/
Text
т
ШІИ ШПІМ
ішшш йкиміііі
кх іирссклзгк длл д'Ітей.
0. РОГОВОЙ (Шмидтъ-Масквитиночой).
СЪ ОДИННАДЦАТЬЮ ХРОМОЛИТОГРАФІЯМИ и 8 Е’ліПТИ ’ 1
ПО РИСУНКАМЪ
Н. Н. КАРАЗИНА
Четвертое изданіе.
1-Е ИЗДАНІЕ КНИГИ «РУССКІЕ БОГАТЫРИ» ОДОБРЕНО ДЛЯ УЧЕІі ІЧЕ^ 1Ъ БИБЛІОТЕКЪ УЧЕБНЫХЪ
ЗАВЕДЕНІЙ ВѢДОМСТВА МИНИСТЕРСТВА НАРОДНАГО ПГ (ЦЕНІЯ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ А.
Ф.
ЕВ РIЕ Н А.
СОДЕРЖАНІЕ.
СТР.
Предисловіе................................................... V
СТАРШІЕ БОГАТЫРИ:
Вольга Вуслаевичъ......................................... 3
Микула Селяниновичъ...................................... Ю
Святогоръ................................................ 13
Михайло Потыкъ.................................... • . . 21
МЛАДШІЕ БОГАТЫРИ:
Сухмантій Одихмантьевичъ................................. 38
Дунай Ивановичъ.......................................... 37
Алеша Поповичъ. . . ..................................... 45
Добрыня Никитичъ......................................... 50
Иванъ Игнатьевичъ........................................ 59
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ............................................... 67
ЗАѢЗЖІЕ БОГАТЫРИ:
Ставръ Годиновичъ......................................... 100
Соловей Будиміровичъ.................................... 108
Чурило Пленковичъ....................................... 113
Дюкъ Степановичъ........................................ 118
НОВГОРОДСКІЕ БОГАТЫРИ И БЫТОВЫЯ БЫЛИНЫ:
Садко богатый гость..................................... 136
Василій Вуслаевичъ..................................... 143
Аника Воинъ............................................... 154
Горюшко сѣрое и Упава молодецъ............................ 158
О томъ, какъ на Руси богатыри перевелись.................. 162
ПРЕДИСЛОВІЕ.
изнь народа”, „ростъ народной жизни”, „народъ 'живетъ, растетъ,
развивается, старѣется и умираетъ”—все это такія извѣстныя, изби-
тыя выраженія, что, по большей части, надъ ними рѣдко и задумы-
ваются, рѣдко даютъ себѣ отчетъ въ ихъ значеніи. Мы видимъ, что
человѣкъ, растеніе, животное, дѣйствительно, живутъ: они живутъ осязательно,
питаются, крѣпнутъ, слабѣютъ и старѣются на нашихъ глазахъ. Но народъ?—
какъ прослѣдить жизнь такого сложнаго организма, да и организмъ ли это?
Не выдумка ли это нашего воображенія, не натяжка ли, основанная на
сравненіи?
Исторія разрѣшаетъ наши сомнѣнія; она знакомитъ насъ съ цѣлыми груп-
пами народовъ, которыхъ мы можемъ видѣть на разныхъ ступеняхъ развитія,
можемъ прослѣдить, какъ они постепенно сходили со сцены и замѣнялись
другими, которые развивались новою жизнью, росли и крѣпли.
Историческіе памятники: преданія, сказанія, лѣтописи, литература—это
тѣ остатки, по которымъ мы знакомимся съ былою судьбою; они намъ рисуютъ
народъ въ его раннемъ возрастѣ, они намъ даютъ понятія о томъ, каковъ онъ
былъ прежде.
Наша русская жизнь сложилась еще, сравнительно, недавно: въ исторіи
всего человѣчества тысячелѣтіе все равно, что годъ; но и мы богаты памят-
никами народной жизни, и у насъ есть древняя устная и письменная сло-
весность.
Частичку этого народнаго богатства мы предлагаемъ теперь молодымъ
читателямъ въ свободномъ пересказѣ.
VI
ПРЕДИСЛОВІЕ.
Передъ нами народъ-младенецъ, народъ, только что начинающій разви-
ваться. Въ немъ преобладаетъ пока грубая сила, онъ борется, побѣждаетъ,
хвалится своими побѣдами, олицетворяетъ силы природы, съ которыми ему
приходится сталкиваться, стремится одолѣть все враждебное, поклоняется
всему благопріятному. Это старшіе богатыри, это Вольга, Сухмантій, По-
тыкъ.
Народъ еще не привыкъ къ осѣдлости, онъ живетъ охотою, грабежомъ,
у него силушки такъ много, что она по жилочкамъ живчикомъ переливается;
но эта сила физическая, чувственная, проблески духа рѣдки, произволъ и
насиліе зачастую перемѣшиваются съ проявленіями храбрости и геройства.
Однако, мало-по-малу развивается въ народѣ и нравственный элементъ:
христіанство смѣняетъ язычество, любовь къ ближнему облагораживаетъ душу,
а болѣе близкое знакомство съ природою влечетъ за собою осѣдлую жизнь,
открываетъ болѣе легкіе способы существованія. Появляется богатырь-земле-
дѣлецъ, Микула Селяниновичъ, которому физическая сила служитъ только
средствомъ самозащиты, помогаетъ управиться съ природою и направить ея
силы въ свою пользу.
Наконецъ, осѣдлая жизнь съ ея требованіями приводитъ народъ къ жизни
общественной, къ установившимся законамъ; физическая сила не только при-
мѣняется какъ средство самозащиты въ борьбѣ съ окружающимъ, но служитъ
и на помощь ближнему; ею управляетъ сила нравственная, сила разума, кото-
рый освѣщаетъ поступки и желанія.
Является Илья Муромецъ и Добрыня Никитичъ—богатыри, стоящіе за
общественныя нужды, употребляющіе силу, унаслѣдованную отъ старшихъ
богатырей, на служеніе общимъ интересамъ. Если они и убиваютъ, какъ,
напримѣръ, Илья—въ битвѣ съ татарами, съ Идолищемъ, съ Соловьемъ, то
убиваютъ по необходимости, убиваютъ грабителей и разорителей; если они
и увлекаются порывами гнѣва, какъ Добрыня въ ту минуту, когда Алеша
хочетъ жениться на Настасьѣ Микуличнѣ, то довольно разумнаго слова, до-
вольно напоминанія о долгѣ, и они умѣютъ удержать себя: „Не убей брата
меньшого!“ напоминаетъ Добрынѣ Илья, и у того руки опускаются. Чувство
долга въ нихъ такъ сильно, что можетъ ихъ заставить дѣйствовать вопреки
желанію: Ильѣ не хочется мириться съ княземъ Владимиромъ, но пришелъ
за нимъ Добрыня, и онъ идетъ съ братомъ меньшимъ, потому что не хочетъ
ПРЕДИСЛОВІЕ.
ѴП
и не можетъ ослушаться заповѣди, чтобы старшій братъ названный слушалъ
во всемъ младшаго.
Но рядомъ съ нравственными чертами сложная общественная жизнь по-
рождаетъ и дурныя черты: жадность къ деньгамъ, завистливость, олицетво-
ренную въ Алешѣ Поповичѣ; заносчивость, хвастливость — въ Чурилѣ и
Дюкѣ; все это вѣрно подмѣчено народомъ и воспроизведено въ живыхъ
образахъ.
Воинственность проглядываетъ во всѣхъ подвигахъ богатырей: то князь
посылаетъ ихъ на борьбу съ тѣмъ или другимъ недругомъ, то сами они охра-
няютъ святую Русь на заставахъ и борются со врагами. Это иначе и быть
не могло, потому что молодому народу приходилось ограждать себя отъ болѣе
сильныхъ сосѣдей или отъ кочевниковъ, которые разоряли землю.
Всего больше упоминается о татарахъ, потому что татарское нашествіе
оставило по себѣ самую тяжелую память въ народѣ.
Большая часть богатырей группируется около князя Владимира въ Кіевѣ.
Съ личностью Владимира въ памяти народа связано воспоминаніе о ласковомъ, •
добромъ князѣ, понятіе о немъ смѣшивается съ древнимъ понятіемъ о богѣ
солнца, тоже добромъ, ласковомъ, оттого Владимира и называютъ Краснымъ Сол-
нышкомъ.
Совершенно въ сторонѣ стоитъ новгородская жизнь, которую намъ рисуютъ
двѣ былины: Садко-купецъ и Василій Буслаевъ.
Здѣсь мы знакомимся съ жизнью торговаго города, съ жизнью свобод-
ною, широкою, своеобразною. Вольный городъ со своими боями на Волхов-
скомъ мосту, со своими вѣчевыми и общинными порядками встаетъ передъ
нами особенно живо и ярко въ Василіи Буслаевѣ. Тутъ тоже довольно про-
извола и насилія, но они смягчаются почитаніемъ старшихъ, силою вѣчевого
суда.
Не можетъ Садко совладать съ Великимъ Новгородомъ—весь городъ, т.-е.
община, сильнѣе его, богаче его, она можетъ его раздавить, уничтожить, если
захочетъ. Не можетъ и Василій ослушаться матери, власть старшихъ, особенно
родителей, сдерживаетъ свободную волю, предупреждаетъ насиліе.
Далѣе мы видимъ, что богатыри перевелись потому, что вздумали спо-
рить съ небесною силою—это признаніе высшей силы, съ которою не совла-
дать силѣ физической, составляетъ уже переходъ къ исторической эпохѣ.
ѵш
ПРЕДИСЛОВІЕ.
Когда нравственная сила настолько окрѣпла въ народѣ, что; онъ сталъ созна-
тельно исповѣдывать христіанство, тогда исчезли и богатыри или, вѣрнѣе
сказать, тогда въ богатыряхъ уже не ощутилось надобности: народъ перешелъ
на другую ступень развитія, у него появились письменные памятники, событія
пріобрѣли большую точность, и богатыри замѣнились въ народномъ вообра-
женіи историческими личностями.
Слѣдовательно, читая былины, мы не должны представлять себѣ богатырей
настоящими, жившими когда-то людьми, а должны видѣть въ нихъ олицетво-
реніе цѣлой эпохи народной жизни, черты народнаго творчества, уцѣлѣвшія и
дошедшія до насъ въ томъ видѣ, какъ создалъ ихъ народъ.
Въ богатыряхъ мы видимъ, чтд народъ любилъ и что онъ ненавидѣлъ,
мы видимъ его самого съ его хорошими и дурными качествами.
Въ картинахъ удержанъ бытовой, мѣстный колоритъ, изгнано все фантасти-
ческое, все такое, что могло бы дать невѣрныя понятія о древней жизни. Бы-
лины не сказки, и дѣлать богатырей сказочными витязями значило бы искажать
ихъ внутренній смыслъ и глубокое значеніе, которое они имѣютъ въ дѣлѣ изу-
ченія древней жизни народа.
Если наша книга заставитъ читателей лишній разъ задуматься надъ тѣмъ,
чтд такое былъ нашъ народъ въ первый періодъ своего существованія, если
она заставитъ ихъ хоть сколько-нибудь полюбить русскихъ богатырей въ томъ
видѣ, въ какомъ они живутъ въ памяти народной, мы будемъ сторицею воз-
награждены за свой скромный трудъ.
о
5ШІШ ШПІіІН
ЕолкГА Бушетх.
іИикуЛА СмАНИНОКИЧХ. — (гКАТОГООХ.
ЛІИ УЛИЛО Потыкх.
ВОЛЬГА ВУСЛАЕВИЧЪ.
---ФФ—
явно, давно это было, такъ давно, что
даже самые старые люди не запомнятъ,
а знаютъ только по-наслышкѣ отъ своихъ
дѣдовъ да прадѣдовъ...
Гдѣ теперь города стоятъ, гдѣ села
да деревни пестрѣютъ, — тогда почти
сплошь тянулись лѣса, такіе густые да
дремучіе, что зачастую въ этихъ лѣсахъ
нельзя было ни пѣшкомъ пройти, ни
верхомъ проѣхать: глубокія могучія рѣки
растекались во всѣ стороны, по берегамъ же ихъ раскинулись такія широкія
поля, что и глазомъ ихъ не окинуть. Повсюду овраги да ямы, а въ этихъ овра-
гахъ змѣи да гады всякіе.
Дорогъ одна, двѣ да и обчелся, и дороги-то прокладывались не по-нынѣш-
нему: прорубятъ въ лѣсу просѣку, забросаютъ хворостомъ овраги, гдѣ ручей слу-
чится—шаткій мостъ на столбикахъ перекинутъ, а черезъ рѣку на скорую руку
перевозъ заведутъ—вотъ и путь готовъ...
А въ лѣсахъ-то всякаго звѣрья кишмя-кишѣло: и медвѣдей, и лисицъ, и вол-
ковъ, и туровъ рогатыхъ съ косматою гривою, и вепрей; безъ рогатины да безъ
лука нельзя было и въ путь выѣхать. Но не одного звѣрья боялся проѣзжій: бро-
дили по дорогамъ разбойники, нечисть всякая, и змѣи горынчищи, и колдуны, и
4 ВОЛЬТА БУСЛАЕВИЧЪ. _ _
оборотни... Кто выѣзжалъ изъ дому, тому ужъ приходилось трусость за печью
оставлять...
Тогда, впрочемъ, и люди-то были иные, не нынѣшнимъ чета: жили тогда на
свѣтѣ богатыри да витязи, славились они своей непомѣрною силою, удальствомъ,
молодечествомъ; про нихъ прошла молва по всей землѣ русской, долетѣла и до
насъ, даромъ, что съ тѣхъ поръ столько вѣковъ утекло.
Стоитъ высоко на небѣ широкій дворъ, такой, что глазомъ не окинуть, во-
кругъ него желѣзный тынъ съ золотыми маковками, на каждой маковкѣ блеститъ
по жемчужинѣ. Посреди этого чуднаго двора три терема: одинъ весь изъ чистаго
золота, другой—изъ чистаго серебра, а третій—хрустальный.
Въ золотомъ теремѣ живетъ свѣтъ-красное солнышко, въ серебряномъ—
свѣтлый мѣсяцъ, а въ хрустальномъ—дѣтки ихъ частыя звѣздочки.
Солнышко всему жизнь даетъ, всѣхъ грѣетъ, всѣмъ улыбается; мѣсяцъ свѣт-
лый выглянетъ въ темную ночь изъ своего серебрянаго терема и освѣтитъ тем-
ныя дебри лѣсныя, рѣки широкія, дороги проѣзжія; запоздалый путникъ спѣшитъ
домой подъ его мягкими добрыми лучами и воздаетъ славу государю-мѣсяцу пре-
свѣтлому. А дѣтки ихъ, звѣздочки бѣлыя, привѣтливыя, съ ясными зорьками
играютъ, студеною росою умываются...
Любило ясное солнышко людей, заботилось о нихъ, зато и отъ людей были
ему и почетъ, и слава: лишь только засвѣтитъ оно по-весеннему, съ полудня,
люди спѣшатъ въ честь его костры зажигать: соберутся въ лѣсу подъ дубомъ, на
горкѣ и начнутъ пѣсни пѣть, плясать; старшій изъ нихъ наточитъ ножъ, зарѣ-
жетъ козла и сожжетъ его на кострѣ въ честь солнца, а молодежь, между тѣмъ,
хороводъ водитъ, солнышко въ пѣсняхъ умаливаетъ, чтобы оно милостиво взгля-
нуло на рожь съ корнемъ глубокимъ, съ хлѣбомъ обильнымъ, чтобы оно принесло
имъ радость и веселье... Проглянетъ солнышко яркимъ лучомъ съ неба, и всѣмъ
станетъ радостно, а скроется за темною тучею, нахмурится небо, подуетъ холо-
домъ съ сѣвера, и люди затоскуютъ, слезами обливаются, поютъ:
Солнышко, ведрышко!
Выгляни въ окошечко,
Твои дѣтки плачутъ...
ВОЛЬГА БУСЛАЕВИЧЪ. 5
Ушло красное солнышко въ свой златоглавый теремъ, вышелъ на небо свѣт-
лый мѣсяцъ, разсыпались по небу дѣтки—частыя звѣздочки... народился на землѣ
могучій богатырь, Вольга Буслаевичъ. Вся земля содрогнулась, всколебалась,
всколыхалося синее море; звѣри разбѣжались, кто куда могъ: рогатые туры и
быстроногіе олени попрятались въ горы, волки и медвѣди разбросались по ель-
нику, куницы и соболя на острова уплыли; зайцы, лисицы въ чащу забились;
птицы полетѣли высоко въ поднебесье, рыба въ глубь ушла, всѣ зачуяли, что
родилось не простое дитя, что лежитъ въ колыбелькѣ изъ дорогого рыбьяго зуба,
подъ шелковымъ пологомъ, могучій витязь.
Мать его, молодая княгиня Марѳа Всеславьевна, на него не налюбуется,
пеленаетъ его въ дорогія пелены, свиваетъ шелковымъ поясомъ, баюкаетъ на
груди своей, поетъ ему тихія, колыбельныя пѣсни.
Вольга растетъ не по днямъ, а по часамъ. Только полтора часа и полежалъ
онъ въ колыбели. Пролетѣли полтора часа, какъ одна минута, а ужъ онъ выросъ
на цѣлые полтора года; никто его еще и лепетать не училъ, а ужъ онъ самъ собой
говорить научился и сказалъ княгинѣ:
— Родимая матушка, не пеленай ты меня въ пелены, не вяжи поясами шел-
ковыми, пеленай ты меня въ латы желѣзныя, на голову надѣвай мнѣ шлемъ изъ
чистаго золота, а въ руки дай мнѣ тяжелую палицу.
Дивуется на него мать, а онъ растетъ себѣ да растетъ... Въ семь лѣтъ сталъ
онъ такимъ богатыремъ, какихъ мало. Стали его грамотѣ учить—научился онъ
и читать, и писать, всѣмъ хитростямъ да мудростямъ, да языкамъ разнымъ
заморскимъ—скоро и учителей своихъ перегналъ.
Пришелъ онъ къ матери.
— Родимая,—говоритъ,—мало мнѣ того, чему меня учителя научили, хочу
я и другимъ премудростямъ выучиться: чтобы могъ я, когда вздумаю, обернуться
яснымъ соколомъ, по поднебесью летать, ясное солнышко вблизи видѣть, чтобы
умѣлъ я скинуться сѣрымъ волкомъ, пробраться въ чащу заповѣдныхъ лѣсовъ,
или буйнымъ туромъ-золотые рога, мѣряться силою со всякимъ звѣремъ.
Отпустила его мать къ вѣдунамъ, волхвамъ, научился онъ отъ нихъ
всякимъ премудростямъ, въ два года все понялъ, все уразумѣлъ, чего дру-
гому бы и на всю жизнь хватило.
Окрѣпъ Вольга, выросъ, почувствовалъ въ себѣ силу и сталъ скликать
6
ВОЛЬГА ВУСЛАЕВИЧЪ.
дружину. Цѣлыхъ три года собирались къ нему молодые витязи, кто съ полу-
ночи, съ сѣвера, кто съ полудня, съ юга, всѣ' такіе же рослые, крѣпкіе, какъ
онъ самъ. Набралось ихъ двадцать девять человѣкъ, а самъ Вольга тридцатый.
Всѣмъ имъ только-что исполнилось по пятнадцати лѣтъ, у всѣхъ у нихъ добрые,
вѣрные кони, мѣткія стрѣлы, острые мечи, а главное удаль молодецкая. Горятъ
у нихъ молодецкія сердца, хочется показать свою силу да храбрость, хочется
добыть себѣ такой славы, чтобы прогремѣла она по всей землѣ русской!..
Простился Вольга со своею матерью и выѣхалъ съ дружиною въ чистое
поле. Не ѣхали за ними ни повозки съ припасами, ни повара съ поварятами,
не везли они съ собою ни постелей, ни запасовъ, ни челяди. Зачѣмъ храбрымъ
витязямъ все это? У нихъ въ колчанахъ довольно стрѣлъ, чтобы бить птицъ да
мелкихъ звѣрей, а на большого звѣря каждый изъ нихъ готовъ выйти одинъ-
на-одинъ съ желѣзною палицею, а то и съ дубиною. Постели? къ чему имъ
постели, они умѣютъ спать и на голой землѣ съ сѣдломъ подъ головою вмѣсто
подушки. У пояса есть у нихъ огниво: высѣчь огня да развести костеръ въ
полѣ, можно и отогрѣться, и испечь дичину на угольяхъ, а запить студеною
водою изъ любого ручья.
Гуляютъ витязи по чистому полю и день, и два... Посылаетъ Вольга своихъ
молодцевъ наловить мелкихъ звѣрей въ лѣсу:
— Гей вы, дружинушка храбрая, вейте веревочки шелковыя, ставьте
силки по темному лѣсу, ловите куницъ, лисицъ, черныхъ соболей.
Разбрелись они, разсыпались... Ждетъ, пождетъ Вольга три дня и три
ночи, пріѣзжаютъ всѣ съ пустыми руками:
— Не попалася намъ ни одна куница, не повстрѣчалася ни одна лисичка,
не запутался въ тенетахъ ни одинъ горностайко.
Ударился Вольга о земь. оборотился могучимъ львомъ, въ три прыжка
скрылся въ самой чащѣ лѣса и живо наловилъ всякаго звѣрья: и буйнаго
тура рогатаго, и куницъ, и соболей, и барсовъ, и лисицъ, и медвѣдей; не по-
брезговалъ и зайкою сѣренькимъ — всего понабралъ. Подѣлили они добычу,
попировали, и опять посылаетъ Вольга своихъ вигязей:
— Наставьте вы силковъ въ лѣсу, наловите птицъ, гусей, лебедей, соко-
ловъ да ястребовъ, а я буду ждать васъ три дня и три ночи...
Разсыпались витязи по лѣсу, наставили сѣтей да силковъ, думали много
ВОЛЬГА БУСЛАЕВИЧЪ.
7
поймать, а не добыли даже и мелкой пташки. Воротились они, повѣся головы,
къ Вольгѣ, а онъ ихъ утѣшаетъ:
— Не кручиньтесь, будетъ у насъ всякая птица...
Ударился о земь и скинулся Науй-птицей. Поднялся высоко, высоко, какъ
стрѣла налетѣлъ на всякую птицу, большую и малую. Бьетъ онъ гусей, бѣлыхъ
лебедей, не даетъ спуску и малымъ сѣрымъ утицамъ, только пухъ отъ нихъ ле-
титъ по поднебесью... Вернулся онъ къ витязямъ съ такою добычею, какая имъ
и во снѣ не чаялась. Надолго хватило имъ, а какъ вышелъ запасъ, посылаетъ
ихъ Вольга опять:
— Витязи мои вѣрные, возьмите-ка вы топоры, стройте дубовое судно, за-
бросьте-ка въ море шелковые невода, наловите рыбы, осетрины, бѣлужины, три
дня, три ночи буду я васъ поджидать...
Забросили витязи невода, а рыба-то вся въ глубь забралась, сидитъ на днѣ
да надъ молодцами подсмѣивается: „коротки, молъ, руки у васъ, не достанете".
Сидѣли, сидѣли они у моря, просидѣли три дня, три ночи, ни одной плотички,
ни одного лещика не поймали.
Воротились къ Вольтѣ, не смѣютъ и глазъ на него поднять, а онъ ужъ все
знаетъ:
— Что,—говоритъ,—плохой ловъ? Ну, не тужите, я "вамъ всего достану...
Обернулся щукой зубастою, нырнулъ въ самую глубь, погнался за всякою
рыбою, наловилъ и стерлядей, и осетровъ, и бѣлугъ, и севрюгъ—хватило имъ
надолго.
Поитъ, кормитъ Вольга свою дружину храбрую, одѣваетъ ихъ, обуваетъ по-
княжески: носятъ они шубы соболиныя, перемѣнныя шубы барсовыя. Дружина
на него надивиться не можетъ, не знаетъ, какъ его удачу и расхваливать.
Прослышалъ Вольга, что турецкій царь, Салтанъ Бекетовичъ, собирается
идти войною на Русь православную; разгорѣлось его сердце молодецкое, захотѣ-
лось ему посчитаться съ нимъ.
— Дружинушка моя храбрая I кто изъ васъ сослужитъ мнѣ вѣрную службу,
обернется гнѣдымъ туромъ, сбѣгаетъ въ Золотую орду, узнаетъ, что царь Салтанъ
замышляетъ, о чемъ онъ совѣтуется со своею женою Давыдьевною?
Молчитъ дружина, ни одинъ удалый молодецъ не вызывается, прячутся они
другъ за друга: старшій за средняго, средній за младшаго, а младшій и рта
открыть не смѣетъ.
ВОЛЬГА БУСЛАЕВИЧЪ.
Подождалъ Вольга, да и говоритъ:
— Видно ужъ мнѣ самому приходится идти въ Золотую орду. Ждите меня,
витязи, я живо слетаю и развѣдаю про царя Салтана.
Обернулся Вольга маленькою пташкою, полетѣлъ въ Золотую орду, сѣлъ
на окошко къ царю Салтану и сталъ подслушивать. И слышитъ, какъ царь
Салтанъ говоритъ своей женѣ Давыдьевнѣ:
— Я пойду на Русь, возьму девять городовъ, раздамъ девяти сыновьямъ,
а самъ сяду въ Кіевѣ...
— Не бывать тебѣ на Руси,—отвѣчаетъ Давыдьевна,—не взять и девяти
городовъ, не видать и Кіева: народился тамъ такой богатырь, что тебѣ съ нимъ
не совладать, а зовется онъ Вольгою Вуслаевичемъ.
Разсердился царь Салтанъ, ударилъ царицу о кирпичный полъ, а Вольга
обернулся горностаемъ, пробрался въ подвалы и погреба царскіе, да и пере-
портилъ все оружіе: тетивы у тугихъ луковъ перегрызъ, желѣза у каленыхъ
стрѣлъ побросалъ. Потомъ обернулся еще сѣрымъ волкомъ, пробрался въ ко-
нюшни и тамъ передушилъ всѣхъ коней, затѣмъ полетѣлъ онъ снова маленькою
пташкою къ дружинѣ, разбудилъ своихъ добрыхъ молодцевъ и повелъ ихъ на
царя Салтана.
Подошли они къ Золотой ордѣ, а вокругъ стоитъ высокая каменная стѣна;
ворота у нея желѣзныя, засовы мѣдные, у воротъ стоятъ часовые день и ночь, а
подворотня изъ дорогого рыбьяго зуба такая маленькая, что только мурашику
въ нее пролѣзть.
— Какъ же мы теперь попадемъ въ Салтаново царство?—растужилась
дружина.
А Вольга не кручинится: ударился о земь, сталъ мурашикомъ и всѣхъ
своихъ добрыхъ молодцевъ, а ихъ было до семи тысячъ, обернулъ тоже мура-
шиками, всѣ они и проползли въ подворотню. Какъ встали по ту сторону стѣны,
обернулись снова витязями съ конями и съ оружіемъ. Прошли они по всей
Золотой ордѣ, стали рубить да колоть, да жечь, такъ и перевели всю силу
Салтанову. Самъ Салтанъ въ свой дворецъ убѣжалъ, за желѣзными дверьми,
за стальными пробоями спрятался. Вольга захотѣлъ потѣшить свою удаль,
хватилъ ногой въ дверь, всѣ запоры повышибъ и вошелъ къ Салтану.
— Васъ не бьютъ, не казнятъ! — сказалъ онъ и такъ ударилъ его о
кирпичный полъ, что Салтанъ въ крохи расшибся.
ВОЛЬГА ВУСЛАЕВИЧЪ.
9
Подѣлилъ тогда Вольга все богатство Салтаново между своею дружиною:
много они добыли и золота, и серебра, и дорогого оружія, и коней, и разноцвѣт-
ныхъ тканей. Не нахвалится дружина своимъ княземъ, да и есть чѣмъ: всегда
она у него сыта, и одѣта, и обута, а слава о ней по всему свѣту прошла, до
нашихъ дней дожила.
Русскіе богатыри. Пзд. 1-е.
, великій князь Кіевскій, Владимиръ Крас-
Солнышко.
МИКУЛА СЕЛЯНИНОВИЧЪ.
~ >«><*< ~*
оѣхалъ какъ-то Вольга съ дружиною за получ-
кою въ города свои: Гурчевецъ, Орѣховецъ и
Крестьяновецъ. Города эти подарилъ ему его
дядя
ное
Выѣхали наши добрые молодцы въ чистое
поле и слышатъ, что въ полѣ пашетъ оратай.
Слышатъ они, какъ понукаетъ оратай свою ло-
шадь, какъ скрипитъ его соха, а самого ора-
тая не видно. Ъдутъ они день, ѣдутъ другой, ѣдутъ съ утра до вечера и все
не могутъ доѣхать до оратая.
Наконецъ ужъ на третій день къ вечеру доѣхали они до оратая. Видятъ:
взрываетъ онъ сохой борозды на полѣ да такія, что какъ въ одинъ край уѣдетъ,
то другого и не видать; огромные коренья вывертываетъ, какъ нипочемъ,
каменья валитъ въ борозды. Кобыла у него соловая, невзрачная соха у него
кленовая, а гужи шелковые.
Вольга поздоровался съ оратаемъ:
— Богъ на помощь, оратаюшка!
— Спасибо, Вольга Буслаевичъ,—отвѣчалъ оратай,—мнѣ Божья помощь
нужна въ моемъ крестьянскомъ дѣлѣ. А ты куда путь держишь?
МЙКУЛА СЕЛЯНИНОВИЧЪ.
11
— Да ѣду въ свои города за получкою.
— Въ твоихъ городахъ живутъ все разбойники, просятъ подорожныхъ
грошей, которыхъ имъ получать не слѣдуетъ; я недавно ѣздилъ туда за солью
и заплатилъ имъ плеткой: который стоялъ, тотъ сидитъ, а который сидѣлъ,
тотъ лежитъ.
— Поѣдемъ со мною, оратаюшка,—пригласилъ его Вольга.
— Поѣдемъ.
Оратай выпрягъ свою кобылку изъ сохи, и отправились они въ путь.
На полдорогѣ оратай и говоритъ Вольгѣ:
— Оставилъ я, витязь, свою сошку не для всякаго прохожаго, а для
своего брата мужика; какъ бы ее повыдернуть изъ земли, отряхнуть да при-
прятать за кустъ? Не пошлешь ли кого изъ дружины?
Послалъ Вольга пятерыхъ молодцевъ: взялись они за сошку; вертятъ,
вертятъ, а изъ земли не могутъ вывернуть. Тогда послалъ Вольга десять ви-
тязей; и десять ничего съ сошкою не подѣлали. Послалъ Вольга всю дружину:
вся дружина взялась за сошку и все-таки не могла ее поднять съ земли.
Оратай тогда подъѣхалъ самъ на своей кобылкѣ: какъ схватилъ соху
одною рукою, такъ и выдернулъ ее изъ земли, вытряхнулъ землю и бросилъ
сошку за кустъ; взлетѣла сошка за облака, а какъ упала на землю, до поло-
вины въ землю ушла.
Поѣхали дальше.
У Вольги конь едва поспѣваетъ за оратаевой кобылкой; она идетъ себѣ
рысью, а конь во весь опоръ скачетъ и догнать ея не можетъ. Вольга сталъ
колпакомъ своимъ оратаю махать, остановился оратай.
— Хорошая у тебя кобылка; будь она конемъ, за нее бы можно было
пятьсотъ рублей дать.
— Пятьсотъ-то рублей я за нее заплатилъ, когда купилъ ее жеребеночкомъ,
а теперь, если бы она конемъ была, ей и цѣны бы не было,—отвѣчалъ оратай.
— Какъ же тебя звать, величать, оратаюшка?—спросилъ Вольга.
— А какъ я сожну рожь да сложу ее въ скирды, да привезу домой, да
наварю пива, да созову сосѣдей, они и станутъ меня чествовать: „здравствуй,
Микулушка Селяниновичъ!"
Пріѣхали они къ Гурчевцамъ да къ Орѣховцамъ, а тѣ черезъ рѣку по-
ставили поддѣльные мосты; какъ стала дружина переправляться, подломились
12
МИКУЛА СЕЛЯНИНОВИЧЪ
подъ ними эти мосты, и стала дружина тонуть въ рѣкѣ. Увидали это Вольга
съ Микулою, пришпорили коней, взвились богатырскіе кони и прыгнули че-
резъ рѣку. Досталось тогда Гурчевцамъ.и Орѣховцамъ: постегали ихъ Вольга
съ Микулою, такъ что они закаялись затѣвать драку съ витязями.
На обратномъ пути заѣхалъ Вольга къ Микулѣ въ гости, и задалъ ему
Микула великій пиръ, а дочери Микулины: Марья, Василиса и Настасья за-
ѣзжаго гостя всякими яствами и питьемъ потчевали.
СВЯТОГОРЪ.
ысоко поднялись Святыя горы; въ небо глядятся ихъ ка-
менныя вершины, глубоко расползлись во всѣ стороны
черныя ущелья, одни орлы туда залетаютъ и то не на-
долго; покружится, покружится орелъ надъ скалами да
и ниже спустится: „нѣтъ", думаетъ, „тутъ мнѣ пожи-
виться нечѣмъ, тутъ и слѣда живого не видно"...
Только богатырь Святогоръ разъѣзжаетъ между уте-
сами на своемъ конѣ богатырскомъ, на такомъ конѣ,
который долы, и рѣки, и лѣса шутя перепрыгиваетъ,
равнины между ногъ пускаетъ...
Ростомъ Святогоръ выше лѣса стоячаго, головою достаетъ до облака хо-
дячаго; ѣдетъ по полю, сыра земля подъ нимъ колеблется, темны лѣса шата-
ются, рѣки изъ береговъ выливаются.
Остановится богатырь посреди поля, раскинетъ шатеръ полотняный, поста-
витъ кровать длиною девяти саженъ—спитъ, высыпается...
Ѣздитъ Святогоръ по полю, гуляетъ по широкому; всѣмъ бы хорошо, да
силушки дѣвать некуда: одолѣла богатыря силушка, такъ по жилочкамъ жив-
чикомъ и переливается. Поѣхать бы богатырю на святую Русь, съ другими бога-
тырями-витязями своею удалью помѣряться, да вотъ бѣда: давно уже перестала
держать его мать сыра-земля, только каменные утесы Святыхъ горъ и выно-
сятъ его мощь богатырскую, только ихъ твердые хребты не трещатъ, не ко-
леблются подъ его поступью могучею. Тяжко богатырю отъ своей силушки,
14
СЁЯТОГОРѢ.
носитъ онъ ее, какъ бремя тяжелое, радъ бы хоть полъ-силы сдать, да нѳ-
кому, радъ бы самый тяжкій трудъ справить, радъ бы всякую тягу нести, да
труда по плечу не находится, за что ни возьмется, все подъ его богатырскою
рукою желѣзною въ крохи разсыплется, въ блинъ расплющится.
Сталъ бы онъ лѣса рубить, дороги расчищать, да такихъ лѣсовъ не найти,
чтобы ему подстать пришлось: самое тяжелое дубье, корье для него что трава
луговая. Сталъ бы богатырь горами ворочать, да пользы въ томъ нѣтъ, никому
горы не надобны... Да и то сказать: давно Святогоръ на землѣ не бывалъ, не
знаетъ онъ про нужды людскія, не вѣдаетъ, какую для нихъ тяготу нести.
Думаетъ богатырь: „Кабы я по силамъ тягу нашелъ, я бы этою тягою
всю землю перевернулъ!44
1. Встрѣча съ Микулою Селяниновичемъ.
Фдетъ Святогоръ путемъ-дорогою и видитъ: идетъ передъ нимъ въ степи
прохожій человѣкъ, приземистый, невзрачненькій, на плечахъ несетъ сумочку
переметную. Сталъ его Святогоръ догонять, шибко конь богатырскій поскаки-
ваетъ, равнины, долины между ногъ пускаетъ, а догнать прохожаго не можетъ:
идетъ себѣ прохожій, не торопится, сумочку съ плеча на плечо перебрасы-
ваетъ; поѣдетъ Святогоръ во всю прыть—все прохожій впереди, ступою по-
ѣдетъ—все не догнать.
— Эй ты, прохожій! — сталъ онъ, наконецъ, просить его, — прюстано-
вись-ка ты немножко: какъ я ни ѣду, никакъ мнѣ тебя не догнать.
Остановился прохожій и сложилъ свою сумочку переметную на землю.
— Что у тебя въ этой сумочкѣ?—спрашиваетъ его Святогоръ.
— Подыми самъ съ земли, такъ и увидишь,—отвѣчалъ прохожій.
Святогоръ нагнулся къ землѣ, хотѣлъ сумочку плеткою повернуть, сумочка
не двинется; попробовалъ ее пальцемъ подвинуть, не ворохнется; схватилъ
было ее рукою, съ земли никакъ не поднять; словно приросла къ землѣ су-
мочка: не двинется, не ворохнется, не подымется.
— Что за притча?—говоритъ богатырь,—сколько лѣтъ я по свѣту ѣзжу,
а такого чуда не видывалъ, чтобы маленькую сумочку нельзя было рукою съ
земли поднять.
Слѣзъ онъ съ коня, ухватился за сумочку обѣими руками, приподнялъ ее
СВЯТОГОРЪ.
15
повыше колѣнъ... Глядь! самъ-то по колѣна въ землю и ушелъ, по лицу же
не потъ, а кровь потекла.
— Что это у тебя въ сумочкѣ положено?—спросилъ онъ прохожаго,—
скажи мнѣ, не утаи, я такого чуда и не видывалъ; силы-то мнѣ не занимать
стать, дубье, корье изъ земли выворачиваю, а теперь такой песчинки съ земли
поднять не могу.
— Коли знать хочешь,—отвѣчалъ прохожій,—такъ я тебѣ скажу: въ су-
мочкѣ у меня тяга земная.
— А какъ тебя самого-то звать, величать?
— А зовутъ меня Микула Селяниновичъ.
— Скажи же ты мнѣ, Микулушка Селяниновичъ, повѣдай, какъ мнѣ
узнать судьбу свою?
— А поѣзжай прямоѣзжею дорогою до распутья, потомъ сверни влѣво,
пусти коня во всю прыть и доѣдешь до Сѣверныхъ горъ. У тѣхъ горъ, подъ
высокимъ развѣсистымъ деревомъ стоитъ кузница. Живетъ тамъ кузнецъ, у
него и спроси про судьбу свою.
2. Женитьба Святогора.
Поѣхалъ Святогоръ, какъ ему было приказано, дорогою прямоѣзжею,
свернулъ, гдѣ было указано, и пустилъ коня во всю,прыть лошадиную. Началъ
добрый конь богатырскій поскакивать, рѣки, моря перепрыгивать, широкія
долины промежъ ногъ пускать.
Три дня, три ночи ѣхалъ Святогоръ, наконецъ, доѣхалъ до Сѣверныхъ
горъ. Видитъ: стоитъ высокое, развѣсистое дерево, а подлѣ него кузница.
Пылаетъ огонь въ жерлѣ, раздуваетъ кузнецъ мѣха и куетъ два тонкихъ
волоса. Подивился Святогоръ на искусную работу и спрашиваетъ:
— Кузнецъ, что же это ты куешь?
Отвѣчаетъ ему кузнецъ:
— Я кую судьбину, кому на комъ жениться.
— Ну, такъ скажи мнѣ мою судьбину: на комъ мнѣ жениться?
— Твоя невѣста, славный богатырь, въ царствѣ Поморскомъ, въ пре-
стольномъ городѣ; только лежитъ она тридцать лѣтъ больная, въ гноищѣ.
Призадумался Святогоръ. Не хочется ему жениться на больной. „Дай,
16
СВЯТОГОРЪ.
думаетъ, съѣзжу въ царство Поморское и, если правду говоритъ кузнецъ,
убью эту дѣвушку, вотъ и не придется на ней жениться".
Поѣхалъ богатырь въ Поморское царство, разыскалъ престольный городъ
и вошелъ въ ветхую избенку, гдѣ лежала его суженая.
Какъ увидѣлъ ее, ужаснулся: лежитъ она въ избенкѣ одна-одинешенька,
и на всемъ тѣлѣ у нея точно кора наросла, а сама и не шевелится.
Вынулъ Святогоръ пятьсотъ рублей, положилъ на столъ, обнажилъ булат-
ный вострый мечъ, хватилъ дѣвушку въ грудь разъ, другой, третій, не взгля-
нулъ на нее, вышелъ, вскочилъ на коня и уѣхалъ къ себѣ на Святыя горы.
„Отдѣлался, думаетъ, отъ такой невѣсты!"
А дѣвушка, тѣмъ временемъ, проснулась, смотритъ: кора съ нея свали-
лась, и стала она такою красавицей, какой никогда еще на бѣломъ свѣтѣ не
видывали: ростомъ высокая, статная, походочка мелкая, очи яснаго сокола,
брови черна соболя, румянецъ, что зорька утренняя, тѣло, что снѣгъ, бѣлое.
Увидѣла дѣвушка пятьсотъ рублей на столѣ. „Вотъ, думаетъ, счастье
Богъ послалъ!" Стала она на тѣ деньги торговать и нажила несчетную золотую
казну, построила корабли, нагрузила ихъ товарами драгоцѣнными и пустилась
по морю по синему искать счастья-удачи въ далекихъ странахъ.
Куда ни пріѣдетъ, всѣ бѣгутъ товары раскупать, на красавицу невиданную,
неслыханную любоваться. Доѣхала она до Святыхъ горъ и прошелъ объ ней
слухъ по всему царству. Пришелъ и Святогоръ взглянуть на диво-дивное; какъ
взглянулъ, такъ и подумалъ: „Вотъ эта невѣста по мнѣ, эту за себя сосватаю!"
Полюбился и богатырь дѣвицѣ, поженились они, и стала жена Святогора про
свою прежнюю жизнь разсказывать, какъ она тридцать лѣтъ лежала, корой по-
крытая, какъ вылѣчилась и стала торговать на тѣ пятьсотъ рублей, что незна-
комый богатырь ей оставилъ.• Слушалъ Святогоръ, слушалъ и говоритъ:
— Да, вѣдь, это я и былъ.
Подивились они вмѣстѣ, что отъ судьбы своей никакъ не уйдешь, и стали
жить да поживать на Святыхъ горахъ.
«
5. Встрѣча съ Ильею.
Ѣздилъ какъ-то Илья-богатырь по чистому полю и заѣхалъ ко Святымъ
горамъ. ' -
Бродитъ по утесамъ и день, и два, усталъ, раскинулъ шатеръ бѣлаго по-
СВЯТОГОРЪ.
17
лотна, привязалъ у входа своего богатырскаго коня и уснулъ ни много, ни мало—
на двѣнадцать дней. Вдругъ слышитъ во снѣ, храпитъ его. бурушко, ржетъ,
копытомъ землю роетъ и говоритъ ему человѣчьимъ голосомъ:
— Ай же ты, Илья, свѣтъ, Ивановичъ, спишь ты, прохлаждаешься, бѣды
надъ собою не чуешь: ѣдетъ къ-шатру Святогоръ-богатырь; спусти-ка меня
скорѣе въ чистое поле, а самъ полѣзай на сырой дубъ.
Послушался Илья своего вѣрнаго товарища, спустилъ его, а самъ на дубу
спрятался. Видитъ: ѣдетъ богатырь выше лѣса стоячаго, головой упирается
въ облако ходячее, за плечами у него хрустальный ларецъ. Слѣзъ Святогоръ
съ коня, отперъ ларецъ золотымъ ключомъ, вышла красавица, жена богатыр-
ская, что зорька на небѣ; раскинули они шатеръ, разложила красавица скатерти
браныя, разставила яства сахарныя, питья медовыя,—стали они ѣсть, пить,
а Илья сидитъ на дубу, не шелохнется.
Увидѣла его жена богатырская, побоялась, чтобы мужъ не убилъ богатыря
и спрятала его вмѣстѣ съ конемъ къ Святогору въ карманъ.
Сидитъ Илья въ богатырскомъ карманѣ и день, и два, возитъ его Святогоръ,
самъ того не вѣдаетъ. Тяжело стало коню богатырскому, не подъ-силу, сталъ
онъ на третьи сутки спотыкаться, стали у него подгибаться ноги его быстрыя.
Разсердился Святогоръ на своего вѣрнаго товарища, хватилъ его со всей своей
силы богатырской плетью по крутымъ бедрамъ, крикнулъ на него громкимъ голосомъ:
— Что ты, травяной мѣшокъ, спотыкаешься?
Отвѣчаетъ ему конь:
— Какъ мнѣ не спотыкаться? До сихъ поръ я возилъ одного только бо-
гатыря да жену его богатырскую, а теперь вотъ ужъ третьи сутки вожу двухъ
сильныхъ, могучихъ богатырей да, еще и коня богатырскаго.
Удивился Святогоръ, сунулъ руку въ карманъ, а тамъ и вправду богатырь
съ конемъ шевелятся.
Вытащилъ Святогоръ Илью изъ кармана, сталъ его спрашивать, допытывать:
— Ты откуда родомъ, какъ тебя звать?
Назвался Илья.
— А зачѣмъ къ намъ на Святыя горы пожаловалъ?
— Да захотѣлось мнѣ повидать Святогора-богатыря.
— Ну, я самый и есть Святогоръ; давай, побратаемся, я тебя научу
всѣмъ похваткамъ-поѣздкамъ богатырскимъ.
Русскіе богатыри. Пзд. 4-е. 3
18 святогоръ. /
_ _ - — - -- » _ _ __ __ - — — _ ... —
Кликнулъ Илья своего коня, поѣхали они вмѣстѣ по Святымъ горамъ.
Научилъ Святогоръ Илью всѣмъ похваткамъ-поѣздкамъ богатырскимъ,
звалъ его меньшимъ братомъ, дѣлилъ съ нимъ хлѣбъ-соль, пилъ изъ одного ковша.
Ѣдутъ они путемъ-дорогою и наѣхали на огромный гробъ. Стоитъ гробъ,
весь изъ камня высѣченъ, а подлѣ крышка лежитъ.
