ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ПО ВЫСШЕМУ ОБРАЗОВАНИЮ
НОВОСИБИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
КЕМЕРОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
НАУЧНО-ПРОИЗВОДСТВЕННОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ «ПАМЯТНИК»
ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ
В ЮЖНОЙ СИБИРИ
И ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
В I-II ТЫСЯЧЕЛЕТИИ Н. Э.
Кузбассвузиздат
Кемерово 1994
х иг ПМПТГ1/ I

ББК Т4(2)45-6+Т4(54)-6
391
Редакционная коллегия:
д-р ист. наук, академик А. И. Мартынов,
д-р ист. наук Ю. С. Худяков, канд. ист. наук С. Г. Скобелев,
канд. ист. наук А. М. Илюшин
Рецензенты:
кандидаты исторических наук С. П. Нестеров, Ю. /7. Алёхин
Утверждено к печати
Новосибирским университетом и НПО «Памятник»
Э91	Этнокультурные процессы в Южной Сибири и Центральной
Азии в I - II тысячелетии н. э.: Сб. статей. - Кемерово:
Кузбассвузиздат, 1994. -200 с.
ISBN 5-202-00032-4.
Сборник посвящён исследованиям проблем этнокультурной истории центральноазиатского
района в периоды поздней древности и средневековья. Анализируются этнокультурные особенности
археологических памятников в различных районах Сибири, на сопредельных территориях Азии.
Рассматриваются вопросы хронологии, распространения этноса и культуры хуннов, тюрок,
уйгуров, кыргыэов, монголов в степях Евразии. Вводятся в оборот материалы из новейших
раскопок. Книга рассчитана на археологов, этнографов, историков.
э 0507000000
Т45(03)-94
Без объявл.
ББК Т4(2)45-6+Т4(54)-6
ISBN 5-202-00032-4
© Новосибирский государственный университет, 1994
© Кемеровский государственный университет, 1994
© НПО "Памятник", 1994

ПРЕДИСЛОВИЕ
Важной задачей изучения древней и средневековой истории кочевого мира
Евразии является осмысление процессов этногенеза и культурогенеза кочевых народов,
этапов формирования и развития кочевнических культур. Решающими событиями в
этнической и культурной истории южных районов Сибири и Центральной Азии на
протяжении двух последних тысячелетий было распространение этноса, культуры и
государственности хуннов, тюрок, уйгуров, кыргызов и монголов. Уже на рубеже I тыс.
до н. э. -1 тыс. н. э. в процессе создания хуннской державы и включения в ее состав
южных районов Сибири происходит широкая диффузия особых элементов хуннской
культуры. С переселением части хуннского этноса на запад происходит существенная
трансформация культуры и включение в орбиту ее влияния широкого круга ираноя¬
зычных кочевых племен. В хуннское время были заложены основы этнического и
культурного развития тюркоязычных кочевников на всей территории степного пояса
Евразии на протяжении I тыс. н. э. На рубеже периода раннего средневековья в
процессе создания Тюркского каганата и расширения его влияния на всю территорию
евразийских степей широкое распространение получают памятники древнетюркской
культуры. Они зафиксированы на всей территории Центральной Азии, Саяно-Алтая,
Притяньшанья. Недавно древнетюркские поминальные оградкиобнаружены на Южном
Урале.
Основные элементы древнетюркской культуры были заимствованы тюркоязычны
ми кочевыми племенами, обитавшими в различных районах Азии: курыканами
Прибайкалья, уйгурами Монголии, кыргызами Енисея, кимаками Прииртышья.
В начале II тыс. н. э. после разгрома уйгурского каганата кыргызами и выселения
с территории Центральной Азии массы тюркоязычных телесских племен этот район
попадает под власть киданей и постепенно заселяется монголоязычными кочевниками.
Монгольские племена проникают в Прииртышье. В ходе обширных завоеваний в XIII
в. монгольский этнос и культура получают широкое распространение по всей террито¬
рии стенного пояса Евразии. Памятники монгольских кочевников обнаружены в
Притяныианье, Южной Сибири, Поволжье. Тюркоязычные кочевники восприняли
ряд элементов монгольского предметного комплекса. В то же время ряд монгольских
родоплеменных групп ассимилировался в тюркской кочевой среде.
В период позднего средневековья в Центральной Азии складываются границы
распространения кочевых этносов и культур, характерные для периода этнографичес¬
кой современности. Ряд элементов в этнофафической культуре современных коренных
народов Сибири унаследован от предшествующих культур.
Анализу проблем этнокультурного развития в Центральной Азии и Южной
Сибири на протяжении двух последних тысячелетий истории, характеристике памят¬
ников ряда кочевых культур посвящен настоящий сборник.
3

А.	И. Мартынов
ВОПРОСЫ ИСТОРИИ И АРХЕОЛОГИИ СИБИРСКОГО
СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
Впервые вопрос о том, что же такое сибирское средневековье, его
особенности и хронология, был поставлен мною на научных конференциях
в Уфе и Томске (1). Вопрос этот не простой, ни в коей мере не надуманный
и принадлежит, как мне кажется, к основным, принципиальным вопросам
исторической науки и археологии. При этом основными вопросами в данном
случае являются следующие. Это хронология средневековья Сибири, его
начало и периодизация; содержательная сторона, общее и особенное;
историческое и археологическое в содержании средневековья Сибири,
источниковая особенность этого периода истории Сибири. Существует,
несомненно, еще масса вопросов. Перечисленные вопросы являются, намой
взгляд, основными. Остановимся на некоторых объективных особенностях.
Этот период истории Северной Азии реконструируется в основном на
археологических материалах. Поэтому сибирское средневековье - понятие
не столько историческое, сколько археологическое. В археологию прочно
вошли термины: средневековая археология Сибири, средневековые архео¬
логические памятники и др. В то же время многие основные положения, как
археологические, так и исторические применительно к средневековью в
Сибири остаются не разработанными. Прежде всего нет единства в подходе
к проблеме у историков и археологов. Если для историков первостепенное
значение имеет содержательная сторона эпохи: экономические и социаль¬
ные отношения и особенности, то для археологии наиболее важным
является вопрос о выделении археологических культур, их хронологии и
привязке к средневековым этносам; вопросы начала, хронологии и перио¬
дизации сибирского средневековья.
В науке укрепилось мнение, что средневековью в Сибири соответствует
процесс тюркизации и сложение древнетюркского государства. Это соответ¬
ствует хронологически и началу европейского средневековья. Но так ли это?
Приходится отмечать, что в науке заметно какое-то безразличие к этой
проблеме: когда, с какого времени, с каких событий надо начинать
средневековье в Сибири? Думается, что здесь надо учитывать некоторые
4

методологические особенности советской исторической науки. Для нее
характерно формационное рассмотрение исторического процесса, воспри¬
нятое марксистской философией от эволюционистов на примере Европы.
Смена общественно-экономических формаций по известной схеме: перво¬
бытное общество, рабовладение и феодализм. Но формационный подход
никогда не давал полной картины развития. Поэтому деление истории было
и остается схематичным. Надо также учитывать, что формационный подход
сложился как явление европоцентрического взгляда на историю. Само
понятие “средневековье” было, как известно, введено как название особого
периода европейской истории и культуры после падения Римской империи
Ф. Бьюондо с конца V века. В XVII веке этот термин утвердился.
Средневековье как историческое понятие разрабатывалось наукой исклю¬
чительно на материале европейской истории.
Определенные трудности возникли только тогда, когда марксистская
историография, исходя из трехчленного деления истории ‘ ‘гуманистическая
трихотомия’ ’, распространила этот европоцентрический взгляд на мировую
историю, однако в странах Азии, Африки, да и в той же Европе время
существования феодализма и его содержание не соответствует классической
европейской схеме (2). Можно сказать, что за пределами Европы эта схема
исторического развития никогда не срабатывала на мировом уровне.
Необход имо указать и еще на одну особенность. Средневековье рассматри¬
валось только как система социально-экономических отношений - владения
землей, господства и подчинения, как система классовых отношений
господства и эксплуатации. О непростом характере проблемы выделения и
периодизации средневековья, которое в отечественной науке олицетворя¬
лось с европейским феодализмом, свидетельствует проблема начала и
периодизации среднеазиатского, китайского и индийского средневековья.
Не случайно в свое время возникла и теория кочевого феодализма,
основанного на особом, азиатском способе производства.
Надо признать, что наиболее специфичную и сложную картину пред¬
ставляет средневековье Северной Азии. Мы не претендуем на рассмотрение
всего комплекса проблем и особенностей. Укажем только, на наш взгляд,
основные. Это, прежде всего, абсолютное господство археологических и
этнографических источников. Поэтому сибирское средневековье, учитывая
совсем незначительную роль исторических источников по раннему периоду
до начала русского освоения Северной Азии, это объект археологического
изучения со всеми вытекающими отсюда особенностями, прежде всего
вещеведческой и культурологической направленностью.
В археологии бытует довольно вольное отношение к началу сибирского
средневековья, его содержательной стороне и периодизации. Обычно
началом средневековья считают VI в., с первого тюркского каганата 552 -
5

630 гг. (3) Здесь заметно или совпадение, или полная зависимость от
хронологии начала европейского средневековья. Несомненно, это истори¬
ческий рубеж в сложении и истории кочевнических государств в Южной
Сибири, включение в их сферу влияния значительных степных территорий
Евразии.
Но встает вопрос о предшествующем периоде - куда его отнести и что
это: древность или средневековье. Куда отнести каганат жужаней, и что
собой представляет в историческом аспекте гуннская эпоха, предшествую¬
щая этим событиям. Куда исторически надо отнести таштыкскую культуру
и культуры первой половины первого тысячелетия нашей эры. Что это?
Древность или средневековье? Проблема, несомненно, есть. Она хотя бы в
том, что тот археологический комплекс сибирских древностей VI-IX вв. в
основе своей сложился значительно раньше, именно в первой половине
первого тысячелетия нашей эры.
Более критично к этой проблеме подошли исследователи кочевнических
древностей степей Восточной Европы. Там начало средневековых древнос¬
тей относится к концу IV века, с вторжения гуннов в Европу в 70-е годы IV в.
Отмечается и коренная смена археологических культур в Приуралье и
Поволжье и в степях Причерноморья, где прекращают свое существование
оседлые культуры и появляются одиночные погребения иного облика и
украшений нового стиля. Наконец, прослежен приход нового населения в
конце IV века (4). Еще ближе к обоснованию истинной даты начала
средневековья по археологическим материалам подошел Н. А. Мажитов.
Ранний этап бахмутинских памятников он относит к II-IV векам (5).
В.	Ф. Генинг датировал ее начало III веком (6). В это же время
зафиксированы наиболее ранние погребения с трупосожжением в По¬
волжье (7).	/
Даже этот, далеко не полный обзор свидетельствует о том, что вопрос
о хронологии начала средневековья в степях Северной Азии и прилегающих
степных территориях не решен.
Не вызывает особого исследовательского интереса и другая проблема -
содержание сибирского и вообще степного скотоводческого средневековья.
Думается, здесь две причины: во-первых, недостаточный уровень извлече¬
ния социальной и другой информации из археологических источников; во-
вторых, археологи не считают эту проблему своей. И поэтому особенности
сибирского средневековья остаются почти не разработанными. А это
отсутствие феодально-рентной собственности на землю, экономическое
лидерство скотоводства, своеобразная система господства и подчинения,
системы родства и бьгга и многие другие вопросы. Сказывается наше
невнимание к явлениям застоев и регрессов в истории Сибири, наши
6

идеологические представления о том, что исторический процесс всегда был
только движением вперед.
Ясно, что североазиатское средневековье - явление весьма особенное и
никак не похоже на европейское и южноазиатское (Иран, Китай, Индия)
средневековье. Определяющим моментом истории здесь, естественно, была
степная, южная зона. Ее необходимо выделить как восточную часть степной
Евразии, как зону перспективного в то время экстенсивного скотоводческого
хозяйства и формирования своеобразных общественных структур. При
этом необходимо выделить особые периоды, отмеченные значительными
изменениями в основных показателях истории. Таких периодов, на наш
взгляд, было несколько. Видимо, освободившись от идеологизации и
партизации нашей истории, пора понять, что не было и не могло быть
никакого единого средневековья. Не может быть и единой социально-
экономической основы средневековья. О средневековом комплексе произ¬
водства, отношений, мировоззрения и культуры можно говорить примени¬
тельно к южной, степной, горно-долинной Сибири и таежной зоне. Вряд ли
это применимо для циркумполярной зоны.
Какими же были хронологические рамки сибирского средневековья,
что составляет его основу и какова может быть его периодизация? Рубежом,
естественно, условным, между древним миром Сибири и средневековьем,
на наш взгляд, правильно будет считать начало гунно-сарматской эпохи, т. е. с
начала нашей эры. С этого периода в южносибирском средневековье
широко распространяется принципиально новый тип скотоводческого
хозяйства - номадизм, начинается сложение новой социальной структуры,
кочевнических основ, быта, культуры, идеологии. Это хорошо прослежи¬
вается по археологическим комплексам первой половины I тыс. нашей эры.
Как в Сибири, так и на западных территориях степного мира Евразии.
Правда, не так много пока материалов по первым векам нашей эры. Кроме
хорошо изученной таштыкской культуры, это материалы выделенных
разными исследователями шурмакской, кокельской культур Тувы (8\ так
называемый батеневский этап таштыкской культуры (9) и более ранние
памятники улугхемской культуры и могильника Аймырлык и памятников
ПТ вв. до н. э., открытых в Горном Алтае. Это погребения выделенной кара-
кабинской культуры и комплексы II-I вв. до н. э. Узунтала (10). Большой
интерес относительно начала формирования средневекового археологичес¬
кого комплекса представляют раскопки, произведенные за последние годы
на могильнике Кок-Паш и в других местах (11).
На северных рубежах степной зоны была выделена шестаковская
культура II-I вв. до н .э.- ГУв. нашей эры (12). Ранний период этой культуры
соответствует тесинскому этапу, а точнее, тесинской культуре в Хакасско-
Минусинском регионе.
7

Ю .С. Худяковым был систематизирован принципиально важный для
периода рубежа нашей эры и начала I тысячелетия нашей эры комплекс
вооружения тесинских, берельских, кокэльских и таиггыкских погребений
(13).
Таким образом, в Южной Сибири во II в. до н. э.- V в.н.э. сложились
археологические культуры, характеризующие эпоху после крушения ски¬
фо-сибирского мира, его восточной части. Это тесинская, а потом таштык-
ская культура, улугхемская, шибинская и кокэльская, чаатинская, кобин-
ская и кокпашская.
Естественно, что они имеют разную степень изученности, они непол¬
ностью совпадают по времени, а некоторые из них со значительной степенью
условности можно назвать культурами. Но тем не менее они характеризуют
ту новую эпоху, которая начала складываться после событий 209-201 гг.до
нашей эры в Сибири. В то время хунны распространили свое влияние на
Туву, территорию Монголии, Хакасско-Минусинскую котловину, Алтай и
Восточный Туркестан. На этих территориях зафиксированы памятники
хуннской культуры (14). С этого времени меняется характер вооружения:
появляются железные трехлопастные наконечники стрел, костяные свис¬
тульки, костяные наконечники стрел с раздвоенным насадом; распростра¬
няются поясные украшения хунского типа, новый тип посуды, китайские
предметы: лаковая посуда, шелк, китайские зеркала, монеты и нефритовые
подвески.
Такие же исторические перемены происходят не только в Южной
Сибири, но и в Средней Азии (Тохаристан), северном Кавказе
(Чегемский, Нижнеджулатский мог.) с погребениями II-I вв. до н. э., в
Поволжье и Причерноморье на территории Скифии, где сарматские
памятники распространяются во II-I вв. до н. э. (15) Определяющими
специфику этих комплексов являются мечи с серповидным навершием,
поясные пряжки с неподвижным язычком, бронзовые зеркала с валиками,
специфическая керамика, миниатюрные копии бронзовых котлов, костя¬
ные проколки, ложечковидные застежки и некоторые другие вещи, встре¬
чающиеся по всей степной евразийской территории.
Все свидетельствует о том, что со второго века до нашей эры начинается
новая эпоха, которая уже получила название гунно-сарматской. С началом
ее и происходит переход к тем формам культуры, которые характеризует
весь последующий период. Это и есть начало средневековья в Сибири. Не
V-VT века, как это удобно по существующей схеме европейского средневе¬
ковья, а со II в. до н. э., с крушения скифской эпохи в степях. Это и есть
начало степного средневековья. Образование же кочевнических государств
в степях правильно будет рассматривать как начало развитого средневе¬
ковья в этой зоне исторического развития.
8

Поэтому можно предложить следующую периодизацию средневековья
Сибири. Раннее средневековье - II в. до н. э. - V в, н. э. Развитое
средневековье - VI - XII вв. Период после монгольских завоеваний
правильно будет отнести к позднему средневековью. Видимо, особенность
развития его на этой территории в том, что в Сибири выделяются два
периода: до начала русского освоения основных территорий Сибири и
период русского освоения края.
1.	Мартынов А. И. О периодизации сибирского средневековья //Востоковеде¬
ние в Башкортостане: история, культура.- Уфа, 1992. С. 41-42; Мартынов А. И. О
начале сибирского средневековья. //Культурогенетические процессы в Западной
Сибири. - Томск, 1993. С. 28-29.
2.	История стран зарубежного Востока в средние века. М., 1957; Конрад Н. И.
Средние века в исторической науке //Запад и восток. Статьи. М., 1966.
3.	Степи Евразии в эпоху средневековья. М. , 1981. С. 29.
4.	Засецкая И. П. О роли гуннов в формировании культуры южнорусских степей
конца IV-V вв. н. э.//Археологическийсборник ГЭ. Вып. 18. Л., 1977; Степи Евразии
в эпоху средневековья. С. 10-11.
5.	Мажитов Н. А. Бахмутинская культура. М., 1968. С. 9-28; Степи Евразии в
эпоху средневековья. С. 23-28.
6.	Генинг В. Ф. Южное Приуралье в III-VII вв. н. э.//Проблемы хронологии
и древней истории угров. М.,1972.
7.	ЦиркинА. В. Материальная культура и быт народов Среднего Поволжья в I тыс.
н. э. Красноярск, 1987. С. 27.
8.	Кызласов Л. Р. Древняя Тува (от палеолита до IX в.). М., 1974. С. 80.
Худяков Ю. С. Археология Южной Сибири II в. до н. э.- V в. н. э. Новосибирск, 1993.
С4.
9.	История Сибири: Т.1. Л.,1968. С. 181. Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири
в древнетюркскую эпоху. Л., 1984. С. 15-16; Стамбульников Э. У. Новые памятники
гунно-сарматского времени в Туве //Древние культуры Евразийских степей. Л., 1983.
С. 34-41 .
10.	Могильников В. А. Курганы Кара-Коба II; Суразаков А. С. Курганы эпохи
раннего железа на могильнике Кызык-Телань I (К вопросу о выделении кара-
кобинской культуры) //Археологические исследования в Горном Алтае в 1980-1982
гг. Горно-Алтайск, 1983. С. 46-48; 63-66.
11.	Васютин А. С., Илюшин А. М., Елин В. Н., Миклашевич Е. А. Погребения
предпоркского времени на могильнике Кок-Паш из восточного Алтая //Проблемы
охраны археологических памятников Сибири. Новосибирск, 1985. С. 29-50.
12.	Мартынов А. Я., Мартынова Г. С, КулемзинА. И. Конец скифской эпохи
в Южной Сибири. Шестаковская культура / /Проблемы скифо-сибирского культур¬
но-исторического единства: Тез. докл. всесоюзной археологической конференции.
Кемерово, 1979. С. 33-35.
13.	Худяков Ю. С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и
Центральной Азии. Новосибирск, 1986. С. 53-110 и 125-135.
14.	Худяков Ю. С. Археология Южной Сибири . . , рис. 1.
15.	СкрипкинА. С. Азиатская сарматия. Саратов, 1990.
9

А.	Д. Журавлёва
СООТНОШЕНИЕ КЕРАМИЧЕСКИХ КОМПЛЕКСОВ СЮННУ
И КУЛЬТУР ЮГА ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА
(I тыс. до н. э.)
Проблема этнокультурных контактов сюнну с восточными соседями-
племенами, населявшими в прошлом территорию юга советского Дальнего
Востока, - давно интересует ученых. При этом анализу подвергались
материалы синхронных сюнну культур Приморья, в первую очередь
кроуновской. Так, большое внимание гуннскому влиянию на материальную
культуру древних народов Дальнего Востока уделяет в своих работах
Д. Л. Бродянский. По его мнению, “появление аналогий объясняется
проникновением далеко на восток гуннских или близких к ним по культуре
племен” (1). В кроуновско-польцевское время ‘ ‘на Сунгари, Средний Амур
и на Корейский полуостров проникают кочевники, в том числе хунну и
разгромившие их сяньби” (2). Д. Л. Бродянский отмечает в культуре хунну
“ряд дальневосточных, в широком смысле, и собственно кроуновских
аналогий", прослеживает пути миграции хунну на Дальний Восток и
указывает на обратное влияние дальневосточников на хунну (3).
Датируя кроуновскую культуру III в. до н. э. - I в. н. э. и находя ей
аналогии в памятниках культуры хунну - Иволгинском комплексе и Ноин-
Уле, датируемых также концом I тыс. до н. э., Д. Л. Бродянский в то же
время замечает, что погребальный обряд, форма и технологии керамических
изделий аналогичнЫманьчжурским, связанным с культурами “типа верхне¬
го слоя Сяцзядянь” (4), которая в свою очередь хронологически предшес¬
твует известным памятникам сюнну в Забайкалье, а в культурном плане
отождествляется с протосюнну (5).
Таким образом, для аналогий привлекается материал с периферийных
памятников культуры сюнну, относящихся ко времени расцвета и упадка их
племенного союза. Однако упускается из виду тот факт, что формирование
культуры сюнну, соответственно их керамического комплекса, проходило
значительно раньше и, по предположению С. С. Миняева, на территории,
значительно удаленней от Забайкалья- в лесостепных районах Маньчжу¬
рии и Ляонина (6).
С другой стороны, синегайская культура бронзового века Приморья
сопоставляется Д. Л. Бродянским с гипотетическим слоем между верхней
и нижней Сяцзядянь и датируется X - VIII вв. до н. э. (7). Поэтому, на наш
взгляд, правомерно искать не только прямые кроуновско-хуннские парал¬
лели, но и предположить, что древние жители Приморья и Приамурья и
10

протосюннуские племена имели определенные контакты еще на рубеже
II и I тыс. до н. э. Следовательно, при сопоставлении керамических
комплексов древних культур юга Дальнего Востока и сюнну вполне
обоснована необходимость начать анализ с материалов культур бронзового
века Дальнего Востока, датируемых в основном концом II - началом
I тыс. до н. э.
Культура сюнну известна по раскопкам в Монголии, Забайкалье и на
Алтае. Керамический материал этих памятников обработан, систематизиро¬
ван, опубликован, частично проведена работа по реконструкции технологии
изготовления керамики (8). Основные формы ее представлены на рис. 2.
Основную массу посуды составляют тарные (рис. 2,1-3) и кухонные
(рис. 2,6) сосуды. Пароварки (рис. 2,4), сосуды с носиком-сливом (рис.
2,5) и небольшие столовые кувшинчики достаточно редки: известно по 3-
6 экземпляров каждой формы. Миски (рис. 2, 16,17) представлены в
основном во фрагментах. “ Резаные’ ’ сосуды (рис. 2,18) найдены по 4-6
экземпляров в Иволгинском комплексе и на Алтае. Остальные виды
бытовой посуды известны в единичных экземплярах (рис. 2,12-15).
Особо следует выделить тип ритуальной по назначению посуды (рис.
2,7-10). По форме, профилю стенок они идентичны основным видам
керамики сюнну, но отличаются от них по размерам (высота, например, не
превышает 10-15 см) и технологии изготовления -грубое запесоченное тесто,
неаккуратная формовка, почти без обработки оставлена внутренняя повер¬
хность резервуара, лишь изредка встречаются следы доработки на крупе. На
керамике сюнну доминируют два орнаментальных мотива - прямые и
волнистые линии (см., напр., рис. 2,1-4,12). В той или иной модификации
они повторяются почти на всей посуде: на крупной оформлены налепными
валиками, на мелкой - врезной линией. Причем на многих сосудах
последующее лощение затирало врезной орнамент. На некоторых горшко-
видных сосудах (рис. 2,6) и на сосудах с носиком-сливом (рис. 2,5)
отмечены невысокие подковообразные налепные валики, рассеченные
вертикальной острой лопаточкой. Известно несколько сосудов с миниатюр¬
ными ручками-ушками (рис. 1,19,20). Производные от волнистой линии
виды орнамента -S-видные, зигзаги, сочетания налепных прямых валиков
с 1 и более врезной волной и пр. - также встречаются на керамике сюнну,
но реже (рис. 1,1-8). Более сложные орнаментальные мотивы - арочные, в
виде фигурных скобок, змеек, геометрические прямолинейные и криволи¬
нейные узоры - редкое явление на сюннуской керамике. Сосуды с таким
орнаментом известны в основном во фрагментах, представляющих столо¬
вую посуду, главным образом - из раскопок погребений (рис. 1,9-18).
Технологические характеристики керамического комплекса сюнну только
начинают разрабатываться, хотя уже сегодня можно отметить их основные
11

ЛННСНР
Рис. 1. 1-8 - производные виды орнамента; 9-20 -единичные виды орнамента: 9,10,
19, 20 - Юстыд; 11 - Эдуй ; 12,14,15 - Иволгинское городище; 13,16-18 - Иволгинский
могильник.
Рис. 2. Керамика оонну: 1, 2, 4, 6, 11, 13, 16,17 -Иволгинское городище; 3 -
Черемуховая падь; 7, 19 - Суджи; 8 -Ильмовая падь ; 9, 10 - Эдуй; 12, 14, 15 -
Иволгинскии могильник; 18 - Юстыд. (Рис. 1,2 сост. по: Давыдова А. В. Иволгинский
комплекс...; Коновалов П. Б. Хунну в Забайкалье; Кубарев В. Д., Журавлева А. Д.
Керамическое производство хуннов Алтая;) Талько-Гринцович Ю. Д. Суджинское
доисторическое кладбище // ТКО ПО РГО.-T.I, вып. 2. Иркутск, 1898.
12

признаки. Во-первых, в составе формовочной массы присутствуют искус¬
ственные добавки: песок, дресва, шамот, навоз. Во-вторых, при формовке
использовалось ручное поворотное устройство с подвижной осью, о чем
свидетельствуют квадратные или прямоугольные отпечатки оси круга на
донышках сосудов и следы доработки на круге по горловине и венчику.
В-третьих, полое тело формовалось с помощью техники ленточного коль¬
цевого (или спирального?) налепа с последующей обработкой поверхности
выколоткой. На подавляющем большинстве сосудов отмечена ребристая
или гребенчатая поверхность ударного инструмента. В-четвертых, горлови¬
на изготавливалась отдельно (горловины крупных сосудов формовались из
2-3 лент) и крепилась сверху внутрь тулова. Отгиб верхнего края венчика
наружу и примазка к наружной стенке горловины - так называемый
воротничковый венчик - встречен почти на всех сосудах, за исключением
редких форм (мисок, “светильника”, “резаных” и сосудов с носиком).
Оформление “воротничка” венчика за счет примазки дополнительной
глиняной ленты отмечено на одном сосуде с гончарных печей на Алтае и
может бьггь объяснено не столько изменением технологической традиции,
сколько индивидуальными особенностями конкретного изделия. В-пятых,
поверхность сосудов покрывалась тонким слоем хорошо отмученной глины,
затем наносился орнамент, в самую последнюю очередь поверхность
подвергалась вертикальному лощению, которое затирало частично врезной
орнамент. В-шестых, обжиг производился в примитивных обжигательных
печах, в восстановительной атмосфере.
Среди этих признаков выделяются две явно противоречивые пары. На
одну из них - ‘ ‘гончарный круг - выколотка’ ’ - указывалось исследователями
и разрешение противоречия увязывалось с двумя технологическими тради¬
циями: местной - лепной, пришлой - гончарной (9). Другое противоречие
заключается в том, что, с одной стороны, врезной орнамент наносился на
сосуд всегда до лощения, а с другой стороны, вертикальное лощение
проводилось без учета орнамента таким образом, что затирало его, и
декоративные свойства орнамента утрачивались. Вероятнее всего предпол¬
ожить, что гончарный круг и узор из волнистой и двух прямых врезных
линий появляются на сюннуской керамике позже (технология изготовления
подобного орнамента более всего приспособлена к изготовлению его с
помощью вращения круга). Первоначально керамика сюнну изготавлива¬
лась техникой ленточного налепа с использованием выколотки для уплот¬
нения стенок и окончательной доработки формы сосуда, с последующей
обмазкой внешней поверхности жидкой глиной и лощением. Исходя из
наличия этих двух традиций и необходимо проводить сравнения с керами¬
ческими комплексами других археологических культур.
Керамические комплексы культур рубежа II - I тыс. до н. э. юга
13

Дальнего Востока представлены материалами маргаритовской, синегайской
и лидовской культур.
Для маргаритовской керамики (10) характерна тонкостенность, мини¬
мальное количество форм (рис. 3,1*4) с преобладанием горшковидных
(рис. 3,2-3), остальные виды сосудов встречены в единичных экземплярах.
Горшковидную форму можно назвать универсальной - она характерна для
многих археологических культур; являясь простой по профилировке, она
не обладает яркими отличительными чертами. Поэтому конфигурация этих
сосудов может быть сравнена с сюннускими (рис. 2,6), но орнамент
маргаритовской керамики - рассеченный валик на венчике, насечки,
вертикальный зигзаг - не находит аналогий в сюннуском комплексе. Тот же
вывод можно представить по анализу форм чаш и толщины стенок сосудов:
у сюнну бытовали низкие чаши, а керамика в основной массе представлена
толстостенной - 0,8-1,2 см. Тонкостенная керамика сюнну редка и содержит
ряд технологических элементов, указывающих на неумение формовать
тонкостенные сосуды. Это отличает керамический комплекс сюнну от
маргаритовского. Учитывая также отмеченный в литературе “неолитоид-
ный облик’ ’ маргаритовской культуры в целом и близость ее зайсановским
памятникам (11), можно сделать вывод об отсутствии культурных контак¬
тов между “прото- сюнну” и населением, оставившим маргаритовские
памятники.
Керамический комплекс лидовской культуры достаточно хорошо пред¬
ставлен в литературе (12): выделены технологические характеристики,
проведена классификация форм (рис. 3,5-8) и орнаментов. Более близки
сюннуским амфоровидные сосуды лидовского комплекса (рис. 3,5) и чаши
(рис. 3,8). Это прослеживается не только в общих чертах профилировки,
но и в отдельных технологических деталях: отдельное изготовление горла
итулова, ленточный налеп, вертикальное лощение по шейке амфоровидных
сосудов, тусклое горизонтальное лощение чаш. (Отметим, что амфоровид¬
ные сосуды преобладают на северных памятниках, которые являются более
поздними). Однако отлична лидовская керамика своей тонкостенностью;
характером изготовления валика на стыке горла и тулова: на лидовской
керамике он налепной, на сюннуской - выдавленный из стенки сосуда и
поэтому зачастую оформленный двумя широкими неглубокими желобками;
горизонтальностью расположения полосок лощения на ту лове - для сюнну
характерно вертикальное лощение тулова.
Орнаментация лидовской керамики представлена двумя зонами. Орна¬
мент первой зоны - края венчика - различными видами вдавлений и насечек
не имеет аналогий в керамике сюнну. Для второй зоны, расположенной по
линии соединения горла и тулова, а также третьей (плечики) характерна
традиция нанесения рассеченного налепного валика (в третьей зоне могло
14

культуры: 1-4 - поселение с гротами; 5 - Лидовка-1; 6, 8 - Благодатное III; 7 - Рудная
Пристань (Сост. по: Андреева Ж. В. Бронзовый век Дальнего Востока СССР; Дьяков
В. И. Приморье в эпоху бронзы).
Рис. 4. Керамика синегайской культуры : 1,2,4-14- Харинская падь; 3 - верхний
слой Синего Гая А. (Сост. по: Бродянский Д. Л. Введение в дальневосточную
археологию; Дьяков В. И. Приморье в эпоху бронзы; Окладников А. П., Дьяков В.И
Поселение эпохи бронзы в пади Каринской.)
15

располагаться от 1 до 4 валиков). Встречается керамика и с врезными
прямыми линиями по плечикам сосуда (от 2 до И параллельных линий).
Этот элемент - единственная общая черта в орнаментации лидовской и
сюннуской посуды. А рассеченный валик хотя и встречается на керамике
сюнну, но крайне редко: представлен единичными экземплярами фрагмен¬
тов крупных сосудов и сочетается с другими видами декора. Заметим также,
что орнаментация второй и третьей зон производилась только у амфор.
Все это позволяет сделать предварительный вывод, что некоторые
элементы орнаментации, формообразования, технологии лидовской кера¬
мики имеют аналогии в керамическом комплексе сюнну, и относятся они к
позднему этапу лидовской культуры. Синегайская керамика (13) по форме
может быть сравнена с сюннуской: по наличию крупных емкостей для
хранения запасов (рис. 4,1), сосудов для приготовления пищи (рис. 4,4-7),
невысоких открытых емкостей для хранения продуктов (рис. 4,2, 3),
столовой посуды - небольших кувшинов и чаш (рис. 4,11,9). Примечателен
и тот факт, что крупные сосуды (рис. 4,1-7) продублированы мелкими с
аналогичной профилировкой, что можно объяснить появлением у населе¬
ния синегайской культуры миниатюрной посуды (рис. 4,12-14).
Отдельные технологические признаки синегайской керамики -ленточ¬
ный налеп, покрытие внешней (часто и внутренней) поверхности тонким
слоем жидкой глины - аналогичны технике ранней керамической традиции
сюнну. То же самое можно отметить и на следующих деталях: ручки-
шишечки на синегайской керамике крепятся примазкой к стенке сосуда;
чаши имеют хорошо обработанную внутреннюю поверхность без следов
наковаленки и ударного инструмента; у сферических сосудов внутренняя
поверхность тулова не обрабатывалась жидкой глиной, за исключением
поверхности горловины, которая еще и лощилась.
Обычным орнаментом синегайских чаш, корчаг, сферических сосудов
является налепной валик в верхней части тулова на границе с горловиной,
причем в двух случаях под валиком был отмечен узкий прочерченный
желобок. В целом для синегайской керамики характерен врезной линейно¬
геометрический орнамент, один из мотивов которого - прямые врезные
линии, отделяющие шейку от тулова у горшковидных сосудов - находит
аналогии в керамике сюнну. Остальные виды орнамента - вертикальный
зигзаг, точечные вдавления, образующие широкие орнаментальные пояса,
- не встречаются у сюнну и, очевидно, являются проявлением местной
неолитической традиции.
Таким образом, все признаки синегайской керамики подразделяются на
два типа по своему генезису - одни уходят корнями в неолит, вторые
являются новыми чертами для приморского материала. Именно последние
имеют много сходства с керамическим комплексом сюнну.
16

Рис. 5. Керамика янковской культуры: 1, 14 - Малая ГТодушочка; 2,4,8-11 -
Песчаный I; 3,7-13,15 - Чапаеве; 5 - Валентин; 6,12,17 - Славянка 1; 16 - Славянка 2.
(Сост. по: Андреева Ж. В. Приморье в эпоху первобытнообщинного строя. Железный
век; Андреева Ж. В., Жущиховская И. С., Кононенко И А. Янковская культур»;
Окладников А. П. Древнее поселение на полуострове Песчаном у Владивостока.)
Рис. 6. Керамика кроуновской культуры: 1,5, 11,13,15 - Кроуновка, 2-4,6-10,1^
14 - Олоний А. (Сост. по: Окладников А. П., Бродянский Д. Л. Кроуновская культура)
БИБЛИОТЕКА
ТАИРОВА Д.

В комплексе керамики янковской нультуры (14) присутствуют крупные
формы тарной посуды (рис. 5,1,3,4), сопоставимые с аналогичной по
назначению сюннуской формой (рис. 2,3), горшковидные, используемые,
судя по нагару на их стенках, как кухонные (рис. 5, 6, 7), сходные с
горшками сюнну (рис. 2,6). Параллели находят и некоторые формы
столовой посуды (рис. 5,5, 8-12, 16). Ведущими формами янковской
керамики, как отмечают исследователи, являются горшковидные (рис. 5,6)
и чаши (рис. 5,12). Для всех памятников характерны также формы 1 и 4
(рис. 5). Остальные встречаются либо только на отдельных памятниках,
либо являются единичными экземплярами. Сосуды на поддоне (рис. 5,14,
15, 17) хотя и называются характерными для янковской керамической
традиции, не представляют собой ведущие формы, а скорее всего являются
лишь данью широко распространившейся “моде” на подобные изделия и
генетически не связаны с более ранней керамикой.
В керамическом комплексе сюнну сосуды на поддоне довольно редкое
явление - известно всего два экземпляра (рис. 2,14, 15). Их форма более
тяготеет к южносибирским материалам рубежа эр. Так называемый светиль¬
ник (рис .2,19) имеет двойной резервуар, форма поддона-ножки не ясна, так
как низ сосуда обломан. Поэтому лишь в общих чертах может быть
сопоставлен со светильниками янковской культуры (рис. 5,14)..
Общими в орнаментации керамики сюнну и янковцев можно назвать
следующие признаки: расположение орнамента в верхней части сосуда,
концентрическая структура орнамента, бордюрный тип композиции, техни¬
ка рельефной орнаментации (бороздчатое прочерчивание, налеп, тисне¬
ние).
Среди многочисленных прямолинейных геометрических мотивов са¬
мым распространенным в янковской керамике, как и на сюннуской,
является прямая линия. Зигзаг в меньшей степени применялся при
орнаментации у сюнну: сосуды с подобным орнаментом представлены
несколькими экземплярами с гончарных печей на Алтае и, очевидно, зигзаг
в данном случае является модификацией волнистой линии. Единичны для
сюнну и мотивы сочетания горизонтальных и вертикальных линий, распрос¬
траненные у янковцев.
В целом же, орнаментация керамики сюнну отличается от орнаментации
янковской керамики по стилю: для сюнну более характерен криволинейный
орнамент (плавные волнистые линии, арки и пр.), для янковцев - остроу¬
гольный прямолинейный геометрический стиль (прямые, зигзаги, треу¬
гольники, лесенки, стрелы).
Технология изготовления янковской керамики аналогична сюннуской
как в общих чертах, так и в некоторых деталях (в составе формовочной
массы - глина, песок, дробленая дресва, шамот (до 10%), ленточно¬
18

кольцевой налеп, подлеп верхней ленты к внутренней стороне нижней,
отдельное изготовление донышек). Отличительными чертами являются:
оформление венчиков янковской керамики за счет отгиба верхней ленты и
утолщение ее примазкой дополнительной ленты глины, ручная лепка без
использования вращающихся устройств, отсутствие техники выбивки.
На керамику янковской культуры приходится “пикм развития техноло¬
гии лощения наряду с заглаживанием и обмазкой поверхности жидкой
глиной. Лощили обе поверхности - внешнюю и внутреннюю, порой до
‘ ‘зеркального’ ’ блеска, очевидно, по кожетвердой поверхности. Эта деталь,
а также то, что лощению сосуды подвергались после нанесения орнамента,
в том числе врезного, и зачастую перекрывали его, сближает керамические
комплексы сюнну и янковцев.
Новыми для приморской традиции, но схожими с сюннускими матери¬
алами являются такие черты, как формовка сосудов (мелких форм)
выдавливанием из одного куска глины, использование при обжиге прими¬
тивных печей с температурой обжига 650-700°С, редкие факты дымления
и создания восстановительной атмосферы для науглевоживания черепка,
хотя в целом для янковской керамики характерен окислительный обжиг.
Таким образом, сходство керамических комплексов сюнну и янковцев
прослеживается во многих чертах технологии, формообразования, орна¬
ментации, причем связано это с более ранней керамической традицией
сюнну. Неоднократно указывал на черты сходства между второй доисто¬
рической культурой Чифына - предками гуннов -и культурой раковинных
куч (янковской) А. П. Окладников, отмечая возможность контактов
жителей Юго-Западной Маньчжурии и Приморья (15).
Керамика кроуновской культуры (16) отлична пт янкоягкои - меньшее
разнообразие форм ^ тоЛстосгенность, грубость текстуры (крупные вклюпС"
ния дресвы и песка в формовочную массу, уменьшение содержания шамота
до 5%), хотя основной технологический прием - кольцевой ленточный налеп
без использования круга - остается прежним.
Среди форм кроуновской керамики находят аналогии в сюннуской
только крупные (рис. 6,1) и горшковидные (рис. 6,2), а также серия
миниатюрной посуды (рис. 6,6-10).
В технологическом аспекте необходимо отметить, что общие принципы
лепки сходны с сюннускими, однако есть существенные отличия в деталях.
Изготовление днищ с загнутыми вверх краями и подлеп лент к внешней
стороне днища, также и последующий порядок подлела лент с внешней
стороны нижней ленты, прием крепления ручек-пеньков путем их впрессо¬
вывания в отверстия в стенке сосуда, тусклое слабое лощение в различных
направлениях, бедная орнаментация налепными широкими валиками (1-1,5
см шириной) -все это отличает керамический комплекс кроуновской
19

культуры и от янковского и от сюннуского. Обжиг кроуновской керамики
проводился при температуре 600-700°С в окислительной атмосфере с
редким использованием приема дымления.
Обычно среди кроуновско-хуннских параллелей (17) принято называть
наличие в керамических комплексах обеих культур сосудов с решетчатым
дном. Однако, во-первых, сосуды-пароварки (или сосуды для процежива¬
ния молочных продуктов) известны и на территории Китая. Сюннуские
сосуды с дырами в дне действительно могут быть отнесены к данной
категории - существует ряд целых или археологически целых сосудов, а
также их 4 ‘ритуальные модели”, а среди кроуновской керамики известны
единичные экземпляры обломков днищ и один небольшой чашевидный
сосудик (рис. 6,15).
Во-вторых, способ нанесения отверстий различен - на сюннуских
сосудах с внутренней стороны днища вокруг отверстия прослеживается
валик, что свидетельствует о направлении движения инструмента снаружи
дна внутрь сосуда; на кроуновских сосудах такой детали не отмечено.
Второе, что, по мнению исследователей, связывает кроуновскую и
сюннуские культуры - это наличие тамг. На наш взгляд, появление тамг
определяется не столько хуннским влиянием, сколько процессом социаль¬
ной дифференциации общества в конце I тыс. до н. э., появлением частной
собственности. На керамике сюнну тамгообразные знаки единичны среди
нескольких сот сосудов Иволгинского комплекса, для Алтая они вообще не
известны.
Таким образом, наличие кроуновско-хуннских параллелей объясняется
процессами, происходившими на всей огромной территории Центральной
Азии, от которой Дальний Восток не был, конечно, отгорожен и тем, что
сюннуские племена изначально несли традиции, характерные для Дальнего
Востока с древних времен.
Конец раннего железного века представлен в Приморье ольгинской
культурой (18), многие черты ольгинской керамики находят аналогии в
посуде польцевской культуры Среднего Амура (узкодонность, кувшины
“польцевскоготипа”) (рис. 7). Орнаментация - тиснение, ногтевой, ямоч¬
ные вдавления, валик под венчиком (иногда рассеченный), геометрический
прочерченный узор - не имеет аналогий в керамике сюнну.
Технология ольгинской керамики плохо изучена в литературе, отмеча¬
ется, что в основном она представлена лепными сосудами, но появляется и
керамика, доработанная на круге. По качеству изготовления она довольно
грубая, мало отличается от лепной, на этой категории посуды встречаются
тамгообразные знаки. Пока трудно судить об истоках гончарной традиции
в Приморье: было ли оно автохтонным или связано с влиянием более
высокого по уровню развития гончарства - в любом случае следует иметь в
20

УРи/lbC к!ОЯ	ОЛЬГинСХаЯ
Рис. 7. Керамика ольгинской культуры: 1-7 - Синие Скалы (Сост. по: Андреева
.В. Приморье в эпоху первобытнообщинного строя. Железный век).
Рис. 8. Керамика урильской культуры: 1-3,5, б, 10, 11 - о. Урильский; 4 - Максим
Горький; 7 Петропавловка; 8 - Рыбное озеро; 9, 12, 14 - Кочковатка (Сосг. по:
Гребенщиков А. В. Гончарство племен Приамурья в эпоху раннего железа (урильская
культура).
21

польц,е&с'хая
Рис. 9. Керамика польцевской культуры: 1- Польце I, ж. 10; 2 -Польце 2; 3,5 -
Полъце I, ж. 7; 4, 6, 8, 10 - Польце I, ж. 1; 7,9 - Польце I, ж. 2; 11 - Польце I, ж. 9
(Сост. по : Деревянко А. П. Приамурье в 1 тысячелетии до н.э,)
I.

виду в первую очередь не сюннуские керамические традиции и китайские
как ближайшие и территориально, и по хозяйственно-культурному типу.
Тем более, что развитие гончарной традиции у сюнну (гончарный круг,
обжигательные печи) происходило скорее всего под влиянием китайских
ремесленников.
На соседней с Приморьем территории - в Приамурье - в I тысячелетии
до н. э. складываются и развиваются культуры раннего железного века -
урильская и польцевская.
Формы керамики урильской культуры (19) весьма специфичны как для
юга Дальнего Востока в целом, так и в сопоставлении с керамическим
комплексом сюнну. Аналогии прослеживаются в общей конфигурации
горшковидных сосудов (рис. 8,5-7), крупных тарных (рис. 8,1-3). Интерес¬
но отметить и наличие миниатюрной посуды (рис. 8, 9-14).
Орнамент у рильской керамики в большинстве своих признаков не имеет
черт сходства с орнаментацией керамики сюнну: ни по технике нанесения
(жемчужины; зубчатый и роликовый штампы; оттиски шнура, намотанного
на палочку; различные насечки и наколы), ни по основным элементам
композиции, для которой характерны прямолинейные геометрические
формы (ломаные и прямые линии различных направлений, реже - дугооб¬
разные, волнистые линии, спирали). Следует отметить в орнаментике
керамики урильцев две детали. Первая - наличие среди видов орнаментов
и -фадиционного для сюнну волнистой горизонтально расположенной
линии, но исполненной прочесыванием зубчатого штампа. Вторая - крепле¬
ние налепного валика в ложбинку, что, очевидно, является общей чертой для
техники нанесения орнамента в культурах юга Дальнего Востока в I тыс. до н. э.
Общими для дальневосточной технологической традиции в гончарстве
можно назвать следующие: использование в качестве искусственных при¬
месей в формовочной массе песка, дресвы, шамота; отдельное изготовление
дна, техника выдавливания небольших сосудов; ленточнокольцевой налеп
при изготовлении крупной посуды; присоединение новых лент к внутренней
стороне нижней ленты; зональность конструирования, при этом горловина
всегда изготавливалась отдельно от тулова; выглаживание, замывка внеш¬
ней поверхности жидкой глиной, лощение; обжиг при температуре 700-
800°С предположительно в примитивных печах. Особенности урильского
гончарства - способ крепления лент встык, обтачка горловины и появление
поворотной ручной подставки. Следует отметить и два способа лощения
внешней поверхности: первый включает горизонтальное лощение горла и
вертикальное - тулова, второй -сплошное горизонтальное лощение всего
сосуда.
Польцевская культура Приамурья (20) продолжает гончарные тради¬
ции урильцев: многие формы посуды продолжают бытовать (рис. 9,2, 6).
23

Получает развитие серия чашевидных сосудов (рис. 9,8,10), характерным
блюдовидным венчиком оформляются крупные кувшины (рис. 9,1), боль¬
шой серией представлены мелкие “ритуальные’ ’ сосуды, по форме копиру¬
ющие крупные (рис. 9,3,11), в отдельную группу выделяются ‘ ‘светильни¬
ки” - чаши с “пенечком” для фитиля в центре (рис. 9,9).
Для орнаментации польцевской посуды характерны оттиски и прочер¬
чивание гребенчатым орудием в том числе прямых и волнообразных линий,
различные вдавления, насечки, жемчужины, прямой налепной валик, часто
рассеченный.
В технологии существуют три способа формовки: ленточно-кольцевой
налеп слабо профилированных сосудов, трехчастное изготовление (дно -
тулово - горло) хорошо профилированных сосудов, изготовление по
шаблону чаш. Поверхность изделий заглаживалась, подвергалась лоще¬
нию. А. П. Деревянко предполагает использование польцевскими мастера¬
ми наряду с костровым обжигом и печной - в примитивных обжигательных
устройствах.
Таким образом можно выделить несколько существенных моментов по
проблеме соотношения керамических комплексов сюнну и культур эпохи
бронзы и раннего железа на юге Дальнего Востока (несмотря на существо¬
вание в современной археологической литературе различных точек зрения
на хронологию культур I тыс. до н. э. и на правомерность выделения
маргаритовской и ольгинской культур).
Маргаритовский комплекс керамики практически не имеет сходства с
сюннуским. В лидовской керамике прослеживаются отдельные аналогии,
относящиеся к позднему этапу этой культуры. Но больше всего аналогий
находим в синегайской и продолжившей ее традиции янковской культурах.
Хронологически эти культуры соотносятся с периодом формирования
сюнну. У синхронной сюнну кроуновской и более поздней ольгинской
культурах такого количества сходных признаков не выявлено. Параллели,
которые исследователи видят в кроуновской и ольгинской гончарных
традициях, связаны, на наш взгляд, с широким распространением некото¬
рых элементов гончарства в дальневосточном регионе с древнейших времен
(сосуды-пароварки, меандровый узор), с одной стороны, и с социально-
экономическими изменениями в обществе в конце I тыс. до н. э. (появление
тамг, гончарного круга, обжигательных печей) - с другой.
Керамические комплексы урильской и польцевской культур При¬
амурья достаточно своеобразны и по отношению ко всему дальневосточному
материалу;, и тем более в сравнении с сюннуским.
Поэтому, чтобы правильно понять процессы, протекавшие на Дальнем
Востоке, в Сибири в I тыс. до н. э., необходимо исходить из положения,
выдвинутого Д. Л. Бродянским о единстве культур Дальнего Востока,
24

представляющих единую археологическую провинцию - приамурско-
маньчжурско-корейскую, в которую входят советское Приамурье, При¬
морье, Маньчжурия и Корея (21). Территория складывания культуры
сюнну, по крайней мере в ее начальный период, находилась в пределах этой
археологической провинции. Отсюда и происходят те многочисленные
аналогии и параллели, которые прослеживаются в культурах сюнну и
Дальнего Востока в целом и их керамических комплексах в частности. По
мере своего продвижения на запад в Центральную Азию культура сюнну
обогащается новыми элементами, меняет свой облик, но сохраняет черты
первоосновы.
1.	Бродянский Д. Л. Введение в дальневосточную археологию. Владивосток: Изд-
во Дальневост. ун-та, 1987. С. 178.
2.	Там же. С. 238; Бродянский Д. Л., Дьяков В. И. Приморье у рубежа эр.
Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1984. С. 44.
3.	Бродянский Д. Л. Кроуновско-хуннские параллели // Древнее Забайкалье и
его культурные связи. Новосибирск, 1985. С. 48-49.
4.	Окладников А. П., Бродянский Д. Л. Кроуновская культура // Археология
юга Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1984. С. 110.
5.	Миняев С. С. К проблеме происхождения сюнну / /ЮНЕСКО. Международ¬
ная ассоциация по изучению культур Центральной Азии. Инф. бюл. Вып. 9. М., 1985.
С. 70-77; Он же. Происхождение сюнну: современное состояние проблемы
//Проблемы археологии Степной Евразии: Тез. докл. Ч. 2. Кемерово, 1987. С. 142-
145; Он же. Азиатские аспекты “гуннской проблемы’’ //Проблемы археологии и
этнографии Южной Сибири. Барнаул, 1990. С. 129-130.
6.	Он же. К проблеме происхождения сюнну. С. 76.
7.	Бродянский Д. Л. Введение в дальневосточную археологию. С. 155.
8.	Давыдова А. В. Иволгинский комплекс (городище и могильник) - памятник
хунну в Забайкалье. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. С. 38-43, 75-77; Коновалов П. Б. Хунну
в Забайкалье. Улан-Удэ: Бур. кн. изд-во, 1976. С. 193-199; Кубарев В. Д, Журавлева
А. Д. Керамическое производство хуннов Алтая / /Палеоэкономика Сибири. Новоси¬
бирск, 1986. С. 101-119; Дьякова О. В, Коновалов П. Б. Хуннские традиции в
средневековом гончарстве Дальнего Востока //Материалы по этнокультурным
связям народов Дальнего Востока в средние века. Владивосток, 1988. С. 16-32.
9.	Дьякова О. Б.'Коновалов П. В. Указ. соч. С. 23.
10.	Андреева Ж. В. Бронзовый век Дальнего Востока //Эпоха бронзы лесной
полосы СССР. М., 1987. С. 354-355; Окладников А. Я. Древнее поселение в бухте
Пхусун //Древняя Сибирь. Вып. 1. Новосибирск, 1964. С. 83; ГарковикА. В. Новая
труппа памятников Восточного Приморья (III -И тыс. до н. э.) //Тр. ДВФ СО АН
СССР. Сер. ист. Т. VII. Владивосток, 1967. С. 15-17.
11.	Андреева Ж. В. Бронзовый век Дальнего Востока СССР. С. 355.
12.	Дьяков В. И. Приморье в эпоху бронзы. С. 135-145; Он же. Древние памятники
на северо-западном побережье Японского моря //Древние культуры Сибири и
Тихоокеанского бассейна. Новосибирск, 1979. С. 151-156; Диков Я. Я., Бродянский
Д-Л., Дьяков В. И. Древние культуры тихоокеанского побережья СССР. Владивосток:
25

Изд-во Дальневост. ун-та, 1983. С. 40-48; Дьяков В. И. Археологические исследования
на Среднем Сихагэ-Алине в 1972-1976 гг. / / Новое в археологии Сибири и Дальнего
Востока. Новосибирск, 1979. С. 168-170.
13.	Дьяков В. И. Приморье в эпоху бронзы. С. 191-195; Окладников Л. II., Дьяков
В. И. Поселение эпохи бронзы в пади Харинской //Новое в археологии Сибири и
Дальнего Востока. Новосибирск, 1979. С. 95-101; Бродянский Д. JI. Введение в
дальневосточную археологию. С. 127.
14.	Жущиховская И. С. Керамика раннего железного века Приморья (I тыс. до
н. э.): Дис... канд. ист. наук. Владивосток, 1979. С. 37-68; Она же. К характеристике
орнамента Янковской культуры //Новейшие археологические исследования на
Дальнем Востоке СССР. Владивосток, 1976. С. 27-32; Она же. К вопросу о локальных
и временных вариантах янковской культуры Приморья .//Проблемы археологичес¬
ких исследований на Дальнем Востоке СССР. Владивосток. 1986. С. 39-50: Она же.
Гончарство древних культур юга Дальнего Востока СССР как социально-экономичес¬
кое явление (некоторые аспекты изучения): Препринт. Владивосток, 1990; Жущихов¬
ская И.С., Залшцак Б. Л. Петрографический метод в изучении древней керамики (на
материалах неолитических - средневековых культур Приморья) / / Методы естествен¬
ных наук в археолошческом изучении древних производств на Дальнем Востоке
СССР. Владивосток , 1986. С. 55-68; Андреева Ж. В., Жущиховская И. С., Кононенко
II.А. Янковская культура. М.: Наука, 1986. С. 101-106; Андреева Ж. В. Древнее
Приморье. Железный век. М.: Наука, 1970. С. 27; Она же. Приморье в эпоху
первобытнообщинного строя. Железный век. М.: Наука, 1977. С. 62-70; Окладников
А. П. Древнее поселение на полуострове Песчаном у Владивостока // МИ A. №112.
М. - Л, 1963.
15.	Окладников А. П. Указ. соч. С. 183; Он же. Далекое прошлое Приморья.
Владивосток: Приморское кн. изд-во, 1959. С. 143; Окладников А. П., Деревянко А.
//. Далекое прошлое Приморья и Приамурья. Владивосток: Дальневост. кн. изд-во,
1973. С. 206.
16.	Жущиховская И. С. Керамика раннего железного века Приморья. С. 68-73;
Андреева Ж. В. Приморье в эпоху первобытнообщинного строя. Железный век. С. 105-
107; Окладников А. II., Бродянский Д. Л. Кроуновская культура.
17.	См. ссылки 1-4.
18.	Андреева Ж.В. Приморье в эпоху первобытнообщинного строя. Железный
век. С. 173-181.
19.	Деревянко А.II. Ранний железный век Дальнего Востока. Ч. 2. Новосибирск:
НГУ, 1972. С. 73-85; Он же. Ранний железный век Приамурья. Новосибирск: Наука,
1973. С. 192-195; Гребешциков А. В. Гончарство племен Приамурья в эпоху раннею
железа (урильская культура): Дис...канд. ист. наук. Новосибирск, 1989. 234 с.; Он
же. Технология обжига в древнем гончарстве Приамурья //Проблемы изучения
памятников каменного века и палеометалла Дальнего Востока и Сибири. Владивосток,
1989. С. 33-37; Он же. Об использовании принципа вращения в гончарстве Приамурья
в раннем железном веке / / Технология древних производств Дальнего Востока.
Владивосток, 1988. С. 13-18; Он же. Опыт классификации древней керамики
Приамурья / / Древняя керамика Сибири. Новосибирск, 1990. С. 130-144.
20.	Деревянко А. П. Приамурье в I тыс. до н. э. Новосибирск: Наука, 1976. С.
101-106; Он же. Ранний железный век Дальнего Востока. Ч. 2. С. 120-130; Материалы
полевых исследований дальневосточной археологической экспедиции. Вып. 1; Оклад¬
26

ников А. П.у Деревянко А. П. Пальце - поселение железного века у с. Кукелево.
Новосибирск, 1970.
21.	Бродянский //. Л. Приамурско-маньчжурская археологическая провинция в
IV Ггыс. до н. э. / /Соотношение древних культур Сибири с культурами сопредельных
территорий. Новосибирск, 1975. С. 185.
А.	Г1. Кондратенко
ЗАПАДНЫЕ ХУННЫ
(Опыт этно-исторической идентификации)
К середине I в. н. э. империя Хань возродилась, младшие родственники
прежней династии временно свергнутой узурпатором Ван Маном подавили
очаги сепаратизма и мятежей и достигли относительной стабилизации
внутреннего положения. Опять актуальной стала внешнеполитическая
задача экспансии в западном направлении - ‘ ‘план 10 000 ли”, сформулиро¬
ванный впервые в 125 г. до н. э. при У-ди. Реальной силой, способной
пдртивостоять этим планам, было только Северное Хунну, шаньюи которо¬
го контролировали Халху и Джунгарию, подчиняя в той или иной степени
тохарскихи “сакских’ ’ правителей городов-государств Таримской впадины.
Но внешнеполитическое их бытие было более чем нестабильно - кольцо
врагов окружало осколок империи Модэ. Летом 71 г. против северных
хунну взбунтовались все соседи - ухуань с востока, усуни с запада, а
динлины с севера напали на становища прежних властителей степи,
предавая мечу всех, без разбора пола и возраста. “ В I-м году эры правления
Чжан-хэ (87 г.) сяньбийцы вторглись в левые земли, напали на северных
хунну, нанесли им сильное поражение, обезглавили шаныоя Юли, содрали
с него кожу и возвратились обратно. Северная ставка пришла в расстрой-
ство...” (1) В китайской столице против северных хунну интриговали
южные соплеменники. “Южный шаньюй снова представил доклад с
просьбой разрешить уничтожить северную ставку, а затем послал в поход
левого лули-вана Ши-цзи и других, с восемью тысячами всадников из левых
и правых кочевий, которые выступили из Цзилу” (2). Войско, коему
китайцы придали отряд “молодых негодяев” - пограничников, сформиро¬
ванных из преступников и неплатителей недоимок, окружило северного
шаныоя. '’Напуганный до крайности северный шаньюй, имея более 1000
отборных воинов, вступил в сражение. Шаньюй был ранен, упал с коня,
снова сел на него и бежал с несколькими десятками вооруженных всадни¬
27

ков, сумев таким образом избежать гибели’" (3). На территории внешней
Монголии после этого наступила полная анархия, а северный шаньюй
устроил свою ставку около Ивулу (Хами-Камул) рядом с "озером Грома”
(совр. Барку ль).
Хотя пассивный император Мин-ди не планировал никаких явно
антихуннских акций, неизбежное окончательное уничтожение Северного
Хунну было ускорено инициативой честолюбца. Один из дворцовых
офицеров Доу Гу, пользуясь покровительством своей тетки-императрицы,
стал вести себя при дворе слишком уж нагло и вызывающе, за что и был
сослан в пограничные войска Лянчжоу (совр. Ганьсу). Там он, непав духом,
быстро “приобрел опыт в пограничных вопросах41 (4). Окружив себя
дельными офицерами и талантливыми советниками (будущий великий
полководец Бань Чао, его младший брат историк Бань Гу и др.), он набрал
армию из “варваров” и двинулся в 98 г. на северо-запад. Войска шли цепью
отрядов (“облавой”) и хунны были разбиты наголову, а в 91 г. правый
полковник Гэн Куй застал врасплох ставку шаньюя Юйчудзяня и тот "бежал
неизвестно куда” (5), хотя “Вэйшу" конкретизируется- “вКангюй”, но часть
народа, “слабосильные хунну” - осела в районе Кучи. Раскол орды
Северного Хунну - событие важнейшего значения в истории сложения
тюркских народов, по преданию о происхождении тюркютов (версия
"Вейшу”) правитель владения Сэ (земли саков в Центральной Азии до
III в. до н.э., эта локализация коррелируется с данными “Таншу” и
“Синьтаншу”, упоминающих о владении Сымо "Siembiak" (6) западнее
Алтая, так же как и Сэ "Sak" ханьского времени, Сымо - китайская передача
иранского "s(p)aka", перешедшего в тюркские языки) имел потомка по
имени Ичжини-нишиду (это шаньюй Юйчудзянь, древнее произношение
иероглифов его имени читается сходно с нишиду - ngia-dei o-diam),
родившегося от волчицы (хуннская княжна?, сравни позднейшее монголь¬
ское имя тюркского происхождения Бортэ, Боортэ, то есть “волчица”), у
которого, в свою очередь, было две жены, дочь духа неба и дочь духа земли
(?), от первой жены у него родились сыновья, один из них превратился в
лебедя и улетел, другой по имени Цигу основал государство между реками
Афу и Гянь, третий положил начало царству на берегах р. Чуси и четвертый
(старший) сын по имени Надулуше жил в горах Басычусими (источник
упоминает, что Надулуше цивилизовал обитателей этих гор). Миф передает
в метафорической форме ход реальных событий.
После разгрома Северного Хунну правящий род Хуянь ] древнее
чтение иероглифов 'ki ^-jam" - др. тюрк "hugam” “лебедь” (7),
эмигрировал в Семиречье (‘ ‘превратился в лебедя и улетел’ ’), какая-то часть
хуннов нашла убежище в Минусинской котловине и способствовала
консолидации кыргызов в государство, во всяком случае в "Саньгочжи”
28

Гяньгунь упоминается уже как государство (го), а не как определенное
“владение” (бу) (8). При вэйской династии уже впервые фиксировал титул
ажо: “Хулюй (около 410 г. - А. К.) на севере покорил Хэвэй и Йегу” (9).
То есть ажо кыргызов = "jak-dzia xia-k ™ t". Владение на берегах Чуси -
будущее Юэбань, откуда и происходят “чуские тюрки” (10), о чем писал
еще Грумм—Гржимайло. И, наконец, Надулуше (этимология имени не
поддается расшифровке), какой-то предводитель северных хунну, откоче¬
вавший на Алтай, где в то время начало преобладать угорское население,
проникающее в этот регион из Среднего Приобья (И). Находка
А. П. Уманского на р. Чарыше богатого погребения “князя” (1959 г.)
позволяет думать, что один из потомков северных хунну проник в Горный
Алтай, тем более, что антропологически князь очень похож на “гунна” из
Кенкола, а набор вещей настолько характерен, что его невозможно спутать
ни с каким другим (12). Конечно, миф - искажение действительного хода
событий, но, в общем, описаны они верно. Держава Северное Хунну
распалась, но ее осколки были представлены самым сильным и честолюби¬
вым элементом, не желавшим ни ‘ ‘принимать народное название сяцьби”,
как те 100 тысяч семейств, что остались в Халхе, ни охранять китайские
границы, подобно своим южным сородичам. В 123 г. род Хуянь потерпел
новое поражение от китайцев и южных хунну, ставка близ Кучи была
ликвидирована, в это же время часть орды, разгромленной в 91 г.,
возглавляемая кланом Дуло уже продвинулась до Каспийского моря.
Всякое политическое единство северных хунну исчезло, каждый вождь
действовал по собственной инициативе, весьма возможно, что те шаньюи,
которых громили китайцы, уже не были единодержавными владыками, а
действовали порознь, иначе становится неясно, почему Юйчуцзянь по
одним сведениям “бежал неизвестно куда” (“Цяньханьшу”),”ушел в
Канпой” (“Вэйшу”), “был убит” (“Бэйши”) (13). Ответ на это мы находим
в мифе о прародителях тюрок - Юйчуцзянь, не имя, а титул - прозвище
одного из многих шаньюев, которые претендовали на древний титул, тем
более его значение в ту эпоху падает, даже мелкие сяньбийские вожди “к
северу от пограничных валов” начинают титуловаться шаньюями. Вскоре
после распада, остатка державы Модэ сяньби попытались создать новую
кочевую империю в противовес “Поднебесной” (14).
В царствование Сюань-ди (147-167 гг.) у сяньбийцев явился Таныни-
хай, смелый и жестокий организатор. В 156-58 гг. он совершил свой
западный поход, во время которого “поразил усунь”. Похоже на то, что
тогда же сяньбийцы окончательно изгнали северных хунну за Железные
ворота. Так как по болгарскому “Именнику ’ ’ каганов и царей род будущего
“бича божьего” (в источникеSbHTdJfoaz ) ушел со своей прародины где-
то между 147 и 156 годами (15), подтверждаются эти цифры и при анализе
29

