и
модернизации

Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Челябинский государственный университет»

В. В. ГРУДЗИНСКИЙ

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ И ЕЕ ИМПЕРИЯ
В СЕРЕДИНЕ ХIХ ВЕКА:
ЛИБЕРАЛИЗМ И
ПРОБЛЕМА МОДЕРНИЗАЦИИ

Челябинск, 2015

УДК 971:308
ББК Т3(4Вел)51-3
Г 90
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского
гуманитарного научного фонда (РГНФ) проект № 13-01-00035.

Рецензенты:
доктор исторических наук, профессор Олтаржевский В. П.;
кандидат исторических наук, доцент Никитин Л. В.
Грудзинский, В. В.
Г90 		 Великобритания и ее империя в середине XIX века: либерализм и проблема модернизации / В. В. Грудзинский. – Челябинск : Энциклопедия, 2015. – 220 с.
ISBN 978-5-91274-275-0
Монография посвящена слабо изученной в российской историографии проблеме модернизации Британской империи в середине XIX века.
В центре внимания работы находятся сюжеты экономических, политических, идейных и социокультурных превращений, рассматриваемых сквозь
призму влияния либеральной идеологии. Наряду с процессом эволюции
имперской организации, специально исследуется вопрос о создании неформальной империи Великобритании.
Предназначена для преподавателей, научных работников, студентов
исторических факультетов.

Рекомендована к печати решением Ученого совета
Института гуманиатарного образования
Челябинского государственного университета.
УДК 971:308
ББК Т3(4Вел)51-3
ISBN 978-5-91274-275-0


© Грудзинский В. В., текст, 2015
© ООО «Энциклопедия», дизайн, 2015

Прошло почти сорок лет с тех пор, как была опубликована монография одного из ведущих отечественных британоведов
Н. А. Ерофеева «Английский колониализм в середине ХIХ века».
Творческий подход к проблеме позволил автору даже в условиях
господствовавшей тогда методологии представить исследование,
которое и сейчас сохраняет не только историографический интерес. Серьезное внимание к истории идей, ментальности, мифологии, общественного сознания обеспечило этому труду заслуженное
признание профессионального сообщества, сделав его совершенно
необходимым при изучении колониальной и имперской политики
Великобритании 20–60-х годов ХIХ в.
Фактически Н. А. Ерофеев обозначил также проблему модернизации Британской империи. И хотя сам термин модернизация
им не используется, речь, так или иначе, идет о глубоком обновлении колониальной политики Лондона под влиянием промышленной революции и либеральной идеологии. Перемены, произошедшие за последние десятилетия в отечественной исторической
науке, позволили во многом переосмыслить опыт крупнейшей из
когда-либо существовавших империй. Данная работа представляет
попытку развить тему либеральной модернизации и вместе с тем
обобщить, подвести некоторые итоги исследованию российской
историографией феномена эволюции Британской империи середины ХIХ столетия.

В. В. Грудзинский
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение .........................................................................................5
Глава 1. Великобритания в середине XIX века:
либеральная идеология и общественная модернизация ...........10
Глава 2. Промышленная революция
и «старая колониальная система»:
протекционизм против фритреда ...............................................36
Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии:
путь к самоуправлению ...............................................................67
Глава 4. Британская политика в Индии:
традиции, новации и проблема межкультурного диалога .....118
Глава 5. Либерализм и неформальная империя
Великобритании ........................................................................147
Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов:
вызовы времени и перспективы обновления ..........................177
Заключение ................................................................................213
Именной указатель ....................................................................217

4

Великобритания и ее империя...
Его (Наполеона) победы и поражения, за
которыми постоянно скрывалась победа Англии, победа цивилизации над культурой, его
империя, его падение, “la grande nation”, эпизодическое освобождение Италии... разрушение
Германской империи, этой обветшалой готической руины, – все это поверхностные образования, за которыми скрывается большая
логика настоящей, невидимой истории; покорствуя ее смыслу, Запад пережил в это время
значительную стадию культуры, достигшей
во Французском облике, в “ancien regime” своего
завершения, и превращение этой культуры в
английскую цивилизацию.

Освальд Шпенглер

ВВЕДЕНИЕ
Двадцатым – шестидесятым годам XIX в. принадлежит особое место в истории Британской империи. После преодоления
кризиса конца ХVIII столетия, вызванного подъемом националь�но-освободительного движения в Северной Америке и Ирландии,
а также победы в противостоянии с наполеоновской Францией
перед Великобританией вскоре вновь возникла необходимость
урегулирования имперских отношений. При этом чем интенсивнее
шло развитие метрополии, тем быстрее осложнялись ее отношения
с зависимыми территориями.
Переход к фазе индустриального роста и установление парламентской демократии в Англии идейно опирались на доктрину
либерализма, экономические, политические и социально-этические
принципы которой оказывали растущее влияние на общественное
сознание. Вытесняя традиционную ментальность, либеральное мировосприятие все активнее способствовало разработке новых основ как внутренней и внешней, так и колониальной политики. Колониализм эпохи первоначального накопления уходил в прошлое.
Складывавшиеся в процессе модернизации социальные слои формировали собственное видение имперской стратегии и решительно
требовали ее преобразования в соответствие с их интересами.
Динамизм общественной трансформации Соединенного Королевства, его материальные и духовные достижения в полной мере
5

В. В. Грудзинский

сказались и на характере, и на темпах перемен, происходивших на
колониальных окраинах.
Сочетание достижений новейшего капитализма с принципами
утилитаризма и прогресса, приправленное основанными на идее
англо-саксонского превосходства мессианскими устремлениями,
отзывалось в странах империи различными, порой непредсказуемыми, реакциями. В переселенческих колониях это стимулировало
национальные процессы, стремление к политическим преобразованиям и реформам вообще. В «цветных» колониях вторжение европейских стандартов общественной организации выдвигало на первый план проблему межкультурных коммуникаций – нахождение
способа сосуществования управляющих и управляемых. В любом
случае задача имперской политики сводилась к конструированию
таких моделей взаимодействия метрополии и ее заморских владений, которые отвечали бы и изменению обстановки в целом, и
особенностям положения в той или иной колонии, группе колоний,
регионе.
Либерализму как экономической системе и политической идеологии суждено было также сыграть исключительно важную, хотя
и неоднозначную, роль в создании «неформальной» империи Великобритании. Существовавшая с эпохи великих географических
открытий тенденция к преодолению разобщенности, замкнутости
цивилизаций, складыванию мирового рынка в середине XIX в.
вышла, наконец, на магистральный путь своего развития. Заложенное в либерализме стремление к интернационализации хозяйственной жизни, к взаимному проникновению культур открыло
перед Англией – родиной промышленной революции – неизвестные до той поры возможности экономической экспансии и создания собственных сфер влияния. Так в международную практику
впервые широко проникли методы косвенного подчинения, получившие затем распространение в политике всех великих держав.
Первым в России, кто приступил к систематическому освещению колониальной политики Великобритании, был известный
популяризатор истории П.Г. Мижуев. В условиях российской модернизации, когда интерес к опыту развития английских колоний
заметно повысился, либерально настроенный автор представил
на суд публики изложение основных событий имперской истории
конца XVIII–XIX в.1.
Исследование различных проблем истории Британской империи середины XIX столетия продолжилось в трудах отечествен6

Великобритания и ее империя...

ных ученых советского времени. Необходимо, прежде всего, отметить имена Н.А. Ерофеева, Л.В. Кошелева, К.В. Малаховского,
А.Г. Милейковского М.И. Сладковского, О.С. Сороко-Цюпа,
В.А. Тишкова2.
В новейший период данная проблематика привлекала внимание
таких авторов, как М.П. Айзенштат, В.В. Высокова, Т.Н. Гелла,
С.Ю. Данилов, Н.В. Дронова, Т.П. Кальянова, Н.С. Скоробогатых3.
Работы российских историков позволили существенно продвинуться в осмыслении колониальной и имперской политики Великобритании. Созданный благодаря им задел позволяет расширить
спектр исследований, в том числе перейти к более обстоятельному
рассмотрению проблем, связанных с раскрытием механизма функционирования империи, выявлением движущих сил ее эволюции,
изучением процессов этнокультурного взаимодействия.
Англоязычная историография имперской политики Великобритании 20–60-х годов XIX в., и в частности посвященная влиянию либерализма на отношения метрополии и колоний, весьма
обширна. Длительное время этот период среди историков, и не
только, именовался Второй Британской империей, которая, как
утверждалось, возникла после развала Первой, потерпевшей крушение в результате победы США в Войне за независимость.
С последней трети XX века концепция «двух империй»* стала
подвергаться растущей критике – Д. Джадд, например, называл
ее «заблуждением»4 – и к настоящему времени фактически утратила актуальность. Ей на смену пришла парадигма политического
и духовного континуума, позволившая создать представление об
органичности и целостности пережитых империй метаморфоз.
Последние наиболее существенные достижения британской
историографии в изучении имперских проблем середины XIX века
нашли отражение в «Оксфордской истории Британской империи»,
третий том которой посвящен периоду 1815–1914 гг.5. Никоим
образом не умаляя достоинств этого обобщающего капитального
труда, хотелось бы вместе с тем обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, в нем не оказалось места для специального рассмотрения проблемы взаимосвязи либеральной доктрины и
имперской стратегии. А во-вторых, избранная периодизация – от
* В 1920-е годы в следствие перемен, произошедших под влиянием Первой мировой войны, появилась даже точка зрения о возникновении Третьей Британской
империи (Zimmern A. The Third British Empire. Lnd, 1926).

7

В. В. Грудзинский

завершения наполеоновских войн до начала Первой мировой войны – при ее известной оправданности, думается, все-таки осложняет раскрытие влияния либеральных идей на имперские отношения: слишком велика была неоднородность, противоречивость
событий, произошедших в мире за целое столетие. Под их воздействием и геополитическая реальность, и политика Британии, и
классическая концепция А. Смита – Дж. С. Милля подверглись
существенной деформации.
Проблема воздействия доктрины либерализма на модернизацию империи относится к разряду «судьбоносных» для Великобритании, составлявшей со своими владениями единую систему
«сообщающихся сосудов». Представляется актуальным сделать
акцент на том, каким образом идейные превращения середины
XIX в. повлияли на трансформацию империи, ее приспособление
к кардинально изменившимся, по сравнению с традиционным
обществом, условиям существования. Столь же важной видится
необходимость обратить внимание на оборотную сторону данной
проблемы – вопрос о пределах соответствия теории либерализма
практическим задачам имперского строительства.
Хронологические рамки исследования ограничены 1815–1870 гг.,
т. е. охватывают почти всю середину XIX столетия. Окончание
войн за господство в Европе, завершившихся огромным увеличением мощи Великобритании, вступление ее в полосу глубокого
внутреннего обновления стали одновременно отправной точкой и
нового периода имперской истории. Именно 1820–1860-е годы
оказались свидетелями зарождения и подъема либеральной политики, кардинально преобразовавшей облик империи. Однако с
последней трети XIX в. мировые позиции Британии начинают постепенно ослабевать, заметно меняются общественные настроения,
растут и осложнения в проведении традиционного либерального
курса по отношению к колониям. Мир, а вместе с ним и Британская империя подходили к очередному рубежу своей эволюции, за
которым наступала эпоха империализма.
ПРИМЕЧАНИЯ
Мижуев П.Г. История колониальной политики и колониальной империи Англии. СПб., 1909 (Первое издание 1901 г.). Ему принадлежит
еще несколько работ, в которых рассматриваются вопросы британской
имперской политики: Крестьянское царство. Очерки развития и современного состояния Канады. СПб., 1906; Передовая демократия со1

8

Великобритания и ее империя...
временного мира. Английская колония Новая Зеландия. СПб., 1907;
Счастливая Австралия. Пг., 1918.
2
Ерофеев Н.А. Народная эмиграция и классовая борьба в Англии
1825–1853. М., 1962; Его же. Английский колониализм в середине
XIX века. Очерки. М., 1977; Малаховский К.В. История Австралии.
М., 1980; Его же. История Новой Зеландии. М., 1981; Милейковский
А.Г. Канада и англо-американское противоречия. М., 1957; Сладковский И.М. Китай и Англия. М., 1980; Сороко-Цюпа О.С. История
Канады. М., 1985; Тишков В.А., Кошелев Л.В. История Канады. М.,
1982.
3
Айзенштат М.П., Гелла Т.Н. Английские партии и колониальная
империя Великобритании в XIX веке. М., 1999; Британская империя:
становление, эволюция, распад / под ред. В.В. Высоковой. Екатеринбург, 2010; Данилов С.Ю. История Канады. М., 2006; Дронова Н.В.
Люди и идеи: судьбы Британской империи в оценке современников
(70-е годы XIX века). Тамбов, 1998; Кальянова Т.П. Ориентализм
и Британская Индия: литература, идеология, политика. Иркутск, 2014;
Скоробогатых Н.С. История Австралии. М., 2011.
4
Judd D. Empire. The British Imperial Experience, from 1765 to the Present. Lnd, 1996. P. 18–19.
5
Oxford History of the British Empire. Vol. 1–5. Oxford, 1988–1999.

9

В. В. Грудзинский

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВЕЛИКОБРИТАНИЯ В СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА:
ЛИБЕРАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ
И ОБЩЕСТВЕННАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ
Английский народ, наиболее Консервативный, самый толстокожий, наиболее терпеливый из Народов, вынужден, одинаково, как
своей Логикой, так и своей Не-логикой, вещами
«высказанными» и вещами еще не высказанными или не очень высказанными, а лишь чувствуемыми и весьма невыносимыми, – вынужден сделаться вполне Народом-Реформатором.

Томас Карлейль

Завершение продолжавшейся почти четверть века борьбы за
господство в Европе знаменовало начало качественно нового этапа
в истории Великобритании. Экономические и социальные отношения, политическая и культурная жизнь вступили в полосу глубинной модернизации, одним из определяющих факторов которой
стала идеология либерализма…
Невиданные революционные потрясения и бесчисленные военные кампании, столь долго державшие в напряжении Соединенное Королевство, благополучно миновали. Они принесли с собой
не только перекройку границ и изменение баланса сил. Полные
трагизма события европейской истории конца ХVIII – начала
XIX в. дали примеры поразительной многомерности человека и
непредсказуемости социальной действительности. Потребность
осмысления пережитого, уже давно не укладывавшегося в рамки
«просветительского оптимизма», стимулировала стремление отыскать новые варианты идеального общественного устройства.
С одной стороны, среди британцев наблюдалось готовность
к восприятию идеалов романтизма. Будучи мировоззрением, утверждавшим примат субъективного над объективным, силу духа
и культ борьбы, он видел решающий фактор прогресса не в рациональном, а в чувственно-эмоциональном начале человеческой
натуры. Устремленность к лучшему будущему, к обновлению человека, раскрытию творческих возможностей личности сообщала романтизму определенную привлекательность. Но с другой
10

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

стороны, наступающая индустриальная эра настойчиво диктовала
необходимость пойти по пути преемственности – опереться на
базовые положения идеологии Просвещения, которые в известном
смысле сами являлись продуктом процесса модернизации. В целом они вполне соответствовали запросам времени и могли стать
духовной опорой нового поколения в быстро меняющемся мире.
Задача состояла в том, чтобы переосмыслить свойственные просветителям представления о рационализме, эволюции, прогрессе и
т. д., интегрировав их в единую ценностную систему с социально-этическими нормами, доставшимися буржуазному обществу в
наследство от протестантизма.
Усилиями целой группы экономистов и философов, прежде всего Адама Смита, Джереми Бентама, Давида Рикардо, Джеймса
Милля, его сына Джона Стюарта Милля, в конце ХVIII – первой половине XIX в. либеральная доктрина получила законченное
оформление.
Основополагающим принципом ее социально-этических воззрений являлся индивидуализм. Преобразования в характере экономической деятельности и жизненном укладе основных классов
Британии, происходившие на почве индустриализации и урбанизации, неизменно усиливали общественное признание значимости
индивидуального начала. «Атомизация» работника в условиях
крупного, основанного на детальном разделении труда и внедрении машин производства, сопровождавшаяся – что не менее
важно – утратой прежних социальных связей, активно деформировала коллективистскую психологию. Успех в предпринимательстве, политике, интеллектуальной и художественной деятельности
органично соотносился с личностным фактором, способностью к
проявлению самостоятельности, инициативы, творческого начала.
Наиболее радикальными в этом отношении были взгляды
Дж. Бентама, который утверждал, что общество есть лишь совокупность индивидов, а общественный интерес – не более чем
«сумма интересов» отдельных лиц1. Важнейшим условием реализации потенциала человека, с точки зрения Дж.С. Милля, являлась полная индивидуальная свобода, ограничивать которую
люди могут только в интересах самосохранения. «Предоставляя
каждому жить так, как он признает за лучшее, человечество вообще гораздо больше выиграет, чем принуждая каждого жить
так, как признают за лучшее другие», – доказывал либеральный философ2. Подчеркивая непреходящее значение выдающихся
11

В. В. Грудзинский

личностей, способных преобразовывать окружающий мир, Милль
фактически провозглашал свого рода культ индивидуализма. «Эти
немногие и есть соль земли, – утверждал он в своем трактате
«О свободе», – без них жизнь человечества превратилась бы в
стоячую лужу»3.
Однако оборотной стороной весьма широко трактуемой свободы действий индивида неизбежно выступал эгоизм, явно заключавший угрозу общественной стабильности. На практике инструментом преодоления такой опасности являлся уже характерный для
британцев рассудочный взгляд на социальное окружение. Прагматизм, как способ отношения к действительности, вытекающий из
самого характера общественных связей, и рационализм, как признанный идейный постулат, энергично развивали приверженность
целесообразному подходу к жизни в целом. В морально-этической сфере, регулирующей нормы не только нравственного, но и
правомерного поведения, он проявлялся в принципе «разумного
эгоизма», согласно которому люди, стремясь к достижению своих
целей, ограничены только соблюдением законных интересов сограждан. Подобная постановка проблемы позволила сделать один
из важнейших выводов либеральной идеологии: свобода одного
человека ограничена свободой другого человека. Сформулированное в итоге цивилизованное понятие «свободы» сводилось к пониманию ее как гражданской ответственности.
Аксиоматичность связи индивидуальной свободы и личной ответственности вызывала законный вопрос о социальной полезности и нравственной оценке действий субъекта. Критерием здесь
являлась успешность его самореализации. Способность твердо
стоять на своих ногах, обеспечивать собственное благополучие,
не быть обузой для общества – вот те качества, которые считались необходимыми для того, чтобы гарантировать индивиду как
чувство самоуважения, так и признание со стороны окружающих. Раскрывая смысл, вкладывавшийся либералами в понятие
«утилитаризма», Милль-младший писал: «Большая часть хороших
поступков совершается нами вовсе не из стремления к мировой
пользе, а просто из стремления к индивидуальным пользам, из
которых и слагается мировое благо»4. Именно так, согласно Бентаму, достигается высшая цель моральной деятельности – «наибольшее количество счастья для наибольшего числа людей»5.
Разделяя эту сентенцию, Милль пытался развить ее и делал
акцент на том, что утилитаризм не просто стремится к личному,
12

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

эгоистическому в буквальном смысле счастью, а преследует достижение всеобщего счастья. И в этом он восходит к заветам
христианской добродетели: «не делай другому того, чего не желаешь себе»; «возлюби ближнего своего, как самого себя». Идеолог
классического либерализма даже признавал принципом утилитаризма готовность жертвовать своим счастьем ради счастья других
при условии, если эта жертва не самоцель6.
Ведя речь о счастье как цели жизни, утилитаристы продолжали
традицию гедонизма, усматривающего источник нравственности в
человеческой природе, естественно стремящейся избегать страдания и испытывать наслаждение. При этом, по Миллю, истинное
счастье связано с достижением существования максимально богатого удовольствиями не только количественно, но и качественно.
Более того, качественной стороне удовольствий философ придавал
первостепенное значение, разделяя их на низшие (чувственные) и
высшие (интеллектуальные). Лишь последние, по его убеждению,
отвечали нравственной природе человека, позволяя сохранять чувство собственного достоинства7.
Рационально-индивидуалистические, утилитарные установки оказывали определяющее воздействие на все стороны жизни
общества и государства. Пожалуй, наибольших успехов достигла
либеральная экономическая мысль, начавшая активно развиваться с последней трети ХVIII в. Изданный Адамом Смитом в
1776 г. труд «Исследование о природе и причинах богатства народов» вскрыл объективный характер законов капиталистической
экономики, функционирующей благодаря рыночным механизмам
спроса, предложения и конкуренции. Показывая условия, при
которых совершается экономическое взаимодействие субъектов,
автор особо обращает внимание на эгоистическую сущность человеческой природы и ее склонность к обмену. «Дай мне то, что
мне нужно, и ты получишь то, что тебе нужно, – поясняет свою
мысль Смит. – Не от благожелательности мясника, повара или
булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими
своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму»8.
Признание первостепенной важности свободы рынка и роли
частного интереса означали резкое ограничение регулирующей
функции государства в хозяйственной жизни по сравнению с
требованиями меркантилистской теории. Задачи власти, согласно
Смиту, должны были сводиться к обеспечению обороны, отправ13

В. В. Грудзинский

лению правосудия, включая охрану прав собственности, и проведению общественных работ (содержание аппарата управления и
прочих служб и объектов, необходимых для нормального функционирования государства)9.
Понадобилось, впрочем, немало времени, чтобы идеи классической политической экономии получили практическое применение. Положение усугублялось тем, что с 1783 г. по 1830 г. у
власти в Англии почти беспрерывно находились тори. Только
в середине 1820-х годов добившаяся преобладания в правительстве лорда Ливерпуля группировка «либеральных тори» во главе
с Джорджем Каннингом стала принимать меры, отвечавшие запросам промышленной буржуазии. В частности, при содействии
властей были понижены ввозные пошлины на сырье и предметы
потребления, началось проведение железных дорог, а благодаря
поддержке революции в Испанской Америке открыты обширные
рынки для английской торговли.
Однако ограничиться этим было невозможно. Продолжавшийся рост промышленности настоятельно требовал дальнейшей
либерализации экономической политики. Великобритания, чьи интересы приобретали глобальный характер, больше не нуждалась
в протекционизме. Эффективность производства была такова, что
британские промышленники не боялись иностранной конкуренции.
Все теснее ощущая себя в пределах метрополии и ее колоний,
они стремились к максимальному использованию возможностей
мирового рынка. Добиться этого можно было, только перейдя к
стратегии фритреда. Лишь широко открыв свой внутренний рынок
и ликвидировав систему имперских преференций, Великобритания
могла получить как желаемый доступ на рынки других стран, так
и столь необходимое ей дешевое сырье и продовольствие.
Экономические проблемы при всей их значимости являлись
частью целого комплекса общественных отношений, настоятельная
потребность в реформировании которых замыкалась на вопросе
о власти. Политическая организация Соединенного Королевства,
отличавшаяся аристократизмом и архаичностью, вызывала острую
критику оппозиционно настроенных кругов. Сохранявшая черты средневековья избирательная система обеспечивала доступ к
власти крайне узкому слою населения – дворянству и крупной,
преимущественно торгово-финансовой, буржуазии. Промышленники и вместе с ними весь средний класс испытывали проблемы
не столько от высокого имущественного ценза, сколько от по14

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

рядка представительства, дававшего предпочтение южной Англии
и сельским избирательным округам вообще. С одной стороны,
данный порядок отражал прежнее экономическое и демографическое положение, когда юг был более развитым и густонаселенным
регионом страны, а с другой – утверждал преимущество интересов землевладельческого класса. Ярким примером аномальной
ситуации, в которой оказались новые промышленные центры, может служить графство Ланкашир. Этот индустриальный район
избирал в палату общин 14 депутатов, тогда как в четыре раза
уступавший ему по числу жителей сугубо аграрный Корнуэлл –
42 депутата10.
Необходимость парламентской реформы широко признавалась
еще во второй половине ХVIII в. Но бурные события Великой
Французской революции, а затем война с Наполеоном изменили
внутриполитическую обстановку, притупив актуальность этой задачи. После 1815 г. борьба за реформу парламента вновь обострилась. Стремительное нарастание общественной активности
пришлось на конец 1820-х годов. Поднявшееся на почве экономического кризиса недовольство и принятие в 1829 г. Акта об
эмансипации католиков (закона о гражданском и политическом
равноправии лиц католического вероисповедания), борьба за который продолжалась не одно десятилетие, стимулировали решимость
оппозиционных сил.
Требования представителей среднего класса в основном сводились к снижению имущественного ценза, передаче мест в нижней
палате парламента экономически развитым территориям путем
ликвидации «гнилых местечек» – коррумпированных избирательных округов с ничтожным числом политически активных граждан – и ограничению представительства сельских районов. Интересы оппозиции выражали Бирмингемский политический союз
и Национальный политический союз, создавшие широкую сеть
местных филиалов, куда активно привлекались рабочие. Весной
1831 г. лондонские рабочие образовали собственную организацию
Национальный политический союз рабочего класса, выступавший
под лозунгом всеобщего избирательного права11.
Элитарные круги независимо от партийной принадлежности
были встревожены и даже напуганы размахом и организованностью действий сторонников реформ. Многим казалось, что страна находится на грани революции. По большей части это вызывалось огромным впечатлением, которое произвела французская
15

В. В. Грудзинский

революция 1830 г., завершившаяся очередным (уже третьим по
счету!) свержением династии Бурбонов. Выступая в парламенте,
вигский политический деятель и выдающийся историк Т. Маколей
со свойственным ему блеском выразил настроения, бытовавшие
в верхах британского общества: «Грохот, вызванный крушением
самого великолепного трона на континенте, еще раздается в наших
ушах. Покуда старые добрые чувства, старинные учреждения сохраняют еще у нас свою силу и очарование, постарайтесь обновить
государство, – взывал оратор к правительству, – спасите собственников, между которыми идет внутренняя усобица; спасите
массы, ставшие жертвой своих неукротимых страстей… Опасность велика и время не терпит»12.
Призыв Маколея не стал «гласом вопиющего в пустыне». Придя к власти в конце 1830 г., после почти двадцатипятилетнего перерыва, виги четко осознавали необходимость срочных превентивных
мер. Премьер-министр лорд Грей писал недавно вступившему на
престол королю Вильгельму IV: «Я убежден в том, что общественное мнение столь твердо и единодушно выступает за решение
этого вопроса (изменение избирательной системы – В. Г.), что
сопротивление ему невозможно без величайшего риска оказаться в
положении, когда правительство лишится всякой власти и силы».
По утверждению главы кабинета, реформа должна была «удовлетворить все разумные (reasonable) требования и устранить раз и
навсегда все рациональные (rational) причины для недовольства со
стороны мыслящей (intelligent) и независимой части общества»13.
Взгляд Грея на развитие ситуации с точки зрения «здравого
смысла» полностью отвечал прагматическим настроениям времени.
Вместе с тем при помощи того же здравомыслия здесь наблюдается и попытка поддержать традиции, соединить прошлое с будущим: «немыслимые», с позиций аристократии, перемены, способные подорвать связь поколений, недопустимы. В этом отношении
виги и тори придерживались одного мнения. И те, и другие были
согласны, что демократия опасная «форма правления», что обладание земельной собственностью должно играть особую роль в
обеспечении стабильности, социального порядка и власти закона14.
Напряженная политическая борьба в конечном итоге завершилась победой сторонников преобразований15. Каковы же были
итоги, а, главное, значение парламентской реформы 1832 г.? Ее
оценка колеблется от чрезмерного восхваления до крайне критического отношения к ней16.
16

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

На первый взгляд, результаты реформы выглядели весьма
скромно. Количество избирателей увеличилось на 300 тыс. человек (с 516 тыс. до 813 тыс. человек), что означало рост удельного
веса лиц, имеющих право голоса, с 2% до 3% от общей численности населения Соединенного Королевства в 24 млн. человек17.
Многие элементы старой избирательной системы остались не тронуты. Например, аграрные графства южной Англии продолжали
преобладать в парламенте, почти 16% депутатов (115 из 658)
представляли округа с населением менее 500 человек, «выжили»
даже пять местечек, где выборщиков насчитывалось менее 200
человек18. Выходцы из дворянства сохранили за собой преимущество в палате общин. Вопрос о предоставлении политических прав
народным массам власти даже не намеревались рассматривать, в
отличие, например, от США, где в то время правом голоса обладало большинство белого мужского населения, или Франции,
где первый опыт введения всеобщего избирательного права имел
место еще в 1793 г.
Однако каковы бы ни были несовершенства реформы, она в
целом отвечала главному требованию, обуславливающему успех
любого политического преобразования: наиболее оптимальному на
данный момент соотношению элементов новизны и традиционности, позволяющему двигаться вперед и одновременно сохранять
устойчивость системы. Творцы реформы сумели решить основную
задачу – обеспечить доступ к власти промышленной буржуазии
и среднему классу вообще, то есть экономически наиболее инициативной и эффективной части общества. С другой стороны,
они пытались обеспечить противовес новациям и гарантировать
интересы земельной и финансовой аристократии.
Достигнутый компромисс повлек за собой качественные сдвиги
в политической и партийной системе Великобритании, далеко не
все из которых сами реформаторы могли предвидеть или желать.
Более адекватное социально-экономическому значению представительство средних слоев в парламенте вело, прежде всего, к повышению роли палаты общин в структуре институтов власти. Общины
превращаются в центр законотворческой деятельности государства.
Вследствие сокращения количества мест, подконтрольных правительству и аристократии, усилилось их влияние на исполнительную
власть при формировании кабинета и проведении им политического
курса. В то же время палата лордов и корона существенно утратили былое влияние. Лорды, особенно непримиримо боровшиеся
17

В. В. Грудзинский

против реформы, после понесенного поражения уже с осторожностью прибегали к использованию своего права вето в отношении биллей, принимаемых нижней палатой. Был сделан и важный
шаг к настоящей двухпартийной системе. Известное расширение
электората, политизация общества, перемены функционального характера в системе власти актуализировали задачи парламентских
группировок, какими практически являлись «партии» вигов и тори,
направленные на укрепление связей с избирателями и оформление
собственной идеологии.
Появление в палате общин пусть пока еще не преобладающей, но достаточно многочисленной фракции среднего класса стало крупной вехой в процессе ее эволюции в полноценное национальное представительство. В ходе борьбы за реформу на новую
ступень развития поднялось гражданское общество Соединенного
Королевства, благодаря чему общественное мнение и пресса стали оказывать все возрастающее влияние на парламент и политические круги в целом. События 1829–1832 гг. положили, таким
образом, начало трансформации Великобритании из конституционной монархии с аристократическим политическим режимом в
парламентскую монархию с демократическим устройством власти.
В истории Великобритании парламентская реформа 1832 г. стала
еще одним после Славной Революции 1688 г. политическим преобразованием, которое позволило вывести страну из тяжелого положения, потенциально чреватого революционными потрясениями. Как и
в конце ХVII в., виги действовали на опережении, упреждая даль�нейшее обострение обстановки. Несмотря на высокий накал общественно-политической борьбы в 1831–1832 гг. и отдельные случаи
насилия, правительство имело вполне определенное представление
о целях и методах своей политики, сохраняя общий контроль над
поведением масс. Адекватно реагируя на настроения противоборствующих сил, оно успешно маневрировало и направляло развитие
событий. «Кризиса верхов» британская политическая элита явно не
переживала. Скорее часть верхов была временно растеряна, находясь под впечатлением от победы Июльской революции 1830 г. во
Франции. Поэтому едва ли есть серьезные основания вести речь о
непосредственно нависшей над Англией угрозе революции.
Преобразования, проведенные кабинетом Грея, оказались очередным удачным примером превентивной реформы. Политикоправовая культура вигской элиты позволила ей взять инициативу
на себя и поступиться частью власти ради сохранения социально18

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

политической стабильности. Парадокс состоял в том, что, заботясь, прежде всего, о своих интересах, либерально настроенная
верхушка вольно или невольно сумела подняться над классовым
эгоизмом и действовать в национальных интересах. Важно обратить внимание, что опробованная в 1832 г. «техника» реформаторской деятельности в дальнейшем неоднократно применялась
для разрешения острых проблем имперской политики. Кроме превентивности, ее особенность состояла в нацеленности на последовательность, постепенность преобразований, позволяющих людям
одновременно научиться жить в новых условиях и осознанно подходить к перспективам дальнейших изменений.
Образно говоря, парламентская реформа 1832 г. пробила брешь
в, казалось, непробиваемой стене политической системы, продержавшейся более столетия. Теперь вопрос о ее кардинальном преобразовании, как и всех остальных «опорных конструкций» старого порядка, становился открытым.
Виги, закрепившиеся у власти после «великой» реформы, как
ее именует сама вигская историография, осуществили целый ряд
назревших законодательных нововведений. Была учреждена фабричная инспекция, ограничена эксплуатация детского и женского
труда, введена единая система городского самоуправления, преобразован порядок оказания помощи бедным, отменено рабство
в колониях. Но кардинальный вопрос о переходе к новой экономической политике был слишком сложен, чтобы парламент мог
решить его также скоро.
Борьбу за свободу торговли повели радикально настроенные
круги промышленников индустриально развитых территорий центральной и северной Англии и юга Шотландии. Им противостоял
землевладельческий класс, добивавшийся, ради обеспечения стабильно высоких прибылей, сохранения ограничений на ввоз зерна
в Соединенное Королевство (так называемых хлебных законов).
Вопрос о снятии пошлин на импорт хлеба являлся ключевым, поскольку именно его решение позволяло сломить сопротивление
дворянства и гарантировать преобладание промышленных интересов над земледельческими.
В 1839 г. радикалы под руководством своих лидеров Ричарда Кобдена и Джона Брайта образовали массовую организацию
«Лига борьбы против хлебных законов». Она развернула широкомасштабную пропагандистскую кампанию, превратившись во
влиятельный инструмент внепарламентского давления на власть.
19

В. В. Грудзинский

«Манчестерцы», как зачастую именовали сторонников фритреда по ассоциации с городом, ставшим центром выступлений за
новую экономическую стратегию, требовали не только коренного
реформирования таможенной политики. Интерпретируя теорию
А. Смита в условиях середины XIX в., буржуазные радикалы
еще более категорично настаивали на неограниченной свободе
предпринимательства, свертывании государственного вмешательства в экономические и социальные отношения, предельном сокращении управленческого аппарата. Рынок и частная инициатива
признавались ими универсальными регуляторами всех социальноэкономических проблем.
В обстановке охвативших страну глубоких перемен наиболее
дальновидные консерваторы проявляли серьезную озабоченность
упрочением своей социальной базы и были готовы идти навстречу
требованиям промышленных кругов и средних слоев вообще. Наибольшим прагматизмом среди них отличался Роберт Пиль – выходец из буржуазной среды, возглавивший партию после парламентской реформы 1832 г. Став в 1841 г. премьер-министром, он
выдвинул две взаимосвязанные задачи: сбалансировать бюджет и
расположить к консерваторам новые социальные слои, порожденные промышленной революцией. Для этого Р.Пиль совершил крутой поворот в финансовой политике, с одной стороны, восстановив,
несмотря на непопулярность, подоходный налог, а с другой – решительно снизив таможенные тарифы. Размер подоходного налога
был рассчитан таким образом, чтобы не просто компенсировать падение доходов от таможенных сборов, но и устранить бюджетный
дефицит. В то же время масштабная либерализация таможенного
законодательства должна была снизить налоги на потребление и
увеличить спрос. Правительство даже модифицировало хлебные
законы, введя «скользящую» шкалу, согласно которой тарифы на
ввоз зерна уменьшались, если цены на пшеницу внутри страны
возрастали. Расчет оказался верен: «дыры» в бюджете удалось
закрыть, одновременно сокращению или ликвидации подверглись
пошлины на более чем шестьсот наименований импортных товаров,
что в целом благоприятно сказалось как на экономической ситуации, так и на общественных настроениях19.
В контексте общего хода событий отмена хлебных законов становилась вопросом времени. Многим современникам это было совершенно очевидно. Так Р. Кобден проницательно заметил, что
данное решение вероятнее всего осуществит не лидер либералов
20

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

Дж. Рассел, а его оппонент Р. Пиль, отличавшийся более решительным характером20. Толчком послужили события в Ирландии,
где в 1840-е годы усилилось национальное движение за расторжение унии с Англией. Обстановка на соседнем острове крайне
обострилась после того, как в 1845 г. там случился неурожай
картофеля – основного продукта питания местного населения.
В стране начался страшный голод. Из 8 млн. населения около
1 млн. человек умерло, еще 1 млн. ирландцев были вынуждены
эмигрировать. К началу 1846 г. большинство членов кабинета
Пиля признало необходимость отмены хлебных законов.
Однако основная часть фракции консерваторов в палате общин была бескомпромиссно настроена против этой меры. Отстаивая свои позиции, она вела борьбу буквально за каждый дюйм.
Особой активностью в стане протекционистов выделялся быстро
набиравший политический вес Бенджамин Дизраэли. Он доказывал, что Англия в состоянии прокормить себя, а ее сельскому
хозяйству не угрожает нехватка капитала. Задача государства,
в его представлении, сводилась к поддержанию оптимального
соотношения между двумя важнейшими сферами экономики –
земледелием и промышленностью. Преобладание при этом, но
не господство, как подчеркивал Дизраэли, должно было принадлежать аграрному сектору, в том числе по соображениям
безопасности21.
Только ценой раскола собственной партии, объединившись
с либералами, Пилю удалось провести неотложную реформу22.
Вслед за отменой хлебных законов на исходе 1840-х годов Британия полностью перешла к свободе торговли.
Р. Пиль стал первым из британских консерваторов, кто реально воспринял и взял на вооружение либеральные идеи, получавшие все более широкое распространение. Его главная цель состояла в том, чтобы обеспечить «союз собственности и порядка»,
т. е. дворянства и буржуазии, способный идти на «умеренные
уступки силам перемен». При этом он не только встал на сторону
среднего класса, но и проявил готовность учитывать настроения
масс как в Британии, так и в Ирландии23. Фактически благодаря
деятельности Пиля и его сторонников – «пилитов» – английский
консерватизм совершил решающий поворот в сторону превращения из охранительного в консерватизм реформистского толка,
сочетающий традиционное начало с установкой на превентивные
реформы.
21

В. В. Грудзинский

В атмосфере растущей уверенности и оптимизма экономическое
развитие шло стремительными темпами. Главными факторами хозяйственного подъема стали увеличение численности населения,
ускорение технического прогресса, особенно революция в сфере
транспорта и связи, и расширение мирового рынка.
За пятьдесят лет с 1801 г. до 1851 г. население Соединенного Королевства выросло почти на 12 млн. человек, составив
27,4 млн. человек. Важно при этом обратить внимание на значительную концентрацию обитателей городов, где уже в 1801 г.
было сосредоточено более 20% всех британцев24.
Совершенствование техники вело к ее внедрению во все новые
отрасли экономики (в том числе в сельское хозяйство и строительство) и росту производительности труда. Важным, если не решающим здесь, как и в начале промышленного переворота, оставалась высокая восприимчивость бизнеса к инновациям, его готовность к практическому использованию изобретений. Наиболее
экономически значимыми и, как правило, технически передовыми
являлись такие отрасли как текстильная, угольная, металлургия
и металлообработка, машиностроение, судостроение. Огромных
размеров достигла хлопчатобумажная промышленность, в 1850 г.
насчитывавшая 1800 фабрик с общей мощностью паровых машин
свыше 70 тыс. л. с. Тогда же добыча угля вышла на невероятный по тем временам уровень – 56 млн. тонн, а металлургические
заводы изготовили более двух млн. тонн железа, что равнялось
половине мирового производства этой продукции25. Технически
и технологически в производстве металла Англия безусловно доминировала над всеми конкурентами, включая США, которым
еще в начале 1850-х годов приходилось импортировать железо с
Британских островов26.
Успехи металлургии основывались на постепенном, но неуклонном совершенствовании технологий. Например, на рубеже 1800-х
годов для выплавки одной тонны железа затрачивалось 7 тонн
угля, а в начале 1850-х годов для этого уже требовалось всего
1,5 тонны топлива. В результате себестоимость производства высококачественного английского железа стала самой дешевой в Европе, обеспечив ему надежную конкурентоспособность на внешних рынках. Если в 1820 г. за рубеж было вывезено 10% произведенного в Британии брускового железа, то в 1850 г. – 25%27.
Однако самые далеко идущие последствия для британского общества имело развитие железных дорог, пароходного сообщения и
22

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

телеграфа. К 1850 г. протяженность железнодорожных путей превысила 5 тысяч миль (около 8,5 тыс. км.), позволив наладить сообщение между всеми крупнейшими городами Британии. Строительство
железных дорог стало одним из главных стимулов экономического
роста, который на протяжении длительного времени обеспечивал
все возрастающий спрос на металл, уголь, рельсопрокат, паровые
двигатели, подвижной состав. Создавая рабочие места, развитие
нового вида транспорта позволяло достигать и невиданной мобильности населения, получившего возможность легко мигрировать в
поисках занятости. В целом железные дороги содействовали сокращению цен на товары и стремительному расширению регионального
взаимодействия, реально связывая экономику королевства в глубоко
интегрированную хозяйственную систему. В этом же направлении
работало установление пароходного сообщения, сопровождавшееся
развертыванием производства судов из металла. С 1837 г. в Лондоне впервые началось коммерческое использование электрического
телеграфа, который с тех пор стал быстро внедряться в практику не
только для обслуживания потребностей государства и бизнеса, но и
для удовлетворения запросов населения.
Рубеж 40–50-х годов XIX в. – время завершения в Великобритании промышленного переворота28. Успехи индустриализации,
изменения в социальной структуре, политические реформы, позволившие среднему классу получить доступ к власти, утверждение новой экономической стратегии свидетельствовали о переходе страны к тому этапу развития, который был сопряжен с
совершенствованием индустриального общества и утверждением
либерального миропорядка.
Предшествующие достижения, и не в последнюю очередь политика фритреда, дали Великобритании шанс совершить в 1850–
1860-е годы очередной рывок в развитии производительных сил.
Средневикторианский бум происходил в тех же отраслях и преимущественно на базе тех же факторов, что и в 1820–1840-е годы.
С размахом шло железнодорожное строительство. В 1871 г. железнодорожная сеть составила 13 тыс. миль (20,9 тыс. км.), при
этом число перевезенных пассажиров, по сравнению с 1850 г.,
возросло с 67 млн. до 322 млн. человек29. Высокими темпами
происходил переход от парусного деревянного к паровому флоту,
построенному из металла. Если в 1850 г. общее водоизмещение
кораблей с железными корпусами равнялось всего 13 тыс. тонн,
то к 1860 г. – 65 тыс., а в 1870 г. – свыше 250 тыс. тонн.
23

В. В. Грудзинский

Суммарная мощность использовавшихся в различных отраслях
хозяйства паровых двигателей с 1851 г. по 1867г. утроилась30.
К последней трети XIX в. телеграф – первое изобретение, которое поставило электричество на службу человеку, как говорили
викторианцы, стало обыденностью.
Увеличивалась емкость внутреннего рынка. С 1851 г. по 1871 г.
население Великобритании (без Ирландии) выросло на 6 млн. человек, превысив 26 млн. человек. Но гораздо важнее было повышение покупательной способности британцев, особенно благодаря
подъему среднего класса. Показателями процветания последнего в
1850–1860-е годы могут служить удвоение количества служащих
коммерческих предприятий, а также рост домашней прислуги с
848 тыс. до 1,3 млн. человек.
Заметно повысилась и материальная обеспеченность рабочего класса. Если индустриализация 1820–1840-х годов в целом
тяжело сказалась на положении пролетариата, то следующее
двадцатилетие принесло ему существенные улучшения. Подъем
эффективности производства и роли квалифицированного труда,
стабилизация цен на продовольствие после перехода к фритреду
благоприятно отразились на уровне жизни наемных работников.
Реальная заработная плата в промышленности в 1850–1865 гг.
поднялась на 17%, а к середине 1870-х годов за истекшую четверть века ее прирост составил в среднем 25%. Разумеется, положение различных категорий рабочего класса было далеко не
одинаково. Уровень бедности оставался высоким. В 1850-е годы,
по оценкам современников, в Лондоне к беднякам относилась
каждая третья семья. Особенно страдали малоквалифицированные
и сельскохозяйственные пролетарии. Однако, с другой стороны,
слой высококвалифицированной рабочей аристократии фактически
примкнул к среднему классу, подражая образу жизни его низших
страт. А некоторые выходцы из рабочих сумели даже открыть
свой бизнес31.
Самая промышленно развитая держава середины XIX в., Великобритания была неразрывно связана с мировым рынком, снабжая его различной готовой продукцией и ввозя в огромных объемах сырье и продовольствие. В средневикторианский период ее
доля равнялась приблизительно четверти общемировой торговли.
При этом почти 60% всего морского торгового флота было зарегистрировано в Соединенном Королевстве. За двадцать пять лет
после того, как Р. Пиль приступил в 1842 г. к своей фискаль24

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

ной реформе, стоимость британского экспорта увеличилась в три
раза32. Львиную долю в нем занимала продукция главных отраслей промышленности – металлургической и, особенно, текстильной. Вплоть до начала ХХ в. хлопчатобумажные ткани стабильно
составляли 40% от стоимости экспортных товаров33.
Между тем торговый баланс «мастерской мира» за исключением отдельных лет оставался пассивным. Британцев это, впрочем,
не беспокоило. Сальдо платежного баланса неизменно было положительным. Превышение доходов над расходами достигалось
в основном за счет прибылей от реэкспорта, обслуживания морских грузоперевозок, страховой деятельности и вывоза капитала.
Именно в третьей четверти XIX в. экспорт капитала начал приобретать колоссальный размах: британские капиталовложения по
всему миру, включая империю, увеличились за двадцать пять лет
с 225 млн. ф. ст. до 1 млрд. ф. ст.34.
Экономическое развитие Великобритании при многих безусловных достижениях не представляло собой прямолинейного и
однозначного прогресса. Страну периодически сотрясали кризисы
перепроизводства, безработица полностью не исчезала даже на
фазах подъема. Начали сказываться и первые последствия разворачивавшейся глобальной индустриализации: если к 1840 г. Англия обладала третью суммарной мощности имевшихся в мире
паровых двигателей, то к 1870 г. ее доля составляла уже менее
четверти35.
Это,однако, не могло изменить главного: Британия продолжала
оставаться страной с самой передовой экономикой. Располагая
всего 2% населения Земного шара, к 1860 г. она давала 20%
мировой промышленной продукции (в 1830 г. 9,5%), в том числе
53% железа, 50% угля и перерабатывала около половины мирового производства хлопка36. В 1851–1871 гг. ее национальный
доход возрос на 75% до огромной по тем временам суммы 916
млн. ф. ст. А доход на душу населения, как наиболее важное
свидетельство экономической эффективности, в 1860 г. был у
британца на 30% выше, чем у француза и в два с лишним раза
больше, чем у немца: 32 ф. ст. против 21 ф. ст. и 13 ф. ст. соответственно37.
Период 1850-х – середины 1860-х годов, протекавший в условиях общего экономического благополучия, не отличался сколько-нибудь заметной реформаторской деятельностью. Рост материальной
обеспеченности и стабильности существования всех слоев общества
25

В. В. Грудзинский

содействовал ослаблению социально-политической напряженности,
вызванной подъемом чартистского движения 1840-х годов.
Говоря об «умиротворении», наступившем на Британских
островах, необходимо иметь ввиду еще один фактор, имевший
исключительное значение. По утверждению А. Бриггса, трудно
сказать, как бы развивались события в Англии и Ирландии в 4050-е годы XIX в., если бы не массовая эмиграция. Количество
выехавших из страны жителей постоянно увеличивалось, достигая своих пиков в годы экономических и политических кризисов.
В 1815 г. Соединенное Королевство покинуло всего около двух
тысяч человек, в 1830 г. уже свыше 55 тыс., а конце 1840-х –
начале 1850-х годов число эмигрантов ежегодно превышало полмиллиона38. Позволяя избавляться от социально нежелательных
элементов, «предохранительный клапан» эмиграции способствовал
решению еще несколько задач, в том числе созданию атмосферы
общественного взаимодействия.
Важно подчеркнуть, что позитивные перемены в положении
рабочего класса были обязаны не столько возросшим доходам,
сколько особому психологическому настрою, который сложился,
по-видимому, под совокупным влиянием протестантской трудовой
этики и реальной практики, когда человек стремился к самореализации, опираясь на представление о «самопомощи», как единственном способе утвердить собственное достоинство. Трудолюбие и особенно бережливость – качества, почитавшиеся и прежде,
теперь настолько упрочились и стали влиять на поведение масс,
что этот феномен привлек к себе пристальное внимание политической элиты.
Несмотря на то, что рост благосостояния населения способствовал расширению избирательного корпуса, к началу 1860-х годов потребность в проведении очередной парламентской реформы
становилась все очевиднее. На повестку дня выходил вопрос о
предоставлении права голоса рабочим. Первыми на это отреагировали либералы. В частности, Уильям Гладстон, будучи под сильным впечатлением от перемен в умонастроениях и поведенческих
установках рабочих, проявлял готовность пойти им на уступки39.
В 1866 г. либеральный кабинет Рассела – Гладстона предпринял
попытку провести через парламент билль о реформе и потерпел
неудачу из-за противодействия консервативных кругов.
Однако сменившее его у власти правительство Дерби – Дизраэли столкнулось со столь мощным общественным движением за
26

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

всеобщее избирательное право, что в следующем году было вынуждено инициировать принятие нового закона о выборах. И хотя
вторая парламентская реформа 1867 г. не уничтожила имущественного ценза, она стала еще одним крупным шагом в деле
установления демократического строя. Свершилось принципиально важное событие: высокооплачиваемые категории рабочих получили право голоса. Так рухнул извечный буржуазно-аристократический стереотип о недопустимости предоставления политических
прав социальным слоям, лишенным собственности. Согласно принятому закону, в 1868 г. в Великобритании было зарегистрировано 2,5 млн. избирателей или 8% населения страны40.
Как и после реформы 1832 г., последовала серия законов,
продиктованных, с одной стороны, насущными потребностями
развития государства и общества, а с другой – интересами партийной борьбы за голоса избирателей. В 1870 г. вышел закон о
реформе школьного образования. В 1871 г. тред-юнионам были
предоставлены права юридических лиц. В 1872 г. введено тайное
голосование на выборах. В 1875 г. принят акт, который разрешал
забастовщикам мирное пикетирование предприятий, подтвердив
тем самым право рабочих на проведение стачек. В то же время
была ликвидирована изжившая себя практика продажи чинов в
армии и установлен публичный экзамен для занятия должностей
на государственной службе.
Влияние идей либерализма затронуло и внешнюю политику.
После разрыва с курсом Священного союза в начале 20-х годов
XIX в. и вплоть до ХХ столетия Лондон следовал в международных отношениях стратегии «блестящей изоляции». Разгром
наиболее опасных конкурентов, экономическая мощь, геополитические преимущества, военно-морское превосходство создали исключительную ситуацию, обеспечившую британской дипломатии
невиданную свободу рук. Великобритания могла тогда позволить
себе «роскошь» обходиться без постоянных союзников. Она довольно успешно играла роль мирового арбитра, обеспечивая выгодный для себя баланса сил. Слабой стороной британской военно-политической стратегии являлась ограниченность сухопутной
армии, которая компенсировалась при помощи разнообразного
маневрирования, привлечения резервов из колоний и принятия
временных обязательств.
При всей уникальности и даже случайности сложившихся воедино факторов внешняя политика Соединенного Королевства пред27

В. В. Грудзинский

стает продолжением его внутренней и экономической политики,
а сама стратегия «блестящей изоляции» воплощением в практике
международных отношений постулатов индивидуализма и утилитарности. В данной связи более ясно выглядит подоплека знаменитого
изречения лорда Пальмерстона: «У Британии нет ни постоянных
врагов, ни постоянных друзей, а есть лишь постоянные интересы».
Своеобразием и даже оригинальностью отличались взгляды на
международные отношения буржуазных радикалов, представлявших «левое» крыло либерального течения. Признание естественным стремление человека к удовольствиям и избеганию страданий,
а достижение всеобщего счастья высшим смыслом существования
неизбежно означало коррекцию традиционного взгляда на ведение
внешней политики с позиции силы. Лидер радикалов Р. Кобден
призывал к поддержанию международного мира, видя главным
средством реализации этой цели утверждение свободы торговли, способной обеспечить взаимовыгодное экономическое сотрудничество и налаживание тесных связей между государствами и
народами. Возникновению войн, угрожающих неоправданными
людскими и материальными потерями, с его точки зрения, можно
было противостоять при помощи согласованной политики разоружения и международного арбитража. Радикалы полагали, что
Великобритания и без открытого использования вооруженной
силы, могла бы гарантировать собственные интересы благодаря
своему экономическому и морскому могуществу, преимуществу
географического положения. Именно такую позицию Кобден занимал накануне и во время Крымской войны, считая возможным
договориться с Россией41.
Пятидесятые – шестидесятые годы XIX в. стали своего рода
подведением итогов первой общественной модернизации. Поступательное социально-экономическое и политическое развитие,
упрочение международных позиций вели к внутреннему единению британского общества. Противоречия, разделявшие классы и
партии, касались лишь путей и средств решения стоявших перед
страной проблем, но не фундаментальных основ, на которых покоилось государственное и общественное устройство. Собственность, конституция, парламент, монархия, несмотря на критику,
порой раздававшуюся в адрес этих институтов, воспринимались
большинством британцев как незыблемые ценности.
Краеугольным камнем социально-политической стабильности
явился теснейший союз буржуазии и дворянства, складывавшийся,
28

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

по крайней мере, с середины ХVII столетия. Возникшее вслед�
ствие всего комплекса преобразований равновесие между средним классом, с одной стороны, и буржуазно-дворянской элитой,
с другой – привело к установлению новой политической системы – «парламентской демократии». Суть ее состояла не просто в
ограничении влияния традиционных институтов монархии и палаты лордов и усилении власти нижней палаты, включая механизм
парламентского контроля над деятельностью правительства, но и в
той существенной роли, которую приобрели общественное мнение
и пресса*.
Возросшее значение гражданского общества побуждало к переоценке взглядов на его отношения с государством. Как заявлял
в 1859 г. во время парламентских дебатов видный представитель либеральных тори Герберт Сидней, «сильное государство»
в прежнем смысле этого слова больше невозможно. «В прошлом
общество было слабо организованным и сильное государство требовалось, чтобы подавлять его и руководить им, – утверждал
последователь Р. Пиля. – Теперь общество окрепло и само оказывает влияние на правительство, стоящее над ним»42.
Британия середины XIX в., по замечанию А. Бриггса – одного из наиболее авторитетных исследователей викторианского периода, отличалась от стран континентальной Европы не только своим вариантом либерализма, но и способом, при помощи которого
этот либерализм вошел в социокультурную среду и стал частью
национальной ментальности43. Возникновение его на английской
почве было столь же естественно, как и зарождение там феномена
Просвещения, вызванного, в свою очередь, духовной революцией Ренессанса и Реформации. Постепенно распространяясь «изнутри», либеральные идеи и настроения охватили широкие слои
населения, органично став основой их мировосприятия и одновременно руководством к действию.
Ликвидация ряда налогов и технические усовершенствования привели в 1850-е гг.
к удешевлению газет. Кроме «Таймс»,видное место принадлежало таким изданиям, как: «Дейли Телеграф», «Морнинг Пост», «Стандарт», «Дейли Ньюс»,
первым редактором которого был Ч. Диккенс. Наряду со столичной быстро
развивалась провинциальная пресса. Из 546 млн. экземпляров газет, отпечатанных в 1864 г., на долю провинции пришлось 340 млн. Ежедневный тираж
английских газет составлял таким образом 1,5 млн. копий. Влияние периодики
на политику действительно стало весьма ощутимым. Как удачно выразился
один современник, «правительство и парламент боятся «Таймс», а «Таймс» не
боится ни того, ни другого (Briggs A. Op.cit. P. 371–372).
*

29

В. В. Грудзинский

Под влиянием либеральных ценностей у британцев складывались устойчивые представления об индивидуальных достоинствах
и требованиях, предъявляемых обществом к своим гражданам.
Весьма удачно преобладающие взгляды на взаимодействие общества и личности сумел выразить лорд Пальмерстон. «Мы служим
примером нации, в которой каждый класс благодарно принимает
жребий, назначенный ему Провидением, – заявлял лидер вигов,
выступая в парламенте. – В то же время, независимо от классовой принадлежности, все наши граждане постоянно пытаются
подняться по социальной лестнице – и не путем несправедливости, насилия и беззакония, а посредством добропорядочного
поведения, упорного и энергичного использования моральных и
интеллектуальных способностей, которыми их наделил Создатель»44. Проявившаяся здесь, с одной стороны, приверженность
сохранению существующего социально-политического порядка, а
с другой – признание возможности и даже неизбежности прогрессивных перемен, отразили символ веры не только британской
элиты, но и широких общественных слоев.
Каковы же были эти «дарованные свыше» способности, дающие шанс поднять социальный статус? Трудолюбие, бережливость, респектабельность и самопомощь – таков был набор
идеальных характеристик, являющийся безусловным примером
для подражания. В предпринимательских кругах этот моральный
кодекс дополнялся твердостью характера, пунктуальностью и чувством долга. Неудивительно, что среди буржуазии деловая несостоятельность, банкротство воспринимались либо как проявление
личной слабости, либо как божественное проклятие. Неудачники
обыкновенно не просто теряли там уважение, а подвергались презрению окружающих. Такова судьба разорившегося биржевого
маклера Седли из романа У. Теккерея «Ярмарка тщеславия»,
ставшего объектом глубокого пренебрежения даже со стороны
тех, кто когда-то начинал учиться бизнесу под его руководством.
Квинтэссенцией морально-этического кредо викторианского
общества выступал кодекс «джентльменства» – понятие, которое,
по признанию современников, крайне трудно точно определить,
несмотря на то, что каждый, казалось бы, должен знать, что оно
означает. В самом общем смысле под джентльменом понимался хорошо воспитанный человек с развитым представлением о
собственном достоинстве, основанном на безукоризненном самоконтроле и строжайшем следовании требованиям долга. Обяза30

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

тельной составляющей «джентльменского набора» являлась финансовая независимость, избавлявшая от необходимости трудиться
ради денег и обеспечивавшая свободу действий. Одновременно
подразумевалось отсутствие всякой меркантильности и соблюдение
принятых в «приличном» обществе понятий чести. Между тем в
разных социальных слоях наблюдались собственные, порой крайне примитивные представления о джентльменстве. Ярким тому
примером может служить сюжет романа Ч. Диккенса «Большие
надежды», повествующий о страстном стремлении сосланного в
Австралию, а затем разбогатевшего там бывшего каторжника
«сделать» из проявившего к нему когда-то сострадание мальчика
«своего» джентльмена.
По существу феномен «джентльменства» представлял собой
английский вариант адаптации аристократического этоса к условиям раннего индустриального общества, когда ведущие экономические позиции переходили к буржуазии, а сохранявшееся за
дворянством политическое и культурное влияние содействовало
поддержанию равновесия классовых сил. Однако, как и всякий
общепризнанный кодекс, он выступал в качестве идеала, достижение которого всегда оставалось далеким от реальности.
Утверждение морального ригоризма, опирающегося на представление об ответственности, исходило не только из канонов пуританской этики, согласно принятому в историографии мнению, но
также из нравственных принципов Просвещения, настаивавших на
осознании господствующими классами своего долга перед обществом. Закладывая данную традицию, просветители светскими
методами решали ту же задачу, какую протестантизм решал при
помощи инструментов религии.
Нравственное кредо отражало исключительно важную, однако,
не единственную сторону отношения к жизни современников викторианской эпохи. Под влиянием меняющейся реальности трансформацию претерпевали свойственные им образы окружающего
мира: распространенная в традиционном обществе дихотомия постепенно отступала перед многообразием восприятия действительности. Если в доиндустриальную эпоху жизненные обстоятельства широко оценивались при помощи противоположений: «да» –
«нет», «хорошо» – «плохо», «положительно» – «отрицательно»,
«польза» – «вред», «друг» – «враг», «герой» – «предатель»,
«победа» – «смерть» и т. д., то в эпоху модернизации, проступил
более обширный спектр явлений духовной культуры. Разнообра31

В. В. Грудзинский

зие видов и переходных состояний, цветов и полутонов потеснило
однозначность суждений и «черно-белого» видения мира. Именно
в этих психологических метаморфозах крылся один из факторов
растущей предрасположенности британского общества к компромиссу и социальному маневрированию.
Разумеется, утверждение либеральных принципов в экономике, политике, общественной морали не означало их безусловного и всеобщего принятия. Виднейшие представители британской
культуры Ч. Диккенс, Т. Карлейль, Дж. Рескин, У. Моррис,
выступая с разных идейно-нравственных позиций, тем не менее,
точно фиксировали слабые места либеральной идеологии и викторианской системы ценностей вообще. Культ денег и порождаемое
им бездушие, нравственный релятивизм побуждали их отстаивать
иной взгляд на человека, утверждая его высокое предназначение,
особую значимость духовности и право на счастье.
Достижения Соединенного королевства, его возрастающее мировое влияние вызывали у британцев гордость за свою страну,
зачастую переходящую в высокомерие и надменность. Благодатная почва для такого рода превращений существовала издавна.
Теперь, на волне промышленной революции, она получила мощную подпитку. Идея англоцентризма, определенно просматривавшаяся еще в ХVIII в., достигла своего апогея. Взгляд англичан
(да и не только их, но и шотландцев, и валлийцев) на себя, как
на нацию, олицетворяющую мировой прогресс, несущую варварским странам, наряду с достижениями материальной цивилизации,
культурный язык и гуманные принципы христианства, свободные
политические институты и справедливые законы, превратился в
стереотип массового сознания. Известный в 1830–1840-х годах
публицист Р. Мартин, отражая это убеждение, писал: «Я верю,
что Англия отождествляется с неуклонным прогрессом, что от
поддержания ее мощи зависит благосостояние человечества, что
она станет ядром, вокруг которого все нации и народы земли в
конечном счете образуют концентрические круги, сообразно их
достижениям в деле социального благополучия»45.
В характерном для него возвышенном стиле, тонко сочетающем
пафос и иронию, воспевал английскую нацию Карлейль. «Из всех
Народов мира в настоящее время Англичане – самые глупые в
разговоре, самые мудрые в действии, – писал знаменитый мыслитель, явно прибегая к контрасту видимого и скрытого смысла
в своем высказывании. – О, мистер Булль! Я смотрю на твое
32

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...

