l’lndochine ancienne I. La dislocution du Tchen¬
la..., c. 36.
43	Там же, с. 26.
44	История Кампучии. Краткий очерк, с. 42—43.
45	Там же, с. 44—45.
46	Седов Л. А. Ангкорская империя, с. 133—134.
47	История Кампучии. Краткий очерк, с. 44—45.
48	Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «территориаль¬
ные царства», «полисы» и «империи». Проблемы типологии.— Вестник древ¬
ней истории. 1982, № 2, с. 9.
49	История Кампучии. Краткий очерк, с. 48.
50	Там^же, с. 48; Ребрикова Я. В. Таиланд. Социально-экономическая ис¬
тория XIII—XVIII вв., с. 118; Седов Л. А. Ангкорская империя, с. 109.
12*
179

51	Chula Chakrabongse. Lords of life. A history of the Kings of Thailand.
L.	, 1967, c. 21.
52	История Кампучии. Краткий очерк, с. 50.
53	Седов Л. А. Ангкорская империя, с. 32.
54	Берзин Э. О. Юго-Восточная Азия в XIII—XVI вв. М., 1982, с. 4.
55	Ребрикова Н. В. Таиланд. Социально-экономическая история XIII—
XVIII вв., с. 91.
56	Terwiel В. J. A History of Modern Thailand 1767—1942. L., New York,
1983, c. 12—16.
57	Saymananda R. A History of Thailand. Bangkok, 1981, c. 40.
58	Chula Chakrabongse. The Twain Have Met or An Eastern Prince Came
West. L., 1957, c. 132.
59	Ребрикова H. В., Калашников H. И. Таиланд: общество и государство.
M.	, 1984, с. 234.
60	Ребрикова Н. В. Аграрно-крестьянский вопрос в современном Таилан¬
де, с. 48.
61	Спекторов Л. Д. Феодальные отношения в Камбодже накануне установ¬
ления французского протектората. М., 1979, с. 41.
62	Маркс К. К критике гегелевской философии права. Т. 1, с. 348.
63	Leclere A. Recherches sur la Legislation Cambodgienne. P., 1900 c. 27,
np. 1.
64	Ребрикова H. В. Таиланд. Социально-экономическая история XIII—
XVIII вв., с. 230.
65	Берзин Э. О. Юго-Восточная Азия в XIII—XVI веках, с. 121.
66	Rosenberg Kl. Das Thema «Einracht» im Thailandischen Schriftum der
Epoche Konig Chulalonkon’s (1868—1910).— Oriens	Extremus. Hamburg,
1978, Jg. 25, H. I, c. 103—104.
67	Ребрикова H. В. Аграрно-крестьянский вопрос в современном Таиланде,
с. 29—40.
68	Tomosugi Т. A Structural Analisis of Thai Economic History. Tokyo,
1980, c. 166.
69	Lingat R. L’esclavage prive dans le vieux droit siamois. P., 1931, c. 22.
70	Desai S. N. Hinduism in Thai Life. Bombay. 1980, c. 103; Terwiel B. J.
A History of Modern Thailand 1767—1942, c. 2.
71	Юго-Восточная Азия в мировой истории. М., 1977, с. 56.

А. И. Колесников
ГОСУДАРСТВО И СОСЛОВНАЯ СТРУКТУРА ОБЩЕСТВА
САСАНИДСКОГО ИРАНА (III—VII вв.)
Проблема эволюции сословий как важного элемента соци¬
альной структуры общества домусульманского Ирана уже мно¬
го десятилетий привлекает внимание отечественных и зарубеж¬
ных исследователей. Несмотря на длительную традицию изуче¬
ния предмета, единого мнения о характере и становлении со¬
словий в сасанидское время (226—651) не существует. Объяс¬
няется это, как нам кажется, противоречивостью сведений о со¬
словиях в письменных памятниках разного времени и различ¬
ной ориентации, отсутствием в информации такого рода, за
редким исключением, развернутого контекста.
Существующие основные точки зрения можно свести к сле¬
дующим.
Э. Бенвенист считал, что при Сасанидах сословная организа¬
ция реально не существовала, а являлась идеальной системой,
освященной религией 1.
По мнению А. Христенсена, четырехсословная схема деле¬
ния общества при Сасанидах — это один из двух типов соци¬
альной структуры (другой тип—деление общества на ранги с
учетом знатности .происхождения и статуса в должностной ие¬
рархии); четыре сословия сасанидского времени (жрецы, вои¬
ны, писцы, народ) отличаются от трех древних (жрецы, воины,
земледельцы) содержанием и сложностью внутренней структу¬
ры. Поскольку, как полагал А. Христенсен, социальный строй
на протяжении четырех веков в своих главных чертах не под¬
вергался изменениям, постольку и сословная организация
должна была остаться без изменений (последний вывод выте¬
кает из тезиса о неизменности социальной структуры) 2.
В.	В. Бартольд считал, что «из стран Передней Азии господ¬
ство сословного строя... дольше всего сохранялось в Персии»;
при Сасанидах его основы были поколеблены «под влиянием
многочисленных поселений, образованных в Персии сирийцами
и другими выходцами из византийских областей»; появление со¬
словия светских чиновников обусловлено развитием городской
жизни и относится к VI в. 3.
М. М. Дьяконов полагал, что при Сасанидах продолжало
181

существовать древнеиранское деление общества на три сосло¬
вия, но к V—VI вв. относится появление сословия чиновников,
выделившегося из второго сословия (воинов), происходит даль¬
нейшая градация внутри сословий; «простой народ объединялся
в четвертое, податное сословие»; в иерархическом списке сосло¬
вий на первом месте жречество; при первых Сасанидах зоро-
астрийской церковной организации «вообще не было», она
«складывалась постепенно» (последний тезис противоречит
утверждению о ведущей роли духовенства в социальной иерар¬
хии) 4.
По мнению Н. В. Пигулевской, идеальная архаизированная
схема сословий (трехчленное деление) сохранилась только в зо-
роастрийских памятниках, «следовавших жреческой традиции
трех главных священных огней (атур Фарнбаг, атур Гушнасп,
атур Бурзинмихр) для трех сословий»; в реальной жизни в са-
санидском Иране существовало четыре сословия; третье сосло¬
вие— «бюрократия», или чиновничество, — выделилось из жре¬
чества; ранние памятники религиозной литературы на средне¬
персидском языке говорят об основном традиционном трехчлен¬
ном делении общества, но присовокупляют к нему и сословие
ремесленников, что свидетельствует о возросшем влиянии так
называемого «городского сословия» — производительного насе¬
ления города — в экономике государства 5.
По концепции А. Г. Периханян, отсутствие свидетельств о
сословиях Ирана в среднеперсидских и парфянских надписях
раннесасанидского времени объясняется падением роли древ¬
ней сословной организации. Названия сословий появляются в
пехлевийских, армянских и греческих памятниках V—VII вв.,
фиксировавших общественную реальность второй половины са-
санидского периода. Для его первой половины характерна
трехчленная схема: жречество, знать, простонародье; до рубе¬
жа IV—V вв. «сословия не имели специальной административ¬
ной организации». Не позднее начала V в. для централизации
управления и в фискальных целях была проведена реформа,
учредившая четыре основных сословия: жречество, воины, пис¬
цы, земледельцы и ремесленники. В категорию писцов были
включены и некоторые представители простонародья (раминов);
во главе всех сословий стоял «царь царей». В результате ре¬
формы были учреждены главы сословий и их административ¬
ный аппарат. Реформа «имела целью поднять и социальное зна¬
чение сословного деления в государстве». В сфере публичного
права была четко определена граница между сословиями, а в
области частного права сословная принадлежность играла ог¬
раниченную роль 6.
Сопоставляя перечисленные выше точки зрения с собствен¬
ными наблюдениями, полученными при работе с различными
источниками, мы сочли необходимым высказать ряд замечаний
по нескольким аспектам проблемы.
Первое—о реальности и активности сословий в раннесаса-
182

нидскую эпоху (III—IV вв.). Молчание эпиграфических памят¬
ников раннесасанидского времени (надписи шахиншахов Шапу-
ра I и Нарсе, магупата Картира) по поводу сословий или глав
сословий еще не свидетельствует об их отсутствии. Содержание
и характер источников не требовали .перечисления всей иерар¬
хии знати. И неизвестно, смогли бы исследователи обнаружить
четкие указания на существование сословий в надписях V—
VII вв., если бы традиция составления царских скальных надпи¬
сей не исчерпалась ранними Сасанидами, — скорее всего, ре¬
зультат оказался бы отрицательным. Впрочем, при более вни¬
мательном рассмотрении текстов III в. обнаруживается, что ми¬
нимум сведений о сословности общества они все же сообщают.
Список придворных первого сасанидского царя Ирана Арда-
шира I (226—241) в надписи Шапура I (241—272) на «Каабе
Зороастра» включает «царей шахров» (вассальных владетелей
окраинных провинций державы), родственников шахиншаха,
высших придворных чиновников, представителей более древних,
чем Сасаниды, родов Ирана7. Если исключить из придворного
списка принцев царской крови и потомков родовой аристокра¬
тии, важная роль которых при дворе не подлежит сомнению
(хотя их функции в административном аппарате не всегда яс¬
ны), то остается немногочисленная военная (хазарпат, спахпат,
зенпат) и гражданская (питиахш, датобар, дапирпаг) знать, из
которой первую можно отнести к воинскому, а вторую — к чи¬
новничьему сословиям.
В краткой Хаджиабадской надписи Шапура I, повествующей
об упражнениях царя в стрельбе из лука, перечислены уже не
отдельные придворные должности, а четыре категории придвор¬
ной знати: шахрдары (правители «шахров», удельные цари),
васпухры (представители царского рода), вазурги («великие»,
занимающие высшие придворные должности) и азады («благо¬
родные», многочисленная служилая знать)8. Есть основания по¬
лагать, что все они представляют воинское сословие, азады в
упомянутом перечне занимают нижнюю ступень иерархической
лестницы.
Как в свите придворных Ардашира I, так и в свите его пре¬
емника Шапура I нет ни одного лица с жреческим титулом.
Объясняется это, вероятно, тем, что первые Сасаниды, предки
будущих царей Ирана, сами отправляли жреческие функции.
Во всяком случае, известно, что Папак, отец Ардашира I, был
владыкой (p’ths’y) храма Анахиты, а после смерти Папака этот
титул перешел к Ардаширу. Став «царем царей» Ирана, Арда-
шир I возглавил и государственную религию. Вместе с тем он
возродил и древнюю ахеменидскую традицию обожествления
царской власти. Его официальный титул, обозначенный на мо¬
нетах второго типа (выпущенных после коронации в 227 г.),—
«Поклоняющийся Мазде владыка Ардашир, царь царей Ирана,
происходящий от богов» 9 — не оставляет никакого сомнения на
этот счет.

Оценивая деятельность первого сасанидского шахиншаха*
сирийский источник VI в. сообщает следующее:	«Царь Арда-
шир приказал, чтобы новые храмы огня были воздвигнуты во
имя богов, чтобы солнце особо почиталось как великое боже¬
ство над всем. Он — первый, кто сам назвал себя царем царей
и богом, и таким образом к несправедливости он добавил бо¬
гохульство, домогаясь почестей, положенных богам. Многие из:
других религий (течений) он принуждал к поклонению солнцу
и огню и закрыл (т. е. отменил. — А. К.)» 10.
Согласно зороастрийской традиции, при первых царях из ди¬
настии Сасанидов происходила кодификация Авесты и. Эти ме¬
ры и постоянное противодействие зороастризма распростране¬
нию христианства уже в парфянское время (о чем сирийская
хроника упоминает неоднократно), активное сопротивление ма¬
гов манихейству (учению Мани) при Шапуре I и его преемни¬
ке не были бы возможны без сильной сословной организации
служителей зороастрийского культа, которая не только опреде¬
ляла государственную религию в сасанидском Иране, господ¬
ствуя в идеологической сфере, но и оказывала сильное влияние
на внутреннюю и внешнюю политику государства. Гонения
Шапура II (309—379) на христиан, начатые в 339 г., в значи¬
тельной степени, как свидетельствует сирийский источник12*
были определены враждебной позицией зороастрийского жре¬
чества.
Состав знати в пространной надписи шахиншаха Нарсе из:
Пайкули (конец III в.) более разнообразен, чем в надписях
Шапура I. В ней Нарсе фиксирует и своих союзников, и про¬
тивников, называя первых по имени и занимаемой должности
(наиболее именитых) и перечисляя целые группы своих сторон¬
ников. Партию сторонников Нарсе, упоминаемую неоднократно
на различных блоках надписи, составляют харгупат Шапур,
васпухр Пероз, васпухр из рода Сасанидов Нарсе, битахш Па-
пак, хазарапат Ардашир, несколько представителей древних
родов, магуиат Картир Ормазд. спахбед Рахш, такарпат (?)
Зудкарт и безымянные васпухры, вазурги, катакхвадаи, азады
(в одном месте катакхвадаи следуют за азадами)* сатрапы,
амаркары 13. В надписи Нарсе иерархия отдельных должност¬
ных лиц дана с улетом их заслуг перед шахом, иерархия воен¬
ной знати почти совпадает с той, которая представлена в Хад-
жиабадской надписи Шапура I. Выдерживаемый в надписях
принцип иерархичности категорий военной знати является од¬
ним из признаков сословности. Список сторонников Нарсе на¬
чинает харгупат (или харагпат) Шапур — «глава по сбору на¬
логов» (в интерпретации В. Г. Луконина). Не исключено, что
он был и главой податного сословия. В середине надписи упо¬
мянут магупат Картир, глава жреческого сословия, что явст¬
вует из надписей самого Картира, высеченных в Накш-и Ру-
стаме и на «Каабе Зороастра» J4.
Стойкость иерархии военной знати подтверждается^ и памят-
184

ником позднесасанидского времени—«Книгой деяний Ардашира
сына Папака»: свиту шахиншаха Ардашира на охоте состав¬
ляют спахбеды, вазурги, азады, васпухры 15. Отнесение васпух-
ров в конец списка и возвышение спахбедов отразило изменив¬
шееся положение разных категорий знати после реформ Хосро-
ва I Ануширвана. В том же сочинении представлен и другой
список должностных лиц из окружения Ардашира, в котором
перечислены и главы сословий:	мобедан мобед, еран спахбед,
дабиран махист. Пышная титулатура высшей знати и жречест¬
ва характерна для конца VI в.
Таким образом, есть все основания считать, что сословная
структура была свойственна иранскому обществу на протяже¬
нии всего сасанидского периода. Факт присутствия ее в III в.
косвенно подтверждается синхронными эпиграфическими памят¬
никами, прямо об этом свидетельствуют более поздние нарра¬
тивные источники.
Второе замечание касается новых данных о главах сосло¬
вий и их реальном статусе. В научной литературе, когда захо¬
дит речь о главах сословий, обычно приводят заимствованный у
Табари пример с сыновьями вазург фрамадара Ирана Михр
Нарсе, один из которых был хербедан хербедом — главой «под¬
группы сословия жрецов», второй — вастриошан сардаром —
главой четвертого, податного сословия, а третий — артештаран
сардаром, или главой сословия воинов. При этом все трое, как
и отец, принадлежали к воинскому сословию.
Оперируя другими примерами, можно утверждать, что долж¬
ность главы сословия могла совмещаться с другими, подчас бо¬
лее важными должностями. Так, на гемме вельможи Махана
(V—VI вв.), изданной А. Я. Борисовым и В. Г. Лукониным, его
должности и титулы перечислены в следующем порядке: «ан-
варшаппат (?) и евнух, и андарзбад (-советник) дворца и вас-
рошансардар... Апш(-с)ат Хосров (?)» 16. Занимая, таким обра¬
зом, ряд придворных должностей, Махан является одновременно
и главой четвертого сословия в области или в округе. Не являясь
столь престижной, как первые три, последняя должность дава¬
ла Махану, вероятно, возможность извлекать выгоду из сбора
налогов, поступающих от податного сословия.
Должность главы сословия в отдельной области, очевидно,
мог занимать и незороастриец, если большинство населения в
ней составляли иноверцы. Иначе не объяснить упоминание ар¬
тештаран салара округа (города?) Еран-хварре Хосров, Абра¬
хама сына Ахухи среди лиц, утвердивших постановление собо¬
ра католикоса Абы I (544 г.) 17.
Нет сомнения в том, что главу сословия в общегосударствен¬
ном масштабе назначал шахиншах. Об одном таком назначении
сообщает «Шах-наме» Фирдоуси, основные сюжеты которой вос¬
ходят через ряд промежуточных звеньев к «Хвадай намак» са¬
санидского времени. После победы над мятежным военачаль¬
ником Бахрамом Чубином Хосров Парвиз одаривает своих со¬

ратников, сопровождавших его во время бегства в Византию и
с помощью ромейского войска вернувших на шахиншахский
трон. Своему дяде Бистаму Хосров Парвиз жалует весь Хора¬
сан, дастуру («наставнику») Бурзмихру — Дарабгерд и Стахр,
Балую — Чач и т. д., скрепляя указы золотой печатью. Затем
царь «повелел, чтобы всякий, кто был вельможей, подчинялся
бы Хуррад Бурзину» 18, т. е. подчинил ему всю знать. В иной
связи отмечается, что Хуррад Бурзин происходит из царского-
рода, на царском совете он присутствует в золотом головном
уборе (короне?), ему поручается передать письмо шахиншаха
кесарю и вести переговоры с византийским государем о предо¬
ставлении Хосрову военной помощи, одарить ромеев после вы¬
полнения ими союзнической миссии. Став главой знати, Хуррад
Бурзин направляется в качестве посла к хакану тюрков, чтобы
добиться выдачи или казни Бахрама Чубина. Много лет спустя
Шируйе, сын Хосрова II Парвиза, поручает Хуррад Бурзину до¬
ставить свергнутому шахиншаху обвинительное письмо.
Насколько мне известно, печати глав сословий всего Ирана
в музейных и частных собраниях не засвидетельствованы, но
сохранились печати и буллы различных категорий духовенства
(магупаты, маги, «магства», или коллегии магов, отдельных
районов и областей) и чиновничества (амаркары, дабиры, судьи
и проч.)
В компетенции глав сословий помимо отправления ведомст¬
венных функций входило и принятие решений по правовым во¬
просам, но, как явствует из Сасанидского судебника, такие ре¬
шения не имели юридической силы без санкции правителя, оли¬
цетворявшего высшую светскую власть 19. Из других источников
известно, что верховным судьей в державе Сасанидов являлся
шахиншах, последнее слово в решении спорных вопросов при¬
надлежало ему. Есть основания полагать, что высшей судебной
инстанцией в провинциях был наместник или правитель, назна¬
ченный главой государства. Это следует из тех же статей Су¬
дебника, где архаичное слово dhywpt (dehbad) в равной степе¬
ни может относиться как к правителю страны, так и к удельно¬
му правителю. Нам представляется, однако, что при всей своей
отвлеченности и архаичности термин dehbad в данном случае
обозначает правителя второго ранга (сатрапа, марзбана или
канаранга), точно так же как сирийское словосочетание rys’
d Чг’ («глава страны», «глава провинции») в сасанидское вре¬
мя чаще относилось к правителю области или к губернатору
провинции.
Третье замечание — об эволюции сословной организации об¬
щества в сасанидском Иране. Тесный союз алтаря и трона, ха¬
рактерный для всех этапов сасанидской истории, проявлялся и
в одинаковом отношении государства и религии к сословной ор¬
ганизации. По зороастрийской традиции, инициатором деления
общества на сословия является Заратуштра, согласно традиции
эпической (которую в равной степени можно считать царской*
186

поскольку в ее основе лежат деяния эпических и реально суще¬
ствовавших царей) —первая организация общества по профес¬
сиональному признаку принадлежит легендарному царю Дже-
мшиду (Ииме). Поэтому уже с самого начала она была и
освящена религией, и санкционирована главой государства.
Может быть, именно потому она и продержалась в Иране доль¬
ше, чем в других странах Передней Азии. Но сасанидская эпо¬
ха знаменовала и начало ослабления сословной организации
общества. Реформа сословного деления не укрепляла сослов¬
ную структуру, а размывала ее, делала грани между сословия¬
ми зыбкими и часто условными. Развитие градостроительства,
усложнение аппарата управления, упорядочение фискальной
системы в державе Сасанидов ускорили появление самостоя¬
тельного сословия чиновников и лисцов, выходцев из трех ос¬
новных сословий20. В известной мере сословная организация
включала не только зороастрийцев (иранцев), но и представи¬
телей других религий21. Проникновение в иранское общество
идей христианства и манихейства, чуждых зороастризму, в
частности аскетизма, также ослабляло сословную организацию.
Большой ущерб сословности нанесло религиозно-социальное
движение Маздака на рубеже V—VI вв. Провозглашенный маз-
дакитами лозунг общности жен способствовал разрушению со¬
словных перегородок, практические действия маздакитов пресле¬
довали истребление высшей знати.
Значение сословного деления в позднесасанидском Иране
лучше всего иллюстрируется источниками того времени. В «За¬
вещании Ардашира сына Папака тому из персидских царей,
кто станет его преемником» — пехлевийском сочинении первой
трети VII в., сохранившемся в арабоязычном редактированном
переводе, — внимание наследника трона сосредоточено на не¬
обходимости соблюдения трех заповедей: а) оберегать основы
религии и искоренять ереси; б) поддерживать незыблемость со¬
словного деления общества; в) заботиться о достойном преем¬
нике. По словам автора «Завещания», государство и религия—
близнецы, которые не могут существовать раздельно, ибо ре¬
лигия есть основание государства, а царь — страж религии.
Раскол же в религии появляется тогда, когда подданным позво¬
ляют заниматься не теми делами, которые они знают и в кото¬
рых разбираются. «Из всех вещей нет для царя более ужасной,
чем если голова превратится в хвост, хвост — в голову, а руки,
привычные к работе, станут праздными, если благородный ста¬
нет бедным, а подлый — дерзким», — говорится в сочинении.
Для поддержания порядка в обществе царь должен предприни¬
мать все необходимые шаги, не останавливаясь перед крайними
мерами 22.
Проводимая в дидактических сочинениях идея о том, что
каждый член общества должен заниматься только своим де¬
лом, имела под собой реальную юридическую основу. Неполный
перечень тем, рассматривавшихся в правовых, этических и ри¬
187

туальных насках Авесты, который приводится в VIII книге
«Денкарда», убеждает нас в том, что существовали разделы
«Священной книги», специально посвященные регламентации
функций и прав представителей трех основных сословий и их
звеньев (частей). Например, XXVI глава Ганаба-сар-нигад нас-
ка, которая называется «Артёштарис.тан» («Воинский кодекс»),
фиксирует правила и нормы военного дела от выбора оружия
и коня для воина до тактики ведения боя и раздела военной
добычи. Отдельная глава Хуспарам наска — «Хербадистан»
(«Кодекс хербедов») — рассматривает жреческие функции. Обя¬
занности земледельцев помещены в нескольких насках23.
«Письмо Тансара», первоначальная редакция которого вос¬
ходит к позднесасанидскому времени (VI—VII вв.), как и
«Завещание Ардашира», фиксирует внутриполитические слож¬
ности (падение религии и нравов, уход сельского населения в
города, выступления рабов против господ и т. д.) и предлагает
пути решения проблем. При ближайшем рассмотрении оказы¬
вается, что корень зла таится в нарушении сословной принад¬
лежности. Поэтому автор «Письма» устами хербедан хербеда
шахиншаха Ардашира I Папакана советует хранить целост¬
ность сословий, пресечь переход из одного сословия в другое,
не разрешать браки между представителями разных сословий,
запретить простонародью покупать недвижимое имущество у
знати 24.
Перечень запретов можно было бы продолжить, привлекая
и другие источники. «Денкард» сообщает, например, о том, что
Хосров Ануширван (531—579), жестоко расправившись с
ересью и разбоем (намек на подавление маздакитского движе¬
ния), усилил внимание к выявлению всех ересей в религии че¬
тырех сословий 25.
Настойчивые призывы духовенства и указы шахиншахов
строго хранить чистоту сословной структуры в VI—VII вв. от¬
ражали их беспокойство по поводу шаткости основ государства
и веры.
С выделением самостоятельного сословия чиновников и объ¬
единением крестьянства, ремесленников и торговцев в одно со¬
словие происходила поляризация общественных сил в сасанид-
ском Иране, где податному трудящемуся сословию отчетливо
противопоставлялись три привилегированных. В известной мере
эта поляризация общества облегчила арабам задачу завоева¬
ния Сасанидского государства.
1	Benvetiiste Е. Les classes sociales dans la tradition avestique.— Journal
asiatique. 1932, c. 117—134; Le vocabulaire des institutions indo-europeennes.
I. P., 1969, c. 279—292.
2	Christensen A. L’lrart sous les Sassanides. Copenhague, 1936, c. 93—95.
3	Бартольд В. В. Сочинения. Т 7. М., 1971, с. 371—373, 438—449.
4	Дьяконов М. М. Очерки истории древнего Ирана. М., 1961, с. 287—292.
5	Пигулевская Н. [В.] Города Ирана в раннем средневековье. М.— Л.„
1956, с. 272—277.
188

6	Периханян А. Г. Общество и право Ирана в парфянский и сасанидский
периоды. М., 1983, с. 12—21.
7	Луконин В. Г. Культура сасанидского Ирана. М., 1969, с. 37—38, 43;
Back М. Die Sassanidischen Staatsinschriften.— Acta Iranica. T. 18, Teheran —
Liege, 1978, c. 348—354.
8 Herzfeld E. Paikuli. Monument and Inscription of the Early History of
the Sasanian Empire. Vol. I. Berlin, 1924, c. 86—87; Nyberg H. S. A Manual
of Pahlavi, I: Texts. Wiesbaden, 1964, c. 123; Back M. Die Sassanidischen Staat¬
sinschriften, t. 374.
9	Луконин В. Г. Культура сасанидского Ирана, с. 44—45.
10	Histoire de l’Eglise d’Adisabene sous les Parthes et les Sassanides par
Msiha-zkha (VI s.).— Sources syriaques, Vol. I, par A. Mingana. Leipzig [1907],
c. 31, 108. Утверждение сирийского историка о том, что Ардашир сам назы¬
вал себя богом, могло основываться на наблюдении, что в наскальных надпи¬
сях (а возможно, и в иных, книжных текстах) часть титула первых шахин¬
шахов могла иметь два значения. Так, в парфянской версии той же Хад-
жиабадской надписи выражение ’LH’ V. shypwhr могло означать и «бог Ша-
пур» и «владыка Шапур». Соответствующее идеограмме ’LH’ слово bag в вер¬
сии «парсик» тоже могло употребляться в двух значениях: и «бог» и «вла¬
дыка».
11	The Complete Text of the Pahlavi Dinkard, published by D. M. Maden.
Pt. I. Bombay, 1911, c. 412—413.
12	Histoire de l’Eglise d’Adiabene, c. 50—51, 128—130.
13	Herzfeld E. Paikuli. Vol. I, c. 94—96; Humbach H., Skjaervo P. The Sas-
sanian Inscription of Paikuli. Pt. 2—Synoptic Tables. Wiesbaden, 1980, blocks
MP — В, C, Parth.— с; Луконин В. Г. Иран в III веке. М., 1979, с. 88,
примеч. 3.
14	О деятельности Картира в должности главы жреческого сословия см.:
Луконин В. Г. Культура сасанидского Ирана, с. 84—91.
15	Antia Е. К. Karnamak-i Artakhshir-i Papakan. Bombay, 1900, с. 48.
16	Борисов А. ЯЛуконин В. Г. Сасанидские геммы. Л., 1963, с. 21, 48,
гемма 46: ’nwr/nsnpt (?) W s’pstn W. ВВ’ ’narycpty W ’ps/st (?) Hwsrwdy
w’srws’n srd’r.
17	Chabot J. B. Sunodicon orientale ou recueil de Synodes nestoriens, publie,
traduit et annote.— Notices et extraits des manuscrits de la Bibliotheque Natio¬
nal et autres bibliotheques. T. 37. P., 1902, c. 79, 331.
В тексте название должности искажено — tr’stnslr. Точная локализация
Еран-хварре Хосрова неизвестна, но его следует искать в нижнем Между¬
речье (Вавилонии) или в Хузистане.
18	Фирдоуси. Шах-наме. Критический текст. Т. 9. М., 1971, с. 137, бейт 2153.
19	Периханян А. Г. Сасанидский судебник. Ереван, 1973, с. 8 (2, 17—3,1) :
Viclr I pesak sardaran kard be pad framan I dehbadan ne sayed («Решение,
вынесенное главами сословий, не может иметь юридической силы иначе, как
с санкции правителя»). Ср. со статьей Судебника о превосходстве светской
власти над прерогативами жреческого сословия: с. 387 (А 27, 5—7).
20	В Шах-наме (Т. 9, с. 70, бейты 1022—1025) упомянут иранский купец
из Ардашир-хварре, который является одновременно и дабиром.
21	Хосрову Парвизу во время его бегства в Византию встречается Кайс
б. Харис — предводитель каравана верблюдов, происходящий из «арабских
азадов» (Шах-наме, с. 69, бейты 994—999).
22	Grignaschi М. Quelques specimens de la litterature sassanide conserves
dans les bibliotheques d’Istanbul.— Journal asiatique. T. 254, 1966, c. 54—55,74.
23	Pahlavi Texts translated by E. W. West. Pt. IV.— Contents of the Nasks.
Oxford, 1982; Denkart, A Pahlavi Text. Facsimile Edition... by M. J. Dresden.
Wiesbaden, 1966 c. 526—527.
24	Tansar’s Epistle to Goshnasp. Persian Text edited by M. Minovi. Tehran,
1932, c. 12, 14, 19; Колесников А. И. Иран в начале VII века. Палестинский
сборник, вып. 22(85). Л., 1970, с. 17—20.
25	The Complete Text of Pahlavi Dinkard, c. 415.

С.	Ф. Орешкова
ОСМАНСКАЯ АВТОКРАТИЯ:
ОПЫТ ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ
Османская автократия — это определенный тип неограни¬
ченной монархии. К султану сходились все нити управления
страной и подданными, ему же принадлежала высшая духовная
власть над мусульманской общиной. Прерогативы власти сул¬
тана не были ограничены какими-либо сословными учрежде¬
ниями. Осуществляя свою политику, султан карал порой одина¬
ково жестоко разные слои населения, в том числе и предста¬
вителей господствующего класса, т. е. самовластие султана по¬
коилось «на демократически-деспотических началах» \ что по¬
рождало иллюзии некой надклассовости и затрудняло выявле¬
ние социальной базы такой монархии. В нашей исторической
литературе неограниченные монархии подобного типа назы¬
вают, как правило, восточными деспотиями. Однако широкий
аспект употребления этого термина — от древневосточных госу¬
дарств до российского самодержавства периода Ивана IV Гроз¬
ного— лишает этот термин социального звучания, обезличи¬
вает его. Необходимо введение каких-то градаций, выявление
путей эволюции этой формы правления, ее связи с социальной
структурой общества.
Автор данной статьи не ставит перед собой столь широкой
теоретической задачи. Цель типологических наблюдений, кото¬
рые здесь будут изложены, состоит не в том, чтобы найти для
османской государственной структуры место в типологическом
ряду подобных же структур. Это особая и сложная задача, ее
возможно решить лишь коллективными усилиями специали¬
стов, так как она требует широких конкретно-исторических зна¬
ний о многих подобных государствах и нового уровня теорети¬
ческих обобщений. Наша же задача состоит лишь в том, чтобы
попытаться выявить в автократической структуре Османской
империи черты, являющиеся наиболее характерными, типологи¬
чески определяющими ее собственную эволюцию, и позволяю¬
щие сравнивать эту структуру с другими типами феодальной
государственности.	'
Государственная структура Османской империи формирова¬
лась в XIV—XVI вв. на завоеванных османами территориях
190

Анатолии и Балканского полуострова. Османские завоеватели
ликвидировали существовавшие там ранее государства и мест¬
ный господствующий класс, но сохраняли, хотя и с определен¬
ными потерями, связанными с войнами и вызванными ими опу¬
стошениями и разграблениями, местное земледельческое насе¬
ление и те земельно-рентные отношения, которые раньше там
существовали2. Сохранение рентных поступлений с крестьянства
и распределение их среди завоевателей было той первоочеред¬
ной функцией, которую выполняло османское государство на
завоеванных территориях. Характерно, что формировавшаяся
там османская администрация становилась одновременно воен¬
ной и землевладельческой организациями. Значительные слои
османского общества, используя готовую земельно-рентную ос¬
нову, быстро превращались в феодальный класс нового госу¬
дарства.
Крестьянские рентные обязанности, которые складывались в
доисламский период на основании частноправовых отношений
между крестьянами и феодалом, османскими законодательными
актами фиксировались как государственные налоги3. Феодаль¬
ная рента здесь приобретала, следовательно, публично-право¬
вой характер и становилась рентой-налогом. Налоговая систе¬
ма османского государства, учитывавшая все сборы с кресть¬
янства и других податных слоев населения, была детально и
четко разработана4 и, по мысли ее создателей, должна была
способствовать сохранению сложившихся на завоеванных терри¬
ториях форм и норм изъятия прибавочного продукта. В осман¬
ских публицистических сочинениях неоднократно подчеркива¬
лось что реайа (податное население) —это «казна падишаха»5,
призванная удовлетворять его личные и государственные нуж¬
ды, а потому следует ее оберегать от чрезмерных поборов, в
том числе и в пользу османских феодалов 6.
В Малой Азии и некоторых районах Балканского полуостро¬
ва складывалось и тюрко-мусульманское земледельческое на¬
селение. Этому способствовала и социальная политика первых
османских султанов. Такие пешие и конные разряды османских
воинов, как яя, мюселлемы и т. п., получали в пользование пу¬
стующие (или опустошенные во время завоеваний) земли и,
как воины, освобождались от уплаты налогов. Они станови¬
лись крестьянами, но на первых порах получали от государст¬
ва определенные преимущества по сравнению с остальным,,
прежде всего доосманским, крестьянским населением7. Правда,
уже в середине XV в.8 начинается наступление на эту катего¬
рию воинов-крестьян, и основная масса их постепенно превра¬
щается в обычную реайю. Сходным образом формировались и
некоторые категории крестьянского населения (в том числе
даже христианского) в стратегически важных районах — у гор¬
ных проходов, переправ и т. п., где на крестьян возлагались
функции охраны и поддержания в порядке дорог, мостов, ко¬
лодцев 9. Постепенно указанные выше льготы отменялись 10, и
191

вырабатывался единый статус податного крестьянства п. При¬
чем вплоть до XVIII в. султанские власти, заинтересованные в
увеличении податного сословия, продолжали включать в его со¬
став отдельные новые категории населения, например кочевни¬
ков, насильственно переводившихся на оседлость 12.
Османский феодальный класс формировался разными путя¬
ми. В него включались беи-завоеватели, захватившие земли в
свое владение в первые годы утверждения тюркского владыче¬
ства на бывших византийских и других территориях: те, кто на
разных условиях получали земельные владения от султанов;
доосманские феодалы, мусульмане и даже отдельные христиа¬
не, сумевшие сохранить свои владения, признав османское под¬
данство, и некоторые другие 13. Для нас важно лишь то, что
все они смогли стать османскими феодалами лишь после того,
как их владения были получены от султана или признаны им,
а рентные поступления оформлены как определенная квота го¬
сударственных налогов, уступленная государством тому или
иному представителю феодального класса. Принадлежность но¬
вых землевладельцев к классу феодалов определяется тем, что
все они имели основой своего материального существования
рентные поступления с крестьянства, феодальный характер ко¬
торых выявился еще в доосманский период. Публично-право¬
вой характер рентных поступлений, их форма и размер, ха¬
рактер условности владения, степень свободы распоряжаться
подвластным крестьянством — это явления вторичного порядка,
определяющие тип складывавшегося хозяйства, но не меняю¬
щие сути отношений между крестьянином и рентополучателем.
Бесспорна направляющая роль государства в складывании
аграрно-правовых отношений Османской империи, сохранении
старых рентных отношений, пополнении крестьянского сосло¬
вия и формирования османского феодального класса. Однако
само это государство было явлением далеко не однозначным.
Определяя тип государства, мы исходим из того, как и какой
класс противостоял крестьянству.
Законодательные акты нового государства, обобщенные в
так называемых кодексах законов (канун-наме) Мехмеда II
Завоевателя (1444—1446; 1451 —1481) 14, фиксировали деление
османского общества на две большие группы — реайа, подат¬
ное сословие, и аскери, военные 15. Податным было прежде все¬
го земледельческое население. Государство, хотя в нем и бы¬
ли еще сильны некоторые традиции кочевых государственных
объединений, базировалось главным образом на земледельче¬
ской хозяйственной основе 16. Противостоящие же реайе аскери
представляли собой широкую социальную общность завоевате¬
лей. К ним относились не только феодальные элементы, но и
воины-крестьяне, о которых речь шла выше, кочевники (хотя и
с некоторыми ограничениями) 17, а также различные акынджи,
эшкинджи, дели и т. п., жившие за счет военной добычи и не
нашедшие еще устойчивого социального положения в структуре
192

османского общества. Отдельные группы таких военных сохра¬
нялись вплоть до XVII в. За военные заслуги они надеялись
получить от султана земельные пожалования (тимары) и тем
приобщиться к феодальному классу. В аскери включались ка¬
дии и улемы, а также дворцовые слуги, чиновники центрально¬
го государственного аппарата, воины, получавшие жалование
от государства (типа янычар, кавалерии капыкулу и т. п.).
Итак, аскери — это резерв, из которого формировался ос¬
манский феодальный класс. Только они могли получить в свое
распоряжение, в той или иной форме, рентные поступления с
крестьянства Однако одна лишь принадлежность к аскери не
означала обязательного получения земельного пожалования и
рентных доходов с него, т. е. включения в состав феодального
класса. Среди аскери продолжал бурно идти процесс социаль¬
ной дифференциации. Постепенно низшие .прослойки военных
переводятся в состав реайи. Более того, даже мелкие феода-
лы-тимариоты с конца XVI в. в массовом масштабе разоряют¬
ся и фактически дефеодализируются, хотя и в отличие от вои-
нов-крестьян продолжают считаться принадлежащими к воен¬
ному сословию 18. В то же время в состав феодального класса
включаются некоторые новые категории османского общества.
Растет разнотипность феодальных держаний 19.
Длительность и противоречивость социальной дифференциа¬
ции аскери и явно намечавшаяся тенденция к архаизации н
плюрализму феодальных отношений во многом были обусловле¬
ны политикой Османского государства.
Готовая рентно-налоговая база, полученная в результате за¬
воевания территорий, имевших длительные традиции феодаль¬
ного развития, не только способствовала быстрой феодализации
части османского общества, но и предоставила значительные фи¬
нансово-экономические возможности самому государству. По¬
мимо земель, остававшихся в непосредственном распоряжении
государства, государственная казна располагала также опре¬
деленными налоговыми поступлениями от крестьянства, прожи¬
вавшего на землях, переданных в распоряжение отдельных фео¬
далов. Сборы этих налогов осуществляли специальные госу¬
дарственные служащие (амилы, мухасилы, тахсилдары и т. п.),
а следовательно, государство, даже передав землю тем или
иным феодальным владетелям, не теряло своей непосредствен¬
ной связи с крестьянством и потому могло выступать как не¬
кий арбитр в отношениях крестьян и феодалов. Строго следя за
сохранением установленных размеров рентных платежей, пола¬
гавшихся отдельным феодалам, государство в то же время уве¬
личивало сборы в свою пользу20.
Располагая значительными средствами21, оно смогло соз¬
дать мощный управленческий аппарат, делившийся на несколь¬
ко централизованных систем. Прежде всего, это военно-террито¬
риальная администрация, подчинявшаяся великому везиру. Она
включала в свой состав тимариотов как низшее звено террито¬
13 Згк. 550
193

риальной администрации и их военных командиров по феодаль¬
ному кавалерийскому ополчению — санджакбеев и бейлербеев,
являвшихся правителями отдельных административных единиц
империи. По судебной линии те же территории и население на¬
ходились в подчинении кадиев, составлявших особую центра¬
лизованную судебно-религиозную иерархию, во главе которой
стоял шейх-уль-ислам, считавшийся ло рангу равным великому
везиру, а следовательно, независимым от него. Подчиненными
центральному правительству и независимыми ни от территори¬
альной администрации, ни от судебных органов были финансо¬
вые чиновники. Все три административные системы — военно¬
территориальная, выполнявшая некоторые хозяйственно-админи¬
стративные и полицейские функции, кадийская, осуществляв¬
шая надзор за соблюдением законов и установленных норм
жизни, и фискальная, отвечавшая за налоги, причитавшиеся
казне, — взаимно контролировали друг друга, но между ними
не было соподчинения. Высшие их управления находились в
столице, откуда они и получали указания. Органы власти на
местах оказывались разобщенными. Административные райо¬
ны и судебные округа не всегда совпадали даже территори¬
ально. В столице при султане и великом везире были созданы
канцелярии, в функции которых входило общее руководство22.
Лишь военно-территориальная администрация с момента ее
возникновения имела земельно-рентное обеспечение. Все же
остальные в первые века существования государства получали
жалование из казны.
Отдельные управленческие функции выполняли также слу¬
жители дворца 23, имевшие возможность лично сноситься с сул¬
таном.
Особую роль в государстве играли воинские подразделения,
зависимые лично от султана и, в отличие от феодального, кре¬
стьянского и племенных ополчений, получавшие регулярное жа¬
лование из казны. Их отряды — формирования пехотинцев
(янычары), конницы, пушкарей и т. п. — расквартировывались
как в столице, так и во многих других наиболее стратегически
важных городах и крепостях страны 24. Все эти воины счита¬
лись «рабами августейшего порога» (капыкулу) 25. Лично и ма¬
териально зависимые от султана, они и рекрутировались как ра¬
бы — из молодых военнопленных или по принудительному на¬
бору (девширме) детей из семей христиан, подданных импе¬
рии. И в том и в другом случае они полностью отрывались от
родной среды, обращались в ислам и воспитывались в рабской
покорности султану26.
Лично зависимые от султана, чуждые окружавшему их об¬
ществу и презираемые им, капыкулу считались войском наи¬
более преданным султану, всегда находившимся в его распоря¬
жении, призванным защищать османскую династию от всех,
внутренних и внешних, врагов.
Существование таких войск характерно не только для Ос-
194

майского государства. Подобные формирования создавались во
многих государственных образованиях Ближнего Востока, по
крайней мере начиная с Аббасидов27. Типологически такая
«рабская» гвардия может быть сравнима с появляющимися на
последнем этапе доклассового общества дружинами, живущи¬
ми на содержании своего предводителя. Такие дружины были
уже оторваны от общинной структуры, и из них начинала фор¬
мироваться корпоративная организация господствующего клас¬
са раннефеодального общества 28. Источники формирования та¬
ких дружин могли быть различными, но, очевидно, что на пер¬
вых порах их существования полная зависимость от предводи¬
теля, обязанность разделить с ним все невзгоды и тяготы во¬
енной жизни, вплоть до «соумирания», т. е. принесения в жерт¬
ву для сопровождения вождя после смерти в потусторонний
мир, делали участь дружинника малопривлекательной для ши¬
роких общинных масс, открывали путь в дружину различным
изгоям и сиротам 29.
Подобные социально-психологические настроения можно
проследить и на ранних этапах формирования османской воен¬
ной организации.
Первые завоевания были сделаны силами общеплеменного
ополчения уджа Османа и воинов-добровольцев, приходивших
из других тюркских бейликов. Затем в дополнение к этому все¬
общему ополчению (упомянутые выше акынджи, как рудимент
этого явления, просуществовали до XVII в.) из молодых турок
начинают формировать отряды яя и мюселлемов, становящих¬
ся военными лишь на период военных действий. Источники сви¬
детельствуют, что население охотно записывалось в эти отря¬
ды и даже давало взятки кадиям, чтобы быть записанными30.
Далее же, несмотря на культ войны с неверными (джихад,
газават), существовавший у мусульман, полностью профессио¬
нальное войско, в качестве постоянно существующей социаль¬
ной группы, начинает формироваться из неверных, как личная
клиентела султана, его рабы, слуги, никак не связанные с
местным населением31. Племенные и крестьянские воинские
подразделения (полупрофессиональные — яя и мюселлемы — и
возникшее несколько позже крестьянское ополчение — азапы)
.постепенно вытеснялись с арены общественной жизни. Капы-
кулу же продолжали существовать и развиваться параллельно
с феодальным тимарным ополчением. Из средств, поступавших
от ренты-налога, собиравшегося с феодально-зависимого кре¬
стьянства, воинам-капыкулу выплачивалось жалование, но са¬
ми они, как некий архаический институт, оставались в стороне
от идущего в стране процесса феодализации. Девширме, как ос¬
новной принцип комплектования капыкулу, сохранялся до се¬
редины XVII в.
Первоначально капыкулу составляли лишь армейские под¬
разделения, однако уже с XV в. юношей, взятых по девширме,
обращенных в ислам, прошедших выучку в турецких семьях
13*
195

разного достатка и обучение в специальном корпусе аджеми-
огланов или каком-либо ином дворцовом ведомстве, начинают
назначать на различные придворные и государственные долж¬
ности. Выходцы из этой среды со второй половины XV в. про¬
никают на самые высшие ступени государственной администра¬
ции—вплоть до поста великого везира. Путь к везирству
обычно лежал через должности санджакбея, бейлербея, яны¬
чарского аги. Постепенно в руках капыкулу оказались все
важнейшие посты в военной, военно-административной и двор¬
цовой службах. Более того, занятие этих должностей стало не¬
доступным для феодалов-тимариотов32. В османских публи¬
цистических сочинениях XVII в., принадлежавших перу выход¬
цев из тнмариотских кругов, нередко встречаются сетования
на то, что во всех политических и военных сферах руководя¬
щие посты заняли «чужаки», «иностранцы» (эджнеби) 33. Это
говорит о том, что тимариоты продолжали воспринимать ка¬
пыкулу как некие чуждые османо-турецкому обществу элемен¬
ты, что обостряло социальные противоречия между этими
двумя группировками османского господствующего класса.
Верхушка капыкулу, занимая должности везиров, бейлербе-
ев, членов султанского дивана, придворных аг, приобщалась к
особому, связанному с этими должностями, типу земельных по¬
жалований— хассам и арпалыкам, которые не передавались по
наследству. Такие владения были более крупными, чем все
прочие султанские пожалования, и, как правило, давались не
единым земельным массивом, а были разбросаны по стране.
Так, известный великий везир второй половины XVI в., выхо¬
дец из девширме, Коджа Синан-паша имел в качестве везир-
ского хасса владения в 42 округах (нахийе) европейских и ма¬
лоазиатских районов империи. В хасс были записаны как се¬
ла целиком, так и отдельные хозяйства, а также поступления
по определенным налогам, собираемые в тимарных владениях
других феодалов, налоги за пастбища у кочевников и некото¬
рые платежи административного характера (например, за про¬
дажу беглых рабов) 34. В таких должностных хассах их вла¬
дельцы, занятые службой в столице, не проживали, управляли
они ими через своих уполномоченных, а сами выступали лишь
как некие рантье-рентополучатели. Постепенно, как и в сул¬
танских хассах, здесь организаторами хозяйства становились
откупщики, отношения которых с крестьянством уходили из-под
контроля государства н владельца хасса, а само крестьянство
теряло статус реайи, превращаясь просто в издольщиков35.
Кроме хаесов тог же Синан-паша владел значительными
землями, предоставленными ему султаном на правах мюльков.
Известно, что его сын, наследовавший имущество отца, пере¬
дал эти земли, так же как и некоторые городские владения и
денежную сумму в 1600 тыс. акче (предна^аченную для отда¬
чи в рост), в вакф зб.
Болгарская исследовательница В. П. Мутафчиева отмечает,
19G

что одновременное владение хассами и мюльками было харак¬
терным явлением для представителей высшей османской адми¬
нистрации37. Их наследники, не получая родительских хассов,
сохраняли, однако, мюльковое имущество и денежный капи¬
тал, который для охраны от султанского произвола обычно пе¬
редавался в вакф с наследственным управлением. Получая про¬
центы от вакуфного имущества, такие учредители вакфов и
здесь выступали как паразитический слой рентополучателей.
Так высшая прослойка капыкулу приобщалась к феодальным
отношениям. Причем характерно, что для многих ее предста¬
вителей началом карьеры служили личные связи с султанским
семейством или старыми родами беев-завоевателей, утратив¬
ших с начала XV в. свои политические позиции, но сохранив¬
ших значительные земельные и прочие богатства на условиях
тех же наследственных вакфов 38.
Откупная система и наследственные вакфы в XVII в. стали
преобладающими формами феодальной организации османско¬
го земледелия, но рентные отношения там складывались уже
на повой основе, без регулирующей функции государства. Хотя
и не сразу, с противоречиями и рецидивами, но начинался но¬
вый этап в развитии османского феодализма и османского
класса феодалов. Если понимать под собственностью возмож¬
ность распоряжаться «чужой рабочей силой»39, то собственни¬
ками основного массива земельных угодий Османской империи
в этот период становятся главным образом откупщики нало¬
гов 40 и управители вакфов41, хотя все еще продолжали сохра¬
няться хассы, арпалыки, различные тимары и зеаметы. Под
формальным прикрытием государственных пожалований42
(правда, со значительным сокращением фонда земель, предназ¬
начавшихся для раздачи феодалам-воинам в тимары и зеаме¬
ты 43) росли новые отношения, также феодальные, но иные по
типу.
Османское общество, начав новый виток развития, постепен¬
но как бы отторгало те формы социальной организации, в рам¬
ках которых шла его феодализация в XIV—XVI вв. Лучше при¬
способиться к новому периоду сумели, как это ни парадоксаль¬
но, те слои османского феодального класса, которые либо были
отстранены от государственной власти (уже упомянутые роды
беев-завоевателей или такие феодальные владетели окраин, ко¬
торые сумели сохранить свои земли с доосманских времен на
условиях юрдлуков и оджаклыков44, и сами, независимо ’от
государства, строили свои отношения с крестьянством), либо
приобщились к феодальным отношениям позже других.
Капыкулу, слуги-рабы, выходцы из девширме, с одной сто¬
роны, продолжали сохраняться как особое армейское подразде¬
ление, превратившееся в некое подобие буйной преторианской
гвардии, перед которой трепетали порой не только высшие при¬
дворные чины, но и сами султаны, с другой — выделили из сво¬
ей среды особый слой феодального класса, который в борьбе
197

за землю значительно потеснил былых тимариотов. Усиление
позиций капыкулу в землевладении означало определенную ар¬
хаизацию феодальных отношений. Но в то же время, создавая
между собой и крестьянством новый эксплуататорский слой —
откупщиков, владельцы хассов и других однотипных земельных
пожалований подрывали те государственные позиции в регули¬
ровании рентных отношений, которые для второй половины
XVI—XVII в. стали явным тормозом социального развития.
Государственное закрепление старых рентных отношений по¬
зволило османскому обществу в свое время сделать поразитель¬
но быстрый для средневековья скачок в развитии, достигнуть
определенного уровня феодального развития. Однако это же
означало консервацию, попытку остановить дальнейшее соци¬
альное развитие, что и породило кризис, разразившийся в ос¬
манском обществе в XVII в.
Итак, Османское государство играло активную роль в при¬
общении османского общества к феодализму. Однако само оно
не было носителем лишь феодальных тенденций. Это государ¬
ство раннеклассового типа, в котором значительную роль про¬
должали играть особые подразделения воинов-профессионалов
дружинного типа, лично зависимых от правителя. При пере¬
ходе к феодализму дружинники, как правило, постепенно пре¬
вращаются в служилых людей феодального типа. Ту же тен¬
денцию мы наблюдаем и у капыкулу. Однако здесь была и
своя специфика.
Уже генетически капыкулу не выделялись из самого осман¬
ского общества, а брались либо извне (пленные), либо из са¬
мых низших, презираемых османской верхушкой слоев — не¬
верных, христиан. Путь их в военно-служилое сословие был за¬
труднен, так как местная феодально-служилая администрация
начала складываться раньше и продолжала формироваться па¬
раллельно институту капыкулу, судебная система, по мусуль¬
манской традиции, была отделена от других органов власти,
мусульманское право к этому времени было уже хорошо разра¬
ботано, его применение требовало значительной выучки, ко¬
торой не обладали капыкулу, а потому они не могли попасть
и в эту сферу. Капыкулу проникали главным образом в цент¬
ральный государственный аппарат и карательные органы.
Усиление государственных функций надзора, контроля и ре¬
прессий на первых порах отвечало интересам всего османско¬
го феодального класса и вообще всей общности аскери, проти¬
востоящей реайе часто не только в социальном, но и в религи¬
озном, этническом и культурно-историческом плане. Капыкулу
и вся довольно четкая османская государственная структура,
впитавшая в себя традиции исламо-иранской и византийской
государственности, способствовали относительной централиза¬
ции Османской империи в ее основных малоазиатско-балкан¬
ских районах и формированию вокруг этого ядра буферных
районов-данников, сохранивших в той или иной степени само¬
198