данных “Хроники деяний венгров” (16). Видимо, северныехунну насей раз
не решились на открытое столкновение с могучим противником. Это
предположение подтверждается корреляцией с переднеазиатскими источ¬
никами, Моисей Хоренский, ссылаясь на сирийца Аббас Катину (III в. н. э.),
писал под 149 г., что “булгары устремились в Армению” (17). Авторы,
писавшие на латинском и греческом языке, тоже начинают говорить о неком
могущественном народе, пришедшем из глубин Азии. Примечательно то,
что уже тогда в хуннской среде появляется термин ‘ ‘тюрк’ ’, но сначала без
этнической определенности. У Иоанна Антиохийского упоминаются "Tovp-
jow О vwovM, то есть тюркохунны, но если принять толкование ‘ ‘ Хроники
Табары, то получается просто “могучие хунны’ ’ (18).
В начале I в. н. э. хунну еще фиксируется в районе Алтая-Джунгарии,
Гиерокл B$i\i4T0ptS пишет: “Таркания... есть и гиперборейское племя
таркинеи, у которых грипы стерегут золото” (19). Помпоний Мела (44 г.)
в “Землеописании” (De chronographia). "В близком соседстве с ними
тиссагеты и турки живут в обширных лесах и добывают средства к жизни
охотой 7 Никифор Блеммид в ‘ ‘ Сокращенной географии ’ (ft	<ocvojrj иф
написанной в середине XII в. на материалах не дошедших до нас римских
и греческих рукописей, передвигает хунну еще ближе к Европе: ”.. .скифы,
которые живут вблизи Кронийского моря, по побережью и устью Каспий¬
ского моря. Вслед за ними уны, за унами каспии, а за этими воинственные
албанцы’ ’. Зосим (середина V в.) уже констатирует факт - ‘ ‘уны перешли
из Азии в Европу ”(19). Незадолго до этого армянский царь Тодат Великий
(259-312 гг.) воевал с народом hunk и “умертвил их хакана” (20). Впервые
в Северном Причерноморье они упоминаются у Птолемея в 175 г. - сразу
же после похода Танылихая в Семиречье и на Алтай (21). Этот поход
окончательно оторвал северных хунну от цивилизации Дальнего Востока,
часть их ушла в Среднюю Азию, часть отсиживалась в лесах среднего
течения Тобола, Ишима и Иртыша, из боязни перед родовым врагом, так
как сяньби - ‘ ‘страшные, невероятные массагеты’ ’ Иеронима Византийского
прочесывали степи от Хингана до Волги. Мощь сяньби была настолько
велика, что в конце 50-х гг. II в. всякое военное присутствие китайцев к
западу от Дуньхуана прекратилось (22). Почти сто лет о хуннах ничего не
известно, ясно, что им пришлось вести тяжелейшую борьбу с аланами, почти
сто лет длилась перманентная война, иначе зачем кочевники этого времени
начинают сооружать крепости в степном Предкавказье (23). Победив
аланов, хунну попытались проникнуть и в Причерноморье, но были
разбиты готами, некоторые данные об этом событии сохранились в
древнегерманской мифологии (“Песньо Хледе”), по преданиям Хумлунг
Хлед пытался ограбить ‘ ‘ могилы священные, в излучинах Данпа’ ’ (24 ) -поля
погребений готских конунгов в районе днепровских порогов, возможно, в
30

том же месте, где стояли грандиозные курганы скифских царей. Согласно
сказанию гунны были разбиты конунгом Ангантюром. По Саксону Грамма¬
тику, Ангантю (в англосаксонской передаче Ингентеоу) современник
короля Дана (конец III - начало IV вв.), так что борьба готов и гуннов падает
на это время. Но сам характер вторжения - разведка боем, набег, подготовка
к более ошеломляющим ударам.
Трансформация северных хунну в гуннов не произошла бы, попади она
в иные условия, чем угорская среда Западной Сибири (И-Ш вв.), к тому
времени угры превратились в кочевников (из-за общего потепления климата
расширился ареал степи и лесостепи, а пространства, покрытые лесом,
сократились)ТВ!сакой-то степени восприняли они и сарматскую культуру
~Т25)Хв связи с приходом на эту территорию южных племен из опустыни¬
вающихся степей Приуралья и Закаспия). А. В. Шмидт датирует начало
широкой торговли Пермии с Востоком с находок на Гляденовском кострище
(в 50 км к югу от Перми) монет Кадфиза I и сака Сасна (преемника
Гондофара) (26). В III в. (время прихода в Приуралье северных хунну) в
Пермию (27) начинают проникать изделия из Восточного Туркестана (28).
Старые венгерские хроники на латинском языке дают великолепный
материал, позволяющий проследить сложение в^зиатской Скифии" угро-
палеотюркского конгломера, той знаменитой Hunnorum examina, что
потрясла Европу. Сначала hunni жили при короле Мундзуке (=Маодунь
илй Модэ-шаньюй) (29). Среди алан (венг. jastay =язык?) и народа (kytani)
(30)	. Затем по истечению ряда поколений часть “гуннов", а именно род дуло
(31)	и примкнувшие к нему кочевники ушли в страны Baskardia, Dentia,
Magoria, где и жили вместе с аборигенами этих владений, которые получили
от пришельцев имя модер (32) (позднейшая форма - мадьяр). Такова версия
“Хроники деяний венгров". В остяцких преданиях упоминается о борьбе
народа шабер с народом ар (древние аборигены Западной Сибири - сихиртя
(sirtje), но ведь еще Константин Багрянородный отождествлял венгров и
европейских савиров (сабар), называя их инно-сабарами (33).
Итак, ясно, что с инкорпорированием в свою среду угров беглецы с
востока -северные хунну приобрели необычайную мощь. В течение времени
сложился сильный племенной союз во главе с головной ордой Дуло, левым
и правым крыльями этого союза были оногуры и булгары (34). За ними шли
бесчисленные огоры, медеры, угоры - казалось, что за гуннами стоят все
силы Азии. Символом гуннского союза стал турул - изображение ворона
(тюр^. карга) (35), сам термин турул восходит к алтайской лексике, в
западнобурятских диалектах, сохраняющих, с одной стороны, пласт арха¬
ичной монгольской лексики, а с другой стороны, языковые традиции
Саянского нагорья, известны два слова для обозначения ворона, - связанное
с общемонгольским наследием хуря хуре и более древнее турлак. Наиболее
31

известное изображение турула - великолепный “орел", выполненный
методом перегородчатой эмали из Озманштедта (Австрия). Это изображе¬
ние обычно приписывают остготам. Но подобная же находка была сделана
в начале 50-х годов в Северном Казахстане, сходство обоих изображений
настолько велико, что кажется, будто они вышли из-под руки одного
мастера. Итак, от Кенкола до Киргизии до Тугозвонова на Алтае, через
находку у озера Боровое корни хуннской культуры уходят в Забайкалье,
Халху и Ордос, а ветви достигают Паннонии и стран к югу до Окса.
Примерно до 500 г. в погребениях на территории современных Венгрии,
Нижней Австрии и Моравии повсеместно встречаются чаши из черепов,
зеркала с ушками и тому подобные вещи гуннского происхождения (36).
В течение V в. деформации черепов - повсеместное явление на территории
Средней Европы (затем она сохраняется только у лангобардов и гепидов).
У восточных германцев прививаются гуннские эстетические воззрения:
обычай носить головные обручи, массивные ушные серьги, свободного
покроя “кимоноподобные кафтаны", украшения, выполненные методом
перегородчатой инкрустации со вставными альмандинами и гранатами.
Сначала в Константинополе, а затем по всей Восточной империи распрос¬
траняется гуннская мода - узорчатые сапожки, короткие плащи, длинные
волосы (как тут не вспомнить “тюрок с неуложенными волосами" “Тан-
шу"). Но, с другой стороны, не нужно переоценивать роль гуннов именно
в генезисе этого явления, когда с переселением германцев в Британии,
Галлии и Испании кельтское и провинциально-римское искусство замеща¬
ются новым художественным комплексом - сарматским по преимуществу,
хотя довольно быстро он был перекрыт мощными импульсами, идущими из
Ирландии и Равенны. Но появление центральноазиатских и северопричер¬
номорских кочевников не прошло бесследно. ‘ ‘ Оно способствовало появле¬
нию в римских провинциях нового стиля - романского, повлияло на так
называемый готический и внесло свою лепту в историю западноевропейско¬
го искусства" (37). Искусство гуннов выходит прямо из “скифского
звериного стиля,почему на разных пространствах Евразии встречаются
поразительные случаи композиционных исполнений, строго каноничных по
своей сути, хотя и отделенных сотнями тысяч километров и целыми
историческими эпохами.
Скандинавия (X в.) Образ “хватающий зверьV “На брошках и других
украшениях, на деревянных панцирях и столбах повсюду встречается
загадочное существо с большими непропорциональными к туловищу мус¬
кулистыми лапами”.
Тибет (нач. XX в.) Изображение хищника на серебряной бляхе из
Дерге. "Трактовка тела полна необычайной силы. Задние ноги напряженно
подняты, и животное как бы готовится к прыжку, хвост поднят”.
32

Франкский писец, правивший старые предания, вывел Зигфрида-
Сигурда, которого традиция связывала с “полем Гнитахейд” - Паннонией
из салических франков, но вот антропологический тип его не описал, хотя
и оставил весьма запутанную генеалогию Аттилы. Скандинавские предания
несколько проясняют генеалогические переплетения - оказывается, Сигурд
Велсунг и Атли Будлунг - сводные братья (38). Нет ли в данном случае
просто расщепления одного образа, во всяком случае, деяния Аттилы
(у Йордана) и Зигфрида-Сигмунда начинаются с нахождения чудесного
меча. Борьба солнечного героя с хтоническим драконом - частый сюжет
очень многих мифологий. Но в данном случае интересно то, что существует
старинное центральноазиатское предание (сохранившееся в китайской
передаче) о некоем ване Ачжуэре, его чудесном мече и уничтожении
злобного дракона, возможно, оно восходит к эпохе Северного Хунну (место
действия Куча - одна из ставок северохуннских шаньюев) (39). Но
возможно и заимствование восточной ветвью хуннов мифа, возникшего в
Паннонии. Так, в V веке в китайских хрониках говорится о частых поездках
куццов из страны тех хуннов, которые покорили аланов (т.е. гуннов
европейских), во владения дома Бэй-Лян, династии хуннского происхож¬
дения, столица которой находилась на месте современного г. Ланьчжоу в
Ганьсу.
Другой след пребывания гуннов в Европе - тот пласт сказаний и
фольклора, который связан с оборотнями, превращающимися в волков. В
русском языке сохранилось диалектное слово бирюк (тюрк, boru-bura),
означающее: а) волк, б) мрачный, угрюмый человек (40). На мелкой
пластике эпохи “Великого переселения’’ из северных районов Германии
часто встречаются изображения воинов в рогатых шлемах, сражающихся с
волчьеголовыми воинами в длиннополых кафтанах с широким запахом -
первые, возможно, германцы, вторые-гунны. Но истинный центр преданий
о песьеголовцах - Карпатские горы и прилегающие к ним территории -
прежние кочевья гуннов и аваров. В центральноазиатском происхождении
цикла мифологических сюжетов о вервольфах сомневаться не приходится
- сын кагана Симеона - Баян умел превращаться в волка и обратно (41).
“Таншу” сообщает, что дух племени сеяньто имел вид человека с волчьей
головой (42). По Гимпу Исида хуннская аристократия носила титул
цзулюй, восходящий к *guru=совр. тюрк, kurt, т. е. “волк” (43). Китайские
хроники эпохи Тан прямо называют тюркютов (возводящих свой род к
хунну) “волками”. Можно напомнить, кстати, и о некоторых других следах
пребывания центральноазиатских народов в Европе - Мадарском всаднике
с пальцами, сложенными в буддийской мудра, гербе венгерского аристок¬
ратического клана Poth с кругами чинтамани, но это уже область чисто
умозрительных предположений, где истина маячит на горизонте, как мираж
33

в пустыне. Но многое становится ясным при рассмотрении основного
‘ ‘перевалочного пункта’ ’ гуннской диффузной цивилизации Средней Азии.
На Западе гуннское движение в своем максимуме достигло Рейна и даже
Перехлестнуло через него, на юге такой границей стал Ганг. Правда, точное
время инвазии хунну (гуннов) в Среднюю Азию неизвестно из-за отсутствия
точной кушанской абсолютной хронологии. Но, вероятно, прав Луконин,
считающий, что концом кушанской династии можно считать 379 или 380
годы, когда прекратилась эмиссия кушано-сасанидских монет (44) и
Тохаристан стал обычной сатрапией Ирана. Гебль, во всяком случае,
датирует монеты последнего кушанского царя Васудевы II325-356 гг. (45)
Правда, после этого какой-то правитель за Гиндукушем именует себя
‘ ‘турушский шаньюй ’ ’ (ti wis sint) (46), но уже его титул показывает, что это
какой-то самозванец из хуннской гвардии Васудевы И, ограничившийся
девальвированным степным титулом вместо прежних, взятых из арсенала
Парфии, Рима и Китая.
После 380 г. наступает время быстрой смены на исторической арене
Средней Азии и Индии хионитов, кидаритов, евзенов, еда, хуадунь и других
племен и народов. Только пристальное рассмотрение хода событий позво¬
ляет соотнести сообщения китайских, греческих и армянских авторов друг
с другом и реконструировать исторические события и этнические передви¬
жения.
Из ‘ ‘ Вайшу ’ ’ известно, что еда близки к юэчжи и что они под именем хуа
(вар. хао, хуало) жили на Алтае, а в V в. ушли к Оксу и Якскарту, в ‘ ‘ Ляншу ’ ’
кроме того сказано: “земля хуа рядомс Гуши” (Турфан) (47). На основании
этих сообщений мы попадаем в такой круговорот племен и народов, что
действительный ход событий совершенно исчезает в массе племен и их
миграциях. Маркварт, проанализировав сообщения “Суйшу” и “Бэйши”,
установил, что у “белых 1уннов” (хиониты и эфталиты) ’’ряд династий,
принадлежащих к их родам, вышли из племени ун, которое также носит
название хуна и кун. Эти династии белых гуннов были еще известны в VII
в. ’ ’ (48). Он считал, что хиониты в начале IV в. стали служить наемниками
в кушанских войсках. Они были главной опорой дряхлеющей державы
кушан. К этому времени относится сообщение ‘ ‘ Суйшу’ ’ о том, что правящая
в Согдане фамилия носит имя Вэнь и происходит из Чжаову. Китайское
слово Вэнь (=*uan) по Гиршману восходит к этнониму Хун. Этнонимы вэнь
и вэнына по отношению к Средней Азии свидетельствуют о натиске хунну
(un unna) (49). “В племенном наименовании кун Везендонк на основании
последних исследований видит имя тотема россомахи, с которой были
связаны роды, а затем и племена, белых гуннов” (50). Уже в Г в. н. э.
хиониты (переданные в “Цяньханьшу” транскрипцией худэ) (51) упоми¬
наются на северо-запад от У сунь. Хиониты под именем хуа или хуалу
34

(на монетах oiono) в середине IV в. проникли и на Кавказ, это говорит в
пользу того, что они активно контактировали с европейскими
гуннами. “Под 359 г. царь хионитов Грумбат, как союзник Шапура II,
войско которого было под стенами Амиды’ ’ (52). За эту помощь шаханшах
‘ ‘арийцев и неарийцев’ ’ уступил, а точнее, передал во владение земли, еще
находившиеся под номинальной властью кушан или связанных с ними
династов - Парапамиз и Гандхару (53). Еще раньше, под давлением
узурпаторов из хионитов, вроде безымянного ‘ ‘турушского шаньюя ’ ’ наслед¬
ственные владения предков оставил кушанский принц, основавший в
Южном Индокитае в районе озера Тоняе-сап царство Б"ном (= совр. кит.
фунань), получившее позднее имя Камбоджи. Цзиныну передает его имя
как Тяньчжу Чжаньтань (букв, “скифский князь из Индии”) (54).
Китайская хроника датирует это сообщение357 г., следовательно, незадолго
до этого хионитские наемники захватили власть в Гандхаре и Каписе (так
как Камбоджа - древнее санскритское наименование долины р. Кабул и
примыкающих территорий). В середине 80-х годов IV в. хиониты из
союзников Сасанидов превращаются во врагов. В районе современного
Бадахшана усилилось княжество эфталитов (едаилито), называемое тогда
просто “Долина Яфталь” (55). Начиная с V в. кочевое и полукочевое
население Средней Азии чаще называлось в китайских хрониках едаилито,
чем хуа. Согласно Херману, иероглифов (hua) произносился в III-VII вв.,
как yuat y*at (56), что по звуковым соответствиям “правила Хирта” дает
праформу *yuarywar, то есть обычный угорский этноним rap гур. Выше уже
говорилось, что благодаря инвазии северных хунну угорские_лдемена.
^заняли обширные пространства нынешних Казахстана йТТоволжья. Впро¬
чем, не были они чужды и среднеазиатской культуры, еще до II в. на них
интенсивно влияли сарматы (57), к тому же “варварское” происхождение
Аршакидов и Великих Кушан способствовало широкому проникновению в
степи парфянской и кушанской культур (58).
После того, как из-за страха перед свирепым Таньшихаем северные
хунну бежали в 155-156 гг. на запад, сяньбийцам пришлось вытеснять
(около 165 г.) из Западной Монголии динлинов, так что части их пришлось
также откочевать в том же направлении, что и хунну, вместе с кыргызами,
предками уйгуров (уге), динлины фиксированы западными авторами в
современном Казахстане (59). Не исключено, что какая-то часть называла
себя кун, тем более, что этот этноним встречается на Алтае и в более поздние
эпохи. Хионитов источники чаще всех остальных “гуннских” племен
называют ‘ ‘красными” - это вполне соответствует антропологии динлинов.
На миграцию с Алтае-Саянского плоскогорья в сторону Средней Азии
указывают и данные антропологии (60). Когда этот народ пришел в
Среднюю Азию, в нем было по крайней мере три компонента: уны - часть
35

северных хунну, правящая аристократия, куны - головная орда из алтайс¬
ких динлинов, гуры/гары - примкнувшие к ней угорские роды и племена.
Армянские, сирийские и греческие авторы называли их совокупно не только
хионитами, но и абделами, хотя китайцы термины еда и едаилито различа¬
ют. Но это какие-то мелкие лингвистические детали, неясные пока иссле¬
дователю, понятно лишь то, что подавляющая (или скорее доминирующая)
часть хионитов, утвердившаяся “в древнем царстве Кан” (61) (судя по
археологическим данным этот процесс растянулся для разных областей
Средней Азии с конца III - по сер. IV вв.) (62), отождествляла себя с
юэчжийской традицией, именуя себя “юэчжи из дома Чжаову” (63).
Примерно с 385 г. хиониты расширяют сферу своего влияния за Гиндукуш,
к тому времени они все более и более попадают под влияние юэчжийских
племен Бактрии, сохранивших со времен Чжань Цаня в ‘ ‘долине Яфталь’ ’
кочевой образ жизни, почему этноним абдел (еда) замещает этноним хионит
(хуа, хуалу, хао). Но ‘ ‘врасти" в среднеазиатскую почву хиониты так и не
успели; хотя основной этап извержения центральноазиатского вулкана
кочевой активности завершил очередной свой цикл, энергии в нем еще было
предостаточно.
В начале V в. на стыке степи, государств тохаров и полукитайской -
полуварварской области Лянчжоу происходили интенсивные передвиже¬
ния племен и сложная политическая борьба. Речь шла о доминировании
Центральной Азии. Главный соперник тобасцев, прочно укрепившихся в
Северном Китае, хуннский правитель Цзюко Мэнсюнь лихорадочно расши¬
рял свои владения. В 418 г. по наущению тобасцев хунну владения Юэбань
начали войну с каганом жужаней - Датанем, одновременно правитель
полукитайского государства Силян центром в Дуньхуане Ли Гао напал на
Мэн-сюня с запада, но был разгромлен, в 421 г. войска хуннского “вана
Хэси” взяли Дуньхуан, “Мэн-сюньустроил в городе резню’ ’ (64). Вероятно,
террор окитаенных хунну обрушился и на племя малых арси (сяо-юэчжи),
кочевавших в районе к югу от Дуньхуана (65). По “Бэйши” и “Вэйшу”
юэчжийский правитель (66) Цидоло (Кидара) не выдержал преследований
хунну и вместе со своим народом бежал в Среднюю Азию. Но, вероятно,
повлияли и набеги жужаней на районы Наньшаня (версия “Цзиныпу”).
Когда кидариты появились в долине Заревшана, на троне Ирана сидел
ленивый и распутный Варахран V (420-438 гг.), но воин он был неплохой,
и, когда авангард кидаритов попытался вторгнуться в ‘ ‘ Верхние сатрапии ’ ’,
то веселый шах разгромил кочевников под Мервом и выставил напоказ
народу корону их хана, посвятив ее затем храму огня в Гандзаке( 67). После
этого натиск кидаритов обратился на юг. “По смежности с жужаньцами на
севере он (Кидара - А. К.) часто терпел нападения от них, почему перенес
свой двор далее на запад в город Боло... (68) После сего храбрый
36

юэчжийский государь Цидоло перешел со своими войсками через большие
горы, напал на Северную Индию и покорил пять государств, лежащих от
Гантол к северу" (69). В Фулоуша (при династии Тан - Пулибушиби, т. е.
Пурушапура, будущий Пешавар) наместником и правителем был назначен
сын Кидары, сам он вернулся в Балаам (кит. Боло, Поль). Ориентировочно
время похода - конец 20-х годов V в.
При переходе Юэчжийской орды Цидоло из Тибета в Среднюю Азию
она неизбежно должна была пройти Юэбань, где к ней примкнули чуские
тюрки, отчего Кидара получил в Иране имя ‘‘каган Чора (или Чула)м.
Новые перемещения кочевников в степи были вызваны ожесточенной
кидаритско-иранской войной, главным полем которой был Закаспий.
В 438 г. пассивного Бахрама Гура сменил воинственный и смелый
Ездигерд II, первоначально разгромивший хионитов, ушедших в степи
Казахстана, вследствие чего оногуры перешли Волгу и оказались на Кубани
(70). Кушаншахом Тохаристана был назначен сын Ездигерда - Хормизд, а
затем будущий наследник престола отца Пероз. Через сто лет после Шапура
II Сасанидам опять удалось достичь “естественных границ" своей империи
от Аму-Дарьи и Памира. После смерти Ездигерда кушаншах , опираясь на
союз с эфталитским царем - схахо (71) Акшунваром (72), начал борьбу с
Хормиздом и в 460 г. был коронован в Ктесифоне. В награду за помощь он
уступил эфталитам почти все завоевания отца в древней Бактрии. Союзники
начали с двух сторон разрушать наследие Кидары. Пероз обрушился на
Кунху (выше было доказано, что это не имя собственное, а титул), сына
Кидары. Был дан новый толчок миграциям номадов, в 463 г. сарагуры и
родственные им барсилы появились на Северном Кавказе и вместе с
предками венгров отправили дружественное посольство в Константинополь
(73). Параллельно действиям Пероза, эфталиты подчиняют себе Согд, что
хорошо подтверждается как нумизматическим материалом (74), так и
историческими данными (в ‘ ‘ Вэйшу ’ * Согдиана как самостоятельное владе¬
ние последний раз упоминается в 479 г.) (75). За десять лет до этого
(468 г.) в Византию ‘ ‘пришло из Персии посольство с известием, что первы
одержали победу над уннами-кидаритами и осаждают их город Валаам"
(76). Столкновение Пероза и его бывшего патрона стало неизбежным. В 484
г. иранская армия была полностью разгромлена Акшунваром у стен Мерва,
Пероз и семь его сыновей были убиты. Маргиана и Херат были захвачены
“белыми гуннами", где они посадили вассальную династию из племени
кадисе (77). Посольство эфталитов высокомерно заявило о победе и
триумфе своего схахо при дворе вэйского Тоба Хуна II в далеком Пинчэне.
К этому времени восходит один из отрывков “Бахман япгга", датированный
VII в., в котором Ахурамазда, обращаясь в Спитаме Заратуштре, говорит,
что на землю Ирана устремились тысячи и десятки тысяч врагов с
37

развевающимися (или неуложенными) волосами и среди них хиониты,
эфталиты, кабулистанцы, согдийцы, белые хиониты и др. (78). Одним
словом, Иран потерпел невиданное поражение, и руки эфталитов были
развязаны.
Но основным нал равлением агрессии эфталитов оставались земли к югу
от Гиндукуша. В 70-е годы какие-то группы эфталитов развивают экспансию
против кидаритов Гандхары, к этой борьбе они привлекают степные племена
\ неясного происхождения хуна и гуров. Хуна в качестве самостоятельного
народа впервые упоминаются в 470 г. (в бхитарийской надписи Скандагун-
ны). Происходили они от европейских гуннов Аттилы. По “Вэйшу” некто
Ху/т/айсы (которого Хирт отождествлял с сыном Аттилы, имя которого
передавалось как Irnas Imach Hemac) (79) стал править страной Яньцай или
Суда. Еще до смерти отца “Ирник был господином восточной части
империи” (80). Эфталиты переправили орды гуннов на левый берег Аму-
Дарьи, где их правитель Хирания (465-490 гг.) от имени схахо и варза (81)
\/Яфгаль завоевал Пенджаб. Надо полагать, эфталиты не слишком вмеши¬
вались в его дела, так как только в конце 90-х годов V в. они покорили горные
княжества Тохаристана (будущий Хуттулян), где правили уцелевшие
хионитские князьки (82), и согдийскую Усрушану. Только в 509 г. схахо
подчинился Самарканд.
Сын Хирании - Торомана покорил Кашмир и начал сокрушительные
набеги на города долины Ганга. Синд и будущий Раджастан так же вошли
в состав владений ‘ ‘черных гуннов1 ’, столица вновь учрежденного кочевни¬
ками государства в Индии была в Шакале (совр. Сиалкот). На территории
Синда и в пустыне Тар расселялись гурджары и пратихары, ими правил
воссал Тороманы Шахи Явувлах (83). В “Раджарангини” эти правители
названы thakkana (=тюрк, тегин), ‘4 Бэйши ’ ’ называет их4 ‘династией чилэ’ ’,
что указывает и на контроль эфталитов и на происхождение из дома Аттилы.
Наследовавший Торомане Васакула (84) правил недолго, а при новом
тегине Миракуле hara-hunah достигли наивысшего могущества. Даже для
своей мрачной эпохи это был свирепый негодяй, сеявший повсюду, где
проходили его полчища, ужас и насилие - любимым его развлечением было
сбрасывание в пропасть слонов. Историк ХНв. Калахана писал о нем: “Этот
царственный Ветала (85) жил даже в своем увеселительном дворце среди
тысяч трупов убитых им человеческих существ... Этот ужасный враг людей
не знал ни милосердия к детям или женщинам, ни уважения к старикам”
(86). Сун Юн - китайский посол к еда писал, что в Индии вассалом
эфталитов была орда хунов, “которая то и дело передвигается то туда, то
сюда”, затем он меланхолически замечает: “их правила вежливости очень
несовершенны’ ’. О Торомане или о хунских тегинах вообще он отзывается
отрицательно: “Нрав этого царя (или династии) был жестокийи мститель-
38

ный, и он совершал жестокостим (87). Нашествие привело к полному упадку
Гандхары и разрушению на долгие годы экономики и культуры остальных
областей Индии до р. Нарбоды и слияния Ганга и Ямуны. Сюань Цзан
упоминает о целых государствах, покинутых жителями со времен хунского
нашествия.
Звезда Михиракулы закатилась после того, как он издал указ об
уничтожении буддийских монахов по всей Индии. Поступок этот очень
трудно мотивировать, но так как по тибетским данным бон-по попал в
Индию из Хунадеши (88), то поступок Михиракулы вполне объясним - бон
(восточный митраизм) был прямо противоположен и враждебен этике
буддизма. Ясно, что царь, носящий имя “раб МитрьГ’ (Михира+кула) (89)
стремился к полному разгрому сангхи. Но действовал он неосмотрительно,
и хуны были разбиты махараджой Магадхи -Нарасимхагуптой, а в 533 г.
раджа Мальвы Яшодхарман Вакрамадития разгромил под Индрапрастхой
(совр. Дели) хунов и эфталитов и взял в плен самого Михиракулу. После
этого наследие Хирании и Тороманы было разделено между Михиракулой,
удалившимся в Кашмир, и егобратом Праварасеной, завладевшим Пенджа¬
бом и Шакалой. Вплоть до арабского завоевания в Каписе и Кабуле сидели
кунханы кидаритского происхождения, а владетели Кашмира носили титул
сахия (от схахо) и родовое имя Торомана (90).
Эфталиты, предоставив хунам полную свободу действий на юге,
усйешно расширяли свои владения на запад, восток и северо-восток. Иран
уступил им часть Гургана. В 494-496 гг. были разгромлены гаопой,и их князь
Мивоту признал себя вассалом ‘ ‘четвертой кушанской империи’ ’. Подчине¬
ние Арка Агни (совр. Карашар) довершило создание их державы. Вплоть
до тюркютов на берегах Окса и Яксарта сверкали зловеще алыми альман¬
динами геммы последних гуннов (91). Хотя сами они имели мало общего
с хунну Модэ-шаньюя. Наследие грозных противников империи Хань
рассеялось по огромным пространствам Евразии, но даже чисто этнические
осколки хунну продолжали свое историческое бытие в рамках новых
этнических групп - венгров, волжских болгар, кыпчаков, тюркютов,
раджпутов. Еще более многообразно влияние хунну в области материаль¬
ной культуры. Только хунну могли создать и распространить те смешанные
синкретические формы искусства, в котором греческие элемента из Гандха¬
ры смешались с древнеперсидскими и китайскими и которое господствовало
у “варварских’’народов эпохи “Великого переселения” от Желтой реки до
Дуная. 1 2 31.	История поздней династии Хань. Материалы по истории сюнну. Вып. И. С. 84.
2.	История ранней династии Хань. Материалы по истории сюнну. Вып. II. С. 84.
3.	Ibid. С. 84.	iq

4.	Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-Turken (Pu-
kue). Wiesbaden, 1958. V. II. S. 646.
5.	Ibid.
6.	Ibid.
7.	По Tаскипу В. С. род Хуань - “род быка” и чтение иероглифов будет (X) ио
-gav “Бык” (Материалы по истории сюнну). По китайским источникам. В. I. М., 1968.
С. 129. Сухэ Батор, ссылаясь на Яхонтова С. Е., возводит род Хуянь к монгольскому
эпониму хиян/киян. Сухбаатор Г. К вопросу об этногенезе монголов. Роль кочевых
народов в цивилизации Центральной Азии. Улан-Батор, 1974. С. 275. Древнетюркский
словарь. Л., 1969. С. 464, 657.
8.	Кох Э. О двух камнях с китайскими надписями. ЗВОРАО. Т. V. С.-Пб,
1851. С. 147.
9.	Бичурин И Я (Иэкинф) Собрание сведений. Т. Т. Л., 1950. С. 188
10.	Грумм-Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край, Л., 1926.
С. 136-138.
11.	Гаврилова А. А. Могильник Кудэргэ, как источник по истории алтайских
племен. М.-Л., 1965. С. 105.
12.	Уманский А. П. Погребение эпохи “Великого переселения народов” на
Чарыше. Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. С. 160-162.
13.	Веселовский Н. И. История Востока. Курс II. С.-Пб., 1886. С. 92.
14.	Бичурин Н. Я. (Иакинф) Собрание сведений. Т. I., Л. 1950. С. 154.
15.	Pritsak О. Die sogenannte Bulgarisch Furstenlistedie Sprache der Protobulgaren.
UJ, 1954. S. 194.
16.	The Hungarian illuminated Chronicle. Chronica de Gestis Hungarorum. 1959. P.
91.
17.	Смирнов А. П. О возникновении государства волжских болгар. ВДИ, 1938. N°
2. С. 97.
18.	Haussig Н. W. Die Quellen uber die Zentralasiatische Herkunft der Europischen
Awaren. Central Asiatic Journal. V. II, N? 1, 1957. P. 23.
19.	Latyschev B. Scythicaet Caucasica. N? 2. C. 241, N° 3. C. 281.
20.	Шафарик А. Славянские древности. M., 1837. С. 247.
21.	Ibid. С. 247.
22.	Зеймалъ В. Е. “Сино-кхароштийские” монеты (к датировке хотанского
двуязычного чекана). СиНВ. В. X, М., 1971. С. 116-117.
23.	Гумилев Л. Я. Хазария и Терек (Ландшафт и Этнос). ВЛУ. В. 4, N° 24. С. 78.
24.	Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975. С. 351.
25.	На золотой бляхе из Сибирской коллекции Петра I изображен торжественный
выезд водруженных всадников. Первый из них в греческом шлеме и пластинчатых
доспехах вооружен длинным мечом. Антропологически всадники - ярко выраженные
европеоиды. Это сарматы. Шмидт С. Е. Происхождение пермского звериного стиля.
СМАЭ. Т. VI, Л., 1927.
26.	Гондофар не кто иной, как один из волхвов Востока, шедших за Вифлеемской
звездой, в греко-арамейской передаче его имя звучало как Каспар (Гаспар). Сурен
Гондофар отложился от Ктесифона, когда Артабан III сменил на престоле Вонона I
(около 12 г.) Незадолго до смерти в 49 г. апостол Фома обратил Гондофара в
христианство. Фрай Р. Наследие Ирана. М., 1972. Таксила, М., 1958. С. 48.
27.	Викинг Отер, состоявший на службе у англосаксонского короля Альфреда
Великого, совершил плавание в Пермию (около 875 г.) “Биармия оказалась страной
40

искусно возделанных пашен”. ХеннигР. Неведомые земли. Т. II. М., 1961. С. 212. На
Среднем Урале издревле, в окружении охотников и рыболовов, существовал оазис с
земледельческим и торговым населением. "Пермяки или биармийцы , как убедительно
показал Томашек, за тысячу с лишним лет до описываемых событий жили южнее, на
средней Волге. Они, по-видимому, тождественны упоминаемому Геродотом финскому
племени будинов, на территории которого якобы поселилось изрядное число иммигри¬
ровавших понтийских греков, именовавшихся геленами”, ibid. С. 263. Большую часть
населения Пермии составляли угры = арабск. йура = rp.'Ivphoc. Именно Пермия стала
базой, где гунны сначала поднялись, а затем приобрели невиданную мощь.
28.	Шмидт А. В. Туйский всадник. ЗКВАМ. Mongoiica, 1925. С. 438.
29.	HurthF. Attilacsalafaja. RO. V. 1.1966(1900). Р. 85. В хронике деяний венгров
между “Круглым морем” (Арал?) и рекой Тогота, названной у Иоанна Туроции
Ото]югорра. Этноним этот суть передачи иалеотюркской фонетики названия реки
Хуанхэ (‘ ‘ Мутно-желтая ’ ’) Yacir-qgur.
30.	Если “земля Кидат’ ’ тунгусских преданий - Восточная Гоби, то древняя хроника
права, хунну действительно жили между аланами и киданями. Кюнер Н. В. Восточные
урянхайцы по китайским источникам: Ученые записки ТНИИЯЛИ. В.VI. Кызыл,
1958. С. 207-215.
31.	От древнспоркского jul dzul “золотой” Si manovj, L'Etimologie du nom "
bulgare". RO, 1966 (1903). P. 99, 103. Этноним этот очень древний, о чем свидетель¬
ствуют алтайские соответствия: монг. dabai “великий”, тушусск. dil “солнце”. Цзун
Хуа в сочинении “Шицзицзыцзя” (III в.) сообщает, что свои “могильные холмы” и
вообще все значительное и выдающееся хунну называют to-lo., de Groot JJM. Die
Hunnen der vorchristlichen Zeit Chianasische Urkunft zur Geschichte Asiens. Berlin und
!#ipsig., 1921. S. 60, Markwart J. Kultur und sprachgeschichtliche Analekten. UJ,
1929. S. 85.
32.	Модер восходит к древнетюркскому слову со значением “молодой мужчина”,
“молодец”. Roheim G. Hungarian and vpgul Mitholpgy. Seattle, 1966. P. 84. И ныне
среди койбалов существует род мадыр угро-самодийского происхождения (по Кастре-
ну) ; Радлов мадийского происхождения. Обзор племен Южной Сибири и Джунгарии.
Томск, 1887. С. 5. Род мады фиксировался и у тувинцев. Катаное Н. Ф. Письма из
Сибири и Восточного Туркестана. С-Пб., 1893. С. 2.
33.	Patkanoff S. Ober das Volk Sabiren. RO, I, 1966(1900), 268-270. В общем,
известно о сабарах (сабирах, савирах) очень немного: 1) они тюрки и 2) до 460 г.
обитали в Западной Сибири (по Немету - на Иртыше, см.: Moravcsik. Zur Geschichte
den Onoguren. UJ 1927. S. 60), затем вследствие агрессии Юэбаиь на север им пришлось
уйти в прикаспийские степи Северного Кавказа; от этнонима сабаров происходит слово
“Сибирь”. Известно два толковшия этнонима, по одному из них слою сабар связано
с древнеиранским сэнмурвом, в частности бурятские сказания упоминают чудовищного
пса сибэр, который враждует с богатырями (Вяткина К. Я. К происхождению слова
“Сибирь”. СЭ, 1935, JS|o 1); второе толкование связывает имя древнего народа с
тюркским sivar “степь”, “болото” (Рахматов Т. Этимология топонима Самарканда
//СТ, 1973, № 4. С, 45-46).
34.	Возможное значение этнонима Булгаков (буре + гар) - “волки и вороны”.
Халиков А. X. Маклашевская всаднгща/ / СА, 1971, Js& 1. С. 116. По другим данным
“семантика основного корня (бур) остается неясной, но предполагается его иранское
или сармаго аланское происхождение. Кузеев В. Г. Происхождение башкирского
народа. Этический состав. История Расселения. М., 1974. С. 142.
41

35.	И поныне среди алтайцев и хакасов сохранились роды карга, которых Радлов
связывал с упю-самодийским населением Южной Сибири. Радлов В. В* Этнографи¬
ческий обзор тюркских племен Южной Сибири и Джунгарии. Томск, 1987. С 2-9.
36.	Behm-Blancke. Geseliscliaft und Kunst der Germanen. Dresden, 1973. 318.
37.	Ростовцев M. И. Эллинство и иранство на юге России. Пг., 1918. С. 135.
38.	Стеблин-Каменский М. И. Культура Исландии. Л., 1967. С. 79-82.
39.	Неклюдов С. /О. Исторические взаимосвязи тюрко-монгольских фольклорных
традиций и проблема восточных влияний в европейском эпосе. Типология и взаимос¬
вязи средневековых литератур Востока и Запада. М.г 1974.
40.	Быковский С. Н. Невгы Геродота и норманны. ИАН.,сер. VI,	8-9,1930. С.
843. Рыдзевская Е. А. О названии острова Березань. 1947, Л? IX.
41.	Kollautz A. und Migakawa //., Geschichte und Kunst einen volker Wanderung
zciHirbeu Nnmadenvolkes. Di Jou-juan der Mongolei und die Awaren in Mitteleuropa.,
Klagenfunt, 1970. В. II. S. 350.
42.	Позднеев Д. Исторический очерк ушу ров (по китайским источникам). С-Пб.,
1899. С. 59.
43.	Hattssig Н. W. Die Quellen uber die Zentralasiatische Herkunft der Europischen
Awaren. CAJ. 1957. № I. S. 37-38.
44.	Луконин В. Г. Завоевания Сасанидов на востоке и проблема кушанской
абсолютной хронологии. Центральная Азия в кушанскую эпоху. Т. I. М., 1974. С. 306.
45.	Маршак Б. И. К вопросу о восточных противниках Ирана в V в. С и НВ. В.
X, 1971. С. 58.
46.	Марков А. Неизданные арсакидокие монеты. ЗВОРАО, 1892. Т. VI. В. IV. С. 293.
47.	Enoki К. The Origin of the white Huns or Hephtalites. EW, 1955, № 3. P. 231.
48.	Пшулевская H. В. Сирийские источники по истории народов СССР. М.-Л.,
1941. С. 47.
49.	Enoki К. The Origin of the white Huns or Ilephalten. EW. 1955, № 3. P. 233.
50.	Пшулевская Я. В. Сирийские источники по истории народов СССР. М.-Л.,
1941. С. 47.
51.	Бернштам, впрочем, считал их “остяками” (возводя к “придыхательной
форме” хутяк). Бернштам А.Н. Очерк истории гуннов. Л., 1951. С. 106-107.
52.	Фрай Р. Наследие Ирана. М., 1972. С. 310.
53.	Гиршман Р. Раскопки французской археологической делегации в Беграме
(Афганистан). КСИИМК, т. XIII, 1946. С. 15.
54.	МигоА. Кхмеры (история Камбоджи с древнейших времен). М., 1973. С. 79.
Древнее санскритское название земель к западу от Гандхары и к кяу от Бахтрим было
перенесено на индокитайскую колонию. Китайская хроника датирует это событие 357
г., следовательно, несколько ранее этой даты в Парапамизе окончательно погибло
княжество с кушанской династией.
55.	Пшулевская Н. В. Месопотамия на рубеже V-VI вв. н. э. Сирийская хроника
Иешу Стил ига как исторический источник. М.-Л., 1940. С. 86.
56.	Franke О., Geschichte des Chinesischen Reiches. P. III. Berlin, 1967. S. 312.
57.	Вайнберг Б. И. Некоторые вопросы истории Тохаристана в IV V вв.
Буддийский культурный центр Кара-Тепе в Старом Термезе. М., 1972. С. 137.
58.	Зелинский А. //. Древние пути Памира. СиНВ. В. Ш. М., 1964. С. 106-107.
59.	Doerfer G. Zur Sprache der Hunnen. CAJ. Y. XYII, 1973. S. 39
42

60 . Гохман И. И. Роль андроновского компонента в формировании южносибир¬
ской расы //СЭ, 1973,	2. С. 105. Т. I. М., 1967. С. 212-214.
61.	Грязнов М. П. Древнейшие памятники героического эпоса народов Южной
Сибири / /АС, в. 3. Л., 1961. С. 30.
62.	Teggart F. J. Rome and China. A studi of Correlations in Hisnorikal Ewents.
- Berkeley, 1939. P. 198.
J 63. Усуны третьего периода своей истории (I1-III вв. и. э.) отличаются большим (
скуловым диаметром, уплощенным лицом и выступающим носом. Такой оригинальный 1
набор признаков можно объяснить миграцией населения Южной Сибири в Среднюю j
Азию во втором периоде (И в. до н. э. - II в. н. э.) Гохман И. И. Роль андроновского |
компонента в формировании южносибирской расы. СЭ, 1973, № 2. С. 105.	1
64.	Где они стали4 4 королями и князьями". Altheim F., Stiel R. Die Hunnen zwischen
Alter!urn 1ind Mittelalter. 1961. R. 7. H. 3. S. 186.
65.	В находках второго слоя Таксилы, датируемого первой половиной I в. н. э.,
часто встречаются латы катафрактария и саматский тип мечей с прямым перекрестьем I
и серповидным навершием. И только к концу II в. начинают попадаться предметы
^центральноазиатского" типа, но это также означает, что в Средней Азии кушанские
ниэоны "хионитизируются" более основательно. Спмвиский Б. Я. Средняя Азия,
Индия, Рим (к вопросу о международных связях в кушанский период)// Индия в
древности. М., 1964. С. 196.
66.	Накушанских монетах в форме ZAOOY или ZAEOY = тибетск. ижаву/ижову
"князь". Бартольд В. В. Сочинения. 1964. Т. X. С. 296.
67.	Franke О. Gcschichte des Chinesischen Reihes. Berlin, II, 1974. S. 188.
68.	Haloun G. Zum Ue-tsi Frago. ZDMG, 1987. S. 275. Но мигрировало не все
население, по данным стелы из Дрангуэ (Ладак) тохароязычное население кочевало
на северо-запад и северо-восток от Тибетского нагорья еще в IX в. Рерих Н. Тохарская
проблема //Народы Африки, 1963. Jvfr 6. С. 122.
69.	Приск Панийский называет его кунханом Kou uaos. Можно предположить
несколько версий истолкования смысла этого титула. По Сиратори усуньский титул
гуньмо (*kun-bok) восходил к тохарскому kirn "великий", "могущественный", "про¬
чный" (Бартольд В. В. Новый труд о половцах. Сочинения. Т. V, 1964,С. 399). Но
неясно, были усу ни ирано- или тохароязычными. Связь с протоболгарским kuna "богом
поставленный" тоже весьма вероятна, тогда сам титул хуннского происхождения, но
это тоже только гипотеза. Beschewliew W. Die protobolgarischen Inschriften. Altertum,
1966. В. 6 h. 3. S. 174.
70.	Гафуров В. Г. История таджикского народа. Т. I. М. 1949. С. 108.
71.	Было два города Боло balajan тюрк, balik "город", но само слово иранское по
происхождению и восходит к древнему понятию "огороженное место" var val. Сначала
кидари укрепил свою ставку на месте современного городища Ер-Курган, до 421/22
гг. городом и областью правила аршакидская династия, враждебная Ирану. Кидара
передал Боло эфгилитскому князю из Восточного Тохарситана: "...по изображениям
владетеля на нах шебек их монетах позднего типа восстанавливается облик эфталита".
Кабанов С. К. 11оздние кушани в нахшбе. ВДИ, 1973. N° 3. С. 169-171. Во время похода
в Индию мидариты основали в горном узле Гиндукуша ещё один Боло (= совр. Болор,
мнение К. Пттмара). И, наконец, вернувшись из Индии, Цидоль переместился в
I урган ( Дахистан) ближе к иранским областям, где в районе Красноводскабыл основан
ещё один 1юло.
72.	Аристов //. А. Этические отношения на Памире и в прилегающих странах,
43

по древним, преимущественно китайским историческим известиям. РАЖ, 1904. № 1-2.
С. 52. Если Гантоло соответствует древнему владению Гюаньду (собств. Vidva, см.
Литвииский Б. А. Археологические открытия на Восточном Памире и проблема связей
между Средней Азией, Китаем и Индией в древности. М. 1960. С. 10), то власть Кидары
простиралась вплоть до Сарыкола и Иссык-Куля.
73.	Schlutze W. Zur Tocharischen. UJ, 1923. S. 89.
74.	Титул посходит к кушанской форме ANABOY хуннского шаныой (I-I1 в. н. э.),
позднейшая тохарская? передача этого центральноазиатского звания - сахия, сохрани¬
лась в Северной Индии до мусульман. Сиратори (A Study on the Titles) выводил
хуннск. шань- (дань ) из маньчж. suniyampi монг. suniyaxu тюрк, sun словом явно
общеалтайским, со значением "великий". Смысл второго слова титул "тура" более
неясен, существует ряд гипотез о его значении, но их аргументация неопределённа и
слаба.
75.	Это имя (Акшун Варз или Акун Вар) было обнаружено А. Стэном у племени
"кочующих рыболовов" абделов долины Тарима - самом восточном народе, сохранив¬
шем иранский язык в море тюрок. Sein М. A. Ruins of Desent Cathay. Personal narrative
of Explorations in Central Asia and Weatermost China. London, 1912. V. I. P. 342-343.
Внешность абдельского Тохта Акуна удивительно напоминает тот средиземноморский,
метисированный с альпийским тип, который господствовал в долине Турфан в первые
века н. э. Ольденбург С. Ф. Русская туркестанская экспедиция 1909-1910 годов.
Краткий предварительный отчёт. С.-Пб. 1914. С. 69.
76.	Moravcsik J. Zur Geschichte der Onoguren. UJ, 1927. S. 59.
77.	Кабанов С. К. Нахшебские монеты. V-VI вв. ВДИ, 1961. № 1. С. 143.
78.	Enoki К. The Origin of the white Huns on Hephtalite$. EW, 1955. Jvfc 3. P. 234.
79.	Аристов H. Э. Этнические отношения на Памире и в прилегающих странах,
по древним, преимущественно китайским историческим известиям. РАЖ,
1904. № 1-2. С. 49.
80.	В своей державе схахо был только первым среди других вождей и князей
кочевого и некочевого происхождения. И даже удел схахо в самом Тохаристане был
меньше владений рода Бармак, возглавлявшего буддийскую сангху. Бобрицкий А. А.
Горцы верховьев Нянджа. М. 1908. С. 129.
81.	Brentjes В. Die iranische Welt vor Muhammad. Leipsig, 1967. S. 174. Причина,
почему эти события нашли отражение в сугубо религиозном тексте, понятна, - эфгалиты
сочувственно относились к маздакитской ереси в Иране. Лобачёва Н. П. Борьба
народов Средней Азии с Сасанидами (Ш-VI вв. н. э.) М. 1955. С. 12.
82.	Иностранцев К. Рецензия на: Hirth Fr. IJeber Wolga-Hunuen und Hiung-nu vor.
3BOPA, 1900. T. IV. C, 70-71.
83.	Каспий именовался Тэнгиз (кит. Дэи), Enoki К. Sogdiana and the Hsiung-nu.
CAJ, 1956. V. I. № 1. P. 50.
84.	Fe/ier G. Attilas Sohn Imik: Zum Frage ungarischen und bulgarischen Hunnenu-
berlieferung. UJ, 1935. S. 409. Как было доказано Марквартом, в. V, Судэ, несёт тот
же смысл, что Ваньнаша китайцев и Хунастан персов. Markwart J. Die nichiranischen
Ausdrucke in der bulgarischen Furstenliste. ТВ, T. IX. S. 661.
85.	Тобари упоминает, что существовал "царь хайтал по имени Варз". Это
тохарский титул wla, в одной из модификаций. Был он известен и древним венграм
(vele). В древности иероглиф для этого титула произносился как uat wat, сейчас hua.
То есть, устанавливается мнимое тождество эфталитов и хионитов. Franke О.
Geschichte des Chinesischen Reiches. Berlin. 1964. V. III. S. 184.
44

86.	Altheim F. Stiel R. Die Hunnen zwischen Altertuin und Mittelalter. Das Altertum,
1961. V. 7. h. 3. S. 184.
87.	Gerhardt H. Hindusische und islamische Kunst Indiens. Leipsig, 1967. S. 13.
88.	Часть исследователей отождествляет Тороману и Васанулу.
89.	Демон - пожиратель трупов, обитающий на кладбищах.
90.	The Saga of the kinga of Kasmir. Allahabad, 1935. P. 35
91.	Медведев E. M. Города Северной Индии в VI-VI1 вв. (по данным Сюань
Цзана). СиНВ. В. XII. М. 1972. С. 173-174.
А. С. Суразаков
К СЕМАНТИКЕ ИЗОБРАЖЕНИЙ
НА КУДЫРГИНСКОМ ВАЛУНЕ
Едва ли найдется в Южной Сибири еще один такой памятник из серии
себе подобных, как обнаруженный в 1925 г. на территории могильника
Кудыргэ валун - ’ 'изваяние’ ’, который бы так долго и постоянно приковывал-
внимание исследователей. Это и понятно. Во-первых, он является одним из
наиболее ранних древнетюркских памятников такого типа, во-вторых,
весьма необычен по технике исполнения и, в-третьих, несет на себе
изображение интереснейшей повествовательной сцены, смысл которой до
сих пор еще не получил однозначной интерпретации.
После опубликования и краткого описания С. И. Руденко и А. Н.
Глуховым материалов раскопок могильника Кудыргэ (1) рисунки на
валуне получили ряд толкований. В целом их можно подразделить на две
группы. Одни исследователи исходили в своих рассуждениях из области
социальных отношений (А. Н. Бернштам, А. А. Гаврилова, С. В. Киселев,
Л. П. Потапов), другие - из сферы мировоззренческих представлений
(Г. В. Длужневская, А. Коллаутц, Л. Р. Кызласов, Н. Мавродинов,
В.	Ф. Янборисов).
Выдвинувшие первую группу версий авторы вполне справедливо
увидели в сцене отражение отношений господства и подчинения, закрепив¬
шиеся в оставившем их обществе уже в определенную систему (2). Весьма
оригинальные концепции расшифровки выдвинула и вторая группа иссле¬
дователей. Вся сцена интерпретировалась либо как связанная с обрядом
погребения ребенка и с присутствием на изобразительной схеме образов
Древнетюркских божеств Йер-су - духа земли и вод (верхняя мужская
личина - см. рис. 1,1) и Умай - покровительницы детей и плодородия
(женщина в трехрогой тиаре - см. рис. 1,5) (3), либо как обряд испраши-
45

вания благополучия рода и семьи в присутствии тех же божеств (4). По
третьей компромиссной точке зрения здесь зафиксирована погребальная
сцена, но уже в честь взрослого мужчины (верхняя личина - его портрет -
см. рис. 1,1), где изображены люди - участники погребального обряда и
одновременно воплощенные в них же божества и духи (5).
Относясь с большим вниманием к мнению уважаемых коллег, попыта¬
емся, тем не менее, еще раз уже более подробно остановиться на анализе
кудыргинских изображений, с учетом тех поправок в их расположении, что
были сделаны в свое время А. А. Гавриловой (6). Для этого вновь обратимся
к условиям находки валуна, а также описанию воспроизведенной на нем
сцены.
Итак, могильник Кудыргэ находится в южной части одноименного
урочища, расположенного в свою очередь на правом берегу р. Чулышман
в 15 км южнее от впадения его в Телецкое озеро. Всего здесь обнаружено
более 100 древних погребальных памятников, сконцентрированных отдель¬
ными группами в основном на всхолмлениях правой надпойменной терра¬
сы, которые вытянуты отстоящими друг от друга “островками*’ в общем
направлении с севера на югболеечемна 1 км (7). Посутидела, уже по одной
локализации захоронений в данном месте можно выделить несколько
могильных групп, причем большинство их состоит из разновременных
памятников. Всего на. могильном поле исследователями зафиксировано
четыре их разновидности: древнетюркские подчетырехугольные ограды,
захоронения кудыргинского типа, каменные овалы без могил и самые
поздние погребения часовенногорского типа, относящиеся уже к монголь¬
скому времени.
Захоронение № 16, рядом с которым лежал валун, расположено на
самом северном всхолмлении, группа памятников которого состоит из всех
четырех разновидностей. Судя по имеющимся данным (8), последователь¬
ность его сооружения представляется следующим образом. Вначале было
совершено погребение грудного ребенка, для чего в этом месте вырыта
могильная яма 0,72 х 0,48 м, глубиной около 0,82 м, ориентированная
длинной осью с запада на восток. Какова была первоначальная конструкция
надмогильного сооружения, неясно. Это обстоятельство, а также отсутствие
сопроводительного инвентаря лишают нас возможности определить не
только узкую дату захоронения, но и его культурную принадлежность.
У середины западной стенки ямы было поставлено миниатюрное
каменное4 ‘изваяние’ *, ориентированное лицевой стороной на запад. Здесь
в верхней его части изображено лицо взрослого мужчины. Затем валуп
завалился внутрь захоронения и лежал лицевой стороной вверх, а головной
частью внутрь ямы и находился ею на глубине 0,59 м, т. е. всего в 0,24 м
выше черепа усопшего. “Изваяние” это явно переиспользовано, т. е.
46

первоначально предназначалось для другого памятника и только впослед¬
ствии установлено у захоронения № 16. К такой мысли склоняет то
обстоятельство, что в подавляющей своей массе горноалтайские изваяния
(более 250) устанавливались у древнетюркских каменных подчетыреху¬
гольных оградок или же группами в местах предполагаемых святилищ (9).
Большинством исследователей эти памятники связываются с тюрками -
тупо, основным обрядом захоронений которых, особенно в ранний период,
куда собственно относится и кудыргинский валун, было сожжение (10). В
погребении же № 16 мы имеем делос прямо противоположной погребальной
традицией. Отсюда можно сделать вывод, что интересующий нас валун
первоначально был установлен у одной из сооруженных в данной местности
древнетюркских оградок, о чем ранее уже высказывались предположе¬
ния (И).
Кроме того, все известные алтайские изваяния, в том числе и кудыргин-
ское, изображают взрослых мужчин, т. е. для детских памятников они не
характерны. В силу указанных выше причин, мы, к сожалению, не можем
ч определить, в какое время и представителями какой культурной группы
населения было совершено это переиспользование. Трудно что-либо сказать
k?q смысловом значении этого действия, хотя и можно б данном случае
порассуждать о моменте приобщения к культу предков. Впрочем, если
исходить из мировоззренческихустановок по этому поводу древнетюркской
среды, когда души убитых врагов дарились друзьям и сородичам и
ставились в виде балбалов у их погребений (12), можно предположить, что
у захоронения ребенка было поставлено4 4 изваяние’ ’, взятое от погребально¬
го памятника,вытесненного из этих мест населения представителями иного
этносоциального организма. Однако все это догадки.
Через какое-то время после совершения захоронения № 16 с установ¬
ленным рядом с ним переиспользованным валуном на этом месте, как это
подмечено уже А. А. Гавриловой (13), была сооружена овальная каменная
выкладка, перекрывавшая своей западной стенкой могильную яму.
В общем, при интерпретации сцен, изображенных на интересующем нас
4 ‘изваянии’ ’, мы не можем опираться на те данные обряда, что зафиксиро¬
ваны конкретно в захоронении № 16, поэтому будем рассматривать его
отдельно, т. е. вне связи с детским погребением. Последнее, конечно, отнюдь
не означает, что мы полностью изымаем его из погребального контекста,
поскольку, как уже говорилось, памятники этой серии непосредственно
связаны с погребально-номинальной обрядностью.
Итак, кудыргинский валун-’’изваяние” был изготовлен в процессе
отправления погребально-поминального цикла и посвящен взрослому муж¬
чине, о чем говорит изображенная в его верхней части личина (рис. 1,1).
47

2
Рис. 1, Изображения на кудыргинском валуне.
48

Приостренный верх валуна имитировал собой головной убор, нижняя часть
которого отграничена специальной линией. Сама личина имеет сросшиеся
на переносице брови, раскосые глаза, нос, загнутые кончиками вверх усы,
клиновидную бородку. Это главное изображение валуна, т. е. символичес¬
кий образ того, ради кого он и был изготовлен.
Ниже на двух других гранях ‘ ‘изваяния’ ’ изображена сцена, сопутству¬
ющая главному его назначению. Центральными персонажами здесь являют¬
ся фигуры женщины и ребенка, так как все действие направлено по
отношению к ним (рис. 1,5-6). Женщина показана сидящей на переднем
плане с подогнутыми по восточному ногами. На голове у нее трехрогий
головной убор, в ушах две серьги. Одета она в длиннополую одежду, поверх
которой наброшен узорчатый халат. Руки сомкнуты на груди. Правее и
несколько сзади женщины в той же позе сидит ребенок, одетый также в
длиннополую одежду с прямым наглухо застегивающимся воротником,
поверх которой аналогичным образом наброшен узорчатый халат. На
голове его, похоже, имеется уплощенная шапочка, в ушах - две серьги.
Правее и опять же несколько сзади ребенка изображены колчан и лук в
футляре.
Слева от этой пары воспроизведена сцена коленопреклонения. В центре
ее на коленях и слегка подавшись корпусом вперед, т. е. в сторону женщины,
стоит человек в трехрогом головном уборе, держащий за длинный чумбур
коня (рис. 1,3). Слева от центральной фигуры в той же позе изображен еще
один человек в длиннополой, порехваченной на поясе ремнем одежде, на
лицо которого надета маска со свисающими назад длинными жгутами (рис.
1,2). Перед ним показаны колчан и лук в чехле, связанные вместе.
Справа от средней фигуры в идентичной позе стоит третий человек,
также одетый в длиннополую, перехваченную на поясе ремнем одежду. На
голове его небольшая островерхая шапочка (рис. 1,4). Он тоже держит за
длинный чумбур оседланного коня. Ниже группы коленопреклоненных
изображена одиночная фигура оседланной лошади. Длинный чумбур ее
волочится по земле. Грива подстрижена так же, как и у описанных коней.
Седло с двумя невысокими пулами и узорчатым чепраком, хвост заплетен.
Ну, а теперь о смысловой нагрузке описанной сцены. Начнемстого, что
попытаемся определить специфику заключенной в изображениях информа¬
ции . В целом ее можно подразделить на два типа -информацию отраженную
и информацию закодированную.
Отраженная информация непосредственно не связана с конкретным,
узким смыслом композиции. В этом собственно заключается своеобразие
изобразительного “текста” в отличие, к примеру, от словесного. Как уже
давно подмечено исследователями, изображение любого события в извест¬
ном отношении богаче и подробнее, чем вербальное его описание, поскольку
49

древний художник просто не в состоянии показать, что произошло, не
изображая одновременно, как это произошло, а также не включая в свое
произведение тех деталей, без которых устный повествователь может
вполне обойтись (14).
Итак, к отраженной информации относится уже сам стиль изображе¬
ний, а также техника нанесения рисунков прочерченными линиями.
Обращает на себя внимание и художественная традиция выделения круп¬
ным планом более знатных, центральных персонажей. На валуне мы видим
картину из жизни проживавшей в древнетюркское время в устье Чулыш-
мана какой-то этносоциальной группы скотоводов. Исходя из поз челове¬
ческих фигур, мы можем заключить, что в группе этой был распространен
широко известный на Востоке обычай сидеть поджав под себя ноги
калачиком. В обществе этом существовали уже развитые отношения
господства и подчинения с разработанным специально этикетом (коленоп¬
реклонение) . Этнографической особенностью здесь является то, что этикет
этот проник и в область отправления погребального ритуала.
По имеющимся изображениям мы можем составить общее представле¬
ние о таких этнографических деталях, как головные уборы и одежда
представителей чулышманского ЭСО. На голове ребенка показана плоская
шапочка, которую, вероятно, можно сопоставить с широко распространен¬
ными у азиатских народов этнографической давности тюбетейками. Вполне
возможно, что второй тип тюбетейки уже с приостренным верхом изображен
на самой нижней коленопреклоненной фигуре (рис. 1,4). Скорее всего
прерогативой знати данного общества было ношение трехрогих головных
уборов (две центральные фигуры - см. рис. 1,3, 5). Предположение
исследователей о том, что уборы эти чаще изображались на божествах, в
данном случае не меняет сути дела, поскольку в истории имеется масса
случаев не только совмещения светской и религиозной власти, но и
представления о первых людях социального организма, как о земных
воплощениях божественных персон.
Представители культа, если за такового принять самого верхнего
коленопреклоненного человека (рис. 1,2), надевали во время отправления
соответствующих церемоний полностью закрывавшие лицо маски со свиса¬
ющими назад длинными жгутами или лентами. Женщины и дети (скорее
всего, также женского пола) носили в обоих ушах серьги на достаточно
длинных подвесках. Как женская, так и мужская верхняя наплечная одежда
у представителей разбираемого чулышманского общества была длиннопо¬
лой с прямым наглухо застегивающимся воротником, причем мужское
одеяние подпоясывалось в талии ремнем, тогда как женская (по крайней
мере детская) пояса не предусматривала. Знатные женщины, как и их дети,
носили поверх указанной одежды еще и узорчатые распашные халаты.
50

Из оружия показаны луки и колчаны. Последние разнотипны. Тот, что
изображен сзади ребенка (рис. 1,6) имеет вверху косо срезанный приемник
и слегка расширяется книзу, тогда как колчан у фигуры представителя
культа (рис. 1,2) имеет вид песочных часов, т. е. узкий перехват посередине
и резкие расширения от него вверх и вниз. Луки носились в чехлах.
Основным транспортным средством представителей чулышманского
ЭСО были верховые лошади. Гривы их подстригались так, что оставлялись
три длинных языка. Хвосты заплетались, однако, судя по верхнему
изображению коня, не всегда. Седла использовались двух типов - с
невысокими передними и задними луками, а также с высокой, полого
наклоненной вперед передней лукой. Поверх них набрасывались длинные,
вероятно, узорчатые чепраки.
Отличны по конструкции и узды. Все три имеют длинные чумбуры.
Однако, если у средней лошади чумбур выполнял только свою непосред¬
ственную функцию по удержанию коня, то у верхней он служил еще и
дополнительно левой стороной повода (рис. 1,3). Правый же более
короткий его ремень здесь одним концом крепился к удилам, а другим к
чумбуру. Как видим, конструкция узды в данном случае предполагала тот
вариант, что был известен в этом регионе более раннему населению -
пазырыкцам (15).
В общем, если исходить из общефилософского принципа соотношения
общего, особенного и единичного, то отраженная в разбираемой композиции
информация заключает в себе данные на уровне общего и особенного.
Постараемся теперь определить наиболее вероятные варианты единичного
уровня данных, т. е. вычленить закодированную в рисунках информацию.
Иными словами, попробуем понять тот конкретный смысл, который вложен
в изображения создателями памятника.
Итак, главной во всей изобразительной схеме является, как уже
говорилось, личина взрослого мужчины, помещенная в верхней части
валуна и посвященная усопшему предводителю, так как ей сопутствует
сцена коленопреклонения (рис. 1,1). Композиция эта воспроизведена ниже
и на других гранях “изваяния”, т. е. имеет подчиненное значение и
зафиксировала действие, непосредственно связанное с его погребением.
Главными в сопутствующей композиции являются фигуры сидящих
женщины и ребенка. Они выделены крупным планом и все действие
направлено в их сторону (рис. 1,5-6). Поскольку нарисованное действие
заключается в коленопреклонении, ясно, что это знатные особы, скорее
всего осиротевшая семья усопшего вождя. Фигуры здесь размещаются в
следующем порядке. На переднем плане, как мы уже выяснили, сидит
Женщина (жена - рис. 1,5). Правее и сзади нее помещено изобрюкение
Ребенка (дочь, сын? - рис. 1,6). Правее и сзади ребенка показаны лук и
51