— Давай,—говоритъ Святогоръ,—примѣримся, для кого этотъ гробъ изго-
товленъ: кому изъ насъ придется впору, для того онъ и есть. Полѣзай-ка ты,
Илья, впередъ...
Полѣзъ Илья; легъ въ гробъ, нѣтъ, не приходится: и широкъ, и длиненъ
гробъ, и высокъ не въ мѣру. ,
— Ну,—говоритъ Святогоръ,—видно, мнѣ въ него ложиться.
Легъ, протянулъ ноги, гробъ пришелся какъ-разъ по немъ.
— Гробъ-то, вѣдь, точно нарочно для меня сдѣланъ, — говоритъ онъ
Ильѣ.—Ну-ка, меньшій братецъ, сослужи мнѣ службу, закрой меня крышкою.
— Нѣтъ, старшій братъ, вижу я, ты не малую шутку пошутить задумалъ,
заживо себя хоронить собрался; не подниму я крышки, не закрою тебя.
Тогда Святогоръ самъ привсталъ, поднялъ- крышку и закрылъ ею гробъ.
Какъ только сошлись края, такъ и срослись вмѣстѣ.
Силится Святогоръ поднять крышку, не можетъ: заросъ гробъ, давитъ бо-
гатыря, не совладать ему со своею судьбиною. Бился онъ, бился, проситъ Илью:
— Братецъ меньшой, душно мнѣ, знать конецъ мой приходитъ, попробуй
поднять крышку.
Пробуетъ и Илья, нѣтъ, куда ему! Срослась крышка съ гробомъ, ничего
съ нею не подѣлаешь.
— Возьми, Илья, мой мечъ-кладенецъ,—проситъ Святогоръ,—попробуй
разрубить крышку поперекъ.
Взялся Илья за богатырскій мечъ, силился, силился, не можетъ и припод-
нять его; не то что крышку рубить.
— Нагнись ко гробу,—говоритъ Святогоръ,—я дохну на тебя своимъ
духомъ богатырскимъ.
Нагнулся Илья, дохнулъ на него Святогоръ и почуялъ онъ въ себѣ силы
втрое противъ прежняго.
Поднялъ онъ тогда мечъ-кладенецъ, взмахнулъ имъ надъ крышкою,—опу-
стился мечъ, зазвенѣлъ о камень, глядь, а изъ-подъ него поперекъ гроба же-
лѣзная полоса проросла...
Замолкъ богатырь, замерли слова его, а Илья все стоитъ, слушаетъ,
опершись на мечѣ-кладенецъ. . .
20
СВЯТОГОРЪ.
— Душно мнѣ, меньшій братъ, — взмолился Святогоръ, — попробуй еще
ударить вдоль по крышкѣ.
Ударилъ Илья и вдоль крышки, изъ-подъ меча даже искры посыпались,
и опять выросла желѣзная полоса.
— Охъ, тяжко мнѣ,—стонетъ Святогоръ,—наклонись-ка ко мнѣ, меньшій
братъ, я дохну на тебя своимъ духомъ богатырскимъ и передамъ тебѣ всю
свою силушку великую.
— Нѣтъ, не надо, старшій братъ,—-отвѣчаетъ Илья,—довольно съ меня
и этой силы, а если ты передашь мнѣ всю свою силушку богатырскую, такъ
и меня земля носить перестанетъ, какъ тебя.
— Ну, хорошо же ты сдѣлалъ, Илья, что не послушалъ меня: я бы дох-
нулъ на тебя мертвымъ- духомъ, и ты бы умеръ вмѣстѣ со мною. Прощай, мой
названный меньшій братъ, владѣй моимъ мечомъ-кладенцомъ, владѣй моей силою,
а коня моего привяжи ко гробу: кромѣ меня никто съ этимъ конемъ не справится.
Замолкъ богатырь, замерли слова его, а Илья все стоитъ, слушаетъ, опер-
шись на мечъ-кладенецъ, все думаетъ, не скажетъ ли ему старшій братецъ
еще хоть словечко... Нѣтъ, затихли слова богатырскія, пропала мощь-сила за-
вѣтная, а изъ щелки гробовой мертвый духъ пошелъ.
Опоясалъ тогда Илья мечъ-кладенецъ, привязалъ коня Святогорова ко
гробу, положилъ передъ гробомъ три земныхъ поклона глубокихъ, смахнулъ
слезу горючую и поѣхалъ на Святую Русь, къ своему князю кіевскому, ла-
сковому Солнышку-Владимиру.
МИХАЙЛО потыкъ.
пять у князя Владимира пиръ горой; всѣ богатыри
въ сборѣ, пируютъ, веселятся, потѣшаются...
А Красное Солнышко по гриднѣ столовой по-
хаживаетъ, то тому, то другому богатырю службы
раздаетъ.
Наливалъ князь чару зелена вина, ковшъ меду
сладкаго, подносилъ старшему богатырю, Ильѣ Му-
ромцу:
— Илья Муромецъ, свѣтъ, Ивановичъ, ты
съѣзди-ка на горы Сорочинскія, побей силу невѣрную, татарскую.
Наливалъ вторую чашу, подносилъ второму богатырю, молодому Добрынѣ
Никитичу:
— Эй ты, молодой Добрынюшка Никитичъ, ты отправься-ка за море, за
синее, ты прибавь-ка намъ земельки святорусской, чтобы было съ кого брать
дани не малыя.
Третью чару подносилъ онъ душечкѣ богатырю Потыку, Михайлу Ивановичу:
— Ты съѣзди-ка, душечка, Михайло Потыкъ, въ Подолье Лиходѣево, ты
возьми-ка съ Лиходѣя даней-выходовъ за двѣнадцать лѣтъ съ половиною.
Приняли богатыри чаши одною рукою, выпили сразу, не поморщились, сѣд-
лали скоро-наскоро своихъ богатырскихъ коней, поѣхали по чистому полю
каждый въ свою сторону, исполнять службу княжескую.
22 МИХАЙЛО потыкъ.
Какъ пріѣхалъ Михайло Потыкъ въ землю Лиходѣеву, раскинулъ онъ ша-
теръ бѣлаго полотна на зеленыхъ лугахъ, на травѣ шелковой. Надѣлъ онъ на
шатеръ маковку краснаго золота: днемъ маковка, что солнце сіяетъ, ночью не
уступитъ свѣтлому мѣсяцу. У Лиходѣя Лиходѣева была дочь, Марья Лиходѣевна,
хитрая дѣвушка, всякому колдовству ученая.
Увидѣла она шатеръ въ полѣ и просится у отца:
— Отпусти меня, батюшка, что-то прискучило сидѣть въ теремѣ, погуляю
я въ чистомъ полѣ съ нянюшками, съ мамушками, съ сѣнными дѣвушками.
Отпустилъ ее отецъ. Разбрелись по чистому полю нянюшки, мамушки и
сѣнныя дѣвушки, а Марья Лиходѣевна прокралась къ шатру посмотрѣть, что
тамъ дѣется.
Спитъ богатырь въ шатрѣ, похрапываетъ, смотритъ на него въ щелку
дѣвица, посматриваетъ, а богатырскій конь о земь копытомъ бьетъ и говоритъ
человѣчьимъ голосомъ:
— Спишь ты, Михайло Потыкъ Ивановичъ! А у шатра-то твоего дѣ-
вица-красавица стоитъ...
Вскочилъ Потыкъ на ноги, вышелъ изъ шатра—не видитъ дѣвицы, одни
лебеди да гуси по заводямъ плаваютъ. Присмотрѣлъ онъ лебедку-золотое перо,
голова у лебедки унизана нитями золотыми, перевита каменьями самоцвѣтными,
скатнымъ жемчугомъ.
„Вотъ эту лебедку намѣчу да и подстрѣлю*4.—думаетъ витязь; натянулъ
лукъ, насадилъ стрѣлу, мѣтитъ въ лебедь бѣлую, золотое перо, а лебедь-то подня-
лась высоко, высоко, покружилась да и спустилась передъ самымъ Михайломъ
на землю, обернулась красною дѣвицей, Марьей Лиходѣевной, и говоритъ ему:
— Не стрѣляй въ меня, молодецъ, а вези меня на святую Русь, окрести
въ православную вѣру да и женись на мнѣ.
Понравилась ему дѣвица, и дали они другъ другу зарокъ: какъ женятся,
кто первый изъ нихъ умретъ, съ тѣмъ и другого въ могилу живьемъ зако-
пать.
Не поѣхалъ Михайло Потыкъ за даныо, а взялъ съ собою Марью-Лебедь
Бѣлую и вернулся въ Кіевъ.
Наѣзжаетъ въ чистомъ полѣ Илью Муромца и Добрыню Никитича, ве-
зетъ съ собою Илья добычи, золота, серебра цѣлую кучу, везетъ и Добрыня
дани не мало, что впередъ забралъ съ покоренныхъ земель, только одинъ
• МИХАЙЛО потыкъ.23
Михайло Потыкъ, свѣтъ, Ивановичъ, не везетъ ни золота, ни серебра, а ве-
детъ за руку одну свою Лебедь Бѣлую.
— Какъ же ты на глаза къ Солнышку покажешься? — говорятъ ему бо-
гатыри,—съ чѣмъ ты въ Кіевъ явишься? Мы дадимъ тебѣ золота и серебра,
отъ своихъ богатствъ отдѣлимъ...
— Не давайте мнѣ, братцы, не надо мнѣ ни золота, ни серебра, а свезу
я одну Марью-Лебедь Бѣлую, съ нею и покажусь на глаза къ Солнышку.
Пріѣхали богатыри: Илья Муромецъ со своею добычею, Добрыня съ
данью; отдали Владимиру, поклонились, прочь пошли.
Увидалъ Владимиръ Михайла съ его невѣстою, обласкалъ ихъ, говоритъ:
— Это мнѣ больше по-сердцу, чѣмъ если бы ты мнѣ дани привезъ; я
и тѣхъ-то богатырей послалъ, думалъ, что они поженятся...
Сдѣлалъ Владимиръ свадебный пиръ, и зажилъ Михайло съ молодою же-
ною, о зарокѣ не'думаючи.
Посылаетъ его Владимиръ опять за море:
— Ты съѣзди-ка, душечка, Михайло Потыкъ, за сине море, къ царю
Налету Налетовичу, ты свези ему дани за двѣнадцать лѣтъ...
— А зачѣмъ мнѣ везти дани за двѣнадцать лѣтъ? й съѣзжу къ нему и
безъ золота, безъ серебра...
Поѣхалъ богатырь къ Налету Налетовичу, пріѣхалъ да и говоритъ ему:
— й посланъ изъ Кіева, отъ Владимира Краснаго Солнышка, везу тебѣ
дани за двѣнадцать лѣтъ.
— А гдѣ же у тебя дань?—спрашиваетъ Налетъ Налетовичъ.
— Да была она собрана все монетою мѣдною, на телѣгахъ отправлена,
телѣги-то въ дорогѣ поизломались, вотъ мужики и чинятъ ихъ, еще не до-
ѣхали.
Обрадовался Налетъ Налетовичъ.
— На радостяхъ, Михайло Потыкъ Ивановичъ, будемъ мы съ тобою
играть въ такую игру, въ какую бы у васъ на Руси стали играть...
— Ау насъ на Руси стали бы играть на дощечкѣ дубовой, въ шашки
кленовыя.
— Давай играть въ шашки.
Стали играть, Налетъ-то и проигралъ послу, уже не то что дани за двѣ-
надцать лѣтъ, а и своей казны не мало.
24
МИХАЙЛО потыкъ.
Вдругъ прилетѣли на окно два голубочка и заворковали:
— Михайло, свѣтъ, Ивановичъ, сидишь ты, въ шашки поигрываешь, а
невзгодушки надъ собой не чуешь: умерла твоя хозяюшка, нѣтъ на свѣтѣ
больше Марьи-Бѣлой Лебеди.
Вскочилъ Михайло, бросилъ шашки на полъ, такъ что вся доска въ дре-
безги разлетѣлась, позабылъ и про выигрышъ, вскочилъ на коня и крикнулъ:
— Ой ты, конь мой ретивы.* !< -.а ты везъ меня три мѣсяца, а отсюда
неси меня три часа, черезъ три чаѵу-доставь меня въ Кіевъ, рѣки, озера пе-
рескакивай, широкія поля-разд^гья промежъ ногъ пускай Г* <
Летитъ конь, что стрѣла поспѣлъ черезъ три часа въ Кіевъ,
встрѣчаютъ Михаила его бра’ . гажулные, Илья Муромецъ да Добрыня Ни-
КИТИЧЪ.
— Гдѣ моя жена, Лебедь т' .ѵ-1 спросилъ онъ.
— Умерла твоя жена, братецъ названный, съ вечера разболѣлась, а въ
ночи и не стало ея.
Вздохнулъ Михайло Потмй» "йЙіошелъ дѣлать колоду изъ бѣлагс хуба,
такую колоду, чтобы двое ль неи’ -ігулѴі • и - стоя стоять* и сидя сидъть, и
лежа лежать.
Готова колода, что изба стотлтгт ь ’
Взялъ тогда Михайло съ зоной хлѣба пи много, ни мало, на три мѣ-
сяца. Привезли тѣло на саняхъ къ церкви, спустили въ сырую землю вмѣстѣ
съ мертвымъ тѣломъ и .ліхайла П&йммі/'клали съ нимъ его оружіе, сбрую,
спускали въ яму и коня его богатырскаго. Ёзялъ^Михайло въ могилу клещи
и пруты желѣзные да свѣчу воска яраго, большую св&чу,4^ малую, 'тобъ
горѣла она три мѣсяца.
Живетъ Михайло подъ землею три мѣсяца, прошли три мѣсяца какъ
одинъ день; стоитъ богатырь надъ мертвою женою цѣлый день до полуночи.
Вдругъ, въ полночь приползла въ могилу змѣя лютая подколодная,
хочетъ сосать Марыо-Лебедь Бѣлую. Какъ ухватилъ тутъ Михайло змѣю
клещами за пасть и сталъ ее сѣчь желѣзными прутьями, самъ приг вари-
ваетъ:
— Задавлю я теб^ лютая змѣя, пещерная, изведу и твоихъ двѣнадцать
дѣтенышей.
Взмолилася змѣя:
МИХАЙЛО ПОТЫКЪ.
25
— Не губи меня, могучій богатырь, принесу я тебѣ живой воды — ожи-
вишь свою богатырскую жену, дай мнѣ только сроку три года...
Не слушаетъ ее Михайло, бьетъ да приговариваетъ:
— А коли хочешь живою остаться, принеси-ка мнѣ воды черезъ три
часа.
— Принесу и черезъ три часа, только пусти...
— Оставь мнѣ твоего змѣеныша порукою.
Отдала змѣя змѣеныша, а Михайло положилъ его подъ каблукъ и раз-
давилъ.
— Почто ты раздавилъ мое дитя?—застонала змѣя.
— А чтобы ты меня не обманула: принесешь скорѣй воды, и змѣенышъ
будетъ живъ, и Марью-Лебедь Бѣлую оживишь.
Поползла змѣя, и черезъ три часа принесла живой воды, прыснула на
змѣеныша — зашевелился и ожилъ змѣенышъ.
Тогда и Михайло Потыкъ прыснулъ водою на мертвую; потянулась Ле-
бедь Бѣлая, зѣвнула, встала и говоритъ:
— Долго я спала, а проснулась скорешенько.
Случилось это какъ-разъ въ воскресенье; идутъ отъ обѣдни богатыри,
слышатъ, кричитъ подъ землею Михайло Потыкъ, такъ что земля дрожитъ.
Отрыли его съ колодою: вышелъ онъ изъ колоды и ведетъ за собой
Марью-Лебедь Бѣлую. Подивился народъ, прошелъ слухъ о Марьѣ безсмерт-
ной изъ конца въ конецъ по всей землѣ: встала-то она изъ земли еще краше,
чѣмъ прежде, что заря утренняя, и стали про нее говорить, что такой дру-
гой красавицы и на свѣтѣ нѣтъ.
Наѣхали на горы Сорочинскія сорокъ царей, сорокъ царевичей, сорокъ
королей и сорокъ королевичей и посылаютъ пословъ въ Кіевъ, къ князю Вла-
димиру:
— Хотимъ мы,— говорятъ,—чтобы князь отдалъ вамъ чудесную краса-
вицу, о которой слава по всей землѣ прошла, а не отдастъ добромъ, мы ее
съ бою возьмемъ, тогда и Кіеву не сдобровать.
Закручинился Красное Солнышко, говоритъ Михайлѣ Потыку:
— Отдай, пожалуйста, душечка, Михайло Потыкъ, свѣтъ, Ивановичъ,
жену свою царевичамъ, королевичамъ, неужели изъ-за нея одной всѣмъ намъ
пропадать?..
Русскіе богатыри. Изд. 4-е.
4
26 МИХАЙЛО потыкъ.
Нахмурился богатырь:
— Ты отдай-ка лучше'свою-княгиню, Апраксію прекрасную, а я съ же-
ной своей ни за что не разстанусь, развѣ силой возьмете.
Надѣлъ онъ сверхъ латъ женское платье, спряталъ подъ платьемъ свой
мечъ-кладенецъ, осѣдлалъ коня и поѣхалъ на горы Сорочинскія. Коня оста-
вилъ подъ дубомъ, взялъ свой лукъ и пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ на лугу
расположились пріѣзжіе царевичи съ королевичами.
— Здравствуйте, — говоритъ, — сорокъ царей, сорокъ царевичей, сорокъ
королей, сорокъ королевичей I Я Марья-Лебедь Бѣлая. Много васъ наѣхало,
за кого же мнѣ замужъ идти? Если вы изъ-за меня заспорите, такъ много
будетъ у васъ драки, много крови прольете, а достанусь я, все-таки, одному;
такъ ужъ лучше я разстрѣляю стрѣлки по чистому полю, а вы побѣгите
искать; кто первый мнѣ принесетъ стрѣлку, за того я и замужъ пойду.
Разстрѣлялъ Михайло по чистому полю столько стрѣлокъ, сколько жени-
ховъ наѣхало, разбѣжались царевичи съ королевичами, бѣгаютъ, ищутъ
ссорятся, а Михайло сидитъ въ своемъ шатрѣ да поджидаетъ: который при-
бѣжитъ со стрѣлкой въ шатеръ, тому онъ голову отрубитъ да и положитъ
подъ шатеръ — такъ ихъ всѣхъ и перевелъ, ни одного- въ живыхъ не оста-
лось.
Пріѣзжаетъ въ Кіевъ, а тамъ ждетъ его нерадостная вѣсть: пока онъ
сражался съ царевичами да съ королевичами, жену его, Марью-Лебедь Бѣлую,
увезъ царь Вахрамей Вахрамеевичъ въ Волынскую землю.
Бросился Михайло, не пивши, не ѣвши, за нимъ въ погоню. Полетѣлъ
конь его богатырскій черезъ горы и долы, черезъ поля и лѣса, и настигли
они1 Вахрамея у самаго его царства Волынскаго. Смотритъ Марья въ трубку
подзорную, серебряную, видитъ, мчится по полю ея мужъ Михайло Потыкъ:
не любъ онъ ей показался, захотѣлось ей царицей пожить въ богатомъ
Вахрамеевомъ царствѣ и задумала она черную думу. Наливаетъ она чару
зелена вина, а туда сыплетъ зелья соннаго и выходитъ изъ шатра съ низ-
кимъ поклономъ:
— Здравствуй, душечка, Михайло Потыкъ, сударь, Ивановичъ! Стоско-
валася я по тебѣ, богатырю, не могу ни пить, ни ѣсть... Вахрамей царь
увезъ меня насильно, я бы безъ тебя и жива пе осталась! Выпей на радо-
стяхъ чару зелена вина, а потомъ и поѣдемъ въ Кіевъ...
МИХАЙЛО ПОТЫКЪ» 27
Сдался Михайло на ея льстивыя рѣчи, соскочилъ съ коня, схватилъ чару
одною рукой, выпилъ однимъ духомъ да и свалился какъ снопъ на землю, одо-
лѣлъ его чародѣйскій сонъ. А Марья-Лебедь Бѣлая не дремлетъ; схватила
богатыря за русыя кудри, перебросила черезъ плечо и проговорила:
— Гдѣ лежалъ Михайло Потыкъ, тамъ будь теперь бѣлъ горючій ка-
мень!.. А какъ пройдетъ три года времени, ты уйди, камень, въ мать сырую
землю...
Сталъ богатырь камнемъ, а Марья осталась съ царемъ Вахрамеемъ въ
его Волынскомъ царствѣ.
Много ли, мало ли прошло времени, - стосковались о Михаилѣ Потыкѣ его
братья: названные, Илья съ Добрынею.
— Дай,—говорятъ,—пойдемъ въ Волынскую землю, спросимъ, гдѣ могила
Михайлы Потыка, поклонимся хоть его праху богатырскому.
Одѣлись они нищими каликами, подошли къ рубежу Волынской земли, а
навстрѣчу имъ идетъ третій калика, старенькій такой странничекъ, сѣденькій.
— Возьмите,—говоритъ,—меня въ товарищи.
Согласились «они и пошли втроемъ въ Вахрамеево царство.
Подошли къ окошку косящатому и просятъ милостыни.
Выглянула Марья въ окошко и говоритъ Вахрамею:
— Зови скорѣе каликъ въ палаты наши бѣлокаменныя, угости их"> на
славу, отпусти ихъ съ великою почестью, потому что это не калики, а русскіе
могучіе богатыри.
Послушался ея Вахрамей, привелъ каликъ въ свои палаты, напоилъ, на-
кормилъ досыта, а на другой день посылалъ слугъ въ свои погреба глубокіе
за золотомъ, серебромъ и велѣлъ положить каликамъ полныя сумы всякаго
богатства.
Пошли калики, а старикъ, что съ ними въ товарищи напросился, впереди
ихъ, дорогу показываетъ. Довелъ онъ ихъ до того мѣста, ідѣ Потыкъ окаме-
нѣлъ, остановился у камня и говоритъ:
— Ну, добрые молодцы, давайте теперь наше богатство дѣлить.
Высыпали они все изъ сумокъ, незнакомый калика и сталъ на равныя доли
дѣлить, и видитъ Илья Муромецъ, что онъ на четыре кучки раскладываетъ.
— Что же это ты, старинушка, на четыре доли дѣлишь? Насъ, вѣдь,
трое, кому же четвертая доля будетъ?
28
МИХАЙЛО ПОТЫКЪ.
— А тому будетъ четвертая доля, кто изъ этого камня богатыря сдѣ-
лаетъ, брата вашего названнаго,—отвѣчалъ калика.
— Батюшка, калика незнакомый, — взмолился ему Илья Муромецъ, —
если можешь ты изъ этого камня сдѣлать нашего душечку Михаила Потыка,
такъ бери за это и всѣ четыре части, намъ не нужно ни одной денежки!..
Взялъ тогда старикъ камень, приподнялъ его одной рукой и бросилъ
черезъ Плечо, а самъ приговариваетъ:
— Стань ты, бѣлъ горючъ камень, снова богатыремъ!..
И лежитъ на землѣ вмѣсто камня Михайло Потыкъ, потягивается:
— Долго,—говоритъ,—я, братцы, проспалъ.
— Кабы не я,—говоритъ калика,—и вѣчно бы тебѣ тутъ спать: когда
будешь въ Кіевѣ, молись Николѣ Можайскому...
Какъ сказалъ, такъ и пропалъ, только казна Вахрамеева на камнѣ оста-
лась. Вскочилъ тутъ Михайло на рѣзвыя ноги и первымъ дѣломъ богатырей
спрашиваетъ:
— А гдѣ же моя молодая жена?
— Жена твоя у Вахрамея, въ Волынской землѣ,—отвѣчаютъ богатыри.
— Ну, такъ прощайте, братцы, я пойду ее отыскивать, — сказалъ онъ и
зашагалъ- по чистому полю къ рубежу Вахрамееву.
Пришелъ на широкій Вахрамеевъ дворъ и кликнулъ жену во весь свой
богатырскій голосъ. Услышала Марья его голосъ, задрожала, заметалась и
опять худое дѣло надумала.
Бѣжитъ она къ нему навстрѣчу, въ рукахъ держитъ ковшъ съ чародѣй-
скимъ питьемъ и говоритъ ему:
— Свѣтъ ты мой, государь Михайло Ивановичъ, ужъ какъ же я тебя
долго ждала, не могла ни пить, ни ѣсть. Не я тебя горючимъ камнемъ сдѣ-
лала, все это Вахрамей виноватъ.
Повѣрилъ ей опять Потыкъ богатырь, выпилъ ковшъ, и опять на него
сонъ нашелъ, а она стащила его въ глубокій погребъ да и прибила за руки,
за ноги къ стѣнѣ, хотѣла еще въ сердце ему большой гвоздь вбить, да при
рукахъ не было, она и побѣжала большого гвоздя искать.
Между тѣмъ, Вахрамеева дочь, Настасья, видѣла, какъ Марья соннаго
богатыря въ погребъ тащила',а взяло ее любопытство посмотрѣть, что за бога-
тырь такой, она и отпросилась у отца:
МИХАЙЛО ПОТЫКЪ.
29
— Пусти, батюшка, я только посмотрю, какой такой богатырь.
Спустилась въ погребъ, а Михайло уже' проспался, увидѣлъ дѣвицу и
проситъ ее: . ..
— Сними меня со стѣны, не погуби...
Жалко ей стало богатыря.
— А убьешь Лебедь Бѣлую и возьмешь меня замужъ?—спрашиваетъ.
Обѣщалъ Михайло, и сняла его дѣвица: ногтями гвозди повытащила,
вмѣсто же него прибила на стѣну мертваго татарина, что тутъ же въ погребѣ
валялся. Потомъ накинула ему Настасья на голову шубку свою соболью и
ведетъ его къ себѣ въ теремъ. Попался ей Вахрамей навстрѣчу.
— Кого это ты ведешь, дочка?
— Да я взяла съ собою служаночку, а она испугалась богатыря, вотъ я
ее и прикрыла шубкою.
Живетъ Михайло въ теремѣ третій мѣсяцъ, ходитъ за нимъ Настасья,
раны его залѣчиваетъ. Заросли раны, и спрашиваетъ она его:
— Ну что, чуешь ли ты въ себѣ свою прежнюю силу?
— Кабы мнѣ латы да мечъ, да добраго коня, я бы ни отца твоего, ни
слугъ не побоялся.
— Добуду я тебѣ и коня, и оружіе, и латы,—сказала Настасья.
Знала она, что есть у отца припрятаны конь, латы и мечъ богатырскіе
и задумала ихъ достать. Притворилась она, что занемогла: лежитъ, ни рукой,
ни ногой не пошевельнетъ. Пролежала такъ день, два, Вахрамей не знаетъ,
чѣмъ ей помочь, хочетъ уже знахарей скликать, а дочка ему и говоритъ:
— Не надо, батюшка, знахарей, я сама знаю, чѣмъ меня можно вылѣ-
чить: я ночью во снѣ видѣла, что надо мнѣ на богатырскомъ конѣ богатыр-
скія латы и мечъ повозить, тогда и легче мнѣ станетъ.
Обрадовался Вахрамей, тотчасъ же велѣлъ привести коня, посадить На-
стасью, дать ей латы и мечъ и пустить гулять по полю. А Настасья одѣла
Михаила въ свое платье, да его вмѣсто себя и выпустила съ конемъ въ поле.
Надѣлъ Михайло за городовою стѣною латы и перескочилъ черезъ стѣну прямо
въ городъ: какъ пошелъ рубить да колоть, такъ всѣ и разбѣжались, а онъ
прямо проѣхалъ къ Вахрамею, схватилъ его и разстрѣлялъ на воротахъ.
Видитъ Марья бѣду неминучую, опять вышла къ нему навстрѣчу съ
зельемъ, опять его уговариваетъ:
30 МИХАЙЛО потыкъ.
— Здравствуй, Михайло, срѣтъ, Ивановичъ, выпей зелена вина, прости
ты меня въ моей глупости, да и поѣдемъ въ Кіевъ...
Совсѣмъ было уже Михайло за зелье взялся, хочетъ пить, а Настасья
Вахрамеевна отворила свое окошечко косящатое и кричитъ:
— Аль забылъ свое обѣщаніе, богатырь? И себя, и меня сгубить хо-
чешь... т
Взглянулъ Михайло вверхъ на окошечко, оттолкнулъ чару такъ, что все
зелье выплеснулось, выхватилъ мечъ-кладенецъ, взмахнулъ имъ, и покатилась
голова Марьи-Бѣлой Лебеди...
Женился Михайло на Настасьѣ, увезъ ее въ Кіевъ и зажилъ съ той поры
припѣваючи.
11111,1,111111; іі и г іШ! і1 и
Су^линт’ш Одиринтьшічх.
Дунди Понотх. — Ялсшл Попоьичх. — Докоына Никитича.
Пблііх Игнлтьекнчх.
СУХМАНТІЙ ОДИХМАНТЬЕВИЧЪ.
ируетъ ласковый князь Владимиръ въ своемъ
высокомъ теремѣ: много къ нему гостей по-
наѣхало, все богатыри да витязи, а всѣхъ
краше самъ Солнышко-князь, похаживаетъ по
гриднѣ да кудрями потряхиваетъ, смотритъ,
всѣ ли гости сыты, довольны, не обнесли ли
кого чарой зелена вина, яствомъ сахарнымъ,
медомъ, брагою.
Много уже гости пили и ѣли; повара съ
поварятами только успѣваютъ на столъ пода-
вать; повеселѣли витязи, стали хвастать кто силою, кто ловкостью, кто
богатствомъ.
- Одинъ только богатырь Сухмантій Одихмантьевичъ сидитъ за столомъ
молча, до бѣлой лебеди не дотрогивается, зелена вина не пьетъ.
— Что же ты, Сухмантій Одихмантьевичъ, ничего не пьешь и не ѣшь,
ничѣмъ не похваляешься?—спрашиваетъ его князь,—не обидѣлъ ли кто тебя?
не обнесли ли тебя чарою круговою? не посадили ли тебя не по отчинѣ?
— Нѣтъ, князь,—отвѣчаетъ Сухмантій,—чарой меня не обносили, сижу я
по отчинѣ и обидѣть меня некому; а даромъ похваляться не люблю. Если же
хочешь, князь, привезу тебѣ бѣлую лебедку, живую, не раненую.
Всталъ богатырь изъ-за стола, прошелъ въ конюшню, осѣдлалъ своего
Русскіе богатыри. Пзд. 4-е. ®
34
СУХМАНТІЙ ОДИХМАНТЬЕВИЧЪ.
вѣрнаго коня, захватилъ съ собою палицу и ножъ булатный,—поѣхалъ ловить
бѣлую лебедку для князя.
Пріѣхалъ къ синему морю; не плаваютъ ни гуси, ни лебеди, ни, даже,
утицы сѣрыя. Проѣхалъ дальше по берегу, къ другому мѣсту, гдѣ водились
птицы; нѣтъ и тамъ ни гусенка, ни утенка, не то что лебедей. Проѣхалъ и
къ третьему мѣстечку; ничего нѣтъ, и ловить нечего. Задумался тогда витязь:
— Какъ же я поѣду къ Солнышку Владимиру съ пустыми руками? Не
быть мнѣ живу, если не сдержу своего обѣщанія... Попробую-ка проѣхать ко
Днѣпру-рѣкѣ, не посчастливится ли мнѣ тамъ словить бѣлую лебедку, не раненую.
Пріѣхалъ Сухмантій ко Днѣпру и видитъ, что рѣка течетъ не по-старому:
помутнѣла, потемнѣла, вода съ пескомъ смѣшалася.
Удивился витязь, сталъ рѣку выспрашивать:
— Матушка, Днѣпръ-рѣка, почему ты течешь не по-старому, почему ты
помутилась, почему воды твои съ пескомъ смѣшалися?
— Какъ же мнѣ течь по-старому? За мной стоятъ сорокъ тысячъ татаръ-
бусурманъ, строятъ черезъ меня мосты калиновые; что они днемъ настроятъ,
то я ночью вырою... Вотъ я и выбилась изъ силъ, и помутнѣла........
Пришпорилъ своего коня богатырь, взвился конь и перескочилъ черезъ
рѣку. Стоялъ на полѣ дубъ: схватилъ Сухмантій его за вершину, да и вы-
дернулъ съ корнемъ изъ земли.
— Вотъ это будетъ мнѣ дубиночка, съ татарами посчитаться, помѣряться.
Поскакалъ Сухмантій прямо на татаръ и сталъ своею дубиночкою пома-
хивать: гдѣ размахнется, тамъ улица, отмахнется—переулочекъ, такъ и пере-
билъ всѣхъ татаръ, только трое убѣжали и засѣли въ кустахъ, у рѣки.
Какъ поѣхалъ Сухмантій назадъ, подъѣхалъ къ рѣкѣ, татары и пустили
въ него свои стрѣлы. Попали стрѣлы татарскія въ бокъ витязю; онъ ихъ
повынулъ и залѣпилъ раны маковыми листочками, а татаръ убилъ своимъ
кинжаломъ булатнымъ. • • •
Сѣлъ Сухмантій на коня и поѣхалъ въ Кіевъ. Вошелъ онъ въ гридню,
а князь Владимиръ Красное Солнышко уже дожидается его, по гриднѣ
похаживаетъ, кудрями потряхиваетъ.
— Что, Сухмантій, привезъ ли ты мнѣ обѣщанную лебедь? —спрашиваетъ
онъ витязя.
— Не до лебеди мнѣ было, князь: я проѣхалъ ко Днѣпру-рѣкѣ, а тамъ
Попали стрѣлы татарскія въ бокъ витязю. . .
36
СУХМАНТІЙ ОДИХМАНТЬЕВИЧЪ.
стояли сорокъ тысячъ татаровей; шли они къ твоему стольному городу
мостили мосты, да я ихъ всѣхъ перебилъ...
Владимиръ не повѣрилъ Сухмантію, думалъ, что онъ похваляется. Велѣлъ
онъ своимъ слугамъ схватить витязя и заперѳть его въ погреба глубокіе.
Заперли Сухмантія въ погреба, а Владимиръ Красное Солнышко шлетъ дру-
гого богатыря Добрыню Никитича:
— Поѣзжай ко Днѣпру, посмотри, правду ли говоритъ Сухмантій Одих-
мантьевичъ.
Вернулся Добрыня и разсказываетъ князю:
— Пріѣхалъ я ко Днѣпру-рѣкѣ и нашелъ сорокъ тысячъ татаръ: всѣ
лежатъ мертвые, побитые, а у самой рѣки нашелъ и дубиночку Сухмантьеву,
вся она раскололась въ щепы, вотъ привезъ ее тебѣ показать. Правду ска-
залъ Сухмантій, побилъ онъ татаровей этою дубинкою.
Посмотрѣлъ Владимиръ на дубинку, подивился; свѣсили дубинку, и вы-
тянула она девяносто пудъ.?
Позвалъ тогда князь своихъ слугъ.
— Выводите скорѣе Сухмантія изъ глубокихъ погребовъ, приведите ко
мнѣ, передъ мои ясныя очи, я хочу его пожаловать за его великую услугу:
дамъ ему города съ пригородами,' дамъ ему села съ приселками, дамъ ему
казны, золота, сколько онъ хочетъ.
Пришли слуги къ Сухмантію и сказали ему:
— Выходи, витязь, на свѣтъ Вожій; князь хочетъ тебя жаловать за
твою великую услугу.
Вышелъ Сухмантій изъ погреба, но не пошелъ ко Владимиру: не снесло
его богатырское сердце лютой обиды. Пошелъ богатырь въ чистое поле и сказалъ:
— Не умѣлъ меня Солнышко - Владимиръ князь чествовать, миловать
за мою великую услугу, не видать же ему никогда моихъ ясныхъ очей...
Выдернулъ онъ листочки изъ ранъ и промолвилъ:
— Потеки моя горючая, неповинная кровь, пролейся Сухманъ-рѣкою по
чистому полю!..
Умеръ богатырь и стала его кровь Сухманъ-рѣкою, и течетъ эта рѣка и
понынѣ въ чистомъ полѣ.
А на томъ мѣстѣ богатырю славу поютъ, славу поютъ, честь воздаютъ.
ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ.
——
есело въ теремѣ у ласковаго князя Влади-
мира: пируютъ богатыри и день и два, со
утра до полуночи, со полуночи до раз-
свѣта... Рѣкой льется зелено вино, ручьемъ
текутъ меды сыченые, что горы навалены
на столахъ калачи крупичатые, разсыпчатые,
а яствамъ сахарнымъ, вареньямъ, печень-
ямъ, киселямъ да пирогамъ и счету нѣтъ.
Похаживаетъ по гриднѣ ласковый хо-
зяинъ, Красное Солнышко, кудрями потряхиваетъ, гостей послушиваетъ. А
гости на веселомъ широкомъ пиру поразошлись, поразвеселились, порасхваста-
лись: кто хвалится золотомъ, кто серебромъ, кто скатнымъ жемчугомъ, кам-
нями самоцвѣтными.
Улыбается князь Владимиръ Красное Солнышко, похвальбу слушаетъ.
— Богатыри мои славные, слуги мои вѣрные!—говоритъ онъ имъ,—не
хвалитесь краснымъ золотомъ, чистымъ серебромъ, скатнымъ жемчугомъ:
много у меня въ погребахъ всякихъ богатствъ, да что въ томъ проку? Вы
послушайте лучше слова моего мощнаго, помогите мнѣ думушку мою раз-
думати...
Пріумолкли гости, призатихъ споръ, а князь дальше рѣчь держитъ:
— Все у меня есть, храбрые мои витязи, да нѣтъ одного—нѣтъ кня-
гинюшки лебедушки, съ кѣмъ бы я могъ вѣкъ коротать... Всѣ вы, богатыри
мои, пожепилися, я одинъ не могу найти себѣ жены по плечу, такой, чтобы
и умна была, и привѣтлива, и лицомъ пригожа, и собой статна, такой, чтобы
38
ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ.
всѣмъ вамъ было кому покланятися, а мнѣ было бы съ кѣмъ горе и радость
дѣлить... Знаетъ ли кто изъ васъ такую невѣсту, чтобы пришлась мнѣ по
сердцу? Коли знаете, богатыри да витязи, скажите: кто сосватаетъ мнѣ невѣсту
по душѣ, награжу того помѣстьями, городами съ пригородами, селами съ
приселками, да и казною не обижу...
Замолкъ князь, а гости попритихли, попріуныли, старшіе за среднихъ,
средніе за младшихъ попрятались, а отъ младшихъ и отвѣту нѣтъ.
— Что-жъ, слуги мои вѣрные, отвѣта мнѣ не держите?—спросилъ опять
князь.
Поднялся тогда изъ-за дубоваго стола старый витязь, Пермилъ Ивановичъ,
низко поклонился Красному Солнышку-Владимиру и началъ такую рѣчь:
— Князь-государь! Знаю я тебѣ невѣсту, что лицомъ пригожа, въ тебя
уродилася, очи у нея, что у яснаго сокола, брови чернаго соболя, лицо бѣ-
лое, румяное, ростомъ она статная, походка легкая, что у лани златорогой,
и сидитъ она въ теремѣ у родителя за тридесятью замками, чтобы солнышко
ее не пекло, чтобы буйные вѣтры не обвѣяли, чтобы добрые люди не ви-
дѣли... Вотъ бы была тебѣ невѣста по сердцу, всѣмъ намъ княгиня настоя-
щая... Отецъ ея литовскій король, а имя ей Апраксія... Засылай, князь, по-
словъ, сватайся...
Задумался князь,
— Кого же я пошлю къ литовскому королю?..
— Знаю я, князь, кого тебѣ послать,—отвѣчалъ Пермилъ,—пошли Дуная
Ивановича, не впервой ему въ чужую землю ѣхать, онъ и посломъ бывалъ, и
на рѣчи гораздъ, да и у литовскаго короля свой человѣкъ.
Налилъ тогда Владимиръ чару вина въ полтора ведра, поднесъ ее Дунаю
Ивановичу.
Взялъ тихій Дунай Ивановичъ эту чару одною рукой, выпилъ ее однимъ
духомъ, не поморщился. Разгорѣлося его сердце молодецкое, расходилась сила
богатырская:
— Владимиръ, князь стольно-кіевскій, ѣду я сватать тебѣ невѣсту къ
королю литовскому, знаю я его съ давнихъ поръ, служилъ я у него три
года въ конюхахъ, да три года въ стольникахъ, да еще три года въ ключ-
никахъ; есть у него двѣ дочери: старшая, Настасья Королевична, не живетъ
у отца, а ѣздитъ въ поле, съ богатырями сражается, силою мѣряется; мень-
ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ. 39
♦
шая же, Апраксія Королевична, статна и пригожа, какъ-разъ тебѣ подъ-
стать...
Обрадовался князь:
— Говори, Дунай, чѣмъ мнѣ тебя жаловать, какъ въ дорогу снаряжать?
Дать ли тебѣ городовъ съ пригородами, селъ съ приселками, наградить ли
тебя казною, серебромъ, золотомъ, жемчугомъ, янтаремъ? Срядить ли тебѣ рать*
великую, дружину храбрую? Все я тебѣ дамъ, только добудь мнѣ Апраксію
Королевичну.
— Не нужно мнѣ, князь, ни казны твоей, ни дружины, а назначь ты мнѣ
только во товарищи Добрыню Никитича, и дай намъ съ нимъ двухъ коней
неѣзженыхъ, два сѣдла, двѣ уздечки недержаныя, двѣ плетки нехлестаныя;
намъ вѣдь тамъ не биться, не ратиться...
Послалъ Владимиръ съ Дунаемъ Добрыню,' снарядилъ имъ коней, напи-
салъ грамоту о сватовствѣ королю литовскому; вскочили добрые молодцы на
коней, плетками пріударили, пригикнули, прикрикнули, по тѣхъ поръ ихъ и
видѣли...
Ѣдутъ молодцы ни день, ни два, ѣдутъ они недѣлю, ѣдутъ и другую, нако-
нецъ пріѣхали въ Литву.
Подъѣзжаетъ Дунай Ивановичъ къ широкому королевскому двору, не спра-
шиваетъ ни сторожей, ни придверниковъ, растворяетъ самъ ворота настежь,
слѣзаютъ богатыри съ коней. Добрыня беретъ коней подъ уздцы, въ другой
рукѣ держитъ палицу сарацинскую и остается ждать своего товарища храб-
раго, тихаго Дуная Ивановича.
— Смотри, братъ Добрыня, на гридню королевскую, не спускай ясныхъ
очей съ окошекъ косящатыхъ, чтобы • мнѣ помочь въ срокъ, во-время, чтобы
можно было намъ уѣхать по-добру, по-здорову, если что случится...
Стоитъ могучій Добрыня съ конями на дворѣ, а Дунай Ивановичъ идетъ
прямо въ королевскую гридню.
Литовскій храбрый король сидитъ въ гриднѣ со своими князьями и боя-
рами. Помолился Дунай на передній уголъ, поклонился на всѣ четыре стороны,
а самому королю отвѣсилъ особый, низкій поклонъ.
Узналъ его король, милостиво на него взглянулъ:
— Добро,—говоритъ,—пожаловать, храбрый богатырь, Дунай Ивановичъ!
Аль опять хочешь намъ служить попрежнему?
40 ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ.
— Здравствуй, могучій король храброй Литвы,—отвѣчаетъ Дунай,—не
служить я къ тебѣ пришелъ, не за милостью королевскою, а послалъ меня
къ тебѣ нашъ ласковый князь Владимиръ стольно-кіевскій: хочетъ онъ же-
ниться на твоей меньшой дочери, прекрасной Апраксіи Королевичнѣ, въ чемъ
тебѣ посылаетъ и грамоту свою княжескую.
Вынулъ Дунай грамоту, положилъ съ поклономъ на королевскій столъ.
Поглядѣлъ король литовскій на грамоту, разгнѣвался, не понравилось ему
сватовство.
— Не зналъ твой князь Владимиръ, кого послать ко мнѣ: не случилось
у него богатырей-витязей лучше тебя, деревенщины? Не отдамъ своей дочери
за князя-лапотника, а тебя, посла недогадливаго, засажу-ка я въ погреба глу-
бокіе, засыплю желтыми песками сыпучими, посидишь ты у меня въ Литвѣ,
поголодаешь, такъ авось и ума-разума понаберешься...
Услыхали слуги королевское слово, бросились на Дуная, спустили псовъ
съ цѣпей, хотятъ его псами стравить, въ погреба засадить.
Разгорѣлась у Дуная душа молодецкая,—выскочилъ онъ изъ-за стола,
вскричалъ громкимъ голосомъ, такъ что теремъ задрожалъ отъ богатырскаго
окрика:
— Гей ты, Добрынюшка Никитичъ I Аль не видишь, что хотятъ насъ съ
тобою псами стравить, въ погреба засадить.
Разгулялись молодцы-витязи: Добрыня на дворѣ похаживаетъ, палицей
направо, налѣво помахиваетъ, а Дунай въ гриднѣ королевской разъ, другой
по столу кулакомъ хватилъ, и всѣ столы зашаталися, окна изъ оконницъ по-
вылетѣли, вина, меды порасплескалися, яства на полъ кирпичный повалилися.
Бѣгутъ къ королю слуги въ гридню, другъ дружку перегоняютъ:
— Король милостивый! Уйми своего гостя съ товарищемъ: товарищъ его
по двору похаживаетъ, желѣзной своей палицей помахиваетъ, перебилъ силы
твоей до семи тысячъ, да и псовъ уложилъ до пятисотъ штукъ!..
Испугался король, по гриднѣ мечется, куньей своей шубкой прикрывается,
не знаетъ, какъ ему Дуная унять.
— Ой, Дунай, свѣтъ, Ивановичъ, ты попомни, свѣтъ, свою службу вѣр-
ную, ты попомни мою хлѣбъ-соль королевскую, не губи моего народа неповин-
наго, бери Апраксію Королевичну и съ нянюшками, и съ мамушками, а въ
приданое бери, сколько хочешь, золотой казны, самоцвѣтныхъ камней...
ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ.
41
Пріостановился Дунай.
— Кабы не служилъ я у тебя, литовскій король, кабы не ѣлъ я твоего
хлѣба-соли, отсѣкъ бы я твою буйную голову. Не умѣлъ ты насъ, молодцевъ,
учествовать, не тебѣ насъ теперь и удерживать: самъ найду, что мнѣ надобно,
самъ возьму, сколько душа запроситъ.
Вышелъ Дунай на широкій дворъ, крикнулъ Добрынѣ:
— Уймись, другъ Добрынюшка, полно намъ съ тобой силу пробовать,
пора и честь знать.
Пришли они къ высокому терему, гдѣ сидѣла Апраксія Прекрасная.. Верхи
у терема золоченые, оконца, крылечко расписныя, разукрашенныя, а двери-то
желѣзныя, а замки-то, крюки, пробои крѣпкой стали, позолоченные; тридцать
замочковъ понавѣшено. Сидитъ королевна за этими дверями, замочками, не
пахнутъ на нее вѣтры буйные, не запечетъ ее красное солнышко.
Взошелъ Дунай на крылечко, толкнулъ ногою одну, другую дверь,—по-
вылетѣли желѣзныя двери, поотскочили замки заморскіе; зашатался теремъ,
затряслись окна, Апраксія бросилась со страху вонъ изъ терема и встрѣтила
богатырей.
— Апраксія Королевична, идешь ли ты замужъ за нашего ласковаго
князя Владимира?—спросилъ ее Дунай.
— Три года я Богу молилася, чтобъ попасть мнѣ замужъ за твоего князя,—
отвѣчала дѣвица.
— Ну, такъ ѣдемъ же скорѣе въ Кіевъ...
Посѣли они тутъ на коней богатырскихъ, а въ приданое прихватили съ
собой казну королевскую, и золота, и серебра, и камней самоцвѣтныхъ: три-
дцать телѣгъ понасыпали, прихватили съ собою лучшихъ слугъ королевскихъ
и поѣхали по чистому полю къ Кіеву.
Тэдутъ недѣлю, другую, во ста верстахъ отъ Кіева наѣхали на конскій
слѣдъ. Посмотрѣлъ Дунай, говоритъ:
— Это богатырскій конь, богатырскій и слѣдъ... Вези-ка, Добрыня, Апрак-
сію въ Кіевъ съ великою почестью, съ радостью, а мнѣ, видно, Богъ судилъ
еще съ богатыремъ силою помѣряться.
хАпраксія Королевична говоритъ ему:
— Если встрѣтишь въ полѣ мою сестру старшую, Настасью Королевичну,
не прими ее за богатыря, не пролей крови ея алой, она ростомъ статна, .и
6
Русскіе богатыри. Изд. 4-о.
42
ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ.
плечи у нея могучія, и носитъ она доспѣхи богатырскіе, а стрѣлами калеными
не хуже любого витязя пометываетъ.
Усмѣхнулся Дунай.
— Мнѣ ли не признать женщины? И стану ли я, витязь, съ женщиною
силою мѣряться?..
Поѣхалъ онъ по слѣду конскому, ѣхалъ четверо сутокъ безъ отдыху и
наѣхалъ на богатыря-татарина: стоитъ богатырь, что гора, въ плечахъ косая
сажень, въ рукахъ палица желѣзная, за поясомъ сабля острая, за плечами
тугой лукъ, въ колчанѣ стрѣлы мѣткія.
Наѣхалъ Дунай на татарина, стали они биться на палицахъ: сошлись,
ударились, палицы переломилися. Во второй разъ сошлись, ударили саблями,
сабли у нихъ позазубрились, притупилися. Въ третій разъ хватились въ руко-
пашную, два дня бились съ утра до вечера и всю темную ночь до разсвѣта.
Одолѣлъ, наконецъ, Дунай своего противника, уронилъ его съ коня на землю,
уперся ему въ грудь копьемъ и сталъ выспрашивать:
— Скажи-ка мнѣ, татаринъ, какого ты роду, племени?
— Кабы я тебя одолѣлъ, витязь, я бы ужъ не сталъ выспрашивать ни
роду, ни племени, а вспоролъ бы копьемъ твою бѣлую грудь.
Занесъ Дунай опять копье надъ татариномъ, опять его о родѣ и племени
спрашиваетъ, опять ему отвѣчаетъ противникъ его:
— Кабы я тебя въ бою одолѣлъ, я бы разсѣкъ твою грудь могучую,
вынулъ бы сердце съ печенью.
Тогда занесъ Дунай копье въ третій разъ и хотѣлъ уже прикончить
татарина, какъ вдругъ взмолился богатырь:
— Аль не призналъ ты меня, Дунай Ивановичъ, забылъ, какъ ты у отца
моего, короля литовскаго, три года конюшничалъ да три года чашничалъ, да
еще три года стольничалъ?
Схватилъ тогда Дунай богатыря за руки, поднялъ съ земли:
— Здравствуй, Настасья Королевична! Хочешь идти за меня замужъ?
— Одолѣлъ ты меня въ бою, тебѣ и быть моимъ мужемъ,—отвѣчала Настасья.
Отобралъ онъ у нея все ея оружіе: палицу желѣзную, саблю острую,
колчанъ со стрѣлами, доспѣхи, куякъ съ кольчугою,—и сталъ богатырь снова
женщиною. Одѣлась Настасья въ епанечку бѣлую, поѣхали они въ Кіевъ, ко
Владимиру.
ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ.
43
Князь Владимиръ Красное Солнышко встрѣтилъ ихъ съ великою почестью,
а тамъ веселымъ пиркомъ да и за свадебку: повѣнчали младшую сестру съ
княземъ, а старшую съ Дунаемъ и задали пиръ горой: вина что рѣки лились,
цѣлые быки жареные были на княжемъ дворѣ припасены; кто могъ идти, тотъ
шелъ самъ пировать къ Солнышку, а кто не могъ съ печи слѣзть, тѣмъ цѣлыя
телѣги всякой снѣди по городу развозили.
Сыграли обѣ свадьбы, а тамъ пошли пиры за пирами, разгулялись молодцы,
распотѣшились, расхвастались...
—- Нѣтъ на свѣтѣ витязя сильнѣе да храбрѣе меня,—похвасталъ Дунай,—
я князю своему невѣсту добылъ и себя не обидѣлъ. Никто изъ васъ не выйдетъ
супротивъ меня, никому меня не побороть.
Усмѣхнулась его молодая жена, Настасья Королевична:
— Не хвались,—говоритъ,—Дунай, своею силою да молодечествомъ, есть
и получше тебя въ Кіевѣ: никто не поспоритъ красотою съ Чурилою Плен-
ковичемъ, никто не уродился смѣлостью въ Алешу Поповича, никто не помѣ-
ряется угодливостью съ Добрынею Никитичемъ, а ужъ изъ туга лука стрѣлять
никто меня, твою жену, не переспоритъ. Положу я серебряное колечко на
твою голову, поставлю за колечкомъ острый ножъ, три стрѣлки пропущу
сквозь колечко серебряное по острію ножевому и каждую стрѣлку расщеплю на
двѣ половиночки, будутъ эти половиночки и на глазъ равны, и на вѣсъ вѣрны.
Вскочилъ Дунай изъ-за стола, разгнѣвался.
— Ой ли, молодая жена, Настасьюшка, ты не даромъ ли хвалишься?
Пойдемъ-ка съ тобою въ чистое поле, изъ туга лука помѣряемся.
Повелъ онъ ее во чистое поле, а за ними пошли всѣ гости, витязи, князь
Владимиръ съ молодою княгинею.
Бросили жребій, кому начинать, выпалъ жребій Настасьѣ Королевичнѣ.
Положила она Дунаю на голову колечко серебряное съ острымъ ножомъ, отошла
на пятьсотъ шаговъ, натянула свой тугой лукъ, спустила три стрѣлочки одну за
другою, пропустила ихъ черезъ кольцо по ножевому острію; побѣжали витязи,
подняли стрѣлы: расщеплены онѣ всѣ три на половиночки одного вѣсу, равныя.
Встала Настасья, выстрѣлилъ Дунай разъ, не дострѣлилъ, въ другой разъ
выстрѣлилъ, перестрѣлилъ.
Еще пуще Дунай разгнѣвался.
— Становись-ка,жена, въ третій разъ, теперьуже япромахнуться не подумаю...
*
44
ДУНАЙ ИВАНОВИЧЪ
Видитъ Настасья, что недоброе у него на умѣ. Бросилась она ему въ
ноги, стала умаливать:
— Не губи меня, Дунаю шка, я вѣдь только шутку пошутила, накажи
меня, какъ знаешь, за мою глупость. . .
Взмолилась и княгиня за сестру:
— Прости ей, витязь, не погуби ты ее...
И Владимиръ, и гости, всѣ удерживали Дуная; никого онъ не послушалъ,
натянулъ лукъ, взвилась стрѣла, что змѣя лютая, и впилась Настасьѣ прямо въ
сердце: хлынула кровь изъ раны, что рѣка... Тошно стало Дунаю, спохватился •
онъ, да ужъ поздно. . • .
— Ложись же голова яснаго сокола тамъ, гдѣ пала головушка бѣлой
лебеди1
Воткнулъ онъ свой острый ножъ рукояткою въ землю и бросился на
него грудью... * .
Не стало Дуная, не стало могучаго богатыря; протекла отъ его крови
широкая Дунай-рѣка, а Настасья-рѣка въ Дунай-рѣку вливалася, съ нею
сливалася, тамъ имъ обоимъ и славу поютъ, славу поютъ, честь воздаютъ.
АЛЕША ПОПОВИЧЪ.
дутъ изъ славнаго города Ростова два ви-
тязя, два молодца смѣлые, удалые: одинъ
сынъ попа соборнаго, Алеша, другой—его
братъ названный, Екимъ Ивановичъ; ѣдутъ
они нога въ ногу, стремя у стремени, плечо
о плечо... Пусто поле кругомъ, ни птицы
перелетной, ни звѣря лютаго, ни души че-
ловѣческой. Видятъ они, лежитъ при дорогѣ
камень, а на немъ что-то написано.
Посмотри, братецъ, что на камнѣ написано?—говоритъ Алеша Екиму.
— Написаны три дороги: одна ведетъ въ Муромъ, другая въ Черниговъ,
а третья въ Кіевъ, къ ласковому князю Владимиру.—Которой же дорогой мы
поѣдемъ?—спросилъ Екимъ у Алеши.
— Поѣдемъ-ка въ Кіевъ, къ князю,—рѣшилъ Алеша.
Доѣхали они до Сафатъ-рѣки и раскинули на зеленомъ лугу шатры полот-
няные. Алеша легъ спать, Екимъ пустилъ коней пастись, а самъ тоже уснулъ
въ своемъ шатрѣ. Выспались витязи, всталъ Алеша съ зарею, умылся, помо-
лился на востокъ, а Екимъ тѣмъ временемъ коней сводилъ па водопой и
осѣдлалъ. Собрались они въ путь, какъ вдругъ идетъ имъ навстрѣчу калика,
странникъ, въ собольей шубѣ, въ расшитыхъ золотомъ и серебромъ лаптяхъ,
въ греческой шляпѣ, съ тяжелою пятидесятипудовою плетыо, налитою чебу-
рацкимъ свинцомъ.
Разсказываетъ имъ калика:
46. АЛЕША ПОПОВИЧЪ.'
— Встрѣтилъ я Тугарина Змѣевича: вышиною онъ трехъ саженъ, межъ
плечами косая сажень уляжется, а между глазъ можно каленую стрѣлу поло-
жить. Конь его, что звѣрь лютый, изъ ноздрей пламя пышетъ, изъ ушей дымъ
валитъ.
Захотѣлось Алешѣ съ Тугариномъ побиться и проситъ онъ калику:
— Отдай-ка, говоритъ, твое наличье, возьми мое, богатырское...
Помѣнялись они; Алеша прихватилъ еще свой кинжалъ булатный.
Пошелъ Алеша за Сафатъ-рѣку, и завидѣлъ его Тугаринъ Змѣевичъ.
Какъ закричалъ Тугаринъ, дрогнула земля, темные лѣса ниже травы пре-
клонилися, воды изъ рѣкъ повыливалися, а Алеша стоитъ, еле живъ, ноги
подкашиваются.
— Гей ты, калика перехожій! Не видалъ ли ты Алешу Поповича? Мнѣ
бы его найти да копьемъ заколоть, огнемъ пожечь!
Прикрылся Алеша шляпою, такъ что не видать его лица бѣлаго, и го-
воритъ :
— Охъ ты гой еси, Тугаринъ, сударь, Змѣевичъ, не прогнѣвись на меня,
на стараго, на калику убогаго; я отъ старости оглохъ, подъѣзжай ко мнѣ по-
ближе, ничего не слышу, что ты мнѣ сказываешь!
Подъѣхалъ Тугаринъ, а Алеша какъ хватитъ его каликиною плетью по
• головѣ, расшибъ ему голову, такъ что тотъ безъ памяти съ коня свалился.
Обобралъ Алеша его цвѣтное платье, дорогими каменьями вышитое, не
дешевое платье, цѣною во сто тысячъ, сѣлъ на его коня богатырскаго, при-
хватилъ оружіе и поѣхалъ къ своимъ шатрамъ.
Какъ увидѣли его Екимъ съ каликою, испугалися, думали, что за ними
Тугаринъ гонится, повскакали на коней и домчались ужъ не къ Кіеву, а назадъ
къ Ростову.
Видитъ Алеша Поповичъ, бѣгутъ отъ него товарищи, кричитъ имъ,
догоняетъ, а они еще пуще коней подстегиваютъ, еще пуще поскакиваютъ...
Нагналъ ихъ, наконецъ, а Екимъ Ивановичъ и оглянуться боится, бросилъ
на-отмашь свою палицу тридцагипудовую, попала палица Алешѣ прямо въ
грудь, свалился онъ съ сѣдла черкасскаго прямо на землю; а Екимъ Ива-
новичъ соскочилъ съ коня, выхватилъ свой кинжалъ булатный и хотѣлъ ужъ
добить Тугарина, распороть ему грудь, какъ вдругъ видитъ на Тугаринѣ зо-
лотой крестъ!
Взмахнулъ Алеша саблею острою и отсѣкъ его буйную голову...
48
АЛЕША ПОПОВИЧЪ
Заплакалъ Екимъ Ивановичъ:
— Это за грѣхи меня Богъ наказываетъ! Вѣдь я убилъ своего брата
названнаго, Алешу Поповича!
Сошелъ и калика съ коня, стали они за Алешей ухаживать: и трясли
его, и качали, и лили ему въ ротъ снадобья заморскаго; наконецъ, оживили,—
всталъ онъ, покачивается, едва на ногахъ стоитъ. Переодѣлись они опять въ
свои платья, а Тугариново платье увезли съ собой въ своей сумкѣ дорожной.
Пріѣхали они въ Кіевъ, на пиръ къ Солнышку. Только-что усадилъ ихъ
Владимиръ за столъ, какъ вдругъ отворилися двери дубовыя, и внесли двѣна-
дцать могучихъ богатырей на золотой доскѣ Тугарина Змѣевича, Сѣлъ Туга-
ринъ на лучшее мѣсто, между княгиней и княземъ. Понесли яства сахарныя,
наставили питья медвяныя, заморскія, стали всѣ ѣсть, пить, бесѣду водить.
Видитъ Алеша, что Тугаринъ по цѣлой ковригѣ хлѣба глотаетъ, цѣлой огром-
ной чашей вина запиваетъ.
— Что это, князь ласковый, у тебя за невѣжа сидитъ?—говоритъ Алеша
Владимиру,—не умѣетъ онъ за столомъ княжескимъ ни ѣсть, ни пить, надъ
тобою, Солнышкомъ, насмѣхается! Выла у моего батюшки старая собака, до
костей завидливая, костыо та собака и подавилася: я ее за хвостъ схватилъ
да подъ гору метнулъ; то же будетъ отъ меня и Тугарину!
Разсвирѣпѣлъ Тугаринъ, потемнѣлъ со злости, схватилъ свой кинжалъ и
метнулъ имъ въ Алешу; тотъ пригнулся, пролетѣлъ кинжалъ, а Екимъ Ива-
новичъ налету его и подхватилъ.
— Братецъ названный, Алеша Поповичъ, самъ ли въ него ножъ бросишь
или мнѣ позволишь?
— И самъ не брошу, и тебѣ не позволю, а перевѣдаюсь я съ нимъ
завтра въ чистомъ полѣ, бьюсь съ нимъ объ великій закладъ, о своей буйной
головушкѣ.
Зашумѣли по гриднѣ, заговорили, заспорили: всѣ закладъ держатъ за Ту-
гарина, кто деньги, кто товары, кто корабли подписываетъ. За Алешу никто
не поручится, только одинъ владыка Черниговскій. У Тугарина-то были крылья
бумажныя, взвился онъ на своихъ бумажныхъ крыльяхъ и сталъ летать по
поднебесью.
Поѣхали Алеша съ Екимомъ въ свои шатры на Сафатъ-рѣкѣ; всю ночь
Алеша не спитъ, Богу молится, чтобы далъ Богъ тучу громовую, грозовую.
АЛЕША ПОПОВИЧЪ.
49
смочила бы она дождемъ Тугариновы крылья. Услышалъ Богъ молитву, налетѣла
грозная туча съ вихремъ, съ дождемъ, съ градомъ великимъ, прибила, при-
мочила Тугариновы крылья, упалъ онъ на землю, а Алеша тутъ какъ тутъ
сидитъ на добромъ конѣ, острой сабелькой помахиваетъ. Заревѣлъ на него
Тугаринъ:
— Не тронь меня, Алеша, лучше со мною не спорь! Захочу, я тебя
огнемъ спалю, захочу, конемъ стопчу, а то и копьемъ заколю!
Подъѣхалъ Алеша къ нему близехонько, сабелькой помахиваетъ и го-
воритъ :
— Что же ты, Тугаринъ, нашего заклада не держишь? Бились мы съ
тобою объ закладъ, что будемъ бороться одинъ-на-одинъ, а теперь за тобою
стоитъ сила несмѣтная?!..
Оглянулся Тугаринъ, какая такая за нимъ стоитъ сила несмѣтная, а Алешѣ
только того было и надобно: взмахнулъ саблею острою и отсѣкъ его буйную
голову. Покатилась голова на землю, какъ пивной котелъ, а Алеша соскочилъ
съ коня, отвязалъ чембуръ, прокололъ Тугарину уши, продѣлъ чембуръ и при-
вязалъ голову къ сѣдлу. Пріѣхалъ онъ на княжескій дворъ, бросилъ голову
посреди двора, а Владимиръ Красное Солнышко идетъ ужъ ему навстрѣчу,
беретъ за руки бѣлыя, ведетъ въ гридню, говоритъ:
— Спасибо тебѣ, Алеша Поповичъ, избавилъ ты меня отъ невѣжи Туга-
рина, за это я тебя жалую своею службою княжескою: живи у меня въ Кіевѣ,
сколько хочешь, служи мнѣ вѣрою-правдою.
Остался Алеша Поповичъ въ Кіевѣ, на службѣ княжеской, тамъ ему и
славу поютъ, славу поютъ, честь воздаютъ.
русскіе богатыри. Іізд. 1-е.
7
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ.
илъ-былъ богатый бояринъ Никита
Романовичъ съ женою Мамелфою
Тимоѳеевною, и родился у нихъ
сынъ Добрыня. Умеръ Никита,
когда сынъ былъ еще маленькимъ,
и осталась Мамелфа Тимоѳеевна
вдовой, стала сына растить, воспи-
тывать.
Уродился Добрынюшка при-
гожимъ да умнымъ, всѣмъ на-диво;
говорить начнетъ, заговоритъ —
прельститъ всякаго; въ гусли за-
играетъ— все бы его слушалъ, не
наслушался, а ужъ вѣжливостью да угодливостью никого противъ него въ
цѣломъ Кіевѣ не сыщешь. Выучила его мать грамотѣ, научился онъ читать и
писать, въ пятнадцать лѣтъ выросъ, окрѣпъ, сталъ богатыремъ хоть куда!
Пришелъ онъ къ своей родимой матушкѣ и проситъ у нея благословенія.
— Хочу я, родимая моя, поѣхать на горы Сорочинскія, хочу потоптать
змѣевыхъ дѣтей, малыхъ змѣенышей, хочу освободить добрыхъ молодцевъ, что
къ нимъ въ плѣнъ попали.
— Охъ, дитя ты мое милое, неразумное, гдѣ тебѣ со змѣями биться, ты
еще почти ребенокъ; не ѣзди, дитя, на горы Сорочинскія, не топчи змѣе-
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ.
51
вышей, а пуще всего бойся Пучай-рѣки: она измѣнчивая, бурливая, не ку-
пайся въ ея струйкахъ, не заплывай за середнюю: середняя-то струйка, что
огнемъ сѣчетъ...
Не послушался Добрыня матери, пошелъ къ лошадиному стойлу, выбралъ
себѣ лучшаго коня, Самолета, и поѣхалъ на горы Сорочинскія, топтать малыхъ
змѣенышей. •
Скачетъ добрый конь, поскакиваетъ, топчетъ змѣенышей, потаптываетъ,
а зной лѣтній такъ и палитъ удалого молодца; жарко ему, въ потъ ударило...
— Дай,—говоритъ,—выкупаюсь я въ Пучай-рѣкѣ.
Течетъ рѣчка Пучай тихонько, струйка за струйкою бѣжитъ по камешкамъ;
раздѣлся богатырь, снялъ свою шляпу широкополую, греческую, скинулъ свое
цвѣтное платье, доспѣхи богатырскіе и бросился въ рѣку. Проплылъ одну
струйку,, проплылъ и другую; текутъ струйки тихохонько, смирнехонько, песку
не замутятъ.
— Вотъ слыветъ Пучай-рѣка измѣнчивою да опасною,—говоритъ Добры-
ня,—а она какъ лужа дождевая...
Переплылъ третью струйку, среднюю, слышитъ, поднялся шумъ съ запад-
ной стороны, взглянулъ вверхъ: летитъ Змѣй Горынычъ, сыплются отъ него
искры, словно дождь идетъ. • >
— ЭгеІ—говоритъ Змѣй,—давно я тебя, Добрыню, поджидаю; захочу—
къ себѣ въ пещеру унесу, захочу—тутъ же, на мѣстѣ, проглочу.
Нырнулъ Добрыня, мастеръ былъ онъ плавать, проплылъ подъ водою до
берега, вышелъ, смотритъ: ни коня его нѣтъ, ни платья, ни оружія, лежитъ
только одна шляпа земли греческой.
А Змѣй-то надъ нимъ кружится, двѣнадцатью хоботами помахиваетъ,
хочетъ его пламенемъ сжечь, хоботами зашибить.
Захватилъ тогда Добрыня песку полную шляпу и бросилъ въ Змѣя: поле-
тѣла шляпа, что куль-пудовикъ, и отшибла у Змѣя сразу всѣ двѣнадцать хобо-
товъ: упалъ онъ на землю, а Добрыня вскочилъ ему на грудь и хотѣлъ уже
вынуть сердце съ печенью, какъ вдругъ взмолился ему Змѣй Горынычъ:
— Не губи меня, богатырь, а положимъ съ тобою лучше заповѣдь: чтобы
мнѣ не летать больше къ вамъ, въ Кіевъ, а тебѣ—не топтать больше моихъ
змѣенышей.
Согласился Добрыня и отпустилъ Змѣя. Взвился онъ высоко, высоко надъ
*
52
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ.
Кіевомъ, а въ ту пору гуляла въ саду своемъ княжескомъ молодая племянница
Владимира, красавица душа-дѣвица Забава Путятична. Бѣгаетъ Забава по саду
со своими нянюшками, мамушками, бѣды не чуетъ, а Змѣи высмотрѣлъ ее изъ
поднебесья, какъ стрѣла спустился на землю, прилегъ, привскочилъ, подхватилъ
дѣвицу на свои крылья змѣиныя и унесъ къ себѣ въ пещеры, норы глубокія.
Прибѣжали нянюшки, мамушки, разсказали князю Владимиру, что унесъ
Змѣй Забаву. Скликаетъ князь всѣхъ чародѣекъ, всѣхъ знахарокъ, чтобы вы-
ручили онѣ Забаву; не можетъ никого докликаться, никто не берется спасать
дѣвицу изъ плѣна Змѣева.
Говоритъ тогда князю Алеша Поповичъ:
— Никому не спасти твоей, князь, племянницы отъ Змѣя, кромѣ Добрыни
Никитича, моего брата названнаго...
Послали за Добрынею.
*
— Поѣзжай-ка, Добрыня Никитичъ, къ Змѣю Горынычу въ пещеру, вы-
свободи Забаву Путятичну!
Пошелъ Добрыня къ своей родимой матушкѣ, Мамелфѣ Тимоѳеевнѣ,
растосковался:
— И зачѣмъ ты меня, матушка, растила, холила? Долженъ я теперь со
Змѣемъ биться, убьетъ меня Змѣй, стащитъ въ свои норы глубокія.
— Ложись, дитятко, спать, утро вечера мудренѣе,—сказала ему Мамелфа
Тимоѳеевна, уложила его, а поутру благословила въ путь и наказываетъ:
— Вотъ тебѣ плеточка шелковая: какъ пріѣдешь на горы Сорочинскія,
станешь топтать змѣенышей, ты стегай своего коня покрѣпче промежъ ушей,
да стегай его посильнѣе промежъ ногъ—станетъ онъ поскакивать, змѣенышей
отряхивать и потопчетъ ихъ всѣхъ.
Взвился богатырскій конь, понесъ Добрыню на горы Сорочинскія, къ
Змѣевой норѣ.
Какъ завидѣли богатыря змѣеныши, обвились они коню его вокругъ ногъ,
подточили надъ копытомъ щеточки, не можетъ конь поскакивать. Сталъ его
тогда Добрыня бить плеткою, которую мать ему дала, бьетъ и межъ ушей, и
между ногъ: заскакалъ конь, отряхнулъ змѣенышей съ ногъ, попадали они на
землю, а онъ ихъ всѣхъ притопталъ.
Прилетѣлъ Змѣй Горынычъ, увидалъ, что всѣ змѣеныши потоптаны, и
говоритъ Добрынѣ:
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ.
53
— Зачѣмъ же ты не сдержалъ заповѣди, притопталъ моихъ змѣенышей?
— А зачѣмъ ты летѣлъ мимо Кіева да унесъ княженецкую племянницу?
Отдай мнѣ ее лучше безъ бою, безъ кровопролитія...
— Нѣтъ, не отдамъ я ея безъ бою, будемъ мы съ тобою биться на
смерть!..
Схватился съ нимъ Добрыня, бились они трое сутокъ и убилъ, наконецъ,
Добрыня Змѣя Горыныча.
Сошелъ онъ въ его глубокую яму, а тамъ сидятъ въ плѣну царевичи да
королевичи и Забава Путятична съ ними.
Говоритъ Добрыня Забавѣ:
— Видишь, какъ мнѣ пришлось изъ-за тебя странствовать!
Отпустилъ всѣхъ Змѣевыхъ плѣнниковъ на волю, посадилъ Забаву съ
собою на коня и поѣхалъ къ Кіеву.
По пути наѣхалъ Добрыня на глубокій лошадиный слѣдъ: ушелъ слѣдъ
по колѣно въ землю... Замѣтилъ себѣ витязь этотъ слѣдъ и поѣхалъ дальше.
Неподалеку отъ Кіева встрѣтилъ онъ своего брата названнаго, смѣлаго Алешу
Поповича, и говоритъ ему:
— Возьми-ка ты, Алеша, Забаву Путятичну, доставь ее съ честью въ
Кіевъ, къ князю Владимиру, а я поѣду, посмотрю, какой такой богатырь про-
ѣхалъ, что конь у него по колѣно въ землю ушелъ.
Поѣхалъ Добрыня по слѣду и наѣхалъ на паленицу, огромную женщину.
Паленица эта была дочь Микулы Селяниновича—Настасья Микулична.
Оглянулася она на богатыря и сказала:
— Дай-ка, посмотрю, каковъ богатырь: коли не любъ мнѣ, такъ въ по-
лонъ возьму, а коли по сердцу придется, на себѣ женю...
Пришелся ей Добрыня но сердцу, и поѣхали они въ Кіевъ, повѣнчались
да и зажили припѣваючи.
Добрыня-то жилъ у ласковаго князя Владимира три года въ стольникахъ,
да три года въ чашникахъ, да три года посломъ служилъ. Посылаетъ его
какъ-то Владимиръ:
- Поѣзжай-ка, Добрышошка, порасчисти дорожку прямоѣзжую въ Золо-
тую Орду, къ Этмануйлу Этмануйловичу: ты покори мнѣ Чудь бѣлоглазую,
побѣди Сарациновъ долгополыхъ, и Черкесовъ, и Калмыковъ съ Татарами
и Чукчей со Алюторами...
54
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ.
Пошелъ Добрыня домой, сталъ сѣдлать своего Самолета-коня, а мать его
подошла къ нему и спрашиваетъ:
— Ты куда собираешься, дитятко милое? Когда ждать себя велишь?
Отвѣчаетъ ей Добрыня: .* •
— Государыня моя, родимая матушка! Когда живъ буду, и самъ вернусь,
а не живъ буду, и ждать вамъ будетъ некого.
Пошла мать въ свѣтелку, къ молодой его женѣ, Настасьѣ Микуличнѣ,
говорила ей:
— Молодая ты моя невѣстушка! Сидишь ты тутъ, прохлаждаешься, надъ
собой невзгоды не чуешь: улетаетъ нашъ соколъ невѣдомо куда, уѣзжаетъ,
собирается въ дальній путь... Ты поди, спроси его, когда назадъ будетъ?
Выбѣжала Настасья въ одной рубахѣ, безъ пояса, въ однихъ чулочкахъ,
безъ чоботовъ, бросилась къ мужу, встала у его праваго стремени, отвѣсила
поясной поклонъ, коснулась правой рукой до земли:
— Ты скажи мнѣ, государь мой, Добрыня Никитичъ, когда пріѣдешь,
долго ли тебя ждать велишь? '
Взглянулъ на нее Добрыня съ ласкою:
— Ты любимая моя, молодая жена, свѣтъ Настасья Микулична! Жди ты
меня три года; не пріѣду черезъ три года, дожидайся еще три, а если шесть
лѣтъ минуютъ и не пріѣду я изъ чистаго поля, значитъ, нѣтъ меня въ живыхъ,
тогда считай себя вдовой и иди замужъ, за кого хочешь, — хоть за русскаго
богатыря, хоть за боярина, хоть за своего, хоть за татарина, только помни
одинъ мой наказъ: не иди замужъ за брата моего названнаго, за Алешу Попо-
вича, не будетъ тебѣ съ нимъ счастья. *
Обѣщала ему Настасья, попрощалася, заплакала.
Благословила мать Добрыню, поскакалъ онъ въ чистое поле, остались
обѣ женщины однѣ, вдоволь наплакались, натужилися:
— Закатилося наше солнышко ясное, скрылся отъ насъ нашъ свѣтелъ
мѣсяцъ!
Идутъ дни за днями частымъ дождичкомъ, нарастаютъ недѣли за недѣ-
лями, что трава луговая, плывутъ годы за годами, что рѣка течетъ...
Прошли шесть лѣтъ—пе пріѣхалъ Добрыня. Сидятъ Настасья Микулична
съ Мамелфою Тимоѳеевною, горюютъ, а Алеша Поповичъ пришелъ къ нимъ
и говоритъ:
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ. 55
— Полно вамъ ждать Добрыню, я съ недѣлю какъ пріѣхалъ изъ чистаго
поля и видѣлъ его убитаго: лежитъ Добрыня у ракитоваго куста, голова у
него проломлена, богатырская грудь прострѣлена, проросли сквозь его тѣло
цвѣты лазоревые. • *
Зарыдала мать, закручинилась Настасья, говоритъ:
— Велѣлъ мнѣ Добрыня ждать его шесть лѣтъ, а я буду ждать его
двѣнадцать лѣтъ, успѣю еще замужъ выйти...
Опять потянулись дни за днями, недѣли за недѣлями, годы за годами.
Прошли и еще шесть лѣтъ, а о Добрынѣ все ни слуху, ни вѣсточки.
Опять приходитъ Алеша, а съ нимъ идетъ самъ Владимиръ Красное
Солнышко, сватаетъ Настасью:
— Что же ты будешь жить вдовою? вѣдь ужъ не пріѣдетъ Добрыня, иди
замужъ за Алешу Поповича, не пойдешь добромъ, возьмемъ силою!
Не посмѣла Настасья ослушаться князя, взяли ее за бѣлыя руки, повели
на пиръ свадебный.
А Добрыня Никитичъ тѣмъ временемъ полонилъ всѣ земли, въ которыя
его послалъ князь, очистилъ дорогу въ Золотую Орду и возвращается домой.
У самаго Цареграда остановился онъ въ полѣ, засыпалъ коню своему бѣло-
яровой пшеницы, налилъ ключевой воды студеной. Не ѣстъ конь, не пьетъ,
стоитъ, понуря голову, копытомъ землю бьетъ.
— Ой, ты конь мой ретивый! Ты что же не ѣшь, не пьешь? Али чуешь
ты надъ нами бѣду-невзгоду? Али близко лютый недругъ притаился?
— Чую я невзгоду,-—отвѣчаетъ ему конь,—только не вблизи, а вдали;
собирается невзгода-то, бояринъ, надъ тобою въ Кіевѣ: повели сегодня твою
молодую жену на свадебный пиръ, повели ее съ братомъ твоимъ названнымъ,
Алешей Поповичемъ.
Вскочилъ тутъ Добрыня на коня, сталъ его бить по крутымъ бедрамъ,
поскакалъ конь во всю свою мощь богатырскую, перескочилъ черезъ городовую
стѣну, черезъ башню наугольную и принесъ Добрыню прямо во дворъ его.
Не спрашиваетъ Добрыня ни придверниковъ, ни приворотниковъ, всѣхъ
расталкиваетъ, бѣжитъ прямо въ гридню, къ матери. Спѣшатъ за нимъ приво-
ротники, придверники, жалуются Мамелфѣ Тимоѳеевнѣ:
— Не спрашиваетъ ничего у насъ этотъ дѣтина, насъ не слушаетъ,
всѣхъ насъ расталкиваетъ, сюда, къ тебѣ прямо въ гридню прошелъ.
56 ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ. _______________
Мамелфа Тимоѳеевна и говоритъ Добрынѣ:
— Что же ты, добрый молодецъ, моихъ приворотниковъ и придверни-
ковъ расталкиваешь, безъ учтивости прямо въ гридню лѣзешь? Былъ бы живъ
мое дорогое дитятко, Добрынюшка, онъ бы тебя вѣжливости повыучилъ... Ты
ступай-ка своимъ путемъ-дорогою, а не то я тряхну своею старостью и сама
тебя клюкою попотчую!
Не слушаетъ укоровъ дѣтина, самъ разспрашиваетъ:
— Я, говоритъ, Добрышо третьяго дня видѣлъ, онъ живъ, здоровехо-
некъ, послалъ тебѣ поклонъ, велѣлъ узнать про жену свою, гдѣ она?
— Жена Добрынина сегодня съ Алешей Поповичемъ вѣнчается, самъ
князь ихъ* просваталъ, а Добрынюшка мой во чистомъ полѣ лежитъ прострѣ-
ленный...
Заплакала старуха, не стерпѣло Добрынино сердце:
— Матушка,—говоритъ,—вѣдь я твой Добрыня и есть!..
Смотритъ на него мать, не узнаетъ:
— Въ глаза,—говоритъ,—ты надо мною, старухою, насмѣхаешься: у моего
Добрынюшки было личико бѣленькое, а у тебя черное, у моего Добрынюшки
очи ясные, какъ у сокола, а у тебя мутные, у него платье цвѣтное, лапотки
семи шелковъ, доспѣхи что жаръ горятъ, а у тебя лохмотья обтрепанныя...
А молодецъ все свое твердитъ:
— За двѣнадцать лѣтъ платье пообносилося, лапотки стопталися, лицо
постарѣло, очи помутнѣли...
Говоритъ, наконецъ, Мамелфа Тимоѳеевна:
— У моего Добрыни была на ногѣ родимая мѣточка...
Сбросилъ Добрыня сапогъ, увидала мать родинку, бросилась обнимать
сына, а онъ ее торопитъ:
— Ты давай-ка, матушка, поскорѣе мои гусли звончатыя, неси-ка мнѣ
платье скоморошье, я пойду на пиръ ко Владимиру.
Одѣлся Добрыня скоморошиною —и не узнать! Прошелъ ко Владимиру
въ теремъ, растолкалъ всѣхъ придверниковъ, вошелъ въ гридню.
— Здравствуй,—говоритъ—князь! гдѣ наше мѣсто скоморошье?
Владимиръ на него разгнѣвался.
— Ты чего, скоморохъ, слугъ моихъ толкаешь, мѣста своего не знаешь?
Ваше мѣсто скоморошье на печкѣ на муравленой...
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ.
57
Поклонился скоморохъ, вскочилъ на печку муравленую и сталъ въ гусли
поигрывать, по струнамъ поваживать.
Поднесли ему чару вина въ полтора ведра, да турій рогъ меда сладкаго;
выпилъ скоморохъ, не поморщился.
Владимиръ тогда и говоритъ:
— Это, видно, не скоморохъ, а могучій богатырь... Садись-ка, добрый
молодецъ, на любое мѣсто: хоть подлѣ меня, хоть рядомъ съ женихомъ...
Не сѣлъ скоморохъ ни подлѣ князя, ни рядомъ съ женихомъ, а выбралъ
себѣ мѣстечко противъ нарѣченной невѣсты.
Сидитъ да и говоритъ князю:
— Позволь мнѣ, князь милостивый, налить чарочку зелена вина и под-
нести ее, кому вздумаю.
— Наливай чару, подноси, кому полюбится,—отвѣчалъ князь.
Налилъ Добрыня чару, снялъ съ правой руки свое кольцо обручальное,
опустилъ его въ чару и поднесъ Настасьѣ Микуличнѣ.
— Выпьешь до дна,—говоритъ ей,—увидишь добра, а не выпьешь до
дна, не видаешь и добра.
Выпила Настасья вино, а кольцо-то и прикатилось къ ея губамъ, схва-
тила она его, надѣла на палецъ, оперлась руками на дубовый столъ и ско-
пила прямо черезъ питья медвяныя, черезъ яства сахарныя, воскликнула:
— Не тотъ мой мужъ, что подлѣ меня, а тотъ, что напротивъ сидитъ!
Бросилась она мужу въ ноги:
— Прости,—говоритъ,—меня въ моей женской глупости, что не послу-
шала твоего наказа, пошла за Алешу Поповича! Не сама я пошла, силою
меня взяли...
Глянулъ на нее Добрыня, сжалился:
— Въ твоей винѣ Богъ тебя проститъ, а вотъ дивлюся я князю Влади-
миру, что онъ въ этой свадьбѣ сватомъ былъ, отъ живого мужа жену просва-
талъ! Дивлюсь я и брату крестовому, Алешѣ Поповичу: недавно мы съ нимъ
въ полѣ встрѣтилися, видѣлися, зналъ онъ, что я живъ, здоровъ...
Застыдился Владимиръ князь, не смѣетъ на Добрыню и глазъ поднять,
а Алеша Поповичъ испугался, заметался:
— Прости,—говоритъ,—что я на твоей женѣ жениться задумалъ, не
осуди меня на моей глупости!
Русскіе богатыри. Пзд. 4-о.
Я
58
ДОБРЫНЯ НИКИТИЧЪ.
Глянулъ на него Добрыня такъ грозно, что всѣ гости притихли.
— Простилъ бы я тебѣ эту вину, хоть и эта твоя вина не малая, а вотъ
какой вины я тебѣ простить не могу: зачѣмъ пріѣхалъ къ моей матушкѣ, ты
зачѣмъ увѣрилъ ее, что меня нѣтъ въ живыхъ? Слезила она свои очи ясныя,
надрывала она свое сердце ретивое, тосковала по своемъ дитяткѣ любимомъ...
Вотъ въ этой винѣ нѣтъ тебѣ отъ меня прощенья!..
Какъ схватилъ Добрыня Алешу за кудри да сталъ его плеткой похле-
стывать, заохалъ Поповичъ, жениться закаялся... Расходилось богатырское
сердце, хотѣлъ Добрыня бросить Поповича о кирпичный полъ, да подскочилъ
Илья Муромецъ къ Алешѣ на выручку. Схватилъ Илья Добрыню за плеча,
говоритъ ему:
— Уйми ты, братъ названный, свое сердце ретивое! Не убей ты брата
меньшаго до смерти!
Бросилъ тогда Добрыня Алешу, повелъ жену, домой. А тамъ ужъ Мамелфа
Тимоѳеевна затѣяла пиръ горой, встрѣтила ихъ съ великою почестью, обняла
своего дорогого Добрынюшку, прижала его къ сердцу материнскому.
Зажили они по-старому, по-старому да по-бывалому.
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
очетной пиръ на весь міръ затѣялъ ласковый
князь Красное Солнышко, на многихъ князей,
да бояръ, да могучихъ богатырей, да поля-
ницъ удалыхъ. Съѣхались могучіе богатыри,
гости званые, со всѣхъ сторонъ свѣта бѣлаго,
стали ѣсть, пить, пировать, угощаться съ
поздняго вечера до утра до ранняго.
Порасшумѣлись гости, порасхвастались;
кто хвалится золотою казною, богатствомъ несмѣтнымъ, кто своей удалью,
молодечествомъ, кто силою богатырскою. Только старый богатырь Игнатыошко
Даниловичъ сидитъ за столомъ бѣлодубовымъ, на скамеечкѣ на кленовой, по-
вѣсилъ буйную головушку, не пьетъ, не ѣстъ, ничѣмъ не похваляется.
Видитъ ласковый князь Владимиръ, что гость не радостенъ, говоритъ ему
слово ласковое:
— Эй ты, старый товарищъ, богатырь мой удалый, Игнатыошко Дани-
ловичъ! Чего ты сидишь на честномъ пиру не веселъ, не радостенъ? О чемъ
ты кручинишься, печалишься? Или мѣсто тебѣ не по отчинѣ, или чарой
тебя обнесли слуги мои вѣрные, или смѣлъ кто изъ гостей тебя обидѣть,
осмѣять?
Отвѣчаетъ старый богатырь:
— Никто меня, ласковый князь, Красное наше Солнышко, не обидѣлъ,
не осмѣялъ; и мѣсто мнѣ по выслугѣ, по отчинѣ, и чару мнѣ подносили зе-
$
60
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
лена вина, крѣпкаго; всѣмъ я тобою пожалованъ, только дозволь мнѣ, госу-
дарь, слово вымолвить, не сруби мнѣ буйной головы за то слово мое смѣлое.
— Говори, честной Игнатьюшко Даниловичъ.
— Благослови меня, ласковый князь, въ монастырь идти, постричься въ
старцы черные, поскомидиться въ книги спасеныя, спасти на старости свою
душу грѣшную, замолить всѣ свои грѣхи тяжкіе.
Призадумался Красное Солнышко, какъ услышалъ рѣчь богатырскую.
— Пустилъ бы,—говоритъ,—я тебя въ монастырь, Игнатыошко, да только
нѣтъ у меня противъ тебя ни одного богатыря въ замѣнъ. Какъ прослышатъ
народы невѣрные, провѣдаютъ цари вражескіе, напустятъ на насъ свои орды,
полчища несмѣтныя, разнесутъ они и нашъ Кіевъ-градъ въ щепы, сожгутъ
церкви, храмы Божіи, и меня, князя, въ полонъ возьмутъ.
— Я оставлю тебѣ, князь, за себя супротивника, помощника. Есть у
меня сынъ, чадо мое милое, Иванушко. Теперь Иванушкѣ девять годковъ, а
какъ протекутъ три года, будетъ онъ тебѣ помощникомъ, заступникомъ, по-
стоитъ онъ за стольный Кіевъ нашъ, не дастъ въ обиду тебя, князя нашего
ласковаго.
— Ну, такъ быть по-твоему, Игнатьюшко.
Благословилъ князь богатыря въ монастырь идти, постричься въ старцы
черные, спасать свою душу грѣшную. Пошелъ богатырь, оставилъ князю сына
своего, Иванушку. Растетъ Иванъ промежъ богатырей, крѣпнетъ, силы наби-
рается, поступочкамъ, походочкамъ богатырскимъ научается.
А тѣмъ временемъ провѣдали, прознали силы невѣрныя, орды, полчища,
несмѣтныя, что ушелъ богатырь Игнатій Даниловичъ въ монастырь спасать
душу свою грѣшную. Ополчилися цари, привели рать могучую, облегли столь-
ный Кіевъ-Градъ и съ полудня, и съ полуночи, грозятся сжечь церкви Божіи,
самого князя и съ богатырями въ полонъ взять.
Завелъ князь опять пиръ на всѣхъ богатырей, князей да бояръ. Сидятъ
гости, потѣшаются, угощаются, веселыя пѣсни поютъ; только самъ князь,
Красное Солнышко, не веселъ, не ѣстъ, не пьетъ, пѣснями не тѣшится, си-
дитъ угрюмый, сумрачный, что ночь черная.
Говоритъ князь богатырямъ:
— Ой вы, бояре, князья; богатыри могучіе, поляницы удалыя! Облегли
насъ силы татарскія, несмѣтныя, грозятся сжечь стольный Кіевъ-градъ, всѣхъ
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
61
насъ въ полонъ забрать. Выбирайте-ка мнѣ супротивника, поединщика. Пусть
поѣдетъ во чистое поле, пусть повысмотритъ силы вражескія, повысчитаѳтъ
полки несмѣтные, привезетъ намъ вѣсти вѣрныя, чтобы знать намъ, какъ съ
врагомъ силой помѣриться.