стоятельность во внутреннем управлении. Разумеется, центра¬
лизация Османского государства опиралась не на торгово-эко¬
номические связи, а на хорошо сбалансированную систему вне¬
экономического принуждения. Именно в этом плане мы и мо¬
жем говорить об Османской империи как о деспотии, что не
исключало разработанной правовой системы, освящения и огра¬
ничения власти султана исламскими предписаниями, придавав¬
шими шариатскую законность государству 45.
Общий уровень развития того региона, где происходило ста¬
новление Османского государства, ко времени османского за¬
воевания уже был феодальным. Османское общество не могло
не приобщиться к феодализму. Это приобщение было относи¬
тельно быстрым, но не во всем глубоким. Османы к моменту
установления ими власти в бейлике и началу завоевательной
политики не перешли в своем развитии еще грани первичной
общественной формации. Произошло наслоение феодальных
отношений на многие общинные институты. Потому-то мы ви¬
дим здесь широкую социальную общность аскери, представля¬
ющую собой что-то вроде общинной структуры господствующе¬
го класса, в которой еще продолжается расслоение; длительное
сохранение военных подразделений дружинного типа, исполь¬
зуемых как резерв для формирования господствующего класса:
сохранение прослоек, долго не находивших себе места в осман
ской социальной структуре и выступавших как передовые отря¬
ды в захватнических войнах, и т. п.
Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что осман¬
ская автократия — это один из вариантов того типа государ¬
ственной организации, который возникает в обществах, где от¬
ношения, характерные для «вторичной формации», основыва¬
ющиеся на рабстве или крепостничестве 46, сосуществуют с ин¬
ститутами, характерными для первичной общественной форма¬
ции.
К. Маркс отмечал, что «архаическая или первичная форма¬
ция земного шара состоит из целого ряда напластований раз¬
личных периодов, из которых одни ложились на другие»47.
Очевидно, что в османском варианте эволюция общества архаи¬
ческого типа прошла уже в своем развитии значительный путь.
Новые феодальные отношения быстро формируются внутри ос¬
манского общества, выделяющего из своей собственной среды и
феодалов и крестьян. Однако для удержания власти над завое¬
ванными территориями и народами османы вынуждены еще
прибегать к архаичным надстроечным институтам.
Такие государства, как османская автократия, могут суще¬
ствовать относительно долго, но лишь при условии разобщения
сил, которые могут ему противостоять, т. е. в данном случае
носителей феодальных отношений. В Османской империи не бы¬
ло единого османского феодального класса. Он был конгломе-
ратен и разобщен локально (феодалы основных районов, бу¬
ферных зон, хюкюметов племен и т. л.), социально (складыва¬
ют

лисъ различные социально-хозяйственные отношения феодалов
и крестьян в разных по типу феодальных пожалованиях) и по¬
литически (у разных групп феодалов были разные возмож¬
ности приобщиться к государственному управлению, а отсюда
соперничество и борьба за власть). Если при спонтанно разви¬
вающихся феодальных отношениях существование в едином го¬
сударстве порождало естественный процесс слияния разных
групп господствующего класса в общий класс феодалов, то в
Османском государстве мы этого не видим. Разобщенность со¬
храняется и даже поддерживается и усугубляется государст¬
вом. Тенденции к единству начинают проявляться снизу и в
борьбе с государственной машиной. Конфликт между развива¬
ющимися феодальными отношениями и связанными с ними
классами османского общества, с одной стороны, и государст¬
венной организацией раннеклассового типа—с другой, был не¬
избежен, что и проявилось в османских условиях вначале в
борьбе новых феодальных элементов — аянов и деребеев за
власть на местах, а позднее в реформах дотанзиматского пе¬
риода, которые пытались устранить некоторые архаичные ин¬
ституты, мешавшие дальнейшему развитию османского обще¬
ства.
1	Маркс К. Хронологические выписки.— Архив Маркса и Энгельса. Т. VI.
М., 1939, с. 177.
2	См.: Inalcik Н. Ottoman Metods of Conquest.— Studia islamica. P., 1954,
c. 103—124.
3	Об этом см.: Inalcik H. Suleiman the Lawgiver and Ottoman Law.—
Archivum Ottomanicum. The Hague. 1969, c. 128.
4	См.: Тверитинова А. С. Некоторые нерешенные проблемы в характери¬
стике турецкого феодализма.— Ближний и Средний Восток. М., 1968, с. 162.
5	Тверитинова А. С. Социальные идеи в турецких дидактических социаль¬
но-экономических трактатах XVI—XVIII вв. М., 1960, с. 10.
6	Там же, с. 12.
7	Подробнее о дальнейшей эволюции яя и мюселлемов см.: Орешкова С. Ф.
Государственная власть и некоторые проблемы формирования социальной
структуры османского общества.— Османская империя: система государствен¬
ного управления, социальные и этнорелигиозные проблемы. М., 1985, с. 7—9,
а также Жуков К. А. Османские хроники XV—XVIII вв. О создании войск
«яя ве мюселлем».— Turcologia. Л., 1986, с. 128—132.
8	См., например: Книга законов султана Мехмеда II Фатиха.— Аграр¬
ный строй Османской империи XV—XVII вв. Документы и материалы. М.,
1963, с. 19.
9	См.: Orhonlu С. Osmanli Imparatorlugunda Derbend Te$kilati. Istanbul.
1967.
10	См.: Inalcik H. Suleiman the Lawgiver and Ottoman Law, c. 121 —122.
11	Разумеется, сохранялись различия в налогообложении реайи в зависи¬
мости от ее религиозной принадлежности. Однако в данной статье эту про¬
блему мы не рассматриваем.
12	См.: Refik A. Anadoluda tiirk a$iretleri. Istanbul, 1930.
13	См.: Мутафчиева В. Къя въпроса за състава и облика на османскат#
феодална класа през XV—XVIII в.— Исторически преглед. Кн. 6. София, 1961.
14	Кодекс Мехмеда Завоевателя см.: Kraelitz-Greifenhorst F. Kanunname
Sultan Mehmeds der Eroberers.— Mitteilungen zur Osmanischen Geschichte.
T. I. Wien, 1921; отрывок из него переведен на русский язык — см.: Аграрный
строй Османской империи XV—XVII вв., с. 17—21.
200

15	О таком делении османского общества, как о его особенности и отли-
чии от других мусульманских общин, см.: Karpat К. An Inquiry in to the
Social Foundations of Nationalism in the Ottoman State. From Social Estates
to Classes, from Millets to Nations. Princeton. 1973, c. 2.
16	См.: Гасратян M. А., Орешкова С. Ф., Петросян Ю. А. Очерки исто¬
рии Турции. M., 1983, с. 8—28.
17	О социальных процессах, шедших среди кочевников, см.: Орешко¬
ва С. Ф. Государственная власть и некоторые проблемы формирования со¬
циальной структуры, с. 9—11; 3upojebuh А. Луруци у рудницима.— Етногенеза
на jypynHTe и нивното пасслувагьс на Балканот. CKonjc, 1986, с. 49—56.
18	В социально-экономических трактатах XVII в. те категории аскери, ко¬
торые фактически уже утратили свои привилегии, все еще продолжают счи¬
таться военными. См., например: трактат Али Чауша из Софии в кн.: Аграр¬
ный строй Османской империи XV—XVII вв., с. 92—127.
19	См.: Орешкова С. Ф. Османский феодализм: типологические наблюде¬
ния.— Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982,
с. 111-132.	. j
20	См.: Akdag М. Osmanli Imparatorlugunun kurulu$ ve inki$a*“* devrinde
Ttirkiyenin iktisadi vaziyeti.— Belleten. 1949, № 51, c. 538—545.
21	В научный оборот введены материалы государственных бюджетов Ос¬
манской империи. См.: Barkan О. L. Osmanli Imparatorlugunda But^elerine
dair Notlari.— Iktisat fakultesi mecmuasi. T. 17. Istanbul. 1955—1956, № 1—4.
22	Cm.: Uzungargih 1. H. Osmanli devletinin merkez ve bahriye te$kilati..
Ankara, 1948, c. 256—265, 338—363.
23	Cm.: Uzungarsili I. H. Osmanli devletinin Saray te$kilatinda kapukului
ocaklari. T. 1—2. Ankara, 1942—1944.
24	См.: Петросян И. E. Янычарские гарнизоны в провинциях Османской:
империи в XVI—XVII вв.,— Османская империя: система государственного
управления, социальные и этнорелигиозные проблемы, с. 66—71.
25	См.: Uzungargih У. Н. Osmanli devletinin Saray Teskilati. Ankara, 1946-
26	См.: Петросян И. E. К истории создания янычарского корпуса.— Тюр>
кологический сборник 1978. М., 1984, с. 193—197.
27	См.: Беляев Е. А. Арабы, ислам и арабский халифат. М., 1965, с.. 216..
28	О периодизации этого процесса см.: Горский А. А. Дружина и генезис
феодализма на Руси.— Вопросы истории. 1984, № 9, с. 17—28.
29	См.: Рыбаков Б. А. Смерды.— История СССР. 1979, № 1, 2; его же..
Язычество древних славян. М., 1981, с. 281—283.
30	Ашик-паша-заде. Таварих-и ал-и Осман (История Османской династии).
Истанбул, 1332 (араб.), с. 40, а также Петросян И. Е. К истории создания:
янычарского корпуса, с. 192.
31	Подобные же этапы — вооружение всего народа, выделение слоя про¬
фессиональных воинов, временные военные объединения, отрыв дружины от
общинной структуры — выделяет Горский А. А. в работе «Дружина и гене
зис феодализма на Руси» (с. 17—24).
32	См.: Мутафчиева В. За състоянието на спахилька през XV—XVI в.—
Исторически преглед. Кн. 3. София, 1959.
33	Смирнов В. Д. Кучи бей Гомюрджинский и другие османские писатели
XVII века о причинах упадка Турции. СПб., 1873, с. 135—136; оценку этого
явления см.: Тверитинова А. С. Восстание Кара Языджи-Дели Хасана в Тур¬
ции. М.— Л., 1946, с. 40—41.
34	Мутафчиева В. П. Описание хассов великого везира Синан-паши.—
Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Ев¬
ропы. М., 1964, с. 236—256.
35	Подробнее об этом явлении см.: Akdag М. Genel ^izgileriyle XVII yiizyil
Ttirkiye tarihi.— Tarih ara$tirmalari dergisi. Ankara. T. IV, 1966, № 6—7.
36	Квлешки X., Мехмедовски M. Три вакуфнами на Качаникли Мехмед
паша. Ckonje, 1958, а также Мутафчиева В. П. Описание хассов великого
везира Синан-паши, с. 238—239.
37	См.: Мутафчиева В. Към въпроса за състава и облика за османската
феодална класа през XV—XVIII вв.— Исторически преглед. Кн. 6 София,
1962, с. 53—60.
201

38	Там же, с. 60—67.
39	Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология.— Т. 3, с. 31.
40	См.: Akdag М. Genel ^izgilerile XVII ytizyil Turkiye tarihi, c. 201—247.
41	Мутафчиева В. Основни проблеми в изучаването на вакъфа като част
ют социално-икономическата структура на Балканите под османска власт
(XV—XIX вв.).— Проблеми на балканската история и култура. София, 1979,
с. 114—119.
42	См.: Гасратян М. А., Орешкова С. Ф., Петросян Ю. А. Очерки истории
Турции, с. 50.
43	Димитров Стр. Политиката на управляващата върхушка в Турция
•спрямо спахийство през втората половина на XVIII в.— Исторически преглед.
Кн. 5. София, 1962, с. 37—38.
44	См.: Сванидзе М. X. О юрдлуках и оджаклыках как одной из форм
землевладения в Османской империи (на примере Чилдырского эялета). М.,
1966.
45	О противопоставлении деспотии и права см.: Петрушевский И. П. Ис¬
лам в Иране в VII—XV веках. Л., 1966, с. 155.
46	Маркс К. Наброски ответа на письмо В. И. Засулич.— Т. 19, с. 419.
47	Та'м же, с. 413.

Ф. М. А цам б а
ГОСПОДСТВУЮЩИЙ КЛАСС
В СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ ЕГИПЕТСКОГО ГОРОДА
(КОНЕЦ XVIII —НАЧАЛО XIX в.)
Впервые в советской историографии социальные проблемы
арабского города в новое время были поставлены и серьезно'
исследованы крупнейшим советским историком-арабистом;
В. Б. Луцким. Основные выводы В. Б. Луцкого не утратили
своего значения и в настоящее время 1. За последние годы:
опубликованы исследования Габашвили В. Н.2, Иванова Н. А.,.
Смилянской И. М.3, Тикадзе М. И.4, в которых эти проблемы;
получили дальнейшую разработку на основе ввода в научный
оборот новых источников, нового конкретно-исторического мате¬
риала по различным странам арабского региона.
Основное внимание советские ученые уделяют таким карди¬
нальным вопросам, как типологические особенности развития
городов, социально-профессиональная структура городского на¬
селения, социально-классовые отношения в городах, уровень
развития производительных сил, государственная политика в
отношении городов, роль торгово-ремесленных объединений
и т. п. Публикации М. С. Мейера 5 дают возможность сравни¬
тельно-исторического изучения городов в османскую эпоху и го¬
сударственной политики в отношении городов.
Проблеме города в эпоху господства Османской империи
уделяет внимание все большее число крупных зарубежных уче¬
ных, в том числе Г. Баэр6, Ш. Исави 7, И. М. Лапидус8, Афаф
Лутфи ас-Сайид Марсо9, А. Раймон 10 и Ст. Шоу11. Обраще¬
ние к социально-экономическим проблемам развития арабско¬
го города отличает их работы от более ранних исследований,
когда главное внимание уделялось культурологическим вопро¬
сам. Большая заслуга указанных ученых заключается в том,
что они ввели в научный оборот ранее неизвестные рукописи
хронистов и материалы национальных архивов Турции, евро¬
пейских и арабских стран, относящиеся к финансовой, эконо¬
мической и социальной жизни изучаемого региона.
Общие характеристики господствующего класса Османской
империи уже даны в работах советских востоковедов, где вы¬
делены специфические черты, свойственные этому классу, и то
203

общее, что сближает его с господствующим классом Западной
Европы в эпоху феодализма 12. Нам наиболее близко определе¬
ние, выдвинутое Смилянской И. М. в отношении господствую¬
щего класса Османской империи в целом. «Господствующий
класс Османской империи может быть определен как совокуп¬
ность эксплуататоров, чья монополия на землю выражалась в
государственной собственности, а публичная власть осуществ¬
лялась преимущественно через государственное управление при
подчиненной роли частной земельной собственности и слабо
развитых отношений господства и подчинения между частным
землевладельцем и крестьянином» 13. Однако при этом не сле¬
дует преувеличивать значение государственной собственности и
выделять ее как специфически свойственную восточному феода¬
лизму. Соотношение собственности и власти наиболее четко и
определенно дано К. Марксом: «Высшая власть в промышлен¬
ности становится атрибутом капитала, подобно тому как в фео¬
дальную эпоху высшая власть в военном деле и в суде была
атрибутом земельной собственности» 14. В то же время
К. Маркс писал: «...английская королева является в силу свое¬
го титула собственницей всего национального земельного фон¬
да» 15.
По источникам и способам формирования господствующий
класс Османской империи в целом не отличался от соответет-
вующего класса в Западной Европе. Основными составными ча¬
стями его выступали представители государственного управле¬
ния, военные и духовенство. Однако многие привилегии в Ос¬
манской империи, как правило, не передавались по наследст¬
ву, этим правом пользовались лишь шерифы и сейиды — не¬
большая группа лиц, ведущих свое происхождение от пророка
Мухаммеда. Шерифов и сейидов некоторые ориенталисты на¬
зывают единственной наследственной аристократией в араб¬
ском мире.
В составе господствующего класса Египта четко вырисовы¬
ваются несколько групп, которые при несомненной общности
социальной характеристики отличаются друг от друга не толь¬
ко функционально, но и по своему этническому происхожде¬
нию. Этнический момент в Египте играет особую роль, так как
в течение веков исторически сложившиеся обстоятельства обу¬
словили существование здесь высшей группировки господст¬
вующего класса — мамлюков, которая по своему происхожде¬
нию и этническому составу не была связана с местным насе¬
лением 16.
Османское завоевание уничтожило мамлюкское государство,
превратило Египет в османскую провинцию, которой управ¬
лял паша, назначаемый из Стамбула 17, однако во внутренней
жизни страны сохранились многие черты прежнего правления
и мамлюки продолжали играть важную роль. Они составляли
один из семи воинских корпусов — оджаков, созданных осман¬
скими властями для поддержания внутреннего порядка, несе¬
204

ния гарнизонной службы, обороны страны, выполнения поли¬
цейских функций и обеспечения сбора налогов. Нередко эти
войска участвовали в войнах Османской империи вне Египта.
В административном управлении страны за мамлюками были
сохранены значительные прерогативы. Провинциальные прави¬
тели— кяшифы были мамлюками по происхождению. Остав¬
шаяся в Египте мамлюкская группировка возглавлялась 24 бея¬
ми, которые совместно с высшими должностными лицами вой¬
сковых соединений входили в совещательный орган страны —
диван 18.
Общее ослабление власти Османской империи отразилось и
па арабских провинциях. В Египте это обстоятельство привело
к усилению политической роли оджаков — особенно янычаров и
азабов, а также мамлюкских беев. Последние добились осо¬
бенно больших успехов в XVIII в., когда только из их числа
назначали правителей провинций, высших военных и политиче¬
ских должностных лиц. Мамлюкские беи возглавляли военные
экспедиции как внутри страны, так и за ее пределами, из их
числа назначали главу государственной казны (амир ал-хазна),
который доставлял в Стамбул ежегодную дань, причитавшуюся
с Египта. Из числа беев назначали главу ежегодного каравана
паломников в Мекку и Медину — священные города мусульман
(амир ал-хадж). Беи командовали воинской частью, сопровож¬
давшей этот караван. Они занимали должность правителя Егип
та на время между отставкой или отзывом паши и прибытием
нового (каймакам). Шейх ал-балад Каира — выборный глава
мамлюкской группировки — постепенно превратился в фактиче¬
ского правителя Египетской провинции 19. Особое значение в
политической жизни приобрели амир ал-хадж и шейх ал-балад,
получавшие огромные доходы, что вызывало среди мамлюкских
беев кровавые столкновения за занятие именно этих двух
должностей. Например, непосредственно перед французской
экспедицией амир ал-хадж получал ежегодно от казны свыше
20 млн. пара, однако лишь незначительная часть этой суммы
расходовалась на организацию паломничества20.
В XVIII в. все высшие воинские должности в оджаках за¬
няли также ставленники мамлюкских беев, нередко они же по¬
ставляли и рядовых воинов (оджаклы). В распри между раз¬
личными группировками мамлюков нередко вовлекались и од-
жаки.
Многие беи занимали свои должности в течение нескольких
десятилетий и это обстоятельство при временности прерогатив
паши создавало для них особо благоприятные условия. Извест¬
но, что Е^дван-бей с 1631 по 1656 г. занимал должность амир
ал-хадж и в течение этого времени «господствовал в политиче¬
ской жизни страны»21. Мурад-бей и Ибрахим-бей свое звание
бея получили еще в.начале 70-х годов XVIII в. В конце столе¬
тия они попеременно занимали две высшие должности. Недо¬
вольные беи и оджаки были столь сильны, что нередко объеди¬
205

нялись и свергали неугодного пашу или же предписывали
вновь назначенному не покидать пределов Александрии, куда
обычно прибывали новые паши из Стамбула. Султаны Осман¬
ской империи были вынуждены считаться с мнением мамлюк-
ских беев 22.
В Египте сложились своеобразные мамлюкские «дома». Их
представители в XVIII в. стали занимать высшие должности, в
том числе в оджаках. Проникновение мамлюков в оджаки при
сохранении за этими последними всех установленных еще в
XVI в. воинских должностей в какой-то мере создавало впечат¬
ление о самостоятельности оджаков. Но Андре Раймон спра¬
ведливо считает оджаки и мамлюкские соединения единой си¬
стемой 23. Начало окончательного оттеснения оджаков на вто¬
рой план А. Раймон относит к 1710 г.24. В дальнейшем мамлю¬
ки вели планомерную политику в этом отношении. По словам
того же Раймона, оджаки превратились в фикцию, сохраняе¬
мую с целью получения жалованья от государства25.
В конце 60-х — начале 70-х годов XVIII в. власть в Египте
захватил Али-бей, который объявил себя султаном двух мо¬
рей, приказал упоминать свое имя в пятничной молитве и отче¬
канил собственную монету. Войска Али-бея овладели соседни¬
ми с Египтом владениями Османской империи, однако разно¬
гласия среди сторонников Али-бея и предательство части мам¬
люков обрекли на провал его попытку создать в Египте само-
стоя 'ельное независимое от Османской империи государство.
Последняя треть XVIII в. характеризуется непрекращавши-
мися междоусобными войнами различных мамлюкских группи¬
ровок. Но военное вмешательство Порты не имело успеха, и
Египет фактически был потерян для Османской империи. Одна¬
ко внутри страны мамлюки не смогли добиться единства и со¬
хранить завоеванную при Али-бее независимость Египта.
В борьбе против Османской империи они пытались осуществить
самостоятельную внешнюю политику, входили в сношения с
консулами европейских держав, обещали им определенные при¬
вилегии в торговых делах в случае помощи.
Мамлюкская правящая верхушка строго оберегала границы
своей общности от проникновения местных элементов, хотя
единичные случаи такого проникновения отмечаются источни¬
ками. В редких случаях мамлюками становились уроженцы
Египта и выходцы из внутренних районов Африки. Сестры и
дочери мамлюков, как правило, не выходили замуж за пред¬
ставителей других слоев. Многие исследователи пишут даже о
касте мамлюков. В данном случае можно говорить о закры¬
тости высшей группы господствующего класса, притом что в
целом господствующий класс на Ближнем Востоке отличается
сравнительной открытостью.
Экономическое могущество мамлюков базировалось в основ¬
ном на крупном землевладении. В Египте мамлюкские беи бы¬
ли крупнейшими феодальными помещиками — мултазимами.
206

Таблица
Удержания, произведенные из наследств беями и оджаками
в 1776—1798 гг.*
Период
Число наследств
Стоимость
всех
наследств,
пара
Сумма изъятий
%
всего
под¬
верг¬
лись
изъя¬
тиям
%
оджаками
беями
пара
%
пара
1776—1786
133
11
8,3
22 960 163
401 064
1,7
741 476
3,6
1786—1791
100
6
6,0
18 684 088
139 744
0,7
805 180
4,3
1791—1798
231
21
9,0
44 978 194
210 395
0,5
4 098 512
9,1
* Raymond Л. Artisans et commer^ant an Caire a XVIII eme Siecle. Damas.
T. II. 1974, t. 782.
осуществлявшими жесткую эксплуатацию египетских фелла¬
хов26. В свое время (60—70-е годы XVIII в.) Люзиньян Совер
писал, что доход каждого бея достигает миллиона пиастров27.
Однако своеобразие господствующего класса на Ближнем Во¬
стоке заключается в том, что это* в целом городской класс и
мамлюки составляли верхнюю, привилегированную часть го¬
родского населения, играли важную роль в городской эконо¬
мике, участвовали через посредников в торговле и даже иног¬
да в производстве. На своих землях они нередко строили ма¬
стерские по изготовлению сахара, выжиманию масла, получе¬
нию розовой воды и т. д.28. Однако основным видом «городской
деятельности» мамлюков было получение доходов с городских
объектов налогообложения — мукатаа. Многие городские му-
катаа еще в ранние времена были приписаны к различным
оджакам, с них поступали большие налоги. Например, с сере¬
дины XVII до середины XVIII в. 20 с лишним объектов госу¬
дарственного налогообложения принадлежали корпусу янычар.
С полученных доходов оджак платил государственной казне
незначительную часть. Среди этих мукатаа упоминались такие
важнейшие объекты, как таможни Булака, Дамиетты, Бурулу-
са, Александрии и Суэца, доходы от которых превышали
Я0 млн. пара в год. Во второй половине XVIII в. главнейшие
из этих мукатаа перешли мамлюкам, и в конце XVIII в. Му-
рад-бей и Ибрахим-бей поделили между собой все таможни, в
том числе Розетту и ал-Кусаир 29.
Полное отсутствие законодательных гарантий собственности
и личности купцов и ремесленников вынуждали их искать «по¬
кровительство» у представителей господствующего класса. Так
как оджаки обладали реальной силой, то они выступали в ка¬
честве так называемых покровителей. Еще с XVI в. оджаки
отали устанавливать покровительство над различными слоями
207

торгово-ремесленного населения, за что взимались определен¬
ные налоги. В XVIII в., особенно во второй его половине, все
высшие должности в оджаках уже занимали мамлюки. Мам-
люкские беи и высшие чины оджаков при утверждении судами
в правах наследования купцов и ремесленников произвольно
удерживали сверх законного налога на наследство еще некото¬
рую сумму.
Андре Раймон изучил архивные дела за 1679—1700 гг.
по 314 наследствам, которые оценивались в 47 836 686 пара.
Янычарский оджак присвоил 7% этой суммы, корпус аза-
бов 1,7%, другие оджаки 0,5%. Общая сумма удержаний дости¬
гала 4 403 085 пара, т. е. 9,2% всей стоимости наследств30.
В исключительных случаях такие изъятия из наследства пре¬
вышали половину всей его стоимости31. В XVIII в. изъятия со
ставляли от 5,3 до 9,6%. А. Раймон предоставляет в наше рас¬
поряжение чрезвычайно ценный и интересный материал о тех
удержаниях, которые были совершены беями в 1776—1798 гг.
Фактически все изъятия производили мамлюки, занимавшие в
оджаках важнейшие посты (см. таблицу).
Беи через службу хисбы, где также высшие должности при¬
надлежали мамлюкам, осуществляли прямой контроль над тор¬
гово-ремесленной деятельностью в городах. Мамлюки занима¬
ли высокие посты и в других ведомствах, связанных с финан¬
сами страны32. Они также прибегали к произвольным поборам,
конфискации имущества купцов, ремесленников, вымогательст¬
вам, грабежам, что отрицательно отражалось на городской
экономике33. Очевидец событий последней четверти XVIII—на¬
чала XIX в. ученый-богослов, крупнейший историк Египта то¬
го времени Абд ар-Рахман ал-Джабарти в своей хронике при¬
водит многочисленные примеры произвола мамлюков. «Высле¬
живали тех, в ком ощущается дух богатства; схватят такого
[человека], бросят его в тюрьму, потребуют [сумму], превыша¬
ющую его возможности. От купцов, торгующих кофе и пряно¬
стями, требовали займов в счет городских сборов за будущее.
Когда купцы убеждались в том, что нечего рассчитывать на
возврат сумм, взятых взаймы, то убытки свои возмещали пу¬
тем повышения цен» 34.
Мамлюкские беи и высшие должностные лица оджаков
скапливали состояния, которые нередко превосходили богатст¬
ва наиболее крупных купцов, занимавшихся торговлей кофе и
пряностями. Например, наследство Ибрахима ас-Сабунджи,
командующего оджака азабов, умершего в 1719 г., оценивалось
в 6 567 366 пара. Наследство Зайн-ал-Фикара, одного из
главных мамлюкских эмиров в 1720 — 1730 гг., составило
13 048 900 пара. Основатель могущественного мамлюкского
«дома» Осман Катхода Каздогли оставил своим наследникам
имущества, денег, драгоценностей на 21 537 176 пара35.
Часто огромные богатства, накапливаемые мамлюкскими
беями, шли на усиление войска, когда беи покупали невольни¬
208

ков, обеспечивали их обучение, снаряжение, увеличивали чис¬
ленность личных отрядов. Объективно это должно было обес¬
печивать военную мощь Египта. Однако постоянные междоусо¬
бицы различных мамлюкских группировок препятствовали
установлению политической стабильности в стране. Во время
этих кровавых столкновений городская жизнь замирала, закры¬
вались лавки, базары. Часто происходили грабежи и поджоги.
Большую часть средств мамлюки расходовали на строитель¬
ство роскошных дворцов в разных городах, на покупку тонко¬
го европейского сукна, индийских тканей, драгоценностей
и т. д.36. Общая численность мамлюков в Каире составляла
8,5 тыс. человек, а членов оджаков 3,5 тыс.37.
В Каире проживали также 6 тыс. феодалов-мултазимов,
представителей местной земельной знати, среди которых было
много женщин33. По своему политическому статусу местные
мултазимы в целом стояли ниже мамлюков. Если в Сирии, Ли¬
ване и Палестине в XVIII в. на политическую арену выдвину¬
лись представители местных феодалов39, то в Египте над мул-
тазимами из местного населения стояли мамлюки, которые пе¬
рекладывали на них расходы на снаряжение караванов, воен¬
ные походы и т. д. В хронике ал-Джабарти неоднократно упо-.
минаются случаи, когда необходимую для этого сумму мамлю¬
ки взимали с мултазимов, поскольку крестьяне были не в со¬
стоянии ее платить. Могущественные мамлюкские беи иногда
скупали у казны несколько десятков селений под предлогом*
что мултазим задержал причитавшуюся с него сумму государ¬
ственного налога. Ал-Джабарти пишет, что в 1787 г. «на дива¬
не в крепости Исмаил-бей и эмиры составили реестр подлежа¬
щих продаже с молотка селений...». «Возглавлять дело с покуп¬
кой этих земель поручили катходе Исмаил-бея — Мухаммаду
are ал-Баруди. Он скупил около семидесяти селений. В дейст¬
вительности же земли возвратились к его господину, который и
распределил их кому хотел из своих подчиненных»40.
Над местными мултазимами имели власть и крупные бого¬
словы-улемы. Например, шейх корпорации слепых Сулайман
ал-Джаусаки скупал по низким ценам зерно, предназначенное
для благотворительных целей, а что невозможно было вывезти
в Каир из-за дальности расстояния, он заставлял покупать
мултазимов по ценам, которые устанавливал сам41. Мултази¬
мы в городах владели недвижимостью, иногда строили неболь¬
шие мастерские, главным образом по переработке "сельскохо¬
зяйственного сырья 42. Некоторое представление об экономиче¬
ских позициях мултазимов в городе может дать раскладка оче¬
редной контрибуции, затребованной французскими властями в
1800 г. «Недвижимая собственность и дома были обложены на¬
логом в 200 000 французских реалов, мултазимы—160 000,
купцы — 200 000, зажиточные члены ремесленных цехов и кор¬
пораций — 60 000» 43. В данном случае с мултазимов затребова¬
но меньше, чем с купцов.
1 1 Злк. 550
209

Отмечая общую характерную черту арабских феодалов, со
времен средневековья живущих в основном в городах, фран¬
цузский ученый Веллере писал: «В то время как английский
аристократ презирал торговлю, селился в сельской местности,
превращался в барона, в помещика — арабский аристократ
XVIII в. становился торгующим принцем Каира, Дамаска или
Багдада» 44.
Неотъемлемую часть господствующего класса в Египте
представляли уже упоминавшиеся улемы, которые главным об¬
разом жили в городах.
Сравнительно немногочисленные (400—500 человек в по¬
следней четверти XVIII—начале XIX в.) 45 улемы играли важ¬
ную роль в системе государственного управления в Египте и
в социально-политической жизни страны. В условиях, когда
правящая группировка феодалов — мамлюки и верховные пра¬
вители — турки были этнически чужды египтянам, улемы пред¬
ставляли единственную более или менее консолидированную
национальную политическую силу. В политической иерархии
страны улемы занимали важное место после пашей и мамлюк-
ских беев, а в некоторых случаях и наравне с мамлюкскими
беями. Представители улемов входили в состав большого ди¬
вана— верховный кади, главы четырех мазхабов, главные шей¬
хи, шерифы.
За исключением высших духовных должностей, где срок
службы был определен, социальный статус улемов был пожиз¬
ненным. Это давало им известные преимущества. Их положе¬
ние, как идеологических вождей общества, было устойчивым и
в меньшей степени подвержено колебаниям политической
конъюнктуры.
Улемы обладали сравнительно высокой степенью автоном¬
ности в государстве. Только на высшие духовные должности их
назначало центральное правительство, замещение остальных
должностей (главного шейха мечети ал-Азхара и других мед¬
ресе, шейхов риваков — землячеств в ал-Азхаре, управителей
вакфов и т. д.) было делом самих улемов. Однако в конце
XVIII в. мамлюкские беи стали активно вмешиваться во внут¬
ренние дела улемов, стараясь посадить своих ставленников на
высшие духовные должности.
Улемы представляли главную часть «идеологических сосло¬
вий» Египта XVIII в. Они были носителями, хранителями и
распространителями мусульманской идеологии, определяли и
толковали моральные и правовые нормы, поскольку религия
являлась одной из составных частей массового общественного
сознания. Через религиозные братства суфиев, во главе кото¬
рых стояли влиятельные представители улемов и которые бы¬
ли связаны с цеховыми объединениями, египетское духовенство
оказывало огромное идеологическое воздействие на торгово¬
ремесленное население городов.
В руках улемов находилось образование. Улемы были пре¬
210

подавателями высших религиозных учебных заведений. Круп¬
нейший исламский университет ал-Азхар готовил кадры бого¬
словов для всего мусульманского мира. В нем училось от 2 до
3 тыс. студентов со всех концов мусульманского мира. Выход¬
цы из разных стран имели свои землячества. Во главе земля¬
честв стояли также улемы, что усиливало их влияние. После
прохождения определенного курса учащиеся получали иджа-
зу — своеобразный диплом, разрешавший преподавание тога
или иного предмета. Обучение не ограничивалось изучением
богословия. В ал-Азхаре преподавали правоведение, историю,,
литературу, поэзию, логику, математику, астрономию, геомет¬
рию, медицину. Сочетание светского и религиозного образова¬
ния давало улемам огромные возможности идеологического воз¬
действия на общество.
Определенное доверие к улемам у народа порождало и то
обстоятельство, что для социального статуса улемов их проис¬
хождение не играло никакой роли. Среди них были выходцы
из богатых и бедных семей, потомственные улемы, городские и
деревенские жители. Афаф Лутфи ас-Сайид Марсо пишет, что
социальное происхождение египетских улемов отличается от
социального происхождения улемов во всей Османской импе¬
рии. «Здесь не было никакой наследственной касты высших», а
самые крупные и выдающиеся улемы происходили из крестьян.
Из 15 главных шейхов мечети ал-Азхар, о которых упоминает
Афаф Лутфи ас-Сайид Марсо, только один был из Каира,
остальные — из провинции, главным образом из деревень.
Среди шейхов ал-Азхара были и сыновья торговцев и ремес¬
ленников. Преподаватель ал-Азхара шейх Ахмад ибн ал-Хасан
ал-Джаухари (умер в 1768 г.) происходил из семьи ювелира,
шейх Ахмад ибн Ахмад ал-Хаммами аш-Шафии ал-Азхари
(умер в 1772 г.) был сыном владельца бани, отец шейха Ха-
сал ибн Мухаммад ал-Аттар (умер в 1834/35 г.) был скромным
торговцем пряностями в лавке, где будущий главный шейх ал-Аз¬
хара работал в юности. В то же время сыновья многих шейхов
становились торговцами и ремесленниками. В нисбах большого
числа шейхов имеется обозначение ремесла или другого заня¬
тия их родителей или их самих (торговец книгами, пряностя¬
ми, ювелир, производитель и продавец пороха, шелкоткач, сто¬
ляр, часовщик, маслодел, переплетчик, продавец молока, кир¬
пичник, красильщик, мыловар и т. п.) 46.
Одной из важнейших функций улемов было судопроизвод¬
ство. Исламское право было практически канонизировано в
X—XI вв., однако его толкование, соблюдение его норм стало
прерогативой улемов. Все дела, семейные, гражданские, уголов¬
ные, решались шариатскими судами. Существовало и светское
законодательство еще во времена Омейадов. Законодательная
деятельность приняла широкий характер при османских султа¬
нах, и в этот период появились многочисленные кануннамэ.
Тем не менее улемы сохранили свои функции толкователей за¬
14*
211

конов и судей. Через мусульманских кади (судей) проходили
дела о наследовании огромных богатств, накопленных крупны¬
ми землевладельцами, купечеством, и скромного достояния
феллахов, мелких торговцев и ремесленников.
Высокое социальное положение улемов подкреплялось тем,
что духовные учреждения были крупными владельцами земли
и городской недвижимости (караван-сараев, базаров, лавок,
складских помещений), участвовали в торговых операциях.
В конце XVIII в. Vs часть всех обрабатываемых земель Египта
относилась к вакфам, учрежденным в пользу мечетей Верхне¬
го Египта и Каира 47.
К сожалению, у нас нет сведений о доле вакфов в египет¬
ской провинции, известно только, что в Османской империи
она составляла до 7з земельного фонда, вероятно в Египте их
было столько же. Высокая доля вакфов была одним из препят¬
ствий для процесса накопления. Доходы с них целиком шли на
непроизводительные затраты, на содержание религиозных уч¬
реждений и их служителей, на обогащение духовенства.
Должность управителя вакфа приносила большие доходы и
давала возможность увеличивать земельные владения. Некото¬
рые улемы управляли несколькими десятками вакфов. Напри¬
мер, шейх Абу л-Анвар ас-Садат был управителем 52 вакфов,
шейхи Мухаммад аль-Бакри — 44, Омар Макрам—10 вакфов
и т. д.48. В изучаемое время вакфы сближались с мульком по
своему фактическому статусу, так как многие заведения, в
пользу которых были учреждены вакфы, уже не существовали
или же их учредители умерли без наследников. Кроме того,
улемы владели значительным личным имуществом, крупными
земельными участками, получали многотысячные доходы, при¬
обретали илтизам. Уже упомянутый Абу л-Анвар ас-Садат
имел 22 личных вакфа, а его земельные владения составили
1223 феддана 49, правда в разных местах, но это не имело боль¬
шого значения в условиях преобладания в Египте мелкого
землепользования. Главный шейх ал-Азхара Абдаллах аш-Шар-
кави был мултазимом, владел поместьями50. Мултазимами бы¬
ли многие улемы. Иногда некоторые смотрители передавали
порученные им вакфы в илтизам51.
Помимо землевладения вакфы охватывали и городскую не¬
движимость, товарные склады, лавки, бани, кофейни, мельни¬
цы, мастерские и т. д. Например, в состав вакфа, смотрителем
которого был шейх Абу л-Анвар ас-Садат, входило 7 домов,
7 мастерских, 3 викала, 1 кофейня, фруктовые сады, несколь¬
ко судов для переправы через Нил 52. Шейх Абу л-Анвар ас-
Садат «был если не самым богатым человеком своего времени,
то одним из самых влиятельных». Ал-Джабарти писал о том,
что его «дом стал словно жильем эмиров: обширным, изыскан¬
ным по убранству приемных и зал, а внутри его сад с пальма¬
ми, плодовыми деревьями, с разными фруктами и плодами»53.
Ал-Джабарти считал, что только богатые становятся выдающи¬
212

мися и исключительными людьми своего времени. А бедняк, да¬
же наделенный всеми совершенными духовными качествами и
большими познаниями, останется в безвестности, и «люди с
ним не будут считаться, на него не обратят внимания ни пра¬
вящие лица, ни религиозные авторитеты»54.
Муфти, кади, шейхи в различных городах, преподаватели
ал-Азхара владели крупными викала, включавшими несколько
складских помещений, торговых лавок. В собственности улемов
были ткацкие мастерские, мастерские по производству уксуса,
строительных материалов, пекарни и т. п.
В Булаке в 1798 г. из 53 викала — 6 принадлежали шейхам.
Три из них были собственностью шейха Мухаммада Абу л-Ан-
вар ас-Садата, они представляли собой трехэтажные здания с
десятком жилых комнат, лавок, складских помещений. Самые
богатые шейхи имели по нескольку домов в городах — по чис¬
лу своих жен. Например, шейх Али ибн Мухаммад ал-Уш-
були владел в Каире тремя семейными домами. Нередко уле¬
мы поправляли свои дела заключением выгодных браков с бо¬
гатыми женщинами, завладевали их наследством55.
Занятие торговыми операциями было обычным делом для
многих улемов. Один из влиятельнейших улемов своего време¬
ни, шейх Мухаммад ал-Бакри, торговал зерновыми, индиго и
кофе. Индиго и кофе были дорогостоящими продуктами, их вво¬
зили из других стран, и, видимо, шейх был связан с оптовы¬
ми и розничными торговцами. Помол зерна и выпечка хлеба
также были очень выгодным делом в Египте, и им занимались
некоторые улемы. Афаф Лутфи ас-Сайид Марсо, сравнивая бо¬
гатство одного из могущественных мамлюкских беев, Мухамма¬
да абу-Захаба, с богатством крупнейших улемов, приходит к
выводу, что разница между ними была не так уж велика56.
Особенно примечателен пример уже упоминавшегося Су-
лаймана ал-Джаусаки, шейха корпорации слепых, который «ис¬
пользовал свое высокое положение, чтобы собрать большой ка¬
питал и недвижимость...». «У него были помощники, которых
он посылал к мултазимам в Верхний Египет. Эти помощники
пригоняли ему баржи, груженные зерном и другими пищевы¬
ми продуктами: медом, сахаром, животным и растительным
маслом и прочим, и в годы, когда дороговизна была велика, он
продавал это за большую цену на рынках и базарах, находив¬
шихся в прибрежной полосе. Он молол зерно на своих собст¬
венных мельницах и продавал муку высшего качества в еврей¬
ском квартале, а из смеси муки с отрубями он пек хлеб для
нищих-слепых, кормившихся этим хлебом и тем, что они соби¬
рали попрошайничеством, бродя днем и ночью по рынкам и
улицам... Когда кто-либо из нищих умирал, его имущество на¬
следовал шейх Сулайман ал-Джаусаки... Он забирал себе то,
что собрал умерший, а среди нищих встречались такие, у кото¬
рых имелись значительные богатства. Во всем этом никто ему
не препятствовал» 57.
213 '

Были улемы с «сильно выраженными коммерческими на¬
клонностями», они договаривались о поставке скота с шейхами
бедуинских племен, оптом торговали овцами и становились бо¬
гачами 58.
Один из самых просвещенных людей своего времени — шейх
Али ан-Наджари, крупный ученый и литератор, «занимался
торговлей, продавал то, что ему присылали сыновья его брата
из Джидды и Мекки, и закупал для отправки им другие това¬
ры». Когда он серьезно заболел, то поручил ведение торговых
дел своему сыну 59. Известно, что через Джидду в Египет посту¬
пали наиболее дорогостоящие товары — кофе и пряности и тор¬
говцы этими товарами выделялись из остальной массы купече¬
ства богатством и большим влиянием.
Одним из важных источников богатства улемов было заня¬
тие одновременно нескольких доходных должностей. Главы
шерифов и глава сейидов могли быть в то же время муфтиями
в определенных школах правоведов. Чаще всего преподаватели
мечети ал-Азхар свои занятия со студентами совмещали с ра¬
ботой в других мечетях60. Лица, назначавшие судей в различ¬
ные города и деревни, получали определенное «вознаграждение
и дары»61. Среди улемов встречались и нуждающиеся, однако
это было скорее исключением.
Об экономическом положении высших представителей улем-
ской группировки может дать представление раскладка контри¬
буции, которой было обложено каирское население француз¬
скими властями в 1800 г. Общая сумма контрибуции равнялась
2 млн. реалов. «Шейх ас-Садат лично должен уплатить из этой
суммы пятьсот тридцать пять тысяч реалов, шейх Мухаммад
ибн ал-Джаухари — пятьдесят тысяч реалов, браг последнего
шейх Футух — пятьдесят тысяч реалов, шейх Мустафа ас-Са-
ви — пятьдесят тысяч реалов, шейх ал-Анани — двести тысяч
реалов» 62.
В экономическом плане улемы были наиболее привилегиро¬
ванной группой господствующего класса, так как их имущество
не подлежало конфискации, они не платили налогов, не несли
расходов на военные нужды, их не облагали принудительными
займами (исключение составил период французской оккупа¬
ции). Налоговый иммунитет был важной гарантией сохранения
и приумножения их богатств.
Иногда состоятельные лица, в том числе и мамлюкские
беи, чтобы оградить свое богатство от разграбления, обраща¬
лись к улемам с просьбой принять на хранение ценности, иму¬
щество, им доверяли заботу о семьях в случае отсутствия гла¬
вы семьи, поручали присмотр за недвижимостью.
Некоторые улемы имели личных мамлюков, через которых
они приобретали влияние в правящей группировке и в воинских
оджаках. Нередко сами улемы добивались включения их в
списки оджаков, чтобы таким путем получать определенное до¬
полнительное жалованье 63.
214

Улемы играли большую политическую роль в Египте. Ни
одно важнейшее событие в стране не обходилось без их уча¬
стия или посредничества, в том числе конфликты между раз¬
личными группировками мамлюков, между мамлюками и Пор-
той или пашой. В XVIII в. мамлюкские правители Египта об¬
щались с Портой главным образом через шейхов. Шейхи вы¬
полняли функции полномочных представителей той или иной
стороны. В 1786 г., когда Порта послала в Египет войска для
борьбы с мамлюками, улемы Каира заняли осторожную пози¬
цию и отказались открыто выступить против беев 64.
Улемы обладали неформальными связями и большим влия¬
нием в египетском обществе. Их расположения добивались
мамлюки. Беи предоставляли им покровительство, крупные да¬
ры, пенсии, субсидии, строили мечети и дома для улемов, вво¬
дили специальное обложение в их пользу 65.
В годы французской экспедиции Наполеон Бонапарт ис¬
пользовал влияние улемов и через них пытался осуществлять
свою политику66.
Однако необходимо отметить и существование противоре¬
чий между мамлюкским правительством и улемами. После эва¬
куации французских войск в разгоревшейся борьбе за власть
улемы поддержали Мухаммеда Али и помогли ему стать пра¬
вителем страны. В 1806 г., когда решался вопрос, кому быть
правителем Египта, улемы написали обширную петицию в Пор~
ту с просьбой утвердить пашой Мухаммеда Али, который неод¬
нократно прибегал к помощи улемов. Они участвовали в ра¬
боте дивана, учрежденного им. В 1807 г., когда необходимо бы¬
ло «добиться соглашения между египетскими эмирами и па¬
шой», Порта обратилась непосредственно к помощи улемов.
В том же году, когда англичане вступили в Александрию,
Омар Макрам — старейшина шерифов — призвал население го¬
товиться к священной войне. Мухаммед Али осознавал то
влияние, которым обладали улемы, но в то же время он боялся
их могущества и решил нанести им удар. Ал-Джабарти дал
яркую оценку этого влияния, и хотя он писал об одном челове¬
ке— Омаре Макраме, но за этим человеком стояли все улемы.
Ал-Джабарти писал в 1809 г.:	«Паша опасался могущества
сейида Омара, так как знал, что за ним следуют и простона¬
родье, и высшие слои населения. Паша знал, что сейид Омар
может, если только захочет, и объединить, и разъединить на¬
род и знать. Паша помнил, что сейид Омар обеспечил ему по¬
беду, что [именно] сейид Омар поддержал его и помог ему,
объединил вокруг него знать и простонародье, дав ему возмож¬
ность обладать страной. Паша знал, что пожелай того сейид
Омар, и все будет наоборот»67. Дело кончилось тем, что Му¬
хаммед Али, опасаясь непомерного усиления влияния Омара
Макрама, сослал его.
При определении политической роли улемов не может быть
однозначной оценки. Во время французской оккупации мечеть
215

ал-Азхар стала центром антифранцузского восстания и пять
улемов — шейхов ал-Азхара, возглавившие первое каирское
восстание, были казнены французами. В то же время часть
улемов сотрудничала с французами и вошла в состав дивана,
созданного Бонапартом. Во время второго каирского восстания
некоторые шейхи уговаривали восставших не сопротивляться
оккупантам68. В этих событиях наиболее ярко проявилась про¬
тиворечивость позиций египетских улемов.
Низшие категории господствующего класса — рядовые вои¬
ны оджаков, преподаватели начальных религиозных школ, про¬
стые служители мечетей и др. — по своим доходам вряд ли от¬
личались от ремесленников и мелких торговцев. Для поддер¬
жания своего социального статуса они нередко поступали на
службу в качестве проводников и сторожей в европейские тор¬
говые фактории, занимались ремеслом, вступали в профессио¬
нальные корпорации. В исследуемый период усилилась тенден¬
ция размывания этих групп и фактическое включение их в со¬
став торгово-ремесленного населения.
1	Всемирная история. Т. V. М., 1958, с. 226—237; Луцкий В. Б. Новая ис¬
тория арабских стран. М., 1965, с. 15—24.
2	Габашвили В. Н. Ближневосточный город в раннем средневековье.—
Вопросы истории Ближнего Востока. Тбилиси, 1972; Иванов Н. А. Аграрные
отношения в Египте в последней четверти XVIII — начале XIX века.— О гене¬
зисе капитализма в странах Востока (XV—XIX вв.). М., 1962; его же. Сво¬
бодные и податные племена Северной Африки в XIV в.— Арабские страны.
История. 1963; его же. О типологических особенностях арабо-османского фео¬
дализма.— Народы Азии и Африки. 1978, № 3.
3	Смилянская И. М. К вопросу о разложении феодальных отношений в
Сирии, Ливане и Палестине в середине XIX века.— О генезисе капитализма
в странах Востока. М., 1975; его же. Структура и эволюция господствующего
класса Ближнего Востока на рубеже нового времени (к проблеме типологии
феодализма на Востоке).— Народы Азии и Африки. 1978, № 3; его же. Со¬
циально-экономическая структура стран Ближнего Востока на рубеже нового
времени. М., 1979.
4	Тикадзе М. И. Сирийские города в период турецкого владычества. Тби¬
лиси, 1975 (канд. дис.).
5	Мейер М. С. Влияние «революции цен» в Европе на Османскую импе¬
рию.— Народы Азии и Африки. 1975, № 1; его же. К вопросу об изменениях
в структуре и составе правящего класса Османской империи в XVIII в.— Про¬
блемы истории Турции. М, 1978; его же. К характеристике экономической
жизни городов Османской империи в XVIII в.— Проблемы генезиса капита¬
лизма. М., 1978.
6	Baer Gabriel. Egyptian Guilds in Modern Times. Jerusalem, 1964.
7	lssawi Ch. Economic change and urbanisation in the Middle Eastern Ci¬
ties. Los Angeles, 1969.
8	Lapidus I. M. Muslim Cities in the Later Middle Ages. Cambridge (Mass.),
1967.
9	Marsot al-Sayyid A. L. The Role of th ’Ulama’ in Egypte during the
Early Ninteenth Century.— Political and Social Change in Modern Egypt-
L.—N. Y. Toronto, 1968; The ’Ulama’ of Cairo in the Eighteenth and Ninteenth
Centuries.— Scholars. Saints and Sufis. Muslim religions Institutions in the
Middle East since 1500. Bercley, Los Angeles. London. 1972; The political and
Economic Functions of the ’Ulama’ in the 18th Century.— Journal of the Econo¬
216

mic and Social History of the Orient (в дальнейшем IESHO). Vol. XVI.
Parts II—III. 1973.
10	Raymond A. Quartiers et mouvements populates an Caire an XVIII erne
Siecle.— Political and Social change in Modern Egypte. L. N. Y. Toronto 1968;
Artisans et Commegant au Caire au XVIII erne Siecle. T. I. Damas, 1972; T. II,
Damas, 1974.
11	Shaw Stanford I. Ottoman Egypt in the Eightheanth century. The Nizam-
name-i Misir of Gezzar Ahmed Pasha. Cambridge (Mass.), 1962; Ottoman
Egypt in the Age of the French Revolution by Husseyn Efendi. Cambridge
(Mass.), 1964; его же. The Financial and Administrative Organisation and
Development of Ottoman Egypt 1517—1798. Princeton. New Jersey. 1962.
12	См.: Иванов И. А. О типологических особенностях арабо-османского
феодализма; Смилянская И. М. Структура и эволюция господствующего клас¬
са Ближнего Востока на рубеже нового времени.
13	Смилянская И. М. Структура и эволюция господствующего класса
Ближнего Востока на рубеже нового времени, с. 69.
14	К. Маркс. Капитал. Т. I —Т. 23, с. 344.
15	Там же, с. 740.
16	См.: Ayalon D. L’Esclav age du mamluk. Jerusalem, 1951.
17 Срок правления паши можно было продлить. В то же время были
случаи, когда паша управлял провинцией и меньше года. Все зависело от
внутренних и внешних обстоятельств. См.: Shaw Stanford J. Ottoman Egypt
in the Age of the French Revolution by Husseyn Efendi, c. 34, 73.
18	О политической обстановке в Египте, мамлюкской «иерархии», роли
оджаков и об особенностях управления египетского пашалыка см.: Ал-Джа-
барти Абд ар-Рахман. Аджаиб ал-асар фи-т-тараджим ва-л-ахбар (Удиви¬
тельная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий). Т. I—IV.
Булак, 1879; Lusignan S. A. History of the Revolt of Ali Bey against the Otto¬
man Porte, including An Account of the Form of Government of Egypt; toget¬
her with a Description of Grand Cairo, and of Several Celebrated Places in
Egypt, Palestine and Syria: To with are Added, A Short Account of the Pre¬
sent State of the Christianians who are Subject to the Turkish Gouvernment,
and the Journal of a Gentlman who travelled from Aleppo to Bassora. L., 1789;
Raymond A. Artisans et commergant au Caire au XVIII erne Siecle.
19	Shaw Stanford J. Ottoman Egypt in the Age of the French Revolution by
Husseyn Efendy, c. 10, 12, 73, 76, 79; его же. Ottoman Egypt in the Eightheanth
century, c. 4, 12, 42, 27, 29; Lusignan S. A. History of the Revolt of Ali Bey
against the Ottoman Porte..., c. 3, 29, 34, 35; Ал-Джабарти Абд ар-Рахман.
Удивительная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий. Т. I,
с. 118, 150, 167; его же. Египет в канун экспедиции Бонапарта (1776—1798).
М., 1978, с. 25, 40, 41, 58, 84; его же. Египет в период экспедиции Бонапарта.
М., 1962, с. 70, 155, 380, 432.
20 Shaw Stanford J. Ottoman Egypt in the Age of the French Revolution
by Hysseyn Efendi, c. 37, 81; его же. The Financial and Administrative Orga¬
nisation and Development of Ottoman Egypt 1517—1798, c. 241—250.
21	Raymond A. Artisans et Commergant au Caire au XVIII erne Siecle, c. 5.
22	Там же, с. 12; Lusignan S. A. History of the Revolt of Ali Bey against
the Ottoman Porte..., c. 29—39, 42. Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в
канун экспедиции Бонапарта, с. 125, 206, 215, 266.
23	Raymond A. Artisans et Commergant au Caire au XVIII erne Siecle,
c. 12.
24	Там же, с. 13.
25	Там же, с. 15.
26	О поземельных отношениях см.: Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет
в канун экспедиции Бонапарта, с. 53, 74, 78, 96, 138, 154, 243, 292; его же.
Египет в период экспедиции Бонапарта, с. 360, 363, 401, 441; его же. Египет
под властью Мухаммада Али, с. 37—218; Shaw Stanford J. Ottoman Egypt in
the Age of the French Revolution by Husseyn Efendy, c. 51—54, 140—149.
27	Lusignan S. A. History of the Revolt of Ali Bey against the Ottoman
Porte..., c. 42.
28	Raymond A. Artisans et Commercant au Caire au XVIII emc. Siecle, c. 21;
217

Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в период экспедиции Бонапарта, с. 441;
его же. Египет под властью Мухаммеда Али, с. 187.
29	Memoire sur les Finances de I’Egypte’ depuis sa conquete par le Sultan
Selym Premier, jusq’a celle du General en Chef Bonaparte; par M. Le Comte
Esteve, Tresorier general de la Couronne, Officier de la Legion d’honneur ex-Di-
recteur general des revenus publics de I’Egypte. Description de I’Egypte du
recueil des observations et des recherches qui ont ete faite en Egypte pendan
I’expedition de Гагтёе francaise. Seconde edition. T. XII. P., 1823, c. I8G—
183; 190 и далее; Raymond A. Artisans et Commergant au Caire au XVIII erne
Siecle, c. 656; Shaw Stanford J. Ottoman Egypt in the Age of the French Re¬
volution by Husseyn Efendi, c. 35, 37, 40, 42, 55, 58.
30	Raymond A. Artisans et Commergant au Caire au XVIII erne Siecle,
c. 696.
31	Там же, с. 698.
32	Estev Memoire sur les Finances de I’Egypte depuis sa conquete par Ie
Sultan Selym Premier, jusq’a celle du General en chef Bonanaprte. Description
de L’Egypte, t. XII, c. 362; Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун
экспедиции Бонапарта, с. 126, 348—351; его же. Удивительная история про¬
шлого в жизнеописаниях и хронике событий. Т. III, с. 323.
33	Raymond A. Artisans et Commergant au Caire au XVIII erne Siecle,
c. 786—795.
34	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 126—127.
35	Raymond A. Artisans et Commergant au Caire au XVIII erne Siecle,
c. 405.
36	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 49, 55 и далее; его же. Египет в период экспедиции Бонапарта, с. 441
и далее.
37	Jomard М. de. Memoir sur la population compare de l’Egypte ancienne
et moderne. Description de l’Egypte, t. IX, c. 123—124; его же. Description de la
ville et de la Citadelle du Kaire, accompagnee de l’Explication des plans de
cette ville et de ses ervirons, et de renseignemens sur su distribution, scs monu-
mens, sa population, son commerge et son industrie. Description de l’Egypte,
t. XVIII, c. 128; Chabrol M. de Essai sur les moers des habitans modernes de
l’Egypte. Description de l’Egypte, t. XVIII, c. 9—10; Блюмепау Ф. В. Статисти¬
ческое, географическое и топографическое описание Египта, собранное из но¬
вейших и наилучших известий разных путешествий. Переведено с немецкого
в Санкт-Петербурге при Имперской Академии наук, 1795 года, с. 259.
38	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет под властью Мухаммеда Али,
с. 227.
39	См.:	Смилянская И. М. Социально-экономическая структура стран
Ближнего Востока на рубеже нового времени.
40	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 246.
41	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в период экспедиции Бонапарта,
с. 185.
42	Girard М. Р. S. Memoire sur I’Agriculture, l’lndustrie et la Commerge
de l’Egypte. Description de l’Egypte, t. XVII, c. 190—191.
43	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в период экспедиции Бонапарта,
с. 286, 348.
44	Jacques Weulerse. Paysans de Syrie et du Proche Orient. Gallimard,
1946, c. 71.
45	Подсчитано по: Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Удивительная история
прошлого в жизнеописаниях и хронике событий. Т. I—IV.
46 Marsot al-Sayyid A. L. The Ulama of Cairo in the Eighteenth and Nin-
teenth Centuries, c. 156—157; Raymond A. Artisans at Comergant au Caire
au XVIII erne Siecle, t. II, c. 421—422; см. также Ал-Джабарти Абд ар-Рах¬
ман. Удивительная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий.
Т. I—IV.
47	См.: Marsot al-Sayyid A. L. The Political and Economic functions of the
Ulama in the 18th Century, c. 10; Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет под
218

властью Мухаммада Али, с. 329. «Они произвели перепись всех земельных
владений, в том числе земель ризк, закрепленных за мечетями на благочести¬
вые и благотворительные цели в Верхнем Египте и Каире. Количество этих
земель достигло шестисот тысяч федданов» (феддан = 0,42 га). См.: Смилян-
ская И. М. Структура и эволюция господствующего класса Ближнего Востока
на рубеже нового времени, с. 77.
48	Marsot al-Sayyid A. L. The Political and Economic Functions of the
Uluma in the 18th Century, c. 152—154.
49	Там же, с. 153.
50	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта
(1776—1798), с. 394—396; Marsot al-Sayyid A. L. The Ulama of Cairo in the
Eighteenth and Ninteenth Centuries, c. 158.
51	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Удивительная история прошлого в жиз¬
неописаниях и хронике событий, с. 73; его же. Египет под властью Мухамма¬
да Али, с. 230, 425. Marsot al-Sayyid A. L. The Ulama of Cairo in the
Eighteenth and Ninteenth Centuries, c. 156; Raymond A. Artisans et Commer¬
gant au Caire au XVIII erne Siecle, t. II, c. 424—426.
52	Marsot al-Sayyid A. L. The Political and Economic Functions of the Ula¬
ma in the 18th Centuri..., c. 147, 149.
53	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет под властью Мухаммеда Али,
с. 421.
54	Там же, с. 421—422.
55	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 50, 270, 303, 304, 322—324, 328—330, 378, 384, 406; его же. Египет в пе¬
риод экспедиции Бонапарта, с. 126, 215, 302; его же. Египет под властью
Мухаммеда Али, с. 86, 216, 217, 255, 286, 367, 430; Marsot Al-Sayyid A. L.
The Ulama of Cairo in the Eighteenth and Ninteenth Centuries, c. 156; Ray¬
mond A. Artisans et Commergant au Caire о XVIII erne Siecle, c. 428—429.
56	Marsot Al-Sayyid A. L. The Political and Economic Functions of the Ula¬
ma in the 18th Century, c. 147, 151, 154.
57	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет под властью Мухаммада Али,
с. 185.
58	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 201, 240, 402—403.
59	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет под властью Мухаммеда Али,
с. 85. Raymond A. Artisans et Commergant au Caire au XVIII erne Siecle,
c. 427—529.
60	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 269, 301, 396—397, 403—404, 406; его же. Египет под властью Мухаммеда
Али, с. 427, 483. Marsot al-Sayyid A. L. The Ulama of Cairo in the Eighteenth
and Ninteenth Centuries, c. 155.
61	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет под властью Мухаммеда Али,
с. 483.
62	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в период экспедиции Бонапарта,
с. 285.
63	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 91, 146 и далее; его же. Египет под властью Мухаммеда Али, с. 426.
Marsot al-Sayyid A. L. The Ulama of Cairo in Eighteenth and Ninteenth Cen¬
turies, c. 153.
64	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 168 и далее; Raymond A. Artisans et Commergant ou Caire au XVIII erne
Siecle, c. 433.
65	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта,
с. 30—33, 244, 384 и далее.
66	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в период экспедиции Бонапарта;
Marsot al-Sayyid A. L. The Role of the Ulama in Egypte during the Early
Ninteenth Century, c. 271—272.
67	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет под властью Мухаммеда Али,
с. 235.
68	Ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в период экспедиции Бонапарта,
с. 183—188, 250—275.

ГОСУДАРСТВО И ЭКОНОМИКА
Е. И. К ы на но в
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОНТРОЛЬ
ДОГОВОРОВ КУПЛИ-ПРОДАЖИ В СРЕДНЕВЕКОВОМ КИТАЕ
(VII—XII вв.)
Известно, что торгово-ремесленная деятельность находилась
в старом Китае под контролем государства. Естественно, что
регламентации такого контроля нашли свое отражение в праве,
в частности в писаных законах, в том числе регулировавших
совершение актов купли-продажи.
В Китае VII—XII вв. покупная цена могла исчисляться в
деньгах, тканях и зерне. В тех случаях, когда покупка совер¬
шалась на зерно или ткани, ее трудно отличить от обмена.
Акт купли-продажи возникал лишь при обмене вещи на по¬
купную цену. Купля-продажа в ряде случаев оформлялась
особой купчей. Особенностью оформления сделок купли-прода¬
жи в старом Китае, по мнению французского ученого Жака
Жерне, было внесение в купчие мотивов сделки К При оформ¬
лении актов купли-продажи китайское право различало куплю-
продажу обыкновенных вещей (у), куплю-продажу земли, куп¬
лю-продажу недвижимости, куплю-продажу людей и куплю-про¬
дажу скота. Два последних вида купли-продажи часто рассмат¬
риваются в памятниках права вместе.
При купле-продаже обыкновенных вещей не требовалось,
как правило, составления купчей. Правда, сохранились купчие
60 г. до п. э. на покупку халата за 1300 монет, 31 г. до н. э. па
покупку шубы за 1150 монет. В эпоху Хань требовалось или
составление купчих на продажу каких-то особо ценных вещей,
или, как предполагал Ниида Нобору, речь шла о продаже в
кредит2. Действительно, продажа в кредит была известна в*
Китае с династии Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.), разу¬
меется, она должна была регулироваться нормами действующе¬
го права. Однако в памятниках старого китайского права бо¬
лее позднего периода, во всяком случае в тех, которые сохра¬
нились, норм права, регулировавших продажу в кредит, нет3.
В VII—XII вв. на куплю-продажу вещей обыкновенных со¬
ставления купчей не требовалось. При купле-продаже недвижи¬
мости, земли, людей и скота купчая составлялась обязательно:
220

без составления купчей такие сделки не имели силы передачи
прав собственности. В купчей всегда должны были быть указа¬
ны продавец, покупатель и покупная цена. При заключении
договора на куплю-продажу недвижимости, земли, людей обя¬
зательно требовались поручитель и свидетели. Поручитель
вместе с продавцом выступал гарантом перед покупателем.
Кодекс Тан (618—907) сравнивает посредника при совершении
сделки купли-продажи со сватами при заключении брачного
союза: «При заключении брачных союзов имеются сваты, при
купле-продаже имеются поручители» 4.
Сделки по продаже недвижимости, земли, людей и скота ре¬
гистрировались органами государственной власти, со сделки
государство взимало налог. В период Лю чао (Шести царств,
375—583) налог исчислялся в 4% покупной цены. Хотя при
династии Тан сделки тоже регистрировались, неясно, брался ли
при этом налог. При династии Сун (960—1279) купчие скреп¬
лялись в местной администрации казенной печатью и взимал¬
ся налог в размере 40—60 монет с тысячи, т. е. 4—6% покуп¬
ной цены. Можно предполагать, что налог брался и при Тан.
Очевидно, размер его колебался тоже в пределах 4—6% покуп¬
ной цены. Договор купли-продажи, видимо, считался оконча¬
тельным только после регистрации его местными властями, хо¬
тя, как полагает Ж. Жерне, купчие из Дуньхуана позволяют
считать окончанием сделки составление купчей. На этот счет в
купчих имеются определенные формулы:	«После составления
купчей не разрешается отказываться от сделки», «если после
составления купчей кто-то откажется от сделки, то наказывает¬
ся штрафом»5. Однако это были или местные дуньхуанские
условия, или регистрация купчей властями и тем самым ее
окончательное утверждение просто подразумевалось и специ¬
альной оговорки не требовалось. Поручитель при составлении
договора на куплю-продажу официально имел право на уго¬
щение. Такой обычай существовал в Китае, по меньшей мере,
с династии Хань. Расходы на угощение оговаривались в куп¬
чей, обычно продавец и покупатель делили их пополам 6.
В купчих на продажу построек имелись дата, имена продав¬
ца и покупателя, указания на обстоятельства, сопутствовавшие
продаже, описание продаваемой постройки, а также прилега¬
ющего к ней и продаваемого вместе с ней участка земли, ука¬
зание на посадки, продаваемые вместе с постройкой, покупная
цена, сроки передачи покупной цены продавцу, а постройки по¬
купателю, имена поручителя и свидетелей7. При продаже по¬
строек действовало правило «шу дан суй чжай» («деревья
должны относиться к постройкам»), хотя оно и не всегда со¬
блюдалось.
Продавать землю мог только глава семьи, в его отсутствие
только старший по поколению или по возрасту родственник.
Именно это лицо должно было вести дело «лицом к лицу»
(дуй) с покупателем, «хозяином денег» (цянь чжу), либо с
221

его родственником или доверенным лицом (синь жэнь). Только
эти лица имели узаконенное право подписывать (шу-я) купчую
(ците) 8. Если младшие члены семьи самоуправно действовали
от имени главы семьи и продали принадлежавшую семье зем¬
лю, то сделка признавалась государством незаконной и рас¬
торгалась, земля и деньги возвращались «двум хозяевам»: зем¬
ля — главе семьи, деньги — покупателю 9.
При продаже земли существовали и иные ограничения.
Первыми па покупку земли, продаваемой кем-либо, имели пра¬
во родственники продавца, а в случае их отказа купить эту
землю — его соседи. Только в случае отказа и соседей купить
землю ее мог купить посторонний. Кодекс династии Сун уста¬
навливал: «Вначале спрашивают родственников (фан цинь), ес¬
ли родственники не желают [покупать], то затем вторыми спра¬
шивают соседей (сы линь). Если не желают [покупать] соседи,
то право на это получают посторонние лица (та жэнь)»10. На
продажу земли выдавался документ местного управления (бэнь
сы вэньде).
Такие ограничения на продажу земли (продавец только
глава семьи или старший родственник в семье, право первой
руки при покупке принадлежит родственникам продавца, затем
его соседям и только после отказа таковых он мог продать
землю другому лицу, даже если это лицо предлагало ранее бо¬
лее высокую покупную цену, чем родственник или сосед) яв¬
лялись защитными мерами государства по обеспечению своих
интересов. Государство было заинтересовано в поступлении
поземельного налога, земля должна была иметь собственника,
ибо с нее поступал в казну поземельный налог. Именно поэто¬
му требовалась неукоснительная регистрация каждой сделки на
куплю-продажу земли. При регистрации имя продавца вычер¬
кивалось из.списков владельцев данного участка земли, а имя
покупателя заносилось в списки.
При продаже земли оговаривалось, что продаются недра
(т. е. что в земле) и поверхность земли (то, что на поверх¬
ности)— деревья, камни, загоны для скота и т. п. Позднее
право Китая признавало принцип «и тянь лян чжу» («два хо¬
зяина одного поля»), когда один из хозяев владел поверх¬
ностью поля, а второй сохранял права на недра.
Купчие на продажу земли включали описание продаваемо¬
го участка: его размеры, место нахождения «по четырем уг¬
лам» («сы чжи»), а также условия его передачи, покупную це¬
ну, имена поручителей и свидетелей. Ниида Нобору приводит
в своей книге любопытный документ от 140 г., в котором гово¬
рится, что покупатель земли «станет ее собственником» («вэй
ю»), покупная цена будет передана продавцу в день заключе¬
ния сделки, а расходы на угощение посредника продавец и
покупатель поделят пополам. Документов (купчих) на куплю-
продажу земли довольно много11.
При продаже земли существовало правило: «Продавец не
222

имеет право востребовать ее (землю. — Е. К.) обратно», «после
составления купчей не следует отказываться от земли» 12. За¬
кон карал за продажу чужой земли под видом своей (в зави¬
симости от размера проданного участка следовало наказание
от 50 ударов тонкими палками до двух лет каторжных работ).
Законы группы лин (административные статуты) устанавлива¬
ли, что «если на поле нет документа и кто-либо самоуправно
продал его или купил, то покупная цена конфискуется и не мо¬
жет быть возвращена, а то, что растет на поле, и доход, полу¬
ченный [покупателем] от купленной земли, подлежат возврату
ее хозяину» 13. Ограничения на продажу земли затрудняли ее
продажу и приобретение, но в конечном итоге не препятство¬
вали обезземеливанию крестьян, концентрации земли в руках
крупных собственников и сформированию в Китае после X в.
клйсса помещиков (дичжу — «хозяев земли»).
В правосознании населения Китая до X в. включительно ос¬
новным было деление людей на лично свободных и лично не¬
свободных. Лично несвободные люди (цзянь жэнь) составляли
особый, самый эксплуатируемый класс китайского общества,
делившийся на ряд сословий, среди которых наиболее бесправ¬
ным и угнетенным было сословие рабов. При продаже людей
самым важным являлось установление того факта, что прода¬
ваемый был именно человеком искони лично несвободным. В со¬
чинении «Гай юань тань фу шэ» говорится: «По старым зако¬
нам (гэ) при купле-продаже рабов всякий раз стороны, совер¬
шающие куплю-продажу, должны пойти в местное управление
и составить купчую. Уездные власти обязаны осмотреть про¬
даваемого, спросить его, является ли он издавна лично несво¬
бодным человеком, выяснить место нахождения его родителей
и составить купчую, при этом передать сведения об этом че¬
ловеке в Тайфусы (Казначейство. — Е. К.) на случай его воз¬
можных розысков. Обе стороны заверяют купчую, расписываясь
киноварью, поскольку в том случае, если продаваемый раб или
рабыня не окажутся искони лично несвободными людьми, чему
будет предъявлены верные свидетели, то хозяин, продавший
человека, и посредник-маклер привлекаются к ответственности.
Такие сделки контролирует Юйшитай (Цензорат)» 14. В сун-
ском сочинении «Юань ши ши фань» сообщается: «При покуп¬
ке раба, рабыни или наложницы тотчас составляется купчая, в
которой обязательно следует указать их происхождение, ибо^
существует опасность, что это могут оказаться лично свобод¬
ные мужчина или женщина, похищенные каким-либо челове¬
ком. О такой [сделке] сразу же докладывают властям» 15. Со¬
хранились сведения о ценах на рабов в 5, 15, 34,	64 куска
шелка. Дорого стоили молодые женщины: при Тан красивая
женщина стоила 300 кусков шелка, цены на наложниц коле¬
бались от 140 до 300 тыс, монет. Стихийные бедствия, голод
резко понижали цены на людей. В 1065 г. во время голода це¬
на на человека упала до стоимости свиньи или собаки 16.
223

Продажа рабов и скота регулировалась одними и теми же
законами. Кодекс Тан устанавливает: «При покупке рабов, ра¬
бынь, лошадей, быков, коров, верблюдов, мулов, ослов если по¬
купная цена уже передана, а купчая не составлена, то по про¬
шествии трех дней покупателю 30 тонких палок, продавцу ме¬
ра наказания уменьшается на одну степень. Если после со¬
ставления купчей [раб или животное] окажутся старыми или
больными, то в течение трех дней [продавший больного или
старого человека, больное или старое животное] может рас¬
каяться. Если же [раб или животное] не заболеют, но имел
место обман, то нарушившему совершение торговой сделки в
соответствии с законом 40 тонких палок. Комментарий: В соот¬
ветствии с законами при покупке рабов, рабынь, лошадей,
быков и коров, верблюдов, мулов, ослов составляется купчая,
в которой обе стороны выражают согласие на сделку купли-
продажи... Если [раб или животное] уже проданы и покупная
цена уже передана полностью, но по прошествии трех дней
после этого купчая не составлена, покупателю 30 тонких палок,
продавцу мера наказания уменьшается на одну степень. Если
после составления купчей [раб или животное] окажутся стары¬
ми или больными и во время покупки это было неизвестно и
стало известно только после составления купчей, то в течение
трех дней [продавец] может раскаяться. Если по прошествии
трех дней [у раба или животного не обнаружится болезнь], то,
хотя и имел место обман, но [обманщик] пожелал раскаяться,
нарушившему производство сделки купли-продажи в соответст¬
вии с законом 40 тонких палок. Если болезнь обнаружится, а
обманщик не пожелает раскаяться, ему все равно 40 тонких
палок. Приказано не составлять текстов частных контрактов
[на куплю-продажу рабов и скота], и [купчие на их продажу]
не входят в число частных купчих. Если купля-продажа уже со¬
вершена, а в управлении рынком своевременно не составлена
купчая, то за просрочку в один день виноватым 30 тонких па¬
лок, за каждый последующий день промедления мера наказа¬
ния увеличивается на одну степень, мера наказания ограничи¬
вается 100 толстыми палками... Если причиной задержки яв¬
ляется чиновник, он же полагается виновным и получает нака¬
зание по своему чину. Если таковой [чиновник] принимал
частное лицо [и мешал составлению купчей], то он считается
главарем 17.
Купчая на продажу рабов и скота выдавалась администра¬
цией рынка на основании официального удостоверения на про¬
даваемых рабов и скот (гун цзянь). Такое удостоверение вы¬
давалось их владельцу властями той местности, откуда они
«были привезены на рынок18. Охранительные меры государства
•были необходимы для борьбы с похищениями людей. По за¬
кону рабом мог быть раб по происхождению, военнопленный,
лицо, осужденное на рабство за преступление против своего
близкого родственника, виновный в совершении антигосударст-
224

венного преступления. В исключительных случаях разрешалось
родителям продавать детей или старшим родственникам прода¬
вать младших. Похищение людей, обращение их в рабство
иными путями, кроме вышеуказанных, продажа человека даже
с его согласия были незаконными. Кодекс Тан уделяет много
внимания борьбе с похищениями и незаконной продажей лю¬
дей. Но это не мешало тому, что узаконенная торговля людьми
процветала. Рабов на невольничьи рынки Китая свозили из
соседних и заморских стран19.
Для Китая была характерна система государственных, офи¬
циально контролируемых рынков. Рынки (ши) были во всех
уездах (сянь) и округах (чжоу). При ранней Тан (VII в.) от¬
крытие рынков в городах, не являвшихся административными
центрами, было запрещено20. На особом положении были два
столичных рынка в городах Чанъань и Лоян. Они подчинялись
не местным властям, а специальным управлениям в Тайфусы.
Окружные и уездные рынки обычно располагались в пределах
городских стен, хотя действовали рынки и за городскими сте¬
нами, в предместьях, часто неофициальные или полуофициаль¬
ные. Рынок входил в систему кварталов города (фан), управ¬
лял рынком директор рынка (ши лин), у него были заместите¬
ли (чэн) и помощники (цзо). Рынок делился на ряды (хан),
за деятельностью ханов следили специально выделенные лица,
именовавшиеся ши, шуай или биши. Они часто исполняли свои
обязанности в порядке отбывания трудовой повинности21. Ад¬
министрация столичных рынков была более многочисленной.
Через администрацию рынков государство контролировало
торговлю. Администраторы рынка каждые 10 дней устанавли¬
вали цены на товары, регистрировали всех торговцев, объеди¬
няли их в ханы, контролировали правильность мер и весов,
следили за тем, чтобы товары, на которые были утверждены
правительством стандарты, соответствовали им. Администрация
рынков оформляла купчие на продажу рабов и скота.
Борьба за стандартизацию мер и весов продаваемых това¬
ров являлась важнейшей обязанностью администрации рынка.
«Если при проверке ху и доу (меры объема.—Е. /С.), меры ве¬
са и длины окажутся неравными стандарту, то [виновным]
70 толстых палок. Если контролер не распознал нарушение
стандарта, мера наказания ему уменьшается на одну степень,
а если же он знал [о нарушении стандарта и не пресек это
нарушение], он получает то же самое наказание, что и наруши¬
тель. Комментарий: речь идет о проверке мер [объема] ху и
доу, мер веса и длины... В соответствии с законами лин о та¬
моженных заставах и рынках каждый год в восьмом месяце
[администраторы столичных рынков] посещают Казначейство
для установления стандартов (пин) и мер контроля. Те, кто
не находится в столице, посещают местные уездные и окруж¬
ные управления. Чиновники ревизуют (меры объема, веса и
длины) и ставят на них печати, только после этого ими дозво¬
15 Зак. 550
225

ляется пользоваться»22. «Всякому, кто частным образом изго¬
товит ху, доу, меры веса и меры длины, не соответствующие
установленным стандартам, и использует их на рынке, 50 тон¬
ких палок. Если в итоге этого имеется обвес и обмер, то об¬
вес и обмер должны быть сосчитаны и виновный наказывается
как за кражу... Если употребляемые на рынке ху, доу, меры
веса и длины хотя и соответствуют установленным стандартам,
но не были представлены в управление и не заверены его пе¬
чатью, виновным 40 тонких палок» 23.
Наказание ожидало и всякого, кто нарушал стандарты,
установленные для ремесленных изделий, продававшихся на
рынке. «Если всякий, изготовляющий различную утварь, холст
и шелк, произведет непрочный или недоброкачественный то¬
вар, короткий или узкий, и продает его, виновному 60 толстых
палок... Если полученная от продажи [некачественных и не¬
стандартных товаров] незаконная прибыль велика, она под¬
считывается и виновные наказываются как за кражу. Торгов¬
цы, продававшие [эти товары], подлежат такому же наказа¬
нию. Если чиновники-администраторы рынка, чиновники ок¬
ружной или уездной управы знали о злоупотреблениях, каж¬
дый из них получает такое же наказание. Если они не знали,
то получают меру наказания, уменьшенную на две степени».
В комментарии поясняется, что если чиновники уездной или
окружной управы «проводили ревизию и не узнали» о наруше¬
нии стандартов и плохом качестве товаров, то те из них, кто-
непосредственно не ведал рынками, наказанию не подлежат»24.
Администраторы рынка, которые устанавливали цены на то¬
вары, за допущенные при этом злоупотребления наказывались
как за незаконное приобретение имущества или как за кражу,,
если разница в ценах шла не в казну, а в карман провинивше¬
гося администратора 25. Если чиновник приобретал что-либо на
подведомственном ему рынке с применением угрозы или силы,,
он наказывался 40 тонкими палками, а полученное им квали¬
фицировалось как взятка с нарушением закона, что резко уве¬
личивало меру наказания26. Все торговые сделки, заключен¬
ные принудительно, без согласия сторон, с завышением или за¬
нижением одной из сторон действительной цены товара, нака¬
зывались 80 толстыми палками27.
В конце IX в. и позже в Китае значительно возросла роль
маклерства в торговле. Маклеры часто специализировались по
какому-либо одному виду товара (например, рабы, лошади,
ткани, зерно). Они делились на официальных, признаваемых
властями маклеров (гуань-я), и частных, неофициальных
(сы-я). Товары, на продажу которых существовала монополия
казны (чай, соль), как правило, реализовывались только при
посредничестве маклеров.
Меры государственного регулирования и контроля актов
купли-продажи соответствовали интересам и государства, если,
речь шла о купле-продаже земли, и общества, и покупателя,
226

когда дело касалось наблюдения за качеством товаров, их со¬
ответствия установленным государством стандартам, за исполь¬
зованием стандартных мер и весов, за продажей здорового и
полноценного скота. Интересы государства и общества совпада¬
ли, когда дело касалось борьбы с хищениями и незаконной про¬
дажей людей, недопущения незаконного порабощения и прода¬
жи лично свободных. В то же время ряд мер государства, та¬
ких, как ограничения в продаже земли, установление админи¬
страцией цен, строгая регламентация места и формы соверше¬
ния торговых сделок, мешали развитию рынка, свободе торговли.
Вместе с монополией казны на внешнюю торговлю (от¬
правка за рубеж и продажа там прежде всего казенных това¬
ров, право казны первой покупать те товары, которые чуже¬
земные купцы Цривезли в Китай), монополией на производство
ряда товаров (чай, соль, алкогольные напитки) эти меры явля¬
лись фактором, препятствовавшим зарождению в недрах высо¬
коразвитого для своей эпохи средневекового китайского обще¬
ства тенденций, направленных на создание предпосылок пере¬
хода к раннекапиталистическим формам торгово-предпринима¬
тельской деятельности, даже при том условии, что в Китае ра¬
но появились своеобразные формы векселей и чеков, а затем и
бумажные деньги. Тормозом служило и наличие в официаль¬
ной идеологии идеи аморальности «погони за прибылями», и,
как следствие этого, признание низкого социального статуса
торговцев. Безусловно, не только эти факторы были препятст¬
вием к зарождению в Китае буржуазии и сложению ее в само¬
стоятельную общественную силу. Этому препятствовал прежде
всего весь экономический, социальный и политический строй
традиционного китайского общества. Лишь со временем Китай
вступил в более тесное общение с остальным миром, и в нед¬
рах его стали зарождаться новые общественные отношения не
только как результат его саморазвития, но и как неизбежные
последствия контактов с миром новых, более прогрессивных
социальных отношений.
1	Gernet Jaques. Le vent en Chine d’apres les contrats de Touen-Houang
(XI—X siecles).— T’oung Pao. T. XIV, 1957, c. 315.
2	Ниида Hобору. Тюгоку хосэй си кэнкю, тоти хо, хорихики хо (Изуче¬
ние истории китайского права, законы о земле, законы о сделках) Токио,
1960, с. 331—332.
3	Gernet Jaques. Le vent en Chine d’apres les contrats de Touen-Houang"
(IX—X siecles), c. 325.
4	Гу Тан люй шу и (Древний текст «Кодекса династии Тан с коммента¬
риями»).— Сы бу цун кань. Шанхай, 1936, гл. 4, с. 21а.
5	Gernet Jaques. Le vent en Chine d’apres les contrats de Touen-Houang
(IX—X siecles), c. 322.
6	Ниида Нобору. Тюгоку хосэй си кэнкю, тоти хо, хорихики хо, с. 344—345.
7	Gernet Jaques. Le vent en Chine d’apres les contrats de Touen-Houang
(IX—X siecles), c. 90—97.
8	Сун син тун (Свод уголовных законов династии Сун). Пекин, 1918,
гл. 13, с. 4а.
15*
227

9	Там же, гл. 13, с. 46.
10	Там же, гл. 13, с. 66.
11	Gernet Jaques. Le vent en Chine d’apres les contrats de Touen-Houang
(IX—X siecles), c. 295—391; Harro von Senger. Kauftrage im Traditionalen
China. Zurich, 1970, c. 84—91.
12	Gernet Jaques. Le vent en Chine d’apres les contrats de Touen-Houang
(IX—X siecles), c. 320—321.
13	Гу Тан люй шу и, гл. 13, с. 26—За.
14	Ниида Нобору. То-Со хорицу бунсё-но кэнкю (Исследование правовых
документов династий Тан и Сун). Токио, 1937, с. 176—177.
15	Там же, с. 180.
16	Там же, с. 177, 175, 188.
17	Гу Тан люй шу и, гл. 26, с. 256—27а.
18	Twitchett Denis. The T’ang Market system.— Asia Major. Vol. XII, pt. 2,
n. s. 1966, c. 241.
19	Шефер Э. Золотые персики Самарканда. М., 1981, с. 68—73.
20	Ван Пу. Тан хуэй яо (Свод сведений о важнейших событиях при дина¬
стии Тан). Пекин, 1956, гл. 86, с. 1581.
21	Twitchett Denis. The T’ang Market system, c. 221.
22	Гу Тан люй шу и, гл. 26, с. 22а—226.
23	Там же, с. 246—25а.
24	Там же, с. 23а—24а.
25	Там же, с. 24а—246.
26	Там же, гл. 11, с. 10а—106.
27	Там же, гл. 26, с. 256.

К. 3. А ш р а ф я н
ФЕОДАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО И ГОРОД
В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ИНДИИ (XIII —НАЧАЛО XVIII в.)
Для средневековых городов Индии было характерно то, что
они являлись одновременно местом концентрации населения,
ремесла, торговли, а также военно-административной власти
феодалов. Огромное множество городов представляло собой из¬
начально общинные центры, постепенно, по мере развития фео¬
дальных отношений, превращавшиеся в укрепленные ставки
феодальных правителей, где сосредоточивались ремесла и тор¬
говля. Такие укрепленные крепости играли роль своеобразных
форпостов для подчинения общин. Само название города, цент¬
ра земледельческого округа в раннефеодальном государстве
Харши (VII в.)—«адхиштхана» (санскр., букв, «место власти,
управления») передавало идею о важнейшей, управленческой
функции города. Представление о городе как месте сосредото¬
чения власти, административном центре прежде всего, пере¬
дает и другой широко распространенный в средневековой Ин¬
дии персидский термин — «шахр», происходящий от древнепер¬
сидского «кшатра» («власть»), (фарси, как известно, в XIII—
XVIII вв. был языком историографии, поэзии, канцелярской
документации и дипломатической переписки). Шахрами назы¬
вали преимущественно крупные города.
Индийский средневековый город XIII—XVIII вв. отличался
высокой степенью концентрации здесь феодалов и феодальной
власти. Это связано, как нам представляется, со спецификой
аграрного строя, а именно — явлением «абсентеизма», т. е.
«отсутствием» в деревне феодалов (особенно крупных), не
имевших, как правило, личного («барского») хозяйства и про¬
живавших вместе со своими домочадцами в городе.
Это характерное для многих азиатских стран явление в
Индии в упомянутые столетия было особенно ярко выражено в
связи с тем, что верхний эшелон сложного по своей структуре
феодального класса в государствах делийских султанов и мо-
гольских падишахов был представлен пришлыми из Средней
Азии, Ирана, Афганистана элементами или их ближайшими
потомками, чуждыми в этническом и конфессиональном отно¬
шении местному населению и местному феодалитету.
223

Социальные интересы этой верхушки могли быть обеспече¬
ны лишь благодаря сильной власти, подавляющей сопротивле¬
ние не только общественных «низов», но и местных феодалов,
что предопределяло, нередко с успехом, претворение в жизнь
тенденции к централизации. Города становились, таким обра¬
зом, элементами централизованной системы управления на раз¬
личных, высших и подчиненных им, уровнях, что значительно
усиливало власть феодалов не только над земледельческим
округом, над общинами, но и в самом городе.
Местом непосредственного размещения феодальной власти
в городе, как мы уже говорили, была крепость. Здесь распо¬
лагались двор правителя, некоторые войсковые контингенты,
административно-фискальные ведомства (диваны), тюрьма;
здесь же хранились казна, запасы продовольствия. В крепости
имелся небольшой базар, вернее, улица с лавками, государст¬
венными мастерскими-кархана. Если иметь в виду, что послед¬
ние обслуживали лишь часть нужд очень узкого круга потре¬
бителей— шахский двор и часть феодалов, следует признать,
что экономическое значение крепости еще не было велико.
Максимально завершенные, зрелые формы феодально-адми¬
нистративная система власти в Индии получила при Моголах
(XVI—середина XVIII в.). В соответствии с существовавшим в
Могольской империи административным делением — суба (про¬
винция), саркар (область), паргана, или махал (округ),—
механизм управления кроме центрального (или имперского)
включал три уровня: провинциальный, областной и окружной.
Первые два во многом копировали центральную администра¬
цию; администрация округа, подчиненная областной и провин¬
циальной, сближалась или даже сливалась с общинной адми¬
нистрацией.
Упомянутым административным делениям в Могольской им¬
перии соответствовали особые категории городов. Центры про¬
винций и областей (суба и саркаров), как правило довольно
крупные города, относились к категории шахр, как и столица
государства. Центры округов (паргана) были известны как
поселения городского типа—касаба (атрибутом касабы счи¬
талось наличие базара), но значительно меньшего, чем шахр.
Для рубежа XVI—XVII вв. авторитетный в вопросах админи¬
стративного устройства империи ученый и государственный дея¬
тель Абул Фазл Аламми говорил о существовании 120 шахров
и 3200 касаба 1.
В городах, в зависимости от того, центром какой админи¬
стративной единицы они были, концентрировались администра¬
ция имперская, провинциальная, областная и окружная.
В центре субы, который одновременно был главным городом
одного из составлявших субу саркаров, именуемого нами цент¬
ральным и считавшегося действительно главным, располага¬
лась администрация как субы, так и главного саркара. В глав¬
ных городах саркаров соответственно присутствовал кроме ад¬
230

министрации саркара, также и управленческий аппарат цент¬
рального округа (махала).
Размещавшийся в городах государственно-административный
аппарат был нацелен прежде всего на изъятие у земледельцев
продукта земледелия и распределение его между представите¬
лями феодального класса, значительная часть которого фор¬
мально была представлена должностными лицами или чинов¬
никами того же аппарата, что говорит о бюрократизации клас¬
са феодалов. В силу этого важнейшим из государственных ад¬
министративных учреждений в городах было ведомство дива¬
нов, т. е. глав центрального, провинциального н областного фис¬
ков; им подчинялся штат чиновников на окружном уровне, за¬
нятых непосредственно сбором налогов. В канцеляриях диванов
хранились налоговая документация, различного рода рескрипты
властей, касающиеся налогообложения как в сельской мест¬
ности, так и в городах. Поскольку налоговая система была
главным каналом поступления прибавочного продукта, феодаль¬
ное государство большое внимание уделяло деятельности нало¬
говой администрации, чиновники которой наделялись не только-
административной, но и судебной и полицейской властью, не го¬
воря уже о том, что при исполнении своих функций они исполь¬
зовали имевшиеся в их распоряжении военные силы — пехотин¬
цев и даже всадников. Функции представителей налогового и
военного ведомств сплошь и рядом совмещались, а сбор ренты
нередко превращался в некое военное предприятие.
Важнейшим звеном сосредоточенной в городе феодально-го¬
сударственной администрации в Индии времен правления де¬
лийских султанов и могольских падишахов была судебная ад¬
министрация. Особенности аграрной структуры, а именно пре¬
обладание системы феодального служебного (условного) земле¬
владения под эгидой государства, относительно слабое развитие
частноправовой («синьоральной») власти феодалов по сравне¬
нию с публично-правовой властью государства, создавали усло¬
вия для распространения компетенции сосредоточенных в горо¬
де государственных судебных инстанций также и на сельскую
местность.
Высшую судебную власть олицетворяли сами верховные пра¬
вители султаны и падишахи. В столичном городе Моголов су¬
ществовал «дом справедливости» — «адала-хана», где при раз¬
боре дел присутствовал раз в неделю сам падишах, являвший¬
ся сюда в сопровождении главных судей — казиев 2.
В провинциальных центрах важнейшие дела об убийстве,
разбое или краже рассматривали падишахские наместники —
субадары. Менее серьезные преступления и проступки разбира¬
лись в городских «королевских судах» («качхари») целым шта¬
том чиновников — диваном, фаудждаром, градоначальником
(котвалом), казнями, собиравшимися не менее четырех раз в
неделю 3.
Важнейшими судейскими функциями обладали казни, пред¬
231

ставители сословия богословов, знатоки Корана и шариата, в
соответствии с которыми они выносили решения по граждан¬
ским и уголовным делам, утверждали разного рода акты граж¬
данского состояния, сделки с недвижимым имуществом. Играя
центральную роль в системе судопроизводства в мусульманских
государствах Индии XIII—XVIII вв., казни были, по существу,
государственными чиновниками, назначались главным казием
(казн ул-куззат); он же был известен как мир-и адл или садр
ус-судар и получал свою должность указом верховного прави¬
теля. Деятельность казиев контролировалась субадарами, кото¬
рым судьи еженедельно должны были представлять доклад о
делах. Государство даже регулировало дни и часы работы ка¬
зиев, хотя эти установления нередко нарушались4.
Частью государственно-административного аппарата была
городская администрация во главе с котвалом, представителем
государства, призванным защищать его интересы, Котвалы
(санскр., букв, «начальник крепости») нередко принадлежали к
знатным феодальным семьям, имели крупные земельные владе¬
ния, пожалованные им государями, назначавшими градона¬
чальников па должность. В провинциях, особенно в период ос¬
лабления центральной власти (конец XVII — первая половина
XVIII в ), назначение их производилось субадарами, правителя¬
ми суба.
Свидетельством того, что функции котвалов, пользовавших¬
ся часто большим авторитетом и влиянием, были, в частности,
полицейскими, является то, что многие европейские авторы
XVII—XVIII вв. называли их шерифами. Чабутра котвала было
своеобразным полицейским участком, куда приводили всех пра¬
вонарушителей и должников. В крупных городах было, види¬
мо, по нескольку чабутра: в одном из указов могольского па¬
дишаха Аурангзеба (1657—1707) упоминаются «чабутра каж¬
дого квартала — махалла» 5.
Котвал лично решал вопрос о виновности или невиновности
приведенного в чабутра человека. Виновных в нарушении пра¬
вил мусульманского закона — шариата он направлял к казию;
неплательщиков налогов — к субадару. В чабутра котвала от¬
бывали по нескольку лет лица, признанные виновными в тех
или иных правонарушениях; казна брала на себя содержание
узников. На средства казны совершалось погребение умерших
в заключении лиц, не имевших состоятельных родственников6.
В обязанности котвала входила охрана порядка в городе:
забота о спокойствии и безопасности жителей, поимка воров и
преступников, предупреждение пожаров, обеспечение санитар¬
ных условий. В соответствии с указом могольского падишаха
Акбара (1556—1605), трактующего эти и другие обязанности
котвала, последнему предписывалось вместе с другими чинов¬
никами «описать дома и строения в каждом большом городе
(шахр), городке (касаба) и деревне и внести в реестр жителей
всех кварталов (махалла) от дома к дому, с указанием рода
232

занятий их жителей — сколько земледельцев и сколько всевоз¬
можных ремесленников, сколько воинов, сколько дервишей»,
В специально создаваемые котвалом кварталы он должен был
назначать своих представителей:	начальника квартала (мир-и.
махалла) и одного-двух информаторов (хабардар), с тем что¬
бы они «изо дня в день описывали состояние дел в квартале,,
[сообщали бы! о радостях и печалях [жителей], о прибытии и
отъезде людей данного квартала». Особое внимание котвал к
его штат должны были обращать на то, чтобы ни один домовла¬
делец не мог уехать куда-либо, не поставив в известность сосе¬
да, начальника квартала и информатора. В то же время узако¬
нивался порядок, согласно которому все домовладельцы долж¬
ны были ставить в известность мир-и махалла и регистратора
новостей (хабар-рисан) о «каждом из посторонних», прибыв¬
ших в квартал, с тем чтобы хабар-рисан мог сделать соответст¬
вующие записи в «тетради» («дафтар»). Чиновники штата
квартала «всегда, когда новый человек прибывает в данный ма¬
халла, тотчас же должны сообщить об этом и не допускать*,,
чтобы кто-либо останавливался в данном махалла без поручи¬
теля» 7. Возможно, что упомянутый указ имел целью не толь¬
ко предупреждение разбоев и воровства, но и бегства из дерев¬
ни, и укрывательства в городах недоимщиков.
Важнейшей обязанностью котвала и его штата был контроль
над торговлей, осуществлявшейся главным образом на город¬
ских базарах. Только что упоминавшийся указ Акбара обязы¬
вал котвала назначать на рынки далалов, которые должны бы¬
ли выступать посредниками между покупателем и продавцом и
в то же время быть представителями городской феодальной ад¬
министрации. Сделка, совершенная без посредничества далалов,
с которых котвал брал предварительно залоговую сумму, счи¬
талась нарушением порядка. «Всякий, кто продает или поку¬
пает без их ведения, должен платить штраф» 8, — гласил указ.
Осуществление такого установления имело целью поставить под
контроль феодальной администрации торговые сделки; главной
целью этого контроля было изъятие в пользу государства нало¬
га с городского товарооборота.
Свои многообразные функции котвалы выполняли с по¬
мощью военных отрядов, насчитывавших по 50—100 человек.
Видимо, достаточно широко практиковалась система шпиэнажа
и доносов.
Авторитетным государственным чиновником в городе был
представитель духовного сословия и знаток религиозного зако¬
на — мухтасиб, сочетавший полицейские функции с функцией
контроля за исполнением религиозных нравственно-этических
норм и предписаний Корана. В силу двойственности функций
мухтасибов деятельность их контролировалась одновременно
садрами, представителями культа, и субадарами. Функции мух-
тасиба были многообразны. Он должен был предотвращать
«незаконные» действия — ростовщичество, употребление нарко¬
233

тиков и спиртных напитков, заботиться о том, чтобы вдовы и
разведенные женщины вновь вступили в брак, разбирать жало¬
бы, касающиеся наследования имущества. Важной обязан¬
ностью его было проверять на базарах правильность мер и ве¬
сов, дабы торговцы не обмеривали и не обвешивали покупате¬
лей. Кроме того, он строго следил за тем, чтобы правовер¬
ные исправно совершали пять предписанных ежедневных
молитв. Застигнутых на базарах в часы молитв постигала стро¬
гая кара.
С помощью государственного административного аппарата
весьма эффективно осуществлялись налоговые изъятия у город¬
ского населения. Источники, как хроникальные, так и докумен¬
тальные, называют десятки разнообразных сборов, «законных»
и «незаконных», плательщиками которых были ремесленники,
торговцы и просто жители городов. Сборы эти можно разде¬
лить на несколько групп. Это прежде всего арендная плата с
земли, на которой стояли дома и лавки горожан; затем — на¬
логи с торгового оборота, ремесла, прочих занятий (перевозка
грузов и писем, переписка писем и др.); специальные сборы в
пользу городских должностных лиц, в частности котвала; су¬
дебные пошлины; пошлины на ввоз и вывоз товаров, собирае¬
мые у городских ворот и ворот городских кварталов; налог с
садов и огородов (бабат-и зераат).
Изымаемые централизованным порядком городские налоги
составляли огромные суммы. В середине XVI в., незадолго до
включения гуджаратского города Ахмадабада, одного из значи¬
тельных городов Индии того времени, в состав Могольской им¬
перии, собираемые здесь налоги составляли 1,55 млн. рупий, из
них 1 млн. давал налог с рынка; 300 тыс. — судебные пошли¬
ны; 50 тыс. — городское земледелие; остальные 200 тыс. рупий
поступали от сборов у ворот города и его кварталов, с лавок
изготовителей золотых и серебряных нитей, опиумных лавок,
налогов в пользу городских чиновников и др. Сумма всего на¬
лога соответствовала, по нашим подсчетам, доходу минимум
457 деревень области самого Ахмадабада (по другим, более оп¬
тимальным подсчетам — доходу 601 деревни). В целом по Мо¬
гольской империи конца XVI в. городские налоги составляли,
видимо, Vs—7з часть всех доходов государства9. Огромные сум¬
мы налоговых поступлений от городского ремесла и торговли
централизованным порядком распределялись среди феодалов в
качестве жалования за службу, часть их поступала в государ¬
ственную казну.
Городское торгово-ремесленное население страдало не толь¬
ко от налоговых изъятий, вымогательств, повинностей и произ¬
вола властей, но и от всякого рода феодальных регламентаций,
в частности регламентации рыночных цен. Эта практика, из¬
вестная достаточно хорошо на Востоке, особенно регулярно и
скрупулезно осуществлялась в городах Османской империи.
В Индии впервые мы встречаемся с ней в начале XIV в., ког¬

да султаном Ала уд-дином Хилджи, который пытался перевести
своих воинов на денежное содержание и отобрать пожалован¬
ные им прежде земельные держания — икта, были фиксирова¬
ны цены на зерно, фрукты, рыбу, скот, рабов, лошадей, а также
некоторые изделия ремесла — оружие, обувь, ткани. Многочис¬
ленные осведомители на рынках должны были докладывать о*
нарушении правил и выявлять всех, кто продавал товары по
ценам выше регламентированных. После смерти Ала уд-дина,
все его установления, в том числе «рыночные правила», были,
упразднены. По словам историка Барани, сын султана-деспота
Кутб уд-дин Мубарак-шах, пришедший к власти в 1316 г., «из¬
бавил народ» от ненавистных методов администрирования, вве¬
денных его отцом, и люди «не слышали больше предписаний,
что делать и чего не делать, что говорить, что есть, что прода¬
вать; люди базара радовались смерти Ала уд-дина, [так как]
стоимость зерна поднялась, ткани начали продаваться по це¬
нам, назначаемым самими торговцами» 10.
Позднее о регламентации цен феодальными властями мы уз¬
наем из источников по Раджастхану. Здесь, в городах Джай¬
пур и Котах, ежедневно выпускались своеобразные прейскуран¬
та на продаваемые на базарах зерно и прочие товары11. Воз¬
можно, однако, что в индийских городах регламентация цен на1,
товары осуществлялась лишь эпизодически, и стихия рыночной
конъюнктуры была малоуправляемой.
Концентрация в городе административной власти, элементом
которой была государственно-феодальная городская админист¬
рация во главе с котвалом, не привела к исчезновению в ин¬
дийском городе большого числа самоуправляющихся ремеслен¬
ных и торговых групп, спаянных кастовыми узами. В кастовос¬
ти находила воплощение важнейшая особенность организации
средневекового общества — корпоративность. Основой существо¬
вания и функционирования кастовой общины соседства в сред¬
невековом городе была территориальная общность. Кварталы
(или улицы), населенные той или иной кастовой группой, име¬
новались махалла или пур (пура). При падишахе Акбаре, как
мы видели, было декларировано создание в городе особых ад¬
министративных единиц, также именовавшихся махалла; они
учреждались безотносительно деления на кастовые махалла и
охватывали, видимо, территорию нескольких кастовых общин.
Существование в городах такого рода административных деле¬
ний могло быть обусловлено степенью эффективности феодаль¬
ной системы управления на данное время. Повсеместное их су¬
ществование весьма сомнительно.
В противоположность им кастовые махалла в городах были
весьма стабильными образованиями. По размеру территории и
численности населения они сильно различались между собой.
В Ахмадабаде в 70-х годах XIX в. в некоторых кварталах —
«пол» (вариант пура), представлявших улицу с двумя ворота¬
ми— входными и выходными, было по 5—10 домов, в других —
235

по 50—60; число жителей колебалось от нескольких десятков
человек до нескольких тысяч.
Огромное большинство расположенных вперемешку касто¬
вых кварталов были однокастовыми (кварталы прачек, кожев¬
ников, резчиков по дереву, маслоделов, молочников, кондите¬
ров, мясников, изготовителей медной утвари, оружейников, юве¬
лиров, гончаров, купцов и т. д.), хотя были известны и много¬
кастовые кварталы, например Мандви-пол, или Базарный квар¬
тал, в Ахмадабаде, включавший, по существу, несколько менее
крупных полов.
Являясь коллективом городских землевладельцев (право
собственности, согласно обычному праву, признавалось за каж¬
дым домохозяином — жителем квартала независимо от его ка¬
стового статуса, в отличие от деревни, где оно было обусловле¬
но принадлежностью к той или иной доминирующей в данной
местности землевладельческой касте), квартальная община со¬
седства выступала также как культурно-нормативная система,
предписывая своим членам тип украшений, поведения в быту,
ритуалов и пр. Виновные в нарушении обычаев и установлений
подвергались разного рода наказаниям — штрафам, изгнанию
и пр.
Кастовые общины ремесленников и торговцев имели общест¬
венные фонды, создаваемые взносами; естественно, что размер
фонда зависел от состоятельности членов общин. Некоторые
небогатые ремесленные касты в Ахмадабаде вообще не имели
таких фондов. Поэтому штрафы, которые выплачивались нару¬
шителями правил общины, шли лишь на организацию обедов
для ее членов.
Кастово-общинные органы (махаджаны, панчаяты) стояли
на страже профессиональных интересов членов данной общины.
Кастовая община обеспечивала преемственность навыков про¬
фессии, ограждала своих членов от конкуренции; сообразуясь с
рыночной ситуацией, кастово-общинные органы регулировали
качество и объем производства, определяли обязательные вы¬
ходные и праздничные дни для членов данной общины, уста¬
навливали часы работы, строго запрещали сверхурочную рабо¬
ту и т. д. В целях недопущения роста объема продукции они
могли запретить введение в процессе производства каких-либо
усовершенствований. Важной функцией кастовой общины было
определение рыночных цен на свои товары, хотя их «политика
цен» зависела от общей рыночной конъюнктуры, от повышения
или понижения цен на другие товары, а в некоторых случаях —
от государственной политики. Наконец, важной функцией ка¬
стовых общин был расклад налогов12.
Социальные, в частности защитные, функции городских ре¬
месленных кастовых общин к концу средневековья были су¬
щественно ослаблены. В основе этого была диверсификация и
специализация труда, происходившая в процессе развития про¬
изводительных сил, а также по мере углубления в общинах
236

имущественного и социального неравенства, приводившего к
определенной социальной конфронтации между большинством
членов кастовой общины и ее старшинами — пателями. Они по
наследству передавали свои права-обязанности распоряжаться
общинными фондами, заниматься сбытом продукции, установле¬
нием на нее цен, раскладкой повинностей и налогов. Последнее
превращало их в необходимое и важное звено между кастовой
общиной и государственно-феодальным фиском. В 70-х годах
XIX в. один из информаторов английского чиновника
Ф. П. Лелли, старый красильщик из Вирамгама (Гуджарат),
говорил: «В прежние дни, если какой-либо государственный чи¬
новник хотел покрасить ткань, он присылал ее к нашим стар¬
шинам, которые принимали работу к исполнению; все расходы
они выплачивали из общего фонда или же определяли вклад
в это каждого из ремесленников». Если кто-нибудь отказывал¬
ся брать на себя долю общего бремени или повиноваться при¬
казу старшин, то виновный «мог быть привлечен к суду, пока
не выполнит требуемого или не покинет город» 13.
Через глав городских кастовых общин государство устанав¬
ливало свое влияние над торгово-ремесленным населением, над
кастовыми общинами. И это, видимо, удавалось, особенно в
последние столетия средневековья, отмеченные ростом имуще¬
ственной и социальной дифференциации среди ремесленников и
ослаблением кастовых общин как социальных организмов.
В 60—70-х годах XVII в. в Могольской Индии чиновники
государственного фиска взимали сбор в размере 1,5 рупии с
«чужаков» — чесальщиков хлопка и маслоделов, которые, при¬
дя из других мест, поселялись в городе, становясь, таким обра¬
зом, членами соответствующих общин; они не допускали к за¬
нятию ремеслом обучившихся делу вышивальщиков и ткачей,
не взыскав с них соответствующую мзду; специальный налог
они брали с купли-продажи домов в городских кварталах 14.
Со стороны государства предпринимались даже попытки
«открыть» некоторые виды ремесел. В одном из указов Ауранг-
зеба резко осуждалась практика, принятая у изготовителей зо¬
лотых нитей Ахмадабада, которые «не сотрудничали ни с кем»
и ни с кем не делились своими профессиональными секретами.
Специально по этому поводу изданный падишахский указ объ¬
являл такую практику «противной религии» 15.
Очевидно, что концентрировавшаяся в городе военно-адми¬
нистративная власть, хотя и не отменяла «полностью элементов
самоуправления и автономии городских и кастовых ремеслен¬
ных и торговых общин, тем не менее подчиняла их своему
влиянию и авторитету. Это происходило с тем большим успе¬
хом, чем сильнее и устойчивее была феодальная централиза¬
ция. Самостоятельность городских общин подрывалась также
изнутри в процессе имущественной и социальной дифференциа¬
ции. Верхушка кастовых общин проявляла тенденцию к аноби-
лированию и слиянию с феодальной бюрократией. В XVII—
237

XVIII вв. в Гуджарате градоначальниками (нагарсетхами) на¬
значались могольским падишахом или наместником представи¬
тели крупных торговых общин джайнов-шраваков из состоя¬
тельных банкиров, а также — вишнуитских торговцев шелковы¬
ми тканями, исмаилитов-бохра 16.
Таким образом, централизованное государство в XIII — на¬
чале XVIII в. оказывало сильнейшее воздействие на город в
Индии. Оно было противоречивым: с одной стороны, государ¬
ство обеспечивало относительный порядок, необходимый для
развития торговли и ремесла, проявляло в определенные перио¬
ды тенденции к ограничению феодального разбоя.
С другой стороны, именно сильное государство с разветвлен¬
ной системой центрального и местного управления делало воз¬
можным подчинение феодальному классу городов с их торгово¬
ремесленным населением, создавало атмосферу феодального
угнетения и условия для «ймешательства» в сферу компетен¬
ции торговых и ремесленных кастовых общин (налример, фео¬
дально-государственная регламентация цен и пр.).
Внедряясь в систему самоуправления этих общин, ограничи¬
вая и подчиняя их, государство не только не способствовало
разрушению средневековой корпоративности в городе, а, на¬
против, содействовало определенной консервации этой корпора¬
тивности. Однако судьбу индийских ремесел и торговли самих
«традиционных» городов Индии решила в целом не специфика
отношений «город—государство», а тот процесс деформации об¬
щественного развития и деструктурализации феодальных форм,
который начался на рубеже средневековья и нового времени в
результате торгово-колониальной экспансии в Индию европей¬
ских держав.
1	Абул-Фазл Аллами. Акбар-наме. Т. 3. Калькутта, 1877, с. 545—546.
2	Бернье Ф. История последних политических переворотов в государстве
Великого Могола. М.— Л., 1937, с. 230.
3	Pelsaert F. Jahangir’s India. Delhi, 1972, с. 57.
4	Али Мухаммад-хан Бахадур. Мират-и Ахмади. Т. 1. Калькутта, 1928,
с. 275.
5	Там же, с. 260.
6	Там же, с. 302, 304; подробнее см.: Ашрафян К. 3. Средневековый го¬
род Индии XIII — середины XVIII века. М., 1983, с. 97.
7	Али Мухаммад-хан Бахадур. Мират-и Ахмади, с. 168—169.
8	Там же.
9	См.: Ашрафян К. 3. Средневековый город Индии XIII — середины
XVIII века, с. 114—119, 123—125.
10	Зия уд-дин Барани. Тарих-и Фируз-шахи. Калькутта, 1862, с. 384, 385.
11	Sharma G. N. Social Life in Medieval Rajasthan (1500—1800). Agra.
1968, c. 319.
12	Gazetteer of the Bombay Presidency. Vol. 4. Ahmadabad. Bombay, 1879,
c. 71, 107—110.
13	Там же, с. 107.
14	Али Мухаммад-хан Бахадур. Мират-и Ахмади, с. 232, 260.
15	Там же, с. 293.
16	Подробнее см.: Ашрафян К. 3. Средневековый город Индии XIII —
середины XVIII века, с. 111—112.