колчан. Вполне возможно, что это оружие усопшего, которое расположено
на самом заднем плане семейной цепочки. Исходя из письменно зафикси¬
рованных на древнетюркских погребальных стелах представлений, мы
можем предположить, что таким образом показана кончина хозяина, т. е.
он от своей семьи ‘ ‘удалился”.
В самом низу, на что исследователи неоднократно обращали внимание,
сиротливо стоит взнузданный и оседланный конь предводителя. Здесь,
кстати, нужно обратить внимание на то обстоятельство, что по обычаям того
времени и оружие, и предварительно забитый конь усопшего либо помеща¬
лись вместе с ним в могилу, либо сжигались на поминальном костре, т. е.
в данном случае зафиксирован момент, непосредственно предшествовавший
погребению. Иными словами, это действие, совершаемое как бы перед
‘ ‘лицом’ ’ усопшего.
Слева от фигур женщины и ребенка изображены три коленопреклонен¬
ных * еловека. Двое из них держат за чумбуры взнузданных и оседланных
коней, на которых они и приехали для отправления церемонии погребения.
Судя по вариабельности бытовых деталей, это не канонизированные образы
мифических персонажей, а изображения вполне реальных людей в реаль¬
ной обстановке, т. е. древний художник запечатлел в основном то, что видел,
конечно, несколько перекомпоновав сцену для удобства размещения на
узких гранях валуна и лучшей передачи общего смысла происходящего. К
примеру, женщина и ребенок, на что уже обращалось внимание, показаны
более крупным планом и развернуты лицами к зрителю, а не к поклоняю¬
щимся.
Вслед за предшественниками, в коленопреклоненных автор склонен
видеть следующие персонажи. В центре цепочки изображен скорее всего
представитель знати, о чем свидетельствует само его расположение и
головной убор того же типа, что и на женщине, которой он поклоняется.
Здесь только следует добавить, что персонаж этот, возможно, не просто
зажиточный скотовод. Он, видимо, также входил в разряд знати правящей,
т.е. был предводителем, но меньшего ранга, что и подчеркнуто на рисунке
его более мелкими размерами (рис. 1,3). Лицо это могло исполнять функции
чиновника в “администрации” усопшего верховного предводителя и даже
происходить из правящего рода разбираемого чульппманского ЭСО.
Нельзя сбрасывать со счета и мнение о том, что все трое являлись
представителями ранее подчиненных иноплеменников.
Слева от среднего персонажа, т.е. вверху (рис. 1,2), показан служитель
культа, о чем красноречиво свидетельствует надетая на его лицо маска. А
вот предположение о том, что справа от него, т.е. внизу, воспроизведена
фигура воина (рис. 1,4), никакими изобразительными деталями не подгвер'
ждается. Оружия при нем нет, а длиннополый халат мало похож на
52

кольчугу. Поскольку интересующий нас человек допущен к коленопрекло¬
нению наряду с другими именитыми особами, можно предположить, что это
зажиточный, влиятельный в той социальной среде кочевник. В целом же
здесь можно заключить, что вся троица являлась представителями элиты
чулышманского или подчиненного ему социального организма.
Кроме всего прочего, в данном случае бросается в глаза одна любопыт¬
ная деталь. Коленопреклоненные в изображенной ситуации представляют
собой какой-то ЭСО, т. е. от имени конкретного общества участвуют в
совершении погребальной церемонии. Если это так, то состав данного
представительства может быть и не случайным. При совершении тех или
иных крупных актов, он, возможно, формировался из представителей всех
наиболее значимых в идеологии кочевников социальных слоев, т. е. вождей
- жрецов - народа. Восприятие социальной стратификации своего собствен¬
ного общества по указанной троичной модели, как известно, было характер¬
но многим древним обществам, хотя в реальной жизни она была, естествен¬
но, намного сложнее.
Ну, а теперь о конкретном смысле изображений. Исходя из вышеизло¬
женного, можно предположить две наиболее вероятные версии их расшиф¬
ровки.
1.	У данного социального организма на определенном этапе его развития
в практику отправления погребального обряда был введен ритуал поклоне¬
ния, в данном случае как посмертная дань уважения верховному предводи¬
телю в виде коленопреклонения, что зафиксировано на камне. Ритуал этот
мог, как уже предполагалось исследователями, сопровождаться поднесени¬
ем даров-жертв, с чего собственно и начинался, видимо, процесс жертвоп¬
риношений, включавший в себя целый ряд соответствующих действий. О
большом значении посмертных жертв во время отправления погребально-
поминального цикла имеются многочисленные сведения в разнообразных
источниках (16).
2.	Все действие кудыргинской сцены направлено в сторону семьи
усопшего, возможно, перед непосредственным актом его захоронения, т. е.
как бы перед его “лицом”. Отсюда можно предположить, что верхушка
чулышманского или же подчиненного ему ЭСО через обряд коленопрекло¬
нения берет на могиле своего предводителя какие-то обязательства перед
осиротевшей семьей, допустим, приносит присягу на верность. Ввиду
малолетства наследника и временного перехода власти в руки жены во
избежание нестабильности общества по поводу борьбы за верховенство
различных его группировок, вероятно, и пришлось нарисовать эту сцену,
как подтверждающий акт верноподданничества документ. Необходимость
‘ ‘документа’ ’ могла иметь и большее значение, если допустить, что сбоку от
женщины показан не мальчик, а девочка, т. е. при отсутствии у нее
53

наследника по мужской линии. Иными словами, власть в этой ситуации
полностью переходила к ней и неординарность для кочевников такой
ситуации необходимо было зафиксировать документально.
Отсюда и единичность кудыргинской композиции. Сопоставление с нею
рядом исследователей иных весьма редких изображений на отдельных
каменных изваяниях не совсем правомочно. В узком, конечно, плане,
поскольку на самом общем уровне у них все же есть сходство - все они
увязаны с отправлением погребального обряда.
Итак, в знаменитой сцене на кудыргинском валуне мы можем выделить
два типа информации - отраженную и закодированную. Прочтение первой
из них, т. е. той, что заключает в себе в основном этнографические сведения,
не вызывает особых затруднений. Другое дело - информация закодирован¬
ная, т. е. конкретный смысл повествования, осуществленного изобразитель¬
ными средствами. Какая-то точная и однозначная его интерпретация
невозможна, отчего автором и предложены наиболее вероятные версии ее
расшифровки, что может помочь исследователям в дальнейшей работе в
этом направлении.
1.	Руденко С., Глухов А. Могильник Кудыргэ на Алтае //МЭ: Т. III, вып. II. -
Л.: Изд-во Гос.Русского музея, 1927. - С. 37-52.
2.	Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. - М. - Л.: Изд-во АН СССР,
1951.-С. 499; Потапов Л. П. Очерки по истории алтайцев.-М.-Л.: Изд-во АН СССР,
1953.-С. 92; Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских
племен. - М. - Л.: Наука, 1965. - С. 19-21.
3.	КызласовЛ. Р. К истории шаманских верований на Алтае //КСИИМК, вып.
XXIX, 1949.-С. 48-54; его же. О назначении древнетюркских каменных изваяний,
изображающих людей // СА, 1964. Jsfc 2. - С. 37.
4.	Длужневская Г. Еще раз о ‘ ‘кудыргинском валуне” (К вопросу об иконографии
Умай у древних тюрков) / /Тюркологический сборник. 1974. М.: Н., 1978. С. 230-237.
5.	Янборисов В.Ф. К семантике антропоморфных изображений на валуне из
могильника Кудыргэ /Литическая история тюркоязычных народов Сибири и
сопредельных территорий: Тезисы докладов областной научной конференции по
антрополоши, археологии и этнографии. - Омск: ОГУ, 1984. - С. 106-109.
6.	Гаврилова А. А. Ук. соч. - С. 19.
7.	Там же. - Табл. 11.
8.	Там же. - С. 18-19, таб/i. VI А.
9.	Кубарев В. Л. Древнепоркские изваяния Алтая. - Новосибирск: Наука, 1984. -
С.	85.
10.	Могильников В. А. Тюрки / /Археология СССР. Степи Евразии в эпоху
средневековья. - М.: Наука, 1981. - С. 31, 35; Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири
в древнетюркскую эпоху.-Л.: ЛГУ, 1984.-С. 56; Суразаков А. С. О древнетюркских
каменных оградках / /Тюркология - 88: Тезисы докладов и сообщетшй V Всесоюзной
54

тюркологической конференции (7 9 сентября 1988 г.) - Фрунзе: Илим, 1988. - С. 569-
570.
11.	Кубарев В. Д. Указ. соч. - С. 57; Савинов Д. Г. Указ. соч. - С. 37.
12.	Кляитюрный С. Г. Храм, изваяние и стела в древнетюркских текстах (К
интерпретации Ихе-Ханьш-норской надписи) //Тюркологический сборник. - М.:
Наука, 1978. - С. 252-255.
13.	Гаврилова А. А. Указ. соч. - С. 19.
14.	Раевский Д. С. Модель мира скифской культуры. Проблемы мировоззрения
ираноязычных народов евразийских степей I тысячелетия дон. э. - М.: Наука, 1985. - С. 19.
15.	Руденко С. И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. - М. - Л.:
Изд-во АН СССР, 1953. - С. 154-155.
16.	КызласовЛ. Р. О назначении древнетюркских каменных изваяний...-С. 29-38.
А. С. Васютин
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ОТНОСИТЕЛЬНОЙ ХРОНОЛОГИИ
КОМПЛЕКСОВ СО СТРЕМЕНАМИ И УДИЛАМИ
КУДЫРГИНСКОГО И КАТАВДИНСКОГОШПОВ
Для археологии Горного Алтая раннего средневековья разработанная
А. А. Гавриловой культурно-хронологическая схема по материалам погре¬
бений и поминальных оградок, оставаясь основополагающей, подвергается
в последние годы существенной корректировке. Важную часть этой работы
составляет типология стремян и удил, что до сих пор остается предметом
исследования, важным и для разработки относительной хронологии памят¬
ников древнетюркского времени.
Типология стремян, предложенная А. А. Гавриловой, наряду с некото¬
рыми точными наблюдениями относительно разнообразия их форм и
хронологических особенностей, все же не вошла самостоятельным сюжетом
в раздел ее работы об убранстве верховых коней. Этот исследователь, как
это представляется сейчас, вполне правомерно разделил стремена с пластин¬
чатым ушком на два типа, считая последний (тип IV по ее классификации)
из-за необычности формы редким типом стремян (1) (рис. 1,1, 2). Как
известно, основные положения А. А. Гавриловой относительно могильника
Кудыргэ как самого раннего памятника на Алтае, где стремена были с
седлами, не изменились до сих пор, а выделенный ею редкий тип стремян
(это стало общепризнанным) относится к наиболее раннему типу стремян
Евразии.
Такое пластинчатое стремя редкого типа со спрямленной т-образной
55

узкой подножкой и высоким пластинчатым ушком зафиксировано в
поминальной оградке на могильнике Кок-Паш (рис. 1,8). Эта категория
изделий кудыргинского времени пополнилась также серией ранних типов
стремян, отличающихся разнообразием деталей, неизвестных у стремян из
погребений (рис. 1,7,9-12). Так, у пары стремян с пластинчатыми дужками
и трапециевидными пластинчатыми высокими ушками подчеркнуто выде¬
лены шейки (рис. 1,9,10). Эта деталь, по-видимому, может рассматривать¬
ся как признак, связывающий в единый типологический ряд ранние
пластинчатые стремена со стременами с пластинчатым ушком и ромбовид¬
ными в сечении дужками (рис. 1,4, 6). К этому же типу стремян относится
стремя с пластинчатым ушком на длинной шейке и спрямленной узкой
брусковидной подножкой и с круглыми в сечении дужками (рис. 1,11).
Наиболее близкое ему стремя с узкой и короткой шейкой и круглыми в
сечении дужками из погребения 10 Кудыргэ (2) (рис. 1,3).
Пара стремян из Кудыргэ и пластинчатые стремена из оградок Кок-
Паша и Усть-Карасу I (3) (рис. 1,1,2,6-8) должны датироваться, вроде бы,
позже улуг-хорумских стремян, орнаментированных треугольными вдав-
лениями, хотя в таблице они размещены на одном хронологическом уровне (4).
Имитация листовой обшивки на стременах подобного типа, а именно так
интерпретируется треугольный орнамент некоторыми исследователями,
является показателем начального этапа освоения металлических стремян по
всей территории их распространения, т. к. с середины VI в. появляются
новые типы стремян (5). Это довольно категоричное суждение вряд ли
может быть принято по ряду соображений. Во-первых, наличие такого
орнамента не может являться ни типологическим, ни тем более хронологи¬
ческим признаком. Этот * ‘декор” уже потерял свою первоначальную
функцию, которую выполняли круглые шляпки гвоздей, что уже может
быть показателем хронологического разрыва между дальневосточными
прототипами и их западными аналогами. Особенно это касается золотарев-
ского стремени из Среднего Поволжья, найденного вне закрытого комплек¬
са, что не помешало автору его публикации предложить дату для подобного
типа стремян в пределах V - середины VI вв., включая стремя из Кудыргэ (6).
Во-вторых, несомненно, что южносибирские прототипы моложе даль¬
невосточных пластинчатых стремян и их бытование не ограничивается
серединой VI в., в это время такой тип стремян был только завезен в Японию,
и лишь позднее появляются стремена, целиком кованные из железа (7). На
наш взгляд, находка орнаментированных пластинчатых стремян во впуск
ном погребении Улуг-Хорума, учитывая невыразительность сопутствующе
го материала (8), в большей степени определяет относительную хронологию
тувинских памятников, но не абсолютную дату времени их появления и
Южной Сибири, ни тем более времени их бытования в составе предметных
56

Рис. 1. Детали конского снаряжения кудыргинского времени: 1-5, 13-15,
17-31 — мог. Кудыргэ; 7, 8, И, 16 — мог. Кок-Паш; 6, 12 — мог. Усть-Карасу. 1-19,24,
25, 30, 31 — железо; 20-23, 26-29 — бронза.
57

комплексов древнетюркской эпохи. В этой связи, датировка предметного
комплекса из Крохалевки 23 V - серединой VI вв., в составе которого,
помимо пластинчатого стремени с прочерченным орнаментом, имеются
железные ярусные и ромбический наконечники стрел, колчанный крюк с
поперечной планкой (9), скорее подтверждает не столько раннюю дату
появления пластинчатых стремян, сколько указывает на возможность их
появления и бытования на протяжении всего позднего периода одинцовской
культуры, до рубежа VII-VIII вв. (10), после которого, возможно, их надо
уже признать запаздывающими.
Выделение пластинчатых стремян в отдельный тип, учитывая его
широкую распространенность, вполне обосновано, но не может рассматри¬
ваться как синоним этапа или периода с датой в 50 лет, свидетельством чему
являются разнообразные по форме стремена из оградок и погребений
кудыргинского времени, в пределах которого появляются и бытуют до
конца VII века ранние типы стремян, не определяющие дату кудыргинского
комплекса.
А. К. Амброз предложил в свое время количественный критерий для
стремян с пластинчатым ушком I аварской группы, что позволило ему в
пределах чуть более 100 лет выделить две хронологические группы и
определить наиболее ранние погребения (11). Этот критерий ‘ ‘внутренней
хронологии”,не срабатывает для горноалтайских стремян, более разнооб¬
разных по форме, нежели аварские, среди которых отсутствуют собственно
пластинчатые стремена (12). На это обстоятельство А. К. Амброзом почему-
то не было обращено внимания, а кудыргинские пластинчатые стремена он
объединял со стременами из погребения 22, у которых овальные в сечении
дужки и расширяющаяся подножка с нервюрой (рис. 1,1, 2), отсюда и
определялась их близость стременам II аварской группы (13). Выявленная
этим исследователем тенденция к укорочению пластины ушка у более
поздних стремян в определенной степени, без совпадения абсолютных
количественных значений, наблюдается по материалам Горного Алтая,
только на более продолжительном хронологическом отрезке. Например, у
пластинчатого стремени из Кер-Кечу высота пластины от ее верхнего края
до нижней части прорези практически равна ширине, в отличие от более
высоких пластин стремян кудыргинского времени (рис. 1,1-4, 6-10; 2,2).
Видимые изменения отдельных деталей стремян ( расширенная и прогнутая
вниз подножка с нервюрой, арочной формы дуги, закраины на пластинча¬
том ушке, общая удлиненность пропорции, как у стремени из Кер-Кечу) уже
фиксировались многими исследователями, в том числе и по очень предста¬
вительным материалам лесостепного Алтая (14). Эта тенденция характерна
в целом и для 8-видных стремян, петлевидное ушко у которых с течением
времени укорачивается, появляется “приплюснутость”, наряду с другими
58

поздними признаками, отмеченными еще А. А. Гавриловой для сросткин-
ских стремян (рис. 2,1) (15).
В комплексе находок из насыпи Кок-Пашского кургана 1(16), представ¬
ленного железными удилами с витыми кольчатыми псалиями, бесщитковы-
ми овальными пряжками и пряжками с неподвижными щитками, панцир¬
ными пластинами (17) зафиксирована стремечковидная серьга-подвеска с
петельчатым ушком (рис. 1,12), это одно из самых миниатюрных стремян
в южной Сибири (18). Подобного рода серьги-подвески известны не только
из случайных находок, связываемых с таштыкской культурой (19). Сомне¬
ния относительно таштыкской принадлежности миниатюрных стремян,
высказанные и обоснованные С. П. Нестеровым (20), подтвердили наблю¬
дения А. К. Амброза относительно того, что “таштыкские” миниатюрные
стремена с широкой подножкой и приплюснутым петлевидным ушком в
одном случае и прорезью в дужке стремени в другом более близки образцам
стремян конца I тыс. (21) Находка миниатюрного стремени в комплексе с
поздними типами изделий указывает , что и после III в. (22) эта традиция
сохраняется в памятниках древнетюркского времени. Более архаичные по
форме пластинчатые стремечковидные подвески известны в синхронных
материалах Западной Сибири (23) и Южного Урала (24).
Наиболее ранними типологически являются 8-видные стремена с узкой
фрусковидной подножкой, овальными дужками, круглыми в сечении и
вытянутой петлей, выполненной путем наложения друг на друга концов
железного прута с последующей их проковкой. Этому стремени близко
другое с более расширенной подножкой и короткой петлей ушка. Поздний
тип этих стремян кудыргинского времени практически не отличим от
катандинских стремян. Овальные ЛУжки с ромбическим сечением с расши¬
ренной э-образной подножкой - вот главные признаки такого типа стремян,
характерных уже для периода VII-VIII вв., после которого они не встреча¬
ются в Южной Сибири, за исключением Приуралья (25).
Несколько слов о причинах изменения форм стремян и их отдельных
деталей, а следовательно, и о том, что определяло развитие типологических
признаков у стремян, и как это отражалось на их внешнем облике и
конструкции. В самом общем виде изменения и развитие типологических
Признаков у предметов конского снаряжения определялось тактикой кон¬
ного боя и посадкой всадника. Экспериментальные данные, выявившие
различную степень распределения нагрузок до момента излома стремян,
позволили определить и одну из главных причин эволюции стремян,
связанную с силой упора ноги на стремя. Согласно этим расчетам, наиболее
оптимальным и по распределению допустимых нагрузокявляются стремена
с округло-овальными дужками и прогнутыми подножками с нервюрой, для
такой формы стремян эти нагрузки распределяются наиболее равномерно.
59

Рис. 2. Предметные комплексы курайской АК из мог. Ке^Кечу: 1-18 - офадк-'
А-2; 19-31 - оградка А-Ц 1-31 -железо.
60

А теперь как это отражается на деталях. Развитие подножия стремян шло
по пути увеличения на них нагрузок, от узких прямых подножек к округлым
расширяющимся, а затем к широким дуговидным и снова к прямым, как у
современных стремян. За счет изменения формы дужек от округло¬
овальных до арочно-многоугольных (треугольных, трапециевидных) про¬
исходило перераспределение нагрузки с подножия на дуги для сохранения
нормального напряжения внутри всей конструкции. Сечения самих дужек,
за исключением ранних пластинчатых стремян, не несли какой-либо
хронологической нагрузки, в отличие от ушек. У 8-видных, петельчатых
стремян с увеличением нагрузки увеличивалась ширина стременного ремня,
а значит, и отверстия для него, и изменялась форма петли от вертикально¬
вытянутой к округлой и до горизонтально-вытянутой, приплюснутой, когда
ширина увеличивалась от 1,5 до 3 см и более. Аналогична ситуация и для
пластинчатых ушек: увеличивается ширина прорези для стременного ремня
в 1,5-2 раза, шейки становятся короче и толще, у ранних они узкие и
длинные, а также изменяются пропорции ушек, ширина и высота которых
становится примерно одинаковой, а на боках у них появляются закраины-
выступы-бордюры и как ребра жесткости, и как украшения (26), и как
ограничитель для стременного ремня.
В памятниках кудыргинского времени зафиксированы, помимо удил с
железными и костяными двудырчатыми псалиями, удила с витыми кольча¬
тыми псалиями, считавшимися более поздними и нехарактерными для
кудыргинского типа памятников (27). В отличие от курайского типа удил
(28) дополнительные 8-видные петли продевались не только в кольца удил,
но и в кольца псалий, в последнем случае к свободным концам петель
прикреплялись пластинчатые скрепы-обоймы (рис. 1,15-16).
Неожиданность подобного рода находок в кудыргинских памятниках
подтверждает уже отмеченную А. А. Гавриловой тенденцию к несоответст¬
вию типологического ряда для удил с кольчатыми псалиями и их хроноло¬
гии, в частности, это касалось берельских удил, поздний облик которых
сочетался с ранней датой, что объяснялось А. А. Гавриловой их заимство¬
ванием, не получившим дальнейшего развития (29). Отсюда следовал ее
вывод о запаздывании усовершенствования удил на Алтае по сравнению с
Другими территориями, что выглядит сейчас не столь бесспорно. Как
известно, традиция изготовления удил с кольчатыми псалиями была
характерна для более западных районов Евразии, начиная с первых веков
I тыс. н. э. (30) В ряде случаев, по верному замечанию А. К. Амброза,
западные памятники могут служить ключом к пониманию находок в Азии.
Отчасти это касается берельских удил, близких восточноевропейским с
кольчатыми псалиями и пластинчатыми скрепками, которые часто изготав¬
ливались из драгоценных металлов (31), как и пластинчатые скрепы-
61

Рис. 3. Развитие и сосуществование некоторых форм и типов предметов в
древнетюркское время: 1 -18 - стремена, удила и детали конской упряжи кудыргинского
времени; 19-23 - стремена и удила кудыргинско-катандинскою времени; 24 , 25 -
поздние типы стремян.
62

обоймы на берельских удилах (32). Удила со стержневыми двудырчатыми
псалиями из железа и кости, относящиеся к характерным культурно¬
хронологическим признакам погребений кудыргинского типа, по мнению
А. А. Гавриловой (33), являются также частью предметного комплекса из
оградок Кудыргэ (рис. 1,13-14), продолжая бытовать - особенно это
относится к удилам с железными псалиями и отогнутыми наружу шарооб¬
разными навершиями - в последующее время, вместе со скобчатыми и
кольчатыми псалиями (34).
В этой связи, учитывая наличие в хронологически близких кудыргин-
ских и катандинских комплексах разнообразных по конструкции псалий,
уместно еще раз вернуться к вопросу о критерии их типологического
расчленения, предложенного А. А. Гавриловой. Конструктивное усовер¬
шенствование удил не выстраивается в упорядоченную типовую схему,
разработка которой основывается на более поздних формах, рассматрива¬
емых как своего рода эталон в развитии того или иного типа. Как правило,
разнообразные конструкции удил сосуществуют, как это демонстрируют
кудыргинские комплексы, что было обусловлено традициями этого времени
и практическими потребностями применения различных удил на разных
стадиях тренинга лошадей, в процессе которого подбору мундштучного
железа придавалось большое значение (35).
Такая ситуация, по наблюдению А. К. Амброза, при которой было
возможно сосуществование ранних и поздних типов предметов конской
упряжи, имела место до VII в., когда еще сохранялись традиции середины
I тыс., постепенно трансформируемые уже в VIII в. (36). По сибирским
материалам период VII-VIII вв., по мнению В. А. Могильникова, демон¬
стрирует преимущественно развитие форм, появившихся в раннетюркское
время. Удила с кольчатыми псалиями он считает поздними, начавшими
бытовать на Саяно-Алтае в VIII-IX вв., когда они становятся своего рода
исходной формой для удил позднееросткинского типа IX-X вв. (37)
(рис. 19,100). В настоящее время это положение может быть оспорено как
в связи с тем, что в лесостепном Алтае выявлены специфические закономер¬
ности развития предметных комплексов, отличные от горноалтайских, так
и в связи с тем, что удила с кольчатыми псалиями появились здесь
достаточно поздно и связываются с уральской культурной традицией (38).
Положение А. А. Гавриловой о параллельном развитии удил с кольча¬
тыми и стержневыми псалиями остается верным, в свете чего берельские
Удила с кольчатыми псалиями и серебряными скрепами-обоймами можно
рассматривать как исходную форму для такого типа изделий, развивающе-
гося непрерывно на протяжении всей древнетюркской эпохи Горного Алтая.
Построение типологических рядов для предметов конской упряжи,
оставаясь небесполезной вспомогательной процедурой, все же не является
63

основой для выделения хронологического периода. В данном случае речь
может идти о том, что ни ранние и ни поздние типы стремян и удил сами
по себе не датируют хронологически единый комплекс раннекудыргинских
памятников (39). Наряду с этим в кудыргинских материалах отчетливо
фиксируются, по сравнению с катандинскими памятниками, архаические
признаки, проявляющиеся в украшениях, оружии (40) и в предметах
конской упряжи. К их числу следует отнести, помимо уже указанных
ранних стремян и удил, бронзовые бляхи-фалары, пластины-обоймочки,
колчанные крюки с поперечной планкой, близкие к украшениям узды и так
называемым колчанным крюкам с поперечной планкой из Кок-Пашского
могильника предкудыргинского времени (41).
Помимо удил с кольчатыми псалиями, нехарактерными для кудыргин¬
ских памятников, в их предметный комплекс входят кольчатые тройники
(рис. 1,30-31) с пластинчатыми обоймами, известными в Европе с Vb. (42),
а на Горном Алтае они зафиксированы в составе поздних погребений
Узунтала (43).
Нижняя дата для рассматриваемых материалов определяется по монете
из погребения 15 Кудыргэ, а временем начала бытования катандинского
типа могил датируется его верхняя хронологическая граница, т. е. концом
VII в. (44) Эта хронологическая схема не вызывала возражений у
исследователей, за исключением А. К. Амброза, считающего кудыргинский
комплекс синхронным катандинскому типу памятников (45).
Относительная хронология комплексов кудыргинского типа достаточно
определенна, это своего рода ‘ ‘хронологическая крыша’ ’ для предшествую¬
щих памятников, соотношение его с катандинским комплексом не столь
ясно.
Для разработки относительной хронологии, пожалуй, типологический
метод остается одним из основных, но с ним связано употребление в научной
литературе не совсем определенных понятий, таких, как начало, середина
или конец века, когда границы между этапами или периодами являются в
большей степени условными и носят гипотетический характер.
В настоящее время было важным продолжить наблюдения и разработку
вопроса о времени появления и основного периода бытования комплексов
и отдельных типов вещей. Их запаздывание будет тогда определяться
другими хронологическими рамками, которые, как правило, датируются по
поздним типам изделий, что может означать признак нового этапа или
периода. Имеющиеся материалы по так называемым смежным этапам не
всегда вписьюаются в подобного рода подход. Если для разграничения
ранних и более поздних комплексов наличие или отсутствие различных
типов инвентаря, характерных для смежных этапов, может рассматриваться
как хронологический критерий, как это предлагает Д. Г. Савинов, то с
64

определением временных границ для таких материалов, которые содержат
ранние и поздние хронологические признаки, дело обстоит значительно
сложнее.
Новые традиции или их отдельные элементы распространяются таким
образом, что занимают несколько больший промежуток времени, чем это
определяется для смены этапов, когда происходит уж явная трансформация
предшествующих комплексов. На Горном Алтае изменения в культуре
происходили на рубежах VI-VII и VII-VIII вв. и после VIII в. В связи с этим
надо заметить, что в уже предложенной А. А. Гавриловой хронологической
маркировке этапов явно наблюдался эффект отставания археологических от
исторических дат. Для кудыргинского этапа, синхронизируемого с эпохой
I тюркского каганата, верхняя дата доходит до конца VII в., когда
появляются катандинские памятники. Иначе говоря, кудыргинцы продол¬
жают бытовать и после гибели I каганата, а новые катандинские традиции
не сразу достигают фазы своего максимального развития, запаздывая по
отношению к исторической дате образования II Тюркского каганата.
Вероятно, не случайно, что именно в раннекатандинское время, до сер. VIII в.,
еще сохраняются традиции предшественников в украшениях и конской
упряжи, что было отмечено А. А. Гавриловой, указавшей на близость удил
и стремян из ранней могилы 5 Катанды II аналогичным изделиям из
кудыргинских погребений. Причем, катандинские стремена с петельчатым
упЬсом и узкой подножкой выглядят более архаичными, нежели такие же
кудыргинские, но с более широкой подножкой. В свою очередь, на
памятнике, давшем название периоду (Катанда И), в начале которого
происходит ‘ ‘вытеснение’ ’ кудыргинских вещей катандинскими, выделена
могила кудыргинского типа, что косвенно может подтверждать смежность
этих этапов, а значит, могло бы объяснить присутствие в Кудыргэ удил с
кольчатыми псалиями курайского типа, характерными для памятников
катандинских. Тогда нижняя хронологическая граница для периода вытес¬
нения кудыргинских вещей катандинскими могла бы бьггь соотнесена со
временем образования II каганата по принципу ‘ ‘упреждения исторических
Дат”, с чем и связывается появление в Южной Сибири памятников
катандинского типа. Эта дата может фиксировать нижний предел, не ранее
которого в кудыргинское время появляются катандинские вещи, чего уже
нельзя сказать о времени после рубежа VII - VIII вв., когда кудыргинский
комплекс перестает существовать. В противном случае дату раннего
Кудыргэ пришлось бы омолодить до VIII в., когда стремена с расширенной
подножкой и удила курайского типа достигают своего основного периода
бытования. В таком случае это не согласовывалось бы с общим обликом
кудыргинского предметного комплекса, содержащего ранние типы изде-
65

лий, появившихся еще в раннетюркское время и уже запаздывающих для
VII в., а в VIII в. неизвестных в своей основной массе.
Относительная хронология типов стремян и удил, устанавливаемая по
всему предметному комплексу, в состав которого они входят, в основном
соответствует периодизации памятников рассматриваемого времени, что
позволяет еще раз уточнить основные линии развития для отдельных
категорий инвентаря. Так, сосуществование ранних и более поздних типов
стремян и удил оказывалось возможным на таком временном промежутке,
когда первые из них, пережив основной период своего развития в V-VI вв.,
продолжали употребляться и в последующее время (т. н. запаздывающие
вещи). Более поздние типы таких изделий появились в концу VII в. всоставе
кудыргинских и раннекатандинских комплексов, ограничивая тем самым
выделенный нами хронологический предел началом 80-х годов VII в. до
рубежа VII-VIII вв.
Различное хронологическое прочтение одного и того же материала, как
это имеет место в отношении раннего Кудыргэ, во многом обусловлено теми
подходами, которые реализуются прежде всего в разработке относительной
хронологии памятников. Причем, как это мы пытались показать, не всегда
появление новых форм предметов может означать признак нового этапа или
периода, т. к. в своем развитии они не сразу достигают той фазы, когда эти
вещи могут определять дату того или иного комплекса и периода в целом.
При таком подходе проблема смежных этапов может трансформироваться
в проблему возможного их сосуществования при смене одного другим.
1.	Гаврилова А, А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских
племен. М.Л., 1965. С. 34.
2.	Там же. Табл. XVIII, 19.
3.	Васютин А. С. Отчет о раскопках погребений и ритуальных сооружений на
могильниках Кок-Паш и Коо-1 в Восточном Алтае в 1983 году.- Архив музея археологии
и этнографии кафедры археологии КемГУ. - Кемерово, 1984.- JsIp 757.- С 9-10.
4.	Граи В. А. Средневековые впускные погребения из кургана храма Улуг-Корум
в Южной Туве //Археология Северной Азии.- Новосибирск, 1982.-С. 160-163,
рис. 7, 6, 7.
5.	Измайлов Н. И. Появление и ранняя история стремян в Среднем Поволжье
/ / Военное дело древнего и с]>едневекового населения Северной и Центральной Азии. -
Новосибирск, 1990.- С. 61-70.
6.	Измайлов II. И. Появление и ранняя история... С. 63.
7.	Вайнштейн С. И., Крюков М. В. Седло и стремя //СЭ, 1984, N° 6.-С. 128.
8.	Граи В. А. Средневековые впускные погребения... Рис. 2,1, 2,5.
9.	Новиков А. В. Новый памятник верхнеобской культуры в Новосибирском
Приобье / /Источники и историография. Археолошя и история.-Омск, 1988.- С. 51, рис. 1.
10.	Казаков А. А., Неверов С. В. Хронология и периодизация памятников
66

середины - второй половины I тыс. н. э. Верхнего Приобья / /Проблемы хронологии
и периодизации археологических памятников Южной Сибири.- Барнаул, 1991. С. 170.
11.	Амброз А. К. Обмена и седла раннего средневековья как хронологический
показатель //СА, 1973, jsfc 4.-С. 89,91.
12.	Там же. С. 93.
13.	Там же. С. 91.
14.	Неверов С, В. История племен сросткинской культуры в VIII-XII вв.- Дисс...
канд. ист. наук.- М., 1988.- С. 11-12.
15.	ГавршоваА. А. История племен... С. 34.
16.	Васютин А. С. Отчет о раскопках погребений и ршуальных сооружений... С. 3.
17.	Васютин А. С., Елин В. Н. О хронологических границах Кок-Пашского
предметного комплекса из Восточного Алтая //Проблемы археологических культур
степей Евразии,- Кемерово, 1987.- Рис. 1,2,3,8,11.
18.	Нестеров О. П. Стремена Южной Сибири //Методические проблемы
археологии Сибири.- Новосибирск, 1988.- С. 178.
19.	Кызласов И. Л. О происхождении стремян //СА, 1973, М? З.-Рис. 5,1, 2.
20.	Нестеров С. Ц. Стремена Южной Сибири... С. 177.
21.	Амброз А. /С Слремена и седла... С. 87.
22.	Кызласов И. Л. О происхождении стремян... С. 30.
23.	Чиндина Л. А. История Среднего Приобья в эпоху раннего средневековья. -
Томск, 1991.- Рис. 32, 26-30.
24.	Мажитов Н. А. Южный Урал в VI-VIII вв. //Степи Евразии в эпоху
средневековья. - М., 1981.- Рис. 15, 34, 35.
25.	Неверов С. В. История племен сросткинской культуры... С. 119.
в 26. Там же. С. 113, 121-127.
27.	Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ... С. 81 .
28.	Там же. Рис. 15,2,3.
29.	Там же. С. 84.
30.	Могильников В. А. О культурах западно-сибирской лесостепи раннего
железного века (некоторые итоги и перспективы) //Скифо-Сибирское культурно¬
историческое единство.- Кемерово, 1980.- С. 42; Абрамова М. ГГ Центральный Кавказ
всарматскую эпоху / / Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время.- М.,
1989.-Табл. 110, 57.
31.	Амброз А. К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи II -первой
половины VIII вв. //Степи Евразии в эпоху средневековья.-М., 1981.-С. 14,рис.3,37.
32.	Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ... С. 84, рис. 4,11.
33.	Там же. С. 59, 105, табл. VII, I; X, 9.
34.	Арсланова Ф. X. Памятники Павлодарского Прииртышья //Новое в
археологии Казахстана.- Алма-Ата, 1968.- Рис. 7-5; Кызласов Л. Р. Древняя Тува.- М,
1979.- С. 139; Худяков /О. С. Кок-тюрки на Среднем Енисее / /Новое в археологии
Сибири и Дальнего Востока.-Новосибирск, 1979.- С. 202.
35.	Филлис Д. Основы выездки и езды.- М., 1990.- С. 12-15, 196-201.
36.	Амброз А. К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи... С. 22.
37.	Могильников В. А. Тюрки //Степи Евразии в эпоху средневековья.- М.,
1981.-С. 40, рис. 19,100.
38.	Неверов С. В. История племен сростскинской культуры... С. 10.
39.	Васютин А. С. О хронологии и этнической принадлежности раннекудыр-
67

гинекого комплекса археологических памятников //Археология Южной Сибири. -
Кемерово, 1985. - С. 77-79.
40.	Лмброз А. К. Стремена и седла... С. 92.
41.	Васютин А. С., Елин В. II. О хронологических границах Кок-Пашского
предметного комплекса... С. 86-89.
42.	Амброз А. К. Восточноевропейские и среднеазиатские степи... Рис. 3,4-6.
43.	Савинов Д. Г. Древнетюркские курганы Узунтала / /Археология Северной
Азии.- Новосибщхж, 1982.- С. 115-117, рис.5,13.
П. В. Манишка, Н. Г1. Макаров
ПОГРЕБЕНИЯ С ТРУПОСОЖЖЕНИЯМИ В ОКРЕСТНОСТЯХ
КРАСНОЯРСКА (К ВОПРОСУ О ВЫДЕЛЕНИИ ПАМЯТНИКОВ
НОВОГО КУЛЬТУРНОГО ТИПА)
В последние годы в красноярской лесостепи стали выявляться новые
памятники с оригинальными материалами, которые позволяют рассматри¬
вать историю раннесредневековых племен на новом уровне источников.
Если материальная культура лесостепных племен раннего железного века
отражена в работах Г. Мергарта, В. Г. Карпова, А. И. Мартынова,
Р. В. Николаева, М. А. Дэвлет и других исследователей (1), а средневеко¬
вый период представлен ладейской культурой (2), то о переходном периоде
от железного века к средневековью, ориентировочно определяемом
III-VIIbb. н. э., имеется пока весьма смутное представление. Такая ситуация
сложилась в результате того, что исследователи не располагали яркими
материалами из раскопок, а по разрозненным находкам подъемного
материала невозможно было восполнить образовавшийся пробел. В этой
связи исключительную ценность представляют новые погребальные ком¬
плексы, открытые в 80-е годы в окрестностях г. Красноярска. К ним
относятся захоронения с поминальниками на могильниках Боровое и близ
базового лагеря Сибирского технологического института (рис. 1).
Могильник Боровое (МБ) расположен близ одноименного дачного
поселка, на 10-метровой левобережной енисейской террасе, в 26 км выше
города Красноярска. Раскопки памятника проводились Н. П. Макаровым
в 1980-1982, 1984 и 1988 годах. В ходе работ было исследовано погребение
№ 1 и выявлены культурные слои позднего и раннего средневековья,
разделенные между собой стерильной прослойкой песка. В 1985 году на
68

памятнике было раскопано еще одно погребение под № 2 В. П. Леонтьевым.
За все годы работ вскрьгго 167 квадратных метров площади памятника.
Погребение № 1. Трупосожжение. Могильное пятно размерами 165 х
180 см располагалось на глубине 10 см от дневной поверхности современной
почвы. Внутри могилы отмечены две кучки пепла жженых человеческих
костей. По всей могильной яме были рассыпаны жженые кости косули.
Инвентарь состоит из двух однотипных железных топоров-тесел, двух
черешковых ножей, железного черешкового наконечника стрелы. Из этого
же погребения происходят костяные наконечники стрел с треугольным,
ромбовидным и многоугольным поперечным сечением пера. Здесь же
обнаружено 16 железных пуговичек, 5 бронзовых бусинок, сильно оплав¬
ленные шарики стекла (бусы ?	2 бронзовые спиралевидные серьги,
2 обрывка бронзовых орнаментированных пластинок. Кроме того, найдены
серия подвесок (25 штук) из клыков волка, медведя, рыси и трубчатой кости
с просверленным отверстием, орнаментированные костяные пластинки. В
этой же могиле зафиксированы фрагменты венчиков от трех керамических
сосудов (3).
Погребение № 2. Трупосожжение. Могила залегала на глубине 30-35 см
от современной дневной поверхности. Мелкие жженые человеческие кос¬
точки располагались в могильной яме размерами 70 х 70 см вместе с
древесными угольками.
’Из погребения происходят: железный топор-тесло; железные пластин¬
ки обкладки рукояти черешкового ножа; 26 подвесок, имитирующие зубы
марала и изготовленные из трубчатых костей (4). При раскопках 1988 года
возле могилы был зафиксирован обломок железного плоского шипастого
(?) наконечника стрелы (5).
Кроме раскопанных погребений при расчистке слоя памятника, с
которого впущены могилы, отмечены остатки шести поминальных кострищ.
Их размеры колеблются в пределах от 0,3 х 0,33 и до 2,2 х 3,0 м. Мощность
прокалов равна от 0,05 м до 0,67 м. Также из слоя межмогильного
пространства происходят железный топор-тесло и железная рамчатая
пряжка с двумя прикипевшими полусферическими железными пуговичка¬
ми. Среди подъемного материала, без точной привязки к слою, имеются три
черешковых ножа с прямой спинкой и выраженным лезвием, а также
железная боченкообразная бусина крупных размеров.
Могильник близ базового лагеря Сибирского технологического инсти-
тУта(МСТИ). Расположен в 18 км выше города Красноярска на 8-метровой
левобережной енисейской террасе. Раскопки памятника проводились
П. В. Мандрыка в сезонах 1987-1988 годов. На вскрытой, 220 квадратных
метров, плошади памятника обнаружено одно погребение и прокалы
поминальных костров (рис. 1).
69

Рис. 1.	1. Расположение могильников на карте
2.	Планиграфия раскопа могильника СТИ
3.	План и разрез погребения № 1 МСТИ
70

Погребение № 1. Трупосожжение. Располагалось на глубине 15-30 см
от дневной поверхности современной почвы. Могила овальной формы
размерами 65 х 48 см ориентирована в направлении СЗ-ЮВ. Сожжение
проводилось вдали от места захоронения.
Сопроводительный инвентарь: железный топор-тесло, железный ши¬
пастый черешковый наконечник стрелы, десять костяных черешковых
наконечников стрел, 198 железных и 6 бронзовых полусферических
пуговичек, железный стерженек-клепка, бронзовые боченкообразные бу¬
синки, две бронзовые “рогатые’' бляшки с рельефным узором на основе,
бронзовый стерженек с петелькой на конце, подвески из зубов и кости. В
заполнении могильной ямы встречены также фрагменты керамики от двух
сосудов (6).
Рядом с могилой расчищены остатки жертвенной сожженной косули,
специально умерщвленной стрелой с костяным наконечником черешкового
типа. Здесь же найдены два кубковидных сосуда. На площади могильника
вскрыто 16 кострищ. Их размеры колеблются в пределах от 20 х 20 см до
130 х 130 см. Максимальная мощность прокала 25 см. Из слоя также
происходят каменный дисковидный скребок и скопление из 100 каменных
отщепов. Остеологический материал залегал в двух скоплениях жженых
костей косули и двух скоплениях анатомически целых задних левых ножек
такого же животного. В комплексе имеются разрозненные кости свиньи и
собаки.
Таким образом, вышеописанные комплексы объединяются по одному
обряду захоронения умерших - трупосожжением на стороне, идентичным
набором погребального инвентаря и одинаковыми поминальными тризна¬
ми, что может говорить об их единокультурности. Поэтому нами проводится
описание погребального инвентаря суммарно.
Инвентарь разделен по своему назначению на три группы: орудия
труда, оружие, принадлежности одежды, украшения и предметы культа.
Орудия труда
1.	Топоры-тесла. Найдены в погребении № 1 (2 экз.) и в погребении
№2(1 экз.) МБ, в погребении МСТИ (1 экз.), атакже в слое МБ (1 экз.)
Размеры орудий различные. Самое маленькое происходит из слоя МБ:
общая длина 9,5 см, длина втулки 6,5 см, длина рабочей части - 3 см, ширина
лезвия - 3,2 см. Самое большое изделие найдено в погребении № 1 МБ:
°^Щая длина равна 15,7 см, длина втулки - 6,6 см, длина рабочей части -
9,1 см, ширина лезвия -4,3 см (рис. 2,1; 3, 2, 3, 30). Все предметы
изготовлены из полосок железа с раскованной и вытянутой втулкой.
Орудия имеют клиновидный рабочий конец и незначительное преломление
спинки в месте перехода втулки к лезвию.
Хронологический диапазон бытования таких топоров-тесел очень ши¬
71

рок, со II-I вв. до н. э. по XIX век (7). В обобщающей статье С. П.
Нестеровым выделены топоры-тесла двух типов. Описываемые нами
орудия следует относить к первому типу, где ширина лезвия равна или
несколько уже ширины несомкнутой втулки. Указанный тип тесел датиру¬
ется VI-VIII вв. н. э. (8) В окрестностях г. Красноярска такой же топор-
тесло найден близ деревни Бирюса и отнесен В. Г. Карповым к ладейской
культуре (9).
2.	Ножи. Найдено два черешковых ножа в погребении № 1 МБ. Эти
изделия с прямой или слегка выгнутой спинкой, с уступом со стороны
лезвия в месте перехода последнего в черешок. Черешок одного из них имеет
загнутый в кольцо конец. В тексте описания МБ упомянуты еще три
подобных ножа, найденных в подъемном материале. Эти орудия имеют
различное окончание черешка: прямые и скрученный в плотную спираль.
Черешковые ножи так же, как и топоры-тесла, имеют широкий
хронологический диапазон бытования на сопредельных территориях, с
конца I тыс. до н. э. по XIV-XIX века (10). Однако наибольшее распрос¬
транение в ачинско-мариинской лесостепи они получают в позднеташтык-
ское время (11).
3.	Обкладки рукояти ножа. Обнаружены в погребении № 2 МБ. Они
представляют собой железные пластины, согнутые овалом и закрепленные
на рукояти шпеньком-клепкой. Внутри обкладок видны остатки дерева и
фрагмент черешка железного ножа. Проведенная реконструкция показала,
что на черешок ножа с двух сторон накладывались деревянные обкладки,
которые обхватывались у навершия и лезвия железными пластинами.
Последние в свою очередь скреплялись насквозь клепками-шпеньками
(рис. 3,31).
Подобные железные пластины-накладки от ножен (?) или рукоятей
ножей отмечены в курганах 1, 40, 60 Тимирязевского курганного могиль¬
ника I, расположенного в Томском Приобье, и относятся к V-VI вв. н. э. (12)
4.	Каменный скребок происходит из культурного слоя МСТИ. Он
выполнен на массивном каменном сколе серой сланцевой породы. Края
дисковидного орудия обработаны с обеих сторон крупными сколами без
дополнительной подработки. Размеры орудия равны 4,7 х 5,2 х х 1,8 см
(рис. 2,19).
Присутствие на этом же памятнике скопления отщепов такой же
породы, что и дисковидный скребок, говорит о сохранении традиции
изготовления и использования каменных орудий.
Оружие
Наконечники стрел найдены во всех исследуемых могилах.
1.	Железные наконечники стрел плоские и черешковые. Они различа¬
ются по форме пера. С вьггянуто-ромбическим пером встречен в погребении
72

jsjb 1 МБ (рис. 3,4). Такие наконечники встречаются с III в. н. э. в
памятниках уйбатского этапа таштыкской культуры (13), а затем распрос¬
траняются у кыргызов в IX-X вв. (14)
2.	Наконечник стрелы из листового железа в первоначальном виде имел
два острых жальца, или шипа. Он происходит из погребения № 2 МБ (рис.
3, 32). В окрестностях Красноярска подобные наконечники найдены в I
культурном слое стоянки Усть-Караульная (15), во 2 культурном слое
стоянки Усть-Минжуль, в подъемном материале на памятниках Базаиха
(2 экз.) (16), Собакино (17), Перевозинская (2 экз.) (18) и датируются
таштыкским временем (19). На сопредельных территориях такие наконеч¬
ники стрел встречаются на памятниках таштыкской культуры и в комплек¬
сах IV-VIII вв. н. э. стоянок Якутии (20).
3.	Шипастый наконечник стрелы изготовлен из железной пластины.
Жало его либо притуплено, либо отломано. Он найден в погребении МСТИ
(рис. 2,2). Такого же типа наконечник зафиксирован С. Г. Скобелевым при
раскопках позднеташтыкского кургана Чечерак в Новоселовском районе
Красноярского края (21). Четыре подобных наконечника имеются среди
материалов Ишимского клада и датируются третьей четвертью I тыс. н. э. (22)
4.	Костяные наконечники стрел происходят из погребения I МБ (4 экз.)
и из погребения МСТИ (11 экз.) Все наконечники с удлиненно-треугольной
формой пера, с остроугольным острием, пологими плечиками, уплощенным
черешком. Длина их равна 11 см. По сечению пера наконечники разделя¬
ются на два типа: трехгранные и шестигранные. Трехгранные в свою очередь
делятся на два подтипа: с продольным желобком - ’ ’кровостоком’ ’, нанесен¬
ным на одной грани пера, (рис. 3,5, 7) и без него (рис. 2,4; 3,6). Подобные
наконечники распространены в широком хронологическом диапазоне на
сопредельных территориях. Однако для Среднего Енисея они характерны
преимущественно для таштыкской культуры (23). Но сочетание конструк¬
тивных элементов форм представленных наконечников, а именно: шестиг¬
ранные в сечении черешок и перо, удлиненная пропорция пера - обособляет
их от всех ранее известных изделий.
Принадлежности одежды, украшения и предметы культа
1.	Железная пряжка. Рамчатая, бесщитковая. Изготовлена из прямоу¬
гольного в сечении дрота равномерной толщины. Язычок отсутствует. К
прямоугольному ободку в овальной части пряжки прикипели две полусфе¬
рические пуговички с петелькой на тыльной стороне. Это может говорить
о способе крепления ее к ремешку и пристегиванию с помощью этих
пуговичек. Размеры пряжки составляют 6,3 х 2,0 см. Она происходит из
2 культурного слоя МБ (рис. 3,36). Подобная пряжка отмечена на
73

памятнике Хыргыс-Орамнары в долине р. Табат (Хакассия) и отнесена
автором находки к тепсейскому этапу таштьжской культуры (24).
Видимо, к ременному поясу прикреплялась и железная шпенек-клепка,
найденная в погребении № 1 МСТИ. Округлый в сечении стерженек с
одного конца расплющен и образует полушарную шляпку. Размеры
находки равны 1,5 х 1 см (рис. 2,17). Подобные клепки найдены в
Минусинской котловине на памятниках таштьжской культуры (25).
2.	Бронзовые бляшки происходят из погребения МСТИ (2 зкз.) Они
идентичны, и поэтому мы описываем одну из них. Литая бляшка представ¬
ляет собой подквадратную, слегка выпуклую пластину толщиною 0,2 см.
Боковые края ее имеют по три выступа-рога. Нижний край украшен шестью
рельефными волнами. Сверху симметрично надставляются тонкие завитые
соприкасающиеся рога подквадратной в сечении формы. Всю эту внешне
4 ‘ рогатую' ’ композицию дополняют два гравированных изображения на теле
бляшки. Симметрично расположенные углубления с шестью ‘ ‘ зубчиками ’ ’,
возможно, исполняют стилизованный рисунок животного семейства ко¬
шачьих. На тыльную сторону бляшки припаяна треугольная петелька для
крепления. Высота реставрированной части бляшки с4 ‘рогами” составляет
3 см, ширина - 2,4 см (рис. 2,6). Не исключается возможность соединения
этих двух бляшек в одну через ветвистые рога.
По общей форме изображение хорошо сопоставимо с бронзовыми
шаманскими изображениями, встреченными в Восточной Сибири (Ангара,
Илим, Лена). По наличию рогов-выступов бляшка напоминает шаманскую
корону с рогами оленя или марала. Такие шаманские головные уборы
бытовали в недавнем прошлом у народов Сибири.
3.	В погребении № 1 МБ найдена обломанная бляшка с дугообразной
петелькой на тыльной стороне. Бронзовая пластинка по периметру украше¬
на рельефными насечками, которые одновременно обрамляют округлую
выпуклость в центре, напоминая расходящиеся в радиальном направлении
лучи. Размеры обрывка бляшки равны 1,2 х 1,5 см (рис. 3,18).
4.	К украшению следует, видимо, отнести обломок бронзовой пластины,
на которую нанесен орнамент в виде дугообразных параллельных прочер¬
ченных линий. Первоначально эти линии являлись, видимо, концентричес¬
кими окружностями. Эта пластина зафиксирована в погребении № 1 МБ
(рис. 3,17). Аналогичные типы орнамента украшают бронзовые подвески
и бляшки, найденные в Айдашенской пещере под г. Ачинском. Такие же
вещи есть и среди материалов Ишимской коллекции, которые датируются
второй половиной 1 тыс. н. э. (26)
5.	Железные полусферические пуговички обнаружены во всех погребе¬
ниях и в слоях памятников: в погребении № 1 МБ - 16 экземпляров, в
погребении № 2 МБ - 2 экз., во 2 культурном слое МБ -2 экз., в погребении
74

Рис. £. Материалы могильника близ базового лагеря СТИ: 1-18 - погребение
№ 1; 20, 26-Помин"; 19, 21-25 - из межмогильного пространства;!, 2, 7-10, 17, 18 -
железо; 5, в, 11, — бронза;3,4, 14-16- кость; 19 - камень; 12,13, 20,21,23-26»керамика.
Рис. 3 Археологические материалы могильника Боровое;!-29 ~ погребение № 1;
30 35 - iioqx>6eHW‘ №2; 36 - из межмогильного пространства; 1 -4, 19-21, 30-32, 36 -
железо; 16-18, 22 - бронза; 8, 14, 15 - керамика; остальное кость.
75

МСТИ -198 штук и одна в культурном слое этого памятника. На пуговичках
с тыльной стороны припаяны петельки для пришивания. Изделия различа¬
ются размерами, но они варьируют слабо: диаметр - от 0,4,см до 1 см (рйс.
2,7- 10,3,19-21).
6.	Такие же полусферические пуговички, только из бронзы, обнаруже¬
ны в погребении МСТИ (6 штук). По размерам они меньше железных и
ограничены от 0,4 см до 0,6 см (рис. 2,11).
Аналогичные бронзовые и железные пуговички распространяются в
широком хронологическом диапазоне: с конца татарской культуры до
позднего средневековья (27).
7.	Две серьги из погребения № 1 МБ спиралевидного типа изготовлены
из тонкой бронзовой проволоки. Прямоугольная в сечении проволока имеет
толщину 1 мм (рис. 3,16).
Подобные серьги найдены в склепе № 2 Изыхскогочаа-тас, отнесенного
к I в. до н. э. -1 в. н. э. (28) Такие же серьги имеются и среди материалов
переходного этапа верхнеобской культуры (V -VII вв. н. э.), например, в
могиле № 1 могильника Ближние Елбаны III (29). Они зафиксированы и
в насыпи курганов №№ 1 и 27 могильника Релка и датированы автором VI-
VIII вв. н. э. (30)
8.	Бронзовая подвеска в виде стерженька с петелькой на конце
происходит из погребения МСТИ. Литое изделие имитирует скрученную
проволоку диаметром 0,2 см. Диаметр округлой петельки равен 1,1 см.
Длина сохранившейся части стерженька равна 3,4 см (рис. 2,5).
9.	Костяные подвески из зубов и клыков волка, медведя, рыси
происходят из погребения № 1 МБ (22 штуки), а подвески, изготовленные
из трубчатых костей, найдены в погребении № 1 МБ (3 шт.), в погребении
№ 2 МБ (25 шт.) и в погребении МСТИ (15 шт.) В погребении JSfe 2 МБ
подвески имитируют резцы марала. Все украшения имеют одно, реже два
просверленных биконических отверстия для подвешивания (рис. 2,14-16,
3,23-29).
Подобные подвески из зубов и клыков хищников и из трубчатых костей
животных встречены в комплексах самых разных эпох, от палеолита до
средневековья (31).
10.	К подвескам, видимо, нужно отнести железные пластинки со
сквозными отверстиями у края. Они зафиксированы в погребении № 1 МБ
(1 штука) и в погребении МСТИ (1 шт.) Пластинки толщиною до 0,1 см
в ширину составляют 0,7 см и 1 см. Диаметр сквозных отверстий равен 0,2
см (рис. 2,18).
11.	Бронзовые боченкообразные бусы. По размерам варьируют от
0,3 см до 0,5 см в длину, диаметр - 0,4-0,5 см, толщина стенок -до 0,1 см.
76

Найдены в погребении № 1 МБ (5 экз.) и в погребении МСТИ (1 целая и
54 оплавленных) (рис. 3,22).
Аналоги им находятся в склепе № 2 Изыхского чаа-таса (32), а также
в курганах могильника Релка на Средней Оби (33), которые относятся к VI-
VIII вв. н. э. Имеются они и в могильниках Средней и Верхней Оби,
отнесенных к VI-VIII вв. н. э. (Ближние Елбаны III, Красный Яр,
Тимирязевский, Архиерейская заимка). Для Тимирязевского курганного
могильника авторы отмечают наличие бронзовых боченкообразных бус в
комплексах V-VI вв. н. э. и широкое распространение в курганах
VII в. н. э. (34)
12.	Стеклянные бусы представлены в виде небольших оплавленных
частичек стекла. Происходят из погребения № 1 МБ. Стекло имеет мутно¬
белый цвет. Такие бусы начинают встречаться с III в. до н. э. в курганах
татарской культуры (35). Но наиболее широкое распространение они
получили в V-IX вв. н. э. (36)
13.	Орнаментированные костяные пластинки. Происходят из погребе¬
ния № 1 МБ. Из многочисленных мелких фрагментов две пластинки с
изображением удалось частично восстановить. На одной пластине изобра¬
жена скачущая лошадь, над спиной которой показан натянутый лук. Вторая
пластинка с симметричными изображениями голов животных на конце. В
центре 2 сквозных округлых отверстия. Тело пластины заполнено резными
волнообразными линиями. Все остальные фрагменты пластинок несут на
себе следы резного сетчатого орнамента (рис. 3,9-13).
По стилю изображения лошади, форме лука, парному расположению
голов животных и способу нанесения орнамента на пластинки данный тип
находок датируется позднеташтыкским-раннекыргызским временем (37).
Такие же по стилю выполнения и орнаментации костяные пластинки
зафиксированы дивногорским краеведом К. В. Зыряновым в гроте Дружба,
который расположен в береговых скальных выходах ниже устья р.
Караульная, возле могильника СТИ. Коллекция состоит из разновремен¬
ных предметов, в том числе и средневекового времени.
Керамическая коллекция, собранная в могильниках, немногочисленна.
Зафиксировано 163 фрагмента от 11 сосудов: 4 наМБ, остальные на МСТИ,
из которых два реставрированы полностью. Оставшиеся представлены
фрагментами венчиков и стенок (рис. 2,13, 13,20-26; 3,8, 14, 15).
Посуда изготовлялась из отощенных грубоструктурных масс. В качес¬
тве примесей применялся мелко- и среднезернистый песок, шамот и дресва.
Чашу сосудов формовали из однородного куска массы. Отдельно вылепли¬
вался кольцевой поддон, который приставлялся к чаше, и шов тщательно
заглаживался. Все сосуды тонкостенные, не более 0,5 см. Следует отметить,
что стенки сосудов в горизонтальной и вертикальной плоскости различной
77

толщины. Это еще раз доказывает ручную лепку посуды без каких-либо
механических приспособлений. Внутреннюю и, видимо, внешнюю повер¬
хность стенок заглаживали рукой или щепой. Возможно, что стенки
уплотнялись с помощью выколачивания колотушкой. В одном случае на
внешней поверхности черепков прослеживаются отчетливые следы, напо¬
минающие отпечатки узелков от сетки-плетенки, которая служила основой
в процессе формовки сосуда. Цвет керамических изделий серый и красно¬
коричневый.
Судя по двум реставрированным сосудам, можно отметить кубко-
видную форму. К полусферической чаше, без выраженных шейки и
плечиков, снизу пристраивался биконический полый поддон. Чаша закры¬
той формы со слегка выпуклыми боками и округлым дном. Край венчика
обязательно утолщался налепным валиком. Высота чаши и диаметр устья
сосуда относятся как 1:1 и составляют 10-11 см. Общая высота целого
кубковидного сосуда равна 14 см (рис. 2,20, 26). Однообразный орнамент
покрывает всю поверхность сосудов, от венчика до поддона, включая
последний. Исключения составляют только края венчиков. По утолщенно¬
му налепным валиком краю наносились оттиски либо ногтя, либо пальцевых
защипов. Среди орнаментов выделяются элементы: пальцевой защип,
ногтевой, прочерченный, квадратный чекан. Пальцевой защип в некоторых
случаях образует налепной валик. Этот элемент является самым многочис¬
ленным и преобладающим.
Основной способ расположения элементов - это горизонтальный ряд.
Имеют место и другие мотивы: вертикальный (для ногтевого оттиска),
наклонный (для чекана) и фигурный (для прочерченного). Фигурный
мотив состоит из треугольника с вертикальной выводной линией из нижнего
угла фигуры. Композиционные построения орнамента очень просты. Это
горизонтальные ряды по чаше и вертикальные -по поддону. Поддон имеет
четыре симметрично расположенных сквозных отверстия диаметром
до 0,5 см.
Все рассмотренные погребения выполнены по обряду трупосожжения.
Сожжение производилось где-то на стороне, так как в могилах нет остатков
древесных угольков. По всей вероятности, умершего предавали огню в его
обыденной повседневной одежде. У нас есть все основания считать, что
умершего сжигали на сильном, но непродолжительном огне, так как
костные остатки не успели превратиться в пепел и некоторое бронзовые
мелкие вещи не расплавились. После сожжения еще горящий прах сгребали
в кучу и захоранивали в неглубокой яме. К остаткам умершего обязательно
подкладывали железный топор-тесло и наконечник стрелы. После помеще¬
ния праха в яму могила сразу засыпалась землей. Об этом говорит красно-
черная почва вокруг могилы и над ней.
78

Каких-либо надмогильных сооружений не обнаружено. Судя по разбро¬
санным черепкам керамики, на могилу ставилось два-три сосуда, в зависи¬
мости от числа погребенных. В погребении № 2 МБ керамики не
обнаружено. В погребении № 1 МБ, видимо, захоронены останки от двух
умерших. К такому предположению нас приводят нахождение двух кучек
пепла в одной могиле, парное расположение топоров-тесел и железных
наконечников стрел.
Обязательным ритуалом при похоронах было умерщвление и последу¬
ющее сжигание жертвенного животного - косули. Скопления жженых
костей этого животного встречены возле могил на всех могильниках. На
могильнике СТИ среди жженых костей косули был обнаружен костяной
наконечник стрелы. Захоронение жертвенного животного и двух кубковид-
ных сосудов с пищей предназначались покойнику, видимо, для его
следования в потусторонний мир.
С этого времени место это становилось почитаемым и, видимо, ежегодно
здесь устраивались поминальныетризны. Поминки сопровождались обяза¬
тельным разведением костра. Возможно, что часть пищи, принесенной с
собой, оставлялась или разбрасывалась по сторонам. Как мы уже отмечали,
нередко в стороне от могилы находились кости животных (косули, свиньи,
собаки). Некоторые из них были анатомически связаны. Если учитывать,
что во время ежегодного посещения этого места разводился костер, то
могильники посещались и почитались сородичами в течение длительного
времени. Например, на могильнике СТИ зафиксировано 16 кострищ, и их
число будет возрастать с продолжением раскопочных работ(рис. 1). Одной
из архаичных черт погребального обряда описываемых могильников
являются находки каменных орудий и отщепов в межмогильном простран¬
стве. В средневековых памятниках неолитическая традиция обработки
камня уже известнапо материалам погребений верхнеобской кулыуры (38)
и в Троицком могильнике (39).
На сегодня нам трудно определить социальную принадлежность каж¬
дого погребенного. Но различие захоронений по набору сопутствующего
инвентаря бросается в глаза. Наименьшее количество предметов отмечено
в погребении X? 2 МБ. Напротив, погребение МСТИ содержит обильное
количество украшений.
Определение хронологии могильников и захоронений, наряду с анали¬
зом инвентаря погребений и поминальников, дополняется стратиграфичес¬
кими наблюдениями и радиоуглеродными датировками. Так, на могильнике
Боровое слой, из которого впущены могильные ямы, перекрывается почвой,
содержащей находки эпохи позднего средневековья (X-XIV вв. н. э.) Кним
относится плоскодонный баночный сосуд, который украшен горизонталь¬
ной налепной каемочкой на плечиках. Такие сосуды в массовом количестве
79

встречаются на памятниках кыргызской эпохи (40). Между культурными
слоями 1 и 2 залегает стерильная прослойка песка мощностью 8-10 см, что
исключает смешение материалов разного времени.
Проведенные наблюдения показывают, что могильники Боровое и СТИ
относятся к переходному, хотя и длительному по времени, периоду от
позднего железного века к эпохе средневековья. Это подтверждается и
радиоуглеродной датировкой. Образец угля, отобранного из поминального
кострища МБ, показал дату 680 ± 20 лет (СОАН-2937). (41).
На наш взгляд, по общему набору инвентаря и присутствию бронзовых
“рогатых’ ’ бляшек, пуговичек, стерженьков, железного шипастого наконеч¬
ника стрелы погребение МСТИ необходимо считать ранним и относить к IV-
VII вв. н. э., а погребение № 2 МБ по присутствию обкладок рукояти
черешкового ножа и вырезанных костяных подвесок, имитирующих зубы
марала,-поздним, и датировать концом I тыс. н.э. Вэтомслучае погребение
№ 1 МБ занимает промежуточное положение. Предложенные датировки
могут быть уточнены с выявлением новых комплексов на этих памятниках.
Поскольку категории представленного в исследуемых памятниках
оружия и орудий труда являются общераспространенными для степной,
лесостепной зон Сибири в раннесредневековый период и встречаются в
таежных районах, то основное внимание при поисках отличительных черт
культуры красноярской лесостепи будет обращено на черты погребального
обряда, керамики и предметов искусства. Так как интересующее нас время
достаточно хорошо отражено по археологическим памятникам смежных
территорий, то мы проводим сравнительный анализ в первую очередь по
погребальному обряду.
Погребальный обряд - сожжение на стороне с последующей организа¬
цией, возможно, ежегодных поминок наблюдается в это время в таштыкской
культуре Минусинской котловины (42). Нам не известны памятники
собственно таштыкской культуры севернее села Новоселово (Красноярское
водохранилище) (43). Но определенное влияние эта культура оказала на
племена Красноярской лесостепи. Это проявилось, на наш взгляд, в самом
обряде захоронения и поминания. Вместе с тем, наблюдается существенное
отличие поминальников Красноярского района от таштыкских. Последние
поминальники представляют собой множество небольших каменных стел,
установленных по краю кладбища (44). У подножия стел имеются специ¬
альные поминальные ямки, заполненные жертвенными приношениями:
ритуальным горшком и костями жертвенных животных (овцы, реже
лошади и коровы). Поминальники же Красноярского района не имеют
каких-либо наземных сооружений, и обряд поминания сопровождался
разведением костра и разбрасыванием кусков жертвенного мяса.
Погребальный обряд сожжения в Красноярском районе наблюдается
80