угрюмое лицо со смесью жалости и смеха, но также с удивлением
и уважением… Ты из тех великих, величие которых маленький
прохожий не замечает. Самая твоя глупость мудрее, чем их мудрость. Великая сила инерции скрывается в тебе; сколь много
великих качеств, неизвестных мелким людям. Одна Природа знает тебя и признает твое величие и силу: твой Эпос, не выраженный словами, написан огромными буквами на поверхности нашей
Планеты, – молы, торговля хлопком, железные дороги, флоты и
города, Индийские Империи, Америки, Новые Голландии – все
это может быть прочтено сквозь всю Солнечную Систему!»46.
В сложившихся условиях крайне характерными стали свойственные протестантской традиции ссылки на богоизбранность Англии,
на то что Всемогущее Проведение осуществляет через ее посредство великий замысел, указующий путь развития всему Человечеству. И англичане должны были соответствовать снизошедшей на
них благодати, стойко исполняя возложенное предназначение. Эта
вера в особую миссию сообщила мощный духовный заряд основанному на вполне рациональных установках англоцентризму.
Великодержавные амбиции и мессианские устремления, пропитывавшие мировоззрение британцев, явно свидетельствовали, что
для них “Paх Britannica”, если еще не наступил, то был уже не
за горами. Как без ложной скромности заявлял в 1840 г. видный
торийский политик А. Алисон: «Англо-саксонской расе уготован
скипетр мира»47.
Возвеличивание Британии становилось порой столь непомерным, что вызывало неприятие даже у самих англичан. «Мы окончательно установили, – язвительно отмечал Диккенс, имея в виду
середину столетия, – что все в нашей стране – венец творения, а
тот, кто в этом сомневается, повинен в государственной измене»48.
Особенности пережитых Великобританией с конца ХVIII в.
перемен, достижения и противоречия ее развития неизбежно
сказывались на имперской стратегии Лондона. В то же время
стереотипы и устремления британцев, отправлявшихся осваивать
новые земли, завоевывать дальние страны, управлять покоренными народами, становились движущей силой, определявшей их
поведение и деятельность. Видоизменяясь под влиянием местных
условий, эти установки и мотивы вступали во взаимодействие с
интересами официальной политики, образуя сложный комплекс
отношений, от характера которого, в конечном счете, и зависел
вектор движения имперской эволюции.
33

В. В. Грудзинский
ПРИМЕЧАНИЯ
Бентам И. Введение в основание нравственности и законодательства.
М., 1998. С. 10–11.
2
Милль Дж. О свободе. СПб., 1882. С. 170.
3
Там же. С. 275.
4
Милль Дж. Утилитарианизм. СПб., 1882. С.43.
5
Избранные сочинения Иеремии Бентама. Т. 1. Основные начала
гражданского кодекса. СПб., 1867. С. 321.
6
Милль Дж. Утилитарианизм. С. 39.
7
Там же. С. 28–30.
8
Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов //
Антология экономической классики. Т. 1. М., 1993. С. 130–131.
9
Ядгаров Я. С. История экономических учений. М., 1996. С. 68.
10
Pugh M. A History of Britain. Oxford, 2001. P. 48.
11
Кертман Л. Е. География, история и культура Англии. М., 1979.
С. 193.
12
История XIX века / под. ред. Лависса и Рамбо / пер. с французского. Т. 4. М., 1938. С. 23.
13
Briggs A. The Age of Improvement 1783-1867. Lnd., 2000. P. 207–
208 (First Publisht in 1959).
14
Ibid. P. 208.
15
Подробно о парламентской реформе 1832 г. см.: Айзенштат М.П.
Британия нового времени. Политическая история. М., 2007. С. 108–123.
16
Например, Дж. Тревельян называл билль о реформе 1832 г. «современной Великой Хартией», сделавшей «нацию хозяином в собственном
доме». Trevelyan G. M. A Shortened History of England. Lnd., 1987.
P. 475; В то же время К. Маркс давал реформе 1832 г. предельно
критическую оценку: «Пожалуй, никогда еще такое могучее и, по всей
видимости, успешное народное движение не сводилось к таким ничтожным и показным результатам». Маркс К. Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е
изд. Т. 11. С. 409.
17
Dictionary of British History. Chicago, 1997. P. 177.
18
Айзенштат М. П. Указ. соч. С. 121.
19
Pugh M. Op. cit. 68-69.
20
Ibid. P. 71.
21
Murray D. L. Disraeli. Lnd., 1927. P. 128–130.
22
Pugh M. Op. cit. P. 73–75.
23
Галкин А. А., Рахшмир П. Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. М., 1987. С. 28–29.
1

34

Глава 1. Великобритания в середине XIX века...
The Oxford History of Britain / Ed. by K. Morgan. Oxford, 1999.
P. 477.
25
Briggs A. Op. cit. P. 342.
26
Согрин В. В. Исторический опыт США. М., 2010. С. 148.
27
Pugh M. Op. cit. P. 31.
28
См: Ерофеев Н. А. Промышленный переворот в Англии. М., 1963.
29
Pugh M. Op. cit. P. 79.
30
Briggs A. Op. cit. P. 342–343.
31
Ibid. P. 350; Pugh M. Op. cit. P. 81, 85–86.
32
Briggs A. Op. cit. P. 345–346.
33
Pugh M. Op. cit. P. 30.
34
Ibid. P. 79.
35
McIntyre W.D. Commonwealth of Nations. Origins and Impact 1869–
1971. Minneapolis, 1977. P. 37.
36
Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. N.Y., 1989. P. 151.
37
Pugh M. Op. cit. P. 78.
38
Briggs A. Op. cit. P. 335–336.
39
Pugh M. Op. cit. P. 86.
40
Dictionary of British History. P. 177.
41
История дипломатии. Т. 1. М., 1959. С. 558.
42
Briggs A. Op. cit. P. 370.
43
Ibid. P. 395.
44
Ibid. P. 351.
45
Martin R. M. Colonial Policy of British Empire. Lnd., 1837. P. 80.
46
Карлейль Т. Теперь и Прежде. М., 1994. С.251.
47
Ерофеев Н. А. Народная колонизация и классовая борьба в Англии
1825–1853. М., 1962. С. 284.
48
Диккенс Ч. Большие надежды. СПб., 1992. С. 151.
24

35

В. В. Грудзинский

ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
И «СТАРАЯ КОЛОНИАЛЬНАЯ СИСТЕМА»:
ПРОТЕКЦИОНИЗМ ПРОТИВ ФРИТРЕДА
Как открыть торговлю с колониями, какие ограничения следует отменить в первую
очередь, а какие в последнюю, и каким образом должна постепенно восстановиться настоящая система полной свободы и справедливости в области торговли – эти вопросы
придется решать государственным деятелям
будущего.

Адам Смит

Завершение работы Венского конгресса и окончательный разгром Наполеона привели, наконец, к установлению длительного
мира в отношениях между великими державами. Наряду с Россией,
Великобритания оказалась в наиболее выигрышном положении. Ее
морское могущество стало неоспоримым, колониальные владения
значительно увеличились, а престиж возрос как никогда прежде.
Еще в ходе наполеоновских войн британцам удалось значительно округлить подконтрольные им территории в Индии. Венский
трактат признал переход к Англии о. Мальты, Ионических о-в
и принадлежавшей Голландии Капской колонии на юге Африки.
После 1815 г. империя продолжала расширяться. За полвека с
1815 г. до 1865 г. ее площадь возросла на 12,5 млн. кв. км., или
примерно в два раза1.
Британские колониальные владения в середине XIX в. делились на три основные группы.
К первой группе относились владения, где европейцы, преимущественно выходцы с Британских о-в, составляли большинство
населения. В основном это были эмигранты, вследствие чего осваиваемые ими территории получили название переселенческих или
«белых» колоний. Они располагались в Северной Америке, Южной Африке, Австралии и Новой Зеландии. До конца XIX в.
только к ним, по аналогии с античными поселениями греческих и
римских граждан в чужих землях, термин «колония» применялся
в своем первоначальном значении. Другие же части Британской
36

Глава 2. Промышленная революция...

империи назывались «владениями», «зависимыми территориями»
или «плантациями».
Во вторую группу входили владения с преобладанием аборигенного населения. К числу крупнейших из них относились Индия
(хотя официально она вообще не считалась таковым), включая
Синд, Белуджистан, Кашмир и Пенджаб, а также Бирма, Шри
Ланка (Цейлон) и Вест-Индия.
К третьей группе владений принадлежали разбросанные по всему
миру многочисленные острова и опорные пункты, обычно игравшие
роль стратегических баз. Наиболее важными среди них являлись
Мальта, Сингапур, Гонконг, Фолкленды, Гибралтар, Аден и др.
Как видно, после провозглашения независимости США центр
тяжести британской колониальной политики сместился с Запада на Восток, в Азию. На протяжении большей части XIX в.
главными объектами экспансии выступали страны бассейна Индийского и Западной части Тихого океанов, где возникла новая
империя, с которой традиционно ассоциируется могущество Великобритании как мировой державы.
В восьмидесятые – девяностые годы ХVIII в. правительству
У. Питта-младшего удалось устранить наиболее очевидные на тот
момент «перекосы» в системе имперской организации, однако, начиная с 1820-х годов, критика в ее адрес стала нарастать вновь.
На первый взгляд, для этого не могло быть серьезных оснований:
ценность империи, сыгравшей огромную роль в борьбе с Францией, признавалась всеми партиями и элитарными группами. Тем
не менее актуальность ее обновления нарастала параллельно обострению проблем реформирования экономических и политических
отношений внутри метрополии.
Задачи, которые ставил перед собой поднимающийся средний
класс, включали не только признание его претензий на власть и
преобразование экономической стратегии страны, но и изменение подходов к управлению и эксплуатации колоний. Интерес к
имперским отношениям стимулировался также внешними обстоятельствами. Развернувшаяся в Латинской Америке антиколониальная революция против испанского владычества пробуждала у
британцев воспоминания о сравнительно недавних драматических
событиях, связанных с образованием США, заставляя задуматься
о грядущей судьбе собственной империи.
Комплекс взаимосвязей между метрополией и ее владениями,
получивший в историографии название «старая колониальная сис37

В. В. Грудзинский

тема», все острее воспринимался предпринимательскими кругами
как своего рода бремя, помеха, которая лишь препятствует прогрессивному развитию. Что же именно и почему вызывало неприятие в этом, казалось бы, устоявшемся и проверенном механизме
имперской организации?
Ключевым звеном «старой колониальной системы» являлся
протекционизм, связанный, в свою очередь, с теорией и практикой
меркантилизма. Взаимные торговые преференции метрополии и колоний существенно ограничивали доступ на их рынки товаров иностранного происхождения,придавая империи черты самодовлеющей
экономической организации. В основе своей созданная во второй
половине ХVII – начале ХVIII в. длительное время она вполне
отвечала запросам эпохи первоначального накопления, эффективно
содействуя развертыванию капиталистических отношений.
Середина XIX столетия оказалась временем активной интеграции британской экономики в систему мирохозяйственных связей.
Тенденции к этому, отчетливо проявившиеся в конце ХVIII в.,
получили теперь полное развитие. Уже к 1820-м годам при всей
огромной важности империи, которая потребляла 30% экспорта
метрополии и обеспечивала ей не менее 20% импорта наиболее важных сырьевых и продовольственных товаров2, основными
торговыми партнерами Великобритании являлись третьи страны*.
Интересы британского бизнеса и государства становились в ходе
промышленного переворота столь многообразны и приобретали
такой широкий размах, что они не могли ограничиваться рамками
формальной империи. Сугубо утилитарный подход к ведению дел
побуждал отрешиться от дилеммы «свой» – «чужой» и оценивать
любую ситуацию, исходя из представлений о целесообразности и
полезности. Более того, последовательно проведенный либерализм
отныне рассматривал британскую экономику в качестве части мирового рынка, настаивая на его интернационализации и рациональном использовании имеющихся ресурсов.
Торгово-промышленные круги «мастерской мира» хотели приобретать все необходимое им там, где это наиболее выгодно и
удобно. Зачастую заграничная продукция была качественнее и
* Для сравнения отметим, что накануне Войны за независимость США доля
империи в британском экспорте составляла 50% (Price J. The Imperial Economy,
1700–1776 // The Oxford History of the British Empire. Vol. 2 Oxford, 1998.
P. 87). Что касается импорта метрополии, то доля империи в нем в период наполеоновских войн равнялась около трети (Cain P.J. Op. cit. P. 32).

38

Глава 2. Промышленная революция...

дешевле чем имперская, однако таможенные тарифы вынуждали
покупать именно ее, или прибегать к различным ухищрениям, позволяющим «обойти» закон. Показательным являлось положение
с поставками древесины, потребности в которой для нужд флота,
промышленности, строительства (особенно в связи с урбанизацией), а также в быту были тогда огромными. Если еще в 1780-е
годы главным импортером леса в Британию выступали страны
Северной Европы, то развернувшиеся войны с Францией и последовавшая континентальная блокада сделали лесоторговлю заложником военно-политической ситуации. Опасаясь прежде всего
за боеспособность военно-морских сил, Лондон предоставил исключительные льготы своим канадским контрагентам. Так продукция американских колоний, доставлявшаяся из-за океана и к
тому же проигрывавшая по качеству европейской, оказалась более
«конкурентоспособной».
После наполеоновских войн преференции были сохранены.
Прибалтийская древесина облагалась ввозной пошлиной в пять,
а по ряду видов лесоматериалов в восемь раз выше, чем из приморских провинций Канады. В итоге вплоть до начала 1840-х
годов доля канадской древесины стабильно составляла 2/3 от ее
общего ввоза3. Рыночный механизм подвергался таким образом
явной деформации под воздействием «колониального» монополизма. Отсутствие здоровой конкуренции лишало британского потребителя возможности приобретать более дешевый товар требуемого
качества. Не удивительно поэтому, что торговцы порой перевозили лес из прибалтийских стран через Атлантику в Британскую
Северную Америку, а потом под видом канадского доставляли его
в метрополию. И это было коммерчески оправдано, несмотря на
серьезные риски и большую потерю времени!
Еще одним звеном «старой колониальной системы», ведущим
свое происхождение от стратегии меркантелизма, были навигационные акты. Первоначально появившиеся в ХIV в. они приняли
системный характер в ходе Великой Английской революции. Хотя
в последующее время законодательство в этой области неоднократно пересматривались сообразно менявшейся обстановке, его
общий смысл оставался неизменным: защита и стимулирование
английской торговли и судоходства. Действительно, роль навигационных актов в подъеме морского могущества Англии была
велика. Но, как и преференции, они все более не соответствовали
задачам, обусловленным ее превращением в центр мировой про39

В. В. Грудзинский

мышленности, торговли и финансов. В данных условиях требование ввоза на Британские острова товаров только на английских
судах или судах тех государств, где эти товары произведены,
сдерживало развитие экономических связей с зарубежными странами. Столь же негативно это сказывалось на торговле колоний,
продукцию которых запрещалось доставлять в Англию на иностранных кораблях.
Хотя в историографии работорговля и плантационное рабство
не всегда фигурируют в качестве элементов «старой колониальной
системы», представить без них экономику империи эпохи первоначального накопления просто невозможно. Рабовладение, как неотъемлемая часть европейского колониализма, получило в британских владениях огромный размах. Бизнес на рабстве и смежных с
ним отраслях коммерции считался в деловом мире Англии одной
из самых прибыльных сфер вложения капитала. Подсчитано, что
к 1807 г. англичане продали в рабство около 3 млн. 120 тыс.
африканцев. На протяжении ХVIII столетия в среднем ежегодно
это составляло 29 тыс. человек4. Общая численность рабов в
Британской Вест-Индии на начало XIX в. равнялась приблизительно 800 тыс5. Морально-этические и экономические проблемы
торговли людьми и использования системы принудительного труда
начали обозначаться с 1780-х годов. Переход метрополии к индустриальной фазе развития только обострил ситуацию. Сохранять
рабство в колониях для страны, чья экономика, политика и культура двинулись по пути либеральной трансформации, становилось все сложнее. Идеалы светского и христианского гуманизма,
фритреда и утилитаризма чем дальше, тем отчетливее вступали в
противоречие с практикой бесчеловечной жестокости, тотального
подавления личности и внеэкономического принуждения.
Очередным объектом жесткой критики со стороны буржуазии,
поднявшейся в ходе промышленного переворота, являлись торговые монополии, самой крупной из которых была Ост-Индская
компания. Обладая наряду с экономическими привилегиями обширной политической властью, а также военными ресурсами на
подконтрольных ей азиатских территориях, она до 1813 г. полностью сосредоточивала в своих руках эксплуатацию восточных
рынков. Но и после этого, несмотря на известное ограничение
исключительных прав, Ост-Индская корпорация продолжала препятствовать свободному доступу в страны бассейна Индийского и
Тихого океанов. Стремление добиться либерализации экономи40

Глава 2. Промышленная революция...

ческих отношений с Востоком нарастало параллельно тому, как
крепло убеждение, что монополизм, несущий господство групповых интересов, препятствует полноценному использованию Британией огромных возможностей, открывающихся на Востоке.
Критика протекционизма и монополизма содействовала выявлению и других уязвимых сторон имперской политики, таких как
эмиграция, ускорение социально-экономического развития колоний, становление в них самоуправления и даже породила дискуссию о судьбе самой Британской империи. Обсуждение в деловых и
общественно-политических кругах указанных проблем приняло затяжной и довольно острый оборот. На протяжении 1820–1840-х
годов адепты «старой колониальной системы» упорно отстаивали
ее сохранение. И совершенно естественно: ведь речь одновременно шла и о фундаментальных вопросах политического бытия, и о
конкретном перераспределении прибыли, извлекаемой из колоний.
Какие же варианты выхода из сложившегося положения виделись представителям среднего класса, отстаивавшим оппозиционную точку зрения на развитие имперской организации?
Чем прочнее интересы британской экономики связывались с мировым хозяйством, тем определеннее идеи либерализма становились
руководством к действию для коммерческих кругов Соединенного Королевства. Постулаты государственного невмешательства и
свободного рынка признавались применимыми к регулированию не
только экономических отношений внутри страны, но и внешнеэкономических связей. Обстоятельствами, благоприятствовавшими
кампании за отказ от протекционизма, были также сдвиги в интеллектуальном климате, располагавшие к одобрению экономических
мер «естественного» характера6. В этом смысле важно обратить
внимание на попытки вскрыть имманентную связь между социально-этическими основами либеральной философии и необходимостью
введения фритреда, адекватно отразившие магистральное направление развития общественной мысли. Баптистский священник и по
совместительству журналист Генри Данкли в своем эссе под символическим названием «Хартия Наций», заслужившим поощрения со
стороны Лиги борьбы против хлебных законов, в частности писал:
«Свобода торговли, строго говоря, включается в индивидуальную
свободу. Она есть часть той свободы действий, которая составляет
неотчуждаемую собственность каждого человека7.
Тенденции развития мирового хозяйства, пропущенные сквозь
систему либеральных представлений, убеждали многих сторонни41

В. В. Грудзинский

ков реформ, что в скором будущем «цивилизованные нации станут
достаточно просвещенными» и осознают выгоды, которые влечет
за собой переход к фритреду. Британской империи, по их мнению, следовало возглавить это движение, показав другим народам
пример отказа от политики протекционизма.
Наиболее стойкими противниками старой экономической системы были «манчестерцы», составлявшие радикальное крыло фритредерского движения. Их признанным лидером являлся крупный фабрикант, известный политический и общественный деятель
Р. Кобден. Аналогичных взглядов в данном вопросе придерживалась группировка так называемых колониальных реформаторов,
занимавшая в целом более умеренные позиции. К ним принадлежали видные политики, интеллектуалы и публицисты: Ч. Буллер,
Дж. С. Милль, У. Мольсворт, Э. Уэйкфилд.
Манчестерская школа, считавшаяся представительницей экспортных отраслей британской индустрии, полностью отрицала необходимость защиты внутреннего рынка от иностранной конкуренции.
Р. Кобден требовал отказаться от девиза «праотцов»: «Корабли, Колонии, Коммерция», заменив его «максимой»: «Дешевизна
управляет коммерцией»8. Обеспечение свободного доступа в Великобританию сырья и продовольствия, по утверждению манчестерцев, позволило бы предельно сократить издержки производства и
обеспечить ее промышленности исключительную конкурентоспособность. Кобден и его адепты, хотя и не отвергавшие значение колоний как рынков сбыта, были в стане фритредеров самыми активными пропагандистами глобальной экономической экспансии.
Согласно другой, более осторожной точке зрения, бытовавшей среди сторонников свободной торговли, бросаться в океан
мирового рынка без надежного тыла было довольно рискованно.
Сохранение и расширение колониальных владений рассматривалось ими как гарантия против непредсказуемости внешних обстоятельств. Те, кто был озабочен проблемой тарифных войн и
перспективой роста иностранной конкуренции, ожидали, что колонии последуют за метрополией по пути фритреда и, несмотря
на отмену преференциальных тарифов, останутся самыми лучшими рынками сбыта для британской промышленности. Наряду
с чисто потребительскими преимуществами английских товаров,
большое значение при этом придавалось языковой идентичности, единству политических, социальных и правовых институтов,
общности традиций и привычек.
42

Глава 2. Промышленная революция...

Защитники «старой колониальной системы», со своей стороны, считали невозможным перейти к фритреду в международном
масштабе и всеми силами доказывали губительность такого рода
попыток для будущего империи. Еще в начале 1820-х годов, когда были свежи воспоминания о временах напряженной борьбы с
наполеоновской Францией, они выдвинули свой главный тезис об
устойчивости и защищенности имперской торговли. «Нашу торговлю с нашими собственными колониями на наших собственных
кораблях мы всегда можем назвать нашей собственностью, потому
что мы ведем ее независимо от воли других государств. По сравнению с ней торговля с зарубежными странами весьма ненадежна. Или вы уже забыли континентальную блокаду?», – предостерегал своих оппонентов оратор, выступавший в палате общин9.
В сущности, эти аргументы не представляли собой чего-то нового. Концепция самодостаточности, основное содержание которой сводилось к гарантированности рынков сбыта и источников
снабжения, была хорошо известна. Опыт грандиозного противостояния конца ХVIII – начала XIX в., когда колонии сыграли
огромную роль в победе над опаснейшим противником, лишний
раз убеждал протекционистов в верности их оценок экономической стратегии Британии.
С привычной точки зрения инициативы сторонников фритреда виделись если не безответственными и иллюзорными, то, во
всяком случае, крайне рискованными. Опасности, сопровождавшие международную торговлю, ее подверженность разного рода
случайностям не шли ни в какое сравнение с предсказуемостью
и «честной игрой», которые были присущи экономическим отношениям с колониями. Примером тому казались события 1848 г.:
голод в Ирландии, революции во Франции, Италии, Германии,
зигзаги коммерческой политики Испании, Голландии, Бельгии,
наконец, президентские выборы в США. Реально ли в таких
условиях учесть все факторы и разработать разумную торговую
политику, – задавались вопросом авторитетные публицисты –
противники фритреда.
Вместо альтернатив, предлагаемых мировым рынком, протекционисты настаивали на использовании ресурсов колоний, развивая там производство всего необходимого. Тем более что в
середине 1830-х годов из десяти основных наименований сырья
и продовольствия, ввозившихся в Британию, империя являлась
главным поставщиком только двух из них: сахара из Вест-Индии
43

В. В. Грудзинский

(5,8 млн. ф. ст.) и леса из Канады (2,6 млн. ф. ст.). Первостепенный же предмет импорта – хлопок – закупался преимущественно в США. В 1834–1836 гг. там было приобретено хлопка
на сумму 11,3 млн. ф. ст., или почти 80% его общего ввоза10.
Переход к свободе торговли мог, как считалось, только усугубить
положение, когда самый опасный промышленный конкурент Британии одновременно явился бы и почти монопольным поставщиком сырья для ее ведущей отрасли производства.
Хлопковая зависимость Англии от Соединенных Штатов стимулировала и размышления относительно вариантов развития ситуации. Например, один из публицистов допускал такой поворот
событий, который в середине XIX в. отнюдь не воспринимался
как что-то невероятное: «Если бы по стечению обстоятельств в
Алабаме или Каролине появился какой-нибудь Туссен Лувертюр,
куда бы Манчестер направился в поисках нового источника получения хлопка?»11. Выход виделся в создании хлопковых плантаций
в Индии и Вест-Индии.
Концепция национальной (имперской) самодостаточности
встречала у фритредеров тотальное неприятие. Проблемы расширения рынков сбыта и обеспечения сырьем, они рассматривали,
прежде всего, с позиции отраслей, где производство достигло
наиболее массового характера, и не воспринимали идею достижения экономической независимости в ее абсолютном смысле.
Весьма влиятельный в 1820–1830-е годы экономист и публицист Сеньор в одной из своих работ писал: «Быть независимым
от иностранного снабжения вследствие собственного богатства –
бесспорное благо <…> [Однако] меркантилисткой системе сопутствует не изобилие, а нужда <…> По-видимому теряется из
виду тот факт, что зависимость, также как и независимость –
взаимообусловлены. Мы зависим от получения товаров из другого
государства в той же степени, в какой оно зависит от наших закупок этих товаров»12. Признавая колонии лучшими покупателями
продукции метрополии, сторонники фритреда особо подчеркивали,
что настоящим критерием ценности торгового патрнера является
его способность предложить в ответ максимум нужных товаров
соответствующей цены и качества. Речь, таким образом, шла о
размерах взаимной торговли. Это было явным свидетельством
подхода к международным экономическим отношениям с точки
зрения запросов поднимающегося индустриального общества, а не
общества эпохи первоначального накопления, где меркантилизм
44

Глава 2. Промышленная революция...

расценивал страны внешнего мира да и колонии преимущественно
как потребителей.
Фритредеры были убеждены в том, что тарифные преференции вообще не влияют на экспорт британской готовой продукции
в страны империи. «Чтобы Англия, которая хвалится своей способностью успешно конкурировать со всем миром в столь многих отраслях промышленности, полагала необходимым навязывать
свои товары посредством фискального регулирования народам
колоний, и без того имеющим сильнейшие стимулы для торговли с ней, представляется полным абсурдом», – утверждалось в
одном из фритредерских изданий. Сохранение преференций считалось выгодным только для колониальных владений, тогда как
для экономики метрополии они оборачивались огромными потерями. В условиях свободы торговли британцы смогли бы найти
многие требуемые товары дешевле и лучше, чем в колониях, но
вот смогли бы сами колонии найти все необходимое им дешевле
и лучше того, что предлагает метрополия – вызывало серьезные
сомнения13.
Наиболее конструктивным ответом фритредерам можно считать проект имперского таможенного союза, выдвинутый в начале
1820-х годов Р. Торренсом – видным экономистом и политических деятелем, проявлявшим неизменный интерес к проблемам
отношений метрополии и колоний. В отличие от фритредеров,
делавших акцент на прогрессе и глобальных перспективах британской промышленности, их оппонент, наоборот, придавал особое
значение угрожавшим ей опасностям. Постепенное, но все нараставшее усиление международной конкуренции послужило ему
тем мотивом, который стимулировал разработку новой концепции
экономической организации империи. За последующие два десятилетия идея Торренса снискала немало адептов.
В своей озабоченности ростом соперничества на европейском
и мировом рынке Торренс был далеко не одинок. Нескрываемую
тревогу иностранная конкуренция вызывала, например, у самого
лидера консерваторов премьер-министра Р. Пиля. Рассуждая по
поводу надвигающихся проблем, один влиятельный торийский публицист так описывал складывавшуюся ситуацию: «В 1830 г. наши
производители значительно превосходили своих соседей. Тогда
они не могли конкурировать с нами. С тех пор иностранцы усовершенствовали собственную промышленность и теперь, в 1840 г.,
сами могут изготавливать то, что в 1830 г. были вынуждены при45

В. В. Грудзинский

обретать у нас <…> Предположим, что отмена хлебных законов
произошла бы в 1830 г., прекратили бы тогда иностранные государства развивать свое производство, чтобы просто отправлять нам
зерно и покупать нашу готовую продукцию? Без сомнения нет»14.
Торренс предлагал следовать в межгосударственных экономических отношениях курсом строгой взаимности и одновременно
перейти к свободе торговли в империи, полностью устранив все
преференции. Колонии при этом должны были считаться неотъемлемыми частями Соединенного Королевства, а внутриимперская
торговля – его внутренней торговлей. Осуществление идеи таможенного союза (Zollverein) позволило бы, как казалось, миними�зировать фактор внешних воздействий, придти к взаимовыгодному
разделению труда между метрополией и ее владениями и, в конечном счете, обеспечить процветание всей экономической системы.
Немаловажно обратить внимание на то, что замысел Торренса
имел поддержку в парламенте как среди консерваторов, так и
среди либералов. Одобрительно высказывалась о нем и «Таймс»,
рекомендуя взять за образец созданный в 1834 г. Германский
таможенный союз15. В 1848 г., когда вопрос о переходе к фритреду был уже практически решен, генерал-губернатор Канады
лорд Элджин писал министру колоний графу Грею: «Есть что-то
увлекательное в этом проекте объединения всех частей Британской империи в один гигантский таможенный союз со свободным
обменом товаров между его членами и одинаковыми пошлинами
против внешнего мира. Хотя без принятия законодательства федеративного характера, это едва ли осуществимо»16.
Дискуссии относительно перехода к свободной торговле постоянно выходили за рамки экономических и политических вопросов
прикладного характера, перетекая в плоскость глобальных проблем, связанных с судьбой империи. Не только конфликт Британии с американскими колониями в конце ХVIII в. и крушение
Испанской империи, но и более свежие события побуждали к
подобным размышлениям. Общественно-политический кризис и
восстание в Канаде 1837–1838 гг. прозвучали тревожным сигналом для британской элиты.
Премьер-министр Р. Пиль и другие видные консерваторы (да
и не только они, но и многие либералы) с откровенной тревогой говорили об угрозе утраты колоний вследствие разрушения
экономической основы их единства с метрополией. «Откажитесь
от принципа протекционизма, – доказывал лорд Стэнли, – и я
46

Глава 2. Промышленная революция...

утверждаю, что вы вместе с тем уничтожите ту базу, на которой
покоится вся колониальная система. Политическая независимость
последует немедленно за торговой независимостью». А неизбежным результатом гибели империи стала бы утрата статуса великой
державы и самой Великобританией17. С аналогичным утверждением выступил журнал «Колониел Мэгэзин», считавший бесспорным фактом, что величие Британии зависит от сохранения ее
колониальных владений18.
Борьба групп давления, выражавших интересы разных общественных слоев, усугублялась огромным влиянием стереотипов,
бытовавших как в элитарном, так и в массовом сознании. Именно
поэтому еще А. Смит пессимистично отзывался по поводу возможности перехода от меркантилизма к свободе торговли. В восприятии многих современников проблема изменения экономической
стратегии, с необходимостью которой столкнулась Великобритания, по своей глубине и последствиям уступала только такому
грандиозному событию как Реформация. Переворот в общественных представлениях, изменивший социально-экономические приоритеты нации, занял несколько десятилетий. Зачастую вопреки
очевидным фактам и самой логике, укоренившиеся предрассудки
упорно препятствовали признанию свершившихся перемен и, безусловно, сказались на скорости преобразований.
Столь же определенно эти особенности общественного сознания повлияли на решение вопроса о судьбе навигационных актов.
Непоколебимое убеждение британцев в том, что морская мощь их
страны связана с защитой интересов судоходства и кораблестроения создавало совершенно особую психологическую атмосферу.
Флот вообще, а особенно военно-морские силы, олицетворял величие нации, все то, чем она так гордилась: громкие победы в
войнах, создание могучей империи, процветание торговли. Чрезвычайно широко было распространено мнение о роли колоний в
поддержании морской мощи Великобритании. «Нам нет нужды
доказывать, что колонии – питомник кадров для военно-морского флота, и что расходы на содержание колоний есть часть
той цены, которую Британия платит, дабы оставаться владычицей
морей», – писал в 1841 г. торийский журнал «Куотерли ревью»19.
Неудивительно, что сторонники сохранения навигационных актов, в первую очередь судовладельцы и хозяева верфей, старались
как можно эффективнее использовать подобные настроения в собственных интересах. Явно пытаясь играть на чувствах обществен47

В. В. Грудзинский

ности, они заявляли: «Давайте будем прежде всего англичанами,
а затем уже экономистами!»20.
Это своеобразие ситуации, вероятно, во многом повлияло на
фритредеров, обусловив отсутствие у них той твердости в данном вопросе, с какой они выступали за отмену протекционизма.
Когда в 1845 г. навигационные акты были кодифицированы в
последний раз, билль был принят обеими палатами парламента
без обсуждения.
Не менее важно, однако, было то, что британское законодательство в области торгового мореплавания стало гораздо мягче,
нежели в ХVIII в. В 1815 г. вступило в силу англо-американское
соглашение о взаимном сокращении налогообложения коммерческого судоходства. В 1820-е годы министр торговли У. Хаскинсон, идя навстречу требованиям «раскрепостить» торговлю, сделал
аналогичные шаги в отношении ряда европейских государств. Его
преемники на этом посту продолжили начатую политику. Колониям, к примеру, было разрешено напрямую торговать с иностранными государствами на собственных кораблях и кораблях
тех стран, с которыми они непосредственно вели коммерческие
операции21.
Наиболее принципиальный момент критики фритредерами навигационных актов состоял в требовании предоставить иностранцам возможность выступать посредниками в торговле между Британией и колониями. Его выполнение действительно могло содействовать интенсификации грузоперевозок и снижению стоимости
фрахта.
Навигационные акты «обвинялись» также в удорожании грузоперевозок из-за предписаний, обязывавших суда следовать дальними, «окольными» маршрутами. Особое возмущение вызывали
требования предварительного захода в один из британских портов
всем направляющимся на Восток судам, не принадлежащим ОстИндской Компании, справедливо считавшиеся происками этой
монопольной организации.
Критически фритредеры воспринимали и утверждение их оппонентов о необходимости оказания поддержки торговому флоту
из-за более высоких затрат на его строительство и содержание по
сравнению с флотами иностранных государств. Свою аргументацию они строили на соображениях, что сила английского флота,
обусловлена не защитительными мерами, а профессионализмом
моряков, мощью кораблестроительной промышленности, и, в ко48

Глава 2. Промышленная революция...

нечном счете, капиталами торгово-промышленного класса. В качестве доказательства собственной правоты фритредеры обращали
внимание на огромный рост тоннажа морских судов, несмотря на
ограничение жесткости ряда статей навигационных актов. Со своей стороны, защитники «актов» указывали, что пропорционально
размеры иностранных флотов за то же время увеличились гораздо
больше. Правда, данное утверждение можно было легко парировать, ибо точка отсчета, с которой европейские и американские
конкуренты Британии начинали наращивать свой морской тоннаж,
была крайне низкой относительно размеров английского флота.
Совершенно изжившим, по убеждению противников навигационных актов, являлось представление о роли торгового флота, как
своеобразных «яслей» для военно-морских сил. Такое положение
дел действительно имело место в ХVII–ХVIII в., однако в сере�дине XIX столетия военный флот почти полностью взял на себя
функцию подготовки кадров. Согласно экспертным оценкам, моряки торгового флота составляли тогда лишь 10% от общей численности личного состава королевских военно-морских сил, при
чем далеко не самого лучшего качества.
Размышления по поводу судьбы навигационных актов и общего состояния флота наводили сторонников свободной торговли на
мысль, что Британия находится в положении аналогичном тому, в
каком двумя веками ранее пребывала Голландия. Тогда голландское морское могущество спровоцировало Англию бросить вызов
грозному сопернику. Теперь Англия, всеми силами защищая свое
преобладание в сфере торгового мореплавания, казалось, сама
толкает европейцев и американцев к наступательным действиям
против нее. Действительно, ряд держав, в том числе Пруссия,
выражали недовольство английским законодательством. Фритредеры, как приверженцы либерального мировоззрения, были не
чужды мысли поскорее отказаться от исчерпавших себя навигационных актов и устранить лишнюю причину, способную обострить
отношения с иностранными государствами.
Общественная атмосфера в Британии после перехода к политике свободы торговли никак не способствовала сохранению
мер ограничительного характера. Будущее навигационных актов
становилось все призрачнее, попадая в зависимость от стечения
обстоятельств. Голод в Ирландии заставил либеральный кабинет
лорда Джона Рассела пойти в январе 1847 г. на временную приостановку их действия.
49

В. В. Грудзинский

Очевидное неудовольствие сохранением ограничений в области
морского судоходства после поворота метрополии к фритреду проявляли колонии. Потеряв привилегии на британском рынке, они
стремились заполучить свободу действий для решения собственных экономических задач. В июне 1848 г. генерал-губернатор
Канады Элджин предупреждал министра колоний Грея: «До нас
дошли слухи, что палата лордов, возможно, отвергнет инициативу
об отмене навигационных актов. Это имело бы крайне неблагоприятные, боюсь, почти фатальные последствия для обстановки в
этой колонии»22.
В 1849 г. навигационные акты перестали существовать.
К. Кнорр справедливо считал этот шаг либерального кабинета логическим следствием отмены хлебных законов, сначала проложившим дорогу отказу от протекционизма в торгово-промышленной
области, а затем – в области торгового судоходства.
Ценнейшей частью английских владений в конце ХVIII – на�чале XIX в. являлась Вест-Индия: Ямайка, Барбадос, Наветренные острова (Доминика, Сент-Люсия, Сент-Винсент, Гренада,
Антигуа), Тобаго, Тринидад, Багамские, частично Виргинские
острова, а также расположенные на континенте Британский Гондурас и Британская Гвиана. Основой экономики этих колоний
являлось плантационное хозяйство и неразрывно связанная с ним
работорговля. Доход от продажи вест-индского сахара, кофе, индиго и хлопка составлял тогда 8–9 млн. ф. ст. ежегодно. В условиях развернувшихся в Европе войн колонии в Карибском бассейне давали возможность существенно возместить потерю рынков для британской промышленности. Например, в 1806 г. они
потребили 40% всей ее экспортной продукции23. После разгрома
наполеоновской Франции Вест-Индия продолжала играть ведущую роль в качестве рынка сбыта для товаров из метрополии.
Ее среднегодовая доля в экспортной торговле Великобритании со
странами империи за 1814–1819 гг. равнялась 45,2%, более чем
вдвое превосходя показатели следовавших за ней североамериканских колоний24.
Несмотря на очевидное экономическое значение Вест-Индии,
в Англии в конце ХVIII в. поднимается волна аболиционистского
движения. Оценка причин его успехов, увенчавшихся в начале
запретом работорговли, а затем ликвидацией самого рабовладения
вызывает в англоязычной историографии заметные различия точек зрения.
50

Глава 2. Промышленная революция...

В опубликованной еще в 1944 г. работе Э. Уильямса «Капитализм и рабство» автор доказывал, что причиной отмены невольничества в Британской империи была утрата эффективности
плантационным хозяйством, базировавшемся на принудительном
труде25. По мнению же Н. Фергюсона, избавление британского
мира от позорного наследия прошлой эпохи обязано исключительно факторам духовного порядка. «Утверждают, будто рабство
было отменено просто потому, что оно перестало быть прибыльным, – пишет авторитетный исследователь, – но все свидетельствует об обратном: в действительности, рабство было отменено вопреки тому факту, что оно еще приносило выгоду. Мы
должны понять, что это результат изменения самого характера
общественных настроений»26. Р. Хайм, со своей стороны, предпринял попытку найти более сбалансированный подход к проблеме – выявить в ней соотношение материальных и духовных
моментов, объективных и субъективных обстоятельств27. Наконец,
соавторы коллективного труда «Оксфордская история Британской
империи» Э. Портер и Г. Хьюмэн, не отрицая экономической
составляющей этих перемен, объясняют их силой общественного
мнения, влияние которого вынудило власти поставить торговлю
людьми и само рабство вне закона28.
Становление аболиционистского движения и его деятельность,
по утверждению Э. Портера, необходимо рассматривать в неразрывной связи с формированием концепции имперской опеки – ответственности власти и всего британского общества за состояние
коренного населения зависимых стран. Борьбе против рабства,
как никакому другому явлению, утверждает английский историк,
принадлежит особая заслуга не только в утверждении идеи о необходимости приобщения народов колоний к достижениям западной цивилизации, но и в побуждении государства действовать
согласно с ней29.
Принципиальную основу аболиционизма составили как светские, так и религиозные воззрения. Институт рабства, откровенно
бросавший вызов просветительским представлениям о назначении
государства, характере отношений между публичной властью и
обществом, наконец, взглядам на природу человека, вызывал растущее неприятие и стремление покончить с ним. В то же время
начавшееся в конце ХVIII в. «религиозное возрождение» обе�спечило аболиционизму мощную поддержку нонконформистских
течений (методисты, баптисты, квакеры). Особенно широкое рас51

В. В. Грудзинский

пространение в разных слоях общества получили идеи евангелистов о греховности рабства, милосердии к ближнему, спасении
души через содействие спасению душ других людей30.
Руководящим центром набиравшего силу «гуманитарного»
движения, выступила так называемая «Клефэмская секта» – объединение богатых и влиятельных евангелистов, посещавших богослужение в храме Св. Троицы в приходе Клефэм на юго-западе
Лондона. Наиболее известными фигурами в этой неформальной
организации были Уильям Уилберфорс, Томас Кларксон, Генри
Торнтон, Гренвил Шарп, а с 1820-х годов преемник Уилберфорса, в качестве лидера аболиционистского движения, Томас Бакстон. Обладая значительными финансовыми ресурсами, «Клефэмская секта» развернула масштабное пропагандистское наступление. Памфлетная литература, публикации в периодической печати,
проведение разного рода массовых акций, регулярное привлечение
внимания парламента к вопросам рабства позволили организовать
одну из первых в истории Британии внепарламентских кампаний
давления на власть.
Осознавая, что добиться поставленной цели сразу невозможно,
аболиционисты сосредоточили внимание на проблеме прекращения
вывоза рабов из Африки. Для мобилизации единомышленников
в апреле 1787 г. при поддержке «Клефэмской секты» и влиятельных квакерских организаций было создано Общество за
запрещение работорговли. Крайне важно, что поддержку новому
обществу выказывали виднейшие представители политического,
делового и культурного мира Англии: премьер-министр У. Питт,
лидер вигской оппозиции Ч. Фокс, известный парламентарий и
политический мыслитель Э. Берк, «посудный король» Дж. Веджвуд (владелец фабрики знаменитого веджвудского фарфора),
крупный бизнесмен Дж. Ньюмэн (бывший рабовладелец), поэт
С. Кольридж и др.
В том же 1787 г. по инициативе клефэмских руководителей на
западном побережье Африки была основана частная «экспериментальная» колония Сьерра Леоне. У одного из туземных «королей»
для этой цели Компания «Сьерра Леоне» приобрела землю и основала поселение Фритаун. План организаторов сводился к тому,
чтобы репатриировать туда нашедших пристанище в Лондоне, но
фактически бездомных бывших рабов, организовать «обработку
земли посредством свободного труда» и в итоге «окультурить»
африканцев до уровня европейцев31. Концепция имперской опеки,
52

Глава 2. Промышленная революция...

как видно, принимала определенные очертания и ее цивилизаторские постулаты требовали практической проверки.
Видной фигурой на этапе становления колонии Сьерра Леоне, как и в самом аболиционистском движении, был Захария
Маколей – сын пастора и отец самого известного из викторианских историков. Он прошел непростой путь духовных исканий,
прежде чем оказался среди эмансипистов. Занимая должность
управляющего плантацией на Ямайке, Маколей вскоре обнаружил
неспособность примириться с порядками, существовавшими там.
Противоречия между реальностью и совестью верующего человека
побудили его оставить выгодную должность, вернуться в Англию
и обратиться к поиску единомышленников. Решающим моментом
стало знакомство с членом Клефэмской «секты», депутатом палаты
общин, банкиром – главным спонсором колонии Сьерра Леоне –
Генри Торнтоном. В 1793 г. по предложению Торнтона Маколей
направился в эту колонию и вскоре стал ее губернатором. Там, в
Африке, он тщательно изучил весь механизм торговли рабами и
даже совершил плавание на невольничьем корабле, чтобы доподлинно узнать об условиях доставки негров в колонии. Вернувшись
домой, он стал незаменимым экспертом аболиционистов, способным противостоять любым попыткам оправдания работорговли32.
Первые результаты деятельности аболиционистского движения
обозначились в 1788 г., когда парламент принял закон, регулирующий условия транспортировки рабов. В 1792 г. палата общин
одобрила билль о поэтапной отмене работорговли. Однако довести дело до конца тогда не удалось: на пути встала палата лордов,
провалившая законопроект33.
Результаты голосования в верхней палате парламента едва ли
можно считать случайными. Решить столь сложную задачу, затрагивавшую интересы влиятельных групп британского делового
мира, особенно вест-индских плантаторов и ливерпульских купцов, одним решительным приступом было крайне проблематично.
Отношение к невольничеству осложнялось и тем, что в реальной жизни оно подвергалось воздействию различных факторов.
Поэтому, осуждая рабство с морально-этических позиций, люди
часто мирились с ним под влиянием привходящих обстоятельств,
преимущественно материального свойства, вынуждавших их заключать компромиссы с собственной совестью.
Падение монархии во Франции, а затем продолжительная война и угроза наполеоновского вторжения обострили обстановку
53

В. В. Грудзинский

в Англии, временно переключив внимание общества на военнополитические проблемы. Только после Трафальгарского сражения, когда опасность высадки французских войск на Британских
островах миновала, борьба за запрещение работорговли возобновилась. По всей стране проходил сбор подписей под петициями
в поддержку ее запрета. И в 1807 г. решение было принято.
Парламентским актом африканская работорговля объявлялась
вне закона. Сьерра Леоне – уже вполне благополучная частновладельческая колония – приобрела статус коронного владения.
Ее столица Фритаун стала одной из баз королевского флота для
борьбы с торговлей рабами у западного побережья Африки.
Пойдя на такой решительный шаг британское руководство,
безусловно, принимало во внимание и внешние факторы. Отмена
рабства во французских владениях, крушение колониального режима на Гаити (Сан-Доминго) и образование там независимого
государства изменили общую обстановку в Вест-Индии, усилив
настроения беспокойства и нестабильности. Не менее существенным было ожидавшееся с 1808 г. прекращение ввоза рабов из
Африки Соединенными Штатами, во исполнение раздела девятого первой статьи федеральной конституции.
При всей важности запрещения работорговли эта мера сама по
себе не могла привести к скорому уничтожению рабства. Впереди
еще предстояла тяжелая борьба. И если на первом этапе решающее значение для победы аболиционистов имели соединившиеся
в одном потоке аргументы религиозного и светского гуманизма,
то на втором – резко усилилась роль аргументов экономического характера. Начиная с 1820-х годов, значение Вест-Индии
в имперской торговле быстро падало. Ее доля как потребителя
британской продукции сократилась с 45% во второй половине
1810-х годов до 6,6% в середине 1850-х годов34. Трудности наблюдались и в производстве сахара – основного экспортного товара плантационного хозяйства. В «старых колониях» Британской
Вест-Индии – Барбадосе, Ямайке, Наветренных островах – оно
фактически «заморозилось», оставаясь к 1830-м годам на уровне
1815 г. Общий рост производства сахара наблюдался в основном
благодаря присоединенным к империи в начале XIX в. Тринидаду
и Британской Гвиане35. Дополнительно обстановка в Вест-Индии
осложнялась эрозией почв, нередкими в тропиках природными
катаклизмами, эпидемиями, падением доходов плантаторов и увеличением их общей кредитной задолженности.
54

Глава 2. Промышленная революция...

Ликвидация рабства в английских владениях и всеобщее прекращение работорговли должны были, по мнению сторонников
фритреда, благоприятно сказаться на повышении экономической
эффективности. Аналогично было настроено и правительство в
своих усилиях восприпятствовать продолжению международной
работорговли. Прекращение депопуляции африканского континента позволило бы, как считалось, извлечь крупные выгоды для
расширения рынков сбыта и получения новых источников сырья.
Эту установку вполне разделяли сами эмансиписты. У. Уилберфорс еще в 1789 г. уверял палату общин, что переход в Африке к ведению «настоящей» коммерции вскоре будет вознагражден
устойчивым ростом торговых связей с местным населением. С течением времени убежденность в ущербности рабства для экономики продолжала усиливаться. Мнение нового поколения британцев
удачно выразил преемник Уилберфорса Бакстон, утверждавший,
что «законная коммерция» победит работорговлю, показав превосходство человека свободного труда над человеком, являющимся предметом купли-продажи36.
Стремясь к полному освобождению рабов, аболиционисты параллельно пытались улучшать их непосредственное положение.
Такая тактика давала возможность, подрывая систему бесправия и
угнетения, постепенно продвигаться к намеченной цели. Лишение
плантаторов поставок рабочей силы из Африки рассматривалось
в этой связи как средство способное благоприятно повлиять на
условия жизни и труда невольников. Однако введенная в 1817 г.
по настоянию аболиционистов регистрация рабов в колониях выявила обратную картину. Все осталось по старому: тяжелые условия существования, высокая смертность, низкая рождаемость.
Численность рабов в Вест-Индии за период 1808–1830 гг. сократилась с 800 тыс. до 750 тыс. Исключением среди британских
владений в Карибском бассейне являлся Барбадос. Там местные
плантаторы по сложившейся традиции с недоверием относились
к африканским невольникам, считая их наиболее склонными к
бунтарству, и старались повысить рождаемость рабов на острове.
Так, если в 1817 г. на Тринидаде рабы, родившиеся в Африке,
все еще составляли 44% их общей численности, то на Барбадосе – всего 7%36.
Неутешительные результаты обследований, проведенных в колониях, стимулировали аболиционистов к дальнейшим действиям.
В 1823 г. они основали Антирабовладельческое общество и по55

В. В. Грудзинский

требовали принятия срочных мер, препятствующих использованию
рабочей силы на износ. В ответ плантаторы и их лобби активно
пытались реабилитироваться в глазах общественности. Отрицая
факты жестокого обращения с рабами, они упрекали своих оппонентов в лицемерии. Не честнее ли было бы обратить внимание
на бедственное положение своих соотечественников в Англии, чем
хлопотать о судьбах рабов далеких колоний, утверждалось в одном из памфлетов37.
Правительство в данных обстоятельствах маневрировало, стараясь содействовать выработке компромиссов. Но такая тактика
не приносила желаемых результатов. Уже достигнутые между заинтересованными сторонами договоренности о смягчении положения рабов и расширении их прав встречали в колониях яростное
сопротивление со стороны белого меньшинства. Гонениям подвергались священники и миссионеры нонконформистских течений,
обвинявшиеся плантаторами и их сторонниками в дестабилизации
обстановки, в содействии «врагам колоний». Разъяренные толпы
неоднократно совершали нападения на часовни и церкви, принадлежавшие методистам и баптистам, которые, как считалось, своей
аболиционистской пропагандой сеяли смуту среди рабов.
Напряженная обстановка сказалась и на поведении самих невольников, с нетерпением ожидавших освобождения. Среди них
ползли упорные слухи о том, что свобода уже дарована и только
местные власти скрывают это. Необходимо взять ее силой, как
на Сан-Доминго, иного выхода нет. Первым под влиянием подобных настроений в Пасхальное воскресение 1816 г. вспыхнуло
восстание на Барбадосе, затем в 1823 г. в Британской Гвиане и,
наконец, мощнейшее восстание на Ямайке, разразившееся сразу
после Рождества 1830 г. Это было самое большое выступление
рабов за все время английского господства на острове. Оно вовлекло 20 тыс. человек и охватило всю западную часть колонии.
Пострадало 226 поместий, общий материальный ущерб составил
более 1 млн. ф. ст. Наряду со всеми предшествующими ямайское
восстание подверглось жесточайшему подавлению.
События на Ямайке 1830–1831 гг., совпавшие с политическим кризисом в Великобритании, окончательно склонили общественное мнение к тому, что рабство далее сохраняться не может.
Теперь скорейшее избавление от него обусловливалось принятием
билля о парламентской реформе. Заинтересованные в ее успехе
аболиционисты ни на минуту не забывали о своей непосредствен56

Глава 2. Промышленная революция...