Сидятъ всѣ богатыри, примолкли, другъ за друга прячутся, никому ѣхать
на вѣрную смерть не хочется, никому татарскихъ стрѣлъ мѣткихъ, каленыхъ
отвѣдать не весело.
Поднялся тутъ со скамьи кленовой молодой Иванушко Игнатьевичъ. Бьетъ
онъ поклоны по-ученому, боярамъ, богатырямъ по лѣвую руку, а великому
князю направо, въ особину.
— Гой еси государь батюшка, великій князь стольно-кіевскій I Отпусти
меня во чисто поле, поѣду я невѣрную силу считать, полки повысмотрю,
врага повыслѣжу, выложу вамъ всю смѣту на золотъ столъ.
Посмотрѣлъ на него князь Солнышко, видитъ, богатырь еще дитя малое,
говоритъ:
— Не найдется ли постарше добраго молодца?
Не нашлось другого охотника; говорятъ всѣ бояре, всѣ могучіе бога-
тыри:
— Виденъ добрый молодецъ по походочкамъ, чуется богатырь по посту-
почкамъ, пусть ѣдетъ въ поле силу свою, удаль попробуетъ.
Налилъ тогда Красное Солнышко чару зелена вина, вѣсомъ чара въ пол-
тора пуда, мѣрой чара въ полтора ведра.
Взялъ Иванушко чару одной рукой, выпивалъ чару единымъ духомъ, не
поморщился.
Вскочилъ богатырь на добра коня, могучаго, помчался во чистое поле,
только его и видѣли.
А въ чистомъ-то полѣ навстрѣчу ему пыль столбомъ летитъ, что метель
крутитъ, бѣжитъ, спѣшитъ къ нему навстрѣчу родной его батюшка, честной
чернецъ Игнатій Даниловичъ, машетъ ему шляпой, кричитъ громкимъ голо-
сомъ:
— Ой ты, гой еси, чадо мое милое, молодой богатырь Иванушко Игнатье-
вичъ! Сбереги ты свою силу мощную, поѣзжай ты не во всю прыть богатыр-
скую, а въ полъ-прыти, руби ты силу татарскую не съ обоихъ плечъ, а съ
одного плеча!
62
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
Молодой богатырь Иванушко своего отца родимаго не слушаетъ; скачетъ
онъ во всю прыть молодецкую, день скачетъ, свѣтитъ ему красное солнышко,
ночь скачетъ, свѣтитъ ему ясенъ мѣсяцъ; притомился богатырь, засыпалъ коню
пшеницы бѣлояровой, пустилъ его на траву шелковую, самъ легъ спать,
заснулъ и сновъ не видалъ.
Проснулся добрый молодецъ на зарѣ, смотритъ, стоитъ его богатырскій
конь, понуря голову, не ѣстъ пшеницы, не щиплетъ травы. Разгнѣвался бога-
тырь на коня, бьетъ его по тучнымъ бедрамъ, приговариваетъ:
— Ахъ ты, волчья ѣда, травяной мѣшокъ! Не я ли тебѣ засыпалъ пшена
бѣлояроваго, не я ли тебя разнуздалъ, пустилъ пастись на зеленый лугъ? Что
же ты стоишь, не ѣшь?
Говоритъ конь по-человѣчьи:
— Не бей меня, могучій богатырь, не гнѣвайся; оттого я не ѣмъ, травы
не щиплю, что чую надъ нами невзгоду великую: выкопали татары три по-
греба глубокіе, клали поганые рогатины звѣриныя. Перескочу я и одинъ, и
другой погребъ, а третьяго погреба мнѣ не перескочить, упаду я на рогатины
звѣриныя, и захватятъ тебя, добраго молодца, татары въ неволю, посадятъ въ
цѣпи желѣзныя, опутаютъ путами шелковыми.
Еще - пуще богатырь на коня разгнѣвался, бьетъ его по тучнымъ бедрамъ,
приговариваетъ:
— Ничего ты, травяной мѣшокъ, не знаешь, не вѣдаешь, никакой не
чуешь невзгодушки.
Сѣлъ Иванушко на коня, погналъ его во всю прыть, летитъ по полю пыль
столбомъ, что метель мететъ.
Доскакалъ Иванушко до стана татарскаго, перескочилъ одинъ погребъ,
перескочилъ и другой, подскочилъ къ 'третьему. Припадаетъ конь, говоритъ,
молитъ человѣчьимъ голосомъ:
— Не губи и меня, и себя, Иванушко! Дай мнѣ только чуточку вздох-
нуть, перескочу я и третій погребъ!
Разгорѣлось сердце богатырское, не слушаетъ Иванушко Игнатьевичъ коня
своего, бьетъ его по тучнымъ бедрамъ, гонитъ впередъ. Взвился конь, прыг-
нулъ, не доскочилъ и упалъ въ погребъ глубокій, на рогатины звѣриныя.
Попалъ добрый молодецъ въ неволю татарскую: сковали его руки бѣлыя
желѣзами нѣмецкими, опутали путами шелковыми, повели въ станъ татарскій.
Сбереги ты свою силу мощную, поѣзжай ты но во всю прыть богатырскую.
64
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
Растужился, расплакался добрый молодецъ, взмолился пресвятой Богоро-
дицѣ, чтобы помогла ему въ этой великой невзгодушкѣ.
. И слышитъ онъ голосъ ласковый:
— Подыми-ка, молодецъ, руку правую выше головы, опусти руку лѣвую
ниже пояса.
Сдѣлалъ богатырь, какъ приказала ему пресвятая Богородица, и полопа-
лись путы шелковые, потрескались желѣза нѣмецкія. Хватилъ тогда богатырь
татарина, что былъ больше всѣхъ, сталъ тѣмъ татариномъ помахивать: куда
махнетъ, тамъ улица, перемахнетъ, переулочекъ; гнется татаринъ, не ломится,
жиловатъ, не рвется. Побилъ, посчиталъ богатырь всю силу невѣрную, очи-
стилъ молодой Иванушко Игнатьевичъ дорожку прямоѣзжую, поѣхалъ назадъ,
въ стольный Кіевъ-градъ.
ШІШІ ши
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
-фф-
Р 1. Исцѣленіе Ильи.
ироко пораздвинулись темные Му-
ромскіе лѣса, съ топями да боло-
тами, съ горами да пригорками,
съ богатыми селами да пажитями
въ перемежку. Среди этихъ тем-
ныхъ лѣсовъ раскинулось богатое,
славное село Карачарово, а въ се-
лѣ томъ жилъ старый крестьянинъ
Иванъ Тимоѳеевичъ съ женою своею
Евфросиньею Яковлевною. Долго
у нихъ не было дѣтей, наконецъ,
подъ старость, далъ имъ Богъ сына
и назвали они его Ильею. Растетъ
Ильюша, крѣпнетъ, а ни ногами,
ни руками не владѣетъ, пошеве-
лить не можетъ, сидитъ сиднемъ
и годъ, и два, сидитъ десять, сидитъ тридцать лѣтъ. Кручинятся отецъ съ
матерью, дѣло ихъ крестьянское, тяжелое, всюду помощь нужна, а тугъ такое
надъ ними горе стряслось: всѣмъ бы дѣтище ихъ взяло — и умно, и при-
вѣтливо, а ни сойти съ мѣста не можетъ, ни руки не подниметъ. Отросла у
Ильи борода, просидѣлъ онъ свое мѣсто на печи, понаходились отецъ съ ма-
терью по святымъ угодникамъ, много было намолено, напрошено, а Ильѣ все
68
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
не легчаетъ: и радъ бы встать, радъ бы всякую тяготу справить, да ноги не
носятъ, нѣтъ въ нихъ силушки, какъ бревна висятъ, не шелохнутся.
Стояла лѣтняя страдная пора.
Ушли отецъ съ матерью пожни чистить, вырубать лѣсъ подъ поля, а.
Илья сидитъ себѣ въ избѣ по-всегдашнему. Вдругъ слышитъ, просятъ его въ
окошко двое нищихъ каликъ перехожихъ:
— Впусти насъ, Илья, дай намъ воды испить.
— Радъ бы я васъ впустить, радъ бы напоить, накормить, Божьи люди,
да не владѣю ни руками, ни ногами; вотъ ужъ тридцать три года сиднемъ
сижу, даромъ хлѣбъ жую.
Вошли странники въ избу, осмотрѣлись, на икону помолились; старшій
изъ нихъ и говоритъ Ильѣ:
' — Ну, Илья, вставай теперь, сойди въ погребъ, принеси намъ браги
студеной.
Тронулъ Илья ногою, нога зашевелилась; повелъ рукой, и рука ожила:
вскочилъ онъ, какъ встрепанный, и пошелъ въ погребъ за брагою, принесъ
нищимъ добрую чару въ полтора ведра. Напились калики и даютъ* Ильѣ:
— Испей-ка, Илья, послѣ насъ.
Испилъ онъ, а калики его спрашиваютъ:
— Много ль ты чуешь въ себѣ силушки, добрый молодецъ?
— Охъ, калики перехожіе, Божьи люди, столько-то чую я въ себѣ си-
лушки, что если бы въ небеса утвердить кольцо, взялся бы я за: это кольцо
и всю бы Свято-русскую землю перевернулъ.
— Слишкомъ много съ него этой силушки, — переговорили между собой
калики,—не снесетъ его земля, надо поубавить...
— Принеси-ка намъ, Илья, еще стопу браги.
Пошелъ Илья опять въ погребъ; идетъ по саду, за какой дубокъ ни
хватится, съ корнемъ вонъ дубокъ летитъ; куда ногой ни ступитъ, нога въ
землѣ, что въ болотѣ, вязнетъ. Спустился онъ въ самую глубь погреба, налилъ
самой лучшей браги и несетъ каликамъ.
Выпили они, опять Илью потчуютъ:
— Испей, Ильюша, послѣ насъ. - - •
Послушался Илья и почувствовалъ, что силы въ немъ поубавилось.
— Сколько чуешь теперь въ себѣ силушки?—спрашиваютъ калики.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
69
— Силушки во мнѣ противъ прежняго половинушка,—отвѣчалъ имъ Илья.
— Ну, будетъ съ тебя, молодецъ, и этой силушки; можешь ты теперь
со всякимъ богатыремъ силою мѣряться, на бою тебѣ смерть не написана.
Помни только одинъ завѣтъ:. не бейся со Святогоромъ богатыремъ, онъ сильнѣе
тебя, берегись и Вольги, Вольга тебя можетъ хитростью одолѣть; не иди и
супротивъ рода Микулина, потому что его любитъ мать-сыра земля... А теперь
проводи насъ на холмъ, за село, тамъ и простимся.
Проводилъ ихъ Илья. Ушли странники, а Илья заснулъ богатырскимъ
сномъ, ни много, ни мало, на двѣнадцать дней. Проснулся онъ, захватилъ
топоръ и пошелъ къ отцу, къ матери на пожню. Сталъ онъ лѣсъ расчищать,
только щепки полетѣли: старое дубье съ одного взмаху валитъ, молодое съ
корнемъ изъ земли рветъ; въ три часа столько лѣсу порасчистилъ, сколько
отецъ съ матерью да съ работниками и въ три дня не наработали; развалилъ
онъ поле великое, превеликое, пустилъ деревья въ глубокую рѣку, топоры
въ пни воткнулъ и пошелъ отдыхать.
Пришли отецъ съ матерью, видятъ, все поле расчищено, вся работа
сдѣлана.
— Кто бы это за насъ пожни расчистилъ?—дивуются они..
— Ужъ не Илейко ли пошаливаетъ? — пошутилъ старикъ. Анъ, глядь!
Ильюша-то къ нимъ навстрѣчу изъ избы идетъ, здоровехонекъ, съ низкимъ
поклономъ ихъ встрѣчаетъ, про свою радость великую имъ разсказываетъ.
Научили еще Илью странники на прощанье, какъ себѣ коня добыть.
Пошелъ Илья въ чистое поле, видитъ: ведетъ прохожій невзрачнаго жере-
бенка, немудраго, нехоленаго. Вся-то цѣна ему грошъ, а прохожій запросилъ
цѣну непомѣрную: пятьдесятъ рублей съ полтиною, но Илья съ нимъ не
сталъ торговаться, далъ ему то, что онъ запросилъ, и повелъ жеребенка домой.
Сталъ онъ его > кормить .бѣлояровою пшеницею, сталъ поить свѣжей клю-
чевой водой, холилъ, выхаживалъ ровно три мѣсяца; потомъ выводилъ его
по три зари, вывалялъ его въ трехъ росахъ утреннихъ и сталъ бурушко
на-диво конемъ.. Заставилъ Илья его черезъ высокій тынъ прыгнуть: пере-
прыгнулъ конь, и копытами не задѣлъ; положилъ онъ ему на хребетъ свою
руку богатырскую, конь не пошатнулся, не шелохнулся, только заржалъ.
— Это добрый конь, — сказалъ Илья,—будетъ онъ мнѣ вѣрнымъ товари-
щемъ въ бою...
70
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Пошелъ тогда къ отцу, къ матери просить благословенія.
— Государь мой, родимый мой батюшка, Иванъ Тимоѳеевичъ, госуда-
рыня, родимая моя матушка, отпустите вы меня на Русь православную,
попытать своей силушки въ честномъ бою, съ богатырями силой-удалью
помѣряться...
Опечалилися отецъ съ матерью. >
— Думали мы, что ты будешь намъ работникомъ, нашей старости
угодникомъ, а ты насъ покинуть задумалъ, — сказалъ отецъ, — куда же ты
ѣхать хочешь? . . .
— А хочу поѣхать въ стольный Кіевъ-градъ, къ Свѣтлому Солнышку
князю Владимиру, буду служить ему вѣрой и правдою, беречь землю русскую
отъ всякаго недруга-ворога.
Вздохнулъ честный старикъ, Иванъ Тимоѳеевичъ, благословилъ сына.
— Благословляю тебя, Илья, на добрыя дѣла,—сказалъ онъ,—а на дурное
нѣтъ тебѣ моего благословенія. Помни мой завѣтъ I не проливай напрасной
крови христіанской, не помысли зломъ даже и на татарина, на золото, серебро
не льстись. * .
Отвѣсилъ Илья отцу съ матерью низкій поклонъ до земли, обѣщалъ имъ
крѣпко держать ихъ завѣтъ и пошелъ сряжаться въ путь-дорогу, надѣвать
доспѣхи богатырскіе, сѣдлать своего бурушку холенаго. Выковалъ себѣ Илья
изъ трехъ полосъ желѣзныхъ три стрѣлы и закалилъ ихъ въ матери сырой
землѣ; меча же не нашлось по немъ: какой ни сожметъ въ кулакъ, рукоять
и отвалится. Бросилъ онъ эти мечи бабамъ лучину щепать, сковалъ себѣ копье
булатное и сталъ сѣдлать коня: положилъ войлочки на войлочки, потнички
на потнички, а поверхъ всего сѣдло черкасское съ двѣнадцатью подпругами
шелковыми, съ тринадцатою желѣзною не для красы, а для крѣпости.
Захотѣлось Ильюшѣ свою силу попробовать: пошелъ онъ къ Окѣ-рѣкѣ,
собралъ народъ, уперся плечомъ въ гору, что на берегу высилась, и свалилъ
ее въ рѣку: завалила гора русло, повернулась рѣка, потекла по-новому, а то
мѣсто, гдѣ старое русло Илья горою завалилъ, старые люди еще и понынѣ
молодымъ показываютъ, про богатыря вспоминаючи. .
Пустилъ Илья на прощанье корочку хлѣба по Окѣ-рѣкѣ, по кормилицѣ,
за то, что кормила, поила его тридцать три года, зашилъ горсть родной земли
въ ладанку. Отстоялъ онъ заутреню со своими домашними и пустился въ путь.
илья муромецъ.
71
2. Первая поѣздочка.
Ѣдетъ Илья къ стольному граду Кіеву, торопится, хочетъ поспѣть къ
обѣднѣ воскресной, съ ласковымъ княземъ Владимиромъ Свѣтлый праздникъ
Христовъ отпраздновать.
Скачетъ конь богатырскій выше лѣса дремучаго, по рѣкамъ броду не
спрашиваетъ; первый ускокъ. скочилъ въ полторы версты, гдѣ скочилъ, тамъ
ключъ живой изъ земли ударилъ, что и понынѣ бьетъ; за вторымъ ускокомъ
миновалъ богатырь родимый Муромъ, а за; третьимъ ускокомъ его и слѣдъ
простылъ, очутился онъ подъ самымъ подъ Черниговомъ.
Какъ подъѣхалъ къ городу Чернигову, слышитъ, подъ стѣнами шумъ и
гамъ, стоятъ татаръ многія тысячи, отъ пыли да отъ пару лошадинаго не
видать днемъ краснаго солнышка, а ночью — свѣтлаго мѣсяца; залегла сила
татарская далеко кругомъ, такъ залегла, что ни зайцу сѣрому не проскочить,
ни ясному соколу не пролетѣть. Пріостановился Илья.
— Коли побить нехристей, нарушить отцовскую заповѣдь, а не крова-
вить рукъ о кровь татарскую, такъ жаль мужиковъ Черниговскихъ.
Подумалъ богатырь съ минуту, и рѣшился лучше нарушить завѣтъ роди-
тельскій, да спасти Черниговъ-градъ. Сошелъ онъ съ коня, вырвалъ лѣвою
-рукою коренастый дубъ, привязалъ его къ лѣвому стремени; вырвалъ правой
рукой другой дубъ, взялъ его въ правую руку вмѣсто дубинки, чтобы ею
нехристей пощелкивать, сѣлъ, на коня и пошелъ гулять по становищу татар-
скому: гдѣ махнетъ рукой—тамъ улица, перемахнетъ—переулочекъ, самъ не
добьетъ, такъ конемъ стопчетъ, дубомъ, что у стремени, сомнетъ. Перебилъ
всѣхъ татаръ, а царевичей татарскихъ отпустилъ на волю и сказалъ имъ:
— Чините вы такову славу, что святая Русь не пуста стоитъ, что много
въ ней сильныхъ могучихъ богатырей.
А въ городѣ-то Черниговцы всѣ въ церковь собралися, молятся, прича-
щаются, съ родными прощаются, собираются на татаръ идти.
Подъѣхалъ Илья, слѣзъ съ коня, привязалъ его къ столбу и вошелъ въ
церковь. Смотрятъ на него Черниговцы, дивуются:
— Откуда ты, молодецъ, взялся, какъ къ намъ въ городъ черезъ силу
несмѣтную татарскую могъ пробраться?
72
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Перекрестился Илья, поклонился на всѣ четыре стороны, говоритъ имъ:
— Эй, вы, молодцы добрые, куда сбираетесь, о чемъ тужите, плачете,
молитесь ?
*
— Аль не видѣлъ, витязь, что вокругъ нашего города облегла несмѣтная
сила татарская?.. Не совладать намъ съ ними, на вѣрную смерть идемъ.
Усмѣхнулся Илья, проговорилъ:
— Не поздно ли собралися, добрые люди? Вы взойдите на-стѣну, гляньте
въ поле чистое, не лежатъ ли силы несмѣтныя?
Побѣжали Черниговцы на стѣну, глядятъ въ поле и очамъ не вѣрятъ:
усѣяно поле мертвыми татарами!.. Ни одинъ не привстанетъ, не подымется,
вся сила татарская побита, какъ одинъ человѣкъ.
Бросились Черниговцы къ удалому богатырю, несутъ ему хлѣбъ-соль,
дары великіе, серебро, золото, скатный жемчугъ, дорогія ткани разноцвѣтныя.
— Добрый молодецъ, могучій витязь, ты скажи, какъ тебя звать-вели-
чать? какого ты роду-племени? Прими наши дары, хлѣбъ-соль нашу малую,
на твоей великой заслугѣ бьемъ тебѣ челомъ, просимъ мы у тебя одной милости:
ты останься у насъ жить воеводою, будемъ мы тебѣ служить вѣрой-правдою,
будемъ слушать приказа твоего богатырскаго.
— Зовутъ меня Ильею Муромцемъ, а родомъ я изъ села Карачарова, не
могу . я быть воеводою, надо мнѣ поспѣшить въ стольный Кіевъ-градъ къ
Свѣтлому Солнышку, князю Владимиру; покажите-ка мнѣ туда дорогу пря-
моѣзжую.
Переглянулись Черниговцы, призадумались.
— Есть отъ насъ къ Кіеву дорожка прямоѣзжая, да нельзя по той до-
рожкѣ ѣхать; тридцать лѣтъ по дорожкѣ той не ѣзжено, не хожено, залегли
тою дорожкою болота-топи глубокія, 'да широкая рѣка Смородина, быстрая,
бурливая, что ни броду, ни проѣзду, да еще за рѣкою Смородиною свито
гнѣздо соловьиное, засѣлъ въ немъ Соловей-разбойникъ, нѣтъ мимо него ни
конному проѣзду, ни пѣшему проходу, всѣхъ онъ убиваетъ. своимъ свистомъ.
Ѣздимъ же мы,. витязь, въ Кіевъ окольною дорогою, хоть она и вдвое дальше,
да зато вѣрнѣе. Поѣзжай-ка, удалой молодецъ, дорожкою окольною, прямо-
ѣзжею дорогою пойдешь на вѣрную смерть, не сдобровать твоей головушкѣ
отъ этого свисту соловьинаго...
Разгорѣлось у Ильи сердце богатырское:
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
73
— Мнѣ ли, молодцу, бояться свисту соловьинаго, рыканья звѣринаго? Я
поѣду въ Кіевъ прямою дорожкою, я очищу дорожку ту вплоть до самаго Кіева.
Вскочилъ Илья на своего коня: взвился конь подъ облака, и слѣдъ
простылъ.
Доскочилъ конь до рѣки Смородины: течетъ рѣка Смородина широкая,
бурливая, струйки ея измѣнчивыя, воды опасливыя; пріостановился бурушка,
махнулъ хвостомъ, взвился выше лѣса стоячаго и однимъ скачкомъ перепрыг-
нулъ рѣку.
Сидитъ за рѣкою Соловей-разбойникъ на девяти дубахъ, что вершинами
въ небо упираются; не пролетитъ мимо него ни пташка малая, ни сизый
орелъ, не пробѣжитъ мимо тѣхъ дубовъ ни зайка-горностайка, ни вепрь, ни
буйный туръ, ни медвѣдь косолапый—всѣ его посвиста боятся: никому уми-
рать не хочется.
Какъ завидѣлъ Илья Соловья, припустилъ коня и подскакалъ къ дубамъ.
Зашевелился Соловей, засвиталъ во весь свой мощный свистъ, зашипѣлъ по-
змѣиному, заревѣлъ по-звѣриному, такъ что конь у Ильи на колѣнки палъ.
Осерчалъ богатырь на своего коня, бьетъ его плетью по тучнымъ бедрамъ,
самъ приговариваетъ:
— Травяной ты мѣшокъ, не богатырскій конь, волкамъ тебя отдать на
съѣденіе, не слыхалъ ты, что ли, писку птичьяго, не слыхалъ шипу змѣинаго,
испугался реву звѣринаго?!. Видно надо ужъ мнѣ, витязю, нарушить завѣтъ
родительскій, окровавить свою стрѣлу каленую!..
Вынулъ Илья тугой лукъ изъ налучника, вставилъ каленую стрѣлу, намѣ-
тилъ въ Соловья—взвилась стрѣла, попала разбойнику прямо въ правый глазъ,
а въ лѣвое ухо вылетѣла. Свалился Соловей съ дуба комомъ, подхватилъ его
Илья, связалъ путами сыромятными, привязалъ къ лѣвому стремени. Глядитъ
на него Соловей, молчитъ, не смѣетъ.слова вымолвить.
— Что глядишь на меня, Соловей-разбойникъ? — спрашиваетъ витязь,—
али русскихъ богатырей не видывалъ?
— Охъ, попалъ я въ руки крѣпкія,— простоналъ Соловей,— не уйти мнѣ
изъ этихъ рукъ могучихъ, не видать мнѣ вольной волюшки!..
Поѣхалъ Илья съ Соловьемъ къ Кіеву, а подъ Кіевомъ у Соловья другая
застава—подворье его Соловьиное. Стоятъ Соловьиныя палаты бѣлокаменныя,
дворъ на семи столбахъ, на семи верстахъ, вокругъ желѣзный высокій тынъ, а
Русскіе богатыри. Иэд. 4-ѳ. Ю
74
илья муромецъ.
на каждой тынинкѣ по маковкѣ, на каждой маковкѣ по головѣ богатырской.
Посреди двора три терема златоверхіе, верхи съ верхами свивалися, потолки
съ потолками сливалися, крылечки съ крылечками сплывалися, а промежъ
теремовъ сады были разсажены зеленые, съ цвѣтами лазоревыми, красивыми;
Подъ теремами залегали погреба глубокіе, а въ нихъ было много несчетной
золотой казны награбленной, много всякаго богатства, добра наворованнаго.
Жила въ этомъ подворьѣ семья Соловьиная: молодая его жена, да дочери-па-
леницы удалыя, да мужья ихъ, зятья Соловьиные, все богатыри сильные,
могучіе. / . '
Какъ завидѣлъ Соловей свое гнѣздышко насиженное, забился въ торо-
кахъ, такъ что путы затрещали, и взмолился Ильѣ:
— Бери, богатырь, все мое подворье великое, бери мои палаты бѣлока-
менныя, возьми и все добро, всю казну мою несчетную, отпусти только меня
на волю-вольную, дай ты мнѣ покаяться, замолить грѣхи мои тяжкіе.
Молчитъ Илья, не слушаетъ мольбы Соловьиной, а самъ прямо къ его
подворью ѣдетъ.
Завидѣли его въ окна дочери и жена Соловья. Старшая дочь и говоритъ:
— Венъ нашъ батюшка ѣдетъ, чужого мужика везетъ у стремени, и’глазъ
ему вышибъ.
А жена Соловья взглянула и ахнула: * .
— Ой. ты, дочка неразумная, не батюшка вашъ мужика везетъ, а ѣдетъ
богатырь русскій, везетъ вашего батюшку въ торокахъ, у стремени.
И взмолилась она зятьямъ:
— Зятья наши любезные, дѣти милыя! Бѣгите скорѣе въ погреба глубокіе,
несите злата, серебра, каменьевъ самоцвѣтныхъ, сколько захватится, выходите
къ богатырю, встрѣчайте его съ почестью, просите, упрашивайте, низко кла-
няйтесь, чтобы отпустилъ онъ вамъ вашего батюшку, чтобы не казнилъ его
лютою смертью.
Уперлись богатыри, не слушаютъ матери:
— Ужъ и намъ ли семерымъ не совладать съ однимъ витяземъ? Ужъ и
намъ ли его не < осилить? Обернемся мы черными воронами, заклюемъ его,
освободимъ отца...
— Охъ вы, дѣти неразумныя! Вашъ отецъ не вамъ чета, да и то къ бога-
тырю въ полонъ попалъ, гдѣ же вамъ съ богатыремъ справиться?
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
75
Не послушались ея зятья-сыновья, не вышли встрѣтить, витязя, а стар-
шая дочь, Нелька, къ воротамъ подкралася, ухватила подворотню на цѣпяхъ,,
желѣзную, въ девяносто пудъ, и стала поджидать Илью. Какъ въѣхалъ Илья
въ ворота, увидалъ ее съ подворотнею, далъ =ей замахнуться, заскрипѣла под-
воротня, полетѣла въ Илью, а онъ отмахнулъ ее своею рукою богатырскою,
и попала подворотня въ Пельку, убила ее до смерти.
Видитъ жена, видятъ другія дочери, что не совладать имъ съ богатыремъ,
бросились ему въ ноги, молятъ, убиваются, даютъ за9 отца великіе выкупы.
— Не возьму я отъ васъ теперь никакихъ выкуповъ, везу я вашего отца
въ Кіевъ, къ славному князю Владимиру, а хотите отца выручить, пріѣзжайте
черезъ трое сутокъ со всѣмъ вашимъ имуществомъ-богатствомъ въ теремъ кня-
жескій, можетъ быть и отдамъ вамъ тогда вашего батюшку.
Повернулъ Илья коня, не промедлилъ и минуточки въ Соловьиномъ под-
ворьѣ, за три ускока былъ уже у Днѣпра-рѣки, а на Днѣпрѣ-рѣкѣ перевозчи-
цей была Соловьиная дочь, Катюшенька. Широка, глубока рѣка, видитъ
Соловей, что не перейти богатырю, не перескочить коню богатырскому, и
кричитъ своей дочери:
— Доченька родная, Катюшенька! не перевози ты добраго молодца, ви-
тязя могучаго, проси ты у него въ залогъ меня стараго! тогда и перевези,
какъ отпуститъ меня на волю!..
Послушалась отца перевозчица, отчалила и переѣхала на ту сторону.
Промолчалъ богатырь, слѣзъ съ коня, лѣвой рукой его въ поводу ведетъ,
а правою рветъ дубы столѣтніе съ корнями, съ подкореньями; подошелъ къ
рѣкѣ, перебросилъ дубы, намостилъ себѣ мостъ крѣпко-на-крѣпко, 'самъ пере-
шелъ и коня перевелъ.
Вынулъ онъ тогда изъ кармана подорожную плетку шелковую о семи
хвостахъ съ проволокою, подошелъ къ перевозчицѣ.
— Ну-ка, дѣвица, теперь мы съ тобой разсчитаемся!
Стегнулъ разъ, она съ ногъ свалилася, а другой стегнулъ и убилъ ее
до смерти.
Пріумолкъ Соловей-разбойникъ, не шелохнется, и глянуть не смѣетъ на
богатыря.
Бѣжитъ конь у Ильи, какъ соколъ летитъ, рѣки, озера промежъ ногъ бе-
ретъ, хвостомъ поля устилаетъ. Смотрятъ на Илью старые богатыри, любуются:
*
76 ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
— Нѣтъ другого богатыря на поѣздку, какъ Илья Муромецъ! Вся поѣздка
его молодецкая, вся поступка его богатырская!
Пріѣхалъ Илья въ стольный Кіевъ - градъ. Отошла обѣдня воскресная,
Владимиръ Красное Солнышко сидитъ въ теремѣ со своими богатырями да
витязями. Привязалъ Илья коня своего среди двора къ высокому столбу точе-
ному, къ кольцу золоченому и говоритъ Соловью:
— Ты смотри, Соловей, воръ, Рахмановичъ, не вздумай уйти отъ коня
моего, отъ меня никуда не убѣжишь, не спрячешься, вездѣ тебя найду, отсѣку
твою буйную голову.
А ковю своему бурушкѣ наказываетъ:
— Конь ты мой добрый, богатырскій! пуще глазу береги Соловья-раз-
бойника, чтобы не ушелъ онъ отъ стремени булатнаго.
Вошелъ Илья въ палаты княжескія, прошелъ въ гридню, гдѣ пировалъ
Владимиръ Красное Солнышко, помолился на образа, поклонился на всѣ четыре
стороны, князю съ княгинею отвѣсилъ особый, низкій поклонъ, проговорилъ:
— Здравствуй, Красное Солнышко, Владимиръ князь стольно-Кіевскій!
Принимаешь ли къ себѣ, Солнышко, заѣзжаго молодца на честное пиро-
• ваньице?
Поднесли тутъ Ильѣ добрую чару зелена вина въ полтора ведра. Прини-
малъ онъ чару одною рукою, выпивалъ однимъ духомъ, не поморщился.
Спросилъ его тогда Красное Солнышко:
— Откуда ты. добрый молодецъ? Какого рода, племени? Какъ тебя звать,
величать?
— Зовутъ меня Ильею, по отчеству Ивановичемъ; пріѣхалъ я изъ города
Мурома, изъ села Карачарова, ѣхалъ дорогою прямоѣзжею, выѣхалъ изъ дому,
какъ отошла заутреня, хотѣлъ было попасть сюда къ обѣднѣ, да въ дорогѣ
позамѣшкался.
Много было богатырей на веселомъ пиру, всѣ они переглянулись, разсмѣя-
лися, говорятъ князю:
— Князь Владимиръ, ласковое наше Солнышко! Въ глаза дѣтина-то надъ
тобою насмѣхается, завирается: нельзя проѣхать изъ Мурома по прямой дорогѣ
въ Кіевъ, залегла прямоѣзжая дорога уже тридцать лѣтъ, есть на ней застава
разбойничья, засѣлъ тамъ Соловей-разбойникъ, не пропускаетъ ни коннаго,
ни пѣшаго.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
77
Не взглянулъ на нихъ Илья, не отвѣтилъ имъ, а сказалъ опять князю
Владимиру:
— Ты не хочешь ли, князь, посмотрѣть на мою удачу богатырскую? Я
привезъ тебѣ въ подарокъ Соловья-разбойника,1 онъ теперь на твоемъ широкомъ
дворѣ привязанъ у моего стремени... Оттого я и позамѣшкался, что очистилъ
дорогу прямоѣзжую.
Повскакали тутъ съ мѣстъ и Владимиръ, и всѣ богатыри, спѣшатъ съ
Ильею на дворъ княжескій.
Подошелъ князь къ Соловью, подивился на него, говоритъ ему:
— Ну-ка, Соловей Рахмановичъ, засвищи-ка по-соловьиному, потѣшь насъ'
съ богатырями, да съ витязями.
Не глянулъ на него Соловей, отвернулся:
— Не твой хлѣбъ, князь, кушаю, не тебя и слушаю,—говоритъ.
Поклонился тогда Владимиръ Ильѣ Муромцу:
— Илья, свѣтъ, Ивановичъ! прикажи своему Соловью засвистать, по-
тѣшь насъ.
— Ой, великій князь стольно-Кіевскій, запеклись у Соловья уста его, не
свистнуть ему теперь; вели ему вынести чару зелена вина въ полтора ведра,
да другую пива пьянаго, да третью меда сладкаго, да дай закусить калачомъ
крупичатымъ величиною съ турій рогъ, вотъ тогда онъ и засвищетъ, потѣ-
шитъ насъ...
Принесли Соловью чару зелена вина, принесли пива, меду скадкаго —
освѣжилъ онъ свою голову, приготовился свистать.
— Ты смотри мнѣ, Соловей, не вздумай свистать иначе, какъ въ под-
свиста,—сказалъ ему Илья.
Взялъ Илья князя съ княгинею подъ мышки, прикрылъ ихъ плечами сво-
ими могучими и велѣлъ Соловью свистнуть. Не послушалъ Соловей наказа
богатырскаго: засвисталъ во всю свою мочь, зашипѣлъ по-змѣиному, заревѣлъ
по-звѣриному, земля ’всколебалася, съ теремовъ маковки попадали, оконныя
стекла повысыпались, старые дома развалилися, кони богатырскіе разбѣжалися,
всѣ богатыри на землю попадали, замертво лежатъ, не шелохнутся.
Испугался Владимиръ.
— Уйми, Илья, своего Соловья, такія-то шутки намъ не надобны; не
пускай его на волю, натворитъ онъ бѣды немалыя.
78 ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
А Соловей сталъ упрашивать:
— Отпустите вы меня на волю, я выстрою вокругъ Кіева села съ при-
селками, города съ пригородами, настрою церквей, монастырей, буду грѣхи
свои тяжкіе замаливать.
. Не слушаетъ его Илья Муромецъ. с
— Нельзя,—говоритъ,—отпустить его, онъ опять будетъ разбой держать;
не строитель онъ вѣковой, а разоритель.
Вывелъ онъ его въ чистое поле, отсѣкъ ему буйную голову, разсѣкъ его
на мелкія части, сжегъ эти мелкія части, разметалъ пепелъ по чистому полю.
Какъ пріѣхали черезъ трое сутокъ дѣти Соловьиныя, какъ услышали, что
нѣтъ въ живыхъ Соловья-разбойника, заплакали, закручинились. Не взялъ
съ нихъ Илья ни серебра, ни золота:
— Это,—говоритъ,—вамъ имѣньице осталось отъ вашего батюшки, чтобы
могли вы жизнь прожить честно и мирно, не разбойничать. Ступайте себѣ,
берите ваше богатство-имѣніе, оно мнѣ не надобно.
Такъ и отпустилъ ихъ на всѣ четыре стороны, а самъ остался служить
у Владимира Краснаго Солнышка,
а
і , к.
3. Илья на заставѣ богатырской.
Подъ самымъ городомъ Кіевомъ на дорогѣ проѣзжей стоитъ богатырская
застава, а эту заставу оберегаютъ ни много, ни мало двѣнадцать богатырей.
Атаманомъ на заставѣ самъ старый богатырь Илья Муромецъ, подъ-атаманомъ
Добрыня Никитичъ, есауломъ Алеша Поповичъ.
Три года стоятъ уже богатыри на своей молодецкой заставѣ, не пропу-
скаютъ ни коннаго, ни пѣшаго, ни своего, ни чужого; мимо нихъ ни звѣрь не
проскользнетъ, ни птица не пролетитъ; горностайка пробѣжитъ, и тотъ шубку
оставитъ, птица, и та перо выронитъ.
Разбрелись какъ-то богатыри: кто въ Кіевъ уѣхалъ, кто на охоту отпра-
вился, стрѣлять гусей, лебедей, а Илья Муромецъ заснулъ въ своемъ бѣломъ
полотняномъ шатрѣ крѣпко-накрѣпко, проспалъ вплоть до зари, всталъ и
пошелъ умываться ключевою водою, студеною. Ъдѳтъ Добрыня: съ охоты,
видитъ на полѣ слѣдъ отъ копыта лошадинаго, богатырскій слѣдъ, не маленькій,
величиною въ полпечи. Сталъ Добрыня слѣдъ этотъ разсматривать и говоритъ:
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ;
„Это не простая ископыть; это. проѣхалъ мимо нашей заставы могучій Жидо-
винъ богатырь, изъ земли Казарской!“ . г.
Пріѣхалъ Добрыня на заставу, сталъ скликать своихъ товарищей: „Той
еси, вы, братцы, товарищи! Что жъ у насъ за застава, коли мы. не углядѣли,
какъ мимо насъ Жидовинъ проѣхалъ, чужой богатырь? Какъ же это мы,
братцы, на заставѣ не устояли? Надо теперь ѣхать въ погоню за нахваль-
щикомъ../ . !
Стали тутъ богатыри судить да рядить, кому ѣхать. Хотѣли было по?
слать Алешу Поповича.
— Нѣтъ, братцы,—сказалъ Илья,—это вы не хорошо придумали, Алеша
жаденъ на золото, серебро, увидитъ онъ на богатырѣ одежду дорогую, поза-
рится и погибнетъ ни за что, ни про что.
Хотѣли было еще выбрать , того да другого, но все оказались богатыри
неподходящіе. Тогда положили ѣхать въ поле Добрынѣ Никитичу.
Собрался Добрыня, осѣдлалъ своего коня, взялъ съ собою палицу желѣз-
ную, тяжелую, опоясалъ острую сабельку, взялъ въ руки шелковую -плеть и
поѣхалъ догонять нах вальщика. Доѣхалъ до горы Сорочинской, въѣхалъ на
гору, смотритъ въ трубку серебряную, видитъ, стоитъ удалой богатырь въ полѣ;
конь подъ нимъ, какъ гора, а самъ онъ, какъ сѣнная копна, на головѣ шапка.
мѣховая, пушистая, все лицо закрываетъ. .
Поѣхалъ Добрыня* прямо на богатыря, закричалъ ему громкимъ голосомъ:
— Эй ты, нахвалыцикъ? Что же ты мимо нашей заставы проѣхалъ, нашему
атаману Ильѣ Муромцу не поклонился, нашему есаулу, Алешѣ Поповичу,
ничего въ казну не положилъ на всю нашу братію?
Заслышалъ Жидовинъ Добрыню, повернулъ коня, поскакалъ къ нему...
Задрожала земля, всколыхалась вода въ озерахъ, а конь Добрыни палъ на
колѣни, едва его Добрыня въ поводу удержалъ.
— Господи! Мать Пресвятая Богородица!—взмолился витязь,—унеси ты
меня только отъ такого чудища!
Повернулъ онъ скорѣе коня и ускакалъ на заставу. Пріѣзжаетъ ни живъ,
ни мертвъ и разсказываетъ все Ильѣ Муромцу и товарищамъ.
— Ну ужъ, видно, мнѣ, старому, самому ѣхать въ чистое поле, если
Добрыня, мой крестовый братъ, не справился, такъ больше мнѣ некѣмъ и
замѣниться,—сказалъ атаманъ.
7
80
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Осѣдлалъ Илья своего вѣрнаго бурушку, взялъ съ собою палицу въ девя-
носто пудъ, опоясалъ саблю острую, прихватилъ копье мурзамецкое и собрался
выѣхать въ чистое поле.
Догоняетъ его Добрыня Никитичъ, спрашиваетъ:
— Охъ, братецъ крестовый, славный богатырь, Илья Муромецъ! Вы-
ѣзжаешь ты на бой не на шуточный, на побои смертные, на удары тяжелые:
что же велишь намъ дѣлать? Куда намъ идти, куда ѣхать прикажешь, чтобы
тебя оберечь?
— Поѣзжайте вы на гору Сорочинскую, смотрите, выслѣживайте нашъ
богатырскій бой: какъ увидите, что не въ моготу мнѣ больше съ Жидовиномъ
биться, поспѣшайте ко мнѣ на выручку.
Выѣхалъ Илья Муромецъ въ чистое поле, посмотрѣлъ въ свой кулакъ
богатырскій, видитъ: разъѣзжаетъ богатырь громадный, тѣшится, кидаетъ къ
небу палицу желѣзную въ девяносто пудъ. Закинетъ Жидовинъ эту палицу
выше облака ходячаго, подъѣдетъ, подхватитъ одной рукой и вертитъ ею въ
воздухѣ, какъ лебяжьимъ перышкомъ...
Жутко стало Ильѣ, никогда онъ такого силача еще не видывалъ. Обнялъ
богатырь своего бурушку косматаго, припалъ къ нему, говоритъ:
— Охъ ты, бурушко мой косматенькій, ты мой добрый, вѣрный това-
рищъ и въ радости, и въ горести! Послужи-ка ты мнѣ теперь вѣрою, прав-
дою по-старому, попрежнему, чтобы не побилъ насъ съ тобою Жидовинъ
некрещеный въ чистомъ полѣ, чтобы не срубилъ онъ мнѣ буйной моей го-
ловушки !
Заржалъ конь, взглянулъ на богатыря и ринулся впередъ на страшный бой.
Подъѣхалъ Илья къ Жидовину, закричалъ ему:
— Эй ты, воръ, нахвальщикъ! Зачѣмъ проѣхалъ нашу заставу и мнѣ,
атаману, челомъ не билъ, есаулу нашему въ казну не клалъ?
Увидалъ его Жидовинъ, припустилъ на него коня, всколебалась земля,
затряслась, но у Ильи конь стоитъ какъ вкопанный, не дрогнетъ, самъ Илья
въ сѣдлѣ не шелохнется.
Съѣхались противники, ударились палицами, бились, не жалѣючи, со
всей богатырской -силы, такъ что у палицъ рукояти пообломилися, а ни тотъ,
ни другой не одолѣлъ, другъ друга не ранили, даже доспѣхи цѣлы остались,
и оба они на коняхъ усидѣли. Обнажили они тогда свои сабли острыя, разъ-
,ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ. 81
ѣхались, наскочили, ударились; зазубрились сабли о кольчуги, переломи-
лися, ни того, ни другого не ранили. Налетѣли они другъ на друга съ
копьями, били другъ друга въ грудь изо всей силы; переломились копья по
маковки, а все оба богатыря на коняхъ сидятъ. Стали они тянуться на па-
лицѣ: ухватились оба за палицу, тянулись долго ли, коротко ли, у нихъ кони
на колѣна пали, а ни тотъ, ни другой богатырь изъ сѣдла не вылетѣлъ, не
двинулся.
— Знать, ужъ надо намъ биться рукопашкою!—рѣшили они и сошли съ
коней. * •
Схватились два силача, что ясные соколы, бьются, борются весь день до
вечера, бьются, борются съ вечера до полуночи, а съ полуночи до- зари утрен-
ней... Вдругъ махнулъ Илья правою рукою, да и поскользнулся на лѣвую
ногу, подвернулась у него нога, упалъ онъ на землю, а нахвалыцику то и
на-руку: сѣлъ онъ ему на грудь, вынулъ свой булатный кинжалъ, хочетъ
отсѣчь Ильѣ голову по плечи, распороть грудь, вынуть сердце съ печенью,
а самъ надъ нимъ насмѣхается: • • •
— Старый ты старикъ, калѣчище! Тебѣ ли ѣздить въ чистое поле, тебѣ ли
стоять на богатырской заставѣ?!. Некому, развѣ, у васъ на Руси смѣнить
тебя, стараго? Поставилъ бы ты себѣ у дороги келейку да и собиралъ бы
подаяньице, вотъ бы и хватило тебѣ на пропитанье до самой смерти.
Лежитъ Илья подъ нимъ, а самъ думаетъ:
— Развѣ невѣрно мнѣ святые отцы напророчили, что на бою мнѣ смерть
не написана? А вотъ теперь я подъ богатыремъ лежу!..
Только подумалъ, и чувствуетъ, что у него силушки-то вдвое прибыло:
какъ подбросилъ онъ противника своего съ груди богатырской, полетѣлъ тотъ
выше лѣса стоячаго, выше облака ходячаго, упалъ и ушелъ въ- мать сырую
землю по поясъ.
Не рубилъ ему Илья буйной головы, отпустилъ его на всѣ четыре сто-
роны, воротился на заставу къ богатырямъ.
— Ну, говоритъ, братцы мои крестовые, названные, тридцать лѣтъ ѣзжу
въ полѣ, съ богатырями быося, силу пробую, а такого чудища ни разу еіце
не наѣзживалъ!
Русскіе богатыри. Над. 1 о.
11
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
4. Илья и нищая братія.
