«уппишчсикая  партия  (рольщ.)
 Революцию.
 знаменем  Ленина  добилш
за  победу  социалистыч<
нем  победим
 50  ЛЕТ  БЕЗ  ВОЖДЯ
 к*МИСС#ОВ  1
 гральнщч)  f
 ИЛИ.  что  Запшря  общ
НМДДовгкая  |«П1,,  I
Шш  АССР,
 [СО,  С>верныдри>ай.  1
Шйская  о&тК».  Кип
 ЯНыполнили  ЯпЬмонЭ
ю!  план  xi-JfcajtiHK  I
С  -  ; 	К 	vU
 ШЦЬ)  nocB&h-:
к  .  .  'к'.ЩщВннка|
к  |еспубдик!|дИ|  к  I
 Евгений  Громов
 1Т«Ь  CORfil
КомссароЯ
 ;  #>ммЯ  тшшуяи.  чт~
 [l№*.  ОШПИГ  К  ЗТЯ
 п|хвя  с»»  «&шии-
Нш  ct*e*fi  яоглдо!
 »  Смольном  в  |

СТАЛИННАНА
 Евгений  Громов
 СТАЛИН:
 искусство
и  власть
 Москва
экс  м"о!
«Алгоритм»
2 	0 	0 	3

УДК  882
ББК  63.3-8
Г  87
 Общественно-редакционный  совет:
Аннинский  JI.  А.,  Кара-Мурза  С.  Г.,  Латышев  И.  А.,
Николаев  С.  В.,  Палиевский  П.  В.,  Панарин  А.  С.,
Поляков  Ю.  М.,  Сироткин  В.  Г.,
Третьяков  В.  Т.,  Ульяшов  П.  С.,  Уткин  А.  И.
 Оформление  художника  Е.  Ененко
 Громов  Е.  С.
 Г  87  Сталин:  искусство  и  власть.  —  М.:  Изд-во  Эксмо,  2003.  —
544  с.,  илл.
 ISBN  5-699-01925-1
 Используя  архивные  и  мемуарные  материалы,  автор  книги  Е.  С.  Громов
интересно  и  достоверно  рассказывает  о  том,  как  руководил  искусством
Советского  Союза  И.  В.  Сталин.  Как  его  взгляды  и  художественные  вкусы
отражались  на  судьбах  деятелей  литературы  и  искусства.  Его  методы  воздей¬
ствия  на  писателей,  ^режиссеров,  художников  Е.  Громов  рассматривает  на
примерах  личных  и  творческих  драм  М.  Булгакова,  С.  Эйзенштейна,  А.  Ах¬
матовой  и  др.
 УДК  882
ББК  63.3-8
 О  Е.  С.  Громов,  2003
О  ООО  «Алгоритм-Книга»,  2003
О  ООО  «Издательство  «Эксмо».
ISBN  5-699-01925-1 	Оформление,  2003

ВЛАСТЬ  И  ИСКУССТВО
 От  автора
 Что  за  дело  нам,  в  новой  России,  до  Иосифа  Сталина?
Почему  о  нем  до  сих  пор  ставят  фильмы,  делают  теле-  и  ра¬
диопередачи,  пишут  статьи  и  книги,  спорят  на  научных  кон¬
ференциях  и  говорят  в  семьях,  на  улице?  Сталина  осыпают
проклятиями,  продолжают  неустанно  разоблачать  его  пре¬
ступления.  Но  у  Сталина  сегодня  есть  и  немало  искренних
сторонников.  С  его  портретом  в  руках  нередко  люди  выхо¬
дят  на  демонстрации  и  митинги,  направленные  против  ны¬
нешних  порядков.  Его  могила  чаще,  чем  какая-либо  иная  у
Кремлевской  стены,  украшается  живыми  цветами.  На  стра¬
ницах  ряда  изданий  систематически  предпринимаются  по¬
пытки  —  в  прямой  или  косвенной  форме  —  реабилитиро¬
вать  Сталина  как  создателя  великой  империи.
 Удивительны  даже  не  сами  споры  о  «великом  вожде  всех
народов,  корифее  всех  наук,  гениальном  стратеге  и  такти¬
ке»  —  так  его  называли  при  жизни.  Удивителен  тот  резкий
накал  страстей,  с  которым  эти  споры  ведутся.  Сколько  уже
лет  прошло  после  смерти  диктатора,  мир  стал  совсем  иным,
уже  нет  на  географической  карте  той  страны,  которой  он
единодержавно  правил  почти  тридцать  лет.  Конечно,  о  сво¬
ем  прошлом  забывать  недостойно  и  неумно,  но  по  прошест¬
вии  стольких  лет  можно  было  бы  относиться  к  Сталину
более  отстраненно,  проявляя  чисто  исторический  интерес.
Примерно  так,  как  относятся  обычно  в  наше  время  к  Чин¬
гисхану,  Тамерлану,  Ивану  Грозному,  Петру  Великому,  На¬
полеону  Бонапарту...
 Но  применительно  к  Сталину  такая  отстраненность  явно
затруднена,  если  вообще  возможна.  Свою  роль  играет  здесь
то  обстоятельство,  что  живы  еще  люди,  которые  выросли  в
сталинское  время  и  хорошо  помнят  его.  Главное,  однако,  в

другом.  Сталин  —  не  просто  личность,  знаменитый  фигу¬
рант  исторического  процесса.  Сталин  —  это  сталинизм,  то
есть  созданная  им  (не  только  им,  но  им  в  первую  очередь)
определенная  система  идеологических  догм,  психологичес¬
ких  установок  и  поведенческих  норм.  Сталинизм  же  в  совре¬
менном  мире,  а  особенно  в  нашей  стране,  вовсе  не  ушел  в
небытие.  Он  продолжает  жить  в  наших  нынешних  спорах  и
распрях,  он  проявляется  в  той  жесткости  и  грубости,  с  кото¬
рыми  решаются  социальные  проблемы,  если  они  вообще  ре¬
шаются.
 Конечно,  это  нельзя  зачислять  на  счет  одного  сталинизма.
Корни  тут  более  глубокие  и  разветвленные.  Однако  недо¬
оценивать  сталинские  традиции  и  импульсы  тоже  не  прихо¬
дится.  Понятно,  что  они  в  значительной  мере  персонифици¬
руются  в  образе  Сталина.  Это  актуализирует  общественный
интерес  к  нему.
 Но  этот  интерес  не  всегда  может  быть  полностью  удовле¬
творен  имеющейся  «сталиноведческой»  литературой,  хотя
она  и  весьма  обильна  и  включает  в  себя  немало  серьезных  и
правдивых  исследований.  Тем  не  менее  в  изучении  Сталина
и  поныне  остается  много  белых  пятен,  загадок,  неясностей.
Отнюдь  не  все  факты  биографического  порядка  выявлены  и
раскрыты.  Не  все  стороны  партийно-государственной  дея¬
тельности  Сталина  освещены  с  необходимой  полнотой  и
объективностью.  Пробелы  существуют  и  в  рассмотрении  его
политики  в  области  культуры,  особенно  внутренних  меха¬
низмов  ее  формирования.  Ни  у  нас,  ни,  похоже,  за  рубежом
нет  специальных  обобщающих  работ,  в  которых  бы  детально
анализировались  художественные  вкусы  и  взгляды  Сталина
и  его  взаимоотношения  с  творческой  интеллигенцией.  Весь¬
ма  бегло  освещены  эти  темы  в  книге  Э.  Радзинского  «Ста¬
лин»  (М.,  1997).  Мало  внимания  уделяет  им  и  В.  Карпов  в
своем  двухтомнике  «Генералиссимус»  (Калининград,  2002).
 Необходимо  иметь  в  виду,  что  вопросами  политики  в  об¬
ласти  искусства  и  литературы  Сталин  занимался  порою  не
меньше,  чем  важнейшими  военными  или  экономическими
проблемами.  И  занимался  он  этими  делами  не  время  от  вре¬
мени,  а  постоянно,  систематически.
 Известно,  что  многим  диктаторам  свойственно  тщеслав¬
ное  желание  прослыть  щедрыми  меценатами.  Не  чужд  был
 -  6  -

такого  тщеславия  и  кремлевский  хозяин.  Но  главными  у
него  были  другие  мотивы  и  соображения.  Он  считал  себя
последователем  левой,  прежде  всего  социал-демократичес¬
кой  идеологии  и  психологии,  как  они  складывались  еще  в
далекие  предреволюционные  годы.
 Ленин,  Троцкий,  Бухарин,  Каменев,  Зиновьев...  Про¬
фессиональные  революционеры,  люди  энергичного  дейст¬
вия.  Но  они  являлись  и  яркими  публицистами,  плодовиты¬
ми  журналистами,  свято  верившими  в  силу  пропагандист¬
ского  слова,  в  идеологическую  мощь  искусства.  И  они,  эти
социал-демократические  интеллигенты,  очень  хотели  при¬
влечь  на  свою  сторону  творческую  интеллигенцию,  добиться
ее  признания  и  поддержки.
 В  1905  году  в  статье  «Партийная  организация  и  партий¬
ная  литература»  Владимир  Ленин  пишет  о  новой,  трудной,
но  великой  и  благородной  задаче  —  организовать  обширное,
разностороннее  литературное  дело,  поставить  его  на  службу
народу.  Постоянное  руководство  им  должно  стать  составной
частью  планомерной  партийной  работы  русских  социал-де-
мократов.  Такой  задачи  не  выдвигала  перед  собой  ни  одна
партия  в  России.
 Эту  задачу  активнейшим  образом  начали  реализовывать
чуть  ли  не  на  следующий  день  после  победы  Октябрьской
революции.  Вопросы  литературы  и  искусства  были  подняты
до  уровня  важных  государственных  вопросов  уже  Лениным
как  председателем  Совнаркома.  Сталин  продолжил  эту  тра¬
дицию  с  удвоенной  силой  и  размахом.  И  с  особой  личной
заинтересованностью  и,  можно  сказать,  удовольствием,
хотя,  возможно,  слово  «удовольствие»  тут  не  самое  точное.
 Насколько  Генеральный  секретарь  ЦК  партии  был  ком¬
петентен  в  эстетических  вопросах?  При  жизни  его  объявили
великим  теоретиком  искусства,  а  его  художественный  вкус
рассматривался  чуть  ли  не  как  эталонный.  Теперь  заявляет¬
ся  прямо  противоположная  точка  зрения.  Он  якобы  ничего  в
искусстве  не  смыслил.  Пределом  его  музыкального  воспри¬
ятия  являлась-де  простенькая  мелодия  песенки  «Сулико»;  в
кино  его  вкусы  не  поднимались  выше  пристрастий  уличных
мальчишек;  примитивен  он  в  своих  литературных  симпатиях
и  антипатиях  и  т.  д.
 Если  Сталин  был  полным  нулем  в  эстетических  вопро¬
 -  7  -

сах,  то,  выходит,  нечего  и  серьезно  разбираться  в  его  худо¬
жественных  взглядах  и  вкусах,  нет  предмета  для  научного
исследования.  Отчасти  поэтому  у  нас  и  нет  основательных
работ  о  сталинской  культурной  политике  и  отношении  его  к
творческой  интеллигенции.  Думаю,  что  Сталин  не  являлся
ни  великим  теоретиком  искусства,  ни  эталоном  высокого
вкуса,  но  и  примитивным  его  восприятие  художественных
ценностей  назвать  нельзя.  Только  не  надо  мерить  генсека  те¬
ми  критериями,  к  которым  мы  обращаемся,  когда  судим  о
профессиональных  литературоведах,  искусствоведах,  эсте¬
тиках.  У  Сталина  была  другая  профессия  —  политика,  хотя
сам  себя  он  считал  больше  чем  политиком  —-  авторитетом  во
всех  видах  человеческой  деятельности.  Объективно  же  гово¬
ря,  он  был  профессиональным  политиком,  который  в
общем,  для  политика,  неплохо  разбирался  в  искусстве  и  не¬
редко  умело,  эффективно  использовал  его  в  своих  интере¬
сах.  Сталин  наложил  неизгладимый  отпечаток  на  всю  совет¬
скую  художественную  культуру,  и  сей  вывод  надо  признать,
независимо  от  того,  нравится  нам  это  или  не  нравится.  Здесь
возникает  диалектическая  связка;  чтобы  понять  сталинскую
политику  в  сфере  культуры,  его  художественные  воззрения  и
вкусы,  необходимо  изучать  эстетический  опыт  той  эпохи;  в
то  же  время  вне  изучения  самого  Сталина  данный  опыт  не
может  быть  понят  и  рассмотрен  в  единстве  всех  составляю¬
щих  его  сторон.  Скажу  больше.  Вне  сталинской  темы  трудно
понять  и  драматические  судьбы  многих  западных  «левых»
художников,  их  сложные  импульсы,  надежды,  иллюзии.
 На  первый  взгляд  реконструкция  сталинских  художест¬
венных  вкусов  и  взглядов  достаточно  проста.  Они  отчетливо
проявлялись  в  соответствующих  партийно-государственных
решениях  и  акциях,  а  также  в  известных  высказываниях
Сталина.  Все  это  так.  Однако  и  не  стоит  полностью  отожде¬
ствлять  официальную  культурную  политику  тех  лет  с  лич¬
ностью  ее  главного  творца.  Он  позволял  себе,  в  определен¬
ных  пределах,  и  не  считаться  с  нею,  отходить  от  нее.  Особый
интерес  представляет  то,  что  оставалось  «за  кадром»  —  как
готовились  те  или  иные  решения,  какую  реальную  роль
играл  здесь  Сталин,  о  чем  думал,  какие  цели  преследовал...
 Предметно  судить  об  этом  весьма  нелегко.  До  сих  пор
над  личностью  Сталина  витает  густой  мифологический
 -  8  -

туман.  О  его  отношении  к  искусству  и  творческой  интелли¬
генции  известно  немало  былей,  но  и  не  меньше  домыслов,
анекдотов,  полуфольклорных  рассказов.  Конечно,  то  и  дру¬
гое  важно  для  понимания  мифа.  Но  какова  все  же  его  факто¬
логическая  основа,  реальный  фундамент?
 В  этой  книге  я  опираюсь  на  документы  (известные  и  не¬
известные),  хранящиеся  в  Российском  государственном  ар¬
хиве  социально-политической  истории  (РГАСПИ):  фонды
Сталина,  а  также  Жданова,  Ворошилова,  Щербакова,  Кали¬
нина,  Маленкова,  Луначарского,  Ф.  Кона,  Политбюро  и
Оргбюро,  Управления  пропаганды  и  агитации  ЦК  ВКП(б)  и
др.  Обращаюсь  я  и  к  опубликованным  материалам.  Не  пре¬
тендуя  на  исчерпывающий  охват  темы,  автором  предприни¬
маются  попытки  обобщить  их,  с  тем  чтобы  воссоздать  более
или  менее  целостную  картину  художественной  политики,
взглядов  и  вкусов  Сталина.
 Правда,  если  говорить  о  сталинском  фонде,  то  это  кол¬
лекция,  хорошо  сколоченная,  ценная,  но  все  же  не  целост¬
ный,  полный  фонд.  Материалы  по  Сталину  разбросаны  по
разным  хранилищам,  и  многое  тут  годами  было  недоступно
исследователям.  Сейчас  ситуация  изменилась  к  лучшему,  но
все-таки  нелегко  установить,  где  что  находится,  й  это  ос¬
мыслить.  Кремлевский  же,  президентский  архив  труднодо¬
ступен.
 По-видимому,  многие  материалы  просто  уничтожены.
Одни  по  приказу  самого  Сталина,  другие  —  по  указанию  его
преемников.  Так  сказать,  в  порядке  ревностной  борьбы  с
культом  личности  разорена  во  времена  Хрущева  сталинская
библиотека,  насчитывавшая  тысячи  и  тысячи  томов.  Хоро¬
шо,  что  энтузиасты  из  Центрального  партийного  архива  су¬
мели  сохранить  сотни  книг  и  журналов  из  этой  библиотеки  с
личными  пометами  ее  хозяина.  Зато  где-то  пылятся,  если
сохранились,  грампластинки  Сталина,  на  которых  он  неред¬
ко  ставил  оценки.  В  минуты  досуга  кремлевский  правитель
любил  вырезать  художественные  репродукции  из  «Огонька».
Где  они?
 По  разным  причинам  трудно  установить,  казалось  бы,
элементарные  вещи.  Кого  из  творческой  интеллигенции  Ста¬
лин  принимал,  например,  в  кремлевском  кабинете  или  на
даче,  с  кем  общался  по  телефону,  на  каких  концертах,  спек¬
 -  9  -

таклях,  выставках  неофициально  бывал?  Имеющиеся  сведе¬
ния  на  этот  счет  отрывочны  и  противоречивы.  До  сих  пор
сложно  обстоит  дело  и  с  материалами  о  репрессиях  творчес¬
кой  интеллигенции,  осуществлявшихся  нередко  по  личному
указанию  вождя,  не  зафиксированного  на  бумаге.
 Здесь  же  неминуемо  встает  вопрос,  которого  тоже  нельзя
не  касаться.  Как  относились  сами  художники  к  своему  су¬
перкритику,  к  сталинскому  правлению,  к  социалистической
идее?  Вопросы  очень  сложные,  не  поддающиеся  тем  облег¬
ченным  решениям,  к  которым  ныне  подчас  склоняются.  Го¬
ворят  (применительно,  кстати,  не  только  к  сталинскому,  но
и  к  брежневскому  времени),  что  лучшие,  наиболее  талантли¬
вые  произведения  тех  лет  создавались  во  внутреннем  проти¬
востоянии  к  существовавшему  тогда  режиму,  вопреки  ему.
Это  столь  же  одностороннее  объяснение,  как  и  ему  противо¬
положное:  такие  произведения  творились  лишь  благодаря
искренней  и  истовой  вере  своих  авторов  в  социализм.
 Вопреки  —  благодаря.  Реальные  процессы,  протекавшие
тогда  в  художественном  сознании,  не  укладываются  в  жест¬
кие  схемы-догмы,  как  бы  они  ни  подкупали  своею  внешней
простотой.  Психологическая  палитра  внутренних  мотивов,
двигавших  в  те  времена  творческими  людьми,  поражает  по¬
рою  пестротой,  несочетаемостью  красок.  Во  всяком  случае,
нередкую  противоречивость  этих  мотивов  нельзя  игнориро¬
вать.  И  их  следует  рассматривать  конкретно,  стараясь  ниче¬
го  не  добавить  и  не  убавить  от  себя.
 Необходимо  постоянно  иметь  в  виду,  что  документаль¬
ные  материалы,  характеризующие  изнутри  художественную
жизнь  сталинской  эпохи,  выявлены  отнюдь  не  полностью.
Имеющиеся  в  нашем  распоряжении  письма,  дневники,  ме¬
муарные  свидетельства  часто  не  несут  в  себе  надежной  ин¬
формации,  а  бывает,  способны  дезинформировать.  Творчес¬
кие  люди  в  те  годы  даже  от  самих  себя  порою  таили  сокро¬
венные  свои  мысли,  избегая  делиться  ими  с  близкими  и
друзьями.  Воспоминания,  написанные  позднее,  в  хрущев¬
ские  или  брежневские  времена,  не  всегда  достоверны  из-за
понятного  желания  авторов  как-то  приукрасить  свое  поведе¬
ние  в  сталинские  времена.  Словом,  легче  бывает  реконстру¬
ировать  внутренний  мир  художников  прошлого,  чем  наших
недавних  современников,  их  реальное  отношение  к  Сталину
и  к  социализму.
 -  10  -

Нет  сегодня  достаточной  ясности  и  с  эстетической  оцен¬
кой  многих  явлений  советского  искусства  тех  лет.  Пожалуй,
мы  уже  пережили  период  его  шумного  и  зачастую  напрасно¬
го  отрицания.  Теперь  нередко  в  суждениях  о  нашем  эстети¬
ческом  прошлом  звучат  ностальгические  ноты.  Сравнивая
это  советское  прошлое  с  днем  нынешним,  едва  ли  можно  от¬
дать  предпочтение  второму:  факт  есть  факт  —  художествен¬
ная  культура  сейчас  находится  в  глубоком  кризисе,  произо¬
шел  резкий  спад  ее  нравственного  и  эстетического  уровня.
Тем  не  менее  ни  этот  спад,  ни  наша  ностальгия  не  отменяют
необходимости  объективного  анализа  советского  искусства
сталинской  поры,  что  означает  нередко  решительную  пере¬
оценку  эстетической  репутации  и  ценности  многих  состав¬
ляющих  его  произведений.
 Процесс  такого  анализа  и  переоценки  идет,  но  продол¬
жает  оставаться  еще  сильно  политизированным,  зависящим
от  конъюнктуры.  Внешние  условия  не  способствуют  науч¬
ной  беспристрастности  в  эстетических  суждениях.  Конечно,
она  придет  и  уже  отчасти  приходит.  История  советского  —
великого  —  искусства  будет  написана  заново,  с  объективных
позиций.
 Объективность  нужна  и  в  рассмотрении  собственно  ста¬
линской  темы.  Стоит  признать,  что  здесь  мы  нередко  проиг¬
рываем  зарубежным  исследователям.  При  несомненном  анти¬
сталинизме  они  подчас  пишут  о  Сталине  более  взвешенно,
аргументированно  и  без  скучного  морализаторства.  Мы  же
зачастую  словно  боимся  показаться  недостаточно  прогрес¬
сивными  и  быть  заподозренными  в  симпатиях  к  диктатору.
Конечно,  нам  психологически  труднее,  чем  благополучным
западным  авторам,  писать  о  Сталине.  Он  слит  с  памятью  о
единой  великой  державе  и  великих  победах,  и  в  то  же  время
он  —  наша  боль,  незаживающая  рана,  ужас,  стыд,  трагедия.
Тем  не  менее  стремиться  к  большей  объективности  и  бес¬
пристрастности  необходимо.  Впрочем,  беспристрастность
вовсе  не  означает  бесстрастности  и  стыдливого  ухода  от  соб¬
ственных  оценок.  Эмоции  могут  служить  и  служат  зачастую
убедительными  аргументами  в  пользу  своей  точки  зрения.
Но  эмоции  не  должны  подменять  логику,  насиловать  факты.
Такие  вот  «должны»  автор,  естественно,  обращает  прежде
всего  к  самому  себе.
 -  11  -

*  *  *
 Автор  искренне  признателен  руководству  Государствен¬
ного  института  искусствознания  и  всем  коллегам  по  работе
(отдел  эстетики  и  общей  теории  искусств)  за  неизменную
поддержку  и  ценные  советы.
 Огромная  благодарность  за  высококвалифицированное
содействие  сотрудникам  РГАСПИ.  Особая  благодарность
директору  издательства  «Республика»  Александру  Проко¬
фьевичу  Полякову.  Без  него  этой  книги  просто  бы  не  было,
и  впервые  она  увидела  свет  именно  в  «Республике».
 Сердечно  благодарю  работников  библиотек  Государст¬
венного  института  искусствознания,  Всероссийского  госу¬
дарственного  института  кинематографии  и  Союза  театраль¬
ных  деятелей  за  большую  помощь  в  подборе  литературы  и
составлении  указателя.

ПУТИ  ЭСТЕТИЧЕСКОГО
УТИЛИТАРИЗМА

СОСО-КОБА
 В  «Книге  со  сведениями  о  воспитанниках  Тифлисской
духовной  семинарии»  записано,  что  Иосиф  Джугашвили,
«сын  крестьянина  гор.  Гори  родился  6  декабря  1878  г.»1.  По
неясным  причинам  эта  дата  была  по  указанию  Сталина
впоследствии  заменена  на  другую  —  21  декабря  1879  года.
Семинарский  клерк  лишь  формально  точен,  называя  Иоси¬
фа  сыном  крестьянина.  Его  отец  Виссарион  (Бесо)  действи¬
тельно  из  крестьянской  семьи,  но  всю  взрослую  жизнь  про¬
жил  в  Гори  и  Тифлисе,  работая  сапожником.  Человеком  он
был  пьющим,  грубым.  Бил  и  сына,  и  жену.  А  та,  Екатерина
Геладзе,  из  семьи  бывших  княжеских  крепостных,  работала
прачкой,  швеей  и  кухаркой  в  состоятельных  домах  Гори.  Она
являла  собой  тип  женщины  суровой,  но  глубоко  и  беско¬
рыстно  любившей  своего  сына.  Главной  целью  жизни  она
поставила  вывести  его  в  люди.  Под  знаком  этого  «вывести»
и  протекало  детство  Иосифа,  или,  уменьшительно,  Сосо.
 Мальчик  не  хотел  разделить  участь  отца,  считавшего,  что
сын  тоже  должен  стать  сапожником.  Сосо  тянется  к  книжке,
к  какой-то  иной  жизни,  что  отличает  его  от  многих  сверс¬
тников.  И  в  то  же  время  он  —  обычный  грузинский  мальчик,
занятый  всем  тем,  чем  заняты  ребята  его  возраста.  Порядоч¬
ный  драчун,  он  стремится  верховодить  в  мальчишеских  ком¬
паниях.  Но  этому  не  стоит  придавать  особого  значения.  Ли-
дерствовать  любят  многие  мальчишки,  только  не  из  всех  вы¬
растают  диктаторы.
 Неизвестно,  кто  научил  Сосо  грамоте,  но  читал  он  уже
до  поступления  в  Горийское  духовное  училище.  Вероятнее
всего,  первой  его  книгой  явилась  Библия.  Новый  Завет  надо
было  «сдавать»  на  приемных  экзаменах  в  училище.  Мать  очень
хотела,  чтобы  он  поступил  туда.  Когда  сын  стал  правителем
всей  России,  Екатерина  Джугашвили  сожалела,  что  он  не
 -  15  -

сделался  священником.  Бескорыстие  матери  весьма  импо¬
нировало  генсеку.  Судя  по  опубликованным  ныне  его  пись¬
мам  к  ней,  он,  по  крайней  мере  внешне,  до  конца  ее  жизни
относился  к  матери  любовно  и  почтительно.  На  похороны
ее,  правда,  не  приехал.
 Разумеется,  любознательный  мальчик  читал  не  только
религиозную,  но  и  светскую  литературу.  Родители  здесь  не
могли  помочь  ему  советами.  Наверняка  никто  и  не  следил  за
тем,  как  формируются  его  вкусы  и  пристрастия.  В  этом,  да  и
не  только  в  этом  смысле  он  был  предоставлен  самому  себе.
Дитя  улицы  —  до  поступления  в  училище.  Надо  полагать,
что  первые  эстетические  впечатления  Иосифа  тесно  связаны
с  церковными  службами,  которые  он  посещал  часто  и  охот¬
но.  Как  известно,  этим  службам  всегда  присущ  театральный
элемент.  Может  быть,  отсюда  и  родилась  особая  любовь
Сталина  к  театру,  что,  впрочем,  было  достаточно  типично
для  образованных  людей  его  поколения.
 Ребенком  он  жил  как  бы  погруженным  в  природу.  Гру¬
зия  —  красивая  страна,  живописны  и  окрестности  неболь¬
шого  сельского  городка  Гори...  Светлана  Аллилуева  не  без
вдохновения  описывает  малую  родину  отца.  Там  после  Оте¬
чественной  войны  она  побывала  вместе  с  братом  Василием.
«...Это  родная  мне  земля  —  крошечная  долина  в  излучине
Куры,  огибающая  плоский  холм  с  крепостью  на  нем,  горо¬
док  у  подножья  холма,  и  кругом  сады,  солнце,  виноградни¬
ки,  серебряная  Кура,  спокойная  и  мелкая  здесь.  А  вокруг
всего  этого  —  горы.  Они  сходятся  в  ущелье,  где  стоит  село
Атени,  с  его  чудесным  вином  золотого  цвета,  а  в  ущелье  —
атенская  церковь  классической  грузинской  архитектуры  с
фресками  XI  века»2.
 Став  Сталиным,  лидером  огромной  страны,  Иосиф  Джу¬
гашвили,  может  быть,  и  не  часто  вспоминал  свою  малую  ро¬
дину,  но  несомненно,  что  стойкую  любовь  к  природе  она  в
нем  взрастила.  В  ноябре  1915  года  туруханский  ссыльный
пишет  грустное  письмо  Ольге  Аллилуевой  (с  ней  и  ее  мужем
он  находился  тогда  в  большой  дружбе).  Иосиф  тепло  благо¬
дарит  Аллилуеву  за  ее  посылку,  —  «за  Вашу  доброту  и  чисто¬
ту  чувства  ко  мне.  Никогда  не  забуду  Вашего  заботливого  от¬
ношения  ко  мне!»3.  Тем  не  менее  то  ли  по  деликатности,  то
ли  по  какой  иной  причине  Сталин  просит  посылок  ему  боль¬
ше  не  отправлять.  Зато  высказывает  другую  просьбу  —
 -  16  -

чтобы  время  от  времени  ему  присылали  «открытые  письма  с
видами  природы  и  прочея».  Здесь  «природа  скудна  до  безоб¬
разия...  и  я  до  жуткости  истосковался  по  видам  природы  хо¬
тя  бы  на  бумаге»4.
 Высказанное  здесь  отношение  к  сибирскому  ландшафту
противоречит  словам  С.  Аллилуевой,  что  отец  ее  «...полюбил
Сибирь,  с  ее  суровыми  красотами...»5.  Сибирь  бывает  раз¬
ной.  Что-то  в  ней  Сталин  любил,  что-то  —  нет.  Безусловно,
ему  нравились  не  только  грузинские,  но  и  среднерусские
пейзажи.  Вокруг  его  загородных  дач  всегда  разбивался  сад.
Сталин  любил  на  отдыхе  гулять  в  тени  деревьев.  На  юге,
куда  выезжал  почти  ежегодно,  ему  нравилось  смотреть  на
горы.  На  «ближней»,  Кунцевской  даче  под  Москвой  он  с
весны  до  осени  немало  часов  проводил  на  террасах,  там
читал,  просматривал  бумаги,  иногда  принимал  посетителей.
«Сад,  цветы  и  лес  вокруг  —  это  было  самое  любимое  развле¬
чение  отца,  его  отдых,  его  интерес»6.
 Сталин  не  только  созерцательно-любовно  относился  к
природе.  Он  преследовал  в  ней  и  практический  интерес,  что
отвечало  общему  складу  его  мировосприятия  со  свойствен¬
ным  ему  деловым  прагматизмом.  Сталин,  о  чем  подробно
пишет  дочь,  вечно  что-то  преобразовывал  в  окружающей
природе,  любил  хозяйствовать  в  ней.  По  его  указанию  сажа¬
ли  в  изобилии  клубнику,  малину,  смородину,  разводили  фа¬
занов,  цесарок,  индюшек,  уток...  Все  было  как  в  помещичь¬
ей  усадьбе.  В  Сталине  крепки  были  крестьянские  гены.
Только  следовал  ли  он  им  в  своей  внутренней  политике?
Личное  и  общественное  тут  не  очень-то  пересекались.
 Вернемся  в  горийские  годы.  Семья  Джугашвили,  где  глав¬
ной  добытчицей  являлась  мать,  жила  довольно  бедно.  Их
домик  состоял  из  одной  комнаты.  Но  хозяйка  всегда  поддер¬
живала  в  нем  строгий  порядок.  Как  могла,  следила  она  и  за
собой,  и  за  сыном,  приучив  его  к  опрятности  и  аккуратности.
 Преподаватель  Горийского  духовного  училища  Семен
Гогличидзе  вспоминал,  что  Екатерина  приходила  туда  «хо¬
рошо  одетой».  «Хорошо»  —  в  грузинской  традиции:  вся  в
черном.  «Сосо  был  одет  небогато,  но  все  на  нем  было  чисто
и  аккуратно»7.  Наверное,  мальчик  ощущал  себя  бедным,  что
унижало  его  гордость,  а  она  была  присуща  ему  с  детства,
впрочем,  думается,  это  национальная  грузинская  черта.  Не
стоит,  однако,  и  преувеличивать  отрицательную  роль  этой
 -  17  -

бедности.  Улица  демократична,  и  Сосо  чувствовал  себя  на
ней,  несмотря  на  маленький  рост,  достаточно  уверенно  и
обычно  умел  постоять  за  себя.  Довольно  демократичной  бы¬
ла  обстановка  и  в  Горийском  духовном  училище.
 По  словам  Гогличидзе,  в  нем  «учительствовали  многие
известные  преподаватели,  литераторы  и  общественные  дея¬
тели»8.  Возможно,  это  сказано  с  некоторым  ностальгичес¬
ким  преувеличением.  Но  верно,  что  в  общем  педагоги  явля¬
лись  людьми,  хорошо  подготовленными  к  работе.  Смотри¬
тель  училища  был  кандидатом  богословия,  эту  ученую
степень  имел  не  только  он.  Трое  учителей  окончили  Киев¬
скую  духовную  академию.  У  нее  была  репутация  высоко¬
классного  учебного  заведения.  Преподавали  в  Горийском
училище  и  студенты-академики.  Это  важно:  существовала
живая  связь  между  европейским  центром  России  и  далеким
Гори.
 Несомненно,  дисциплина  в  училище  была  строгой,  но
особо  злая  муштра  не  процветала.  Проблемы  возникли  с
грузинским  языком,  на  котором  первое  время,  когда  учился
Сосо,  велись  едва  ли  не  все  занятия.  Затем  поступил  приказ
из  Тифлиса  о  незамедлительной  русификации  всего  учебно¬
го  процесса.  Она  тяжело  давалась  грузинским  ребятам.  Они
протестовали,  в  их  числе  находился  и  Иосиф  Джугашвили.
Как  замечает  один  из  мемуаристов,  «преподаватель  русского
языка  Лавров  не  скрывал,  что  ненавидит  Грузию  и  грузин¬
ский  язык»9.
 Нет  худа  без  добра.  Отчасти  вынужденно  Иосиф  вжился
в  русский  язык  и  затем  писал  на  нем  совершенно  свободно,
думал  на  нем.  Однако  от  характерного  грузинского  акцента  в
устной  речи  так  и  не  освободился.
 Если  в  Тифлисской  духовной  семинарии  воспитанникам
запрещалось  пользоваться  городской  библиотекой,  то  в  Го¬
рийском  училище  к  этому  относились  либерально.  Неболь¬
шая  частная  библиотека  стала  для  Сосо  магнетическим  мес¬
том  притяжения.  Вероятно,  первой  художественной  книгой,
взятой  им  там,  явилась  повесть  Даниэля  Чонкадзе  «Сурам-
ская  крепость».  Написанная  в  духе  американского  романа
«Хижина  дяди  Тома»,  она  бичевала  крепостничество  и  была
пронизана  сочувствием  к  страданиям  грузинских  крестьян.
Это  одна  из  ведущих  тем  национальной  литературы,  которая
развивалась  духовно  под  заметным  влиянием  русской  клас¬
 -  18  -

сики  XIX  столетия.  В  то  же  время  у  ряда  грузинских  авторов
присутствовал  в  той  или  иной  степени  антирусский  элемент,
что  закономерно:  на  русских  смотрели  зачастую  как  на  ко¬
лонизаторов.  «Чужие»  угнетатели  представлялись  страшнее,
чем  «свои».
 Художественный  уровень  грузинской  прозы  вряд  ли  мож¬
но  назвать  очень  уж  высоким.  По  своему  эстетическому  ка¬
честву  она,  пожалуй,  уступала  грузинской  поэзии,  особенно
как  она  представлена  в  творчестве  Ильи  Чавчавадзе.  Тем  не
менее  это  была  литература,  в  которой  выражались  нацио¬
нальный  характер  и  национальные  чаяния.
 У  Иосифа  рано  пробудилась  чисто  бедняцкая  неприязнь
к  сытым  и  богатым,  что  во  многом  и  обусловило  его  живой
интерес  к  книге  Чонкадзе  —  он  читал  ее  почти  всю  ночь  на¬
пролет10.  Авторская  сентиментальная  стилистика  тоже  поко¬
ряла  мальчика,  а  по  своему  прославлению  человеческого  му¬
жества  повесть  была  созвучна  грузинским  героическим  ска¬
заниям,  которые  Сосо  любил  сызмальства.
 В  Горийском  училище  Иосиф  читает  книги  преимущест¬
венно  грузинских  авторов  —  поэмы  и  рассказы  И.  Чавчавад¬
зе,  А.  Церетели,  Р.  Эристави.  Самое  яркое  литературное  впе¬
чатление  его  детства  —  роман  «Отцеубийца»  А.  Казбеги.  Тот
являлся  создателем  многих  произведений,  сквозной  темой
которых  является  упорная  борьба  горских  народов  с  русски¬
ми  войсками,  покорявшими  Кавказ.  Действие  романа  «От¬
цеубийца»  разворачивается  в  сороковые  годы  XIX  века,  когда
имам  Шамиль  начал  масштабные  бои  с  царским  экспедици¬
онным  корпусом.  Особое  внимание  читателя,  в  особенности
молодого,  приковывала  история  романтического  разбойни¬
ка  Кобы.  Он  истово  служит  Шамилю.
 Художественный  образ  Кобы  довольно  прямолинеен,  но
он  способен  воспламенить  мальчишеское  воображение.  Ко¬
ба  необычайно  смел,  уверен  в  себе,  немногословен.  О  силь¬
ном  воздействии  этого  образа  на  юного  Сталина  пишет  не
один  мемуарист  игчисла  его  соучеников  по  училищу.  Осо¬
бую  ценность  представляют  свидетельства  И.  Иремашвили,
близкого  друга  Сосо,  они  вместе  учились  и  в  семинарии.
Затем  их  пути  разошлись.  Иремашвили  стал  меньшевиком  и
эмигрировал.  В  Берлине  в  1932  году  он  выпустил  книгу
«Сталин  и  трагедия  Грузии».
 По  словам  ее  автора,  «идеалом  и  предметом  мечтаний
 -  19  -

Сосо  являлся  Коба...  Коба  стал  для  Сосо  богом,  смыслом  его
жизни.  Он  хотел  бы  стать  вторым  Кобой,  борцом  и  героем,
знаменитым,  как  этот  последний.  В  нем  Коба  должен  был
воскреснуть.  С  этого  момента  Сосо  начал  именовать  себя  Ко¬
бой  и  настаивать,  чтобы  мы  именовали  его  только  так.  Лицо
Сосо  сияло  от  гордости  и  радости,  когда  мы  звали  его  Ко¬
бой»11.
 В  мальчишеской  увлеченности  литературным  героем  ска¬
залась  огромная  внутренняя  эмоциональность  Иосифа,  ко¬
торая  выплеснулась  наружу.  Чаще  он  ее  таил  в  себе.  Эта  ув¬
леченность  окрашена  в  религиозно-мистические  тона,  что
характерно  для  религиозно  воспитанного  мальчика,  но  и  вы¬
ходит  за  рамки  этических  заповедей  Нового  Завета.  Коба  —
воплощение  откровенного  насилия,  пусть  и  направленного
на  благие  цели.  Художественная  литература,  с  которой  зна¬
комился  юный  Иосиф,  порою  исподволь  подтачивала  его
веру  в  Бога.
 Важен  и  следующий  момент,  на  который  обращает  вни¬
мание  американский  историк  Р.  Такер.  Одной  из  основных
тем  Казбеги  является  тема  справедливого  мщения  и  беспо¬
щадного  мстителя.  Писатель  одобрительно  относится  даже  к
горской  традиции  кровной  мести.  И  это,  очевидно,  запало  в
душу  горийского  мальчика.  Роман  «Отцеубийца»,  полагает
Такер,  «не  только  дал  Сосо  идеализированный  образ  героя  в
роли  мстителя,  но  и  убедил  его  в  том,  что...  триумф  отмще¬
ния  —  достойное  дело,  которому  можно  посвятить  жизнь»12.
 Иосиф  увлекался  еще  и  романтической  поэмой  классика
грузинской  литературы  Шота  Руставели  «Витязь  в  тигровой
шкуре».  Эта  поэма  произвела  на  него  глубокое  впечатление
на  всю  жизнь.  Не  питавший  склонности  к  живописи,  Сосо
тем  не  менее  прилежно  срисовал  портрет  Шота  Руставели,
который  очень  понравился  окружающим.  В  этой  связи  ме¬
муарист  рассказывает  трогательную  и,  не  исключено,  досто¬
верную  историю.  Хозяину  книжного  магазина,  куда  часто
приходил  Сосо,  так  Приглянулся  нарисованный  портрет,  что
он  предложил  юному  автору  продать  его.  Мальчик  продавать
отказался,  а  отдал  «просто  так»  и  получил  в  качестве  ответ¬
ного  дара  две  книги13.
 Но  вот  уже  вполне  достоверная  история:  1936  год.  Былой
друг  и  близкий  единомышленник  Кобы,  а  теперь  опальный
(пока  еще  только  опальный)  Н.  Бухарин  приезжает  от  ЦК
 -  20  -

партии  в  командировку  в  Париж.  Встретившись  по  делам  с
известным  историком-меньшевиком  Б.  Николаевским,  мос¬
ковский  гость  увидит  у  него  поэму  «Витязь  в  тигровой  шку¬
ре»,  изданную  грузинским  эмигрантским  издательством.  За¬
вяжется  разговор,  и  Бухарин  заметит:  «Я  видел  ее  у  Сталина,
когда  был  у  него  в  последний  раз.  Он  очень  любит  эту
поэму,  и  ему  нравится  этот  перевод»14.
 В  горийские  годы  Сосо  начал  знакомиться,  видимо,  и  с
произведениями  русской  литературной  классики.  Впрочем,
думается,  что  мемуаристы,  бывшие  соученики  его  по  учили¬
щу,  несколько  раздувают  сам  объем  этого  знакомства.  Рус¬
скую  словесность  Иосиф  основательнее  станет  осваивать  в
семинарскую  пору,  когда  он  и  русским  языком  будет  владеть
значительно  лучше. 	^
 Хотя  к  мемуаристу  Петру  Капанидзе,  который  сообщает
о  чтении  Сосо  таких  писателей,  как  Пушкин,  Некрасов,  Коль¬
цов,  Никитин,  сам  Иосиф  Сталин  относился  с  некоторым
недоверием,  я  все  Же  процитирую  его:  «Мы  восторженно
любили  Пушкина  и  Лермонтова...  С  особым  удовольствием
читали  произведения,  посвященные  Кавказу:  «Мцыри»  Лер¬
монтова,  «Кавказский  пленник»,  «Обвал»,  «Кавказ»  Пушки¬
на...  Произведения  Гоголя  мы  любили  читать  вслух.  Как
живые  вставали  перед  нами  образы  старого  Тараса  Бульбы,
сына  его  Остапа...»15.
 Несомненно,  что  Сосо  любил  стихи.  И  сам  начал  их  со¬
чинять,  когда  еще  учился  в  Горийском  училище.  По  словам
однокашника  Г.  Елисабедашвили,  он  «писал  экспромтом  и
товарищам  часто  отвечал  стихами»16.  Писали  стихи  и  его
приятели,  они  друг  друга  поощряли  к  своего  рода  соревнова¬
нию.
 Пение  —  сильное  и  стойкое  увлечение  Сосо.  У  него  в  от¬
рочестве  был,  как  говорили,  сладкий  тенор.  Сосо  всегда  на¬
значали  петь  в  церковном  хоре,  что  он  делал  обычно  с  удо¬
вольствием.  Когда  отец,  назло  жене,  забрал  сына  из  учили-
.ща,  чтобы  превратить  его  в  сапожника,  возник  вопрос,  как
обрести  семейный  компромисс.  Знакомые  предложили  уст¬
роить  мальчика  в  тифлисский  хор  экзарха  Грузии.  Но  мать
не  пошла  ни  на  какие  уступки,  и  Сосо  возвратился  за  учеб¬
ную  парту.
 Петь  он  любил  грузинские  народные  песни,  а  также,  че¬
му  научился  в  ссылке,  русские  и  украинские.  Пел  и  револю¬
 -  21  -

ционные.  Я  не  мог  точно  установить,  пел  ли  он  камерные
песенки,  городские  романсы  —  скорее  всего  был  к  ним  рав¬
нодушен.  Сама  музыка  была  связана  в  его  сознании  преиму¬
щественно  с  пением,  а  также  с  танцем.  Сталин  более  всего
привечал  потом  оперу  и  балет,  а  к  инструментальной,  сим¬
фонической  музыке  относился  с  меньшей  заинтересован¬
ностью,  хотя  слушал  ее  немало.
 Учился  в  Горийском  духовном  училище  Иосиф  хорошо,
пожалуй,  можно  сказать,  блестяще.  Он  был  мальчиком  сооб¬
разительным.  Правда,  он  не  схватывал  учебный  материал  с
налету.  Многое  брал  огромной  усидчивостью,  упорством,
систематичностью  в  занятиях.  К  ответу  на  уроках  практичес¬
ки  всегда  был  готов.
 Сосо  обладал  прекрасной  памятью,  храня  в  ней  немало
стихов  и  прозаических  текстов.  Ее  он  сохранил  до  конца
дней  своих,  что  поражало  знавших  его.  И  тут  было  чему  по¬
ражаться.
 Вспоминает  К.  Ворошилов.  Он  жил  с  Кобой  в  одной  ком¬
нате  в  1906  году,  во  время  стокгольмского  Г/  съезда  Россий¬
ской  социал-демократической  партии.  На  отдыхе  молодой
грузин  мог  на  память  воспроизводить  обширные  отрывки  из
литературных  произведений17.  В  своем  московском  дневни¬
ке  французский  писатель  Р.  Роллан  не  без  удивления  запи¬
сывал  «долгий  разговор»  с  Горьким.  Тот,  в  частности,  рас¬
сказывал  о  «поразительной  памяти»  Сталина.  «Прочитав
страницу,  он  повторяет  ее  наизусть  почти  без  ошибок»18.
 В  отрочестве  Иосиф  сильно  пострадал  от  несчастного
случая.  Во  время  большого  религиозного  праздника  в  толпу,
где  стоял  мальчик,  на  полном  ходу  вломился  фаэтон.  Види¬
мо,  от  загноившегося  ушиба  у  Сосо  стал  плохо  сгибаться
левый  локтевой  сустав.  Но  он  еще  дешево  отделался.  Дет¬
ская  смертность  тогда  была  высокой.  До  рождения  Иосифа
Е.  Джугашвили  похоронила  двух  сыновей.
 Если  бы  Сосо  тогда  ушел  в  мир  иной,  что  бы  могли  о  нем
сказать  знавшие  его  люди?  Жил-был  худой,  физически  креп¬
кий,  смелый  мальчик,  заводила,  драчун...  Вспомнил  бы  кто-
то,  что  он  был  очень  самолюбив,  горд.  Мать  любил,  хотел
выбиться  в  люди.  Прилежно  учился,  верил  в  Бога,  много
читал,  пел  в  церковном  хоре.  Словом,  подавал  немалые  на¬
дежды.  Стал  бы,  возможно,  хорошим  священником  или  пре¬
успел  бы  на  каком-то  ином  поприще.  Вряд  ли  бы  кто  вспом¬
 -  22  -

нил  о  его  физических  недостатках,  а  если  бы  и  вспомнил,  то
определенно  не  расценил  бы  их  как  некие  приметы  дьявола:
«сухая»  рука,  следы  оспы  на  лице,  сросшиеся  два  пальца  на
ноге.
 Сталин  не  родился  дьяволом,  каким  стал  через  многие
десятилетия  в  представлении  людей.  Он  был  обычным  маль¬
чиком  с  хорошими  интеллектуальными  данными.  Безуслов¬
но,  в  нем  дремала  и  предрасположенность  к  злу.  У  кого  ее
нет?  Но  отнюдь  не  каждый  превращается,  повзрослев,  в  дья¬
вола  во  плоти,  если  рассматривать  наши  бренные  дела  и
сынов  человеческих  в  понятиях  религиозного  сознания.
 В  числе  первых,  если  не  самым  первым,  Иосиф  закончил
духовное  училище.  Оно  немало  дало  ему.  Перед  ним  откры¬
лась  дорога  в  Тифлисскую  духовную  семинарию.  Другой  до¬
роги  у  него  тогда  и  не  могло  быть.  Разве  что  в  сапожники.
 НА  КРУТОМ  ПОВОРОТЕ
 Осенью  1894  года  Иосиф  Джугашвили  начал  учиться  на
полном  казенном  обеспечении  в  Тифлисской  духовной  се¬
минарии.  Как  ей  и  положено,  она  готовила  православных  свя¬
щеннослужителей.  Однако  и  немало  вышло  из  ее  стен  ина¬
комыслящих,  вольнодумцев  и  революционеров-атеистов.
Инакомыслие  здесь  обозначалось,  может  быть,  даже  резче  и
масштабнее,  чем  в  духовных  учебных  заведениях  Централь¬
ной  России.  Общие  либерально-демократические  и  социа¬
листические  веяния  накладывались  в  Тифлисе  на  обосно¬
ванное  недовольство  грузинского  народа  и  его  интеллиген¬
ции  жесткой  русификацией,  что  особенно  раздражало
учащихся,  студенческую  молодежь.
 Бурлила  и  Тифлисская  семинария.  Воспитанникам  не
рекомендовалось  говорить  на  родном  языке  между  собой.
Это  и  многое  другое  оскорбляло  национальное  чувство  буду¬
щих  пастырей  и  делало  их  восприимчивыми  к  диссидент¬
ским  идеям.  В  «Краткой  биографии»  Сталина,  где  ложь
переплетается  с  правдой,  о  семинарии  сказано,  однако,  верно:
«Тифлисская  православная  семинария  являлась  тогда  рас¬
садником  всякого  рода  освободительных  идей  среди  молоде¬
жи,  как  народническо-националистических,  так  и  марксист-
 -  23  -

ско-интернационалистических;  она  была  полна  различными
тайными  кружками»19.
 Весьма  драматичным  для  семинарии  явился  год,  пред¬
шествовавший  поступлению  туда  Кобы.  Состоялась  недель¬
ная  забастовка  воспитанников.  Они  требовали  улучшения
питания,  права  посещать  театры  и  поступать  в  университеты
после  окончания  семинарии,  существенного  расширения
преподавания  светских  дисциплин,  изучения  ряда  предме¬
тов  на  родном  языке20.
 Требования  относительно  невинные,  вроде  бы  бытовые,
но  по  сути  они  имели  и  политическую  окраску,  что  вполне
почувствовали  как  церковные  власти,  так  и  администрация
царского  наместника  в  Тифлисе.  Семинарию  поспешили  за¬
крыть  на  месяц  (по  другим  сведениям,  на  год),  из  нее  отчис¬
лили  87  воспитанников,  из  них  23  выслали  из  города21.
Среди  последних  находился  и  Ладо  Кецховелй,  молодой
марксист,  который  был  старшим  другом  Кобы  и  оказал  на
него  большое  влияние.  Ладо  через  несколько  лет  был  застре¬
лен  в  метехской  тюрьме.
 Открыв  заново  семинарию,  ее  начальство  только  ужесто¬
чило  режим.  На  своих  местах  были  оставлены  ненавистные
учащимся  реакционные  педагоги.  Постоянная  слежка  и
обыски  личных  вещей,  против  чего  с  особым  возмущением
протестовали  забастовщики,  продолжались.  Православная
церковь,  что  в  России,  что  в  Грузии,  предпочитала  зачастую
прибегать  не  к  разумной  либерализации  своей  политики,  в
том  числе  и  учебной,  а  к  традиционному  «тащить  и  не  пу¬
щать».  Тем  самым  она  только  взращивала  революционные
настроения  у  молодежи.
 В  беседе  с  немецким  писателем  Эмилем  Людвигом  в  ап¬
реле  1932  года  Сталин  вспомнит  о  своей  семинарской  юнос¬
ти,  что  он  делал  весьма  редко:  «Из  протеста  против  издева¬
тельского  режима  и  иезуитских  методов,  которые  имелись  в
семинарии,  я  готов  был  стать  и  действительно  стал  револю¬
ционером,  сторонником  марксизма,  как  действительно  ре¬
волюционного  учения»22.  Эти  «иезуитские  методы»  включа¬
ли  обязательное  доносительство,  что  не  только  отравляло
жизнь  воспитанникам,  но  и  развивало  в  них  подозритель¬
ность  и  лицемерие.
 Нравственная  атмосфера  в  Тифлисской  духовной  семи¬
нарии  была  далека  от  христианских  идеалов.  Но  и  не  стоит
 -  24  -

рисовать  общую  ситуацию  в  ней  одними  темными  красками.
Спору  нет,  Тифлисская  семинария  являлась  вполне  консер¬
вативным  учебным  заведением  и  уступала  гимназиям  по
уровню  и  качеству  общеобразовательной  подготовки.  Но  по-
своему  и  она  откликалась  на  требования  времени.
 Разумеется,  руководство  семинарией  находилось  в  руках
монахов  во  главе  с  ректором  отцом  Серафимом.  «...Все  они
были  монахами  с  академическим  богословским  образовани¬
ем»23.  Неучами  и  глупцами  их  назвать  нельзя.  Во  всяком  слу¬
чае,  полностью  подмять  под  себя  преподавателей  светских
наук  они  не  могли.  По  свидетельству  учившегося  тогда  в  се¬
минарии  М.  Семенова,  «все  преподаватели  были  с  высшим
образованием»24.  Занятия  нередко  велись  в  форме  лекций,
т.  е.  близко  к  практике  высшей  школы.  По  каждому  из  пред¬
метов  семинаристы  были  обязаны  писать  по  несколько  со¬
чинений  в  год.  Любопытная  деталь:  большинство  педагогов
«являлись  на  занятия  в  форменных  фраках»25.  К  ученикам
обращались  весьма  вежливо:  «господин».
 Обучение  было  пятилетним  —  «пятиклассным».  В  пер¬
вых  трех  классах  в  учебной  программе  преобладали  светские
предметы.  Русская  словесность,  история  русской  литерату¬
ры,  всеобщая  гражданская  история,  русская  гражданская  ис¬
тория,  а  также  алгебра,  геометрия,  физика,  логика,  психоло¬
гия,  греческий  (древнегреческий)  язык  и  латынь.
 По  объему  курс  русской  литературы  (словесности)  был
меньше  гимназического.  Он  был  адаптирован  к  правилам
церковного  учебного  заведения.  Воспитанникам  запрещали
читать  произведения  И.  Тургенева  и  Л.  Толстого,  как  и  всех
других  авторов,  которых  можно  было  заподозрить  в  отходе
от  православия,  а  тем  более  в  атеизме.
 В  преподавании  литературы  ощущался  славянофильский
акцент.  Основательно  изучали  «Грозу»  А.  Островского  и,  ко¬
нечно,  не  в  добролюбовской  интерпретации,  «Горе  от  ума»
А.  Грибоедова,  «Недоросль»  Д.  Фонвизина.  Много  расска¬
зывали  на  уроках  о  М.  Ломоносове  как  великом  отечествен¬
ном  ученом  и  поэте,  а  также  о  русских  писателях  XVIII  века,
которые  казались  церкви  полезными.  В  театры  семинарис¬
там  ходить  запрещали.  Но  об  открытии  русского  театра,  о
его  культурном  значении  на  уроках  говорилось...
 Очень  почитался  в  семинарии  А.  Пушкин.  В  преподава¬
нии  подчеркивались  патриотические,  державно-государст¬
 -  25  -

венные  тенденции  в  его  творчестве.  Внимание  учащихся
концентрировали  на  таких  пушкинских  произведениях,  как
«Клеветникам  России»,  «Бородинская  годовщина».
 Прославление  Пушкина  характерно  для  официальной
России  в  последние  десятилетия  XIX  —  начале  XX  века.  Его
произведения  входили  в  программы  всех  учебных  заведений.
Столетие  со  дня  рождения  великого  поэта  отмечалось  с  не¬
малой  торжественностью  и  под  эгидой  властей.  Деятельное
участие  в  этих  торжествах  приняла  и  православная  церковь.
В  честь  юбилея  отправлялись  службы  во  многих  храмах.
 Знаменитый  архиепископ  (в  то  время  еще  епископ)  Ан¬
тоний  произнес  26  мая  1899  года  Слово  перед  панихидой  о
Пушкине,  сказанное  в  Казанском  университете.  Умный  и
образованный  иерарх  являлся  убежденным  консерватором,
он  даже  покровительствовал  черносотенному  «Союзу  Ми¬
хаила  Архангела»,  но  Слово  он  сказал  проникновенное,  оно
станет  известно  на  всю  империю.  Антоний  подчеркнул  на¬
циональную  и  религиозную  направленность  пушкинского
гения,  в  свете  чего  вольнодумные,  атеистические  стихи  ран¬
него  Пушкина  должны  были  рассматриваться  как  юношес¬
кие  заблуждения,  о  коих  зрелый  поэт  только  сожалел.
 В  этот  же  майский  день  состоялось  и  большое  торжество
в  Тифлисской  духовной  семинарии.  К  нему  готовились  заго¬
дя  и  серьезно.  После  праздничной  литургии  и  панихиды
имел  место  торжественный  акт.  В  присутствии  всех  педаго¬
гов  и  учащихся,  а  также  почетных  гостей  преподаватель  рус¬
ской  словесности  А.  Антипов  выступил  с  речью  на  тему  «Ре¬
лигиозность  Пушкина».  Слово  взял  и  инспектор  семина¬
рии  —  между  прочим,  он  был  княжеского  рода  —  иеромонах
Дмитрий.  По  его  словам,  «Пушкин  возвратил  народу  сердце
дворян,  увлеченных  Западом,  и  пробудил  их  к  чисто  само¬
бытной  мысли»26.  «Самобытной»  —  надо  полагать,  право¬
славной.
 На  самом  пушкинском  торжестве  Иосиф  Джугашвили
скорее  всего  не  присутствовал.  29  мая  1899  года  он,  фор¬
мально  из-за  неявки  на  экзамены,  исключается  из  семина¬
рии.  Но,  конечно,  и  отец  Дмитрий,  и  Антипов  высказывали
свои  мысли  о  Пушкине  не  только  на  торжественном  акте,  но
и  на  текущих  занятиях.  Исключенный  воспитанник  был
бунтарем  в  политике,  но  не  в  поэзии.  Семинарские  пред¬
ставления  о  Пушкине  крепко  запали  в  его  сознание.
 -  26  -

Иосиф  и  сам  был  не  чужд  поэтического  дара.  По  настоя¬
нию  товарищей  Сосо  отнес  свои  стихи  Илье  Чавчавадзе,  ре¬
дактору  либеральной  газеты  «Иверия».
 Радом  с  фиалкой-сестрой
Алая  роза  раскрылась.
 Лилия  тоже  проснулась
И  ветерку  поклонилась.
 В  небе  высоко  звенели
Жаворонка  переливы,
 И  соловей  на  опушке
Пел  вдохновенно,  счастливо:
 «Грузия,  милая,  здравствуй!
 Вечной  цвети  нам  отрадой!
 Друг  мой,  учись  и  Отчизну
Знанием  укрась  и  обрадуй27.
 Чавчавадзе,  по  утверждению  Капанидзе,  сказал:  «Вы  на¬
писали  хорошие  стихи,  молодой  человек»28.  Строго  доку¬
ментальных  подтверждений  этому  отзыву  нет.  А  как  уже  от¬
части  говорилось  выше,  к  воспоминаниям  Капанидзе  крем¬
левский  правитель  отнесся  отрицательно.  В  1950  году  М.
Суслов  обратился  к  патрону  с  почтительным  письмом,  в  ко¬
тором  просил  согласия  на  публикацию  книги  Капанидзе  «О
детских  и  юношеских  годах  вождя»  в  полном  виде.  Ранее  она
целиком  издавалась  на  грузинском  языке  и  частично  на  рус¬
ском.  Теперь  предполагали  напечатать  ее  в  столичном  Дет-
гизе.
 Но  согласия  не  последовало.  Вождь  начертал  на  обложке
рукописи:  «В  «Воспоминаниях»  имеется  много  надуманных
и  прямо  неверных  моментов.  Нельзя  печатать.  И.  Ст.»29.
 С  этими  запретами  Сталина  не  всегда  все  ясно.  Он  же  не
возражал,  что  Капанидзе  широко  публикует  в  отрывках  свои
воспоминания.  Хозяин  их  тогда  не  прочел?  Или  скорее
переменился  в  оценках?  Тем  не  менее  в  сопоставлении  с
другими  мемуарами  написанное  Капанидзе  не  выглядит  вы¬
зывающе  ложным,  а,  напротив,  нередко  подтверждается
другими  источниками.
 Так  или  иначе,  но  факт  несомненный:  Чавчавадзе  опуб¬
ликовал  вышеприведенное  стихотворение  в  газете.  И  оно
нашло  резонанс  у  читателей.  В  1916  году  это  стихотворение
было  перепечатано  без  подписи  в  хрестоматии  для  грузин¬
ских  начальных  школ.  Всего  шесть  вещей  тифлисского  се¬
минариста  увидело  свет  в  1895  году  в  газетах  «Иверия»  и
 -  27  -

«Квали»  под  псевдонимами  И.  Дж-швили  и  Сосело.  И  тоже
не  прошли  незамеченными  у  читателя.
 Впоследствии  Сталин  часто  забывал  о  добром  отноше¬
нии  к  себе.  Однако  о  Чавчавадзе  он  сохранил  благодарную
память.  Об  этом  поведал  кинорежиссер  М.  Чиаурели,  вхо¬
жий  к  кремлевскому  владыке.  «Беседа  коснулась  грузинско¬
го  классика  Ильи  Чавчавадзе,  который  был  некоторое  время
в  загоне.  —  Ошибка,  —  заметил  Сталин.  —  История,  анало¬
гичная  с  отношением  к  Льву  Толстому.  А  Ленин  говорил,
что  до  этого  графа  никто  так  правдиво  не  писал  о  мужике.
Не  потому  ли  мы  проходим  мимо  Чавчавадзе,  что  он  из  кня¬
зей?.  А  кто  из  грузинских  писателей  дал  такие  страницы  о
феодальных  взаимоотношениях  помещиков  и  крестьян,  как
Чавчавадзе?  Это  была,  безусловно,  крупнейшая  фигура
среди  грузинских  писателей  XIX  и  начала  XX  века»30.
 О  стихах  Джугашвили  высказывались  разные  мнения,
вплоть  до  самых  уничижительных.  Но  как  начинающий  поэт
он  сразу  же  получил  признание.  Стихи  Сосело  —  не  о  пре¬
красной  даме,  не  о  любви,  хотя,  быть  может,  эти  традицион¬
ные  лирические  темы  и  тревожили  воображение  сурового
семинариста.  Молодой  автор  пишет  о  родном  крае,  о  люби¬
мой  Грузии.  Мне  известны  эти  стихи  лишь  в  русском  пере¬
воде.  Кто  его  сделал,  установить  не  удалось.  Насколько  я
могу  судить,  как  первый  опыт  они  недурные,  в  них  есть  мысль
и  настроение.  Они  несколько  сентиментальны,  что  отнюдь
не  порок.
 Как  и  другие  воспитанники,  Иосиф  не  довольствовался
учебной  библиотекой,  хотя  она  и  была  неплохой.  Нарушая
семинарскую  дисциплину,  он  записывается  в  Общедоступ¬
ную  городскую  библиотеку.  Коба  постоянно  берет  книги  на
самые  разные  темы.  В  круг  его  интересов  входит  литература
по  истории,  социологии,  политэкономии.  Систематически
просматривает  он  ц  журналы:  «Новый  мир»,  «Мир  Божий»,
«Научное  обозрение»  с  приложением31.  Привычка  регулярно
читать  журналы  останется  у  него  на  всю  жизнь.
 «...Сосо,  —  сообщает  один  из  мемуаристов,  —  прочел
много  произведений  художественной  литературы,  среди  них
«Отцы  и  дети»  Тургенева.  Под  влиянием  этой  книги  Сосо
поставил  вопрос,  насколько  можно  верить  авторитету  из¬
вестных  лиц,  должны  ли  мы  без  критики  принимать  взгляды
 -  28  -

того  или  другого  ученого.  По  этому  вопросу  среди  нас  ве¬
лись  большие  споры»32.
 В  семинарские  годы  Иосиф  знакомится  и  с  произведе¬
ниями  западной  классики,  которые  он  читал,  наверное,  на
русском  языке.  За  чтение  «93-го  года»  Виктора  Гюго  буду¬
щего  всевластного  владыку  посадили  в  карцер.  Это  его  не
остановило.  Вскоре  у  него  обнаруживают  «Тружеников  мо¬
ря»  В.  Гюго33.  Писатель  тогда  был  очень  популярен  в  России.
 В  романе  «93-й  год»  рассказывается  о  событиях  Великой
французской  революции,  и  одним  из  главных  героев  являет¬
ся  фанатичный  комиссар  Конвента,  бывший  аббат  Симур-
ден.  По  мнению  Р.  Такера,  этот  роман  произвел  на  Джуга¬
швили  очень  сильное  впечатление  уже  из-за  одного  этого
героя.  «Мятежный  семинарист,  которому  уже  не  составляло
особого  труда  вообразить  ^ебя  таким  священником,  должно
быть,  с  интересом  прочитал  следующий  абзац  с  характерис¬
тикой  этого  героя:  «Он  был  праведник  и  сам  считал  себя  не¬
погрешимым.  Никто  ни  разу  не  видел,  чтобы  взор  его  увлаж¬
нили  слезы.  Вершина  добродетели,  недоступная  и  леденя¬
щая.  Он  был  справедлив  и  страшен  в  своей  справедливости.
Для  священника  в  революции  нет  середины»34.
 Весьма  возможно,  что  Такер  абсолютно  прав  в  предполо¬
жении  о  большом  влиянии  романа  и  образа  главного  героя
на  «мятежного  семинариста».  Но  возникают  и  некоторые  со¬
мнения  на  этот  счет.  Коба  читал  роман  где-то  осенью  1896
года.  Тогда  он  уже  едва  ли  не  полностью  проникся  марк¬
систскими  идеями  и  решительно  отказался  от  веры  в  Бога.
Симурден  же  остается  у  Гюго  глубоко  религиозным  челове¬
ком.  Примечательно,  что  впоследствии  Сталин  никогда  не
обращался  к  В.  Гюго  и  не  называл  его  имени  в  числе  почи¬
таемых  им  писателей.  Но  важно,  что  семинаристом  он  читал
книги  великого  французского  романтика,  и  они,  безуслов¬
но,  расширили  его  кругозор.
 Одновременно,  а  подчас  и  раньше  знакомства  Кобы  с  ху¬
дожественной  литературой  происходит  его  приобщение  к
марксистским  идеям.  Социал-демократические  кружки  су¬
ществовали  и  в  семинарии,  и  вне  ее.  В  них  интенсивно  изу¬
чались  марксистские  брошюры  и  книги,  среди  них,  в  сокра¬
щенном  виде,  и  «Капитал»  основателя  учения.  Иосиф  Джу¬
гашвили  является  одним  из  активных  членов  этих  кружков.
Как  сказано  в  «Краткой  биографии»  вождя,  «в  1896—1897
 -  29  -

годах  Сталин  стоит  во  главе  марксистских  кружков  семина¬
рии»35.
 В  «Книге  со  списками  учеников  Тифлисской  семинарии  и
записями  их  проступков  за  1898/99  уч.  год»  записано  28  сен¬
тября  1898  года:  «В  9  вечера  в  столовой  инспектором  была
усмотрена  группа  воспитанников,  столпившихся  вокруг  вос¬
питанника  Джугашвили,  что-то  читавшего  им.  При  прибли¬
жении  инспектора  Джугашвили  старался  скрыть  записку  и
только  при  настойчивом  требовании  решился  обнаружить
свою  запись.  Оказалось,  что  Джугашвили  читал  посторон¬
ние,  не  одобренные  начальством  семинарии  книги,  состав¬
лял  особые  заметки  по  поводу  прочитанных  им  статей»36.
Какие  книги  —  не  указано.
 Коба  пользовался  авторитетом  у  товарищей  и  выделялся
среди  них  серьезностью  и  непослушностью  семинарскому
начальству,  но  все  же  считать  его  стоявшим  «во  главе  марк¬
систских  кружков  семинарии»  —  преувеличение.  Он  пока
еще  был  скорее  учеником,  чем  учителем.  Апологетически-
культовая  литература  о  Сталине  приписывала  ему  верховен¬
ство  едва  ли  не  во  всех  нелегальных  и  революционных  акци¬
ях,  в  которых  он  участвовал.  Сам  вождь  высказывался  о  себе
скромнее,  далеко  не  всегда  демонстрируя  склонность  к  воз¬
величению  собственной  особы.
 В  упомянутой  беседе  с  Эмилем  Людвигом  кремлевский
хозяин  сказал:  «...в  революционное  движение  я  вступил  с  15-
летнего  возраста,  когда  я  связался  с  подпольными  группами
русских  марксистов,  проживавших  тогда  в  Закавказье.  Эти
группы  имели  на  меня  большое  влияние  и  привили  мне  вкус
к  подпольной  марксистской  литературе»37.
 Документы  говорят  несколько  о  другом.  Непосредствен¬
но  Коба  сталкивался  тогда  в  основном  с  грузинскими  марк¬
систами  и  через  них,  через  грузинские  социал-демократи-
ческие  кружки  приобщался  постепенно  к  революционному
движению.
 Теперь  о  возрасте  молодого  революционера.  У  льстивых
биографов  Сталина  получалось,  что  он,  как  только  поступил
в  семинарию,  чуть  ли  не  сразу  окунулся  в  подпольную  дея¬
тельность.  В  первые  два  года  учебы  Коба  все  же  преимуще¬
ственно  занят  ею.  Его  однокашник  Васо  Хаханашвили  пи¬
шет,  что  Иосиф  «шел  первым  до  третьего  класса,  т.  е.  до
1896  года»38.  Тогда  происходит  перелом  —  с  третьего  класса
 -  30  -

он  «весь  отдался  изучению  марксистской  литературы  и  за¬
бросил  проходившие  в  семинарии  предметы,  но  на  испыта¬
ниях  был  все  же  первым»39.
 1896  год  как  рубежный  в  духовном  развитии  непослуш¬
ного  семинариста  называет  и  другой  его  однокашник,
Г.  Паркадзе.  Именно  в  этом  году  Сосо  бросил  писать  стихи,
хотя  Чавчавадзе  «одобрил  его  и  предсказал  ему  большое  бу¬
дущее»40.  Поэзия  и  марксизм  оказались  несовместимыми.
 Косвенное  подтверждение  этим  свидетельствам  можно
найти  и  в  объективных  источниках.  Согласно  табелю  по  ус¬
певаемости,  Иосиф  закончил  первый  класс  очень  хорошо.
Пятерки  по  всем  предметам,  кроме  латинского  языка  (4)  и
греческого  (З)41.  В  тройке  виноват,  возможно,  не  ученик,  а
педагог.  М.  Семенов  вспоминал,  что  греческий  язык  препо¬
давался  плохо.  Преподаватель  любил  больше  рассказывать  о
Греции  и  читать  Гомера42.  Его  поэмы  оставили,  видимо,  Ко¬
бу  равнодушным.
 По  первому  разряду  окончил  он  и  второй  класс.  А  даль¬
ше  все  покатилось  вниз.  Первый  разряд  сменяется  вторым.
Коба  явно  манкирует  учебными  занятиями  и  держится  на
поверхности  в  основном  за  счет  успешно  сдаваемых  годовых
экзаменов.  Нормально  учиться  ему  теперь  некогда.  Он  под¬
ключается  к  нелегальной  работе  и  серьезно  изучает  марк¬
систскую  литературу,  осознает  себя  социалистом.  Массу
времени  Иосиф  отдает  и  чтению  художественной  литерату¬
ры  за  пределами  семинарской  программы.
 Выше  назывались  романы  Гюго,  которыми  он  зачиты¬
вался.  Но  не  следует  думать,  что  Коба  выказывал  особое
предпочтение  именно  романтическим  произведениям.  Лич¬
ностное  влияние  грузинского  романтика  Казбеги,  как  и  воз¬
можное  влияние  Гюго  на  молодого  Джугашвили,  имело  ско¬
рее  психологический,  нравственный,  чем  эстетический  ха¬
рактер.  У  него  был  слишком  трезвый,  практический  ум,
чтобы  сильно  увлекаться  романтической  поэтикой.  Предпо¬
чтение  Коба  отдает  реалистическим  произведениям,  русской
классике.
 В  семинарии  любимые  свои  книги  он  читает  преимуще¬
ственно  тайком.  Очевидно,  постоянная  необходимость  что-
то  прятать  и  таить,  помноженная  на  природную  располо¬
женность  к  скрытности,  существенно  повлияла  на  его  пси¬
 -  31  -

хику  уже  в  отроческие  годы.  Он  рано  привык  жить  двойной
жизнью.
 За  давностью  лет  трудно  уверенно  сказать,  что  конкрет¬
но  входило  в  состав  другой,  тайной  его  жизни.  Что  же  каса¬
ется  художественной  литературы,  Коба  старался  читать  все
то,  что  интересовало  многих  его  сверстников  за  пределами
семинарии  и  в  ней  самой.  Но  времени  и  возможностей  рас¬
ширять  кругозор  у  него  было  меньше,  чем  у  других.  Все
равно  читает  он,  если  судить  по  воспоминаниям,  достаточно
много.  Приоритетную  роль  в  его  самообразовании  приобре¬
тают  русские  писатели:  Лев  Толстой,  Тургенев,  Пушкин,
Салтыков-Щедрин,  Гоголь,  Белинский,  Писарев,  Черны¬
шевский...  Из  западных  авторов  самые  основные:  Шекспир,
Гете,  Шиллер,  Диккенс...  Читал  он  быстро,  увлеченно,  но
основательно  вникал  в  смысл  прочитанного.
 Перечисленных  выше  писателей  в  различных  вариациях
называют  в  воспоминаниях  знакомые  и  однокашники  тиф¬
лисского  семинариста.  Писались  эти  воспоминания  чаще
всего  тогда,  когда  он  уже  восседал  на  кремлевском  Олимпе,
что  авторами  вполне  учитывалось.  С  другой  стороны,  всего
и  не  придумаешь.  О  том,  что  Джугашвили  увлекался  романа¬
ми  Гюго,  известно  из  вполне  достоверного  источника.  Если
он  их  читал,  то  почему  надо  сомневаться  в  том,  что  он  читал
книги  Диккенса  или  Гоголя?  Последнего  называют  одним  из
самых  любимых  писателей  Кобы.  Позднее,  а  может  быть,
еще  и  в  семинарии  в  его  сознании  рядом  с  Гоголем  станет
Чехов.  Собственно,  именно  Чехов  являлся  любимым  авто¬
ром  Сталина.  Его  он  будет  читать  всю  жизнь.
 Говоря  о  литературных  симпатиях  будущего  советского
правителя,  необходимо  отметить  еще  один  момент.  Моло¬
дые  люди  его  генерации  увлекались  помимо  классиков
Майн  Ридом,  Ф.  Купером,  русской  приключенческой  лите¬
ратурой,  бегали  на  концерты  знаменитых  певцов,  пропадали
в  театрах,  посещали  выставки  и  музеи.  Почти  всего  этого  не
знал  либо  знал  в  сильно  усеченном  виде  воспитанник  тиф¬
лисской  семинарии.
 Тифлис  являлся  культурным  центром  Грузии,  но,  как
уже  отмечалось,  ходить  в  театры  или  на  концерты  семина¬
ристам  категорически  запрещалось.  Наверное,  эти  запреты
нарушались,  тем  не  менее  эстетическая  «усеченность»  оста¬
валась.  Во  многом  вынужденно  Иосиф  Джугашвили  был  не
 -  32  -

по  возрасту  серьезен  в  своих  эстетических  вкусах  и  ориента¬
циях.  Это  давало  ему  определенные  интеллектуальные  пре¬
имущества  перед  «светскими»  сверстниками,  но  и  вело  к  не¬
которой  эмоциональной  зажатости,  скованности.
 В  семинарии  Иосиф  начал  утверждаться  в  стойкой  сим¬
патии  к  русской  культуре.  Это  произошло  не  сразу.  На  млад¬
ших  курсах  Коба  больше  чувствовал  себя  сыном  Грузии,  что
видно  и  по  его  стихам.  Но  чтение  русской  классики  и  марк¬
систских  книжек  постепенно  начинает  сказываться.  Он
ощущает  себя  гражданином  огромной  империи,  в  которой
лидирующую  роль  играет  русское  начало,  русская  культура.
Это  не  означает,  что  Иосиф  отказывается  от  культуры  гру¬
зинской.  Он  никогда  от  нее  серьезно  не  отказывался,  читал
и  говорил  на  родном  языке  до  конца  жизни.  Другой  вопрос,
какая  культура  представлялась  ему  наиболее  ценной,  обще¬
значимой.  Как  доказывает  вся  его  жизнь,  русская  —  ответ
однозначный.
 Конечно,  далеко  не  все  ее  базовые  пласты  Сталин  знал
хорошо,  основательно.  Сказывалось  то,  что  он  не  получил
высшего  систематического  образования.  Мимо  его  внима¬
ния  прошла  древняя  русская  литература,  которую,  вероятно,
он  отождествлял  с  церковной  и  отвергал.  Поверхностным
было  знакомство  Сталина  с  русской  философией,  с  русски¬
ми  идеалистическими  школами.  Я  сомневаюсь,  чтобы  он
читал  внимательно  кого-нибудь  из  славянофилов.  Ни  в  мо¬
лодости,  ни  позднее  Сталин  не  проявлял  никакого  интереса
к  русской  религиозной  философии  своего  времени.  Не  при¬
нял  он  искусство  «серебряного  века»...
 Но  дело  не  в  том,  что  кто-то  чего-то  не  знает  и  отвергает.
Объективность  требует  признать,  что  для  политика  и  про¬
фессионального  революционера  Сталин  был  неплохо  обра¬
зован,  это  являлось  результатом  его  неустанных  личных  уси¬
лий.
 «ВСЕГДА  С  КНИЖКОЙ»
 Уйдя  из  семинарии,  Иосиф  круто  порывает  со  своим
прошлым.  Стачки,  сходки,  митинги,  демонстрации,  неле¬
гальные  кружки,  заседания,  явки,  встречи,  постоянные  пере¬
езды  составляют  теперь  основное  содержание  его  жизни,
 2  Зак.  2523

когда  он  на  свободе.  Тем  не  менее  он  находит  силы  и  время
для  самообразования.
 Революционеры  той  поры  с  гордостью  вспоминали  по¬
том,  как  они,  будучи  арестованными,  проходили  «тюремные
университеты».  В  камерах  велись  политические  дебаты,  об¬
суждались  научные  проблемы,  читались  —  самими  заклю¬
ченными  друг  другу  —  обстоятельные  лекции.  Попадая  в
тюрьму  и  ссылку,  Коба  тоже  не  терял  времени  зря.  Даже  не¬
дружелюбные  к  нему  люди  отмечали,  что  при  малейшей  воз¬
можности  он  всегда  обращался  к  книге  —  «всегда  с  книж¬
кой»43.  Таким  запомнил  его  человек,  сидевший  с  ним  в  1908
году  в  Бакинском  централе.
 Редакции  либерально-прогрессивных  издательств,  жур¬
налов  и  газет  считали  священным  долгом  посылать  в  места
заключения  свои  издания.  За  весьма  умеренную  плату  мож¬
но  было  выписывать  и  в  далекую  Сибирь  едва  ли  не  любые
книги,  журналы,  газеты.  Всем  этим  вполне  пользовался  в
ссылке  и  Коба.  Книги  он  читает  основательно,  любит  делать
на  них  пометы,  что  зачастую  раздражало  товарищей:  книги-
то  не  его  личная  собственность,  а  принадлежат  всем.  Коба
не  слишком  общителен,  оказывая  нередко  явное  предпочте¬
ние  интересной  книге  перед  обществом  товарищей.  Впро¬
чем,  если  они  признают  его  лидерство,  он  может  быть  и  до¬
статочно  обаятельным,  располагающим  к  себе.
 Сольвычегодскую  ссылку  в  1910  году  вместе  со  Стали¬
ным  отбывал  Иван  Голубев,  социал-демократ  крепкой  выуч¬
ки,  большевик.  Но  после  Октябрьской  революции  он  не  сде¬
лал  большой  карьеры.  В  1936  году  Голубев  написал  воспо¬
минания  об  этой  ссылке,  которые,  насколько  мне  известно,
не  были  напечатаны,  но  хранились  в  Центральном  партий¬
ном  архире  в  сталинском  фонде.
 «Мы  получали  довольно  много  художественной  литера¬
туры,  журналов  и  газет:  «Русские  ведомости»,  «Русское  сло¬
во»  или  «Утро  России»,  «Киевскую  мысль»,  доставляли  и
«Новое  время».  Журналы:  «Новый  мир»,  «Русское  богатст¬
во»,  «Вестник  Европы».  Сборник  «Знание»,  а,  как  известно,
в  «Знании»  печатались  М.  Горький,  Л.  Андреев,  Скиталец,
Бунин,  Гусев-Оренбургский  и  др.»44.
 Надо  полагать,  что  эти  издания  внимательно  просматри¬
вались  Сталиным.  Он  проводил  своего  рода  семинары-
политзанятия  среди  близких  ему  ссыльных.  Они  изучали,  по
 -  34  -

Мерингу,  историю  германской  социал-демократии.  Коба,
вспоминал  Голубев,  с  увлечением  читал  исторические  кни¬
ги,  в  частности  Ключевского.  Удивлял  Сталин  осведомлен¬
ностью  и  в  вопросах  художественного  творчества.  Он  «много
рассказывал  о  том,  как  работали  над  своими  произведения¬
ми  Пушкин  и  Толстой,  собирая  и  изучая  материал...»45.
 Среди  ссыльных  быЛи  и  свои  поэты.  Собрались  как-то
послушать  одного  из  них.  «Прослушав  одно-два  стихотворе¬
ния,  разговор  пошел  вообще  о  роли  художественной  литера¬
туры  и  поэзии.  В  этой  дружеской  беседе  Иосиф  Виссарионо¬
вич  прочел  целую  лекцию...  Она  сводилась  примерно  к  сле¬
дующему:  что  литератор,  поэт,  полагающийся  только  на
свою  художественную  интуицию,  не  работает  над  собой,  как
бы  ни  была  звучна  и  красива  его  продукция,  она  ничего  не
оставит  в  сознании  людей,  забывается,  а  сам  автор  выбрасы¬
вается  за  борт»46.  (При  цитировании  сохранена  лексика  и
грамматика  мемуариста.)
 Голубев  в  приукрашенных  тонах  рисует  Сталина,  но  ско¬
рее  всего  близко  к  истине  передает  содержание  его  «лек¬
ции».  В  ней  звучит  некоторое  недоверие  к  художественной
интуиции,  что  отвечало  общим  установкам  марксистской
гносеологии  и  эстетики  тех  лет.  Уповали  обычно  не  на  ин¬
туицию,  а  на  логику.  Кстати,  она  являлась  одним  из  люби¬
мых  предметов  Кобы  в  семинарии.
 Не  всегда  хочется  доверять  мемуаристу,  когда  он  пере¬
числяет  писателей,  сочинения  которых  читали  ссыльные.
Очень  уж  много  названо  имен.  Впрочем,  а  почему  нет?  Чем
еще  можно  было  заняться  в  сибирской  глуши?  «У  нас  име¬
лись  сочинения  и  таких  авторов,  как  JI.  Толстой,  А.  Франс,
Ибсен,  Куприн,  Брюсов,  Арцыбашев,  Сологуб,  Мережков¬
ский,  Пшибышевский,  наконец  «Красная  звезда»  и  «Инже¬
нер  Менни»  Богданова  и  даже  «Конь  Бледный»  Ропшина
(Савинкова)»47.  Еще  один  ссыльный  сообщал,  что  «на  столе
у  Иосифа  Виссарионовича  среди  других  книг  почти  всегда
можно  было  найти  Салтыкова-Щедрина,  Чехова,  которых
он  очень  любил  и  часто  цитировал»48.
 По  словам  Голубева,  будущий  генсек  «очень  критично»
относился  к  Мережковскому  и  Пшибышевскому,  да  и  «дру¬
гих  не  щадил»49.  Речь  идет  о  произведениях  декадентской
литературы.  Ее  нередко  отвергали  самые  выдающиеся  умы
 -  35  -

России  —  Вл.  Соловьев,  Лев  Толстой,  П.  Столыпин...  Хуже
было  иное.
 Выступая  против  упаднических  тенденций  в  художест¬
венной  литературе,  марксистская  критика  и  публицистика
подчас  выплескивала  вместе  с  водой  и  ребенка.  Она  не  суме¬
ла  оценить  то  великое  новое,  что  несло  в  себе  искусство  на¬
чала  столетия,  которое  иногда  действительно  тесно  смыка¬
лось  и  даже  переплеталось  с  декадансом,  но  в  лучших  и  ве¬
дущих  своих  проявлениях  имело  с  ним  мало  общего,  а  то  и
вовсе  ему  противостояло.  Вспомним  имена  А.  Блока,  И.  Ан¬
ненского,  А.  Белого,  В.  Иванова.
 Аналогичный  подход  к  новейшей  литературе  характерен
и  для  Сталина,  во  многом  замкнувшегося  в  своих  художест¬
венных  пристрастиях  на  отечественной  классике  XIX  века.
Это  было  бы  его  частным  делом,  если  бы  он,  став  во  главе
страны,  не  принялся  возводить  личный  вкус  в  ранг  всеобще¬
го  эстетического  законодательства.
 В  сталинском  фонде  РЦХИДНИ  хранятся  воспоминания
Пелагеи  (Полины)  Георгиевны  Онуфриевой  (Фоминой),  ко¬
торые  составлялись  ею  летом  1944  года.  Любопытный  доку¬
мент.
 Онуфриева  познакомилась  в  Вологде  с  приехавшим  туда
после  окончания  сольвычегодской  ссылки  Иосифом  Джуга¬
швили  летом  1911  года.  Она  считалась  невестой  его  товари¬
ща  П.  Чижикова.  Он  умер  вскоре  после  Гражданской  войны,
их  брак  не  состоялся.  Работники  Вологодского  дома-музея
И.  В.  Сталина  и  сотрудница  московского  Института  Марк¬
са  —  Энгельса  —  Ленина  застали  Полю  замужем  за  неким
старшим  техником  Нефтесбыта,  одновременно  заведовав¬
шим  столовой.  Жили  они  в  достатке.  Сама  Онуфриева  очень
короткое  время  после  окончания  гимназии  работала  учи¬
тельницей.  После  1917  года  она  всю  жизнь  оставалась  домо¬
хозяйкой  и  никакими  общественными  делами  не  занима¬
лась.  Никогда  о  себе  вождю  не  напоминала.  Видно,  была
женщиной  сдержанной,  осторожной.
 Полина  знала  Иосифа  около  месяца,  и  они,  судя  по  ее
словам,  немало  времени  проводили  вместе.  «Он  постоянно
заходил  к  нам  на  квартиру...  Мы  подолгу  разговаривали  о
литературе,  искусстве,  о  книжных  новинках.  Больше  всего
эти  собеседования  мы  проводили  в  Александровском  или  в
Детском  садах,  сидя  в  летние  дни  где-нибудь  на  скамеечке  в
 -  36  -

тени.  Если  мы  бывали  дома  у  нас,  то  вели  себя  свободно  —
читали,  каждый  про  себя,  что-нибудь»50.
 Иосиф,  сообщает  Онуфриева,  записался  в  Вологде  в  го¬
родскую  библиотеку  —  это  подтверждается  и  данными  гу¬
бернского  жандармского  управления.  Оно  вело  постоянное
наблюдение  за  Кавказцем.  Согласно  донесениям  филеров,
за  три  месяца  двадцать  два  дня  пребывания  в  городе  поднад¬
зорный  17  раз  посетил  библиотеку51.  В  кино  и  театр  он  не
ходил.
 Как  всегда,  Коба  много  читал.  Тогда  в  большой  моде  был
Арцыбашев.  Интересовал  он  и  любознательную  девушку.
Иосиф  веско  сказал:  «Это  писатель  низменных  чувств.  Пош¬
лый  писатель,  о  пошлости  и  пишет»52.
 Однажды  на  обложке  журнала  они  рассматривали  репро¬
дукцию  с  картины  Леонардо  да  Винчи  «Джоконда».  Провин¬
циальной  девушке  картина  не  понравилась:  «Чего  хорошего.
Нарисована  женщина,  да  и  то  хитрая»53.  Иосиф  с  ней  не  со¬
гласился  и  долго  рассказывал  о  картинной  галерее  Лувра.
Сталин  в  Париже  никогда  не  бывал,  но,  наверное,  немало
читал  о  нем.
 Как  пишет  С.  Аллилуева,  «отец  вообще  никогда  не  любил
картин  и  фотографий»54.  Это  вроде  бы  противоречит  инфор¬
мации  Онуфриевой,  но,  судя  по  другим  ее  словам,  Иосиф  и
не  являлся  очень  уж  тонким  ценителем  живописи.  Он  ска¬
зал,  возражая  Полине:  «Может,  и  хитрая,  но  нарисована
очень  хорошо.  Вы  посмотрите,  какая  тонкая  работа,  даже
жилки  под  глазами  видно...»55  «Жилки»  —  не  главное  в  зна¬
менитом  творении  Леонардо.
 По  словам  Онуфриевой,  Сталин  тогда  собирал  открытки
с  изображением  классических  картин.  Когда  он  бежал  из
ссылки,  на  его  квартире  осталось  их  «большое  количество».
 Во  время  знакомства  с  Полиной  Иосиф  внимательно  чи¬
тал  неоднократно  переиздававшуюся  до  революции  работу
П.  Когана  «Очерки  по  истории  западноевропейских  литера¬
тур»  (М.,  1909  г.).  На  полях  книги  —  сталинские  пометы,  их
немного,  но  они  примечательны.
 Рассматривая  шекспировское  творчество,  Коган  замеча¬
ет:  «Мы  остановились  далеко  не  на  всех  важных  произведе¬
ниях  Шекспира...»  Джугашвили  подчеркивает  эти  четыре
слова  и  несколько  неразборчиво  пишет  на  полях:  «Совер¬
шенно  не  кас(ается)  пьесы  «Буря»  тема  важной  характерис¬
 -  37  -

тики  самого  Шекспира»56.  Очевидно,  что  Сталин  читал
Шекспира  (или  о  нем)  и  до  знакомства  с  работой  Когана.
 Бывший  семинарист  обращает  внимание  на  большую
цитату  из  Руссо,  где  он  рассуждает  о  Боге.  Подчеркнуто  в
тексте  и  на  полях  справа:  «И  я  не  рассуждаю  о  Нем.  Для  Бога
более  оскорбительно,  если  неправильно  судят  о  Нем,  чем  ес¬
ли  вовсе  о  Нем  не  думают»57.  К  теме  Бога  Сталин,  при  всем
своем  атеизме,  был  всегда  не  безразличен.  Отметил  Иосиф  и
место,  где  речь  идет  о  свирепых  гонениях  на  евреев  в  эпоху
Средневековья,  а  также  рассуждения  о  ложноклассицизме  и
складе  французского  национального  характера.  В  последнем
случае  он  написал  на  полях:  «Скупость!»58
 Книгу  Когана  Коба  подарил  своей  вологодской  при¬
ятельнице  с  шутливой  надписью:  «Умной  скверной  Поле  от
Чудака  Иосифа»59.  «Скверной»  дразнили  девушку  из-за  ее
ершистого  характера.  У  жандармов  же  она  проходила  под
кличкой  Нарядная.  Судя  по  фотографии  тех  лет,  Поля  не
была  красавицей,  но  внимание  двух  взрослых  мужчин  с  ро¬
мантической  в  ее  понятиях  биографией,  наверное,  льстило
ей,  и  она  старалась  не  ударить  в  грязь  лицом.  Подаренную
книгу  Онуфриева  сохранила  и  с  большой  неохотой  отдала
музею,  откуда  она  и  попала  в  Центральный  партийный  ар¬
хив.
 «Чудак  Иосиф»  доверял  девушке  и  рассказывал  ей  о  сво¬
их  переживаниях  в  связи  со  смертью  любимой  жены  Като
Сванидзе  в  1908  году.  «Он  мне  часто  говорил:  «Вы  не  пред¬
ставляете,  какие  красивые  платья  она  умела  шить».  Как
мужчина,  он  понимал,  что  красивое.  А  ведь  не  всякий  муж¬
чина  в  этом  разбирается»60.
 Сохранились  две  открытки,  посланные  Иосифом  в  Тоть-
му,  куда  уехала  Поля,  там  она  училась  и  жили  ее  родители,  в
Вологду  же  приезжала  на  каникулы.  На  первой,  от  24  декаб¬
ря  1911  года,  изображены  танцующие  женщины-богини  или
нимфы,  одна  —  с  обнаженной  грудью.  На  второй  —  скульп¬
турные  фигуры  целующихся  обнаженного  мужчины  и  полу¬
обнаженной  женщины,  отправлена  она  из  Вологды  15  фев¬
раля  1912  года.  Такие  несколько  фривольные  картинки  были
в  моде  тогда,  особенно  в  провинции.
 Коба  пишет  девушке  в  не  характерной  для  него  легкой,
непринужденной  манере:  «Ну-с,  «скверная»  Поля,  я  в  Во¬
логде  и  целуюсь  с  «дорогим»,  «хорошим»  «Петенькой».  Сидит
 -  38  -

за  столом  и  пьет  за  здоровье  «умной»  Поли.  Выпейте  же  и
Вы  за  здоровье  известного  Вам  «чудака».  Иосиф»61.
 В  февральской  открытке  Коба  дружески  нежен:  «За  мной
числится  Ваш  поцелуй,  переданный  мне  через  Петьку.  Це¬
лую  Вас  ответно,  да  не  просто  целую,  а  горррррячо  (просто
целовать  не  стоит).  Иосиф»62.
 Несомненно,  в  отношениях  с  вологодской  приятельни¬
цей  Сталин  раскрывается  с  неожиданной  и  лучшей  стороны.
Это  же  следует  сказать  и  о  его  чувстве  к  Надежде  Аллилуе¬
вой.  Поля  была  быстро  им  забыта,  а  второй  жене  он  принес,
хотя  и  любил  ее,  в  конечном  счете,  глубокие  страдания  и
смерть.  Тут  несущественно,  сама  ли  она  нажала  на  револь¬
верный  курок  или  это,  что  маловероятно,  сделал  ее  супруг.
Все  равно  он  несет  моральную  ответственность  за  ее  кончину.
 Сталину  были  отнюдь  не  чужды  и  отцовские  чувства,  что
особенно  рельефно  проявилось  в  его  отношении  к  Светлане,
пока  она  не  выросла.  Но  и  его  любви  к  дочери  присущ  дес¬
потический  оттенок.  В  юности  у  Сосо  имелись  друзья.  К  ко-
му-то  из  них  он  сохранит  и  впоследствии  добрые  чувства.
Но  больше  свойственно  ему  предавать  друзей,  попирая  зако¬
ны  дружбы,  как  попирал  он  и  родственные  связи.
 Не  будет  преувеличением  сказать,  что  Сталин  представ¬
лял  собой  законченный  тип  эгоцентрика,  и  это  определяло
его  подход  к  людям  и  в  решающей  мере  —  к  искусству.  Без¬
условно,  он  был  способен  к  сильному  духовно-эмоциональ-
ному  переживанию  художественного  произведения.  Но  та¬
кое  сопереживание  почти  фатально  замыкалось  обычно  на
нем  самом,  на  его  «эго».  В  целом  искусство  не  делало  Стали¬
на  добрее,  мягче.  В  этом  смысле  он  не  был  интеллигентом  в
подлинном  смысле  данного  понятия.
 Но  еще  раз  скажу:  объем  сталинской  образованности  не
стоит  преуменьшать.  Он  серьезно  интересовался  не  только
художественной  литературой  и  историей,  он  занимался  и  со¬
временной  ему  философией  и  для  политика  был  довольно
компетентен  в  ней.
 В  письме,  посланном  одному  из  грузинских  революцио¬
неров,  М.  Цхакая  (1908  г.),  Коба  обнаруживает  хорошее  зна¬
ние  тех  теоретических  дискуссий,  которые  велись  в  партии
вокруг  махизма.  Видно,  что  он  читал  Плеханова  и  не  пона¬
слышке  знаком  с  взглядами  Дицгена,  Маха,  Авенариуса.  Он
оценивает  двух  последних  более  терпимо,  чем  Ленин.  В  фи¬
 -  39  -

лософии  Маха  и  Авенариуса,  в  их  интерпретации  научного
знания  грузинский  марксист  усматривает  и  «хорошие  сторо¬
ны»,  хотя  в  целом  отвергает  эмпириокритицизм.  За  догмати¬
ческое  непонимание  этих  «хороших  сторон»  им  высмеивает¬
ся  Плеханов63.
 Впрочем,  сами  бурные  споры  вокруг  махизма  в  партий¬
ных  кругах  за  рубежом  кажутся  Кобе,  как  революционеру-
практику,  если  не  схоластическими,  то  несколько  далекими
от  жизни.  Тем  не  менее  он  выказывает  вкус  если  не  к  тео¬
рии,  то  к  публицистике.  Коба  пишет  статьи,  регулярно  печа¬
тается  в  грузинских  изданиях.
 Судя  по  переводам,  пишет  он  несколько  сухо,  строго  «по
делу».  Однако  чувствуется,  что  чтение  художественной  лите¬
ратуры  не  прошло  впустую.  В  его  статьях  есть  упоминания  о
Гамлете  и  Дон  Кихоте64.  Первый  представляется  Кобе  оли¬
цетворением  рефлексирующего  субъекта,  что  не  вызывает  в
нем  симпатии.  Второй  —  человеком,  оторванным  от  жизни,
сражающимся  с  ветряными  мельницами.  О  шекспировском
герое  кремлевский  владыка  вспомнит,  и  не  раз,  в  официаль¬
ных  выступлениях.
 По-видимому,  Сталин  был  знаком  с  драмами  Ибсена,  они
были  популярны  в  России.  В  20-е  годы  генсек  увлечется
Бретом  Гартом  и  будет  советовать  его  читать  ответственным
работникам  золотопромышленности.  В  те  же  годы  вождь  об¬
наружит  знание  «знаменитого  романа  Альфонса  Додэ  о  Тар-
тарене  из  Тараскона»65.  Используя  образ  этого  героя,  Сталин
едко  высмеивал  хвастунов  и  прожектерщиков.  Читал  он  в  те
годы  и  пьесу  «Заговор  Фиеско»  Ф.  Шиллера.
 Понятно,  что  основы  своих  эстетических  (и  не  только
эстетических)  знаний  Джугашвили  закладывал  еще  в  моло¬
дости,  когда  читал  едва  ли  не  все,  что  попадало  под  руку.
Тогда  люди  вообще  были  более  «книжными»  —  не  существо¬
вало  ни  радио,  ни  телевидения.  Как  я  уже  отмечал,  Ста¬
лин  —  самоучка  со  в,семи  вытекающими  отсюда  последст¬
виями.  Но  семинарская  выучка  все  же  помогала  как-то  упо¬
рядочить  и  систематизировать  прочитанное.  Во  всяком
случае,  с  его  феноменальной  памятью  то,  что  прочитывал,
усваивал  прочно.  И  умел  блеснуть  эрудицией.
 На  этот  счет  можно  привести  немало  примеров  из  позд¬
него  Сталина.  Ограничусь  лишь  одним.  В  марте  1937  года
генсек  принимает  испанских  писателей-антифашистов  Ра¬
 -  40  -

фаэля  Альберти  и  Марию  Тересу  Леон.  С  грузинским  раду¬
шием  Сталин  умел  создавать  на  таких  встречах  доверитель¬
ную  обстановку  неформального  общения.  Его  собеседники
вышли  от  вождя,  им  совершенно  покоренные.  Какой  широ¬
ко  мыслящий,  образованный  государственный  деятель!
 Разговор  шел  не  только  о  политике,  хотя  ее  темы  и  явля¬
лись  главными.  Согласно  воспоминаниям  переводчицы,  «бе¬
седа  коснулась  задач  испанской  интеллигенции,  и  особенно
задач  испанской  литературы.  В  этой  части  беседы  товарищ
Сталин  обнаружил  такое  основательное  знакомство  с  совре¬
менной  испанской  литературой,  что  испанские  гости  были
ошеломлены»66.
 Вероятно,  чтобы  ошеломить  гостей,  требовалось  не  слиш¬
ком  многое:  упомянуть  в  разговоре  несколько  имен  и  произ¬
ведений  испанских  авторов.  Подобного  рода  упоминания
обычно  заготовляются  заранее,  на  что  у  каждого  крупного
государственного  деятеля  есть  необходимый  штат  помощни¬
ков  и  референтов.  Имелся  он  и  у  Генерального  секретаря
ЦК  партии.
 Однако  он  никогда  на  этот  штат  полностью  не  полагал¬
ся.  Можно  не  сомневаться,  что  кое-что  из  тех  же  испанских
авторов  Сталин  прочитал  или  просмотрел  сам.  К  тому  вре¬
мени  он  знал  базовые  произведения  западной  классики,  не
говоря  уже  о  русской.  Выше  назывались  имена  таких  писате¬
лей,  как  Шекспир  и  Гюго.  К  ним  можно  добавить  Гейне,
Бальзака,  Мопассана...  Так  что  разобраться  в  современных
испанских  авторах  кремлевскому  хозяину  не  составило
большого  труда.  Менее  уверенным  почувствовал  бы  он  себя,
если  бы  пришлось  говорить  об  испанских  художниках.  Но
Сталин  умел  направлять  разговор  в  нужное  ему  русло.
 Бывая  в  дооктябрьскую  пору  за  границей,  Коба  не  посе¬
тил,  кажется,  ни  одного  музея  или  художественной  выстав¬
ки.  И  времени  было  мало,  и,  думается,  не  испытывал  в  этом
настоятельной  потребности.
 Русские  интеллигенты-оппозиционеры  являлись,  как
правило,  убежденными  литературоцентристами  в  эстетичес¬
ких  ориентациях.  Социалисты-марксисты  были  зачастую
литературоцентристами  крайними,  программными.  В  рома¬
нистике,  а  еще  лучше  в  публицистике  они  легко  усматрива¬
ли  прямой  социальный  смысл  и  не  очень-то  улавливали  его
в  более  «чистом»  художестве  —  в  изобразительном  искусст¬
 -  41 	-

ве,  в  симфонической  музыке,  в  опере,  в  балете...  Тут  марк¬
систы  порою  перекликались  с  JI.  Толстым,  рассматривав¬
шим,  например,  оперу  как  малопозволительную  роскошь.
 В  живописи  русским  демократам  и  социалистам  ближе
всего  были  отечественные  передвижники  с  их  очевидной  со¬
циальной  заостренностью.  И  дальше  передвижников  многие
не  шли.  Между  тем  именно  в  живописи  зачинались  важней¬
шие  из  тех  эстетических  переворотов,  которые  потрясали
искусство  двадцатого  столетия.  О  Пикассо,  Кандинском,
Малевиче  даже  образованные  большевики  либо  вовсе  ничего
не  знали,  либо  отвергали  их  с  порога.  Все  это-де  —  дека¬
дентство,  мистика,  штукарство.
 Левые  в  политике,  революционеры  ленинского  круга  стоя¬
ли  преимущественно  на  традиционалистских  позициях  в  эс¬
тетических  вопросах,  что  отражалось  и  на  их  понимании  об¬
щественной  роли  отдельных  искусств.  С  этой  точки  зрения
Сталин  не  представлял  исключения.  Он  образовывал  себя  на
литературной  классике,  на  реализме  и  был  относительно
маловосприимчивым  к  кардинально  новому,  иному  в  худо¬
жественной  культуре.
 ИОСИФ  И  БОГ
 Во  второй  половине  XIX  столетия  российская  интелли¬
генция  в  значительной  своей  части  попадает  под  влияние
социалистических  идей.  По  словам  С.  Франка,  эта  ее  часть
жила  непоколебимой  верой  в  грядущую  революцию,  которая
рисовалась  в  самых  радужных  красках.
 Идеализировались  революция,  народный  бунт,  сам  на¬
род.  «Народниками,  —  пишет  Франк,  —  были  все  —  и  уме¬
ренные  либералы,  и  социалисты-народники,  и  марксисты,
теоретически  боровшиеся  с  народничеством  (понимая  пос¬
леднее  здесь  в  узком  смысле  определенной  социально-поли¬
тической  программы).  Все  хотели  служить  не  Богу  и  даже  не
родине,  а  «благу  народа»...  И  главное  —  все  верили,  что
«народ»,  низший,  трудящийся  класс,  по  природе  своей  есть
образец  совершенства,  невинная  жертва  эксплуатации  и  уг¬
нетения»67.  Вскоре,  правда,  появятся  и  трезвые  предостере¬
жения  относительно  «грядущего  хама»,  который  может
 -  42  -

уничтожить  всю  культуру,  но  к  ним  не  хотелось  прислуши¬
ваться.
 Из  упоенного  культа  народа  вытекал  целый  комплекс
требований,  которые  стали  предъявлять  искусству.  Снова
слово  Франку:  «Лучшими  поэтами  были  поэты,  воспевав¬
шие  страдания  народа  и  призывавшие  к  обновлению  жизни,
под  которым  подразумевалась,  конечно,  революция.  Не
только  нигилисты  60-х  годов,  но  и  люди  90-х  годов  ощущали
поэзию  Некрасова  гораздо  лучше,  чем  поэзию  Пушкина...
мечтательно  наслаждались  бездарным  нытьем  Надсона,  по¬
тому  что  там  встречались  слова  о  «страдающем  брате»  и  гря¬
дущей  гибели  «Ваала».  Сомнения  в  величии,  умственной  си¬
ле  и  духовной  правде  идей  Белинского,  Добролюбова,  Чер-
нышевского  представлялись  хулой  на  духа  святого...»
 С  полемической  заостренностью  Франк  выступает  про¬
тив  такой  поэзии,  в  которой  красота  вытеснялась  прописной
дидактикой.  От  каждого  художественного  произведения  тре¬
бовали,  чтобы  оно  было  «с  направлением»,  обличало  порок
и  служило  идеалу  политической  свободы.  Отодвигали  в  сто¬
рону  фундаментальные  идеи  классической  эстетики,  разра¬
ботанные  еще  в  античности.  Искусство  может  заключать  в
себе  практическую  пользу,  но  это  не  главное  в  нем,  не  един¬
ственное.  Оно  призвано  нести  в  себе  и  самоценную  красоту.
И  в  этом  его  высшая  польза.  Впрочем,  данное  слово  здесь  не
звучит.  Оно  ассоциируется  с  материальным  интересом,  вы¬
годой.  Ценность  же  искусства  —  духовная.
 Конечно,  не  вся  демократическая  критика  отрицала  ду¬
ховность  и  красоту  как  высшие  цели  художественного  твор¬
чества.  Но  в  оценках  конкретных  произведений  чаще  всего
на  первое  место  ставилась  именно  польза,  практический  ин¬
терес,  сводимый  нередко  к  возможной  поведенческой  реак¬
ции  читателя-зрителя.  Так  формировался  прагматический
тип  художественного  восприятия,  в  котором  собственно
красота  загонялась  в  дальний  угол.
 Такой  тип  восприятия  утверждался  и  в  сознании  Иосифа
Джугашвили  по  мере  его  приобщения  к  господствовавшим  в
радикальной  интеллигенции  эстетическим  вкусам  и  взгля¬
дам.  Как  и  она  в  подавляющем  большинстве  своем,  Коба  от¬
ворачивается  от  церкви  и  Бога.
 Сосо  был  не  просто  верующим,  а  едва  ли  не  фанатично
верующим  мальчиком.  Об  этом  в  обтекаемой  форме  расска¬
 -  43  -

зывалось  в  юбилейной  статье  «Как  формировались  атеисти¬
ческие  взгляды  товарища  Сталина»,  опубликованной  по  слу¬
чаю  60-летия  вождя  в  газете  «Безбожник»  21  декабря  1939
года.  Вряд  ли  можно  утверждать,  что  данную  статью  юбиляр
не  прочитал.
 В  статье  приводятся  воспоминания  одного  из  соучени¬
ков  Иосифа  по  Горийскому  духовному  училищу:  «В  первые
годы  учения  Сосо  был  очень  верующим,  посещал  все  бого¬
служения,  пел  в  церковном  хоре.  Хорошо  помню,  что  он  не
только  выполнял  религиозные  обряды,  но  всегда  и  нам  на¬
поминал  об  их  соблюдении»69.
 Конечно,  ревностное  исполнение  церковных  обрядов  —
еще  не  вера  в  сокровенном  смысле  своего  понятия.  Она  —
особое  состояние  души,  глубокая  и  органическая  прикосно¬
венность  к  таинствам  религии,  к  ее  духовной  сути  и  нравст¬
венному  содержанию.  Такой  веры,  в  полном  ее  объеме,  Иосиф
не  знал,  да  и  трудно  требовать  этого  от  подростка.  Однако
именно  вера  плюс  религиозное  воспитание  во  многом  пред¬
определяли  саму  направленность  и  строй  его  мировосприя¬
тия.  Оно  с  полным  основанием  может  быть  названо  религи¬
озным,  вне  зависимости  от  того,  является  ли  это  религией
традиционной  веры  в  Бога  или  религией  неверия.
 Атрибутивным  признаком  такого  мировосприятия  явля¬
ется  фундаментализм  и  догматизм.  Их  основой  являются
некие  незыблемые  принципы  и  нормы,  которые  никогда  не
подвергаются  сомнению.  Сосо  с  детства  тянулся  к  незыбле¬
мости,  он  стихийно  жаждал  твердой  устойчивости  в  миропо¬
нимании,  которую  поначалу  ему  давала  религия.  Затем  он
обрел  внутреннюю  стабильность,  приобщившись  к  марксиз¬
му,  который  и  становится  его  новой  верой.  Она  сменила  его
детский  фанатизм.
 В  Марксовой  теории  классовой  борьбы  тифлисский  се¬
минарист  видит  единственно  правильное  учение.  Следуя
ему,  можно  в  конечном  счете  установить  светлое  царство
земное,  именуемое  социализмом  и  коммунизмом.  Не  надо
забывать  также,  что  коммунистические  идеи  присутствуют  и
в  христианском  учении,  что,  вероятно,  психологически  об¬
легчило  Кобе  отречение  от  православия.  Конечно,  переход  к
марксизму  у  Иосифа  был  резким,  но  и  опирающимся  на  ми¬
ровоззренческие  установки,  заложенные  в  детстве.
 Новая  его  вера  рационалистична  и  облечена  в  форму
 -  44  -

строгой  науки.  Однако  рационализм  этот  относителен  и
подспудно  переливается  в  иррационализм.  Те  серьезные  до¬
казательства,  которые  предложили  Маркс  и  Энгельс  в  поль¬
зу  революции  как  сильнейшего  локомотива  истории,  опира¬
лись  на  определенные  философско-теоретические  выкладки
и  логический  анализ  социально-экономического  развития
человечества.  Но  в  какой-то  степени  эти  доказательства  ба¬
зировались  на  мессианской  вере  в  спасительную  мощь  гря¬
дущего  революционного  переворота.
 Возможно,  у  Иосифа  эта  сторона  начинает  перевеши¬
вать,  он  упоен  новой  «верой».  Обратившись  к  марксизму,  он
начинает  через  призму  его  рассматривать  и  художественную
литературу.  Естественно,  что  Коба  схватывает  в  читаемых
книгах  преимущественно  их  социально-политические  ас¬
пекты  —  критику  общественных  порядков,  официальной
церкви,  народного  бесправия  и  т.  д.  На  эти  аспекты  обраща¬
ет  больше  всего  внимания  и  демократическая  печать.
 Понятно,  что,  «осваивая»,  например,  сочинения  Льва
Толстого,  начинающий  марксист  признается  откровенно,
что  тот  его  «утомляет  христианским  проповедничеством»70.
Стоит  признать,  что  оно  утомляло  не  только  Иосифа.  Что  ни
говори,  Толстой-проповедник  намного  уступает  по  силе  ин¬
теллектуального  и  эмоционального  воздействия  на  человека
Толстому-художнику.  Но  важнее  другое.  Коба  обращает
внимание  не  на  художественную  выразительность  и  глубину
психологического  анализа  толстовских  романов,  молодому
революционеру  импонируют  главным  образом  антицерков-
ные  выпады  писателя.
 Пройдут  десятилетия,  и  Иосиф  Виссарионович  Сталин
возьмет  в  руки  роман  Льва  Толстого  «Воскресение».  Воз¬
можно,  эту  книгу  читала  Светлана.  На  титульном  листе  ак¬
куратным  женским  почерком  черным  карандашом  в  рамоч¬
ке  выведено:  «Св.  Ст.»71.  На  некоторых  страницах  есть  поме¬
ты  тем  же  карандашом.  Но  больше  их  сделано  другим,
сталинским  почерком.
 Черный  карандаш  чередуется  с  красным.  Сталин  только
начал  читать  книгу,  как  оставил  замечание:  «ха-ха-ха»  —  на¬
писано  сбоку.  Та  же  реакция  на  странице,  где  Толстой  раз¬
мышляет  о  достижении  царства  Божьего  на  земле,  о  челове¬
ке  и  нравственности.  Кремлевскому  читателю  эти  размыш¬
ления  кажутся  смешными,  наивными.  Он-то  давно  знает,
 -  45  -

как  можно  достичь  всеобщего  благоденствия  —  только  через
классовую  борьбу,  революцию,  построение  социализма  и  т.  д.
 Сталин  подчеркивает  слова  Толстого:  «единственное  и
несомненное  средство  спасения  от  того  зла,  от  которого  стра¬
дают  люди,  состоит  в  том,  чтобы  люди  признавали  себя  всегда
виновными  перед  Богом  и  потому  неспособными  ни  наказы¬
вать,  ни  исправлять  других  людей»72.  На  полях  снова  «ха-ха-
ха».  Наивный,  прекраснодушный  человек  этот  граф,  жизни
не  знал.
 Я  специально  посмотрел  страницы,  где  вдохновенно
описывается  Катюша  Маслова,  ее  необыкновенные  глаза.
На  этих  страницах  никаких  помет  нет.
 Пролистаем  еще  одну  книгу,  которую  с  особым  вниманием
читал  хозяин  древнего  Кремля.  Анатоль  Франс  «Последние
страницы.  Диалоги  под  розой».  Автор  много  размышляет  о
Боге,  вере,  религии.  Характеризуя  эту  книгу,  редактор-ком¬
ментатор  сообщает,  что  у  писателя  «было  предположение
написать  еще  два  диалога:  о  Любви  и  о  Смерти».  Генсек  за¬
мечает  на  полях,  и  это  звучит  как  высшая  похвала  Анатолю
Франсу:  «Жаль,  что  не  успел!»73
 С  неподдельным  тщанием  штудировал  Сталин  раздел
«О  Боге».  Подчеркнуто  красным  карандашом  парадоксаль¬
ное  суждение  французского  писателя:  «Если  Бог  существует,
его  бесконечность  прекратилась  с  того  мгновения,  как  он  со¬
здал  мир...»74  Бесконечность  Бога  служит  в  религиозной  догма¬
тике  одним  из  доказательств  его  существования.  А.  Франс
выворачивает  эту  мысль  наизнанку,  что  остроумно,  но  не
убедительно.  Любой  теолог  возразит,  что  Бог  присутствует  в
созданном  им  бесконечном  мире.  Сталин  этой  неубедитель¬
ности  не  ощущает.
 Автор  сравнивает  «единобожие  христиан  и  многобожие
греков».  Помета  на  полях:  «Греки  устроились  удобненько!»75
По  мнению  писателя,  «Зевс  имел  свои  слабости,  но  в  нем
была  и  мудрость.  Что  же  касается  Бога  христиан,  то  у  него  от
его  иудейского  происхождения  осталась  ужасающая  жесто¬
кость  и  крайняя  мелочность  во  многих  отношениях».  Сталин
подчеркивает  вторую  фразу  и  пишет:  «Анатоль  порядочный
антисемит...»76  Неясно,  ставится  это  в  заслугу  писателю  или
осуждается.  Франс  и  дальше  гвоздит  христианского  Бога  —  у
Него  «ужасный  недостаток:  он  буквоед».  Сановный  читатель
развеселился:  «Ха-ха!»77
 -  46  -

В  книге  рассказывается,  что  однажды  «Бодлер,  будучи  в
гостях  у  Теофила  Готье,  увидел,  что  его  приятель  Шарль  Ас-
селино  взял  в  руки  отвратительного  идола,  вырезанного  в
Конго  из  куска  фигового  дерева:  фигура  человеческая,  голо¬
ва  в  два  раза  больше  туловища,  разрез  рта  до  ушей  и  две  тем¬
ные  дыры  вместо  глаз.  Асселино  воскликнул:  «Какая  отвра¬
тительная  фигура!»  —  «Осторожнее,  —  сказал  ему  Бодлер.  —
А  что,  если  это  окажется  истинным  Богом?»  Сталин  ком¬
ментирует:  «Ха!!  Вот  и  разберись»78.
 «Люди  подчиняются  своим  собственным  выдумкам».  Ста¬
лин  подчеркивает  эту  фразу,  а  последнее  слово  —  двумя  чер¬
точками  и  замечает:  «Известная  истина!»79
 Франс  едко  критикует  христианство.  Бывший  семина¬
рист  в  восторге:  «Так  его!!!»80  Упрощая  проблему,  писатель
заявляет:  «Верить  в  Бога  и  не  верить  —  разница  невелика.
Ибо  те,  которые  верят  в  Бога,  не  постигают  его».  Подчеркивая
последнее  предложение,  Сталин  отмечает  на  полях:  «Сле¬
довательно)  не  знают,  не  видят.  Его  для  них  нет»81.  В  этом
сталинском  замечании  ощущается  семинарская  выучка:  по¬
жалуй,  генсек  лучше  понимает  проблему  постижения  Бога,
чем  вольтерьянец  Франс.
 «Заключение,  к  которому  мы  приходим:  существование
Бога  есть  истина,  подсказанная  чувством.  Это  заключение  не
покажется  удивительным  для  тех,  которые  полагают,  что  че¬
ловек  создан  для  того,  чтобы  чувствовать,  а  не  познавать.
Каждый  раз,  когда  его  разум  приходит  в  столкновение  с  чувст¬
вом,  разум  оказывается  побежденным».  Сталин  подчеркивает
заинтересовавшие  его  фразы  и  пишет  с  некоторым  недоуме¬
нием:  «Куда  же  податься»82.
 Вождь,  видимо,  немало  размышлял  над  следующим  ут¬
верждением:  «Бог  —  перекресток  всех  человеческих  противо¬
речий».  Маргиналий  генсека  требует  графически  точного  вос¬
произведения:
 «Разум  —  чувство
Неужели  и  это  тоже  —  +—  ?!
это  ужасно!»83
 Трудно  понять,  что  хотел  выразить  Сталин.  Возможно,
разгадка  таится  во  взятых  в  кружок  плюсе  и  минусе.  Сочета¬
ние  положительного  и  отрицательного  в  понимании  Бога
представляется  кремлевскому  читателю  чем-то  дурным,
ужасным.
 -  47  -

Сталин  обратил  внимание  и  на  раздел  «Из  диалога  о
стыдливости».  Красным  карандашом  на  полях  он  подчерк¬
нул  слова  Франса:  «Затем,  немногие  из  них  (из  женщин.  —
Е.  Г.)  знают,  как  прекрасна  нагота».  И  наконец  Сталин  дела¬
ет  помету,  которой,  предполагаю,  подводит  итог  впечатле¬
нию  о  книге:  «Оригинально  весьма...»84
 То,  что  советский  правитель  столь  заинтересованно  про¬
читал  книгу  «Последние  страницы»,  нельзя  назвать  случай¬
ностью.  Проблема  религии  гнездилась  в  его  сознании.  И  в
зрелые  годы,  став  ревностным  атеистом,  он  к  ней  небезраз¬
личен.  Этим,  вероятно,  Сталин  отличался  от  Ленина,  кото¬
рый,  решительно  порвав  в  юности  с  религией,  личностно,
«для  себя»,  больше  Богом  не  интересовался.
 Однако  не  стоит  и  преувеличивать  меру  такого  интереса
у  ленинского  преемника.  Не  без  удивления  читаешь  в  книге
Л.  Васильевой  «Кремлевские  жены»,  что  Сталин  «...не  был
враждебен  к  церкви,  как  Ленин  и  другие  большевики.  Через
всю  его  жизнь  прошла  иногда  хорошо,  иногда  плохо  скры¬
ваемая  склонность  к  религии.  Так,  в  первые  годы  после  ре¬
волюции,  когда  в  стране  появилась  возможность  для  цер¬
ковного  издания  «Христианина»,  Сталин  был  среди  тех,  кто
смотрел  на  этот  факт  благосклонно.  Однако  победила  другая
точка  зрения,  которой  придерживалась  борющаяся  с  рели¬
гией  Надежда  Константиновна»85.
 Из  того  факта,  что  первая  жена  Кобы  и  его  мать  были
очень  религиозны,  Л.  Васильева  делает  далеко  идущие  выво¬
ды:  «Быть  может,  это  именно  женское  обеих  Екатерин  —
жены  и  матери  —  сохранило  в  Сталине  своеобразную  терпи¬
мость  к  религии?  Говорили,  что  в  самые  тяжелые  минуты
войны  он  даже  молился,  а  позднее  одной  из  первых  его  мир¬
ных  бумаг  был  приказ  о  возвращении  церкви  ряда  ценнос¬
тей,  включая  мощи  некоторых  святых»86.  Надежда  Аллилуе¬
ва  «была  очень  верующая,  она  в  церковь  ходила»87.
 Хотелось  бы  располагать  какими-то  доказательствами
(помимо  «говорили»),  что  Сталин  молился,  а  его  вторая
жена  посещала  церковь.  Да  и  молятся  порою  совершенно
неверующие  люди.
 Перед  самой  смертью  Сталин,  по  свидетельству  его  доче¬
ри,  «суровым  взглядом»  «обвел  всех  стоящих  вокруг,  пока¬
зывая  левой  рукой  с  вытянутым  указательным  пальцем  на¬
 -  48  -

верх»88.  Как  убеждена  С.  Аллилуева,  отец  в  последний  миг
жизни  обратился  к  Богу.  Я  с  уважением  отношусь  к  этому
мнению.  Но  вопрос  в  другом.  Обращался  ли  к  Богу,  к  хрис¬
тианской  вере  убежденный  большевик  Сталин?
 Летним  днем  1911  года  знакомая  нам  Поля  Онуфриева
подарила  «чудаку  Иосифу»  крест  с  цепочкой.  Крест  он  тут
же  снял,  «а  цепочку  связал  таким  жгутиком  в  несколько  раз
и  вместо  брелка  к  часам  повесил»89.  В  понятиях  последова¬
тельного  марксиста  крест  и  революция  были  несовместимы.
 Сталин  мог  высказаться  в  пользу  издания  религиозного
журнала,  но  не  потому,  что  питал  скрытую  склонность  к  ре¬
лигии,  а  по  политическим  мотивам.  Ныне  опубликованы  до¬
кументы,  свидетельствующие,  что  в  начале  20-х  годов  он
всецело  поддерживал  репрессивную  антицерковную  полити¬
ку.  В  мае  1922  года  Сталин  пишет  служебную  записку  чле¬
нам  Политбюро  ЦК  Томскому,  Рыкову,  Молотову:  «Пре¬
провождается  на  опрос  членов  Политбюро.  Сессией  Ревтри¬
бунала  в  Иваново-Вознесенске  приговорены  к  расстрелу  два
попа;  тов.  Калинин  предлагает  отменить  решение  Ревтрибу¬
нала.  Т.  т.  Сталин,  Троцкий  и  Ленин  наоборот  предлагают
не  отменять  решение  Ревтрибунала.  Секретарь  Цека  И.  Ста¬
лин»90.  К  ним  присоединяется  и  Молотов.  За  отмену  приго¬
вора  голосуют  Рыков,  Томский,  Каменев,  но  он  утвержден.
 Через  несколько  дней  Сталин  пишет  новую  записку  —  о
смертном  приговоре  11  человек,  среди  них  8  священнослу¬
жителей.  Каменев  предлагает  расстрелять  лишь  двух  попов.
Его  точку  зрения  разделяют  Томский  и  Рыков.  За  смертную
казнь  высказываются  Ленин,  Троцкий,  Сталин,  Зиновьев.
 Очевидно,  эти  священники  не  принимали  советскую  власть,
выступали  против  нее.  Расстрел  являлся  акцией  устрашения
недовольных  новыми  порядками.  Чрезмерной,  излишне
жестокой,  по  мнению  одних  членов  Политбюро,  необходи¬
мой,  нормальной  —  по  мнению  других.  Сталин  на  стороне
последних.
 Осенью  1927  года  Ярославский  пишет  записку  Генерально¬
му  секретарю,  спрашивая,  следует  ли  включать  вопросы  анти¬
религиозной  пропаганды  в  политический  отчет  ЦК  XV  съезду
партии.  Вождь  накладывает  резолюцию:  «Следует.  И.  Ст.»91.
 В  30-е  годы  по  приказу  бывшего  семинариста  рушатся
церкви  и  мечети,  свирепо  репрессируются  священнослужи¬
тели.  Правда,  самодержавный  хозяин  страны  не  ставил  себе
 -  49  -

задачу  полного  искоренения  религии.  Политически  это  не¬
целесообразно,  вызовет  лишние  волнения  в  народе  и  возму¬
щение  за  рубежом.  Во  время  Отечественной  войны  Верхов¬
ный  главнокомандующий  обращает  церковь  в  своего  союз¬
ника  и  предоставляет  ей  некоторые  льготы.  Есть  сведения,
что  стареющий  вождь  не  раз  встречался  с  православными
иерархами  и,  видимо,  не  без  удовольствия  беседовал  с  ними.
Разумеется,  он  лучше  кого-либо  из  большевистских  лидеров
знал  церковь  изнутри  и,  возможно,  находил  в  ее  организа¬
ции  и  традициях  положительные  моменты.  Но  это  вовсе  не
значит,  что  Сталин  к  концу  жизни  перестал  быть  атеистом.
Его  отношение  к  церкви  в  главных  параметрах  определялось
соображениями  политической  целесообразности,  как  он  ее
понимал  в  различные  периоды  своего  правления.
 Скажу  больше.  Какой  бы  интерес  ни  питал  Сталин  к  ре¬
лигии,  он  не  мог  почитать  Бога,  поскольку  им  считал  самого
себя.  И  вся  страна  должна  была  прилежно  исповедовать
один  культ  —  великого  вождя.  Соперников  он  не  терпел  ни
на  земле,  ни  на  небе.
 Перелистаем  еще  раз  «Последние  страницы».  Характер¬
на  реакция  генсека  на  суждения  о  Наполеоне  I:  «Если  бы  ему
нужно  было  выбирать  для  себя  религию,  Наполеон  избрал  бы
обожание  солнца,  которое  все  оплодотворяет  и  является  на¬
стоящим  богом  земли».  Сталин  подчеркивает  эти  строки
синим  карандашом,  красным  обводит  слово  «солнце».  Крас¬
ным  же  пишет  на  полях:  «Хорошо!»92
 «Солнцем»  французский  император,  подобно  королю  Лю¬
довику  XIV,  считал  самого  себя,  что,  применительно  к  соб¬
ственной  особе,  было  вполне  близко  и  кремлевскому  владыке.
 Безусловно,  Сталин  не  случайно  отвергал  мысль  Льва
Толстого,  что  людям  должно  признать  свою  этическую  не¬
правомочность  «наказывать»  и  «исправлять»  себе  подобных.
Это  прерогатива  Провидения.  Такое  смирение  абсолютно
чуждо  революционному  сознанию.  Став  полновластным
диктатором,  Сталин  взял  на  себя  функцию  высшего  судьи
людей,  и  к  этой  роли  он  готовился  загодя.  Бог  ему  тут  являл¬
ся  лишь  помехой.
 В  числе  тех  идеологических  средств,  с  помощью  которых
генсек  собирался  «исправлять»  человечество,  находилось  и
искусство-  Ему  это  вменялось  в  первейшую  обязанность,  что
было  совершенно  естественно  для  Сталина,  отвечало  внут¬
 -  50  -

ренней  логике  его  воспитания  и  образования.  Впрочем,  го¬
воря  о  последнем,  следует  отметить  еще  один  существенный
момент.
 Маркс  и  Энгельс  являлись  высшими  авторитетами  для
русских  социал-демократов.  В  то  же  время  они  весьма  почи¬
тали  и  отечественных  мыслителей  прогрессивного  толка,
среди  которых  на  первое  место  ставили  обычно  Белинского,
Добролюбова  и  особенно  Чернышевского.  Его  тезис,  что  ху¬
дожественная  литература  должна  являть  собой  «учебник
жизни»,  был  очень  близок  едва  ли  не  всем  радикалам,  а  не
только  марксистам.
 Этот  тезис,  как  и  рассмотренное  выше  понятие  пользы
применительно  к  художественной  культуре,  поддается  раз¬
ной  интерпретации.  От  Чернышевского,  высоко  его  ценя,
отправлялся  такой  убежденный  антиутилитарист,  как  Вл.
Соловьев.  Истинное  искусство,  полагал  он,  должно  прино¬
сить  высшую  духовную  пользу  в  христианском  духе.  И  оно
приносит  ее,  когда  являет  нерасторжимое  единство  красоты
и  добра.  Первая  необходима  «для  исполнения  добра  в  мате¬
риальном  мире,  ибо  только  ею  просветляется  и  укрощается
недобрая  тьма  этого  мира»93.  Великолепно  сказано  Соловье¬
вым:  «Отсутствие  красоты  есть  бессилие  идеи»94.
 Эти  суждения  были  совершенно  неприемлемы  для  на-
родническо-демократической  критики,  хотя  она  тоже  исхо¬
дила  от  Чернышевского.  Вслед  за  ним  она  отвергала  А.  Фета
за  «чистое  художество»  и  уже  «от  себя»  третировала  Пушки¬
на  и,  совершенно  не  поняв  Чехова,  порицала  его  за  песси¬
мизм  и  безыдейность.
 Марксистская  критика  в  лице  своих  лучших  представи¬
телей  отошла  от  ряда  плоско  утилитаристских  оценок  кри¬
тики  народническо-демократической.  Но  напрочь  отброси¬
ла  Вл.  Соловьева  как  религиозного  мыслителя.  В  советской
стране  он  фактически  стал  запрещенным  автором.  А  Черны¬
шевский  был  всемерно  взят  на  вооружение.  Сталин  высоко
его  ценил.  Чернышевский  был  и  самым  любимым  мыслите¬
лем  и  героем  Ленина.  В  тридцатые  годы  его  преемник  про¬
чел  книгу  Л.  Каменева  «Чернышевский»  в  серии  «Жизнь  за¬
мечательных  людей».  Большой  раздел,  характеризующий  эс¬
тетические  воззрения  мыслителя,  помет  кремлевского
читателя  не  имеет.  Вероятно,  тут  ему  было  все  известно.  По¬
 -  51  -

меты  есть  на  страницах,  описывающих  биографию  Черны¬
шевского  и  анализирующих  его  социально-политические,
философские  и  экономические  взгляды.  Видно,  Сталин  от¬
носился  к  ним  с  полным  уважением.  Они  этого  заслуживают.
 Плохо  было  другое.  Та  назойливая  идеализация  Черны¬
шевского,  которая  осуществлялась  у  нас  в  30—50-е  годы.
Я  хорошо  помню  ее  по  студенческой  поре.  Канонизируя
чуть  ли  не  каждую  строчку  Чернышевского  и  особенно  пре¬
вознося  его  эстетику,  студентов  на  самом  деле  отталкивали
от  него,  вызывали  к  нему  даже  неприязнь.  Глубокий,  но  от¬
нюдь  и  не  бесспорный  теоретик  и  критик  был  превращен  в
сталинское  время  почти  в  непререкаемого  оракула.  Выдви¬
гались  вперед  социально-дидактические  моменты  его  эсте¬
тических  воззрений,  что  не  самое  сильное  в  них.
 Но  это  все  будет  происходить  позднее.  В  дооктябрьские
времена,  расставшись  с  христианской  религией,  И.  Джуга¬
швили  постепенно  формирует  свои  подходы  к  искусству,  ко¬
торые  пока  ни  для  кого  не  носят  директивного  характера.  К
художественному  творчеству  он  предъявляет  прежде  всего
практическо-идеологические,  политические  требования.
 Нельзя  сказать,  что  они  совсем  не  связаны  с  представле¬
ниями  об  эстетической  ценности  искусства.  Тут  ничего  не
надо  упрощать.  Сталин  выработал  определенное  понимание
художественной  специфики  искусства  и  эстетическое  чутье.
Конечно,  он  был  прежде  всего  политиком,  но  и  не  одной
политикой  он  жил.  Читая  книги,  смотря  спектакли  и  филь¬
мы,  слушая  музыку,  Сталин  внутренне  требовал  от  них  и  ка¬
кого-то  художественного  уровня  и  качества,  к  чему  государ¬
ственные  мужи  зачастую  бывают  равнодушны.  Опираясь  на
воспринятые  в  молодости  культурные  традиции,  Сталин
мог,  хотя  и  не  всегда,  и  без  подсказок  референтов  отличить
первый  класс  в  искусстве  от  второго  и  третьего.
 Вопрос  в  другом:  какому  из  них  и  когда  он,  как  политик
и  государственный  деятель,  отдавал  предпочтение?  И  в
какую  сторону  под  влйянием  все  той  же  политики,  а  также
непрерывно  нараставшего  культа  собственной  личности
эволюционировали  его  личные  вкусы  и  пристрастия?