Н. А. Д у л и н а
ГОСУДАРСТВО И МЮЛЬКОВАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
В ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ
(по материалам новейших исследований
болгарских тюркологов)
Несмотря на заметный вклад востоковедов, сделанный в по¬
следние десятилетия в изучение истории землевладения на му¬
сульманском Востоке, многие аспекты этой сложной и чрезвы¬
чайно важной проблемы остаются дискуссионными или нере¬
шенными.
Очевидно, что одной из основных причин еще не сложивше¬
гося в науке общего целостного представления о системе зем¬
левладения в различных странах этого восточного региона яв¬
ляется недостаточная изученность конкретного документально¬
го и статистического материала, а это, в свою очередь, было
обусловлено малочисленностью источников.
Вместе с тем в 50—80-е годы XX в. исследователи-марксис
ты Советского Союза, Болгарии, Венгрии, Румынии и Югосла¬
вии опубликовали ряд монографий и статей, основанных на изу¬
чении аутентичных источников, были изданы и сами источники
по истории османского землевладения. Среди авторов этих ис¬
следований— А. С. Тверитинова, А. Д. Новичев, Н. А. Иванов,
И. М. Смилянская, С. Ф. Орешкова, М. С. Мейер, М. X. Сва¬
нидзе, В. Мутафчиева, Б. Цветкова, С. Димитров, Ф. Милкова,
Н. Тодоров, Ж. Натан, Е. Грозданова, Гыл. Гылыбов, X. Хад-
жибегич, Л. Фекете и др. Истории османского землевладения
лосвящена работа А. С. Тверитиновой («Аграрный строй Осман¬
ской империи XV—XVII вв.», содержащая переводы на русский
язык турецких кануннаме по османскому землевладению..
В 25-томном издании разноязычных источников по истории Бол¬
гарии, переведенных на болгарский язык, шесть томов касают¬
ся землевладения в Османской империи, в состав которой вхо¬
дила Болгария. В своих исследованиях востоковеды-османисты
использовали турецкие источники, издававшиеся в Турции из¬
вестными историками О. Л. Барканом, Т. Гёкбильгином и др.
Наиболее значительным числом турецких источников по
османскому землевладению (несколько сот тысяч единиц) рас¬
полагает Болгарская Народная Республика (ее турецкий ар¬
239

хивный фонд занимает третье место в мире после стамбульско¬
го и каирского). Начиная с 50-х годов эти источники усилен¬
но изучаются болгарскими османистами К
Наличие большого числа первоисточников позволило бол¬
гарским исследователям прийти к достаточно широким, хорошо
аргументированным интересным и важным выводам. Причем
нужно заметить, что они ни в коей мере не противоречат ра¬
нее введенным в научный оборот источникам по османскому
землевладению.
Многие выводы болгарских исследователей подкрепляются
также сходными оценками целого ряда явлений и фактов, к ко¬
торым пришли советские специалисты, изучавшие историю
землевладения в таких регионах мусульманского мира, как
Средняя Азия и Иран (Е. А. Давидович, И. П. Петрушевский,
О. Ц. Чехович).
Среди основных работ болгарских историков, использован¬
ных в данной статье в наиболее широком объеме, нужно на¬
звать многочисленные статьи В. Мутафчиевой и ее моногра¬
фию «Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век» (София, 1962); книгу Ф. Милковой «Поземлената
собственост в българските земи през XIX век» (София, 1970);
статьи Б. Цветковой, в частности «К исследованию аграрных
отношений в Османской империи с конца XVI до середины
XVIII века»; статьи Н. Тодорова, в том числе «Нови данни за
аграрните отношения у нас през 60-те години на XIX век»;
статьи С. А. Димитрова, и прежде всего его рецензию на книгу
Б. Цветковой «Извънредни данъци и държавни повинности в
българските земи под турска власт» (София, 1958).
Автор данной статьи не ставил своей задачей дать оценку
отдельным болгарским исследованиям по османскому земле¬
владению. Цель статьи состоит в том, чтобы познакомить со¬
ветских читателей с основными выводами болгарских исследо¬
вателей, которые касаются только мюльковой собственности.
Проблемы этой категории землевладения в литературе наибо¬
лее дискуссионны.
Термином мюльк, или мюльковая собственность, традицион¬
но называется в европейских исследованиях частная собствен¬
ность, не обусловленная службой в государственных ведом¬
ствах.
В соответствии с законами шариата мюльковые земель¬
ные участки можно было продавать и покупать, передавать по
наследству. Казалось бы, такую собственность нужно считать
полной частной собственностью, с неограниченными правами
владения и распоряжения.
Однако при ближайшем рассмотрении практики пожалова¬
ния этих земель, их передачи в другие руки, а также наследо¬
вания выясняется, что мюльковая собственность была во всех
отношениях ограниченной и не обеспечивалась гарантией не¬
прикосновенности со стороны центральной власти.
240

Как известно, мюльковые земельные владения не были од¬
нотипными. Они делились (по современной классификации) на
феодальные и крестьянские. Кроме того, шариат признавал на¬
личие двух категорий мюльковых владений, а именно мюльков
«истинных» и «неистинных».
Мюльковые земельные владения, как крестьянские, так и
феодальные, предоставленные государством на новых завоеван¬
ных территориях в XIV—XVI вв., назывались «истинными»
мюльками. Феодальные «истинные» мюльки жаловались без
крестьян отличившимся военачальникам, сановникам, членам
султанской семьи и лицам из султанского окружения. Мюльки
с более низкой доходностью предназначались мусульманским
религиозным деятелям. Османские власти рассчитывали, что
владельцы «истинных» феодальных мюльков восстановят опу¬
стошенные при завоевании земли и превратят их в источники
доходов, заселив новыми земледельцами, главным образом во-
еннопленными2.
Мюльки, жалованные султанами позднее (с XVII в., когда
все завоеванные земли были уже распределены) из фонда ми-
рийских земель, на которых сидели крестьяне, назывались му¬
сульманскими законоведами «неистинными». Крестьяне облада¬
ли этими участками (по праву тасарруф (владения), которое
не ликвидировалось после передачи участков в мюльковое, «не¬
истинное» владение феодалам. Верховная власть в этом случае
предоставляла феодалам лишь право сбора налогов с крестьян^
сидевших на земле. В результате на один и тот же участок
имели права владения государство, как верховный собственник,
феодал, получавший часть налогов с крестьянина и контроли¬
ровавший обработку ими земли, и сам крестьянин-землевладе¬
лец. Это была юридически так называемая «разделенная» соб¬
ственность («разделенной» собственностью была и собствен¬
ность вакуфная и мирийская, о которых здесь речь не идет).
Земли, на которых были образованы «неистинные» мюльки%
продолжали считаться мирийскими, т. е. государственными, зем¬
лями, а райяты, сидевшие на них, — султанскими. При прода-
же «неистинных» мюльков одним владельцем другому уступа¬
лась не сама земля, а право сбора будущих налогов с кресть¬
ян в обмен на какую-то сумму денег, получаемую продавцом
немедленно.
Крестьянские мюльки — это часть земель покорившегося ос¬
манам населения, оставленных завоевателями в мюльковой
собственности. Владельцы таких наделов также могли пользо¬
ваться ими по своему усмотрению — дарить, отдавать в вакф,
продавать, передавать по наследству. Если в период завоевания
население на этих землях уже исповедовало ислам, го земли
назывались ашарными и облагались налогом меньших разме¬
ров, чем мюльковые наделы, оставленные немусульманскому
населению. Последние назывались хараджными мюльками.
Ашарные земли были, например, в арабских провинциях Хид-
]6 Зак. 550
24|

жаз и Басра, в Ливане, в Восточной Анатолии. Продажа го¬
сударственным фиском крестьянских мюльков, как и феодаль¬
ных, не практиковалась3.
Крестьянские мюльки были невелики по размеру (такие же,
как крестьянские наделы на землях мири), обрабатывались си¬
лами самого владельца, и потому их нельзя считать феодаль¬
ной аграрной категорией.
Помимо названных «истинными» мюльками считались уча¬
стки в черте населенного пункта возле жилища. Такие мюльки
не превышали полдёнюма (дёнюм — десятая доля гектара), они
не облагались налогами. Распашка никому не принадлежавших
пустошей и сооружение каналов для орошения засушливых зе¬
мель также давали право получить возделанные таким обра¬
зом земли в мюльковую собственность, но лишь с формального
разрешения султана. Порою такие участки оставались в соста¬
ве мирийских земель.
Категория феодальных «истинных» мюльков не была долго¬
вечной. В XVII в. они исчезли4, так как самое большее через
одно-три поколения, т. е. в течение нескольких десятилетий,
мюльковые владения посвящались в вакфы5. Главной причи¬
ной этого было опасение владельцев, что государство конфис¬
кует их мюльковое имущество. Владельцы мюльков стремились
таким образом сохранить долю доходов с земель для себя и
своих потомков, назначив их попечителями вакфа. Феодаль¬
ные мюльки почти всегда передавались в вакфы и потому, что
наследственное право мусульман предписывало только треть
мюлькового имущества передавать по завещанию, остальные
две трети делились в установленном порядке между различны¬
ми категориями родственников6, в результате крупные владе¬
ния дробились на мелкие. Стремление избежать этого и пере¬
дать наследство прямым потомкам было второй важной при¬
чиной лередачи имущества в вакф. Центральная власть имела
право секуляризовать не только мюльки, но и вакфы, хотя де¬
лала это реже. Традиционно вакфы рассматривались мусуль¬
манским обществом как собственность священная, «божья», и
это являлось известной гарантией их безопасности от покуше¬
ний центральной власти.
Ограничения во владении и распоряжении мюльковой собст¬
венностью подтверждают исторические факты. Прежде всего
необходимо отметить, что ограниченной была сама «свободная»
продажа мюльков: казна никогда не продавала мюльковые
участки. Мюльки, пожалованные верховной властью за заслуги
перед нею, могли поступать в продажу от их владельцев или
быть переданы в другие руки лишь с разрешения султана, ко¬
торое фиксировалось в специальном документе — мюлькнаме,
или темликнаме. Каждый последующий султан подтверждал
этот документ другим актом — мукаррернаме, или хюкм 7.
Большая часть мюльков не пользовалась налоговым имму¬
нитетом: налоги на этих землях собирали не владельцы, а го¬
242

сударственные чиновники. Причем центральная власть оставля¬
ла за собой право взимать часть налогов с мюльковых земель
в государственную казну8. Такое же отношение к мюльковой
собственности было и в других мусульманских государствах9.
Официальная /правовая теория в османском государстве, отме¬
чает В. Мутафчиева, не признавала поземельный мюльк за
владение, совершенно оторванное от государственного земель¬
ного фонда 10. Эту особенность любой личной собственности на
мусульманском Востоке подчеркивал еще в XIX в. известный
исследователь мусульманского права И. Нофаль. Он писал,
что «всюду, где господствует мусульманское законодательство,
нет и не может быть другой личной собственности, как только
в виде известного, постоянного и непрерывного исхождения ее
от верховной власти» п.
И. П. Пегрушевский также подчеркивал, что по понятиям
мусульман земля никому не принадлежит, а лишь дается в
пользование главою государства различным лицам на различ¬
ных основаниях 12.
Это теоретическое положение не было юридической фикци¬
ей, о чем свидетельствует ряд известных исторических фактов.
Например, султан Мехмед II (1451—1481), стремясь нанести
удар потомственным землевладельцам и укрепить служебное
землевладение, приостановил раздачу новых мюльков и запре¬
тил отдачу в вакф уже существующих мюльковых наделов.
Многие вакуфные земли он обратил в тимары, изымая даже
землю, переданную на церковные нужды им самим. Эти дей¬
ствия султана Мехмеда II свидетельствуют, как пишет В. Му¬
тафчиева, о том, что мюльк и вакф ни в коем случае не могут
рассматриваться как «вечные» владения, и центральная власть
одним ферманом могла положить конец их существованию 13,
Правда, непрекращавшиеся войны, которые вело государство, и
частые бунты аристократии помешали полному уничтожению
мюльков. Баязид II, сын Мехмеда II, в борьбе со своим мя¬
тежным братом Джемом искал поддержки аристократии и вер¬
нул ей утраченные привилегии, подтвердив документы на вла¬
дение мюльками и вакфами 14. Однако малоазийским феодалам,
враждебно настроенным против османов, земли воззращены не
были.
Немалая часть анатолийской турецкой аристократии в XV—
XVI вв. должна была исполнять военную службу или посылать
в поход вместо себя кого-либо другого, чтобы сохранить свои
мюльковые владения. Таким образом, нарушалось одно из ос¬
новных качеств мюлька — его безусловный неслужебный ха¬
рактер 15.
Местные органы военно-административного управления име¬
ли право вмешиваться в дела мюлькового землевладения, на¬
пример могли не утвердить его передачу в вакф, не передать
вакф по наследству, назначить нового мютевеллия; в случае
прекращения рода наследственных мютевеллиев могли вернуть
16*
243

вакф в распоряжение фиска 16. Политику ограничения мюлько-
вого землевладения после Мехмеда II продолжали султаны
Селим I (1512—1520) и Сулейман I (1520—1566). В результате
большое число земель снова вернулось в фонд мири 17.
В XVI в. центральная власть сократила количество кресть¬
янских мюльков, отдав распоряжение, чтобы все крестьянские
наделы в Анатолии и Румелии считались мирийскими земля¬
ми, отданными райятам в аренду. Это распоряжение было за¬
фиксировано в известной фетве Эбуссууда и положило конец
притязаниям некоторых райятов числить свои наделы мюлько-
выми 18.
Таким образом, реальное право верховной собственности го¬
сударства на все категории землевладения, в том числе мюль-
кового, проявлялось в том, что турецкое феодальное государ¬
ство устанавливало значительные ограничения в землевладе¬
нии и регламентировало пользование землей19. Факты свиде¬
тельствуют о том, что и «истинные» и «неистинные» феодаль¬
ные мюльки не являлись полной частной собственностью, так
как центральная власть имела право возвращать их в казну и
взимать с них ту часть налогов, которую оно само назна¬
чало 20.
Вопрос о количестве мюльковых владений в Османской им¬
перии остается пока открытым, никакого удовлетворительного
статистического материала не обнаружено. Известно лишь, что
феодальные мюльковые наделы никогда не были большими по
размеру21. Позволю себе высказать в связи с этим предполо¬
жение, основанное на материалах В. Мутафчиевой.
Как известно, по шариату завоеванные мусульманами зем¬
ли должны были делиться на три равные доли:	7з — земли
султанские, или земли казны, 7з — земли мирийские, распреде¬
лявшиеся в качестве условных пожалований — дирликов (корм¬
лений) за службу, и 7з — земли вакуфные, предназначенные
для религиозных нужд. На это постановление шариата указы¬
вают О. Баркан и В. Мутафчиева 22, хотя нужно заметить, что
не все исследователи считают его заслуживающим доверия.
Вместе с тем применение этого постановления на практике ча¬
стично подтверждается рядом источников, главным образом
свидетельствами европейцев, писавших, что вакфы в разные
века занимали именно треть османских земель23. Как извест¬
но, посвящать в вакф можно было только мюльки. Заметим,
что законность эксплуатации вакуфного имущества всегда
контролировалась государством, его специальными канцеля¬
риями или управлениями, оно учитывало и размеры налично¬
го вакуфного фонда и могло следить за тем, чтобы он состав¬
лял треть земель. Практически регулирование и пополнение
объема вакуфных земель могло осуществляться либо путем
пожалования частным лицам мюльковых владений, которые,
как правило, посвящались в вакфы, либо непосредственной пе¬
редачей земель в вакф со стороны государства. Возможно,
244

что ограниченное пожалование мюльков, имевшее место после
периода завоеваний, т. е. с XVII в., объясняется именно этой
закономерностью: в мюльковые владения могло жаловаться
такое количество земель, которого недоставало вакуфному фон¬
ду, чтобы он постоянно равнялся трети всех османских земель.
Если это предположение о количестве мюльковых наделов от¬
вечает действительности, то тогда становится ясно, почему в
известных на сегодняшний день источниках так редко упоми¬
наются мюльки, особенно феодальные. Видимо, их было край¬
не мало после XVI в.
Встречающееся в литературе причисление к мюльковой соб¬
ственности таких категорий владения, как юртлуки, оджаклы-
ки, ильтизамы, маликяне, хассы или чифтлики нового времени,
а также и вакфы, по-видимому неправомерно. За исключением
вакфов, все остальные перечисленные категории землевладения
с различными ограниченными правами владения были услов¬
ными пожалованиями, и государство имело право их отчуж¬
дать24. Вакфы же хотя и предоставляли своим попечителям-
мютевеллиям широкие возможности для обогащения ввиду фак¬
тической бесконтрольности их деятельности, тем не менее ос¬
новные доходы вакфов были предназначены на религиозные
нужды, мютевеллии же получали лишь 8—10% прибыли с этих
хозяйств. Если мютевеллии и богатели, то главным образом за
счет различных злоупотреблений, и за это могли быть лишены
своей должности государством. Следовательно, и вакфы не
были полной безусловной частной собственностью, как склонна
считать В. Мутафчиева25. Другие перечисленные категории
феодального землевладения, такие, как юртлуки, оджаклыки и
хассы, были дирликами, находившимися в «разделенной» соб¬
ственности26 между государством, феодалами-землевладельца-
ми и крестьянами, которые обрабатывали эти земли по праву
тасарруф. Земли же юртлуков и оджаклыков имели кроме пе¬
речисленных выше наследственных владельцев еще и тимарио-
тов.
Мюльтезимы на ильтизамах и маликяне также не могут счи¬
таться частными собственниками прежде всего потому, что ос¬
новную сумму собранных налогов они сдавали в казну. Они
•оставались откупщиками, государственными служащими, хотя
имели большие возможности злоупотреблять своим положени¬
ем. Государство всегда могло их сместить, что и произошло
повсеместно в Османской империи в 1840—1841 гг., когда была
ликвидирована система ильтизама.
Владельцы чифтликов нового времени, т. е. второй половины
XVIII—XIX в., вообще приобретали свои наделы не от госу¬
дарства, а главным образом от крестьян незаконными способа¬
ми и владели своей землей по праву тасарруф. Они брали на
себя исполнение тех же феодальных обязанностей, которые
возлагались на крестьян. Правда, фактически эти обязанности
они перекладывали на субарендаторов-крестьян, оставшихся
245

без земли. Но так как перед законом чифтликчии были таки¬
ми же владельцами, как крестьяне, то их нельзя причислить к
полным собственникам земли 27.
Господствовавшая религиозная идеология осуждала богат¬
ство, признавая дозволенным лишь достаток. Мусульманин и
его семья должны были придерживаться умеренного образа
жизни, среднего между изобилием и скаредной экономией28.
С этой точки зрения крайне интересно замечание известного
знатока традиционного османского общества М. Д’Оссона, ка¬
сающееся материального достатка одного из самых привилеги¬
рованных слоев османской бюрократии — губернаторов провин¬
ций. Хотя в период службы они почти бесконтрольно распоря¬
жались не только пожалованными им лично хассами29, но и
всеми доходами управляемой провинции, их материальное по¬
ложение резко ухудшалось, как только они оставались без
службы. Уйдя со службы по старости, они лишались всех бо¬
гатств, так как считалось, что «все, приобретенное на службе
у султана, принадлежит султану». Губернаторам назначалась
скромная пенсия, и даже место своего жительства они не мог¬
ли избирать самостоятельно, а должны были выполнять распо¬
ряжение властей на этот счет30. Если им удавалось скопить со¬
стояние в деньгах, то они вынуждены были скрывать этот
факт и не имели возможности использовать свои богатства в
предпринимательской деятельности.
Деятелям Танзимата (1839—1878), которые являлись сто¬
ронниками реформ капиталистического характера в Османской
империи, было нелегко убедить различные слои общества, и
прежде всего правящую бюрократию, что богатство, нажитое
торговлей или предпринимательством, не должно вызывать
осуждение.
Известный государственный деятель Османской империи
Садык Рифат-паша писал в 30-е годы XIX в. в своих доклад¬
ных записках, что «богатство не должно вызывать подозрения,
так как оно является лишь следствием и доказательством спо¬
собностей человека. Государство не должно вмешиваться в
процесс накопления и прибегать к конфискации имущества»31.
Здесь, естественно, имеется в виду не достаток и не просто
имущество торговцев и предпринимателей, а такое богатство,
которое по понятиям шариата выглядело чрезмерным, а зна¬
чит, недопустимым, нажитым нечестным путем, в нарушение
основ государственной экономической политики. Садык Рифат
стремился поднять значение экономических преобразований в
глазах правящего класса, отмечая, что _от экономики зависят
богатство и широта власти государства, рост населения и его
спокойствие 32.
Напомним, что экономическая политика османского государ¬
ства до 1838 г. основывалась на принципах всепроникающей
государственной регламентации, касавшейся не только цен на
сырье и готовую продукцию, но и процентов дозволенной при¬
246

были. Власти определяли даже пункты, где тот или другой
предприниматель и торговец должны были покупать сырье и
кого они должны были снабжать им в первую очередь33. Та¬
кая политика сковывала инициативу предпринимателей и тор¬
говцев, мешала накоплению ими богатств и развитию капита¬
листических отношений. Она не позволяла османскому государ¬
ству достичь уровня экономики европейских стран, где бурно
развивался капитализм.
Однако и в этих условиях с конца XVIII в. и на протяжении
всего XIX столетия в землевладении начали развиваться капи¬
талистические отношения. Имущие слои населения, разбога¬
тевшие благодаря торговле или умению использовать финан¬
совые затруднения государства, стремились превратить услов¬
ную собственность в безусловную и в определенной мере в
этом преуспевали34. Обладая денежными средствами, они поку¬
пали различное недвижимое имущество в городе: лавки, скла¬
ды, рощи, бани, караван-сараи и др., т. е. такие объекты, зем¬
ли под которыми являлись «истинными» мюльками. Эти вла¬
дения были, как правило, разбросаны по разным местам, но
могли достигать в общей сложности больших размеров. Их
владельцы занимали сильные позиции в экономике, вопреки
ограничениям, которые налагала центральная власть. Сосредо¬
точение в руках разбогатевших лиц управленческих функций, а
также передаваемого по наследству имущества способствова¬
ло созданию типичной средневековой феодальной аристокра¬
тии 35.
Однако частная собственность на традиционном мусульман¬
ском Востоке никогда не была структурообразующей, и ее су¬
ществованию постоянно угрожала центральная власть. Чрез¬
мерно богатевшие собственники всегда встречали противодей¬
ствие властей и рисковали жизнью и богатством, конфискация
которого под любыми предлогами была обычной практикой36.
Деятели Танзимата прилагали усилия, чтобы помочь раз¬
витию капиталистических отношений и в землевладении. Но в
этой области их реформы и нововведения были еще более роб¬
кими, чем в торговле и промышленности. Земельный закон
1858 г. сохранял государственную собственность на землю и в
общем препятствовал образованию частных владений, запре¬
тив даже создание на мирийских землях чифтликов нового ти¬
па. После его принятия в землевладении продолжали господ¬
ствовать традиционные законы и представления37.
Итак, изложенный материал показывает, что в Османской
империи господствовала земельная «разделенная» собствен¬
ность, проявлявшаяся в различных формах. Государство в Ос¬
манской империи как в XV—XVIII вв., так и в XIX в. высту¬
пало в роли феодала, эксплуатировавшего земледельцев, и са¬
мо распределяло прибыли тем лицам, которые находились на
государственной службе, т. е. классу феодалов. Такой общест¬
венный строй болгарские тюркологи называют государствен¬
247

ным феодализмом, термином, который, с нашей точки зрения,
адекватно отражает османскую действительность.
1	Насколько нам известно, монографии, специально посвященные земель¬
ным отношениям в Османской империи, отсутствуют среди новейших работ
на всех других языках (кроме болгарского).
2	Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век. София, 1962, с. 104—105; Цветкова Б. Характерни черти на осман¬
ската общественно-икономическа структура в Европейския Югоизток през
XV—XVI век.— Исторически преглед. 1980, № 4, с. 53.
3	Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век, с. 94, 100.
4	См.: Мутафчиева В. Основни проблеми в изучаването на вакъфа като
част от социално-икономическата структура на Балканите под османска власт
(XV—XIX вв.).— Проблеми на балканската история и культура. София, 1979,.
с. 98; ее же, Аграрните отношения в Османската империя през XV—XVI век,
с. 129.
5	Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век, с. 96. Вакфы — мюльковое имущество, переданное владельцем на
определенных условиях в пользу церковно-общественных нужд. Часто услови¬
ем посвящения мюльковского имущества в вакф являлось управление этим
имуществом дарителя и его потомков в качестве мютевеллиев (управителей)
и возможность присваивать 10% доходов с вакфа в свою пользу.
6	Нофаль И. Курс мусульманского права. Вып. I. О собственности. СПб.,
1886, с. 194—213.
7	Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век, с. 95—96, 158.
8	Там же, с. 162—164.
9	Ср., например: Давидович Е. А. Феодальный земельный милк в Сред¬
ней Азии XV—XVIII веков: сущность и трансформация.— Формы феодальной
земельной собственности и владения на Ближнем и Среднем Востоке. Бар-
тольдовские чтения 1975. М., 1979, с. 47—50; Петрушевский И. П. Персидские
официальные документы XVI — начала XIX в. как источник для истории фео¬
дальных отношений в Азербайджане и Армении.— Проблемы источниковеде¬
ния. Т. III. М., 1940, с. 29.
10	Мутафчиева' В. Аграрните отношения в Османската империя през
XV—XVI век, с. 92.
11	Нофаль И. Курс мусульманского права, с. 7.
12	Петрушевский И. П. Ислам в Иране в VII—XV веках. Л., 1966, с. 159.
13	Митафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век, с. 158.
14 Там же, с. 170—173, 258.
15 Там же, с. 160.
16	Там же, с. 158—160, 161.
17	См.: Гаср'атян М. А., Орешкова С. Ф., Петросян Ю. А. Очерки исто¬
рии Турции. М., 1983, с. 51; Мутафчиева В. Аграрните отношения в Осман¬
ската империя през XV—XVI век, с. 198—206; ее же. Основни проблеми в-
изучаването на вакъфа като част от социално-икономическата структура на
Балканите под османска власт (XV—XIX вв.), с. 100; Barkan О. L. Turk top-
rak hukuku tarihinde Tanzimat ve 1274 (1858) tarihli arazi kanunnamesi.— Tan-
zimat. Istanbul, 1940, c. 13—14.
18	Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век, с. 198—201, 204, 206; Barkan О. L. Turk toprak hukuku, с. 13—14.
19	Конобеев В. Д. Социально-экономическое положение «свободного
крестьянства в Болгарии в 60—70 годах XIX в.— Советское славяноведение.
М., 1969, № 2, с. 22.
20	Некоторые советские исследователи истории землевладения в мусуль¬
манской Средней Азии также не считают мюльки частной собственностью.
См., например: Чехович О. Д. В. В. Бартольд и пути дальнейшего исследова¬
21 8

ния проблемы милка.— Формы феодальной земельной собственности и вла¬
дения на Ближнем и Среднем Востоке. Бартольдовские чтения 1975, с. 42—43;
Чехович О. Д., Мукминова Р. Г. Рец. на кн.: Иванов П. П. Очерки по исто¬
рии Средней Азии.— Известия АН Узбекской ССР. Серия общественных наук.
1959, № 4, с. 72. Ср.: Давидович Е. А. Феодальный земельный милк в Сред¬
ней Азии XV—XVIII веков: сущность и трансформация, с. 39—50.
21	См.: Мутафчиева В. П. Към въпроса за състава и облика на осман-
ската феодална класа през XV—XVI век.— Исторически преглед. 1961, кн. 6,
с. 55, 69; Gokbilgin М. Т. XV—XVI asirlarda Edirne ve Ра§а livasi. Vakiflar —
mulkler — mukataalar. Istanbul, 1952, c. 150—544.
22	Cm.: Barkan 0. L. Seri miras hukuku ve evlatlik vakiflar.— Istanbul
Oniversitesi Iktisat Fakultesi mecmuasi. 1940, cilt VI, № 1, c. 169—170; Му¬
тафчиева В. Основни проблеми в изучаването на вакъфа като част от социал-
но-икономическата структура на Балканите под османска власт (XV—XIX вв.),
с. 100.
23	См.: Иванов И. А. О типологических особенностях арабо-османского
феодализма.— Типы общественных отношений на Востоке в средние века.
М., 1982, с. 140; Милкова Ф. Поземлената собственост в българските земи
през XIX век. София, 1970, с. 49; Орешкова С. Ф. Османский феодализм:
типологические наблюдения.— Типы общественных отношений на Востоке в
средние века, с. 116; Pamuk §. Osmanli Tariminda Oretim Ili$kileri (1840—
1903 гг.).— Toplum ve Bilim. U9aylik dergi, bahar 1982, c. 17.
24	Даже наследственные юртлуки и оджаклыки могли отчуждаться в
случае неповиновения владельцев центральной власти. См.: Сванидзе М. X.
О юртлуках и оджаклыках как одной из форм землевладения в Османской
империи (на примере Чилдырского эялета). М., 1966, с. 5 и др. См. также:
Тверитинова А. С. Аграрный строй Османской империи XV—XVII вв. Доку¬
менты и материалы. М., 1963, с. 100, 209. Ср.: Бакрадзе Д. 3. Исторический
очерк турецкой системы землевладения.— Приложение к протоколу Кавказ¬
ского юридического общества № 9. Тифлис, 1889, с. 2—33.
25	См.: Мутафчиева В. Основни проблеми в изучаването на вакъфа като
част от социално-икономическата структура на Балканите под османска
власт (XV—XIX вв.), с. 105, 120 и др.
26	Термин «разделенная» собственность не вполне удачен, о чем писали
советские историки и юристы, так как он как бы ставит в равное положение
все категории владельцев земли, хотя совершенно очевидно, что границы и
права владения в этих категориях пожалований были неравными: права го¬
сударства перекрывали права землевладельцев, а права последних были го¬
раздо шире прав крестьян-земледельцев. Но если иметь в виду это неравен¬
ство, то нельзя не признать, что термин «разделенная» собственность говорит
о существовании определенных для каждой группы владельцев прав на зем¬
лю, защищаемых государственным законом. Этот термин отражает то очень
значимое явление, что земля не являлась частной собственностью, что она
принадлежала всем категориям владельцев, но в строгом соответствии с той
долей прав, которой реально располагал каждый из них. См., например: Ва¬
сильев J1. С. Феномен власти-собственности. К проблеме типологии докапи¬
талистических структур.— Типы общественных отношений на Востоке в сред¬
ние века, с. 83.
27	Литература о чифтликах нового времени названа в кн.: Дулина И. А.
Танзимат и Мустафа Решид-паша. М., 1984, с. 111 —114.
28	См.: D Ohsson М. Tableau general de l’Empire Othoman. T. 2. P.,
1790, c. 161—162.
29	Хассы — самые крупные условные служебные пожалования с доходами
от 100 тыс. акче и выше. На доходы с хассов их владельцы, как и более
мелкие тимариоты, обязаны были поставлять в армию соответствующее число
экипированных воинов-всадников.
30	См.: D’Ohsson М. Tableau general de l’Empire Othoman. T. Ill, p. 1.
P., 1820, c. 386—387.
31	Cm.: Miintehabati asar, cilt I (s/a, s/e) ciiz 111, c. 58; Дулина H. A. Ca-
дык Рифат-паша и его проекты реформ в 30-е годы XIX в.— Тюркологический
•сборник 1979. М., 1985, с. 9.
249

32	Miintehabati asar, cilt 1, ciiz 111, s. 45; Дулина H. А. Садык Рифат-па-
ша и его проекты реформ в 30-е годы XIX в., с. 26.
33	Дулина Н. А. Англо-турецкий торговый договор и его влияние на эко¬
номическое развитие Османской империи.— Народы Азии и Африки. 1976,
№ 3, с. 70—72.
34	См.: Цветкова Б. К исследованию аграрных отношений в Османской
империи с конца XVI до середины XVIII века.— Труды XXV Международного
конгресса востоковедов. Т. II. М., 1963, с. 421—429; Мутафчиева В. Аграрните
отношения в Османската империя през XV—XVI век, с. 106; ее же: Към
въпроса за състава и облика на османската феодална класа през XV—XVI век;
Мейер М. С. Аяны и их место в османской истории.— Тюркологический сбор¬
ник 1979, с. 51—53.
35	Мутафчиева В. Аграрните отношения в Османската империя през XV—
XVI век, с. 106; Мейер М. С. Аяны и их место в османской истории.
36	См.: Васильев JI. С. Феномен власти-собственности, с. 63—64, 88—90.
37	О земельном законе 1958 г. см.: Barkan О. L. Turk toprak hukuku tari-
hinde Tanzimat ve 1274 (1858) tarihli arazi kanunnamesi; Милкова Ф. По-
землената собственост в българските земи през XIX век, с. 38—39 и др.;
Дулина Н. А. Танзимат и Мустафа Решид-паша, с. 107—111.

С. А. Толстогузов
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ НАЛОГОВОЙ ПОЛИТИКИ
СЁГУНАТА ТОКУГАВА В ЯПОНИИ
Эффективность налоговой политики неразрывно связана не
только с вопросами функционирования государственного аппа¬
рата, но и с социально-классовыми отношениями, включающи¬
ми в себя эксплуатацию посредством использования государст¬
венного механизма. В налоговой политике в той или иной сте¬
пени отражаются основные тенденции развития общества, в
ней проявляется реакция государственной системы на происхо¬
дящие изменения, следовательно, по содержанию и направле¬
нию этой политики можно в определенной мере судить о потен¬
циальных возможностях государственной системы, о способ¬
ности адаптироваться в новых условиях.
Для сёгуната Токугава (1603—1868) значение налоговой си¬
стемы повышалось еще тем обстоятельством, что она являлась
главным каналом поступления и перераспределения прибавоч¬
ного продукта в пользу господствующего класса. В этом отно¬
шении не наблюдалось заметных различий между землями ба-
куфу (феодального правительства Токугава) и землями даймё
(крупных полунезависимых феодальных лордов). Разбираемая
в статье налоговая политика центрального правительства непо¬
средственно касается только земель бакуфу, однако можно
утверждать, что выводы, полученные на основе ее изучения,
применимы и к владениям даймё.
Примерно две трети времени своего существования сёгунат
Токугава испытывал существенные финансовые трудности, ко¬
торые пытался решить путем различных реформ, дававших оп¬
ределенный временный эффект, что смогло значительно оття¬
нуть момент финансового краха, который стал одной из причин
падения самого сёгуната.
Основу экономики при Токугава составляло сельское хозяй¬
ство, поэтому в данную сферу и были направлены усилия пра¬
вительства по созданию постоянных и устойчивых источников
доходов. Объединение страны привело к становлению так на¬
зываемой «рисовой экономики», когда предпочтение отдавалось
принципу натурального исчисления поземельного налога и про¬
251

чих податей, а сам поземельный налог, именовавшийся нэнгу,
стал стержнем всей налоговой политики.
В XVIII—начале XIX в. общий бюджет бакуфу колебался в
пределах 2—3 млн. рё. Большие средства расходовало сёгун-
ское правительство на различные выплаты самураям в виде
вассальных стипендий и должностных жалований, на содержа¬
ние сёгунского двора. Эти статьи расходов опережали все про¬
чие. Более сложной являлась доходная часть бюджета. В со¬
циальном плане все доходные статьи бюджета по их величине
можно подразделить на три основные группы: доходы с сель¬
ского населения (поземельный налог и более мелкие поступле¬
ния); доходы с городского населения (взносы торговых корпо¬
раций, принудительные займы, обязательные ежегодные подар¬
ки); поступления от самураев (взносы на осуществление строи¬
тельных проектов, подарки). Последняя группа доходных статей
по объему получаемых средств значительно уступала пер¬
вым двум, что было следствием проведения политики обеспече¬
ния самурайства за счет деревенского и городского населения.
Следует отметить, что поступления из сферы аграрного про¬
изводства в суммарном выражении сохранялись на одном
уровне начиная с XVIII в. и до революции Мэйдзи, причем пик
был достигнут сразу после проведения реформ Кёхо (1716—
1736) и приходится на 1744 г., когда эти поступления состави¬
ли 1800 тыс. коку, из них 340 тыс. в денежной форме1. Такое
топтание на месте было прежде всего следствием отсутствия,
роста доходности поземельного налога. Для исчисления разме¬
ров нэнгу применялась практика оценки продуктивности зем¬
ли на основе земельных кадастров. Тем не менее данные пере¬
писи перестали регулярно проводиться с начала XVIII столе¬
тия, так как они не давали желаемого увеличения налогов
из-за резкого сопротивления со стороны крестьянства проведе¬
нию таких обмеров. Если обратиться к показателю соотноше¬
ния оценочной продуктивности земель бакуфу и его доходов, то
прослеживается тенденция к снижению доли доходов. По дан¬
ным японского историка Абэ Макото, налоги по отношению к
оценочной продуктивности земли в 1746—1755 гг. составили
37,63%, в 1796—1805 гг. —34,20%, в 1836-1841 гг.— 31,66%,.
что фактически означало сокращение их доли по сравнению с
показателями земельных обмеров конца XVII столетия2.
При этом, по мнению всех без исключения авторов, зани¬
мавшихся изучением сельского хозяйства Японии, прогресс тех¬
ники и повышение производительности труда наблюдались да¬
же в отсталых районах и не прекращались вплоть до последних
лет существования сёгуната. Шло совершенствование агрикуль¬
туры и расширение обрабатываемых площадей за счет освоения
целины. По мнению японского историка С. Накамура, обмеры,
проведенные в 1871 г., т. е. после революции Мэйдзи, показа¬
ли, что за 1702—1871 гг. размеры обрабатываемых площадей
увеличились почти в два раза, а доля неучтенных земель — с
252

20% в первой половине XVIII в. до 40% в 70-е годы XIX в.3.
Практически все реформы бакуфу XVIII и XIX вв. сопровож¬
дались освоением целинных земель, но они не давали желае¬
мого повышения доходов.
В фискальной системе бакуфу кроме поземельного налога к
числу податей, взимавшихся в сфере аграрного производства,
относились также трудовая повинность (яку) и различные по¬
боры, называвшиеся комононари. Данные источники доходов
давали главным образом денежные поступления и демонстри¬
ровали некоторую тенденцию к повышению своего удельного
веса в структуре налогов. Но значение этих поступлений нель¬
зя преувеличивать, так как по отношению к поземельному на¬
логу размеры этих денежных поступлений были невелики (око¬
ло 7б). Комононари включали такие статьи косвенных доходов,
как налоги на соль и продукты специфического производства
различных районов, которые правительство могло существенно
увеличить. Однако сёгунат предпочел извлекать доходы из пе¬
речеканки монеты, а не от повышения косвенных налогов.
Противоречие между стагнацией поземельного налога и по¬
стоянным развитием сельского хозяйства свидетельствует о том,
что механизм извлечения налогов в пользу бакуфу не мог охва¬
тить растущего прибавочного продукта, создаваемого в сель¬
ском хозяйстве, и появляются более эффективные пути его пе¬
рераспределения через сферу товарно-денежных отношений.
Прибавочный продукт, ускользавший от воздействия нало¬
гового механизма системы эксплуатации, частично оставался в
деревне, а частично шел на развитие городской экономики.
Во второй половине периода Токугава рост городского на¬
селения значительно опережал темпы увеличения населения в
целом по стране. В соответствии с подсчетами японского исто¬
рика Сэкияма Наотаро в районах, для которых был характе¬
рен прирост населения, в 1721 —1846 гг. он составлял 7—25%
без учета самураев. Вследствие данных процессов доля горо¬
жан достигла к концу периода Токугава 18—20%. Часть ресур¬
сов, поступавших на развитие городов в рамках феодальной
экономики, проходила через налоговый механизм эксплуатации
и руки самурайства. Однако в перераспределяемом прибавоч¬
ном продукте, создаваемом в сельском хозяйстве, все более
возрастала доля, получаемая крупными и мелкими купцами.
Формирование торгового капитала происходило неравномер¬
но и сразу в нескольких направлениях, из которых можно вы¬
делить два основных. В течение первой половины существова¬
ния сёгуната преобладала тенденция развития торговых гиль¬
дий (кабунакама), избравших центром своей деятельности
крупные города, такие, как Осака и Эдо. Затем акцент посте¬
пенно переносится на развитие сельских мелких и средних тор¬
говцев, прочно связавших города с сельской местностью и
ставших мощным фактором, способным успешно конкурировать
с гильдейными торговцами крупных городов.
253

Оттого, насколько успешно центральное правительство конт¬
ролировало развитие данных тенденций и использовало их для
собственных нужд посредством налогового механизма, во мно¬
гом зависела способность сёгуната решать возникавшие проб¬
лемы, Поэтому попытки поставить под контроль торгово-ро¬
стовщический капитал в той или иной степени были присущи
периодам реформ бакуфу (реформы годов Кёхо— 1716—1736,
годов Кансэй— 1789—1801, годов Тэмпо— 1830—1843, полити¬
ка Танума Окицугу— 1767—1786),
Для удобства изложения исследуемой проблемы все меро¬
приятия в сфере финансов, проводившиеся в период реформ,
можно подразделить на три группы, касавшиеся сельского на¬
селения, городского населения и самурайства.
Суть политики в отношении самурайства составляли в ос¬
новном разного рода ограничения, призванные дать правитель¬
ству сокращение расходов на время проведения реформ. Призы¬
вы к аскетизму, умеренности стали неотъемлемой частью поли¬
тики каждого реформатора, но они не имели существенных ре¬
зультатов в долгосрочном плане, несмотря на личное участие
сёгунов в таких кампаниях.
Политика, касавшаяся сельского населения, состояла главным
образом из упорядочения взимания нэнгу (включая реоргани¬
зацию административной структуры и борьбу с коррупцией чи¬
новников на местах), освоения целины и более мелких меро¬
приятий, таких, как принудительное возвращение крестьян из
городов в деревню. Однако в зависимости от времени проведе¬
ния данных мер их масштабы и результаты были различными,
В период проведения реформ годов Кёхо аграрным отношени¬
ям придавалось первостепенное значение. За счет увеличения
нэнгу был покрыт образовавшийся дефицит правительственно¬
го бюджета и даже достигнут положительный баланс. Рефор¬
мы годов Кёхо хотя и мало затрагивали сферу товарно-денеж¬
ных отношений, но тем не менее способствовали расширению
слоя торговых гильдий, выплачивавших в пользу бакуфу еди¬
новременные взносы, именовавшиеся мёгакин.
Со второй половины XVIII в. акцент правительственных ме¬
роприятий переносится в сферу товарно-денежных отношений.
В период проведения реформ Танума Окицугу и Мацудайра
Саданобу (1787—1793) аграрным отношениям по-прежнему уде¬
лялось большое внимание и предпринимались попытки расши¬
рить разработку целинных земель, увеличить нэнгу. Но эти ме¬
роприятия не отразились на финансовом положении бакуфу.
Более того, за период между реформами Кёхо и осуществлени¬
ем политики Танума Окицугу общий объем сумм, поступавших
от поземельного налога, упал примерно на 7з. Вероятно, имен¬
но в этот период государство утрачивает возможность контро¬
лировать объем продукции, создаваемой в сельском хозяйстве.
Утрата контроля за аграрным производством означала толь¬
ко изменение соотношения сил между феодальной властью и
254

торговым капиталом в эксплуатации крестьянства, В руки пра¬
вительства попадала еще достаточно большая доля крестьян¬
ского продукта. Поэтому основным объектом народного про¬
теста в этот период остается налоговая политика. Однако кре¬
стьянская борьба начинает отражать новое соотношение сил, и
вследствие этого наблюдается увеличение количества восста¬
ний, именуемых утиковаси, направленных против растущей
эксплуатации со стороны торгово-ростовщических кругов.
В период осуществления реформ годов Тэмпо проводились в
основном мероприятия, касавшиеся товарно-денежных отноше¬
ний. Из них следует выделить те, которые касались кабунакама,
перечеканки монет и принудительных займов с торговцев.
Для того чтобы оценить значение этих реформ, необходимо
обратиться к истории налоговой политики дри Токугава. Важен
тот факт, что долгое время главным средством обложения го¬
родов и городского населения оставался поземельный налог.
Даже в отношении такого крупного города, как Осака, он был
отменен лишь в 1724 г., да и то не во всех кварталах. Освобож¬
дение от нэнгу в данном случае означало только смену формы
взимания налогов, так как на первый план выдвигаются обя¬
зательные платежи с городских кварталов и налоги с торговых
корпораций. Политика взимания налогов с кабунакама при
Токугава получает распространение с первой половины XVII в.,
но наибольшее значение приобретает в XVIII столетии, когда
корпорации получили наибольшее распространение. Такие фор¬
мы взаимоотношений торгово-ростовщического капитала и госу¬
дарства оказывались устойчивыми именно благодаря тому, что
давали выгоду и сёгунату, и собственно торговцам. В обмен на
подати корпорации получали мощную поддержку сёгуната в
деле сохранения своих монопольных привилегий.
Особенностью регулярных платежей с корпораций было то,,
что эти платежи не являлись подоходным или прогрессивным
налогом, а скорее представляли собой ежегодный единовре¬
менный взнос за членство в корпорации. Такая система налого¬
обложения не учитывала объема торговых операций, поэтому
для повышения доходов от торговли феодальное правительство
использовало обложение купечества экстраординарными побо¬
рами. Бакуфу смогло несколько расширить использование тор¬
говых корпораций как источника налогов с помощью принуди¬
тельных займов, выплачиваемых в пользу казны торговцами
крупных городов. Однако эта мера стала применяться главным
образом со второй половины существования сёгуната, когда не
только бакуфу, но и корпоративные торговцы испытывали опре¬
деленные финансовые трудности. В 1843 г. был проведен сбор
принудительного займа в городах Сакаи и Хёго, однако баку¬
фу получило только 100 тыс. рё вместо запланированных
2 млн рё, и причина этого крылась не только в нежелании,
но и в невозможности купечества предоставить требуемую
сумму.
255

Причиной ослабления торговых гильдий стала мощная кон¬
куренция со стороны расширяющегося слоя деревенских тор¬
говцев, значительно укрепивших свои позиции в результате
распространения сферы товарно-денежных отношений за пре¬
делы крупных городских центров и вовлечения в них сельских
районов, Бакуфу не смогло создать эффективных прямых источ¬
ников налоговых поступлений, которые бы контролировали раз¬
витие мелкой деревенской торговли, хотя оно и предпринимало
некоторые шаги в данном направлении.
Под давлением растущего слоя сельских торговцев в пери¬
од реформ годов Тэмпо были распущены торговые гильдии,
что, по подсчетам японского историка Хондзё Эйдзиро, убави¬
ло долю прямых налогов, поступавших с горожан, до 4% об¬
щей суммы всех налоговых поступлений. Поскольку бакуфу не
смогло поставить под свой контроль мелкий торговый капитал,
оно пошло на восстановление кабунакама в 1851 г. Возвраще¬
ние к системе торговых гильдий стало консервативной мерой,
направленной на подчинение товарно-денежных отношений
прежними средствами.
Другой попыткой установить широкий контроль за товарно-
денежными отношениями стали реформы Танума Окицугу, ког¬
да был введен налог на каждую совершаемую сделку. Однако
эти усилия закончились крахом, а масштабы сопротивления
проведению этих мероприятий не только со стороны торгово-ро¬
стовщических кругов, но и господствующего класса, а также
крестьянские выступления говорят о несвоевременности данной
меры. Несомненно, многие мероприятия Танума Окицугу имели
прогрессивное значение, но они были настолько необычны для
существовавшей феодальной системы, что современники вос¬
приняли их как действия целиком враждебные морали, обще¬
ству, закону.
Недостатки системы прямого налогообложения бакуфу дол¬
гое время компенсировало за счет перечеканки монеты. Снача¬
ла это была временная мера, предпринимавшаяся для ослабле¬
ния финансовых трудностей, но в первой половине XIX в. она
стала постоянным источником денежных поступлений, соизме¬
римых с поземельным налогом. В период реформ годов Тэмпо
перечеканка дала примерно 7,5 млн. рё и в отдельные годы
превышала доходы от нэнгу. Однако данная мера эффективно
действовала только в рамках изоляции страны. После «откры¬
тия» Японии в 60-е годы XIX в. жесточайшая инфляция до
предела ухудшила финансовое положение сёгуната, и в усло¬
виях надвигающегося политического кризиса правительство не
смогло ей ничего противопоставить. Одновременно периферий¬
ные торговцы за счет расширения торговли и ростовщических
операций, усиления эксплуатации крестьянства смогли скон¬
центрировать в своих руках такие ресурсы, которые позволили
им финансировать борьбу против сёгуната в Тёсю.
Таким образом, развитие сельского торгово-ростовщического
256

капитала, не подпадавшего под налоговый пресс феодальной
власти, создавало трудности для налоговой системы как в сфе¬
ре сельского хозяйства, так и в сфере товарно-денежных отно¬
шений. Мелкий торговый капитал изъял из-под контроля госу¬
дарственной машины значительную часть прибавочного продук¬
та крестьянского хозяйства и смог значительно потеснить пози¬
ции монопольных торгово-ростовщических корпораций, тесно
связанных с феодальной системой. В то же время налоговый
механизм в силу определенных причин не смог приспособиться
к данной тенденции развития, что во многом способствовало
возникновению кризисной ситуации, сложившейся к концу су¬
ществования сёгуната. 1 2 31	Нихонси дзитэн (Японский исторический словарь). Токио, 1966, с. 1091.
2	Нихон рэкиси (История Японии). Т. 12. Токио, 1963, с. 4.
3	Никамура С. Хокэнтэки тоти сёю кайтай-но тиикитэки токусицу (Регио¬
нальные особенности разложения феодального землевладения).— Дзимбун га-
кухо. 1964, № 20, с. 130—152.