Сдѣлалъ князь Владимиръ пиръ про всѣхъ богатырей, витязей: всѣхъ
позвалъ, только одного позабылъ—Илью Муромца. Обидѣлся старый богатырь,
задумалъ думу недобрую. Взялъ онъ свой тугой лукъ съ калеными стрѣлами,
по кіевскимъ улицамъ похаживаетъ, маковки золотыя сострѣливаетъ. Настрѣ-
лялъ ихъ много ли, мало ли, и сталъ кричать, созывать по Кіеву:
— Эй, вы, нищіе, убогіе, собирайтесь-ка ко мнѣ, я васъ виномъ напою...
Бѣгутъ къ нему отовсюду нищіе, радехоньки, а онъ продалъ золотыя
маковки и накупилъ имъ цѣлыя бочки вина, угощаетъ ихъ, самъ съ ними
пьетъ. Гуляютъ они ни день, ни два, похаживаютъ по улицамъ, шутки по-
шучиваютъ. Владимиръ видитъ, что дѣло плохо, разсердился на него бога-
тырь, надо его сердце унять, а то не сдобровать, пожалуй, и Кіеву. Заго-
товилъ онъ пиръ лучше прежняго, созвалъ опять всѣхъ богатырей и сталъ съ
ними думу думать, совѣтъ держать: кого бы послать къ Ильѣ, чтобы звать
его на честной пиръ.
— Кому же иному идти за Ильею,— рѣшили богатыри,—какъ не брату
его названному, Добрынѣ Никитичу? Съ Добрыней они крестами помѣнялися,
держали заповѣдь великую: чтобы меньшій братъ слушалъ большаго, а большій
меньшаго.
, — Ну, Добрынюшка Никитичъ, тебѣ и идти къ Ильѣ съ повинною,—
сказалъ Владимиръ,—скажи ему, чтобы на старое не гнѣвался: кто старое по-
мянетъ, тому глазъ вонъі
Пошелъ Добрыня, пришелъ къ Ильѣ, видитъ, онъ сидитъ съ нищими,
угощается, прохлаждается.
Подошелъ къ нему Добрыня и говоритъ:
. — Ахъ ты, братецъ мой названный, славный богатырь, Илья Муромецъ!
Удержи ты свои руки бѣлыя, могучія, укроти свое сердце лютое; ты попомни
нашу заповѣдь великую, чтобы старшему брату слушаться брата меньшаго.
Послалъ меня къ тебѣ Солнышко Владимиръ князь, просилъ тебя на старое
ле гнѣваться, а придти къ нему на честной пиръ, съ нимъ, нашимъ Солныш-
комъ помириться.
Обернулся Илья:
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
83
— Ну,—говоритъ,—крестовый братъ названный, зналъ Владимиръ князь,
кого за мною послать, никого бы другого я не послушался, а съ тобою у меня
заповѣдь положена: нельзя мнѣ тебя ослушаться. Что жъ, пойти пойду на
честной пиръ, только ужъ и гостей своихъ съ собой захвачу, пусть Влади-
миръ князь на меня за это не прогнѣвается.
Пошелъ Илья по Кіеву къ княжескому терему, а за нимъ потянулась и
вся нищая братія, всѣмъ велѣлъ идти за собою въ княжескую гридню.
Владимиръ, какъ завидѣлъ дорогого гостя, вскочилъ изъ-за стола, взялъ
его за бѣлыя руки, цѣловалъ его въ самыя уста, называлъ любимымъ бога-
тыремъ, славнымъ Ильею, свѣтъ, Ивановичемъ.
Стали усаживаться за столы дубовые, ведетъ Владимиръ своего дорогого
гостя къ столу, говоритъ ему:
— Ой же ты Илья, свѣтъ, Ивановичъ! Ты садись на любое мѣсто, на
выбранное: хочешь, сядь по заслугѣ, по выслугѣ, по мою руку правую,
хочешь, сядь на мѣсто большее, въ большой уголъ, а то, хочешь, сядь, куда
тебѣ, молодцу, вздумается.
Не сѣлъ Илья на мѣсто большее, не сѣлъ и по заслугѣ, по выслугѣ, а
выбралъ себѣ мѣсто среднее и съ собою посадилъ всю нищую братію.
Поднесли Ильѣ чару зелена вина, да другую чару меду сладкаго; выпилъ
Илья и сказалъ князю:
— Ай ты, Владимиръ стольно-Кіевскій! Зналъ ты, князь, кого за мною
послать, зналъ, кому меня было позвать! Не послалъ бы ты моего братца
крестоваго, никого бы я другого не послушалъ... И ужъ плохо бы вамъ всѣмъ
пришлось отъ меня, отъ стараго!.. Ну да, Богъ тебя проститъ на этотъ разъ,
а кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ!
Такъ-то пировалъ Илья ровно три дня съ княземъ и съ княгинею, пи-
ровала съ ними и вся нищая братія, и не только въ гриднѣ княжеской, а
и по всему Кіеву всѣ пивоварни, всѣ винные погреба были открыты на кня-
жескій счетъ, кто хотѣлъ, тотъ шелъ и пилъ, пока его ноги носили. Зато и
узнали во всемъ Кіевѣ отъ стараго до малаго, что помирился Илья Муромецъ,
свѣтъ, Ивановичъ съ Краснымъ Солнышкомъ, ласковымъ княземъ Владимиромъ,
узнали и порадовались всякъ по-своему — молодые плясать пошли, старые
зелена вина отвѣдали да пѣсню затянули, а малыя дѣтушки собрались вокругъ
бабушекъ, послушать старинушку про прежнее, да про бывалое...
84
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
5. Илья Муромецъ и Калинъ царь.
Изъ-за Чернаго моря, съ Золотой Орды, поднялся татарскій царь Ка-
линъ Калиновичъ, съ сыномъ своимъ, Таракашкомъ Корабликовымъ, съ лю-
бимымъ зятемъ Ульюшкою.
Три года копилъ злой Калинъ царь силу несмѣтную, орду безчисленную
да еще и сынъ велъ сорокъ тысячъ, и зять тоже сорокъ. Было съ ними со-
рокъ однихъ царей да царевичей, королей да королевичей. Идетъ орда, шу-
митъ - гудитъ, что саранча ненасытная: гдѣ пройдетъ, тамъ одинъ пепелъ
останется, все поѣстъ, все сожжетъ, а что получше, съ собою прихватитъ.
На сто верстъ орда растянулася, отъ конскаго. пару, отъ пыли тьма стоитъ,
не видать днемъ солнца яснаго, ночью мѣсяца свѣтлаго, а отъ духу татар-
скаго всякій крещеный человѣкъ за три версты бѣжитъ. •
Не дошелъ Калинъ царь семи верстъ до Кіева, остановился у Днѣпра,
раскинулъ полотняный шатеръ и велѣлъ войску своему привалъ сдѣлать.
Расположились татары въ широкомъ полѣ, разсѣдлали коней, разложили
костры: кто конину варитъ, кто сбрую чиститъ, кто коня кормитъ, поитъ, а
царь Калинъ въ своемъ шатрѣ сидитъ на ременчатомъ стулѣ за дубовымъ
столомъ и пишетъ грамоту ко Владимиру стольно-Кіевскому. Написалъ онъ
грамоту скорехонько и кликнулъ кличъ по- всему стану:
— Эй вы, мурзы-бурзы, татаровья, кто изъ васъ умѣетъ говорить по-
русски? Кто бы могъ мнѣ отвезть грамоту мою въ городъ Кіевъ, ко князю
Владимиру? ... ...
Молчатъ мурзы-татаровья, другъ за дружку хоронятся. . • :
Выкликнулъ тутъ Калинъ царь во второй разъ, выскочилъ къ нему одинъ
бурза-мурза, татаринъ, ростомъ трехъ саженъ, голова съ пивной котелъ, про-
межъ плечъ косая сажень уложится.
— Ай же ты, Калинъ царь милостивый, я знаю по-русски, могу свезти
твою грамоту.
И наказываетъ ему Калинъ царь:
— Поѣзжай ты. посолъ мой, не путемъ дорогою, а лѣсами дремучими,
лугами широкими, не въѣзжай въ Кіевъ черезъ ворота, а перескакивай прямо
черезъ стѣну городовую, черезъ башню наугольную; во дворѣ княжескомъ
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
85
бросай своего коня непривязаннаго, входи прямо въ гридню столовую, да
смотри, двери настежь распахивай; поклоновъ передъ княземъ съ княгинею
не отсчитывай, а прямо бросай имъ на столъ мою грамоту...
Ѣдетъ посолъ, какъ приказано, скачетъ черезъ стѣну кіевскую, входитъ
въ гридню, не кланяется, бросаетъ грамоту на дубовый столъ.
— Эй. ты, князь стольно-Кіевскій, ты готовь-ка скорѣй свой Кіевъ,
очищай-ка улицы, расчищай ряды, накури побольше зелена вина, нашъ гроз-
ный Калинъ царь къ тебѣ въ гости жалуетъ, хочетъ взять себѣ въ жены
твою княгиню Апраксію; отдавай-ка безъ бою, безъ кровопролитія, не отдашь
добромъ, возьмемъ силою, всѣмъ вамъ тогда живымъ не быть.
Сказалъ посолъ, повернулся, безъ поклона вонъ пошелъ, дверь за собою
захлопнулъ, такъ что оконницы зашаталися, стекла попадали.
Запечалился Владимиръ, закручинился. На бѣду же тутъ и богатырей ни
одного не случилося. ’
„Разоритъ злой Калинъ царь стольный мой Кіевъ городъ, возьметъ онъ
меня въ плѣнъ съ княгинею, сожжетъ онъ Божіи церкви, а иконы святыя по
рѣкѣ вплавь пуститъ’ . .
Надѣлъ Владимиръ черное платье, пошелъ въ храмъ Божій молиться.
Видитъ, идетъ ему навстрѣчу калика перехожій.
— Здравствуй, Владимиръ, князь стольно-Кіевскій, что ты пріунылъ, въ
черное платье одѣлся, иль недоброе что въ Кіевѣ случилося?
Разсказалъ Владимиръ каликѣ про печаль свою.
— Ну, этому горю еще можно помочь, — сказалъ калика, — сбросилъ съ
себя платье каличье, и увидѣлъ князь Илью Муромца. Обрадовался Влади-
миръ, бросился цѣловать богатыря.
— Охъ, Илья, свѣтъ, Ивановичъ, выручи, спаси отъ бѣды неминучей,
созови богатырей, послужи, постарайся за вѣру христіанскую.
— Да, вѣдь, ты, князь, насъ съ богатырями нынче не жалуешь, не
чествуешь, не велѣлъ намъ въ Кіевъ-то и заглядывать?..—сказалъ Илья.
--- Ты послушай, свѣтъ, Илья Ивановичъ, хоть не ради меня съ княги-
нею, пе ради церквей и монастырей, а ради бѣдныхъ вдовъ да сиротъ малыхъ
сослужи эту службу великую.
И билъ тутъ Владимиръ Ильѣ челомъ до сырой земли. Пошли они въ
княжескій теремъ, а Илья и говоритъ князю:
86
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
— Насыпай-ка,. князь, одну мису чистаго серебра, другую краснаго зо-
лота, а третью скатнаго жемчуга; поѣдемъ-ка мы съ поклономъ къ Калину
царю, попросимъ у него сроку три дня,’ чтобы могли мы въ Кіевѣ поупра-
виться.
Поѣхали они къ Калину царю, поклонились ему съ подарками:
— Дай ты намъ, Калинъ царь, сроку три денька, чтобы намъ отслужить
обѣдни съ панихидами, чтобы намъ передъ вѣрною смертью другъ съ дружкою
попрощаться.
Далъ имъ Калинъ царь три дня сроку, а Илья поѣхалъ къ синему морю,
гдѣ стояли богатыри, его товарищи, и скликалъ ихъ всѣхъ оборонять Кіевъ,
спасать вдовъ и сиротъ, выручать князя съ княгинею.
Подъѣхали богатыри къ Кіеву, стали метать жребій, гдѣ кому стано-
виться: выпалъ жребій Ильѣ рубиться посрединѣ. Стали богатыри рубить
силу татарскую, бились, бились, ни много, ни мало, двѣнадцать дней, не
пивши, не ѣвши, безъ отдыха. На тринадцатый день примахались ихъ руки
бѣлыя, притупились сабли острыя, призастлались очи ясныя, поѣхали они
отдохнуть, соснуть. Илья Муромецъ не поѣхалъ съ поля ратнаго, знай рубитъ,
знай колетъ безъ устали.
Видитъ онъ, впереди у татаръ накопаны рвы глубокіе, а во рвахъ на-
тыканы острыя копья мурзамецкія.
Пристегнулъ Илья коня, поскакалъ ко рвамъ, а конь и проговорилъ ему
по-человѣчьи:
— Ты хозяинъ мой, Илья Муромецъ! изъ перваго-то подкопа я вылечу,
и изъ второго подкопа еще выскочу, а въ третьемъ останемся и ты, и я!
Осерчалъ Илья на бурушку:
— Ахъ ты, травяной мѣшокъ, не богатырскій конь! Не хочешь ты слу-
жить за вѣру христіанскую!..
Стегнулъ коня по крутымъ бедрамъ, взвился конь, два раза переско-
чилъ, а въ третій подкопъ упалъ вмѣстѣ съ хозяиномъ. Набѣжали- татары,
заковали Илью въ цѣпи желѣзныя, руки, ноги ему сковали, привели къ
Калину царю. .
— Славный богатырь, Илья Муромецъ!—сказалъ ему Калинъ царь,—по-
служи-ка мнѣ вѣрою, правдою, какъ служилъ Владимиру, отпущу тебя черезъ
три года съ честью, съ милостью.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
87
Илья Муромецъ отвѣчалъ ему:
— Будь у меня только сабля острая, или копье мурзамецкое, или палица
боевая, я бы ужъ послужилъ по твоей по шеѣ татарской!
Осерчалъ Калинъ царь, кричитъ своимъ слугамъ, чтобы вели Илью въ
поле чистое, разстрѣляли его стрѣлами калеными.
А Илья опять говоритъ:
— Эхъ ты, царь Калинъ Калиновичъ! И казнить-то ты не знаешь, не
вѣдаешь: кто же казнитъ богатыря стрѣлами калеными? Ты вели положить
мою буйную голову на липовую плаху, да и отсѣки ее по плеча...
— Ну, ведите его на поле, отсѣкайте ему голову, коли ему этого хочется,—
приказалъ Калинъ царь.
Повели Илью на поле, положили его на землю, хотятъ отсѣчь буйную голову.
Лежитъ Илья, молится угодникамъ, чуетъ силы-то вдвое прибыло... Какъ
вскочилъ онъ съ земли, какъ рванулъ цѣпи-оковы желѣзныя, свалились съ него
оковы, разсыпались.
Схватилъ онъ тутъ самаго сильнаго татарина, сталъ имъ, какъ дубинкой,
помахивать: гдѣ махнетъ — тамъ и улица, отмахнется — переулочекъ, самъ-то
приговариваетъ:
— Крѣпокъ татаринъ, не ломится, жиловатъ, не рвется.
Только вымолвилъ, а голова-то у татарина ужъ и прочь летитъ, по пути
татаръ побиваетъ. Испугались мурзы, побѣжали, по болотамъ попрятались,
по рѣкамъ потонули, бѣгутъ, приговариваютъ:
— Не дай намъ Богъ бывать въ Кіевѣ, съ русскими богатырями встрѣ-
чаться 1
Пошелъ Илья къ Калину царю, схватилъ его за руки, поднялъ выше
головы, бросилъ о землю—тутъ его и до смерти расшибъ.
Подбѣжалъ къ Ильѣ его богатырскій конь, бурушко косматый, сѣлъ бо-
гатырь въ свое сѣдло черкасское и поѣхалъ въ Кіевъ, къ Солнышку, князю
Владимиру...
Задали въ Кіевѣ пиръ, какого еще не бывало, а татары, что въ живыхъ
остались, въ свои степи убрались...
Недолго Илья погостилъ въ Кіевѣ, уѣхалъ опять въ чистое поле, обе-
регать землю русскую на заставѣ богатырской, сражаться съ врагами - не-
другами...
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Проѣздилъ Илья ни много, ни мало двѣнадцать лѣтъ, случилось ему быть
близко Кіева и говоритъ онъ себѣ: „Дай-ка, побываю я въ Кіевѣ, попро-
вѣдаю, что тамъ дѣется ?“
Подъѣхалъ къ княжескому терему, видитъ, у князя Владимира идетъ
веселый пиръ. Вошелъ Илья въ гридню и остановился у двери. Глядитъ на
него Владимиръ Красное Солнышко и не узнаетъ своего стараго богатыря.
— Откуда, — говоритъ, — ты, старикъ? Какого роду-племени, какъ тебя
звать, величать?
Илья Муромецъ усмѣхнулся да и говоритъ:
— Свѣтъ Владимиръ, Красное Солнышко, я Никита Заолѣшанинъ.
Все-таки Владимиръ князь не узналъ его, такъ и повѣрилъ, что это
Никита Заолѣшанинъ, не посадилъ его съ богатырями, боярами, а велѣлъ
ему сѣсть съ дѣтьми боярскими за меньшой столъ. Тутъ ужъ не сдержало
сердце. богатырское этой обиды. Задрожали стѣны въ гриднѣ, какъ поднялся
Илья съ мѣста, да какъ крикнулъ князю:
— Эй, ты, князь Владимиръ стольно-Кіевскій, не по чину мнѣ мѣсто, не
по силѣ честь; самъ-то ты сидишь съ воронами, а меня садишь съ воронятами!
Князь тутъ разгнѣвался:
— Ужъ не думаешь ли ты, Никита, что у меня и богатырей нѣтъ, чтобы
унять-тебя?
Посылаетъ онъ трехъ самыхъ лучшимъ богатырей:
— Идите-ка, проучите невѣжу, выкиньт. его вонъ изъ гридни!
Вышли изъ-за стола три богатыря, стали Никиту поталкивать; стоитъ
молодецъ, съ мѣста его не сдвинуть, даже ко'п ' ' > не шевельнется.
— Ну. князь,—говоритъ Ил —ко. о шиться, позабавиться,
давай-ка сюда еще троихъ богатырей!
Вышли и еще три богатыря: то.-.- :ютъ Никът; изо в ѣхъ силъ стараются,
а' онъ стоитъ себѣ на мѣстѣ, ни въ чемъ не бывало, ни рукой, ни ногой
не шевельнетъ.
— Давай,—говоритъ, — еще троихъ, видишь, этихъ мало.
Посылаетъ Владимиръ и еще троихъ: надсѣдаются богатыри, вспотѣли,
а не могутъ сдвинуть Никиту съ мѣста.
А Добрыня Никитичъ, крестовый брата Ильи Муромца, давно его при-
зналъ, сидитъ подлѣ князя, молчитъ, на богатырей посматриваетъ.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
89
Не стерпѣлъ, наконецъ, Добрыня.
— Аль не видишь,—говоритъ,—князь, что это не Никита Заолѣшанинъ?
Развѣ можетъ кто"другой такъ съ богатырями справляться, кромѣ Ильи
Муромца, мрего брата крестоваго, названнаго? Смотри, князь, не умѣлъ ты
встрѣтить, угостить дорогого гостя, не удержать его тебѣ ни честью, ни
ласкою!..
Илья Муромецъ, между тѣмъ, тряхнулъ своею буйною головою, пораспра-
вилъ могучія руки и говоритъ Владимиру:
— Добро же, Владимиръ, князь стольно-Кіевскій, теперь ужъ мой чередъ
пришелъ—смотри, какъ бы не отпала у тебя охота тѣшиться!..'
Какъ прошелся Илья разъ, другой по гриднѣ, какъ хватилъ богатырей
одного, да другого, да третьяго: повалились богатыри, что снопы лежатъ, кто
ползетъ, кто сидитъ, а кто и встать не можетъ; а Илья у стола похажи-
ваетъ, желѣзныя сваи между мѣстъ, что солому, поламываетъ, богатырей потал-
киваетъ, скамьями потрескиваетъ. Самъ князь со страху за печку забился,
собольею шубою закрылся.
Уходилъ Илья свое богатырское сердце:
— Довольно,—говоритъ,—мнѣ шутки пошучивать, пора и честь знать.
Говоритъ ему князь Владимиръ:
— Ой, Илья, свѣтъ, Ивановичъ, ты садись на первое мѣсто, по правую
мою руку, а не хочешь, садись на второе мѣсто, по мою руку по лѣвую, а то
сядь, куда тебѣ вздумается, я учествую тебя по чину, по заслугѣ.
Всталъ Илья передъ княземъ, скрестилъ на груди руки мощныя, какъ
заговорилъ, задрожали оконницы въ гриднѣ, заходили на столахъ чаши се-
ребряныя :
— Владимиръ стольно-Кіевскій, князь земли свято-русской, правду тебѣ
сказалъ мой братъ названный, молодой Добрынюшка Никитичъ, не умѣлъ ты
меня встрѣтить, угостить съ лаской, съ почестью, посадилъ ты меня, богатыря,
за меньшой столъ, на отъѣздѣ ужъ теперь тебѣ меня не сдержать, поздно
схватился чествовать—по тѣхъ поръ вы меня и видѣли!..
Былъ тутъ. Илья и нѣтъ его, пропалъ его богатырскій слѣдъ, по тѣхъ
поръ его и видѣли!..
Русскіе богатыри. Пзд. 4-е.
12
90
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
6. Илья и Ермакъ.
Шумно въ гриднѣ у князя Владимира, много собралось и бояръ, и кня-
зей, и богатырей могучихъ. Но не пиръ идетъ въ гриднѣ, не столованье, а
держатъ бояре совѣтъ, думаютъ думу крѣпкую: подступаетъ къ Кіеву царь
Мамай со своею невѣрною силою басурманскою.
— Князья мои славные! Бояре, витязи могучіе!—говоритъ Красное Сол-
нышко,—какъ намъ защищать Русь православную, какъ намъ одолѣть Мамая
невѣрнаго?
Спорятъ князья да бояре, шумятъ, всякъ свое предлагаетъ; и порѣшили
они, наконецъ, сдѣлать вокругъ Кіева бѣлокаменную стѣну и засыпать ее
желтымъ пескомъ.
Всталъ тогда Илья Муромецъ и говоритъ:
— Чѣмъ стѣну дѣлать, лучше послать къ Мамаю гонца, попросить у
него сроку три мѣсяца, а тѣмъ временемъ намъ пссправиться, оповѣстить
другихъ, старшихъ богатырей, что стоятъ на Куликовомъ полѣ въ своихъ
полотняныхъ шатрахъ.
Послушались Илью, снарядили посла, сталъ посолъ у Мамая срока про-
сить на три мѣсяца. Засмѣялся Мамай.
— Хоть бы на три года я вамъ сроку далъ, такъ и то вашимъ богаты-
рямъ со мною не справиться. У меня-то силы что листа въ лѣсу, у меня-то
девять сыновей, да девять дочерей, да девять зятевей — все такіе богатыри,
паленицы, что сырое дубье съ корнями выворачиваютъ. Дамъ я вамъ сроку
три мѣсяца, какъ просите, справляйтесь, если можете!..
Прискакалъ гонецъ въ Кіевъ съ отвѣтомъ Мамая-царя; обрадовался Вла-
димиръ и послалъ Илью на Куликово поле скликать богатырей.
Осѣдлалъ Илья коня, выѣхалъ на широкій дворъ, ударилъ коня палицею
по тучнымъ бедрамъ: перескочилъ конь прямо черезъ стѣну городовую и по-
несся, что вихрь степной, къ полю Куликову. Пріѣхалъ Илья къ богатырямъ
и сталъ ихъ звать на бой съ Мамаемъ-царемъ.
Говорятъ ему богатыри:
— Ой же ты, Илья Ивановичъ! сойди-ка ты къ намъ въ шатеръ, да
выпей-ка сперва чару зелена вина!
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ. 91
Вошелъ Илья въ шатеръ, выпилъ чару зелена вина въ полтора ведра
и охмѣлѣлъ; заснулъ онъ богатырскимъ сномъ на цѣлыхъ двѣнадцать дней.
А Владимиръ-то его съ богатырями дожидается, наконецъ, не стерпѣлъ,
послалъ за нимъ племянника, молодого Ермака Тимоѳеевича.
Выбралъ себѣ Ермакъ коня богатырскаго, сѣдлалъ его крѣпко-на-крѣпко
и поскакалъ отыскивать богатырей и Илью Муромца. Подъѣхалъ онъ къ шатру,
гдѣ пировали богатыри, стегнулъ плетью по бѣлому полотну и закричалъ гром-
кимъ голосомъ:
— Эй вы, могучіе богатыри! зоветъ васъ Владимиръ князь въ Кіевъ на
выручку: наступаетъ на городъ Мамаева сила невѣрная!..
Отвѣчали богатыри:
— Молодой Ермакъ, свѣтъ, Тимоѳеевичъ! Сойди съ коня да выпей съ
нами чару зелена вина!
— Не хочу я выпить, какъ мой дядюшка, — отозвался имъ молодой ви-
тязь: если выпью и я, такъ, пожалуй, тоже не ворочусь въ Кіевъ.
Воротился онъ тѣмъ же путемъ дорогою къ Кіеву и видитъ, нельзя ему
проѣхать, обступила Кіевъ сила Мамаева, рать басурманская.
Поскакалъ Ермакъ подъ гору, какъ рванулся на силу невѣрную, какъ
пошелъ колоть да рубить, да палицей помахивать, побилъ Мамаевой рати
безъ счету, а все, какъ будто, басурманъ не убыло.
Проснулся Илья Муромецъ въ шатрѣ, говорятъ ему богатыри, что прі-
ѣзжалъ къ нимъ молодой Ермакъ Тимоѳеевичъ и отправился одинъ воевать
съ татарами.
— Что же это вы надѣлали? — сказалъ имъ Илья,—вѣдь Ермакъ-то мо-
лодъ еще, одному ему не справиться, онъ надсядется, воевавши съ силою
невѣрною. Сѣдлайте-ка поскорѣе вашихъ коней, да поѣдемте всѣ къ нему
на выручку.
Пріѣхали богатыри къ Кіеву. Облегла Кіевъ сила чернымъ-черно, а
Ермака и не видать, и не слыхать.
Сталъ тогда Илья разсылать богатырей: кого отъ синя моря, кого отъ
чистаго поля, кого отъ Почай-рѣки, самъ поѣхалъ прямо въ середину.
Какъ добились богатыри до середины татарскаго войска, и увидали
Ермака: что соколъ, молодой витязь на своемъ конѣ полетываетъ, отдыхать
не думаетъ.
92
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Подъѣхалъ къ нему Илья, остановилъ его за плечи могучія:
— Довольно тебѣ, витязь, надсаждаться, поработалъ ты до устали: от-
дохни-ка теперь, дай и намъ, старикамъ, потѣшиться!
Поѣхалъ тогда Ермакъ въ шатеръ на холмъ, легъ спать, а Илья съ бо-
гатырями добили силу Мамаеву ни много, ни мало, въ три часа. Поѣхали они
потомъ съ Ермакомъ пировать ко Владимиру въ Кіевъ: встрѣтилъ ихъ князь
съ почестью, угощалъ цѣлыхъ тридцать дней, а тамъ опять богатыри поразъ-
ѣхались на свои заставы крѣпкія, въ поле чистое.
7. Илья Муромецъ и Идолище.
Ѣдетъ Илья по чисту полю и видитъ, идетъ ему навстрѣчу калика пе-
рехожій, старчище Иванище.
— Здравствуй, братъ Иванище, сумка переметная, откуда бредешь, куда
путь держишь?
— Здравствуй, Ильюшенька, иду я ко Святымъ мѣстамъ, а былъ-то въ
Царѣ-градѣ...
. — Ну, что въ Царѣ-градѣ, все ли по-старому, попрежнему? такъ же ли
по церквамъ звонятъ, такъ ли даютъ милостыню вамъ каликамъ?
— Охъ, другъ Ильюшенька! Все-то въ Царѣ-градѣ не по-старому, все-то
не попрежнему: и звонъ по церквамъ не таковъ, какъ былъ, и милостыни
давать не велѣно; засѣлъ у князя Цареградскаго въ теремѣ великанище Идо-
лище, всѣмъ теремомъ завладѣлъ, что хочетъ, то и дѣлаетъ...
— И ты его клюкой не поподчивалъ? Эхъ ты, Иванище, Иванище!
силы-то у тебя вдвое противъ меня, а смѣлости нѣтъ и въ полменя. Ну, давай
мнѣ скорѣе твое платье каличье, помѣняемся; ты стереги моего коня, а я
схожу въ Царь-градъ, съ Идолищемъ разсчитаюся...
Помялся.было Иванище, да дѣлать съ Ильею нечего: не отдать добромъ,
возьметъ силою, потому что въ бою ему смерть не писана; снялъ калика свою
сумку переметную, снялъ свое платье длинное, свою шляпку черную, бархат-
ную, земли греческой, отдалъ Ильѣ клюку здоровенную въ девяносто пудъ
изъ дерева ярова, а самъ сѣлъ при дорогѣ коня богатырскаго стеречь.
Зашагалъ Илья къ Царюграду, что ни шагъ, то по полуверстѣ отмѣри-
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
93
ваетъ; пришелъ въ Царь-градъ и прямо прошелъ въ княженецкій дворъ, къ
высокому терему.
Идетъ Илья, мать сыра-земля подъ нимъ дрожитъ, а татаровья, слуги
Идолища, надъ нимъ подсмѣиваются:
— Эй, каличище перехожій! Экій невѣжа затесался! Нашъ-то Идолище
двухъ саженъ ростомъ, да и то пройдетъ по горенкѣ, не слыхать, а ты идешь,
стучишь да гремишь...
Не глянулъ на нихъ Илья, подошелъ подъ окно и закричалъ во весь бо-
гатырскій голосъ:
— Ай ты, великій князь Цареградскій! Дай-ка ты мнѣ, каликѣ, золотую
милостыню, чтобы было мнѣ чѣмъ душу спасать!
Слышитъ князь Цареградскій, что голосъ-то Ильи Муромца, и обрадо-
вался, а Идолище ему говоритъ:
— Это откуда же такой калика взялся? Кажется, было у насъ съ тобой,
князь, положено, чтобы не давать каликамъ милостыни, а теперь калика подъ
окномъ стоитъ.
А Илья-то ужъ и зову не ждетъ, самъ идетъ въ гридню княженецкую.
Видитъ онъ: сидитъ Идолище двѣ сажени росту, въ плечахъ косая сажень,
глазища что пивные чанищи, головища что лоханища, носъ что локоть тор-
читъ, сидитъ, прохлаждается, по полхлѣбу заразъ уписываетъ, по ведру браги
сразу пьетъ; съѣстъ, кричитъ, чтобы еще несли.
Всталъ Илья у дверной притолоки, на Идолище посматривае'іъ.
— Ты откуда, калика, взялся?—спрашиваетъ его Идолище.—Аль не слы-
шалъ, калика, что у насъ съ княземъ заповѣдь положена, милостыни не давать?
— Не слыхалъ я про вашу заповѣдь, — отвѣчаетъ Илья, — а пришелъ я
съ княземъ Цареградскимъ повидаться.
— Старчище каличище,—говоритъ опять Идолище, — ты, вѣдь, много на
своемъ вѣку исходилъ, много и повидалъ; можетъ, видывалъ и богатыря ва-
шего хваленаго, Илью Муромца?
— Какъ не видѣть!—отвѣчалъ Илья,—мы съ нимъ братцы крестовые...
— А разскажи-ка мнѣ, старчище, каковъ изъ себя вашъ Илья? больно
ужъ мнѣ хотѣлось бы его повидать...
— Коли хочешь повидать Илью, такъ посмотри на меня: онъ и ростомъ
съ меня, и изъ лица такой же.
94
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
— А по многу ли вашъ богатырь ѣстъ, пьетъ заразъ?
— Фетъ онъ по три калачика, пьетъ зелена вина по жбанчику.
— Эге! Такъ какой же онъ тогда богатырь! Дрянь онъ, вашъ богатырь!
Вотъ я, такъ по цѣлому быку заразъ полдничаю, по три ведра вина заразъ
пью!..
Усмѣхнулся Илья.
— Да,—говоритъ,—была вотъ у моего батюшки корова обжорлива: объѣ-
лась она какъ-то пойломъ, да и лопнула; какъ бы и съ тобой, Идолище,
то же не случилося!
Осердился Идолище, кричитъ:
— Какъ ты смѣешь со мною такъ разговаривать?..
Бросилъ въ Илью ножъ, но Илья не промахъ: отстранился, отмахнулъ
ножъ шапкой, пролетѣлъ онъ въ дверь, сшибъ съ петель, а за дверыо двѣнад-
цать татаръ, кого ранилъ, кого и до смерти убилъ. Раненые клянутъ своего
Идолища, а Илья говоритъ:
— Мнѣ батюшка всегда наказывалъ: плати долги скорешенько, тогда и
еще дадутъ!
Пустилъ онъ въ Идолище шляпой своей греческой, ударился Идолище
головой объ стѣну, такъ что и стѣну проломилъ, а Илья добилъ его клюкой
каликиной и всѣхъ татаръ, его слугъ, перебилъ.
Угостилъ его князь Цареградскій, уговаривалъ остаться жить навсегда въ
Царѣ-градѣ, да не остался Илья:
— Нѣтъ,—говоритъ,—у меня за городомъ товарищъ оставленъ.
Пошелъ въ поле, гдѣ оставилъ Иванища, переодѣлся опять въ свое цвѣтное
платье, сѣлъ на коня и сказалъ каликѣ на прощанье:
— Ты, Иванище, впередъ такъ не дѣлай, не оставляй христіанъ на
жертву татаровьямъ I
8. Три поѣздочки и смерть Ильи Муромца.
Фдетъ старый богатырь Илья Муромецъ по полю, видитъ, разошлась до-
рожка на три пути, а при распутьи лежитъ бѣлый горючій камень, и на томъ
камнѣ написано: „Кто направо поѣдетъ, тому жениться, кто влѣво поѣдетъ,
тотъ богатъ будетъ, а кто прямо поѣдетъ, тому у биту быть“.
„Кто направо поѣдетъ, тому жениться, кто влѣво поѣдетъ, тотъ богатъ
будетъ, а кто прямо поѣдетъ, тому уопту быть6.
96 ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Призадумался Илья:
— Богатство-то мнѣ ни къ чему, жениться мнѣ не въ пору, а поѣду-ка
я по прямой дорожкѣ, въ бою мнѣ, вѣдь, смерть не написана.
Поѣхалъ онъ прямо черезъ грязи, болота, черезъ лѣса дремучіе; навстрѣчу
ему сорокъ станишниковъ-разбойниковъ, наѣзжаютъ изъ-подъ темныхъ дубовъ,
сами промежъ собой разговариваютъ:
— Экій конь-то богатырскій у витязя, экій конь-то знатный у удалаго!
Мы такого коня и не видывали... Эй ты, молодецъ, русскій богатырь, ты стой,
постой, отъ насъ не убѣжишь...
Пріостановилъ Илья коня.
— Ой вы, братцы, станишники-разбойнички! Вы ночные придорожнички!
Вамъ съ меня взять-то нечего: шубенка на мнѣ въ пятьсотъ рублей, шапочка
на мнѣ въ три сотенки, а рукавички стоятъ всего сотенку. Коня своего я не
оцѣнивалъ, на базаръ не важивалъ, да и цѣны ему нѣтъ: онъ броду не спра-
шиваетъ, черезъ рѣки, черезъ долы перескакиваетъ...
Засмѣялись станишники.
— Вотъ добраго человѣка намъ Богъ наслалъ, самъ про свое добро по-
вѣдалъ, чего и не спрашивали!
А Илья Муромецъ вынимаетъ изъ своего колчана калену стрѣлу, беретъ
свой тугой лукъ и намѣчаетъ сырой столѣтній дубъ: взвилась стрѣла, загре-
мѣла, попала въ дубъ, расщепила его на мелкіе кусочки, а разбойники-ста-
нишники отъ одного грому стрѣлы богатырской на землю попадали, съ пере-
пугу ни живы, ни мертвы лежатъ.
Какъ опомнились они, пустились за Ильею въ догоню, побросались передъ
нимъ на землю, говорятъ ему:
. — Охъ ты, свѣтъ нашъ, богатырь, витязь удалый, ты возьми всю нашу
казну, золото, серебро, платье цвѣтное, коней табуны, ты будь нашимъ атама-
номъ набольшимъ, а мы тебѣ станемъ служить вѣрой и правдою, за тебя въ
огонь и въ воду кинемся...
Посмотрѣлъ на нихъ Илья съ усмѣшкою:
— Эй, вы станишники-разбойники! Не надо мнѣ вашего ни серебра, ни
золота: кабы брать мнѣ со всѣхъ золотой казной, такъ за мной бы рыли ямы
глубокія, кабы брать мнѣ ваше цвѣтное платье, за мной бы были горы высокія,
кабы брать мнѣ вашихъ добрыхъ коней, за мною бы гоняли табуны великіе Е.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
97
Хлестнулъ онъ коня, только они его и видѣли.
Воротился Илья къ распутью и поправилъ надпись на горючемъ камнѣ:
„По прямой дорожкѣ ѣздилъ, и убитъ не былъ*.
— Дай-ка,—говоритъ Илья,—поѣду я теперь направо.
Поѣхалъ богатырь, выѣхалъ черезъ лѣсъ на поляну, а на той полянѣ ши-
рокой стоятъ палаты бѣлокаменныя, златоверхія, словно цѣлый городъ, палаты
тѣ по полянѣ раскинулись, широко ворота золоченыя растворены.
Въѣхалъ Илья на широкій дворъ, а на крыльцѣ встрѣчаетъ его краса-
вица-королевична, съ нянюшками, съ мамушками, съ сѣнными дѣвушками.
— Добро пожаловать, добрый молодецъ, чай ты съ дороги-то умаялся?
Выпей у насъ чару зелена вина, кушай нашего хлѣба-соли досыта...
Взяла его королевична за бѣлыя руки, повела въ гридню свѣтлую, несутъ
ему дѣвушки вина, меду, яства всякія.
А королевична опять его уговариваетъ:
— Ты усталъ, чай, съ дороги, умаялся, выпей чару да ложись спать на
перины пуховыя.
Видитъ Илья, что стоитъ у стѣны кровать высокая, точеная, золоченая,
расписанная; догадался онъ, что кровать-то была волшебная, схватилъ коро-
левичну и бросилъ ее на кровать...
Раскрылся подъ кроватью полъ, и упала дѣвица въ погреба глубокіе, а
въ погребахъ тѣхъ было уже много королей да королевичей—всѣхъ ихъ про-
валивала королевична на своей кровати волшебной.
Взялъ тогда Илья золотые ключи, отперъ погреба и выпустилъ всѣхъ
плѣнниковъ на волю.
— Ступайте,—говоритъ имъ,—къ вашимъ семьямъ, къ отцамъ, къ мате-
рямъ, къ малымъ дѣтушкамъ. Идетъ позади всѣхъ сама королевична. Не по-
щадилъ ее Илья: привязалъ къ конямъ, и разорвали ее кони на части, разнесли
по чистому полю.
Все богатство-имущество роздалъ Илья выпущеннымъ плѣнникамъ, а те-
рема златоверхіе сжегъ; самъ же воротился опять ко горючему камешку и
подправилъ вторую надпись:
„Вправо ѣздилъ и женатъ не былъ".
— Дай, — думаетъ Илья, — поѣду я теперь по лѣвой дороженькѣ, гдѣ
богату быть...
1 я
Русскіе богатыри. Изд. 1-ѳ
98
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Поѣхалъ влѣво, доѣхалъ до камня, на которомъ была надпись, что лежитъ
подъ нимъ богатство несмѣтное. Поднялъ Илья камень и нашелъ сундукъ ‘съ
несмѣтною золотою казною.
— Къ чему мнѣ богатство, старому? — думаетъ Илья,— лучше я сострою
на эти деньги церкви соборныя.
Состроилъ Илья церкви, зазвонили въ церквахъ звоны колокольные, да
какъ сталъ строить послѣднюю церковь Пещерскую, такъ и окаменѣлъ въ пе-
щерахъ бѣлокаменныхъ вмѣстѣ съ конемъ своимъ.
Стдкрх Годиномічх.
СолобеГі БуднлѴі’роьичх. Чурнлл Плнікокнчх.
Діокх Степдноыт.
СТАВРЪ годиновичъ.
•X
ылъ пиръ у князя Владимира про многихъ
богатырей-витязей, своихъ и заѣзжихъ, моло-
дыхъ и старыхъ... День, другой пируютъ
гости, пьютъ, ѣдятъ, про свои удачи раз-
сказываютъ; кто хвалится казною несмѣтною,
кто платьемъ цвѣтнымъ, кто конемъ бога-
тырскимъ, кто тугимъ лукомъ разрывча-
тымъ.. .
Сидитъ на пиру добрый молодецъ, заѣзжій гость, богатырь литовскій,
Ставръ Годиновичъ, молчитъ, другихъ слушаетъ, ничѣмъ не похваляется.
Подошелъ къ нему Владимиръ Красное Солнышко, подносилъ ему чару
зелена вина, говорилъ ему съ ласкою княжескою:
— Гой еси, добрый молодецъ, заѣзжій гость, что же ты сидишь, молчишь,
ничѣмъ не похваляешься? Аль у васъ на Литвѣ нѣтъ ни золота, ни серебра,
нѣтъ платья цвѣтнаго, нѣтъ коней богатырскихъ?
Всталъ молодой Ставръ Годиновичъ, выпрямился, оглянулъ всѣхъ соко-
линымъ взоромъ:
— Чтд мнѣ, ласковый князь, похваляться, хвастать? У меня на Литвѣ
золотая казна не переводится, цвѣтное платье не изнашивается, добрые кони
не изъѣзживаются, слуги-работники не старѣются... Есть у меня дома трид-
цать сапожничковъ-мастеровъ; шьютъ они мнѣ сапоги изо дня въ день: поношу
я день сапожки да на рынокъ пошлю, на рынкѣ вамъ же, боярамъ, за полную
цѣну продамъ. А еще есть у меня тридцать портныхъ; они шьютъ мнѣ платье
СТАВГЪ годиновичъ.
101
цвѣтное ново-за-ново; день поношу, другой поношу, пошлю на рынокъ да
вамъ же, боярамъ, за полную цѣну и продамъ. Жеребцы у меня златогривые,
что получше, на тѣхъ самъ ѣзжу, что похуже, вамъ, боярамъ, продаю, денежки
съ васъ беру, казну коплю. Все это богатство мнѣ не въ честь, не въ по-
хвальбу, а ужъ если чѣмъ мнѣ похвастать, такъ молодой женой, Василисой,
свѣтъ, Микуличной: во лбу у ней чтд свѣтелъ мѣсяцъ, въ косахъ часты звѣз-
дочки, брови у нея соболиныя, очи соколиныя, а по уму, по разуму никто ей
не ровня, она всѣхъ васъ, бояръ, проведетъ и выведетъ да и тебя, князь
Владимиръ, самого купитъ и продастъ.
Обидѣлися гости, зашумѣли, заговорили:
— Еще что же это Ставръ похваляется? Еще какъ же это Годиновичъ
насъ всѣхъ на смѣхъ поднимаетъ, тебя, Владимира князя, ни во что считаетъ?..
Если впрямь жена у него такое диво дивное, такъ и засади ты его въ погреба
глубокіе, запечатай его добро-имущество, а жену вели привезти сюда, хоть
посмотримъ на такую диковинку!..
Разгнѣвался на Ставра и самъ князь:
— Эй вы, слуги мои вѣрные! Вы ведите Ставра въ погреба глубокіе, не
видать Ставру свѣта бѣлаго ровно тридцать лѣтъ!
Подхватили Ставра. повели въ погреба, а Владимиръ послалъ пословъ въ
землю Литовскую, чтобы все добро Ставрово опечатали, а жену его, Василису,
въ Кіевъ привезли.
Сидитъ Василиса Микулична со своими гостьями-сосѣдками, пируетъ, не
чуетъ надъ своею головою бѣды неминучей. Вдругъ слышитъ, подскакалъ ко
крыльцу добрый молодецъ. Вышла она въ сѣни, посла встрѣтила, а посолъ
ей подаетъ грамотку отъ мужа ея, Ставра, и говоритъ:
— Гой еси, Василиса Микулична, Ставръ-то Годиновичъ въ погребу
сидитъ, за до, что тобою, твоимъ разумомъ да богатствомъ своимъ на пиру
расхвастался.
Призадумалась Василиса, пригорюнилась; велѣла посла напоить, накор-
мить, а сама прошла въ гридню къ сосѣдушкамъ:
— Не обезсудьте, говоритъ, меня на моемъ хлѣбѣ-соли, ждетъ меня дѣло
неотложное...
Разошлись гостьи, а Василиса поспѣшила въ высокій теремъ, созвала
своихъ дѣвушекъ:
102 СТАВРЪ годиновичъ.
— Давайте,—говоритъ,—скорѣе ножницы, несите мнѣ платье посольское,
татарское, созывайте мнѣ тридцать молодцевъ, чтобы всѣ одѣлись въ одежды
татарскія.
Обстригла она свои русыя косы, нарядилась посломъ изъ Золотой Орды,
стала красавцемъ добрымъ молодцемъ, поснимала кольца жемчужныя, надѣвала
доспѣхи желѣзные, сѣдлала коня богатырскаго, поѣхала къ Кіеву со своею
свитою.
Встрѣчаютъ они по пути посла Владимирова со слугами:
— Куда вы,—говоритъ Василиса,—путь держите, добрые молодцы?
— Мы ѣдемъ отъ Владимира стольно-Кіевскаго въ Литву, къ Ставру
Годиновичу, опечатаемъ его имущество да прихватимъ съ собою его молодую
жену...
— Эге,—говоритъ Василиса,—поздно вы спохватилися; былъ тамъ у насъ
постоялый дворъ, да теперь ужъ и нѣтъ: Василиса-то Микулична уѣхала въ
Золотую Орду...
— А кто же вы-то такіе?—спрашиваютъ Владимировы послы у Василисы.