ной цели. В марте 1831 г. на выборах в палату общин, когда на
Ямайке еще не утихли страсти по поводу восстания, они пытались
загодя заручиться обещанием кандидатов в депутаты поддержать
эмансипацию негров в обмен на голоса избирателей38. Огромным
успехом завершилась кампания по сбору подписей за отмену рабства, по сути превратившаяся в референдум. Свои имена под этой
петицией поставили 1,5 млн. человек39.
В 1833 г. избранная на основе нового закона палата общин,
где подавляющее большинство имели виги и радикалы, одобрила
билль об отмене рабства в Британской империи. Лорды на этот
раз не посмели помешать принятию закона. Однако сторонники
противоположного мнения остались верны себе, упорно доказывая, что освобождение рабов ввергнет их в «лень, бездействие и
нужду», следствием чего станет неизбежный развал экономики
региона40.
Содержание акта, как обычно в таких случаях, представляло
собой компромисс, подготовленный при участии правительства,
представителей Антирабовладельческого общества и вест-индских
плантаторов. По условиям переходного периода, который продлевался до 1840 г., основная масса бывших рабов должна была в
течение шести лет пребывать в состоянии «ученичества», продолжая трудиться на плантациях (не более 45 часов в неделю). Более
того, плантаторы получили огромную компенсацию за утраченную
собственность в размере 20 млн. ф. ст.41.
В полдень 31 июля 1834 г. 750 тыс. рабов в Британской ВестИндии стали свободными. Продолжавшаяся полстолетия борьба
за эмансипацию успешно завершилась. Впрочем, для аболиционистов это являлось лишь первой стадией их проекта, за которой
должно было наступить время свободного прогрессивного развития «цветных» народов, обусловленное взаимодействием с носителями самой передовой цивилизации…
Настоящим оплотом «старой колониальной системы», пережившим все ее прочие элементы, была Ост-Индская компания.
Сила влияния этой организации объясняется двумя важнейшими
обстоятельствами.
Одно из них связано с тем, что акционерами Компании являлись самые крупные представители торгово-финансовых кругов
и аристократии. Прямая заинтересованность элиты в сохранении
монополии ост-индской торговли гарантировала защиту привилегий Компании перед официальными властями. Так, в 1830-е годы
57

В. В. Грудзинский

ост-индское лобби в палате общин составляло не менее сорока
депутатов. Прочные позиции у «ост-индцев» имелись и в палате
лордов.
Другое обстоятельство кроется в том, что эта привилегированная корпорация представляла собой исключительно удобный
инструмент британской политики на Индийском субконтиненте и
на Востоке в целом. Индия, как уже упоминалось, вообще официально не числилась среди английских владений, и управление
ей не стоило Лондону буквально ничего: все затраты несла сама
Компания за счет средств, получаемых от эксплуатации местного
населения. Осуществляя общее руководство политической деятельностью Компании через созданный еще в 1784 г. Контрольный совет, во главе которого находился член кабинета министров,
британское правительство прямо не отягощало себя поддержанием
господства в зависимой стране.
Вместе с тем по мере роста предпринимательских кругов недовольство монопольными правами на эксплуатацию ресурсов Востока усиливалось. Одновременно английскому государству приходилось принимать во внимание усложнение задач, связанных с
повышением эффективности управления расширяющимися индийскими владениями и обеспечением их надежной защиты.
После реформы 1784 г. в течение почти тридцати лет Компания
полностью сохраняла свои привилегии. Но в условиях континентальной блокады и резкого обострения экономической положения
возмущение ост-индской монополией стало нарастать. Накануне
очередного продления ее хартии в 1813 г. торгово-промышленный
класс развернул активную деятельность, настаивая на открытии
восточных рынков. Усилия по привлечению общественной поддержки и оказанию давления на законодателей включали чтение
лекций, публикацию памфлетов и статей в органах периодической печати, подачу петиций в парламент. Всего в палату общин
было представлено 135 обращений. В ответ акционеры Компании
обосновывали ее исключительные права своеобразием ситуации в
Индии – страны с традиционной социальной организацией, открытие свободного доступа в которую могло обернуться тяжелыми
последствиями как для аборигенного населения, так и для самих
британцев, вплоть до утраты ими своих ценнейших владений42.
Экономический кризис и непредсказуемость военно-политической обстановки в Европе, где продолжалась борьба с наполеоновской Францией, придали аргументации оппонентов ост-индской
58

Глава 2. Промышленная революция...

монополии дополнительный вес. Война, усилившая заинтересованность в поставках сырья, побуждала власти внимательнее реагировать на призывы к либерализации торговли. Важным обстоятельством, препятствовавшим руководству Компании добиться возобновления хартии в неизменном виде, было и то, что ее торговля с
Индией, в отличие от торговли с Китаем, не приносила реальной
прибыли. Главным источником обогащения для британцев там являлось налогообложение индийского крестьянства.
Утвержденная парламентским актом в 1813 г. очередная хартия
Ост-Индской компании значительно отличалась от предшествующих аналогичных документов. Это касалось как ее политического,
так и экономического содержания.
С политической точки зрения, предусмотренное расширение
полномочий Контрольного совета завершило начатый в 60-е годы
ХVIII в. процесс установления государственного надзора за деятельностью Компании. Отныне вся полнота власти над Индийской империей переходила к английской короне. Особенностью
создавшегося положения было то, что Хартия, «де-юре» провозгласив суверенитет Великобритании над всеми принадлежащими
Компании территориями, «де-факто» делегировала ей осуществление этой верховной власти43. Итогом теснейшего взаимодействия
государства и превратившейся в его орудие частной корпорации
стало усиление английской колониальной экспансии в восточном и
северо-восточном направлениях.
Экономическая сторона Акта 1813 г. была также весьма знаменательной. Полная монополия Компании на торговлю с Востоком
ушла в прошлое. Ее безраздельное господство сохранялось только
на рынке Китая. Индия же стала теперь доступна для «посторонних». Правда, продолжали действовать многочисленные запреты и
ограничения. Для свободной торговли в Индии были открыты лишь
два порта: Мадрас и Калькутта. Установление связей с Цейлоном,
Малаккой, Явой и прочими странами Азиатско-Тихоокеанского региона предусматривало получение специальных лицензий, выдававшихся руководством Компании. Сохранились и ее исключительные
привилегии на реализацию наиболее прибыльных товаров: опиума,
соли, селитры, дорогих сортов древесины и высокоценных минералов, на розничную продажу табака, алкоголя и бетеля*. Под предлогом способности противостоять нападениям пиратов вводились и
* Бетель – растение и пряная жевательная смесь из его листьев с добавлением
ряда других ингредиентов.

59

В. В. Грудзинский

требования к размерам судов, отправлявшихся в плавание на Восток. Их водоизмещение не могло быть менее 350 тонн. Более того,
по пути к месту назначения судам, не принадлежащим компании,
предписывалось совершить заход в один из английских портов.
Британский историк Д. Уошбрук, безусловно, прав, подчеркивая, что произведенные в англо-индийских экономических отношениях перемены не следует преувеличивать. Их состояние
было еще очень далеко от фритреда44. Тем не менее, пробоина в
монопольной системе, просуществовавшей более ста лет*, сдвинула ситуацию с «мертвой точки», положив начало последующим
преобразованиям.
Установленное в ХVIII в. правило даровать хартию Компании
на двадцать лет означало продление ее полномочий до 1833 г.
Но еще задолго до истечения этого срока значительно окрепшие
торгово-промышленные круги, в первую очередь фабриканты и
судовладельцы провинциальных английских портов, начали подготовку к новому наступлению. Они образовали Ост-индскую ассоциацию, которая с весны 1829 г. приступила к решительным
действиям. Чем меньше оставалось времени до рассмотрения вопроса в парламенте, тем острее становилась критика Компании.
В 1829–1830 гг. в палату общин было передано 257 петиций,
настаивавших на отмене монополии в восточной торговле45.
Заметную роль в активизации и сплочении сторонников фритреда сыграл радикальный журналист и издатель Джеймс Бэкингем. Он разъезжал по крупнейшим индустриальным городам
Великобритании, где с успехом читал лекции, призывая оказать
давление на парламент. Во многом именно благодаря Бэкингему
в адрес законодателей поступило такое количество обращений.
Петиционеры требовали снятия ограничений на ведение торговли
и основание поселений британцев в Индии. Резкому осуждению
подвергалась экономическая политика Компании, не стимулировавшая должным образом внутреннего рынка в странах Востока,
особенно в таких как Индия и Китай. Наиболее актуальными в
этой связи считались задачи по привлечению английского капитала
для увеличения производства там сахара, хлопка, шелка, табака46.
Учитывая настроения торгово-промышленных кругов и популярность требования снижения цен на восточные товары, некото* За точку отсчета принмается объединение Лондонской Ост-индской и Английской Ост-индской компаний в 1708 г., давшее начало той Компании, которая просуществовала до ее ликвидации в 1858 г.

60

Глава 2. Промышленная революция...

рые министры в кабинете Веллингтона полагали, что настал час
взять управление Индией под прямой контроль и ликвидировать
монополию Компании на торговлю с Китаем. Однако премьерминистр воспротивился этому, настаивая на сохранении старого
«взаимовыгодного» союза между правительством, Ост-Индской
компанией и Лондонским Сити47.
Решение вопроса о продлении хартии Компании осложнялось
одновременно развернувшейся борьбой за реформу избирательной
системы. В 1830 г. кабинет Веллингтона вынужден был уйти в отставку. Невольно ост-индская проблема стала заложницей противостояния сторонников и противников политических преобразований. Три специальные комиссии, созданные парламентом с целью
изучения ее деятельности, не смогли завершить свою работу по
причине проведения досрочных выборов в палату общин. И лишь
четвертая, образованная в январе 1832 г., год спустя, представила палате готовый доклад. Он убедительно подтвердил факт
гигантской перегруженности военно-бюрократического аппарата
Компании, постоянный рост затрат на содержание которого, обусловливал дефицит ее бюджета, несмотря на увеличение доходов.
Негативную оценку комиссия дала также итогам и перспективам
торговой деятельности Компании в Китае. Ее рекомендации сводились, в частности, к ликвидации монополии китайской торговли,
сокращению пошлин на импорт из Индии, привлечению индийцев
к управлению страной.
Принимая во внимание широкое возмущение общественности,
вигский кабинет после изучения доклада решил открыть торговлю с Китаем. Более того, первоначально он даже намеревался
лишить Компанию коммерческого характера, выкупив ее акции.
За ней должно было сохраниться только политическое управление
Индией.
Однако Компания не намеревалась сдаваться. Прекрасно сознавая связь между демократизацией политической системы и
перспективой сохранения своих привилегий, ее представители в
палате общин, попадавшие туда преимущественно из «гнилых местечек», в своем большинстве выступали против реформы избирательного права и перераспределения избирательных округов48.
На собраниях акционеров Компании ряд непримиримо настроенных пайщиков требовали продления хартии без всяких изменений, включая китайскую монополию. Богатство, влияние, наконец,
высокомерная привычка повелевать и добиваться желаемого по61

В. В. Грудзинский

рождали дух снобизма и безапелляционности. «Таймс», выступавшая на стороне оппонентов «ост-индцев», в своих комментариях
назвала такую позицию «наглой» и «вопиющей».
Между тем руководство Компании постепенно осознало нереальность возобновления исключительных прав на торговлю с
Китаем и попыталось совершить ловкий маневр, изобразив свой
отказ то этой монополии как уступку. В обратном порядке оно
хотело добиться, во-первых, сохранения за собой всех прежних
прав в Индии и, во-вторых, предоставления гарантий доходов на
будущее.
Компания была для метрополии слишком удобным инструментом управления индийскими владениями, чтобы отказаться от нее
даже под столь мощным нажимом деловых и общественных кругов. Как сложившаяся ситуация, так и политическая философия
вигов побуждала их к поиску очередного компромисса. Однако
упорное противодействие Компании лишению ее монопольных
прав и прочих привилегий заставило правительство быть готовым
и к неблагоприятному повороту событий. В случае отказа совета
директоров принять официальные предложения, кабинет Грея намеревался взять функции управления Индией на себя.
До открытого конфликта дело, однако, не дошло. Тринадцатого июня 1833 г. палата общин одобрила новую хартию Компании
на очередные двадцать лет. И хотя некоторые важные привилегии
корпорации сохранились, например, правительственная гарантия
на доходы в размере 10,5%, ликвидация исключительных прав на
торговлю с Китаем поставила точку в ее истории как коммерческой
монополии. Одновременно до логического конца была доведена
политическая составляющая деятельности этой организации. Отныне она выступала, прежде всего, в качестве «доверенного агента
короны» по управлению Британской Индией49. Для обеспечения
там правительственного контроля над законодательной деятельностью в состав Бенгальского совета было введено специальное
должностное лицо. Первым чиновником с такого рода функциями
стал знаменитый в будущем историк Томас Маколей50.
Прорыв, совершенный британскими предпринимателями на
Восток, за которым последовал полный переход к свободе торговли, ослабили прежнюю остроту ост-индской проблемы. Когда,
двадцать лет спустя, в 1853 г. вновь встал вопрос о продлении
хартии Компании, главный аргумент, направленный против нее,
состоял в том, что она должным образом не содействует ускоре62

Глава 2. Промышленная революция...

нию экономического развития Индии. Движение за изменение системы управления важнейшего из британских владений возглавил
популярный политик радикального толка Джон Брайт. Созданное
противниками компании пропагандистское общество действовало
по хорошо обкатанному сценарию, инициируя проведение митингов, публикацию статей и памфлетов, подачу петиций властям.
Манифестации в Манчестере, Бристоле, Бирмингеме требовали
от правительства не возобновлять хартию. Компания обвинялась
в экономическом застое Индии, где, как утверждалось, почти
нет железных дорог, слабо развита ирригационная система, узок
внутренний рынок51. Петиции с жалобами на несправедливости,
творимые колониальной администрацией, поступили в парламент
также от общественно-политических ассоциаций Бенгалии, Бомбея и Мадраса52.
Кабинет Пальмерстона, видимо, недооценил серьезность положения и представил палате общин билль, мало чем отличавшийся
от хартии 1833 г. В результате он попал под огонь столь жесткой
критики, что его пришлось отозвать. Через два месяца исправленный проект хартии был снова внесен в парламент. На сей раз
Компания обязывалась целенаправленно развивать экономические ресурсы Индии, а правительство, со своей стороны, активно
способствовать такой деятельности. Этого оказалось достаточно,
чтобы успокоить оппозицию, и новая хартия была утверждена на
срок до 1873 г.53.
Обстоятельства достижения сторонами очередного компромисса
говорят о том, что фритредерская буржуазия (во всяком случае, ее
часть) подняла шумную кампанию не столько с принципиальным
намерением добиться роспуска Ост-индской корпорации, сколько
для того, чтобы побудить власти учесть ее требования, направленные на повышение эффективности использования коммерческих возможностей Индии. Эта наиболее решительно настроенная
фракция промышленных кругов уверенно вела политическую игру,
сочетая масштабность действий и радикальность лозунгов с ловким маневрированием в продвижении к намеченной цели. Уроки
социальных баталий первой половины XIX в. определенно пошли
фритредерам, да и всему среднему классу, на пользу, обогатив их
опыт и политический арсенал.
Таким образом, к началу 1850-х годов экономическая составляющая «старой колониальной системы» в целом перестала существовать. Завершив промышленный переворот, Великобрита63

В. В. Грудзинский

ния оставила позади имперский протекционизм, а вместе с ним и
прочие унаследованные от меркантелизма элементы, и перешла к
свободе торговли. Однако это была лишь одна «сторона медали».
Те, кто предсказывал, что ликвидация преференций и торгового
монополизма окажет далеко идущие последствия на состояние имперских отношений, не ошиблись. По мере решения задач в области экономики на повестку дня взаимоотношений Англии и ее
колоний вставали новые насущные вопросы социально-экономического и политического характера. Особое звучание они приобрели
в переселенческих колониях. Там осознание потребности перемен
было не менее, а, вероятно, даже более острое, чем в метрополии.
Какую экономическую стратегию избрать – следовать ли за Британией по пути фритреда или предпочесть протекционизм, как
преодолеть социальные и демографические трудности, наконец,
каким образом разрешить главный вопрос – кому будет принадлежать власть в имперских провинциях – эти и другие проблемы
все сильнее волновали общественно-политические круги формирующихся англо-саксонских обществ. Борьба за полный демонтаж
«старой колониальной системы», основанной на принципе господства и подчинения, постепенно захватывала все области имперских
отношений.
ПРИМЕЧАНИЯ
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. Очерки. М., 1977. С. 13.
2
Cain P. J. Economics and Empire: The Metropolitan Context // Oxford
History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 35, 43.
3
Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 49.
4
Hyam R. Britain’s Imperial Century, 1815-1914. Lnd., 1993. P. 78.
(First Published in 1976).
5
Ferguson N. Empire. How Britain Maid the Modern World. Lnd., 2004.
P. 118. (First Published in 2003).
6
Parry J. The Rise and Fall of Liberal Government in Victorian Britain.
New Haven, 1993. P. 143.
7
Knorr K. E. British Colonial Theories, 1570-1850. Toronto, 1944. P. 410.
8
Ibid. P. 340.
9
Ibid. P. 332.
10
Cain P. J. Op. cit. P. 33.
11
Knorr K. E. Op. cit. P.333.
12
Ibid. P. 338.
1

64

Глава 2. Промышленная революция...
Ibid. P. 339.
Ibid. P. 308.
15
Ерофеев Н. А. Народная эмиграция и классовая борьба в Англии
1825-1853. М., 1962. С. 283–284.
16
Knorr K. E. Op. cit. P. 335–336.
17
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века.
С. 56–57.
18
Ерофеев Н. А. Народная эмиграция и классовая борьба в Англии.
С. 275.
19
Knorr K. E. Op. cit. P. 343.
20
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. С. 59.
21
Сain P. J. Op. cit. P. 39.
22
Knorr P. J. Op. cit. P. 345–347.
23
Яровой В. В. Происхождение англо-американской войны (1812–
1815). Иркутск, 1987. С. 13–14.
24
Сain P. J. Op. cit. P. 35.
25
Вильямс Э. Капитализм и рабство. М., 1950.
26
Ferguson N. Op. cit. P. 116-117.
27
Hyam R. Op. cit. P. 78–80.
28
Porter A. Trusteeship, Anti-Slavery, and Humanitarianism // Oxford
History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P 198-202; Heu�man G. The British West Indies // Oxford History of the British Empire.
Vol. 3. Oxford, 1999. P. 468–473.
29
Porter A. Op. cit. P. 201.
30
Briggs A. The Age of Improvement 1783–1867. Lnd., 2000. P. 60.
(First Published in 1959).
31
James L. The Rise and Fall of the British Empire. Lnd., 1998. P. 185.
(First Published in 1994).
32
Ferguson N. Op. cit. P. 116.
33
Ibid. P. 117.
34
Cain P. J. Op. cit. P. 35.
35
Ward J. R. The British West Indies in the Age of Abolition, 1748-1815
// Oxford History of the British Empire. Vol. 2. Oxford, 1998. P. 429;
Heuman G. Op. cit. P. 489.
36
Porter A. Op. cit. P. 209–210; Hyam R. Op. cit. P. 81–82.
36
Heuman G. Op. cit. P. 473.
37
James L. Op. cit. P. 187.
38
Heuman G. 474-476.
39
Hyam R. Op. cit. P. 80.
40
James L. Op. cit. P. 187.
13

14

65

В. В. Грудзинский
Heuman G. Op. cit. P. 476-477.
Айзенштат М. П., Гелла Т. Н. Английские партии и колониальная
империя Великобритании в XIX веке. М., 1999. С. 43-44.
43
Bowen H. V. British India, 1765-1813: The Metropolitan Context //
Oxford History of the British Empire. Vol. 2. Oxford, 1998. P. 531, 547.
44
Washbrook D. A. India, 1818-1860: Two Faces of Colonialism //
Oxford History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 402–403.
45
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. С. 43.
46
Айзенштат М. П., Гелла Т. Н. Указ. соч. С. 56–57.
47
Parry J. Op. cit. P. 66-67.
48
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. С. 44.
49
Айзенштат М. П., Гелла Т. Н. Указ. соч. С. 61.
50
Антонова К. А., Бонгард- Левин Г. М., Котовский Г. Г. История
Индии. М., 1979. С. 291.
51
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. С. 47.
52
Антонова К. А., Бонгард-Левин Г. М., Котовский Г. Г. Указ. соч.
С. 302.
53
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. С. 48.
41

42

66

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
МЕТРОПОЛИЯ
И ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКИЕ КОЛОНИИ:
ПУТЬ К САМОУПРАВЛЕНИЮ
Я осмелюсь выразить надежду, что благодаря принятию рекомендованных мер, беспорядки в колониях будут прекращены, а их благополучие и связь с Британской империей обеспечены. Я, конечно, не могу утверждать этого абсолютно... поскольку от настойчивости
и благоразумия тех, кто будет заниматься
осуществлением данных мер, зависит так же
много, как и от обоснованности предложенной
политики.

Лорд Дарэм

Из более чем 14 млн. км2, составлявших площадь Британской
империи к началу 1850-х годов, переселенческие колонии занимали
по меньшей мере 3/4 ее территории. Хотя население европейского
происхождения не превышало там 3 млн. человек1, потенциал роста этих колоний, не говоря уже об их геополитической важности,
считался огромным. События середины XIX в. полностью оправдали такие ожидания. Именно особенности развития «белых» колоний, их взаимоотношения с метрополией в 1830–1860-е годы
создали ту модель национально-государственной трансформации,
которая во многом стала прообразом последующей эволюции Британской империи в ХХ столетии.
Старейшей и наиболее развитой частью «белой» империи являлась так называемая Британская Северная Америка. Она включала прилегавшие к Атлантическому побережью колонии Новая
Шотландия, Нью-Брансуик и Остров Принца Эдуарда, а также
располагавшиеся к западу от них, вдоль течения реки Св. Лаврентия, – Верхняя Канада (Онтарио) и Нижняя Канада (Квебек).
Приморские провинции и «Канады» существенно отличались
друг от друга. Первые имели теснейшие экономические связи с метрополией. Они были наиболее лояльно настроены по отношению к
Британии, что не в последнюю очередь объясняется проживанием
67

В. В. Грудзинский

там значительной прослойки потомков американских переселенцев,
покинувших США после Войны за независимость. Основу хозяйства приморских провинций составляли лесозаготовки, деревообработка, судостроение, рыболовство и морские грузоперевозки.
В Квебеке и Онтарио, по сравнению с их восточными соседями, удовлетворявшими только собственные запросы в продуктах
питания, сельское хозяйство являлось основной отраслью экономики. И это вопреки тому, что почвы там, за исключением некоторых районов, не отличались высоким плодородием. Наиболее
успешно земледелие развивалось в Верхней – английской – части
Канады. В Нижней – французской – Канаде дело обстояло не
столь благополучно. Тем не менее, благодаря стимулирующему
эффекту преференций, вывоз хлеба из Британской Северной Америки в Англию на протяжении 20–40-х годов XIX в. неизменно
возрастал. Если в 1820-е годы экспорт канадского зерна туда в
среднем равнялся 488 тыс. бушелей в год, в 1830 г. он составил 948 тыс., а в 1840 г. – уже 1739 тыс. бушелей (т.е. около
60 тыс. тонн.)*2. Сельское хозяйство, таким образом, постепенно
преодолевало свой полунатуральный характер. Улучшались методы обработки земли, двинулась его механизация, в частности,
появились паровые мельницы, молотилки.
Еще более определенно процесс модернизации, начавшийся
после 1815 года, протекал в системе транспорта, торгово-промышленной и финансовой сферах. Разворачивалось строительство
дорог и каналов, по рекам и Великим озерам пошли пароходы.
К 1840-м годам было установлено регулярное трансатлантическое пароходное сообщение. Техническое перевооружение сказывалось в британской части Североамериканского континента и на
ускорении промышленного развития, зарождении новых отраслей.
Быстро росли лесопильные и деревообрабатывающие предприятия, изготавливавшие стройматериалы, прочие продукты лесопереработки (деготь, поташ, смола), мебель, предназначенные для
вывоза в метрополию. В 10–20-е годы XIX в. преимущественно
на верфях приморских провинций и Нижней Канады сооружалось по нескольку сот судов. Так, в 1825 г. было спущено на
воду 422 корабля различных классов. Правда, в 1830-е годы в
связи с переходом от деревянного парусного к металлическому
паровому флоту эта отрасль вступила в полосу глубокого кризиса.
Наращивался собственный выпуск стекла и бумаги. Медленно, но
* Бушель – 36 литров.

68

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

все-таки прогресс наблюдался и в тяжелой промышленности: металлургии, металлообработке, машиностроении. Например, было
освоено производство паровых двигателей3.
Развитие экономики требовало создания финансовой инфраструктуры. Первый банк в Британской Америке появился в
1817 г. в Монреале. К 1837 г. там насчитывалось 18 банков,
располагавшихся в крупных торгово-промышленных центрах: Квебеке, Галифаксе, Торонто.
Становление капиталистических отношений шло между тем неровно, наталкиваясь на различные препятствия экономического и
социально-политического порядка. Прежде всего, необходимо обратить внимание на состояние аграрных отношений. Хотя Конституционный акт 1791 г. утверждал принцип свободного держания земли, т. е. бесплатного пользования ей (кроме Квебека), на
деле распоряжение земельным фондом находилось в руках колониальной бюрократии. Это и стало причиной распространения
разного рода злоупотреблений, включая коррупцию. Используя
свое служебное положение и отсутствие надлежащего контроля,
должностные лица распределяли лучшие участки среди правящей
верхушки и своих приближенных. Более того, 1/7 всех пожалованных земель отчуждалась в пользу метрополии и еще такая же
часть в пользу англиканской церкви. Во французской же Канаде продолжала сохраняться феодальная система держания, что
и являлось важнейшей причиной кризисного состояния сельского
хозяйства Квебека.
При определенных выгодах, которые торгово-финансовые
группы Британской Америки, связанные с экономической и политической элитой, извлекали из имперских преференций, «старая
колониальная система» все сильнее стесняла возможности свободного развития страны. Навигационные акты, ограничивая свободу
торговли и грузоперевозок, не позволяли канадцам использовать в
своих интересах международную рыночную конъюнктуру. В торговле с метрополией торговый баланс колоний неизменно сводился
с дефицитом. Английские промышленные товары стоили в колониях на 50–75% дороже, чем у себя «дома», а местным производителям аналогичной продукции было исключительно трудно
конкурировать с «мастерской мира»4. (Нельзя, правда, забывать,
что колониальные товары, находившиеся под защитой имперских
таможенных тарифов, тоже продавались в Великобритании выше
своей рыночной стоимости).
69

В. В. Грудзинский

Настоящим индикатором экономического состояния североамериканских владений Англии было их сравнение с Соединенными Штатами. И тут открывалась довольно унылая картина.
Особенно очевидно это выглядело на пограничных территориях,
примыкавших к Великим озерам. На побережье США повсюду
можно было наблюдать оживление: распахивались целинные земли, быстро росли города, открывались банки, строились железные
дороги. На контрасте с этим канадская сторона, за исключением
отдельных мест, выглядела малонаселенной, лишенной динамизма и предприимчивости. Единственный по-настоящему крупный
город – Монреаль – уже заметно уступал недавно основанному
Баффало. Население и хозяйство продолжали страдать от бездорожья. Во всей Британской Америке к 1840 г. имелся один
железнодорожный путь длиной пятнадцать миль…5.
Параллельно с Северной Америкой разворачивалось освоение
британцами Австралийского континента. Начало созданию поселений там положило основание в 1788 г. каторжной колонии
Новый Южный Уэльс. В первой половине XIX в. на пятом
континенте – по мере его изучения и заселения – возникли еще
ряд самостоятельных колоний: Тасмания, Западная Австралия,
Южная Австралия и Виктория. Квинсленд выделился из состава
Нового Южного Уэльса и обрел самостоятельность в 1859 г.
Становление современного общества в Австралии происходило
в своеобразных социально-экономических, природно-климатических и геополитических условиях. Фактически оно началось в то
время, когда Англия вступила на путь промышленной революции
и традиционное – обусловленное преимущественно меркантилистскими соображениями – отношение к переселенческим колониям
стало довольно быстро ослабевать.
Существенное влияние на темпы модернизации на пятом континенте оказал и тот факт, что там не было пережитков феодальных отношений: начавшийся переход к индустриальному обществу принципиально исключал возможность их экспорта. Как
и в американских владениях Англии, капитализм представлял в
Австралии безальтернативное направление развития, но только
в еще более «чистом» виде. Австралийцам не пришлось тратить
силы на борьбу с сеньориальными порядками и прочими рудиментами средневековья, вывезенными из Европы, как это были вынуждены делать американцы и канадцы. Единственным фактором,
оказывавшим «деформирующее» воздействие на австралийский
70

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

капитализм, было использование труда заключенных на протяжении первой половины XIX столетия. Однако роль внеэкономической эксплуатации в социально-экономической истории Австралии
предстает куда скромнее по сравнению с размахом рабовладельческой системы в колониальной Америке, где, кстати, до Войны
за независимость, труд каторжников также находил применение.
Засушливый жаркий климат и довольно бедные почвы Австралии требовали больших усилий для развития земледелия. Наиболее подходящей в этих условиях отраслью сельского хозяйства
являлось животноводство, особенно овцеводство. В 1850 г. во
всех австралийских колониях насчитывалось 15,8 млн. голов овец
и более 1,7 млн. голов крупного рогатого скота. Исключительное
качество шерсти обеспечило высокую товарность сельскохозяйственного производства. За двадцать лет с 1830 г. по 1849 г.
экспорт австралийской шерсти на рынок метрополии вырос более
чем в 17 раз: с 2 млн. фунтов до 35 млн. фунтов, что означало
увеличение ее доли в британском ввозе этого сырья примерно с
8% до 40%6.
Первые шаги делала австралийская промышленность. Появились предприятия пищевой, швейной, обувной и других отраслей,
производивших товары потребления. Определенных успехов добилось судостроение. В 1840–1849 годах было сооружено 400 судов, предназначавшихся не только для каботажного плавания, но
и для использования на океанских коммуникациях.
Зарождалась горнодобывающая промышленность: в Новом
Южном Уэльсе шла добыча угля, в Южной Австралии разрабатывались месторождения цветных металлов – свинца, цинка и
меди, поставлявшихся, в том числе, на внешний рынок7.
Длительное время объектом пристального внимания сначала
деловых, а затем и правительственных кругов являлись Новозеландские острова. Открытые голландским мореплавателем Абелем
Тасманом в 1642 г. они затем надолго исчезли из поля зрения
европейцев. Лишь через сто с лишним лет, в 1769 году, Джеймс
Кук снова посетил эти острова и провозгласил их владением английской короны. Однако в 1772 г. к берегам Новой Зеландии прибыла экспедиция Мариона дю Френа, которая заявила о
французских претензиях на ее территорию.
Новая Зеландия привлекала внимание европейцев в качестве
базы для ведения прибыльного промысла китов и тюленей. Леса
на островах были богаты ценными породами деревьев, такими,
71

В. В. Грудзинский

например, как сосна каури. Необычайно высокими качествами обладал произраставший там дикий лен.
Подобно прочим переселенческим колониям, конечная цель
британской колонизации Новой Зеландии сводилась, по утверждению Р. Дэлзила, к тому, чтобы цивилизовать страну и ее
обитателей, находившихся, согласно представлениям англичан,
в состоянии варварства. Влияние же поднимавшегося с начала
XIX в. «либерального гуманитаризма» смягчило процесс освоения
этих удаленных территорий, сравнительно с другими «белыми»
колониями8.
Первые временные поселения морских охотников появились на
Новозеландских островах в 1790-е годы. Важная роль в проникновении англичан в Новую Зеландию принадлежит миссионерам,
начавшим прибывать туда с 1814 г. Главным результатом их
деятельности стала вовсе не христианизация маори (за двадцать
лет удалось обратить всего 150 человек), а подготовка условий
для установления тесных связей между британцами и местным
населением9. Изучая язык и обычаи аборигенов, а также прививая
им нужные европейцам навыки, миссионеры превращались в необходимых посредников, содействовавших развитию торгового и
культурного взаимодействия.
Деятельность британцев сопровождалась не только мирными
контактами, но и разного рода инцидентами, которые нередко
завершались вооруженными столкновениями с маори. Для официальных властей это был удобный повод усилить собственное
влияние, выступая в качестве «беспристрастного» посредника при
разрешении конфликтов с туземцами. Контроль над поведением
подданных английской короны в Новой Зеландии возлагался на
администрацию Нового Южного Уэльса. Помимо того, что она
являлась находившимся в непосредственной близости представителем британских властей, моряки и предприниматели этой колонии выказывали живой интерес к соседним островам. В 1814 г.
губернатор Нового Южного Уэльса Л. Макуори, принимая во
внимание часто возникавшие проблемы, в том числе жалобы маори на действия англичан, назначил на Северном острове мирового
судью и уполномочил трех вождей быть исполнителями принятых
решений (разумеется, когда дело касалось постановлений суда в
отношении аборигенов)10.
В 1820-х годах в Новой Зеландии появились постоянные поселения европейцев. Их расширение могло идти значительно бы72

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

стрее, если бы не настороженность и даже противодействие со
стороны маори. Находившиеся на довольно высоком уровне развития, воинственные и свободолюбивые, они быстро многому научились у пришельцев, в частности прекрасно освоили обращение
с огнестрельным оружием. Тем не менее, интенсивность европейского проникновения нарастала. Показательно что, заинтересованность в Новой Зеландии, наряду с британцами и французами,
проявляли также американцы11.
Усиление активности Франции в отношении Новой Зеландии
вызывало в Англии беспокойство. Стремясь опередить конкурента,
но в то же время сознавая нежелательность использования грубых
методов сохранения своего приоритета, британское министерство
колоний в 1832 г. назначило туда своим резидентом Джеймса Басби. Постоянное представительство улучшило информированность
Сиднея и Лондона о событиях на островах и позволило оперативно
реагировать на изменение обстановки. Когда появились тревожные
сообщения о намерении французского авантюриста барона де Тьерри создать собственное государство в Новой Зеландии, Басби сделал все возможное, чтобы блокировать планы конкурентов. В октябре 1835 г. он спешно собрал вождей племен Северного острова
и склонил их к принятию «Декларации Независимости». Провозглашение «суверенного государства маори» под названием «Объединенные племена Новой Зеландии»12 сопровождалось откровенным стремлением усилить английское влияние: племенная верхушка
призывала Вильгельма IV стать «отцом их молодого государства,
защитником от всех попыток покушения на его независимость»13.
Дальнейшее развитие событий определялось как перипетиями
англо-французского соперничества, так и активностью групп давления в самой Великобритании.
Осложнение обстановки вокруг Новой Зеландии побудило
британское правительство назначить туда в декабре 1838 г. своего представителя в ранге консула, выдвинув на эту должность
опытного морского офицера Уильяма Гобсона. Заинтересованные
предприниматели, со своей стороны, хотели поторопить власти с
решительными шагами и даже поставить их перед свершившимся
фактом. В мае 1839 г. Новозеландская компания, развернувшая
активную пропагандистскую и организационную деятельность, отправила к далеким островам своих агентов для приобретения земли. В сентябре того же года они заключили с 48 маорийскими
вождями договор купли-продажи территории площадью 20 млн.
73

В. В. Грудзинский

акров (т. е. 80 тыс. кв. км., что составляет около 70% всего Северного острова!). А в январе 1840 г. туда прибыла первая партия
поселенцев, которая и положила начало городу Веллингтон – будущей столице страны14.
Однако британский кабинет больше не нуждался в подталкивании: поворот событий на Ближнем Востоке развязал ему руки.
Девятого июня 1839 г. Египет возобновил войну против Турции.
За этими событиями Лондон не без оснований усматривал происки Парижа, пытавшегося изменить соотношение сил в регионе
в свою пользу. У англичан появился удобный предлог перейти
к ответным действиям по всем направлениям. Спустя всего четыре дня после начала турецко-египетской войны, правительство
либералов заявило о намерении аннексировать Новую Зеландию
и поставило перед У. Гобсоном задачу добиться посредством
переговоров установления британского суверенитета над этой
страной.
Решение кабинета лорда Мельбурна заключить договор с маори о передаче Великобритании суверенитета над Новой Зеландией вызывалось политическими и юридически трудностями ее
присоединения к империи. Англичане сознавали, что они не могут
убедительно обосновать свои претензии, ссылаясь на заявление
Дж. Кука об аннексии островов, поскольку он не являлся их
первооткрывателем. Невозможно было игнорировать и признание
Лондоном «Декларации Независимости» 1835 г. Вследствие этого оставался только один способ решения проблемы – подписание
официального договора15.
Англичане действовали достаточно расторопно: 25 августа
1839 г. Гобсон отплыл из Плимута, в конце декабря он достиг
Австралии, и после нескольких недель пребывания в Сиднее 29
января 1840 г. высадился в Бей-оф-Айлендс на побережье Северного острова. А по прошествии чуть более недели поставленная
задача была успешно решена. Шестого февраля 1840 г. 43 вождя,
собравшиеся в местечке Ваитанги, подписали столь желанный для
Великобритании договор. И хотя это были представители далеко
не всех племен, Гобсон счел количество подписей достаточным,
чтобы провозгласить британский суверенитет. Дабы усилить легитимность документа, сбор подписей среди вождей, не участвовавших в заседаниях 5–6 февраля, продолжился. Через четыре
месяца вся процедура была завершена16. Новая Зеландия стала
частью Британской империи.
74

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

К переселенческим колониям относились и принадлежавшие
Англии территории на Юге Африки, хотя таковыми их можно называть с некоторой натяжкой, поскольку большинство населения
там всегда составляли туземные народы.
Основанная голландцами Капская колония (управление ей находилось в руках Нидерландской Ост-Индской Компании) была
захвачена англичанами в 1795 г. в ответ на оккупацию Францией
Голландии и провозглашение марионеточного государства – так
называемой Батавской республики. Однако по условиям подписанного в марте 1802 г. Амьенского мирного договора Англии
пришлось вернуть французскому союзнику эту колонию. Впрочем,
спустя чуть более года, война возобновилась, и в 1806 г. английская экспедиция снова овладела стратегически важной территорией на границе Атлантического и Индийского океанов. С тех пор
южная оконечность Африки неизменно рассматривалась Великобританией в качестве аванпоста, оберегающего подступы к Индии.
Решения Венского конгресса официально закрепили ее включение
в состав Британской империи.
К моменту окончательного перехода колонии в руки новых хозяев там проживали более 26 тыс. потомков голландских и французских поселенцев – буров – и около 30 тыс. принадлежавших
им рабов17. Британская эмиграция на юг Африки началась с 1820
г. На средства, выделенные парламентом, в восточную часть
Капской Земли (как порой называли эту колонию) прибыли первые 5 тыс. поселенцев. Они стали заниматься земледелием, овцеводством и основали город Порт-Элизабет18.
Однако в отличие от прочих переселенческих колоний, в Южной Африке не удалось наладить производство какого-либо сырьевого товара, востребованного на британском рынке. Бедные
почвы и особенности климата (периодические засухи) привели к
неудаче все попытки начать выращивание кофе, сахара, табака.
Выращивание же пшеницы обходилось слишком дорого. Эксперименты с виноградарством были более успешны, но изготовление
высококачественного вина, требовавшее специальных навыков,
оказалось тогда британцам не под силу. До 1830-х годов главным источником дохода местного населения являлось снабжение
свежим мясом кораблей, проходящих через Кейптаун. Затем до
1870-х годов, когда начался бум в развитии добывающей промышленности, основным занятием фермеров стало овцеводство.
Но потребительские свойства южноафриканской шерсти оставля75

В. В. Грудзинский

ли желать лучшего: например, шерсть из Трансвааля относилась
в Британии к низшей категории качества. В этом, наряду с эпидемиями, поражавшими животных, набегами саранчи и нехваткой
финансовых средств, заключались важнейшие причины сравнительно небольших масштабов ее производства.
Отношения между бурами (или по-другому африканерами) и
британцами с самого начала приобрели натянутый характер. Приступив к освоению территории вокруг Кейптауна (по-голландски
Капштадта) еще в 50-е годы ХVII в., буры привыкли жить в
условиях почти неограниченной свободы. Напряженная борьба за
существование в окружении численно превосходящих аборигенов
усиливала глубину их религиозных убеждений. Проецируя библейские сюжеты на перипетии их жизненных обстоятельств, они
видели себя богоизбранным народом, орудием Провидения, который, подобно ветхозаветным израильтянам, призван стать хозяином нового Ханаана. В этом смысле буры, как обращает внимание
Л. Джеймс, походили на британцев, обладая той же внутренней
силой, способностью к быстрому восстановлению своих духовных
и материальных возможностей19.
Налаживанию взаимопонимания двух белых народов мешали,
в первую очередь, различия в их мировоззрении. Либеральные
взгляды новоявленных хозяев и законсервированные архаичные
представления превратившихся уже, по сути, в автохтонное население африканеров имели мало точек соприкосновения. Миссионеры, например, с неприязнью относились к укоренившемуся у
буров рабовладениею и, особенно, их нападениями на туземные
племена, которые совершались для пополнения рабочей силы. Неготовность британцев признать буров цивилизованным народом и
взятый властями курс на англизацию Южной Африки встретили
с их стороны упорное сопротивление.
Стремясь сохранить свою культурную идентичность, буры вели
себя обособленно, оберегали собственный язык и традиции. Проживали они преимущественно в сельской местности, тогда как
британцы предпочитали селиться в городах. Ассимиляция буров
была практически невозможна и потому, что на протяжении всего XIX в. они располагали численным превосходством. В этом
смысле возникшая на Юге Африки ситуация напоминает отношения, сложившиеся между французами и англичанами в Канаде.
Еще больше взаимоотношения двух белых общин обострились в связи с социально-политическим курсом новых властей.
76

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

В середине 1820-х годов британская колониальная администрация
приступила к реформам, которые кардинально изменили порядки, унаследованные со времен правления Нидерландской ОстИндской Компании. В частности, была упразднена голландская
денежная и судебная система, а английский язык стал единственным, допускавшимся в делопроизводстве. Привлечение буров к
управлению колонией принципиально исключалось.
Попытки выразить свое возмущение в прессе и на митингах
решительно пресекались администрацией. В 1827 г. оппозиционно настроенные африканеры направили в Англию петицию, требуя создания выборного органа законодательной власти. Кстати,
именно в это время в австралийских колониях также шла борьба
за право иметь законодательную ассамблею, свободно избираемую населением. Требование введения представительного правления не являлось чем-то необычным: им английские переселенцы
пользовались еще до Войны за независимость США, а согласно
Конституции 1791 г. оно было введено в Канаде. Тем не менее,
находившиеся у власти тори не пошли навстречу ни южноафриканским, ни австралийским колонистам.
Особое недовольство африканеров вызвала отмена рабства.
Стоимость имевшихся у них невольников оценивалась в 3 млн.
ф. ст., тогда как компенсация, определенная имперским правительством, составила всего 1,2 млн. ф. ст. Более того, ее получение требовало личного прибытия в Лондон. Бурам ничего не
оставалось, как продать по заниженным ценам право на возмещение убытков спекулянтам20. По свидетельству Д. Ливингстона,
эмансипация негров сделала буров крайне раздражительными по
отношению к британскому правлению. В их понимании признать
равенство между христианином и дикарем язычником было чемто непостижимым и противоестественным. Как заявил в своем
манифесте один из руководителей буров Пит Ретиф: «Мы видим,
что следствием этого предрассудка (т. е. равенства рас – В. Г.)
стало окончательное разорение страны. И мы полны решимости
сохранить должные отношения между хозяином и слугой»21.
Важным обстоятельством, побуждавшим многих буров к решительным действиям, стала политика метрополии в отношении
туземного населения. Если губернаторы колонии поддерживали
стремление бурских и британских фермеров к расширению своих
земельных владений за счет территорий подконтрольных африканским племенам, то позиция центральных властей, вынужденных
77

В. В. Грудзинский

учитывать различные факторы, например, соображения бюджетной
экономии или давление со стороны миссионерских организаций,
выглядела, с точки зрения африканеров, далеко не последовательной.
Вооруженные столкновения фермеров с племенами коса и
зулусов, сопровождавшиеся взаимным разорением поселений и
угоном скота, происходили в пограничных районах постоянно.
В 1834–1835 гг. они обернулись очередной войной, в ходе которой пришедшие на помощь бурам английские войска нанесли
поражение коса и заняли их земли между реками Фиш и Кей.
Однако эти действия губернатора Капской колонии Бенджамина
Д`Урбана были с неодобрением встречены в Лондоне. Кабинет
лорда Мельбурна, занятый после парламентской реформы 1832 г.
продолжением либеральных преобразований, отдал распоряжение
оставить захваченные территории. Британское правительство явно
опасалось, что «умиротворение» воинственного народа, потребовало бы значительных сил и средств. Именно после этих событий
началось легендарное «Великое переселение» – массовый исход
буров, поставивших цель выйти из под власти Великобритании
и основать во внутренних районах Южной Африки собственное
государство22.
В 1836–1845 гг. со своих мест снялись примерно 15 тыс. африканеров, главным образом из восточной части Капской колонии.
Направляясь к востоку и северо-востоку, они двигались в поисках
новой страны пригодной для постоянного обитания. Вопрос о том,
следует ли распространять контроль над теми территориями, куда
проникли бурские переселенцы, не получал однозначного ответа
в британских правящих кругах. Важное значение в такой ситуации имела позиция губернаторов, которые, подобно Д`Урбану,
выступали за расширение границ Капской колонии, подпитывая
аннексионистские устремления в метрополии.
Первым результатом «исхода» буров стало возникновение самостоятельной республики в области Наталь, к колонизации которой
они приступили в 1837 г. Однако едва появившееся государство
было вынуждено прекратить свое существование. В 1842 г. англичане, стремившиеся оттеснить африканеров от океана вглубь континента, настояли на роспуске фольксраада (законодательной ассамблеи), а в следующем году аннексировали Наталь. Бурам вновь
пришлось подниматься в поход и идти на север где их сородичи,
также пытались создать собственные политические образования23.
78

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

В северном направлении готовились двигаться и англичане, где
за рекой Оранжевой обосновывались африканеры. Но намерение
губернатора сэра Гарри Смита прейти ее и овладеть междуречьем
Оранжевой и Вааля, вновь не встретило поддержки в Лондоне.
На том этапе более актуальной задачей для Великобритании
было закрепление на достигнутых рубежах. Поэтому в 1852 г.
она официально признала независимость Южно-Африканской
Республики (Трансвааля), а в 1854 г. независимость Республики
Оранжевой Реки24. Впрочем, это не означало их признание с
международно-правовой точки зрения. По условиям договора, обе
республики, в свою очередь, признали суверенитет Англии в области внешней политики, став, «по крайней мере на бумаге», частью
британской неформальной империи25. Согласно другому мнению,
«благосклонность» Лондона объясняется намерением пойти по
пути наименьшего сопротивления после неудач в столкновениях с
племенами банту, а также его самонадеянностью, что «африканцы, дикие звери и насекомые» навсегда покончат с этими изолированными, отсталыми, пребывающими в состоянии хронического
банкротства государствами…26.
Общей для всех переселенческих колоний проблемой, отрицательно сказывавшейся на темпах их роста, являлась нехватка
трудовых ресурсов. Можно сказать, что это был главный фактор,
тормозивший развитие огромного потенциала Британской Северной Америки, Австралазии, Юга Африки. Недостаток рабочей
силы в колониях имел место всегда, но положение, которое они
переживали в первой трети XIX в., было особенно тяжелым. Во
многом это являлось следствием изменения отношения к проблеме
эмиграции в ХVIII в. по сравнению с более ранними временами.
В ХVIII столетии сложилось мнение, что многочисленное население есть основа общественного богатства. Данная точка зрения укрепилась в ходе начавшегося промышленного переворота.
Опасаясь нехватки рабочих рук, парламент принял ряд законов,
препятствовавших эмиграции рабочих и ремесленников. Так акты
1718 г. и 1750 г. воспрещали выезд из страны квалифицированным рабочим под страхом огромного штрафа и тюремного заключения. В 1774 г. выезжающие были обложены подушным налогом, а введенные в действие в начале XIX в. «пассажирские
акты» привели к еще большему удорожанию переезда27.
Очередной поворот во взглядах на эмиграцию наметился после
завершения наполеоновских войн. Быстрое увеличение численно79

В. В. Грудзинский

сти населения наряду с радикальным сокращением вооруженных
сил и разорением мелких производителей, не выдерживавших конкуренции с машинным производством, вели к разрастанию безработицы и пауперизма. Все это существенно повышало социальную напряженность, диктуя необходимость выработки тщательно
обоснованной, долговременной политики для борьбы с «перенаселением». Показателем озабоченности правительства и парламента стало создание в 1826–1827 гг. специальных комитетов
для изучения назревшей проблемы. Одним из итогов их работы
явилась рекомендация разработать план поощрения эмиграции в
национальном масштабе.
Решительным сторонником высылки в колонии «избыточного» населения являлся заместитель министра колоний У. Хортон.
Его стремление облегчить бремя пауперизма нашло поддержку
в парламентских комиссиях, рекомендовавших выделить средства
для субсидирования эмиграции за счет налога на бедность. Идея
финансируемой государством эмиграции не встретила, однако,
единодушной поддержки. Сохранялось мнение, что это чрезмерно
затратное предприятие могло бы ослабить конкуренцию на рынке
труда и вызвать повышение цены рабочей силы. В ответ раздавались утверждения о возможности при помощи массовой эмиграции укрепить социальную стабильность на Британских островах и
создать в колониях повышенный спрос на товары из метрополии28.
В конечном итоге, все разногласия сводились к вопросу об
эффективности эмиграционной политики. Критично настроенный
публицист Чарльз Буллер, оценивал начинание Хортона как однобокую политику «выгребания пауперов»29. Тем самым он хотел
сказать, что Великобритания нуждается в такой модели управляемого процесса эмиграции, которая позволит решать не только
ее социальные проблемы, но и проблемы ускоренного развития
колоний. Фактически Буллер выразил точку зрения всей группировки колониальных реформаторов. В развернувшейся во второй
четверти XIX в. дискуссии по проблеме эмиграции именно она
определяла ее идейное содержание, оказывая воздействие на настроения общественно-политических и деловых кругов.
Главным идеологом колониальных реформаторов, внесшим
заметный вклад в теорию колонизации, был Эдвард Уэйкфилд.
Свои взгляды он изложил в ряде работ, наиболее значительная
из которых двухтомник «Англия и Америка», опубликованный
в 1833 г. Обладая серьезными аналитическими способностями,
80

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

Э. Уэйкфилд подверг критическому рассмотрению современную
ему социально-экономическую ситуацию и пришел к весьма нетривиальным выводам. Его заключение состояло в том, что производство предполагает наличие не только капитала и труда, но
еще одного обязательного компонента – поля, на котором они
применяются. Под «полем приложения» он понимал территорию,
ресурсы и возможности, открывающиеся там для продуктивной
деятельности. Успех социально-экономического развития зависел,
по Уэйкфилду, от установления баланса между всеми этими элементами30.
В Англии соотношение элементов нарушено, прежде всего,
вследствие относительной перенаселенности, узости «поля приложения» для имеющихся там трудовых ресурсов и капиталов. Колонии
же, наоборот, страдают от малонаселенности, недостатка финансовых средств, но имеют огромное «поле приложения». Исправить
аномалии, доказывал Уэйкфилд, возможно посредством эффективной эмиграционной политики. Она будет содействовать снижению
социальной напряженности в метрополии и успешному развитию
имперских провинций. «Перемещение» наемной рабочей силы в колонии являлось, таким образом, ключевым элементом, единственно
способным привести в действие прочие составляющие необходимые
для решения поставленных задач. Этот вывод был «новым словом»
в политической экономии первой половины XIX в., утверждавшим
мысль о том, что средства производства, деньги непосредственно зависимы от человека и тех условий, при которых совершается
труд. Не случайно характеризуя взгляды Уэйкфилда, К. Маркс
писал: «он открыл, что капитал не вещь, а общественное отношение
между людьми, опосредованное вещами»31.
Однако чтобы добиться желаемого результата, требовался
принципиально иной подход к освоению свободных земель. Это
должна была быть, согласно убеждению английского экономиста,
не обычная беспорядочно развивающаяся колонизация, а осуществляемая по определенному плану «систематическая колонизация».
Поскольку центральным звеном «эквилибриума между землей, трудом и капиталом» считался именно труд, то в колониях надлежало создать условия для превращения прибывших туда
эмигрантов в наемных работников. Необходимо было исключить
возможность немедленного приобретения ими земли, к чему собственно стремились те, кто решился покинуть родину. Вновь прибывшие, как утверждал Уэйкфилд, должны, по крайней мере, в
81

В. В. Грудзинский

течение двух-трех лет жить на заработную плату, прежде чем
они смогут накопить средства для покупки земельных участков.
С этой целью требовалось установить «достаточно высокую цену
на землю», которая была бы не по карману основной массе переселенцев. Более того, добиваясь создания как можно более емкого
рынка труда, Уэйкфилд настаивал на введении единой цены за
акр земли, независимо от ее качества и расположения. Появление
значительных трудовых резервов должно было, в свою очередь,
привлечь инвестиции в хозяйство колоний, завершив складывание
искомого баланса его идеальной экономической модели. Одновременно средства, вырученные от продажи земли, предполагалось
использовать для финансирования дальнейшей эмиграции32.
Подобно другим колониальным реформаторам, Уэйкфилд отрицательно относился к практике «выгребания пауперов», полагая,
что желающие отправиться за океан нуждаются в отборе, дабы
не стать обузой для развивающихся обществ. Предельно ясно по
данному вопросу высказывался и его единомышленник сэр Уильям Мольсворт. Успешная колонизация, согласно Мольсворту,
с необходимостью предполагала эмиграцию состоятельных слоев
наряду с низами общества. Только совместный переезд работодателей и наемных работников мог привести к образованию новых
полноценных социальных организмов, подобных «родительскому»
британскому обществу33.
Занятые поиском наиболее совершенной модели колонизации,
в 1830–1840-е годы британцы постоянно обращались к богатому опыту создания древнегреческих поселений. Согласно мнению компетентного исследователя, главная цель этих обращений
к античной практике состояла в том, чтобы показать, что искусство колониальной политики состоит в умении создавать дочерние
общества с устойчивой социальной структурой, способные стать
«Маленькими Англиями» – «процветающими носителями» того
типа цивилизации, который воплощает их родина34.
Разработав теорию «систематической колонизации», Уэйкфилд
по существу очертил в пределах Британской империи контуры
перспективной системы социально-экономических связей между
метрополией и ее заморскими филиалами. Урегулирование общественных противоречий в Соединенном Королевстве и ускорение
развития колоний представали в ней как задачи взаимообусловленные, решение одной из которых не мыслилось без решения
другой. Особенно важно, что успешное развертывание «системы
82

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

Уэйкфилда» давало надежду на укрепление имперских связей и
дальнейшее расширение колониальных владений. Шансы такого
рода определенно учитывались колониальными реформаторами.
Так, У. Мольсворт заявлял в 1839 г.: «Я глубоко убежден, что
южные регионы Земного шара – Австралия, Новая Зеландия и
мириады островов в Полинезийском море – могли бы вскоре
стать важнейшими рынками для изделий британской промышленности <…> при условии, что эти прекрасные, плодородные части
суши будут населены представителями британской расы»35.
Принципы «систематической колонизации» довольно быстро
получили официальное признание. Уже с начала 1830-х годов
министерство колоний взяло курс на ограничение продажи земли.
Повышая цены, оно, в полном соответствии с рекомендациями
Уэйкфилда, открыто провозгласило цель «поощрить образование
класса наемных рабочих». Сам экономист в 1835 г. был назначен
главой специальной комиссии, изучавшей проблемы эмиграции и
систему поземельных отношений в колониях. В 1842 г. консервативное правительство Р. Пиля провело через парламент закон,
утвердивший единый порядок продажи земли во всех австралийских колониях при минимальной цене 20 шиллингов за акр. Для
сравнения – в США минимальная цена земли на торгах с аукциона составляла 6 шиллингов за акр36.
Объективная оценка политики властей в этой области требует
обратить внимание также на то, что ограничения коснулись и
верхов общества: после 1833 г. раздача им коронных земель в
колониях была прекращена37. Впрочем, принятие такого решения
не означало его строгого соблюдения. Возможность обогащения
при минимальных затратах, а то и вообще за чужой счет продолжала привлекать многих. Как отмечал лорд Дарэм, во время
его пребывания в 1838–1839 гг. на посту генерал-губернатора
Британской Северной Америки не проходило и дня, чтобы ему
не поступали жалобы на произвольные действия департамента коронных земель38.
Обладая не просто предприимчивостью, а будучи человеком
с авантюрными наклонностями, Уэйкфилд не мог сидеть сложа
руки. В 1830 г. он основал пропагандистскую организацию под
названием Национальное колонизационное общество. В 1831 г.
с чисто коммерческими целями им была создана Южноавстралийская компания, которой предстояло на практике осуществить
идеи «систематической колонизации». Затем Уэйкфилд оказался
83

В. В. Грудзинский

у истоков Новозеландской земельной компании, а также еще нескольких предприятий, преследовавших аналогичные цели.
Попытки осуществить принципы «систематической колонизации» оказались весьма противоречивы. Если в Австралии они не
принесли ожидаемых результатов39, то в Новой Зеландии, согласно утверждению некоторых исследователей, были успешнее и
«глубоко» повлияли на ход освоения ее территории40.
Трудности колонизации по Уэйкфилду, ограниченность ее результатов, возможно, являлись следствием неумелых, непоследовательных, а зачастую своекорыстных действий со стороны руководства земельных компаний, вызывавших обоснованное возмущение поселенцев. Однако главная причина состояла в том,
что, сталкиваясь с жестким требованием «достаточной цены» на
землю, британцы имели шанс выбрать альтернативное направление эмиграции. Теория Уэйкфилда не повлияла на изменение направления основного потока переселенцев, отдававших предпочтение США перед странами Британской империи. По имеющимся
данным, из 22,5 млн. человек, покинувших Великобританию в
1815–1912 годах, более половины сделали выбор в пользу североамериканской республики41. Следует иметь также ввиду, что
немало эмигрантов, прибывавших в Канаду, впоследствии перебирались в Соединенные Штаты.
И все-таки, думается, более беспрестрастная оценка теории
и практики «систематической колонизации», основывавшейся на
элементах научного подхода, требует рассматривать ее не как отдельно взятое явление, а как составную часть общей борьбы за
модернизацию стратегии в отношениях с колониями.
Стремление ускорить прогресс заморских владений посредством
новой эмиграционной политики находилось в русле либеральной
модели социально-экономического развития, направленного на
«экспорт» капитализма и максимальное расширение мирохозяйственных связей. Тесно переплетенная с идеями фритреда концепция Уэйкфилда входила в единый блок «программных» установок колониальных реформаторов, «работавший» на преодоление
пережитков меркантилистской системы – главного препятствия на
пути к экономическому либерализму.
Какой бы тормозящий эффект США не оказывали на развитие британских переселенческих колоний, отвлекая значительную
часть эмигрантов, последние довольно быстро наращивали численность населения. Постепенно на первый план выходил фактор
84

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

естественного прироста, хотя значение эмиграции оставалось попрежнему велико. Частично решение задач, связанных с организацией переезда, взяло на себя государство. Для этого в 1840 г.
была создана Комиссия по вопросам землеустройства и эмиграции, обязанность которой состояла также в распространении достоверной информации о колониях42. За 38 лет до 1878 г. комиссия осуществила отбор и профинансировала отправку 352 тыс.
215 человек или 27% всей колониальной эмиграции43.
Но активность Уэйкфилда и его сторонников не только привлекала внимание государства к проблеме эмиграции. Она содействовала формированию в обществе представления о ней как средстве
лечения социальных болезней, которое, в свою очередь, породило
многочисленные филантропические организации. Вместе с частными лицами они сыграли заметную роль в финансировании переезда
малообеспеченных слоев населения на имперские окраины44.
Среди стран империи наибольшей популярностью у эмигрантов пользовалась Британская Северная Америка. Относительная
легкость и дешевизна переезда, близость к США были главными
причинами в пользу такого выбора. В 1815 г. в североамериканских владениях Англии проживало не более 650 тыс. человек, из
которых свыше половины составляли французы45. До 1837 г. с
Британских островов туда въехало еще около полумиллиона переселенцев. В результате чего численность населения перевалила за
1 млн. человек46. А в 1851 г., согласно переписи, только в Канаде
насчитывалось 1,8 млн. человек, из них в Верхней Канаде –
952 тыс. и в Нижней – 890 тыс. человек47.
Постепенно набирала привлекательность эмиграция в Австралию. Долгое время европейское население на пятом континенте
оставалось малочисленным. Огромные расстояния, опасности путешествий и их дороговизна отпугивали потенциальных эмигрантов, побуждая делать выбор в пользу Нового света. Путь через
Атлантику, по сравнению с дорогой в Юго-Западную часть Тихого океана, был в четыре раза меньше по расстоянию – 3 тыс.
против 12 тыс. морских миль – и примерно во столько же раз
короче по времени (на парусах) – один месяц по сравнению с
4-5 месяцами. Цена билета из Ливерпуля до Нью-Йорка со
спальным местом на палубе составляла 1,35 фунта стерлингов, а
в каюте – от 14 до 35 ф. ст. в зависимости от класса, тогда как
стоимость проезда до Сиднея – 23 и 50 ф. ст. соответственно48. Кроме того, все пассажиры должны были обеспечивать
85

В. В. Грудзинский

себя провизией. В сочетании с теснотой, отягощавшейся штормами, сыростью, морской болезнью, испытание такого рода было
не легким даже для не избалованных комфортом людей первой
половины XIX столетия. Положение стало улучшаться после
1840 г., когда на океанские коммуникации начали регулярно выходить пароходы.
Существенным фактором, усугублявшим дефицит свободного
труда в австралийских колониях, была их дурная репутация каторжных поселений. В 1788–1853 гг. в Новый Южный Уэльс и
Тасманию – основные места сосредоточения заключенных – было
транспортировано приблизительно 123 тыс. мужчин и 25 тыс.
женщин49. Если использование подневольного труда на первых
этапах освоения столь удаленного континента и сыграло роль подготовки плацдарма для последующей колонизации, то к 1820 гг.
«тюрьма под открытым небом» превратилась в препятствие для
экономического и социального развития Австралии. Слухи о жестокостях, бесправии и насилии, бытовавших там, сеяли недоверие
и страх перед перспективой отправиться в «колонии бесчестия»*.
Власти старались не разглашать подобные сведения. Особенно
тщательно скрывались факты получившего широкое распространение в среде заключенных гомосексуализма. Знакомство с теневой
стороной колониальной действительности могло вызвать шок в
сохранявшем пуританские нормы морали британском обществе.
В 1846 г. министр колоний У. Гладстон даже отстранил от должности губернатора Земли Ван Диемена (как тогда называлась
Тасмания) за неспособность исправить положение50. Вполне естественно, что нравственная атмосфера в австралийских колониях,
где еще в 1840 г. находились свыше 56 тыс. каторжников, считались не подходящим местом для пребывания женщин и детей51.
В самих колониях возмущение ввозом заключенных нарастает
с 1830-х годов. Так, в противовес Новому Южному Уэльсу, самочинно провозглашенная колония Порт-Филлип (позднее Виктория) объявила себя территорией свободных поселенцев. Полностью транспортация была прекращена, когда, с одной стороны,
улучшилась ситуация с размещением заключенных в Англии, а
* Впрочем, по утверждению русских моряков, побывавших в австралийских
колониях, режим заключения для каторжников был «легким», а обращение с
ними «гуманным» (Массов А.Я. Английская колонизация Тасмании: взгляд
из России // Из Британской истории нового и новейшего времени / под ред.
Н.А. Ерофеева. Челябинск, 1992. С. 10–11).