ВЗГЛЯД  ИЗ  КРЕМЛЯ

НАКОНЕЦ-ТО  СВОЕ
 В  марте  1917  года  Сталин,  освобожденный  после  Фев¬
ральской  революции  из  сибирской  ссылки,  приезжает  в
Петроград  и  сразу  окунается  в  политическую  жизнь.  Потес¬
нив  В.  Молотова,  он  входит  в  редколлегию  центрального
большевистского  органа  «Правда».  На  Апрельской  партий¬
ной  конференции  Коба  становится  уже  не  кооптированным,
а  выбранным  членом  ЦК  партии.  В  июне  недавний  ссыль¬
ный  избирается  на  I  Всероссийском  съезде  Советов  членом
Центрального  исполнительного  комитета.  В  июле  Сталин
выступает  с  отчетным  докладом  на  VI  съезде  РКП(б)  о  поли¬
тическом  положении.  Много  пишет.  С  марта  по  декабрь  им
опубликовано  свыше  60  статей  и  заметок  в  газетах  «Правда»,
«Солдатская  правда»,  «Пролетарское  дело»,  «Рабочий  и  сол¬
дат»  и  др.
 37-летний  грузин  выкраивает  время  и  для  личной  жизни.
Молотов  рассказывал,  как  они  вместе  со  Сталиным  ухажи¬
вали  за  одной  девушкой.  Она  отдала  предпочтение  Иосифу.
 По  приезде  в  Петроград  он  остановился  в  семье  Аллилу¬
евых.  Там  его  любили,  окружали  заботой  и  вниманием.  Ког¬
да  Аллилуевы  переехали  в  более  просторную  квартиру,  для
Кобы  была  отведена  специальная  комната,  которая  всегда
ждала,  его.  К  слову  сказать,  в  ней  недолго  жил  Ленин,  когда
был  вынужден  уйти  в  подполье.
 В  1946  году  в  издательстве  «Советский  писатель»  вышла
в  свет  книжка  А.  С.  Аллилуевой  «Воспоминания»,  где  нема¬
ло  говорится  о  петроградском  периоде  жизни  Сталина.  Две
последние  главы  были  напечатаны  отдельной  книжечкой  в
библиотеке  «Огонька»  под  заголовком  «Из  воспоминаний».
По  словам  С.  Аллилуевой,  эти  «Воспоминания»  вызвали  у  ее
отца  страшный  гнев,  что  обернулось  для  Анны  Сергеевны  в
1948  году  тюремным  заключением.
 -  55  -

Иначе  рассматривает  эту  историю  ее  сын,  В.  Аллилуев.
Он  утверждает,  что  Сталин  помог  матери  издать  книгу  и  в
ней  «не  было  ничего  такого,  что  могло  вызвать  гнев  Стали¬
на.  И  потом,  многое  из  нее  было  опубликовано  уже  в  журна¬
лах  и  газетах,  все  это  было  известно  Сталину  и  реакции  не¬
гативной  у  него  не  вызывало»1.  Разжигаемый  злым  гением
аллилуевской  семьи  Берией,  кремлевский  хозяин  был  воз¬
мущен  громкой  шумихой  вокруг  книги,  великоречивыми
презентациями  и  читательскими  конференциями,  что  и  по¬
влекло  за  собой  арест  автора.
 Определить,  что  могло  вызвать  сталинский  гнев,  является
нередко  задачей  со  многими  неизвестными.  Подчас  он  бы¬
вал  весьма  переменчив  в  своих  настроениях  и  поступках.  Но
в  данном  случае  мы  имеем  дело  с  фактом  почти  непрелож¬
ным.  14  мая  1947  года  «Правда»  печатает  совершенно  раз¬
громную  рецензию  на  «Воспоминания»  А.  Аллилуевой,  об¬
виняя  ее  в  грубых  ошибках  и  полной  некомпетентности.  По¬
нятно,  что  без  прямого  указания  вождя  о  такой  рецензии
никто  в  газете  и  помыслить  не  мог.  То  есть  сама  книга  ему
активно  не  понравилась,  вероятно,  напомнив  Сталину  о
том,  о  чем  вспоминать  он  не  любил.  По-видимому,  мемуа¬
ристка  что-то  и  напридумывала,  что-то  исказила  или  забы¬
ла  —  это  довольно  распространенные  и  обычные  грехи  ме¬
муарной  литературы.  Тем  не  менее  мы  вправе  относиться  к
ее  воспоминаниям  с  осторожным  доверием  в  фактической
их  части.  Они  написаны  как  бы  от  имени  всей  семьи  Алли¬
луевых,  что  оговорено  в  авторском  предисловии.  «Рассказы
моей  матери  О.  Е.  Аллилуевой  и  брата  Ф.  С.  Аллилуева  до¬
полняли  мои  воспоминания.  Большинство  глав  книги  созда¬
ны  нами  сообща,  и  светлые  образы  брата  Павла  и  сестры
Надежды  неизменно  сопутствовали  мне  в  моей  работе»2.
 Не  раз  Анна  вместе  с  младшей  сестрой  Надей,  когда  при¬
ходил  Иосиф,  собирались  у  него  в  комнате  попить  чайку,  по¬
говорить.  Он  приносил  хлеб,  какую-то  провизию,  и  засижи¬
вались  они  порою  допоздна.  На  Надю,  милую  и  симпатич¬
ную  гимназистку,  Коба  поглядывал  с  возрастающим  интересом.
В  ее  же  глазах  он  представлялся  человеком  необыкновен¬
ным,  романтическим  героем-подполыциком.
 «Иногда  во  время  вечерних  чаепитий  в  его  комнате  Ста¬
лин  подходил  к  вертящейся  этажерке  у  кровати  и  доставал
 -  56  -

томик  Чехова.  «Хамелеон»,  «Унтер  Пришибеев»  и  другие
рассказы  Чехова  он  очень  любил.  Он  читал,  подчеркивая  не¬
повторимо  смешные  реплики  действующих  лиц  «Хамелео¬
на».  Все  мы  громко  хохотали  и  просили  почитать  еще.  Он
читал  нам  часто  из  Пушкина  и  из  Горького.  Очень  любил  и
почти  наизусть  знал  он  чеховскую  «Душечку».  —  Ну,  эта-то!
Настоящая  «Душечка»,  —  часто  определял  он  чеховским
эпитетом  кого-нибудь  из  знакомых»3.
 Как  мы  помним,  Коба  с  семинарских  лет  любил  Чехова,
а  также  и  Пушкина.  Горький  же  в  то  время  был  очень  попу¬
лярен.
 Чтения  вслух  были  очень  распространены  в  дореволюци¬
онной  России.  Сталин  следовал  определенной  культурной
традиции,  от  которой  не  отказался  полностью,  став  первым
человеком  в  государстве.  Он  словно  отогревался  в  семье,  в
простом  человеческом  общении.  Это  было  редко,  но  было.
Артем  Сергеев  рассказывал,  что  Сталин  (вероятно,  это  про¬
исходило  в  30-е  годы)  любил  читать  ему  и  Василию  рассказы
М.  Зощенко.  «Однажды  смеялся  чуть  не  до  слез,  а  потом
сказал:  «А  здесь  товарищ  Зощенко  вспомнил  о  ГПУ  и  изме¬
нил  концовку!»4  (Записано  Ф.  Чуевым.)  Зная  последующую
судьбу  Зощенко,  в  это  сообщение  не  хочется  верить.  С  дру¬
гой  стороны,  непредсказуемость  Сталина  хорошо  известна.
 Но  одновременно  он  был  и  весьма  постоянен  в  своих
привычках  и  интересах.
 После  революции,  в  Москве,  он,  в  сущности,  впервые
получает  собственную  квартиру.  До  этого  он  скитался  по
углам,  жил  у  знакомых.  Теперь  Коба  с  молодой  женой  селит¬
ся  в  одной  из  квартир  в  небольшом  трехэтажном  доме,  рань¬
ше  служившей  служебным  помещением.  Как  пишет  одна  из
приятельниц  Н.  Аллилуевой,  обиталище  первого  лица  в  го¬
сударстве  производило  впечатление  обычной  квартиры
«среднего  трудящегося  интеллигента:  все  чисто,  аккуратно,
удобно,  приспособлено  к  напряженной  умственной  деятель¬
ности,  но  и  только:  никакой  роскоши,  никакого  намека  на
пустой  эстетизм»5.  Всюду  было  много  книг.
 Сталин  наконец-то  получил  возможность  не  только  чи¬
тать,  но  и  собирать  книги,  составлять  свою  библиотеку.
И  это  было  уже  на  всю  оставшуюся  жизнь.  Как  рассказывал
Юрий  Шарапов,  одним  из  первых  познакомившийся  с  биб¬
 -  57  -

лиотекой  Сталина  (1957  г.),  в  кремлевской  его  квартире
(третьей  по  счету)  «бросился  в  глаза  высокий  шведский
шкаф  с  выдвижными  полками,  весь  набитый  книгами  и  бро¬
шюрами  с  закладками»6.  Однако  основная  часть  библиотеки
находилась  на  ближней  даче  и  размещалась  в  отдельном  де¬
ревянном  доме,  на  этаж  врытом  в  землю.  Там  стояли  про¬
стые  сосновые  стеллажи.
 Начиналось  же  все  с  библиотеки  в  первой  квартире,  при¬
мерно  в  1920  году.  Ее  хозяин,  очевидно,  был  совершенно
равнодушен  к  раритетам,  к  букинистическим  редкостям.  На
них  у  генсека  просто  не  имелось  времени.  Библиотека  нужна
была  ему  сугубо  для  дела,  для  текущей  работы,  справок,  ин¬
формации,  а  также  для  отдыха.  Преобладали  в  ней  книги  и
журналы  социально-политические  и  исторические.  К  исто¬
рии,  в  том  числе  и  военной,  Сталин  с  молодости  испытывал
сильную  тягу.  Хранил  он  и  сочинения  политических  против¬
ников,  в  первую  очередь  Троцкого.  Разумеется,  был  весь
Ленин,  читанный  и  перечитанный.  Не  забывалась,  хотя  по¬
началу  ее  имелось  немного,  и  литературная  классика:  Лев
Толстой,  Гаршин,  Горький,  Чехов,  Успенский.
 В  фонде  Сталина  в  бывшем  Центральном  партийном  ар¬
хиве  хранится  перепечатка  небольшой  заметки  из  журнала
«Рабоче-крестьянский  корреспондент»  (1934,  №10).  Виктор
Максимов.  «У  товарища  Сталина  (Воспоминания  бывшего
деткора)».  20  января  1924  года  Виктор  побывал  на  кремлев¬
ской  квартире  генсека  и  увидел  там  «обилие  книг»7.  Маль¬
чик  попросил  дать  ему  книгу  Джона  Рида  «Десять  дней,  ко¬
торые  потрясли  мир».  Хозяин  библиотеки  выполнил  про¬
сьбу.  Замечу,  что  впоследствии  книга  Джона  Рида,  в  которой
возвеличивалась  роль  Троцкого  в  Октябрьские  дни  и  не  упо¬
минался  Сталин,  была  запрещена.  Не  помогло  и  одобри¬
тельное  предисловие  Ленина.
 В  мае  1926  года,Сталин,  как  описывает  Д.  Волкогонов,
решил  благоустроить  личную  библиотеку,  о  чем  сказал  свое¬
му  помощнику  И.  Товстухе.  Тот  спросил,  какие  там  должны
находиться  книги.  «Сталин,  начавший  было  диктовать,  вне¬
запно  остановился,  сел  за  стол  и  в  присутствии  помощника
почти  без  раздумий,  в  течение  10—15  минут,  написал  про¬
стым  карандашом  на  листе  бумаги  из  ученической  тетради
следующее...»8  Далее  следуют  разделы,  по  которым  надо
 -  58  -

классифицировать  книги:  а)  философия;  б)  психология;  в)
социология;  г)  политэкономия  и  т.  д.  Отдельные  рубрики
должны  были  составлять  «русская  история»,  «история  дру¬
гих  стран»,  «дипломатия»,  «военное  дело»,  «беллетристика»,
«художественная  критика»,  «мемуары»...  Широкий  диапазон
интеллектуальных  интересов,  ничего  не  скажешь.
 Любителем  книг  в  кремлевской  элите  являлся  не  только
Сталин.  Солидная  библиотека  имелась  и  у  Молотова.  Любил
собирать  книги  и  читать  С.  Киров.  Его  вдова  вспоминала,
что  он  никого  не  подпускал  к  ним.  Она  как-то  заметила,  что
для  их  систематизации  хорошо  бы  пригласить  библиотекаря.
Киров  возразил:  «Жена  товарища  Сталина  пригласила  биб¬
лиотекаря,  который  по  всем  правилам  библиотечной  техни¬
ки  разложил  книги.  А  потом  товарищ  Сталин  не  мог  найти
без  каталога  ни  одной  книги  и  снова  все  переставил  по-своему»9.
 Сталину  присылали  много  общественно-политических  и
литературно-художественных  журналов.  Сохранился  ком¬
плект  легального  большевистского  журнала  «Просвеще¬
ние»  —  с  1911  по  1914  год.  С  1913  года  Сталин  являлся  его
постоянным  сотрудником,  в  том  же  году  была  напечатана  в
трех  номерах  статья  «Марксизм  и  национальный  вопрос»
под  названием  «Национальный  вопрос  в  социал-демокра¬
тии».  Та  самая,  в  связи  с  подготовкой  которой  Ленин  писал
Горькому  о  «чудесном  грузине».
 На  страницах  этого  журнала  есть  немало  прмет  и  под¬
черкиваний.  Нет  уверенности,  что  все  они  принадлежат  Ста¬
лину,  но  ясно,  что  он  читал  его  внимательно.  Основное  со¬
держание  номеров  составляли  статьи  общеполитического  и
социологического  профиля,  имелся,  однако,  и  литератур¬
ный  отдел,  курировавшийся  Горьким.  Регулярно  публикова¬
лись  стихи,  чаще  всего  Демьяна  Бедного,  который  тоже  яв¬
лялся  постоянным  сотрудником  журнала.  Печатался  в  «Про¬
свещении»  и  Горький  —  «Детство».  Неплохо  была  представлена
и  литературоведческая  публицистика  —  статьи  о  Салтыкове-
Щедрине,  Н.  Помяловском,  Н.  Добролюбове.
 Сталин  регулярно  знакомился  с  литературно-художест¬
венными  журналами  советского  времени.  Во  втором  номере
«Красной  нови»  за  1923  год  его  особенное  внимание  при¬
влекла  статья  «Великая  историческая  проверка»  —  о  партий¬
ных  разногласиях  в  эпоху  первой  русской  революции.  На
 -  59  -

полях  немало  подчеркиваний  красным  и  черным  каранда¬
шом.
 Генсека  не  заинтересовала  статья  Ил.  Вардина  «Либера¬
лизм  —  царизм  —  революция».  Не  привлекла  внимания  и
научно-популярная  работа  «Этюды  о  К.  Тимирязеве».  Стра¬
ницы  здесь  не  разрезаны.  Не  пожелал  знакомиться  он  и  с
литературно-критическим  разделом.  Дальше  страницы  сно¬
ва  разрезаны,  скорее  разорваны  пальцем.  Это  художествен¬
ный  раздел.  Логично  предположить,  что  он  не  оставлен  без
внимания  кремлевским  книгочеем.
 Номер  составлен  впечатляюще.  Напечатаны  «Мои  уни¬
верситеты»  М.  Горького  (продолжение),  «Аэлита»  Алексея
Толстого  (окончание),  «Перемена»  М.  Шагинян...  Та  тогда
пользовалась  немалой  популярностью.  Главный  редактор
«Красной  нови»  А.  Воронский  писал  ей:  «Знаете,  очень  Ва¬
ши  вещи  нравятся  тов.  Ленину.  Он  как-то  сказал  об  этом
Сталину,  а  Сталин  мне»10.
 В  поэтическом  разделе  представлены  такие  поэты,  как
О.  Мандельштам,  С.  Клычков,  П.  Радимов...  Из  западных
авторов  —  В.  Гюго  в  переводе  М.  Волошина.
 Хозяин  Кремля  не  жалел  валюты  на  выписку  зарубеж¬
ных  эмигрантских  изданий  —  книг,  альманахов,  журналов.
В  «Русской  мысли»  (Прага,  1922,  апрель)  он  мог  прочитать
знаменитые  «Дни»  В.  Шульгина.  Думаю,  что  прочитал.
Шульгин  являлся  его  политическим  противником  и  уже
поэтому  интересен  был  Сталину.
 В  журнале  «Современные  записки»  (Париж,  1924,  XVIII)
генсека  привлекла  статья  «Автобиография  «РКП».  На  по¬
лях  —  его  пометы.  Трудно  сказать,  прочитал  ли  он  напеча¬
танные  там  прозаические  произведения,  но  это  вполне  веро¬
ятно.  Журнал  опубликовал  вещи  знаменитых  писателей-
эмигрантов:  И.  Бунина  «Несрочная  весна»,  Б.  Зайцева
«Золотой  узор»,  Ф.  Степуна  «Николай  Переслегин».  Сте-
пун  —  известный  философ,  но  тут  он  выступил  как  писа¬
тель.  Помещена  в  журнале  и  подборка  стихотворений
3.  Гиппиус.
 Как  уже  говорилось,  Сталин  в  своих  статьях  и  выступле¬
ниях  обращался  к  художественным  образам  и  примерам.
Порою  он  был  в  них  весьма  неожиданен.  Выступая  27  сен¬
тября  1927  года  на  большом  заседании  в  Президиуме  Испол¬
 -  60  -

кома  Коминтерна  совместно  с  Интернациональной  Кон¬
трольной  комиссией,  Сталин  обрушился  на  В.  Вуйовича,  об¬
винившего  ВКП(б)  в  оппортунизме.  Сталин  застал  лишь
конец  речи,  которая  его  возмутила.
 Генсек  нашел,  что  «критика  Вуйовича  не  заслуживает  от¬
вета»11.  Но  не  отказал  себе  в  удовольствии  высмеять  его.
Учитывая  интернациональный  и  квалифицированный  со¬
став  аудитории,  лидер  большевиков  начал  издалека.  «Мне
вспомнилась,  —-  заявил  он,  —  одна  маленькая  история  с  не¬
мецким  поэтом  Гейне...  В  числе  разных  критиков,  которые
выступали  в  печати  против  Гейне,  был  один  очень  неудачли¬
вый  и  довольно  бездарный  литературный  критик  по  фами¬
лии  Ауфенберг.  Основная  черта  этого  писателя  состояла  в
том,  что  он  неустанно  критиковал  и  бесцеремонно  донимал
Гейне  своей  критикой  в  печати.  Гейне,  очевидно,  не  считал
нужным  реагировать  на  эту  критику  и  упорно  отмалчивался.
Это  поразило  друзей  Гейне,  и  они  обратились  к  нему  с  пись¬
мом:  дескать,  как  это  понять,  что  писатель  Ауфенберг  напи¬
сал  массу  критических  статей  против  Гейне  и  Гейне  не  нахо¬
дит  нужным  отвечать...  Что  же  он  сказал  в  ответ  на  обраще¬
ние  своих  друзей?  Гейне  ответил  в  печати  в  двух  словах:
«Писателя  Ауфенберга  я  не  знаю;  полагаю,  что  он  вроде
Дарленкура,  которого  тоже  не  знаю»12.
 Перекинуть  мостки  от  этой  истории  с  Гейне  к  злополуч¬
ному  Вуйовичу,  которого  тоже,  как  заметил  оратор,  никто
не  знает,  было  уже  нетрудно.
 Усердные  ли  референты  подготовили  этот  материал  хо¬
зяину  или  сам  он  его  нашел?  Не  знаю.  Думаю,  что  верно
скорее  второе.  Но  это  несущественно.  Согласимся,  что  здесь
ощущается  определенный  интеллектуальны#  уровень  олице¬
творенной  в  Сталине  большевистской  власти.  Иной  вопрос,
на  что  она  была  в  конечном  итоге  нацелена,  какие  полити¬
ческие  цели  преследовала.
 НЕ  ТОЛЬКО  КНИГИ
 У  Кобы,  профессионального  революционера,  вечного
нелегала  или  ссыльного,  имелось  мало  возможностей  ходить
в  театры  до  Октябрьской  революции.  А.  Аллилуева  вспоми¬
нает  такой  вот  эпизод  из  биографии  Сталина,  относящийся
 -  61  -

к  1912  году,  когда  он,  совершив  очередной  побег  из  ссылки,
вел  подпольную  работу  в  Питере.  Осенью  «как-то  он  позво¬
нил  вечером  и,  не  раздеваясь,  сказал  маме:
 — 	Пожалуйста,  Ольга,  пойдите  сейчас  же  в  Мариинский
театр,  успеете  к  началу.  —  Он  протянул  ей  билет.  —  Хоте¬
лось  хоть  раз  побывать  там.  Видите,  не  удастся,  нельзя.
 Он  сказал,  что  в  ложе  его  ждут  товарищи,  им  надо  пере¬
дать  несколько  слов»13.
 Сожаление  Кобы  вполне  понятно.  Русский  театр  пользо¬
вался  тогда  огромным  авторитетом  у  образованной  части  об¬
щества  и  отличался  небывалым  богатством  идей  и  форм.
После  Октября  при  диктатуре  пролетариата  что-то  из  этого
богатства  было  утрачено.  Но  что-то  и  приумножено.  В  20-е
годы  наш  театр  в  общем  переживал  пору  подъема.  Ставились
прекрасные  спектакли,  которые  шли  с  большим  успехом.
 Приобщается  к  театру  и  бывший  семинарист.  Вскоре  он
стал  отдавать  ему  немалую  часть  своего  досуга.  Именно  до¬
суга.  Сталин  ездит  в  театр  не  только  на  парадно-официаль-
ные  мероприятия,  хотя  и  на  них  тоже.  Нравящиеся  ему
спектакли  он  посещает  и  как  частное  лицо,  во  всяком  случае
без  особого  ритуала.  Любила  театр  и  его  молодая  жена,  о  чем
свидетельствуют  ее  письма  мужу.  Она  не  забывала  поделить¬
ся  с  ним  театральными  впечатлениями.
 «Видела  новую  оперу  «Алмаст»...  Речь  идет  об  опере  «Ал-
маст»  композитора  А.  Спендиарова  в  филиале  Большого.
«...Максакова  совершенно  исключительно  станцевала  лез¬
гинку  (армянскую)...  я  давно  не  видела  танца  так  художест¬
венно  выполненного.  Тебе,  думаю,  очень  понравится  танец,
да  и  опера»14.
 Блистательная  ленинградская  балерина  М.  Семенова
была  приглашена  на  постоянную  работу  в  Москву.  Это,  ко¬
нечно,  творчески  обогатило  столичную  балетную  труппу.
В  сентябре  1930  года  она  в  первый  раз  выступила  на  сцене
Большого  театра  в  балете  «Баядерка»  композитора  Л.  Мин-
куса.  Надо  полагать,  что  Н.  Аллилуева  не  раз  побывала  на
этом  балете,  видел  его  и  Сталин.  Она  пишет  ему  21  сентября
1931  года  в  Сочи:  «Из  новостей  почти  ничего  нет.  Была  на
Баядерке  (так  в  тексте.  —  Е.  Г.)  с  Семеновой,  она  была  не  в
ударе,  но  тем  не  менее  опять  новые  движения»15.  Вряд  ли
 _  62  -

Надежда  Сергеевна  писала  бы  об  этом  мужу,  если  бы  не
была  уверена,  что  это  его  интересует.
 Большой  театр  властно  притягивал  к  себе  «кремлевского
горца».  В  30-40-е  годы  он  часто  приезжал  туда,  порою  даже
на  какое-т€Годно  нравящееся  ему  действие.  По  словам  быв¬
шего  телохранителя  вождя,  а  позднее  коменданта  Большого
театра  А.  Рыбина,  тот  смотрел  «Лебединое  озеро»  двадцать
или  тридцать  раз.  «Обычно  бывал  в  театре  один.  Занимал
место,  когда  в  зале  гасили  свет.  Садился  в  углу  ложи,  в  глу¬
бине.  После  премьер  передавал  благодарность  артистам,
даже  бывал  на  генеральных  репетициях»16.
 О  благодарности  Сталина  вспоминает  и  знаменитый  те¬
нор  40-х  годов  М.  Александрович.  Осенью  1946  года  он
давал  сольный  концерт  в  сочинском  театре.  В  правительст¬
венной  ложе  сидели  Сталин,  Молотов,  Каганович.  В  ложе
напротив  —  Буденный,  Ворошилов,  Маленков.  «Как  обыч¬
но,  Сталин...  ничем  не  выдавал  своих  эмоций.  Лицо  его  все
время  оставалось  неподвижным.  Окружающие  же  заиски¬
вающе  наблюдали  за  его  реакцией...  По  окончании  концер¬
та...  в  мою  артистическую  комнату  явились  два  генерала  и
«от  имени  Иосифа  Виссарионовича»  просили  принять  бла¬
годарность  за  доставленное  удовольствие»17.
 Вернемся  в  Большой  театр.  Генсек  интересовался  рабо¬
тами  не  только  московских  актеров.  Как  пишет  в  своем
дневнике  М.  А.  Сванидзе  (оперная  певица,  жена  Алеши  Сва¬
нидзе,  брата  первой  жены  Кобы),  Сталин  в  июне  1935  года
ездил  «смотреть  ленинградский  балет,  который  сейчас  по¬
жинает  здесь  лавры»18.  Посещал  он  обычно  оперные  и  балет¬
ные  спектакли,  которые  давались  в  Большом  театре  респуб¬
ликанскими  театрами  во  время  национальных  декад  или  не¬
дель  в  Москве.  Но  ближе  всего  генсеку  был,  конечно,  «свой»
Большой  театр,  его  постановки.
 В  случае  с  этим  театром  Сталин  далеко  отошел  от  вкусо¬
вых  ориентиров,  преобладавших  в  большевистской  элите  в
первые  послеоктябрьские  годы.  Ленин  собирался  даже  за¬
крыть  Большой  театр,  полагая,  что  в  условиях  экономичес¬
кой  разрухи  непозволительно  тратить  на  его  содержание  ог¬
ромные  деньги.  Этот  вопрос  обсуждался  на  Политбюро,  ко¬
торое  не  поддержало  своего  лидера.  Но  дотации  театру  были
урезаны.  Он  не  пользовался  популярностью  в  партийных
 -  63  -

кругах,  считался  слишком  «буржуазным».  Ленин  на  его
спектаклях  скорее  всего  не  бывал.
 Ситуация  круто  меняется  при  Сталине.  И  не  только  по¬
тому,  что  он  являлся  большим  любителем  балета  и  оперы.
Сталин  увидел  в  Большом  театре  своего  рода  олицетворение
высокой  державности  и  неувядающей  классики,  несущей  в
себе  эталонный  смысл  для  всей  культуры.  Постепенно  кремлев¬
ский  правитель  придаст  этому  театру  самый  привилегиро¬
ванный  статус.  Подражая  вождю,  советский  истеблишмент
возлюбит  теперь  оперу  и  балет.  В  столицах  всех  советских
республик  будут  считать  за  должное  иметь  свой  «Большой»
театр,  о  котором  необходимо  рьяно  заботиться.  Как  же
иначе?  Товарищ  Сталин  подает  всем  пример.  1  июня  1926
года  он  прибывает  в  Тифлис.  3  июня  он  «присутствует  на
спектакле  Тифлисского  театра  государственной  оперы.  В
антракте  И.  В.  Сталин  беседует  с  композитором  М.  Балан-
чивадзе  по  поводу  его  оперы  «Тамар  Цбиери»  и  грузинской
оперной  музыки  и  отмечает  влияние  произведений  русских
композиторов,  в  частности  Чайковского,  на  грузинских
композиторов»  19.
 В  эстетических  симпатиях  вождя  сразу  же  после  Большо¬
го  театра  идет  Московский  Художественный  академический
театр.  Сталин  и  МХАТ  —  тема  особая  и  обширная,  о  ней  по¬
дробнее  пойдет  речь  дальше.  Отмечу  лишь  следующие  мо¬
менты.  МХАТ  высоко  ценил  и  В.  И.  Ленин.  В  последний  пе¬
риод  своей  жизни  он,  по  словам  А.  В.  Луначарского,  «не¬
сколько  раз  бывал  в  театре,  кажется,  исключительно  в
Художественном,  который  очень  высоко  ставил.  Спектакли
в  этом  театре  неизменно  производили  на  него  отличное  впе¬
чатление»20.
 Однако  Художественный  театр  подвергался  яростным
нападкам  со  стороны  «левых»  в  советском  искусстве.  Ориен¬
тированные  большей  частью  на  мейерхольдовский  авангар¬
дизм,  они  считали  *художественников»  закоснелыми  кон¬
серваторами  и  голосисто  требовали  подчас  немедленного  за¬
крытия  театра.  От  этого  он  уберегся,  отбыв  на  два  года
(1922—1924  гг.)  в  гастрольную  поездку  за  границу.
 По  возвращении  на  родину  Художественный  театр  полу¬
чает  помощь  со  стороны  государственных  органов,  но  и  кри¬
тика  в  его  адрес  достаточно  сильна.  Снова  повторяются  об¬
 -  64  -

винения  в  косности,  нереволюционности,  буржуазности.
В  этих  условиях  для  театра  было  очень  важным,  какую  пози¬
цию  займет  первый  человек  в  государстве.  Сталин  окажет
театру  мощную  поддержку.  Любимым  спектаклем  вождя
станут  «Дни  Турбиных»  М.  Булгакова,  поставленные  в  1926
году.
 По-видимому,  любили  художественников  и  в  семье  Ста¬
лина.  Надежда  Сергеевна  пишет  ему  в  Сочи  (26  сентября
 1931 	г.):  «У  нас  все  идет  по-старому  однообразно  —  днем  за¬
няты,  вечером  дома  и  т.  д.  Завтра  хочу  пойти  на  «Рекламу»,
это  на  мал(ой)  сцене  Худ(ожественного)  театра,  говорят
очень  смешно,  а  посмеяться  очень  хочется»21.  «Реклама»  —
американская  комедия.  Спектакль  с  О.  Андровской  в  глав¬
ной  роли  шел  с  большим  успехом.
 На  втором  месте  среди  драматических  театров  стоял  у
генсека  Малый  театр.  В  ноябре  1934  года  Сталин  с  Василием
и  Светланой  и  близкими  ему  тогда  людьми,  включая  М.  Сва¬
нидзе  (и  она,  и  муж  ее  впоследствии  были  расстреляны),
смотрели  «всей  компанией»  спектакль  «В  чужом  пиру  по¬
хмелье»  А.  Островского.  «Вначале  И.  (Иосиф  Сталин.  —
Е.  Г.)  скучал  (II  акт  —  была  слабая  квартирная  хозяйка,  к  со¬
жалению  не  Рыжова).  А  потом  оставался  спектаклем  дово¬
лен  и  много  смеялся.  В  антрактах  живо  обсуждали  игру,
типаж,  оформление.  Я  урывками  заходила  со  Светл(аной)  во
внутреннюю  комнату,  где  мужчины  пили  чай  и  ели  фрукты.
Вася  приносил  нам  в  ложу  мандарины»22.
 О 	посещении  вождем  этого  спектакля  сообщает  и  В.  Ры¬
жова  в  статье  за  ее  подписью:  «...  нам  передали,  что  он  ос¬
тался  доволен  спектаклем»23
 Дважды  Сталин  смотрел  в  Малом  театре  постановку
«Растеряева  улица»  по  Г.  Успенскому.  Беседовал  с  исполни¬
телем  главной  роли  М.  Нароковым.  Тот  не  преминул  пожа¬
ловаться  на  критиков,  которые  «приняли  спектакль  сухо,
недооценили  его».  Кремлевский  меценат  «сказал  коротко:  —
На  всех  не  угодишь»24.
 Рыжова  рассказывала,  как  сановный  зритель  смотрел
спектакль  «Отелло».  Вовсе  не  сановно.  «Он  подошел  к  ба¬
рьеру  ложи,  в  которой  сидел,  и  стал  горячо  аплодировать
Остужеву.  Зрительный  зал  увидел  горячо  любимого  вождя,  и
все  как  один  встали  и  повернулись  лицом  к  ложе.  Буря  вос¬
 3  Зак.2523
 -  65  -

торженной  овации  в  честь  великого  Сталина  не  стихала  в  те¬
чение  нескольких  минут.  Тогда  Иосиф  Виссарионович  обер¬
нулся  к  зрительному  залу  и,  указав  на  артиста,  пригласил
присутствующих  аплодировать  Остужеву-Отелло»25.
 «Сталин  —  очень  непосредственный  зритель,  —  писал
мхатовский  режиссер  В.  Сахновский,  делившийся  своими
впечатлениями  от  того,  как  кремлевский  хозяин  смотрел
спектакль  «Анна  Каренина».  —  Мы,  сидевшие  на  режиссер¬
ских  местах,  только  временами  наблюдали  Иосифа  Виссари¬
оновича,  следившего  за  ходом  действия  на  сцене.  Мы  виде¬
ли,  как  засверкали  его  глаза  во  время  сцены  ...когда  Анна
объясняется  со  своим  мужем.  Кончился  спектакль,  а  Иосиф
Виссарионович  и  его  товарищи,  уже  накинув  пальто,  долго
еще  не  уходят  из  ложи  правительства  и  неистово  аплодируют
актерам.  Из  этой  ложи  повеяло  на  нас  чудесной  молодостью»26.
 Сталин  нередко  брал  в  театр  с  собой  Светлану.  Подобно
матери,  она  была  театралкой.  Однако  число  театров,  куда
мог  приезжать  советский  правитель,  было  после  убийства  Ки¬
рова  строго  ограничено  службой  безопасности.  Большой,
Малый,  МХАТ.  Там  имелись  специально  оборудованные
правительственные  ложи,  изолированные,  с  отдельным  хо¬
дом.  Поскольку  вождь  считал,  что  окружен  врагами,  ему
приходилось  считаться  с  требованиями  этой  службы.
 По-видимому,  Сталин  с  симпатией  относился  к  Вахтан¬
говскому  театру.  Посмотрев  поставленный  в  1925  году  спек¬
такль  «Виринея»  по  одноименной  повести  JI.  Сейфуллиной,
Сталин,  что  делал  редко,  оставил  отзыв  в  книге  почетных
посетителей:  «По-моему,  пьеса  —  выхваченный  из  живой
жизни  кусок  жизни»27.  Но  в  тридцатые  годы  он,  кажется,
уже  к  вахтанговцам  не  ездил.
 Позволю  себе  здесь  исправить  неточность  в  книге  Р.  Та¬
кера  «Сталин».  Там  пересказывается  одно  место  из  извест¬
ной  книги  Юрия  Елагина  «Укрощение  искусств»,  где  опи¬
сывается,  как  Сталин  смотрел  последний  акт  спектакля  «Че¬
ловек  с  ружьем»,  посвященного  юбилею  Ленина.  Такер
утверждает,  что  этот  просмотр  проходил  в  вахтанговском  те¬
атре28.  Нет.  По  словам  Елагина,  показ  данного  акта  состоял¬
ся  в  Большом  театре  после  траурного  заседания  —  21  января
1938  года.  «Щукин  играл  Ленина,  а  Рубен  Симонов  —  Ста¬
лина.  Живой,  настоящий  Сталин  сидел  передо  мной  в  своей
 -  66  -

ложе  и  смотрел,  ухмыляясь  себе  в  усы,  на  сцену  и  много  ап¬
лодировал.  Аплодировал  он  и  охрипшему  от  необыкновен¬
ного  волнения  Симонову,  загримированному  под  него  —
Сталина,  каким  он  был  в  молодости»29.
 Ввиду  отсутствия  правительственной  ложи  (а  может
быть,  и  по  другой  причине)  генсек  не  бывал  в  мейерхольдов-
ском  театре,  о  чем  режиссер  весьма  сожалел.  Ему  хотелось
показать  кремлевскому  зрителю  свои  лучшие  постановки  в
надежде  на  его  одобрение.  Как  установил  мейерхольдовский
биограф  К.  Рудницкий,  «Сталин  с  1927  года,  когда  он  как  на
грех  видел  один  из  самых  неудачных  мейерхольдовских
спектаклей  «Окно  в  деревню»...  больше  у  Мейерхольда  не
бывал»30.  В  строящемся  новом  здании  театра  Мейерхольда
предусматривалось  сооружение  правительственной  ложи.
В  том  же  году  Сталин  был  на  спектакле  в  театре  Эрмитажа.
 По  должности  Генеральный  секретарь  ЦК  ВКП(б)  дол¬
жен  был  присутствовать  на  парадных  концертах,  что  он  и
делал  с  удовольствием.  Гораздо  меньший  интерес  у  него  вы¬
зывали  художественные  выставки.  Утверждают  даже,  что
генсек  за  свою  жизнь  посетил  лишь  одну  такую  выставку  —
X  выставку  АХРР  (Ассоциация  художников  революционной
России)  в  1928  году31.  Однако  близкий  к  Кремлю  Александр
Герасимов  писал,  что  Сталин  осматривал  юбилейную  вы¬
ставку  «15  лет  РККА»  (Рабоче-Крестьянской  Красной  Ар¬
мии),  после  которой  он,  Герасимов,  а  также  И.  Бродский  и
Е.  Кацман  были  приглашены  на  дачу  к  хозяину32.
 По  словам  современного  исследователя,  генсек  дал
«самую  высокую  оценку»  ахровским  работам.  Даниил  Анд¬
реев  в  книге  «Роза  мира»  приводит  несколько  другую  их
оценку,  правда,  он  говорит  о  сталинском  визите  на  выставку
московской  организации  АХРРа  (у  Андреева  «АХР»)  в  1926
или  1927  году,  чему  документальных  подтверждений  мне
найти  не  удалось.  Возможно,  что  речь  идет  все  о  той  же  экс¬
позиции  1928  года.
 «...Высокие  гости,  —  пишет  Андреев,  —  оставили  в  книге
отзывов  резюме  своих  впечатлений.  Луначарский  воспользо¬
вался  случаем,  чтобы  со  свойственным  ему  поверхностным
блеском  изложить  целое  эстетическое  кредо.  Калинин  был
скромнее:  тактично  оговорившись,  что  далек  от  вопросов
искусства,  он  безо  всяких  претензий  отметил  то,  что  ему  по¬
 -  67  -

нравилось  или  не  понравилось  на  выставке,  и  сжато  объяс¬
нил,  как  сумел,  почему  именно  понравилось.  Третий  посе¬
титель  оказался  лаконичнее  всех.  Воспроизвожу  его  отзыв
буквально:  «По-моему,  ничего.  И.  Сталин».  По  мнению
Андреева,  автор  последнего  отзыва  изобличил  «свой  художе¬
ственный  идиотизм»33.
 Конечно,  этот  отзыв  искусствоведческим  не  назовешь.
И  мог  бы  он  быть  повежливее.  Но  нам  важно  отметить  вот
что.  Сталинские  художественные  оценки  обычно  носили,
если  так  можно  выразиться,  сдержанный  характер.  Захвали¬
вание  кого-либо  грозному  хозяину  Кремля  было  не  очень-то
свойственно,  хотя  он  умел  и  быть  щедрым  в  похвалах.  Но
адекватнее  его  личности  являлась  сдержанность.  Если  же  го¬
ворить  об  ахровской  живописи,  то  она  нередко,  в  том  числе
и  на  отчетных  выставках,  большим  мастерством  не  блистала.
Так  что  в  отзыве  «ничего»  он  на  свой  лад  проявил  даже  не¬
которую  дипломатичность.
 Сталин  был  не  только  традиционен,  но,  пожалуй,  и  ста¬
ромоден  в  своем  понимании  живописи  и  скульптуры.  Мы
помним,  как  в  разговоре  с  П.  Онуфриевой  он  более  всего
восхищался  в  «Джоконде»  оптически  точной  выпиской  дета*-
лей.  И  так  будет  и  в  дальнейшем.  «Высшая  похвала,  которую
т.  Сталин  давал  картине,  —  отмечал  И.  Бродский,  —  заклю¬
чалась  в  двух  словах:  «Живые  люди».  В  этом  он  видел  глав¬
ное  достоинство  картины.  «Картина  должна  быть  живой  и
понятной»  —  эти  слова  т.  Сталина  запомнились  мне  навсег¬
да»34.
 Рассказывая  о  посещении  вождем  юбилейной  выставки
«15  лет  РККА»,  А.  Герасимов  подчеркивает,  что  тот  «не
только  очень  многое  хорошо  заметил  и  запомнил  отдельные
экспонаты,  но  и  высказал  при  этом  ценнейшие  для  нас,  ху¬
дожников,  замечания,  касающиеся  самой  техники  нашего
ремесла».  И  еще:  «...проявил  опять  такое  знание  массы  дета¬
лей,  которые  обычно  известны  только  профессиональным
художникам»35.  Меры  лести  А.  Герасимов  не  знал,  как  не
знали  ее  и  многие  другие  из  творческой  интеллигенции,  осо¬
бенно  из  элитных  слоев.
 Действительно,  Сталин  был  достаточно  искушен  в  ис¬
кусствоведческой  терминологии  и  обладал  зорким  глазом.
Но,  повторюсь,  в  изобразительном  искусстве  он  разбирался
 -  68  -

слабее,  чем  в  литературе  или  театре.  Иногда  он  это  даже  сам
чувствовал.  Вспоминает  его  дочь:  «В  тот  ноябрь  1948  года  мы
возвращались  в  Москву  вместе,  поездом...  У  меня  в  купе  был
журнал  «Искусство»,  я  сидела  и  разглядывала  репродукции.
Вошел  отец,  заглянул  в  журнал.  «Что  это?»  —  спросил  он.
Это  был  Репин,  рисунки,  этюды.  «А  я  этого  никогда  не
видел...»  —  сказал  он  вдруг  с  такой  грустью  в  голосе,  что  мне
сделалось  больно...  Я  представила  себе  на  минуту,  что  слу¬
чилось  бы,  если  бы  отец  вдруг,  —  нет,  в  какой-нибудь  спе¬
циально  отведенный  для  него  лично,  закрытый  день  пошел
бы  посмотреть  Третьяковку,  —  что  бы  там  творилось.  Боже!
И  что  бы  творилось  потом!  Сколько  бы  беготни,  суд-пере-
суд,  болтовни  нелепой...  Должно  быть,  отец  сам  представ¬
лял,  что  это  для  него  просто  стало  невозможным  —  как  и
многие  другие  невинные,  доступные  другим  развлечения»36.
 Верно.  Сталин  стал  пленником  собственной  службы  без¬
опасности,  собственного  культа,  в  интересах  которого  ши¬
роко  использовалось  изобразительное  искусство.
 Одно  из  первых  скульптурных  изображений-портретов
Сталина  сделала  ныне  позабытая,  но  когда-то  известная  Ма¬
рина  Рындзюнская.  Она  работала  по  дереву.  В  1926  году
Музей  Революции  заказал  ей  портрет  генсека.  В  ЦК  ее  снаб¬
дили  фотографиями,  но  она,  изучив  их,  попросила  о  личной
встрече  со  Сталиным.  Он  принял  ее  в  своем  кабинете  на
Старой  площади.  Она  вспоминала  в  1939  году:  «Меня  встре¬
тил  человек  среднего  роста,  с  очень  широкими  плечами,
крепко  стоящий  на  ногах.  И  точно  вылитая  из  одного  метал¬
ла  с  торсом,  с  сильно  развитой  шеей  голова  со  спокойным
твердым  лицом...»37.
 Рындзюнская  не  хотела  делать  портрет  по  фотографиям
вождя  и  п'опросила  приехать  к  ней  в  мастерскую.  В  назна¬
ченный  день  она  долго  ждала  кремлевского  гостя.  Вместо
него  появилась  Н.  Аллилуева.  «Входит  его  жена  и  друг  На¬
дежда  Сергеевна  Аллилуева  и  рассказывает,  что  Иосиф  Вис¬
сарионович  никак  не  может  сегодня  быть,  и,  хотя  Надежда
Сергеевна  хотела  послать  кого-нибудь  с  извинением,  он  не
успокоился  до  тех  пор,  пока  она  не  дала  слово,  что  сама  за¬
едет  ко  мне»38.
 Впоследствии  Сталин  в  сопровождении  жены  посетил
мастерскую  Рындзюнской.  Был  прост,  шутил,  с  интересом
 -  69  -

рассматривал  наброски  своего  портрета.  В  одном  из  этих  на¬
бросков  «заметил  недочет  по  анатомии.  —  Пожалуйста,  не
смейтесь,  анатомию  я  знаю,  —  сказал  он.  И  критиковал,  хва¬
лил,  —  всего  было»39.
 Надежда  Сергеевна  высказала  пожелание  «увидеть  по¬
ртрет  очень  похожим».  Хозяйка  мастерской  ответила,  что  де¬
лает  его  для  народа.
 «—  Разве  не  стоит  пожертвовать  какой-нибудь  малосу¬
щественной  деталью  лица,  чтобы  подчеркнуть,  сделать  ярче
самый  образ?
 — 	Вы  совершенно  правы,  —  согласился  товарищ  Ста¬
лин»40.
 Вольно-невольно  Рындзюнская  затронула  очень  важный
для  ее  гостя  политический  вопрос.  Вождя  интересовал  не
только,  а  может  быть,  и  не  столько  портрет  сам  по  себе,
сколько  то  психологическое  и  идеологическое  воздействие,
которое  могут  оказывать  на  широкие  массы  иконографичес¬
кие  изображения  лидера.  Сталин  не  прочь  был  выглядеть
«похожим»  в  этом  и  любом  другом  своем  портрете,  но  и  по¬
нимал,  что  без  определенной  идеализации  обойтись  нельзя.
Она  ему  тоже  импонировала,  а  с  годами  все  больше.  В  даль¬
нейшем  художники  будут  создавать  его  портреты  преимуще¬
ственно  по  фотографиям,  канонически  приукрашивая  ори¬
гинал.
 Сталин  характерно  раскрывается  в  отношении  к  жанру
карикатуры.  Он  его  ценил,  поощрял,  но  только  не  примени¬
тельно  к  себе.  И  это  проявилось  в  те  же  двадцатые  годы.
 Борис  Ефимов  рассказывал,  как  он  принес  в  сатиричес¬
кий  журнал  «Прожектор»  дружеский  шарж  на  Сталина.  Тот
«был  изображен  в  характерной  для  него  позе:  одна  рука  за¬
ложена  за  спину,  другая  —  за  борт  кителя.  В  зубах  трубка.
Преувеличенно  большие,  до  блеска  начищенные  сапоги...
В  ту  пору,  естественно,  никто  еще  не  помышлял  о  «культе
личности»,  но  уже  тогда  сумрачный  облик  «генсека»  как-то
не  располагал  к  шуткам»41.
 В  редакции  весело  посмеялись  над  выразительно  выпол¬
ненным  дружеском  шаржем,  но  предлагать  к  печати  его  ос¬
терегались.  Рисунок  направили  в  секретариат  Сталина.  Ре¬
золюцию  наложил  Товстуха:  «Не  печатать».
 Понятно,  что  он  консультировался  с  шефом  или  точно
 -  70  -

знал,  как  тот  может  отнестись  к  данной  акции.  Отрицатель¬
но.  Такер  пишет  о  сталинской  «болезненной  чувствитель¬
ности  к  шуткам  в  свой  адрес»42.  Эта  чувствительность  была
присуща  ему  уже  в  молодости  и  не  притупилась,  если  не
обострилась,  с  годами.  Всевластным  вождем  владел  фрей¬
дистский  комплекс  неполноценности?  По-видимому,  так
оно  и  было.  Но  дело  не  только  в  этом.  Он  заботился  о  своем
имидже'  мудрого  правителя,  отца  народов,  которого  неумест¬
но  изображать  панибратски  и  юмористически.  То  есть  здесь,
как  и  во  многих  иных  случаях,  Сталиным  руководил  трезвый
политический  расчет,  а  не  только  «любил  —  не  любил».  Что
же  касается  Бор.  Ефимова  с  его  шаржем,  то  преследованиям
художник  не  подвергся.  Впоследствии  он  станет  почти  офи¬
циальным  карикатуристом.
 Обширная  тема  —  Сталин  и  кино.  К  ней  придется  обра¬
щаться  не  раз.  Приохотился  же  он  к  кинематографу  в  конце
20-х  годов.  Особенно  полюбил  смотреть  фильмы  в  30-е  годы
(и  уже  на  всю  жизнь),  когда  после  смерти  жены  он  все  чаще
и  чаще  испытывал  острое  чувство  одиночества.  Кино  запол¬
няло  вечера,  когда  не  было  официальных  мероприятий  и  не
хотелось  ехать  в  театр.
 Милован  Джилас  —  он  однажды  после  войны  присутст¬
вовал  на  показе  кинофильма  в  личном  зале  вождя  в  Крем¬
ле  —  писал,  что  «в  течение  всего  показа  Сталин  выступал  с
комментариями,  реагировал  на  происходящее  так,  как  это
делают  необразованные  люди,  которые  принимают  художе¬
ственную  реальность  за  действительность»43.
 Однако  это  не  означает,  что  кремлевский  зритель  ничего
не  понимал  в  кинематографе.  Нет,  он  умел  оценить  и  актер-
ско-режиссерское  мастерство,  и  даже  операторскую  работу  в
фильме  —  последнюю,  впрочем,  он  чувствовал  слабее.  Ста¬
лин  любил  смотреть  и  советские,  и  зарубежные  картины,
подходя  к  ним  зачастую  с  разными  критериями.  В  кинемато¬
графической  среде  рассказывали  тогда  такую  вот  байку  —
документального  подтверждения  она  не  имеет.  Хозяин  по¬
смотрел  фильм  «Большой  вальс».  Эта  американская,  сильно
сделанная  картина  с  колоссальным  успехом  шла  в  нашем
прокате.  Понравилась  она  и  Сталину.  И  тогда  он  отклонил
список  советских  кинематографистов,  представленных  к
правительственной  награде.  Вождь  якобы  сказал:  пусть
 -  71  -

«они»  (советские  кинематографисты)  сначала  научатся  ра¬
ботать  так  профессионально,  как  работают  создатели  «Боль¬
шого  вальса».
 Это  уже  конец  тридцатых  годов,  когда  каждое  слово  и
жест  кремлевского  правителя  воспринимались  как  строго
обязательная  директива.  «С  1929  года,  —  пишет  Г.  Белая,  —
Сталин  лично  начал  вмешиваться  в  вопросы  культуры»44.
А  раньше  он  вовсе  не  вмешивался?  Так  у  нас  зачастую  при¬
нято  думать.  Эта  точка  зрения  нуждается,  пожалуй,  в  неко¬
торой  корректировке.
 МЕРА  ВЛИЯНИЯ
 Малоизвестный  факт.  Заполняя  в  1920  году  развернутую
анкету  всеукраинской  конференции  КПУ,  Коба  пишет  в
главке  «профессия»  —  «писатель  (публицист)»45.  Не  забыл
он  отметить,  что  редактировал  газеты  «Звезда»  и  «Правда».
 Обычно  Сталин  называл  своей  профессией  революцион¬
ную  работу.  И  указывал  в  анкетах:  «профессиональный  ре¬
волюционер».  Но  и  украинская  запись  —  не  случайная  об¬
молвка.  Иосиф  Джугашвили  действительно  считал  себя  пи-
сателем-публицистом  —  по  примеру  Ленина,  Троцкого,
Зиновьева,  Каменева,  Бухарина.  И  все  они  проявляли  лич¬
ный  интерес  к  литературным  делам,  так  или  иначе  вмешива¬
лись  в  них  и  придавали  им  большую,  а  затем  чрезмерную
идеологическую  и  политическую  значимость.
 До  поры  до  времени  Сталин  уделял  этим  делам  меньше
внимания,  чем,  допустим,  Троцкий.  Или,  точнее  сказать,
будущий  диктатор,  что  соответствовало  тогда  общей  линии
его  поведения,  старался  не  слишком  «выходить  на  солнце»,
открыто  не  демонстрировать  свои  влияние  и  власть.  Но  по¬
степенно  и  целенаправленно  он  умножает  политические  ди¬
виденды.  Став  Генеральным  секретарем,  Сталин,  особенно
когда  Ленин  заболел,  подчиняет  себе  все  основные  отделы
Центрального  Комитета  партии.  И,  разумеется,  в  зоне  вни¬
мания  генсека  постоянно  находится  Агитпроп  (отдел  агита¬
ции  и  пропаганды  —  в  дальнейшем  Управление  пропаганды
и  агитации).  Через  руководимый  Сталиным  Секретариат
 -  72  -

проходят  все  мало-мальски  серьезные  решения  и  постанов¬
ления,  в  том  числе  и  по  культурной  политике.
 В  кремлевских  коридорах  власти  весьма  хорошо  знают,
что  с  молчаливым  грузином  надо  очень  и  очень  считаться.
Знает  об  этом  и  партийная  пресса.  Сталин  не  обойден  ее
вниманием.  Просматривая  «Правду»  тех  лет,  иные  партий¬
ные  издания,  часто  и  регулярно  встречаешь  там  имя  Стали¬
на.  Публикуются  его  фотографии  и  биография,  он  сам  не¬
редко  выступает  с  речами  и  статьями  и  является,  что  тоже
отмечается  в  прессе,  непременным,  членом  всяких  президиу¬
мов,  комиссий,  конференций,  совещаний.
 Конечно,  имя  Троцкого,  особенно  в  годы  Гражданской
войны,  встречается  чаще.  И  пишет  он  гораздо  больше,  в  том
числе  и  по  литературно-художественным  вопросам.  Выходит
собрание  его  сочинений.  За  ним  старается  поспеть  Зино¬
вьев.  Он  тоже  публикует  собрание  своих  сочинений.  Очень
заметны  для  взгляда  со  стороны  Бухарин  и  Каменев.  Однако
это  не  отменяет  основного  факта:  Сталин  —  вождь,  и  весьма
влиятельный.  Член  Политбюро,  Оргбюро  и  Секретариата
ЦК  партии,  руководитель  двух  наркоматов.
 Творческая  интеллигенция  не  всегда  ясно  представляет,
кто  есть  кто  в  высших  эшелонах  власти.  Многие  наивно  по¬
лагают,  что  сильнее  Луначарского  и  зверя  нет.  Однако  те,
кто  общается  с  большевиками  теснее,  вскоре  обнаруживают
истину.  Слово  Сталина  весит  во  сто  крат  тяжелее,  чем  слово
наркома  по  просвещению.
 По  мере  укрепления  советской  власти  аппарат  ЦК  все
активнее  занимается  литературно-художественными  делами.
Подготовляются  обширные  ежегодные  отчеты  о  работе  жур¬
налов,  книгоиздательств,  творческих  организаций  и  группи¬
ровок.  Регулярно  направляются  руководству  аналитические
обзоры  книжных  новинок.  Сотрудники  ЦК  часто  посещают
всевозможные  собрания,  диспуты,  конференции,  вызывают
с  докладами  главных  редакторов  журналов  и  руководителей
творческих  организаций.  Большевики  всерьез  и  детально  за¬
нимаются  организацией  литературно-художественного  про¬
цесса,  и  Сталин,  по  должности  генсек,  не  может  находиться
и  не  находится  вне  этой  работы.
 Принципиальные  вопросы  культурной  политики  реша¬
ются  высшим  партийно-советским  руководством.  И  реша¬
 -  73  -

ются  в  20-е  годы  пока  еще  достаточно  демократично,  в  ре¬
альном  столкновении  мнений.  Ключевую  роль  играет  мне¬
ние  Ленина.  Однако  активны  и  другие  вожди.  Вопросами
искусства  весьма  на  первых  порах  интересовался  Каменев,  а
его  жена  (сестра  Троцкого)  полагала  себя  чуть  ли  не  глав¬
ным  комиссаром  Москвы  по  литературно-художественным
делам.  1  января  1923  года  супруги  устроили  в  своей  кремлев¬
ской  квартире  полуофициальный  прием.  Среди  гостей  —
Сталин,  Куйбышев,  Дзержинский,  Сокольников,  а  также
партийные  литераторы  —  Воронский,  Демьян  Бедный,
П.  Коган.  Гвоздем  вечера  было  чтение  В.  Вересаевым  от¬
дельных  глав  его  романа  «В  тупике».  Затем  играло  музыкаль¬
ное  трио  и  состоялся  ужин.  После  него  стали  обсуждать  про¬
читанные  Вересаевым  главы.
 Роман  Вересаева  цензура  в  печать  не  пропускала,  что  не¬
удивительно:  авторитетный  писатель-демократ  подвергал  в
нем  суровой  критике  святая  святых  нового  режима  —  всемо¬
гущую  ЧК.  Вересаевская  героиня,  честная  и  смелая  женщи¬
на,  попадает  в  чекистские  лапы.  И  вот  что  говорит  следова¬
телю:  «Я  сидела  в  царских  тюрьмах,  меня  допрашивали  цар¬
ские  жандармы.  И  никогда  я  не  видела  такого  зверского
отношения  к  заключенным,  такого  топтания  человеческой
личности,  как  у  вас.  Я  сижу  в  камере  подследственных,  дела
их  еще  не  рассмотрены,  может  быть,  они  еще,  даже  с  вашей
точки  зрения,  окажутся  невинными.  А  находятся  они  в  усло¬
виях,  в  которых  при  царском  режиме  не  жили  и  каторжни¬
ки.  У  тех  хоть  нары  были,  им  хоть  солому  давали,  им  хоть
позволяли  дышать  иногда  чистым  воздухом.  А  вы  бросаете
ваших  пленников  в  темные  подвалы,  люДи  лежат  на  холод¬
ном  каменном  полу,  вы  их  морите  голодом.  Тюремщики  об¬
ращаются  с  ними,  как  с  рабами,  кричат  на  них,  говорят  им
ты»46.
 По  словам  Вересаева*  на  обсуждении  на  него  «яро  напа¬
ли».  Очень  возмутился  интеллигент  Каменев  —  беллетристы
«не  изображают  подвигов  на  фронте  гражданской  войны,  а
предпочитают  лживые  измышления  о  якобы  зверствах
ЧеКа»47.  За  Каменевым  поспешили  с  разносом  Демьян  Бед¬
ный  и  П.  Коган.  «Потом  взял  слово  Сталин.  Он,  в  общем,
отнесся  к  роману  одобрительно,  сказал,  что  Государственно¬
 -  74  -

му  издательству  издавать  такой  роман,  конечно,  неудобно,
но,  вообще  говоря,  издать  следует»48.
 Генсека  всецело  поддержал  «железный»  Феликс.  Он
нашел,  что  роман  правдив.  С  полным  знанием  реального  по¬
ложения  дел  Дзержинский  сказал:  «Что  касается  упрека  в
том,  что  он  будто  бы  клевещет  на  ЧКа,  то,  товарищи,  между
нами  —  то  ли  еще  бывало!»49
 Эти  два  выступления  предрешили  исход  дела.  Роман  был
издан  в  кооперативном  издательстве  «Недра»  и  переиздавал¬
ся  семь  раз  на  протяжении  всех  двадцатых  годов.
 Разумеется,  Сталин  1923  года  —  это  не  Сталин  1937  года.
Тогда  и  власти  у  него  было  гораздо  меньше,  и  не  вполне
пробудился  в  нем  демон  насилия.  И  в  общей  политике,  и  в
культурной  он  держался  обычно  центристских  позиций.
ВЧК  Сталин  не  курировал,  ответственности  за  нее  не  нес  и,
вероятно,  счел  целесообразным  несколько  «осадить»  чекис¬
тов,  которые  много  взяли  воли  в  Гражданскую  войну.  Став
самодержавным  правителем,  он  выведет  «органы»  из-под
какой-либо  критики  извне.
 Принципиальную  роль  в  культурной  политике  правящей
партии  в  послеоктябрьские  годы  имел  вопрос  о  Пролеткуль¬
те.  Его  поддерживало  немало  старых  коммунистов.  Ленина
же  отталкивали  как  левацкие  заскоки  пролеткультовцев,  так
и  особенно  их  стремление  быть  независимыми  от  партии  и
государства.  9  октября  1920  года  Политбюро  принимает  по¬
становление,  согласно  которому  Пролеткульт  всецело  под¬
чиняется  партийным  органам.  Точку  зрения  Ленина  наряду
с  другими  членами  Политбюро  поддержал  Сталин.  Эту
линию  он  продолжит  и  после  смерти  основателя  партии.
Как  зафиксировано  в  биографической  хронике,  генсек  при¬
нимает  7  февраля  1925  года  делегацию  пленума  Пролеткуль¬
та  и  беседует  с  ней  о  дальнейшей  работе  этой  организации.
Она  четко  нацеливается  быть  верным  помощником  партии  в
осуществлении  ее  культурной  политики.
 Вернемся  немного  назад.  В  январе  1918  года  публикует¬
ся,  кажется,  первый  декрет  новой  власти  по  художественной
культуре.  Посвящен  он  сравнительно  частному  вопросу  —
охране  предметов  старины  и  искусства,  принадлежащих
польскому  народу.  Подписан  декрет  Лениным  как  Предсе¬
дателем  Совнаркома,  наркомом  по  просвещению  А.  Луна¬
 -  75  -

чарским,  а  также  комиссаром  по  польским  национальным
делам  Ю.  Лещинским,  наркомом  по  внутренним  делам
Г.  Петровским  и  управляющим  делами  Совнаркома  В.  Бонч-
Бруевичем.  Второй  декрет  (апрель  того  же  года)  более
важен.  В  нем  говорится  о  ликвидации  старых  памятников  в
честь  «царей  и  их  слуг»  и  о  выработке  проектов  памятников
российской  социалистической  революции.  Подписи  Лени¬
на,  Луначарского  и  Сталина.  Он  же  находится  в  числе  под¬
писавших  другой  апрельский  декрет  об  упразднении  Акаде¬
мии  художеств.
 В  управленческой  структуре  новой  власти  было  тогда
много  неупорядоченного,  так  что  Сталин  мог  попасть  в
число  подписавших  тот  или  иной  декрет  чисто  случайно.  Но
не  исключено  и  другое:  более  активное  участие  народного
комиссара  по  делам  национальностей  в  формировании  куль¬
турной  политики  советского  правительства,  чем  это  обычно
отмечалось.
 Осенью  1921  года  к  Сталину  (между  прочим,  еще  не  Ге¬
неральному  секретарю)  приходит  «Обращение  Комитета
имени  Л.  Н.  Толстого  по  оказанию  помощи  голодающим».
Комитет  просит  ЦК  РКП(б)  разрешить  издание  сборника  из
неизданных  произведений  Льва  Толстого  и  неопубликован¬
ных  материалов  о  нем,  выделив  на  то  дефицитную  бумагу.
Характерно,  что  Сталин  не  переправляет  этот  документ  ни
Луначарскому,  ни  кому-либо  из  тех  членов  Политбюро,  ко¬
торые  активно  подвизаются  в  сфере  художественной  культу¬
ры.  Он  принимает  решение  сам  и  пишет  резолюцию  своему
аппарату:  «Прошу  не  отказывать,  а  поставить  вопрос  в  пос¬
леднюю  очередь,  так,  чтоб  вышел  факт(ический)  отказ»50.
Автор  резолюции  счел,  что  в  условиях  экономической  разру¬
хи  публикация  толстовского  сборника  не  является  самой  ак¬
туальной  задачей,  но  и  выглядеть  ее  противником  тоже  не
хотелось.
 В  мае  1922  года  Сталин  пишет  записку  «Всем  членам
Политбюро».  Там  сообщается,  что  Ленин  предлагает  всем
членам  Политбюро  «в  3-дневный  срок  прочесть  №  2  журна¬
ла  «Новая  Россия»,  закрытого  петербургскими  товарищами,
и  голосовать  след(ующее)  его  предложение.  Отменить  за¬
крытие,  найдя  удобную  форму  отмены,  и  выждать  еще  пару
номеров,  а  о  Лежневе  собрать  подробные  сведения»51.
 -  76  -

Тема  Лежнева  поднимается  Лениным  и  в  другой  записке
Сталину.  Председатель  Совнаркома  спрашивает  в  ней  Кобу,
как  обстоят  дела  с  высылкой  из  страны  меньшевиков,  на¬
родных  социалистов,  кадетов  и  др.  Как  видно,  к  этой  высыл¬
ке  Сталин  имел  самое  прямое  отношение.  Может  быть,  он
осуществлял  практическое  руководство  ее  ходом.  Ленин
пишет:  «Насчет  Лежнева...  очень  подумать:  не  выслать  ли?
Всегда  будет  коварнейшим,  насколько  я  могу  судить  по  про¬
читанным  его  статьям»52.
 Тогда  Лежнева  не  тронули.  Он  продолжал  редактировать
журнал  «Россия»  («Новая  Россия»),  где,  кстати,  в  1923  году
опубликовал  «Записки  на  манжетах»  М.  Булгакова,  а  в  1925
году  —  две  трети  романа  «Белая  гвардия».  Затем  журнал  был
закрыт,  а  его  редактора  выслали  из  страны,  но  хорошо  уст¬
роили:  он  стал  работать  в  советском  торгпредстве  в  Берлине.
Через  несколько  лет  Лежнев  возвращается  в  СССР  и  начи¬
нает  весьма  активно  подвизаться  в  литературе.  В  частности,
он  появляется  у  Булгаковых,  о  чем  есть  запись  в  дневнике
Е.  С.  Булгаковой:  «Пришел  уговаривать  его  (Булгакова.  —
Е.  Г.)  ехать  путешествовать  по  СССР.  Нервен,  возбужден,
очень  умен,  странные  вспухшие  глаза.  Начал  разговор  с
того,  что  литературы  у  нас  нет»53.  Женщина  информирован¬
ная  и  проницательная,  Елена  Сергеевна  пишет  о  Лежневе
весьма  сдержанно,  и  он  в  ее  дом  никогда  не  будет  вхож.
В  карьере  этого  литератора  немало  странного,  наводящего
на  мысль,  что  он  был  связан  с  секретными  службами  и
лично  со  Сталиным.  В  1933  году  Лежнев  был  принят  в  пар¬
тию,  как  пишет  М.  Чудакова,  «по  личной  рекомендации
Сталина»54.  Бывший  «эмигрант»  становится  сотрудником
«Правды»  и  заведует  в  ней  в  1935—1939  годах  отделом  лите¬
ратуры  и  искусства,  проявляя  завидную  осведомленность  в
позициях  генсека.
 Вернемся  к  сталинской  записке  «Всем  членам  Политбю¬
ро».  Она  явно  свидетельствует  о  том,  что  Сталин  активно  за¬
нимался  делами  печати.
 Самым  значительным  партийным  документом  20-х  годов
по  вопросам  художественной  культуры  является  резолюция
ЦК  РКП(б)  от  18  июня  1925  года  «О  политике  партии  в  об¬
ласти  художественной  литературы».  По  тем  временам  это
была  достаточно  либеральная  резолюция.  В  ней  провозгла¬
 -  77  -

шалось,  что  «партия  в  целом  отнюдь  не  может  связать  себя
приверженностью  к  какому-либо  направлению  в  области  ли¬
тературной  формы».  ЦК  высказывался  «...за  свободное  сорев¬
нование  различных  группировок  и  течений  в  данной  облас¬
ти»55.
 Писал  эту  резолюцию  Н.  Бухарин.  Он,  как  и  Троцкий,
принимал  участие  в  предварительном  обсуждении  затраги¬
ваемых  в  ней  вопросов,  которое  состоялось  в  Агитпропе  ЦК
РКП(б)  9  мая  1924  года.  Сталин  на  нем  не  присутствовал  и
вообще  о  политике  партии  в  художественной  литературе
никак  не  высказывался.  Однако  это  не  значит,  что  он  от¬
странился  от  формирования  этой  политики.  Ему  подчинял¬
ся  Агитпроп,  и  без  его  санкции  никаких  бы  совещаний  не
проводилось.  Генсек  не  только  одобрил  резолюцию,  но  и  ре¬
дактировал  ее56,  хотя  первую  скрипку  он  предоставил  играть
Бухарину,  своему  тогдашнему  другу  и  единомышленнику.
Тот  и  был  на  виду.
 Одним  из  подтверждений  того,  что  Сталин  не  устранялся
от  литературных  дел,  является  тот  факт,  что  в  том  же  1925
году  он  докладывал  на  Политбюро  о  редколлегии  журнала
«Красная  новь».  О  чем  конкретно  шла  там  речь,  установить
не  удалось.
 Осенью  1926  года  Ворошилов,  который  от  Политбюро
курировал  художественную  культуру,  решил  с  подачи  ини¬
циативного  Бродского  провести  эффектную  акцию:  вернуть
на  родину  жившего  в  Финляндии  Илью  Репина,  у  которого
начались  в  эмиграции  серьезные  материальные  трудности,
да  и  чувствовал  он  себя  там  одиноко,  неуютно.  Военный
нарком  четко  знает,  кто  есть  кто  в  высшем  партийном  руко¬
водстве.  Он  сразу  же  обращается  к  Генеральному  секретарю.
На  бланке  «Народного  комиссара  по  военным  и  морским
делам  и  Председателя  Революционного  Совета  СССР»  от¬
правляется  письмо  najpoHy,  написанное,  правда,  в  дружески
неофициальной  манере:
 «Дорогой  Коба!  Посылаю  тебе  письмо  Репина  для  озна¬
комления.  Очень  прошу,  если  это  тебя  не  затруднит,  черк¬
нуть  пару  слов  по  этому  поводу.  Имея  твое  мнение  на  этот
счет,  будет  легче  и  скорее  решить  это  дело  в  п/б»57  (п/б  —
Политбюро).  Генсек  немедленно  накладывает  резолюцию:
 -  78  -

«Клим!  Я  думаю,  что  Сов(етская)  власть  должна  поддержать
Репина  всемерно.  Привет»58.
 Дело  не  сладилось.  Подумав,  посоветовавшись  с  друзья¬
ми,  Репин  от  отъезда  из  Финляндии  воздержался.
 В  1927  году,  а  возможно,  и  раньше,  кремлевский  хозяин
вмешивается  в  судьбу  булгаковской  пьесы  «Дни  Турбиных».
 Суммируя  сказанное,  нетрудно  прийти  к  вполне  опреде¬
ленным  выводам.  В  двадцатые  годы  Сталин  не  занимается
еще  проблемами  литературы  и  искусства  с  той  интенсивнос¬
тью,  с  какой  он  будет  ими  заниматься  впоследствии.  Но  они
находятся  постоянно  в  зоне  его  внимания.  И  он  так  или
иначе  причастен  к  решению  этих  проблем.
 СТАЛИН  И  РАПП
 Двадцатые  годы  —  это  время  острой  борьбы  разных  ху¬
дожественных  течений,  организаций,  групп.  Едва  ли  не  каж¬
дая  из  них  претендует  на  эстетическое  первенство,  полагая
себя  самой-самой  прогрессивной  и  перспективной.  Совер¬
шенно  особое  место  среди  этих  организаций  занимает
РАПП  —  Российская  ассоциация  пролетарских  писателей.
Она  претендовала  не  просто  на  первенство,  а  на  безраздель¬
ный  идеологический  и  политический  контроль  над  всей  со¬
ветской  литературой.  Рапповцы,  или,  как  их  часто  называли,
«неистовые  ревнители»,  считали  себя  непререкаемыми  адеп¬
тами  высшей  пролетарской  чистоты  и  марксистской  безуп¬
речности.  Свои  позиции  они  утверждали  с  яростной  непри¬
миримостью,  в  которой  воинствующий  догматизм  перепле¬
тался  с  ловким  прагматизмом  и  беспринципностью.
 Большинство  руководителей  РАППа  во  главе  с  Леополь¬
дом  Авербахом  были  репрессированы  в  30-е  годы.  Сам  Ста¬
лин  до  конца  своих  дней  сохранял  окрашенную  в  личные
тона  стойкую  неприязнь  к  рапповцам.
 Однако  до  1932  года  Российская  ассоциация  пролетар¬
ских  писателей  рассматривала  себя  как  ячейку  ЦК  партии  в
литературе  и  постоянно  подчеркивала  свою  близость  к  влас¬
тям.  Постепенно  в  руках  «неистовых  писателей»  оказались
ключевые  позиции  в  газетно-журнальном  деле,  в  издательст¬
вах,  реперткомах  и  пр.  Агитпроп  ЦК  почти  неизменно  их
 -  79  -

поддерживал.  А  между  тем  вроде  бы  в  высшем  партийно-го-
сударственном  руководстве  рапповцы  большим  кредитом  и
не  пользовались.
 Как  и  все  в  стране,  они  постоянно  клялись  именем  Ле¬
нина.  Но  он  практически  не  имел  отношения  к  созданию  их
организации,  хотя  она  формировалась  еще  тогда,  когда
Ленин  стоял  во  главе  партии  и  государства.  Он  симпатизи¬
ровал  ненавидимому  рапповцами  Александру  Воронскому  и
числился  в  постоянных  сотрудниках  редактируемого  им
журнала  «Красная  новь».  Первое,  учредительное  собрание
этого  журнала  проходило  в  кремлевской  квартире  Ленина.
Хозяйка,  Н.  К.  Крупская,  являлась  начальником  Главполит¬
просвета,  который  и  должен  был  издавать  «Красную4  новь».
В  этом  ведомстве  Воронский  занимал  должность  заведую¬
щего  редакторско-издательским  подотделом.  Он  руководил
также  литературным  отделом  «Правды»  и  был  референтом
председателя  Совнаркома  по  эмигрантской  литературе.  На
совещании  присутствовал  Горький,  который  обещал  журна¬
лу  всяческую  поддержку.
 Стало  быть,  Воронский,  яркий  и  одаренный  партийный
литератор,  был  вполне  «прикрыт»  высоким  покровительст¬
вом  первого  человека  в  СССР.  Тем  не  менее  прорапповские
публицисты,  группировавшиеся  вокруг  журнала  «На  посту»,
считали  редактора  «Красной  нови»  буржуазным  перерож¬
денцем.  На  упомянутом  совещании  в  ЦК  РКП(б)  от  9  мая
1924  года  Воронский,  делавший  первый  основной  доклад,
стирался  в  порошок  во  втором  основном,  сделанном  И.  Бар¬
диным.  Он  заявил:  «Наш  главный  критик,  как  известно,  —
тов.  Воронский.  Но  заявляю  категорически,  что  Ворон¬
ский  —  критик  не  большевистский.  У  него  нет  марксистско¬
го  подхода  к  разбираемому  произведению...  нет  большевист¬
ского,  марксистского  подхода  к  литературе...»59
 В  рапповском  руководстве  заметно  было  тяготение  к
Троцкому,  пока  он  Находился  в  силе.  Но  уже  в  1925  году
предусмотрительный  Авербах  публично  открещивался  от
троцкизма.  И  рапповцы,  и  Троцкий,  первые  всецело,  второй
в  значительной  мере  —  утилитаристы  в  эстетических  вопро¬
сах.  Однако  различия  между  ними  достаточно  существен¬
ные.  Более  широко  и  диалектически  мыслящий  Троцкий
полагал,  что,  когда  рабочий  класс  создаст  свою,  действи¬
 -  80  -

тельно  пролетарскую  художественную  культуру,  она  уже
будет  по  сути  не  классовой,  а  общечеловеческой.  О  послед¬
нем  и  слышать  не  хотели  «неистовые  ревнители».  Троцкому
тоже  был  духовно  гораздо  ближе  Воронский,  поплативший¬
ся  за  эту  близость  головой.
 С  главным  редактором  «Красной  нови»  тесно  связан  и
Н.  Бухарин.  Будучи  главой  «Правды»,  он  печатал  и  раппов-
цев,  но  не  забывал  отмечать  их  ошибки  и  левачество.  На
майском  совещании  в  ЦК  Бухарин  едко  высмеивал  Вардина,
солидаризируясь  с  Воронским.
 А.  Луначарский  просто  не  переносил  Авербаха  и  всю  его
компанию,  хотя  и  вынужден  был  с  ними  считаться.  Те  ему
платили  той  же  монетой.
 В  архиве  Сталина  имеется  любопытный  документ  —  от¬
печатанная  на  официальном  бланке  Секретариата  Цент¬
рального  Комитета  РКП(б)  записка  от  10  января  1925  года.
Вручена  она,  «под  личную  расписку  на  конверте»,  с  нароч¬
ным  т.  Лелевичу,  а  адресована  «Т.  т.  Вардину  и  Лелевичу».
Там  сказано:  «Вы  меня  до  смерти  напугали  «ожесточенной
классовой  борьбой»  между  Вами  и  Воронским,  ввиду  чего  я
взял  да  голоснул  с  перепугу  за  Ваше  предложение  насчет
конференции.  Не  пугайте  меня  больше,  я  и  так  запуган»60.
 Неясно,  о  каком  предложении  конкретно  и  о  какой  кон¬
ференции  здесь  идет  речь.  В  январе  1925  года  состоялась
 I 	Всесоюзная  конференция  пролетарских  писателей.  Я  не
мог  установить,  присутствовал  ли  на  ней  генсек,  но  скорее
всего  данная  записка  имеет  к  ней  какое-то  отношение.  Глав¬
ное  же  другое.  Совершенно  очевидно,  что  Сталин  поддер¬
живает  не  Воронского,  а  его  непримиримых  оппонентов,  ка¬
кими  уже  давно  являлись  И.  Вардин  и  Г.  Лелевич.
 Стоит  иметь  в  виду,  что  деятельность  РАППа  началась
еще  до  ее  официального  учреждения.  Рапповская  идеология,
стратегия  и  тактика,  пронизанная  своего  рода  левацким  экс¬
тремизмом,  формировалась  гораздо  раньше.  Еще  в  1922  году
состоялись  собрания  (или  собрание)  «пролетарских»  литера¬
торов,  решившихся  создать  объединенную  группу  «Ок¬
тябрь»,  из  которой  впоследствии  и  вырос  РАПП.  Судя  по  ар¬
хивным  материалам,  иные  из  подобных  собраний-совеща-
ний  проходили  в  помещении  ЦК  РКП(б).  Факт  достаточно
примечательный.  Одним  из  основных  учредителей  этой
 -  81  -

группы  являлся  комсомольский,  супербоевой  по  части  идей¬
ности  и  довольно  популярный  журнал  «Молодая  гвардия»,
руководимый  Авербахом.  Он,  как  говорится,  дневал  и  ноче¬
вал  в  Агитпропе.  Там  его  журнал  рассматривался  как  идео¬
логически  «самый  выдержанный  из  всех  литературно-худо¬
жественных  журналов»61.  Так  написано  в  информационной
справке,  подготовленной  в  Агитпропе  и  предназначенной,
вероятно,  для  руководства  ЦК  партии.
 Авербах  сыграл  большую  роль  в  создании  ассоциации
пролетарских  писателей.  Большую,  но  не  главную.  В  доку¬
ментах,  характеризующих  ее  становление,  чаще  встречаются
имена  людей  постарше  и  поопытнее  —  Вардина,  Лелевича,
Родова.  Особый  интерес  представляет  первый,  он  лидер  в
этой  тройке.  Вардин  делает  основной  доклад  на  I  Всесоюз¬
ной  конференции  пролетарских  писателей.  Начиная  с  1922
года  он  входит  едва  ли  не  во  все  комиссии,  которые  причаст¬
ны  к  организации  литературного  дела  в  стране.  Он  часто  вы¬
ступает  с  директивными  речами.  Вардин  являлся  членом
редколлегии  «Молодой  гвардии»,  а  с  1924  года  —  литератур¬
но-критического  журнала  «На  посту».  Этот  журнал  начал
выходить  с  июня  1923  года  под  редакцией  старого  партийца
Б.  Волина,  а  также  Г.  Лелевича  и  С.  Родова.  «Напостовцы»
отличались  невероятной  резкостью,  если  не  сказать  грубос¬
тью,  в  отстаивании  коммунистической  идеологии  в  ее  самом
догматическо-нетерпимом  варианте.  Со  все  тем  же  комсо¬
мольским  задором  отнюдь  не  комсомольского  возраста  пуб¬
лицисты  рьяно  размахивали  критической  дубинкой,  обви¬
няя  порою  и  высших  партийных  идеологов  в  недостаточной
политической  бдительности  и  активности.  С  приходом  Вар¬
дина  в  журнал  тот  еще  больше  «полевел».  От  него  постепен¬
но  отходят  сравнительно  умеренные  партийные  литераторы
типа  Ем.  Ярославского,  А.  Бубнова,  М.  Кольцова.  Когда
была  создана  Всесоюзная  ассоциация  пролетарских  писате¬
лей  (ВАПП),  Вардин  входит  в  ее  руководящие  органы.
Рядом  с  ним  Лелевич,  теперь  главный  редактор  журнала
«Октябрь».
 Начиная  с  1923  года  оба  они  неустанно  разоблачают  «во-
ронщину».  Вардин  пытается  дать  бой  Воронскому  на  его
собственной  территории.  В  1924  году  предпринимается  по¬
пытка  вышибить  его  из  «Красной  нови».  На  место  ее  главно¬
 -  82  -

го  редактора  явно  претендует  Вардин.  (Попутно  отмечу,  что
при  всех  своих  левацких  завихрениях  он  был  человеком,  не¬
сомненно,  искренним  и  одаренным.  Вардин  если  не  дружил,
то  был  близок  к  С.  Есенину.  Тот,  выйдя  в  марте  1924  года  из
кремлевской  больницы,  некоторое  время  жил  у  Вардина  и
написал  там  стихотворение  «Письмо  к  матери»62.)  Тогда  Во-
ронский  уцелел.
 Вардин  выступает  за  ужесточение  литературной  цензу¬
ры,  крайне  негативно  относится  к  «попутчикам»,  хотя  и  пы¬
тается  перетянуть  лучших  из  них  в  лоно  пролетарской  идео¬
логии,  оспаривает  резолюцию  ЦК  РКП(б)  «О  политике  пар¬
тии  в  области  художественной  литературы»  и  ставит  под
сомнение  относительно  либеральную  резолюцию  XIII  пар¬
тийного  съезда  «О  печати».
 Самое  удивительное  при  этом,  что  Вардин,  в  отличие  от
большинства  «напостовцев»,  отнюдь  не  является  каким-то
вольным  стрелком,  независимым  литератором.  Он  —  чело¬
век  официальный,  из  старой  большевистской  гвардии.  Его
настоящая  фамилия  Мгеладзе  —  Илларион  Виссарионович.
Член  партии  с  1906  года,  а  родился  он  в  1890  году  и  трудо¬
вую  деятельность  начал  в  Тифлисе.  В  1907—1908  годах  член
Сухумского  комитета  РСДРП,  редактор  нелегальной  боль¬
шевистской  газеты  «Тифлисский  пролетарий»  и  член  редак¬
ции  легального  партийного  журнала  «Могзаури»  («Путеше¬
ственник»).  На  этот  журнал  ссылается  Коба  в  одной  своей
работе63.  До  этого  Вардин  был  сторожем  и  экспедитором  в
газетах  «Тригали»  и  «Дро».  В  последней  он  явно  должен  был
пересечься  со  Сталиным.  Тот  там  печатался  и  даже,  как  ут¬
верждают  комментаторы  к  первому  тому  его  сочинений,  яв¬
лялся  руководителем  этой  большевистской  газеты64.  Види¬
мо,  прав  был  А.  Антонов-Овсеенко,  когда  писал,  что  Вардин
«знал  Сталина  много  лет»65.  Знал  Вардин  и  немало  других
высших  руководителей  партии.  Дружил  с  Серго  Орджони¬
кидзе.
 До  революции  Вардин  вел  партийную  работу  в  Тифлисе,
Сухуми,  Баку,  Саратове,  Петербурге.  Сотрудничал  в  «Прав¬
де»,  редактировал  большевистский  журнал  «Вестник  при¬
казчика».  Неоднократно  арестовывался.  В  1915—1917  годах
находился  в  ссылке  в  Сибири.  С  августа  1917  года  —  сотруд¬
ник,  а  затем  помощник  секретаря  и  выпускающий  «Правду»,
 -  83  -

которую  тогда  редактировал  Сталин.  Не  буду  перечислять
всех  должностей  Вардина.  Отмечу  лишь,  что  Гражданскую
войну  он  закончил  начальником  политотдела  Первой  Кон¬
ной  армии.  Той  самой,  которой  командовал  С.  Буденный  и  с
которой  тесно  был  связан  Сталин.
 Но  самым  важным  для  нас  в  вардинской  биографии  яв¬
ляется  другое.  С  конца  1921  по  май  1923  года  Вардин  рабо¬
тал  заведующим  подотделом  печати  Агитпропа  ЦК  РКП(б).
Как  раз  в  этот  период  и  проходят  организационные  совеща¬
ния  будущих  рапповцев  и  создается  журнал  «На  посту».
В  1922  году,  когда  главой  цековского  аппарата  окончательно
становится  Сталин,  Вардин  вводится  в  коллегию  Агитпропа.
В  апреле  1923  года  состоялся  XII  съезд  партии.  Вардин  —
член  редакционной  комиссии  съезда.  Затем  он  уходит  из  ап¬
парата,  но  продолжает  занимать  влиятельное  положение:
входит  в  состав  редакций  журнала  «Большевик»  и  газеты
«Правда».
 Вардин  был  человеком  запальчивым  и  резким.  Работая  в
«Правде»,  он  однажды  крупно  поссорился  с  генсеком  —  где-
то  в  1923  году.  Однако  отношения,  видимо,  не  были  полнос¬
тью  испорчены.  Сталин  пишет  Вардину  и  Лелевичу  вполне
доверительную  записку.  14  января  1925  года  Генеральный
секретарь  принимает  Вардина.  2  февраля  тот  снова  у  него,
на  этот  раз  в  составе  делегации  пролетарских  писателей,
куда  входит  и  Лелевич,  но  нет  Авербаха.  16  февраля  Вардин
один  на  приеме  у  Сталина66.
 Три  раза  за  месяц  не  самый  чиновный  литератор  встре¬
чается  с  первым  человеком  в  стране.  Факт  беспрецедентный.
И  он  наводит  на  некоторые  размышления.
 Создание  организации  пролетарских  писателей  проходит
при  активнейшем  участии  Вардина,  ответственного  работ¬
ника  ЦК  и  партийных  изданий,  а  также  человека,  близкого  к
цековским  верхам  и,лично  к  Сталину.  Теперь  встает  отнюдь
не  праздный  вопрос:  явилось  ли  это  участие  лишь  личным
делом  Вардина  или  оно  санкционировалось  и  направлялось
его  начальством?  Безусловно,  мера  самостоятельности  от¬
ветственных  сотрудников  цековского  аппарата  была  в  те
годы  гораздо  большей,  чем  в  последующие,  а  чинопочита¬
ния  было  гораздо  меньше.  Никого  не  шокировало,  что  Вар¬
дин  на  равных  спорил  с  Воронским  и  Луначарским  и  даже,  в
 -  84  -

более  замаскированной  форме,  с  членами  Политбюро.  Но
все  имеет  свои  пределы.  Трудно  допустить,  чтобы  Вардин,
как  бы  он  ни  был  самостоятелен  по  натуре,  действовал  лишь
на  свой  страх  и  риск.  Создание  организации  пролетарских
писателей  —  слишком  серьезный  вопрос,  чтобы  Генераль¬
ный  секретарь  пустил  его  на  самотек.  Я  убежден,  что  Сталин
оказывал  прямую  поддержку  Вардину.
 Стоит  иметь  в  виду,  что  из  всех  членов  Политбюро  ген¬
секу  был  более  всего  близок  сам  образ  мышления  «неисто¬
вых  ревнителей»  с  их  склонностью  к  авторитарности  в  руко¬
водстве  литературным  процессом.  Образ  мышления,  но  вовсе
не  обязательно  его  конкретные  носители.  Сталин  благово¬
лил  к  Вардину,  но  вскоре  охладел  к  нему.  Может  быть,  пото¬
му,  что  заподозрил  его  в  троцкизме.  К  концу  1925  года  Вар¬
дин  находится  уже  далеко  за  пределами  Москвы,  но  пока  на
ответственной  работе:  заведующим  отделом  агитации  и  про¬
паганды  Закавказского  крайкома  партии,  членом  редколле¬
гии  газеты  «Заря  Востока».  В  1926  году  новое  назначение:
корреспондентом  ТАСС  в  Тегеране.  Это  уже,  по  меркам  тех
времен,  полная  опала.
 В  том  же  году  Вардин  вкупе  с  Лелевичем  и  Родовым  тер¬
пит  поражение  в  РАППе,  где  к  власти  приходит  молодой
честолюбец  Авербах.  Он  давно  уже  интриговал  против  «ста¬
рых»  кадров.  В  1927  году  XV  съезд  ВКП(б)  исключит  Варди-
на  из  партии  —  за  принадлежность  к  троцкистской  оппози¬
ции.  По  той  же  причине  исключат  в  1928  году  и  Лелевича.
Оба  будут  впоследствии  репрессированы  и  расстреляны.
 Самое  занятное,  что  оба  они  являлись  заядлыми  против¬
никами  Троцкого  и  по  своим  убеждениям  сталинистами.  Но
генсек  им  не  доверял.  Вероятно,  в  его  отношении  к  Вардину
сказывались  и  какие-то  личные  моменты.  Так  или  иначе,  но
вождь  сделает  ставку  на  Авербаха.  Он  его  принимал,  с  ним
беседовал.
 В  отличие  от  всех  других  художественных  организаций
Российская  ассоциация  пролетарских  писателей  непосред¬
ственно  и  не  только  идеологически,  но  и  административно
подчинялась  Центральному  Комитету  ВКП(б).  В  книге
Г.  Белой  «Дон-Кихоты  20-х  годов»  приводится  подробная
запись  разговора  Л.  Разгона  с  В.  Сутыриным.  Тот  являлся
 -  85  -

генеральным  секретарем  всех  ассоциаций  пролетарских  пи¬
сателей,  не  только  российской.
 «На  эту  работу  был  назначен  ЦК,  как  мог  быть  назначен
на  любую  хозяйственную  или  политическую  работу.  Дея¬
тельностью  ВАППа  руководил  Отдел  печати  ЦК.  И  РАПП
выполнял  все  указания  ЦК,  был  его  прямым  оружием...
Линия  РАППа  и  была  линией  Отдела  печати  ЦК,  во  главе
которого  стоял  Борис  Волин  —  сам  видный  литератор-рап-
повец,  или  же  Мехлис.;.»67  Последний  был  в  20-е  годы  по¬
мощником  Сталина,  очень  усердным,  и  занимал  потом  весь¬
ма  ответственные  посты  —  редактора  «Правды»,  наркома,
министра.
 При  всем  том  рапповские  лидеры  были  не  столь  законо¬
послушны,  как  можно  заключить  из  слов  Сутырина.  Подчас
они  не  очень-то  считались  с  указаниями  Агитпропа  и  даже
их  саботировали,  полагая,  что  лучше  партийных  чиновников
разбираются  в  обстановке.  Да  и  не  всегда  ясно  было,  что  ду¬
мают  в  цековском  руководстве  по  тем  или  иным  конкрет¬
ным  вопросам.  Приходилось  действовать  на  свой  страх  и
риск,  навлекая  иногда  сильный  монарший  гнев,  о  чем  сви¬
детельствует  и  Сутырин.
 В  1931  году  в  журнале  «Красная  новь»,  находившемся  те¬
перь  под  контролем  РАППа,  была  опубликована  с  согласия
 А. 	Фадеева  повесть  А.  Платонова  «Впрок».  К  ее  автору  у
Авербаха  сложилось  весьма  настороженное  отношение.
Лидер  РАППа  камня  на  камне  не  оставил  от  рассказа  «Усом¬
нившийся  Макар».  Но  Фадеев,  понимая  огромную  одарен¬
ность  Платонова  и  желая,  возможно,  вовлечь  его  в  раппов¬
скую  орбиту,  пошел  на  публикацию  повести.
 Она  вызвала  крайне  негативную  реакцию  Сталина,  со¬
вершенно  не  принимавшего  ни  платоновского  гуманизма,
ни  платоновской  сатиры.  Как  гласит  похожая  на  правду  ле¬
генда,  кремлевский  критик  с  пролетарской  простотой  назвал
автора  «сволочью».  Фадеев  срочно  перестроился  и  выступил
на  страницах  «Красной  нови»  с  покаянно-разгромной  ста¬
тьей  «Об  одной  кулацкой  хронике».
 Всему  этому,  по  словам  Сутырина,  предшествовало  спе¬
циальное  заседание  Политбюро.  На  нем  разгневанный  ген¬
сек  подверг  грубому  разносу  редакцию  журнала  за  публика¬
цию  «Кулацкого  и  антисоветского  рассказа  Платонова»68.
 -  86  -

Фадеев  пережил  немало  неприятных  минут,  но  сумел  удер¬
жаться  в  седле,  не  утратил  доверия  вождя.  Платонова  же  пе¬
чатать  почти  перестали.
 Сталин  подчас  не  стоял  в  стороне  даже  от  тех  весьма  час¬
тых  внутрирапповских  разборок,  до  которых  были  столь
охочи  «неистовые  ревнители».  Они  вечно  выясняли,  кто  из
них  самый  идейный,  а  кто  грешит  каким-либо  «измом».  На
что  уж  был  правоверен  комсомольский  бард  А.  Безымен¬
ский,  но  и  он  был  обвинен  соратниками  в  мелкобуржуазнос¬
ти  и  даже  в  антипартийности.  За  него  заступился  державный
критик.  «Читал  и  «Выстрел»  и  «День  нашей  жизни».  Ничего
ни  «мелкобуржуазного»,  ни  «антипартийного»  в  этих  произ¬
ведениях  нет.  И  то  и  другое,  особенно  «Выстрел»,  можно
считать  образцами  революционного  пролетарского  искусст¬
ва  для  настоящего  времени»69.
 Характерны  эти  три  последних  слова:  «для  настоящего
времени».  Генеральный  секретарь  осторожен  в  оценках  и  не
хочет  связывать  себе  рук  на  будущее.  Не  забыл  он  отметить  у
Безыменского  «некоторые  остатки  комсомольского  авангар¬
дизма»,  когда  «неискушенному  читателю  может  даже  пока¬
заться,  что  не  партия  исправляет  ошибки  молодежи,  а  на¬
оборот»70.  К  этой  теме  советский  вождь  был  всегда  очень  чуток.
Пройдут  годы,  и  он  усмотрит  «комсомольский  авангардизм»
в  «Молодой  гвардии»  А.  Фадеева,  которому  придется  пере¬
писать  роман.  К  Безыменскому  подобного  требования  не
предъявлялось.  По  мнению  Сталина,  «...не  этот  недостаток
составляет  основную  черту,  пафос  этих  произведений.  Их
пафос  состоит  в  заострении  вопроса  на  недостатках  наших
аппаратов  и  в  глубокой  вере  в  возможность  исправления
этих  недостатков»71.
 Данная  позиция  вполне  отвечала  сталинскому  полити¬
ческому  прагматизму.  Он  хотел  создать  впечатление,  что  не
против  резкой  критики  тех  или  иных  недостатков  на  страни¬
цах  печати,  но  критики  внутренне  конструктивной,  прони¬
занной  «глубокой  верой»  в  возможность  решительного  ис¬
правления  отмечаемых  недостатков.  Для  государственного
деятеля  это  вполне  разумный  прагматизм,  только  на  практи¬
ке  он  зачастую  оборачивался  замалчиванием  реальных  труд¬
ностей  и  проблем  и  безудержным  восхвалением  успехов.
 Нельзя  считать  случайностью,  что  свои  литературно¬
 -  87  -

критические  взгляды  большевистский  владыка  высказывал
главным  образом  в  письмах  к  видным  рапповцам.  Одно  уже
цитировалось.  Остановимся  на  другом,  по  содержанию  весь¬
ма  важном,  —  к  Владимиру  Билль-Белоцерковскому  (1929
год).
 Генсек  сразу  же  отстраняется  от  некоторых  очень  уж  уп¬
рощенных  рапповских  позиций.  Он  безоговорочно  осуждает
механическое  перенесение  «внутрипартийных»  понятий
«правое»  и  «левое»  на  художественную  литературу.  «Эти  по¬
нятия  могут  быть  еще  применимы  к  тому  или  иному  партий¬
ному  (коммунистическому)  кружку  в  художественной  лите¬
ратуре.  Внутри  такого  кружка  могут  быть  «правые»  и
«левые».  Но  применять  их  в  художественной  литературе  на
нынешнем  этапе  ее  развития,  где  имеются  все  и  всякие  тече¬
ния,  вплоть  до  антисоветских  и  прямо  контрреволюцион¬
ных,  —  значит  поставить  вверх  дном  все  понятия»72.
 Рапповцы  как  раз  это  зачастую  и  совершали.  И  дело  тут
было,  конечно,  не  столько  в  терминологии,  сколько  в  эле¬
ментарной  борьбе  за  власть,  когда  оппонентам  приклеива¬
лись  политические  ярлыки.  Сталин  одергивает  неугомонных
борцов.  Но  в  главном  он  разделяет  их  позиции,  настаивая  на
сугубо  классовом  характере  художественной  литературы,
предавая  полному  забвению  ее  общечеловеческое  содержание.
«Вернее  всего  было  бы  оперировать  в  художественной  лите¬
ратуре  понятиями  классового  порядка  или  даже  понятиями
«советское»,  «антисоветское»,  «революционное»,  «антирево-
люционное»  и  т.  д.»73.
 Сталин  касается  в  своем  письме  вопроса  о  так  называе¬
мой  «головановщине».  Речь  идет  о  дирижере  Большого  теат¬
ра  Н.  С.  Голованове,  которого  очень  резко  критиковала  рап¬
повская  пресса.  Его  считали  монархистом,  русским  нацио¬
налистом,  антисемитом,  который  противится  появлению  в
репертуаре  новых,  революционных  спектаклей.  Сталин
осуждает  «головановщину»,  но  указывает,  что  «она  лежит  за
пределами  партийных  течений.  «Головановщина»  есть  явле¬
ние  антисоветского  порядка»74.
 В  контексте  тогдашней  жизни  это  существенное  уточне¬
ние.  Самыми  злейшими  противниками  режима  считались
партийные  оппозиционеры  —  троцкисты,  зиновьевцы,  буха-
ринцы...  К  антисоветчикам  относились  с  чуточку  большей

терпимостью.  Хозяин  Кремля  сразу  же  предостерегает  рап-
повцев  от  излишнего  рвения.  «Из  этого,  конечно,  не  следу¬
ет,  что  сам  Голованов  не  может  исправиться,  что  он  не
может  освободиться  от  своих  ошибок,  что  его  нужно  пресле¬
довать  и  травить  даже  тогда,  когда  он  готов  распроститься  со
своими  ошибками...»75  В  этом  же  письме  Сталин  «отбивает»
от  рапповцев  и  другого  «антисоветчика»  —  Михаила  Булга¬
кова.
 Важно  отметить  принципиальную  линию  в  культурной
политике  генсека:  опираясь  на  рапповцев  и  разделяя  их  воз¬
зрения  в  основных  параметрах,  он  одновременно  не  дает
особой  воли  «неистовым  ревнителям».  Сталин  явно  хочет
привлечь  на  свою  сторону  и  самых  талантливых  непролетар¬
ских  художников,  если  они  готовы  сотрудничать  с  советской
властью.  Одним  из  любимейших  писателей  кремлевского
правителя  станет  Алексей  Толстой,  который,  находясь  в
белой  эмиграции,  выступал  с  антисоветских  позиций.  Его
возвращение  в  Россию  было  встречено  рапповцами  с  боль¬
шим  недоверием.  А  Сталин,  видя,  что  Толстой  перекраши¬
вается  в  красный  цвет,  распорядился,  по  рекомендации
Горького,  привлечь  бывшего  графа  к  изданию  «популярных
сборников  о  «Гражданской  войне»76.
 Билль-Белоцерковский  принадлежал  к  той  части  «проле¬
тарских  писателей»,  которые  враждебно  относились  к  офи¬
циальному  руководству  РАППа,  возглавляемому  Авербахом.
Они  обращались,  и,  видимо,  не  раз,  за  поддержкой  к  Стали¬
ну.  «Дорогой  тов.  Сталин!  Вследствие  безответственной  дея¬
тельности  верхушки  Российской  Ассоциации  Пролетарских
Писателей,  на  литературном  фронте  создалось  крайне  не¬
терпимое  положение».  В  письме  отмечается  «травля,  дискре¬
дитация  отдельных  деятелей  искусства  —  коммунистов  и
пролетарских  писателей...  мы  обращаемся  к  Вам,  тов.  Ста¬
лин,  исчерпав  свои  средства  в  борьбе  за  единство  пролетар¬
ской  литературы  и  за  правильное  ее  идеологическое  руко¬
водство»77.
 Авербах  едва  ли  не  во  всем  копировал  Сталина  и  стре¬
мился  стать  единоличным  хозяином  советской  литерату¬
ры  —  об  этом  уже  шла  речь  выше,  не  будем  повторяться.
Глава  РАППа  постоянно  боролся  внутри  ассоциации  против
то  «левой»,  то  «правой»  опасности.  С  точки  зрения  Сталина*
 -  89  -

это  были  во  многом  придуманные  опасности,  борьба  не  по
делу.  Взяв  под  защиту  Безыменского  и  Билль-Белоцерков-
ского,  кремлевский  арбитр  попытался  прекратить  внутрен¬
ние  распри  в  РАППе,  консолидировать  ее.  Этой  цели  служи¬
ло  сталинское  письмо,  известное  сейчас  под  названием
«Ответ  писателям-коммунистам  из  РАППа»  (28.02.  1929).
 «Вы  недовольны,  что  я  в  разговоре  с  т.  Авербахом  защи¬
щал  т.  Билля-Белоцерковского  от  нападок  журнала  «На  лит-
посту»78  —  так  начинается  это  письмо.  Оно  характерно  по
стилю  и  интонации.  Сталин  допускает,  что  руководители
РАППа  могут  быть  им  недовольны,  и  стремится,  разъясняя
свою  позицию,  их  переубедить.  То  есть  пока  это  разговор
единомышленников,  соратников.
 Билль-Белоцерковский  сказал  несколько  добрых  слов  в
адрес  Мейерхольда  и  Михаила  Чехова,  что  и  вызвало  исте¬
ричную  реакцию  со  стороны  журнала  «На  литературном
посту».  Сталин  счел,  что  данная  реакция  не  адекватна  ситуа¬
ции.  Конечно,  «Чехов  ушел  за  границу  не  из  любви  к  совет¬
ской  общественности  и  вообще  поступил  по-свински,  из
чего,  однако,  не  следует,  конечно,  что  мы  должны  всех  Че¬
ховых  гнать  в  шею»79.  О  Мейерхольде  кремлевский  театрал
сказал  так:  «Он...  как  деятель  театра,  несмотря  на  некоторые
отрицательные  черты  (кривляние,  выверты,  неожиданные  и
вредные  скачки  от  живой  жизни  в  сторону  «классического
прошлого»),  несомненно  связан  с  нашей  советской  общест¬
венностью  и,  конечно,  не  может  быть  причислен  к  разряду
 яо
 «чужих»  .
 Билль-Белоцерковский,  указывается  в  письме,  за  два  ме¬
сяца  до  выхода  в  свет  журнала  признал  некоторую  ошибоч¬
ность  своих  суждений  —  зачем  же  тогда  его  изничтожать?
Пройдет  совсем  немного  лет,  и  по  приказу  Сталина  начнут
репрессировать  писателей  еще  по  меньшим  основаниям,
чем  те,  которые  вызывали  проработочный  гнев  у  руководя¬
щих  рапповцев.  Но  в  1929  году  генсек  выступал  с  более  ли¬
беральных,  а  точнее,  центристских  позиций,  желая  создать
«единый  и  нераздельный  литературный  фронт».
 Резко  критикуя  РАПП,  в  том  числе  и  за  резкость  тона,  с
которой  велась  проработка  писателей,  советский  правитель
не  ставит  под  сомнение  само  его  право  (и  обязанность)  ру¬
ководить  «сложнейшим  фронтом  советской  художественной
 -  90  -

литературы»81.  Знаменательна  и  концовка  письма:  «Что  ка¬
сается  моих  отношений  к  РАППу,  они  остались  такими  же
близкими  и  дружескими,  какими  были  до  сего  времени»82.
 В  комментариях  к  публикации  этого  письма  отмечается,
что  руководство  РАППа  не  вняло  советам  и  указаниям  крем¬
левского  хозяина.  В  марте  1928  года  в  журнале  «На  литера¬
турном  посту»  В.  Ермилов  обрушивался  на  «кучку»  отколов¬
шихся  от  РАППа  драматургов,  пытавшихся  демагогически
критиковать  линию  РАППа  «слева».  В  марте  —  апреле  «На
литературном  посту»  позволил  себе  скрытый  спор  со  Стали¬
ным  по  вопросу  о  «правых»  и  «левых»  в  художественной  ли¬
тературе.  Судя  по  письму  Фадеева  к  Сталину  от  15  декабря
1929  года,  Авербаху  было  предложено  «оставить  литератур¬
ную  работу»,  по-видимому,  из-за  продолжения  борьбы
РАППа  с  «комчванством»  и  «левой  фразой»...83
 Да,  бесспорно,  рапповские  лидеры  проявляли  известную
самостоятельность  в  литературной  политике  и  осмеливались
в  скрытой  форме  перечить  самому  Сталину.  Но  он  одновре¬
менно  был  их  кумиром,  до  поры  до  времени  много  им  про¬
щавшим.  Попугали  Авербаха  отставкой,  но  затем  все  верну¬
лось  на  круги  своя,  он  продолжал,  с  шашкой  наголо,  руково¬
дить  РАППом.  Кстати,  эта  ассоциация  насчитывала  около
3000  членов.  В  декабре  1929  года  праздновалось  50-летие
любимого  вождя.  Рапповские  лидеры  буквально  распинают¬
ся  в  полнейшей  ему  преданности,  о  чем  явственно  свиде¬
тельствует  приветственное  письмо  «Дорогому  т.  Сталину»,
опубликованное  в  декабрьском  номере  журнала  «На  литера¬
турном  посту»  и  подписанное  двадцатью  виднейшими  рап-
повцами.  Первынидет,  конечно,  Авербах,  а  далее  Афиноге¬
нов,  Ермилов,  Мате  Залка,'  Киршон,  Либединский,  Серафи¬
мович,  Фадеев  и  др.
 Сталин  и  РАПП  —  явления  взаимосвязанные.  Вряд  ли
без  его  поддержки  эта  организация  могла  возникнуть  и
функционировать.  И  она  нужна  была  генсеку  —  через  нее,
оставаясь  в  тени,  можно  было  жестко  руководить  художест¬
венным  процессом.  Трудно  сказать  порою,  кто  от  кого  брал
концептуальные  идеи,  но  РАПП  действительно  являлся  сво¬
его  рода  неформальным  придатком  ЦК  партии  в  осущест¬
влении  культурной  политики.
 В  то  же  время  стоит  иметь  в  виду,  что  отношения  Стали¬
 -  91  -

на  с  подчиненными  ему  структурами  всегда  строились  по
принципу  «хозяин  и  приказчики».  От  последних,  чего  не
всегда  понимали  рапповские  деятели,  требовалось,  в  сущ¬
ности,  несовместимое.  Абсолютное  повиновение  и  строжай¬
шая  дисциплина  плюс  неустанная  инициативность  и  даже
угадывание  сокровенных  желаний  и  мыслей  вождя.  С  другой
стороны,  и  по  политически  деловым  соображениям,  и  по
личным  вкусовым  ориентациям  Сталин  никогда  не  позволял
отождествлять  себя  с  РАППом.
 Он  оградил  от  рапповцев  А.  Толстого,  о  чем  тот  с  благо¬
дарностью  вспоминал  в  автобиографии.  «Постановка  перво¬
го  варианта  «Петра»  во  2-м  МХАТе  была  встречена  РАППом
в  штыки,  и  ее  спас  товарищ  Сталин,  тогда  еще,  в  1929  году,
давший  правильную  историческую  установку  петровской
 84
 эпохе»  .
 «Неистовые  ревнители»  яро  травили  Бориса  Пильняка,  а
также,  хотя  и  в  меньшей  мере,  Эренбурга.  Сталин  в  работе
«Об  основах  ленинизма»  (1924  г.)  положительно  отзывается
и  о  том,  и  о  другом.  Несмотря  на  «грехопадение»  Пильняка  в
«Повести  непогашенной  луны»,  где,  как  поняли  все,  Гене¬
ральный  секретарь  был  обвинен  в  умышленном  убийстве
М.  Фрунзе,  писателя  продолжают  печатать  и  свободно  вы¬
пускают  за  рубеж.  Ездит  он  много,  на  что  Сталин  дает  лич¬
ное  согласие,  подчеркивая  тем  самым,  что  не  преследует  та¬
лантливого  автора,  верит  ему.  Когда  травля  Пильняка  до¬
стигла  апогея,  последний  пишет  во  второй  половине
декабря  1930  года  письмо  «Глубокоуважаемому  товарищу
Сталину».  Кается  в  своих  «ошибках»,  заверяет  в  преданнос¬
ти,  просит  помочь  ему  выехать  за  рубеж,  —  «я  сторицей  от¬
работаю  Ваше  доверие...  Я  напишу  нужную  вещь»85.  При¬
сланное  Пильняку  ответное  письмо  Сталина  было  изъято
при  аресте  писателя  в  1937  году.
 Просматривая  четвертую  книжку  «Нового  мира»  за  1933
год,  кремлевский  читатель  внимательно  прочтет  опублико¬
ванные  в  ней  путевые  записки  Пильняка  по  Японии  «Камни
и  корни».  Автор,  в  частности,  сравнивает  писателей  с  геоло¬
гами.  Генсек  подчеркивает  слова:  «Геологи,  как  и  писатели,
должны  быть  честны,  социально  чисты,  равно  как  и  с  женой,  и
словом  не  должны  блудить...»86  Возможно,  что  данное  выска¬
 -  92  -

зывание  и  понравилось  правителю.  Но  в  цитированном
выше  «Ответе  писателям-коммунистам  из  РАППа»  он  отзо¬
вется  о  Пильняке  неодобрительно:  «этот  попутчик  умеет  со¬
зерцать  и  изображать  лишь  заднюю  нашей  революции»87.
Такой  отзыв  поощрял  рапповцев  в  их  травле  создателя  «Го¬
лого  года».
 К  Эренбургу  советский  вождь  относился  в  тридцатые
годы  (да  и  позднее)  довольно  благосклонно.  После  первого
съезда  Союза  писателей  СССР  тот  напишет  письмо  Гене¬
ральному  секретарю,  в  котором  выскажет  серьезное  недо¬
вольство  руководством  МОРПа  (Международная  организа¬
ция  революционных  писателей).  По  мнению  Эренбурга,  оно
не  смогло  пригласить  на  съезд  «сколько-нибудь  серьезных
представителей  западноевропейской  и  американской  лите¬
ратуры»88.  Автор  письма  полагал,  что  литературная  политика
МОРПа  носит  рапповский  характер,  а  руководство  этой  ор¬
ганизации  составляют  «несколько  венгерских,  польских  и
немецких  литераторов  третьей  величины»89.  Живя  давно  в
России,  в  эмиграции,  они  оторвались  от  жизни  Запада  и  не
знают  расстановки  там  литературных  сил.
 Сталин  тут  же  приказывает  Кагановичу  и  Жданову:
«Надо  ликвидировать  традиции  РАПП  в  МОРПе...  Хорошо
бы  раздвинуть  рамки  МОРП  (1)  борьба  с  фашизмом,  (2)  ак¬
тивная  защита  СССР  (и  поставить  во  главе  МОРПа  т.  Эрен¬
бурга.  Это  боевое  дело»90.  Писателю  передали,  что  генсек  со¬
бирается  встретиться  с  ним.  Эренбург  долго  ждал  этой  встре¬
чи,  но  она  не  состоялась,  помешало,  видимо,  убийство
Кирова,  которое  отвлекло  Сталина  от  литературных  дел.
 Общеизвестна  та  высочайшая  оценка  Маяковского,  ко¬
торую  ему  дал  Сталин,  назвав  лучшим,  талантливейшим
поэтом  социалистической  эпохи.  Известно  также,  что  вождь
горячо  аплодировал  ему,  когда  он  21  января  1930  года  на  ле¬
нинском  траурном  заседании  в  Большом  театре  читал  тре¬
тью  часть  поэмы  «Владимир  Ильич  Ленин».  В  письме  к  Де¬
мьяну  Бедному  от  15  июля  1924  года  (тогда  Кремль  еще  бла¬
говолил  к  партийному  барду)  Сталин  с  уважением  цитирует
американца  Уолта  Уитмена,  к  поэтике  которого  был  близок
автор  «Облака  в  штанах».
 Однако  генсек  и  палец  о  палец  не  ударил,  чтобы  защи¬
 -  93  -

тить  последнего  при  жизни  от  непристойной  травли  в  печа¬
ти.  Более  того,  кремлевский  критик,  по-видимому,  разделял
рапповскую  точку  зрения  на  Маяковского,  выраженную  в
письме,  адресованном  ему  и  Молотову  от  26  апреля  1930  го¬
да.  Там  заявлялся  протест  против  настойчивого  стремления
представить  Маяковского,  только  что  покончившего  жизнь
самоубийством,  «идеальным  типом  пролетарского  писате¬
ля,  образцом  революционного  борца  и  т.  д.».  Молотов  на¬
ложил  резолюцию:  «Предлагаю  поручить  кому-либо  из  ав¬
торов  записки  дать  статью  по  затронутому  ими  вопросу  в
«Правде»91.
 Надо  полагать,  что  данная  резолюция  была  согласована  с
генсеком,  и  скорее  всего  не  исключено,  что  им  инициирова¬
на.  19  мая  за  подписью  JI.  Авербаха,  В.  Сутырина  и  Ф.  Пан¬
ферова  в  «Правде»  появляется  статья  «Памяти  Маяковско¬
го»,  в  которой  он  оценивается  сдержанно-положительно,
если  не  сказать  сдержанно-критически.  И  только  через  пять
лет  Сталин  скажет  свои  слова  о  лучшем,  талантливейшем
поэте.  В  сущности,  это  будет  чисто  политическая  акция.  Во
всяком  случае,  со  стороны  Сталина  тут  мало  личного,  вкусо¬
вого.  Скорее  всего  самому  ему  была  ближе,  понятнее  клас¬
сическая  традиция  в  поэзии,  в  русле  которой  находились  и
его  собственные  поэтические  опыты  в  семинарские  годы.
Но,  как  можно  предположить,  трезво  оценив  творческие  ре¬
зультаты  различных  советских  поэтов,  он  счел,  что  больше
всего  Маяковский  подходит  на  роль  главного  барда  в  нашей
стране.  Помимо  того,  что  он  писал  действительно  весьма
идейные  поэмы  —  «Хорошо»,  «Владимир  Ильич  Ленин»,
Маяковский  имел  еще  одно  величайшее  преимущество
перед  Б.  Пастернаком  или  Н.  Тихоновым:  он  умер,  и  от  него
не  могли  исходить  какие-то  непредсказуемые  действия.  Фу¬
туристическое  же  прошлое  его  можно  было  теперь  рассмат¬
ривать  как  простительное  заблуждение  большого  таланта.
А  в  том,  что  Маяковский  талантлив,  сомневаться  не  прихо¬
дилось.
 Не  стесняли  больше  Сталина  и  рапповские  догмы.  Мы
еще  вернемся  к  постановлению  ЦК  ВКП(б)  от  23  апреля
 1932 	года  «О  перестройке  литературно-художественных  ор¬
ганизаций»,  когда  был  распущен  РАПП.  К  1935  году  стало
 -  94  -

ясно,  что  он  не  просто  распущен,  а  низвержен,  проклят.
Сталин  забыл  (как  бы  забыл  —  Сталин  ничего  не  забывал)
все  лестные  эпитеты,  которыми  он  награждал  «неистовых
ревнителей».  Само  слово  «рапповец»  стало  бранным  в  его
лексиконе.
 ПЕРЕЧЕРКНУТЫЕ  ФОТОГРАФИИ
 В  конце  20-х  —  первой  половине  30-х  годов  Максим
Горький  занимал  совершенно  исключительное  место  в  об¬
ществе  и  художественной  культуре.  Можно  сказать  больше.
Тот  размах  почитания  на  государственном  уровне,  которым
он  был  окружен,  не  имеет  прецедента  в  мировой  истории.
Обладая  солидным  авторитетом  в  литературных  кругах,
Горький  зачастую  выступал  высшим  арбитром  в  писатель¬
ских  спорах  и  столкновениях.  Изучению  его  творчества  от¬
водилось  первостепенное  место  в  системе  школьного  и  ву¬
зовского  преподавания.  Его  цитировали,  на  него  ссылались
немногим  меньше,  чем  на  Ленина  и  Сталина.  Всем  в  стране
было  известно,  что  пролетарский  классик  пользуется  исклю¬
чительным  доверием  Политбюро  и  генсека.  Официальная
точка  зрения  на  Горького  с  редкостной  стабильностью  не
менялась  на  всем  протяжении  сталинского  правления.
 Горький  умер  летом  1936  года,  и,  как  следовало  из  не¬
кролога  и  медицинского  заключения,  умер  своей  смертью.
Но  затем  будет  объявлено  и  официально  узаконено  в  обви¬
нительной  речи  А.  Вышинского  на  процессе  антисоветского
«правотроцкистского  блока»  и  в  приговоре  военной  колле¬
гии  Верховного  суда  Союза  ССР,  что  Горький,  а  также  его
сын  Максим  были  убиты  врагами  народа  —  наряду  с  С.  Ки¬
ровым,  В.  Менжинским  и  В.  Куйбышевым.  Врачи-убийцы
якобы  отравили  великого  писателя  по  специальному  указа¬
нию  Троцкого.  Тот  будто  бы  сказал:  «Горького  надо  устра¬
нить  во  что  бы  то  ни  стало...  Горький  широко  популярен  как
ближайший  друг  Сталина,  как  проводник  генеральной
линии  партии»92.  Обвинение  столь  же  ложное  и  бездоказа¬
тельное,  как  и  все  остальные  на  этом  позорном  процессе.
 Пройдет  время,  и  версия  о  насильственной  смерти  «бу¬
ревестника  революции»  всплывет  вновь.  Только  убийцей  на¬
 -  95  -

зовут  его  ближайшего  кремлевского  друга.  Назовется  и
мотив:  при  жизни  писателя  труднее  было  бы  расправиться  с
лидерами  оппозиции  и  развернуть  массовый  террор,  особен¬
но  против  творческой  интеллигенции.  Верно,  что  смерть
Горького  оказалась  на  руку  вождю.  Все-таки  пролетарский
классик  принадлежал  к  тем  немногим  людям  в  стране,  с  ко¬
торыми  приходилось  хоть  как-то  считаться.  Он  был  в  дру¬
жеских  отношениях  с  лидерами  оппозиции.  Однако  не  стоит
и  преувеличивать  ни  меру  реальных  возможностей  Горького,
ни  степень  его  готовности  активно  сопротивляться  репрес¬
сивной  политике.  Нет  фактических  доказательств  версии  о
его  насильственной  смерти.  Известный  врач  В.  Тополян-
ский,  анализируя  на  страницах  «Литературной  газеты»  (12
июня  1996  г.)  медицинскую  документацию,  связанную  со
смертью  Горького,  убедительно  опроверг  эту  версию.  И  не
стоит  забывать,  что  презумпция  невиновности  распростра¬
няется  и  на  Сталина.
 В  оценке  общественной  позиции  и  деятельности  Горько¬
го  сталинской  поры  ныне  сталкиваются  противоположные
точки  зрения.  По  мнению  Солженицына,  «...Сталин  убивал
его  зря,  из  перестраховки:  он  воспел  бы  и  37-й  год»93.  Автор
«Архипелага  ГУЛАГ»  называет  «жалким»  поведение  Горько¬
го  после  возвращения  из  Италии.  Совсем  иначе  думает  горь-
ковед  В.  Баранов.  Несогласие  со  Сталиным  «в  той  или  иной
мере  жило  в  нем  всегда.  Несогласие,  в  кризисной  ситуации
таящее  возможность  взрыва.  Поэтому  Сталин  контролиро¬
вал  каждый  шаг  Горького,  перехватывая  его  письма  на  Запад
(например,  Р.  Роллану),  держал  его  фактически  под  домаш¬
ним  арестом  под  предлогом  охраны  от  «врагов».  Баранов
указывает:  «Западная  историография,  памятуя,  что  были  и
Соловки  и  Беломорканал,  полагает:  общее  направление
горьковского  влияния  на  Сталина  было  в  сторону  умиротво¬
рения,  либерализации»94.
 Верно,  Горького'надежно  изолировали  чекисты  от  внеш¬
него  мира  в  золотой  клетке  на  Малой  Никитской  и  на  под¬
московной  даче,  где  он  и  умер.  Однако  писатель  сам  пошел
на  это,  никто  не  заставлял  его  возвращаться  в  Советский
Союз,  а  чекистов  он  рьяно  прославлял.  Верно  и  другое.
Горький  был  более  мягким  человеком,  чем  его  кремлевский
друг,  и  умел  прощать  личные  обиды.  Но  его  от  них  и  твердо
 -  96  -

оберегали.  26  декабря  1929  года  публикуется  постановление
ЦК  ВКП(б)  «О  выступлении  части  сибирских  литераторов  и
литературных  организаций  против  Максима  Горького».  По
сути,  тот  ставился  отныне  вне  критики.  Выступления  против
него  квалифицируются  как  «хулиганские»,  а  в  отношении  их
авторов  делаются  суровые  оргвыводы.  Узнав  об  этом,  Горь¬
кий  пишет  Сталину  из  Италии:  «Брань  на  вороту  не  виснет»,
мне  она  жить  не  мешает,  а  в  работе  —  поощряет.  Человек  я,
как  Вы  знаете,  беспартийный,  значит:  все,  что  по  моему  ад¬
ресу,  —  партию  и  руководящих  членов  ее  не  задевает.  Пус¬
кай  ругаются...  не  наказывайте  ругателей,  Иосиф  Виссарио¬
нович,  очень  Вас  прошу»95.
 В. 	Баранов  усматривает  в  этих  словах  некий  оппозици¬
онный  смысл.  «Подчеркивая  свою  беспартийность,  писатель
словно  бы  ставит  под  сомнение  право  партии  на  вмешатель¬
ство  в  литературные  дела.  Сталин  не  мог  не  чувствовать,  что
впереди  далеко  не  простое  продолжение  «шахматного  по¬
единка».  И  еще:  «Сталин  получает  от  Горького  ответ  на  «за¬
боту»  о  нем,  которого  ожидать  никак  не  мог»96.  Да,  Горький
любил  подчеркивать,  чуть  бравируя,  свою  беспартийность.
Но  ни  в  процитированных  строках,  ни  в  каких  других  осно¬
воположник  социалистического  реализма  не  ставил  под  со¬
мнение  право  партии  на  вмешательство  в  литературные
дела,  он  это  право  защищал,  отстаивал.  И  почему  Сталин
«никак  не  mod>  ожидать  от  Горького  такого  вот  ответа?  Что  в
нем  неприятного  для  вождя?  Писатель  не  жаждет  крови
своих  хулителей,  он  —  благородный  человек,  с  интеллигент¬
скими  слабостями.  У  Генерального  секретаря  их  нет,  он
более  строг  к  ругателям  Горького.  Все  нормально  и  плавно
вписывается  в  неписаный  этикет  взаимоотношений  велико¬
го  вождя  и  великого  писателя.
 Надо  сказать  с  полной  определенностью:  Горький  при
отдельных  несогласиях  с  диктатором  —  о  них  я  еще  скажу  —
в  главном  был  с  ним  заодно.  И  никуда  не  уйти  от  того,  что
пролетарский  классик  вызывался  писать  биографию  крем¬
левского  правителя.  1  августа  1931  года  Ем.  Ярославский  об¬
ращается  к  патрону  с  нижайшей  просьбой:  разрешить  пи¬
сать  его  биографию.  Сталин  отказывает  в  этой  просьбе  (она
будет  удовлетворена  позднее)  и  замечает,  что  «и  Горький
этого  хочет»97.
 4  Зак.  2523
 -  97  -

Некоторые  наши  историки  и  литературоведы  убеждены  в
том,  что  Сталин  жаждал  быть  прославленным  пролетарским
классиком,  а  тот  от  этого  уклонялся.  «Горький  не  стал  пи¬
сать  очерк  о  Сталине,  —  читаем  мы  в  книге  Ю.  Борева  «Ста-
линиада».  —  Видимо,  Сталин  не  простил  отказа  прославить
его  и  Горькому»98.
 Не  стал  прославлять...  Так  ли  это?  Возьмем  в  руки  27-й
том  30-томного  собрания  сочинений  М.  Горького  «Статьи,
доклады,  речи,  приветствия.  1933—1936».  Там  множество  раз
поются  дифирамбы  великому  вождю  —  наравне  с  Лениным.
«Из  всех  «великих»  всемирной  истории  Ленин  —  первый,
чье  революционное  значение  непрерывно  растет  и  будет
расти.  Так  же  непрерывно  и  все  быстрее  растет  в  мире  значе¬
ние  Иосифа  Сталина,  человека,  который,  наиболее  глубоко
освоив  энергию  и  смелость  учителя  и  товарища  своего,  вот
уже  десять  лет  замещает  его  на  труднейшем  посту  вождя
партии.  Он  глубже  всех  других  понял:  подлинно  и  непоколе¬
бимо  революционно  творческой  может  быть  только  истинно
и  чисто  пролетарская,  прямолинейная  энергия,  обнаружен¬
ная  и  воспламененная  Лениным.  Отлично  организованная
воля,  проницательный  ум  великого  теоретика,  смелость  та¬
лантливого  хозяина,  интуиция  подлинного  революционера,
который  умеет  тонко  разбираться  в  сложности  качеств
людей  и,  воспитывая  лучшие  из  этих  качеств,  беспощадно
бороться  против  тех,  которые  мешают  первым  развиться  до
предельной  высоты,  —  поставили  его  на  место  Ленина.  Про¬
летариат  Союза  Советов  горд  и  счастлив  тем,  что  у  него
такие  вожди,  как  Сталин  и  многие  другие  верные  последова¬
тели  Ильича»99.
 Основополагающий  тезис  всей  мифологии  культа  вели¬
кого  вождя  афористично  сформулировал  А.  Барбюс:  «Ста¬
лин  —  это  Ленин  сегодня».  Эту  мысль  варьирует  Горький  в
своих  статьях.
 Еще  один  пример.  Статья  «Пролетарский  гуманизм»
была  одновременно  опубликована  в  газетах  «Правда»  и  «Из¬
вестия»  от  23  мая  1934  года,  что  придало  ей  подчеркнуто  ди¬
рективный  характер.  Горький  начинает  с  констатации,  что
«мир  болен»,  «мир  обезумел»,  связав  это  с  «болезнью»  капи¬
тализма.  Не  жалея  красок,  автор  разоблачает  псевдогума¬
низм  буржуазии.  Дале^  он  заявляет:  «В  наши  дни  пред  влас¬
 -  98  -

тью  грозно  встал  исторически  и  научно  обоснованный...  гу¬
манизм  Маркса  —  Ленина  —  Сталина,  гуманизм,  цель  кото¬
рого  —  полное  освобождение  трудового  народа  всех  рас  и
наций  из  железных  лап  капитала»100.  Естественно,  что  этот
гуманизм  прославляется  автором.  Причем  он  находит  весо¬
мые  слова,  чтобы  развенчать  немецкий  фашизм  с  его  расо¬
вой  теорией.  Специально  Горький  останавливается  на  про¬
блеме  антисемитизма,  яростно  обличая  его  проявления  в
Германии,  а  также  в  Англии.  Ближе  к  концу  статьи  вновь  го¬
ворится  о  силе  революционного  пролетариата,  воспитанно¬
го  «идеологией  Маркса  —  Ленина,  реально  и  мудро  осущест¬
вляемой  вождем  его  Сталиным»101.
 Когда  к  Горькому  обратились  с  просьбой  написать  ста¬
тью  для  французского  журнала,  он  ответил:  «Рекомендую
статейку  «Гуманизм  пролетариата»,  напечатанную  в  «Прав¬
де»  с  месяц  назад.  Эту  статейку  очень  одобрил  товарищ  Ста¬
лин»102.
 Горький  не  написал  о  Сталине  художественно-публи¬
цистического  очерка,  подобного  написанному  о  Ленине,  по¬
нимая,  наверное,  что  будет  здесь  играть  с  огнем,  да  и,  воз¬
можно,  не  испытывал  в  этом  личной  потребности.  И  хотел
ли  такого  очерка  Сталин?  Сомневаюсь.  Этот  очерк  неминуе¬
мо  предполагал  бы  и  некоторую  субъективность  авторских
оценок,  и  рассказ,  пусть  и  самый  сдержанный,  о  Сталине-
человеке,  о  его  вкусах,  привычках,  быте.  Ни  того  ни  другого
правитель  не  любил.
 Демьян  Бедный  —  он  в  20-е  годы  довольно  часто  общал¬
ся  с  генсеком  —  сделал  очень  верное  наблюдение  на  этот
счет:  «...писать  интимно  о  Сталине  —  значит  идти  на  само¬
пожертвование.  Зверски  потом  будешь  облаян  Стали¬
ным»103.  Для  всей  страны  и  мира  тот  хотел  являться  лишь  то¬
варищем  Сталиным.  В  этом  духе  и  написана  его  «Краткая
биография»,  подготовленная  коллективом  авторов  под  его
неусыпным  присмотром.  Все  оценки  и  формулировки  в  ней
он  лично  корректировал  и  выверял.  В  этой  сугубо  официаль¬
ной  и  по  тону,  и  по  смыслу  книге  излагались  основные,
строго  отцеженные  факты  политической  карьеры  товарища
Сталина  и  до  минимума  сведена  информация  о  семье  и  дет¬
ских  и  юношеских  годах,  совсем  ничего  не  говорится  о  его
частной  жизни.
 -  99  -

Требовать  от  Горького  нечто  подобное  было  бы  трудно,
да  и  не  целесообразно:  ведь  у  писателя  подход  иной.  Все  же
необходимые  слова,  помогающие  утвердить  сталинский
культ,  пролетарским  классиком  были  сказаны.  Искренне
или  нет?  Самого  вождя  этот  вопрос  особенно  не  волновал,
нам  же  предметно  судить  об  этом  нелегко.  Переписка  Горь¬
кого  со  Сталиным,  иные  документальные  материалы,  про¬
ливающие  свет  на  их  взаимоотношения  изнутри,  еще  по-на-
стоящему  не  изучены  и  не  все  опубликованы.  Впрочем,  у
нас  есть  основания  усомниться  в  полной  искренности  Горь¬
кого  в  данном  вопросе.
 Хорошо  известно,  на  какой  позиции  он  стоял  в  1917—
1918  годах.  Она  была  недвусмысленно  выражена  во  многих
его  статьях  тех  лет,  собранных  затем  в  книге  «Несвоевремен¬
ные  мысли».  В  сущности,  ее  автор  не  принимал  тогда  ни
большевиков,  ни  советской  власти.  Имея  в  виду  Ленина  и
Троцкого,  он  обрушивался  на  тех  революционеров,  которые
проявляли  склонность  к  авторитарности  и  насилию.  Они  на¬
званы  им  «холодными  фанатиками»,  которые  оскопляют
«творческую  силу  революционной  идеи...»104.  Имя  Сталина  в
книге  не  упоминается.  Вероятно,  автор  не  видел  в  нем  тогда
политически  важной  фигуры.
 Уже  к  концу  1918  года  намечается  сближение  Горького  с
новой  властью.  По  мере  ее  утверждения  взгляды  писателя
меняются,  хотя  отнюдь  не  все  приемлет  он  в  действиях  боль¬
шевиков  и  их  идеологии.
 В  «Дневнике»  К.  Чуковского  приводится  его  разговор  с
Мережковским  (17  ноября  1919  г.):  «Говорили  о  Горьком.
Горький  двурушник:  вот  такой  же,  как  Суворин.  Он  азефст-
вует  искренне.  Когда  он  с  нами  —  он  наш.  Когда  он  с
ними  —  он  ихний.  Таковы  талантливые  русские  люди.  Он
искренен  и  там  и  здесь»105.  В  октябре  следующего  года  Чу¬
ковский  имел  больщую  и  откровенную  беседу  с  Горьким.
Тот  ему  сказал:  «Я  знаю,  что  меня  должны  не  любить,  не
могут  любить,  —  и  примирился  с  этим.  Такая  моя  роль.  Я  ведь
и  в  самом  деле  часто  бываю  двойствен.  Никогда  прежде  я  не
лукавил,  а  теперь  с  нашей  властью  мне  приходится  лукавить,
лгать,  притворяться.  Я  знаю,  что  иначе  нельзя».  Я  сидел  оше¬
ломленный»106.
 Осталось  ли  в  Горьком  тех  времен,  когда  он  стал  «бли¬
 -  100  -

жайшим  другом»  Сталина,  что-то  от  автора  «Несвоевремен¬
ных  мыслей»?  Сохранилась  ли  в  нем  та  в  известной  степени
вынужденная  двойственность,  которая  была  присуща  ему  в
начале  послереволюционного  периода?  Из  другого  дневни¬
ка,  Р.  Роллана,  видно,  что  пролетарский  классик  вполне  ло¬
ялен  по  отношению  к  советской  власти  и  близок  с  ее  выс¬
шими  носителями  начиная  со  Сталина.  И  в  то  же  время
«Горький  многое  критикует,  в  частности,  как  раздувают
тщеславие  рабочих,  присваивая  им  звания  героев,  вывеши¬
вая  их  портреты,  и  тому  подобным»107.  Вправе  ли  мы  пред¬
положить,  что  критичность  Горького  распространялась  и  на
Сталина,  только  он  боялся  ее  обнаружить?  Скорее  всего  так
оно  и  было.  И  не  случайно  кремлевский  друг  держал  его  под
чекистским  колпаком.  Но  эта  критичность,  если  она  была,
не  мешала  «буревестнику  революции»  воспевать  великого
вождя.
 Сталина  и  Горького  связывали  не  только  деловые,  но  и
неформальные  отношения.  Генсек  запросто  приезжал  домой
к  писателю,  тот  тоже,  вероятно,  бывал  у  него.  Н.  С.  Алли¬
луева  пишет  мужу  в  августе  1929  года:  «Слыхала,  как  будто
Горький  поехал  в  Сочи,  наверное  побывает  у  тебя,  жаль,  что
без  меня  —  его  очень  приятно  слушать»108.  То  есть  вроде  бы
можно  принять  за  аксиому,  что  Сталин,  в  той  мере,  в  какой
ему  это  было  свойственно,  симпатизировал  писателю.  Сим¬
патизировал.  Безоговорочно  утверждать  это  все-таки  трудно.
Изучение  даже  доступных  нам  сегодня  материалов  говорит,
что  в  отношении  Сталина  к  Горькому  и  его  сочинениям  есть
немало  странного,  противоречивого.
 20  июня  1936  года  «Правда»  публикует  статью  В.  Киршо-
на  о  только  что  умершем  писателе  —  «Большое  сердце».
Там,  в  частности,  сказано:  «Никогда  не  забыть  нам,  писате¬
лям,  собравшимся  однажды  у  Алексея  Максимовича,  как  ве¬
ликий  Сталин  во  время  разговора  попросил  том  сочинений
Горького  и  прочитал  нам  несколько  страниц  из  его  произве¬
дений.  Сталин  рассказал  нам,  как  любит  он  произведения
Горького,  как  читал  их  в  далекой  ссылке  в  годы  подпо¬
лья...»109
 Насколько  мне  удалось  установить,  в  мемуарной  литера¬
туре  нет  данных,  что  Коба  в  Октябрьскую  пору  увлекался
горьковскими  произведениями,  хотя,  бесспорно,  он  их  чи¬
 -  101  -

тал.  Такая  вот  маленькая  деталь:  им  была  переписана  для
шифра  в  тайной  переписке  «Валашская  легенда»  Горько¬
го...110  Мы  помним,  что  Сталин  читал  сестрам  Аллилуевым
что-то  из  горьковских  произведений.
 Но,  наверное,  с  большим  вниманием  читал  он  статьи
пролетарского  классика  в  газете  «Новая  жизнь».  Тогда  боль¬
шевистские  газеты  несколько  раз  с  возмущением  выступали
против  писателя.  Не  остался  в  стороне  и  Сталин.  20  октября
1917  года  в  газете  «Рабочий  путь»  публикуется  его  статья
«Окружили  мя  тельцы  мнози  тучны».  Ее  автор  рассматрива¬
ет  создателя  романа  «Мать»  в  ряду  тех  «неврастеников»  из
«Новой  жизни»,  которые  дезертировали  из  рядов  револю¬
ции.  Все  они  теперь  «загоготали  в  отечественном  болоте  ин¬
теллигентской  растерянности»111.  Горький  и  его  единомыш¬
ленники  обвиняются  в  лицемерии  и  двурушничестве.  «Они
сидели  и  молчали,  когда  помещики  и  их  прислужники  дово¬
дили  крестьян  до  отчаяния  и  голодных  «бунтов».  Они  сидели
и  молчали,  когда  капиталисты  и  их  прихвостни  готовили  ра¬
бочим  всероссийский  локаут  и  безработицу...  И  первое
слово,  что  сказали  они,  —  слово  упрека  не  по  адресу  контр¬
революции,  —  нет,  а  по  адресу  той  самой  революции,  о  ко¬
торой  они  с  увлечением  говорят  за  чашкой  чая,  но  от  кото¬
рой  они  бегут,  как  от  чумы,  в  самые  ответственные  мину¬
ты!»112
 В  итоге  Сталин  причисляет  Горького  наряду  с  Плехано¬
вым,  Кропоткиным,  Брешковской,  Засулич  к  таким  старым
революционерам,  «которые  тем  только  и  замечательны,  что
они  старые.  Мы  боимся,  что  лавры  этих  «столпов»  не  дают
спать  Горькому.  Мы  боимся,  что  Горького  «смертельно»  по¬
тянуло  к  ним,  в  архив.  Что  же,  вольному  воля...  Революция
не  умеет  ни  жалеть,  ни  хоронить  своих  мертвецов...»113
 Эта  статья  была  напечатана  без  подписи.  Горький  мог  и
не  знать  (или  сделать  вид,  что  не  знает),  что  против  него  вы¬
ступил  именно  Сталин.  Но  важнее  другое.  Статья  «Окружи¬
ли  мя  тельцы  мнози  тучны»  будет  перепечатана  в  «Сочине¬
ниях»  «отца  народов»  в  1951  году  без  всяких  комментариев.
 В  сталинской  библиотеке  имелись  книги  Горького.
«Мать»  была  в  двух  изданиях,  1924  и  1929  годов.  Оба  их  хозя¬
ин  читал.  Но  вот  странность.  Оба  раза  его  внимание  привле¬
кают  не  ключевые  главы  романа  —  скажем,  эпизод  царского
 -  102  -

суда  над  Павлом  Власовым,  его  пророческая  речь,  а  глава
XXV,  сравнительно  проходная:  Михайло  Рыбин  в  доме  у
Власовых.  В  этой  главе,  и  только  в  ней,  он  подчеркнул  ряд
мест.  Сталина  привлекли  рассуждения  Рыбина  о  книгах:  «—
Давай  помощь  мне!  Давай  книг,  да  таких,  чтобы,  прочитав,  че¬
ловек  покою  себе  не  находил.  Ежа  под  череп  посадить  надо,
ежа  колючего»114.  Подчеркнуто  —  Сталиным.  Заинтересова¬
ло  его  и  рассуждение  Рыбина,  что  интересно  мужику...
Когда  я  изучал  обе  эти  книги  из  сталинской  библиотеки,  у
меня  мелькала  мысль:  а  прочел  ли  ее  хозяин  «Мать»  до
конца?  Абсурдная  мысль?  А  может  быть,  и  есть  в  ней  какой-
то  резон?  Сталин-читатель  вполне  мог  найти  роман  скуч¬
ным.  Однако,  бесспорно,  Сталин-политик  его  одобрял.
 Выступая  на  заседании  Президиума  ЦИКа  СССР  7  мая
1937  года,  В.  Немирович-Данченко  заявил:  «Нельзя  не  вспом¬
нить,  что  из  последних  постановок,  за  которые  театр  собст¬
венно  и  был  награжден,  две  крупнейшие  постановки  нам
были  подсказаны  товарищем  Сталиным.  Это  были  «Враги»  и
«Любовь  Яровая»115.  Обе  эти  пьесы  тематически  как  бы  до¬
полняют  друг  друга.  В  первой,  почему-то  названной  Горь¬
ким  комедией,  показывается,  как  накануне  революции  1905
года  рабочие  упорно  боролись  с  буржуями  за  свои  права.  Во
второй,  пьесе  Тренева,  тоже  показывается  борьба,  но  уже
красных  и  белых  во  время  Гражданской  войны.  Сталин  это
оценил  по  достоинству  и  дал  свои,  идеологически  нацелен¬
ные,  рекомендации  театру.
 «Враги»  —  не  самое  сильное  драматическое  произведе¬
ние  Горького.  Но  это,  безусловно,  профессионально  креп¬
кая  вещь.  Однако,  намереваясь  похвалить  писателя,  генсек
не  называет  ни  «Врагов»,  ни  «На  дне»,  ни  «Мать»,  ни  какое-
либо  иное  из  крупных  горьковских  творений,  а  поднимает
до  небес  юношескую  его  поэму-сказку  «Девушка  и  смерть»,
написанную  в  1892  году  и  опубликованную  в  июле  1917  года
в  той  самой  газете  «Новая  жизнь»,  где  печатались  антиболь¬
шевистские  статьи  Горького,  вызвавшие  возмущение  Стали¬
на.  Теперь  же,  11  октября  1931  года,  он  так  оценивает  поэму:
«Эта  штука  сильнее,  чем  «Фауст»  Гете  (любовь  побеждает
смерть)»116.
 Столь  неоправданный  панегирик  непритязательной  сказке
только  самые  догматичные  горьковеды  могли  принимать
 -  103  -

всерьез.  Но  принимал  ли  его  всерьез  Горький?  Вот  что  рас¬
сказывает,  по  семейным  преданиям,  сын  близкого  к  автору
поэмы  писателя  Всеволода  Иванова  Вячеслав  Иванов.  За  не¬
делю  до  отъезда  Горького  в  Италию  у  него  в  гостях  были
Сталин  и  Ворошилов.  Они  «написали  свою  резолюцию  на
его  сказке  «Девушка  и  смерть».  Мой  отец,  говоривший  об
этом  эпизоде  с  Горьким,  утверждал  решительно,  что  Горь¬
кий  был  оскорблен.  Сталин  и  Ворошилов  были  пьяны  и  ва¬
ляли  дурака»117.
 Проверить  это  свидетельство  нет  возможности,  но  мне
оно  кажется  очень  похожим  на  правду.  Только  не  просто
валял  дурака.  В  этом  отзыве  видится  мне  затаенная  насмеш¬
ка  кремлевского  хозяина  над  своим  «ближайшим  другом»,
которому  он  во  многом  вынужденно  оказывал  величайшие
милости,  ставил  рядом  с  собой,  но  никогда  полностью  не
доверял  и  не  слишком-то  любил  его  произведения,  во  вся¬
ком  случае,  далеко  не  все  в  них  любил.
 На  такие  мысли  наводит  и  книга,  точнее,  макет  книги  из
сталинской  библиотеки,  которую  он  читал  с  необычайно
пристальным  вниманием  —  М.  Горький.  «Стихотворения».
М.,  1951.  Живо  представляешь  себе,  как  стареющий  дикта¬
тор  в  своем  затворническом  уединении  рассматривает  фото¬
графию  страницы  горьковской  сказки  с  собственной  надпи¬
сью,  ее  превозносящей.  Он  берет  в  руки  синий  карандаш  и
трижды  перечеркивает  эту  фотографию.  Он  переворачивает
страницу  и  перечеркивает  фотографию  с  обратной  стороны.
 Еще  одна  фотография  в  книге,  она  «е  раз  публиковалась
ранее.  «И.  В.  Сталин,  А.  М.  Горький  и  К.  Е.  Ворошилов  в  ка¬
бинете  А.  М.  Горького  в  Москве  на  Малой  Никитской  в  тот
день,  когда  А.  М.  Горький  читал  свою  сказку  «Девушка  и
смерть».  1931  г.,  11  октября».  Идеологические  приказчики
режима  придавали  всей  этой  акции  с  чтением  сказки  и  над¬
писью  великого  вождя  некий  огромный  исторический
смысл.  Гений  пишет  о  гении.  Сталин  снова  берет  в  руки  си¬
ний  карандаш.  Фотография  перечеркивается  крест-накрест.
 По  обилию  и  характеру  помет  «Стихотворения»  М.  Горь¬
кого  —  уникальная  книга  в  сталинской  библиотеке.  Возмож¬
но,  он  обращался  к  этой  книге  не  однажды.  Пометы  сделаны
разными  карандашами.  Самое  же  главное,  что  в  ней  не  столь¬
ко  подчеркиваний,  сколько  перечеркиваний.  Красным  ка¬
 - 	104 	-

рандашом  Сталин  перечеркивает  страницы,  где  напечатаны
стихотворения  «Человек»,  «Песня  о  жаворонке»,  «Песня  ру¬
чьев»,  «Эдельвейс».  Коричневым  —  прозаические  фрагмен¬
ты  из  сказки  о  маленькой  фее  и  молодом  чабане.  Синим  —
«Песня  о  Соколе».  На  полях  рядом  с  отчеркнутыми  кремлев¬
ским  читателем  стихами  из  романа  «Городок  Окуров»  дела¬
ется  помета:  «Исключить?»118  На  следующей  странице,
сбоку,  поставлен  знак  вопроса.  В  оглавлении  вычеркнуты
«Песня  о  Соколе»,  «Человек»,  «Стрелы  молний  рвали  тучи».
 Как  понимать  эти  маргиналии  вождя?  Что  двигало  им,
когда  он  перечеркивал  и  вычеркивал  горьковские  стихотво¬
рения,  ведь  иные  из  них  считались  классикой  революцион¬
ной  поэзии?  Думаю,  есть  основания  предположить,  что  Ста¬
лин  выразил  здесь  затаенное  негативное  отношение  к  этим
стихотворениям,  к  поэтическим  опытам  пролетарского
классика.  Критический  взгляд  на  самого  себя  и  свои  дейст¬
вия  в  общем  был  чужд  вождю.  Но,  кажется,  он  испытал  не¬
которое  чувство  неловкости,  когда  разглядывал  помещен¬
ные  в  сборнике  фотографии.  И  воистину  сопоставлять  «Де¬
вушку  и  смерть»  с  «Фаустом»  —  это  равносильно  сравнению
байдарки  с  океанским  лайнером.
 Вместе  с  тем  официальная  точка  зрения  на  Горького  ос¬
тается  все  той  же.  Его  обожествление  поддерживалось  вож¬
дем.  Он,  кстати,  лично  занимался  вопросом  о  памятнике  пи¬
сателю,  определив,  что  тот  надо  воздвигнуть  на  площади  у
Белорусского  вокзала,  откуда  начиналась  главная  столичная
магистраль  —  улица  Горького.
 Возвращаясь  к  30-м  годам,  замечу,  что  и  тогда  отнюдь  не
все  было  гладко,  однозначно  в  сталинском  восприятии  са¬
мого  знаменитого  писателя.  О  внутренне  «прохладном»  от¬
ношении  Сталина  к  нему  в  лучшие  годы  их  внешней  близос¬
ти  пишет  Иван  Гронский  в  мемуарной  книге  «Из  прошло¬
го...».  Ее  автор,  большевик  с  дореволюционным  стажем,
занимал  тогда  крупные  посты  —  главного  редактора  газеты
«Известия»  и  журнала  «Новый  мир».  Еще  более  важно  то,
что  Гронский  являлся  своего  рода  литературным  комисса¬
ром  генсека,  его  доверенным  лицом,  настолько  близким  к
вождю,  что  имел  у  себя  дома  телефон,  по  которому  мог
прямо  звонить  на  кремлевскую  квартиру  патрона.  В  1937
году  тот  его  славно  отблагодарил.  Гронский  провел  в  ГУЛА-
 -  105  -

Ге  шестнадцать  лет.  И  вышел  оттуда  убежденным  сталинис¬
том.  Вернее,  остался  им.
 В  своей  книге  он  рассказывает,  что  Сталин  неоднократ¬
но  говорил  ему  о  политической  неустойчивости  Горького,  о
его  былом  антибольшевизме  и  личных  связях  с  лидерами  оп¬
позиции.  Однако  именно  генсек  выступил  в  1932  году  на  за¬
седании  юбилейной  комиссии  по  чествованию  пролетарско¬
го  гения  с  предложением  присвоить  Нижнему  Новгороду  и
области  имя  Горького,  переименовать  в  Москве  улицу  Твер¬
скую  в  Горьковскую,  дать  писателю  орден  Ленина,  присво¬
ить  имя  Горького  Художественному  театру.
 Гронский  не  любил  Горького  и  попытался,  судя  по  его
словам,  чуточку  остановить  Сталина,  заметив,  что  МХАТ
«больше  театр  Чехова».  В  ответ  хозяин  сказал:  «Не  имеет
значения.  Не  имеет  значения,  —  и,  наклонившись,  тихо  так,
мне:  —  Он  честолюбивый  человек.  Надо  привязать  его  кана¬
тами  к  партии»119.  Вспомним,  что  Чехов  являлся  едва  ли  не
самым  любимым  прозаиком  Сталина.  Но  вождь  был  прежде
всего  политиком,  прагматиком,  а  уж  потом  ценителем  изящ¬
ной  словесности.
 Политически,  идеологически  самый  знаменитый  писа¬
тель  Советского  Союза  был  очень  нужен  главе  государства  и
правящей  партии,  что  и  определяло  отношение  к  нему.  В
сущности,  на  том  держалась  вся  игра  с  первым  съездом  пи¬
сателей.  Так  что  понятно,  говоря  словами  М.  Никё,  почему
«в  1934  г.  Горький  фактически  является  второй  фигурой  в
стране»120.  Л.  Флейшман  пишет  даже  о  его  «неограниченном
могуществе»  в  1932—1934  годах121.  Это,  конечно,  преувели¬
чение.  У  Горького  было  ровно  столько  могущества,  сколько
допускал  Сталин.  Но  все  же  немало.  Однако  после  убийства
Кирова  их  отношения,  по  словам  М.  Никё,  «сильно  портят¬
ся.  С  1935  года  Горький  находится  фактически  под  домаш¬
ним  арестом»122.  О  резком  падении  влияния  «ближайшего
друга»  вождя  пишет  и  'Флейшман.
 Тут  многое  замечено  верно,  однако  верно  не  все.  Запад¬
ные  исследователи  придают  порою  слишком  большое  значе¬
ние  частным  отступлениям  писателя  от  господствующей
идеологической  линии,  которые  позволял  себе  он,  возмож¬
но,  неосознанно.  А  иногда  это  были  лишь  кажущиеся  от¬
ступления.  Никё  отмечает  горьковское  «многозначительное
 -  106  -

умолчание  («все  величие  работы  партии  Ленина»  в  преди¬
словии  1936  года  —  без  обязательного  пристегивания  сюда
имени  Сталина);  скрытую  оппозицию  между  «политическим
гением»  Ленина  —  «вождя  пролетариата»  и  «железной  во¬
лей»  Сталина  —  «вождя  партии»;  антифашизм,  выражаю¬
щийся  гораздо  сильнее  и  чаще,  нежели  это  было  официаль¬
но  принято,  причем  тесно  связанный  с  темой  «пролетарско¬
го  гуманизма»,  общей  для  Горького  и  Бухарина»123.
 Как  мы  видели,  концептуально  важная  статья  пролетар¬
ского  классика  «Пролетарский  гуманизм»  получила  одобре¬
ние  Сталина,  и  там  нет  ничего,  что  противоречило  бы  его
взглядам  и  политике.  Горький  активнее,  чем  то  было  приня¬
то  в  советской  публицистике,  выступал  против  гитлеровско¬
го  фашизма.  Но  в  целом  это  тоже  не  противоречило  офици¬
альным  установкам.  В  предисловии  к  книге  А.  Коревановой
«Моя  жизнь»  Горький  действительно  говорит  лишь  о  «пар¬
тии  Ленина»,  не  присовокупляя  имя  его  преемника.  Такое
писатель  позволял  себе  и  ранее,  но  нередко  он  употреблял  и
формулу  «партия  Ленина  и  Сталина»,  а  также  «учение  Лени¬
на  и  Сталина».  Может  быть,  последний  и  хотел  бы,  чтобы
классик  всегда  ставил  его  рядом  с  основателем  партии,  но
особо  принципиального  значения,  думается  мне,  это  уже  не
имело.  Как  отмечалось  выше,  все  слова,  необходимые  для
распространения  сталинского  культа,  Горький  сказал,  и
«скрытой  оппозиции»  между  формулировками  «вождь  про¬
летариата»  (Ленин)  и  «вождь  партии»  (Сталин)  я  не  усматри¬
ваю.  Горький,  как  и  другие  ответственные  идеологи,  старал¬
ся  как-то  «развести»  двух  вождей,  дать  им  индивидуализиро¬
ванные  характеристики.  Для  тридцатых  годов,  особенно  для
первой  их  четверти,  когда  сталинский  культ  еще  не  вполне
сложился,  было  нормальным,  как  это  делал  пролетарский
классик,  называть  одного  «гением»,  другого  «великим».
 В  созданном  на  первом  съезде  Союзе  писателей  Горький
играет  премьерную  роль.  Он  окончательно  отделался  от
Гронского,  который  претендовал  на  начальственную  долж¬
ность  в  новом  творческом  объединении,  но  не  был  даже  из¬
бран  на  съезд.  Правда,  Горькому  не  удается  сохранить  рядом
с  собой  Бухарина,  которого  генсек  отстраняет  от  литератур¬
ных  дел,  и  не  1х)лько  от  литературных.  «Пролетарский  ге¬
 -  107  -

ний»  наставляет  своих  младших  коллег,  как  им  надо  писать,
обосновывает  теорию  нового  творческого  метода,  выступает
с  идеологически  четкими  установочными  речами,  посылает  мас¬
су  приветствий:  к  пятнадцатилетию  советской  кинематогра¬
фии,  делегатам  колхозного  съезда,  народу  Украины,  X  съез¬
ду  ВЛКСМ  и  др.
 Идеологические  чиновники  высшего  ранга  обращаются
к  нему  за  советами  и  указаниями.  В  марте  1935  года  у  Горь¬
кого  проходит  совещание,  на  котором  присутствуют  Щерба¬
ков,  Мехлис,  Стецкий.  Обсуждается  предложение  классика
создать  антологию  «20  лет  советской  власти  в  истории  людей
и  событий».  Ревнитель  пролетарского  гуманизма  делится
своим  восхищением  фильмом  «Колыма»,  где  показано,  как
замечательно  чекисты  перевоспитывают  заключенных.
Горький  считает,  что  надо  «эту  работу...  как-то  изобразить  и
 124
 по  возможности  в  художественном  освещении»  .
 Еще  в  1929  году  он  в  письме  к  Сталину  заявлял:  «Необ¬
ходимо  более  солидно  поставить  дело  пропаганды  безбо¬
жия»125.  От  этой  мысли  Горький  не  отступается.  На  совещании
он  выдвигает  «еще  одну  тему,  которая  нашей  литературой
обойдена,  —  это  вырождение  или  выветривание  религиоз¬
ных  эмоций  в  народе.  Это  очень  важно.  У  нас  не  дано  кар¬
тин,  например,  вскрытия  мощей  и  всякая  такая  штука»126.
 На  совещании  обсуждались  и  другие  политически  важ¬
ные  темы.  Горького  почтительно  выслушивают,  его  автори¬
тет  вроде  бы  непререкаем.  Однако  в  административных,
практических  вопросах  партийные  функционеры  считают
себя  более  компетентными,  чем  писатель.  Во  всяком  случае,
у  них  есть  свое  мнение  на  этот  счет,  которое  они  подчас  ак¬
тивно  проводят  в  жизнь.
 В  архиве  А.  Щербакова,  руководившего  тогда  от  ЦК
ВКП(б)  писательским  союзом,  сохранился  черновик  его
письма  к  генсеку.  Сталинский  выдвиженец  сообщает  о
своих  непростых  отношениях  с  председателем  правления
СП  СССР.  «После  нескольких  разговоров,  в  которых  я  с
ним  далеко  не  во  всем  был  согласен,  он  как  будто  несколько
охладел.  Теперь  опять  отношения  теплее,  и,  что  самое  глав¬
ное,  А.  М.  стал  прислушиваться  к  моим  советам  и  считаться
с  ними.  В  отношении  с  А.  М.  я  исходил  из  того,  что  он  вели¬
 -  108  —

кий  пролетарский  писатель,  но  что  он  делает  ошибки  (недо¬
оценка  роли  писателей-коммунистов,  некоторая  недооценка
необходимости  овладения  буржуазной  культурой  и  в  связи  с
этим  недооценка  фольклора),  которым  потакать  нельзя.
Сейчас  удалось  Горького  помирить  с  партгруппой  и  отдель¬
ными  коммунистами»127.
 Щербаков,  на  мой  взгляд,  неточно  передает  позицию
Горького.  Тот  вполне  лояльно  относился  к  многим  литера-
торам-коммунистам,  но  у  него  имелись  серьезные  трения  с
Гладковым,  Серафимовичем,  Панферовым,  Фадеевым...  За¬
вершая  пассаж  о  Горьком,  Щербаков  обращается  к  вождю  с
почтительной  просьбой:  «Очень  бы  хотелось  проверить  свою
линию  в  отношении  А.  М.  и  выслушать  указания»128.
 Просьба  понятная.  «Вычислить»,  что  думал  и  мог  думать
генсек  по  тому  или  иному  поводу,  являлось  крайне  трудной
задачей.  И  было  не  очень  ясно,  чью  сторону  возьмет  он  в
разногласиях  классика  с  «отдельными  коммунистами».  Не¬
ясным  представлялся  и  исход  другого  спора,  который  затеял
с  ним  Д.  Заславский  на  страницах  «Правды».  Он  подленько
полемизировал  с  намерением  Горького  издать  в  руководи¬
мом  им  академическом  издательстве  роман  «Бесы»,  о  чем
писатель  поведал  тоже  в  «Правде».  Пролетарский  классик
Достоевского  не  любил,  но  смотрел  на  вещи  более  широко,
чем  флюгерный  журналист  типа  Заславского.  По  версии
Б.  Николаевского,  эту  статью  инспирировали  Н.  Ежов  и
А.  Стецкий.  Последний,  в  20-е  годы  ученик  Бухарина,  с  1930
года  занимал  пост  заведующего  отделом  агитации  и  пропа¬
ганды  ЦК  партии,  был  членом  ЦК.  Как  и  Ежов,  Стецкий
впоследствии  будет  расстрелян.
 Общий  идеологический  курс  после  убийства  Кирова  был
сильно  ужесточен,  что  Горькому,  хотя  он  и  призывал  к  по¬
вышению  бдительности,  не  импонировало.  Но  как  раз  к
нему  лично  и  к  его  рекомендациям  диктатор  мог  проявить
терпимость  и  уступчивость,  тем  более  что  Сталин-читатель
относился  к  Достоевскому  с  уважением.  Издали  бы  «Бесы»
ограниченным  тиражом,  что  бы  от  этого  изменилось?
 Сталин  был  непреклонно  неуступчив  в  другом,  о  чем
справедливо  пишет  М.  Никё.  Горький  вызывал  устойчивое
недовольство  генсека  давним  приятельством  с  лидерами  оп¬
 -  109  -

позиции.  Как  видно  и  по  московскому  дневнику  Р.  Роллана,
в  доме  писателя  своим  и  близким  человеком  являлся  Буха¬
рин.  Считать  его  «врагом  народа»  Горькому  было  крайне  не¬
приятно,  да  и  опасно  —  это  бы  бросило  тень  на  него  самого.
Конечно,  «ближайший  друг»  Сталина  потому  и  смог  стать
«ближайшим»,  что  часто  шел  в  жизни  на  моральные  ком¬
промиссы  и  сделки  с  собственной  совестью.  Но  порою  он
проявлял  решительность  и  твердость.  Так  мы  снова  возвра¬
щаемся  к  вопросу,  на  который  нет  ответа:  как  повел  бы  себя
Горький  в  кровавом  37-м  году?  Он  умер  раньше.  Во  время
последней  болезни  Горького  генсек  трижды  навестил  его.