еще в курганах позднетагарского времени. Тогда огню придавали могиль¬
ную камеру с уложенными в ней трупами. Нередко вместе с сожженными
останками залегают целые костяки без следов воздействия огня (45).
Поэтому факт сожжения в описанных могильниках Боровое и МСТИ
говорит, с одной стороны, о частичной преемственности данного обряда у
позднетагарского населения, а с другой стороны, о сильном влиянии
инокультурных племен. Наряду с таштыкцами обряд трупосожжения был
обязательным для взрослых людей культуры чаа-тас Минусинской котло¬
вины. Но там погребальные сооружения представляют собой наземные
мавзолеи, стенки которых сложены из каменных плит. В красноярской
лесостепи памятники культуры чаа-тас неизвестны (46).
Могильники, на которых погребенных перед захоронением подвергали
полной кремации, выявлены в последнее десятилетие и в таежных районах
Среднего Енисея и Нижней Ангары. При этом, данный обряд отмечается
здесь со скифского времени. Из средневековых памятников достаточно
хорошо изученным объектом является могильник Усгь-Кова, который
авторы раскопок датируют VI-XIV вв. н. э. (47). Здесь зафиксированы
погребения, которые выполнены не только по обряду трупосожжения на
стороне, но и по обряду трупоположения и частичного сожжения на месте
могилы. С красноярскими погребениями их сближают общие типы желез¬
ных топоров-тесел, ножей, бронзовых бус и костяных орнаментированных
пластинок. Все это говорит о близости развития культурных процессов в
этих двух соседних регионах. Вместе с тем, отсутствие в нижнеангарских
кладах и погребениях с перечисленными типами изделий керамической
посуды затрудняет сопоставление ангаро-енисейских материалов по этому
важному виду источников.
Керамика красноярских погребений несет в себе отличительные черты
от всех известных культур бассейна Среднего Енисея. Это выражается в
форме и орнаменте глиняной посуды. Все наши сосуды небольших размеров
и имеют кубковидную форму со слегка закрытой чашей. Край венчика
обязательно снаружи утолщен нешироким налепным валиком. Поддон
формовался отдельно и прикреплялся к круглодонной чаше. Орнамент
располагался по всему сосуду, включая и поддон. Основными украшениями
являются горизонтальные ряды пальцевых защипов, налепные валики с
аналогичными защипами, прочерченные линии и оттиски квадратного
чекана.
Совершенно новы, не встречаются на других памятниках красноярской
лесостепи наборы бронзовых и костяных предметов, относящихся к
принадлежностям одежды, украшениям и предметам культа.
Обобщая вышесказанное, подведем итоги.
Вводимые в научный оборот новые материалы указывают, что в
81

середине - второй половине I тыс. н. э. в красноярской лесостепи вдоль
берегов Енисея проживали племена, культура которых несколько отлича¬
лась от соседних народов.
Коллективы, оставившие памятники нового типа, принадлежат к одной
из автохтонных групп, несколько трансформировавших свою культуру под
влиянием степных кочевников.
Разноэтнические коллективы, проживающие чересполосно по всей
лесостепи, могли длительное время сосуществовать, занимая разные эколо¬
гические ниши и сохраняя свои культурные традиции. Лишь перемещения
значительных масс степных кочевых народов выталкивали на лесостепные
окраины скотоводческие народы, вызывая, всвоюочередь, новые миграци¬
онные волны переселения уже в под таежные и таежные районы с традици¬
онным охотничье-рыболовецким хозяйством.
В контактных районах возникает комплексный хозяйственный уклад.
Здесь сочетается присваивающий тип в основе ведения хозяйства (многочис¬
ленные кости косули в погребениях и поминальниках МБ и СТИ) и
отдельные виды заимствованного скотоводства (кости коровы и других
животных на тагаро-таштыкских стоянках и пластинка с изображением
лошади погребения МБ).
Слабая изученность красноярской лесостепи и прилегающих к ней
участков затрудняет определение ареала распространения памятников
нового культурного типа. Вероятнее всего, это лесостепные и таежные
районы Среднего Енисея и, возможно, Нижнее Приангарье. Так как первое
из описанных оригинальных погребений было раскопано в 1980 году на
могильнике Боровое, мы предлагаем вышеописанные памятники объеди¬
нить под названием Боровского культурного типа.
1.	Дэвлет М. А. Керамика позднетагарских курганов Красноярского района //
СА, № 2. С. 205-210. Мартынов А, И. Лесостепная татарская культура. Новосибирск,
1979. Николаев Р. В. Курганы татарской эпохи у Красноярска //Материалы и
исследования по археологии, этнографии и истории Красноярского края. Красноярск,
1963. С. 93-103.
2.	Корцов В. Г. Материалы к археологии Красноярского района. Описание
коллекций и материалов музея. Отдел археологический. Красноярск, 1929.
3.	Макаров Н. П. Работы Красноярского краеведческого музея //АО -1980. М.,
1981. С. 193-194.
4.	Леонтьев В. П. Отчет о полевых археологических исследованиях в Березовс¬
ком, Емельяновском, Большемуртинс ком, Казачинском и Енисейском районах Крас¬
ноярского края в 1985 году.- Архив ИА АН СССР, р-1, № 11067. С.4-5.
5.	Макаров Н. Г1. Отчет об археологических раскопках в Емельяновском,
Сухобузимском, Большемуртинском, Казачинском районах. Красноя|х:кий край.
Архив ИА АН СССР, p-I, М? 13323.
82

6.	Мандрыка П. В. Новые материалы по железному веку Красноярске»! лесо¬
степи / / Проблемы изучения Сибири в научно-практической работе музеев. Красно¬
ярск, 1989. С. 140-143.
7.	Кызласов Л. Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котлови¬
ны. М., 1960. С. 181, рис. 62,3. Левашова В. /7. Из далекого прошлого южной части
Красноярского края. Красноярск, 1929. С. 65.
8.	Нестеров С. 77. Тесла древнетюркского времени в Южной Сибири / /Военное
дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 172.
9.	Карцев В. Г. Материалы к археологии... С. 50, рис. IV (45).
10.	ЦиркинА. В. Мариинское городище и его место в материальной культуре Обь-
Чулымского междуречья // Археология Южной Сибири. Кемерово, 1977. С. 68-86,
рис. 5,7. Мартынов А. И. Новые материалы о тагаро-таштыкских поселениях и
жилищах //СА, 1973, № 3 С. 163-174, риг. 7. Яиняков Н. М. Металлообработка на
Гурьевском поселении //Археология Южной Сибири. Кемерово, 1979. С. 149-153,
рис. 78. Сунчугашев Я. И. Оружие и конское снаряжение средневековых хакасских
воинов / /Археология Южной Сибири. Кемерово, 1977. С. 131-138, рис. 4,1. Глади¬
лин А. В. Металлургия Среднеангарья //Археологические исследования в районах
новостроек Сибири. Новосибирск, 1985. С. 167-179, рис. 6,1-4.
11.	Мартынов А. 77., Мартынова Г. С., КулемзинА. М. Шестаковские курганы.
Кемерово, 1971. С. 222, рис. 25,7.
12.	Беликова О. Б.} Плетнева Л. М. Памятники Томского Ириобья в V-
VIII нв. н. э. Томск; 1983. С. 12, рис. 2,3, 5,14, 13,5, 10.
13.	Кызласов Л. Р. Таштыкская эпоха... С. 139.
14.	Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов. Новосибирск, 1979. С. 100.
, 15. Демиденко Г. А., Макаров Н. П. Исследования культуровмегцающих отложе¬
ний стоянки Усть-Караульная //Проблемы изучения Сибири в научно-исследова¬
тельской работе музеев. Красноярск, 1989. С. 86-88.
16.	ККМ кол. Но 110-424.
17.	ККМ кол. №84-11.
18.	ККМ кол. № 110-393, 399.
19.	Худяков Ю. С. Исследования И. Т. Савенковым средневековых памятников
Среднего Енисея //Проблемы исследования каменного века Евразии (К 100-летию
открытия палеолита на Енисее): Тез. докл. Краевой конф. 12-18 сент. 1984 г.
Красноярск, 1984. С. 142.
20.	Константинов И. В. Ранний железный век Якутии. Новосибирск, 1978. С. 58.
21.	Устное сообщение С. Г. Скобелева.
22.	Ермолаев А. С. Ишимская коллекция. Описание коллекций Красноярского
музея. Отдел археологический. Вып. 1. Красноярск, 1914. Табл. П.9. Зиняков Н. М.
Оружие ишимской коллекции по данным металлографических исследований / /
Проблемы изучения Сибири в... Красноярск, 1989. С. 128.
23.	Худяков ТО. С. 1984. С. 144.
24.	Худяков Ю. С. Динамика хозяйственных занятий населения долины р. Табат
в эпоху металла //Палеоэкология Сибири. Новосибирск, 1986. С. 92, рис. 5.
25.	Кгязласов Л. Р. 1960. Худяков /О. С. 1986, рис. 5.
26.	Молодин В. И., Бобров В. В., Равнушкин В. Н. Айдашинская пещера.
Новосибирск, 1980. Ермолаев А. С. 1914.
27.	Грязнов М. П. История древних племен Верхней Оби по раскопкам близ
с- Большая Речка. М. Л., 1956. С. 266. Асеев И. В. Прибайкалье в средние века.
83

Новосибирск, 1980. С. 129. Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951.
С. 266.
28.	Кызласов Л. Р. 1960. С. 80, рис. 28-8.
29.	Грязнов М. Л. 1956. С. 118, табл. XLV(5).
30.	Чиндина Л. А. Могильник Релка на Средней Оби. Томск, 1977.
Рис. 3(5), 30(1).
31.	Глусская 3. К. Женщина негроидного типа в неолите под Красноярском //
Материалы и исследования... Красноярск, 1963. С. 31. Абрамова 3. А. Палеолит
Енисея. Афонтовская культура. М., 1979. Кызласов Л. Р. История Тувы в средние
века. М., 1969.
32.	Кызласов Л. Р. 1960. С. 80, рис. 28-13.
33.	Чиндина Л. А. 1977. Рис. 10(14), 13(2), 15(10), 20(11).
34.	Беликова О. Б., Плетнева Л. М. 1983. С. 85.
35.	Мартынов А. И. Хронология и периодизация памятников лесостепной
татарской культуры //Известия лаборатории археологических исследований. Выл. 7.
Кемерово, 1976. С. 17.
36.	Беликова О. Б., Плетнева Л. М. 1983. С. 85-86. Деопик В. Б. Классификация
бус Юго-Восточной Европы V-IX вв. //СА, 1961, N° 3.
37.	Кызласов Л. Р. 1960. С. 131, 140. Грязнов М. П. Комплекс археологических
памятников у г. Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1979. С. 97, рис. 60,2. Савинов Д. Г.
К вопросу о хронологии и семантике изображений на плитах татарских курганов
//Южная Сибирь в скифо-сарматскую эпоху. Кемерово, 1976. С. 62.
38.	Грязнов М. П. 1956. С. 100.
39.	Деревянко Е. Я. Троицкий могильник. Новосибирск, 1977. С. 150.
40.	Степи Евразии в эпоху средневековья //Археология СССР. М., 1981. С. 190-194.
41.	Определение проведено Л. А. Орловой.
42.	Вадецкая Э. Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л.,
1986. ТиваненкоА. В. Древние святилища Восточной Сибири в эпоху камня и бронзы.
Новосибирск, 1989.
43.	Вадецкая Э. Б. 1986.
44.	ТиваненкоА. В. 1989;
45.	Николаев Р. В. 1963. С. 100.
46.	Кызласов Л. Р. Древнехакасская культура чаа-тас VI-IX вв. //Степи Евразии
в эпоху средневековья. М., 1981. С. 46-51.
47.	Леонтьев В. П. К вопросу о проникновении тюркоязычных компонентов в
Северное Приангарье //Проблемы древних культур Сибири. Новосибирск, 1985.
С. 135-137. Гревцов Ю. А. Материалы кладов железного века со стоянки Усть-Кова //
Проблемы археологии Северной Азии: Тез. докл. XXVIII Регион, арх. студенч. конф.
28-30 марта 1988 г. Чита, 1988. С. 74-76. Гревцов Ю. А. К проблеме южного
происхождения современных народов Севера Красноярского края //Проблемы
археологии и этнографии Сибири и Дальнего Востока //Краткое содерж. докл.
PACK. Т. 3, Красноярск, 1991. С. 9-11.
84

Ю. С. Худяков
ТЮРКИ И УЙГУРЫ В МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЕ
Тюркизация населения Минусинской котловины, протекавшая в тече¬
ние последних двух тысяч лет, с момента появления на данной территории
тюркоязычных гяньгуней-кыргызов в начале I в. до н. э. до слияния кето-
самодийскоязычных групп с тюркоязычным большинством предков совре¬
менных хакасов в XVIII-XIX вв. н. э., включает несколько этапов
инфильтрации и влияния культуры тюркских кочевников на аборигенов
Среднего Енисея^
Одним из важных этапов этого длительного и многопланового процесса
является период тесных контактов государства енисейских кыргызов с
центральноазиатскими державами кочевых тюрок и уйгуров в VI-IX вв. н.
э. В это время кыргызы и зависимые от них кыштымы неоднократно
участвуют в военных столкновениях с тюрками и уйгурами, попадают от них
в политическую зависимость, выплачивают дань, поддерживают диплома¬
тические связи, испытывают культурное влияние. Земли минусинской
котловины, неоднократно подвергавшиеся вторжениям войск центрально-
азиатских кочевников, хранят немало свидетельств бурных событий той
эпохи.
Первые сведения о экспансии тюрок I каганата на Средний Енисей
относятся еще к середине VI в. н. э. В 554-555 гг. тюркский каган Мугань-
хан “на севере покорил Цигу” (1), хотя тюркскому войску не удалось
“форсировать Саяны” (2). Однако в результате похода Мугань-хана
кыргызы попали в зависимость от I тюркского каганата, выплачивая в
качестве дани “оружие крайне острое...”, которое кыргызы “постоянно
вывозят тукюе” (3). Кыргызы поставляли тюркам и рабов, возможно, из
числа попавших в плен в результате похода Мугань-хана. В 569 г. Истеми-
хан подарил византийскому послу Земарху “пленницу из народа кыргыз” (4).
В 572 г. каган Арслан Тобо-хан выделил в удел Або-хану Торэнмену
“северное ханство”, вероятно, включавшее и кыргызские земли (5).
В 583 г. в связи с династической распрей в I тюркском каганате кыргызы
смогли вернуть себе самостоятельность и вынашивали планы вторжения в
Центральную Азию; “цигу, которые, властвуют к северу от тупо, со
скрежетом зубовным ожидают своей возможности (отомстить)” (6).
Период тридцатилетнего подчинения кыргызов I тюркскому каганату не
нашел своего отражения в археологических материалах Минусы. Вполне
понятно, что в этот период тюркские войска не проникали на территорию,
85

заселенную кыргызами. Зависимость кыргызов от тюрок ограничивалась
присылкой дани и признанием верховной власти тюркского кагана.
В 629-630 гг. н. э. кыргызы на непродолжительное время попали в
зависимость от телесского каганата во главе с домом Сейяньто, ‘ ‘который
имел там своего гейлифу для верховного надзора” (7). Следов пребывания
телесского ‘ ‘гейлифы’ * на Среднем Енисее пока также не обнаружено.
Положение существенным образом изменилось в период существования
II восточнотюркского каганата. Учитывая возросшую силу кыргызского
государства, тюркский Капаган-каган после неудачного похода на север в
693г. ,'коглау ‘ ‘перейдя черва КекменскутоХчернъ), мы долго ходили войною
вплоть до страны киргизов) (8),’ ^быллынужден признать за кыргызским
правителем Барс-бегом^ титул кагана, (х. е. равным себе), и отдать е^ в
жены дочь каганат Кутлуга. “Был Jfepe-бег; мы в то время (при тех
обстоятельствах) даровали, ему титул кагана и дали ему (в супружество)
мою младшую сестру-княжяу” *(9). Династический брак правящего .рода
кыргызов с династией Аншна, 'несомненно, должен был оказать большое
влияние на принятие кыргызскойанатьюмногих культурных достижений,
обычаев, этикета тюркского каганского Дома..Одним из наиболее сущес¬
твенных заимствований явился обычай, устанавливать в честь погибших
героев-воинов каменные стелы с начертанными, тюркской рунической
письменностью, надгробными эпитафиями. Вместе е этим обычаем кыргы¬
зами была заимствована у тюрок и сама руническая письменность, получив¬
шая кроме лапидарных функций широкое применение в административно-
хозяйственных делах.
Однако установление родственных связей между правящими династи¬
ями кок-тюрок и уйгуровне предедвратилоих последующего столкновения
в борьбе за господство в Центральной Азии. Зимой 710-711 годов тюркское
войско под командованием полководца Тоньюкука, принцев Кюль-тегина
и Могиляна, совершив^глубокий обходной маневр по реке Ане через
Саянский,хребет, нанесло решающее поражение кыргызам в Черни Сунга.
Вэтой битве погиб кыргызский каган Барс-бег, а ‘ ‘народ его стал рабынями
и рабами. Говоря: пусть не останется без хозяина страна Кегменская, - мы
завели порядок в немногочисленном (т. е. пришедшем тогда в упадок)
народе кыргызов’ *(10).
Материалы археологических раскопок в Минусинской котловине поз¬
воляют конкретизировать скупые сведения источника о “наведении поряд¬
ка” завоевателями ня землях^“немногочисленного народа киргизов”. В
стратегически важных местах долины Енисея, по устьям рек Аскиз, Есь,
Таштык, Туба, Тесь, в долинах рекУйбат, Чулым, Черный Июс, Нинябыли
расселены ветераны тюркского войска. Здесь в основном в пределах
кыргызских родовых кладбищ обнаружены ранее нехарактерные для
86

Минусинской котловины древнетюркские погребения с конем. Вполне
вероятно, что поселившимся в Минусе тюркским военным поселенцам были
пожалованы земли с подвластным населением, где кок-тюрки заняли место
прежней кыргызской родовой аристократии (рис. 1).
Кок-тюрки принесли с собой на Средний Енисей не только обряд
погребения мужчин-воинов в сопровождении коня, детей в сопровождении
верховного барана, женщин в сопровождении коня, барана или без
животного (11), но и обычай сооружения поминальных оград с каменными
изваяниями и рядами балбалов (12) и стел с надгробными эпитафиями (13).
'; -Появление в.Минусинской котловине тюркского кочевого-населения,
занявшего в кыргызской среде привилегнрованноесоциальное положение,
способствовало не лолько ;^мстгованик>'кырпиэа>?г административного
опыта и культурных достижений пришельцев, но и послужило своеобраз¬
ным импульсом для дальнейшей тюркизации окрестного зависимого насе-.
дения в этнокультурном*; и языковом отношении. Кыргызы*- благодаря
тесным контактам с кок-тюрками, в значительной мере воспринялиобщие
черты тюркской кочевой культуры, утратив некоторые местные традиции,
восходящие к татарскому времени. В погребальном обряде сложные ло
конструкции курганы чаа-тас уступили место небольшим курганам хыргыс-
ур, с округлой каменной насыпью, иногда в сопровождении каменной стелы
е эпитафией. Из состава погребального инвентаря исчезли.изготовленные
нагончарном круге ‘ ‘кыргызские вазы’ ’. Значительно чаще, нежели раньше,
вместе с воином стали укладывать наборные пояса, оружие, сбрую (рис.2).
Вместе с тем, тюркское завоевание не ликвидировало кыргызской
государственности. Кыргызы сохранили известную самостоятельность в
политическом и культурном отношении. Во^главе государства остался
кыргызский владетель из рода кыргызских каганов - “Иди” (14), продол¬
жавший поддерживать дипломатические и торговые связи с другими
государствами. В 722-723 годах ко двору империи Тан ездили кыргызские
послы тегин Исибо Шэючжэ, Биши Сыгинь и тегин Цзюйли Пиньхэчжун
Сыгинь (15). В 731 г. кыргызский посол Чур Тардуш Ынанчу присутство¬
вал на церемонии похорон.Кюль-тегина (16). Однако вплоть до падения II
Восточнотюркского каганата в 745 г. кыргызы не принимали активного
участия в военных событиях в Центральной Азии.
Падение власти кок-тюрок в Центральной Азии и образование Уйгур¬
ского каганата во главе с родом Яглакар имело весьма значительные
последствия для кыргызов.
Кок-тюрки, натурализовавшиеся в минусинской котловине^из недавних
врагов превратились в естественных союзников кыргызов в борьбе с
уйгурами. Совместная борьба способствовала дальнейшей консолидации
населения на Среднем Енисее и постепенной ассимиляции кок-тюрок в
87

X
Рис. 1.Карта распространения тюркских и уйгурских памятников в Минусинской
котловине.
88

кыргызской среде, что нашло свое отражение и в погребальном обряде. Кок-
тюрки постепенно переходят на кыргызский обряд трупосожжения в
сопровождении коня. Синкретичный обряд сожжения человека и коня
зафиксирован в Минусинской котловине (17) и позднее в Туве (18).
В 751 г. кыргызы в союзе с чиками, огузами, карлуками выступили
против уйгурского кагана Моюн-чура, который, однако, успел опередить
союзников и разбить их поодиночке. В 758 году уйгуры “завоевали”
кыргызское государство. Кыргызский правитель получил от уйгурского
кагана титул Пицьсйе Тунге Гинь (19) в знак признания своей вассальной
зависимости. Прямых археологических свидетельств пребывания уйгуров
под предводительством Моюн-чура в настоящее время не обнаружено.
К числу возможных последствий уйгурского завоевания можно отнести
появление на Среднем Енисее монет “Шунь Тянь юань бао” чекана 759 г.
(20) в связи с участием уйгуров в подавлении восстания Ань-Лу-шаня в
империи Тан.
В 795 году кыргызы попытались воспользоваться смутами в Уйгурском
каганате в связи с пресечением каганской династии из рода Яглакар по
мужской линии, когда уйгурская знать избрала на престол полководца
Кутлуга, и восстали (21). Хотя положение уйгуров, которые в это время
вели войну с тибетцами, было критическим, Кутлугу удалось нанести
кыргызам страшное поражение, о чем свидетельствует надпись на стеле,
поставленной в его честь в уйгурской столице Орду-бальгке. В начале (была)
империя Гянь-Гунь, которая более чем на 4000000 лучников (воинов)
насчитывала. Она (поднялась и )... (но каган был) умный мужественный
и ловкий в войне (ему нужно было лишь) один раз выстрелить и попал
(вцель). Хан Гянь-Гуней пал вследствие спущенной тетивы лука (благодаря
его стреле), коровы, лошади, хлеб и оружие были нагромождены горами.
Государственные дела империи Гянь-Гунь прекратились, на земле не стало
живых людей (22). Несмотря на фантастические подробности описания
сражения и наличие противоречий между разноязычными текстами надпи¬
си, факт жестокого поражения кыргызов от Кутлуга сомнения не вызывает.
Насколько можно судить по тексту надписи, уйгурское войско проникло
далеко в глубь кыргызских земель, нанесло кыргызам тяжелое поражение
и захватило огромную добычу.
Вероятно, именно в результате этого похода в Минусинской котловине
появились погребения со шкурой коня с богатым инвентарем, орнаменталь¬
ные мотивы которых включают манихейскую символику. Новый тип
погребений для Среднего Енисея сосредоточен на локальном участке, в
междуречье рек Тесь и Ерба. Некоторые из этих погребений, вероятно, были
впускными в большие курганы Копенского чаа-таса (23), которые, как
предполагают, сооружались в честь членов кыргызского каганского рода.
89

Видимо, акт осквернения кыргызских усыпальниц уйгурами символизиро¬
вал полное уничтожение кыргызского государства, когда его ‘ ‘государствен¬
ные дела прекратились’ ’, а “на земле несталоживыхлюдей” (24) (рис. 3 ).
Несмотря на тяжесть понесенного поражения, кыргызы смогли сохранить
государственность, а их правитель, вновь лишившийся титула “каган”,
именуется с начала IX в. “ажо” (25).
Не прошло и 30 лет, как кыргызы смогли провозгласить свою
независимость от уйгурского каганата и начать с ним войну за господство
над Центральной Азией. “Но только что хойху начали упадать, то Ажо сам
объявил себя ханом, мать, урожденную Туциши - вдовствующей ханшею,
жену, дочь Гэлу-шеху - ханыиею” (26).
Момент объявления войны учитывал благоприятную внешнеполитичес¬
кую ситуацию, ослабление центральной власти в У йгурском каганате ввиду
частых дворцовых переворотов и отвлечение части уйгуров на войну с
тибетцами. Война между кыргызами и уйгурами приняла затяжной харак¬
тер. “Хойхусский хан послал министра с войском, но сей не имел успеха.
Хан двадцать лет продолжал войну” (27). Постепенно военный перевес
кыргызов становится очевидным.”Ажо, надмеваясь победами, говорил:
“Твоя судьба кончилась. Я скоро возьму твою орду, поставлю перед ней
моего коня, водружу мое знамя. Если можешь состязаться со мною, то
немедленно приходи, если не можешь, то скорее уходи” (28).
Военные поражения усилили нестабильность власти в Уйгурском
каганате, в 839 г. уйгурский министр Гюй-ло-фу сверг кагана Ху-Торэ,
возведя на престол несовершеннолетнего Кэси-торэ. Другой полководец
Гюй-лу-Мохэ восстал против узурпаторов и перешел на сторону кыргызов
(29). Воспользовавшись изменой Гюй-лу-Мохэ, кыргызы ворвались в
долину Орхона. В решающем сражении под стенами уйгурской столицы
уйгуры потерпели поражение. Уйгурский “хан был убит в сражении и его
дэлэ рассеялась” (30). Кыргызы сожгли и разрушили уйгурскую столицу
Орду-балык.”Ажо под личным предводительством предал огню ханское
стойбище и жилище царевны” (31). Жестокому разгрому подвергся и
окрестный земледельческий район (32). Разрушенный город был ограблен.
‘ ‘ Хойхусский хан обыкновенно сидел в золотой палатке. Ажо забрал все его
сокровища и взял в плен Той-хо царевну” (33).
Результаты этого грабежа в дальнейшем частично осели в погребениях
кыргызских воинов и кладах. В Минусинской котловине в погребениях IX-
X вв., в Копейском чаа-тасе (34). Над Поляной (35), Ржавом (36),
Тюхтятском кладе (37) обнаружены многочисленные изделия уйгурской и
согдийской торевтики, на которых присутствует манихейская символика.
Популярности манихейской символики могло способствовать и появление
в кыргызской среде некоторого числа у йгу ров-манихеев, сторонников
90

Аревние тюрки VIII - X вв. и.з.
Рис. 2Л амятникидревних тюрок VHI-X вв. н. э.
	i
Уйгуры	УIII - X ее. н. э.
Рис. З.Памятникнуйгуров VIII-X вв. н. э.
91

полководца-изменника Гюй-лу-мохэ, обеспечивших кыргызам победу в
решающей битве под Орду-балыком. Благодаря уйгурам, манихейство в
середине IX в. получило известное распространение среди кыргызов, о чем
свидетельствует текст Суджинской надписи в Монголии (38). Появление
среди кыргызов последователей манихейской религии должно было способ¬
ствовать популярности канонической символики в орнаментации и появле¬
нию местного подражания уйгурским образцам.
Заимствования кыргызами достижений уйгурской культуры не ограни¬
чивались сферой идеологии. Возможно, к числу таковых можно отнести
опьАы градостроительства (39) и культивирования земледелия.
Длительные контакты кыргызов с уйгурами, борьба за обладание
Центральной Азии, несомненно, способствовали дальнейшему втягиванию
кыргызской культуры в орбиту тюркского кочевого мира (40).
Вместе с тем, успешная война с уйгурами имела для кыргызов и
негативные последствия, большие людские потери, распыление малочис¬
ленного кыргызского этноса на обширных пространствах Центральной
Азии привели к ослаблению кыргызского государства, децентрализации
власти, распадению каганата на отдельные владения, быстрой утрате
большинства завоеванных территорий. События IX в. оказали существен¬
ное влияние на изменение этнической ситуации в Минусинской котловине.
Значительная часть кыргызского насел^ия покинула степные районы
Минусы, переселившись на юг, за Саяны. На освободившиеся земли
переселились из окрестных горно-таежных районов отдельные родо-пле¬
менные группы кыштымов, различных по этнической и языковой принад¬
лежности. После разгрома Уйгурского каганата кыргызами, вследствие
измены уйгурского полководца Гюйлу мохэ, часть уйгурского населения
была поселена в Минусинской котловине, в глубоком тылу кыргызских
владений (41). Уйгуры, памятники которых сосредоточены в среднем
течении р. Абакан и по ее притокам, постепенно натурализовались в новых
местах обитания, вступили в контакты с местными племенами кыштымов,
на положении которых, вероятно, находились и сами уйгурские поселенцы.
Погребальная обрядность минусинских уйгуров в этот период довольно
неустойчива. Встречаются отдельные захоронения под каменными насыпя¬
ми со шкурой коня и ногой барана, положенные поверх ног погребенного
(42). Отдельные погребения совершались в скальных нишах (43). Для них
характерны некоторые элементы заупокойной обрядности, свойственные
племенам кыштымов. Нестабильна поза и ориентировка погребенных,
состав сопроводительного инвентаря. В начале II тыс. н. э. положение
уйгуров, поселенных в Минусинской котловине, стабилизируется. Они
становятся обособленной этнической группой в составе кыргызского госу¬
дарства, а затем княжестве “Киргиз^, находившегося в Минусе (44).
92

Рис. 4. Памятнивдуйгуров XI - XII вв. н. э.

Обряд захоронения со шкурой коня или барана распространяется на все
половозрастные группы, включая детей (45). По ряду признаков, наличию
кольцевой каменной насыпи, разделительной каменной стенки, помещению
умершего в подбое, положению сбруйных принадлежностей вместе с
погребенным, отсутствию в составе шкуры берцовых костей коня, погре¬
бальная обрядность минусинских уйгуров существенно отличается от
синхронных уйгурских захоронений Монголии и Забайкалья (46). Детские
захоронения минусинских уйгуров имеют свои особенности. Они хорони¬
лись в каменных ящиках со шкурой барана, включая берцовые кости ног
(рис. 4).
Уйгурская погребальная обрядность оказала определенное влияние на
заупокойный культ господствующего кыргызского этноса. В кыргызских
курганах с трупосожжениями на горизонте иногда встречаются кости
четырех ног, вероятно, шкуры коня.
Группа минусинских уйгуров сохраняла черты этнического своеобразия
и в монгольскую эпоху. Пребывание уйгуров в Минусинской котловине
нашло отражение в местной этнонимике и топонимике (47).
В эпоху позднего средневековья немногочисленная группа минусинс¬
ких ушу ров, вероятно, ассимилировалась в среде кыштымов, утратив черты
этнического своеобразия.
1.	Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. - 4.1. - С. 229.
2.	Гумилев Л. Н. Древние тюрки. - М: Наука, 1967. - С. 31.
3.	Бичурин Н. Я. Собрание сведений... - С. 352.
4.	Гумилев Л. Н. Древние тюрки... - С. 53.
5.	Там же. - С. 58.
6.	Кызласов Л. Р. История Тувы в средние века - М.: Изд-во МГУ, 1969. - С. 52.
7.	Бичурин Н. Я. Собрание сведений... - С. 354.
8.	Малов С. Е. Памятники древнетюркской письменности. - М.-Л.: Изд-во АН
СССР - С. 38.
9.	Там же. - С. 38.
10.	Малов С. Е. Памятники... - С. 39.
11.	Худяков Ю. С. Кок-тюрки на Среднем Енисее//Новое в археологии Сибири
и Дальнего Востока. - Новосибирск, 1979. - С. 195.	»
12.	Там же. - С. 202-204.
13.	Там же. - С. 204.
14.	Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. - М.: Изд-во АН СССР, 1952. -Т. I. -
Кн. 1.-С. 150.
15.	Супруненко Г. П. Некоторые источники по древней истории кыргызов //
История и культура Китая. - М., 1974. - С. *241.
16.	Малов С. Е. Памятники... - С. 43.
94

17.	Нестеров С. ГГ, Худяков Ю. С. Погребение с конем могильника
Тепсей III / / Сибирь в древности. - Новосибирск, 1979. - С. 92.
18.	Савинов Д. Г. Погребение с серебряным кубком //Уч. записки ТНИИЯЛИ. -
Кызыл, 1973. - Вып. XIV. - С. 218.
19.	Бичурин Н. Я. Собрание сведений... - С. 355.
20.	Аманжолов А. С. Две енисейские рунические надписи //Уч. записки
ХНИИЯЛИ. - Абакан, 1974. - Вып. XIX. - С. 139.
21.	Гумилев Л. Н. Древние тюрки... - С. 415.
22.	Radloff W. Die Altturkishen Inschriften dcr Mongolei. - St.-P., 1895. - S. 289.
23.	Миллер Г. Ф., ГмелымИ. Г. Описание сибирского путешествия //Сибирские
древности. Материалы но археологии России. - С.-Пб., 1894. - Вып. 15. - С. 101-103.
24.	Васильев В. Я. Китайские надписи наорхонских памятниках в Кошо-Цайдаме
и Кара-Балгасуне//Сборник трудов Орхонской экспедиции. - С.-Пб., 1897. -
Т. III. - С. 25.
25.	Бичурин Я. Я. Собрание сведений... - С. 355.
26.	Там же - С. 355.
27.	Там же. - С. 355.
28.	Там же. - С. 356
29.	Грумм Гржимайло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край. - Л, 1926г
Т.2. - С. 348.
30.	Бичурин Я. Я. Собрание сведений... - С. 356.
31.	Там же. - С. 356.
32.	Киселев С. В. Древние города Монголии //Советская археология. -1957. -
N? 2. - С. 95.
33.	Бичурин Я. Я. Собрание сведений... - С. 356.
а 34. Маршак Б. И. Согдийское серебро. - М.: Наука, 1971. - С. 56.
35.	Гаврилова А. А. Сверкающая чаша с Енисея //Бронзовый и железный век
Сибири. - Новосибирск, 1974. - С. 180.
36.	Савельев Я. А., Свинин В. В. Погребение железного века на реке Кане //
Древняя история народов юга Восточной Сибири. - Иркутск, 1978. - Вып. 4, рис. 6.
37.	Евтюхова Л. А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хака¬
сов). - Абакан, 1948. - Рис. 130, 132.
38.	КызласовЛ. Р. История Тувы... - С. 127.
39.	Кызласов Л. Р., Кызласов И. Л. Исследование замка в дельте Уйбата //
Археологические открытия 1976 года. - М., 1977. - С. 213.
40.	Худяков Ю. С. Уйгуры на Среднем Енисее / /Известия СО АН СССР. - Сер.
мотор; филолог, и философ. - 1985. - Вып. 3*- С. 59.
41.	Там же. - С. 59.
42.	Худяков Ю. С. Динамика хозяйственных занятий населения долины р. Табат
в эпоху металла //Палеоэкоиомика Сибири. - Новосибирск, 1986. - С. 97.
43.	Кызласов И. Л. Новый вид погребальных памятников Южной Сибири / /
Материалы по археологии Горного Алтая. - Горно-Алтайск, 1986. - С. 100-104.
44.	Рошид-ад Дин. Сборник летописей. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1952. - Т. I. -
Кн. 1. - С. 150.
45.	Худяков Ю. С. Типология и хронология средневековых памятников Табата //
Урало-Алтаистика. Археология. Этнография. Язык. - Новосибирск, 1985. - С. 98.
46.	Евгтохова Л. А. О племенах Центральной Монголии в IX в. //Советская
археология, 1957, № 2. - С. 217-220. Ковычев Е. В., Беломеапнов Г. И. Погребения
с конем из Поононья: хронология и этническая принадлежность //Памятники эпохи
палеометалла в Забайкалье. -Улан-Уде, 1988. - С. 142-155.
47.	Худяков Ю. С. Типология и хронология... - С. 96.
95

Т. К. Чороеву
Кыргызский государственный университет
НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ ПО ИСТОРИИ
РАННЕСРЕДНЕВЕКОВЫХ ТЮРКСКИХ ЭТНОСОВ
ВОСТОЧНОГО ТУРКЕСТАНА
(По арабо- и персоязычным источникам IX - начала XIII вв.)
С падением Уйгурского каганата (744-840), могущественного государ¬
ства тюркоязычных народов Монголии и других примыкающих к ней
частей Центральной Азии, начинается новый этап этнической истории
восточнотюркских народов. Данный этап, в частности, характеризуется для
раннесредневековых уйгуров переселениями их на запад, юг и восток от
прежних центральных мест обитания (Монголия) и созданием в новых
местностях самостоятельных, но более мелких государств с разноэтничес¬
ким населением: в Турфане (Уйгурское идикутство; II пол. IX - нач.
XIII вв.), в Ганьчжоу (сер. IX - нач. XI вв.) и, как доказывает А. Г.
Малявкин, в Эдзин-Голе (сер. IX - нач. XI вв.) (15). В этот же период
раннее редневецовые уйгуры встречаются и в других государствах Цен¬
тральной Азии, в частности, среди тангутов, кыргызов и киданей, как
неосновной этнический компонент.
Особым вопросом стоит роль уйгуров в Караханидском каганате (сер.
X - нач. XIII вв.) Дело в том, что термин “тогузогуз”, первоначально
являвшийся наименованием токуз-огузской этнополитической конфедера¬
ции при II Восточнотюркском каганате и в начальные периоды уйгурского
каганата, в которой господствующим этносом были раннесредневековые
уйгуры, уже в период ослабления каганата уйгуров становится термином,
указывающим лишь на былой союз (кон. VIII в.) Поэтому, содной стороны,
едва ли можно рассматривать сообщения мусульманских авторов о тогузо-
гузах (и их передаче - “тогузгуз”) однозначно как исключительно об
уйгурах (см. 3, с. 54, прим. 30). Также неверно считать каганат Караханидов
только уйгурским государством (25). С другой стороны, некорректно
утверждать, что тогузгузы представляли ‘ ‘в целом почти однородную массу ’ ’
и что они участвовали в сложении современных уйгуров якобы в тех
условиях, когда собственно раннесредневековые уйгуры “практически не
сыграли никакой роли в становлении современных уйгуров’ * (15, с. 190-
194).
96

Кем было представлено доуйгурское население Восточного Туркестана
конца VIII - начала IX вв. - тогузгузы, вошедшие впоследствии в состав
уйгуров, киргизов, казахов, узбеков, алтайцев и других тюркоязычных
народов Центральной Азии?
Нередко у мусульманских авторов термин “тогузгуз” выступает как
обобщенное имя тюрков к востоку от Центрального Тянь-Шаня. Представ¬
ляет интерес сообщение арабского историка Табари (839-923) о вторжении
тогузгузов скоро после 820 г. в Усрушану (24, с. 257), потому и кажется
верным вывод В. В. Бартольда о том, что тогузгузами также назывались и
непосредственные соседи мусульманских владений (3, с. 54). Эти группы
тогузгузов - отнюдь не уйгуры, обитавшие тогда в основном в Монголии.
Другой арабский автор Мас’уди (ум. около 956 г.) страну тогузгузов
локализует между Хорасаном и Эс-Сином (22, с. 231; 32, с. 44). Даже в том
случае, что если иметь в виду период, когда Мавераннахр был включен в
единый административный район вместе с Хорасаном, ясно, что под
“страной тогузгузов” принимается обширный регион, где в IX - X вв.
обитали различные народности, в том числе уйгуры (столицей, очевидно,
уйгуров, указывает он город Кусан, тот город, который, по свидетельству
Махмуда Кашгари (II пол. XI в.), имел другое название - Куча и уже
в XI в. был пограничным караханидским городом со стороны Турфанского
идикутства уйгуров (21, т. I, с. 339; 22, с. 231; также см. 9, с. 202-203; 27,
о. И; 29).
Из сведений Джахиза (ум. в 869 г.) явствует, что тогузгузы издавна
жили в Восточном Туркестане и воевали с карлуками (3, с. 56). Эго
сообщение в совокупности с предыдущими позволяет нам вычленить
западную часть тогузгузов как от уйгуров, так и от карлуков. Все же следует
подчеркнуть, что отдельные группы западных тогузгузов имели длительные
и тесные связи с проуйгурским либо прокарлукским лагерями.
У арабо-персидских авторов имеются фрагментарные сведения, проли¬
вающие свет на конкретизацию этнического состава западных (доуйгурс-
ких) тогузгузов. Так, арабский историк Ибн ал-Асир (1160-1233) сохранил
известие, что западные гузы вышли из тогузгузов (3, с. 54; также см. 1, с.
127; однако по доступному нам каирскому изданию следует вместо термина
‘ ‘тогузгуз” слово “ас=сагр’ ’, т. е.4 ‘граница’ ’: 20, с. 80). Также в сочинении
Тахира Марвази (нап. в 1120 г.) имеются отголоски былой причастности
определенных групп огузов к тогузгузской конфедерации: ‘‘К числу их
(т. е. тюркских.- Т. Ч.) могущественных племен относятся гузы. Их - 12
племен. Одни из них называются тогузгузы, другие - уйгуры (так читают
В.	ф. Минорский и В. Храковсиий, а в тексте -fjl- Т. Ч.), третьи - ухгуры
(в тексте -fyl можно читать как ‘ ‘уч гуз’ ’ - ‘ ‘три племени тузов’ ’,-Т. Ч.) Их
правителя называют тогуз-хаканом” (18; 30, с. 29, арабский текст - с. 18).
97

Этногенетические контакты огузов с тюрками средневекового Восточного
Туркестана отражены также в фольклорных и этнографических источни¬
ках. В частности, можно считать, что в дошедшей до нас уйгурской поэме
“Огуз-наме’ ’ много общего с эпическим наследием других бывших компо¬
нентов тогузгузской (буквально - “девяти огузской”) конфедерации (23).
Примечательно, что “общетюркские” черты данной конфедерации
своеобразно отражались в тибетской историографии. Так, в тибетском
источнике под № 1283 из фонда Пельо эти девять племен под главенством
уйгуров называются ‘ ‘домом (фамилией) девяти ДРУГУ (т. е. тюрков-Т. Ч.)”
Далее отмечается, что их каган из рода йаглакар установил в своей ставке
девять знамен. В связи с этим Осман Серткая справедливо указывает на
сведение караханидского ученого Махмуда Кашгари о “хане с девятью
знаменами” со значением “высшая власть” (31; также см. 21, т. 3, с. 92; о
сведениях китайских источников о тюрках и тотузгузах Центральной Азии
см. 8; И; 13; 14; 15; 26; 27; 28; 33).
Можно предполагать, что определенные тюркские племена, примыкав¬
шие к карлукам, такие, как чигил, тухси, имеют сопричастность к западной
ветви племен тогузгузской конфедерации, локализованной на Алтае и в
Притянынанье. К такому выводу склоняет сообщение Тахира Марвази:
“Они (т. е. карлуки- Т. Ч.) обитали на горе Тунис (Тулис)... Они были
рабами тогузгузов и восстали против них. Они вышли к стране тюргешей
и захватили ее...” Далее говорится, что их - девять групп, среди которых
есть чигили, тухси и другие (18; 30, с. 31 и 19). Символическое число
“девять” опять-таки связывает карлуков и союзные с ними племена с
раннесредневековой политической историей центральноазиатских тюрков,
уйгуров и с их разносторонней этнокультурной жизнью.
Примечательный факт имеется у персидского автора Гардизи (XI в.)
Так, им сообщается, что йагма отделились от тогузгузов и присоединились
к тюркам (4, с. 45-46). Уйгуровед Д. И. Тихонов предполагает, что они
примкнули к карлукам (17, с. 45). Но у Гардизи подчеркивается, что эта
часть тогузгузов, т. е. йагма, в конце концов “ушли от халлухов и кимаков
и поселились у хакана (тюрков) “(4, с. 45-46). Союз йагма с кимаками и
карлуками не был долговечным. Возможно, в данном ретроспективном
сообщении отражается немаловажная союзническая деятельность йагма в
составе караханидскик тюрков в период их политического восхождения к
середине X в. (см. 10).
Как известно, с 766 по 940 г. в Семиречье и северной половине Тянь-
Шаня господствовали карлуки. Долиной Иссык-Куля к IX в. владели
чигили, ранее состоявшие в союзе с карлуками. Йагма обитали в основном
в южных и юго-западных районах Центрального Тянь-Шаня (3; 10; с. 67-
68). Нам представляется, что воинственные кочевники-йагма могли быть
98

основной силой при нападении тяныианьских тюрков (по Табари - тогузгу-
зов) в Усрушану в начале IX в.
Весьма важные сообщения о тогузгузах имеются в персидском анониме
“Худуд ал-’алам” (напр. около 982 г.), где переплетались данные по
этнической ситуации в Центральной Азии и Притяныпанье до и после
событий 840 г.(см.29, с. 26,263-277). Локализация части кыргызов в
Восточном Туркестане по данным анонима лишний раз свидетельствует о
том, что те или иные его сведения о тогузгузах касаются именно уйгуров.
В частности, и “Худуд ал-’аламе” сообщается, что правитель (дихкан)
прииссыккульского города Барсхан - “из халлухов (карлуков - Т. Ч.),
однако население держит сторону тогузгузов”(16, с. 43; 29, с. 98).
Очевидно, к середине IX в. население Барсхана на какое-то время имело
политические связи с вновь пришедшими уйгурами (как считает
Б.Е. Кумеков, отдельные упоминания о влиянии тогузгузов на территории
Семиречья никогда не связываются с их политической властью в этом
районе (12, с. 54), на что указывает также второй вариант этимологии
топонима Барсхан (по местному произношению - Барсган (см. 19) у
Махмуда Кашгари как имя коневода уйгурского хана. Правда, здесь
предпочтение дается первому варианту этимологии как имя сына Афрасиаба
(21, т. 3, с. 308).
Представляет интерес также сообщение “Худуд ал-’алама” о татарах
как одного из племен (джинси) тогузгузов (16, с. 40; 29, с.94), что, вероятно,
отражает также и этнокультурные связи первых с уйгурами, басмылами,
йабаку и другими восточными тюрками.
В XI веке в мусульманской историко-географической литературе
появились работы, где впервые даются новые и более адекватные истори¬
ческой действительности данного периода сведения об уйгурах и других
народностях, населявших Восточный Туркестан. Так, в V книге своего
‘ ‘Канона Мас’уда’ ’ Абу Райхан Беруни (973-1048) пишет: ‘ ‘Чинанчикет, а
это - Куджу ( Кочо- Т. Ч.), резиденции Уйгурхана... ” (6, с. 472). Между тем,
в “Худуд ал-’аламе” лишь было сказано: “Чинанджкет - главный город
тогузгузов... ” (16, с. 40.; 29, с. 94).
Одними из авторитетных информаторов Беруни были послы киданей
и уйгуров, прибывшие в 1027 г. к Махмуду Газневи. Можно допустить, что
благодаря им он мог сообщать более подробные географические координаты
многих городов и местностей Центральной Азии и среди них таких
собственно уйгурских городов, как Кочо, Сулми (Турфанское идикутство)
и город Катун-сын, находившийся, предположительно, в Ганьчжоу
(6; также см. 13; 15). Возможно, географические материалы, восходящие
к данному посольству и тому подобным, были использованы Тахиром
Марвази отчасти независимо от Беруни. В частности, Марвази сообщает,
99

что ‘ ‘тот,кто хочет попасть в Кочо - столицу Уйгур-хана, должен идти от Са¬
джу (Шачжоу, совр. Дуньхуан - Т. Ч.) налево (т. е. к северо-западу - Т. Ч.) ”
(30, с. 19-21 и *6-*9). Здесь же отметим, что Беруни, как и Марвази и ряд
других авторов XI - XIII вв., не перестал пользоваться термином ‘ ‘тогузгуз* ’
(5; 7; 16; 18; 20; 30; 32), что связано с традиционным компилятивным
характером заимствований по географическим, этнографическим и другим
отраслям знаний. Этим и объясняется включение термина ‘ ‘тогузгуз* * Фахр
ад-Дином Мубаракшах Мервер-руди (нач. XIII в.) в единый список этносов
наряду с такими этнонимами, как басмыл, йабагу, йагма, кыргыз, тухси,
уйгур, чигил, эл-барсхан... (последний термин также является книжным,
хотя не исключено, что в раннесредневековом тюркском мире до IX в.
встречался и такой генеоним) (2; 5; 19; 32).
В дошедшем до нас “Диване” Махмуда Кашгари (напр., в 1072-1077 гг.)
имеется богатые сведения о хозяйстве, культуре, социально-политической
структуре, языке и диалектах и об этническом составе населения Средней
и Центральной Азии XI в. Его данные о чигилях, йагма, тухси, джумул,
ограк, чарук, йемек, басмыл, кенджек, кыргыз, кыпчак, уйгур и других
народностях и племенах от Южной Сибири, Дальнего Востока до Малой
Азии и Венгрии, особенно средне- и центральноазиатского региона, красно¬
речиво свидетельствуют, что “тогузгуз” мусульманских авторов является
только лишь книжным термином, точно не отражающим этническую
ситуацию в последнем регионе в IX - XIII вв. Как справедливо отмечено
было В. В. Бартольдом, данный караханидский этнолог ‘ ‘ничего не знает о
тугузгузах’ * (5, с. 569; 21), т. е. не признает этот термин по указанной выше
причине.
Вся совокупность материалов Махмуда Кашгари показывает, что, во-
первых, уйгуры имели тесные этнокультурные и торгово-экономические
связи с населением Караханидского каганата вопреки враждебной политике
правящих кругов этого государства по отношению к восточному соседу.
Возможно, определенные части уйгуров все больше оказались в составе
мусульманского Караханидского каганата благодаря частым завоеватель¬
ным “священным” походам (“джихад”) последнего в X - XI вв. (о
завоеваниях караханидов см. 10). Во-вторых, собственно уйгуры того
времени (не следует путать с окончательно сложившейся уйгурской наро¬
дностью периода после XIV в., в состав которой в качестве компонента
вошли как раннесредневековые уйгуры, так и другие местные тюркские и
тюркизированные иноэтнические субстраты и пришлые тюрко-монгольские
этносы (ср. 14; 17; 25), по крайней мере в X - XI вв., никогда не играли
ведущую роль в политической истории Караханидского каганата.
Таким образом, арабо- и персоязычные источники домонгольского
периода (IX - нач. XIII вв.), переживавшие эволюцию в смысле фиксации
100

все более новых этнологических фактов относительно истории восточных
тюрков того же периода, требуют критической трактовки термина “тогуз-
гуз; ’. Следует вычленить такие его значения, как: I) доуйгурское население
Восточного Туркестана периода до сер. IX в. (тюрки-шато, басмылы, йагма
и другие); 2) собственно уйгуры Турфанского идикутства (со столицей в
Кочо и временами в Бешбалыке), отчасти восточные (дуньхуанские,
ганьчжоуские, эдзин-гольские) уйгуры; 3) все тюркские этносы cep.IX -
конца X вв., обитавшие к востоку от Мавераннахра и от западно-карлукских
и восточно-огузских владений (уйгуры, басмылы, йагма, чаруки, кенджеки,
тянь-шаньская ветвь кыргызов, отколовшиеся от карлуков чигили, тухси и
другие).
1.	Агаджанов С. Г. Очерки истории отуэов и туркмен Средней Азии IX - XIII вв.
Ашхабад, 1969.
2.	Ахмедов Б. А. Значение письменных памятников в изучении этнической истории
узбеков. - Материалы к этнической истории населения Средней Азии. Ташкент, 1986-
С. 14-30.
3.	Бартольд В. В. Двенадцать лекций гто истории турецких народов Средней
Азии.- СЬчишчшя: Т. 5. М., 1968. С. 17-192.	.
4.	Бартольд В. В. Извлечение из сочинения Гардизи “Зайн ал-ахбар’*///
Сочинения: Т. 8. М., 1973. С. 23-62.	^
‘5. Бартольд В. В. Туузгузы/УСочинения: Т. 5. М., 1968. С. 568-569.
6. Беруин Абу Райхан. Канон Мае’уда. (Книги I-V). Вступит, статья, пер. и
примеч. . Булгакова II. Г. и Розенфельда Б. А., при участии Рожанской М. М. и
Ахмедова А/''Избранные произведения: Т. V, ч. I. Ташкент, 1973.
7.	Беру mi Абу Райхан. Книга вразумления начаткам науки о звездах.. Вступит,
статья, пер. и примеч. Розенфельда Б. А. и Ахмедова А.//Избранные произведения:
Т. VI. Ташкент, 1975.
8.	Бичурин //. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. Т. I - III. М.- Л., 1950-1953.	, .
9.	Гршорьев В. В. Землеведение К. Риттера. География стран Азии... Восточный
или Китайский Туркестан. Г1ер., с присовокуплением критич. прим, и дополнт по
источникам... В. В. Григорьев. Вып.Н. Дополнения. Отдел первый - историко¬
географический. Сиб., 1873.
10.	Караев О. К. История Кераханидского каганата (X -начало XIII вв.) Фрунзе,
!983.
11.	Китайские документы из Дуньхуана. Вып. I. Факсимиле. Изд. текстов, пер.,
исслед. и прилож. Л. И. Чугуевского. М., 1983.
12.	Кумеков Б. Е. Государство кимаков IX - XI вв. по арабским источникам. Алма-
Ата, 1972.
13.	Кычанов Е. И. Из истории тангуто-уйгурских войн в первой половине XI века//
Труды Института истории, археологии и этнографии им. Ч. Валиханова АН КазССР.
Алма-Ата, 1962. Т. 15. С. 146-153.
101

14.	Малявкин А. Г. Материалы по истории уйгуров в IX -XII вв. Новосибирск,
1974.
15.	Малявкин А. Г. Уйгурские государства в IX - XII вв. Новосибирск, 1983.
16.	Материалы по истории киргизов и Киргизии. Вып. I. Отв. ред. В. А. Ромодин.
М., 1973.
17.	Тихонов Д. И. Хозяйство и общественный строй Уйгурскою государства. X -
XIV вв. М., 1966.
18.	Храковский В. Шараф ал-Заман Тахир Марвази. Глава о тюрках. Введение
и перевод. - Труды Сектора востоковедения АН КазССР. Т. I. Алма-Ата, 1959.
С, 208-218.
19.	Чороев Т. К. По поводу рассмотрения топонима “Барсган/ Барс хан” как
этнонима. - Материалы VIII Межреспубл. науч. конференц, молодых ученых АН
КиргССР (22-23 мая 1986 г } Фрунзе, 1986 С Я32-ЗЯЗ
20.	Ибн алАсир. Та’рих ал-камил, джилд XI. Каир, 1301 г. х./1883-1884 тт.
21.	Кашгари Махмуд. Китаб диван лугат ат-турк. Мусаххих Килисли Му’аллим
Риф’ат, джилд I - III. Стамбул, 1333-1385 г. х./ 1915-1917 гг.
22.	Мае*уди. Мурудж аз-захаб ва ма’адин ал-джавахир, джилд I. Каир,
1301 г. х./1883-1884 гг. (На полях 1 тома труда Ибн ал-асира ‘‘Та’рих ал-камил”).
23.	Огуз намэ. Тэййарлигучи А.Турди. - Уйгур классик эдэбиятидин нэмунилэр.
Урумчи, 1981. С. 123-151.
24.	Табари. Та'рих ал-умам ва-л-мулук, джилд X. Каир, 1326 г. х./1908-1909 гг.
25.	Чэнь Ху а, Го Пинляп, Ван Чжилай. (Краткая история Синьцзана). В 4-х т.
Урумчи, 1984. Т. 1.
26.	Cliavannes Ed. Documents sur les Tou-Kieu (Turks) occidentaux. Recueillis et
commentes par Ed. Chavannes. St. - Pbg., 1903.
27.	Hamilton J. R. Les Ouighours a 1 ’epoque des Cing Dynastres l’apres les documents
chinois. Paris, 1955.
28.	Mackerras C. The Uighur Empire. According tothe T’ang Dynastic Histories. A
study in Sino-Uighur Relations. 744-840. Canberra, 1972.
29.	Minorsky V. Hudud al-Alam. ‘The Regions of the World*. A Persian Geography.
372 A. H. - 982 A. D. Translated and explained by V. Minorsky. London, 1937.
30.	Minorsky V. Sharaf al-Zaman T-hir Marvazi a China, the Turks and India. Arabic
text (circa A.D. 1120) withan English translation and commentary by V. Minorsky.
London, 1942.
31.	Sertkaya D.F. Goktozk Tarihinin Meseleleri: Eski Turkce TWQ-TWWQ-TOG-
TOOG “tug” Kelimcsi Uzerine-Turk Kulturu Arastirmalar,: Prof. Dr. Faruk Kadri
Timurtas’in Hatirasina Armagan. Ankara, 1983. S. 252-258.
32.	Sesen R. Islam Cografyacilarinagore Turkler veTurk Ulkeleri. Ankara, 1985 (Turk
Kultuninu Arastirma Enstitusu Yayinlari: 56. Seri: VII. Say, A. 4).
33.	Pinks E. Die Uiguren von Kan-chou in der fruhen Sung-zeit (960-1028).
Wiesbaden, 1968.
102

А. М. Илюшин
СРЕДНЕВЕКОВЫЕ КУРГАНЫ СО РВАМИ
В КУЗНЕЦКОЙ КОТЛОВИНЕ
(Хронология и этнокультурная принадлежность)
В результате целенаправленных полевых исследований по картографи¬
рованию и аварийным раскопкам археологических памятников на террито¬
рии Кемеровской области Кузнецкой экспедицией, осуществляемой НПО
‘ ‘ Памятник ’ ’ совместно с Кемеровским госуниверситетом в 1992-1993 годах,
была открыта и обследована большая группа новых интересных памятников
различных хронологических эпох. Из числа средневековых археологичес¬
ких памятников, исследованных Кузнецкой экспедицией, наибольший
интерес вызывают курганы со рвами, которые были зафиксированы на
четырех погребальных памятниках (Шабаною-8, Торопово-2, Мусохрано-
во, Сапогово-1), расположенных в долине р. Касьмы, левого притока
р. Ини. До этих исследований курганы со рвами эпохи средневековья были
известны на могильниках Новокамьппенка по раскопкам А. А. Кузнецовой
(1)	, Шанда и Беково по раскопкам Ф. И. Александрова и П. Н. Муштея
(2)	, Ур-Бедари по раскопкам М. Г. Елькина (3) и Промышленная по
раскопкам В. В. Боброва (4). Авторы раскопок исследуемых курганов
датировали их в пределах VII-XI вв. н. э. и предлагали различную
этнокультурную интерпретацию. М. Г. Елькин в 1960 году отождествлял
эти курганы с культурой кочевников в VIII-X вв. н. э., передвигавшихся по
степям Южной и Западной Сибири и соседствующих с племенами сросткин-
ской культуры Оби (5). В этом же году М. П. Грязнов эти курганы включил
в состав кемеровского варианта сросткинской культуры (6). В дальнейшем
В. А. Могильников, В. В. Бобров и Д. Г. Савинов исследуемые курганы на
могильниках Новокамьппенка, Ур-Бедари и Промышленная отождествля¬
ли со сросткинской археологической культурой IX-X вв. н. э. (7) В ходе
работы над восстановлением творческого наследия М. Г. Елькина,
Ф. И. Александрова и П. Н. Муштея удалось практически полностью
восстановить информацию о раскопанных курганах со рвами на могильни¬
ках Шанда и Беково, что позволило датировать их XI-XII вв. н. э. и
отождествить с культурой тюркоязычного племени ‘ ‘теленгутов’ ’ (8). Такое
разнообразие точек зрения на датировку и этнокультурную принадлежность
курганов со рвами из Кузнецкой котловины позволяет акцентировать
внимание на новых материалах раскопок, полевых и кабинетных исследо¬
ваниях, публикациях аналогичных погребальных комплексов на сопредель¬
103

ных территориях Западной Сибири, что дает основание уточнить хроноло¬
гию и этнокультурную интерпретацию исследуемых курганов.
В 1993 году на могильнике Сапогово-1, подверженном сильному
разрушению в результате распашки в 1950-1960-х годах, был раскопан один
из исследуемых курганов. Этот курган располагался в северной части
памятника и до раскопок представлял собой округлую земляную насыпь
диаметром 10 м и высотой 0,31 м, без дополнительных конструкций. Однако
при разборке насыпи кургана на уровне поверхности материка были
выявлены контуры грунтовой могилы и, частично, рва. Последнее предоп¬
ределило увеличение площади раскопа до полного выявления контуров рва,
фиксируемого на уровне материка. Выявленный ров по очертаниям пред¬
ставлял собой подчетырехугольник с заоваленными углами. Ров длинной
осью был вытянут по линии ЮЗ-СВ и имел разрыв шириной 0,27 м в СВ
части, ориентированный на встречу восходящего солнца. Ширина рва
колеблется в пределах 0,95-1,25 м, а глубина рва от уровня поверхности
материка составляет 0,25-0,49 м. По внешнему и внутреннему абрису
размеры рва по длине и ширине составляют -13 х 10 м и И х 8 м. В
заполнении рва на глубине 1,03 м от нулевого уровня и ЗЮЗ части было
зафиксировано ребро лошади, а в СВ части с двух сторон от входа-
перемычки на глубине 1,07 м, 1,33 м и 1,34 м были зафиксированы зуб,
ребро и нижняя челюсть лошади. Размеры рва и насыпи кургана и
взаиморасположение последних относительно друг друга с учетом распаш¬
ки позволяют предполагать, что первоначально земляная насыпь была
заключена в пределах внутреннего пространства рва, в его юго-западной и
центральной частях (рис. 1).
Грунтовая могила, зафиксированная под курганной насыпью на уровне
поверхности материка, располагалась в центре пространства, окопанного
рвом. Могила была сильно разрушена грызунами, о чем свидетельствуют
зафиксированные при разборке заполнения следы норок, полые простран¬
ства и кости погребенного мужчины, неупорядоченно расположенные на
различных уровнях двумя скоплениями в западной и восточной частях
могилы. Могила представляла собой овальную грунтовую яму, длинной
осью вытянутую на 2,15 м по линии 3-В, шириной 0,90 м и глубиной 0,55 м
от уровня поверхности материка. В восточной части могилы с севера
примыкает грунтовая яма дайной 1,10 м и шириной 0,40 м, которая на 0,20 м
углублена в материк и, вероятно, представляет собой вход-катакомбу в
могилу или продукт деятельности грызунов. В могиле были зафиксированы
все кости скелета погребенного мужчины. При этом на черепе погребенного
в левосторонней части темени отчетливо сохранился след проникновения
трехгранного острия лезвия сабли или палаша на глубину до 1,5 см, что,
вероятно, и явилось причиной смерти. На разных уровнях в могиле были
104

Рис. 11 Могильник Сапогово-1. План и разрез насыпи кургана № 1
105

Рис. 2. Могильник Сапоюво-I. А-план и разрезы могилы под насыпью кургана
М? 1; находки-1, 2 - пряжки,* 3, 4 - наконечники стрел? 5, 8 -фрагменты кинжала?
6 - нож? 7 - оселок,1 1,2,- кости, 3-5, 8 - железо? 6 - железо, дерево? 7 - камень.
106

найдены в полной сохранности и фрагмент костяной пряжки, два железных
наконечника стрел, железные фрагменты лезвия и перекрестья кинжала,
железный нож с обломанным острием со следами деревянной портупеи и
обломок каменного оселка. По сохранившимся костным останкам захоро¬
нения и размерам могилы можно предполагать, что мужчина, погребенный
в могиле, был ориентирован головой на восток (рис. 2, А, 1-6).
Находки из раскопанного кургана представлены предметами одежды,
быта и оружия (рис. 2,1-6). К предметам вооружения относятся железные
фрагменты кинжала, ножа и два наконечника стрел (рис. 2,3-6,8). В эпоху
средневековья ножи из-за их полифункциональности принято относить
также к категории бьгговых предметов. По степени сохранности из предме¬
тов вооружения можно классифицировать только наконечники стрел,
которые по сечению пера относятся к группе трехлопастных, а по форме
пера к типу асимметрично-ромбических. Подобные наконечники стрел
были в широком употреблении у кочевников Центральной Азии во второй
половине I тысячелетия н. э. и первых веках II тысячелетия н. э (9). В
Кузнецкой котловине аналогичные наконечники стрел известны на погре¬
бальных памятниках Тарасово и Сапогово, датируемых авторами раскопок
в пределах VIII-IX вв. н. э.(10) К предметам одежды из находок, сделанных
в могиле, можно отнести костяные пряжки (рис. 2,1, 2). По форме и
размерам аналогичные пряжки, как правило, употреблялись в конце I -
начале II тысячелетия н. э. кочевниками Центральной Азии и Западной
Сибири в качестве подпружных пряжек конского убранства (11). К
предметам быта относится каменное изделие, выполняющее функцию
оселка (рис. 2,7), что тоже было характерно для культуры средневековых
кочевников юга Западной Сибири. Приведенные аналогии отдельным
находкам позволяют предполагать, что исследуемый курган на могильнике
Сапогово-1 был сооружен на рубеже I и II тысячелетий н. э. Эта датировка
очень условна из-за малого количества находок и отсутствия среди них узко
датируемых предметов.
Более определенно вопрос о датировке и этнокультурной интерпрета¬
ции сапоговского кургана можно решать на основании аналогий отдельным
элементам погребального обряда. Прежде всего, в качестве последних, по
материалам раскопок, можно констатировать следующее: 1) наличие рва,
ограничивающего полы земляной курганной насыпи, подчетырехугольной
формы, длинной осью вытянутого по линии ЮЗ-СВ и имеющего вход-
перемычку ориентированного на восход солнца; 2) грунтовая могильная
яма, длинной осью вытянутая по линии 3-В; 3) ориентация погребенного
головой на восток.
Известно, что средневековые курганы со рвами располагаются локаль¬
ными группами в западной части Кузнецкой котловины, в бассейне среднего
107