86

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

с другой – возрос рынок свободной рабочей силы в Австралии.
Новый Южный Уэльс стал свободной колонией с 1840 г., Тасмания – 1852 г., Западная Австралия только – с 1867 г.
И все-таки, вопреки трудностям, положение в Австралии постепенно исправлялось. В 1815 г. в Новом Южном Уэльсе общее
число обитателей – чиновников, охранников, заключенных, свободных поселенцев – насчитывало 15 тыс. человек52. Через полтора десятка лет ситуация качественно не изменилась: в 1828 г.
там проживало 4600 свободных и 24 тыс. осужденных53. Сдвиг
происходит в конце 1830-х годов. С 1837 г. по 1846 г. в Австралию и Новую Зеландию прибыли более 100 тыс. человек. Ограничение ввоза заключенных, обострение социальной обстановки в
метрополии в связи с подъемом чартистского движения, голод в
Ирландии, политический кризис в Канаде слились в один поток,
обусловив резкий скачек численности свободного белого населения на пятом континенте. В 1850 г. население Нового Южного
Уэльса составило 187 тыс., а во всех австралийских колониях –
438 тыс. человек54. И хотя по этому показателю Австралия в пять
раз уступала Британской Америке, прогресс был налицо.
Положительная динамика роста численности европейского населения наблюдалась также в Новой Зеландии. В 1853 г., через
13 лет после ее присоединения к империи, там обосновались уже
33 тыс. человек55. Показательно, что Новому Южному Уэльсу
для этого потребовалось более 40 лет!
Наибольшие сложности с привлечением поселенцев испытывала Южная Африка. Кроме не слишком благоприятных природноклиматических условий, отрицательное влияние на развитие эмиграции оказывала напряженность в отношениях с туземными народами, постоянные войны на пограничных территориях. К 1835 г.,
то есть началу «исхода» африканеров вглубь континента, европейское население Капской колонии не превышало 90 тыс. человек.
Подсчитано, что в 1820–1860-е годы на Юг Африки в среднем
прибывало лишь по 750 эмигрантов. Даже в 1847–1850 гг., когда эмиграция находилась на подъеме, туда ежегодно изъявляло
желание выехать всего несколько тысяч британцев56.
Рост населения в «белых» колониях, прежде всего в Британской Северной Америке и Австралии, вел не только к активизации
экономики, но и оживлению социальных отношений, духовных запросов. Культурная жизнь пробуждалась даже на таких удаленных окраинах как австралийские каторжные колонии. В Сиднее
87

В. В. Грудзинский

регулярные музыкальные концерты стали проводиться с 1826 г.,
а в 1833 г. там был открыт первый театр. К концу 1840-х годов
все крупнейшие города – Хобарт, Мельбурн, Аделаида – имели
собственные театры, в которых ставились не только драматические, но и оперные спектакли. Зарождалось австралийское изобразительное искусство. Увеличение объема информации и потребность в обмене ею толкали вперед развитие периодической
печати. В 1840 г. только в одном Новом Южном Уэльсе издавалось 10 газет, крупнейшей среди которых была существующая по
настоящее время «Сидней Морнинг Геральд»57.
Материальный и духовный прогресс изменял отношение колонистов к месту их пребывания, а, в конечном счете, и к самим
себе. Для тех, кто навсегда связал судьбу с имперскими провинциями, они были уже не просто владениями Великобритании,
но собственными странами, родной землей. Наиболее остро по
данному поводу рефлексировали уроженцы колоний, удельный вес
которых быстро увеличивался. Их зарождавшееся самосознание
исподволь порождало проблему идентификации. «Кто мы? Каковы наши интересы? Каким путем идти дальше?» – эти и многие
другие весьма неоднозначные вопросы все чаще тревожили колониальную общественность.
*

*

*

Естественным лидером среди переселенческих колоний выступала Британская Северная Америка, как самое развитое и значимое владение короны. Становление национального самосознания
протекало там в условиях сосуществования английской и французской общин, взаимное восприятие которых характеризовались
явным отчуждением. Своеобразие каждой из них усиливалось
религией, скреплявшей давние стереотипы недоверия между протестантами и католиками. И если французы стремились скорее
«закрыться», сохраняя этническое единство и культурную самодостаточность, то англичане, убежденные в своем превосходстве над
ними, в массе были настроены наступательно. В то же время и те,
и другие имели возможность обнаружить собственную «самость»
на фоне близкого соседства с американцами. Одновременно в связи с обострением отношений между колониями и метрополией все
заметнее оттенялись особенности мировосприятия англо-канадцев,
с одной стороны, и британцев, с другой.
88

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

Переплетение межэтнического и религиозного факторов придавало ситуации своеобразие, оказывая прямое влияние на политику
Великобритании. В отличие от Верхней Канады и приморских
провинций, где действовали английские социально-экономические
и правовые порядки, более или менее отвечавшие духу времени, в
Нижней Канаде метрополия целенаправленно охраняла сеньориальные пережитки, привилегии католической церкви и архаичную
судебно-правовую систему. Такая «либеральная» стратегия рассматривалась в качестве залога лояльности французской стороны.
Британская Америка политически опережала другие переселенческие колонии, не имевшие полноценных представительных учреждений. После победы США в Войне за независимость большинство из 80 тыс. покинувших страну лоялистов перебрались
на соседние английские территории58. Общая политическая ситуация и – что немаловажно – близкое знакомство переселенцев с
практикой работы колониальных ассамблей, убедили метрополию
не ограничивать право своих владения иметь выборные органы
власти. Принятая имперским парламентом в 1791 г. конституция разделила колонию Квебек на две самостоятельные колонии:
Верхняя Канада и Нижняя Канада – и ввела там представительную систему правления*. (Новая Шотландия уже обладала таким
правом).
Стремясь обеспечить стабильность, колониальная администрация опиралась на местную олигархию из крупных землевладельцев, купцов, финансистов, церковных иерархов как английского,
так и французского происхождения. Эти консервативные по духу
социальные силы составляли основу законодательных советов –
верхних назначаемых губернаторами палат колониальных парламентов. Формировавшиеся под воздействием начавшейся модернизации средние слои были представлены в ассамблеях – нижних
избираемых палатах.
Спустя 40 лет, к концу первой трети XIX в., обстановка в
Канаде существенно обновилась. Увеличение численности и влияния среднего класса подрывало позиции олигархии, постепенно
изменяя баланс сил между ними. Бесконтрольность колониальной
бюрократии, особенно в финансовой сфере, неоправданно широкие
полномочия законодательных советов, зависимость суда от администрации, религиозное неравноправие, феодальные пережитки в
* С тех пор обозначение Канада стало постепенно распространяться на все
британские владения в Северной Америке.

89

В. В. Грудзинский

поземельных отношениях и т. д. вызывали возмущение прогрессивных кругов, настаивавших на проведении реформ.
Оппозиционные настроения и в Нижней, и в Верхней Канаде стали нарастать с конца 1820-х годов. Требования общедемократических преобразований, дополнявшиеся выступлениями
французов за свободу вероисповедания и право беспрепятственно
пользоваться родным языком, венчались обращением к имперским
властям ввести в Британской Америке «ответственное правительство». Именно в установлении парламентского контроля над действиями правительства либерально-демократические силы видели
главное средство решения в свою пользу вопроса о власти.
Развитие событий в Канаде стимулировалось рядом внешних
обстоятельств. В середине 1820-х годов рухнули американские империи Испании и Португалии. На политической карте мира появилась большая группа независимых государств. Процесс деколонизации Нового Света был в основном завершен. Британская Америка
осталась там единственным крупным колониальным владением. На
конец 20-х начало 30-х годов XIX в. пришелся и подъем социально-политической борьбы в Соединенном Королевстве. Известия
об эмансипации католиков, парламентской реформе и последующих
либеральных преобразованиях поднимали среди канадцев патриотические настроения и готовность отстаивать свои права.
В ответ на обращения, принятые законодательными ассамблеями Нижней и Верхней Канады, имперский парламент 6 марта
1837 г. одобрил резолюции, предложенные министром внутренних
дел лордом Джоном Расселом. Они безоговорочно отклонили петиции, предусматривавшие изменения конституционного характера. Это до предела накалило обстановку в колониях.
Неготовность метрополии к компромиссу толкнула радикалов
к решительным действиям. В ноябре-декабре 1837 г. в Верхней
и Нижней Канаде вспыхнуло восстание. Накануне выступления
лидер повстанцев английской Канады Уильям Макензи обратился
к своим соотечественникам с призывом: «Канадцы! Вы любите
свою страну? Желаете вы вечного мира и правления, основанного
на заветах Христа – правления, согласно которому каждый обращался бы с другим так, как он хочет, чтобы обращались с ним?
Если да, тогда беритесь за оружие и свергните негодяев, угнетающих нашу страну»59.
Однако британские войска без особого труда разгромили повстанческие отряды. Причина крылась не только в оперативных
90

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

действиях королевских вооруженных сил, располагавших превосходством в численности и вооружении. Главное состояло в том,
что призывы радикальных лидеров Л-Ж. Папино и У. Макензи к
войне за независимость не нашли массовой поддержки. В Квебеке
в этом отчасти были повинны сами руководители революционного
движения, не имевшие привлекательной социальной программы.
Зато католическая церковь, безоговорочно поддерживавшая колониальные власти, оказывала на рядовых франко-канадцев, особенно проживавших в деревне, огромное влияние. Находившиеся
в меньшинстве англичане Нижней Канады придерживались выраженных проимперских настроений, тем более что Папино высказывался за присоединение британских владений к США60*.
А в Верхней Канаде, безусловно, сказалась лоялистская традиция, усиленная проникавшими в общество либеральными настроениями. Тем не менее, кризис в обеих колониях был очевиден.
Огромное большинство населения испытывало разочарование и
недоверие к политике Лондона.
Итак, британской правящей элите предстояло отыскать средства разрешения обострившихся противоречий. Это была чрезвычайно тяжелая задача: имевшийся опыт свидетельствовал, что
альтернативой господству над колониями может быть только их
освобождение…
Осознание неоднозначности отношений с колониями проявилось в общественно-политических кругах Великобритании давно.
В 1817 г. авторитетный журнал «Куотерли ревью», например,
писал: «Нет в политике проблемы более трудной, чем обращение
с колониями. Нянчить их в детстве и встречать час их зрелости,
знать, в каких случаях потребовать безусловного подчинения, а
когда ослабить жесткость родительского надзора, и как уступить
их просьбам или ремонстрациям – такова одна из самых сложных задач законодательной деятельности»61. Впрочем, признание
данного факта совсем не означало единства мнений: каждая социально-политическая группировка оценивала возникшее положение по-своему, руководствуясь собственными представлениями и
интересами.
Против любых перемен в колониях, способных ослабить власть
метрополии, выступали влиятельные круги, в первую очередь из
* Папино полагал, что статус штата США гарантировал бы Нижней Канаде
сохранение своего языка, традиций и законов (Thompson J.H. and Randal S.J.
Op. cit. P. 29).

91

В. В. Грудзинский

числа тори. Преимущественно из их среды, тесно связанной с
аристократией, формировался чиновничий аппарат колониального ведомства. Эта коррумпированная бюрократическая прослойка опасалась потерять источники доходов, твердо придерживаясь
принципа охранительного консерватизма: во время стабильности
реформы – бесполезны, а в условиях кризиса – опасны. Ставка
на администрирование и силу была отличительной чертой ее образа действий. Показательно, что с 1782 г. по 1801 г. колониальное
ведомство находилось под опекой министерства внутренних дел, а
после до 1854 г. – военного министерства.
Изменение всех сторон общественной жизни ослабляло влияние противников модернизации колониальной политики. Распространение либеральной идеологии, рост промышленной буржуазии
и среднего класса вообще порождали новые подходы к решению
имперских задач.
Наиболее критично по отношению к сложившейся системе
управления колониями были настроены представители Манчестерской школы – радикального крыла фритредерского движения.
Раздутые штаты чиновников, неоправданно завышенные оклады,
патронаж, взяточничество и общая неэффективность обусловливали паразитический, по их убеждению, характер старой колониальной системы. Требуя решительного преобразования таможенного и налогового законодательства, они доказывали, что большая
часть накапливавшихся таким образом средств шла на содержание
аппарата управления переселенческих колоний и расквартированных там воинских частей. Именно эти непроизводительные расходы, как утверждали манчестерцы, вели к увеличению стоимости английских товаров и снижению их конкурентоспособности на
внешних рынках. Р. Кобден писал в 1835 г.: «Мы сознаем, что
ни одна страна добровольно не оставляла господства над частью
своей территории. Но если бы торгово-промышленным кругам
Британии было ясно показано, какие средства расходуются за их
счет на содержание наших колоний, то тогда они поняли бы, что
эти владения, в сущности, являются придатком, служащим для
создания фальшивого имиджа метрополии»62.
Манчестерская школа разделяла широко известную теорию
«родителей и детей», выдвинутую известным французским экономистом-физиократом и реформатором Р.-Ж. Тюрго. Согласно
его убеждению, переселенческие колонии, возмужав, неизбежно
становятся самостоятельными, подобно тому, как спелый плод от92

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

падает от материнского древа. Политическое отложение английских колоний Тюрго предсказал еще за двадцать лет до Войны за
независимость США. Из этого отнюдь не следовало, что манчестерцы хотели немедленно оставить колонии, хотя как раз поэтому
они подвергались нападкам со стороны своих противников, упрекавших их в пессимизме по отношению к империи. Отрицая такие
обвинения, Кобден упорно разъяснял свою позицию: «Позвольте
спросить, – обращался он к политическим оппонентам, – не намереваетесь ли вы удерживать наши колонии при помощи армий
и флотов? По моему убеждению, это не гарантирует сохранения
власти над ними. Моя цель – сохранить колонии посредством их
привязанности»63.
Особого мнения в данном вопросе придерживалась группа колониальных реформаторов. Отвергая традиционные взгляды на
управление колониями, исходившие из принципа господства и подчинения, они в то же время занимали более умеренные позиции
по сравнению с радикалами. Так, если последние полагали, что
обладание колониями увеличивает опасность втягивания Британии
в вооруженные конфликты и ведет к распылению сил, то их точка зрения была совершенно иной. Э. Уэйкфилд писал в 1849 г.:
«Я думаю, размеры и слава империи обеспечивают значительные
выгоды всем ее обитателям, особенно проживающим на Британских островах. Преимущество состоит в том, что уже просто обладание огромной империей превращает Англию в величайшую из
мировых держав. Вы говорите о дороговизне содержания колоний – я признаю это, но утверждаю: данные затраты наиболее
выгодные капиталовложения, ибо они делают одно название нашей
империи силой, превосходящей самые дорогие флоты и армии64.
Кардинальное различие между манчестерцами, за которыми
укрепился имидж сторонников «Малой» Англии, и колониальными реформаторами состояло в их отношении к проблеме сохранения колоний. Кобден со своими сторонниками считали отложение
переселенческих колоний в перспективе неизбежным, что же касается Уэйкфилда и его единомышленников, то они были убеждены
в возможности сохранения официальных уз между метрополией и
ее владениями. Радикалы не видели необходимости сопротивляться естественному ходу событий ради сохранения этих «формальных колоний», которые получив независимость, все равно остались бы в сфере влияния Англии благодаря ее экономическому
могуществу. Более того, освободив метрополию от расходов по их
93

В. В. Грудзинский

содержанию, новые англо-саксонские государства стали бы источником еще больших дивидендов. Со своей стороны, реформаторы
доказывали, что Британия нуждается в «формальной империи»,
призванной служить безграничным полем для колонизации, гарантированным рынком продовольствия, сырья и сбыта готовой
продукции. Смысл их усилий соответственно сводился к тому,
чтобы не просто изыскать средство для разрешения того или иного кризиса, угрожающего расколоть империю, а гарантировать ее
единство посредством модернизации65.
Понимание невозможности и далее удерживать «белые» колонии в состоянии полного подчинения и одновременно стремление
не допустить дезинтеграции империи вызывали вопрос: нет ли
возможности преодолеть извечную дилемму имперских отношений: единство или распад. Этот поиск третьего пути органично
следовал из всей теории и практики либерализма, становившегося
основой мировосприятия уже не только в метрополии, но и в ее
колониях. Ответ действительно был подсказан самими колонистами, главная цель которых в то время состояла в обретении самоуправления.
Ситуация, сложившаяся во взаимоотношениях метрополии и
«белых» колоний в 1830–1850-е годы, идейно и политически напоминала кризис имперских отношений 1760–1770-х годов. Подобно тому как идеология Просвещения, зародившаяся в Англии,
перешагнула через океан и стала во второй половине ХVIII в.
духовным стержнем американского освободительного движения,
доктрина либерализма, сформировавшаяся преимущественно усилиями британской интеллектуальной элиты, явилась в середине
XIX в. идейной основой поднимающегося национального движения в Канаде и других переселенческих колониях. Ключевой
вопрос вновь, как и семьдесят лет назад, сводился к тому, сможет
ли правящий класс Великобритании пойти навстречу патриотическому движению в колониях и заключить с ним компромисс…
В поисках выхода из тупика, в который зашли отношения метрополии с ее североамериканскими владениями, правительство
решило назначить генерал-губернатором Канады лорда Дарэма.
Выбор вигского кабинета оказался исключительно удачным. Джон
Лэмбтон, первый граф Дарэм, был личностью примечательной во
многих отношениях. По молодости, во времена регентства, он вел
светский образ жизни, сохранив и в более зрелые годы большое
жизнелюбие. Собственные взгляды Дарэма довольно далеко отсто94

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

яли от традиционного политического мировоззрения большинства
вигов. Во-первых, он являлся решительным сторонником и одним
из авторов закона о парламентской реформе 1832 г. Во-вторых,
обращала внимание его тесная связь с колониальными реформаторами, основанная как на личном взаимодействии – Ч. Буллер состоял секретарем лорда – так и на общности подходов к модернизации имперской политики. Все это делало Дарэма, получившего
прозвище «Радикал Джек», фигурой приемлемой для канадской
оппозиции. Личные качества нового генерал-губернатора тоже как
нельзя лучше подходили для работы в атмосфере, отличавшейся
высокой политической и эмоциональной напряженностью. Широкий кругозор, энергия, способность к критическому мышлению
сочетались в нем с уравновешенным характером и способностью
располагать к себе окружающих. Эти качества пригодились Дарэму и на дипломатической службе. В середине 1830-х годов он
руководил работой английского посольства в Петербурге.
Главная задача, поставленная перед Дарэмом, состояла в том,
чтобы оценить обстановку на месте и представить рекомендации
по преодолению кризиса в колониях. Напутствуя нового генералгубернатора, премьер-министр лорд Мельбурн выразил крайне характерное для всей политической элиты мнение, что окончательное отделение североамериканских колоний, возможно, не нанесло
бы материального ущерба интересам метрополии, «но это был бы
серьезный удар по чести Великобритании»66.
…О своем прибытии в Монреаль – место резиденции генерал-губернатора – Дарэм возвестил, въехав в город на белом
коне. Этот, по воспоминаниям современника, «пышный повелитель» и в колониальной провинции не желал отказываться от
аристократических привычек. Проследовав первым делом в отель
«Шато Сен-Луи», он устроил там роскошный обед, запомнившийся очевидцам обилием золотой и серебряной сервировки и
отборным шампанским…67.
С собой в Америку Дарэм взял Буллера и наиболее известного среди реформаторов исследователя колониальных проблем
Э. Уэйкфилда. В течение шести месяцев эта комиссия внимательно изучала положение дел в североамериканских колониях и готовила специальный доклад. В феврале 1839 г. документ, который с
тех пор стали именовать «Докладом Дарэма», был опубликован и
представлен парламенту. (Сам автор в том же году скоропостижно скончался). Фактически это объемистый труд в 130 страниц
95

В. В. Грудзинский

«плотного» текста, где генерал-губернатор со своими помощниками обосновал точку зрения колониальных реформаторов на проблему перестройки отношений в «белой» империи.
Анализ положения в Британской Америке Дарэм начинает с
Нижней Канады, развитие событий в которой представлялось ему
наиболее тревожным. Его принципиальный вывод состоял в том,
что коренная причина разразившихся там «беспорядков» лежит
не в политическом противостоянии власти и общества, а в конфликте «двух рас»: англо-саксов и франко-канадцев (в докладе
канадцами назывались только уроженцы Британской Америки
французского происхождения). Взаимная ненависть и вражда,
разделившая французов и англичан, охватила, по утверждению
Дарэма, подавляющее большинство в каждой из общин. При этом
представители умеренных взглядов, способные создать «среднюю
партию», составляли ничтожное меньшинство и не располагали
никаким влиянием на радикалов.
Важно подчеркнуть, что сам Дарэм не питал неприязни к
французскому населению. Причины «расового» конфликта, столь
глубоко разделившие два народа, он ищет в истории, культуре,
экономике, социальных отношениях. Франко-канадцы виделись
ему своеобразным осколком феодальной Франции, общественные
отношения которой они вывезли в Америку и которые до сих пор
пытаются сохранить в «новом прогрессивном мире». Они «цепляются» за старинные традиции и законы, говорилось в докладе, не
столько из-за того, что те приносят им пользу, а из-за «безрассудного упорства необразованного народа».
Дарэм находил французов людьми, обладающими многочисленными положительными качествами: умеренностью, бережливостью, трудолюбием, добротой, честностью, общительностью,
гостеприимством. Беда их заключалась в том, что они оставались
«старым, застывшим обществом». Но повинна в этом была только «халатность британского правительства», ничего не сделавшего, чтобы поднять народные массы до представлений о «свободе
и цивилизации». Власти метрополии «оставили французов без образования и местного самоуправления», которые наилучшим образом позволили бы им адаптироваться к условиям империи, частью
которой они стали68.
В сложившейся ситуации франко-канадцы оказались вечно
проигрывающими. Все руководящие посты в колониальной администрации принадлежали англичанам, лишившим доступа к
96

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

власти традиционную французскую элиту. В экономике Квебека
преобладание также оказалось в руках британского капитала.
Причем оно установилось не только в торговле и промышленности, но и в сельском хозяйстве. К концу 1830-х годов состоятельные английские предприниматели скупили уже половину
наиболее ценных синьорий, одновременно фермеры, переселявшиеся из англоязычных провинций, демонстрировали преимущество над французскими земледельцами, с успехом обрабатывая
заброшенные ими участки.
Существенным фактором, препятствовавшим взаимопониманию англичан и французов, Дарэм считал засилье национальных
предрассудков. Здесь он вновь возложил особую ответственность
на англичан как господствующую нацию. Привыкшие чувствовать свое превосходство, самонадеянные, «они не предприняли
никаких усилий, чтобы скрыть свое презрение и нетерпимость к
другим». Ответом французов на подчиненное положение и постоянное унижение их достоинства стала растущая тревога, ревность
и, наконец, враждебность к «пришельцам»69.
Дарэм был убежден, что, после присоединения к своим владениям французской Канады Великобритания совершила огромную
ошибку, пойдя по пути сохранения существовавших там порядков,
вместо того чтобы как можно быстрее заняться ассимиляцией завоеванной страны, и теперь пожинает плоды этой политики70.
«Расовая» проблема Квебека потому так тревожила Дарэма,
что ее значение выходило далеко за пределы одной колонии, создавая опасность дестабилизации обстановки во всей Британской
Америке. Например, он был уверен, что, исходя из опыта своей истории, широкие слои американцев сочувственно относятся
к выступлениям франко-канадцев за свои права. Более того, в
случае вторжения армии США на территорию британских владений (сравнительно недавний опыт англо-американской войны
1812–1815 гг. требовал учитывать такую возможность) она, по
мнению губернатора, могла бы полагаться на сотрудничество с подавляющим большинством французов Нижней Канады71.
Другой не менее важной, связанной с англо-французскими отношениями, и еще более широкой по своему диапазону была проблема политической власти в колониях. Вопрос состоял в том, будет ли она по-прежнему принадлежать бюрократии, опирающейся
на местную элиту, или же средний класс получит непосредственный доступ к управлению.
97

В. В. Грудзинский

Требование введения ответственного правительства, смоделированного по образцу британского кабинета, получило в колониях массовую поддержку. Именно отсутствие доверия населения к
исполнительной власти подпитывало социальную напряженность,
провоцируя конфликты между администрацией и законодательными ассамблеями. Дарэм считал необходимым пойти навстречу
этому требованию, видя в нем единственное средство, способное
примирить метрополию с ее владениями. По его убеждению, лишение подданных Ее Величества права создания ответственного
правительства было не только безосновательно, но и противоестественно. Полномочие представительной власти вверять управление страной лидерам парламентского большинства – принцип,
который обеспечивает стабильность английской конституции с
революции 1688 г., уверял автор доклада. Отсутствие такого механизма взаимодействия ветвей власти приводит на деле к бесконтрольности и злоупотреблениям со стороны «безответственного»
правительства.
Для перенесения английского опыта на почву колоний, полагал Дарэм, не существовало никаких препятствий. Действовавшие
там конституционные законы не содержали положений, воспрещающих формирование правительства на основе парламентского
доверия. В самом Соединенном Королевстве этот порядок регулировался конвенционной нормой – обычаем, сложившимся в
практике политической жизни ХVIII – XIX в. Поэтому чтобы
утвердить принцип ответственного правительства в Британской
Америке не требовалось, как подчеркивал губернатор, изобретать
какие-либо правовые теории или вносить изменения в существующие нормативные акты. Нужно было только следовать правилам
английской конституции.
«Представительное правление без ответственного правительства», говорилось в докладе, есть предпосылка для постоянных
коллизий между законодательной и исполнительной властью. Несоблюдение данного принципа, по образному выражению Дарэма, – «скала, о которую неизбежно разбиваются континентальные имитаторы британской конституции». В этом он, в частности,
видел причину Июльской революции во Франции 1830 г.
Дарэм рекомендовал, таким образом преобразовать колонии
с представительным институтами в самоуправляющиеся колонии,
полноценные автономии. Восстановление порядка в Британской
Северной Америке возможно, утверждал генерал-губернатор,
98

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

лишь путем усиления влияния народа на свое правительство и
ограничения вмешательства имперских чиновников в сугубо местные дела72.
Мировоззрение и политическая философия Дарэма, позволявшие ему нестандартно реагировать на проблемы, от решения которых, в конечном счете, зависела судьба империи, являлись в
то же время источником его навязчивых представлений и весьма
противоречивых замыслов. Традиционная убежденность в англосаксонском превосходстве, вера в Британскую империю как высшую ценность, перемежаясь с новейшими идеями о прогрессе,
определяли цивилизаторский – вполне в духе эпохи – подход
Дарэма к колониальной политике, направленной на нивелирование
культур и англизирование покоренных народов. Эта либеральная
по своему характеру политика уже находила активное применение
в деятельности официальных властей, филантропических и миссионерских организаций в Южной Африке, Индии, Австралазии…
Если распространение самоуправления в Верхней Канаде и
приморских провинциях с их «гомогенным» англо-саксонским населением Дарэм не считал серьезной проблемой (кроме, разумеется, наличия политической воли у британской элиты), то по поводу
предоставления ответственного правительства Нижней – «французской» – Канаде у него было особое мнение. Острота противоречий между англо-канадцами и франко-канадцами привела его
к выводу что, в этой отдельно взятой провинции установление
автономии лишено практического смысла. «Независимо от того,
будут политические институты реформированы или они останутся
неизменными, будут полномочия управления вверены большинству населения или меньшинству, можно с уверенностью сказать,
что пока враждебность рас сохраняется, приход к власти любой
из них будет использован в частных интересах», – утверждал
губернатор73.
Вопрос о политической реформе Дарэм увязывал с решением
«расового» вопроса. Для этого он выдвинул план объединения
Нижней и Верхней Канады в одну провинцию, как это было
до 1791 г. Такой союз позволил бы, в первую очередь, покончить с устаревшей стратегией консервации общественных отношений в Квебеке, заведшей его в тупик социально-экономического
развития, и развернуть ассимиляцию франкоязычного населения.
У франко-канадцев, обосновывал свою точку зрения Дарэм, нет
никаких перспектив самостоятельного успешного развития. «Без99

В. В. Грудзинский

надежно отсталые», находящиеся в численно превосходящем
англосаксонском окружении, они неизбежно утратят свою индивидуальность. Требуется ускорить этот процесс, придав ему
целенаправленность и последовательность. Восприятие английского языка, законов, наконец, «нашего английского характера» позволит преодолеть отставание и положительно скажется на всех
слоях франко-канадского общества, доказывал губернатор. Итак,
англизация французов должна была осуществляться ради их же
благополучия, за которое им надлежало заплатить утратой собственной идентичности74.
Дарэм, правда, понимал, что процесс ассимиляции весьма труден, он потребует известной осторожности и займет длительное
время. Но начинать его нужно было немедленно. Будущее Североамериканского континента он связывал с безраздельным господством англо-саксов75.
После объединения Нижней и Верхней Канады проблема установления самоуправления разрешилась бы сама собой. Численное
превосходство англичан позволило бы им обеспечить преобладание
в парламенте и законно контролировать исполнительную власть в
провинции76.
Важное место в докладе занимала мысль об укреплении имперских позиций в Северной Америке перед лицом усиливающейся
конкуренции со стороны США. Дарэм четко осознавал, что Англия уже проигрывает соревнование с Соединенными Штатами за
преобладание в этой части света. И это вызывало у него опасения
относительно будущего Британской империи в Америке. События
могли пойти непредсказуемым образом. Так, во время восстания
1837–1838 гг. поведение администрации президента Мартина
Ван Бьюрена и губернаторов приграничных штатов оставалось
откровенно «двусмысленным». Американские граждане открыто
помогали канадским повстанцам, базировавшимся на территории
США, деньгами и оружием, а порой сами вступали в их отряды77.
Реформы в колониях должны были создать стимулы для общего исправления столь неблагоприятного положения. Введение
самоуправления и увеличение эмиграции в Канаду на основе систематической колонизации являлись главными рычагами нового
курса. Эффективным инструментом развития межколониальных
связей и экспансии в направлении Тихого океана Дарэм считал постройку железной дороги через всю Британскую Северную Америку. Наконец, интересы наращивания мощи и влияния
100

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

империи в регионе диктовали, по его убеждению, необходимость
реализовать уже бродившую идею объединения всех колоний в
союз, смоделированный по примеру Соединенного Королевства,
способный стать «противовесом преобладающему и продолжающему возрастать влиянию США на Американском континенте»78.
В заключении доклада Дарэм предупредил британский кабинет, что в Канаде на его миссию возлагаются большие надежды.
Пытаясь по возможности оказать влияние на принятие решений,
автор документа еще раз обратил внимание на серьезность создавшейся ситуации и небезопасность до предела испытывать терпение жителей колоний. Если же их ожидания вновь не оправдаются, то тогда, предостерегал губернатор, угроза ослабления
пробританских настроений станет совершенно реальной79.
Инициативы Дарэма встретили неоднозначный прием. Чрезвычайно упорное сопротивление правительство и парламентарии
оказали предложению о введении в переселенческих колониях ответственного правительства. Выяснилось, что проникнуться необходимостью реформ в метрополии и встать на тот же путь на
колониальной периферии – далеко не одно и то же. Стереотипы
господства и подчинения, восприятия британцами колоний как зависимых, подконтрольных Лондону территорий, складывавшиеся
на протяжении столетий, были исключительно живучи. В государстве, по утверждению оппонентов Дарэма, могло быть только одно
ответственное правительство. Они опасались, что предоставление
переселенческим колониям самоуправления станет равносильно
развалу империи. Так, будущий вождь британского либерализма,
а в то время молодой консервативный политик Уильям Гладстон
подверг критике внесенный в палату общин билль об управлении
Канадой. Он заявил, что принцип ответственного правительства
несовместим с колониальным статусом. Долг имперского правительства, утверждал Гладстон, сохранять власть над колониями до
последней возможности80.
Опасения за судьбу империи были столь велики, что против
законопроекта выступило и руководство правящей либеральной
партии. Предельно четко сформулировал возражения против предложенного Дарэмом нововведения министр внутренних дел лорд
Джон Рассел. «Суверен в Британии получает совет от министров
и поступает согласно этому совету, – заявлял Рассел, выступая
в парламенте. – Нет ни одного важного акта Короны, за который бы министр не нес личной ответственность. Но губернатор
101

В. В. Грудзинский

Канады не занимает такого высокого положения, какое принадлежит монарху в Англии. Он сам получает инструкции от Короны,
(т. е. от английского правительства – В. Г.) ответственность за
которые несет министр колоний. Отсюда ясно видно абсолютное
различие между исполнительной властью в Великобритании и исполнительной властью в колонии. Совершенно невозможно, чтобы
система ответственного правительства была заложена в качестве
генерального принципа управления какой-либо частью империи, ибо
такое владение выйдет из под власти метрополии»81. Рассел, таким
образом, подчеркнул особенность статуса губернатора – формально
представителя монарха, а фактически агента правительства, и в первую голову департамента колоний, распоряжения которого утратили
бы для него прежнее значение в случае введения автономии.
Отклонив идею предоставления ответственного правительства,
английский парламент принял в 1840 г. Акт о союзе, который
объединил Верхнюю и Нижнюю Канаду в одну провинцию с
общей законодательной ассамблеей. Реальная власть продолжала
оставаться в руках губернатора, по-прежнему располагавшего реальным правом назначения исполнительного совета – правительства колонии.
Как видно, официальный Лондон оказался далеко не готов к
тому, чтобы сделать, по сути, комплексную программу преобразований, представленную колониальными реформаторами в докладе
Дарэма, руководством к действию. Он взял из нее лишь одно
положение, оставив без внимания все остальные. Крайняя осторожность вкупе со стереотипами, а зачастую и предрассудками не
позволили должным образом оценить доклад комиссии Дарэма,
который, хотя и содержал неоднозначные суждения, обладал серьезным модернизационным потенциалом, заметно опередив представления многих современников по поводу дальнейшей эволюции
имперских отношений.
Канадская оппозиция была разочарована решением имперского
руководства, что предвещало, как и предсказывал Дарэм, продолжение борьбы за власть. Массовые протесты начались сразу
после вступления Акта о союзе в силу в феврале 1841 г. Особенно
активно выступали франко-канадцы, требовавшие его отмены.
Отношения между колониальной администрацией и представительным собранием, где большинство принадлежало политическим
кругам, выступавшим за самоуправление, приобрели весьма напряженный характер. Губернаторы колонии никак не могли уйти
102

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

от дилеммы: следовать ли данным им полномочиям и самостоятельно утверждать членов правительства, или фактически передать
это право лидеру победившей на парламентских выборах партии.
Положение ухудшилось до такой степени, что уже в 1842 г., вопреки воле официального Лондона, губернатор Чарльз Бэгот решил сформировать ответственное перед парламентской ассамблеей
правительство. Только внезапная смерть Ч. Бэгота помешала исполнению подготовленного консервативным кабинетом решения об
отстранении его от должности82. Прибытие нового губернатора и
восстановление автократического режима не могли аннулировать
факт принципиальной возможности установления политической
ответственности исполнительной власти перед законодательной.
Общественно-политическая атмосфера в Канаде вновь стала
напоминать кризис конца 1830-х годов. В 1845 г. на пост министра колоний был назначен У. Гладстон. Выбор пал на него
не случайно. Премьер-министр Р. Пиль, начавший модернизацию консерватизма, встретил сильное сопротивление со стороны
старых тори и остро нуждался в поддержке. За прошедшие несколько лет Гладстон во многом переосмыслил свое отношение
к колониальным проблемам. Уже в одной из первых инструкций
генерал-губернатору Канады он подчеркнул, что союз между колонией и Британией должен сохраняться не силой, а на основе
«доброй воли» и взаимной привязанности83. Проникновение подобных взглядов в среду консерваторов явилось своего рода лакмусовой бумажкой, свидетельствовавшей о глубоких переменах,
происходивших на правом фланге политической элиты.
В 1846 г. вернувшиеся к власти либералы, образовали кабинет во главе с Расселом. Пять лет, проведенные в оппозиции,
не прошли даром и для их идейной эволюции. Занявший пост
министра колоний лорд Грей встал на путь примирения буквы
колониальных законов с «духом» английской конституции. Характерно, что новым генерал-губернатором Канады стал приверженец
Дарэма и его зять – лорд Элджин. Действуя с одобрения министра колоний, в марте 1848 г. он поручил лидерам большинства в
законодательной ассамблее Л-И. Лафонтену и Р. Болдуину сформировать исполнительный совет, утвердив тем самым в колонии
систему ответственного правительства*.
Новая Шотландия получила самоуправление даже несколько ранее Канады –
в самом начале 1848 г.; Остров Принца Эдуарда стал автономной колонией в
1851 г., а Нью-Брансуик в 1854 г.
*

103

В. В. Грудзинский

Элджин проявил при этом тонкое понимание ситуации и оперативность. Охватившая Европу революция 1848 г. вызывала у него
опасения в первую очередь за настроения канадцев французского
происхождения и ирландских эмигрантов. Опасения у британского
руководства вызывала также экспансионистская политика США,
которые, быстро расширяя свою территорию, развязали войну
против Мексики. Воображение Элджина рисовало еще более
мрачные перспективы: заполучив Канаду, «янки» могли бы оспорить у англичан не только господство на морях, но и саму Индию.
Превращение Британской Америки в автономную часть империи
могло бы, как считалось, оказать серьезное сдерживающее воздействие на внешнеполитические устремления Вашингтона84.
Канадский опыт имел действительно исключительную важность, положив начало утверждению принципа «ответственного
правительства» в конституционной практике стран Британской
империи. Теперь «в очереди» находились переселенческие колонии в Австралии и Новой Зеландии. Впрочем, их продвижение
к самоуправлению едва ли могло оказаться столь успешным, если
бы не внезапное ускорение социально-экономического и политического развития.
В 1851 г. в Австралии, на территории колонии Новый Южный
Уэльс, было открыто месторождение золота. Золото находили там
и раньше. Однако колониальная администрация держала такие
сведения в тайне, опасаясь, как бы они не спровоцировали беспорядки, особенно среди заключенных. Теперь же, когда свободных поселенцев стало гораздо больше, чем каторжников, угроза
миновала. Сохранение конфиденциальности теряло смысл и в виду
«золотой лихорадки» в Калифорнии, где уже успели побывать
австралийские старатели.
Золота в Австралии оказалось много. Вслед за первыми находками последовало открытие месторождений во всех колониях, кроме Южной Австралии. Особенно богатыми были прииски
Виктории. Весть о найденном там золоте облетела весь мир. На
пятый континент накатила невиданная дотоле волна эмиграции.
За 1850-е годы туда въехало более 300 тыс. человек не только из Великобритании и стран Европы, но также из США и
Китая. Общая численность населения австралийских колоний за
десять лет увеличилась с 438 тыс. до 1168 тыс. человек. Больше
остальных от этого выиграла Виктория, где к 1861 г. проживало
540 тыс. по сравнению с 77 тыс. человек в 1851 г. Она стала са104

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

мой густонаселенной колонией, обогнав Новый Южный Уэльс, в
котором за это же время количество жителей возросло с 187 тыс.
до 350 тыс. человек85.
За 1851–1860 гг. в Австралии было добыто 25 млн. унций
золота (более 700 т. на сумму 124 млн. ф. ст.), что превышало 40% мировой добычи86. После длившегося некоторое время
всеобщего ажиотажа, когда люди бросали свои обычные занятия
и устремлялись на поиски золота, обстановка стала приходить в
норму. Начался продолжительный экономический подъем, самой
характерной чертой которого стало сооружение объектов инфраструктуры: железных дорог, портов, телеграфного сообщения.
Все это стимулировало взаимную заинтересованность австралийских колоний и метрополии в развитии торгово-экономических
связей. Если во второй половине 1840-х годов их доля в британском экспорте, предназначенном для стран империи, равнялась
2,6%, то в середине 1850-х годов она составила 30%. С другой
стороны, превращение золота в главную статью колониального
экспорта резко увеличило стоимость австралийского ввоза в Британию. Одновременно южный континент быстро превращался в
один из центров притяжения английского капитала. С 1851 г. по
1865 г. в Новый Южный Уэльс и Викторию, как наиболее перспективные районы, было инвестировано 34 млн. ф. ст.87.
Стремительный подъем экономики еще недавно пользовавшихся дурной славой австралийских колоний сопровождался параллельным ускорением их социально-политического развития. Действовавшая там система управления, состояла из легислатур, частично избираемых населением на основе довольно высокого имущественного ценза, а частично (на 1/3) назначаемых губернатором.
Губернатор являлся не только главой исполнительного совета, но
имел полномочия и в законодательной области. К рубежу 40-50-х
годов XIX в. данный механизм власти вызывал решительное недовольство общественных кругов, тон в которых задавали средние
слои. Центральным вопросом во внутренней политике колоний,
как и в Северной Америке, стал вопрос о самоуправлении. По
мнению видного австралийского историка М. Кларка, страна уже
тогда находилась в ситуации, напоминавшей канун «Бостонского
чаепития»88.
Решающие события, связанные с борьбой за власть, развернулись в первой половине 1850-х годов. Мощный рывок в
развитии капитализма усилил позиции буржуазии относительно
105

В. В. Грудзинский

тесно взаимодействовавшей с властями прослойки латифундистов-скотоводов (скваттеров). Скваттеры – крупные земельные
собственники, сколотившие свои состояния во многом благодаря
самочинному занятию земель, обладали огромным богатством и
большим политическим влиянием. В историографии даже возник
термин для обозначения опиравшегося на них олигархического режима – «скваттократия»89.
Если в Канаде толчком, заставившим британских политиков обратиться к поиску путей умиротворения колоний, стало восстание
1837–1838 гг., то в Австралии роль такого катализатора сыграло восстание старателей на Балларатских золотоносных приисках
Виктории. В ноябре 1854 г. несколько тысяч золотоискателей, возмущенных притеснением администрации, жестоким обращением со
стороны погрязшей во взяточничестве полиции, приняли решение
бороться за свои права. Властям была предъявлена программа, требовавшая проведение демократических реформ, которая явно испытала на себе влияние программы чартистов: введение всеобщего
избирательного права для мужчин, выплата жалования депутатам
парламента, ежегодное переизбрание законодательной ассамблеи,
установление тайного голосования, а также отмена лицензий на
право золотодобычи. Правительство Виктории отклонило эти требования. Тогда наиболее радикально настроенные старатели приняли решение продолжить борьбу с оружием в руках. В местечке
Юрека они построили укрепленный лагерь, над которым подняли
флаг «Республики Виктория», и вступили в бой с прибывшим туда
отрядом британских войск. В результате выступление было подавлено. Погибло 22 человека, из них 17 повстанцев.
Юрекское восстание, ставшее самым кровопролитным столкновением, когда-либо происходившим между белыми австралийцами, воспринимается в настоящее время как «один из системообразующих эпизодов национальной истории»90. Несмотря на
разгром, с политической точки зрения победа повстанцев была
несомненна. Правительство Виктории спешно пошло на уступки:
ежемесячные лицензии были заменены уплатой годовой пошлины
в размере 1 ф. ст., приняты меры к улучшению работы полиции,
введено тайное голосование, с руководителей выступления снято
обвинение в государственной измене и т. д. Но самое главное
состояло в реакции имперского правительства. В 1855–1856 гг.
оно приняло конституционные акты, признававшие права Нового
Южного Уэльса, Виктории, Южной Австралии и Тасмании на
106

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

самоуправление. Квинсленд получил автономию в 1859 г., когда
вышел из состава Нового Южного Уэльса. Медленнее других
развивавшаяся Западная Австралия приобрела статус самоуправляющейся колонии в 1890 г.
Крайне амбициозный настрой в отношении приобретения политических прав отличал новозеландских поселенцев. Устремления
такого рода проистекали не только под влиянием движения за самоуправление в Канаде и Австралии. В отличие от них, население
Новой Зеландии, которая вошла в состав империи только в 1840
г., сразу складывалось из эмигрантов, чьи политические представления находились под определяющим влиянием либеральных
идей и институтов парламентской демократии. Переселившись в
Южное полушарие, на далекие тихоокеанские острова, они не желали соглашаться на что-либо меньшее, чем те права и свободы,
которыми они пользовались в Британии.
Несмотря на свою молодость, новая колония делала быстрые
успехи. Ее экономика, в целом оставаясь еще очень скромной по
своим масштабам, показывала довольно быстрый рост. Например, за первое десятилетие пребывания под властью британской
короны новозеландский внешнеторговый оборот увеличился более
чем в три раза: с 151 тыс. ф. ст. в 1841 г. до 506 тыс. ф. ст. в
1852 г. Наряду с продуктами промыслов и сельского хозяйства,
из страны начался экспорт минерального сырья. Уже в первой половине 1840-х годов Новая Зеландия приступила к вывозу медной руды. А в 1852 г. там было найдено золото. Поиск благородных металлов стимулировался известиями о «золотой лихорадке»
в Австралии, напугавшей деловые круги угрозой оттока населения
на соседний континент. Апогей собственного «золотого бума» Новая Зеландия переживала в конце 1850-х – начале 1860-х годов.
Как и в австралийских колониях, золото являлось тогда основным
предметом новозеландского экспорта. Впрочем, золотоносные месторождения оказались там не столь богаты по сравнению с Новым Южным Уэльсом или Викторией.
Ведущей сферой деятельности становилось сельское хозяйство.
Природно-климатические условия обеспечивали хорошие перспективы для устойчивого роста животноводства и, особенно, овцеводства. С 1851 г. по 1861 г. поголовье овец увеличилось более чем
в десять раз: с 233 тыс. до 2,8 млн. Почти в десять раз возросло
число лошадей и в пять раз крупного рогатого скота. Вопреки предельной удаленности, новозеландские острова постепенно
107

В. В. Грудзинский

приобретали популярность у британских переселенцев. За период
1854–1861 гг. европейское население утроилось, достигнув без
малого 100 тыс. жителей91. Правда, еще в 1858 г. оно насчитывало не более 56 тыс. человек, и рывок был сделан в последний
момент в основном благодаря «золотой лихорадке», позволившей
привлечь часть старателей из Австралии92.
Требования ввести в Новой Зеландии ответственное правительство зазвучали с самого начала 1850-х годов. На митинге
15 ноября 1850 г., организованном веллингтонской конституционной ассоциацией, речь шла о том, что конечная цель усилий
новозеландских колонистов – самоуправление, ибо только оно
обеспечит им доступ к «политической власти». «Власти, которая, – утверждал один из ораторов Роберт Годли, – руководит
их собственными делами, назначает их собственных должностных
лиц, распоряжается их собственными доходами и вообще управляет их собственной страной»93. Представительные же институты,
доказывал Годли, есть только средство для создания полноценной
системы самоуправления. «Даровать нам представительные учреждения без наделения их всей полнотой власти – это хуже чем
насмешка <…> Это тщательно продуманная мера для сохранения
механизма управления в состоянии перманентного тупика», – уверял аудиторию тот же оратор94.
Предоставление имперскими властями в 1852 г. конституции
Новой Зеландии не вызвало там всеобщего восторга. Хотя она
была более либеральной, чем конституционные акты австралийских колоний, установив полную выборность и провинциальных
советов, и нижней палаты Генеральной ассамблеи – парламента
колонии, общественность ожидала от нее гораздо большего. Введенная, согласно закону, «представительная» система правления
явно воспринималась как пройденный этап политической эволюции переселенческих колоний.
Бытовавшее на этот счет мнение недвусмысленно выразил авторитетный новозеландский политик доктор Исаак Фитерстон.
Выступая 18 апреля 1853 г. с речью по поводу назначения его суперинтендантом провинции Веллингтон, он дал иное, определенно
противоречившее официальному, толкование конституции. «Помоему, бесспорно, главное достоинство этого Конституционного
Акта состоит в том, что он дарует (confers) или, по крайней мере,
намеревается даровать не просто представительные органы власти,
но ответственное правительство, – утверждал Фитерстон. – Под
108

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

термином ответственное правительство я подразумеваю такую систему правления, при которой высшее руководство поручено тем,
кто располагает доверием выборной ассамблеи и сам является ее
членом, короче говоря, правление, вверенное лидерам парламентского большинства. Такова практика британской конституции,
такова система, которая несколько лет назад была с большим
успехом введена в Канаде, и такова система, на утверждении
которой вы должны настаивать в этой колонии, если вы в самом
деле желаете осуществить принципы данного Конституционного
Акта»95. В противном случае, Фитерстон предсказывал, ссылаясь
на авторитет Дарэма, наступление в Новой Зеландии политического кризиса из-за постоянных коллизий между исполнительными и законодательными учреждениями, подобного тому, что в
свое время разразился в Британской Северной Америке96.
Активное участие в политических маневрах, развернувшихся
вокруг вопроса о самоуправлении, принял Э. Уэйкфилд. Автор
теории «систематической колонизации», бывший член группировки
колониальных реформаторов теперь он переехал на постоянное жительство в Новую Зеландию, став там одной из наиболее весомых
политических фигур. Проблема ответственного правительства была
особенно близка ему как участнику миссии 1838–1839 г. в Канаду, имевшему прямое отношение к подготовке доклада Дарэма.
Избранный в палату представителей новозеландского парламента Э. Уэйкфилд предложил 2 июня 1854 г. резолюцию,
одобряющую введение в колонии ответственного правительства.
Его обстоятельная речь, безусловно, стала незаурядным событием. Немаловажно, что значительную часть своего выступления
опытнейший политик посвятил изложению основ английского конституционного права, точный смысл которых был ясен далеко не
всем депутатам.
Сознательно уходя от теоретической полемики по поводу принципиальной совместимости «ответственного правительства» с организацией власти в колониях, Уэйкфилд предлагал решать проблему, исходя из накопленного опыта. Он не видел практических
причин, препятствующих установлению в Новой Зеландии самоуправления, после того как она положительно зарекомендовала
себя в Северной Америке. В том числе, напомнил оратор, даже
в такой маленькой колонии, какую представлял собой Остров
Принца Эдуарда, с населением едва ли не уступающим Новой
Зеландии.
109

В. В. Грудзинский

«Камнем в огород» министерства колоний прозвучал плохо
скрытый упрек в якобы готовившемся введении ответственного
правительства на Ямайке, о чем Уэйкфилд узнал из попавшей в
Окленд старой лондонской газеты. Реформатор откровенно недоумевал, как можно вести речь о готовности к самоуправлению
колонии, в законодательной ассамблее которой заседают негры, и
при этом сомневаться в способности новозеландских колонистов
эффективно использовать эту систему в своих интересах97.
Уэйкфилд опровергал имевшую место точку зрения, что легитимность перехода к самоуправлению требует принятия имперским парламентом специального нормативного акта. Особенности
Английской конституции не предполагали с неизбежностью ни
законодательного утверждения такого нововведения, ни изменения действующих конституций. «Когда упоминается эта так называемая трудность, я вспоминаю, что было сделано в Канаде и
посредством какой власти, – развивал свою мысль Уэйкфилд. –
Канадская конституция, в рамках которой ответственное правительство было полностью установлено, есть Акт о Союзе Верхней
и Нижней Канады (1840 г. – В. Г.) и я рискну утверждать,
что он не содержит ни одного слова о министерской ответственности, и даже намека прямого или косвенного на этот предмет.
Я заверяю палату представителей, что лорд Дарэм, настаивая на
необходимости введения ответственного правительства, ясно заявляет в докладе об отсутствии потребности в каком-либо акте
имперского парламента»98. Уэйкфилд тем самым указывал, что утверждение самоуправления в Новой Зеландии возможно, согласно
английской конституционной практике, прецедентным путем, без
изменения конституции 1852 г.99.
Компания давления на колониальную администрацию, умело направлявшаяся Уэйкфилдом, дала необходимый результат.
Одиннадцатого июня 1854 г. губернатор согласился на включение
в состав исполнительного совета трех доверенных представителей нижней палаты. Возникло так называемое «смешанное министерство» Джеймса Фитцджеральда, в которое вошли также сэр
Фредерик Уелд и Генри Сеуел. В обществе это известие вызвало
настоящее воодушевление, порой переходившее в неумеренный
восторг. Г. Сеуел, например, писал в своем дневнике: «Революция произошла. Ответственное правительство – совершившийся
факт. Картбланш и обещание абсолютного доверия со стороны
губернатора получено. Я не могу поверить своим глазам и вопро110

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

шаю – не сон ли все это. Это был марш победителей в цитадели,
своего рода оккупация Парижа союзниками»100.
Развитие событий в Новой Зеландии пошло по канадскому сценарию. Имперское правительство оказалось перед выбором: либо
наложить вето на решение губернатора, либо «благословить» начинание. Ответ кабинета лорда Абердина в буквальном смысле
стал показателем быстро происходящих перемен. Если в 1848 г.
министр колоний виг сэр Генри Грей не без опасений согласился
ввести ответственное правительство в Канаде, то, спустя шесть лет,
его коллега консерватор-пилит сэр Джордж Грей констатировал
отсутствие у правительства сомнений в способности Новой Зеландии успешно использовать эту систему101. Депеша министра, датированная 8 декабря 1854 г., прибыла в Окленд 30 марта 1855 г.
Предоставление самоуправления Новой Зеландии, таким образом,
даже несколько опередило его введение в австралийских колониях.
Медленнее всего процесс становления политических институтов происходил в южноафриканских колониях Великобритании.
Малочисленность британского компонента на Юге Африки, напряженность в англо-бурских отношениях, постоянные тяжелые
войны с туземным населением, требовавшие присутствия воинских
частей из метрополии, наряду с экономической неразвитостью,
предопределяли крайнюю осторожность имперских властей в вопросе предоставления поселенцам политических прав. Только в
1854 г. вступила в силу Конституция Капской колонии, даровавшая ей представительное правление с выборной верхней палатой
законодательного собрания (что считалось в то время нововведением). Двумя годами позднее такая же конституция была введена
и в Натале. Озабоченные проблемой стабилизации положения на
Юге Африки британские власти пошли на предоставление избирательных прав наиболее обеспеченным представителям африканского населения, проживавшего в этих колониях. Глядя в будущее,
либералы надеялись на то, что в конечном счете там сложится
«цветной» средний класс, который объединиться с белой общиной
и совместно образует устойчивую электоральную базу102.
По сравнению с другими переселенческими колониями, получавшими тогда самоуправление, введение представительного
правления в южноафриканских владениях выглядело отставанием
на целое поколение. Своеобразие положения состояло также в
том, что при создавшихся условиях не только Лондон, но и сами
британские колонисты не торопились поднимать проблему ответ111

В. В. Грудзинский

ственного правительства103. Опека со стороны имперских властей
в определенном смысле была выгодна им.
Ситуация заметно поменялась к началу 1870-х годов, когда
правительство У. Гладстона взяло курс на кардинальное сокращение финансовых обязательств по отношению к «белым» колониям. Либералы стали однозначно подталкивать Кап к принятию
автономии, надеясь таким образом стимулировать рост его самодостаточности. В результате Капская колония стала самоуправляющейся в 1872 г. После этого стремление к самоуправлению
активизировалось в соседнем Натале. Однако в данном случае
Гладстон придерживался противоположного взгляда, считая эту
колонию «не созревшей» для такого статуса104. Наталь получил
самоуправление последним из переселенческих колоний в 1893 г.
Имперские реформы 1840–1850-х годов, как и внутренние
реформы Соединенного Королевства, носили превентивный характер. Их проведение было неразрывно связано с утверждением
в метрополии либеральной идеологии, переходом к фритреду и
победой парламентской демократии. Особые последствия имела
ликвидация имперского протекционизма, поставившая ребром вопрос об экономическом благополучии колоний, решение которого,
в свою очередь, было сопряжено с вопросом о власти.
Разумеется, патриотические движения, зарождавшиеся в конкретных условиях переселенческих колоний, имели собственную
специфику. Однако в более широком смысле все они заключали в
себе дух эпохи, преломленный в культуре метрополии, и являлись
продуктом взаимодействия национального и имперского начал.
Идеология английского Просвещения, отвечавшая, при всей своей
умеренности, устремлениям различных социальных сил, не исключала возможность ее революционной интерпретации, реализовавшись в идейном багаже американского освободительного движения
1760–1770-х годов. Идеология английского либерализма, ставшая
законченным воплощением буржуазности, отрицала революционность, утверждая легитимность, конформизм, респектабельность.
Соединившись с идеей англо-саксонского превосходства,она усилила влияние имперского лоялизма на формирование самосознания в
переселенческих колониях. С другой стороны,именно либеральные
ценности активно способствовали становлению и питали готовность колонистов добиваться своих экономических и политических
интересов, действуя в рамках конституционного порядка. И хотя
радикализм, безусловно, сыграл в переселенческих колониях свою
112

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...