ВКУСЫ  и  догмы

БУЛГАКОВ  И  ДРУГИЕ
 Остродраматическая  коллизия  Сталин  —  Булгаков  давно
уже  привлекает  пристальное  внимание  литературоведов  и
театроведов.  Пожалуй,  она  изучена  более  основательно,  чем
другие:  Сталин  и  Горький,  Сталин  и  Шолохов,  Сталин  и
Фадеев.  Тем  не  менее  и  в  ней  остается  немало  «белых  пя¬
тен»,  некоторые  из  них,  наверное,  никогда  полностью  и  не
будут  «закрашены».
 Казалось  бы,  создатель  пьесы  «Дни  Турбиных»  мог  рас¬
считывать  на  официальное  признание.  Всевластный  прави¬
тель  страны  неоднократно  смотрел  мхатовский  спектакль  по
этой  пьесе,  одобрительно  отзывался  об  авторе,  звонил  ему
домой  по  телефону,  помог  устроиться  на  работу  во  МХАТ.
В  дневнике  Е.  С.  Булгаковой  более  50  раз,  в  той  или  иной
связи,  называется  имя  Сталина.  Она  отмечает  и  одно  из  его
посещений  знаменитого  спектакля  —  в  записи  от  29  ноября
1934  года:  «Вчера  на  «Турбиных»  были  Генеральный  секре¬
тарь,  Киров  и  Жданов...  Яншин  говорил,  что  играли  хорошо
и  что  Генеральный  секретарь  аплодировал  много  в  конце
спектакля»1.
 Сталин  заинтересовался  в  свое  время  пьесой  ВЖиршона
«Рельсы  гудят».  Сколько  шума  тогда  было!  Ее  автора  слави¬
ли  в  прессе,  он  выступал  на  XVI  съезде  ВКП(б),  в  зарубеж¬
ном  «Социалистическом  вестнике»  в  1929  году  специально
отметили:  «За  Киршоном  чувствуется  тень  сталинского
френча.  Вся  Москва  знает,  что  Сталин  несколько  раз  был  в
театре  МГСПС  на  «Рельсах»2.
 Киршон  являлся  одним  из  руководителей  РАППа,  и
прорапповская  критика  его  охотно  славила.  Сложнее  обсто¬
яло  дело  с  М.  Шолоховым.  Он  состоял  членом  рапповской
 -  113  -

ассоциации,  и  первая  книга  «Тихого  Дона»  получила  в  ней
одобрение.  Ее  лидеры  лишь  советовали  автору  привести
Григория  Мелехова  в  стан  большевиков.  Вторая  книга  вы¬
звала  у  рапповских  ортодоксов  сильные  сомнения  в  идеоло¬
гической,  «пролетарской»  нацеленности.  Шолохова  прочитал
Сталин.  В  письме  к  Ф.  Кону,  занимавшемуся  в  Наркомпросе
вопросами  печати  и  искусства,  генсек  заметил:  «Знамени¬
тый  писатель  нашего  времени  тов.  Шолохов  допустил  в
своем  «Тихом  Доне»  ряд  грубейших  ошибок  и  прямо  невер¬
ных  сведений...  но  разве  из  этого  следует,  что  «Тихий  Дон»
никуда  не  годная  вещь,  заслуживающая  изъятия  из  прода¬
жи?»3
 Рапповским  мудрецам  сталинский  отзыв  (от  9  июля  1929  г.)
был  известен,  но  он  их  не  слишком  останавливал.  Весь  во¬
прос  состоял  в  том,  на  каких  словах  акцентироваться:  на
«знаменитом  писателе»  или  на  «грубейших  ошибках?  Как
обычно,  рапповцы  предпочли  запретительный  вариант.
У  Шолохова  начались  трудности  с  публикацией  третьей
книги.
 Он  обращается  за  помощью  к  Горькому.  Тот  в  письме  к
Фадееву  в  июне  1931  года  просит,  если  не  требует,  немед¬
ленно  напечатать  шолоховское  произведение.  В  том  же  ме¬
сяце  Горький  устраивает  у  себя  на  даче  встречу  Шолохова  с
генсеком.  И  сразу  все  улаживается.  Фадеев  говорит  в  своем
кругу,  что  автор  «Тихого  Дона»  еще  далек  от  «коммунисти¬
ческой  идеологии»4.  Но  это  уже  холостой  выстрел.  Третью
книгу  напечатали,  партийная  пресса  дружно  ее  хвалит,  к
хору  похвал  вынуждены  присоединиться  и  рапповские  кри¬
тики.
 Постепенно  Шолохов  занимает  едва  ли  не  первое  место,
после  Горького,  в  иерархии  советских  прозаиков.  Это  место
закрепляется  «Поднятой  целиной»,  в  которой  прославлен
Сталин.  Он  «за  две  ночи»  прочтет  этот  роман  в  рукописи.
Некоторые  трудности  возникнут  у  писателя  после  публика¬
ции  четвертой  книги  «Тихого  Дона»:  финал  властям  не  нра¬
вится.  Но  автору,  уже  обласканному  мировой  славой,  удает¬
ся  отстоять  свои  позиции.
 С  Булгаковым  все  обстояло  иначе.  Благоволение  Стали¬
на  оградило  его  от  ареста,  дало  ему  службу,  сохранило  в  мха¬
товском  репертуаре  «Дни  Турбиных».  Однако  создателя
 -  114  -

«Белой  гвардии»  как  травили  ожесточенно  в  советской  прес¬
се,  так  и  продолжали  травить  до  его  последних  дней.  Все
пьесы  запрещались,  с  1929  года  он  не  мог  напечатать  ни
строчки.
 Многие  творческие  деятели  писали  письма  кремлевско¬
му  хозяину.  Выявлена,  наверное,  лишь  небольшая  их  часть.
В  те  или  иные  годы  Сталину  писали:  Горький,  А.  Толстой,
Демьян  Бедный,  Афиногенов,  Ахматова,  Безыменский,
Билль-Белоцерковский,  Замятин,  Зощенко,  Корнейчук,
Пастернак,  Пильняк,  Фадеев,  Шагинян,  Шолохов,  Эрен-
бург,  Станиславский,  Довженко,  Ромм,  Эйзенштейн,  Чуков¬
ский,  Хренников  и  др.
 В  1931  году  к  советскому  правителю  обратилась  с  посла¬
нием  М.  Шагинян.  О  чем  она  просила,  явствует  из  ответа.
Это:  написать  предисловие  к  ее  новому  роману  «Гидроцент¬
раль»,  ускорить  его  выход  в  свет,  оградить  писательницу  от
слишком  «критичной»  критики  —  вероятно,  имелась  в  виду
прежде  всего  рапповская  критика.
 Сталин  отвечает  с  присущей  ему  тогда  осмотрительнос¬
тью:  «Должен  извиниться  перед  Вами,  что  в  настоящее
время  не  имею  возможности  прочитать  Ваш  труд  и  дать  пре¬
дисловие»5.  Генсек  ссылается  на  огромную  «перегружен¬
ность  текущей  практической  работой».  Но  тут  же  смягчает
горькую  пилюлю:  «Что  касается  того,  чтобы  ускорить  выход
«Гидроцентрали»  в  свет  и  оградить  Вас  от  наскоков  со  сто¬
роны  не  в  меру  «критичной»  критики,  —  то  это  я  сделаю
обязательно.  Вы  только  скажите  конкретно,  на  кого  я  дол¬
жен  нажать,  чтобы  дело  сдвинулось  с  мертвой  точки»6.
 Не  знаю,  имела  ли  данная  переписка  продолжение,  но
сталинское  письмо  весьма  помогло  писательнице.  Ее,  ска¬
жем  мягко,  художественно  не  очень  сильный  роман  был  вы¬
соко  поднят  критикой  и  надолго  введен  в  состав  официаль¬
ной  советской  «классики»  30-х  годов.  Наряду  с  произведе¬
ниями  JI.  Леонова  («Соть»),  В.  Катаева  («Время,  вперед!»),
И.  Эренбурга  («День  второй»)  творение  М.  Шагинян  пред¬
ставляло  собой  так  называемый  индустриальный  роман,  ге¬
роями  которого  являлись  не  столько  люди,  сколько  машинерия,
производство,  технический  прогресс.  Эти  романы  отвечали
генеральной  линии  партии  на  скорейшую  индустриализа¬
цию  страны.  Может  быть,  Сталин  и  прочел  (просмотрел)  ру¬
 -  115  -

копись  Шагинян,  но  главное  —  другое.  Общая  поддержка,
выказанная  главой  партии  политически  важному  идейно-те-
матическому  направлению  в  литературном  процессе.  Лич¬
ные  же  вкусы  вождя  здесь  особой  роли  не  играли.
 Михаил  Булгаков  тоже  направлял  письма  Сталину,  но
искал  он  в  них  не  просто  поддержки,  а  спасения.  Положение
у  него  было  просто  отчаянным.  В  августе  1929  года  он  делит¬
ся  своей  болью  с  братом:  «Все  мои  пьесы  запрещены  к  пред¬
ставлению  в  СССР,  и  беллетристической  ни  одной  строки
моей  не  напечатают.  В  1929  году  совершилось  мое  писатель¬
ское  уничтожение.  Я  сделал  последнее  усилие  и  подал  Пра¬
вительству  СССР  заявление,  в  котором  прошу  меня  с  женой
моей  выпустить  за  границу  на  любой  срок»7.
 В  июле  1929  года  Булгаков  написал  первое  письмо  Ста¬
лину.  Вернее,  оно  направлялось  в  четыре  адреса:  генсеку,
председателю  ЦИКа  М.  И.  Калинину,  начальнику  Главис¬
кусства  А.  И.  Свидерскому  и  А.  М.  Горькому.  Ни  от  кого  от¬
вета  не  пришло.  Кстати,  Горькому,  которому  «Дни  Турби¬
ных»  нравились  и  который  горячо  высказывался  за  поста¬
новку  пьесы  «Бег»,  Булгаков  писал,  по-видимому,  пять  раз,
но  всегда  безответно.
 К  весне  1930  года  положение  его  становится  совсем  сквер¬
ным.  Вспоминает  Елена  Сергеевна  Булгакова:  «...все  было
запрещено...  на  работу  не  брали  не  только  репортером,  но
даже  типографским  рабочим.  Во  МХАТе  отказали,  когда  он
об  этом  поставил  вопрос.  Словом,  выход  был  один  —  кон¬
чать  жизнь»8.
 Однако  кончать  ее  не  хотелось.  Булгаков  слишком  лю¬
бил  жизнь,  был  полон  творческих  сил.  «Тогда  он  написал
письмо  Правительству.  Сколько  помню,  —  писала  Елена
Сергеевна,  —  разносили  мы  их...  по  семи  адресам.  Кажется,
адресатами  были:  Сталин,  Молотов,  Каганович,  Калинин,
Ягода,  Бубнов  (тогда  нарком  просвещения)  и  Ф.  Кон.  Пись¬
мо  в  окончательной  форме  было  написано  28  марта,  а  разно¬
сили  мы  его  31  и  1  апреля  (1930  года)»9.
 В  обоих  письмах  автор  говорит  об  одном:  о  невыносимой
травле,  которой  он  подвергался.  «Ныне  я  уничтожен.  Унич¬
тожение  это  было  встречено  советской  общественностью  с
полной  радостью  и  названо  «ДОСТИЖЕНИЕМ»...  Все  мои
вещи  безнадежны»10.  Булгаков  просил  либо  выпустить  его  с
 -  116  -

женой  за  границу,  либо  дать  ему  работу  по  специальности,  в
крайности  —  рабочим  сцены.
 Кто  осуществлял  травлю  создателя  «Белой  гвардии»?
В  ответе  на  этот  вопрос  хочется  уберечься  от  неких  удобных
штампов.  Как  у  нас  порою  до  сих  пор  изображаются  отно¬
шения  художника,  интеллигенции  с  властью?  С  одной  сто¬
роны  главенствовали  большевики  и  их  вождь,  который  делал
что  хотел  и  заставлял  всех  плясать  под  свою  дудку.  С  дру¬
гой  —  находилась  творческая  интеллигенция,  вынужден¬
ная  —  сила  солому  ломит  —  подчиняться  диктатуре  и  дикта¬
тору.  Все  это  так  зачастую  и  было  в  действительности,  но
бывало  и  иначе.  Партийные  и  советские  органы  вели  реп¬
рессивную  политику  не  в  противодействии  с  влиятельными
слоями  художественной  общественности,  а  в  союзе  и  кон¬
такте  с  ними.  Бывало  порою  и  совсем  иначе.  ЦК  партии  и
генсек  защищали  одних  интеллигентов  от  других,  приобрет¬
ших  немалую  власть  и  жестко  подавлявших  всех  остальных.
Внутри  правящей  партии  и  государственных  структур  возни¬
кали  подчас  разные  подходы  к  отдельным  явлениям  общест¬
венной  и  особенно  культурной  жизни.  Точка  зрения  «вер¬
ха»  —  Политбюро  и  лично  Сталина  не  всегда  совпадала  с
точкой  зрения  «низа»  —  партийных  функционеров  меньше¬
го  ранга,  а  также  комсомольских  деятелей,  которые  бывали
правовернее  самого  папы.  В  Политбюро  иногда  с  их  мнени¬
ем  приходилось  считаться.  Как  рассказывают,  по  Москве,  в
связи  с  Булгаковым,  гуляла  фраза,  якобы  сказанная  Стали¬
ным:  «В  «Беге»  я  должен  был  сделать  уступку  комсомолу»11.
Не  столь  важно,  произнес  ли  вождь  эту  фразу  или  она  была
приписана  ему  молвой.  Последнее  тоже  примечательно.
 Булгаков  испытал  на  себе  почти  все  модели  возможного
отношения  власти  и  творческой  общественности  к  художни¬
ку.  Что,  однако,  здесь  являлось  главным,  решающим?  По
подсчету  самого  писателя,  из  собранного  им  301  отзыва  о
нем  за  десять  лет  литературной  работы  похвальных  было  3,  а
враждебно-ругательных  —  298.  Впечатляющее  соотношение.
Сочувствующие  же  Булгакову  люди  зачастую  не  имели  до¬
статочного  влияния,  чтобы  пробиться  на  страницы  совет¬
ской  печати.  Или  не  хотели,  боялись  это  делать.
 3  резком,  с  прямыми  политическими  обвинениями,  не¬
редко  грубыми,  а  то  и  вульгарно-хамскими  выпадами,  пла¬
 -  117  -

номерном  осуждении  писателя  трогательно  объединились
«неистовые  ревнители»  всех  мастей,  лефовцы,  театральные
критики  из  мейерхольдовского  круга,  ведущие  партийные
литераторы,  занимавшие  ключевые  позиции  в  печати  и  уп^
равленческих  органах.  Назовем  лишь  несколько  имен:  Авер¬
бах,  Киршон,  Пикель,  Раскольников,  Безыменский,  Билль-
Бел  оцерковский,  Лелевич,  Блюм,  Маяковский,  Шкловский,
Алперс,  Бачелис,  М.  Кольцов,  Пельше,  Луначарский...
 С  представителями  партийно-административных  струк¬
тур  дело,  однако,  обстояло  не  так  просто,  как  может  пока¬
заться  на  первый  взгляд.  Спектакль  «Дни  Турбиных»  защи¬
щал  начальник  Главискусства  Свидерский,  который,  впро¬
чем,  вскоре  был  отстранен  от  должности  и  направлен
полпредом  в  Латвию.  В  письме  к  Сталину  Булгаков  справед¬
ливо  обрушивается  на  Главрепертком,  который  в  1929  году
запретил  все  его  пьесы.  Но  все-таки  этот  цензурный  орган
разрешил,  хотя  и  с  большой  неохотой,  спектакль  «Дни  Тур¬
биных».
 Неоднозначной  была  и  позиция  Луначарского.  И  дело
тут  даже  не  в  его  собственных  взглядах  на  спектакль,  кото¬
рые  не  отличались  последовательностью.  Об  отношении
кремлевских  верхов  к  «Дням  Турбиных»  маститый  нарком
знал  отнюдь  не  все,  но  больше,  чем  остальные  критики.  Во¬
прос  о  запрещении  спектакля  встал  уже  в  1927  году,  если  не
раньше:  этого  категорично  требовала  «советская  обществен¬
ность».  Но  оргвыводов  не  последовало.
 Как  установила  М.  Чудакова,  «17  сентября  «Вечерняя
Москва»  сообщала  об  исключении  «Дней  Турбиных»  из  ре¬
пертуара,  но  в  это  время  уже  шли  хлопоты,  увенчавшиеся
успехом.  В  альбоме  Булгакова...  его  рукой  записано:  «12  ок¬
тября  1927  г.  в  среду  пришла  в  Театр  телефонограмма  с  раз¬
решением,  а  13-го  пьеса  поставлена  в  репертуар».  13-го  же
Луначарский  писал  Станиславскому:  «Вы,  конечно,  уже  зна¬
ете,  что  на  этот  год,  по  крайней  мере,  «Турбины»  Вам  разре¬
шены»12.
 Формально  данное  разрешение  исходило  от  Наркомпро-
са,  но  фактически  —  об  этом  знали  и  Луначарский,  и  Стани¬
славский  —  все  решалось  на  гораздо  более  высоком  уровне.
20  октября  «Станиславский  пишет  письмо  К.  Е.  Ворошило¬
ву,  где  благодарит  его  «за  отзывчивость»  к  делам  театра  и,
 -  118  -

среди  прочего,  за  помощь  «в  вопросе  разрешения  пьесы
«Дни  Турбиных»13.  Можно  не  сомневаться  в  том,  что  идео¬
логически  столь  острый  вопрос  военный  нарком  не  мог  ре¬
шить  сам.  Он  либо  советовался  со  Сталиным,  либо  точно
знал  его  мнение.  С  благословения  властей  крамольный
спектакль  продолжает  идти  и  в  следующем  сезоне,  к  полно¬
му  недоумению  всех  его  рьяных  противников.  Впрочем,  си¬
туация  с  Булгаковым  была  настолько  странной,  что  ее  не  по¬
нимали  подчас  даже  высшие  сановники.
 В  марте  1929  года  спектакль  «наконец-то»  снят  с  репер¬
туара:  начался  новый  виток  в  идеологической  и  культурной
политике.  Нарком  просвещения,  которого  постоянно  обви¬
няли  в  гнилом  либерализме  и  попустительстве  белогвардей-
щине,  мог  вздохнуть  спокойно.  Но  покой  ему  только  снился.
 В  архиве  Луначарского  имеется  черновик  его  письма  к
Сталину  от  11  апреля  1929  года.  Там  же  —  копия  письма  к
нему  от  12  февраля  того  же  года.  Это  письмо  имеет  все  при¬
знаки  деловой  бумаги,  но  нет  полной  уверенности,  что  адре¬
сат  знакомился  с  ним.  Впрочем,  вероятно,  Луначарский  мог
довести  свою  точку  зрения  до  Сталина  и  каким-то  другим
образом.  Нам  важны  те  сведения,  которые  содержатся  в  дан¬
ном  послании.  К  слову  сказать,  оно  снабжено  грифом  «Сов.
секретно».
 «Вы  прекрасно  помните,  —  пишет  нарком  зимним  днем
1929  года,  —  что  вопрос  о  постановке  пьесы  «Дни  Турби¬
ных»  был  разрешен  в  положительном  смысле  Политбюро
три  года  назад.  В  постановлении  Политбюро  было  сказано,
что  пьеса  «Дни  Турбиных»  разрешается  только  для  поста¬
новки  в  Москве  и  только  на  один  год.  По  окончании  года
НКПрос,  механически  выполняя  это  постановление,  вос¬
претил  дальнейшую  постановку  «Дней  Турбиных».  Через  не¬
сколько  дней  после  этого  я  получил  распоряжение  Полит¬
бюро  о  разрешении  «Дней  Турбиных»  еще  на  один  год,  что  и
было  исполнено.  В  начале  текущего  сезона  по  предложению
Реперткома  Коллегия  НКПроса  вновь  постановила  прекра¬
тить  дальнейшие  спектакли  «Дней  Турбиных»,  но  Вы,
Иосиф  Виссарионович,  лично  позвонили  мне,  сделав  (прав¬
да,^  в  мягкой  форме)  упрек,  сказав,  что  НКПрос  должен  был
бы  предварительно  справиться  у  Политбюро»14.
 Из  этих  слов  явственно  следует,  что  само  разрешение  на
 -  119  ■-

постановку  булгаковской  пьесы  в  МХАТе  исходило  не  от
Главреперткома,  а  от  Политбюро.  И  еще.  Дело  находилось
под  личным  контролем  генсека.
 Далее  в  письме  к  нему  нарком  жалуется  на  «разного  рода
безответственных  журналистов  и  демагогствующих  молодых
людей»,  которые  «пытаются  вешать  собак  на  НКП  за  попус¬
тительство  в  отношении  «Дней  Турбиных».  Но  хуже,  —  воз¬
мущается  Луначарский,  —  что  то  же  делает  и  Агитпроп  на
страницах  ЦО  партии.  Агитпроп  не  может  не  знать  о  реше¬
нии  Политбюро»15.
 Нарком  указывает  на  инструктивную  статью  в  «Правде»
от  9  февраля  1929  года  «К  приезду  украинских  писателей»
заведующего  подотделом  печати  Агитпропа  П.  Керженцева.
Тот  резал  по  живому:  «Наш  крупнейший  театр  (МХАТ  I)
продолжает  ставить  пьесу,  извращающую  украинское  рево¬
люционное  движение  и  оскорбляющую  украинцев.  И  руко¬
водство  театра  и  Наркомпрос  РСФСР  не  чувствуют,  какой
вред  наносится  этим  взаимоотношениям  с  Украиной»16.
 Теперь  легче  понять  встревоженность  Луначарского.
У  Керженцева  пошла  в  ход  большая  политика.  Наркомат  и
театр  посягнули  на  святая  святых:  на  нерушимую  дружбу  на¬
родов  СССР,  на  отношения  с  Украиной.  Но  Луначарский
считает,  что  он  ни  в  чем  не  виноват,  и  с  достоинством,  на¬
сколько  оно  возможно  для  чиновника,  заключает  письмо:
«Если  Политбюро  ЦК  изменило  свое  отношение  к  «Дням
Турбиных»  и  стоит  на  точке  зрения  Агитпропа,  то  я  прошу
дать  нам  соответствующее  указание,  которое  мы  приведем  в
немедленное  исполнение.  Если  этого  нет,  то  я  прошу  сде¬
лать  указание  Агитпропу,  чтобы  он  не  ставил  нас  и  себя  в  тя¬
желое  и  ложное  положение»17.
 Ответа  на  это  письмо  нарком  не  получает.  Второе  его
письмо,  отправленное  через  два  месяца  (впрочем,  полной
уверенности  у  меня  здесь  нет,  в  архиве  есть  лишь  черновик
письма,  и  неясно,  itouuio  ли  оно  к  Сталину),  так  вот  это  вто¬
рое  послание  более  неофициально  и  по  тону  и  имеет  гриф  не
«Сов.  секретно»,  а  только  «Секретно»:  «Дорогой  Иосиф  Вис¬
сарионович.  Так  как  прошлый  раз  Вы  сделали  мне  нечто
вроде  выговора  за  решение  без  уведомления  Вас  вопроса  о
«Днях  Турбиных»,  то  сейчас  хочу  уведомить  Вас,  что  Реперт-
ком  принял  следующее  постановление:  «Обсудить  ходатай¬
 -  120  -

ство  МХАТ  I  разрешить  продолжить  спектакль  «Дни  Турби¬
ных»  при  обязательном  условии  снятия  этой  постановки  в
будущем  сезоне»18.
 Обращает  на  себя  внимание  в  первом  послании  Луначар¬
ского,  которому  уже  недолго  было  оставаться  наркомом,  его
ссылка  на  специальное  постановление  Политбюро  о  «Днях
Турбиных»,  якобы  состоявшееся  три  года  назад,  т.  е.  в  1926
году.  Об  этом  постановлении  говорили  тогда  и  в  театре.
Нарком  возмущен:  партийный,  чиновник,  Керженцев,  сре¬
дневысокого  ранга  как  бы  дезавуирует  решение  высшей  ин¬
станции.
 Я  пытался  найти  в  бывшем  Центральном  партийном  ар¬
хиве  данное  (РГАСПИ)  постановление.  Мне  это  не  удалось.
По  мнению  работников  архива,  его  и  не  было.  В  1926  году
вопрос  о  постановке  булгаковской  пьесы  на  Политбюро  не
рассматривался.  В  1927  году  —  ставился,  но  был  отложен.
Второй  раз  собирались  его  заслушать,  но  затем  от  рассмот¬
рения  отказались.
 Комментировать  все  это  трудно.  Заседания  и  вся  дея¬
тельность  сталинского  Политбюро  окружалась  плотнейшей
завесой  секретности,  которая  полностью  не  развеяна  до  сих
пор.  Возможно,  что  решение  могло  быть  принято  одним
Сталиным,  а  представлено  потом  как  указание  Политбюро.
 Во  всяком  случае,  еще  раз  отмечу,  дыма  без  огня  не  бы¬
вает,  и  какой-то  особый  интерес  к  постановке  «Дней  Турби¬
ных»  проявлялся  со  стороны  лично  генсека.
 Но  почему  же  тогда  Керженцев,  другие  партийные  лите¬
раторы,  руководители  РАППа  были  столь  отважны  в  своих
проклятиях?  Заведующий  подотделом  печати  Агитпропа  не
мог  не  догадываться  о  настроениях  Генерального  секретаря,
да  и  факт  был  налицо:  «порочный»,  «клеветнический»  спек¬
такль  три  года  держится  на  сцене  первого  драматического
театра  страны.  Выходит,  что  партийный  аппарат  не  согласен
со  Сталиным,  почти  бунтует.  Нет,  все  гораздо  сложнее.  От¬
ношение  кремлевского  зрителя  к  автору  «Дней  Турбиных»
отличалось  не  всегда  понятной  двойственностью.  В  отдель¬
ные  периоды  создавалось  впечатление,  что  левой  рукой  пра¬
витель  спасал  Булгакова,  а  правой  —  санкционировал  и  даже
направлял  его  всеобщую  травлю.  Что  это  —  непоследова¬
тельность  или  высшая  степень  хитрости  и  расчета?
 -  121  -

Тридцатые  годы  начинаются  политически  в  1929  году,
когда  подавлены  все  оппозиции  и  партии.  Рапповцы  мечта¬
ют  сделать  то  же  самое  в  художественной  культуре.  Бельмом
на  глазу  у  них  остается  Булгаков.  Их  главный  противник,
Воронский,  уже  вне  игры,  в  том  же  1929  году  он  будет  арес¬
тован.  Рапповские  деятели  яростно  спорят  друг  с  другом  за
власть  и  влияние  и  соревнуются,  кто  из  них  наиболее  идей¬
ный  и  решительный.  Весьма  напористый  Билль-Белоцер-
ковский  обращается  к  генсеку  с  письмом,  в  котором  подни¬
мается  вопрос  и  о  Булгакове:  почему,  дескать,  власти  с  ним
либеральничают.  Вероятно,  это  не  первое  обращение  подоб¬
ного  толка  к  вождю,  и  тот  понимает,  что  от  него  ждут  опре¬
деленной  реакции.
 Схема  ее  проста,  она  всем  известна:  Сталин  выражает  свое
возмущение  нерадивыми,  небдительными  чиновниками  и
запрещает  спектакль.  Но  кремлевский  правитель  этой  схемы
придерживаться  не  хочет.  Он  заявляет  в  письме  к  Билль-Бе-
лоцерковскому:  «Почему  так  часто  ставят  на  сцене  пьесы
Булгакова?  Потому,  должно  быть,  что  своих  пьес,  годных
для  постановки,  не  хватает.  На  безрыбьи  даже  «Дни  Турби¬
ных»  —  рыба.  Конечно,  очень  легко  «критиковать»  и  требо¬
вать  запрета  в  отношении  непролетарской  литературы.  Но
самое  легкое  нельзя  считать  самым  хорошим.  Дело  не  в  за¬
прете,  а  в  том,  чтобы  шаг  за  шагом  выживать  со  сцены  ста¬
рую  и  новую  непролетарскую  макулатуру  в  порядке  соревно¬
вания,  путем  создания  могущих  ее  заменить  настоящих,  ин¬
тересных,  художественных  пьес  советского  характера»19.
 Сталин  выступает  здесь  в  духе  давно  забытой  всеми  резо¬
люции  ЦК  РКП(б)  от  18  июня  1925  года  «О  политике  партии
в  области  художественной  литературы».  Там  провозглашался
курс  на  творческое  соревнование  различных  школ  и  течений
в  советском  искусстве.  Но  важнее  другое.  Общая  оценка  им
сложившейся  ситуации  в  драматургии.  Эту  ситуацию  кри¬
тично  оценивали  сами  «неистовые  ревнители»,  но  всегда  де¬
лали  исключение  для  «своих»  —  для  драматургов,  близких
им  по  позициям  и  поведению  в  литературе.  Сталин  тоже
вроде  бы  говорит  о  «своих»,  сразу  выводя  за  их  пределы  ав¬
тора  «Дней  Турбиных».  Но  глава  партии  мыслил  более  трез¬
во.  Проливая  бальзам  на  душу  своего  адресата,  он  причисля¬
ет  к  «макулатуре»  булгаковскую  пьесу.  Но  какая  же  цена  со¬
 -  122  -

ветским  пьесам,  если  они  с  ней  не  могут  соревноваться?  Лу¬
каво  пишет  вождь,  лукаво.
 Собственно  же  пьеса  «Дни  Турбиных»,  по  его  мнению,
«не  так  уж  плоха,  ибо  она  дает  больше  пользы,  чем  вреда.  Не
забудьте,  что  основное  впечатление,  остающееся  у  зрителя
от  этой  пьесы,  есть  впечатление,  благоприятное  для  больше¬
виков:  «если  даже  такие  люди,  как  Турбины,  вынуждены
сложить  оружие  и  покориться  воле  народа,  признав  свое  де¬
ло  окончательно  проигранным,  —  значит,  большевики  не¬
победимы,  с  ними,  большевиками,  ничего  не  поделаешь».
«Дни  Турбиных»  есть  демонстрация  всесокрушающей  силы
большевизма»20.
 Возможно  ли  такое  восприятие  спектакля,  о  каком  гово¬
рит  Сталин?  Возможно,  но  оно  не  адекватно  художественно¬
му  тексту  ни  спектакля,  ни  тем  более  пьесы.  В  трактовке  те¬
атра  это  была,  употребляя  формулу  П.  Маркова,  «семейная
драма»,  которая  постигает  хороших  русских  людей,  находя¬
щихся  по  своему  убеждению  и  социальному  положению  в
белом  стане.  Они  вовсе  не  супервраги  большевиков  и  не
какие-то  отъявленные  реакционеры,  а  «нормальные»,  сред¬
ние  интеллигенты  в  погонах  и  без  погон.  Эти  люди  вызыва¬
ли  к  себе  сочувствие  и  симпатию,  что  и  приводило  в  ярость
революционных  критиков.  В  конце  спектакля  исполняли  за
кадром  «Интернационал»,  но  никакой  «демонстрации  все¬
сокрушающей  силы  большевизма»  не  было  и  не  могло  быть.
Автор  пьесы  фиксировал  в  ней  очевидный  факт:  красные,  за
которыми  пошли  мужики,  выиграли  Гражданскую  войну...
 В  Большой  Советской  Энциклопедии  (1927  г.)  в  статье  о
Булгакове  была  выражена  официозная  точка  зрения  на  его
произведения:  «В  «Белой  гвардии»  и  «Днях  Турбиных»,  изо¬
бражая  белогвардейщину  на  Украине,  лично  пережитую  ав¬
тором,  он  пытался  свалить  «вину  белогвардейства»  на  гене¬
ралитет  и  др.  руководителей,  изображая  рядовых  белогвар¬
дейцев  доблестными  и  политически  честными».  И  дальше:
«...пьесы  Б.  имели  успех,  который  можно  лишь  в  очень  сла¬
бой  степени  связать  с  художественными  достоинствами  их:
главное  в  этом  успехе  следует  приписать  прекрасной  игре
актеров  I  Художественного  театра  («Дни  Турбиных»)  и  Теат¬
ра  им.  Вахтангова  («Зойкина  квартира»)»21.
 Автор  этой  статьи  не  указан,  редакторами  же  подотдела
 -  123  -

театрального  искусства  состояли  Луначарский  и  Марков,  яв¬
лявшийся  с  1925  года  заведующим  литературной  частью
МХАТа.  Но  это  не  обязательно,  что  они  данную  статью  чи¬
тали  и  одобряли.  Во  всяком  случае,  Марков  хорошо  отно¬
сился  к  Булгакову  и,  видимо,  понимал  масштаб  его  таланта.
 В  письме  к  Билль-Белоцерковскому  кремлевский  критик
в  совершенно  рапповском  духе  смешивает  с  грязью  булга¬
ковскую  пьесу  «Бег».  Это  «...есть  проявление  попытки  вы¬
звать  жалость,  если  не  симпатию,  к  некоторым  слоям  анти¬
советской  эмигрантщины,  —  стало  быть,  попытка  оправдать
или  полуоправдать  белогвардейское  дело.  «Бег»,  в  том  виде,
в  каком  он  есть,  представляет  антисоветское  явление»22.  В  то
же  время  Сталин  оставляет  автору  своего  рода  спасительную
лазейку:  «Впрочем,  я  бы  не  имел  ничего  против  постановки
«Бега»,  если  бы  Булгаков  прибавил  к  своим  восьми  снам  еще
один  или  два  сна,  где  бы  он  изобразил  внутренние  социаль¬
ные  пружины  гражданской  войны  в  СССР,  чтобы  зритель
мог  понять,  что  все  эти  по-своему  «честные»  Серафимы  и
всякие  приват-доценты  оказались  вышибленными  из  Рос¬
сии  не  по  капризу  большевиков,  а  потому,  что  они  сидели  на
шее  у  народа  (несмотря  на  свою  «честность»),  что  большеви¬
ки,  изгоняя  вон  этих  «честных»  сторонников  эксплуатации,
осуществляли  волю  рабочих  и  крестьян  и  поступали  поэтому
совершенно  правильно»23.
 При  всей  категоричности  тона  и  отчетливости  формули¬
ровок  сталинский  ответ  Билль-Белоцерковскому  снова  отда¬
ет  лукавством.  Почему  дается  столь  разная  оценка  «Дням
Турбиных»  и  «Бегу»?  И  та  и  другая  пьесы  являют  собой  по¬
беги  из  одного  корня  —  романа  «Белая  гвардия»,  и  они  еди¬
ны  по  идейно-эстетической  концепции.  В  них,  в  тех  или
иных  ипостасях,  говорится  о  трагической  судьбе  русских
людей,  русской  интеллигенции.  Турбины  вызывают  к  себе
не  меньше,  если  не  больше  симпатии,  чем  Серафима  и  при-
ват-доцент  Голубков.  Но  в  одном  случае  это  как  бы  не  ви¬
дится  сановным  зрителем,  а  в  другом  рождает  в  нем  отрица¬
тельную  реакцию.
 Ни  к  «Дням  Турбиных»,  ни  к  «Бегу»  неприменима  ста¬
линская  формула  о  «демонстрации  всесокрушающей  силы
большевизма».  Но  если  все-таки  попытаться  приладить  эту
формулу  к  одной  из  булгаковских  пьес,  то  надо  выбирать
 -  124  -

«Бег».  Тут  натяжка  будет  несколько  менее  грубой.  В  «Днях
Турбиных»  большевиков  вообще  нет,  и  город  попадает  под
власть  петлюровцев,  которые,  по  Булгакову,  мало  чем  отли¬
чались  от  обыкновенных  уголовников.  В  «Беге»  белые  сра¬
жаются  непосредственно  с  красными,  те  выбивают  их  из
Крыма.  Выводится  на  сцену,  хотя  и  не  в  главной  роли,  ко¬
мандир  полка  в  конармии  Буденного,  а  также  рядовой  бу-
денновец.  Изведав  эмигрантские  муки,  двое  булгаковских
героев  решают  вернуться  на  родину.  Разочаровавшись  в
белом  движении  и  терзаемый  угрызениями  совести,  генерал
Хлудов  стреляется.  Другой  генерал  остается  в  эмиграции,  но
отказывается  от  дальнейшей  борьбы  с  большевиками.
 Булгаков  никогда  не  мог  понять,  почему  «Дни  Турби¬
ных»  разрешили  к  постановке,  а  «Бегу»  чинят  всяческие
препятствия.  Но  этого  не  понимали  и  партийные  функцио¬
неры  и  рапповские  воители,  алкавшие  смести  «Турбиных»  с
советской  сцены.
 Примерно  те  же  идеи,  что  и  в  письме  к  Билль-Белоцер-
ковскому,  высказывает  генсек  и  на  встрече  с  украинскими
писателями,  прибывшими  в  Москву.  К  их  приезду  и  опубли¬
ковал  Керженцев  свою  пресловутую  статью.  Встреча  состоя¬
лась  по  просьбе  гостей  12  февраля  1929  года.  Сохранилась  ее
неправленая  стенограмма.
 Значительная  часть  этой  встречи  оказалась  посвященной
вопросу  о  «Днях  Турбиных».  Обстановка  была  накаленной.
Украинцы  требуют  от  центральных  властей  объяснения,  по¬
чему  этот  спектакль  идет  в  театре.  Сталин  им  разъясняет,
что  в  отличие  от  «Бега»  поставленная  пьеса  полезна  больше¬
викам.  Гости  недоумевают:  антисоветские  обе.  В  «Турби¬
ных»  они  усматривают  и  антиукраинскую  направленность,  и
великодержавный  русский  национализм.  Кто-то  с  места
кричит  генсеку:  почему  Булгаков  рисует  русское  офицерство
интеллигентами,  а  когда  дело  доходит  до  украинских  коман¬
диров,  то  они  изображены  бандитами?  Но  эти  командиры  —
петлюровцы.  Кто-то  другой  пытается  скорректировать  пер¬
вого:  комдив  Болботун  может  быть  изображен  как  угодно,
но  неверно  показана  революционная  борьба  на  юге  России.
Упрек  непонятный.  Булгаков  и  не  ставил  задачу  показать  ре¬
волюционную  борьбу.  Ясно  одно:  его  пьеса  вызывает  у  укра¬
инских  литераторов  огромное  раздражение.
 -  125  -

Заодно  они  обрушились  на  этой  встрече  на  весь  реперту¬
ар  Художественного  театра,  а  отчасти  и  Большого  театра.
Неоднократно  задавался  провокационный  вопрос:  что  там
пролетарского?  Сталин  довольно  резко  возражает  гостям,  но
и  соглашается  с  ними  в  оценке  «Дней  Турбиных».  Это,  по
его  словам,  «антисоветская  штука,  и  Булгаков  не  наш»24.  Ге¬
неральный  секретарь  снова  повторяет,  что  постановка
«Дней  Турбиных»  приносит  больше  пользы,  чем  вреда.
 Аналогичной  же  прагматической  формулы  он  придержи¬
вается,  высказываясь  о  спектаклях  типа  «Горячего  сердца»
или  оперы  «Князь  Игорь»:  советских  пьес  и  опер  мало,  а  то
и,  если  говорить  об  операх,  вовсе  нет,  надо  ставить  класси¬
ку.  Стенограмма  совещания  неправленая,  но,  пожалуй,  тем
лучше  доносится  до  нас  раздраженность  вождя.  «Вы,  может
быть,  читали  «Бронепоезд»  Всеволода  Иванова,  может  быть,
многие  из  вас  видели  его,  может  быть,  вы  читали  или  видели
«Разлом»  Лавренева,  —  Лавренев  не  коммунист,  но  я  вас
уверяю,  что  эти  оба  писателя  своими  произведениями  «Бро¬
непоезд»  и  «Разлом»  принесли  гораздо  больше  пользы,  чем
10—20  или  100  коммунистов-писателей,  которые  пичкают
читателей,  ни  черта  не  выходит:  не  умеют  писать,  нехудоже¬
ственно»25.
 К  числу  «абсолютно  полезных  вещей»  кремлевский  кри¬
тик  относит  «Билль-Белоцерковского  две  вещи...  затем  Кир-
шона  «Рельсы  гудят»26,  а  также  «Разлом»  и  «Бронепоезд»,  но
с  некоторыми  неразъясненными  оговорками:  «там  не  все  в
чистом  виде»,  «не  все  чисто,  как  говорят»27.
 Полемизируя  с  литературными  экстремистами  круто  рап¬
повского  замеса  да  еще  на  украинских  дрожжах,  генсек,  од¬
нако,  в  главном  разделяет  идейно-эстетические  позиции
своих  оппонентов.  Это  позиции  воинствующего  утилитариз¬
ма,  когда  из  каждого  художественного  произведения  стре¬
мятся  извлечь  прямую  социальную  пользу.  Но  в  отличие  от
узкогруппового  взгляда  украинских  гостей  Сталин  смотрит
на  проблему  с  общегосударственной  точки  зрения.  Его  праг¬
матизм,  если  так  можно  выразиться,  более  широкий,  объем¬
ный,  учитывающий  и  вопросы  художественности,  и  потому
кажется  менее  последовательным.
 Партийные  функционеры  хотят  поточнее  понять,  что
представляет  собой  этот  прагматизм.  Луначарский  обраща¬
 -  126  -

ется  с  письмом  к  Сталину:  «Ваше  письмо  группе  Билль-Бе-
лоцерковского  нашло  довольно  широкое  распространение  в
партийных  кругах,  т.  к.  оно,  по  существу,  является  единст¬
венным  изложением  Ваших  мыслей  по  вопросу  о  нашей  по¬
литике  в  искусстве»28.  Нарком  просит  разрешения  напеча¬
тать  это  письмо  в  журнале  «Искусство».  Однако  Сталин
предпочитает  таинственность.  Письмо  будет  опубликовано
лишь  в  1949  году,  в  11-м  томе  сталинских  сочинений.  Но,
видимо,  в  пересказе  о  нем  знали  в  театре  и  в  те  времена.
Знал,  вероятно,  и  Булгаков.
 По  распространенной  легенде,  он  отказался  дописать
«Бег».  Я  думаю,  что  он  и  не  мог  этого  сделать.  Сталинское
требование  было  в  принципе  невыполнимо.  Пьеса  —  не  ис-
торико-партийное  сочинение,  как  в  ней  расскажешь  о  «внут¬
ренних  социальных  пружинах  гражданской  войны  в  СССР».
Показать  же,  что  «Серафимы  и  всякие  приват-доценты...  си¬
дели  на  шее  у  народа»,  означало  бы  переписать  пьесу  заново,
с  прямо  противоположных  позиций.  На  это  Булгаков  никог¬
да  бы  не  пошел.
 Догадывался  ли  он,  что  его  пьесы  попали  в  эпицентр
неких  политических  игр?  Не  знаю.  Может  быть,  и  догады¬
вался.  Осуждая  «Бег»,  советский  правитель  объективно
делал  уступку  экстремистским  силам  в  культуре  и  идеологии
и  не  давал  слишком  уж  укрепиться  «булгаковщине».  Сохра¬
няя  «Дни  Турбиных»,  Сталин  выдерживал  определенную
линию  в  культурной  политике  и  отстаивал  спектакль,  кото¬
рый  ему  лично  очень  импонировал.  Но,  повторюсь,  ни  в  ус¬
тупках,  ни  в  отстаивании  не  было  порою  последовательнос¬
ти.  Есть  все  основания  предполагать,  что  запрещение  «Дней
Турбиных»  в  марте  1929  года  связано  с  протестами  украин¬
ских  литераторов  в  предшествующем  месяце.  «Бег»  то  разре¬
шали,  то  закрывали  —  уловить  здесь  какую-либо  логику
трудно.
 В  сентябре  1934  года  режиссер  И.  Судаков  (он  под  при¬
смотром  Станиславского  ставил  «Дни  Турбиных»)  сообщает
драматургу,  что  зафиксировано  в  дневнике  Е.  С.  Булгаковой:
«Вы  знаете,  М.  А.,  положение  с  «Бегом»  очень  и  очень  не¬
плохое.  Говорят  *—  ставьте.  Очень  одобряет  и  Иосиф  Висса¬
рионович  и  Авель  Сафронович  (Енукидзе.  —  Е.  Г.).  Вот
только  бы  Бубнов  не  стал  мешать  (?)»29.  Театральные  люди
 -  127  -

были  невысокого  мнения  о  Бубнове,  сменившем  Луначар¬
ского  на  должности  наркома  просвещения.  Однако  Елена
Сергеевна  не  случайно  ставит  знак  вопроса  в  конце  своей
записи.  Как  мог  мешать  нарком,  если  бы  постановку  «Бега»
действительно  одобрил  Сталин?  21  ноября  того  же  года  Бул¬
гаковы  узнают,  что  «Бег»  .снова  (и  окончательно)  запрещен.
Елена  Сергеевна  пытается  выяснить,  кто  это  сделал.  Ей  не
верится,  что  данная  акция  могла  произойти  лишь  с  ведома  и
согласия  хозяина  Кремля.
 Когда  четыре  года  назад  Булгаков  писал  письмо  Стали¬
ну,  он  не  питал  особых  надежд  на  улучшение  своей  судьбы.
Но,  как  говорится,  хотел  использовать  последний  шанс  на
спасение.  Об  этом  письме  были  осведомлены  его  приятели,
что  побуждало  их  нередко  к  неуместным  в  данном  случае
шуткам.  Олеша  позволял  себе  по  телефону  разыгрывать  Ми¬
хаила  Афанасьевича.  Вероятно,  никто  не  верил  в  чудо,  но
чудо  произошло.  Вот  что  писала  об  этом  в  январе  1956  года
Е.  С.  Булгакова  —  она,  я  думаю,  с  большой  степенью  точ¬
ности  сохранила  в  памяти  рассказ  Булгакова.
 18  апреля  «он  лег  после  обеда,  как  всегда,  спать,  но  тут
же  раздался  телефонный  звонок,  и  Люба  (Л.  Е.  Белозер¬
ская.  —  Е.  Г.)  его  подозвала,  сказав,  что  из  ЦК  спрашивают.
 М.  А.  не  поверил,  решил,  что  розыгрыш  (тогда  это  про¬
делывалось),  и  взъерошенный,  раздраженный  взялся  за  трубку
и  услышал:
 — 	Михаил  Афанасьевич  Булгаков?
 — 	Да,  да.
 — 	Сейчас  с  Вами  товарищ  Сталин  будет  говорить.
 — 	Что?  Сталин?  Сталин?
 И  тут  же  услышал  голос  с  явным  грузинским  акцентом:
 — 	Да,  с  вами  Сталин  говорит.  Здравствуйте,  товарищ
Булгаков  (или  —  Михаил  Афанасьевич  —  не  помню  точно).
 — 	Здравствуйте,,Иосиф  Виссарионович.
 — 	Мы  ваше  письмо  получили.  Читали  с  товарищем.  Вы
будете  по  нему  благоприятный  ответ  иметь...  А  может  быть,
правда  —  вас  пустить  за  границу?  Что  —  мы  вам  очень  на¬
доели?
 М.  А.  сказал,  что  он  настолько  не  ожидал  подобного  во¬
проса  (да  он  и  звонка  вообще  не  ожидал)  —  что  растерялся  и
не  сразу  ответил:
 -  128  -

— 	Я  очень  много  думал  в  последнее  время  —  может  ли
русский  писатель  жить  вне  родины.  И  мне  кажется,  что  не
может.
 — 	Вы  правы.  Я  тоже  так  думаю.  Вы  где  хотите  работать?
В  Художественном  театре?
 — 	Да,  я  хотел  бы.  Но  я  говорил  об  этом,  и  мне  отказали.
 — 	А  вы  подайте  заявление  туда.  Мне  кажется,  что  они
согласятся.  Нам  бы  нужно  встретиться,  поговорить  с  вами...
 — 	Да,  да!  Иосиф  Виссарионович,  мне  очень  нужно  с
вами  поговорить.
 — 	Да,  нужно  найти  время  и  встретиться,  обязательно.
А  теперь  желаю  вам  всего  хорошего»30.
 По  словам  Елены  Сергеевны,  Булгаков  неоднократно  за¬
давался  одним  и  тем  же  вопросом:  почему  встреча  не  состоя¬
лась  и  Сталин  раздумал?  Телефонный  разговор  с  ним  писа¬
тель  провел  с  присущим  ему  чувством  собственного  досто¬
инства,  но  один  —  и  крайне  важный  —  вопрос  оказался
скомканным  —  о  выезде  за  рубеж.  Этот  вопрос  Булгаков
хотел  поднять  при  личной  встрече  со  Сталиным.  «Поверьте
моему  вкусу,  —  отмечает  автор  «Белой  гвардии»  в  письме  к
Вересаеву  в  июле  1931  года,  —  он  вел  разговор  сильно,  ясно,
государственно  и  элегантно.  В  сердце  писателя  зажглась  на¬
дежда:  оставался  только  один  шаг  —  увидеть  его  и  узнать
судьбу»31.
 Фактически  же  кремлевский  владыка  навязал  Булгакову
свою  позицию.  Выпускать  его  из  страны  он  не  собирался,  но
и  не  желал,  чтобы  тот  слишком  бедствовал  и  озлобился.
О  возможности  публикации  булгаковских  произведений
речь  вообще  не  шла.
 30  мая  1931  года  Булгаков  вновь  обращается  с  письмом  к
Сталину.  Он  пишет  о  своем  вынужденном  молчании,  о  про¬
должающейся  травле,  о  хворостях.  Булгаков  просит,  чтобы
его  вместе  с  JI.  Е.  Белозерской-Булгаковой  отпустили  на  ле¬
чение  за  границу.  И  тут  же  характерное  добавление:  «Но,  за¬
канчивая  письмо,  хочу  сказать  Вам,  Иосиф  Виссарионович,
что  писательское  мое  мечтание  заключается  в  том,  чтобы
быть  вызванным  лично  к  Вам»32.  То,  что  этого  вызова  не
последовало,  рассматривается  Булгаковым  в  только  что  про¬
цитированном  письме  к  Вересаеву  как  «мучительное  несчас¬
тье».  Оно  —  «то,  что  не  состоялся  мой  разговор  с  генсеком.
 5  Зак.  2523
 -  129  -

Это  ужас  и  черный  гроб.  Я  исступленно  хочу  видеть  хоть  на
краткий  срок  иные  страны.  Я  встаю  с  этой  мыслью  и  с  нею
засыпаю.  Год  я  ломал  голову,  стараясь  сообразить,  что  слу¬
чилось?  Ведь  не  галлюцинировал  же  я,  когда  слышал  его
слова?  Ведь  он  же  произнес  фразу:  «Быть  может,  Вам  дейст¬
вительно  нужно  уехать  за  границу?..»  Он  произнес  ее!  Что
произошло?  Ведь  он  же  хотел  принять  меня?..»33
 Когда  Сталин  позвонил  Булгакову,  тот  уже  имел  работу.
3  апреля  1930  года  (письмо  Правительству  отослано,  но  ре¬
акции  на  него  нет)  к  нему  домой  пришли  завлит  и  директор
московского  ТРАМа  (Театра  рабочей  молодежи).  И  они  до¬
говорились  о  работе  Булгакова  в  театре.  Благодаря  же  генсе¬
ку  предоставили  писателю  службу  в  Художественном  театре
в  качестве  ассистента  режиссера.  Произошло  это  знамена¬
тельное  событие  на  следующий  день  после  телефонного
звонка  вождя.
 Имели  место  и  какие-то  другие,  более  мелкие  подвижки
в  судьбе  гонимого  писателя,  о  которых  известно  мало.  Где-
то  весной  тридцатого  у  него  собрались  отобрать  телефон.  Он
просил  заступничества  в  Наркомпросе  и  получил  его34.  Сек¬
тор  искусств  Наркомпроса  направил  на  отзыв  Булгакову
пьесу  —  видимо,  из  «самотека».  Создатель  «Дней  Турбиных»
подготовил  отзыв  на  пяти  страницах,  совершенно  разгром¬
ный,  о  чем  он  сообщил  заведующему  сектором  искусства
Ф.  Кону35.
 Телефонный  звонок  Сталина  никак  не  сказался  на  судь¬
бе  запрещенных  «Турбиных».  Ситуация  круто  меняется
лишь  в  январе  1932  года.  Вспоминает  Ф.  Михальский:  «Ясно
хранится  в  памяти  день,  когда  в  доме  К.  С.  Станиславского
раздался  телефонный  звонок  члена  Комиссии  по  руководст¬
ву  Большим  и  Художественным  театрами  А.  С.  Енукидзе,  за¬
давшего  вопрос,  сможет  ли  театр  примерно  в  течение  месяца
возобновить  «Турбиных».  Да,  да,  конечно!»36  Секретарь
ЦИКа  Енукидзе  являлся  тогда  ближайшим  другом  Сталина,
о  чем  все  хорошо  знали.  Было  ясно,  кем  был  инспирирован
звонок.
 И  дальше  на  протяжении  всей  жизни  Булгакова  и  неко¬
торое  время  после  его  смерти  «Турбины»  остаются  в  репер¬
туаре  МХАТа,  где  идут  с  неизменным  успехом.  Чуть  ли  не
 -  130  -

единственный  стабильный  момент  в  многотрудной  жизни
великого  писателя.
 Теперь  пора  спросить,  почему  Сталин  взял  под  защиту
«Дни  Турбиных»  и  столь  социально  чуждого  ему  «белогвар¬
дейского»  автора?  Отчасти,  о  чем  уже  шла  речь  раньше,  им
руководили  серьезные  деловые  соображения.  Он  придавал
огромное  значение  театральному  искусству.  На  встрече  с  пи¬
сателями  у  Горького  26  октября  1932  года  кремлевский  пра¬
витель  заявит,  как  вспоминал  К.  Зелинский,  что  «...пьесы
нам  сейчас  нужнее  всего»  Пьеса  доходчивей.  Наш  рабочий
занят.  Он  восемь  часов  на  заводе.  Дома  у  него  семья,  дети.
Где  ему  сесть  за  толстый  роман...  пьесы  сейчас  —  тот  вид  ис¬
кусства,  который  нам  нужнее  всего.  Пьесу  рабочий  легко
просмотрит.  Через  пьесы  легко  сделать  наши  идеи  народны¬
ми,  пустить  их  в  народ»37.
 Пьесы  же,  однако,  авторы-коммунисты  пишут  плохие,
им  надо  поучиться  у  превосходного  профессионала  Булгако¬
ва.  Сопоставляя  автора  «Дней  Турбиных»  с  Н.  Эрдманом
(пьеса  «Самоубийца»),  Сталин  сказал  Горькому:  «...Эрдман
мелко  берет,  поверхностно  берет.  Вот  Булгаков!  Тот  здорово
берет!  Против  шерсти  берет!  (Он  рукой  показал  —  и  интона¬
ционно.)  Это  мне  нравится!»38  Эрдман  —  талантливый  дра¬
матург  и  далекий  от  официоза,  но,  конечно,  он  уступает
своему  другу  Булгакову.
 Стоит  обратить  внимание  на  последнюю  фразу:  «Это  мне
нравится!»  Нравятся,  очень  нравятся  вождю  «Дни  Турби¬
ных».  И  решающим  здесь,  думается,  являлась  редкая  для
Сталина  стойкая  его  увлеченность  эстетической  магией
пьесы,  блестяще  сыгранной  талантливыми  актерами  из  вто¬
рого  поколения  артистической  семьи  художественников.  Ра¬
зумеется,  он  не  был  бы  самим  собой,  если  бы  не  попытался
извлечь  из  спектакля  некоей  прагматической  ценности.
В  революционных  пьесах  советских  авторов  большевистско¬
му  лидеру  едва  ли  не  все,  по  материалу,  было  известно,  не
ново.  Булгаковская  пьеса  вводила  Сталина  в  совершенно  за¬
крытый  для  него  мир  белых  офицеров  и  интеллигенции.
Вчерашних  врагов,  да  и  не  только  вчерашних.  И  все  же,  по¬
вторю,  главное  здесь  то,  что  Сталина-зрителя  мхатовский
спектакль  властно  привлекал  своим  динамичным  действием,
 -  131  -

искрометным  юмором,  неисчерпаемым  богатством  сцени¬
ческих  красок.
 Многого  стоят  слова  генсека,  сказанные  им  Николаю
Хмелеву:  «Хорошо  играете  Алексея.  Мне  даже  снятся  ваши
черные  усики  (турбинские).  Забыть  не  могу»39.
 Но  и  в  театре  Сталин  политической  бдительности  не
терял.  Как  утверждает  один  из  мемуаристов,  видевший  спек¬
такль  в  1926  году,  якобы  часть  публики,  среди  которой  нахо¬
дились  бывшие  царские  генералы,  преподаватели  военных
учебных  заведений,  плакала,  когда  со  сцены  звучал  старый
российский  гимн.  «Говорят,  что  Коба  приказал  Артузову  не¬
замедлительно  составить  список  всех  высокопоставленных
лиц,  которые  были  тронуты  царским  гимном.  Я  заметил  в
публике  несколько  «скромно  одетых»  личностей,  вероятно
людей  Артузова»40.
 Булгаковскую  комедию-памфлет  «Багровый  остров»
Сталин-зритель  совершенно  не  принял.  Она  была  далека  от
него  по  материалу,  и  к  поставившему  ее  Камерному  театру
он  относился  неодобрительно,  назвав  «действительно  бур¬
жуазным».  Другие  произведения  Булгакова  тоже  вызывали  у
кремлевского  театрала  негативную  реакцию.  Напомню:  ста¬
вить  «Дни  Турбиных»  было  разрешено  в  стране  лишь  одному
театру  —  МХАТу.
 ОТ  «МОЛЬЕРА»  ДО  «БАТУМА»
 В  конце  1929  года  Булгаков  завершает  работу  над  пьесой
«Кабала  святош»,  позже  названной,  по  настоянию  Главре-
перткома,  «Мольер».  В  те  годы  и  у  нас,  и  за  рубежом  общест¬
венный  интерес  к  историческим  сюжетам  и  личностям  был
очень  велик,  так  что  писатель  чутко  уловил  веяния  времени.
Будучи  сам  человеком  «театральной  крови»,  Булгаков  видел
в  биографии  великогб  французского  драматурга  и  актера  не¬
мало  близкого  себе,  своей  судьбе.  В  этом  смысле  «Кабала
святош»  автобиографична.
 Тема  Мольера  представлялась  вполне  спокойной,  цен-
зурно  проходимой.  Его  талант  и  заслуги  признавались  и  бе¬
лыми,  и  красными,  и  коричневыми.  Пьесы  Мольера  стави¬
лись  и  в  Париже,  и  в  Берлине,  и  в  Москве.  На  журналист¬
 - 	132 	-

ском  жаргоне  такая  тема  относится  к  разряду  тех,  о  которых
уверенно  говорят  «верняк».  Однако  Булгаков  не  был  бы  Бул¬
гаковым,  если  бы  он  написал  «верняк».  Вскоре  с  пьесой  у
него  начались  крупные  неприятности.  19  января  1930  года
Михаил  Афанасьевич  читает  ее  в  МХАТе,  она  принимается
к  постановке.  Через  два  месяца  спектакль  запрещен.  Его
разрешают  играть  лишь  через  полтора  года  после  телефон¬
ного  звонка  Сталина  опальному  драматургу.
 Булгаков  мог  ожидать  и  ожидал  от  властей  любых  подво¬
хов.  Неожиданнее  было  другое.  В  любимом  его  театре  к  пье¬
се  отнеслись,  по  словам  П.  Маркова,  противоречиво,  двой¬
ственно41.  Ее  сценические  достоинства  под  сомнение  не  ста¬
вились,  но  авторскую  концепцию  Станиславский  не  принял.
Он  сказал  постановщику  спектакля  Н.  Горчакову:  «Мне  все
время  не  хватает  в  пьесе  некоторых  черт  в  образе  Мольера.
Я  перечитал  два  раза  пьесу,  и  впечатление  мое  осталось
прежним.  В  пьесе  не  показан  Мольер-гений,  Мольер  —  ве¬
ликий  писатель  своего  времени,  Мольер  —  предтеча  великих
французских  энциклопедистов,  философов  и  мыслителей»42.
 По  мнению  драматурга,  зритель  и  без  него  знал,  что  Мо¬
льер  —  гений.  И  пьеса  была  написана  о  Мольере-человеке,  о
его  запутанной  личной  жизни  и,  главное,  о  изнурительной
борьбе  с  тартюфами  разных  рангов,  о  сложных  взаимоотно¬
шениях  с  Людовиком  XIV,  который  то  покровительствовал
ему,  то  оставлял  наедине  с  могущественными  врагами.  Бул¬
гаков  не  хотел  переделывать  свое  произведение,  но  театр  за¬
ставлял  это  делать,  что  было  для  него  мучительно  и  оскорби¬
тельно.  Спору  нет,  Станиславский  имел  право  на  свое  виде¬
ние  фигуры  Мольера.  Но  раз  режиссер  столь  кардинально  не
согласен  с  драматургом,  не  лучше  ли  было  бы  прямо  сказать
ему:  ваша  пьеса  нас  не  устраивает.  Вместо  этого  началась
длительная  борьба  театра  за  «иного»  Булгакова,  и  велась  она
целых  пять  лет  —  столь  беспрецедентно  долго  репетирова¬
лась  пьеса,  что  совершенно  измотало  Булгакова,  который
являлся  одновременно  и  ассистентом-режиссером  постановки.
 Спектакль  был  готов  лишь  к  началу  1936  года,  прошел
семь  раз  с  огромным  успехом  на  сцене,  а  затем  был  снят  с
репертуара.  «Правда»  посвятила  «Мольеру»  редакционную
статью  «Внешний  блеск  и  фальшивое  содержание».  Впро¬
чем,  изничтожали  не  столько  спектакль,  сколько  пьесу:  «Эта
 -  133  -

фальшивая,  негодная  пьеса  идет  решительно  вразрез  со  всей
творческой  линией  театра  и  ставит  его  в  ложное  положение
перед  зрителем,  относящимся  ко  МХАТу  с  заслуженным  до¬
верием»43.
 Начался  новый  виток  гнусной  травли  Булгакова.  К  ней
подключился  и  Мейерхольд,  который  уже  сам  висел  на  во¬
лоске.  13  мая  запрещен  спектакль  «Иван  Васильевич»,  где  в
комедийно-сатирическом  духе  изображался  Иван  Грозный.
Булгаков  не  без  основания  считает,  что  МХАТ  («Ивана  Ва¬
сильевича»  ставил  все  тот  же  Горчаков)  не  защитил  своего
драматурга,  а  многие  даже  радуются  его  несчастьям.  Осенью
1936  года  автор  «Дней  Турбиных»  уходит  со  службы  в  театре.
 Что  стояло  за  правдинской  статьей  о  «Мольере»?  Истин¬
ная  причина  его  изничтожения  там  не  названа.
 Автор  пьесы  обвиняется  в  формализме,  в  потакании  дур¬
ным  вкусам,  в  отстаивании  «реакционной»  концепции  «ис¬
кусства  для  искусства»,  но  это  все  не  главный  мотив,  кото¬
рым  руководствовались  идеологические  противники  Булга¬
кова.  Главный  указывается  в  докладной  записке  Сталину  и
Молотову,  которую  направляет  им  Керженцев,  теперь  уже
председатель  Комитета  по  делам  искусств  при  Совнаркоме
СССР.  В  этой  записке  разоблачается  «политический  замы¬
сел  автора»,  который,  оказывается,  хочет  вызвать  у  зрителя
нежелательную  аналогию  между  положением  писателя  при
«бессудной  тирании»  Людовика  XIV  и  при  диктатуре  проле¬
тариата.  Искушенный  тактик,  Керженцев  предлагает:  «По¬
будить  филиал  МХАТа  снять  этот  спектакль  не  путем  фор¬
мального  его  запрещения,  а  через  сознательный  отказ  театра
от  этого  спектакля  как  ошибочного,  уводящего  их  с  линии
социалистического  реализма.  Для  этого  поместить  в  «Прав¬
де»  резкую  редакционную  статью  о  «Мольере»  в  духе  моих
замечаний  и  разобрать  спектакль  в  других  органах  печати».
Генсек  накладывает  резолюцию:  «По-моему,  т.  Керженцев
прав.  Я  за  его  предложение»44.  Разумеется,  «за»  и  остальные
члены  Политбюро.
 Слова  булгаковского  Мольера  «ненавижу  бессудную  ти¬
ранию»  были  еще  год  назад  по  требованию  Главреперткома
вычеркнуты  из  текста  пьесы  и  заменены  на  «ненавижу  коро¬
левскую  тиранию».  Керженцев  эту  замену  словно  не  замеча¬
ет.  Чиновник  он  неглупый  и  понимает,  что  с  данной  репли¬
 -  134  -

кой  или  без  нее  булгаковская  пьеса  наполнена  непримири¬
мым  протестом  против  силового  вмешательства  государства
в  творческие  дела.  Совершенно  недопустимая  позиция  с
точки  зрения  председателя  государственного  Комитета  по
делам  искусств.
 Неизвестно,  читал  ли  Сталин  булгаковскую  пьесу.  На
спектакль  он  не  пришел.  Но  и  не  читая  ее,  доверяясь  своему
аппарату,  он  уловил  в  ней  опасную  тенденцию.  Тут  могли
возникнуть  неприятные  ассоциации  и  для  него  самого:  вдруг
начали  бы  сопоставлять  короля-солнце  с  большевистским
вождем.  Один  вел  коварную  и  злую  игру  с  Мольером,  дру¬
гой  —  с  Булгаковым.  О  возможности  такой  вот  ассоциации
никто,  впрочем,  тогда  вслух  не  говорил.  Тем  больше  име¬
лось  оснований  пресечь  ее  в  корне.
 В  комментариях  к  булгаковским  письмам  в  пятом  томе
его  сочинений  в  связи  со  статьей  «Внешний  блеск  и  фаль¬
шивое  содержание»  приводится  суждение  П.  Маркова:  «...все  зна¬
ли,  что  она  написана  по  личному  указанию  Сталина»45.
Я  позволю  себе  усомниться  в  этом  «все».  Одно  дело,  что
знал  и  думал  заведующий  литературной  частью  МХАТа
Марков  и  близкие  ему  люди,  другое  —  Булгаков,  очень  дале¬
кий  от  официальных  структур  и  управленческих  интриг.  Во
всяком  случае,  из  дневника  Е.  Булгаковой  не  следует,  что
Михаил  Афанасьевич  прямо  связывал  появление  данной
статьи  с  именем  Сталина.  Надо  признать,  что  понять  тайные
пружины  этой  газетной  акции  писателю  было  нелегко.
 «Мольера»  смотрел  помощник  генсека  А.  Поскребышев,
которому  будто  бы  спектакль  понравился,  и  он  сказал:
«Надо  непременно,  чтобы  И.  В.  посмотрел»46.  В  тот  же  день,
11  февраля,  газета  «Советское  искусство»  публикует  злоб¬
ную  статью  О.  Литовского  о  «Мольере».  Поток  подобных
выступлений  будет  неуклонно  возрастать.  Драматургу  же
передадут  слова,  якобы  сказанные  Сталиным:  «Что  это
опять  у  Булгакова  пьесу  сняли?  Жаль  —  талантливый  ав¬
тор»47.  В  мае  1937  года  Булгакову  станет  известно,  что  Гене¬
ральный  секретарь,  вопреки  мнению  Молотова  и  Немиро¬
вича»  Данченко,  при  обсуждении  намечавшихся  гастролей
театра  якобы  «горячо  говорил  в  пользу  того,  что  «Турбиных»
надо  везти  в  Париж»48.  Не  повезли.  Но  все  равно  в  глазах  ав¬
тора  пьесы  Сталин  выглядит  сочувствующим  ему  человеком.
 -  135  -

А  в  это  время  разворачиваются  репрессии.  Как  воспри¬
нял  их  Булгаков?  Это  очень  непростой  вопрос.  В  отличие  от
многих  других  советских  писателей  Булгаков  никогда  не
подписывал  коллективных  писем  с  требованиями  расстре¬
лять  «врагов  народа».  Он  активно  помогал  своим  друзьям,
попавшим  в  беду.  Написал  письмо  Сталину  с  просьбой
«простить»  Н.  Эрдмана,  что  являлось  мужественным  поступ¬
ком.  К  Булгаковым  дважды  в  тяжелую  .минуту  обращалась
Анна  Ахматова.  У  нее  в  одну  ночь  арестовали  сына  (JI.  Гуми¬
лева)  и  мужа  (Н.  Пунина).  В  полном  смятении  чувств  она
приехала  в  Москву  подавать  письмо  Сталину.  Составлял  это
письмо  Булгаков,  он  же  посоветовал  печатать  его  не  на  ма¬
шинке,  а  переписать  от  руки.  Елена  Сергеевна  ездила  вместе
с  Анной  Андреевной  сдавать  его  в  секретариат  генсека.  Хло¬
поты  в  тот  раз  увенчались  успехом.  Через  несколько  дней
Гумилев  и  Пунин  были  освобождены.  Впоследствии  они
снова  будут  подвергнуты  аресту.
 Когда  высылали  О.  Мандельштама,  вспоминает
Н.  Я.  Мандельштам,  «Анна  Андреевна  пошла  к  Булгаковым
и  вернулась,  тронутая  поведением  Елены  Сергеевны,  кото¬
рая  заплакала,  услыхав  о  высылке,  и  буквально  вывернула
 49
 свои  карманы»  .
 Репрессии  касаются  не  только  личных  друзей  Булгакова
или  близких  ему  по  духу  людей,  но  в  еще  большей  мере  его
рапповских,  лефовских  и  партийных  недругов.  Елена  Серге¬
евна  с  удовлетворением  отмечает  в  дневнике:  «Слухи  о  том,
что  с  Киршоном  и  Афиногеновым  что-то  неладно.  Говорят,
что  арестован  Авербах.  Неужели  пришла  судьба  и  для  них?»
И  далее:  «Да,  пришло  возмездие.  В  газетах  очень  дурно  о
Киршоне  и  об  Афиногенове»50.
 «Врагом  народа»  объявлен  Федор  Раскольников,  давний
гонитель  создателя  «Турбиных».  К  их  числу  принадлежит  и
Ричард  Пикель,  в  пр9шлом  личный  секретарь  Г.  Зиновьева.
Пикель  бурно  радовался  в  1929  году,  что  все  булгаковские
пьесы  сняли  со  сцены.  Теперь  он  как  изменник  и  шпион
приговорен  к  смертной  казни.  Как  пишет  М.  Чудакова,  «имя
Каменева  также  было  для-  Булгакова  окрашено  личной  эмо¬
цией  —  его  резко  выраженное  мнение  подвело  черту  под
судьбой  довести  «Собачье  сердце»  (и  Булгаков  вправе  был
связывать  с  этим  дальнейшие  злоключения  повести  —  руко¬
 -  136  -

пись  ее  была  спустя  полгода  с  небольшим  отобрана  у  автора
при  обыске)»51-
 Разумеется,  Булгаков  не  мог  радоваться  ничьим  казням.
Но  и  не  питал  он  симпатий  к  вчерашним  врагам,  которые
теперь  попали  под  молох  репрессий.
 В  долгих  разговорах  с  Еленой  Сергеевной  Булгаков  по¬
стоянно  возвращался  к  одной  и  той  же  теме  —  своей  «загуб¬
ленной  жизни».  Он  обвиняет  в  бедах  самого  себя.  «А  мне,  —
пишет  его  жена  и  самый  преданный  друг,  —  тяжело  слушать
его.  Ведь  я  знаю  точно,  что  его  погубили.  Погубили  писате¬
ли,  критики,  журналисты.  Из  зависти.  А  кроме  того,  потому,
что  он  держится  далеко  от  них,  не  любит  этого  круга,  не
любит  богемы,  амикошонства.  Все  это  не  прощается.  Это
как-то  под  пьяную  лавочку  высказал  все  Олеша»52.
 «А  знаешь,  —  сказал  как-то  Булгаков  своему  другу  С.  Ер¬
молинскому,  —  кто  мне  больше  всех  навредил?  Завистники»53.
 Слишком  многие  из  числа  вроде  бы  вполне  порядочных,
интеллигентных  людей  из  литературно-театральной  среды
«по-черному»  завидовали  талантливости  и  славе  Булгакова,
первым  из  советских  драматургов  поставленного  на  первой
драматической  сцене  страны  —  мхатовской  и  снискавшего
там  огромный  успех.  Завистников  трудно  уличить  в  зависти.
Они  всегда  могут  уверять,  и  в  том  числе  и  самих  себя,  что
действуют  по  принципиальным  соображениям.  Только  су¬
ществуют  определенные  нормы  порядочности,  запрещаю¬
щие  наносить  удары  ниже  пояса.  Против  «Мольера»  еще  до
публикации  разгромной  статьи  в  «Правде»  выступили  в  мха¬
товской  газете  «Горьковец»  соперники-драматурги  Афино¬
генов,  Вс.  Иванов,  Олеша,  также  актер  Грибков.  А  между
тем  тот  же  Афиногенов  «много  аплодировал»  на  премьере
спектакля,  стараясь,  чтобы  автор  пьесы  это  заметил.  Булга¬
кова  отмечает  в  дневнике:  «К  М.  А.  подошел  JT.  Славин  и
выразил  свое  восхищение  «Мольером».  Редкий  случай  с  пи¬
сателями»54.
 В  театральных  кругах  говорили,  что  «Мольер»  вызвал  не¬
довольство  «наверху».  Падающего  да  подтолкни.  Цековские
чиновники  вправе  были  доносить  по  начальству:  творческая
общественность,  в  том  числе  и  беспартийные  писатели,  не
принимают,  отвергают  булгаковскую  пьесу.  Иные  же  призы¬
вают  к  ее  запрещению.
 -  137  -

Е.  Булгакова  с  большим  недоверием  отнеслась  к  расска¬
зу,  будто  бы  Вс.  Вишневский  и  Киршон  выступили  на  одном
совещании  в  поддержку  Булгакова.  Они  были  застрельщика¬
ми  травли  создателя  «Турбиных».  Елена  Сергеевна  не  читала
писем,  которыми  обменялись  друг  с  другом  жена  Мейер¬
хольда  Зинаида  Райх  и  один  из  любимых  в  недалеком  буду¬
щем  драматургов  вождя  Вс.  Вишневский.  Весьма  близкий  к
РАППу,  он,  однако,  заявлял  в  письме  (январь  1932  г.),  что
не  является  поклонником  Киршона  и  Афиногенова  и  что
будет  «этих  «мастеров»  громить,  соблюдая,  однако,  необхо¬
димый  такт»55.  Зато  без  всякого  такта  намеревался  он  гро¬
мить  Эрдмана  и  Булгакова,  о  чем  пишет  с  животной  злобой.
 3. 	Райх  —  она  «болела»  за  пьесу  Эрдмана  «Самоубийца»  —
имела  все  основания  написать  ее  изничтожителю:  «В  Вас  го¬
ворит  все  отвратительное  в  человеке  и  ревность  к  славе!»56  С
неменьшим  основанием  могла  бы  написать  нечто  подобное
и  Е.  Булгакова:  явных  и  тайных  врагов  у  ее  мужа  было  еще
больше,  чем  у  Эрдмана.
 Говоря  о  недругах  Булгакова,  Елена  Сергеевна  не  назы¬
вает  имя  Сталина.  Выглядел  ли  он  недругом  в  ее  глазах?  Ло¬
гично  дать  утвердительный  ответ  на  этот  вопрос.  Но  у  людей
30-х  годов  была  своя  логика.  В  первой  редакции  ее  дневника
(14  марта  1936  г.)  сказано:  «Я  все  время  думала  о  Сталине  и
мечтала  о  том,  чтобы  он  подумал  о  Мише  и  чтобы  судьба
наша  переменилась»57.
 Конечно,  нельзя  механически  отождествлять  позицию
Булгакова  с  позицией  Елены  Сергеевны.  Но  и  развести  их
нельзя  тоже.  Она  смотрела  на  мир  прежде  всего  глазами
мужа  и  передавала  в  записях  его  точку  зрения.
 6  февраля  1936  года  Е.  Булгакова  отмечает  в  дневнике,
что  Михаил  Афанасьевич  окончательно  решил  писать  пьесу
о  Сталине.  От  своего  решения  он  не  отказывается  и  после
запрещения  спектакля  «Мольер».  Но  непосредственно  к  ра¬
боте  драматург  тогда  не  приступил.  Писать  в  стол  не  хоте¬
лось.  Он  работал  над  романами,  масса  сил  уходила  на  службу  в
Большом  театре,  куда  поступил  после  разрыва  с  МХАТом.
Сталин  не  оставляет  его  своим  вниманием.  Заместитель  ди¬
ректора  Большого  театра,  друг  булгаковской  семьи  Я.  Леон¬
тьев  «сообщил,  что  на  «Поднятой  целине»  был  Генеральный
секретарь  и,  разговаривая  с  Керженцевым  о  репертуаре
 -  138  -

Большого,  сказал:  «А  вот  же  Булгаков  написал  «Минина  и
Пожарского»...  Яков  JI.  обрадовался  этому  и  тут  же  позво¬
нил»58  —  это  ноябрь  1937  года.
 В  январе  следующего  года,  что  с  удовлетворением  отме¬
чает  Елена  Сергеевна,  с  треском  сняли  с  работы  Керженце¬
ва.  Его  бесцветный  преемник  Назаров  в  антибулгаковских
акциях  вроде  бы  не  замешан.  На  Булгакова,  что  началось
еще  в  1936  году,  со  всех  сторон  давят,  чтобы  он  написал  «со¬
ветскую»,  «агитационную»  пьесу.  В  сентябре  1938  года  к  пи¬
сателю  приходят  посланцы  из  Художественного  театра  —
П.  Марков  и  его  ближайший  помощник  В.  Виленкин.
«МХАТ  гибнет...  умирает»59,  —  говорит  Марков  Булгакову.
Нечем  обновлять  репертуар.  Хороших  советских  пьес  нет,  а
ставить  посредственные  —  значит  терять  лицо.  Признавая,
что  театр  крайне  скверно  вел  себя  по  отношению  к  автору
«Мольера»,  мхатовцы  просят  теперь,  заранее  соглашаясь  на
его  условия,  написать  для  них  пьесу.  О  Сталине.  Грядет
юбилейный  год  в  жизни  вождя,  на  что  МХАТ  не  может  не
откликнуться.  Поначалу  Булгаков  и  слышать  не  хочет  о  со¬
трудничестве  с  «художественниками»,  но  потом  его  угово¬
рят.  Непосредственно  он  станет  писать  пьесу,  даже  еще  не
дав  своего  согласия  театру,  в  сентябре  1938  года.  Первона¬
чально  она  называлась  «Пастырь»,  затем  —  «Батум».  Завер¬
шена  в  июле  1939  года.
 Почему  Булгаков  решил  писать  пьесу  о  Сталине?  Конеч¬
но,  это  решение  —  психологическая  загадка.  Из  лучших  со¬
ображений  ее  попытался  как  бы  снять  Виленкин.  «По  этому
поводу  существует  уже  довольно  прочно  сложившаяся  ле¬
генда:  «сломался»,  изменил  себе  под  давлением  обстоя¬
тельств,  был  вынужден  писать  не  о  том,  о  чем  хотел,  с  един¬
ственной  целью  —  чтобы  его  начали  наконец  печатать  и  ста¬
вить  на  сцене  его  пьесы.  Независимо  от  того,  кто  эту  легенду
пустил  в  ход  или  хотя  бы  принимает  ее  в  качестве  домысла,  я
свидетельствую,  что  ничего  подобного  у  Булгакова  и  в  мыс¬
лях  не  было»60.
 Вместе  с  тем  Виленкин  указывал,  что  «прямого  разгово¬
ра  о  том,  что  побуждало  его  писать  пьесу  о  молодом  Стали¬
не,  у  нас  с  ним  не  было  ни  разу.  Могу  поделиться  только
тем,  как  я  воспринимал  это  тогда  и  продолжаю  восприни¬
мать  теперь.  Его  увлекал  образ  молодого  революционера,
 -  139  -

прирожденного  вожака,  героя  (это  его  слово)  в  реальной  об¬
становке  начала  революционного  движения  и  большевист¬
ского  подполья  в  Закавказье»61.
 Маститый  театровед  вполне  прав,  говоря,  что  Булгаков
решил  писать  пьесу  не  потому,  что  «сломался»,  «изменил
себе».  Но  увлекал  его  не  просто  «образ  молодого  революцио¬
нера»,  а  личность  Сталина,  его  становление  как  революцио¬
нера.  Вот  это  и  есть  загадка.
 Создатель  «Белой  гвардии»  мог  питать  и  питал  какие-то
иллюзии  относительно  роли  генсека  в  собственной  жизни,
но  сталинизм,  большевистская  система  отвергались  им
вроде  бы  изначально  и  категорично.  Или  мы  чего-то  не
знаем,  что-то  не  понимаем  в  булгаковских  взглядах,  судим  о
них  по  упрощенным  модернизированным  схемам.  Булгаков
называл  себя  «мистическим  писателем»,  он  тяготел  к  фан¬
тасмагории  гоголевско-гофманского  типа,  испытывал  силь¬
ное  влияние  романтическо-готической  традиции.  Но  писа¬
телю  был  в  высшей  степени  свойствен  и  трезвый,  беспощад¬
ный  реализм  в  восприятии  мира,  любовь  к  документу,  к
исторической  достоверности.  Для  Булгакова  советская
власть  в  России  являлась  такой  же  непреложной  реальнос¬
тью,  как  и  победа  красных  в  Гражданской  войне.  Писатель
отвергал  воинствующую  репрессивность  этой  власти,  ее
антигуманизм,  тоталитаризм.  Но  советская  власть  была  при¬
знана  его  народом,  и  Булгаков  хотел  всесторонне  понять  ее
внутреннюю  природу,  ее  сущность.  Она  воплощалась  в  фи¬
гуре  Сталина.  Он  магнетически  привлекал  к  себе  внимание
многих  творческих  умов.  В  том  числе,  и,  может  быть,  с  осо¬
бой  силой,  привлекал  он  и  создателя  «Мастера  и  Маргариты».
 Как  пишет  Ермолинский,  «втайне  он  уже  давно  думал  о
человеке,  с  именем  которого  было  неотрывно  связано  все,
что  происходило  в  стране»62.  Булгаков  еще  не  выбрал,  что  он
будет  сочинять:  пьесу  или  либретто  к  опере,  но  уже  подби¬
рал  в  специальную  пайку  доступные  ему  материалы  о  Стали¬
не.  О  молодом  вожде  —  как  он  работал  в  Батуми;  эта  тема
находилась  в  центре  внимания  творческих  интересов  писа¬
теля.  О  Сталине-генсеке  Булгаков  писать  не  мог  —  весь  ма¬
териал  тут  ему  был  незнаком.  И  отдался  он  работе  над  пье¬
сой  с  подлинным  увлечением,  хотя  временами  его  мучили
тяжелые  предчувствия.
 -  140  -

Имелся  ли  в  этом  решении  Булгакова  какой-то  прагма¬
тический  расчет?  А  почему  нет?  Автор  пьесы  о  первом  лице
в  государстве  при  одобрении  свыше  получил  бы,  наверное,
многое.  Как  говорится,  и  славу,  и  деньги,  и  более  простор¬
ную  квартиру,  где  удобнее  было  бы  жить  и  работать.  И  рабо¬
тать  не  в  стол,  а  для  сцены,  для  печати.
 На  мой  взгляд,  Ермолинский  правдиво  написал  о  том,
что  «в  те  годы  окружающие  его  люди,  даже  самые  близкие,
рассматривали  его  поступок  как  правильный  стратегический
ход...  Да,  в  те  годы  поведение  его  никем  не  осуждалось,  на¬
против,  оно  выглядело  вполне  нормально  и  естественно»63.
 В  истории  с  последней  булгаковской  пьесой  стоит  отме¬
тить  еще  один,  и  немаловажный,  момент.  Сознательно  или
бессознательно  автор  бросил  ею  дерзкий  вызов  кремлевско¬
му  владыке.  Предложил  покончить  с  двойной  игрой  и  четко
определиться  в  отношении  к  себе.
 Непосредственно  Сталин  не  выступал  в  роли  заказчика
пьесы.  Это  он  счел  бы  унизительным  для  себя.  Но,  навер¬
ное,  ему  доложили  о  работе  Булгакова  и  театра  над  пьесой.
Поначалу  Сталин  будто  бы  не  проявил  отрицательного  от¬
ношения  к  этому  делу.  А  потом  все  изменилось.  Главный
герой  пьесы,  уже  одобренной  в  Комитете  по  делам  искусств,
категорически  высказался  против  нее.  Почему  он  принял
такое  решение?  Здесь  тоже  таится  загадка.
 Ныне  много  пишется  о  том,  что  Сталин  не  любил  био¬
графических  экскурсов  ни  в  свое  детство,  ни  в  юность,  ни  в
молодость.  Он  хотел,  чтобы  подданные  видели  в  нем  Гене¬
рального  секретаря  ЦК  партии,  вождя  народа,  а  не  мальчи-
ка-семинариста  или  бездомного  подпольщика.  По  мнению
ряда  исследователей,  Джугашвили  было  что  скрывать  из
своей  бурной  молодости,  к  чему  невольно  прикоснулся  Бул¬
гаков.  Хотел  он  того  или  не  хотел,  но  в  фокусе  его  внимания
«оказалась  одна  из  самых  загадочных  и  непроясненных  стра¬
ниц  биографии  молодого  Сталина...»64  Имеется  в  виду  воз¬
можное  (но  никем  не  доказанное)  сотрудничество  Кобы  с
царской  охранкой.  Выдвигается  версия,  что  вождя  испугало
намерение  Булгакова  поработать  в  местном  архиве.  Там,
дескать,  он  мог  бы  обнаружить  компромат  на  Кобу.  Но  Ста¬
лин  знал,  что  все  архивы  были  к  тому  времени  тщательно
вычищены  или  засекречены.
 -  141  -

Между  тем  никто  не  запрещал  другую  пьесу,  построен¬
ную  во  многом  на  том  же  материале,  что  и  булгаковская.  «Из
искры»  Ш.  Дадиани  —  о  революционной  работе  молодого
вождя  в  Закавказье,  прежде  всего  в  Батуми.  Спектакли  по
этой  пьесе  шли  в  трех  драматических  театрах  Тбилиси.
В  частности,  в  постановке  театра  имени  Руставели  выступил
в  роли  главного  героя  М.  Геловани,  что  и  предопределило
его  дальнейшую  актерскую  судьбу  как  главного  исполнителя
роли  Сталина  в  советском  кинематографе.  Шалва  Дадиани
был  осыпан  милостями,  в  1937  году  его  избрали  депутатом
Верховного  Совета  СССР.
 Объясняя  Булгакову,  почему  не  приняли  его  пьесу,
ему  сказали  (в  августе  1939  г.):  «Нельзя  такое  лицо,  как
И.  В.  Сталин,  делать  романтическим  героем,  нельзя  ставить
его  в  выдуманные  положения  и  вкладывать  в  его  уста  выду¬
манные  слова»65.
 В  юбилейном  номере  (декабрь  1939  г.)  журнала  «Театр»
была  опубликована  обширная  статья  «Образ  молодого
вождя»  —  о  спектаклях  по  пьесе  Дадиани.  Там  вполне  ува¬
жительно  отмечается,  что  «товарища  Сталина  в  пьесе  окру¬
жают  не  только  исторические  персонажи,  но  и  вымышлен¬
ные»66.  Уже  одно  это  предполагало,  что  товарищу  Сталину
пришлось  по  ходу  пьесы  произносить  «выдуманные  слова».
Без  них  не  могло  обойтись  ни  одно  посвященное  ему  худо¬
жественное  произведение.
 И  далее.  Постановки  тбилисских  театров  хвалили  за  то,
что  эти  спектакли  «построили...  в  той  темпераментной,  ро¬
мантически  приподнятой  манере,  которая  характерна  для
национального  стиля  грузинского  театра  и  которая  как
нельзя  более  подходит  для  героической  темы»67.
 У  Булгакова  образ  молодого  вождя  романтизирован,  но  в
гораздо  более  сдержанной  манере,  чем  у  грузинского  драма¬
турга.  Поощряемое  у  последнего  возбранялось  у  первого.
 Сталину,  о  чем  пишет  А.  Смелянский,  мог  не  понравить¬
ся  эпизод  в  пьесе,  когда  молодого  революционера  при  пере¬
ходе  из  одной  тюрьмы  в  другую  жестоко  избивают  надзира¬
тели.  Это  как  бы  унижало  всевластного  правителя  страны.
 Р.  Такер,  не  указывая,  правда,  источника  информации,
утверждает,  что  генсек  послал  рукопись  булгаковской  пьесы
на  отзыв  к  А.  Толстому,  и  тот  «нашел  оскорбительной  ту  сце¬
 -  142  -

ну,  в  которой  будущий  вождь  «страдал  от  физических  уда¬
ров»68.  Возможно,  конечно,  что,  обдумывая  возникшую  си¬
туацию,  кремлевский  Самодержец  пожелал  узнать  мнение
авторитетного  писателя.  Но  решающего  значения  оно  иметь
не  могло.  Решающим  было  мнение  лишь  самого  Сталина.
 Эпизод  с  избиением  не  выдуман  драматургом,  а  в  видо¬
измененном  обличье  взят  из  мемуарной  литературы.  В  пьесе
он  дан  так.  По  приказу  начальника  тюрьмы  надзиратели  ста¬
новятся  цепью  под  стеной.  Один  из  них  вынимает  револьвер
и  занимает  место  позади  Кобы.
 Начальник  тюрьмы  (тихо).  —  У,  демон  проклятый...  (Ухо¬
дит  в  канцелярию).
 Когда  Сталин  равняется  с  первым  надзирателем,  лицо
того  искажается.
 Первый  надзиратель.  —  Вот  же  тебе!..  Вот  же  тебе  за
все...  (Ударяет  ножнами  шашки  Сталина.)
 Сталин  вздрагивает,  идет  дальше.  Второй  надзиратель
ударяет  Сталина  ножнами.
 Сталин  швыряет  свой  сундучок.  Отлетает  крышка.  Ста¬
лин  поднимает  руки  и  скрещивает  их  над  головой  так,  чтобы
оградить  ее  от  ударов.  Идет.  Каждый  из  надзирателей,  с  ко¬
торым  он  равняется,  норовит  его  ударить  хоть  раз.
 Охотно  допускаю,  что  данный  эпизод  (как  и  некоторые
другие)  не  пришелся  по  нраву  кремлевскому  читателю.  Но
при  желании  этот  эпизод  нетрудно  отредактировать.  Убрать
из  текста  реплику  о  демоне,  она  и  отсутствовала  в  первой  ре¬
дакции  пьесы.  Отказаться  от  сцены  избиения.  Напротив,
молодой  герой  с  гордо  поднятой  головой  выходит  из  тюрь¬
мы,  а  надзиратели  злобно  смотрят  на  него,  не  осмеливаясь  и
пальцем  к  нему  прикоснуться.
 Сегодня  булгаковской  пьесе  хотят  подчас  придать  пота¬
енный  оппозиционный  смысл,  который  будто  бы  никто,
кроме  Сталина,  не  распознал  из  тогдашних  ее  читателей.
«Речь  вновь  шла  о  достоинстве  человека,  немыслимости  по¬
лицейской  удавки.  Пьеса  формировалась  как  напоминание
«первому  читателю»  о  том,  что  значит  быть  поднадзорным,
затравленным,  с  волчьим  билетом,  когда  «все  выходы  зак¬
рыты»69.
 Подобная  трактовка  булгаковского  произведения  в  прин¬
ципе  возможна,  но  она  отдает  изрядной  модернизацией.  Со¬
 -  143  -

временники  видели  в  ней  искреннее  прославление  великого
вождя.  Пьесу  слушали  и  читали  не  только  дружественные
автору  интеллигентные  и  аполитичные  люди,  которые  могли
не  уловить  якобы  содержащегося  в  ней  идеологического
криминала.  Знакомились  с  пьесой  вполне  компетентные  и  в
партийной  идеологии,  и  в  государственной  культурной  по¬
литике  ответственные  чиновники:  М.  Б.  Храпченко,  назна¬
ченный  в  1939  году  председателем  Комитета  по  делам  ис¬
кусств  и  сделавший  карьеру  в  сталинскую  эпоху,  его  замес¬
титель,  начальник  главного  управления  театров  Комитета
 А. 	В.  Солодовников.  Да  и  восхищавшийся  пьесой  Немиро-
вич-Данченко  тоже,  как  говорится,  не  лыком  был  шит.  Ни¬
какого  диссидентства,  «кукиша  в  кармане»  никто  в  пьесе  не
почувствовал.  Включая  и  Сталина.
 18  октября  1939  года  Елена  Сергеевна  записывает:  «Се¬
годня  два  звонка  интересных.  Первый  —  от  Фадеева,  о  том,
что  он  завтра  придет  Мишу  навестить  (да,  я  не  записываю
аккуратно  в  эти  дни  болезни  —  не  хватает  сил  —  не  записа¬
ла,  что  (кажется,  это  было  десятого)  было  в  МХАТе  Прави¬
тельство,  причем  Генеральный  секретарь,  разговаривая  с
Немировичем,  сказал,  что  пьесу  «Батум»  он  считает  очень
хорошей,  но  что  ее  нельзя  ставить»70.  Почему  нельзя,  разъяс¬
нять  не  стал.  Может  быть,  потому,  что  считал  ее  «очень  хо¬
рошей»?
 Если  бы  пьеса  пошла,  то  это  означало  бы  официальное
признание  «внутреннего  эмигранта»,  «певца  белогвардей-
гцины»,,  «антисоветчика»  первейшим  советским  драматур¬
гом.  Всемогущий  диктатор,  но  заложник  собственной  идео¬
логической  системы,  Сталин  на  такой  шаг  пойти  не  решил¬
ся.  Вишневский  на  одном  мхатовском  собрании  в  1946  году
передал  его  фразу:  «Наша  сила  в  том,  что  мы  и  Булгакова  на¬
учили  на  нас  работать»71.  Сила,  но  и  слабость.  Никто  другой
из  многочисленной  армии  советских  драматургов  ничего
равного  по  художественным  достоинствам  о  Сталине  не  на¬
писал,  хотя  и  старался  это  сделать.  Лучшую  же  пьесу  о  себе
генсек  закрыл.  Вынужден  был  закрыть.  Впрочем,  Сталин
мог  и  разрешить  постановку  пьесы.  Как  мне  кажется,  такой
вариант  нельзя  исключить.  Но  было  то,  что  было.
 В  учебнике  «Современная  литература»  для  10-го  класса
от  1936  года  имелся  раздел  «Буржуазная  литература».  Там
 - 	144 	-

фигурируют  четыре  писателя:  Булгаков,  Замятин,  Клюев,
Клычков.  Они  рассматриваются  как  убежденные  враги  со¬
ветской  власти.  Двух  последних  репрессировали,  Замятину
удалось  эмигрировать.  Булгакова  за  границу  не  пустили,  но
и  не  арестовали.  Жил  он  трудно,  а  болел  и  умирал  в  непере¬
носимых  страданиях.  Об  этом  в  самом  преддверии  его  смер¬
ти  написали  письмо  Поскребышеву,  а  тем  самым  генсеку
прославленные  мхатовцы  В.  Качалов,  А.  Тарасова,  Н.  Хме¬
лев.  Они  просят  помочь  Булгакову,  укрепить  его  веру  в  себя.
Ответа  нет.
 10  марта  1940  года  Михаил  Афанасьевич  умер.  Из  секре¬
тариата  Сталина  позвонили  на  квартиру  Булгакова  и  осведо¬
мились:  «Правда  ли,  что  умер  товарищ  Булгаков?»  Услышав
утвердительный  ответ,  говоривший  повесил  трубку.
 В  КРУГУ  «ХУДОЖЕСТВЕННИКОВ»
 Иосиф  Сталин  был  частым  гостем  в  МХАТе.  По  утверж¬
дению  одного  из  старейших  его  актеров,  JI.  Леонидова,  ген¬
сек  «великолепно  знает  театр,  он  настоящий  театрал.  Почти
все  спектакли  Художественного  театра  он  смотрел  по  не¬
скольку  раз.  Особенно  любил  он  спектакли  «Дни  Турби¬
ных»,  «Любовь  Яровая»  и  «Горячее  сердце»72.
 Леонидов  видел  Сталина  на  спектакле  по  пьесе
 А. 	К.  Толстого  «Царь  Федор  Иоаннович»  в  1929  году.  Тема
самодержавной  власти,  ее  внутреннего  кризиса  заинтересо¬
вала  диктатора,  но  он  по  достоинству  оценил  и  высокий
уровень  актерских  работ.  Кремлевский  театрал  «очень  тепло
отозвался  об  И.  М.  Москвине,  исполнявшем  в  спектакле
главную  роль.  Характерная  особенность:  какие  бы  оценки
ни  давал  товарищ  Сталин  актерской  игре,  он  всегда  добав¬
лял,  что  мнение  его  —  это  лишь  мнение  одного  из  предста¬
вителей  зрительской  аудитории»73.  В  то  время  советский
правитель  действительно  не  всегда  возводил  свой  личный
вкус  в  ранг  всеобщего  законодательства.  Это  придет  позд¬
нее,  вместе  с  развитием  глобального  культа  личности  Стали¬
на,  все  лучше  всех  знающего  великого  вождя.
 В  1933  году,  вспоминает  Леонидов,  состоялся  в  Кремле
праздничный  концерт.  Потом,  в  неофициальной  обстанов¬
 -  145  -

ке,  его  участники  под  руководством  Москвина  пели  старые
солдатские  песни.  Идиллия.
 Как  я  уже  сказал,  Сталину  были  свойственны  традици¬
онно  реалистические  вкусы,  что  только  укреплялось  с  года¬
ми.  Относительно  терпимо  он  относился  к  авангардистским
поискам  в  поэзии  (Маяковский,  отчасти  Пастернак),  но  не
принимал  их  в  живописи  и  музыке,  а  также  в  кино  и  на  теат¬
ре.  Чужды  ему  были  экспериментальные  решения  Мейер¬
хольда,  а  театр  Таирова  с  его  тягой  к  подчеркнутой  экспрес¬
сии  и  условностью  назвал  «действительно  буржуазным»,
хотя  сразу  закрывать  не  стал.  Впрочем,  потом  дойдет  оче¬
редь  и  до  Таирова.
 Акцентированной  сценической  условности,  левого  экс¬
периментирования  не  признавали  в  Москве  из  ведущих  два
театра:  Художественный  и  Малый.  Сталин  хорошо  относил¬
ся  к  обоим,  но  предпочтение  до  войны  отдавал  первому.
Диктатору,  очевидно,  импонировала  мировая  слава  МХАТа
и  Константина  Станиславского.  Обходительный  и  диплома¬
тичный  Владимир  Немирович-Данченко  умел  принять  знат¬
ных  гостей.  Актеры,  люди  знаменитые  и  интеллигентные,
были  весьма  внимательны  к  вождю,  но  и  без  грубой  угодли¬
вости,  которой  он  не  терпел.  С  просьбами  обращались,  од¬
нако  с  тактом  и  в  меру.
 Если  бы  не  обращались  совсем,  то  Сталина  это,  навер¬
ное,  насторожило  бы  и  обидело.  Он  не  для  того  давал  ордена
и  вводил  почетные  звания,  чтобы  их  игнорировали.  С  точки
зрения  кремлевских  властей,  было  вполне  нормально,  что
даже  очень  известные  актеры  беспокоились,  хлопотали  при
очередной  раздаче  наград.  Впрочем,  сталинское  правитель¬
ство  на  них  не  скупилось.
 40-летний  юбилей  МХАТа  отметили  27  октября  1938  го¬
да  как  всенародный  праздник.  Указом  Президиума  Верхов¬
ного  Совета  СССР  Московский  ордена  Ленина  Художест¬
венный  академический  театр  был  награжден  орденом  Трудо¬
вого  Красного  Знамени.  «Кроме  того,  в  связи  с  40-летием
награждены  персонально  артисты  и  деятели  МХАТа:  орде¬
ном  Ленина  —  4,  орденом  Трудового  Красного  Знамени  —
10,  орденом  «Знак  Почета»  —  21,  Почетной  грамотой  Вер¬
ховного  Совета  СССР  —  13.  Звание  народного  артиста
РСФСР  присвоено  11  артистам,  звание  заслуженного  деяте¬
 -  146  -

ля  искусств  РСФСР  —  5,  звание  заслуженного  артиста
РСФСР  —  19.  Глинищевский  переулок  в  Москве,  где  про¬
живал  народный  артист  Союза  ССР  Вл.  Немирович-Данчен-
ко,  переименован  в  улицу  Немировича-Данченко»74.  А  еще
были  выданы  денежные  премии,  от  месячного  оклада  до
25  тысяч  рублей,  ценные  подарки.  В  театральных  вузах  Мос¬
квы,  Ленинграда  и  Киева  учредили  повышенные  стипендии
имени  Станиславского,  Немировича-Данченко,  Москвина,
Качалова,  Книппер-Чеховой  и  Леонидова.
 На  юбилейном  торжестве  присутствовали  товарищ  Ста¬
лин  и  члены  правительства.
 В  театральной  Москве,  наверное,  по-разному  отнеслись
к  триумфу  «художественников»,  не  обошлось  дело  и  без  за¬
висти,  но  отрицать  их  огромные  заслуги  перед  отечествен¬
ной  культурой  было  невозможно.  Театр  находился  в  поре
своего  расцвета,  хотя  уже  наметились  и  черты  внутреннего
кризиса.  Так  или  иначе,  но  режиссура  и  исполнительское
мастерство  во  МХАТе  были  первоклассными.  Недаром  туда
все  иностранцы  ломились.  Словом,  за  симпатию  к  «художе-
ственникам»  никто  не  мог  упрекнуть  генсека  ни  в  дурном
вкусе,  ни  в  консерватизме.
 Бесспорно,  что  ему  лично  нравилось  то  художественное
направление,  которое  в  20—30-е  годы  талантливо  отстаивал
театр  на  советской  сцене:  психологический  реализм  с  при¬
оритетной  опорой  на  отечественную  классику.  В  русле  его
находились  и  все  любимые  Сталиным  спектакли.  Среди  них
нет  «На  дне».  Романтический  пафос  Горького  оставлял  вож¬
дя  скорее  всего  равнодушным.
 Может  показаться  несколько  неловким  сопоставление:
психологический  реализм,  самый  интеллигентный  театр  —  и
грубый  деспот,  безжалостно  попиравший  человеческую  ин¬
дивидуальность  и  целые  народы.  Ничего  не  поделаешь,  та¬
ковы  парадоксы  жизни.
 Детальное  их  объяснение  —  задача  скорее  психологии,
чем  искусствоведения  или  философии.  Личность  Сталина
как  психологический  феномен  изучена  еще  недостаточно.
Легче  всего  сказать,  что,  разыгрывая  роль  просвещенного
правителя,  он  лишь  притворялся  в  своей  любви  к  Художест¬
венному  театру.  Наверное,  было  и  притворство.  Но  был  и
неподдельный  интерес  к  нему  и  к  тем  литературным  произ¬
 -  147  -

ведениям,  обращаясь  к  которым  можно  было  наращивать
знание  о  человеческой  натуре.
 Но  дело  не  только  в  знаниях,  в  рацио.  Искусство  являет¬
ся  величайшей  школой  интуитивного  мышления.  Такой  тип
мышления  в  значительной  мере  присущ  и  Сталину.  Созна-
тельно-бессознательно  он  тянулся  к  психологически  насы¬
щенным  спектаклям  и  романам,  которые  активизировали  и
развивали  его  способность  к  интуитивным  решениям.  Ро¬
мантические  произведения  для  этой  цели  годились  меньше
и,  думается,  казались  ему  слишком  далекими  от  жизни.
 Не  будет  преувеличением  сказать,  что  Сталин  на  свой
лад  был  незаурядным  психологом-практиком.  Он  глубоко
понимал  психологию  толпы,  массы,  что  помогало  эффек¬
тивно  ею  манипулировать.  Сталину  свойственно  было  и
большое  умение  разбираться  в  светлых  и  темных  сторонах
человеческого  «я»,  играть  на  них.  И  несомненно,  что  он  об¬
ладал  личным  обаянием,  которому  поддавались  и  весьма
умудренные  люди.  Это  было  то,  что  американский  историк
Адам  Улам  называл  «гипнозом  Сталина»75.  Но  многого  в  че¬
ловеке  Сталин  не  понимал:  патологическая  подозритель¬
ность  искажала  его  восприятие  людей.
 В  нем  бушевали  бурные  и  разнонаправленные  страсти,
которые  он  сдерживал  благодаря  железной  воле,  но  подчас
они  взрывно  прорывались  наружу.  И  в  прямом,  и  в  перенос¬
ном  смысле  советский  владыка  являлся,  почти  по  Достоев¬
скому,  «человеком  из  подполья»,  который  сумел  захватить
необъятную  власть,  что  обрекло  его  на  глубокое  одиночест¬
во.  Одиночество  на  виду  у  всех.
 Чистый  психологизм  в  искусстве  был  ему,  по-видимому,
чужд.  Он  являлся  человеком  слишком  погруженным  в  поли¬
тику,  в  практическую  жизнь.  Сталин  питал  повышенный
интерес  к  тем  художественным  произведениям,  в  которых
серьезно,  но  и  без  чрезмерной  усложненности  затрагивались
социально-психологические  проблемы.  Зримо  и  конкретно
удавалось  это  делать  Художественному  театру,  что  магнети¬
чески  притягивало  Сталина.  И  вместе  с  тем  он  словно  про¬
пускал  мимо  себя  гуманистическую  направленность  тех  же
«Дней  Турбиных».  Сталин  видел  в  искусстве  лишь  то,  что
мог  и  хотел  видеть.  До  определенного  предела  он  чувствовал
в  нем  и  разные  тонкости,  полутона.  Предел  же  накладывался
 -  148  -

его  прагматическим  равнодушием  к  высшим  вопросам
бытия.  Не  случайно,  улавливая  огромное  значение  Достоев¬
ского,  генсек  решительно  отталкивал  его  от  себя.
 Говоря  о  благосклонности  Сталина  к  МХАТу,  не  стоит  и
переоценивать  ее  роль  в  творческой  судьбе  театра.  По  тем
временам  Художественному  немало  позволялось.  Но  отнюдь
не  все,  что  столь  отчетливо  проявилось  в  истории  с  «Бегом»
и  «Мольером».  Конечно,  в  редакционной  статье  «Правды»,
громившей  последнего,  театр  подчеркнуто  вывели  из-под
удара.  Однако  спектакль-то  сняли.
 Станиславский  и  Немирович-Данченко  вели  себя  по  от¬
ношению  к  властям  крайне  осторожно,  взвешенно,  за  что  их
сегодня  порою  упрекают.  Но  без  такой  осторожности  театр
нельзя  было  сохранить.  Она  вытекала  из  трезвой  оценки
властной  силы  советского  вождя  и  общественно-политичес¬
кой  ситуации  в  стране.  Ставя  тех  же  «Турбиных»,  Стани¬
славский  сознавал,  что  играет  с  огнем.  И  он,  подчас  к  боль¬
шому  неудовольствию  Булгакова,  тщательно  выверял  каж¬
дую  реплику  и  мизансцену.  У  великого  режиссера  имелись  и
сугубо  личные  причины  не  слишком  полагаться  на  благорас¬
положенность  кремлевского  мецената.  Станиславский  (это
его  псевдоним)  происходил  из  богатой  купеческой  семьи
Алексеевых,  о  чем  ему  никогда  не  давали  забыть.
 У  него  были  очень  близкие  отношения  со  старшим  бра¬
том  Владимиром,  который  помогал  ему  как  режиссер  в
оперной  студии.  В  связи  с  делом  Промпартии  17  мая  1930
года  по  обвинению  в  шпионаже  арестовали  младшего  сына
Владимира  Сергеевича  —  Михаила,  жену  последнего  Алек¬
сандру  (урожденную  Рябушинскую)  и  ее  сестру.  ОГПУ  по¬
стоянно  продлевало  срок  содержания  их  под  стражей,  что
санкционировалось  секретарем  ЦИКа  СССР  Енукидзе.  Тем
самым,  который  любил  помогать  театру  и  проявлял  особую
заботу  о  здоровье  Константина  Сергеевича.
 Естественно,  тот  бросился  хлопотать  за  племянника  и
его  жену.  Писал  письма  тому  же  Енукидзе,  а  также  Ягоде,
Вышинскому,  в  Прокуратуру  СССР  и  т.  п.  Не  исключено,
что  писал  и  лично  Сталину.  Во  всяком  случае,  несомненно,
что  лучший  друг  МХАТа  находился  в  курсе  событий.  Помо¬
щи  ни  от  кого  Станиславский  не  дождался.  Племянник  умер
в  тюремной  больнице.  Его  жену  и  свояченицу  заключили  в
 -  149  -

концлагерь  сроком  на  10  лет,  в  1937  году  обеих  расстреляли.
Ценою  унизительных  хлопот  основоположнику  МХАТа  уда¬
лось  добиться,  чтобы  из  столицы  не  выслали  детей  Михаила
Владимировича.  Их  Станиславский  взял  на  свое  иждивение.
Не  помогло.  В  лихой  год  арестовали  его  внучатого  пле¬
мянника,  а  также  мужа  племянницы.  Оба  они  хлебнули  ГУ-
ЛАГа76.
 «Уязвимые  места»  имелись  у  многих  видных  актеров  и
работников  театра,  включая  Немировича-Данченко.  Весь
коллектив  находился  под  бдительным  контролем  НКВД.
 Тем  не  менее  и  Станиславский,  и  Немирович-Данченко
стремились  как-то  сохранить  лицо  Художественного  театра,
что  проявилось  не  только  в  постановке  «Дней  Турбиных».
Симптоматична  история  с  пьесой  Н.  Эрдмана  «Самоубий¬
ца».  Остросатирическая  комедия,  она  была  принята  «на  ура»
в  двух  лучших  московских  театрах:  к  ГОСТИМе  и  в  МХАТе.
В  ней  хлестко  высмеивалось  советское  мещанство,  но  также
и  властные  структуры  и  тот  порядок  жизни,  когда  люди  боя¬
лись  громко  сказать,  что  им  трудно  живется.  Пьесу  горячо
поддержал  Горький,  но  заранее  осудила  официозная  печать.
 В  мае  1932  года  Мейерхольд  начинает  репетиции  «Само¬
убийцы».  В  октябре  состоялся  закрытый  просмотр,  после
чего  специальная  комиссия  во  главе  с  Кагановичем  закрыва¬
ет  спектакль.
 Еще  раньше,  в  декабре  1931  года,  приступают  к  репети¬
циям  пьесы  «художественники».  За  разрешением  Стани¬
славский  посмел  обратиться  лично  к  Сталину.  «От  Алексея
Максимовича  Горького  Вы  уже  знаете,  что  Художественный
театр  глубоко  заинтересован  пьесой  Эрдмана  «Самоубийца»,
в  которой  театр  видит  одно  из  значительнейших  произведе¬
ний  нашей  эпохи...  в  настоящее  время  эта  пьеса  находится
под  цензурным  запретом.  И  мне  хочется  попросить  у  Вас
разрешения  приступить  к  работе  над  комедией  «Самоубий¬
ца»  в  той  надежде,  что  Вы  не  откажете  нам  просмотреть  ее
до  выпуска  в  исполнении  наших  актеров.  После  такого  по¬
каза  могла  бы  быть  решена  судьба  этой  комедии.  Конечно,
никаких  затрат  на  постановку  до  ее  показа  Вам  Художест¬
венный  театр  не  произведет»77.
 Письмо  несколько  унизительное  для  великого  режиссе¬
ра.  Но  и  мужественное,  продиктованное  желанием  спасти
 -  150  -

пьесу  от  цензуры  и  украсить  ею  мхатовский  репертуар.  От¬
правлено  оно  29  октября  1931  года.  9  ноября  Сталин  дает
ответ.
 Он  начинался  так:  «Многоуважаемый  Константин  Сер¬
геевич!»  Чаще  всего  генсек  даже  в  письмах  к  творческим  де¬
ятелям,  к  которым  он  относился  положительно,  обращался
сухо  официально:  «Товарищ  такой-то».  Эпитетом  «уважае¬
мый»  не  баловал  он  и  своих  рапповских  приказчиков.  Ста¬
ниславского  вождь,  насколько  мог,  уважал.  Кстати,  тот  к
нему  в  своем  письме  обратился  следующим  образом:  «Глубо¬
коуважаемый  Иосиф  Виссарионович!»
 Сталин  пишет  коротко  и  твердо.  «Я  не  очень  высокого
мнения  о  пьесе  «Самоубийство»  (так  в  тексте.  —  Е'  Г.).  Бли¬
жайшие  мои  товарищи  считают,  что  она  пустовата  и  даже
вредна.  Мнение  и  мотивы  Реперткома  можете  узнать  из  при¬
ложенного  документа.  Мне  кажется,  что  отзыв  Реперткома
недалек  от  истины.  Тем  не  менее  я  не  возражаю  против  того,
чтобы  дать  театру  сделать  опыт  и  показать  свое  мастерство.
Не  исключено,  что  театру  удастся  добиться  цели.  Культпроп
ЦК  нашей  партии  (т.  Стецкий)  поможет  Вам  в  этом  деле.
Суперами  (так  в  тексте.  —  Е.  Г.)  будут  товарищи,  знающие
художественное  дело.  Я  в  этом  деле  дилетант.  Привет.
 И.  Сталин»1*.
 «Художественники»  репетировали  пьесу  «Самоубийца»
до  20  мая  1932  года.  Затем  репетиции  прекратили,  спектакль
тихо  приказал  долго  жить.  В  итоге  оба  театра  —  и  любимый,
и  полуопальный  —  вынужденно  отказались  от  желаемой  по¬
становки.  Уместно  отметить,  что  этому  активно  способство¬
вали  и  некоторые  коллеги  Эрдмана  по  драматическому  цеху.
В  уже  цитированной  переписке  3.  Райх  с  Вишневским  об¬
суждалось  и  письмо  Сталина  относительно  пьесы  «Само¬
убийца».  Актриса  пыталась  истолковать  это  письмо  в  пользу
Эрдмана,  против  чего  яростно  возражал  Вишневский.  Его,  к
возмущению  Райх,  не  останавливало,  что  за  пьесу  горячо
высказались  Горький  и  Мейерхольд.
 Негативно  отозвался  о  пьесе  и  литературный  критик
 В. 	Кирпотин,  заведовавший  сектором  художественной  лите¬
ратуры  отдела  ЦК  ВКП(б),  что  неудивительно.  А  вот  отри¬
цательный  отзыв  на  нее  драматурга  Вс.  Иванова  удивляет
 -  151  -

несколько  более.  Он  там  задел  и  Зощенко,  к  «жаргонной
прозе»  которого  якобы  примыкает  Эрдман.  «Пьеса,  по-
моему,  среднего  качества,  но  т.  к.  вокруг  нее  создалась  ле¬
генда  и  очень  много  людей  искусства  считает,  что  непоявле¬
ние  ее  на  сцене  или  в  печати  есть  факт  затирания  гения,  то  я
полагаю,  оную  пьесу  стоит  напечатать,  с  тем  чтобы  разобла¬
чить  мифическую  гениальность»79.  Предварительно,  предла¬
гал  Иванов,  «выпады»,  реплики  надо  «почистить».
 Отмечу,  что  дальнейшая  судьба  Эрдмана  будет  печаль¬
ной.  Он  давно  уже  вызывал  недовольство  властей  сатиричес¬
кими  стихотворениями  и  баснями  («грязными  баснями»  на¬
зывал  их  Вишневский).  А  тут  их  услышал  Сталин.  На  ночном
застолье  в  Кремле  «хозяин  попросил  Василия  Ивановича
Качалова  прочесть  что-нибудь  интересное  и...  новенькое!..
Качалов  уже  был  под  хмельком.  Ничтоже  сумняшеся,  заме¬
чательный  артист  начал  читать  басни  Эрдмана...  Сначала  все
смеялись,  а  потом  улыбки  растаяли  на  лицах.  Василий  Ива¬
нович  протрезвел,  почувствовал  неладное,  особенно  когда
взглянул  на  пожелтевшие  глаза  Сталина...  и  сразу  умолк,  так
и  не  дочитав  басню.  —  Что  же  вы,  дорогой  Василий  Ивано¬
вич?..  —  улыбаясь,  произнес  гостеприимный  хозяин.  —  Чи¬
тайте  .уж  до  конца.  Хотелось  бы  знать...  какая  же  мораль  сей
басни?..  А?..»80
 Историю  эту  красочно  поведал  киносценарист  К.  Минц,
довольно  близкий  к  Эрдману  человек.  Поведал  со  слов  кого-
то,  кто  присутствовал  на  том  ночном  застолье,  а  может  быть,
рассказал  ее  и  автор  басни,  тоже  с  чьих-то  слов.  Об  этой  ис¬
тории,  хотя  и  более  кратко,  пишет  в  своих  воспоминаниях  и
Н.  Мандельштам.  Видимо,  нечто  подобное  имело  место,  и
Качалов  невольно  оказал  медвежью  услугу  Эрдману.  Так  или
иначе,  в  ночь  с  11  на  12  октября  1933  года  его  арестовали  в
Гаграх,  где  в  качестве  сценариста  он  находился  на  съемках
кинокомедии  Г.  Александрова  «Веселые  ребята».
 Вторая  жена  Эрдмана  Н.  Чидсон  приводит  текст  стихо¬
творения,  которое  якобы  прочитал  Качалов  на  вечере  у  ген¬
сека.  Там  в  ироническом  ключе  говорится,  как  за  чашкой
чая  «льется  мерная  беседа  лучших  сталинских  сынов,  и
сияют  в  самоваре  двадцать  восемь  орденов».  С  точки  зрения
кремлевского  этикета  совсем  уж  возмутительна  концовка
стихотворения:
 -  152  -

В  миллионах  разных  спален
Спят  все  люди  на  земле...
 Лишь  один  товарищ  Сталин
Никогда  не  спит  в  Кремле.
 Эрдмана  выслали  на  три  года  в  Сибирь.  Затем  освободи¬
ли,  долго  не  разрешали  жить  в  Москве,  но  в  1937  году  не
тронули.  Басни  и  пьесы  он  никогда  уже  не  будет  писать,  а
только  скетчи,  интермедии,  сценарии.  В  1951  году  ему  дадут
Сталинскую  премию  2-й  степени  за  сценарий  фильма  «Сме¬
лые  люди».
 Вернемся  на  два  десятка  лет  назад.  В  деле  с  пьесой  «Само¬
убийца»  последнее  слово  осталось  за  генсеком.  И  в  отноше¬
нии  к  любимому  театру  он  не  стал  поступаться  своими
принципами.  Театру  же  приходилось  уступать,  идти  на  ком¬
промиссы,  а  подчас  и  на  прямую  ложь.  Во  спасение.
 На  юбилейном  торжестве  1938  года  Немирович-Данчен-
ко  заявил,  что  накануне  революции  искусство  Художествен¬
ного  театра  находилось  в  тупике,  потерялось  бы  и  заглохло,
спасла  театр  только  Октябрьская  революция.  «Мы  полны
самой  сердечной  благодарности  за  внимание  к  нашему  теат¬
ру  и  заботу  о  нас.  Из  всех  наград,  нами  полученных,  для  нас
самой  большой  наградой  является  сознание  того,  что  нашей
работой  руководит  величайший  революционный  вождь,  чье
имя  вдохновляет  наши  творческие  искания  и  поощряет
нашу  творческую  смелость.  Это  —  имя  великого  и  мудрого
Сталина,  к  которому  обращены  наши  мысли  и  сердца»81.
 Из-за  физического  переутомления  сам  Немирович-Дан-
ченко  не  мог  произнести  свою  речь.  За  него  вдохновенно
прочел  ее  Качалов.
 В  заключение  выступил  «народный  артист  СССР  Л.М.  Ле¬
онидов  с  приветствием  всего  коллектива  Художественного
театра,  обращенным  лично  к  И.  В.  Сталину.  Свою  речь  он
заканчивает  словами  казахского  народного  поэта  Джамбула:
 Сталин  —  в  каждой  мысли  у  нас.
 Сталин  —  в  каждом  сердце  в  нас.
 Твоя  жизнь  кипит  в  труде  и  борьбе.
 Сталин,  солнце  мое,  спасибо  тебе!
 Зрительный  зал  встает  и  устраивает  бурную  овацию
И.  В.  Сталину  и  членам  правительства,  сидящим  в  прави¬
тельственной  ложе.
 -  153  -

Звучит  торжественный  «Интернационал»,  гремит  вос-
 ю
 торженное  «ура»  .
 Восхваление  Сталина  —  это  ритуал.  Но  и  не  только  риту¬
ал.  Это  уже,  даже  помимо  воли  собравшихся,  частица  их  ми¬
ровоззрения  и  творческого  мироощущения.
 КРЕМЛЕВСКИЙ  КРИТИК
 Обычно  Сталин  не  занимался  детальным  разбором  худо¬
жественных  произведений.  Большевистский  лидер  оценивал
их  главным  образом  как  политик  —  с  точки  зрения  общест¬
венной,  социальной  значимости,  что  он  подкреплял,  хотя  и
не  всегда,  какими-то  лапидарными  эстетическими  выклад¬
ками.  Но  бывали  и  исключения.  В  письме  к  А.  Афиногенову
генсек  выступает  едва  ли  не  в  роли  театрального  критика.
Он  довольно  подробно  анализирует  присланную  ему  драма¬
тургом  пьесу  «Ложь».  Впрочем,  и  в  данном  случае  полити¬
ческие,  социальные  критерии  являются  основными  для
кремлевского  читателя.
 Человек  одаренный  и  содержательный,  Афиногенов  яв¬
лялся  одним  из  самых  известных  драматургов  конца  20-х  —
начала  30-х  годов.  Его  пьесы,  особенно  «Страх»,  шли  в  со¬
тнях  театров  страны,  в  том  числе  и  во  МХАТе,  а  также  за  ру¬
бежом.  Афиногенов  принадлежал  к  рапповской  элите,  что
во  многом  обеспечивало  ему  поддержку  со  стороны  государ¬
ственных  и  партийных  структур.  С  роспуском  РАППа  его
положение  сильно  пошатнулось,  тем  более  что  в  отличие  от
Фадеева  или  Ермилова  он  не  проявил  ревностной  готовнос¬
ти  тут  же  перестроиться,  отказаться  от  прежних  взглядов.
Гронский  в  письме  Сталину,  Кагановичу  и  Стецкому  указы¬
вал,  что  Афиногенов,  Киршон  и  Авербах  в  своих  выступле¬
ниях  «прямо  и  резкд  не  заявляли  нигде  о  том,  что  в  прошлом
противодействовали  проведению  в  жизнь  решения  ЦК  от
23/IV»83.  Имеется  в  виду  постановление  ЦК  ВКП(б)  «О  пере¬
стройке  литературно-художественных  организаций»  (1932  г.).
Письмо  Гронского  написано  ранее  июня  1933  года.
 Сколь  ни  озабочен  был  Афиногенов  идеологическими  и
организационными  вопросами,  возникшими  у  него  после
роспуска  РАППа,  главное  для  него  все  же  вопросы  творчес¬
 -  154  -

кие.  В  1933  году  он  заканчивает  пьесу  «Ложь»,  которую  счи¬
тает  своей  принципиальной,  концептуальной  вещью.  Ее  ре¬
петирует  МХАТ  и  ставит  Харьковский  театр  русской  драмы,
но  и  в  Главреперткоме,  и  на  разного  рода  обсуждениях  к
пьесе  высказываются  серьезные  претензии  именно  в  отно¬
шении  ее  концепции.
 Вроде  бы  автор  писал  вполне  в  духе  времени.  Он  искрен¬
не  и  яро  разоблачал  двурушничество  партийных  оппозицио¬
неров,  сеющих  вокруг  себя  преступления,  вредительство,
ложь.  Он  выражал  тревогу,  что  обман  и  ложь  поселятся  в
душах  людей,  выступал  против  неискренности  и  интриган¬
ства.  Как  писатель  Афиногенов  тяготел  к  психологическому
реализму.  Его  героиня  Нина  была  отягощена  сомнениями,
доносить  ли  ей  в  соответствующие  органы  на  симпатичного
ей  человека,  пусть  и  врага,  или  не  доносить.  Она  кончает
жизнь  самоубийством.  Да  и  оппозиционеры  изображены
людьми  довольно  крупными,  не  бездарными.  То  есть  автор
попытался  уйти  от  расхожих  штампов  в  показе  врага.  Уже
одно  это  вызывало  неприязнь  у  бдительных  литературно-те-
атральных  чиновников.
 За  советом  и  поддержкой  драматург  обратился  к  двум
людям,  мнением  которых  дорожил  более  всего:  к  Горькому  и
Сталину.  К  огорчению  автора,  первый  нашел  пьесу  неудач¬
ной  и  вредной.  «Партийца  вы  наделили  фамилией  Серошта-
нова.  Мещане  примут  это  как  аллегорию,  очень  приятную
им.  Да  и  все  фигуры  пьесы  сероваты.  Все  —  устали,  ни  в
одном  из  них  не  звучит  пафос  бойцов  за  социализм,  психика
всех  построена  на  мотивах  индивидуализма,  на  борьбе  за
свое  «я».  Такова  же  и  Нина...  Партийно  мыслящих  Вы  пока¬
зали  как  примитивно  мыслящих.  Сторонники  лжи  у  Вас
живее  борцов  за  правду»84.
 При  всем  почтении  к  пролетарскому  классику  Афиноге¬
нов  мог  еще  себе  позволить  с  ним  не  согласиться.  Самым
важным  —  и  окончательным  —  являлось  для  автора  высокое
мнение  вождя.  «Буду  счастлив  каждому  Вашему  указанию,
каждой  пометке  на  полях...»85
 Кремлевский  критик  находит  время  для  более  чем  добро¬
совестной  проработки  присланного  объемного  машинопис¬
ного  текста,  в  нем  сделано  более  60  помет.  Масса  стилисти¬
ческой  правки,  порою,  кстати,  довольно  оправданной.  Мно¬
 -  155  -

го  подчеркиваний  и  вычеркиваний.  Замечания  Сталина  идут
в  том  же  духе,  что  и  у  Горького,  но  сделаны  в  более  грубой,
обидной  форме.  Вот  один  из  примеров  сталинской  резкости:
по  поводу  длинного  монолога  главной  героини  пометка  на
полях:  «К  чему  эта  унылая  и  нудная  тарабарщина?»86
 Тот  тон,  который  избрал  генсек  в  общении  с  Афиногено¬
вым,  должен  был,  кажется,  насторожить  последнего,  убедить
в  том,  что  вождь  им  недоволен.  Драматург  продолжал  писать
Сталину,  добиваться  встречи  с  ним.  Что  касается  чувства
собственного  достоинства,  то  об  этом  вообще  речь  не  может
идти.  Мало  кто  сохранял  его  в  отношениях  с  вождем.
 В  конце  текста  пьесы  твердым  и  разборчивым  почерком
генсека  дается  отзыв,  отрывки  из  него  опубликованы  в  1964
году  А.  Карагановым  в  книге  «Жизнь  драматурга».  Примеча¬
тельно  самое  обращение  державного  критика  к  писателю:
«Тов.  Афиногенов!»  И  сразу  же  Сталин  берет  быка  за  рога.
«Идея  пьесы  богатая,  но  оформление  вышло  небогатое;  По-
чему-то  все  партийцы  у  Вас  уродами  вышли,  физическими,
нравственными  или  полит(ическими)  уродами...  Даже  Рядо¬
вой  выглядит  местами  каким-то  незавершенным,  почти  не¬
доноском.  Единственный  человек,  который  ведет  до  конца
последовательную  и  до  конца  продуманную  линию  (двуруш¬
ничества),  —  это  Накатов.  Он  наиболее  «цельный».
 Для  чего  понадобился  выстрел  Нины?  Он  только  запуты¬
вает  дело  и  портит  всю  музыку.
 Кулику  надо  б  противопоставить  другого,  честного,  бес¬
порочного  и  беззаветно  преданного  делу  рабочего  (откройте
глаза  и  увидите,  что  в  партии  есть  и  такие  рабочие).
 Надо  бы  дать  в  пьесе  собрание  рабочих,  где  разоблачают
Виктора,  опрокидывают  Горчакова  и  восстанавливают  прав¬
ду.  Это  тем  более  необходимо,  что  у  Вас  нет  вообще  в  пьесе
действия,  есть  только  разговоры  (если  не  считать  выстрела
Нины,  бессмысленного  и  ненужного).
 Удались  Вам,  по-моему,  типы  отца,  матери,  Нины.  Но
они  недоработаны  до  конца',  не  вполне  скульптурны.
 Почти  у  каждого  героя  имеется  свой  стиль  (разговор¬
ный).  Но  стили  эти  недоработаны,  ходульны,  неряшливо
переданы.  Видимо,  торопились  с  окончанием  пьесы.
 Почему  Сероштанов  выведен  физическим  уродом?  Не
 -  156  -

думаете  ли,  что  только  физические  уроды  могут  быть  пре¬
данными  членами  партии?
 Пускать  пьесу  в  таком  виде  нельзя.
 Давайте  поговорим,  если  хотите.
 Привет!  И.  Сталин»*7.
 Перечитывая  сегодня  афиногеновскую  пьесу,  художест¬
венным  шедевром  ее  не  назовешь.  Многие  замечания  Ста¬
лина  вполне  справедливы.  Но  дело  не  в  этом.  Нам  важно  вы¬
делить  некоторые  принципиальные  установки  кремлевского
критика.
 Сталина  всегда  беспокоило  и  удивляло,  что  отрицатель¬
ные  персонажи  выглядели  в  советской  литературе  и  кинема¬
тографе  зачастую  интереснее  и  убедительнее  положитель¬
ных.  Впервые  это  беспокойство  проявилось  в  отзыве  на  со¬
чинение  Афиногенова.  Трудно  сказать,  хотел  ли  Сталин
видеть  положительных  героев  лишь  образцово-показатель¬
ными,  идеальными,  но  фактически  нередко  он  к  этому  скло¬
нял  авторов.  Во  всяком  случае,  эти  герои  должны  были  стать,
по  мнению  вождя,  своего  рода  примерами  для  подражания.
Афиногенов  же  хотел  уйти  от  слащавости,  ходульности  и
пытался  наделить  положительных  персонажей  определен¬
ными  недостатками,  что  в  общем  не  придало  им  особой
многомерности.
 Кремлевский  критик  остался  крайне  недоволен  само¬
убийством  Нины.  Самоубийство  положительного  героя  не
поощрялось  на  советской  сцене.  Это  противоречило  той
официальной,  идущей  лично  от  генсека  социальной  уста¬
новке  на  мужественный  оптимизм,  о  котором,  по  указанию
вождя,  пафосно  будет  говорить  Жданов  в  речи  на  первом
съезде  советских  писателей.
 В  сталинском  отзыве  предлагается  дать  в  пьесе  собрание
рабочих...  Это,  конечно,  самый  догматический  совет,  кото¬
рый,  однако,  был  ретиво  принят  на  вооружение  многими  со¬
ветскими  драматургами.  Собрание  рабочих  или,  позже,  кол¬
хозников  как  апофеоз  социалистической  демократии.  Со¬
брание  же  коммунистов  как  образец  партийной  демократии.
Общая  установка,  которую  Сталин  дает  в  своем  отзыве,  —
это  установка  на  решительную  идеализацию  советской  дей¬
ствительности,  хотя  самое  слово  «идеализация»  не  произне¬
 -  157  -

сено.  Оно  в  принципе  чуждо  сталинскому  лексикону.  С  этой
установкой  тесно  связана  другая  —  на  более  прямолинейное
изображение  (разоблачение)  партийных  оппозиционеров,
что  тут  же  взяли  на  вооружение  догадливые  литераторы  и
кинематографисты.  Так  возник  легко  узнаваемый  образ
троцкиста,  меньшевика  и  бухаринца  —  человек  с  козлиной
бородкой  и  в  пенсне.
 Афиногенов  и  не  помышлял  спорить  с  вождем,  которо¬
го,  вероятно,  искренне  почитал.  К  концу  1933  года  драма¬
тург  направляет  в  Кремль  второй  вариант  пьесы.  О  реакции
хозяина  мы  узнаем  из  письма  ему  Афиногенова.  «Т.  Киршон
передал  мне,  что  Вы  остались  недовольны  вторым  вариан¬
том  пьесы  «Семья  Ивановых»  («Ложь»).  Прежде  чем  снять
пьесу  —  хотелось  бы  показать  Вам  результаты  работы  над
ней  актеров  МХАТ  1-го  и  2-го  (в  первых  числах  декабря  с.  г.).
Если  же  Вы  находите  это  излишним,  —  я  немедленно  сам
сниму  пьесу.  Прошу  Вас  сообщить  мне  Ваше  мнение  по  дан¬
ному  вопросу.  С  коммунистическим  приветом.  А.  Афиноге¬
нов».  На  письме  генсек  наложил  резолюцию:  «Т.  Афиноге¬
нов!  Пьесу  во  втором  варианте  считаю  неудачной.  И.  Ста-
лин.  10.  XI.  33  г.»88.
 Из  этого  письма  видно,  что  Киршон  еще  не  вполне  тогда
утратил  доверие  вождя.  Автору  пьесы  «Рельсы  гудят»  хоте¬
лось  верить,  что  Сталин  всегда  будет  его  привечать.  В  отли¬
чие  от  Афиногенова,  Киршон  был  человеком  крайне  само¬
уверенным  и  самовлюбленным.  В  мае  1937  года  его  исклю¬
чают  из  партии,  затем  арестовывают  и  расстреливают.
Кажется,  он  так  до  конца  и  не  понял,  что  утратил  доверие
Кремля.  В  том  же  кровавом  1937  году  начались  гонения  и  на
Афиногенова.  Как  проводника  «авербаховской  линии»  его
травят  в  прессе  и  исключают  из  партии  (он  состоял  в  пар¬
тийной  организации  МХАТа).  Покинутый  почти  всеми  дру¬
зьями,  он  тогда  сдружился  с  Пастернаком.  Опальный  драма¬
тург  ждет  ареста.  Его  не  последует.  В  1938  году  Афиногенова
восстанавливают  в  партии,  а  также  в  Союзе  писателей
СССР,  откуда  его  успели  вычистить.  В  войну  назначают  на
ответственную  должность  заведующего  литературным  отде¬
лом  Совинформбюро.  В  1941  году  он  должен  был  выехать
для  чтения  лекций  в  Америку,  но  погиб  в  Москве  во  время
бомбежки.
 -  158  -

Сыграла  ли  какую-то  роль  в  возвращении  Афиногенова
к  нормальной  жизни  переписка  со  Сталиным?  Вероятно,
сыграла.  Генсек  числил  его  по  разряду  «заблуждающихся»,
но  не  врагов.  Афиногенова  попугали  и  этим  ограничились.
 В  декабре  1938  года  он  снова  обращается  к  великому
вождю  «Дорогой  Иосиф  Виссарионович!  Посылаю  Вам  свою
новую  пьесу  «МОСКВА,  КРЕМЛЬ».  Буду  счастлив,  сели  Вы
прочтете  ее.  С  коммунистическим  приветом.  А  Афиногенов.
 4. 	XII.  38»89.
 Генсек  ответил  ему:  «Т-щу  Афиногенову.  Не  имею  воз¬
можности  удовлетворить  Ваше  желание,  —  очень  занят  теку¬
щей  работой.  Прошу  извинения.  И.  Сталин.  6.  I.  39»90.  Для
Сталина  более  чем  вежливое  письмецо.  Получив  его,  Афи¬
ногенов  мог  спать  несколько  спокойнее.
 В  сталинском  первом  и  основном  отзыве  имелась  при¬
писка:  «Зря  распространяетесь  о  «вожде».  Это  нехорошо  и,
пожалуй,  неприлично.  Не  в  «вожде»  дело,  а  в  коллективном
руководителе  —  в  ЦК  партии...»91  В  тексте  пьесы  действи¬
тельно  немало  восхвалений  генсека.
 Конечно,  эта  сталинская  реплика  воспринимается  сегод¬
ня  как  изрядное  лицемерие:  кто,  как  не  сам  Сталин,  органи¬
зовал  собственный  культ?  Однако  здесь  возникают  некото¬
рые  психологические  нюансы,  мимо  которых  не  стоит  про¬
ходить.
 Все-таки  вопрос  о  собственном  культе  не  являлся  для
вождя  самым  простым.  Этот  вопрос  поднимали  перед  ним
как  раз  писатели,  которые  подчас  позволяли  держаться  с
вождем  несколько  свободнее,  чем  политики.  Беседуя  со  Ста¬
линым,  Лион  Фейхтвангер  сказал  ему  «о  безвкусном,  пре¬
увеличенном  преклонении  перед  его  личностью»92.  На  это
хозяин  «пожал  плечами.  Он  извинил  своих  крестьян  и  рабо¬
чих  тем,  что  они  были  слишком  заняты  другими  делами  и  не
могли  развить  в  себе  хороший  вкус,  и  слегка  пошутил  по  по¬
воду  сотен  тысяч  увеличенных  до  чудовищных  размеров  по¬
ртретов  человека  с  усами  —  портретов,  которые  мелькают  у
него  перед  глазами  во  время  демонстраций»93.
 Фейхтвангер  не  вполне  принял  шутку  и  указал  на  то,  что
даже  люди,  несомненно  обладающие  вкусом,  выставляют
его  бюсты  и  портреты  в  совсем  неподходящих  местах,  на¬
пример  на  выставке  Рембрандта.  Сталин  стал  отвечать  тогда
 -  159  -

более  серьезно.  Он  сердито  заговорил  о  «подхалимствующих
дураках»,  которые  приносят  вреда  больше,  чем  враги.  Всю
эту  шумиху  он  терпит,  заявил  он,  только  потому,  что  знает,
какую  наивную  радость  доставляет  праздничная  суматоха  ее
устроителям,  и  знает,  что  все  это  относится  к  нему  не  как  к
отдельному  лицу,  а  как  к  представителю  течения,  утвержда¬
ющего,  что  построение  социалистического  хозяйства  в  Со¬
ветском  Союзе  важнее,  чем  перманентная  революция94.
 На  эту  же  тему  беседовал  с  вождем  и  Михаил  Шолохов,  о
чем  рассказывает  его  сын:  «Отложив  в  сторону  газету,  где
был  помещен  какой-то  очередной  материал,  бичующий
«культ  личности»,  отец  раздумчиво  заговорил:
 — 	Помню,  в  одну  из  встреч  с  ним,  когда  деловая  беседа
уже  закончилась  и  перед  прощанием  пошли  короткие  во-
просы-ответы  о  том  о  сем,  я  под  разговор  возьми  и  спроси,
зачем,  дескать,  вы,  Иосиф  Виссарионович,  позволяете  так
безмерно  себя  превозносить?  Славословия,  портреты,  па¬
мятники  без  числа  и  где  попадя?  Ну,  что-то  там  еще  ляпнул
об  услужливых  дураках...  Он  посмотрел  на  меня  с  таким  не¬
злобивым  прищуром,  с  хитроватой  такой  усмешечкой:  «Что
поделаешь?  —  Отец  неумело  попытался  изобразить  грузин¬
ский  акцент:  —  Людям  нужна  башка».  Меня  подвел  этот  его
акцент,  послышалось  «башка»,  голова  то  есть.  Так  неловко
стало,  куда  глаза  деть,  не  знаю.  Не  чаю,  когда  уйду.  Потом
уже,  когда  из  кабинета  вышел,  понял  —  «божка»,  божок
людям  нужен.  То  есть  дал  понять,  что  он  и  сам,  дескать,
лишь  терпит  этот  культ.  Чем  бы,  мол,  дитя  ни  тешилось...
И  ведь  я  этому  поверил.  Да,  признаться,  и  сейчас  верю.  Уж
очень  убедительно  это  им  было  сказано»95.
 В  случае  и  с  немецким  писателем,  и  с  советским  Сталин
объясняет  собственный  культ,  в  сущности,  одним:  этого
хочет  народ,  это  народу  необходимо,  а  мне  самому  никакие
восхваления  не  нужны.  И  он  действительно  иногда  их  пресе¬
кал,  возможно  подражая  Ленину,  искренне  не  терпевшему
юбилейных  восторгов  в  свой  адрес.
 Когда  вопрос  о  сталинском  культе  был  задан  Молотову,
он  ответил  на  него  с  тонким  пониманием  психологии  патро¬
на:  Сталин  «боролся  со  своим  культом,  а  потом  понравилось
немножко...»96  «Немножко»  —  сказано  деликатно.  Сталин
любил,  чтобы  его  восхваляли,  и  эта  любовь  усиливалась  у
 -  160  -

него  с  годами.  И  официальных  почестей  в  сталинской  дер¬
жаве  удостаивали,  как  правило,  лишь  тех  писателей,  кото¬
рые  если  не  в  художественных  произведениях,  то  в  публи¬
цистике  и  речах  рьяно  славили  великого  вождя.  Примерам
тут  несть  числа:  Горький,  Шолохов,  А.  Толстой,  Леонов,  Фа¬
деев,  С.  Михалков,  Тихонов,  Сурков,  Симонов,  Твардов¬
ский...
 Другой  вопрос,  что  само  по  себевосхваление  «гениаль¬
ного  вождя»  не  обеспечивало  еще  его  благоволения.  Афино-
геновская  пьеса  ему  крепко  не  понравилась,  показалась
идеологически  вредной  и  художественно  слабой.  Значит,
автор  недостоин  того,  чтобы  прославлять  вождя.  Не  заслу¬
жил  такого  права.
 В  довоенные  годы  генсек,  о  чем  у  нас  еще  не  раз  пойдет
речь,  очень  много  читал  из  художественной  литературы.  Де¬
лал  он  это,  видимо,  с  живейшей  заинтересованностью,  но
все-таки  такое  чтение  являлось  для  него  в  основном  рабо¬
той,  обязанностью,  которую  он  сам  на  себя  возложил.  А  что
из  прочитанного  ему  лично  нравилось,  доставляло  повы¬
шенное  эстетическое  удовольствие,  какое  доставляли  «Дни
Турбиных»,  ряд  других  спектаклей?  Обоснованно  ответить
на  этот  вопрос  крайне  трудно:  нет  информации,  гадать  же  не
хочется.  Впрочем,  об  одной  книге  я  могу  сказать  с  полной
уверенностью,  что  она  весьма  пришлась  по  вкусу  Сталину.
Но  никакой  идеализации  в  ней  и  близко  не  было.  Все  наобо¬
рот.
 В  1931  году  вышла  в  свет  книга  «Неизданный  Щедрин».
Она  попала  в  руки  Сталину.  Боже  мой,  как  внимательно  он
ее  прочел,  и,  кажется,  не  раз.  На  многих  страницах  —  под¬
черкивания  в  тексте  и  на  полях,  то  красным,  то  синим  ка¬
рандашом.  Язвительные  высказывания  великого  сатирика  о
бюрократах,  дураках,  подлецах,  распутниках  приводят  крем¬
левского  читателя,  по-видимому,  в  полнейший  восторг.  Он
жирно  выделяет  такие,  например,  стреляющие  фразы:  «Пи¬
шите,  мерзавцы,  доносы»,  «позы  угнетенной  невинности...»97
Или  еще:  «Горе  тому  граду,  в  котором  начальник  без  расчету
резолюциями  сыплет,  но  еще  того  больше  горе,  когда  началь-
 « 	98
 ник  совсем  никакои  резолюции  наложить  не  может»  .
 Те  или  иные  щедринские  образы  генсек  использует  в
своих  выступлениях.  Но  дело  не  только  в  этом.  Нравится
 О  Зак.  2523
 -  161  -

Сталину  едкая  сатира.  Разумеется,  слова  о  тех  резолюциях
кремлевский  владыка  относит  не  к  самому  себе,  а  к  неради¬
вым  приказчикам,  которые  без  него  ничего  толком  сделать
не  могут.  Критическое  отношение  к  собственной  личности
ему  было  в  общем  незнакомо  —  это  характерно  для  всех  ти¬
ранов.
 ОТЕЦ  СОЦРЕАЛИЗМА
 Одной  из  самых  крупных  вех  в  сталинской  культурной
политике  явилось  упомянутое  выше  постановление  ЦК
ВКП(б)  от  23  апреля  1932  года  «О  перестройке  литературно¬
художественных  организаций».  У  нас  нередко  принято  гово¬
рить  и  писать,  что  этим  постановлением  были  распущены
художественные  группировки  1920-х  годов.  На  самом  деле
формально-юридически  оно  к  такому  роспуску  прямого  от¬
ношения  не  имеет.  Там  предписано  лишь  «ликвидировать
ассоциацию  пролетарских  писателей  (ВОАПП,  РАПП)»99.
Об  остальных  ни  слова.  Да  и  зачем?  Имажинисты  прекрати¬
ли  свое  существование  в  1927  году,  конструктивисты  —  в  1930-
м.  Тогда  же  самораспустился  Леф.  Другие  литературные  объ¬
единения  влачили  довольно  жалкое  существование.  Процве¬
тал  лишь  РАПП,  под  грубым  давлением  которого  с  помощью
партийных  органов  и  «самораспускались»  соперничавшие  с
ним  группы.  Сходная  ситуация  наблюдается  в  области  изо¬
бразительных  искусств,  в  кинематографе.
 К  началу  30-х  годов  от  былого  эстетического  плюрализ¬
ма  остались,  как  говорится,  рожки  да  ножки.  Избавиться  от
него  полностью  было  заветной  мечтой  «неистовых  ревните¬
лей».  Они  жаждали  подменить  этот  плюрализм  хитроумной
идеей  творческого  соревнования  внутри  единой  пролетар¬
ской  ассоциации.  Отчасти  такое  соревнование  уже  имело
место.  Зачастую  оно,  впрочем,  носило  не  столько  творчес¬
кий,  сколько  житейско-амбициозный  характер  и  оборачива¬
лось  элементарными  склоками  и  сведением  личных  счетов  в
борьбе  за  влияние  и  престижные  места.
 Руководящие  деятели  РАППа  имели  все  основания  рас¬
считывать  на  высокую  поддержку  своих  административно-
творческих  притязаний  в  Центральном  Комитете  партии.  Но
 -  162  -

генсек,  возможно  не  без  колебаний,  выбрал  совсем  иной
путь.  Он  уничтожил  сам  РАПП.  Мавр  сделал  свое  дело,  мавр
может  уходить!  Рапповцы  успешно  громили  «буржуазных»
писателей  и  всякого  рода  попутчиков,  приводя  литератур¬
ный  фронт  к  единому  партийному  знаменателю.  Во  многом
привели.  Что  от  них  можно  было  ожидать  еще?
 Вождь  перестал  нуждаться  в  «неистовых  ревнителях»,
они  перестали  удовлетворять  его.  Сталин  исподволь  готовил
творческих  деятелей,  да  и  всю  страну  к  крутому  повороту  в
сторону  большей  ориентации  на  национально-русские  цен¬
ности,  как  он  их  понимал,  —  в  большевистской  интерпрета¬
ции,  конечно.  Для  выполнения  этой  задачи  рапповцы  явно
не  годились.  Не  столько  потому,  что  в  их  руководстве  нахо¬
дилось  начиная  с  Авербаха  немало  евреев.  Пока  еще  генсек
не  придает  особого  значения  этому  фактору,  хотя,  не  исклю¬
чено,  учитывает  его  в  стратегических  планах.  Главное  —
другое.
 При  всей  своей  столь  часто  декларируемой  партийной
дисциплинированности  и  аффектированной  преданности
ЦК  партии  и  его  главе  рапповцы  принадлежали  к  тем,  в  дан¬
ном  случае  литературным,  приказчикам,  за  которыми  нужен
глаз  да  глаз.  Они  очень  были  не  прочь  и  подменить  собой
«самого»,  выйти  на  первые  роли.  Нельзя  отрицать,  что  в  не¬
которой  степени  рапповцам  была  свойственна  самостоя¬
тельность  в  эстетических  оценках  и  теоретических  выклад¬
ках.  Не  являлось  для  них  пустым  звуком  и  понятие  проле¬
тарского  интернационализма,  которое  Сталин  собирался
пересматривать.  И  вообще,  став  полновластным  правите¬
лем,  Генеральный  секретарь  ревностно  утверждал  свою  аб¬
солютную  монополию  на  истолкование  марксизма.  Терпеть
рядом  каких-либо  идеологов,  пусть  даже  в  намеке,  способ¬
ных  ее  подрывать,  он  не  хотел.
 Намечая  основательную  смену  культурных  вех,  Сталин
считал  целесообразным  опереться  на  новые  организацион¬
ные  структуры  и  на  новых  людей  или,  во  всяком  случае,  на
тех,  которые  все  же  меньше  отождествлялись  с  РАППом  и
которым  он  больше  доверял,  и  они  успели  быстро  перестро¬
иться.  Принимал  генсек  во  внимание  и  доминирующие  —
резко  антирапповские  —  настроения  в  художественной  сре¬
де.  При  вести  о  падении  Авербаха  и  его  присных  во  многих
 -  163  -

писательских  домах  пили  шампанское.  Распуская  РАПП,
Сталин  одним  этим  завоевал  солидный  авторитет  у  творчес¬
кой  интеллигенции.  Начинается  очень  короткий,  сравни¬
тельно  «либеральный»  период  в  истории  советской  литера¬
туры  (и  художественной  культуры  в  целом),  апогеем  которо¬
го  являлся  проведенный  в  августе  —  сентябре  1934  года
учредительный  съезд  Союза  писателей  СССР.
 Подготовка  к  этому  съезду  и  его  проведение  были  возве¬
дены  на  уровень  крупного  общегосударственного  дела,  кото¬
рое  осуществлялось  под  прямым  руководством  самого
вождя.  Определяя  общую  линию,  он  в  то  же  время  нередко
входил  в  мельчайшие  детали  ее  повседневной  реализации,
не  жалея  на  то  времени  и  сил.  Как  представляется,  делал  он
это  с  азартом  и  удовольствием.  Помимо  чисто  политических
соображений,  немаловажную  роль  играл  и  личный  момент.
Сталин,  как  мы  помним,  считал  себя  принадлежащим  к  пи¬
сательскому  цеху.  Встречаться  с  Горьким,  с  творческой  ин¬
теллигенцией,  выступать  в  качестве  арбитра  в  ее  профессио¬
нальных  спорах,  программировать  литературный  процесс
представлялось,  вероятно,  диктатору  не  менее,  а  порою  и
более  интересным,  чем  заниматься  больными  и  докучливы¬
ми  вопросами  сельского  хозяйства  или  промышленности  и
общаться  с  не  очень-то  образованными  хозяйственниками  и
зачастую  малокультурными  партийными  функционерами.
 В  предсъездовские  годы  с  особой  рельефностью  дали
себя  знать  присущие  Сталину  незаурядные  актерские  спо¬
собности,  позволявшие  ему  обаять,  очаровать  нужного  чело¬
века,  оставаясь  к  нему  вполне  равнодушным,  а  то  и  ненави¬
дя  его.  «Сталин,  —  писал  Гронский,  —  гениальный  артист.
Талант  мгновенного  перевоплощения  был  у  него  поистине
шаляпинских  масштабов.  Вот,  например,  беседует  Сталин  с
человеком.  Ласков.  Нежен.  И  улыбка,  и  глаза  —  все  искрен¬
не.  Придраться  не  К'чему.  Провожает  до  дверей.  И  уже  через
несколько  секунд  совсем  другое  выражение  лица.  Говорит:
«Какая  сволочь!»  —  «Товарищ  Сталин,  вы  же  только  что  дру¬
гое  говорили».  —  «Надо  было  подбодрить,  чтобы  работал».
Так  же  артистически  он  разыгрывал  дружбу  с  Горьким,  на
самом  деле  не  доверяя  ему.  Это  была  очень  тонкая  игра.
Удивительно:  Горький  —  писатель,  «инженер  человеческих
душ»,  казалось  бы,  сама  профессия  подразумевает  знание
 -  164  -

человеческого  характера,  но  Сталина,  на  мой  взгляд,  Горь¬
кий  так  и  не  сумел  раскусить»100.
 Не  сумели  раскусить  Сталина  и  весь  его  замысел  с  но¬
вым  творческим  союзом  и  многие  другие  писатели.  А  вот  он
вполне  учитывал  специфику  их  психологического  склада  —
политическую  доверчивость,  склонность  к  самообману,  ам¬
бициозность,  повышенную  впечатлительность.  Но  об  этом
чуть  позже.
 На  опыте  организации  писательского  союза  кремлев¬
ский  хозяин  отрабатывал  универсальную  модель,  согласно
которой  собирался  управлять  всем  советским  искусством,
утверждая  его  как  искусство  предельно  идеологизированное,
целиком  и  полностью  посвящающее  себя  прославлению  со¬
циалистического  режима  и  лично  товарища  Сталина.  Эта
модель  была  несколько  более  сложной,  чем  та,  которой
впоследствии  будут  придерживаться  Гитлер  и  Геббельс.  Они
открыто,  демонстративно  включали  искусство  в  собственно
государственные  структуры,  подчиняя  его  различным  отде¬
лам  Министерства  пропаганда  и  просвещения  третьего
рейха.  В  соответствии  со  сложившимися  в  России  и  Совет¬
ском  Союзе  культурными  традициями  Сталин  не  ставит  пи¬
сательский  союз  (и  аналогичные  ему  творческие  союзы)  в
прямое  подчинение  правительственным  учреждениям,  а
дает  ему  статус  самодеятельной,  независимой  общественной
организации,  работающей  под  идейным  руководством  пар¬
тии.  Она-де  находится  вне  и  над  всеми  литературными  тече¬
ниями  и  группами.  Практически  это  означало  одно.  Писа¬
тельский  союз,  как  и  все  ему  подобные,  попадал  под  не¬
усыпный  контроль  партийного  аппарата.
 Но  вопрос  о  таком  контроле  до  поры  до  времени  умело
затушевывался  «лучшим  другом»  советских  писателей.  Он
напирал  на  другое.  Партийное  руководство  творческим  со¬
юзом  должно  осуществляться  не  какими-то  чужаками,  а
строго  через  коммунистическую  фракцию  в  нем,  то  есть  ру¬
ками  самих  писателей.  Главный  коммунист  страны  знал,  как
боятся  и  ненавидят  большинство  из  них  партийных  функци¬
онеров,  и  не  хотел  отталкивать  от  себя  художественную  ин¬
теллигенцию.  Он  умалчивал,  что  сама  эта  фракция  обязана
была  подчиняться  райкому,  горкому,  ЦК.  Значительная  часть
 -  165  -

писателей,  особенно  из  беспартийных,  долгое  время  просто
не  понимала,  в  какую  западню  ее  вовлекают.
 Надо  признать,  придумано  все  было  очень  ловко.  Сталин
проявил  себя  тогда  незаурядным  организатором  и  психоло¬
гом.  Запуганные  предшествующими  репрессиями  и  прора¬
боточными  кампаниями,  советские  писатели  видели  в  нем
единственную  надежду  на  творческое  понимание  и  улучше¬
ние  своей  жизни.  И  тянулись  к  вождю,  словно  бабочки  к
огню.  Но  в  основе  этого  тяготения  лежали  зачастую  и  более
глубокие  мотивы.  Немало  литераторов,  в  том  числе  и  из
самых  талантливых,  искренне  верили  тогда  в  социалисти¬
ческую  идею.  Они  полагали,  что  РАПП  являл  собой  грубый
идеологический  перегиб  и  вульгаризаторское  извращение
ленинских  партийных  принципов.  И  вот  теперь  наступает
торжество  истины  и  справедливости.  Несомненно  также,
что  многие  писатели  оказались  так  или  иначе  заражены  мас¬
совым  психозом  сталинского  культа.
 На  многочасовых  встречах  с  ними  на  квартире  у  Горько¬
го  Генеральный  секретарь  был  приветлив,  любезен,  прост,
но  и  державен.  Он  не  выглядел  неучем  и  дилетантом.  Выпи¬
вая,  подчас  наравне  со  всеми,  достоинства  не  терял.  Говорил
по  делу,  без  бумажек  и  суесловия,  не  «мекал»  и  не  ошибался
в  ударениях.  Умел  и  любил  внимательно  слушать  других,  что
ценилось  писателями.  Они,  выговариваясь,  как  бы  воочию
убеждались,  что  к  ним  относятся  с  уважением,  их  мнение
немаловажно  для  высших  властей.
 Вот  как  описывает  Сталина  увидевший  его  в  первый  раз
близко  К.  Зелинский  на  встрече  с  писателями  у  Горького:
«Сталин  —  человек  среднего  роста,  не  очень  плотный  и  от¬
нюдь  не  военно-монументальный,  как  его  изображают  в
гипсовых  бюстах...  Это  еще  вполне  крепкий  человек,  почти
без  седины;  волосы  чуть  начинают  сереть  на  висках,  но  еще
темные  и  густые...  Когда  Сталин  говорит,  он  играет  перла¬
мутровым  перочинным  ножичком,  висящим  на  часовой  це¬
почке  под  френчем...  Сталин,  что  никак  не  передано  в  его
изображениях,  очень  подвижен...  Сталин  поражает...  своей
боевой  снаряженностью.  Чуть  что,  он  тотчас  ловит  мысль,
могущую  оспорить  или  пересечь  его  мысль,  ...  и  парирует  ее.
Он  очень  чуток  к  возражениям  и  вообще  странно  внимате¬
лен  ко  всему,  что  говорится  вокруг  него.  Кажется,  он  не  слу¬
 -  166  -

шает  или  забыл.  Нет,  ...  он  все  поймал  на  радиостанцию
своего  мозга,  работающую  на  всех  волнах.  Ответ  готов  тот¬
час,  в  лоб,  напрямик,  да  или  нет...  Он  всегда  готов  к  бою»101.
 Как  обычно,  генсек  выступил  в  конце  встречи.  «Сталин
говорит  очень  покойно,  медленно,  уверенно,  иногда  повто¬
ряя  фразы.  Он  говорит  с  легким  грузинским  акцентом.  Ста¬
лин  почти  не  жестикулирует.  Сгибая  руку  в  локте,  он  только
слегка  поворачивает  ладонь  ребром  то  в  одну,  то  в  другую
сторону,  как  бы  направляя  словесный  поток.  Иногда  он  по¬
ворачивается  корпусом  в  сторону  подающего  реплику...  Его
ирония  довольно  тонка.  Сейчас  это  не  тот  Сталин,  который
был  в  начале  вечера.  Сталин,  прыскающий  под  стол,  давя¬
щийся  смехом  и  готовый  смеяться.  Сейчас  его  улыбка  чуть
уловима  под  усами.  Иронические  замечания  отдают  метал¬
лом.  В  них  нет  ничего  добродушного.  Сталин  стоит  прочно,
по-военному»102.
 Сталин  основательно  готовился  к  таким  выступлениям  и
встречам.  О  писательских  настроениях  и  взглядах  его  систе¬
матически  и  с  разных  сторон  информировали  собственные
референты,  идеологические  чиновники,  а  также  чекисты.
Последние  глубоко  внедрились  в  литературную  среду,  наня¬
тых  и  добровольных  осведомителей  у  них  хватало.  Сталин
поддерживал  постоянные  контакты  с  Горьким,  сделав  его
почетным  председателем  Оргкомитета  по  созданию  нового
союза.  О  многом  вождю  докладывал  Гронский,  которому
Сталин  любил  звонить  поздней  ночью.  И,  конечно,  он  се¬
рьезно  знакомился  с  произведениями  «инженеров  челове¬
ческих  душ»  —  так  он  назвал  писателей  на  встрече  с  ними  26
октября  1932  года.  Кто  есть  кто  в  советской  литературе,
кремлевский  правитель  представлял  достаточно  отчетливо.
 Первая  большая  встреча  с  писателями  состоялась  на
квартире  у  Горького  19  октября  1932  года.  На  ней  присутст¬
вовали  Сталин,  Молотов,  Ворошилов,  Бухарин  и  Постышев.
Это  была  встреча  с  писателями-коммунистами.  Подробнос¬
ти  о  ней  почти  неизвестны.  Вторая  прошла  26  октября.  Со
стороны  властей  в  том  же  составе,  кроме  Бухарина  —  его  за¬
менил  Каганович.  Как  и  первая,  она  не  стенографировалась.
О  ней  известно  больше,  по  воспоминаниям  очевидцев.  А  по¬
дробную  запись  сделал  Зелинский.  Он  впоследствии  послал
эту  запись  в  Кремль  с  просьбой  разрешить  ее  напечатать.
 -  167  -