течения р. Иня, преимущественно по долинам ее левых притоков Бачат, У р
и Касьма, берущих свое начало на восточных склонах Салаирского кряжа.
В долине реки Бачат зафиксировано двадцать девять курганов со рвами на
могильниках Беково и Шанда, двадцать два из которых раскопаны (12). В
среднем течении р. Ур близ с. Ур-Бедари в ходе археологических разведок
1952-1953 годов, предпринятых М. Г. Елькиным, были зафиксированы
тридцать четыре кургана со рвами на четырех средневековых погребальных
памятниках (13). В 1954-1965 годах эти памятники были раскопаны (14).
По р. Касьме зафиксированы три одиночных кургана со рвами на памятни¬
ках Сапогово-1, Мусохраново и Шабаново-8 и двенадцать аналогичных
курганов, образующих курганный могильник Торопово-2. На курганных
могильниках Промышленная и Новокамышенка были выявлены два
кургана со рвами лишь в результате раскопок, а при визуальном осмотре
памятников рвы, окружающие насыпи курганов, зафиксированы не были
(15). Последнее и аналогичный факт, зафиксированный при раскопках
сапоговского кургана, позволяют предполагать, что курганы со рвами на
территории Кузнецкой котловины представляют собой одну из самых
многочисленных групп погребальных памятников эпохи средневековья. В
пользу этого свидетельствует и большое количество зафиксированных (80)
и раскопанных (59) в Кузнецкой котловине курганов со рвами, предвари¬
тельно датируемых концом I - началом II тысячелетий н. э.
Все три элемента погребального обряда (наличие рва, грунтовой
могилы, длинной осью ориентированной по линии 3-В, и ориентация
погребенного головой на В), выделяемых в качестве этнокультурных
показателей для исследуемых курганов по материалам раскопок сапогов¬
ского кургана, в разных пропорциях фиксируются на всех вышеназванных
памятниках. При этом второй и третий элементы погребального обряда
аналогичны во всех раскопанных курганах со рвами. Грунтовые могилы
традиционно располагались под насыпями курганов по линии Ю-С и были
ориентированы длинной осью по линии 3-В. Погребенные в грунтовых
могилах люди, как правило, лежали в вытянутом положении на спине и
были ориентированы головой на восток, а погребенные с наездниками
лошади располагались к северу от последних и были ориентированы
головой на запад. По материалам раскопанных курганов различия фикси¬
руются в размерах и форме курганных насыпей, контуров рвов, надмогиль¬
ных и внутримогильных конструкций и могил, а также количестве могил
под насыпями курганов. Незначительные различия фиксируются также по
отклонению в ориентации могил и погребенных, и захоронениям лошади в
отдельных грунтовых ямах или вместе с наездником в одной могиле. Более
определенно отмеченные различия будут фиксироваться на уровне класси¬
фикаций элементов погребального обряда при полной описательной сводке
108

раскопанных средневековых курганов со рвами на территории Кузнецкой
котловины. Такая работа необходима в дальнейшем после публикации
материалов раскопок М. Г. Елькина курганных могильников близ с. Ур-
Бедари. В настоящее время имеющиеся источники позволяют констатиро¬
вать различия, фиксируемые по форме и ориентации рвов. При раскопках
и разведках на территории Кузнецкой котловины были обнаружены рвы
трех типов, выделяемых по их форме.
Первый тип образуют рвы подчетырехугольной формы, длинной осью
вытянутые по линии 3-В или ЮЗ-СВ. В восточной или северо-восточной
частях рвов этого типа, как правило, имеется вход-перемычка. Земляные
курганные насыпи в пределах этих рвов размещаются, преимущественно,
в западной или юго-западной частях, тем самым образуя в восточной части
пустое пространство, традиционно используемое у тюркских народов для
праздников помина усопших и тризны. В этих местах исследователи
фиксировали следы кострищ, фрагменты керамики и кости животных от
поминальной тризны. Курганы со рвами этого типа зафиксированы на
памятниках Шабаново-8, Торопово-2, Сапогово-1 и Ур-Бедари.
Второй тип образуют рвы округлой или овальной формы вплотную по
краям полы, окружающие округлые или овальные земляные курганные
насыпи. В восточном секторе рвов этого типа в единичных случаях были
зафиксированы перемычки. Подобные рвы известны на памятниках Про¬
мышленная, Мусохраново, Новокамышенка, Ур-Бедари, ШандаиБеково.
®Третий тип образуют рвы подовальной формы. Контуры рвов этого типа
отличаются от контуров рвов второго типа тем, что их восточная часть
значительно отступает от края полы насыпи кургана, образуя тем самым с
восточной стороны погребального комплекса ритуальную площадку. В
восточном секторе рвов этого типа при раскопках были зафиксированы в
отдельных случаях вход-перемычка, а на ритуальных площадках следы
кострищи кости животных от поминальной тризны. Курганы со рвами этого
типа зафиксированы только на курганных могильниках близ с. Ур-Бедари.
Суммарный анализ типологии рвов показывает, что наиболее распрос¬
траненными были рвы подчетырехугольной и округлой формы. Первые
преимущественно были распространены в северной части обозначенного
региона, по течению р. Иня, а вторые значительными массивами были
сконцентрированы в южной части и получили наиболее широкое распрос¬
транение на территории Кузнецкой котловины.
Традиция сооружения рвов вокруг земляных курганных насыпей в
лесостепной зоне Западной Сибири прослежена на памятниках поздней
бронзы у носителей ирменской археологической культуры на территориях
Кузнецкой котловины, Новосибирского Приобья и Барабы (16). В эпоху
раннего железа эта традиция имеет место на погребальных памятниках
109

саргатской и большереченской культур Омского Прииртышья и Новоси¬
бирского Приобья (17). В эпоху средневековья курганы со рвами на юге
Западной Сибири известны, кроме Кузнецкой котловины, на территориях
Новосибирского Приобья, Барабы и Прииртышья. В Новосибирском
Приобье курган с подквадратным рвом, датируемый в пределах IX-XI вв.
н. э., зафиксирован напамятнике Быстровка-1 (18). На территории Барабы
курганы со рвами известны на памятниках Красноярка, Чулым-2, Осин-
цево-IV и Венгерово-VII, которые датируются концом 1 тысячелетия н. э.
и первыми веками II тысячелетия н, э. (19) В Прииртышье кыпчакские
курганы со рвами, датируемые XI-XII вв. н. э. известны на Качирском-Н,
Леонтьевском и Ждановском могильниках (20).
Приведенные аналогии традиции сооружения рвов на погребальных
памятниках свидетельствуют о том, что эта традиция на юге Западной
Сибири имела место в различные хронологические эпохи. Однако
наибольшее развитие эта традиция получила в эпоху развитого средневе¬
ковья в предмонгольский период истории. При этом в Кузнецкой котловине
этот тип погребальных памятников по сравнению с сопредельными терри¬
ториями в эпоху средневековья получил наибольшее распространение.
Вопросы относительной хронологии, социальной и культурной интерпрета¬
ции средневековых курганов со рвами различных типов еще предстоит
решать в дальнейшем. Но уже опубликованные материалы позволяют
предполагать, что носителями этнокультурной традиции сооружения кур¬
ганов со рвами в эпоху средневековья на территории Кузнецкой котловины
являлись тюркоязычные племена в конце I тысячелетия н. э., входящие в
конфедерацию кимако-кыпчакских племен.
1.	Kuznecova A. Altertumer aus dem Tal der mittleren Jnja //ESA, 1930, V.-
Helsinki. S. 78-80, ABB. 3, 4.
2.	Илюшин Л. M. Курганы средневековых кочевников долины р. Бачат. -
Кемерово, 1993. 115 С.; Илюшин А. М., Сулейменов М. Г. К вопросу о тюркских
древностях в Кузнецкой котловине // Проблемы археологии и этнографии Сибири
и Дальнего Востока. Посвящается 100-летию Н. К. Ауэрбаха.: Кратк. содерж. докл.
Т. 2. -Красноярск, 1991. С. 58-60; Они же. Хронология и этнокультурная принадлеж¬
ность средневекового могильника Шанда //Новое в археологии Сибири и Дальнего
Востока. : Тез. докл. - Томск, 1992. С. 73-74; Они же. Курганный могильник Беково
(новые материалы о времени появления телеутов в Кузнецкой котловине) //
Материалы по археологии и этнографии Сибири и Дальнего Востока. : Тез. докл. к
XXXIII регион, археологической студенческой конф. - Абакан, 1993. С. 46-48.
3.	Елькин М. Г. Отчет о результатах археологических разведок в Гурьевском
районе Кемеровской области в 1953 году //Архив ИА РАН, д. № Р-1/843; Он же.
Отчет о результатах археологических раскопок в Гурьевском районе Кемеровской
области в 1957 году //Архив ИА РАН, д. Р-1/1526; Он же. Отчет об
110

археологических раскопках курганного могильника позднего железного века в Гурь¬
евском районе Кемеровской области в 1950 году // Архив ИА РАН, д. М? Р-1/1775.
4.	Бобров В. В. Отчет о полевых исследованиях Кузбасского отряда Южносибир¬
ской археологической экспедиции в 1978 году // Архив ИА РАН, д. № Р-1/7309;
Бобров В. В., Бородкин /О. М. Разведка в Кемеровской области / /Археологические
открытия 1978 года.- М., 1979. С. 211.
5.	Елькин М. Г. Раскопки курганного могильника позднего железного века в
окрестностях с. Ур-Бсдари Кемеровской области / / Научная конференция по истории
Сибири и Дальнего Востока.: Тез. докл. и сообщ.- Иркутск, 1960. С. 21.
6.	Грязнов М. П. Археологические исследования на Оби в ложе водохранилища
Новосибирской ГЭС // Научная конференция по истории Сибири и Дальнего
Востока.: Тез. докл. и сообщ.- Иркутск, 1960. С. 24.
7.	Бобров В. В., Бородкин Ю. М. Разведка в Кемеровской области... С. 211;
Могильников В. А. Сросткинская культура / / Степи Евразии в эпоху средневековья.-
М., 1981. С. 45-46, рис. 25; Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую
эпоху.-Л., 1984. С. 111-112.
8.	Илюшин А. М. Курганы средневековых кочевников... С. 42.
9.	Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кырпязов.- Новосибирск, 1980. С. 82-
83, табл. 9; Он же. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и
Центральной Азии.- Новосибирск, 1986. С. 143, 183, рис. 65, 84; и др.
10.	Бородкин Ю. М. Курганы у села Тарасово / /Археология Южной Сибири.-
Кемерово, 1977. С. 145, рис. 1,1; Илюшин А.М.} Сулейменов М. Г., Гузь В. Б.,
Стародубцев А. Г. Могильник Сапогово памятник древнетюркской эпохи в Кузнецкой
котловине. - Новосибирск, 1992. С. 20, 41.
11.	Могильников В. А. Кимаки // Степи Евразии в эпоху средневековья.- М.,
1981, рис. 26,32; Он же. Сросткинская культура... рис. 27, 76, 77; Неверов С. В.
Погребение могильника Змеевка на Алтае (по материалам раскопок С. М. Сергеева) //
Археология и этнография Алтая.- Барнаул, 1982. С. 117.
12.	Илюшин А. М. Курганы средневековых кочевников... С. 6-20.
13.	Елькин М. Г. Отчет о результатах археологических разведок в Гурьевском
районе Кемеровской области в 1953 году // Архив ИА РАН, д. Jsl? Р-1/843.
14.	Илюшин А. М. Елькин М. Г. - исследователь древностей Кузтецкой котлови¬
ны // Вторые исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова: Докл.
республ. науч. конф. Ч. 1.- Омск, 1992. С. 12-13.
15.	Бобров В. В., Бородкин Ю. М. Разведка в Кемеровской области ... С. 211;
Kuznecova A. Altertumer aus dein Tal der mittleren Jnja... S. 76-86.
16.	Бобров В. В., Чикишева Т. А., Михайлов Ю. И. Могильник эпохи поздней
бронзы Журавлево-4.- Новосибирск, 1993. С. 76.
17.	Полосъмак Н. В. Культура населения Западной Барабы в скифо-сарматское
время: Автореф. дисс... канд. ист. наук. Л, 1985. С. 4; Бородовский А. П., Троицкая
Т.Н.К вопросу о кур!анах с квадратными рвами / / Востоковедение в Башкортостане:
История. Культура. Ч. II: Тез. межд. науч. конф. по проблеме: “Истерия и культура
народов Евразии: древность, средневековье и современность’’.- Уфа, 1992. С. 79;
Могильников В. А. Саргатская культура // Степная полоса азиатской части СССР
в скифо-сарматское время.- М., 1992. С. 299; Матвеев А. В., Матвеева И. П.
Савиновский могильник саргатской культуры.-Тюмень, 1991. С. 53; Матвеева Я. Я.
Абатский 1 курганный могильник саргатской культуры.- Тюмень, 1993, 76 с. и др.
18.	Бородовский А. //., Троицкая Т. Я. К вопросу о курганах... С. 79.
19.	Молодин В. И., Савинов Д. Г., Елагин В. С. и др. Бараба в тюркское время. -
Н., 1988. С, 8-10,54,90-112.	И
20.	Могильников В. А. Памятники кочевников Сибири и Средней Азии
X XII вв. // Степи Евразии в эпоху средневековья.- М., 1981. С. 192.
111

/О. С. Худяков, К. Ш. Табалдиев
КУРГАНЫ ИЗ МОГИЛЬНИКА АЛА-МЫШЫК
Археологические памятники Центрального Тянь-Шаня служат ценным
источником для реконструкции этно-культурных процессов в кочевом мире
в эпохе древности и средневековья. Одним из наиболее исследованных
памятников этого района является могильник Ала-Мышык, расположен¬
ный в Нарынской долине, на гребне и увалах пологой возвышенности,
находящейся на левом берегу р. Нарын, кзападуотр. Нарын, севернее горы
Ала-Мышык. Памятник включает более 150 объектов: округлых земляных
и каменных курганов, каменных выкладок, оградок, изваяний. Памятник
был зафиксирован А. Н. Бернштамом в 1944 году (1). Им было выделено
б типов курганных насыпей: прямоугольные каменные выкладки, каменные
кольца, каменные выкладки с концентрическими кругами из камней,
эллипсовидные каменные выкладки, каменные насыпи с двойными концен¬
трическими каменными кругами, каменно-земляные насыпи (2). В 1945 и
1949 гг. А. Н. Бернштамом было раскопано на могильнике 30 курганов.
Шесть курганов с округлыми земляными насыпями, каменными выкладка¬
ми в центре, окаймленными каменными кольцами и одиночными погребе¬
ниями по обряду трупоположения были отнесены исследователем к сакским
памятникам VI-V вв до н. э.(3) Одиннадцать курганов с кольцом из камней
и погребениями по обряду трупоположения были определены в качестве
“исседонских (предусуньских) памятников V-Ш вв до н. э.”(4). Три
кургана были отнесены к 4 ‘усуне-юечжийским памятникам II в до н. э.-И в
н. э. ’ ’(5). Они представляли собой овальные и округлые каменные насыпи
с захоронениями по обряду трупоположения в грунтовых ямах с перекры¬
тием из дерева. К этому же периоду относится квадратная каменная
выкладка из поставленных на ребро плит без находок (6). К числу
катакомбных памятников “гуннского времени I-IVbbh. э.” А. Н. Бернштам
отнес бобъектов (7). К тюркскому времени VI-Хвв, н. э. на могильнике Ала-
Мышык было отнесено 3 кургана (8). Два из них - погребения с конем.
А. Н. Бернштам определил одно из них как карлукское, другое отнес к
енисейским кыргызам (9). Тройное погребение в катакомбной могиле было
определено им в одном случае как 4 ‘енисейско-кыргызское’ ’ (10), в другом
как “чубаньское” (И).
В1959 году раскопки могильника были продолжены А. К. Кибировым,
исследовавшим 5 курганов (12). В1989 году исследование могильника было
продолжено Нарынским археологическим отрядом КАМИ. Был уточнен
генеральный план могильника. В западной части могильника было обнару¬
112

жено 2 древнетюркских каменных изваяния, раскопано 2 древнетюркских
поминальных оградки. В восточной части памятника зафиксирована группа
курганов, не отмеченных на плане, опубликованном А. Н. Бернпггамом
(13). В этой группе было раскопано 3 кургана. Один курган был раскопан
на гребне возвышенности, в центральной части могильника. Два кургана
относятся к сакской культуре, один к началу I тыс. н. э., один - к эпохе
средневековья. В настоящей статье рассматриваются материалы из раско¬
пок курганов I-Н тыс. н. э.
Курган № 27. Расположен в восточной части могильника. Пологая,
квадратной формы, слабо задернованная насыпь из массивных речных
валунов. По углам вертикально установленные валуны. В центре насыпи
западина. Площадь насыпи б х 6 м, высота 0,3 м. Насыпь ориентирована
сторонами по сторонам света (рис. 1). После снятия дерна и зачистки
выявлены очертания надмогильного сооружения в виде пологой подквад¬
ратной формы насыпи с угловыми столбами (рис. 2).
После снятия насыпи и зачистки бровки выявлена конструкция соору¬
жения в виде насыпи с крепидой и панцирем из массивных валунов и
засыпкой из мелкой гальки.
После снятия бровки и зачистки в центре кургана выявлены очертания
могильной ямы, подквадратной формы со скругленными углами. Площадь
ямы -1,2 х 1 м. Ориентирована по длине по линии СЗ-ЮВ (рис. 3). Яма
забутована массивными и мелкими валунами. У гловые столбы установлены
в небольших углублениях на древнем горизонте и встроены в основание
насыпи.
После выборки заполнения и зачистки на дне могильной ямы обнару¬
жено погребение. Скелет женщины старческого возраста лежит на спине,
ноги слегка согнуты в коленях. Правое плечо поднято, голова повернута на
левую сторону, лицевой частью на ЮВ. На черепе ярко выражены следы
кольцевой деформации (14). Правая рука вытянута вдоль таза, левая слегка
согнута в локтевом суставе. Вдоль стен могильной ямы массивные валуны.
В области головы лопатка и обломки костей овцы. За головой остатки
истлевшего1 деревянного предмета с бронзовыми обоймами, накладками и
заклепкайи. Подле левой руки каменное пряслице (рис. 4,5).
Своеобразная конструкция насыпи кургана № 27 отчасти напоминает
один из типов надмогильных сооружений в могильнике Мааша в Чон-Алае,
отнесенного А. Н. Бернштамом к гуннской культуре II-IV вв. н. э. (15^.
Однако в конструкции надмогильного сооружения и особенностях обряд¬
ности между курганом № 27 могильника Ала-Мышык и курганами Мааша
имеются существенные отличия. Определенное сходство в устройстве
могильной ямы, обложенной по стенам валунами, и в положении скелета на
спине со слегка согнутыми ногами, приподнятым одним плечом и поверну-
113

той набок головой наблюдается между ала-мышыкским погребением и
захоронениями первых веков н. э., относящимися к булан-кобинской
культуре в Горном Алтае (16). Поэтому выводы А. Н. Бернштама о
принадлежности курганов с подквадратными насыпями к первой половине
I тыс. н. э. и об участии в формировании данной культуры в Притяныпанъе
центральноазиатских кочевников сохраняют свое значение до настоящего
времени. Однако необходимо уточнить, что носители культур Притянь-
шанья первыхвековк.э.неимеют отношения к хуннской культуре. Скорее,,
всего, они могли относиться к племенам юэчжей (17) или*другим ираноя¬
зычным кочевникам.
Курган^!? i2&:Расположен в ценi|цлвниичагшмогидацюс»* Полета^ *
овальной формы* слабо задернованная насыпь из массивных валунов. В
восточной части насыпи неглубокая западина. Площадь насыпи 4,8 х 2,8,
высота - 0,2 м. Насыпь ориентирована но длинетго линетиСВгЮЗЧрис.6-Х- -
После снятия дерна и.зачистки выявлены очертания надмогильного
сооружения в-виде^пологой, овальной насыпи {рис. 7).
После снятия насыпи и зачистки бровки выявленяненструкцилнасьшну <<
сложенной из массивных валунов. После снятия бровки и зачистки на
площади кургана к северу от бровки на глубине 0,1 м от поверхности
обнаружено компактное скопление сильно коррозированных железных
предметов. Скопление № 1 включало двусоставные удила с большими
кольчатыми псалиями, оковки седла, стремена с узкой прямой подножкой
и прорезью в дужке, подпружную пряжку, округлую накладку со
шпеньком, обломки железной пластины. Вокруг скопления предметов
находился древесный тлен, угольки, золистые линзы (рис. 8).
В южной части кургана обнаружена могила.
Могила № 2. Могильная яма овальной формы, площадью 2,5 х 1,4 м
глубиной 0,6 м. Яма заполнена мешаным суглинком. После выборки
заполнения могилы и зачистки на дне ямы обнаружено нарушенное
погребение. Скелет принадлежал взрослому человеку. Кости черепа,
нижняя челюсть, позвонки, ребра, лопатки, лучевые, бедренные тазовые
кости смещены в кучу в центре могилы. Анатомическое положение
сохранили большие и малые берцовые кости обеих ног погребенного. Судя
тараотозтажещисйберадевыхкостей, погребенный лежал на правом боку, с
согнутыми в коленях ногами, и* 3> головой. (р!ю.
В северной части кургана обнаружена другая могила.
Могила № 3. Могильная яма овальной формы, площадью -1,5 х 1 м,
глубиной 0,5 м. Яма заполнена мешаным суглинком. После выборки
наполнения могилы й зачистки на дне ямы обнаружено погребение:
неполный скелет ребенка в возрасте до 3 лет. Череп раздавлен, кости
верхних и нижних конечностей смещены, остальные отсутствуют. Судя по
114

расположению костей, погребенный был ориентирован головой на 3. В
области головы находился лепной шарообразный сосуд с приостренным
венчиком, валиком под венчиком и четырьмя парными выступами на
плечиках (рис. 9).
Раскопанный курган, включающий два захоронения по обряду трупо-
положения в отдельных могильных ямах и скопление железных предметов
сбруи под насыпью, на уровне древнего горизонта, не имеет аналогий среди
раскопанных ранее.объектов на могильнике АдагМышьяк., _ .
Комплекс железных изделий, обнаруженный под насыпью кургана,
включает массивные двусоставные железные удила с равными звеньями и
ввалиями (рис	Подобные. у^ила.харадстерны.
для памятников предмонгольского и монгольского времени в Южной
Сибири, Центральной Азии, Казахстане (18). Стремена с узкой прямой
Подгодасой' сужающимея-гт^юемом* утшзденнойдужкой; оотверсиюм ддя
путлища (рис. .41) распространены в памятниках, кочевников первой«
половины Иты£. н. э: в Сибири,.бредней Азии, Казахстане, Центральной
Азии ( t$).Железные оковки седел4рие.' 12 А	памятниках
культуры енисейских кыргызов XI-XIVbb. н. э.(20). Массивные железные
подпружные пряжки с язычком на перекладине (рис. 12,9) известны в
памятниках средневековых кочевников со второй половины I тыс. н. э. Они
встречаются в Сибири и Казахстане (21). Несколько необычна овальная
конструкция рамки. Сферическая округлая железная накладка со шпень¬
ком, вероятно, служила украшением седла (рис. 12,7); Близкие по форме
накладки известны в кыргызской культуре монгольского времени (22). Не
вполне ясна конструкция и назначение железного предмета, от которого
сохранились два обломка массивной шЕасшш*. (рис. 12,&Х Б целом
комплекс железных предметов сбруи из скопления 1 может относиться
к XI-XIV вв. н. э. Размещение предметов сбруи вне могилы, под насыпью
на горизонте, компактным скоплением совершенно не характерно для
кулыур средневековых кочевников Тянь-Шаня. В то же время подобные
4 ‘тайники” часто встречаются в культуре енисейских кыргызов, в памятни¬
ках VI-XIV вв. н. э. (23)
Погребения в могилах №№ 2 и 3 не содержат датирующих находок.
Представляет интерес лепной сосуд из могилы № 3. Он имеет шаровидное
туяово, (жруглое дек^покатые плечики; лдирокуюггорлавту, приостре»-
ныи венчик. Под венчиком по периметру шейки идет приостренный
горизонтальный налепной валик. Под валиком на плечиках в четырех
местах на равном расстоянии радиально расположены парные выступы-
шишечки (рис. 1'Э).
Подобная посуда не характерна для памятников средневековых кочев¬
ников Тянь-Шаня. Судя по расположению скопления № 1 над могилой №3
115

и перекрытию могил №№ 2 и 3 одной овальной каменной насыпью, оба
погребения должны относиться к XI-XIV вв. н. э. Они существенно
отличаются от распространенных в Средней Азии курганных и грунтовых
кочевнических погребений монгольского времени (24);расположением и
ориентировкой могильных ям, положением погребенных, нахождением
части инвентаря под насыпью на горизонте. По-видимому, отмеченные
особенности имеют этнокультурный характер, соответствуют определенной
этнической группе кочевого населения, обитавшего на Центральном Тянь-
Шане в первой половине II тыс. н. э.
1.	Бернштам А. Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня
и Памиро Алая //МИА - М. -Л.: Изд-во АН СССР, 1952. - N? 26. - С. 23.
2.	Там же. - С. 24.
3.	Там же. - С. 27-31.
4.	Там же. - С. 35-38.
5.	Там же. - С. 52-54.
6.	Там же. - С. 54.
7.	Там же. - С. 68-70.
8.	Там же. - С. 81-84.
9.	Там же. - С. 84, 88.
10.	Там же. - С. 88.
11.	Там же. - С. 88-89.
12.	Кибиров А. К. Археологические работы в Центральном Тянь-Шане
1953-1955 гг. // Тр. КАЭЭ. - М., 1959. - Т. 2. - С. 8^92.
13.	Бернштам А. Н. Историко-археологические очерки... - С. 24, рис. 8.
14.	Определение Тур С. С. Выражаем ей искреннюю благодарность.
15.	Бернштам А. Н. Историко-археологические очерки... - С. 193.
16.	Худяков Ю. С.у Скобелев С. Г., Мороз М. В. Археологические исследования
в долинах рек Ороктой и Эдшан в 1988 году / / Археологические исследования на
Катуни. - Новосибирск, 1990. - С. 132.
17.	Кожомбердиев И. К., Худяков Ю. С. Комплекс вооружения кенкольского
воина //Военное дело древнего населения Северной Азии. - Новосибирск,
1987. - С. 101.
18.	Могильников В. А. Памятники кочевников Сибири и Средней Азии / / Степи
Евразии в эпоху средневековья. - М., 1981. - С. 196.
19.	Там же. - С. 197.
20.	Худяков Ю. С. Кыргызы на Табате. - Новосибирск: Наука, 1982. - С. 124,
156, 198.
21.	Могильников В. А. Памятники кочевников... - С. 197.
22.	Худяков ГО. С. Кыргызы на Табате... - С. 124, 198.
23.	Худяков Ю. С. Кыр1ызский курган Соян-сее //Памятники кыргызской
культуры в Северной и Центральной Азии. - Новосибирск, 1990. - С. 103.
24.	Могильников В. А. Памятники кочевников... - С. 195.
116

о	120см
m

Р и с. 2. Ала-Мышык, к. № 27, насыпь.
118
оО

о
120 см
*\
€>
\
€
Р и с. 3. Ала-Мышык, к. № 27, могильная яма.
ИЭ

s
P и с. 4. Ала-Мышык, к. № 27, пшребение.
120

О	Зсм
«—	1		 -■-»
Р и с. 5. Ала-Мышык,
к. № 27, инвентарь.
Р и с. 6. Ала-Мышык, к. № 120, абрис.
121

Р и с. 7. Ала-Мышык, к. № 120, насыпь.
122

30 см
3
6
Р и с. 8. Ала-Мышык, к. № 120, скопление N° 1.

J
s
6
/
/
£
Ала-Мышык, к. Nfe 120, м. №№ 2, 3.
124

Рис. 10. Ала-Мышык, к. № 120, удила.
125

Рис. 11. Ала-Мышык, к. № 120, стремена.
126

127

Рис. 13. Ала-Мышык, к. № 120, м. № 3. Сосуд.
128

Я. Я. Азбелев
ПОГРЕБАЛЬНЫЕ ПАМЯТНИКИ
ТИПА МИНУСИНСКИХ ЧААТАСОВ НА ИРТЫШЕ
В последние годы археологические исследования в зоне затопления
Шульбинской ГЭС значительно расширили представления об археологии
Прииртышья. Среди раскопанных памятников большое место занимают
раннесредневековые комплексы. Подробное издание этих памятников (1)
позволяет сравнивать их с одновременными комплексами из сопредельных
территорий.
Наземные сооружения некоторых опубликованных объектов (2) напо¬
минают ограды минусинских чаатасов. Представляется возможным провес¬
ти прямое сопоставление, чему и посвящена данная статья. Рассматривае¬
мые комплексы исследованы в соответствии с методикой раскопок развалов
каменных надмогильных конструкций, разработанной М. П. Грязновыми
впервые примененной на чаатасах Л. П. Зяблиным (3).
Тщательная расчистка и продуманная разборка развалов при должном
уровне фиксации позволяет достоверно реконструировать памятник. В 1960 -
1980-х гг. раскопки на чаатасах велись по этой методике, и сейчас имеется
серия минусинских памятников, демонстрирующих многообразие вариан¬
тов наземных сооружений кыргызских чаатасов (4). При раскопках в
Гришкином логу Л. П. Зяблиным установлена зависимость между формой
ограды и ориентацией окружающих ее стел (5), благодаря чему возможна
реконструкция сооружений Копенского и Сырского чаатасов, исследован¬
ных без расчистки развалов. Шульбинские средневековые комплексы
исследованы по той же методике, что и чаатасы, что позволяет соотнести эти
группы памятников не только по признакам обряда или морфологии
предметного комплекса, но и по конструкции сооружений. Ниже сопостав¬
ляются наземные сооружения, погребальный обряд и сопровождение
шульбинских и минусинских памятников.
Сходство наземных сооружений устанавливается по следующим при¬
знакам.
1.	Сооружения в плане подпрямоугольны и представляют собой ограды.
2.	Их стены построены в технике многорядной горизонтальной кладки
из плит или плоских камней с соблюдением правила перевязки швов.
3.	В основание стен иногда уложены массивные камни, плиты, блоки.
4.	Внутренние стороны стен сложены небрежно, внешние-выровнены.
5.	Внутренние углы часто скруглены путем увеличения мощности
кладки (6).
129

6.	Внешние углы иногда акцентированы вертикальными стелами,
высотой первоначально превышавшими стены.
7.	Могила обычно ориентирована широтно. Часто ограда не сориенти¬
рована с могилой и стоит на валике выброса, то есть сооружена после
погребения.
8.	Размеры минусинских и шульбинских оград колеблются в одних и
тех же пределах.
Ни на Иртыше, ни даже на Енисее, где ограды более разнообразны и
многочисленны, памятники, содержащие полный набор этих признаков, не
преобладают. Шульбинские ограды сопоставимы не со всеми вариантами
минусинских: далеко не все ограды окружены стелами, но если на Енисее
такие ограды преобладают, то на Иртыше их очень мало. Минусинские
ограды часто имеют так или иначе оформленный “вход”, на Иртыше этот
элемент конструкции не встречен. Словом, наряду со сходством имеются и
существенные различия, но главное, что все основные элементы, определя¬
ющие облик шульбинских оград, имеют прямые аналоги на Енисее.
Рассматриваемые иртышские сооружения отличаются от местных
памятников прежде всего техникой горизонтальной многорядной кладки;
более ранние сооружения построены иначе й не могут быть названы
прототипами шульбинских оград. Следовательно, идея ограды такого типа
и техника ее воплощения принесены извне.
Общность'специфических элементов конструкции чаатасов и шульбин¬
ских оград явно не случайна. Шульбинские ограды - единственная пока
аналогия чаатасам, уникальность которых часто подчеркивается специалис¬
тами. Независимое сложение столь схожих традиций на Саяно Алтае вряд
ли возможно, и исходным пунктом предполагаемой миграции следует
считать Средний Енисей, где традиция горизонтальной многорядной клад¬
ки развивалась с древности. Авторы публикации по вещам датируют
шульбинские ограды IX-X вв. (7), и оснований для пересмотра этой
хронологии нет, хотя ниже предлагается уточненная дата. ВIX-X вв. связи
между населением Минусинской котловины и Прииртышья существовали,
о чем свидетельствуют разнородные источники (8), так что предположение
о прямой миграции не противоречит известным фактам.
Все шульбинские погребения совершены по обряду трупоположения.
Принято полагать, что у кыргызов “трупосожжение было обязательным
обрядом для взрослых обоего пола” (9), однако новейшие материалы
свидетельствуют о биритуальности минусинских чаатасов (10). На Среднем
Енисее существует группа погребений по обряду ингумации под прямоу¬
гольными оградами, причем чаще всего эти ограды не обставлены стелами,
в отличие от оград над могилами с кремированными останками. Отсутствие
стел и обряд ингумации обычно коррелируют в обоих регионах, что является
130

еще одной чертой сходства сопоставляемых памятников. Судя по тому, что
на поздних этапах тапггыкской культуры преобладал обряд кремации (11),
обычай трупоположения под оградами был занесен в Минусинскую котло¬
вину в период сложения кыргызской культуры.
Следует остановиться на сопоставлении минусинских и шульбинских
комплексов по соотношению погребальных обрядов. В обоих случаях
центральные погребения резко отличаются от периферийных: на Копейс¬
ком и Уйбатском чаатасах центральные погребения обычно совершены по
обряду трупоположения, иногда со шкурой коня, боковые - по обряду
кремации; на Иртыше центральные погребения совершены по обряду
трупоположения в простых грунтовых ямах, второстепенные - по тому же
обряду, но в подбойных могилах. В настоящее время предположение
А. А. Гавриловой о том, что такая дифференциация отражает социальную
структуру, подтверждается (12), и единство принципа размещения разно¬
типных погребений в сопоставляемых комплексах может рассматриваться
как свидетельство единства социальной структуры Кыргызского каганата и
общества, представленного мигрантами на Иртыше.
В связи с вопросом о размещении разнотипных погребений особое
значение приобретает Копенский ‘ ‘курган’ ’ № 5. Судя по опубликованному
разрезу, могила 2 в центральной части этого комплекса была подбойной;
боковые могилы (№№ 1 и 3) представляли собой простые грунтовые ямы,
сильно поврежденные грабителями. Ориентация стел в северной и цен¬
тральной частях комплекса не оставляет сомнений в той> что первоначально
сооружение было прямоугольным (рис. 5), но ориентация южной стелы
показывает, что с этой стороны ограда была округлой. У гол отклонения этой
стелы от линии, заданной тремя северными стелами, составляет около 30;
учитывая тщательность установки и ориентации стел, такая ошибка совер¬
шенно нереальна. Далее, если северная часть развала сохранила первона¬
чальные прямоугольные очертания, то южная, во-первых, заметно уже, а
во-вторых, была в плане округлой. Следовательно, Копенский “курган”
-NT? 5 первоначально представлял собой сложный комплекс, последователь¬
ность формирования которого представляется следующей. Первоначально
была сооружена квадратная северная ограда с обычной прямоугольной
могилой(Л!Ь 3); затем центральная стела у южной стены была выкопана и
оставлена здесь же, а на ее месте устроена могила (№ 2 ), уходившая подбоем
под стену ограды. Наконец, к южной стене была пристроена округлая
ограда с могилой №1;у ограды с юго-востока была установлена одна стела.
Такая реконструкция в известной мере гипотетична; достоверность ее
подтверждается существованием шульбинской аналогии. Объея(2) могиль¬
ника Акчий II дал пример точно такого же размещения грунтовых и
од иных ям в комплексе, образованном аналогичными оградами (правда,
131

без стел), сооружавшимися в той же последовательности. Этот комплекс
имеет не только южную, но и северную пристройку (13) (рис. 3 и 4). Все
погребения этого комплекса совершены по обряду трупоположения; во всех
ямах копенского комплекса найдены несожженные кости людей, хотя
присутствие оплавленнных металлических изделий позволяет полагать, что
в составе комплекса были и второстепенные погребения по обряду крема¬
ции, полностью разрушенные грабителями (14). Столь близкая аналогия
весьма сложных комплексов служит еще одним веским аргументом в пользу
предположения о миграции с Енисея на Иртыш.
Сопоставление наборов сопровождения показывает как сходство, так и
различие (инвентарь из минусинских могил, не содержавших несожженных
останков, к сопоставлению не привлекается). Сходство заключается прежде
всего в том, что в обоих случаях представлен так называемый ‘ ‘всадничес¬
кий” набор вещей. В шульбинских комплексах нет характерных для
чаатасов ваз, однако вазы во всаднических минусинских могилах встреча¬
ются редко. Отличие морфологического облика предметов имеет прежде
всего хронологическое значение. Представленные в шульбинских комплек
сах вещи распространялись в IX-X вв. на территории кимако-кыпчакского
союза; такие предметы характерны для весьма несхожих комплексов и
могут поэтому считаться элементами государственной культуры кимако
кыпчакского объединения, неизбежно воспринимавшегося всеми этничес¬
кими группами, обитавшими на его землях (15). Более существенна находка
заведомо кыргызского стремени с прорезной подножкой в кург. 2 могиль¬
ника Акчий III (16), независимо от прочих обстоятельств указывающая на
связь этого комплекса с кыргызской культурой.
Для принятия гипотезы о прямой миграции с Енисея на Иртыш
необходимо рассмотреть вопрос о хронологическом соотношении сопостав
ляемых памятников. Как уже сказано, шульбинские ограды датируются IX
X вв. Хронология минусинских чаатасов - более сложный вопрос
С.	В. Киселев и Л. А. Евтюхова не датировали чаатасы выше VIII в. (17
Л. Р. Кызласов предположил, что чаатасы сооружались вплоть до X в. (1 ^
но степень изученности материала тогда еще не позволяла аргументироват
эту дату. Решающее значение имело исследование восточной торевтик;
опубликованное Б. И. Маршаком, показавшим, что драгоценные коленей
сосуды датируются серединой или второй половиной IX в. (19), ч*
позволило Д. Г. Савинову связать появление богатых кыргызских комплс;
сов с победой над уйгурами (20). Исследованиями Г. В. ДлужневсК1
показано, что формирование копенско-тюхтятского стиля связано с влияН
ем киданей (21); это позволяет сузить дату копенского чаатаса до X f
начиная со второй четверти. Следует отметить, что появление богатейя*1
копенских погребений стало возможным лишь после переноса ст^
132
j

кыргызского кагана из Тувы в Минусинскую котловину в середине X в. (22).
Этой датой, по-видимому, и следует ограничить (снизу) копенские соору¬
жения западного ряда (меньшие по размерам и не столь богатые погребения
восточного ряда могильника, вероятно, датируются ниже). Таким образом,
между чаатасами и шульбинскими оградами нет хронологического разрьюа.
Находки в шульбинских могилах предметов государственной культуры
кимако-кыпчакского объединения не позволяют датировать миграцию
выше конца X в.; аналогия между сложносоставными комплексами позво¬
ляет ограничить дату миграции временем копенских погребений. Таким
образом, миграция и пребывание мигрантов на Иртыше датируются второй
половиной X в. Необходимо рассмотреть эту миграцию в контексте истории
культуры минусинских племен на рубеже тысячелетий.
После короткого периода так называемого “великодержавия’ ’ кыргызы
прекратили походы в Ценральную Азию; воинские контингенты сосредото¬
чились в Туве, где оставили множество погребальных и других памятников
(23). В X-XI вв. формируется новый кыргызский культурный комплекс с
двумя центрами - в Туве и в Минусинской котловине (24). Сущность
изменений состоит в следующем.
1.	Прекращение строительства чаатасов и появление новой формы
погребальных сооружений, восходящих к тувинским дружинным погребе¬
ниям.
к 2. Исчезновение погребений по обряду трупоположения в сопровожде¬
нии туши или шкуры жертвенного коня и всаднического набора.
3. Формирование нового стиля оформления и орнаментации престиж¬
ных изделий.
Очевидно, что кыргызская культура утрачивает именно те черты,
которые присущи шульбинским памятникам, и развивает не представлен¬
ные на Иртыше традиции. Способ размещения останков в минусинских
‘ ‘сууктэрах’ ’ предмонгольского времени - на древней дневной поверхности
или в яме - “ячейке” - восходит к дружинным погребениям Копенского и
Уйбатского чаатасов, а равно и к упомянутым тувинским комплексам.
Кыргызские памятники предмонгольского времени оставлены той частью
населения, которая ранее выставила воинов для осуществления антиуйгур-
скои кампании (25), в то время как шульбинские представляют группу, не
участвовавшую в экспансии, и не имеют тувинских аналогий.
Помимо названных трансформаций, существенно, что после свертыва-
нияэкспансин кыргызский правитель титуловался уже не “каган”, а “инал”
о). Хронологическая близость этих перемен и миграции вряд ли случайна,
азмещение погребений дружинного типа не на периферийной, а в
Центральной части памятников нового типа показывает, что дружинная
прослойка, ранее обеспечившая своему кагану господство в центральноази¬
133

атских степях, теперь вышла на высший уровень социальной иерархии.
Этим, очевидно, объясняются такие перемены, как выработка нового стиля,
смена титулатуры и другие. Начало борьбы за власть относится, по-
видимому, к середине X в., когда каган перенес свою ставку на север, а в
Туве по археологическим данным прослеживается переход власти от
наместника к другой аристократической семье (27). Итогом этих событий,
по-видимому, стал раскол этнически гетерогенной знати по признаку
этничекой принадлежности, пресекший долгий процесс развития этносоци¬
альной структуры кыргызского общества, прослеживаемый по материалам
более ранних чаатасов (28). Ранее господствовавшая группа, этнически
отличная от аборигенного населения, вынуждена была искать убежища за
пределами кыргызской метрополии. Рассмотренные выше материалы поз¬
воляют предполагать, что беженцы, носители обряда трупоположения и
традиции сооружения оград типа чаатасов, осели на Иртыше, в землях
соседнего кимако-кыпчакского союза.
В заключение необходимо рассмотреть вопрос о судьбе группы, пере¬
селившейся на Иртыш. Всесторонний анализ этой проблемы требует
специального исследования, а здесь достаточно некоторых наблюдений и
замечаний.
Шульбинские ограды (29) отличаются одна от другой особенностями
конструкции, позволяющими проследить на примере этих памятников
финал долгого типологического развития наземных сооружений чаатасов
(30). Уже упомянутый объект 2 могильника Акчий II имеет интересную
конструктивную особенность: внутренние стороны стен как основной
ограды, так и пристроек перекрывают края валиков выброса из ям так, что
площадка, на которой стоят стены, имеет наклон наружу (31) (рис 3). По
сходству с копенским сооружением этот объект следует считать наиболее
ранним из шульбинских комплексов. Перекрывание стенами ограды края
выброса из могилы прослежено при раскопках чаатаса в Гришкином логу
(32). Объекты 1 и 2 могильника Акчий III показывают, что со временем
наклон основания стал считаться необходимым конструктивным элементом:
если ранее наклон площадки был следствием “наползания” ограды на
выброс, то теперь выкапывалась траншея, обозначавшая периметр будущей
ограды, и ее внутренняя стенка скашивалась, так что возводимое на этом
скосе каменное сооружение представляло собой не столько ограду, сколько
каменную облицовку усеченной земляной пирамиды (33). Эти сооружения
сопоставимы с некоторыми памятниками Новосибирского Приобья и
Прииртышья (34). Вероятно, сходство сооружений, выполненных в раз
личной технике (35), развивающих совершенно разные традиции, свиде
тельствует о влиянии на мигрантов местных традиций погребально! it
архитектуры/
134

Рис. 1. 1 Схематическая реконструкция шульбинской ограды. Выполнена автором по материалам публикации Ю. И. Трифонова.
2 ~ Схематическая реконструкция ограды минусинского чаатаса. Выполнена автором по д{атериалам отчетов и публикации
Л. П. Зяблина. 3 - Разрез объекта 2 могильника Акчий II. По Ю. И. Трифонову. 4, 5 - Разрез и план "кургана" № 5 Копёнского
чаатаса. По Л. А. Евтюховой и С. В. Киселёву.

Другие сооружения демонстрируют тенденцию к снижению высоты
оград вплоть до одного-двух рядов, к изменению формы ограды, к
преимущественному употреблению рваного камня вместо плитняка и так
далее. Вместе с восприятием местных традиций оформления престижных
предметов все это говорит об утрате мигрантами этнического своеобразия,
то есть об их ассимиляции с местным населением. Отдельные предметы,
имеющие минусинское происхождение, как можно полагать, долго сохра¬
нялись в быту - например, упоминавшееся стремя из типологически
позднего сооружения.
Вопрос о самоназвании группы, переселившейся на Иртыш, на привле¬
ченных в статье материалах не решается. Применение к мигрантам названия
4 ‘кыргыз’ ’ возможно лишь в политическом смысле этого слова, как обозна¬
чение принадлежности к высшей аристократии Кыргызского каганата.
Прослеженная миграция служит еще одним свидетельством енисейско-
иртышских связей, но не может быть названа этапом проникновения
енисейских кыргызов на Тянь-Шань, поскольку, во-первых, неясно, были
ли мигранты носителями названия “кыргыз* ’, а во-вторых, рассмотренные
выше комплексы показывают, что после переселения группа была сравни¬
тельно быстро ассимилирована, и политическая активность и, возможно,
даже всякая самостоятельность мигрантов прекратились.
В заключение следует еще раз отметить, что предпринятое здесь
сопоставление минусинских и шульбинских комплексов оказалось возмож¬
ным исключительно благодаря высокому качеству полевых исследований;
это еще раз показывает необходимость тщательной расчистки, поэтапной
разборки и фиксации развалов, невзирая на трудоемкость и сложность
такой работы. В методическом своем аспекте настоящая статья призвана
показать, что конструкция сооружений является полноценным археологи¬
ческим источником, требующим максимального внимания при раскопках и
точного отражения в публикациях материала.
1.	Трифонов Ю. И. и др. Памятники средневековых кочевников // Археологи¬
ческие памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС. - Алма-Ата, 1987. С. 115 - 246.
2.	Джартас (6, 7, 80). Темир-Канка II (2), Акчий 1(1), Акчий II (1, 2), Акчий
III (1, 2), Карашат I (13, 14, 21, 22, 23, 26), Карашат II (2-5), Когалы I (8-10).
3.	Грязнов М. П. Курган как архитектурный памятник // Тезисы докладов на
заседаниях, посвященных итогам полевых исследований в 1961 г. М., 1961. - С. 22-25.
Зяблин Л. П. Архитектура курганов чаатаса Гришкин лог //Новое в советской
археологии. Памяти Сергея Владимировича Киселева. К 60-летию со дня рождения
(МИА, >£> 130). - М., 1965. С. 282-286.
4.	Азбелев П. П. Значение архивных материалов для изучения культуры
енисейских кыргызов // Проблемы изучения Сибири в научно-исследовательской
136

работе музеев: Тезисы докладов научно-практической конференции. - Красноярск,
1989. - С. 131-133.
5.	Зяблин JL П. Указ. соч. С. 284.
6.	Пользуюсь случаем' поблагодарить К). И. Трифонова, обратившею мое
внимание на эту подробность.
7.	Трифонов Ю. И. Указ. соч. С. 115.
8.	Савинов Д. Г. Формирование и развитие раннесредневековых археологических
культур Южной Сибири. Автореф. дисс... д-ра ист. наук. - Новосибирск, 1987. С. 33-
36-37. Кызласов Л. Р. История Южной Сибири в п^едние века. - М., 1984. С. 74-76.
9.	Кызласов Л. Р. Древнехакасская культура чаатас VI-IX вв. //Степи Евразии
в эпоху средневековья (Археология СССР. Т. XIX). - М., 1981. С. 47.
10.	Азбелев П. /7. Ингумации в минусинских чаатасах (к реконструкции
социальных отношений по археологическим данным) //'Актуальные проблемы
методики западносибирской археологии: Тезисы докладов региональной научной
конференции. - Новосибирск, 1989. С. 154-156.
11.	Вадецкая Э. Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. - Л.,
1986. С. 135. Савинов Д. Г. Указ. соч. С. 13.
12.	Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских
племен. - М., 1965. С. 66. Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири в древнепоркскую
эпоху. - Л., 1984. С. 82-83. Азбелев П. П. Ингумации в минусинских чаатасах. С. 156.
Он же. Опыт археологической реконструкции социальной структуры населения
Кыргызского каганата (VII-X вв.) //Проблемы исторической интерпретации архео¬
логических и этнографических источников Западной Сибири. - Томск, 1990. С. 74-76.
13.	Трифонов Ю. И. Указ. соч. С. 157. Рис. 82.
14.	Евтнюхова Л. А., Киселев С. В. Чаа-тас у села Копены / /Труды ГИМ. Вып.
XI. Сборник статей по археологии СССР. - М., 1940. С. 28-29.
15.	Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири... С. \\§АзбелевП. П. К интерпретации
заимствования ремесленных традиций в среде центральноазиатских кочевников
(I тыс. н. э.) //Древнее производство, ремесло и торговля по археологическим
данным: Тезисы докладов IV конференции молодых ученых ИА АН СССР. - М.,
1988. С. 75-76 .
16.	Трифонов Ю. И. Указ. соч. С. 175. Рис. 91,4.
17.	ЕвпиоховаЛ. А., Киселев С. В. Указ. соч. ЕвтюховаЛ. А. Археологические
памятники енисейских кыргызов (хакасов). - Абакан, 1948. С. 14-53.
18.	Кызласов Л. Р, Сырский чаа-тас // СА. - 1955. - XXIV.
19.	Маршак Б. И. Согдийское серебро. - М., 1971. С. 55-56.
20.	Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири... С. 83.
21.	Длужневская Г. В. Памятники енисейских кыргызов в Туве (IX-XII вв.)
Автореф. дисс... канд. ист. наук. - Л., 1985. С. 9, 15.
22.	Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири... С. 102.
23.	Длужневская Г. В. Памятники енисейских кыргызов за Саянами //
Археология Северной Азии. - Новосибирск, 1982. С. 122-131.
24.	Кызласов Л. Р. Курганы средневековых хакасов (аскиэская культура) //
Первобытная археология Сибири - Л., 1975. Кызласов И. Л. Аскиэская культура
Южной Сибири X XIV вв. - АН. - 1983. - Вып. Е 3-18. С. 6-7.
137

25.	Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири... С. 91.
26.	Яхонтов С. Е. не исключает, что сообщаемое “Таншу” имя кыргызского
правителя ‘ ‘Ажо’ * может быть китайской передачей титула ‘ ‘инал’ ’. См.: Яхонтов С.Е.
Древнейшие упоминания названия “киргиз”. - СЭ. - 1970. JM? 2.
27.	Длужпевская Г. В. Памятники енисейских кыргызов в Туве. С. 14.
28.	Азбелев П. П. Опыт археологической реконструкции... С. 75-76.
29.	Следует отметить, что называть шульбинские комплексы чаа-тасами было бы
неверно. Это название, переводимое как “камень войны”, дано кыргызским некропо¬
лям по обилию накренившихся в разные стороны стел; на Иртыше представлены
главным образом ограды без стел. Это различие иллюстрируется графическими
реконструкциями оград (рис. 1,2).
30.	Азбелев П. //. Опыт археологической реконструкции... - С. 74-75. См. также:
Он же. Конструкции оград минусинских чаатасов как источник по истории енисейских
кыргызов (в печати).
31.	Трифонов Ю. И. Указ. соч. С. 156.
32.	Грязнов М. Я., Зяблин Л. П. Отчет о раскопках в Гришкином логу около
с. Сарагаш БоградсКого района Хакасской АО, произведенных отрядом Красноярской
экспедиции. Архив ИА, Р-1, 2358.
33.	Трифонов Ю. И. Указ. соч. С. 168-170.
34.	Савинов Д. Г. Формирование и развитие... С. 44. Бараба в тюркское время. -
Новосибирск, 1988. С. 105, рис. 52.
35.	Усеченно-пирамидальные сооружения возводились из сырцового кирпича или
нарезанного дерна. Обратное влияние исключено, так как другие аналогичные
памятники Венгеровской культуры имеют и более ранние даты, а сама форма таких
сооружений восходит к древним местным и среднеазиатским традициям (Бараба в
тюркское время. С. 107 - 108).
В. П. Костюков
ТЮРКСКИЕ ПОМИНАЛЬНЫЕ КОМПЛЕКСЫ
НА ЮЖНОМ УРАЛЕ
В1987 -1988 гг. экспедицией ЧГПИ были исследованы несколько групп
памятников средневековых кочевников на юге Челябинской области. Среди
них - поминальные оградки с каменными изваяниями. Их публикация
представляется целесообразной по двум мотивам. Во-первых, оградки на
Южном Урале ранее не были известны и являются сегодня, вероятно,
крайним западным вариантом тюркской культовой практики, сложившейся
в Южной Сибири. Во-вторых, решены далеко не все проблемы хронологии
и семантики этого типа памятников.
Поминальные офадки открыты в Каталинском районе в урочище
138

Каменный амбар и на могильнике Система I. Каменный Амбар находится
в среднем течении р. Карагайлы-Аят в 250 - 270 км южнее г. Челябинска.
Его ландшафт типичен для рек севера степной зоны: свободные от пашни
пологие склоны речной долины покрыты ковыльной растительностью,
вдоль русел спускающихся к реке проток тянутся ленточные боры.
Коренные берега холмистые с множеством березовых колков, переходящих
на водоразделах в значительные по площади лесные массивы. Микрорайон
Каменный Амбар характеризуется крайне дискретным размещением памят¬
ников средневековья. Доминируют одиночные курганы, группы из двух¬
трех курганов, расположенные в разнообразных топографических ситуаци¬
ях. Поминальный комплекс Каменный Амбар II находился на левом берегу
реки, в 1. км от русла. Состоял из двух линий оградок. Первая линия (две
оградки) локализовалась в широкой ложбине между двумя возвышеннос¬
тями коренного берега. Вторая (три оградки) - в 0,2 км к юго-западу от
первой, у кромки возвышенности. Площадка, занимаемая первой линией
оградок, была окружена пашней. К площадке второй линии с востока
примыкала пашня, а к западу от нее простирался щебеночный карьер.
Сохранность оградок была различной. Оградка 1 в первой линии до
раскопок выглядела как полуразрушенный каменный ящик, возвышаю¬
щийся над окружающей поверхностью на 5 -10 см. Конструкция квадратная
в плане со стороной 2,2-2,4 м, углами ориентирована по сторонам света
фис. 1). Внутреннее пространство заполнено выступающими из дерна
обломками гранитных плит, отдельными кварцитовыми булыжниками. Две
стенки ограждения были выполнены из одиночных массивных плит. Они
помещались в канавках, прорезавших материк на глубину 0,15 - 0,2 м. Две
другие стенки не сохранились и были прослежены по оставшимся на
материке канавкам. В заполнении оградки и вокруг нее были обнаружены
немногочисленные угольки, зубы и несколько обломков трубчатых костей
лошади. В центре сооружения была вскрьгга яма, впущенная в материк на
глубину 1,3 м. Ее диаметр в верхней части - 1,3 м, в нижней - 0,7 м. Верх
ямы облицован обломками гранитных плит, заполнен гумусным грунтом.
Нижняя часть, судя по преимущественно глинистому заполнению, имела,
скорее всего, позднее происхождение.
Вокруг оградки на расстоянии до 0,1 м от стенок располагались 12
столбовых ямок: четыре - на углах и по две вдоль каждой стенки с
интервалом 0,6 - 0,8 м. Диаметр ямок - 0,2-0,25 м, глубина от материкового
уровня 0,35 - 0,4 м. В заполнении большинства ямок были найдены остатки
шестов или столбов (длина фрагментов - от 7 до 28 см, диаметр - от 4 до
14 см), небольшие камни. Последние, очевидно, использовались для
закрепления столбов. Полости двух ямок содержали в себе угли, мелкие
полуобугленные кусочки дерева.
139

Рис. 1. Поминальный комплекс Каменный Амбар II. Оградка 1. План и разрез.

В 1,5 м от северо-восточной стенки конструкции, на современной
поверхности лежала верхняя половина стекловидного изваяния (рис. 4,6).
Нижняя половина была обнаружена непосредственно у стенки в слое дерна.
Она была частично перекрыта обломками плит, видимо, первоначально
находившихся внутри ограждения, а впоследствии рассеянных вокруг
стенок. Углубление, предназначенное для установки изваяния, зачищено в
0,3 м от середины стенки. Оно было впущено в материк на 0,35 м.
Изваяние было изготовлено на глыбе мелкозернистого гранита длиной
1,9 м. В верхней ее части выделена голова человека,схематично показаны
головной убор, шея, плечи. Лицо монголоидное. Черты его (брови, глаза,
нос, усы, рот) переданы в контурной технике хорошо зашлифованными
выемками глубиной до 0,2 см. Вторая в линии оградка находилась в 1,5 м
к северо - западу от первой. До раскопок фиксировалась как задернованное
скопление обломков плитняка, близкое по форме квадрату со стороной 3,0 -
3,5 м. Вдоль его северо-западной стороны залегала гранитная глыба длиной
1,7 м. В центральной части скопления, между камнями, лежавшими в 2 - 3
слоя, было найдено несколько мелких угольков. Зачисткой по материку
были выявлены канавки шириной 10 - 15 см, образующие замкнутую
четырехугольную фигуру, ориентированную углами по сторонам света.
Длина ее сторон от 1,8 до 2,2 м. Канавки, углубленные в материк в среднем
на 0,1 м, с сохранившимися в них отдельными обломками плит, вне
сбмнения, определяли конфигурацию и размеры сильно разрушенной
оградки. В ее центре, на материке, была открыта ямка диаметром 0,32 м и
глубиной 0,4м. Она содержала остатки столба (длина 24 см, диаметр 20 см),
мелкие угольки, несколько небольших камней. К сплошному раскопу,
которым исследовалась первая линия оградок, были прирезаны дополни¬
тельные раскопы, отходившие к северо-востоку от обеих оградок. На
вскрытой площади (10x1,5 м) следов каких-либо углублений не обнаруже¬
но. Вторая линия, состоявшая из трех конструкций (оградки 3 - 5) была
ориентирована по направлению ЮЮВ - ССЗ. Она располагалась на
пологом южном склоне, у самой вершины возвышенности. Лучше других
сохранилась крайняя с юга оградка 3. Конструкция имела прямоугольную
форму (2,5 х 2,2 м), длинные стенки были ориентированы в направлении,
близком широтному (рис. 2). Ограждение сложено из восьми поставленных
в специально устроенные канавки гранитных плит. Внутреннее простран¬
ство было заполнено обломками плит и гумусом. При расчистке внутри и
вне оградки были встречены отдельные мелкие угольки, несколько мелких
обломков костей животных. В центре конструкции, на материке зафикси¬
рована яма диаметром 0,6 м, глубиной 0,4 м (рис. 6). В ее полости 1умус,
угольки, некрупные камни, в большинстве белые кварцитовые булыжники.
По периметру, непосредственно у плит ограждения, были вскрыты 12
141

♦ 1Gj_	+14|__
"l
-ч-
•S,
Рис. 2. Поминальный комплекс Каменный Амбар II. Оградка 3. План и разрез.
142

14 3
Рис. 6. Поминальный комплекс Каменный Амбар II. Оградка 3. Вид с востока.

столбовых ямок, расположенные с той же регулярностью, что наблюдалась
на оградке 1. Диаметр ямок 0,2 - 0,3 м, глубина в материке от 0,1 м до 0,3 м.
Ни в одной из ямок не было обнаружено остатков дерева без следов горения.
Угли, крупные полуобугленные куски дерева присутствовали в заполнении
большинства ямок, равно как и мелкие камни. В 11 из 12 ямок, кроме того,
были найдены мелкие обломки костей животных; как правило, обожжен¬
ные. В заполнении верхней части одной из ямок, зафиксированной на
уровне погребенной почвы, лежал крупный фрагмент челюсти лошади. По
определению сотрудника Института экологии растений и животных У РО
АН СССР П. А. Косинцева, остеологические материалы из ямок оградки
3 принадлежали, как минимум, трем лошадям и одной овце.
В 0,3 м от восточной стороны оградки было установлено каменное
изваяние, изготовленное на массивной плитообразной глыбе мелкозернис¬
того гранита высотой 1,85м(рис.4а;6). Вверхней части стелы, на плоской,
обращенной к востоку поверхности, выемками глубиной до 0,1 - 0,2 см даны
черты лица монголоидного типа: брови, глаза, усы, нос, подбородок. Здесь
же заметны сильно латинизированные сколы. На противоположной плос¬
кости стелы серией выемок глубиной 0,3 - 0,4 см изображена сабля со слегка
изогнутым клинком рукоятью вниз. Общая длина изображения - 0,52 м,
длина клинка - 0,37 м.
Центральная в линии оградка 4, удаленная на 1,5 м от оградки 3,
представляла собой задернованную впадину подпрямоугольной формы,
фрагментарно обрамленную гранитными плитами. Ее первоначальные
размеры, как обнаружилось после зачистки по материку, составляли 2,Ох
1,8 м; длинная ось конструкции была ориентирована в направлении юго-
запад-северо-восток. Северо-восточная стенка была изготовлена из одиноч¬
ной плиты, другие прослеживались по оставшимся на материке канавкам и
сохранившимся в них обломкам плит. Камни, заполнявшие некогда
оградку, были рассеяны вокруг ее стенок. В центре конструкции, под
тонким почвенным слоем было зафиксировано углубление диаметром 0,5 м,
впущенное в материк на 0,25 м. Его заполнение - гумус с щебнем и мелкими
камнями. С внешней стороны ограждения, в 0,35 м от северо-восточной
стенки, на материковом уровне было зачищено удлиненно-овальное в плане
углубление (0,6 х 0,3 м). Глубина его в материке 0,15 м. Очевидно, в нем
помещалась утраченная стела.
Оградка 5 занимала наиболее возвышенный участок площадки
в 3,5 м от оградки 4. Фиксировалась как округлая в плане каменно¬
земляная насыпь диаметром около 4 м и высотой до 0,15 м. При
расчистке насыпи выяснилось, что наиболее крупные плиты располага¬
лись на ее периферии. В толще насыпи было встречено множество
углей. После полного ее удаления было установлено, что конструкция
была устроена на каменистом выходе. Очертания оградки наблю¬
дались непосредственно на щебнисто-материковом грунте по преры-
144

Рис. 4. Поминальный комплекс Каменный Амбар II: а)иэваяиие
оградки 3; б) изваяние оградки 1.

вистым полосам обугленного дерева и углей шириной до 8 см и толщиной
до 5 см (рис. 3). Полосы фиксировались как остатки квадратного (2,2 х
2,2 м) одновенцового сруба, сложенного из брусьев и помещенного в
специально подготовленное легкое углубление. Углы деревянной конструк¬
ции были ориентированы по направлениям: ССВ - ВЮВ - ЮЮЗ - ЗСЗ.
В ее пределах обнаружены две ямы, заполненные щебнистым слабо
гумусированным грунтом и небольшим количеством мелких обломков плит.
Одна из ям, несколько смещенная от центра на ЗСЗ, имела на материковом
уровне диаметр около 0,7 м; вторая - в ВЮВ углу - на этом же уровне имела
овальные очертания (0,5 х 0,4 м). Глубина первой ямы - 0,25 м; второй - 0,15 м.
Вне конструкции, в 0,3 м к востоку от ‘ ‘стенки”, в углублении, прорезавшем
материк на 0,15 м, был установлен прямоугольный в сечении и расширяю¬
щийся кверху обломок гранитной стелы (0,55 х 0,25 х 0,12 м). От второй
линии оградок,также исследовавшейся сплошным раскопом, были выведе¬
ны проверочные раскопы на восток на расстояние 10 м. Каких-либо
дополнительных материалов эти раскопы не дали.
Еще одна оградка была исследована на могильнике Система I в 30 км
к северу от урочища Каменный Амбар на р. Караталы-Аят. Могильник
расположен на левом берегу реки в 200-300 м от русла. Состоит из двух
десятков насыпей, датируемых от эпохи бронзы до позднего средневековья.
Кроме погребальных памятник включает и культовые сооружения. Оградка
находилась у Северо-восточной оконечности могильника, в 250 м к востоку
от линии из трех каменно-земляных курганов кыпчакского времени. До
раскопок фиксировалась как задернованное скопление обломков гранит¬
ных плит, внутри которого выделялась прямоугольная плиговая конструкция
(рис. 5,7). После полной зачистки по материку внутри и вне ограждения
обнаружилось, что его форма, ориентировка, размеры, характер заполне¬
ния в основных чертах повторяют параметры оградок комплекса Каменный
Амбар II. Ограждение было выполнено из семи поставленных на ребро плит
крупнозернистого гранита. Форма прямоугольная. Размер 1,9 х 1,7 м.
Ориентировка ЗЮЗ-ВСВ. Внутреннее заполнение - два-три слоя обломков
плит средних размеров, среди которых в гумусе встречено несколько
угольков. В центре была вскрыта яма диаметром 0,3 и глубиной 0,4 м от
уровня материка, содержавшая небольшие камни и древесный тлен. Вне
оградки, у северо-восточной стенки в слое дерна расчищена уплощенная
антропоморфная стела длиной 1,15м, изготовленная из плиты мелкозер¬
нистого гранита. Небольшой обломок ее основания был найден в ямке,
углубленной в материк на 0,15 м от средины северо-восточной стенки.
Описанные конструкции являются первыми поминальными тюркскими
оградками, обнаруженными на Южном Урале. Безусловно, в коридоре, по
которому устремлялись на запад волны средневековых кочевников, они не
146

ль*
-а
О 20 40 см
Рис. 3. Поминальный комплекс Каменш>1Й Амбар II. Ограда 5. План и разрез.