роль, он в середине XIX в. не мог оказывать определяющее влияние на характер общественных настроений.
Как отмечалось в отечественной историографии, достижение
«белыми» колониями самоуправления сравнимо по своим последствиям с завоеванием независимости США105. Политическая
власть в этих колониях прочно перешла к местной буржуазии.
Различие заключается в том, что если Война за независимость
продемонстрировала революционный путь достижения полной государственной самостоятельности, то автономизация переселенческих колоний положила лишь начало эволюционному процессу,
имевшему в итоге тот же результат.
Несомненно, правы те исследователи, которые обращают внимание на прагматический подход британского правительства к предоставлению самоуправления. Р. Хайм справедливо подчеркивает, что
на этом пути не было автоматизма. Имперские власти в каждом
конкретном случае учитывали целую комбинацию факторов, необходимых, с их точки зрения, для изменения статуса колонии.
Важнейшее значение среди них придавалось таким как экономическая самодостаточность (без чего самоуправление было практически
невозможно), способность к самообороне, обеспечение имперских
стратегических интересов, наличие социально-политических групп,
готовых к сотрудничеству с метрополией. Отсутствие какого-либо
из этих требований или сомнения на счет их надежности могли воспрепятствовать принятию положительного решения106.
Торжество либерального мировоззрения в итоге способствовало
выработке адекватной для того времени доктрины имперской политики, сочетавшей практицизм, приверженность эволюционизму и
известную неформальность отношений. Ее ключевое положение У.
Гладстон усматривал в «добровольности имперских уз». «Управляй
колониями по принципу свободы, – указывал либеральный политик. – Пускай они не чувствуют никакого ярма. Дай им понять,
что отношения между тобою и ими есть отношения привязанности»107. Именно «привязанность», основанная на общности происхождения и языка, родстве культурных традиций и политических
институтов, близости интересов и преданности одной короне, считалась тем необходимым условием, от которого решающим образом
зависит единство империи. Залогом этого, по убеждению Дж. С.
Милля, выступало британское самоуправление, позволившее колониям достичь максимальной степени свободы и стать даже более
самостоятельными, чем штаты Североамериканского союза108.
113

В. В. Грудзинский
ПРИМЕЧАНИЯ
Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. Очерки. М., 1977. С. 13.
2
Там же. С. 18.
3
Тишков В. А., Кошелев Л. В. История Канады. М., 1982. С. 55.
4
Там же. С. 56.
5
Report on the Affairs of British North America from the Earl of Durham
Her Majesty’s high Commissioner. Monreal, 1839. P. 80.
6
Малаховский К. В. История Австралии. М., 1980. С. 39, 43–44.
7
Там же. С. 44.
8
Dalziel R. Southern Islands: New Zealand and Polinesya // Oxford History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P.573.
9
Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 108.
10
Dalziel R. Op. cit. P. 576.
11
Подробнее см: Савельева Л. П. Ранний этап английской колониальной экспансии в Новой Зеландии (конец ХVIII – первая половина
XIX века): автореф. ... канд. ист. наук. Л., 1982.
12
Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 117.
13
Dalziel R. Op. cit. P. 577.
14
Малаховский К. В. История Новой Зеландии. М., 1981. С. 42–43.
15
Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 124–125.
16
Малаховский К. В. История Новой Зеландии. С. 50–51.
17
История XIX века. Под ред. Лависса и Рамбо / пер. с французского. Т.4. М., 1938. С. 331.
18
Saunders Ch., Smith I. Southern Africa, 1795–1910 // Oxford History
of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 598.
19
James L. The Rise and Fall of the British Empire. Lnd., 1998. (First
Published in 1994). P. 252.
20
История XIX века. С. 333.
21
Hyam R. Britain’s Imperial Century, 1815-1914. Lnd., 1993. P.47.
(First Published in 1976).
22
Saunders Ch., Smith I. Op. cit. P. 601.
23
История XIX века. С. 334.
24
Saunders Ch., Smith I. Op. cit. P. 602.
25
James L. Op. cit. P. 254.
26
Hyam R. Op. cit, 48.
27
Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 72–73.
28
Айзенштат М. П., Гелла Т. Н. Английские партии и колониальная
империя Великобритании в XIX веке. М., 1999. С. 19–20; Ерофеев
Н. А. Указ. соч. С. 74–75.
1

114

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...
Knorr K. E. British Colonial Theories, 1570–1850. Toronto, 1944. P. 269.
Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 78.
31
Маркс К.и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 775. (Капитал. Т. 1. Глава
25. Современные теории колонизации.)
32
Knorr K. E. Op. cit. P. 309–310.
33
Ibid. P. 311.
34
Ibidem.
35
Ibid. P. 334.
36
Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 102-103.
37
Британская империя: становление, эволюция, распад / под ред. В. В.
Высоковой. Екатеринбург, 2010. С. 57.
38
Report on the Affairs of British North America.P. 78.
39
Knorr K. E. Op. cit. P. 310; Ерофеев Н. А. Указ. соч. С. 105.
40
Judd D. Empire. The British Imperial Experience from 1765 to the Present. Lnd., 1996. P. 35.
41
Hyam R. Op. cit. P. 23.
42
Британская империя: становление, эволюция, распад. С. 57.
43
Hyam R. Op. cit. P. 43.
44
Harper M. British Migration and the Peopling of the Empire // Oxford
History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 80.
45
Martin G. Canada from 1815 // Oxford History of the British Empire.
Vol. 3. Oxford, 1999. P. 525.
46
Тишков В. А., Кошелев Л. В. Указ. соч. С. 53.
47
Hyam R. Op. cit. P. 42.
48
James L. Op. cit. P. 309.
49
Harper M. Op. cit. P. 78.
50
Judd D. Op. cit. P. 31.
51
Ibid. P. 33–34.
52
Denoon D. Australia and the Western Pacific // Oxford History of the
British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 548.
53
Малаховский К. В. История Австралии. С. 41.
54
Hyam R. Op. cit. P. 41, 43.
55
Ibid. P. 42.
56
Ibid. P. 44-45.
57
Малаховский К. В. История Австралии. С. 60.
58
Согрин В. В. Исторический опыт США. М., 2010. С. 88–89.
59
Canadian History in Documents, 1763-1966 / Ed. by J. Bliss. Toronto,
1966. P. 47.
60
Thompson J.H. and Randal S.J. Canada and the United States: Ambivalent Allies. Athens, 1994. P. 29.
29
30

115

В. В. Грудзинский
Quarterly Review. 1817. Vol. XV11. April. P. 532.
Knorr K. E. Op. cit. P. 350-352.
63
Ibid. P. 373.
64
Ibid. P. 360–362.
65
Semmel B. The Rise of Free Trade Imperialism. Cambridge, 1970.
P. 125, 205.
66
Briggs A. The Age of Improvement, 1783–1867. Lnd., 2000. P. 337.
(First Published in 1959).
67
Ferguson N. Empire. How Britain Made the Modern World. Lnd.,
2004. P. 110. (First Published in 2003).
68
Report on the Affairs of British North America. P. 10–11.
69
Ibid. P. 13–14.
70
Ibid. P. 24–25.
71
Ibid. P. 23.
72
Ibid. P. 28–32, 106.
73
Ibid. P. 28.
74
Ibid. P. 111–112.
75
Ibid. P. 110, 113.
76
Ibid. P. 116–117.
77
Данилов С. Ю. История Канады. М., 2006. С. 65.
78
Report on the Affairs of British North America. P. 78, 104, 118.
79
Ibid. P. 100.
80
Knaplund P. Gladstone and Britain’s Imperial Policy. Lnd., 1966. Р. 33.
81
Canadian History in Documents. P. 63–64.
82
Сороко-Цюпа О. С. История Канады. М., 1985. С. 26.
83
Matthew H. C. Gladstone. Oxford, 1997. P. 190.
84
Judd D. Op. cit. P. 54; Hyam R. Op. cit. P. 69.
85
Denoon D. Op. cit. P. 551; Hyam R. Op. cit. P. 41.
86
Малаховский К. В. История Австралии. С. 65–66.
87
Там же. С. 70; Cain P. J. Economics and Empire: The Metropolitan
Context // Oxford History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999.
P. 35.
88
Рудницкий А. Ю. Проблема предоставления австралийским колониям самоуправления и исторические взгляды Мэннинга Кларка // Актуальные проблемы развития Австралии и Океании. М., 1984. С. 79.
89
Burroughs P. Imperial Institutions and the Government of Empire //
Oxford History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 186.
90
Judd D. Op. cit. P. 37.
91
Малаховский К. В. История Новой Зеландии. С. 56–57, 81–83.
92
Dalziel R. Op. cit. P. 581–582.
61

62

116

Глава 3. Метрополия и переселенческие колонии...
Speeches and Documents on New Zealand History / Ed. by W. David
McIntyre and W. J. Gardner. Oxford, 1971. P. 67.
94
Ibid. P. 67–68.
95
Ibid. P. 85.
96
Ibide m.
97
Ibid. P. 88.
98
Ibid. P. 88–89.
99
Ibid. P. 89–90.
100
Ibid. P. 90–91.
101
Ibid. P. 91–92.
102
James L. Op. cit. P. 255
103
Burroughs P. Op. cit. P. 189.
104
Knaplund P. Op. cit. P. 95.
105
Рудницкий А. Ю. Указ. соч. С. 74–75.
106
Hyam R. Op. cit. P. 51–52.
107
McIntyre W. D. Colonies into Commonwealth. Lnd., 1966. P. 120.
108
Милль Дж. С. Представительное правление. СПб., 1907. С. 302.
93

117

В. В. Грудзинский

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
БРИТАНСКАЯ ПОЛИТИКА В ИНДИИ:
ТРАДИЦИИ, НОВАЦИИ
И ПРОБЛЕМА МЕЖКУЛЬТУРНОГО ДИАЛОГА
Когда две или более цивилизации вступают между собой в контакт, они чаще всего
обладают разными потенциальными силами.
Представители агрессивной цивилизации,
успешно проникшие в чужую социальную систему, уподобляются надменному фарисею,
благодарящему Бога за то, что он не такой,
как другие. Однако судьба иронична. Самовозвышение, бессознательно выливаясь в унижение других, приводит к отрицанию равенства
человеческих душ. Однако невозможно, совершив грех отрицания человека в другом, не дегуманизировать тем самым самого себя.

Арнольд Тойнби

В конце ХVIII – начале XIX в. британская экспансия на Индостанском полуострове развивалась исключительно интенсивно.
К 1820 г. завоевание огромной страны подошло к своему завершению. Только Пенджаб, Белуджистан и Синд оставались вне
власти Ост-Индской компании. Закрепляя за собой покоренные
территории, правительство метрополии и руководство Компании
понимали сложность обеспечения там прямого эффективного контроля. Выход из этого положения виделся во взаимодействии с
местной аристократией. Оставляя князьям, изъявлявшим готовность признать верховную власть Компании, их владения, колониальная администрация сделала ставку на систему косвенного
управления. Лишенные политической самостоятельности княжества составляли не менее 2/3 территории, подчиненной англичанам. Сохранив власть индуистской и мусульманской верхушки
над крестьянской массой, Компания непосредственно надзирала,
прежде всего, за состоянием налоговой системы и исправным поступлением средств в собственную казну…
Структура органов власти и система управления Ост-Индской
корпорации в своей основе были заложены в конце ХVIII в.
118

Глава 4. Британская политика в Индии...

Возрастание значимости индийских владений для Великобритании
проявилось еще при пересмотре хартии Компании в 1773 г. Согласно принятому тогда закону, назначение генерал-губернатора,
членов Бенгальского совета и Верховного суда в Калькутте перешло от Совета Директоров Компании к Короне.
Конец ХVIII столетия ознаменовался кризисом имперской системы. Победа США в Войне за независимость обострила внимание метрополии к проблеме контроля над положением дел в ее
владениях. Наряду с этим возрастало недовольство предпринимательских кругов монополией Компании на торговлю с Востоком.
Аристократию раздражал рост политического влияния «набобов»
(вернувшихся из Индии с накопленными богатствами отставных
служащих Компании, активно скупавших гнилые местечки в палате общин). Находившиеся под влиянием просвещенческой идеологии общественно-политические круги проявляли озабоченность
негативными последствиями деспотических методов правления для
политического и нравственного здоровья нации, которые наряду с
коррупцией стали обыденной практикой в деятельности Компании.
В 1784 г. по инициативе премьер-министра Уильяма Питтамладшего парламент принял Акт об управлении Индией, просуществовавший в общих чертах до ликвидации Компании как политической организации в 1858 г. Закон предусматривал создание
правительством Контрольного совета по делам Индии численностью не свыше 6 человек, входящих в Тайный королевский совет. Непременным членом Совета являлся Канцлер казначейства, а
возглавлял его специально уполномоченный министр кабинета (государственный секретарь). Возложенная на новый орган задача состояла в надзоре и общем руководстве деятельностью Компании1.
Территориально английские владения подразделялись на так
называемые президентства. В Бомбее и Мадрасе они возглавлялись губернаторами, а в Калькутте генерал-губернатором, который одновременно управлял Бенгалией и курировал работу всей
колониальной администрации в Британской Индии. Назначения
на должности генерал-губернатора, губернаторов, командного состава английских регулярных войск производились имперским
правительством. На остальные гражданские и военные посты назначения осуществлялись Советом директоров Компании, решения
которого нуждались, однако, в официальном утверждении королевским указом с контрассигнацией государственным секретарем.
Пытаясь ограничить получившее невиданный размах самовластье
119

В. В. Грудзинский

колониальной верхушки, британское правительство в частности
запретило генерал-губернатору без санкции Совета директоров
(читай – официального Лондона) объявлять войну (кроме чрезвычайных ситуаций), заключать договоры, направленные против
кого бы то ни было, и гарантировать сохранение владений правителям индийских государств2.
Имперская политика в Индии с рубежа ХVIII–XIX столетий
характеризовалась формированием двух тенденций: установкой
на сугубо прагматическую линию поведения, обусловленную конкретными обстоятельствами, в которых британцам приходилась
действовать на Востоке, и стремлением создать систему власти,
соответствующую собственно английским стандартам понимания
законности и справедливости. Разумеется, ни одна из них не могла быть реализована в «чистом» виде, тем более, что обе они преследовали общую цель – установление и упрочение британского
владычества в Индии. Именно соперничество и переплетение данных тенденций, свойственных для империи в целом, накладывали
характерный отпечаток на индийскую политику метрополии.
Первая тенденция отчетливо проявилась еще в 1750–1770-е
годы, когда во многом благодаря действиям Роберта Клайва и
Уоррена Хастингса были заложены основания британского владычества в Индии. По их представлениям, целенаправленная политика, сочетающая ставку на военную силу с использованием
привычных для индийского общества «институтов восточного деспотизма», должна была обеспечить неограниченную власть Британии на Индостане3.
Однако «модель Индийской империи Клайва-Хастингса»
спровоцировала сильное противодействие в метрополии4. Идеалы Просвещения и зарождающегося либерализма определенно не
согласовывались с практикой захватнических войн, насилия, коррупции и откровенного грабежа. Особенно неприглядная картина
возникла в ходе расследований деятельности обоих прославленных
завоевателей. И хотя Р. Клайв и У. Хастингс были оправданы,
процессы над ними привлекли пристальное внимание общества,
стимулировав широкую кампанию против злоупотреблений5. Образы этих строителей империи заметно поблекли. Атмосфера вокруг них была столь напряженной, что Клайв, не выдержавший
психологического напряжения, покончил жизнь самоубийством.
В 1786 г. генерал-губернатором Бенгалии был назначен лорд
Корнуоллис, которому надлежало установить там «цивилизован120

Глава 4. Британская политика в Индии...

ное» правительство. С этой целью он пытался развести гражданскую и военную власть, обеспечив верховенство политиков
над генералами, отделить суд от администрации, ввести право
частной собственности на землю. Кроме того, Корнуоллис намеревался приступить к созданию профессиональной «гражданской службы», должностные лица которой зависели бы больше от
официального жалования, чем от источников дохода, приносимых
частной торговлей и подношениями индийских властей6.
События начала XIX в. не позволили развернуться начинаниям по перенесению английской политико-правовой модели на индийскую почву. Англо-майсурские, а затем англо-маратхские войны, длившиеся с конца ХVIII в. до 1818 г., вновь резко усилили
влияние военных. Подобно переселенческим колониям, где после
наполеоновских войн были прочны позиции старой бюрократии,
в Индии наблюдалось усиление «военно-фискальной» практики
заложенной Клайвом и Хастингсом.
Несмотря на то, что к началу 1820-х годов завоевание субконтинента в целом подошло к концу, войска Компании сохраняли
огромную численность и поддерживали высокую боевую готовность. Они постоянно включали 170 сипайских полков, насчитывавших 235 тыс. солдат и офицеров (тогда как части английской
регулярной армии в Индии – всего 16 полков). Это была самая
мощная сухопутная армия в Азии, позволявшая Великобритании
не только эффективно выполнять полицейские функции в собственных владениях, но – что не менее важно – решать оперативные задачи имперской политики в странах бассейна Индийского и Тихого океанов. В 1811 г. сипаи захватили принадлежавший голландцам о. Ява, в 1819 г. они овладели Сингапуром, в
1824–1826 гг. разгромили армию Бирманского королевства, в
1839–1842 гг. участвовали в первой опиумной войне с Китаем, в
1838–1842 гг. – в первой англо-афганской войне, в 1843 г. сипайские войска оккупировали Синд и, наконец, в 1845–1849 гг.
они были задействованы в завоевании Пенджаба.
Прямым следствием этого стало превращение армии в наиболее влиятельный институт всей системы британского господства в
Индии, исключая, до известной степени, Бенгалию, где продолжали сказываться традиции, заложенные Корнуоллисом. «Наше
правление, – писал экс-губернатор Бомбея сэр Джон Малкольм*
* О политической биографии Малкольма подробно см.: Кальянова Т.П. Джон
Малколм в Британской Индии: особенности служебной биографии / Человек

121

В. В. Грудзинский

в своей «Политической истории Индии» – носит, в сущности,
военный характер, а сохранение и упрочение английских позиций
при помощи гражданских институтов зависит от мудрого и расчетливого применения этой военной мощи, на которой покоится
основание всей нашей власти»7.
Содержание многочисленной армии требовало исключительных затрат, поглощавших большую часть бюджета Компании. Не
удивительно, что ее руководство с неохотой направляло средства
на развитие индийской экономики, предпочитая получать главный
доход за счет поземельного налога8. Все это стало мощным тормозом на пути развития производительных сил страны. Ожидания,
что завершение завоевательных войн приведет к быстрому росту
англо-индийской торговли, не оправдались в полной мере. Особенно это сказывалось до начала 1830-х годов, пока торговая монополия Компании не была, наконец, полностью ликвидирована.
Но еще тяжелее на состоянии индийской экономики отразилось разорение текстильного производства неспособного конкурировать с продукцией английской фабричной промышленности.
В сложившейся ситуации существенным фактором улучшения
торгового баланса Индии стало развитие ее торговли со странами
Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока. Вывоз туда хлопка,
серебра и опиума быстро возрастал. Особым спросом пользовался
опиум, стоимость которого в 30-40-е годы XIX в. составляла
свыше 40% от стоимости всего индийского экспорта. Как признавал один из видных представителей администрации Компании,
«есть все основания считать опиум товаром, имеющим огромную
важность для сельского хозяйства и торговли Индии. Спрос на
него велик на рынках Малайских островов, стран, лежащих между
Индией и Китаем, а более всего в самом Китае, – продолжал
чиновник. – Опиум, общее число потребителей которого оценивается, по меньшей мере, в 400 млн. человек, издавна получил там
распространение. За последние пятьдесят лет спрос на него постоянно растет. И было бы абсурдом не использовать это огромное
преимущество»9.
По мнению современных исследователей, совместное продвижение «индо-британской военной мощи» и экспортной торговли
на Восток не было простым совпадением. С экономической точки
зрения, пишет Д. Уошбрук, Ост-Индская Компания была заняна Востоке и Западе: взгляд из Сибири. Международная научная конференция. Материалы. Иркутск, 2012.

122

Глава 4. Британская политика в Индии...

та строительством, возможно, первой в мире «нарко-милитаристской» империи, в которой военная сила и коммерческая прибыль
соединились также тесно, как в эпоху меркантилизма ХVIII в.10.
Особенности военно-политического и экономического положения сказались и на состоянии социальных отношений. Разорение
ремесленников, трудности в развитии торговли, заставляли людей
искать средства существования в занятии сельским хозяйством,
усиливая статичность и инертность индийского общества. Но тиски налогового бремени были таковы, что массовое обеднение
охватило и деревню, провоцируя там настроения неуверенности и
даже апатии, выражавшиеся в стремлении ограничивать производство из-за опасения навлечь на себя новые поборы11.
Стремясь к стабилизации собственной власти, Компания естественно искала опору среди привилегированных каст, придавая
особую значимость соблюдению принципов традиционности и наследственности. Свою нишу в нижнем слое колониальной бюрократии получили брахманы – представители одной из высших
каст, традиционно владевшие грамотностью. Раджпуты и бхумихары – касты воинов из северной Индии – стали служить основой для комплектования сипайской армии. Наконец, «естественным» союзником англичан выступала аристократия, и в первую
очередь владетельные князья.
В британской историографии сложилась точка зрения, что социально-экономическая политика Компании содействовала консервации кастовой системы12. Практика такого рода явно напоминала курс британских властей на сохранение «старого порядка» в
Нижней Канаде. Итогом упрочения традиции «Клайва-Хастингса» стало оформление в 1820-е годы автократического режима,
прочно связанного с консервативными элементами индийского
общества и гарантированного мощной военной организацией.
Однако «неодеспотизм» британского правления отнюдь не означал исчезновения альтернативной тенденции в действиях колониальной администрации.
Начинания Корнуоллиса еще не были стремлением англизировать Индию. Его миссия выглядела скромнее: ликвидировать
злоупотребления и навести порядок в системе управления, взяв
за образец британскую модель организации власти. Наоборот, у
части британцев сохранялось увлечение ориентализмом, унаследованное от середины ХVIII в. Тогда чиновники, купцы, военнослужащие целенаправленно изучали языки народов Индии. Пример
123

В. В. Грудзинский

подавал сам генерал-губернатор Бенгалии У.Хастингс, свободно
говоривший по-персидски и на хинди. Он спонсировал переводы
на английский язык религиозно-философских трактатов («Бхагавадгита» была издана с его предисловием) и сводов законов как
индуистского, так и исламского происхождения.
Гендерный дисбаланс среди прибывавших на Восток европейцев
способствовал распространению отношений сексуального характера
между белыми мужчинами и местными женщинами. Нередки были
и случаи заключения браков. При этом наибольшей склонностью
к мультикультурности отличались шотландцы, составлявшие едва
ли не половину служащих Ост-Индской Компании13.
В целом в начале XIX в. отношения британцев и индийцев характеризовались взаимной терпимостью, продиктованной, прежде
всего, прагматическими соображениями. Попытка бросить европейский вызов местной культуре считалась крайне неразумной,
способной лишь обострить англо-индийские отношения и отрицательно отразиться на ведении бизнеса. Именно из этих соображений до 1813 г. въезд миссионеров в Индию был резко ограничен,
даже капелланам Компании запрещалось проповедовать среди
индийцев, чтобы не раздражать их религиозные «предрассудки».
Доминировавшее у британцев намерение сохранять статус-кво
в отношениях с местным населением определенно выразил губернатор Мадраса Томас Манро. В своем дневнике по поводу
уже имевших хождение идей формирования «англо-саксов из индийцев» он писал: «Я не верю в современные доктрины усовершенствования индийцев или какого-либо другого народа. Когда я
читаю о неком средстве, при помощи которого большая провинция
вдруг была поднята на более высокий уровень развития, или о
расе полуварваров цивилизованных почти до уровня квакеров, я
выбрасываю такую книгу»14.
Положение стало меняться с началом 1810-х годов. Прежде
всего, активизировались религиозные организации, потребовавшие
свободы миссионерской деятельности в Индии. Завязавшаяся в
1813 г. дискуссия вокруг продления хартии Компании предоставила им удобный момент для решения поставленной задачи. Наиболее активными сторонниками проповеди христианства в далекой
азиатской стране выступали все те же евангелисты, возглавлявшие успешно завершившуюся борьбу за запрещение работорговли.
Благодаря прекрасно организованной кампании давления в парламент было передано 837 петиций от евангелических общин со всего
124

Глава 4. Британская политика в Индии...

Соединенного Королевства (тогда как в пользу свободы торговли с
Востоком лишь 135!). Руководству Компании пришлось уступить
мощному лобби и открыть миссионерам дорогу в Индию, обещавшим, что распространение христианства приведет к увеличению
потребления продукции британской промышленности.
Наряду с признанными лидерами евангелистов Уильямом Уилберфорсом и Захари Маколеем, недюжинной активностью выделялся бывший член Совета директоров Ост-Индской Компании
Чарльз Грант. Явно пытаясь усилить свойственные миссионерскому движению религиозно-этические установки, Грант подчеркивал: «Необходимо принять решение о передаче наших азиатских
территорий нам… для того, чтобы мы могли распространить среди
их обитателей, глубоко погруженных во мрак, порок и страдание,
свет и благотворное влияние Истины»15.
Подъем миссионерской активности отчасти был результатом
начавшегося в Англии с конца ХVIII в. «религиозного возрождения». Духовные искания общества, находившегося в состоянии
трансформации, резко повышали интерес к религии. Завершение
войн с Наполеоном позволило миссионерским организациям развернуться в полную мощь. По образному выражению Джонатана Пэрри, «филантропические общества для распространения
христианства, стремившиеся повторить военную победу над антихристом не только в Британии, но во всех уголках земли, росли
как грибы». К 1817 г. одно лишь Библейское общество, имевшее
236 филиалов, израсходовало 540 тыс. ф. ст. на издание и распространение 1,8 млн. томов священного писания, переведенного
на 66 языков16.
Яркий образ пастыря, решившего посвятить себя миссионерскому служению в Индии, создала Шарлотта Бронте в своем
знаменитом романе «Джейн Эйр». Вдохновленный идеей служения, волевой, способный подчинять себе окружающих Сент-Джон
Риверс так определяет свое предназначение: «Господь возложил
на меня миссию, и для того, чтобы достойно ее выполнить, требуются умение и сила, мужество и красноречие – лучшие качества
солдата, государственного мужа и оратора»17.
Многие священники были действительно настроены весьма воинственно, воспринимая избранную стезю как борьбу сил света и
тьмы, которая должна привести к искоренению «жестоких» религиозных верований индийцев и замену их христианством. Более того, конечной целью «евангелического проекта» считалась
125

В. В. Грудзинский

полная «англизация» Индии. Характерно, что данная установка
совпадала с чисто светским пониманием проблемы. С точки зрения Дж. С. Милля, прогресс этой восточной страны зависел от
преодоления обычаев и суеверий, мешавших социально-экономическому развитию и духовной активности. Вместе с выдающимся
путешественником-первопроходцем и миссионером Дэвидом Ливингстоном, он рассматривал культурную трансформацию неевропейского мира как неразрывно связанную с его экономическим
обновлением18.
Официальные власти полностью разделяли и религиозные, и
светские устремления, проповедовавшие мессианство. В 1836 г.
парламентская комиссия по обследованию коренного населения в
Британской империи пришла к выводу о том, что задача Англии заключается в распространении «до крайних пределов земли
цивилизации, гуманности, мира, порядка и прежде всего знания
истинного Бога»19. Концепция «опеки», сформулированная таким
образом с предельной ясностью, одобрила как прежние цивилизаторские начинания, так и грядущие.
По замечанию Н. Фергюсона, евангелическое стремление обратить Индию в христианство и либеральные усилия направить
ее по пути капитализма слились в один поток, захвативший всю
Британскую империю20 Аналогичной точки зрения придерживается и Л. Джеймс, согласно которому после 1815 г. прежний
подход Компании к управлению Индией был заменен курсом на
перестройку страны, ставшей лабораторией по реализации либеральных, евангелических и утилитаристских теорий21.
В этом контексте более корректным представляется обоснованная Д. Уошбруком идея о постепенности перемен либерально-евангелического толка, перемежавшихся с военно-фискальной
практикой британской администрации, оттенявших ее, а порой и
соперничавших с ней22.
Важную роль в изменении отношения англичан к Индии сыграли находившиеся на службе у Компании видные представители
британской культуры, взгляды которых оказывали существенное влияние на представления общественно-политических кругов.
Экономист, философ и публицист Джеймс Милль, работавший
в правлении Компании в Лондоне, обращал внимание на необходимость раскрепощения духа индийского народа – «самой порабощенной части человеческой расы», скованной деспотизмом и
давлением религиозных предрассудков. Ему вторил поэт и исто126

Глава 4. Британская политика в Индии...

рик Томас Маколей, возглавлявший созданный в 1833 г. комитет
по разработке образовательной политики в Индии. Его искреннее
убеждение, что индуизм «увянет» благодаря распространению научных знаний находило у современников полное понимание. Важнейшим инструментом ускорения этого процесса он считал ведение обучения исключительно по-английски.
При всей самонадеянности Маколея ему, однако, нельзя отказать в проницательности: в то время, когда автономией не обладали даже переселенческие колонии, он предсказывал, что Индия
потребует самоуправления, как только там сложится европейски
образованная элита23.
Убежденность реформаторов в возможности усовершенствования человечества могла сравниться, по утверждению Д. Ливена,
«только с их крайним презрением к неевропейской культуре и
интеллектуальной традиции». Как утверждал один чиновник колониальной администрации, «приведенная нами к счастью и независимости, снабженная нашим знанием и политическими институтами Индия, останется величественным памятником британской
филантропии»24.
Высокомерие британцев все больше отдаляло их от индийцев.
Поддержание между ними общения, выходящего за рамки чисто
делового, встречало с европейской стороны усиливающееся неодобрение. Одним из показателей сдвига, происходившего в расовых
отношениях, стало заметное сокращение сексуальных контактов
между британцами и индийскими женщинам. Если раньше европейская мораль, «адаптированная» к условиям колоний, позволяла
смотреть на это «сквозь пальцы», то теперь связи такого рода начали рассматриваться как поведение недостойное для тех, чей долг
состоит в том, чтобы служить беспристрастными администраторами и командирами. Еще в 1816 г. священники сетовали по поводу
отрицательного влияния на моральное здоровье молодых британцев распространенных у индийцев нравов, а восемь лет спустя,
епископ Калькуттский Реджинальд Хибер с удовлетворением отмечал, что содержание туземных любовниц перестало быть «модным пороком» среди офицеров, проходящих службу в столице
Бенгалии. Хотя в отдаленных районах, по признанию епископа,
«распущенность» продолжала процветать по-прежнему25.
Было бы неверно, впрочем, полагать, что британцы потеряли
способность к саморефлексии. Наиболее внимательные наблюдатели с удивительной точностью фиксировали нелицеприятные
127

В. В. Грудзинский

особенности характера и поведения своей нации. Тот же епископ
Хибер после посещения одного из французских владений в Индии
сделал следующее сравнение: «Чаще всего французы свободны от
того исключительного и нетерпимого духа, повсюду превращающего англичан в замкнутую касту <...> Это глупая, угрюмая национальная гордыня, примеры которой я вижу ежедневно, принесет нам много вреда в этой стране <...> Мы исключаем местных
жителей из нашего общества, и обычно в разговоре с ними у нас
постоянно присутствует оскорбительный и высокомерный тон»26.
Дж. Малкольм со стыдом вспоминал о своих юношеских заблуждениях, когда он был полон предрассудков о собственном
превосходстве над туземцами. «Я много слышал о наших хваленых
преимуществах над ними (индийцами), но не могу поверить, что
сравнение различных обществ Европы и Индии может быть достаточным основанием для столь высокомерного взгляда, – писал
опытнейший администратор, прослуживший на Востоке не один
десяток лет. – Я не могу согласиться с бытующим мнением, признающим туземцев этой страны неспособными к лучшей жизни и
даже ограниченными в интеллекте и богатстве мысли»27.
Однако такие взгляды встречались совсем не часто. В целом
эгоцентричный взгляд на окружающий мир, провоцировал преуспевающих британцев смотреть на индийцев как на отсталый
народ. Находившееся под влиянием абстрактного гуманизма европейское сознание не желало мириться с «варварскими» обычаями
местного населения. Носители мировоззрения быстро формирующейся индустриальной цивилизации все нетерпимее воспринимали
характерные для традиционного общества понятия добра и зла,
жестокости и милосердия, справедливости и несправедливости.
В столкновении на этой почве ясно проявился конфликт культур,
обусловленный глубоко укоренившимися стереотипами их представителей.
Наиболее непримиримо миссионеры и колониальная администрация реагировали на распространенную в северо-западной
Индии практику умерщвления из «экономических» соображений
новорожденных девочек; культ священников-убийц, совершавших
удушение попавших к ним в доверие путников; обычай сати –
сожжение вдовы на погребальном костре ее супруга. Прежде
британцы, как правило, не вмешивались в происходящее. Так,
утвержденное в 1812 г. официальное предписание ограничивалось
требованием наблюдения за обрядом сати должностного лица,
128

Глава 4. Британская политика в Индии...

дабы удостовериться в совершеннолетии вдовы (она не могла
быть моложе 16 лет), отсутствии у нее признаков беременности, а
также детей в возрасте до трех лет. Поскольку обычай, естественно, предусматривал «добровольность» самопожертвования, то необходимо было установить, не находится ли субъект в состоянии
наркотического возбуждения26.
Систематическое противодействие указанным обычаям началось в правление генерал-губернатора лорда Уильяма Бентинка
(1828–1835), испытывавшего сильное влияние со стороны либералов и евангелистов. Уже после отставки, выступая в парламенте,
он уверял аудиторию, что европейская цивилизация становится
ближе к Индии пропорционально облегчению и ускорению ее
коммуникаций с Британией. Поэтому, заключал оратор, развитие
пароходного сообщения между двумя странами – «величайший
двигатель морального совершенствования Индии». Бентинк полностью разделял мессианские устремления сторонников «англизирования», направленные на «нравственное и интеллектуальное
восстановление индийского народа» посредством «утверждения
нашего языка, нашего образования и, в конечном счете, нашей религии». Как заявлял один из ярых адептов этой политики Чарльз
Тревельян, ее конечная цель – сделать индийцев англичанами
больше, чем сами англичане27.
Решительный удар Бентинк нанес по обычаю сати,распространение которого приняло широкий размах. Только в одной Бенгалии с 1813 г. по 1825 г. были сожжены более 7900 женщин.
И хотя среди самих индусов отношение к сати было неоднозначным, большинство все-таки оправдывало обычай, настаивая, что
вдовье самопожертвование есть высший акт не только супружеской верности, но и женского благочестия. Аргументы же губернатора опирались на иные этические основания: у христианина и
англичанина нет никаких оправданий продолжению этой негуманной практики. В 1829 г. обычай сожжения вдов был запрещен.
Некоторые военные, обладавшие большим опытом службы в
Индии, а также известные ориенталисты того времени, например
Хорас Уилсон, предостерегали Бентинка от такого шага. «Указ
правительства, запрещающий этот порядок, вызовет крайнее беспокойство среди военнослужащих туземной армии, – предупреждал подполковник У. Плейфэйр – Они воспримут его как вмешательство в их традиции и религию равнозначное отказу от тех
принципов, которыми прежде правительство руководствовалось в
129

В. В. Грудзинский

своем поведении по отношению к ним. Если такие настроения
возникнут, то невозможно будет предсказать, что тогда может
произойти. Нельзя исключать даже открытого восстания»28.
Однако в целом решение губернатора вызвало одобрительную
реакцию. В его адрес прибыли тысячи поздравительных писем
как от британцев, так и, что крайне важно, от просвещенных индийцев. Особенно радовались по этому поводу евангелисты, развернувшие в Британии целую кампанию против обычая сожжения
вдов, привычно используя парламентскую трибуну, печать, в том
числе собственно миссионерскую периодику. Впрочем, принятие
властями мер против сати, еще не означало их немедленного и
безусловного соблюдения…
В 1839 г. магараджа Мардара по настоянию англичан утвердил
закон, запрещавший убийство новорожденных девочек. Но это
положило лишь начало продолжительной борьбе с практикой, искоренить которую также оказалось непросто. В 1870 г. властям
пришлось принять новый закон, первоначально применявшийся
только в северо-западных провинциях, а позднее распространенный на территорию Пенджаба и Ауда.
Взялись колониальные власти и за борьбу с убийствами путников на индийских дорогах. В ходе проведенных расследований
появились основания полагать, что удушения носят ритуальный
характер и совершаются членами тайного религиозного общества.
К 1838 г. были задержаны и преданы суду свыше трех тысяч
человек, из которых 1400 приговорены к повешению или пожизненной каторге на Андаманских островах29.
Деятельность Бентинка, разумеется, не ограничивалась борьбой с индийским «варварством». Губернатор организовал пароходное сообщение по Гангу, ввел общественные работы, спланировав сооружение каналов, дорог, мостов и т.д. Он реформировал
юридическую систему, развернул борьбу с коррупцией и отменил
телесные наказания для сипаев. Оценивая его правление, Маколей
писал, что Бентинк «вплеснул в восточный деспотизм дух британской свободы»30.
С начала 1840-х годов процесс «англизации» Индии получил
новый импульс. И это имело под собой веские основания. Промышленный переворот шел стремительными темпами, приближаясь к своему завершению. Либеральная идеология приобретала
растущее влияние. В имперской политике Великобритании назревали глубинные перемены. Одновременно в массах продолжали
130

Глава 4. Британская политика в Индии...

усиливаться настроения англоцентризма, богоизбранности Британии, возложенного на нее долга нести блага цивилизации всему
свету31. Мир по-британски, казалось, вступал в свои права…
После двадцатилетнего перерыва, Англия возобновила экспансию на северных и северо-западных границах Индии. Экономические и военно-политические мотивы, как обычно, шли рука об
руку. Проникновение в густонаселенные районы бассейна Инда
должно было открыть новые коммерческие возможности. В 1843 г.
состоялась аннексия Синда, а в 1849 г. завершилось завоевание
Пенджаба. Ожидания быстрой экономической отдачи, впрочем,
не оправдались: Инд оказался не полностью судоходен. Тем не
менее, главная стратегическая задача – укрепление безопасности
нестабильных северо-восточных рубежей была достигнута. Важную роль при этом играл геополитический контекст. Британцы
торопились принять превентивные меры против возможного проникновения французов в долину Инда. Не менее важной задачей
была необходимость реабилитироваться за унизительное поражение в первой англо-афганской войне 1838-1842 годов, которую
Лондон затеял как часть «большой игры», нацеленной на подрыв
позиций России в Центральной Азии32.
Ускорению проникновения западного влияния в Индию способствовало завершение смены высшего звена в руководстве Компании. Поколение бюрократии, начинавшее карьеру в эпоху наполеоновских войн, постепенно сошло со сцены. Его заменило новое
поколение выпускников не только Хейлбери колледжа (учебное
заведение, где готовились кадры управленцев для Ост-Индской
Компании), но также Оксфорда и Кембриджа. Следствием этого
стал пересмотр отношений, сложившихся между военной и гражданской службой, который позволил последней обеспечить большую свободу действий. Прибывавший в Индию в 1840-е годы
руководящий состав колониальной администрации, имел значительный опыт профессиональной деятельности «дома», где уже
с 1830-х годов развернулись либеральные реформы, и был менее
склонен к восприятию «восточного деспотизма», по сравнению со
своими предшественниками33.
Между тем в области межэтнических коммуникаций положение отнюдь не улучшалось. Демонстрация британского превосходства вызывала растущее раздражение индийской стороны. Высокие образовательные стандарты и опыт администрирования не
предотвращали проявление чиновничьего невежества относительно
131

В. В. Грудзинский

способностей индийцев и их культуры. Частично эти настроения
усиливались также из-за прибытия в Индию большого числа англичанок – жен чиновников и офицеров, взгляды и поведение
которых отличались предрассудками и надменностью.
Кардинально отсутствие должного взаимопонимания крылось
в разности стилей мышления индийцев и англичан, восприятия
ими жизни вообще. Эта противоположность между свойственной
человеку Востока созерцательностью и присущей представителю
Запада утилитарностью являлась одной из важнейших причин,
обуславливавших разнонаправленность их духовных потенциалов.
Именно утилитарное мышление британцев требовало «радикальной атаки на уродливые ограничения индийского общества»34.
В области экономики состояние англо-индийских отношений
стало выглядеть более обнадеживающим, хотя и неоднозначным.
Для Великобритании, развернувшей торговую экспансию во
всех уголках Земного шара, масштабы использования рынка своего главного владения оставалось весьма ограниченными. Ликвидация монополии Ост-Индской Компании не привела к моментальному взлету торгово-экономических связей между метрополией и
ее восточной колонией. Британский деловой мир ранне- и средневикторианского периода с возмущением отмечал хроническую «недогрузку» индийского рынка. Потребление английских товаров на
душу населения составляло там всего 10% от их потребления в
Бразилии! По утверждению некоторых исследователей, индийская
торговля вообще приобрела соответствующие ее потенциалу размеры только после открытия Суэцкого канала35.
Тем не менее, едва ли есть основания считать, что вторая треть
XIX в. была временем застоя. Технический прогресс, развитие
транспортной инфраструктуры, оживление хозяйственных связей
в самой Индии превращали ее в более перспективного экономического партнера. С 1834 г. по 1856 г. индийский экспорт увеличился на 188 % с 7,9 млн. до 23 млн. ф. ст., а импорт – на 227 %
с 4,26 млн. до 13,4 млн. ф. ст.36. Существенно возросло значение
Индии как рынка сбыта для британской промышленности. Если в
1814–1819 гг. Великобритания в среднем ввозила туда товаров на
сумму 2,3 млн. ф. ст., что равнялось 17,4 % ее общего экспорта
в страны империи, то в 1854–1857 гг. эти показатели поднялись
до 10,3 млн. ф. ст. и 31,7 %37 соответственно.
Постепенно возникали новые стимулы роста в сельском хозяйстве и промышленности. Полная зависимость Британии от по132

Глава 4. Британская политика в Индии...

ставок чая из Китая побудила администрацию Компании к разведению этой культуры в Индии. В 1834 г. генерал-губернатор
Бентинк направил в Китай миссию для закупки семян и найма
рабочей силы. Так, с середины 1830-х годов началось создание
чайных плантаций сначала в Ассаме, а затем в Бенгалии, южной
Индии и на Цейлоне. Значительные вложения британского капитала позволили к началу ХХ в. превратить Индию в одного из
крупнейших мировых производителей чайного листа.
В конце 1830-х годов англичане стали импортировать джут
для изготовления канатов и веревок. Крымская война, приведшая
к прекращению поставок льна и пеньки из России, открыла для
Индии возможность компенсировать дефицит этого ценного сырья на британском рынке. В самой Индии производство изделий
из джута в крупном масштабе началось с 1855 г., когда туда были
ввезены джутопрядильные машины, а затем и паровые станки.
А в 1853 г. в Бомбее открылась первая текстильная фабрика38.
Параллельно шло развитие транспорта и связи. Прежде всего, огромное значение имело установление пароходного сообщения
между Британией и Индией. С 1836 г. развернулось строительство дорог, связавших основные административные и торговые
центры. Вслед за тем наступил черед железных дорог. К 1857 г.
было сооружено около 300 миль железнодорожных путей. В дополнение к этому страну удалось надежно связать посредством
телеграфа, протяженность которого достигла 4 тыс. миль39.
Большая часть названных преобразований произошла в правление генерал-губернатора лорда Дельхаузи (1846–1856). Обладая волевым характером и богатым воображением, Дельхаузи
открыто позиционировал себя как «бескомпромиссного вестернизатора» и решительно продолжал начинания своих предшественников. Смысл его усилий состоял в рационализации управления и
эксплуатации Британской Индии. В данном отношении деятельность Дельхаузи напоминала политику лорда Элджина, который
как раз в то время занимал пост генерал-губернатора Канады.
Обеспокоенный шатким состоянием финансов администрации
(большая часть бюджета Компании продолжала расходоваться на
содержание армии), Дельхаузи стремился поднять эффективность
индийской экономики. Много времени в связи с этим он уделил
усовершенствованию налогового и земельного законодательства,
пытаясь повысить заинтересованность производителей в результатах своего труда.
133

В. В. Грудзинский

Еще одним объектом повышенного внимания губернатора являлась сипайская армия. В целом сипаи обладали высокой надежностью и многократно доказывали свою эффективность. Однако
поражение в первой англо-афганской войне выявило и слабые места в организации туземных войск. Дельхаузи ввел новые уставы, предъявлявшие повышенные требования к боевой подготовке,
усилил дисциплину и лишил бхумихаров и раджпутов, из которых
традиционно комплектовались сипайские части, ряда привилегий.
Более того, он стал привлекать в армию выходцев из недавно
включенных в состав Британской Индии Синда и Пенджаба40.
С нескрываемым презрением Дельхаузи относился к индийской аристократии, следуя курсом на расширение территорий,
находящихся под прямым управлением Компании. Для этого
губернатор широко прибегал к аннексиям владений князей, разными средствами лишая их власти и препятствуя принятию наследственных прав. В 1856 г. под предлогом «дурного правления»
он присоединил к британским владениям королевство Ауд – последнее крупное независимое мусульманское государство на севере Индии. Действительная причина состояла в исключительно
важном стратегическом значении этой области, обладание которой
позволяло контролировать дорогу между Калькуттой и Дели, а
также только что построенную железнодорожную магистраль Аллахабад – Канпур41.
Как никогда прежде, в 1850-е годы активизировались протестантские миссионеры, ощущавшие покровительственный настрой колониальной администрации. Именно критика ими «аморального поведения» правителя Ауда была ловко использована
Дельхаузи для аннексии этого государства. Прибегал губернатор
к помощи миссионерских обществ и в деле распространения начального обучения. В 1854 г. власти впервые прямо нарушили
свой религиозный нейтралитет, дав согласие на оказание помощи
миссионерским школам, считая их «недорогим средством» распространения грамотности. Два года спустя, для этих же целей
правительство Индии предоставило субсидию Церковному миссионерскому обществу. В целом администрация Дельхаузи заметно
продвинулась в развитии образования. Ей принадлежит заслуга
подготовки открытия первого индийского университета, начавшего
работу в 1857 г. уже после отставки губернатора. Небезынтересно
отметить, что это произошло почти одновременно с открытием в
1852 г. первого австралийского университета. Вполне естествен134

Глава 4. Британская политика в Индии...

но, что неизбежным следствием политики «вестернизации» стало
частое игнорирование генерал-губернатором кастового деления индийского общества.
Целенаправленный курс Дельхаузи на либеральную модернизацию устоявшегося в Британской Индии порядка рельефно
отражал изменения происходившие как в британском обществе,
так и в имперской стратегии Лондона. Успешность его деятельности представлялась безусловной: прочность власти английской
короны в покоренной стране ни у кого не вызывала сомнений.
В 1856 г. Дельхаузи с триумфом вернулся в Великобританию.
Руководство Компании исключительно высоко оценило деятельность экс-губернатора, назначив ему пенсию в размере 5 тыс.
фунтов стерлингов в год42.
Новым генерал-губернатором Индии был назначен лорд
Чарльз Каннинг – сын известного политического деятеля, лидера
либеральных тори. Казалось, ничто не могло препятствовать продолжению политики его предшественника…
Внезапно, 10 мая 1857 г., подняли восстание сипайские части,
расквартированные в Мируте, в 36 милях к северо-востоку от
Дели. К этому их толкнули разыгравшиеся накануне события.
Военно-полевой суд, состоявший из индийских офицеров, приговорил 85 сержантов и солдат к разжалованию и каторжным
работам сроком на десять лет за отказ использовать боеприпасы,
для смазки которых, по слухам, использовался говяжий и свиной
жир. Обвиняемые – и индусы, и мусульмане – оправдывали
свое неповиновение оскорблением, нанесенным таким образом их
религиозным чувствам.
Девятого мая по приказу генерал-майора Хьюита, носившего прозвище «Кровавый Билл», закованных в ножные кандалы
осужденных, провели перед строем их сослуживцев. Однако показательная акция, задуманная в качестве средства устрашения,
провалилась. Происходившие из привилегированных каст, сипаи
восприняли ее как жестокое унижение, которое и стало последней
каплей, побудившей их взяться за оружие. Повстанцы освободили
своих товарищей, сожгли бунгало офицеров и, убивая всех попадавшихся им на пути европейцев, двинулись на Дели43.
Компания располагала в Индии тремя армиями: в Бенгалии,
Бомбее и Мадрасе. Общая численность сипайских частей составляла 232 тыс. человек, тогда как английских – всего 45 тыс. человек. Самой большой была Бенгальская армия, включавшая 136 тыс.
135

В. В. Грудзинский

сипаев и лишь 23 тыс. британцев. Но и эти британские подразделения почти полностью находились в недавно аннексированном
Пенджабе. На обширной территории Бенгалии и Северной Индии
имелось всего четыре «белых» батальона44. Фактор неожиданности, малочисленность и разбросанность английских войск имели на
первых порах решающее значение. Положение для англичан могло
быть значительно хуже, если бы сипаи Бенгальской армии выступили сплоченно. Однако на сторону «инсургентов» перешла только
треть ее личного состава (около 45 тыс. человек), а бомбейская и
мадрасская армии вообще не присоединились к восстанию.
Повстанцы овладели крупными городами – Дели, Аллахабад,
Джамну, Лакнау, Канпур – и захватили большое количество оружия и боеприпасов. Через шесть недель верхнее течение Ганга
и северные области центральной Индии полностью оказались в
их власти. После взятия Дели – исторической столицы Могольской империи – сипаи принудили последнего из великих моголов
Бахадур-шах Джафара объявить себя правителем Индии и подписать продиктованное ему воззвание. Обращенное ко всем без
исключения слоям индийского общества, оно преследовало цель
объединить их в общей борьбе против британского правления.
В то же время мусульманские улемы издали фетву, объявив священную войну против англичан.
Итак, Индию охватил пожар мощного антибританского восстания. Каковы же были движущие силы и причины, вызвавшие
столь грозное вооруженное выступление против колониального
владычества?
Еще в середине ХХ в. события 1857–1858 гг. определялись в
Великобритании не иначе как военный мятеж. Лишь к последней
трети прошлого столетия такая трактовка ушла в прошлое. Действительно, это было не только выступление военных. Его поддержали крестьяне, жители городов, мусульманское духовенство,
солдаты расформированной армии Ауда, кочевые племена, обитавшие на севере страны, и даже криминальные элементы. Однако считать его по-настоящему всенародным восстанием оснований
явно недостаточно. Две трети страны остались абсолютно пассивными. Отряды повстанцев зачастую грабили крестьян, от чего
они далеко не повсеместно вставали на их сторону. Не приняли
в восстании участия ни зарождающаяся индийская буржуазия, ни
либеральная интеллигенция. Князья, за редчайшим исключением,
оказали безоговорочную поддержку британцам.
136

Глава 4. Британская политика в Индии...