Такое  разрешение  ему  не  дали,  но  и  замечаний  она  не  вы¬
звала.  Теперь  этот  материал  опубликован.
 Присутствовали  на  встрече  около  50  человек.  Само  при¬
глашение  на  нее  было  окружено  атмосферой  некоторой  та¬
инственности,  конспиративности.  Избранникам  звонили
обычно  по  телефону  и  приглашали  на  вечер  к  Горькому.  С
какой  целью,  не  говорили  и  рекомендовали  держать  это
приглашение  в  секрете.  О  том,  что  там  может  быть  товарищ
Сталин,  и  речи  не  шло.  Эта,  сегодня  несколько  смешная,
конспиративность  укладывалась  в  обычаи  времени,  она
мало  кого  удивляла.  Скорее  ободряла.  Приглашаемый  ощу¬
щал  себя  избранником  судьбы,  причастным  к  высокому  го¬
сударственному  действу.
 Понятно,  что  дом  на  Малой  Никитской  был  наполнен
чекистами.  Один  из  них  вместе  с  Максимом  Пешковым
встречал  гостей.  Список  приглашенных  составлялся  Авер¬
бахом  и  Ермиловым  —  рапповцы,  теперь  уже  бывшие,  не
сдавали  своих  позиций.  Им,  особенно  Авербаху  и  Киршону,
покровительствовал  Горький,  хотя  в  свое  время  и  его  трави¬
ли  «неистовые  ревнители».  Ныне  же  пролетарский  классик
видел  в  них  союзников  в  борьбе  с  некоторыми  писателями-
коммунистами,  которые  рвались  к  власти  в  писательском
сообществе.  Эта  позиция  Горького  вызывала  недовольство
генсека,  но  пока  он  шел  на  уступки  ему.  Тем  не  менее  спи¬
сок  откорректировали  в  ЦК  ВКП(б),  добавив  в  него  фами¬
лии  нескольких  писателей,  настроенных  резко  антираппов¬
ски.
 Впрочем,  Горький  (он  председательствовал  на  встрече)
во  вступительной  речи  рапповцев  поругал,  но  довольно
сдержанно.  Гронский  же,  рабочий  председатель  Оргкомите¬
та,  предложил  ввести  в  его  состав  Авербаха,  Ермилова  и  Ма¬
карьева.  Любопытная  деталь:  «Сталин  во  время  речи  Грон¬
ского  отпускает  иронические  замечания.  Поправляет  его.
Сначала  вполголоса,  потом  громче»103.  Пусть  Гронский  и  до¬
веренное  лицо,  но  Сталин  строг,  никому  воли  не  дает  и  нет  у
него  фаворитов.
 Выступает  Авербах.  Генсек  откровенно  показывает,  что
ему  скучно  его  слушать.  Горький  же  «болеет»  за  своего  про¬
теже...
 Эмоционально  выступает  Сейфуллина:  «Я,  товарищи,  в
 -  168  -

отчаянии  от  того,  что  вы  хотите  снова  ввести  в  состав  Оргко¬
митета  трех  рапповцев...  Мы,  наконец,  вздохнули  и  снова
получили  возможность  писать.  Ведь  у  нас  некоторых  писате¬
лей  довели  до  того,  что  они  слепнут»104.
 В  зале  шум,  голоса:  «Неправда!»  Катаев  пытается  пре¬
рвать  оратора.  Видно,  что  отнюдь  не  все  присутствующие
настроены  против  рапповцев.  Но  Сталин  явно  симпатизиру¬
ет  Сейфуллиной  и  предлагает  продлить  ей  время  для  вы¬
ступления.  Он  высказывает  уверенность,  что  «и  другие  так
думают»,  только  не  все  решаются  это  показать.  Страх  перед
рапповцами  еще  велик,  скажу  я  от  себя,  да  и  некоторые  пи¬
сатели,  благословляемые  Горьким,  сговорились  с  ними.
Особой  принципиальности  ждать  мало  от  кого  приходится.
Всеволод  Иванов,  которому  сильно  доставалось  в  прежние
годы  от  РАППа,  заявляет,  полемизируя  с  Сейфуллиной,  что
«РАПП  и  раньше,  несмотря  на  свои  ошибки,  принес  нам
всем  пользу»105.
 Сталин  ему  не  верит,  но  и  не  одергивает,  а  незлобно  под¬
смеивается  над  Ивановым  —  вкупе  с  Ворошиловым  и  Кага¬
новичем.
 Против  Авербаха  и  его  сторонников  выступят  Кольцов,
Никифоров,  Никулин  и  др.  А  резче  всего  обрушится  на  рап¬
повцев  сам  вождь.  «Пущать  страх»,,  отбрасывать  людей  лег¬
ко,  а  привлекать  их  на  свою  сторону  трудно.  За  что  мы  лик¬
видировали  РАПП?  Именно  за  то,  что  РАПП  оторвался  от
беспартийных,  что  перестал  делать  дело  партии  в  литерату¬
ре.  Они  только  «страх  пущали»...  А  «страх  пущать»  это  мало.
Надо  «доверие  пущать»...  Вот  почему  мы  решили  ликвиди¬
ровать  всякую  групповщину  в  литературе»106.
 Далее  оратор  остановился  на  творческих  задачах,  стоя¬
щих  перед  новым  союзом,  особо  оговорив  вопрос  о  пьесах.
Сказал  вождь,  что  было  выслушано  с  особым  вниманием,  и
о  материальной  базе  будущего  сообщества.  Будет  построен
литературный  институт  «Вашего  имени,  Алексей  Максимо¬
вич»,  а  также  писательский  городок  с  гостиницей,  столовой,
библиотекой...
 На  этой  встрече  всплыли  и  не  слишком  приятные  для
вождя  «культовые»  проблемы.  Как  пишет  Зелинский,  очень
странно,  неловко  повел  себя  Владимир  Зазубрин.  Он  высту¬
пил  против  цензуры,  которая  мешает  правдиво  изображать
 -  169  -

Генерального  секретаря.  «Вот,  например,  один  мой  товарищ
захотел  описать  Сталина.  Что  же  заметил  в  Сталине  мой  то¬
варищ,  произведение  которого  не  пропустила  цензура?  Он
заметил  прежде  всего  простоту  речи  и  поведения,  рябину  на
лице.  Словом,  ничего  величественного  и  никакого  рефлекса
на  величие.  Когда  академик  Иван  Павлов  в  Риме  на  кон¬
грессе  сидел  рядом  с  Муссолини,  он  заметил  о  его  подбород¬
ке:  вот  условный  рефлекс  на  величие».  Затем  пошло  сравне¬
ние  Сталина  с  Муссолини  и  предостережения  тем,  кто  хочет
рисовать  Сталина,  как  и  других  членов  Политбюро,  «как
членов  царской  фамилии,  с  поднятыми  плечами...»107.
 Трудно  было  придумать  что-то  более  бестактное,  чем
сравнение  большевистского  лидера  с  главой  итальянских
фашистов.  Сталина  это  задело,  он  сидел  «насупившись».
«Павленко...  сказал  мне  шепотом:  —  Вот  и  позови  нашего
брата.  Бред»108.
 Подобные  встречи  сопровождались  обильным  угощени¬
ем  с  горячительными  напитками.  Кое-кто  из  писателей
своей  нормы  не  знал.  Генсек  —  он  постепенно  взял  на  себя
роль  тамады  —  никого  не  останавливал,  а  скорее  поощрял,
что  отвечало  обычаям  грузинского  застолья.  Кроме  того,
Сталин  любил  наблюдать,  как  алкоголь  развязывает  языки.
На  писательской  встрече  он  «нещадно»  подливал  сотрапез¬
никам  полными  стаканами  водку  и  коньяк.  Сам  он,  по  на¬
блюдению  Зелинского,  выпил  три  четверти  бутылки,  но  не
опьянел.
 Поэт  В.  Луговской  предложил  выпить  за  здоровье  това¬
рища  Сталина.  И  вдруг  изрядно  захмелевший  Г.  Никифоров
встал  и  закричал  на  весь  зал  —  воистину  что  у  трезвого  на
уме,  то  у  пьяного  на  языке:
 «—  Надоело!  Миллион  сто  сорок  семь  тысяч  раз  пили  за
здоровье  товарища  Сталина!  Небось  ему  это  даже  надоело
слышать... 	у
 Сталин  тоже  поднимается.  Он  протягивает  через  стол
руку  Никифорову,  пожимает  его  концы  пальцев:
 — 	Спасибо,  Никифоров,  правильно.  Надоело  это  уже»109.
В  1937  году  Никифоров  будет  репрессирован.  Такая  же
участь  ожидает  каждого  четвертого  из  участников  этого
«дружеского»  совещания.  Причем  отправят  на  тот  свет  и
бестактного  Зазубрина,  и  умно  выступившего  М.  Кольцова.
 - 	170 	-

Но  тогда  они  радовались.  Как  весело  и  непринужденно  про¬
ходит  общение  с  высшей  Властью!  В  зале  многие  шумели
даже  во  время  речи  Сталина.  И,  снова  скажу,  как  жадно  тя¬
нулись  к  нему.  В  перерыве  между  заседаниями,  после  них
его  осаждали  вопросами,  чуть  ли  не  вступали  в  спор.  С  вос¬
торгом  чокались.  Пели  вместе  песни.  Решали  бытовые  про¬
блемы.  JI.  Леонов  хлопотал  перед  вождем  о  дачах  —  негде  от¬
дыхать,  работать.  Генсек  был  этим  разговором  не  слишком
доволен,  но  не  без  иронии  посоветовал  занять  дачу  Камене¬
ва.  Эта  перспектива,  если  верить  Зелинскому,  радует  Леоно¬
ва.  А  почему  не  верить?  Как  только  «освободилась»  дача
арестованного  Бабеля,  Союз  писателей  тотчас  поднял  во¬
прос,  когда  и  кому  ее  занять...
 Фадеев,  который,  возможно,  чувствовал  себя  неловко  по
отношению  к  Шолохову,  очень  «ухаживал»  за  ним  во  время
этой  встречи.  И  предложил  выпить  «за  самого  скромного  из
писателей,  за  Мишу  Шолохова»110.  Сталин  поднимает  за
него  тост.
 Возникает  кулуарный,  вроде  бы  между  делом  разговор  о
творческом  методе.  Кажется,  что  Сталин  занимает  здесь  го¬
раздо  более  либеральную  позицию,  чем  рапповцы,  в  част¬
ности  Киршон.  Первый  марксист  страны  говорит  прямо-
таки  крамольные  вещи:  «—  Можно  быть  хорошим  художни¬
ком  и  не  быть  материалистом-диалектиком.  Были  такие
художники.  Шекспир,  например.  И  Пушкин,  —  добавляет
Никифоров.  Авербах  громко:  —  Да,  но  мы  хотим  создать  со¬
циалистическое  искусство,  товарищ  Сталин.  Никулин:  —
Смотрите,  смотрите,  не  успели  его  еще  ввести  в  Оргкомитет,
а  он  уже  кричит,  и  кричит  уже  на  Сталина.  Все  хохочут.  Но
Сталин  продолжает  спокойно:  —  Мне  кажется,  если  кто-ни-
будь  овладеет  как  следует  марксизмом,  диалектическим  ма¬
териализмом,  он  не  станет  стихи  писать,  он  будет  хозяйст¬
венником  или  в  ЦК  захочет  попасть.  Теперь  все  в  ЦК  хотят
попасть...  Но  вы  же  не  должны  забивать  художнику  голову
тезисами.  Художник  должен  правдиво  показать  жизнь.  А  ес¬
ли  он  будет  правдиво  показывать  нашу  жизнь,  то  в  ней  он  не
может  не  заметить,  не  показать  того,  что  ведет  ее  к  социа¬
лизму.  Это  и  будет  социалистический  реализм»111.
 Поддакивающий  генсеку  Никулин  «по  многочисленным
свидетельствам,  был  тесно  связан  с  ЧК  —  НКВД»112.  Но  это
 -  171  -

так,  между  прочим.  Споривший  же  с  вождем  Авербах  защи¬
щал  не  только  какой-то  теоретический  постулат,  а  весь
РАПП  и  в  конечном  счете  собственную  жизнь.  «Неистовые
ревнители»  являлись  фанатиками  диалектико-материалис-
тического  метода  в  художественном  творчестве.  Что  это
такое  конкретно,  не  знал  никто,  но  рапповцы  могли  любого
неугодного  им  автора  отлучить  от  марксизма,  поскольку  они
присваивали  себе  монополию  на  его  истолкование.  И  вот  те¬
перь  вождь  фактически  их  дезавуирует.  Удар  смертельный.
 Но  идея  метода  прочно  владела  тогда  не  только  умами
рапповцев.  Чуть  ли  не  любая  художественная  группировка
20-х  годов  прокламировала  свой  творческий  метод,  который
объявляла  самым-самым  правильным.  Многие  писатели,
поэты,  живописцы,  скульпторы  больше,  чем  их  коллеги  в
прошлом,  ощущали  духовную  зависимость  от  тех  или  иных
доктрин  и  платформ,  в  формировании  которых  они  сами  не¬
редко  принимали  деятельное  участие.  Потом  же  эти  плат¬
формы  словно  отчуждались  от  создателей  и  воспринимались
как  нечто  высящееся  над  индивидуальным  сознанием.
 С  этих  позиций  продуктивное  мышление  в  искусстве  не¬
редко  рассматривалось  как  сплошь  дискурсивное,  рациона¬
листическое.  Высмеивалось  само  понятие  таланта  как  идеа¬
листическое,  мистическое.  А.  Воронский  с  тревогой  писал:
«В  нашу  пору  со  стороны  писателей  и  критиков  так  называе¬
мого  левого  фронта  («Леф»,  «Горн»,  сюда  следует  отнести  и
формалистов)  ведется  довольно  энергичная  литературная
кампания  против  толкования  искусства  как  творческого
акта.  «Творчество»^  «интуиция»,  «вдохновение»  подвергают¬
ся  злостному  осмеянию:  одни  считают  эти  понятия  буржуаз¬
ными  и  дворянскими,  другим  они  кажутся  ненаучными.  Их
пытаются  заменить  «работой»,  «мастерством»,  «ремеслом»,
«энергичной  словообработкой»,  «приемом»,  «техникой»,
«деланием  вещей».  Такие  и  подобные  попытки  находятся,
однако,  в  явном  противоречии  с  фактами,  установленными
и  психологами,  и  художниками»113.
 Авангардистскую  поэтику  сталинизм  не  принимал,  но
некоторые  ее  идеи  заимствовал,  без  указания  источника,  —
ту  же  идею  метода.  Сами  понятия  творчества,  таланта,  ин¬
туиции,  вдохновения  неизбывно  связаны  с  понятием  духов¬
ной  свободы,  индивидуального  выбора.  Этот  выбор  Сталин
 - 	172 	-

стремился  строго  ограничивать,  для  чего  оказалась  столь  не¬
обходимой  категория  художественного  метода.  И  столь  не¬
удобными,  ненужными  —  понятия  творческой  интуиции
или  даже  таланта.  Его  носитель  мог  добровольно  принять
или  не  принять  какой-то  стилевой  прием  и  художественную
манеру.  «Добровольно»  —  нелюбимое  слово  в  сталинском
лексиконе.  Советские  писатели  обязаны  были  писать  прав¬
ду,  то  есть  воспевать  социализм.  В  этом  суть  социалистичес¬
кого  реализма,  как  ее  точно  определил  генсек.  И  никакой
тебе  интуиции.  Она  рассматривалась  как  чисто  идеалисти¬
ческое  явление,  если  не  выдумка  реакционных  философов.
Надежно  и  научно  следовать  методу,  самому,  естественно,
передовому.  Как  рапповская  его  теория,  так  и  наследовав¬
шая  ей  теория  социалистического  реализма  весьма  льстила
писателю,  если  он  ее  принимал.  Владеешь  этой  теорией  и  ее
методом  —  и  ты  уже  если  не  выше  Бальзака  или  Тургенева,
то,  во  всяком  случае,  превосходишь  своих  западных  совре¬
менников.  Отрезвление,  понимание  истинной  цены  этой
лести  произойдет  позже,  когда  партийные  функционеры  и
бдительные  критики  станут  «конкретизировать»  и  «уточ¬
нять»,  что  есть  социалистический  реализм  в  «правильном»
понимании.
 Как  ни  проклинал  Сталин  рапповцев,  он  находился  с
ними  в  одной  теоретической  лодке.  Схема  его  рассуждений
вполне  четка.  Сталин  согласен  с  тем,  что  сам  взгляд  на  худо¬
жественный  метод  как  на  ключевую  искусствоведческую  ка¬
тегорию  верен.  Но  рапповская  ее  трактовка  совершенно  не¬
приемлема,  поскольку  она  схоластична,  вульгарна,  прими¬
тивна.  Необходимо  выработать  другую  трактовку...
 В  Уставе  СП  СССР,  предложенном  его  учредительному
съезду,  провозглашался  новый  творческий  метод  —  социа¬
листический  реализм.  В  хрущевско-брежневские  времена  у
нас  считалось,  что  обоснован  он  прежде  всего  Горьким.  Это
не  так.  В  своем  докладе  на  первом  съезде  он  лишь  в  общей
форме  говорит  о  социалистическом  реализме.  Теоретически
же  и  подробно  обосновывает  его  Н.  Бухарин  в  докладе  «Поэ¬
зия,  поэтика  и  задачи  поэтического  творчества  в  СССР».
Как  и  другие  доклады,  бухаринский  рассматривался  в  ЦК
ВКП(б)  и  был  там  одобрен.
 На  том,  чтобы  предоставить  на  съезде  слово  Бухарину,
 -  173  -

настоял  именно  Горький,  видевший  в  нем  союзника  и  еди¬
номышленника.  Против  этого  резко  возражал  Гронский,  но
генсек  скрепя  сердце  дал  согласие  и  даже  потом  позвонил
Бухарину  домой  и  поздравил  с  удачным  докладом.  По  ин¬
теллектуальному  уровню  и  литературной  форме  он  действи¬
тельно  выделялся  из  других,  более  идеологизированных  и
сравнительно  бедных  по  аргументации.  Однако  и  назвать  бу¬
харинское  истолкование  соцреализма  очень  уж  глубоким  до¬
вольно  трудно.  В  конечном  счете  все  вращалось  вокруг  ста¬
линского  тезиса  «пишите  правду».  С  падением  Бухарина  о
нем  все  забудут.  Как  забудут  и  о  публикациях  Гронского,  ко¬
торый  еще  до  съезда  сформулировал  определение  социалис¬
тического  реализма.  Но  сформулировал  не  сам  или,  точнее,
не  только  сам.  За  Гронским  стоял  Сталин.  От  него  шли  кон¬
цептуальные  идеи,  что  хорошо  знали  делегаты  съезда.
 «Социалистический  реализм  —  замечательное  определе¬
ние  метода  советской  литературы,  данное  т.  Сталиным...  со¬
ветский  художник  слова  основным  критерием  оценки  вос¬
производимого  материала  действительности  избирает  идею
социализма;  воспроизводит  действительность  в  ее  движе¬
нии,  в  ее  развитии»114,  —  это  из  выступления  главного  ре¬
дактора  Гослитиздата  И.  Беспалова,  впоследствии  репресси¬
рованного.  Писатель  В.  Бахметьев  на  особую  теоретичность
не  претендовал.  Он  «просто»  сказал  о  социалистическом  ре¬
ализме,  «гениально  определенном  т.  Сталиным  как  ведущий
метод  советской  литературы»115.
 Тогда  уже  было  принято  приписывать  все  советские  до¬
стижения  великому  вождю  и  учителю.  Но  в  данном  случае
ораторы  не  слишком  грешили  против  истины.  В  беседе  с
Гронским  кремлевский  искусствовед  предложил  назвать
творческий  метод  советской  литературы  не  пролетарским
или  коммунистическим  реализмом,  на  чем  настаивали  неко¬
торые  теоретики,  а  социалистическим  реализмом.  Нам  не
стоит,  решил  Сталин,  особо  подчеркивать  пролетарский  ха¬
рактер  советской  литературы  и  искусства  —  это  не  будет
способствовать  единению  творческих  сил.  Не  надо  и  забе¬
гать  вперед,  выдвигая  термин  «коммунистический  реализм».
Скромнее  и  точнее  говорить  пока  о  социалистическом  реа¬
лизме.  «Достоинством  такого  определения  является,  во-пер-
вых,  краткость  (всего  два  слова),  во-вторых,  понятность  и,  в-
 -  174  -

третьих,  указание  на  преемственность  в  развитии  литерату¬
ры  (литература  критического  реализма,  возникшая  на  этапе
буржуазно-демократического  общественного  движения,
переходит,  перерастает  на  этапе  пролетарского  социалисти¬
ческого  движения  в  литературу  социалистического  реализ¬
ма)»116.
 Генсек  предложил  своему  доверенному  лицу  выступить
на  комиссии  Политбюро  (она  была  специально  создана  для
контроля  за  подготовкой  учредительного  съезда)  «с  крити¬
кой  рапповского  диалектико-материалистического  метода  и
заявить,  что  партия  не  поддерживает  этот  метод  и  заменяет
его  другим  методом  —  методом  социалистического  реализ¬
ма,  который  она  выдвигает  как  партийный  метод,  опреде¬
ляющий  позиции  партии  в  вопросах  литературы  и  искусст¬
ва»117.  Такая  вот  в  передаче  Гронского  причудливая  связь
доктринерства  с  прагматизмом:  был  один  метод,  заменили
на  другой,  словно  пушку  нового  образца  поставили  вместо
устаревшего  оружия.
 Гронский  благоразумно  сказал  Сталину,  что  лучше,  ав¬
торитетнее  будет,  если  он  сам  выступит  по  столь  принципи¬
альному  вопросу.  Так  оно  и  произошло.  На  заседании  ко¬
миссии  Политбюро,  проходившем  под  председательством
Постышева  в  кабинете  генсека,  было  принято  соответствую¬
щее  решение.  Рапповцы  яростно  отстаивали  свою  точку  зре¬
ния.  По  свидетельству  Гронского,  на  том  заседании  Киршон
выступал  не  менее  15  раз,  Афиногенов  —  4  раза,  сам  Сталин
брал  слово  10—15  раз.
 По-видимому,  Авербаха  на  заседание  не  пригласили.
Или  он  отмолчался.  Основной  удар  принял  Киршон,  кото¬
рому  помогал  Афиногенов.  Надо  признать,  они  вели  себя
мужественно.  Это  же  необходимо  сказать  и  о  Авербахе.  А  он,
конечно,  знал,  что  кремлевский  правитель  питает  к  нему
большую  неприязнь.  Что  ее  непосредственно  вызвало?  Рас¬
сказывают  такую  вот  историю,  —  я  передаю  ее  в  изложении
 В. 	Тендрякова.
 На  обед  к  Горькому  оказались  приглашенными  Авербах
и  Фадеев.  Когда-то  близкие  товарищи,  они  теперь  друг  с
другом  не  разговаривали.  Горькому  это  крайне  не  нрави¬
лось,  он  решил  их  помирить.  Вдруг  в  дело  вмешался  самый
почетный  гость  —  товарищ  Сталин.  Он  подозвал  к  себе  Фа¬
 -  175  -

деева  и  Авербаха  и  предложил  кончить  ссору,  протянуть
руки  друг  другу.  В  такой  просьбе  вождю  не  отказывают.  Фа¬
деев  шагнул  к  Авербаху  и  протянул  ему  руку.  А  тот  свою
убрал  за  спину.  Рука  Фадеева  повисла  в  воздухе.  Сталин
попал  в  неловкое  положение,  но  быстро  нашелся,  заметив,
что  у  Фадеева  совсем  нет  характера.  Зато  он  есть  у  Авербаха.
Он  может  постоять  за  себя118.
 Возможно,  нечто  подобное  происходило  в  действитель¬
ности.  Так  или  иначе,  но  Сталин  понимал:  самолюбивый  и
гордый  Авербах,  потеряв  РАПП,  этого  никогда  вождю  не
простит.  И  с  ним  не  договоришься.  Да  и  не  хотелось  генсеку
с  ним  договариваться.  Авербах  его  раздражал:  взбунтовав¬
шийся  или  не  желающий  покориться  приказчик.
 Но  более  интересно  другое.  Почему  Сталин,  обладавший
уже  диктаторской  властью,  не  приказал  просто:  рапповцев
прогнать,  никаких  дискуссий  на  сей  счет  не  заводить,  им
всем  замолчать?  Но  нет.  Нераскаявшихся  руководителей
РАППа  выслушивают,  с  ними  спорят,  их  убеждают,  на  это
сам  хозяин  не  жалеет  времени.  Того  же  Авербаха  он  пока
терпит,  встречается  с  ним  за  одним  столом.  Конечно,  здесь
играет  роль  то  обстоятельство,  что  бывшего  рапповского  ли¬
дера  активно  поддерживает  Горький.  И  все  же  дело  не  толь¬
ко  в  Горьком.
 Авербах,  которого  его  противники  иронически  называли
«кремлевским  барчонком»,  давно  уже  занимал  прочное
место  в  неписаной  иерархии  советских  властных  структур.
Он  находился  в  родственных  связях  с  семьями  Я.  Свердлова
и  Г.  Ягоды,  что  способствовало  его  крутому  взлету  сначала  в
комсомольской  карьере,  а  потом  в  литературной.  Женат
Авербах  был  на  дочери  известного  ленинского  соратника
Бонч-Бруевича,  что  помогало  нередко  установить  хорошие
контакты  со  старыми  большевиками,  многие  из  которых  за¬
нимали  еще  влиятельные  посты.  Главное  же  состояло  в  том,
что  почти  десять  лет  рапповцы  находились  в  эпицентре  куль¬
турной  жизни,  занимая  в  ней  во  всевозрастающей  степени
руководящее  положение.  У  них  имелось  немало  сторонни¬
ков  в  литературных  кругах,  еще  больше,  может  быть,  в  пар¬
тийных  —  в  ЦК,  в  обкомах,  райкомах,  в  государственных  уп¬
равленческих  учреждениях,  в  аппарате  НКВД,  а  также  в
средствах  массовой  информации,  в  высших  учебных  заведе¬
 -  176  -

ниях  и,  конечно,  в  комсомоле,  среди  рабфаковской  молоде¬
жи.  Социальная  база  РАППа  была  гораздо  более  широкой,
чем  у  Лефа  или  имажинистов,  «перевальцев»,  конструкти¬
вистов.
 В  культурной  политике,  как  и  во  внутренней  в  целом,
Сталин  опирался  не  только  на  административно-командные
методы.  Обычно  он  их  дополнял  (или  маскировал)  методами
терпеливого  убеждения  в  правильности  принимаемых  реше¬
ний,  содержание  которых  настойчиво  разъяснялось  как
самим  вождем,  так  и  его  помощниками,  подчиненными  раз¬
ных  рангов.  Сталинский  тоталитаризм  не  надо  упрощать.  Но
и  не  надо  искусственно  усложнять.
 Дискуссия  вокруг  РАППа,  нового  творческого  союза,  со¬
циалистического  реализма  носила  достаточно  закрытый  ха¬
рактер.  И  результаты  ее  были  предрешены.  В  частности,  на
то  заседание  комиссии  Политбюро,  где  утверждался  предла¬
гаемый  художественный  метод,  были  допущены  немногие
особо  проверенные  люди,  в  подавляющем  большинстве  свя¬
то  поддерживавшие  генсека.  Между  прочим,  и  сам  он,  и  его
помощники  очень  старались  уберечься  от  обвинения  в  ис¬
кусственности  своих  методологических  построений.  Под¬
черкивалось,  что  новый  творческий  метод  возник  еще  до
Октябрьской  революции,  главным  образом  в  основополага¬
ющих  произведениях  Горького,  а  теперь  этому  методу  дали
лишь  подобающее  название,  сформулировали  его  определе¬
ние.  Сформулировали  «сверху».  Никто  всерьез  мнение  писа¬
тельской  общественности  не  запрашивал.  Но  это  мнение,
как  и  определенные  литературные  традиций  и  обычаи,  Ста¬
линым  так  или  иначе  учитывалось,  если  оно  принципиально
не  противоречило  его  взглядам  и  политическим  интересам.
 Учредительный  съезд  прошел  торжественно  и  организо¬
ванно.  Сам  вождь  на  нем,  впрочем,  не  появлялся.  Предпо¬
чел  остаться  в  тени  —  тем  громче  и  пышнее  славили  его  там.
Первую  скрипку  на  съезде  играл  Горький,  а  за  кулисами  ди¬
рижировал  А.  Жданов.  От  имени  высшего  руководства  он
выступил  с  директивной  речью.
 Сохранился  черновик  его  письма  Сталину  от  28  августа
1934  года:  «Дорогой  товарищ  Сталин!..  Думаем  съезд  кон¬
чать  31-го.  Народ  уже  начал  утомляться.  Настроение  у  деле¬
гатов  очень  хорошее.  Съезд  хвалят  все  вплоть  до  неисправи¬
 -  177  -

мых  скептиков  и  иронизеров,  которых  так  немало  в  писа¬
тельской  среде...  Все  старались,  как  умели,  перекрыть  друг
друга  идейностью  выступлений,  глубиной  постановки  твор¬
ческих  вопросов,  внешней  отделкой  речи.  Большую  роль  в
этом  деле  сыграло  предупреждение,  которое  мы  сделали  на
2-х  собраниях  коммунистов  перед  съездом  —  партгруппы
оргкомитета  и  съезда,  где  предупредили  об  опасности  рап¬
повских  настроений...  Предупреждения  ЦК,  обстановка  на
съезде,  вокруг  съезда  заставили  «рапповцев»  и  им  «сочувст¬
вующих»  переменить  фронт  и  вместо  свержения  кабинетов
показать  товар  лицом  —  выступать  с  творческим  багажом.
Что  касается  выступлений,  то  коммунисты  выступили  блед¬
нее,  серее,  чем  беспартийные.  Отсюда,  однако,  мне  кажется,
несправедливо  делать  такие  выводы,  какие  делал  Горький,
когда  до  съезда  говорил  и  писал,  что  коммунисты  не  имеют
никакого  авторитета  в  писательской  среде119.  На  этом  пись¬
мо,  в  сущности,  обрывается,  и  мы  не  знаем,  каким  оно  вы¬
глядело  в  окончательном  виде,  но  очевидно,  оно  точно  пере¬
дает  настроение  Жданова  и  то  восприятие  съезда,  которое
характерно  для  идеологических  чиновников.
 Писатели  судили  о  нем  порою  сдержаннее,  а  те,  кого  на
съезд  не  избрали,  отзывались  о  нем  зачастую  и  вовсе  нега¬
тивно.  И  все  же  в  общем  и  целом  литературная  обществен¬
ность  его  приняла,  и  контакты  между  нею  и  властью,  лично
Сталиным,  укрепились.

НА  СТРАЖЕ
ГОСУДАРСТВЕННОГО
ИСКУССТВА

СТАЛИН  И  РУССКАЯ  ИДЕЯ
 В  зимние  дни  1930  года  в  кремлевских  верхах  произошло
событие,  о  котором  тогда  почти  никому  ничего  не  было  из¬
вестно.  Непосредственно  оно  касалось  лишь  двух  людей,  об¬
менявшихся  друг  с  другом  письмами.  Но  одним  из  этих
людей  являлся  Генеральный  секретарь  товарищ  Сталин,  а
другим  —  пролетарский  поэт  Демьян  Бедный.  Задолго  до  ре¬
волюции  последний  связал  жизнь  и  творчество  с  рабочим
движением,  с  большевиками.  Его  знал  и  ценил  Ленин  как
поэтического  агитатора  за  коммунизм  и  советскую  власть.
После  Октября  Демьян  Бедный  становится  своего  рода  госу¬
дарственным  поэтом.  Впрочем,  такие  крупные  таланты,  как
Есенин  и  Маяковский,  относятся  к  нему  иронически.  Назы¬
вают  его  не  Демьян  Бедный,  а  Бедный  Демьян.  От  переста¬
новки  слов  в  данном  случае  меняется  смысл.  Бедный  —  та¬
лантом,  мастерством.  Однако  все  равно  он  знаменит.  Долгое
время  наравне  с  виднейшими  партийными  деятелями  живет
в  Кремле.  Бывает  в  гостях  у  генсека.  Печатается  Демьян  очень
много.
 И  вдруг  в  декабре  1930  года  ЦК  партии  выражает  явное
недовольство  стихотворными  фельетонами  Демьяна,  о  чем
принимает  соответствующее  (закрытое)  решение.  Д.  Бедный
шлет  возмущенное  письмо  Сталину.  Тот  не  задерживается  с
ответом,  но  этот  ответ  —  новый  и  обидный  удар  по  поэту.
Вождь  раздражен  и  резок.
 Генсек  счел,  что  поэт-коммунист  нарушил  партийную
этику.  Вместо  того  чтобы  согласиться  с  решением  ЦК,  Де¬
мьян  восстает  против  него,  жалуется,  что  его  травят,  «затя¬
гивают  в  петлю»,  закрывают  доступ  в  печать.  «Десятки  раз
хвалил  Вас  ЦК,  когда  надо  было  хвалить.  Десятки  раз  ограж¬
дал  Вас  ЦК  (не  без  некоторой  натяжки!)  от  нападок  отдель-
 -  181  -

ных  групп  и  товарищей  из  нашей  партии.  Десятки  поэтов  и
писателей  одергивал  ЦК,  когда  они  допускали  отдельные
ошибки.  Вы  все  это  считали  нормальным  и  понятным.  А  вот
когда  ЦК  оказался  вынужденным  подвергнуть  критике  Ва¬
ши  ошибки,  Вы  вдруг  зафыркали  и  стали  кричать  о  «петле».
На  каком  основании?  Может  быть,  ЦК  не  имеет  права  кри¬
тиковать  Ваши  ошибки?  Может  быть,  решение  ЦК  не  обяза¬
тельно  для  Вас?  Может  быть,  Ваши  стихотворения  выше
всякой  критики?  Не  находите  ли,  что  Вы  заразились  некото¬
рой  неприятной  болезнью,  называемой  «зазнайством»?  По¬
больше  скромности,  т.  Демьян...»1
 Может  быть,  скромность  и  не  принадлежала  к  числу  че¬
ловеческих  достоинств  Демьяна  Бедного,  но  это  был  момент
второстепенный,  и  не  он  сам  по  себе  вызвал  суровую  отпо¬
ведь  вождя.  Сталин  разъясняет:  «В  чем  существо  Ваших
ошибок?  Оно  состоит  в  том,  что  критика  недостатков  жизни
и  быта  СССР,  критика  обязательная  и  нужная,  развитая  Ва¬
ми  вначале  довольно  метко  и  умело,  увлекла  Вас  сверх  меры
 и, 	увлекши  Вас,  стала  перерастать  в  Ваших  произведениях  в
клевету  на  СССР,  на  его  прошлое,  на  его  настоящее»2.
 Клевета  на  настоящее  —  это  понятно,  тут  логика  сталин¬
ской  мысли  улавливается  сразу.  Но  клевета  на  прошлое?  Это
уже  иной  поворот  темы.
 Сталин  обвинил  Демьяна  в  антирусских  настроениях,
что,  очевидно,  ошеломило  социально  ориентированного  по¬
эта.  В  тридцатом  году,  когда  все,  начиная  с  генсека,  клялись
в  партии  пролетарским  интернационализмом  и  когда  малей¬
ший  намек  на  русофильство  в  искусстве  преследовался
вплоть  до  ареста,  в  этот  момент  большевистский  лидер  заяв¬
ляет  в  письме,  не  предназначенном  к  печати,  о  своем  особом
отношении  к  России  и  ее  историческому  опыту.  «Весь  мир
признаёт  теперь,  что  центр  революционного  движения  пере¬
местился  из  Западной  Европы  в  Россию...  Революционные
рабочие  всех  стран  единодушно  рукоплещут  советскому  ра¬
бочему  классу  и,  прежде  всего,  русскому  рабочему  классу...
Руководители  революционных  рабочих  всех  стран  с  жаднос¬
тью  изучают  поучительнейшую  историю  рабочего  класса
России,  его  прошлое,  прошлое  России,  зная,  что  кроме  Рос¬
сии  реакционной  существовала  еще  Россия  революционная,
Россия  Радищевых  и  Чернышевских,  Желябовых  и  Ульяно¬
 -  182  -

вых,  Халтуриных  и  Алексеевых.  Все  это  вселяет  (не  может  не
вселять!)  в  сердца  русских  рабочих  чувство  революционной
национальной  гордости,  способное  двигать  горами,  способ¬
ное  творить  чудеса»3.
 Генсек  ссылается  далее  на  известную  статью  В.  Ленина
«О  национальной  гордости  великороссов»,  обильно  цитируя
и  почти  дословно  повторяя  ее  основные  тезисы.  Однако
здесь  есть  одна  примечательная  деталь.  Возмущение  Стали¬
на  вызвал  демьяновский  фельетон,  где  обличалась  русская
лень,  стремление  русских  «сидеть  на  печке».  Но  это  развен¬
чивал  и  основатель  партии,  который  уже  после  революции,
да  и  до  нее,  выражал  крайнее  свое  неприятие  обломовщины
в  русском  человеке,  в  русском  коммунисте.
 Строго  говоря,  Бедный  писал  о  том  же,  но  в  присущем
ему  ерническо-развязном  тоне.  Однако  в  новой  историчес¬
кой  реальности  это  выглядело  довольно  обидным  для  рус¬
ского  человека  и,  пожалуй,  несправедливым.  Нацию,  совер¬
шившую  грандиозную  революцию  и  перевернувшую  собст¬
венный  политико-экономический  уклад  и  быт,  едва  ли  можно
было  упрекать  в  обломовщине.
 Сталин  отругал  Демьяна  и  вроде  бы  о  нем  забыл.  Данное
письмо,  вопреки  утверждению  Роя  Медведева,  долго  особо
не  сказывалось  на  карьере  партийного  поэта.  По-прежнему
он  во  всех  президиумах  и  правлениях.  Еще  в  1935  году,  когда
отношение  Сталина  к  нему  явно  ухудшилось,  А.  Щербаков
ставит  Демьяна  Бедного  в  пример  всей  писательской  братии:
«У  него  авторитет  в  стране,  среди  поэтов,  среди  партии
такой,  какой  он  утвердил  своим  творчеством,  и  никто  этот
авторитет  подорвать  не  может,  настолько  он  крепок...»4
 Как  это  никто?  Щербаков  забыл  о  вожде  или  не  знал  о
его  письме,  и  явно  забыл  о  нем  партийный  бард.  Он,  видно,
ничего  не  понял  в  инвективах  Сталина  и  продолжал  ломить
свое.  В  1936  году  в  либретто  комической  оперы  «Богатыри»
поэт  вкупе  с  поставившим  ее  в  Камерном  театре  Таировым
ернически  высмеял  крещение  Руси.  Очевидно,  Демьян  по¬
лагал  свою  позицию  неуязвимой.  По  всей  стране  изничто¬
жались  церкви,  преследовались  православное  духовенство  и
верующие.  Демьян  Бедный  интерпретировал  отечественную
историю  в  духе  знаменитой  книги  М.  Покровского  «Русская
история  в  самом  сжатом  очерке».  Эта  книга,  впервые  уви¬
 -  183  -

девшая  свет  в  1920  году,  неоднократно  переиздавалась  и  в
тридцатые  годы  как  учебник  для  средней  школы.
 Согласно  Покровскому,  «Слово  о  полку  Игореве»  —  «при¬
дворная  поэма»,  а  крещение  Руси  —  акция  «чисто  внешняя»
в  древнерусской  истории,  значение  которой  «православная
церковь,  конечно,  всячески  раздувала...»5.
 Опера-фарс  «Богатыри»,  едва  ее  сыграли  на  публике,
была  положительно  встречена  «левой»  критикой.  Иную  ре¬
акцию  вызвала  таировская  постановка  в  кругу  Булгакова.
Побывав  на  генеральной  репетиции,  Елена  Сергеевна  запи¬
сывает  в  дневнике  (2  ноября  1936  г.):  «Стыдный  спектакль».
 Она  не  йодозревала,  что  ее  отзыв  совпадет  с  мнением
Молотова,  которого  спектакль  возмутил,  о  чем  он  немедлен¬
но  доложил  шефу.  Реакция  последовала  незамедлительная.
От  имени  ЦК  необходимые  указания  получает  Комитет  по
делам  искусств.  14  ноября  публикуется  его  постановление
«О  пьесе  «Богатыри»  Демьяна  Бедного»,  которое  велено  ши¬
роко  обсудить  в  театральных  коллективах.  Таиров  выведен
из-под  удара.  С  точки  зрения  властей,  дело  не  в  постановке,
а  в  заложенной  в  либретто  идеологической  концепции.
 По  сути,  Бедного  обвинили  в  том  же,  в  чем  его  ранее  об¬
винил  генсек:  в  клевете  на  прошлое  России.  В  пьесе  возве¬
личиваются  разбойники  Киевской  Руси,  чернятся  ее  богаты¬
ри  —  носители  героических  черт  русского  народа  —  и  дается
антиисторическое,  издевательское  изображение  крещения
Руси.  В  постановлении  указывалось,  что  оно  представляло
собой  положительный  этап  в  истории  русского  народа.
 Фортуна  прочно  отвернулась  от  поэта.  Нет,  его  не  арес¬
товали,  его  лишь  отлучили  от  гражданской  жизни.  В  августе
1938  года  пролетарский  поэт,  член  Коммунистической  пар¬
тии  с  1912  года,  исключается  из  нее,  а  затем  и  из  Союза  пи¬
сателей.  До  этого,  пытаясь  вернуться  в  строй,  Демьян  напи¬
сал  для  «Правды»  антифашистский  памфлет  «Ад».  По  сведе¬
ниям  Р.  Медведева,  генсек  написал  на  рукописи:  «Передайте
этому  новоявленному  «Данте»,  что  он  может  перестать  пи¬
сать»6.  (В  годы  Отечественной  войны  Бедного  будут  вновь
печатать,  а  после  нее  посмертно  выйдет  его  собрание  сочи¬
нений.)
 Обрушившиеся  на  него  беды  поэт  мог  объяснять  и,  на¬
верное,  объяснял  личной  немилостью  советского  правителя.
 -  184  -

И  это  при  том,  что  он  вроде  бы  исправно  служил  вождю  и
подчеркивал  свою  к  нему  «биографическую  нежность».  В  свя¬
зи  с  выборами  в  Верховный  Совет  СССР  Демьян  написал
стихотворение  «Страна  любуется»,  где,  в  частности,  есть
такие  строки:  «Народ  наш  гениален  /  И  знает  он,  кому  даст
первый  свой  мандат!».  Легко  догадаться  кому  —  поэт  про¬
возглашает:  «Да  здравствует  товарищ  Сталин,  /  Наш  гени¬
альный  вождь,  наш  первый  депутат!»
 После  учредительного  съезда  СП  СССР,  вспоминал
Гронский,  «встал  вопрос  о  награждении  Демьяна  Бедного
орденом  Ленина»,  но  «Сталин  внезапно  выступил  против.
Мне  это  было  удивительно,  ибо  генсек  всегда  поддерживал
Демьяна.  Во  время  беседы  с  глазу  на  глаз  он  объяснил,  в  чем
дело.  Достал  из  сейфа  тетрадочку.  В  ней  были  записаны  до¬
вольно  нелестные  замечания  об  обитателях  Кремля.  Я  заме¬
тил,  что  почерк  не  Демьяна.  Сталин  ответил,  что  высказыва¬
ния  подвыпившего  поэта  записаны  неким  журналистом...»7
 Дело  дошло  до  Комитета  партийного  контроля,  где  поэту
сделали  внушение.  К  сожалению,  Гронский  не  раскрывает,
что  же  конкретно  ему  инкриминировалось.
 В  писательских  кругах  ходил  тогда  слух,  о  котором  рас¬
сказывает  Н.  Мандельштам.  Демьян  Бедный  «имел  неосто¬
рожность  записать  в  дневнике,  что  не  любит  давать  книга
Сталину,  потому  что  тот  оставляет  на  белых  страницах  отпе¬
чатки  жирных  пальцев.  Секретарь  Демьяна  решил  выслу¬
житься  и  переписал  для  Сталина  эту  выдержку  из  дневни¬
ка»8.  Образ  этих  жирных  пальцев  использовал  Осип  Ман¬
дельштам  в  эпиграмме  на  «кремлевского  горца».  Позволю
себе  заметить,  что  я  пролистал  тысячи  страниц  сохранив¬
шихся  книг  и  журналов  из  сталинской  библиотеки,  но,  ка¬
жется,  ни  одной  замусоленной  мне  не  попалось...
 Так  или  иначе,  но  у  Сталина  имелись  причины  гневаться
на  Демьяна  Бедного  —  личные  причины.  Но  только  они
скорее  всего  не  являлись  главными  ни  тогда,  когда  генсек
писал  ему  разносное  письмо,  ни  тогда,  когда  запрещали
пьесу  «Богатыри».  Само  это  запрещение  необходимо  увязы¬
вать  с  той  решительной  сменой  идеологических  вех,  на  ко¬
торую  пошел  кремлевский  хозяин  во  второй  половине  трид¬
цатых  годов.  Переломным  здесь  можно  считать  1936  год.
Еще  до  осуждения  пьесы  «Богатыри»  важная  идеологическая
 -  185  -

акция  была  осуществлена  «Правдой»  в  феврале.  За  этой  ак¬
цией  безошибочно  просматривается  фигура  Генерального
секретаря.  Газета  публикует  редакционную  статью  «Об  од¬
ной  гнилой  концепции».  Резкому  разносу  подвергается  Н.
Бухарин.  Он  напечатал  в  «Известиях»  21  января  1936  года
юбилейную  статью  в  память  В.  Ленина  и  поднял  все  ту  же
тему  Обломова.  Горячая  тема  в  то  время,  ничего  не  скажешь.
 По  мнению  Бухарина,  в  старой  России  господствовала
«нация  Обломовых»,  а  самой  «универсальной  чертой»  рус¬
ского  национального  характера  являлась  обломовщина,  ко¬
торую  только  гений  Ленина  сумел  преодолеть.  «Правда»  дает
убедительную  отповедь  этим  взглядам,  показывая,  что  они
не  имеют  ничего  общего  с  ленинскими.  «Вряд  ли  тов.  Буха¬
рин  сумеет  объяснить  с  точки  зрения  своей  «концепции»,
как  это  «нация  Обломовых»  могла  исторически  развиваться  в
рамках  огромнейшего  государства...  И  никак  не  понять...
как  русский  народ  создал  таких  гигантов  художественного
творчества  и  научной  мысли,  как  Пушкин  и  Лермонтов,  Ло¬
моносов  и  Менделеев,  Белинский  и  Чернышевский,  Герцен
и  Добролюбов,  Толстой  и  Горький,  Сеченов  и  Павлов»9.
 Эти  имена,  с  некоторой  корректировкой  и  дополнения¬
ми,  назовет  Верховный  главнокомандующий  в  докладе  о  24-й
годовщине  Октября,  прочитанном  6  ноября  1941  года.  Там
воздается  должное  «великой  русской  нации»  как  ведущей
силе  в  борьбе  Советского  Союза  с  гитлеровской  Германией.
Но  подчеркивать  первостепенное  значение  этой  нации
среди  всех  других  наций  СССР  Сталин  начнет  еще  задолго
до  войны.  Тогда  он  потребовал  незамедлительного  создания
патриотических  произведений,  в  первую  очередь  —  о  про¬
славленных  героях  российской  истории,  как  «ближней»  —
из  эпохи  Гражданской  войны  и  революционного  движения,
так  и  «дальней»,  уходящей  в  Древнюю  Русь.  Второй  уделя¬
лось,  пожалуй,  даже,больше  внимания,  чем  первой.
 Теперь  о  великих  отечественных,  русских,  славянских
традициях  станут  говорить  все  чаще  и  громче.  Националь¬
ный  нигилизм,  в  значительной  мере  свойственный  послере¬
волюционному  периоду,  подвергается  гневной  критике,
одним  из  характерных  проявлений  которой  явилось  изъятие
из  обращения  «Русской  истории...»  М.  Покровского.  Понятно,
что  и  сам  Сталин  меняется.  Его  взгляды  приобретают  более
 -  186  -

четко  обозначенный  русофильский  оттенок.  Формировались
же  они  в  сталинском  мировосприятии  гораздо  раньше,  одно
из  свидетельств  чему  цитированное  письмо  к  Демьяну  Бед¬
ному.
 Впрочем,  на  этом  вопросе  стоит  остановиться  чуть  по¬
дробнее.  Иосиф  Джугашвили  еще  в  предреволюционные,
сравнительно  молодые  годы,  по  выражению  Роберта  Такера,
идентифицировал  себя  с  Россией  как  буревестником  рево¬
люции.  Такер  утверждает,  что  Коба  сменил  национальность.
Думается,  что  это  преувеличение.  Такое  же,  как  и  заявление
дочери  вождя:  «...отец  совершенно  обрусел»10.  Да,  в  сталин¬
ском  доме  «грузинское  не  культивировалось»,  но  оно  остава¬
лось  в  менталитете  хозяина,  в  его  привычках  и*поведении.
От  своей  национальности  он  никогда  не  отказывался  и  род¬
ного  языка  не  забывал  —  последнее  умело  использовал  Бе¬
рия.
 Но  верно  и  другое.  У  Сталина  сложилось  особое  отноше¬
ние  к  России.  Это  не  значит,  что  в  личном  общении  Коба
непременно  отдавал  предпочтение  русским  перед  грузина¬
ми,  армянами,  евреями  и  т.  п.  Речь  идет  об  общем,  социаль¬
ном  его  отношении  к  русской  культуре,  традициям,  нравам,
порядкам.  Вслед  за  Лениным  он  прекрасно  понимал,  что
судьба  грядущей  революции  в  решающей  мере  зависит  от
позиции  и  политической  активности  русского  пролетариата,
а  также  многомиллионного  крестьянства.  Подобно  осново¬
положнику  большевизма  его  будущий  преемник  считал,  что
именно  русские  социалисты,  в  первую  очередь  марксисты,
являются  законными  наследниками  прогрессивной  мысли  в
стране,  ее  бунтарских  движений.
 Идентификация  с  Россией  носила  у  Кобы  более  риго-
ристическо-страстный  характер,  чем,  пожалуй,  у  остальных
ленинских  соратников.  На  то  существовали  разные  причи¬
ны.  Пережив  в  детстве  насильственную  русификацию,  но
являясь  православным  по  своему  религиозно-правовому
статусу,  Иосиф  не  столь  остро  воспринимал  впоследствии
национальную  дискриминацию,  как  воспринимали  ее  соци-
алисты-евреи.  Ни  черты  оседлости,  ни  погромов  грузины  не
знали.  Не  испытывал  Коба  и  каких-либо  комплексов,  кото¬
рые  возникали  у  русских  социалистов,  боявшихся  обвине¬
ний  в  великодержавном  шовинизме.  Сталину  импонировало
 -  187  -

военно-политическое  могущество  Российской  империи,  ее
автократическое  устройство.
 Противоречило  ли  это  его  большевизму?  Если  и  проти¬
воречило,  то  лишь  отчасти.  Кое-что  большевизм  и  впитал  в
себя  от  авторитарности  и  государственного  централизма.
В  сущности,  ленинская  партия  при  всей  любви  к  дискусси¬
ям  была  организованна  и  функционировала  как  формирова¬
ние  с  жесткой  структурой  и  со  строжайшим  подчинением
низших  звеньев  верхним.  Конечно,  эта  партия  представляла
собой  добровольный  союз,  и  до  поры  до  времени  членство  в
нем  сулило  лишь  тюрьмы  и  лишения.  Добровольность  не
исключает  авторитарности,  а  ее  подчас  (и  нередко,  особенно
в  двадцатом  веке)  порождает.  Ленинская  партия  с  полным
основанием  заявляла  о  себе  как  партия  нового  типа,  в  корне
отличавшаяся  от  парламентских.  Аналогичной  в  мире  про¬
сто  не  существовало.
 Не  чуждо  этой  партии  и  русское  мессианство  в  до  неуз¬
наваемости  преобразованном  виде.  Само  оно  уходит  глубин¬
ными  корнями  в  идею  Третьего  Рима.  Псковский  инок  Фи¬
лофей  Великий  писал  Великому  князю  Московскому  Василию:
«Так  знай,  боголюбец  и  христолюбец,  что  все  христианские
царства  пришли  к  концу  и  сошлись  в  едином  царстве  нашего
государя,  согласно  пророческим  книгам,  и  это  —  российское
царство:  ибо  два  Рима  пали,  а  третий  стоит,  а  четвертому  не
бывать»11.  Именно  Московское  царство,  не  прибегая  к  наси¬
лию,  призвано  указать  всем  народам  и  государствам  высо¬
кий  пример  подлинно  христианского  благочестия  и  мироу¬
стройства,  что  несло  в  себе  эсхатологический  смысл.  Так
выдвигалась  и  обосновывалась  идея  добровольного  воссо¬
единения  народов  вокруг  православной  Руси.
 Мессианский  пафос  присущ  и  коммунистической  док¬
трине,  поскольку  она  утверждает,  что  только  коммунизм
спасет  человечество  от  нищеты,  бесправия,  эксплуатации,
войн.  Но  эта  доктрина  атеистична  и  допускает  насилие  как
важнейшее  средство  революционного  преобразования  обще¬
ства.  На  этом  настаивал  Ленин,  применительно  к  россий¬
ским  условиям,  и  это  всецело  поддерживал  Сталин.  Выхо¬
дит,  стало  быть,  что  марксистское  мессианство,  а  тем  более
большевистское  является  полным  антиподом  идеи  о  Москве
как  о  Третьем  Риме.
 -  188  -

Движение  идей,  их  перекличка  друг  с  другом  осущест¬
вляются  нередко  очень  сложным  путем.  Думаю,  что  Ленин  и
Сталин,  получившие  образование  в  дореволюционную  пору,
были  знакомы  с  идеей  о  Москве  как  о  Третьем  Риме.
И  очень  маловероятно,  что  они  держали  в  уме  послание  Фи¬
лофея  и  старались  извлечь  из  него  «рациональное  зерно».
Тем  не  менее  еще  раз  скажу,  что  независимо  от  чьей-то  воли
существует  связь  между  большевистскими  целевыми  уста¬
новками  и  русской  идеей,  на  что  одним  из  первых  обратил
внимание  Н.  Бердяев.  «В  сознании  русской  идеи,  русского
призвания  в  мире  произошла  подмена.  И  Москва  —  Третий
Рим,  и  Москва  —  Третий  Интернационал  связаны  с  русской
мессианской  идеей,  но  представляют  ее  искажение»12.
 Конечно,  искажение,  но  связь-то  имеется.  Ощущается
перекличка  с  идеей  о  Москве  как  о  Третьем  Риме  в  больше¬
вистских  представлениях  об  особом  историческом  предна¬
чертании  новой  России,  которая  призвана  открыть  челове¬
честву  светлую  дорогу  в  коммунизм.  Но  не  потому,  что  рус¬
ские  обладают  особой  генетической  одаренностью.  Нет,  они
только  по  объективным  причинам,  в  силу  исторических  об¬
стоятельств,  глубже  других  прониклись  социалистическим
идеалом  и  имеют  возможность  его  реализовать.  Снова  на¬
прашивается  некоторая  аналогия  с  тезисами  о  Третьем  Ри¬
ме.  Не  просто  русские,  а  православные,  ревностно  живущие
в  благочестии  и  добре,  спасут  мир.  Православным  же  может
стать  каждый.  Православие  —  мировая,  вселенская  религия.
О  ее  же  принципиальном  превосходстве  над  всеми  иными
религиями  Сталину  говорили  с  раннего  детства.
 Октябрьская  революция  проходила  преимущественно
под  интернационалистическими  знаменами:  «Даешь  миро¬
вую  революцию!»,  «Пролетарии  всех  стран,  соединяйтесь!».
Но  и  крестьянство  не  забывалось.  Западным  марксистам  за¬
частую  было  свойственно  недоверчиво-высокомерное  отно¬
шение  к  деревне,  к  «идиотизму»  ее  жизни.  Полного  доверия
не  питали  к  крестьянству  и  большевики.  Но  Ленин  хорошо
понимал,  что  делать  революцию  приходится  в  сугубо  крес¬
тьянской  стране.
 Вместе  с  тем  в  Коммунистической  партии  и  в  позиции
одного  из  членов  ее  Политбюро,  Сталина,  скоро  обозначи¬
лись  великодержавно-русские  тенденции,  что  отчетливо
 -  189  -

проявилось  в  ожесточенных  спорах,  на  каких  основах  фор¬
мировать  СССР,  а  также  в  так  называемом  грузинском  деле.
Будущий  диктатор,  в  частности,  твердо  придерживался  тези¬
са:  Россия,  РСФСР  должна  занимать  в  Советском  Союзе  ве¬
дущее  положение.  Сам  же  этот  тезис  подверстывался  под
интернационалистический  стяг.  Особое  место  России  обу¬
словлено  тем,  что  она  является  лидером  мирового  социализ¬
ма,  новым  центром  международного  рабочего  движения.  То
есть  акцент  в  пропаганде  делался  на  интернациональные  за¬
дачи.  Они  провозглашались  как  главные  и  в  культурной  по¬
литике.  И  особенно  в  ней.
 Стоит  подчеркнуть,  что  интернационалистические  идеи
преобладали  в  сознании  той  части  творческой  интеллиген¬
ции,  которая  поддержала  новую  власть.  У  больших  художни¬
ков  типа  В.  Маяковского  и  С.  Эйзенштейна  эти  идеи  транс¬
формировались  подчас  в  некое  коммунистическо-космичес¬
кое  мироощущение,  в  котором  классовые  подходы  вполне
совмещались  с  утверждением  общечеловеческих  идеалов
трудового  братства  и  единения  людей,  что  отвечало  класси¬
ческому  марксизму.  Однако  в  идеологической  и  художест¬
венной  практике  классовые  подходы  чаще  всего  доминиро¬
вали,  а  интернационализм  фокусировался  в  обостренно
политизированной  оценке  общественных  явлений.  Так  или
иначе,  интернационализм  являлся  основополагающим
принципом  социалистической  идеологии  в  послереволюци¬
онные  годы.
 Естественно,  что  Генеральный  секретарь  неоднократно
прокламировал  интернационализм,  что  не  было  для  него
одной  лишь  риторикой,  хотя  и  ею  тоже.  Сталин  полагал  себя
вождем  мирового  пролетариата  и  стремился  к  распростране¬
нию  своего  социализма  на  всей  планете.  Но  жизненно  глав¬
ным,  насущным  для  советского  правителя  было  все-таки
другое.  Удержать  и  укрепить  власть  в  этой  огромной  стране,
становой  хребет  которой  составляли  русские.
 Русский  народ  рассматривался  как  первый  среди  рав¬
ных.  Подчеркну:  среди  равных.  Партийные  функционеры
или  творческие  деятели  из  национальных  республик  могли
вещать  и  вещали  о  русском  народе  как  о  горячо  почитаемом
«старшем  брате».  Сталин  придерживался  более  осторожных
формулировок.  Он  никогда  не  забывал,  что  правит  в  много¬
 -  190  -

национальной  стране.  И  всегда  подчеркивал  первостепен¬
ную  роль  нерушимой  дружбы  народов,  их  полное  равнопра¬
вие  в  СССР.
 На  практике  в  этой  дружбе  было  немало  формального.
Тем  не  менее  ее  постоянное  утверждение,  ее  идея  как-то
объединяли  страну  в  духовном  отношении.  И  это  тоже  как
бы  шло  в  русле  русской  идеи,  как  она  понималась  в  XIX  сто¬
летии.  Теперь,  пусть  и  в  искаженном  виде,  она  стала  рабо¬
тать  на  советский  социализм  и  на  вождя.
 Пути  не  только  людей,  но  и  идей  зачастую  неисповеди¬
мы.  В  XX  столетии,  в  сталинскую  эпоху  русская  идея  пре¬
терпела  существенную  метаморфозу.  Из  нее  было  вынуто  не
одно  лишь  православие,  но  и  открытость  русского  человека
ко  всему  миру,  к  общечеловеческой  культуре  и  ценностям.
И  все  же  нельзя  не  восхититься  внутренней  силой,  много¬
мерностью  самой  русской  идеи,  ее  глубочайшей  укоренен¬
ностью  в  исторической  памяти  нашего  народа.  Не  обраща¬
ясь,  пусть  даже  бессознательно,  к  русской  идее,  игнорируя
ее,  Сталин  не  мог  править  страной.
 ПАРАМЕТРЫ  АМБИЦИЙ
 Вплоть  до  присвоения  Сталину  после  войны  воинского
звания  генералиссимуса  он  обычно  не  подчеркивал  во  внеш¬
нем  облике  и  поведении  своего  исключительного  положе¬
ния.  Вождь,  по  словам  Молотова,  даже  жалел,  что  согласился
на  присвоение  этого  супервысшего  звания:  оно  его  не  столь¬
ко  поднимало,  сколько  уравнивало  с  остальными  людьми.
Выходило,  что  он,  подобно  простому  смертному,  тоже  лю¬
бит  чины  и  награды.  Сталин  выше  всей  этой  мишуры.  Но  ге¬
нералиссимусом  все-таки  стал,  военную  форму  любил,  и
звания  армейские  тоже  ему  импонировали.
 Сталину  нравилось,  когда  о  нем  говорили  как  о  человеке
простом  и  скромном.  «Исключительно  скромный»  —  так  ха¬
рактеризует  его  Алексей  Толстой  в  статье  в  «Правде»  от
25  декабря  1939  года,  юбилейного  в  жизни  кремлевского  хо¬
зяина,  что  пышно  отмечалось  по  всей  стране.  Сталин  хотел,
чтобы  о  нем  и  думали  как  о  народном  вожде,  который  точно
понимает  и  близко  чувствует  глубинные  интересы  и  чаяния
 -  191  -

широких  масс.  На  это,  впрочем,  претендовали  едва  ли  не  все
диктаторы,  особенно  в  двадцатом  веке.  Народными  госуда¬
рями  полагали  себя  и  русские  самодержцы.  Г.  Федотов  отме¬
чал,  что  отношение  Сталина  к  народу  «более  напоминает
самодержавного  вождя.  Иные  жесты  его  кажутся  прямо  ско¬
пированными  с  Николая  I.  Сталин,  беседующий  с  девочкой
во  время  демонстрации  на  Красной  площади,  поразительно
напоминает  Николая  Павловича  в  кадетском  корпусе;  кол¬
хозницы,  плачущие  от  восторга  после  посещения  самого
Сталина  в  Кремле,  повторяют  мотив  крестьянского  обожа¬
ния  царя.  Сталин  и  есть  «красный  царь»,  каким  не  был
Ленин.  Его  режим  вполне  заслуживает  названия  монар¬
хии...»13.
 В  русском  народе  от  веКа  было  очень  сильно  ревностное
почитание  своего  государя.  Крестьянское  сознание  лелеяло
миф  о  справедливом  царе,  заступнике  от  боярско-помещи-
чьего  и  судейского  произвола  и  своекорыстия.  В  этом  мифе
имелась  и  реальная  подоснова.  Российское  самодержавие
необходимо  включало  в  себя  существенное  утверждение  и
защиту  общенациональных  интересов,  а  не  только  частных
выгод  правящей  верхушки.  К  отдельным  ее  представителям
царский  престол  относился  порою  весьма  круто  и  жестко.
Частые  казни  бояр  Иваном  Грозным,  а  также  и  Петром  Ве¬
ликим  фиксировались  нередко  в  народном  сознании  со  зна¬
ком  плюс.  Из  таких  плюсов  тоже  складывалось  особое  почи¬
тание  монарха,  что  распространялось  в  фольклоре  и  преда¬
ниях  на  того  же  Ивана  Грозного,  любимого  героя  генсека.
 Можно  провести  немало  аналогий  между  политическим
поведением  того  и  другого.  Эти  аналогии  схематичны,  весь¬
ма  приблизительны,  но  и  не  беспочвенны.  Иван  Грозный
беспощадно  рубил  головы  белым  боярам,  Иосиф  Сталин  —
красным.  Конечно,  сталинскому  террору  подвергались  все
слои  населения,  что  не  отменяет  бесспорного  факта:  боль¬
шевистский  царь  держал  в  непрестанном  страхе  и  высших
функционеров,  включая  членов  Политбюро.  И  эта  жесто¬
кость  преподносилась  с  помощью  средств  массовой  инфор¬
мации  как  последовательная  защита  кровных  интересов  тру¬
дящихся  масс.  И  многие  в  это  верили.  Сталин  неустанно
подпитывал  свой  имидж  народного  заступника.
 Стоит  сказать,  что  Иосифу  Джугашвили  было  в  некото¬
 -  192  -

рых  отношениях  легче  обрести  этот  имидж,  чем  другим  чле¬
нам  ленинского  Политбюро.  Лев  Троцкий,  обладавший,  как
и  его  главный  соперник,  незаурядными  актерскими  способ¬
ностями,  умел  перевоплощаться  в  различные  образы,  что  и
доказал  в  Гражданскую  войну.  Популярность  его  была  не¬
малой.  И  все  же  он  оставался  зачастую  чужим,  далеким  для
«среднего»  красноармейца  и  командира.  Чисто  внешняя  де¬
таль:  Троцкий  любил  носить  кожаную  («комиссарскую»)  ту¬
журку  и  армейские  сапоги.  Может  быть,  они  и  шли  ему,  но
нередко  он  казался  несколько  ряженым  —  интеллигентом,
принявшим  не  свойственный  ему  облик.  Сталин  восприни¬
мался  словно  родившимся  в  таких  сапогах.  Полувоенный
френч,  фуражка  являлись  его  органичными  атрибутами.
Даже  недостатки  Генерального  секретаря,  о  которых  в  своем
политическом  завещании  писал  Ленин  и  в  которых  Сталин
публично  признавался,  работали  в  конечном  счете  на  его
имидж.  Груб?  Резок?  Что  тут  особенного?  Честный  человек,
болеющий  душою  о  деле,  о  народе,  бывает  резким.
 Как  уже  отмечалось  выше,  русская  творческая  интелли¬
генция  с  искренним  пиететом  относилась  ко  всему  народно¬
му.  Внешняя  простота  «человека  в  фуражке»  нередко  нрави¬
лась  ей.  В  непосредственном  же  общении  с  художниками  и
учеными  кремлевский  владыка  обычно  не  бывал  ни  резким,
ни  грубым,  ни  даже  властным.  «У  него,  —  утверждал  А.  Тол¬
стой  в  упомянутой  статье,  —  нет  особых  требований  или
особых  привычек.  Он  всегда  одет  в  полувоенный,  простор¬
ный,  удобный  костюм.  Курит  тот  же  табак,  что  и  мы  с  вами.
Но  для  тех,  для  кого  он  мыслит  и  работает,  он  хочет  поболь¬
ше  всего  и  получше,  чтобы  вкусы  и  требования  росли  у  нас
вместе  с  культурой  и  материальным  благосостоянием.  Он
всегда  весел,  остроумен,  ровен  и  вежлив»14.
 Советский  граф,  описывая  вождя,  чуточку  лукавит.  Са¬
поги  и  френч  Сталину  шили  на  заказ  из  лучшего  материала,
и  курил  он  дорогой  табак,  недоступный  большинству  ку¬
рильщиков  страны.  Это,  конечно,  частности,  мелочи,  но  на
свой  лад  характерные.
 По  вкусам,  привычкам  и  образу  жизни  кремлевский  хо¬
зяин  и  отличался,  и  не  отличался  от  «среднего»  подданного.
Любил  хороший  стол?  Кто  его  не  любит?  Но  нравилась  ему
и  простая  пища,  щи  да  каша,  в  быту  был  неприхотлив.  Оде¬
 7  Зак.  2523
 -  193  -

вался  аккуратно,  но  скромно.  Жил  на  прекрасных  дачах.  Так
он  же  руководитель  государства.  Всем  было  известно,  что  у
Сталина  трое  детей  —  семьянин.  Что-то  тяжелое,  непопра¬
вимое  случилось  с  женой.  Бывает...  В  сознании  широкой
публики  Сталин  выступал  человеком  строгих  правил  и  твер¬
дых  нравственных  принципов,  что  имело  под  собой  и  реаль¬
ную  основу.
 В  Генеральном  секретаре  причудливо  сочетался  боль¬
ший,  чем  у  кого-либо  другого  из  партийных  лидеров,  поли¬
тический  радикализм,  неизбывное  стремление  к  резкой
ломке  всего  и  вся  с  более  глубоким,  чем  у  них,  тяготением  к
традиционным  социальным  формам  и  даже  к  патриархаль¬
ности,  что,  пожалуй,  почти  не  свойственно  Ленину  и  Троц¬
кому.
 Такое  тяготение  с  рельефной  наглядностью  проявилось  в
семейно-бытовой  сфере.  Революция  принесла  весьма  значи¬
тельную  свободу  нравов,  переходящую  порою  в  элементар¬
ную  моральную  распущенность.  Против  нее  начал  выступать
уже  Ленин.  Решительно  пошел  походом  против  нее  и  его
преемник.  Рубежом  здесь  служат  тридцатые  годы.  Тогда  все
настойчивее  стали  говорить  о  необходимости  укреплять  се¬
мью  и  заботиться  о  детях.  Подчеркивается  первостепенная
значимость  моральной  чистоты  и  целомудрия  у  молодежи.
Культивируется  спорт,  славится  физическое  здоровье  и  кре¬
пость.  Постепенно,  хотя  и  без  существенных  успехов,  устро¬
жается  взгляд  на  разводы.  Законодательно  запрещаются
аборты.  За  всем  этим  стоит  Сталин.  Его  имидж  приобретает
новые  черты.
 Зимой  1936  года  на  кремлевском  приеме  бурятская  де¬
вочка  Геля  неожиданно  подбежала  к  обожаемому  вождю  и
обняла  его.  Он  взял  девочку  на  руки,  что  тут  же  запечатлели
фотографы  и  кинохроникеры.  Соответствующая  фотография
моментально  обошла  газеты.  Была  спешно  создана  скульп¬
турная  композиция  «Сталин  и  Геля  Маркизова»,  растиражи¬
рованная  в  двух  миллионах  копий.  Но  произошел  афронт.
Отец  девочки  служил  наркомом  земледелия  Бурятии.  В  1937
году  его  вместе  с  женой  объявили  японскими  шпионами  и
троцкистами.  Расстреляли.  Но  как  быть  с  фотографией?
Пропагандистски  она  очень  важна.  Решили  тогда  девочку  на
 -  194  -

ней  именовать  Мамлакат.  Так  звали  юную  таджикскую  сбор¬
щицу  хлопка,  награжденную  орденом  Ленина15.
 В  тридцатые  годы  снова  стало  можно  праздновать  ново¬
годнюю  елку,  что  ранее  запрещалось.  Разрешены  были  «ста¬
рорежимные»  детские  сказки,  против  которых  ополчались
горячие  головы  из  революционеров-интеллигентов.  Подоб¬
ные  меры  способствовали  укреплению  семьи,  возвращали  ей
что-то  из  давних  патриархальных  традиций.  В  то  же  время
славили  и  подвиг  Павлика  Морозова,  восставшего  против
собственного  отца,  якобы  преступника.  Мальчику  устанав¬
ливали  памятники.
 Революция  принесла  женщинам  полное  юридическое
равноправие.  Советская  пресса  всегда  подчеркивала  огром¬
ную  значимость  этого  факта.  Социальные  позиции  женщи¬
ны  в  нашем  обществе  были  серьезно  укреплены.  Но  обратим
внимание  и  на  такой  факт.  Ни  при  Ленине,  ни  при  Сталине
в  Политбюро  не  избиралось  ни  одной  женщины.  В  партий¬
ных  и  государственных  структурах  ей  отводилась  обычно
второстепенная  роль.  Это  естественно  для  традиционного
общества,  но  не  для  общества,  провозгласившего  себя  со¬
вершенно  новым,  прогрессивным.
 Сталин  любил  Надежду  Аллилуеву.  Но  лучшей  женой
для  него  являлась  женщина  типа  Екатерины  Сванидзе.  Це¬
ликом  замкнутая  на  муже,  на  детях,  на  домашних  делах.  По¬
следнее  слово  в  семье  должно  принадлежать  мужчине  —  это
у  Сталина  было  в  крови  и  соответствовало  старым  обычаям
не  только  Грузии,  но  и  России.  Обычаям,  которые  не  канули
в  Лету  с  победой  социалистической  революции...
 Перелистаем  тоненькую  книжечку  Галины  Джугашвили
«Дед,  отец,  Ма  и  другие».  Отец  —  Яков  Джугашвили  погиб  в
гитлеровском  концлагере.  Ма  (мать)  —  Юлия  Мельцер  была
арестована,  но  затем  ее  выпустили.  Дед  —  Иосиф  Сталин
проявил  некоторую  заботу  о  семье  погибшего  сына.
 Книжечка  написана  с  явной  симпатией  к  деду,  что  вну¬
шает  доверие  к  рассказанному  в  ней  эпизоду.  Галина  мать,
сама  в  прошлом  танцовщица,  хотела,  чтобы  ее  дочь  стала  ба¬
лериной.  «Однако  решение  отдать  меня  в  балетную  школу
нуждается  в  апробации  высшего  эшелона  власти,  а  именно  —
Деда.  Запрос  отправлен  через  Светлану,  и  некоторое  время
спустя  через  нее  же  получен  ответ.  Опустив  глаза  и  со  зво¬
 -  195  -

ном  металла  в  тихом  голосе  тетя  объявляет,  что  «делать  это
не  следует».  Галина  Джугашвили,  на  мой  взгляд,  психологи¬
чески  убедительно  комментирует  это  запрещение.  «Разуме¬
ется,  Дед  не  мог  запретить  балет.  Более  того,  он  должен  был
изображать  удовлетворение  его  лестной  для  Союза  славой,
но  в  глубине  восточной  души  наверняка  считал  этих  полуго¬
лых,  с  вечно  закинутыми  ногами  женщин  подобием  шансо¬
неток,  среди  которых  ни  за  что  не  потерпел  бы  видеть  свою
кровь»16.  Автор  книжечки  не  прав  лишь  в  одном.  Сталин  не
изображал  удовлетворение  балетом,  он  любил  его  как  явле¬
ние  искусства  и  хорошо  знал  о  царящих  там  нравах.  И  не
желал  видеть  внучку  балериной.  Позиция  вполне  традици¬
онная...
 Впрочем,  Сталин  не  сразу  выработал  вкусовые  приори¬
теты.  И  они  были  у  него  не  однозначными,  не  приведенны¬
ми  в  относительно  согласованную  систему.  В  этом  нет  ниче¬
го  исключительного:  люди  часто  бывают  противоречивыми
в  своих  художественных  ориентациях.  Но  сталинские  вкусы
возводились  нередко  в  ранг  государственного  закона  и  опре¬
деляли  культурную  политику.  И  ее  трудно  понять,  не  зная  их
внутреннюю  структуру  и  динамику.  С  этой  трудностью
сплошь  и  рядом  сталкивались  советские  творческие  деятели.
Они  зачастую  плохо  понимали,  что  хочет  от  них  великий
вождь,  какие  эстетические  приоритеты  им  руководят.
 В  20-е  и  первой  половине  30-х  годов  Сталин  явно  не
одинаков  в  своих  литературных  вкусах,  с  одной  стороны,  и  в
архитектурных  и  кинематографических  —  с  другой.  В  пер¬
вых  он  четче  опирался  на  демократические  традиции  рус¬
ской  словесности,  которые  воспринял  в  молодости.  В  их
русле  формировались  и  его  театральные  ориентации.  Близки
к  ним  и  музыкальные  вкусы  Сталина,  в  которых  он  оставал¬
ся  человеком  XIX  века.  В  запросах  же  архитектурных  и  ки¬
нематографических  ^непосредственнее  и  откровеннее  выра¬
жаются  его  идеологические  амбиции.  Постепенно  они  будут
играть  всевозрастающую  роль  в  литературных  вкусах  вождя
и  в  его  требованиях  к  живописи  и  скульптуре.
 В  архитектуре  Сталин  изначально  придерживался,  если
так  можно  выразиться,  дворцовой  идеи  (слабо  сочетающей¬
ся  с  демократическим  взглядом  на  искусство),  что  характер¬
но  для  многих  лидеров  правящей  элиты.  Им  очень  хотелось
 -  196  -

прославить  в  камне  новую  эпоху  и  тем  самым  себя.  Это
представлялось  нередко  даже  более  важной  государственной
задачей,  чем  решение  обострившейся  жилищной  проблемы.
Охотнее  воздвигали  разного  рода  дворцы  —  труда,  обороны,
пионеров,  матери  и  ребенка  и  т.  п.  Советские  архитекторы,
среди  которых  было  немало  людей  талантливых  и  передо¬
вых,  искренне  увлеклись  подобным  строительством.  Правда,
материальных  ресурсов  не  хватало,  но  на  самые  престижные
проекты  средства  находили.
 30  декабря  1922  года,  выступая  на  I  Съезде  Советов,  Ки¬
ров  предложил  соорудить  грандиозный  Дворец  Советов,  ко¬
торый  бы  символизировал  победившую  революцию  и  гряду¬
щее  торжество  коммунизма  во  всем  мире.  Предложение
было  принято  «на  ура».  Позже  инициативу  в  данном  начина¬
нии  стали  приписывать  Сталину.  Утвердив  единоличную
власть,  он  в  1931  году  обратился  к  этому  предложению.  По
его  указанию  объявили  всесоюзный  конкурс  на  лучший  про¬
ект:  в  архитектуре  Дворца  надо  добиться  органичного  соче¬
тания  монументальности,  простоты,  цельности  и  изящест¬
ва...  Создали  Управление  строительством  Дворца  Советов  с
Временным  техническим  советом,  куда  ввели  ведущих  архи¬
текторов:  В.  Веснина,  В.  Гельфрейха,  И.  Жолтовского,
Б.  Иофана,  В.  Щуко,  А.  Щусева...  С  ними  эту  честь  раздели¬
ли  Горький,  Луначарский,  Мейерхольд,  Петров-Водкин,
Станиславский,  Шадр  и  др.  Существовал  еще  Совет  стро¬
ительства  под  председательством  Молотова,  членами  явля¬
лись  Ворошилов,  Каганович,  Енукидзе...  Сталин  приходил
на  заседание  этого  Совета,  а  также  лично  осматривал  пред¬
полагаемую  площадку  для  строительства,  высказывал  свое
суждение  о  проектах.  С  помощью  газет  и  радио  к  будущему
Дворцу  было  приковано  внимание  всей  страны.  Энтузиастов
нашлось  много.
 Нет  сомнения  в  том,  что  Сталин  загорелся  этим  проек¬
том.  Он  неоднократно  встречался  с  архитекторами  —  гово¬
рят,  что  его  консультантом  был  Жолтовский,  —  выслушивал
их  мнение  и  высказывал  свое.  Он  давал  указания,  каким
должен  быть  общий  силуэт  Дворца,  какие  скульптурные  фи¬
гуры  там  воздвигать,  что  должна  представлять  собой  фигура
Ленина,  которой  предполагалось  увенчать  здание.
 Воспламенились  смелым  замыслом  и  архитекторы.  Ими
 -  197  -

прочно  овладела  страсть  к  гигантоманий.  Они  состязались,
кто  предложит  проект  повеличественнее,  что  отвечало  уст¬
ремлениям  вождя.  Согласно  воспоминаниям  Иофана,  имен¬
но  Сталин  велел  проектировать  Дворец  Советов  высотой
свыше  400  метров  и  довести  скульптуру  Ленина  до  100  мет¬
ров,  а  основной  зал  заседаний  сделать  на  21  тысячу  мест.
Главная  идея  задуманной  стройки  заключалась  в  том,  чтобы
выразить  шесть  частей  знаменитой  клятвы  генсека  после
смерти  основателя  советского  государства.  Эту  идею  Сталин
рассматривал  как  идею  «торжества  многомиллионной  демо¬
кратии»17.  Демократии  —  в  сталинском  ее  понимании,  ко¬
нечно.
 Безумно  дорогостоящий  замысел  ввиду  надвигающейся
войны  не  был  осуществлен.  После  войны  Сталин  к  нему  не
возвращался.  Но  один  из  известнейших  столичных  хра¬
мов  —  Христа  Спасителя  —  взорвать  успели.  Ныне  ответст¬
венность  за  этот  вандалистский  акт  возлагают  целиком  на
Сталина.  Да,  он  за  него  ответствен.  Но  ратовали  за  уничто¬
жение  храма  и  многие  видные  архитекторы.  И  они,  а  не  ген¬
сек,  выбирали  площадку  под  строительство  Дворца  в  двух
шагах  от  Кремля.  Авторами  окончательного  проекта  явля¬
лись  Иофан,  Гельфрейх  и  Щуко.  Создавать  скульптуру  Ле¬
нина  поручалось  С.  Меркурову.
 В  сущности,  дворцовая  идея  легла  в  основу  строительст¬
ва  и  московского  метрополитена.  Это  идея  подземных  двор¬
цов.  Среди  них  есть  великолепные  постройки.  Лучшей  из
них  справедливо  называют  подземный  вокзал  станции  име¬
ни  Владимира  Маяковского.  Ее  легкие  металлические  кон¬
струкции  и  сегодня  радуют  глаз.  Благородством  и  простотой
линий  и  форм  отличается  архитектура  и  ряда  других  стан¬
ций,  что  принималось  Сталиным.  Или,  по  крайней  мере,  он
не  возражал  против  этого.  Но  с  ходом  лет  ему  все  больше
импонировали  золоченое  украшательство  и  ампирная  пом¬
пезность  —  например  станция  Комсомольская-кольцевая,
сооруженная  после  войны.  Ее  создателям  дадут  Сталинскую
премию  первой  степени.
 Из  довоенных  станций  очень  понравилось  кремлевскому
ценителю  художественное  оформление  «Площади  Револю¬
ции».  В  тесных  нишах  помещено  80  бронзовых  фигур  скульп¬
тора  И.  Манизера:  рабочий,  колхозница,  красноармеец,  мат¬
 -  198  -

рос  и  т.  д.  Их  слишком  много  для  сравнительно  небольшого
архитектурного  пространства,  кажется,  что  они  отбирают  у
пассажиров  воздух.  Ваятель  аффектированно  подчеркивает  в
фигурах  мускулатуру,  физическую  мощь.  По  художественно¬
му  решению  они  являют  собой  характерную  для  того  време¬
ни  странную  смесь  приземленного  натурализма  со  стыдли¬
вым  экспрессионизмом.
 В  конце  апреля  1938  года  Сталин  вместе  с  Молотовым,
Ворошиловым,  Кагановичем,  Андреевым,  Микояном  и  Бу¬
денным  ночью  прибыл  на  станцию  «Площадь  Революции»
специальным  поездом.  Обозрев  ее  бронзовые  изваяния,  он
воскликнул:  «Замечательно!  Как  живые»18.
 В  дорогостоящем  строительстве  столичного  метро  явст¬
венно  проявилась  идеологическая  направленность  сталин¬
ского  эстетического  утилитаризма.  Пусть  будет  меньше  об¬
щая  протяженность  московской  подземки  —  более  эконо¬
мичные  проекты  отвергались  Сталиным  и  Кагановичем,  —
главное,  чтобы  она  поражала  великолепием,  будя  зависть  у
иностранцев,  у  своих  —  гордость.  Впрочем,  гордость  вполне
законную.
 В  период  массового  террора  немало  строителей  метро,
прежде  всего  из  руководящего  состава,  отправили  в  лагерь.
Но  и  наград  давали  много.  14  мая  1935  года  Генеральный
секретарь  выступает  на  торжественном  заседании,  посвя¬
щенном  пуску  московского  метрополитена.  Он  говорит  о  ре¬
шении  наградить  одних  строителей  орденом  Ленина,  дру¬
гих  —  орденом  Трудового  Красного  Знамени,  третьих  —  гра¬
мотами.  И  тут  же  ставит  вопрос:  «А  как  быть  с  остальными
товарищами?..  Мы  из  президиума  глядим  на  вас:  рожи  не  у
всех  одинаковые»19.
 Как  должны  были  реагировать  собравшиеся  на  столь
грубое  обращение?  Обидеться?  Зашикать?  Ничего  подобно¬
го.  Стенографистка  фиксирует:  «Оживление  в  зале,  бурные
аплодисменты».  Генсек  продолжает:  «Одни  из  вас  будто  бы
рады,  другие  недоумевают,  что  же  это,  сволочи,  обошли
нас»20.  Теперь  грубость  обращена  против  высших  чинов.
Сталин  явно  дает  понять,  что  он  не  с  ними,  а  с  теми  работя¬
гами,  которые  находятся  в  зале.  Снова  —  бурные  аплоди¬
сменты.  И  тут  народный  вождь  объявляет  о  решении  выра¬
зить  от  имени  правительства  благодарность  всем  строите¬
 -  199  -

лям,  а  московскую  организацию  комсомола,  которая  шефст¬
вовала  над  сооружением  метрополитена,  наградить  орденом
Ленина.  На  это  зал  отвечает  громкими  овациями,  криками
«ура»  и  «Да  здравствует  товарищ  Сталин!».  Вот  так  вождь  го¬
ворил  с  народом,  и  тому  это  нередко  нравилось.  Люди  тогда
были  особенные.  Подчас  они  не  имели  самого  насущного  —
нормального  жилья,  приличной  одежды,  но  не  без  гордости
ездили  в  лучшем  в  мире  метро  и  славили  вождя.
 В  те  годы  был  принят,  как  утверждалось,  по  инициативе
вождя,  грандиозный  план  реконструкции  столицы.  Безжа¬
лостно  сносились  старые  дома,  среди  них  немало  имевших
историческую  ценность,  взрывались  церкви.  Небоскребы
американского  типа  генсек  отвергал,  да  и  отсутствовали  ма¬
териальные  средства  и  технический  опыт  для  их  сооруже¬
ния.  Предложено  было  строить  дома  пяти-семи  этажей.  Ос¬
новной  упор  делался  на  строительстве  административных
зданий.  За  малым  исключением  большинство  из  них  отлича¬
лось  несколько  угрюмой  солидностью  —  своего  рода  дворцы
для  бюрократии.
 Сталин  лично  (и  не  формально)  следил  за  созданием  но¬
вых  магистралей  в  столице.  Об  этом  почтительно  рассказы¬
вал  в  «Правде»  секретарь  МК  и  МГК  ВКП(б)  Н.  Хрущев:
«Однажды  товарищ  Сталин  вызвал  меня  и  тов.  Булганина,
чтобы  проверить  на  месте,  как  идет  строительство  новых  ма¬
гистралей.  Сначала  мы  поехали  на  Новослободскую  улицу.
Товарищ  Сталин  осмотрел  ее  и  сделал  ряд  указаний.  Затем
мы  отправились  на  Калужскую.  Было  уже  часа  два  ночи.
Можно  было  видеть  удивленные  и  восторженные  лица  мос¬
квичей,  проходивших  по  улице,  когда  они  встречались  с  то¬
варищем  Сталиным,  который  в  это  время  под  дождем  осмат¬
ривал  тротуары»21.
 Новые  улицы  и  проспекты  были  действительно  широки¬
ми,  но  обрамляющие  их  здания  ничего  интересного  с  точки
зрения  зодчества  обычно  не  представляли.  К  концу  тридца¬
тых  годов  какие-либо  серьезные  поиски  новых  решений  в
архитектуре  не  только  не  поощрялись,  а  быстро  пресека¬
лись.  Постепенно  воцаряется  так  называемый  сталинский
ампир,  в  стиле  которого  построены  павильоны  Всесоюзной
сельскохозяйственной  выставки.  Как  уже  говорилось,  уси¬
ливается  тенденция  к  помпезности  в  сооружении  москов¬
 -  200  -

ского  метро.  После  войны  начнется  строительство  высотных
домов,  которые  отнюдь  не  блистали  новизной  архитектур¬
ной  мысли.  Не  требовалось  от  нее  теперь  ни  простоты,  ни
цельности.  Массивность,  академическая  помпезность  в  со¬
четании  со  шпилями,  башнями,  башенками,  колоннами,
скульптурами,  ложными  балкончиками,  орнаментальными
завитушками  —  таким  эклектичным  становится  градострои¬
тельный  стиль  сталинской  эпохи.  В  этом  украшательстве  чу¬
дится  и  что-то  детское,  наивно-патриархальное.
 Любимым  спектаклем  вождя  являлся  до  войны  «Дни
Турбиных».  Поставим  мысленно  рядом  с  ним  бронзовые  фигу¬
ры  Манизера  и  ампирные  павильоны  Всесоюзной  выставки,
ее  центральный  фонтан  с  золочеными  статуями.  Что  из  все¬
го  этого  адекватнее  выражало  эстетические  запросы  Стали¬
на?  Как  это  все  соединялось  в  его  сознании?  Но  соединя¬
лось,  и  не  только  в  сталинском.  Не  будем  тревожить  тени
старых  архитекторов-академиков,  лауреатов  Сталинской
премии:  они  люди  заинтересованные.  Я  открываю  почти  на¬
угад  статью  одного  из  самых  известных  творческих  деятелей
той  эпохи,  славившегося  тонким  художественным  вкусом.
Сергей  Эйзенштейн.  «Тридцать  лет  советской  кинематогра¬
фии  и  традиции  русской  культуры».  Начинается  она  с  гимна
столичной  архитектуре:
 «Когда  мчишься  на  быстроходной  машине  советского
производства  по  улицам  Москвы;  когда  бродишь  по  ее  но¬
вым  скверам  и  площадям;  или  когда  зачарованный  стоишь  в
вечерний  час,  любуясь  величием  ее  заново  отстроенных  ар¬
хитектурных  ансамблей,  —  трудно  вспомнить  и  представить
себе,  чем  была  Москва  тридцать  лет  назад»22.  Эйзенштейн
восхищен  гостиницей  «Москва»,  новыми  зданиями  улицы
Горького,  панорамой  «индустриальных  гигантов,  клубов  и
новых  жилых  районов...  Строения  эти  —-  живое  свидетельст¬
во  перерастания  Москвы  в  эти  годы  в  мощный  центр  инду¬
стриализации,  как  бы  символизирующий  в  судьбе  столицы
процесс  перерастания  самой  страны  из  страны  отсталой  и
аграрной  в  одну  из  самых  мощных  индустриальных  держав
мира»23.
 Из  моего  окна  видны  два  огромных  дома  сталинской  по¬
стройки.  Глядя  на  них,  я  перечислял  детали  архитектурного
украшательства.  Слов  нет,  это  эклектика.  Но  и  есть  в  ней
что-то  основательное  и  даже  подчас  чарующее.
 -  201  -

ПРИТЯЖЕНИЕ  ЭКРАНА
 Российские  марксисты  верно  оценили  агитационно-про-
пагандистский  потенциал  молодого  искусства  кино.  При
штабном  поезде  Троцкого,  когда  он  отправлялся  на  фронты
Гражданской  войны,  находился  своего  рода  киноотряд.  Ки¬
нооператоры  запечатлевали  на  пленке  пламенные  выступле¬
ния  председателя  Реввоенсовета.  Ленин  был  равнодушен  к
съемкам  своей  персоны.  Однако  он  настойчиво  требовал,
чтобы  в  кинохронике  постоянно  рассказывалось  о  полити¬
ческих  акциях  советской  власти  и  активно  развенчивалась
религия  —  на  последнем  председатель  Совнаркома  настаи¬
вал  с  особой  заинтересованностью.  Ленин,  что  потом  мил¬
лион  раз  цитировалось,  считал,  что  для  советской  власти
самым  важным  искусством  является  кино.
 Сталин  вполне  разделял  здесь  точку  зрения  своего  пред¬
шественника.  Кино  представлялось  генсеку  сугубо  государ¬
ственным  искусством,  которому  нет  равных  по  силе  психо¬
логически  концентрированного  воздействия  на  большие
коллективы  людей.  Он  полагал  совершенно  необходимым
программировать  советское  кино,  диктовать  ему  свою  волю.
Как  зритель,  Сталин  был  истовым  поклонником  нового  ис¬
кусства,  отдавая  просмотрам  фильмов  один-два  вечера  в  не¬
делю.
 Первоначально  эти  просмотры  проходили  в  зале  Кино¬
комитета  в  Гнездниковском,  сравнительно  недалеко  от
Кремля.  «Задолго  до  приезда  «высоких  гостей»  особняк  пре¬
вращался  в  «необитаемый  остров»,  блокированный  бдитель¬
ной  охраной,  располагавшейся  в  соседних  подъездах,  подво¬
ротнях,  на  чердаках»24.
 Эта  информация  взята  мной  из  книги,  на  которую  не  раз
придется  сослаться,  —  «Кремлевский  цензор».  В  ней  собрано
немало  материалов  о  сталинском  отношении  к  кинематогра¬
фу.  Но  это  не  научноб  исследование,  а  больше  мемуары.  С
их  автором  Григорием  Борисовичем  Марьямовым  я  был  зна¬
ком  не  один  десяток  лет  и  могу  с  уверенностью  свидетельст¬
вовать,  что  он  являлся  одним  из  самых  осведомленных
людей  в  советском  кинематографе.  Как  почти  любые  мемуа¬
ры,  марьямовские  не  свободны  от  неточностей,  но  в  основе
своей  они  представляются  весьма  достоверными.  В  довоен¬
 -  202  -

ном  Кинокомитете  Марьямов  не  занимал  высоких  должнос¬
тей,  зато  являлся  особо  доверенным  лицом  у  председателя
И.  Большакова,  который  затем  получит  чин  министра.
 Уже  после  смерти  Н.  Аллилуевой  был  сооружен  в  Крем¬
ле  специальный  кинозал.  «Мне  не  приходилось,  —  пишет
Марьямов,  —  бывать  на  просмотрах  в  Кремле  —  допускался
только  министр,  но  я  незримо  присутствовал  на  них  бесчис¬
ленное  число  раз  и,  кажется,  представлял,  как  они  проходят,
во  всех  деталях...  Вот  и  сейчас  у  меня  перед  глазами  неболь¬
шой,  уютный  просмотровый  зал  на  втором  этаже  Большого
Кремлевского  дворца,  переделанный  из  зимнего  сада...  мяг¬
кие  кресла  с  подлокотниками.  Перед  ними  с  двух  сторон  не¬
большие  столы  с  закусками.  Зная  вкус  Хозяина,  предпочте¬
ние  отдавалось  водам,  изготовленным  знаменитым  грузин¬
ским  мастером  Лагидзе.  Вино  тоже  грузинское  —  красное  и
белое.  Наливая  себе,  Хозяин  смешивал  их  в  фужере.  Пол,
покрытый  серым  солдатским  сукном  и  сверху  дорожкой,  га¬
сил  шум  шагов...  Фильмы,  как  правило,  показывались  после
заседаний  Политбюро,  поэтому  просмотры  приходились  на
ночные  часы.  Члены  Политбюро  собирались  заранее.  Расса¬
живались,  оставляя  свободным  кресло  в  первом  ряду.  По¬
явившись,  Сталин  задавал  обычно  вопрос:  «Что  сегодня  по¬
кажет  нам  товарищ  Большаков?»25
 О  сталинских  кинопросмотрах  вспоминает  и  С.  Аллилуе¬
ва:  «Кинозал  был  устроен  в  Кремле...  Отправлялись  туда
после  обеда,  т.  е.  часов  в  девять  вечера.  Это,  конечно,  было
поздно  для  меня,  но  я  так  умоляла,  что  отец  не  мог  отказы¬
вать  и  со  смехом  говорил,  выталкивая  меня  вперед:  «Ну,
веди  нас,  веди,  хозяйка,  а  то  мы  собьемся  с  дороги  без  руко¬
водителе!»  И  я  шествовала  впереди  длинной  процессии  в
другой  конец  безлюдного  Кремля,  а  позади  ползли  гуськом
тяжелые  бронированные  машины  и  шагала  бесчисленная
охрана...»26
 Относительно  бронированных  машин  внутри  Кремля
меня  взяло  некоторое  сомнение,  и  я  обратился  за  разъясне¬
ниями  к  бывшему  охраннику  вождя  А.  Рыбину.  Он  написал
мне:  «Сталин  ходил  в  кино  со  всеми  членами  Политбюро.
Их  10—12.  Естественно,  что  у  каждого  из  них  было  по
3  чел(овека)  охраны,  которая  шла  позади  членов  правитель¬
ства.  Машины  личные,  их  могли  подавать  к  кинозалу».
 -  203  -

Продолжим  цитировать  С.  Аллилуеву:  «Кино  заканчива¬
лось  поздно,  часа  в  два  ночи:  смотрели  по  две  картины  или
даже  больше...  Сколько  чудных  фильмов  начинало  свое  ше¬
ствие  по  экранам  именно  с  этого  маленького  экрана  в  Крем¬
ле!  «Чапаев»,  «Трилогия  о  Максиме»,  фильмы  о  Петре  I,
«Цирк»  и  «Волга-Волга»...  В  те  времена  —  до  войны  —  еще
не  было  принято  критиковать  фильмы  и  заставлять  их  пере¬
делывать.  Обычно  смотрели,  одобряли,  и  фильм  шел  в  про¬
кат.  Даже  если  что-то  и  не  совсем  было  по  вкусу,  то  это  не
грозило  судьбе  фильма  и  его  создателя.  «Разнос»  чуть  ли  не
каждого  нового  фильма  стал  обычным  делом  лишь  после
войны»27.
 Вероятно,  при  ребенке  не  велись  сколь-нибудь  серьез¬
ные  разговоры  о  просмотренных  картинах  или  такие  разго¬
воры  не  остались  в  детской  памяти.  Вмешиваться  в  дела
кино  Сталин  начал  гораздо  раньше,  чем  пишет  его  дочь.
 Из  довоенных  ему  не  понравилась  лента  А.  Зархи  и
И.  Хейфица  «Моя  родина»,  уже  принятая  Кинокомитетом  и
получившая  хвалебные  отзывы  в  печати.  Действие  фильма
проходило  в  основном  на  советско-китайской  границе  и  за
рубежом.  Авторы  хотели  прославить  наших  пограничников
и  рассказать  о  дружбе  между  советскими  людьми  и  просты¬
ми  китайцами.  Кремлевский  цензор  посмотрел  картину  и
сказал:  «Фильм  сделали  чужие  руки»28.  Неясно,  что  ему  кон¬
кретно  не  понравилось.  Фильм  тут  же  был  запрещен,  нега¬
тивную  пленку  смыли.  Авторов  исключили  из  комсомола,
они  возвратили  почетные  грамоты  и  подарки  (радиоприем¬
ники  и  электроутюги),  полученные  от  военного  ведомства.
Случилось  это  в  1933  году.
 Но  молодым  режиссерам  позволили  работать  дальше.
Они  поставили  картину  «Депутат  Балтики»,  которая  понра¬
вилась  Сталину.  Однако  ему  пришлось  не  по  вкусу  режис¬
серское  решение  одной  из  главных  сцен.  Герой  фильма  про¬
фессор  Полежаев  выступает  перед  революционными  матро¬
сами  в  Таврическом  дворце.  В  это  время  раздается  команда:
построиться,  на  город  идет  вражеское  наступление.  Профес¬
сор  продолжает  выступление  практически  в  пустом  зале,  ад¬
ресуясь  теперь  как  бы  ко  всему  миру.  Сталин  нашел,  что  это
слишком  сложно  и  приказал  «вернуть»  матросов:  Какое  ре¬
шение  было  лучше  —  судить  трудно,  не  видя  первого.  Но
 -  204  -

нынешнее  эмоционально  впечатляет.  Вероятно,  тогда  Ста¬
лин  обратил  внимание  на  актера  Н.  Черкасова,  он  блестяще
исполнил  роль  профессора  Полежаева.
 Заслужила  одобрение  и  следующая  работа  Зархи  и  Хей¬
фица:  «Член  правительства».  Но  по  указанию  кремлевского
ценителя  пришлось  одним  эпизодом  пожертвовать.  Как
пишет  Марьямов,  он  был  очень  выразителен  —  так  что,  ког¬
да  его  вырезали,  участники  съемочной  группы  «тихо  всхли¬
пывали».  После  стычки  с  мужем  главная  героиня  (актриса  В.
Марецкая)  в  смятении  чувств,  чуть  пьяненькая,  шла  по  ноч¬
ной  деревне.  Вождя  это  возмутило:  «Не  может  председатель
колхоза  идти  по  деревне  пьяной!  Какой  же  у  нее  будет  авто¬
ритет?!»29
 Сегодня  никто  не  поручится,  что  Сталин  сказал  так,  а
не  иначе.  По  форме.  По  существу  же  все  оно  так  и  было.
Согласно  убеждению  генсека,  основная  функция  советско¬
го  кино  —  воспитательная,  на  положительных  примерах
оно  и  взращивает  в  широком  зрителе  социалистическую  мо¬
раль.
 Еще  в  двадцатые  годы  Сталин  проявил  интерес  к  филь¬
мам  Эйзенштейна.  Г.  В.  Александров  вспоминал  в  статье
«Великий  друг  советской  кинематографии»  (1939  год):
«В  1926  году  Иосиф  Виссарионович  просмотрел  «Броненос¬
ца  «Потемкина».  С.  М.  Эйзенштейн,  Э.  Тиссэ  и  я  были  бес¬
конечно  счастливы,  узнав,  что  товарищ  Сталин  дал  нашей
работе  положительную  оценку»30.
 В  1976  году  Александров  издает  объемную  книгу  «Эпоха
и  кино».  В  ней  сообщается  о  встречах  режиссера  со  Стали¬
ным.  Однако  эта  книга  —  не  самый  надежный  источник  ин¬
формации.  В  ней  немало  фактических  неточностей  и  субъ¬
ективизма,  о  чем  подробно  написал  киновед  JI.  Козлов  в
статье  «Как  быть  с  историей?»31.  Но  и  пройти  мимо  книги
Александрова  тоже  нельзя.
 Малоправдоподобен  его  рассказ  о  первой  встрече  Эйзенш¬
тейна  с  вождем,  которая  якобы  состоялась  7  ноября  1927  года.
В  тот  день  Сталин-де  внезапно  вошел  в  монтажную,  где  ре¬
жиссер  «подчищал»  смонтированный  материал  по  фильму
«Октябрь».  Этот  юбилейный  фильм  к  десятилетию  Октябрь¬
ской  революции  делался  по  госзаказу,  что  наверняка  согла¬
совывалось  с  кремлевским  владыкой.  Теперь  он,  по  Алек¬
 -  205  -

сандрову,  появился  в  монтажной  и  спросил:  «У  вас  в  карти¬
не  есть  Троцкий?»  —  «Да»,  —  ответил  Сергей  Михайло¬
вич.  «Покажите  эти  части».  Сталин,  строгий,  задумчивый,
не  расположенный  к  беседе,  молча  прошел  в  зал.  Механиков
не  было.  Я  сам  пошел  в  будку  и  крутил  ролики,  в  которых
присутствовал  Троцкий.  Эйзенштейн  сидел  рядом  со  Стали¬
ным.  После  просмотра  И.  В.  Сталин  сообщил  нам  о  выступ¬
лении  троцкистской  оппозиции,  перешедшей  к  открытой
борьбе  против  Советской  власти...  и  заключил:  —  Картину  с
Троцким  сегодня  показывать  нельзя»32.
 Козловым  убедительно  доказано,  что  такого  эпизода  тог¬
да  быть  не  могло.  Добавлю  от  себя:  согласно  официальной
информации  «Правды»  от  9  ноября  1927  года,  демонстрация
на  Красной  площади  проходила  7  ноября  с  11  часов  утра  до
19  часов  15  минут.  На  правительственной  трибуне  в  числе
других  находился  Сталин,  который,  по  утверждению  Алек¬
сандрова,  пришел  в  монтажную  в  16  часов.
 Конечно,  все  это  не  исключает,  что  генсек  видел  «Ок¬
тябрь»,  законченный  весной  1928  года.  В  окончательном  ва¬
рианте  ленты  ненавистного  Троцкого  в  ней  не  существова¬
ло,  указание  на  сей  счет  мог  дать  любой  ответственный  чи¬
новник  Кинокомитета  или  ЦК  партии.
 В  1939  году  Александров  писал  вполне  определенно:
«Вспоминается  первая  встречах  товарищем  Сталиным.  В  то
время  С.  Эйзенштейн,  Э.  Тиссэ  и  я  только  что  закончили
«Старое  и  новое».  Как-то  днем,  когда  Эйзенштейн  и  я  про¬
водили  обычную  лекцию  со  студентами  ГИК,  в  аудиторию
вбежал  дежурный.  Он  сообщил,  что  нас  спрашивает  това¬
рищ  Сталин»33.  Это  «нас»  не  вполне  понятно,  так  как  обла¬
давший  уже  мировой  славой  Эйзенштейн  и  его  помощник,
мало  кому  известный  Александров,  являлись  величинами
несопоставимыми.  Сталин  почти  всегда  имел  дело  лишь  с
первыми  лицами,  но  пусть  будет  «нас».  ГИК  —  это  институт
кинематографии,  тогДа  он  имел  еще  статус  техникума  (ГТК).
Фактически  же  являлся  высшим  учебным  заведением  в  сис¬
теме  советского  кинообразования.
 Ясно  представляешь,  какой  фурор  произвел  там  сталин¬
ский  звонок.  Вождь  самолично,  извинившись,  что  отрывает
от  занятий,  пригласил  к  себе  создателей  фильма.
 Дальше  возникает  неясность,  когда  это  все  имело  место.
 -  206  -

Александров  в  книге  «Эпоха  и  кино»  заявляет,  что  пригла¬
шение  последовало  весной  1928  года.  Р.  Юренев  в  юбилей¬
ной  статье  «Образ  великого  вождя»,  помещенной  в  «Искус¬
стве  кино»  в  1949  году,  утверждает,  что  эта  встреча  состоялась
в  1929  году.  Не  хочу  утруждать  читателя  историко-биографи¬
ческими  выкладками,  скажу  лишь,  что  скорее  прав  Юренев.
По  его  очень  вероятному  предположению,  «это  был  первый
случай  такого  личного  совещания  с  киноработниками»34.
 О  своем  восхищении  великим  вождем,  каким  он  пред¬
стал  на  данной  встрече,  писал  не  только  Александров,  но  и
Эйзенштейн.  «Исключительное  впечатление  произвели  на
меня  самый  облик  вождя,  манера,  с  которой  он  держался.  В
отсвете  этих  глаз  заключена  особая  согревающая  теплота,
которая  так  характерна  для  взгляда  Сталина»35.
 Как  обычно,  кремлевский  хозяин  хорошо  подготовился
к  этой  встрече.  Главное  же,  что  он  вместе  с  членами  Полит¬
бюро  внимательно  просмотрел  «Генеральную  линию»  и  ос¬
тался  неудовлетворен  фильмом.  Об  этом  впоследствии  на¬
пишет  Б.  Шумяцкий,  ставший  руководителем  советской  ки¬
нематографии;  он  был  удостоен  ордена  Ленина,  а  потом
репрессирован.  Ссылаясь  на  «авторитетных  товарищей»,  по¬
смотревших  картину  Эйзенштейна,  Шумяцкий  отмечал,  что
в  ней  не  были  найдены,  поняты  основы  генеральной  линии
партии  в  деревне.  Авторы  не  показали,  что  в  ней  шла  обо¬
стренная  классовая  борьба36.
 Но  при  личной  встрече  с  ними  Сталин  разговаривал  в
мягком  тоне.  Разговаривал,  по  словам  Александрова,  заин¬
тересованно  и  доброжелательно.  «В  основе  его  претензий  к
этой  не  по  нашей  вине  затянувшейся  на  два  года  работе
было  то,  что  в  ней  не  удалось  масштабно  показать  размах
дел  по  социалистическому  преобразованию  деревни...  Пре¬
образование  сельского  хозяйства  шло  с  большим  размахом.
Созданный  нами  в  1926  году  сценарий  оказался  устаревшим,
а  название  фильма  «Генеральная  линия»  звучало  несколько
претенциозно.  Сталин,  высказав  эти  вполне  резонные  сооб¬
ражения,  предложил  изменить  название  фильма.  «Старое  и
новое»  —  это  его  слова,  ставшие  в  конце  концов  названием
картины»37.
 При  всей  обходительности  советский  правитель  твердо
гнул  свою  линию.  Фильм  должен  полнее  и  отчетливее  слу¬
 -  207  -

жить  партийному  курсу  на  преобразование  села  и  никакой
авторской  отсебятины  не  допускать.  Режиссеру  ничего  не
оставалось,  как  согласиться  с  указаниями  вождя.
 На  той  же  встрече  он  дал  согласие  на  длительную  загра¬
ничную  командировку  Эйзенштейна,  Тиссэ  и  Александрова,
четко  обрисовав  ее  задачи.  Надо  прежде  всего  детально  изу¬
чить  звуковое  кино.  Судя  по  воспоминаниям  Александрова,
Сталин  много  говорил  об  общих,  воспитательных  задачах
кинематографа,  подчеркнув  особое  значение  для  советских
художников  марксистского  учения.  Как  мы  помним,  в  бесе¬
дах  с  писателями  в  преддверии  их  первого  съезда  Сталин  эту
тему  не  педалировал,  а  настаивал  на  первостепенной  роли
честного  и  правдивого  отображения  социалистической  дей¬
ствительности.
 Завершая  встречу  с  Эйзенштейном  и  Александровым,
генсек  предложил  им  до  отбытия  в  Америку  поездить  по  Со¬
ветскому  Союзу,  увидеть  своими  глазами,  что  делается  в  раз¬
личных  его  уголках.  Александров  пишет,  подытоживая:  «Бе¬
седа  со  Сталиным  и  поездка  по  стране  не  только  дали  новую
концовку  нашему  фильму,  но  и  оказали  большое  влияние  на
восприятие  всего,  что  мы  впоследствии  увидели  в  Европе  и
Америке»38.
 Вряд  ли  скептичный  и  умный  Эйзенштейн  разделял  эту
сервильную  позицию.  У  него  было  свое,  достаточно  критич¬
ное  восприятие  и  Европы,  и  Америки,  и  всей  советской  дей¬
ствительности,  хотя  в  прямой  оппозиции  к  ней  он  не  нахо¬
дился.  По  возвращении  в  Россию  его  творческое  содружест¬
во  с  Александровым  прекратилось.
 Заграничная  командировка  Эйзенштейна  затянулась.  За¬
вистников  и  недоброжелателей  у  него  хватало,  и,  когда  он
снимал  в  Мексике,  по  Москве  поползли  слухи  о  вероятном
его  невозвращении  на  родину.  Сталин  знал  о  них.  Его,  дума¬
ется  мне,  вообще  настраивали  против  Эйзенштейна,  а  тут
еще  в  связи  с  ним  возникли  финансовые  проблемы.
 В  1931  году  на  Политбюро  слушается  вопрос  о  Наркома¬
те  внешней  торговли.  Специальным  решением  выражается
недовольство  тем,  что  Наркомвнешторгом  и  Амторгом  «рас¬
трачено»  25  тысяч  долларов  «в  пользу  дезертировавшего  из
СССР  Эйзенштейна»39.  «Дезертировавший»  употреблено  в
решении  дважды.
 -  208  -

21  ноября  1931  года  Сталин  телеграфирует  американско¬
му  писателю  Э.  Синклеру,  оказавшему  Эйзенштейну  финан¬
совую  поддержку:  «Эйзенштейн  утратил  доверие  своих  това¬
рищей  в  Советском  Союзе  точка  Его  считают  дезертиром
порвавшим  со  своей  страной  точка  Боюсь  что  наш  народ  со¬
вершенно  утратит  интерес  к  нему  точка  Очень  огорчен  но
все  убеждает  что  это  факт  точка»40.
 «Очень  огорчен»  —  в  данном  случае  не  просто  риторика.
Генсеку  претила  мысль,  что  такой  авторитетный  режиссер
может  предпочесть  Голливуд  «Мосфильму».  Эйзенштейн
вернулся,  и  поначалу  никаких  серьезных  санкций  к  нему  не
предпринималось.  Его,  единственного  из  режиссерского
цеха,  избирают  делегатом  на  первый  съезд  писателей,  он  вы¬
ступает  на  ответственных  совещаниях,  немало  печатается.
Травля  начнется  позднее,  после  «Бежина  луга»,  в  основу  ко¬
торого  положена  история  с  Павликом  Морозовым.
 Генсек  нашел  фильм  формалистичным,  вычурным,  что
вызвало  его  большое  раздражение.  Кино,  полагал  он,  долж¬
но  быть  ясным,  понятным  по  своему  экранному  языку,
только  тогда  оно  и  способно  властно  притягивать  к  себе
массового  зрителя,  оказывать  на  него  эмоциональное  воз¬
действие.
 Не  исключено,  что  «Бежин  луг»  задел  и  какие-то  подсо¬
знательные  установки  советского  владыки.  Да,  он,  видимо,
санкционировал  прославление  Павлика,  но  мне  представля¬
ется  маловероятным,  чтобы  Сталину  лично  импонировало
такое  вот  восстание  ребенка  против  собственного  отца.  Все-
таки  это  резко  шло  вразрез  с  патриархальными  ориентация¬
ми  в  сталинском  менталитете.
 Говорят,  что  вождь  сказал  после  просмотра:  «Мы  не
можем  допустить,  чтобы  всякий  мальчик  действовал  как  Со¬
ветская  власть».  Это  из  устного  кинофольклора  тех  лет  и  до¬
кументальных  подтверждений  не  имеет.  Но  похоже  на  правду.
Точно  известно  одно:  генсек  приказал  фильм  уничтожить.
Кто-то  в  этом  сильно  был  заинтересован:  Эйзенштейна  явно
хотели  сбить  с  ног,  картину  показали  вождю  в  незавершен¬
ном,  сыром  виде.
 Достоверно  известно,  что  из  новаторских  фильмов  двад¬
цатых  годов  кремлевский  цензор  приветил  кинокартину
Александра  Довженко  «Арсенал».  После  ее  показа  на  Плену¬
 -  209  -

ме  ЦК  ВКП(б)  в  ноябре  1928  года  Сталин  заметил:  «Настоя¬
щая  революционная  романтика»41.
 '  Этим  отзывом  генсек  явно  огорчил  украинское  кинору¬
ководство  и  украинских  писателей,  которые  даже  добива¬
лись  в  Москве,  чтобы  картину  сняли  с  экрана.  Казалось  бы,
«Арсенал»  вполне  отвечал  тогдашним  идеологическим  тре¬
бованиям.  В  нем  талантливо  и  искренне  воспевалась  Ок¬
тябрьская  революция,  олицетворением  которой  являлся
большевик  Тимош.  Правда,  он  гибнет  в  финале,  что  давало
повод  для  критики:  дескать,  почему  уходит  из  жизни  передо¬
вой  боец?  Самое  же  плохое,  что  и  раздражало  украинских
рапповцев,  состояло  в  другом.  Довженко  явно  отрицательно
изображает  ультранационалистов,  что  очень  импонировало
центральным  властям  и  лично  Сталину.
 Но  его  благоволение  не  спасло  режиссера  от  дальнейших
нападок.  Воистину  жалует  царь,  да  не  жалует  псарь.  Нова¬
торский  фильм  «Земля»  (1930  год)  встречают  на  Украине
крайне  негативно.  Картины  Довженко  сложны  для  воспри¬
ятия,  они  тяготеют  к  романтико-поэтической  стилистике.
Сталин  в  литературе  и  на  театре  не  слишком  жаловал  роман¬
тизм,  но  более  терпимо  относился  к  нему  в  кинематографе.
Такой  терпимости  недоставало  у  земляков  режиссера.  В  дан¬
ном  случае  они  получили  поддержку  и  у  московских  раппов¬
цев.
 Неугомонный  Демьян  Бедный  возмутился  кадрами  с  об¬
наженной  женщиной  —  кадрами  по  тому  времени  смелыми,
но  и  вполне  целомудренными.  Пролетарский  бард  назвал
«Землю»  «контрреволюционной  похабщиной»,  а  Довженко
(он,  к  слову,  выходец  из  бедной  деревенской  семьи)  обвинил
в  кулацких  симпатиях.  Обвинение,  совершенно  лишенное
оснований.  Разве  что  кулаками  назвать  колоритных  украин¬
ских  «дйдов»,  которых  любил  выводить  на  экране  Довженко.
 Бедный  Демьян,явно  хватил  через  край.  Рапповские  ру¬
ководители  —  В.  Киршон,  А.  Фадеев  и  В.  Сутырин  взяли  ук¬
раинского  режиссера  под  защиту  в  статье  «О  картине  До¬
вженко  «Земля».  Это  «безусловно  революционная  карти¬
на»42.  Не  забыли  они  восхититься  и  «Арсеналом».  Но
рапповцы  не  были  бы  рапповцами,  если  бы  не  влили  в  бочку
меда  полное  ведро  дегтя.  Они  упрекнули  Довженко  в  недо¬
статке  пролетарского  мировоззрения  и  высказали  недоволь¬
 -  210  -

ство  эпизодом  с  обнаженной  женщиной.  Тем  самым  они
развязали  руки  противникам  режиссера  в  их  новых  нападках
на  него.
 1932  год.  Выходит  фильм  Довженко  «Иван».  Этот  фильм
тут  же  смешивают  с  грязью.  Народный  комиссар  просвеще¬
ния  Украины  даже  обвинил  Довженко  в  фашизме.  Тогда  тот
спешно  уехал  из  Харькова  в  Москву,  где  начал  работать  над
сценарием  «Аэрограда».  Режиссер  не  без  основания  боялся,
что  его  «достанут»  и  в  Первопрестольной.  Считая,  что  Ста¬
лин  спас  его  «творческую  жизнь  и  обеспечил  дальнейшее
творчество»,  Довженко  обратился  с  письмом  к  генсеку,  о
чем  он  потом  подробно  расскажет  в  статье  «Учитель  и  друг
художника»,  опубликованной  в  газете  «Известия»  в  1936
году.
 Примечательная  деталь:  Сталин  принял  Довженко
«ровно  через  двадцать  два  часа  после  того,  как  письмо  было
опущено  в  почтовый  ящик»43.  Аппарат  Генерального  секре¬
таря  работал  квалифицированно  и  хорошо  знал,  что  в  дан¬
ный  момент  наиболее  важно  для  вождя.  Не  знаю,  как  дру¬
гие,  но  письма  творческих  деятелей,  даже  не  самых  видных,
клались  Сталину  в  то  время  на  письменный  стол  без  промед¬
ления.  В  военные  и  послевоенные  годы  ситуация  существен¬
но  изменится.  Сталин  подобными  письмами  теперь  интере¬
суется  меньше,  они  зачастую  оседают  в  аппарате.
 Подобно  Эйзенштейну  и  Александрову,  украинский  ре¬
жиссер  был  в  полном  восторге  от  встречи  с  радушным  крем¬
левским  хозяином.  Он  «так  тепло  и  хорошо,  по-отечески
представил  меня  товарищам  Молотову,  Ворошилову  и  Ки¬
рову,  что  мне  показалось,  будто  он  давно  и  хорошо  меня
знает.  И  мне  стало  легко».  Но  это  была  не  просто  протоколь¬
ная  встреча.  Сталин  прослушал  сценарий  «Аэрограда»  и  дал
«ряд  указаний  и  разъяснений...  я  понял,  что  его  интересует
не  только  содержание  сценария,  но  и  профессиональная,
производственная  сторона  нашего  дела.  Расспрашивая  меня
о  Дальнем  Востоке,  товарищ  Сталин  спросил,  могу  ли  я  по¬
казать  на  карте  место,  где  я  бы  построил  город,  если  бы  был
не  режиссером,  а  строителем...».  Довженко  оказался  доволь¬
но  сведущим  в  градостроительстве,  что  понравилось  вождю,
который  в  это  время  немало  занимался  вопросом  о  сооруже¬
нии  Дворца  Советов.  Дерзкая  идея  создания  совершенно  но¬
 -  211  -

вого  города  на  Дальнем  Востоке,  пусть  лишь  только  в  экран¬
ной  проекции,  представлялась  собеседникам  режиссера
весьма  заманчивой.  «Я,  —  заключает  Довженко,  —  ушел  от
товарища  Сталина  с  просветленной  головой,  с  его  пожела¬
нием  успеха  и  обещанием  помощи»44.
 Сталин  не  любил  бросать  слова  на  ветер.  Через  несколь¬
ко  месяцев  он  снова  приглашает  Довженко.  Уточняет,  как
идет  работа  над  фильмом,  достаточно  ли  помогает  Управле¬
ние  воздушными  силами...  То  есть  постановка  «Аэрограда»
поднимается  на  уровень  крупного  государственного  меро¬
приятия.
 Фильм  вышел  на  экран  в  1935  году  и  получил  горячее
одобрение  в  прессе.  Это  сильная  картина,  снятая  с  большим
размахом.  В  ней  немало  ярких  романтических  образов  —
партизана  Глушака  и  его  сына  летчика,  корейских  крестьян,
юноши-чукчи.  Им  противостоят  подлые  японские  диверсан¬
ты  и  их  кулацкие  пособники.  Концепционно  фильм  выдер¬
жан  в  духе  времени.  Это  так  называемый  оборонный  фильм,
предупреждающий,  что  может  загореться  пламя  новой  ми¬
ровой  войны.  И  как  светлый  символ  мощного  лагеря  мира,
социалистического  прекрасного  будущего  возникает  на  эк¬
ране  проникновенный  образ  города  Аэрограда,  который
должен  быть  построен,  и  его  непременно  построят.
 Разумеется,  в  фильме  громко  звучит  тема  вредительства
и  большевистской  беспощадности  к  предателям.  Подчас  ро¬
мантическая  приподнятость  картины  перерастает  в  ходуль¬
ную  декларативность,  лозунговую  выспренность.  Но  как  раз
это-то  и  поощрялось,  видимо,  Сталиным,  увидевшим  в  До¬
вженко  «своего»  режиссера,  способного  создавать  в  кино
монументальные  полотна.  Вождь  тогда  весьма  увлекался
авиацией,  что  нашло  зрелищно  выигрышное  выражение  в
картине  «Аэроград».  Неба  не  видно  от  летящей  армады  со¬
ветских  самолетов.
 Сталин  порою  ^есно  сближался  с  отдельными  людьми,
что  впоследствии  вовсе  не  служило  гарантией  их  успешной
карьеры  и  личной  безопасности.  На  какое-то  время  Довжен¬
ко  стал,  можно  сказать,  фаворитом  советского  правителя.
Тот  приглашает  его  к  себе,  смотрит  с  ним  фильмы,  делится
соображениями  о  них,  спрашивает  совета.  Марьямов  —  он
был  близок  к  семье  Довженко  и  являлся  редактором  его  кар¬
 -  212  -

тины  «Поэма  о  море»  —  рассказывает,  со  слов  режиссера,
что  однажды  Сталин  совершил  с  ним  «ночную  прогулку  по
пустым  улочкам  старого  Арбата».  Несколько  в  иной  редак¬
ции  о  такой  прогулке  повествует  и  сценарист  И.  Маневич45.
Но  Марьямов  более  красочен:  «Это  было  еще  до  войны.  Они
шли  неторопливо.  Сталин  и  Довженко.  Довженко  делился
своими  невеселыми  мыслями  о  тяжелой  жизни  народа.  Го¬
лод.  Нищета.  Сталин  шел  молча.  Непонятно  было  —  слы¬
шит  ли  он  своего  спутника  или  думает  о  чем-то  другом.  Чер¬
ный  бронированный  автомобиль  двигался  в  отдалении,  сле¬
дом»46.
 Эта  прогулка  состоялась,  кажется,  после  просмотра  «Щор¬
са»,  и  логично  предположить,  что  разговор  шел  не  только  и
даже  не  столько  «о  тяжелой  жизни  народа»,  сколько  о  филь¬
ме,  о  кинематографе.  Основное  же  —  другое.  Сам  факт  та¬
кой  ночной  прогулки,  наверное,  имел  место,  хотя,  возмож¬
но,  она  состоялась  и  ранее,  до  выхода  на  экран  «Щорса».
И  он,  по  моему  ощущению,  говорит  и  об  одиночестве  Ста¬
лина,  и  о  тяге  к  людям  иной  породы,  чем  те,  которые  окру¬
жали  его  повседневно.
 Все  советское  кино  облетели  слова  Сталина,  брошенные
им  на  заседании  Центрального  Исполнительного  Комитета
СССР  при  награждении  Довженко  в  числе  других  ведущих
кинорежиссеров  орденом  Ленина:  «За  ним  долг  —  «Украин¬
ский  Чапаев»47.
 Да,  в  тридцатые  годы  эталонным  фильмом  для  вождя  яв¬
лялся  фильм  Сергея  и  Георгия  Васильевых  (братьев  Васи¬
льевых)  «Чапаев»  по  одноименному  роману  Д.  Фурманова.
Сами  режиссеры  к  Сталину  не  были  приближены  и  скорее
всего  картину  снимали  без  прямых  консультаций  с  ним.
Идея  же  ее  постановки  исходила  от  ЦК  ВКП(б)  и,  возмож¬
но,  лично  от  генсека,  что  не  афишировалось.  Зато  о  его  го¬
рячем  восхищении  картиной  говорилось  и  писалось  немало,
особенно  проникновенно  —  тем  же  Довженко.  «Товарищ
Сталин  предложил  мне  просмотреть  с  ним  новый  экземпляр
«Чапаева».  Несомненно,  он  просматривал  свой  любимый
фильм  не  в  первый  раз.  Но  полноценность  и  теплота  его
эмоций,  восприятия  фильма  казались  неослабленными.  Не¬
которые  реплики  он  произносил  вслух,  и  мне  казалось,  что
он  делал  это  для  меня.  Он  как  бы  учил  меня  понимать
 -  213  -

фильм  по-своему,  как  бы  раскрывал  передо  мною  процесс
 48
 своего  восприятия»  .
 На  той  же  встрече  с  Довженко  кремлевский  правитель
высказал  мнение  и  о  фильме  «Последний  маскарад»  М.  Чиа-
урели.  «Хороший  фильм.  Только  его  стоит  посмотреть  не¬
сколько  раз.  —  И,  обращаясь  к  товарищу  Ворошилову,  доба¬
вил:  —  Я  вообще  думаю,  что  хорошие  фильмы  нужно  смот¬
реть  несколько  раз.  За  один  раз  ведь  трудно  до  конца  понять
все,  что  режиссер  думал  и  хотел  сказать  на  экране»49.
 В  те  годы,  да  и  позднее,  в  сороковые-пятидесятые,  у  мас¬
сового  зрителя  имелось  обыкновение  смотреть  фильмы  по
нескольку  раз.  Сталин  разделял  психологические  установки
этого  зрителя.  Да  и  вообще  генсеку  было  привычно  неодно¬
кратно  обращаться  к  одному  и  тому  же  художественному
произведению.  Вместе  с  тем  Сталин  умел  и  быстро  схваты¬
вать  суть  его,  особенно  идеологическую.
 Чиаурели  вскоре  станет  весьма  близким  человеком  к
вождю,  совершенно  затмив  Довженко.  Здесь  сказывался  и
царедворческий  талант  грузинского  режиссера,  и  нацио¬
нальная  общность  с  хозяином,  а  главное,  тот  факт,  что
именно  он  являлся  создателем  исключительно  помпезных
полотен,  пронизанных  сугубо  имперскими  амбициями  и
безудержным  восхвалением  «великого  отца  народов».  Клас¬
сикой  в  этом  «жанре»  можно  считать  «Клятву»  и  «Падение
Берлина».
 Что  касается  «Последнего  маскарада»,  то  он,  по  художе¬
ственным  меркам  тридцатых  годов,  пристойный  историко-
революционный  фильм.  Но  не  более  того.  Сталин  и  не  вы¬
двигал  его  слишком.  А  «Чапаева»  выдвигал,  и  очень  активно.
В  приветствии  Сталина  к  пятнадцатилетию  советской  кине¬
матографии  не  упоминается  ни  «Броненосец  «Потемкин»,
ни  «Мать»  В.  Пудовкина,  а  только  работа  Васильевых.  Обра¬
щаясь  к  кинематографистам,  глава  правящей  партии  заявля¬
ет:  «Советская  власть  ждет  от  вас  новых  успехов  —  новых
фильмов,  прославляющих  подобно  «Чапаеву»  величие  исто¬
рических  дел  борьбы  за  власть  рабочих  и  крестьян  Советско¬
го  Союза,  мобилизующих  на  выполнение  новых  задач  и  на¬
поминающих  как  о  достижениях,  так  и  о  трудностях  социа¬
листической  стройки»50.
 Фильм  «Чапаев»  талантлив.  В  30-е  годы  его  принимали,
 -  214  -

особенно  дети  и  молодежь,  буквально  «на  ура».  Отвечал  он  и
политико-идеологическим  интересам  Сталина,  как  и  его
личным  художественным  вкусам.
 С  конца  двадцатых  годов  Генеральный  секретарь,  раз¬
громив  партийную  оппозицию,  планомерно  занимается  «ис¬
правлением»  истории  Гражданской  войны,  героями  которой
зачастую  слыли  бывшие  соратники  Троцкого  или  просто  не¬
угодные  хозяину  военные  деятели.  Василий  Чапаев  ни  к  тем,
ни  к  другим  не  принадлежал.  Он  являлся  фигурой  относи¬
тельно  нейтральной  и  не  первого  плана.  Сражался  он  честно
и  храбро,  разве  что,  говорят,  был  в  жизни  человеком  жест¬
ким  и  даже  жестоким,  что  генсека  смутить  не  могло,  да  и
этого  предмета  фильм  не  касался.  Жестокими  изображались
только  враги.
 Стилистически  картина  Васильевых  тяготела  к  реалисти-
ческо-документальной  манере,  причем  в  ней  не  имелось
сколь-нибудь  серьезных  бытовых  и  военных  неточностей,
чего  Сталин  не  терпел  в  искусстве.  Он  всегда  был  чувствите¬
лен  к  актерским  работам.  Тут  они,  в  первую  очередь  Борис
Бабочкин  в  центральной  роли,  превосходны  и  ориентирова¬
ны  на  реалистическую  традицию.  Фильм  упруг,  динамичен,
хорошо  смотрится.
 Авторы  искренне  и  увлеченно  мифологизируют  своего
героя  —  замечательного  человека  из  народа.  Относительно
скромный  по  военным  успехам  красный  командир,  да  еще
потерпевший  разгром  от  белых,  магической  силой  кино  воз¬
водится  на  мраморный  пьедестал.  И  в  то  же  время  герой  ос¬
тается  «своим»,  близким,  легко  узнаваемым  для  миллионов
зрителей.  Они  переживают  его  экранную  судьбу  как  собст¬
венную.  Это  герой  не  идеальный,  но  несущий  идеальное  на¬
чало,  образ-пример,  образ-маяк.
 В  конце  ленты  Чапаев  гибнет,  что  страшно  огорчало  тог¬
дашних  мальчишек,  воспринимавших  кино  как  жизненную
реальность.  Иные  из  них  шли  снова  и  снова  на  фильм,  наив¬
но  ожидая,  что  любимый  их  герой  выплывет,  спасется.  Ва¬
сильевы  показывают,  что  гибель  Чапаева  —  историческая
трагедия,  но  оптимистическая:  все  равно  победа  благодаря
таким  героям  и  направляющей  и  организующей  воле  Ком¬
мунистической  партии  неизбежно  остается  за  социализмом.
Белогвардейцы  же  принадлежат  к  обреченному  классу,  им
 -  215  -

нет  места  на  русской  земле.  В  это  Г.  и  С.  Васильевы  верили
свято.  Впрочем,  несмотря  ни  на  что,  они  стремились  сохра¬
нить  объективность  в  изображении  врагов.  Те  безусловно
храбры,  отважны.  Это  великолепно  передано  в  одном  из
лучших  эпизодов  фильма  —  психической  атаки,  когда  без
единого  выстрела  со  своей  стороны  офицерские  цепи  идут  в
полный  рост  на  чапаевские  позиции.
 Надо  полагать,  что  «Чапаев»  укрепил  Сталина  в  его  вы¬
сокой  оценке  идейно-воспитательных  возможностей  экран¬
ного  искусства.  Он  жаждет  теперь  скорейшего  закрепления
достигнутого  художественно-идеологического  эффекта.
Принимается  решение,  что  нужно  создать  фильм  об  «укра¬
инском  Чапаеве»  —  Николае  Щорсе.
 Для  советского  правителя  это  являлось  задачей  прежде
всего  политической,  государственной.  На  украинской  земле
развертывались  многие  крупные  сражения  Гражданской
войны,  в  «правильной»  трактовке  которых  Генеральный  сек¬
ретарь  был  кровно  заинтересован.  После  России  сама  эта
республика  —  важнейшая  в  составе  Советского  Союза.  Че¬
рез  фильм  кремлевский  владыка  хотел  подчеркнуть  доброе  к
ней  отношение.  А  главное,  требовалось  показать  морально-
политическое  единство  Украины  и  России,  которое  сложи¬
лось  в  Гражданской  войне.  Причем  на  свой  лад  Сталин
думал  и  о  специфике  украинской  культурной  традиции  и  на¬
ционального  характера.  Генсек  желал  видеть  на  экране  героя
молодого,  яркого,  романтичного.
 Отвечал  ли  Щорс  как  историческая  личность  этим  пред¬
ставлениям  вождя?  В  постперестроечные  времена  появились
статьи,  развенчивающие  погибшего  в  бою  молодого  коман¬
дира  знаменитого  Богунского  полка  и  1-й  Украинской  со¬
ветской  дивизии.  Его  называют  теперь  морально  нечисто¬
плотным  карьеристом.  Я  не  берусь  судить,  насколько  спра¬
ведливы  подобные  обвинения.  Слухи  о  нем  и  раньше  ходили
разные,  что,  вероятно,  Сталину  было  известно.  Однако,  тво¬
ря  мифологию  Гражданской  войны,  он  зачастую  просто  от¬
брасывал  не  устраивавшие  его  факты  и  выдвигал  вперед  фи¬
гуры,  которые  считал  нужными.  Четко  брался  курс  на  их
идеализацию,  что  в  случае  с  Довженко  отвечало  внутренним
особенностям  его  дарования.
 Имея  дело  с  крупными  художниками,  советский  прави¬
 -  216  -

тель  старался  показать  им,  что  умеет  щадить  их  самолюбие.
При  очередной  встрече  с  создателем  «Аэрограда»  хозяин
сказал  ему:  «...  ни  мои  слова,  ни  газетные  статьи  ни  к  чему
вас  не  обязывают.  Вы  —  человек  свободный.  Хотите  делать
«Щорса»  —  делайте,  но,  если  у  вас  имеются  иные  планы  —
делайте  другое.  Не  стесняйтесь.  Я  вызвал  вас  для  того,  чтобы
вы  это  знали»51.
 Довженко  был  человеком,  склонным  к  рефлексии  и,  как
говорится,  чуточку  не  от  мира  сего.  Но  и  достаточно  земным
и  опытным,  чтобы  не  сознавать:  отказаться  от  столь  лестно¬
го  предложения  первого  лица  в  государстве  —  значит  поста¬
вить  крест  на  своей  режиссерской  карьере.  Впрочем,  в  те
годы  украинский  мастер  относился  к  Сталину  с  искренним
уважением  и  любовью.  Не  исключено,  однако,  что  Довжен¬
ко  испытывал  и  некоторые  колебания  и  сомнения,  берясь  за
фильм  о  Щорсе.  До  режиссера  скорее  всего  доходили  отри¬
цательные  суждения  о  личности  его  героя.  Так  или  иначе,  но
сценарий  складывался  трудно.  Да  и  съемки  легкими  не  назо¬
вешь.  У  Довженко  обострилась  стенокардия,  он  долго  болел.
 Выполнявшему  сталинский  заказ  режиссеру  вроде  бы
должны  были  выстлать  пушистый  ковер  на  кинопроизводст¬
ве.  Да,  ему  создали  на  студии  отличные  условия.  Но  и  терза¬
ли  немало.  Работал  он  в  обстановке  скрытого  недоверия  к
себе:  а  вдруг,  беспокоилось  начальство,  режиссер  отступится
от  указаний  Кремля.  Об  этом  беспокоилось  и  партийное  ру¬
ководство  в  Киеве,  лично  товарищ  Хрущев.
 Довженко  обязали  представлять  кинематографическому
начальству  литературный  сценарий,  различные  его  вариан¬
ты,  уже  в  принципе  обговоренные  с  кремлевским  критиком.
Но  начальство  перестраховывалось.  Со  сценарием  оно  шло  к
тому  же  Сталину.  Тот  давал  замечания,  которые  передава¬
лись  режиссеру.  Довженко  с  ними  порою  не  соглашался,  по¬
лагая,  что  они  противоречат  ранее  достигнутой  договорен¬
ности,  и  сам  стремился  прорваться  к  главному  арбитру.
 Опять  же,  конечно,  на  страже  стояли  и  разного  рода  за¬
вистники,  недоброжелатели,  ревностные  администраторы...
Из  Москвы  командируют  в  Киев  редактора  центрального
киноведомства  И.  Маневича  с  пристрастием  посмотреть  ма¬
териал  по  «Щорсу».  Глава  киноведомства  С.  Дукельский
дает  такой  вот  наказ:  «Говорят,  там  какая-то  разнузданная
 -  217  -

партизанщина,  а  не  Красная  Армия.  Главное,  батька  Божен¬
ко  заслонил  Щорса,  разгуливает  в  лаптях  по  экрану.  В  об¬
щем,  махновщина.  Картину  ждут  наверху,  а  поступают  такие
сигналы.  Посмотрите  материал.  Узнайте  мнение  ЦК  Украи-
 52
 НЫ»  .
 «Говорят»,  «сигналы»...  Характерный  лексикон  того  вре¬
мени.  К  «неформальной»  информации  очень  и  очень  при¬
слушивались.  Что  касается  мнения  украинского  ЦК,  то  он
предпочел  уйти  в  кусты  и  занял  позицию  невмешательства,
требуя  лишь  одного:  точного  выполнения  сталинских  пове¬
лений.  А  они  были  высказаны  в  общей  форме:  фильм  о  Щорсе
должен  быть  фильмом  о  восставшем  украинском  народе,  о
его  борьбе  с  контрреволюцией  и  немецко-польскими  окку¬
пантами.  Конкретизировать  же  эти  повеления  являлось  пре¬
рогативой  режиссера  и  кинематографического  руководства,
пусть  они,  считали  в  Киеве,  головы  ломают.
 Правда,  некоторые  сталинские  указания  носили  вполне
конкретный  характер.  Или,  вернее,  почти  конкретный.  Бе¬
седуя  с  Довженко,  вождь  посоветовал  показать  не  просто  ук¬
раинский  народ,  а  его  национальные  особенности,  его
юмор,  песни  и  пляски.  Довженко  сказал,  что  у  него  нет  па¬
тефона.  Через  час,  как  он  вернулся  от  Сталина,  режиссеру
домой  принесли  патефон.  Между  прочим,  в  марте  1935  года
Главное  управление  кинофотопромышленности  (ГУКФ)
премировало  персональными  автомашинами  С.  Эйзенштей¬
на,  В.  Пудовкина,  А.  Довженко,  Ф.  Эрмлера,  С.  и  Г.  Васи¬
льевых,  Г.  Козинцева,  JI.  Трауберга  и  др.  Подобные  подарки
не  делались  без  санкции  хозяина.
 Четыре  года  Довженко  снимал  «Щорса».  В  итоге  полу¬
чился  искренний,  художественно  емкий  фильм.  В  прокате
он  прошел  хорошо,  но  слабее,  чем  «Чапаев».  Понравился  ли
фильм  вождю?  От  старых  кинематографистов  мне  приходи¬
лось  слышать  разные  суждения,  в  том  числе  и  такое:  Сталин
скрепя  сердце  одобрил  картину  Довженко.  Чиаурели  пенял
режиссеру,  что  тот  пожалел  пленки  на  показ  Сталину.  По
свидетельству  же  Марьямова,  тот  принял  ее  с  полным  восхи¬
щением,  не  сделал  ни  одного  замечания.  Как  утверждает
Маневич,  именно  после  просмотра  «Щорса»  Сталин  завез
Довженко  домой  и  они  долго  гуляли  тогда  вдвоем.  Факт  есть
 -  218  -

факт:  картина  получила  Сталинскую  премию  первой  сте¬
пени.
 Сегодня  она  смотрится  со  сложным  чувством.  В  ней  есть
поразительные  экранные  находки,  их  высоко  ценил  Андрей
Тарковский.  Но  есть  и  декларативность,  выспренность,  ко¬
торые,  конечно,  отталкивают  современного  зрителя.
 ОТ  СЦЕНАРИЯ  ДО  ФИЛЬМА
 Сталинские  высказывания  по  вопросам  кино,  о  которых
стало  известно  по  публикациям  Довженко,  других  режиссе¬
ров,  руководителей  кинематографа,  неминуемо  приобретали
директивный  смысл.  И  сами  эти  публикации  делались  за¬
частую  с  согласия  Сталина.  По  мере  же  укрепления  личной
его  власти  такого  рода  высказываниям  постарались  придать
и  более  открыто  официозный  смысл.  Впервые  они  были  со¬
браны  в  книге  «Партия  о  кино».  Она  состоит  из  трех  разде¬
лов:  «Ленин  о  кино»,  «Сталин  о  кино»,  «Решения  партийных
съездов,  ЦК  ВКП(б)  и  высказывания  руководящих  работни¬
ков  партии  о  кино».  Для  нас  особый  интерес  представляет
второй  раздел.  Как  и  два  других,  он  включает  Документы  —
цитаты  из  сталинских  работ  и  изложение,  пересказ  руково¬
дящих  указаний  вождя.  Приводится  в  обширных  извлечени¬
ях  статья  Довженко  «Учитель  и  друг  художника»  и  выписка
из  его  же  публикации  «Создадим  украинского  Чапаева».  Да¬
ются  также  пространные  комментарии  от  редактора  Н.  А.  Ле¬
бедева.  Это  известный  киновед,  в  свое  время  близкий  к  рап-
повцам,  в  тридцатые  годы  был  директором  ВГИКа,  а  потом
ГИТИСа.
 В  предисловии  читатели  предупреждаются,  что  предла¬
гаемые  им  сталинские  материалы  «отражают  лишь  неболь¬
шую  часть  высказываний  Сталина  о  кино.  Огромное  богат¬
ство  мыслей,  критических  замечаний,  практических  указа¬
ний  вождя  партии,  сделанных  им  во  время  просмотров
фильмов,  встреч  с  руководителями  кинематографии,  бесед  с
творческими  работниками,  до  сих  пор  мало  известно  широ¬
ким  кругам  кинематографистов,  не  говоря  уже  о  многомил¬
лионной  массе  кинозрителей»53.
 Действительно,  ни  в  данной  книге,  ни  в  какой-либо  иной
 -  219  -

сталинские  высказывания  о  кино  (как  и  о  литературе)  не
представлены  полно.  В  подготовленных  к  печати  четырнад¬
цатом  и  пятнадцатом  томах  сочинений  Сталина  должны
были  увидеть  свет  несколько  не  публиковавшихся  его  вы¬
ступлений  на  кинематографическую  тему.  Однако  и  эти
тома  не  дают  цельной  картины  его  взглядов  на  кино.  В  отно¬
шениях  с  творческой  интеллигенцией  —  не  только  с  нею,  но
особенно  с  нею  —  Сталин  не  без  лукавства  любил  сочетать
категоричность  с  недоговоренностью.  С  одной  стороны,  он
в  ряде  случаев  не  хотел  себе  связывать  рук  собственными
оценками,  которые  подчас  и  пересматривал,  с  другой  —  со¬
знательно  или  бессознательно  стремился  сохранить  вокруг
себя  излюбленную  им  атмосферу  тайны,  загадочности.
 Сборник  «Партия  о  кино»  был  опубликован  не  партий¬
ным  издательством,  а  Госкиноиздатом  (первое  издание  в
1938  г.,  второе  —  в  следующем).  Это  означало,  что  он  имел
полуофициозный  характер:  само  истолкование  сталинских
высказываний  не  имело  напрямую  директивного  смысла.  Но
на  него  претендовало.  Различные  творческие  группировки
стремились  использовать  имя  Сталина  в  своих  интересах.  То
есть  подспудно,  а  иногда  и  почти  открыто  шла  борьба  за
право  считаться  близким  к  вождю,  быть  единственно  вер¬
ным  интерпретатором  его  мыслей.
 В  сборнике  Сталин  «притягивается»  к  тем  профессио¬
нальным  спорам,  которые  шли  в  нашем  кино  на  рубеже
властного  прихода  в  него  звука.  Подчеркну:  то  были  именно
профессиональные  споры,  которые  велись  и  за  рубежом,  —
звуковой  фильм  представлял  собой  совершенно  неизведан¬
ное  дело,  и  многие  мастера  кино  боялись,  в  частности,  его
театрализации,  утраты  им  своей,  с  трудом  обретенной  спе¬
цифики.  В  адрес  этих  мастеров  бросается  теперь  увесистый
камень:  «Находились  «теоретики»,  отрицавшие  за  тонфиль¬
мом  будущее  и  защищавшие  примат  немого  кино  перед  зву¬
ковым»54.  К  счастью,  эти  люди  не  названы  вредителями,  од¬
нако  их  взгляды  именуются  реакционными  «теориями»,  в
борьбе  с  которыми  «сторонники  звукового  кино  получили
большую  поддержку  от  товарища  Сталина»55.
 Разумеется,  в  творческие  дискуссии  о  звуке  в  кино,  раз¬
горевшиеся  в  конце  20-х  годов,  генсек  не  входил.  Но  верно,
что  идеологически-воспитательные  и  художественные  воз¬
 -  220  -

можности  звукового  фильма  он  оценил  йесьма  рано.  И  велел
форсировать  переход  советского  кинематографа  в  новое  ка¬
чество.  Это  было  сделано  Сталиным  после  просмотра  пер¬
вых,  еще  несовершенных  отечественных  звуковых  картин  —
«Одна»,  «Златые  горы»,  «Путевка  в  жизнь»,  «Снайпер».
 В  сборнике  генсек  выглядит  противником  «формалисти¬
ческой»  теории  «монтажа  аттракционов».  Имя  ее  автора  не
названо,  но  всем  в  кино  было  очевидно:  это  Эйзенштейн
второй  половины  20-х  годов.  Тогда  Сталин  одобрил  его
фильмы,  но  в  теоретические  взгляды  режиссера  кремлев¬
ский  ценитель  не  вникал.  Зачем  было  поднимать  этот  во¬
прос  в  1938  году,  когда  в  звуковом  кино  возникли  новые
проблемы,  во  многом  отодвинувшие  в  тень  формулу  о  «мон¬
таже  аттракционов»?  Но  теперь,  после  запрещения  «Бежина
луга»,  режиссер  оказался  в  опале.  Питавший  к  нему  острую
личную  неприязнь  Шумяцкий  делал  все  возможное,  чтобы
стереть  его  в  порошок.  Некоторые  коллеги-режиссеры  суе¬
тились,  чтобы  ниспровергнуть  создателя  «Броненосца  «По¬
темкина».  Среди  киноведов  было  немало  противников,  в
том  числе  и  искренних,  эйзенштейновских  фильмов  и  взгля¬
дов.
 Еще  один  пример  «свободного»  истолкования  сталин¬
ских  замечаний.  Генсеку  понравился  фильм  «Аэроград».
«Только  старик  партизан  говорит  у  вас  слишком  сложным
языком,  речь  таежника  ведь  проще,  —  сказал  он»56.  Приведя
это  высказывание  из  статьи  Довженко,  Лебедев  пишет:  «То¬
варищ  Довженко  не  комментирует  замечания  товарища  Ста¬
лина.  Но  если  бы  он  попытался  это  сделать,  он  не  мог  бы  не
признать,  что  в  этом  кратком  замечании  в  исключительно
тактичной  форме  дана  критика  основного  недостатка  филь¬
ма  «Аэроград»  —  известной  надуманности  и  напыщенности
поведения  главных  действующих  лиц,  увлечения  экспресси¬
онистской  усложненностью  речи,  досадных  отклонений  от
стиля  социалистического  реализма»57.  Лебедев  словно  не  за¬
мечает,  что  он,  в  сущности,  перечеркивает  «Аэроград»,  воз¬
водя  частное  замечание  Сталина  в  ранг  общеэстетической
оценки.
 Вместе  с  тем  в  сборнике  «Партия  о  кино»  точно  передана
сама  суть  сталинских  требований  к  кинематографу:  «Това¬
рищ  Сталин...  ориентировал  кинематографию  в  сторону  ре¬
 -  221  -

шительного  перехода  к  созданию  высокоидейных  художест¬
венных  фильмов,  с  занимательным  сюжетом  и  волнующей  иг¬
рой  актеров»58.
 Советское  кино  должно  быть  массовым,  что  обеспечива¬
ется  зрелищной  динамичностью  и  актерским  исполнением.
Конечно,  Сталин  подчеркивал  всегда  необходимость  «высо¬
коидейной»,  то  есть  социалистической,  направленности  ки¬
нолент.  Занимательность  же  фильма  постепенно  становится
для  него  фактором  второстепенным,  что  особенно  проявит¬
ся  в  начале  сороковых  годов  и  в  пятидесятые.  Детективов  на
советском  материале  Сталин  никогда  не  жаловал,  а  комедию
как  жанр  ценил,  пока  был  сравнительно  молод.  Потом  он  ее
«засушит».
 Генсеку  весьма  нравились  комедийные  ленты  Г.  В.  Алек¬
сандрова,  в  чем  хозяин  разошелся  во  вкусах  с  чиновниками
из  Наркомата  просвещения  РСФСР,  которые  в  припадке
идеологической  бдительности  решили  запретить  музыкаль¬
ную  комедию  «Веселые  ребята».  Ополчилась  на  нее  и  «Лите¬
ратурная  газета».  Там  ее  начали  прорабатывать  за  «америка¬
низм»,  что  имело  под  собой  почву:  Александров  недаром  по¬
ехал  в  Америку  и  многое  перенял  из  опыта  голливудских
мюзиклов.  Но  в  этом  не  было  ничего  дурного.  «Литературка»
же  обвинила  Александрова  и  И.  Дунаевского  в  плагиате.
Еще  раньше  это  обвинение  высказывалось  в  кинематогра¬
фических  кругах.  Для  его  рассмотрения  ЦК  профсоюзов  ки¬
ноработников  создал  специальную  комиссию.
 Александров  сумел  с  помощью  Горького  организовать
просмотр  фильма  для  членов  Политбюро.  По  словам  режис¬
сера,  после  окончания  сеанса  Генеральный  секретарь  про¬
молвил:  «Хорошо!  Я  будто  месяц  пробыл  в  отпуске»59.  «Прав¬
да»  не  преминула  одернуть  «Литературную  газету»,  напеча¬
тав  редакционную  статью  «Об  итогах  кинофестиваля  и
беспринципной  полемике».  Там  выражалось  возмущение
«вредной  болтовней  тт.  Кирсанова,  Безыменского  и  других
по  поводу  картины  «Веселые  ребята»60.  Обвинение  же  в  пла¬
гиате  названо  «чудовищным».
 Воспользуюсь  случаем  и  отмечу,  что  Сталин  сильно
помог  и  другому  комедиографу,  только  театральному,  —
 А. 	Корнейчуку.  Его  пьеса  «В  степях  Украины»  вызвала  нега¬
тивную  реакцию  театральной  общественности,  весьма  сдер¬
 -  222  -