ГОСУДАРСТВО, ИДЕОЛОГИЯ И ПРАВО
М. В. Воробьев
ВЕРХОВНАЯ ВЛАСТЬ ПО ЯПОНСКОМУ ПРАВУ VIII ВЕКА
(опыт сравнительной характеристики)
Все народы, которые управляются на основании
законов и обычаев, пользуются частью своим
собственным правом, частью правом, общим для
всех людей.
Дигесты Юстиниана 1
Понятие верховной власти является концентрированным вы¬
ражением сущности любого политического образования. Оно-
часто служит важным внешним признаком преобладания той.
или иной социальной структуры, в том числе формационной.
Отношение права к этой проблеме имеет особое значение.
Поскольку право — совокупность норм, выработанных госу¬
дарством для нужд управления, оно должно прямо или косвен¬
но «узаконить» самую верховную власть. Оттого, как в исто¬
рическом прошлом оно решало эту задачу, зависело многое:
осмысление истоков верховной власти, формирование теорети¬
ческого ее обоснования, понимание главных функций и преде¬
лов верховной власти, наконец, определение места самого права
по отношению к этой власти. Особый интерес проблема при¬
обретает при изучении раннего средневековья, которое для:
многих народов и стран земного шара являлось эпохой первых
государственных образований. К таким странам принадлежит
и Япония. Посмотрим же, как решалась проблема верховной
власти в гражданском кодексе Японии «Тайхо ёро рё» (718 г.).
Род японского императора — носителя верховной власти —
возводился к богине Аматэрасу, и сам император являлся пер¬
восвященником национальной религии синто. Наиболее автох¬
тонный титул японского государя осмысляется как «Император
Японии, воплотившийся бог, правящий Поднебесной»2. Другие
семь титулов, каждый применительно к конкретной ситуации,
уже более китаизированы: «Сын Неба» и т. п.3. В обращении
к императору должны были именовать себя: мужчины — «вас¬
салами» (син), женщины — «наложницами» (сё)4. При воца¬
рении император получал священные регалии синто: яшму, меч
258

и зеркало — и совершал «великое жертвоприношение»5. Он
-стоял во главе войска страны: выступление воинских частей
допускалось лишь после вручения военачальнику император¬
ского указа и меча6. Он был высшей апелляционной инстан¬
цией, утверждал приговоры к смертной казни7. Он возглавлял
законодательную и исполнительную власти. Вся информация
на имя государя («докладные трону») шла снизу вверх по
инстанциям8. Все выходящее за пределы текущего, предусмот¬
ренного функционирования аппарата управления требовало
для реализации императорского указа, обсужденного, подготов¬
ленного и подписанного сановниками, законно зарегистриро¬
ванного в столице и проводимого в жизнь сановниками в сто¬
лице и чиновниками на местах9. Ведомства не принимали к
исполнению указы, не прошедшие через Министерство цент¬
ральных дел; устные указания императора по частным вопро¬
сам исполнялись, но и о них докладывали Государственному
совету10. Указы, законно оформленные, подлежали немедлен¬
ному, неукоснительному выполнению11 и доведению до самых
низших заинтересованных инстанций, например до села12. Ко¬
декс прямо не ограничивал волеизъявление суверена, но в спе¬
циальной статье отстаивал мысль, что лишь сами кодексы
(уголовный и гражданский) служат залогом правильного и
•справедливого решения любых дел 13.
Японское решение проблемы осмысляется полнее, если мы
посмотрим, как право «узаконивает» верховную власть в дру¬
гих странах, входящих в дальневосточную систему права: в Ки¬
тае, в Корее, во Вьетнаме.
Поскольку кодекс династии Тан в Китае («Тан лин»,
ок. 651 г.) послужил прототипом для японского, неудивительно,
что имеются аналогии как в положениях, так и в тексте ста¬
тей. Обнаруживается определенное сходство в титулатуре госу¬
даря 14, в том числе применительно к конкретной ситуации
(в Китае их было пять вместо семи японских), в манере об¬
ращения к государю15. В Китае государь тоже возглавлял
армию16, утверждал смертные приговоры17. Императорский
указ также служил единственным законодательным и прави¬
тельственным актом, хотя «Тан лин» сохранил нам меньшее
разнообразие этой формы, равно как и форм докладных госу¬
дарю18. Примечательно, что не существовало (или не сохрани¬
лось) аналогов японским статьям, ограничивающим волю су-,
верена.
Неполная сохранность «Тан лин» вынуждает искать допол¬
нительные сведения о верховной власти в Китае в уголовном
кодексе династии Тан — «Тан люй шу и» (653 г.): «Тот, кто
является государем людей, обладает [благой силой] дэ, рав¬
ной [силам] дэ Неба и Земли... Свыше [он] почтен драгоцен¬
ным мандатом [Неба], а, оборотись вниз, лично наблюдает за
всем, что на Земле»19. Из десятка тяжелейших преступлений
три считались самыми тяжелыми: государственное святотатс¬
17*
259

тво; бунт против сакральной природы императора, разрушение
храмов и мавзолеев предков (за это отвечали по общесемей¬
ной ответственности); измена государю или государству20. Ана¬
логичную картину мы видим и в японском уголовном кодексе
«Тайхо ёро рицу» (718 г.) 21.
В Когурё и Пэкче — государствах на Корейском полуостро¬
ве— в первой половине 1 тысячелетия бунт против короля обо¬
значался китайским термином и наказание за него назнача¬
лось аналогичное танскому22. Эти положения мы находим и
в кодексе Вьетнама династии Ле «Ле триё хинь луат» (конец.
XV в.), ориентировавшемся на танский23. В «Ле триё хинь
луат» упоминаются и другие преступления, аналогичные тем,
что содержатся в танском кодексе: самовольное проникнове¬
ние в резиденцию, подделка императорской печати, разруше¬
ние императорских мавзолеев24. Он лишь немного смягчил на¬
казания за перечисленные преступления. Эти наблюдения дают
основания говорить о существовании в Корее и Вьетнаме в-
раннем средневековье представлений о функциях верховной
власти, сходных с китайскими и японскими.
И наконец, японское решение проблемы сопоставляется с
решениями, предлагаемыми правовыми памятниками, относя¬
щимися к другим системам права. Такое расширение рамок
сравнения является вполне оправданным, во-первых, потому,,
что мы имеем дело с памятниками одной формации, во-вторых,
по той причине, что все эти памятники так или иначе созданы
в раннем средневековье (или на материале, дошедшем до ран¬
него средневековья).
По индийскому судебнику «Нарада» (IV—VI вв.), царь —
существо божественной природы25. Все, что делает царь, спра¬
ведливо, так как ему вверена защита мира36. Он следит за
незыблемостью каст27, обычаев28, оберегает священный за¬
кон29, гарантирует справедливость30. Сам закон воплощен в
царе31. Если религиозная, сакральная, охранительная функ¬
ции царя обозначены многократно, то государствоустроитель¬
ная— только упомянута32 и слабо конкретизирована.
По индонезийскому судебнику «Агама» (середина XV в.),,
суверен — номинальный собственник всей земли33, верховный
судья34 и единственный судья, когда дело касалось тяжелых
преступлений, включая колдовство 35, владелец пеней и конфис¬
кованного имущества36. Но тот же судебник предостерегает
суверена от наложения пеней на невиновных или чрезмерно
высоких пеней37, даже санкционирует убийство королевских
невольников — исполнителей поручений, если при этом совер¬
шаются преступления38.
В халифате, согласно «Фикх ал-аквару» (около 767 г.) Абу
Ханифа и «Рисала фи узул ал-фикху» (около 820 г.) Шафии,.
халиф — это прежде всего глава правоверных, а потом уже
государь империи, пестрой в этническом отношении. Ему над¬
лежало охранять веру, управлять государством, осуществлять
260

правосудие, вести священную войну против неверных39. В соот¬
ветствии с «Ал-Ахкам ас-Султанийя» (до 1058 г.) аль-Мавер-
ди халифа избирают или назначают по указанию его предшест¬
венника, но в обоих случаях должна быть учтена «воля наро¬
да». Когда халиф действует во вред государству, ему могут
назначить заместителя (если его действия неосознанны) или
сместить (если его действия осознанны). К перечисленным
выше обязанностям халифа источник добавляет следующие:
охрану жизни, чести и имущества правоверных, осуществле¬
ние наказания за преступления, раздачу милостыни, надзор за
выплатой жалования из казны, назначение должностных лиц.
Народ же обязан повиноваться халифу и поддерживать его ме¬
роприятия 40.
В сасанидском Иране, согласно судебнику «Матакдан»
(620 г.), лишь санкция правителя придавала юридическую силу
решениям глав сословий41, и приказ правителя в светских де¬
лах был непререкаемым даже для жрецов42.
По «Дигестам» (533 г.), в Византии имело силу закона все,
что угодно принцепсу43; византийский император сам был «жи¬
вым законом»44. Впрочем, скорее по традиции, законодатель¬
ные функции признавались и за Сенатом45. Однако сам импе-
ратор-принцепс был свободен от соблюдения закона46. В «Ди-
гестах» законам («конституциям») принцепсов отведен целый
титул-раздел47. Автократическое положение византийского им¬
ператора подкреплялось ссылкой на так называемый Юлиев
закон о величии48. Судя по «Эклоге» (726 г.), император был
единственным судьей по делам о государственной измене49.
«Дигесты» толкуют измену очень широко, вплоть до оскорбле¬
ния статуи императора, и предусматривают за нее общесемей¬
ную ответственность50. Император считался высшей апелля¬
ционной инстанцией по прочим делам51, возглавлял разветв¬
ленный аппарат чиновников-«магистратов»52, войско53, руково¬
дил фиском 54 и ведал всеми материальными пожалованиями55.
Говоря о славянских, германских, англосаксонских, сканди¬
навских юридических памятниках раннего средневековья, мы
неизбежно обращаемся к «Правдам», созданным или записан¬
ным на базе обычного права, но уже в пору государственности.
Поэтому проблеме верховной власти в них если и уделяется
внимание, то оно сведено к персоне государя. В болгарском
«Законе Судном людем» (рубеж IX—X вв.) за князем при¬
знается право на 76 трофеев (ст. 3) 56. В «Русской Правде*
(Краткой редакции, XI в.) оговорено отчисление корма «кня¬
жеским мужам» из общинной виры57. В «Польской Правде»,
записанной в 1233 г., уже на рубеже развитого феодализма,
о правах короля нет ни слова, а в начале памятника (ст. I)
многозначительно говорится о прежнем подчинении поляков
римскому папе, т. е. духовному, а не светскому властителю, не
германскому императору, орденские чиновники которого, по-ви¬
димому, записали «Правду» 58.
261

Один из ранних памятников права франков — «Салическая
Правда» (около 500 г.) ничего не говорит ни о верховной вла¬
сти, ни о персоне государя и самую жизнь его ближайших спод¬
вижников охраняет всего лишь тройным вергельдом — штра¬
фом (ст. LIV) 59. «Саксонский Капитулярий» германцев (ко¬
нец VIII в.) угрожает смертью за нарушение верности королю
(ст. 11) 60, а «Саксонская Правда» (начало IX в.) грозит таким
же наказанием за умысел против жизни короля (ст. 24) 61.
«Эдикт короля Теодориха Остготского» (500 г.) объявляет осо¬
бу короля священной, называет его «священным судьей» —выс¬
шей апелляционной инстанцией62, но требует, чтобы судебные
решения и приказы властей проводили в жизнь лишь офи¬
циальные должностные лица и «без насилия»63. «Вестготская
Правда» (около 654 г.) на землях Испании (как «Эдикт» в
Северной Италии) предает анафеме мятежников и интриганов,
действующих во вред королю, народу и родине (II, V, 6) 64, на¬
значает тяжелый штраф за неподчинение приказам короля
(II, I, 38) в5, но и его обязывает почитать закон и не угнетать
народ налогами (II, I, 2; XII, I, 2) 66. По «Судебнику короля
Альфреда», правившего в саксонской Англии в конце IX в.,
за умысел против жизни короля полагалась смертная казнь
(ст. 4) 67. По «Законам Кнута», в Англии в первой четвер¬
ти XI в. король имел право объявить человека вне закона,
вторгнуться в его жилище, размещать заставы в государстве,
принимать беглецов, собирать народное ополчение (ст. 12) 68.
В «Ютском судебнике» (1241 г.), точнее, в «Предуведомле¬
нии» к нему говорится, что никто в Дании не смеет выступать
против закона, который король дал, а страна приняла, если
этот закон «не противен богу»09. Хотя население Швеции при¬
носило присягу королю и нарушение присяги разбирал коро¬
левский суд70, «Остготлаген» (рубеж XIV в.) ограничивал пра¬
во шведского суверена вести суд и расправу; ему были подве¬
домственны лишь дела о государственной измене и некоторые
тяжелейшие преступления71. По «Ютскому судебнику», пресле¬
дование королем какого-либо лица должно было быть согласо¬
вано с народным собранием72, а королевские люди, превысив¬
шие свои должностные права, облагались штрафом73. Права
короля как суверена на землю были также ограничены. Кроме
личных владений королю в Дании принадлежало «то, что ни¬
кому не принадлежало»74. По «Гулатингу» (рубеж XII в.), ко¬
роль в Норвегии распоряжался поднятой целиной, но не об¬
щинными землями75, да и то прежний владелец обладал преи¬
мущественным правом выкупа такой земли76. В Швеции король
мог продать часть неиспользуемой общинной земли частному
лицу77. Оговаривалось даже право оспаривать размер доходов
с земель и налогов, поступающих королю78. В Норвегии и в
Швеции король мог пожаловать землю на определенных усло¬
виях79. Право набора воинов, причем на оговоренных условиях,
было одной из заметных прерогатив скандинавских королей80.
262

Уже в скандинавских судебниках ощущаются договорные
нотки. В конце же раннего средневековья венгерский король
заключил, одним из первых в эту эпоху, письменный договор с
дворянством — «Золотую Буллу» (1222 г.). В ней он обещал
соблюдать правосудие, собирать лишь узаконенные налоги, не
заставлять служилых воевать за пределами страны, даже уза¬
конил восстание в случае нарушения им Буллы (ст. 2, 3,
7, 31) 81. Этот документ открывает серию подлинных «договор¬
ных» юридических актов (первоначально с «обществом» в це¬
лом), созданных уже на рубеже развитого феодализма (Кор-
чульский статут, 1256 г., в Далмации; Ландслаг короля Маг¬
нуса Эрикссона, 1347 г., в Швеции).
В разбираемых представительных памятниках права истоки
верховной власти чаще выводятся опосредованно, из происхож¬
дения государя. Японский государь представлен прежде всего
как потомок главной богини синто — Аматэрасу и лишь во вто¬
рую очередь — как сакральный повелитель китайского толка.
Для китайского императора эта последняя характеристика,
естественно, становится первоочередной (и единственной),
а непосредственная связь с божеством несколько слабеет. Право
признавало сакральность китайского типа и за правителями
Когурё, Пэкче в Корее, а также за королями Вьетнама. Индий¬
ское право прямо считает царя божественным по природе. Му¬
сульманские судебники, вследствие их частного происхожде¬
ния, не углублялись в эту проблему, однако не оставляли со¬
мнения в «священном» характере особы халифа — преемника
пророка. Мысль о священном характере персоны государя про¬
водится в византийских памятниках права, проскальзывает в
судебники остготов (Италия).
Теоретическое обоснование верховной власти в этих памят¬
никах если и предлагается, то весьма скупо или в иносказа¬
тельной форме. Очевидно, эта тема не всегда входила в задачу
составителей памятников права той эпохи или не соответство¬
вала характеру памятников: либо частного, либо обычно-пра¬
вового, либо государственно-практического. По японскому ко¬
дексу, боги поручили императору ведать делами Поднебесной.
На ее управление, утверждает китайский кодекс, получил
мандат от Неба и китайский император. Мироустроитель-
ная задача поставлена и перед индийским царем, право на¬
зывает его воплощением закона. На автократических прин*
ципах строилась власть византийского императора-принцепса •
и мусульманского халифа,— власть в прочих отношениях весьма
различная.
По-разному охраняло право и саму личность суверена. Тяг¬
чайшая, причем солидарная общесемейная, ответственность
наступала в случае покушения на персону или на основы вер¬
ховной власти государей во всех странах Дальнего Востока,
в Индии, в Византии. Смертной казнью за умысел против жиз¬
ни короля угрожали законы саксов Германии («Саксонский
263

Капитулярий», «Саксонская Правда») и Англии. У первых
смертная казнь полагалась уже за нарушение верности коро¬
лю. Однако во Франции за те же нарушения предусматривалась
лишь уплата вергельда — штрафа («Салическая Правда»).
Чисто «договорные» принципы верховной власти для этой эпо¬
хи— редкость (Венгрия), но те или иные ограничения — от
ощутимых конкретных (Скандинавия), частных (Италия, Ис¬
пания) до общих и косвенных (Япония, Индия, и др.)—встреча¬
ются в праве нередко, чаще — как память родовой «свободы».
При общем сходстве основных функций верховной власти
заметны различия в полноте и четкости определения этих
функций в конкретных памятниках права. Наивысшая степень
определения достигнута в праве Китая, Японии, Вьетнама и,
конечно, Византии. Выделяются религиозная, законодательная,
судебная, правительственная, военная функции. Право отда¬
вало суверенам руководство этими функциями — всеми или от¬
дельными, исключительно или с оговорками. Это руководство
по своему характеру обычно оказывалось либо исключитель¬
ным (законодательная функция), либо конкретным (судебная
апелляционная), либо распорядительным (правительственная,
военная), либо представительным (религиозная функция).
Право Индии прямо узаконивает судебную и военную функции
государя, право Ирана — слитную правительственно-судебную,
право халифата — религиозную, судебную, правительственную,
военную, право англосаксов — законодательную, право сканди¬
навов— оборонную, третейскую.
Функции верховной власти в этих памятниках конкретизи¬
рованы, когда речь заходит о пределах власти, определяемых
ими по сумме прав и обязанностей суверена. Конкретные огра¬
ничения для раннего средневековья редки: японскому импера¬
тору полагалось действовать через правительственный аппарат,
индийскому царю — получать лишь узаконенные налоги и от¬
работки, болгарскому князю — довольствоваться 76 частью
трофеев, киевскому великому князю — ограничиваться сбором
«корма для ближних» людей. Угнетать народ незаконными
поборами запрещало право вестготов, скандинавов, саксов
(в Англии при датчанах), наконец, венгров, у которых такие
пределы очерчивались еще жестче. Обращают на себя внима¬
ние частые правовые ограничения в области взимания налогов
в странах Скандинавии (Швеция).
Место закона по отношению к верховной власти, к ее носи¬
телю не всегда документально зафиксировано. Только визан¬
тийский император поставлен правом откровенно над законом.
Кодексы Японии (и, менее твердо, Китая) отстаивают мысль
о самоценности права в жизни страны и тем самым косвенно
выражают идею, что император руководствуется законом и
охраняет закон. В памятниках других стран содержатся пря¬
мые призывы к правителям охранять законы, даже обычаи (па¬
мятники индусов, вестготов, остготов, скандинавов).
264

Проблема верховной власти в раннем средневековье наибо
лее последовательную разработку получила в праве Византии,
Китая и Японии. Причем очень сложной оказалась система
представлений о верховной власти в Китае, прочно привязан¬
ной к кодексам — в Японии.
Открытое правовое ограничение верховной власти в эту
эпоху — редкость (тем более ограничение «договорного» типа),
и оно обычно связано со стойкостью родо-племенных обычаев.
Чаще оно проявляется в умолчании о тех или иных прерога¬
тивах правителя, в сужении его функций. Это связано не толь¬
ко с характером самих памятников, с традициями развития
права в отдельных странах, но и с реальной исторической дей¬
ствительностью (с переходом от родо-племенного строя или от
уже достигнутой прежней формы государственности к принци¬
пиально новой).
1	Дигесты Юстиниана. Избранные фрагменты. М., 1984; кн. 1, титул I,
ст. 9.
2	Рё-но гигэ (Гражданские законы с комментарием).— Кокуси тайкэй.
Т. XII. Токио, 1900, разд. XXI, ст. 2.
3	Там же, разд. XVIII, ст. 1.
4	Там же, разд. XVIII, ст. 3.
5	Там же, разд. VI, ст. 13, 10.
6	Там же, разд. XVII, ст. 18.
7	Там же, разд. XXIX, ст. 5.
8	Там же, разд. XXI, ст. 9—14, 19, 20, 65, 69.
9	Там же, разд. XXI, ст. 1—8.
10	Там же, разд. XXI, ст. 71.
11	Там же, разд. XXI, ст. 79.
12	Там же, разд. XXI, ст. 75.
13	Там же, разд. XXIX, ст. 41.
14	Ниида Нобору. Торё дзюи (Подборка гражданских законов Тан). То¬
кио, 1964, разд. XXI, ст. 1.
15	Там же, разд. XVIII, ст. 1, 3.
16	Там же, разд. XVI, ст. 11.
17	Там же, разд. XXX, ст. 6.
18	Там же, разд. XXI, ст. 1, 2, 4, 18, 20, 41.
19	Кычанов Е. И. Преступление против императора по традиционному ки¬
тайскому праву.— Четырнадцатая научная конференция «Общество и госу¬
дарство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. 1. М., 1983, с. 136.
20	Там же, с. 136—138.
21	Нихон кодай хотэн (Древние кодексы Японии). Токио, 1892, с. 18.
22	Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней
Азии в древние времена. Т. II. М., 1950, с. 58, 124.
23	Deloustal R. La justice dans l’ancien Annam.— BEFEO. T. XI, 1911,
ст. 410, 411.
24	Там же, ст. 51, 429, 430.
25	The Minor Law Book. Pt. I: Narada — Oxford, 1889, гл XVIII, ст. 53.
26	Там же, гл. XVIII, ст. 21.
27	Там же, гл. XVIII, ст. 6.
28	Там же, гл. XVIII, ст. 8.
29	Там же, гл. XVIII, ст. 7.
30	Там же, Введение, гл. I, ст. 15.
31	Там же, гл. XVIII, ст. 20.
32	Там же, гл. XVIII, ст. 5.
33	Hoadley М. С. An Introduction to Javanese Law: a Translation of and
Commentary on the Agama. Tucson, 1981, ст. 82.
34	Там же, ст. 151.
265

35	Там	же,	ст.	172, 181.
36	Там	же,	ст.	42.
37	Там	же,	ст.	42.
38	Там	же,	ст.	56.
39	Берг, фан ден. Основные начала мусульманского права согласно уче¬
нию имамов абу-Ханифа и Шафии. СПб., 1882, с. 146—149.
40	El-Mawerdi. Le droit du Califat. P., 1925, c. 91—92,	112,	143—147,
150—151.
41	Периханян А. Г. Сасанидский судебник «Книга тысячи судебных ре¬
шений».— Matakdan Ihazar datastan (Транскрипция и перевод пехлевийского
текста). Ереван, 1973, фр. 2, 17—3, 1.
42	Там же, фр. А 27, 5—7.
43	Дигесты Юстиниана. Избранные фрагменты, кн. 1, титул IV, ст. 1.
44	Там же, кн. 48, титул XIX, ст. 1—42.
45	Там же, кн. 1, титул III, ст. 9.
46	Там же, кн. 1, титул III, ст. 31.
47	Там же, кн. 1, титул IV.
48	Там же, кн. 48, титул IV.
49	Эклога. Византийский законодательный свод VIII в. М.,	1965, ти¬
тул XVII, ст. 31.
50	Дигесты Юстиниана, кн. 48, титул IV, ст. 1—6, 9—10.
51	Там же, кн. 48, титул I.
52	Там же, кн. 1, титул X—XXI.
53	Там же, кн. 49, титул XVI.
34 Там же, кн. 49, титул XIV.
55	Эклога, титул XVI, ст. 4.
56	Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Ев¬
ропы. М., 1961, с. 681.
57	Памятники права Киевского государства X—XII вв. М., 1952, ст. 42.
58	Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Ев¬
ропы, ст. 738.
56 Там же, с. 228.
60	Там же, с. 34.
61	Там же, с. 29.
62	Эдикт короля Теодориха Остготского.— Ученые записки МГПИ.
Вып. 217. М., 1964, ст. LV.
63	Там же, ст. LXXIII.
64	Хрестоматия по истории средних веков. Под ред. С. Д. Сказкина. Т. 1.
М., 1961, с. 581.
65	Там же, с. 584.
66	Там же.
67	Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Ев¬
ропы, с. 70.
68	Там же, с. 86.
69	Die Jiitsche Recht. Weimar, 1960, с. 24.
70	Das Ostgotenrecht (Ostgotalagen). Weimar, 1971, гл. 2, ст. LXIII.
71	Там же, гл. 2, ст. XXX; гл. 9, ст. II.
72	Die Jutsche Recht, кн. II, ст. 10.
73	Там же, кн. II, ст. 16.
74	Там же, кн. III, ст. 61.
75	The Older Law of the Gulating: the Earliest Norwegian Laws. N. Y.,
1935, ст. 145.
76	Там же, ст. 271.
77	Das Ostgotenrecht (Ostgotalagen), гл. 7, ст. I, § 2.
78	Das Ostgotenrecht (Ostgotalagen), кн. 10, ст. XXVIII.
79	Там же, гл. 7, ст. I, § 1; The Older Law of the Gulating: the Earliest
Norwegian Laws, ст. 101.
80	Die Jutsche Recht, кн. Ill, ст 7, 8; The Older Law of the Gulating: the
Earliest Norwegian Laws, ст. 306.
81	Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Евро-
«ы, с. 708, 711.

Ю. Д. Михайлова
% ИНСТИТУТ ИМПЕРАТОРСКОЙ ВЛАСТИ В ЯПОНИИ
В ИНТЕРПРЕТАЦИИ ЯПОНСКИХ МЫСЛИТЕЛЕЙ
XVII—XIX вв.
В современной Японии институт императорской власти за¬
нимает важное место в структуре правящих кругов1. Особенно
велика его роль в сфере политики и идеологии. В целях укреп¬
ления своего господства правящие круги Японии умело исполь¬
зуют монархические и националистические предрассудки, ко¬
торые еще сохранились в сознании значительной части японцев,
и всячески стремятся к раздуванию культа императора. Про¬
водятся многочисленные пропагандистские кампании, приуро¬
ченные к празднованию таких дат японской истории, какстоле¬
тие «Мэйдзи исин» (1968 г.), пятидесятилетие (1975 г.) и шести¬
десятилетие (1985 г.) пребывания императора Хирохито на
престоле и т. п. В печати подробно освещаются поездки импе¬
ратора за границу и приемы им зарубежных гостей.
Немалую роль в деле воспитания монархических настроений
у молодежи играет Министерство просвещения. В частности,
в 1965 г. оно разработало программу «Желательный образ
японца», предназначенную для морального воспитания студен¬
тов государственных университетов2. Правящие круги Японии
делают все возможное для возрождения былой роли синто —
религии, утверждающей божественное происхождение импера¬
торской династии. После непродолжительного периода упадка
престижа императорского дома, наступившего в первое после¬
военное десятилетие, сейчас в стране с новой силой возрож¬
даются идеи преклонения перед императором, о чем, например,
свидетельствуют данные опросов общественного мнения 3. В этих^
условиях коммунистическая партия Японии (КПЯ) была вы-’
нуждена исключить из программы партии требование упраздне¬
ния монархии в качестве ближайшей цели своей деятельности.
Одной из целей политики раздувания монархических на¬
строений в стране является стремление показать, что во все
критические моменты японской истории императорский дом
выступал в роли спасителя японского общества, и поэтому у
японского народа традиционно существует благоговейное от-'
ношение к императору. Все сказанное выше подтверждает

необходимость исследования подлинной роли института импе¬
раторской власти на всем протяжении истории Японии.
Особого внимания в этом плане заслуживает период идеоло¬
гической подготовки буржуазной революции 1867—1868 гг.,
которая, как известно, прошла под флагом реставрации импе¬
раторской власти. Рассмотрение в данной статье вопроса об
интерпретации института императорской власти в учениях
японских мыслителей периода Токугава (1603—1867) позво¬
ляет проследить, каким образом в недрах феодального общест¬
ва созревала идея «почитания императора» (сонно), под эгидой
которой и произошла буржуазная революция.
Институт императорской власти в Японии с начала его воз¬
никновения был непосредственно связан с японской религией
синто. Согласно синтоистским верованиям, императоры счита¬
лись прямыми потомками богини Солнца Аматэрасу, обладаю¬
щими в силу своего происхождения рядом уникальных свойств
(харизмой), которые они получали по наследству от своей пра¬
родительницы. При вступлении на престол совершалась цере¬
мония «великого вкушения» (дайдзёсай) 4, призванная обеспе¬
чить распространение харизмы императора на общество. При¬
обретение харизмы сопровождалось получением трех регалий
императорской власти — зеркала, яшмы и меча, которые, по
синтоистской мифологии, Аматэрасу вручила своему внуку Ни-
ниги-но микото, посылая его править на землю.
Древние японцы верили, что поклонение Аматэрасу и осу¬
ществление богослужений в ее честь оказывает благоприятное
воздействие на управление страной, приносит удачу в военных
делах, сельскохозяйственных работах и т. п. и считали, что
только кровный потомок богини Солнца обладает способностью
вступать с нею в контакт, воспринимать ее указания и извле¬
кать пользу из ее божественной силы. Именно в этом и про¬
являлась харизма императора. Человек, не связанный узами
кровного родства с Аматэрасу и не получивший, следовательно,
от нее харизму, но оказавшийся на престоле, мог лишь навлечь
на страну несчастья5.
В VIII в. император был верховным главнокомандующим,
высшей апелляционной инстанцией, источником законодатель¬
ных и исполнительных распоряжений, т. е. в то время институт
императорской власти объединял политические и религиозные
функции6.
В дальнейшем процессе исторического развития Японии им¬
ператор был отстранен от реальной политической власти7,
а представление о том, что синтоистские обряды, связанные с
поклонением Аматэрасу, может осуществлять только импера¬
тор, привело к абсолютизации его сакральных функций. Управ¬
ление страной переходило от одних правителей к другим, но
император всегда оставался верховным синтоистским жрецом,
своего рода сакральным символом государства. Акцент на важ¬
ность наследования престола по линии кровного родства при¬
268

вел к формированию убеждения в том, что в Японии с неза¬
памятных времен правит одна и та же династия императоров.
Это сделало невозможным применение по отношению к японско¬
му государю китайской концепции «Мандата Неба», предусмат¬
ривавшей возможность перехода власти от одной династии к
другой в том случае, если действия ее представителей приходи¬
ли в несоответствие с «Волей Неба», т. е. если они начинали
править в своих корыстных целях и забывали об интересах на¬
рода и страны.
Идея божественности и непрерывности императорской ди¬
настии стала, таким образом, «сквозной» идеей, пропагандиро¬
вавшейся в сочинениях многих средневековых японских авто¬
ров. Так, она присутствует уже в древнейших памятниках
японской письменности «Кодзики» («Записи о делах древности»,
712 г.) и «Нихон сёки» («Анналы Японии», 720 г.). Божест¬
венность и непрерывность императорской династии выдвигались
в качестве одного из основных принципов японской истории в
двух видных исторических сочинениях средневековья: «Гукан-
сё» («Записки глупца»), написанных священнослужителем сек¬
ты тэндай Дзиэном (1155—1225) в 1219 г., и «Дзинно сётоки»
(«Записки о прямом наследовании богов и императоров»), соз¬
данных в 1339—1343 гг. политическим деятелем и ученым Ки-
табатакэ Тикафуса (1293—1354). Японский ученый Цукамото
Ясухико и американский ученый П. Варли отмечают, что оба
сочинения появились в кризисные моменты японской истории —
накануне смуты периода Дзёкю и реставрации Кэмму8. Оче¬
видно, Дзиэн и Китабатакэ Тикафуса видели в непрерывности
императорской династии залог стабильности японского об¬
щества.
Во время междоусобных войн второй половины XVI в. Оды
Нобунага и Тоётоми Хидэёси9 использовали престиж импера¬
торского дома в борьбе за объединение страны и даже при¬
влекали императоров к участию в управлении государством.
Так, в 1588 г. Хидэёси пригласил к себе во дворец императора
Го-Едзэй, с которым был в дружеских отношениях, представи¬
телей придворной аристократии и феодальных князей и потре¬
бовал у последних дать клятву, в которой, в частности, говори¬
лось: «Клянемся, что мы, наши дети и наши потомки будем
сурово расправляться со всеми, кто осмелится незаконным пу¬
тем посягнуть на собственность императора и императорских
придворных. Мы никогда не осмелимся нарушить приказы его
светлости Хидэёси»10. Характерно, что Хидэёси стремился пред¬
ставить себя истинным защитником интересов императора. Та¬
кую же политику продолжал и Иэясу (1542—1616), основатель
сёгуната Токугава. Другими словами, для достижения полити¬
ческого объединения страны была необходима не только сила,
но и авторитет, и такой авторитет был найден в лице импера¬
тора.
Сёгуны Токугава стали использовать авторитет императора
269

для укрепления своей власти. Иэясу обставил небывалой рос¬
кошью осуществление императором его религиозных церемоний
и увеличил размер своих подношений ему. Вместе с тем сёгуи
резко ограничил свободу императора, возможности его передви¬
жения по стране, определил круг его общения. Даже влиятель¬
ные даймё юго-западных княжеств, которые были относитель¬
но независимы от сёгуна, не могли вступать в контакт с импе¬
ратором без ведома и разрешения сёгуна. Кроме того, при
императоре находился кампаку (канцлер, главный советник),,
без одобрения которого ни одно решение императора не приоб¬
ретало силу (впрочем, император мог выносить решения только
в отношении дел собственно императорского двора). Номиналь¬
но кампаку назначался императором из числа пяти регентских
домов, но фактически зависел от сёгуна и был средством воз¬
действия последнего на императора. Таким образом, почитая к
превознося императора, сёгуны Токугава полностью отстранили
его от политических дел.
В качестве официальной идеологии Японии сёгуны Току¬
гава использовали конфуцианство. Концепция «Мандата Неба»
была предложена конфуцианским ученым Хаяси Радзан (1583—
1657) для обоснования прихода к власти Токугава. Характерно,
что при этом считалось, что «Мандат Неба» перешел к Току¬
гава Иэясу от Хидэёси, а временем и местом его передачи рас¬
сматривалась битва при Сэкигахара 1600 г., когда войска Иэ¬
ясу одержали победу над сторонниками Хидэёси. По официаль¬
ной идеологии, сёгуны считались единственными законными
правителями страны, являющимися объектом «великого' мо¬
рального долга» (принципа лояльности и безоговорочного под¬
чинения низшего высшему) со стороны подданных. Однако эта
концепция не давала никакого объяснения положению импе¬
ратора.
В XVII в. в Японии стали появляться различные учения, ав¬
торы которых стремились дать объяснение положению импера¬
тора, обосновать его абсолютный авторитет и определить вза¬
имоотношения между императором и сёгуном. Эти учения фор¬
мировались, с одной стороны, под воздействием конфуцианства,
и в частности конфуцианского принципа «исправления имен»
(явления и вещи должны соответствовать тому смыслу, кото¬
рый вложен в их наименование), с другой стороны, под влия¬
нием синтоизма с присущим ему акцентом на непрерывность
и божественность императорской династии. Даже Хаяси Рад¬
зан, состоявший на официальной службе у сёгунов Токугава,
в своих сочинениях неоднократно превозносил императорский
дом. «Начиная с императора Дзимму императорская династия
в нашей стране одна и та же, она продолжается на протяжении
130 поколений. В Китае и других странах нет примеров подоб¬
ной вечности. Сколь же это прекрасно!» — писал он11.
Будучи конфуцианцем и в то же время отдавая дань син¬
тоистским традициям, Радзан пошел по пути отождествления
270

трех синтоистских регалий императорской власти с тремя кон¬
фуцианскими добродетелями: зеркала с мудростью, яшмы с
гуманностью, меча с мужеством. Сама по себе идея придания
этических характеристик регалиям императорской власти не
была нова. Она берет начало в концепциях Исэ синто, где ее
заимствовал Китабатакэ Тикафуса и высказал затем в «Дзинно
сётоки». Тикафуса утверждал, что императоры должны в своем
поведении руководствоваться добродетелями. Конкретное про¬
явление этого он видел в том, что императоры назначают на
должность правителя страны «тех, кого следует», а сами не
вмешиваются в управление. К числу «тех, кого следует назна¬
чать», Тикафуса относил представителей дома Фудзивара, за¬
нимавших в IX—XI вв. должности 'кампаку и сэссё (регентов)
при малолетних императорах и являвшихся фактическими пра¬
вителями страны. В сочинениях многих японских мыслителей
XVII в. идея о том, что императоры «поручают» управление
страной другим, а сами пребывают вне политики, получила
большое распространение, однако в качестве полномочного
представителя императора стал рассматриваться уже не Фудзи¬
вара, а Токугава.
Проблема интерпретации института императорской власти
занимает видное место в учении Кумадзава Бандзан (1619—
1691). Бандзан считал, что император является объектом «ве¬
ликого морального долга», и обосновывал это следующим об¬
разом. Три синтоистские реликвии символизируют три доброде¬
тели. Их принадлежность императорскому роду, начиная с
Аматэрасу, обусловливает качественно иную природу импера¬
торов по сравнению с другими людьми. Именно поэтому пра¬
родительница императорского рода смогла вывести народ Япо¬
нии из состояния варварства и невежества: «В те далекие вре¬
мена, когда люди еще вели себя словно птицы и животные,
благодаря божественной добродетели Аматэрасу и ее потом¬
ков.., были установлены этические нормы и люди узнали, что
существует ритуал» 12.
Далее Бандзан рассуждает о том, что в Японии одни воен¬
ные правители сменяли других, все они были людьми нециви¬
лизованными и правили благодаря военному искусству, по
сути же ничем не отличались от крестьян. «Если бы не импера¬
торский двор, эти частые перемены превратили бы нас через
200—300 лет в варваров. Однако благодаря тому, что сущест¬
вует императорский двор, в стране царит мир»,— заключает-
мыслитель13. Таким образом, сёгун здесь ассоциируется с воен¬
ным началом, а император — с культурным, благодаря своим
добродетелям он предстает как источник мира и гармонии.
Кумадзава Бандзан был одним из первых мыслителей пе¬
риода Токугава, кто четко определил отношения между импе¬
ратором, сёгуном и подданными. По его мнению, сёгун должен
показывать феодальным князьям образец почитания императо¬
ра, тогда и они будут оказывать ему соответствующее уваже¬
271

ние. «Чтобы человек, родившийся вне сферы цивилизации (т. е.
сёгун.— Ю. М.)у мог управлять страной, он должен почитать
древние обряды, любить музыку древних, почитать император¬
ский двор и объяснять всем, в чем состоит долг господина и
подданных. Тогда народ, увидев это, будет также оказывать
ему [сёгуну] почтение»,— писал Бандзап14. В сущности, это
было применением конфуцианской идеи о том, что правитель
своим добродетельным поведением должен и других побуждать
к тому же. Вывод, следовавший из учения Бандзан, состоял в
том, что император стоит на недосягаемой высоте, он небесный
правитель (тэнно) и как бы освобождается от реальной поли¬
тической власти, в то время как сёгун, военный правитель, не
может подняться до положения императора, но обладает
властью и является правителем страны.
В сущности, те же идеи, но несколько в иной интерпретации
излагались Ямадзаки Ансай (1618—1682). Ансай считал, что
император является наивысшим выражением идентичности
Неба, земли и человека. Он не «Сын Неба», как в Китае,
а сам — Небо, а поэтому достоин абсолютного и безусловного
почитания. В противоположность конфуцианской идее о том,
что правителем становится добродетельный человек, Ансай счи¬
тал, что через три синтоистские реликвии добродетель пере¬
дается от императора к императору и даже если император
не был добродетельным до восшествия на престол, то с полу¬
чением регалий императорской власти его действия «приходят
в соответствие с Путем», он становится добродетельным15.
Учение Ямадзаки Ансай получило в Японии большое распро¬
странение, число его сторонников превышало 6 тыс. человек.
Последователем Ансай был ученый Такэноути Сикибу (1712—
1767), приложивший немало усилий для распространения идей
учителя среди придворной аристократии в Киото, в том числе
и в окружении императора Момодзопо. В представлении Такэ¬
ноути Сикибу право императора на власть гарантируется его
божественным происхождением, но реализация этого права за¬
висит от совершенствования императором своих добродетелей
через учение. Причину упадка императорской власти Сикибу
видел в том, что император не обладает достаточной ученостью,
а следовательно, и добродетелью. Он призывал приближенных
императора «поднять его ученость» и считал, что с достиже¬
нием этого сёгун будет вынужден передать императору управ¬
ление страной. Семнадцатилетний император Момодзоно стал
проявлять интерес к учению Такэноути Сикибу и слушал его
лекции по «Нихон сёки». Естественно, это вызвало недовольст¬
во со стороны сёгуна. Сикибу был арестован и в 1767 г. выслан
из Киото, что произвело большое впечатление на современ¬
ников.
В том же году в Эдо казнили другого сторонника идеи по¬
читания императора — Ямагата Дайни (1725—1767). В своем
учении он утверждал, что «божественные императоры являют¬
272

ся основой страны, создателями Пути, им принадлежат глав¬
ные заслуги в распространении цивилизации в древности». Од¬
нако «с перенесением столицы на восток (в Камакура.— Ю. М.)
люди стали ценить только военное искусство, предали забве¬
нию ученость... Я не признаю никаких заслуг правительства
со времени эры Дзюэй и Бундзи»16,—писал Ямагата Дайни.
По его мнению, если «один-два верных подданных приложат
усилия, власть императора сможет приобрести свое былое мо¬
гущество». Таким образом, Такэноути Сикибу и Ямагата Дай¬
ни впервые поставили вопрос о возможности реставрации власти
императора.
Несколько иную трактовку идея почитания императора по¬
лучила в учении ведущего представителя Школы националь¬
ных наук Мотоори Норинага (1730—1801). Особенность его
учения заключалась в том, что причину социально-экономиче¬
ского упадка японского общества Норинага видел в распростра¬
нении в Японии китайской культуры и философии, прежде
всего конфуцианства.
При обосновании идеи почитания императора единствен¬
ными критериями, признававшимися Норинага, являлись не¬
прерывность и вечность императорской династии, ее происхож¬
дение от Аматэрасу, тогда как добродетель императора, с его
точки зрения, значения не имела: «В божественной стране со
времен века богов установлены различия на монарха и под¬
данных. Монарх почитается в силу его происхождения. Почи¬
тание основывается не на добродетели, а на происхождении.
Человек низкого происхождения, сколь бы добродетельным он
ни был, никогда не сможет занять место императора. Поэтому
статусы императора и подданных останутся неизменными на
десять тысяч лет» ,7. Именно в существовании единой и непре¬
рывной императорской династии Норинага видел залог мира
и процветания страны. Ссылаясь на примеры из древней исто¬
рии, он писал, что недостаточно почтительное отношение к им¬
ператору в прежние времена было причиной смут и беспоряд¬
ков в стране, и только «когда два полководца [Ода Нобу-
нага и Тоётоми Хидэёси] поставили императорский дом на
должную высоту и стали почитать его, в стране воцарился
мир»18.
Поэтому, с точки зрения Норинага, истинный Путь поддан¬
ных состоит в том, чтобы безоговорочно, всем сердцем (букв,
«рассматривая сердце императора как свое») подчиняться воле
императора, не задаваясь вопросом о его добродетелях и пра¬
вильности его действий. Как и другие мыслители периода Току-
гава, Норинага считал, что сёгуны Токугава получили власть
в «соответствии с замыслами Аматэрасу и правят по поручению
императорского дома». Следовательно, только должное почи¬
тание императора со стороны сёгуна является гарантией его пре¬
бывания у власти. Таким образом, власть сёгуна носит услов¬
ный и, потенциально, временный характер. Признание условно¬
18 Зак. 550
273

сти власти Токугава в сочетании с общей антиконфуцианской
направленностью взглядов Норинага придавало его учению
оппозиционный характер.
В целом во всех рассмотренных выше учениях японских
мыслителей XVII—XVIII вв. вопрос стоял лишь о повышении
пиетета по отношению к императору как к сакральному сим¬
волу государства.
Новый этап в трактовке института императорской власти
связан с деятельностью представителей поздней Школы Мито
(первая половина XIX в.). В это время резко обострился со¬
циально-экономический кризис японского феодального общест¬
ва, что нашло отражение в сочинениях представителей Школы
Мито Аидзава Сэйсисай (1782—1863), Фудзита Токо (1805—
1855) и др. Критикуя политику правительства Токугава, его
неспособность преодолеть социально-экономические трудности,
они подчеркивали, что Токугава не защищают интересы под¬
данных, следовательно, подданные не могут оказывать им долж¬
ное почитание. Сложность внутреннего положения в Японии
усугублялась нависшей угрозой извне. Неспособность сёгуна
улучшить экономическую ситуацию в стране и дать должный
отпор иностранцам стала трактоваться как проявление непоч¬
тительного отношения к императору19. В этих условиях и роди¬
лась новая интерпретация института императорской власти.
Представители Школы Мито поставили вопрос о предостав¬
лении императору политической власти. Таким образом, появил¬
ся лозунг свержения сёгуната Токугава (тобаку). Идея рестав¬
рации императорской власти стала удобным средством для
объединения разнородных социальных слоев во время буржуаз¬
ной революции.
Следовательно, на рубеже XVI—XVII вв. авторитет инсти¬
тута императорской власти использовался в целях достижения
объединения страны. С конца XVII и на протяжении XVIII в.,
когда стали проявляться признаки разложения феодального
общества, японские мыслители того времени видели в инсти¬
туте императорской власти залог стабильности современного
им общества, мира и процветания страны, а потому призывали
к проявлению большего пиетета по отношению к императору.
Когда же внутренний кризис феодализма был усугублен угро¬
зой колониального порабощения Японии западными держава¬
ми, родилась идея передачи политической власти от сёгуна к
императору. В период идеологической подготовки буржуазной
революции в Японии концепция почитания императора сыгра¬
ла прогрессивную роль.
Длительный процесс созревания концепции почитания им¬
ператора в недрах японского общества XVII—XIX вв. и пре¬
вращение ее в ведущую идею буржуазной революции, сохра¬
нение монархии после революции и даже усиление ее социаль¬
но-политической значимости обусловили исключительно боль¬
шое место идей монархизма в идеологии буржуазной Японии.
274

Отсюда берет начало присущая официозной японской историо¬
графии тенденция приписывать все успехи капиталистического
развития страны императорской власти, ее божественному про¬
исхождению, а также использование правящими кругами совре¬
менной Японии института императорской власти в целях воз¬
действия на общественное сознание.
1	Подробнее см.: Латышев И. А. Роль императора в системе господства
правящих кругов Японии.— Правящие круги Японии: механизм господства.
M.	, 1984, с. 176—189.
2	Нанивская В. Т. Роль морального воспитания в формировании японских
националистических воззрений и «японского национального характера».—
Дальний Восток и Юго-Восточная Азия. История, экономика и культура. М.,
1984, с. 227.
3	Латышев И. А. Роль императора в системе господства правящих кругов
Японии, с. 187.
4	Церемония «дайдзёсай» совершалась и при вступлении на престол им¬
ператора Хирохито.
5	X. Вебб приводит по этому поводу пример из «Гэндзи моногатари».
У принца Гэндзи и императрицы родился сын, которого император ошибочно
считал своим родным сыном и назначил наследником престола. Когда же
юный император взошел на престол, стали наблюдаться необычные астроно¬
мические явления (движения планет, затмения солнца и т. п.), считавшиеся
дурными предзнаменованиями. Никто не мог понять их причину, и только
Гэндзи, настоящий отец императора, догадывался о ней. Когда юный импера¬
тор узнал секрет своего рождения, он решился отречься от престола. Конеч¬
но, делает вывод X. Вебб, этот эпизод из «Гэндзи моногатари» нельзя рас¬
сматривать как исторический факт, но он показывает, насколько серьезно от¬
носились японцы к соблюдению принципа наследования престола по линии
прямого родства (Webb Н. The Japanese Imperial Instition in Tokugawa Japan
N.	Y.—L., 1968, c. 4—13).
6	Воробьев M. В. Верховная власть no японскому праву VIII века (Опыт
сравнительной характеристики).— Научная конференция «Государство в до¬
капиталистических обществах Азии». Тезисы. М., 1984, с. 21.
7	Начало процесса отстранения императора от реальной политической вла¬
сти можно отнести к IX в. Государственная власть постепенно сосредоточи¬
валась в руках дома Фудзивара, и императоры должны были брать себе
жен из этого дома. Лишая императоров реальной власти, Фудзивара прави¬
ли в качестве канцлеров или регентов при малолетних императорах, которых,
когда они достигали зрелого возраста, вынуждали отрекаться от престола и
постригаться в монахи. В XI в. утвердилась новая форма правления — инсэй
(система экс-императоров). Императоры отрекались от престола в пользу
сыновей.
8	Смута периода Дзёкю — попытка экс-императора Го-Тоба в 1221 г.
вернуть себе реальную власть, окончившаяся неудачей.
Реставрация Кэмму (1334—1336)—попытка императора Го-Дайго рестав¬
рировать власть императора. См.: Kitabatake Chikafusa. A. Chronical of Gods
and Sovereigns. Перевод с японского и вступительная статья П. Варли.
N. Y.— L., 1980, с. 5—6.
9	Ода Нобунага (1534—1582) начал борьбу за прекращение междоусо¬
биц и объединение страны, его политику продолжил Тоётоми Хидэёси (1536—
1598), в 1590 г. ставший фактическим диктатором страны.
10	Webb Н. The Japanese Imperial Institution in Tokugawa Japan. N. Y.—
L., 1968, c. 56.
11	Earl D. Emperor and Nation in Japan. Seattle, 1964, c. 21.
12	Webb H. The Japanese Imperial Institution in Tokugawa Japan, c. 171.
13	Там же, с. 171 —172.
14	Там же, с. 172.
15	Earl D. Emperor and Nation in Japan, c. 56.
18*
275

16	Эра Дзюэй— 1182—1183 гг.; эра Бундзи— 1185—1190 гг. «Со времен
эры Дзюэй и Бундзи» означает «с установлением сёгуната Камакура» (1192—
1333).
17	Мотоори Норинага. Кудзубана (Цветы пуэрарии).— Дзэнсю (Полное
собрание сочинений). Т. VIII. Токио, 1972, с. 153.
18	Мотоори Норинага. Тама кусигэ (Драгоценная лакированная шкатулка
для гребней).— Нихон котэн бунгаку тайкэй (Серия книг по классической
японской литературе). Т. 97. Токио, 1966, с. 336.
19	В 1853—1854 гг. США настойчиво требовали от Японии открытия стра¬
ны и заключения соглашения о торговле и угрожали в случае отказа приме¬
нить военную силу. Сёгунское правительство, находясь в затруднительном
положении, предприняло необычный шаг — обратилось к императорскому
двору за советом о дальнейшем курсе внешней политики. Сёгун рассчитывал,
что император, как всегда, предоставит ему право действовать по собствен¬
ному усмотрению. Однако императорский двор высказался за проведение
традиционной политики изоляции. Правительство Токугава, наоборот, было
склонно открыть страну для США.