А
Рис. 5. Могильник
Система I. План и разрез оградки.

единственные. 06 этом свидетельствуют, во-первых, присутствие здесь
погребений, которые исследователи связывают с южносибирскими племе¬
нами (1, с. 153), во-вторых, находки тюркских изваяний. Последние
немногочисленны и, как правило, не имеют точного адреса. Тем не менее,
в последней сводке южноуральских древностей XII-XIV вв. можно выде¬
лить несколько изваяний, бывших, очевидно, принадлежностью каменннх
оградок (2, с. 22-23).
Сравнение оградок комплекса Каменный Амбар II и могильника
Система I демонстрирует почти полное тождество. По размерам все
конструкции принадлежат к разряду малых оградок. Оградку могильника
Система I в классификации В. Д. Кубарева следует отнести к юсгыдскому
типу, т. е. это отдельно стоящая конструкция, в ограждении которой
использовано минимальное количество плит со столбовой ямкой в центре и
стелой у восточной стенки (3, с. 153). Для полного сходства недостает лишь
характерного для юстыдских оградок Алтая жертвенного сосуда. Сооруже¬
ния Каменного Амбара в этой же классификации должны бьггь определены
как яконурские - рядом стоящие, расположенные в линию, как правило, по
меридиану, с изваяниями или антропоморфными стелами. Вместе с тем
южноуральские оградки отмечены и некоторыми оригинальными чертами.
Среди опубликованных южно-сибирских оградок нам неизвестны аналоги
конструкции 5 Каменного Амбара, в основании которой найдены остатки
сгоревшего деревянного сруба. Своеобразием отличаются оградки 1 и 3,
каждая с 12-ю столбовыми ямками по периметру. Кроме того, необычным
является изображение сабли на изваянии у оградки 3. Перечисленные
особенности, в целом, имеют частный характер и лишь подчеркивают
чрезвычайную вариативность оградок, отмеченную в зоне их наибольшего
сосредоточения.
Поминальные сооружения Каменного Амбара и могильника Система I
очевидно, если не синхронны, то очень близки хронологически. Этот вывод
вытекает из сравнения размеров, ориентировки, приемов конструктивного
решения. Нетак очевидна абсолютная дата оградок. Как известно, объектом
датирования являлись преимущественно изваяния (4). При этом анализу
подвергались иконографические особенности изваяний и изображения
предметов на них. В отдельных случаях при раскопках оградок обнаружи¬
вались вещевые материалы, позволяющие синхронизировать конструкции
с погребальным инвентарем определенного хронологического периода.
В южноуральских оградках никаких вещей не найдено, а изваяния
лишены каких-либо деталей, дающих ключ к хронологии. Исключение
представляет лишь изображение сабли на изваянии у оградки 3, но оно
очень условно по манере исполнения, что заставляет предполагать в нем
скорее тамгообразный знак, чем реалистическое воспроизведение
150

бытовавшего оружия. Поэтому подход к проблеме датировки южноураль¬
ских оградок объективно опосредован и, естественно, не претендует на
полноту и окончательность.
Наиболее масштабное и детальное исследование поминальных оградок,
предпринятое В. Д. Кубаревым, позволило наметить хронологические
реперы, соприкасающиеся с конструктивными, иконографическими и
вещевыми реалиями алтайских комплексов. Анализируя хронологические
позиции изваяний с изображением лица или силуэта головы человека,
В. Д. Кубарев пришел к выводу, что они изготавливались на протяжении
VT-XIII вв., т. е. на протяжении всего периода существования оградок с
изваяниями. Рассматривая лицевые изваяния в комплексе с оградками, он
датирует наиболее поздним временем предельно упрощенные изваяния,
установленные у малых оградок, т. е. комплексы, аналогичные южноураль¬
ским (5, с. 46). В ряде работ, посвященных средневековым изваяниям
Казахстана, такая же хронологическая позиция отводится лицевым стелам
А. А. Чариковым (6). Антропоморфные фигуры с изображением только
лица или головы он относит к заключительному этапу развития тюркской
средневековой скульптуры (XII-XIV вв.) Дальнейшая эволюция изваяний
в условиях исламизации населения степи, по-мнению А. А. Чарикова,
привела к распространению обычая установки безликих стел и столбов у
могил (7). Не касаясь аргументации, положенной в основу типологической
с}семы А. А. Чарикова, отметим лишь, что процесс эволюции каменных
изваяний в безликие стелы рассматривается им в отрыве от непременной
принадлежности изваяний - оградок и конструкций других типов. Вероятно,
отказ от сооружения поминальных оградок был продиктован требованиями
ислама. Но на южноуральских памятниках можно наблюдать появление
стел у погребений, совершенных еще по языческому обряду. Наиболее
яркий пример - материалы могильника Каменный Амбар III. Разумеется,
у нас нет формальных оснований утверждать безусловную связь могиль¬
ника со святилищем Каменный Амбар II и считать их одновременными.
Известно, что тюркские поминальные комплексы достаточно часто харак¬
теризуются локализацией, независимой от могильников (5, с. 16-18). Ивсе-
таки, ряд обстоятельств, прежде всего, выраженный южносибирский
колорит обоих памятников, как будто указывают на их синхронность.
Могильник располагался в 300 м к ССЗ от первой линии оградок, в лесу,
у самой его кромки. Состоял из двух каменных, овальных в плане насыпей,
удаленных на 6 м друг от друга. У северного края кургана 1 была установлена
плоская гранитная стела длиной 1 м. Крупный обломок гранитной плиты
(длиной 0,9 м) был обнаружен поваленным у южного края кургана 2, оба
погребения были совершены в простых неглубоких грунтовых ямах. В могилах
фиксировались остатки деревянных конструкций. Погребенные были
151

положены на спину головой на север. Под курганом 1 был похоронен
мужчина. Инвентарь - три железных наконечника стрел (типы BXI, BXIII
по Г. А. Федорову - Давыдову), нож, кресало и конская сбруя, уложенная
в ногах (рис. 8-10). Среди вещей из мужского погребения заслуживают
интереса остатки седла. Деревянные его части не сохранились. В числе
железных деталей - 4 s-видные пластины с пробоями и кольцами для
приторачивания грузов. Две пластины были снабжены двумя кольцами
каждая; еще две - четырьмя. Двенадцать колец на седле, несомненно,
придавали ему специализированный характер. Аналоги такому седлу нам
неизвестны. Весьма отдаленное сходство, прослеживаемое в обязательной
парности пластин, в стремлении придать им s-видную форму наблюдается
в материалах Каменского этапа аскизской культуры (8, с. 130, рис. 4,6).
Любопытен также пламевидный наконечник стрелы с костяной свистункой.
В погребениях XIII-XIV вв. Южного Урала до сих пор найден лишь один
наконечник такой формы, а костяные свистунки вообще не встречаются
(2, с. И). В могиле под насыпью кургана 2 - захоронение женщины с
железным ножом и низкой из шести пастовых и двух стеклянных бус.
Погребения с северной ориентировкой без коня на Южном Урале связыва¬
ются с племенами, пришедшими из Южной Сибири в начале XIII вв.
Вероятно, трудно ожидать от них строгой унифицированности погребаль¬
ного обряда, поскольку в передвижение били втянуты группы, имеющие
определенные различия в культовых традициях. Из общей массы захоро¬
нений XIII-XIV вв., совершенных в простых ямах без коня и с северной
ориентировкой, погребения могильника Каменный Амбар III выделяются
наличием каменных стел. На могильнике Система 1, у края насыпи одного
из трех курганов кипчакского времени, также была расчищена каменная
стела без изображения. Погребение здесь было совершено в простой яме без
коня с севере-западной ориентировкой. Сочетание этих элементов погре¬
бального обряда с одной стороны и стеловидных изваяний у оградок с
другой не может быть случайным. В этой связи следует упомянуть, что
обычай устанавливать каменную стелу у могилы при похоронах по
шаманисгскому обряду, существовал у тувинцев вплоть до этнографической
современности. Стела могла ставиться как в головах, так и в ногах
погребенного, по усмотрению шамана (9, с. 56). Возможно, на памят¬
никах Южного Урала мы наблюдаем момент сложной трансформации
многовекового обычая, зафиксировавший как старое, так и новое в
изменяющемся заупокойном культе. Сооружения, подобные оградкам
Каменного Амбара, вероятно, имел в виду Г. Рубрук, когда писал: 4‘Я
видел одного недавно умершего, около которого они повесили на
высоких шестах шестнадцать шкур лошадей - по четыре с каждой
сторонн мира; они поставили перед ним для питья - кумыс, для еды -
152

Рис. 8. Могильник Каменный Амбар III. Курган 1. План и разрез.

154
Рис, 9. Moi.n.-!!>miK Каменный Амбар III. Kvpian 1. Надмогильное. t*oop\ жетксВил

X
Рис. 10. Могильник Каменный Амбар III. Курган 1. Погребальный инвентарь:
1 - нож; 2, 5, 6 - наконечники стрел; 3 - кресало; 4 - пряжка; 7 - удила; 8—11 —
пластины с пробоями и кольцами; 12 - обломок костяного предмета;
13 - обломок пластин; 14 - 21 - гвозди; 1 - 11, 13 - 21 - железо.
155

мясо, хотя и говорили про него,что он окрещен ...”(Ю,с.175-176).В данном
случае,как представляется, было зафиксировано сохранение традиционных
форм заупокойного культа среди кочевников, часть которых исповедовала
несторианство. Наблюдения Г. Рубрука объясняют и функциональное
назначение деревянных столбов у части оградок святилища Каменный
Амбар II.
Таким образом, поминальные оградки, исследованные в Челябинской
области, являют собой позднюю форму этого вида тюркских культовых
сооружений и должны быть датированы XIII веком - временем западных
походов монголов, в которые были вовлечены тюркские племена Южной
Сибири. В заключение краткое замечание о семантике оградок. Согласно
мнению В. Д. Кубарева, оградки являются остатками моделей зимних
жилищ кочевников. Основания их и интерьер выполнялись из камня, стены
-из дерева (5, с. 63-81). Данная трактовка представляется аргументирован¬
ной, тем более, что южноуральские оградки дали дополнительный материал
в ее пользу: многочисленные следы горения, законсервированные в запол¬
нении столбовых ямок, остатки сгоревшего деревянного сруба. Все это
свидетельствует о наличии первоначально объемных деревянных конструк¬
ций.
1.	Федоров Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоор¬
дынских ханов. - М., 1966.
2.	Иванов В. А., Кригер В. А. Курганы кыпчакского времени на Южном Урале
(XII-XIV вв.) - М., 1988.
3.	Кубарев В. Д. Новые сведения о древнетюркских оградках Восточного Ал¬
тая / / Новое в археологии Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск, 1979.
4.	ЕвтюховаЛ. А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии // МИА,
N? 24, 1952; Грач А. Д. Древнетюркские изваяния Тувы. - М., 1961; Шер Я. А.
Каменные изваяния Семиречья. - М. - Л., 1966; Чариков А. А. Раннесредневековые
скульптуры из Восточного Казахстана //СА, 1976, МЬ 4.
5.	Кубарев В. Д. Древнетюркские изваяния Алтая. - Новосибирск, 1984.
6.	Чариков А. А. О локальных особенностях каменных изваяний Прииртышья. -
СА, 1979, JsP> 2; Он же. Изобразительные особенности каменных изваяний Казах¬
стана // СА, 1986, № 1.
7.	Чариков А. А. К эволюции стеловидных статуй средневековья. //Ранний
железный век и средневековье Урала Иртышского междуречья. - Челябинск, 1987.
8.	Кызласов И. Л. Курганы средневековых хакасов XI1I-XIV вв. (Аскизская
культура в монгольское время) //СА, 1978, № 1.
9.	Дьяконова В. П. Погребальный обряд тувинцев как историко-этнографичекий
источник. - Л., 1975.
10.	Рубрук Г. - Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. -
М., 1957.
156

Л. Н. Ермоленко
О СЕМАНТИКЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ КОЧЕВНИЧЕСКИХ
СВЯТИЛИЩ СО СКРЫТЫМИ В НАСЫПЯХ ИЗВАЯНИЯМИ
Средневековые каменные изваяния, изображающие человека с сосудом
в обеих руках, принадлежали к трем самобытным традициям: уйгурской,
кыпчакской и половецкой. Тождество канонической позы позволило иссле¬
дователям предположить связь между ними (1). В отношении кыпчакских
и половецких изваяний эта связь подтверждается также существованием
сходных типов сопутствующих сооружений, так называемых святилищ.
Известно четыре шпасвятилищскыпчакскими изваяниями (2). К 1-му типу
относятся курганообразные сооружения, в средней части которых выступа¬
ют верхушки каменных изваяний. Исследованные памятники этого типа
содержали под насыпью мощную замкнутую каменную ограду подквадрат¬
ной формы. Внутри ограды были вкопаны от 1 до 5 каменных изваяний
кыпчакского облика: поясные или полнофигурные изображения человека
с сосудом в обеих руках, а также погрудные изображения.
Облик кыпчакских изваяний лаконичен, создан скупыми художествен¬
ными приемами. Детализованы черты лица, иногда признаки пола, обоб¬
щенно переданы руки, поддерживающие сосуд. Головной убор обычно как
бы продолжает голову. Неотграниченность или грубая обработка головного
убора изваяний может объясняться тем, что на него сверху надевался
реальный убор. Изваяния, будучи произведениями культовой традицион¬
ной скульптуры, по-видимому, одевались (3). Особенно естественно пред¬
положить одевание погрудных изваяний, напоминающих куклу. Изваяния
с сосудом в обеих руках могли также раскрашиваться. В святилище на
р. Жинишке (Центральный Казахстан) найдено изваяние, на котором
красной, желтой и черной красками был нарисован передник с волютооб¬
разным узором по краю (4). Кыпчакская скульптура представлена изобра¬
жениями женщин и мужчин, а также бесполыми антропоморфными
изображениями. Образ человека в кыпчакской скульптуре воспроизведен
в соответствии с нормами традиционной изобразительности, близкими к
тем, которые М. М. Бахтин характеризовал как “гротескный канон”
архаического искусства (5). Акцент в образе сделан на реалиях телесной
жизни (пища, продление рода). Большой сосуд у чрева, атрибуты пола
выражают идею изобилия-плодородия. Между тем изваяния семантически
локализованы в нижнем мире (погребены в яме-камере, образованной
высокими стенками ограды), одновременно находящемся... вверху, на
157

небесах (изваяния возвышаются над землей, будучи заключены внутрь
сооружения, уподобленного мифической Горе). В традиционном мышле¬
нии тюрко-монгольских народов Гора тождественна небу-лону-могиле. В
ней обитали духи-хозяева, рождались и умирали богатыри. Гора (= мировой
Столп) метафорически соответствует Древу, равно как, в вещественном
отношении, камень ^ дереву. Так тувинцы, буряты возводили обо из камней
или веток. Казахи устанавливали на могилах каменные или деревянные
антропоморфные стелы-кулпытасы и т. д.
Кыпчакские изваяния, судя по иконографическому облику, реалиям,
могли воплощать образы предков (6), способствующих изобилию пищи,
деторождению потомков. Связь предков с плодородием выражалась в
представлениях о супружеской паре предков или об антропоморфном
существе, совмещающем в себе оба пола - человеке вообще (7). “Человек
вообще” мог изображаться двуполым (гермафродит) или бесполыми (8).
В кыпчакских святилищах описанного типа обычно устанавливались по
нескольку изваяний вместе. Следовательно, одно святилище возводилось
ради нескольких предков. Вместе с тем, анализ сооружения из урочища
Мыржик (Центральный Казахстан) (9) показывает, что оно было воздвиг¬
нуто по поводу смерти одного человека (мужчины). В ограде этого
святилища (рис. 1) стояло 2 изваяния. Одно изображало человека с сосудом
в обеих руках, сидящего со свешивающимися ногами носками врозь.
Верхушка другого была обломана. Судя по сохранившейся линии подбо¬
родка это было погрудное изваяние. Снаружи возле восточной стенки
ограды лежало еще одно погрудное изображение человека. Признаки пола
на изваяниях не обозначены (рис. 1,1, 2, 3). В ограде найдены предметы
мужского вещевого комплекса. Среди них - сильно коррозированный
наконечник стрелы, маленькая железная круглая пряжка, две костяные
срединные накладки на лук, две костяные зооморфные колчанные петли со
следами изношенности. Петли имеют аналогии в восточно-европейских
кочевнических древностях X-XIV вв. (тип A-IV по классификации
Г. А. Федорова-Давыдова) (10). Здесь обнаружены также 5 бараньих
черепов без нижних челюстей. Отсутствие нижних челюстей (= намеренное
нарушение целостности предмета) может служить указанием того, что
жертва предназначалась для загробного мира. Подобный обычай известен
у хакасов. Они помещали в могилу шкуру коня с костями конечностей и
головой, предварительно вынув оттуда челюсть (“... иначе на том свете
хозяин не сможет им управлять’ ’) (11). На развилке палки, установленной
в изголовье могилы, хакасы вывешивали черепа баранов, съеденных на
поминках. Нижние челюсти и языки отделяли и оставляли дома. Черепа
вывешивали со словами: “Мы даем тебе скот!” (12). Находки в камере с
изваяниями свидетельствуют о том, что приношения вряд ли были многок-
158

ратными. Над оградой с изваяниями после обряда жертвоприношения (в
честь завершения траура по умершему? ) была возведена насыпь. Напротив,
на насыпй, особенно с востока, фиксировалось значительное количество
костей животных. Вполне вероятно, что это следы многих ритуалов. Судя
по всему, Мыржикское святилище было поминальным сооружением.
Наличие нескольких изваяний (- изображений предков) в культовом
сооружении, предназначенном конкретному умершему, могло означать, что
покойный уподоблялся предкам, входил в некое их сообщество.
В остальных типах кыпчакских святилищ варьируют те же элементы:
изваяния кыпчакского облика, курганообразное сооружение, прямоуголь¬
ная каменная конструкция. Святилища 2-го типа состоят из сооружения с
изваяниями, подобного святилищам 1-го типа, и большего по размерам
каменного курганообразного сооружения. Сооружение с изваяниями распо¬
лагается восточнее (ВСВ,ВЮВ) большого сооружения. В развале послед¬
него фиксируется прямоугольная конструкция. Святилища 4-го типа
устроены следующим образом. Одно или несколько (2, 3, 5) изваяний
установлены с востока (или с ЮВ) курганообразного каменного сооруже¬
ния, в котором иногда также прослеживается прямоугольная конструкция.
Изваяния либо стоят открыто, либо вкопаны по грудь. Святилище 3-го типа
представлено пока одним памятником, обнаруженным близ совхоза Шет-
ский (Центральный Казахстан). На поверхности двух небольших рядом
расположенных возвышений прослеживаются две прямоугольные выклад¬
ки. Выкладки устроены по линии С-Ю, в средней их части открыто стоят
изваяния. Все сооружение обведено ровиком (13).
Половецкие святилища, аналогичные кыпчакским святилищам 1-го
типа, были открыты на Нижнем Дону (14), в курганах предшествующих
эпох (15). В насыпи курганов были впущены глубокие (до 2 м)
прямоугольные или овальные ямы. В яме устанавливалось одно деревянное,
реже каменное изваяние. Известно святилище в кургане у балки Средняя
Аюла с четырьмя деревянными изваяниями. На изваяниях из двух святи¬
лищ в Новоаксайском и Тузлуковском могильниках сохранились остатки
тканевой одежды. С. А. Плетнева подчеркивает, что половецкие “деревян¬
ные статуи во всем, кроме материала, аналогичны каменным” (16). По
мнению С. В. Гуркина, одинаковый способ установки деревянных и
каменных изваяний также свидетельствует в пользу их равнозначности.
Относительно длительности функционирования святилищ С. В. Гуркин
полагает, что они недолго оставались незасыпанными: ‘ ‘характер размеще¬
ния ... изваяний, скрытость их от всестороннего обзора наводит на мысль
о кратковременном сроке их действия (17). На наш взгляд, об этом может
свидетельствовать также небольшое число находок в ямах с изваяниями.
159

Интересно, что в одном из святилищ (могильник Холодный I) были
найдены лошадиные черепа без нижних челюстей.
Кроме святилищ в курганах, сооружались также половецкие святилища
на курганах (18). На курганах (помимо тех случаев, когда дополнительная
конструкция не фиксировалась) изваяния мужчины и женщины устанав¬
ливались в средней части четырехугольной каменной ограды, выложенной
на поверхности курганной насыпи, или каменного покрытия (19).
Исследователи считают половецкие святилища поминальными памят¬
никами. С. В. Гуркин предположил, что закапывание изваяний в курганах,
в противоположность установке на курганах, могло означать акт оконча¬
тельного разлучения умершего с живыми или же тайный характер обряда
(20). Однако различаются ли семантически “закрытые” и “открытые”
половецкие святилища? Принимая во внимание, что оба вида половецких
святилищ имеют в основе те же конструктивные элементы, что и кыпчак-
ские, можно предположить смысловую однозначность кыпчакских и пол¬
овецких святилищ вообще. Тем более, что половецкие изваяния также
изображали предков (21). По мнению Г. А. Федорова-Давыдова, они
воспроизводили образ героизированного мифического предка (22). Пол¬
овецкие изваяния объемны, реалистичны. Тщательно проработаны много¬
численные детали костюма и прочие атрибуты. По всем этим признакам
половецкая скульптура тяготеет к профессиональному искусству, тогда как
кыпчакская выполнена в традициях архаической изобразительности. В
целом сходство кыпчакских и половецких святилищ с изваяниями может
быть обусловлено тем, что в них воплощен близкий миф о предках
(прародителях).
Легенда о происхождении предка кыпчаков изложена в “Джами ат-
Таварих” Рашид-ад-Дина. Согласно легенде, женщина родила Кыпчакана
острове, образованном течением двух рек, в дупле дерева (23). Кыпчака
усыновил Огуз. Огуз, по данным Рашид-ад-Дина, был также родоначаль¬
ником уйгуров (он дал имя4 ‘уйгур’ ’ “.. .всем дядьям и родам, которые к нему
присоединились”) ( 24 ).
Сами уйгуры почитали в качестве родоначальника Буку-хана. Под этим
именем выступает исторический Бепо-каган - могущественный правитель
уйгуров, сделавший манихейство государственной религией Уйгурского
каганата (25). Джувейни сообщает уйгурское предание о рождении Буку-
хана. Родителями Буку-хана были два дерева, но “выносила” и “родила”
его, вместе с другими четырьмя мальчиками, гора. “В то время из всех рек
Каракорума две реки, - одну называли Тогла, другую Селенга, - в месте,
которое называют Кумланджу, сливались вместе, и между ними было два
дерева, одно подле другаго: одно... по виду сосна и зимой листья его
подобны листьям кипариса, а плод имеет вид и вкус еловой шишки; другое
160

(дерево) было сосна. Посреди обоих появилась большая гора, съ неба на
средину той горы ниспадал свет (везде выделено мйой -Л. Е.), и день ко дню
гора становилась больше’ ’ (26). В горе раздавались голоса. Однажды в ней
открылась дверь. Внутри оказалось пять палаток и в каждой находился
мальчик. Мальчики питались молоком, стекавшим к их ртам по трубкам.
Джувейни, со слов друга, приводит любопытную попытку инсцениров¬
ки предания одним уйгуром:’’...был некий человек, на том... месте он
выкопал яму среди двух деревьев и детей своих в ту середину посадил, и
по средине возжег светильники, и приводил людей на смотрение того’* (27).
У уйгуров бытовали и иные варианты предания. Шабангараи, ссылаясь
на ‘ ‘Тарихи Джехангушай ’ ’ Джувейни, приводит легенду о том, что пятерых
мальчиков нашли внутри дерева. Мальчики пили молоко, капавшее с пяти
сучьев этого дерева (28). Близкое предание содержится в летописях
монгольской династии “Юань-ши”. Над деревом, растущим между реками
Ту-ху-ла и Сэ-лэн-гэ однажды появился чудный свет. ‘ ‘ На дереве показался
нарост (опухоль) по виду, как живот беременной женщины” (29). Когда
через 9 месяцев и 9 дней нарост лопнул, из дерева появились пять
мальчиков.
Приведенные данные свидетельствуют о близости уйгурского и кыпчак-
ского генеалогических преданий. Уйгурское предание, засвидетельствован¬
ное Джувейни, сочетает черты архаического космогонического мифа
(в сотворении-рождении предков участвуют мировые Деревья и мировая
Гора/(и манихейской космогонии ^участие Света в сотворении предков,
рождение пяти (священное число у манихеев) мальчиков) (30).
В вариациях метафор в разных версиях преданий проявляются нормы
мифологического сознания. Идея множественности мирового древа иллюс¬
трируется метафорами: рождение предков одним деревом - рождение
предков двумя деревьями. Сознание идентичности Горы и Древа (=метафор
мирового Столпа) обусловливает варианты: рождение предков деревом
(вьями) - рождение предков горой. В вариантах метафор: нахождение
предков в горе - нахождение предков в яме овеществляются представления
о тождественности горы-лона-могилы и т. д.
В свете генеалогических преданий уйгуров и кыпчаков может объяс¬
няться и традиция изготовления деревянных изваяний (= воплощение
мифической связи дерево-предок). С. В. Гуркин приводит определение
породы дерева одного из половецких изваяний. Примечательно, что этим
деревом оказалась сосна (31). Исходя из тождественности мифологических
образов Древа^Роры и дерева-камня можно предположить, что деревянные
изваяния бытовали не только у половцев и не только в закрытых, но и в
открытых святилищах. Деревянные изваяния, наряду с каменными, воз¬
можно, существовали у кыпчаков и у древних тюрков. Об уходящей вглубь
161

Рис. 1. Мыржихское святилище с изваяниями.
162

традиции деревянной монументальной скульптуры может свидетельство¬
вать казахский обычай установки деревянных и каменных кулпытасов, а
также факт иконографического сходства деревянных скульптурок Ээзи у
алтайцев с древнетюркскими изваяниями (32).
Таким образом, разные типы кыпчакских и половецких святилищ с
изваяниями, по-видимому, сооружались в честь умерших, причисленных к
мифическим предкам. В святилищах актуализированы сходные предания
о происхождении предков-прародителей. В соответствии с этими предани¬
ями умершим (в качестве мифических предков) предстояло чудесно
родиться вновь.
1.	Шер Я. А. Каменные изваяния Семиречья.-М.-Л., 1966.-С. 64; Федоров-
Давыдов Г. А. Искусство кочевников и Золотой Орды. -М., 1976. - С. 90, 95; Чари¬
ков А, А. О локальных особенностях каменных изваяний Приирпяшья//СА.- 1979. -
Jsfe 2. - С. 188, 190; Ермоленко Л. И. Средневековые каменные антропоморфные
изваяния Казахских степей: Автореф. дис. ...канд. ист. наук. - Кемерово, 1991. - С.
15.
2.	Ермоленко Л. И. Указ. соч. - С. 13; Ермоленко Л. Я., Курманкулов Ж. К.
Центрально-казахстанские памятники с изваяниями кылчакского облика //Маргула-
новские чтения (тезисы). - Петропавловск, 1992. С. 116-119.
3.	Кызласов Л. Р. высказал предположение о том, что одежду умершего могли
одевать на каменную стелу, установленную с восточной стороны оградки (при
отсутствии изваяния). Иногда на таких стелах имелось схематичное изображение
человека (См. .Кызласов Л. Р. Рец. на кн.: Грач А. Д. Древнетюркские изваяния Ту¬
вы //СА. 1964. JM? 1. - С. 350. Исследователи фиксируют современные случаи
одевания и раскрашивания изваяний. На самих фигурах и возле них имеются следы
жертвоприношений. В 1881 г. Адрианов А. В. описал внешний вид изваяния
“Чингисхана’’(Тува)."Вся статуя была выбелена, усы, головной убор, брови и глаза
вычернены, щеки и губы покрыты листовым золотом; на груди разрисованы красной
краской соски и самые груди, и выемка на горле. На голове надета шапочка из миткаля,
а на туловище рубаха из того же материала. На Шапке сделаны кружки и маски красной
краской, а на рубахе выведены ребра’ ’( см.: Дэвлет М. А. Адрианов А. В. и изучение
петроглифов Тувы и Западных Саян //История археологических исследований
Сибири.-Омск, 1990. - С. 47); см. также: Войтов В. Е. Каменные изваяния из Унгету //
Центральная Азия. Новые памятники письменности и искусства. - М., 1987. - С. 107,
прим. 15.
4.	Ермоленко Л. Я., Курманкулов Ж. К. Центрально-казахстанские памятники...
С. 117.
5.	Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья
и Ренессанса. - М., 1990. - С. 33, 37, 38 и др.
6.	Ср.: Шер Я. А. отмечает широкое распространение изображении предков в позе
с сосудом в обеих руках.’’Эта аналогия свидетельствует о какой-то очень древней
культовой иконографии, конвергентно возникавшей у племен, никогда между собой не
обивавшихся, но одинаково усердно почитавших своих предков”(см. Шер Я. А.
Каменные изваяния Омиречья.- С. 62).
163

7.	Столяр А. Д. О генезисе изобразительной д еятельности и ее роли в становлении
сознания (к постановке проблемы) //Ранние формы искусства. - М., 1972. - С. 60;
Он же. Антропоморфный комплекс / /Брей У., Трамп Д. Археологический сло¬
варь. - М., 1990. - С. 20.
8.	Например, информатор-нганасан так описывает изготовление бесполой антро¬
поморфной фигуры “койка’ ’ из камня, песка или снега’ ... рот большой у него сделает
и руки большие. Туловище неважно какое, большое или маленькое, как человек, ноги
будут. Кодюма (мужчина) или ны (женщина) не покажет. Неважно это. Только как
люди” (см.: Грачева Г. Я. Человек, смерть и земля мертвых у нганасан // Природа
ц человек в дорелигиозных представлениях народов Сибири и Севера (вторая половина
XIX	- начало XX вв.) Л., 1976. - С. 56. Ср.: представления о неразграниченности пола
божеств, предков, людей у тюрков Южной Сибири (см.: Традиционное мировоззрение
тюрков Южной Сибири. Человек. Общество. - Новосибирск, 1989. - С. 23, 41, 187,
203, 204.
9.	Ермоленко Л. Н., Гецова //. С., Курмапкулов Ж. К. Новый вид сооружений
с изваяниями из Центрального Казахстана //Проблемы охраны археологических
памятников Сибири.- Новосибирск, 1985. -С. 142-145, рис. 4-9.
10.	Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоор¬
дынских ханов. Археологические памятники. - М., 1966. - С. 17, рис. 2-4# С. 32.
Подобные петли приводятся С. А. Плетневой в таблице, характеризующей комплекс
вооружения кочевника восточно-европейских степей в XII в. (см.: Археология СССР.
Степи Евразии в эпоху средневековья. - М., 1981. - Рис. 83, 38.
11.	Бутанаев В. Я. Погребально-поминальные обряды хакасов в XIX -начале
XX	в. / / Историко-культурные связи народов Южной Сибири.-Абакан, 1988. - С. 127.
12.	Там же. - С. 127. По-видимому, подобные обычаи основывались на поверье о
магической связи нижней челюсти с плодородием. Такие поверья зафиксированы, в
частности, у цезов (Дагестан). Во время праздника осеменения овец молодежь
совершала ритуальные обходы селений. Хозяева давали молодым людям нижнюю
челюсть овцы, другие продукты (см.: Карпов Ю. Ю. Персонажи шаитлинского
праздника игби: атрибуты костюмов и общественные функции // Памятники
традиционной культуры пародов Средней Азии, Казахстана и Кавказа. - Л., 1989. -
С. 143 - 144.
13.	Не исключено, что разнообразие типов кыпчакских святилищ отражает
этническую ситуацию или обусловлено эволюцией обряда во времени. Однако
этнографические данные свидетельствуют о значительной вариативности традицион¬
ных культовых сооружений, возводившихся по поводу одинаковых обрядов в одно
время и в рамках одной культурной традиции. Вместе с тем, каждое такое сооружение
воспроизводило так называемую ‘ ‘модель мира’ ’, то есть структурировало мировоззрен¬
ческие универсалии.
14 .Гуркин С. В. Полонецкйе святилища с деревянными изваяниями на Нижнем
Дону //СА. - 1987. - № 4.
15.	Здесь имеет место отношение к древнему кургану как к возвышенности-горе,
подходящей для устройства святилища. Подобное отношение к курганам, на наш
взгляд, проявляется в именовании их тюркоязычными народами словом обо (оба).
16.	Плептева С. А. Половецкие каменные изваяния //САИ Е4 - 2. - М.,
1974. - С. 59.
17.	Гуркин С. В. Половецкие святилища с деревянными изваяниями... - С. 107.
18.	Швецов М. Л. Половецкие святилища //СА. - 1979. - № 1.
164

19.	Очевидно сходство принципа установки изваяний в половецких святилищах
на курганах и в кыпчакском святилище 4-го типа.
20.	Гуркин С. В. Половецкие святилища с деревянными изваяниями...- С. 108.
21.	Плетнева С. А. Половецкие каменные изваяния. - С. 76; Федоров Давыдов Г. А.
Искусство кочевников... . - С. 92 и сл.
22.	Федоров-Давыдов Г. А. Указ. соч. - С. 102.
23.	Рашид-ад Дин. Сборник летописей. - Т. 1.- Кн. 1. - М. - Л., 1952. - С. 84.
24.	Там же. - С. 83.
25.	Радлов В. В. Об уйгурах. Приложение к L)tXII тому Записок Императорской
Академии Наук. - СПб, 1893. - С. 58. О связи образов Буку-хана и Огуза см.:
Экологические традиции в культуре народов Центральной Азии. - Новосибирск,
1992. - С. 27.
26.	Экологические традиции... - С. 27.
27.	Радлов В. В. К вопросу об уйгурах. - С. 61.
28.	Там же. - С. 62 - 63.
29.	Эколошческие традиции... - С. 27.
30.	Ср. также: согласно манихейской доктрине, молоком дерева был вскормлен
праведный сын Адама (см.: Kessler К. Mani. Forschungen uber die manichaische
Religion. Ein Beitrag zur vergleichenden religionsgeschichte des Orients.-Berlin, 1889.
В. I. - S. 396).
31.	Гуркин С. В. Половецкие святилища с деревянными изваяниями... - С. 105. В
плане сравнения кыпчакских святилищ с фактами уйгурского мифа представляет
интерес то обстоятельство, что кыпчакские святилища 1-го типа сооружались вблизи
русел рек. Святилище на р. Житнике располагалось на мысу в месте впадения
безымянного притока в р. Жинишке.
' 32. Иванов С. В. Скульптура алтайцев, хакасов и сибирских татар. XV1I1- первая
четверть XX в. - Л. 1979. - С. 184 - 186, рис. 177, 178, 179.
К. Ш. Табалдиев
ПОГРЕБЕНИЯ ИЗ КИЧИ АЧА
(Центральный Тянь-Шань)
Изучение памятников первой половины II тысячелетия н. э. является
Одним из наиболее важных вопросов в археологической науке Кыргызстана.
До 70-х годов в Северном Кыргызстане насчитывалось только несколько
раскопанных курганов с малочисленным погребальным инвентарем (1).
Раскопанные в течение последних лет средневековые курганы в различных
долинах Центрального Тянь-Шаня поставили перед нами ряд вопросов,
среди которых актуальными являются такие: выявление хронологии й
характерных черт погребального обряда. Анализ погребального обряда и
165

инвентаря, выявление их особенностей в сопоставлении с данными приле¬
гающих территорий имеет определенное значение при осмыслении вышеу¬
казанной проблемы. Считаем целесообразным в данной публикации пол¬
ностью осветить новые материалы, раскопанные нами в местности Кичи-Ача
Центрального Тянь-Шаня. Памятник был изучен в 1989 году.
Могильник Кичи-Ача расположен в северо-восточной части Ат-Башин-
ской долины, в 7 км к востоку от села Ак-Муз. Курганы, судя по данным
материалов, датируются от эпохи раннего железа до позднего средневе¬
ковья. Их основная часть расположена на высокой западной террасе правого
берега р. Чон-Ача. Особый интерес представляют пять курганов, располо¬
женных на плато. По внешнему признаку они мало отличаются друг от
друга. Курганы имеют каменную выкладку округлой и овальной формы.
Ориентированы по линии СЮ.
Курган 18. Диаметр 3,5 м, высота каменной насыпи 0,45 м. Подошва
кургана задернована. После зачистки и их разборки на глубине 1,30 м
зафиксировано поперечное деревянное перекрытие могильной ямы, ориен¬
тированное по линии оси ВЗ с незначительным отклонением на С. Диаметр
поперечных деревянных жердей доходит до 0,12 м. Общая длина перекры¬
тия 2,30 м, ширина СЗ части до 1,0 м (рис. 1).
Под перекрытием на глубине 1,50 м в продолговатой узкой могильной
яме зачищен скелет взрослого человека, ориентированный головой на запад
с незначительным отклонением на С.
Погребенный лежал в вытянутом положении на спине, руки вытянуты
вдоль тела. Рост составлял 1,65 м. Длина могильной ямы 2,25 м, ширина
0,55 м. Восточная часть могилы узкая (рис. 2).
У изголовья лежала берцовая кость барана, вместе с астрагалом. С обеих
сторон черепа найдены два латунных кольца диаметром 4 см. Возле левого
уха бронзовая серьга круглой формы с 14-гранной литой бусиной на одном
конце. Слева от погребенного находился берестяной колчан. Воссоздать его
форму не удалось. Сохранились фрагменты кожи и железная петля с
отломанным концом. В колчане находились древки и пять железных
наконечников стрел, три наконечника найдены в области тазовых костей.
Вокруг тазобедренных костей лежали железные детали поясного
набора: пряжки, бляшки четырехугольные с округленными углами, отвер¬
стиями . У деталей пояса сохранились обрывки и следы от ремня и железные
шпеньки, при помощи которых они крепились к ремню. Среди них были
остатки железных колец диаметром 6,5 см и пастовая пронизка диаметром
1,5 см. В боковине пронизки находилась выемка.
Около костей правой руки обнаружен нож удовлетворительной сохран¬
ности со следами от деревянных ножен. Рядом с ним лежал извилистый
железный предмет неизвестного назначения (рис. 3-4).
166

Курган 19. Его каменно-земляная насыпь пологая, имеет овальную
форму. Вытянут по линии ВЗ. Длина 4,40 м, ширина 3 м. На северной
стороне находилась овальная оградка из камней. Во время раскопа в оградке
ничего не обнаружено (рис. 5).
Могильная яма имеет удлиненно-овальную форму. Ориентирована по
линии ВЗ. В глубине 1,80-1,90 м лежал скелет взрослого человека в
вытянутом положении головой на 3, руки сложены вдоль тела. Рост 1,60 м.
Длина могильной ямы 2,60 м, ширина 0,75 м (рис. 6).
У изголовья погребенного обнаружена берцовая кость барана вместе с
астрагалом. Возле левого уха найдена бронзовая серьга с шароподобной
бусиной в конце. Здесь же два костяных предмета. Возле тазовых костей
погребенного лежали обрывки ремня с железными шпеньками с округлым
колпаком и железное кольцо с отломанным языком, диаметр кольца 4,5 см.
Около левой кисти руки и бедренной кости найдены две костяные
накладки лука, один наконечник стрелы и клинок ножа со следами от
деревянных ножен. Между бедренными костями лежал оселок со сквозным
отверстием, рядом с левой конечностью ног - фрагмент кожи (рис. 7).
Курган 20. До раскопа поверхность кургана представляла пологую,
слабо задернованную, каменно-земляную насыпь. После зачистки четко
вырисовывалась каменная выкладка овальной формы, ориентированная с
ЮВна СЗ. Длина выкладки 3,80 м, ширина 2,40 м (рис. 8). После разборки
надмогильного сооружения в глубине 1,50 м зачищен скелет взрослого
человека, лежавший на спине в вытянутом положении, головой на СЗ. Руки
находились в вытянутом положении (рис. 9).
Размеры могильной ямы не установлены. При зачистке скелета на
костях зафиксированы остатки загнившей ткани, имеются и сохранившиеся
кучки шелка. По всей вероятности, это показывает, что погребение было
покрыто шелковой тканью.
С двух сторон черепа найдены две парные ажурные бронзовые бляшки.
Немного ниже вышеуказанных бляшек в районе ушей находились две
серебряные серьга с бирюзовой вставкой. Около шейных позвонков
найдены пять сердоликовых бус. Здесь же найдены мелкие бусы из пасты,
коралла, нанизанные на ниточки. Между бедренными костями находились
два фрагмента бронзового зеркала, а между берцовыми костями ног
односторонний гребень, изготовленный из дерева.
Курган 21. До раскопок на задернованной поверхности были видны
только отдельные камни. После зачистки дернового слоя выявилась
каменная выкладка округлой формы, диаметром 4,6 м (рис. 10). При
разборке камней надмогильного сооружения в насыпи найдены обломки
костей от черепа лошади.
На глубине 1 м зачищены сгнившие остатки поперечно расположенного
167

перекрытия могильной ямы. На глубине 1,10-1,20 м обнаружен скелет
взрослого человека, лежавший головой на 3. Правая рука вытянута вдоль
тела, а левая на поверхности тазовой кости. Правая нога согнута в колене
внутрь. Рост погребенного 1,70 м. Погребальный инвентарь отсутствует.
Длина могильной ямы 1,90 м, ширина до 0,70 м (рис. 11).
Курган 22. Поверхность задернована, после ее зачистки обнажилась
каменная насыпь диаметром 4,0 м (рис. 12). Под ней обнаружен скелет
козленка. Могильная яма имела деревянное перекрытие и находилась на
глубине 1,40м. Скелет зафиксирован на глубине 1,60 м, лежавший на спине,
голова ориентирована на 3 с небольшим отклонением к Ю. Череп припод¬
нят. Левая рука вытянута в сторону стенки и ямы и согнута в локтях
(рис. 13).
У изголовья найдена берцовая кость барана вместе с астрагалом. Около
левого уха находилась бронзовая серьга с несомкнутыми концами.
Вдоль погребенного на правой стороне расположены две жерди длиной
1,25 м. Над ними найдены железные наконечники стрел. Вокруг тазобед¬
ренных костей собраны фрагменты клинка ножа со следами деревянных
ножен и несколько фрагментов бесформенного железного пред мета. Около
костей левой руки найден железный наконечник стрелы. Длина могильной
ямы 2,10 м, ширина 0,80 м.
Теперь кратко остановимся на вопросе о погребальном обряде и его
особенностях.
Курганы могильника Кичи-Ача имели овальную или округлую по
форме каменные выкладки. Заполнение могильных ям земляное. Могиль¬
ные ямы становились заметными на глубине 1-1,40 м или только при
раскрытии поперечных деревянных перекрытий. Полную сохранность
перекрытий имел только курган (18).
Форма могильных ям овально-вьггянутая. Ориентирована преимущес¬
твенно по линии оси ВЗ с незначительными отклонениями на С и Ю.
Скелеты ориентированы головой на 3 и с небольшими отклонениями на С
(курган 22 на Ю). Погребенные находились в вытянутом положении на
спине, руки расположены вдоль туловища (правая рука погребенного в
кургане 22 согнута в локте, а в кургане 21 кисть левой руки расположена
на поверхности тазовой кости).
В женском и мужских захоронениях отчетливо заметны различия в
погребальном инвентаре, что позволило определить половую принадлеж¬
ность. Это было подтверждено антропологическим исследованием, которое
дало следующие результату: курган 18, мужское погребение, возраст 45-
50 лет; курган 19, мужское погребение, возраст 15-16 лет; курган 20, женское
погребение, возраст 30-35 лет; курган 21, мужское погребение, возраст 25-
30 лет; курган 22, мужское погребение, возраст 25-35 лет (2).
168

Разная укомплектованность предметами вооружения связана и с возрас¬
тными особенностями погребенных. Могилы взрослых мужчин (курганы
18, 22) имели больше различных предметов вооружения, чем могила
юноши-подростка (курган 19), где был найден только один наконечник и
две костяные боковые накладки лука.
В трех мужских погребениях у изголовья найдены берцовая кость
барана вместе с астрагалом, являющиеся признаком ритуальной пищи.
Положение у изголовья в мужских захоронениях этой кости отражает как
бы устойчивый признак, объединяющий их между собой. Такое же
положение берцовой кости барана у изголовья или около погребенного было
отмечено в наших исследованиях тюркских погребений с конем в Кочкор-
ской долине Тянь-Шаня.
В одном погребении (курган 22) слева от погребенного находились две
жерди, немного короче роста погребенного. Правая рука погребенного была
согнута в локте и находилась на поверхности жердей.
Опираясь на сведения этнографии, которые были собраны
Т. Д. Бая лиевой, считаем, что эти жерди были составной частью носилок.
В частности, она пишет:’’Если у киргизов отсутствовали специальные
погребальные носилки, их делали из двух жердей. Вовремя погребения эта
жерди разламывали, бросали в могилу и закапывали” (3).
В связи с этим, забегая вперед, можно упомянуть, что в двух могиль¬
никах Центрального.Тянь-Шаня (Туура-Суу и Бел-Саз I) над деревянными
перекрытиями могильных ям встречали деревянные сооружения в виде
“лестницы”. Если их сопоставить с этнографическими данными
Т. Д. Баялиевой, то наши предположения верны, что две жерди и остальные
“лестницы” служили в качестве носилок, которые были изготовлены для
погребальных целей, и иногда после положения погребенного их использо¬
вали дополнительно для перекрытий могильных ям или оставляли рядом
с покойным.
Судя по погребальному обряду, инвентарю, замечены преобладающие
общие черты курганов, которые связывают их между собой. На основании
вышеуказанных данных, следует их отнести к одному периоду и этнически
однородному племени.
Сравнительный анализ с ранее известными раскопанными курганами,
датируемыми XI-XIV вв., показывает, что погребения из Кичи-Ача имеют
отдельные общие черты с курганами поздних кочевников Средней Азии и
Казахстана. Наряду с этими же признаками отмечены черты памятников
тюркского времени.
Материалы, полученные нами в результате раскопок в 1990-1991 гг. в
различных долинах Центрального Тянь-Шаня в могильниках Секи I,
169

Туура-Суу I, Боз-Бел, Чап, Бел-Саз, позволяют говорить о некоторой
близости с данными Кичи-Ача.
Краткая характеристика раскопанных курганов: они обычно располо¬
жены так же, как курганы Кичи-Ача, на возвышенностях, редко у подножий
горных хребтов. Курганы представляют собой каменные пологие насыпи
овальной и округлой формы, встречались и кольца овальной формы,
сооруженные из валунов. В могильнике Секи I в четырех курганах и в
могильниках Секи-Оток, Чап, Бел-Саз в северной половине насыпи
находилось по одному продолговатому камню, выделяющемуся на поверъ
хности. Преобладающая часть захоронений* совершена в грунтовых ямах,
редко встречались подбойные. Погребенные уложены в вытянутом положе¬
нии головой на С, СЗ, реже на 3.
Рядом с погребенными находились предметы вооружения (наконечни¬
ки стрел, костяные накладки лука), детали конской сбруи (стремя, седло,
фрагменты узды, подпружная пряжка), предметы быта, украшения,
обрывки тканей.
Было принято класть в изголовье или в области грудных клеток
берцовой кости и некоторых погребениях - лопатки барана. Иногда, кроме
названных костей, под тазовой костью погребенных находились два или три
спинных позвонка барана.
Данные памятники датируются XIII-XIV вв. н. э. Отличительные
признаки курганов из Кичи-Ача от вышеназванных представлены отсут¬
ствием около погребенных предметов конской сбруи, преобладающей
западной ориентацией погребенных и наличием некоторых черт памятников
тюркского времени.
Рассмотрим отдельные вещи из погребений Кичи-Ача, которые могут
дать возможность поглубже проанализировать некоторые вопросы. Погре¬
бальный инвентарь из раскопанных курганов представлен, как известно,
предметами вооружения, украшениями, орудиями труда и предметами
быта. К предметам вооружения относятся наконечники стрел, костяные
накладки лука, колчан и петля колчана.
Для характеристики наконечников стрел использована классификация
Ю. С. Худякова (4).
Группа I. Плоские
Тип 1. Асимметрично-ромбические. Найдено 4 экземпляра. Длина пера
двухбсм, ширинаЗ,5см, длина другого4см, ширина2,5см, сохранившаяся
длина черешка 4,5 см (рис. 14,1-3). Один из них продолговатый с упором,
длина пера 9 см (рис. 14,5).
Такие наконечники стрел на территории Кыргызстана найдены в
170

Чуйской долине в местности Кен-Булун, в ряде местонахождений Талас¬
ской долины (Сарымсак и Чонур), на юго-западе Ферганы и при раскопках
городища Кара-Булак (5). Все перечисленные плоские асимметрично¬
ромбические железные наконечники исследователями были датированы
XIII-XIV вв. Известные с хуннского времени такие наконечники стрел
существовали на востоке Центральной Азии в течение всего средневековья
и широко распространились в монгольскую эпоху, став наиболее употреби¬
тельными на всей территории степей Евразии (6).
К этой же группе отнесены три асимметрично-ромбических наконечни¬
ка меньшего размера, которые, возможно, применялись в качестве броне¬
бойных наконечников. Длина пера 3 см, ширина 1,5 см, длина черешка
3	см. Форма третьего полностью не сохранилась (рис. 14,7-8).
В наших раскопках тюркского погребения с конем в могильнике Беш-
Таш-Корею был найден аналогичный асимметрично-ромбический наконеч¬
ник меньшего размера.
Среди плоских наконечников стрел выделяется один с округлым
ударным концом. Длина пера 4 см, ширина 1,7 см, сохранившаяся длина
черешка 2,5 см (рис. 14,4).
Тип 2. Томары. Найдено 4 экземпляра. Они имеют тупое острие,
которое постепенно расширяется, образуя прямоугольное, а затем округлое
селение. Длина пера до 4,5 см, ширина до 1,5 см, длина черешка до 6 см
(рис. 14,12-15),
Такие наконечники, судя по публикациям, также были широко распрос¬
транены в эпоху средневековья. Близкие по форме наконечники, употреб¬
ляемые в эпоху средневековья, известны в Семиречье (XIII-XIV вв.), на
Алтае (XIII-XIV вв.), в Южной Сибири (IX-X вв.), в Центральной Азии
(XI-XIV вв,) (7).
Из-за сильной коррозии пока трудно отнести к какой-либо группе
отдельные наконечники стрел (рис. 14,6, 9-11).
К другому виду предметов вооружения относятся две срединные
костяные боковые накладки лука из кургана 19. Они имеют вытянутооваль¬
ную форму. Длина одного - 14 см, сохранившаяся длина другого -12 см.
Внешние края обеих накладок имеют косые насечки (рис. 7,1-2). По форме
они близки костяным боковым накладкам древних тюрков (8).
Также в число предметов вооружения входил колчан, обнаруженный в
кургане 18. Сохранность неудовлетворительная. Сохранились фрагменты
кожи на его поверхности, железная петля - приспособление для подвеши¬
вания колчана к поясу. Длина петли - 9,5 см. В центре и на концах имеются
4	отверстия, отстоящих друг от друга на 2,5 см (рис. 3,3). Аналогичная по
форме костяная петля найдена в памятнике Ник-Хая, который датируется
началом II тыс. н. э. (9)
171	*

К украшениям, составляющим часть головного убора, или, может быть,
наносным украшениям, вплетенным с помощью тесемок в косу, относятся
две парные ажурные бляшки со стилизованными листьями, цветочками и
изгибающимися линиями (рис. 15,4-5). Они найдены в женском захороне¬
нии у изголовья. Эти редкостные ажурные бляшки по мотиву и по технике
изображения листьев имеют очень близкое сходство с рельефными изобра¬
жениями листьев средневековых архитектурных объектов из Синьц-
зяня (10).
Другие парные кольца с диаметром 4 см изготовлены из латуни, т. е.
состоят из сплава меди и цинка. На рельефно выступающей поверхности
имеются многочисленные изображения пяти-шести лепестковых цветков,
нанесенных мелким округлым штампом (рис. 15,1-2). Судя по следам от
тесемок из материи, эти кольца, найденные в мужском захоронении с правой
и левой стороны от черепа, являются накосными украшениями у мужчин.
В трех мужских погребениях найдены три типа серег, изготовленных
из бронзы. Одна из них имеет 14-гранную бусину на конце, диаметр кольца
13 мм, другая с шарообразной бусиной, диаметр кольца 22 мм, третья
проволочная без бусины с несомкнутыми концами, диаметр 30 мм. Все
перечисленные серьги находились с левой стороны черепа, возле ушей
(рис. 15,3, 6, 7).
Указанные типы серегчасто встречаются в тюркских погребениях Тянь-
Шаня. Иногда серьги с бусинами изображались в их каменных изва¬
яниях.
Две массивные серьги из кургана 20 имеют корпус, изготовленный из
тонкого серебра с бирюзовой вставкой. У одной серьги вставка ромбическая,
а у другой неправильной формы. В составе с серебром в незначительном
количестве имеются примеси свинца, золота и магния (11). В верхней части
обеих сережек находятся круглые гнезда диаметром 12 мм и 8 мм, с обратной
стороны у них хорошо сохранились изогнутые дужки. Внутри первого
гнезда на подушке из ткани находилась плоская бирюза с отверстием в
центре и мелкий позолоченный стеклянный бисер. Бисер и бирюза соеди¬
нены между собой тонкой ниточкой, которая продета в отверстие гнезда
(рис. 15,8-9).
Края корпуса и гнезда обрамлены напаянными проволочками из этого
же металла, перевитыми друг с другом. Из тонких перевитых проволочек
напаяны кольца для подвески с продолговатой бирюзой.
Наиболее близкая по форме и по оформлению серьга была найдена в
конце прошлого столетия А. М. Фетисовым в урочище Орто-Токой Тянь-
Шаня. Она также имела вставки из бирюзы большого и маленького размера.
Серьга находилась около левого уха погребенного в кургане № 10.
Погребенный был ориентирован головой на север (12). Аналогично S-
172

образно изогнутые дужки серег известны в памятниках Алтая, Южной
Сибири и Забайкалья (13).
В единственном экземпляре из женского захоронения рядом с фалан¬
гами правой руки найден бронзовый перстень. На его щитке орнамент
отсутствует ( рис. 15,11).
К орудиям труда, быта и туалета отнесены железные ножи, оселок,
гребень и зеркало. Все ножи одного типа, с однолезвийным клинком и с
прямой спинкой. На клинках сохранились остатки от деревянных ножен.
Лучше сохранился нож с кургана 18. Длина клинка 14 см, ширина 1,5 см.
Деревянная рукоятка имеет длину 12см. Клинок ножа к рукоятке крепился
с помощью манжета, об этом свидетельствуют следы на рукоятке. Рядом
найден фрагмент другого ножа с отломанным клинком. Другой нож
обнаружен в кургане 19. Его длина 11 см, ширина 1,5 см, длина сохранив¬
шегося черенка 2,5 см.
Железные бляшки с четырьмя округленными углами и с отверстиями
(рис. 4,11, 14) имеют некоторое сходство с предметами погребения
тюркского времени Южного Казахстана (14).
Оселок имеет длину 6 см, ширина верхней части 1,8 см, нижней
отломанной части 2,5 см, прямоугольной в сечении. Имеется отверстие для
подвешивания. На поверхности оселка прослеживаются следы от стачива¬
ния (рис. 7,5).
Рребень односторонний, изготовлен из дерева, длина 5,5 см, ширина 5
см. На одной поверхности имеется желобок.
Два фрагмента бронзового зеркала найдены в кургане 20, в женском
захоронении. Ориентировочный диаметр 12-13 см (рис. 15,12-13). Сохра
нились только внешние два пояса. На внутреннем поясе сохранился
фрагмент рельефно-выступающей арабской надписи (алъид, что в переводе
означает ‘ ‘праздник” ).
Учитывая наличие некоторых черт погребального обряда, сопровожда¬
ющегося инвентарем, характерным для тюркского времени и начала II
тысячелетия нашей эры, считаем, что погребения из Кичи-Ача датируются
XI-XII вв. н. э. Дальнейшее выяснение особенностей погребального ком¬
плекса, поиск новых данных конца I тыс. и начала II тыс. н. э. должны
оказать влияние на уточнение хронологии и на формирование представле¬
ний об этнокультурной принадлежности этого памятника.
1.	Бернштам Л. Н. Историко-культурное прошлое Северной Киргизии по
материалам Большого Чупского канала.- Фрунзе, 1943. - С. 26-27; Он же. Труды
Семиреченской археологической экспедиции “Чуйская долина” //МИА, № 14. М.-
Л., 1950. - С. 86-88, 140, 148; Кибиров А. К. Археологические работы в Центральном
173

Тянь-Шане //Труды КАЭЭ. - М., 1959. Т. 2. - С. 114-115; Лбетеков А. К.
Археологические памятники кочевых племен в западной части Чу йеной долины / /
Древняя и раннесредневековая культура Киргизстана. - Фрунзе, 1967. - С. 48-52;
Винник Д. Ф. Тюркские памятники Таласской долины / / Археологические памятники
Таласской долины. - Фрунзе, 1963. - С. 83-86, 92.
2.	Автор выражает искреннюю признательность антропологу Института истории
АН Республики Кыргызстан Тур С. С. за проведенный анализ.
3.	Баялиева Т. Д. Доисламские верования и пережитки у киргизов. - Фрунзе,
1972. С. 80.
4.	Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов VI-XII вв. - Новосибирск:
Наука, 1980.- С. 79-97.
5.	Бернштам А. Н. Историко-культурное прошлое... - С. 27; Он же. Труды
Семиреченской... - С. 88, 140. Табл. XCV; Бубнова М. А. Добыча серебро-свинцовых
руд в Шельджи в IX-XII вв. //Археологические памятники Таласской долины. -
Фрунзе, 1963. - С. 242, рис. 16; Брыкина Г. А. Карабулак. - М. 1974. - С. 90, рис. 60.
6.	Худяков Ю. С. Железные наконечники стрел из Монголии //Древние
культуры Монголии. - Новосибирск, 1985. - С. 104.
7.	Максимова А. Г. Погребение воина XIV века //ВАН КазССР. - Алма-Ата,
1965. Мр 6 (243). Табл. III, 8; Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по
истории алтайских племен. - М.- Л., 1965. Табл. XXV, 10; Худяков В. С. Вооружение
енисейских... Табл. XXIII, 4. Табл. XXXI, 10-11; Он же. Вооружение центральноази¬
атских кочевников в эпоху раннею и развитого средневековья.- Новосибирск: Наука,
1991. Рис. 62,10, 16, 18.
8.	Худяков /О. С. Вооружение кочевников Южной Сибири и Центральной
Азии. - Новосибирск: Наука, 1986. Рис. 62.
9.	Худяков Ю. С., Нестеров С. /7. Группа погребений Ник-Хая //Археология
юга Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск, 1984. Рис. 9,1.
10.	Моложатова М. И. Древние китайские архитектурные фрагменты из
Кульджи в музее искусств Узбекистана //Труды ТашГУ.- Ташкент, 1963.
Вып. 220. С. 101.
И. Спектральный анализ проведен в лаборатории квантовой электроники и
физики плазмы Кыргызского университета.
12.	ОАК за 1891 г. СГ16., 1893. Рис. 98,а, б.
13.	Гаврилова А. А. Могильник Кудыр1э... Табл. XXVI, 7, рис. 14; Хамзина Е. А
Археологические памятники Западного Забайкалья. - Улан-Уде, 1970. Табл. XII.
14.	Нурмуханбетов Б. Новые данные по археологии тюркского времени Южного
Казахстана //Культура древних скотоводов и земледельцев Казахстана.- Алма-Ата,
1969. Табл. II, 10.
174

t' и с. 1. Кичи-Ача. Курган N° 1
175
' горизонт I-II, разрез.
£

о
u
20см
176

Р и с. 3. Кичи-Ача. Инвентарь из погребений: 1-3, 5, 6 - курган № 18; 4 -
курган № 22.
177

*	2см
I	I
P и c. 4. Кичи-Ача. Курган № 18. Инвентарь из погребения.
178

Р и с. 5. Кичи-Ача. Курган № 19, горизонт I, разрез.
179

180

Р и с. 7. Кичи-Ача. Курган Ns 19. Инвентарь.
181

Р и с. 8. Кичи-Ача. Курган № 20, горизонт I, разрез.
182

04
Р и с. 9. Кичи-Ача. Курган № 20, горизонт III.
183

Рис. 10. Кичи-Ача. Курган № 21, горизонт I, разрез.
184

0	QOcn
*	1	*
br
185

о
Рис. 12. Кичи-Ача. Курган № 22, горизонт I, разрез.
186

о

Рис. 14. Кичи-Ача. Железные наконечники стрел: 1-2, 5, 7, 10, И -
курган № 22; 3, 14 - курган № 19; 4, 6, 8, 12, 13, 15 - курган № 18.
188

Рис. 15. Кичи-Ача. Украшения и предметы быта: 1, 7 - курган № 18; 6 -
кУрган № 19; 4, 5, 8-14 - курган № 20; 3 - курган № 22.
189

Б. Б. Дашибалов
НАХОДКИ КУЛЬТУРЫ “КУРУМЧИНСКИХ КУЗНЕЦОВ”
ИЗ РАСКОПОК Б. Э. ПЕТРИ
В .1912 году Б. Э. Петри, будучи младшим этнографом музея антропо¬
логии и этнографии, был командирован в Иркутскую губернию русским
комитетом для изучения средней и восточной Азии. Задачей Б. Э. Петри
являлось исследование родового строя бурят, их материального быта, также
предполагалось проведение археологических сборов и разведок.
Во время своей первой поездки в Предбайкалье Б. Э. Петри в местности
Уту-Елга улуса Шохтой курумчинского ведомства обнаружил стоянку
железного века, им был собран материал этой стоянки и раскопана
землянка, в которой был устроен небольшой горн, были сделаны чертежи
этого горна (13, с. 108). В своих последующих поездках в Предбайкалье
Б. Э. Петри возвращался к раскопкам этих стоянок (14). В 1916 году им
были исследованы пещеры в Ольхонском крае, находки из которых были
схожи с предметами со стоянок в Курумчинском ведомстве. Также
Б. Э. Петри было раскопано несколько "оригинальных могильных соору¬
жений, которые состоят из плоских каменных натуральных плит, постав¬
ленных стоймя с лёгким наклоном и сложенных так, что они образуют ряд
невысоких (50-70 см) пирамид или конусов” (15, с. 143). Одно сооружение
было разобрано, и внутри найден целый горшочек с плоским дном и
рассечённым орнаментом вокруг венчика (табл. 1, 14, 15, рис. 1). Эти
сооружения были аналогичны "могилам", исследованным в 1881 году
Н. Н. Агапитовым (1, с. 19).
В 1918 году открывается Иркутский университет, с которым связана
дальнейшая научная деятельность Б. Э. Петри. В 1922-1923 гг. профессор
Б. Э. Петри выпускает две небольшие по объему работы, в которых
анализируются все известные к тому времени археологические памятники
края(16, 17). В книге “Далекое прошлое Бурятского края” Для железного
века Прибайкалья выделяются две эпохи - поздняя железная эпоха, которая
датируется XII-XVI вв. н. э., когда в крае жили тунгусы и буряты, и
предшествующая ей ранняя железная эпоха.
Все материалы, полученные в ходе археологических сборов 1912,1913,
1916 годов в Курумчинском ведомстве и в пещерах Ольхонского края,
относятся к ранней железной эпохе и выделяются в культуру “курумчин-
ских кузнецов’ *. На основании сравнения керамики, найденной на стоянках
190

,<курУмчинских кузнецов”, с керамикой, хранящейся в Иркутском музее,
g Э. Петри обозначает границы культуры: “на верхней Лене, в ряде
пунктов по Ангаре, начиная от верховьев и до Балаганска; на Байкале на
всех его берегах; на западном - Ольхонский край, на крайнем севере - река
Кичера, на юго-восточном - низовье Селенги, окрестности Кабанска и далее
в нескольких местах Верхнеудинского уезда, в Тунке” (16, с. 25). Таким
образом, географическим центром культуры является озеро Байкал. В
дальнейшем, проводя археологические разведки возле озера Косогол
(Хубсугул), Б. Э. Петри в бухте Тана, на выдувах, находит керамику,
типичную для “курумчинских кузнецов” (18, с. 13).*
Анализируя орнамент керамики “курумчинских кузнецов”, Б. Э. Петри
приходит к выводу о ее схожести с якутской гончарной орнаментацией.
Жилье типа балагана, несколько закопанное в Землю; стрелы, раздвоенные
на верхнем конце в виде развилки; коса-горбуша; пряслицы с орхонским
письмом, найденные на стоянке ‘ ‘курумчинских кузнецов’ ’, - все эти вещи,
по мнению Б. Э. Петри, сближают культуру “курумчинских кузнецов” с
якутской (17, с. 18). На основании этого предположения и исходя из
миграционной теории о том, что буряты пришли в Прибайкалье, и
Прибайкалье лежало на пути следования якутов из Монголии в Приленский
край, Б. Э. Петри делает осторожное заключение: “неизвестный народ
“курумчинские кузнецы” не кто иной, как предки якутов” (19, с. 63).
* Работы Б. Э. Петри вызвали ряд откликов в печати того времени.
П. П. Хороших положительно оценил значение археологических изыска¬
ний Б. Э. Петри и отметил, что автор на архелогическом материале
подтвердил положение ранее выдвинутой Г. Ф. Миллером теории о южном
происхождении якутов, дополненной и развитой В. И. Огородниковым,
М. П. Овчинниковыми В. Л. Серошевским(23). Работа “Далекоепрошлое
Бурятского края” также была воспринята положительно. Анонимный
рецензент так отозвался в своей заметке: ‘ ‘ Брошюра производит прекрасное
впечатление, как внешним своим видом, так и богатством внутреннего
содержания, основанного на непосредственных научных исследованиях
автора” (4).
Но не все исследователи согласились с положениями, выдвинутыми
Б. Э. Петри. Е. Д. Стрелов в своей статье “К вопросу о доисторическом
прошлом якутов” (по поводу брошюры проф. Б. Э. Петри “Доисторические
кузнецы в Прибайкалье’ ’) полагал, что одну только керамику нельзя считать
показательным элементом культуры, нужны памятники, отражающие
* Нами была просмотрена косогольская коллекция Б. Э. Петри (ИГОМ №№ 759,
760, 763, 764). В коллекциях 759 (бухта Шошул) и JM? 763 (бухта Тана) встречается
средневековая керамика, но она настолько фрагментарна и невыразительна, что у нас
нет достаточных оснований признать в ней именно курумчинскую керамику.
191