жанно  приняли  ее  и  в  Комитете  по  делам  искусств.  Корней¬
чук  считался  на  Украине  чуть  ли  не  писателем  номер  один,  а
его  пьеса  «Платон  Кречет»  шла  в  лучших  советских  театрах.
К  автору  Сталин  благоволил.  И  вмешался  в  ситуацию  с
новой  пьесой.  В  архиве  хранится  его  письмо  к  драматургу.
Оно  начинается  с  любезного  обращения:  «Многоуважаемый
Александр  Евдокимович!»  И  далее:  «Читал  Вашу  «В  степях
Украины».  Получилась  замечательная  штука  —  художест-
венно-цельная,  веселая-развеселая»61.
 Для  поклонника  русской  классики  и  «Дней  Турбиных»
отзыв  несколько  удивительный.  Пьеса  средних  художествен¬
ных  достоинств.  В  ней  нет  ярких  комедийных  образов,  а
весь  конфликт  держится  на  не  очень  искусно  придуманном
соревновании-соперничестве  самолюбивых  председателей
двух  богатых  колхозов.  Какой  из  них  добьется  лучших  пока¬
зателей  в  труде  и  бытовом  устройстве?  Подается  это  сорев¬
нование  с  украинским  народным  юмором,  но  все-таки  на¬
звать  пьесу  «веселой-развеселой»  довольно  трудно.
 Сталин  полагал  иначе:  «Боюсь  только,  что  слишком  она
веселая;  есть  опасность,  что  разгул  веселья  в  комедии  может
отвести  внимание  читателя-зрителя  от  ее  содержания»62.
Симптоматичное  замечание  для  вождя,  который  уже  разме¬
нял  седьмой  десяток  лет  (письмо  написано  28  декабря  1940
г.).  Он  считал  лишним,  чтобы  советские  зрители  смеялись
«просто  так»:  каждое  художественное  произведение  призва¬
но  нести  в  себе  ясно  акцентированный  идейно-воспитатель¬
ный  смысл.
 Пять  лет  тому  назад  такого  смысла  не  усмотрели  идеоло¬
гические  чиновники  в  картине  «Веселые  ребята».  И  были
правы:  она  более  беззаботна,  развлекательна,  чем  допуска¬
лось  бдительными  стражами  социалистического  реализма.
Защитив  картину,  Сталин  до  конца  дней  своих  оставался  ее
горячим  почитателем.  Но  его  общие  требования  к  советской
комедии  ужесточились.
 Сталину  было  привычно  работать  с  текстом,  с  бумагой.
Однако  пьесу  Корнейчука  он  не  правил,  за  одним  и  тоже
симптоматичным  исключением.  В  ней  обсуждается  новое
правительственное  постановление  о  налогообложении  кол¬
хозников.  Один  из  героев,  Галушко,  говорит:  «Еще  раз  пере¬
читать,  иль  ясно,  что  с  каждого  гектара  теперь  налог  на  мясо,
 -  223  -

шерсть,  на  все  будут  брать  не  от  количества  скота,  а  от  коли¬
чества  гектаров  колхозной  земли».  Кремлевский  редактор
зачеркивает  слова  «с  каждого  гектара»  —  чисто  стилистичес¬
кая  правка.  Далее  же  Галушко,  восхищаясь  постановлением,
заявляет:  «И  как  они,  из  Кремля,  все  видят».  Сталин  продол¬
жает  фразу:  «Разводи  сколько  хошь  колхозного  скота,  налог
остается  тот  же»63.  Любил  генсек  конкретность,  любил.
 Вернемся  к  кинематографу.  В  1937  году  М.  Ромм  ставит
фильм  «Ленин  в  Октябре»  по  сценарию  А.  Каплера.  Того  са¬
мого,  кем  суровой  зимой  1942/43  года  увлечется  десяти¬
классница  Светлана,  что  приведет  в  бешенство  ее  державно¬
го  отца.  Каплера  отправят  в  ссылку,  где  он  проведет  десять
лет,  его  фамилия  исчезнет  из  титров  фильма.
 Снимался  же  фильм  в  пожарной  спешке,  с  тем  чтобы  ус¬
петь  смонтировать  его  к  двадцатилетнему  юбилею  Октябрь¬
ской  революции.  Постановку  держал  в  поле  зрения  сам  Ге¬
неральный  секретарь.  У  режиссера  возникли  трудности  с  ак¬
тером  Б.  Щукиным,  исполнявшим  главную  роль.  Его  не
освобождали  для  съемок  от  работы  в  театре.  Ромм  обратился
за  помощью  к  председателю  Комитета  по  делам  искусств
Керженцеву,  который  ответил  категорическим  отказом.  По¬
смотрев  материал,  старый  большевик  Керженцев  не  согла¬
сился  с  авторской  трактовкой  ленинского  образа  и  сказал
режиссеру:  «...  это  никуда  не  годится,  что  Ленин  у  меня  до¬
бренький,  в  то  время  как  он  был  человеком  суровым,  кри¬
чал  на  посетителей,  стучал  кулаком,  иногда  даже  ругался,
например  говорил  «дурак».  Керженцев  когда-то  знал  Ле-
 64
 нина»  .
 Но  Ромм  лучше  председателя  Комитета  угадал  требова¬
ния  времени  и  высшего  руководства.  В  данном  случае  они
совпадали  с  взглядами  режиссера.  «Я  дерзко  ответил  Кер¬
женцеву,  что  каждый  очевидец  вспоминает  Ленина  на  осно¬
вании  собственных  впечатлений:  одни  утверждают,  что
Ленин  был  ласков,  говорил  «умница»,  другие  —  что  он  выго¬
нял  из  кабинета,  некоторые  же  вспоминают,  что  Ленин  го¬
ворил  «дурак»  или  что-нибудь  в  этом  роде»65.
 Из  этого  столкновения  режиссер  вышел  полным  победи¬
телем.  «В  тот  же  день  я  написал  письмо  тов.  Сталину  и  тов.
Молотову.  Излагая  обстоятельства  дела,  я  просил  их  дать
указание  о  полном  освобождении  Щукина  из  театра  до  1  но¬
 -  224  -

ября...  Назавтра  Керженцев  получил  указание  предоставить
мне  Щукина.  Он  созвал  совещание  с  представителями  Теат¬
ра  Вахтангова...  Керженцев  торговался  со  мной,  как  на  базаре:
сначала  он  предложил  мне  2  дня  в  неделю,  затем  4,  5  дней,
но  я  требовал  все  7  дней  в  неделю.  Совещание  кончилось
ничем.  Взбешенный  Керженцев  и  представители  Вахтангов¬
ского  театра  ушли  в  одну  сторону,  а  я  —  в  другую.  Ночью
мне  позвонили  и  передали,  что  Щукин  предоставлен  мне  с
сего  числа  по  1  ноября  целиком.  Ясно,  что  Керженцев  полу¬
чил  вторичное  указание  от  руководителей  партии  и  прави¬
тельства»66.
 За  этим  частным  эпизодом  скрывается  многое.  Киноре¬
жиссеры  отчетливо  сознавали,  что  главным  хозяином  в  кино
является  Сталин,  который  вмешивается,  если  считает  необ¬
ходимым,  и  в  сугубо  конкретные  дела.  Премьера  «Ленин  в
Октябре»  состоялась  на  юбилейном  вечере  6  ноября  в  Боль¬
шом  театре.  Техническая  сторона  показа  была  продумана
плохо.  Изображение  оказалось  то  меньше,  то  больше  экрана
и  невысокое  («мутное»)  по  качеству,  звук  пропадал,  лента
рвалась.
 «Ну  вот  наконец  кончилось!  Кончилось!  Я  сижу,  закрыв¬
ши  глаза:  ведь  провал  явный.  Что  такое?  Громовые  аплоди¬
сменты.  Я  заглянул  вниз,  а  там  стоят  в  ложе  Сталин  и  все
Политбюро,  и  Сталин  аплодирует...  Он  же  картину-то  видел
раньше,  знал,  что  и  звук  хороший  и  изображение  нормаль¬
ное»67.
 Счастливый  Ромм  отправился  домой  отсыпаться,  решив,
что  будет  спать  целые  сутки.  Но  уже  через  три  часа  его  раз¬
будили.  За  ним  пришла  машина,  чтобы  немедленно  отвезти
его  к  Шумяцкому,  Ромм  картинно  описывает  состоявшийся
с  ним  разговор.
 «—  Ну  вот,  —  сообщил  Шумяцкий,  —  сегодня  после  де¬
монстрации  Иосиф  Виссарионович  еще  раз  смотрел  картину
и  просил  передать  вам,  что  без  ареста  Временного  прави¬
тельства  и  штурма  Зимнего  дворца  все-таки  крах  буржуазно¬
го  правительства  России  будет  неясен.  Придется  доснять
штурм  Зимнего  дворца  и  арест  Временного  правительства.
 Я  говорю:
 — 	Как  доснять?  Когда  доснять?  Ведь  картина  на  экране!
 А  Шумяцкий  говорит:
 8  Зак.  2523
 -  225  -

— 	Нет,  она  уже  не  на  экране,  час  назад  по  телефону
снята  со  всех  экранов.
 И  я  в  первый  раз  в  жизни  упал  в  обморок.  Не  совсем,
правда,  упал.  Меня  затошнило,  поплыла  комната,  как  пола¬
гается,  я  клюнул  в  стол,  но  взял  себя  в  руки»68.
 Полагая,  что  ему  придется  снова  заниматься  штурмов¬
щиной,  Ромм  спросил  о  сроках,  в  которые  он  должен  уло¬
житься  с  досъемкой.  Шумяцкий  передал  ему  слова  Сталина:
юбилей  прошел,  берите  на  съемку  столько  времени,  сколько
нужно.  Но  Ромм  понимал,  что  медлить  не  стоит.  Досняли  за
месяц.  Работали  круглосуточно.
 Следующая  картина  Ромма  по  сценарию  Каплера  «Ле¬
нин  в  1918  году»  приурочивалась  к  60-летию  Сталина,  где  он
тоже  выведен,  и  в  большем  объеме,  в  качестве  действующего
лица.  В  период  громких  хрущевских  разоблачений,  в  поряд¬
ке  активной  борьбы  с  культом  личности,  сталинские  эпизо¬
ды  были  вырезаны  режиссером.  Он  не  хотел  даже,  чтобы  со¬
ответствующие  кадры  хранились  в  Госфильмофонде  —  они
там  все  же  хранятся.
 По  собственным  словам  Ромма,  он  с  увлечением  работал
над  картиной  «Ленин  в  1918  году».  Одним  из  ключевых  ее
эпизодов  является  беседа  раненого  Ленина  с  его  самым  лю¬
бимым  соратником  и  учеником.  В  лекции,  прочитанной  в
1962  году  на  Высших  сценарных  курсах,  Ромм  вспоминал,
что,  выстраивая  мизансцену  этого  эпизода,  он  «неожидан¬
но...  почувствовал,  что  совершенно  невозможно  усаживать
Сталина  в  кресло,  а  Ленина,  раненого,  еще  не  оправившего¬
ся,  сажать  рядом  на  стул»69.
 Лично  я,  когда  смотрел  фильм  в  оригинале,  а  смотрел  я
его  не  раз,  чувство  неловкости  от  восприятия  данной  сцены
не  испытывал.  Забывая  о  ране,  Ленин  заботится,  чтобы  его
собеседнику  было  удобно  сидеть.  А  тот,  чуточку  оробевший
в  присутствии  своего  кумира,  не  фиксирует  внимание  на
том,  кто  на  чем  сидит.  Но  возможно  и  иное  восприятие  эпи¬
зода,  невыигрышное  для  Сталина  или  подрывающее  доверие
к  жизненной  достоверности  самой  ситуации.
 Ромм  не  мог  без  разрешения  начальства  изменить  что-то
в  фильме.  Он  снимался  на  основе  сценария,  утвержденного
в  высоких  инстанциях.  Режиссер  обратился  к  новому  на¬
 -  226  -

чальнику  Главного  управления  кино  С.  Дукельскому  за  та¬
ким  разрешением.
 «Он  молча  выслушал  мои  соображения:  «Неудобно-де,
невозможно,  стыдно,  чтобы  Ленин  усаживал  молодого  и
здорового  Сталина  в  мягкое  кресло,  а  сам  садился  на  стуль¬
чик»,  —  внимательно  посмотрел  на  меня,  потом  все  так  же
молча  вышел  в  соседнюю  комнату,  вынул  из  сейфа  экзем¬
пляр  сценария  и  раскрыл  его  передо  мной.  На  последней
странице  сценария  была  начертана  резолюция:  «Очень  хоро¬
шо.  И.  Сталин»70.  Дукельский,  рассказывает  далее  Ромм,
сказал  ему,  что  в  тексте  данной  сцены  нельзя  изменить  и  за¬
пятой.
 Роммовская  книга  «Беседы  о  кино»,  откуда  взят  мною
весь  этот  эпизод,  вышла  в  свет  в  1964  году.  Ее  автор,  поста¬
вивший  один  из  лучших  фильмов  хрущевской  «оттепели»  —
«Девять  дней  одного  года»  и  ставший  в  самые  первые  ряды
развернувшейся  борьбы  против  сталинизма,  пользовался  ог¬
ромным  авторитетом  у  творческой  интеллигенции.  Никто  не
мог  усомниться  в  абсолютной  правдивости  рассказанной  им
истории.  Сомнения  пришли  потом.
 Вышеприведенный  рассказ  Ромма  вызвал  решительные
возражения  у  автора  сценария.  Каплер  обратился  к  режиссе¬
ру  с  обширным  письмом,  опубликованным  лишь  в  1993  году
как  фрагмент  статьи  Юлии  Друниной,  вдовы  Каплера.  К  это¬
му  времени  всех  их  уже  не  было  в  живых.
 Первая  «странность».  Если  бы  была  такая  резолю¬
ция  Сталина  на  сценарии,  об  этом  не  мог  не  знать  я,  не
могли  не  знать  все  работавшие  над  картиной,  весь  коллектив
и  все  кинематографисты  страны.  Да  на  «Мосфильме»  просто
митинг  бы  созвали  в  то  время  по  этому  поводу!  Между  тем  я
узнал  об  этом  через  тридцать  лет  из  Вашей  книги,  и  митин¬
гов,  насколько  помнится,  не  было»71.
 Эта  «странность»  вряд  ли  ею  является.  Не  все  сталинские
отзывы  о  художественных  произведениях  становились  из¬
вестными  их  авторам.  Иные  как  бы  секретились.  А  на  «ми¬
тинги»  надо  было  получить  высочайшее  разрешение,  кото¬
рое  не  всегда  давалось.
 Но  прочтем  письмо  дальше.  Вторая  «странность».
В  1938  году  прийти  к  старому  чекисту  Дукельскому  и  ска¬
зать:  «Стыдно,  чтобы  Ленин  усаживал  Сталина  в  мягкое
 -  227  -

кресло,  а  сам  садился  на  стульчик»  —  означало  прямым
ходом  отправиться  в  тюрьму...  Третья,  главнейшая
«странность».  Вот  передо  мной  №  1  журнала  «Новый
мир»  за  39-й  год,  в  котором  опубликован  сценарий.  Читаем:
«Сталин  подвигает  стул.  Садится  возле  Ильича».  И  все.  Ни¬
чего  больше.  Какое  мягкое  кресло?  Кто  кого  усаживает?»72
 Возмущен  Каплер  и  тем,  что  режиссер,  изъяв  сталинские
кадры  из  фильмов  «Ленин  в  Октябре»  и  «Ленин  в  1918  году»,
хотел  их  просто  выбросить,  чего  не  допустил  администратор.
«Ведь  прав-то  был  администратор,  —  замечает  Каплер.  —
Разве  не  должны  храниться  в  Белых  Столбах  эти  фильмы  в
том  виде,  как  Вы  их  поставили?  Разве  киновед  не  должен
знать,  что  мы  с  вами  там  натворили?  И  хорошее,  и  плохое?
Где  мы  были  верны  истории,  а  где  сказали  неправду?»73
 Ромм,  конечно,  понимал,  где  сказал  «неправду».  И  хотел
полностью  отрешиться  от  нее.  Время  было  такое  —  время
бурного  отрицания  сделанного  в  годы  сталинизма.  Ромм  —
человек  высочайшего  интеллекта,  но  и  сильных  эмоций,  ко¬
торые  порою  как  бы  довлеют  в  его  воспоминаниях,  коррек¬
тируя  их  в  духе  новой  эпохи  —  «оттепели».  Кроме  того,  у  ре¬
жиссеров  и  сценаристов  зачастую  не  просто  складываются
творческие  отношения.  Не  простыми  они  были  и  у  Ромма  с
Каплером.  У  каждого  из  них  имелись  претензии  друг  к  дру¬
гу.  Отголоски  этих  претензий  слышатся  и  в  письмах  Капле-
ра,  и  в  «Беседах  о  кино».  Ромм,  как  я  думаю,  сам  того  не
желая,  больно  задел  творческое  самолюбие  Каплера.  Полу¬
чалось,  что  рисунок  описанной  мизансцены  был  предопре¬
делен  сценарием  («текстом  сцены»  у  Ромма),  а  это,  по  мне¬
нию  драматурга,  не  соответствовало  действительности.
 Вероятно,  в  связи  с  данным  эпизодом  у  Ромма  возникли
какие-то  творческие  проблемы.  И  не  обошлось  дело  без
трудного  разговора  с  Дукельским  —  впрочем,  вряд  ли  в
столь  откровенной  форме,  в  какой  описывается  в  «Беседах  о
кино». 	'
 Что  касается  персонально  Сталина,  то  нет  сомнений:
сценарии  юбилейных  фильмов,  где  выведен  Ленин  и  он  сам,
его  преемник,  Генеральный  секретарь  читал.  Это  было  для
него  обычной  работой.
 В  1937  году  он  знакомится  с  литературным  сценарием
фильма  «Великий  гражданин»,  который  собирался  ставить
 -  228  -

Ф.  Эрмлер.  Авторы  —  М.  Блейман,  М.  Болыиинцев,
Ф.  Эрмлер.  Главный  герой  —  крупный  партийный  руково¬
дитель,  прототипом  которого  был  Киров.
 В  директивном  письме  к  Шумяцкому  генсек  писал:
«Сценарий  т.  Эрмлера  («Великий  гражданин»)  читал.  Со¬
ставлен  он  бесспорно  политически  грамотно.  Литературные
достоинства  также  бесспорны.
 Имеются,  однако,  ошибки.
 1. 	Представители  «оппозиции»  выглядят  как  более  стар¬
шие  физически  и  в  смысле  партийного  стажа,  чем  предста¬
вители  ЦК.  Это  нетипично  и  не  соответствует  действитель¬
ности...
 2. 	Портрет  Желябова  нужно  удалить:  нет  аналогии  между
террористами-пигмеями  из  лагеря  зиновьевцев  и  троцкис¬
тов  и  революционером  Желябовым.
 3. 	Упоминание  о  Сталине  надо  исключить.  Вместо  Ста¬
лина  следовало  бы  поставить  ЦК  партии.
 4. 	Убийство  Шахова  не  должно  служить  центром  и  выс¬
шей  точкой  сценария;  тот  или  иной  террористический  акт
бледнеет  перед  теми  фактами,  которые  вскрыты  процессом
Пятакова  —  Радека...»74
 Сталин  опасался,  чтобы  статус  старого  большевика,  ста¬
рого  партийца  ассоциировался  с  «зиновьевцами»  и  «троц¬
кистами»,  хотя  на  самом  деле  у  них  зачастую  были  партбиле¬
ты  с  дореволюционным  стажем.  Эта  ассоциация  могла  подо¬
рвать  репутацию  испытанной  ленинской  гвардии,  к  которой
причислял  себя  Сталин.
 Он  довольно  негативно  относился  к  народникам.  В  «Крат¬
ком  курсе  истории  ВКП(б)»  об  их  ошибках  и  неудачах  будет
говориться  гораздо  больше,  чем  о  заслугах  перед  революци¬
онным  движением.  Тем  не  менее  вождь  понимал,  что  народ¬
ники  являлись  людьми  мужественными,  идейными,  а  потому
не  надо  целиком  «отдавать»  их  партийным  оппозиционерам.
Своей  борьбе  с  последними  Сталин  полагал  нецелесообраз¬
ным  придавать  личный  оттенок  —  отсюда  требование  не
упоминать  в  фильме  его  имени.  Это,  дескать,  борьба  не  за
власть,  а  за  идею.  «Дело  надо  поставить  так,  —  пишет  генсек
Шумяцкому,  —  чтобы  борьба  между  троцкистами  и  Совет¬
ским  правительством  выглядела  не  как  борьба  двух  котерий
за  власть,  из  которых  одной  «повезло»  в  этой  борьбе,  а  дру¬
 -  229  -

гой  «не  повезло»,  что  было  бы  грубым  искажением  действи¬
тельности,  а  как  борьба  двух  программ,  из  которых  первая
программа  соответствует  интересам  революции  и  поддержи¬
вается  народом,  а  вторая  противоречит  интересам  револю¬
ции  и  отвергается  народом»75.
 И  наконец,  кремлевский  цензор  стремится  несколько
отвести  сценарий  от  прямых  аналогий  с  убийством  Кирова  и
придать  фильму  более  обобщенный  смысл.
 Итоговый  вывод:  «...  сценарий  придется  переделать,  сде¬
лав  его  по  всему  содержанию  более  современным,  отражаю¬
щим  все  то  основное,  что  вскрыто  процессом  Пятакова  —
Радека»76.
 Главе  советского  государства  лучше  чем  кому  другому
было  известно,  что  этот  процесс  является  сплошной  фальси¬
фикацией.  Однако  каким  вроде  бы  искренним  негодованием
дышит  его  письмо.  Беспредельное  лицемерие?  Наверное.  Но
и  не  только  оно.  Давно  уже  ведется  спор:  нормальным  или
ненормальным  человеком  был  Сталин.  Спор  этот  в  некото¬
ром  роде  бесконечный.  Не  все  ясно  в  его  общетеоретических
посылах  —  что  считать  нормой?  Как  я  уже  отмечал,  недоста¬
точно  изучена  и  сама  личность  советского  диктатора.  Но
очевидно,  что  то  исключительное  социальное  положение,
которое  он  занимал,  оказывало  сильное  воздействие  на  его
психику.  С  годами  у  кремлевского  правителя  в  значительной
мере  утрачивалось  чувство  непосредственной  связи  с  окру¬
жающей  его  действительностью.  Какой-то  частью  своей
личности  он  жил  в  странном,  фантасмагорическом  мире,  в
котором  царили  свои,  подчас  иррациональные  законы,  труд¬
но  объясняемые  с  точки  зрения  здравого  рассудка.
 Порождая  дьявольские  фантомы,  Сталин  тем  не  менее
принимал  их  иногда  за  сущее.  Тогда  и  впрямь  ему  начинало
казаться,  что  Пятаков,  Радек  или  Бухарин  являются  настоя¬
щими  шпионами  и  диверсантами.  Генсек,  возможно,  даже
верит  в  это,  когда,  в  частности,  пишет  письмо  Шумяцкому.
Адресат  же  Сталина  привык  беспрекословно  слушаться
вождя,  верить  ему,  в  нем  растворяться.  Возникает  индукция
лжи,  грандиозный  обман  и  самообман.
 Может  быть,  Сталин  потому  так  и  тянулся  к  искусству,
что  в  нем  всегда  реальность  переплетается  с  фантазией.  Вы¬
мышленный  художником  мир  как  бы  становится  новой  дей¬
 -  230  -

ствительностью  и  создателю  его  нередко  представляется
куда  более  реальным,  чем  сама  жизнь.  «Над  вымыслом  сле¬
зами  обольюсь».  Слезы-то  у  поэта  часто  бывают  настоя¬
щими.
 Сталин  однажды  назвал  себя  писателем,  а  Пастернак  в
посвященном  вождю  стихотворении  сопоставил  его  с  худож¬
ником.  Но  обычно  главного  марксиста  страны  считали  чело¬
веком  научно-рационального  склада  мышления.  Безуслов¬
но,  он  выказывал  в  печатных  работах  акцентированную
склонность  к  логически  выверенным  выкладкам  и  их  дотош¬
ной  систематике,  в  строгой  организации  которой  сказыва¬
лась  семинарская  выучка.  И  все  же,  думается,  это  лишь
внешнее,  наружное  в  сталинском  менталитете  —  скорее
форма,  чем  содержание.
 По  самой  сути  своей  Сталин  являлся  человеком  не  нау¬
ки,  а,  как  это  ни  парадоксально  звучит,  религиозной  атеис¬
тической  веры,  замкнутой  на  нем  лично.  Правильнее  всего
его  рассматривать  как  фанатичного  жреца  всепоглощающей
идеи  абсолютной  власти,  отождествляемой  им  с  коммунис¬
тической  идеей.  «Я»  и  «не-Я»  нередко  словно  сливались  в
его  сознании,  и  первое  тогда  подминало  второе.
 Жрецы  и  художники,  что  убедительно  показал  А.  Берг¬
сон,  составляют  зачастую  близкий  друг  другу  психологичес¬
кий  тип  личности.  С  эмоциональной  перенапряженностью
они,  отчасти  в  воображении,  отчасти  наяву,  творят  свой
мир,  в  котором,  как  уже  было  сказано,  реальность  перепле¬
тается  с  фантазией  и  который  воспринимается  ими  как  выс¬
шая,  а  то  и  единственная  ценность.
 Сталин  не  случайно  так  приохотился  к  кино,  даже  срос¬
ся  с  ним.  Из  всех  искусств  оно  является  самым  жизнеподоб¬
ным,  обладающим  необыкновенной  силой  достоверности,
способным  воспроизводить  реальность  в  оптимальной  ее
полноте  и  динамике.  Но  одновременно  кино  и  грандиозно
условно.  Оно  представляет  собой  волшебную  империю  вы¬
мыслов,  снов,  иллюзий,  которые  могут  выглядеть  на  экране
как  доподлинная  реальность  и  даже  быть  более  убедитель¬
ными,  чем  она  сама.  Кино  оказалось  внутренне  близким
Сталину  по  своей  двойственной  природе,  а  не  только  из-за
его  прагматической  ценности.  Подсознательно,  интуитивно
вождь  ощущал  себя  своего  рода  режиссером  —  режиссером
жизни.
 -  231  -

ИСТОРИЯ  НА  СЛУЖБЕ  У  ПОЛИТИКИ
 В  середине  30-х  годов,  после  прихода  к  власти  Гитлера  в
Германии,  все  более  актуальной  становится  угроза  новой
мировой  войны,  которая,  как  понимал  Сталин,  не  могла  ми¬
новать  СССР.  Он  озабочен  не  только  военно-политической,
но  и  идейно-психологической  ее  подготовкой,  патриотичес¬
ким  воспитанием  народных  масс.  Советский  вождь  посте¬
пенно  утверждается  в  мысли,  что  идущий  от  Гражданской
войны  классово  окрашенный  лозунг  о  защите  социалисти¬
ческого  отечества  (родины  трудящихся)  необходимо  тесно
соединить  с  национальной  идеей  и  традициями.  Даже  в
трансформированном  виде  эта  идея  была  весьма  действен¬
ной,  она  глубоко  задевала  глубинные  чувства  народа  и  его
интеллигенции.
 Реабилитация  национальных  русских  традиций  в  культу¬
ре  являлась  делом  сравнительно  несложным.  От  них  полнос¬
тью  не  отказывались  и  после  революции.  Другой  вопрос,  что
эти  традиции  истолковывались  зачастую  в  узкоклассовом
духе,  упрощенно.  Труднее  —  и  это  шло  уже  в  противоречие
с  большевистской  ортодоксией  и  леворадикальными  интел¬
лигентскими  представлениями  —  возвеличить  тех  или  иных
выдающихся  полководцев  и  государей  прошлого.  Но  без
этого  нельзя  было  оживить  военно-политические  традиции,
которые  резонно  представлялись  вождю  весьма  актуаль¬
ными.
 Конечно,  здесь  не  все  так  просто  и  однозначно.  Не  стоит
забывать,  что  в  двадцатые  годы  отечественная  история  изу¬
чалась  слабо.  Нередко  в  школах  даже  отсутствовал  такой
предмет,  подмененный  политграмотой.  В  30-е  годы  он  проч¬
но  вводится  в  учебную  сетку.  Сталин  вкупе  с  Ждановым  и
Кировым  обстоятельно  занимается  вопросом  о  подготовке
стабильного  учебника  по  «Истории  СССР»  и  «Новой  исто¬
рии».  Слов  нет,  эти'учебники,  неоднократно  переделывав¬
шиеся,  несовершенны,  догматичны.  Но  все  же  подрастаю¬
щее  поколение  как-то  знакомят  теперь  с  основными  собы¬
тиями  русской  и  мировой  истории.  Особый  упор  делается  на
преподавание  первой.
 Отнюдь  не  все  в  ней  принималось  и  поддерживалось
генсеков.  Он  требовал,  допустим,  прославления  Петра  Ве-
 -  232  -

дикого,  Ивана  Грозного,  Дмитрия  Донского,  Александра
Невского...  Зато  наотмашь  пресекалось  мало-мальски  доброе
слово  об  Александре  II:  его  реформы  трактовались  однобо¬
ко,  лишь  как  сплошной  обман  народных  масс.
 Не  только  в  истории  Гражданской  войны,  но  и  во  всей
российской  истории  советский  правитель  самолично  отби¬
рал  тех  героев,  иногда  псевдогероев,  на  образах  которых
хотел  воспитывать  подданных.  Здесь  не  было  полного  про¬
извола.  Так  или  иначе  Сталиным  учитывались  историческая
репутация  героя  и  его  место  в  народной  памяти.  Но  нередко
кремлевский  владыка  не  гнушался  и  прямой  фальсифика¬
ции  реальных  фактов,  что  отчетливо  проявилось  в  случае  с
Иваном  Грозным.  Идеализация  отобранных  героев  осущест¬
влялась  непременно.  Меньше  —  на  страницах  учебников,
где  обязательно  выставлялись  классовые  оценки  и  отметки,
больше,  порою  до  абсурда,  —  в  художественных  произведе¬
ниях.  Сталин  отводил  им  ведущую  роль  в  патриотическом
воспитании  народа.
 В  беседах  с  руководителями  кино  Генеральный  секре¬
тарь  нередко  лично  намечает  режиссеров  на  ту  или  иную  по¬
становку  фильмов  о  выдающихся  деятелях  прошлого.  Сам
курс  на  историческую  тематику  положительно  воспринима¬
ется  многими  творческими  работниками.  И  не  только  в
кино.  На  совещании  театральных  деятелей  и  работников
культуры,  которое  состоялось  в  ноябре  1936  года,  директор
Эрмитажа,  почтенный  академик  И.  Орбели  заявил:  «Нужно
искоренять  случаи  наплевательства  на  героическое  прошлое
народа.  Искусство  должно  воспитывать  чувство  националь¬
ного  достоинства  народа».  Выступая  на  этом  же  совещании,
В.  Мейерхольд  высоко  оценил  «исторический  документ,
подписанный  товарищами  Сталиным,  Кировым  и  Ждано¬
вым  по  поводу  конспекта  учебника  истории»77.
 В  сентябре  1937  года  «Литературная  газета»  публикует
передовую  «Создадим  художественную  историческую  лите¬
ратуру».  Задача  формулируется  вполне  четко:  «На  днях
вышли  из  печати  первые  экземпляры  «Краткого  курса  исто¬
рии  СССР»,  составленного  на  основе  исторических  замеча¬
ний  товарищей  Сталина,  Кирова  и  Жданова.  Этот  учебник
дает  подлинную,  свободную  от  искажений  и  извращений
марксистскую  историю  нашего  прошлого.  В  связи  с  выхо¬
 -  233  -

дом  в  свет  этого  учебника,  в  связи  с  колоссально  возросшим
интересом  народов  СССР  к  своей  истории  перед  нашей  ху¬
дожественной  литературой  возникают  огромной  важности
задачи»78.  Это  создание  высокохудожественных  произведе¬
ний  исторического  плана.
 Стоит  отметить,  что  за  30—50-е  годы  было  написано  не¬
мало  хороших  исторических  романов.  Иные  из  них  с  удо¬
вольствием  читаются  сегодня:  «Петр  I»  А.  Толстого,  книги
 В. 	Яна  о  Чингисхане  и  Батые,  «Дмитрий  Донской»  С.  Боро¬
дина...
 Если  в  литературе  поощрялся  (и  направлялся)  выбор  ис¬
торических  тем,  то  в  кино  ими  нередко  просто  приказывали
заниматься.  Государственное  искусство  в  прямом  и  полном
своем  выражении!  Одобряя  общий  курс  на  развитие  истори¬
ческого  фильма,  не  все  режиссеры  рвались  их  ставить.  Как
рассказывал  мне  кинооператор  А.  Головня,  его  ближайший
друг  В.  Пудовкин  полагал,  что  это  не  его  призвание.  У  него
вынашивались  иные  творческие  замыслы.  Однако  режиссе¬
ру  авторитетно  объяснили,  что  его  кандидатура  идет  с  само¬
го  «верха»,  выдвинута  Сталиным.  Пудовкин  понял,  что  спо¬
рить  нецелесообразно,  надо  приниматься  за  работу.  Так  по¬
явился  фильм  «Минин  и  Пожарский»,  снятый  Головней.
Достался  он  им  обоим  тяжело:  отсутствовал  опыт  в  поста¬
новке  исторических  картин.
 Конечно,  режиссеры  и  по  собственной  инициативе  об¬
ращались  к  исторической  теме.  Она  оказалась  на  время  спа¬
сительной  для  С.  Эйзенштейна.  Он  находился  под  жесточай¬
шим  обстрелом  кинокритики,  его  третировало  руководство
кино.  Но  и  изничтожить  Эйзенштейна  было  не  в  компетен¬
ции  этого  руководства.  Судьба  режиссера  номер  один  совет¬
ского  кинематографа  решалась  в  высших  партийных  ин¬
станциях,  что  он  сам  хорошо  понимал.
 У  Эйзенштейна  имелось  несколько  кинопроектов,  са¬
мым  ударным  из  которых  являлась  постановка  военно-пат-
риотического  фильма  «Мы  —  русский  народ».  Но  ему  ее  до¬
верить  не  хотели.  Чувствуя,  что  его  затягивают  в  омут,
Эйзенштейн  пишет  Сталину  —  сохранился  черновой  набро¬
сок  письма  (16  апреля  1937  г.).  Создатель  «Броненосца  «По¬
темкин»  просит,  чтобы  ему  дали  возможность  работать  в
кино.
 -  234  -

Ответа  Эйзенштейн  не  получил.  Но  реакция  на  это  пись¬
мо  последовала.  На  заседании  Политбюро  от  9  мая  1937  года
отдельным  пунктом  рассматривался  вопрос:  «О  С.  Эйзенш¬
тейне.  Предложить  т.  Шумяцкому  использовать  Эйзенштей¬
на,  дав  ему  задание  (тему),  предварительно  утвердить  его
сценарий,  текст  и  пр.»79.
 После  долгих  унизительных  разговоров  Эйзенштейну
разрешили  работать  над  фильмом  «Александр  Невский»,
сценарий  он  будет  писать  в  соавторстве  с  П.  Павленко,  поль¬
зовавшимся  большим  доверием  властных  структур.  В  альма¬
нахе  «Минувшее»  утверждается,  что  он  «был  близок  к  ЧК  —
НКВД,  по  его  собственным  рассказам,  присутствовал  на  до¬
просах  даже  «братьев-писателей»80.  В  посмертно  опублико¬
ванной  полумемуарной  повести  «Дафнис  и  Хлоя  эпохи  куль¬
та  личности,  волюнтаризма  и  застоя.  История  одной  любви»
Юрий  Нагибин  пишет,  что  Павленко  «с  первых  литератур¬
ных  шагов  официально  связал  себя  с  органами  безопаснос¬
ти»81.  Сталин  покровительствовал  Павленко,  и  тот,  человек
не  бездарный,  верно  служил  ему  своим  пером.  За  что  и  удос¬
тоился  трижды  Сталинской  премии  за  сценарии  кинокартин
«Клятва»  и  «Падение  Берлина»  и  за  роман  «Счастье»,  где
прославляется  любимый  вождь.
 Эйзенштейн  работал,  как  всегда,  увлеченно,  понимая,
что  не  может  позволить  себе  сделать  идеологически  «неточ¬
ный»  фильм.  И  созданный  им  «Александр  Невский»  очень
вождю  понравился.
 Сталин  полагал,  что  режиссеры  ничего  не  смыслят  в  ис¬
тории,  в  перипетиях  которой  себя  он  считал  более  чем  ком¬
петентным.  Исторические  и  историко-биографические  филь¬
мы  кремлевский  ценитель  смотрел  с  особым  вниманием.
Иногда,  впрочем,  его  внимание  как  бы  рассеивалось  —  если
в  фильме  идеологически  все  было  правильно,  а  художест¬
венно  значительного  интереса  он  не  представлял.
 Конечно,  не  только  исторические  картины  привлекали
генсека.  Со  временем  он  старается  лично  принять  —  не  при¬
нять  чуть  ли  не  каждую  игровую  ленту.  Постепенно  устанав¬
ливается  сама  процедура  кремлевской  приемки.  Руководи¬
тель  кино,  обычно  первое  лицо,  привозит  законченный
фильм  на  высший  суд.  Сталин  смотрит  картину  не  один,  а  в
присутствии  нескольких  приближенных  лиц.  Главным  обра¬
 -  235  -

зом  это  члены  Политбюро,  но  без  жен.  По  эмоциональной
реакции  державного  критика  присутствующие  стараются
разгадать  его  мнение,  если,  конечно,  оно  не  высказывалось
ранее.  Посмотрев  какую-то  часть  ленты,  хозяин  мог  под¬
няться  и  выйти  из  зала.  Тогда  сеанс  заканчивался.
 Порою  после  просмотра  проходило  нечто  вроде  обсужде¬
ния.  Можно  было,  по  частностям,  и  поспорить  с  генсеком,
на  что,  впрочем,  отваживались  немногие  члены  Политбюро,
из  самых  близких.  Окончательный  приговор,  обжалованию
не  подлежащий,  выносил  диктатор.  Руководитель  кино
скрупулезно  записывал  его  замечания.  Затем  они  передава¬
лись  без  указания,  что  они  —  сталинские,  создателям  картины.
Режиссеры,  народ  ушлый,  обычно  хорошо  понимали,  что  к
чему.  Иногда,  но  редко,  их  приглашали  посидеть  на  краешке
стула  на  кинопиршестве  советских  правителей.
 Вокруг  этих  просмотров  складывались  легенды,  витали
слухи.  Еще  бы!  От  сталинского  слова  зависело  для  кинема¬
тографистов:  быть  или  не  быть.  По  моей  просьбе  известный
драматург  Э.  Брагинский  описал,  по  разговорам  с  друзьями,
один  из  таких  просмотров.  Он  происходил  уже  после  войны.
Не  претендующий  на  точность  во  всех  деталях,  рассказ  до¬
стоверно  передает  атмосферу  того  времени.
 «Эту  новеллу  рассказал  мне  кинорежиссер  Александр
Борисович  Столпер,  которого  я  считаю  своим  учителем.
Именно  он  посвятил  меня  в  тайны  кинодраматургии.  Стол¬
пер  снимал  тогда  «Повесть  о  настоящем  человеке»  по  Поле¬
вому.  Было  это  в  Звенигороде,  и  туда  приехал  сценарист
фильма  Михаил  Григорьевич  Папава.
 — 	А  знаете,  как  началась  карьера  Папавы?  —  спросил
меня  Столпер,  озорно  сверкнув  глазами  (я  тоже  находился  в
Звенигороде,  мы  обсуждали  идею  будущего  сценария).
И  Столпер  рассказал  вот  что:
 — 	Показывали  вбждю  фильм  «Иван  Павлов».  («Акаде¬
мик  Иван  Павлов»,  1949  год.  —  Е.  Г.)  Смотрели  фильм,  как
полагалось  в  те  времена,  Сталин  и  вся  его  политбюровская
команда.  Режиссер  фильма  Рошаль  сидел  в  прихожей,  в  зал
его,  плебея,  конечно  же,  не  пускали,  но  дверь  в  зал  милости¬
во  оставили  открытой.  Рошаль  тихонько  умирал  в  упомяну¬
той  прихожей.
 -  236  -

Как  только  пошли  вступительные  титры  фильма,  Сталин
спросил  у  Берии:
 — 	Скажи,  Лаврентий,  вот  тут  сценарий  Папавы...  Папа-
вы  —  они  откуда?  Из  Ткварчели?  (название  грузинского  го¬
рода  Столпер  приводил  наугад).
 — 	Да  нет,  Иосиф  Виссарионович,  —  позволил  себе  не
согласиться  Берия,  —  Папавы,  они  все  из  Батуми...
 — 	Что  ты  мне  болтаешь  про  Батуми,  Папава  мог  быть
еще  из  Сухуми...  —  сказал  товарищ  Сталин.
 И  всю  картину  Сталин  и  Берия  обсуждали,  откуда  родом
Папава,  перемежая  русский  язык  с  грузинским,  а  в  прихо¬
жей  Рошаль  был  уже  готов  к  отправке  в  реанимацию  или
прямиком  в  морг.  Министр  кинематографии  Большаков,  си¬
девший  ближе  к  открытой  двери  кинозала,  тоже  панико¬
вал  —  фильм  явно  проваливался.  Кем  он  теперь  будет  —
бывшим  министром  или  заключенным?
 В  зале  зажгли  свет,  Сталин  поднялся  е  места.
 — 	Хороший  сценарий  написал  товарищ  Папава!  —  и  ушел.
За  ним  потянулись  остальные...
 У  Рошаля  хватило  сил  лишь  затравленно  поглядеть  вслед
великим  мира  сего.
 Счастливый  Большаков  обнял  Рошаля:
 — 	Как  зовут  Папаву?  Надо  срочно  его  поздравить  с  боль¬
шой  творческой  удачей!  Да,  —  спохватился  министр,  —  и  вас
надо  поздравить...  заодно!
 Папаву  зовут  Миша!  —  пролепетал  Рошаль.
 Надо  добавить,  что  картину  смотрели,  по  сталинскому
обыкновению,  ночью.  И  вот  среди  ночи  в  Министерстве  ки¬
нематографии  начали  поднимать  с  постели  всех  чиновни¬
ков  —  как  отчество  Папавы?  Не  знал  никто!  А  звонить  Папа-
ве  и  запросто  сказать  ему  «Миша»  или  официально  «това¬
рищ  Папава»  министр  уже  не  смел.
 Кто-то  сообразил,  что  Папава  дружит  со  Столпером.
Большаков  позвонил  ему  в  четыре  часа  утра.
 — 	Как  отчество  Папавы?
 — 	Григорьевич...  —  Спросонья  Столпер  не  понимал  про¬
исходящего.  И  позже  решил,  что  этот  звонок  ему  приснился.
 Министр  тотчас  позвонил  Папаве,  конечно,  разбудил
его,  назвал  Михаилом  Григорьевичем  и  взволнованным  го¬
 -  237  -

лосом  сообщил,  что  его  работу  высоко  оценил  сам  товарищ
Сталин!
 Бедный  и  неизвестный  Папава  начал  новую  жизнь.  Го¬
норар  за  сценарий  повысили.  Квартиру  дали.  До  этого  он
жил,  естественно,  в  коммуналке.  Кроме  квартиры  дали  еще
Сталинскую  премию  первой  степени.
 Но  если  бы  товарищ  Сталин  знал,  что  родом  Папава  был
из  Москвы  и  ни  слова  не  знал  по-грузински,  изменилась  бы
судьба  Папавы,  стал  бы  он  в  одночасье  Михаилом  Григорье¬
вичем  и  классиком  советской  кинодраматургии?  Папава,  ко¬
торый  сам  любил  пересказывать  эту  историю,  шутил,  что  не
стал  бы...
 Много  лет  спустя  я  спросил  у  Рошаля  —  правду  ли  пове¬
дал  Столпер,  и  Григорий  Львович  подтвердил,  что  все  это
чистая  правда».
 «Академик  Иван  Павлов»  не  принадлежал  к  числу  про-
катно  ударных  фильмов.  В  нем  мало  зрелищно  выигрышных
сцен,  он  перегружен  разговорами,  не  всегда  понятными  зри¬
телю,  у  него  вяло  текущий  сюжет.  Но  идеологически  он
весьма  точно  отвечал  предъявляемым  тогда  требованиям.
Доказывалось,  что  русская  наука,  олицетворением  которой
являлся  великий  физиолог,  —  самая  передовая  в  мире  и  со¬
ветская  власть,  как  никакая  другая,  оказывает  ей  макси¬
мальную  помощь  и  поддержку.  Так  что  Сталинская  премия
была  дана  картине  не  случайно,  не  только  из-за  фамилии
Папавы,  хотя,  несомненно,  ему  повезло.
 Иногда  кремлевский  цензор  не  успевал  посмотреть  ка¬
кой-то  фильм  и  его  выпускали  на  экран  без  высочайшей
санкции.  Хозяин  требовал  от  руководителей  кино  и  само¬
стоятельных  решений,  что  было  для  них,  однако,  делом  рис¬
кованным.  Картина  могла  понравиться  публике,  получить
хорошую  прессу.  И  вдруг  —  удар.  Фильм  увидел  «сам»  и  чем-
то  возмутился.  Начиналась  быстрая  раскрутка  в  обратную
сторону.
 Понятно,  что  все  в  кино  старались  изо  всех  сил  зару¬
читься  мнением  вождя.  Ему  стремились  послать  сценарии,
которые,  как  мы  уже  видели,  он  читал  внимательно  и  при¬
дирчиво.
 В  архиве  Сталина  имеются  два  сценария  о  грузинском
полководце  Георгии  Саакадзе.  В  данном  случае  авторы  никак
 -  238  -

не  могли  обойти  любимого  «отца  народов».  При  всем  своем
русофильстве,  в  том  числе  и  на  бытовом  уровне,  тот  о  род¬
ном  крае  не  забывал.  Сталин  читает  оба  сценария  с  каранда¬
шом  в  руке.  Первый  —  он  принадлежит  Анне  Антоновской  и
Борису  Черному  —  подвергается  лишь  небольшой  редактор¬
ской  правке.  Сталин  поправляет  «турецкое  посольство»  на
«персидское»,  вместо  «шашки»  пишет  «сабли».  Не  пропуска¬
ет  он  и  ошибки  машинистки:  в  тексте  «расой»  заменено  на
«рясой»  .
 Больше  пометок,  и  они  касаются  содержания,  на  сцена¬
рии  Георгия  Леонидзе.  Например:  повествуя  о  жестокой
схватке  одного  из  героев,  Гиви,  с  турком,  автор  пишет,  имея
в  виду  Гиви,  что  «он  ловко  нанес  ему  удар  под  локоть».  Ста¬
лин  подчеркивает  эту  фразу  зеленым  карандашом  и  замечает
на  полях:  «В  борьбе  нельзя  бить».  По  поводу  другого  эпизода
с  тем  же  героем  кремлевский  читатель  пишет:  «Глупая
сцена».  Разговор  Саакадзе  с  женой.  Та  говорит:  если  тебя
убьют,  то  я  убью  того,  кто  убьет  тебя.  Сталин:  «Глупо!»  То  же
самое  он  напишет  еще  раз.  Сталин  подчеркивает  в  тексте
слово  «мины»  и  указывает:  «Мин  не  было  тогда».  Не  обо¬
шлось  и  без  излюбленного  сталинского  «ха-ха-ха»  на  по¬
лях83.
 Генеральный  секретарь  написал  11  октября  1940  года
письмо  председателю  Комитета  по  делам  кинематографии
Большакову,  в  котором  решительно  отклонил  работу  Лео¬
нидзе.  Предпочтение  отдано  сценарию  Антоновской  —  Чер¬
ного.  Тот  сильнее  по  художественным  достоинствам  и  вы¬
звал  большее  доверие  вождя.  Антоновская  —  автор  много¬
томной  эпопеи  о  Саакадзе  «Великий  Моурави»,  написанной
живо  и  с  основательным  знанием  исторического  материала.
 Один  из  ведущих  мотивов  этой  эпопеи  —  мотив  неиз¬
бывного  предательства,  которое  характерно  для  грузинских
князей,  царская  же  власть  слаба,  они  ее  постоянно  расшаты¬
вают.  Сценарий  экранизировал  Чиаурели.  Мотив  предатель¬
ства,  шпиономании  он  постарался  развить,  усилить.
 Сталин  читал  и  роман  Антоновской.  Она  его  («Диди  Мо¬
урави»)  прислала  в  Кремль  с  проникновенной  надписью:
«Вдохновителю  нашей  героической  эпохи  Иосифу  Виссари¬
оновичу  Сталину.  С  глубоким  уважением  и  любовью  ав¬
тор»84.
 -  239  -

Если  бы  «вдохновитель»  в  своей  «литературно-критичес¬
кой»  деятельности  ограничивался  лишь  идеологическими
требованиями,  то  художникам  было  бы,  вероятно,  легче  ра¬
ботать.  Но  правитель  зачастую  входил  и  в  сугубо  творческие,
профессиональные  вопросы.  А.  Головня  рассказывал  мне,
что  кинооператоры  старались  избегать  остроракурсных  съе¬
мок.  Сталин  считал,  что  подобные  съемки  искажают  реалис¬
тический  образ  в  картине  и  отдают  мистикой.  Советские
операторы  предпочитали  поэтому  в  30—50-е  годы  снимать  в
положении  «нормаль»,  с  уровня  человеческого  глаза.
 Впрочем,  чаще  всего  Сталин  не  давал  строго  конкретных
указаний,  но  творческие  люди  понимали,  что  вождь  консер¬
вативен  в  своих  чисто  художественных  вкусах.  Этим  пользо¬
вались  и  некоторые  группировки  в  интеллигенции,  хотев¬
шие  «закрепить»,  «узаконить»  и,  главное,  монополизировать
собственные  ориентации  и  установки.  В  театре  и  живописи
почти  напрочь  отказываются  от  авангардистских  приемов,
что  придает  нередко  спектаклям  и  картинам  старомодный
вид.  Такая  старомодность  была  более  понятна  идеологичес¬
ким  чиновникам,  которые,  действуя  от  лица  высоких  пар¬
тийных  органов,  ее  тоже  закрепляли,  охраняли.
 Постепенно  и  сами  идеологические  требования  приоб¬
ретают,  что  шло  уже  нередко  четко  от  вождя,  все  более  и  бо¬
лее  детализированный  и  жесткий  характер.
 Так,  в  исторических  фильмах,  а  потом  чуть  ли  не  во  всех
других  не  рекомендовалось  вторгаться  в  частную  жизнь  ге¬
роев.  Сталин  полагал,  что  великий  человек  должен  пред¬
стать  на  экране  перед  народом  главным  образом  в  совокуп¬
ности  своей  общественной  деятельности.  Этого  же  диктатор
требовал  и  от  биографов.  Приведем  его  гневное  письмо  в
Детгиз,  который  прислал  вождю  подготовленную  книгу
«Рассказы  о  детстве  Сталина».  Это  1938  год.
 «Книга  изобилует  массой  фактических  неверностей,  ис¬
кажений,  преувеличений,  восхвалений.  Автора  ввели  в  за¬
блуждение  охотники  до  сказок,  брехуны  (может  быть,  «добро¬
совестные»  брехуны),  подхалимы.  Жаль  автора,  но  факт  ос¬
тается  фактом.  Но  не  это  главное.  Главное  состоит  в  том,  что
книжица  имеет  тенденцию  вкоренить  в  сознание  советских
детей  (и  людей  вообще)  культ  личности  вождей,  непогреши¬
мых  героев.  Это  опасно,  вредно.  Теория  «героев»  и  «толпы»
 -  240  -

есть  не  большевистская,  а  эсеровская  теория.  Герои  делают
народ,  превращают  его  из  толпы  в  народ  —  говорят  эсеры.
Народ  делает  героев  —  отвечают  эсерам  большевики.  Всякая
такая  книжка  будет  лить  воду  на  мельницу  эсеров,  будет  вре¬
дить  нашему  общему  большевистскому  делу.  Советую  сжечь
книжку»85.
 Вероятно,  главное  здесь  не  критика  эсеровских  взглядов.
Главное  —  позиция  вождя,  который  не  хотел  обытовлять,
приземлять  созданный  им  —  и  пропагандой  —  официаль¬
ный  образ  великого  государственного  деятеля,  целиком  по¬
груженного  в  эпохальные  дела.  С  этой  точки  зрения  сам  по
себе  рассказ  о  его  детских  годах  не  имел  смысла,  был  даже
лишним.
 Разумеется,  надо  не  забывать  и  про  нелюбовь  Сталина  к
каким-либо  прикосновениям  к  своей  частной  жизни.  Этого
не  любили,  почитали  буржуазным  предрассудком  и  многие
другие  большевистские  лидеры,  что  шло  еще  от  давних  вре¬
мен  нелегальщины  и  конспиративности.  Такова  была  тради¬
ция,  которой  Сталин  последовательно  придерживался.  Но
дело,  конечно,  не  столько  в  ней  самой,  сколько  в  идеологи¬
ческих  ориентациях  сталинского  режима.
 В  тридцатые  годы  устанавливаются  четкие  параметры
освещения  ленинской  темы  в  литературе  и  искусстве.  В  кон¬
це  1932  года  А.  И.  Ульянова-Елизарова  передает  через
М.  И.  Ульянову  большое  письмо  генсеку,  где  рассказывает¬
ся  о  ее  изысканиях  в  генеалогии  семьи  Ульяновых.  Дед  Ле¬
нина  по  материнской  линии  «происходил  из  бедной  еврей¬
ской  семьи».  Этот  факт,  по  мнению  Анны  Ильиничны,
«может  сослужить  большую  службу  в  борьбе  с  антисемитиз¬
мом».  В  письме  утверждалось,  что  «Ильич  высоко  ставил
всегда  евреев».  Прочитав  послание,  Сталин  сказал  М.  Улья¬
новой:  «Молчать  о  письме  абсолютно!»86  Безуспешным  ока¬
залось  и  второе  обращение  к  генсеку.
 В  1938  году  вышла  в  свет  книга  М.  Шагинян  «Билет  по
истории»,  которую  в  рукописи  читала  Н.  К.  Крупская  и  ее
одобрила.  Положительный  отзыв  дал  и  Д.  И.  Ульянов.  5  ав¬
густа  1938  года  Политбюро  принимает  постановление  «О  ро¬
мане  Мариэтты  Шагинян  «Билет  по  истории»,  часть  1-я  —
«Семья  Ульяновых».  Там  указано,  что  «книжка  Шагинян,
претендующая  на  то,  чтобы  дать  биографический  докумен¬
 -  241  -

тальный  роман  о  жизни  семьи  Ульяновых,  а  также  о  детстве
и  юности  Ленина,  является  политически  вредным,  идеоло¬
гически  враждебным  произведением»87.
 В  постановлении  осуждается  поведение  Крупской,  кото¬
рое  названо  «недопустимым  и  бестактным».  Она-де  стре¬
мится  превратить  «общепартийное  дело  —  составление  про¬
изведений  о  Ленине  —  в  частное  и  семейное  дело»,  выступая
тем  самым  «в  роли  монопольного  истолкователя  обстоя¬
тельств  общественной  и  личной  жизни  и  работы  Ленина  и
его  семьи,  на  что  ЦК  никому  и  никогда  прав  не  давал»88.
 Решением  Политбюро  воспрещается  отныне  издание
произведений  о  Ленине  без  ведома  и  согласия  ЦК  ВКП(б).
Книгу  Шагинян  изъяли  из  употребления,  а  правлению
Союза  писателей  предложили  объявить  автору  выговор.
 В  тексте  постановления  не  указано,  что  конкретно  вме¬
няется  в  вину  Шагинян.  Писатели  были  более  определенны.
9  августа  состоялся  президиум  правления  СП,  присутствова¬
ли  А.  Караваева,  В.  Катаев,  М.  Кольцов,  П.  Павленко,
А.  Фадеев,  А.  Толстой,  Л.  Кассиль  и  др.  Объявили  суровое
порицание  М.  С.  Шагинян,  которая  дает  искаженное  пред¬
ставление  о  национальном  лице  Ленина.  Специально  под¬
черкивалось,  что  он  является  «гением  человечества,  выдви¬
нутым  русским  народом»  и  его  национальной  гордостью89.
 В  книге  «Билет  по  истории»  о  родословной  Ленина  ска¬
зано  следующее.  Его  дед  по  матери  «украинец  Александр
Дмитриевич  Бланк»90.  В  жилах  бабушки  по  матери  текла
шведская  и  немецкая  кровь.  Отцовская  линия.  Бабушка  про¬
исходила  из  «крещеного  калмыцкого  рода»91.  Националь¬
ность  деда  не  уточнялась.
 В  предреволюционные  годы  фактор  «крови»  при  опреде¬
лении  национальной  принадлежности  не  имел  существен¬
ного  значения.  Решающими  являлись  вера  и  язык.  Ульянов-
Ленин  вырос  в  православной  семье  и  полагал  себя  русским,
кем  и  являлся  по  родному  языку,  воспитанию  и  образова¬
нию.  Но  для  Сталина  огромную  роль  в  данном  случае  играл
и  этнический  признак.  По  его  убеждению,  гениальный
вождь  мирового  пролетариата,  «основатель  первого  в  мире
социалистического  государства»  должен  выглядеть  в  глазах
миллионов  людей  русским  человеком  без  оговорок.  «Неже¬
лательные»  же  моменты  в  его  родословной  следует  микши¬
 -  242  -

ровать,  сводить  на  нет,  замалчивать.  Замалчивать  необходи¬
мо  и  другие,  тоже  «нежелательные»  факты  из  биографии
Ильича.  Например,  его  непростые  (и  очень  человечные!)  от¬
ношения  с  Инессой  Арманд.  Или  тот  факт,  что  он  и  Круп¬
ская  венчались  в  церкви,  о  чем  никогда  не  говорилось  и
применительно  к  Сталину  и  его  первой  жене.
 Так  утверждалась  своего  рода  иконописная  традиция  в
изображении  вождей,  которой  необходимо  было  неукосни¬
тельно  придерживаться  советскому  искусству.  На  него  воз¬
лагалась  обязанность  создавать  житие  коммунистических
святых.  Эта  традиция,  хотя  и  в  более  ослабленном  виде,  за¬
частую  распространялась  и  на  художественную  трактовку
едва  ли  не  всех  исторических  героев.
 К  советскому  кинематографу  диктатор  предъявлял  повы¬
шенные  идеологические  требования.  Безусловно,  они  не
сводились  к  проблеме,  как  показывать  и  показывать  ли  во¬
обще  частную  жизнь  экранных  персонажей.  Самым  сущест¬
венным  было  другое.  Общая  социально-психологическая
концепция  фильма,  которую  Сталин  и  старался  запрограм¬
мировать.  Делал  он  это  весьма  жестко,  но  иногда  шел  и  на
определенные  уступки.
 Сейчас  все  знают,  что  картина  В.  Пудовкина  «Суворов»
принадлежит  к  числу  самых  знаменитых,  отмеченных  награ¬
дами  фильмов  сталинского  времени.  Менее  известно,  что
сценарий  вызвал  серьезное  недовольство  кремлевского  цен¬
зора.  9  июля  1940  года  он  пишет  Большакову:
 «Сценарий  «Суворова»  страдает  недостатками.  Он  тощ  и
не  богат  содержанием.  Пора  перестать  изображать  Суворова,
как  добренького  папашу,  то  и  дело  выкрикивающего  «ку-ка-
ре-ку»  и  приговаривающего  «русский»,  «русский».  Не  в  этом
секрет  побед  Суворова.
 В  сценарии  не  раскрыты  особенности  военной  политики
и  тактики  Суворова:  1)  Правильный  учет  недостатков  про¬
тивника  и  умение  использовать  их  до  дна.  2)  Хорошо  проду¬
манное  и  смелое  наступление,  соединенное  с  обходным  ма¬
невром  для  удара  по  тылу  противника.  3)  Умение  подобрать
опытных  и  смелых  командиров  и  нацелить  их  на  объект
удара.  4)  Умение  смело  выдвигать  отличившихся  на  большие
посты  вразрез  с  требованиями  «правил  о  рангах»,  мало  счи¬
таясь  с  официальным  стажем  и  происхождением  выдвигае-
 -  243  -

мых.  5)  Умение  поддержать  в  армии  суровую,  поистине  же¬
лезную  дисциплину.
 Читая  сценарий,  можно  подумать,  что  Суворов  сквозь
пальцы  смотрел  на  дисциплину  в  армии  (невысоко  ценил  i
дисциплину)  и  что  он  брал  верх  не  благодаря  этим  особен¬
ностям  его  военной  политики  и  тактики,  а  главным  обра¬
зом  —  добротой  в  отношении  солдат  и  смелой  хитростью  в
отношении  противника,  переходящей  в  какой-то  авантю¬
ризм.  Это,  конечно,  недоразумение,  если  не  сказать  больше.
 Эти  замечания  относятся  также  к  известной  пьесе  «Су¬
воров»,  поставленной  в  ЦТКА.
 И.  Сталин»92.
 Когда  писались  эти  строки,  в  Европе  полыхала  вторая
мировая  война,  которая  вплотную  подступила  к  западным
границам  Советского  Союза.  Давая  по  пунктам  характерис¬
тику  Суворова,  Сталин,  вероятно,  думал  не  только  о  пудов-
кинском  фильме,  но  и  о  пропагандистской  пользе  извлече¬
ния  уроков  из  опыта  прежних  военных  кампаний.  Портреты
Суворова  и  Кутузова  висели  теперь  в  кремлевском  кабинете
вождя.
 Сталинские  замечания  Большаков  «от  себя»  передал  Пу¬
довкину,  чем  поставил  его  в  тяжелое  положение.  Коней  на
переправе  не  меняют!  Съемки  «Суворова»  шли  уже  полным
ходом,  фильм  был  запущен  в  производство  осенью  1939
года.  Переделывать  сценарий  кардинально  не  представля¬
лось  возможным:  легче  написать  заново,  но  тогда  пришлось
бы  и  снимать  во  многом  заново.
 Пудовкин  решил,  что  главным  является  замечание  о  во¬
инской  дисциплине,  организующая  роль  которой  не  показана
в  сценарии.  В  этом  направлении  режиссер  переделал  неко¬
торые  сцены,  не  затрагивая  общей  концепции  фильма,  за¬
вершенного  к  конц£  1940  года.  Большаков  решается  пока¬
зать  картину  в  Кремле.  По  словам  Марьямова,  «Сталин,  ко¬
торый  ничего  не  забывал,  принимая  готовую  картину,  на
этот  раз  обошел  свой  первоначальный  отзыв  молчанием»93.
 Картина  выходит  на  экран  и  «на  ура»  принимается  прес¬
сой,  что,  несомненно,  было  санкционировано  сверху.  Вкупе
с  картиной  «Минин  и  Пожарский»  она  будет  награждена
 -  244  -

Сталинской  премией  первой  степени.  Но,  по  рассказу  Го¬
ловни,  создателям  картины  передали  сталинское  пожелание:
хороший  фильм  сделали  об  Александре  Васильевиче  Суво¬
рове,  теперь  надо  сделать  фильм  о  полководце  Суворове.
И  уже  в  январе  1941  года  Пудовкин  приступает  к  работе  над
фильмом  «Штурм  Измаила».  Съемки  не  состоялись  —  воз¬
можно,  потому,  что  летом  началась  Отечественная  война.
 Вместе  с  тем  следует  подчеркнуть,  что  и  фильм  «Суво¬
ров»  вполне  отвечал  требованиям  времени,  как  они  понима¬
лись  и  самим  Сталиным.  Может  быть,  он  только  в  этом  не
хотел  себе  признаться.  В  фильме  вдохновенно  славятся  по¬
беды  русского  оружия,  утверждается  поразительный  образ
великого  военачальника  в  исполнении  никому  до  того  не  из¬
вестного  актера  Н.  П.  Черкасова  (Сергеева).  Он  создает
образ  именно  полководца,  чему  не  мешают  даже  некоторые
его  чудачества,  в  том  числе  и  знаменитое  «ку-ка-ре-ку»,  ко¬
торое  Пудовкин  все-таки  оставил  в  фильме.
 Лучшие  исторические  ленты  второй  половины  30-х  го¬
дов  отличаются  высоким  уровнем  профессионализма.
И  война  показывается  в  них  как  настоящая  война,  которую
приходится  вести  с  умным  и  сильным  противником.  Зато
совершенно  искаженно,  оглупленно  изображается  она  в
большинстве  так  называемых  оборонных  фильмов,  где  дей¬
ствует  некий  условный,  но  современный  враг.  Доблестная
Красная  Армия  разбивала  его  тотчас  в  пух  и  прах,  как  только
он  нарушал  священные  границы  СССР.  Повсеместно  мусси¬
ровался  тезис,  что  будущая  война  станет  победоносным  сра¬
жением  на  чужой  территории  и  обойдется  для  нас  малой
кровью.
 Из  оборонных  фильмов  того  периода  наибольшую  из¬
вестность  приобрел  художественно  посредственный  и  весь¬
ма  амбициозный  фильм  «Если  завтра  война»  Е.  Дзигана,  по¬
ставившего  ранее  яркую  романтическую  картину  «Мы  из
Кронштадта».  Обе  ленты  вместе  получили  в  марте  1941  года
Сталинскую  премию  второй  степени.  Впоследствии  «Если
завтра  война»  перестали  упоминать  в  числе  лауреатов  этой
премии.
 Ею  тогда  щедро  вознаграждали  кинематографистов.  По
разделу  «Художественная  проза»  было  дано  шесть  премий,  а
мастерам  экрана  —  25.  Восемь  премий  из  десяти  первой  сте¬
 -  245  -

пени  Сталин  предоставил  историко-революционным  и  ис¬
торическим  фильмам.  Это:  «Чапаев»,  «Щорс»,  трилогия  о
Максиме,  «Ленин  в  Октябре»  и  «Ленин  в  1918  году»,  «Петр  I»,
«Минин  и  Пожарский»  и  «Суворов»,  «Арсен»  и  «Великое  за¬
рево»,  «Александр  Невский».  Две  другие  премии  отдали  ко¬
медиям  Александрова  «Цирк»  и  «Волга-Волга»  и  фильму,
тоже  комедийному,  И.  Пырьева  «Трактористы».
 Не  менее  показательны  данные  по  разделам  «Художест¬
венная  проза»  и  «Драматургия».  По  каждому  из  них  выделе¬
ны  три  премии  первой  степени.  Присуждены:  А.  Толстому  за
роман  «Петр  I»,  С.  Сергееву-Ценскому  за  роман  «Севасто¬
польская  страда»,  Шолохову  за  роман  «Тихий  Дон».  Второй
блок:  К.  Тренев  —  пьеса  «Любовь  Яровая»,  А.  Корнейчук  —
«Платон  Кречет»  (современная  тема)  и  «Богдан  Хмельниц¬
кий»,  Н.  Погодин  —  «Человек  с  ружьем».
 Историческая  тема  явно  лидирует  в  идеологически  удар¬
ных  видах  искусства.  Она  пронизана  державными  мотивами
и  обращена  в  конечном  счете  к  утверждению  русско-патрио¬
тических  идей,  которые  теперь  акцентированно  входят  в  со¬
став  социалистического  мировоззрения,  в  трактовке  Сталина.

ЛОГИКА  ВОЛЮНТАРИЗМА

ОТ  ЛЕГЕНДЫ  К  МИФУ
 В  преддверии  первого  Всесоюзного  съезда  советских  пи¬
сателей  и  в  ходе  его  работы  была  четко  сформулирована  за¬
дача:  художественно  восславить  великого  вождя.  Собствен¬
но,  это  делалось  и  раньше  —  вспомним  хотя  бы  «Поднятую
целину»  М.  Шолохова,  но  теперь  это  рассматривается  как
фронтальная  задача  номер  один.  По  словам  Вс.  Вишневско¬
го,  «культу  сверхчеловека,  который  развивается  в  Германии,
культу  «сына  неба»,  который  развивается  в  Японии,  мы  про¬
тивопоставим  образ  подлинного  пролетарского  вождя  —
простого,  спокойного  вождя-человека.  Это  можно  сделать
хорошо,  это  нужно  сделать.  Слепо  подчиняющейся  фанати¬
ческой  массе  в  фашистских  книгах  противопоставим  созна¬
тельно  идущую  массу.  Мы  найдем  соотношение:  вождь  и
масса.  Если  литература  обратится  к  этой  теме,  она  сделает
огромный  скачок  вверх»1.
 В  литературную  сталиниану  включились  постепенно  по¬
чти  все  мало-мальски  видные  советские  поэты  и  многие
прозаики  и  драматурги.  Перечислять  их  —  занять  слишком
обширную  печатную  площадь.  Да  и  нет  в  этом  необходимос¬
ти.  Подчеркнем  другое.  К  литературной  сталиниане  (как  и  к
кинематографической  или  изобразительной)  причастны
самые  талантливые  авторы.  Первым,  кто  восславил  Сталина
в  русской  поэзии,  был,  по-видимому,  Борис  Пастернак  —
двумя  стихотворениями,  опубликованными  в  «Известиях»
1  января  1936  года  со  следующими  строфами  в  конце  одного
из  них:
 ...А  в  те  же  дни  на  расстояньи
 За  древней  каменной  стеной
 -  249  -

Живет  не  человек,  —  деянье:
Поступок  ростом  с  шар  земной.
 Судьба  дала  ему  уделом
Предшествующего  пробел.
 Он  —  то,  что  снилось  самым  смелым,
Но  до  него  никто  не  смел.
 За  этим  баснословным  делом
Уклад  вещей  остался  цел.
 Он  не  взвился  небесным  телом,
 Не  исказился,  не  истлел.
 В  собраньи  сказок  и  реликвий,
Кремлем  плывущих  над  Москвой,
Столетья  так  к  нему  привыкли,
 Как  к  бою  башни  часовой.
 Но  он  остался  человеком
И  если,  зайцу  вцеререз
Пальнет  зимой  по  лесосекам,
 Ему,  как  всем,  ответит  лес.
 И  этим  гением  поступка
Так  поглощен  другой,  поэт,
 Что  тяжелеет,  словно  губка,
 Любою  из  его  примет.
 Как  в  этой  двухголосной  фуге
Он  сам  ни  бесконечно  мал,
 Он  верит  в  знанье  друг  о  друге
Предельно  крайних  двух  начал.
 В  хрущевско-брежневские  времена,  да  и  позднее,  эти  сти¬
хотворения  нередко  стыдливо  замалчивались  и  не  воспроиз¬
водились  в  издаваемых  сборниках  поэта;  в  собрании  его  со¬
чинений  они  даны  не  в  основном  тексте,  а  в  примечаниях.
Сегодня  некоторые  исследователи  придают  им  амбивалент¬
ный  смысл  и  даже  иногда  усматривают  потаенную  антиста¬
линскую  направленность.  По  мнению  Г.  Беляева,  «объект
приведенных  строф  («сталинских»  строф  Пастернака.  —
Е.  Г.)  предстает  древним  языческим  богом,  пожирающим
людей.  Христианские  тысячелетия  явились  пробелом  в  его
судьбе,  к  (его)  язычеству,  почти  фольклорному,  привыкли  и
прошлые  столетия,  и  современные  часы»2.
 Эти  размышления  сопоставимы  с  воспоминаниями
 А. 	Вознесенского,  согласно  которым  Пастернак  называл
 -  250  -

Сталина  «гигантом  дохристианской  эры»3.  В  представлении
поэта  «дохристианское»  означало  нечто  неупорядоченно-ог-
ромное,  дикое,  мистическое,  находящееся  вне  той  гуманис¬
тической  морали,  принципы  которой  утвердил  Новый  Завет.
 Безусловно,  новые  поколения  исследователей  будут  по-
своему  прочитывать  Пастернака.  Но  в  данном  случае  важно
не  столько  то,  как  восприйимаются  сегодня  строки  о  «гении
поступка»,  сколько  как  они  воспринимались  в  момент  их
публикации.  Думается,  что  они  понимались  тогда  в  открыто
явленном  содержании:  поэт  стремится  осмыслить  личность
кремлевского  вождя  в  некоем  космическо-философском
контексте.  «Живет  не  человек  —  деянье:  поступок  ростом  с
шар  земной».  Вряд  ли  кто  усматривал  здесь  нечто  языческое,
да  еще  со  знаком  минус.  Одновременно  поэт  выражал  уве¬
ренность,  что  его  герой  «остался  человеком».  Объективно
говоря,  это  близко  к  формуле  Вишневского  о  вожде-человеке.
 Пастернак  внес  свою  лепту  в  легенду  о  Сталине,  как  она
формировалась  в  тридцатые  годы.  Другой  вопрос,  что  «ста¬
линские»  стихи  поэта  могли  и  не  понравиться  адресату,  он
их  не  понял  или  слишком  хорошо  понял.  В  любом  варианте
они  не  поддавались  пропагандистски-агитационному  ис¬
пользованию.  На  школьном  вечере  и  в  рабочем  клубе,  на
концерте  самодеятельности  их  чтение  маловероятно:  не
поймут.
 Сложна  и  по  мысли,  и  по  лексике  и  так  называемая  «Ода»
Осипа  Мандельштама.  Она  не  была  тогда  напечатана,  а  на¬
писал  ее  истерзанный  поэт  в  январе  —  феврале  1937  года,
находясь  в  воронежской  ссылке.  Некоторые  строфы  этой
оды  звучат  почти  пародийно,  но  и  в  Ней  ощущается  попытка
показать  Сталина  как  легендарную  личность.
 ...Не  я  и  не  другой  —  ему  народ  родной  —
Народ-Гомер  хвалу  утроит.
 Художник,  береги  и  охраняй  бойца:
 Лес  человечества  за  ним  поет,  густея,
 Само  грядущее  —  дружина  мудреца
И  слушает  его  все  чаще,  все  смелее.
 Он  свесился  с  трибуны,  как  с  горы,
 В  бугры  голов.  Должник  сильнее  иска.
 Могучие  глаза  решительно  добры,
 Густая  бровь  кому-то  светит  близко..
 -  251  -

Глазами  Сталина  раздвинута  гора,
 И  вдаль  прищурилась  равнина
 Как  морс  без  морщин,  как  завтра  из  вчера  —
 До  солнца  борозды  от  плуга  исполина.
 В  политическом  отношении,  учитывая  стереотипы  об¬
щественной  психологии,  Сталину  больше  были  нужны  иные
стихи,  чем  пастернаковские  или  мандельштамовские,  —  от¬
носительно  простые  по  языку,  однозначнее  конструирую¬
щие  сталинский  образ  в  массовом  восприятии.  Это  образ  ге¬
ниального  вождя,  отца  и  учителя  народа,  великого  государ¬
ственного  деятеля  и  непобедимого  полководца,  абсолютно
непогрешимого  в  решениях  и  поступках.  Сверхчеловек!
 За  малым  исключением,  советские  поэты  никогда  близко
не  общались  с  кремлевским  хозяином,  что,  конечно,  крайне
затрудняло  его  личностное  восприятие.  Но  оно  от  них  и  не
требовалось.  Как  и  не  требовалось  особого  разнообразия  в
обрисовке  легендарного  героя.
 Споем  же,  товарищи,  песню
О  самом  родном  человеке.
 О  солнце,  о  правде  народов  —
 О  Сталине  песню  споем.
 Это  М.  Исаковский,  1937  год.  А  вот  С.  Кирсанов,  год
1949-й,  пишет  «лесенкой»,  под  Маяковского,  но  мыслей
своих  нет,  зато  много  рвения.
 Тут
 песней
 партия  прославлена.
 Тут
 сердце
 трудовой  отчизны.
 Товарищи,
мы  видим
Сталина.
 Мы  видим
 солнце  нашей  жизни!
 Стихи,  и  у  отнюдь  не  бездарных  поэтов,  звучат  как  ил¬
люстрация  к  пропагандистской  статье.
 Сталин,
 ты  своей  могучей  волей
Защитил  умы,  крепил  сердца.
 Озарял  боев  великих
 -  252  -

поле
 Светлым  пламенем
твоего  лица.
 Ты  наш  друг,  отец,  учитель  верный
Подвиг  наш
и  знамя  наших  сил.
 Труд  твой,  величавый,  беспримерный,
 Землю  и  народ  плодотворил.
 (В.  Луговской)
 «Человеческое»  в  образе  Сталина  исчезало  или  своди¬
лось  к  хорошо  известным  всем,  так  сказать,  каноническим
деталям.
 Он  френч  расстегнул,  разорвал  папиросу
И  высыпал  в  трубку  табак  из  нее.
 О  домнах,  о  флоте,  о  школе  вопросы.
 А  вьюга  свистит  —  затвердила  свое.
 (С.  Щипачев)
 Советский  народ,  о  чем  пелось  в  множестве  песен,  полон
самой  преданной  любви  к  великому  вождю  и  всегда  готов  к
подвигам  под  его  руководством.
 Сталин  —  наша  слава  боевая.
 Сталин  —  нашей  юности  полет.
 С  песнями  борясь  и  побеждая,
 Наш  народ  за  Сталиным  идет.
 Поэтическо-публицистические  сочинения  —  стрелковое
оружие  сталинского  культа.  Его  тяжелую  артиллерию  со¬
ставляли  художественная  проза  и  особенно  игровые  филь¬
мы.  «Наиболее  полный,  глубокий,  правдивый  и  действен¬
ный  образ  И.  В.  Сталина  создан  важнейшим  и  самым  массо¬
вым  из  искусств  —  советским  киноискусством»4.
 К  производству  фильмов  «со  Сталиным»  относились  с
повышенным  вниманием,  за  числом  не  гнались.  Нетрудно
их  перечислить.  1937  год:  «Ленин  в  Октябре»  М.  Ромма;
1938  год:  «Великое  зарево»  М.  Чиаурели,  «Человек  с  ру¬
жьем»  С.  Юткевича;  1939  год:  «Выборгская  сторона»  Г.  Ко¬
зинцева  и  Л.  Трауберга,  «Ленин  в  1918  году»  М.  Ромма;
1940  год:  «Яков  Свердлов»  С.  Юткевича,  «Сибиряки»  Л.  Ку¬
лешова;  1941  год:  «Валерий  Чкалов»  М.  Калатозова;  1942  год:
«Александр  Пархоменко»  Л.  Лукова,  «Его  зовут  Сухэ-Батор»
 -  253  -

A. 	Зархи  и  И.  Хейфица,  «Оборона  Царицына»  С.  и  Г.  Васи¬
льевых;  1946  год:  «Клятва»  М.  Чиаурели;  1948  год:  «Третий
удар»  И.  Савченко;  1949  год:  «Сталинградская  битва»
 B. 	Петрова;  1950  год:  «Падение  Берлина»  М.  Чиаурели;
1951  год:  «Донецкие  шахтеры»  JI.  Лукова,  «Незабываемый
1919-й  год»  М.  Чиаурели;  1953  год:  «Джамбул»  Е.  Дзигана.
(Может  быть,  я  что-то  упустил,  но  —  не  принципиально
важное.)
 В  других  картинах  о  современности  Сталин  присутство¬
вал  нередко  как  некий  обязательный  «знак».  В  кадре  пока¬
зывали,  иногда  словно  невзначай,  портрет  любимого  вождя,
о  нем  почтительно  упоминали  в  диалогах  и  монологах.  Но  и
в  фильмах,  исключая,  пожалуй,  «Клятву»,  где  он  появлялся
на  экране  «живьем»,  Сталин  драматургически  не  выступал
главным  героем,  а  возникал  в  одном  или  нескольких  ключе¬
вых  эпизодах.
 Этот  же  принцип  характерен  и  для  литературной  стали-
нианы.  Я  не  могу  вспомнить  ни  одного  крупного  прозаичес¬
кого  или  поэтического  произведения,  в  котором  бы  Сталин
выступал  главным  героем  —  подобно  Ленину  в  известной
поэме  В.  Маяковского.  Между  прочим,  замечу,  что  ее  автор
не  встречался  в  жизни  со  своим  персонажем,  но  сумел  выра¬
ботать  личное  отношение  к  нему.  Попытку  сделать  нечто
подобное  применительно  к  Сталину  предпринял  Е.  Долма¬
товский  в  поэме  «Вождь»,  но  с  ней  вышли  одни  проблемы:
она  была  отвергнута  из-за  «ошибочного»  показа  отступления
Красной  Армии  в  первые  месяцы  Великой  Отечественной
войны.  Подробнее,  чем  другие  авторы,  описывает  Сталина
 А. 	Толстой  в  повести  «Хлеб»,  но  и  в  ней  главными  персона¬
жами  являются  скорее  Иван  Гора  и  его  подруга  Агриппина.
Еще  меньше  художественного  пространства  занимает  Ста¬
лин  в  романах  Вс.  Иванова  «Пархоменко»  и  «Счастье»
П.  Павленко  —  называю  самые  известные  тогда  произведе¬
ния.  К  ним  стоит  причислить  и  пьесу  Н.  Погодина  «Крем¬
левские  куранты»  (первый  вариант).
 Зачастую  Сталин  давался  как  бы  опосредованно,  через
восприятие  литературных  героев,  всем  сердцем  к  нему  уст¬
ремленных.  В  сталинградском  блиндаже  комбат  Сабуров  в
повести  «Дни  и  ночи»  К.  Симонова  слушает  по  радио  празд¬
 -  254  -

ничный  доклад  вождя  и  вспоминает  о  первом  его  выступле¬
нии  после  начала  войны.
 «К  вам  обращаюсь  я,  друзья  мои!»  —  сказал  тогда,  в
июле,  Сталин  голосом,  от  которого  Сабуров  вздрогнул.
 Кроме  обычной  твердости  была  тогда  в  этом  голосе
какая-то  интонация,  по  которой  Сабуров  почувствовал,  что
сердце  говорящего  обливается  кровью.  Это  была  речь,  кото¬
рую  он  потом  на  войне  почти  неизменно  вспоминал  в  мину¬
ты  самой  смертельной  опасности,  причем  вспоминал  даже
не  по  словам,  не  по  фразам,  а  по  голосу,  каким  она  была
сказана,  по  тому,  как  в  длинных  паузах  между  фразами  буль¬
кала  наливаемая  в  стакан  вода.  И  хотя  в  то  утро  он  был  один
на  один  со  своим  репродуктором,  ему  неизменно  казалось,
что  именно  тогда,  слушая  эту  речь,  он  дал  клятву  сделать  на
этой  войне  все,  что  в  его  силах.  Он  думал,  что  Сталину  было
тяжело  и  в  то  же  время,  что  он  решил  победить.  И  это  соот¬
ветствовало  тому,  что  чувствовал  тогда  сам  Сабуров,  потому
что  и  ему  тогда  тоже  было  тяжело  и  он  тоже  решил  победить
любой  ценой»5.
 О  том,  как  тяжело  было  Сталину  в  начале  войны,  о  своем
восхищении  им  размышляет  и  герой  романа  В.  Некрасова
«В  окопах  Сталинграда».  Пройдут  годы,  и  писателю  предло¬
жат  в  Гослитиздате  изъять  из  книги  упоминание  о  Сталине.
Некрасов  возмутится:  «...не  могу  не  вспомнить,  как  15  лет
тому  назад  в  «Сов.  писателе»  от  меня  требовали,  чтобы  я
вставил  в  повесть  специальную  главу,  посвященную  Стали¬
ну.  Я  тогда  отказался  это  сделать.  Теперь  от  меня  требуют
обратного,  но  и  на  это  я  тоже  пойти  не  могу.  Не  хочу  гре¬
шить  против  правды.  Что  было,  то  было...  О  Сталине  на
фронте  говорили  много,  гораздо  больше,  чем  у  меня  в  кни¬
ге...  К  тому  же,  если  Вы  прочтете  этот  кусок,  Вы  увидите,
насколько  он  необходим  для  характеристики  русского  совет¬
ского  солдата»6.  (На  кое-какие  сокращения  Некрасов  все-
таки  пошел.)
 Легенда  о  Сталине  опиралась  и  на  реалии  общественной
жизни  и  психологии.  Первая  его  военная  речь,  о  которой
пишет  Симонов,  произвела  сильное  впечатление  на  очень
многих  людей.  Но  любопытна  интерпретация  этого  впечат¬
ления  в  его  повести.  Даже  при  искренней  любви  к  великому
вождю  и  главнокомандующему  вспоминать  о  нем,  о  его  речи
 -  255  -

«в  минуты  самой  смертельной  опасности»  полевому  коман¬
диру,  мягко  говоря,  затруднительно.  И  Симонов  даже  не  пы¬
тается  показать,  как  это  удавалось  делать  Сабурову.  Тут
было  важнее  другое.  Прибегая  к  неявной  гиперболе,  заявить
самую  легенду  о  Сталине,  подчеркнув,  что  он  являлся  той
высшей  силой,  которая  управляет  как  ходом  исторических
событий,  так  и  судьбами  отдельных  людей.
 Сталин  полностью  контролировал  ситуацию  в  советском
искусстве.  Если  бы  он  пожелал  быть  выведенным  в  книгах  и
фильмах  в  качестве  только  главного  героя,  то  тут  же  на¬
шлось  бы  немало  писателей  и  режиссеров,  которые  бы  рев¬
ностно  пошли  ему  навстречу.  Но  кремлевский  владыка
обычно  этого  не  требовал  —  ни  от  литературы,  ни  от  художе¬
ственной  кинематографии.  Его  больше  показывали  в  доку¬
ментальном  еженедельном  киножурнале  отправляющим
различные  государственные  функции.  Полно  воспроизведен
длинный  доклад  Сталина  на  VIII  Чрезвычайном  съезде  Со¬
ветов,  когда  принималась  новая  конституция:  в  фильме  об
этом  съезде  генсек  почти  все  время  в  кадре.  Специальный
киножурнал  посвятят  юбилейным  торжествам  1949  года,
когда  отмечалось  70-летие  генералиссимуса.  Снятый  же
ранее  документальный  фильм  о  себе  (возможно,  не  один)
Сталин  запретил  выпускать  на  экран.
 Кремлевский  правитель  и  в  жизни  (требуя  того  же  от  ли¬
тераторов  и  кинематографистов)  придерживался  правила:
истинный  вождь  не  должен  часто  являть  свою  особу  народу
и  не  должен  много  говорить,  зато  каждое  его  слово  —  на  вес
золота.  Ему  важно  было,  создавая  свой  имидж,  подчеркнуть
собственную  легендарность,  исключительность.  Но  и  нельзя
допустить,  чтобы  народ  хотя  бы  на  миг  забыл,  кому  он  всем
обязан.  Чисто  пропагандистских  упоминаний  о  вожде,  как  и
посвященных  ему  поэтическо-песенных  произведений  и
живописно-скульптурных  изображений,  необходимо  иметь
много,  очень  много.  Встреча  же  со  Сталиным  на  экране  —
явление  более  значительное,  праздничное.
 Диктатор,  разумеется,  следил,  кто  и  как  в  кино  исполня¬
ет  его  роль.  Насколько  мне  известно,  он  не  высказывал
впрямую  конкретных  замечаний  относительно  тех  или  иных
исполнителей.  Того  же  правила  он  держался,  читая  о  себе  в
литературных  произведениях.  Вряд  ли  Вс.  Иванову  стало  из¬
 -  256  -

вестно,  что  его  роман  «Пархоменко»  штудировался  Стали¬
ным.  Пометы  сделаны  тремя  карандашами  —  синим,  чер¬
ным  и  красным.  С  большим  пристрастием  кремлевский  кри¬
тик  прочитал  страницы,  где  речь  идет  о  нем  самом  и  о  Лени¬
не.  И  остался  ими  не  слишком  довольным.  На  полях  —
немало  «ха-ха-ха»,  знаков  вопроса,  реплик  «Что  за  глу¬
пость»,  «Дурак!»  «Глупо  передано»,  «глупо»7.  Читал  этот
роман  Сталин  еще  в  журнальном  варианте  («Молодая  гвар¬
дия»,  1939,  №  1),  но  мешать  его  отдельному  изданию,  а
затем  инсценировке  не  стал.  В  принципе  одобрил,  хотя  осо¬
бых  лавров  Вс.  Иванову  не  досталось.
 Что  касается  кино,  то  и  его  руководители  и  режиссеры
быстро  научились  чутко  улавливать  настроение  владыки:  кто
и  что  нравится  ему  на  экране.  Первый  исполнитель  сталин¬
ской  роли  —  С.  Голыитаб  в  фильме  «Ленин  в  Октябре».  Но
уже  в  следующей  работе  Ромм  заменил  его  на  М.  Геловани.
По  каким  причинам,  точно  не  знаю.  Впрочем,  Гольштаб  был
менее  талантлив.  Фамилию  этого  актера,  отнюдь  не  избало¬
ванного  наградами,  впоследствии  избегали  упоминать  в  ки¬
новедческих  обзорах,  иногда  вычеркивали  из  фильмографи¬
ческой  справки  к  картине  «Ленин  в  Октябре».  Гольштаб  еще
дважды  выступал  в  роли  Сталина  в  кино,  долгие  годы  рабо¬
тал  в  драмтеатре  города  Кирова,  считаясь  там  признанным
исполнителем  роли  Сталина  в  спектакле  «Кремлевские  ку¬
ранты».
 Советскому  правителю  явно  нравился  Геловани,  осы¬
панный,  в  отличие  от  предшественника,  целым  дождем  вы¬
соких  наград  и  премий.  Актером  он  был  одаренным.  Но
когда  Геловани  выступил  в  роли  Сталина  в  картине  «Сиби¬
ряки»,  никакого  одобрения  свыше  не  последовало.  Вождь
эту  картину  проигнорировал.  А  между  тем  кинематографис¬
ты  старались  поднять  ее  в  прессе.  Поставил  фильм  выдаю¬
щийся  режиссер  Л.  Кулешов,  который,  давно  и  прочно  за¬
численный  в  разряд  формалистов,  долгое  время  находился
не  у  дел.
 Сюжет  ленты  «Сибиряки»  чисто  сказочный,  фольклор¬
ный.  В  далеком  селе  дети  узнают,  что,  будучи  в  ссылке,  Ста¬
лин  подарил  свою  трубку  одному  таежному  охотнику.  Они
решили  найти  ее  и  преподнести  владельцу  в  Кремле.  Им
удалось  с  ним  встретиться,  хотя  трубка  оказалась  не  той,  не
 У  Зак.  2523
 -  257  -

сталинской.  Геловани  создал  здесь  несколько  для  себя  не¬
обычный,  почти  лирический,  «утепленный»  образ  вождя  —
«лучшего  друга  и  отца»  советских  детей.
 Лиризм  входил  в  сталинскую  легенду.  В  различных  «Ко¬
лыбельных»  детям  внушали:
 Есть  человек  —  от  тайги  до  Кремля
Знает  и  любит  его  вся  земля,
 Радость  и  счастье  твое  —  от  него,
 Сталин  —  великое  имя  его.
 (В.  Лебедев-Кумач)
 Но  я  думаю,  что  не  все  аспекты  собственной  мифологии
лично  Сталину  импонировали,  особенно  на  экране.  Вождь
должен  выглядеть  там  вождем,  а  не  добрым  дедушкой,
каким  он  получился  в  фильме  «Сибиряки».
 Это  хорошо  чувствовал  Чиаурели.  Рассказывая  о  замыс¬
ле  «художественно-документального»  фильма  «Клятва»,  он
писал:  «Показать  образ  Сталина  на  протяжении  20  лет!  Уже
одно  ощущение  ответственности  этой  задачи  заставило
вновь  задуматься  о  том,  достаточно  ли  будет  сил  нашего
коллектива  для  того,  чтобы  успешно  решить  эту  тему.  Ведь
здесь  требуется  дать  более  развернутый  и  глубокий  образ  ве¬
ликого  вождя,  единый  в  своей  монументальности  и  в  то  же
время  характерный  и  своеобразный  для  различных  этапов.
Нужно  найти  черты,  характеризующие  Сталина  как  гениаль¬
ного  зодчего  нового  мира  и  как  непревзойденного  полко¬
водца,  творца  новой  стратегии  и  тактики,  организатора  по¬
бед  на  фронте  и  в  тылу»8.
 Сталинское  «своеобразие»  трактовалось  на  самом  деле
преимущественно  тематически.  После  смерти  Ленина  его
преемник  дает  клятву  верности,  а  потом  занят  борьбой  с  оп¬
позицией,  решает  затем  хозяйственные  вопросы  и  т.д.  Глав¬
ным  и  в  высказывании  Чиаурели,  и  в  его  фильме,  и  в  актер¬
ской  работе  Геловани  является  одно  —  то,  что  выражено
словом  «монументальность».  Она  характеризует  вождя,  чем
бы  и  когда  бы  он  ни  занимался.
 Монументальность,  и  даже  с  большей  акцентированнос-
тью,  передавал  в  своем  исполнении  и  А.  Дикий.  У  него  не¬
простая  судьба.  Его  арестовали  (кажется,  по  уголовному  об¬
винению)  в  конце  30-х  годов,  потом  выпустили.  Начал  сни¬
 -  258  -

маться,  удачно  выступил  в  главной  роли  в  картине  «Куту¬
зов».  Актеру  предложили  сняться  в  фильме  «Третий  удар».
В  роли  «самого».  Зная,  что  Сталин  нередко  просматривает
актерские  пробы,  Дикий  решил  говорить  по-русски  без  ак¬
цента,  что  неожиданно  понравилось  кремлевскому  зрителю.
Он  счел,  что  в  русскоязычной  стране  вождь  может  говорить
с  экрана  и  как  чисто  русский  человек.  Дикий  в  двух  карти¬
нах  сыграл  роль  Сталина  и  дважды  получил  за  нее  Сталин¬
скую  премию.
 Актерское  исполнение  роли  кремлевского  хозяина  обыч¬
но  избегали  искусствоведчески  анализировать  в  газетно¬
журнальных  статьях.  Ограничивались  чаще  общими  слова¬
ми.  Но  на  закрытых  обсуждениях  такой  анализ  иногда  имел
место.  Он  содержится,  например,  в  выступлении  В.  Пудов¬
кина  на  художественном  совете  «Мосфильма»,  где  рассмат¬
ривались  материалы  по  фильму  «Сталинградская  битва».
Положительно  оценивая  работу  Дикого,  режиссер  сделал  и
ряд  существенных  замечаний.  «Создавая  монументальный
образ  гениально  мыслящего  человека,  Дикий...  полностью
отбросил  всякое  общение  Сталина  с  людьми,  с  которыми  он
встречается.  Во  всех  сценах  с  генералами...  везде  Сталин
даже  физически  почти  не  смотрит  на  человека,  с  которым
беседует.  Вопросы,  которые  он  задает,  становятся  вопроса¬
ми,  которые  он  задает  себе  по  ходу  мысли,  а  ответом  почти
не  интересуется.  А  вот  этой  живой  связи  с  человеком,  с  ко¬
торым  он  беседует,  —  ее  просто  не  существует  в  игре  акте-
 9
 ра»  .
 Не  понравилось  Пудовкину  и  то,  что  у  Дикого  «иногда
прорывается  артистический,  легкий  жест.  Вдруг  рука  поле¬
тела  легко,  с  какой-то  чисто  внешней  эффектностью.  Это
показывается  раза  два,  но  это  резко  противоречит  образу
Сталина...  этот  жест  появляется  иногда  не  только  в  прямом
движении  руки,  но  и  в  интонации»10.
 Дикого,  впрочем,  надо  понять.  Он  хотел  хоть  как-то  ин¬
дивидуализировать  образ  вождя,  к  чему  стремился  и  Гелова¬
ни.  Но  последнему  этого  достичь  было  легче  благодаря
одному  лишь  грузинскому  акценту.  В  общем  же  обоим  акте¬
рам  приходилось  следовать  раз  и  навсегда  установленным
канонам,  которые  они,  в  особенности  Геловани,  сами  же  и
сконструировали.  «Их»  Сталин  немногословен,  нетороплив,
 -  259  -

хладнокровен,  полон  —  при  внешней  простоте  —  внутрен¬
него  величия,  в  ауру  которого  немедленно  вовлекаются  все  с
ним  соприкасающиеся.  Ему  не  надо  смотреть  в  глаза  собе¬
седникам.  Он  все  знает  без  них  и  возвышается  над  ними,  как
земной  бог.
 Едва  ли  не  по  всем  параметрам  экранный  образ  великого
вождя  почти  не  менялся  с  ходом  лет.  Как  мало  менялся  и  его
литературный  образ,  «в  основном,  —  отмечает  Е.  Добренко,  —
репродуцировалось  созданное  в  конце  30-х  годов»11.
 Примерно  то  же  самое  можно  сказать  и  об  изобразитель¬
ной  сталиниане.  Вождя  рисовали  в  основном  с  фотографий,
ориентируясь  на  те  живописные  образы,  которые  складыва¬
лись  в  те  же  тридцатые  годы  и  считались  каноническими.
Трудно  уловить  портретные  различия  между  Сталиным  у
 В. 	Ефанова  («Незабываемая  встреча»,  1936—1937  гг.)  и  Ста¬
линым  у  А.  Герасимова  («И.  В.  Сталин  и  К.  Е.  Ворошилов  в
Кремле»,  1938  г.)  или  у  Ф.  Шурпина  («Утро  нашей  Родины»,
194^—1948  гг.).
 Вождь  неизменно  величав,  красив,  достаточно  высокого
роста.  После  войны  Сталина  стали  чаще  изображать  в  воен¬
ном  мундире  и  еще  больше  приукрашивать.  Собственно,  это
был  уже  не  Сталин,  не  И.  В.  Джугашвили,  а  зримо  вопло¬
щенная  легенда,  утверждение  которой,  не  меняясь  по  сути,
набирало  все  новые  и  новые  обороты.
 В  1950  году  французский  критик  Андре  Базен,  посмотрев
«Третий'удар»,  «Сталинградскую  битву»  и  «Клятву»,  пришел
к  выводу,  что  в  них  Сталин  полностью  «идентифицирован  с
Историей».  «Будучи  самой  Историей,  он  оказывается  все¬
знающим,  непогрешимым,  неотразимым,  и  судьба  его  пред¬
начертана.  Что  же  касается  его  чисто  человеческих  качеств,
то  психология  его  определяется  чертами,  наиболее  близки¬
ми  к  аллегории:  уравновешенность  характера  (в  противовес
истерии  Гитлера),  склонность  к  размышлениям,  или,  ско¬
рее,  высокая  сознательность,  решительность  и  доброта»12.
 К  аналогичным  выводам,  хотя  и  не  столь  четко  осознан¬
ным,  пришел,  видимо,  и  В.  Пудовкин.  Наиболее  проница¬
тельным  современникам  Сталина  становилось  ясно,  что  из
него  сделали,  с  помощью  в  первую  очередь  экрана,  земного
бога.
 Роль  кино  трудно  переоценить.  Создавая  на  экране  пол¬
 -  260  -

ную  иллюзию  подлинной  жизни,  кинематограф  нередко  по¬
буждал  миллионы  людей  верить  в  невероятное.  И,  в  част¬
ности,  верить  в  абсолютную  непогрешимость  вождей,  в  их
«сверхчеловечность»  и  чуть  ли  не  в  бессмертие.  На  экране
Сталин  почти  не  старел,  не  болел,  сохранял  силу  и  крепость.
Выходило,  что  законы  жизни  над  ним  не  властны.
 Порою  и  сами  правители  попадали  в  плен  насаждаемых
ими  иллюзий.  Возможно,  собственный  культ,  особенно  на
экране,  давал  Сталину  подчас  ощущение  личного  бессмер¬
тия.  При  тех  или  иных  аномалиях  мировосприятия  кремлев¬
ский  небожитель  понимал,  конечно,  что  бессмертие  никому
не  дано  в  реальности,  но  дано  в  те  мгновения,  когда  видишь
себя  на  экране.  Легенда  становилась  тогда  для  Сталина  как
бы  былью,  превращалась  в  сладостный  миф  о  бессмертии.
 ДОСУГ  ИЛИ  РАБОТА?
 В  двадцатом  веке  у  государственных  руководителей
обычно  оставалось  мало  времени,  чтобы  систематически  чи¬
тать  романы  и  поэмы,  регулярно  посещать  театры,  концер¬
ты,  выставки,  смотреть  фильмы.  Сталин  же,  о  чем  говори¬
лось  выше,  все  это,  за  исключением  разве  что  выставок,  успе¬
вал  делать,  и  довольно  основательно.  Есть  резон  вернуться  к
данной  теме  и  попытаться  глубже  понять,  что  двигало  гла¬
вою  огромной  страны,  когда  он,  едва  ли  не  вопреки  прямым
должностным  обязанностям,  отдавал  долгие  часы,  так  ска¬
зать,  культурным  мероприятиям.  Или  он  причислял  их  к
этим  обязанностям?
 В  юбилейном  номере  «Театра»  1939  года  помещена  боль¬
шая  статья  «Сталин  и  театр»,  где  приводилась  информация  о
посещении  советским  правителем  спектаклей  и  концертов.
 1936 	год.  17  января  Сталин  и  Молотов  слушают  в  Большом
театре  оперу  И.  Дзержинского  «Тихий  Дон»  —  гастрольный
спектакль  Ленинградского  государственного  академическо¬
го  Малого  оперного  театра.
 В  марте  проходит  декада  украинского  искусства.  11  мар¬
та  Сталин  слушает  открывшую  ее  оперу  «Запорожец  за  Ду¬
наем».  12  марта  он  приходит  на  спектакль  «Снегурочка».
Тогда  же  генсек  появляется  на  премьерном  показе  в  столице
 -  261  -

национальной  оперы  «Наталка-Полтавка».  «Закончилась  де¬
када  украинского  искусства.  На  концерте  присутствовали
товарищ  Сталин,  руководители  партии  и  правительства»13.
 Май  —  декада  казахского  искусства.  Сталин  посещает
два  спектакля  Казахского  государственного  музыкального
театра  и  заключительный  концерт  казахской  народной  му¬
зыки,  песни  и  танца  в  Большом  театре.
 7  июля  «в  Кремле  Всесоюзный  комитет  по  делам  ис¬
кусств  организовал  показ  руководителям  партии  и  прави¬
тельства  хоровых  ансамблей  участников  Первой  всесоюзной
хоровой  олимпиады.  На  концерте  присутствовали  товарищи
Сталин,  Молотов,  Орджоникидзе,  Микоян,  Хрущев,  члены
ЦК  ВКП(б)  и  правительства»14.
 29  декабря  вождь  посещает  премьеру  пьесы  «Любовь  Яро¬
вая»  в  МХАТе.
 В  журнале  «Театр»  учтены  лишь  официальные  выходы
кремлевского  владыки,  о  которых  сообщалось  в  прессе,  при¬
чем  не  всегда.  Но  он  нередко  ездил  в  театры  неофициально.
В  Кремле  проходили  концерты  и  приемы  с  художественной
частью,  о  которых  граждан  тоже  не  информировали.  При¬
плюсуем  ко  всему  этому  еще  концерты  небольшие,  «домаш¬
ние»,  на  даче  Генерального  секретаря.  Картина  получается
внушительной.
 Сталин  говорил,  что  его  норма  чтения  —  500  страниц  в
день.  По  подсчетам  Волкогонова,  которому  в  данном  случае
следует  верить,  кремлевский  затворник  «ежедневно  про¬
сматривал  100—200  документов  самого  разного  объема.  От
одной  страницы  до  фолиантов»15.  В  число  такого  рода  «фо¬
лиантов»  входили  и  художественные  книги.  На  ночной  сто¬
лик  шефа  верный  Поскребышев  клал  нередко  целую  стопку
литературных  новинок.  Читались  они  подчас  с  карандашом
в  руке.
 Теперь  уместно  задаться  вопросом:  чем  для  Сталина  яв¬
лялось  чтение,  равно  как  и  посещение  театров,  —  работой
или  досугом?  Отвечать  предметно  на  этот  вопрос  нелегко.
Советский  властитель  принадлежал,  несомненно,  к  тому
типу  руководителей,  которые,  практически  никому  полнос¬
тью  не  доверяя,  стремятся  держать  все,  до  последней  мело¬
чи,  под  своим  неусыпным  контролем.  Это  вполне  отчетливо
проявлялось  и  в  сфере  литературной.  А.  Щербаков  обраща¬
 -  262  -

ется  к  генсеку  за  решением,  кого  из  писателей  включать  в
делегацию  на  зарубежный  конгресс  и  каким  маршрутом  ей  в
пути  следовать.  А.  Жданов,  присутствуя  на  заседаниях  пер¬
вого  съезда  СП  СССР,  направляет  патрону  ежедневные  от¬
четы  и  испрашивает  его  мнения,  кого  рекомендовать  в  прав¬
ление.  Член  Политбюро,  секретарь  ЦК  ВКП(б),  курирующий
пропаганду  и  культуру,  не  может  самостоятельно  решить  во¬
прос,  печатать  ли  в  «Правде»  письма  покойного  Горького  и
какие  купюры  в  них  сделать.
 Думается,  что  даже  в  условиях  строгого  тоталитарного
государства  у  его  главы  не  было  объективной  необходимости
лично  вмешиваться  в  такого  рода  мелкие  дела.  Но  Сталину
нравилось  ими  заниматься,  и  он  полагал,  видимо,  обязан¬
ным  себя  это  делать.  Как  отделить  здесь  одно  от  другого?
 Существовало  ли  для  Сталина  вообще  понятие  досуга?
Иногда  сомневаешься  в  этом.  На  свой  лад  он  работал  и  за
праздничным  столом,  щедро  угощая  гостей  и  стараясь  про¬
никнуть  в  их  тайные  мысли.  Сам  хозяин  расслаблялся  край¬
не  редко.
 Во  многом  работой  оставалось  для  него  и  посещение
многих  концертов  и  спектаклей.  Но  и  отдыхом  все  же.
Когда-то  и  он  отключался  от  текущих  дел  и  забот.  По  внут¬
ренней  структуре  его  культурный  досуг,  подчас  неотдели¬
мый  от  работы,  был  достаточно  своеобразен.  Едва  ли  не
каждого  из  нас  привлекает  в  искусстве  не  только  его  духов¬
ная  сторона,  проблемность,  но  и  эмоционально-чувствен-
ная,  его  способность  дать  нам  возможность  разрядиться,  за¬
быться,  посмеяться,  отдохнуть.  Если  посмотреть  на  спектакли,
которые  официально  или  неофициально  посещал  Сталин,
то  они  обычно  были  серьезны  по  содержанию  и  жанру.  Се¬
рьезности  требовал  вождь  и  от  комедий,  что  хорошо  видно
по  его  отзыву  на  пьесу  «В  степях  Украины».  Легкие,  развле¬
кательные  жанры  как  в  театре,  так  и  в  литературе  кремлев¬
ского  ценителя  лично  мало  интересовали.
 Впрочем,  по  свидетельству  А.  Громыко,  диктатор  «очень
хвалил»  Мопассана16,  которого  в  те  времена  широкая  публи¬
ка  считала  эротичным,  «неприличным»  автором.  И  он  был
весьма  популярен.  Вероятно,  Сталин  более  глубоко  разби¬
рался  в  творчестве  создателя  «Милого  друга»,  чем  средний
обыватель,  и  понимал,  что  не  в  эротике  тут  суть  дела.  Мо¬
 -  263  -

пассан  Мопассаном,  но  все  равно  трудно  представить,  чтобы
кремлевский  правитель,  желая  расслабиться,  стал  читать
приключенческую  повесть  или  тем  более  любовный  роман.
В  советской  литературе  начиная  с  30-х  годов  таковых  почти
и  не  появлялось.
 Сталин  мог  много  раз  смотреть  александровские  кино¬
комедии,  а  также  ленты  Ч.  Чаплина  —  отвергнут  был  только
«Диктатор»,  где  едко  высмеивался  фашистский  фюрер  и  то¬
талитарный  режим.  (Этот  классический  фильм  и  в  хрущев-
ско-брежневские  времена  не  разрешали  показывать  на
нашем  экране.)  В  принципе  на  советских  фильмах  Сталин,
вынося  им  оценки,  скорее  работал,  чем  отдыхал.  Отдыхом
ему  служили  главным  образом  зарубежные  ленты,  которые  и
привозились  для  того,  чтобы  кремлевский  хозяин  мог  от¬
влечься,  развлечься.  Особенно  это  практиковалось  после
войны,  когда  в  Москву  хлынул  поток  трофейных  картин.
 В  мемуарах  Н.  Хрущева  рассказывается,  что  Сталин  ру¬
гал  эти  картины  «за  примитивность  и  правильно  оценивал,
но  тут  же  заказывал  новые.  Фильмы  крутили  без  титров,  а
переводил  с  ходу  министр  кинематографии  СССР  Иван  Гри¬
горьевич  Большаков.  Он  нам  со  всех  языков  переводил.  Мы,
особенно  Берия,  часто  подшучивали  над  его  переводами.  Он
ведь  совершенно  не  знал  иностранных  языков.  Его  сотруд¬
ники  рассказывали  ему  содержание  фильмов,  он  старался
получше  запомнить  и  потом  «переводил».  В  отдельных  эпи¬
зодах  он  говорил  иной  раз  вообще  невпопад  либо  просто
произносил:  «Вон  он  идет»  и  т.п.  А  Берия  тут  же  начинал  по¬
могать:  «Вот,  смотри,  побежал,  побежал»,  и  т.д.»17
 Киноруководству,  пишет  Г.  Марьямов,  «было  хорошо
известно,  что  из  иностранных  фильмов  Сталин  предпочита¬
ет  детективы,  ковбойские  вестерны,  с  удовольствием  смот¬
рит  на  экране  драки...  Может  быть,  за  этими  немудреными
лентами  Сталин  отдыхал?  Точно  было  известно  —  мелодра¬
мы  у  него  не  были  в  чести,  и  совсем  нетерпимо  он  относился
к  малейшим  намекам  на  сексуальные  сцены.  Однажды  Боль¬
шаков  в  очередном  «пакете»  иностранных  фильмов  привез
«для  разрядки»  подобную  ленту,  которая,  конечно,  ни  в
какое  сравнение  не  идет  с  теми,  что  ныне  заполняют  экра¬
ны.  Достаточно  было  Сталину  понять,  что  из  себя  представ¬
ляет  картина,  как  в  зале  раздался  его  разгневанный  голос,
 -  264  -

подкрепленный  ударом  кулака  по  столу.  «Вы  что,  Больша¬
ков,  бардак  здесь  разводите!»  —  поднялся  и  ушел.  За  ним  по¬
тянулись  члены  Политбюро»18.
 Чекист-перебежчик  А.  Орлов  в  книге  «Тайная  история
сталинских  преступлений»  представляет  Сталина  тайным
развратником,  питавшим  сильное  пристрастие  к  порногра¬
фическим  рисункам.  Начальник  его  личной  охраны  К.  Пау-
кер  и  руководители  НКВД  якобы  требовали  от  советских
разведчиков,  чтобы  они,  не  жалея  денег,  скупали  для  генсе¬
ка  такого  рода  рисунки  «во  многих  странах  Запада  и  Восто¬
ка»19.  Насколько  мне  известно,  данная  информация,  полу¬
ченная  Орловым  из  вторых  рук,  документальных  подтверж¬
дений  не  имеет.  Судя  по  книгам,  которые  Сталин  любил,  и
спектаклям  и  фильмам,  которые  ему  нравились,  «бардака»  в
искусстве  он  действительно  не  терпел.  Ни  как  зритель-чита-
тель,  ни  как  государственный  деятель.
 Совершенно  особое  место  в  жизни  и  быту  Сталина  зани¬
мала  музыка.  С  хоровым  пением  она  вошла  в  его  внутрен¬
ний  мир  еще  в  отроческие  годы,  и  он,  в  разных  ее  формах,
не  расставался  с  нею  до  конца  дней  своих.  Вечер  перед  смер¬
тельной  болезнью  вождь  провел  в  Большом  театре,  на  люби¬
мом  балете  «Лебединое  озеро».
 Об  особом  отношении  советского  правителя  к  музыке
писал  и  такой  внимательный  и  компетентный  наблюдатель,
как  Ю.  Елагин.  «Сталин,  без  сомнений,  не  принадлежит  к
числу  государственных  деятелей,  равнодушно  относящихся
к  вопросам  музыки.  Также  не  считает  он,  что  музыка  есть
частное  дело  музыкантов,  в  которое  не  следует  вмешиваться
правительству.  И  никогда  не  была  бы  современная  музы¬
кальная  политика  Советской  власти  такой  уверенной  и  ак¬
тивной,  если  бы  сам  вождь  Советского  Союза  не  любил  бы
музыку  и  не  имел  бы  своих,  вполне  определенных,  взглядов
и  вкусов  в  музыкальном  искусстве»20.
 Музыка,  пение  являлись  постоянными  слагаемыми  ста¬
линского  досуга.  Если  писать  стихи  он  давно  бросил,  то  петь
продолжал  любить  и  в  зрелости,  и  в  старости.  «Сталин  не¬
плохо  пел»21,  —  вспоминал  Молотов,  сам  когда-то,  как  и  Во¬
рошилов,  подвизавшийся  певчим  в  церкви.  На  пианино  в
гостях  у  вождя  играл  Жданов,  умевший  на  слух  подбирать
мелодию.  Под  его  аккомпанемент  трое  вождей...  пели  «Да
 -  265  -

исправится  молитва  твоя...».  Очень  хорошая  музыка,  пение
церковное»22.  Позволяли  они  себе  в  тесном  кругу  спеть  по¬
рою  и  белогвардейские  песни.  Гражданская  война  не  забы¬
валась.
 Приведу  еще  одно  воспоминание  Молотова:  «...любил
выпить,  но  умеренно.  Редко  напивался,  но  бывало...  Выпив¬
ши,  был  веселый,  обязательно  заводил  патефон.  Ставил  вся¬
кие  штуки.  Много  пластинок  было.  Во-первых,  русские  на¬
родные  песни  очень  любил,  потом  некоторые  комические
вещи  ставил,  грузинские  песни...»23
 В  дневнике  М.  Сванидзе  от  23  декабря  1934  года  мы  чи¬
таем:  «Двадцать  первого  отпраздновали  день  рождения  хо¬
зяина.  Собрались  на  его  «ближней  даче»  к  9-ти  часам...  Ужи¬
нали  до  1  ч.  ночи,  потом  шумели,  хозяин  вытащил  граммо¬
фон,  пластинки,  стал  его  сам  заводить  и  ставил  пластинки
по  своему  вкусу  (как  всегда).  Мы  танцевали,  причем  он  за¬
ставлял  мужчин  брать  дам  и  кружиться.  Потом  кавказцы
пели  песни  унылые,  многоголосные  —  хозяин  запевал  высо¬
ким  тенорком»24.
 По  свидетельству  оперной  примы  Большого  театра  Вале¬
рии  Барсовой,  своей  страсти  к  пению  Сталин  не  изменил
даже  в  суровом  1943  году.  «Мы  пели  вместе  хоровые  и  на¬
родные  песни  —  русские,  украинские,  грузинские,  дирижи¬
ровал  К.  Е.  Ворошилов»25.
 Хозяин  Кремля  любил  слушать  у  себя  дома  хороших  пев¬
цов.  На  ближнюю  дачу  к  нему  не  раз  приезжала  певица
Большого  театра  Елена  Кругликова.  Аккомпанировал  ей
Жданов.  Бывали  и  оперные  басы  М.  Михайлов  и  М.  Рейзен.
 По  словам  М.  Ардова,  на  прием  в  Кремль  в  тридцатые
годы  пригласили  и  великолепную  исполнительницу  русских
народных  песен  Лидию  Русланову.  «После  пения  подозвали
к  столу,  где  восседали  члены  Политбюро.  —  Садитесь,  —  го¬
ворят,  —  угощайтесь.  —  Я-то  сыта,  —  отвечала  Русланова,  —
вы  вот  родственников  моих  накормите  в  Саратове.  Голода¬
ют.  —  Рэчистая,  —  произнес  Сталин.  С  тех  пор  ее  в  Кремль
никогда  не  приглашали»26.
 «Музыку,  —  писал  Громыко,  —  Сталин  любил.  Концер¬
ты,  которые  устраивались  в  Кремле,  особенно  с  участием  во¬
калистов,  он  воспринимал  с  большим  интересом...  Причем
любил  сильные  голоса,  мужские  и  женские...  Восторженно
 -  266  -

отзывался  о  некоторых  солистах  Большого  театра,  например
об  Иване  Семеновиче  Козловском»27.
 Сталин  никогда  не  давал  забыть,  кто  есть  самый  глав¬
ный.  Процитирую  снова  Громыко:  «Помню,  как  во  время
выступления  Козловского...  некоторые  члены  Политбюро
стали  громко  выражать  пожелание,  чтобы  он  спел  задорную
народную  песню.  Сталин  спокойно,  но  во  всеуслышание
сказал:  —  Зачем  нажимать  на  товарища  Козловского?  Пусть
он  исполнит  то,  что  сам  желает.  А  желает  он  исполнить
арию  Ленского  из  оперы  Чайковского  «Евгений  Онегин».
Все  дружно  засмеялись,  в  том  числе  и  Козловский.  Он  сразу
же  спел  арию  Ленского.  Сталинский  юмор  все  воспринима¬
ли  с  удовольствием»28.  Хотелось  бы  посмотреть  на  того,  кто
этот  юмор  воспринял  бы  без  удовольствия.
 Свои  музыкальные  (и  не  только  музыкальные)  вкусы
диктатор  возводил  в  государственный  императив.  По  словам
близкого  к  вождю  до  войны  знаменитого  летчика  А.  Белякова,
который  мог  это  наблюдать  непосредственно,  Сталин  лично
определял  программы  праздничных  концертов  в  Большом
театре  и  на  кремлевских  приемах.  «Сталин  сам  помечает,  что
нужно  исполнять...»29
 Беляков  перечисляет,  какие  пластинки  вождь  проигры¬
вал  гостям  —  дело  было  на  юге,  на  сталинской  даче.  «Плас¬
тинки  все  были  помечены:  отлйчные,  хорошие,  он  выбирал
и  ставил.  Заводил  народные  песни  грузинские...  русские  на¬
родные  песни,  например  «Стонет  сизый  голубочек»  или  «Ах
ты,  сад,  мой  сад»30.  К  числу  особо  любимых  Сталиным
вещей  относятся  также  «Волжская  бурлацкая»,  «Калинка-
малинка»,  «Во  поле  березонька  стояла»,  «Всю-то  я  вселен¬
ную  проехал»...  Эти  песни  часто  исполнялись  по  радио.  Бе¬
ляков  отмечает,  что  «очень  улыбался  товарищ  Сталин  и  хо¬
хотал  над  танцем,  который  носит  название  «Подмосковной
лирики»31.
 Но  хохотал  он  не  так  уж  часто.  Пожалуй,  Сталину  нрави¬
лись  больше  песни  раздумчивые,  даже  печальные,  типа  «Су-
лико».  Впрочем,  привечал  он  и  военные  песни  и  марши.
Обожал  лихой  танец  донских  казаков  с  пиками  и  шашками.
 В  неизменном  фаворе  у  хозяина  Кремля  находился  Крас¬
нознаменный  ансамбль  красноармейской  песни  и  пляски.
Его  руководитель  А.  Александров  писал,  что  «в  репертуаре
 -  267  -

ансамбля  и  даже  в  подборе  отдельных  песен  большое  учас¬
тие  принимали  товарищи  Сталин  и  Ворошилов...  Им  ан¬
самбль  обязан  и  появлению  ряда  народных  песен  и  также
классических  произведений.  Так,  например,  ансамбль  ввел  в
свой  репертуар  песни  «Калинушка»,  «Закувала  та  сива  зозуля»
и  «Распрягайте,  хлопцы,  кони»  по  личному  указанию  това¬
рища  Сталина  и  товарища  Ворошилова,  причем  лично  това¬
рищ  Сталин  посоветовал  ввести  для  народных  песен  в  ак¬
компанирующую  группу  хорового  состава  народные  инстру¬
менты.  Любимая  товарищей  Сталина  и  Ворошилова  и  всех
наших  слушателей  песня  «Волжская  бурлацкая»  —  отличная
песня,  но  концовки  в  ней  нет.  «Вы,  как  композитор,  —  ска¬
зал  товарищ  Сталин,  —  должны  подумать  и  сделать  ей  над¬
лежащую  концовку»...  Очень  много  коррективов  внесли  то¬
варищи  Сталин  и  Ворошилов  в  наши  танцы,  отметая  в  них
все  ненужное,  псевдонародное  и  псевдокрасноармейское...»32
 Кремлевский  самодержец  не  довольствовался  массовым
песенно-танцевальным  искусством.  Он  хотел,  чтобы  в  его
империи  развивалось  и  искусство  элитарное,  «высокое».
В  программу  правительственных  концертов  непременно
включались  отрывки  из  классических  опер  и  балетов.  В  пер¬
вую  очередь  русских  композиторов  —  Чайковского,  Глинки,
Бородина,  Римского-Корсакова,  а  также  и  западных  —  Бизе,
Верди.
 Вероятно,  Сталин  лично  испытывал  меньшее  тяготение
к  симфонической,  инструментальной  музыке,  но  нельзя
сказать,  что  он  был  вовсе  к  ней  равнодушен.  В  традицион-
но-классических  образцах  она  обычно  включалась  в  про¬
грамму  правительственных  концертов.  Государственный
симфонический  оркестр  СССР  отличался  высоким  уровнем
профессионализма.
 Советскими  властями  и  лично  Сталиным  очень  поддер¬
живались  талантливые  музыканты-исполнители.  Они  зачас¬
тую  одерживали  победы  на  престижных  международных  и
всесоюзных  конкурсах  и  смотрах.  Громыко  отмечал,  что
Сталин  с  увлечением  слушал  классическую  музыку,  когда  за
рояль  садился  великий  пианист  Эмиль  Гилельс.  Ему  вождь
оказал  поддержку  в  самом  начале  его  блистательной  карьеры.
 Гилельса  мало  знали  в  Москве  до  его  победы  на  всесоюз¬
ном  конкурсе  музыкантов-исполнителей  в  1933  году.  На  за¬
 -  268  -

ключительном  концерте  этого  конкурса  присутствовал  ген¬
сек.  «Он  аплодировал  шестнадцатилетнему  Эмилю  Гилельсу
после  того,  как  пианист  блестяще  сыграл  «Фигаро»  Моцар¬
та  —  Листа.  Иосиф  Виссарионович  пригласил  Эмиля  Ги-
лельса  к  себе  в  ложу,  расспрашивал  о  его  жизни  и  учебе.
Вскоре  Эмиль  переехал  в  Москву.  Его  окружили  вниманием
и  заботой»33.
 Согласно  воспоминаниям  директора  Московской  кон¬
серватории  композитора  А.  Гольденвейзера,  27  апреля  1932
года  генсек  приехал  на  студенческий  концерт  и,  хотя  он  за¬
тянулся  до  первого  часа  ночи,  оставался  там  до  конца.
В  целом  Сталин  одобрил  программу,  но  и  сделал  ряд  замеча¬
ний.  «Среди  исполнителей  вещей  было  несколько  произве¬
дений  «рапповцев»,  бывших  тогда  ведущей  группой.  Произ¬
ведения  эти  резко  не  понравились  товарищам  Сталину  и  Во¬
рошилову.  Товарищ  Ворошилов  сказал:  «Так  и  я  мог  бы
сочинять»34.
 Что,  это  посещение  —-  чисто  политическая  акция?  И  по¬
литическая  тоже,  хотя  о  ней  не  сообщалось  в  печати.  Но  она
свидетельствует  и  о  личной  заинтересованности  Сталина  в
развитии  советской  музыки,  о  его  стремлении  понять,  что
представляет  собой  консерваторская  молодежь.
 Через  год  Гольденвейзер  привез  в  Кремль  по  приглаше¬
нию  вождя  несколько  воспитанников  из  группы  одаренных
детей  при  Московской  консерватории.  Глава  государства
приветливо  встретил  их  во  дворе,  а  затем  повел  в  большую
комнату,  где  для  юных  гостей  был  приготовлен  празднич¬
ный  стол.  Сталин  расспрашивал  их,  как  они  учатся,  и  «лас¬
ково  угощал».  О  заинтересованных  его  беседах  с  молодыми
исполнителями  сообщает  и  Елагин.  Московская  консерва¬
тория  получила  после  таких  встреч  солидную  материальную
поддержку.
 Разумеется,  нельзя  переоценивать  личный  интерес  Ста¬
лина  к  музыкантам  и  музыке.  Главный  интерес  тут  был  по¬
литический,  государственный.  Те  же  правительственные
концерты  являли  собой  своего  рода  высший  образец  совет¬
ского  искусства,  каким  его  представлял  правитель.  И  не
только  потому,  что  там  исполнялись  песни  и  оратории  в  его
честь  —  тогда  громкие  аплодисменты  исполнителям  пере¬
растали  в  бурные  овации  актеру  номер  один  —  любимому
 -  269  -

вождю.  Правительственные  концерты  призваны  были  пора¬
жать  всех  необыкновенным  размахом,  грандиозностью.
И  они  достигали  этой  цели.
 Ансамбли  и  хоры  в  сто,  двести  человек  сменяли  друг  дру¬
га.  На  наряды  исполнителям  и  антураж  не  жалели  денег.  Ак¬
теры,  как  правило,  превосходные  профессионалы,  ревност¬
но  соревновались  в  мастерстве.  По  залу  Большого  театра
плыла  торжественная  музыка.  В  программу  включались  и
лирические,  и  эстрадные,  и  даже  цирковые  номера,  но  пре¬
обладали  в  ней  мажорные,  бравурные  тона,  самоуверенная
патетика.  Она  и  определяла  репертуар  советского  радио,
весь  музыкальный  официоз  страны.  И  это,  что  сегодня  хо¬
чется  поставить  под  сомнение,  зачастую  нравилось  массово¬
му  слушателю,  отвечало  его  мироощущению.  Но  так  было.
 Исключительное  место  в  художественной  культуре  зани¬
мал  Большой  театр.  Его  постановки  ориентировались  на
личный  вкус  Сталина,  яро  приверженного  традициям  рус¬
ской  и  мировой  классики  XIX  века.  Модернистские  новации
вождь  в  музыке  не  приемлел.  Спектакли  в  Большом  театре
ставились  с  огромным  размахом.  Их  посещение,  что  я  хоро¬
шо  помню  и  по  личному  опыту,  являлось  праздником,  куда
ты  переносился  из  мира  непростых,  а  порою  и  тяжелых  буд¬
ней.  По  мнению  Г.  Вишневской,  этим  спектаклям,  при  всем
их  выдающемся  профессионализме,  свойственна  была  и
«преувеличенная  величавость»,  «гигантомания»35.  Возмож¬
но.  Но  в  целом  они  являли  собой  добротное,  большое  искус¬
ство.  Советский  же  классический  балет  прочно  удерживал
лидирующее  положение  в  мире.
 Правитель  очень  часто  посещал  Большой  театр».  В  этой
связи  Вишневская  задается  вопросом:  «Любил  ли  Сталин
музыку?»  И  отвечает  на  него  категорично:  «Нет.  Он  любил
именно  Большой  театр,  его  пышность,  помпезность;  там  он
чувствовал  себя  императором»36.  В  этих  соображениях  выда¬
ющейся  певицы  есть  резон.  В  бывшем  императорском  теат¬
ре  советскому  диктатору  нравилось  все,  в  том  числе  и  золо¬
то-алый  прекрасный  его  зал.
 Но  нравился  ему  и  МХАТ  с  его  программной  антипом¬
пезностью  в  убранстве  и  скромным  серым  занавесом  с  чайкой.
 Точку  зрения  Вишневской  разделяет  и  А.  Антонов-Овсе¬
енко  в  своей  книге  «Сталин  без  маски».  Автор  указывает  на
 -  270  -

еще  один  мотив  особого  пристрастия  тирана  к  Большому  те¬
атру:  тот  играл  роль  придворного  гарема,  откуда  Сталин
брал  в  наложницы  красивых  актрис.  Не  знаю,  я  немало
читал  на  сей  счет,  но  никто  не  привел  этому  серьезных  дока¬
зательств.
 Действительно,  генсек  приглашал  на  официальные  приемы
и  домашние  ужины  знаменитых  актрис  (и  актеров  тоже).
•  Скованных  же  и  нередко  бесцветных  жен  ближайших  сорат¬
ников  он  обычно  держал  в  отдалении,  а  то  и  вовсе  не  терпел.
Возможно,  об  этом  немало  тогда  сплетничали,  вождь  мог
сказать  и  грубость  какой-то  приглашенной  актрисе,  выгово¬
рив  ей  за  излишне  роскошный  туалет  или  уязвив  нелестным
сравнением  с  соперницей  по  сцене.  Впрочем,  одевались  на
кремлевские  приемы  по  первому  классу,  что  предусматрива¬
лось  протоколом.  Возможно,  что  с  кем-то  из  оперных  или
балетных  примадонн  у  Сталина  были  и  особо  близкие  отно¬
шения.
 Хочется  нам  или  не  хочется,  однако  надо  признать  про¬
стую  истину.  Сталин  любил  музыку  и  потому  ходил  в  Большой
театр.  Здесь  переплетались  не  только  чисто  личные,  эстети¬
ческие  мотивы,  но  и  мотивы  идеологические,  политические.
Они  обычно  существовали  в  сталинском  менталитете  воеди¬
но.  Большой  театр  —  это  слава  державы,  а  значит,  и  слава
товарища  Сталина.
 Как  я  уже  говорил,  музыкальные  пристрастия  вождя  за¬
мыкались  на  классических  образцах.  Можно  с  уверенностью
сказать,  что  у  него  в  музыке  (и  не  только  в  ней)  был  тради¬
ционалистский,  консервативный  вкус.  Каждому  срое.  Беда  в
другом.  Сталин  возводил  личный  вкус  в  ранг  государствен¬
ного  закона,  что  приводило  к  очень  и  очень  противоречи¬
вым  последствиям.  Вернее  назвать  их  трагическими  послед¬
ствиями.
 ФАНТОМ  ФОРМАЛИЗМА
 28  января  1936  года  в  «Правде»  публикуется  редакцион¬
ная  статья  «Сумбур  вместо  музыки».  Поставленная  в  Боль¬
шом  театре  опера  Д.  Шостаковича  «Леди  Макбет  Мценского
уезда»  подвергается  полнейшему  изничтожению.
 -  271  -

В  появлении  этой  статьи  было  немало  странного,  ее
предыстория  и  сегодня  не  вполне  выяснена.  Конечно,  все
тогда  знали,  что  после  убийства  Кирова  партийные  власти
постоянно  усиливают  идеологическо-административное
давление  на  творческую  интеллигенцию.  Весь  1935  год
«Правда»  и  другие  печатные  органы  выступали  с  резко  «ра¬
зоблачительными»  материалами.  В  их  ряд  вписывается  и
статья  «Сумбур  вместо  музыки».
 Тем  не  менее  возникал  вопрос,  почему  выбор  карающей
длани  пал  на  оперу,  явно  не  содержащую  идеологического
криминала.  Шостакович  определил  ее  жанр  как  трагедия-са-
тира.  Рассказывая  о  работе  над  нею  в  газете  «Советское  ис¬
кусство»  (16  октября  1932  г.),  композитор  подчеркнул,  что  в
«Леди  Макбет»  он  «старался  создать  оперу  —  разоблачаю¬
щую  сатиру,  срывающую  маски  и  заставляющую  ненавидеть
весь  страшный  произвол  и  издевательство  купеческого
быта»37.  В  редакционной  статье  «Правды»  социальная  на¬
правленность  оперы  не  подвергается  сомнению,  и  почти  все
претензии  предъявляются  к  ее  художественной  форме,
языку.  «Это  музыка,  умышленно  сделанная  «шиворот-навы-
ворот»,  —  так,  чтобы  ничего  не  напоминало  классическую
оперную  музыку,  ничего  не  было  общего  с  симфоническим
звучанием,  с  простой,  общедоступной  формой.  Это  музыка,
которая  построена  по  тому  же  принципу  отрицания  оперы,
по  какому  левацкое  искусство  вообще  отрицает  в  театре
простоту,  реализм,  понятность  образа,  естественное  звуча¬
ние  слова.  Это  —  перенесение  в  оперу,  в  музыку  наиболее
отрицательных  черт  «мейерхольдовщины»  в  умноженном
виде.  Это  левацкий  сумбур  вместо  естественной,  человечес¬
кой  музыки.  Способность  хорошей  музыки  захватывать  мас¬
сы  приносится  в  жертву  мелкобуржуазным  формалистичес-
 "JO
 ким  потугам...»
 Но  в  «Леди  Макбет»  нет  «левацкого  сумбура».  В  отличие
от  первой  своей  оперы  «Нос»,  в  которой  молодой  компози¬
тор  акцентированно  отступает  от  классических  традиций,  в
новой  опере  он  на  них  программно  опирается,  но  не  слепо,
не  механистично,  а  творчески  развивая  и  обогащая.
 В  сборнике,  изданном  в  1934  году,  опера  «Леди  Макбет
Мценского  уезда»  рассматривалась  как  величайший  триумф
советской  музыки,  принципиально  новое  слово  в  мировой.
 -  272  -

Ее  сравнивали  с  «Кармен»  Бизе  и  «Пиковой  дамой»  Чайков¬
ского.  Дирижер  С.  Самосуд,  а  он,  к  слову  сказать,  пользо¬
вался  расположением  кремлевского  руководства,  свою  ста¬
тью  о  новом  сочинении  Шостаковича  назвал  весьма  знаме¬
нательно:  «Опера,  которая  делает  эпоху»39.
 К  1936  году  «Леди  Макбет»  с  большим  успехом,  вызывая
живые  творческие  споры,  шла  в  театрах  Братиславы  и  Пра¬
ги,  Копенгагена  и  Лондона,  Парижа  и  Нью-Йорка...  Но  у
нее  имелись  и  противники.  Музыка  Шостаковича  сложна
для  восприятия.  Вполне  можно  было  ожидать,  что  какая-то
часть  московских  почитателей  Большого  театра,  его  класси¬
ческих  постановок  не  примет  «Леди  Макбет  Мценского  уезда».
 Генсек  явился  на  спектакль  «Леди  Макбет»  и  ушел  с  него
взбешенный.  Зашоренный  на  мелодичном  строе  старых
опер,  Сталин  совершенно  не  принял  новую.  Ее  музыка  по¬
казалась  ему  вычурной,  фальшивой,  антихудожественной.
Статья  «Сумбур  вместо  музыки»  была  написана  по  прямому
указанию  вождя,  и  она  адекватно  отражала  его  музыкальные
вкусы  и  взгляды.  Но  Сталин  не  считал  их  чисто  личными
вкусами.  Он  полагал,  что  и  в  данной  ситуации  действует  от
имени  народа  и  выражает  его  кровные  интересы,  которыми
талантливый  интеллигент  Шостакович  позволил  себе  прене¬
бречь.  Пусть  тот  и  обрел  мировую  славу,  все  равно  его  надо
поставить  на  путь  истинный,  что  послужит  предупреждени¬
ем  и  предостережением  для  остальных  в  творческой  среде.
С  публикации  статьи  «Сумбур  вместо  музыки»  начался
новый  виток  в  идеологической  травле  художественной  ин¬
теллигенции.
 На  всем  протяжении  сталинского  правления  то  усилива¬
лись,  то  затихали  ожесточенные  кампании  против  форма¬
лизма.  При  этом  власть  имущие  привлекали  в  союзники  ве¬
ликих  классиков  русского  искусства,  которые  ратовали  за
содержательное,  понятное  народу  художественное  творчест¬
во.  Споры  на  этот  счет  велись  в  России  и  в  девятнадцатом
веке,  и  позднее.  В  эпицентре  оказывались  сложные  вопросы
художественной  формы  и  содержания,  их  диалектического
взаимоотношения.  В  этой  связи  (и  сами  по  себе)  горячо  об¬
суждались  и  не  менее  сложные  проблемы  глубинных  связей
культурных  традиций  и  новаторства.  Внес  в  эти  споры  свою
 -  273  -

лепту  и  Шостакович,  отнюдь  не  являвшийся  сторонником
музыкального  формализма.
 То  были  именно  творческие  дискуссии,  предполагающие
свободное  соревнование  различных  тенденций  и  школ  в  ис¬
кусстве.  Чтобы  наука  успешно  развивалась,  в  ней  должны
постоянно  сосуществовать  различные  школы  и  течения.  То
же  самое  и  в  искусстве.  Это  и  есть  подлинный  плюрализм
взглядов.
 Вроде  бы  его  и  не  отрицали,  в  определенных  социальных
пределах,  ведущие  идеологи  большевизма,  что  проявилось  в
культурной  политике  Коммунистической  партии  в  20-е  го¬
ды.  Сталин  не  раз  призывал  к  творческим  дискуссиям  в  нау¬
ке  и  культуре,  что  не  следует  считать  одним  лишь  лицемери¬
ем.  В  30-е  годы  велось  и  немало  серьезных  споров  по  фунда¬
ментальным  эстетическим  принципам  —  о  реализме  и
романтизме,  о  методе  и  стилях,  о  мировоззрении  и  творчес¬
ком  процессе  и  др.  Все  участники  таких  споров  полагали
себя  марксистами,  тем  не  менее  разброс  мнений  был  подчас
весьма  значительный.  В  то  же  время  по  многим  темам  се¬
рьезные  дискуссии  фактически  пресекались,  К  таковым  от¬
носился  в  тридцатые  годы  и  вопрос  о  формализме.
 Мне  кажется,  что  Сталин  смотрел  на  дискуссии  как  на
военные  кампании.  Пока  планируется  боевая  операция,
могут  и  даже  должны  высказываться  различные  точки  зре¬
ния.  На  их  основе  высший  командир  принимает  единствен¬
но  верное  решение  и  дает  приказ,  который  уже  не  обсужда¬
ется.  Начинается  сражение.  Враг  разгромлен,  и,  допустим,
город  взят.  Теперь  надо  отвоевывать  другие  города.
 В  общефилософской  теории,  каковой  считалась  матери¬
алистическая  диалектика,  усиленно  подчеркивалось,  что  по¬
знание  есть  сложный  противоречивый  процесс,  состоящий
из  истин  относительных  и  абсолютных,  которые  представля¬
ют  собой  лишь  частные  моменты  первых.  В  практической
жизни  об  этом  нередко  напрочь  забывалось.  Конечной  це¬
лью  едва  ли  не  любой  дискуссии  являлось  установление
одной-единственной  точки  зрения,  которая  присваивала  мо¬
нополию  на  истину,  без  чего  тоталитарное  мышление  себя
не  видит.  Неудивительно,  что  оно  зачастую  превращало  соб¬
ственную  метатеорию  в  чистую  схоластику,  а  идеологичес¬
кие  принципы  —  в  догмат  слепой  веры.
 -  274  -

Ни  в  одном  учебнике,  справочнике,  научном  труде  ста¬
линских  времен  не  найти  мало-мальски  точного  определе¬
ния  формализма.  Примат  формы  над  содержанием...  А  в  чем
он  реально  выражается  и  может  выражаться?  Как  говорили  в
старину,  тайна  сия  велика.
 Разумеется,  формализм  не  Сталин  выдумал.  Пожалуй,
первыми  стали  использовать  этот  жупел  в  литературной
борьбе  «неистовые  ревнители».  Под  него  нередко  подверс¬
тывались  и  дерзкие,  возможно,  и  не  всегда  плодотворные
творческие  эксперименты,  и  совершенно  обоснованное  об¬
новление  художественного  языка,  и  вполне  традиционные
решения,  если  их  авторы  по  каким-то  групповым  или  лич¬
ным  причинам  не  устраивали  рапповцев...  То  есть  форма¬
лизм  выступал  как  фантом,  сущность  которого  уловить  было
просто  нельзя.  И  он  воспринимался  зачастую  как  некая  дья¬
вольская  выдумка,  от  которой  не  убережешься.
 Когда  казалось  неловким,  неудобным,  преждевремен¬
ным  предъявлять  к  художественному  произведению  прямые
идеологические  обвинения,  ему  легче  было  приписывать
формализм.  И  тогда  те  же  обвинения  проводились  затем
через  вроде  бы  адекватные  искусству  эстетические  термины,
освященные  якобы  авторитетом  высокой  классики.
 Сама  схема  (именно  схема!)  критических  рассуждений
здесь  достаточно  элементарна.  Художник  Н.  —  формалисти¬
чен.  Значит,  он  не  уважает  свой  народ,  которому  непонятны
его  произведения,  как  якобы  непонятной  являлась  опера
«Леди  Макбет  Мценского  уезда».  Далее  мог  следовать  вывод
или  он  подразумевался:  выходит,  перед  нами  «враг  народа»,
а  это  уже  идеологический  криминал.  Случалось  и  наоборот.
Художнику,  например  М.  Булгакову,  предъявлялись  сначала
политические  обвинения  —  в  непонятности  «Дней  Турби¬
ных»  упрекать  было  трудно:  люди  ночами  стояли  в  очереди
за  билетами  на  спектакль.  Но  затем  эти  обвинения  старались
подкрепить  эстетически,  как  произошло  в  ситуации  с  «Мо¬
льером».  Словом,  с  разных  сторон  вбивали  гвозди  в  гроб,  в
который  хотели  уложить  автора.
 Обе  эти  схемы  переплетались  друг  с  другом,  иногда  же
существенно  могли  разделяться  во  времени.  В  течение  не¬
скольких  лет  В.  Мейерхольда  прорабатывали  за  формализм,
не  ставя  в  общем  под  сомнение  его  политическую  благона¬
 -  275  -

дежность  как  коммуниста.  Затем  по  сигналу,  исходившему
скорее  всего  лично  от  генсека,  великого  режиссера  объявили
троцкистом,  двурушником,  шпионом  и  физически  уничто¬
жили.
 Как  раз  в  1936  году,  после  публикации  статьи  против
Шостаковича,  с  удвоенной  силой  стали  травить  Мейерхоль¬
да.  Правда,  пока  еще  допускались  (терпелись!)  выступления
в  его  защиту.  Более  того,  власти  предпринимают  попытки
«договориться»  с  режиссером,  добиться  от  него  послушания.
В  книге  Ю.  Елагина  «Темный  гений»  утверждается,  что  «в
течение  лета  1936  года  Керженцев  имел  много  личных  бесед
с  В.  Э.  Общий  язык  им  найти  было  нетрудно...  В  начале  20-х
оба  они  принадлежали  к  авангарду  коммунистического
культурного  фронта,  оба  много  раз  сталкивались  по  работе.
Керженцев  всегда  принадлежал  к  поклонникам  Мейерхоль¬
да  и  в  1923  году  написал  о  нем  восторженную  статью  для
«Юбилейного  сборника»40...
 От  Мейерхольда  требовали  покаяния  за  его  «формалис¬
тические»  ошибки  и  постановку  в  сугубо  реалистическом
ключе  советских  пьес.  Он  вынужден  был  пойти  на  уступки  и
компромиссы.  Выступил,  в  частности,  с  докладом  «Мейер¬
хольд  против  мейерхольдовщины».  Не  помогло.  Доклад  при¬
знали  недостаточно  самокритичным.  Не  получилась  у  него
постановка  пьесы  J1.  Сейфуллиной  «Наташа»,  что  дало  воз¬
можность  его  противникам  усилить  кампанию  против  ГОС-
ТИМа.
 Последней  работой  Мейерхольда  явилась  постановка
спектакля  «Одна  жизнь»  по  роману  Н.  Островского  «Как  за¬
калялась  сталь».  Мастер  вложил  з  эту  постановку  всю  свою
душу  и  мастерство.  Он  стремился  создать  масштабный  тра¬
гедийный  спектакль.  Но  тот  же  Керженцев  усмотрел  в  нем
пессимизм.  Спектакль  тут  же  запретили.
 17  декабря  1937  года  П.  Керженцев  печатает  в  «Правде»
статью  «Чужой  театр»,  в  которой  Мейерхольду  предъявлены
как  политические,  так  и  эстетические  обвинения.  Он  —
«буржуазный  формалист»,  проповедник  чуждых  взглядов  и
идеологии.  7  января  1938  года  его  театр  закрыли.  А  17  января
Жданов  совершит  экзекуцию  над...  Керженцевым.  Выступая
на  первой  сессии  Верховного  Совета  СССР,  секретарь  ЦК
по  идеологии  припомнит  Комитету  по  делам  искусств  и  его
 -  276  -

председателю  историю  с  постановкой  «Богатырей»  в  Камер¬
ном  театре  и  особенно  промедление  с  закрытием  мейерхоль-
довского  ГОСТИМа.  Керженцева  снимут  с  работы,  его
замов  арестуют.
 В  1936  году  активизировалась  кампания  против  форма¬
лизма  и  в  других  видах  искусства.  9  февраля  «Правда»  пере¬
печатывает  статью  Горького  «О  формализме».  Ее  автор  обру¬
шивается  на  «идеалистическое  понимание»  сложных  взаи¬
моотношений  формы  и  содержания.  По  мнению  писателя,
излишняя  орнаментика  и  детализация  в  литературе  ведут  к
затемнению  смысла.  Формализм  чаще  всего  служит  для  при¬
крытия  пустоты  или  нищеты  души.
 Из  советских  литераторов  Горький  никого  формалистом
не  называет,  но  полагает,  что  исторический  спор  о  форма¬
лизме  нужно  сегодня  продолжить  и  вывести  за  чисто  эстети¬
ческие  рамки.  Несколько  неожиданно  он  связывает  вопрос  о
формализме  с  вопросом  о  фашизме  и  призывает  писателей
решительнее  выступать  против  него.  С  последним  никто  не
спорил,  но  ясно,  что  это  мало  тогда  интересовало  «Правду».
Напечатала  же  она  Горького  для  того,  чтобы  показать:  про¬
летарский  классик  был  совершенно  непримирим  к  форма¬
лизму.
 9  марта  публикуется  разгромная  статья  против  Булгакова
«Внешний  блеск  и  фальшивое  содержание».  Регулярно  печа¬
таются  в  «Правде»  и  других  газетах  зубодробительные  мате¬
риалы,  вылавливающие  формализм  в  изобразительном  ис¬
кусстве.  Наносится  удар  по  Эйзенштейну  («Бежин  луг»)  и
Кулешову.  Последнему  припомнили  его  юношеские  «гре¬
хи»,  квалифицированные  как  сплошной  формализм.  Так
перечеркнули  лучшие  картины  («Необыкновенные  приклю¬
чения  мистера  Веста  в  стране  большевиков»,  «По  закону»)
замечательного  реформатора.
 Однако  Шостаковича  постепенно  выводят  из  этих  про¬
работок.  К  весне  1937  года  он  фактически  «прощен»,  а  в
конце  года  состоялось  первое  исполнение  в  Ленинграде
Пятой  симфонии  великого  композитора.  Она  произвела  фу¬
рор  в  музыкальном  мире,  но  получила  и  официальное  при¬
знание.
 Не  будет  преувеличением  сказать,  что  у  Сталина  было
особое  отношение  к  Шостаковичу.  Большевистский  лидер
 -  277  -

признавал  все-таки  исполинский,  вселенский  масштаб  его
личности.  В  поведении  вождя  относительно  гениального  со¬
временника  политический  прагматизм  переплетался  с  лич¬
ным  неприятием  новаторской  музыки.  Но  эти  личные  мо¬
менты  генсек  старался  тушевать.  В  глазах  окружающих,  а
прежде  всего  самого  Шостаковича,  Сталин  хотел  выглядеть
объективным,  руководствующимся  лишь  государственными
соображениями.
 В  год  шестидесятилетия  кремлевского  владыки  компози¬
тор  получает  звание  профессора,  а  год  спустя  —  орден  Тру¬
дового  Красного  Знамени.  В  1948  году,  когда  вышло  поста¬
новление  ЦК  ВКП(б),  громящее  современную  музыку  и
персонально  Шостаковича,  ему  присваивают  почетное  зва¬
ние  народного  артиста  РСФСР.  Диплом  вручается  накануне
публикации  в  газетах  этого  постановления.  Более  того,
после  Сталин  звонит  домой  ошельмованному  композитору  и
осведомляется,  как  его  здоровье.  Тот  отвечает:  «Очень  пло¬
хо».  Генералиссимус  полон  сожаления,  он  говорит:  «Мы  по¬
заботимся  о  вашем  здоровье».  Тут  же  был  выдан  пропуск  в
«Кремлевку»  и  документ,  подписанный  самим  Сталиным  и
гласивший,  что  композитору  выделяется  дача  под  Москвой
со  всеми  удобствами»41.
 В  1950  году  Шостакович  в  четвертый  раз  становится  лау¬
реатом  Сталинской  премии.  Всего  он  их  в  те  времена  полу¬
чил  пять,  чем  могли  похвастать  немногие.  Сообщение  о  при¬
суждении  премий  сопровождалось  публикацией  фото  на¬
гражденных.  В  1941  году  первым  в  галерее  этих  фотографий,
напечатанных  в  «Правде»,  было  фото  Шостаковича.  Вплоть
до  1943  года  премии  начинались  с  раздела  о  музыке.  Как  тут
не  сказать:  логика  волюнтаризма  прихотлива  и  непредска¬
зуема.
 Шостакович  крайне  болезненно  переживал  статью  «Сум¬
бур  вместо  музыки».  Ее  несправедливость  была  слишком
очевидной  и  грубой.  Всю  жизнь  он  как  печальную  дату  отме¬
чал  28  января.  В  один  из  этих  дней,  в  1974  году,  у  него  в  гос¬
тях  находился  старый  друг  И.  Гликман.  Шостакович  сказал
ему  тогда:  «Теперь  эта  статья  не  страшна.  А  ведь  многие
годы  ею  пугали  и  стращали.  Сталин  добился  своего.  Со  ста¬
тьей  нельзя  было  не  только  спорить,  в  ней  нельзя  было  хоть
капельку  усомниться.  Кто  сомневался,  тот  уже  совершает
 -  278  -

грех  против  сталинской  религии.  Грешник  мог  спастись
только  при  помощи  покаяния.  И  меня,  как  ты  помнишь,
после  «Сумбура  вместо  музыки»  начальство  уговаривало  по¬
каяться  и  искупить  свою  вину.  А  я  отказался  каяться.  Тогда
мне  помогла  молодость  и  физическая  сила.  Вместо  покаяния
я  писал  Четвертую  симфонию»42.
 Впрочем,  Шостаковичу  пришлось  пойти  на  некоторые
компромиссы  с  властью.  В  гражданском  поведении  он  вы¬
нужденно  стал  более  «управляемым».  Пришлось  ему  теперь
подписывать  коллективные  письма  с  требованием  осудить  и
казнить  презренных  «врагов  народа»  —  по  доброй  воле  он
ничего  бы  подобного  не  делал.  Шостакович  обязан  был  при¬
сутствовать  на  официальных  собраниях  и  мероприятиях,
придавая  им  тем  самым  определенный  решпект.
 Кое  в  чем  изменился  он  и  в  чисто  творческом  смысле.
Гликман  пишет  о  том  отвращении,  с  которым  Шостакович
сочинял  ораторию  «Песнь  о  лесах»  (на  слова  Е.  Долматов¬
ского),  в  которой  рьяно  прославлялся  великий  вождь  и  учи¬
тель.  С  отвращением,  но  сочинял.  Написал  он  и  музыку  к
сугубо  «культистскому»  фильму  «Падение  Берлина»,  за  что
получил  одну  из  Сталинских  премий.  То  есть,  объективно
говоря,  композитор  внес  лепту  в  прославление  кремлевского
владыки.
 Это  не  вина  Шостаковича,  а  его  беда,  которую  разделили
с  ним  многие  талантливые  люди.  Хотели  они  того  или  не  хо¬
тели,  но  были  вынуждены  работать  и  непосредственно  на
режим,  который  обрекал  их  на  двоемирие  и  двоемыслие.
Конечно,  мера  его  была  разной,  что  требует  в  каждом  случае
тщательного  анализа.
 Безусловно,  в  главных  произведениях  Шостакович  выра¬
жал  именно  свое  видение  мира,  свое  подлинное  «я».  Как  вы¬
ражали  его  в  решающих  творческих  параметрах  Булгаков,
Мандельштам,  Платонов,  Пастернак,  Анна  Ахматова...  Гру¬
бое  давление  на  них  тоталитарной  системы  вызывало  неред¬
ко  и  сильное  ей  сопротивление,  продуктивную  энергию
внутреннего  противостояния,  которой,  к  слову  сказать,  не
хватало  подчас  русским  эмигрантским  авторам,  жившим  в
условиях  относительного  благополучия.
 Из  всего  этого,  однако,  не  вытекает,  что  к  такому  проти¬
востоянию  можно  свести  все  мотивации  и  импульсы,  вла¬
 -  279  -