А. С. Мартынов
ОФИЦИАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ ИМПЕРАТОРСКОГО КИТАЯ
В многообразии официальных идеологий добуржуазного
периода истории человечества на всем земном шаре Восточная
Азия, несомненно, выделяется наличием в странах этого регио¬
на идеологических систем, структурные особенности которых
до сих пор с большим трудом осознаются европейскими иссле¬
дователями 1 и на которые в силу этого не обращается доста¬
точного внимания. Среди этих особенностей следует выделить
две: господство в официальной идеологии этико-политической
доктрины конфуцианства, а также параллельное и сравнитель¬
но мирное сосуществование нескольких религий, не претендо¬
вавших на монополию и не деливших своих последователей ни
по этнографическому, ни по географическому, ни по какому
бы то ни было иному признаку. Нам кажется, что эти харак¬
терные черты духовной жизни добуржуазного Дальнего Восто¬
ка объясняются не специфическим подходом его народов к ре¬
лигии или особой приверженностью к рационализму, а своеоб¬
разной структурой идеологической надстройки в этих странах,
которая с наибольшей четкостью проявилась в Китае. Отличие
этой структуры от тех, которые наблюдаются в христианском
или мусульманском мире, состоит в том, что официальная идео¬
логия императорского Китая представляет собой не монолит,
а совокупность разнородных, но взаимосвязанных систем.
В центре ее находится доктрина императорской власти, которая
определяла как статус, так и функции остальных частей этого
сложного идеологического комплекса. Столь исключительное
положение доктрины императорской власти объяснялось тем,
что она являлась теоретическим обоснованием и «дополне¬
нием» монархии, которая, совмещая сакральные и политиче¬
ские функции, обеспечивала себе тем самым в Китае, как и •
во всей Восточной Азии, наиболее высокий сакральный статус
в данном обществе, статус, который не могла оспорить ни одна
религиозная или идеологическая система, в том числе и кон¬
фуцианство.
Сакральность монархии и ее доктрины основывалась на их
связи с обширной совокупностью народных ве^ваний, кото¬
рая оказалась столь прочной, что ее не смогла разорвать даже
мировая религия этого региона — буддизм. По нашему мнению,
277

данное обстоятельство имеет фундаментальное значение. Имен¬
но оно позволяет разделить все идеологические системы сред¬
невековья на две части.
Первая — та, где мировые религии добиваются монопольно¬
го идеологического господства, в том числе и над государст¬
вом, где, иными словами, государство для сакрализации и ле¬
гитимации политической власти заимствует сакральный авто¬
ритет господствующей религии. Христианский и мусульманский
культурные регионы служат наилучшим примером подобного
положения.
Вторая — та, где монархия сохраняет самостоятельную сак-
ральность, основанную на автохтонном фундаменте народных
верований.
Конечно, носителям европейского сознания первое положе¬
ние кажется нормой, а второе — если не курьезом, то довольно
странной особенностью. Между тем в исторической ретроспек¬
тиве именно Восточная Азия и ее религиозно-идеологические
системы представляются гораздо более «естественными», не¬
жели ситуация в христианском или мусульманском ареале. Ибо
сакральные монархии Восточной Азии могут быть интерпрети¬
рованы как непосредственное продолжение непрерывной линии
развития священных функций высшей политической власти,
линии, идущей от глубокой древности, которая является объек¬
том исследования для этнографов, религиоведов и специалистов
по мифологии. Основанием же для сближения столь отдаленных
эпох служит тот тип сакрализации института монархии, с кото¬
рым мы сталкиваемся в Восточной Азии. Иными словами, ока¬
зывается, что свойственная Средиземноморью схема развития
религий — локальный культ, совокупность общегосударственных
верований, мировая религия — неприменима к Восточной Азии,
где наблюдаются лишь две фазы этого развития и где мировая
религия «мирно» включается в качестве одного из компонентов
в официальный пантеон. Последнее обстоятельство чрезвычай¬
но существенно для историка-медиевиста, поскольку эта опе¬
рация не приводит к привычному для него «разрыву культур¬
ного континуума» и всем тем последствиям, которые из этого
разрыва следуют.
Возвратимся к сакральности. Существует мнение, что древ¬
нейшей формой религии была религия царской власти. Неза¬
висимо от того, справедливо это мнение или нет, можно ска¬
зать, что сакрализация власти — феномен очень древний и что
она намного старше государства. Как убедительно показали
многочисленные исследования этнографов2, уже в родо-племен¬
ных общностях власть вождей была соединена со сложной
системой религиозных верований и мифологических представ¬
лений, наиболее наглядно демонстрируемых в ритуале. Клас¬
сической в этом отношении считается работа Дж. Фрэзера «Зо¬
лотая ветвь», само название которой, намекающее на хорошо
известный сюжет из древнеримской мифологии, указывает на
278

первостепенное значение «царской темы» в мифологии различ¬
ных народов мира.
Согласно мнению Дж. Фрэзера и его последователей, на
определенной стадии развития человеческого общества носи¬
тель высшей политической власти воспринимается коллективом
как воплощение силы сезонного плодородия3 и гарант сохране¬
ния такого порядка в мире, который необходим данному коллек¬
тиву для продолжения его существования. В отличие от об¬
ществ, где господствуют мировые религии, такой монарх-га-
рант непосредственно, без участия какого-либо религиозного
института, связан с потусторонней сферой. Более того, он обла¬
дает монополией на эту связь, через нее получает свыше благо¬
дать, которая в какой-то мере воплощается непосредственно в
•его личности, что превращает управляемый им коллектив в
зону персонального благого влияния монарха, а самого монар¬
ха— в получателя благодати свыше и распространителя ее на
внешний мир. По нашему мнению, вся эта совокупность пред¬
ставлений чревычайно напоминает то, что мы называем «тео¬
рией императорской власти в Китае»4.
В силу того что традиционное китаеведение, вслед за Кон¬
фуцием, не «любило говорить о духах»3 и совершенно не инте¬
ресовалось этой сферой, теория императорской власти осталась
белым пятном на карте китайской духовной культуры. Нам ка¬
жется, что здесь следует сказать несколько слов о том, почему
сложилось такое положение и почему оно должно быть из¬
менено.
Европейская синология, изучая идеологию Китая, очень дол¬
го не могла освободиться от гипноза европейской идеологиче¬
ской структуры, полагая, что в императорском Китае, так же
как в христианском и мусульманском мире, духовная монополия
должна целиком принадлежать какой-то одной религиозно¬
идеологической системе и что ею является конфуцианство. Но
при таком подходе конфуцианство оказывается довольно труд¬
ным объектом изучения. В результате чего многие синологи
вплоть до сегодняшнего дня тщетно пытаются выяснить, яв¬
ляется ли конфуцианство религией или нет, а если не является,
то чем же можно объяснить существование столь странного
официального рационализма в такое неподходящее для него
время, как средние века. Что же касается императорского ри¬
туала, то он оказался лишенным какого бы то ни было смысла
и не имеющим никакого влияния на духовную культуру Китая.
Такое отношение к ритуалу имеет под собой некоторые
основания. Дело в том, что императорский ритуал и сопутст¬
вующие ему представления о характере императорской власти,
в отличие, скажем, от концепции священного царя, не занимали
значительного места в духовной культуре всей страны, замы¬
каясь почти полностью на институте монархии, п чем и коре¬
нится, по-видимому, причина столь долгого игнорирования их
синологами-медиевистами. Однако то место, которое они все-
279

таки занимали, было хотя и небольшим, но зато самым высо¬
ким и в социальном, и в политическом, и в сакральном отно¬
шении, что имело следствием десакрализацию всего остального
религиозно-идеологического комплекса. Этим влияние импера¬
торского ритуала и сопутствующих ему идей далеко не исчер¬
пывается. Главной была их структурообразующая функция.
Именно они соединяли все остальные части культурного комп¬
лекса в единое целое, указывая на место и функции составляю¬
щих его частей, которые, по нашему мнению, могут быть адек¬
ватно понятны лишь как компоненты единой структуры.
Естественно, возникает вопрос: по каким же источникам
можно изучать эту столь важную часть духовной культуры им¬
ператорского Китая? Ответ оказывается удивительно простым:
по ритуальным текстам. Официальные династийные истории в
разделе «Музыка» содержат тексты, которые исполнялись при
жертвоприношениях и официальных церемониях. Эти произве¬
дения почти обойдены вниманием исследователей6, не говоря
уже о менее доступной специальной ритуальной литературе..
Вторым важным источником для изучения императорской
идеологии являются официальные документы, вернее, их ввод¬
ная, теоретическая часть. Таких документов сохранилось вели¬
кое множество и в самих династийных историях, и в специаль¬
ных сборниках. И ритуальные и официальные тексты дают нам,,
как теперь принято говорить, «модель мира», резко отличаю¬
щуюся от привычной конфуцианской системы понятий. Инте¬
ресно отметить полное сходство «моделей» в ритуальных и
официальных текстах, что является прекрасным подтвержде¬
нием функции ритуала: служить сакральным фундаментом им¬
ператорской власти. Не менее интересна и стабильность их:
от Хань (206 г. до н. э.— 200 г. н. э.) и до Цин (1644—1911)
содержание ритуальных текстов и основанных на них теоре¬
тических преамбул официальных документов не меняется. Эта
способность данной «модели мира» к консервации в обозри¬
мый срок позволяет проецировать данное свойство на глубокую
древность, что делает наше сближение ее с мифом священного
царя еще более обоснованным, поскольку дает возможность
предполагать некую долгую предысторию. Кроме того, с такой
стабильностью связана и структурная устойчивость всего ре¬
лигиозно-идеологического комплекса императорского Китая, ко¬
торый за указанный период также не претерпел значительных
структурных изменений, что еще раз позволяет указать на
важность структурообразующих функций теории императорской
власти.
Справедливость высказанных нами соображений, носящих,,
и это надо подчеркнуть, сугубо предварительный характер,,
лучше всего может быть оценена на материале ряда ритуаль¬
ных текстов, которые дадут возможность читателю самому ре¬
шить вопрос, похожа ли концепция власти в китайских ри¬
туальных текстах на миф о священном царе, или она все-таки
280

должна рассматриваться как часть конфуцианской этико-по¬
литической доктрины.
Перейдем непосредственно к анализу некоторых ритуальных
текстов. Нам кажется, что для нашей цели лучше всего взять
какой-нибудь один ритуальный текст и сравнить высказанные
в нем положения с аналогичными положениями в других текс¬
тах, отметив их повторяемость. Остановимся па «Песнопениях
на новогодней церемонии» при династии Цзинь (265—420), про¬
изведении, достаточно типичном и показательном в интересую¬
щем нас отношении:
Просветлен, просветлен совершенномудрый владыка,
Он драконом парит в небесах.
[Сердцем] он составляет единство с духовно-божественной
[сферой],
Силой дэ он проник в сокровенно-таинственные [пределы].
Подняв голову вверх, взираем на ясные облака изменений,
Опустив голову вниз, наблюдаем могучие питающие потоки 7.
[Наш владыка] получает помощь от духов,
И так будет десять тысяч лет!8
Отметим прежде всего, что получающий новогодние поздрав¬
ления монарх расположен по отношению к поздравляющим его
на ярко выраженной высоте — в небесах, в тех сферах, кото¬
рые характеризуются как «духовно-божественные» (лин) и
«сокровенно-таинственные» (ю-сюань). В более дословном пе¬
реводе «ю» можно передать как «темный». В текстах, подобных
приведенному, «ю» обозначает потустороннюю сферу, в отли¬
чие от посюстороннего мира, который характеризуется как
«светлый» и «ясный», «проявленный» (мин, сянь). Различные
сочетания с «ю» указывают на отличие потусторонней сферы
от данного мира:	«ю-сюань» — «сокровенно-таинственная»,
«ю-мин» — «сокровенная и темная». Как правило, ритуальные
тексты подчеркивают единство монарха с этой сферой: «вели¬
кая гармония распространилась повсюду, она проникла и [в пре¬
делы] сокровенного и темного»9. Легко догадаться, что поту¬
сторонний мир описывается в ритуальных текстах как «темный»
по причине его инородности нашему миру и недоступности для
простых смертных. Ритуальный текст в отличие от наиболее
типичных конфуцианских рассуждений на данную тему пони¬
мает верхние области мира как место обитания множества ду¬
хов, а не как воплощение некой безличной природной законо¬
мерности, управляющей мировой гармонией. В этом нас убеж¬
дает огромное число ритуальных текстов, прямо указывающих
на «сто духов» как на важнейший элемент ритуальной модели
мира. Вот отрывок из «Песнопений при пяти жертвоприноше¬
ниях Небу и Земле в пригородах столицы» династии Цзинь:
Небесная благодать снизошла на Цзинь,
Ее мандат пребывает вечно новым,
Она продолжила дело Вэй,
И накрыла [своей властью] черноголовых.
281

Радость достигает Божественного Неба,
А заботливость [Цзинь] устанавливает гармонию среди
ста духов.
Духи земной и небесной сферы прибывают в порядке
[к алтарю],
Благодать, [ниспосланная ими], уже достигла [нас].
Аналогичную картину рисует и «Песнь при вечернем осмот¬
ре жертвенной утвари [накануне] жертвоприношения Небу и
Земле» в Минтане:
0.	сколь божественная Цзинь!
Время приняло ее благую силу дэ.
[Цзинь] продолжает дело Неба,
Она облагодетельствовала десять тысяч государств.
Поскольку десять тысяч государств облагодетельствованы,
То духи подтверждают [свое расположение] благими
знамениями 10.
Из ритуальных песнопений династии Хань:
[Злаки] поднялись на больших полях,
[И все] сто духов вкушают жертву ".
В произведении более позднего времени, написанном спе¬
циально для жертвоприношения танского императора Сюань-
цзуна (712—755) на горе Тайшань, есть такие строки:
Уже выправлено единство благой силы дэ,
Установлена связь со ста духами 12.
Нам кажется, что приведенных выше текстов вполне доста¬
точно для констатации одной простой вещи, чрезвычайно,
впрочем, важной: в ритуале китайский император имел дела
не с Небом как некой природной закономерностью, о чем учи¬
ли конфуцианцы, а с Небом в двух ипостасях: как верховным
божеством и как местом обитания огромного множества раз¬
личных духов.
Конкретизируя далее отношения китайского императора с
потусторонней сферой, следует сказать, что весь ритуал импе¬
раторских жертвоприношений был построен па презумпции
реального контакта императора с духами. Сам ритуал, сопро¬
вождавшие его музыка и тексты соответствовали различным
фазам этого контакта: приближение духа и его встреча, пре¬
бывание духа на алтаре и проводы духа. Причем в ряде текс¬
тов эти отдельные фазы контакта описываются достаточно кон¬
кретно. Начнем с ханьского ритуала. Так, в «Песнопениях при
жертвоприношениях в пригородах столицы» фиксируются сле¬
дующие моменты нисхождения духа к алтарю:
1.	Начало движения: «У колесницы духа сгустились темные
облака, в нее впряжены драконы».
2.	Начало нисхождения: «Когда дух спускается вниз, он несется
как конь-ветер, слева его охраняет зеленовато-синий дракон,
справа — белый тигр».
3.	Момент прибытия: «Когда дух прибывает, он чудесно-быстр,
впереди себя [он посылает) дождь».
4.	Пребывание на алтаре: «Когда дух пребывает на алтаре, [все
участники исполняют] песнопения и музыку согласно временам
года» 13.

Автор «Песнопения при жертвоприношении духу Неба в
пригороде столицы» из ритуала династии Цзинь поднимает
чрезвычайно интересный вопрос о признаках прибытия духов,
поскольку они «по своей духовной сущности не имеют видимой
формы» 14. По его мнению, хотя духи и не имеют видимой фор¬
мы, их прибытию сопутствуют определенные признаки, которые
позволяют с уверенностью судить о реальности их нисхождения:
Когда дух приближается, яркий свет разливается
[повсюду]15,
[Хотя] слух ничего не слышит и зрение не имеет признаков
[его приближения],
Когда дух достигает [алтаря], в [душе] поднимается
наслаждение,
Божественное — в приятной гармонии, и сердце мое стучит.
Когда дух сидит [на алтаре], то всех охватывает
радость 1б,
[Над нами] реют благодатные облака и [нас] ласкает
ветер [естественных] перемен 17.
В целом текст этого гимна позволяет выделить семь фаз
контакта с духами:
1.	Приближение духа (шэнь лай).
2.	Прибытие духа (шэнь чжи).
3.	Пребывание духа на алтаре (шэнь цзо).
4.	Наблюдение духа за проведением ритуала (шэнь тин, дух
слушает).
5.	Услаждение духа жертвой и ритуалом в целом (шэнь юе,
дух радуется).
6.	Дух ниспосылает благодать (цзян чжи).
7.	Дух удаляется, и церемония заканчивается 18.
Если жертвоприношение совершается высокому божеству,
то в процессе нисхождения духов может наблюдаться и иерар¬
хический момент. Так, в одном из ханьских песнопений при со¬
вершении жертвоприношений в пригороде столицы говорится:
Божество приближается к центральному алтарю, [духи] четырех
сторон света уже заняли [свои] места 19.
Кроме музыки, предназначенной для того, чтобы духи слу¬
шали ее и услаждались ею, и текстов ритуальных песнопений,
описывающих нисхождение духов, в ритуале жертвоприноше¬
ний есть и другие моменты, указывающие на то, что этот ри¬
туал в императорском Китае был далек от превращения • в
пустой обряд, с давно утраченным смыслом, а рассматривался
как способ реального соприкосновения с потусторонней сферой
и ее обитателями.
Чрезвычайно показательна в этом плане дискуссия между
суйским императором Вэнь-ди (589—604) и неким специалис¬
том по проблемам ритуала Хэ Тунчжи о роли обнаженного
тела при жертвоприношении духам. Несмотря на несогласия
по ряду частностей, обе стороны придерживались мнения, что
283

обнажение в ритуале производится ради «привлечения духов» 2а.
Как убедительно показал Э. Шефер на другом материале, об¬
нажение тела при молении духам имеет древние шаманские
корни21, что лишний раз говорит о правомерности нашего сбли¬
жения средневекового императорского ритуала с универсально
распространенным в древности мифом о священном царе. Более
того, ритуальные китайские тексты от Хань до Цин показывают,
что цели у священного царя и китайского императора при их
контактах с духами были одни и те же: получение благодати.
Почти каждый ритуальный текст кончается либо надеждой
на получение благодати, либо констатацией ее обретения, при¬
чем благодать нередко приобретает вид непосредственной по¬
мощи монарху. Обращаясь к нашему первому ритуальному
тексту, можно обнаружить весьма типичное для ритуальных
текстов заявление: «[Наш владыка] получает помощь от ду¬
хов,//И так будет десять тысяч лет». Надо сказать, что се¬
мантическая группа «благодати» в ритуальных текстах доволь¬
но многочисленна22. В ритуале императорского Китая различ¬
ные оттенки благодати, унаследованные от глубокой древ¬
ности 23, по-видимому, уже утратили свою актуальность. Во
всяком случае, Янь Шигу, знаменитый ученый и комментатор
исторических текстов, живший в период династии Тан, пере¬
дает слова этой группы, объединенные ключевым знаком № 113,.
указывающим на их связь с потусторонней сферой, словом «фу»,,
пишущимся с тем же знаком, который в современном языке
означает «счастье»24.
Однако в этой группе есть по крайней мере одно слово, не
утратившее своего самостоятельного отгенка. Это — «цзо» 2\
встречающееся в ритуальных текстах преимущественно в «по¬
литических» ситуациях. Пример из ритуала Цзинь: «Небесная
благодать [цзо] снизошла на династию Цзинь»26. Из ритуала
Тан: «Свет разливается по землям Ся и окраинам, // Благо¬
дать [цзо] распространяется на цветущую династию Таи»27.
Кстати, приведенное в Большом китайско-русском словаре со¬
четание «цзо-чжи», переводимое как «престол»28, представляет
собой, в сущности, лишь соединение двух различных обозна¬
чений «благодати».
Как правило, ритуальные тексты стремятся подчеркнуть
обилие получаемой благодати и долгосрочность этого получе¬
ния. Пример из цзиньского ритуала: «[духи предков] благо¬
детельствуют нас безгранично,//От Неба [мы также] получаем
благодать»29. Примеры из танского ритуала жертвоприношения
всем духам в конце года: «Сто жертвоприношений ниспошлют
нам богатство,//Десять тысяч духов принесут [нам] благопо¬
лучие»30. Из текстов для жертвоприношения духу Земли импе¬
ратором Сюань-цзуном в 11-м году «кай-юань» (723 г.): «Ве¬
чен, вечен этот поток благодати, // Он вздымается словно солн¬
це». «Нам помогли сияющей благодатью // Вечна, вечна она
и не имеет границ», «Благодать, ниспосланная духами,//Веч¬
284

на, вечна, на десять тысяч лет»31. И наконец, из ритуала по¬
следней династии императорского Китая — Цин. Ритуальное
песнопение при втором подношении жертвы на алтарях Земли
и Злаков:
Предлагаем [вам, духи,] угощение,
Подносим [вам] светлое зерно,
Услаждаем [вас] благовонными запахами,
Устанавливающими гармонию в эфире.
Дарованная [вами] благодать огромна
и умиротворяюща,
[Ваше] яркое сияние освещает все девять
больших дорог Поднебесной 32.
Ритуал был делом государственным. Таким же являлось и
получение благодати. Как выразился в одном из своих указов
сунский император Жэнь-цзун (1023—1063), «один человек
обладает благодатью, чтобы обеспечить счастье бесчисленным
массам народа»33. Аналогичные высказывания можно найти и
в ритуальных текстах. Династия Цзинь: «Один человек обла¬
дает благодатью, и массы народа следуют [за ним]»34. Динас¬
тия Суй (589—619): «Один человек обладает благодатью, и сто
духов приемлют должности»35.
В деле превращения мира в сферу абсолютной гармонии
император играл роль передаточного звена. При помощи ри¬
туала он получал благодать от духов и накапливал ее в себе,
превращая ее в свойства своей личности, а затем в виде целой
совокупности различных благотворных влияний распространял
на весь окружающий мир36.
Одним из этих влияний было «цзяо» («влияние поучением»,
или «поучающее влияние»). Этому понятию особенно не повез¬
ло при переводе на европейские языки, поскольку синологи,
встретив в текстах «цзяо» без какого-либо определения, авто¬
матически воспринимали его как указание на конфуцианскую
доктрину и соответственно переводили, в то время как учение
Конфуция составляло лишь часть императорского «влияния
поучением», имевшего иную природу, нежели доктрина «совер¬
шенномудрых», в чем легко убедиться, рассмотрев несколько
весьма авторитетных рассуждений на тему об императорском
«цзяо».
Остановимся на определении «цзяо», данном основополож¬
ником официального конфуцианства ханьским философом Дун
Чжуншу (179—104 гг. до н. э.), т. е. тем лицом, которое в наи¬
большей степени было заинтересовано в сближении и отождест¬
влении этих понятий. «Небесное веление,— писал Дун Чжун¬
шу,— называют мандатом [Неба]. Если нет совершенномуд¬
рого человека, то мандат не может быть воплощен в жизнь.
Первоначальную грубую основу называют природой [человека].
Если нет преобразующего ее обучения (цзяо), то природа [че¬
ловека] не может получить завершения... Поэтому государь по
отношению к верхним [сферам] прилагает все силы, чтобы пос¬
285

тичь замысел Неба и тем привести себя в соответствие с [не¬
бесным] мандатом, а внизу настойчиво преобразует народ с
помощью ясного поучения, с тем чтобы завершить его при¬
роду» 37.
Несколько по-иному трактует «государево поучение» знаме¬
нитый ханьский историк Бань Гу (32—92): «Природа людей
содержит пять постоянных свойств,— пишет Бань Гу,— но в со¬
отношении твердости и мягкости, быстроты и медлительности,
в отношении различного звучания речи люди находятся в за¬
висимости от характера-нрава (фэн) земли и воды тех мест,
где они живут. [Поэтому] эти заимствованные от земли и воды
свойства называются нравами (фэн). В любви и отвращении,
в приобретении и отказе, в движении и покое, в перерывах и
постоянстве они следуют за чувствами и желаниями правителя.
Поэтому [эти их свойства] называются обычаями (су). Кон¬
фуций говорил, что для изменения нравов и перемены обычаев
нет лучшего [средства], чем музыка. Этим [он хотел] сказать,
что, находясь на троне, совершенномудрый государь при управ¬
лении человеческими отношениями непременно занимается пе¬
ременой основы в народе и изменением [его] вершины. Это
объединяет всю Поднебесную и приводит ее в состояние гар¬
монии. После этого государево поучение (цзяо) [можно счи¬
тать] завершенным»38.
Как можно видеть, два ханьских мыслителя обратились к
проблеме «государева поучения» в связи с очень разными воп¬
росами. Дун Чжуншу интересовался прежде всего тем, как с
помощью «поучающего влияния» государя развить природные
задатки и завершить становление характера у его подданных
Баи Гу был занят другим — как сгладить местные особенное^
населения Китая, чтобы установить во всей Поднебесной идеаль
ную гармонию. Но оба ученых исходили из того, что «цзяо>
является неким персональным благотворным воздействием им¬
ператора на окружающий мир. И подобно другим видам воз¬
действия оно мыслилось как распространение некоего влияния
в формах, свойственных явлениям природы 39. Поэтому в одном
из праздничных песнопений династии Цзинь можно прочесть
следующие строки: «Поучение того, кто вверху, подобно ветру,
отклик того, кто внизу, подобен траве»40. И так же, как в слу¬
чае с другими видами влияний, тексты особо останавливаются
на дальности распространения «цзяо». Из ритуала Цзинь: «Со¬
кровенное поучающее влияние проникло далеко»41. Из танского
ритуала: «Ветер [императорских] намерений достиг [и тех,
кто] отделен от нас,//Влияние [монарха] славой и поучением
(цзяо) в своем распространении не имеют внешних пределов»42.
«Императорское поучающее влияние» («ван цзяо») было
достаточно широким понятием, оно включало в себя все «уче¬
ния», которые стремились к «благотворному преображению на¬
рода». Однако при этом никогда не упускалось из вида, что
отдельные учения имеют намного более узкие задачи, нежели
286

«государево поучение». Полезно в этом плане сравнить два
официальных документа династии Суй, в которых речь идет о
«государевом поучении» и поучении жу, т. е. конфуцианском.
В начале периода «кай-хуан» (581—600) Вэнь-ди, осново¬
положник династии Суй, задумал упорядочить правила офи¬
циального династийного ритуала. В связи с этим ему был по¬
дан доклад, в котором говорилось: «Поучающее влияние со¬
вершенномудрого находится в упадке, официальные ритуальные
тексты страдают неполнотой. Если считать образцом [ритуал]
династий Хань и Цзинь, следовать обычаю и полагаться на
временные [обстоятельства], то этого будет недостаточно, чтобы
управлять государством и охранять народ, усиливать ветер
[императорского влияния] и распространять преобразующее
[воздействие]»43.
Для понимания подлинного характера императорского
«цзяо» этот текст полезен наличием в нем ясной связи между
«цзяо» и ритуалом как средством проявления этого воздейст¬
вия, общими государственными задачами — «управлять государ¬
ством и охранять народ» — и операциями благотворного импе¬
раторского влияния на внешний мир, одной из которых и явля¬
лось распространение «поучающего влияния».
Другой официальный документ той же династии, датирован¬
ный 1-м годом периода «жэнь-шоу» (601 г.), посвящен откры¬
тию конфуцианских школ и развитию в стране конфуцианского
образования. Он довольно четко отражает официальное пони¬
мание конфуцианской доктрины, ее задач и содержания. «Путь
учения жу,— писал Вэнь-ди,— состоит в том, чтобы наставлять
и обучать людей знанием долга сына перед отцом и подданного
перед государем, знанием о порядке [отношении] к высокому
и низкому, к старшим и младшим. [Поэтому], возвышая [кон¬
фуцианцев] при дворе и используя их на службе, можно успеш¬
но справиться с задачами времени и еще шире распространить
свое влияние и свои правила. Я, император, управляя Подне¬
бесной, задумал широко распространить свою благую силу дэ
и свое влияние поучением (дэ цзяо). [Для этого я] собрал по¬
следователей [доктрины Конфуция], во множестве отстроил
школы и открыл [конфуцианцам] дорогу продвижения по
службе»44.
Легко заметить, что в отличие от «государева поучения»45
доктрина Конфуция в этом документе не соотносится ни с
ритуалом, ни с общегосударственными задачами. Она рассмат¬
ривается как одно из полезных средств при распространении
монаршего «цзяо», и только. Таков и был подлинный статус
учения Конфуция при императорском дворе, ибо последователи
мудреца из княжества Лу выступали там не в качестве толко¬
вателей высших целей бытия, подобно священнослужителям на
Западе, и не вершителями судеб государства, на что обладал
монополией «Сын Неба», а всего лишь специалистами в эти¬
ческих вопросах и квалифицированными чиновниками, которым
28Т

можно было либо открыть, либо закрыть путь продвижения
по службе46.
Наряду с конфуцианством в обширный арсенал средств «го¬
сударева поучения» попадали и разработанные религиозные
доктрины, такие, как буддизм и даосизм. Поэтому если смот¬
реть на официальный пантеон императорского Китая с исто¬
рико-религиозной точки зрения, то он представляет собой стран¬
ное смешение различных религиозных верований, которые не
должны были бы оказываться рядом по своему характеру, сте¬
пени разработанности религиозной проблематики, по уровню
своего развития. И тем не менее они прекрасно уживались в
рамках официального пантеона, поскольку были объединены
там не как религиозные верования, а как средства равно полез¬
ные в деле мироустройства и управления государством. Указ
Вэнь-ди о святотатстве, датируемый 20-м годом под девизом
«кай-хуан» (600 г.), может служить прекрасной иллюстрацией
такого совмещения.
Приведем этот текст: «Закон Будды исполнен чудесного,
а учение о Дао-пути [говорит о] пустоте и гармонии. [И та и
другая религии] ниспосылают всем живым существам великое
милосердие и спасение. Все, проникшиеся [духом этих учений],
пользуются их покровительством. Поэтому [верующие] выре¬
зают, отливают и рисуют подлинные изображения [божеств
этих религий] и повсеместно поклоняются им. Что же касается
[духов] пяти священных пиков и четырех впадин, то они ре¬
гулируют выпадение дождя. А [духи] рек Янцзы, Хуанхэ, Хуай-
хе и моря увлажняют земли, порождают и питают все сущее и
тем благодетельствуют мириады людей. Поэтому им ставят хра¬
мы, совершают жертвоприношения и в положенные сроки оказы¬
вают почитание. [Принимая во внимание все это], надлежит в
тех случаях, когда имеет место разрушение, порча или кража
буддийских или даосских образов или изображений [духов] свя¬
щенных пиков, морей и впадин, вне зависимости от того, буд¬
дист ли нанес вред буддийским образам или даос — даосским,
относить [эти действия к категории] тягчайших преступ¬
лений» 47.
Остановимся на некоторых последствиях описанной выше
специфической организации религиозно-политической надстрой¬
ки в Китае. Господство императорского ритуала в сакральной
области и его строгая монополия на связь с высшими сакраль¬
ными ценностями имели два весьма важных следствия для
истории развития духовной культуры императорского Китая.
Первое — инструментальный подход к религиям и их десак¬
рализация в рамках официального идеологического комплекса,
явно выраженная в их статусе «цзяо» («учений»), привели к
тому, что такие высокоразвитые религиозные доктрины, как
буддизм и даосизм, утратили возможность развития в качестве
претендующих на духовную монополию высокосакрализованных
систем, а самое влиятельное учение этого периода — конфу-
288

цианство — не смогло сакрализоваться в такой степени, чтобы
превратиться в религию европейского образца и поглотить или
отменить монополизировавший сакральные функции монархии
императорский ритуал. Лишенные надежд на высокую степень
сакрализации и духовную монополию религии Китая сравни¬
тельно легко мирились с существованием иных «учений», чем и
объясняется «странная» веротерпимость и Китая, и всего Даль¬
него Востока.
Второе следствие — локализация высших сакральных ценно¬
стей в довольно закрытой системе, какой был императорский
ритуал, привела к значительному освобождению всей осталь¬
ной духовной культуры императорского Китая от теологической
доминанты. Показателен в этом плане вопрос о «существова¬
нии духов». Они «существовали» в ритуале. И это было не¬
преложным фактом, сомневаться в котором тогда было невоз¬
можно и опасно. Но существовали ли они вообще — этот вопрос
был открытым. Во всяком случае, настолько открытым, что кон¬
фуцианцы могли в V в. полемизировать с буддистами о карме,
придерживаясь мнения о полном уничтожении души после смер¬
ти48. Надо сказать, что вплоть до последних лет существования
императорского Китая конфуцианцы так и не смогли прийти
к окончательному решению этого вопроса. Да и в рамках той
идеологической структуры его нельзя было решить оконча¬
тельно. Высказаться за существование духов значило признать
узость доктрины мудреца из Лу, высказаться против — отрицать
императорский ритуал. Но закрытость ритуала, его замкну¬
тость на монархии делали этот вопрос вне пределов ритуала
безопасно дискуссионным, чем и воспользовались все сторон¬
ники рациональной этики. Более того, закрытость ритуала обо¬
рачивалась отсутствием теологической доминанты в иных
областях духовной культуры, что привело к такому развитию
светский культуры на Дальнем Востоке в эпоху средневековья,
которое невозможно представить ни в мусульманском, ни в
христианском ареале того времени. Причем необходимо под¬
черкнуть, что эта «светскость» господствовала в таких важных
для человека средних веков областях, как этика, не говоря
уже об остальных сферах приложения интеллектуально-худо¬
жественного творчества, которое, в отличие от Европы, совер¬
шенно не интересовалось борьбой плоти и духа, а предпочитало
находить источник своего вдохновения в природе, видя в ней
воплощение красоты и гармонии.
Кроме того, развитие описанной выше структуры во вре¬
мени предполагает качественно иные, нежели в Средиземно¬
морье, этапы духовного развития. Совершенно очевидно, что
отсутствие в истории Восточной Азии смены культур, или «раз¬
рыва культурного континуума», предполагающего низведение
старой культуры на уровень недопустимого заблуждения и мо¬
нополизацию какой-то вновь образованной религиозной систе¬
мой воззрений всей духовной жизни общества, просто лишает
19 Зак. 550
289

всякого смысла применительно к Восточной Азии термин «воз¬
рождение», ибо ничто в этом культурном мире не уничтожа¬
лось до такой степени, чтобы его потом нужно было «возро¬
ждать».
Аналогичным образом обстоит дело и с «просвещением».
Отсутствие теологического гнета в духовной культуре и соот¬
ветственно таких явлений, как вероисповедание применительно*
к каждому отдельному человеку, официального символа веры
и предписанного фидеизма лишает применительно к Китаю да
и ко всей Восточной Азии термин «просвещение» какого бы та
ни было реального исторического смысла, ибо в этой культур¬
ной традиции разум всегда использовался в той мере, какая
была возможна на данной ступени развития общественного'
сознания.
Многосоставность дальневосточной идеологической структу¬
ры подсказывает совершенно иные этапы ее исторического раз¬
вития: смену на авансцене духовной жизни различных состав¬
ляющих этот комплекс частей и их внутреннюю трансформа¬
цию, что и происходило реально в течение всего периода им¬
ператорского Китая.
1	Показательны в этом плане обращения к конфуцианству как к рели¬
гии и соответственно к Конфуцию как к авторитету в религиозных вопросах*
которые до сих пор встречаются в религиоведческой литературе. См., напри¬
мер: Лукач Я. Пути богов. К типологии религий, предшествовавших христиан¬
ству. М., 1984, с. 98.
2	Дополнительно к библиографии, приведенной Н. В. Брагинской в ее
статье «Царь» (см.: Мифы народов мира. Т. 2. М., 1982, с. 614—616), можно
указать на недавно вышедшую работу В. Тэрнера «Символ и ритуал» (М.*
1983), а также на исследования советских специалистов С. А. Токарева*
В. Н. Шинкарева и Л. Е. Куббеля.
3	Как указывал Дж. Фрэзер, сакрализация царя могла восприниматься
как обладание им некой персональной силой, неким мощным зарядом, разря¬
жение которого могло иметь фатальные последствия, чем и вызвано было
табуирование сакральной персоны и принадлежащих ей предметов. См.: Фрэ¬
зер Дж. Золотая ветвь: исследование магии и религии. М., 1980, с. 231, 254.
4	Мироустроительная деятельность китайского монарха довольно подроб¬
но описана нами в статье «Представления о природе и мироустроительных.
функциях власти китайских императоров в официальной традиции» (см.: На¬
роды Азии и Африки. 1972, № 5).
5	В «Лунь юй» («Беседы и суждения») сказано: «Учитель [Конфуций!
не говорил о странном, сильном, мятежном и о духах». См.: Древнекитайская
философия. Т. 1. М., 1972, с. 154.
6	Нельзя не отметить в этом плане работу Ш. Арле, но она, к сожалению,,
всего лишь пересказ цинского ритуала. См.: Harlez Ch. La religion et les cere¬
monies imperiales de la Chine moderne. Bruxelles, 1893—1894.
7	На конструкции «подняв голову — опустив голову» мы уже останавли¬
вались довольно подробно (см.: Несколько замечаний о комплексе «Небо —
Земля» в китайских художественных, политических и философских текстах.
Литература стран Дальнего Востока. М., 1979, с. 32—35). Сакральность этой
операции несомненна. Она подразумевает мгновенный обзор всего зримого*
но сакрализованного мироздания, двух его важнейших частей: Неба вверху
и Земли внизу. В цитируемом тексте автор прибег к метонимии, подчеркнув,
однако, в употребленных им образах важнейшую функцию обеих частей ми-
розданйя — питать все сущее, что и возложено в этом ритуальном тексте на
290

дождевые облака и реки, как бы замещающие Небо и Землю. Но это еще не
все. Поскольку монарх в своей функции гаранта плодородия сам мог отож¬
дествляться с мирозданием в его наиболее наглядных формах (подробнее
об этом см. в нашей статье «Представления о природе и мироустроительных
функциях власти китайских императоров в официальной традиции», с. 75—
76), то вельможи, поздравлявшие государя на новогодней церемонии, гово¬
ря об «облаках» и «потоках», могли иметь в виду особу государя.
8	Цзинь шу (История династии Цзинь).— Сыбубэйяо. Шанхай, 1936,
цз. 22, с. 86.
9	Там же, с. 116.
10	Там же, с. 4а.
11	Бань Гу. Хань Шу (История династии Хань). Пекин, 1964, цз. 22,
с. 1055.
12	Цюань Тан ши (Полное собрание стихов династии Тан). Т. 2. Пекин,
1960, с. 919.
13	Бань Гу. Хань шу, цз. 22, с. 1052.
14	Цзинь шу, цз. 22, с. 46. Констатация бесформенности духов встречает¬
ся и в других ритуальных текстах (см. там же, с. 46).
15	О свете как признаке приближения духов говорят и другие тексты.
См., например, Цзинь шу: «Дух приближается, распространяется яркое сия¬
ние» (цз. 22, с. 46).
16	Аналогичный текст о пребывании духа на алтаре: «Дух сидит // на
алтаре //, кругом — всеобщая радость» (Цзинь шу, цз. 22, с. 5а).
17	Цзинь шу, цз. 22, с. 46.
18	Там же, с. 46.
19	Бань Гу. Хань шу, цз. 22, с. 1054.
20	Суй шу (История династии Суй).— Сыбубэйяо. Шанхай, 1936, цз. 7,
с. 5а—56. Иные упоминания о важности обнажения в ритуале см. там же,
цз. 6, с. За, цз. 7, с. 26.
21	Schafer Ed. Ritual Exposure in Ancient China.— Harvard Journal of Asia¬
tic Stadies. 1951, vol. 14, № 1—2, c. 130—184.
22	В безиероглифном издании очень трудно передать богатство и разно¬
образие этой семантической группы, отражающее общественную актуальность
сакральной операции получения благодати. Во всяком случае, надо отметить,
что наше знакомство с ритуальными текстами позволяет утверждать, что си¬
нонимов благодати в ритуальных текстах насчитывается не менее 20.
23	По мнению В. Бауэра, некоторые из них встречались уже на костях.
См.: Bauer W. China and the Search for Happiness. N. Y., 1976, c. 8—9.
24	Бань /V Хань шу, цз. 22, с. 1052, 1055.
25	Большсш китайско-русский словарь. Т. 1—2. М., 1983, с. 748, № 3331.
26	Цзинь шу, цз. 22, с. 4а.
27	Цзю Тан шу (Старая история династии Тан).— Сыбубэйяо, Шанхай,
1936, цз. 30, с. 355.
28	Большой китайско-русский словарь. Т. 2, с. 749.
39	Цзинь шу, цз. 22, с. 5а.
30	Цзю Тан шу, цз. 30, с. 360.
31	Там же, с. 362.
32	Цин ши гао (Предварительный вариант истории династии Цин). Пекин,
1927, гл. 111, с. 5а.
33	Сун да чжао лин цзи (Собрание императорских указов династии Сун).
Пекин, 1962, с. 266.
34	Цзинь шу, цз. 22, с. 96.
35	Суй шу, цз. 14, с. 11а. Этот текст нуждается в некотором пояснении.
Непосредственное вхождение монарха в пантеон, естественно, поднимало во¬
прос о его статусе в потустороннем мире. Еще в древности применительно
к императору появилось выражение «повелитель духов», говорящее о том,
что по отношению к части духов император выступал в качестве высшего по
должности, тогда как духи превращались в подчиненных ему должностных
лиц. При династии Тан этот вопрос поднимался неоднократно. Было решено,
что в ритуале император проявляет наивысшую почтительность только по
отношению к Небу (как к отцу) и к Земле (как к матери). К солнцу он
19*
291

должен был относиться как к старшему брату, а к луне — как к старшей
сестре. Все нижестоящие духи, начиная с духов Пяти священных пиков
и Четырех священных впадин земли, рассматривались в качестве подчиненных
императора. См.: Цзю Тан шу, цз. 24, с. 304; цз. 169, с. 1378.
36	Операция распространения благих «влияний» императора на окружаю¬
щий мир описывалась нами неоднократно. См., например: Значение приезда
послов в императорском Китае.— Народы Азии и Африки. 1979, № 1, с. 29,
а также работу: Статус Тибета. М., 1978, с. 35—36.
37	Бань Гу. Хань шу, цз. 56, с. 2515.
38	Там же, цз. 28, с. 1640.
39	Среди различных видов благого императорского «влияния» несомненно
доминировал «поток милосердия» («энь цзэ»). См.: Представления о природе
и мироустроительных функциях власти китайских императоров в официальной
традиции, с. 77.
40	Цзинь шу, цз. 22, с. 96. Эта фраза в качестве прототипа имеет зна
менитое изречение Конфуция о том, что «сила дэ благородного человека по¬
добна ветру, а сила дэ низкого человека подобна траве». См.: Ян Боцзюнь.
Лунь юй ичжу (Комментарий и перевод «Бесед и суждений»). Пекин, 1958,
с. 137.
41	Цзинь шу, цз. 22, с. 116.
42	Цзю Тан шу, цз. 30, с. 354.
43	Суй шу, цз. 8, с. 36.
44	Там же, цз. 2, с. 9а.
45	Понимание «цзяо» как некоего персонального императорского поучения,
и шире, как некоего персонального распространяющегося в пространстве воз¬
действия объясняет на первый взгляд довольно странное сближение «цзяо»
с такими государственными акциями, как карательные походы. Из ритуаль¬
ных текстов династии Суй: «[Государь] карал с востока до запада и поучал
с юга до севера». См.: Суй шу, цз. 14, с. 106.
46	Интересно отметить, что в исторических текстах «жу» понимается
прежде всего как чиновник, специализировавшийся в сфере гражданского уп¬
равления и основывающийся в своих действиях на письменной традиции, кото¬
рый противопоставляется в этом плане профессиональным военным, получив¬
шим совершенно иную подготовку и опиравшимся в своих действиях на за¬
коны военного искусства.
47	Суй шу, цз. 2, с. 86.
48	Чжунго сысян тунши (Всеобщая история китайской мысли). Т. 3. Пекин,
1963, с. 373—398. •

3. Г. Лапина
ЦЗИН ЦЗИ —УЧЕНИЕ ОБ «УПРАВЛЕНИИ ОБЩЕСТВОМ
И ВСПОМОЩЕСТВОВАНИИ НАРОДУ»
Предмет настоящей статьи — анализ понятия «цзин цзи» в
памятниках политической мысли XI в., истолкование которого,
как оказалось, очень важно для изучения средневековой доктри¬
ны управления государством.
Изучение понятийного аппарата в политических учениях яв¬
ляется непременным условием осмысления воззрений политиче¬
ских деятелей любого периода.
Следует отметить, что интерес к трактовке тех или иных
терминов чаще обнаруживается у зарубежных исследователей
в результате необходимости перевода термина на иностранный
язык. Именно так и произошло с нами. Встретив в документах
политической мысли сунского времени термин «цзин цзи», из¬
вестный ныне как «экономика», мы ощутили невозможность
передать его этим современным значением.
Перед нами возникла задача выяснить содержание одного
из важнейших звеньев понятийного аппарата в воззрениях
средневековые авторов и соотнести его с современным значе¬
нием термина.
Изучение терминологии — не только ключ к познанию идей¬
ных истоков взглядов средневековых политиков и ступень к
пониманию донаучного мышления, но и возможность уясне¬
ния современных идеологических процессов, ибо понятия, вы¬
раженные в терминах, нередко отражают «стойкую» тему, со¬
циально значимую на протяжении нескольких столетий.
Анализ терминов и понятий дает объективную основу для
реконструкции целого мира представлений: ведь именно поня¬
тийный слой в идеологии духовно связывает древность и сред¬
невековье, и даже сегодняшний день. Эта общая черта разви¬
тия культуры всего человечества особенно зрима на «китай¬
ской почве», ибо здесь она утрирована за счет языковых осо¬
бенностей.
Термин «цзин цзи» сравнительно позднего происхождения.
Китайский толковый словарь «Цы хай»1 указывает, что рань¬
ше всех упомянул термин суйский автор Ван Тун (589?—617)
в созданном им в подражание «Лунь юю» труде «Чжун шо»
293

(единственном произведении автора, сохранившемся до наших
дней) 2, У Ван Туна читаем: «Есть путь цзин цзи» (ю цзин цзи
чжи дао) 3,
Но широко распространился этот термин позднее. Во вся¬
ком случае, в сунском Китае, и в частности в XI в., он часто
встречается в различных сочетаниях в политических докумен¬
тах, например в докладах реформаторов, их биографиях и др.
Именно в XI в, вырисовываются как бы два толкования это¬
го термина — в узком и широком значении. Это четко просле¬
живается в докладе Фань Чжунъяня (989—1059), поданном им
императору в 1043 г.
Термин употреблен в докладе дважды в следующем кон¬
тексте: «Если обучать делу цзин цзи, выбирать таланты, [по¬
нимающие] цзин цзи, то можно спасти положение»4. Эта фраза
содержится в третьем разделе, посвященном проблемам преоб¬
разования экзаменационной системы. Речь идет об изменении
содержания экзамена на степень цзинь ши. Как показал доклад,
его автор, предлагая проверять знание цзин цзи на экзаменах,
считал нецелесообразным сохранять прежнюю систему, когда
от экзаменующегося требовали умения писать поэтические
произведения в древнем жанре ши и фу (оды).
Из контекста следует, что под цзин цзи, как предмета на
экзаменах, Фань Чжунъянь подразумевал «цэ» и «лунь», кото¬
рые на русский язык можно перевести как «суждения». Овла¬
дение жанром цэ и лунь для Фань Чжунъяня равнозначно по¬
ниманию основного смысла конфуцианских канонов (цзин).
Если ши и фу связаны с «цветостью слова», то знание цэ и лунь
да^т понимание пути древних5 — подчеркивал автор доклада.
Итак, предмет цзин на экзаменах в узком значении слова
связан с овладением сути конфуцианского наследия, В этом
нас убеждает и этимология терминов «цэ» и «лунь».
Словари «Цы хай» и «Цы юань» указывают, что цэ — один
из видов экзамена, проводившихся еще в ханьское время, а сам
иероглиф буквально означал «бамбуковая дощечка для пись¬
ма», применявшаяся во время испытаний6. На ней писали
вопросы, обращенные к экзаменующимся. Вытащив такой «би¬
лет», экзаменующийся обязан был изложить свое мнение на
другой дощечке — дуй цэ (дощечка с ответом). Вопросы пред¬
усматривали, чтобы кандидаты в чиновники на основе изуче¬
ния и обсуждения смысла древних канонов высказывались о
сути современных проблем,
Ван Фучжи (1619—1692)—конфуцианец минского времени,
оценивая систему обучения в сунскую эпоху, в своем знаме¬
нитом труде «Сун лунь» («Суждение о Сун») писал, что на экза¬
мене того времени превыше всего ценили понимание истинного
смысла канонов (цзин и), и именно поэтому экзамен по пред¬
мету цэ приносил пользу Поднебесной, а ши и фу были совер¬
шенно непригодны с этой точки зрения7, Поясняя смысл и содер¬
жание экзаменационного предмета цэ, Ван Фучжи четко опре¬
2Э4

делял пользу его для нужд управления страной: «Экзаменую¬
щиеся наперебой излагали дела, указывали на успехи и
промахи, толковали о пользе и вреде, о справедливых и лука¬
вых, о спокойствии и кризисе»8.
Конечная цель обучения состояла в том, чтобы выявить
•среди экзаменующихся тех, кто был бы достоин пополнить в
дальнейшем ряды советников императора и мог принести поль¬
зу в государственных делах: «Смысл всего этого заключался
в том,— писал Ван Фучжи,— что Сын Неба нуждался в ученых,
чтобы вместе управлять Поднебесной» 9.
Мы имеем возможность подробно узнать конкретное содер¬
жание предмета цэ, ибо в сунское время составлялись сбор¬
ники тем-вопросов для подготовки учащихся к экзаменам. Из¬
вестно, что авторами подобных сборников были знаменитые
политики, литераторы, ученые: Лю Чань, Чжан Цзай (1019—
1077), Су Ши (1036—1101), Су Чэ (1039—1112), Чэн И (1032—
1107), Фань Чжэн и др. В числе их был и Оуян Сю, предложив¬
ший следующие темы для письменных работ в жанре цэ:
1,	О значении церемоний (ли) и музыки в управлении народом.
2,	О шести канонических книгах как средстве управлять госу¬
дарством с подробным выяснением подлинности «Чжоу ли».
3,	О методах управления государством и о целесообразности
упрощения или усложнения их. 4. Полезны ли разнообразные
и многочисленные церемонии, публичные празднества и жертво¬
приношения, описанные в «Чжоу ли», желательны ли они для
правительства и народа. 5. О возможности применения систе¬
мы цзинтянь, 6, Дать исторический обзор законам при динас¬
тиях Хань (206 г. до н. э.— 220 г. н. э.) и Тан (618—907) и
выяснить возможности их применения в настоящее время10.
Что касается второй составной части предмета на экзаме¬
не цзин цзи — лунь, то «Цы хай» определяет его и как один
из видов предмЛ'а на экзамене, и как литературный жанр11.
Сведения о содержании «суждений» находим в сборниках
произведений сунских авторов в этом жанре, являвшегося часто
не только явлением литературного характера, но и образцом
для подражания тем, кто решился попытать счастье на экзаме¬
нах, Возьмем для примера сборник «Гу вэнь гуань цзянь» («Об¬
разцы древних текстов») 12, составленный в начале XII в., куда
вошли произведения, написанные в жанре лунь учеными XI в,
Оуян Сю, Су Дунпо, Су Сюнем и другими не менее известны¬
ми авторами.
Тематику их «суждений» можно свести к нескольким темам:
•суждения относительно ценности древних канонов, предпочти¬
тельно о «Чунь цю»; о политике известных исторических деяте¬
лей прошлого (например, Гуань Чжун, Хань Фэй-цзы, ханьских
императоров Гао-цзу и Цзин-ди) и др,; о проблемах император¬
ской власти; об армии и теоретиках военного искусства Сунь-
дзы и У-цзы; о борьбе группировок внутри господствующего
класса.
295