верования, обычаи, обряды, то есть погребения. О том, что ‘ ‘курумчинские
кузнецы’ * - народность, чуждая якутам, по мнению автора, говорят такие
факты - незнакомство якутов до прихода русских с подковой и нахождение
таковой на стоянках; якутская горбуша, точная копия русской косы-
горбуши, “курумчинская” же резко отличается от последней; якуты в
старину совершенно не знали курительных трубок, а между тем таковые
найдены в курумчинах; у “курумчинских кузнецов” найдены пряслица,
между тем якутам прядильное искусство незнакомо. Довольно подробный
анализ находок со стоянок 4 ‘курумчинских кузнецов’ ’ и его сопоставление
с выводами Б. Э. Петри привело Е. Д. Стрелова к противоположному
выводу: ‘ ‘доисторические кузнецы” Прибайкалья не являются предками
якутов” (22, с. 25). В 1926 году вышла статья В. И. Подгорбунского
‘‘Заметки по изучению гончарства у якутов”, где он, с одной стороны,
соглашается с выводами Е. Д. Стрелова и считает, что керамику ‘ ‘ курумчин¬
ских кузнецов” нельзя сравнивать с керамикой якутов, но, с другой
стороны, В. И. Подгорбунский подчеркивает, что еще в 1917 году им было
замечено, что якутские горшки схожи с горшками, находимыми на стоянках
железного века Иркутской губернии и Забайкалья. В. И. Подгорбунский
пишет: ‘ ‘в культуре якутов сохранились элементы культуры древнежелез¬
ного века, носителем коей может быть комплекс тюркских племен, обитав¬
ших когда-то в пределах прибайкальского района” (21, с. 138). Один из
учеников Б. Э. Петри, входивший в кружок “народоведения”, известный
якутский исследователь Г. В. Ксенофонтов писал: “Нельзя не отметить
слишком преувеличенное представление Иохельсона о ценности и значении
раскопок Б. Э. Петри в деле установления Прибайкальского этапа якутской
истории. Иохельсон заблуждается и относительно опубликованных Петри
пряслешков из каменного угля с орхонскими письменами, полагая, что они
принадлежат к составу раскопочного материала самого Петри. На деле эти
пряслешки (принадлежат) представляют из себя случайный подъемный
материал, добытый посторонними лицами. Заслуга проф. Петри заключа¬
ется в отыскании этих находок и опубликовании их. И этого вполне
достаточно для признания огромного значения археологических работ
Петри в деле прояснения древней истории якутского народа, ибо на
обысканных им пряслешках расшифровываются слова якутской речи’ ’ (6, с. 7).
К сожалению, материалы “курумчинских кузнецов”, вокруг которых
была начата дискуссия, не были опубликованы, кроме рисунков нескольких
предметов (16, с. 38). В связи с расширением археологических исследова¬
ний средневековых культур как в Прибайкалье, так и в целом в Сибири
появляется необходимость издания этих вещественных комплексов и
введения их в научный оборот. Это тем более необходимо, так как поселения
192

курумчинской культуры менее всего изучены по сравнению с другими
типами памятников. Материалы полевых исследований Бернгарда Эдуар¬
довича Петри хранятся в коллекциях МАЭ ( №№ 2037, 2117, 2622, 2623,
2625 X в Иркутском государственном объединенном музее (ИГОМ №
728)*. Часть коллекции хранилась в Иркутском университете, но на
сегодняшний день она утрачена. В данной статье мы издаем материалы
поселения Шохтой, пещеры Танхын и шатрового сооружения '‘кладбища
монголов” Имел-Кутул. Все предметы нами разделены на три основные
категории : вещи бытового назначения и производственные орудия; конская
сбруя и вооружение; предметы одежды и украшения.
Вещи бытового назначения и производственные орудия
Ножи. Один нож найден в шатровом сооружении памятника Имел-
Кутул (табл. I, 13), второй нож происходит из пещеры Танхын (табл. II,
8). Ножи однотипные с прямой спинкой, клиновидные в сечении, на ноже
из шатра спинка слегка выгнута.
Оселки (табл. I, 11; табл. III, 6). Один оселок удлиненной формы с
отверстием для подвешивания, второй представляет собой прямоугольный
брусок из камня со следами заточки.
Шилья. Шилья изготавливались из кости и железа, костяные шилья
двух типов. Тип I (табл. I, 9; табл. II, 4). изготавливались из костей ног
барана и в сечении выглядят подтреугольными. Тип 2 (табл. 1,10; табл. И,
5). Выделывались из уплощенных костей, похожих на ребро, поэтому
сечение у них плоское. Железные шилья четырехгранные в сечении, ручки
были деревянными или костяными (табл,. II, 9). На железном шиле из
поселения Шохтой на конце изогнут оваловидный упор (табл. III, 5).
Пряслица. Изготовлялись из кости (табл. 1,3) или богхеда (табл. И, б).
Предметы железоплавильного производства представлены тиглями
(табл. 1,2) и обломками сопел (табл. 1,5) в виде удлиненных трубок, концы
сопл, примыкающих к горлу, ошлакованы. Длина самых больших облом¬
ков до 15 см.
На стоянке Шохтой также найдены фрагмент каменного жернова от
ручной мельницы (табл. I, 8) и коса-горбуша (табл. III, 9),
Керамическая посуда. Керамика с поселения Шохтой изготовлена из
плотного, хорошо отмученного теста с малым содержанием дресвы. Внеш¬
няя поверхность сосудов тщательно заглажена, в ряде случаев до блеска,
внутренняя поверхность неровная, со следами выколачивания. Цвет кера¬
мики ровный, встречаются фрагменты с красноватым оттенком, серые, но
* Мы глубоко признательны хранителям археологических Фондов МАЭ Поповой
Татьяне Александровне и Равнушкину Леониду Викторовичу, фондов ИГОМ Мель¬
никовой Ларисе Владимировне за помощь, оказанную в работе.
193

преобладают черепки черного цвета. Большинство сосудов изготовлено
вручную, но среди лепной керамики встречались фрагменты венчиков с
характерными для гончарной посуды бороздками (следами вращения).
Также была найдена часть донышка, на котором были видны следы
подсыпки, образовавшиеся при формовке, а на внутренней поверхности
днища идут углубленные широкие опоясывающие бороздки (табл. VI, 20).
Все это позволяет предположить возможность применения и гончарной
техники для изготовления посуды.
Среди фрагментов преобладают венчики сосудов, фрагментов доныш-
ков незначительное количество, все днища плоские. Интерес представляют
находки глиняных ручек от кувшинов (табл. VI, 6), которые являются
редкой находкой в Прибайкалье.
Керамика вся фрагментирована, и целых форм сосудов, кроме горшка
(табл. 1,15) из шатрового сооружения, нет. В некоторых случаях фрагмен¬
ты венчиков достаточно крупные, и по ним можно реконструировать
диаметр устья сосуда (устье большого сосуда равнялось 38 см, а наиболее
распространены были сосуды с диаметром устья 15-20 см). По форме
венчика сосуды можно разделить на три основных типа. Хотя встречаются
венчики, которые имеют несколько иные конфигурации (табл.VI, 4,13,19).
Ти п I. Сосуды со слегка отогнутым венчиком и расширяющимся устьем
(табл. V, 1-6).
Тип 2. Сосуды с прямой или почти прямой верхней частью (табл. V,
7-10, 14).
Тип 3. Сосуды закрытого типа (табл. V, 11-13). Большая часть
керамики была орнаментирована, орнамент, как правило, располагался в
верхней трети сосуда. Чаще всего им украшался венчик. По технике
нанесения декора можно выделить три группы: налепные, тычковые и
резные. На одном сосуде по всему тулову идут вертикальные лощёные
полоски (табл. V, 14). Орнаментация сосудов была довольно простой, из
одного-двух типов орнамента.
Группа I. Налепные
Тип 1. Рассеченно-валиковый. Наиболее распространенный тип орна¬
ментации сосудов. Чаще всего валик рассекался нажимом подушечки
пальца, от чего разрывы получались овальной формы, в некоторых случаях
отпечатывались углубленные следы ногтя (табл. V, 1,7,10). На некоторых
сосудах валик рассекался ромбовидными насечками (табл. V, 2).
Тип 2. Гладко-валиковый (табл. V, 3; VI, 7). В редких исключениях
валик был не налепным, а формовался защипами пальцев (табл. VI, 9).
Тип 3. Валик с “отростками”. От валика, идущего вдоль венчика,
спускались короткие отростки (табл. VI, 2).
194

Тип 4. Несомкнутый валик с загнутыми концами. Валик рассекался
подушечкой пальца (табл. VI, 1).
Группа П.Тычковые
Декор нанесен палочкой тычком, в некоторых случаях зажимы произ¬
водились ногтями. Тычки могли наноситься в несколько рядов или же
беспорядочно, не образуя определенного мотива.
Тип 1. Геометрический. Тычок наносился палочкой, конец которой мог
бьггь овальной, округлой или подпрямоугольной формы. На некоторых
сосудах тычки наносились по верхнему срезу венчика (табл. VI, 15). Сюда
же отнесены элементы украшения верхнего края волнообразными (табл. VI,
10, 13) или зигзагообразными срезами (табл. VI, 11).
Тип 2. Полулунный. Узор наносился в большинстве случаев ногтем или
концом полой трубочки (табл. VI, 3, 12).
Тип 3. Узкие насечки. В основном украшались края венчиков (табл. VI,
14, 19).
Тип 4. Скобочный. Тычок образует скобку (табл. VI, 9).
Группа П1. Резные
Ти п 1. Линейный. По тулову сосуда наносится одинарная прочерченная
линия-поясок (табл. V, 14; VI, 8).
Тип 2. Арочный. Линия в виде перевернутой арки, концы арок заходят
друг за друга и образуют дополнительный ряд (табл.II, 18; VI, 5).
2 Тип 3. Зигзагообразный (табл. И, 19). Чугунные котлы. На поселении
Шохтой найдены фрагменты от двух крупных чугунных котлов. Один
котел с ярко выраженным ребром и слегка отогнутым венчиком (табл. 1,1).
Второй котел крупных размеров с ручкой, прикрепленной ктулову (табл. 1,4).
Конская сбруя и предметы вооружения
Стремена (типы выделяются по форме верхней части).
Тип 1. Стремя с высокой пластинчатой дужкой и прямоугольной
петлей, нижняя и боковые стороны укреплены центральным валиком (табл.
III, 12).
Тип 2. Стремя подтреугольной формы, нижняя часть подножки
выгнута вниз (табл. III, 11).
Тип 3. Стремя с уплощенной дужкой без шейки и широкой нижней
частью подножки (табл. III, 10).
Удила
(типы выделяются по форме псалий)
Тип 2. Удила с двойными кольцами на концах и эсовидными псалиями
(табл. III, 3).
Тип 3. Удила, псалии в виде кольца с вертикальными стержнями
(табл. Ill, 1).
195

Тип 4. Удила с крупными кольчатыми псалиями (табл. III, 2). Из
предметов конской сбруи известны также подкова (табл. III, 8), конские
шипы (табл. II, 12), по мнению А. Н. Кирпичникова, последние использо¬
вались в средневековой Руси как конские ледоходные шипы или подковки
(5, с. 81).
Наконечники стрел
Всего известно 22 наконечника и одна костяная заготовка для наконеч¬
ника. Большая часть наконечников происходит со стоящей Шохтой (20
экз.), остальные 2 экземпляра найдены в пещере Танхын. Три наконечника
костяные, остальные все железные. Все наконечники черешковые. По
сечению пера наконечники делятся на группы, а по форме пера на типы.
Группа 1. Трехлопастные
Ти п 1. Шестиугольные широкие (1 зкз.) Наконечник с тупым острием
и широкими лопастями с округлыми отверстиями (табл. IV, 17).
Тип 2. Пятиугольные широкие (1 экз.) Наконечник с приостренным
острием и прямыми плечиками, на лопасти имеются округлые отверстия
(табл. IV, 18).
Группа IL Уплощенные
В данную группу выделяются наконечники с массивным уплощенным
пером в сечении, имеющем линзовидную или ромбическую форму.
Тип 1. Листовидные (2 экз.) Наконечники с удлиненным выгнутым
острием, в одном случае сечение сегментовидное, а во втором в сечении
отчетливо выделяется ребро-валик (табл, IV, 10, 14).
Тип 2. Овально-крылатые (1 экз.) Наконечник с округлым острием,
широкими лопастями с выступающими крыльями и сглаженными плечика¬
ми (табл. IV, 16).
Тип 3. Ланцетовидные (2 экз) Наконечники с выделенной головкой и
удлиненной округлой шейкой (табл. IV, 4). Наконечник с приостренным
острием, длина которого меньше длины плеча. Плечо плавно переходит в
прямоугольную удлиненную шейку (табл. IV, 1).
Группа Ш. Прямоугольные
Тип 1. Долотовидные трапециевидные (2 экз.), (табл. IV, 6, 7).
Тип 2. Лопаточковидные (1 экз.), (табл. IV, 5).
Группа IV. Ромбовидные
Перо в разрезе представляет ромб. Тип 1. Ланцетовидные (2 экз.)
(табл. IV, 2, 3).
Группа V. Плоские
Тип 1. Укороченно-ромбовидные (3 экз.) Наконечники с треугольным
острием и вытянутыми плечиками (табл. IV, 12, 15).
Тип 2. Треугольные (1 экз.) Наконечник с вытянутым приостренным
острием и почти прямыми плечиками (табл. IV, 9).

Тип 3. Срезни (2 экз.) Наконечник с широким тупым, почти прямым
острием (табл. IV, 13, 19).
Костяные. Группа I. Треугольные
Тип 1. Остролистные (1 экз.), (табл. И, 1).
Группа II. Шестиугольные
Тип 1. Удлиненно-ромбовидные (1 экз.), (табл. II, 3).
Группа III. Уплощенные
Тип 1. Ланцетовидные (1 экз.), (табл. IV, 20). Известен один костяной
свистунок для стрелы в материалах пешеры Танхын (табл. И, 11).
Предметы одежды и украшения
Пряжка. Железная пряжка овальной формы, рамка прямоугольная в
сечении (табл. II, 15). Костяной предмет с тремя отверстиями, похож на
костяные застежки, но неясно назначение крайних отверстий (табл. II, 7).
Пуговица бронзовая (табл. II, 13). К украшениям относятся: фрагмент
бронзовой накладки, возможно, на пояс (табл. И, 17); бронзовая накладка
в виде узора “бараньи рога” (табл. II, 16). На богхедовой пластине
вырезалась форма для литья украшений (серег) в виде концентрических
кругов (табл. I, 12).
Хронология
« По мнению Б. Э. Петри, все вещи из поселения Шохтой относятся к
ранней железной эпохе и датируются временем не позднее XII в. н. э.
(17, с. 14). Со времени раскопок Б. Э. Петри прошло более семидесяти лет.
За это время значительно увеличился фонд археологических источников,
сделан качественный шаг в их осмыслении, археологами-сибиреведами
разработаны вопросы типологии и хронологии средневековых древностей.
Все это позволяет по-новому подойти к датировке материалов ‘ ‘курумчин-
ских кузнецов”.
КIX-X вв. н. э. относятся трехлопастные наконечники стрел: шестиу¬
гольные широкие (табл. IV, 17) й пятиугольные широкие (табл, IV, 18),
аналогии им известны в памятниках енисейских кыргызов IX-X вв. н. э.
(25,с. 107). В 1Х-Хвв. были распространены удила с эсовидными псалиями
(табл. III, 3) и удила с псалиями с загнутым верхом и прямым низом
(табл. III, 4). Стремена с пластинчатой дужкой получили широкое распрос¬
транение в Евразии во второй половине I тыс. н. э. (8, с. 20). Аналогии
стремени с поселения Шохтой (табл. III, 12), у которого нижняя и боковые
стороны подножки снабжены валиком, имеются в материалах салтово-
маяцкой культуры, датированных VIII-IX вв. н. э. (20, с. 167). Стрелы
ланцетовидные (табл. 1,1,4), лопаточковидные (табл. IV, 4), долотовидные
трапециевидные (табл. IV, б, 7) датируются XI-XII вв. н. э. Сходные
наконечники стрел были найдены как в памятниках XI-XII вв. н. э.
аскизской культуры (7, рис. 26, 45), так и в погребениях амурских
197

чжурчженей (9, табл. XL; рис. 29; табл.ХЫП, рис. 1-9). К XIII-XIV нв. н. э.
относятся стремена подтреугольной формы с подножкой, выгнутой вниз
(табл. III, 11), чаще всего подобные стремена известны в памятниках XIII-
XIV вв. н. э. (7, табл. XXXVI, 6). Удила с псалиями в виде кольца с
прикрепленными вертикальными стержнями (табл. Ill, 1) также могут
датироваться XIII-XIV вв. н. э. Они типологически сопоставимы с удилами
часовенногорского этапа (2, табл. XXXI-94), хотя стержни часовенногор¬
ских удил несколько изогнуты. Интересны удила с разными псалиями
(табл. III,2): с широкими кольчатыми и с псалиями в виде кольца с
вертикальными стержнями. Оба типа псалиев получают распространение в
монгольское время, и их совмещение на одних удилах возможно именно в
пределах XIII-XIV вв.н. э. В дальнейшем получают распространение удила
с кольчатыми псалиями.
В связи с отсутствием чертежей раскопок и дневниковых записей
исследований у нас нет полной уверенности в том, что все предметы
происходят из одного комплекса. В состав материала стоянки могли попасть
и случайные находки, это понятно из следующих слов Б. Э. Петри в его
отчете за 1916 год: “За время моего отсутствия О. А. * продолжила начатые
мною раскопки, результатом чего явилась богатая коллекция - главным
образом керамики, которую я в этот свой приезд разобрал и систематизи¬
ровал” (15, с. 140). К вещам, которые могли попасть в коллекцию как
подъемные, мы относим: подкову (табл. III, 8); стремена (табл. III, 10);
наконечники (табл. IV, 15, 19); трубку-ганзу (16, с. 38). В. И. Молодин
считает, что курительные трубки-ганза являются типично монгольской
вещью и связаны с распространением монголов (10, с. 109). Трубка-ганза
была встречена в могильнике Усть-Талькин в Прибайкалье, который
А. П. Окладников датировал XVI в. н. э. (12, с. 25). Этим же временем и
более поздним датируются и все остальные предметы. Надо отметить, что
Е. Д. Стрелов, доказывая, что “курумчинские кузнецы” - народность,
чуждая якутам, в качестве аргумента приводил именно те вещи (подкова,
трубка-ганза), которые мы считаем не связанными непосредственно со
стоянкой.
Таким образом, основная часть датирующего материала (наконечники
стрел и предметы конского снаряжения) имела распространение в сибирс¬
ких археологических культурах IX-XIVbb. н.э., и этим же временем,по всей
видимости, определяется и хронология стоянки Шохтой.
Как указывалось ранее, Б. Э. Петри на основании полученных
материалов выделил культуру4 4 курумчинских кузнецов ” (17, с. 3). Соору¬
жения типа пирамид или конусов (шатры) Б. Э. Петри относились к более
* О. А. - Монастырева О. А. - местная учительница
198

поздней эпохе, чем культура “курумчинских кузнецов” (19, с. 68).
Ц. П. Хороших после исследования нескольких подобных сооружений в
Приольхонье отметил сходство в орнаментации керамики из шатровых
‘‘могил” и керамики из курумчинских поселений (24, с. 41).
В последующем А. П. Окладников объединил все эти памятники
(шатровые * ‘могилы’ ’ и поселения) в курумчинскую культуру (11, с. 22). На
сегодняшний день наиболее изученными являются шатровые сооружения,
их исследовано более 400.
Керамика из поселения Шохтой по составу теста несколько отличается
от керамики из шатровых сооружений, черепки со стоянки изготовлены из
плотного, хорошо отмученного теста с малым содержанием дресвы, внеш¬
няя поверхность черепков тщательно заглажена. Тесто же керамики из
шатровых “могил” более рыхлое, горшки все лепные, грубой работы,
асимметричных форм. Возможно, различие объясняется тем, что керамика
происходит из разных типов памятников, или же керамика из шатров
хронологически более ранняя, а из поселений поздняя. Но в целом, по
формам, по орнаментации керамика сопоставима с керамикой из шатровых
сооружений и погребений курумчинской культуры. Аналогии в погребени¬
ях курумчинской культуры находят бронзовая пуговица (табл. И, 13) и
“колокольчик” (табл. II, 14). Распространенной находкой в курумчинских
поселениях являются конские шипы (табл. И, 12), для курумчинской
керамики характерна и орнаментация в виде бараньих рогов, этот же мотив
Отмечается на бронзовой накладке из пещеры Танхын (табл. И, 16). Таким
образом, можно говорить об этнокультурной сопоставимости этих памятни¬
ков и принадлежности их к курумчинской культуре. Тогда мнение, что
“керамический комплекс из кулун-атахских поселений, несмотря на неко¬
торое местное своеобразие (наличие круглодонных сосудов) по своим
свойствам больше тяготеет к сосудам курыкан и древних уйгуров, в свою
очередь имевших связь с сосудами гунно-сарматского времени из Южной
Сибири”, высказанное А. И. Гоголевым(3, с. 52), после изучения якутской
керамики и сравнения ее с керамикой курумчинской культуры (курыкан)
из шатровых сооружений, можно отнести и к керамике из поселения
Шохтой.
В заключение надо отметить, что именно личность Б. Э. Петри собрала
вокруг себя круг талантливой сибирской молодежи, заинтересованной в
изучении истории и культуры родного края, и деятельность Б. Э. Петри и
этого кружка заложила основы для дальнейшего изучения археологических
памятников Прибайкалья.
199

Табл. 1. Находки поселения Шохтой (1 12) и шатрового сооружения Имэл-Кутул
(13-15). МАЭ-кол. № 2037 (1, 2, 3, 5, 6, 7), №2623 (4 , 8-11), № 2625 (13, 14, 15).
Железо 13, чугун -1,4, керамика - 2, 5, 14, 15, камень - 8, 11, 12, кость - 3, 6, 7.
200

Табл. ТГ. Находки пещеры Танхын. МАЭ - кол. № 2622. Железо - 8-10, 12, 15,
бронза - О, 14, 16, 17, кость -1-5, 7, 11, камень - 6, керамика - 18, 19.
201

Табл. III. Находки поселения Шохтой. МАЭ - колл. № 2117 (9), ИГОМ - колл.
№ 728 (1-8, 10-12). Всё железо, кроме № 6 (камень).
202

Табл. IV. Наконечники стрел поселения Шохтой. ИГОМ - колл. № 728.
Железо - 1-19, кость - 20.
203

Табл. V. Керамика поселения Шохтой. МАЭ - колл. М? 2037, 2623.
204

Табл. VI. Керамика поселения Шохтой.
МАЭ - колл. Jsf> 2037, 2623, ИГОМ - колл. № 728.
205

1.	Агапитов Н. //. Прибайкальские древности //Известия ВСОРГО. -1881. -
Т. 12, >*> 4-5. - С. 1 23.
2.	Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских
племен. - М. - Л.: Наука, 1965. - 110 с.
3.	Гоголев А. И. Историческая этнография якутов. - Якутск: Изд-во ЯГУ,
1986. - 92 с.
4.	К. А. /Рецензия/ Сибирские огни. - 1923. - Н> 3. - С. 226. - Рец. на кн.:
Б. Э. Петра “Далекое прошлое Бурятского края”. - Иркутск, 1922. - 43 с.
5.	Кирпичников А. Н. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX-XII1 вв.
-Л.: Наука, 1973. - 140с.
6.	Ксенофонтов Г. В. Ураангхай - сахалар. Очерки по древней истории якуте®.
-	Иркутск, 1937. - Т. 1. - 573 с.
7.	Кызласов И. Л. Аскизская культура Южной Сибири X-XIV вв. - М.: Наука,
1983.- 128 с.
8.	Кызласов Л. Р. История Тувы в средние века. - М.: Изд-во МГУ,
1969. -211 с.
9.	Медведев В. Е. Культура амурских чжурчженей (конец X-XI век). - Новоси¬
бирск: Наука, 1977. - 224 с.
10.	Малодин В. И. Кыштовский могильник. - Новосибирск: Наука, 1979. - 181 с.
11.	Окладников А. Г1. Древняя тюркская культура в верховьях Лены / / История
и культура Бурятии. - 1976. - С. 22-33.
12.	Окладников А. П. Археологические работы в зоне строительства Ангарских
гидроэлектростанций // Зал. Иркутск, обл. краевед, музея. -1958. - Вып. 1. - С. 17-28.
13.	Петри Б. Э., Михайлов В. А. Среди кудинских бурят // Изв. Русского
комитета для изучения Средней и Восточной Азии. - 1913. - Сер. 11, № 2 - С. 92-110.
14.	Петри Б. Э. Вторая поездка в Предбайкалье // Изв. Русскою комитета для
изучения Средней и Восточной Азии в истор., археол., этнограф, отношениях. - 1914.
-	Сер. И, № 3. - С. 89-106.
15.	Петри Б. Э. Отчет о командировке на Байкал в 1916 г. // Отчет о
деятельност и Акад. Наук, поотд. физико-матем. наук, истор. и филологии 1916. -1916.
-	С. 138-144.
16.	Петри Б. Э. Далекое прошлое Бурятского края. - Иркутск, 1922. - 43 с.
17.	Петри Б. Э. Доисторические кузнецы в Прибайкалье (к вопросу о доистори¬
ческом прошлом якутов). - Чита, 1923. - 19 с.
18.	Петри Б. Э. Древности озера Косогола (Монюлия). - Иркутск, 1926. - 14 с.
19.	Петри Б. Э. Далекое прошлое Прибайкалья. - Иркутск, 1928. - 74 с.
20.	Плетнева С. А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура. - М.:
Наука, 1967. - 198 с.
21.	Подгорбунский В. И. Заметки по изучению гончарства якутов / /Сибирская
живая старина. - 1928. - Вып. 7. - С. 127-144.
22.	Стрелов Е. Д. К вопросу о доисторическом прошлом якутов /по поводу
брошюры проф. Б. Э. Петри “Доисторические кузнецы в Прибайкалье //Саха
Кескиле. - 1926. - Вып. 3. - С. 5-25.
23.	Хороших П. П. (Рецензия) Сибирские огни. -1923. - № 3. - С. 228 -229. - Рец.
на кн.: Б. Э. Петри. Доисторические кузнецы в Прибайкалье. - Чита, 1923. - 19 с.
24.	Хороших П. П. Исследования каменного и железного века Иркутского края
206

(остров Ольхой) //Изв. биолого-географ, иауч.-исслед. Ин-та. - 1924. -Т. 1. Вып.1.
51 с.
25.	Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов V1-XII вв. - Новосибирск:
Наука, 1980. - 176 с.
О. А. Митька
ОБРЯД ТРУПОСОЖЖЕНИЯ У ЕНИСЕЙСКИХ КЫРГЫЗОВ
Изучение основных этапов развития человеческих обществ свидетель¬
ствует, что, начиная с глубокой древности, судьбы народов, населявших
огромные регионы, были тесно связаны в историческом, культурном и
этническом отношениях. На территории Среднего Енисея, являющегося
частью обширного степного пояса Евразии, интенсивно протекали этнокуль¬
турные процессы, оказавшие огромное влияние на формирование целого
ряда современных тюркоязычных народов. Это делает чрезвычайно акту¬
альной проблему идентификации археологического материала с культура¬
ми определенных археологических общностей, проживавших в этом реги¬
оне в эпоху средневековья.
При проведении подобной идентификации необходимо учитывать, что
воп{х)сы становления и развития этносов по праву считаются наиболее
сложными во всей археологической проблематике (1). Во многом это
обусловлено самой системой археологического познания. Уже сама поста¬
новка вопроса о соотношении археологической культуры с определенными
этносами породила дискуссию, так и не приведшую к однозначному
решению (2). Причина этого в разработке лишь абстрактно-теоретических
схем и отсутствии развернутой теории археологической культуры, в
которой, помимо прочих аспектов, были бы разработаны критерии ее
этнически значимых элементов. К настоящему времени довольно ясно
выявилась зависимость этнической специфики определенных археологи¬
ческих комплексов от конкретной историко-культурной реальности (3).
Лишь учитывая историко-культурную реальность определенной археоло¬
гической эпохи, возможно проследить, как этносы и их культуры “видоиз¬
меняются” во времени и “перемещаются” в пространстве (4).
С другой стороны, сложные процессы этногенеза, составляя объектив¬
ную сторону их этнической истории, являются предметом изучения целого
ряда гуманитарных наук и прежде всего этнографии. Именно ей принадле¬
жит приоритет в разработке основных представлений теоретического
характера. Их перевод в археологию требует не только решения вопроса о
соотношении основных понятий археологии и этнографии, что частично уже
сделано, но и ликвидации имеющихся пробелов (5). К их числу можно
207

отнести отсутствие развернутой характеристики такой общепринятой дефи¬
ниции, как “этническая история”, и четкого представления о ее границах
(6), неразработанность основ ее периодизации и Источниковой базы,
методических приемов изучения (7). В то же время выделение основных
культурно-исторических этапов от ранней древности до эпохи сложения
современных этнографических культур, использование ретроспективного
метода в изучении этногенетических процессов, выделение в качестве
исходной дефиниции исследования определенного археолого-этнического
комплекса, а также ряд других разработок в области методологии позволили
преодолеть некоторые из отмеченных недостатков (8). Так, в ряде архео¬
логических исследований удалось осветить основные этапы этнической
истории обширных этнокультурных областей в разные исторические эпохи,
в том числе и средневековья. При изучении этой эпохи, помимо общих
теоретических положений, необходимо учитывать ряд обстоятельств, одним
из которых является наличие тенденции к нивелированию особенностей
археологических культур под влиянием культуры господствующего этноса
в рамках определенных социально-политических объединений и особенно
государственных образований, как более ранних, так и более поздних, но
в равной мере полиэтничных по своему характеру (9). Необходимо
учитывать и периодическую смену этносоциальных общностей, занимав¬
ших господствующее положение, и самих государств, созданных ими. Все
это требует неоднозначного определения этнической принадлежности сред¬
невековых археологических памятников и посюжетной интерпретации их
различных компонентов (10). Наиболее успешная реализация данного
подхода возможна в рамках такого историко-социологического понятия,
как этническая ситуация. Сам термин “ситуация” стал в последнее время
междисциплинарным и широко используется в целом ряде гуманитарных
наук, что расширяет их исследовательские возможности (11). Этническая
ситуация, будучи неоднозначным и имеющим широкое толкование поняти¬
ем, включает в себя анализ этнического состава населения определенной
территориальной целостности, а также процессы и факторы, влияющие на
изменение этого состава (12). Именно этнический состав является важней¬
шим элементом, с которым тесно связаны другие элементы этнической
ситуации. Для эпохи средневековья, в связи со снижением этнической
информативности керамики, ограниченностью и неполнотой письменных
источников (китайских, арабских, персидских и текстов древнетюркской
руники),4 ‘немоты* ’ палеоантропологического материала, являющейся след¬
ствием антропологической гетерогенности древних народов, на первый план
выступает погребальный обряд как наиболее стойкий этнический индика¬
тор. Его типология дает представление о структуре средневекового населе¬
ния. Входящие в его состав общности являются зафиксированным резуль¬
208

татом этнических процессов на определенный исторический момент. В то же
время эволюция погребального обряда позволяет судить о ходе этих
процессов, а также о таких элементах этнической ситуации, как демографи¬
ческие и миграционные (13).
Системный подход требует комплексного исследования всех погребаль¬
ных обрядов на территории Среднего Енисея в эпоху средневековья. Их
формирование, сохранение своих качеств или изменение в процессе отно¬
сительного саморазвития происходит под влиянием общественно-истори¬
ческих условий, ландшафта, внешних экономических связей и перемеще¬
ний (14). К настоящему времени разработана типология погребальных
памятников с VI по XIV вв. (15) При ее разработке учитывались не только
особенности погребального обряда, но и география распространения отдель¬
ных типов памятников, их топографическое расположение на местности,
состав погребального инвентаря. Все этр позволяет достаточно точно
проводить этническую идентификацию изучаемых памятников в пределах
рассматриваемого региона и на соседних территориях. Кроме этого,
классифицированы погребально-поминальные комплексы IX-XII вв. на
территории Тувы, входившей в состав кыргызского каганата (16).
В целом, памятники енисейских кыргызов достаточно хорошо изучены,
и их материал во многом является опорным при археолошческих исследо¬
ваниях на всей территории Южной Сибири. Однако, несмотря на это, в
отношении их погребальной обрядности остается много неясностей. В
основном это продиктовано самим характером археологического источника,
его спецификой, ибо “мы имеем дело не с погребальным обрядом как
таковым, а с остатками этого обряда, сохранившимися до нашего времени,
обнаруженными и описанными (зафиксированными) археологами” (17).
За пределами чисто археологаческого исследования остается вербальная
часть обряда, совершаемая при подготовке тела к погребению и самого
процесса кремации, сбора кальцинированных останков и захоронения их,
сооружения погребального устройства и последующих поминальных дейст¬
вий, а также всего того, что связано с ними: траурные установки, запреты,
принесение даров и т. и.
Погребения, совершенные по обряду трупосожжения, известны с
позднепалеолитического времени (18). В последующие периоды он полу¬
чает широкое распространение и встречается практически на всей террито¬
рии Евразии. ВIV тыс. до н. э. в Северной Месопотамии на поселенческих
комплексах халафской и убейской культур зафиксированы трупосожжения
взрослых и детей. Характерной особенностью этих погребений является их
сосредоточение на одном участке поселения, трупосожжение на стороне,
совершение ритуальных обрядов при переноске костей (19). По мнению
Е. В. Антоновой, некоторые из этих погребений могут являться останками
209

принесенных в жертву людей (20) . В Европе трупосожжения фиксируются
с начала бронзового века на наддунайских территориях, в более восточных
районах среди андроновских памятников федоровского типа. С конца
II тыс. до н. э. этот обряд становится наиболее характерным для целого ряда
археологических культур, объединенных под названием ‘ ‘поля погребаль¬
ных урн”. Несмотря на определенную близость, они, по мнению исследо¬
вателей, не связаны общим этносом (21).
В скифское время погребения по обряду трупосожжения были харак¬
терны для фракийских племен и для целого ряда так называемых скифо¬
образных племен, тяготеющих к лесостепным районам (22). В античной
Греции взрослых также сжигали, детей хоронили по обряду трупоположе-
ния. Для римлян был характерен биритуализм, причем со II в. до н. э.
преобладало трупоположение, в I в. н. э.-трупосожжение умерших. Оно
просуществовало примерно до 400 г., применяясь лишь изредка. Церков¬
ный указ 768 г. наложил запрет на его практику. Обряд трупосожжения был
также распространен среди населения Прибалтийского региона в позднела-
тенское и римское время (23). Отличительной чертой погребений Черняхов¬
ской культуры III - IV вв. н. э. также явилось наличие обряда трупосожже¬
ния (24). В рамках тишнецко-комаровской археологической культуры
произошел, по мнению Б. А. Рыбакова, перелом в воззрениях древних
славян, что выразилось в замене погребений скорченных трупов их
сожжениями. На рубеже X-XI вв. под воздействием христианства произо¬
шел отход от этого обряда (25).
Обряд трупосожжения был характерен и для населения урало-сибир¬
ского региона. Он зафиксирован в археологических памятниках железного
века и особенно в пьяноборскую эпоху (Шв. дон. э. -Нв. н. э.) Применялось
трупосожжение умерших и в эпоху средневековья, вплоть до X - XIII вв.
Причем, исключительный интерес представляет даже не сам обряд сожже¬
ния, а кострища - коллективный могильник, функционирующий на протя¬
жении длительного времени. В Прикамье обряд трупосожжения использо¬
вался со второй пол. II тыс. до н. э. Позднее, на памятниках бронзы и
раннеананьевского времени сожжению подвергались надмогильные соору¬
жения. Встречаются сожжения умерших и в раннечегандинских погребени¬
ях (26). После II в. н. э. обряд трупосожжения отмечен в могильниках
хоринского и агафоновского типов, а также и в могильниках урьинского
этапа ломоватовской культуры. В этом регионе трупосожжение сохраняется
вплоть до XVII в. (26)
На территории Южной Сибири обряд трупосожжения встречается в
памятниках андроновской культуры, но широкое распространение он
получает у тагарцев (27).
Погребальный обряд енисейских кыргызов имеет глубокие корни в
210

обряде предшествующего времени. Особенно много общих элементов
можно проследить в тапггыкских погребениях. Речь идет о культурном
единстве, которое выражается не только в близости погребального обряда,
но и в целом ряде общих черт (28). Д. Г. Савинов считает возможным
идентифицировать таиггыкскую культуру на тепсейском этапе развития с
Цигу (кыргызами), известными по древнетюркским генеалогическим преда¬
ниям (29). Однако известно, что обряд трупосожжения был характерен не
только для таштыкцев, проживавших на Среднем Енисее, но и на соседних
с ними территориях. На территории Тувы известны памятники гуннского
времени. Надмогильные сооружения погребений “поздних шумакцев”
близки к средневековым курганам енисейских кыргызов (30).
Трупосожжение существовало и у позднекулайских племен в нач.
I тыс. н. э. Причем отдельные памятники фокинского этапа территориально
очень близки к памятникам таштыкской культуры (31). В V-VI вв.
отдельные этнические группы на одинцовском этапе развития верхнеобской
культуры также при похоронах умерших проводили ряд действий, при
которых происходило частичное обжигание трупа. Т. И. Троицкая, пере¬
смотрев датировку ряда курганов, содержащих погребения по обряду
трупосожжения, считает, что своими корнями обряд уходит в кулайскую
культуру и имеет местные традиции (32). В сросткинской культуре
лесостепного Приобья также фиксируется обряд трупосожжения (33).
? Кроме этого, обряд трупосожжения был характерен для целого ряда
средневековых культур. Так, в VII - XIII вв. в лесном Зауралье он
использовался достаточно широко. Элементы трупосожжения отмечены в
памятниках макушинского типа, биритуализм характерен для подчевашс-
кой культуры, трупосожжения встречаются также в погребениях усть-
ишимской культуры (34). На Среднем Приобье население релкинской
культуры применяло как полное, так и частичное трупосожжение (35).
Продолжает существовать эта традиция в Томско-Нарымском Приобье и
в X - XIII вв. (36)
Сжигало своих умерших не только население, проживавшее к западу от
енисейских кыргызов, но и к востоку. Так, если в Забайкалье фиксируется
лишь “большое значение роли огня”, которому отводилось значительное
место в погребальной обрядности (37), то обряд трупосожжения существо¬
вал у Чжурчженей (38). А в целом у амурских племен, проживавших в
I тыс. н. э., исследователями отмечается использование костров над
могилами умерших, что связано, по-видимому, с тюркским влиянием (39).
Таким образом, судя даже по этому беглому и далеко не полному отчету,
погребение умерших но обряду трупосожжения не представляет собой
явления исключительного характера, присущей) лишь енисейским кыр-
гызам.
211

Погребальный обряд представляет собой сложное явление определен¬
ного социально-культурного и этнического организма. Исследователями
выделяется в нем две сферы, которые органически слиты и тесно связаны,
но при этом и обладают относительной самостоятельностью (40). Религи¬
озно-идеологическая сфера, в которой, по мнению В. К, Ольховского,
прослеживается два уровня, является системой религиозных представле¬
ний, норм и предписаний, регламентирующих процесс захоронения умер¬
ших. Практическая сфера (по В. А. Кореняко -инструментальный уровень)
погребального обряда представляет собой систему символических и реаль¬
ных действий, осуществляемых при захоронении. Практическая сфера
является формой погребального обряда, она менее консервативна по
сравнению с содержанием. Сравнительно-типологический анализ традици¬
онного обряда различных народов позволяет провести реконструкцию
погребального обряда енисейских кыргызов, именно их практическую
сферу, ибо археологический материал в первую очередь отражает реальные
действия.
Имеющиеся реконструкции в основном опираются на известные сведе¬
ния, извлеченные из китайских династических хроник 5: “ При похоронах
не царапают лиц, только обвертывают тело покойника в три ряда и плачут;
а потом сжигают его, собранные кости через год погребают. После сего в
известное время производят поминки” (42). Известия в переводе
Н. В. Кюнера уточняют это сообщение:4 ‘Если кто умрет, то только трижды
всплакнут в голос, не режут лица, сжигают покойника и берут его кости;
когда пройдет год, тогда делают могильный холм” (43). Археологические
данные не намного расширяют наши представления. По мнению
Л. Р. Кызласова, в погребальный обряд входило сожжение на костре трупа
вместе с его одеждой и ее принадлежностями, оружием, седлом и уздой.
Лошадь сжигали на особом костре, и ее останки в могилу не попадали, у
могилы оставляли другую лошадь, на которой при жизни ездил умер¬
ший (44).
Попытка сравнения погребальной обрядности тувинцев, являющихся
шаманистами, и археологически зафиксированной погребально-поминаль
ной обрядности енисейских кыргызов IX-XII вв. была предпринята
Г. В. Длужневской (45). Ее выводы показали, что данная структура
характерна не только для кыргызов, проживавших в этот период в Туве, но
и проживавших на других территориях, в том числе и на Среднем Енисее.
При этом сравнение возможно не только с шаманистами, но и с погребальной
обрядностью других народов, исповедующих другие религии, включая и
мировые, ибо в них сохраняются отголоски более древних воззрений.
С точки зрения сравнительно-типологического анализа рассмотреть
практическую сферу погребального обряда енисейских кыргызов можно по
212

ряду направлений. Одно из них - вопрос, кого из умерших предавали
сожжению. Судя по археологическим данным, енисейских кыргызов
сжигали всех, за исключением детей. Половозрастная дифференциация
существует в погребальном обряде практически всех народов. Детей
хоронили, как правило, по обряду трупоположения, за исключением
погребений, трактующихся как жертвенные трупосожжения (46). Кыргы-
зы в эпоху раннего и развитого средневековья сжигали мужчин, умерших
от “многочисленных ран1’ вдали от родины (47). В XVIII веке форма
погребения выбиралась самим умершим, хотя в данном случае он не был
кыргызом. С. П. Крашенинников сообщает, что “умершие татар иных в
каменю хоронят, а иных, ежели при смерти сами прикажут, со всем их
платьем и ружьем, которым они владели, сжигают” (48). Якуты также
подвергали кремации умерших вдали от родины. Так, князец Нокто Никин,
умерший в 1677 г. во время поездки в Москву, завещал своим товарищам,
“чтоб после его смерти по их вере тело его сожгли, а пепел бы свезти к
родителям его в Якутск’ ’ (49). Сжигали также якуты и погибших насильст¬
венной смертью. По этому поводу сообщалось, “что извычай у них такой,
что убитых жгут” (50). Сожжению у тункинских бурят предавались и
шаманы (51). В то же время там, где обряд сожжения был устойчивым,
шаманов, в отличие от остальных, не сжигали (52). В Улаганском районе
на Алтае сожжению подвергались кости погребенного, в могиле которого
йоселился ‘ ‘куремеса’ ’ - злой дух (53). Таким образом, если у ряда народов
сожжение было исключением, то в отношении кыргызов исключением
могло бьггь погребение не по обряду трупосожжения.
Выбор места шжжения и погребения умершего. Изучение археологи
ческих памятников показало, что при наличии традиционных родовых
могильников трупосожжение енисейские кыргызы совершали на стороне.
Мест трупосожжения зафиксировано немного. Одно из них на средневеко¬
вом могильнике Кизек-Тигей, курган № 2 (54). Очевидно, для этого
существовали специальные места, где сжигали умерших, и этого правила
придерживались на протяжении длительного времени. Известно, что на
Урале такими местами являются кострища - коллективные могильники, где
на протяжении нескольких столетий происходило сожжение (55). Отдель¬
ные площадки для сожжений были и у буддистов (56). Поскольку на
Среднем Енисее не зафиксировано ни одного кострища, аналогичного
уральским, то можно предположить, что место для сожжения выбиралось
индивидуально для каждого умершего. Повлиять на это правило могли,
очевидно, экстремальные ситуации, связанные с военными действиями,
боевыми походами, стихийными бедствиями и болезнями. Известно, что
древние тюрки после ряда военных неудач и повального мора людей и
213

животных не смогли похоронить умерших в соответствии с существовавшим
у них обрядом трупосожжения (57).
Из этнографических данных по другим народам известно, что на выбор
места сожжения влиял целый ряд факторов, вытекающих как из религиоз¬
но-идеологических представлений, так и сугубо практических. Оленные
чукчи, ‘ ‘если хотят сжечь, то ведут так далеко, сколько могут идти олени,
где они остановились, там и сжигают../’ (58) Часто сообщается, что
погребальный костер устраивали на вершине высокой горы. Коряки
Камчатки сжигали умерших на вершине горы, откуда открывается краси¬
вый вид на окрестности. Место сожжения отмечалось треногой, сооружен¬
ной из связанных деревянных жердей (69). Так же на горе хоронили и
ольхонские буряты (60).
Возможно, превалирующую роль в выборе места сожжения играла
близость неба и связанный с этим культ Тенгри. Вероятно, в описанном
С.	Д. Майнагашевым жертвоприношении Небу бельтырами прослеживают¬
ся отголоски процесса сожжения умерших. Так же поступали и качинцы
(61). Можно предположить, что на выбор места сожжения влияло количес¬
тво имеющихся дров и поэтому места сожжения выбирали в лесу. Известно,
что на юге Красноярского края, несмотря на относительно равнинный
характер местности, постоянно прослеживается горно-таежное окружение.
Поэтому можно гипотетически предположить, что местом сожжения умер¬
ших являлись вершины гор или отдельных высоких увалов. При этом
остатки кострища не засыпались и впоследствии полностью раздувались.
Другим таким местом могла быть тайга или ‘ ‘черневой лес’ ’.
Если вопрос о местах сожжений проблематичен, то с топографическими
особенностями расположения могильников енисейских кыргызов ситуация
более известна. В эпоху чаатас могильники располагались, как правило, на
таштыкских могильниках, которые чаще всего устраивались на открытой
местности, в устьях рек или на подножиях высоких гор. В последующее
время, и особенно в монгольскую эпоху, кыгрызские могильники распола¬
гаются в небольших логах, между увалами. В. В. Бартольд писал, что
расположение могильников в труднодоступных местах характерно, в
первую очередь, для монголов (62). Однако это характерно и для устрой¬
ства могильников другими народами в это Время, что может объясняться
изменчивой политической ситуацией (63).
Доставка тела к месту сожжения. Археологические данные, свидетель¬
ствующие о способе доставки тела умершего к месту сожжения, немногочис¬
ленны. Находка в уже упоминавшемся к. № 2 мог. Кизек-Тигей железной
втулки от повозки колеса позволяет предполагать, что умерший был
привезен на двухколесной кибитке-арбе (64), На этой же кибитке, по
мнению Л. Р. Кызласова, покойный был сожжен. Так же поступали с
214

телегами, на которых привозили умершего и буряты. Ее разбивали, колеса
ломали, “...по торчащим из земли разбитым колесам на могилах бурят легко
отличить бурятские кладбища” (65). Эта же традиция существовала и у
монголов, а также в более раннее время (66). Качинцы также отвозили тело
на кладбище на телеге или на санях, причем телегу или сани ломали (67).
Остатки саней зафиксированы в археологических памятниках на террито¬
рии Среднего Енисея (68). Известно также, что в Хакасии умерших возили
на кладбище на волокушах (69). Так же поступали кутульские и еланцин-
скиебуряты(70). Запрягали иногда в телегу несколько лошадей, на каждую
садился верховой и “мчат тело ухмершего во весь карьер” (71). Можно
предположить, что близкие способы доставки были и у енисейских
кыргызов.
Подготовка тела к захоронению. Данных для реконструкции этого
Процесса у енисейских кыргызов недостаточно. Зато этнографических
данных, относящихся к различным этническим группам хакасов, достаточ¬
но (72). Можно лишь добавить, что на похороны приглашались все
родственники, живущие даже очень далеко (73). В самих похоронах
принимали участиетолько мужчины (74). Как правило, покойного снабжа¬
ли всем необходимым, что могло бы ему пригодиться в загробной жизни.
Об этом свидетельствует набор погребального инвентаря, обнаруженный в
курганах. В ряде случаев отмечено и расчленение тела перед сожжением.
В погребении, обнаруженном на р. Кан, судя по сохранившимся костным
останкам, костяк был предварительно расчленен, а потом сожжен, черепная
коробка была раздроблена на мелкие фрагменты (75). На погребальном
костре сгорали органические материалы, однако есть рунические надписи,
в которых сообщается: “Материи дорого сукна и пеленки колыбели я взял
вслед за собой”... В другой надписи говорится: “Мои сподвижники, мужи,
покрывая (меня) парчовыми .материями, вы погребли (мени)...” (76) В
сочинении А. Кастрена есть сообщение, что “татары”, проживавшие на
Енисее, ‘ ‘самого покойника одевают по большей части в лучшие его платья
и сверх того обвертывают шелковой или другой тонкой тканью” (77).
Обвертывали тело покойника ‘ ‘марлей-холстом’ ’ и желтые уйгуры (78). В
целом, кыргызы, как и другие тюркоязычные народы, снабжали умерших
всем необходимым, одевали в лучшую одежду. В этой связи, интересно
отметить, что были вещи ‘ ‘запретные’ ’, которые не клали умершему. Так у
бурят запрещалось класть в гроб хлеб и молоко, а из вещей - огниво (79).
Возможно, ряд вещей имел сакральное значение и у кыргызов, с чем связано
их отсутствие в погребениях. Хотелось бы отметить другой момент - это
преднамеренная порча вещей. У бельтыр седло разбивали на части,
разрезали узду и аркан, отрезали пуговицы (80). Пуговицы также срезали
с одежды умершего и каргинцы (81). Но в то же время у кутульских и
215

еланцинеких бурят уздечку и седло в костер бросали целыми (82). Третий
момент - размещение вещей рядом с телом, подготовленным к сожжению.
Порядок их расположения также имел свое определенное значение. Извес¬
тно, что бельтыры на сердце умершего клали монету (83). Все эти данные
дают лишь представление о возможном характере схожих моментов и у
енисейских кыргызов, хотя при этом следует подчеркнуть, что речь не идет
о прямой экстраполяции.
Еще одним моментом является наличие погребений у различных
этнических групп современных хакасов в гробах либо в долбленных из
различного дерева колодах (84). Возможно, что на погребальный костер
могли укладывать умершего в гробу или в колоде, что, следовательно,
может быть отголоском более раннего обряда погребения, существовавшего
у кыргызов до обряда трупосожжения. Во всяком случае, археологически
зафиксировано, что чжурчжени сжигали своих умерших в ‘ ‘домовинах’ ’ (85).
Ориентация. Ориентация умершего и уложенного на погребальный
костер также не прослеживается на археологическом материале. Однако,
судя по материалам чжерчженей, ориентация прослеживается на местах
сожжений (86).
Для тюркоязычного населения, в том числе и проживавшего на Среднем
Енисее, было характерно укладывать умершего головой на запад. Причем
решающую роль здесь играл восток, к которому умерший должен быть
обращен лицом, “обращенными к востоку глазами” (87). Так хоронили
качинцы, сагайцы, бельтыры и другие этнические группы (88).
Можно предположить, с известной долей гипотетичности, что на
погребальный костер тело умершего укладывалось с учетом ориентировки,
которая, вероятно, была западной.
Процесс кремации. Поскольку места сожжения не зафиксированы, то
достаточно сложно судить и о процессе кремации со всей его полнотой.
Иначе говоря, можно судить лишь о его отдельных моментах. Это
относится к определению количества необходимых дров, их качества,
формы и способа сооружения костра, способах его разжигания, длительное
ти полного прогорания, а также к целому ряду вопросов, связанных с ними
Наиболее полную информацию дают материалы по обряду трупосож
жения там, где они зафиксированы археологически и этнографически.
Костры, в которых сжигали умерших чжурчженей, достигали в диаметре
5 м, при этом в них сохранялись не только угли, но и головни. Сразу после
сожжения костер засыпали песком. Раскопки ряда погребений надеждин
ского могильника показали, что в ряде случаев умершие лежали из
деревянньщнастилах, которые поджигали. Могли, по мнению В. Е. сжигать
в “домовинах” и в “оградках-частоколах” (89). Оленные чукчи использо-
вали при сожжении хворост, укладывая его в кучи (90). Гиляки обклады
216

вали труп дровами со всех сторон, при этом тело полностью сгорает в течение
3-4 часов (91). Туруханские тунгусы сжигали умерших на лабазе, подложив
под него сухих веток (92). У славян костер представлял собой “громаду
дров”. Причем, по археологическим данным, диаметр костра достигал от 3-
4 м до 10 м, толщина спрессованного слоя золы и угля составляла 30-40 см.
Б. А. Рыбаков предложил следующую реконструкцию погребального
обряда. Складывали погребальный костер, на него укладывали мертвеца,
все это окружалось религиозно-декоративным сооружением - вокруг крады
прочерчивали геометрически точный круг, по нему рыли глубокий, но узкий
ровик и достраивали какую-то легкую ограду вроде плетня из прутьев,
которую обкладывали соломой. Когда зажигали огонь, то пылающая ограда
своим пламенем и дымом закрывала от участников церемонии процесс
сгорания трупа внутри ограды (93).
Буряты “на месте сожжения устраивали четырехугольником костер, а
на нем на потнике клали тело и все предметы, надлежавшие сожжению
вместе с трупом; голова трупа покоилась на седле” (94). Есть и другие
свидетельства, что сожжение у бурят было полным, причем тело обклады¬
валось дровами (95). В то же время буряты кутульского и еланцинского
ведомств клали на костер “дров понемногу, так что труп не сжигается*?
Полностью обряд трупосожжения удалось зафиксировать и описать
Е. П. Орловой. При похоронах старика коряка на Камчатке был сооружен
костер размером 3 х 2,5 м и 2 м высотой, возле него сооружали теплину из
сухой травы. У подножия костра делали в прутьях углубление, вроде устья
русской печи, обращенное в сторону ветра. Его наполняли сухими ветками
кедровника, ольхи и травой. Тело на костер положили на носилках, но затем
разобрали их. На костер к покойнику поднялись родственники. После их
прощания костер подожгли от теплины, расположенной рядом. Мужчины
и женщины стояли отдельно, никто не плакал (96).
Данные, основанные на результатах эксперимента, свидетельствуют,
что необходимо на погребальный костер не менее 0,3 м3 дров, причем они
перекладываются хворостом. Температура достигает 1 тыс. градусов, новее
основные изменения происходят в температурном режиме 500-600 градусов:
меняется форма костей, на 10-17% уменьшаются их размеры, однако
структура не меняется. Эксперименты показали, что длительность сгорания
зависит от погодных условий, направления ветра, расположения места
сожжения, сорта дров и ряда других факторов. В целом весь процесс
сожжения и извлечения костей из костра после его остывания длится около
10 часов (97). Причем, судя по этнографическим данным, остывание костра
длится столько же, сколько времени горел сам костер. В это время,
очевидно, шли определенные ритуальные действия. Причем, костер мог сам
остывать, но также его могли заливать водой или даже вином. Кости,
217

облитые водой в костре, становятся более мелкими, хрупкими, спекаются,
имеют острые сколы. Кости, оставшиеся в остывающем костре, легко
рассыпаются. По характеру сожженных костей возможна локализация мест
сожжения вблизи воды (98).
Существовала также практика охлаждения костра не только водой, но
и другими жидкостями, например, вином. Так поступали римляне и греки
(99). В “Илиаде” Гомера полностью описывается весь процесс сожжения:
...лес поваливши
Быстро сложили костер, в ширину и длину стоступенный,
Сверху костра положили мертвого, скорбные сердцем;
Множество тучных овец и великих волов криворогих,
Подле костра заколов обрядили; и туком, от всех их
Собранным, тело Патрокла покрыл Ахиллес благодушный
С ног до главы; а кругом разбросал обнаженные туши;
Там же расставил он с медом и светлым елеем кувшины,
Все их к одру, прислонив, четырех он коней гордовыйных
С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная.
Девять псов у церя, при столе его вскормленных, было,
Двух й из них заколол и на сруб обезглавленных бросил;
Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных... (100)
Костер, по всей видимости, зажигали от другого, небольшого, который
разжигали рядом. Так, в описании сожжения иньского правителя Тан-вана
куча хвороста, на которую он взошел, была подожжена шаманами от огня,
горевшего в жертвенном тазу (101).
Очевидно, кыргызы сооружали более крупный костер, так как уже
упоминалось, что острого недостатка в дровах на Среднем Енисее нет. В
кострище к. №2 мог. Киэек-Тигей найдены остатки лиственничных бревен.
Поскольку земля на площади кургана диаметром 12 м не была прокалена,
Л. Р. Кызласов предположил, что умершего сожгли на кибитке-арбе,
которую обложили дровами (102), хотя недостаток топлива для кремации
умерших мог также играть свою роль. Так желтые уйгуры “собирают овечий
помет и щепки, а на самый верх кладут умершего человека; кто-либо из
ближайших родственников, подойдя зажигает (помет и щепки). При
помощи огня сжигается (труп)” (103). На отклонение в обрядности
енисейских кыргызов влиял, очевидно, не столько недостаток дров, сколько
тот факт, что его приходилось порой проводить в экстремальной ситуации.
Во время сражений под Томском и Красноярском с русскими приходилось
сжигать своих убитых в стогах сена (104). ”... а побитых своих людей,
бегучи, жгли в сенных стогах’' (105). Для тех же, для кого недостаток дров
был серьезным препятствием, искали другие средства, причем зачастую это
совпадало с определенными канонами. Так, у ламаистов-уйгуров перед
218

сожжением ‘ ‘на дрова льют белое масло и на покойника и на дрова’ ’ (106).
Конопляным маслом перед сожжением обливали умерших и урянхайцы
(107). Таким образом, существовали самые различные виды сожжений по
способу сооружений, обряда сожжения, последовательности действий и т. д.
Судить о возможных действиях во время горения погребального костра
достаточно сложно из-за отсутствия репрезентивных источников. Все
предположения будут' в достаточной степени гипотетичны и могут иметь
много общего с действиями, зафиксированными при похоронах алтайцев,
хакасов и тувинцев с учетом того, что время прогорания костра большее, чем
похороны по обряду трупоположения. Поэтому можно предположить, что
если родственники не уходили с места сожжения сразу, как только костер
загорится, то совершался, очевидно, ряд ритуальных обрядов, о которых
сейчас судить весьма сложно. Известно, что кутульские и еланцинские
буряты, ‘ ‘как только обряд совершен и костер подожжен, ’ ’ спешат удалиться
с места сожжения (108). Так же поступали и в других районах, возвращаясь
лишь на третий день( 109). Известно также, что чукчи следят за направле¬
нием дыма погребального костра (110). Можно предположить, что это было
свойственно и кыргызам, причем много общего могло бьггь при сравнении
с обрядом жертвоприношения Небу, существовавшему у качинцев и
бельтыров. Если дым, клубясь, шел по направлению к солнцу, то это, по
их мнению, вело к благополучию рода, если же в обратную сторону, то к
трудностям (111).
В процессе сожжения умершего, когда горел погребальный костер, шло,
очевидно, и сожжение его лошади. Очевидно, поскольку достаточно точных
археологических данных нет. Л. Р. Кызласов предположил, что лошадь
умершего сжигали на особом костре и ее останки в могилу не попадали, у
могилы оставляли лошадь, на которой ездил покойный (112). В погребаль¬
ных обрядах тюркоязычных народов лошадь представлялась как транспор¬
тное средство, призванное перенести хозяина в иной мир (113). Погребения
по обряду трупоположения с лошадью достаточно широко известны. Из
этнографических данных ясно, что “при сожжении алтайца закалывалась
любимая лошадь и также сжигалась (114). Буряты также иногда сжигали
коня умершего (115). Богатые буряты сжигали по две лошади и больше
(116). Археологически зафиксированных сожжений коней немного. Одно
из них в могиле „М? 9 могильника Тепсей III. По мнению авторов публикации,
Данное погребение человека, погребенного по обряду трупосожжения с
конем и останками трупосожжения коня, свидетельствует о слиянии кок-
тюрок с кыргызами и переходе на обряд трупосожжения (117).
Оседланных коней, любимых слуг и служанок знатных чжерчженей
также сжигали на похоронах (118). А ухани, помимо лошадей, сжигали и
собак (119). Хотелось бы надеяться, что коню перед смертью связывали
219

ноги и убивали, как убивали, судя по сообщениям, бельтыры между ушей
в затылок (120). Однако, судя по всему, обряд сожжения у кыргызов мог
быть и безжалостным и жестоким. Коня (хайлага) сжигали в некоторых
районах Хакасии живьем. Причем для этой цели привозили на кладбище
до трех возов карагальника (121).
Не исключено, что могли сжигать не целиком тушу убитого коня, а его
шкуру. Об этом свидетельствуют находки в средневековых курганах
енисейских кыргызов костей черепа и конечности лошади (122).
Гипотетичным является и ответ на вопрос о сборе кремированных
останков. Более утвердительно можно говорить о том, что кальцинирован¬
ные кости помещали в погребение в определенной емкости, зачастую
захоранивали вместе с костями керамические сосуды, берестяные туеса,
деревянные сосуды, мешочки из ткани. Вполне возможно, что в них
собирали кости после сожжения. Часто их так и оставляли, но гораздо чаще
кости высыпали в могилу.
Судя по этнографическим параллелям, пепел собирали близкие ро¬
дственники, как, например, это было у коряков (123). Кутульские и
еланцинские буряты не хоронили обгорелые останки умершего, оставляя их
птицам и зверям (124). В других районах, напротив, “...собирали, сохра¬
няли и обгоревшие кости и, положив в берестяное лукошко, зарывали в
землю... предпочитали березовую кору”, так как береза, по их представле¬
ниям, являлась священным деревом (125). Ламаисты-уйгуры на седьмой
день после сожжения, пригласив ламу, собирают кости, причем вплоть до
самых небольших фрагментов, в мешок, который затем зарывают (126). В
других случаях ламаисты, как, например, степные калмыки, раздробляют
кости, замешивают их вместе с глиной и делают из “этого изображение’ ’
(127)	. Чукчи просто сгребают останки в кучу и накрывают оленьей шкурой
(128)	. Гиляки собирают пепел в особый туесочек и ставят в игрушечном
домике (129).
Сам обряд сбора костей наглядно описан в “Илиаде”:
Царь Агамемнон, и вы, предводители воинств ахейских!
Время костер угасить; вином оросите багряным
Все пространство, где пламень пылал и на пепле костерном
Сына Менетия мы соберем драгоценные кости,
Тщательно их отделив от других; распознать же удобно.
Друг наш лежал на средине костра; но далеко другие
С краю горели, набросаны кучей, и люди и кони (130).
Можно предположить, что процесс сбора кремированных останков
сопровождался определенным ритуалом, но вопрос с его характере остается
открытым. Точно так же является открытым вопрос о том, когда, собствен¬
но, погребали останки. По мнению Г. В. Длужневской, кремированные
220

останки помещали в могилу “вскоре или сразу же после сожжения, но
человек считался погребенным только через год” (131).
Оставляя в стороне вопрос о классификации надмогильных сооруже¬
ний, которая уже проделана (132), остановимся на вопросе объяснения
самого обряда и отдельных аспектов, связанных с его сменой.
Известно, что погребальный обряд в виде трупосожжения мертвых
просуществовал у населения Среднего Енисея вплоть до конца XIX в. (133)
Известно, что в XIX в. сагайцы разводили при похоронах у могилы два
костра; “... при первораскладенном сжигают одну, для умершего заколотую
лошадь, а равно и платье, которое покойный носил” (134). Также и, по
сообщению И. Пестова, койбалы умерших своих “некоторых предавали
огню” (135). Этот же обряд зафиксирован и у бельтыр (136). Однако
В. П. Дьяконова считает, что в прошлом они хоронили по обряду
трупоположения с конем (137).
Объяснения обряда непосредственно самими кыргызами неизвестны.
Однако до нас дошли объяснения соседних народов. Так, у арабского автора
XII в. ал-Марвази сообщается, что “у киргизов в обычае сжигать своих
умерших. Они утверждают, что огонь делает их чистыми и очищает их... ”
(138) Автор XI в. Гардизи напрямую сравнивает их обряд с обрядом у
индусов: “Киргизы, подобно индусам, сжигают мертвых и говорят; огонь
- самая чистая вещь; все что попадает в огонь, очищается; (так и) мертвого
огонь очищает от грязи и грехов” (139). О поклонении кыргызов огню
сообщается и в других источниках (140).
Таким образом, судя по письменным источникам, у кыргызов существо¬
вал культ огня и целая система представлений об очистительных свойствах
огня. Подобные представления существовали у многих тюркоязычных
народов. Близкая система идеологических представлений была распростра¬
нена и у монголоязычных народов Центральной Азии (141). По мнению
Л. А. Чин диной, исследовавшей погребальный обряд релкинцев, у них
существовал культ огня. Очистительные свойства огня проявлялись там, где
человек чувствовал себя неуверенно, ощущал опасность, мистический страх
и магическое благоговение (142). Существует точка зрения на обряд
кремации, связанная с представлением о душе. Кремация разрушает тело
и заставляет душу покинуть его раньше сроков естественного разложения
трупа (143). По мнению В. И. Деревянко, сожжение покойников в
представлении народов Дальнего Востока не влекло за собой уничтожения
души, она освобождается при кремации и поступает в расположение духов
(144). Все это вытекает из анимистических представлений.
Б. А. Рыбаков считает, что идея кремации связана с представлением о
жизненной силе, о ее неистребимости и вечности. Он также считает, что при
этом исходят древние славяне из понятий о душе, где ей отводят новое
221