девшие  тогда  советскими  художниками,  пусть  и  весьма  оп¬
позиционными.  Ныне  стало  едва  ли  не  общим  местом  и
признаком  хорошего  тона  утверждать:  «...все  лучшее,  что  за
советскую  историю  появилось  в  искусстве  и  литературе,
было  создано  в  единоборстве  с  Системой,  вопреки  ей...»43
Звучит  «либерально»,  но  это  упрощение.
 Слов  нет,  искусству  испокон  веков  присуще  активное
неприятие  социального  несовершенства  мира  и  человечес¬
кой  натуры.  Только  этим  неприятием  не  исчерпывается  гу¬
манистическое  содержание  художественного  творчества,  не¬
пременно  включающего  в  себя  и  мощное  утверждение  обще¬
ственных  идеалов.  Соотношение  между  отрицанием  и
утверждением  меняется  от  эпохи  к  эпохе,  от  художника  к  ху¬
дожнику.  Но  сейчас  речь  идет  о  более  конкретных  социаль¬
ных  и  идеологических  факторах  —  о  социалистической  сис¬
теме  и  сталинизме.  Их  неприятие,  как  и  приятие,  обычно  не
укладывается,  когда  говорится  о  крупных  талантах,  в  рамоч¬
ку  четких  «да»  —  «нет».
 Бесспорно,  что  для  Булгакова  характерно  убежденное
противостояние  советскому  строю.  Но  оно  сочеталось  с  за¬
интересованным,  порою  одобрительным  отношением  к  Ста¬
лину,  этот  строй  олицетворявшему.  Не  менее,  если  не  более
противоречивым  является  мировосприятие  Платонова  и  Па¬
стернака  —  через  однолинейное  «вопреки»  их  творчество  не
объяснить.  Немало  же  лучших  творений  советского  искусства
создавалось  авторами,  убежденно  верившими  в  социалисти¬
ческий  идеал  и  полагавшими  Сталина  его  стойким  и  мудрым
защитником,  что  не  исключало,  например,  у  Маяковского
или  Шолохова  острокритического  восприятия  действитель¬
ности.
 Увы,  такая  критичность  с  нарастающей  силой  подавля¬
лась  властями.  И  это  неумолимо  сковывало  свободу  творчес¬
кой  мысли,  порождало  лицемерие  и  фальшь.  Сам  нередко
говоривший  одно,  писавший  другое,  думавший  третье,  Ста¬
лин  подозревал  всех  в  двурушничестве  и  измене.  Порою  без
всяких  оснований  он  не  верил  во  внутреннюю  лояльность
даже,  казалось  бы,  вполне  испытанных,  проверенных  худож¬
ников  (и  не  только  художников,  конечно).  И  вождя  не
слишком  интересовали  их  чувства  и  настроения,  ему  важен
был  прежде  всего  конечный  результат:  можно  ли  использо¬
вать  то  или  иное  произведение  в  нужных  целях,  в  данной  си¬
 -  280  -

туации.  Еще  раз  подчеркну:  Сталин  в  первую  очередь  являл¬
ся  политиком  и  прагматиком,  что  и  определяло,  хотя  и  не
исчерпывало,  его  подход  к  искусству  в  целом  и  к  отдельным
творцам.
 ВОКРУГ  «ЗАКОНА  ЖИЗНИ»
 Летом  1940  года  на  советский  экран  вышел  фильм-дебют
молодых  режиссеров  А.  Столпера  и  Б.  Иванова  «Закон
жизни»  по  сценарию  известного  и  даже,  можно  сказать,  зна¬
менитого  в  тридцатые  годы  писателя  А.  Авдеенко.  Фильм  о
современной  молодежи,  о  долге  и  чести,  любви  и  дружбе.
В  нем  критиковались  карьеризм  и  моральная  распущен¬
ность,  которыми  оказался  заражен  главный  персонаж  —
секретарь  обкома  комсомола  Огнерубов.  Фильм  вроде  бы
совершенно  просоветский,  идейно  выдержанный,  проста-
линский.
 Авдеенко  был  весьма  в  моде  после  выхода  своей  книги
«Я  люблю»,  одобренной  Горьким.  Молодого  писателя,  вы¬
ходца  из  рабочих,  много  печатали,  он  являлся  корреспон¬
дентом  «Правды»,  на  страницах  которой  поместил  в  1935
году  супервосторженную  даже  по  меркам  тех  лет  и,  думаю,
искреннюю  статью  о  Сталине.  В  ней,  впрочем,  содержались
фразы,  которые  вряд  ли  могли  понравиться  суровому  вож¬
дю:  «...хотелось  и  обнять  его,  Сталина,  как  самого  близкого,
родного,  пойти  безоговорочно  туда,  куда  он  укажет...»44  «Об¬
нять»  отдавало  некоторым  панибратством.
 Высшее  партийное  руководство  фильм  «Закон  жизни»
перед  выпуском  на  экран  не  смотрело.  Но  у  председателя
Комитета  по  делам  кинематографии  при  СНК  СССР  много¬
опытного  Большакова  не  было,  кажется,  сомнений,  выпус¬
кать  картину  в  прокат  или  не  выпускать.  Одобрил  ее  и  А.  Вы¬
шинский,  в  недавнем  прошлом  Генеральный  прокурор
СССР,  а  ныне  заместитель  Председателя  Совнаркома,  кури¬
ровавший  культуру.  Фильму  дали  хорошую  рекламу,  появи¬
лись  уже  первые  и  вполне  положительные  отзывы  в  прессе.
 И  вдруг  15  августа  1940  года  в  «Правде»  публикуется  ре¬
цензия  с  недвусмысленным  заголовком  «Фальшивый  фильм».
В  ней  фильму  предъявляются  самые  грозные  обвинения,
главное  из  них,  что  он  клевещет  на  комсомол  и  грубо,  иска¬
 -  281  -

женно  изображает  советскую  жизнь.  Рецензия  без  подписи,
то  есть  редакционная.  Писал  ее  коллега  Авдеенко  по  работе
в  «Правде»,  а  правили,  не  исключено,  товарищ  Жданов  и  его
шеф.
 Картину  тут  же  сняли  с  экрана.  В  Комитете  по  делам  ки¬
нематографии  оперативно  провели  совещание,  на  котором,
как  водится,  признали  партийную  критику  справедливой  и
своевременной,  покаялись  в  ошибках.  Кинокритики  собра¬
ли  свое  совещание,  на  котором  тоже  осудили  «фальшивый
фильм».  Но  на  этом  история  не  кончилась.  9  сентября  в  ЦК
ВКП(б)  собирается  совещание  «в  связи  с  вопросом  о  фильме
«Закон  жизни»  Авдеенко  А.  О.».  Имена  режиссеров  не  на¬
званы.  Практически  их  вывели  из  игры.  Не  тронули  и  высо¬
копоставленных  чиновников,  разрешивших  выпуск  карти¬
ны.  Весь  гнев  кремлевского  руководства  сосредоточился  на
несчастном  Авдеенко.
 Вел  совещание  Жданов.  Присутствовали  Сталин,  Ма¬
ленков,  Андреев,  Поскребышев,  Александров,  а  также  Боль¬
шаков,  руководство  Союза  писателей  СССР  во  главе  с  Фаде¬
евым,  режиссеры  картины.  Генсек  несколько  раз  брал  слово,
потом  его  выступления  будут  сведены  воедино  и  в  таком
виде  включены  в  подготовленный  к  печати,  но  не  вышед¬
ший  14-й  том  собрания  сталинских  сочинений.  Публикацию
этого  сводного  выступления  осуществил  А.  Латышев  в  сбор¬
нике  «Суровая  драма  народа».  Стенограмму  же  совещания
(не  полностью)  опубликовал  В.  Невежин  —  в  «Киноведчес¬
ких  записках»  с  содержательными  комментариями.
 Резко  выступал  Жданов.  Но  еще  резче  и  с  явным  раздра¬
жением  выступал  его  патрон.  Создается  ощущение,  что
фильм  задел  вождя  лично,  а  автор  сценария  вызывает  у  него
острую  неприязнь.  Сталин  все  ему  припомнил  —  и  очерки  в
«Правде»,  якобы  малограмотные  и  идейно  не  выдержанные,
и  подготовленный  к  печати  роман,  никуда,  по  мнению
вождя,  не  годный,  и,  конечно,  сам  фильм.  Кроме  того,  Ста¬
лин  обвинил  Авдеенко  в  моральной  нечистоплотности,  ска¬
зав,  что  он  —  барахольщик,  думает  только  о  вещах,  о  тряпках.
 Вообще  говоря,  грозный  диктатор  не  отличался  особым
морализаторством  ни  по  отношению  к  творческим  деяте¬
лям,  ни  по  отношению  к  высшим  чиновникам.  Правда,  в  от¬
личие  от  Л.  Брежнева,  он  карал  беспощадно  взяточничество
и  коррупцию,  но  не  слишком  пресекал  ту  тягу  к  роскоши,
 -  282  -

которая  с  годами  все  отчетливее  дает  себя  знать  в  его  окру¬
жении,  в  номенклатурной  элите.  Однако  Сталин,  если  хотел,
мог  вспомнить  о  большевистской  скромности  и  за  отсутст¬
вие  ее  наказать  любого  неугодного  функционера.
 Не  любил  генсек,  чтобы  как-то  афишировалась  эта  рос¬
кошь,  порою  сурово  относился  и  к  фактам  бытового  разло¬
жения  в  номенклатурных  верхах.  В  то  же  время  на  достаточ¬
но  известные  кутежи  А.  Толстого  или  С.  Меркурова,  на  пья¬
ные  выходки  знаменитых  актеров  советский  самодержец
смотрел  не  без  снисходительности.  Но  стяжательства,  жад¬
ности  не  терпел.  На  страницах  ежемесячника  «Совершенно
секретно»  рассказывалось,  что  «Толстой  по  следам  Красной
Армии  вступил  в  Западную  Украину  и,  выломав  паркет  у
Радзивиллов,  объяснялся  на  границе:  «Я  депутат  Верховного
Совета!»  Сталин  насмешливо  бросил  тогда:  «Я-то  думал,  вы
настоящий  граф»45.  Если  это  и  придумано,  то  хорошо  приду¬
мано:  в  духе  времени  и  характеров  действующих  лиц.
 В  качестве  корреспондента  «Правды»  Авдеенко  тоже  по¬
бывал  на  только  что  занятых  Красной  Армией  западных  зем¬
лях.  Паркета  он  не  выламывал,  но  что-то  вызвало  насторо¬
женность  чекистой,  о  чем  они  и  доложили  генсеку.  Еще
больше  не  понравилось  ему,  что  Авдеенко  давали  рекомен¬
дацию  в  партию  репрессированные  деятели.  Но  все  же,  ду¬
мается,  не  это  вызвало  «большой  гнев»  кремлевского  хозяи¬
на.  Авдеенко  сделал  достоянием  гласности  моральное  разло¬
жение  комсомольских  верхов,  в  чем,  кстати,  обвиняли
арестованного  незадолго  до  этого  А.  Косарева,  первого  сек¬
ретаря  ЦК  ВЛКСМ.  Ассоциация  между  ним  и  Огнерубовым
напрашивалась  сама  собой.
 Казалось  бы,  что  все  это  отвечало  партийным  идеологи¬
ческим  установкам.  Отвечало,  но  лишь  формально.  Сталин
лучше  своих  приказчиков  понимал  обобщающий  смысл  ху¬
дожественного  образа,  его  эмоциональное  воздействие  на
широкие  массы.  Разложившийся  молодежный  вожак  на  эк¬
ране  —  это  идеологический  криминал,  явная  компромета¬
ция  ленинского  комсомола.  Нельзя  выносить  сор  из  крас¬
ной  избы!  Разве  социально  типичны  аморальные  поступки
отдельных  партийных,  государственных  и  комсомольских
руководителей?
 Но  начал  Сталин  разговор  об  Авдеенко  не  с  идеологи^
ческих  обвинений.  Генсек  возмутился  им  как  писателем:
 -  283  -

«Культуры  у  него  мало,  человек  малограмотный,  русским
языком  не  владеет,  а  сколько  у  него  нахальства  литературно¬
го!  Прямо  диву  дивишься,  когда  читаешь»46.
 Далее  кремлевский  критик  предъявляет  Авдеенко,  толь¬
ко  в  еще  более  резкой  форме,  те  же  обвинения,  какие  он  ад¬
ресовал  семь  лет  назад  Афиногенову.  «Враги»  показаны  лучше,
интереснее  «друзей».  На  описание  первых  «красок  хватает,
там  есть  логика,  инициатива.  Когда  этих  людей  изображаете,
у  вас  находится  аргумент  и  все,  что  угодно,  а  когда  наших
людей  изображаете,  то  краски  иссякают,  наши  люди  получа¬
ются  какими-то  замухрышками»47.
 Тут  же  Сталин  прошелся  по  рабочему  происхождению
Авдеенко,  что  порою  оберегало  его  от  профессиональной
критики.  «Подумаешь,  нас  этим  не  удивишь.  Рабочий  класс
в  целом  —  это  революционный,  передовой  класс,  но  в  рабо¬
чем  классе  есть  отдельные  люди...  Вы  думаете,  каждый  рабо¬
чий  на  вес  золота?  Вы  ошибаетесь...  Среди  рабочих  передо¬
вых  есть  один  слой,  который  пользуется  своим  рабочим  про¬
исхождением  и  выбирает  все  соответствующее  для  того,  чтобы
устраивать  свои  дела  и  потом  повыгоднее  для  себя  предать
интересы  рабочего  класса.  Это  закон  жизни»48.
 Столь  же  жестко  отзывается  оратор  о  партийной  принад¬
лежности  Авдеенко  —  по  сути  тот-де  никогда  не  был  членом
партии  и  проник  в  нее  с  заднего  входа.  Разве  может  комму¬
нист,  возмущается  Сталин,  рисовать  одного  из  своих  героев
этаким  Дон  Жуаном  и  проповедовать  «трактирную  любовь,
ультранатуральную  любовь  —  «Я  вас  люблю,  а  ну,  ложи¬
тесь».  Это  называется  поэзия.  Погибла  бы  тогда  литература,
если  бы  так  писали  люди»49.  Патриархальные  чувства  вождя
были  задеты  «вольными»  разговорами,  да  и  поступками  не¬
которых  персонажей,  хотя  многое  тут  вполне  соответствова¬
ло  действительности.  Но  искусство,  как  полагал  Сталин,
призвано  улучшать,  преобразовывать  жизнь,  воспитывая
людей  в  духе  коммунистического  идеала.
 Такова  главная  идеологическая  установка  вождя,  кото¬
рую  он  рассматривает  как  художественную  задачу.  Но  в  чем
же  тогда  выражается  и  может  выражаться  творческая  инди¬
видуальность?  Предвидя  такой  вопрос,  Сталин  заявляет:
«Художественная  установка  одна,  но  по-разному  ее  можно
отразить,  разный  метод,  подход  и  манера  письма,  почему  об
 -  284  -

этом  не  поспорить.  Никакого  стандарта  по  этим  вопросам
не  будет»50.
 Генсек  словно  забыл,  что  согласно  его  собственным  ука¬
заниям  художественный  метод  тоже  должен  быть  один  —  со¬
циалистический  реализм.  Выходило,  что  творческая  инди¬
видуальность  сводится  к  той  или  иной  стилевой  манере,  а
также  к  тематической  новизне.  А  это  в  искусстве  факторы  не
решающие,  они  зависят  от  общей  авторской  концепции.
Хотел  того  вождь  или  не  хотел,  но  фактически  он  провозгла¬
шал  курс  на  строгую  творческую  унификацию  при  некото¬
ром  тематико-стилевом  разнообразии.
 Лично  Сталина  на  том  совещании  более  всего  интересо¬
вала,  пожалуй,  проблема  художественного  изображения  вра¬
гов.  К  ней  он  возвращался  неоднократно.  В  этой  связи  им
высказывались  и  некоторые  общеэстетические  соображения
об  искусстве.
 «Требуется  ли,  чтобы  произведения  показывали  нам  вра¬
га  лишь  в  его  главнейшем,  отрицательном  виде?  Это  пра¬
вильно  или  неправильно?  Неправильно.  Есть  разная  манера
писать,  например  манера  Гоголя  или  Шекспира.  У  них  есть
выдающиеся  герои  —  отрицательные  и  положительные.
Когда  читаешь  Гоголя  или  Грибоедова,  то  находишь  героя  с
одними  отрицательными  чертами.  Все  отрицательные  черты
концентрируются  в  одном  лице.  Я  бы  предпочел  другую  ма¬
неру  письма  —  манеру  Чехова,  у  которого  нет  выдающихся
героев,  а  есть  «серые»  люди,  но  отражающие  основной  поток
жизни.  Это  другая  манера  письма»51.
 По-видимому,  Сталин-читатель  более  всего  любил  Чехова.
Но  это  «любил»  несколько  противоречило  его  курсу  на  идеа¬
лизирующее  искусство.  И  не  «серых»  персонажей  требовал
он  от  советских  писателей,  а  четко  поделенных  на  положи¬
тельные  и  отрицательные.  Теоретически  Сталин  допускал
многоцветность  в  художественном  изображении  врагов.  «Я  бы
предпочел,  чтобы  наша  литература  показывала  врагов  не  как
извергов,  а  как  людей,  враждебных  нашему  обществу,  но  не
лишенных  некоторых  человеческих  черт.  У  самого  послед¬
него  подлеца  есть  какие-то  человеческие  черты,  он  кого-то
любит,  кого-то  уважает,  ради  кого-то  хочет  жертвовать».
Сталин  позволяет  себе  здесь  высказать  объективную  оценку
Бухарина  и  Троцкого  —■  объективную  в  его  понимании.  Бу¬
харин  —  чудовище,  но  у  него  есть  и  какие-то  человеческие
 -  285  -

черты.  «Троцкий  —  враг,  но  он  был  способный  человек,  бес¬
спорно,  изобразить  его  надо  как  врага,  но  имеющего  не
только  отрицательные  черты»52.
 Однако  в  том  же  фильме  «Закон  жизни»  комсомольский
вожак  Огнерубов  показан  в  разных  измерениях.  Да,  он  под¬
лец  и  негодяй,  но  в  нем  есть  и  определенное  обаяние,  муж¬
ская  стать,  которая  привлекает  красивых  и  хороших  жен¬
щин.  Косвенно  это  признает  и  кремлевский  критик.  И  от¬
вергает  фильм.
 Советские  литераторы  прекрасно  понимали,  что  много¬
цветно  можно  изображать  врагов  в  историческом  повество¬
вании,  как  это  делали  А.  Антоновская  в  романе  «Великий
Моурави»  или  В.  Ян  в  книгах  о  Чингисхане  и  Батые.  Но  так
показать  Троцкого  не  решался  никто:  садиться  в  тюрьму  не
хотелось.
 Практически  Сталин  утверждал  сугубо  нормативный
курс  на  идеализацию  советской  действительности  в  искусст¬
ве.  Это  был  своего  рода  неоклассицизм,  к  которому  всегда
тяготеет  тоталитарное  мышление:  культ  государства  —  пар¬
тии  и  олицетворяющего  их  верховного  правителя,  ревност¬
ное  прославление  долга  перед  ним  и  страной,  полное  подчи¬
нение  отдельной  личности  универсуму.
 Но  сталинский  неоклассицизм  внутренне  противоречив.
Фактическое  требование  идеализировать  советскую  дейст¬
вительность  соседствует  с  требованием  ее  реалистически  до¬
стоверного  изображения  и  развернутой  психологической  ха¬
рактеристики  персонажей.  Сталинскому  эстетическому  курсу
почти  никто  в  литературе  и  кинематографе  не  мог  адекватно
следовать,  даже  если  бы  очень  сильно  этого  захотел.
 Нередко  и  самые  преданные  режиму  авторы  сознатель-
но-бессознательно  уклонялись  от  работы  над  современным
материалом,  непосредственно  относящимся  к  советской
действительности  и  затрагивающим  какие-то  злободневные
проблемы.  А  если  и  шли  на  это,  то  с  понятной  величайшей
опаской  и  больше  заботились  о  политико-идеологической
точности  в  их  решении,  чем  о  художественности.  Трудно,  но
все-таки  полегче  было  работать  в  исторической  и  историко-
революционной  тематике,  к  ней  обращались  охотнее,  и  ре¬
альных  успехов  тут  достигалось  больше.
 Сталин  это  видел  и,  хотя  сам  любил  историю,  страшно
возмущался,  возлагая  вину  за  сложившуюся  ситуацию,  разу¬
 -  286  -

меется,  не  на  самого  себя,  а  на  творческих  деятелей,  в  пер¬
вую  очередь  на  писателей.  Его  разозлил  фильм  «Закон  жиз¬
ни»,  но  он  понимал,  что  дело  не  только,  а  наверное,  и  не
столько  в  этом  фильме,  сколько  в  общем  положении  вещей.
В  выступлениях  на  упомянутом  совещании  диктатор  явно
метил  во  всех  писателей.  Он  хорошо  ощущал  их  внутреннее
сопротивление,  порою  не  осознанное  ими  самими,  своему
эстетическому  курсу.
 В  качестве  примера  непонятливым  Генеральный  секре¬
тарь  сослался  на  фильм  «Великий  гражданин»,  сделанный
по  его  собственной  рецептуре.  Расхваливал  он  и  писатель¬
ницу  Ванду  Василевскую,  в  чем  ему  тут  же  поддакнул  Фаде¬
ев,  сказавший:  «Это  настоящий  художник».  Сталин  среаги¬
ровал  на  эту  реплику  не  без  раздражения:  к  Фадееву  у  него
были  тогда  претензии.  «Я  не  знаю,  настоящий  ли  художник
или  нет,  но  я  знаю,  что  она  правдиво,  честно  пишет.  Я  ее
три  произведения  читал.  «Облик  дня»  —  там  жизнь  рабочего
изображена  правдиво,  честно,  потом  «Родина»,  там  изобра¬
жена  жизнь  батрака,  работающего  в  кабале  у  помещика,  за¬
мечательно  хорошо,  просто  передана.  «Земля  в  ярме»  —  там
изображена  жизнь  крестьянина  —  хозяина-бедняка,  серед¬
няка  и  батрака.  Замечательно  хорошо  передана.  О  ней  поче-
му-то  молчат.  Она  не  иностранка,  она  член  Верховного  Со¬
вета,  депутат,  гражданка  Советского  Союза,  а  ее  печатают  до
сих  пор  в  «Иностранной  литературе»53.
 Как  это  ни  странно,  но  среди  приглашенных  писателей
нашелся  один,  кто  возразил  вождю.  Им  оказался  поэт
Н.  Асеев.  Он  заявил,  что  ему  жалко  Авдеенко,  которого
раньше  расхвалили,  а  теперь  не  в  меру  ругают.  Впрочем,
Асеев  и  сам  поругал  фильм  и  автора  сценария.  Но  интерес¬
нее  другое.  Поэт  стал  спорить  со  Сталиным.  «Тов.  Сталин
сказал,  что  ему  нравятся  произведения  Ванды  Василевской.
Я  должен  сказать,  что  очень  хорошо,  что  вам  понравились
произведения  Ванды  Василевской.  Лично  я  читал,  и  не
очень  сильно  они  меня  затронули.  Я  почему  говорю?  Пото¬
му  что  завтра,  послезавтра  Ванда  Василевская  вдруг  станет
единственным  стандартным  писательским  достижением.
Одно  дело,  что  нравится  Иосифу  Виссарионовичу  Сталину,
другое  дело  —  директива  о  том,  как  надо  писать...  Я  ничего
не  боюсь,  я  верю,  что  здесь  все  будет  учтено  и  взвешено,  но
иногда  получается  так:  как  же,  Сталин  сказал!  Конечно,  это
 -  287  -

нужно  учесть,  но  другое  дело,  Иосифу  Виссарионовичу  нра¬
вится  такое-то  произведение,  такая-то  картина,  но  это  не
значит  делать  повторение,  триста  тысяч  раз  повторять  это
произведение  или  картину».
 Сталин  тут  же  бросает  реплику:  «Не  значит».  И  добавляет,
учитывая,  вероятно,  литературные  амбиции  присутствую¬
щих  писателей:  «Я  говорю  о  чем  —  что  ее  замалчивают,
Ванду  Василевскую,  а  она  талантливая  писательница.  Я  не
считаю  ее  лучше  всех,  но  она,  по-моему,  очень  талантливая»54.
 Как  видим,  со  Сталиным  тогда  позволялось  спорить.
И  это  не  сказалось  на  литературной  карьере  Асеева.  В  1941
году  он  получит  Сталинскую  премию  первой  степени  за  поэ¬
му  «Маяковский  начинается».
 Никакого  решения  на  совещании  в  ЦК  ВКП(б)  не  при¬
нималось.  Всем  было  ясно,  что  Сталин  недоволен  положе¬
нием  дел  в  литературе  и  кинематографе.  И  распрощался  он  с
участниками  совещания  более  чем  холодно.  Авдеенко  же
под  конец  назвал  человеком  «вражеского  охвостья»55.  Тот
ожидал  незамедлительного  ареста.  Но  здесь  снова  прояви¬
лась  непредсказуемость  сталинского  мышления.  Авдеенко
не  репрессировали.  Почему?  Трудно  сказать.  Может  быть,
потому,  что  дело  получило  слишком  большую  огласку.
 Впрочем,  Авдеенко  хлебнул  полную  чашу  лиха.  Его  ис¬
ключили  из  партии  и  Союза  писателей,  лишили  депутатско¬
го  мандата,  уволили  из  «Правды»,  выбросили  из  квартиры.
Он  поступил  работать  на  шахту  помощником  машиниста,  а  с
началом  Отечественной  войны  пошел  на  фронт.  И  тут  ему
решил  помочь  главный  редактор  «Красной  звезды»  генерал
Д.  Ортенберг,  —  помочь  напечататься.  Решить  этот  вопрос
мог  только  Верховный  главнокомандующий,  к  которому  и
обратился  с  письмом  Ортенберг.  «Письмо  было  сразу  же  до¬
ставлено  Сталину,  и  уже  через  час  мне  позвонил  Поскребы¬
шев  и  соединил  со  Сталиным.  Сталин  сказал:  «Можете  печа¬
тать.  Авдеенко  искупил  свою  вину»56.
 В  1943  году  Авдеенко,  по  рекомендации  Н.  Тихонова  и
К.  Симонова,  приняли  заново  в  Союз  писателей,  без  сохра¬
нения  стажа.  В  следующем  году  —  вновь  приняли  в  партию.
Он  был  «прощен».  Но  фильм  «Закон  жизни»  так  и  оставался
преданным  анафеме.

ОРДЕНА  И  ОРДЕРА

РЫЧАГИ  И  РЕЗУЛЬТАТЫ
 Сталин  внимательно  читал  «Государя»  Макиавелли,  и  в
политике,  как  и  в  отношении  к  людям,  он  был  его  способ¬
ным  учеником.  Впрочем,  личное  трудно  тут  отделить  от  об¬
щественного.  Разделяй  и  властвуй,  кнут  и  пряник  —  эти  ис¬
конные  слагаемые  государственного  управления,  взятые  в
самой  резкой  и  концентрированной  форме,  оказались  для
Сталина  повседневными  нормами  его  жизни  и  деятельнос¬
ти.  Цель  была  проста:  абсолютное  подчинение  народа  и
каждого  индивида  сталинской  воле.  Абсолютное  и  в  то  же
время  инициативное.  Все  обязаны  на  максимальном  пределе
сил  и  как  можно  лучше  выполнять  предначертания  вождя.
Что  бы  Сталин  ни  говорил  о  коммунистической  идейности,
в  тайниках  сознания  он  считал,  что  надежнее  всего  людьми
движут  лишь  простые,  элементарные  мотивы:  страх  за  жизнь
и  стремление  к  материальному  благополучию,  помножен¬
ные  на  тщеславие  и  честолюбие.  Последнее  особенно  харак¬
терно  для  творческого  человека,  будь  то  ученый  или  худож¬
ник.  Однако  главенствует  страх.
 Вероятно,  к  подобным  мыслям  Сталин  пришел  не  сразу.
Точнее,  они  всегда  гнездились  в  нем,  но  до  поры  до  времени
не  выявлялись  в  полную  мощь.  Та  сравнительная  легкость,  с
которой  ему  удалось  сломить  политических  соперников,  а
среди  них  в  недавнем  прошлом  было  немало  стойких  и  сме¬
лых  революционеров,  укрепила  его  убежденность  во  всемо¬
гуществе  тотального  страха  и  репрессий.  В  1937—1938  годах
он  обрушит  на  страну  массовый  террор,  который  распро¬
странится  и  на  творческую  интеллигенцию.  Но  поначалу
диктатор  хотел  больше  воздействовать  на  нее  пряником.
 Сталин  полагал,  что  облагодетельствовал  писателей,  ос¬
вободив  их  от  рапповского  гнета  и  учредив  творческий  союз  —
 -  291  -

по  его  типу  организовывались  и  другие  творческие  союзы.
Тем  самым  из  значительной  части  художественной  интелли¬
генции  создавалось  новое  привилегированное  сословие.
Войти  в  него  означало  приобрести  немалые  преимущества  и
выгоды  —  от  права  на  дополнительную  жилплощадь  до  при¬
оритетной  возможности  печататься,  если  говорить  о  литера¬
торах.  Советское  правительство  осуществило  ряд  мер  по
улучшению  жизни  художественной  интеллигенции.  Сущест¬
венно  повысили  гонорарные  ставки  за  литературный  труд,  а
также  концертные  ставки.  Тогда  в  Москве  и  других  больших
городах  свирепствовал  жилищный  кризис.  Писателям  и  дея¬
телям  искусства  позволили  создавать  жил  кооперативы.  Наи¬
более  видным  и  знаменитым  выделяли  квартиры  из  государ¬
ственного  фонда.  Кое-кого  из  самых  известных  прикрепили
к  партийным  распределителям,  к  кремлевской  больнице.
Литфонду  разрешили  строительство  дач,  домов  творчества,
поликлиник.  Подняли  оклады  актерам  и  музыкантам.
 Правда,  основная  масса  актерской  братии,  особенно  в
провинции,  влачила  и  продолжала  влачить  жалкое  сущест¬
вование.  Да  и  большая  часть  литераторов  до  вступления  в
СП  СССР  жила  бедно.  Молодые  же  живописцы  и  скульпто¬
ры  зачастую  просто  бедствовали:  государственные  заказы,
как  и  мастерские  и  квартиры,  давались  лишь  маститым.
 Иерархический  принцип  в  распределении  материальных
благ  соблюдался  вполне  четко.  Генералов  от  искусства  осы¬
пали  милостями,  полковникам  и  майорам  доставалось  мень¬
ше,  более  нижним  чинам  приходилось  довольствоваться  со¬
всем  немногим.  Но  у  них  сохранялась  перспектива  со  време¬
нем  подняться  на  ступеньку  выше.  Приведу  несколько
цифр,  поясняющих  ситуацию.  Ежемесячное  жалованье  со¬
листа  Большого  театра  (без  концертных  выступлений)  со¬
ставляло  5000  рублей;  столько  же  получали  музыканты  пер¬
воклассных  джазов  типа  утесовского;  столичный  актер  сред¬
ней  руки  имел  500—600  рублей.  Для  сравнения  укажу,  что
рабочий  в  Москве  зарабатывал  примерно  200—250  рублей,  а
врач  —  300—350  рублей.
 Избранные  жили  сравнительно  неплохо  и  в  прежние
годы,  особенно  в  период  нэпа.  Но  тогда  этого  чуточку  сты¬
дились  и  боялись  —  сильны  были  традиции  революционно¬
го  аскетизма.  Во  второй  половине  тридцатых  годов  от  него
 -  292  -

начинают  отходить  в  обществе  и  почти  совсем  отказываются
в  творческой  среде.  Круг  же  избранных  значительно  расши¬
ряется.  В  моду  входит  теперь  даже  коллекционирование  кар¬
тин,  антикварных  вещей,  драгоценностей,  чем  особенно  ув¬
лекаются  знаменитые  актеры  и  музыканты.
 С  благословения  властей  постепенно  меняются  нравы  и
обычаи.  Это  с  женской  наблюдательностью  подметила
Н.  Мандельштам  по  возвращении  из  воронежской  ссылки  в
 1937 	году.  «Когда  мы  покидали  Москву,  писатели  еще  не
были  привилегированным  сословием,  а  сейчас  они  пускали
корни  и  обдумывали,  как  бы  им  сохранить  свои  привиле¬
гии»1.
 Стало  принято  хорошо  одеваться,  иметь  выходной  кос¬
тюм.  Чаще  теперь  посещают  дорогие  рестораны,  ездят  на  ку¬
рорты.  У  наиболее  удачливых  появились  личные  машины,
иногда,  как  мы  помним,  они  дарились  правительством.
 Трансформируется  писательский  быт.  «В  новой  квартире
у  Катаева,  —  пишет  Н.  Мандельштам,  —  все  было  новое  —
новая  жена,  новый  ребенок,  новые  деньги  и  новая  мебель.
«Я  люблю  модерн»,  —  зажмурившись  говорил  Катаев,  а  эта¬
жом  ниже  Федин  любил  красное  дерево  целыми  гарнитура¬
ми.  Писатели  обезумели  от  денег,  потому  что  они  были  не
только  новые,  но  и  внове»2.  К  зависти  остальных,  преуспе¬
вающий  Катаев  привез  из  Америки  первый  писательский
холодильник.
 Вероятно,  в  словах  Н.  Мандельштам,  у  которой  не  было
ни  кола  ни  двора,  содержится  и  некоторое  преувеличение,
но  в  целом  она  верно  характеризует  новую  ситуацию.  Писа¬
тели,  что  само  по  себе  и  не  грех,  потянулись  к  красивой,
комфортной  жизни.
 Слов  нет,  творческие  люди  и  в  дореволюционной  России
достигали  нередко  материального  благополучия,  на  не¬
сколько  порядков  более  высокого  и  прочного,  чем  в  России
советской.  Но  при  царе  они,  если  не  являлись  членами  им¬
ператорской  Академии  наук  или  Академии  художеств,  если
где-то  не  служили,  находились  как  бы  вне  государственных
структур  и  бюрократической  табели  о  рангах.  Обладая  высо¬
ким  моральным  авторитетом,  известный  писатель  обычно
не  имел  и  не  искал  высокого  официального  статуса.  И  спра¬
ведливо  гордился  своей  духовной  независимостью.
 -  293  -

Сталин  о  такой  независимости  и  слышать  не  хотел.  Зато
он  планомерно  втягивал  творческих  деятелей  в  государст¬
венно-партийную  систему,  вполне  учитывая  их  честолюбие
и  амбиции.  Художникам,  словно  столоначальникам,  регу¬
лярно  дают  теперь  ордена  и  чины-звания.  Их  делают  депута¬
тами,  вводят  в  партийные  комитеты,  сажают  в  президиумы,
назначают  в  правительственные  комиссии.
 Управленческая  задача  здесь  очевидна:  используя  разные
рычаги  воздействия,  взрастить  в  творческих  людях  чиновни-
чье-номенклатурную  психологию  с  присущими  ей  ханжест¬
вом  и  конформизмом.  Отнюдь  не  все  проникаются  этой
психологией,  но  многим  она  западает  в  душу.  Еще  срабаты¬
вает  инстинкт  самосохранения.  Официальное  признание
рождает  ощущение  некоторой  социальной  защищенности,
что  в  стране  ценится  превыше  всего.
 Стоит  отметить,  что  едва  был  создан  Союз  писателей
СССР,  как  в  нем  разгорелись  свары  и  ссоры.  Что-то  здесь
шло  от  раздраженного  самолюбия  и  необузданного  тщесла¬
вия  —  факторы  перманентные  в  творческой  среде.  Но  глав¬
ным  являлось  другое.  Ряд  ведущих  деятелей  СП  стал  больше
заниматься  суетной  борьбой  за  власть  и  влияние,  чем  своим
прямым  —  литературным  —  делом.  Затем  одна  группа  писа¬
телей,  где  лидерствовал  А.  Фадеев,  пошла  войной  на  другую,
возглавляемую  ответственным  секретарем  СП  СССР  В.  Став-
ским.  Оба  они  были  в  фаворе  у  вождя,  но  предпочтение  он
отдавал,  пожалуй,  последнему.  Грандиозная  склока  длилась
не  один  год.
 В  мае  1937  года  заместитель  заведующего  отделом  культ-
просветработы  ЦК  ВКП(б)  А.  Ангаров  направляет  доклад¬
ную  записку  Сталину,  Кагановичу,  Андрееву,  Жданову,
Ежову.  В  ней  утверждается:  «Состояние  руководства  писа¬
тельской  общественностью  со  стороны  Правления  Союза
советских  писателей  и  его  Секретариата  внушает  серьезную
тревогу»3.  Список  претензий  огромен,  и  все  вроде  бы  по
делу.  «Под  руководством  тов.  Ставского  Союз  советских  пи¬
сателей  из  общественной  организации  превратился  в  казен¬
ное,  сугубо  бюрократическое  учреждение...»4
 Президиум  и  правление  СП  созываются  крайне  редко,  да
и  то  не  по  творческим,  а  по  организационным  вопросам.
Жалобы  и  заявления  писателей  по  два  года  лежат  не  рас¬
 -  294  -

смотренными.  С  рядовыми  членами  Союза  Ставский  и  его
аппарат  разговаривают  грубо,  никакой  помощи  не  оказыва¬
ют.  Все  блага  Союза  достаются  «маленькой  группе  корифе¬
ев».  С  критикой  отдельных  произведений  дело  поставлено
плохо,  она  односторонняя.  «В  итоге  такой  критики  писа¬
тельская  активность  людей  снижается.  Кое-кто  из  писателей
вообще  бросили  писать  и  замкнулись  в  свою  скорлупу
(Асеев,  Светлов).  Отсутствие  воспитательной  работы  среди
писателей...  приводит  некоторых  из  них  к  пессимизму,  к  не¬
верию  в  свои  силы,  а  иногда  даже  к  внутренней  озлоблен¬
ности»5.
 В  Союзе  СП  не  изжита  групповщина,  партийные  писате¬
ли  противопоставляются  беспартийным.  Молодежью  руко¬
водство  не  занимается.  Как  не  занимается  и  работой  литера-
турно-художественных  журналов.  Словом,  полный  завал.
Какова  же  реакция  Сталина?  Ангарова  арестуют  и  пригово¬
рят  к  расстрелу  «за  участие  в  организации  «правых»  и  прове¬
дение  вредительской  деятельности  в  области  литературы  и
искусства»6.
 Склоки,  однако,  продолжаются.  Члены  правления  СП
 В. 	Герасимова  и  А.  Караваева  направляют  в  марте  1938  года
письмо  А.  Андрееву,  в  котором  жалуются  на  Ставского  и  его
«правую  руку»  Вс.  Вишневского.  Тот  своих  коллег  Вс.  Ива¬
нова,  JI.  Леонова,  Н.  Вирту  и  К.  Федина  «представил  карье¬
ристами  и  чуть  не  врагами  народа»7.  Авторы  письма  —  впол¬
не  лояльные  коммунистки,  но  они  считают,  что  дела  в  писа¬
тельском  сообществе  идут  из  рук  вон  плохо:  «...у  нас  создалось
совершенно  нестерпимое  положение,  при  котором  огромно¬
му  большинству  писателей  не  только  очень  тяжело,  но  и
просто  невозможно  жить  творческой  жизнью»8.  До  этого  в
январе  1938  года  в  «Правде»  была  опубликована  статья  «О
недостатках  в  работе  Союза  писателей»,  подписанная
А.  Толстым,  А.  Фадеевым,  А.  Корнейчуком,  В.  Катаевым  и
А.  Караваевой.
 Редактор  «Литературной  газеты»  О.  Войтинская,  выпол¬
нявшая  не  раз  доверительные  поручения  высшего  партийно¬
го  руководства  и  НКВД,  обращается  к  Жданову  с  письмом,
которое  весьма  напоминает  донос.  Но  нам  важна  ее  оценка
общей  ситуации  в  писательском  союзе.  Она  заявляет,  что
«постановление  ЦК  от  23  апреля  1932  года  не  выполнено»9.
 -  295  -

Цековское  руководство  вынуждено  принимать  какие-то
меры.  Созывается  совещание  в  ЦК  по  работе  СП  СССР,
кого-то  (и  многих)  арестовывают,  кого-то  убеждают,  кого-то
ублажают,  но  кардинально  мало  что  меняется.  Разумеется,
внутренние  раздоры  в  творческом  союзе  объясняются  не
только  и  даже  не  столько  шкурной  борьбой  отдельных  груп¬
пировок  и  писателей  друг  с  другом.  Глубинные  причины  тут
иные.  Коренятся  они  в  той  фронтальной  охоте  за  вредителя¬
ми,  шпионами,  оппозиционерами,  которую  развернул  Ста¬
лин  в  стране  во  второй  половине  30-х  годов.  И  сами  писате¬
ли,  особенно  из  приближенных  к  власти,  выступают  под
флагом  непримиримой  борьбы  с  «врагами  народа»,  упреж-
дающе  выискивая  их  в  собственной  среде  и  защищая  себя,
тоже  зачастую  упреждающе,  от  возможных  (и  частых)  обви¬
нений  в  недостаточной  идейности,  а  то  и  в  измене  социа¬
листической  родине.
 Эти  раздоры  не  представляли  какой-либо  опасности  для
кремлевского  руководства.  Они  могли  даже  расцениваться
со  знаком  плюс.  Сталину  легче  было  выступать  в  привычной
ему  роли  харизматического  арбитра  и  в  литературных  делах,
и  в  судьбах  по  принципу  «разделяй  и  властвуй».  Но  всему  есть
мера.  И  возникал  вопрос:  к  каким  реальным  результатам
приводит  проводимая  управленческая  политика?
 Безусловно,  писатели,  как  и  любые  творческие  деятели,
могли  сколь  угодно  спорить  и  драться  друг  с  другом,  но  в
целом,  по  отношению  к  власти,  они  ведут  теперь  себя  гораз¬
до  послушнее  и  более  ревностно  одобряют  и  поддерживают
все  ее  акции,  в  том  числе  и  самые  репрессивные.  В  публи¬
цистике  и  поэзии  заметно  усилилось  прославление  великого
вождя  и  успехов  социалистического  строительства,  что
имело  большой  пропагандистский  смысл.  Хуже,  однако,  об¬
стояло  дело  с  достижениями  собственно  творческими  в  ху¬
дожественной  прозе  и  драматургии,  от  чего  во  многом  зави¬
село  и  положение  в  кинематографе.
 По  чиновничьему  обыкновению  А.  Щербаков,  встав  во
главе  Союза  писателей,  начал  рапортовать  о  новом  литера¬
турном  подъеме.  Однако  генсек  думал  иначе  и  был  совер¬
шенно  прав.  В  сопоставлении  с  двадцатыми  годами  и  даже
началом  тридцатых  по-настоящему  значительных  по  меркам
той  эпохи  прозаических  произведений,  посвященных  совре¬
 -  296  -

менности,  выходит  после  1934  года  не  больше,  а  меньше.
Может  быть,  я  что-то  забыл,  но  тут  приходит  на  память
лишь  публицистический  роман  И.  Эренбурга  «Не  переводя
дыхания».  Многие  писатели  просто  отмалчиваются,  дру¬
гие  —  о  чем  уже  шла  речь  выше  —  предпочитают  брать  апро¬
бированные  историко-революционные  и  исторические
темы.  И  здесь  успехи  достигались.  Однако  их,  что  хорошо
понимал  кремлевский  хозяин,  было  недостаточно,  чтобы
всерьез  говорить  о  крупном  литературном  подъеме.  У  вождя
накапливалось  раздражение  против  этих  неблагодарных  ин¬
женеров  человеческих  душ,  которые  манкируют  своими
прямыми  обязанностями.
 В  те  годы,  рассказывают,  Алексей  Толстой  был  в  не¬
малом  почете  у  Сталина  и  часто  с  ним  встречался.  Автор
«Хлеба»  и  «Петра  I»  точно  передал  настроение  кремлевского
владыки,  когда,  выступая  на  VIII  съезде  Советов,  громоглас¬
но  заявил:  «С  литературой  у  нас  обстоит  несколько  хуже,
чем,  скажем,  с  хлопководческими  колхозами  Узбекистана.
Литература  иногда  иноходью,  а  где  и  пешочком  поспевает  за
ураганным  ходом  нашей  страны»10.
 Человек  дипломатичный  и  умный,  Толстой  нашел  слова,
чтобы  и  похвалить  советских  писателей,  ободрить  их.  Одна¬
ко  главное  было  уже  сказано  —  об  отставании  литературы  от
жизни  страны.  Через  три  года  эту  тему  затронет  М.  Шолохов
в  речи  на  XVIII  съезде  ВКП(б).  Правда,  о  самом  отставании
он  ничего  не  скажет,  но  признает:  «Пишем  мы  пока  мало.
Об  этом  красноречиво  свидетельствует  хотя  бы  тот  факт,  что
книжные  съездовские  киоски  по  разделу  художественной
литературы  поражают  прискорбной  бедностью...  Но  кроме
того,  товарищи,  к  нашей  беде,  и  пишем  мы  не  всегда  хоро¬
шо»11.
 Вывод  тут  напрашивался  сам  собой.  Проигрывает  худо¬
жественная  литература  на  фоне  грандиозных  достижений
советского  народа.  О  них  с  восхищением  говорил  Шолохов.
 Итак,  писатели  самокритичны.  Но  проблема  более  слож¬
на.  На  всем  протяжении  сталинского  правления  (а  также
хрущевского)  в  партийных  документах  и  печати  будет  с  раз¬
ными  вариациями  утверждаться  мысль  о  тревожном  отстава¬
нии  писателей  и  художников  от  простых  тружеников,  кото¬
рые,  в  отличие  от  них,  самоотверженно  работают  во  имя  со¬
 -  297  -

циализма,  строя  новую  прекрасную  жизнь.  Или,  иначе,  —
советское  искусство  находится  в  неоплатном  долгу  перед  на¬
родом.  С  нынешних  позиций  это  выглядит  противоречащим
здравому  смыслу:  рабочий  делает  свое  дело,  крестьянин  —
свое,  ученый  —  свое,  художник  —  тоже  свое.  И  никто  нико¬
му  ничего  не  должен.  Но  тогда  была  другая  эпоха.
 Несколько  мифологичная  идея  «отставания-долга»  пред¬
ставлялась  очень  нужной  и  удобной  кремлевскому  руковод¬
ству.  Следуя  ей,  не  надо  было  оспаривать  замечательные  до¬
стижения  советской  художественной  культуры,  о  которых
всегда  много  говорилось  в  связи  с  юбилейно-праздничными
датами.  Но  наряду  с  этим  критично  оценивалось  достигну¬
тое.  При  надобности  —  репрессивно  критично.
 Но  самое  интересное  другое.  Эту  идею  отчасти  разделяла
и  творческая  интеллигенция,  которая  в  России  традиционно
преклонялась  перед  народом  и  подчас  мучилась  комплексом
вины  перед  ним.  Как  уже  отмечалось  в  первой  главе,  народ¬
ничество,  в  широком  смысле  данного  понятия,  могло  давать
и  зачастую  давало  художникам  сильные  импульсы  к  продук¬
тивной  деятельности.  Административно-идеологический
гнет  сталинизма,  не  искупаемый  никакими  благами,  во
многом  гасил  подобные  импульсы.  Во  многом.  Но  все  же
они  в  какой-то  степени  и  продолжали  действовать.  Немало
творческих  людей,  особенно  до  1937  года,  рассматривали
Сталина  как  народного  вождя,  а  свою  деятельность  как
службу  народу,  народному  государству,  которому  необходи¬
мо  служить  уже  потому,  что  оно  —  народное.  Все  это  умно¬
жалось  в  сознании  многих  интеллигентов  на  традиционную
веру  в  социалистический  идеал.
 Несомненно,  эта  вера  в  тридцатые  годы  была  уже  не  та,
какой  она  выступала  в  более  романтические  двадцатые  годы.
Она  нередко  принимает  формальный,  ритуальный  характер
и  начинает  заменяться  страхом  за  свою  жизнь  и  желанием
прожить  ее  спокойно  и  в  благоденствии.  Это  не  лучшие  сти¬
мулы  к  продуктивной  работе,  и  творческая  активность^  как
мы  видели,  снижается.  Но  и  не  все  еще  утрачено  и  потеряно.
Социалистическая  идея  не  исчерпала  еще  в  России  истори¬
ческий  кредит.  Это  великая  гуманистическая  идея.  На  прак¬
тике  она  зачастую  искажалась,  опошлялась,  заливалась  кро¬
вью,  но  ею  заливалось  и  учение  Христа.  Светлым  именем
 -  298  -

Его  мучили  и  убивали,  и  не  только  в  эпоху  инквизиции,
массу  ни  в  чем  не  повинных  людей,  что  не  отменяет  челове¬
ческой  правды  Нового  Завета.
 Фашизм  тоже  имел  миллионы  сторонников.  Однако  он
не  смог  завоевать  доверия  у  большинства  немецкой  художе¬
ственной  интеллигенции,  хотя  и  назвал  себя  в  Германии
тоже  социализмом  —  национал-социализмом.  Его  основные
идеи,  с  их  откровенным  расизмом  и  антигуманизмом,  слиш¬
ком  очевидно  шли  вразрез  с  той  либеральной  традицией,  в
которой  издавна  формировались  европейские  интеллектуа¬
лы.  Гитлеровский  фашизм  и  подлинное  искусство  стали
едва  ли  не  сразу  явлениями  принципиально  несовместимы¬
ми.  В  Германии  и  даже  в  Италии,  где  режим  был  помягче,  за
время  диктатуры  почти  не  создавалось  чего-либо  художест¬
венно  ценного.
 А  у  нас  создавалось  даже  в  самые  мрачные  годы  —  если
не  на  современном,  то  на  историческом  материале.  Опреде¬
ленно  у  людей  искусства  нашей  страны  в  сталинское  время
имелось  больше  оснований  для  творческих  импульсов  и  на¬
чинаний,  пусть  замешенных  в  значительной  степени  на  не¬
оправданной  вере  и  иллюзиях.
 «Я...  ОЧЕНЬ  ЛЮБИЛ  СТАЛИНА»
 Выше  уже  цитировались  воспоминания  Вячеслава  Ива¬
нова  о  его  отце  Всеволоде  Иванове.  Теперь  они  дополнены
более  панорамными  мемуарами,  в  которых  немало  страниц
отведено  рассказу  о  жизни  и  нравах  писательской  элиты.
Автор  ее  не  щадит.  Называя  имена,  пишет  он  о  разъедавших
ее  человеческой  трусости,  суетности,  флюгерности.  Самое
интересное  здесь,  однако,  другое.  Иванов  задевает  пробле¬
му,  которая  так  или  иначе  уже  рассматривалась  на  страницах
данной  книги,  но  которая  столь  сложна,  что  к  ней  приходит¬
ся  обращаться  не  раз.  Как  относились  писатели  и  художни¬
ки  к  господствовавшей  тогда  идеологии?
 «Если  бы  меня  спросили,  —  пишет  Иванов,  —  какова
была  государственная  идеология  того  писательского  круга,  с
которым  я  был  хорошо  знаком  с  детства,  коммунистическая
или  антикоммунистическая  (говоря  на  популярном  теперь
 -  299  -

языке),  я  бы  не  задумываясь  ответил:  ни  та  ни  другая.  Гос¬
подствовал  цинизм.  Для  многих  литература  была  выгодным
промыслом,  писатели  (да  и  актеры  и  люди  других  искусств)
сознательно  шли  на  сделку,  ни  во  что  не  веря  и  даже  не
очень  это  скрывая  (как,  например,  Алексей  Толстой,  часто
встречавшийся  с  моими  родителями  перед  войной  и  во  вре¬
мя  нее)»12.
 Сказано  веско,  убедительно,  но  тем  не  менее  требует,  на
мой  взгляд,  и  достаточно  существенных  уточнений.  Безус¬
ловно,  люди  небольшого  таланта,  умелые  ремесленники  и  в
то  время,  и  в  любое  иное  могли  работать  и  работали  на  ка¬
кую  угодно  идеологическую  модель.  Им  нетрудно  оставаться
циниками.  Но  разве  они  определяют  эстетический  уровень
искусства?
 Сложнее  обстоит  дело  с  художниками  крупного  масшта¬
ба.  Тут  во  многом  не  талант  при  человеке,  а  человек  при  та¬
ланте,  который  подчас  словно  диктует  ему  законы  и  прави¬
ла.  Нет-нет,  я  не  хочу  никого  и  ничего  идеализировать.  Ког¬
да-то  В.  Брюсов  провозгласил  цинизм  как  художественный
принцип:
 Непоколебимой  истине
Не  верю  я  давно,
 И  все  моря,  все  пристани
Люблю,  люблю  равно.
 Хочу,  чтоб  всюду  плавала
Свободная  ладья,
 И  Господа  и  Дьявола
Хочу  прославить  я.
 Брюсов  не  самый  великий  поэт,  но  противоречивые  ут¬
верждения  можно  найти  и  у  Пушкина.  Только  это  не  означа¬
ет,  что  он  —  циник  в  поэзии.  Пушкин  был  в  ней  разным,  что
отвечало  внутренней  динамике  его  художественного  разви¬
тия.  Впрочем,  иногда  и  под  давлением  внешних  обстоя¬
тельств,  чужой  воли  могут  писаться  какие-то  строки.  Но  это
не  характерно  для  крупного  таланта  или  он  под  этим  давле¬
нием  оскудевает,  вырождается,  что  отчасти  после  револю¬
ции  и  произошло  с  Брюсовым.
 А.  Толстой  —  мастер  слова  не  пушкинского  калибра,  но
и  не  ремесленник,  а  огромный  талант.  Существенно  ниже
его  творческой  планки  написанная  по  заказу  повесть  «Хлеб».
 -  300  -

А.  Толстой,  судя  по  разным  свидетельствам,  был  потрясаю¬
щий  циник,  чем  даже  бравировал.  Но  и  пытался  как-то  оп¬
равдаться  в  глазах  тех,  кого  уважал.  «Если  я  критиковала,  —
вспоминала  Н.  Крандиевская,  —  только  что  написанное  им,
он  кричал  в  ответ,  не  слушая  доводов:  —  Тебе  не  нравится?
А  в  Москве  нравится.  А  60-ти  миллионам  читателей  нра¬
вится»13.
 Эти  оправдания  демагогичны,  недостойны  большого  та¬
ланта,  но  они  —  симптоматичны.  А.  Толстой  убеждал  в  пер¬
вую  очередь  себя,  что  работает  во  имя  народа,  отвечая  на  его
сокровенные  запросы.
 Ну  а  как  быть  с  романом  «Петр  I»?  Что,  в  нем  господ¬
ствует  цинизм?  Этот  роман,  конечно,  не  сводится  к  «комму¬
нистической  идеологии»,  но  он  написан  и  не  вопреки  ей.
Автор  исходил  из  просталинского  понимания  личности  Пет¬
ра,  что  приводило  к  не  всегда  оправданной  идеализаций
главного  героя.  Но  все  же  роман  прекрасный.
 О.  Мандельштам  ненавидел  Сталина,  что  воочию  выра¬
зилось  в  его  знаменитой  эпиграмме:
 Мы  живем,  под  собою  не  чуя  страны,
 Наши  речи  за  десять  шагов  не  слышны,
 А  где  хватит  на  полразговорца,
 Там  припомнят  кремлевского  горца.
 Его  толстые  пальцы,  как  черви,  жирны,
 И  слова,  как  пудовые  гири,  верны,
 Тараканьи  смеются  глазища
И  сияют  его  голенища.
 А  вокруг  него  сброд  тонкошеих  вождей.
 Он  играет  услугами  полулюдей.
 Кто  свистит,  кто  мяучит,  кто  хнычет.
 Он  один  лишь  бабачит  и  тычет.
 Как  подкову,  дарит  за  указом  указ  —
 Кому  в  пах,  кому  в  лоб,  кому  в  бровь,  кому  в  глаз.
 Что  ни  казнь  у  него  —  то  малина
И  широкая  грудь  осетина.
 Ноябрь  1933.
 По  обличительной  силе  это  стихотворение  сопоставимо
лишь,  пожалуй,  с  «Портретом  И.  В.  Сталина»  совсем  забы¬
того  одно  время  художника  Г.  Рублева.  Ныне  этот  портрет,
обнаруженный  под  ворохом  старых  холстов  автора,  экспо¬
нируется  в  Третьяковской  галерее.  Сталин  у  Рублева  не  имеет
 -  301  -

«широкой  груди  осетина».  У  него  как  бы  развинченная,  зме¬
евидная  фигура,  в  которой  чудится  что-то  дьявольское,  но
он  также  страшен,  коварен,  злобен.  Рублев,  по  воспомина¬
ниям  его  сына,  не  собирался  создавать  сатирическое  произ¬
ведение.  Художник  увлекался  тогда  Пиросмани,  в  манере
которого  он  и  написал  этот  портрет.  Написал  и  испугался:
вышла  картина-гротеск.
 Впоследствии,  как  мы  помним,  Мандельштам  создал  в
ссылке  «Оду»  в  честь  великого  вождя.  Из  чувства  самосохра¬
нения,  но  внутренняя  ее  подоплека  более  сложна.  По  орга¬
нике  большого  таланта,  Мандельштам  не  мог  быть  циником,
который  сегодня  служит  Господу,  а  завтра  Дьяволу.  Но,
видно,  поэту  приходилось  насиловать  себя.
 Проникнуться  «коммунистической  идеологией»  Ман¬
дельштаму,  возможно,  было  и  нетрудно.  Социалистические
идеи  ему  вовсе  не  представлялись  чуждыми,  незнакомыми.
В  юности  он  был  близок  к  эсерам.  Октябрьский  переворот
воспринял  резко  отрицательно,  но  эмигрировать  не  захотел.
Затем  стал  лояльно  сотрудничать  с  советской  властью.
В  1928  году  писал:  «Октябрьская  революция  не  могла  не  по¬
влиять  на  мою  работу,  так  как  отняла  у  меня  «биографию»,
ощущение  личной  значимости.  Я  благодарен  ей  за  то,  что
она  раз  и  навсегда  положила  конец  духовной  обеспеченнос¬
ти  и  существованию  на  культурную  ренту...  Подобно  многим
другим,  чувствую  себя  должником  революции,  но  приношу
ей  дары,  в  которых  она  пока  не  нуждается»14.
 Чтобы  сочинить  восхваляющее  стихотворение  о  «крем¬
левском  горце»,  пришлось,  вероятно,  убедить  себя  в  том,  что
Сталин,  каким  бы  он  ни  был  в  реальности,  олицетворяет  ре¬
волюционные  идеалы,  которые  воодушевляют  советский  на¬
род.  Проникнуться  идеей  народного  вождя.  «Чтобы  напи¬
сать  такую  «Оду»,  —  с  болью  и  горечью  говорит  Н.  Ман¬
дельштам,  —  надо  настроиться,  как  инструмент,
сознательно  поддаться  общему  гипнозу  и  заворожить  себя
словами  литургии,  которая  заглушала  в  наши  дни  все  чело¬
веческие  голоса.  Поэт  иначе  ничего  не  сочиняет  —  готового
умения  у  него  нет»15.
 Данная  акция  ничего  не  дала  Мандельштаму,  наверное,
даже  ускорила  его  конец.  Выходило,  что  власти  духовно  сло¬
мили  поэта.  Но  любопытен  отзыв,  который  дал,  в  частности,
 -  302  -

и  об  этой  «Оде»,  Павленко.  По  поручению  Ставского  он  на¬
писал  рецензию  на  «последние  стихи»  Мандельштама,  выра¬
зив  полное  неприятие  его  поэзии.  «Я  всегда  считал...  что  он
не  поэт,  а  версификатор,  холодный,  головной  составитель
рифмованных  произведений»16.  Разумеется,  отрицательно
отзывается  Павленко  и  о  «последних  стихах»  (воронежских)
Мандельштама.
 Правда,  рецензент  называет  их  «советскими».  «Но  толь¬
ко  в  «Стихах  о  Сталине»  это  чувствуется  без  обиняков,  в  ос¬
тальных  же  стихах  —  о  советском  догадываемся.  Если  бы
передо  мною  был  поставлен  вопрос  —  следует  ли  печатать
эти  стихи,  —  я  ответил  бы  —  нет,  не  следует».  И  еще:  «Есть
хорошие  строки  в  «Стихах  о  Сталине»,  стихотворении,  про¬
никнутом  большим  чувством,  что  выделяет  его  из  осталь¬
ных.  В  целом  же  это  стихотворение  хуже  своих  отдельных
строф.  В  нем  много  косноязычия,  что  неуместно  в  теме  о
Сталине»17.
 Стихотворение  о  Сталине  не  принадлежит  к  шедеврам
поэтической  музы  Мандельштама.  Местами  оно  туманно  то
смыслу.  Но  автору  удалось  убедить  в  том,  что  оно  «проник¬
нуто  большим  чувством»,  даже  такого  недоброжелательного,
но  неглупого  и  бдительного  человека,  каким  являлся  Пав¬
ленко.  Это  что-то  значит.  Объективно  говоря,  поэт  сумел
здесь  пересилить  себя,  хотя  и  не  до  конца.
 Не  стоит,  однако,  думать,  что  все  крупные  писатели  того
времени  питали  к  кремлевскому  вождю  те  же  чувства,  кото¬
рые,  по  сути,  владели  Мандельштамом.  Тут  многое  сложнее.
В  речи  на  XVIII  съезде  партии  М.  Шолохов  сказал  о  Сталине
очень  проникновенно:  «Так  повелось,  так  будет  и  впредь,
товарищи,  что  и  в  радости,  и  в  горе  мы  всегда  мысленно  об¬
ращаемся  к  нему,  к  творцу  новой  жизни.  При  всей  глубочай¬
шей  человеческой  скромности  товарища  Сталина  придется
ему  терпеть  излияния  нашей  любви  и  преданности,  так  как
не  только  у  нас,  живущих  и  работающих  под  его  руководст¬
вом,  но  и  у  всего  трудящегося  народа  все  надежды  на  свет¬
лое  будущее  человечества  неразрывно  связаны  с  его  име¬
нем»18.  Тем  не  менее  автор  «Тихого  Дона»  не  хотел  вводить  в
роман  главку  о  Сталине,  что  навязывали  ему.  Но,  безуслов¬
но,  Шолохов  относился  к  вождю  с  большим  уважением  и
был  многим  ему  обязан.
 -  303  -

Возьмем  другого  писателя,  не  обласканного  режимом.
Был  он  либералом,  обладал  трезвым  и  ироничным  умом  и
огромным  жизненным  опытом.  Я  говорю  о  Корнее  Чуков¬
ском.  Ныне  опубликован  его  дневник.  Замечательный  чело¬
веческий  документ,  к  которому  я  уже  обращался.  В  нем  со¬
держится  немало  точных  заметок  и  наблюдений.
 ...Существует  мнение,  что  М.  Кольцов  вызвал  недоверие
Сталина  тем,  что  отказался  писать  о  нем  хвалебный  очерк.
Свидетельство  К.  Чуковского.  28  ноября  1931  года  он  встре¬
чался  с  Кольцовым,  с  которым  у  него  были  доверительные
отношения.  «...В  разговоре  выяснилось,  что  у  К.  есть  книж¬
ка  о  Сталине,  заказанная  «Деревенской  газетой».  Кольцов,
написав  эту  книжку,  хотел  показать  ее  Сталину,  но  никто  не
решался  передать  ее  ему...  Так  она  и  лежала  в  наборе»19.
 Потом  Главлит  все-таки  переслал  книжку  в  секретариат
вождя.  Тот  позвонил  Кольцову:  «Читал  книжку  о  Сталине  —
слишком  хвалишь...  не  надо...  Ты  летом  приходи  ко  мне,  я
расскажу  тебе...  что  нужно  вставить».  Книжку  отложили»20.
Видимо,  она  так  и  не  увидела  свет.
 Идет  коллективизация.  5  июня  1930  года  Чуковский
приходит  в  гости  к  Ю.  Тынянову.  «Говорил  ему  свои  мысли
о  колхозах.  Он  говорит:  я  думаю  то  же.  Я  историк.  И  восхи¬
щаюсь  Ст(алин)ым  как  историк.  В  историческом  аспекте
Сталин  как  автор  колхозов  величайший  из  гениев,  перестра¬
ивавших  мир.  Если  бы  он  кроме  колхозов  ничего  не  сделал,
он  и  тогда  был  бы  достоин  называться  гениальнейшим  чело¬
веком  эпохи».  Человек  скромный,  Тынянов  тут  же  добавил:
«Но,  пожалуйста,  не  говорите  об  этом  никому.  —  Почему?  —
Да,  знаете,  столько  прохвостов  хвалят  его  теперь  для  самоза¬
щиты,  что,  если  мы  слишком  громко  начнем  восхвалять  его,
и  нас  причислят  к  той  же  бессовестной  группе»21.
 Читаем  еще  одну  запись  —  от  22  апреля  1936  года.  Чу¬
ковский  вместе  с  Пастернаком  присутствуют  на  X  съезде
комсомола.  В  президиуме  появился  Сталин  с  членами
Политбюро.  «Что  сделалось  с  залом!  А  ОН  стоял  немного
утомленный,  задумчивый  и  величавый.  Чувствовалась  ог¬
ромная  привычка  к  власти,  сила  и  в  то  же  время  что-то  жен¬
ственное,  мягкое.  Я  оглянулся:  у  всех  были  влюбленные,
нежные,  одухотворенные  и  смеющиеся  лица.  Видеть  его  —
просто  видеть  —  для  всех  нас  было  счастьем.  К  нему  все
 -  304  -

время  обращалась  с  какими-то  разговорами  Демченко.  И  мы
все  ревновали,  завидовали  —  счастливая!  Каждый  его  жест
воспринимали  с  благоговением.  Никогда  я  даже  не  считал
себя  способным  на  такие  чувства.  Когда  ему  аплодировали,
он  вынул  часы  (серебряные)  и  показал  аудитории  с  прелест¬
ной  улыбкой  —  все  мы  так  и  зашептали:  «Часы,  часы,  он  по¬
казал  часы»  —  и  потом,  расходясь,  уже  возле  вешалки  вновь
вспоминали  об  этих  часах.  Пастернак  шептал  мне  все  время
о  нем  восторженные  слова,  а  я  ему,  и  оба  мы  в  один  голос
сказали:  «Ах,  эта  Демченко  заслоняет  его!..»  Домой  мы  шли
вместе  с  Пастернаком,  и  оба  упивались  нашей  радостью...»22
 О  «слепой  и  огромной  любви  Твардовского  к  Сталину»23
говорит  Анна  Берзер,  хорошо  знавшая  поэта.  Этому  есть  и
документальное  подтверждение.  В  мае  1935  года  была  опуб¬
ликована  речь  Сталина  в  Кремлевском  дворце  на  выпуске
академиков  Красной  Армии.  Восторженные  отклики  на  нее
советских  писателей  щедро  печатала  «Литературная  газета».
А  вот  что,  сочиняя  поэму  «Страна  Муравия»,  пишет  в  своей
рабочей  тетради  Твардовский:  «Речь  Сталина  глубоко  по¬
трясла.  Отступление  о  Сталине  развертывается  под  непо¬
средственным  впечатлением  речи»24.  Речь  идет  о  лиричес¬
ком  отступлении,  посвященном  в  поэме  любимому  вождю.
 А.  Берзер  полагает,  что  в  любви  Твардовского  к  Сталину
«было  так  много  высокого  человеческого  достоинства,  что
его  ни  с  кем  здесь  нельзя  сравнить»25.  Почему  же  ни  с  кем?
Такое  «высокое  достоинство»  было  присуще  тем  творческим
людям,  которые,  почитая  Сталина,  чурались  карьеристского
рвения  —  это  с  полным  основанием  можно  сказать  о  том  же
Чуковском.
 Но  искренен  ли  он  в  своей  дневниковой  записи?  Может
быть,  он  пишет  так,  как  писали  тогда  некоторые  авторы,  для
отвода  глаз,  на  случай  внезапного  обыска  и  ареста?  Прочи¬
таем  дневник  дальше.  1956  год.  Чуковский  с  удовлетворени¬
ем  записывает  узнанные  им  факты,  разоблачающие  недавне¬
го  кумира.  9  марта  фиксируется  разговор  с  Э.  Казакевичем.
Тот  тогда  деятельно  участвовал  в  борьбе  со  сталинизмом  в
литературе...  «...Я  сказал  Казакевичу,  что  я,  несмотря  ни  на
что,  очень  любил  Сталина,  но  писал  о  нем  меньше,  чем  дру¬
гие...»26.
 Вряд  ли  вождь  знал  о  любви  к  нему  Чуковского  и  был  зна¬
 -  305  -

ком  с  его  сочинениями,  разве  что  со  сказками.  Но  Пастер¬
нак  не  являлся  неизвестной  величиной  для  «гения  поступка».
Наверное,  не  прошла  незамеченной  в  Кремле  напечатанная
в  «Литературной  газете»  в  ноябре  1932  года  проникновенная
телеграмма  поэта  в  связи  с  кончиной  Н.  Аллилуевой.  Газета
опубликовала  коллективное  соболезнование  группы  видных
писателей  и  отдельно  —  Пастернака.  «Присоединяюсь  к  чув¬
ству  товарищей.  Накануне  глубоко  и  упорно  думал  о  Стали¬
не,  как  художник  —  впервые.  Утром  прочел  известье.  Потря¬
сен  так,  точно  был  рядом,  жил  и  видел»27.
 Пастернак  очень  ответственно  подходил  к  своим  пуб¬
личным,  а  тем  более  к  печатным  выступлениям.  Один  из
всех  отказался  подписать  коллективное  письмо  Союза  писа¬
телей  СССР  с  требованием  расстрелять  «врагов  народа»  из
троцкистско-зиновьевского  центра  в  1936  году,  о  чем  будет
доложено  генсеку.  Подпись  поэта  поставили  без  его  ведома.
Нет  никакого  сомнения,  что  упомянутую  телеграмму  Стали¬
ну  он  послал  по  искреннему  порыву.  И  столь  же  искренно
пел  он  о  революции  в  поэмах  «Девятьсот  пятый  год»  и  «Лей¬
тенант  Шмидт».  Неподдельным  чувством  пронизаны  и  его
«сталинские»  стихотворения.  Люди,  близко  знавшие  Пас¬
тернака,  отмечали,  что  ему  была  присуща  своего  рода  влюб¬
ленность  в  Сталина.  И  верил  в  него,  что  отчетливо  прояви¬
лось  в  истории  с  Мандельштамом.
 Того,  как  известно,  арестовали  за  эпиграмму  в  сравни¬
тельно  либеральном  1934  году.  Тогда  же  взяли  и  Н.  Клюе¬
ва  —  за  «эсеровские»  стихи  и  враждебное  отношение  к  со¬
ветской  власти.  Взяли  по  инициативе  Гронского  и  со  ста¬
линской  санкцией.  Писательская  общественность  отнеслась
к  этим  арестам,  особенно  к  последнему,  довольно  равнодуш¬
но.  Инженеры  человеческих  душ  находились  в  предсъездов¬
ской  эйфории  и  были  слишком  заняты  собственным  устрой¬
ством.  Но  все-таки  дело  не  обошлось  без  хлопот  за  смягчение
участи  арестованных  поэтов.  За  Клюева  ходатайствовали  его
друг  С.  Клычков,  сам  впоследствии  репрессированный,  а
также  Горький.  Клюеву  заменили  лагерь  ссылкой  в  Томск.
 О  Мандельштаме  активно  стал  хлопотать  Пастернак.
Они  не  были  друзьями.  К  манделыитамовской  поэзии  Пас¬
тернак  относился  прохладно.  Но  Мандельштам  представ¬
лялся  ему  братом  по  искусству,  за  которого  необходимо
 -  306  -

вступиться.  Пастернак  обратился  за  помощью  к  Бухарину,
главному  редактору  «Известий».  Тому  трудно  было  решиться
просить  за  автора  столь  вызывающе  дерзкой  эпиграммы.  Бу¬
харин  все  же  написал  письмо  Сталину,  добавив  в  конце,  что
Пастернак  «тоже  волнуется».  Сталин  распорядился:  Ман¬
дельштама  «изолировать,  но  сохранить».
 Вождь  никогда  не  прощал  личных  обид.  Не  простил  он
ее  и  Мандельштаму.  Но  в  преддверии  учредительного  съезда
советских  писателей  генсеку  было  выгодно  подчеркнуть
свое  великодушие  и  терпимость.  Вероятно,  решение  относи¬
тельно  Мандельштама  кремлевский  Макиавелли  принял,
тщательно  взвешивая  его  последствия.  Поэту  дважды  смяг¬
чали  участь.  Первый  раз,  когда  заменили  лагерь  на  ссылку  в
Чердынь,  сократив  срок  «изоляции»  до  трех  лет.  В  этом  ма¬
леньком  уральском  городке  Мандельштам  был  обречен  на
совершенно  нищенское  существование  и  полное  одиночество.
Видя  это,  Надежда  Мандельштам  послала  телеграмму  Ста¬
лину.  В  итоге  вновь  пересмотрели  дело  и  позволили  выбрать
другой  город.  Мандельштамы  поехали  в  Воронеж.  Кстати,
неслыханной  милостью  явилось  еще  в  первом  случае  разре¬
шение  жене  сопровождать  мужа.
 В  ряду  «манделыитамовских»  акций  Сталина  находится
и  его  телефонный  звонок  Пастернаку.  Об  этом  звонке  напи¬
сано  очень  много,  но  никто  не  знает  достоверно,  что  и  в  ка¬
кой  интонации  говорили  друг  другу  собеседники.  Пастернак
не  оставил  записи  разговора,  хотя  часто  рассказывал  о  нем.
О.  Ивинская,  опираясь,  конечно,  на  поведанное  ей  поэтом,
утверждала,  что  он,  услышав  голос  Сталина,  растерялся,
онемел.  «Вождь  говорил  на  «ты»,  грубовато,  по-свойски:
«Скажи-ка,  что  говорят  в  ваших  литературных  кругах  об
аресте  Мандельштама?»28  Сталин  не  «тыкал»  даже  партий¬
ным  функционерам  и  не  мог  этого  делать  в  разговоре  с  писа¬
телем.
 По  словам  Зинаиды  Пастернак,  никакой  растерянности
у  ее  мужа  во  время  этого  разговора  не  наблюдалось.  «Боря
говорил  со  Сталиным  просто,  без  оглядок,  без  политики,
очень  непосредственно»29.
 Как  рассказывали  и  3.  Пастернак,  и  сам  поэт,  в  тот  мо¬
мент  никого,  кроме  соседей,  в  квартире  не  находилось.  Со¬
 -  307  -

гласно  же  утверждению  Н.  Вильмонта,  он  тогда  обедал  у
них.
 «Помнится,  в  четвертом  часу  пополудни  раздался  дли¬
тельный  телефонный  звонок.  Вызывали  «товарища  Пастер¬
нака».  Какой-то  молодой  мужской  голос,  не  поздоровав¬
шись,  произнес:
 — 	С  вами  будет  говорить  товарищ  Сталин.
 — 	Что  за  чепуха!  Не  может  быть!  Не  говорите  вздору!
 Молодой  человек:  —  Повторяю:  с  вами  будет  говорить
 товарищ  Сталин.
 — 	Не  дурите!  Не  разыгрывайте  меня!
 Молодой  человек:  —  Даю  телефонный  номер.  Набирай¬
те!  —  Пастернак,  побледнев,  стал  набирать  номер.
 Сталин:  —  Говорит  Сталин.  Вы  хлопочете  за  вашего
друга  Мандельштама?
 — 	Дружбы  между  нами,  собственно,  никогда  не  было.
Скорее  наоборот.  Я  тяготился  общением  с  ним.  Но  погово¬
рить  с  вами  —  об  этом  я  всегда  мечтал.
 Сталин:  —  Мы,  старые  большевики,  никогда  не  отрека¬
лись  от  своих  друзей.  А  вести  с  вами  посторонние  разговоры
мне  незачем.
 На  этом  разговор  оборвался»30.
 Если  верить  Вильмонту,  то  выходит,  что  генсек  позвонил
лишь  для  того,  чтобы  упрекнуть  Пастернака  в  отступничест¬
ве,  которого  не  было.
 Из  других  мемуаристов,  на  мой  взгляд,  ближе  к  истине
пишет  Анна  Ахматова,  которая  принимала  самое  деятельное
участие  в  судьбе  своего  друга  Мандельштама  и  хорошо  знала
Пастернака.  По  сути  близки  к  ее  воспоминаниям  и  более  де¬
тализированные  свидетельства  английского  дипломата
И.  Берлина,  встречавшегося  с  поэтом  в  1945  и  1956  годах.
 Слово  Ахматовой.  «Сталин  сообщил,  что  отдано  распо¬
ряжение,  что  с  Мандельштамом  будет  все  в  порядке.  Он
спросил  Пастернака,  почему  тот  не  хлопотал.  «Если  б  мой
друг  поэт  попал  в  беду,  я  бы  лез  на  стену,  чтобы  его  спасти».
Пастернак  ответил,  что  если  бы  он  не  хлопотал,  то  Сталин
бы  не  узнал  об  этом  деле.  «Почему  вы  не  обратились  ко  мне
или  в  писательские  организации?»  —  «Писательские  органи¬
зации  не  занимаются  этим  с  1927  года».  —  «Но  ведь  он  ваш
друг?»  Пастернак  замялся,  и  С(талин)  после  недолгой  паузы
 -  308  -

продолжил  вопрос:  «Но  ведь  он  же  мастер,  мастер?»  Пастер¬
нак  ответил:  «Это  не  имеет  значения»...  Б.  JI.  думал,  что
С(талин)  его  проверяет,  знает  ли  он  про  стихи,  и  этим  он
объяснил  свои  шаткие  ответы.
 ...«Почему  мы  все  говорим  о  Мандельштаме  и  Мандельш¬
таме,  я  так  давно  хотел  с  вами  поговорить»  —  «О  чем?»  —
«О  жизни  и  смерти».  Сталин  повесил  трубку»31.
 «Знает  ли  он  про  стихи»  —  имеется  в  виду,  наверное,
манделыитамовская  эпиграмма.  Уверившись,  что  с  Ман¬
дельштамом  все  будет  в  порядке,  Пастернак  хотел  переклю¬
чить  разговор  на  самого  себя,  на  те  общие  проблемы,  кото¬
рые  его  волновали,  что  не  интересовало  собеседника.  Поэт
перезвонил  в  секретариат  Сталина,  но  с  ним  не  соединили.
По  словам  3.  Пастернак,  ее  муж  спросил,  может  ли  он  рас¬
сказывать  об  этом  звонке.  Согласие  в  секретариате  было  по¬
лучено.
 Позвонив  Пастернаку,  генсек  показал,  что  он  считает
его  большим,  авторитетным  поэтом,  с  которым  не  грех  по¬
советоваться.  Пожалуй,  самое  для  нас  важное  в  сталинских
словах  —  вопрос  о  Мандельштаме,  мастер  ли  он,  какой  у
него  профессиональный  вес.  Замечу  попутно,  что  Б.  Сарнов
в  статье  «Сколько  весит  наше  государство?»,  разбирая  пси¬
хологическую  ситуацию  Сталин  —  Мандельштам  —  Пастер¬
нак,  искусственно  усложняет  ее  в  одном  моменте.  Для
вождя-де  «крупный  поэт  —  это  значит  крупный  мастер.  Дру¬
гого  значения  слова  «поэт»  Сталин  не  понимал.  А  если  —
«мастер»,  значит,  сможет  возвеличить  «на  том  же  уровне
мастерства»,  что  и  разоблачил.  И  тогда  возвеличивающие
стихи  перечеркнут  те,  разоблачительные»32.
 Сарнов  прав,  когда  говорит  об  особом  интересе,  что  яв¬
ственно  проявилось  в  ситуации  с  Булгаковым,  который  Ста¬
лин  питал  к  «чужим»  писателям.  Интересен  для  него  и  Ман¬
дельштам.  Его  не  прочь  были  «приручить».  Как  сообщает
Сарнов,  «до  ареста  Мандельштам  получал  совнаркомовскую
премию  в  двести  рублей.  Докладчиком  по  этому  вопросу  вы¬
ступал  Молотов.  Он  мотивировал  необходимость  дать  пен¬
сию  заслугами  в  русской  литературе  при  невозможности  ис¬
пользовать  в  литературе  советской»33.  Под  «русской»  имеет¬
ся  в  виду,  наверное,  дореволюционная  литература.
 Тем  не  менее  трудно  утверждать,  что  Генеральный  сек¬
 -  309  -

ретарь  хотел  добиться  от  автора  изничтожительной  эпиграм¬
мы  возвеличивающей  себя  оды,  хотя  сам  поэт  думал  иначе.
Когда  он  это  сделал,  Сталин,  весьма  вероятно,  испытал  чув¬
ство  злорадного  удовлетворения,  но  ни  политически,  ни
идеологически  это  было  ему  не  нужно.  Булгаков  не  ском¬
прометировал  себя  никакими  персонально  антисталински¬
ми  выпадами,  но  вождь  не  принял  «Батум».
 Теперь  о  «поэте»  и  «мастере».  В  терминологии  20—30-х
годов  оба  эти  понятия  представлялись  в  общем  равноценны¬
ми:  талантливый  поэт  —  настоящий  мастер  своего  дела.
И  Сталин,  спрашивая  у  Пастернака  о  профессиональной  ре¬
путации  Мандельштама,  ничего  тут  не  упрощал.  Диктатора
тогда  серьезно  занимал  вопрос,  кто  есть  кто  в  искусстве.
И  когда  его  собеседник  уклонился  в  отношении  Мандельш¬
тама  от  ответа  на  этот  вопрос,  Сталин,  видимо,  недовольно
удивился:  уклончивости  он  не  любил.  И,  хотя  и  не  сразу,
разговор  прекратил.  Но  это  не  означало,  что  кремлевский
правитель  существенно  изменил  свое  отношение  к  Пастер¬
наку.  Оно  в  целом  осталось  тогда  доброжелательным,  о  чем
знали  в  писательской  среде.
 В  этой  связи  любопытны  сведения,  которые  сообщает
3.  Пастернак.  Я  не  уверен  в  их  большой  достоверности,  но,
как  говорится,  нет  дыма  без  огня.  После  сталинского  звонка
«через  несколько  часов  вся  Москва  знала  о  разговоре  Пас¬
тернака  со  Сталиным.  В  Союзе  писателей  все  переверну¬
лось.  До  этого,  когда  мы  приходили  в  ресторан  обедать,
перед  нами  никто  не  раскрывал  дверей,  никто  не  подавал
пальто  —  одевались  сами.  Когда  же  мы  появились  там  после
этого  разговора,  швейцар  распахнул  перед  нами  двери  и  по¬
бежал  нас  раздевать.  В  ресторане  стали  нас  особенно  внима¬
тельно  обслуживать,  рассыпались  в  любезностях,  вплоть  до
того,  что  когда  Боря  приглашал  к  столу  нуждавшихся  писа¬
телей,  то  за  их  обед  расплачивался  Союз.  Эта  перемена  по
отношению  к  нам  в  Союзе  после  звонка  Сталина  нас  пора-
 34
 зила»  .
 О  новом  общественном  статусе  Пастернака  говорят  и  бо¬
лее  непреложные  и  весомые  факты.  Летом  1935  года  в  Пари¬
же  собирался  Международный  конгресс  писателей  в  защиту
культуры.  Это  было  крупное  антифашистское  мероприятие,
которому  кремлевское  руководство  придавало  немалое  по-
 -  зю  -

литическое  значение.  В  советскую  делегацию,  возглавляе¬
мую  А.  Щербаковым,  входили:  М.  Кольцов,  И.  Эренбург,
А.  Толстой,  Н.  Тихонов,  Г.  Табидзе,  Я.  Колас,  Ф.  Панферов,
Вс.  Иванов,  А.  Лахути,  В.  Киршон,  И.  Луппол,  И.  Микитен-
ко.  Пастернака  здесь  нет.  Первоначально  его  в  столь  пред¬
ставительную  делегацию  не  включили.  Но  затем  буквально
заставили  (он  плохо  себя  чувствовал)  выехать  в  Париж  и  там
выступить,  что  он  и  выполнил  с  блеском.  Указание  о  выезде
шло  с  самого  «верха».  С  Пастернаком  беседовал  А.  Поскре¬
бышев.
 Как  уже  говорилось,  осенью  1935  года  у  Ахматовой  арес¬
товали  сразу  и  сына,  и  мужа.  Она  тотчас  выехала  в  Москву  за
них  хлопотать.  На  этот  раз  писатели  проявили  живую  заин¬
тересованность  в  судьбе  коллеги.  Ахматовой  помогали  такие
разные  люди,  как  Булгаков,  Пильняк  и  Сейфуллина.  Пос¬
ледняя  имела  хорошие  связи  в  ЦК  партии.
 «Анна  Андреевна,  —  вспоминает  Э.  Герштейн,  —  напи¬
сала  письмо  Сталину,  очень  короткое.  Она  ручалась,  что  ее
муж  и  сын  не  заговорщики  и  не  государственные  преступни¬
ки.  Письмо  заканчивалось  фразой:  «Помогите,  Иосиф  Вис¬
сарионович!»  В  свою  очередь,  Сталину  написал  Пастернак.
Он  писал,  что  знает  Ахматову  давно  и  наблюдает  ее  жизнь,
полную  достоинства.  Она  живет  скромно,  никогда  не  жалу¬
ется,  ничего  никогда  для  себя  не  просит.  «Ее  состояние
ужасно»,  —  заканчивалось  это  письмо»35.
 Все  эти  хлопоты  увенчались  успехом.  Что  касается  Пас¬
тернака,  то  он  не  захотел  стать  присяжным  кремлевским
бардом.  Один  из  хороших  знакомых  поэта  записал  в  дневни¬
ке  3  октября  1936  года  разговор  с  ним.  «Говорил  мне,  что
поэмы  «Хорошо»  и  «Владимир  Ленин»  очень  понравились
наверху  и  что  было  предположение,  что  Владимир  Владими¬
рович  будет  писать  такие  же  похвалы  и  главному  хозяину...
но  после  этих  поэм  Маяковского  не  стало.  Борис  Леонидо¬
вич  сказал  мне,  что  намеками  ему  было  предложено  взять  на
себя  эту  роль,  но  он  пришел  от  этого  в  ужас  и  умолял  не  рас¬
считывать  на  него,  к  счастью,  никаких  мер  против  него  не
было  принято.  Какая-то  судьба  его  хранила»36.
 В  период  массового  террора  Пастернака  будут  остро,  с
политическими  обвинениями,  прорабатывать  в  печати.  Но,
как  считает  Н.  Мандельштам,  в  1937  году  «Борис  Леонидо¬
 -  311  -

вич  еще  бредил  Сталиным...  После  войны  сталинский  образ
у  Пастернака  как  будто  кончился»37.  Он  определенно  кон¬
чился.  Но  что  было,  то  было.  Из  песни  слова  не  выкинешь.
Никуда  не  уйти  от  того  факта,  что  немало  талантливых  и
честных  творческих  людей  питали  к  Сталину  уважение,  а
подчас  и  преклонялись  перед  ним.  И  восхваления  его  в  сти¬
хах  и  прозе  нередко  пронизаны  вполне  искренними  чувствами.
 Другой  вопрос,  что  кремлевский  владыка  мало  верил  в
чью-либо  искренность.  Добрые  чувства  к  себе  он  считал  не¬
надежной  гарантией  верного  ему  служения.  Творческую  ин¬
теллигенцию,  как  и  весь  народ,  Генеральный  секретарь
хотел  держать  в  руках  прежде  всего  с  помощью  постоянно
усиливаемого  им  страха,  апофеозом  чего  стал  1937  год.
 МАЯТНИК  РЕПРЕССИЙ
 Худо-бедно,  но  Сталин  знал,  что  такое  литературный
труд.  И  он,  кажется,  не  мог  не  понимать,  что  страх  является,
скажем  мягко,  ненадежным  импульсом  к  продуктивйой  дея¬
тельности.  Тем  не  менее  с  середины  30-х  годов  Сталин  видел
магистральный  путь  утверждения  своей  модели  искусства  в
насаждении  страха.
 Это  искусство  призвано  являться  ритуальным  по  самой
сути  —  одним  из  ответвлений  сталинской  религии.  Оно  обя¬
зано  придерживаться  строгого  канона,  основные  параметры
которого  заданы  извне.  Иначе  говоря,  художник  выступает
здесь  в  качестве  усердного  жреца,  отправляющего  службу  по
установленным  до  него  правилам.  Относительно  самостоя¬
тельным  разрешено  оставаться  лишь  в  их  истолковании,
даже  скорее  в  популяризации,  желательно  талантливой,
яркой.
 Жрецу  не  обязательно  свято  верить  во  все  то,  что  он  де¬
лает.  Достаточно  чувствовать  свое  избранничество,  для  чего
и  даются  соответствующие  привилегии.  Но  цементировать
всю  творческую  деятельность  призван  в  первую  очередь
страх  как  стойкая  гарантия  от  измены  и  отступничества.
 К  этим  «деловым»  утилитарным  соображениям  следует
добавить  присущую  Сталину  неотвратимую  страсть  к  наси¬
лию,  стойкую  веру  в  его  эффективность.  Важно  было  для
 -  312  -

диктатора  и  сознание  того,  что  люди  его  боятся,  что  их
можно  запугать,  что  кара  постигнет  любого  и  каждого  по
одному  лишь  мановению  руки  всесильного  владыки.  Тем
самым,  очевидно,  Сталиным  преодолевался  комплекс  не¬
полноценности,  который,  при  необъятной  убежденности  в
собственном  мессианстве,  владел  им  с  юношеских  лет.  Но
решающим  являлась  вот  эта  убежденность  в  своем  праве
казнить  и  миловать.
 Иногда  я  думаю,  что  любимой  пословицей  Сталина  было
знаменитое:  «Когда  лес  рубят,  щепки  летят».  Во  всяком  слу¬
чае,  под  этим  неявным  лозунгом  идет  1937  год.  Но  живой  че¬
ловек  —  не  щепка.  Катастрофическим  по  историческим  пос¬
ледствиям  было  и  другое.  Развернув  массовый  террор,  глава
Коммунистической  партии  не  понимал,  что  он  обращает  в
щепу  социалистическую  идею.  Это  и  ее  расстреливали  в  тем¬
ных  подвалах  Лубянки,  растирали  в  пыль  в  ГУЛАГовских
бараках.
 Обрушивая  тотальные  репрессии  на  всю  страну,  Сталин
не  мог  не  распространить  их  на  творческую  интеллигенцию.
Но  по  отношению  к  ней  они  имели  специфику.  Скажем,
фронтальные  репрессии  командного  состава  Красной
Армии  могут  быть  объяснены  вечным  страхом  вождя  перед
возможным  военным  переворотом.  Однако  ни  писатели,  ни
кинематографисты,  ни  артисты,  ни  музыканты  не  представ¬
ляли  собой  сколь-нибудь  серьезной  политической  опаснос¬
ти  для  сталинского  режима.  Их  брали,  выходит,  для  поряд¬
ка,  из-за  общей  установки,  что  не  укладывалось  в  сознании.
 Жертвам  и  современникам  массового  террора  он  зачас¬
тую  представлялся  какой-то  кровавой  мистерией,  непости¬
жимой  по  задачам  и  целям.  «Черный  ворон»  прикатывал  и  за
беспартийными,  и,  еще  больше,  за  коммунистами;  за  теми,
кто  безудержно  славил  любимого  вождя,  и  за  теми,  кто  от
этого  старался  уклониться;  за  осыпанными  милостями  и  за
находившимися  в  тени,  в  опале.  И.  Эренбург  имел  основа¬
ния  утверждать,  что  в  писательских  репрессиях  царил  прин¬
цип  страшной  лотереи:  одним  выпадал  билет  с  надписью
«живи»,  другим  —  со  знаком  беды  и  смерти.
 Нетрудно  подобрать  примеры  в  пользу  «лотерейной»
точки  зрения.  Чуть  было  не  забрали  Шолохова.  Нервничал
 А. 	Толстой.  И  по  делу.  Вместе  с  ними  в  состав  АН  СССР  из¬
брали  в  1939  году  известного  литературоведа-марксиста
 -  313  -

И.  Луппола.  А  в  следующем  году  он  загремел  в  ГУЛАГ.  Еще
раньше  взяли  И.  Бабеля,  П.  Романова,  А.  Тарасова-Родио¬
нова,  С.  Третьякова,  Артема  Веселого,  Б.  Пильняка,  И.  Ми-
китенко,  Бруно  Ясенского,  Б.  Ручьева...  Всех  не  назовешь.
Свыше  40%  делегатов  первого  съезда  Союза  писателей  СССР
отправили  в  ГУЛАГ,  из  них  свыше  65%  являлись  членами
Коммунистической  партии.
 Как  справедливо  отмечает  Р.  Конквест,  «им  редко  стави¬
лись  в  вину  «художественные  преступления»38.  То  есть,  фор¬
мально  говоря,  брали  не  за  книги,  а  за  гражданские  «пре¬
ступления»  —  причастность  к  троцкистско-бухаринской  оп¬
позиции,  за  «шпионаж  и  вредительство».  Идеологические
же  обвинения  потом  присовокуплялись  как  дополнитель¬
ный  минус-фактор,  что  вело  к  полному  запрещению  их  книг.
История  советской  художественной  культуры  неумолимо
обеднялась.
 А, 	может  быть,  все-таки  идеологический  фактор  являлся
на  самом  деле  зачастую  решающим  в  определении  творчес¬
ких  судеб?  «Лотерейность»  оставалась,  но  к  ней  не  сводилась
репрессивная  политика.  Подобную  мысль  высказывает,  в
частности,  В.  Шенталинский,  сопоставляя  трагическую
участь  Бабеля  с  благополучной  судьбой  Эренбурга.  «Многих
до  сего  времени  удивляет,  почему  Эренбург  оказался  цел,
когда  летели  одна  за  другой  головы  его  друзей?  Он  и  сам  в
своих  мемуарах  делает  удивленное  лицо  и  объясняет:  «Слу¬
чай!  Лотерея!»  Слишком  легкий  ответ.  Эренбург,  по  свиде¬
тельству  Бабеля,  любил  называть  себя  «культполпредом  Со¬
ветского  Союза»  —  то  есть  проводником  советской  культур¬
ной  политики.  Миссия,  которую  он  старательно  выполнял,
была  словно  заказана  Сталиным,  угодна  ему:  этакая
ширма  —  смотрите,  и  в  советских  условиях  можно  было
быть  чуть  ли  не  формалистом  и  гражданином  Европы.  О  каком
насилии  над  культурой  там  кричат?  Разумеется,  если  бы
Эренбург  хоть  единожды  переступил  рамки  отведенной  ему
роли,  переиграл,  —  с  ним  бы  не  церемонились.  Но  Илья
Григорьевич  был  умен  и  достаточно  комфортабельно  в  эти
рамки  укладывался.  И  выжил,  и  пережил  всех  своих  друзей»39.
 Эренбург,  добавлю  от  себя,  порою  буквально  висел  на
волоске.  В  НКВД  на  него  собрали  обширный  компромат.  Но
в  «лотерее»  кровавых  репрессий  Эренбург  имел  несравненно
больше,  чем  Бабель,  выигрышных  шансов  вытянуть  счас¬
 -  314  -

тливый  билет.  Пожалуй,  создатель  «Конармии»  их  почти  и
не  имел.
 Перечитывая  сегодня  главную  книгу  Бабеля,  невозмож¬
но  усомниться  в  ее  общей  просоветской  направленности.  Но
в  этой  книге  есть  и  немало  «вольного»,  криминального  с
точки  зрения  Кремля  тридцатых  годов.  И  дело  тут  не  только
в  том,  что  она  вызвала  бурный  протест  у  Буденного,  обви¬
нившего  автора  в  клевете  на  себя  и  своих  однополчан.  Ба¬
бель  откровенно  пишет  и  о  жестокости,.и  о  распущенности,
и  об  антисемитизме,  которые  были  свойственны  этим  храб¬
рым,  на  свой  лад  убежденным  людям,  не  щадившим  жизни
ради  победы  над  врагом.  Такая  объективная  многогранность
в  обрисовке  изображаемых  героев  и  событий  допускалась  в
20-е  годы  и  категорично  отвергалась  в  30-е.  Она  выглядела
тем  инакомыслием,  которое  Сталин  выжигал  огнем.  Преж¬
ние  идеологические  ошибки  и  срывы  рассматривались  те¬
перь  как  тягчайшие  преступления.  У  одних,  скажем  у
 А. 	Толстого,  они  считались  искупленными.  Другим  же,  как
Б.  Пильняку  или  Артему  Веселому,  и  это  являлось  прави¬
лом,  ставились  в  вину,  не  прощались.  Власть  была  злопамятна.
 Если  посмотреть  внимательно  на  произведения  многих
(не  всех!)  репрессированных  авторов,  то  эти  произведения
явно  не  устраивали  новый  Кремль  именно  по  идеологичес¬
ким  соображениям.  В  одних  очень  уж  подчеркивался  сти¬
хийный,  если  не  разбойный  характер  Октябрьской  револю¬
ции  и  мало  говорилось  о  направляющей  роли  Коммунисти¬
ческой  партии;  в  других  слишком  детально  рассказывалось  о
бытовых  трудностях;  в  третьих  не  содержалось  убедительной
критики  явных  и  тайных  троцкистов,  они  даже  восхваля¬
лись;  в  четвертых  не  показывались  преимущества  социалис¬
тической  морали,  она  трактовалась  чересчур  вольно...
 Идеологическое  недовольство  инженерами  человеческих
душ  нередко  служило,  если  так  позволительно  выразиться,
«рациональной»  основой  многочисленных  арестов  и  всей
репрессивной  культурной  политики.  Но  закономерное  в
этих  арестах  подчас  словно  терялось  в  огромной  и  вязкой
массе  всякого  рода  случайностей.  Иные  из  них  были  или  ка¬
зались  противоречащими  какой-либо  логике.  Хватали  не¬
редко  и  самых  преданных  режиму  —  типа  В.  Киршона.  Ему-
то  вроде  бы  стоило  простить  его  рапповские  заблуждения,
 -  315  -

как  простили  их  Фадееву.  Тот,  впрочем,  был  более  гибок,
пластичен,  управляем.
 Примечательно  также,  что  «своим»,  собственно  партий¬
ным  литераторам  Генеральный  секретарь  подчас  доверял
меньше,  чем  «чужим»,  относительно  аполитичным,  в  том
числе  и  из  прежних  привилегированных  сословий.  Конечно,
«бывших»,  кто  не  успел  эмигрировать,  в  значительной  мере
вырубили  раньше,  в  двадцатые  годы,  когда  репрессии  имели
более  четкую  классовую  нацеленность;  кое-кого  «вычисти¬
ли»  после  убийства  Кирова.  Теперь  писательский  корпус  со¬
стоял  преимущественно  из  «простолюдинов»  —  выходцев  из
крестьянских,  рабочих,  мещанских  кругов.  Их  представите¬
ли,  в  первую  голову  члены  партии,  и  попадают  в  мясорубку
массового  террора.
 Но,  конечно,  не  жалели  и  «бывших».  То,  что  будущий
создатель  бессмертных  «Колымских  рассказов»  молодой  ли¬
тератор  В.  Шаламов  являлся  поповским  сыном,  сыграло
зловещую  роль  в  его  аресте  в  январе  1937  года.  Главным,
впрочем,  служило  обвинение  в  троцкизме.  Оно  наиболее
часто  предъявлялось  писателям  и  художникам.  Зная  об  осо¬
бом  отношении  генсека  к  творческим  кадрам,  руководство
НКВД  не  прочь  было  заручиться  его  прямым  согласием  на
арест.  В.  Каменский  —  не  самый,  по  тогдашним  меркам,
значительный  поэт.  И  жил  он  тогда  не  в  столице.  Однако  об¬
ластное  чекистское  начальство,  собираясь  его  арестовать,
обращается  за  разрешением  к  наркому  внутренних  дел,  а
тот  —  к  кремлевскому  хозяину.
 «Тов.  Сталину.
 Направляю  сообщение  начальника  управления  НКВД  по
Свердловской  области...  о  писателе  Каменском  В.  В.  от
4  июля  1937  г.
 Каменского  В.  В.  считаю  необходимым  арестовать.  Про¬
шу  Вашей  санкции.
 15  июля  1937  г.
 Н.ЕжовИ0
 В  аргументации  ареста,  даваемой  в  этом  «сообщении»,
идеологические  —  «художественные»  мотивы  переплетаются
с  политическими.  Каменский  «симпатизирует  футуристам»,
о  нем  хорошо  отзывался  Бухарин,  дальние  родственники
 -  316  -

поэ?а  —  пароходовладельцы.  Он  дружил  с  разоблаченным
троцкистом.  Резолюция:  «За  арест.  Ст.»41.
 В  провинции,  в  республиках  репрессировали  массу  лю¬
дей  —  едва  ли  не  всех,  например,  докладчиков  о  националь¬
ных  литературах  на  первом  съезде  Союза  писателей  СССР.
Надо  полагать,  что  часто  аресты  производились  хотя  и  по
разверстке  из  центра,  но  и  без  специальной  его  санкции  или
она  давалась  формально.  Отчасти  террор,  на  что  обращает
внимание  Конквест,  приобрел  неуправляемый  оттенок,  ка¬
рательные  органы  на  местах  творили  зачастую  что  хотели.
 Безусловно,  Сталин  несет  персональную  ответствен¬
ность  за  репрессии  в  нашей  стране,  за  каждую  погубленную
душу.  Разумеется,  он  визировал  не  все  арестные  списки  даже
в  Москве.  Однако  самых  крупных  творческих  деятелей
могли  репрессировать  лишь  с  личного  его  согласия  и  по  его
указанию.
 Ростовские  власти  «точили  зубы»  на  М.  Шолохова:  Он
смело  вступился  за  своих  друзей  из  вешенского  районного
руководства,  обвиненных  в  троцкизме  и  вредительстве.  Под¬
бирались  и  к  писателю.  Вот  что  он  впоследствии  рассказы¬
вал  публицисту  В.  Осипову:
 «—  Предупредили  меня,  что  ночью  приедут  арестовывать
и  из  Ростова  уже  выехала  бригада.  Наши  станичные  чекис¬
ты,  как  сказали  мне,  тоже  предупреждены,  их  у  окон  и  ворот
поставят...  Что  делать?  Бежать!  В  Москву.  Куда  же  еще?
Только  Сталин  и  мог  спасти.  Или,  кто  знает,  что  там  со
мной  задумали...
 И  бежал.  На  полуторке.  Но  поехал  не  в  Миллерово,  а  к
ближайшей  станции  в  другой  области».
 В  Москве  он  написал  письмо  кремлевскому  хозяину:
«Дорогой  т.  Сталин!  Приехал  к  Вам  с  большой  нуждой.  При¬
мите  меня  на  несколько  минут.  Очень  прошу.  М.  Шолохов.
16.10.38  г.И2.
 Сталин,  хотя  и  не  тотчас,  оградил  автора  «Поднятой  це¬
лины»  от  чекистских  посягательств.  Освободили  и  его  дру¬
зей.  Вождь  сказал:  «Великому  русскому  писателю  Шолохову
должны  быть  созданы  хорошие  условия  для  его  работы»43.
Собственно,  они  уже  имелись:  двухэтажный  дом,  личная
автомашина,  полное  материальное  обеспечение.  Теперь  он
обрел  некоторую  уверенность,  что  оставят  в  покое.
 -  317  -

Чуть  отвлекаясь  в  сторону,  замечу,  что  Сталин  вскоре
продемонстрировал  и  особое  личное  отношение  к  писателю
и  его  семье.
 Май  1939  года.  «—  Готовимся,  —  вспоминал  Шолохов,  —
встречать  гостей.  День  рождения  у  меня.  Вдруг  звонок.  Ста¬
лин!  И  как  это  узнал,  что  я  обитаю  в  гостинице  «Нацио¬
налы»?  Говорит  мне:  «Михаил  Александрович,  не  можете  ли
приехать  ко  мне?»  Я  от  неожиданности,  с  испугу  даже,  про
все  забыл:  про  приглашенных  гостей,  про  Марию  Петров¬
ну...  «Да,  —  говорю,  —  согласен»...
 Сталин  выслушал  и  говорит:  «В  таком  случае  за  вами  за¬
едет  машина».  Я  опять  ему:  «А  какой  номер  машины  и  где
мне  ее  искать?»  Сталин  —  строго:  «Не  беспокойтесь,  Миха¬
ил  Александрович,  вас  найдут.  Обязательно  найдут».
 Мария  Петровна  стала  дополнять:  «Ах,  как  же  я  трево¬
жилась.  Увезли  ведь».  Она  по-житейски  приметлива  в  вос¬
поминаниях  —  оказывается,  Сталин  передал  гостинец.
 — 	Развернула  свертки,  а  там  в  одном  конфетки,  а  в  дру¬
гом  сладкая  вода  в  бутылочках,  фруктовая,  для  детей.  Ред¬
кость  до  войны.  И  еще  какие-то  гостинцы»44.
 Но  все-таки  не  просто  личные  симпатии  владели  Стали¬
ным,  когда  он  спасал  Шолохова  от  ГУЛАГа.  Больше  генсе¬
ком  руководили  соображения  государственные,  политичес¬
кие,  идеологические.  Шолохов  был  нужен  режиму,  как
нужны  ему  были  Д.  Шостакович,  С.  Прокофьев,  А.  Толстой,
 В. 	Немирович-Данченко,  С.  Эйзенштейн,  М.  Нестеров,
П.  Корин...  Они  были  так  талантливы,  что  даже  насаждае¬
мый  страх  их  полностью  не  обесточивал.  Все  же  слава  и  та¬
лант,  при  общей  лояльности  к  советскому  строю  и  лично
Сталину,  служили  в  известных  пределах  охранной  грамотой
от  репрессий.
 Играли  ли  здесь  какую-то  роль  художественные  симпа¬
тии  и  вкусы  кремлевского  ценителя  искусств?  На  подобный
вопрос  ответить  нелегко.  Да,  не  тронули  создателя  пьесы
«Дни  Турбиных».  Благоволение  генсека  к  Большому  театру,
МХАТу,  Малому  театру  спасло  их  коллективы  от  большой
резни.  Сравнительно  мало  пострадали  кинорежиссеры,  из
крупных  практически  не  взяли  ни  одного.  Но  это  все  можно
объяснить  и  деловыми  соображениями.  Мне  представляет¬
ся,  что  актеры  и  кинорежиссеры  рассматривались  в  Кремле
 -  318  -

преимущественно  как  исполнительские  кадры,  которые
легко  уничтожить,  но  трудно  взрастить. 	'
 Неприятие  Сталиным  театрального  авангарда  сказалось,
возможно,  на  судьбе  Мейерхольда.  Но  решающую  значи¬
мость  имели  и  тут  иные  мотивы.  Мейерхольду  поставили  в
вину  его  старые  связи  с  Троцким  и  Бухариным,  независи¬
мость  позиции,  нежелание  петь  осанну  вождю.
 Как  мы  помним,  генсек  неприлично  грубо  отозвался  об
Андрее  Платонове.  Его  перестали  печатать,  арестовали  сы¬
на.  Однако  самого  оставили  на  свободе.  Арестовали  сына  и
мужа  Анны  Ахматовой,  но  не  саму,  хотя  ее  поэзию  кремлев¬
ский  критик  совершенно  не  принимал.  Хотел  ли  он  в  дан¬
ных  случаях  продемонстрировать  свою  объективность,  бес¬
пристрастность?  Или  испытывал  удовольствие  от  того,  что
держит  человека  в  непрерывном  напряжении?
 Вернусь  к  мысли  об  алогичности  иных  репрессивных  ак¬
ций.  Кажется  непостижимой  история  с  М.  Кольцовым.
Ныне  стало  известно,  что  непосредственной  причиной  его
ареста  послужил  донос  генерального  комиссара  интербригад
в  Испании  Андре  Марти.  Тот  написал  лично  Сталину,  по¬
кровительствовавшему  прославленному  журналисту:  «Мне
приходилось  уже  и  раньше,  товарищ  Сталин,  обращать  Ва¬
ше  внимание  на  те  сферы  деятельности  Кольцова,  которые
вовсе  не  являются  прерогативой  корреспондента,  но  само¬
чинно  узурпированы  им...  Но  в  данный  момент  я  бы  хотел
обратить  Ваше  внимание  на  более  серьезные  обстоятельства,
которые,  надеюсь,  и  Вы,  товарищ  Сталин,  расцените  как
граничащие  с  преступлением.  1.  Кольцов  вместе  со  своим
неизменным  спутником  Мальро  вошел  в  контакт  с  местной
троцкистской  организацией  ПОУМ.  Если  учесть  давние
симпатии  Кольцова  к  Троцкому,  эти  контакты  не  носят  слу¬
чайный  характер.  2.  Так  называемая  «гражданская  жена»
Кольцова  Мария  Остен...  является,  у  меня  лично  в  этом  ни¬
каких  сомнений,  засекреченным  агентом  германской  раз¬
ведки»45.
 Доносы  и  оговоры  являлись  тогда  делом  обычным.  Не
всем  им,  однако,  давали  ход.  Тут  многое  зависело  от  степени
личного  доверия  Сталина  к  обвиненному  человеку.
 Кольцова  послали  в  Испанию  как  особо  доверенное
лицо  Кремля.  После  возвращения  оттуда  вождь  приглашает
 -  319  -

журналиста  к  себе,  долго  беседует  с  ним.  У  того  остается
странное  ощущение  от  этой  встречи,  о  чем  он  делится  с  бра¬
том  —  Бор.  Ефимовым.  Вроде  бы  Сталин  чем-то  недоволен.
Он  не  то  серьезно,  не  то  в  шутку  спросил  своего  гостя,  есть
ли  у  него  пистолет  и  не  собирается  ли  он  застрелиться?  Од¬
нако  Кольцову  предоставляется  ответственная  работа  в
«Правде»,  он  руководит  иностранной  комиссией  в  Союзе
писателей  СССР,  является  редактором  «Огонька»  и  «Кроко¬
дила»,  депутатом  Верховного  Совета  РСФСР.
 Публикуется  его  книга  «Испанский  дневник»,  которая
становится  сенсацией.  Фадеев  и  А.  Толстой,  тоже  доверен¬
ные  лица  власти,  помещают  на  нее  восторженную  рецензию
в  той  же  «Правде».  Книга  нравится  и  вождю,  о  чем  он  сам
скажет  автору,  пригласив  в  ложу  в  Большом  театре.  И  пошу¬
тит:  «Испанский  дневник»  читают  более  широко,  чем  «Крат¬
кий  курс  истории  ВКП(б)».  Надо  будет  вам,  посоветует  Ста¬
лин,  выступить  на  партийном  собрании  в  Союзе  писателей  с
докладом  о  значении  «Краткого  курса...»
 А  тем  временем  московские  чекисты  накапливали  ком¬
промат  против  Кольцова.  Ему  припомнят  и  то,  о  чем,  веро¬
ятно,  в  органах  было  известно  и  ранее,  но  не  придавалось
большого  значения.  Публикацию  в  1917  году  критических
статей  в  адрес  Ленина  и  большевиков  —  тогда  Кольцов  от
них  был  вовсе  не  в  восторге.  В  1923—1924  годах,  будучи  ре¬
дактором  «Огонька»,  он  напечатал  хвалебные  очерки  о
Троцком,  Радеке,  Рыкове,  за  что  получил  замечание  от  Ста¬
лина.
 Последний  разговор  в  Большом  театре  состоялся  за  две
недели  до  ареста  журналиста.  А  за  несколько  дней  до  этого
Кольцов,  что  не  могло  пройти  без  согласия  кремлевского  хо¬
зяина,  избирается  членом-корреспондентом  Академии  наук
СССР.  Неслыханная  честь  для  работника  печати.
 В  середине  января  1938  года  Кольцов,  выполняя  указа¬
ние  вождя,  выступит  в  Доме  литераторов  с  докладом  о  «Крат¬
ком  курсе  истории  ВКП(б)»,  после  которого,  в  ночь,  уже  в
редакции  «Правды»,  партийного  журналиста  номер  один
арестовали.
 Самое  простое  объяснение  этой  истории  —  Сталин  лю¬
бил  изуверски  играть  со  своей  жертвой,  как  кот  с  мышью.
Так  вел  он  себя  по  отношению  к  Бухарину.  Однако  аресту
 -  320  -

Кольцова  не  предшествовали  никакие  угрозы  и  преследова¬
ния.  Он  даже  в  намеке  не  являлся  противником  Сталина.  Не
исключено,  что  тут  была  не  столько  игра,  сколько  какие-то
колебания  кремлевского  правителя.
 Главное  же  в  другом.  Сталин  действует  здесь  словно  во¬
преки  интересам  режима.  «Правда»  являлась  тем  официо¬
зом,  который  не  мог  ошибаться.  Так  установил  сам  глава
партии.  И  он  же  попирает  свое  установление.  И  он  всех  тут
замарал.  И  верного  ему  главного  редактора  «Правды»
JI.  Мехлиса,  который  пропустил  восторженную  рецензию  на
«Испанский  дневник»,  и  не  менее  верных  Фадеева  и  А.  Толс¬
того,  а  также  попутно  и  всю  Академию  наук,  принявшую
«врага  народа»  в  свой  состав.  Замарать  и  запугать  их  вроде
бы  можно  было  и  другими  средствами.  Что  ни  говори,  в  со¬
ветской  публицистике  работало  тогда  не  так  уж  много  по-
настоящему  одаренных  и  знающих  людей.  К  тому  же  «Прав¬
ду»  многие  считали  скучной  газетой.  Так  целесообразно  ли
было,  поверив  доносу,  уничтожать  Кольцова,  который  не  за
страх,  а  за  совесть  талантливо  служил  режиму?
 Ведь  Сталина,  повторюсь,  заботил  вопрос  о  такой  целе¬
сообразности.  Он  вычеркнул  JI.  Брик  из  арестного  списка,
хотя  как  жена  арестованного  военачальника,  комкора  В.  При¬
макова,  она  «заслуживала»  строгой  кары.  Но,  видно,  нелов¬
ким  казалось  отправлять  в  лагерь  музу  большого  поэта,  объ¬
явленного  державным  ценителем  самым  талантливым  в  со¬
ветской  поэзии.
 В  1938  году  минские  чекисты  сфабриковали  дело  против
группы  белорусских  писателей  во  главе  с  Я.  Купалой.  Обви¬
нение  —  дежурное  для  республиканских  кадров:  в  буржуаз¬
ном  национализме.  Только  что  назначенный  первым  секре¬
тарем  ЦК  КПБ  П.  Пономаренко  не  хотел  начинать  с  репрес¬
сий,  да  и  волна  их  стала  в  центре  спадать.  Он  обратился  к
генсеку.  Тот  внял  его  доводам  и  сказал:  «Сменить  ордера  на
ордена!»46  Документально  это  высказывание  не  подтвержде¬
но,  но  оно  адекватно  отвечает  сталинскому  образу  мышле¬
ния,  в  котором  прагматизм  переплетался  зачастую  с  циниз¬
мом.  В  начале  1939  года  Янку  Купалу  наградили  орденом
Ленина.  Что  ж,  писателю  повезло.  Чаще  ордена  меняли  на
ордера.
 Сталин  говорил,  что  незаменимых  нет.  Однако  он  знал,
 11  Зак.  2523
 -  321  -

что  не  всякому  найдешь  замену.  И  тем  не  менее  переступал
через  это  знание.  Что  там  сотня  —  тысяча  литераторов,
когда  диктатор  пошел  на  уничтожение  не  только  высшего
командного  состава  Красной  Армии,  но  и  на  массовые  реп¬
рессии  в  среднем  комсоставе.  Это  сильно  подорвало  мощь
Красной  Армии,  что  неизбежно  сказалось  в  первые  месяцы
Отечественной  войны.  Трудно  удержаться  от  странного  умо¬
заключения:  конечно,  развязывая  геноцид  против  собствен¬
ного  народа,  кремлевский  владыка  продуманно  исходил  из
определенных  политических  и  идеологических  целей  и  ин¬
тересов.  Однако  получается,  что  подчас  он  действовал  во¬
преки  им,  против  самого  себя.  А  это  уже  нельзя  объяснить
лишь  ошибками  в  политических  расчетах.  Что-то  тут  шло  и
от  частичной  «затемненности»  его  сознания,  от  патологи¬
ческой  подозрительности.  Словом,  от  паранойи  Сталина,
которую  еще  в  двадцатые  годы  диагностировал  академик
 В. 	Бехтерев,  что,  возможно,  стоило  ему  жизни.  Временами
кремлевский  деспот  напоминал  ту  разъяренную  змею,  кото¬
рая  в  исступлении  кусает  себя  за  хвост.
 Сталин  не  щадил  ни  родных  и  близких,  ни  старых  това¬
рищей  и  друзей.  «Прошлое,  —  пишет  С.  Аллилуева,  —  исче¬
зало  для  него  —  в  этом  и  была  вся  неумолимость  и  вся  жес¬
токость  его  натуры.  Прошлого  —  совместного,  общего,  со¬
вместной  борьбы  за  одинаковое  дело,  многолетней  дружбы,  —
всего  этого  как  не  бывало,  оно  им  вычеркивалось  каким-то
внутренним,  непонятным  жестом  —  и  человек  был  обречен.
«A-а,  ты  меня  предал,  —  что-то  говорило  в  его  душе,  какой-
то  страшный  дьявол  брал  его  в  руки,  —  ну  и  я  тебя  больше
не  знаю!»47
 Понять  это  нормальному  человеческому  уму  сложно,
особенно  сегодня.  Не  понимали  этого  многие  современники
и  жертвы  репрессий,  иные  считали  аресты  ошибками,  о  ко¬
торых  Сталин  не  знал.  Писатели,  которые  должны  быть  от¬
менными  психологами,  чаще  других  ошибались  в  Сталине  и
плохо  ориентировались  в  проводимой  им  политике.
 Многие  полагали,  что  великий  вождь  не  ведает  о  размахе
беззаконий.  Сталин  заботился  о  своем  имидже  харизмати¬
ческого  лидера.  Во  время  прежних  проработочных  кампаний
он  нередко  дистанцировался  от  них,  порою  подчеркнуто
смягчая,  а  то  и  кладя  им  конец.  Кого-то  из  обиженных  вы¬
 -  322  -

водил  из-под  удара.  Такое  случалось  и  в  период  массовых
репрессий.  Арест  Ягоды,  а  потом  Ежова  тоже  способствовал
укоренению  мифа  о  непричастности  вождя  к  террористичес¬
кому  беспределу.  Одни  в  этот  миф  верили  более  или  менее
искренне,  другие,  особенно  из  близких  к  Кремлю,  делали
вид,  что  верят.
 Тут  дело  не  только  в  культе  Сталина,  в  желании  обелить
его.  Хотелось  еще  и  как-то  самооправдаться,  поскольку  ру¬
ководство  тех  же  творческих  союзов,  и  не  только  руководст¬
во,  стало  как  бы  соучастником  репрессий,  хотя  бы  мораль¬
ным.  Писатели  и  художники  вынуждены  были  публично  и
печатно  высказывать  горячее  одобрение  карательной  поли¬
тике  и  непрестанно  восхищаться  рыцарями  с  Лубянки.
И  это,  объективно  говоря,  готовилось  загодя.  Парадное
турне  Горького  по  Соловкам,  ознакомительные  поездки  пи¬
сательских  бригад  на  Беломорканал,  где  «перевоспитыва¬
лись»  так  называемые  кулаки  и  вредители,  —  позорные
страницы  в  истории  советской  интеллигенции.
 Немало  ее  видных  представителей  испытывали  при¬
стальный  интерес,  отчасти  болезненный,  отчасти  защитный,
к  людям  в  синих  фуражках.  Он  свойствен,  например,  Бабе¬
лю,  любившему  встречаться  с  одесскими  чекистами  и  бывав¬
шему  в  «салоне»  жены  Ежова.  А  в  «салоне»  Мейерхольда  —
Райх  высшие  чины  ОГПУ  типа  Я.  Агранова  любезно  обща¬
лись  с  элитой  художественного  мира.  Агранов,  впоследствии
расстрелянный,  считался  тогда  личной  креатурой  Сталина.
Этот  чекист,  подписавший  арестный  ордер  Мандельштама,
был  «своим»  для  Бриков!  О  работниках  ленинградского  уго¬
ловного  розыска  —  впрочем,  они,  строго  говоря,  не  чекис¬
ты  —  с  восхищением  писал  Ю.  Герман,  скорее  всего  потому,
что  на  их  счету  имелось  немало  реальных  успехов  в  борьбе  с
жуликами  и  бандитами.  Тут  тоже  не  надо  мазать  все  и  всех
одной  черной  краской.  Ее  и  без  того  предостаточно.  Конеч¬
но,  зачастую  омерзительны  те  многочисленные  очерки,
стихи,  книги,  фильмы,  в  которых  славились  доблестные  ис¬
коренители  разных  там  вредителей,  троцкистов  и  прочих
«врагов  народа».
 Вместе  с  тем  в  сложных  вопросах,  связанных  с  массовым
террором,  неуместен  какой-либо  ригоризм  и  упоенное  мо¬
рализаторство.  Можно  ли  упрекать,  осуждать  тех,  кто  ставил
 -  323  -

подписи  под  коллективными  требованиями  о  расстрелах?
Уклонение  от  нее  означало,  как  правило,  немедленный
арест.  Презирая  добровольных  стукачей,  невозможно  осуж¬
дать  и  оговорные  признания,  вырванные  палачами  на  пы¬
точной  дыбе.  Люди  жили  в  условиях  всесокрушающего  зла,
и  нельзя  не  восхищаться  тем,  что  многие  сумели  остаться
людьми,  не  растеряли  свои  нравственные  идеалы,  что-то  де¬
лали,  создавали,  о  чем-то  мечтали,  надеялись...
 Репрессии  против  творческой  интеллигенции  сопровож¬
дались  идеологической  кампанией  по  развенчанию  РАППа,
хотя,  казалось  бы,  с  ним  было  уже  давно  покончено.  Но  но¬
вого,  столь  же  весомого  противника  властям  выдвигать,  по-
видимому,  не  имело  смысла.  Впрочем,  те  политические  и
эстетические  требования,  которые  предъявлялись  теперь  к
творческой  интеллигенции,  отличались  от  рапповских  разве
что  большей  жесткостью.  И  «неистовые  ревнители»  с  их  вос¬
паленным  идеологическим  экстремизмом  вроде  бы  должны
были  соответствовать  государственному  экстремизму  массо¬
вого  террора.  Но  с  нарастающей  силой  их  продолжают  разо¬
блачать  за  вредительские  отступления  то  «влево»,  то  «впра¬
во»  от  генеральной  линии  Центрального  Комитета  ВКП(б).
Выказывая  непримиримую  враждебность  к  «неистовым  рев¬
нителям»  и  проводя  одновременно  свирепые  репрессии,
Сталин  стремился  создать  в  обществе  некий,  пусть  и  мни¬
мый,  баланс  разнонаправленных  сил,  что  позволяло  сохра¬
нить  атмосферу  по  сути  иллюзорной  устойчивости,  стабиль¬
ности.  И  в  то  же  время  подчеркивалась  принципиальная  но¬
визна  сталинской  культурной  политики,  нацеленной-де  на
искоренение  грубых  ошибок  рапповского  прошлого,  кото¬
рые  еще  не  преодолены  в  умонастроениях  художественной
интеллигенции.
 Постоянно  варьировалась  мысль:  РАПП  не  обеспечил
подлинного  подъема  советской  литературы.  Многие  твор¬
ческие  деятели  находятся  под  влиянием  левотроцкистской
догматики,  что  требует  от  партии  самых  решительных  дейст¬
вий.  Надо  срочно  выправлять  ситуацию  в  художественной
жизни.  21  апреля  1937  года  «Правда»  отдает  две  полосы  ли¬
тературным  вопросам.  Публикуется  установочная  статья
И.  Лежнева,  ставшего  к  тому  времени  признанным  офици¬
озным  критиком,  «О  литературе  и  ее  кадрах».  Сначала  в  ней
 -  324  -

говорится  о  художественных  достижениях.  К  ним  относятся:
«Большой  конвейер»  Я.  Ильина,  «Педагогическая  поэма»
 A. 	Макаренко,  «Я  люблю»  А.  Авдеенко.  «Для  обычного  вре¬
мени,  —  заявляет  Лежнев,  —  это  неплохой  урожай.  Но  соот¬
ветствует  ли  он  тому  гигантскому  размаху  культурной  рево¬
люции,  который  с  такой  силой  проявился  особенно  в  пос¬
ледние  годы?  Конечно  нет»48.
 Дела  теперь,  как  считает  Лежнев,  идут  хуже,  чем  в  пер¬
вой  половине  30-х  годов.  Об  этом  же  толкуют  и  писатели,
чьи  выступления  поместила  «Правда».  Характерны  сами  за¬
головки  некоторых  из  них:  «Нужна  перестройка»  (К.  Паус¬
товский),  «Нет  коллективного  Горького»  (С.  Маршак),  «Про¬
тив  шумихи»  (Л.  Никулин).  Писатели  подвергли  серьезной
критике  свой  творческий  союз.  Она  была  явно  инспириро¬
вана  сверху.
 В  партийной  печати  высказывается  недовольство  и  дру¬
гими  видами  искусства.  Художникам  грозно  пеняют:  отстае¬
те  от  жизни,  находитесь  под  влиянием  рапповского  элемен¬
та,  а  еще  хуже  —  троцкистов  и  бухаринцев.  Снова  и  снова
бичуется  формализм.  Закрывается  не  только  театр  Мейер¬
хольда,  но  и  ряд  других  театров  в  Москве  и  на  периферии.
 Но  Сталин  не  был  бы  Сталиным,  если  бы  ограничился
лишь  запретительными  мерами.  Кого-то  и  поощряют.  При
непосредственной  поддержке  вождя  открывается  в  1937  году
Кукольный  театр  под  руководством  С.  Образцова.  Хороший
театр.  По  словам  Образцова,  у  него  сложились  «очень  хоро¬
шие»  отношения  с  генсеком.  «Двадцать  два  раза  я  выступал  с
куклами  перед  ним.  Мы  даже  пили  вино  после  выступлений.
Сталин  всегда  хвалил  меня  и  называл  лучшим  другом»49.
Особенно  нравилась  генсеку  пародийная  постановка  «Хаба¬
нера».
 3  июня  1937  года  «Правда»  публикует  указ  о  награжде¬
нии  артистов  Большого  театра.  А.  Нежданова,  С.  Самосуд,
 B. 	Барсова,  М.  Рейзен,  Е.  Гельцер  и  др.  удостоены  ордена
Ленина.  Двадцать  пять  человек  получают  орден  Трудового
Красного  Знамени,  шестьдесят  —  орден  «Знак  Почета».
Наиболее  знаменитым  присваивается  звание  народного  ар¬
тиста  СССР,  рангом  пониже  —  народного  артиста  РСФСР,
еще  ниже  —  заслуженного  артиста  республики.  Теперь  орде¬
 -  325  -

на  и  звания  ценятся  с  удвоенной  силой  —  они  дают  полу¬
чившим  их  некоторую  надежду  уберечься  от  ГУЛАГа.
 В  том  же  номере  «Правды»  сообщается  о  вручении  в
Кремле  орденов  и  ценных  подарков  большой  группе  узбек¬
ских  творческих  работников.  Новое  сообщение,  от  4  июня.
Награждаются  музыкальные  педагоги  и  молодые  скрипачи  и
пианисты,  среди  них  —  Давид  Ойстрах.
 Уместно  отметить,  что  не  забывается  и  научно-творчес-
кая  интеллигенция.  Еще  более  щедро  поощряются  орденами
передовики  социалистического  производства,  военные,  осо¬
бенно  летчики.
 Общая  ориентация  культурной  политики  на  ликвидацию
рапповской  левизны  выражается  и  в  особом  внимании  к
классическому  наследию,  чтр,  несомненно,  отвечало  и  лич¬
ным  вкусам  Сталина.  Он  чувствовал  себя  уверенно  и  ком¬
фортно  в  мире  русской  классики.  Переиздаются  произведе¬
ния  выдающихся  писателей  XIX  века.  Партийная  печать  во
главе  с  «Правдой»  без  устали  напоминает  о  великих  тради¬
циях  отечественной  культуры.  Подчеркивается,  что  их  про¬
должателями  являются  и  должны  являться  МХАТ,  Малый
театр  и,  конечно,  Большой.
 В  1938  году  на  его  сцене  возобновляется  опера  М.  Глин¬
ки  «Иван  Сусанин»  («Жизнь  за  царя»).  Вокруг  нее  заклуби¬
лись  страсти.  У  руководства  Комитета  по  делам  искусств  и
Большого  театра  возникают  сильные  сомнения  относитель¬
но  финала  с  его  патетическим  рефреном,  обращенным  к
российскому  государю:  «Славься!»  Художественному  руко¬
водителю  театра  С.  Самосуду  предлагают  ставить  оперу  без
этого  финала.  Тот,  по-видимому,  лучше  чувствовал  обста¬
новку,  чем  чиновники,  и  запротестовал.  По  словам  бывшего
военного  коменданта  ГАБТа  А.  Рыбина,  в  дело  вмешался
Сталин.  Он  не  замедлил  приехать  в  Большой  театр.  Выслу¬
шал  конфликтующие  стороны  и  сказал:  «Как  же  так  без
«Славься»?  На  Руси  были  бояре,  духовенство,  князья,  право¬
славные  миряне.  Надо  все  воспроизвести  на  сцене  в  соответ¬
ствии  с  исторической  действительностью».  Далее,  вместо
макета  памятника  Минину  и  Пожарскому  на  сцене  предло¬
жил  выехать  им  на  конях  из  Кремля  к  побежденным  поля¬
кам,  поставив  тех  на  колени,  и  при  этом  усилить  финал  ко¬
локольным  звоном»50.
 -  326  -

Трудно  с  полной  уверенностью  судить  о  мере  достовер¬
ности  этой  информации.  Но  ясно  одно.  Вопрос  о  постанов¬
ке  оперы  Глинки  с  таким  финалом  мог  решить  только  хозя¬
ин  Кремля.
 В  дни  семинарской  юности  Сталина  императорская  Рос¬
сия  торжественно  отметила  столетие  со  дня  рождения  Пуш¬
кина.  Тогда  из  него  делали  убежденного  защитника  самодер¬
жавия  и  православия.  Теперь  подошел  другой  юбилей  —  сто¬
летие  трагической  гибели  поэта.  По  прямому  указанию
вождя  была  развернута  грандиозная  юбилейная  кампания.
Миллионными  тиражами  печатались  пушкинские  произве¬
дения.  О  нем  ставились  фильмы,  спектакли,  развертывались
посвященные  ему  художественные  выставки.  Основная  идея
проводимых  мероприятий:  Пушкин  —  истинно  русский
гений,  желавший  видеть  свою  страну  великой  и  единой  под
российскими  знаменами.
 Юбилейная  кампания  на  местах  шла  под  персональную
ответственность  первых  лиц  в  партийном  аппарате,  а  также
директоров  производства,  председателей  колхозов,  коман¬
диров  воинских  подразделений.  Главное  же  торжество  про¬
шло  в  Большом  театре  11  февраля  1937  года  в  присутствии
генсека.
 В  случае  с  Пушкиным  кремлевский  правитель  проявил
незаурядное  политическое,  идеологическое  чутье.  Для  рус¬
ского  народа  Пушкин  —  не  просто  гениальный  писатель,  он
его  живая  и  проникновенная  любовь,  можно  сказать,  сим¬
вол  нации.  Славя  его,  Сталин  идеологически  укреплял
режим,  завоевывал  симпатии  русского  народа  и  его  интелли¬
генции.
 История  умеет  шутить  зло  и  парадоксально.  Апофеоз
светлой  памяти  великого  поэта-гуманиста  совпал  с  апофео¬
зом  самого  свирепого  геноцида  против  его  народа.
 ПОД  ДОЖДЕМ  НАГРАД
 С  приближением  60-летия  диктатора  волна  массовых
репрессий  начинает  спадать.  Это  не  значит,  что  Сталин
смягчился,  проникся  какими-то  сентиментальными  чувст¬
вами.  Но,  видимо,  он  считал  целесообразным  показать  те¬
 -  327  -

перь  миру,  каких  великих  успехов  достигла  страна  под  его
руководством,  в  том  числе  и  в  культурном  строительстве.
Это  «показать»  проявлялось  и  в  малом,  и  в  большом.
 25  ноября  1938  года  «Правда»  печатает  рецензию  на  объ¬
емистую  книгу  Анны  Антоновской  «Диди  Моурави».  С  воз¬
мущением  отмечается,  что  эта  книга  «встретила  со  стороны
Гослитиздата  довольно  суровый  прием.  Дезориентирован¬
ное  плохими  рецензентами  руководство  Гослитиздата  почти
до  последних  дней  задерживало  книгу...»51.  Трогательная  за¬
бота  о  писательской  душе,  ничего  не  скажешь.
 В  1939  году  проходят  массовые  награждения  советских
писателей  орденами.  Награждения  основательно  готовятся
партийным  аппаратом  и  органами  НКВД.  Секретарь  ЦК
ВКП(б)  А.  Андреев  докладывает  Сталину  об  итогах  этой  ра¬
боты,  считая,  что  ряд  писателей  «должны  быть  отведены  из
списка  к  награждению,  как  по  характеру  компрометирую¬
щего  материала,  так  и  потому,  что  за  последние  годы  их  вес
в  советской  литературе  был  совершенно  незначительным».
Называют  имена:  В.  Инбер,  А.  Исаакян,  Д.  Бергельсон,
М.  Голодный  и  М.  Светлов.  Однако,  оказывается,  Л.  Берия
имеет  компромат  и  на  многих  других,  включая  Павленко,
который  вместе  с  Фадеевым  внес  в  ЦК  предложения  о  на¬
градах.  «Необходимо  отметить,  —  замечает  Андреев,  —  что
ничего  нового,  неизвестного  до  этого  ЦК  ВКП(б),  эти  мате¬
риалы  не  дают»52.  Сталин  знает  истинную  цену  такого  рода
материалов,  и  ордена  дают  практически  всем  представлен¬
ным.  Среди  награжденных  находятся,  естественно,  писате¬
ли,  близкие  Кремлю:  Фадеев,  Шолохов,  А.  Толстой,  Павлен¬
ко...  Но  есть  и  сравнительно  опальные,  еще  недавно  идеоло¬
гически  прорабатываемые  —  Виктор  Шкловский,  Корней
Чуковский...
 2 	февраля  1939  года  опубликован  указ  о  «награждении
особо  отличившихся  работников  кинематографии».  Это  в
своем  роде  уникальный  документ,  и  даже  удивительно,  что
исследователи  к  нему  не  обращались.  Обычно  во  всех  на¬
градных  указах  фамилии  шли  в  алфавитном  порядке  и  без
разъяснений,  кто  за  что  отмечается,  или,  редко,  это  делалось
в  общей  форме.  В  данном  случае  такой  порядок  не  соблю¬
дался  и  указывалось,  за  какой  фильм  (фильмы)  давался
орден.  Здесь  особенно  явно  проглядывает  серый  френч  ген¬
 -  328  -

сека  и  выражается  его  личное  отношение  к  кинокартинам  и
их  создателям.
 Первым  в  разделе  получивших  орден  Ленина  идет
Эйзенштейн  за  фильм  «Александр  Невский».  Вторым  —
А.  Иванов  за  картину  «На  границе».  Произведения,  не  сопо¬
ставимые  по  своему  художественному  качеству.  И  вряд  ли
Сталину  примитивная  картина  Иванова  очень  уж  пришлась
по  вкусу.  Но  правитель  желал  тут,  очевидно,  подчеркнуть
особую  важность  взятой  темы.  Третьим  следует  Г.  Александ¬
ров  с  любимой  комедией  вождя  «Волга-Волга».  Орден  Лени¬
на  получили  три  актера:  Н.  Черкасов,  М.  Жаров  и  Л.  Орлова.
И  тоже  указывалось,  за  какой  фильм  они  награждены.
 М.  Чиаурели  дали  орден  Трудового  Красного  Знамени,
оговорив  в  скобках,  что  ранее  он  получил  орден  Ленина.
Точно  так  же  поступили  с  Г.  Козинцевым  и  Л.  Траубергом  —
«Выборгская  сторона».  В  связи  с  этой  картиной  отмечу,  что
Сталин,  о  чем  уже  шла  речь  выше,  ценил  в  искусстве  факто¬
графическую  точность  в  деталях  и  подробностях.  Ф.  Чуев,
однако,  передает  слышанное  от  Молотова  сталинское  вы¬
сказывание  по  поводу  кинотрилогии  о  Максиме:  «Забастов¬
ки  не  так  проводились,  революция  не  так  делалась,  все  не
так  было,  а  фильм  хороший!»53
 Ревностно  следя,  насколько  писатель  или  режиссер  ве¬
рен  в  деталях,  Сталин  иногда  этим  и  пренебрегал,  особенно
в  кино.  Поддержал  же  он  романтические  ленты  Довженко  с
их  нередким  бытовым  неправдоподобием.  Поддержал  генсек
и  «Выборгскую  сторону».  Кстати,  Козинцев  и  Трауберг  не¬
правдоподобием,  особенно  и  не  злоупотребляют.  Они  явно
романтизируют  лишь  главного  героя  и  обстоятельства  рево¬
люционной  борьбы,  мастерски  достигая  довольно  убеди¬
тельной  иллюзии  их  жизненной  достоверности.
 31  творческий  и  технический  работник  кинематографии
был  награжден  орденом  Трудового  Красного  Знамени,  97  —
«Знаком  Почета».  Ряд  видных  кинематографистов  не  попал
в  тот  указ,  они  получат  свое  несколько  позже.
 Обильный  дождь  наград  сыплется  весь  1939  год.  Твор¬
ческая  интеллигенция  не  остается  в  долгу.  Вождя  воспевают
с  нарастающей  силой.  Кавалер  ордена  Ленина  С.  Михалков
публикует  18  декабря  в  «Правде»  одическое  стихотворение
«Сталин»:
 -  329  -

Спит  Москва.  В  ночной  столице
В  этот  поздний  звездный  час
Только  Сталину  не  спится  —
 Сталин  думает  о  нас.
 21  декабря  сообщается  о  награждении  самого  вождя.  Ему
первому  присуждают  недавно  учрежденное  звание  Героя  Со¬
циалистического  Труда.  Тут  же  публикуется  постановление
об  учреждении  Сталинских  премий  за  выдающиеся  работы  в
области  науки  и  искусства.
 К  прославлению  кремлевского  владыки  подключаются
все  новые  и  новые  творческие  деятели.  Насколько  они  ис¬
кренни?  Это  очень  трудно  сказать.  После  массовых  терро¬
ристических  акций  в  душах  людей  плотно  поселился  страх.
Но  теперь  возникает  зыбкая  надежда,  что  все  будет  лучше;
приятно  также  думать,  что  сам  уцелел...
 Надо,  надо  славить  великого  вождя,  от  него  зависит  каж¬
дый.
 В  начале  1940  года  кинорежиссер  В.  Пудовкин  публикует
восторженную  статью  «Друг  и  учитель».  В  ней  пересказыва¬
ются  статьи  Довженко  о  встречах  со  Сталиным,  а  также  по¬
вествуется  о  его  чуткой  заботе  о  развитии  советской  комедии,
о  поддержке  им  александровских  картин.  Читатель  узнает  о
необыкновенной  реакции  Чиаурели  на  проникновенную  бе¬
седу  с  вождем:  после  первой  встречи  с  ним  грузинский  ре¬
жиссер  «ходил  по  улицам  Москвы,  не  имея  сил  вернуться  в
гостиницу  и  заняться  очередными  мелкими  делами».  Ста¬
лин,  пишет  далее  Пудовкин,  «смотрит  картину  как  человек
искусства.  Он  понимает  самые  заветные  стремления  худож¬
ника  у  самых  истоков  его  творческого  воображения»54.
 В  Москве  проходили  нескончаемые  декады  республи¬
канского  искусства.  Обычно  в  честь  ее  основных  участников
устраивался  правительственный  прием,  на  котором  объявля¬
лось  о  даруемых  наградах.  На  правах  гостеприимного  хозяи¬
на  Сталин  выступал  с  приветственной  речью.  Такую  речь  он
произнес  на  приеме  творческих  деятелей  Таджикистана.
В  ней  подчеркивалось,  что  партия  заботится  о  развитии  со¬
ветского  искусства,  национального  по  форме  и  социалисти¬
ческого  по  содержанию,  ценит  национальные  кадры,  поощ¬
ряет  их.  Присутствующие  немели  от  восторга,  потом  зал
взрывался  овациями.  Кто-то  из  наиболее  почетных  гостей
 -  330  -

выступал  с  ответной  благодарственной  речью.  Протокол  по¬
добных  встреч,  как  и  всех  официальных  мероприятий,  про¬
думывался  до  мелочей.  Все  было  солидно,  парадно.  Крем¬
левский  двор  обретал  устойчивые  формы.
 15 	марта  1941  года  принимается  постановление  Совета
Народных  Комиссаров  СССР  о  первом  присуждении  Ста¬
линских  премий  за  выдающиеся  работы  в  области  искусства
и  литературы.  Им  как  бы  подводились  итоги  культурной  по¬
литики  почти  за  целое  десятилетие.  Судя  по  именам  лауреа¬
тов,  итоги  выглядели  неплохо.  В  стране  творили  прекрасные
композиторы.  Троим  из  них,  включая  Шостаковича,  дали
Сталинскую  премию  1-й  степени.  Пять  вторых  получили
представители  национальных  республик,  среди  них  выделим
А.  Хачатуряна.  Немало  замечательно  одаренных  мастеров
среди  других  награжденных:  М.  Нестеров  и  М.  Сарьян  из
живописцев,  С.  Меркуров  и  В.  Мухина  из  скульпторов,
 А. 	Щусев  из  архитекторов.
 30—40-е  годы  знаменуют  расцвет  театрального  исполни¬
тельского  искусства.  Действовал  закон  эстетической  ком¬
пенсации.  Современные  пьесы,  авторы  которых  подверга¬
лись  жесткому  цензурному  давлению,  редко  отличались
большой  глубиной  и  нюансировкой  изображаемых  героев.
Их  образы  умели  как  бы  дописать,  наделить  кровью  и  пло¬
тью  выдающиеся  актеры,  воспитанные  преимущественно  на
классическом  репертуаре.  На  нем  и  сохранял  тогда  высокий
уровень  советский  театр.  Сталинскую  премию  1-й  степени
вполне  заслуженно  получили  А.  Тарасова,  А.  Хорава,
Н.  Хмелев.  Премий  2-й  степени  удостоились  Такие  тоже
превосходные  актеры,  как  М.  Бабанова  и  А.  Бучма.
 С  особой  щедростью  наградили  мастеров  оперно-балет-
ного  искусства.  Целое  созвездие  имен!  В.  Барсова,  М.  Ми¬
хайлов,  М.  Рейзен,  И.  Козловский,  С.  Лемешев,  А.  Пазов-
ский,  С.  Самосуд,  Н.  Шпиллер  —  опера.  О.  Лепешинская,
Г.  Уланова,  В.  Чабукиани,  А.  Мессерер,  М.  Семенова  —
балет.  Здесь  названы  не  все.
 Слабее  выглядит  раздел  художественной  прозы.  С  пер¬
вой  премией  дело  обстоит  вполне  весомо.  «Петр  I»  А.  Толс¬
того,  «Севастопольская  страда»  С.  Сергеева-Ценского  и  «Ти¬
хий  Дон»  М.  Шолохова.  По  сегодняшним  меркам  объемная
эпопея  Сергеева-Ценского  представляется  не  вполне  равно¬
 -  331  -

значной  романам  А.  Толстого  и  Шолохова,  но  это  серьезное
произведение.  Книга  же  Н.  Вирты  «Одиночество»  не  отлича¬
лась  художественными  достоинствами,  а  была  награждена
Сталинской  премией  2-й  степени.  Вкупе  с  романом  JI.  Киа-
чели  «Гвади-Бигва»  и  романом  А.  Новикова-Прибоя  «Цусима».
 Поэтические  премии  дали  людям  одаренным:  Н.  Асееву
за  поэму  «Маяковский  начинается»,  Я.  Купале  за  сборник
стихов  «От  сердца»,  П.  Тычине  за  сборник  стихов  «Чувство
единой  семьи».  Среди  лауреатов  Сталинской  премии  2-й
степени  —  А.  Твардовский,  С.  Михалков,  В.  Лебедев-Кумач.
Но  здесь  особенно  ясно  видно,  что  художественные  крите¬
рии  подмяты  идеологическими.  Планка  первых  опущена,
поскольку  обойдены  вниманием  Б.  Пастернак  и  А.  Ахматова.
 Эта  планка  опущена  и  в  разделе  драматургии.  Нет,  ко¬
нечно,  М.  Булгакова.  Нет  Л.  Леонова.  Первую  премию  полу¬
чили  К.  Тренев,  А.  Корнейчук,  Н.  Погодин.  Вторую  —
 С. 	Вургун,  К.  Крапива,  В.  Соловьев.
 По  разделу  литературной  критики  дали  лишь  одну  пре¬
мию,  1-й  степени,  но  человеку  авторитетному  —  И.  Грабарю
за  книгу  «Репин».
 В  подготовительной  работе  по  присуждению  этих  пре¬
мий  были  задействованы  творческие  союзы,  специальный
комитет  по  их  присуждению,  различные  общественные,  го¬
сударственные  и  партийные  учреждения,  Управление  про¬
паганды  и  агитации  ЦК  партии.  Во  всем  этом  проявилась
нарастающая  бюрократизация  повседневного  руководства
искусством,  что  характерно  для  всей  управленческой  поли¬
тики  Сталина,  которая  переживет  его  самого.  Но  основные
решения,  особенно  в  отношении  первых  премий,  надо  пола¬
гать,  принимал  лично  вождь.
 Анализируя  сталинские  наградные  листы,  нетрудно  убе¬
диться,  что  узким  местом  советского  искусства  постоянно
оставалось  художественное  освоение  современной  темы.  Это
отчетливо  проявилось  и  в  постановлении  Совнаркома  от  15
марта  1941  года.  Среди  отмеченных  произведений  очень
мало  посвященных  текущей  советской  жизни,  еще  мень¬
ше  —  ярких,  удачных,  пусть  и  по  критериям  той  эпохи.
 На  то  существовали,  конечно,  объективные  причины.
Художнику  трудно  поспевать  за  бегущим  днем.  На  все
нужно  время.  Но  писателям  XIX  века  это  все  же  удавалось.
 -  332  -

Примеров  привести  можно  много:  «Евгений  Онегин»,
«Мертвые  души»,  «Герой  нашего  времени»,  романы  Турге¬
нева,  Достоевского,  JI.  Толстого,  пьесы  Островского,  рас¬
сказы  Чехова...  В  двадцатом  столетии  в  советской  стране
темп  общественного  движения  убыстрился,  но  только  ли
этим  объясняется  нежелание  или  неумение  обращаться  к  со¬
временной  теме?
 Конечно,  сама  по  себе  она  не  определяет  еще  истинной
актуальности  художественного  произведения.  Можно,  как
это  делал  Лев  Толстой  в  эпопее  «Война  и  мир»,  писать  о
прошлом,  но  идейно-эмоционально  быть  органично  близ¬
ким  дню  сегодняшнему  и  будущему.  Сталин  это  понимал  и
не  случайно  поощрял  исторические  произведения.  Я  ни  в
одном  из  его  выступлений  не  встречал  призыва  к  творчес¬
ким  деятелям:  пишите  о  современности.  По  словам  К.  Си¬
монова,  «...Сталин  никогда  не  высказывался  против  увлече¬
ния  исторической  тематикой  вообще  и  никогда  не  призывал
писателей  к  непременному  изображению  современности  как
самого  главного  и  неотложного  для  них  дела»55.
 Но  обратимся  к  речи  секретаря  ЦК  ВКП(б)  А.  Жданова
на  первом  съезде  СП  СССР,  которая  предварительно  была
одобрена  Сталиным.  С  начала  до  конца  четко  проводится
мысль,  что  советский  писатель  должен  прежде  всего  писать
о  социалистической  действительности.  «Наш  советский  пи¬
сатель  черпает  материал  для  своих  художественных  произве¬
дений,  тематику,  образы,  художественное  слово  и  речь  из
жизни  и  опыта  людей  Днепростроя,  Магнитостроя.  Наш  пи¬
сатель  черпает  свой  материал  из  героической  эпохи  челюс¬
кинцев,  из  опыта  наших  колхозов,  из  творческой  деятель¬
ности,  кипящей  во  всех  уголках  нашей  страны.  В  нашей
стране  главные  герои  литературного  произведения  —  это  ак¬
тивные  строители  новой  жизни...  Советская  литература
должна  уметь  показать  наших  героев,  должна  уметь  загля¬
нуть  в  наше  завтра»56.
 Через  все  постановления  ЦК  ВКП(б)  о  литературе  и  ис¬
кусстве,  принятые  в  послевоенные  годы,  проходит  красной
нитью  одна  мысль:  надо  создавать  талантливые  произведе¬
ния  о  современности,  их  очень  мало.  Совершенно  очевидно,
что  Сталину  всегда  хотелось,  чтобы  впрямую  воспевалась
«его»  эпоха.  Зная  настроения  патрона,  Жданов  неоднократ¬
 -  333  -