Позиция различных социальных слоев скорее свидетельствует
о том, что восстание было реакцией тех консервативных сил на
политику либеральной модернизации, которые испытывали наибольшие трудности при адаптации к быстро меняющимся условиям существования. Чувствуя растущую неуверенность, они пытались сохранить традиционные основы индийской цивилизации,
обусловливавшие их статус и религиозную принадлежность.
«Не только в Индии, но и в других частях небелой империи, –
согласно авторитетному мнению Д. Ливена, – массы населения
ожидали мало хорошего от своих правительств, и в той или иной
форме были приучены к правлению пришельцев. До тех пор, пока
эти пришельцы не вторгались в местную жизнь слишком глубоко
<...> к ним относились толерантно»45.
Нестабильность своего положения ощущали, прежде всего, военнослужащие сипайской армии. Реформы Дельхаузи заставили их
задуматься о своем будущем. С одной стороны, сипаев неприятно
задевал рост требований, вызванных необходимостью повышения
боеготовности. Ужесточение условий прохождения службы последовало и по причине отказа сипайских частей в 1852 г. следовать
морским путем в Бирму для участия в развернувшейся там военной кампании. Индусы объясняли это кастовыми табу, нарушение
которых повлекло бы потерю ими привилегированного положения.
Одобренный в 1856 г. новый закон о порядке комплектования
вооруженных сил требовал перед зачислением на военную службу
принесения присяги, обязывавшей рекрутов в случае необходимости отправляться морем за пределы Индии. С другой стороны, сипаев беспокоили слухи о возможном сокращении воинских частей
в связи с завершением британского завоевания субконтинента. К
тому же после покорения Синда и Пенджаба в этих областях у
бхумихаров и раджпутов появились серьезные конкуренты за места
в армии. Все эти перемены был крайне важны и болезненны, поскольку статус воина высоко ценился сипаями, считаясь наиболее
адекватным их кастовой принадлежности. Выносить создавшееся
положение становилось все сложнее и по причине обострения среди военнослужащих межрасовых отношений, унижений, которые
приходилось терпеть индийцам от своих британских коллег46.
Непреложное значение имел тот факт, что статус воина был
для сипая неотделим от религии. Индусы, неизменно совершавшие перед битвой жертвоприношения богине Кали, были чрезвычайно щепетильны в вопросах веры. Активизация миссионерской
137

В. В. Грудзинский

работы беспокоила многих сипаев и провоцировала подозрение о
наличии у англичан планов христианизации Индии47.
Наконец, все сипаи традиционно поддерживали теснейшие связи с общественным окружением, из которого они вышли. Сохранение туземными солдатами британских колониальных войск собственного достоинства, особенно перед близкими людьми, всегда
и везде требовало бескомпромиссности в соблюдении религиозных
и кастовых предписаний, угрожая в противном случае разрывом
родственных и социальных уз. Эта же приверженность своей среде делала сипаев очень восприимчивыми к настроениям и мнениям, бытовавшим в их семьях и общинах48.
Британская историография обычно подчеркивает важность для
вызревания причин восстания аннексии Ауда. В ходе ликвидации
целого ряда княжеств в 1840–1850-е годы данному событию действительно принадлежало особое место. Почти треть Бенгальской
армии – 40 тыс. солдат – происходила именно оттуда. Как и
во всей стране, лишение аристократии власти вызвало в Ауде
беспокойство. Чувство унижения, раздражение против британцев,
опасения по поводу роста налогов, несомненно, передались сипаям-выходцам из этой провинции49.
Общее изменение обстановки в Индии, связанное с вторжением
непонятных, а потому чуждых явлений экономической, социальной, политической и военной организации, порождало неприятие
и враждебность ко всему новому. Пароходы, железнодорожные
магистрали, телеграфные линии, школы, как и быстрота происходивших перемен, не успевали укладываться в обыденном сознании
безграмотного, страдавшего от поборов населения. Ответная реакция вызывала желание слепого уничтожения всего этого. Так, в
январе 1857 г. в Барракпуре толпа сожгла недавно появившуюся
телеграфную станцию, инстинктивно чувствуя в ней опасность для
привычного уклада жизни50. В создавшихся условиях традиционное общество естественно пыталось еще больше опереться на религию, видя прямую угрозу ее сохранению не только в духовных,
но и материальных сторонах европейской цивилизации.
Подспудно нагнетавшаяся напряженность накапливалось именно среди сипаев как наиболее сплоченной, организованной и неизолированной от общества части населения Индии. Армия Компании, предназначенная оберегать колониальную систему, в значительной мере превратилась в носителя враждебных ей устремлений. В обстановке, когда гражданское население было лишено
138

Глава 4. Британская политика в Индии...

возможности владения оружием, боевые формирования сипаев
стали единственной силой способной противостоять британскому владычеству. Слухи о патронной смазке, якобы изготовленной
из свиного и говяжьего жира, – весьма похожие на провокацию – сыграли роль повода, детонатора, который взорвал давно
копившийся «горючий материал»*.
В данной связи вывод о том, что преобразования Дельхаузи
обострили у индийских традиционалистов ощущение угрозы их
религиозной и культурной идентичности, став «прелюдией» к восстанию, представляется совершенно обоснованным51.
Самоуверенность не позволила британцам разглядеть надвигающейся опасности. Лишь отдельные наиболее тонкие наблюдатели
оказались способны распознать это. «Шторм приближается, –
писал один из британских офицеров. – Я слышу стенания урагана, но я не могу сказать как, когда и где это случится. Я не
думаю, что они сами знают, что они совершат, или что они имеют
некий план действий, кроме сопротивления вторжению в их религию, в их веру»52.
...В Британии первоначально никто не мог поверить в реальность
происходящего. В тот самый день, 10 мая, когда сипаи подняли в
Мируте восстание, «Таймс» писала о «совершенном успокоении,
охватившем всю Индию». Сам премьер-министр лорд Пальмерстон относился к поступающим оттуда сообщениям с недоверием и
не торопился отправлять подкрепления. Всем казалось – ничто не
может угрожать британскому господству. Прочность его представлялась незыблемой, а мелкие бунты и даже волнения в сипайских
частях случались и раньше. Но к осени серьезность обстановки
стала очевидной. Министр иностранных дел лорд Кларендон так
оценивал сложившуюся ситуацию: « Мы никогда прежде не играли так по-крупному. Весь мир следит за тем, как мы ведем эту
игру, от исхода которой зависит наша национальная честь, наш
престиж и положение среди других государств, – писал глава
форин оффис. – Значительная часть наблюдателей искренне надеется, что мы потерпим поражение, и что Англия превратиться во
второразрядную или третьеразрядную страну. Поэтому наш долг
приложить все силы для победы в этой игре»53.
* В британской историографии об использовании животного жира для патронной смазки обыкновенно говорится именно как о слухах. П. Брендон же
утверждает, что это действительно имело место (Брендон П. Упадок и разрушение Британской империи. 1781–1997. М., 2010. С. 181).

139

В. В. Грудзинский

И политики, и обыватели с нетерпением ожидали почтовых сообщений, прибывавших с двухнедельными интервалами. Однако,
в отличие от Крымской войны, общественные настроения были
начисто лишены энтузиазма. Наоборот, британцев охватили беспокойство и ужас. И если мало кто сомневался в способности
метрополии подавить восстание, вопрос, сможет ли она сохранить
свою власть над Индийской империей, многим не давал покоя54.
Реакция на восстание в Индии, раскрывшая отношение британского общества к колониям, расовой проблеме и империи вообще, весьма показательна для характеристики его внутреннего
состояния в 1850-е годы.
В середине XIX в. империя постепенно становилась предметом
все большей гордости. Успешные завоевания, возможность управлять судьбами стран и народов льстила самолюбию не только высшего класса. Викторианская убежденность, что Великобритания
выполняет цивилизаторскую миссию, и в первую очередь по отношению к народам Индии, поднимала британцев в собственных
глазах на невиданную прежде высоту.
Огромный размах индийского восстания шокировал метрополию. Вооруженное выступление против власти англичан воспринималось ими как предательство, верх неблагодарности за ту
щедрость, какую они оказали индийцам. Это было, с их точки
зрения, отрицанием самой идеи прогресса, в естественность и непрерывность которого они верили55. Гнев британцев, сменивший
шок, нарастал по мере того, как открывались трагические подробности развернувшейся в Индии ожесточенной борьбы. Пресса в
погоне за сенсациями сознательно нагнетала напряженность, разогревая инстинкты публики и уязвленное национальное самолюбие.
Использование непроверенных фактов и сознательных искажений
стало вполне обыденным делом.
Особенно атмосфера накалилась в связи с известиями о событиях в Канпуре. Там 15 июля 1857 г. после капитуляции гарнизона, вопреки данным обещаниям личной безопасности, сипаи
вырезали двести англичанок и их детей56. По слухам, перед смертью над женщинами было совершено насилие. Информация о подобных «эпизодах» появлялась в печати и впоследствии. Газеты
расписывали жестокости сипаев, изображали их «варварами»,
«похотливыми волками», покушающимися на достоинство белых
женщин, убивающих штыками детей и т. п. В то же время всячески превозносился героизм британцев57.
140

Глава 4. Британская политика в Индии...

Пытались периодические издания придать событиям, разыгравшимся в Индии, и расовую окраску. Они увидели в восстании «бунт черных против белых». Более того, по их оценкам,
это была борьба сил добра и зла, света и тьмы, христианства и
язычества58.
Миссионеры наотрез отказывались признавать, что восстание
в Индии – ответ на вмешательство в традиции и религиозную
жизнь ее народов. Наоборот, они доказывали, что оно как раз
результат слабости и медлительности проповеди христианства. В
таком духе высказывался, например, Д. Ливингстон – человек,
ставший символом не только исследования, но и миссионерской
деятельности в Африке. Выступая 4 декабря 1857 г. с лекцией в
Кембриджском университете он заявил: «Я полагаю, мы совершили огромную ошибку, когда вели коммерческую деятельность в
Индии, стыдясь нашего христианства. Эти два пионера цивилизации – христианство и коммерция – всегда должны быть неразделимы. И как показали события в Индии, плоды пренебрежения
этим принципом должны стать предостережением для англичан».
Многие евангелисты готовились продолжить свою работу среди
индийцев с еще большим рвением, в полной уверенности, что их
«труд не будет напрасен». «Сатана снова будет разбит, – писал
в ноябре 1857 г. один из миссионеров. – Он несомненно намеревался посредством этого восстания изгнать Евангелие из Индии.
Но как часто бывало в истории церкви, он только проложил дорогу для его еще большего проникновения»59.
Ожесточенность англо-индийского противостояния и засилье
стереотипных представлений друг о друге делали крайне затруднительной, если вообще возможной, непредвзятую оценку
конфликта. Даже у такого политического деятеля как Р. Кобден,
слывшего «антиколониалистом», борьба в Индии предстает, хоть
и в несколько смягченной, но вполне соответствовавшей моменту
интерпретации. «Нет в истории события со времен бунта рабов на
Сан-Доминго, способного сравниться дьявольской жестокостью со
зверствами сипаев, от рук которых пали женщины и дети, – писал
лидер британских радикалов. – Ошеломляет и потрясает размышление, что после столетия общения с нами туземцы Индии внезапно показали себя еще большими дикарями, чем североамериканские индейцы, только что вступившие в контакт с белой расой»60.
Ответ британцев на восстание, на жестокости индийской стороны был не менее страшным. С конца июля 1857 г. в Индию
141

В. В. Грудзинский

стали поступать подкрепления. Правительство решило отправить
туда из метрополии армейский корпус численностью 39 тыс. человек, но его прибытие ожидалось не ранее конца года. Пока же
на помощь пришли воинские части, расквартированные в Бирме,
на Маврикии и входившие в состав экспедиционных сил, участвовавших во второй опиумной войне. Обстоятельства были таковы,
что восстановление власти белого человека должно было осуществляться белыми солдатами. Британцам требовалось доказать всем
непобедимость своего оружия, несокрушимость собственной власти. Однако времени для сбора сил явно не хватало, поэтому приходилось прибегать к использованию воинских формирований из
туземцев. Этно-культурная и религиозная разобщенность народов
Индии открывала для этого широкие возможности. В сохранявшем спокойствие Пенджабе, а также в соседнем Непале колониальные власти активно вербовали сикхов и гурков, численность
которых в составе британских войск к концу восстания достигла
23 тыс. человек61. Современники уже тогда говорили по этому поводу, что война в Индии это – гражданская война62.
Месть англичан, казалось, не знавшая предела, обнажила их
психологические комплексы, скрывавшиеся под типичным проявлением высокомерия и самоуверенности. Обернувшись почти паническим ужасом и крайней жестокостью, они бросили тень на широко
распространенный образ прагматичного, хладнокровного бритта.
Девятнадцатого сентября 1857 г. стал одним из переломных
моментов восстания. В тот день англичане после яростного штурма, с трудом преодолев исключительно мужественное сопротивление индийцев, взяли Дели63. В городе была устроена резня. Все
мужчины, способные носить оружие, расстреливались без разбора. Трое сыновей могольского императора были схвачены, раздеты донага и без всякого разбирательства застрелены офицером
Уильямом Хобсоном, происходившим из семьи священника*.
Когда английские войска взяли Канпур и обнаружили место
расправы над женщинами и детьми, бригадный генерал Нейл отдал приказ заставить пленных сипаев счищать следы крови, а тех,
кто посмел противиться, принудили вылизывать засохшую кровь.
* Подавляя восстание, британцы одновременно не брезговали откровенным
грабежом. У. Хобсон, например, отправил своей жене все украшения, снятые
с убитых сыновей императора. Даже королева Виктория сочла возможным
принять ряд ценных подарков (Брендон П. Упадок и разрушение Британской
империи. 1781–1997. М., 2010. С. 187).

142

Глава 4. Британская политика в Индии...

В Пешаваре сорок сипаев были привязаны к жерлам орудий и расстреляны – так в прошлом моголы расправлялись с мятежниками.
Не только участники восстания, но и все заподозренные в
оказании им помощи или даже сочувствии отправлялись на виселицу, а их дома предавались огню. Казни часто совершались на
больших, ветвистых деревьях, где телами увешивали едва ли не
каждую ветку. В Канпуре на одной огромной смоковнице были
повешены 150 человек. Порой англичане проявляли изощренность,
граничившую с садизмом, например, перед повешением заворачивая мусульман в свиные шкуры.
В создавшихся условиях генерал-губернатор Ч. Каннинг был
вынужден отдать распоряжение ограничить репрессии, за что и
получил прозвище «милосердный». Хотя за этим кроется определенный, вполне объяснимый сарказм, действия Каннинга все же
имели положительный эффект. А викторианская публика между
тем продолжала жадно поглощать информацию о жестокостях,
творившихся в Индии. Как писал один из очевидцев: «Люди,
которые всего три недели назад выступали за отмену смертной
казни, теперь с восхищением читают об ужасных расправах в
Пешаваре»64.
Крайняя ожесточенность британцев толкала сипаев на отчаянное
сопротивление, до последнего человека. Смерть в бою считалась
предпочтительнее гибели в плену. Это вело к увеличению потерь и
среди английских частей. Однако они были следствием не только
вооруженных столкновений. Много солдат и офицеров погибали изза страшной жары и желудочно-кишечных заболеваний65.
Восстание, продолжавшееся 18 месяцев, было подавлено. Несмотря на довольно значительный размах и ожесточенность, оно
не представляло настоящей угрозы британскому владычеству. Как
уже отмечалось, большая часть Индии и самой сипайской армии не присоединилась к повстанцам. Не поддержали призыв
к священной войне против «неверных» и последователи ислама.
Естественно, обреченность вооруженного выступления проистекала также из-за отсутствия единого руководства, общего плана
действий, не говоря уже о какой-либо идеологии движения.
Британцы же расценили свою победу, прежде всего, как свидетельство духовного превосходства над противником. Известный
в будущем генерал, участник многочисленных колониальных войн
последней трети XIX в., а тогда молодой офицер Гарнет Уолсли
(впрочем, уже имевший за плечами опыт Крымской кампании),
143

В. В. Грудзинский

видел причины победы в особых присущих англо-саксам качествах. Спустя сорок лет после завершения восстания он писал:
«Именно вера в недосягаемое превосходство мужества и боевых
качеств нашей расы позволила нам победить в Индии и до сих
пор позволяет удерживать ее. Если бы наши солдаты не имели
такой уверенности в себе, мы никогда бы не освободили Лакнау
и не отвоевали Дели»66.
…Более полувека, отделявшие первые попытки «осовременить» англо-индийские отношения от восстания 1857–1858 гг.
оставили после себя гораздо больше острых нерешенных проблем,
чем их имелось на рубеже XVIII–XIX в. Едва обозначившийся
диалог двух народов захлебнулся. Концепция «опеки» оказалась в
лабиринте, найти выход из которого было весьма проблематично.
ПРИМЕЧАНИЯ
Imperial Constitutional Documents, 1765–1965 / Ed. by F. Madden.
Oxford, 1966. P. 7–8.
2
Ibid., P. 9–11.
3
Washbrook D. A. India, 1818-1860: Two Faces of Colonialism // Oxford History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 399.
4
Ibidem.
5
Marshall P. J. The Impeachment of Warren Hastings. Oxford, 1965.
P. 187–188.
6
Washbrook D. A. Op. cit. P. 399–400.
7
Ibid. P. 405. Надо обратить внимание, что в частном порядке Малкольм,
а также некоторые другие представители колониальной администрации
высшего ранга придавали особую важность, ради сохранения британского господства в Индии, проведению «мудрой», гибкой политики,
способной предотвращать применение силы и стать «продолжением того
естественного порядка, который был привычным для местного населения» (Кальянова Т. П. Ориентализм и Британская Индия: литература,
идеология, политика. Иркутск, 2014. С.90–92). В действительности
осуществление такого курса являлось довольно проблематичным как по
причине позиции «западной», так и «восточной» стороны.
8
Антонова К. А., Бонгард-Левин Г. М., Котовский Г. Г. История
Индии. М., 1979. С.284–288.
9
Washbrook D. A. Op. cit. P. 403.
10
Ibid. P. 404.
11
Ibid. P. 409.
12
Ibid. P. 412–415.
1

144

Глава 4. Британская политика в Индии...
Ferguson N. Empire. How Britain Made the Modern World. Lnd.,
2004. P. 38–39. (First Published in 2003).
14
Ibid. P. 135.
15
Ibid. P. 136.
16
Parry J. The Rise and Fall of Liberal Government in Victorian Britain.
New Haven, 1993. P. 35.
17
Бронте Ш. Джейн Эйр. М., 1998. С. 368.
18
Ferguson N. Op. cit. P. 138-139.
19
Ерофеев Н. А. Народная эмиграция и классовая борьба в Англии
1825–1853. М., 1962. С. 284.
20
Ferguson N. Op. cit. P. 139.
21
James L. The Rise and Fall of the British Empire. Lnd., 1998. P. 220.
(First Published in 1994.)
22
Washbrook D. A. Op. cit.
23
James L. Op. cit. P. 220.
24
Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней
/ пер. с англ. М., 2010. С. 179–180.
25
James L. P. 222.
26
Цит. по: Кальянова Т. П. Ориентализм и Британская Индия...
С. 57–58.
27
Там же. С. 93.
26
Ferguson N. Op. cit. P. 142.
27
Ibid. P. 142–143.
28
Ibid. P. 141, 144.
29
Ibid. P. 140–141.
30
Брендон П. Упадок и разрушение Британской империи / пер. с англ.
1781–1997. М., 2010. С. 173.
31
Hyam R. Britain’s Imperial Century, 1815-1914. Lnd., 1993. P. 88–89.
(First Published in 1976).
32
Ibid. P. 32.
33
Washbrook D. A. Op. cit. P. 417.
34
Judd D. The Victorian Empire, 1837–1901. Lnd., 1970. P. 76–77.
35
Hyam R. Op. cit. P. 35.
36
Bowle J. The Imperial Achievement. The Rise and Transformation of the
British Empire. Lnd., 1977. P. 247. (First Published in 1974).
37
Cain P. J. Economics and Empire: The Metropolitan Context // Oxford
History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 35.
38
Hyam R. Op. cit. P. 36–37.
39
James L. Op. cit. P. 225–226.
40
Washbrook D. A. Op. cit. P. 416–417.
13

145

В. В. Грудзинский
Judd D. Empire. The British Imperial Experience, from 1765 to the Pres�ent. Lnd., 1996. P. 71.
42
Judd D. The Victorian Empire. P. 78.
43
Judd D. Empire. P. 68.
44
James L. Op. cit. P. 227.
45
Ливен Д. Указ. соч. С. 191.
46
Judd D. Empire. P. 69–70.
47
Ferguson N. Op. cit. P. 145.
48
Judd D. Empire. P. 71.
49
Judd D. The Victorian Empire. P. 75.
50
James L. Op. cit. P. 226.
51
Judd D. The Victorian Empire. P. 74.
52
Ferguson N. Op. cit. P. 146.
53
Hyam R. Op. cit. P. 138.
54
Ibid. P. 138–139.
55
Judd. D. Empire. P. 67.
56
Hyam Op. cit. P. 136.
57
Judd D. The Victorian Empire. P. 84–85.
58
Ferguson N. Op. cit. P. 150.
59
Ibid. P. 153–154.
60
Hyam R. Op. cit. P. 139.
61
James L. Op. cit. P. 228.
62
Hyam R. Op. cit. P. 138.
63
Брендон П. Указ. соч. С. 186–187.
64
Ferguson N. Op. cit. P. 151-152; Judd D. The Victorian Empire. P. 86.
65
James L. Op. cit. P. 228.
66
Ibid. P. 229.
41

146

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

ГЛАВА ПЯТАЯ
ЛИБЕРАЛИЗМ
И НЕФОРМАЛЬНАЯ ИМПЕРИЯ
ВЕЛИКОБРИТАНИИ
Целесообразность сделалась излюбленным
словом, при помощи которого цивилизованный
ум ассимилировал себе вселенную.

Освальд Шпенглер

Рассматривать экспансию Англии в ХIХ в., сосредоточивая внимание исключительно на колониях, значит – игнорировать многообразие ее международной активности, направленной
на расширение экономического и политического влияния1. Такое
представление сложилось в англоязычной историографии благодаря авторитету издававшейся в 1930–1940-е годы «Кембриджской
истории Британской империи». Тогда за регионами, в той или
иной степени находившимися под контролем Великобритании, и
утвердилось наименование «неформальной империи»2.
В 1950–1960-е годы в трудах Дж. Галлахера и Р. Робинсона этот феномен получил новую интерпретацию. Политика интенсивного проникновения Великобритании в различные части
света, за пределы официальной империи, где она, прибегая к
различным методам воздействия, пыталась утвердить собственное преобладание, характеризовалась ими как одна из составляющих «империализма фритреда». Нашумевшие публикации
тем самым опровергали господствовавшую концепцию об «антиимпериализме» британской внешней стратегии в середине ХIХ
столетия3. Несостоятельность этой точки зрения, с позиции соавторов, становилась просто «ошеломляющей», если бесспорные
факты территориального расширения дополнить столь же явными усилиями Лондона по созданию своей неформальной империи. Более того, они усматривали аналогию между отношениями
Великобритании с государствами, которые находились в сфере
ее влияния, с одной стороны, и отношениями с самоуправляющимися колониями, с другой. По утверждению Галлахера и Робинсона, предпочтение метрополией «неформальных методов»
обеспечения своего превосходства в обоих случаях отражало
147

В. В. Грудзинский

свойственную ей тогда тенденцию к ограничению использования
официальных уз4.
Предложенный кембриджскими историками подход нашел продолжение в англоязычной историографии, внеся заметный вклад
в развенчание «теории» якобы охвативших Британию в середине
ХIХ в. настроений пессимизма и апатии по отношению к империи и обоснование идеи единства, «непрерывности» британской
имперской политики5.
Однако взгляды Галлахера и Робинсона по-прежнему нередко считаются преувеличением и готовности Великобритании вести
масштабную экспансию, и способности реально контролировать
положение в регионах, представлявших для нее экономический
и стратегический интерес. Осторожности, как считается, требует
также использование самих терминов «неформальная империя»
или «неформальный контроль», ибо подобные «метафоры» способны исказить понимание неоднозначных и постоянно меняющихся отношений, которые складывались между Британией и
странами, находившимися в зависимости от нее6.
Весьма важным в этой связи является определение понятия
«неформальная империя», данное Юргеном Остерхаммелем. Под
неформальной империей он имеет в виду конкретную ситуацию,
когда какая-либо держава гарантирует свои внешнеэкономические
интересы посредством неравноправных международных договоров,
а также постоянной угрозы политического вмешательства и военного принуждения – методами, недопустимыми среди полностью
суверенных государств. Кроме того, автор обращает внимание на
такие ее непременные характеристики как экстерриториальность,
навязанная извне система свободы торговли, наличие средств давления в виде военно-морских сил и консульской службы7.
Своеобразие положения отдельных стран и регионов в середине
ХIХ в. толкали деловой мир, а вместе с ним и правительство Великобритании к удовлетворению своих экономических и политических
интересов, избегая прямых территориальных захватов. В этом же
направлении «работала» как относительно слабая конкуренция со
стороны прочих великих держав, так и понимание неоправданности
бесконтрольного расширения имперских владений.
Получившие широкое распространение утилитарные представления побуждали британцев оценивать значение экспансии и колоний с точки зрения их выгодности, экономической эффективности, но они же позволяли взглянуть на проблему более широко, не
148

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

ограничиваясь рамками империи. Особенно в данном смысле был
важен опыт, накопленный Дж. Бентамом. Свойственная ему строгость аргументации, разоблачение софистических приемов оппонентов, суждение о событиях согласно их результатам, ясность языка
оказали глубокое влияние на стиль мышления современников8.
Модернизация стала главным условием открывшихся перед
Британией возможностей экономической эксплуатации глобальных ресурсов. Перспективы такого рода возрастали прямо пропорционально росту материально-технического прогресса и укреплению ее роли как мирового лидера. Либеральный капитализм,
стремившийся с максимальной выгодой использовать собственный
потенциал, фактически уже был способен проникнуть в любое
место на Земле ради поиска рынков сбыта, источников сырья,
выгодного поля приложения финансовых ресурсов.
Как и собственно колониальное расширение, создание сфер
влияния неразрывно соединяло в себе реализацию коммерческих
проектов с замыслами мессианского характера. Уверенность, которую обрело британское общество, позволяло ему претендовать
на выполнение цивилизаторской роли не только по отношению
к народам, включенным в состав империи, но и странам, сохранявшим политическую самостоятельность. «Я могу сказать без
всякого хвастовства, – заявлял лорд Пальмерстон, – что в моральном, социальном и политическом отношении мы находимся во
главе цивилизации. И наша задача вести за собой и направлять
движение других наций»9. На взгляд известного политика, отставание целого ряда народов являлось временным, обусловленным
окружающей средой, и в дальнейшем могло быть преодолено путем усвоения британских культурных норм, обладающих абсолютной универсальностью. Этот замысел, по словам Д. Ливингстона,
представлял собой ни что иное как «реконструкцию мира», означавшую, в сущности, его «англизацию». Торговля, христианство,
образование, конституционные принципы – таковы двигатели
прогресса, главным из которых выступала именно торговля, порождавшая деловую активность, накопление капитала, отношения
собственности. Пальмерстон полностью разделял мнение знаменитого путешественника-миссионера, находя «коммерцию лучшим
пионером цивилизации»10.
Совершенно естественно, что основным средством проникновения в страны будущей неформальной империи стала стратегия
фритреда. Она должна была стимулировать рост производства в
149

В. В. Грудзинский

Соединенном Королевстве и одновременно дать шанс его контрагентам не просто развивать собственные ресурсы, поставляя в
Европу продовольствие и сырье, но пройти школу предпринимательской культуры и трудовой этики. Как отметил Мартин Линн,
в этом смысле фритред являлся «квинтэссенцией» ранневикторианского мировосприятия, сочетавшего материальный эгоизм и
моральные обязательства11.
Философия фритреда, ее рационально-утилитарное «ядро» использовались буржуазными радикалами для создания идеальной
модели взаимоотношений Британии и внешнего мира. Согласно
представлениям Р. Кобдена и прочих манчестерцев, промышленное и финансовое могущество, при условии утверждения международной свободы торговли, в принципе устраняло необходимость
обладания колониями. Совершенно не обязательно управлять
страной, писал еще в 1828 г. либерально настроенный «Эдинбург
ревью», чтобы извлекать выгоды от торговли с ней: «независимость Соединенных Штатов впервые раскрыла этот секрет»12.
Заинтересованность определенных социальных групп в колониальных владениях и огромные непроизводительные расходы на
их содержание препятствовали, по утверждению манчестерцев, использованию возможностей мирового рынка, тогда как без британских товаров, капиталов и флота его нормальная работа казалась уже невозможной. Кобден, пытаясь сдержать дальнейшее
территориальное расширение, уверял своих соотечественников, что
если бы Франция захватила всю Африку, то тем самым она не
причинила бы вреда никому, кроме как себе самой13.
Подобно ограничению государственного регулирования экономики внутри страны, фритредеры считали необходимым ограничить роль официальных властей и в международной коммерческой
деятельности. Взаимозависимость, порождаемая интересами собственной выгоды, должна была естественным образом привести
к установлению системы эффективного сотрудничества. Вполне в
позитивистском духе Кобден утверждал, будто фритред, аналогично физическому магнетизму, обладает свойством притягивать
людей друг к другу14.
Британское отношение к политике как искусству возможного предопределяло взгляд радикалов на проблему воплощения их
идеала. Англоязычная историография единодушна в том, что едва
ли кто-то из них готов был практически настаивать на отказе
от колоний и требовать возвращения к «Малой Англии». Ши150

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

рокой известностью они скорее были обязаны своим оппонентам, яростно критиковавшим их якобы за стремление развалить
империю. В вопросе сохранения империи между сторонниками
Манчестерской школы, либералами типа У. Гладстона или лорда
Джона Рассела и колониальными реформаторами имелись лишь
несущественные различия15. Все они фактически были согласны
с утверждением У. Хаскисона, что «Англия не может позволить
себе быть маленькой». Необходимость решительного отстаивания
интересов Британии при непосредственной поддержке государства
признавалась единодушно. Разногласия касались скорее того, каким образом лучше всего добиться этого16.
В отличие от распространенного среди колониальных администраторов стремления к увеличению владений, власти в центре демонстрировали куда более трезвый подход к перспективам
округления границ. Лорду Пальмерстону, бывшему в британской
политической элите середины ХIХ в. «чемпионом» по продолжительности пребывания на высших правительственных постах*,
как никому другому пришлось заниматься поиском путей и методов достижения целей, которые преследовала внешняя стратегия
Соединенного Королевства. Пальмерстон разделял точку зрения
Т. Маколея, что «расширение империи не обязательно означает
получение преимущества». Поэтому извлечение экономической
выгоды он нередко предпочитал присоединению территории. Так
во второй половине 1840-х годов им была отвергнута идея аннексии Эфиопии, как сопряженная с огромными усилиями по овладению и управлению обширной страной. Отклонил Пальмерстон и
попытку Наполеона III договориться о разделе Северной Африки,
предлагая воздержаться от «крестового похода» и заняться цивилизацией ее народов посредством развития торговли17. Тем более,
что экономический и морской перевес Англии обещал ей гораздо
большие преимущества, чем просто получение «своей» доли.
В этом определенно проявилась точка пересечения взглядов
премьер-министра и радикалов, одинаково стремившихся к осуществлению неформального контроля не только над отдельными
странами, но и целыми регионами. Усиление конкуренции на рынках Европы, толкало Пальмерстона к поиску новых возможностей
для сбыта продукции британской промышленности, в частности в
* В 1830-1834, 1835-1841 и 1846-1851 гг. он возглавлял министерство иностранных дел, а в 1855-1858 и 1859-1865 гг. являлся премьер-министром Великобритании.

151

В. В. Грудзинский

Абиссинии, Аравии, Китае. Перефразируя знаменитое изречение,
он откровенно обозначил глобальные претензии Лондона, заявив
в парламенте в 1843 г.: «Солнце никогда не заходит над интересами Англии»18.
Однако как лидер консервативного крыла либеральной партии
Пальмерстон вовсе не уклонялся от территориальных захватов, в
том случае если находил их целесообразными. Более того, в его
политическом кредо фактору силы принадлежало доминирующее
место. По сравнению с радикальными сторонниками экономического либерализма, он был готов гораздо активнее использовать
инструменты государственного регулирования и давления. Цель
британской внешнеэкономической политики, согласно Пальмерстону, состояла в том, чтобы создавать как общие благоприятные
условия для развития коммерции, так и всеми средствами открывать доступ на рынки других стран, вовлекая их в мировой
хозяйственный оборот.
Добиваясь всеми путями внедрения практики фритреда в международную торговлю, Великобритания намеренно утверждала
принцип «открытых дверей». Согласно официальной версии, ее
собственные предприниматели, должны были повсюду конкурировать на равных с представителями других европейских государств
и США. Лондону же при этом надлежало защищать их, опираясь
на нормы международного права. На деле, однако, такая политика представала не столь привлекательной, как могло показаться.
Политика «открытых дверей», проводившаяся при помощи навязывания свободы торговли, де-факто стала ни чем иным, как
способом расширения британского влияния19. Формальное равенство не позволяло соперникам обвинять Британию в стремлении
заполучить односторонние преимущества, а ее фактическое промышленное, финансовое и морское превосходство ставило их в
заведомо проигрышную позицию.
Центрами британских экономических интересов в середине
ХIХ в. являлись Латинская Америка, Китай, Османская империя
и отчасти Африка.
Крушение американских империй Испании и Португалии открыло невиданные возможности эксплуатации новых рынков.
В 1824 г. министр иностранных дел Великобритании Дж. Каннинг, решительно поддержавший независимость новых государств,
весьма самоуверенно заявил: «Испанская Америка – свободна,
и если мы не наделаем ужасных ошибок, то она будет англий152

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

ская». Это, в его понимании, был для Британии отличный шанс
восстановить влияние в Западном полушарии, подорванное после
отложения США20.
Новый курс в отношении Латинской Америки Каннинг повел, едва заступив на пост главы форин оффис. Уже в январе
1823 г. в беседе с австрийским послом князем Эстергази министр затронул кризис, возникший между Португалией и провозгласившей себя 12 октября 1822 г. независимой империей
Бразилии. Пока завуалированным, но вполне понятным для
дипломатов образом, он высказал мысль о возможности официального признании единственной монархии Нового Света21.
Преодолевая происки реакционно настроенных кругов во главе
с королем Георгом IV, за которыми просматривались фигуры
адептов Священного союза, Каннинг высказался против замыслов интервенции в Южную Америку, а после блокировал инициативу Меттерниха о проведении всеевропейского конгресса,
посвященного создавшемуся там положению22. В январе 1825 г.
Англия, после долгой борьбы, которую министру иностранных
дел пришлось выдержать в кабинете, признала самостоятельными республиками Аргентину (или как она в ту пору называлась
Буэнос-Айрес), Колумбию и Мексику, заключив с ними торговые соглашения. Деловые круги полностью поддержали курс
Каннинга, рассматривая коммерческие перспективы в бывшей
Испанской Америке как «новое Эльдорадо»23.
Теперь на очереди находился вопрос об отношении к Бразилии, осложнявшийся помимо прочего противоречиями между
представителями династии Брагансов. Оснований для оперативности у Лондона было предостаточно. Еще в 1823 г. США провозгласили доктрину Монро и в мае 1824 г. первыми официально признали независимость Бразилии. Активный интерес к этой
крупнейшей южноамериканской стране проявляла и пытавшаяся
конкурировать там с Англией Франция. Ценой напряженных усилий 29 августа 1825 г. дипломатии Каннинга удалось добиться заключения португальско-бразильского договора, по которому
бывшая метрополия примирилась с самостоятельностью новоявленной империи, легализовав ее международное положение. Без
проволочек 18 октября того же года в Рио-де-Жанейро были
подписаны англо-бразильский торговый договор и двусторонняя
конвенция о запрещении работорговли. Этот день стал считаться
датой установления дипломатических отношений между Британи153

В. В. Грудзинский

ей и Бразилией. А всего восемь дней спустя, 26 октября, состоялось признание Бразилии Францией24.
Начало экономического взаимодействия с Латинской Америкой
было для Британии действительно обнадеживающим. К середине
1820-х годов ее экспорт туда достиг 5 млн. ф. ст., что составляло
13% стоимости всего вывоза. Товаром, пользовавшимся наибольшим спросом, был текстиль, доля которого в общих поставках
равнялась 3/4. Главными торговыми партнерами выступали Бразилия, потреблявшая от одной трети до половины британских поставок, и Аргентина25.
Проблема расширения рынков сбыта готовой продукции была
настолько актуальна, что Лондон готов был делать вид, будто не
замечает продолжения Бразилией нелегальной работорговли. На
эту тенденцию английской политики, усилившуюся после достижения страной независимости, обратил внимание российский вицеконсул в Рио-де-Жанейро П. П. Кильхен. «В качестве примера, – доносил он послу России в Великобритании Х. А. Ливену,
– можно назвать провинцию Баия, где открыто, не вызывая каких-либо протестов, идет торг невольниками из той части Африки,
в которой он запрещен. Английской торговле нужно на что-то обменивать свои промышленные изделия, ей требуются покупатели,
дабы эти изделия потреблялись. Все это может обеспечить лишь
сельское хозяйство; поэтому на богатой бразильской территории
англичане не хотят лишать сельское хозяйство рабочих рук»26.
Вскоре, однако, конъюнктура существенно ухудшилась. Латиноамериканские рынки при их впечатляющей обширности на поверку оказались мелкими: отсутствие крупных городов, малонаселенность, слабое развитие инфраструктуры, низкая покупательная
способность обусловливали ограниченный спрос на промышленные изделия. Так, аргентинские гаучо нередко представлялись англичанам как «люди без потребностей», готовые жить «в грязных
лачугах, неизменно питаться свежей говядиной и сидеть на коровьих черепах». Из всех добившихся независимости стран только
Бразилия смогла сохранить те размеры потребления английских
товаров, которые имели место в 1820-е годы. В результате, два
десятилетия спустя, стоимость экспорта «мастерской мира» в Латинскую Америку по-прежнему вращалась вокруг суммы 5 млн.
ф. ст., даже несмотря на рост физических объемов торговли27.
Расширению коммерции препятствовали не только сугубо экономические факторы, но и обстоятельства социально-политиче154

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

ского характера. За исключением Бразилии и Чили, все недавно
образованные государства отличались внутренней неустойчивостью, высоким уровнем насилия и преступности. Активное сопротивление встречала и политика фритреда, особенно со стороны
многочисленного слоя ремесленников и провинциальных торговцев, страдавших от конкуренции дешевой импортной продукции.
В Перу, Мексике, Колумбии возникли протекционистские, не
чуждые ксенофобии движения, обладавшие достаточной силой,
чтобы оказывать влияние на власть28.
Трудности, с которыми столкнулась британская коммерция,
стимулировали вмешательство официального Лондона. К этому
его решительно побуждали как предпринимательские круги у себя
«дома», так и собственные граждане, проживавшие в Латинской
Америке. В 1841 г. министерство иностранных дел скорректировало там свой курс, исходя из задач развертывания экономической
экспансии. Было решено: использовать союзы с дружественными
государствами, такими, например, как Уругвай; обеспечить надежную безопасность своих граждан; разместить в регионе военно-морские силы; оказывать финансовую поддержку лояльным
правительствам; закрепить за собой уже имеющиеся территории
(Москитный берег в Никарагуа); приобрести новые плацдармы,
наподобие Сан-Франциско в Калифорнии. После этого агрессивность Британии, и так бывшая отнюдь не редкой, усилилась.
В целом 20–60-е годы ХIХ в. стали временем многократного
использования силы или угрозы ее применения по отношению к
Аргентине, Бразилии, Венесуэле, Мексике, Перу, Чили и т. д.29.
С 1850-х годов общая ситуация в государствах Латинской Америки начала исправляться: произошла определенная политическая
стабилизация, наметились стимулы экономического роста, были
значительно расширены внешнеторговые связи. Дали результаты
и настойчивые усилия самих британцев, направленные на установление удобных для них «правил игры». В итоге Великобритания
прочно закрепилась в качестве главного экономического партнера стран региона. Ее ввоз туда к 1860 г. достиг внушительных
размеров – 14 млн. ф. ст., или 10% всей экспортной торговли.
Важно, что такую же долю латиноамериканские партнеры приобрели в британском импорте. Эти показатели сохранялись вплоть
до начала Первой мировой войны, уступая только товарообороту
Соединенного Королевства с Индией. Свидетельством уверенности англичан в прочности своих позиций явилось и более чем
155

В. В. Грудзинский

двукратное увеличение капиталовложений за 1826–1865 гг. – с
30 млн. до 81 млн. ф. ст.30.
Если проникновение на рынки государств Латинской Америки,
заинтересованных в международном признании и экономической
помощи, далось Британии сравнительно легко, то с Китаем дело
обстояло гораздо сложнее. Огромная, самодовлеющая, погруженная в себя страна, сознательно до минимума ограничившая контакты с внешним миром, жила в плену иллюзий. Развитие связей
с «западными варварами», с точки зрения китайской элиты, несло
больше проблем, чем преимуществ.
Для торговли с европейцами в Китае был открыт всего один
порт – Гуанчжоу (Кантон). Между тем заинтересованность британцев в торговле с этой богатой и исключительно густонаселенной страной, проявлявшаяся и ранее, с конца ХVIII в. приобрела
выраженную целенаправленность. Несмотря на провал миссий
лорда Макартни в 1793 г. и лорда Амхерста в 1816 г., пытавшихся установить с Пекином официальные отношения, Китай
продолжал фигурировать в английских планах торговой экспансии
и расширения глобального влияния. Главными предметами английского вывоза были чай и шелк, а ввоза – индийский хлопок и
опиум. Поставки наркотика, с 1770-х годов постепенно занявшие
ведущее место, содействовали быстрому расширению бытовавшей
среди китайцев практики опиекурения. Рост масштабов наркоторговли имел не только тяжелые социальные последствия, ведя
к деградации и разорению населения, но и подрывал китайскую
экономику, вызывая утечку серебра.
Стремление Британии «вскрыть» Китай особенно активизировалось после 1833 г., когда Ост-Индская компания полностью
утратила монополию на торговлю с Востоком. В сложившихся условиях даже запрещение китайскими властями в 1821 г. экспорта
опиума не смогло ничего изменить. Используя коррумпированность
чиновников, с 1821 г. по 1839 г. английские предприниматели увеличили контрабандную продажу наркотического зелья в 6,5 раза
(кроме индийского, в Китай доставлялся еще и турецкий опиум)31.
Противодействие китайских властей английскому коммерческому наступлению под флагом свободы торговли должно было
неизбежно привести к вооруженному столкновению двух стран.
При этом «опиумному вопросу» непосредственно принадлежала
ключевая роль. Согласно утверждению Н. Фергюсона, «опиумные» войны вообще едва ли бы разразились, если б доходы от
156

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

наркоторговли не представляли исключительной важности для финансирования британского правления в Индии. На протяжении
первой половины ХIХ в. их размеры приблизительно равнялись
сумме процентов, которые Ост-Индской компании надлежало выплачивать в счет погашения своего гигантского долга. В противном случае равновесие индийского платежного баланса оказалось
бы под угрозой32.
Однако при всей значимости опиеторговли, она представляла
собой частную проблему по сравнению с перспективами внешнеэкономической стратегии, не говоря уже о мессианских претензиях
Великобритании. Если не запрет китайских властей на ввоз и
курение опиума то, несомненно, возникла бы другая причина для
конфликта. По сообщению того же Фергюсона, английская пресса сравнивала первую «опиумную» войну с «крестовым походом»,
призванным принести «выгоды фритреда еще одной погруженной
во мрак невежества восточной деспотии»33.
В отличие от распространенного ныне восприятия этой необъявленной войны как «постыдной агрессии» Лондона, англичанесовременники тех событий считали ее совершенно оправданной,
предпринятой лишь в качестве крайней меры, в ответ на необоснованные действия китайской стороны.
В марте 1839 г. власти провинции Гуандун вынудили английских коммерсантов сдать им весь хранившийся на складах опиум под угрозой полного прекращения торговли. Более 20 тыс.
ящиков товара на сумму 3 млн. ф. ст. были затем публично сожжены. Компенсацию прежним владельцам за понесенные убытки предполагалось оплатить чаем. Когда известия о случившемся
достигли Британских островов, там началась широкая антикитайская кампания. Предпринимательское сообщество в лице торговых
палат крупнейших городов потребовало от правительства принятия
твердых и энергичных мер. В октябре того же года кабинет лорда
Мельбурна решил отправить на Дальний Восток крупное военно-морское соединение с десантом на борту с целью заставить
Пекин пойти на уступки34.
Армия и флот Китая, не имея понятия, с каким противником
им придется столкнуться, были абсолютно не готовы к ведению
современных боевых действий. Оснащенные безнадежно устаревшим вооружением, в частности фитильными ружьями, они не могли противостоять британцам, располагавшим винтовками и дальнобойной артиллерией, установленной как на парусных кораблях,
157

В. В. Грудзинский

так и на пароходах. Особенно шокирующий эффект на китайских
военнослужащих производили пороховые ракеты, которые при попадании в джонки вызывали мощные взрывы и пожары35.
Война завершилась подписанием в 1842 г. Нанкинского договора, удовлетворившего претензии англичан по всем основным вопросам, остававшимся спорными на притяжении более
двухсот лет. Теперь наряду с Гуанчжоу для торговли были
открыты еще четыре порта, в том числе Шанхай. В них учреждались резиденции британских консулов, получивших право вступать в прямые отношения с китайскими властями и
представлять интересы подданных Соединенного Королевства.
Была ликвидирована внешнеторговая монопольная корпорация гунхан – объединение купцов, обладавших лицензиями на
право ведения торговли с иностранцами. Чрезвычайно важное
значение имело лишение Китая права самостоятельно устанавливать таможенные пошлины. Согласно договору, они были
понижены в два-четыре раза и в среднем стали составлять 5 %
от цены экспортных и импортных товаров. Специальная статья
Нанкинского договора предусматривала передачу Великобритании в «вечное владение» острова Гонконг. Наконец, ударом по
суверенитету Китая являлось и решение проблемы экстерриториальности: отныне британцы, совершившие правонарушение
на китайской территории привлекались к ответственности по
законам своей страны. Так насильственным образом была нарушена изоляция Китая и сделан решающий шаг к установлению «свободы торговли»36.
Полученные привилегии не привели, однако, к ожидаемому
росту британской коммерции. Восторженные надежды, будто все
текстильные фабрики Ланкашира не смогут удовлетворить потребности одной китайской провинции, оказались чрезвычайно преувеличенными37. Конечно, торговый оборот возрастал, в 1840-е – начале 1850-х годов экспорт хлопчатобумажных и шерстяных тканей,
составлявший более 90% всего английского легального ввоза в
Китай, заметно увеличился. Но львиная доля по-прежнему оставалась за опиумом,о котором в Нанкинском договоре не содержалось
никакого упоминания. Это молчаливое согласие Цинских властей
на нелегальный ввоз наркотика лишь поощряло английских коммерстантов. Поступления от его продажи неизменно превосходили
общую стоимость всего остального экспорта и перекрывали затраты на приобретение импортной продукции.
158

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

Положение резко ухудшилось после 1852 г., когда в течение
трех последующих лет реализация хлопчатобумажных тканей на
китайском рынке сократилась более чем в двое, а шерстяных – в
трое*. Поставки же опиума совсем не пострадали. Наоборот, они
продолжали стабильно идти вверх, позволяя компенсировать наращивание объемов закупок чая и шелка.
Нельзя сказать, что поощрение официальным Лондоном опиеторговли не вызывало критику английской общественности.
Особенно активно протестовали миссионеры**, утверждавшие, что
потребление наркотика затрудняет их усилия по распространению
христианства среди китайцев. Филантропические организации
указывали на отрицательные последствия торговли опиумом и для
самой Англии. Они образовали специальный комитет во главе с
лордом Шефтсбери, который подготовил для правительства доклад на эту тему38.
«Приоткрыв двери» европейцам, Пекин вовсе не собирался
двигаться по этому пути дальше. Изоляционистские настроения
правящей верхушки Китая продолжали сохраняться. Цинская династия упорно отказывалась устанавливать дипломатические отношения с западными странами, в каждом удобном случае изображая
их своими данниками. Неудовлетворенность британских деловых
кругов состоянием китайской торговли вызвала широкую кампанию
за пересмотр Нанкинского договора. В 1854 г. генерал-губернатор
Гонконга Дж. Боуринг по поручению кабинета лорда Абердина
поставил вопрос о заключении нового договора, который должен
был предоставить англичанам доступ во все города на побережье
Китая, обеспечить право свободного плавания по реке Янцзы, легализировать торговлю опиумом, отменить внутренние пошлины,
гарантировать пребывание посла Великобритании в Пекине39.
Китайские власти фактически отказались от ведения переговоров, ссылаясь на бессрочность Нанкинского договора. Действительно, британская дипломатия совершила в 1842 г. серьезный
промах, не установив продолжительность срока действия договора. Франция же и США оказались в этом отношении предусмотрительнее, оговорив возможность пересмотра своих соглашений
с Китаем по истечении 12 лет. Столкнувшись с сопротивлением,
Боуринг вынужден был отступить. Начало войны с Россией не
* Вероятно, сказались последствия начавшегося восстания тайпинов.
** Позиция вполне типичная для миссионеров, выступавших также против продажи алкоголя аборигенам.

159

В. В. Грудзинский

позволило тогда Великобритании перейти к оказанию вооруженного давления на Пекин.
После окончания Крымской войны Англию уже ничто не могло удержать от агрессии. В декабре 1856 г. между Лондоном и
Парижем была достигнута договоренность о совместных действиях против Китая. Применение силы упрощалось тем, что с 1855 г.
пост британского премьера занял лорд Пальмерстон, проявлявший выраженную склонность к применению жестких мер ради
достижения поставленных целей. В 1850 г., будучи министром
иностранных дел, он заявлял: «Эти полуцивилизованные страны,
подобные Китаю, государствам Португальской и Испанской Америки, каждые восемь-десять лет нуждаются в обтесывании, чтобы
сохранять их в надлежащем порядке»40. Еще более откровенно он
выражал свою позицию, когда утверждал, что «китайцы должны
не только видеть палку, но действительно ощутить ее на своей
спине, прежде чем уступить тому единственному аргументу, который способен их убедить – аргументу дубины»41.
Вторая опиумная война, как и первая, в сущности, стала результатом столкновения китайской претензии на исключительность,
питавшейся стремлением во что бы то ни стало сохранить собственную идентичность, и британского высокомерия, служившего
выражением эгоцентризма и вседозволенности.
Боевые действия начались в октябре 1856 г., но на сей раз их
развертыванию помешало разразившееся в мае следующего года
восстание в Индии. Кроме того на этом пути возникло еще одно
препятствие. Курс кабинета Пальмерстона в отношении Китая
встретил противодействие различных парламентских группировок.
Едва завершившаяся война с Россией, грозное восстание в Индии, а теперь очередная военная кампания на Дальнем Востоке,
вновь потребовавшая больших финансовых затрат, резко усилили
критику в адрес Пальмерстона. В одном блоке против лидера
вигского крыла либералов выступили Дж. Рассел, У. Гладстон,
Б. Дизраэли, Р. Кобден – деятели, единство которых прежде
трудно было представить. Другая причина, вызвавшая образование столь пестрого союза, носила личностный характер. Властная
натура Пальмерстона, его своенравие вызывали раздражение как
среди политиков, так и при королевском дворе.
Кардинальные проблемы стратегии, тесно переплетенные с
борьбой за власть и уязвленными амбициями, стали, таким образом, основой политического кризиса 1857 г. Однако попытка
160

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

«беспринципной» коалиции, как ее называл сам Пальмерстон,
принять резолюцию порицания и отправить его правительство в
отставку провалилась. В ответ премьер-министр, используя конституционные процедуры, добился роспуска палаты общин и проведения всеобщих выборов. Проявив недюжинную энергию и изобретательность, 73-летний политик сумел заручиться поддержкой
избирателей и разгромить своих оппонентов42.
Только к 1858 г., когда сопротивление оппозиции ослабло,
а в ходе сипайского восстания перелом в пользу англичан стал
очевиден, военные операции в Китае активизировались. После
ряда тяжелых поражений от объединенных англо-французских сил
Цинское правительство было вынуждено пойти на переговоры.
Они начались в июне 1858 г. в Тяньцзине при участии не только
представителей союзников, но также российских и американских
дипломатов. Британскую делегацию возглавлял назначенный особоуполномоченным и чрезвычайным послом Англии в Китае эксгубернатор Канады лорд Элджин.
Итогом переговоров явилось подписание 26 июня 1858 г. англо-китайского договора, который привел к еще большему ограничению суверенитета Китая. Его основные положения предусматривали установление двусторонних дипломатических отношений,
открытие целого ряда новых морских портов для европейцев,
предоставление им свободы миссионерской деятельности, выплату
Великобритании контрибуции. В ноябре Тяньцзиньский договор
был дополнен выгодным для англичан торговым соглашением, в
частности легализовавшим торговлю опиумом43*.
Активность Британии вызывала у европейских и американских
конкурентов впечатление о ее намерении подчинить Китай политически или, по крайней мере, расчленить его.
Российский посланник Е. Путятин полагал, что Элджин стремится превратить Китай в «новую Индию». Он считал необходимым решительно противиться этому и советовал цинским властям
не соглашаться на пребывание в Пекине английских дипломатов.
С разрешения Петербурга он предлагал Китаю прислать инструкторов и вооружение (10 тыс. винтовок и 50 орудий), но после
завершения тяньцзиньских переговоров китайская сторона окончательно отказалась от идеи опереться на поддержку России44.
* Необходимо напомнить,что права,приобретенные в Китае любой из западных
держав, автоматически распространялись на другие государства на основе обусловленного договорами принципа наибольшего благоприятствования.

161

В. В. Грудзинский

Посланник США в Китае Х. Маршалл еще в 1853 г. сделал вывод, что Британия планирует отторгнуть у Цинов южные
провинции страны и присоединить их к Индийской империи45.
Американец основывался на наблюдениях за позицией английских официальных лиц по отношению к тайпинскому восстанию,
охватившему южную часть «Поднебесной» в 1850–1864 гг. К
контактам с повстанцами англичан волей-неволей толкало то, что
все пять открытых для торговли портов Китая находились на территории неподконтрольной Цинскому правительству. И первоначально у них, действительно, возникли надежды на использование
тайпинов в своих интересах. Мысли о свержении изоляционистски
настроенного режима при помощи восставших или, во всяком случае, об оказании их руками давления на Пекин были не чужды
колониальным администраторам на Дальнем Востоке. Обещание
лидеров повстанческого движения, что в будущем иностранцы
в Китае смогут внедрять технические достижения – железные
дороги, пароходы, телеграф т. д., а также принятие тайпинами
христианства, как считалось, давали основания рассматривать их
в качестве представителей прозападной ориентации. Впрочем,
Лондон проявлял в данном вопросе осмотрительность. Вместе с
Францией и США Великобритания заявила о своем нейтралитете
в отношении гражданской войны в Китае, до поры – до времени
сохраняя роль заинтересованного наблюдателя.
Однако по мере того, как становилась ясным отрицательное отношение руководства тайпинов к уже заключенным неравноправным договорам, менялся и взгляд англичан на перспективы взаимодействия с ними. А после подписания Тяньцзиньского договора
Англия стала фактически заинтересована в сохранении Цинской
монархии. Добившись в 1860 г. ратификации этого договора, она
окончательно порвала с политикой нейтралитета и начала оказывать Пекину помощь в подавлении тайпинского восстания46.
По утверждению Р. Хайма, хотя вопрос об установлении власти
Великобритании над Китаем неоднократно обсуждался в ХIХ в.,
между риторикой и реальностью была огромная дистанция. Он не
видит причин не доверять последователю Пальмерстона лорду Кларендону, когда тот уверял, что английские интересы в Китае строго
коммерческие, а к политике имеют отношение только в смысле
защиты торговли и обеспечения безопасности подданных Короны.
Во всяком случае, в политических кругах Соединенного Королевства присутствовало понимание исключительной сложности
162

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

включения Китая в состав Британской империи. Отторжение
даже части китайской территории, особенно такой, как долина
Янцзы, заключало риск обострения отношений с европейскими
государствами, а главное с Соединенными Штатами, проникновение которых на Дальний Восток резко усилилось с 1840-х годов.
Пальмерстон, например, отдавал себе отчет в том, что решительное противодействие американской экспансии могло обернуться для империи проблемами в других частях света. Более того,
попытка обладания «еще одной Индией» совершенно очевидно
превосходила способность Англии завоевать гигантскую страну,
вдвое превосходившую все ее владения в Азии. Принимались
во внимание британским руководством и особенности коммерческих связей с этой страной. К середине 1860-х годов у Лондона сложилось убеждение в преувеличении значимости китайской
торговли. Главный предмет импорта – чай во второй половине
ХIХ в. устойчиво терял свою прежнюю роль из-за роста его
производства в Индии. Аналогично складывалась ситуация в экспортной торговле. Даже в начале 1880-х годов стоимость поставок британских товаров на китайский рынок составляла 7,5 млн.
ф. ст. – меньше чем в Бельгию. Тогда как экспорт в Индию
достиг 29 млн. ф. ст.47.
Все это, разумеется, не подрывало интерес Великобритании к
Китаю, развертывание коммерческого потенциала которого требовало времени.
Успешное завершение «опиумных» войн и получение многочисленных привилегий позволило западным странам перейти к
осуществлению политики «интернационализации и совместных
действий». Главными ее инициаторами выступали англичане.
Важнейшим мероприятием в этой связи была предусмотренная
условиями Тяньцзиньского договора полная реорганизация таможенной службы Цинской империи. Преобладание в заморской
торговле Китая долгие годы обеспечивало Британии право назначать своего представителя на пост генерального инспектора
таможен. В 1864 г. на ее долю приходилось почти 80% стоимости китайской внешней торговли и более 50% внешнеторговых
грузоперевозок.
Успешная деятельность в весьма удаленной и культурно чуждой стране зависела от создания своего рода опорных баз, отвечающих европейским стандартам ведения бизнеса и обеспечения
качества жизни. Приобретенные права экстерриториальности,
163

В. В. Грудзинский

покупки недвижимости, строительства различных объектов гражданского назначения стали основой для возникновения сеттльментов – самоуправляющихся поселений на арендованных в крупных городах территориях. Британцы и здесь намного опередили
своих конкурентов. К середине 1860-х годов в шести открытых,
согласно Тяньцзиньскому договору, портах они имели уже пять
сеттльментов48.
Еще одной страной, испытывавшей систематическое воздействие со стороны Британии, была Османская империя. Под влиянием новейших достижений европейской цивилизации она, подобно Китаю, должна была пережить эффект «возрождения»…*
Успехи в завоевании Индии уже в конце ХVIII столетия поставили перед Великобританией проблему обеспечения безопасности азиатских владений, что, прежде всего, требовало гарантировать надежность коммуникаций. Если морской путь вокруг
Африки к началу ХIХ в. британцам удалось надежно запереть,
то дорога в Индию через Ближний Восток стала для них предметом хронической тревоги. Принадлежность Османской империи
территорий восточного Средиземноморья обусловливала необходимость выработки стратегии по отношению к ней.
Сама по себе Турция не представляла для Англии угрозы.
Растущие опасения вызывали устремления России и Франции,
чьи позиции в ближневосточном регионе быстро укреплялись.
При этом считалось, что первая могла бы создать для Лондона наибольшие трудности, овладев черноморскими проливами, а
вторая – установив контроль над приобретавшим все большую
самостоятельность от Стамбула Египтом.
Соперничество великих держав обострилось в начале 1830-х
годов в связи с поразившим Османскую империю внутриполитическим кризисом. Вышедший из подчинения султана египетский
паша Мухаммед Али разгромил турецкие войска и двигался к
столице. На призыв султанского правительства поддержать его
против мятежного вассала наиболее оперативно откликнулась
Россия, сумевшая таким образом обойти конкурентов. Усиление
своего влияния дипломатия Николая I закрепила подписанием в
июне 1833 г. Ункиар-Искелесского договора о союзе и взаимной
помощи, фактически гарантировавшего территориальную целостность Османской империи. Для Англии это был ощутимый удар.
Попытки министра иностранных дел Пальмерстона помешать ра* “Regeneration”, как говорили викторианцы.