— А я Василій Микуличъ, посолъ изъ Золотой Орды, отъ грознаго царя
Калина, ѣду получать съ вашего князя дани-выходы да кстати просватаю его
племянницу, Забаву Путятичну.
Испугался посолъ Владимировъ:
— Что ужъ,—говоритъ,—ѣхать къ Ставру, коли тамъ нѣтъ Василисы, надо
поскорѣе поворотъ держать къ Кіеву да сказать князю о грозномъ послѣ изъ
Золотой Орды.
Подъѣхали они къ Кіеву, Василиса съ витязями раскинули шатры въ
полѣ, а посолъ поскакалъ ко Владимиру.
— Батюшка, Владимиръ Красное Солнышко, не до Ставра теперь, не до
его жены; жена-то его уѣхала въ Золотую Орду, а пріѣхалъ оттуда грозный
посолъ, Василій Микуличъ, требовать отъ тебя даней-выходовъ, свататься на
Забавѣ Путятичнѣ.
Захлопотали князь съ княгинею, приготовились встрѣтить гостя съ по-
честью.
Оставила Василиса своихъ молодцевъ въ полѣ, въѣхала на широкій
дворъ княжескій, воткнула свое мурзамецкое копье тупымъ концомъ въ
землю, привязала за золоченую маковку шелковый поводъ копя и вошла въ
СТАВРЪ ГОДИНОВИЧЪ.
103
гридню, отвѣсила поклонъ князю съ княгинею, поклонилась невѣстѣ въ
особину.
Владимиръ принялъ посла ласково, садилъ его за столы дубовые. Не
садится посолъ, заводитъ такую рѣчь:
— Славный князь Владимиръ, Красное Солнышко! Недосугъ мнѣ, послу,
разсиживать, недосугъ мнѣ прохлаждатися; я пріѣхалъ къ тебѣ за данями, а
еще за своимъ дѣломъ, не малымъ, не шуточнымъ; отдай мнѣ племянницу твою,
Забаву Путятичну, въ замужество.
— Я не прочь выдать за тебя племянницу, только надо мнѣ спросить ея
согласія.—отвѣчалъ князь и повелъ Забаву въ ея свѣтлицу.
— Что, Забава, родная моя племянница, любъ ли тебѣ посолъ изъ Зо-
лотой Орды, хочешь ли за него замужъ?
Бросилась дѣвица князю въ ноги.
— Дядюшка родимый, ласковый! Не губи ты меня, не отдай на смѣхъ;
развѣ не видите вы всѣ, что посолъ-то женщина?.. И походка у него частая, и
поговорка у него съ провизгомъ, скорая, да и на рукахъ-то видны слѣды отъ
колецъ...
Призадумался князь.
— Ну, — говоритъ, — я повыпытаю посла, узнаю и впрямь не жен-
щина ли?
Вошелъ князь въ гридню.
— Добрый молодецъ, — говоритъ, — ты, я думаю, съ дороги умаялся? У
меня истоплена баня, не хочешь ли со мною помыться, попариться?..
— Отчего съ дороги не помыться,—отвѣчалъ Василій Микуличъ.
Собирается князь, снаряжается, идутъ передъ нимъ постельничьи, а за
нимъ раздѣвальничьи, а тамъ слуги съ помощниками несутъ цвѣтное платье
княжеское; а Василиса, между тѣмъ, живо сбѣгала въ баню, одной рукой
умывалася, а другой одѣвалася, идетъ навстрѣчу князю, баню похваливаетъ,
поклонъ отвѣшиваетъ.
— Что же ты, Василій Микуличъ, больно скоро вымылся?—спрашиваетъ
князь.
— Да, вѣдь, твое дѣло княжеское, тебѣ торопиться некуда, а мое дѣло
посольское, дорожное, мнѣ недосугъ прохлаждаться. Что же, князь, отдашь ли
ты за меня Забаву?
104
СТАВРЪ ГОДИНОВИЧЪ.
Опять князь пошелъ къ племянницѣ въ свѣтлицу, опять Забава ему го-
воритъ, что посолъ-то женщина.
— Хорошо,—говоритъ Владимиръ,—когда такъ, то ужъ теперь я испытаю
посла поиначе.
Пришелъ онъ къ послу, говоритъ:
— Добрый молодецъ, Василій Микуличъ, ты не хочешь ли съ моими мо-
лодцами побороться, потѣшиться?
— Отчего,—говоритъ, — не позабавиться: я съ молоду съ мальчишками
по улицамъ побѣгивалъ, малыя шуточки пошучивалъ...
Вышли они на широкій дворъ, а тамъ уже посла семь борцовъ, удалыхъ
молодцовъ, дожидаются.
Какъ сталъ Васильюшко похаживать, какъ сталъ тѣхъ борцовъ поко-
лачивать: кого хватитъ за руку, тому плечо вывихнетъ, кого дернетъ за
ногу, тому ногу выломитъ, а кому по ребру попадетъ, изъ того и духъ
вонъ.
Смотритъ Владимиръ, дивуется:
— Такого,—говоритъ,—богатыря у насъ давно не видывали.
Пошелъ къ Забавѣ.
— Ну что, Забава, видишь теперь, что это не женщина, а сильный мо-
гучій богатырь?
А Забава все свое твердитъ: женщина да женщина, и руки-то бѣлыя,
нѣжныя, и пальцы-то тонкіе, и ступаетъ-то по-женски и садится-то не по-
мужски. .
Разсердился князь.
— Вотъ ужъ правда, что у женщины волосъ дологъ, да умъ коротокъ!
Покажу я тебѣ, что это не женщина! Пусть-ка онъ съ моими стрѣльцами
потягается...
— Не хочешь ли,—говоритъ,—Василій Микуличъ, еще и со стрѣльцами
потѣшиться, позабавиться?
— Отчего, князь, не позабавиться? Съ молоду я съ мальчишками по улицѣ
побѣгивалъ, изъ лука пострѣливалъ...
Пошли они въ поле чистое, гдѣ росъ старый кряковистый дубъ. Вышли
двѣнадцать сильныхъ богатырей, стали по дубу пострѣливать, отъ ихъ стрѣ-
локъ сталъ дубъ пошатываться. Посолъ и говоритъ князю:
СТАВРЪ ГОДИНОВИЧЪ.
105
— Вели-ка, князь, принести мой лучишко дорожный, съ которымъ я ѣзжу
по чисту ПОЛЮ.
Бросились молодцы за лукомъ: подъ одинъ рогъ ухватили пятеро,
подъ другой рогъ пятеро, а колчанъ едва тридцать человѣкъ прита-
щили. Взялъ Васильюшко свой лукъ одной рукой, лѣвою, говоритъ
князю:
— Ужъ потѣшу я тебя, князь ласковый I
Наложилъ посолъ стрѣлку каленую, булатную, натянулъ тетиву шелковую,
какъ полетѣла стрѣла въ дубъ, какъ грянула—такъ и распался весь дубъ на
мелкія щепочки, а отъ свисту стрѣлы богатырской и Владимиръ, и витязи
наземь попадали.
Думаетъ Владимиръ: „Дай-ка еще самъ повыпытаю посла!*
Сталъ съ нимъ играть въ шахматы съ золотыми тавлеями: первую игру
посолъ выигралъ и вторую игру выигралъ, а третью далъ князю шахъ да и
матъ, и игру кончили.
— Давай, — говоритъ, — князь, и Забаву. Путятичну, и дани-выходы за
двѣнадцать лѣтъ, за каждый годъ по три тысячи.
Опечалился князь, призадумался, не знаетъ, какъ посла умилостивить.
Ужъ не спрашиваетъ Забавы, готовитъ пиръ свадебный. Началось столованье,
нашли скоморохи, стали пѣть, плясать, гостей потѣшать; а женихъ молодой
сидитъ нерадостенъ, думаетъ думу крѣпкую.
Сталъ его Владимиръ разспрашивать:
— Что ты, молодецъ, не веселъ сидишь? Аль не нравятся мои скоморохи,
гуселыцики?
Отвѣчаетъ посолъ:
— Слышалъ я, князь, отъ своего батюшки, что есть у тебя искусный
гусляръ, Ставръ Годиновичъ—вотъ бы я кого послушалъ, стосковалось что-то
мнѣ на чужой сторонкѣ...
„Какъ тутъ быть? думаетъ князь, не привесть Ставра, отказать послу,
разгнѣвить его, а показать ему Ставра, возьметъ его себѣ, по тѣхъ поръ его
и видѣли*...
Дѣлать, однако, нечего: послалъ онъ слугъ за Ставромъ, сняли съ
него тяжелыя цѣпи, вывели изъ погребовъ, дали гусли и привели на
пиръ.
Русскіе богатыри. Пзд. 1-е. 14
106
СТАВРЪ годиновичъ.
Какъ увидала Василиса мужа любимаго, вскочила изъ-за стола, взяла его
за руки, посадила за столъ противъ себя.
Сталъ Ставръ играть: сыгралъ напѣвы цареградскіе, хитрые, искусные,
завелъ плясовую, что перенялъ отъ гостей заѣзжихъ, наигрывалъ и вели-
чанье про князя съ княгинею, спѣлъ духовный, еврейскій стихъ, тихій,
жалостный.
Вскочилъ посолъ изъ-за стола:
— Слышишь ли, ласковый Владимиръ князь, не надо мнѣ ни даней, ни
выходовъ, ни Забавы Путятичны, только дай ты мнѣ твоего гусляра искуснаго,
Ставра ГодиновичаІ
Обрадовался князь, отдалъ Ставра, а она говоритъ:
— Дай, сведу я его къ моимъ витязямъ, въ шатеръ.
Уѣхала Василиса со Ставромъ въ шатеръ, да и говоритъ ему до-
рогой :
— Здравствуй, Ставръ Годиновичъ, развѣ ты меня не призналъ, мы съ
тобою вмѣстѣ грамотѣ учились?
Посмотрѣлъ Ставръ на татарина:
— Никогда,—говоритъ,—я съ тобой не учился...
А Василиса знай посмѣивается, вошла въ шатеръ, одѣлась въ свое жен-
ское платье и вышла къ Ставру:
— Ну,—говоритъ,—и теперь не признаешь меня?
Обрадовался Ставръ, бралъ ее за руки, говорилъ ей:
— Ты сударушка моя, любимая жена! Поѣдемъ-ка мы поскорѣе въ Литву,
домой?
— Нѣтъ, Ставръ, не пристало намъ съ тобою уѣзжать. Мы пой-
демъ къ князю свадьбу доигрывать, вѣдь какъ ты ему обѣщалъ, такъ я и
сдѣлала.
Пришли они въ гридню, а тамъ еще пированье не кончилось.
— Что же, ласковый князь,—говоритъ Василиса,— отдашь мнѣ дани съ
выходами, отдашь за меня свою племянницу? .
Застыдился Владимиръ:
— Ну,—говоритъ Ставру,—обошла меня твоя жена, да и тебя выручила;
за это я тебя жалую: торгуй въ Кіевѣ безплатно, безпошлинно отнынѣ и до
смерти. ’
ОТАВРЪ ГОДИНОВИЧЪ.
107
Распрощались они съ княземъ, уѣхали въ землю Литовскую; съ тѣхъ поръ
Ставръ по пирамъ не хаживалъ, своимъ домомъ не хвастывалъ, а жилъ себѣ
мирно съ молодою женою Василисою, свѣтъ, Мику личною.
СОЛОВЕЙ БУДИМІРОВИЧЪ.
-----4$»---
азливалося синее море, Турецкое, широко, далеко межъ
песками сыпучими, межъ лѣсами дремучими, конца-краю
морю синему не видно... Вливалася въ море великая
рѣка Волга-матушка, вливалася, разливалася, съ мор-
скими волнами сливалася».
То не чайки въ морѣ забѣлѣлися, то не рыбы въ
морѣ расплескалися: выбѣгали въ море корабли съ бѣ-
лыми парусами, ни много, ни мало, тридцать кораблей
да еще одинъ.
Впереди всѣхъ бѣжитъ тридцать первый корабликъ,
что стрѣла летитъ, имя ему — Соколъ-корабль, изукра-
шенъ онъ, принаряженъ, знать хозяинъ его богатый гость. Вмѣсто очей у
корабля вставлено по яхонту, вмѣсто бровей прибито по черному якутскому
соболю, вмѣсто усовъ воткнуты два ножа булатные, вмѣсто ушей—два копья
мурзамецкія, вмѣсто ногъ повѣшены два горностая, вмѣсто гривы—двѣ лисицы
пушистыя, вмѣсто хвоста висятъ два бѣлыхъ медвѣдя. Носъ и корма выведены
по-туриному, а бока по-звѣривому; якори-то на кораблѣ серебряные, мачты по-
золоченныя, паруса изъ дорогой камки, что ни гнется, ни трется, ни ломается;
канаты всѣ шелковые, не простого шелку, шемаханскаго. Посреди корабля былъ
выстроенъ зеленый чердакъ, разукрашенный, расписанный; внутри потолокъ
обитъ бархатомъ, стѣны завѣшены чернымъ соболемъ, куницами да лисицами;
стоятъ скамьи изъ дорогого рыбьяго зуба, точеныя, обитыя лучшимъ бархатомъ.
СОЛОВЕЙ БУДИМІРОВИЧЪ. 109
Сидятъ на скамьѣ богатые заѣзжіе гости, Соловей Будиміровичъ со своею
родимою матушкою Ульяною Григорьевною; ѣдетъ Соловей съ острова Кодоль-
скаго, изъ земли Леденца въ славный Кіевъ-градъ, ко Владимиру Красному
Солнышку.
Съ Соловьемъ ѣдетъ его дружинушка храбрая, триста молодцевъ, удалыхъ
пловцовъ, что умѣютъ ловить въ синемъ морѣ не одну только рыбину-щучину,
а и жемчугъ скатный, и каменья самоцвѣтные. Одѣты на нихъ платья дорогого
скурлатъ-сукна, шапки на нихъ чернаго бархата, сапожки сафьяна зеленаго,
пряжки серебряныя, гвоздочки золоченые, подъ пяту воробей пролетитъ,
вкругъ носка яйцо обкатится.
Сидитъ Соловей со своею матушкою, потѣшаетъ ее, въ гусли звончатые
поигрываетъ. Какъ натянетъ золотыя струночки, заведетъ напѣвы цареградскіе,
запоетъ пѣсенки новгородскія или свои родные припѣвы съ острова Кодоль-
скаго: синее море молодца заслушается, пріумолкнутъ птицы въ воздухѣ, не
шелохнутъ рыбы въ волнахъ морскихъ, самъ морской царь спитъ, подремываетъ...
А кораблики бѣгутъ себѣ по морю, по широкой матушкѣ Волгѣ-рѣкѣ, а съ
Волги-рѣки по Днѣпру-рѣкѣ, подъѣзжаютъ и къ самому Кіеву..
Выходитъ Соловей Будиміровичъ на палубу, скликаетъ свою дружину
храбрую:
— Берите-ка, братцы, золотые ключи, отпирайте наши ларцы завѣтные,
насыпайте мису краснаго золота, да мису чистаго серебра, да еще мису скат-
наго жемчуга; прихватите сорокъ соболей, сорокъ куницъ, а лисицъ, да гусей,
да лебедей берите безъ счету, вынимайте еще камку дорогую, двуличную, съ
заморскими рисунками-разводами.
Побѣжала дружина въ подпалубу, набрала даровъ великихъ, несмѣтныхъ,
а Соловей снова приказываетъ:
— Вы причаливайте къ купеческой гавани, бросайте на крутой берегъ
три сходни, три мостика: одинъ-то чистаго золота, другой — чистаго серебра,
а третій—мѣдный.
Спустила дружина три мостика: по первому, золотому, Соловей самъ про-
шелъ, по второму, серебряному, мать провелъ, а по мѣдному перешла вся его
дружина удалая.
Пришли они на широкій дворъ княжескій. Оставилъ Соловей половину
дружины, а съ остальными вошелъ въ гридню, помолился на образа, поклонился
110
СОЛОВЕЙ БУДИМІРОВИЧЪ.
на всѣ четыре стороны, князю съ княгинею и племянницѣ ихъ, Забавѣ Путя-
тичнѣ отвѣсилъ по особому поклону и поднесъ имъ дары: князю мису золота,
княгинѣ — дорогую камку, а Забавѣ — скатный жемчугъ; серебро же роздалъ
придверникамъ да слугамъ княжескимъ; соболей, куницъ, лисицъ, гусей да
лебедей припасъ онъ для другихъ князей, бояръ, гостей Краснаго Солнышка.
Приглянулась Апраксіи камка двуличневая: не дорого въ ней золото,
серебро, дороги въ ней узоры затѣйливые, не найти такой камки во всемъ
Кіевѣ.
Затѣяла княгиня съ княземъ широкій пиръ для гостя заѣзжаго; много
было на пиру съѣдено, выпито, много молодца, Соловья Будиміровича, чество-
вали, величали и его матушку родимую, молодую Ульяну Григорьевну.
Говоритъ ему князь:
— Удалый молодецъ, Соловей Будиміровичъ! Чѣмъ же мнѣ тебя пожаловать
за твои дорогіе подарочки?
— Ничего мнѣ, Красное Солнышко, не надобно, только дай-ка ты мнѣ
клочокъ земли на томъ пригоркѣ, что въ саду Забавиномъ, гдѣ пряники пекутъ,
калачи продаютъ, гдѣ малые ребята барышничаютъ...
— А зачѣмъ тебѣ это мѣстечко?
— Я сострою себѣ тамъ три терема, чтобы было мнѣ гдѣ жить, пока я въ Кіевѣ.
— Ну, бери себѣ мѣсто, какое полюбится.
— Благодарствуй, князь, на твоей ласкѣ княжеской.
Пошелъ Соловей на корабль, скликалъ свою дружину:
— Эй, вы, молодцы удалые! Скидавайте-ка вы ваше цвѣтное платье,
одѣвайте платье лосинное, рабочее, разувайте сафьянные сапожки, обувайте
сапоги рабочіе, берите топоры желѣзные, бѣгите въ Забавивъ садъ, на хол-
микъ, что противъ оконъ ея, и состройте мнѣ въ ночь три терема, чтобы къ
утру мнѣ въ нихъ перебраться на жилье.
Переодѣлись дружинники, бѣгутъ, топорами позвякиваютъ, колоды, дубы
вывертываютъ, во всѣ стороны разбрасываютъ; проработали до свѣта, до зари
утренней и сдѣлали три терема — золоченыя маковки.
Въ одномъ теремѣ сѣни рѣшетчатыя, во второмъ — стекольчатыя, а въ
третьемъ—краснаго золота.
Вокругъ теремовъ вывели желѣзный тынъ, а посреди сдѣлали гостиный
дворъ.
СОЛОВЕЙ БУДИМІРОВИЧЪ.
111
Отзвонили къ заутренѣ, встала Забава Путятична, взглянула изъ окна на
холмъ и ахнула: стоятъ на холмѣ терема златоверхіе, блеститъ вокругъ тег
ремовъ желѣзный тынъ!
Накинула дѣвица наскоро дорогой душегрѣй, подвязалась шелковымъ
платкомъ, прихватила съ собой любимую сѣнную дѣвушку и побѣжала въ садъ
къ теремамъ златоверхимъ. Подошла къ одному терему съ рѣшетчатыми сѣн-
цами, послушала: стучитъ, гремитъ въ теремѣ, позвякиваетъ, считаютъ
Соловьеву золотую казну, сосчитать не могутъ. Побѣжала къ другому терему
съ хрустальными сѣнцами, стекольчатыми, слушаетъ: тихо шепчетъ кто-то
молитвы Пресвятой Богородицѣ, Николаю угоднику—это матушка Соловьева,
молодая Ульяна Григорьевна за сына Богу молится, удачу ему вымаливаетъ...
Отошла дѣвушка на цыпочкахъ, задумалась, замерло ея сердечко, какъ
подошла къ третьему терему. „Ужъ идти ли въ теремъ? Переступать ли сѣнцы
золотыя, расписанныя?* Постояла съ минутку, идти-то хочется! „Посмотрю,
думаетъ, хоть однимъ глазкомъ!* Глянула въ щелку, и ахнула! такъ колѣнки
и подломилися! На небѣ солнце, и въ теремѣ солнце, на небѣ мѣсяцъ, и въ
теремѣ мѣсяцъ, по потолку-то раскинулись звѣзды частыя, ходятъ зори
утреннія...
Едва опомнилась дѣвица, хочется ей вблизи на это диво наглядѣться,
отворила дверь, вошла, а молодой Соловей Будиміровичъ ей навстрѣчу идетъ,
въ золотыя гусельки поигрываетъ.
— Чтд, — говоритъ,— красная дѣвица, Забава Путятична, душа, испуга-
лася? Не присядешь ли на ременчатый, золоченый стулъ, не скажешь ли
слово ласковое?!.
Оправилась Забава, присѣла и стала молодца разспрашивать:
— Ты откуда, молодецъ, родомъ, племенемъ? Ты женатъ ли, добрый
молодецъ или холостъ? Коли йравлюся тебѣ, такъ возьми меня, дѣвушку, во
замужество?..
Глянулъ на нее Соловей, усмѣхнулся, провелъ рукою по русымъ кудрямъ:
— Душа дѣвица, княженецкая племянница, Забава, свѣтъ, Путятична!
Бсѣмъ бы ты мнѣ по сердцу пришлась, всѣмъ бы ты мнѣ люба была, однимъ
только не приглянулася: ты зачѣмъ, дѣвица, сама себя сватаешь? Твое дѣло
въ терему сидѣть, вышивать узоры искусные, низать жемчугомъ по парчевой
камкѣ, а не въ терема златоверхіе заглядывать...
112 СОЛОВЕЙ БУДИМІРОВИЧЪ.
Закраснѣлась дѣвица, что маковъ цвѣтъ, со стыда сгорѣло личико бѣлое,
поднялась на ноженьки быстрыя, убѣжала въ свѣтелку, расплакалась.
А Соловей Будиміровичъ собралъ дружину, выбралъ себѣ свата большаго,
свѣдущаго, попросилъ благословенія у матушки родимой и пошелъ въ княже-
скую гридню. Сѣли они на мѣсто большее, завели рѣчь по-ученому о сватовствѣ
на княжеской племянницѣ, Забавѣ Путятичнѣ.
Владимиръ князь обрадовался, сосваталъ Забаву и задалъ такой пиръ,
какого давно не бывало въ Кіевѣ.
Собралъ Соловей свои терема златоверхіе, забралъ свою дружину храб-
рую и уѣхалъ съ матушкою и невѣстою въ землю Леденецкую, на Кодольскій
островъ.
Опустѣлъ теремъ въ зеленомъ саду, заглохла свѣтлая горенка, улетѣла
птичка въ чужіе края... ,
Поженилися* Соловей съ Забавою, стали жить да поживать, да добра
наживать.
ЧУРИЛО ПЛЕНКОВИЧЪ.
ослалъ какъ-то Владимиръ Красное Солнышко
шестьсотъ добрыхъ молодцевъ на Сорогу-рѣку
повыловить ему рыбу, щучину, бѣлужину,
понастрѣлять дичи, гусей, лебедей, повыловить
звѣрей, медвѣдей, лисицъ да куницъ, туровъ
косматыхъ да оленей рогатыхъ, чтобы было
ему, Солнышку, чѣмъ своихъ гостей угощать,
потчевать, чтобы было чѣмъ дарить да отда-
ривать. Ждетъ-пождетъ Владимиръ, не идутъ его молодцы-работники.
Вышелъ князь на свое крылечко расписанное, смотритъ въ чистое поле въ
ту сторону, гдѣ течетъ рѣка Сорога: идутъ по полю сто молодцевъ, еле ноги
передвигаютъ, избитые, израненые, головы кушаками перевязаны и жалуются
князю:
— Выли мы, князь Владимиръ, Красное Солнышко, на Сорогѣ-рѣкѣ,
хотѣли наловить тебѣ всякой рыбы для твоего стола 'княжескаго, да встрѣ-
тилися намъ человѣкъ съ пятьсотъ молодцовъ-удальцовъ, кони подъ ними
латинскіе, кафтаны на нихъ камчатные, однорядки голубыя, а колпаки золо-
тые—выловили они всю твою рыбу княжескую, а насъ избили, изранили...
Не успѣлъ князь дослушать своихъ слугъ, какъ ужъ идутъ за ними другіе
двѣсти и опять разсказываютъ:
— Хотѣли мы, князь, наловить тебѣ звѣрья, да встрѣтили удальцовъ-
молодчиковъ, всѣхъ они куницъ, лисицъ повыловили, всѣхъ туровъ, оленей
Русскіе богатыри. Іізд. 4-ѳ. 15
114
ЧУРИЛО НЛЕНКОВИЧЪ.
повыстрѣляли, да и насъ избили, изранили... Теперь тебѣ нечѣмъ будетъ гостей
дарить, потчевать, а мы останемся безъ жалованья, нечѣмъ намъ жить будетъ...
Слушаетъ ихъ князь, не успѣлъ слова вымолвить, а за ними ужъ идутъ
и остальные триста, избитые, израненые, искалѣченные:
— Хотѣли мы, князь, тебѣ птицъ настрѣлять, да наѣхали на насъ тысяча
человѣкъ, насъ избили, изранили, и птицу всю выстрѣляли, выловили, назва-
лись дружиною Чуриловою!..
Удивился князь^ разгнѣвался:
— Что это за такой Чурило, никогда я объ немъ не слыхивалъ?
Вышелъ тогда старый Бермята Васильевичъ и говоритъ князю съ поклономъ:
— Давно я, князь, знаю про Чурилу: живетъ онъ не въ самомъ Кіевѣ,
а за малымъ Кіевцемъ; живетъ богато, домъ его что чаша полная, а дружинѣ
его и смѣты нѣтъ.
Захотѣлось князю взглянуть на Чурилу,* на его житье-бытье.
Живо снарядился онъ въ путь, взялъ съ собою княгиню, бояръ да бога-
тырей; набралось ихъ всѣхъ до пятисотъ [человѣкъ, и приказалъ Бермятѣ
вести ихъ ко двору Чурилиному.
Подъѣхали они, видятъ: дворъ на семи верстахъ, въ одинъ конецъ прой-
дешь, другого не видать; около двора желѣзный тынъ, у тынинокъ на маков-
какъ по жемчужинкѣ.
Посреди двора теремъ стоитъ изъ бѣлаго дуба и ведутъ во дворъ къ терему
трое воротъ: первыя ворота рѣзныя, расписанныя, • другія хрустальныя, а
третьи оловянныя.' На теремѣ золотыя верхушки-маковки, а въ теремѣ трое
сѣней: однѣ сѣни рѣшетчатыя, другія частоберчатыя, а третьи стеклянныя.
Встрѣчаетъ ихъ на крыльцѣ самъ отецъ Чурилы, старый Пленко Соро-
жанинъ, принимаетъ съ низкимъ поклономъ, съ почестью, ведетъ въ гридню
бѣлодубовую. Стѣны въ гриднѣ обиты сѣдымъ бобромъ, потолокъ черными
соболями, а полъ весь серебряный; крюки да пробои желѣзные, вызолоченные.
Такъ хорошо въ теремѣ, что заглядѣнье: на небѣ солнце, и въ теремѣ солнце,
на небѣ мѣсяцъ, и въ теремѣ мѣсяцъ, на небѣ зори, и въ теремѣ зори, і Залю-
бовался князь Владимиръ на чудный теремъ, такой красоты и у него, у князя,
не было.
Сажалъ ихъ Пленко за набранные -столы, угощалъ ихъ яствами сахар-
ными, медомъ сыченымъ, зеленымъ виномъ, калачиками крупичатыми.
Живо снарядился онъ въ путь, взялъ съ собою княгиню, бояръ да
богатырей; набралось ихъ всѣхъ до пятисотъ человѣкъ, и приказалъ
Бермятѣ вести ихъ ко двору Чурилииому.
*
116
ЧУРИЛО ПЛЕНКОВИЧЪ.
Присѣлъ Владимиръ князь къ окну, смотритъ въ чистое поле, видитъ,
ѣдетъ отъ Сороги-рѣки дружина, сто молодцевъ: кони подъ ними всѣ одной
масти, уздечки мѣдныя, кафтаны суконные, сапожки сафьяновые, расшитые; за
этою толпою идутъ еще сто, а тамъ и еще, и еще...
— Экая бѣда!—говоритъ Владимиръ,—что уѣхалъ я изъ дому: видно ко
мнѣ посолъ пріѣхалъ, а то не ѣдетъ ли и самъ король...
Усмѣхнулся Пленко.
— Не кручинься, князь ласковый, веселись, не заботься: это не посолъ
и не король, а дружина моего сына, Чурилы... Какъ проѣдутъ всѣ, тогда и
самъ онъ на твои очи ясныя покажется.
Къ вечеру пріѣхалъ, наконецъ, и самъ Чурило: впереди прибѣжалъ ско-
роходъ, а за нимъ въѣхалъ Чурило; передъ нимъ несли подсолнечникъ, чтобы
не загорѣло отъ солнца его лицо бѣлое. Взглянулъ на него князь: красавецъ
Чурило такой, что другого во всемъ Кіевѣ не сыскать: шея бѣлая, щеки
румяныя, брови черныя, очи точно у яснаго сокола, волосы, что дуга золотая.
Ѣдетъ молодецъ, со своею дружиною шутки пошучиваетъ, съ одного коня на
другого перескакиваетъ, шапки подхватываетъ, на головы ихъ подкидываетъ,
подъѣхалъ, соскочилъ съ коня, пошелъ по травѣ, ступаетъ, травы не приги-
баетъ, цвѣтовъ не мнетъ. Вышелъ къ нему Пленко на крыльцо, говоритъ:
— Тебя въ гриднѣ гость дожидается, самъ Владимиръ Красное Солнышко,
чѣмъ будешь гостя дарить, чествовать?
Взялъ Чурило золотые ключи, спустился въ свои подвалы глубокіе,
отперъ кованые ларцы и выбралъ для князя дорогую шубу соболью, замор-
скаго соболя, пушистаго, крытую лучшимъ бархатомъ; для княгини взядъонъ
толстую шелковую камку, а для князей, да бояръ, да богатырей вынулъ золо-
той казны безъ счету, безъ мѣры. Пошелъ Чурило съ подарками въ гридню,
положилъ ихъ съ поклономъ на столъ передъ княземъ съ княгинею.
Понравились имъ подарки, а еще больше понравился самъ Чурило, кра-
савецъ, привѣтливый, обходительный.
На прощанье сталъ его Владимиръ уговаривать:
— Не пристало тебѣ, Чурило, жить тутъ въ Маломъ Кіевцѣ; ты поѣз-
жай со мною въ Кіевъ, я возьму тебя въ свою службу княжескую.
Подумалъ Чурило и согласился. Сдѣлалъ его Владимиръ постельникомъ,
стлалъ онъ князю его постель пуховую, потѣшалъ его, усыплялъ игрою на
ЧУРИЛО ПЛЕНКОВИЧЪ.
117
своихъ гусляхъ звончатыхъ; а потомъ сдѣланъ онъ былъ позовщикомъ, ѣздилъ
скликать по Кіеву отъ имени князя всѣхъ бояръ, гостей, богатырей, созывать
ихъ на княжескіе пиры великіе. Какъ поѣдетъ по улицамъ, словно солнышко •
взойдетъ, всѣ на него не налюбуются: на рукахъ перчаточки шелковыя, на
ногахъ сапожки сафьянные, на головѣ золотой колпакъ; ясны очи, чтд свѣчи
горятъ, идетъ, посвистываетъ, въ гусельки звончатыя поигрываетъ; зеленый
кафтанъ на немъ не тряхнется, травка-муравка подъ нимъ не топчется, лазо-
ревые цвѣточки не ломятся.
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
фф
алеко, далеко, за синимъ моремъ лежитъ
страна Волынь-Галичъ, богатая, привольная,
раздольная: тамъ крыши на домахъ золоченыя
какъ жаръ горятъ, тамъ маковки на церквахъ
самоцвѣтныя, какъ радуга блестятъ, мостовыя
тамъ песочкомъ желтымъ усыпаны, а поверхъ
песка сукна разостланы, чтобы сапожки
сафьянные на запылились, не запачкались. Живутъ тамъ все люди богатые, въ
палатахъ бѣлокаменныхъ, ѣдятъ, пьютъ на серебрѣ, да на золотѣ, утираются
шириночками шелковыми...
Какъ въ этой-то Индѣи-странѣ, въ Волынѣ-городѣ проживала честная
боярская вдова, Афимья Александровна, а у нея былъ сынъ Дюкъ Степано-
вичъ. Домъ у нихъ былъ, что чаша полная; выросъ Дюкъ у матушки подъ
крылышкомъ въ холѣ да въ нѣгѣ, и захотѣлось ему своей силы-удали моло-
децкой попробовать. Пришелъ къ матери и говоритъ:
— Матушка родимая, что же я все дома да дома, не знаю, какъ люди
на свѣтѣ живутъ; полно ужъ мнѣ по улицамъ широкимъ похаживать, съ ребя-
тишками поигрывать, тѣшиться, пора и по бѣлу-свѣту погулять, людей по-
смотрѣть, себя показать.
— Куда ты хочешь ѣхать, дитятко?
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
119
— Да хочу поѣздить по чисту полю, поразмять свои плечи богатырскія,
силы-удали молодецкой попробовать...
— Ой ты, дитятко мое любимое! что тебѣ ѣздить по полю чистому, что
тебѣ удали пробовать! Ты еще не обвыкся съ дѣломъ ратнымъ, тебѣ еще не
совладать ни со звѣремъ лютымъ, ни съ татариномъ: поѣзжай-ка лучше къ
Кіеву, поживи у ласковаго князя Владимира, попривыкни къ ухваткамъ, по-
хваткамъ богатырскимъ; князь Солнышко всѣхъ васъ молодцевъ жалуетъ,
чествуетъ...
— Дай же мнѣ, матушка, благословеньице, простись со мною, снаряди
меня въ далекій путь...
Благословила мать молодца, и пошелъ, онъ къ лошадиному стойлу. Стоитъ
въ стойлѣ бурушко-кавурушко, черненькій, маленькій, ‘ грива у кавурушки съ
лѣвой стороны до земли виситъ, чолка между глазъ до ноздрей болтается,
а хвостомъ слѣды . конскіе устилаются; по - колѣно бурушко-кавурушко въ
землю, ушелъ, больно долго стоялъ незасѣдланный. Напоилъ Дюкъ своего
кавурушку Бахмата-коня питьемъ медвянымъ, засыпалъ ему пшеницы бѣло-
яровой, переплеталъ его гриву золотомъ, дорогими каменьями, потомъ сѣдлалъ
его сѣдломъ черкасскимъ, съ серебряными подпругами, съ золотыми шпень-
ками, съ заморскими стременами булатными. Прошелъ Дюкъ въ свои палаты
бѣлокаменныя, одѣлсяі по-дорожному и взялъ свое дорогое, богатое оружіе:
куякъ и панцырь у него изъ чистаго серебра, кольчуга изъ чистаго золота,
тугой лукъ стоитъ три тысячи, набиты на немъ полоски серебряныя, рога изъ
чистаго золота,: тетива же изъ бѣлаго шелку шемаханскаго. Въ колчанѣ у
Дюка все дорогія стрѣлы, отборныя, триста штукъ и еще три стрѣлы, такія
три стрѣлы,' что' имъ и цѣны нѣтъ: онѣ колоты были изъ трость-дерева, •
клеены клеемъ осетра-рыбы, и вдѣланы въ нихъ перья сизаго орла, замор-
скаго; уронилъ Орелъ Орловичъ свои перышки въ синее- море широкое, под-
хватили ихъ купцы-корабельщики да и продали Дюковой матушкѣ не за де-
шевую цѣну, за три тысячи рублей. Вдѣлано въ каждую стрѣлку по тирону,
по дорогому камню самоцвѣтному, перевиты стрѣлки чистымъ золотомъ, и
потому нѣтъ имъ цѣны, что онѣ ночью какъ свѣчи свѣтятся; настрѣляетъ
Дюкъ ими днемъ лебедей да гусей, а ночью и соберетъ свои стрѣлочки.
Не ковыль трава шатается, не бѣлая береза къ землѣ пригибается, про-
щается сынъ со своею матушкою родимою.
120
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
Говоритъ ому Афимья Александровна:
— Ты смотри, дитятко, какъ поѣдешь по чистому полю, не заѣзжай на
Палачъ-гору, на высокую, много туда заѣзжало молодцевъ, да не много оттуда
удалыхъ возвращалося; а еще не поѣзжай ты дорогою прямоѣзжею; стоятъ на
дорогѣ три заставы великія: первая застава—люты звѣри, вторая застава —
люты змѣи, третья застава—донской казакъ, Илья Муромецъ, сынъ Ивановичъ.
Поѣзжай ты, дитятко, дорогою окольною, а пути по: той дорожкѣ ровно три
мѣсяца. Еще помни, какъ будешь въ Кіевѣ, на пиру у Краснаго Солнышка, ты
не хвастай своимъ сиротскимъ имѣньицемъ, какъ бы не было съ тобою какого
несчастія.
Только пыль взвилась по полю, какъ пошелъ кавурко версты отсчитывать;
сидитъ на немъ Дюкъ яснымъ соколомъ, во всѣ стороны посматриваетъ, гусей,
лебедей своими стрѣлками пострѣливаетъ.
Подъѣхалъ къ Палачъ-горѣ, материнскаго наказа ослушался, поскакалъ
на гору. Видитъ, вся вершина костями молодецкими, богатырскими усѣяна, и
не видно никого, съ кѣмъ бы силой. помѣриться. Съѣхалъ Дюкъ съ горы и
видитъ, на дубу сидитъ черный воронъ, покаркиваетъ. Натянулъ молодецъ
тетиву и говоритъ: . ’
— Ну, воронъ, птица черная, вѣщая! какъ спущу я свою тетиву шелко-
вую, разстрѣляю всѣ твои перья по чистому полю, пролью твою кровь по
сырому дубу—не попадайся богатырю навстрѣчу!
А воронъ отвѣчаетъ ему человѣчьимъ голосомъ:
— Не стрѣляй въ меня, молодой бояринъ, не проливай понапрасну моей
горючей крови, а поѣзжай впередъ по чисту полю и найдешь себѣ поединщика...
Не понравилось молодцу ѣхать по окольной дороженькѣ, поѣхалъ онъ по
дорожкѣ прямоѣзжей и доѣхалъ до первой заставы. Кишатъ кишмя звѣри
лютые, а богатырь своего бурушку постегиваетъ, бурушко поскакиваетъ, по-
прыгиваетъ, молодца отъ смерти утаскиваетъ. Рыскаютъ кругомъ звѣри лютые,
не могутъ схватить молодого Дюка Степановича. Проѣхалъ онъ заставу крѣпкую
и поскакалъ дальше. Стоитъ на пути вторая застава, еще хуже, еще опаснѣе:
лютые змѣи на той заставѣ кишмя кишатъ, летаютъ кругомъ, шумятъ крыльями
бумажными; скачетъ бурушко, поскакиваетъ, уноситъ богатыря отъ вѣрной
смерти. Не могли змѣи схватить молодца, проѣхалъ онъ и вторую заставу
крѣпкую
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
121
Ѣдетъ Дюкъ дальше, наѣхалъ на конскій слѣдъ; видитъ, богатырскій конь
проскакалъ, изъ-подъ копытъ по цѣлому рѣшету земли повыворочено.
Поѣхалъ богатырь по слѣду и доѣхалъ до бѣлаго полотнянаго шатра, а у
шатра бѣлый конь стоитъ привязанъ, ѣстъ пшеницу. Посмотрѣлъ Дюкъ на
коня: осѣдланъ конь покрѣпче, чѣмъ у него, по подпругамъ видно, что въ шатрѣ
сильный богатырь отдыхаетъ. Чтд тутъ дѣлать? Призадумался витязь:
— Если назадъ скакать, богатырь догонитъ, если въ шатеръ идти—
убьетъ, смѣлости не хватаетъ... Дай-ка. поставлю своего коня къ богатыр-
скому; станутъ они дружно вмѣстѣ ѣсть—войду въ шатеръ, а станутъ кусаться,
попробую уѣхать отъ богатыря.
Поставилъ Дюкъ своего Бахмата къ чужому коню, посмотрѣлъ: ничего,
ѣдятъ кони мирно, дружно. И вошелъ въ шатеръ.
А въ шатрѣ-то спалъ Илья Муромецъ, свѣтъ, Ивановичъ; храпитъ себѣ
во всю мощь богатырскую. <
Сталъ Дюкъ будить Илью, кричитъ во весь голосъ:
— Эй, проснись, Илья Ивановичъ, пора намъ съ тобою поспѣвать въ
Кіевъ, къ обѣднѣ воскресной!
Крикнулъ разъ, другой, крикнулъ и въ третій разъ, едва добудился Илью.
Встаетъ Муромецъ, потягивается, позѣвываетъ:
— Кто ты такой, удалой молодецъ? Что ты кричишь во всю голову? Али
тебя бьютъ бурзы-мурзы татаровья? Иль тебѣ хочется самому со мною въ
чистомъ полѣ силой помѣряться?
— Нѣтъ,—отвѣчаетъ Дюкъ,—одно солнце, одинъ мѣсяцъ на небѣ, одинъ
богатырь на Святой Руси—Илья Муромецъ, сынъ Ивановичъ. Я съ тобою
силою мѣряться и не думаю: вѣдь тебѣ смерть на бою не написана, значитъ,
мнѣ бы пришлось сложить свою буйную голову. Я тебя будилъ затѣмъ, чтобы
ты былъ мнѣ добрымъ товарищемъ, чтобы мнѣ отъ тебя выучиться всѣмъ
похваткамъ, поѣздкамъ богатырскимъ.
Понравился Ильѣ молодой витязь; бралъ онъ его за бѣлыя руки, цѣло-
валъ его, называлъ своимъ крестовымъ меньшимъ братомъ — тутъ же они и
крестами помѣнялися; на радостяхъ пили изъ одного ковша зелено-вино, за-
пивали медомъ стоялымъ, заѣдали калачомъ крупичатымъ.
Сѣли богатыри на коней, поѣхали къ Кіеву. Не доѣхавъ до Кіева, Илья
распростился съ Дюкомъ и сказалъ ему:
Русскіе богатыри. Под. *1-ѳ. 16
122
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
— Смотри, братъ меньшой, если Владимиръ сдѣлаетъ для тебя пиръ, то
не хвастай на пиру своимъ имѣньемъ, своею золотою казной... Если же ста-
нутъ тебя обижать въ Кіевѣ, ты только дай мнѣ вѣсточку сюда, въ чистое поле,
я пріѣду къ тебѣ на выручку.
Распрощались они; пріѣхалъ Дюкъ прямо къ ранней обѣднѣ, привязалъ
коня къ точеному столбу за золоченое колечко, а самъ прошелъ въ церковь,
перекрестился, поклонился на всѣ четыре стороны, а князю съ княгиней въ
особину.
Замѣтилъ его Владимиръ, послѣ обѣдни подозвалъ и спросилъ, какъ его
звать. Дюкъ назвалъ свое имя.
А подлѣ Владимира стоитъ Чурило Пленковичъ, говоритъ князю:
— Князь ласковый, Красное Солнышко! Не вѣрь ты ему, не боярскій
онъ сынъ, а просто холопъ какой-нибудь: убѣжалъ онъ, вѣрно, отъ купца
либо отъ боярина, прихватилъ коня боярскаго да и обманываетъ тебя, чтобы
ты для него сдѣлалъ пиръ...
Еще разъ спросилъ князь Дюка, и опять тотъ ему назвался; опять Чурило
князю шепчетъ, что это слуга какой-нибудь бѣглый, хочетъ получить золотую
казну. Спросилъ тогда Владимиръ Дюка въ третій разъ. Надоѣло Дюку, что
князь его такъ долго разспрашиваетъ, заговорила въ немъ спесь боярская:
— Что же ты, князь, меня выспрашиваешь? Мнѣ не надо вашихъ чест-
ныхъ пировъ, не нужно и вашей золотой казны—не для того я пріѣхалъ
въ Кіевъ, у меня и своя хлѣбъ-соль дома водится, свое цвѣтное платье не
изнашивается, своя казна не переводится. Пріѣхалъ я на вашъ городъ Кіевъ
взглянуть, святымъ угодникамъ помолиться, ко святымъ крестамъ приложиться,
а потомъ и вернусь въ чистое поле.
Стыдно стало князю Владимиру, что обидѣлъ онъ заѣзжаго витязя: не
сталъ онъ больше слушать Чурилу, пересталъ гостя разспрашивать, а повелъ
его по Кіеву къ своему княжескому терему.
Идетъ Дюкъ, на длинную шубу свою, на сапожки сафьяновые посматри-
ваетъ, головою покачиваетъ, а Чурило глазъ съ него не спускаетъ, говоритъ
опять Владимиру:
— Не бояринъ это, а холопъ боярскій; онъ и платья-то цвѣтного съ роду
не нашивалъ, и сапогъ-то сафьянныхъ не видывалъ—то и знай на свои ноги
да на шубу любуется!
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
123
Услышалъ Дюкъ и говоритъ:
— Не осуди, бояринъ, не затѣмъ смотрю на сапоги да на шубу, что
любуюсь ими, а затѣмъ, что вижу, у васъ все не по-нашему: у насъ, въ
богатомъ Волынь-Галичѣ идешь по улицѣ, ногъ не замочишь, шубы не за-
пачкаешь; отъ Божьей церкви до палатъ нашихъ все мосточки настланы, а по
мосточкамъ устилаютъ постилочки суконныя, а у васъ улицы грязныя, ничѣмъ
не мощены...
Пришли они ко Владимиру въ теремъ, приказалъ князь устроить для гостя
честной пиръ; захлопотали повара съ поварятами, скоро готовили яства са-
харныя, жарили гусей да лебедей, несли изъ погребовъ вина самыя лучшія,
пекли калачики крупичатые, сдобныя булочки.
Сидитъ гость за столомъ, посматриваетъ, головою покачиваетъ, а Чурило
опять говоритъ:
— Смотри, князь, твой гость и пировъ-то не видывалъ, всѣхъ насъ огля-
дываетъ, на все дивуется...