но  и  директивно  призывал  творческую  интеллигенцию  по¬
вернуться  лицом  к  социалистической  действительности.  Од¬
нако  в  ее  художественном  освоении  происходило  более
всего  осечек.
 Советский  народ  хотели  воспитывать  в  первую  очередь
на  героических  образах,  обобщающих  практику  социалисти¬
ческого  строительства.  Эта  идея  обслуживалась  главным  об¬
разом  в  массовой  песне,  в  публицистике,  в  живописи  и
скульптуре.  Идеологически  же  ведущие  искусства,  литерату¬
ра  и  кинематограф,  зачастую  буксовали.  Не  помогал  ни
кнут,  ни  пряник.
 Побывав  в  СССР,  столь  сочувственный  наблюдатель,
как  Лион  Фейхтвангер,  не  мог  не  отметить,  что  «генеральная
линия»  в  культурном  строительстве  осуществляется  с  огром¬
ным  скрипом.  Творческих  людей  всячески  подвигают  на
служение  «героическому  оптимизму».  Это  отвечало  духу  и
букве  партийной  политики,  только  не  надо  понимать  ее
плоско,  к  чему  порою  склоняется  Фейхтвангер.  Сталин  не
возражал,  если  в  художественном  произведении  показыва¬
лась  гибель  героя,  как  это  имело  место  в  «Поднятой  цели¬
не».  Главным  являлся,  если  так  можно  выразиться,  конеч¬
ный  вывод,  к  которому  подводился  читатель:  дело  социализма
победит  неотвратимо.  Но  на  уровне  текущей  идеологичес¬
кой  цензуры  авторам  предъявлялись  зачастую  чисто  механи¬
ческие  требования:  поменьше  смертей,  если  они  настигают
положительных  персонажей,  побольше  жизнеутверждающе¬
го  пафоса.
 Имея  в  виду  такую  цензуру,  Фейхтвангер  отмечает:
«Здесь  везде  вмешиваются  контрольные  организации,  стре¬
мясь  за  счет  художественного  качества  произведения  выпра¬
вить  его  политические  тенденции,  усилить  их,  подчеркнуть»57.
Далее  писатель  называет  те  произведения,  в  которых,  по  его
мнению,  хорошо  передан  «героический  оптимизм»:  «Опти¬
мистическую  трагедию»  Вс.  Вишневского,  поставленный  по
его  сценарию  фильм  «Мы  из  Кронштадта»,  пьесу  Афиноге¬
нова  «Далекое»,  оперу  И.  Дзержинского  «Тихий  Дон»...  Не¬
равноценные  вещи  по  своему  эстетическому  калибру.  Мож¬
но  назвать  просто  слабой  оперу  Дзержинского,  хотя  ее  и
поддержал  лично  Сталин:  очень  уж  ему  хотелось  иметь
«свою»,  современную  оперу.
 -  334  -

Фейхтвангер  не  без  ехидства  замечает,  что  «Тихий  Дон»
только  выиграл  бы  от  того,  если  бы  в  конце  красным  флагом
взмахнули  один  раз  вместо  двух.  А  дальше  писатель  крити¬
кует,  и  критикует  оправданно,  пьесу  «Интервенция»  и  фильм
«Последняя  ночь»,  но  они  особенно  и  не  поднимались  в  пе¬
чати  как  образцовые  произведения  социалистического  реа¬
лизма.  Они  являли  собой  «средний  уровень»  —  здесь  «герои¬
ческий  оптимизм»  выражался  «слишком  грубо»...
 Отметив  весьма  высокий  класс  сценических  постановок
мировой  и  русской  классики,  Фейхтвангер  пришел,  однако,
к  выводу,  с  которым  нельзя  не  согласиться:  «Серьезные  со¬
временные  пьесы  или  фильмы,  если  они  трактуют  иную,  не¬
политическую  тему,  почти  не  демонстрируются,  поэтому  у
советских  театров  и  кино  весьма  скудный  репертуар»58.  Эта
скудность  текущего  репертуара  затушевывалась  в  постанов¬
лении  о  присуждении  Сталинских  премий,  но  она  являлась
непреложным  фактом.
 У  живописцев  и  скульпторов  были  свои  не  столько  «те¬
матические»,  сколько  эстетические  трудности.  Определен¬
ную  марку  держали  те  художники  старших  поколений,  кото¬
рые  получили  образование  и  формировались  как  личности
либо  перед  революцией,  либо  в  первое  десятилетие  после
нее.  Они  создавали  произведения,  обладавшие  нередко
большой  эстетической  значимостью,  что  с  уверенностью
можно  сказать  о  ряде  полотен  М.  Нестерова,  К.  Юона,
Н.  Ромадина,  С.  Герасимова,  А.  Дейнеки  и  др.
 Сложнее  обстояло  дело  с  их  сменой.  Конечно,  русская
земля  не  оскудевала  талантами.  Но  все  же  многие  молодые
художники,  взращенные  под  знаменем  постоянной  борьбы  с
формализмом,  не  поднимались  выше  уровня  умелых  ремес-
ленников-традиционалистов.  Порою  и  не  слишком  умелых.
Особенно  падал  эстетический  уровень  на  периферии.
 Путешествуя  по  Советскому  Союзу,  французский  писа¬
тель  Андре  Жид  посетил  в  Тбилиси  выставку  местных  ху¬
дожников.  Он  был  ошеломлен.  «...Из  милосердия  о  ней  луч¬
ше  бы  вообще  не  упоминать.  Но  в  конце  концов  художники
достигли  поставленной  цели,  которая  заключалась  в  том,
чтобы  поучать...  убеждать,  объединять  (иллюстрациями  слу¬
жили  эпизоды  из  жизни  Сталина).  Ох,  конечно,  эти  не  были
 -  335  -

«формалистами»!  К  несчастью,  и  художниками  они  тоже  не
были»59.
 Сделаем  поправки  на  сугубо  авангардистские  вкусы  па¬
рижского  мэтра.  Но  во  многом  он  прав.  В  первую  четверть
XX  века  Россия,  вкупе  с  Францией,  являлась  родиной  сме¬
лых  художественных  поисков  и  экспериментов,  пусть  и  не
каждый  из  них  оказался  плодотворным.  Теперь  в  Советском
Союзе  30-х  годов  все  это  предали  анафеме.  В  целом  совет¬
ская  живопись  стала  развиваться  вне  общего  потока  мирово¬
го  изобразительного  искусства,  в  значительной  мере  в  неко¬
ем  архаическом  тупике.  Ныне  некоторые  западные  коллек¬
ционеры  платят  огромные  деньги  за  так  называемый
соц-арт.  Однако  от  этого  он  не  становится  большим  искус¬
ством.
 Разумеется,  среди  художников  находились  и  такие,  кото¬
рые  работали  главным  образом  «для  себя»,  не  добиваясь
официального  признания.  Некоторым  удавалось  найти  ком¬
промисс  между  жесткими  идеологическими  требованиями  и
собственно  искусством.  Но  в  доминирующих  тенденциях
советская  живопись  представляла  собой  странную  смесь
передвижнических  традиций  с  академическо-классицисти-
ческими,  причем  нередко  под  знаком  последних.  Иллюзио¬
нистская  живопись.  Выдающимся  ее  представителем  являл¬
ся  А.  Герасимов,  сумевший  отринуть  едва  ли  не  все  заветы
двадцатых  годов.  Любимый  художник  Сталина,  личный  друг
Ворошилова,  он  в  1941  году  был  награжден  Сталинской  пре¬
мией  1-й  степени  за  картину  «Сталин  и  Ворошилов  в  Кремле».
 Одаренным  скульптором  являлся  С.  Меркуров.  Но,  по¬
добно  А.  Толстому  и  тому  же  А.  Герасимову,  он  слишком
любил  радости  жизни,  славу  и  почет.  И  стал  в  конечном
счете  типично  придворным  скульптором.  В  30-е  годы  Мер¬
куров  ваяет  фигуры  что  покрупнее  и  помассйвнее.  Премия
первой  степени  будет  ему  выдана  за  монументальное  изо¬
бражение  Сталина  для  Всесоюзной  сельскохозяйственной
выставки  и  Ленина  в  зале  заседаний  Верховного  Совета
СССР.  В  таком  же  реликтовом  тупике,  как  и  живопись,  ока¬
жется  в  решающей  степени  и  советская  скульптура.  Она
даже  еще  теснее  связана  с  режимом,  с  государственными  за¬
казами.  Но  это  не  значит,  что  в  ней  не  появлялось  ничего
художественно  значительного.  Сталинскую  премию  1-й  сте¬
 -  336  -

пени  присудили  В.  Мухиной  за  скульптуру  «Рабочий  и  кол¬
хозница».  Сталин  колебался,  принять  ее  или  отвергнуть.  Это
серьезное,  новаторское  произведение,  своего  рода  памятник
мечте  о  бескорыстной,  крепкой  дружбе,  единении  простых
людей  труда.
 Судя  и  по  первому  постановлению  о  присуждении  Ста¬
линских  премий,  и  по  последующим,  кремлевским  руковод¬
ством  охотнее  всего  поощрялось  крупномасштабное  искус¬
ство,  в  котором  виделось  реалистическое  воплощение  соци¬
алистических  идеалов  и  советского  образа  жизни,  а  также
исторические  полотна,  в  которых  прошлый  опыт  как  бы
служил  образцом  и  уроком  для  настоящего.  Конечно,  вся¬
чески  поддерживались  культовые  произведения:  огромные
памятники  умершим  и  живущим  вождям,  в  первую  оче¬
редь  —  Ленину  и  Сталину.  В  литературе  особенно  ценились
эпические  романы.  Снова  и  снова  прославлялась  героика
народных  масс  и  их  лидеров,  к  которым  иногда  относили
князей  и  царей.  В  театре  и  кино  главенствовало  стремление
поддержать  помпезно-постановочные  фильмы  и  спектакли,
на  них  не  жалели  затрат.
 В  ОЖИДАНИИ  БЕДЫ
 Нас  не  должны  вводить  в  заблуждение  щедрые  награды
1941  года,  как  и  любого  другого.  Давая  эти  награды,  власть  в
то  же  время  выражала,  причем  часто  и  систематически,
сильное  недовольство  творческой  интеллигенцией.  Как  мы
помним,  Сталин  очень  раздраженно  выступал  на  обсужде¬
нии,  вернее,  на  разгроме  фильма  «Закон  жизни».  И  у  вождя
жесткие  карь!  наготове  всегда.  Их  новый  тур  начинается  в
 1940 	году  и  осуществляется,  как  обычно,  параллельно  с  на¬
градными  мероприятиями.  Эта  проработочная  кампания
меньше,  чем  последующие,  послевоенные,  привлекала  вни¬
мание  исследователей.  В  книге  Д.  Бабиченко  «Писатели  и
цензоры»  она  названа  даже  «неизвестной  идеологической
кампанией»60.  Точнее  сказать  об  этой  кампании  —  забытая,
ведь  тем,  кто  попал  под  ее  жернова,  она  была  хорошо  из¬
вестна.
 Одно  из  узловых  ее  звеньев  —  история  с  пьесой  Л.  Лео¬
 -  337  -

нова  «Метель»,  которую,  вопреки  мнению  цензуры,  разре¬
шил  к  постановке  лично  председатель  Комитета  по  делам
искусств  при  СНК  СССР  М.Храпченко.  Весной  1940  года
эта  пьеса  была  уже  поставлена  рядом  областных  театров'
 16 	сентября  1940  года  Оргбюро  ЦК  ВКП(б)  ее  запрещает.
18  сентября  его  решение  дублируется  Политбюро,  что  гово¬
рит  о  непосредственном  участии  в  этом  деле  кремлевского
хозяина.
 Формулировки  были  весьма  суровые:  «1.  Запретить  к  по¬
становке  в  театрах  пьесу  Леонова  «Метель»  как  идеологичес¬
ки  враждебную,  являющуюся  злостной  клеветой  на  совет¬
скую  действительность.  2.  Указать  председателю  Комитета
по  делам  искусств  при  СНК  СССР  т.  Храпченко,  что  он  до¬
пустил  грубую  политическую  ошибку,  разрешив  к  постанов¬
ке  пьесу  «Метель».  Предупредить  т.  Храпченко,  что  при  по¬
вторении  подобных  ошибок  он  будет  смещен  с  должности»61.
 Несколько  лет  до  этого  Храпченко  с  восхищением  при¬
нял  пьесу  М.  Булгакова  «Батум».  И  просчитался,  но  это  ему
не  поставили  в  вину.  Теперь  снова  просчет.  Вождь  пьесу  от¬
верг.  Повторяется  та  же  ситуация,  что  и  с  фильмом  «Закон
жизни».  Храпченко,  как  и  Большаков,  не  принадлежал  к
числу  либералов  —  таковых  и  не  было  в  сталинской  админи¬
страции.  Председатель  Комитета  по  делам  искусств  просто
не  усмотрел  в  леоновской  пьесе  идеологического  кримина¬
ла.  А  Сталин  был  «зорче»,  на  то  он  и  глава  партии.
 В  пьесе  речь  шла  о  двух  братьях  Сыроваровых.  Один  из
них  —  директор  завода,  человек  вроде  уважаемый,  а  на
самом  деле  —  с  двойным  дном,  «двурушник».  Другой  —  быв¬
ший  белогвардеец,  искупивший  вину  перед  родиной,  храбро
сражаясь  с  фашистами  в  Испании.  Теперь  он  возвратился  в
Советский  Союз  и  готов  ему  служить  верой  и  правдой.  В  справ¬
ке,  подготовленной  для  ЦК  ВКП(б),  отмечалось,  что  «дра¬
матургически  пьеса  сделана  хорошо,  ловко,  —  для  актеров
есть  что  играть,  много  сцен  очень  выигрышных».  Но  «пьеса
по  своему  идейному  содержанию  представляет  из  себя  не¬
одостоевщину  в  худшем  смысле  этого  слова.  Тема  не  являет¬
ся  общественно-актуальной,  не  выводит  что-либо  типичное,
что  может  отразить  нашу  действительность,  полна  полити¬
ческих  двусмысленностей  и  фальшивых  положений».  В  справ¬
ке  предлагалось:  «Пьесу  издать,  но  к  постановке  в  театре  за¬
 -  338  -

претить...  подвергнуть  автора  серьезной  литературной  кри¬
тике»62.
 Сталин  принял  более  жесткое,  бескомпромиссное  реше¬
ние:  пьесу  запретить  и  прекратить  какие-либо  толки  о  ней.
Думаю,  вождь  не  хотел,  чтобы  советские  люди  проникались
симпатией  к  белогвардейцу,  пусть  и  бывшему.  Незачем
было,  с  точки  зрения  кремлевского  руководства,  и  муссиро¬
вать  тему  антифашистской  войны  в  Испании:  с  гитлеров¬
ской  Германией,  покровительствовавшей  Франко,  уже  за¬
ключили  договор  о  дружбе.  Не  стоило  также  бросать  тень  на
капитанов  социалистической  индустрии,  показывая  двуруш¬
ником  одного  из  них.
 Автора  пьесы  прорабатывали  в  Союзе  писателей  и  в  ЦК
партии,  но  более  суровых  мер  не  предприняли.  Лишь  не
включили  в  состав  лауреатов  Сталинской  премии  «первого
призыва».  Леонов  имел  репутацию  маститого  писателя,
пользующегося  авторитетом  в  литературных  кругах.  Впос¬
ледствии,  в  годы  войны,  писатель  будет  «прощен»,  хотя  за¬
прет  с  его  пьесы  при  жизни  Сталина  так  и  не  снимут.  Леонов
опубликует  пространное  эссе  о  любимом  вожде,  в  1946  году
станет  депутатом  Верховного  Совета  СССР.
 Несколько  раньше,  13  июля  1940  года,  принимается  по¬
становление  ЦК  ВКП(б)  «О  работе  Гослитиздата  и  темати¬
ческом  плане  издания  художественной  литературы  на  1940  г.».
Кремлевское  руководство  озабочено  недостатком  предвари¬
тельного  контроля  за  идейной  направленностью  рукописей.
Дирекции  Гослитиздата  предлагалось  «подобрать  постоян¬
ные  кадры  квалифицированных,  проверенных  рецензентов
и  представить  их  на  утверждение  Управления  пропаганды  и
агитации  ЦК  ВКП(б)»63.  Там  же  необходимо  утверждать  и
заведующих  секторами  и  редакторов  Гослитиздата.
 Этим  постановлением  окончательно  оформлялся  тот
многоступенчатый  механизм,  через  шестеренки  которого
должна  была  пропускаться  любая  рукопись,  и  не  только  в
Гослитиздате.  Редактор  отбирал  заявки  и  составлял  планы,
которые  обсуждались  внутри  редакции  и  утверждались  ди¬
рекцией  издательства.  Далее  они  шли  на  редакционный
совет  —  совещательный  орган,  включающий  тех  или  иных
специалистов,  а  также  представителей  партийных  органов.
Сама  рукопись  сначала  читалась  редактором,  потом  отправ-
 -  339  -

лялась  рецензентам.  Ее,  если  нужно,  направляли  автору  на
доработку,  затем  правил  редактор  и  передавал  своим  началь¬
никам.  Персональную  ответственность  перед  ЦК  ВКП(б)'
нес  директор.  Но  существовала  еще  одна  инстанция  —  соб^
ственно  цензура  (Главлит).  И  издатели  обычно  перестрахо¬
вывались,  памятуя,  что  изданную  книгу  будут  внимательно
читать  в  соответствующем  секторе  Управления  пропаганды
и  агитации  ЦК  ВКП(б)  и  не  исключено,  что  она  попадет  на
стол  кому-то  из  высшего  партийного  руководства  и  в  конеч¬
ном  счете  —  самому  генсеку.
 Кремлевское  руководство  было  крайне  недовольно  дея¬
тельностью  литературно-художественных  журналов,  о  чем
Оргбюро  приняло  20  августа  1939  года  специальное  поста¬
новление.  Там  говорилось  о  «грубых  политических  ошиб¬
ках»,  допущенных  журналами  «Октябрь»,  «Красная  новь»,  а
также  «Звездой»,  «Литературной  учебой»  и  др.  Указывалось,
что  редколлегии,  куда  входят  ведущие  писатели,  зачастую
лишь  номинально  руководят  работой.  Текущие  вопросы  ре¬
шает  в  основном  аппарат  редакций.  Оргбюро  ставит  его  те¬
перь  под  прямой  контроль  партийных  органов,  для  чего  вво¬
дится  специальный  институт  ответственных  секретарей,  на
которых  фактически  возлагаются  многие  функции  главных
редакторов.  Эти  ответственные  секретари  должны  утверж¬
даться  в  ЦК  ВКП(б)  и  «отвечать  за  идейно-политическое  на¬
правление  и  содержание  журнала,  за  организацию  авторского
коллектива,  работу  с  авторами  и  т.д.  Ответственный  секре¬
тарь  должен  возглавлять  редакционную  коллегию  журнала,
руководить  ее  работой»64.
 Партийно-чиновничий  контроль  за  художественной  мы¬
слью  —  вот  реальный  смысл  подобных  постановлений.  Но
это  свидетельствовало  и  о  том,  что  Сталин  и  его  окружение
оказались  зараженными  ими  же  насаждаемым  тотальным
страхом,  боясь  малейшего  отклонения  от  проводимой  идео¬
логической  линии,  в  том  числе  и  в  культурной  сфере.
 В  1940  году  принимается  постановление  ЦК  ВКП(б)
«О  литературной  критике  и  библиографии».  Сталин,  регу¬
лярно  просматривая  литературно-художественные  журналы,
обычно  обращал  внимание  и  на  их  критические  разделы  и
редко  бывал  ими  удовлетворен.  В  постановлении  заявляется,
 -  340  -

что  «наиболее  слабым  звеном  в  настоящее  время  является
критика  художественной  литературы.  Большинство  крити¬
ков  не  занимается  вопросами  советской  литературы  и  не
влияет  на  ее  формирование»65.
 Сама  эта  констатация  правильна.  Подавляющее  боль¬
шинство  газетно-журнальных  критических  статей  и  рецен¬
зий  не  отличалось  ни  высоким  профессионализмом,  ни  глу¬
биной  и  независимостью  мысли.  Но  как  могло  быть  иначе?
Еще  больше,  чем  писатели  и  художники,  советские  критики
оказались  опутанными  всевозможными  идеологическими
табу,  лишены  свободы  слова.  Поскольку  официальные  эсте¬
тические  оценки  менялись  часто,  то  даже  опытные  конъ¬
юнктурщики  не  всегда  попадали  «в  струю».  Заниматься  кри¬
тикой  являлось  делом  хлопотным  и  опасным.
 И  все  же  художественная  критика  в  стране  не  умерла.
Одаренные  ее  представители  группировались  вокруг  журна¬
ла  «Литературный  критик».  Там  нередко  публиковались  се¬
рьезные  аналитические  материалы.  Но  журнал  своей  само¬
стоятельностью  внушал  подозрение  партийным  чиновни¬
кам,  к  нему  неприязненно  относилось  руководство  Союза
писателей  СССР.  Теперь  «Литературный  критик»  закрыли.
 Постановлением  ЦК  ВКП(б)  предписывалось  всем  лите-
ратурно-художественным,  партийным  и  отраслевым  журна¬
лам,  а  также  газетам  иметь  у  себя  постоянные  отделы  крити¬
ки  и  библиографии.  Требовалось  «регулярно  печатать  реко¬
мендательные  списки  книг  и  статьи  о  наиболее  важных
литературных  произведениях...  ЦК  ВКП(б)  указал  на  необ¬
ходимость  всемерно  развивать  рекомендательную  библио¬
графию,  сосредоточив  ее  в  следующих  научных  учрежде¬
ниях...»66
 Все  было  расписано  по  полочкам.  Социально-полити¬
ческой  литературой  ведает  Институт  Маркса  —  Энгельса  —
Ленина  со  своим  библиографическим  двухнедельником.  Ху¬
дожественная  литература  курируется  Институтом  мировой
литературы,  для  чего  ему  отдается  журнал  «Литературное
обозрение».  Академия  наук  СССР  обязана  контролировать
научно-техническую  литературу.  Наркомпрос  —  литературу
для  преподавателей  школ  и  вузов,  студентов  и  школьников...
И  так  далее.
 На  основе  этих  рекомендательных  списков  комплектова¬
 -  341  -

лись  публичные  библиотеки  и  «чистился»  их  фонд.  Кроме
того,  Главлит  направлял  в  библиотеки  циркуляры,  согласно
которым  изымалось  из  обращения  множество  изданий.
 Культурная  политика  становится  все  более  и  более  ме+
лочно-жесткой,  недоверчивой,  подозрительной.  Сталин
стремился  опутать,  в  чем  немало  преуспел,  творческую  ин¬
теллигенцию  сетью  табуизированных  предписаний,  которые
исключали  какую-либо  самостоятельность  и  инициативу.
И  в  то  же  время,  отмечу  еще  раз,  вождь  требовал  такой  ини¬
циативы  и  самостоятельности,  имея  в  виду,  очевидно,  худо¬
жественное  оформление  своих  идей  и  указаний.
 Кремлевское  руководство  предъявляет  большие  претен¬
зии  к  Союзу  писателей  СССР,  во  главе  которого  с  1939  года
стоит  А.Фадеев.  Он  пользуется  доверием  Сталина,  нередко
бывает  у  него...  И  тем  не  менее  в  сентябре  1940  года  против
СП  СССР  намечаются  строгие  кары.  О  некоторых  из  них  мы
узнаем  из  архива  Жданова.  Всем  было  известно,  что  секре¬
тарь  ЦК  ВКП(б)  по  идеологии  является  рупором  вождя.
Именно  к  Жданову  обращались  творческие  работники  с  жа¬
лобами  и  просьбами,  видя  в  нем  порою  чуть  ли  не  своего  за¬
щитника.  Иным  он,  бывало,  и  помогал.
 В  аппарате  Жданова  был  подготовлен  проект  постанов¬
ления  ЦК  ВКП(б)  «О  работе  Президиума  Союза  советских
писателей».  «Союз  проглядел  такие  факты,  как  антисовет¬
ские  произведения  Авдеенко,  как  появление  идеологически
вредных  и  антихудожественных  произведений  вроде  пьес
«Метель»  Леонова,  «Домик»  Катаева,  «Когда  я  один»  Коза¬
кова,  «Начистоту»  Глебова,  которые  ЦК  вынужден  был  за¬
претить  к  постановке»67.
 «ЦК»  в  данном  случае  скорее  маскировочная  аббревиа¬
тура.  Сталин  давно  уже  перестал  созывать  пленумы  Цент¬
рального  Комитета  и  запрашивать  мнение  о  чем-либо  его
членов  в  рабочем  порядке.  Крупные  и  некрупные  решения
принимались  большей  частью  лично  диктатором.  Как  кол¬
лективный  орган  меньше  стало  значить  и  Политбюро.  Ста¬
лин  продолжал  следить  за  художественной  литературой.
Скорее  всего  он  и  запретил  не  пришедшиеся  ему  по  нраву
произведения.  И  пришел  к  выводу,  что  руководство  СП
СССР  недостаточно  требовательно  к  своим  кадрам.  Либе¬
ральничает  с  ними.
 -  342  -

Жизнь  сложна.  Истина  столь  же  банальная,  сколь  и  вер¬
ная.  Руководители  писательского  союза  и  его  издательств
усердно  проводили  в  жизнь  сталинскую  художественную  по¬
литику.  Нередко  им  приходилось  осуждать,  изобличать,  сти¬
рать  в  порошок  многих  талантливых  коллег.  Но  среди  этих
руководителей  было  немало  и  людей  одаренных,  компетент¬
ных,  понимающих,  кто  есть  кто  в  отечественной  литературе.
Сложной  фигурой  являлся  А.  Фадеев.  Он  обычно  послушно
визировал  арестные  списки  и  проводил  активно  свирепые
идеологические  бои.  Но  кому-то  он  и  помогал,  кого-то  вы¬
ручал,  спасал.  И  при  всей  рептильности  руководство  СП
СССР  проводило  порою  акции,  которые  вызывали  недо¬
вольство  в  партийных  верхах,  лично  у  Сталина.
 О  его  неприязни  к  поэзии  Анны  Ахматовой  было  широ¬
ко  известно.  Однако  формально  власть  к  ней  не  предъявляла
претензий,  ее  не  репрессировали.  Только  семнадцать  лет  не
издавали  ни  одной  ее  книги.  И  вот  в  мае  1940  года  «Совет¬
ский  писатель»  публикует  сборник  А.  Ахматовой  «Из  шести
книг».  Управляющий  делами  ЦК  партии  Д.  Крупин  мнит
себя,  видимо,  большим  знатоком  поэзии  и  в  сентябре  того
же  года  подает  докладную  записку  на  имя  Жданова.  Выпи¬
сав  наиболее  «крамольные»  стихи,  автор  докладной  делает
вывод:  «Необходимо  изъять  из  распространения  стихотворе¬
ния  Ахматовой»68.
 «Надзиратель  по  идеологии»  всполошился.  В  Управле¬
нии  пропаганды  и  агитации  подготовляется  справка  о
«Сборнике  идеологически  вредных,  религиозно-мистичес-
ких  стихов  Ахматовой».  Там  указывалось,  что  сборник  издан
с  ведома  Президиума  Союза  писателей  и  при  настойчивой
поддержке  ленинградцев  Ю.  Тынянова,  М.  Слонимского,
 В. 	Саянова  и  др.  Более  того,  сообщается  в  справке,  стихи
Ахматовой  усиленно  популяризирует  А.  Толстой.  На  секции
литературы  Комитета  по  Сталинским  премиям  он  выдвинул
их  на  присуждение.  Секция,  на  которой  присутствовал  Фа¬
деев,  согласилась  с  этим  предложением.
 Анна  Ахматова  несколько  иначе  рассказывала  о  выдви¬
жении  ее  книги  на  Сталинскую  премию.  «На  судьбу  этой
книги  повлияло  следующее  обстоятельство:  Шолохов  выста¬
вил  ее  на  Сталинскую  премию  (1940).  Его  поддержали
А.  Н.  Толстой  и  Немирович-Данченко.  Премию  должен  был
 -  343  -

получить  Н.  Асеев  за  поэму  «Маяковский  начинается».
Пошли  доносы  и  все,  что  полагается  в  этих  случаях:  «Из
шести  книг»  была  запрещена  и  выброшена  из  книжных
лавок  и  библиотек»69.  29  октября  1940  года  Секретариат  ЦК
ВКП(б)  принимает  постановление  «Об  издании  стихов  Ах¬
матовой».  Объявлены  выговоры  соответствующим  издатель¬
ским  работникам,  книгу  стихов  приказано  изъять.
 Видимо,  и  ждановский  проект  постановления  о  работе
Президиума  СП  СССР  связан  с  делом  Ахматовой,  хотя  имя
ее  там  не  названо.
 Еще  один  проект  постановления  затерялся  в  бумагах
Жданова  —  «О  состоянии  и  задачах  художественной  кинема¬
тографии».  Этот  проект  весьма  напоминает  по  разгромному
стилю  послевоенные  решения  по  вопросам  кино...  «Художе¬
ственная  кинематография  работает  неудовлетворительно...
Особенно  серьезны  недостатки  в  производстве  картин  на  со¬
временные  темы.  Многие  из  этих  картин  оторваны  от  на¬
сущных  политических  и  хозяйственных  задач,  поставленных
XVIII  партийным  съездом  и  XVIII  партконференцией»70.
 Проект  оказался  нереализованным.  Не  принято  было  и
решение  о  работе  Президиума  СП  СССР.  Зато  постановле¬
нием  Оргбюро  ЦК  ВКП(б)  у  писательского  союза  отобрали
Литературный  фонд,  передав  его  в  ведение  Комитета  по
делам  искусств  —  болезненный  удар  по  материальным  инте¬
ресам  инженеров  человеческих  душ.
 С  кинематографом  же  властям  пришлось  разбираться
более  серьезно  и  предметно  и  даже  пойти  на  временные  ус¬
тупки  творческим  работникам.  От  их  имени  Л.  Трауберг,
М.  Ромм,  А.  Каплер,  С.  Васильев,  Ф.  Эрмлер,  Г.  В.  Алек¬
сандров  направили  летом  1940  года  большое  письмо  Стали¬
ну.  В  нем  говорилось  об  «очень  тревожном»  положении  дел
в  советском  кинематографе.  «В  год  выходит  три-четыре  хо¬
роших  картины.  Все  остальное  исключительно  убого,  серо,
скучно,  подчас  безграмотно  и  пошловато»71.
 Констатировалось,  что  «моральное  состояние  творчес¬
ких  работников  очень  тяжелое».  Но  причины  этого  мораль¬
ного  состояния  кроются  не  только  в  слабости  материально-
технической  базы  кинематографа.  Ведущие  кинодеятели
подняли  голос  против  бюрократизма  и  некомпетентности  в
руководстве  советским*кино.  «Отношения  между  руководст¬
 -  344  -

вом  и  художниками...  достигли  пределов  невозможного.  Ру¬
ководство  кинематографии  не  понимает,  что  за  22  года  пар¬
тия  вырастила  в  советском  кино  кадры  подлинных  партий¬
ных  и  непартийных  большевиков-художников.  Вместо  того
чтобы  во  всей  деятельности  опираться  на  эти  кадры,  оно,
руководство,  отбрасывает  и*  от  себя,  рассматривая  художни¬
ков  кино,  как  шайку  мелкобуржуазных  бездельников,  как
рвачей,  как  богему»72.
 Высказывалась  просьба  Сталину  вмешаться  в  дела  кино
и  принять  группу  «художников  советской  кинематографии».
 Генеральный  секретарь  не  нашел  времени  для  встречи  с
авторами  письма,  но  дал  указание  Поскребышеву:  нужно
помочь  кинематографистам.  По  записке  И.  Большакова  (на
него-то  прежде  всего  и  жаловались  в  письме,  хотя  фамилию
не  называли)  создается  Комиссия  по  предварительному  про¬
смотру  и  выпуску  на  экран  новых  кинофильмов  в  составе
А.  Андреева,  Г.  Маленкова  и  А.  Вышинского,  чуть  позднее  в
нее  ввели  А.  Жданова.  22  августа  1940  года  Политбюро  при¬
няло  решение  «Об  импорте  киноаппаратуры  и  оборудования
для  Комитета  по  делам  кинематографии».
 Что  касается  жалоб  на  вопиюще  бюрократический  стиль
руководства  советской  кинематографии,  то  реакция  на  них
была  вполне  благоприятной.  К  руководству  были  широко
привлечены  творческие  работники.  Ими  пополнили  редак¬
ционную  коллегию  журнала  «Искусство  кино»  и  редакцион¬
ного  совета  при  Госкиноиздате.  Одним  из  руководителей  ве¬
дущего  главка  художественных  фильмов  Кинокомитета  на¬
значили  М.  Ромма.  Художественными  руководителями
киностудий  назначены:  С.  Эйзенштейн  («Мосфильм»),
 С. 	Юткевич  («Союздетфильм»),  Ф.  Эрмлер  («Ленфильм»),
А.  Довженко  (Киевская  киностудия),  М.  Чиаурели  (Тбилис¬
ская  киностудия),  А.  Бек-Назаров  (Ереванская  киностудия).
Реорганизованы  и  утверждены  заново  художественные  сове¬
ты  ряда  киностудий.  В  их  состав  вошли  известные,  автори¬
тетные  мастера  киноискусства.
 Хорошие  решения:  дела  кино  поручали  вершить  самим
творческим  работникам.  Но,  как  они  вскоре  убедились,  ре¬
альных  рычагов  влияния  им  дали  немного.  Управленческая
система  осталась  все  той  же  —  чисто  бюрократической.
Ключевые  решения  по-прежнему  гфинимались  в  ЦК  партии
 -  345  -

и  лично  Сталиным,  а  проводились  в  жизнь  теми  же  чинов¬
никами  во  главе  с  И.  Большаковым.  Вину  же  за  плохие
фильмы  партийно-государственный  аппарат  возлагал,  ко¬
нечно,  на  творческих  деятелей.
 14  мая  1941  года  Жданов  созывает  совещание,  на  которое
приглашена  кинематографическая  элита.  Не  удостоенные
этой  чести  очень  переживали.  Шкловский  обратился  со  спе¬
циальным  письмом  к  секретарю  ЦК  по  идеологии,  сетуя,
что  его  обошли  вниманием.  По  мнению  писателя,  надо  сни¬
мать  много  лент  —  «не  сорок  в  год,  и  не  шестьдесят,  а  двести
в  год»73.  Автор  письма  не  знал,  что  Сталин  тогда  уже  вына¬
шивал  планы  кардинального  сокращения  кинопродукции,  и
Жданов  на  совещании  подчеркнул,  что  важно  качество,  а  не
количество  фильмов.
 Во  вступительном  слове  секретарь  ЦК  повторил  основ¬
ные  тезисы  проекта  постановления  о  кино.  В  духе  сталин¬
ских  высказываний  о  картине  «Закон  жизни»  Жданов  об¬
рушился  особенно  на  фильм  «На  дальней  заставе»:  в  нем
заклятый  враг,  шпион  показан  интереснее,  чем  красноар¬
мейцы.
 Кинематографические  мэтры,  разумеется,  «от  души»
поддержали  председательствующего,  но  и  попытались  амор¬
тизировать  его  инвективы.  Дела  не  так  уж  плохи  —  об  этом
говорили  Г.  Александров,  А.  Довженко,  М.  Ромм,  А.  Кор¬
нейчук...  Но,  увы,  режиссура  отстает,  настаивали  выступав¬
шие  писатели.  Нет,  со  сценариями  завал,  уверяли  режиссе¬
ры.  Жданов  всех  вежливо  слушал,  а  в  конце  строго  сказал:
«Я  должен  заявить,  что  мы  сейчас  еще  строже  будем  подхо¬
дить  к  качеству  картин»74.  Перечисляя  недостатки  в  кинема¬
тографии,  секретарь  ЦК,  что  стало  обычным  для  крупных
партийных  функционеров,  не  забыл  указать  и  на  низкий
уровень  кинематографической  критики.  С  этим  не  без  удо¬
вольствия  согласились  творческие  деятели.
 На  первый  взгляд  удивительно,  что  на  майском  совеща¬
нии,  то  есть  за  полтора  месяца  до  начала  войны,  перед  со¬
ветскими  кинематографистами  не  выдвигалась  задача  хоть
как-то  касаться  антифашистской  темы.  Ее  вообще  свернули
в  пропаганде,  в  воспитательной  работе  с  населением,  что
очень  легко  объяснить  политической  конъюнктурой.  Совет¬
ский  Союз  официально  находился  в  дружбе  с  Германией,  и
 -  346  -

вождь  не  хотел  раздражать  фюрера.  Однако  этот  вопрос
более  сложен,  чем  может  представиться  на  первый  взгляд.
 Вернемся  на  несколько  лет  назад.  Отношения  с  фашист¬
ской  Германией,  особенно  в  период  гражданской  войны  в
Испании,  напряженные.  Советские  средства  массовой  ин¬
формации  изо  всех  сил  обстреливают  третий  рейх.  Фа¬
шист  —  самое  бранное  слово.  Карикатуры  на  фюрера  и  его
бонз  не  сходят  с  газетно-журнальных  страниц.  Страна  зачи¬
тывается  пламенными  очерками  Кольцова  с  испанских
фронтов.  В  кинодокументалистике  разоблачаются  фашист¬
ские  преступления.  Но  это  все  главным  образом  публицис¬
тика,  оперативные  жанры.  В  художественной  же  прозе,  в  ро¬
манистике,  почти  не  появляется  ярких  антифашистских
произведений.  Несколько  больше  их  в  театре  —  «Салют,  Ис¬
пания»,  «Мадрид»,  «Алькассар»,  «Улица  радости»...  Правда,
широко  переводится  антифашистская,  немецко-эмигрант-
ская  литература.
 Советское  игровое  кино,  лично  программируемое  Ста¬
линым,  редко  обращается  к  антифашистской  теме.  Ей  по¬
священо  в  1936—1938  годах  всего  шесть  фильмов  (из  171  по¬
ставленного  в  то  время):  «Борцы»,  «Карл  Бруннер»,  «Борьба
продолжается»,  «Болотные  солдаты»,  «Профессор  Мамлок»
и  «Семья  Оппенгейм».  Они,  как  и  названные  выше  спектак¬
ли,  носят  публицистический  характер.  В  них  обличаются
фашистские  преступления,  погромы,  пытки,  казни.  Но  зна¬
чительными  художественными  достоинствами  эти  произве¬
дения  не  отличаются.  Самое  заметное  —  лента  «Семья  Оп¬
пенгейм»  Г.  Рошаля  по  мотивам  одноименного  романа
Фейхтвангера.  Но  при  отдельных  удачах  фильм  поверхност¬
нее  литературного  первоисточника.
 Примечательно,  что  к  постановке  антифашистских  лент
не  привлекаются  ведущие  советские  кинорежиссеры.  Они
ориентированы  на  создание  исторических  картин.  Ни  Ста¬
лин,  ни  кто-либо  иной  из  высшего  партийного  руководства
не  обращается  к  советским  режиссерам  (или  к  писателям)  с
директивным  призывом:  создавайте  антифашистские  произ¬
ведения.
 Все  это  вовсе  не  случайно,  а  выражает  установки  идеоло¬
гической  политики  тех  лет.  Ее,  разумеется,  не  надо  упро¬
щать.  Генеральный  секретарь  неоднократно  подчеркивал
 -  347  -

полное  неприятие  фашизма.  СССР  оказывал  реальную  по¬
мощь  Испанской  республике.  Однако  Сталин  подчеркивал  и
другое.  Западные  демократии  и  фашистские  режимы  явля¬
ются  лишь  различными  формами  загнивающего  капиталис¬
тического  строя.  Фашисты  только  более  агрессивны,  наглы,
оголтелы.  А  по  сути  они  мало  чем  отличаются  от  американ¬
ских  или  французских  империалистов.  На  уравнении  демо¬
кратических  и  фашистских  режимов  и  зиждилась  советская
пропаганда.  Да,  резко  изобличались  действительно  вопию¬
щие  проявления,  вернее,  преступления  фашизма.  Но  глу¬
бинная  его  суть  анализировалась  гораздо  меньше  и  порою
как  бы  заслонялась  шумной  критикой  отдельных  эксцессов.
 Искусство  в  сталинскую  эпоху  отвечало  и  должно  было
отвечать  общим  политико-идеологическим  установкам.  Со¬
ветского  лидера,  вероятно,  больше  устраивало,  так  сказать,
плакатное  разоблачение  фашизма.  Этой  цели  хорошо  мог
служить  очерк,  документальный  фильм,  карикатура,  стихо¬
творный  памфлет.  Публицистикой  легче  управлять.  Если
она  и  выйдет  за  рамки  дозволенного,  то  это  быстро  забыва¬
ется.
 Жизнь  крупных  художественных  форм  более  долговечна.
И  сама  их  образная  структура  несравненно  сложнее  и  подчас
непредсказуема  по  возможному  воздействию  на  широкую
публику.  Серьезный,  аналитический  художественный  фильм
о  национал-социализме  и  персонально  о  Гитлере  скорее  мог
волей-неволей  затронуть  острые  вопросы,  которые  Кремль
предпочитал  оставлять  в  тени,  —  тоталитарной  системы  и
личной  диктатуры,  что  характерно  как  для  фашизма,  так  и
для  сталинского  режима.
 Кремлевский  хозяин  не  без  оснований  опасался  нежела¬
тельных  параллелей  и  ассоциаций.  Зачем  же  тогда  ему  было
поощрять  фундаментальную  разработку  антифашистской
темы  в  искусстве?  К  слову  сказать,  такая  разработка  не
очень-то  поощрялась  и  в  науке.
 Творческие  деятели  не  могли,  разумеется,  знать  всей
правды  об  истинном  отношении  Сталина  к  антифашистской
проблематике.  Но  кое  о  чем  они  догадывались.  Умеющий
думать  не  мог  не  принять  во  внимание  такой,  например,
факт:  посмотрев  «Диктатора»  Ч.  Чаплина,  большевистский
вождь  запретил  показывать  этот  фильм  в  Советском  Союзе.
 -  348  -

Эйзенштейну  недвусмысленно  дали  понять,  что  его  замысел
поставить  картину  по  антифашистскому  роману  Фейхтван¬
гера  «Лже-Нерон»  совершенно  неуместен.  Другие  ведущие
кинорежиссеры  особой  инициативы  в  обращении  к  данной
проблематике  обычно  не  проявляли.
 Самая  же  занятная  история  произошла  в  первые  месяцы
Отечественной  войны.  Г.  Рошаль  решил  поставить  фильм
«Убийца  выходит  на  дорогу»  —  рассказать  на  материалах
подлинной  биографии  Гитлера  о  том,  как  он  пришел  к  влас¬
ти.  Кинематографическое  начальство  с  восторгом  дало  зеле¬
ный  свет  столь  злободневному  фильму:  на  дворе  1941  год,
война  с  гитлеровцами  идет  не  на  жизнь,  а  на  смерть.
 Сниматься  у  Рошаля,  пусть  и  на  эпизодических  ролях,
дают  согласие  Эйзенштейн,  Пудовкин,  Ромм...  На  роль  фю¬
рера  приглашен  М.  Астангов.  К  созданию  фильма  привлека¬
ются  Кукрыниксы.  Используя  фотографии  и  кинокадры  не¬
мецкой  кинохроники,  они  делают  массу  портретных  этюдов.
И  вдруг  «сверху»  приходит  строжайшее  указание:  фильм  за¬
крыть.  И  никаких  объяснений.
 Рассказывает  один  из  сценаристов  фильма  —  А.  Мацкин.
В  феврале  1942  года  он  приехал  с  фронта  в  Москву  и  пришел
к  председателю  Кинокомитета  И.  Большакову,  с  тем  чтобы
узнать,  как  обстоит  дело  с  картиной.  «Какой?»  —  вежливо
спросил  Большаков.  —  «О  Гитлере».  Лицо  управляющего  со¬
ветской  кинематографией  изменилось:  он  побледнел.  «Я  ни¬
чего  не  знаю  об  этом  фильме,  и  не  задавайте  мне  вопросов».
Я  откланялся  и  ушел.  В  «Национале»  зашел  к  Довженко  и  в
лицах  передал  ему  этот  разговор.  Довженко  взволнованно
выслушал  и  произнес  одну  фразу:  «Это  он,  ни  у  кого  другого
такой  власти  нет»75.
 Безусловно,  запретить  антигитлеровский  фильм  мог
лишь  один  человек  в  стране.  Любой  другой,  пусть  и  высшего
ранга,  побоялся  бы  напрашивающихся  обвинений  в  прона-
цистских  симпатиях.  Верховный  главнокомандующий  таких
обвинений  не  опасался.  Его  беспокоило  иное:  возможные  и
крайне  нежелательные  параллели  между  ним  и  Гитлером.
 Вместе  с  тем  нельзя  и  односторонне  освещать  отноше¬
ние  советского  диктатора  к  немецкому  фюреру,  как  и  к  фа¬
шизму  в  целом.  Да,  заключив  в  1939  году  союзническое  со¬
глашение  с  Германией,  Сталин  приказывает  свернуть  анти-
 -  349  -

нацистскую  пропаганду.  Из  кинопроката  изымаются  анти¬
фашистские  фильмы.  Однако  в  чести  лента  «Александр  Не¬
вский».  Ее  включают  в  список  картин,  которые  собираются
послать  на  Каннский  кинофестиваль  1939  года  (фестиваль
не  состоялся,  так  как  началась  вторая  мировая  война).  Фор¬
мально  фильм  Эйзенштейна  —  не  антифашистский.  Но  про¬
зрачна  аналогия  между  тевтонскими  псами-рыцарями,  кото¬
рых  разгромил  Александр  Невский  на  Чудском  озере,  и  гит¬
леровскими  милитаристами.  Фильм  не  мог  не  вызывать
раздражения  у  заправил  третьего  рейха.  В  данном  случае
Сталин  счел  необходимым  с  этим  не  считаться.  Фильм
слишком  важен  для  патриотического  воспитания  народа.
 Кремлевский  самодержец  мог  поднять  тост  за  Гитлера,
послать  ему  приветственную  телеграмму.  Но  убежден:  тот
всегда  являлся  в  глазах  Сталина  его  главным  соперником  на
арене  мировой  истории.  К  1941  году  наступает  определенное
охлаждение  в  советско-германских  отношениях.  29  января
этого  года  в  беседе  в  ЦК  партии  об  учебнике  «Политическая
экономия»  Сталин  бросает  симптоматичную  фразу:  «Надо
раскритиковать  фашистскую  философию.  Итальянцы  стали
говорить:  «Наша  пролетарская  революция».  Гитлер  также,
оказывается,  «пролетарий»76.
 Симптоматична  и  история  с  романом  И.  Эренбурга  «Па¬
дение  Парижа».  О  ней  писатель  живо  поведал  на  страницах
мемуарной  книги  «Люди,  годы,  жизнь».
 В  июле  1940  года  Эренбурга  отзывают  из  Парижа  в  Мос¬
кву.  Здесь  ему  вскоре  дают  понять,  что  ныне  его  антифа¬
шистские  очерки  неуместны.  И  вообще  он,  поскольку  еврей,
«сгущает  краски»  в  изображении  нацистов.  Эренбурга  почти
перестают  печатать.  Рассыпают  его  книги  об  Испании.  В  га¬
зете  «Труд»  ему  предложили  опубликоваться,  оговорив,  что
можно  ругать  «французских  предателей»,  но  не  надо  писать
о  немцах.
 Подборку  своих  стихотворений  он  дал  в  журнал  «Знамя».
Ее  отправили  в  Наркомат  иностранных  дел.  Там  дали  согла¬
сие  на  публикацию  лишь  «чистой  лирики».  По  поводу  сти¬
хотворения,  где  выражалась  боль  о  германской  бомбарди¬
ровке  Лондона,  главный  редактор  Вс.  Вишневский  сказал:
«Про  Лондон  никому  не  читайте,  —  и  тотчас  добавил:  —
Сталин  лучше  нас  понимает...»77
 -  350  -

В  сентябре  1940  года  Эренбург  начинает  писать  роман
«Падение  Парижа»,  имеющий  четкую  антинацистскую  на¬
правленность.  Вишневский  решается  принять  этот  роман  к
печати  в  журнале.  Первую  часть  книги,  где  речь  идет  о  Па¬
риже  1937  года,  удается  провести  через  цензуру.  С  купюра¬
ми.  Например:  лозунг  «Долой  фашистов!»,  под  которым  шла
парижская  демонстрация,  велели  заменить  на  «Долой  реак¬
ционеров!».
 Эренбург  стал  читать  отрывки  из  романа  на  творческих
вечерах.  На  один  из  них,  в  Доме  кино,  пришел  советник  гер¬
манского  посольства.  Эренбург  настоял,  чтобы  его  не  пусти¬
ли  в  зал.  Затем  подобные  чтения  запретили.  Почти  все  ста¬
тьи  и  очерки  попавшего  в  немилость  автора  браковались,  по
его  словам,  в  редакциях,  в  любой  строке  усматривали  намек
на  фашистов.  Вторую  часть  романа,  где  нацисты  тоже  не  по¬
являются,  цензура  поспешила  запретить.
 И  вдруг  24  апреля  1941  года  в  квартире  Эренбурга  раз¬
дался  звонок.  Как  уже  догадался  читатель,  то  был  телефон¬
ный  сигнал  с  кремлевского  Олимпа.  Наберите  такой-то
номер,  с  вами  будет  разговаривать  товарищ  Сталин.
 «Сталин  сказал,  что  прочел  начало  моего  романа,  нашел
его  интересным;  хочет  прислать  мне  рукопись  —  перевод
книги  Андре  Симона,  —  это  может  мне  пригодиться.  Я  по¬
благодарил  и  сказал,  что  книгу  Симона  читал  в  оригинале...
 Сталин  спросил  меня,  собираюсь  ли  я  показать  немец¬
ких  фашистов.  Я  ответил,  что  в  последней  части  романа,  над
которой  работаю,  —  война,  вторжение  гитлеровцев  во  Фран¬
цию,  первые  недели  оккупации.  Я  добавил,  что  боюсь,  не  за¬
претят  ли  третьей  части,  —  ведь  мне  не  позволяют  даже  по
отношению  к  французам,  даже  в  диалогах  употреблять  слово
«фашист».  Сталин  пошутил:  «А  вы  пишите,  мы  с  вами  поста¬
раемся  протолкнуть  и  третью  часть...»78
 Конечно,  Эренбург  понял,,  что  с  романом  будет  все  в  по¬
рядке.  Но  понял  и  более  существенное:  «...дело  не  в  литера¬
туре.  Сталин  знает,  что  о  таком  звонке  будут  говорить  по¬
всюду,  —  хотел  предупредить»79.  Предупредить,  чтобы  ли¬
тературные  чиновники  (и  не  только  литературные)  не
переусердствовали  с  запрещением  антифашистской  темы,
что  сама  политика  и  общая  ситуация  могут  измениться.
 Сталин  всегда  оставлял  возможность  для  разного  рода
 -  351  -

политических  маневров.  Не  менее  важным  представлялось
ему  вывести  себя  из  обвинений  в  примиренческом  отноше¬
нии  к  нацизму.  И  это  было  предупреждением  творческой
интеллигенции:  держите  порох  сухим.  В  то  же  время  в  совет¬
ской  пропаганде  идеологический  курс  в  целом  оставался  тем
же,  примиренческим,  что  нанесло  немалый  ущерб  психоло¬
гической  подготовке  народа  к  надвигающейся  войне.
 Сталинская  культурная  политика  имела  внутреннюю  ло¬
гику.  Диктатор  хотел,  чтобы  творческая  интеллигенция  была
столь  же  ему  послушна,  как  послушны  солдаты  своему  ко¬
мандиру.  Дан  приказ,  и  все  повернулись  на  180  градусов  и
обратили  оружие  в  противоположную  сторону.  Сегодня
свели  на  нет  антифашистскую  тему  в  искусстве,  а  завтра,
если  потребуется,  будем  делать  точно  наоборот  и  с  той  же
непоколебимой  верой  в  мудрость  вождя.
 Не  будет  преувеличением  сказать,  что  Сталин  часто  и
сильно  нервничал  в  предвоенные  месяцы.  Он  боялся  Гитле¬
ра,  и  заигрывание  с  ним  давалось  ему,  вероятно,  нелегко.
Кремлевского  хозяина  тревожило  военно-экономическое
положение  в  стране:  успеем  ли  достойно  подготовиться  к
войне.
 Раздражали  его  и  творческие  деятели.  Генсек  видел,  что
желаемого  взлета  ни  в  культуре,  ни  в  искусстве  не  происхо¬
дит.  Снова  над  творческой  интеллигенцией  заносится  ка¬
рающий  меч  суровых  репрессий.  И  ничто  бы  и  никто  не  ос¬
тановил  Сталина,  если  бы  не  Великая  Отечественная  война.
Таковы  парадоксы  истории.  Самая  кровавая  война  помогла
выжить  многим  творческим  работникам.  Или,  что  тоже
важно,  умереть  достойно  на  ее  полях.

по  ком  звонит  колокол
 12  Зак.  2523

РОССИЯ-МАТЬ
 Фашистское  нападение  на  Советский  Союз  повергло
Сталина  в  глубокий  шок.  Еще  бы!  Гитлер  переиграл  его,  на¬
рушил  все  планы  и  расчеты,  и  теперь  речь  шла  о  том,  быть
или  не  быть  СССР,  большевизму,  лично  товарищу  Сталину.
Но  он  сравнительно  быстро  взял  себя  в  руки  и  достаточно
трезво  оценил  кризисную  ситуацию,  в  том  числе  и  с  точки
зрения  социально-психологической.  В  радиовыступлении  от
 3 	июля  1941  года  Сталин  нашел  весомые  слова,  чтобы  выра¬
зить  те  мысли  и  чувства,  которые  владели  тогда  советскими
людьми:
 «Враг  жесток  и  неумолим...  Дело  идет...  о  жизни  и  смерти
Советского  государства,  о  жизни  и  смерти  народов  СССР,  о
том  —  быть  народам  Советского  Союза  свободными  или
впасть  в  порабощение.  Нужно,  чтобы  советские  люди  поня¬
ли  это  и  перестали  быть  беззаботными,  чтобы  они  мобили¬
зовали  себя  и  перестроили  всю  свою  работу  на  новый,  воен¬
ный  лад,  не  знающий  пощады  врагу»1.
 Характерны  и  необычны  для  Сталина  самые  первые  сло¬
ва,  с  которыми  он  обратился  к  народу:  «Товарищи!  Гражда¬
не!  Братья  и  сестры!  Бойцы  нашей  армии  и  флота!»2  На  эти
«братья  и  сестры»  тогда  обратили  внимание  многие.  В  них
слышалось  нечто  традиционно  российское,  православное,
душевное.  «Войну  с  фашистской  Германией  нельзя  считать
войной  обычной.  Она  является  не  только  войной  между
двумя  армиями.  Она  является  вместе  с  тем  великой  войной
всего  советского  народа  против  немецко-фашистских  войск.
Целью  этой  всенародной  Отечественной  войны  против  фа¬
шистских  угнетателей  является  не  только  ликвидация  опас¬
ности,  нависшей  над  нашей  страной,  но  и  помощь  всем  на¬
родам  Европы,  стонущим  под  игом  германского  фашизма»3.
 -  355  -

В  докладе  Сталина  6  ноября  1941  года  о  «24-й  годовщине
Великой  Октябрьской  социалистической  революции»  были
сказаны  необходимые  слова  о  социализме,  о  наиболее  проч¬
ном  советском  строе,  о  дружбе  рабочих  и  крестьян.  Но  глав¬
ной  оказалась  мысль,  что  кровавая  война  с  немецкими  за¬
хватчиками  представляет  собой  прежде  всего  Отечественную
войну,  которая  сплачивает  всех  граждан  страны,  вне  зависи¬
мости  от  их  классовой  и  национальной  принадлежности,  в
единое  патриотическое  братство,  которое  и  уничтожит  гит¬
леровскую  армию.
 Можно  с  уверенностью  сказать,  что  кремлевский  лидер
не  переоценивал  меры  социалистической  убежденности  под¬
данных.  В  сентябре  1941  года  он  заявил  американскому
послу  в  СССР  А.Гарриману:  «У  нас  нет  никаких  иллюзий,
будто  они  (русские  люди)  сражаются  за  нас.  Они  сражаются
за  Мать-Россию...»4
 В  ноябрьском  докладе  произносятся  знаменательные
слова  о  «великой  русской  нации,  нации  Плеханова  и  Лени¬
на,  Белинского  и  Чернышевского,  Пушкина  и  Толстого,
Глинки  и  Чайковского,  Горького  и  Чехова,  Сеченова  и  Пав¬
лова,  Репина  и  Сурикова,  Суворова  и  Кутузова!..»5
 Не  стоит,  конечно,  преувеличивать  «бесклассовое™»
Генерального  секретаря.  Из  русских  деятелей  культуры  он
называет  лишь  социально  ему  приемлемых  или,  точнее,  сде¬
ланных  им  таковыми.  Примечательно  также,  что  глава  ком¬
мунистов  Советского  Союза  упоминает  только  двух  социалис-
тов-марксистов,  и  Ленин  идет  у  него  вторым,  после  Плехано¬
ва,  —  это  явное  отступление  от  принятых  пропагандистских
стереотипов.  Не  назван  никто  из  полководцев  Гражданской
войны.  Сталин  относился  к  ним  не  без  ревности,  но  никто
из  них  и  не  мог  равняться  с  Суворовым  и  Кутузовым.  Из  со¬
ветских  творческих  деятелей  фигурирует  в  перечне  один
Горький.  А  кого  еще  можно  было  поставить  рядом  с  Чехо¬
вым?
 Сталинские  слова  о  «великой  русской  нации»  отнюдь  не
случайны.  Они  выражали  не  только  его  личные  чувства.
В  экстремальных  условиях  Отечественной  войны  советский
руководитель  вновь  акцентированно  обращается  к  русским
традициям.  Без  такого  обращения,  без  мобилизации  всех  ду¬
 -  356  -

ховных  сил  в  первую  очередь  русского  народа  сталинский
режим  едва  ли  смог  бы  удержаться  на  волнах  истории.
 В  начале  войны  социально-психологическая  ситуация
была  очень  сложной.  Немало  людей  не  усматривали  в  гер¬
манском  нашествии  особой  печали.  Кое-где  немецкую  ар¬
мию  встречали  с  иконами  и  хлебом-солью  —  предатели  су¬
ществовали  всегда.  Советские  солдаты  и  командиры  герои¬
чески  сражались  с  захватчиками.  Однако  ощущались  и
пораженческие  настроения.  Подчас  в  плен  сдавались  не
только  под  давлением  неотвратимых  обстоятельств.  Русский
человек  медленно  запрягает.  В  народе  не  сразу  проснулась
лютая  ненависть  к  оккупантам.
 Верховный  главнокомандующий  понимал:  надо  как
можно  скорее  и  круче  переломить  социально-психологичес-
кую  ситуацию  в  стране.  И  здесь  недостаточны  одни  лишь  ад-
мйнистративно-карательные  меры.  Необходимо  было  взрас¬
тить  беспощадную  и  активную  непримиримость  к  врагу,
лишив  немцев  традиционного  ореола  цивилизованной
нации,  чему  способствовали  их  собственные  акции.  Зооло¬
гический  расизм  Гитлера,  тевтонское  высокомерие,  пьяня¬
щая  эйфория  быстрых  побед  не  позволяли  оккупационной
армии  завязывать  более  или  менее  терпимые  отношения  с
местным  населением,  особенно  в  русских  и  белорусских  ре¬
гионах.  Как  правило,  на  захваченных  территориях  устанав¬
ливался  репрессивный  и  унизительный  режим.  В  докладе  о
24-й  годовщине  Октября  Сталин  имел  все  основания  ска¬
зать,  что  фашистские  оккупанты  потеряли  человеческий
облик  и  лишены  совести  и  чести.
 Докладчик  крупными  мазками  набрасывает  тот  образ
врага,  который  станет  основополагающим  для  всей  пропа¬
ганды,  в  том  числе  и  осуществляемой  художественными
средствами.  Укажу  здесь  на  один,  можно  сказать  щепетиль¬
ный,  момент  —  с  точки  зрения  социалистической  доктрины.
Немецкий  народ,  находившийся  под  властью  Гитлера,  рас¬
сматривался  советскими  идеологами  как  народ  обманутый,
преданный.  Не  знаю,  как  Сталиным,  но  многими  ожида¬
лось,  что  в  войне  с  первым  в  мире  рабоче-крестьянским  го¬
сударством  этот  обман  как-то  развеется  и  братья  по  классу
 -  357  -

протянут  нам  свои  мозолистые  руки.  Ничего  подобного  в
 1941 	году  не  происходит.
 Признавать  это  для  марксиста  тяжело.  Не  хочется  при¬
знавать  это  и  Сталину.  В  докладе  о  24-й  годовщине  Октября
он  выражает  бодрую  уверенность  в  том,  что  немецкий  народ
уже  не  поддерживает  фюрера  и  германский  тыл  наряду  с  ев¬
ропейским  представляет  вулкан,  готовый  взорваться  и  похо¬
ронить  фашистских  авантюристов.  На  самом  деле  немецкая
армия  и  тыл  представляли  собой  крепкий  единый  монолит
почти  до  конца  войны.  Выходило  на  практике,  что  мы  сра¬
жаемся  не  просто  с  фашистами,  но  и  с  немцами:  народ  на
народ.
 Сталин  прекрасно  знал,  что  и  в  действующей  армии,  и  в
основной  массе  населения  такие  понятия,  как  «фашист»  и
«немец»,  фактически  слились  воедино.  Подобное  слияние
характерно  и  для  многих  высказываний  Верховного.  В  своих
приказах  и  докладах  он  нередко  опускает  слова  «фашист»,
«фашистский»,  «нацистский»  и  говорит  о  «немецких  захват¬
чиках»,  о  «немцах»,  призывая,  поскольку  они  враги  и  окку¬
панты,  к  их  истреблению.
 Война  есть  война.  Пропагандисты  доктора  Геббельса  вы¬
ливали  целые  цистерны  помоев  на  презренных  славян,  рус¬
ских,  рассматривая  их  как  тупых,  диких  и  жестоких  недоче¬
ловеков.  Сталин  до  расизма  никогда  не  опускался.  В  приказе
Народного  комиссара  обороны  от  23  февраля  1942  года  под¬
черкивалось:  «...было  бы  смешно  отождествлять  клику  Гит¬
лера  с  германским  народом,  с  германским  государством.
Опыт  истории  говорит,  что  гитлеры  приходят  и  уходят,  а
народ  германский,  а  государство  германское  —  остается.
Сила  Красной  Армии  состоит...  в  том,  что  у  нее  нет  и  не
может  быть  расовой  ненависти  к  другим  народам,  в  том
числе  и  к  немецкому  народу...»6
 И  все  же  антинемецкие  ноты  иногда  звучали  и  не  могли
не  звучать  в  пропаганде  и  в  искусстве  военных  лет.  «Рос¬
сия,  —  заявляет  А.Толстой,  —  не  какая-нибудь  Пруссия,  ко¬
торая  сразу  же  —  при  первом  ударе  под  Иеной  —  покорно
стала  на  колени  ради  спасения  животов  своих»7.  Это  из
очерка  «Кровь  народа»,  19  октября  1941  года.  В  конце  его
автор  пишет:  «Миллионами  своих  могил  покроют  немцы  все
 -  358  -

дороги.  Немцы  несут  ответственность  за  те  ужасы,  несчастья
и  разрушения  во  всех  странах,  куда  вторглись  немецко-фа-
шистские  орды.  Немецкому  народу,  если  он  не  опомнится  и
не  покончит  с  кровавым  режимом  Гитлера,  вновь  придется
пройти  по  кровавым  следам  своим,  но  уже  не  как  воину-аг-
рессору,  но  потрудиться  —  восстановить  разрушенное  и  за¬
лечить  наши  раны»8.
 Борис  Горбатов,  очерк  «О  жизни  и  смерти»:  «Увидел  я,  с
предельной  ясностью  увидел,  что  несет  мне  немец:  жизнь  с
переломанной,  покоренной  спиной...  Через  пять  часов  я
пойду  в  бой.  Не  за  этот  серенький  холм,  что  впереди,  буду  я
драться  с  немцем.  Из-за  большого  идет  драка.  Решается,  кто
будет  хозяином  моей  судьбы:  я  или  немец»9.
 «Убей  немца!»  Разве  не  произносился  тогда  этот  призыв?
«Немцы,  —  начинает  очерк  «Выстоять!»  И.  Эренбург,  —
хотят  нас  разъесть  своей  ложью...  Они  хотят  завоевать  нашу
землю.  Они  хотят  взять  наше  добро.  Половину  людей  они
хотят  уничтожить.  Другую  половину  обратить  в  рабство».
И  еще:  «Они  говорят,  что  они  чтут  мораль.  Это  развратники,
мужеложцы,  скотоложцы.  Они  устроили  у  себя  случные
пункты.  Это  их  скотское  дело.  Но  они  хватают  русских  деву¬
шек  и  тащат  в  публичные  дома,  выдают  их  своей  солдатне!
Они  их  насилуют,  заражают  сифилисом»10.
 Разумеется,  под  «они»  имеются  в  виду  прежде  всего  не¬
мецкие  фашисты.  Однако  всякая  война,  а  тем  более  столь
яростная  и  непримиримая,  как  с  гитлеровской  Германией,
порождает  столь  мощный  всплеск  эмоций,  когда  бывает  не
до  национальных  решпектов.  Но  дело  не  только  в  них.  Здесь
тотчас  возникает  крайне  сложная  проблема,  на  которую  мо¬
гут  существовать  разные  точки  зрения,  и  автор  понимает,
что  его  собственная  —  не  единственная.  Это  вопрос  о  мо¬
рально-политической  и  юридической  ответственности  наро¬
да,  нации  за  совершаемое  от  ее  имени.  Подавляющая  часть
деятельного,  взрослого  населения  третьего  рейха  несет
такую  ответственность  за  поддержку  Гитлера,  за  те  кровавые
злодеяния,  которые  его  армия,  а  не  только  эсэсовцы,  твори¬
ла  на  российских  землях.  В  определенный  период  войны
фактическое  отождествление  понятий  «фашист»  и  «немец»,
осуществляемое  под  доминантой  первого,  было  исторически
 -  359  -

неизбежным  и  оправданным.  И  в  общем  подобного  рода
отождествление  поощрялось  и  Сталиным,  и  идеологически¬
ми  учреждениями  страны,  прежде  всего  Главным  полити¬
ческим  управлением  Красной  Армии,  роль  которого  в  обще¬
ственной  жизни  существенно  возросла.
 К  концу  войны  кремлевское  руководство  решило  сделать
вид,  что  не  имеет  никакого  отношения  к  резким  инвективам
в  адрес  немцев.  18  апреля  1945  года  «Правда»  помещает  ста¬
тью  начальника  Управления  пропаганды  и  агитации  ЦК
ВКП(б)  Г.  Ф.  Александрова  «Товарищ  Эренбург  упрощает».
Писателя  упрекали  в  том,  что  он  не  замечает  социального
расслоения  немецкого  народа,  отождествляет  его  с  фашиста¬
ми  и  даже,  что  звучало  просто  нелепо,  пытается  посеять  не¬
доверие  между  участниками  антигитлеровской  коалиции.
Сталин  вынашивал  планы  превратить  хотя  бы  часть  Герма¬
нии  в  союзника  СССР,  и  ему  требовались  теперь  реверансы
в  сторону  немецких  трудящихся.  Из  Эренбурга  сделали  коз¬
ла  отпущения  за  его  несуществующие  грехи.  Правда,  вскоре
писатель  снова  в  чести.
 Историю  с  Эренбургом  легко  объяснить  извечным  лице¬
мерием  Сталина,  его  пренебрежительным  отношением  к
чувствам  и  переживаниям  отдельного  человека.  Но  за  этим
скрываются  и  более  сложные  вещи.  Еще  раз  подчеркну:  дог¬
матизм  сталинского  мышления  сочетался  с  политическим
прагматизмом  и  носил  зачастую  противоречивый  характер.
В  известной  степени  эклектичным  являлось  стремление
Сталина  соединить  марксизм,  классовый  подход  с  нацио¬
нальной  идеей,  с  лозунгом  Великой  Отечественной  войны.
Выдвигая  этот  лозунг,  что  отвечало  требованиям  историчес¬
кого  момента,  кремлевский  теоретик  вовсе  не  отказывался
от  большевистских  идеологических  норм.  Отнюдь!
 Осенью  1943  года  Верховный  главнокомандующий
нашел  время,  чтобы  прочитать  сценарий  (киноповесть)
А.  Довженко  «Украина  в  огне».  Напомню,  что  Сталин  благо¬
волил  к  создателю  «Щорса»  и  не  забывал  о  нем  в  годы  вой¬
ны.  Как  сообщает  А.  Латышев,  «на  следующий  день  после
публикации  в  газете  «Красная  звезда»  рассказа  Довженко
«Ночь  перед  боем»,  3  августа  1942  года  в  редакцию  позвонил
секретарь  ЦК  ВКП(б)  и  сказал:  «Передайте  Довженко  благо¬
 -  360  -

дарность  Сталина  за  рассказ.  Он  сказал  народу,  армии  то,
что  теперь  крайне  необходимо  было  сказать»11.
 Но  строгий  идеологический  контроль  осуществлялся  и
над  творческими  генералами.  Довженко  написал  повесть
«Победа»,  которую  отдал  в  журнал  «Знамя».  Повесть  отпра¬
вили  в  Управление  пропаганды  и  агитации  ЦК  партии
(УПА).  9  июля  1943  года  Александров  пишет  о  ней  доклад¬
ную  Щербакову.  Повесть  явно  неудачная  —  по  пяти  пунк¬
там.  В  ней  «слишком  много  смертей»  (2-й  пункт);  «совер¬
шенно  нелепо  выведен  образ  генерала»  (3-й);  неоправданна
«картина  повального  бегства  полка»  (4-й);  «много  утриро¬
ванных  эпизодов,  небрежных,  двусмысленных  выражений»
(5-й)12
 Но  самым  любопытным  для  нас  является  первый  пункт
сего  обвинительного  заключения.  «Воинская  часть,  которую
изображает  автор,  состоит  сплошь  из  украинцев,  что  не  со¬
ответствует  действительности  и  искусственно  обособляет
борьбу  украинского  народа  от  борьбы  всех  народов  СССР
против  немцев»13.  Начальник  УПА  пока  сдержан  в  фор¬
мулировках,  но  мысль  его  ясна:  Довженко  уличается  в  укра¬
инском  национализме,  малейший  намек  на  который  всегда
вызывал  в  кремлевских  верхах  крайне  негативную  реакцию.
Вывод  очевиден:  повесть  «Победа»  к  публикации  непри¬
годна.
 Дальше  —  больше.  Новая  киноповесть  Довженко,  по  ко¬
торой  он  собирался  поставить  фильм,  направляется  ответст¬
венным  секретарем  «Знамени»  в  ЦК  ВКП(б).  Она  попадает
на  стол  Сталина.  26  ноября  1943  года  автор  запишет  в  своем
дневнике:  «Сегодня  же  узнал  от  Большакова  и  тяжкую  но¬
вость:  моя  повесть  «Украина  в  огне»  не  понравилась  Стали¬
ну,  и  он  запретил  ее  для  печати  и  для  постановки»14.
 На  этом  история  не  кончается.  31  января  1944  года  Ста¬
лин  выступает  на  заседании  Политбюро  с  докладом  «Об
антиленинских  ошибках  и  националистических  извращени¬
ях  в  киноповести  Довженко  «Украина  в  огне».  Текст  этого
совершенно  разгромного  доклада  публикуется  в  журнале
«Искусство  кино»  в  1990  году  с  примечаниями  Латышева.
 Однако  авторство  Сталина  оспаривается  Д.  БабиЗенко,
который,  будучи  штатным  сотрудником  РГАСПИ,  внима¬
 -  361  -

тельно  изучал  протоколы  Политбюро,  а  также  Оргбюро  и
Секретариата.  В  повестке  дня  ни  одного  из  этих  органов  не
значится  вопрос  о  киноповести  Довженко.  Известна  его
дневниковая  запись  от  31  января  1945  года:  «Сегодня  годов¬
щина  моей  смерти.  Тридцать  первого  января  1944  года  я  был
привезен  в  Кремль.  Там  меня  разрубили  на  куски  и  окровав¬
ленные  части  моей  души  разбросали  на  позор  и  отдали  на
поругание  на  всех  сборищах.  Все,  что  было  злого,  недоброго,
мстительного,  все  топтало  и  поганило  меня»15.  Эти  и  другие
факты  приводит  и  Бабиченко.  Тем  не  менее  он  полагает,  что
они  не  дают  оснований  считать  Сталина  автором  доклада16.
Кстати,  в  архиве  хранится  лишь  его  копия,  никем  не  подпи¬
санная.
 Отстаивая  свою  точку  зрения,  Латышев  затем  опублико¬
вал  сопроводительную  записку  Щербакова:  «Товарищу
Сталину  И.  В.  Направляю  Вам  запись  Вашего  доклада  о
киноповести  Довженко  «Украина  в  огне».  А.  Щербаков.
11.  11.  1944»17.
 Итак,  доютд  имел  место.  Впрочем,  до  конца  неясно,  со¬
стоялся  ли  он  на  Политбюро?  Не  исключено,  что  проводи¬
лось  еще  какое-то  ответственное  совещание  в  Кремле.  А  вот
насчет  сталинского  авторства  сомнения  остаются.  Из  щерба¬
ковской  записки  еще  не  вытекает  с  .полной  достоверностью,
что  сам  Сталин  водил  тут  ручкой  по  бумаге.  По  стилю  и  рез¬
кости  формулировок  этот  доклад  схож  с  лексикой  сталин¬
ских  работ,  но  чересчур  многословен  для  них.  Кроме  того,  с
недоумением  спрашиваешь  себя:  неужели  у  Верховного  на¬
шлось  столько  времени  и  терпения,  чтобы,  выписывая  ог¬
ромные  цитаты  из  киноповести,  сочинять  самому  текст  с  до¬
брую  половину  печатного  листа?  Может  быть,  все  это  тща¬
тельно  готовил  аппарат,  а  вождь  авторизовал  материал,
внеся  в  него  те  или  иные  коррективы  по  ходу  разговора?  По¬
тому  и  потребовалась  запись,  представленная  Щербаковым.
 Но  главное  совсем  другое.  Как  бы  ни  готовился  этот  до¬
клад,  он  является  адекватным  выражением  взглядов  Стали¬
на  в  тот  период.
 Довженко  обвинили  в  том,  что  он  выступает  «против
классовой  борьбы...  позволяет  себе  глумиться  над  такими
священными  для  каждого  коммуниста  и  подлинно  советско¬
 -  362  -

го  человека  понятиями,  как  классовая  борьба  против  экс¬
плуататоров  и  чистота  линии  партии.  Довженко  невдомек  та
простая  и  очевидная  для  всех  советских  людей  истина,  что
без  ликвидации  эксплуататорских  классов  в  нашей  стране
наш  народ,  наша  армия,  наше  государство  не  были  бы  столь
могущественны,  боеспособны  и  едины,  какими  оказались
они  в  нынешней  тяжелой  войне  против  германских  импери¬
алистов.  Довженко  не  понимает  того,  что  нынешняя  Отече¬
ственная  война  есть  также  война  классовая,  ибо  самые  раз¬
бойнические  и  хищнические  империалисты  напали  на  нашу
социалистическую  страну  с  целью  ее  покорения,  уничтоже¬
ния  советского  строя,  порабощения  и  Истребления  нашего
народа»18.
 В  сборнике  сталинских  работ  «О  Великой  Отечественной
войне  Советского  Союза»  нигде  не  педалируется  тема  клас¬
совости  Отечественной  войны.  Напротив,  подчеркивается  ее
всенародный  характер.  Но  безусловно,  по  мнению  Сталина,
она  имела  и  классовое  содержание  —  одна  система  боролась
с  другой.  По  заключению  кремлевского  руководства,  эти  ас¬
пекты  оказались  обойденными  в  киноповести  «Украина  в
огне».
 Но,  может  быть,  Сталина  сильнее  разгневало  другое.
В  праведной  ненависти  к  немцам-поработителям  Довженко
обошел  вниманием  тех,  кто  им  активно  помогал  на  Украине.
«Кому-кому,  а  Довженко  должны  быть  известны  факты  вы¬
ступлений  петлюровцев  и  других  украинских  националистов
на  стороне  немецких  захватчиков  против  украинского  и
всего  советского  народа...  Они  отсутствуют  в  киноповести
Довженко,  как  будто  не  существуют»19.
 Стоит  сказать,  что  автор  «Украины  в  огне»  вовсе  не  чура¬
ется  «классового  подхода».  Устами  своих  персонажей-крес-
тьян  Довженко  называет  Богдана  Хмельницкого  «большим
злодюгой»,  «известным  палачом  украинского  народа»,  кото¬
рый  «придушил  народную  революцию  в  тысяча  шестьсот
каком-то  там  году»20.  Докладчик  не  без  основания  расценил
это  заявление  как  «наглую  издевку  над  правдой»21.  10  октяб¬
ря  1943  года  был  учрежден  орден  Богдана  Хмельницкого.
 На  Украине  рьяные  националисты  нападали  и  нападают
на  знаменитого  гетмана  не  за  удушение  им  некоей  народной
 -  363  -

революции,  а  за  дружественную  унию  с  Москвой.  Этого
явно  не  учел  Довженко.  И  еще.  Лозунг  Матери-России  был
не  только  вполне  приемлем  для  Сталина,  но  и  активно  им
выдвигался,  пусть  даже  в  ущерб  теоретической  чистоте  со¬
циалистической  доктрины.  Идея  же  Матери-Украины,  эмо¬
ционально  выраженная  в  киноповести  Довженко,  представ¬
лялась  с  этих  позиций  лишней,  ведущей  к  примиренческому
отношению  к  украинскому  национализму.
 Советский  Союз  являл  собой  унитарное  государство.
В  понятиях  Сталина  скреплять  его  равноправные  народы  и
нации  могла  лишь  одна  Родина-Мать,  каковой  являлась
Россия.
 БЕЛОЕ  И  ЧЕРНОЕ
 Идея  Отечественной  войны  предполагала  и  новое  отно¬
шение  к  интеллигенции.  До  поры  до  времени  к  ней  относи¬
лись  с  подозрением  и  недоверием.  Правда,  на  XVIII  съезде
ВКП(б)  генсек  ее  как  бы  реабилитирует,  заявляя,  что  в  стра¬
не  родилась  новая,  народная  интеллигенция.  Слова  «интел¬
лигенция»,  «интеллигент»  перестают  быть  бранными.  Воз¬
можно,  по  инерции  Сталин  не  удержался  против  выпада  в  ее
адрес,  выступая  на  параде  Красной  Армии  7  ноября  1941
года.  Он  заявил:  «Враг  не  так  силен,  как  изображают  его  не¬
которые  перепуганные  интеллигентики»22.  В  приказе  Народ¬
ного  комиссара  обороны  от  1  мая  1942  г.  Верховный  сам
себя  корректирует.  Обращаясь  к  различным  слоям  населе¬
ния,  он  наряду  с  «рабочими  и  работницами,  крестьянами  и
крестьянками»  называет  и  людей  «интеллигентного  труда»23.
 Когда  гремят  пушки,  молчат  музы.  Это  старое  изречение
не  применимо  к  эпохе  Отечественной  войны.  Музы  тогда
оказались  мощно  востребованными  —  для  того,  чтобы  «гла¬
голом  жечь  сердца  людей»,  духовно  мобилизуя  их  на  ратный
подвиг.
 Что  поражает,  когда  листаешь  газетные  подшивки  воен¬
ных  лет?  Прежде  всего  это  обилие  публикуемых  стихов.  Не
все  они  отличаются  высокими  художественными  достоин¬
ствами,  но  восхищают  искренностью  патриотического  чув¬
 -  364  -

ства.  Стихам  открывает  щедро  свои  страницы  даже  сугубо
официальная  «Правда».  Первые  стихотворные  отклики  на
военные  события  принадлежат  Н.  Асееву,  С.  Маршаку,
А.  Малышко,  С.  Михалкову,  В.  Лебедеву-Кумачу.  Впервые  в
«Правде»  выступила  8  марта  1942  года  Анна  Ахматова:
 Мы  знаем,  что  ныне  лежит  на  весах
И  что  совершается  ныне.
 Час  мужества  пробил  на  наших  часах.
 И  мужество  нас  не  покинет.
 Не  страшно  под  пулями  мертвыми  лечь,
 Не  горько  остаться  без  крова,  —
 И  мы  сохраним  тебя,  русская  речь,
 Великое  русское  слово.
 Свободным  и  чистым  тебя  пронесем,
 И  внукам  дадим,  и  от  плена  спасем
Навеки!
 Анна  Ахматова  печатается  теперь  в  журналах  «Ленин¬
град»,  «Красная  новь».  В  1943  году  вышло  в  Ташкенте  ее
«Избранное».
 Но  нельзя  не  сказать  и  о  том,  что  оказалась  невостребо¬
ванной  поэзия  Марины  Цветаевой,  а  ее,  по  существу,  обрек¬
ли  на  голод  и  самоубийство  в  Елабуге.  Моральная  ответст¬
венность  за  это  лежит  на  верхушке  Союза  писателей  СССР,
на  Фадееве,  Федине,  Треневе.  С  мольбой  о  помощи  М.  Цве¬
таева  написала  письмо  Асееву.  Безрезультатно.
 Стихи  охотно  печатали  все  газеты,  в  том  числе  и  чисто
военные,  начиная  с  «Красной  звезды».  Вспоминает  ее  быв¬
ший  редактор  Д.Ортенберг:  «Во  фронтовых  газетах  «Герои¬
ческая  красноармейская»  и  «Героический  поход»  не  бывало,
кажется,  ни  одного  номера  без  стихов.  В  иных  номерах  печа¬
тали  даже  по  несколько  стихотворений.  На  фронте  стихи
пользуются  всеобщей  любовью.  Их  не  только  читают,  заучи¬
вают  и  декламируют  потом  в  землянках  и  блиндажах.  Их  сами
фронтовики  превращают  в  боевые  песни,  используя  готовые
популярные  мотивы.  И  сами  же  порой  пробуют  сочинять
стихи,  пусть  несовершенные,  зато  искренние,  по-своему
трогательные.  Во  фронтовые  газеты  полевая  почта  доставля¬
ла  такие  стихи  пачками.  Удивительное  дело:  завтра  идти  в
смертельный  бой,  кругом  льется  кровь,  погибают  один  за
другим  товарищи,  друзья,  а  человек  думает  о  стихах,  читает
их  и,  как  может,  сам  сочиняет»24.
 -  365  -

Многие  писатели  стали  военными  корреспондентами.
Очерками  и  зарисовками  с  полей  сражений  они  укрепляли
веру  наших  людей  в  самих  себя,  в  победу.  Среди  авторов
таких  очерков  —  и  официально  признанный  М.  Шолохов,  и
недавний  изгой  А.  Платонов.
 С  началом  войны  и  заключением  военно-политического
союза  со  странами  Запада  Сталин  согласился  на  некоторое
расширение  творческих  и  личных  контактов  между  совет¬
ской  и  зарубежной  интеллигенцией.  Оживляется  деятель¬
ность  Всесоюзного  общества  культурной  связи  с  заграницей
(ВОКС),  создается  Еврейский  антифашистский  комитет,
представители  которого  много  сделали  для  развития  дело¬
вых  и  культурных  связей  с  Америкой  и  Англией,  куда  они
отправляются  в  командировки,  читают  там  лекции.  В  запад¬
ных  посольствах,  в  творческих  организациях,  на  различного
рода  приемах  советские  писатели,  журналисты  и  художники
часто  теперь  общаются  с  иностранцами.  Разумеется,  такие
контакты  осуществлялись  под  неусыпным  контролем  орга¬
нов  безопасности,  которые  накапливали  «компромат»  про¬
тив  каждого  мало-мальски  видного  творческого  деятеля,  что
впоследствии  отольется  некоторым  из  них  арестом.  Пока  же
все  было  мило.  Улыбки,  встречи,  тосты,  заверения  в  искрен¬
ней  дружбе.
 В  годы  войны  больше  стали  печатать  произведений  зару¬
бежных  авторов,  допустили  в  прокат  американские  фильмы,
на  концертах  и  по  радио  широко  зазвучала  джазовая  музыка.
Вероятно,  Сталин  шел  на  это  скрепя  сердце,  но  шел.  Обсто¬
ятельства  вынуждали.
 Сталин  пошел  на  идеологические  послабления  в  теат¬
рально-эстрадном  репертуаре,  стал  терпимее  относиться  к
лирической  поэзии.  Причина  этого  проста.  Как  показал,  в
частности,  опыт  уже  первых  актерских  бригад,  выезжавших
с  концертами  на  фронт,  там  ждали  от  них  не  лозунговой  па¬
тетики,  а  задушевного  слова,  трогающей  сердце  песни,  весе¬
лой  шутки.  И  в  действующей  армии,  и  в  тылу  людям  хоте¬
лось  прикоснуться  к  искусству  с  человеческим  лицом,  от¬
влечься  от  повседневных  тягот  и  страхов.
 Все  это  не  исключало,  конечно,  настоятельной  потреб¬
ности  в  высокой  патриотической  патетике,  но  именно  высо¬
 -  366  -

кой,  художественно  убедительной,  искренней,  созвучной
трудному  времени.  Такой  потребности  отвечали  многие  пес¬
ни  и  марши  тех  лет,  талантливые  симфонические  произведе¬
ния.  Ныне  по-новому  зазвучал  Шостакович.  Отвечал  ей  за¬
частую  и  оперативный  очерк,  который  приобрел  огромную
популярность  в  годы  Отечественной  войны.  Это  художест¬
венно-документальное  повествование  о  частном  факте,  под¬
нятое  порою  до  философского  обобщения.
 Сегодня  не  всегда  учитывается,  что  к  таким  очеркам  не¬
обходимо  подходить  с  конкретно-исторических  позиций.
Говоря  о  фронтовых  дневниках  К.  Симонова,  Г.  Бакланов
как-то  заметил,  что  «там  —  корреспондентская,  генераль¬
ская  война».  Один  из  отрывков  дневника  «начинается  со
слов,  что  он,  Симонов,  хорошо  выспавшись  и  позавтракав,
отправился...»  Имеется  в  виду,  что  он  отправился  на  передо¬
вую  или  в  расположение  какой-то  боевой  части.  Самим  же
фронтовикам  редко  когда  удавалось  хорошо  выспаться  и  по¬
завтракать.  «Этой  разницы  судьбы,  —  замечает  Бакланов,  —
не  он  один  не  чувствовал,  не  понимал»25.
 Думаю,  что  понимал.  И  о  ратном  труде  советского  солда¬
та  писал  правдиво  и  вдохновенно.  В  лучших  стихах  и  очер¬
ках  Симонова  показана  война  не  «корреспондентская»,  «ге¬
неральская»,  а  доподлинная  —  так,  разумеется,  как  понима¬
лась  тогда  эта  доподлинность.
 Известно,  что  за  редчайшим  исключением  художествен¬
ные  произведения  о  любой  войне,  создаваемые  тут  же,  по
ходу,  не  в  состоянии  дать  аналитически  полной  и  много¬
гранной  ее  картины.  Потребовались  десятки  лет,  чтобы  мас¬
штабные  события  1812  года,  ожесточенная  борьба  России  с
Наполеоном  нашли  глубокое  и  объективное  отражение  в
эпическом  романе  Льва  Толстого.  Временная  дистанция
может  быть  и  меньшей,  но  все  равно  в  философско-эпичес¬
ком  осмыслении  военной  темы  как  нигде  действует  правило:
сова  Минервы  вылетает  ночью.
 Вместе  с  тем  лишь  современники  и  участники  войны
могут  передать  грядущим  поколениям  ее  факты,  ее  иллюзии
и  мифы,  ее  увиденную  изнутри  психологическую  ауру.  Как
это  удалось  сделать  Льву  Толстому  в  «Севастопольских  рас¬
сказах».  Но  и  он  бы  не  сумел  преодолеть  сталинскую  цензу¬
 -  367  -

ру.  И  не  только  потому,  что  она  была  в  сто  крат  жестче,  чем
царская.  Цензура,  «внутренний  редактор»,  гнездилась  в  моз¬
гу  каждого  советского  художника.  И  это  самое  страшное,  с
чем  бороться  труднее  всего.
 Несомненно,  художники  в  годы  Отечественной  войны
создавали  произведения  —  яркие  образцы  исторической
правды  и  немалой  эстетической  ценности.  Перечислять  их  —
задача  неблагодарная.  Ныне  происходит  не  только  пере¬
оценка  ценностей,  но  и  выработка  более  точных  и  обосно¬
ванных  критериев  их  теоретической  интерпретации.  Про¬
цесс  этот  только  начался,  идет  с  огромными  сбоями,  иногда
просто  буксует.  Очевидно,  что  он  затянется  надолго.
 Все  же  и  сегодня  с  немалой  долей  уверенности  можно
сказать,  что  в  истории  искусства  останется  «Василий  Тер¬
кин»  А.  Твардовского,  лучшее  в  военной  лирике  Анны  Ахма¬
товой,  К.  Симонова,  М.  Исаковского,  военная  публицисти¬
ка  И.  Эренбурга,  проза  В.  Некрасова,  В.  Гроссмана,
А.  Бека...  Не  утратится  интерес  к  живописи  А.  Дейнеки  и
А.  Пластова,  к  карикатурам  Кукрыниксов  и  Бор.  Ефимова...
Конечно,  не  умрут  музыкальные  шедевры,  созданные
Д.  Шостаковичем  и  С.  Прокофьевым...  И  будут  долго  еще  с
трепетом  слушать  многие  военные  песни.
 Однако  алмазов  исторической  правды  в  нашем  искусстве
тех  лет  могло  возникнуть  гораздо  больше  и  они  были  бы  зна¬
чительно  чище  и  крупнее,  если  бы  не  Сталин  и  его  идеоло¬
гическая  система.  Да,  творческая  интеллигенция  чуточку
расправила  крылья.  Перед  лицом  смертельной  опасности,
«готовясь  умирать,  —  писал  в  1943  году  К.  Симонов,  —
навек  забыли  мы,  как  лгать»26.
 Нет,  лгать  все  равно  приходилось.  Ставшее  едва  ли  не
хрестоматийным  утверждение,  что  в  военные  годы  советское
искусство  пережило  пору  нового  бурного  расцвета,  на  мой
взгляд,  является  во  многом  ностальгическим  мифом.  Слов
нет,  сделано  было  немало.  Но  ложь,  иногда  сознательная,
иногда  бессознательная,  проникала  в  поры  и  самых  честных,
талантливых  произведений.
 В  1988  году  переиздали  повесть  А.  Бека  «Волоколамское
шоссе»  —  о  кровавых  боях  под  Москвой.  У  нас  любят  ис¬
правлять  историю.  При  переиздании  повести  (как  и  при
 -  368  -

переиздании  ряда  других  произведений)  из  нее  изъяли  упо¬
минание  о  Сталине.  Разве  в  нем  дело?  Ведь  не  изъять  стра¬
ницы,  где,  например,  описываются  «окруженцы»  —  солдаты
и  командиры,  попавшие  в  немецкие  клещи  и  сумевшие  с
оружием  в  руках  вырваться  из  них.  Герой  повести,  а  вместе  с
ним  и  автор  смотрят  на  измученных  людей,  в  сущности,  со¬
вершивших  подвиг,  с  откровенным  презрением  и  возмуще¬
нием.
 Кремлевское  руководство  накладывает  на  многие  про¬
блемы  и  темы  строжайшее  табу,  что  вовсе  не  всегда  оправ¬
дывалось  военной  необходимостью.  Приходилось  остере¬
гаться  даже  упоминаний  или  искажать  факты,  связанные  с
массовым  отступлением  Красной  Армии  в  1941  году.  Нельзя
было  мало-мальски  объективно  писать  о  трагедии  наших
людей,  попавших  в  плен,  а  также  о  жизни  и  быте  тех,  кто
оказался  в  оккупации.  Немцев,  что  особенно  отчетливо
видно  по  игровым  картинам  тех  лет,  часто  изображали  пол¬
ными  дураками  и  трусами,  так  что  возникал  недоуменный
вопрос:  как  удалось  им  дойти  до  самой  Москвы?  Разумеется,
невозможно  было  усомниться  в  правильности  каких-либо
решений  на  государственном  уровне.  Разрешалось  написать
 о 	трусости  отдельного  бойца,  о  неумении  командира,  но  не
рекомендовалось  хоть  как-то  задевать  политрука.
 Подобных  «нельзя»  и  «можно»  не  счесть  в  сталинской
культурной  политике.  Насаждались  они,  конечно,  «сверху»,
но,  самое  неприятное,  нередко  их  бдительно  отстаивали  и
сами  творческие  работники.  К  идеологическому  доноси¬
тельству  оказывались  причастными  и  вполне  уважаемые
люди.  Иных,  не  по  ситуации  ретивых,  вынуждены  были  по¬
рою  «поправлять»  даже  высшие  партийные  инстанции.
 В  августе  1941  года  начальник  отдела  пропаганды  и  аги¬
тации  политуправления  Калининского  фронта  направил  на
рассмотрение  Г.  Ф.  Александрову  «стихотворение  К.  Симо¬
нова,  опубликованное  в  дивизионной  газете  «За  нашу  побе¬
ду»,  а  также  критическую  статью  на  это  стихотворение,  на¬
писанное  писателями  фронтовой  газеты  «Вперед  на  врага»27.
Начальник  отдела  политуправления  почувствовал,  что  его
пытаются  втянуть  в  какую-то  непонятную  и  ненужную  ему
историю.
 -  369  -

Название  статьи  говорит  само  за  себя:  «Циническое  «ли¬
рическое».  Целомудренных  авторов  оскорбило  стихотворе¬
ние  Симонова:
 На  час  запомнив  имена,
 Здесь  память  долгой  не  бывает.
 Мужчины  говорят:  война...
 И  женщин  наспех  обнимают.
 Как  комментируются  эти  строки?  «О  ком  речь  идет?
Какие  мужчины,  какого  народа,  какой  войны?  У  кого  корот¬
кая  память  на  имена?  Может  быть,  автор  имеет  в  виду  врагов
нашей  страны,  врагов  нашей  морали?..  Оскорбив  мужчин,
объяснив  их  неверность  похабненьким  —  «Война-с»,  Симо¬
нов  глубоко  оскорбил  и  женщин  —  сотни  и  тысячи  совет¬
уя
 ских  женщин  и  девушек»  .
 Далее  указывается,  что  Симонов  вообще  не  в  ладу  с  со¬
ветской  моралью.  Разносу  подвергается  его  поэтический
цикл  «С  тобой  и  без  тебя»,  опубликованный  в  журнале
«Новый  мир»  (1941,  №  11  —  12).  Этот  цикл  подвергся  уже
критике  в  Союзе  писателей.  Большие  споры  вызвало  и  сти¬
хотворение  «Жди  меня»,  в  котором  его  противники  усматри¬
вали  неуважительное  отношение  к  женщине-матери.  Оно  не
по  вкусу  и  авторам  статьи  «Циническое  «лирическое».
 Не  по  вкусу  так  не  по  вкусу.  Каждый  должен  иметь
право  высказать  свое  мнение.  Вероятно,  авторы  статьи  ощу¬
щали  себя  смелыми  людьми,  не  боящимися  поднимать  руку
на  знаменитого  поэта.  Не  исключено,  что  они  ему  завидо¬
вали.
 Все  было  бы  нормально,  если  бы  не  вывод  статьи,  слов¬
но  гвоздями  забитый:  «...Симонов  бежал  с  поля  боя»29.  Вы¬
ходило,  что  он  —  идеологический  дезертир,  клевещущий  в
стихотворении  «Лирическое»  на  советских  мужчин  и  жен¬
щин,  его  надо  проработать,  заклеймить.  Кто  не  знал,  чем
кончались  такие  обвинения  в  сталинское  время?  А  тут  вой¬
на,  и  бежавших  с  поля  боя  тем  более  щадить  невозможно.
 В  Управлении  пропаганды  и  агитации  ЦК  ВКП(б)  на  эту
статью  реагировать  не  стали,  тем  самым  дав  понять  ее  авто¬
рам,  что  не  надо  слишком  суетиться.  Лирика  не  преследова¬
лась  —  таков  пока  был  идеологический  курс,  который  по
 -  370  -

указанию  Верховного  проводил  секретарь  ЦК  партии
А.  Щербаков.
 Сталин  благоволил  к  Симонову.  Правда,  пожурил  поэта
за  предвоенный  лирический  сборник  стихов,  посвященный
Валентине  Серовой:  его  стоило  бы  «напечатать  всего  два  эк¬
земпляра:  один  —  для  нее,  другой  —  для  него»30.
 Но  даже  в  таком  «пожурил»  чувствовалось,  что  вождю
нравится  Симонов.  Сталин  видел  в  нем  талантливого  пред¬
ставителя  нового,  «своего»  поколения,  то  есть  выросшего  в
сталинскую  эпоху,  не  знавшего  иного  строя  и  иного  вождя,
преданного  ему.  Совсем  молодой,  Симонов  был  обласкан
доверием  Кремля.
 Что  касается  стихотворения  «Жди  меня»,  то  оно  получи¬
ло  поддержку  и  в  Агитпропе,  и  в  Главном  политическом  уп¬
равлении  Красной  Армии.
 Назову  авторов  статьи  «Лирическое  «циническое»  —  пи¬
сатель  и  литературовед  И.  Андроников,  поэт  С.  Кирсанов  и
критик  Г.  Иолтуховский.  Они,  отнюдь  не  только  они,  оказа¬
лись  тогда  зараженными  той  психологией  политизированно¬
го  усердия,  которую  принес  в  художественную  интеллиген¬
цию  сталинизм.  Диктатору  во  многом  удалось  развратить  ее,
насадив  вместе  с  физиологическим  страхом  такое  усердие.
Сталинизм  в  творческом  сознании  вовсе  не  сводится  к  куль¬
ту  Сталина.  Это  сложная  психологическая  структура,  в  кото¬
рой  перемЛианы  нравственные  ценности,  зачастую  добро
подменено  злом,  чего  индивид  даже  порою  не  понимает,  а
если  и  понимает,  то  зачастую  ничего  поделать  с  собой  не
может.
 ЕЩЕ  ОДИН  АВТОР  ГИМНА
 В  годы  войны  Сталин,  являясь  Генеральным  секретарем
ЦК  ВКП(б)  и  председателем  Совнаркома,  стал  еще  Верхов¬
ным  главнокомандующим,  председателем  Государственного
комитета  обороны,  наркомом  обороны.  Работал  он,  не
жалея  ни  себя,  ни  подчиненных,  по  16—18  часов  в  сутки.
Понятно,  что  на  дела  искусства  у  него  оставалось  гораздо
меньше  времени,  чем  до  войны.  Адресованные  ему  письма
 -  371  -

творческих  деятелей  он  чаще  всего  не  читает,  их  обычно  раз¬
бирает  Щербаков,  цековский  аппарат.
 Тем  не  менее  кремлевский  владыка  не  только  определяет
основные  цели  и  установки  культурной  политики,  но  и  не¬
редко  вникает  в  ее  текущие  вопросы.  Даже  в  начальный,
самый  напряженный  период  войны  довольно  регулярно  чи¬
тает  военные  очерки.  Напомню,  что  именно  он  решил,  печа¬
тать  или  не  печатать  Авдеенко,  передавал  Довженко  по¬
здравления  с  удачным  материалом.
 Еще  один  пример,  приводимый  Д.  Ортенбергом,  —  в
связи  с  писателем  Ф.  Панферовым.  Тот  получил  назначение
во  фронтовую  газету,  но  не  смог  немедленно  выехать  туда.
У  писателя  начались  неприятности.  Он  написал  «объясни¬
тельное  письмо  Верховному  главнокомандующему,  а  тот
переадресовал  это  послание  в  Партколлегию  и  поставил  во¬
прос  чуть  ли  не  об  исключении  Панферова  из  партии...
После  опубликования  в  «Красной  звезде»  первой  же  его  кор¬
респонденции  из  действующей  армии  мне  позвонил  Сталин.
Ни  о  чем  он  меня  не  расспрашивал,  не  порицал  и  не  хвалил
за  то,  что  я  «самовольно»  послал  Панферова  на  фронт,  ска¬
зал  только,  как  всегда  коротко  и  категорично:  —  Печатайте
Панферова»31.  Разговор  этот  состоялся  в  октябре  1941  года.
 В  архиве  сохранились  имеющие  пометки  кремлевского
читателя  две  книги  К.  Гамсахурдиа  «Давид  Строитель»  (на
грузинском  языке),  Тбилиси,  1942  г.,  и  «Десница  великого
мастера»,  М.,  1944  г.
 В  1942  году  напечатали  в  количестве  200  экземпляров
пьесу  А.Толстого  «Иван  Грозный».  Сталин  ее  внимательно
читал.  После  его  одобрения  она  была  опубликована  в  1944
году  более  массовым  тиражом.  На  присланных  Сталину  эк¬
земплярах  обоих  изданий  имеются  пометки  их  владельца.
 Сталинские  премии  по  литературе  и  искусству  присуж¬
дались  и  в  1942,  и  в  1943  годах.  Вряд  ли,  подписывая  соот¬
ветствующие  постановления,  Сталин  не  посмотрел  ключе¬
вые  книги.  Заботило  его,  как  будет  освещаться  война  в  со¬
ветской  литературе.
 Из  прозаиков  вождь  выделял  Шолохова.  24  мая  1942  года
Верховный  пригласил  писателя  к  себе  на  ужин.  Они  были
только  вдвоем.  Сталин  сказал:  «Идет  война.  Тяжелая.  Тяже¬
 -  372  -

лейшая.  Кто  о  ней  после  победы  ярко  напишет?  Достойно,
как  в  «Тихом  Доне»...  Храбрые  люди  изображены  —  и  Меле¬
хов,  и  Подтелков,  и  еще  многие  красные  и  белые.  А  таких,
как  Суворов  и  Кутузов,  нет.  Войны  же,  товарищ  писатель,
выигрываются  именно  такими  великими  полководцами.
В  день  ваших  именин  мне  хотелось  пожелать  вам  крепкого
здоровья  на  многие  годы  и  нового  талантливого  всеохваты¬
вающего  романа,  в  котором  бы  правдиво  и  ярко,  как  в  «Ти¬
хом  Доне»,  были  изображены  и  герои-солдаты,  и  гениаль¬
ные  полководцы,  участники  нынешней  страшной  войны...»32
 И  в  военные  годы  наиболее  важные  акции  по  своему
прославлению  кремлевский  хозяин  держал  под  непосредст¬
венным  контролем.  Фильмы,  в  которых  он  появлялся  в  ка¬
честве  действующего  лица,  никогда  не  выпускались  на
экран  без  его  просмотра.
 Верховный  главнокомандующий  регулярно  просматри¬
вал  фронтовую  кинохронику.  Не  оставлял  он  без  внимания
и  текущую  художественную  продукцию.  6  января  1944  года
председатель  Кинокомитета  И.  Большаков  докладывает
Щербакову:  «Тов.  Сталин  при  повторном  просмотре  фильма
«Фронт»  (после  исправлений)  дал  свою  положительную
оценку.  Фильм  зрителями,  особенно  военными,  принимает¬
ся  горячо.  Поэтому  прошу  Вас  дать  указания  газетам  о  поме¬
щении  рецензий  на  него»33.
 Этот  фильм  поставлен  по  одноименной  пьесе  А.  Кор¬
нейчука,  написанной  в  1942  году.  Отрывки  из  нее  по  указа¬
нию  Верховного  печатались  в  «Правде».  Тема  ее  была  зло¬
бодневной  для  начального  периода  войны.  В  пьесе  сталкива¬
ются  в  непримиримом  противостоянии  два  наших  генерала.
Один,  заслуженный  участник  Гражданской  войны,  закон¬
сервировался  в  ее  опыте  и  традициях.  Другой  —  генерал  ста¬
линской  выучки.  Он  понимает,  что  представляет  собой  со¬
временная  война.  Верховный  главнокомандующий  смело
выдвигает  его,  назначая,  еще  молодого,  командующим
фронтом.
 Пьеса  Корнейчука  с  немалым  успехом  шла  в  театрах.
Фильм  же  вызвал  меньший  интерес.  Картину  передержали  с
поправками,  идущими  от  самого  вождя,  она  утратила  обще¬
 -  373  -

ственную  актуальность,  а  художественных  открытий  в  ней
почти  не  было.
 Братья  Васильевы  задумали  экранизировать  повесть
«Хлеб»  А.  Толстого.  Замысел  реализован  в  1942  году  в  двух¬
серийном  фильме  «Оборона  Царицына».  Первая  серия  вы¬
ходит  в  прокат  29  марта  и  уже  11  апреля  награждается  Ста¬
линской  премией  1-й  степени.  Со  второй  же  серией  (она
снималась  одновременно  с  первой)  выходит  полный  афронт.
Ее  запрещают,  что  сделано,  разумеется,  по  указанию  из
Кремля.
 В  официальном  отзыве  отмечалось,  что  во  второй  серии
допущены  серьезные  отступления  от  исторической  и  жиз¬
ненной  правды  в  создании  экранных  образов  Сталина  и  Во¬
рошилова  и  фальшиво  трактуется  образ  народа34.  Отзыв  был
по  сути  формальным,  отписочным,  он  не  вскрывал  истин¬
ных  причин  происшедшего.  По  идейной  концепции  вторая
серия  ничем  не  отличалась  от  первой.  В  обеих  прославлялся
Сталин  как  величайший  стратег  Гражданской  войны.  Важ¬
нейшим  эпизодом  второй  серии  являлась  встреча  его  в  Ца¬
рицыне  с  Ворошиловым.  Формальный  характер  отзыва  ви¬
ден  и  из  того,  что  к  режиссерам  никаких  идеологических
претензий  не  предъявлялось,  а  им  тут  же  поручили  поста¬
новку  «Фронта».
 Чем  же  не  угодила  Верховному  главнокомандующему
вторая  серия  «Обороны  Царицына»?  Вот  что  можно  про¬
честь  на  этот  счет  в  «Каталоге  советских  игровых  картин,  не
выпущенных  во  всесоюзный  прокат  по  завершении  в  произ¬
водстве  или  изъятых  из  действующего  фонда  в  год  выпуска
на  экран  (1924—1953)»,  составленном  Е.  Марголитом  и  В.
Шмыревым.  «Во-первых,  во  второй  серии  картины  основ¬
ное  место  отводилось  не  собственно  оборонной  теме,  а  теме
борьбы  Сталина  с  вредительскими  кознями  ставленников
Троцкого,  что  для  1942  года  было  неактуально.  Во-вторых,
неудачи  первого  этапа  Великой  Отечественной  войны,  свя¬
занные  с  именами  Ворошилова  и  его  поколения  полковод¬
цев,  не  могли  не  заставить  Сталина  отказаться  от  педалиро¬
вания  их  особых  заслуг  в  прошлом»35.
 Льва  Троцкого  убили  в  1940  году  по  приказу  Сталина.  Но
в  памяти  последнего  тот  и  после  смерти  оставался  живым  и
 -  374  -

злейшим  врагом.  Троцкистско-бухаринских  «вредителей  и
шпионов»  будут  гвоздить  в  Отчетном  докладе  ЦК  на  XIX
съезде  партии  в  1952  году.  Так  что  маловероятно,  чтобы  по¬
каз  в  фильме  непримиримой  борьбы  с  троцкистами  мог
представляться  Сталину  неактуальным.  А  вот  подчеркивать
близость  с  Ворошиловым  ему  было  совсем  ни  к  чему.  В  пер¬
вые  месяцы  Отечественной  войны  «первый  маршал»  убеди¬
тельно  доказал  свою  военную  бездарность.  Он  олицетворял
тех  военачальников  Гражданской  войны,  которые  оказались
несостоятельными  в  войне  нового  типа.
 Советское  кино  для  Сталина  являлось  прежде  всего  по¬
литикой,  ее  важнейшим  инструментом.  Но  не  только  оно  за¬
нимало  внимание  советского  диктатора.
 Очень  показательным  для  Сталина  явилось  его  активное
участие  в  создании  нового  государственного  гимна.  С  1918
года  им  являлся  международный  пролетарский  гимн  «Ин¬
тернационал».  Это  не  было  оформлено  специальным  декре¬
том,  а  получилось  как  бы  само  собой.  Весной  1942  года  Ста¬
лин  принимает  решение  оставить  «Интернационал»  только
партийным  гимном  и  создать  новый  —  государственный.
Подобно  роспуску  Коминтерна,  это  являлось  прежде  всего
политической  акцией.  Предполагалось,  что  новый  гимн
подчеркнет  изменившийся  статус  советской  страны  и  будет
пронизан  державным  патриотизмом  в  его  большевистской
интерпретации.  Вместе  с  тем  гимну  предстояло  стать  и  свое¬
го  рода  образцом  социалистического  искусства,  его  граж¬
данской  направленности.  Эстетика  сливалась  с  политикой,
ей  подчинялась.
 Подготовка  нового  гимна  сразу  возводилась  на  уровень
первостепенного  государственного  дела.  Учредили  прави¬
тельственную  комиссию,  выделили  большие  деньги  на  кон¬
курс  и  премирование  его  участников.  Конкурс  был  закры¬
тый,  но  не  келейный.  Едва  ли  не  каждый  мог  в  нем  состя¬
заться.  В  комиссию  поступили  сотни  предложений  от  поэтов
и  композиторов.  Эти  предложения  тщательно  рассматрива¬
лись  с  привлечением  лучших  специалистов.  Ответственным
за  подготовку  нового  гимна  кремлевский  правитель  назна¬
чил  Ворошилова.  Но  все  в  конечном  счете  решал  сам  Ста¬
лин.
 -  375  -

Порядок  установили  следующий.  После  предваритель¬
ного  отбора  комиссия  прослушивала  музыку  с  положенным
на  нее  текстом.  У  рояля  обычно  находился  сам  композитор,
певец  исполнял  соло,  его  сопровождал  дуэт  или  квартет.
Происходил  новый  отбор.  Сталин  приходил  на  прослушива¬
ние  (в  Бетховенском  зале  Большого  театра),  когда  предла¬
гаемые  гимны  исполнялись  хором  Краснознаменного  ан¬
самбля  Центрального  Дома  Красной  Армии.
 Подробные  записи  о  подготовке  нового  гимна  вел  по  све¬
жим  впечатлениям  Г.  Эль-Регистан.  Обратимся  к  ним.  «По¬
сле  того  как  хор  спел  гимны,  Сталин  поднялся.  Начался  раз¬
говор.  Сталин  сказал,  что  в  хоре  мелодия  сливается  и  для
окончательного  решения,  пожалуй,  следует  еще  и  прослу¬
шать  с  оркестром.  Обратился  к  нескольким  присутствовав¬
шим  композиторам  (Шостакович,  Шапорин,  Хачатурян,
Прокофьев,  Александров,  Чернецкий)  с  вопросом,  с  каким
оркестром  лучше  слушать:  духовым  или  симфоническим.
Мнения  разошлись.  Но  композиторы  признали  все,  что  без
оркестрового  исполнения  трудно  решить  вопрос  о  качестве
музыки  и  сделать  выбор.  На  подготовку  оставшихся  гимнов
Сталин  дал  пять  суток»36.  На  этом  обсуждении  присутство¬
вали  члены  Политбюро.  Сталин,  сообщает  мемуарист,  при¬
шел  в  маршальской  форме.  «Он  заметно  поседел.  Слушал
очень  внимательно,  был  оживлен,  энергичен»36.
 По  мнению  Эль-Регистана,  большинство  предлагаемых
музыкальных  решений  представляло  собой  «серятину».  Ин¬
тересными  были  два  варианта  гимна,  выполненные  Д.  Шос¬
таковичем  на  слова  А.  Прокофьева.  На  прослушивании  1  но¬
ября  1943  года  авторам  в  присутствии  Сталина  выставлялись
баллы.  Высший,  10,  получили  Хачатурян  и  Шостакович.
Прокофьев  (композитор)  —  6—7,  Шапорин  —  5,  А.  Алек¬
сандров  —  8,  Б.  Александров  —  9—8.
 Верховный  остался  недоволен  работой  композиторов.
В  разговоре  с  Михалковым  и  Эль-Регистаном  он  заметил,
что  «только  у  Шостаков(ича)  и  Хачатуряна  —  свое...»  Алек¬
сандров  же  «сводит  к  маршам,  прибавить  басов,  медленнее  и
торжественнее»37.  И  все  же  в  конечном  счете  Сталин  остано¬
вился  на  музыке  именно  А.  Александрова,  в  основе  которой
лежит  многократно  исполнявшийся  «Гимн  партии  больше¬
 -  376  -

виков».  О  мотивах  данного  решения  судить  трудно.  Может
быть,  первый  коммунист  страны  хотел  подчеркнуть  внут¬
реннее  единство  нового  советского  гимна  с  «Гимном  партии
большевиков»?
 С  не  меньшим,  если  не  с  большим  тщанием  рассматри¬
вал  Сталин  и  поэтические  тексты.  В  первом  списке  реко¬
мендуемых  авторов,  подготовленном  Комитетом  по  делам
искусств  и  утвержденном  Агитпропом,  нет  имени  ни  С.  Ми¬
халкова,  ни  Г.  Эль-Регистана.  Как  не  без  гордости  отметит
потом  последний,  «их  никто  не  приглашал  писать  гимн,  мы
написали  его  по  собственной  инициативе»38.
 Но,  по  крайней  мере,  Михалков  не  являлся  неизвестной
величиной  для  Сталина.  И  не  только  потому,  что  написал
стихотворение,  его  прославляющее.  Кто  их  не  писал?  Поэт
еще  в  1935  году  заслужил  благосклонность  вождя,  затронув
его  отцовские  чувства.  Михалков  опубликовал  в  «Известиях»
стихотворение  «Светлана»:
 ...Спи.  Тебя  не  потревожат.
 Ты  спокойно  можешь  спать.
 Я  тебя  будить  не  стану:
 Ты  до  утренней  зари
В  темной  комнате,
 Светлана,
 Сны  веселые  смотри.
 Михалков  поведал  позднее  целую  романтическую  исто¬
рию.  Ему  безответно  нравилась  одна  девушка.  А  в  «Извести¬
ях»  у  него  шло  стихотворение  «Колыбельная».  «В  клубе  пи¬
сателей  я  встречаю  свою  девушку  и  в  шутку  говорю:  «Хо¬
чешь,  я  напишу  сегодня  стихотворение  и  посвящу  его  тебе,  а
завтра  ты  прочитаешь  его  в  «Известиях»?  Светлана,  так
звали  мою  знакомую,  только  усмехнулась  в  ответ.  Я  же  по¬
спешил  в  редакцию  и  назвал  стихотворение  «Светлана».  Ну,
думал,  теперь  уж  наверняка  сердце  Светланы  будет  завоева¬
но.  Но  так  вышло,  что  я  «завоевал  сердце»  совсем  другого
человека.  Я  был  назавтра  вызван  в  ЦК  ВКП(б),  и  ответст¬
венный  работник  С.  Динамов  мне  сказал:  «Ваши  стихи,  мо¬
лодой  человек,  понравились  товарищу  Сталину.  Он  поинте¬
ресовался,  как  вы  живете,  не  нуждаетесь  ли  в  чем?»39
 В  книге  «Сталиниада»  Ю.  Борев,  пересказав  эту  исто¬
 -  377  -

рию,  замечает:  «Михалкову  здорово  повезло!  Предание  же  не
верит  в  случайности:  стихотворение  было  опубликовано...  в
день  рождения  Светланы  Сталиной»40.
 Но  это  уже  частности.  Да  и  мало  ли  какие  совпадения
случаются!  Возможно,  и  повезло  в  ситуации  с  гимном.  Все
предлагаемые  тексты  отклонялись  тогда  либо  на  уровне  ко¬
миссии,  либо  самим  вождем.  Они  действительно  удручали
унылой  напыщенностью.  Тексты  Н.  Асеева,  Е.  Долматов¬
ского,  Н.  Тихонова,  С.  Щипачева,  М.  Светлова,  А.  Суркова,
П.  Антокольского,  Д.  Бедного,  С.  Кирсанова,  М.  Исаков¬
ского,  как  и  остальных,  всех  не  перечислишь,  —  на  одно
лицо.  Они  скованы  жесткой  идеологической  программой.
Кажется,  только  у  К.  Симонова  и  О.  Берггольц  нет  упомина¬
ний  Сталина,  но  сами  стихи  —  заметно  ниже  их  возможнос¬
тей.
 Михалков  и  Эль-Регистан  пришлись  ко  двору.  «Однаж¬
ды  Ворошилов  приглашает  нас  с  Регистаном  в  Кремль  и  со¬
общает:  «Товарищ  Сталин  обратил  внимание  на  ваш  текст,
будем  работать  с  вами...»41  Нельзя  сказать,  что  этот  текст
(в  том  числе  и  последние  его  варианты)  отличался  высокими
художественными  достоинствами.  Но  патриотическая  идея
выражена  в  нем  весьма  выпукло.  Теперь  его  авторы  будут  ра¬
ботать  под  непосредственным  руководством  Сталина,  кото¬
рого  вполне  можно  назвать  их  соавтором.  Указания  переда¬
ются  Михалкову  и  Регистану  через  Ворошилова,  и  вождь
лично  беседует  с  ними.
 По  словам  Эль-Регистана,  27  октября  1943  года  Михал¬
кову  «ровно  в  2  часа  утра  позвонил  А.  Н.  Поскребышев  и  со¬
общил,  что  будет  говорить  Сталин.  Иосиф  Виссарионович
сказал  Сергею,  что  вот  прослушивание  его  убедило,  что
текст  коротковат  («куцый»):  нужно  добавить  один  куплет  с
припевом.  В  этом  куплете,  который  по  духу  и  смыслу  дол¬
жен  быть  воинственным,  надо  сказать:  1)  о  Красной  Армии,
ее  мощи,  силе;  2)  о  том,  что  мы  бьем  фашизм  и  будем  его
бить  («фашистские  полчища»  —  так  он  выразился).  На  то,
чтобы  это  сделать,  Сталин  дал  несколько  дней...»42
 А  вот  личная  встреча  с  вождем.  «Тов.  Сталин  дает  текст.
«Посмотрите,  как  получилось...»  Он  весь  в  его  пометках.
Поставлены  единица,  двойка,  тройка.  Варьируются  слова:
 -  378  -

«дружба»,  «счастье»,  «слава».  Слова  «священный  оплот»  за¬
менены  на  «надежный  оплот».  Щербаков  спрашивает  о  «ми¬
ре».  Не  надо.  Мы  воевали.  Действительно  —  хорошо.  Везде
теперь  одинаково  запомнят.  «Нас  от  победы  к  победе  ве¬
дет!»  —  хвастовство.  Надо  —  говорит  —  «Пусть  от  победы  к
победе!..  Заметил,  «Отчизну  свою  поведем».  Это  хорошо.
В  будущее.  Идем  печатать.  Возвращаемся.  Сразу  же  читает.
Каждого  спрашивает.  Примем?»43
 Михалкову  и  Эль-Регистану  выделили  кабинет  в  Кремле.
Работали  они,  как  говорится,  в  неформальной  обстановке.
Прочитали  две  строки  сотруднику  Ворошилова:  «Фашист¬
ские  полчища  мы  побеждали.  Мы  били,  мы  бьем  их  и  будем
их  бить».  Тот  заметил:  «мы  бьем  их»  при  чтении  сливаются:
«еб...  их»44.  Ворошилов  хохотал.
 «Очень  смеялись,  когда  Сергей  вспомнил  о  четырех  ев¬
реях  в  коротеньких  брючках,  которые  спели  какого-то  ком-
позитора-еврея,  не  сводя  глаз  с  Ворошилова.  Я  напомнил
одного  из  них  с  удивленно  поднятой  бровью.  Хохотали  бук¬
вально  до  слез»45.
 Сохранился  седьмой  вариант  гимна  с  поправками  Ста¬
лина.  Некоторые  материалы  авторы  попросили  себе  на  па¬
мять.  «Поправки,  сделанные  тов.  Сталиным  собственноруч¬
но  в  23.45  в  Кремле  23  октября  1943  г.  По  моей  просьбе  —
подаренные  нам.  С.  Михалков.  Эль-Регистан».  И  еще:  «По¬
правки  тов.  Сталина  (сделанные  им  от  руки  синими  черни¬
лами)  мы  пометили  здесь  красным  карандашом;  синим  ка¬
рандашом  помечена  наша  окончательная  редакция,  принятая
товарищем  Сталиным,  Молотовым  и  Ворошиловым»46.
 Самая  принципиальная  правка  внесена  вождем  в  сле¬
дующее  четверостишие:
 Сквозь  грозы  сияло  нам  солнце  свободы.
 Нам  Ленин  в  грядущее  путь  озарил.
 Нас  вырастил  Сталин  —  избранник  народа.
 На  труд  и  на  подвиги  нас  вдохновил.
 Кремлевский  редактор  первую  и  последнюю  строчки  не
трогает.  Две  же  средние  выглядят  теперь  так:
 И  Ленин  великий  нам  путь  озарил.
 Нас  вырастил  Сталин  —  на  верность  народу...
 -  379  -

Последние  три  слова  написаны  Сталиным  собственно¬
ручно.  Либо  он  счел  «избранник  народа»  слишком  выспрен¬
ним,  либо  полагал,  что  это  неадекватно  реальности.  Лидер
страны  формально  не  являлся  избранником  народа.
 Эль-Регистан  объяснил,  почему  было  вычеркнуто  слово
«грядущее».  Сталин  нашел,  что  его  могут  не  понять  в  де¬
ревне.
 После  заключительного  прослушивания  гимна  в  Боль¬
шом  театре,  вспоминает  Михалков,  «нас  пригласили  в  ложу
правительства  —  к  накрытому  столу.  Сталин  нас  встретил  и
сказал,  что,  по  русскому  обычаю,  надо  «обмыть»  гимн.  По¬
садил  рядом.  Здесь  же  были  члены  Политбюро...  Мы  нахо¬
дились  в  ложе  до  пяти  часов  утра.  Говорили  в  основном  Эль-
Регистан,  я  и  Сталин.  Остальные  молчали.  Когда  было  смеш¬
но,  все  смеялись.  Сталин  попросил  меня  почитать  стихи.
Я  прочитал  «Дядю  Степу»,  другие  веселые  детские  стихи.
Сталин  смеялся  до  слез.  Слезы  капали  по  усам.  Во  время
разговора  Сталин  цитировал  Чехова,  он  сказал  такую  фразу,
я  ее  запомнил,  что  «мы  робких  не  любим,  но  и  нахалов  не
любим».  Тосты  поднимали  мы  и  товарищ  Щербаков.  Сталин
сделал  нам  замечание:  «Вы  зачем  осушаете  бокал  до  дна?  С
вами  будет  неинтересно  разговаривать».  Он  спросил  меня,
партийный  ли  я.  Я  сказал,  что  беспартийный.  Он  ответил:
«Ну  ничего,  я  тоже  был  беспартийным».  Нашими  биогра¬
фиями  Сталин,  видимо,  не  интересовался.  Регистана  он
иронически  спросил:  «Почему  вы  Эль-Регистан?  Вы  кому
подчиняетесь:  католикосу  или  муфтию?»47
 1 	января  1944  года  по  радио  впервые  прозвучал  новый
государственный  гимн,  но  работа  над  музыкой  продолжалась
еще  несколько  месяцев.  Завершилась  она  в  апреле  1944  года.
Профессор  Московской  консерватории  Д.  Рогаль-Левицкий
оркестровал  гимн,  и  состоялось  его  прослушивание  в  Боль¬
шом  театре  Сталиным  и  членами  Политбюро,  о  чем  автор
оркестровки  сделал  тогда  подробную  запись.  Большой  отры¬
вок  из  нее  напечатала  в  1991  году  «Независимая  газета»  —
публикатор  В.  Лакшин.  В  юности  он  был  знаком  с  Рогалем-
Левицким,  человеком  очень  добросовестным,  сдержанным  и
аккуратным.  Его  воспоминания  —  свидетельство  беспри¬
страстного  очевидца.
 -  380  -

После  прослушивания  —  оно  продолжалось  десять  ми¬
нут  —  наступила  мертвая  тишина.  Раздался  голос:  —  Скорее
в  ложу!..  Дмитрий  Романович,  вас  просят!  «Я  сорвался  с
места  и  бегом  пустился  за  кулисы.  У  каждой  двери  раздавал¬
ся  окрик  стражи:  «Рогаль-Левицкий!»,  и  я,  как  мячик,  пере¬
давался  от  одного  поста  к  другому».  На  сцене  уже  ждали
адъютанты  Ворошилова  и  Сталина.  Вместе  с  Рогаль-Левиц-
ким  в  правительственную  ложу  направились  А.  Александ¬
ров,  А.  Пазовский,  М.  Храпченко.  Впереди  шел  охранник,
замыкали  шествие  два  адъютанта.  У  дверей  ложи  —  охрана,
человек  шесть.  Дежурный  нажал  звонок.  Только  со  второго
сигнала  пустили.
 Обе  части  ложи  —  аванложа  и  салон  —  были  заполнены
военными.  Приглашенные  вошли  в  гостиную.  «...Налево
стоял  Сталин,  ласково  приветствовавший  входящих,  кото¬
рых  представлял  ему  Климент  Ефремович.
 — 	Рогаль-Левицкий,  автор  новой  оркестровки!  —  прого¬
ворил  он,  как  только  я  вошел.
 Сталин  улыбнулся  сквозь  усы  и  сильным  рукопожатием
выразил  свое  одобрение...
 — 	Очень  хорошо,  —  сказал  Сталин.  Лицо  его  выглядело
утомленным,  и  он  нервно  ходил  по  оставшейся  в  его  распо¬
ряжении  комнате  и  все  время  курил  свою  неизменную  труб¬
ку,  держа  ее  в  левой  руке.
 — 	Очень  хорошо,  —  повторил  он.  —  Вы  взяли  лучшее,
что  было  прежде,  соединили  со  всем  хорошим,  что  придума¬
ли  сами,  и  получилось  то,  что  нужно.  Очень  хорошо,  —
одобрительно  закончил  он».
 Затем  Сталин  спросил  Пазовского,  когда  Большой  театр
покажет  «Сусанина».  Тот  отвечал  несколько  неопределенно.
Верховный  заметил:
 — 	Да,  если  бы  и  мы  на  фронте  с  такой  же  скоростью  про¬
двигались  вперед,  с  какой  вы  переучиваете  «Сусанина»,  то,
пожалуй,  далеко  еще  не  добрались  бы  до  Днепра,  —  нажи¬
мая  на  каждое  слово,  проговорил  Сталин.  Было  мгновение,
когда  казалось,  взрыв  будет  неизбежным.  Но...  все  обошлось
благополучно».
 Лакеи  тем  временем  бесшумно  накрывали  на  стол.  Ник¬
то  не  садился.  Водворилось  молчание,  немного  чопорное,
 -  381  -

немного  неестественное.  Сталин  продолжал  нервно  шагать
по  комнате.
 «Он  был  невысокого  роста,  что  совершенно  не  соответ¬
ствовало  тому  ходячему  мнению  о  нем,  которое  установи¬
лось  по  его  портретам  и  фотографиям.  Волосы  были  посе¬
ребрены  легкой  проседью.  В  плечах  —  широк,  шаг  твердый,
движения  отнюдь  не  резкие.  Он  был  одет  в  светло-защитный
мундир  с  маршальскими  погонами  и  широкими  красными
генеральскими  лампасами.  На  груди  —  только  одна  звездоч¬
ка  Героя  Социалистического  Труда».
 На  встречах  с  писателями  у  Горького  кремлевский  вла¬
дыка  держался  демократичнее.  Но  теперь  обстановка  стала
другой,  более  официальной.  Маршальский  мундир,  присут¬
ствие  военных  к  этому  обязывали.  Вместе  с  тем  Верховный
старался  и  уйти  от  полной  официальщины.
 Хозяин  пригласил  к  столу.  Сам  он  к  нему  не  садился  до
тех  пор,  пока  не  уселись  все.  Сталин  сказал  Молотову:
 «Ты  будешь  председателем  нашего  собрания».  —  «Что
мы  будем  пить?»  —  спросил  тот.  Кто  предлагал  вино,  кто
водку.  Сталин  возразил:  «Ни  вино  и  ни  водку!..  У  нас  есть
здесь  прекрасная  перцовка.  Она  не  очень  крепкая.  Я  предла¬
гаю  начать  с  нее».
 Первый  тост  провозгласили  за  успех  нового  гимна.  Во¬
рошилов  и  Сталин  настояли,  чтобы  Рогаль-Левицкий  выпил
рюмку  до  дна,  перцовка  показалась  музыканту  «очень  злой».
Далее  Сталин  спросил,  кто  видел  картину  «Кутузов».  Тут  ме¬
муарист  чего-то  недослышал  или  хозяин  говорил  путано.  Но
в  общем-то  речь  шла  не  о  фильме,  а  о  спектакле  Малого  те¬
атра.  Кремлевскому  критику  он  сильно  не  понравился.  «Су¬
даков  совершенно  исказил  Кутузова.  Это  не  полководец,  а
какой-то  больной  старик.  Ничего  не  осталось  от  этого  вели¬
кого  человека.  Ведь,  как-никак,  он  руководил  войсками,  он
вел  войну,  он  был  ее  организатором.  А  у  Судакова  ничего
этого  и  в  помине  нет.  Он  совершенно  испохабил  эту  роль,  —
резко  бросил  Сталин  и  умолк.
 — 	Шарлатан!  —  с  ударением  произнес  он,  как  будто  до¬
говаривая  свою  мысль,  еще  не  совсем  законченную  и
ясную».  Спектакль  не  отвечал  тому  курсу  на  прославление
 -  382  -

русских  исторических  деятелей,  который  с  особой  ревнос¬
тью  проводился  в  военные  годы.
 Застолье  продолжалось.  Нашли  повод,  чтобы  заставить
Ворошилова  и  Храпченко  выпить  штрафные  рюмки.  Моло¬
тов  поднял  тост  за  нового  «дирижера  гимна»  Пазовского.
 «Разговор  перешел  на  Большой  театр.  Сталин  интересо¬
вался  новыми  мероприятиями,  балетом  и  в  особенности
оперой.
 — 	Мне  кажется,  —  сказал  он,  —  что  все  наши  неудачи
зависят  вовсе  не  от  обилия  певческих  школ,  а  от  неумения
найти  певцов  и  от  нежелания  стариков  передать  свои  знания
и  опыт  молодежи»:
 Пазовский  ответил,  что  уже  получено  согласие  лучших
певческих  сил  заняться  с  оперной  молодежью.  На  это  хозя¬
ин  стола  среагировал  довольно  неожиданно.
 «—  Это  неплохо!  Но  я  не  очень  верю  в  совесть.  Там,  где
нет  настоящей  заинтересованности,  там  никогда  не  будет  и
настоящего  успеха,  —  твердо  проговорил  он.
 — 	Верно,  —  в  один  голос  заговорили  Молотов,  Мален¬
ков  и  Берия.
 — 	Надо  заинтересовать!  —  закончил  Лаврентий  Павло¬
вич.
 — 	Надо  дать  тройной  оклад  и  хорошо  обеспечить.  Тогда
можно  требовать,  —  заметил  Маленков  и  до  конца  ужина  не
проронил  больше  ни  одного  слова».
 Сталин  мыслил  трезво  и  прагматично.  И  не  верил  в  осо¬
бый  энтузиазм  творческой  интеллигенции.
 Разговор  за  столом  касался  разных  тем,  в  том  числе  и  чи¬
сто  военных.  Я  вычленяю  эстетическую  проблематику.
 Выпили  за  Комитет  по  делам  искусств,  за  Храпченко.  За¬
говорили  о  «Первом  Симфоническом  ансамбле»  и  оркестрах
без  дирижера.
 «—  Я  несколько  раз  был  на  концертах  «Персимфанса»,  —
заговорил  Сталин.  —  Вредная  это  затея.  Что  за  вздор  —  все
дирижеры  и  ни  одного  настоящего.  Даже  самый  плохой  ди¬
рижер  все-таки  лучше  «без  дирижера».  А  то  сидят  и  смотрят
в  одну  точку,  чтобы  не  пропустить  знака,  который  все  равно
подавался.  Да  подавался  скверно,  —  закончил  он...
 -  383  -

— 	Вздорное  дело!  Не  было  у  меня  тогда  времени,  так  я  и
не  успел  добраться  до  них...»
 В  отрицательной  оценке  бездирижерных  оркестров  крем¬
левский  ценитель,  очевидно,  прав.  Но  у  него  и  в  мыслях  нет,
что  надо  предоставить  решение  подобных  творческих  вопро¬
сов  самой  художественной  интеллигенции.  Он  ощущает  себя
ее  пастырем,  как  и  пастырем  всего  народа.  И  хочет  вмеши¬
ваться  властно  во  все  и  вся.  Личный  вкус  он  возводит  в  ранг
непререкаемого  закона.
 В  очень  вежливой  форме  Рогаль-Левицкий  позволил
себе  напомнить  Сталину  о  некоторых  удачах  «бездирижер¬
ных»  оркестров.  Завязалось  нечто  вроде  спора.  Разумеется,
последнее  слово  осталось  за  вождем.
 «—  Мне  эта  затея  никогда  не  нравилась.  Я  до  сих  пор  не
понимаю  этого  увлечения.  Есть  у  нас  хороший  русский  на¬
родный  хор  Захарова.  Так  он  каждый  раз  прячется  в  кулису,
машет  оттуда  рукой  и  думает,  что  его  никто  не  видит,  —  за¬
смеялся  Сталин.  —  Ну  зачем  это  нужно?  Было  бы  гораздо
лучше,  если  бы  он  управлял  своим  хором  как  полагается.
Что  бы  было,  если  бы  все  наши  заводы  оказались  без  своих
руководителей!  Никакого  толку  не  получилось  бы.  Это  одно
и  то  же.  Не  могу  я  понять  этого  увлечения!  Какая  неле¬
пость!»
 В  конце  разговора,  уже  далеко  за  полночь,  речь  зашла  о
Радиокомитете.  Сталин  спросил  у  Щербакова:  «Что  же,  у  вас
все  еще  Радиокомитетом  управляет  Пузин?..  Где  вы  его  от¬
копали?  Нехорошо».  Щербаков  попытался  защитить  нужно¬
го  ему  работника:  «У  нас  ведь  тридцать  шесть  часов  полити¬
ческого  вещания,  и  Пузин  хорошо  справляется  с  этой  рабо¬
той».
 Сталин  скептически  заметил:  «Лучше  бы  вашего  «поли¬
тического  вещания»  и  не  было.  Я  как-то  послушал  ваши
передачи.  Черт  знает  что!»  И  добавил:  «Нет,  все-таки  убери¬
те  Пузина.  Я  очень  прошу!  Пузин!  Ха-ха-ха!  Надо  же  только
придумать,  —  продолжал  он  высмеивать  эту  «малозвучную»
фамилию,  отнюдь  не  имея  ничего  против  ее  носителя».
Щербакову  ничего  не  оставалось,  как  согласиться  с  патро¬
ном.
 Хозяин  предложил  выпить  «последнюю,  заключитель¬
 -  384  -

ную».  «Все  встали,  выпили  и  начали  прощаться.  Сталин  так
же  приветливо  приветствовал  всех,  как  и  при  встрече.  Мы
покинули  ложу  правительства.  Было  без  трех  минут  два...»48
 На  одном  из  заключительных  прослушиваний  нового
гимна  хор  Краснознаменного  ансамбля  песни  и  пляски  ис¬
полнил  для  Сталина  сначала  для  сравнения  гимны  Великоб¬
ритании,  США  и  прежний  российский  «Боже,  царя  храни!».
Вождь  остался  доволен  этим  сравнением:  получилось  не
хуже,  чем  у  других.  А  может  быть,  и  лучше.  Поставленная  им
задача  была  успешно  решена.
 Основные  создатели  нового  гимна  удостоились  Сталин¬
ской  премии  первой  степени.  Остальным  претендентам  дали
денежные  награды.  Новый  гимн  зазвучал  по  всей  стране  и
навсегда  вошел  в  ее  историю.  Действительно,  он  полно  и
внушительно  выразил  мифологию  сталинской  эпохи:  «Славь¬
ся,  отечество  наше  свободное...»  Слова  гимна  Михалков
переписывал  дважды:  первый  раз  —  при  JI.  Брежневе,  вто¬
рой  —  при  В.  Путине.  Миф  не  умер,  но  преобразился.  Ниче¬
го  лучшего,  однако,  наши  лидеры  предложить  не  смогли.
Критиковать  легче,  чем  создавать.
 СТРАННАЯ  СИТУАЦИЯ
 На  ночном  застолье,  описанном  Д.  Рогаль-Левицким,
Сталин  спросил  А.  Пазовского,  работает  ли  в  Большом  теат¬
ре  дирижер  Н.  Голованов.  Вопрос  —  с  подтекстом,  первый
слой  которого  тут  же  раскрылся.  Сталин  не  хуже  Пазовского
знал,  что  Голованов  давно  уже  изгнан  из  Большого  театра  и
является  с  1937  года  художественным  руководителем  Боль¬
шого  симфонического  оркестра  Всесоюзного  радио.  Прой¬
дет  два  года,  и  он  станет  лауреатом  Сталинской  премии,  ко¬
торую  ему  дадут  еще  не  раз  за  постановку  русских  опер  в  том
же  Большом  театре,  главным  дирижером  которого  его  на¬
значат  в  1948  году.  Им  он  останется  до  своей  кончины  в  1953
году.
 «Не  люблю  я  его,  —  заявил  Сталин,  обращаясь  к  Лазов¬
скому.  —  А  вы  как  считаете?
 — 	Николай  Семенович  —  музыкант,  конечно,  неплохой,  —
 13  Зак.  2523
 -  385  -

начал  Пазовский.  —  Он  грубоват,  не  без  странностей  и  пре¬
увеличений...  Человек  с  большой  волей...
 — 	И  антисемит!  —  закончил  Сталин.  —  Да,  самый  насто¬
ящий  антисемит.  Грубый  музыкант.  Любит  лезть  не  в  свое
дело.  Его  в  Большой  театр  нельзя  пускать,  он  все  перевернет
по-своему.  Это  то  же  самое,  что  козел  в  капусте,  —  засмеял¬
ся  он.
 Вождь  выразил  недовольство  и  тем,  что  Голованов  рабо¬
тает  в  Радиокомитете:  «Тоже  плохо!  Но  там  ему  нет  места
развернуться».  Обращаясь  теперь  к  Рогаль-Левицкому,  хозя¬
ин  спросил:  «Вы  его  знаете?»
 — 	Знаю,  и  в  работе  иметь  с  ним  дело  очень  приятно.  Он
человек  своего  слова,  очень  точный  и  исполнительный...
 — 	Вы  его,  значит,  защищаете?  —  неожиданно  и  резко
бросил  Берия.
 — 	Нет,  не  защищаю,  а  только  говорю  то,  что  есть.  В  ра¬
боте  я  с  ним  много  раз  сталкивался,  он  часто  рычит,  но  всег¬
да  на  месте.
 — 	И  все-таки  он  антисемит,  —  настаивал  Сталин.
 — 	В  этом  смысле  я  с  ним  не  сталкивался.  Об  этом  много
говорили,  но  я  знаю  многих  евреев,  которые  готовы  были
стоять  за  него  горой...
 Сталин  улыбнулся.
 — 	Ох,  дипломаты  эти  музыканты!  Ты  вот  жаловался,  —
обратился  он  к  Молотову,  —  что  у  тебя  не  хватает  диплома¬
тов.  Вот,  музыканты  —  самые  хорошие  дипломаты.  Ну  и
дипломаты!  —  засмеялся  он.  —  И  все-таки  Голованов  насто¬
ящий  антисемит...  Вредный  и  убежденный  антисемит,  —  с
сердцем  закончил  он»49.
 Несколько  странная  ситуация.  Зачем  Пазовскому  или
Рогаль-Левицкому  защищать  человека,  которого  сам  вождь
называет  антисемитом,  «грубым  музыкантом»  и  говорит  о
своей  нелюбви  к  нему?  Корпоративная  солидарность?  До¬
пустим.  Но,  может  быть,  эти  музыканты,  особенно  Пазов¬
ский,  владели  и  какой-то  иной  информацией,  заставлявшей
их  усомниться  в  полной  искренности  резких  слов  любезного
хозяина?  Уж  не  провоцировал  ли  он  их  на  возбужденное
осуждение  антисемитизма  в  то  время,  когда  Большой  театр
упрекали  в  «еврейском  засилье»?
 -  386  -

С  другой  стороны,  зачем  Сталину  понадобился  весь  этот
разговор  об  антисемитизме  Голованова?  Его  он,  правда,  со¬
всем  за  другое  критиковал  много  лет  тому  назад,  и  вроде  бы
не  имело  смысла  возвращаться  к  этой  персоне.  Сталин  был
злопамятен  и  никогда  ничего  не  забывал.  И  ничего  не  делал
зря.  Осуждая  антисемитизм  Голованова,  генсек  явственно
давал  понять,  что  он  сам  с  юдофобством  ничего  общего  не
имеет,  чужд  ему.  А  между  тем  в  кадровой  политике  ЦК
ВКП(б)  происходил  существенный  сдвиг  в  сторону  акценти¬
рованного  русофильства,  особенно  в  области  культуры.
 Еще  в  августе  1942  года  Агитпроп,  руководимый
Г.  Ф.  Александровым,  направил  докладную  записку  секрета¬
рям  ЦК  ВКП(б)  Г.  Маленкову,  А.  Щербакову  и  А.  Андрееву.
Эта  записка  едва  ли  могла  появиться  на  белый  свет,  если  бы
ее  авторам  не  было  дано  соответствующего  поручения,  сан¬
кционированного  Генеральным  секретарем.  По  мнению
Агитпропа,  в  течение  ряда  лет  во  всех  отраслях  культуры  из¬
вращалась  национальная  политика  партии.  В  итоге  «в  управ¬
лениях  Комитета  по  делам  искусств  и  во  главе  учреждений
русского  искусства  оказались  нерусские  люди  (преимущест¬
венно  евреи)»50.  Отсюда  «во  многих  учреждениях  русского
искусства  русские  люди  оказались  в  нацменьшинстве»51.
 Эти  тезисы  конкретизировались  на  многочисленных
примерах.  Прежде  всего  речь  шла  о  Большом  театре.  В  его
руководстве  только  один  русский  и  один  армянин,  осталь¬
ные,  начиная  от  директора,  главного  режиссера  и  художест¬
венного  руководителя  балета,  —  евреи.  Примерно  так  же  об¬
стоят  дела  в  Московской  и  Ленинградской  консерватори¬
ях  —  там  учащимся  не  прививается  любовь  к  русской
музыке  и  народной  песне.  В  штате  Московской  филармонии
почти  одни  евреи,  и  отчислены  русские  лауреаты  междуна¬
родных  конкурсов.  В  музыкальной  критике  тоже  «преобла¬
дание  евреев».  Во  главе  отделов  литературы  и  искусства
центральных  газет  начиная  с  «Правды»  стоят  также  нерус¬
ские.
 Насколько  мне  известно,  о  кадровой  ситуации  в  кино
специальной  докладной  записки  не  составлялось,  но  она
тоже  считалась  неблагополучной.  В  конце  1942  —  начале
1943  года  кто-то  выдвинул  идею  (инициировало  ее  скорее
 -  387  -

всего  среднее  звено  чиновничьего  аппарата)  о  переименова¬
нии  «Мосфильма»  в  «Русфильм»,  что  вовсе  не  означало  фор¬
мальной  смены  вывесок.  Речь  шла  о  принципиальной  пере¬
ориентации  главной  студии  страны  на  национально-рус-
скую  проблематику,  которую  призваны  утверждать  чисто
русские  кинематографисты.  И  это  было  не  просто  предложе¬
ние,  слова,  но  и  конкретные  дела,  которые  коснулись  едва
ли  не  всех  киностудий.  Там  началась  замена  по  националь¬
ному  признаку  художественных  руководителей  и  руководя¬
щего  состава.
 В  творческой  среде  многие  считали,  причем  не  только
русские,  что  самобытного  кино  в  России,  говоря  словами
И.  Пырьева,  «очень  мало».  Об  этом  он  сказал,  выступая  на
большом  совещании,  созванном  Кинокомитетом  в  июле
1943  года.  «Мне  кажется,  что,  как  ни  странно,  в  нашей  кине¬
матографии  очень  мало  русского,  национального.  Вот  есть
украинская  кинематография...  в  лице  Александра  Петровича
Довженко...  Есть  кинематография  грузинская.  Там  Чиауре-
ли,  был  покойный  Шенгелая...  Есть  армянская  кинемато¬
графия  —  Бек-Назаров.  Есть,  конечно,  и  русская  кинемато¬
графия,  но  ее  очень  мало...  Есть  какие-то  ростки  у  Сергея
Апполинариевича  Герасимова  в  его  последних  произведени¬
ях,  особенно  в  «Учителе»  и  в  «Большой  Земле»  это  в  боль¬
шой  мере  показано,  но  до  сих  пор  к  этому  делу  все-таки  от¬
носились  не  совсем  внимательно,  не  совсем  пристально  и
правильно»52.
 Пырьева  поддержали  драматург  А.  Штейн  и  С.  Гераси¬
мов.  Но  одно  дело  —  ставить  проблему  о  более  глубоком  и
полном  изображении  в  кино  русского  национального  харак¬
тера,  традиций,  обычаев  и  совсем  другое  —  сводить  ее  к
чисто  кадровым  вопросам.  Русское  искусство  испокон  веков
создавалось  не  одними  русскими  художниками.  А  как  раз
такое  «сведение»  и  попытались  осуществить  ретивые  чинов¬
ники  вкупе  с  поддержавшими  их  некоторыми  кинематогра¬
фистами.
 Кадровые  деяния  Кинокомитета  вызвали  решительный
отпор  со  стороны  многих  творческих  деятелей,  лидером  ко¬
торых  стал  прославленный  создатель  фильмов  о  Ленине,  ху¬
 -  388  -

дожественный  руководитель  Кинокомитета  М.  Ромм.  Он  на¬
правил  обстоятельное  письмо  Сталину.
 Там  говорилось  о  тяжелом  положении,  в  котором  в  годы
войны  оказался  кинематограф.  «Дорогой  Иосиф  Виссарио¬
нович!  Задавались  ли  Вы  вопросом,  почему  за  время  войны
Вы  не  видели  ни  одной  картины  Эйзенштейна,  Довженко,
Эрмлера,  Козинцева  и  Трауберга,  моей,  Александрова,
Райзмана...  Хейфица  и  Зархи...  и  некоторых  других  крупней¬
ших  мастеров?  Ведь  не  может  же  быть,  чтобы  эти  люди,
кровно  связанные  с  партией,  взращенные  ею...  не  захотели
или  не  смогли  работать  для  родины  в  самое  ответственное
время.  Нет,  дело  в  том,  что  любимое  Ваше  детище  —  совет¬
ская  кинематография  находится  сейчас  в  небывалом  состоя¬
нии  разброда,  растерянности  и  упадка»53.
 Важнейшей  причиной  такого  разброда  автор  письма  счи¬
тает  ту  кадровую  политику,  которую  ведет  Большаков.  «Я  ра¬
ботаю  в  атмосфере  явного  недоброжелательства...  Больше
того,  у  меня  сложилось  впечатление,  что  я  нахожусь  в  не¬
гласной  опале.  Все  важнейшие  вопросы,  непосредственно
касающиеся  художественного  руководства,  решаются  не
только  помимо  меня,  но  даже  без  того,  чтобы  проинформи¬
ровать  меня  о  решениях.  Без  моего  участия  утверждаются
сценарии,  пускаются  в  производство  картины,  назначаются
режиссеры,  без  моего  участия  картины  принимаются,  отвер¬
гаются  или  переделываются,  без  моего  участия  назначаются
и  смещаются  работники  художественных  органов  кинемато¬
графии,  в  том  числе  художественные  руководители  студий  и
даже  работники  моего  аппарата»54.
 Но  дело  не  только  во  мне,  продолжает  Ромм.  В  таком  же
плачевном  положении  находится  и  художественный  руково¬
дитель  Алма-Атинской  студии  Ф.  Эрмлер.  С  ним  никто  не
считается.  «Дошло  до  того,  что  приказом  Большакова  сме¬
щены  заместители  Эрмлера  по  художественному  руководст¬
ву  Трауберг  и  Райзман,  а  на  их  место  назначен  Пырьев,  при¬
чем  с  Эрмлером  по  этому  вопросу  не  посоветовались...  и
даже  не  нашли  нужным  известить  его  об  этом»55.
 Козинцев,  пишет  Ромм,  «жалуется  на  невыносимое  об¬
ращение  с  ним,  на  полную  дезориентировку,  говорит  о  том,
что  чувствует  себя  «бывшим»  человеком  и  просто  гибнет»56.
 -  389  -

Из-за  бюрократизма,  организационной  неразберихи  гибнут
и  другие  крупнейшие  режиссеры,  и  нет  никакой  заботы  о
творческой  смене.
 В  конце  письма  Ромм  поднимает  вопрос,  который  более
всего  его  тревожит  и  возмущает:  «За  последние  месяцы  в  ки¬
нематографии  произошло  15—20  перемещений  и  снятий
крупных  работников  (художественных  руководителей,  чле¬
нов  редколлегий  Сценарной  студии,  заместителей  директо¬
ров  киностудий,  начальников  сценарных  отделов  и  т.д.).  Все
эти  перемещения  и  снятия  не  объяснимы  никакими  полити¬
ческими  и  деловыми  соображениями.  А  так  как  все  снятые
работники  оказались  евреями,  а  заменившие  их  —  не  еврея¬
ми,  то  кое-кто  после  первого  периода  недоумения  стал  объ¬
яснять  эти  перемещения  антиеврейскими  тенденциями  в  ру¬
ководстве  Комитета  по  делам  кинематографии»57.
 Ромм  наконец  твердо  ставит  точки  над  «i»:  «Проверяя
себя,  я  убедился,  что  за  последние  месяцы  мне  очень  часто
приходится  вспоминать  о  своем  еврейском  происхождении,
хотя  до  сих  пор  я  за  25  лет  советской  власти  никогда  не
думал  об  этом,  ибо  родился  в  Иркутске,  вырос  в  Москве,
говорю  только  по-русски  и  чувствовал  себя  всегда  русским,
полноценным  человеком.  Если  даже  у  меня  появляются
такие  мысли,  то,  значит,  все  в  кинематографии  очень  небла¬
гополучно,  особенно  если  вспомнить,  что  мы  ведем  войну  с
фашизмом,  начертавшим  антисемитизм  на  своем  зна¬
мени»58.
 Пока  письмо  добиралось  до  адресата,  Ромм  не  сидел
сложа  руки.  Он  встретился  с  Большаковым  и  спросил  его,
зная  об  идее  «Русфильма»,  кто  будет  там  работать.  «Он  мне
говорит:  —  Ну  что  ж,  будут  работать  товарищи  Васильевы,
Александров,  Иван  Александрович  Пырьев,  Пудовкин,
нуте-с  Бабочкин,  Довженко,  —  ну  еще  там  кто-то,  их  пере¬
числяет.  Я  говорю:  —  А  по  какому  вы  признаку  отбираете  на
«Мосфильм»  людей?  Интересно  знать.  Он  говорит:  —  Х-м,
вот  по  какому.  Вы  судите  сами,  по  какому  признаку»59.
 Тогда  Ромм  отправился  в  Центральный  Комитет  партии,
к  Г.  Ф.  Александрову.  Тот  показал  ему  его  же  письмо  к  Ста¬
лину.  «Письмо  все  исчеркано  синим  карандашом,  вопроси¬
тельные  и  восклицательные  знаки  поставлены,  и  внизу  резо¬
 -  390  -