Круг проблем, поднимаемых в жанре лунь, обширен и в це¬
лом идентичен тематике «обсуждения» в форме цэ.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что помимо
обсуждения «седой» древности в сборнике «Гу вэнь гуань
цзянь» также широко рассматриваются проблемы, относящиеся
к ханьскому и танскому периодам. Именно на этом материале
обсуждаются вопросы как хозяйственной политики, так и уп¬
равления, связанные прежде всего с проблемой соотношения
власти императора и его советников — конфуцианских сановни¬
ков. Обращение к прошлому, как правило, носит назидательный
характер, а взамен реальной истории создаются построения
этического порядка, призванные вдохновлять современных
правителей и их помощников.
Борьба реформаторов за установление нового порядка про¬
ведения экзаменов окончилась неудачей, как и все реформа¬
торское движение в целом. Тем не менее известно, что подоб¬
ные предметы сдавали на экзаменах и в XIII в.13.
В конце правления Цинской династии (XIX в.) на экзаменах
существовал «особый предмет цзин цзи» (цзин цзи тэ кэ). Как
и прежде, он состоял из сочинений типа цэ и лунь, а «сдавали»
его те, кто хорошо проявили себя на практической работе и
были рекомендованы крупными сановниками14. В то время
экзаменационная система все более становилась тормозом на
пути развития общества. В супский же период в появлении
предмета цзин цзи еще проявлялась тенденция приблизить об¬
разование к требованиям жизни. В представлении средневеко¬
вых идеологов это означало научить будущих кандидатов в чи¬
новники искусству наиболее рационального управления госу¬
дарством.
Термин теоретиков средневековья конфуцианского толка
связан с осмыслением основных положений древних канонов
(цзин) для решения насущных задач. Учитывая огромную смыс¬
ловую вместимость средневековых терминов, можно толковать
одно из значений цзин цзи как «благо от канонов».
Вместе с тем термин «цзин цзи» как некий предмет, высту¬
пающий самостоятельно, имеет и второе, более расширительное
значение.
Цзин цзи традиционно трактуется как стяжение от выраже¬
ния «управлять миром и вспомоществовать народу» («цзин ши
цзи минь»)15, в котором первый и третий компоненты — «цзин»
и «цзи» — выполняют параллельные функции и выступают как
сказуемые, а реконструированные, как бы опущенные в бино¬
ме «ши» и «минь» служат дополнениями и обозначают объект
действия правителя — «мир, «общество» и «народ». При этом
первая часть развернутой формулы цзин цзи значит «упорядо¬
чивать государство» (управлять государством), поскольку в
средневековых представлениях человечество в целом, социум,
общество, мир людей были значимы не сами по себе, а лишь
как часть организованного по своим законам государства, проб¬
296

лемы которого всегда были в центре внимания конфуцианской
доктрины.
Выделение двух объектов в учении цзин цзи не случайно.
В этом нашло выражение конфуцианской доктрины о якобы
существовавшем гармоническом единстве интересов общества
(в лице государства) и всего населения. Но поскольку провоз¬
глашенная забота о народе была лишь необходимым условием
процветания государства и оказывалась побочной целью поли¬
тики, в развернутой формуле цзин цзи важнее оказывалась
первая ее часть.
В этом убеждает нас и анализ воззрений Ван Аньши на
проблемы управления. Сам реформатор XI в. был подлинным
носителем учения цзин цзи. Эго подтверждается и материалами
его биографии, в которой сказано:	«Был на голову выше
своего века в своих сочинениях и в добродетельных поступках
и в особенности считал своей главной обязанностью соблюдать
добродетель и следовать цзин цзи»lu. Весьма знаменательно,
что, когда противники реформатора обвиняли его в отрыве от
жизни, в том, что он «погряз в древности», Ван Аньши, пари¬
руя их доводы, говорил, что учение о классиках «создано для
того, чтобы управлять насущными современными делами (цзин
ши у)» 17.
Данное высказывание Ван Аньши показывает, что реформа¬
тор связывал понятие «цзин цзи» с решением насущных дел
на основе классических канонов. Иными словами, в представ¬
лении средневекового политика цзин цзи равнозначно цзин
ши у, а это значит, что цзин ши составляет главное в толкова¬
нии основного смысла цзин цзи, в то время как цзи минь яв¬
ляется задачей, осуществляемой попутно и потому второсте¬
пенной.
Важным объективным критерием популярности идей цзин
цзи как неотъемлемой части политической культуры средневе¬
кового Китая стало появление трудов с названием, содержа¬
щим термины «цзин цзи» или сочетание «цзин ши». Эти анто¬
логии, сборники сведений и высказываний, касавшихся различ¬
ных сторон политики, предназначались правителю для того, что¬
бы он мог выбрать лучший вариант управления государством.
В этих трудах ярко выразилось стремление их составителей
заимствовать принципы цзин цзи из обширного материала ки¬
тайской историографии. Творчество же самих составителей та¬
ких трудов сводилось лишь к выбору и осмыслению источни¬
ков, их комментированию и систематизации, с тем чтобы по¬
дать их в аспекте, полезном для дела правления. Так, минский
автор Чэн Цзылун составил обширный труд «Хуан мин цзин
ши вэньбянь» («Сборник материалов об управлении миром Ве¬
ликой Минской династии»), а позднее, уже в цинское время,
Хэ Чанлин, копируя жанр своего предшественника, создал ана¬
логичный труд «Хуан чао цзи ши вэньбянь» («Сборник мате¬
риалов по управлению миром Великой [Цинской] династии»).
297

Тематика этих сборников, как и всех источников этого жан¬
ра, чрезвычайно широка. Она касается прежде всего проблем
экономической жизни: ирригации, земледелия, перевозок, взи¬
мания налогов, проблем обеспечения народа и управления под¬
данными, военного дела, круговой поруки, указов и взаимоот¬
ношений с «варварами».
Однако эти разнородные проблемы объединяет то, что все
они касаются вопросов, связанных с самыми разнообразными
сторонами жизни общества, а само сочинение является как бы
пособием для правителя в деле управления государством.
Итак, применительно к средневековью, начиная с сунского
времени, уже можно говорить о цзин цзи как о учении, отража¬
ющем воззрения ученых того времени на единство экономиче¬
ских и политических функций средневекового государства.
Истоки учения — воззрения на искусство управления в древ¬
ности, помноженные на опыт понимания классического насле¬
дия в ханьское и танское время. Иначе говоря, появление это¬
го учения — отражение определенного этапа в развитии кон¬
фуцианства, а именно неоконфуцианства, идеологи которого
на основе положений древних стремились пресечь мятеж, дос¬
тичь социального спокойствия в стране.
В рамках этого учения шло дальнейшее развитие некоторых
специфических конфуцианских положений и догм, что хорошо
прослеживается на примере эволюции представлений о сущ¬
ности таланта (цай) как важнейшего условия процветания
страны. К традиционному конфуцианскому пониманию сущнос¬
ти таланта исключительно в плане его этических качеств в сун-
ское время в трудах реформаторов прибавилось новое качест¬
во— понимание, разумение цзин цзи. Отсюда и новый термин —
«цзин цзи цай», широко распространенный в XI в.
Возьмем в качестве примера экзаменационное сочинение Ли
Гоу «Фуго цэ цян бин цэ ань минь цэ» («План обогащения
страны, план усиления армии, план успокоения народа») 1039 г.18.
На наш взгляд, даже название трактата четко выделяет объек¬
ты управления — государство (го) и народ (минь), класси¬
чески отражает основные черты учения цзин цзи. Автор дока¬
зывает, что таланты, разумеющие учение цзин цзи, главной за¬
дачей управления государством считали его обогащение.
В рамках учения цзин цзи вызревало одно из направлений
социально-экономической мысли средневекового Китая. И фор¬
мулируя принципы «обогащения государства», Ли Гоу обос¬
новывал важность материального фактора в жизни общества,
развивал взгляды на так называемый принцип упорядочения
финансов (ли цай), формулировал свои представления о береж¬
ливости (экономии) и скаредности. В поисках источников до¬
ходов для казны он обращался к программе всемерного разви¬
тия «основного занятия» — земледелия за счет подавления «вто¬
ростепенного занятия» (торговли и ремесла), возрождая в но¬
вых условиях учение древних о том, что занятие земледелием
298

почетно, а торговлей и ремеслом — недостойно свободного че¬
ловека.
Много внимания уделял Ли Гоу разработке основ управ¬
ления финансами и экономикой страны в целом, используя
принцип равновесия в обществе — пин чжунь. При этом рас¬
смотрение экономических вопросов тесно переплетается у Ли
Гоу с проблемами политического и морального характера. Так,
он считал, что проблему потребления можно решить, прибег¬
нув к нормам ритуала (ли); а излагая вопрос об «успокоении
народа» и его воспитании, он говорил о необходимости поощре¬
ния земледелия как важнейшего условия достижения совершен¬
ного правления.
У Ли Гоу понятие «цзин цзи» имеет как бы двоякое значе¬
ние: в этом традиционном биноме уже слегка намечена тенден¬
ция придать ему современное значение — «экономика». Старый
•смысл явно преобладает, а новый уже уловим благодаря воз¬
можности ретроспективного взгляда на проблему.
Современное значение термина «цзин цзи» — «economy»
(экономика, экономия, политэкономия) пришло в Китай в
XIX в. из Японии. Однако судьбы этого термина в Китае и в
Европе были различны.
Как всякий термин, «economy» имеет свои конкретно-исто¬
рические истоки. В своем первоначальном значении — это наз¬
вание труда греческого философа Ксенофонта (ок. 430—
ок. 354 г. до н. э.) и означает буквально «наука о домашнем
хозяйстве, домоводство» (ойкос — дом, хозяйство; номос — пра¬
вило, закон) применительно к частному хозяйству рабовладель¬
ца. Такое значение термина бытовало в течение веков, пока
термин «economy» в XVII в., в период Возрождения, не появил¬
ся во французском языке в «Трактате политической экономии»
А. Монкретьена (ок. 1575—1621). В эту эпоху переосмыслива¬
лись и получали новую жизнь многие идеи и понятия античной
культуры. Термин из древнегреческого стал общеевропейским,
а прежнее его содержание было забыто.
Впоследствии термин «economy» стал применяться к опреде¬
лению экономических отношений уже в рамках государств,
управляемых, как правило, абсолютными монархами. Позднее,
при Адаме Смите, с созданием классической школы буржуаз¬
ной политической экономии термин «economy» стал обозначать
науку о законах хозяйства вообще, об экономических отноше¬
ниях классов в частности.
Передача нового, западного понятия «economy» в Китае
привычным термином «цзин цзи», взятым из средневекового
старого языка (для которого характерны полисемия и омони¬
мия), сопровождалась определенными издержками19, ибо рож¬
дала у китайцев ассоциации, связанные с традиционным зна¬
чением слова. Эта особенность усиливалась слабым знанием
западных экономических учений.
В работах исследователей современного Китая неоднократ¬
299

но высказывалась мысль о том, что во многие общественные
термины в современном Китае вкладывают несколько иное, по
сравнению с общепринятым, содержание. Рамки некоторых тер¬
минов, например «чжэн чжи» — «политика», зачастую искус¬
ственно суживаются вплоть до понимания под этим термином
методов прежде всего давления на массы, связанного с без¬
раздельным подчинением человека государству.
В то же время в учениях китайских экономистов нового и
особенно новейшего времени, игнорирующих роль объективных
факторов при выработке экономической политики, рамки поня¬
тий таких ключевых общественно-политических терминов, как
«экономика» и «политика», оказываются зачастую нечеткими и
размытыми.
Сложный процесс адаптации западного термина «economy»
в Китае повлиял на осмысление в новое и новейшее время проб¬
лем экономического развития, а также на трактовку некоторых
особенностей истории страны, прежде всего в идеологической
сфере. Объективный анализ этих теорий немыслим без учета
культурного наследия Китая, в том числе и развития цзин цзи
как обобщающего учения об управлении в средневековом
Китае.
1	Цы хай (Море слов). Шанхай, 1948, с. 1046.
2	Вэнь чжун-цзы [Ван Тун]. Чжун шо.— Сы бу цункань (Собрание книг\
классифицированных по четырем разделам). Раздел цзы. Т. 46. Шанхай
[30-е годы].
3	Цы хай, с. 1046.
4	Фань Вэньчжэн гунцзи (Собрание сочинений гуна Фань Вэньчжэпа
(Фань Чжунъяня).— Сы бу цункань. Т. 45. Шанхай [30-с годы], с. 178.
5	Там же.
6	Цы хай, с. 1013.
7	См.: Ван' Фучжи. Сунь лунь (Суждение о Сун). Шанхай, 1935, цз 4„
с. 97.
8	Там же, с. 98.
9	Там же.
10	См.: Флуг К. К. История китайской печатной книги Сунской эпохи.
М.— Л., 1959, с. 136.
11	Цы хай, с. 1249.
12	Сборник был составлен между 1208—1224 годом, переиздавался в.
1871 г., состоит из двух томов. См.: Гу вэнь гуаньцзянь (Образцы древних
текстов). Сост. Люй Цзуцзянь. Шанхай, 1936.
13	См.: Цы хай, с. 223.
14	Там же, с. 1047.
15	Цы хай, с. 1168; Цы юань (Истоки слов). [Б. м.], 1947, с. 1046.
16	Сун ши (История династии Сун). Шанхай, 1958, цз. 327, л. 12а.
17	Там же.
18	Чжи цзян ли сянынэн вэнь цзи (Сборник сочинений учителя Ли [в.
должности чжицзяна]).— Сы бу цункань. Раздел цзи. Т. ПО. Шанхай
[1930-е годы], цз. 16, 17, 18.
19	Подобные явления наблюдались, например, и при обозначении хри¬
стианского бога китайским термином «шан ди», европейского понятия «re¬
volution» сочетанием «гэ мин» и т. п.

Г. Д. Тягай
КОРЕЙСКИЕ ПРОСВЕТИТЕЛИ НОВОГО ВРЕМЕНИ
О ГОСУДАРСТВЕННОМ УПРАВЛЕНИИ
В политических трактатах передовых мыслителей доколо¬
ниальной Кореи особое место занимают проекты реформ госу¬
дарственного устройства страны путем изменения социальной
структуры общества.
Воззрения корейских ученых в новое время претерпевали
эволюцию в соответствии с изменениями социально-экономиче¬
ского, внутриполитического и международного положения Ко¬
реи.
С XV в. учение Конфуция безраздельно господствовало во
всех сферах жизни корейского феодального общества, являлось
идеологическим орудием правящих кругов, порождавшим дог¬
матизм и схоластику. Однако в учениях конфуцианцев все же
возникали рациональные идеи, на основе которых формирова¬
лись новые идейные течения, антиконфуцианские и антифео¬
дальные по своей сути. В этой связи представляется справед¬
ливым утверждение советского китаеведа В. М. Штейна, что
«на Востоке (при Bg>ex местных отношениях) мертвящая дикта¬
тура церкви не достигла такой силы, как на Западе»1.
Формирование идеологии передовых образованных слоев
феодального общества происходило в государстве, находившем¬
ся с 1637 г. в вассальной зависимости от маньчжурской динас¬
тии Китая и проводившем политику внешнеполитической изо¬
ляции. В подобных условиях миропонимание этой феодальной
интеллигенции создавалось под воздействием традиционных
религий (буддизма, даосизма, конфуцианства), ересей, в кото¬
рых выражалось социальное сознание масс, разрозненных све¬
дений об учениях просветителей Китая, Японии, а также эле¬
ментов западной цивилизации, в том числе христианства, кото- *
рое, несмотря на запреты, с XVII в. проникало в страну. Этот
сплав идеологических представлений привел к распростране¬
нию в учениях передовых мыслителей феодального общества
социально-утопической идеи — наличие в древности «золотого
века», государства всеобщего благоденствия и равенства. Внеш¬
неполитическая изоляция способствовала живучести подобной
социальной утопий, так как препятствовала возникновению
301

иных представлений о государстве, кроме тех, которые про¬
пагандировали традиционные религии.
В странах Дальнего Востока, составивших своеобразный
конфуцианский регион, проповедники этого этико-политического
учения одновременно были чиновниками. В их обязанности вме¬
нялось предлагать правителю страны реформы, направленные
на улучшение государственного управления. Ван (правитель)
считался представителем Неба на земле, образцом высших мо¬
рально-этических качеств. Правитель Кореи по конфуцианским
понятиям был не только высшей государственной властью
вместе с окружавшими его правительственными чиновниками,
но и связующим звеном между Небом и народом.
Поэтому вопрос о роли государства, его функциях в общест¬
венной организации стран конфуцианского региона, в Корее
в том числе, приобретал особое значение. Государство не огра¬
ничивало свою деятельность политико-административными
функциями. Л. П. Делюсин на примере Китая отмечал особую
роль государства, которое активно вмешивалось во все стороны
жизни общества: экономическую, предпринимательскую, внеш¬
неэкономическую; регулировало различные отрасли националь¬
ного хозяйства 2.
Весьма важным представляется наблюдение Л. П. Делюси-
на, что феодальные мыслители Китая «при анализе причин
ухудшения жизни народа, растущего недовольства трудящихся
масс и, соответственно, ослабления власти той или иной ди¬
настии корень зла видели в ослаблении внимания к земледе¬
лию и увлечении ремеслами и торговлей»3. Подобное явление
мы наблюдаем и в феодальном корейском обществе.
Путь к усовершенствованию управления страной конфуциан¬
цы видели в пропаганде знаний, рассматривали просвещение
масс как одну из основных функций государства. При этом
они считали знания принадлежностью элиты общества, а прос¬
той народ признавали неспособным к развитию, восприятию
наук. Однако помимо воли, желания конфуцианцев, в чьих ру¬
ках была система образования в странах Дальнего Востока,
культурно-гуманистическая ориентация самого учения способст¬
вовала зарождению элементов будущей реформаторско-просве¬
тительской мысли. В этой связи важно утверждение советского
исследователя Л. П. Переломова, что конфуцианство не огра¬
ничивало знания собственными концепциями, оно воспринимало
элементы других религиозных учений4.
Подобно тому как это было в феодальном средневековом
Китае, корейские конфуцианские мыслители XIV—XV вв. пред¬
лагали начать реформы государственного устройства с системы
землевладения — изменения существовавшей государственной
собственности на землю и предоставления крестьянам равных
наделов. С такими проектами обращались к вану Чон Монджу
(псевдоним Пхоын, 1337—1392) Чон Доджон (псевдоним Сам-
бон, 1337—1398) и многие другие крупные чиновники-конфуз
302

цианцы. Их предложения были утопичны, отражали стремление
крестьянства к равенству. Так, Чон Доджон, предлагал сосре¬
доточить все земли в руках государства, которое, поделив их
на участки, роздало бы крестьянам. Эта реформа, по мнению
Чон Доджона, приведет к исчезновению различия между бед¬
ными и богатыми5. Реформы земельной системы предлагали
правителю страны Ким Сисып (псевдоним Мэвольдан, 1435—
1493), Со Гёндок (псевдоним Хвадам, 1489—1546), Ли И (псев¬
доним Юльгок, 1536—1594) и др.6.
В учениях конфуцианских мыслителей XIV—XV вв. широкое
распространение получили даосско-буддийские мотивы о бли¬
зости к первозданной природе, которая помогает человеку со¬
хранить его естественные черты. Выразителем подобных воззре¬
ний был Со Гёндок, призывавший к простой, естественной жиз¬
ни человека и выступавший с демократическими, антиконфу-
цианскими по своему существу идеями. Взгляды философа со¬
держали протест против существовавших в феодальном общест¬
ве устоев, за что он подвергался гонениям.
Размышления Со Гёндока сходны с учениями мыслителей
различных стран в феодальную эпоху, условно их можно наз¬
вать «руссоистскими», хотя они появились в конфуцианском
мире задолго до проникновения туда идей Руссо. Подобные
взгляды исследователи обнаруживали у китайского просвети¬
теля Хуан Цзунси (1610—1695), японского философа Андо Сё-
эки (1700—1763). Советский исследователь Ю. М. Лотман пи¬
сал «о руссоистских идеях... в русской культуре задолго до
Руссо» 7.
Конкретное выражение проекты реформ государственной
системы получили в творчестве мыслителей так называемого
движения за реальные знания (сирхак), отошедших от тради¬
ционного миропонимания и выступивших с антифеодальной
программой, расчищавшей путь развитию страны по буржуаз¬
ному пути. Это движение просуществовало с конца XVI до се¬
редины XIX в.
Проекты реформ государственного устройства сирхакисты
также начинали с системы землевладения.
В трактатах сирхакских ученых о земельной реформе, кото¬
рые они направляли на имя вана, говорилось, что только после
проведения аграрных преобразований можно перейти к осу¬
ществлению мероприятий, направленных на облегчение поло¬
жения крестьянства и способствующих развитию экономики
страны. Один из основоположников сирхак Лю Хёнвон (псев¬
доним Панге, 1622—1675) писал: «Земля — основа существо¬
вания государства»8.
Изучение программ преобразований земельной системы,
предлагаемых правителю страны участниками движения за
реальные знания, свидетельствует об эволюции их воззрений
по этому вопросу. Так, Лю Хёнвон в своем проекте реформы
земельной системы предлагал изъять все пахотные земли у
303

населения, а затем раздать их в соответствии с социальным
положением каждого члена общества. Крестьяне получили бы
равные наделы—1 кён земли, торговцы и ремесленники вдвое
меньше, чиновники не более 12 кён. Таким образом, сословная
градация сохранялась, уравнительные же идеалы крестьянства
частично воплощались в жизнь, так как крестьянин получал на¬
дел, который был за ним закреплен и не мог быть отобран
королевским чиновником — сборщиком налогов. Ученый Ли Ик
(псевдоним Сонхо, 1682—1764) —последователь Лю Хёнвона —
считал проект своего предшественника неосуществимым и
предлагал не конфискацию и не перераспределение земель,
а сдачу излишков, чтобы наделить ими неимущих. Он высту¬
пал за установление точного размера земельных владений для
каждого крестьянского двора. Излишки же получало государ¬
ство и распределяло их неимущим крестьянам. По проекту
Ли Ика крестьянам не разрешалось торговать наделами. Про¬
давать можно было лишь излишки. Реформа Ли Ика не затра¬
гивала крупное помещичье землевладение.
Последователем идей Лю Хёнвона был крупный ученый,
естествоиспытатель Хон Дэён (псевдоним Тамхон, 1731 —1783),
который также предлагал ввести равное (в два кёль) распре¬
деление земли между крестьянами. Одновременно он считал
необходимым передать государству дворцовые земли, прекра¬
тить выдачу земель военным поселениям9.
Реформа земельной системы, выдвинутая Пак Чивоном
(псевдоним Ёнам, 1737—1805) в его «Трактате о земельной
реформе» («Кванон сачхо»), уже значительно отличалась от
ограниченных уравнительных проектов Лю Хёнвона и Ли Ика.
Пак Чивон выступил с проектом, по которому необходимо было
учесть площадь обрабатываемых земель и угодий, установить
средний размер земельного надела, а затем закрепить его за
каждым жителем страны. Проведение подобной реформы, по
мысли Пак Чивона, устранит возможность захвата пахотных
земель богатыми, ликвидирует различие между ними и бед¬
ными. «В древности,— писал Пак Чивон,— наделяли народ по¬
ровну и не было такого, чтобы аристократии давали больше,
а народу — меньше»10. Выступая с социально-утопическими меч*
тами об обществе равенства, ученый писал:	«Не пройдет к
нескольких десятков лет, как настанет возможность осущест
вить равное наделение землей»11.
Дальнейшее развитие идей Пак Чивона об установлении
уравнительных общественных отношений мы находим в трудах
Чон Яггёна (псевдоним Дасан, 1762—1836). В «Рассуждениях
о земельной реформе» («Тходжи кэхёкнон») ученый крити¬
ковал проекты реформы системы землевладения своих пред¬
шественников— сирхакских мыслителей. Он писал: «Я буду
доволен, если увижу, что только те, кто обрабатывают землю,
получают ее и не получают те, кто не работает на полях».
И далее: «Когда бог создал человека, то он прежде всего дал
304

ему землю, чтобы человек жил на ней. Затем бог назначил
вана и чиновников, которые как родители народа обязаны рав¬
номерно распределить землю, чтобы весь народ жил хорошо»12.
Чон Дасан для осуществления земельной реформы предла¬
гал создать ёджондже, т. е. специальные улицы — «ё» в сель¬
ской местности. Три «ё» объединяются в более крупный посе¬
лок— «и». Пять «и» образуют «пан» (село), а из пяти «пан»
создают «ып» (уезд). Население «ё» коллективно владеет зем¬
лей и совместно ее обрабатывает. В «ё» есть староста, который
учитывает труд каждого крестьянина. Урожай собирают сила¬
ми всей деревни. Затем вносят государственный налог и плату
старосте, а оставшееся делят в соответствии с количеством тру¬
да, вложенного каждым. «Если ввести подобную систему, то
люди приложат все усилия для обработки земли... Народ ста¬
нет богатеть... В обществе восторжествует мораль и нравст¬
венность»,— считал Чон Дасан. Он предусматривал также
оплату труда ремесленников, торговцев, которые получали бы
зерно в обмен па свои товары, призывал правительство прекра¬
тить бесполезные занятия конфуцианских ученых и заставить
их заниматься земледелием, ремеслом, преподаванием. В то
же время Чон Дасан отмечал значение умственного труда и
ученых, чья деятельность приносит пользу государству, и пред¬
лагал вознаграждать их в 10 раз больше, чем крестьян13.
Система землепользования Чон Дасана фактически уничто¬
жила бы помещичье землевладение, так как она предусматри¬
вала наличие только двух хозяйств — крестьян и государства.
Помимо земельной системы сирхакские мыслители выступа¬
ли за упорядочение всех сторон жизни феодального общества:
сокращение налогов и введение единой системы их сбора, от¬
мену рабства, проведение различных преобразований (например,
создание национального рынка), способствующих развитию тор¬
говли, ремесел, высвобождению их из-под государственного
контроля, установление торговых контактов с соседними госу¬
дарствами и заимствование их достижений. Они резко крити¬
ковали ограниченно-самоуверенных конфуцианских ученых, счи¬
тавших себя «самыми умными», сравнивали их «с лягушкой,
сидевшей в колодце и не видевшей ничего вокруг себя» 14.
Вершиной социально-утопических воззрений мыслителей дви¬
жения за реальные знания является концепция Чон Дасана
об избрании правителя всем народом и отмене права вана пе¬
редавать престол по наследству. Сам народ, утверждал мыс¬
литель, должен избрать наиболее достойного и просвещенного
правителя.
Так, Чон Дасан впервые выступил с идеей народовластия,
предвосхитил проект создания представительного правления.
Этой теме посвящены его замечательные трактаты «О проис¬
хождении правителя», «Размышления об императоре Тан».
В первом трактате автор описывает деяния народа, который
создает все земные блага для правителя и восклицает: «Неуже¬
20 Зак. 550
305

ли народ существует для правителя?». По мнению Дасана,
в древности один человек захватил власть и самовольно пере¬
дал ее сыну. Так возникла система наследования престола. За¬
тем появились чиновники, грабившие народ. Ученый призывал
бороться как с плохим правителем, так и с нечестными чинов¬
никами 15.
Подобное утверждение являлось вызовом конфуцианским
понятиям о священной особе государя, ниспровергало устано¬
вившиеся воззрения на происхождение личности вана как Сына
Неба, ниспосланного на землю Небесным велением.
В концепции народовластия Чон Дасана несомненно просле¬
живалось воздействие традиционных утопий даосско-конфу¬
цианского происхождения, а также учения Со Гёндока о бли¬
зости человека к первозданной природе.
В трактате об отношениях государства и народа Чон Даса¬
на отчетливо видно совпадение его мировоззренческой позиции
с теориями китайского просветителя XVII в. Хуан Цзунси, ко¬
торый в своих сочинениях развивал идеи, что «страна — для
всех, а не для одного», «хозяин страны народ, а не государь»,
«государь должен служить народу, памятуя о том, что страна
является народным достоянием»16. Можно предположить, что
Чон Дасан, который жил почти на столетие позднее китайско¬
го просветителя, был знаком с его взглядами, разделял их и
дополнял собственными соображениями, творчески применяя к
конкретной обстановке феодального корейского общества.
Краткий обзор воззрений сирхакских мыслителей на вопро¬
сы государственного устройства свидетельствует о присущей
им утопической системе мышления на построение государства
равенства в рамках феодального общества, что особенно отчет¬
ливо проявилось в рассказе Пак Чивона «О Хо Сэне», герой
которого на необитаемом острове создает царство социальной
справедливости 17.
Вместе с тем в программах этих мыслителей выявились
стремление к освобождению от диктата цинского Китая, про¬
тест против преклонения правящих кругов перед нравами, обы¬
чаями чужеземного государства. Можно привести многочислен¬
ные выдержки из сочинений передовых ученых школы реальных
наук, которые выступали за изучение в учебных заведениях
корейских классических сочинений, а не китайских конфуциан¬
ских книг, за ознакомление учащихся с биографиями корейских
национальных героев — полководцев, отразивших иноземные на¬
шествия, государственных деятелей, поэтов, писателей. Следо¬
вательно, в учениях сирхакских мыслителей зарождалась осво¬
бодительная мысль, направленная против китайского культур¬
но-идеологического диктата и призывавшая к созданию неза¬
висимого государства, опиравшегося на собственные культур¬
ные традиции, нравы и т. п.18.
Таким образом, можно утверждать, что концепция государ¬
ства в творчестве мыслителей движения за реальные знания
306

содержала наряду с социально-утопическими идеями конкрет¬
ные предложения по реорганизации хозяйственной жизни стра¬
ны и освободительные феодально-националистические идеи.
Появление подобных воззрений в Корее до колониальной
экспансии капиталистических держав на Дальний Восток объяс¬
няется многовековой вассальной зависимостью от Китая, кото¬
рая тормозила развитие самых различных сторон жизни фео¬
дального общества.
Следующий этап в эволюции концепции государственного
устройства начался в последней четверти XIX в., когда Корея
была открыта для внешних сношений. В 1876 г. Япония навя¬
зала Корее неравноправное торговое соглашение, в 1882 г.—
с Россией, договор с Соединенными Штатами Америки,
в 1884 г.— с Россией, Францией, Англией. Так, после 1876 г.
Корея превратилась в объект борьбы между Японией, страна¬
ми Западной Европы, США за преобладающее влияние. Тра¬
диционные экономические связи оказались подорваны вследст¬
вие появления на корейском рынке дешевых иностранных, глав¬
ным образом японских, товаров, ухудшилось положение крестьян,
торговцев, ремесленников. Участились волнения в городах про¬
тив иностранного вторжения19.
После 1876 г. представители феодальных образованных кру¬
гов начали движение за реформы (кэхва ундон), которое раз¬
вивало идеи сирхак в новой внутриполитической и междуна¬
родной обстановке. Участники кэхва ундон посещали страны
Европы, США, получали реальные представления о жизни ка¬
питалистического мира, учились в Японии, пережившей в 1868г.
буржуазную революцию, в колледже известного буржуазного
просветителя Фукудзава Юкити. Его книги «Призыв к зна¬
ниям», «Краткий очерк истории цивилизации», написанные под
воздействием как традиционных социальных утопий, так и
европейской просветительской мысли, оказали большое влияние
на формирование новых взглядов корейских реформаторов на
государственное устройство страны.
Фукудзава Юкити утверждал необходимость равенства всех
членов общества для процветания государства. Он писал: «Небо
создает людей с тем, чтобы они были равны между собой. Не
знали различия». Равенство, в понимании Фукудзавы,— это
обладание буржуазными свободами, воплощенными в государ¬
стве с конституцией и парламентом, которым управлял бы про¬
свещенный монарх. Достичь подобного идеала, по мнению в
японского мыслителя, можно было просвещением масс. Причина *
неравенства сословий, считал Фукудзава, заключается в от¬
сутствии знаний. В то же время буржуазный просветитель
боялся активности народа, призывал к мирным методам пере¬
мены государственного устройства и не касался вопроса наде¬
ления крестьян землей 20.
Участники движения за реформы — буржуазные просвети¬
тели по своим воззрениям, восприняв учение Фукудзава, во
20*
307

многом оставались конфуцианцами, но свой идеал обществен¬
ного устройства они видели уже не в отвлеченной социальной
утопии, а в государстве капиталистического типа, с конститу¬
цией, парламентом, предоставлением народу буржуазных сво¬
бод: слова, печати, собраний. Идеолог реформаторов Ким Ок-
кюн, используя конфуцианскую традицию, разрешавшую обра¬
щаться к правителю с предложениями об улучшении государст¬
венного управления, писал вану Коджону: «Стоит только уста¬
новить дружеские отношения со странами Европы и США и
перестроить внутреннюю политику в стране, обучить невежест¬
венный народ и направить его на путь цивилизации, поднять
торговлю, упорядочить финансы и подготовить армию, что не
представляет особых трудностей», и тогда, считал Ким Ок-
кюн, «иностранные державы... вынуждены будут отказаться от
захватнических замыслов... Если не упразднить дворянское со¬
словие и не покончить с истоками его злоупотреблений в та
время, когда торговля стала основой современного мира, а оби¬
лие производств конкурируют друг с другом, то остается лишь
ждать гибели государства... Усвоив все это, Ваше Величество-
гораздо быстрее избавится от невежественных, консерватив¬
ных бездарных министров и советников, подберет людей, невзи¬
рая на их родовитость, завоюет доверие народа, заложив осно¬
вы централизованной власти; приобщит людей к знаниям, соз¬
дав широкую сеть школ»21.
Программа преобразований, изложенная в послании идео¬
лога реформаторского движения, отражала историческую огра¬
ниченность воззрений передовых мыслителей корейского об¬
щества этого периода. Они не могли разобраться в истинных
намерениях капиталистических держав, верили в искренность
их заверений о стремлении способствовать цивилизации Кореи.
Однако реформаторы уже понимали, что их страна должна
превратиться в независимое государство и взаимоотношения с
капиталистическим миром должны быть равными. Они отчетлива
представляли, что корейское государство существует в рамках
мировых экономических связей и его дальнейшее развитие не¬
возможно без налаживания культурно-экономических контак¬
тов с капиталистическими государствами, без восприятия дости¬
жений западной цивилизации. Однако при этом они предпола¬
гали сохранить в неприкосновенности многие морально-эти¬
ческие формы конфуцианского мышления. Основной тезис
реформаторов базировался на конфуцианском понимании: бла¬
гополучие государства — власть просвещенного монарха и про¬
свещение населения страны.
Социальный состав участников движения за реформы был
значительно шире, чем движения за реальные знания. К ним
примыкали некоторые представители крупного торгово-купече¬
ского капитала, буддийские монахи.
Участники кэхва ундон создали первый в истории корейско¬
го феодального общества печатный политический орган — газе¬
308

ту «Хансон сунбо» для пропаганды своих воззрений. За время
существования «Хансон сунбо», с февраля 1883 по декабрь
1884 г., в ней публиковались статьи, посвященные описанию
европейского образа жизни, государственной системы, культур¬
но-технических достижений стран Европы, США. Особое вни¬
мание газета уделяла освещению борьбы за независимость на¬
родов Востока (в частности, Египта, Вьетнама), против коло¬
ниальной экспансии капиталистических держав.
Свою программу преобразования государства участники
кэхва ундон намеревались претворить в жизнь путем воору¬
женного свержения феодального правительства, ориентиро¬
вавшегося на Китай. 4 декабря 1884 г. реформаторы с помо¬
щью японских войск захватили власть, создали новое прави¬
тельство, опубликовали реформы, одним из центральных пунк¬
тов которых было расторжение вассальной зависимости от
цинского Китая, искоренение рабского подражания китайским
нравам, обычаям. Программа реформ кэхва ундон вводила
своеобразную ограниченную форму парламентского правления
с однопалатной системой, с обсуждением всех законов на со¬
вещании кабинета министров, централизацию административ¬
ного управления (организация шести министерств вместо мно¬
гочисленных ведомств), а также определяла правила сбора
налогов, торговли, формирования армии, провозглашала социаль¬
ное равенство сословий.
Путь к осуществлению подобных преобразований, по мне¬
нию реформаторов,— это пропаганда знаний, создание просве¬
щенного государства. Реформы кэхва ундон отражали уровень
передовой общественной мысли Кореи — просветительской, уже
буржуазно-националистической по своему содержанию, в ко¬
торой причудливо переплетались эгалитарно-утопические идеи —
мечты о преобразовании общества путем просвещения масс с
конкретными предложениями по организации государственного
управления, с требованиями независимости страны от цинско¬
го Китая.
Корейское общество не было подготовлено к проведению
реформ буржуазного характера. Воззрения участников кэхва
ундон опередили реальные возможности для осуществления
их программы преобразований, хотя их реформы являлись вер¬
хушечными, не затрагивавшими основ социально-экономической
структуры общества. Реформаторы, как мы уже говорили, не
ставили вопроса об аграрных преобразованиях. В этом кэхва
ундон отошло от социальной утопии сирхак.
Подобное явление связано с влиянием буржуазных идеоло
гических течений Западной Европы, США, восприятием поверх^
ностной стороны реальной жизни капиталистических обществ
Несомненно, что буржуазные реформаторы не могли крити¬
чески осмыслить существовавшие в капиталистических странах
законы общественного развития, формы управления государст¬
вом и поражались их внешнему демократизму, порядкам, неиз¬
309

вестным в странах Дальнего Востока: свободе слова, печати,
собраний. Неведомые в Корее понятия заслоняли истинную
суть капиталистического мира.
Однако, несмотря на это, буржуазные реформаторы ясно
осознавали необходимость свободного, суверенного развития
родины. Просветительско-реформаторская мысль стала одним
из потоков освободительного антиколониального движения тех
лет.
Иллюзия идеологов кэхва ундон в отношении буржуазного
парламентаризма, введения конституционной монархии, бур¬
жуазных свобод, непонимание насущных требований широких
крестьянских масс, страх перед их вооруженными действиями
все же были шагом вперед по сравнению с господством фео¬
дально-конфуцианской реакции, ориентировавшейся на цин-
ский Китай, провозглашавшей политику изоляции страны от
внешнего мира.
Идейные воззрения корейских реформаторов 80-х годов сви¬
детельствовали о складывании буржуазно-националистической
идеологии, что было проявлением одной из форм борьбы за
независимость.
Если буржуазная реформаторско-просветительская мысль
80-х годов отступила от идей социальной утопии — государства
равенства, перераспределения земли между всеми членами об¬
щества, выдвигаемых сирхакскими мыслителями, то в програм¬
ме преобразования общества, которую предлагали участники
общекорейского крестьянского восстания 1894 г.— освободитель¬
ного и антифеодального по своей направленности,— эти пункты
были сохранены. Руководившие восстанием оппозиционные
слои мелких янбан (помещиков) выдвигали подобные лозунги,
чтобы привлечь на свою сторону крестьянство, борьбу которого
они стремились направить в угодное им русло. Эгалитарно-уто¬
пические иллюзии повстанцев усиливались тем, что религиозной
оболочкой восстания была национальная религия тонхак, про¬
поведовавшая равенство сынов божьих на земле22.
Дальнейшее развитие учений корейских буржуазных нацио-
налистов-просветителей о государственном устройстве страны
относится к концу 90-х годов XIX в., когда в результате побе¬
ды Японии в японо-китайской войне (1894—1895) Корея осво¬
бодилась от вассальной зависимости цинского Китая.
Провозглашение независимости Кореи патриотически наст¬
роенная интеллигенция, корейские политические эмигранты в
Японии восприняли как начало новой эры, создание суверен¬
ного государства. Однако японские колонизаторы считали, что
новый статус страны предоставляет им возможность активно
вторгнуться в ее экономику и политику. Одновременно усили¬
лась экспансия в Корею Соединенных Штатов Америки, Анг¬
лии, Франции, царской России. В стране с новой силой вспых¬
нуло партизанское национально-освободительное движение.
Эти факторы оказали серьезное воздействие на формирова¬
310

ние воззрения буржуазных просветителей конца XIX в., когда
феодальное правительство проводило политику «самоусиления»,
т. е. провозглашало принцип заимствования западной техники,
достижений капиталистических государств, для отражения воз¬
можных вражеских нашествий, при сохранении «восточной
души» — неприкосновенности моральных устоев конфуцианства.
Но патриотически настроенная интеллигенция не ограничива¬
лась этим. Она требовала серьезных перемен в жизни страны.
С этой целью ею была создана первая политическая организа¬
ция— «Тоннип хёпве» («Общество независимости») и основана
газета «Тоннип» («Независимость»), на страницах которой бур¬
жуазные реформаторы развивали идеи создания конституцион¬
ной монархии, избрания парламента. Они детально рассматри¬
вали все стороны жизни корейского общества этого времени:
экономику, культуру, нормы быта, нравы — и, подвергая их
резкой критике, предлагали новые формы, отличные от тради¬
ционных конфуцианских.
Если в 80-х годах деятельность участников кэхва ундон, их
пропаганда буржуазного развития страны не выходила за рам¬
ки узкого круга феодальных образованных слоев и некоторых
представителей торгово-купеческого люда, примкнувшего к это¬
му движению, то со второй половины 90-х годов — времени
создания газеты «Независимости» и деятельности «Общества
независимости» — широко распространились буржуазно-нацио¬
налистические, освободительные, антифеодальные и антикон-
фуцианские идеи. Газету читали не только в Сеуле, но и во
всех крупных городах страны. Члены «Общества независимос¬
ти» проводили массовые митинги береди населения Сеула. От¬
деления «Общества» открывались в других городах. На всена¬
родных митингах, куда приходили представители самых различ¬
ных социальных слоев, ораторы предлагали программу нового
государственного устройства — по типу капиталистических стран
Европы, с парламентом, конституцией, уничтожением социаль¬
ного неравенства, предоставлением права всем членам госу¬
дарства участвовать в управлении страной. Они требовали от
правительства реального предоставления народу буржуазных
свобод, детально разбирали злоупотребления государственных
чиновников и настаивали на изменении всей системы управле¬
ния экономикой страны (торговли, ремесла, налогообложения,
организации транспорта и т. п.), настаивали на отмене унижав-,
ших человеческое достоинство конфуцианских обычаев (отно¬
шение к женщинам, запрещение вдовам вступать вторично в
брак и т. п.) 23.
К этому времени изменились идеологические факторы, спо¬
собствующие формированию реформаторско-просветительской
мысли. По-прежнему основу ее составляли традиционные ре¬
лигиозные системы и предшествующие просветительские уче¬
ния— сирхак и кэхва ундон. Кроме того, на становление бур¬
жуазного национализма в Корее в 90-е годы огромное влияние
зп

оказывала реформаторско-просветительская мысль Китая, осо¬
бенно учение буржуазного просветителя Кан Ювэя. Одним из
каналов проникновения идей Кан Ювэя в Корею являлись кон¬
такты корейских политических эмигрантов в Токио с китай¬
скими реформаторами. В книге Л. Н. Ворох подробно описаны
взгляды Кан Ювэя и методы их пропаганды Лян Цичао —
крупнейшим китайским ученым, просветителем, реформато¬
ром24. С. Л. Тихвинский исследовал сочинение Кан Ювэя «Да¬
тун шу» («О Великом единении») об идеальном обществе Да¬
тун, которое возникает на основе всеобщего равенства людей
и реформации конфуцианского учения. Он писал, что, по мне¬
нию Кан Ювэя, ни одна из религий не указывает человечест¬
ву выход из создавшегося положения. Но выход есть, его от¬
крыл великий Конфуций более 20 столетий назад, создавший
свое учение о «трех эрах» и «трех мирах». Но затем подлин¬
ное учение Конфуция было извращено его продолжателями.
В поисках путей избавления человечества от страданий он, Кан
Ювэй, «обнаружил это всеми забытое учение Конфуция»25. Кан
Ювэй впервые в истории китайской общественной мысли ут¬
верждал, что Конфуций, создавая общество «Великого еди¬
нения», говорил не о прошлом, а о будущем. Таким образом
он внушал людям мысль о неизбежности наступления социаль¬
ного равенства, предсказанного якобы Конфуцием.
Кан Ювэй проповедовал идею народовластия, которая была
известна корейским просветителям еще по трудам Чон Даса-
на. Как и корейский феодальный ученый начала XIX в., Кан
Ювэй утверждал: «Нужно собрать весь народ и сообща изби¬
рать мудрейших и талантливейших, чтобы они выполняли свои
обязанности, но не могли передавать их в наследство своим
потомкам или братьям. Таков будет справедливый закон для
всех властителей и чиновников»26.
Утопия Кан Ювэя осуждала социальное неравенство (осо¬
бое внимание при этом обращалось па положение крестьян)
и призывала в новом обществе установить равные отношения
между всеми членами государства. Кан Ювэй утверждал, что,,
как и в капиталистических странах, «те, кто раньше боролся
между собой за землю, знатность рода, за власть в государст¬
ве, теперь начнут драться за фабрики и заводы, за торговые
компании. Они не будут думать о своем государстве; все их
помыслы обратятся только на наживу»27.
Наряду с эгалитарно-утопическими концепциями Кан Ювэя
корейская интеллигенция знакомилась и с революционными воз¬
зрениями Сунь Ятсена. В 1895 г. он создал Союз возрождения
Китая — революционную организацию, которая ставила целью
свержение монархии и изгнание иностранных капиталистов из
страны. После посещения Западной Европы в 1895—1897 гг.
Сунь Ятсен приблизился к пониманию истинной сути буржуаз¬
ного общества, воочию убедился, что представляет собой на
практике пресловутая «буржуазная демократия». В эти годы
312

он познакомился с трудами К. Маркса и русскими революцио¬
нера ми-народниками.
Во время пребывания в изгнании в Японии Сунь Ятсен про¬
пагандировал свои взгляды среди студентов и политических
эмигрантов из Кореи, Индии, Сиама, Филиппин.
В конце XIX — начале XX в. корейские и китайские рефор¬
маторы и даже революционеры — соратники Сунь Ятсена воз¬
лагали еще надежды на помощь иностранных держав в борьбе
с феодальными монархиями. Они были также обмануты дема¬
гогической идеологией паназиатской доктрины, выдвинутой
японским правительством. Японские правящие круги объявили
о превосходстве желтой расы, об «Азии для азиатов» под эги¬
дой страны Восходящего солнца, утверждая тем самым пре¬
восходство японцев над другими народами Востока. Одновре¬
менно они демагогически развивали идею «братской историче¬
ской общности всех азиатских народов» 28.
Экспансия капиталистических держав создавала благо¬
приятную атмосферу для восприятия корейскими буржуазными
националистами-реформаторами идеи папазиатизма. В их ми¬
ровосприятии эти концепции трактовались как освободительные,
направленные против агрессивных устремлений капиталистиче¬
ских держав, против их колонизаторских действий в странах
Дальнего Востока, и в частности в Корее.
Важно отметить также, что в конце 90-х годов на Дальнем
Востоке широкое хождение получили теории, почерпнутые из
трудов философов эпохи английской и французской революций,
борьбы за независимость Соединенных Штатов Америки. Среди
них особой популярностью пользовалисьдидеи Джона Мильто¬
на (1608—1674), Томаса Пейна (1737—1839), Томаса Джефер-
сона (1743—1826), являвшихся сторонниками естественного
права, народного суверенитета, предоставления народу полити¬
ческих свобод. Идеологи поднимавшейся буржуазии считали
просвещение масс необходимым условием общественного раз¬
вития.
Концепции мыслителей европейского и американского про¬
светительского движения попадали па подготовленную почву,
были созвучны утопиям как сирхакских ученых, так и их после¬
дователей— буржуазных реформаторов 80—90-х годов. Они
оказались идентичны также конфуцианским догмам, утверж¬
давшим право народа изгнать плохого правителя и избрать
просвещенного монарха. Таким образом, корейский буржуаз-,.
ный национализм, основу которого составляла идея о создании
независимого суверенного государства — с конституцией, пар¬
ламентом, просвещенным правителем, экономикой и культурой,
не уступавшими образцам капиталистических стран мира, фор¬
мировался в сложных условиях идеологической и экономической
экспансии капиталистических держав стран Западной Европы,
Соединенных Штатов Америки, под влиянием японского пан-
азиатизма, с одной стороны, и прогрессивных, хотя и утопиче¬
313

ских, идей китайского буржуазного просветительства и рево¬
люционной мысли Сунь Ятсена — с другой.
В эти годы корейские буржуазные реформаторы создавали
собственные теории будущего государственного устройства, пред¬
ставлявшие собой синтез различных концепций, бытовавших в
те годы на Дальнем Востоке. Примером таких теоретических
размышлений о форме государственного устройства Кореи мо¬
жет послужить сочинение корейского ученого, участника дви¬
жения за реформы, позднее члена «Общества независимости»
Ю Гильджуна «Сою кёнмун» («Об увиденном и услышанном
на западе»), изданное в 1895 г.
Автор описал политические формы правления иноземных го¬
сударств, пропагандировал преимущества уже не просвещен¬
ной монархии, а республиканского административного управле¬
ния с законодательством, «основанным на общественном мне¬
нии». Народ должен, утверждал автор, располагать буржуаз¬
ными свободами, всеми правами буржуазной демократии.
Ю Гильджун считал просветительство, всеобщее образование
единственным средством для создания подобного общества в
Корее. В понятие «просвещение масс» он вкладывал не толь¬
ко отход от конфуцианских традиционных методов обучения, но
и восприятие корейской молодежью достижений мировой куль¬
туры.
Ю Гильджун объяснял успешное развитие экономики Япо¬
нии ее контактами с капиталистическими странами. В других
своих сочинениях он высказывал соображения по поводу сос¬
тояния промышленности Кореи, предлагал ввести свободную
конкуренцию в торговле, ремеслах, взяв за образец организа¬
цию хозяйства в капиталистических странах. Однако при этом
буржуазный просветитель оставался еще в плену конфуциан¬
ского понимания общественного устройства. Он считал, что
процветание буржуазного государства непосредственно зависит
от воспитания членов общества в соответствии с моральным
кодексом конфуцианского верования. Ю Гильджун утверждал,
что капиталистические державы должны учиться у корейцев,
овладевших конфуцианской моралью. Что, только познав пять
принципов конфуцианской морали, человек способен воспринять
новые знания, без усвоения которых невозможно представить
развитие общества, его экономики, культуры.
Проповедуя незыблемость конфуцианских принципов нрав¬
ственного воспитания, он в то же время резко критиковал схо¬
ластику, догматизм, косность ученых консерваторов, неспособ¬
ных воспринимать достижения мировой цивилизации, чтобы
направить их на благо родины и своего народа. Ю Гильджун
резко выступал против преклонения знати перед Китаем, сле¬
пого подражания китайской культуре и унижения собственной
национальной истории, литературы, нравов, обычаев29.
Буржуазный национализм Ю Гильджуна содержал элемен¬
ты националистической идеализации культуры Кореи, что яв~
314

лялось реакцией на многовековой диктат Китая, колониальную
экспансию капиталистических держав, стремившихся лишить*
его родину независимости. В подобной обстановке в национа¬
лизме Ю Гильджуна, как и других идеологов просветительства
этого периода, отразились их страстный патриотизм, стремле¬
ние способствовать росту уважения к своему национальному
наследию.
В годы протектората (1905—1910) японские колонизаторы
превратили Корею в закрытое государство, навязав ей военно-
полицейский режим и препятствуя контактам с внешним миром.
В этой обстановке буржуазные просветители широко развер¬
нули культурно-просветительскую деятельность:	открывали
просветительские общества, основывали газеты, журналы, в ко¬
торых по-прежнему пропагандировали идею создания незави¬
симого суверенного государства с конституцией, парламентом,
развитой буржуазной экономикой. Основным методом борьбы
они считали, как и их предшественники — члены «Общества не¬
зависимости», просвещение народа, отрицали вооруженные дей¬
ствия, страшились активности широких масс, поднявшихся на
борьбу с колонизаторами.
Активным участником культурно-просветительного движе¬
ния периода протектората был Пак Ынсик (1859—1926), автор
книги о системе новой школы и сочинений, в которых истори¬
ческие события анализировались с антикитайских, антиконфу-
цианских позиций. На страницах газет и журналов, основанных
буржуазными просветителями, он выступал с идеей «националь¬
ного спасения» путем осуществления широкой программы ре¬
форм для возрождения «национального духа», который должен
защитить родину от колонизаторов*Формированию «националь¬
ного духа» будет способствовать новая вера — модернизирован¬
ное конфуцианское этико-политическое учение. По мнению Пак
Ынсика, учение Конфуция должно быть очищено от вековых
догматических наслоений, дополнено теориями китайского фи¬
лософа Ван Янмина (1472—1528) и древнекитайского мысли¬
теля Мэн-цзы о создании общества равенства.
Основу нового верования составляла идея «Датун» («Вели¬
кое единение»). Несомненно, что на появление в творчестве
Пак Ынсика этой идеи создания эгалитарно-утопического об¬
щества оказало влияние учение Кан Ювэя. Новое верование
Пак Ынсик назвал «Тэчжонгё» («Учение о Великом предке»)
в честь Тангуна, легендарного основателя древнекорейского го¬
сударства Чосон 30.
Так, в условиях закрытого для внешних контактов корейско¬
го общества некоторые буржуазные националисты, не веря в
силы народа и не видя реальной возможности для спасения
страны от колонизаторов, выступали с идеей реформации ре¬
лигии.
Религиозная реформация как путь к независимости и созда¬
нию общества социального равенства — характерная часть бур¬
315

жуазно-реформаторских течений не только стран конфуциан¬
ского региона (в Корее Пак Ынсик, в Китае Кан Ювэй), но и
всего Востока. Религия широко использовалась буржуазными
просветителями Востока как символ былой независимости, га¬
рантия защиты духовных ценностей народа от идеологической
экспансии капиталистических держав.
В Корее начала XX в., как и в других азиатских государст¬
вах, апелляция к традиционным верованиям была популярна
среди широких масс и поэтому гарантировала успех новому
национальному религиозному учению, которое, по представле¬
нию его создателя, являлось своеобразным препятствием для
насильственного вторжения иноземных государств в духовный
мир корейцев.
В новом религиозном веровании «Тэчжонгё» проявились ан¬
тифеодальные и антиколониальные тенденции, так как оно
провозглашало постулаты не только морально-этического ха¬
рактера, но и общественно-экономического. Учение Пак Ынси-
ка было идеалистично, противоречиво, исторически ограничено.
Пропаганда социальной утопии, сформулированная еще сир-
хакистами, сочеталась с провозглашением программы конкрет¬
ных буржуазных реформ экономики, со стремлением воспринять
буржуазные нормы жизни, развивать торговые контакты с внеш¬
ним миром, использовать достижения других стран в области
науки и культуры, основанные на реальных практических зна¬
ниях, а не на конфуцианской схоластике. Таким образом, ре¬
лигия, созданная Пак Ынсиком, представляла собой своеобраз¬
ный синтез стереотипов традиционного мышления с современ¬
ными буржуазными концепциями просветительской мысли стран
Западной Европы и США, была пронизана национализмом,
свойственным буржуазному реформаторству.
Пак Ынсик пропагандировал эту религию как фактор не
только общекорейского, но и мирового значения. В работе
«Конфуцианское богоискательство» он писал: «Минувшее XIX
столетие и текущее XX столетие — это период величайшего
прогресса и развития западной цивилизации. А разве умерло
учение нашего Конфуция? Разве оно не вездесуще? Шаг за ша¬
гом его свет озарит постепенно весь мир, и такое время насту¬
пит» 31.
Модернизированное конфуцианское верование накануне ан¬
нексии страны японским империализмом должно было стиму¬
лировать проявление духовной самостоятельности государства,
способствовать активизации массового религиозного сознания
в соответствии с задачей, стоявшей перед обществом,— борьба
за независимость и социальный прогресс.
В постулатах реформированного конфуцианства националь¬
ная независимость трактовалась не только как свобода от ко¬
лониальных притязаний японского империализма, но и как ис¬
коренение веками насаждаемой в корейском народе идеи пре¬
клонения перед цинским Китаем. Пак Ынсик именно в прекло¬
316

нении правящих кругов перед Китаем видел причины тяжелого
социально-экономического положения страны. «Боязнь и нере¬
шительность правительства, нерадивость и бездарность госу¬
даря... именно в этом и заключены причины того зла, которое
вызвано идейной привязанностью к Китаю, тех преступлений
и злоупотреблений, которые характерны для чиновничества на¬
шей императорской династии»32.
Краткий обзор воззрений просветительской мысли Кореи в
новое время раскрывает их эволюцию от социальной утопии
сирхак в закрытом обществе через конкретную программу об¬
щественно-экономических буржуазных преобразований движе¬
ния за реформы, «Общества независимости» к эгалитарно-уто¬
пическому идеализму религии «Тэджопгё» в Корее, изолирован¬
ной японскими колонизаторами от внешних контактов. Особен¬
ностью утопии начала XX в. являлось наличие в ней идеи
буржуазного преобразования общества как необходимого эта¬
па на пути к социальному равенству.
1	Штейн В. М. Участие стран Востока в подготовке европейского Воз¬
рождения.— Китай и Япония. М., 1961, с. 116.
2	Делюсин Л. П. Традиции и современность (к постановке проблемы).—
Китай: традиции и современность. М., 1976, с. 5—6.
3	Там же, с. 6.
4	См.: Переломов Л. С. Введение к кн.: Книга правителя области Шап.
М., 1968, с. 87.
5	Подробнее см.: История корейской философии. Т. 1, пер. с кор. М.,
1960, с. 84.
6	См.: История корейской философии, с. 152—154.
7	Лотман Ю. М. Руссо и русская культура XVIII — начала XIX века.—
Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969, с. 557.
8	Лю Хёнвон. Панге сурок (Записки Панге). Т. 2. Пхеньян, 1959, с. 25.
9	Подробнее см.: Тягай Г. Д. Общественная мысль Кореи в эпоху поздне¬
го феодализма. М., 1971, с. 46—50.
10	Пак Чивон. Кванон сачхо (Трактат о земельной реформе). Пхеньян,
1960, с. 273.
11	Пак Чивон. Кванон сачхо, с. 275.
12	Чон Дасан. Сонджип (Избранное). Пхеньян. 1957, с. 172.
13	Там же, с. 172—176.
14	Пак Чега. Пукхагый (Мнение об учении севера). Пхеньян, 1955, с. 10.
15	Чон Дасан. Сонджип, с. 167.
16	Подробнее см.: Фишман О. Я. Китайский сатирический роман. М., 1966,
с. 20—21.
17	Подробнее см.: Тягай Г. Д. Общественная мысль Кореи в эпоху позд¬
него феодализма, с. 149—150.
18 Тягай Г. Д. Формирование идеологии национально-освободительного
.движения. М., 1983, с. 22—38.
19	Подробнее см.: История Кореи. Т. 1. М., 1974, с. 333—344.
20 Тягай Г. Д. Формирование идеологии национально-освободительного
движения, с. 98—102.
21	История корейской философии, с. 367—368.
22	История Кореи, с. 355.
23	Подробнее см.: Тягай Г. Д. Формирование идеологии национально-ос¬
вободительного движения, с. 155—164.
24	Ворох Л. Н. Общественная мысль Китая и социализм (начало XX в.).
М., 1984, с. 78—90.
31Т

25	Цит. по: Тихвинский С. Л. Движение за реформы в Китае в конце
XIX в. М., 1980, с. 257—258.
26	Там же, с. 259,
27	Там же, с. 267.
28	См.: Тихвинский С. Л. Сунь Ятсен. М., 1964, с. 46.
29	Ли Гванин. Хангук кэхва сасан ёнгу (Изучение идеологии реформато¬
ров в Корее). Сеул, 1974, с. 309.
30	История корейской философии, с. 370.
31	Там же, с. 408.
32	Там же, с. 406.