— Да, дивуюсь я вашимъ порядкамъ, обычаямъ,—говоритъ Дюкъ,—у васъ
все пусто, просто, не по-нашему: и княгиня-то одѣта какъ послѣдняя работ-
ница у моей матушки, и въ теремѣ-то у тебя, князь, все запросто.
Подали вина, калачи да булки: гость одну чарку попробовалъ, а другую
за окно плеснулъ, одинъ калачикъ съѣлъ, а другой подъ столъ метнулъ, беретъ
у калача только середочку, верхнюю корочку срѣжетъ, а нижнюю подъ столъ
броситъ.
Увидѣлъ это Владимиръ, говоритъ ему:
— Что же ты, бояринъ, нашимъ виномъ, нашими калачами гнушаешься?
— Не обезсудь, князь,—говоритъ Дюкъ,—не могу я ѣсть вашихъ кала-
чиковъ, не могу пить вашихъ напитковъ: вина у васъ стоятъ въ глубокихъ
сырыхъ погребахъ, куда воздухъ не проходитъ, вотъ они и пахнутъ затхлымъ.
А калачи ваши вы печете въ глиняныхъ печкахъ, кирпичомъ онѣ устланы,
выметаете вы печки метелками сосновыми да мочальными, вотъ калачи и
пахнутъ хвоею сосновою. У моей же матушки, честной вдовы, Афимьи Алек-
сандровны печки муравленыя, выстланы мѣдью, метелочки шелковыя, обма-
киваютъ ихъ въ росу медвяную, выметаютъ печи до чиста; какъ съѣшь нашъ
калачикъ, другого душа проситъ... Погреба у насъ глубокіе, висятъ въ нихъ
бочки на цѣпяхъ желѣзныхъ, подведены подъ нихъ вѣтры буйные: какъ по-
*
124
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
дуютъ, какъ пойдутъ по погребамъ, загогочутъ бочки чтд лебеди... оттого
у насъ и вина, меды не затхлѣютъ, выпьешь чару — другой душа проситъ,
третью выпить хочется... ' ... .
Подошелъ тутъ къ нему Чурило Пленковичъ, заспорилъ съ нимъ:
— Что ты своимъ имѣньемъ, богатствомъ хвастаешь? У насъ въ Кіевѣ
и казны золотой, и платья цвѣтного, и коней довольно...
— Не тягайся со мною, бояринъ,—говоритъ Дюкъ,—у меня въВолынь-
Галичѣ богатомъ цвѣтныя платья не держатся, не переводятся: одна толпа
швецовъ со двора долой, а другая ужъ во дворъ вошла. Коней у. насъ въ
стойлахъ и не перечесть, казнѣ нашей и счету нѣтъ: двѣнадцать погребовъ
у насъ краснаго золота, чистаго серебра, скатнаго жемчуга; на одинъ погребъ
я скуплю весь вашъ Кіевъ и съ теремомъ княжескимъ... і .
— Пустымъ ты, дѣтина похваляешься,—говоритъ ему Чурило,—неправду
намъ говоришь, въ глаза морочишь. Если такъ, то давай биться со мною объ
закладъ: чтобы намъ съ тобою три года каждый день носить другое. платье
смѣнное, вотъ тогда и видно будетъ, кто изъ насъ богаче.-..
— Не ладно ты придумалъ, бояринъ,—говоритъ Дюкъ,—вѣдь ты-то здѣсь
у себя дома, у тебя кладовыя подъ платьемъ ломятся, а мое дѣло заѣзжее,
дорожное, платье-то у меня кое-какое, • завозное. Ну, да ужъ такъ и быть,
ударю съ тобой о великъ закладъ. ..
Пошелъ тогда Дюкъ къ себѣ, написалъ своей матушкѣ письмо скоро-
на скоро, положилъ въ сумку дорожную и вышелъ на широкій дворъ,, гдѣ
стоялъ его Бахматъ-бурушко. ; ;.
Припалъ Дюкъ къ своему бурушкѣ, говоритъ ему:
— Выручай, мой вѣрный товарищъ, своего хозяина, ты скачи, лети стрѣ-
лою къ государынѣ-матушкѣ, ты неси ей мое пйсьмецо-извѣстьице.
Положилъ Дюкъ сумочку подъ сѣдло и выпустилъ коня въ поле; поска-
калъ конь домой черезъ горы и долы, черезъ рѣки, озера .перескакивалъ,
броду не спрашивалъ, прибѣжалъ на широкій дворъ къ:Афимьѣ Александровнѣ.
Какъ увидѣли Бахмата конюхи, побѣжали къ своей .боярынѣ:
— Государыня-матушка, конь-то Дюковъ одинъ прибѣжалъ, видно нѣтъ
въ живыхъ твоего дитяткаі ...
Растужилась Афимья Александровна, расплакалась, подошла къ коню,
велѣла его разсѣдлать: какъ стали бурушку разсѣдлывать, и увидѣли подъ
•ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ. 125
сѣдломъ сумочку съ Дюковымъ письмомъ. Какъ прочла мать письмо и обра-
довалась, что живъ ея сынъ, велѣла коня напоить, накормить, а сама взяла
золотые ключи, сошла въ погреба глубокіе : со своими ключниками и оцѣнщи-
ками : составили они смѣту на три года, чтобы хватило Дюку дорогого цвѣтного
платья носить каждый день ново-на ново. Написала ему мать отвѣтъ, поло,
жила подъ сѣдло а одежду всю привязала къ сѣдлу черкасскому. Поскакалъ
конь назадъ, не замѣшкался, прибѣжалъ ко Владимиру на княженецкій дворъ.
Отвязалъ Дюкъ платье, прочелъ письмо матушкино, и стали они съ Чурилою
закладъ держать. .. ...
Текутъ дни за днями, недѣли за недѣлями, прошли три года какъ три
дня, и насталъ послѣдній денекъ, воскресенье. Одѣвался Чурило въ сапожки
зеленаго сафьяна съ серебряными пряжками, съ позолоченными гвоздочками;
надѣвалъ онъ шубу дорогую, заморскихъ соболей, пуговки на шубѣ съ петель-
ками: въ каждой пуговкѣ вплетено по красной дѣвицѣ, а въ петелькахъ по
добру молодцу; поведетъ по пуговицамъ, красныя дѣвицы наливаютъ молод-
цамъ зелена вина, а по петелькамъ поведетъ, добрые молодцы заиграютъ во
гусельки.
Дюкъ Степановичъ нарядился еще лучше того: лапотки на немъ были
вышиты семью шелками, въ пятахъ вдѣланы камни самоцвѣтные, днемъ бле-
стятъ какъ красное солнце, а ночью свѣтятъ свѣтлымъ мѣсяцемъ. Шапочка на
Дюкѣ съ висячими камешками,, отъ камешковъ печетъ какъ отъ солнца крас-
наго; а всего-то затѣйливѣе пуговицы у шубы его бархатной: въ пуговицѣ
влито по звѣрю лютому, въ петлѣ вплетено по лютой змѣѣ. Накинулъ Дюкъ
сверху старую одежонку, поношенную, идетъ по Кіеву, всѣ и говорятъ:
— Чурило сегодня одѣтъ лучше заѣзжаго гостя, переспоритъ онъ Дюка,
не сдобровать Дюку...
Пришли въ церковь, Чурило всталъ на правомъ клиросѣ, а Дюкъ на
лѣвомъ. Посмотрѣлъ Владимиръ на Чурилины пуговицы, послушалъ ихъ игру
звончатую, говоритъ:
— Переспорилъ Чурило гостя заѣзжаго...
А Дюкъ сбросилъ свою одежонку держаную: спереди у Дюка въ шапочкѣ
красное солнце какъ жаръ горитъ, сзади свѣтелъ мѣсяцъ лучами переливается.
Какъ повелъ Дюкъ плеточкой по пуговкамъ, звѣри лютые зарычали громкимъ
голосомъ; какъ повелъ по петелькамъ—зашипѣли змѣи лютыя, пещерныя; отъ
126
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
этого крику звѣринаго, шипу змѣинаго весь народъ въ церкви попадалъ за-
мертво, самъ князь со княгинею еле живы стоятъ, говорятъ Дюку:
— Уйми, бояринъ, свои пуговицы диковинныя!..
Выигралъ Дюкъ одинъ закладъ, а Чурило ужъ новый придумываетъ, хо-
чется ему во что бы ни стало заѣзжаго гостя извести...
— Это еще не мудрость, что у тебя много платья цвѣтного, — говоритъ
онъ Дюку,—а вотъ попытаемъ-ка мы нашихъ добрыхъ коней, который конь
перескочитъ черезъ Днѣпръ-рѣку; будемъ держать закладъ о буйныхъ голо-
вахъ—кто не сдержитъ заклада, тому голову долой...
Отвѣчаетъ ему Дюкъ:
— Не ладно ты задумалъ, твой-то конь богатырскій стоитъ въ холѣ да
въ нѣгѣ, у твоихъ любимыхъ конюховъ, а мой конь дорожный, заѣзженный!..
Вышелъ Дюкъ на широкій дворъ, обнялъ своего кавурушка, приговаривалъ:
— Охъ ты конь мой ретивый, богатырскій! Не смѣю я биться съ Чурилой
о великій закладъ: чтобы перескочить вамъ, конямъ, черезъ широкую Днѣпръ-
рѣку!
Посмотрѣлъ на него конь, проговорилъ человѣческимъ языкомъ:
— Не бойся ничего, Дюкъ Степановичъ, бейся объ закладъ, перенесу я
тебя черезъ Днѣпръ, не уступлю я и большему своему братцу, не то, что
меньшему. Болыпій-то мой братъ у Ильи Муромца, средній у Добрыни Ники-
тича, а я третій братъ, у Чурилы же четвертый нашъ, меньшій братъ.
Пошелъ тогда Дюкъ назадъ, въ гридню, и ударилъ съ Чурилою о за-
кладъ.
Стали коней сѣдлать: Чурилинаго коня сѣдлаютъ конюхи, а Бахмата Дюкъ
самъ своими руками засѣдлываетъ.
Прискакали къ рѣкѣ: цѣлыхъ три версты въ ширину. На берегу много
стоитъ народу всякаго, что пришли посмотрѣть на молодцевъ.
Закрутилась пыль въ чистомъ полѣ, заслышался богатырскій топотъ, при-
скакалъ изъ чистаго поля старый богатырь, Илья Муромецъ.
— Что это у васъ тутъ, крестовый братъ, дѣлается? — спрашиваетъ онъ
у Дюка.
— Да вотъ, заспорилъ со мною Чурило о моей буйной головѣ, чтобы
перескочить намъ черезъ Днѣпръ-рѣку, — отвѣчалъ Дюкъ.
Оглянулъ Илья князей-бояръ:
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
127
— Это что жѳ вы дѣлаете? Извести хотите молодого витязя? Да хоть бы
и не перескочилъ онъ черезъ рѣку, развѣ дамъ я вамъ отсѣчь голову моему
брату крестовому?.. Скачи, Дюкъ, не бойся, не дамъ я тебя въ обиду!..
Замерло сердце у Чу рилы, говоритъ:
— Скачи ты, Дюкъ, первый!..
А Дюкъ ему отвѣчаетъ:
-- Твой задоръ, твой и чередъ, моя вторая очередь.
Нечего дѣлать, разъѣхался Чурило, скочилъ да на половинѣ рѣки и
плаваетъ...
Пристегнулъ Дюкъ Бахмата, взвился конь подъ облака, перемахнулъ
черезъ рѣку какъ нипочемъ, еще версту на берегу прихватилъ. Повернулъ
его Дюкъ назадъ, скочилъ снова, на лету Чурилу за его кудри русые при-
хватилъ, коня его ногою придержалъ и высадилъ ихъ обоихъ съ конемъ на
берегъ.
— Ну, теперь тебѣ надо голову рубить!—говоритъ Дюкъ Чурилѣ.
Взмолились тутъ и князь, и всѣ бояре.
— Не губи намъ Чурилы, такого другого стольника-разсыльника не
сыскать!
— Оставь его,— сказалъ Илья, —пускай его по Кіеву слоняется...
Бросилъ тогда Чурило съ Дюкомъ спорить, а Владимиръ Красное Сол-
нышко и говоритъ на пиру:
— Видно и впрямь Дюкъ Степановичъ богаче всѣхъ насъ въ Кіевѣ...
Не послать ли намъ къ нему Алешу Поповича, чтобы описалъ онъ его бо-
гатство-имѣньице, посмотрѣть, правду ли онъ про свои палаты разсказы-
ваетъ?..
— Нѣтъ, князь,—отвѣчаетъ Дюкъ,—не посылай Алеши Поповича, у него
глаза завидливые, разбѣгутся, не переписать ему и одного моего погреба съ
золотомъ, а пошли ты лучше Илью Муромца съ Добрыней Никитичемъ.
Согласился князь. Снарядили богатырей, и отправились они къ Дюковой
матушкѣ.
Пріѣзжаютъ въ Волынь-Галичъ богатый, видятъ, все тамъ такъ, какъ
Дюкъ описывалъ: улицы широкія, чистыя, желтымъ пескомъ усыпаны, мо-
сточки калиновые всюду настланы, на церквахъ, на теремахъ маковки что
жаръ горятъ.
128
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
Показали имъ Дюковы палаты бѣлокаменныя, оставили > они коней на
дворѣ, вошли въ первую горницу, видятъ, сидитъ старая женщина въ богатой
одеждѣ, около нея пять служанокъ ухаживаютъ. Поклонились они ей:
— Здравствуй, Дюкова матушка!
А женщина и говоритъ: . . , • .
— Я не Дюкова матушка, я только прачка Дюкова, идите дальше!
Вошли они въ другую комнату, тамъ сидитъ старуха;вся въ серебрѣ, а
ей прислуживаютъ десять дѣвушекъ. Опять поклонились богатыри:
— Здравствуй, Дюкова матушка! ...
— Я только Дюкова рукомойница, — отвѣтила имъ старуха.
Пошли они дальше. Въ третьей комнатѣ сидитъ старуха вся въ золотѣ,
прислуживаютъ ей двадцать дѣвушекъ. Говорятъ богатыри: :
— Здравствуй, Дюкова матушка!
— Я не Дюкова матушка, я Дюкова сто льница! Дюкова матушка въ цер-
ковь къ обѣднѣ ушла, идите ей навстрѣчу...
Пошли богатыри, а народъ ужъ отъ обѣдни идетъ, впереди бѣгутъ слуги,
устилаютъ сукна по мосточкамъ, идетъ Дюкова матушка, ведутъ ее тридцать
дѣвушекъ подъ одну руку, тридцать подъ другую; надъ нею несутъ подсол-
нечникъ, чтобы солнцемъ не запекло ея лица бѣлаго; платье на ней цвѣтное,
на платьѣ луна поднебесная, красное солнышко, зори алыя, частыя звѣздочки
разсыпались.
Поздоровалась Афимья Александровна съ богатырями, спросила, зачѣмъ
ихъ послалъ Красное Солнышко.
— Послалъ насъ князь Дюково имѣнье описывать, чтобы узнать, правду ли
Дюкъ хвастаетъ.
Усмѣхнулась вдова.
— Не легкую вамъ князь задачу задалъ, не описать вамъ нашего имѣнья
сиротскаго. Закусите-ка сперва съ дороги, подкрѣпитесь, а тогда ужъ и при-
метесь за дѣло. '
Сдѣлала она имъ такой пиръ, какого они въ Кіевѣ и не видывали: такихъ
яствъ, такихъ напитковъ у князя никогда и не бывало, съѣшь жусокъ, другой
самъ въ ротъ просится, выпьешь чарку, по другой душа горитъ; ’
Какъ повела ихъ Афимья Александровна по своимъ погребамъ глубокимъ,
показала имъ все свое богатство-имущество, закружилась у нихъ голова моло-
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
129
децкая: одной сбруи лошадиной въ три года не описать, одного платья цвѣт-
ного, драгоцѣннаго что навѣшено, золота, серебра, жемчуга бочки цѣлыя.
1 — Не описать вамъ Дюкова имущества, не хватитъ у васъ бумаги и чер-
нилъ,—сказала имъ вдова.—Поѣзжайте ко Владимиру, скажите ему, чтобы про-
далъ онъ на бумагу свой Кіевъ-градъ, а на чернила Черниговъ-градъ, тогда и
посылалъ бы васъ наше имѣньице сиротское описывать.
Пріѣхали тогда богатыри къ ласковому князю Владимиру,' разсказали ему
про свою неудачу великую.
Тутъ всѣ подивились Дюкову богатству, стали его славить, чествовать.
Поѣхалъ Дюкъ назадъ къ своей родимой матушкѣ въ славный Волынь-
Галичъ богатый, проводилъ его князь съ великою почестью, съ большою
милостью.
II.
г
Дюкъ Степановичъ и ПІаркъ-великанъ.
На широкомъ раздольѣ ПІаркъ-великанъ похаживаетъ, вокругъ себя по-
сматриваетъ, что ему не любо, то мечомъ булатнымъ крошитъ, ногами желѣзными
вытаптываетъ.
Проложилъ ПІаркъ-великанъ дорожку ко святой Руси: жгучимъ огнемъ
онъ дорожку ту уравниваетъ, христіанскими тѣлами рѣчки, озера запруживаетъ,
надъ русскимъ православнымъ людомъ насмѣхается. Разбѣжались люди въ лѣса
дикіе, опустѣли села, города: всѣ, кто куда могъ, попрятались.
Провѣдалъ про эту невзгоду храбрый богатырь Дюкъ Степановичъ. Пона-
хмурилось чело богатырское, три дня, три ночи думаетъ онъ думу крѣпкую, на
Четвертый день встаетъ ранешенько, идетъ въ храмъ Божій, молитъ на колѣняхъ
Богородицу, слезно проситъ Николая Угодника, припадаетъ къ самому Христу
Царю Небесному. Проситъ онъ объ удачѣ не малой: задумалъ онъ освободить
Русь-матушку отъ страшнаго Шарка- великана.
Пошелъ Дюкъ къ своей матери, честной вдовѣ Афимъѣ Александровнѣ,
выпросилъ у нея благословенья родительскаго и сталъ снаряжаться въ путь-
дороженьку. Одѣлся Дюкъ въ нарядъ самый праздничный, накинулъ на плечи
блестящій плащъ, въ руки взялъ сорокапудовый мечъ, а другой, еще тяжелѣе,
Русскіе богатыри. Ивд. 4-ѳ. 17
130 ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
повѣсилъ за поясъ. Сѣдлалъ богатырь Бурушка косматаго, что ночь чернаго,
махнулъ плеткой, только его и видѣли.
Чуетъ Шаркъ-великанъ бѣду неминучую, чуетъ его черное сердце гостя
нежданнаго, пуще прежняго онъ ногами топаетъ, пуще прежняго мечомъ
булатнымъ помахиваетъ. Видитъ онъ, по полю чистому пыль столбомъ крутится,
что метель мететъ, летитъ на него богатырь Дюкъ Степановичъ.
Какъ увидѣлъ богатырь Шарка-вѳликанъ престрашнаго, сжалося его рети-
вое сердце, Вурушко его, добрый конь, попятился.
Закричалъ Дюкъ Степановичъ громкимъ голосомъ:
— Гейты, сильный злодѣй, Шаркъ-великана! Завтра на зарѣ съ тобою биться
начнемъ,; а сегодня ужъ дѣло къ вечеру, надо намъ съ тобою поприготовиться.
Пошелъ богатырь въ темную пещеру, всю ночь промолился, Господа Бога
слезно упрашивалъ, помощи, заступничества небеснаго вымаливалъ.
Стала заря заниматься, облака на небѣ зарумянились, выѣхалъ Дюкъ Сте-
пановичъ на зеленый лугъ на своемъ Вурушкѣ косматомъ.
Какъ увидѣлъ Шарка-великана, опять ретивое сердце его сжалося, опять
Вурушко попятился, не хватило силы у богатыря съ великаномъ биться, закри-
чалъ онъ ему:
— Гей ты, сильный злодѣй, Шаркъ-великанъ! Завтра на зарѣ биться
будемъ, а сегодня еще приготовимся.
Опять Дюкъ весь день, всю ночь въ пещерѣ Богу молится. Выѣзжаетъ на
зарѣ въ чистое поле, смотритъ на Шарка-великана и чувствуетъ, что богатыр-
ское сердце его разгорается.
Попятился Вурушко, слѣзъ съ него богатырь, вынулъ свой булатный мечъ
въ сорокъ пудъ, отрубилъ коню голову, а самъ пошелъ пѣшій на великана.
.Встрѣчаетъ его Шаркъ-великанъ, насупившись, что ночь темная, говорить
съ великою гордостью:
— Гой еси, добрый молодецъ, Дюкъ Степановичъ, измѣнилъ тебѣ твой
добрый конь, убоялся онъ моего меча булатнаго, моего роста богатырскаго!
Вытянулъ великанъ свой громадный мечъ, сталъ имъ помахивать, только
свистъ стоитъ въ воздухѣ. Ударилъ онъ мечомъ о сорокапудовый мечъ Дюка
Степановича: разъ ударилъ—искры посыпались, другой разъ ударилъ—словно
стонъ прошелъ, оба меча въ черепки разсыпались, подъ облака тѣ черепки
разлетѣлися.
„Закричалъ Дюкъ Степановичъ громкимъ голосомъ: Гей ты, сильный
злодѣй, Шаркъ - великанъ! Завтра па зарѣ съ тобою биться начнемъ".
182
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
Осерчалъ великанъ, понатужился, уперся своими руками могучими Дюку
въ грудь бѣлую, даже косточки у богатыря захрустѣли. Вздохнулъ Дюкъ,
схватился съ великаномъ въ рукопашную; переплелись руки богатырскія, колѣ-
нами они другъ въ друга упираются, ручьемъ течетъ кровь горячая изъ глубо-
кихъ ранъ, надрываются силы богатырскія.
Вспомнилъ тутъ Дюкъ про запасный мечъ, изловчился, вынулъ его изъ-за
пояса, отступилъ на цѣлую сажень, съ одного размаху отрубилъ, отсѣкъ вели-
кану голову. Такъ прославилъ себя молодой витязь Дюкъ Степановичъ, осво-
бодилъ Русь великую отъ лютаго ворога.
ІП.
Женитьба Дюка.
Жила была въ славномъ Волынь-городѣ другая вдова, Садовая. Выло у
нея девять сыновей, ясныхъ соколовъ, десятая дочь—Лебедь Бѣлая.
Встрѣтилась Дюкова матушка, Афимья Александровна, на честномъ пиру
со вдовою Садовою, и заспорили онѣ между собою. Говоритъ вдова Садовая:
— Нечѣмъ тебѣ, вдовѣ, передо мною величаться. У меня девять сыновей,
всѣ ясные соколы, дочь моя, Лебедь Бѣлая, а у тебя одинъ твой Дюкъ, и тотъ
что ворона загуменная!
Обидѣлась Дюкова матушка, пошла домой невесѳлая.
Встрѣчаетъ ее Дюкъ Степановичъ, спрашиваетъ:
— Госпожа моя, родная матушка! Что ты съ пиру пришла невеселая?
Обнесли тебя чарою заздравною? Или кто тебя во хмелю обидѣлъ?
— Нѣтъ, дитятко мое родимое, молодой бояринъ Дюкъ Степановичъ, чара
мнѣ пришлась рядомъ, какъ слѣдуетъ, а обидѣла, обезчестила меня вдова
Садовая.
Разсказала она Дюку о своей обидѣ кровной, разгорѣлось сердце бога-
тырское: сѣлъ Дюкъ на добра коня, взялъ съ собою саблю острую, посадилъ
на плечо птицу-сокола.
Поѣхалъ онъ ко вдовѣ Садовой; вышли ему навстрѣчу девять сыновей,
десятая дочь, Лебедь Бѣлая. Схватилъ Дюкъ свою саблю острую, отрубилъ
имъ всѣмъ буйныя головы, а Лебедь Бѣлую приторочилъ къ стременамъ и повезъ
во дворъ къ своей матушкѣ.
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.133
Говоритъ Дюкъ Афимьѣ Александровнѣ:
— Государыня, родная матушка, привезъ я тебѣ работницу, что хочешь, то
и дѣлай съ нею, куда хочешь, туда и дѣнешь.
Говоритъ ему честная вдова Афимья Александровна:
— Гой еси, дитятко мое родное! Неповинна ни въ чемъ красная дѣвица,
душа Лебедь Бѣлая; не она меня изобидѣла, изобидѣла меня мать ея, вдова
Садовая. Возьми ты ее себѣ въ жены, будетъ она слыть у насъ не работницей,
а будетъ слыть боярыней, будетъ мнѣ невѣстушкою милою.
Послушался Дюкъ Степановичъ своей матушки: поѣхалъ онъ по всей
странѣ Индѣи богатой, сталъ созывать князей со княгинями, бояръ со боя-
рышнями, богатырей, поляницъ удалыхъ къ себѣ на почетный пиръ свадебный.
Обвѣнчался Дюкъ съ молодою Лебедью Бѣлою, и былъ пиръ на весь міръ,
долго то пированье люди добрые помнили, Дюку со молодою его княгинюшкою
славу воздавали.
шшпрі ІІIII'ИІІІРII
И БЫТОЕЫЖ БЫЯИПЫ.
Садко-еогатый гость. — Василій Бйсласеичх.
Яника-еоинх. — Горюшко гНро* и Хпаеа-молодецх.
О ТОМХ, КАКХ НА РЛн ЕОГАТЫОИ ПОШЛИСЬ.
САДКО БОГАТЫЙ ГОСТЬ.
аскинулся на рѣкѣ на Волховѣ, что
течетъ изъ Ильменя - озера, широко-
далеко государь Великій Новгородъ.
Изъ конца въ конецъ цѣлый день
идти, что посадовъ, что пригородовъ,
. а промежъ нихъ лѣса да болота, да
пригорки пораздвинулися... Широко
раздолье въ славномъ городѣ, есть гдѣ
разгуляться удали молодецкой, расходиться волѣ-
волюшкѣ завѣтной... Живутъ въ Новѣ-городѣ люди
богатые, торговые, каждый день пиры даютъ почестные,
широкіе, на тѣхъ на пирахъ гусляровъ, скомороховъ
кишмя-кишитъ, гостей потѣшаютъ, увеселяютъ, зато и
сыты бываютъ.
Всѣхъ-то звончѣе, всѣхъ веселѣе наигрываетъ Садко-гусляръ; почетъ ему
на пирахъ широкихъ, и вина чару поднесутъ, и накормятъ досыта. Всего иму-
щества у Садки его гусли яровчатыя, день поиграетъ, тѣмъ и кормится.
Вотъ и пришла разъ на Садка невзгодушка—не зовутъ его на пиры, да и
только: и день, и два, и три проходитъ, все сидитъ молодецъ безъ дѣла, даже
соскучился. Пошелъ онъ къ Ильменю-озеру, сѣлъ на бѣлый горючій камень и
сталъ играть на гусляхъ. Было тихо озеро, гладко какъ зеркало, а какъ за-
игралъ Садко—всколебалося, расплескалося... Испугался гусляръ.
— Что за притча,—думаетъ,—вѣтру нѣтъ, а волны заходили?!.
Пересталъ онъ играть, пошелъ домой, въ Новгородъ.
САДКО БОГАТЫЙ ГОСТЬ.
137
Ждетъ-пождетъ опять и день, и два, и три—все не зовутъ на пиры, даже
тоска беретъ. Пошелъ онъ опять къ Ильменю-озеру, опять, какъ только заигралъ
на гусляхъ, всколыхало ся озеро, поднялись волны... Еще больше перепугался
Садко, подхватилъ гусли и пошелъ домой. .
Опять цѣлыхъ три дня просидѣлъ безъ дѣла добрый молодецъ, закручинился,
затосковалъ пуще прежняго, пошелъ къ Ильменю-озеру... Только что сѣлъ на
камень, только что повелъ пострунамъ, глядьI а изъ воды царь: морской выхо-
дитъ, говоритъ ему:
— Полюбилася мнѣ, Садко, игра твоя нѣжная, жалостливая:;; чѣмъ.-мнѣ
тебя пожаловать за то, что потѣшилъ меня? Ступай-ка ты къ себѣ въ Новгородъ;
какъ позовутъ тебя купцы на пиръ, ты и бейся съ ними объ великій закладъ,
что есть въ Ильменѣ-озерѣ рыба-золотое перо; ставь на закладъ свою буйную
голову, а съ купцовъ бери лавки товара краснаго. Какъ ударишься съ ними
объ закладъ, сдѣлай себѣ шелковый неводъ и приходи ловить въ озерѣ: я тебѣ
дамъ три рыбы-золотое перо. ‘
Исчезъ царь морской въ волнахъ, а Садко пошелъ къ себѣ въ Новгородъ.
Только что пришелъ домой, а ужъ его и зовутъ на честной пиръ.
Сталъ онъ играть въ гусли, стали его поить зеленымъ виномъ, брагою
хмельною: развязался языкъ у гусляра, сталъ онъ хвалиться передъ купцами
богатыми:
— Вы послушайте-ка меня, гости званые, честные купцы! Я знаю, есть въ
Ильменѣ-озерѣ чудо-чудное, диво-дивное: есть въ озерѣ рыба-золотое перо!
Заспорили съ нимъ купцы, говорятъ ему:
— По-пустому ты хвастаешь, никогда никто такой рыбы не видывалъ,
нѣтъ такой рыбы въ озерѣ и не бывало!
Стоитъ на своемъ гусляръ: /
— Хотите, бейтесь со мною объ великій закладъ: заложу я вамъ свою
буйную головушку, а вы давайте мнѣ лавки товара краснаго, миткалей да камки,
да сукна съ аксамитомъ-бархатомъ.
Ударились съ нимъ три богача-купца объ закладъ, каждый заложилъ ему
по три лавки товара краснаго.
Связали шелковый неводъ, пошли къ Ильменю-озеру. Закинули разъ—
попалась рыбка-золотое перо, закинули другой—и другую выудили, третій разъ
закинули—третью поймали. Проиграли купцы, отдали Садкѣ девять лавокъ,
Русскіе богатыри. Пзд. 4-ѳ. 18
138 САДКО БОГАТЫЙ гость.
сталъ онъ торговать, и повалило къ нему счастье невиданное; получилъ онъ
такіе барыши со своихъ товаровъ, о какихъ и не слыхивали, состроилъ себѣ
палаты бѣлокаменныя, а въ палатахъ все устроилъ по-небесному: на небѣ
солнце—и въ палатахъ солнце, на небѣ мѣсяцъ—и въ палатахъ мѣсяцъ, на
небѣ звѣзды—и въ палатахъ звѣзды.
Разжился Садко, зазнался, зачванился. Созвалъ онъ къ себѣ гостей на
великій пиръ, знатныхъ бояръ, посадскихъ людей,- самого посадника съ ты-
сяцкимъ. Сидятъ гости, прохлаждаются, пьютъ, ѣдятъ, похваляются: кто
конемъ богатырскимъ, кто казною, кто удалью молодецкою, кто родомъ-пле-
менемъ; только самъ хозяинъ сидитъ, молчитъ, рѣчи слушаетъ.
Говорятъ ему гости:
— Что же ты, Садко, ничѣмъ не хвастаешь? • •
— Да что мнѣ хвастать? Вы и сами знаете, что у меня платья цвѣтного
не износить, дружины не перечесть, а на казну свою безсчетную я скуплю
всѣ товары новгородскіе, крупные и мелкіе, выкуплю все, такъ что вамъ и
торговать нечѣмъ станетъ...
Словили его на словѣ, ударились съ нимъ посадникъ да тысяцкій объ
закладъ: чтобы выкупилъ онъ всѣ товары новгородскіе; назначили закладъ въ
тридцать тысячъ. . •
Поднялся Садко на другой день ранымъ-рано, разбудилъ дружину, далъ
имъ золотой казны безъ счету, послалъ скупать всѣ товары; самъ тоже по-
шелъ въ гостиный рядъ посмотрѣть, какъ опустѣютъ лавки новгородскія.
На другой день опять послалъ онъ свою дружину скупать товары, опять
прошелъ въ гостиный рядъ, смотритъ: товаровъ-то навезено вдвое противъ
прежняго, всѣ лавки опять полнымъ-полны. Повыкупилъ Садко и во второй
день все, что навезли, думаетъ, что на третій день съ государемъ Великимъ
Новгородомъ справится, апъ, не тутъ-то было: навезли товаровъ втрое противъ
прежняго, подоспѣли товары московскіе, и опять стоятъ лавки полнымъ-полны.
Задумался тутъ Садко, образумился: .
— Не осилить мнѣ, видно, Великаго Новгорода, богаче онъ меня, не
выкупить мнѣ товаровъ: скуплю я сегодня товары московскіе, завтра подоспѣютъ
товары заморскіе; надо мнѣ, видно, отдавать проигранныя денежки.
Отдалъ Садко тридцать тысячъ, съ тѣхъ поръ ужъ не спорилъ съ Нов-
городомъ.
САДКО ѢОГАТЫЙ ГОСТЬ.
139
Построилъ Садко на свою золотую казну безсчетную • тридцать кораблей
красивыхъ, расписанныхъ, бока у нихъ выведены по-звѣриному, корма по-
гусиному, а носъ по-орлиному,—вмѣсто глазъ вставлено по яхонту. Нагрузилъ
онъ корабли свои товарами новгородскими и сталъ ѣздить торговать по Волхову .
да по Ладожскому озеру, да по Невѣ-рѣкѣ, а потомъ съѣздилъ и въ Золотую
Орду, продалъ товары съ большою выгодою, накопилъ себѣ цѣлыя бочки крас-
наго золота, чистаго серебра.
Ѣдетъ Садко назадъ, въ Новгородъ, по синему морю; расходилось синее
море, разбушевалось, поднялась буря страшная, престрашная, раскидало всѣ
тридцать корабликовъ по волнамъ, рветъ вѣтеръ буйный паруса полотняные,
ломаютъ волны корабли, не сладить съ волнами удалымъ корабельщикамъ.
Стоитъ Садко на своемъ кораблѣ, посматриваетъ, говоритъ дружинѣ:
— Вы послушайте меня, дружинушка моя храбрая! Разгнѣвался, видно,
на насъ морской царь, ѣздимъ мы по морю синему и взадъ, и впередъ, беремъ
барыши богатые, а морскому царю дани не плачивали, вотъ онъ и требуетъ
отъ насъ свое заслуженное. Берите-ка вы бочку чистаго серебра, спускайте-ка
въ море, авось онъ и смилуется.
Спустили молодцы бочку съ серебромъ: покатилась бочка, скрылась въ
пучинѣ морской, а все буря не унимается, пуще прежняго вѣтеръ паруса
рветъ...
— Видно, мало царю дани показалося,—говоритъ Садко.—спускайте еще
бочку съ краснымъ золотомъ.
Спустили и красное золото, а все царь морской бушуетъ, не унимается.
Призадумался тогда Садко, закручинился:
— Видно,—говоритъ,—царь морской живой дани требуетъ. Знать, судьба
наша такая, братцы, одному изъ насъ быть въ морѣ у морского царя; бросимте
жребій: чей жребій упадетъ на дно, тому и идти въ море, къ морскому царю.
Сдѣлали всѣ дружинники себѣ жребіи изъ таволги, подписали свои имена,
а Садко пустилъ вмѣсто жребія хмелевое перо: у всѣхъ-то жребіи по водѣ
плывутъ, а у Садки жребій ключомъ на дно пошелъ.
— Нѣтъ, неправильно, братцы, мы эти жребіи придумали: пусть теперь
тотъ въ море идетъ, чей жребій по водѣ поплыветъ.
Сдѣлали себѣ всѣ жребіи ивовые, а Садко пустилъ жребій булатный: у
всѣхъ жребіи ключомъ ко дну идутъ, а у Садки жребій по водѣ плыветъ.
*
140 ' САДКО БОГАТЫЙ гость.
- - - ----- - ж __г- - г ।, и. > I—а м
— Ну, прощайте, братцы, дружинушка моя храбрая!—говоритъ: Садко,—
значитъ, меня морской царь къ себѣ требуетъ; принесите мнѣ бумагу, перо лебеди-
ное, чернильницу, надо мнѣ завѣщаніе писать, съ бѣлымъ свѣтомъ разставаться.
Сталъ Садко имѣнье свое отписывать. Раздѣлилъ все на четыре части:
одну часть далъ на церкви Божіи, другую—-нищей братіи, третью—молодой
женѣ, а четвертую—дружинѣ своей храброй.
— Дайте-ка мнѣ, братцы, мои гусельки, поиграю я на нихъ напослѣдки,
потѣшуся, больше ужъ мнѣ въ нихъ не игрывать.
Принесли ему гусли, взялъ онъ ихъ, жалко съ ними разстаться:
— Ужъ не взять ли мнѣ ихъ въ синее море?.. Возьму я съ собою гусельки,
а вы спустите меня на доскѣ дубовой, все не такъ мнѣ будетъ страшно умирать...
Спустили Садко на доскѣ въ море, и сейчасъ унялась буря, уѣхали ко-
.рабли, полетѣли соколами по морю. •
... Страшно Садкѣ на дубовой доскѣ, видитъ онъ подъ собою бездну глубо-
кую, со страху закрылъ глаза да и заснулъ крѣпко-прекрѣпко.
Проснулся Садко, протеръ глаза, смотритъ и глазамъ не вѣритъ: очу-
тился онъ на днѣ морскомъ, надъ нимъ пучина морская зыблется, сквозь зе-
леныя воды едва видно красное солнышко, заря утренняя. Передъ Садкомъ
стоятъ палаты бѣлокаменныя, двери въ палаты порастворены. Вошелъ Садко,
оглядѣлся, сидитъ передъ нимъ морской царь, головища огромная, косматая,
а вокругъ него гады да рь.бы всякіе.
— Здравствуй, Садко,—говоритъ морской царь,—ты, купецъ, давно по
нашему синему морю г осаживаешь, а дани мнѣ не плачивалъ, вотъ теперь и
пришлось тебѣ оамому ко мнѣ пожаловать. Ты, говорятъ, умѣешь хорошо въ
гусли играть, поигр^-га мнѣ, я тебя послушаю.
Сталъ Садко играть, развеселился морской царь и пошелъ плясать, а отъ
его пляски все море разбушевалось: поднялась такая буря, какой и не виды-
вали. Играетъ Садко день, другой, играетъ три дня, пляшетъ морской царь
въ своемъ подводномъ царствѣ безъ устали, а наверху, на морѣ волны взды-
маются, плещутъ, бурлятъ, корабли бросаютъ, ломаютъ, тонутъ корабельщики
со своими товарами, кто въ живыхъ, тотъ Николѣ Можайскому молится...
Играетъ Садко на третій день, поигрываетъ, вдругъ слышитъ, кто-то его
за плечо трогаетъ; обернулся, видитъ—старичокъ старенькій, сѣденькій гово-
ритъ Садкѣ: • ; , ;
САДКО БОГАТЫЙ ТОСТЪ. 141
Ш »««!«> .ГШн Д -» - - - - — -— « — .А» , —
— Не играй больше ?на своихъ гусляхъ, видишь, отъ пляски1 царя мор-
ского сколько душъ погибаетъ... . * ' ; . <
Видитъ Садко, тонутъ караблики, на дно падаютъ, да перестать - боится;
— Я бы радъ перестать, — говоритъ онъ старичку, — да играть-то мнѣ
приказано, а тутъ, въ морѣ, у меня не своя воля. 4 1 - -• ? •
А старикъ его учитъ: . , ' ’
— Ты оборви у гуслей, струны, выломай шпеньки, какъ станетъ тебя* мор-
ской царь заставлять, ты и скажи, что сломались гусли, починить нечѣмъ.
Станетъ тебя сватать морской царь на дѣвицѣ-красавицѣ, ты выбирай себѣ
самую невзрачную, Чернавку, какъ женишься и будешь опять въ Новгородѣ.
Послушался Садко. Морской царь спать легъ, а онъ изломалъ свои гу-
сельки, оборвалъ всѣ струны, всѣ шпеньки повыломалъ.
Проснулся морской царь, первымъ дѣломъ за Садкомъ шлетъ: :
— Ну, потѣшай меня, старика, играй-ка въ свои гусельки I ? :
Отвѣчаетъ ему Садко:
— Я бы радъ тебѣ играть хоть цѣлый день, да гусли-то поизломалися,
нечѣмъ ихъ здѣсь починить, нѣтъ у тебя въ синемъ морѣ ни струнъ, ни
шпеньковъ.
Нечего дѣлать, успокоился царь, говоритъ опять Садкѣ:
— Ты мнѣ, молодецъ, нравишься, хочешь, я женю тебя здѣсь на дѣвицѣ-
красавицѣ?
— Что жъ, у меня въ синемъ морѣ не своя воля, жени.
— Завтра утромъ, какъ встанешь, выбирай себѣ невѣсту: пойдутъ мимо
тебя дѣвицы, какая приглянется, ту и бери.
Всталъ Садко ранымъ-рано, видитъ: идутъ мимо него дѣвицы одна другой
краше.
Пропустилъ онъ ихъ триста и еще триста, и еще... Позади всѣхъ идетъ
дѣвушка Чернавушка, Садко и говоритъ:
— Вотъ это будетъ моя невѣста.
Стали они пировать, свадьбу играть.
Проснулся Садко на другой день и видитъ: лежитъ онъ на крутомъ бе-
режку у рѣчки Чернавы, что подъ Новгородомъ.
Всталъ Садко, пошелъ къ Волхову, а по Волхову бѣгутъ его тридцать
кораблей, встрѣчаетъ ихъ жена Садки, плачетъ, тоскуетъ:
142
САДКО БОГАТЫЙ гость.
— Не воротится ко мнѣ Садко изъ синя-моря!
А Садко тутъ какъ тутъ, стоитъ на крутомъ берегу, съ дружиною здо-
ровается.
Удивляется дружина, говоритъ:
— Какъ же ты впереди насъ очутился? Остался въ бинемъ морѣ, а встрѣ-
чаешь насъ на Волховѣ, у Новгорода!
Пошли они въ палаты бѣлокаменныя, жена очень ему обрадовалась, гово-
ритъ ему:
— Милый мой, надежа, опора моя крѣпкая! Ты не ѣзди больше въ синее
море, оставайся со мною, съ нашимъ малымъ дѣтищемъ, благо ты теперь-то
живъ домой вернулся!
Послушался Садко жены, разгрузилъ съ кораблей безсчетную золотую
казну, построилъ церковь Николѣ Можайскому и не сталъ больше ѣздить по
синему морю, а жилъ себѣ тихо да скромно въ Новѣ-городѣ.
ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.
--ФФ--
илъ-былъ въ Великомъ славномъ Новѣ-
городѣ посадскій человѣкъ, Вуслай. Жилъ
онъ тихо, смирно, съ новгородскими людьми
ссоръ не заводилъ, на сходахъ никому
не перечилъ, ни со Псковомъ, ни съ
Москвою не вздорилъ. За это его всѣ
любили, и нажилъ онъ себѣ богатство-
имѣніе великое. Всѣмъ бы хорошо жилось
Вуслаю, да одно горе: дѣтей у него не было; много всякаго добра да казны
у него съ женой, а подѣлить не съ кѣмъ, оставить некому: въ могилу съ
собой не потащишь, а того и гляди смерть за плечами появится.
Закручинился какъ-то Вуслай, сидитъ на горючемъ камнѣ и думаетъ все
одну думу, какъ они, старики, будутъ бездѣтными вѣкъ коротать. Вдругъ
видитъ, стоитъ передъ нимъ женщина старая-престарая и говоритъ ему:
— Не кручинься, Вуслай, будетъ у тебя сынъ, сильный богатырь, ступай
себѣ домой...
Пошелъ Вуслай домой, тоску какъ рукой сняло.
Родился у него сынъ и назвали его Василіемъ. Выросъ Василій сильный
да здоровый, въ семь лѣтъ такая въ немъ проявилась силушка, что любому
богатырю впору. Посадили его мать съ отцомъ грамотѣ учиться, научили его
и пѣнью церковному. Все ученье Василію впрокъ пошло, а особенно пѣнье
144 ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.
церковное: какъ запоетъ въ церкви на клиросѣ, какъ затянетъ, поведетъ
голосомъ, вѣкъ бы его не наслушался, и не знаютъ люди, на землѣ ли они,
въ храмѣ Божіемъ, или на небѣ.
Буслаю тѣмъ временемъ ужъ девяносто лѣтъ минуло, состарился онъ и
умеръ. Осталось его вдовѣ съ сыномъ все имущество, а мать-то у Василія была
женщина разумная, ею весь домъ держался, удалый богатырь молодой Ва-
си льюшка только ея одной и слушался. Стали Василья обучать дѣлу ратному,
наукамъ воинскимъ, и почуялъ онъ въ себѣ тогда силу превеликую, такую
силу, что могъ бы съ цѣлымъ десяткомъ богатырей справиться.
Некуда дѣвать Василыо силушки, одолѣла молодца удаль богатырская,
въ жилахъ кровь молодецкая ключомъ кипитъ, въ глазахъ свѣтъ застилаетъ,
руки чешутся, ноги съ мѣста несутъ, стоять не даютъ.
Сталъ дѣтинушка по улицамъ похаживать, немалыя шуточки пошучивать.
Да и не только по улицамъ молодецъ похаживаетъ, забирался онъ не разъ
на княженецкій дворъ, посчитывалъ дѣтей боярскихъ, княжескихъ: отъ того
счету молодецкаго, кто стоймя стоялъ, тотъ сидмя сидитъ; кто сидмя сидѣлъ,
тотъ лежмя лежитъ. ...
Призадумались тутъ люди новгородскіе:
— Какъ распустить намъ,—говорятъ,—Буслаева, такъ отъ него не будетъ
житья на улицахъ. <
,Говорятъ ему старые люди почтенные:
— Эй, Василій, не сносить тебѣ головы своей, не малыя шутки ты по-
щучиваешь, быть тебѣ за эти шутки въ Волховѣ-рѣкѣ!..