164

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

тификации договора и придать ему характер международного гарантийного пакта потерпели неудачу49.
После такого поворота событий внимание к разработке долгосрочной политики в отношении Турции резко активизировалось. Как
и Россия, Британия стремилась сохранить Османскую империю, поставив ее на службу собственным интересам. Для этого, с английской
точки зрения, требовалось обеспечить «регенерацию гнилой империи», находившейся, по словам Р. Кобдена, вместе со всем исламским миром в тисках «бедности, рабства, полигамии и чумы»*.
«Общество не похоже на человека, дерево или здание, чьи органы и части не восстанавливаются, изнашиваются и разрушаются
под воздействием старения, – разъяснял свою мысль Пальмерстон. – Чтобы сохранять империю сильной в течение неопределенно долгого времени, ее институты и законы должны приспосабливаться к изменениям в привычках людей и в положении самого
общества относительно других стран». Применительно к Турции
это означало: во-первых, рационализацию административно-налоговой системы (в том числе запрещение продажи должностей,
являвшейся важной причиной беспорядка в управлении провинциями); во-вторых, модернизацию армии; в-третьих, создание гарантий безопасности личности и собственности50.
По обыкновению, лечение «больного» следовало начинать со
здоровой «дозы» фритреда. Подобные экономические реформы,
согласно убеждению Пальмерстона, могли увеличить энергию и
эффективность любого государства51.
В 1838 г. британский кабинет навязал туркам экономический
договор, право пользования привилегиями которого распространилось затем и на другие державы. Он предусматривал отмену
государственных монополий, существенное снижение экспортных
и импортных пошлин, освобождение иностранных торговцев от
налогообложения на внутренних таможнях. Интенсификация экономических связей с Западом наряду с другими мерами должна
была запустить процесс восстановления сил «окостеневшей» империи, для успешного завершения которого, уверял Пальмерстон,
ей требовалось десять лет мира52.
В отличие от Латинской Америки и Китая, конкретная направленность генеральной линии британской политики на Ближнем
* Показательно, что для Кобдена, как утилитариста, пирамиды были всего лишь
«досадной тратой сил в бесполезном нагромождении шести млн. т. камня».
(Hyam R. Op. cit. P. 100).

165

В. В. Грудзинский

Востоке носила, как видно, более выраженный политический характер. Экономика здесь выступала скорее средством, а не целью
стратегии Лондона.
После 1838 г. англо-турецкие коммерческие связи быстро
пошли в гору. Если в 1842 г. Дарданеллы прошли всего 250
судов под британским флагом, то в 1852 г. – 1714. Стоимость
импорта из Османской империи в Великобританию, составлявшая
в 1838 г. около 3 млн. ф. ст., возросла в 1848 г. до 11 млн. ф. ст.
Важным предметом ввоза стало зерно: в 1838 г. его закупки были
ничтожно малы, а к 1851 г. сравнялись с поставками русского
хлеба в Британию53.
Курс на сохранение Османской империи и использование ее как
барьера против возможного продвижения Франции и России в направлении Индии обусловил активность британской дипломатии в
ходе очередной турецко-египетской войны 1839-1841 гг. На этот
раз инициатива исходила от султана, стремившегося подчинить непокорного египетского пашу. Однако турецкая армия вновь была
разгромлена. Возникла реальная угроза расчленения империи. Факт
поддержки Мухаммеда Али Францией, и без того не вызывавший
сомнений, стал совершенно очевиден, когда Пальмерстон потребовал вывести египетские войска из Сирии. Усилие главы внешнеполитического ведомства, которому приходилось вести сложную
борьбу внутри кабинета лорда Мельбурна (не все министры были
согласны с перспективой ухудшения англо-французских отношений), натолкнулась на противодействие официального Парижа.
Личность Мухаммеда Али, по существу превратившего Египет
в самостоятельное государство, вызывала крайне противоречивые
отзывы. Его преобразовательная деятельность – создание фабрик
по производству разнообразной продукции, реформирование налоговой системы, организация боеспособной армии, расширение
границ – положила начало новому этапу в истории страны. Во
Франции многие даже сравнивали Мухаммеда Али с Александром Македонским и видели в нем деятеля, способного основать
новую арабскую империю, находящуюся под французским влиянием. Подобные оценки египетский правитель заслужил и в Англии.
Дж. Бентам, например, называл его Петром Великим мусульманского мира. С другой стороны, там было распространено мнение,
что «возрождение» Египта явление абсолютно поверхностное и,
по сути, «фальшивое». Сам Пальмерстон называл Мухаммеда
Али «невежественным варваром» и серьезно опасался, что, за166

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

крепившись в Ливане и Сирии, он превратится во французскую
«марионетку»54.
Воспоминания о походе Бонапарта в Египет были еще свежи в
памяти англичан. Поэтому они стремились сдержать экспансионистские устремления Мохаммеда Али, который, как считалось, мог бы
помочь французам продвинуться к Индии. С этой целью был предупредительно оккупирован в 1839 г. Аден. Другой причиной захвата
стратегического пункта, контролирующего выход из Красного моря
в Индийский океан, стала необходимость создания угольной станции
для индийской эскадры королевского военно-морского флота, обеспечивавшей безопасность в акватории между Занзибаром и Карачи55.
Кошмаром для Лондона была и перспектива военного вмешательства в турецко-египетский конфликт России, имевшей такое право на основании Ункиар-Искелесского договора. Более
того, Пальмерстон боялся, как бы Россия и Франция не обошли
Англию, договорившись у нее за спиной. Единственный выход из положения ему виделся в установлении англо-русского
взаимопонимания56. Одновременно Николай I, с недоверием относившийся к Июльской монархии, которая сменила легитимную династию Бурбонов, пытался обострить англо-французские
противоречия и проявлял готовность к соглашению с Великобританией по ближневосточной проблеме даже ценой отказа от
Ункиар-Искелесского договора57.
Это и решило дело. Пятнадцатого июля 1840 г. в Лондоне
представители Великобритании, России, Австрии и Пруссии подписали соглашение об оказании помощи султану против египетского паши. После этого объединенные английские, австрийские
и турецкие вооруженные силы нанесли поражение египетской армии, покончив с опасностью создания арабской империи*. Положение казалось столь обнадеживающим, что Николай I решил не
продлять в 1841 г. подписанный на восьмилетний срок УнкиарИскелесский договор. Пальмерстон торжествовал. Вместе с ним
победу праздновала и вся политическая элита Англии. Опытнейший 80-летний политик, маркиз Ричард Уэлсли** – старший
* Впрочем, Мухаммед Али отнюдь не капитулировал, добившись как территориальных приращений, так и признания султаном его права передачи власти в
Египте по наследству.
** В разное время этот торийский деятель занимал посты генерал-губернатора
Индии, британского посла в Испании, министра иностранных дел и лорда-лейтенанта Ирландии.

167

В. В. Грудзинский

брат герцога Веллингтона – находил достигнутый успех «самым
эффективным на его памяти актом дипломатической и военной
политики британского кабинета».
Впрочем, как справедливо подчеркнул А. Бриггс, не нужно
преувеличивать степень успеха Пальмерстона, особенно в части
касающейся ненавистного ему Ункиар-Искелесского договора.
Отказ России от своих привилегий в Турции не имел никакого отношения к заслугам министра иностранных дел, поскольку
являлся «добровольным» решением Петербурга, продиктованным
его собственными мотивами, а не следствием давления британской
стороны58.
Однако надеждам Николая I на долгосрочное соглашение с
Великобританией не суждено было осуществиться. Российский
император явно ошибался, интерпретируя ее позицию: британская
политическая верхушка независимо от партийной принадлежности
стремилась к безраздельному господству на Ближнем Востоке и
ради этого проявляла готовность к временным союзам, чтобы при
помощи одного своего конкурента нанести поражение другому –
наиболее опасному в данный момент. Внешнеполитическая стратегия «блестящей изоляции» со свойственным ей маневрированием,
нацеленным на сохранение выгодного для Лондона соотношения
сил, достигла в середине ХIХ в. апогея и Пальмерстон являлся
одним из ее наиболее изощренных проводников…
Англо-русские отношения, переживавшие после наполеоновских войн период наибольшего сближения, с конца 1820-х годов начали постепенно осложняться. Ухудшение взаимопонимания
двух стран становилось неизбежным не только из-за обострения
соперничества на колониальной почве, но и вследствие разнохарактерности общественно-политического развития двух стран.
Либерализация Соединенного Королевства на фоне политики охранительного консерватизма Николая I и усиливающейся отсталости России содействовала еще большему нагнетанию русофобии
на Британских островах. Подогреваемые прессой антирусские настроения (особенно в связи с успехами России в войнах конца
1820-х годов против Турции и Персии) охватили и господствующий класс, и широкие круги общества59. Иного мнения придерживались только буржуазные радикалы, полагавшие, что даже
если Россия утвердиться на Ближнем Востоке, это не повредит
экономическому преобладанию Англии там. Наоборот, появление
русской полиции в Константинополе, по утверждению Кобдена,
168

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

могло бы иметь положительные последствия для укрепления порядка и безопасности60.
Сдерживание России на почтительном расстоянии от Индии и
коммуникаций, ведущих к ней, превратилось в аксиому британской политики. С этой целью считалось необходимым запереть
русский флот в Черном море, сохранять status quo Османской
империи и обеспечить преобладание британского влияния в Персии и Афганистане. Начавшаяся в 1853 г. русско-турецкая война,
с точки зрения официального Лондона, определенно угрожала
осуществлению поставленных задач. Англо-русские отношения,
согласно мнению некоторых исследователей напоминавшие своей
остротой и продолжительностью «холодную войну», перешли в
стадию открытого конфликта двух государств.
Крымская война – единственное вооруженное противостояние Британии с европейской державой в ХIХ в. после завершения борьбы с Наполеоном – была, по точному замечанию
Л. Джеймса, войной имперской, призванной не допустить смену
британского преобладания на Ближнем Востоке на русское влияние. Победа в ней, достигнутая при активной поддержке общественного мнения, позволила перейти в наступление и на других
направлениях. Не теряя времени, в ноябре 1856 г. британские
войска (в том числе англо-индийские части) высадились в Персии
и вынудили шаха сдать Герат – мощную крепость на границе с
Афганистаном, имевшую огромное стратегическое значение. До
этого момента персы противодействовали англичанам, опираясь на
поддержку России61.
Обеспечить благоприятный баланс сил Великобритании очередной раз удалось путем своевременного маневра: вместе с ней
против России выступила ее давняя соперница на Ближнем Востоке Франция. Именно французский экспедиционный корпус составил основную часть сухопутных сил союзников, высадившихся
в Крыму. Но даже выступив в составе одной коалиции, они не
смогли прийти к взаимопониманию. Каждая сторона продолжала
упорно преследовать свои интересы.
В деловых и политических кругах Франции давно витала идея
сооружения через Суэцкий перешеек канала между Средиземным
и Красным морями. Амбициозный проект, задуманный в качестве
средства ослабления мощи атлантических держав и восстановления былого процветания средиземноморской торговли, возник еще
в правление Людовика ХIV62. Разведка, произведенная во время
169

В. В. Грудзинский

египетского похода Бонапарта, дала толчок к активизации таких
устремлений. Взяться за дело выпало Фердинанду де Лессепсу,
который наряду с совершенно обязательными для осуществления
такого крайне трудного предприятия целеустремленностью, находчивостью и изворотливостью, обладал необходимыми связями,
опытом и знаниями.
Концессию на сооружение канала Ф. Лессепс получил от египетского хедива Саида 30 ноября 1854 г. – время как нельзя
более подходящее для смягчения ожидаемой негативной реакции
со стороны Англии: осада союзными войсками Севастополя была
в самом разгаре. Тем не менее, вскоре стало ясно, что английское
правительство занимает однозначно отрицательную позицию по
отношению к плану строительства канала. С тех пор и вплоть
до середины 1860-х годов Лондон испробовал всевозможные
средства, чтобы не допустить начала работ, а затем сорвать их,
включая шантаж, разного рода демарши и угрозу применения
силы63. Однако собственных ресурсов заставить Францию пойти
на уступки у него не хватало. А в сложившейся тогда международной обстановке Британия не располагала союзником, опираясь
на которого она могла бы оказать эффективное давление на Наполеона III, принявшегося с начала 1860-х годов оказывать открытую поддержку предприятию Лессепса.
…Семнадцатого ноября 1869 г. в присутствии представителей большинства государств тогдашнего мира состоялось открытие
Суэцкого канала. Оно сопровождалось пышными торжествами,
стоившими египетскому хедиву Исмаилу 100 млн. фр. (для сравнения – первоначальная стоимость сооружения канала оценивалась
в 200 млн. фр.) По заказу организаторов специально для этого
случая Дж. Верди написал оперу «Аида». Но так как костюмы не
были готовы к сроку, премьера спектакля не состоялась. Вместо
него в новом каирском оперном театре исполнялся «Риголетто»64.
И все-таки воспользоваться открывшимися экономическими и
геополитическими перспективами Франции в полной мере не удалось. С началом последней трети ХIХ в. общее экономическое
преобладание Англии начало сказываться даже в Египте. Поражение в войне против Пруссии подорвало и военно-политические возможности Франции. В этой ситуации английское правительство не упустило свой шанс: воспользовавшись финансовыми
трудностями Египта, в 1875 г. оно приобрело принадлежавший
хедиву крупный пакет акций компании Суэцкого канала и стало
170

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

ее главным акционером. Так, на первый взгляд, неожиданно подошла к концу англо-французская борьба за канал, а вместе с
ней в пользу Британии завершалась и борьба за преобладание на
Ближнем Востоке в целом.
Под влиянием экономической заинтересованности и либеральных идей произошла не просто активизация, но известная перемена направленности британской политики в тропической Африке.
До начала ХIХ в. главный интерес к этому региону был связан
с работорговлей. После ее прекращения экономические устремления британцев приобрели сугубо коммерческий характер, обусловленный преимущественно поиском рынков сбыта. Однако на
пути к использованию ресурсов африканских стран встретились
многочисленные серьезные препятствия. Это продолжавшаяся вопреки противодействию английского флота иностранная торговля
невольниками, слабая изученность внутренних районов «черного»
континента, его непривычные для европейцев климатические условия, проблемы взаимодействия представителей разных культур
и многое другое. Неудивительно, что в середине ХIХ в. европейцами контролировались лишь прибрежные районы, исключая
Южную Африку, где англичанам удалось проникнуть несколько
дальше, главным образом благодаря бурам.
Помимо колоний в Западной Африке, к коим относились
Сьерра Леоне, Гамбия, Золотой Берег и Лагос, основными территориями, куда активно проникали британцы, были бассейн Нигера, Дагомея, Абиссиния и Занзибар. В целом 1840-1860-е годы
являлись еще периодом подготовки для грядущего масштабного
вторжения Великобритании в Африку. Особую роль при этом
сыграли путешественники и миссионеры, которые зачастую выступали в одном и том же лице65.
Культовой фигурой в данном отношении был Дэвид Ливингстон. бесстрашный первопроходец, решительный борец против
рабства, активный проповедник-евангелист он был убежден в том,
что на Британию возложена миссия по распространению христианства и цивилизации в Африке. Благодаря своему авторитету
Д. Ливингстон получил в 1857 г. правительственный грант в 5
тыс. ф. ст. с целью изучения пригодности Замбези для торгового
судоходства. Впрочем, сам путешественник ставил гораздо большие задачи. В состав экспедиции, кроме значительной группы
миссионеров, он включил геолога, ботаника, гидролога, исследования которых должны были содействовать достижению главной
171

В. В. Грудзинский

цели – созданию в перспективе английской колонии на климатически здоровых территориях Центральной Африки.
Экспедиция по Замбези, официально продолжавшаяся с 1858 г.
по 1863 г., стала одной из редких неудач в жизни Ливингстона.
Эта река оказалась весьма порожистой и мелководной и попытка
пройти на пароходе (предоставленном министерством колоний)
значительное расстояние вверх по течению провалилась. Сведения
о трудностях экспедиции и разногласиях между ее участниками
достигли Англии и, как обычно в таких случаях, предстали перед
общественностью в искаженном виде, дав основания для обвинений в адрес Ливингстона. «Таймс», например, в своей передовице писала: «Нам обещали хлопок, сахар и индиго – товары,
которые дикари никогда не выращивали, и, конечно, мы ничего
не получили. Нам обещали торговлю, но никакой торговли нет.
Нам обещали новую паству, но никого обратить в христианство не
удалось. Наконец, нам обещали здоровый климат, а в итоге ряд
наших лучших миссионеров вместе со своими женами и детьми
умерли в малярийных болотах Замбези»66.
Этот случай лишний раз показал опасность и непредсказуемость деятельности исследователей, миссионеров и торговцев,
пробиравшихся в дебри тропической Африки. Даже когда за дело
брались такие опытные люди, как Ливингстон. Тем не менее,
работа христианских проповедников среди африканцев в 1850–
1860-е годы продолжала усиливаться. Свою роль здесь сыграло
восстание в Индии 1857–1858 гг., в результате которого миссионеры лишились там прежней свободы действий.
Проникновение в Африку проходило, разумеется, не только
при помощи Евангелия и заинтересованности в торговом обмене.
Фактор военной мощи, как и повсюду, имел огромное значение.
Для достижения «взаимопонимания» британцы, не колеблясь,
прибегали к демонстрации того, что один крупный судовладелец,
делавший бизнес в Западной Африке, называл «моральной силой
24-х фунтовой пушки»67...
Вступление Великобритании в период глубокой общественной
модернизации в середине ХIХ столетия стало одним из мощнейших факторов эволюции международных отношений. Ее интересы
приобрели глобальный характер, а влияние на общий ход событий
резко возросло. Утверждая свои порядки, в особенности насаждая
фритред, либеральное государство взрывало замкнутость целых
регионов и втягивало их в мировой рынок.
172

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании

В то же время стереотипное восприятие себя державой-лидером в известной мере ослабляло способность британской политической и интеллектуальной элиты к беспристрастной оценке
сложившейся ситуации. Считая свою страну наивысшим воплощением прогресса, и отождествляя ее интересы с интересами всего
остального человечества, Лондон стремился преобразовать его согласно собственной модели развития. Такая задача не просто превышала ресурсы Британской империи. Культурное многообразие
окружающего мира не желало быть втиснутым в рамки порядка,
основанного на принципах англоцентризма. Идея Pax Britannica,
соединившая духовный потенциал динамично развивающейся
страны с особенностями англосаксонской ментальности, стала воплощением мифотворчества викторианской эпохи, представлявшим
собой тесно переплетенное единство реального и воображаемого.
Сложность определения степени влияния Великобритании в тех
регионах, которые представляли для нее особый интерес, делает
проблему неформальной империи отнюдь неоднозначной, таящей
опасность излишне однозначных оценок. Именно такие противоположные суждения можно встретить в англоязычной историографии. Если Галлахер и Робинсон считали Латинскую Америку,
Китай и Ближний Восток в середине ХIХ столетия почти такой
же частью Британской империи как автономные колонии, то
Линн рассматривает эти регионы в качестве неформальной империи только «на высшем уровне абстракции»68.
В самом деле, коммерческое проникновение Великобритании
на ту или иную территорию не обязательно означало установление ее экономического и, тем более, политического преобладания.
Британской промышленности, например, нигде не удалось вытеснить с внутренних рынков ремесленные товары, даже в производстве тканей и металлообработке69. А местные элиты вовсе не
утратили способность к сопротивлению и стремление сыграть на
противоречиях между западными державами.
Тем не менее, влияние Британии в любом из указанных регионов стало понятием далеко не отвлеченным. Грубое нарушение
суверенитета государств, оказавшихся в сфере «особых» интересов Лондона, превратило ограничение свободы их действий в перманентное явление. Созданный, таким образом, в 1820–1860-е
годы задел, позволил ему в конце ХIХ в. развернуть дальнейшее
проникновение за пределы формальной империи.
173

В. В. Грудзинский
ПРИМЕЧАНИЯ
Lynn M. Policy, Trade and Informal Empire // The Oxford History of
the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 101.
2
The Cambridge History of the British Empire. Vol. 2. Cambridge, 1940.
P. 359.
3
Gallagher J., Robinson R.: 1) The Imperialism of Free Trade // The
Economic History Review, New Series. Vol. 6. N 1. (1953) P. 1–15; 2)
Africa and the Victorians. The Official Mind of Imperialism. Lnd, 1961.
4
Gallagher J., Robinson R. The Imperialism of Free Trade. P. 3-4.
5
Semmel B. The Rise of Free Trade Imperialism. Cambridge, 1970. P. 2.
6
Lynn M. Op. cit. P. 119-120.
7
Osterhammel J. Britain and China, 1842-1914 // The Oxford History of
the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 148–149.
8
Knorr K. E. British Colonial Theories, 1570–1850. Toronto, 1944.
P. 268.
9
Lynn M. Op. cit. P. 102.
10
Ibid. P. 106-107.
11
Ibid. P. 103.
12
Knorr K. E. Op. cit. P. 372.
13
Briggs A. The Age of Improvement 1783–1867. Lnd., 2000. P. 337.
(First Published in 1959).
14
Hyam R. Britain’s Imperial Century, 1815–1914. Lnd., 1993. P. 110.
(First Published in 1976).
15
Knorr K. E. Op. cit. P. 374.
16
Lynn M. Op. cit. P. 104.
17
Hyam R. Op. cit. P. 107–108.
18
Lynn M. P. Op. cit. P. 106.
19
Ibidem.
20
Gallagher J., Robinson R. The Imperialism … P. 8.
21
Комиссаров Б. Н. Петербург – Рио-де-Жанейро. Становление отношений. 1808–1828. Л., 1987. С. 168.
22
История дипломатии. Т. 1. М., 1959. С. 533–534.
23
Вriggs A. Op. cit. P. 299.
24
Комиссаров Б. Н. Указ. соч. С. 182-183.
25
Knight A. Britain and Latin America // The Oxford History of the
British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 127.
26
Цит. по: Комиссаров Б. Н. Указ. соч. С. 183.
27
Knight A. Op. cit. P. 127–128, 135.
28
Ibid. P. 128–129.
29
Ibid. P. 130–132.
1

174

Глава 5. Либерализм и неформальная империя Великобритании
Lynn M. Op. cit. P. 110.
Сладковский М. И. Китай и Англия. М., 1980. С. 39.
32
Ferguson N. Empire. How Britain Made the Modern World. Lnd. 2004.
P. 166. (FirstPublished in 2003).
33
Ibid. P. 165.
34
Сладковский М. И. Указ. соч. С. 44-46.
35
James L. The Rise and Fall of the British Empire. Lnd., 2005. P. 236–
237. (First Publishedin 1994).
36
Сладковский М. И. Указ. соч. С. 55–58.
37
Hyam R. Op. cit. P. 131.
38
Сладковский М. И. Указ. соч. С. 64–65; 75–76.
39
Там же. С. 73–74.
40
Lynn M. Op. cit. P. 108.
41
Сладковский М. И. Указ. соч. С. 69.
42
Briggs A. Op. cit. P. 365–366.
43
Cладковский М. И. Указ. соч. С. 83–85.
44
История дипломатии. Т. 1. С. 777.
45
Hyam R. Op. cit. P. 128.
46
Сладковский М. И. Указ. соч. С. 70–72, 90.
47
Hyam R. Op. cit. P. 128–132.
48
Сладковский М. И. Указ. соч. С. 92–93.
49
История дипломатии. Т. 1. С. 559.
50
Hyam R. Op. cit. P. 103.
51
Ibid. P. 99.
52
Lynn M. Op. cit. P. 112.
53
Hyam R. Op. cit. P. 101.
54
Briggs A. Op. cit. P. 305–306.
55
Hyam R. Op. cit. P. 102.
56
Briggs A. Op. cit. P. 306.
57
История дипломатии. Т. 1. С. 559–560.
58
Вriggs A. Op. cit. P. 306–307.
59
James L. Op. cit. P. 180–181.
60
История дипломатии. Т.1. С. 558.
61
James L. Op. cit. P. 181–182.
62
Judd D. Empire. British Imperial Experience, from 1765 to the Present.
Lnd., 1996. P. 93.
63
Подробно см: Ерофеев Н. А. Английский колониализм в ХIХ веке.
Очерки. М. 1977. С. 129–162.
64
Judd D. Op. cit. P. 92.
30
31

175

В. В. Грудзинский
McCaskie T. C. Cultural Encounters: Britain and Africa in the Nineteenth
Century // The Oxford History of the British Empire. Vol. 3. Oxford,
1999. P. 672–674.
66
Цит. по:Ferguson N. Op. cit. P. 157–158.
67
Lynn M. Op. cit. P. 108.
68
Gallagher J., Robinson R. The Imperialism... P. 13; Lynn M. Op. cit.
P. 120.
69
Hyam R. Op. cit. P. 122.
65

176

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ИМПЕРСКАЯ СТРАТЕГИЯ
НА РУБЕЖЕ 1860–1870-х ГОДОВ:
ВЫЗОВЫ ВРЕМЕНИ
И ПЕРСПЕКТИВЫ ОБНОВЛЕНИЯ
Нельзя сказать, что его поколение* было
совсем уж несправедливо в своих подозрениях
насчет Новой Британии и ее государственных
деятелей, выдвинувшихся во время продолжительного экономического бума после 1850-го
года. Разве не ходили слухи, что якобы обращенный в истинную веру Дизраэли бормотал
на смерном одре древнееврейские слова заупокойной молитвы? И разве под мантией благородного оратора Гладстона не скрывался величайший в современной политической истории
мастер двусмысленных заявлений?

Джон Фаулз

Близки и в то же время далеки,
Разлучены безжалостной пучиной,
Бесчисленные эти островки,
Что встарь слагались в материк единый;
Их зорко стережет морская гладь –
А друг до друга им рукой подать...

Мэтью Арнольд

В 50-е годы XIX в. либеральная имперская политика достигла
своего апогея. Предоставление самоуправления переселенческим
колониям, позволившее «белой» империи преодолеть опасность
надвигавшегося кризиса, и усилия, направленные на европеизацию общественных отношений в Индии, завершившиеся социально-политическим взрывом, стали самыми значительными ее
проявлениями. Однако какими бы противоречивыми не выглядели
последствия модернизации в «белых» и «цветных» колониях, и
* Имеется в виду М. Арнольд (1822–1888) – поэт, критик, историк литературы, профессор Оксфордского университета.

177

В. В. Грудзинский

те, и другие вели к новому обострению политических дискуссий о
характере и перспективах имперской эволюции, поставив под сомнение саму возможность продолжения либерального курса.
Первоочередную важность в конце 50-х – начале 60-х годов
XIX в. приобрели проблемы индийской политики метрополии.
Размышления по поводу «сипайского мятежа», его причин и последствий волновали не только правительство, но и широкие круги
британской общественности. В 1857–1862 гг. о событиях в Индии было опубликовано более 500 книг1.
Ни у кого не вызывало сомнений: практика управления Индией руками Компании зашла в тупик. Требовалось во что бы то
ни стало повысить эффективность действий властей и расширить
социальную базу колониального режима. Безотлагательность принятия мер была столь очевидна, что официальный Лондон приступил к реформам прямо в ходе подавления восстания.
В августе 1858 г. был принят акт об управлении Индией, согласно которому государственная власть там отныне принадлежала
короне и колониальная администрация становилась под прямой
контроль парламента и правительства метрополии. Ост-Индская
компания как политическая и военная структура прекратила свое
существование. Однако в качестве коммерческой организации она
продолжала сохраняться.
Контрольный Совет (правительственный орган) и Совет директоров Ост-Индской компании упразднялись. Их функции передавались специально созданному министерству по делам Индии
во главе с государственным секретарем. При нем был образован
Индийский совет – совещательное учреждение, формировавшееся
из бывших служащих компании и потому весьма консервативное
по духу. Реально же политика нового министерства определялась
его руководителем по согласованию с кабинетом министров. Парламент, за исключением вопроса о бюджете, к индийским делам
большого интереса не проявлял.
В Индии верховная власть вверялась вице-королю, унаследовавшему полномочия, которые ранее принадлежали генерал-губернатору. Будучи представителем короны, он возглавлял исполнительный совет, фактически являвшийся аналогом британского
кабинета2. Ликвидация двойного управления и усиление централизации отнюдь не означали превращение вице-короля в простого
подчиненного имперского правительства. Огромные расстояния,
разделявшие Британию и Индию, неизменный клубок внутрипо178

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

литических и международных проблем, требовавших оперативного
решения, обусловливали сохранение им больших полномочий и
широкой свободы маневра. Установление в 1870 г. телеграфной
связи между Лондоном и Дели существенно ограничило своеволие
вице-королей, но не устранило его. Созданная вертикаль власти
и новейшие средства связи оказывались порой бессильны перед
энергией и влиянием личности.
Принятый парламентом в 1861 г. закон предусматривал расширение состава вице-королевского законосовещательного совета
за счет включения в него наряду с государственными служащими
определенной части неофициальных лиц, в том числе двух индийцев. Так впервые была предусмотрена возможность участия
местного населения в системе органов колониального управления.
Законосовещательные советы, состоящие из европейцев, были
образованы также при губернаторах-наместниках Пенджаба и
Северо-западных провинций и восстановлены при губернаторах
президентств Мадраса и Бомбея3. Однако полномочия всех советов оказались строго ограничены второстепенными вопросами,
исключавшими оборону, финансы, налогообложение, религию и
др. Более того, вице-король обладал правом вето на решения,
принятые центральным и провинциальными советами4.
По вполне обоснованному мнению британского исследователя, никакого практического эффекта для улучшения управления
страной эти меры не имели5. Что же касается допуска в состав
центрального совета представителей индийской аристократии, то
правительство метрополии и не предполагало их действительного
участия в выработке решений. Оно преследовало в первую очередь социально-психологические цели. Как заявлял министр по
делам Индии сэр Чарльз Вуд, привлечение к работе в законосовещательных советах местной знати должно «способствовать расположению туземцев высокого ранга к нашей власти»6.
Решить проблему укрепления социальной опоры британского
владычества Лондон намеревался путем отказа от наступления на
традиционные устои индийского общества. Главной причиной потрясших Индию трагических событий, согласно утвердившемуся
мнению, стала политика генерал-губернатора Дельхаузи, серьезно
затронувшая интересы местной знати и вызвавшая тревогу за сохранение религиозных устоев. Это означало разворот в сторону
консервации общественных отношений и крайне осторожного подхода к любым переменам7.
179

В. В. Грудзинский

Особенно многозначительным британцам представлялся тот
факт, что пострадавшие во время правления Дельхаузи князья
остались в 1857–1858 гг. их союзниками. Упрочение взаимодействия с ними стало основой социального курса колониальной
администрации.
Прежде всего, произошел отказ от аннексий индийских государств. Еще в 1841 г. Ост-Индская компания начала осуществлять план «справедливого присоединения» территорий, принадлежавших владетельным князьям, с тем, чтобы через пятьдесят
лет установить прямой контроль над всей Индией. Излюбленным
предлогом англичан для «честного» лишения владений являлось
отсутствие у правителя прямого наследника по мужской линии.
Однако Дельхаузи стал последним, кто прибегал к подобной практике. С 1859 г. колониальные власти отказались от его доктрины
«выморочных владений», не только вернув некоторые ранее конфискованные княжества, но, главное, предоставив всем феодалам,
имевшим титул выше джагирдара*, право выбора приемного наследника. В результате сохранилось деление на Британскую Индию и несколько сотен княжеств, каждое из которых находилось
в особых договорных отношениях с английским правительством.
Сохранение и поддержка вассальных государств, занимавших более половины территории страны, соответствовала курсу на «невмешательство» во внутрииндийские дела, закрепив особую роль
косвенной модели управления.
Весьма щедро британцы отплатили за поддержку князьям и
прочим аристократам титулами, земельными пожалованиями, пенсиями. Нелояльность же крестьянства в ходе восстания побудила
власти положить конец дальнейшему распространению земельноналоговой системы райятвари, предусматривавшей наделение крестьян землей за счет помещика.
Много внимания в процессе урегулирования было уделено
Ауду, где антианглийские настроения сыграли важную роль в вызревании причин вооруженного выступления. Там лишенные было
своих владений местные помещики – тулукдары – восстановили
права собственности при условии признания ими вассальной зависимости от английской короны. В стремлении обрести опору
среди класса землевладельцев британцы даже вынашивали идею
превращения его в «социально ответственную аристократию»8.
* Джагирдар – крупный феодал, являвшийся непосредственным вассалом владетельного князя.

180

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

Характерным проявлением консервативного курса колониальной администрации, пользовавшегося полной поддержкой местной
знати, было ее отношение к привлечению индийцев в управленческий аппарат вице-королевства. Формально они еще с 1853 г.
имели право участвовать в экзаменах для получения поста в системе гражданской службы. Королевская прокламация от ноября
1858 г. признала равенство возможностей в этой сфере между
европейцами и туземцами. Однако из-за сложностей, которыми
сопровождались экзамены, в частности, того обстоятельства, что
они проходили в метрополии, первый индиец приступил к исполнению должностных обязанностей в администрации Бенгальского
президентства только в 1871 г. Это был Ромеш Чандер Датт,
получивший образование в Англии и находившийся под сильным
влиянием европейской культуры и либеральных идей9.
Обострение религиозного противостояния, обернувшееся оживлением ортодоксального индуизма, убедило колониальные власти
в бесперспективности надежд на христианизацию Индии. После
восстания миссионерская деятельность была резко ограничена.
Изучение Библии в государственных школах приостановлено. Невмешательство в религиозную ситуацию стало с тех пор своего
рода правилом поведения для англо-индийского правительства.
Среди самых срочных задач «постмятежного» периода особое
место занимали преобразования в армии. Уроки вооруженного противостояния требовали перестройки этого важнейшего инструмента
политики метрополии в покоренной стране. Военная реформа 18611864 гг., по утверждению современной историографии, относится
к наиболее значительным достижениям британской администрации,
благодаря которой индийская армия приобрела структуру и организацию, просуществовавшую до Первой мировой войны.
В период, предшествовавший восстанию, дислоцированные в
Индии вооруженные силы делились на три части: сипайская армия
Ост-Индской компании под командованием британских офицеров
(четверть миллиона человек), «европейская» армия Компании (21
тыс. военнослужащих) и подразделения регулярной королевской
армии, численность которых за 1857-1859 гг. возросла с 24 тыс.
до 77 тыс. солдат и офицеров. Вопрос о сохранении сипайских
войск не обсуждался, они должны были не только продолжить
существование, но и повысить свою эффективность. Однако неуверенность, порожденная восстанием, требовала обеспечить им
надежный противовес в виде достаточно многочисленного кон181

В. В. Грудзинский

тингента британских войск. На этой почве между колониальной
администрацией и имперским правительством возникли разногласия. Вице-король лорд Каннинг при поддержке Индийского совета настаивал на создании специальной группировки для несения
постоянной службы на субконтиненте. Практически речь шла о
преобразовании «европейской» армии Ост-Индской компании в
отдельное формирование, подчиненное колониальным властям.
Однако Лондон, исходя из трагического опыта недавнего прошлого, придерживался противоположного мнения: не создавать
никаких воинских частей, находящихся вне регулярных вооруженных сил Великобритании. Спор мог бы завершиться заключением
компромисса, но часть военнослужащих «белой» армии уже несуществующей Компании отказалась присягать Короне, как того
требовал парламентский акт 1858 г. В результате идея постоянно
пребывающих в Индии «локальных» сил, была дискредитирована.
Отныне британские полки в определенном порядке направлялись
для прохождения службы на субконтинент, меняя друг друга
через установленные интервалы. К середине 1860-х годов новая индийская армия постоянно включала 60 тыс. европейцев и
120 тыс. сипаев. Таким образом, если до восстания соотношение
между английскими и сипайскими войсками было 1 : 6, то после
реформы – 1 : 2 (а позднее – 1 : 3).
Энергичные усилия министр по делам Индии Ч. Вуд прилагал
к реформированию «туземной» армии. При комплектовании частей предпочтение стало отдаваться не участвовавшим в восстании
сикхам и гуркам. Сипаи были лишены артиллерии, хотя прежде
75% канониров составляли индийцы. Важно, что реформа установила новый порядок замещения должностей младших офицеров,
создав для уроженцев Индостана дополнительные стимулы продвижения по службе.
Главным же руководством к действию, по признанию Вуда,
стал принцип – «разделяй и властвуй». Это должно было создать гарантию от повторения ситуации, когда треть Бенгальской
армии, происходившая из одной области, оказалась источником
вооруженного конфликта. Министр считал важным не прививать
солдатам дух единства армии, рассредоточивая полки и изолируя
их друг от друга. Личный состав воинских частей подбирался с
целью перемешать представителей разных рас, каст и религий.
В письме Каннингу Вуд пояснял свой замысел: «Если один полк
восстанет, то мне бы хотелось иметь другой полк – достаточно
182

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

чуждый по отношению к нему, чтобы открыть огонь». В то же
время, сознавая важность искоренения в армейской среде враждебности между европейцами и индийцами, Вуд полагал необходимым внедрять дух патернализма. Моделируя систему «клановый вождь и его сородичи», он видел идеал в установлении своего
рода семейных взаимоотношений сипаев и британских офицеров,
где последние выступали бы для солдат в роли «отца и матери»10.
Изоляция от политических влияний и усиление общей закрытости стали главными обстоятельствами, обусловившими успех
реформирования индийской армии. Ее управляемость и благонадежность – то чего и добивались британцы – существенно возросли. Все это позволило сипайским частям еще долго оставаться
как одним из факторов поддержания стабильности колониального
режима, так и довольно мощным ресурсом Великобритании в решении геополитических задач.
В те же годы проводилась судебная реформа. Подобно прочим
преобразованиям она была направлена на централизацию. Параллельно существовавшие коронные суды и суды Ост-Индской
компании подлежали замене единообразной системой, включавшей
высшие суды в каждом из президентств и Северо-западных провинциях.
События 1857–1858 гг. английская историография считает
водоразделом в отношениях между Великобританией и Индией.
Наряду с политикой метрополии об этом говорят те последствия,
которые восстание имело для восприятия европейцами и индийцами друг друга, характера их дальнейшего взаимодействия и всей
духовной атмосферы на субконтиненте.
Сдвиг колониальной политики метрополии «вправо», особенно
тесный союз с князьями, разочаровал наиболее последовательных
либералов. Дж. С. Милль, например, расценивал эти меры как
совершенно не отвечающие общественным настроениям и духу
времени. Померк и либеральный оптимизм по поводу перспектив
политического развития Индии. Если раньше такие известные фигуры, как Т. Маколей, М. Эльфинстон и Ч. Тревельян считали
целью британского правления достижение страной независимости,
то теперь обсуждение этого вопроса почти прекратилось. В последующие пятьдесят лет мысль о том, что когда-нибудь в перспективе управление Индией может быть передано самим индийцам,
публично высказывалась крайне редко. Рассуждения по поводу реформ стали считаться «немодными» и к тому же небезопасными11.
183

В. В. Грудзинский

Несмотря на усилия колониальных властей устранить причины,
вызывавшие раздражение коренного населения, напряженность в
межрасовых отношениях сохранялась. Бытовавшие ранее взаимные стереотипы только усилились. Англо-индийское общество,
оставшееся таким же самоуверенным и склонным к высокомерию,
еще больше замкнулось в себе12.
Правда, исследователи различаются в своих взглядах относительно продолжительности и обратимости этих негативных явлений.
Д. Джадд полагает, что после всего произошедшего «о подлинном
диалоге между двумя расами в обозримом будущем не могло быть
и речи»13. С другой стороны, по мнению Р. Хайма, ошибочно утверждать, будто «психологические последствия восстания невозможно было полностью преодолеть». Если в Бенгалии и других
районах, где оно проходило, «подавленный страх» мог затаиться в
массах, то этого нельзя сказать обо всей остальной Индии14.
…К началу 1870-х годов страну удалось «умиротворить» и
в определенной степени реформировать. Десятилетие после восстания стало периодом экономического подъема. Строились каналы, железные дороги, развивалось пароходное сообщение, открывались новые фабрики. Во многом благодаря политике колониальных властей, направленной на ограничение роста земельной
ренты, в сельском хозяйстве произошли позитивные перемены.
Другим фактором, невольно имевшим положительные последствия, оказалась гражданская война в США. Кризис поставок
сырья для английской текстильной промышленности из Америки
резко стимулировал производство хлопка в Индии. В результате
продукция ее аграрного сектора пробила себе выход на внешние
рынки. Используя выгодную конъюнктуру, индийская экономика,
ориентированная на принципы фритреда, сделала тем самым шаг
вперед. Важно, что при этом продолжала возрастать численность
европейского населения, и не только за счет военно-административного аппарата. В целом Индия, согласно имеющимся оценкам,
стала «более британской», чем прежде15.
Противоречивость англо-индийского взаимодействия явилась
залогом того, что соперничество «ориенталистских» и «вестернизаторских» тенденций в Британской Индии, по справедливому
утверждению Д. Уошбрука, сохранилось16. А это, значит, сохранилась и преемственность консервативного и либерального начал,
претерпевших лишь очередное смещение акцентов в политике колониальных властей.
184

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

Шестидесятые годы XIX в. оказались также насыщены переменами в отношениях Британии с переселенческими колониями.
Утверждение институтов парламентской демократии окончательно умиротворило общественно-политические круги автономий,
настроив их на конституционный путь развития собственной государственности. При этом, по британской традиции, колониальная элита руководствовалась не теоретическими построениями, а
прагматическими соображениями, связанными с необходимостью
разрешения конкретных проблем развития своих стран.
Рекомендуя предоставить британским колониям в Северной
Америке самоуправление, лорд Дарэм определил те сферы, в которых имперское правительство должно было сохранять верховную власть. К ним относились внешняя политика, регулирование
торговли (с зарубежными государствами, странами империи и самой метрополией), распоряжение земельным фондом и внесение
изменений в конституции колоний. Дарэм полагал, что законодательное верховенство британского парламента, а также заинтересованность североамериканских владений в сохранении преференциальной системы и обеспечении собственной безопасности
позволят короне гарантировать за собой контроль в указанных
областях17.
Этими рекомендациями Великобритания руководствовалось
в ходе предоставления самоуправления всем «белым» колониям.
Однако опыт уже первых лет существования автономий пришел
в противоречие с принципом разграничения прерогатив на имперские и локальные.
Отсутствие у самоуправляющихся колоний права вносить изменения в конституции, дарованные им метрополией, и доктрина
«несовместимости» стали главными препятствиями в деле развития продуктивного законотворческого процесса. Так называемая
доктрина «несовместимости» означала, что принимаемые колониальными легислатурами акты не должны были противоречить законам Британской империи. Использование потенциальных возможностей, заключенных в принципе самоуправления, тем самым
резко ограничивалось.
Впервые внимание Лондона на эту проблему обратил в 1858
г. член верховного суда колонии Южная Австралия Бенджамин
Бутби. Англия отреагировала в 1865 г., приняв «Акт о действительности колониальных законов». Он, во-первых, признал право
автономий вносить с одобрения короны изменения в свои кон185

В. В. Грудзинский

ституции и, во-вторых, ограничил применение доктрины «несовместимости» только теми законами, которые противоречили нормативным актам имперского парламента и принятым на их основе
подзаконным актам исполнительной власти метрополии в отношении самоуправляющихся колоний. Последние получили также
свободу создавать в пределах собственной юрисдикции органы
судебной власти18. Это была настоящая конституционная веха, существенно расширившая полномочия автономий и на длительное
время примирившая потребности развития локального законодательства с общим контролем над ним со стороны Великобритании.
Ликвидация имперского протекционизма толкала колонии к
поиску компенсации утраченных возможностей. Наиболее благоприятные шансы для этого имелись опять-таки у Канады, выгодное геополитическое положение которой открывало широкие
перспективы экономического сотрудничества с США. В соседней
республике имелся значительный спрос на продукты ее сельского
хозяйства и лесопильного производства, однако поставить американо-канадское хозяйственное взаимодействие на прочную, долговременную основу можно было лишь при помощи установления
договорных отношений. Исключительное значение внешних рынков для успешного развития колоний побудило метрополию начать
переговоры о заключении коммерческого соглашения с Соединенными Штатами. К этому Великобританию толкали и политические соображения, обусловленные недовольством канадских деловых кругов медленным развитием страны по сравнению с США.
Заключенный в 1854 г. между администрацией президента
Франклина Пирса и кабинетом лорда Абердина договор (канадцы участвовали в переговорах в качестве советников и наблюдателей) был знаменателен уже тем, что предусматривал установление особых экономических отношений между частью Британской
империи и независимым государством. Согласно его положениям,
США и британские провинции в Северной Америке приобрели
взаимные права на рыболовство в прибрежных водах друг друга, пользование речными путями и каналами системы реки Св.
Лаврентия и Великих озер, а также на ведение беспошлинной
торговли продукцией сельского хозяйства, лесопильной и добывающей промышленности19. Результаты не заставили себя ждать:
уже через два года экспорт из североамериканских владений Великобритании в США вырос в три раза, достигнув суммы в 21
млн. долл.20.
186

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

Экономический рост и укрепление финансового положения позволили Канаде установить контроль за своим денежным обращением. С 1857 г. там стал обязательным к использованию ее
собственный доллар, до той поры имевший хождение наряду с
другими денежными знаками.
Наиболее болезненной уступкой стало для метрополии признание за автономиями самостоятельности в области таможенного
законодательства. Необходимость контроля за экспортно-импортными пошлинами в колониях утверждалась Дарэмом в условиях
еще сохранявшегося имперского протекционизма. Теперь, когда
Англия твердо вступила на путь свободной торговли, автономия
оказалась бы неполноценной без права определения таможенной
политики. Таможенные тарифы рассматривались в самоуправляющихся колониях и как важный источник доходной части бюджета,
и как средство защиты внутреннего рынка от конкуренции импортной продукции. Придать ускорение их социально-экономическому развитию, не прибегая к протекционизму, считалось крайне
затруднительным. В 1859 г. Канада, вопреки сопротивлению метрополии, повысила ввозные пошлины на промышленные изделия,
в том числе на английские21.
Проявление Канадой самостоятельности в этом вопросе встревожило как правительство Британии, так и ее предпринимательские круги. В частности, озабоченность перспективами коммерческих связей с североамериканскими владениями высказала на
встрече с министром колоний герцогом Ньюкаслом депутация
торгово-промышленной палаты Шеффилда – одного из крупнейших центров металлообработки. Подготовленную палатой по
просьбе Ньюкасла памятную записку министр направил канадскому генерал-губернатору с явным намерением оказать давление
на автономию22.
Деловые круги Шеффилда, озабоченные сохранением традиционных рынков, доказывали, что рост пошлин, высокие затраты
на транспортировку и страховку грузов приведут к удорожанию
английской продукцией по сравнению с аналогичной американской
на 12,5-15%. Особая озабоченность была выражена по поводу
ожидаемого ущерба от контрабанды из США через «1000-мильную неохраняемую американо-канадскую границу». Не забыли
шеффилдские предприниматели указать также на опасность нарастания «разобщенности» и «недоверия» в отношениях между
Великобританией и ее колониями23.
187

В. В. Грудзинский

Ответ правительства Канады последовал в ноябре 1859 г. Доклад, подготовленный министром финансов Александром Гольтом
и одобренный генерал-губернатором, в полной мере отразил всю
полноту и необратимость перемен, произошедших в системе имперских отношений за последнее десятилетие. А. Гольт – убежденный
имперский лоялист – обращался к министру колоний, а в его лице
и ко всему британскому кабинету в стиле, напоминающем наставления о том, как им впредь следует взаимодействовать с автономией.
Центральному правительству не следовало, утверждалось в докладе, судить о решениях законодательного собрания, представляющего почти трехмиллионное население Канады, основываясь на точке
зрения торговой палаты провинциального английского города, которая к тому же руководствуется «эгоистическими мотивами». «Правительство Канады, действующее от имени своей легислатуры, не
может ограничить и тем более отказать собственному народу в праве самому решать вопрос о способе и размерах налогообложения, –
указал министр финансов <...> – Самоуправление должно быть
обречено, если мнение имперского правительства будет ставиться
выше мнения канадского народа <...> Правительство Ее Величества не может давать монарху советы, которые предусматривают
отклонение таких законов, если только сами советники не готовы
взять на себя управление колонией безотносительно настроений ее
жителей», – категорично заявил Гольт, упреждая любые попытки
ограничить финансовую независимость Канады24.
Столь же решительно он парировал аргументы торгово-промышленной палаты Шеффилда. Прежде всего, Гольт обратил
внимание своих британских коллег, что определенные виды производимых там скобяных и ножевых изделий уступают по ряду
характеристик американской и канадской продукции и не могут
быть импортированы ни при каких условиях. Но для конкурентоспособной продукции фабрик Шеффилда канадский тариф не
представляет опасности, поскольку в США она преодолевает и
более высокие ввозные пошлины, успешно соперничая с товарами
местного производства. Поэтому оснований опасаться выдавливания английского импорта с рынка Канады не имеется. Еще
меньшее значение министр придавал американской контрабанде.
Признавая наличие нелегальной торговли, он подчеркивал ее несущественность, локализацию в приграничной полосе и отрицал
отсутствие должного полицейского контроля с канадской стороны. Проблему, по его уверению, представляла лишь контрабанда
188

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

виски и табака, высокое налогообложение которых (70% и 40%
соответственно) делало риск экономически оправданным25.
Ставя «жирную» точку в обсуждении проблемы таможенной
политики, Гольт окончательно лишил Лондон надежд на возврат
к прошлому. Он допускал возможность снижения пошлин только
тогда, когда рост населения и богатства Канады потребует увеличения импорта26.
Вслед за Канадой протекционистские меры приняли большинство других самоуправляющихся колоний (только Новая Шотландия и Новый Южный Уэльс следовали фритреду). Так утвердилось право автономий на самостоятельность в сферах торговой и
тарифной политики. Наконец, пришлось Лондону оставить и свои
претензии на контроль за распределением земель в колониях.
Последовательное стремление к осуществлению либерального
принципа дешевого государства и усилия по расширению самоуправления в переселенческих колониях, взаимно стимулируя друг
друга, в середине 1860-х годов достигают своей вершины.
В 1862 г. кабинет Пальмерстона без каких-либо возражений
со стороны оппозиции провел через парламент билль, обязывающий автономии обеспечивать свою «внутреннюю безопасность и оказывать помощь британским вооруженным силам в
случае возникновения внешней угрозы». Курс правительства
метрополии на перераспределение ответственности продолжился также в отношении военно-морской обороны. В 1865 г.,
отвечая на инициативу австралийских колоний, оно добилось
принятия закона, который предоставил автономиям право владеть боевыми кораблями, остававшимися при этом частью королевского флота27.
Столь стремительное изменение характера связей между Британией и колониями, а вместе с тем и облика самой империи не
могло вызывать однозначной реакции. Излагая широко распространенную точку зрения по поводу состояния отношений с североамериканскими автономиями, «Таймс» в начале 1862 г. писала:
«Общественное мнение Британии совершенно определенно решило, что связь между метрополией и колониями выгоднее ребенку,
чем родителю. Мы более не монополизируем торговлю колоний,
не надеемся на их помощь в защите Британских островов, в то
время как сами несем по отношению к ним обязательства военного
характера. Мы даже не можем добиться от Канады справедливого
отношения к нашим промышленным товарам, облагаемым 25%
189

В. В. Грудзинский

пошлиной ради увеличения ее доходов, которые она вовсе не употребляет на укрепление собственной обороны»28.
Беспокойство было заметно и в центре, и на периферии. Не
обошлось без тревожного ожидания даже предоставление конституционных хартий австралийским колониям, которые, как считалось, могли бы стать их «декларациями независимости»29. С течением времени опасения только нарастали. Автономии, например,
такие как Канада, Новый Южный Уэльс, Виктория, все более
напоминали независимые государства, во всяком случае, не уступавшие в жизнеспособности многим освободившимся от колониальной зависимости странам Американского континента.
Тема дальнейшей судьбы империи звучала с парламентских
скамей, со страниц периодической печати и памфлетной литературы. С середины 30-х до середины 50-х годов XIX в. вопрос о
представительстве колоний в британском парламенте поднимался
в палате общин и палате лордов едва ли не на каждой сессии.
Б. Дизраэли в 1851 г. предлагал даже создать имперский сенат
наподобие американского. Планы колониального участия в органах законодательной власти метрополии и проекты федерации
были, по справедливому замечанию Р. Хайма, попытками разрешить проблему сохранения единства империи.
Уступка самоуправления была, согласно утверждению британского исследователя, частично обусловлена как раз тем, что, несмотря на продолжительное рассмотрение вопроса о колониальном
представительстве в разного рода властных структурах, разработать жизнеспособную альтернативу идее автономии так и не
удалось. С другой стороны, этот поворот событий объясняется
сомнениями на счет перспективности использования опыта американского федерализма, которые усилились с середины 1850-х
годов, когда в США стал явно назревать внутриполитический
кризис30.
Вместе с тем, думается, что причины, приведенные Хаймом,
не имели решающего значения. Неудача попыток построить модель, способную конкурировать с самоуправлением в удовлетворении притензий переселенческих колоний на политическую власть,
представляется вполне естественной. Приверженность либеральным принципам государственного устройства, господство фритредерства в экономике, наконец, сама «философия жизни», проникнутая утилитарными мотивами, делали автономию практически
единственным приемлемым средством урегулирования отношений
190

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

между метрополией и колониями. Нельзя забывать и о географическом факторе, как препятствии для создания общеимперских
властных структур. В 1840–1850-е годы, когда проблема самоуправления приобрела особую остроту,современные коммуникации
только начинали «сжимать» расстояния и сокращать время*.
После некоторого перерыва с середины 1860-х годов интерес
к поиску организационных форм обеспечения имперского единства возрос вновь. Теперь особое значение стал приобретать геополитический фактор. Прежде он также оказывал определенное
влияние. Но быстрое изменение обстановки в мире, в частности
укрепление мощи и влияния США, процессы объединения Германии и Италии, подрывали выгодный для Великобритании баланс сил. Тот или иной вариант решения имперских проблем был
способен либо укрепить ее позиции по отношению к конкурентам,
либо, наоборот, ослабить.
Опубликованный в 1865 г. памфлет виконта Бьюри «Исход
западных наций» призывал реалистичнее оценивать характер отношений между метрополией и автономиями, ибо последние фактически стали уже независимыми. Виконт выражал опасения, как
бы вопрос о признании их юридической независимости не вызвал
в империи конфликт. Автор разворачивал идею о создании конфедерации североамериканских колоний с последующим заключением союза между ней и Соединенным Королевством на основе
единого гражданства, общей обороны и тесных экономических
связей. Критически оценивал состояние имперских отношений и
автор еще одного памфлета известный канадский политик Джозеф
Хау. Выход из создавшегося положения представлялся ему в преобразовании палаты общин британского парламента в парламент
империи**. А опытнейший 76-летний лорд Джон Рассел, в премьерство которого и было впервые предоставлено самоуправление
Берроуз идет еще дальше Хайма, утверждая, что ответственное правительство
«не было ни вынужденной уступкой имперских властей требованиям националистов, ни спланированным перенесением вестминстерской модели в колонии».
Его введение было фактически случайным итогом разразившегося конфликта и
последующего диалога сторон,а вовсе не неизбежностью (Burroughs P. Imperial
Institutions and the Government of Empire // The Oxford History of the British
Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 187).
**
И Бьюри, и Хау были не оригинальны в своих проектах. Подобные планы строились еще в XVIII веке накануне Войны за независимость США
(Hancock W. K. Survey of British Commonwealth Affars. Vol. I. 1918–1936.
Oxf., 1937. P. 10–12).
*

191

В. В. Грудзинский

«белым» колониям, выдвинул в 1869 г. проект создания имперской парламентской ассамблеи, ежегодно проводящей сессии для
решения финансовых и военных вопросов, связанных с организацией совместной обороны31.
...Между тем естественный ход событий выводил наиболее
развитые автономии на новый виток эволюции. Становление полноценного самоуправления параллельно с укреплением рыночных
связей и подъемом национального самосознания подготавливало
почву для политического объединения сопредельных колоний.
В Северной Америке тон в объединительном движении задавала
Канада. Позиция приморских провинций по причине особенностей
их экономического и социокультурного развития была куда более
осторожной.
Центростремительная тенденция в североамериканских колониях совпала с усилиями Великобритании оградить их от посягательств США, угроза вторжения которых казалась тогда вполне
вероятной, из-за резкого обострения двусторонних отношений,
вызванного поддержкой Лондоном Конфедерации южных штатов в 1861-1865 гг. К примеру, чикагская газета «Трибьюн» призывала отомстить Британии, поглотив ее колонии «также быстро,
как ястреб пожирает перепелку». И хотя никто из влиятельных
американских политиков не требовал аннексии, многие британцы
и канадцы воспринимали такие призывы совершенно серьезно32.
Внешнеполитическая конъюнктура и сложившаяся в Канаде
ситуация предоставили таким образом шанс для осуществления
давно вынашивавшихся планов. Напомним, что еще Дарэм рекомендовал слить все колонии в Британской Америке на унитарной
основе. Хотя тут он, безусловно, ошибался: образцом для подражания канадцам могла служить только федеративная модель
государственного устройства.
В 1867 г. впервые в истории Британской империи была образована «колониальная» федерация – Доминион Канада. Онтарио
и Квебек, вновь обретшие самостоятельность после двадцатипятилетнего пребывания в составе одной провинции, вместе с Новой
Шотландией и Нью-Брансуиком стали субъектами первооснователями этого государственного союза. Конституция доминиона,
одобренная английским парламентом, установила его самостоятельность в сферах государственного долга, налогообложения,
банковского дела, денежного обращения, обороны, иммиграции
и т. д. Одновременно «Акт о Британской Северной Америке
192

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

1867 г.» не предоставил союзу никаких прав в области международных отношений, а также зарезервировал прерогативу метрополии отменять любой закон, принятый парламентом Канады, «в
течение двух лет с того дня, как он был представлен генерал-губернатором для получения согласия королевы»33.
Создание государства с ограниченной ответственностью отнюдь не было связано с косностью правящих кругов Канады и,
тем более, ее общественного мнения. Характер конституции доминиона вполне адекватно отразил степень развития канадского
национального самосознания. Ограничения, наложенные на свободу действий новой федерации, обусловливались исторически.
Британское и канадское общества были соединены теснейшими
узами, которые, наряду с «эволюционно-прагматическим» типом
мышления британской «расы», предопределяли поэтапное движение Канады к полной независимости, ставшее для остальных автономий ориентиром в процессе их политической трансформации.
В метрополии образование Доминиона было воспринято с воодушевлением и большими надежами. Главный авторитет консерваторов в области имперских отношений лорд Карнарвон заявил
по этому поводу в верхней палате парламента: «Мы закладываем
основу великого государства, которое в будущем, возможно, даже
затмит Великобританию. И если это свершится, мы будем рады,
что не проявили ни безразличия, ни зависти к устремлениям канадцев, что мы честно и искренне поощряли их рост, видя в этом
условие нашего собственного величия»34.
Итак, двадцать лет, прошедшие со времени начала введения
ответственного правительства в переселенческих колониях, существенно изменили ситуацию. Наполнение самоуправления реальным содержанием, быстрое экономическое и социально-политическое развитие автономий, наконец, образование Канадской
федерации – государства в государстве, перспективы развития
которого считались почти безграничными, объективно подводили
итог определенному этапу имперской эволюции. Ощущение судьбоносности переживаемого момента обостряло восприятие любых
вопросов имперских отношений, а тем более разногласий между
метрополией и самоуправляющимися колониями, способствуя выявлению позиций сторон.
Критика консерваторами колониальной политики либералов
активизировалась как раз после объединения Канады. Более того,
от слов их оппоненты перешли к делу. В июне 1868 г. группа
193

В. В. Грудзинский

озабоченных имперскими проблемами деятелей образовала Колониальное общество, позднее переименованное в Королевский
колониальный институт. Его председателем был избран видный
парламентарий, тесно связанный с канадскими интересами, виконт
Бьюри – будущий заметитель военного министра в правительстве Дизраэли (1874–1880 гг.). На организационном собрании
Бьюри четко сформулировал цель создания Общества, в соответствии с которой его деятельность должна была приобрести совсем
иную направленность, по сравнению с официальной политикой
последних десятилетий. «Мы хотим найти средство, – заявил
председатель, – благодаря которому сможем сплотить наши разбросанные по всему свету колонии в однородное (курсив мой –
В. Г.) целое»35. Как видно, нередкие, но разрозненные усилия по
укреплению имперского единства, теперь предполагалось заменить
планомерной работой, осуществляемой целой организацией.
Партийно-политическая борьба по колониальному вопросу усилилась в 1869–1871 гг. в связи с завершением правительством
У. Гладстона вывода британских войск из самоуправляющихся
колоний. Это была часть долгосрочных и систематических усилий
либералов побудить автономии действовать более «ответственно»
и одновременно добиться сокращения собственных военных расходов, составлявших около трети бюджета страны. Речь никоим
образом не шла об отказе метрополии защищать колонии в случае
внешней опасности36. Но именно так – неожиданно для официального Лондона – расценили его действия австралазийские
автономии, озабоченные нарастанием угрозы своей безопасности*.
Самой бурной реакцией среди них выделялась Новая Зеландия,
где продолжались активные вооруженные столкновения с маорийскими племенами. Она во многом и помогла консерваторам развернуть политическую дискуссию, которая привлекла к проблеме
внимание широкой общественности.
Тот факт, что империя претерпела глубокие изменения, а переселенческие колонии далеко не те, какими они были еще десятьпятнадцать лет назад, был очевиден всем без исключения. Так,
Бьюри неустанно подчеркивал, что верховенство власти метрополии над автономиями сугубо номинально. Впрочем, связь Британии с ее англо-саксонскими филиалами считалась «достаточно
* Наибольшую угрозу в 1870–1880-е гг. австралийские колонии и Новая Зеландия усматривали в политике России, отношения с которой у Англии тогда
не раз балансировали на грани войны.