А. С. Агаджанян
ГОСУДАРСТВО И ТРАДИЦИОННАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ
КУЛЬТУРА БИРМЫ
Сотни работ, посвященных либо традиционной идеологии и
культуре вообще, либо социальной и государственной структу¬
ре восточных обществ, либо даже политическим проблемам
■современности, так или иначе касаются отдельных аспектов
традиционной политической культуры, но исследований, пряма
посвященных этому вопросу, немного1. На бирманском мате¬
риале традиционная политическая культура в качестве само¬
стоятельного объекта еще не рассматривалась2.
Само понятие «политическая культура» имеет не более чем
тридцатилетнюю историю, в советской литературе оно замече¬
но и вошло в оборот только в последние 10 лет3. Политическую
культуру можно определить как совокупность представлений о
власти и связанных с ними образцов поведения, господствую¬
щих в том или ином обществе. Важность изучения этой пробле¬
мы не подлежит сомнению, ибо знание внешней, объективной
структуры власти будет неточным и даже рискует быть невер¬
ным без выяснения того, как мыслилась власть, какая власть
считалась легитимной, кто и почему осознавался в качестве ее
носителей. В основе всех этих представлений лежит система
культурных ценностей, или категорий культуры общества.
Объектом данной статьи является политическая культура,
сложившаяся в доколониальной Бирме. Бирманское общество
до европейской экспансии на всем протяжении своей истории
обладало некоторыми устойчивыми характеристиками, в том
числе некой единой системой политических взглядов и дейст¬
вий. Для ее анализа мы будем учитывать исторические свиде¬
тельства, относящиеся к различным периодам доколониальной
истории Бирмы; кроме того, мы будем обращаться и к совре¬
менности, где многие элементы традиционной политической
культуры проявляются со всей отчетливостью. И все же в наи¬
более законченном виде то, что мы называем традиционной
бирманской политической культурой, существовало в последней
независимой централизованной бирманской монархии (динас¬
тии Конбаун) в конце XVIII — первой половине XIX в. Этот
период и является для нас опорным.
3\9

Влияния. Бирманская культура, в том числе и политическая,
сложилась под влиянием индийских и китайских традиций с
преобладанием первой из них. Складывание бирманского этно¬
са и первых зачатков государственности происходило в то вре¬
мя, когда бирманские племена находились в орбите китайской
имперской системы, на ее юго-западной периферии, или, па
крайней мере, контактировали с нею4. Мигрируя в IX—X вв.
на юг, эти племена осели в северных и центральных районах
собственно Бирмы, ассимилировав расселенные здесь родствен¬
ные им племена пью и вступив в контакт с жившими на юге
современной бирманской территории мон-кхмерскими народа¬
ми. И пью, и особенно моны принадлежали к сфере влияния
индианизированных культур, имевших давнюю и богатую исто¬
рию на материке и островах Юго-Восточной Азии. Моны сыгра¬
ли для бирманцев роль «переводчиков» индийской культуры и
государственности. Паганская империя (XI—XIII вв.) была, па
существу, двуединым бирмано-монским государственным обра¬
зованием; в этот период бирманское общество восприняло эле¬
менты махаяны и хинаяны наряду с некоторыми индуистскими
элементами.
Индийское влияние на бирманское общество с этого момен¬
та можно считать определяющим. Однако в течение многих
веков это общество время от времени оказывалось лицом к
лицу с китайским государством, и волны китайского влияния,
соединяясь, возможно, с древним допаганским опытом контак¬
тов с Китаем, не могли не оставить след. Нельзя, однако, за¬
бывать и о том, что сама китайская культура была неоднород¬
на и включала в себя, как правило, периферийную для нее,
но важную буддийскую традицию.
Индийский и китайский компоненты политической культуры
имели свои сферы влияния. Институт монархии, например, ос¬
новывался на индо-буддийских принципах; некоторые же чер¬
ты бюрократической структуры напоминали, хотя и отдаленно,
китайский образец.
Наконец, следует подчеркнуть, что модель бирманской куль¬
туры и общественной системы отнюдь не была ни китайской,'
ни индийской, ни смешанной индо-китайской. Она в чем-то была
исторически уникальной — бирманской, а также включала в
себя черты, которые можно назвать региональными, если иметь
в виду внутриматериковый субрегион (мон-кхмеры, таи, бир¬
манцы) или даже всю Юго-Восточную Азию как «регион
сходства»5.
Власть в бирманской политической культуре. Власть в тра¬
диционных бирманских представлениях — это, с одной сторо¬
ны, способность к покровительству. Вокруг «большого челове¬
ка» («хорошего человека» — луджи, лугаун) в деревне форми¬
руется группа крестьян, родственников и соседей6. Местный
чиновник — это наследственный лидер местного общества, осу¬
ществляющий «скорее арбитраж, чем принуждение»7. Монарх —
320

высший тип опекуна, само воплощение идеи покровительства,
оказываемого сангхе, чиновникам, народу8. Все общество сни¬
зу доверху опутано густой сетью отношений покровительства
и повиновения, т. е. отношений патронов и клиентов. Чем боль¬
ше людей находится в орбите влияния того или иного человека,
тем сильнее его власть, т. е. способность покровительствовать.
Поиск лидера, как верно замечает американский исследователь
М. Нэш, является основой бирманской политической культу¬
ры9. Имевшее хождение в Бирме буддийское изречение «народ
без лидера разоряется»10 подтверждает это мнение. И в но¬
вейшее время эта черта проявилась в том, что созданная в
50-х годах по западному образцу партийно-представительная
система превратилась в бесплодную борьбу клик и фракций,
отразившуюся внутри деревни в рамках традиционных форм
связей между «хорошими людьми» и их последователями11;
монархия как высшая форма власти-патронажа была и высшей
примиряющей инстанцией, а ее отсутствие (в новейшее время)
обнажило борьбу группировок в верхнем этаже и сделало ее
непримиримой.
Но с другой стороны, власть в бирманской традиции озна¬
чает способность приказывать и подчинять, требовать безого¬
ворочного исполнения воли — то, что при предельном обобще¬
нии укладывается в сложившийся в научной литературе образ
восточного деспотизма. Тот же чиновник-покровитель может
руководствоваться только мотивами команды и подчинения, со¬
четая в своих жизненных принципах полное презрение и неог*
раниченную жестокость к подчиненным с не знающим пределов
подобострастием к начальству,— таковы два компонента «пси¬
хологического опыта» бирманской бюрократии12. В случаях,
когда нет приказов сверху, чиновник мог выносить решение
произвольно. Но его собственное право решать — только хруп¬
кий шанс, которого он в любой момент может лишиться по
абсолютной воле монарха; положение чиновника крайне непо¬
стоянно, и эта нестабильность особенно велика наверху: чем
ближе к монарху, тем короче путь на плаху13.
Причастность к власти, исходящей, подобно лучам, из лич¬
ности монарха, накладывала печать избранности на любого
члена государственного аппарата и резко отделяла его от тех,
кого не коснулся монарший свет. Отсюда тенденция к противо¬
поставлению властвующей элиты всем остальным, очевидная
самоизоляция аппарата власти, его «чуждость» остальному
обществу, скрепляемая сложной атрибутикой и тщательно
продуманными церемониями, призванными доказать исключи¬
тельность власти в обществе.
Изолированная в обществе власть часто использовала на¬
силие и открытое принуждение по отношению к управляемым
вопреки смягчающим установлениям буддизма. Нечеткая раз-
деленность гражданской и военной властей приводила к тому,
что аппарат власти вообще по духу был милитаристским: при¬
21 Зак. 550
321

каз и подчинение связывали чиновников наподобие офицеров
армии.
Такой государственный аппарат ставился в народных
представлениях в один ряд со стихийными природными бедст¬
виями: наводнением, пожаром, ураганом и т. п. Одна из посло¬
виц гласит: «Огонь, вода, женщина, безумец, змея и королев¬
ские семьи — всех их следует избегать: они могут сразу ли¬
шить жизни»14. Отождествление государственной власти со
стихийными силами — буддийская в своей основе традиция.
Поскольку неконтролируемая природная стихия есть неизбеж¬
ность и бедствие, в отношениях к власти преобладают покор¬
ность и страх.
Эти черты политической культуры — не последняя причина
«отчуждения власти» в новейшее время15, когда в независи¬
мом государстве возродилась, принимая иногда лишь новые
формы, традиция жесткого авторитаризма и этатизма. Поли¬
тическая ориентация современного крестьянства сводится к
тому, чтобы, как замечает М. Нэш16, найти защиту от поли¬
тики, а не участвовать в ней. Обязанность перед государством
в духе этой ориентации сродни возведению дамбы от навод¬
нения.
Два описанных значения власти — покровительственное и
авторитарное — логически явно противоречат друг другу: пер¬
вое из них предполагает поиск лидера и легитимацию его ли¬
дерства снизу или, по крайней мере, взаимонаправленное дви¬
жение, связывающее патрона и его клиентов в единое целое;
второе означает только движение сверху вниз, сводимое к без¬
условному подчинению в ответ на приказ, исходящий от выше¬
стоящего человека. Иными словами, власть в первом значении
тысячью нитей привязана к общественной структуре как есте¬
ственной данности, переплетена с нею даже не столько на
основе взаимности, сколько вообще до взаимоотождествления,
когда в бесконечном круговом движении общество «порож¬
дает» власти, а власть, в свою очередь, формирует общество.
Во втором значении, напротив, власть (и государство) проти¬
вопоставлена обществу как совокупности элементарных общест¬
венных связей, как некая враждебная ему сила, столь же неиз¬
бежная, сколь и чужая 17.
Однако то, что кажется противоречием с точки зрения логи¬
ки, оказывается на самом деле диалектическим союзом двух
концепций власти. Этот союз не только возможен, он представ¬
ляет собой необходимый узел традиционной бирманской поли¬
тической системы. С известной долей риска его можно считать
особенностью большого дальневосточного региона, включая
Юго-Восточную Азию. В отличие от ближневосточных обществ,,
историческая судьба которых обосновала своеобразный военно-
иерократический деспотизм, или в отличие от индийского об¬
щества с его кастовым децентрализованным плюрализмом, по¬
родившим уже в XX в. богатую идеологию самоуправления,
322

фактически концепцию общества без государства, в культурах
Дальнего Востока выработался особый тип власти. Как бы
мы ни назвали его — патерналистский деспотизм или деспоти¬
ческий патернализм,— его смысл заключен в двоякой обосно¬
ванности власти, ее значения и происхождения. Китайская по¬
литическая культура, наиболее развитая и эксплицитная, пре¬
дельно просто выражала это двуединство, сопрягая два прин¬
ципа: «государство — большая семья» и «слабый народ —
сильное государство».
В чем же причина этой двойственности представлений о
власти в бирманском обществе? Видимо, в «амбивалентности
культурного контекста», как говорит М. Спиро18. Но если аме¬
риканский исследователь выводит из этого обстоятельства лишь
присущую традиционной политической жизни нестабильность,
мы склонны видеть в нем нечто более существенное, именно
оправдание описанного выше двуедииства, а значит, залог не¬
коей внутренней структурной стабильности. Буддийская куль¬
тура, с одной стороны, переносит на политику и облекает в
форму патрон-клиентных связей имманентный себе тип отно¬
шений учителя и ученика, ведущего и ведомого, просветленного
и невежественного; доктрина каммы предписывает покрови¬
тельственные благодеяния как некую своеобразную форму со¬
циальной ответственности. И с другой стороны, та же концеп¬
ция каммы выносит иерархическое распределение ролей в об¬
ществе в область по ту сторону социальной этики — в область
этики космической, имеющей дело с бесконечной цепью сущест¬
вований; тем самым, безусловно, оправдывается всякая власть,
как свыше данная, и безоговорочно признается право на приказ
и принуждение.
Политическая культура отождествляла иерархию власти с
социальной иерархией, приравнивая статус власти к общест¬
венному статусу, считая определенный объем власти знаком
определенного объема сконцентрированной в индивиде социаль¬
ной энергии. Например, М. Нэш выделяет три категории
крестьянской политической культуры, призванные легитимиро¬
вать претензии на патронаж неформального крестьянского ли¬
дера: гоун, оза и поун19. Первое слово означает «заслугу» (на
пали guno; связано с концепцией каммы); второе— «авторитет»
(oja — сила, жизнеспособность); третье понятие — поун (punno —
добродетель, праведность) означает здесь печать избранности,
знак судьбы, по-крестьянски понимаемой в виде полумистиче-
ской удачливости. Харизма подобного рода присуща mutatis
mutandis любой властвующей личности снизу доверху, достигая
пика в личности монарха.
Но, будучи доведенной до конца, эта идея приходила к
своей противоположности: государство мыслилось как оторван¬
ная от общества сфера, как особая форма бытия в обществе,
как цель в себе, притом высшая посюсторонняя цель, а отнюдь
не средство достижения личных или общественных целей20.
21*
323

И эта самоценность государственной власти, высокая престиж¬
ность принадлежности к ней вступала в противоречие с буд¬
дийским доктринальным осуждением стремления к власти во¬
обще, но все-таки уживалась с ним. Дело в том, что в той же
догматической традиции были найдены элементы, «оправды¬
вающие» власть: во-первых, это идея этического обоснования
социальной (властной) иерархии и, во-вторых, концепция буд¬
дийских целей государства. Спасение подданных рассматрива¬
лось как важнейшая функция традиционного государства.
Позднее это представление оригинально преломилось в виде
понятия Lokka Nibban — «земной ниббаны», еще прочнее увя¬
завшей совершенное государство с буддийским спасением21.
Институт монархии в свете политической культуры. Вся по¬
литическая система начиналась с монарха и заканчивалась им.
В концепции верховной власти наглядно отразились все осо¬
бенности традиционной бирманской политической культуры.
При сведении воедино взглядов на происхождение монархии
(а следовательно, и государства как такового) бросается в гла¬
за мотив избрания на царство и связанная с ним идея о взаим¬
ной выгоде отношений монарха и народа. Согласно обычной
легендарной канве, имеющей буддийское происхождение и ана¬
логии в других культурах, во время оны «золотой век» сменил¬
ся эрой великой порчи, хаоса, пороков и народ, или — по дру¬
гой версии — несколько мудрецов22, поставил над собой царя,
обещая в обмен на поддержание порядка в стране десятую
долю всех создаваемых богатств23. Бирманский историк У Та-
унг считает этого достаточным, чтобы назвать концепцию цар¬
ской власти «договорной», он даже подчеркивает, что власть,
по бирманским представлениям, вовсе не «от бога» 24. Бирман¬
ский монарх — буддийский Чакравартин, действующий соглас¬
но Дхамме,— связан с подданными взаимными обязательства¬
ми, и даже качество правления увязывается с коллективными
достоинствами (а может быть, и коллективными каммическими
заслугами?) народа. «Когда число земледельцев, торговцев,
вельмож, монахов, полных знаний и добродетелей, увеличи¬
вается, страна непременно процветает»,— гласит одно изрече¬
ние25. Другое утверждает примерно следующее: царь получает
долю дурного и доброго, заключенных в действиях всех его
подданных26. Ту же мысль М. Спиро выражает европейским
политическим языком: народ получает то правительство, кото¬
рое заслуживает27. Если эта мысль и верна, то ее значение
должно быть тщательно взвешено: ее нельзя вырвать из куль¬
турного контекста, которому совершенно чужда идея договора
в новоевропейском духе. В сущности, в основе бирманского
варианта Contract social слились воедино практика патрон-
клиентных отношений и буддийская апология объективного
внеличностного (а значит, не договорного) закона, связываю¬
щего монарха с подданными.
Однако не следует забывать и о второй стороне традицион-
324

ной политической культуры. Тот же виелпчиоп iiuii щмщ сипим
безусловным оправданием любой власти сводил на iici идею
о взаимных обязательствах или переводил ее в плоское и, идео¬
логического ритуала (например, «клятва ответственности» мо
нарха при восшествии на престол28). Камма, па которую ссы¬
лались монархи в своих указах для обоснования своего царст¬
венного достоинства29, по сути своей эластична:	как точно
говорит М. Спиро, она оправдывает и постоянство и переме¬
ны30, так что любая узурпация верховной власти, которыми изо¬
биловала бирманская история, автоматически удостаивалась
каммической легитимации. Камма здесь господствовала без¬
раздельно, не ограничиваясь практически никакими правилами
престолонаследия, что стало причиной вечных распрей между
наследниками. Любое затруднение в этом деликатном вопросе
(если наследник не назначен при жизни предшественника) вы¬
зывало споры и даже массовые убийства; в лучшем случае пу¬
скался в ход магический жребий. Например, в паганский период
царь Тхиломинло (Нантаунгмья, 1211 —1231) был «избран» на
царство, когда на него указал белый зонт — одна из главных
регалий царского достоинства31. В бирманских сказках распро¬
странен мотив выбора царя, но это опять же магический выбор,
несомненно предрешенный каммой избранника32.
Монарх, властвующий благодаря своей камме, правомочен
в любом проявлении собственной воли. Знаком иссякания за¬
паса его каммической энергии может быть только его падение.
Монарх, по традиционным политическим представлениям, ни в
коей мере не primus inter pares, не высшее звено иерархии: он
вне ее и над нею. Он — исключителен. Его исключительность
подтверждалась набором царских регалий и символов, среди ко¬
торых прежде всего следует назвать наделенные магической
силой столицу, дворец, трон, а также рафинированной культу¬
рой придворного этикета33. Во всем этом очевидно влияние вос¬
принятой еще в паганский период индуистской концепции вер¬
ховной власти, без которой нельзя было обойтись из идеологи¬
ческих соображений. Дело в том, что в буддийской хинаянист-
ской традиции подобная концепция разработана слабо; инду¬
истская же «монархология» была встроена в качестве приклад¬
ной разработки в общую систему политической культуры.
Отсюда и брамины, и астрологи, и элементы магии, и «постоян¬
ное присутствие потусторонних сил при дворе»34. Хотя и не¬
сколько опрометчиво говорить о культе бога-царя, как это
делает американский историк Л. Пай35, но реальные позиции
монарха и стиль его жизни и правления едва не достигали
подобных высот. Царь Бодопая (1781 —1819) объявил себя
Аримайтрейей (будущим Буддой), и хотя он был душевноболь¬
ным, его претензии можно отнести не столько к особенностям
его психики, сколько к широко распространенным представле¬
ниям о харизматических качествах монарха, их особой прозор¬
ливости 36.
32 >

О крайнем деспотизме царской власти мы говорили выше.
Наличие таких учреждений, как Хлуто (высший совет) и ли
Бьедай (тайный совет), не позволяет считать бирманскую мо¬
нархию ограниченной. Но вместе с тем «покровительственная»
линия политической культуры всегда прослеживалась. Монарх
представлялся то всеобщим патроном (особенно в делах веры),
то внешней стихийной силой, способной «сразу лишить жизни».
В фольклоре образ монарха противоречив: он то справедлив,,
добр и даже по-буддийски кроток, то страшен, гневлив, тще¬
славен и даже смешон37. Говоря вообще об особенностях народ¬
ного (крестьянского)- отношения к верховной власти, следует
отметить глубоко укорененный монархизм (он ярко проявился
в крестьянском восстании Сая Сана в 30-х годах XX в.38), в ос¬
нове которого лежало прежде всего представление о символи¬
ческом значении монархии: правитель был так удален от де¬
ревни, что события «наверху» не оказывали непосредственного
влияния на крестьянскую жизнь, но как определенный элемент
миропорядка он казался необходимым.
Бюрократия в свете политической культуры. Аппарат чинов*
ников, или бюрократия, является вторым, наряду с монархией,,
краеугольным камнем традиционного бирманского государства.
В виде этого аппарата конституировался и существовал гос¬
подствующий класс.
Обе черты традиционной политической культуры — патро¬
нажная и авторитарная — и их принципиальное сочетание и
здесь очевидны. Каждый чиновник никогда не рассматривался
только как член бюрократической иерархии (начальник и под¬
чиненный) или только как лидер-патрон, находящийся вне
сферы действия высшей (монаршей) санкции: обе характери¬
стики в нем были неразрывны.
Мы уже говорили о нестабильности высшей власти; то же
можно сказать и о чиновничьих позициях. По воле монарха
чиновники смещались, поднимались вверх по служебной лест¬
нице и т. д. Источники свидетельствуют даже о массовых сме¬
нах наследственных местных чиновников в сложный и жесто¬
кий период становления новой династии в 50-х годах XVIII в.39.
Обычным делом была практика территориального перемещения
крупных провинциальных чиновников40. Одним из атрибутов
власти чиновника была грамота с царской печатью, которая
ежегодно подтверждалась во время визитов чиновников ко
двору. Огромную роль играли пожалованные монархом личные
почетные титулы. Система таких титулов охватывала и коро¬
левских родственников, и всех прочих чиновников, тем самым
объединяя тех и других под знаком высшей воли. Титулы были
одним из средств легитимации власти. По нашему наблюдению,,
среди местных чиновников ими, как правило, удостаивались
именно вновь назначенные, не имевшие корней в данной местт
ности люди, т. е. титул в таких случаях был чрезвычайным
средством легитимации41.
326

Все перечисленное и многое другое говорит о том, что власть
-бюрократии в традиционном государстве есть качество произ¬
водное, порожденное властью монарха и постоянно питаемое
•ею, вплоть до несколько преувеличенного, но объяснимого пред¬
положения, что в жилах всех чиновников текла та или иная
.доля царской крови42.
И тем не менее патронажные отношения играли сущест¬
венную' роль в функционировании бюрократии. Чиновник был
не только подчиненным и начальником, он был также клиентом
и патроном. Идея взаимности видна в широко распространен¬
ной практике дара за услугу. Правитель одаривал чиновника
за его службу правом кормления с какой-либо территории или
доходным местом; чиновник направлял регулярные (ежегод¬
ные) или незапланированные подарки лично правителю поми¬
мо казенных сборов; чиновник получал дары от своих подчи¬
ненных и от населения, входившего в его юрисдикцию. Дар вы¬
шестоящему за покровительство и дар нижестоящему за пре¬
данность— таково материальное подтверждение патрон-клиент-
ных отношений. (Не следует забывать, что сам казенный на¬
лог— «десятина» — мыслился как оплата поддерживаемого
монархом порядка.) В традиционном контексте дар за услугу
не был в строгом смысле принципом договорного обмена («ты —
•мне, я — тебе»); здесь мы не найдем значения торговой взаимо-
ъыгоды, идея дара за услугу полностью подчинена системе
патронажных связей, личностных, а не отчужденно обменных
в своей основе. Позднее, в новейшее время, возможно, корруп¬
ция стала приобретать это новое, обменное качество, но
прежнее, личностное во многом сохраняется и до наших дней.
Назначение на высокий пост в центральном аппарате мо¬
ментально влекло за собой возникновение пучка патрон-клиент-
;ных связей в центральном ведомстве и в дарованном за служ¬
бу уделе, если таковой имелся. От личности крупного вельможи
■нити таких связей тянулись вниз до провинциальной деревен¬
ской глубинки. Единственным средством борьбы с этой практи¬
кой, которым монархи часто пользовались, было смещение или
перемещение чиновника с места на место.
Но если над крупным бюрократом всегда висел дамоклов
меч непререкаемой монаршей воли, то совсем иным, гораздо
более стабильным и постоянным, был провинциальный (мест¬
ный) патернализм, ключом к разгадке которого можно считать
наследственный характер местного чиновничьего поста (в отли-
■чие от чиновников всех других уровней). Здесь, в важнейшем
пункте общественной структуры, в точке взаимодействия госу¬
дарства и лишенной власти массы подданных, постоянство,
давность, укорененность являлись для традиционной политиче¬
ской культуры источником власти: не случайно столь тщатель¬
но перечисляют местные чиновники своих ранее правивших
предков в отчетах (ситанах). Кажется правдоподобной даже
гипотеза о местном происхождении провинциального поста
327

(туджи, мьотуджи) 43, согласно которой чиновник выделялся
изначально как местный лидер (вспомним о «поиске лидера»
как одной из основ политической культуры) и только позже
включался в надстраивающийся аппарат власти. Так или ина¬
че, но местный патрон и царский чиновник прочно сливались
в личности местного чиновника, воплощавшего в себе в наибо¬
лее чистом виде две линии традиционной политической куль¬
туры 4/\
В отличие от стран китайской культурной и политической
традиции в Бирме не сложились устойчивые нормы иерархиче¬
ских связей цнутри аппарата власти; импульс власти шел не
от должности к должности в соответствии с безличным регла¬
ментом, а от лица к лицу согласно неформальным принципам
приказно-подчинительных и патрон-клиентных связей45. С этим
связана характерная для многих традиционных обществ Юго-
Восточной Азии сравнительная рыхлость структуры господст¬
вующего класса46, а отсюда и социальной структуры в целом.
Власть и социальная этика. Мы уже говорили, что отноше¬
ние к власти в бирмано-буддийской культуре неоднозначно.
Стремление к власти, как и к богатству, рассматривается как
суетное и презренное побуждение, отвлекающее человека от
сверхзадачи освобождения. Однако обладание властью сама
по себе есть знак высокого положения ка лестнице сущест¬
вований, ведущих к ниббане. Но восхождение по этой лестни¬
це может чередоваться с падениями, в зависимости от того,
хороша ли сама власть. Если власть хороша (по-буддийски доб¬
родетельна), то она, по имевшемуся убеждению, подвигает па
пути освобождения всех — и власть имущих, и рядовых под¬
данных. Итак, власть и суетна, и высоко чтима, она и отвле¬
кает от религиозных целей, но может и приблизить их осу¬
ществление. .
Вообще проблема конечного освобождения (т. е. ниббаны)
в контексте политической культуры представляет собой весьма
отвлеченную область мышления, располагающуюся в сфере
космической, но не социальной этики: об этой проблеме по¬
стоянно помнили, но она не влияла непосредственно на поли¬
тические установки и действия. Заботиться о высших целях —
дело монаха и отшельника, руководством же в жизни осталь¬
ных оставалась земная буддийская добродетель, влиявшая на
мысли и поступки людей в рамках сложившегося социального
порядка.
Соотношение космической метаэтики и социальной этики в
буддийских странах коренится в лежащей в недрах индийской
культурной традиции оппозиции мокши и дхармы, оппозиции,
которая подразумевает и их неразрывную связь: дхарма мыс¬
лится как ступень к мокше (нирване, освобождению), ее пред¬
дверие. Так земная этика (в том числе в отношениях власти)
получала высшую религиозную санкцию.
Какая же власть считалась доброй и справедливой с точкц
328

зрения земной буддийской этики? Прежде всего та, которая
отдает дань почтения и благоговения хранителям добродетели
на земле — сангхе и буддизму вообще. Отношение к сапгхе было
едва ли не решающим критерием оценки прежних правителей
в официальной историографии. Строительство храмов и мона¬
стырей на протяжении всей бирманской истории было главной
заботой монархов и едва ли не главной статьей казенных рас¬
ходов.
Отношения государственной власти и сангхи (в силу спе¬
цифики последней) сложились в Бирме таким образом, что
буддийский орден никогда не оспаривал у монархии пальму
первенства в иерархии социального порядка; в то же время
он не был подвластен государству. Сангха была изолированной
социальной организацией, находящейся под опекой государст¬
ва. Разумеется, эта опека означала зависимость и предпола¬
гала в качестве платы за нее духовное обоснование власти.
В целом несомненен безусловный примат светской власти —
черта, характерная, по мнению Д. В. Деопика, для всей Юго-
Восточной Азии в целом47. И все же полного огосударствления
(а такое мнение встречается48) быть не могло: даже мате¬
риально сангха в решающей степени зависела от, пожертвова¬
ний массы верующих, а не от поддержки правителя. Кроме
того, по-настоящему единой централизованной «церкви» буд¬
дизм в Бирме не создал, и поэтому подчинить сангху было
непросто. В целом сангха являлась своего рода совестью мо¬
нархии; отношения с ней были индикатором этических качеств
власти.
Но, кроме того, сама власть должна была обладать опре¬
деленными конкретными качествами. Предполагалось, что мо¬
нарх является образцом нравственного поведения49. Образцом
образцов считался величайший из царственных святых — Ашо¬
ка, и прежде всего — за его принципиальный отказ от насилия.
Всеоправдывающая концепция каммы узаконивала, впрочем,
и насилие, как нечто фатальное, но буддизм не мог оправдать
насилие как нечто справедливое в этическом смысле, поэтому
за всякой насильственной узурпацией следовало желание ком¬
пенсировать каммические потери с помощью религиозного
•строительства. Лучшими качествами идеального правителя были
благочестие, великодушие, мягкость50. Царь-угнетатель — обре¬
чен 51.
Итак, иерархия власти, с одной стороны, располагалась как
•бы вне этической сферы, и с точки зрения буддийской морали
даже правитель — только один из верующих: все — и крестья¬
нин, и чиновник, и царь — равны перед любым монахом и све¬
том учения. Но с другой стороны, иерархия власти есть иерар¬
хия добродетельного поведения и этической ответственности,
поэтому правитель обязан быть лучшим из верующих.
Изложенное выше — лишь попытка приближения к теме во
всей ее сложности. Остается ряд вопросов, не затронутых
329

статьей и требующих дальнейшего исследования: различия меж¬
ду массовыми и элитарными политическими представлениями
в рамках единой политической культуры; взгляды на соотно¬
шение центра и периферии (имперская традиция в системе
отношений власти); представления о месте своего общества в
региональном и мировом политическом порядке и ряд других
вопросов. Главные выводы статьи — сочетание двух линий, па¬
терналистской и авторитарной, в традиционной бирманской,
политической культуре, а также двойственный характер буд¬
дийской социальной доктрины (осуждение власти, оправдание
власти)—позволяют лучще уяснить весь комплекс наших зна¬
ний о государственной и общественной структуре традицион¬
ного общества и помогают объяснить многие современные про¬
цессы, на которые старая политическая культура оказывает
огромное влияние.
1	См. работы Г. Крила по Китаю, а также: Anderson В. The Idea of
Power in Javanese Culture.— Culture and Politics in Indonesia. Ithaca, 1972,
Ishida T. Japanese Political Culture. New Brunswick, L., 1983.
2	Отдельные аспекты бирманской политической культуры исследовались
в ряде работ. См.: Всеволодов И. В. Бирма: религия и политика. М., 1978;
Nash. М. The Golden Road to Modernity. N. Y., 1965; Pye L. Politics, Perso¬
nality and Nation Building. Burma’s Search for Identity. New Haven, 1962;
Spiro M. Buddhism and Society. A Great Tradition and Its Burmese Vicissitu¬
des. N. Y., 1970.
3	Впервые это понятие введено американцем Г. Алмондом в 1956 г. в.
статье Comparative Political Systems (Journal of Politics, 1956, vol. XVIII)
и в дальнейшем в работе: Almond G., Powel G. Comparative Politics. A Deve¬
lopmental Approach. Boston, 1966. Термин был подхвачен исследователями..
В советской литературе появились статьи Н. О. Кейзерова «Содержание тер¬
мина „политическая культура**» (Социологические исследования. 1981, № 4)-
и «Методологические аспекты буржуазных концепций политической культу¬
ры» (Вопросы философии. 1982, № 1). Посвященный этому вопросу мате¬
риал имеется и в книге польского ученого Е. Вятра «Социология политиче¬
ских отношений» (М., 1979).
4	Предки бирманцев переселились из района северо-восточного Тибета,
сначала в Юннань, где оказались под властью прототайского государства
Наньчжао, а затем дальше на юг — на территорию собственно Бирмы (см.:
Холл Д. История Юго-Восточной Азии. М., 1958, с. 131. Д. Холл основывается
на работах Г. Люса).
5	См.: Деопик Д. В. Регион Юго-Восточной Азии с древнейших времен до>
XV в.— Юго-Восточная Азия в мировой истории. М., 1977, с. 60.
6	См.: Nash М. The Golden Road	to Modernity,	c. 77—78.
7	Там же См. также: Mead М.	La Birmanie	traditionelle et	ruralc.— Ap¬
proaches de la science socio-economique. P., 1971, c. 43. Следует заметить, что
поиск консенсуса, компромисса между сторонами,— главная цель традицион¬
ного бирманского права.
8	У Таунг говорит об «отголосках патрон-клиентных связей» в отношениях
правителя и народа. См.: Thaung U.	Burmese Kingship in Theory	and	Practice
under the Reign of King Mindon.—	Journal of	Burma Research	Society.
Vol. XLII, т. II. 1959, c. 172, 174. Он говорит о «взаимовыгоде» в этих отно¬
шениях. Впрочем, У Таунг, как бирманец, склонен идеализировать тради¬
ционное бирманское государство.
9	Nash М. The Golden Road to Modernity, c. 275. Судебная практика за¬
ключалась в поиске «адвоката» из числа влиятельных лиц, который в даль¬
330

нейшем действовал сам от имени истца, ^м.: Козлова М. /'. Бирма накануне*
английского завоевания. М., 1963, с. 53.
10	Ancient Proverbs and Maxims from Burmese Sources or tin* Niti l.ilmi-
ture of Burma. 1986, c. 95; Silverstein J. Burma: Military Rule and tlu* Politics
of Stagnation. 1977, c. 21.
11	Nash M. The Golden Road to Modernity, c. 275. To же можно было на¬
блюдать в индонезийской деревне при Сукарно до Направляемой демократии.
См.: Черепнева Е. Л. Буржуазные концепции социально-политического раз¬
вития Индонезии. М., 1984, с. 80.
12	Pye L. Politics, Personality and Nation Building..., c. 68.
13	О нестабильности в аппарате власти пишут Дж. Сильверстейн и Л. Пай.
См.: Silverstein J. Burma: Military Rule and the Politics of Stagnation, c. 7;
Pye L. Politics, Personality and Nation Building..., c. 68.
14 Nash M. The Golden Road to Modernity, c. 75; Silverstein J. Burma: Mi¬
litary Rule and the Politics of Stagnation, c 9; Ancient Proverbs and Maxims.,
■c. 28.
15	Ерасов Б. С. Социально-культурные традиции и общественное сознание
в развивающихся странах Азии и Африки. М., 1982, с. 233.
16	Nash М. The Golden Road to Modernity, c. 93.
17	Здесь могут возникнуть возражения, относящие выявление подобной
оппозиции внутри традиционной политической культуры к неуместному ис¬
пользованию новоевропейского шаблона политического спора. В европейской
политической мысли со времен Маккиавелли, Бодена и Гоббса власть вынесе¬
на за скобки того, что можно назвать, используя категорию К. Маркса,
«гражданским обществом», и противопоставлена ему в виде «безразличного
к средствам» государя, или Левиафана, или (по М. Веберу) аппарата, обла¬
дающего монополией на применение насилия.
Иная линия, вошедшая в плоть и кровь европейской буржуазной идеоло¬
гии п политической культуры, наиболее ярко представлена в «Обществен¬
ном договоре» Ж.-Ж. Руссо и «теории естественного права». Не переносим
ли мы европейские политические парадигмы на иную, восточную почву?
Не строим ли мы модель бирманской политической культуры по европейскому
образу? Ни в коем случае. Европейская модель оппозиции «естественного» го¬
сударства и «чуждого» государства допустима для нашего анализа только
в качестве инструмента исследования. И, кроме того, излишне доказывать оче¬
видное: идея патронажа столь же отлична от теорий в руссоистском духе,
сколь непохожи друг на друга бирманский традиционный авторитаризм и ра¬
ционалистский идеал сильного государства.
18	Spiro М. Buddhism and Society..., с. 442.
19	Nash М. The Golden Road to Modernity, c. 77.
20	Эта особенность отношения к власти проявляется и сегодня. По тра¬
диционному убеждению, не столь важна программа власти (ибо, в общем-то,
•программа всегда одна), сколь важна власть сама по себе; что касается
личного благосостояния, то оно придет само, как неизбежное следствие об¬
ладания властью. В этом смысле коррупция традиционно не является дис-
•функпией (аномалией); напротив, такая коррупция — неизбежный, естествен¬
ный способ функционирования власти.
21	Trager F., Koenig W. Burmese sit-tans 1764—1826. Records of Rural
Life and Administration, Tucson, 1979, c. 33; Sarkisyans E. Buddhist Background
of the Burmese Revolution. Hague, 1965, c. 170, 224.
22	Sarkisyans E. Buddhist Background of the Burmese Revolution, c. 173:
Всеволодов И. В. Бирма: религия и политика, с. 78.
23	В свое время У Ну (премьер-министр в 50-х годах XX в.) использо¬
вал легенду об избрании для обоснования необходимости выборов (см.:
Sarkisyans Е. Buddhist Background of the Burme se Revolution, c. 222). Так
У Ну пытался традиционно обосновать совершенно новое по сути явление —
демократические выборы.
24	Thaung U. Burmese Kingship in theory and Practice..., c. 175—176.
Этот автор принадлежит, как мы отметили, к очень характерному для сере¬
дины нашего века «бирманофильскому» течению. Для обоснования своих
взглядов националисты производят простую мыслительную операцию: они
331

строят в своем сознании некую идеальную модель буддийского государства
и, сводя традиционное бирманское общество исключительно к буддийским
принципам (что неверно само по себе), считают безупречность этого общества
доказанной. Е. Саркисьянц подробно анализирует это направление общест¬
венной мысли. См.: Sarkisyans Е. Buddhist Background of the Burmese Re¬
volution.
25	Ancient Proverbs from the Burmese Sources..., c. 36.
26	Там же, с. 94.
27	Spiro M. Buddhism and Society..., c. 441.
28	Всеволодов И. В. Бирма: религия и политика, с. 79—80.
29	Мьянма мин оучоубоун садан (Сборник указов бирманских царей).
Т. 3. Рангун, 1970, с. 60.
30	Spiro М. Buddhism and Society, с. 441.
31	The Glass Palace Chronicle of the Kings of Burma. Rangoon, I960;
c. 151.
32	Сказки народов Бирмы. M., 1976, с. 228, 255, 575. Тот же мотив — в
кхмерских сказках (см.: Кхмерские мифы и легенды. М., 1981, с. 94, 212).
33	Pye L. Politics, Personality and Nation Building..., c. 66; Silverstein J.
Burma: Military Rule and Politics of Stagnation, c. 9; Всеволодов И. В. Бир¬
ма: религия и политика, с. 77. Нечто очень похожее можно обнаружить
в яванской традиции (см.: Anderson В. The Idea of Power in Javanese Culture,
c. 11 —13). Интересно, что узурпаторы часто начинали мятежи в то время,
когда монарх находился вне дворца (см.: Козлова М. Г. Бирма накануне анг¬
лийского завоевания, с. 41).
34	Pye L. Politics, Personality and Nation Building, c. 67.
35	Там же. Впрочем, возможно, в паганский период так оно и было.
36	Во времена У Ну сам бирманский премьер ставился по своей «про¬
зорливости» в один ряд с царями (см.: Sarkisyans Е. Buddhist Background
of the Burmese Revolution, c. 216).
37	Сказки народов Бирмы. № 71—73, 78, 94, 95; 88, 93, 97, 100.
38	Sarkisyans E. Buddhist Background of the Burmese Revolution, c. 178;.
Scott J. S. Hegemony and the Peasantry.— South-East Asia in Changing W orld.
Tokyo, 1980, c. 72.
39	Trager F., Koenig W. Burmese sit-tans 1764—1826.
40	Козлова M. Г. Бирма накануне английского завоевания, с. 49.
41	Выводы сделаны на основе анализа ситанов (чиновничьих отчетов)
(см.: Trager F., Koenig W. Burmese sit-tans 1764—1826).
42	Daw Mya. Sein. The Administration of Burma, Rangoon, 1931, c. 19.
43	Там же, с. 48—49.
44	О двойственности социального содержания местного чиновника впер¬
вые отчетливо сказал Дж. Ферниволл (см.: Furniuall /. S. The Political Eco¬
nomy of Burma, Rangoon, 1931). Пишет об этом и М. Г. Козлова в книге
«Бирма накануне английского завоевания». См. также посвященную этому
вопросу нашу статью «Провинциальное чиновничество и государственный фео¬
дализм в Бирме» (Народы Азии и Африки. 1983, № 3); в ней сделана попытка
представить двуединый смысл местного поста как проявление ключевого прин¬
ципа традиционной бирманской общественной структуры в целом.
45	Подробнее об этом отличии см.: Типы общественных отношений на
Востоке в средние века. М., 1982, с. 211.
46	Деопик Д. В. Регион Юго-Восточной Азии с древнейших времен до
XV в., с. 26.
47	Там же, с. 27.
48	Козлова М. F. Бирма накануне английского завоевания, с. 66.
49	Thaung U. Burmese Kingship in Theory and Practice, c. 180.
50	Spiro M. Buddhism and Society..., c. 441—442.
51	Ancient Proverbs from the Burmese Sources, c. 94.

СОДЕРЖАНИЕ
Ким Г. Ф., Ашрафян К. 3. Государство в традиционных обществах Вос¬
тока: некоторые дискуссионные проблемы
ГОСУДАРСТВО И СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ОБЩЕСТВА
Грантовский Э. А. К изучению проблем политического и идеологиче¬
ского развития стран древнего Востока 	 17
Васильев Л. С. Государство на традиционном Востоке	 25
Толстогузов А. А. Японское раннефеодальное государство	 43
Илюшечкин В. П. О двух стадиях и двух тенденциях развития государ¬
ственности в старом Китае	 52
Тяпкина Н. И. Особенности общественного строя традиционного Китая:
дискуссии и проблемы	 82
Бокщанин А. А. Административные функции уделов в Китае в конце
XIV —начале XV в	 108
Волков С. В. Государственная служба и чиновничество в раннесредне¬
вековой Корее .	   121
Рябинин А. Л. Конкурсные экзамены как средство изменения социаль¬
ного характера органов власти и возникновение сословия родового
дворянства во Вьетнаме в начале XIX в	 145
Ребрикова Н. В. Государство, община, класс в буддийских обществах
Центрального Индокитая (V—XV вв.)	 158
Колесников А. И. Государство и сословная структура общества саса-
нидского Ирана (III—VII вв.)	 181
Орешкова С. Ф. Османская автократия: опыт типологической харак¬
теристики 	 190
4цамба Ф. М. Господствующий класс в социальной структуре египет¬
ского города (конец XVIII — начало XIX в.)	 203-
государство и экономика
Кычанов Е. И. Государственный контроль договоров купли-продажи
в средневековом Китае	(VII—XII вв.)	 220
Ашрафян К. 3. Феодальное государство и город в средневековой Ин¬
дии (XIII —начало XVIII	в.)	 229
Дулина Н. А. Государство и мюльковая собственность в Османской
империи (по материалам новейших исследований болгарских тюр¬
кологов) 	 239
Толстогузов С. А. Некоторые аспекты налоговой политики сёгуната
Токугава в Японии	 251
ГОСУДАРСТВО, ИДЕОЛОГИЯ И ПРАВО
Воробьев М. В. Верховная власть по японскому праву VIII века (опыт
сравнительной характеристики)
Михайлова Ю. Д. Институт императорской власти в Японии в интер¬
претации японских мыслителей XVII—XIX вв
Мартынов. А. С. Официальная идеология императорского Китая .	.	.
Лапина 3. Г. Цзин цзи — учение об «управлении обществом и вспо¬
моществовании народу»
Тягай Г. Д. Корейские просветители нового времени о государственном
управлении
Агаджанян А. С.
Бирмы
Государство и традиционная политическая культура
258
267
277
293
301
319

CONTENTS
C. F. Kim, K. Z. Ashrafyan. The State in Traditional Eastern Societies:
Some Disputable Issues	 3
THE STATE AND.THE SOCIAL STRUCTURE OF SOCIETY
E.	A. Grantovsky. On the Study of the Problems of Political and Ideologi¬
cal Development in Ancient Oriental Countries		 17
L. S. Vasilyev. The State in the Traditional East	 25
A. A. Tolstoguzov. The Early Feudal State in Japan	 43
V. P. llyushechkin. On the Two Stages and the Two Trends in the De¬
velopment of Statehood in Old China	 52
T. I. Tyapkina. Features of Traditional China’s State System: Discus¬
sions and Problems	 82
A. A. Bokshchanin. Administrative Functions of Apanages in China iri
the Late 14th and the Early 15th Centuries	 108
S. V. Volkov. The Civil Service and Officials in Korea in the Early
Middle Ages	 121
A. L. Ryabinin. Competitive Examinations as a Means of Changing the
Social Character of Government Bodies and the Forming of Heredi-
tory Nobility in Vietnam in the Early 19th Century	 145
N. V. Rebrikova. The State, Community and Class in Buddhist Societies
of Central Indochina (5th-15th Centuries)	 158
A. I. Kolesnikov. The State and the Class Structure of Society in the
Sassanian Iran (3rd-8th Centuries)	 181
S. F. Oreshkova. The Ottoman Autocracy: an Experience in Typological
Description	 190
F.	M. Atsamba. The Ruling Class in the Social Structure of an Egyptian
City (the Late 18th and the Early 19th Centuries)	 203
THE STATE AND ECONOMY
Ye. I. Kychanov. State Control Over Trade Agreements in China in the
Middle Ages (7th-12th Centuries)	220
K. Z. Ashrafyan. Feudal State and City in India in the Middle Ages
(13th and Early 18th Centuries)	229
N. A. Dulina. The State and the Mulk Ownership in the Ottoman Empire
(Based of the Latest Studies by Bulgarian	Turkologists) ....	239
*S. A. Tolstoguzov. Some Aspects of the Tax Policy by the Tokugawa
Shogunat in Japan	251
THE STATE, I DEOLOOY AND LAW
M.	V. Vorobyov. The Treatment of Supreme Power by the Japanese Law
in the 7th Century (an Experience in Comparative Description) . .	258
Yu. D. Mikhailova. Imperial Power in Japan as Interpreted by Japanese
Thinkers of the 17th-19th Centuries	267
A. S. Martynov. The Official Ideology in	Imperial	China	277
Z. G. Lapina. Jing Ji as a Teaching of ‘Running Society and Assisting
People’	293
€. D. Tyagai. Views of Korean Enlighteners of Modern Times of State
Control	301
A. S. Agadzhanyan. The State and the Traditional Political Culture in
Burma		319

ГОСУДАРСТВО
В ДОКАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ
ОБЩЕСТВАХ
АЗИИ
Сборник статей
Утверждено к печати
Институтом востоковедения
Академии наук СССР
Редактор В. С. Свиткова
Младший редактор Н. И. Сенина
Художник Э. С. Зарянский
Художественный редактор Б. Л. Резников
Технический редактор Л. Е. Синенко
Корректор Л. И. Письман
И Б № 15654
Сдано в набор 12.06.87. Подписано к пе¬
чати 04.12.87.	А-12853. Формат 60Х90'/|б.
Бумага типографская № 1. Гарнитура ли¬
тературная. Печать высокая. Уел. и. л.
21,0. Уел. кр.-отт. 21,0. Уч.-пзд. л. 23,99.
Тираж 1650 экз. Изд. № 6349. Зак. № 550.
Цена 3 р. 20 к.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Наука»
Главная редакция восточной литературы
103031, Москва К-31, ул. Жданова, 12/1
3-я типография издательства «Наука»
107143, Москва Б-143. Открытое шоссе, 28