Не унимается дѣтина, не слушаетъ. •,
Пошли тогда къ его матушкѣ:
— Уйми ты, честная вдова, свое дѣтище, нехорошія онъ шуточки пошу-
чиваетъ, нашихъ молодцевъ, ребятушекъ увѣчитъ, быть ему за эти шутки безъ
буйной безъ головушки!.. > • •
Стала вдова унимать сына: а ’ ;
— Ты уймись, Василій, образумься, свѣтъ; ужъ въ твои-то годы батюшка
набралъ себѣ дружинушку, а ты стоишь самъ одинъ-на-одинъ; какъ наки-
нутся на тебя за твои шутки неразумныя, такъ тебѣ съ ними со всѣми и не
справиться, а за тебя и постоять будетъ некому.
Послушался Василій матери, попритихъ, сидитъ, пишетъ записки скоро-
ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ. 145
наскоро, привязываетъ записочки къ стрѣламъ каленымъ и разстрѣливаетъ
стрѣлы по улицамъ.
Идутъ люди отъ обѣдни, поднимаютъ стрѣлочки, прочитываютъ:
*
„Кто хочетъ сладко ѣсть и ппть,
Кто хочетъ носить платье цвѣтное,
Тотъ иди къ Василію Буслаеву на широкій дворъ".
Собирается народу тьма-тьмущая, идутъ старые, идутъ малые, идутъ
♦
холостые, идутъ женатые, всѣмъ сладко поѣсть, попить хочется.
А Василій поставилъ середи двора огромный чанъ зелена-вина, въ него
спустилъ чашу въ полтора ведра, самъ стоитъ съ толстымъ вязомъ въ рукѣ,
гостей потчуетъ:
— Нутка, гости мои дорогіе, любезные, подходите къ вину, попробуйте:
кто сможетъ выпить мою чару въ полтора ведра, не поморщится, кто отвѣдаетъ
моего вяза, не тряхнется, будетъ тотъ мнѣ братомъ крестовымъ, названнымъ,
приму его въ свою дружину храбрую, стану поить, кормить досыта.
Смотрятъ гости, попятились, другъ за дружку попрятались; кто отвѣдалъ
вязу, тотъ вонъ побѣжалъ, по гостямъ ходить закаялся.
Вдругъ идетъ къ Василію Костя Новоторжанинъ, подошелъ къ чану,
зачерпнулъ вина, выпилъ за одинъ духъ всю чашу, не поморщился.
Какъ хватилъ его Василій своимъ вязомъ по спинѣ, думалъ, что и духъ
изъ него вышибетъ, а Костя стоитъ себѣ, какъ ни по чемъ, не шелохнется.
Взялъ его Василій за бѣлыя руки, цѣловалъ, называлъ братцемъ кресто-
вымъ, повелъ въ гридню.
Только что ушелъ Костя Новоторжанинъ, а за нимъ ужъ ковыляетъ Пота-
нюшка хроменькій, припадаетъ на правую ногу, волочитъ лѣвую, подходитъ
къ чану, выпиваетъ чашу, не морщится. И его попотчевалъ Василій своей
палицей вязовой: не тряхнулъ молодецъ кудрями, съ мѣста не тронулся.
— Ну, Потанюшка, будь же и ты моею дружинушкою храброю!—сказалъ
ему Василій и отвелъ его тоже въ свою гридню столовую.
За Потанюшкой пришелъ еще и Ѳомушка Горбатенькій, выпилъ чару за
одинъ духъ, стоитъ, посмѣивается.
Не сталъ ужъ его Василій и вязомъ испытывать, а прямо повелъ въ свою
гридню столовую:
Русскіе богатыри. Пзд. 4-е. 19
146 ВАСИЛІЙ БУОЛАЕВИЧЪ.
— Будьте вы, молодцы, моей дружиною храброю, теперь намъ некого
бояться въ Новѣ-городѣ!
Прослышали люди новгородскіе про дружину Васильеву, стали они его
побаиваться.
Затѣяли въ Новѣ-городѣ братчину Николыцину, много народу пришло на
праздникъ, каждый давалъ свою часть церковному старостѣ, а тотъ ужъ и
распоряжался по-своему.
Не позвали на пиръ Василія, а Василій со своими дружинниками и не-
званый, и непрошеный тутъ какъ тутъ, говоритъ:
— Сколько съ брата приходится?
Поглядѣли на него искоса, отвѣчаютъ:
— Званому-то гостю хлѣбъ да соль, а незваному и мѣста нѣтъ.
Бросилъ имъ Василій денежки:
— Вотъ вамъ, — говоритъ, — за дружинника по пяти рублей, а за мою
головушку и всѣ пятьдесятъ; званому-то гостю много простору надобно, а
незваному, какъ Богъ пошлетъ.
Какъ сталъ онъ съ дружинушкою гостей поталкивать, поприжалъ всѣхъ
въ большой уголъ, а изъ большого угла въ уголъ за печкою, а оттуда и къ
окну вытѣснилъ, а тамъ ужъ кто и въ дверь вылетѣлъ... Началася свалка,
драка великая, а Василій кричитъ новгородцамъ:
— Вы послушайте меня, люди честные! буду я биться съ вами объ
великій закладъ: если я одолѣю, вы мнѣ заплатите дань по три тысячи
въ годъ, если вы меня побьете, буду я вамъ платить такую же дань до самой
смерти.
Отвѣчаютъ новгородцы:
— Задалъ ты намъ загадку, такъ тебѣ ее и разгадывать, только биться
съ тобою мы будемъ ужъ всѣмъ народомъ на Волховскомъ мосту, и въ закладъ
ты намъ прозакладываешь свою буйную головушку. Мы поставимъ на мосту
три заставы, если свалимъ тебя на заставахъ, такъ тебѣ голову срубить, если
пройдешь всѣ три заставы—будемъ дань тебѣ платить.
Сдѣлали запись объ этомъ закладѣ великомъ, на утро назначили драться
на мосту.
Пошелъ Василій домой, залегъ спать, а мать его, Авдотья Васильевна,
и провѣдала про его ссору съ людьми новгородскими. Заметалася вдова, за-
ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.
147
суетилася: что дѣлать? Знала она буйный нравъ Васильюшки, натворитъ онъ
бѣдъ, погибнетъ ни за что...
Заперла она тогда его соннаго въ погребѣ, припрятала его оружіе, насы-
пала чашу золота да чашу серебра, да еще чашу скатнаго жемчуга и пошла
на поклонъ къ новгородскому князю:
— Прости ты, князь, моему сыну неразумному его вины великія, не вели
новгородцамъ биться съ нимъ завтра на Волховскомъ мосту.
Не могъ князь ничего сдѣлать для честной вдовы.
— Написаны,—говоритъ,—записи за печатями; я тогда его прощу, когда
голову срублю.
Пошла старуха домой, заплакала, съ великой печали разсыпала свои дары,
золото да серебро съ жемчугомъ по полю чистому, приговаривала:
— Не дорого мнѣ ни золото, ни серебро, дорога мнѣ головушка буйная
ВасильюшкинаІ
Спитъ Василій, высыпается, похрапываетъ, а на утро ранымъ-рано
поднялись новгородцы, на мостъ собиралися съ палицами, съ ножами, съ дре-
кольемъ.
Начинали они драку съ дружиною Васильевою. Вились часъ, бились
другой и третій—оттѣснили ихъ, поранили, искалѣчили, у кого голова про-
ломана, у кого нога кушакомъ обмотана, у кого рука платкомъ повязана.
Стали молодцы уставать, отступать, видятъ у рѣки Васильева служанка, дѣ-
вушка Чернавушка, бѣлье полощетъ, воду носитъ.
— Охъ, ты, дѣвушка Чернавушка! Ты не дай намъ погибнуть, умереть
смертью напрасною, ты сходи-ка къ Васи лью, дай ему вѣсточку...
Услыхала дѣвица, подхватила свои ведра дубовыя на кленовое коро-
мыслице и пошла было домой, а новгородцы-то ей дорогу загораживаютъ, не
пускаютъ.
Оставила Чернавушка ведра, схватила коромысло и пошла коромысломъ
помахивать; прочистила себѣ путь, прибила мужиковъ до пятисотъ и добѣжала
до дому.
Спитъ Васильюшко, похрапываетъ, не чуетъ надъ собою невзгоды, не
вѣдаетъ.
Отшибла Чернава замокъ у двери, соскочила въ погребъ и будитъ Ва-
силья:
148 ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.
— Ты чего спишь, прохлаждаешься? Стоитъ твоя дружина по колѣна .
въ крови, руки, ноги изувѣчены, головы проломаны!..
Вскочилъ Вуслаевичъ на ноги, выбѣжалъ на дворъ, схватилъ въ руки
сорокапудовую ось телѣжную, бросился на мостъ, закричалъ во весь го-
лосъ :
— Эй вы, дружина моя храбрая! Вы-то ужъ позавтракали, дайте и мнѣ
пообѣдать:
Какъ сталъ онъ осью помахивать, потряхивать, повалился народъ цѣлыми
тысячами. Видятъ новгородцы, что дѣло плохо, расходились у Василья руки
богатырскія, разгорѣлось сердце молодецкое, не сдобровать имъ и всѣмъ, если
онъ во-время не уходится. Пришли тогда воевода со старшиною къ Авдотьѣ
Васильевнѣ, говорятъ ей съ поклономъ:
— Честная вдова Авдотья Васильевна, уйми ты свое дитятко Василыошку,
укроти его сердце богатырское, изобьетъ онъ весь народъ безъ жалости.
Отвѣчаетъ имъ вдова:
— Ой вы гой еси, честные бояре! Не посѣтуйте на меня, старую: про-
винилась я передъ своимъ дѣтищемъ, заперла его въ погребѣ, убрала его
оружіе; не сдобровать теперь и мнѣ, если пойду къ нему! А есть у него
крестный батюшка, Старчище Пилигримище; живетъ честный старецъ въ Ки-
рилловомъ монастырѣ. Сходите къ нему, поклонитесь, не уйметъ ли онъ своего
крестника?..
Пошли посадникъ съ тысяцкимъ къ Пилигримищу; принесли ему дары,
мисы съ золотомъ, серебромъ да жемчугомъ, поклонилися. Снарядился Пили-
гримище, надѣлъ шапку-колоколъ въ девяносто пудъ, идетъ, языкомъ коло-
кольнымъ, какъ клюкою, подпирается.
• Встрѣтилъ онъ Василія на мосту, закричалъ ему:
— Гей ты, молодецъ, не попархивай, гей, Василій, не полетывай! Изъ
Волхова воды всей не выпить, всѣхъ людей новгородскихъ не побить! Мы
молодцы и почище тебя, да не хвалимся!
Осерчалъ Василій и на отца крестнаго:
— Ты зачѣмъ, батюшка, мнѣ подъ руку попадаешься? Мы тутъ шутки
шутимъ не малыя, идетъ споръ о буйной головушкѣ.
Какъ хватитъ осью по колоколу, разсѣкъ его на части и убилъ Пили-
гримища до смерти.
ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.149
Видятъ новгородцы, не сдобровать имъ, бѣгутъ опять къ Авдотьѣ Ва-
сильевнѣ, несутъ ей дары великіе, упрашиваютъ:
— Уйми, честная вдова, свое дѣтище; будемъ мы платить вамъ дани въ
годъ по три тысячи, съ хлѣбниковъ по хлѣбу, съ калачниковъ по калачику,
никогда съ вами не будемъ больше ссориться!..
Надѣла тогда вдова платье черное, накинула на плечи шубу соболью,
повязала голову платкомъ и пошла на мостъ.
Не посмѣла она зайти къ сыну спереди, а зашла сзади и положила ему
руки на плечи богатырскія:
— Дитятко мое милое, любимое! Уйми ты свое сердце горячее, не про-
ливай больше крови напрасно! Повинились тебѣ новгородцы: и дань обѣ-
щаютъ платить, и дары принесли...
Опустились у Василія руки бѣлыя, выпала ось телѣжная, опомнился онъ,
сказалъ матери:
— Умно ты сдѣлала, матушка, что зашла ко мнѣ сзади, не спереди.
Зайди ты спереди—не сдобровать бы и тебѣ, какъ крестному батюшкѣ —сго-
ряча и тебя бы не пожалѣлъ, убилъ бы до смерти! А теперь ужъ твоей воли
родительской грѣхъ ослушаться!
. Повела его мать домой, а навстрѣчу имъ посадникъ съ тысяцкимъ Ва-
силію низко кланяются:
— Прикажи, Буслаевичъ, обобрать убитыхъ да раненыхъ, вся Волховъ-
рѣка мертвыми тѣлами запружена, вода съ кровью смѣшалася, закраснѣлаСя...
Приказалъ Василій убирать тѣла убитыя, самъ собралъ свою дружину,
вернулся домой съ матерью.
Мало ли, много ли прошло времени, пораздумался, порастужился Ва-
силій:
„Много, думаетъ, я душъ христіанскихъ погубилъ на своемъ вѣку, надо
мнѣ подумать, какъ душу свою спасти".
Созвалъ онъ свою дружину храбрую, стали они думать, какъ бы имъ
поѣхать во Святой Іерусалимъ-градъ, поклониться гробу Господню, отмолить
грѣхи свои тяжкіе.
Пришелъ Василій къ матери своей и говоритъ ей:
— Родимая матушка! Разгорѣлося мое сердце богатырское, сплю я и
вижу, какъ бы побывать мнѣ въ Іерусалимѣ-градѣ; замолить грѣхи мои
150
ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.
тяжкіе. Благослови меня въ далекій путь, поѣдемъ мы съ дружиною, по-
странствуемъ.
Не повѣрила ему Авдотья Васильевна, думала, что онъ хочетъ обманомъ
выманить у нея благословеніе.
— Ужъ ты, дитятко, не худое ли на умѣ держишь? Ты не думаешь ли въ
разбой идти? Ты попомни мой завѣтъ родительскій: коли вправду хочешь
грѣхи свои замаливать, такъ даю тебѣ свое материнское благословеніе, а коли
на умѣ у тебя разбой да грабежъ, не носи тогда тебя мать сырая земля!
Снарядила она его, дала ему припасовъ на дорогу, отворяла погреба глу-
бокіе, вынимала оружіе долгомѣрное.
— Ой, дѣтище ты мое милое! побереги ты свою буйную головушку,—ска-
зала она ему, благословила и проводила въ дальній путь въ чужую дальнюю
сторонушку.
— Ты смотри, Василій, — наказывала она ему еще при разставаньи, —
какъ будешь купаться въ Іордань-рѣкѣ, не купайся ты нагимъ тѣломъ, не сни-
май съ себя тонкой холщевой рубахи, самъ Іисусъ Христосъ купался нагимъ
тѣломъ; не * послушаешь моего наказа родительскаго, быть съ тобою худу.
Снарядилъ Василій корабли бѣлопарусные и поѣхалъ по озеру Ильменю,
по Волгѣ-матушкѣ... Ихъ не сдерживаютъ вѣтры буйные, противъ вѣтру они
плывутъ, какъ по вѣтру...
Ѣдутъ день, другой, видятъ вдали что-то чернѣется. Выплываютъ имъ
навстрѣчу кораблики, ѣдутъ гости купцы-корабельщики съ товарами.
Поровнялись съ нимъ корабельщики, окликнули:
— Гей вы, молодцы удалые! Вы куда ѣдете? Куда путь держите? Или
просто по морю гуляете?
— Наше гулянье неохочее! — отвѣчаетъ имъ Василій,—смолоду мы много
загубили христіанскихъ душъ, много грабили добра-имущества, такъ теперь
надо намъ грѣхи свои замаливать... Покажите-ка намъ прямой путь ко свя-
тымъ мѣстамъ, хотимъ мы гробу Господню поклониться:
Отвѣчаютъ корабельщики:
— Есть прямая дорожка, короткая, ѣхать по ней всего семь недѣль, а
кругомъ-то надо ѣхать полтора года, да стоитъ на этой дорогѣ застава неми-
нучая: цѣлый станъ разбойничій съ атаманами...
Распрощались корабельщики, а дружина Василья спрашиваетъ:
ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.
151
— По какой же дорогѣ прикажешь путь держать?
— А поѣдемте по прямому пути, не люблю я путей окольныхъ, вѣрю крѣпко
въ свою силу богатырскую, не обидятъ насъ станишники-разбойники...
Доѣхали молодцы до моря Каспійскаго, до острова разбойничьяго, и уви-
дѣли ихъ разбойники. Какъ завидѣли Василія, испугалися, засуетилися:
— Вотъ-то бѣда пришла на насъ неминучая I Тридцать лѣтъ стоимъ тутъ
на островѣ, а не было на насъ такого страху великаго, вѣдь это ѣдетъ на насъ
самъ Буслаевичъ, это его поступка молодецкая, полетка соколиная!
Собралися они въ кругъ, съ хлѣбомъ-солью встрѣчаютъ Василія, низко
кланяются:
— Не обезсудь,—говорятъ,—добрый молодецъ, нашего хлѣба-соли отку-
шать, нашей браги попробовать!
Принялъ Василій хлѣбъ-соль, сѣлъ съ ними за столъ пировать. Какъ
поднесли ему чару зелена-вина въ полтора ведра, да какъ хватилъ онъ ее
сразу, за одинъ духъ, станишники и рты разинули: такъ у нихъ и самый на-
большій атаманъ не пивалъ!
На прощанье поднесли Василію дары великіе: мисы золота да серебра,
да жемчуга; Василій ихъ на томъ поблагодарилъ и просилъ дать ему прово-
жатаго до Іерусалима.
Не отказали ему атаманы, дали и провожатаго.
Поѣхали они по морю Каспійскому, подъѣхали къ Ѳаворъ-горѣ и пристали
къ берегу. На пути къ Ѳаворъ-горѣ лежалъ въ полѣ человѣческій черепъ.
Толкнулъ Василій черепъ ногой, сказалъ:
— Чья ты, кость, тутъ на дорогѣ валяешься? Разбойника-придорожника,
татарина-бусурманина, или ты кость христіанская?
Какъ подбросилъ черепъ чоботомъ, улетѣлъ онъ за облака, а потомъ упалъ
опять на свое мѣсто старое.
Заходили челюсти у черепа, сталъ черепъ говорить глухимъ гробовымъ
голосомъ:
— Не разбойникъ я при жизни былъ, не татаринъ, а былъ я такой же
христіанинъ-молодецъ, какъ и ты; гдѣ мой черепъ лежитъ у Ѳаворъ-горы, тамъ
лежать и твоей буйной головушкѣ!
Какъ услышалъ Василій, что ему кость провѣщала, напророчила, ото-
шелъ отъ нея4 прочь, говоритъ:
152
ВАСИЛІИ БУСЛАЕВИЧЪ.
— Это, видно, лукавый меня смущаетъ!
Поѣхали молодцы съ Ѳаворъ-горы въ Іерусалимъ; отслужилъ Василій тамъ
обѣдню за здравіе Авдотьи Васильевны, своей родимой матушки, отслужилъ
обѣдню съ панихидою по своемъ усопшемъ батюшкѣ и по всему своему роду.
На другой день стали молодцы свои грѣхи замаливать: отслужили они
обѣдню съ молебномъ о томъ, что загубили души христіанскія, не позабыли и
разбойниковъ-станишниковъ, и объ ихъ грѣхахъ служили обѣдню съ молебномъ
въ особину.
Стали потомъ молодцы купаться въ Іордань-рѣкѣ. Не послушался Ва-
силій наказа своей матери, всѣ купаются въ рубашкахъ, а онъ нагимъ
тѣломъ.
— Я,—говоритъ, — не вѣрую ни въ сонъ, ни въ чохъ...
Какъ выкупался, сталъ обсыхать на Ѳаворъ-горѣ, стосковалося у Василія
его сердце ретивое, разболѣлося... твердитъ онъ одно, что „не вѣрую я ни
въ сонъ, ни въ чохъ“, а самъ только о головѣ и думаеіъ.
Подошли они къ камню горючему, написано на камнѣ, что кто его пере-
скочитъ вдоль, тому здѣсь и положить буйную голову.
Стала дружина Васильева перескакивать камень поперекъ, а Василій
говоритъ:
— Не вѣрую я и въ эту надпись на камнѣ: перескочу камень вдоль, не
задумаюся!
Скочилъ вдоль, глядь — каблукъ подвернулся, зацѣпился... Упалъ Василій
навзничь на горючій камень и расшибъ, пробилъ свою буйную голову.
Говоритъ онъ дружинѣ, братьямъ названнымъ:
— Ой вы, братцы мои названные! Вы идите къ моей родной матушкѣ,
вы скажите ей, что сосватался ея любимый сынъ на Ѳаворъ-горѣ, женился
на бѣломъ горючемъ камешкѣ!
Умеръ Василій, схоронила его дружинушка подъ горючимъ^ камешкомъ и
воротилась въ Новгородъ.
Старая Авдотья Васильевна еще издали молодцевъ завидѣла, выбѣжала
къ нимъ, смотритъ, высматриваетъ:
— А гдѣ же мой ясный соколъ, Василыошко?
— Сосватался твой сынъ Василій Буслаевичъ въ чистомъ полѣ на Ѳа-
воръ-горѣ, женился онъ на бѣломъ горючемъ камешкѣ.
ВАСИЛІЙ БУСЛАЕВИЧЪ.
153
Заплакала тутъ вдова, закручинилась:
— Охъ, горе мнѣ, не видать мнѣ больше яснаго сокола, и не нужно мнѣ
ни золотой казны моей, ни имѣнья-богатства...
Раздала она все свое имѣніе по Божьимъ церквамъ, а казною надѣлила
дружину Васильеву.
Поклонились ей молодцы, распрощалися:
— Спасибо тебѣ, матушка Авдотья Васильевна, что поила, кормила,
обувала, одѣвала насъ.
Звала честная вдова дѣвушку Чернавушку, наливала Чернавушка каждому
молодцу по чарѣ зелена-вина, подносила съ поклономъ, съ почестію.
Выпили молодцы, поклонилися и разошлись въ разныя стороны, куда
глаза глядятъ.
Русскіе богатыри. Изд. 4-е.
20
АНИКА-ВОИНЪ.
------------
илъ-былъ на свѣтѣ Аника-воинъ. Ходилъ онъ по
всей землѣ и повсюду наводилъ страхъ, трепетъ
своею храбростію великою. Много полонилъ онъ
земель, много поразорилъ городовъ, много церквей
поразрушилъ, .много святыхъ иконъ перерубилъ,
много христіанскихъ душъ обратилъ въ вѣру ла-
тинскую.
Сидитъ Аника на пиру, похваляется:
— Я поѣду-ка теперь во Іерусалимъ-градъ, полоню-ка я святую землю,
растворю-ка церковь соборную, заберуся ко святой гробницѣ, гдѣ демьянъ-
ладанъ изъ кадила вонъ не выходитъ, гдѣ горятъ свѣчи неугасимыя.
Какъ сказалъ, такъ и сдѣлалъ храбрый Аника-воинъ: сѣдлалъ своего коня
добраго, вскакивалъ въ сѣдло черкасское, выѣзжалъ въ поле чистое, поѣхалъ
къ славному граду Іерусалиму.
Ѣдетъ Аника долго ли, коротко ли, не доѣхалъ полпути до Святой земли,
какъ вдругъ навстрѣчу ему Чудо чудное. Чудо страшное: голова у того Чуда
человѣческая, волосы у него до пояса, туловище звѣриное, а ноги лоша-
диныя.
Остановился конь богатырскій, что вкопанный, дрожитъ, озирается, а
Аника-воинъ Чуду дивуется:
АНИКА-ВОИНЪ.
155
— Скажи ты мнѣ, Чудо чудное, престрашное, повѣдай: царь ли ты, царе-
вичъ, король ли ты, королевичъ, или же ты сильный, могучій богатырь?
Отвѣчаетъ ему Чудо:
— Я не царь и не царевичъ, и не сильный, могучій богатырь, а я Смерть
страшная и грозная, неподкупная. Тотъ, кто сотворилъ небо и землю, меня со-
творилъ, на всю землю напустилъ. Не скрыться отъ меня никому: гдѣ кого
застану, въ дорогѣ ли, въ избѣ ли, на подворьѣ ли—скошу, какъ соломинку.
Не доѣхать тебѣ, Аника-воинъ, до святого Іерусалима-града, скошу я тебя,
сражу, на мать сырую землю положу.
Аника воинъ на эту рѣчь усмѣхнулся:
— Никогда я Смерти видомъ не видалъ, слухомъ не слыхалъ. Говорили
мнѣ про Смерть, что страшна она, грозна и непомѣрна, да не всякому слуху
вѣрь. Не боюся я Смерти, не страшуся, подниму палицу боевую выше головы,
ушибу тебя, Смерть, поражу, на мать сырую землю уложу.
Засмѣялась Смерть, отвѣчаетъ:
— Не храбрись, не хвались, Аника-воинъ; жилъ на свѣтѣ храбрый,
сильный, могучій богатырь Святогоръ, жилъ и могучій Олофернъ-богатырь,
жилъ еще и сильный Самсонъ-богатырь; всѣ они были сильнѣе и могучѣе
тебя, да и то мнѣ покорилися, поклонилися...
4
Не слушаетъ Аника-воинъ Смерти, вздымаетъ свою палицу выше головы,
хочетъ убить Смерть, пробить ей голову.
Вынула тутъ Смерть пилы невидимыя, подпилила ему въ рукахъ становыя
жилы, взяла косу неуязвимую, подкосила его ноги рѣзвыя; подогнулись ноги
въ стременахъ, опустились руки бѣлыя, лицо бѣлое помрачилося, очи ясныя
помутилися, буйная головушка на плечахъ повисла. Зашатался храбрый воинъ,
грохнулъ, какъ снопъ, на землю.
Заплакалъ, зарыдалъ Аника, взмолился къ Смерти, зоветъ ее матерью
родною:
— Матушка ты моя родная, Смерть, Господомъ Богомъ сотворенная, на
землю попущенная! Дай ты мнѣ вѣку только двадцать лѣтъ, я поѣду домой,
дома-то у меня злата, серебра много, добра всякаго; раздамъ я все свое имѣ-
ніе по церквамъ, по монастырямъ, по нищей братіи, чтобы молились они о
моей грѣшной душѣ, чтобы не погибнуть ей на страшномъ судѣ.
Отвѣчаетъ Аникѣ Смерть:
*
156
АНИКА-ВОИНЪ.
— Не трудовая у тебя казна, не потомъ нажитая; дунетъ вѣтеръ, и пой-
детъ твоя казна прахомъ, провалится, не будетъ отъ нея пользы душѣ
твоей.
Еще пуще зарыдалъ Аника-воинъ:
— Ты, матушка родная, Смерть гордая, неприступная! Дай мнѣ вѣку
только десять лѣтъ, я поѣду домой, захвачу казну, злато, серебро, съ тобою,
Смерть, подѣлюся, возьми съ меня, сколько хочешь.
Отвѣчаетъ Аникѣ Смерть:
— Храбрый воинъ! Мрутъ на землѣ и цари, и царевичи, и короли, и
королевичи, и всѣ сильные, и всѣ богатые; всѣ бы они охотно со мною
казною своею дѣлилися; если бы мнѣ со всѣхъ съ нихъ брать дани-выкупы
великіе, у меня была бы гора золотая наложена и залегла бы та гора съ
востока до запада.
Опять плачетъ, рыдаетъ Аника-воинъ:
— Матушка Смерть гордая, неподкупная, неприступная! Дай мнѣ вѣку
только три года; побываю я у себя дома, захвачу казну, злато, серебро, по-
строю церковь соборную, спишу ликъ твой престрашный на икону, поставлю
икону на престолѣ, чтобы всѣ царевичи, цари, короли и королевичи, чтобы
всѣ сильные и богатые на тебя молилися, тебѣ молебны служили; станутъ
тебѣ каноны говорить, ликъ твой каменьями драгоцѣнными украшать.
Говоритъ Аникѣ Смерть:
— Нельзя этого, Аника-воинъ, нельзя меня ставить наравнѣ со Госпо-
домъ, украшать мой ликъ и молиться мнѣ.
— Ну, такъ дай мнѣ вѣку хоть на единый часъ, на единую минуту, я
поѣду домой; есть у меня дома отецъ и мать, есть молодая жена и малыя
дѣтушки, есть сродники и пріятели... Я простился бы съ отцомъ, съ матерью,
попросилъ бы у нихъ великаго благословеньица, попрощался бы съ молодой
женой, благословилъ бы малыхъ дѣтушекъ, простился бы и со сродниками,
со пріятелями.
Отвѣчаетъ Аникѣ Смерть:
— Какъ же ты ѣхалъ на дѣло ратное и съ отцомъ, съ матерью не про-
стился, не испросилъ ихъ благословенія великаго? Нѣтъ, Аника-воинъ, у меня,
Смерти, ни отца, ни матери, ни роду, ни племени, ни друзей, ни братьевъ.
Гдѣ я кого застигну, въ церкви ли соборной, на торгу ли, на базарѣ, на пиру
АНИКА-ВОИНЪ.
157
ли, на бесѣдѣ, въ чистомъ ли полѣ, въ темномъ ли лѣсѣ, въ синемъ ли морѣ —
тутъ ему и конецъ, нѣтъ ему сроку ни на часъ, ни на минуту. Гдѣ тужатъ,
плачутъ, тутъ мнѣ, Смерти, и праздникъ.
Слетѣли съ небесъ два Ангела, два Архангела, вынули Аникину душу не
честно, не хвально, посадили ее на копье, вознесли ее высоко и низвергли во
тьму глубокою, въ муку вѣчную, въ палящій огонь.
Тутъ по Аникѣ и славу поютъ.
ГОРЮШКО СѢРОЕ И УПАВА МОЛОДЕЦЪ
илъ-былъ у батюшки, у матушки единый сынъ,
красавецъ молодецъ. Захотѣлось ему погулять на
чужой, дальней сторонушкѣ, на людей посмотрѣть
и себя показать.
Снаряжаютъ его батюшка съ матушкой, на
плечи надѣли ему шубу дорогую, на ноги сапожки
сафьяна турецкаго, на голову шапочку черныхъ
соболей да еще дали ему денегъ пятьдесятъ руб-
лей съ полтиною.
Провожаютъ они свое дитятко ненаглядное, наказываютъ:
— Дитятко наше милое, любимое, когда будешь на чужой, дальней сторо-
нушкѣ, не пей ты ни чарочки зелена-вина, не заглядывай въ царевы кабаки,
не то быть тебѣ голью перекатною. Еще, какъ будешь на почестномъ на боль-
шомъ пиру, не садись во мѣсто большее; если будешь ты стоить мѣста большаго,
такъ пусть не самъ сядешь, а люди посадятъ; если же самъ сядешь не по чину,
не по отчинѣ, осмѣютъ тебя люди добрые.
Пошелъ молодецъ путемъ широкою дорогою; пролегала та дорога мимо
кружала государева. Не послушалъ молодецъ наказа родительскаго, вошелъ въ
то кружало, крестъ кладетъ по-писанному, поклонъ ведетъ по-ученому, на всѣ
на четыре сторонушки. Смотрятъ на него всѣ дородные добрые молодцы, что
ГОРЮШКО СѢРОЕ И УПАВА МОЛОДЕЦЪ.
159
сидятъ за дубовымъ столомъ, прохлаждаются. Выходилъ одинъ добрый мо-
лодецъ, наливалъ чару зелена-вина, подносилъ Упавѣ молодцу, говорилъ ему
ласково:
— Ты прими, добрый молодецъ, мою чарочку, выпей ты винца немно-
жечко, облей, обкати, свое ретивое сердечушко, развесели свою молодую головушку
Взялъ Упава молодецъ чарочку, глядитъ, а въ той чарочкѣ отъ края-то
ключомъ кипитъ, а посреди дымъ столбомъ стоитъ; въ рукахъ та чарочка какъ
огонь горитъ.
Выпилъ молодецъ чарочку, тутъ и спать залегъ. Сняли съ него всю его
одежду дорогую, и шубу, и сапожки сафьяновые и шапочку черныхъ соболей,
взяли, обобрали всѣ денежки пятьдесятъ рублей съ полтиною и бросили ему ла-
потки липовые подержанные, поношенные, брошенные, оставили ему рогожонку
липовую, чтобы могъ онъ прикрыться, вмѣсто шубы бархатной.
Проснулся молодецъ, сѣлъ на брусовую бѣлую лавочку, запечалился, за-
кручинился:
—. Ахъ, зачѣмъ, зачѣмъ не послушался я наказа родительскаго!
Повыскочило тутъ изъ запечья Горюшко, стало оно передъ молодцемъ
поскакивать, поскакивать да поплясывать, поплясывать да выговаривать:
— Ай ты, Упава, добрый молодецъ! Не кручинься, не печалься, на-
учись л^чше моему припѣвочку: „Въ горѣ жить, не кручинну быть!"
— Ну, учи ты меня, Горюшко сѣрое, твоему припѣвочку, да сумѣй меня
напоить, накормить.
И стало Горюшко молодца учить. Идутъ всѣ на почестный пиръ, всѣ
берутъ въ руки по калачику, а Упавѣ молодцу не въ чемъ идти, калачика ему
купить не на что.
Говоритъ ему Горюшко сѣрое:
— Надѣнь-ка ты, молодецъ, тулупецъ рогозенный, опоясайся опоясочкой,
а на ноги надѣвай лапотки липовые и иди себѣ на почестной пиръ.
Послушался молодецъ Горюшка, вошелъ въ гридню свѣтлую, крестъ
клалъ по-писанному, поклонъ по-ученому. Видятъ люди, молодецъ ученаго
отца, матери, разумнаго роду-племени, и раздумались, не знаютъ, какъ его
посадить: по одеждѣ надо бы сажать на мѣсто меньшее, такъ будетъ ему
тамъ кусочекъ поданный, чарочка ожурепная, а посадить на мѣсто большее—
осмѣютъ люди добрые.
160
ГОРЮШКО СѢРОЕ И У ПАВА МОЛОДЕЦЪ.
Посадили его тогда на мѣсто среднее; пришлось ему то мѣсто по сердцу,
и ѣлъ онъ, пилъ досыта, тутъ же и спать залегъ.
Какъ проснулся молодецъ, говорятъ ему люди добрые:
— Ай же ты, Упава, добрый молодецъ! Иди, наймись къ богатому купцу
на двѣнадцать лѣтъ; наживешь денегъ пятьдесятъ рублей, и шубку дорогую,
и сапожки сафьянные, и шапочку черныхъ соболей.
Послушалъ ихъ совѣта Упава молодецъ, пошелъ служить къ купцу.
День за днемъ, недѣля за недѣлей, годъ за годомъ, протекло время двѣна-
дцать лѣтъ. Нажилъ Упава все, что раньше потерялъ, а добрые люди ему со-
вѣтуютъ:
— Не ходи ты, Упава, на почестные пиры, а женись лучше, возьми
душу-дѣвушку по сердцу, остепенишься, отъ Горюшка избавишься.
А Горюшко-то тутъ какъ тутъ, нашептываетъ молодцу:
— Не слушай чужихъ умовъ-разумовъ, не женись, удалой добрый мо-
лодецъ, давай лучше повеселимся, хлебнемъ зѳлѳна-вина, закусимъ медами
стоялыми.
Не послушалъ молодецъ добрыхъ людей, послушалъ Горюшка сѣраго,
пошелъ въ кружало царево, пропилъ, прогулялъ все, что у купца нажилъ.
Пуще прежняго насѣло Горюшко на молодца, вертитъ имъ, какъ вздумаетъ.
Пошелъ Упава молодецъ къ черной рѣкѣ Смородинѣ, закричалъ онъ гром-
кимъ голосомъ:
— Эй вы, перевозчики, перевозчички! Перевезите меня на другую на
сторонушку, чтобы уйти мнѣ отъ Горя-Горюшка!
Говорятъ ему перевозчики:
— А есть ли у тебя чѣмъ заплатить за перевозъ?
— Нѣтъ, заплатить мнѣ вамъ нечего.
— Ну, такъ и перевезти намъ тебя не изъ чего.
Закручинился, запечалился тогда Упава, добрый молодецъ, пораздумался,
порасплакался, повѣсилъ буйную головушку, потупилъ ясныя очи во сырую
землю. Запала ему недобрая мысль на умъ: хочетъ онъ прыгнуть въ ту черную
рѣчку Смородину, уйти отъ Горюшка сѣраго.
Посмотрѣли на него перевозчики, жалко имъ стало добраго молодца, гово-
рятъ между собою:
— Перевеземъ-ка мы удалого молодца на ту сторону безъ денегъ!
ГОРЮШКО СѢРОЕ И УПАВА МОЛОДЕЦЪ.
161
-------ч----------------------------------------------------------------
Перевезли они его на ту сторону, обернулся молодецъ яснымъ соколомъ,
поднялся выше лѣса стоячаго, выше облака ходячаго, глядитъ, а Горюшко-то
за нимъ вслѣдъ чернымъ ворономъ, кричитъ ему громкимъ голосомъ:
— Не думай, Упава, добрый молодецъ, что улетишь отъ меня, Горюшка
сѣраго! Не на часъ я къ тебѣ, Горе, привязалося!
Палъ молодецъ на сыру землю, обернулся сѣрымъ волкомъ, сталъ онъ по
дремучимъ чащамъ поскакивать... А Горюшко-то вослѣдъ за нимъ собакою,
бѣжитъ, нагоняетъ, громкимъ голосомъ покрикиваетъ:
— Ай же ты, Упава, добрый молодецъ! Хоть и хочешь ускочить, да не
ускочишь: не на часъ я къ тебѣ, Горе, привязалося!
Бросился Упава молодецъ къ рѣкѣ, обернулся рыбою-щукою, хочетъ
уплыть вглубь, а Горе-то ужъ несетъ невода шелковые:
— Ужъ стой, постой, добрый молодецъ, не уйти тебѣ отъ меня, неводомъ
словлю, изъ самой глубины добуду.
Видитъ молодецъ, что на міру ему отъ Горя дѣться некуда, побрелъ въ мо-
настырь, посхимился, постригся, а черезъ три года и смерть ему пришла.
Попалъ молодецъ въ гробовыя доски, повезли его въ могилушку родитель-
скую, въ мать сыру землю, идетъ Горе за нимъ вслѣдъ съ лопаткою да со те-
лѣжкою...
Положили молодца въ мать сыру землю, а Горюшко сидитъ, само за-
плакало : • '
— Хорошъ ты былъ Упава, добрый молодецъ I А пойду я, Горе, на чужую
сторонушку, найду я и много лучше тебя.
Русскіе богатыри. Пзд. І-о.
21
О ТОМЪ, КАКЪ НА РУСИ
БОГАТЫРИ ПЕРЕВЕЛИСЬ.
-----фф----
ыѣхало какъ-то къ Сафатъ-рѣкѣ семеро
русскихъ удалыхъ богатырей.
Стоитъ передъ ними на широкомъ
полѣ старый дуплистый дубъ на распутьи
трехъ дорогъ: одна дорога ведетъ въ Нов-
городъ, другая въ Кіевъ, третья къ сине-
му морю.
Остановились витязи, раскинули ша-
теръ на полѣ, пустили коней щипать
траву, а сами легли спать.
Едва забрезжила зорька утренняя, какъ проснулся Добрыня Никитичъ.
Умылся студеною ключевою водой, утерся тонкою полотняною ширинкою, по-
молился Богу и глянулъ кругомъ. Видитъ онъ, за Сафатъ-рѣкою, на другомъ
берегу, раскинутъ вражій шатеръ: засѣлъ въ немъ злой татаринъ, не пропу-
скаетъ ни пѣшаго, ни коннаго.
Разогналъ Добрыня своего коня богатырскаго, поскакалъ конь такъ, что
пыль столбомъ взвилась, и остановился у шатра бусурманскаго.
Закричалъ тогда Добрыня:
— Выходи-ка, злой татарченокъ, со мною въ честномъ бою силою по-
мѣриться !
Слетѣлись два витязя, налетѣлъ Добрыня на татарина, какъ буйный вихрь
на тучу громовую, обломали острыя копья, мечи богатырскіе и стали драться
рукопашнымъ боемъ. Вдругъ Добрыня поскользнулся, дрогнула у него рука,
О ТОМЪ, КАКЪ НА РУСИ БОГАТЫРИ ПЕРЕВЕЛИСЬ.
163
и упалъ онъ на землю, а татаринъ распоролъ ему грудь и вынулъ сердце съ
печенью.
Вышелъ и Алеша Поповичъ изъ шатра, выспался, умывается, Богу мо-
лится, какъ вдругъ видитъ, что Добрынинъ конь стоитъ осѣдланъ и взнузданъ,
а Добрыни съ нимъ нѣтъ; стоитъ конь, тоскуетъ по хозяинѣ, копытомъ въ
землю бьетъ, опустилъ свою шею лебединую.
Сѣлъ Алеша на своего коня, поскакалъ къ. бѣлому шатру татарскому и
видитъ: лежитъ Добрыня на сырой землѣ, помутились ясныя очи, разброса-
лись руки богатырскія, запеклася кровь на груди.
Закипѣло сердце у Алеши, закричалъ онъ татарину:
— Гей ты, татарченокъ-бусурманченокъ! Выходи-ка со мной на честной
бой! Отомщу я тебѣ за смерть Добрынину!
— Эхъ ты, Алеша Поповичъ, гдѣ тебѣ со мною бой держать!—насмѣ-
хается татаринъ.
— Не хвались до поры до времени, — отвѣчаетъ Алеша,—а хвались
тогда, когда одолѣешь супротивника!
Сѣлъ татаринъ на коня, стали они биться, бьются долго ли, коротко ли,
не могутъ одолѣть другъ друга, изломали копья, мечи, стали драться въ руко-
пашную. Одолѣлъ татарина Алеша, повалилъ его на землю, хочетъ убить его,
какъ вдругъ, откуда ни возьмись, черный воронъ. Говоритъ воронъ Алешѣ:
— Не убивай татарченка, я слетаю на синее море, принесу тебѣ мертвой
и живой воды, вспрыснешь Добрыню, онъ и очнется, и оживетъ...
Послушался Алеша ворона, слеталъ воронъ за мертвою и живой водой;
какъ вспрыснулъ Алеша Добрыню мертвой водой, и срослося его бѣлое тѣло,
заросли кровавыя раны, вспрыснулъ живой водой, и ожилъ молодецъ, поднялся
на рѣзвыя ноги, потягивается...
Отпустили они татарина, воротилися къ себѣ въ шатеръ. Вышелъ изъ
шатра Илья Муромецъ умываться, молиться Богу, видитъ, черезъ Сафатъ-
рѣку переправляется несмѣтная сила татарская, столько ея, что ни на конѣ
не объѣхать, ни звѣрю не обрыскать, ни птицѣ не облетѣть.
Сталъ Илья созывать своихъ товарищей, сталъ ихъ кликать громкимъ голосомъ.
Сбѣжалися витязи изъ чистаго поля, садились на коней богатырскихъ,
бросилися на татаръ-бусурманъ, стали ихъ мечами рубить, колоть копьями,
топтать своими конями ретивыми.
Налетѣлъ тогда съ конемъ Добрыпя Никитичъ, разрубилъ всѣхъ четверыхъ,
думалъ, что справился, глядь! изъ четвсрыхъ-то стало восьмеро.
О ТОМЪ, КАКЪ НА РУСИ БОГАТЫРИ ПЕРЕВЕЛИСЬ.
165
Цѣлыхъ три часа бились они съ невѣрными, наконецъ, одолѣли, приру-
били всѣхъ до одного.
Разгорѣлося ихъ сердце богатырское, расходились руки мощныя, не
чуютъ устали. Стали богатыри своею удалью похваляться:
— Какъ ни по чемъ справились мы съ силою бусурманскою, не устали
наши руки, не болятъ плеча, не уходилися кони, мечи не притупилисяі
А Алеша-то Поповичъ похваляется больше всѣхъ:
— Не страшна намъ,—говоритъ,—никакая силушка! Хоть съ небесною
силою, и то мы справимся!
Только что сказалъ, а небесная сила тутъ какъ тутъ. Стоятъ передъ ними
два воина, лица свѣтлыя, одежды бѣлыя, говорятъ имъ:
— Давайте съ нами силою мѣряться, не смотрите, что насъ двое, а васъ
семеро I
Не пришло богатырямъ и въ голову, что это ангелы; разогналъ Алеша
коня, налетѣлъ на воиновъ, какъ хватилъ мечомъ того, другого, пополамъ ихъ
и разрубилъ. Что же? вмѣсто двухъ воиновъ стало четверо!...
Налетѣлъ тогда съ конемъ Добрыня Никитичъ, разрубилъ всѣхъ четве-
рыхъ, думалъ, что справился, глядь! изъ четверыхъ-то стало восьмеро.
Прискакалъ на выручку Илья Муромецъ: разрубилъ восьмерыхъ—стало
опять вдвое * болѣе...
Тогда бросились всѣ витязи: колятъ, рубятъ, думаютъ справиться съ си-
лою—а сила растетъ да растетъ, идетъ на нихъ грозною тучею.
Топчутъ кони силу—все растетъ она, бьются витязи и день, и два, и три
сила стала что тьма-тьмущая, и все не могутъ они одолѣть ея. Примахались
ихъ руки бѣлыя, уходились ихъ богатырскіе кони, притупились мечи—страшно
стало богатырямъ смотрѣть на грозную силу, похолодѣло ихъ сердце и бро-
сились они бѣжать въ каменныя горы, въ темныя пещеры. Тутъ случилось съ
ними чудо-чудное, диво-дивное: какъ подбѣжитъ который-нибудь изъ нихъ
къ горамъ, такъ тутъ же и окаменѣетъ; подбѣжитъ за нимъ другой, похоло-
дѣетъ, превратится тоже въ бѣлый горючій камешекъ, подбѣжитъ третій—
тоже окаменѣетъ... Такъ всѣ они и стали камнями...
Перевелись богатыри на святой Руси, тамъ имъ и славу поютъ, честь
воздаютъ.