местожительство - небо, куда души умерших посылаются вместе с дымом
погребального костра. Возникает культ неба. В целом у Б. А. Рыбакова
прослеживается связь культа предков с обрядом сожжения (145).
Таким образом, единой точки зрения нет. Ряд исследователей, как уже
говорилось, связывают появление и развитие этого обряда с представлени¬
ями о человеческой душе-духе, с истоками и развитием металлургии, с
развитием подсечного земледелия, желанием возвратить умершего общес¬
тву, страхом перед ним, обетом, нормами гигиены, актом принуждения,
общественной обязанностью, “очищением тела” и рядом других точек
зрения (146). Это все мнение западных археологов, изучавших погребаль¬
ный обряд населения европейской части.
В то же время коряки считали, что души умерших вместе с дымом
улетают на небо (147). А кутульские и еланцинские буряты считали, что
смотреть, как сгорает труп, грешно (148). Чжурчжени, хотя и хоронили
знатных по обряду трупоположения, сжигали еду и питье, что означало по
их выражению “варить кашу “для покойника (149).
Говоря о западной традиции, нельзя забывать и о восточной. Кыргызы
были шаманистами, но на них влияли и другие религии, в том числе и такие,
как буддизм и манихейство, о чем неоднократно писалось в литературе.
Однако, по всей видимости, существовало влияние и другой религии,
распространенной на Тибете в конце I тыс. н. э. Это религия бон. По
многочисленным историческим и археологическим данным известно, что
между енисейскими кыргызами и Тибетом существовали тесные связи
(150). Находка тибетской надписи на бересте в погребении кыргыза -
дополнительное свидетельство этого (151). По заключению специалистов,
на бересте был написан текст, ритуальный по своему характеру, относящий¬
ся к религии бон (152). По мнению А. Д. Грача, текст с заклинаниями попал
в погребение во время сооружения каменного кургана. По-видимому,в это
время произносились какие-то тексты, связанные с этой религией и,
следовательно, определенными ее представлениями. Известно, что на
Тибете в добонское время тела умерших выбрасывали в воду, в бонское
стали закапывать в землю и возводить курганы. Бонпостские жрецы
разработали ритуал - ряд заклинаний сопровождал похоронную обряд¬
ность. С правителя Дигун-цзано началась традиция возведения курганов и
появился новый похоронный ритуал. При этом бонская религия много
заимствовала из буддийских текстов.
В то же время нельзя исключать и влияние буддизма. В самых ранних
формах ведийского.ритуала сжигания трупов кремация воспринималась
как способ отправки самого тела, а не души умершего, в обитель предков.
Тщательное собирание костей совершалось в целях восстановления тела в
новом виде для бытия в ином мире (153). После кремации совершалась
222

церемония собирания костей, при которой читались обрядовые стихи. Кости
обмывали и помещали в урну или заворачивали в кусок шкуры черной
антилопы и подвешивали на дерево (154).
Также известно, что в индийском племени саора после кремации
умершего совершался поминальный цикл, кости из костра собирали на
второй день. Над ямой с пеплом ставили небольшую хижину или молельню.
Через несколько месяцев или лет устанавливали менгир на семейной
площадке менгиров. Его установка дает неприкаянной одинокой душе
покойного новый статус - члена общины предков (155).
В соответствии с ламаистскими ритуальными текстами и обрядовой
практикой в комнате умершего в течение месяца стоял сосуд с костными
останками кремированного трупа (156).
Таким образом, по мнению А. В. Герасимовой, возникновение обряд¬
ности связано с развитием онтологических представлений (157). Сравнение
же с ламаистской обрядностью оправдано даже тем, что, судя по раскопкам
буддийских погребений XI-XII вв., на территории Монголии они очень
похожи на погребения енисейских кыргызов II тыс. н. э. (158)
Вопрос о смене обряда енисейскими кыргызами можно рассматривать
в двух аспектах. Первое - это полная смена обряда. В известном упоминании
ал-Марвази, когда он писал об обряде трупосожжения енисейских кыргы¬
зов, отметил, что таким был их обряд в прошлом. “Когда они очутились по
соседству с мусульманами, они стали закапывать покойников” (159).
Очевидно, что замечание касается кыргызов, оказавшихся в IX-X вв. в
Восточном Туркестана отрезанными от Саяно-Алтая (160). Подобное
случалось и известно из исторических и археологических источников. Так
изменение обряда сожжения аваров в Поддунавье связывается исследова¬
телями с изменениями общественно-экономического развития, более точные
причины не известны (161). Вообще, большинство исследователей склоня¬
ются к тому, что изменение погребальной обрядности тесно связано с
образом жизни, с изменившимися условиями существования. Причем в
первую очередь меняется содержание обряда, затем его форма. Но тем не
менее изменения затрагивают и ее. С этим, например, связано изменение
конструкций надмогильных сооружений: отход от курганов эпохи чаатас,
в том числе в форме их коллективных усыпальниц, и переход на строитель¬
ство округлых и кольцевых в плане курганов. С изменением среды обитания
связывается изменение обряда. Большую роль в смене обряда играло
принятие мировых религий. На примере других народов известна роль
христианства не только у славян, но и у других народов (162)..
В заключение необходимо отметить, что погребальную обрядность
енисейских кыргызов необходимо, конечно, рассматривать в комплексе с
поминальной обрядностью. Однако возможность выделения сфер в погре-
223

бальной обрядности позволяет нам рассмотреть погребальную обрядность
в отрыве от поминальной. В целом же обряд трупосожжения связан с
комплексом представлений,носит общечеловеческий характер, и этничес¬
кие особенности проявляются скорее в отдельных деталях.
1.	Окладников А. П. Этногенез и культурогенез / / Проблемы этногенеза народов
Сибири и Дальнего Востока.- Н., 1973.- С. 5-7.
2.	Бриков А. Я. Очерки по истории племен Европейской части СССР в
неолитическую эпоху.- М., 1952.- С. 263; Смирнов А. /7. К вопросу об археологической
культуре //Советская археология.- 1964.- № 4. С. 3-10; Монгайт А. Л. Археологи¬
ческие культуры и этнические общности. К вопросу о методике историко-археологичес¬
кого исследования //Народа Азии и Африки.- 1967.- № 1- С. 53-59; Грязнов М. П.
Классификация, тип, кулыура //Теоретические основы советской археологии.- Л.,
1969.- С. 20; Каменецкий И. С. Археологическая культура - ее определение и
интерпретация //СА.- 1970.- N° 2 -С. 18-38; Артамонов М. И. Археологическая
культура и этнос //Проблемы истории феодальной России.- Л., 1971.- С. 16-32;
Захарук Ю. М. Проблемные ситуации в археологии //СА.- 1973.- Jsfe 4.- С. 3-15;
Генинг В. Ф. Проблема соотношения археологической культуры и этноса / /Вопросы
этнографии Удмуртии. - Ижевск, 1976.- С. 3-37\ Добжанский В. Н. Локальный вариант
- археолопгческая культура -культурно-историческая общность. Что дальше ? //
Археология Южной Сибири.- Кемерово, 1985. С. 116-122.
3.	История первобытною общества. Эпоха классообразования. - М.г 1988.- С. 564.
4.	Окладников А. П. Этногенез и культурогенез.- С. 6.
5.	Савинов Д. Г. Об этническом определении археологических памятников в эпоху
средневековья / /Методические аспекты археологических и этнографических иссле¬
дований в Западной Сибири. - Томск, 1981.- С. 15.
6.	Кушнер П. И. Этническая граница //СЭ,- 1947.- N° 2.- С. 3-32; Он же.
Этническая территория и этническая фаница.- М., 1951.- 279 с.
7.	Волкова И. Г. Этническая история: содержание понятия //СЭ. -1985.- N° 5.-
С. 16-25; Гурвич И. С. Проблема этногенеза и этнической истории тюркоязычных
народов Южной Сибири (задачи этнофафов-сибиреведов) //Этническая история
тюркоязычных народов Сибири л сопредельных территорий.- Омск, 1984.- С. 3-6;
Томилов Н. А. Этническая история, этносоциология и этнические процессы (некоторые
теоретические вопросы) // Этническая история тюркоязычных народов Сибири и
сопредельных территорий.- Омск, 1984.-С. 13-17.
8.	Роль археологических источников для изучения истории малых народов Сибири
//История СССР.- 1975.- N° 6.- С. 164-168; Богомолов В. В., Томилов Н. А.
Теоретические и методододшеские аспекты археолого-этнографических исследований
/ / Методологические аспекты археологических и этнографических исследований.
Томск, 1981. -С. 125-128; Молодин В. И. Ретроспективный метод и опыт его
применения (К вопросу о возможности этнической интерпретации археологических
памятников) // Методические и философские проблемы истории.- Н., 1983,- С. 275-
286; Томилов Н. А. Проблема этнофафических критериев этнической специфики
археологических источников / / Проблемы этногенеза и этнической истории аборигг
224

нов Сибири. - Кемерово, 1986.- С. 5-3; Генинг В. Ф. Этническая история Западного
Приуралъя на рубеже нашей эры.- М., 1988.- С. 240.
9.	Каменецкий И, С. Археологическая кулыура... С. 19.
10.	Савинов Д. Г. Об этническом определении... С. 18.
11.	Малиновский В. П. Методологическое значение понятия “ситуация” в
историческом исследовании / / философско-методологические проблемы социально-
гуманитарного познания.- М., 1983.- С. 30-33.
12.	Пучков П. И. Этническая ситуация в Океании.- М., 1983.- С. 3.
13.	Митька О. А Понятие “этническая ситуация” применительно к эпохе
средневековья ,// Проблемы археологии Северной Азии: Тезисы докладов XXVIII
Региональной археологической студенческой конференции. - Чита, 1988. - С. 23-24.
14.	Кореняко В. Л. Некоторые теоретические проблемы изучения древних
погребений // Известия СКНЦВШ. - 1976. - № 1. - Сер."’Обществ науки”
15.	Худяков Ю. С. Типология погребений VI-XII вв. в Минусинской котловине
// Археологический поиск. Северная Азия. - Н., 1980. -С. 193 205; Он же. Опыт
этнической интерпретации средневековых погребений Минусинской котловины //
Методологические аспекты археологических и этнофафических исследований в
Западной Сибири. - Томск, 1981. - С. 109-111; Он же. Погребения по обряду
трупоположения VI-XIV вв. в Минусинской котловине / / Историческая этнеярафия:
Традиции и современность. - Л., 1983. -С. 137-148; Он же. Эволюция погребального
обряда хакасов (Опыт этнической интерпретации средневековых погребений по обряду
фупоположения в Минусинской котловине) // Традиции и юшовации в быту и
культуре народов Сибири. - Н., 1983. - С. 13-25.
16.	Длужневская Г. В. Классификация погребально-поминальных комплексов
енисейских кыргызов IX-XII вв. // Скифо-сибирские культурно-исторические
общности. Раннее и позднее средневековье. - Омск, 1977. - С. 170-174.
17.	Каменецкий И. С. Код для описания погребального обряда (часть вторая)
// Археологические открытия на новостройках. М., 1986.-С. 136.
18.	Берс Е. М. Археологические памятники Свердловска и его окрестностей.
Свердловск, 1963. - С. 35-36.
19.	Mepnepm Н. Я., Мунчаев Р. М. Погребальный обряд племен халафской
культуры (Месопотамия) // Археология Старого и Нового Света. -М., 1982. - С. 3.
20.	Антонова Е. В. Обряды и верования первобытных земледельцев Востока. - М.,
1990. - С. 82.
21.	Никитина Г. Ф. Погребальный обряд культур полей погребений Средней
Европы в I тыс. до и. э. - I тыс. н. э. // Погребальный обряд племен Северной и
Средней Европы в I тыс. до н. э. -1 тыс. н. э. - М., 1974. - С. 59.
22.	Степи Европейской части СССР в скифо-сарматское время. -М., 1989. -
С. 63, 67-80, 87.
23.	Могильников В. А. Погребальный обряд культур III в. до н. э. -III в. н. э. в
западной части Балтийского региона // Погребальный обряд племен Северной и
Средней Европы в I тыс. до н. э. - 1 тыс. н. э. - М., 1974. - С. 133-227.
24.	Сымонович Э. А., Кравченко Н. М. Погребальные обряды племен Черняхов¬
ской культуры. - М., 1983. - С. 150.
25.	Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. - М., 1987. - С. 87-88.
26.	Генинг В. Ф. Этническая история... - С. 44.
27.	Вадецкая Э. Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. - Л.,
1986. - С, 123.
225

28.	ЕвтюховаЛ. А. Археологические Памятники енисейских кыргызов (хакасов).
- Абакан, 1948. - С. 109; Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. - М.,
1951. - С. 321.
29.	Савинов Д. Г: Пароды Южной Сибири в древнетюркскую эпоху.-Л.,
1984. - С. 66.
30.	КызласовЛ. Р. Древняя Тува. - М., 1979. - С. 45.
31.	Ширин Ю. В. Хронология Фоминского этапа // Проблемы хронологии и
периодизации археологических памятников Южной Сибири. -Барнаул,
1991. - С. 157-158.
32.	Троицкая Т. И. Погребения с сожжениями Верхнеобской кулыуры в
лесостепном Ириобье // Проблемы хронолопш и периодизации археологических
памятников Южной Сибири. - Барнаул, 1991. - С. 170-172.
33.	Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири... - С. 33.
34.	Финно-угры и балты в эпоху средневековья // Археология СССР. -М.,
1987. - С. 36.
35.	Чиндина Л. А. История Среднего Приобья в эпоху раннего средневековья
(релкинская культура). - Томск, 1991. - С. 35.
36.	Финно-угры и балты... С. 77.
37.	Асеев И. В., Кириллов И. И., Ковычев Е. В. Кочевники Забайкалья в эпоху
средневековья. - Н., 1984. - С. 201.
38.	Деревянко Е. И. Мохэские памятники Среднего Амура. - Н., 1975. -С. 183-196;
Медведев В. Е. Культура амурских чжурчженей. Конец X-XI век* Н., 1977. - С. 224.
39.	Деревянко Е. И. Тюркские элементы в погребальном обряде амурских племен
I тыс. н. э. // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. - Н., 1978. - С. 118-129.
40.	Ольховский В. К. Погребально-поминальная обрядность в системе взаимосвя¬
занных понятий / / СА. - N® 1. - С. 65-76.
41.	Кореняко В. А. Погребальная обрядность как система //Археология и
вопросы атеизма. - Грозный, 1977. - С. 5-7.
42.	Бичурин II. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в
древние времена. - М.-Л., 1950.- Ч. I. - С. 353.
43.	Кюнер II. В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии
и Дальнего Востока. - М., 1961. - С. 60.
44.	Кызласов Л. Р. Курганы средневековых хакасов (аскизская культура)
// Первобытная археология Сибири. - Л., 1975. - С. 206.
45.	Длужневская Г. В. Погребально-поминальная обрядность как источник для
реконструкции мировоззрения енисейских кыргызов // Проблемы исторической
интерпретации археологических и этнографических источников Западной Сибири. -
Томск, 1990.-С. 113-115.
46.	Антонова Е. В. Обряды и верования... С. 67.
47.	Малов С. Е. Енисейская письменность тюрков. - Л.-М., 1952. - С. 67, 100.
48.	Крашенинников С. П. По Сибири...
49.	Якутия в XVII веке (очерки). - Якутск, 1953. - С. 181.
50.	Там же.
51.	Потанин Г. Н. Очерки Северо-западной Монголии: В 4 вып. -СПб. 1883. - Вып.
IV. - С. 38.
52.	Описание о братских татарах, сочиненное Морского корабельного флота
штюрманом ранга капитана Михаилом Татариновым 1765 г. -Улан-Удэ, 1958. - С. 20.
226

53.	JIуценка E. И. 11оездка к алтайским телешигам // Землевладение. -М., 1898.
- Т. 5, кн. HI. - С. 35.
54.	Кызласов Л. Р. Курганы средневековых хакасов... - С. 206.
Чжан Тайсян(КПР), АЛ. Шомаев, С.Г. Скобелев
ПРОИСХОЖДЕНИЕ “ФУЮЙСКИХ КИРГИЗОВ”
История енисейских кыргызов имеет еще значительное число нерешен¬
ных, спорных вопросов. Одна из самых значительных загадок связана с
произведенным в 1703 г. угоном кыргызов с Верхнего Енисея, их истори¬
ческой родины. Правители Джунгарии, убедившись к первым годам XVIII
в. в невозможности удержать кыргызов от скорого полного и окончатель¬
ного перехода в русское подданство, решили этот вопрос весьма радикально.
В кыргызские кочевья было послано крупное войско, которое силой увело
их большую часть на поселение во внутренние области ханства, подальше
от границы. С тех пор это имя исчезло со страниц русских сибирских
летописей, а о дальнейшей судьбе кыргызов русскому правительству были
известны лишь самые скудные и отрывочные сведения. Что стало с ними в
Джунгарии в ходе последовавших в 50-е годы ожесточенных вооруженных
столкновений, где сейчас проживают их потомки - вот главные вопросы,
которые волнуют исследователей. Если сам факт угона кыргызов с Енисея
и первые 40-50 лет жизни в Джунгарии получили некоторое освещение в
историографии, то дальнейшая их история до сих пор почти неизвестна.
Весьма детально, например, киргизский историк А. Абдыкалыков восста¬
навливает сам ход этого исторического события, определяет маршрут
движения конвоируемых джунгарами трех групп угоняемых кыргызов,
указывает предполагаемые места их расселения в Джунгарии, сообщает о
нападениях на новоселов воинственных соседей, враждующих с джунгара¬
ми. Собранные им исторические источники показывают, что кыргызы были
поселены тремя группами в районе озера Конкор за Иртышом, по реке
Амели (вероятно, современная река Эмель, впадающая с востока в однои¬
менное озеро на юге Семипалатинской области Казахстана) и на реке Или.
Буквально в первые же месяцы после переселения они подверглись
нападениям казахов и попали в водоворот потрясавших Джунгарию
междоусобиц, что заставило некоторых из них искать возможность вернуть¬
ся на прежние кочевья. Процесс возвращения отдельных групп кыргызов
227

на Абакан и Енисей начался сразу же после угона и продолжался вплоть до
ликвидации Джунгарского ханства (1). Вместе с тем, автор считает, что
оставшиеся в Джунгарии кыргызы “попали под жестокое истребление
войсками цинского императора”, “а уцелевшие в одиночку и группами
вернулись обратно в Минусинский край” (2). Таким образом, он не
допускает возможности того, что какая-го группа кыргызов могла уцелеть
и остаться в Джунгарии, попав в подданство уже Цинской империи.
Действительно, в конце 50-х гг. XVIII в. многолетняя политическая
напряженность в Центральной Азии завершилась тотальным разгромом
Джунгарии войсками империи Цин. Ч. Валиханов пишет, что в “.. .один год
(1763) погибло до миллиона народа и на пространстве лучших их кочевьев
от Тэмиртунора (Иссык-Куля) до Тарбагатая не было ни одной кибитки” (3).
Енисейские кыргызы, несомненно, попали в самый водоворот событий.
Сразу же последовали новые переходы их через русскую границу. Однако
в источниках это явление не зафиксировано как массовое. В подданство
России возвращались лишь очень небольшие группы угнанного населения.
Что же стало с основной массой кыргызов? Погибли ли они в ходе
ожесточенной борьбы, как считает А. Абдыкалыков, остались на прежних
местах или были переселены? Ответов на эти вопросы, подтверждаемых
письменными документами, пока нет. Ясно лишь, что на территории
Семиречья пребывание прямых потомков енисейских кыргызов в XIX-XX
вв. не зафиксировано. Лишь Ч. Валиханов, ссылаясь на сообщение одного
из офицеров Генерального штаба, побывавшего в 60-х гг. XIX в. на Алтае,
очень коротко упоминает о том, “.. .что в верховьях Бухтармы кочуют две
волости, которые называют себя киргизами, и говорят, что они пересели¬
лись сюда с Кема (Енисея) и Кемчука’ ’ (4). О дальнейшей судьбе населения
этих двух волостей никаких известий нет.
В феврале 1990 г. нам довелось побывать в поселке Юйи (Дружба)
уезда Фуюй провинции Хэйлунцзян (КНР). В административном отноше¬
нии уезд входит в подчинение народного правительства г. Цицикар.
Поселок получил такое название по той причине, что в нем проживают и
вместе трудятся люди различных национальностей: маньчжуры, монголы,
дауры, эвенки и киргизы (в китайском произношении кээркэци, гыэркызы,
кыркыдцы). По словам наших информаторов, принадлежащих именно к
этой этнической группе, нынешнее название “киргизы” они получили
недавно - в 1945 г., когда здесь случайно оказалось несколько военнослу¬
жащих Красной Армии, знавших киргизский язык и посчитавших язык
местных жителей близким ему. До этого же они вообще не имели своего
официального этнического названия.
В настоящее время в поселке проживает несколько сот человек так
называемых киргизов, относящихся к шести фамилиям, которые в китай¬
228

ском произношении звучат следующим образом: 1) У Дзя (“дзя” - кит.
семья); 2) Хань Дзя; 3) Чанг Дзя; 4) Цай Дзя; 5) Сы дзя; 6) Ланг Дзя. Как
отмечают информаторы, все они раньше носили киргизские имена, которые
постепенно полностью заменились на китайские. Но по внешнему виду они
до сих пор еще явно отличаются от своих соседей. Большинство из них
имеют заметно более светлый цвет кожи, европеоидный склад лица. Есть
семьи, где у людей даже сохранились голубые глаза, рыжие и светло-
каштановые волосы.
По своим хозяйственным занятиям они также заметно отличаются от
окружающего населения. Почти все держат молочных коров, изготовляют
в домашних условиях основные виды молочной продукции, в том числе и
высушенный соленый творог - курт. Молочные блюда в их рационе
занимают весьма заметное место. Любимым напитком является кислое
молоко - айран.
Родной язык большинством жителей уже утерян. Идут активные
процессы смешения киргизов с соседними этническими группами. Основная
масса населения говорит уже только по-китайски. Тем большую ценность
представляют имеющиеся в нашем распоряжении некоторые данные по
языку, которые можно использовать в целях определения его происхожде¬
ния, поисках исторической родины этого языка.
Нам удалось записать несколько куплетов песни о коне, которая состоит
более чем из 50 куплетов - к сожалению, наши информаторы всю песню
целиком исполнить уже не могут. Приводимый здесь куплет из этой песни
дает определенное представление о характерном языковом строе:
Табды бэн шабым,
1$арын жаксы борол атым,
Канын дибыс табым.
Ряд языковых выражений, а также форма произношения некоторых
числительных дают представление о своеобразии речи “фуюйских кирги¬
зов”, ее отличии от речи современных тюркоязычных народов. Например,
“об” (ср.: кирг.; казах. - “^й”), “бурун” -нос(ср.: кирг. - “мурун”; казах.
-	“м^рын”) “адак” -нога(ср.:кирг.-”аяк”; казах.-”ая^”), “овоз”-рот(ср.:
кирг.-”ооз”; казах.-’’ауыз”), ‘‘жибыра” - двадцать(ср.: кирг.- ‘‘жыйырма’’,
“жигырма”; казах.-”жиырма”), “туртын” - сорок (ср.: кирг.- “кырк”,
“кырык”; казах.- “ijbipbnj.”), “биен” - пятьдесят (ср. кирг. - “элс^’ казах. -
“елю”), “алтен” - шестьдесят(ср.: кирг. - “алтымыш”; казах. - алпыс”),
“житен” - семьдесят (ср.: кирг. - “жетимиш”; казах. - “жеттис”), “согсен”
-	восемьдесят (ср.: кирг.; казах. - “сексен”). Своеобразием отличается и
произношение простых порядковых числительных: “бир” -один; “и” -два;
“уш” - три; “дурт” - четыре; “биш” - пять; “алты” - шесть; “житы” - семь;
“согыз” - восемь; “тогуз” - девять; “он” - десять(для сравнения приведем
229

наименования тех же числительных из современного киргизского языка:
“бир”, ‘Аки”, “терт”, “беш”, “алты”, “жети”, “сегиз”,”тогуз”,”он”).
Характерным для языка является смягчение согласных в некоторых словах.
Например, “кулах” -ухо (ср.: кирг. - “кулак”; казах. - “к^лак”), “кол” -
рука(ср.: кирг.; казах,- “^ол”), “жаксы” - хорошо (ср.: кирг. - “жакши”;
казах. - “жаусы”)*.
В ходе разговора с нашими информаторами с полной определенностью
выявился тот факт, что они ясно осознают особое происхождение своего
народа, свое отличие от соседей. Имеется у них и объяснение причин
проживания в далекой Маньчжурии. Считается, что их предки были
переселены сюда из Джунгарии Цинами более 200 лет назад, а именно, в
20-22 год правления императора Цяньлуна, т. е. во второй половине 50-х
годов XVIII в. Поводом для переселения, по их мнению, было стремление
цинского правительства лишить киргизов возможности сопротивления.
Выражением своей принадлежности к иному, кочевому, складу жизни
является и упоминавшаяся песня о коне и песня, которая так и называется
-4 ‘Тоска по родине’ ’ (интересно, что название самой песни произносится уже
только по-китайски):
1{азан,рзан агыш,	Жол жидф, Бу ябыл ме ною дорыштыр
]£ара$нын бал асы,	Й^амаган досырын,
Осознавая неместное происхождение своего народа, наши информато¬
ры, тем не менее, кроме упоминания о былом проживании в Джунгарии,
никаких данных по более древней истории привести не смогли. Однако
сохранились названия шести родов, к которым принадлежат все киргизы,
проживающие в уезде Фуюй. Именно этот важнейший исторический
материал и позволяет прояснить многое в проблеме происхождения данной
этнической группы. В местном произношении названия родов звучат
следующим образом (частицы - дар /-дыр/-тыр являются показателем
множественного числа):
1 .Табхын (все киргизы под фамилией Хань принадлежат к этому роду).
2.	Табындар (современная фамилия У).
3.	Чигдыр (современная фамилия Чанг);
4.	Сандырдыр (современная фамилия Цай).
5.	Былтырды (современная фамилия Ланг).
6.	бргтыр или Кэргэсы (современная фамилия Сы).
Весьма близкие аналогии названиям некоторых из этих родов мы
находим в Южной Сибири, в местах былого проживания енисейских
кыргызов. Так, в 1618 г. атаман Василий Тюменец, направляясь с посоль¬
ством к Алтын-хану, прошел через ‘ ‘Табынскую землю”, которая, предполо¬
* Сравнения даны по: Киргизско-русский словарь / Сост.: Юдахин К. К. -
М., 1965. Сравнения с современным разговорным казахским языком произведены
А. А. Шомаевым.
230

жительно, располагалась в бассейне Верхнего Абакана. “А Табынская
земля, - сообщил он в Посольском приказе, - та же Киргизская земля, только
живут 6 себе, а дань дают в Киргизскую землю и к Алтыну царю: хто к ним
ни придет, тому и ясык дают’45). Название другого рода “фуюйских
киргизов’ ’ - Былтырдыр полностью совпадает с самоназванием крупной
этнической группировки бельтыров, известной на Енисее и Абакане еще с
XVII в. и до сих пор являющейся крупной составной территориальной
частью современного хакасского народа (6). Вместе с тем, следует отметить,
что родовое название ‘ ‘билдир’ ’ существовало и у тянь-шаньских киргизов.
В целом же, у них и у хакасов отмечается совпадение более чем десяти
названий отдельных родов, среди которых из числа родов “фуюйских
киргизов’ ’ в этот ряд попадает еще и название рода “кэргэсы’ ’. Но при этом
следует отметить ту существенную разницу, что у тянь-шаньских киргизов
этот род упоминается с обязательной приставкой “калмак” - “калмак -
кыргыз’’, а у хакасов с приставкой “ойрат” - “ойрат - хыргыс”(7).
Народ ‘ ‘чик’ ’ или ‘ ‘чиг’ ’ упоминается еще в средневековых рунических
надписях, и местом его проживания всегда определялись области по
Верхнему Енисею и некоторые районы современной Тувы. Существовал
такой род на Енисее и в позднем средневековье. В 1721 г. во время
переговоров в Петербурге джунгарский посол Борокуган в числе прочих
‘ ‘аймаков ’ ’ енисейских кыргызов и их кыштымов (включая Табан и Белгер),
утюмянул и род ‘ ‘Эчик* ’ (8). Несколько ранее в своем прошении о записи в
дворянство красноярский сын боярский К. Самсонов сообщал о наличии на
Енисее во времена строительства Абаканского острога улуса ‘ ‘ Шик ” (9). Что
касается четвертого рода ‘ ‘фуюйских киргизов” - рттыр, то уже его второе
название - Кэргэсы, говорит само за себя: этническое имя кыргызов ранее
всего стало известно именно применительно к районам Верхнего и Среднего
Енисея и Абакана. Этот народ постоянно проживал здесь, начиная с раннего
средневековья и вплоть до нового времени, до момента своего трагического
исхода в Джунгарию. До сих пор буряты, шорцы, чулымские тюрки и
северные алтайцы - челканцы, в фольклорных произведениях называют
современных жителей данного района - хакасов термином “кыргыз” (10).
С известной степенью допущения, конечно, можно предполагать, что
название рода Сандырдыр (или Шандырдыр) имеет какое-то отношение к
конкретному историческому лицу тубинскому (кыргызскому) князцу Шанде,
разбитому русским отрядом из состава Красноярского гарнизона в 90-е годы
XVII в. после того, как Шанда во главе всего Тубинского улуса с
присоединившимися мелкими кыргызскими отрядами из других улусов
разгромил русские ясачные волости на р. Кан (И). Но, вместе с тем, в
русских источниках XVII в. упоминается у кыргызов и конкретный род с
таким названием - “Шандин род Сечекенев”, а также князец Шанда
231

Сенчинев (12). Вполне возможно, что и название одного оставшегося из
родов “фуюйских киргизов” -Табхын, может найти свои параллели в
Южной Сибири; вероятность этого не исключена, и в ходе дальнейшего
исторического поиска мы должны это постоянно учитывать. Одновременно
следует отметить, что с наиболее близко проживающей тюркоязычной
этнографической группой - сарыг-югурами (провинции Ганьсу, КНР), у
‘‘фуюйских киргизов” не отмечается ни одного совпадения в названиях
родов, хотя в лингвистическом отношении последние кроме хакасов,
шорцев и чулымцев-тюрков наиболее близки именно современным сарыг-
югурам. Данное обстоятельство легко объяснимо, поскольку происхожде¬
ние сарыг-югуров связывают с одной из групп тюркоязычных народов,
проживавшей в Южной Сибири и оказавшейся в Центральной Азии в
результате победоносных походов кыргызов в эпоху великодержавия (IX-
X вв.) (13). Это была либо какая-то уйгурская группа населения, испытав¬
шая сильные кыргызские языковые влияния, либо, возможно, даже сами
кыргызы, оставшиеся в Центральной Азии с тех пор. Исходя из имеющихся
на сегодня в нашем распоряжении данных, мы можем сделать вывод о
возможности происхождения “фуюйскихкиргизов” от енисейских кыргы¬
зов,угнанныхв 1703 г. с родных земель джунгарами. В истории енисейских
кыргызов это не первый случай, когда монгольские владыки насильственно
выселяли их в свои владения. Так было, например, в 90-е гг. XIII в., когда
хан Хубилай распорядился переселить часть их в Маньчжурию, в область
На-Янь (14). О дальнейшей судьбе этой группы кыргызов мы, к сожале¬
нию, не знаем никаких детальных свидетельств. В определении историчес¬
кого происхождения ‘ ‘ фуюйских киргизов’ ’ наше мнение близко совпадает
с позицией Ху Чжэньхуа (КНР) и Э. Р. Тенишева, которые, на основании
сравнительного лингвистического анализа пришли к выводу, что язык
‘‘фуюйских киргизов” наибольшее сходство имеет с современным хакас¬
ским языком, носители которого по-прежнему проживают на Верхнем и
Среднем Енисее и Абакане. Дальнейшие историко-этнографические, антро¬
пологические и, особенно, детальные лингвистические исследования, несо¬
мненно, позволят с большей определенностью ответить на этот вопрос.
Надеемся, что данная, еще сугубо предварительная, публикация, послужит
поводом для начала такой работы, которая, без всякого сомнения, даст
весьма интересные результаты.
1.	Лбдыкалыков А. Переселение енисейских кыргызов в начале XVIII в. и их
историческая судьба / / Этнические культуры Сибири. Проблемы эволюции и
контактов. - Новосибирск, 1986. С.81-99.
2.	Абдыкалыков А. Указ. соч. - С. 97.
232

3.	Валгисанов Ч. Ч. Избранные произведения / Под ред. А. К. Mapi-улана.- Алма-
Ата, 1958. - С. 321.
4.	Валиханов Ч. Ч. Указ. соч. - С. 108.
5.	Покровский Ф. И. Путешествие в Китай сибирского казака Ивана Петлина в
1618 г. / / Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. - С. П6,
1913.- Т. 18.- Кн. 4.- С. 257-304.
6.	Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. - М.: Изд-
во АН СССР, 1960. - 622 с.
7.	Бутанаев В. Я., Молдобаев И. Б. Киргизско-хакасские этнокультурные связи
// Историко-культурные связи народов Южной Сибири.- Абакан, 1988. - С. 23-24.
8.	Быконя Г. Ф. Заселение русскими Приенисейского края в XVIII в. Новоси¬
бирск: Наука, 1981. - С. 48.
9.	Ьыконя Г. Ф. Указ.соч. - С. 52.
10.	Бутанаев В. Я., Молдобаев И. Б. Указ. соч. - С. 23.
11.	Бахрушин С. В. Енисейские киргизы в XVII в. // Научные труды. ТЛИ -
Ч. 2. - М.: Изд-во АН СССР, 1955.- С. 220-221.
12.	Бахрушин С. В. Указ, соч.- С. 186, 207.
13.	Малов С. Е. Язык желтых уйгуров. - Алма-ата, 1957. - С. 7.
14.	Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. - М.: Изд-во АН СССР, 1951.
С. 564. Кычанов Е. И. Сведения “Юаныии” о переселениях киргизов в XIII в. //
Известия АН Киргиз. ССР.- Фрунзе, 1963.- Серия общественных наук. - Т. 6.-
Вып. 1.- С. 62.
15.	Ху Чжэньхуа. Язык киргизов, проживающих в уезде Фуюй провинции
Хэйлунцзян, и его особенности //Чжуньян минцзу сюе-юань (Журнал, издаваемый
Центральным институтом национальностей в г. Пекине).-1983.-№ 2.- С. 65-69. (На
китайском языке). Тенишев 3. Р. О языке кыргызов уезда Фуюй (КНР) / / Вопросы
языкознания.- 1966, Jvfr 1.- С. 88 96.
М. А. Зайцеву В. В. Свинин, А. В. Харинский
СТАРОБУРЯТСКИЕ ПОГРЕБЕНИЯ ИЗ БУХТЫ ХАГУН
В 1984 г. в бунте Хагун Мухорского залива на материковом побережье
пролива Малое море озера Байкал туристами обнаружено несколько
разрушенных погребений, о нем они сообщили сотруднику лаборатории
археологии и этнографии иркутского госуниверситета О. И. Горюновой. В
этом же году два из указанных погребений были раскопаны Куркутским
отрядом Комплексной археологической экспедиции иркутского госунивер¬
ситета.
Погребение № 1 находилось на западном склоне мыса Хагун, на первой
от озера, отчетливо выраженной скальной гряде, в 350 м от берега и на
233

высоте 95 м над уровнем Байкала. Склон в районе погребения имеет угол
падения более 20°, он порос лиственницами, тянущимися по гребню
скального выхода. Погребенный находился в скальной нише, подпрямоу¬
гольной формы в плане, размерами 0,55 х 1,8 м, ориентированной по линии
ССЗ-ЮЮВ. Северная, восточная и западная стенки ниши представляют
собой естественные скальные выходы. Восточная стенка является расслоив¬
шимся скальным выходом, в котором, возможно, было выдолблено неко¬
торое углубление. Из-за расслоения она представляет собой ряд плит,
расположенных под углом 60-70° к горизонтали и торцами обращенных к
погребенному. Северная и южная стенки образованы плитами, нависающи¬
ми над погребенным. Западная стенка отсутствовала (возможно, что она
была разобрана до нашего появления на памятнике). Над погребенным
существовала некоторая конструкция из плит и деревянных жердей,
разбросанная к нашему появлению (рис. 1,1). В северной части ниши до
расчистки был виден череп погребенного.
Погребенный был расположен на дне ниши, горизонтально-вытянуто,
на спине, кисти рук на тазовых костях, головой ориентирован на ССЗ. Череп
частично раздавлен, сохранность остальных костей хорошая, на некоторых
из них остались кожа и сухожилия (рис. 2,1).
Погребение № 2 находилось в 105 м к ЗЮЗ от погребения № 1, на
высоте 72 м от уровня Байкала. Погребенный был помещен в скальную
нишу, образовавшуюся в результате обвала большой плиты скального
выхода. В продольном и поперечном вертикальных сечениях ниша имеет
подтреуголъную форму. Продольной осью ниша ориентирована по линии
ЮЮЗ-ССВ. Западная стенка представляет собой вертикальный выход
скалы, а восточная - обвалившуюся каменную плиту. Вход в нишу был
завален вертикально стоящими плитами (рис. 1,2).
Погребенный был затолкан в нишу головой вперед таким образом, что
голова оказалась вдавленной в грудную клетку, плечи стиснуты, шейные
позвонки деформированы. Погребенный располагался горизонтально, на
спине, фаланги пальцев на тазовых костях. Сохранность скелета хорошая
(рис. 2,2).
Сопровождающий инвентарь погребений по своему назначению можно
разбить на несколько классов: счетные жетоны, предметы вооружения,
снаряжение лошади, украшения, одежда, бытовой инвентарь. Данные
погребения культурно-хронологически близки друг к другу, поэтому
находки из них рассматриваются вместе. Номера находок, указанные в
скобках, соответствуют номерам на планах.
Счетные жетоны. Обнаружено 4 медных счетных жетона в верхней
части грудной клетки погребенного в могиле № 1. У всех жетонов с краю
234

пробито отверстие, через которое продевалась нить. По характеру изобра¬
жения жетоны подразделяются на 3 тина.
Тип 1. 2 экземпляра (находки №№ 57,58). Жетон с изображением на
лицевой стороне месяца и части солнца, между которыми расположено 6
звезд. Вдоль края круговая легенда - IOVANS CHRISTIAN REICH RE N.
Изображение отделяется от легенды тонким ободком. На оборотной стороне
изображение трехмачтового судна. Вдоль края круговая легенда -
DERCH.GLICR FORT. По обрезу под кораблем надпись - RE.PF. Вдоль
края жетона рубчатый ободок (рис. 5,7).
Тип И. 1 экземпляр (№ 59). Лицевая сторона. В середине погрудное
мужское изображение вправо. По краю жетона фрагментарно видна
надпись - XVI DG FR. Вдоль края жетона рубчатый ободок. Оборотная
сторона. В середине шагающий вправо лев с поднятой правой передней
лапой и поднятыми вверх двумя хвостами. Вдоль края легенда - REGEN
NRIG. По обрезу надпись - IL:R. Вдоль края жетона рубчатый ободок
(рис. 5,6). Тип III. 1 экземпляр (№ 60). Лицевая сторона. В середине
погрудное мужское изображение вправо. Вдоль края круговая легенда - L‘
XVI DG F.R. ET:NAV REX. По краю жетона рубчатый ободок. Оборотная
сторона. В центре изображены две перекрещивающиеся буквы -L, а над
ними корона. Между перекрещивающимися буквами и с двух сторон от них
изображены геральдические лилии. Вдоль края круговая легенда -
ION:CHRISTIAN:REICHS:RECH FEN. По краю жетона рубчатый ободок
(рис. 5,5).
В Прибайкалье уже находились счетные жетоны, причем все они
относятся к концу XVIIIb. (15,с. 137; 6). Счетные жетоны I типа идентичны
жетонам из погребения в бухте Мандерхай (17). Жетоны I и III типов
изготовлены нюрнбергским мастером И. X. Райхом и относятся ко второй
половине XVIII в. (15, с. 137).
Предметы вооружения. Погребение № 2 содержало наконечники
стрел, древки стрел, накладки на лук, налучник, ножи.
Наконечники стрел. В налучнике, расположенном у левой ноги погре¬
бенного, найдено 2 железных (№№ 6,7) и 1 костяной наконечник стрелы
(№ 8). Все наконечники черешковые. Железные наконечники плоские, с
расширяющимся к лезвию пером, лезвие округлое, выгнутое наружу,
боковые стороны прямые (рис. 7,3,4). Костяной наконечник трапециевид¬
ный в сечении с подтреугольным в плане пером (рис. 7,9).
В налучнике вместе с наконечниками стрел найдено 23 фрагмента
древков (№№ 15-37). Одно древко удалось восстановить полностью. На
одном из концов древка сделан вырез под тетиву, выше выреза в целях
предотвращения продольного расщепления древка, намотана жилка. Выше
выреза под тетиву древко с двух сторон обклеено оперением. В средней и
235

верхней части древко обклеено тонкой берестяной полоской, берестой
обклеен и вырез под тетиву, из-за чего жилки, скрепляющие древко,
скрыты. В верхней части древко имеет скос, к которому крепился черешок
костяного наконечника. Другие древки скоса не имеют, так как черешки
железных наконечников вставлялись внутрь древков. Все древко стрелы
окрашено в красный цвет (рис. 7,6).
Накладки на лук (№№ 11-13) найдены в нижней части грудной клетки
погребенного и у тазовых костей. Одна центральная фронтальная накладка
с симметричными лопаткообразными расширениями на концах. Накладка
несколько выгнута наружу, с внутренней стороны она покрыта продольно-
желобчатой штриховкой (рис. 7,1). Две концевые фронтальные накладки
на лук с прямым основанием и закругленными противоположными конца¬
ми. Накладки выгнуты наружу, боковые грани прямые. К округлым концам
накладки утоньшаются, с внутренней стороны они покрыты продольно-
желобчатой штриховкой (рис. 7,2).
Кроме этого в погребении найдена прямоугольная линзовидная в
сечении костяная пластинка (№ 14, рис. 8,4), похожая на костяную
пластинку из монгольского могильника Оловянная II (8, рис. 6, 10).
Возможно, она тоже является накладкой на лук.
Обнаруженный нами налучник треугольной формы, расширяющийся
кверху, сшит из нескольких кусков кожи (№ 38). У горловины налучника
с двух сторон прикреплены кожаные ремни - длинный, плетеный на конце,
и короткий. Последний закреплен изнутри налучника с помощью деревян¬
ной палочки (рис. 7,5). Подобные налучники фиксируются у бурят в XIX-
XX вв. (вероятно, они существовали и раньше) под названием ‘ ‘хормого’ ’.
Их задняя сторона шилась из жеребячьей кожи шерстью наружу, а передняя
сторона обшивалась иногда еще какой-либо материей (12, с. 223; 16, рис.5).
Ножи найдены в обоих погребениях. Нож из погребения № 2 находился
в районе левой бедренной кости. Он черешковый, прямообушковый,
однолезвийный, с постепенно сужающимся к острию клинком. Изготовлен¬
ная из рога ручка имеет в сечении подовальную форму. Деревянные ножны,
в которых находился нож, овальные в разрезе, с наружным бортиком у
устья. Ниже бортика ножны стянуты несколькими нитями. Книзу ножны
несколько сужаются (рис. 7,8).
Нож из погребения № 1 находился в районе левой бедренной кости.
Этот нож также черешковый, прямообушковый и однолезвийный (№ 64).
Черешок отделен от клинка уступом (рис. 3,3). Нож находился в подпря¬
моугольных деревянных ножнах с закругляющимся низом (№ 65). Снару¬
жи устья находится бортик (рис. 3,5).
Снаряжение лошади зафиксировано в погребении № 2.
Седло деревянное, с высокой подквадратной передней лукой, располо¬
236

женной почти под прямым углом к полкам, и невысокой овальной задней
лукой, закрепленной под углом 45° к полкам (N° 39). У передней полки
сделан подквадратный, а у задней - арочный вырез. Полки с прямым
верхним краем и округлым низом сужаются к концам. На полках и луках
проделано несколько отверстий для крепления ремней (рис. 8,5). По бокам
полки украшены, железными фигурными пластинами (№№ 1, 2), с
округлым выступом сверху и тремя расходящимися вниз концами, с
обратной стороны которых расположены заклепки. В пластинах сделано
несколько прорезей (рис. 8,8).
Стремена. Железное стремя арочной формы с прямой подножкой и
четырехугольным отверстием в расплющенной дужке (№ 40) располага¬
лось слева от седла (рис. 8,1). Деревянное стремя арочной формы с прямой,
округлой снизу подножкой (№ 41), находилось справа от седла. Подножка
с помощью пазов крепится к дужке (рис. 8,2).
В районе седла также была найдена пряжка с овальной рамкой и
подвижным язычком (№ 3; рис. 8,3). В погребении найдено несколько
ремней, среди них витой на конце ремень (№ 42), ремень с нашитым
кусочком кожи (№43) и ремень с железным кольцом на конце
(№ 5; рис. 8,10, 6).
Украшения. Обнаружены в погребении № 1. Перстни. Найдено 2
цельнолитых бронзовых перстня с печатками. Первый перстень с овальным
щитком, расположенным вдоль дужки (№ 51 ^располагался на безымянном
пальце правой руки. На его щитке изображены два дерева, расходящиеся
из одного корня. Над деревом вырезано углубление. Часть края шитка
украшена насечками (рис.6,13). Второй перстень с четырехугольным
шитком, расположенным поперек дужки (№ 52). Дужка расширяется к
щитку, на щитке изображено дерево с поднятыми вверх, симметрично
расположенными ветками (рис.6,12). Перстень находился также на безы¬
мянном пальце правой руки.
В Сибири перстни-печатки, аналогичные хагунским, имеют или русское
происхождение, или связываются с влиянием русской культуры (10, с. 88-
91; 5, табл. 16-18; 11, рис. 3,13; 13, с.153-154). Таким образом, в Прибай¬
калье перстни-печатки появляются, видимо, не ранее второй половины
XVII в.
Кольца. В погребении № 1 найдено 3 медных пластинчатых кольца,
прямоугольных в поперечном сечении. Первое кольцо (№ 53), Круглое,
найдено на указательном пальце правой руки (рис.6,10). Второе (№ 54),
подквадратной формы, обнаружено в районе кисти левой руки (рис. 6,11).
Круглые кольца широко известны в Восточной Европе и относятся
В. В. Седовым к общерусским типам ( 14, с. 163). Аналогий кольцам второго
типа нами не встречено.
237

Браслеты. Найдено 4 бронзовых незамкнутых браслета элипсоидной
формы, ромбовидных в сечении с сужающимися концами. Два из них
(№№ 32, 33) находились на запястье правой руки, а два других (№№ 34,
35) - на запястье левой. По периметру на двух внешних гранях трех
браслетов нанесена М-образная насечка (рис. 6, 1, 3), а на одном (№ 35)
- сплошная гребенчатая насечка. Подобные по форме браслеты встречаются
в Прибайкалье только с XVII- XVIII вв. (1, рис. 3,9).
Серьга обнаружена только одна (№ 30). Она находилась с левой
стороны черепа. Серьга круглой формы, незамкнутая, сделана из медной
проволоки. Концы серьги округло отогнуты наружу и связаны между собой
ниткой (рис. 6, 14).
Подвески. Под этим названием мы объединяем ряд вещей различной
формы, крепившихся с помощью заклепок, крючков или ушек к одежде или
являвшихся составными частями сложных подвесных украшений. Все
обнаруженные подвески плоские, по общей конфигурации они делятся на
группы, которые в свою очередь по деталям формы делятся на типы.
Группа I. Круглые подвески.
Тип1. Подвески с кубическим навершием (рис. 4,2). К плоской подвеске
приварено навершие в форме куба, в котором проделано отверстие. Две из
этих подвесок меньшего размера (№№ 1, 2) находились справа и слева от
тазовых костей. Более крупная подвеска находилась под нижней частью
позвоночника (№ 3).
Тип II. Подвески с четырехугольным навершием (№№ 4,5) располага¬
лись под черепом. В одном из верхних углов навершия находилась заклепка
(рис. 4,3).
Группа II. Подпрямоугольные подвески, делятся на два типа.
Тип I. Дугообразные подвески. 1 экземпляр (№ 28), обнаружен под
челюстью погребенного. По середине медной подвески вдет ряд М-образ-
ных насечек (рис. 6, 9).
Тип II. Подвески с овальными зубцами. Железные подвески с заклеп¬
ками с двух сторон, по размерам они делятся на подтипы. Подвески
располагались в районе грудной клетки.
Подтип 1. Всего 6 подвесок (№№ 6-11) Длина 8,2 см, ширина 2 см.
Подтип 2. Всего 5 целых и 3 фрагмента этих подвесок С№№ 12-19).
Длина 9,3 см, ширина 1,7 см.
Подтип 3.4 целых и 2 фрагмента (№JMb 20-25). Длина 11,7 см, ширина
2,1 см (рис. 4,5).
Группа III. Подпрямоугольно-овалоидные подвески, состоят из двух
элементов - вертикально расположенной подпрямоугольной и примыкаю¬
щей к ней снизу овалоидной пластин. Один экземпляр (№ 27) такой
подвески найден около черепа. Вертикальная часть подвески имеет оваль¬
238

ные зубцы. В верхней части подвески расположено отверстие, через которое
продет плетеный шнур (рис. 3,2).
Группа IV. Трапециевидные подвески. Один экземпляр (№ 26) найден
в районе правой ключицы. Медная подвеска с плоским крючком, отогнутым
вниз. На подвеске 5 отверстий: 2 в нижней части, 2 в средней и 1 сверху,
под крючком. Наружная сторона подвески украшена несколькими рядами
наклонных насечек и ямочек (рис. 3,1).
Подвески III группы под названием ‘ ‘юбун” встречаются среди украше¬
ний баргузинсних и ольхонских буряток. Причем носили их девушки на
выданье (16-17 лет). После замужества молодая женщина могла носить это
украшение только до первого ребенка (2, с. 194; 12, с. 92). Трапециевидная
подвеска, представленная единичным экземпляром, находилась в районе
черепа погребенного. Наличие крючка говорит о том, что подвеска за что-
то цеплялась, а отверстия на подвеске указывают на то, что она пришивалась
кчему-то, скорее всего к ленте. Эта лента, видимо, расширялась к низу, судя
по форме подвески. Таким образом, подвеска служила навершием ленты,
свисавшей вниз.
У буряток похожие украшения носились сзади (“саажа”) и спереди
(“нархинсак”), причем украшение “нархинсак” являлось парным - ленты
крепились с двух сторон от головы и спускались на грудь. Учитывая, что
обнаружена одна подвеска трапециевидной формы, можно предположить,
чЧ'о мы имеем дело с женским украшением “саажа”, встречавшемся у
ольхонских, баргузинских и тункинских бурят. Эти украшения носили не
обремененные семьей молодые женщины и девушки на выданье, одевая его
на праздники, свадьбы, идя в гости. “Саажа’ ’ девушками пристегивалась к
халату, а женщинами v Лр.чтгеяике под воротником сзади (2, с. 194).
Т	^ ■ —•*	К»
Подпрямоугольные подвески с овальными зуоцами, маиА^- -
хагунском погребении, располагались по три в ряд, по обеим сторонам от
позвоночника, сверху вниз. Ближе к черепу располагались подвески 2-го
подтипа, за ними - подвески 1-го и 3-го подтипа. Наличие на подвесках
заклепок и расположение их сверху вниз с двух сторон от позвоночника
указывает на наличие основы в виде ленты, расширяющейся к низу (ширина
подвесок 2-го подтипа 1,7 см, 3 подтипа - 2,1 см), причем лент было две.
Таким образом, мы имеем дело, вероятно, с бурятским украшением
“нархинсак”, которое одевалось во время свадеб, церемоний поклонения
онгонам и огню (12, с. 221). Подобными пластинами украшались также и
пояса бурят Ольхонского ведомства (12, рис. 3,6).
В погребении кроме перечисленных подвесок обнаружено еще три
круглых подвески с кубическими навершиями, причем две из них, меньших
размеров, располагались сразу же за подчетырехугольными подвесками с
овальными зубцами, как бы завершая собой реконструированный нами
239

“нархинсак”. Третья, большая подвеска этого типа, располагалась под
позвоночником и являлась, видимо, завершением украшения “саажа”,
которое спускалось вдоль спины покойной.
Расположение подпрямоугольной дугообразной подвески в районе шеи
находит аналогии среди украшений женского бурятского костюма (3, с.94).
Украшение из 9 медных пуговиц, закрепленных с помощью продетою
в их ушки шнура на куске кожи, находит аналогии среди украшений
бурятских девушек и женщин (3, с. 94,100). Пуговицы с плоским круглым
туловом и маленьким круглым ушком (№ 29). На одной из центральных
пуговиц вокруг ушка идет обрамление из листьев и надпись: МЗКГИР
(рис. 3,4а).
С вышеописанным украшением связаны, видимо, и 2 подвески, состо¬
ящие из трех цепочек каждая, крепящихся на кусочке кожи (№№ 36, 37).
Цепочки ^изготовлены из медных проволочных звеньев (рис. 2,4). Эти
подвески располагались с двух сторон от верхней части позвоночника.
Кусочки кожи, к которым крепились цепочки, являлись, возможно,
продолжением кожаной полоски с пуговицами. Данные подвески, вероятно,
свисали с головного убора в районе висков.
Подпрямоугольные оловянные пластины (№№ 43-48) располагались в
районе пояса погребенного из погребения № 1. По внешней стороне пластин
идут ряды небольших выступов, по краям находятся отверстия (рис. 6,6, 7).
О бурятских поясах, убранных пластинами, пишетеще Лангенс (7, с. 149),
о них также упоминает и Гмелин (4, с. 18). Традиция украшать пояса
металлическими бляхами продолжалась у бурят вплоть до XX в. (12, рис. 3).
Бусы и бисер в погребении № 1 располагались в верхней части грудной
клетки. По поперечному сечению бусины делятся на группы, а по продоль¬
ному сечению - на типы. Все бусины стеклянные и имеют отверстие (рис. 6,8).
Группа I. Округлые...
Тип I. Шаровидные. Бусины красного цвета, одни диаметром 0,5 см (16
штук), другие - 0,7 см (39 штук).
Тип II. Шаровидные, поперечно сжатые. 1 синяя и 4 желтые бусины.
Тип III. Бочковидные. 11 белых бисерин.
Тип IV. Бочковидные поперечно сжатые. 37 серых бусин диаметром 0,7 см
и 7 - диаметром 0,9 см.
Группа II. Шестигранные.
Тип I. Бочковидные. 1 желто-коричневая бусина.
Одежда. Пуговицы (№№ 61-63) располагались справа от верхней
части грудной клетки погребенного из могилы № 1. Пуговицы бронзовые
цельнолитые с плоским ушком и приплюснутым сферическим туловом (рис.
6,5).
Пряжки. Плоская пряжка в виде цифры 8 с двумя поперечными
овальными вырезами (№ 58), располагавшаяся в районе тазовых костей
240

погребенного в могиле № 2. Передний конец пряжки обломан я
прямой, с раздвоенной задней частью, которой он крепится к рамке (рИс 8 9*
От пряжки из первого погребения сохранился только язычок (№ 5g)
найденный слева от тазовых костей (рис. 5,8).
Обувь представлена двумя хорошо сохранившимися меховыми сапога¬
ми из второго погребения (№№ 56,57). Сапоги с толстой кожаной
подошвой, носок и задник изнутри укреплены кожаными нашивками
(рис. 8,7).
Бытовой инвентарь. В каждом погребении найдено по бронзовой
курительной трубке. Трубка из погребения № 1 (№ 49) располагалась у
левой лучевой кости. Мундштук окаймлен тремя сериями округлых
валиков. В районе перехода к чубуку мундштук обшит клочком кожи
(рис. 5,1). Трубка лежала в кожаной сумочке (№ 50). Верхняя часть
сумочки сделана из замши, на которую нашиты оловянные пластины,
состоящие из трех рядов колец, по семь колец в каждом, соединенных между
собой (№№ 38-40), (рис. 6,4; 5,4).
У трубки из второго погребения (№ 59), лежавшей под налучником,
вдоль мундштука идет шов. В верхней части мундштука находится
округлый валик, несколько ниже - серия округлых валиков. От чубука
отходит узкая пластина, идущая вдоль изгиба мундштука (рис. 7,7).
Справа от тазовых костей в погребении № 1 обнаружена бронзовая
ложка (№ 31). Верх ручки украшен серией из трех валиков и валиковой
спиралью, продолжающейся почти до середины ручки. В ложковине
пробито маленькое отверстие (рис. 4,1).
Деревянные чаши. В погребении № 1 найдены две деревянные чаши,
обе в районе локтевой кости. Чаши открытой формы со слабо выраженной
шейкой и слегка отогнутым венчиком. Чаши имеют плоское дно с неболь¬
шим поддоном. Большая из чаш (№ 66) сохранилась полностью, сверху она
покрыта лаком (рис. 5,2). Меньшая чаша сохранилась фрагментарно
(№ 67; рис. 5,3). Во втором погребении у правой локтевой кости найдена
большая часть деревянной чаши с плоским дном (№ 9; рис. 7,10).
Аркан. В погребении № 2 обнаружено 11 фрагментов аркана, толщиной
1,4 см. Узел, завязанный на одном из фрагментов аркана, имеет бурятский
аналог под названием ‘ ‘таталал тоонто. ’ ’
В этом же погребении найдено два железных гвоздя, причем один из них
в куске дерева. Длина гвоздей 2 и 5 см.
Рассмотренный инвентарь и погребальный обряд позволяют отнести
данные погребения к бурятской культуре. Первое погребение по счетным
жетонам датируется в районе первой Головины XIX в. К первому
погребению находится близко в хронологическом отношении и второе
241

погребение. В связи с тем, что во втором погребении нет вещей, четко
датируемых XIX в., мы относим его, ориентировочно, к XVIII в.
1.	Асеев И. В. Археология западного побережья Байкала и проблема этногенеза
кочевников Прибайкалья //Изв.Сиб.стд-ния АН СССР.-1974. - №11: Сер. обществ,
наук. - Выл. 3. - С. 108-114.
2.	Бадмаева Р. Д. Одежда и украшения баргузинских бурят //Полевые
исследования института этнографии 1974. - М., 1975. - С. 189-196.
3.	Вяткина К. В. Очерки культуры и быта бурят - Л.: Наука, 1969. - 217 с.
4.	Гирченко В. Русские и иностранные путешественники XVII, XVIII и первой
половины XIX веков о бурят-монголах.-Улан-Удэ, 1939.-91 с.
5.	Дульзон А. П. Поздние археологические памятники Чулыма и проблема
происхождения чулымских татар //Учен. зал. Томск, пед. ин та.1953. - Т. 10. -
С. 127-336.
6.	Зайцев М. А., Харинский А. В. Западноевропейские счетные жетоны в
старобурятских иофебениях / /Пятая конф. молодых ученых вузов Иркутской обл.:
Тез. докл. - Иркутск, 1987. - Ч.З. - С. 91.
7.	Ким Н. В. Материалы Лангенса о культуре и быте бурят //Культура и быт
народов Бурятии. - Улан-Удэ, 1965. - С. 145-156.
8.	Ковмчев Е. В. Средневековые погребальные памятники из окрестностей станции
Оловянная //Памятники эпохи палеометалла в Забайкалье. - У лап - У де, 1988. -
С. 129-141.
9.	Ковычев Е. В., Беломестное Г. И. Погребения с конем из ПООНОНЬЯ:
хронолошя и этническая принадлежность //Памятники эпохи палеометалла в
Забайкалье. - Улан-Удэ, 1988.- С. 142-155.
10.	Мододин В. И. Кыштовсий могильник. - Новосибирск: Наука, 1979.-180 с.
И. Морозов В. М., Пархинович С. Г. Городище Перегребное I (к вопросу о
проникновении приуральского населения в Западную Сибирь в начале II тыс. н. э.)/ /
Западная Сибирь в древности и средневековье.-Тюмень, 1985. - С. 89-99
12.	Петри Б. Э. Орнамент кудинских бурят.- Пг. 1918. - 37 с.
13.	Парфиридов Н. Г. Предметы прикладного искусства //Исторический
памятник русского арктического мореплавания XVII в.- М.- Л., 1951. - С. 153-159.
14.	Седов В. В. Археология СССР: Восточные славяне в VI-XIII вв. - М.: Наука.
1982.- 326 с.
15.	Спасский И. Г. Счетные жетоны //Исторический памятник русского
арктического мореплавания XVII в. - М.- Л., 1951.- С. 130-138.
16.	Требуховский II. Ф. Сур-харбан балаганских бурят/ / Бурятовед. сб. -1927.-
Вып. 3-4.- С. 74-79.
17.	Харинский А. В., Иванов В. Н., Чувашов И. Ю. Древнебурятское погребение
в бухте Мандерхай (Ольхой) //Проблемы археологии Сибири и Дальнего Востока:
Тез.докл.- Иркутск, 1985.- С. 74-75.
»
242

243
С
бусины
Рис. 1. Хагун: 1 - погребение № 1; 2 - погребение М? 2.

Погребение & I
Рис. 2. Хагун. Стратшрафические разрезы погребений 1 и 2.
244

1>ИС. 3. Xiu-yu. Погребение № V. 1
медь; 2, 3 - железо; 4 - медь, кожа;
дерево.
245

Рис. 4. Хагун. Погребение №1: 1,4- медь ; 2, 3, 5 - железо.
246

о
Рис. 5. Хагун. Погребение JsR* 1: 1, 5-7 медь; 2, 3 дерево;
4 - олово, замша, кожа; 8 - железо.
247

Рис. 6. Хагун. Погребение JsP> 1: 1-3, 5, 9-13 - медь; 4, 6, 7 — олово,
8 - стекло, паста; 14 - медь.
248

Рис. 8. Хшун. Погребение ЛР>2: 2, 5 - дерево; 1, 3, 8, 9 - железо;4 - кость;
7, 10, 11 - кожа; 6 - железо, кожа.
250

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ДВФ СО АН СССР
ИГОМ
ИИАЭ АН КазССР
КАЭЭ
КСИИМК
МАЭ
МИА
СА
СКНЦВШ
СЭ
ТКОПОРГО
тниияли
хниияли
-	Дальневосточный филиал Сибирского Отделения Акаде¬
мии наук СССР
-	Иркутский государстве] и гый объсдт iei шый музей
-	Институт истории, археологии и этнографии Академии
наук КазССР
-	Киргизская археолого-этнографическая экспедиция
-	Краткие сообщения Института истории материальной
культуры АН СССР
-	Музей антропологии и этнографии
Материалы и исследования по археологии СССР
-	Советская археология
-	Северо-Кавказский научный центр высшей школы
-	Советская этнография
-	Троицкосавско-Кяхтинское отделение Приамурского
отдела Русского географического общества
-	Тувинский научно-исследовательский институт языка,
литературы и истории
-	Хакасский научно-исследовательский институт языка,
литературы и истории
251

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие	3
Мартынов А. И. Вопросы истории и археологии сибирского средневековья 4
Журавлёва А. Д. Соотношение керамических комплексов сюнну и культур
юга Дальнего Востока (1 тыс. до н. э.)	10
Кондратенко А. П. Западные хунны (Опыт этно-исторической идентифи¬
кации)	27
Суразаков А.	С.	К	семантике	изображений	на	кудыргинском валуне	45
Васютин А. С. Некоторые вопросы относительной хронологии комплексов
со стременами и удилами	кудыргинского	и катандинского типов	55
Мандрыка П. ВМакаров Н. Я. Погребения с трупосожжениями в окрест¬
ностях Красноярска (К вопросу о выделении памятников нового культурно¬
го типа)	68
Худяков /О. С Тюрки и уйгуры в Минусинской котловине	85
Чороев Т. К. Некоторые сведения по истории раннесредневековых тюркских
этносов Восточного Туркестана (По арабо- и персоязычным источникам IX -
начала XIII вв.)	96
Илюшин А. М. Средневековые курганы со рвами в Кузнецкой котловине
(Хронология и этнокультурная принадлежность)	103
Худяков Ю. С., Табалдиев К. Ш. Курганы из могильника Ала-Мышык 112
Азбелев П. П. Погребальные памятники типа минусинских чаатасов на Ир¬
тыше	129
Костюков В. Я. Тюркские поминальные комплексы	на	Южном Урале	138
Ермоленко Л. Н. О семантике средневековых кочевнических святилищ со
скрытыми в насыпях изваяниями	157
Табалдиев К. Ш. Погребения из Кичи-Ача (Центральный Тянь-Шань)	165
Дашибалов Б. Б. Находки культуры «курумчинских кузнецов» из раскопок
Б. Э. Петри	190
Митько О. А. Обряд трупосожжения у енисейских кыргызов	207
Чжан Тайсян (КНР), Шомаев А. А., Скобелев С. Г. Происхождение «фуюй-
ских киргизов»	227
Зайцев М. А., Свинин В. ВХаринский А. В. Старобурятские погребения из
бухты Хагун	233
Список сокращений	251
ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ В ЮЖНОЙ СИБИРИ
И ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ В I II ТЫСЯЧЕЛЕТИИ Н. Э.
Редакторы Т. А. Козяева, Н. В. Тиунова
Технический редактор В. И. Труханова
ИБ 0051
Подписано к печати 20.06.94. Формат 60x801/16. Бумага писчая. Печать офсетная.
Уел. печ. л. 14,65. Уч.-изд. л. 17,5. Тираж 500 экз. Заказ >£> 78.
АОЗТ 4Кузбассвузиздат». 650043 Кемерово, ул. Ермака, 7. Тел.: (3842) 23-34-48.