194

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

эластичной, чтобы миновать тревожные годы», уверял оратор
парламентскую аудиторию, «если только мы признаем их свободными людьми, в чьи проблемы не следует вмешиваться»37. Ему
вторил другой консерватор сэр Чарльз Аддерли, указывавший на
необходимость относиться к самоуправляющимся колониям как к
«независимым государствам»38.
В своей оценке зрелости самоуправления и характера отношений между метрополией и «белыми» колониями такие заявления напоминали утверждения самых последовательных либералов.
«Мы подменяем понятия, когда употребляем термин «Британская
империя», – подчеркивал в 1863 г. один из наиболее ярких представителей классического либерализма Голдуин Смит. – Данный
термин применим к Индии. Автономии же не члены империи, а
свободные сообщества, в сущности независимые от метрополии»39.
Близость либерального и консервативного видения империи
проявлялась и в их приверженности представлению о добровольности единства Великобритании и ее колоний. Осознание метрополией ответственности за судьбу своих владений, с одной стороны,
чувство благодарности колоний по отношению к матери-родине и
их гордость за принадлежность к великой империи, с другой, наконец, общность истории, языка, культуры, политических институтов воспринимались викторианцами вне зависимости от партийных пристрастий как естественная основа свободного единения
англо-саксонских народов.
Согласно бытовавшему убеждению, Британия и самоуправляющиеся колонии уже образовали определенную политическую общность, объединенную преданностью одной короне. «Связь колоний
с Великобританией, – полагал либеральный идеолог, – такова,
что они с ней составляют наиболее тесный из всех известных федеративных союзов»40. А в интерпретации одного консервативного
парламентария, Соединенное Королевство являло собой «краеугольный камень великой конфедерации», где колонии нуждались
в нем даже больше, нежели наоборот41.
Весь вопрос сводился теперь к тому, в каком направлении,
куда пойдет эволюция имперских отношений. И здесь во взглядах
консерваторов и либералов имелись существенные различия.
Адаптированная к идеям фритреда и самоуправления политическая концепция консерватизма начала вырисовываться, как только в проблеме сохранения единства империи вновь обозначились
«острые углы». Свойственная тори приверженность имперской
195

В. В. Грудзинский

идее оставалась незыблемой. Дизраэли, к примеру, со времен падения «старой» колониальной системы вынашивал мысль, что консерваторы должны пойти по пути реконструкции империи, борьба
за сплочение которой могла бы стать их великим политическим
принципом42. Приверженность традиции, усиленная духом англоцентризма, питала стремление к консолидации связей метрополии
с ее колониями. Великобритании в этих представлениях отводилась
роль «ядра», притягивающего все элементы огромной системы взаимоотношений. Убедительной демонстрацией этой концепции стала
речь лорда Карварвона 14 февраля 1870 г. в палате лордов, претендовавшая на подведение итогов и формулирование перспективных задач. В ней он показал приверженность замыслу имперского
федеративного союза, опирающегося на экономические, военные и
моральные основания, высшее назначение которого – сохранение
преобладания Британской империи как мировой державы43.
В то время как консерваторам хотелось совершить некий
поворот, отвечающий, по их мнению, требованиям времени, то
либералам представлялось необходимым следовать проторенной дорогой, расширяя, сообразно обстоятельствам, применение
принципа самоуправления от одной колонии к другой. Главный
урок, который они извлекли из имперской истории, сводился к
тому, что события, подобные Войне за независимость в Северной Америке, не должны повториться. Если какая-то колония
достигла такого уровня развития, когда отделение от метрополии
становится естественным и выгодным, оно должно произойти
мирно и дружественно. В этой установке, согласно утверждению Гладстона, состояла «великая цель» британской колониальной политики, а также «сущность, принцип и секрет» ее
подхода к проведению реформ. Выступая в палате общин 26
апреля 1870 г., он напомнил, что, по меньшей мере, в течение
последних тридцати лет английские государственные деятели независимо от партийной принадлежности постоянно прокладывали
курс, позволявший избегать опасности разделения посредством
насилия и кровопролития. «По-моему мнению, – продолжал
глава либерального кабинета, – политика нынешнего правительства не направлена к тому, чтобы ослабить отношения между
Британией и колониями, а, наоборот, обеспечивая почти полную
вероятность их совершенно мирного отделения, когда бы оно
ни произошло, она дает наилучший шанс неограниченно долгого
сохранения свободной, добровольной связи. Это та основа, на
196

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

которой мы, как и наши предшественники, пытаемся строить
колониальную политику Великобритании»44.
Точка зрения Гладстона относительно характера и направленности имперской эволюции вполне адекватно отражала представления, господствовавшие в либеральной среде. Многозначительно,
что она была подобна позициям представителей левого, радикального крыла либералов – Р. Кобдена, Дж. Брайта, Г. Смита,
убежденных в наступлении того времени, когда переселенческие
колонии станут независимыми государствами и образуют совместно с Британией свободное сообщество англо-саксонских наций.
Как и в концепции близкого к кругам колониальных реформаторов Генри Фрина, независимость автономий представала в них
естественным условием продолжения имперских связей45.
Свойственная либеральной идеологии политическая философия
“laissez-faire” проступает в этих воззрениях с предельной отчетли�востью. Грубое вмешательство в ход трансформации империи ассоциировалось здесь с попыткой нарушить естественность эволюции – «волю Проведения». Постулаты индивидуальной свободы,
невмешательства и пр. предопределяли тем самым своеобразие
либеральной интерпретации англоцентризма, по сравнению с его
консервативной версией, находившейся под влиянием идей иерархичности и патернализма.
Не случайно именно среди либералов было немало тех, кто
отдавал предпочтение древнегреческой модели колонизации. Сам
Гладстон, считавшийся одним из наиболее образованных людей
своего времени и «пылким поклонником эллинизма», являлся ее
приверженцем. Он разделял возникшую на основе обобщения
античного опыта идею, что прогресс человечества совершается гораздо успешнее посредством расселения цивилизованных наций по
Земному шару, чем путем поднятия «варварских и полуцивилизованных народов» до их уровня развития46. В лишенном формализма, фактически союзном характере отношений между греческими
полисами и колониями он видел образец для решения имперских
проблем47. Его взгляд на империю, как союз развивающихся
англо-саксонских обществ, предполагал организацию отношений
между метрополией и автономиями на принципе партнерства при
сохранении за Англией «известной направляющей, воспитывающей и руководящей роли»48.
Надо вместе с тем обратить внимание, что, предполагая сохранение союза, опирающегося на обоюдное согласие, Гладстон не
197

В. В. Грудзинский

всегда оказывался готов к односторонним действиям автономий,
потенциально способным осложнить имперские отношения. Поэтому, когда они c конца 1850-х годов начали переходить к про�текционизму, либеральный лидер был определенно озадачен: по
его представлению самоуправление и свободная торговля должны
были шагать в ногу…49.
Хотя общественное мнение в целом верно ассоциировало консерваторов с замыслами централизации, а либералов с приверженностью менее структурированной и формализованной системе
отношений в империи, принадлежность к той или иной «школе»
обнаруживалась в каждой из политических партий, а сами эти
концепции отличались эластичностью и даже размытостью своих
положений. Например, как уже упоминалось, один из влиятельнейших деятелей либеральной партии лорд Джон Рассел выдвигал инициативу создания имперской парламентской ассамблеи для
решения вопросов, связанных с организацией совместной обороны. А видный консерватор сэр Чарльз Аддерли – убежденный
сторонник незыблемости самоуправления, занимавший в 1866–
1868 гг. пост заместителя министра колоний в правительствах
лорда Дерби и Дизраэли, отверг предложение известного либерального политика Р. Торренса о создании специального комитета
по вопросам колониальной политики. Объясняя свою позицию,
он заявил во время дебатов: «Я уверен, что все мы одинаково
видим общую цель – сцементировать самым прочным образом
связь между колониями и Британией и поставить наши отношения
на самую прочную основу. И чтобы добиться этого, мы должны
следовать естественным отношениям, а не пытаться создавать искусственные узы»50.
Отношения между метрополией и колониями, в том числе их
институциональные связи, не всегда шли восходящими путями,
порой они просто оборачивались вспять. Таким оказался опыт
эволюции представительных учреждений в большинстве вестиндских владений Великобритании.
Центральное место среди них занимала Ямайка. Созданная
там еще в ХVII в. законодательная ассамблея должна была, со�
гласно надеждам либералов, стать организационно-правовой основой перехода колонии к самоуправлению. Аналогичные замыслы связывались с политической эволюцией и других британских
владений в данном регионе, располагавших выборными органами
власти. Очередной проверкой обоснованности этих и подобных им
198

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

устремлений стали события, развернувшимся на Ямайке в конце
1865 г…
11 октября толпа негров численностью около 400 человек напала на здание суда в городке Моран Бей, расположенном в
восточной части острова. Причиной возмущения явилось решение
властей по поводу установления арендной платы за землю. Нападавшие были настроены весьма воинственно, некоторые из них
имели оружие. В последовавших за тем межрасовых столкновениях, охвативших прилежащие к Моран Бей населенные пункты
и плантации, погибли 18 человек, из которых половина принадлежала к белой общине (в том числе 2 плантатора), и еще 35 –
получили ранения51.
Власти ответили на беспорядки и насилие применением исключительно жестких мер. Тринадцатого октября Губернатор Ямайки
Эдвард Эйр ввел в восточной части острова военное положение,
направил туда британские войска, мобилизовал территориальные
воинские формирования, включавшие, наряду с белыми волонтерами, африканцев карибского происхождения, и даже запросил
подкрепления с Багамских островов и Канады. Немаловажно, что
17 октября лидер повстанцев баптистский дьякон Пол Богл распространил письмо с обращением к «чернокожим» решительно
взяться за оружие52.
Возможно, призыв «бить в барабаны» сыграл роль провокации
для той и другой стороны. В создавшемся положении на негритянское население обрушились репрессии, продолжавшиеся в
течение пяти недель. Всего было расстреляно и повешено 439 человек, из них 354 по приговору военного трибунала. По меньшей
мере 600 человек подверглись бичеванию. Мужчины получали
по сто ударов, женщины – по тридцать. При попустительстве
властей наказания приняли характер откровенных издевательств.
Так, для порки использовались бичи, плети которых специально
обкручивались проволокой. Кроме того, была сожжена тысяча
домов. Такую жестокость частично объясняют с тем, что в карательных акциях использовались воинские подразделения, принимавшие участие в подавлении Сипайского восстания53.
Крайнего напряжения расовое противостояние достигло после
расправы, учиненной губернатором, над пользовавшимся популярностью у темнокожего населения баптистским священником, депутатом законодательной ассамблеи Ямайки Г. Гордоном. Именно
на него губернатор возложил ответственность за подстрекатель199

В. В. Грудзинский

ство к восстанию. Сын богатого плантатора и негритянки Гордон
имел репутацию амбициозного политика и яркого оратора, защищавшего интересы крестьянства. Особое неприятие администрации и земельных магнатов вызывали его выступления в пользу
конституционной реформы, которые интерпретировались как призывы к ликвидации власти белого меньшинства и образованию
«Новой Вест-Индской Республики»54.
Находившийся под сильным давлением со стороны плантаторской олигархии и потерявший способность объективной оценки ситуации губернатор отдал приказ арестовать Гордона. Тот, заранее
зная о выдаче ордера на его арест, вовсе не пытался скрыться и
дал задержать себя. Последующие события, безусловно, показали
наличие у властей и стоявших за их спиной сил умысла покончить
с неудобным политиком во что бы то ни стало. Поскольку Гордон
был арестован в столице колонии Кингстоне, на территорию которой чрезвычайное положение не распространялось, его доставили
в Моран Бей и там предали суду военного трибунала. Однако за
отсутствием улик, изобличающих обвиняемого в подготовке восстания, судьи отказались санкционировать ему смертный приговор. Тогда 23 октября губернатор Эйр своей властью приговорил
Гордона к смертной казни. Спустя всего несколько часов после
этого он был повешен.
Размах произвола и насилия оказывал потрясающее воздействие на психику даже бывалых людей. Вскоре после «умиротворения» двое старших офицеров, входивших в число тех, кто
отвечал за осуществление режима военного положения, покончили
с собой.
На первый взгляд, могло показаться, что при всей свирепости
действий властей, приведших к настоящей трагедии, события на
Ямайке не идут ни в какое сравнение с восстанием в Индии ни
по своему размаху, ни по значению. Однако в действительности
дело обстояло гораздо сложнее. Кризис в Вест-Индии буквально
приковал к себе внимание правительства и общественности метрополии.
Министерство колоний первоначально «поздравило» Эйра,
спасшего 15 тыс. белых от угрожавшего им расправой полумиллиона негров55. Ситуация начала меняться по мере открытия информации и нарастания возмущения либеральных кругов. Для расследования произошедшего была создана королевская комиссия во
главе с губернатором Мальты генерал-лейтенантом сэром Генри
200

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

Сторксом. Положение комиссии отличалось очевидной двусмысленностью. Прежде всего, ей приходилось учитывать главный, с
точки зрения официальных властей, итог событий – сохранение
в неприкосновенности колониального режима. Но с другой стороны, она не могла уйти от признания того факта, что этот «успех»
обошелся слишком дорого. И дело было не только в человеческих
жертвах, а в принципиальных подходах к разрешению конфликта,
поставивших под удар либеральные представления о свободе и
законности. Естественно, выводы комиссии оказались весьма неоднозначны. Временно отстраненный от исполнения обязанностей
губернатора Эйр сначала удостоился похвалы за проявленную
оперативность, и только потом получил порицание за чрезмерную
суровость и применение «варварских» методов наказаний.
Реакция на действия губернатора вызвала острую публичную
дискуссию. Требования как осудить, так и оправдать Эйра выдвинули крупнейшие общественные деятели и выдающиеся представители культуры и науки. К числу оппонентов губернатора
принадлежали Дж. Брайт, Дж. С. Милль, Г. Смит, А. Дайси,
Т. Грин, Ч. Дарвин, Г. Спенсер, Т. Гексли и др., образовавшие специальный Ямайский комитет*. В то же время в Комитет
защиты Эйра вошли: Ч. Кингсли, Дж. Рескин, Т. Карлейль,
Дж. Теннисон, Ч. Диккенс, а также многие иерархи Англиканской церкви. В развернувшейся полемике каждая сторона находила свои аргументы соответствующие ее пониманию ситуации, ее
идейному и моральному кредо.
Брайт, озабоченный международной репутацией викторианской
Англии, претендовавшей на роль непререкаемого нравственного
авторитета, с возмущением писал, что ее «слава никогда не получала более глубокой раны, чем убийство Гордона». Для Гексли,
который, как все англичане, придавал судебной процедуре отнюдь
не формальное значение, казнь Гордона стала самым ужасным
случаем политического убийства со времени восстания герцога
Монмаунта в 1685 г. Милль негодовал, находя поведение Эйра
унизительным для англичанина, особенно в связи с его попытками
оградить себя от расследования56. О событиях на Ямайке узнал
даже находившийся в Африке Дэвид Ливингстон, саркастически
* По-видимому, столь острая критика колониальной администрации на Ямайке
и лично губернатора Эйра во многом была вызвана чувством вины и желанием
реабилитироваться, которые возникли в британском обществе под воздействием
осознания произошедшего в Индии в 1857-1858 гг. (Hyam R. Op. cit. P. 154).

201

В. В. Грудзинский

отозвавшийся о панических настроениях, которые охватили местные власти57.
В свою очередь, для Кингсли, например, Эйр являлся «спасителем» Вест-Индии, воплощением «английского духа неукротимого упорства, храбрости и отваги», заслуживающим того, чтобы
быть возведенным в пэрское достоинство58.
Либеральный кабинет лорда Рассела в этой обстановке старался действовать предельно осторожно. Он нашел применение
чрезвычайных законов неоправданно затянутым и осудил вынесение Гордону смертного приговора. Эйр был снят с занимаемой
должности и привлечен к суду. Однако длительный процесс завершился, в конечном счете, тем, чем и должен был завершиться – оправдательным приговором. А в 1874 г. консервативное
правительство Б. Дизраели приняло решение о выделении эксгубернатору пенсии.
Как же могло случиться, что такой опытный колониальный
администратор как Эйр, прежде занимавший посты инспектора по
делам аборигенов в Новом Южном Уэльсе, лейтенант-губернатора Новой Зеландии и т. д., отважный исследователь Австралии,
удостоенный золотой медали Королевского географического общества (его именем названо самое большое озеро пятого континента), проявил неспособность обеспечить эффективный контроль за
положением во вверенной ему колонии.
В британской историографии интерпретация событий на Ямайке имеет некоторые ньюансы. Д. Джадд, к примеру, считает «так
называемое Ямайское восстание 1865 г.» одной из «самых постыдных глав» в колониальной истории Великобритании59. Придавая важное значение объективным причинам конфликта, он тем
не менее делает акцент на особой ответственности губернатора,
который, находясь под воздействием разного рода стереотипов и
внешних влияний, не смог разобраться в обстановке. Г. Хьюмэн и
Р. Хайм, наоборот, уходят от личностной оценки событий, считая
их в первую очередь следствием изменений, происходивших в социально-экономической ситуации и духовной атмосфере общества.
Ничуть не умаляя значимости субъективного фактора, выявление истоков кризиса на Ямайке, действительно, требует обстоятельно рассмотреть положение не только в этой колонии и самой
Вест-Индии, но в метрополии и империи вообще.
Первые признаки ухудшения экономического положения в
вест-индских владениях Англии стали наблюдаться с конца ХVIII
202

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

столетия. Осложнение проблемы сбыта сахара – главного продукта плантационного хозяйства, особенно в связи с войнами в
Европе, уже тогда начало тревожить латифундистов и купцов.
Заметно ущемило интересы торгово-плантаторской олигархии и
принятое британским правительством в 1807 г. решение о запрете
работорговли.
В 1833 г. на волне общей либерализации парламент принял
акт об отмене рабства в Британской империи. Карибские латифундисты получили, согласно закону, компенсацию за потерю
собственности в размере 20 млн. ф. ст. Тем не менее, создавшееся положение их явно не устраивало: значительная часть
причитавшихся рабовладельцам средств попала прямо в карманы кредиторов, эмансипация резко обострила проблему рабочей
силы, стоимость земли уменьшилась. С другой стороны, крайне
тяжелыми оставались условия существования бывших невольников: безземелье, мизерная оплата труда, долговая кабала и т. д.
Кроме того, население Вест-Индии часто страдало от эпидемий
холеры, гриппа, оспы и прочих инфекционных заболеваний. На
Ямайке, к примеру, в 1850 г. от холеры умерло 30 тыс. человек60.
Как ни парадоксально, отмена рабства не только не сняла
напряженности в межрасовых отношениях, но даже по-своему
осложнила их. Формальное равенство перед законом, не сопровождавшееся сколько-нибудь существенными изменениями социально-экономического статуса чернокожего населения, к тому же
отягощенное многочисленными предрассудками, лишь подчеркивало расовые различия европейцев и африканцев карибского происхождения, усиливало неприятие ими друг друга.
Наиболее характерная в этом смысле ситуация сложилась именно на Ямайке, где проживало свыше половины эмансипированного
населения вест-индских владений Великобритании. Мощное влияние на состояние общественных отношений оказывал при этом
экономический кризис, поразивший Ямайку гораздо тяжелее прочих «сахарных» островов. В 1804 г. там имелось 859 поместий,
занимавшихся выращиванием сахарного тростника, а к 1854 г. их
осталось всего 330. В результате доля Ямайки в общемировом производстве сахара сократилось с 15% до 2,5% Для плантаторов и
европейцев вообще стало свойственно обвинять во всех трудностях,
прежде всего, негров, приписывая им разного рода отрицательные
качества, такие как лень, непредусмотрительность и т. п.61.
203

В. В. Грудзинский

Атмосфера социально-расового отчуждения провоцировала
взаимное недоверие и страх. Если среди негров распространялись
упорные слухи о восстановлении рабства, то белые по-прежнему
пребывали в постоянном ожидании мятежа, несущего страшную
месть за лишения и жестокости, которыми сопровождалась жизнь
невольников62.
Оснований для ожидания худшего казалось более чем достаточно. Начиная с 1857 г., волнения и восстания вспыхивали в
разных концах империи. Вслед за Сипайским восстанием в том же
году разразились антибританские выступления на Юге Африки, в
Гонконге и Сараваке. В 1860 г. в Новой Зеландии начались продолжавшиеся целое десятилетие ожесточенные маорийские войны.
Неспокойно было и в Вест-Индии. В 1840-е – начале 1860-х
годов бунты имели место на островах Доминика, Сент-Винсент, а
также на самой Ямайке, где разгрому подвергались не только поместья, дома плантаторов, магазины, но уничтожались материалы
переписей, следовали нападения на управляющих латифундий,
чиновников и т. д.63.
Общее обострение конфликтности, сопровождавшее рост интенсивности взаимодействия британцев и неевропейцев, отразило, наряду с социальными противоречиями, изменения этнокультурных,
расовых стереотипов, в первую очередь, со стороны «белых» как
наступательной силы, вторгавшейся в жизненное пространство народов других континентов. Взгляды носителей англоцентристских
представлений, избавившись в значительной мере от умозрительности своего восприятия окружающего мира, обратились в другую крайность: несоответствие собственным «стандартам» зачастую
считалось теперь не просто варварством, а свидетельством внутренне присущей ущербности, неспособности к совершенствованию.
Материальный прогресс, достигнутый Западной цивилизацией
в середине XIX столетия, сделал отрыв Европы и Северной Америки от остальных регионов мира еще более внушительным, чем в
конце ХVIII в., и сообщил дополнительный импульс укреплению
у западноевропейцев – особенно у британцев – и североамериканцев уверенности в собственном превосходстве. Как раз тогда
широко распространяется свойственный среднему классу взгляд,
что достижения в области материальной культуры являются самым точным «измерением» степени развития цивилизации64.
Одновременно важное значение имело резкое усиление противодействия неевропейских народов стремлению навязать им чуж204

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

дые порядки, культуру, включить их в орбиту мирохозяйственных
связей. Это наблюдалось как среди коренного населения колоний,
так и у государств, нацеленных на сохранение своей самобытности, например, Китая и Японии. В 1860-е годы Британия столкнулась с экономическими трудностями даже в Южной Америке
и Западной Африке – регионах, традиционно относившихся к
сфере ее преобладания.
Кризис переживало и миссионерское движение, успехи которого оказались крайне скромны. Примеров тому было вполне
достаточно.В Вест-Индии христианство отступало под давлением возрождающихся африканских культов. В Китае христианская
миссия влачила жалкое существование. В Новой Зеландии миссионеры почти полностью утратили влияние на маори. Одной из
важнейших причин этого провала была резко возросшая смертность среди аборигенов из-за принесенных европейцами болезней.
Известному проповеднику Семюэлю Марсдену маори прямо заявили: «Ваш Бог – жестокий и мы не хотим знать его»65.
Указанные обстоятельства лишь закрепляли у британцев убеждение в крайне ограниченной способности неевропейского населения к прогрессу и бессмысленности усилий, направленных на его
цивилизацию. Характерно высказывание по поводу маори губернатора Новой Зеландии сэра Уильяма Денисона: «Безнадежная
раса, висящая у нас на руках мертвым грузом»66.
Нарастание подобных настроений наблюдается с 50-х годов
XIX в., но особенно активно после Индийского восстания 1857–
1858 гг. Не в последнюю очередь это происходило и под влиянием многочисленных публикаций миссионеров, путешественников,
колониальных чиновников, военных.
К числу популярных изданий 1860-х годов относились книги
известных исследователей Африки сэра Ричарда Бертона и сэра
Семюэля Бейкера. Порой сравнение умственного развития африканца с необразованным английским крестьянином производило
на Бертона большое впечатление. Но в общем это не мешало ему
откровенно уподоблять негров животным, доказывая, что они находятся на гораздо более низком уровне развития относительно
европейцев. Оправдывал он и работорговлю, видя в насильственном перемещении африканцев своего рода поступление «в школу»,
давшее им шанс продвинуться по пути прогресса. Бейкер также
считал свойственное ранневикторианской эпохе убеждение в одинаковой способности всех людей к совершенствованию «великой
205

В. В. Грудзинский

ошибкой». «Мне хочется, чтобы те, кто симпатизирует черным,
увидели их в самом сердце Африки, как это доводится мне, и
тогда, – утверждал путешественник, – от их симпатий почти
ничего бы не осталось»67.
К изучению расовых различий и влиянию их на культуру и
поведение человека подключились как научные, так и псевдо-научные круги. В 1853 г. в свет вышло одно из первых обстоятельных исследований на эту тему французского ориенталиста графа
Артура Гобино «Неравенство человеческих рас». Широкое распространение получило увлечение антропологией. В 1860-е годы
в Британии антропологические общества, возникли в большинстве
крупных городов. Они активно разрабатывали «теории» неравенства, исходя из физических различий белой и черной расы.
Опубликованный в 1859 г. труд Ч. Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора» оказал мощное влияние
не только на биологию. Тем, кто проявлял интерес к вопросам взаимоотношения рас и их влияния на имперскую политику,
дарвиновские идеи открыли широкое поле как для серьезных
размышлений, так и для всякого рода спекуляций. Сам ученый не придавал расовым различиям существенного значения,
но его интерпретаторы, исходя из собственных интересов и задач, сознательно или бессознательно прибегали к произвольному
толкованию основных принципов эволюционной теории. В соответствие с характером происходивших перемен, они брали на вооружение не столько идею адаптации организмов к окружающей
среде, которая могла бы служить представлению о способности
неевропейских народов к совершенствованию, сколько выдвигали на первый план постулат о борьбе видов за существование.
Так, Ч. Кингсли – писатель, проповедник, путешественник и
антрополог – пытался развивать доктрину расового превосходства, опираясь на фактор наследственности, считавшийся, в свою
очередь, закономерным продуктом естественного отбора. Неудивительно, что в споре об оценке действий губернатора Эйра
Дарвин и Кингсли оказались по разные стороны баррикады.
Важно, однако, обратить внимание на искренность понимания
Кингсли дарвиновского учения. «Дарвин, – писал он в 1863 г.
одному из своих единомышленников, – побеждает повсюду и
мчится как половодье посредством простой силы правды и факта»68. Социал-дарвинизм становился, таким образом, одной из
важнейших составляющих набиравшего силу интеллектуального
206

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

потока, который все больше охватывал общественное сознание
Великобритании и ее колоний.
В контексте начавшегося идейного поворота и изменения общественного климата события на Ямайке и реакция на них,не выглядят уже столь неожиданными. Осложнившиеся межрасовые отношения будили в воображении Эйра и его администрации призраки восстаний на Гаити и в Индии, опасность повторения которых
надо было предотвратить любой ценой.
Обостренное восприятие социально-расового конфликта на
потерявшем былое значение острове, стало проявлением неэффективности цивилизаторских усилий английского колониализма.
Ярко и точно высказалась по этому поводу «Таймс»: «Хотя бунт
на Ямайке – блошиный укус по сравнению с Индийским восстанием, он в большей мере затрагивает нашу гордость и, по сути,
является еще большим разочарованием… Ямайка – наше любимое детище. Казалось, что негры смогут обрести там способность к самоуправлению. Увы, вопреки великим победам человечности, цивилизаторским устремлениям и затратам в 20 млн. ф. ст.,
Ямайка отрицает все сделанное и сама изобличает себя. Именно
поэтому события там воздействуют на нас гораздо сильнее, чем
даже Сипайское восстание»69.
По утверждению Р. Хайма, бунт на Ямайке увенчал кризис
«космопластического замысла» британского либерализма70. Идея
организованной по британским стандартам гибкой, связанной воедино системы международного взаимодействия столкнулась с
труднопреодолимыми препятствиями, как на почве собственной
империи, так и за ее пределами. Значение «скандала Эйра», справедливо указывает Л. Джеймс, состояло в том, что он ясно показал присутствие в общественной среде метрополии влиятельной
прослойки, убежденной в неспособности аборигенов колоний к
восприятию достижений европейской цивилизации, для управления которыми требовалась лишь «твердая рука». Оценка «дикаря» с гуманистических позиций была, по их мнению, фатальной
ошибкой: вопреки оптимистическим прогнозам, он оказался «существом непостоянным с ограниченным потенциалом морального
и интеллектуального развития»71.
Для министерства колоний события на Ямайке послужили сигналом к перестройке системы власти в Вест-Индии. Шансов на
эволюцию представительного правления в автономию больше не
оставалось. С другой стороны, бессмысленным, более того, не207

В. В. Грудзинский

безопасным, считалось теперь и сохранение колониальных ассамблей, олицетворявших олигархический режим белого меньшинства.
Губернатору Эйру еще до отбытия в Англию удалось убедить
перепуганное законодательное собрание острова принять решение
о самороспуске и согласиться на превращение Ямайки в коронную колонию. Представительный орган власти с двухсотлетней
историей прекратил свое существование. Вслед за Ямайкой к середине 1870-х годов выборные ассамблеи были ликвидированы
во всей Британской Вест-Индии, за исключением Барбадоса72.
В сложившихся условиях, как полагает Н. Фергюсон, это была
не реакционная, а скорее прогрессивная мера, задуманная с целью
ограничения власти плантократии и защиты интересов негритянского населения73.
Различия между либеральными и консервативными взглядами на коренное население колоний и имперскую политику становились все очевиднее. Заметно активизировалась критика идей
Дж. С. Милля, особенно тех, которые обосновывали равенство
рас. Отрицание универсальности политики «англизирования» стало сказываться даже на представлениях о способности европейцев
использовать опыт Англии. Кингсли, например, утверждал, что
ни одна страна, исповедующая католицизм, не может встать на
путь конституционного правления. «Каждый, кто знает разницу
между французским лицеем и английской публичной школой, должен понимать, что я имею в виду», – писал он в 1866 г.74.
Разочарование в возможности осуществления цивилизаторской
миссии и распространение расовых представлений имело место
не только среди идейно-политических оппонентов либерализма,
но, что наиболее показательно, среди самих либералов. Одной
из известнейших в данной связи предстает фигура сэра Чарльза
Дилка. Хотя он не отрицал значимости цивилизаторский политики
метрополии, автор знаменитой «Великой Британии» одновременно
выступил ярым поборником иерархии рас. Поставив на недосягаемую высоту англо-саксов75, Дилк тем самым обозначил и вопрос
о способности к прогрессу всех прочих народов.
Надо сказать, это отнюдь не оригинальное утверждение, зазвучало с новой силой главным образом благодаря тому, что вовремя попало на «благодатную почву». Сделав «расу» основополагающим принципом своих воззрений, Дилк считал ее, наряду с
климатом, единственными источниками формирования национального характера, решительно разойдясь с Миллем, придававшим
208

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...

несравненно большее значение образованию, законодательству и
социальному окружению.
Впрочем, Милль и сам заметно корректировал свои взгляды.
Однако, осмысливая происходящее, он оставался в русле последовательно либеральной традиции. К 1868 г. этот идеолог отказался
от мысли, что Англия являет образец общественной организации
и, в сущности, признал провал ее цивилизаторских амбиций в
Ирландии, согласившись с законностью требований предоставить
ей политическую автономию76.
Итак, к концу 1860-х годов на всех главных направлениях – в
Азии, самоуправляющихся колониях, Вест-Индии – Великобритания оказалась перед проблемами, в основании которых лежали
противоречия национально-государственного и цивилизационного
характера. Становилось ясно: модернизационный потенциал классического либерализма заметно истощился. Новые задачи, встававшие
перед Британской империей, требовали новых методов их решения.
ПРИМЕЧАНИЯ
Hyam R. Britain’s Imperial Century. Lnd., 1993. P. 140. (First Published in 1976).
2
Judd D. Empire. The British Imperial Experience, from 1765 to the Present. Lnd., 1996. P. 75.
3
Ididem.
4
Антонова К. А., Бонгард-Левин Г. М., Котовский Г. Г. История
Индии. М., 1979. С. 318.
5
Judd D. Op. cit. P. 91.
6
Антонова К. А., Бонгард-Левин Г. М., Котовский Г. Г. Указ. соч.
С. 317.
7
Washbrook D. A. India, 1818-1860: Two faces of Colonialism // Oxford
History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 420.
8
Hyam R. Op. cit. P. 142–143.
9
James L. The Rise and Fall of the British Empire. Lnd., 1998. P. 230–
231. (First Published in 1994.)
10
Moor R. Imperial India, 1858-1914 // Oxford History of the British
Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 427–428.
11
Hyam R. Op. cit. P. 141, 143.
12
Judd D. The Victorian Empire, 1837–1901. Lnd., 1970. P. 93.
13
Judd D. Empire. P. 77.
14
Hyam R. Op. cit. P. 144.
15
Washbrook D.A. Op. cit. P. 419.
1

209

В. В. Грудзинский
Ibid. P. 420.
The Report on the Affairs of British North America from Earl of Durham
Her Majesty’s High Commissioner. Montreal, 1839. P. 107–108.
18
An Act to remove Doubts as to the Validity of Colonial Laws. http: //
legislation. gov. uk /ukpga/vict/28-29/63/contents
19
The Reciprocity Treaty of 1854. http://www.collectionscanada.gc.ca /
соnfederation/ 023001-7101-e.html
20
Нохрин И. М. Общественно-политическая мысль Канады и
становление национального самосознания (последняя треть Х1Х –
начало ХХ вв.) Huntsville, 2012. С. 109; Сороко-Цюпа О.С. История
Канады. М., 1985. С.21.
21
Сороко-Цюпа О. С. Указ. соч. С. 31.
22
Selected Speeches and Documents on British Colonial Policy. 1763-1917.
Vol. 2. Oxford, 1918. P. 51–53.
23
Ibid., P. 53–55.
24
Ibid., P. 59–61.
25
Ibid. P. 62–65.
26
Ibid. P. 83.
27
Burroughs P. Defence and Imperial Disunity // Oxford History of British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 328, 333.
28
Canadian History in Documents, 1763–1966 / Ed. by J. Bliss. Toronto,
1966. P. 109.
29
McIntyre W.D. Colonies into Commonwealth. Lnd., 1966. P. 63.
30
Hyam R. Op. cit. P. 49–50.
31
Kobner R., Schmidt H. Imperialism. Lnd., 1964. P. 82–83.
32
Thompson J.H. and Randal S.J. Canada and the United States. Athens,
1994. P. 37.
33
Конституции государств Американского континента. Т. 2. М., 1959.
С. 25–26.
34
Canadian History in Documents, P. 109–110.
35
Reese T.R. A History of the Royal Colonial Society, 1868–1968. Oxford. P. 14–15.
36
Matthew H.C. Gladstone. Oxford, 1997. P. 190–191.
37
Great Britain. Parliament. Hansard’s Parliamentary Debates. 3rd Series.
Vol. 200. Col. 1850–1851.
38
Ibid. Col. 1863.
39
Smith G. Canada and Canadian Question. Toronto, 1971. P. 206.
40
Милль Дж.С. Представительное правление. СПБ., 1907. С. 302.
41
Great Britain. Parliament. Hansard’s Parliamentary Debates. 3rd Series.
Vol. 200. Col. 1846.
16
17

210

Глава 6. Имперская стратегия на рубеже 1860–1870-х годов...
McIntyre W. D. Op. cit. P. 64.
Дронова Н. В. Люди и идеи: Судьбы Британской империи в оценке
современников (70-годы Х1Х века). Тамбов, 1998. С. 37–44.
44
Great Britain. Parliament. Hansard’s Parliamentary Debates. 3rd Series.
Vol. 200. Col. 1901–1902.
45
Дронова Н. В. Указ. соч. С. 28.
46
Matthew H. C. Op. cit. P. 74.
47
Cambridge History of the British Empire. Vol. 2. Lnd., 1940. P. 20.
48
Айзенштат М. П., Гелла Т.Н. Английские партии и колониальная
империя Великобритании в Х1Х веке. М., 1999. С. 116-117.
49
Matthew H. C. Op. cit. P. 191.
50
Great Britain. Parliament. Hansard’s Parliamentary Debates. 3rd Series.
Vol. 200. Col. 1863, 1868.
51
Hyam R. Op. cit. P. 151.
52
Ferguson N. Ferguson N. Empire. How Britain Made the Modern
World. Lnd. 2004. P. 194. (First Published in 2003).
53
Judd D. Empire. P. 83.
54
Hyam R. Op. cit. P. 151.
55
James L. Op. cit. P. 193. (Интересно, что по мнению П.Г. Мижуева,
восстание, безусловно, закончилось бы “полным избиением” белого
меньшинства, если бы им не оказала помощь более обеспеченная и
консервативная часть негритянского населения, включавшая около
60 тыс. собственников земли. Мижуев П. Г. История колониальной
политики и колониальной империи Англии. СПб., 1909. С. 88).
56
Hyam Op. cit. P. 153–154.
57
Ferguson N. Op. cit. P. 196.
58
Hyam R. Op. cit. P. 154.
59
Judd D. Empire. P. 82.
60
Heuman G. British West Indies // Oxford History of the British Empire. Vol. 3. Oxford, 1999. P. 485; Hyam R. Op. cit. P. 150-151.
61
Judd D. Empire. P. 85.
62
Ibidem.
63
Heuman G. Op. cit. P. 485–486.
64
Stafford R. Scientific Exploration and Empire // Oxford History of the
British Empire. Vol. 3. Oxford, P. 316.
65
Judd D. Empire. P. 88; Hyam R. Op. cit. P. 148–149.
66
Hyam R. Op. cit. P. 158.
67
Ibid. P. 160.
68
Ibid. P. 158.
69
Judd D. Empire. P. 91.
42
43

211

В. В. Грудзинский
Hyam R. Op. cit. P. 150.
James L. Op. cit. P. 194.
72
Heuman G. Op. cit. P. 487.
73
Ferguson N. Op. cit. P. 196.
74
Hyam R. Op. cit. P. 161.
75
Dilke Ch. Greater Britain. Lnd., 1869. P. V-VII.
76
Hyam R. Op. cit. P. 161.
70
71

212

Великобритания и ее империя...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Середина XIX столетия стала временем, когда под воздействием преобразований общественных отношений в метрополии
облик Британской империи кардинально изменился.
Завершение эпохи первоначального накопления капитала и
переход от традиционного к индустриальному обществу поставили на повестку дня проблему модернизации имперской стратегии.
В результате реформ 1830–1860-х годов все элементы «старой»
империи были преобразованы. Государственное регулирование
посредством протекционизма и монополизма, рабство, жесткое
администрирование в отношениях с «белыми» колониями, консервация социальных порядков в странах с преобладанием небританского населения, аморфная эмиграционная политика остались
в прошлом. На смену им пришли новые методы колониальной
политики и имперской организации: фритред, систематическая колонизация, самоуправление, «опека» над аборигенным населением,
создание сфер влияния. В этом смысле можно сказать, что в середине 1850-х годов действительно завершилось создание новой
Британской империи, опиравшейся на принципы классического
либерализма.
Для переселенческих колоний 1820–1860-е годы были временем экономического и демографического роста, сопряженного
с постепенным подъемом национального самосознания. Отмена
преференциальных тарифов, навигационных актов и торговых
монополий позволила расширить сферу деятельности не только
деловому миру Британии, но и стимулировала самостоятельность
самих колоний, побуждая претендовать на более активную роль в
решении вопросов, касающихся их интересов. Наращиванию производительных сил заморских филиалов метрополии активно способствовал переход к целенаправленной эмиграционной политике,
сменившей разрозненные действия правительства по избавлению
страны от социально нежелательных элементов. Благодаря новым подходам британского государства, колониальных властей, а
главное, усилиям частных организаций эмиграция превратилась в
полноценную отрасль экономической деятельности. Вместе с тем
«экспорт» либеральных идей влиял в колониях на общественную
213

В. В. Грудзинский

атмосферу, актуализируя там проблему принадлежности политической власти.
Рост экономических возможностей и осмысление собственных
интересов лежали в основании формирования новых наций и их
стремления к самоуправлению. Одновременно либерализация массового сознания,продвигавшаяся в колониях вслед за метрополией,
оказалась решающим фактором, который позволил сдержать радикальные устремления, свойственные части колонистов, а главное – предопределил возможность «встречного» движения сторон, обусловив, в конечном счете, достижение взаимоприемлемого
компромисса.
«Англоцентризм», как важнейший элемент английского национального самосознания, усиленный глобальными устремлениями
либерального капитализма, поднял на пьедестал идею цивилизаторской миссии Британии по отношению к коренным народам
колоний. В первую очередь, это относилось к Индии – занимавшей в империи особое место. На протяжении рассматриваемого периода английская политика там представляла сочетание
двух начал – консервативного, направленного на сохранение основ существовавших общественных отношений, и либерального,
ориентированного на «вестернизацию» Востока. Если первое направление преобладало в 1810–1820-е годы, то с 1830-х годов
существенно усилилась либеральная направленность в политике
колониальной администрации. Это наступление на основы индийского традиционализма вызвало резкое осложнение англо-индийского взаимодействия. Кризис межкультурных коммуникаций лежал в основе социально-политического взрыва, который разрушил
систему опосредованного контроля британского правительства над
Индией, и породил невиданный до той поры рост взаимного недоверия между правителями и управляемыми.
Столкнувшись с «непониманием» и противодействием, цивилизаторские устремления либерализма и протестантизма подверглись не только серьезной эрозии. Свойственные им экзальтированные ожидания пережили глубокую социальную инверсию, зачастую переходя от восторженных надежд «сделать из
аборигенов англичан» к полной утрате веры в их способность
прогрессировать.
Присущая либерализму тенденция интернационализации, соединенная с растущей мощью и уверенностью в англо-саксонском
превосходстве, позволила Великобритания приступить к созданию
214

Великобритания и ее империя...

собственных сфер влияния в отдельных государствах и даже целых регионах. Монопольное положение, которым она обладала в
промышленности, торговле, финансах, на море, резко расширило
возможности и повысило общую эффективность ее действий, не
без оснований позволяя вести речь о таком феномене британской
политики как «империализм фритреда». В итоге наряду с официальной у Британии появилась «невидимая», порой не менее значимая и прибыльная империя, ставшая прообразом неформальных
империй ХХ–ХХI в.
Либерализм, таким образом, оставил глубокий след в истории
имперских отношений.
С одной стороны, он позволил избежать конфликта между Великобританией и переселенческими колониями и превратить их в
самоуправляющуюся часть империи, отношения которой с метрополией все более напоминали партнерский характер. Тем самым
был заложен особый – эволюционный путь преодоления национально-государственных противоречий, в конечном счете, приведший автономии к достижению полного суверенитета.
В то же время опыт показал, что либеральная политика имеет
высокие шансы на успех в тех случаях, когда обе стороны находятся в состоянии достаточно близкой культурной совместимости. Применение ее принципов по отношению к народам Востока, находившимся на стадии традиционного общества, оказалось
чревато тяжелыми взаимными последствиями. Разрушение естественного уклада жизни неевропейских народов породило глубоко
противоречивую систему взаимодействия Англии с колониями и
зависимыми от нее странами, сочетавшую как развитие разного
рода связей, так и сохранение перманентной напряженности в
отношениях сторон.
Важнейшей стороной взаимодействия центра и периферии
империи явилась проблема сосуществования утверждавшейся в
метрополии гражданской и политической свободы с диктатом в
отношении колоний. Впервые она обозначилась под влиянием
идей Просвещения, внеся свою лепту в возникновение кризиса
империи конца XVIII в. Теперь, в середине XIX столетия, проблема совместимости принципов либерализма, с одной стороны,
и стереотипов имперской авторитарности – с другой, выступила
гораздо конкретнее, усилив внимание к вопросу о легитимности
Британской империи и ее историческом оправдании. Но это было
только начало: в грядущую эпоху коллизии между демократией и
215

В. В. Грудзинский

империализмом предстояло стать одним из главных противоречий,
определявших развитие международных отношений.
Достигнув в середине 1850-х годов максимального подъема,
политика либеральной модернизации империи вступила в период
нарастания внутренних противоречий. Изменения в мировом балансе сил и опасения по поводу ослабления имперских уз нагнетали сомнения в обоснованности продолжения избранного курса.
Рубеж 60-70-х годов XIX в. оказался той «точкой», когда у
адептов либеральной стратегии появились серьезные оппоненты
«справа». Рост политических дискуссий и межпартийных (а зачастую и внутрипартийных) разногласий обозначил возникновение
альтернативного варианта модернизации, связанного с зарождающейся идеологией «нового» империализма.

216

Великобритания и ее империя...

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Абердин, лорд 110, 185
Аддерли Ч. 194, 197.
Айзенштат М. П. 6, 8, 33, 65,
113, 210
Алисон А. 32
Амхерст, лорд 155
Бакстон Т. 51, 54
Басби Д. 72
Бейкер С. 204
Бентам Д. 10, 148, 165
Бентинк, лорд 128, 129
Берк Э. 51
Бертон Р. 204
Богл П. 198
Болдуин Р. 102
Боуринг Дж. 158
Брайт Дж. 18, 62, 196, 200
Бриггс А. 25, 167
Бронте Ш. 124
Буллер Ч. 41, 79, 94
Бутби Б. 184
Бьюри, виконт 190, 193
Бэгот Ч. 102
Бэкингем Д. 59
Ван Бьюрен 99
Веджвуд Дж. 51
Верди Дж. 169
Вильгельм IV 15, 72
Вуд Ч. 178, 181, 182
Высокова В. В. 6
Галлахер Дж. 146, 147, 172
Гексли Т. 200
Гелла Т. Н. 6, 8, 65, 113, 210
Георг IV 152
Гладстон У. 25, 85, 100, 102,
112, 150, 159, 193, 195
Гобсон У. 72, 73
Годли Р. 107

Гольт А. 187, 188
Гордон Г. 198–200
Гобино А. 205
Грант Чарльз 124
Грей Генри 110
Грей Джордж 110
Грей, лорд 15, 45, 49, 102
Грин Т. 200
Д’Урбан Б. 77
Дайси А. 200
Дэлзил Р. 71
Данилов С. Ю. 6, 8, 115
Данкли Г. 40
Дарвин Ч. 200, 205
Дарэм, лорд 82, 93-102, 108,
109, 184, 186
Датт Р. Ч. 180
Дельхаузи, лорд 132, 133, 134,
136, 138, 178, 179
Денисон У. 204
Дерби, лорд 26, 197
Джадд Д. 6, 183, 201
Джеймс Л. 75, 125, 168
Дизраэли Б. 20, 159, 189,
193,195, 197, 201
Диккенс Ч. 30, 31, 32, 200
Дилк Ч. 207
Дронова Н. В. 6, 8, 210
Дю Френ М. 70
Ерофеев Н. А. 6, 8, 34, 63,
64, 65, 85, 113, 114, 144, 174
Кальянова Т. П. 6, 8, 120,
143, 144
Каннинг Дж. 13, 151, 152
Каннинг, лорд 134, 142, 181
Карлейль Т. 9, 31, 200
Карнарвон, лорд 192, 195
Кингсли Ч. 200, 201, 205, 207
217

В. В. Грудзинский

Клайв Р. 119, 120
Кларендон, лорд 138, 161
Кларк М. 104
Кларксон Т. 51
Кнорр К. 49
Кобден 18, 20, 27, 41, 92,
140, 149, 164, 167, 196
Кольридж С. 51
Корнуоллис, лорд 119, 120,
122
Кошелев Л. В. 6, 8, 113, 114
Кук Дж. 70, 73
Лафонтен Л-И. 102
Лессепс Ф. 169
Ливен Д. 126, 136
Ливен Х. А. 153
Ливингстон Д. 76, 125, 140,
148, 170, 200
Линн М. 149
Людовик XIV 168
Малькольм Дж. 120, 127
Макартни, лорд 155
Макензи У. 89, 90
Маколей З. 52, 124
Маколей Т. 15. 61, 126, 129,
150, 182
Макуори Л. 71
Малаховский К. В. 6, 8, 113,
114, 115
Манро Т. 123
Маркс К. 80
Марсден С. 204
Мартин Р. 31
Маршалл Х. 161
Мельбурн, лорд 77, 94, 156,
165
Меттерних К. В., князь 152
Мижуев П. Г. 5, 7, 210
Милейковский А. Г. 6
218

Милль Дж. С. 7, 10, 11, 12,
41, 112, 125, 182, 200, 207,
208
Милль Дж. 10, 125
Мольсворт У. 41, 81, 82
Моррис У. 31
Мухаммед Али 163, 165, 166
Наполеон I 14, 35
Наполеон III 150, 169
Николай I 163, 166, 167
Ньюкасл, герцог 186
Ньюмэн Дж. 51
Остерхаммел Ю. 147
Пальмерстон, лорд 27, 29,
138, 148, 150, 159-167, 188
Панино Л-Ж. 90
Пиль Р. 19, 20, 24, 28, 44,
45, 82, 102
Пирс Ф. 185
Питт У. 36, 51, 118
Плейфэйр У. 128
Портер Э. 50
Путятин Е. 160
Пэрри Д. 124
Рассел Дж. 20, 49, 89, 100102, 150, 159, 190, 197, 201
Рескин Дж. 31, 200
Ретиф П. 76
Рикардо Д. 10
Робинсон Р. 152, 153, 179
Сеуел Г. 109
Сидней Г. 28
Скоробогатых Н. С. 6
Сладковский М. И. 6, 174
Смит А. 7, 10, 12, 19, 46
Смит Г. 194, 196, 200
Сороко-Цюпа О. С. 6, 8, 115,
209
Спенсер Г. 200

Великобритания и ее империя...

Сторкс Г. 200
Стэнли, лорд 46
Сэр Гарри Смит 78
Тасман А. 70
Теккерей У. 29
Теннисон Дж. 200
Тишков В. А. 6
Тойнби А. 117
Торнтон Г. 51. 52
Торренс Р. 44, 45, 197
Тревельян Ч. 132, 182
Тревельян Дж. 33
Тюрго Р.-Ж. 91
Уелд Ф. 109
Уилберфорс У. 51, 54, 124
Уилсон Х. 128
Уолели Г. 143
Уошбрук Д. 59, 121, 125, 183
Уэйкфилд Э. 41, 79, 80, 8284, 92, 108, 109
Уэлсли Р. 166

Фергюсон Н. 50, 125, 156,
207
Фитерстон И. 107, 108
Фитцджеральд Д. 109
Фокс Ч. 51
Фрин Г. 196
Хобсон У. 141
Хайм Р. 50, 112, 161, 183,
189, 190, 201, 206
Хаскинсон У. 47, 150
Хастингс У. 119, 120, 123
Хау Дж. 190
Хибер Р. 126, 127
Хортон У. 79
Хьюмэн Г. 50, 201
Шари Г. 51
Эйр Э. 198–201, 206, 207
Элджин, лорд 45, 49, 102,
103, 132, 160
Эльфинстон М. 189
Эстергази, князь 158

219

Научное издание

ГРУДЗИНСКИЙ Владимир Викторович

Великобритания и ее империя в середине XIX века:
либерализм и проблема модернизации
Монография
Корректорская правка и редактирование: Е. Ю. Панова
Верстка: А. А. Селютин
Дизайн обложки: А. П. Вырупаева
Подписано в печать 10.07.15.
Формат 60х84 1/16
Усл.-печ. л. 13,8. Уч.-изд. л. 11,5.
Тираж 500 экз. Заказ 578.
Издательство ООО «Энциклопедия».
454084, Челябинск, Пр. Победы, 160.
enciklo@rambler.ru
Отпечатано в типографии
«Два комсомольца» с готового макета.
Челябинск, 454084, Комсомольский пр., 2.