люция:  «РАЗЪЯСНИТЬ».  Ромм  выложил  начальнику  УПА
все,  что  он  думал  по  этому  вопросу.  Разговор  был  бурный.
«Я  кричу,  а  он  мне  очень  спокойно  разъясняет.  Что  он  мне
разъяснял  —  уж  не  помню»60.
 То,  что  говорил  этот  видный  партийный  аппаратчик,  не¬
трудно  моделировать.  Вероятно,  он  всячески  открещивался
от  обвинений  в  юдофобстве.  Кстати,  работавший  с  ним  в
Институте  философии  АН  СССР  и  хорошо  знавший  его
профессор  А.  Зись  рассказывал  мне,  что  Александров  не  яв¬
лялся  антисемитом.  Он  был  человеком  образованным,  напи¬
савшим  ряд  книг,  в  том  числе  «Историю  западноевропей¬
ской  философии».  Но  это  в  данном  случае  несущественно.
Начальник  Управления  пропаганды  и  агитации  ЦК  ВКП(б)
был  типичным  партийным  функционером  сталинской  выуч¬
ки.  И  в  этом  качестве  деперсонализированным  человеком,  с
отчужденной  сущностью.  Он  без  колебаний  выполнял  указа¬
ния  начальства,  тем  более  —  Сталина.  Ромм  пишет  о  нем  без
злости,  называя  «вежливым  человеком».  Их  разговор  закон¬
чился  тем,  что  Александров  обещал  вернуть  на  «Мосфильм»
некоторых  гонимых  режиссеров.
 Кадровый  же  курс  культурной  политики  начальник  УПА
проводил  вполне  четко,  что  и  требовал  от  него  Сталин.
Впрочем,  идею  «Русфильма»  спустили  на  тормозах:  органи¬
зационно  и  творчески  это  была  совершенно  бессмысленная
затея.  Притушили  в  кино  и  антисемитские  тенденции.  В  ру¬
ководство  старались  выдвинуть  русских,  но  евреи-режиссе-
ры  продолжали  ставить  фильмы  и  получать  Сталинские  пре¬
мии  и  ордена.
 Еще  один  штрих,  характеризующий  кадровую  политику
того  времени.  В  конце  июля  1943  года  Д.Ортенберга  освобо¬
дили  от  обязанностей  главного  редактора  «Красной  звезды».
Он  тогда  «вспомнил  разговор  с  Щербаковым  за  несколько
месяцев  до  ухода  из  «Красной  звезды».  Александр  Сергеевич
вызвал  меня  и  сказал  буквально  следующее:  —  У  вас  в  редак¬
ции  много  евреев...  Надо  сократить»61.  Ортенберга  назначи¬
ли  начальником  армейского  политотдела  на  Юго-Западный
фронт.
 В  ноябре  1942  года  М.  Храпченко  рапортует  Александро¬
ву,  что  директор  Московской  консерватории  А.  Гольденвей¬
 -  391  -

зер,  человек  преклонного  возраста,  освобожден  от  должнос¬
ти  и  на  нее  назначен  В.  Шебалин.  Председатель  Кинокоми¬
тета  Большаков  докладывает  Щербакову,  что  им  отказано  в
просьбе  Эйзенштейну  утвердить  на  роль  княгини  Ефроси¬
ньи  в  фильме  «Иван  Грозный»  актрису  Ф.  Раневскую.
 Эйзенштейн,  однако,  не  успокоился.  Он  твердо  решил
взять  на  роль  (отрицательную!)  Ефросиньи  Старицкой  та¬
кую  актрису,  которая  бы  внешне  не  соответствовала  стерео¬
типным  представлениям  о  русской  боярыне.  И  добился  ут¬
верждения  на  эту  роль  не  менее  талантливой  С.  Бирман.  Нет
оснований  думать,  что  Большаков  очень  уж  сильно  проти¬
вился  ее  кандидатуре.  Лично  он  не  был  антисемитом.  Сни¬
мая  с  роли  Раневскую,  председатель  Кинокомитета  проде¬
монстрировал  высшему  начальству  чиновничье  рвение,  а
дальше  перегибать  палку  не  стал.  Официально  антисеми¬
тизм  осуждался  партией,  и  «русификация»  в  кадровой  поли¬
тике  проводилась  осторожно.
 Вопрос  о  национальных  отношениях  в  многонациональ¬
ной  стране  всегда  не  прост.  Безусловно,  проблему  нацио¬
нального  искусства  нельзя  сводить  к  кадровой,  но  и  игнори¬
ровать  последнюю  тоже  не  нужно.  Ни  русским,  ни  евреям.
Иначе  когда-нибудь  всплывет  вопрос  либо  об  антисемитиз¬
ме,  либо  о  русофобстве  и  о  национальном  корпоративизме.
 В  демократическом  государстве  никто  не  посягнет  на
право  режиссера  выбирать  любую  актрису  на  любую  роль,
хотя  отношение  к  этому  в  общественном  мнении  может
быть  и  разное.  Возникают  споры,  дискуссии.  Если  они  сво¬
бодно,  гласно  обсуждаются,  то  при  наличии  доброй  воли
люди  разных  национальностей  рано  или  поздно  договарива¬
ются  друг  с  другом,  находят  разумный  модус  взаимоотноше¬
ний.
 Однако  до  такой  разумности  далеко  и  в  современной
России.  В  сталинское  же  время  она  вообще  почти  не  имела
места.  Постоянно  говорили  о  нерушимой  дружбе  народов.
Однако  многие  реальные  национальные  проблемы  не  реша¬
лись,  а  то,  что  решалось,  нередко  решалось  императивно  и
грубо.
 В  науке  различают  понятия  государственного  и  бытового
юдофобства.  Государство  может  решительно  пресекать  анти¬
 -  392  -

семитизм,  а  может  законодательно  поощрять  его,  делать
обязательной  нормой  национальных,  расовых  и  межлич¬
ностных  отношений,  как  это  происходило  в  нацистской
Германии.  В  нашей  стране  формально  не  существовало  госу¬
дарственного  юдофобства.  В  правовом  смысле  евреи  не  под¬
вергались  после  революции  какой-либо  дискриминации.
Сравнительно  мало  было  антисемитизма  и  фактически  —
вплоть  до  второй  половины  30-х  годов.
 О  Сталине  сейчас  нередко  пишут,  что  он  всегда  являлся
антисемитом,  но  до  поры  до  времени  не  высказывал  его  от¬
крыто.  Р.  Конквест  усматривает  «зачатки  сталинского  анти¬
семитизма  или,  пожалуй  правильнее,  антисемитской  дема¬
гогии»62  в  статье  Кобы  (1907  год)  «Лондонский  съезд  Рос¬
сийской  социал-демократической  рабочей  партии  (Записки
делегата)».  Об  этом  пишет  и  Р.  Такер:  «Поскольку  евреи
были  постоянно  биты,  он  не  мог  относиться  к  ним  с  уваже¬
нием,  а  сострадание  он  чувствовал,  по-видимому,  редко,
если  вообще  когда-нибудь.  Поэтому  он  с  такой  готовностью
повторил  грубую  шутку  Алексинского  об  «еврейской  фрак¬
ции  и  целесообразности  погрома  в  партии»63.
 Эту  шутку  не  назовешь  изящной,  но  и  вряд  ли  стоит  при¬
давать  ей  концепционное  значение.  Автора  упомянутой  ста¬
тьи  можно  упрекнуть  тогда  в  антигрузинской  позиции.  Рас¬
сматривая  национальный  состав  большевистской  и  меньше¬
вистской  фракций,  он  объясняет  его  тем,  что  «...очагами
большевизма  являются  главным  образом  крупнопромыш¬
ленные  районы,  районы  чисто  русские,  за  исключением
Польши,  тогда  как  меньшевистские  районы,  районы  мелко¬
го  производства,  являются  в  то  же  время  районами  евреев,
грузин  и  т.д.»64.
 Думается,  что  в  большевистской  среде,  у  сторонников
Ленина  антисемитизм  просто  не  мог  иметь  места.  Основа¬
тель  партии  этого  бы  не  потерпел.
 В  разные  периоды  Сталин  по-разному  относился  к  евре¬
ям,  что  требует  специального  анализа,  выходящего  за  рамки
данной  работы.  Отмечу  лишь  некоторые  факты.  В  1936  году
«Правда»  публикует  твердое  и  установочное  выступление  (от
1931  года)  генсека  против  антисемитизма.  Оно  перепечатано
в  13-м  томе  Собраний  сочинений  Сталина.  В  числе  его  бли¬
жайших  сподвижников  находится  Каганович.  У  многих  чле¬
 -  393  -

нов  Политбюро  и  партийной  верхушки  жены  —  еврейки.
Сталин  с  симпатией  относится  к  М.  Рейзену  и  М.  Ромму,  в
общем  поддерживает  И.  Эренбурга.  При  распределении  на¬
град  творческим  деятелям  евреи  не  ущемляются.  По  словам
А.  Рыбина,  в  личной  охране  вождя  до  самой  его  смерти  слу¬
жили  евреи.
 Молотов,  у  которого  жена  была  еврейкой  и  репрессиро¬
валась  после  войны,  не  считал  шефа  антисемитом.  Однако
тот,  назначая  его  наркомом  иностранных  дел,  дал  указание
очистить  аппарат  Наркоминдела  от  лиц  еврейской  нацио¬
нальности.  По  словам  того  же  Молотова,  Сталин  говорил
ему,  что  высшие  посты  в  стране  должны  занимать  русские.
В  партийно-государственном  аппарате  они  тоже  должны
преобладать.  Это  отвечало  имперско-русофильским  воззре¬
ниям  советского  диктатора,  которые  у  него  непрерывно  уси¬
ливаются.  Так  что,  очевидно,  дело  не  столько  в  личном  от¬
ношении  Сталина  к  иным  нациям,  сколько  в  его  государст¬
венной  политике  и  идеологии.  Исходя  из  нее  он  порою
«наказывал»  целые  народы.
 Сопоставляя  советского  вождя  с  немецким,  Конквест
приходит  к  выводу,  что  «Сталин  был  глубже  и  сложнее  Гит¬
лера.  Его  взгляд  на  человечество  был  циничным,  и,  когда  он
вслед  за  Гитлером  стал  практиковать  антисемитизм,  это
была  скорее  политика,  чем  догма»65.  Глава  международного
рабочего  движения  не  мог  напрочь  отказаться  от  интернаци¬
оналистских  норм.  Сталинский  антисемитизм  проводился
исподтишка,  лицемерно  и  волнообразно.
 В  программных  документах  сталинской  партии  всегда
осуждался  расизм  и  национализм  в  любых  его  формах.  Но
вопреки  этим  документам  Сталин  пошел  на  акции  государ¬
ственного  масштаба  и  к  концу  жизни  все  больше  заражается
и  бытовым  антисемитизмом,  о  чем  пишет,  например,
Н.  Хрущев  в  своих  мемуарах.
 НА  КРУГИ  СВОЯ
 В  годы  войны  все  больше  властных  функций  берет  на
себя  Управление  пропаганды  и  агитации  ЦК  ВКП(б).  Оно  и
раньше  постоянно  вмешивалось  во  все  и  вся,  но  теперь  мо¬
 -  394  -

нополизирует  во  многом  и  текущее  руководство  творческой
жизнью.  Отчасти  это  вызвано  условиями  военного  времени.
Возникла  масса  больших  и  малых  проблем,  которые  требо¬
валось  решать  четко  и  оперативно,  —  от  эвакуации  из  Мос¬
квы  творческих  коллективов  до  распределения  продуктовых
пайков  и  бронирования  жилья.  Если  соответствующие  ре¬
шения  оформлялись  как  указание  Центрального  Комитета
партии,  то  должностные  лица  становились  во  фрунт  и  как-
то  их  выполняли.  Просьбы  же  от  творческих  союзов  подчас
серьезно  и  не  рассматривались.  Сами  же  они  проявляли  не¬
редко  изрядную  организационную  бестолковость,  что  явст¬
венно  сказалось,  например,  в  эпизоде  с  эвакуацией  из  сто¬
лицы  московских  писателей.  За  ее  плохую  организацию
сильно  досталось  Фадееву.  Ему  пришлось  направить  оправ¬
дательное  письмо  Сталину,  Андрееву  и  Щербакову.
 Художественная  интеллигенция  хорошо  понимала,  где
сосредоточена  реальная  власть.  Творческие  деятели,  особен¬
но  из  маститых,  все  чаще  и  чаще  обращаются  с  просьбами  и
жалобами  непосредственно  в  ЦК.  По  квартирным  делам
пишет  Б.  Пастернак  Щербакову.  Любопытна  концовка
письма:  «Мне  казалось  мелким  и  немыслимым  обращаться  к
Иосифу  Виссарионовичу  с  этими  страшными  пустяками»66.
В  другом  письме  к  Щербакову  поэт  жалуется  на  невнимание
к  нему  в  Союзе  писателей  и  издательствах.
 Аппарат  сталинского  ЦК  был  отменно  вымуштрован.  Не
каждая  просьба  им  удовлетворялась,  но  почти  каждая  по-чи-
новничьи  тщательно  рассматривалась,  и  заявитель  получал
обычно  четкий  письменный  или  устный  ответ.  Так  укрепля¬
лась  привычка  видеть  в  ЦК  партии  некоего  гаранта  своего
благополучия.
 Разумеется,  Агитпроп,  другие  партийные  органы  зани¬
мались  прежде  всего,  конечно,  не  бытовыми,  а  идеологичес¬
кими  вопросами.  И  это  тоже  прекрасно  понимала  художест¬
венная  интеллигенция.  Ни  для  кого  не  являлось  секретом:
если  заручиться  поддержкой  ЦК,  будешь  более  или  менее  в
порядке.  Аппарат  мог,  когда  сильнее  (например,  в  упоми¬
навшейся  ситуации  с  Довженко),  когда  слабее  (как  это  слу¬
чилось  с  Долматовским  в  связи  с  его  поэмой  «Вождь»),  рас¬
крутить  маховик  карательных  мероприятий.  Чиновникам
нетрудно  было  подставить  кого-то  под  сталинский  гнев.  Но
 -  395  -

в  принципе,  безусловно,  они  являли  собой  лишь  исполните¬
лей  высшей  воли.
 В  первые  месяцы  войны  было  существенно  свернуто  вос¬
хваление  «великого  вождя».  Повальное  отступление  Крас¬
ной  Армии  поколебало  его  репутацию  в  народных  массах.
Ситуация  круто  меняется  после  разгрома  немецкой  армии
под  Москвой.  Полководческому  гению  Сталина  приписыва¬
ются  все  победы  над  врагом.  Теперь  проявляется  ревностная
забота  об  усилении  сталинского  культа,  что  выражается  в
самых  разнообразных  акциях.  Вот  одна  из  них,  малоизвест¬
ная.
 Не  жалея  денег,  Агитпроп  снаряжает  в  1944  году  в  север¬
ные  края  большую  фольклорную  экспедицию  из  научных
работников  и  литераторов.  Но  не  с  целью  дальнейшего  изу¬
чения  преданий  старины  далекой.  Это  меньше  всего  интере¬
сует  «русофила»  Александрова.  Отчитываясь  перед  А.  Щер¬
баковым,  он  заявляет,  что  в  традиционном  фольклоре  ниче¬
го  нового  нет,  все  большей  частью  известно  и  опубликовано.
«Поэтому  все  свое  внимание  участники  экспедиции  сосре¬
доточили  на  записи  рассказов  о  пребывании  товарища  Ста¬
лина  и  других  большевиков  в  Туруханской  ссылке»67.
 О  «других»  сказано  для  приличия.  Записывали  в  основ¬
ном  воспоминания  крестьян  о  Сталине,  народные  сказы  о
нем.  Благостные,  подчас  явно  вымученные.  Публиковать  их
не  стали,  они  легли  в  архив.  Тогда  же  записали  и  воспомина¬
ния  П.  Онуфриевой.  В  это  же  время  приводятся  в  порядок  и
создаются  заново  дома-музеи  Сталина  —  не  только  на  Се¬
вере.
 Но  главное  —  иное.  Высшее  партийное  руководство  про¬
водит,  о  чем  уже  говорилось  выше,  в  первые  полтора  года
войны  сравнительно  либеральную  культурную  политику.
В  добавление  к  сказанному  отмечу  вот  что  еще.  Созданная
тогда  газета  «Литература  и  искусство»  (коллективный  орган
правления  Союза  писателей  СССР,  Комитета  по  делам  ис¬
кусств  и  Комитета  по  делам  кинематографии),  главным  ре¬
дактором  которой  являлся  Фадеев,  вполне  спокойно,  раз¬
думчиво  пишет  о  творческих  делах.  Никакой  истерии,  ника¬
ких  разоблачительных  кампаний!
 22  января  1943  года  газета  печатает  доклад  Щербакова  на
 -  396  -

торжественно-траурном  заседании,  посвященном  годовщи¬
не  со  дня  смерти  В.  И.  Ленина.  Там,  в  частности,  сказано:
«Большую  работу  проводили  во  время  войны  работники  со¬
ветской  агрономической  науки,  советское  учительство,  ра¬
ботники  искусства  и  литературы»68.  Контекст  несколько
странный:  работники  агрономической  науки  монтируются  с
работниками  искусства  и  литературы.  Но  важно,  что  послед¬
них  одобряют.
 27  февраля  в  газете  публикуется  передовая  «Выше  уро¬
вень  художественного  мастерства».  Тут  уже  сам  тон  и  лекси¬
ка  иные.  «В  дни  войны  обязательства  художника  перед  наро¬
дом,  его  ответственность  вырастают  во  много  раз.  Между
тем  некоторые  факты  последнего  времени  говорят  о  сниже¬
нии  чувства  ответственности  за  качество  художественного
труда»69.  Это  правда,  что  тогда  печаталось  немало  пусть  и
боевитых,  но  сырых,  скороспелых  стихов  и  прозаических
произведений.  Только  они  лишь  имелись  в  виду  газетой?  Из
пушек  по  воробьям  обычно  не  стреляют.  Газета  напоминает:
«Товарищ  Сталин  неоднократно  требовал  от  всех  советских
людей  высокого  мастерства  в  работе».  И  далее  следует  при¬
зыв:  «Больше  принципиальности,  больше  ответственности  в
художественно-творческой  работе!»  Но  на  практике  эти
призывы  не  сопровождаются  жесткими  мерами  в  отноше¬
нии  недостаточно  принципиальных  и  недостаточно  ответст¬
венных.
 В  марте  публикуется  постановление  о  присуждении  Ста¬
линских  премий  за  1942  год.  В  средствах  массовой  информа¬
ции  звучат  фанфары  в  честь  новых  лауреатов.  Но  имеются  и
более  существенные  основания  для  радости.  2  февраля  1943
года  победоносно  завершилась  Сталинградская  битва.  На¬
ступил  коренной  перелом  в  Отечественной  войне.  Сталин
почувствовал  себя  крепче,  увереннее.  И  более  четко  повер¬
нул  назад  курс  культурной  политики,  что  немедленно  отра¬
зила  и  газета  «Литература  и  искусство».
 3  апреля  в  ней  печатается  редакционная  статья  «За  вели¬
кую  литературу  великого  народа».  Там  уже  говорится  о  том,
что  «многие  писатели  по  неправильно  понятому  требованию
времени  пишут  торопливо,  бездумно,  небрежно,  не  работа¬
ют  над  словом»70.  Называются  имена  «провинившихся»,  но
 -  397  -

это  пока  имена  малоизвестных  литераторов.  Тут  же  публику¬
ется  отчет  о  творческом  совещании  в  Союзе  писателей
СССР.  Там,  видимо,  обстановка  была  накаленной  и  запахло
тяжелыми  обвинениями.
 Активничает  Н.  Асеев,  хотя  к  нему  самому  в  1942  году
партийные  функционеры  предъявляли  серьезные  претензии.
Зимой  1943  года  за  поэта  взялся  Агитпроп,  обвиняя  его  в
клеветническом  изображении  советского  тыла  и  недостаточ¬
ной  идейности.  В  ответ  он  написал  большое  письмо  в  стихах
Сталину,  в  прозе  —  Молотову.  Не  помогло.  Набранная  и
сверстанная  его  книга  была  запрещена  Агитпропом  как  по¬
литически  ошибочная.
 Весной  1943  года  Асеев  сам  выступает  как  ярый  борец  за
идейность  и  мастерство,  полагающий,  что  многие  поэты
«недостаточно  встревожены  своей  ответственностью»  перед
страной  и  народом.  Они  не  ищут  новых  средств  поэтической
выразительности.  С  этой  точки  зрения  он  критикует  поэму
 А.Твардовского  «Василий  Теркин».  Достается  и  К.  Симоно¬
ву  за  лирические  стихи.
 С  Асеевым  не  все  согласны.  Но  Симонова  критикуют
многие.  Единодушно  отрицательным  было  отношение  к  его
пьесе  «Жди  меня».  Однако  в  ЦК  ВКП(б)  ни  Симонова,  ни
Твардовского  опале  не  подвергнут.
 10 	апреля  «Литература  и  искусство»  в  редакционной  ста¬
тье  обрушится  на  Московскую  консерваторию,  требуя  ре¬
шительно  изменить  положение  дел  в  ней,  начиная  от  идей¬
но-творческих  вопросов  и  кончая  организационными  и  хо¬
зяйственными.  В  консерватории  недооценивается  русская
музыка,  переоценивается  влияние  на  нее  западной.
 17  апреля  наносится  удар  по  художественной  критике.
Ее  упрекают  в  односторонности,  пассивности,  безыдейно¬
сти.
 24 	апреля  публикуются  материалы,  громящие  спектакль
МХАТа  «Последние  дни»  по  М.  Булгакову.  Обвинения  —  де¬
журные,  их  не  хочется  повторять.  Отмечу  лишь,  что  с  нега¬
тивной  оценкой  спектакля  выступил  и  числившийся  в  либе¬
ралах  К.  Федин.
 Несколько  позже  дойдет  дело  и  до  кинематографа.  В  безы¬
дейности  уличат  фильмы  «Актриса»,  «Бой  под  Соколом»  и
 -  398  -

«Лермонтов».  Эти  фильмы  уязвимы  для  критики,  если  вести
ее  с  эстетических  позиций.  Но  она  велась  с  позиций  сугубо
политизированных.  С  тех  же,  с  каких  подвергался  разносу
Довженко.
 Все  эти  и  подобные  им  акции  направлялись  Агитпро¬
пом,  который  переживал  тогда  звездные  дни,  хотя  порою  и
сам  подвергался  критике  со  стороны  высших  инстанций  за
недостаточную  идеологическую  бдительность.  Внутри  этих
инстанций  между  секретарями  ЦК  ВКП(б)  шло  своего  рода
соревнование  за  лучшее  исполнение  воли  Сталина.
 Жданов  находился  тогда  главным  образом  в  Ленинграде,
но  он,  конечно,  принимал  участие  в  основных  идеологичес¬
ких  мероприятиях.  Весьма  активен  был  и  Маленков,  не  ус¬
тупал  ему  и  Щербаков,  непосредственно  курировавший
Агитпроп  и  творческие  союзы.  2  декабря  1943  года  Секрета¬
риат  ЦК  принял  постановление  «О  контроле  над  литератур-
но-художественными  журналами»,  на  следующий  день  —
постановление  «О  повышении  ответственности  секретарей
литературно-художественных  журналов».  Смысл  этих  поста¬
новлений  один:  еще  больше  усилить  идеологическую  требо¬
вательность  к  редакциям  журналов,  поставить  их  еще  строже
под  повседневный  контроль  Управления  пропаганды  и  аги¬
тации.
 Не  желая  отставать  от  партийных  органов,  президиум
СП  СССР  принимает  22  декабря  постановление  «О  журнале
«Октябрь»  за  1943  г.»,  в  котором  бичуются  его  «крупные
провалы  и  недостатки».  Но  первую  скрипку  играет,  конеч¬
но,  ЦК  ВКП(б).  В  августе  1944  года  Оргбюро  выносит  поста¬
новление  «О  журнале  «Знамя».  Как  не  обеспечившая  руко¬
водства  журналом  на  должном  идейном  и  литературно-худо¬
жественном  уровне  разгоняется  прежняя  редколлегия  и
утверждается  новая.
 За  каждым  из  этих  грозных  решений  стоят  живые  люди,
человеческое  и  творческое  «я»  которых  жестко  попирается.
Подтекст  административных  мер  таков:  исправишься  —  бу¬
дешь  печататься,  снова  введем  в  редколлегию,  наградим.  Но
обстановка  создается  нервозная,  напряженная,  к  полноцен¬
ному  творчеству  не  располагающая.  Некоторые  имена  «про¬
винившихся»  мною  уже  назывались.  К  ним  можно  добавить
 -  399  -

немало  других:  И.  Сельвинский,  М.  Зощенко,  В.  Катаев,
 A. 	Платонов,  Б.  Лавренев,  К.  Чуковский,  Ю.  Юзовский,
 B. 	Шкловский  и  др.  Беру  лишь  партийные  документы  за
1943—1944  годы.
 Поэты,  писатели,  критики.  По  меркам  1941—1942  годов,
к  ним,  как  правило,  не  должны  были  предъявляться  идей¬
ные  претензии.  Каждый  из  этих  литераторов  выступал,  без¬
условно,  с  советских  позиций.  На  свой  лад.  Но  в  1943  году
такое  «на  свой  лад»  вызывает  нередко  у  властей  подозрение,
неприязнь.
 Упрекают  в  недостаточной  идейности  порою  и  самых
верных.  Таких,  как,  например,  Ф.  Панферов.  Он  иногда  дер¬
жался  по  отношению  к  УПА  слишком  независимо.  В  до¬
кладной  записке  Маленкову,  подписанной  Александровым,
Еголиным  и  Лузиным  (2  декабря  1943  года),  панферовские
очерки  «Люди  Урала»  отнесены  к  числу  слабых.  Досталось  в
ней  и  Б.  Лавреневу  за  рассказ  «Старуха».  Даже  трудно  по¬
нять,  в  чем  тут  идеологический  криминал.  Героиней  расска¬
за  является  молодая  женщина,  состарившаяся  за  семь  меся¬
цев  жизни  при  немцах.  Занявшая  деревню  группа  бойцов
морской  пехоты  старается  ее  как-то  ободрить,  пригреть.  Де¬
лают  это  моряки  довольно  грубовато,  но  что  из  этого?  Рас¬
сказ  назван  в  докладной  антихудожественным  и  фальши¬
вым.
 Идеологическая  ретивость  будущего  академика  Алек¬
сандрова  или  тогда  уже  профессора  Еголина  замешивалась
подчас  на  чистой  вкусовщине,  когда  очень  хотелось  пока¬
зать  себя  компетентными  людьми,  а  еще  больше  —  выслу¬
житься.  Но  это  частности.  —  В  идеологических  акциях
1943—1944  годов  отчетливо  просматривается  определенная
политическая  линия,  которую  наметили  Сталин  и  его  бли¬
жайшее  окружение.
 Характерна  история  с  И.  Сельвинским,  которого  долго
склоняли  в  партийных  документах.  А  речь  шла  всего  лишь  о
двух  его  стихотворениях.  В  одном  из  них  он  говорит  о  счас¬
тливых  минутах,  которые  ему  во  время  бомбардировки  и  об¬
стрела  подарила  девушка  с  Кубани.  Агитпроп  усмотрел  в
этом  цинизм.  Сельвинский  перешел  меру  дозволенного  в
интимно-камерной  лирике.
 -  400  -

Еще  большее  возмущение  вызвало  стихотворение  «Кого
баюкала  Россия»  с  такими  строками:
 Сама  как  русская  природа
Душа  народа  моего:
 Она  пригреет  и  урода,
 Как  птицу,  выходит  его.
 Она  не  выкурит  со  света,
 Держась  за  придури  свои  —
 В  ней  много  воздуха  и  света
И  много  правды  и  любви.
 Подчеркнуто  чиновником  из  УПА71.  Сельвинского  вы¬
звали  на  ковер  ни  больше  ни  меньше  как  к  Маленкову,  со¬
бравшему  специальное  совещание.  Оно  живо  описано  у  Ба-
биченко:
 «Выступление  Маленкова,  напоминающее  допрос,  не
предвещало  ничего  хорошего:  «Кто  этот  урод?..  Вы  нам  тут
бабки  не  заколачивайте.  Скажите  прямо  и  откровенно:  кто
этот  урод?  Кого  именно  вы  имели  в  виду?  Имя!»  Ошелом¬
ленный  Сельвинский  пытался  оправдываться:  «Я  имел  в
виду  юродивых».  Но,  кажется,  его  оправдания  никому  не
нужны.  «Неправда,  —  прикрикивает  Маленков.  —  Умел  во¬
ровать,  умей  и  ответ  держать!»  В  этот  момент  Сельвинский
понимает,  что  «здесь  имеют  в  виду  Сталина:  лицо  его  изрыто
оспой,  мол,  русский  народ  пригрел  урода».  «Неизвестно  как
и  откуда,  —  вспоминал  поэт,  —  в  комнате  появился  Ста¬
лин...  взглянул  на  меня:  «С  этим  человеком  нужно  обра¬
щаться  бережно,  его  очень  любили  Троцкий  и  Бухарин...»
Я  понял,  что  тону.  Сталин  уже  удалялся.  «Товарищ  Ста¬
лин!  —  заторопился  я  ему  вдогонку.  В  период  борьбы  с  троц¬
кизмом  я  еще  был  беспартийным  и  ничего  в  политике  не  по¬
нимал».  Сталин...  подошел  к  Маленкову...  И  сказал:  «Пого¬
ворите  с  ним  хорошенько:  надо...  спасти  человека»72.
 Этот  рассказ  составлен  по  воспоминаниям  поэта.  Честно
говоря,  у  меня  вызывает  большие  сомнения  его  предположе¬
ние,  что  Маленков  отождествил  Сталина  с  «уродом».  Риско¬
ванно  для  секретаря  ЦК  ВКП(б).  Если  это  было  так,  то  ско¬
рее  Сельвинского  тихонько  бы  убрали  с  белого  света,  а  не
устраивали  ему  публичного  разбирательства.  Вряд  ли  при¬
нял  «урода»  на  свой  счет  и  Сталин.  Или  не  захотел  принять.
 -  401  -

И  не  в  него  метил  Сельвинский,  когда  писал  стихотворение.
Он  тогда  вполне  идейный  поэт,  фронтовик,  коммунист.  Это
просто  поэтический  образ,  так  его  и  поняли  в  журнале
«Знамя»,  в  котором  напечатали  стихотворение.  О  нем  можно
спорить.  Лично  у  меня  оно  восхищения  не  вызывает.  Поче¬
му  душа  русского  народа  должна  держаться  за  «придури
свои»?  Но  и  не  дело  ЦК  правящей  партии  заниматься  по¬
добным  частным  вопросом  да  еще  принимать  по  нему  спе¬
циальное  решение  на  уровне  Секретариата.  Тут,  разумеется,
снова  просматривается  четкая  линия.  Партийное  руководст¬
во  весьма  ревниво  стало  относиться  к  имиджу  России  в  ис¬
кусстве.  «Урод»,  «придури»  снижали  этот  имидж,  порождали
неудобные  аллюзии,  что  и  вызвало  болезненное  раздраже¬
ние  у  властей.
 Пожалуй,  самой  характерной  для  того  времени  является
история  с  М.  Зощенко,  опубликовавшим  в  1943  году  в  жур¬
нале  «Октябрь»  первую  часть  повести  «Перед  восходом  со¬
лнца».  Главный  партийный  идеологический  орган  «Больше¬
вик»  напечатал  письмо  ленинградских  читателей,  совершенно
облыжно  обвинивших  автора  в  клевете,  пошлости,  хамски
пренебрежительном  отношении  к  людям.
 Теме  Зощенко  посвящено  немало  работ.  В  статье  Вита¬
лия  Волкова  «За  кулисами»  проводится  мысль,  что  писатель
послужил  «одной  из  центральных  фигур»  в  той  «многоходо¬
вой  комбинации,  которую  Маленков  разыгрывал  против
Жданова»73.  Тот  возглавлял  не  только  идеологию,  но  и  дли¬
тельное  время  ленинградскую  партийную  организацию.  Зо¬
щенко  —  ленинградец.  Ленинградкой  являлась  и  Анна  Ах¬
матова.  В  1943  году  ее  не  тронули.  Вместе  с  Зощенко  она  по¬
падает  под  огонь  после  войны.  Жданов,  как  подчеркивает
Волков,  нес  за  них,  так  сказать,  двойную  ответственность.
А  Зощенко  «давно  ощущал  если  не  покровительство,  то
вполне  благосклонное  внимание  к  себе  Жданова»74.  И  того
компрометировали  в  глазах  Сталина,  нанося  удары  по  Зо¬
щенко  еще  в  1943  году.
 Такого  рода  соображения  небезосновательны,  но  и  спе¬
шить  с  ними  не  стоит.  Иначе  легко  можно  скатиться  на  путь
полудетективных  домыслов.  Да,  цековские  функционеры,
борясь  за  место  под  солнцем,  интриговали,  подсиживали
 -  402  -

друг  друга.  Но  наши  сведения  о  реальной  конкретике  внут¬
ренних  взаимоотношений  в  высшем  партийном  руководстве
зачастую  приблизительны,  противоречивы.
 По  схеме  В.  Волкова,  против  Жданова  объединенно  дей¬
ствовали  Маленков,  Щербаков  и  Александров.  Второго  он
называет  «выдвиженцем  Маленкова»,  третьего  —  «ставлен¬
ником  Маленкова»75.  А  историк  Ю.  Жуков  утверждает  в  ста¬
тье  «Борьба  за  власть  в  руководстве  СССР  в  1945—1952  гг.»,
что  Александров  являлся  «протеже  и  открытым  сторонни¬
ком»76  Жданова.  Бабиченко,  соглашаясь  в  принципе  с  Вол¬
ковым,  полагает,  что  Щербаков  обязан  своей  карьерой  Жда¬
нову  и  был  близок  с  ним.
 В  советской  элите  имело  большое  значение,  кто  кого  вы¬
двигал  и  назначал.  Большое,  но  отнюдь  не  всегда  решающее.
Сплошь  и  рядом  предавали  близких  друзей  и  товарищей,
пример  чему  давал  и  сам  Сталин.  А  о  его  подозрительности,
жестокости  и  говорить  незачем.  Зато  важно  подчеркнуть,
что  вождь  неукоснительно  требовал,  чтобы  служили  только
ему,  невзирая  на  любые  симпатии  и  антипатии  друг  к  другу
внутри  его  окружения.
 Никак  нельзя  сбрасывать  со  счетов,  что  повесть  «Перед
восходом  солнца»  печаталась  в  столичном  журнале,  за  кото¬
рый  прямую  ответственность  несло  УПА,  то  есть  Александ¬
ров  и  его  непосредственный  начальник  Щербаков.  Отчасти
ответственность  нес  и  Маленков,  в  ведении  которого  нахо¬
дились  руководящие  кадры,  в  том  числе  и  в  литературно-ху-
дожественных  журналах.  Словом,  вот  так  просто  переложить
на  Жданова  всю  ответственность  за  «порочную»  повесть  бы¬
ло  невозможно.  Мог  возникнуть  и  эффект  рикошета.  Другое
дело,  что  каждый  из  задействованных  здесь  партийных  фи¬
гурантов  старался  выгородить  себя  и  использовать  ситуацию
в  карьеристских  целях.
 Надо  сразу  же  отвести  версию,  будто  Жданов,  хоть  в
какой-то  степени,  лично  покровительствовал  Зощенко.  Как
заявляет  Волков,  их  пути  пересеклись  по  меньшей  мере
трижды.  В  1937  году,  когда  «надзиратель  по  идеологии»  ут¬
вердил  редколлегию  журнала  «Литературный  современник»,
в  составе  которой  находился  и  Зощенко.  В  1939  году,  когда
его,  в  числе  многих  других,  наградили  орденом  Трудового
 -  403  -

Красного  Знамени.  «И  это  событие  никак  не  могло  состо¬
яться  без  согласия  Жданова»77.  В  1941  году,  когда  Зощенко
эвакуировали  из  Ленинграда  «также  по  прямому  указанию
руководства  Ленинградского  горкома»78.
 Подобных  «прямых  указаний»  горком  давал  сотни.  И  вол¬
ковские  «трижды»  свидетельствуют  скорее  всего  лишь  об
одном.  До  поры  до  времени  партийное  руководство  не
имело  к  Зощенко  особых  претензий.  Исключительных  ми¬
лостей  ему  не  оказывали,  но  отмечали  как  известного  писа¬
теля.
 Свою  новую  повесть  он  предложил  журналу  «Октябрь».
Оттуда  она  поступила  в  Агитпроп.  Там  ее  одобрили.  Не  без
колебаний.  Запросили  отзывы  видных  специалистов,  кото¬
рые  дали  ей  высокую  оценку.  К  жанру  сатиры  она  не  отно¬
силась,  антисоветчины  в  повести  нет.  Автор  говорит  о  слож¬
ности  человеческой  натуры,  затрагивает  проблемы  пола.  Не¬
обычно  для  советской  литературы.  С  другой  стороны,  отчего
не  показать  миру,  что  мы  не  лаптем  щи  хлебаем.  Заведую¬
щий  отделом  художественной  литературы  УПА  А.  Еголин
дает  «добро»  на  публикацию  повести.
 Затем  ситуация  круто  меняется.  И  того  же  Еголина  мы
увидим  в  числе  активных  проработчиков  Зощенко.  Чинов¬
ники  УПА  во  главе  с  Александровым  пылают  гневом.  Зо¬
щенко  наряду  с  Сельвинским  становится  героем  двух  поста¬
новлений  Секретариата  ЦК  ВКП(б)  —  от  2  и  3  декабря  1943
года.  В  Ленинграде  в  дело  включается  Жданов.  Он  акценти¬
рует  свое  внимание  именно  на  Зощенко,  которого  предлага¬
ет  «расклевать,  чтобы  от  него  мокрого  места  не  осталось»79.
В  Ленинградском  горкоме  подготовляется  письмо  читателей
«О  вредной  повести»,  предназначенное  для  газеты  «Ленин¬
градская  правда».  Жданов  корректирует:  дайте  заголовок
«Об  одной  вредной  повести»  и  материал  направьте  в  «Прав¬
ду».  С  ним  затем  знакомят  Щербакова  и  Александрова.  Это
письмо  решают  в  конечном  счете  поместить  в  «Большевике»
(1944  г.,  №  2).
 Однако,  какие  бы  зловещие  игры  ни  велись  вокруг  Зо¬
щенко,  замыкались  они  на  главе  партии.  Один  он  мог  дать
санкцию  на  травлю  столь  знаменитого  писателя.  Почему  же
диктатор,  ранее  вроде  бы  спокойно,  нейтрально  относив¬
 -  404  -

шийся  к  Зощенко,  проникается  теперь  к  нему  активной  не¬
приязнью?
 Объясняя  ее  причины,  JI.  Чуковская  и  В.  Каверин  вы¬
двигают  версию,  которой,  «правда,  без  особой  уверенности»,
придерживался  и  сам  Зощенко.  В  одном  из  его  рассказов  о
Ленине  (1940  г.)  описано,  как  часовой  отказался  пропустить
председателя  Совнаркома  в  Смольный.  «Какой-то  человек  с
усами  и  бородкой  крикнул:  «Немедленно  пропустить.  Это
же  Ленин!»  Однако  Ленин  остановил  грубияна  и  поблагода¬
рил  красноармейца  за  отличную  службу...  Редактор  посове¬
товал  выбросить  бородку  —  грубиян  был  похож  на  Калини¬
на.  Сталин  вообразил,  что  это  о  нем»80.
 При  всей  своей  патологической  мнительности  Сталин
мог,  конечно,  усмотреть  нечто  оскорбительное  в  самом  без¬
обидном  тексте  и  вспомнить  об  этом  через  несколько  лет.
Но,  думается,  Зощенко  в  любом  случае  был  обречен  на  ста¬
линскую  немилость.  И  руководствовался  здесь  вождь  прежде
всего  деловыми  соображениями,  как  он  их  понимал.  Свои
взгляды  на  творчество  Зощенко  советский  правитель  сфор¬
мулировал  позже  —  в  августе  1946  года,  выступая  в  Оргбюро
ЦК  ВКП(б)  на  обсуждении  журналов  «Звезда»  и  «Ленин¬
град».  Но  сложились  эти  взгляды,  несомненно,  в  военные
годы.
 Сталин  несправедлив  и  резок.  «Вся  война  прошла,  все
народы  обливались  кровью,  а  он  (Зощенко.  —  Е.  Г.)  ни
одной  строки  не  дал.  Пишет  он  чепуху  какую-то,  прямо  из¬
девательство.  Война  в  разгаре,,  а  у  него  ни  одного  слова  ни
за,  ни  против,  а  пишет  всякие  небылицы,  чепуху,  ничего  не
дающую  ни  уму,  ни  сердцу.  Он  бродит  по  разным  местам,
суется  в  одно  место,  в  другое...  Мы  не  для  того  советский
строй  строили,  чтобы  людей  обучали  пустяковине»81.
 Очевидно,  как  «пустяковину»  и  «чепуху»  оценил  крем¬
левский  критик  и  повесть  «Перед  восходом  солнца».  Ей
свойственны  психологическая  аналитичность,  раздумья,
хотя  по  сегодняшним  понятиям,  пожалуй,  наивные.  Сталин
такой  психологизм  не  понял  и  не  принял.  Размышления  ав¬
тора  вызвали  и  у  него  большое  раздражение  и  подвели  к  вы¬
воду:  Зощенко  —  пошляк  и  кривляка.  В  нем  советский  вождь
видел  писателя,  который  не  верит  в  человека,  в  социализм  и
 -  405  -

не  славит  товарища  Сталина.  И  занимается  копанием  в  соб¬
ственной  личности.
 Но  дело  было  не  в  одном  Зощенко.  Или  Сельвинском.
Или  Довженко.  Не  случайно  диктатор  принимает  решение
не  присуждать  в  1944  году  Сталинских  премий  по  литературе
и  искусству.  Верховный  раздражен  против  едва  ли  не  всей
творческой  интеллигенции,  что,  между  прочим,  проскольз¬
нуло  и  в  его  высказываниях  на  банкете  в  Большом  театре,
уже  приведенных  выше.
 Через  три  месяца  после  этого  банкета  Агитпроп  подго¬
товляет  документ,  в  котором  истинное  отношение  вождя  к
своему  любимому  театру  выражено  вполне  ясно  и  инструк¬
тивно.  Четко  обозначены  две  знакомые  нам  позиции.  Боль¬
шой  театр  стал  работать  хуже,  не  восстанавливаются  русские
оперы,  а  больше  —  иностранные.  «...В  старейшем  русском
театре  руководящий  состав  работников  театра  подобран
односторонне  по  национальному,  признаку.  Большинство
 от
 евреев...»
 5—9  февраля  1944  года  проходит  расширенный  пленум
президиума  СП  СССР.  От  обязанностей  председателя  пре¬
зидиума  освобождается  Фадеев.  Он  считался  любимцем  Ста¬
лина,  но  вождь  теперь  им  недоволен.  На  Фадеева  возлагает¬
ся  вина  за  «провалы»  на  литературном  фронте.
 На  пленуме  прорабатывается  большая  группа  писателей.
Агитпропу  это  кажется  недостаточным.  В  донесении  Д.  Поли¬
карпова  на  имя  Маленкова  указывается:  «Если  пошлая  по¬
весть  Зощенко  была  предметом  критики,  то  клеветнические
стихи  Асеева  и  Сельвинского  не  получили  острой  полити¬
ческой  оценки...  Сейфуллина  в  своем  выступлении  сделала
попытку  оправдать  Зощенко,  ссылаясь  на  то,  что  сущест¬
вующая  в  нашей  стране  свобода  слова  будто  бы  дает  писате¬
лю  право  на  опубликование  в  советской  печати  пошлой  га¬
лиматьи,  вроде  бредовой  повести  Зощенко.  Сами  авторы
вредных  произведений  отмолчались»83.
 В  годы  войны  творческие  деятели  несколько  взбодри¬
лись.  Они  иногда  пытаются  отбиться  от  цековских  атак,  не
дать  в  обиду  товарищей.  Война  учила  преодолевать  страх.  Но
идеологической  бдительностью  отличались  не  только  пар¬
тийные  чиновники.
 -  406  -

25 	марта  1944  года  в  газете  «Литература  и  искусство»  лау¬
реат  Сталинской  премии  С.  Бородин  выступает  с  разгром¬
ной  статьей  «Вредная  сказка»  —  о  пьесе  «Дракон»  Е.  Швар¬
ца.  К  концу  ноября  драматург  представляет  новый  ее  вари¬
ант,  который  обсуждается  на  узком  совещании  в  Комитете
по  делам  искусств.  Это:  Л.  Леонов,  Н.  Погодин,  А.  Сурков,
И.  Эренбург,  С.  Образцов,  С.  Юткевич.
 Все  они,  за  исключением  Суркова,  хвалят  пьесу  как  весь¬
ма  талантливую,  острую.  И  все  хвалившие  возражают  против
ее  постановки  в  «таком»  виде.  Возражает  и  Эренбург,  о  чем
он  запамятовал,  рассказывая  об  этом  в  книге  «Люди,  годы,
жизнь».  Бедному  Шварцу  надавали  столь  много  «дружеских»
советов,  что  ему  бы  впору  писать  новую  пьесу.  А  то  в  ней  и
народ  предстал  в  искаженном  свете,  и  неясен  социальный
статус  страшного  дракона  —  вдруг  кто-то  подумает,  что  он
символизирует  не  один  лишь  фашизм.  По  горькому  замеча¬
нию  Ю.  Айхенвальда,  разыскавшего  материал  обсуждения,
«ассоциаций  и  параллелей  участники  совещания  боялись
едва  ли  не  больше,  чем  чекисты»84.
 Но  не  будем  терять  чувства  времени.  Подчас  творческие
деятели  рассуждали  по  нехитрой  схеме:  пусть  мы  сами  про¬
работаем  коллегу  и  так  самортизируем  более  сильные  удары
по  нему.  Тоже  одно  из  проявлений  интеллектуального  раб¬
ства.
 В  идеологических  чистках  нередко  были  задействованы
чекисты.  20  июля  1944  года  Зощенко  подвергли  обстоятель¬
ному  допросу  в  Ленинградском  управлении  государственной
безопасности.  Вероятно,  из  него  хотели  сделать  осведоми¬
теля.
 Ныне  стала  известной  секретная  информация,  «по  аген¬
турным  данным»,  представленная  Жданову  наркомом  гос¬
безопасности  В.  Меркуловым  от  31  октября  1944  года.  Рас¬
критикованные  писатели  крайне  отрицательно  отзываются
об  общей  ситуации  в  советской  литературе.  Она  «сейчас
представляет  жалкое  зрелище»85  —  Зощенко.  «Всюду  ложь,
издевательство  и  гнусность»86  —  Чуковский.  Довженко  не  в
обиде  на  товарища  Сталина,  но  враждебно  отзывается  о  Хру¬
щеве.
 Ряд  литературных  деятелей,  указывается  в  справке  нар¬
 -  407  -

кома,  положительно  реагирует  на  «критику  политически
вредных  произведений»:  Л.  Леонов,  С.  Сергеев-Ценский,
П.  Нилин.  Однако  другие,  даже  соглашаясь  с  этой  критикой,
выражают  недовольство  партийно-государственным  руко¬
водством  литературой.  У  Ф.  Гладкова  просто  «антипартий¬
ные  взгляды»:  «трудно  писать.  Невыносимо  трудно...  Испод¬
личались  люди»87.
 Нередко  делят  писателей  недавнего  прошлого  на  либера¬
лов,  внутренне  не  согласных  со  многим  в  сталинском  госу¬
дарстве,  и  лояльных  ортодоксов,  консерваторов,  реакционе¬
ров.  Но  жизнь  сложнее  любых  схем.  Среди  недовольных
Меркулов  называет  Шкловского  и  наряду  с  этим  Н.  Вирту,  а
также  Н.  Погодина  и  др.
 Конечно,  эти  агентурные  свидетельства  нельзя  полнос¬
тью  принимать  на  веру.  Сексоты  из  литературной  среды  мо¬
гли  возвести  напраслину  на  кого  угодно,  а  чекисты  любили
нагнетать  страхи  и  ужасы,  подчас  для  маскировки  подстав¬
ляя  и  собственных  агентов.  Но  снова  скажу:  нет  дыма  без
огня.  Закручивание  идеологических  гаек  в  1943—1944  годах
болезненно  воспринималось  иногда  даже  теми  литератора¬
ми,  которые  исправно  служили  режиму  и  хорошо  им  возна¬
граждались.
 Ясно  одно.  В  жизни  художественной  интеллигенции  на¬
ступили  снова  тяжелые  времена.  По  ней  зазвонили  колоко¬
ла.  И  чем  больше  было  военно-политических  успехов,  тем
громче  раздавался  этот  погребальный  звон.

ПОРАЖЕНИЕ  ОТ  ПОБЕДЫ

ЛЮБИМЫЙ  ЦАРЬ  ГЕНСЕКА
 После  завершения  Второй  мировой  воины  сталинский
культ  в  Советском  Союзе  достиг  столь  гигантских  размеров,
что  это  даже  трудно  представить  себе  нынешним  поколени¬
ям.  Неимоверно  возросли  и  присущие  Сталину  эгоцентри¬
ческая  гордыня  и  самоуверенность.  Но,  думается,  подтачи¬
вал  его  и  тайный  страх  потерять  свое  могущество.  Он  хоро¬
шо  знал,  что  восхождение  на  высший  пик  личного  триумфа
означает  для  политического  деятеля  и  опасное  приближение
к  глубокой  пропасти.  Туда  можно  скатиться  и  по  болезни,
как  это  произошло  с  Лениным.
 Сталин  сильно  сдал  за  годы  войны,  в  1945  году  его  на¬
стиг  гипертонический  криз.  Он  по-прежнему  хотел  держать
все  главные  нити  руководства  в  своих  руках,  что  давалось
ему  нелегко.  Вождь  часто  раздражался,  брюзжал,  злился.
И  все  больше  замыкался  в  себе,  реже  появлялся  на  людях.
Он  стал  еще  суше,  подозрительнее.
 Но  появилось  больше  возможностей  уделять  время
делам  искусства.  Он  часто  бывает  в  Большом  театре  на  лю¬
бимых  русских  операх  и  балетах.  Ругая  за  пустоту  трофейные
фильмы,  он  смотрит  их,  однако,  регулярно  —  они  дают  воз¬
можность  рассеяться,  отвлечься.  Не  изменил  вождь  и  своей
любви  к  довоенным  комедиям.  «Волга-Волга»  и  «Цирк»  ос¬
таются  в  репертуаре  кремлевских  просмотров.
 Но  все  же  самодержец  редко  позволял  себе  расслабиться.
С  новинками  советской  литературы,  театра  и  кино  он  систе¬
матически  и  основательно  знакомится  не  ради  развлечения,
а  видя  в  том  государственный  долг.  Сталин  сильно  озабочен
их  идеологическим  содержанием.  И  эта  озабоченность  опре¬
деляет  критерии  его  эстетического  восприятия.  Если  рань¬
ше,  восхищаясь  спектаклем  «Дни  Турбиных»,  он  мог  про¬
 -  411  -

стить  автору  какие-то  идеологические  неточности,  то  ныне
никому  и  ничего  не  прощается.  Их  Сталин  усмотрел  даже  во
вполне  идейном  романе  А.  Фадеева  «Молодая  гвардия».
И  распорядился:  роман  переделать.
 Война  и  победа  позволили  творческим  деятелям  сущест¬
венно  расширить  кругозор,  по-иному  взглянуть  на  мир  и  самих
себя.  Никуда  нельзя  было  уйти  от  того  факта,  что  простые
люди  в  европейских  странах  жили  зачастую  лучше,  цивили¬
зованнее,  чем  в  СССР.  Как  выяснилось,  немало  человечно¬
го,  разумного  имелось  и  в  западных  демократиях,  которые
советская  пропаганда  объявляла  гнилыми,  антинародными.
Вероятно,  большинство  творческих  деятелей  продолжали
оставаться  приверженцами  социализма  и  полагали,  что
лишь  благодаря  ему  и  лично  товарищу  Сталину  удалось
одержать  великую  победу.  Но  и  жить  по-старому,  в  вечном
страхе  и  рабской  зависимости  от  идеологических  догм  и  их
ревнителей  тоже  не  хотелось.
 Вряд  ли  Сталиным  владел  «декабристский  комплекс».
Военного  восстания  он  не  боялся.  Зато  опасался  идеологи¬
ческой  «распущенности».  В  художественной  интеллигенции
диктатор  усматривает  едва  ли  не  главного  реального  или  по¬
тенциального  противника  режима.  Вывод  отсюда  простой.
Надо  немедленно  и  с  новой  силой  вернуть  ее  в  надежные
идеологические  рубежи.  Большой  гнев  на  творческих  деяте¬
лей  набирает  обороты.
 В  сопоставлении  с  1937  годом  кремлевский  правитель
чувствует  себя  еще  более  всесильным.  Упоенный  славой,  он
хочет  показать  стране  и  миру,  что  для  него  не  существует
никаких  авторитетов.  Зачастую  карательные  меры  демон¬
стративно  обрушивались  именно  на  самых  талантливых  в
кинематографе,  литературе,  музыке,  театре.  До  живописцев
и  скульпторов  Сталин  не  успел  всерьез  добраться.
 Не  успел  он  развернуться  вполне  и  с  уголовными  реп¬
рессиями.  Убили  С.  Михоэлса,  растерли  в  лагерную  пыль
литераторов  из  Еврейского  антифашистского  комитета.  Но  в
большинстве  случаев  неугодных  оставляли  на  свободе,  обре¬
кая  на  гражданскую  смерть,  на  полуголодное  существова¬
ние,  на  мучительное  ожидание  «черного  ворона».  Некото¬
рым  вождь  вдруг  возвращал  благосклонность,  что  не  прино¬
 -  412  -

сило  человеку  полного  успокоения:  сегодня  миловали,  за¬
втра  могли  отправить  в  тюрьму.
 «Холодная  война»  требовала  усиленной  милитаризации
не  только  экономики,  но  и  общественного  сознания.  В  насе¬
лении  воспитывали  готовность  к  новым  кровавым  схват¬
кам  —  во  имя  мира,  конечно.  Эту  глобальную  милитариза¬
цию  обязано  было  художественно-психологически  обслуживать
советское  искусство,  для  чего  самостоятельно  мыслящие  та¬
ланты  отнюдь  не  всегда  годились,  тем  более  что  в  годы
войны  они  слишком  много  общались  с  иностранцами,  идео¬
логически  вольничали.
 В  сущности,  наше  искусство  подталкивалось  к  превра¬
щению  под  псевдонимом  социалистического  реализма  в
некий  социалистический  кич,  который,  однако,  в  отличие
от  западного,  игнорирует  многие,  пусть  и  элементарные,
даже  подчас  низменные,  но  реальные  психологически-быто-
вые  потребности  и  запросы  людей.  Сталинский  режим  не
знал  соперников  в  тотальной  идеологизации  массовой  куль¬
туры,  которую  он  именовал  народной,  патриотической,  про¬
тивопоставляя  ее  элитарной  культуре,  заранее  объявляемой
декадентской,  формалистической,  реакционной.
 Но  и  на  Большой  театр  с  его  дорогостоящими  постанов¬
ками  не  жалеют  средств.  Лелеют  и  МХАТ,  Малый  театр,  ака¬
демические  театры  в  союзных  республиках  —  правда,  худо¬
жественный  уровень  их  постановок  неуклонно  снижается.
Щедро  награждают  виртуозных  исполнителей  высокой  клас¬
сики.  Ока  вообще  в  чести.  С.  Маршак  получает  Сталинскую
премию  за  превосходный  перевод  шекспировских  сонетов,
хотя  они  предназначены  отнюдь  не  всякому  читателю.
 Послевоенная  идеологизация  советского  искусства  про¬
водится  по-сталински  жестко,  но  и  не  прямолинейно.  Она
включает  подчас  довольно  сложные  политико-эстетические
акции,  которые,  кстати,  осуществляются  обычно  под  лозун¬
гами  неустанной  борьбы  со  всякого  рода  упрощенчеством.
Застрельщиком  такой  борьбы  выступает,  разумеется,  сам  то¬
варищ  Сталин...
 По  натуре  своей  он  стоял  ближе  всего  к  первому  русско¬
му  царю-самодержцу  Ивану  Грозному.  При  Иване  IV  про¬
изошли  большие  территориальные  присоединения  к  Мос¬
ковскому  государству.  Царь  свирепо  боролся  с  боярской  оп¬
 -  413  -

позицией,  для  чего  учредил  специальное  войско  —  опрични¬
ну.  Аналогии  здесь  со  сталинским  временем  достаточно  про¬
зрачные.  Иван  Грозный  был  жесток,  но,  как  полагал  Ста¬
лин,  эта  жестокость  оправдывалась  великой  целью  —  со¬
здать  мощное  и  единое  российское  государство.  Однако
царю  не  удалось  решить  все  поставленные  им  перед  собой
задачи.  А  советскому  самодержцу?  Он  полагал,  что  достиг
большего,  едва  ли  не  всего,  чего  хотел.  По  мнению  Сталина,
Иван  Грозный  выше  Петра  I,  которого  генсек  упрекал  в  том,
что  он  пустил  в  Россию  иностранцев.  Как  полагал  Сталин,
упрощенцы  от  историков  и  моралистов  видят  в  Иване  IV
безумного  деспота,  а  он  на  самом  деле  подлинно  русский  че¬
ловек,  национальный  герой.  К  его  прославлению,  по  убеж¬
дению  Сталина,  надо  привлечь  лучших  художников  совет¬
ской  страны.
 Вернемся  в  1940  год.  Тогда  А.  Толстой  получает  заказ  на
пьесу  об  Иване  Грозном.  Закончил  он  ее  в  феврале  1942
года.  На  авторском  чтении  весной  того  же  года  историк
С.  Веселовский  не  оставляет  камня  на  камне  от  толстовско¬
го  сочинения.  Но  оно  понравилось  вождю.  Еще  до  войны  в
Москву  пригласили  Р.  Виппера,  преподававшего  в  Рижском
университете.  Он  искренне  восхищался  опричниной,  видя  в
ней  спасение  от  революции,  с  которой  не  сумел  сладить  бес¬
хребетный  Николай  II1.  Апологетическая  книга  Виппера
«Иван  Грозный»  трижды  издавалась  в  Советском  Союзе.  Ее
автор  стал  академиком.
 В  1942  году  горьковский  писатель  В.  Костылев  публику¬
ет  первую  часть  трилогии  о  великом  царе.  Эта  трилогия
удостоится  в  1947  году  Сталинской  премии  второй  степени.
Художественно  это  слабая  вещь.  Впрочем,  и  пьеса  А.  Толс¬
того,  воспевающего  Грозного,  не  принадлежит  к  лучшим  об¬
разцам  советской  драматургии.
 В  середине  января  1941  года  Жданов  вызывает  к  себе
 С. 	Эйзенштейна  и  предлагает  поставить  фильм  о  первом
самодержце.  Написать  оперу  о  нем  предложили  Д.  Шостако¬
вичу,  но  тот  уклонился  от  высочайшего  поручения.  Эйзенш¬
тейн  же  согласился.
 Пожалуй,  у  него  не  было  другого  выхода.  После  «Алек¬
сандра  Невского»  Эйзенштейн  не  смог  осуществить  в  кино
ни  один  проект.  В  1939  году  его  вынудили  отказаться  от  по¬
 -  414  -

становки  фильма  «Большой  Ферганский  канал».  31  декабря
 1940 	года  Эйзенштейн  вместе  с  JI.  Шейниным  направляет
письмо  Сталину  с  просьбой  разрешить  постановку  картины
«Престиж  империи»  по  пьесе  Шейнина  «Дело  Бейлиса».  Это
никак  не  входило  в  планы  кремлевского  руководства.  По
указанию  Сталина  Жданов  отклоняет  просьбу  Эйзенштейна.
И  тогда  же  ему  было  предложено  писать  сценарий  об  Иване
Грозном.  Работал  над  сценарием  Эйзенштейн  серьезно  и  ув¬
леченно,  общая  же  концепция  была  задана  Ждановым,  то
есть  Сталиным.  Он  же  и  вынес  окончательное  суждение  о
сценарии  в  резолюции,  адресованной  И.  Большакову:
 «Сценарий  получился  неплохой.  Т.  Эйзенштейн  спра¬
вился  с  задачей.  Иван  Грозный,  как  прогрессивная  сила
своего  времени,  и  опричнина,  как  его  целесообразный  ин¬
струмент,  вышли  не  плохо.
 Следовало  бы  поскорее  пустить  в  дело  сценарий.
 13.  9.  43.  И.  Сталин»2.
 Несмотря  на  военное  лихолетье,  на  постановку  фильма
щедро  отпускались  средства.  Эйзенштейн  одновременно
снимает  первую  и  вторую  серию,  думает  о  третьей.  В  1944
году  первая  готова.  На  Художественном  совете  Кинокомите¬
та  о  ней  высказываются  разные  мнения,  в  том  числе  и  отри¬
цательные.  Осторожный  Большаков  не  включает  фильм  в
список  претендентов  на  Сталинскую  премию.  Причина  фор¬
мальная.  Согласно  указанию  вождя,  если  фильм  двухсерий¬
ный,  то  его  можно  представлять  к  награде  только  в  полном
виде.  Однако  Сталин  смотрит  первую  серию  «Ивана  Грозно¬
го»  и  распоряжается  дать  ей  Сталинскую  премию  первой
степени.  Это  январь  1946  года.
 Автору  рекомендуется  как  можно  скорее  закончить  вто¬
рую,  за  чем  ревностно  следит  Большаков.  Настолько  рев¬
ностно,  что  Эйзенштейн  вынужден  лично  обратиться  к  Ста¬
лину  с  просьбой  стать  его  заступником  перед  министром  ки¬
нематографии.  Наконец  вторая  серия  смонтирована.  В  августе
1946  года  ее  показывают  кремлевскому  ценителю,  который
резко  возмущен:  «Не  фильм,  а  какой-то  кошмар!»
 В  этом  духе  высказывается  Сталин  и  на  заседании  Орг¬
бюро  ЦК  ВКП(б).  Он  подверг  фильм  полному  изничтоже¬
нию.  Сталинские  формулировки,  очевидно,  воспроизведены
 -  415  -

в  постановлении  ЦК  ВКП(б)  «О  кинофильме  «Большая
жизнь»:  «Режиссер  С.  Эйзенштейн  во  второй  серии  фильма
«Иван  Грозный»  обнаружил  невежество  в  изображении  ис¬
торических  фактов,  представив  прогрессивное  войско  оп¬
ричников  Ивана  Грозного  в  виде  шайки  дегенератов,  напо¬
добие  американского  ку-клукс-клана,  а  Ивана  Грозного,  че¬
ловека  с  сильной  волей  и  характером,  —  слабохарактерным
и  безвольным,  чем-то  вроде  Гамлета»3.
 В  мемуарной  литературе  неоднократно  высказывалась
мысль,  что  вождь  не  любил  этого  шекспировского  героя  и
препятствовал  постановкам  трагедии  на  советской  сцене.
Любил  или  не  любил  —  не  знаю,  но  она  шла  в  театрах  в  ста¬
линские  годы.  Другое  дело,  что  Сталин,  так  повелось  у  него
с  молодых  лет,  понимал  этот  шекспировский  образ  не  в  его
сложной  многогранности,  а  по-школьному,  упрощенно.
 Эйзенштейн  находился  еще  на  пике  триумфа,  связанно¬
го  с  первой  серией  фильма,  когда  его  2  февраля  1946  года
разбил  обширный  инфаркт.  Лежа  в  больнице,  он  чувствовал,
что  со  второй  серией  происходит  нечто  неладное.  Ведь  она
долгие  месяцы  лежала  без  движения  в  Кинокомитете.  14  мая
режиссер  пишет  из  Кремлевской  больницы  Сталину:  «Физи¬
чески  я  сейчас  поправляюсь,  но  морально  меня  очень  угне¬
тает  тот  факт,  что  Вы  до  сих  пор  не  видели  картины...  К  это¬
му  прибавляются  еще  всякие  неточные  и  беспокоящие  све¬
дения,  доходящие  до  меня,  о  том,  что  «историческая
тематика»  будто  бы  вообще  отодвигается  из  поля  внимания
куда-то  на  второй  и  третий  план»4.
 Режиссер  опасался,  что  вторая  серия  будет  неверно  по¬
нята.  В  письме  к  Сталину  он  отмечает:  «Картина  является
второй  частью  задуманной  трилогии  о  царе  Иване  —  между
первой  серией,  которую  Вы  знаете,  и  третьей,  которая  еще
должна  сниматься  и  будет  посвящена  Ливонской  войне.
Чтобы  оттенить  оба  эти  широкие  батальные  полотна  —  дан¬
ная  серия  взята  в  более  узком  разрезе:  она  внутримосков-
ская,  и  сюжет  ее  строится  вокруг  боярского  заговора  против
единства  Московского  государства  и  преодоления  царем
Иваном  крамолы»5.
 Ответом  Сталина  на  это  письмо  явилось  постановление
ЦК  ВКП(б).  Эйзенштейну  ничего  не  оставалось  делать,  как
покаяться.
 -  416  -

Роль  Ивана  Грозного  исполнял  в  фильме  блистательный
актер  Н.  К.  Черкасов.  Он  пользовался  немалым  благоволе¬
нием  партийного  руководства.  Эйзенштейн  вместе  с  Черка¬
совым  пишут  вождю  письмо  с  просьбой  о  встрече.  Она  со¬
стоялась  в  Кремле  в  ночь  с  24  на  25  февраля  1947  года.  При¬
сутствовали  Молотов  и  Жданов.  Как  сообщает  Г.  Марьямов,
запись  этой  двухчасовой  беседы  сделал  писатель  Б.  Агапов
по  просьбе  министра  кинематографии  сразу  же  после  встре¬
чи  со  слов  Эйзенштейна  и  Черкасова.  Запись,  в  различных
вариантах  и  выдержках,  неоднократно  публиковалась.  В  книге
Марьямова  «Кремлевский  цензор»  дается,  видимо,  полная
ее  публикация,  без  стилистической  правки.
 Знакомясь  с  текстом  этой  беседы,  где  бы  он  ни  печатал¬
ся,  мы  нередко  как  бы  отвлекаемся  от  самого  фильма.  И  со¬
здается  тогда  впечатление,  что  режиссер  поставил  картину
совсем  иную,  чем  ему  заказывали,  концептуально  совершен¬
но  разойдясь  с  официальной,  сталинской  точкой  зрения.
Это  не  вполне  так.
 С  вождем  не  полагалось  спорить.  Не  спорили  с  ним  и
Эйзенштейн  и  Черкасов.  Но  вообще-то  они  могли  сравни¬
тельно  легко  отвести  многие  претензии  Сталина.  Тот  упре¬
кал  режиссера,  что  Иван  Грозный  не  показан  в  верной  исто¬
рической  перспективе.  «Царь  у  вас  получился  нерешитель¬
ный,  похожий  на  Гамлета.  Все  ему  подсказывают,  что  надо
делать,  а  не  он  сам  принимает  решения...  Царь  Иван  был  ве¬
ликий  и  мудрый  правитель,  и  если  его  сравнить  с  Людови¬
ком  XI  (вы  читали  о  Людовике  XI,  который  готовил  абсолю¬
тизм  для  Людовика  XIV?),  то  Иван  Грозный  по  отношению
к  Людовику  на  десятом  небе.  Мудрость  Ивана  Грозного  со¬
стояла  в  том,  что  он  стоял  на  национальной  точке  зрения  и
иностранцев  в  свою  страну  не  пускал...»6
 На  самом  деле  тема  грозного  царя  —  объединителя  Руси
звучит  в  фильме  с  набатной  силой,  а  иностранцы  изображе¬
ны  подлыми  и  отталкивающими.  Эйзенштейн  оправдывает
и  жестокость  первого  самодержца  —  даже  гнусное  убийство
по  его  приказу  непокорного  митрополита  Филиппа,  оши¬
бочно  трактуя  образ  этого  подвижника.  (Во  второй  серии  его
заключают  в  тюрьму,  а  убивают,  как  говорится  в  сценарии,  в
третьей,  еще  не  снятой.)
 ^  Остро  стоял  вопрос  с  изображением  опричнины.  В  самом
 14  Зак.  2523
 -  417  -

начале  беседы  Сталин  сказал:  «У  вас  неправильно  показана
опричнина.  Опричнина  —  это  королевское  войско.  В  отли¬
чие  от  феодальной  армии,  которая  могла  в  любой  момент
сворачивать  свои  знамена  и  уходить  с  войны,  образовалась
регулярная  армия,  прогрессивная  армия.  У  вас  опричники
показаны  как  ку-клукс-клан»7.
 Диктатор  явно  лукавит.  Главная  задача,  которая  стави¬
лась  Иваном  IV  при  организации  опричнины,  состояла  в
том,  что  она  должна  была  искоренять  боярскую  оппозицию
и  любую  крамолу.  Эйзенштейн  попытался  довольно  наивно
отвести  упрек  в  ассоциации  с  ку-клукс-кланом,  заметив,  что
«они  одеты  в  белые  колпаки,  а  у  нас  —  в  черные»8.  Молотов
резонно  заметил:  «Это  принципиальной  разницы  не  состав¬
ляет»9.
 Здесь,  думается  мне,  участники  встречи  умышленно  хо¬
дили  вокруг  да  около  проблемы,  уклоняясь  от  того,  чтобы
назвать  вещи  своими  именами.  Эйзенштейн  формально
признает  в  фильме  прогрессивность  опричнины,  но  изобра¬
жает  «псов  государевых»  сущими  дьяволами,  демонами  —
ассоциация  с  чекистами  возникает  самая  прямая.  Сталин
сделал  вид,  что  этого  не  понял.
 Более  же  всего  его  возмутило  во  второй  серии  другое.
Даже  не  «слабохарактерность»  Ивана  Грозного.  Эйзенштейн
показывает  царя  сложным  человеком,  испытывающим  со¬
мнения  и  колебания.  Работая  над  сценарием,  автор  писал
«для  себя»:  «Трагедия  Ивана  —  терзание  в  сомнениях  —  пра¬
вильно  ли  взят  им  путь.  Не  кара  ли  Господняя  —  смерть
Анастасии»10.  В  картине  царь  просит  Бога  о  прощении,  обя¬
зывает  церковь  молиться  о  спасении  душ  казненных  врагов.
 Это  соответствовало  исторической  правде,  которую
вождь  требовал  осудить  в  Иване  Грозном,  а  еще  лучше,  воз¬
можно,  —  не  заметить.  В  сущности,  то  было  требованием  яв¬
ного  упрощения  психологической  ситуации,  преподноси¬
мым  как  требование  реалистической  правды.  Подобным  же
упрощением  отдают  и  известные  слова  Сталина,  что  «одна
из  ошибок  Ивана  Грозного  состояла  в  том,  что  он  недорезал
пять  крупных  феодальных  семейств.  Если  бы  он  эти  пять  бо¬
ярских  семейств  уничтожил,  то  вообще  не  было  бы  Смутно¬
го  времени.  А  Иван  Грозный  кого-нибудь  казнил  и  потом
 -  418  -

долго  каялся  и  молился.  Бог  ему  в  этом  деле  мешал...  Нужно
было  быть  еще  решительнее»11.
 Подтекст  этого  высказывания  достаточно  прозрачен.
В  отличие  от  Ивана  IV,  большевистский  вождь  был  всегда
беспощаден  к  своим  политическим  противникам,  непоколе¬
бимо  решителен.  Он  не  допустил  в  стране  и  намека  на
«Смутное  время»...
 Примечательно  замечание  Молотова,  сделанное  в  ходе
беседы:  «Вообще  сделан  упор  на  психологизм,  на  чрезмер¬
ное  подчеркивание  внутренних  психологических  противоре¬
чий  и  личных  переживаний»12.  Странное  вроде  бы  замечание:
патрон  Молотова  неоднократно  выказывал  приверженность
к  психологическому  реализму,  в  частности  к  МХАТовскому.
Но  Сталина  и  его  окружение  не  всякий  психологизм  устраи¬
вал.
 Не  устраивал,  конечно,  психологизм  Достоевского,  хотя
само  отношение  к  нему  кремлевского  правителя  было  более
сложным,  чем  обычно  думают.  В  начале  1948  года  вождь
встречается  с  одним  из  руководителей  югославской  компар¬
тии  —  М.  Джиласом.  Впоследствии  Джилас  станет  убежден¬
ным  антисталинистом.  Но  пока  он  лоялен  к  лидеру  совет¬
ских  коммунистов.  Разговор  на  встрече  вышел  за  пределы
собственно  политики  и  коснулся  литературы.
 Державный  критик  высказал  свой  взгляд  на  Горького,
возразив  Джиласу,  который  выше  всего  ставил  в  наследии
пролетарского  классика  роман  «Жизнь  Клима  Самгина».  По
мнечию  Сталина,  лучшие  вещи  —  другие:  «Городок  Оку-
ров»,  рассказы,  «Фома  Гордеев».  «Что  же  касается  изображе¬
ния  русской  революции  в  «Климе  Самгине»,  так  там  очень
мало  революции  и  всего  один  большевик...  Революция  там
показана  односторонне  и  недостаточно,  а  с  литературной
точки  зрения  его  ранние  произведения  лучше»13.
 Не  согласился  генералиссимус  и  с  тем,  что  среди  всех  со¬
ветских  писателей  Джилас  особо  выделил  Шолохова.  Ста¬
лин  заметил,  что  в  стране  есть  и  лучшие,  и  «назвал  неизвест¬
ные  мне  фамилии,  одну  из  них  женскую».  Диктатор  тогда
гневался  на  создателя  «Тихого  Дона».  Тот  не  спешил  выпол¬
нить  его  заказ  написать  эпохальный  роман  о  Великой  Отече¬
ственной  войне.  Но  более  всего  примечателен  отзыв  вождя  о
Достоевском:  «Великий  писатель  и  великий  реакционер.  Мы
 -  419  -

его  не  печатаем,  потому  что  он  плохо  влияет  на  молодежь.
Но  писатель  великий!»14
 Что  же  так  отталкивало  в  нем  кремлевского  владыку?
У  Достоевского  был  негативный  взгляд  на  революционеров.
Но  к  тем  не  питали  симпатий  ни  Гончаров,  ни  Чехов,  ни
JI.  Толстой,  что  не  мешало  им  занять  почетные  места  в  рядах
признаваемых  большевиками  отечественных  классиков.  Вы¬
смеянные  в  «Бесах»  социалисты  —  это  же  не  социал-демо-
краты,  а  нечаевцы,  которых  ленинцы  порицали.  Зато  Досто¬
евский  пламенно  защищал  русскую  идею,  не  любил  евреев.
Словом,  Сталин  мог  бы'  интерпретируя  его  произведения,
ввести  и  этого  великого  писателя  в  состав  имперской  худо¬
жественной  культуры.  Не  мог!
 Если  допустить,  что  вождь  читал  «Братьев  Карамазо¬
вых»,  то  его  симпатии  вряд  ли  мог  привлечь  Алеша  или  тем
более  старец  Зосима.  Объективно  говоря,  Сталину  ближе
Великий  Инквизитор,  его  изощренный  и  циничный  догма¬
тизм.  «Есть  три  силы,  единственные  три  силы  на  земле,  мо¬
гущие  навеки  победить  и  пленить  совесть  этих  слабосиль¬
ных  бунтовщиков,  для  их  счастья,  —  эти  силы:  чудо,  тайна  и
авторитет»15.
 Как  я  думаю,  это  кредо  Великого  Инквизитора  совпадает
с  кредо  самого  вождя,  только  в  иных  социальных  измерени¬
ях.  «Чудо»  —  приход  Сталина  к  власти,  его  постоянные,  дей¬
ствительные  и  мнимые  победы.  «Тайна»  —  и  всесильная
тайная  полиция,  и  та  почти  мистическая  таинственность,
которая  окружала  вождя.  «Авторитет»  —  безудержный  культ
личности,  предполагающий  полное  подчинение  «слабосиль¬
ных  бунтовщиков»  мудрому  пастырю.
 Великий  Инквизитор  —  воплощение  мирового  зла,  сугу¬
бо  отрицательный,  темный  герой.  Никто  не  в  состоянии
перекрасить  его  в  светлые  тона.  Более  того,  любая  аналогия
с  ним  совершенно  не  устраивала  советского  правителя.  До¬
стоевский,  в  сущности,  провидел  его  появление  на  истори¬
ческой  сцене.  Иосиф  Джугашвили  мог  оценить  гениаль¬
ность  писателя,  но  резонно  усматривал  в  нем  враждебное
себе  начало.
 Безусловно,  Сталину  была  чужда  и  опасна  фундамен¬
тальная  идея  Достоевского,  играющая  в  его  творчестве  го¬
раздо  большую  роль,  чем  в  творчестве  любого  другого  масте¬
 -  420  -

ра  слова.  Это  —  идея  взыскательной  совести,  нравственного
покаяния  за  явные  и  тайные  грехи,  без  чего  человек  и  не  яв¬
ляется  человеком  —  в  нем  торжествует  дьявол.
 Проблему  греха  и  покаяния  ультрареволюционеры  ре¬
шили  для  себя  однозначно  и  твердо.  Есть  великая  цель,  ради
осуществления  которой  хороши  любые  средства.  С  этой
точки  зрения  этическая  максима  Достоевского  —  нельзя,
чтобы  дите  плакало,  плач  не  искупят  никакие  успехи  рево¬
люции  —  выглядит  гнилым  либерализмом,  расслабляющим
железную  волю  непоколебимых  борцов  за  правое  дело.
 В  эйзенштейновском  фильме  идея  покаяния  —  одна  из
магистральных,  главных.  Тем  самым  в  глазах  Сталина,  когда
он  это  понял,  обесценивался  экранный  образ  Ивана  Грозно¬
го,  что  задевало  лично  диктатора.  Он,  скорее  всего,  никогда
не  испытывал  чувства  вины  и  раскаяния.
 Во  время  ночной  февральской  беседы  Жданов  заметил,
что  создатели  кинокартины  слишком  увлекаются  показом
религиозных  обрядов.  Хозяин  Кремля  на  эту  тему  не  выска¬
зывался.  Возможно,  бывший  семинарист  не  без  интереса
смотрел  эпизоды  с  церковной  службой,  поставленные  ре¬
жиссером  с  немалым  размахом  и  красочностью.  Это  было
внове  для  советского  экрана,  но  не  противоречило  новым
сталинским  установкам.  В  1943  году  Сталин  принял  церков¬
ных  иерархов  и  пошел  на  некоторые  уступки  православной
церкви.  Самой  же  темы  православия  он  в  беседе  коснулся.
«Конечно,  мы  не  очень  хорошие  христиане,  но  отрицать
прогрессивную  роль  христианства  на  определенном  этапе
нельзя.  Это  событие  (речь  шла  о  крещении  Руси.  —  Е.  Г.)
имело  очень  крупное  значение,  потому  что  это  был  поворот
русского  государства  на  смыкание  с  Западом,  а  не  ориента¬
ция  на  Восток»16.
 Генералиссимус  высоко  ценил  заслуги  Ивана  Грозного  в
последовательной  защите  Руси  от  татарских  набегов.  Здесь
он  вернулся  к  вопросу  о  национальных  традициях:  «Демьян
Бедный  представлял  себе  исторические  перспективы  непра¬
вильно.  Когда  мы  передвигали  памятник  Минину  и  Пожар¬
скому  ближе  к  храму  Василия  Блаженного,  Демьян  Бедный
протестовал  и  писал  о  том,  что  памятник  надо  вообще  вы¬
бросить  и  вообще  надо  забыть  о  Минине  и  Пожарском.
 -  421  -

В  ответ  на  это  письмо  я  назвал  его  «Иваном,  не  помнящим
своего  родства».  Историю  мы  выбрасывать  не  можем...»17
 Эйзенштейн  спросил  вождя,  не  будет  ли  каких-либо  спе¬
циальных  указаний  в  отношении  картины.  Сталину  вопрос
не  понравился:  «Я  даю  вам  не  указания,  а  высказываю  заме¬
чания  зрителя».  И  тут  же,  противореча  себе,  добавил:
«Нужно  правильно  и  сильно  показывать  исторические  фигу¬
ры.  (К  Эйзенштейну.)  Вот,  Александра  Невского  —  вы  ком¬
поновали?  Прекрасно  получилось.  Самое  важное  —  соблю¬
дать  стиль  исторической  эпохи.  Режиссер  может  отступать
от  истории:  неправильно,  если  он  будет  просто  списывать
детали  из  исторического  материала,  но  —  оставаться  в  пре¬
делах  стиля.  Режиссер  может  варьировать  в  пределах  стиля
1  я
 историческои  эпохи»  .
 Однако  вожди  входили  и  в  детали  фильма.  Жданов  на¬
шел,  что  режиссер  «увлекается  тенями»,  а  также  «бородой
Грозного».  Эйзенштейн  пообещал  эту  бороду  укоротить.
Сталин  заметил,  что  «очень  хорош  Старицкий  (артист  Ка¬
дочников).  Он  очень  хорошо  ловит  мух.  Тоже:  будущий
царь,  а  ловит  руками  мух!  Такие  детали  нужно  давать.  Они
вскрывают  сущность  человека»19.  А  вот  «в  первой  серии  не¬
верно,  что  Иван  Грозный  так  долго  целуется  с  женой.  В  те
времена  это  не  допускалось»20.
 Правильно,  не  допускалось.  Заметив  это,  Сталин  обна¬
ружил  присущее  ему  историческое  чутье.  Справедливы  и  его
замечания  об  актерах.  Он  сказал  комплимент  Черкасову  —
вы  умеете  перевоплощаться,  и  вспомнил  здесь  Хмелева.  Ста¬
лин  и  Жданов  одобрительно  говорили  о  JI.  Орловой  —  о  ней
разговор  зашел  по  ходу  дела.  Несколько  неожиданно  комму¬
нистический  лидер  назвал  Шаляпина  «великим  актером».
Досталось  М.  Жарову  за  роль  Малюты  Скуратова,  который,
по  мнению  генералиссимуса,  «был  крупным  военачальни¬
ком  и  героически  погиб  в  войну  с  Ливонией»21.  Этого  Жаров
не  понял  и  не  выразил.
 Можно  сказать,  что  Сталин  в  середине  беседы  несколько
сменил  гнев  на  милость.  И  разговор  принял  более  дружес¬
кий  и  непринужденный  характер.  Но  свою  линию  кремлев¬
ский  хозяин,  как  обычно,  проводил  твердо.  Общая  концеп¬
ция  фильма  об  Иване  Грозном  должна  строго  соответство¬
вать  официальной  точке  зрения.  Сталинской  точке  зрения.
 -  422  -

Никакая  отсебятина  недопустима.  Фильм  призван  служить
патриотическому  воспитанию  народа.
 Позволю  себе  заметить,  что  былой  семинарист  крепко
сидел  в  большевистском  владыке.  Прощаясь  с  Эйзенштей¬
ном  и  Черкасовым,  он  не  только  пожал  им  руки,  но  и  присо¬
вокупил:  «Помогай  Бог!»  Эти  слова  имели  вполне  конкрет¬
ный  смысл.  Сталин  дал  согласие  на  то,  чтобы  продолжалась
работа  над  фильмом,  и  посоветовал  не  торопиться  с  его  за¬
вершением.  Но,  кажется,  не  очень-то  верил,  что  Эйзенш¬
тейн  справится  с  поставленной  задачей.  А  режиссер  хотел,
очень  хотел  довести  дело  до  конца.  Но  болезнь  брала  свое.
 11 	февраля  1948  года  Эйзенштейна  не  стало.
 Поставить  картину  о  любимом  царе  генсека  впоследст¬
вии  предложат  И.  Пырьеву.  Тот  начал  было  работу,  затем,
по  словам  Марьямова,  тихо  от  нее  отошел.  Эйзенштейнов-
ский  же  фильм  (обе  его  серии)  окажется  под  запретом,  кото¬
рый  снимут  лишь  после  смерти  Сталина.
 ДОСТОПАМЯТНЫЙ  СОРОК  ШЕСТОЙ
 В  постановлении  «О  кинофильме  «Большая  жизнь»  под¬
вергся  разгрому  еще  один  исторический  фильм  —  «Адмирал
Нахимов»  В.  Пудовкина.  Тот  попытался  показать  не  только
выдающийся  талант  флотоводца,  но  и  его  личную  жизнь.
Судя  по  ряду  отзывов,  в  том  числе  и  оператора  картины
А.  Головни,  такая  попытка  художественно  не  очень-то  уда¬
лась.  Но  вождь  обрушился  на  фильм  по  иным  соображени¬
ям.  Сталин  отверг  само  стремление  режиссера  к  разнопла¬
новому  изображению  исторического  персонажа.  Зачем  вооб¬
ще  касаться  его  личной  жизни?
 Пудовкин,  указывается  в  постановлении,  «не  изучил  де¬
талей  дела  и  исказил  историческую  правду.  Получился
фильм  не  о  Нахимове,  а  о  балах  и  танцах  с  эпизодами  из
жизни  Нахимова.  В  результате  из  фильма  выпали  такие  важ¬
ные  исторические  факты,  что  русские  были  в  Синопе  и  что  в
Синопском  бою  была  взята  в  плен  целая  группа  турецких  ад¬
миралов  во  главе  с  командующим»22.
 Поскольку  первый  вариант  фильма  не  сохранился,  то
трудно  сказать,  насколько  справедливы  эти  упреки.  Герой
 -  423  -

должен  быть  героем  —  иного  не  дано.  Балы  и  танцы  —  не¬
нужная  «развлекаловка».  А  всякая  «развлекаловка»  является
гнилой  уступкой  западным  образцам,  буржуазному  кинема¬
тографу.  Выступая  на  обсуждении  постановления  на  Оргбю¬
ро,  кремлевский  критик  назвал  Пудовкина  способным  ре¬
жиссером,  но  зазнавшимся.
 В  выступлении  вождя  звучат  весьма  грозные  ноты.  Дело
не  в  одном  Пудовкине.  Легкомыслие  режиссеров  «доходит
до  преступности».  И  далее:  «Мы,  большевики,  будем  ста¬
раться  развивать  вкусы  у  зрителей,  я  боюсь,  что  они  кое-
кого  из  сценаристов,  постановщиков  и  режиссеров  выведут
в  тираж»23.  В  связи  же  с  фильмом  Л.  Лукова  «Большая  жизнь»
оратор  поднимается  даже  до  не  свойственного  ему  пафоса:
«Просто  больно,  когда  смотришь,  неужели  наши  постанов¬
щики,  живущие  среди  золотых  людей,  среди  героев,  не
могут  изобразить  их  как  следует,  а  обязательно  должны  ис¬
пачкать.  У  нас  есть  хорошие  рабочие,  черт  побери»24.
 Фильм  «Большая  жизнь»  (вторая  серия)  был  обвинен  во
всех  смертных  грехах:  ошибочно  изображено  восстановле¬
ние  Донбасса  после  войны,  фальшиво  показаны  партийные
работники,  фильм  проповедует  отсталость,  бескультурье  и
невежество.  «Большую  часть  своего  времени  герои  фильма
бездельничают,  занимаются  пустопорожней  болтовней  и
пьянством.  Самые  лучшие  по  замыслу  фильма  люди  являют¬
ся  непробудными  пьяницами...  В  фильме  изображено  без-
душно-издевательское  отношение  к  молодым  работницам,
приехавшим  в  Донбасс»25.
 Художественный  уровень  фильма,  по  мнению  «инстан¬
ций»,  не  выдерживает  критики.  «Для  связи  отдельных  эпи¬
зодов  в  фильме  служат  многократные  выпивки,  пошлые  ро¬
маны,  любовные  похождения,  ночные  разглагольствования
в  постели.  Введенные  в  фильм  песни...  проникнуты  кабац¬
кой  меланхолией  и  чужды  советским  людям»26.
 Луков  не  принадлежал  к  числу  самых  выдающихся  мас¬
теров  советского  кино,  но  режиссер  он  был  честный  и  опыт¬
ный.  За  первую  серию  «Большой  жизни»  его  наградили  в
 1941 	году  Сталинской  премией.  Еще  одну  он  получит  в  1952  го¬
ду  за  картину  «Донецкие  шахтеры».  Вторую  серию  «Большой
жизни»  не  отнесешь  к  шедеврам  отечественного  кинемато¬
графа,  но  и  особого  идеологического  криминала  она  не  со¬
 -  424  -

держала.  В  отличие  от  М.  Зощенко,  его  сатирических  произ¬
ведений,  создатели  этой  серии  довольно  мягко  касаются
темы  бытовых  трудностей  и  недостатков.  Однако  касаются,
желая  хоть  как-то  рассказать  о  реальных  противоречиях
жизни,  к  чему  советских  художников  всегда  призывали  офи¬
циальная  критика  и  лично  товарищ  Сталин.  Но  не  всяким
призывам  стоило  следовать  в  то  время.
 Сталин  не  мог  отрицать,  что  в  обществе  имеются  недо¬
статки,  но  считал  их  «нетипичными».  Это  было  то  магичес¬
кое  слово,  с  помощью  которого  советское  искусство  загоня¬
лось  в  тупики  пресной  идеализации,  которая  неминуемо
оборачивалась  плоским  упрощенчеством.  Когда  К.  Симо¬
нов,  баловень  судьбы,  написал  в  повести  «Дым  отечества»  о
послевоенном  разорении  и  бедности,  о  том,  что  в  много¬
страдальной  стране  появилось  немало  нищих,  ему  строго
указали  в  печати,  что  шло  лично  от  Сталина:  «нетипично»  —
значит  и  недостойно  описания.
 Если  какой-нибудь  увлекшийся  кинодокументалист,
снимая  хронику,  показывал  длинные  очереди  в  магазинах,
обшарпанные  бараки,  плохо  одетых  людей,  его  немедленно
одергивали  и  снятые  им  кадры  летели  в  корзину.  Советская
массовая  культура  должна  была  быть  идеологически  сте¬
рильной.  Диктатор  требовал  от  нее  монументальной  пафос-
ности,  четкой  дидактической  направленности.  Другой  во¬
прос  —  его  отношение  к  ряду  талантливых  произведений.
 В  достопамятном  1946  году,  когда  были  приняты  позор¬
ные  постановления  о  литературе,  кинематографии  и  театре,
Сталинскую  премию  получает  В.  Некрасов  за  повесть  «В  око¬
пах  Сталинграда».  Официальная  критика  встретила  ее  пона¬
чалу  сдержанно,  а  подчас  и  откровенно  враждебно.  Но  яркое
изображение  будничного  героизма  советских  солдат  при¬
влекло  внимание  вождя  народов,  который  не  забывал  вспо¬
минать  о  своей  народности,  и  он  распорядился  премировать
Некрасова.  Предпринимал  Сталин  и  другие  акции  подобно¬
го  рода,  когда  оказывалась  поддержка  талантливым  и  прав¬
дивым  произведениям,  но  это  не  затрагивало  общего  курса
культурной  политики.  Или,  скажем,  не  выражало  его  сущ¬
ности.
 13  апреля  1946  года  состоялось  заседание  Политбюро
под  председательством  Сталина.  Он  дал  четкие  указания  о
 -  425  -

дальнейшем  улучшении  работы  партийного  аппарата,  в  том
числе  и  по  руководству  литературно-художественным  фрон¬
том.  18  апреля  на  совещании  в  ЦК  ВКП(б)  Жданов  довел
эти  указания  до  сведения  их  исполнителей:  «Товарищ  Ста¬
лин  дал  очень  резкую  критику  нашим  толстым  журналам,
причем  он  поставил  вопрос  насчет  того,  что  наши  толстые
журналы,  может  быть,  даже  следует  уменьшить.  Это  связано
с  тем,  что  мы  не  можем  обеспечить  того,  чтобы  они  все  ве¬
лись  на  должном  уровне.  Товарищ  Сталин  назвал  как  самый
худший  из  толстых  журналов  «Новый  мир»,  за  ним  идет  сни¬
зу  «Звезда».  Относительно  лучшим  или  самым  лучшим  това¬
рищ  Сталин  считает  журнал  «Знамя»...  затем  «Октябрь»...
Товарищ  Сталин  указывал,  что  для  всех  четырех  журналов
не  хватает  талантливых  произведений,  произведений  значи¬
тельных  и  что  это  уже  показывает,  что  количество  журналов
велико  у  нас,  в  частности,  он  указывал  на  целый  ряд  слабых
произведений,  указывал  на  то,  что  в  «Звезде»  появилась  «До¬
рога  времени»,  затем  «Под  стенами  Берлина»...  Товарищ
Сталин  дал  хорошую  оценку  «За  тех,  кто  в  море».  Что  каса¬
ется  критики,  то  товарищ  Сталин  дал  такую  оценку,  что  ни¬
какой  критики  у  нас  нет...  Товарищ  Сталин  поставил  вопрос
о  том,  что  эту  критику  мы  должны  организовать  отсюда  —  из
Управления  пропаганды...  товарищ  Сталин  говорил  о  том,
что  нам  нужна  объективная,  независимая  от  писателя  кри¬
тика...»27
 Для  понимания  последующей  ситуации  отмечу,  что  гла¬
ва  партии  считал,  что  самый  худший  журнал  —  московский
«Новый  мир»,  а  самые  слабые  произведения,  по  его  мнению,
печатались  в  ленинградской  «Звезде».  Недовольство  литера¬
турной  критикой  обоснованно  в  том  смысле,  что  она  дейст¬
вительно  оказалась  в  полной  зависимости  от  писателей  —
главных  редакторов  «толстых»  журналов.  И  они,  естествен¬
но,  играли  первую  скрипку  в  этих  журналах,  как  и  в  Союзе
писателей  СССР.  ЦК  ВКП(б)  пожинал  плоды  собственной
управленческой  политики.  Закрыв  до  войны  «Литературный
критик»,  ЦК  лишил  критиков  сколько-нибудь  самостоя¬
тельной  трибуны.
 Чтобы  исправить  это  положение,  было  решено  учредить
новую  газету  «Культура  и  жизнь»  как  орган  Управления  про¬
паганды  и  агитации.  Первый  номер  ее  вышел  в  свет  в  июне
 -  426  -

1946  года.  Публиковались  в  ней  в  основном  сотрудники
УПА  и  близкие  к  нему  доверенные  люди.  В  сущности,  на  чи¬
новников  возложили  обязанность  обеспечивать  независи¬
мую,  объективную  критику.  Нонсенс.  Эти  чиновники  могли
давать  критику  «сверху»,  в  соответствии  с  установками  на¬
чальства.  Но  авторы  новой  газеты  обычно  находились  вне
художественного  процесса,  были  чужды  ему.  Как  правило,
они  являлись  мастерами  разносных  статей,  озлоблявших
творческую  интеллигенцию.  Авторитета  у  нее  «Культура  и
жизнь»  не  завоевала.
 Выполняя  полученные  указания,  Управление  пропаган¬
ды  и  агитации  начинает  готовить  постановление  о  литера¬
турных  журналах.  Возникает  вопрос,  на  каких  из  них  сосре¬
доточить  основной  удар.  Впрочем,  вроде  бы  и  нет  вопроса.
Уже  названы  два:  «Новый  мир»  и  «Звезда».  Однако  первый
не  трогают.  В  конечном  счете  речь  пойдет  о  ленинградских
журналах  и  о  ленинградцах  М.  Зощенко  и  А.  Ахматовой.
 Современные  исследователи  склонны  нередко  видеть  в
этом  руку  Маленкова,  подставлявшего  под  гнев  вождя  свое¬
го  давнего  соперника  Жданова.  Правда,  тот  с  1944  года  уже
не  руководитель  Ленинградской  партийной  организации,  но
продолжал  считаться,  так  сказать,  ленинградцем  и  продви¬
гал  своих  людей  оттуда  на  ответственные  должности  в  сто¬
лице.  Очевидно,  что  Маленков  был  заинтересован  в  ленин¬
градском  акценте  новой  идеологической  кампании.  В  ско¬
ром  будущем  он  карьерно  выиграет  от  сталинского  погрома
в  так  называемом  «ленинградском  деле».
 Но  главное  не  это.  Сталин  с  двадцатых  годов  насторо¬
женно  относился  к  ленинградской  парторганизации,  считая
ее  недостаточно  преданной  себе  лично.  После  убийства  Ки¬
рова  для  наведения  порядка  он  и  направил  туда  Жданова,  к
которому  питал  особое  расположение.  И  тот  не  потерял  его
в  послевоенные  годы.  Вся  практическая  работа  по  проведе¬
нию  идеологических  кампаний  1946—1948  годов  была  воз¬
ложена  именно  на  Жданова.
 В  мемуарах  Хрущева  сказано:  «Жданов  сыграл  тогда  от¬
веденную  ему  роль,  но  все-таки  он  выполнял  прямые  указа¬
ния  Сталина.  Думаю,  если  бы  Жданов  лично  определял  по¬
литику  в  этих  вопросах,  то  она  не  была  бы  такой  жесткой»28.
Но  «лично»  никто,  кроме  вождя,  не  определял  тогда  полити¬
 -  427  -

ку  ни  в  каких  серьезных  вопросах.  Судить  о  том,  как  вел  бы
себя  Жданов,  действуя  самостоятельно,  довольно  трудно.
 Верно  другое,  на  что  справедливо  обращает  внимание
Д.  Бабиченко.  В  выступлениях  в  связи  с  журналами  «Звезда»
и  «Ленинград»  секретарь  ЦК  по  идеологии  старался  не  ак¬
центировать  внимание  на  критике  ленинградских  обкома  и
горкома.  Последнему  были  предъявлены  в  постановлении
серьезные  претензии,  да  еще  с  оргвыводами.  Московский  же
горком  нигде  не  фигурировал,  хотя  формально  в  его  ведении
находились  и  «Мосфильм»,  и  столичные  театры,  и  консерва¬
тория.  Конечно,  эти  учреждения  в  большой  мере  и  зачастую
напрямую  руководились  центральными  ведомствами  и,  ко¬
нечно,  непосредственно  Агитпропом.  Однако  при  желании
можно  было  в  соответствующих  постановлениях  задеть  и
московский  горком.  Такого  желания  ЦК  не  проявил.  Веро¬
ятно,  Сталин  не  хотел  слишком  уж  раскручивать  админи¬
стративный  маховик  по  внутрипартийной  линии.
 Впрочем,  никто  точно  не  знает,  как  родилась  идея  сосре¬
доточить  огонь  по  ленинградскому  направлению.  Очень  ве¬
роятно,  что  ее  подкинул  шефу  Маленков.  Но  не  исключено,
что  она  исходила  и  от  Жданова,  стремившегося  подчеркнуть
свою  партийную  нелицеприятность  и  объективность.  А  мо¬
жет  быть,  Сталин  ни  с  кем  и  не  советовался,  принимая  ре¬
шение.
 Да,  он  назвал  «лучшие»  и  «худшие»  журналы.  Но  все  в
ЦК  понимали,  что  легко  придраться  и  к  первым.  30  апреля
Александров  направляет  докладную  Жданову  и  Маленкову,
в  которой  остро  критикует  Ф.  Панферова  за  его  статью,  на¬
печатать  которую  он  собирался  в  редактируемом  им  журнале
«Октябрь».  И  все  же  по  этому  журналу,  как  и  по  «Знамени»,
не  имело  смысла  наносить  удар.  Их  сравнительно  недавно
подвергали  партийной  критике,  они  теперь  числились  в  ис¬
правляющихся.
 Более  удобной  мишенью  являлся  «Новый  мир».  Но  даже
сам  Сталин  не  нашел  в  нем  откровенно  уязвимых  публика¬
ций,  которые  можно  было  бы  представить  в  качестве  образ¬
цов  безыдейности.  Ленинградские  же  журналы  долгое  время
находились  словно  в  тени.  По  ним  не  принималось  ранее
партийных  решений,  хотя  эти  журналы  и  подвергались
идеологической  критике,  в  частности  в  газете  «Культура  и
 -  428  -

жизнь».  В  них  печатались  известные  и  неприятные  вождю
М.  Зощенко  и  Анна  Ахматова.  Первый  к  тому  же  являлся
членом  редколлегии  «Звезды»  и  одним  из  неформальных  ли¬
деров  писательской  общественности  города  на  Неве.
 7  августа  Александров  и  Еголин  представляют  Жданову
служебную  записку  «О  неудовлетворительном  состоянии  жур¬
налов  «Звезда»  и  «Ленинград».  «В  этих  журналах  за  послед¬
ние  два  года  опубликован  ряд  идеологически  вредных  и  в  ху¬
дожественном  отношении  очень  слабых  произведений»29.
Стреляют  наповал  по  Анне  Ахматовой.  У  нее  упаднические,
ущербные  настроения,  пессимизм.
 Авторы  записки  острой  косой  прошлись  по  многим  ав¬
торам.  Выделен  Зощенко,  его  рассказ  «Приключения  обезь¬
яны».  Действие  происходит  во  время  войны.  Обезьяна  убе¬
жала  из  ленинградского  зоопарка,  и  как  бы  ее  глазами  пока¬
зан  город.  В  нем  люди  живут  очень  трудно,  плохо  с
продовольствием,  большие  очереди  в  магазинах.  Руководи¬
тели  УПА  усмотрели  в  этом  идеологический  криминал:  Зо¬
щенко  издевательски  подчеркивает  трудности  жизни,  рас¬
сказ  порочен  и  надуман.
 В  конце  записки,  к  которой  прилагался  проект  поста¬
новления  ЦК  ВКП(б),  давалась  оценка,  разумеется  отрица¬
тельная,  роли  писательской  организации:  правление  ССП
СССР  и  Ленинградское  отделение  ССП  «отдали  журналы  на
откуп  группе  литераторов,  не  руководили  их  работой...»30.
Не  контролировал  ее  и  горком.  Необходимо  утвердить
новый  состав  редакционной  коллегии  «Звезды»,  а  «Ленин¬
град»  закрыть.
 9 	августа  состоялось  заседание  Оргбюро,  которое  ведет
Жданов  и  на  котором  —  редчайший  случай  —  присутствует
Сталин.  В  повестке  дня  три  вопроса:  1.  О  журналах  «Звезда»
и  «Ленинград».  2.  О  фильме  «Большая  жизнь».  3.  О  мерах  по
улучшению  репертуара  драматических  театров.  Ныне  опуб¬
ликована  стенограмма  обсуждения  первого  вопроса.  Непол¬
ная,  сухая,  но  и  по  ней  видно,  что  глава  партии  раздражен,
колюч.  Порою  он  учиняет  ленинградским  писателям  фор¬
менный  допрос.
 Вождя  крайне  возмутил  рассказ  «Приключения  обезь¬
яны».  Как  мог  появиться  он  в  «Звезде»,  спрашивает  Сталин
у  главного  редактора  В.  Саянова.  Не  слушая  его  объяснений,
 -  429  -

кремлевский  критик  заявляет:  «У  вас  требовательности  эле¬
ментарной  нет.  Это  же  пустяковый  рассказ...  Какой-то  ба¬
зарный,  балаганный  анекдот»31.
 Редактор  «Ленинграда»  Б.  Лихарев,  соглашаясь,  разуме¬
ется,  с  критикой,  пытается  все  же  спасти  журнал.  Он  всю
блокаду  выходил,  а  сейчас  трудно  с  авторами,  неблагополуч¬
но  с  жанром  рассказа.  Сталин  перебивает  Лихарева  и  с  из¬
девкой  спрашивает  его,  читал  ли  он  напечатанное  в  своем
журнале.  Заходит  речь  о  романе  Е.  Катерли  «Некрасов».  Ли¬
харев  говорит,  что  это  пародия  на  произведение  о  Некра¬
сове.
 «Александров.  Если  бы  Вы  прочитали  вслух  эту  па¬
родию,  Вас  стащили  бы  со  сцены.  Получилась  пародия  на
Некрасова.
 Сталин.  Вы  утверждаете,  что  эта  пародия  на  пародию?
 Лихарев.  Такая  книжка  есть,  она  дурная  книжка.
 Сталин.  Это  уловка,  автор  прикрывается...
 Жданов.  У  Вас  тоже  много  произведений  Зощенко,  на¬
пример  «Путешествие  на  Олимп»,  это  то  же,  что  и  «Путеше¬
ствие  обезьяны»?
 (Правильно:  «Путешествие  на  Олимпе»  и  «Приключения
обезьяны».  —  Е.  Г.)
 Сталин.  У  вас  перед  заграничными  писателями  ходят
на  цыпочках.  Достойно  ли  советскому  человеку  на  цыпочках
ходить  перед  заграницей?  Вы  поощряете  этим  низкопоклон¬
ные  чувства,  это  большой  грех.
 Лихарев.  Напечатано  много  переводных  произведе¬
ний.
 Сталин.  Вы  этим  вкус  чрезмерного  уважения  к  ино¬
странцам  прививаете.  Прививаете  такое  чувство,  что  мы
люди  второго  сорта,  а  там  люди  первого  сорта,  что  непра¬
вильно.  Вы  ученики,  они  учителя.  По  сути  дела  неправильно
это.
 Лихарев.  Я  хочу  только  одно  отметить...
 Сталин.  Говорите  позубастее.  Вы  что,  смешались  или  во¬
обще  согласны  с  критикой?»32
 Легко  сказать  «позубастее».  Лихарев,  вероятно,  не  знал,
куда  ему  деваться.  Вождь  выдвинул  политическое  обвине¬
ние,  и  тягчайшее  —  в  низкопоклонстве  перед  буржуазным
Западом.  К  счастью  для  Лихарева,  он  не  стал  развивать  эту
 -  430  -

тему.  Но  ею  пронизаны  все  «художественные»  постановле¬
ния  1946  года.  Как  знать,  возможно,  уже  тогда  Сталин  поду¬
мывал  о  широковещательной  антикосмополитической  кам¬
пании.
 В  разговор  включился  А.  Прокофьев.  Он  держался  до¬
вольно  стойко,  отстаивая  и  журнал  «Ленинград»,  и  самую
ленинградскую  писательскую  организацию.  Надо  полагать,
что  Сталину  он  понравился  больше,  чем  Лихарев.  Впрочем,
кремлевский  хозяин  и  Прокофьева  допрашивал  с  пристрас¬
тием.  Сталин  настаивал,  что  у  журналов  не  хватает  хороших
произведений  для  заполнения  портфеля,  а  поэтому  «в  «Звез¬
де»  иногда  появлялись  замечательные  вещи,  прямо  брилли¬
анты,  а  наряду  с  бриллиантами  —  навоз».
 Улавливая  момент  в  настроении  грозного  вождя,  Проко¬
фьев  говорит:  «На  Вашу  реплику  отвечаю,  половина  или  три
четверти  вины  нашей  с  нас  складывается  (смех),  потому  что
все-таки  наша  работа  не  прошла  впустую.  Мы  давали  и  хо¬
рошие  вещи.
 Сталин.  Безусловно.
 Прокофьев.  Я  этому  очень  рад.  Я  считаю,  что  недо¬
статки  ленинградского  отряда  писателей  не  являются  прису¬
щими  только  Ленинграду.
 Сталин.  К  сожалению,  нет,  есть  и  больше.
 Жданов.  Это  вас  не  может  успокаивать.
 Сталин.  Он  все-таки  внутренне  рад»33.
 Реплика  Жданова  не  случайна.  Он  продемонстрировал
объективность.  Но  потом  он  найдет  повод,  чтобы  чуточку
защитить  ленинградцев.
 Сталин  предложил  Прокофьеву  высказаться  о  журнале
«Ленинград».  Тот  сказал  о  его  больших  традициях  и  перевел
разговор  на  критику.  «У  нас  некоторые  очень  болезненно
обиды  принимают.
 Сталин.  Мнительные  и  чувственные  люди?  (Так  в
тексте.  —  Е.  Г.)
 Прокофьев.  Да,  и  даже  иногда  небольшая  критика  ос¬
тавляет  глубокую  царапину.
 Сталин.  Этого  бояться  не  следует.  Как  же  иначе  людей
воспитывать  без  критики».
 Тут  в  разговор  вступает  Маленков,  явно  стремясь  под¬
 -  431  -

бросить  сухих  поленьев  в  огонь.  «И  обиженных  приютили.
Зощенко  критиковали,  а  вы  его  приютили.
 Прокофьев.  Тогда  надо  обратить  внимание  на  другое.
Сейчас  у  Зощенко  третья  комедия  идет».  .
 Эта  осторожная  защита  Зощенко  не  понравилась  Стали¬
ну.  Он  гневно  разносит  писателя.  Но  Прокофьев  не  теряет¬
ся.  Он  вновь  говорит,  что  нельзя  закрывать  журнал  «Ленин¬
град»,  и  напоминает  об  успехах  ленинградских  писателей.
«Вот,  Иосиф  Виссарионович,  Саянов  написал  первую  часть
трилогии  о  Ленинградском  фронте.  Я  думаю,  что  это  будет
произведение  с  большим  охватом  событий.
 Маленков.  Чего  же  расхваливаете  заранее,  если  не  чи¬
тали.
 Прокофьев.  Я  говорю  о  теме.  Писатели  Ленинграда
берутся  за  эту  тему.  Вера  Кетлинская  написала  роман  о  Ле¬
нинграде...
 Сталин.  Это  делает  вам  большое  преимущество.  Мате¬
риала  очень  много,  но  вы  плохо  используете  эти  преимуще-
 34
 ства...»
 Согласившись  с  вождем,  что  публикация  Зощенко  не
поднимает  авторитета  Ленинграда,  Прокофьев  позволил
сделать  «несколько  возражений  на  критику».  Он  похвалил
писателя  Л.  Борисова,  что  одобрил  и  кремлевский  ценитель,
назвав  его  изящно  пишущим,  хорошо  владеющим  литера¬
турным  языком.  Но  у  Прокофьева  вышла  осечка  с  Анной
Ахматовой.
 «Прокофьев...  Относительно  стихов.  Я  считаю,  что  не
является  большим  грехом,  что  были  опубликованы  стихи
Анны  Ахматовой.  Эта  поэтесса  с  небольшим  голосом  и  раз¬
говоры  о  грусти,  они  присущи  и  советскому  человеку.
 Стали  н.  Анна  Ахматова,  кроме  того,  что  у  нее  есть  ста¬
рое  имя,  что  еще  можно  найти  у  нее?
 Прокофьев.  В  сочинениях  послевоенного  периода
можно  найти  ряд  хороших  стихов.  Это  стихотворение  «Пер¬
вая  дальнобойная»  о  Ленинграде.
 Сталин.  1—2—3  стихотворения  и  обчелся,  больше  нет.
 Прокофьев.  Стихов  на  актуальную  тему  мало,  но  она
поэтесса  со  старыми  устоями,  уже  утвердившимися  мнения¬
ми  и  уже  не  сможет,  Иосиф  Виссарионович,  дать  что-то
новое.
 -  432  -

Сталин.  Тогда  пусть  печатается  в  другом  месте,  почему
в  «Звезде»?
 Прокофьев.  Должен  сказать,  что  то,  что  мы  отвергли
в  «Звезде»,  печаталось  в  «Знамени».
 Сталин.  Мы  и  до  «Знамени»  доберемся,  доберемся  до
всех»35.
 Державный  критик  уже  приговорил  Ахматову  к  граждан¬
ской  смерти,  и  никто  не  мог  переменить  его  решение.  Но
любопытно,  как  писатели  чисто  по-чиновничьи  подставля¬
ли  друг  друга.  Редактор  «Знамени»  Вс.  Вишневский  не  про¬
шел  мимо  выпада  Прокофьева  и  тут  же  выскочил  с  речью.
Тему  с  Ахматовой  этот  опытный  тактик  обошел,  но  ленин¬
градцев,  как  говорится,  приложил.  В  то  же  время,  блюдя
корпоративные  интересы,  сказал,  что  не  нужно  закрывать
ленинградские  журналы.  Сталин  тут  бросил  характерную
реплику:  «Это  дело  Зощенко».
 Вишневский  тоже  заявил  о  трудностях  с  жанром  расска¬
за.  Сталин  заметил,  что  «хороший  рассказ,  вроде  чеховского,
передадут  по  радио,  с  удовольствием  будут  его  слушать».
Вишневский  пожаловался,  что  за  рассказ  мало  платят.  Хозя¬
ин  Кремля  взял  это  на  заметку.  Вопросам  материальной  за¬
интересованности  он  всегда  придавал  значение.  Очень  по¬
трафил  Вишневский  вождю,  обрушившись  на  Зощенко  и
вспомнив,  как  того  «разносили»  в  1943  году.  «Этот  человек,
который  до  грязного  белья  разделся  и  раздел  всех  своих
близких»36.
 С  большой  речью,  довольно  сдержанной  по  тону,  на  за¬
седании  выступил  Н.  Тихонов.  Ахматову  он  осудил,  но  как-
то  невнятно  высказал  пожелание,  что  не  надо  очень  уж  фик¬
сировать  на  ней  внимание.  Сталин  Тихонова  уважал  и  только
раз  его  прервал,  заметив,  что  журналы  должны  воспитывать
молодежь.
 Секретаря  Ленинградского  горкома  по  пропаганде
И.  Широкова  прерывали  часто,  порою  просто  не  давали  ему
говорить.  Он  стал  распространяться  о  марксистско-ленин¬
ском  воспитании  ленинградских  писателей.  «Сейчас  мы
проводим  набор  на  первый  курс  университета,  должны  при¬
нять  300  человек.  Нам  необходимо  больше  предоставить
возможностей  писателям  попасть  в  университет  марксизма».
 Глава  партии  отнесся  к  этой  идее  с  вполне  резонной
 -  433  -

иронией:  «Чтобы  в  школу  их  таскать.  Это  трудно  будет,  они
взрослые  люди.  Дать  им  пособия,  они  прочитают,  сами  пой¬
мут.  Зачем  в  школу  таскать?»37  Сталина  больше  интересовал
вопрос,  кого  выдвинули  новым  редактором  «Звезды»?  Ши¬
роков  ответил,  что  молодого  писателя  Капицу.
 «Сталин.  Что-то  не  слыхали  о  таком  писателе...
 Маленков.  Писатели  его  признают?
 Сталин.  Авторитет  будет  у  него  среди  писателей?..  Мо¬
жет  быть,  подошли  так,  что  слабого  бояться  нечего?  В  старое
время  царем  сажали  чужака,  слабого  человека,  чтобы  легче
было  нажимать  на  него.  Может  быть,  так  обстоит  дело?
 Широков.  Я  не  думаю».
 Маленков  задает  вопрос,  какая  редакция  ныне  действу¬
ет,  старая  или  новая,  в  июне  утвержденная  горкомом.  Ответ
Широкова:  «Пока  старая».  Маленков  удивляется:  «Два  месяца
тому  назад  назначили  новую  редакцию,  а  действует  старая».
Жданов  приходит  на  помощь  секретарю  Ленинградского
горкома,  напоминая  о  прежних  его  заслугах:  «В  свое  время
места  мокрого  не  оставили  ленинградцы  от  Зощенко».  Вни¬
мание  патрона  снова  переключается  на  последнего:  «А  та¬
кие,  как  Зощенко,  они  имеют  власть  над  журналом...»38
 На  разговоре  с  Широковым  стенограмма  обрывается.
 В  постановлении  «О  журналах  «Звезда»  и  «Ленинград»  в
первую  голову  изничтожается  Зощенко,  которого  просто  от¬
лучают  от  советской  литературы.  Он  «изображает  советские
порядки  и  советских  людей  в  уродливо  карикатурной  форме,
клеветнически  представляя  советских  людей  примитивны¬
ми,  малокультурными,  глупыми,  с  обывательскими  вкусами
и  нравами.  Злостно  хулиганское  изображение  Зощенко
нашей  действительности  сопровождается  антисоветскими
выпадами»39.
 Вторая  голова,  которую  рубят  с  плеч,  —  Анны  Ахмато¬
вой.  Она  «является  типичной  представительницей  чуждой
нашему  народу  пустой  безыдейной  поэзии.  Ее  стихотворе¬
ния,  пропитанные  духом  пессимизма  и  упадничества,  выра¬
жающие  вкусы  старой  салонной  поэзии,  застывшей  на  пози¬
циях  буржуазно-аристократического  эстетства  и  декадентст¬
ва,  —  «искусства  для  искусства»,  не  желающей  идти  в  ногу
со  своим  народом,  наносят  вред  делу  воспитания  нашей  мо¬
лодежи  и  не  могут  быть  терпимы  в  советской  литературе»40.
 -  434  -

К  этим  главным  фигурам  подверстали  фигуры  помельче,
чтобы  показать  определенную  распространенность  идеоло¬
гических  и  эстетических  ошибок  в  советской  литературе.
Ответственным  редактором  журнала  «Звезда»  утвердили
 A. 	Еголина,  сохранив  за  ним  должность  заместителя  началь¬
ника  УПА.  Журнал  «Ленинград»  закрыли.  Наказали  в  пар¬
тийном  порядке  руководителей  Ленинградского  горкома,  а
также  Б.  Лихарева.  Жданова  решили  командировать  в  Ле¬
нинград  для  разъяснения  постановления  ЦК  ВКП(б).
 Отмечу  возросшую  резкость  официальных  формулиро¬
вок  в  этом  постановлении.  Она  шла  от  самого  Сталина.
«Сволочью»  назвал  он  Зощенко.  «Подонком»  и  «пошляком»
именуют  писателя  в  тексте  партийного  документа.  Готови¬
лось  постановление,  как  обычно,  в  обстановке  строгой  сек¬
ретности  и  явилось  для  обвиняемых  полной  неожиданнос¬
тью.  Ошеломленный  Зощенко  пытался  как-то  оправдаться,
дважды  писал  Сталину,  который  не  пожелал  читать  письма.
Писала  вождю  и  жена  Зощенко.  Он  писал  еще  и  Жданову.
Все  безответно.
 Об  Анне  Ахматовой  в  постановлении  говорится  тоже
резко,  но  все  же  в  чуть  более  парламентских  выражениях.
Незадолго  до  этого  она  присутствовала  на  литературном  ве¬
чере  в  Москве.  При  ее  появлении  на  сцене  весь  зал  встал  и
устроил  овацию,  узнав  о  чем  вождь  обиделся:  так  можно  че¬
ствовать  лишь  товарища  Сталина.  Но  не  стоит  преувеличи¬
вать  личные  мотивы  в  его  отношении  к  великой  поэтессе.
Она  была  явлением,  чуждым  идеологии  сталинского  госу¬
дарства,  как  и  М.  Булгаков,  как  и  Б.  Пастернак.
 После  войны  дряхлеющий  вождь  стал  нетерпимее  к  живо
бьющейся  творческой  мысли  и  еще  равнодушнее  к  людям,
которых  считал  голосами  из  прошлого.  Вдова  Булгакова  по¬
пыталась  тогда  реабилитировать  его  произведения,  оставав¬
шиеся  запрещенными  к  печати.  Что  же  из  этого  вышло?  Рас¬
сказывал  В.  Лакшин:  «В  1946  году  через  знакомую  портниху,
работавшую  в  правительственном  ателье,  ей  удалось  пере¬
дать  письмо  А.  Н.  Поскребышеву  для  Сталина.  Поскребы¬
шев  позвонил  через  месяц:  «Письмо  ваше  прочитано.  Вы
благожелательный  ответ  будете  иметь.  Недели  через  две-три
позвоните  Чагину  (П.  И.  Чагин  —  директор  Гослитиздата.  —
 B. 	J1.),  он  будет  в  курсе...»  «Я  не  ходила,  я  летала  в  те  дни».
 -  435  -

Е.  С.  поехала  на  дачу,  выжидая  эти  две-три  недели,  а  тут  га¬
зета  с  постановлением  об  Ахматовой  и  Зощенко...  «Я  поня¬
ла,  что  все  кончено.  Позвонила  для  формы  и  получила  ответ:
«не  время»41.
 Это  время  при  Сталине  так  и  не  наступило..  Зато  вскоре
начнут  активно  прорабатывать  Пастернака  как-де  сугубо
безыдейного  поэта.  Все,  что  хоть  капельку  напоминало  Ах¬
матову  в  советской  поэзии,  подвергалось  разносу.  Как  и  все,
что  напоминало  Зощенко.
 Однако  в  подходе  к  Зощенко  и  Ахматовой  партийных
властей  после  постановления  от  14  августа  1946  года  име¬
лись  нюансы.  Зощенко  был  в  глазах  кремлевского  правителя
более  конченым  человеком,  которого  нет  смысла  особо  за¬
ставлять  «исправляться».  Тот  отчаялся  это  делать  и  молча
нес  тяжелый  крест.  С  Ахматовой  же  затеяли  недостойную
игру.  Вновь  репрессировали  (6  ноября  1949  г.)  Льва  Гумиле¬
ва.  Ради  спасения  сына  она  написала  два  стихотворения  о
великом  вожде.
 Впрочем,  как  отмечается  в  комментариях  к  сочинениям
Ахматовой,  ее  отношение  к  Сталину  было  не  однозначным.
«Да,  конечно,  «палач»,  «падишах»,  «самозванец»  —  всеми
этими  словами,  за  каждое  из  которых  она  могла  поплатиться
жизнью,  Ахматова  его  уже  «наградила».  Но  она  не  могла  не
помнить  своеобразной  заботы  вождя  о  ее  персоне  в  1939  го¬
ду,  личной  воле  «отца  народов»  приписывала  она  и  «чудес¬
ное»  спасение  ее  из  осажденного  Ленинграда,  где  непремен¬
но  бы  погибла...»42
 В  журнале  «Огонек»  (1950,  №  14)  публикуются  ее  стихо¬
творения  «21  декабря  1949  года»  и  «И  Вождь  орлиными  оча¬
ми...»  Вот  первое:
 Пусть  миру  этот  день  запомнится  навеки,
 Пусть  будет  вечности  завещан  этот  час.
 Легенда  говорит  о  мудром  человеке.
 Что  каждого  из  нас  от  страшной  смерти  спас.
 Ликует  вся  страна  в  лучах  зари  янтарной,
 И  радости  чистейшей  нет  преград,  —
 И  древний  Самарканд,  и  Мурманск  заполярный,
 И  дважды  Сталиным  спасенный  Ленинград.
 В  день  новолетия  учителя  и  друга
Песнь  светлой  благодарности  поют  —
 -  436  -

Пускай  вокруг  неистовствует  вьюга
Или  фиалки  горные  цветут.
 И  вторят  городам  Советского  Союза
Всех  дружеских  республик  города
И  труженики  те,  которых  душат  узы,
 Но  чья  свободна  речь  и  чья  душа  горда.
 И  вольно  думы  их  летят  к  столице  славы,
 К  высокому  Кремлю  —  борцу  за  вечный  свет,
 Откуда  в  полночь  гимн  несется  величавый
И  на  весь  мир  звучит,  как  помощь  и  привет.
 Художественно  слабыми  нашел  эти  стихи  Фадеев,  ре¬
шавший,  консультируясь  в  ЦК  партии,  их  судьбу.  Но  он
считал  их  идеологически  правильными.  Сына  Ахматовой  не
освободили.  Однако  в  отличие  от  Зощенко  ее  14  февраля
1951  года  восстановили  в  Союзе  советских  писателей.  А  в
мае  Ахматову  настиг  тяжелый  инфаркт.
 Главный  вывод  постановления  ЦК  ВКП(б)  от  26  августа
1946  года  «О  репертуаре  драматических  театров  и  мерах  по
его  улучшению»:  «ЦК  ВКП(б)  признает  состояние  репертуа¬
ра  театров  неудовлетворительным»43.  Всех  театров.  Названы
имена  неугодных  драматургов.  Их  много,  но  никто  не  выде¬
лен  особо,  как  Зощенко  и  Ахматова.  Никто  конкретно  не
объявлен  клеветником  и  декадентом.  Это  несколько  рассеи¬
вало  удар  по  творческим  деятелям,  хотя,  конечно,  отнюдь  не
выводило  их  из-под  огня.
 ЦК  встревожен.  В  репертуаре  крайне  мало  пьес  на  совре¬
менную  тему,  из  советской  жизни.  Таких  в  Художественном
театре  —  всего  лишь  3  из  20  идущих.  Точно  такая  же  картина
в  Малом  театре.  Не  лучше  —  у  вахтанговцев,  в  Камерном  те¬
атре,  у  ленинградцев,  киевлян  и  т.д.  «Явно  ненормальное
положение  с  репертуаром  еще  более  усугубляется  тем,  что  и
среди  небольшого  количества  пьес  на  современные  темы,
поставленных  театрами,  имеются  пьесы  слабые,  безыдей-
 44
 ные»  .
 Далее  в  постановлении  осуждалось  «чрезмерное  увлече¬
ние  постановкой  пьес  на  исторические  темы»,  в  ряде  этих
пьес  «идеализируется  жизнь  царей,  ханов,  вельмож»45.  Ста¬
лин  избирательно  относился  к  государственным  и  военным
деятелям  прошлого  и  далеко  не  всех  хотел  видеть  на  сцени¬
ческих  подмостках.  А  «развлекаловки»,  в  том  числе  и  на  ис¬
 -  437  -

торическом  материале,  он  вообще  не  терпел.  Ему  не  надо
было  видеть,  допустим,  спектакль  по  озорной  пьесе
Э.  Скриба  «Новеллы  Маргариты  Наваррской»  (эта  пьеса
упоминается  в  постановлении),  чтобы  априори  объявить  его
пошлым,  безыдейным...
 Спору  нет,  классика  всегда  нужна  и  хороша.  Но  после¬
военный  зритель  смотрел  ее  менее  охотно,  чем  довоенный.
Да  и  художественное  качество  ряда  прославленных  спектак¬
лей  снижалось  вместе  со  старением  знаменитых  актеров.  На
«идейные»  советские  спектакли  зрители  шли  плохо,  называя
их  нередко  «агитками».  Государственные  же  дотации  теат¬
ральным  труппам  после  войны  существенно  сократили,  а  то
и  вовсе  сняли.  Волей-неволей  приходилось  думать  о  «кассо¬
вых»  пьесах.
 Сталин  и  его  окружение  не  хотели  считаться  с  реальнос¬
тью.  Этим  постановлением  они  заслоняются  от  нее.  Засло¬
няются  и  идеологически  наступают.  «Постановка  театрами
пьес  ...  зарубежных  авторов  явилась,  по  существу,  предо¬
ставлением  советской  сцены  для  пропаганды  реакционной
буржуазной  идеологии  и  морали,  попыткой  отравить  созна¬
ние  советских  людей  мировоззрением,  враждебным  совет¬
скому  обществу,  оживить  пережитки  капитализма  в  созна¬
нии  и  быту»46.
 Виноваты  все.  Драматурги,  плохо  работавшие  и  тем  са¬
мым  расчищавшие  путь  для  западных  пьес.  Критики,  захва¬
ливавшие  посредственные  спектакли  и  замалчивавшие
ошибки  театров.  Чиновники  Комитета  по  делам  искусств,  не
проявляющие  должной  политической  бдительности.  В  худо¬
жественной  интеллигенции  снова  и  снова  насаждались  страх,
конформистская  осторожность,  робость.  Кто  мог  от  этого
выиграть?  Только  не  искусство.
 ЭТОЙ  МУЗЫКЕ  НЕ  БЫТЬ?!
 В  идеологические  кампании,  направленные  против  худо¬
жественной  интеллигенции,  старались  втянуть  и  широкие
массы  трудящихся,  которые,  разумеется,  все  и  всегда  одоб¬
ряли.  Постановления  ЦК  ВКП(б)  по  вопросам  литературы  и
искусства  изучались  в  сети  политпросвещения,  в  школах,  в
 -  438  -

вузах,  на  предприятиях.  В  сознание  людей,  далеко  отстояв¬
ших  от  литературно-художественных  баталий,  не  без  успеха
внедряли  подозрительность  и  недоверие  к  творческой  ин¬
теллигенции:  она-де  не  выполняет  своего  кровного  долга
перед  великим  народом,  заигрывает  с  иностранцами.
 Сталинские  идеологические  кампании  развертывались
обычно  по  одной  схеме.  Подготовительный  этап  —  отдель¬
ные  выступления  вождя  или  его  доверенных  лиц,  сигнализи¬
рующие  в  сравнительно  сдержанной  форме  о  задуманной
операции.  Затем,  на  втором  этапе,  собирались  совещания  в
Центральном  Комитете,  встречи  с  активом  и  произносились
разъяснительно-погромные  речи,  инициированные  Стали¬
ным,  а  то  им  же  произносимые.  Далее  следовало  само  реше¬
ние,  оформлявшееся  либо  соответствующим  постановлени¬
ем  ЦК,  Секретариата,  Оргбюро  ЦК,  либо  редакционной  ста¬
тьей  в  «Правде».  На  этой  основе  развязывалась  собственно
«охота  на  ведьм»:  хлесткие  обличения  в  печати,  поиски  все
новых  и  новых  врагов,  оргвыводы,  иногда  репрессии,  арес¬
ты.  А  затем  —  некоторый  откат,  свертывание  кампании,  от¬
дельные  милостивые  жесты,  которые  могли  идти  только  от
вождя.  Как  харизматический  лидер,  он  призван  был  вовремя
вступиться  за  несправедливо  обиженных,  порою  даже  нака¬
зать  кого-то  из  не  в  меру  ревностных  исполнителей.  Насту¬
пало  определенное  успокоение,  с  тем  чтобы  подготовить
почву  для  новой  кампании.  Подлинный  же  покой  советским
людям  мог  только  сниться.  Общество  держалось  в  постоян¬
ном  напряжении.
 10 	февраля  1948  года  принимается  постановление  ЦК
ВКП(б)  «Об  опере  «Великая  дружба»  В.  Мурадели».  Она  «яв¬
ляется  порочным  как  в  музыкальном,  так  и  в  сюжетном  от¬
ношении,  антихудожественным  произведением»47.
 С  точки  зрения  чисто  музыкальной  эта  опера  отнюдь  не
является  шедевром,  хотя  автор  ее  —  человек  одаренный.  Му¬
радели  вместе  с  Г.  Мдивани  (он  писал  либретто)  выполняли
социальный  заказ,  шедший  от  Комитета  по  делам  искусств.
К  30-й  годовщине  Октябрьской  революции  требовалось  со¬
чинить  юбилейную  оперу,  славящую  нерушимую  дружбу  на¬
родов  Советского  Союза  на  примере  Кавказа.  На  это  удар¬
ное  политическое  дело  отпустили  большие  средства,  и  руко¬
 -  439  -

водство  Комитета  по  делам  искусств  не  сомневалось,  что
оно  закончится  Сталинской  премией  и  другими  наградами.
 Но  все  просчитались.  Диктатор  пришел  на  спектакль  и,
по  рассказам  очевидцев,  разгневанный  удалился  после  пер¬
вого  действия.  Мурадели  написал  новую  музыку  к  лезгинке,
отличную  от  традиционно  фольклорной,  которую  любил
Сталин,  а  новую  он  не  принял.  Как  м  не  принял  музыку
оперы  в  целом.  Однако  главным  являлось  все-таки  иное.
 Кремлевский  владыка  возмутился  самой  идеологической
концепцией  новой  оперы,  которая  шла  вразрез  с  его  взгля¬
дами  и,  пожалуй,  чувствами.  Не  те  кавказские  народы  были
показаны  прогрессивными.
 «Исторически  фальшивой  и  искусственной  является  фа¬
була  оперы,  претендующая  на  изображение  борьбы  за  уста¬
новление  советской  власти  и  дружбы  народов  на  Северном
Кавказе  в  1918—1920  гг.  Из  оперы  создается  неверное  пред¬
ставление,  будто  такие  кавказские  народы,  как  грузины  и
осетины,  находились  в  ту  эпоху  во  вражде  с  русским  наро¬
дом,  что  является  исторически  фальшивым,  так  как  помехой
для  установления  дружбы  народов  в  тот  период  на  Северном
Кавказе  являлись  ингуши  и  чеченцы»48.
 Кто  из  кавказских  народов  находился  тогда  «во  вражде  с
русским  народом»  —  вопрос  особый  и  сложный.  Но  Сталин,
конечно,  не  мог  допустить,  чтобы  таковыми  считали  грузин
и  осетин,  а  к  чеченцам  и  ингушам  он  относился  сугубо  нега¬
тивно.  Этого  было  достаточно,  чтобы  запретить  оперу.  Но
существовал  еще  один,  раздражавший  вождя  психологичес¬
кий  фактор.  В  опере  прославлялся  Серго  Орджоникидзе,  в
прошлом  близкий  друг  Иосифа  Джугашвили,  но,  как  мни¬
лось  ему,  предавший  его.  Сталин,  официально  не  исключая
Орджоникидзе  из  ареопага  большевистских  лидеров,  не  раз
давал  понять,  что  не  питает  к  нему  прежнего  расположения.
 Осуждение  оперы  «Великая  дружба»  —  лишь  один  аспект
принятого  постановления,  и  не  самый  существенный.  Ее  со¬
здателя  причислили  к  композиторам  формалистического,
антинародного  направления,  в  изничтожении  которого  и  со¬
стояла  основная  цель  новой  идеологической  кампании.  Из-
за  одной  оперы  не  стоило  принимать  решение  Центрального
Комитета  партии,  это  было  бы  слишком  мелко  для  него.
 Называются  в  качестве  обвиняемых  имена  лучших  совет¬
 -  440  -

ских  композиторов:  Д.  Шостакович,  С.  Прокофьев,  А.  Хача¬
турян,  В.  Шебалин,  Г.  Попов,  Н.  Мясковский...  В  их  сочи¬
нениях  «особенно  наглядно  представлены  формалистичес¬
кие  извращения,  антидемократические  тенденции  в  музыке,
чуждые  советскому  народу  и  его  художественным  вкусам.
Характерными  признаками  такой  музыки  являются  отрица¬
ние  основных  принципов  классической  музыки,  проповедь
атональности,  диссонанса  и  дисгармонии...  отказ  от  таких
важнейших  основ  музыкального  произведения,  какой  явля¬
ется  мелодия,  увлечение  сумбурными,  невропатическими
сочетаниями,  превращающими  музыку  в  какофонию,  в  хао¬
тическое  нагромождение  звуков.  Эта  музыка  сильно  отдает
духом  современной  модернистской  буржуазной  музыки  Ев¬
ропы  и  Америки,  отображающей  маразм  буржуазной  культу¬
ры,  полное  отрицание  музыкального  искусства,  его  тупик»49.
 Вспомнили  историю  с  оперой  «Леди  Макбет  Мценского
уезда»,  подчеркнув,  что  формалистические  извращения  дав¬
но  уже  критикуются  партией,  а  композиторы,  в  первую  оче¬
редь  Шрстакович,  этим  грубо  пренебрегают.  Кстати,  всего
за  восемь  месяцев  до  сего  постановления  он  получил  Ста¬
линскую  премию  первой  степени.  Когда  Шостакович  успел
стать  закоренелым  формалистом,  несколько  неясно.  Логика
абсурда.
 Критикуемым  композиторам  предъявили  обвинение,  что
они  «...в  погоне  за  ложно  понятым  новаторством  оторвались
в  своей  музыке  от  запросов  и  художественного  вкуса  совет¬
ского  народа,  замкнулись  в  узком  кругу  специалистов  и  му¬
зыкальных  гурманов,  снизили  высокую  общественную  роль
музыки  и  сузили  ее  значение,  ограничив  его  удовлетворени¬
ем  извращенных  вкусов  эстетствующих  индивидуалистов»50.
 Что  значит  «оторвались...  от  запросов...  советского  наро¬
да»?  Действительно,  авангардная  музыка  нередко  плохо  вос¬
принималась  рядовым  слушателем.  Немало  противников
имелось  у  нее  и  в  профессиональной  среде.  И  раньше  подчас
встречали  в  штыки  многие  произведения  великих  компози¬
торов,  которые  вовсе  не  сразу  признавались  великими  и  ста¬
новились  классиками.
 Истина  старая.  Требуются  время  и  определенные  уси¬
лия,  чтобы  новые  сложные  формы  художественного  творче¬
ства  вошли  в  общественное  сознание  и  приобрели  популяр¬
 -  441  -

ность  и  любовь.  Однако  эстетический  утилитаризм  нетер¬
пим  и  нетерпелив:  искусство  должно  немедленно  приносить
идеологические  дивиденды.
 Постановление  обрушивается  на  «...гнилую  «теорию»,  в
силу  которой  непонимание  музыки  многих  современных  со¬
ветских  композиторов  народом  объясняется  тем,  что  народ
якобы  «не  дорос»  еще  до  понимания  их  сложной  музыки,
что  он  поймет  ее  через  столетия  и  что  не  стоит  смущаться,
если  некоторые  музыкальные  произведения  не  находят  слу¬
шателей».  В  этой  связи  подвергаются  разгрому  музыкальная
критика,  а  также  Комитет  по  делам  искусств  при  Совете
Министров  СССР  и  оргкомитет  Союза  советских  компози¬
торов.
 Взяв  на  себя  роль  высшего  арбитра,  ЦК  ВКП(б)  поста¬
новил:  «Осудить  формалистическое  направление  в  совет¬
ской  музыке  как  антинародное  и  ведущее  на  деле  к  ликвида¬
ции  музыки»51.
 Так,  с  новым  прилежанием  вытащили  дубину  «форма¬
лизма».  Под  лозунгом  непримиримой  борьбы  с  н^м  стали
избивать  крупных  художников  —  не  только  композиторов,
но  композиторов  особенно.  Затеяв  это  избиение,  кремлев¬
ский  самодержец  выставил  себя  на  позор  и  осмеяние  циви¬
лизованного  мира.  Зарубежная  реакция  и  на  прежние  поста¬
новления  о  литературе,  кинематографе  и  театре  была  весьма
негативной,  теперь  она  стала  негативной  вдвойне.  На  Западе
хорошо  знали  и  ценили  Шостаковича  и  Прокофьева.
 Сталина  ничто  не  останавливало.  Думаю,  что  на  какой-
то  период  слепой  догматизм  полностью  берет  верх  над  праг¬
матическими  соображениями  политической  целесообраз¬
ности.  Помимо  чисто  идеологических  задач,  вождь  хотел  на¬
вязать  свои  консервативные  вкусы  именно  выдающимся,
великим  композиторам,  музыку  которых  он  не  принимал  и
не  понимал.  Значит,  этой  музыке  не  быть!  В  самом  упрямст¬
ве,  с  которым  пытались  ее  изничтожить,  чудится  нечто  ир¬
рациональное,  темное,  подсознательное.
 Сталин  лично  вникал  в  детали  разоблачительной  кампа¬
нии.  Без  его  соизволения  Жданов  и  шагу  не  ступал.  2  февра¬
ля  1948  года  он  обращается  к  патрону,  излагая  план  подго¬
товленных  мероприятий.  «Товарищу  Сталину.  Направляю
Вам:  1)  проект  постановления  ЦК  ВКП(б)  «Об  опере  «Вели¬
 -  442  -

кая  дружба»  В.  Мурадели;  2)  подготовленный  к  печати  текст
моей  вступительной  речи  на  совещании  деятелей  советской
музыки  в  ЦК  ВКП(б);  3)  подготовленный  к  печати  текст
моего  выступления  в  прениях  там  же;  4)  проект  краткого  со¬
общения  о  совещании  в  ЦК  ВКП(б)»52.
 В  донесении  «надзирателя  по  идеологии»  указывается
также,  речи  каких  музыкальных  деятелей  следует  напечатать
в  «Правде».  На  публикацию  всех  материалов  совещания  в
ней  надо  отвести  6—7  полос.  Получив  одобрение  кремлев¬
ского  хозяина,  Жданов  начинает  новую  идеологическую
кампанию.  Все  ее  этапы  проходят  под  контролем  главного  ее
вдохновителя.
 Чиновники  Агитпропа  тщательно  отслеживали,  кто  и  как
реагирует  на  постановление,  о  чем  регулярно  сообщалось
Жданову,  а  тот  докладывал  Сталину.  Параллельно  вождя  ин¬
формировали  и  чекисты.  Донесения  аппаратчиков  ЦК  пар¬
тии  мало  чем  отличались  от  рапортов  их  коллег  из  минис¬
терства  безопасности.  И  те  и  другие  старательно  собирали
сведения  о  частных  разговорах,  не  гнушались  и  сплетнями.
 К  тому  времени  Г.  Ф.  Александров  потерял  уже  свою
должность.  Ее  занял  Д.  Шепилов.  В  архиве  сохранилась  его
докладная  Жданову  и  Суслову  «о  высказываниях»  в  связи  с
опубликованием  постановления  ЦК  ВКП(б)  «Об  опере  «Ве¬
ликая  дружба»  В.  Мурадели.  Шепилов  сообщает  о  закрытом
партийном  собрании  в  Союзе  композиторов  СССР,  на  кото¬
ром  с  краткой  информацией  о  решении  Центрального  Ко¬
митета  выступил  Т.  Хренников.  Оно  продолжалось  два  дня.
«Все  выступавшие  горячо  одобряли  решение  ЦК»53.
 Некоторые,  правда,  начали  сводить  личные  счеты  и  себя
выгораживать.  Были  и  такие,  кто  проявил  похвальную  само¬
критичность.  «Композитор  Кабалевский  говорил,  что  «хотя
его  имени  нет  в  постановлении  ЦК,  но  его  творчество  также
имеет  формалистические  тенденции».  Один  из  выступавших
заявил:  «Если  много  играть  Прокофьева,  то  можно  совсем
разучиться  играть  на  фортепиано»54.
 Соответствующее  собрание  прошло  и  в  Московской  кон¬
серватории.  Ее  профессора,  докладывает  Шепилов,  восхи¬
щены  постановлением.  Иные  из  них  никогда  не  читали  о
музыке  «более  совершенных  и  сильных  слов,  чем  в  реше¬
нии».  Студент,  ученик  Шостаковича,  заявил:  «Постановле¬
 -  443  -

ние  ЦК  ВКП(б)  —  правильное.  Я  считаю  и  глубоко  убежден,
что  Шостакович  способен  так  глубоко  перестроиться,  что
музыка  его  будет  любимой  народом»55.
 Однако  собрание  в  Московской  консерватории  проходи¬
ло  не  столь  гладко,  как  партийное  в  Союзе  композиторов.
«Некоторые  преподаватели  консерватории  высказывали
мысль  о  том,  что  сильно  ударили  по  наиболее  яркой  группе
композиторов.  В  произведениях  Шостаковича,  Мясковского
есть  и  хорошее.  Кое-кто  высказывал  опасение,  не  будет  ли
симфонизм  —  высшая  форма  музыки  —  подменена  музыкой
в  стиле  хора  Пятницкого»56.
 Имели  место,  информирует  Шепилов,  и  более  открытые
высказывания  в  защиту  критикуемых  композиторов.
 «...При  обсуждении  программы  концерта  пианиста  Свя¬
тослава  Рихтера,  назначенного  на  17  февраля,  Рихтер  наста¬
ивал  на  включении  в  программу  произведений  Прокофьева.
Когда  ему  посоветовали  работники  филармонии  не  вклю¬
чать  в  программу  одну  из  сонат  Прокофьева  как  формалис¬
тическую,  Рихтер  заявил:  «Тогда  я  пойду  домой  к  Прокофье¬
ву  и  в  знак  уважения  сыграю  ему  его  сонату»57.
 Не  оставлены  без  внимания  и  главные  герои  постановле¬
ния.  По  данным  шефа  Агитпропа,  «Прокофьев  принял  по¬
становление  спокойно,  собирается  обратиться  с  письмом  на
имя  товарища  Жданова  с  просьбой  о  приеме,  в  частности  о
консультации  по  новой  опере  на  советскую  тему  (как  будто
бы  по  повести  Полевого  «Повесть  о  настоящем  человеке»).
Шостакович  находится  в  более  взволнованном  состоянии,
но  также  собирается  приступить  к  сочинению  оперы  «Моло¬
дая  гвардия».  Композитор  Шебалин  официально  приветст¬
вует  постановление,  однако  среди  близких  к  нему  лиц  гово¬
рит,  что...  это  результат  чьих-то  «происков»58.
 Сказать,  будучи  в  душевном  смятении,  что  напишу  оперу
на  современном  материале,  и  написать  ее,  да  еще  в  духе,
угодном  вождю,  —  совершенно  разные  вещи.  Только  самый
ограниченный  партаппаратчик  мог  всерьез  рассчитывать,
что  решением  ЦК  можно  «перевоспитать»  Шостаковича  или
Прокофьева.  В  роли  такого  партаппаратчика  выступал  те¬
перь  кремлевский  ценитель  музыки.  Но  не  преуспел.
 В  1951  году  дали  Сталинскую  премию  Д.  Кабалевскому
за  оперу  «Семья  Тараса»  и  Ю.  Мейтусу  за  оперу  «Молодая
 -  444  -

гвардия».  Можно  по-разному  оценивать  эти  сочинения,  но
популярными,  любимыми  в  народе,  о  чем  так  пеклись  крем¬
левские  власти,  они  не  стали.  И  не  могли  стать.  Не  тот  у  них
художественный  уровень.  От  постановления  об  опере  «Вели¬
кая  дружба»  выиграли  лишь  посредственности.  Даже  верные
друзья  из  западных  компартий  не  могли  взять  в  толк,  зачем
«отцу  народов»  понадобилось  травить  лучших  советских
композиторов.
 В  конечном  счете  пришлось  великому  вождю  пойти  на
попятную.  Заботясь  о  своем  престиже,  он  включил  Шоста¬
ковича  в  Комитет  по  празднованию  собственного  юбилея,
дал  ему  Сталинскую  премию  в  1950  году,  еще  одну  в  1952  году.
В  1951  году  получают  эту  премию  и  Прокофьев,  а  также  Ха¬
чатурян.  Мясковского  ею  награждают  в  1950  и  1951  году  (по¬
смертно).  Они  «прощены».
 Но  что  стоят  эти  награды  в  сопоставлении  с  той  огром¬
ной  душевной  травмой,  которую  нанесло  постановление  ЦК
ВКП(б)  талантливым  композиторам?  Конечно,  их  музыка
продолжала  жить.  Над  ней  диктатор  был  не  властен.  Но  со¬
ветскую  музыкальную  культуру  ему  во  многом  удалось  по¬
вернуть  вспять.
 ПООЩРЕНИЯ  И  МИЛОСТИ
 Разумеется,  и  в  послевоенные  годы  сталинская  культур¬
ная  политика  не  сводилась  к  одним  карательным  мерам.  Как
уже  говорилось,  Сталину  не  отказать  в  трезвости  мышления
в  вопросах  материальной  заинтересованности  творческой
интеллигенции.  После  войны  она,  как  и  весь  народ,  стала
жить  хуже  —  с  отменой  карточек  цены  заметно  возросли,  а
гонорарные  ставки  изменились  мало.  Поднять  их  мог  лишь
один  человек  в  стране  —  централизация  государственного
управления  достигла  критической  точки.
 В  1947  году  Фадеев  направляет  главе  правительства  дело¬
вое  письмо  с  просьбой  о  приеме.  По  двум  вопросам  —  о  по¬
вышении  гонорарных  ставок  и  о  новых  штатных  единицах  в
аппарате  ССП.  13  мая  Сталин  принимает  Фадеева,  Горбато¬
ва  и  Симонова,  который  в  книге  «Глазами  человека  моего
поколения»  подробно  описал  эту  встречу.  Она  продолжалась
около  трех  часов.
 -  445  -

Руководители  союза  были  вызваны  на  шесть  часов  вече¬
ра  в  Кремль.  В  приемной  они  прождали  не  более  10  минут.
Поскребышев  пригласил  их  в  кабинет.  «Это  был  большой
кабинет,  отделанный  светлым  деревом,  с  двумя  дверями  —
той,  в  которую  мы  вошли,  и  второй  дверью  в  самой  глубине
кабинета  слева.  Справа,  тоже  в  глубине,  вдали  от  двери
стоял  письменный  стол,  а  слева  вдоль  стены  еще  один
стол  —  довольно  длинный,  человек  на  двадцать  —  для  засе¬
даний»59.
 Во  главе  этого  стола  сидел  Сталин,  рядом  с  ним  Молотов
и  Жданов.  Встречая  писателей,  они  поднялись.  Хозяин  ка¬
бинета  подошел  и  протянул  каждому  руку.  Лицо  у  него
было,  вспоминает  Симонов,  серьезное,  без  улыбки.  Все  сели
за  стол.  Разговор  начался  с  вопроса  о  гонорарных  ставках.
 Надо  полагать,  лично  Сталина  больше  волновали  иные
проблемы  —  идеологические  и  психологические.  Он  их  по¬
ставил  в  ходе  встречи.  С  горечью  говорил  о  недостатке  пат¬
риотизма  в  советских  людях,  об  их  благодушии.  Очень  воз¬
мущался  низкопоклонством  перед  буржуазным  Западом  —
до  начала  антикосмополитической  кампании  оставалось  чуть
больше  восьми  месяцев.  Однако  генералиссимус  по-делово¬
му  отнесся  к  тем  вопросам,  с  которыми  пришли  к  нему  ли¬
тературные  генералы.
 Вопрос  о  гонорарах  уже  рассматривался  в  правительстве,
но  Фадеев  сказал,  что  он  был  решен  неверно.  Сталин  отве¬
тил:  «Мы  положительно  смотрим  на  пересмотр  этого  вопро¬
са.  Когда  мы  устанавливали  эти  гонорары,  мы  хотели  избе¬
жать  такого  явления,  при  котором  писатель  напишет  одно
хорошее  произведение,  а  потом  живет  на  него  и  ничего  не
делает.  А  то  написали  по  хорошему  произведению,  настро¬
или  себе  дач  и  перестали  работать.  Нам  денег  не  жалко,  —
добавил  он,  улыбнувшись,  —  но  надо,  чтобы  этого  не  было».
 Такое  «денег  не  жалко»  Сталин  не  раз  повторял  в  беседах
с  творческими  деятелями.  И  это  имело  реальное  воплоще¬
ние.  Художественная  интеллигенция,  ее  верхушка,  матери¬
ально  лучше  обеспечивалась,  чем  многие  другие  социальные
слои  советского  общества.  Но  Сталин  добивался,  чтобы
деньги  расходовались  рачительно,  рационально.  Он  предло¬
жил  «в  литературе  установить  четыре  категории  оценок,  раз¬
ряды.  Первая  категория  —  за  отличное  произведение,  вто¬
 -  446  -

рая  —  за  хорошее  и  третья  и  четвертая  категории  —  устано¬
вить  шкалу...»60
 Глава  правительства  не  стал  брать  на  себя  решение  кон¬
кретных  вопросов.  Он  тут  же  создал  специальную  комиссию,
куда  включил  Жданова,  присутствующих  писателей,  мини¬
стра  финансов,  Мехлиса.  Тот  имел  репутацию  тяжелого  и
жесткого  человека,  что  заставило  вождя  заметить:  «Только
он  всех  вас  там  сразу  же  разгонит,  а?»  «Он  все  же  как-никак
старый  литератор»61,  —  сказал  Жданов.  Как  выяснится
потом,  Мехлис  активно  отстаивал  в  комиссии  писательские
интересы.  Несмотря  на  возражения  Жданова,  кремлевский
владыка  пошел  навстречу  писателям  и  в  вопросе  о  штатах.
У  нас  плохо  с  жильем,  сказал  Фадеев.  Вождь  тут  же  дал  ука¬
зание  включить  в  комиссию  председателя  Моссовета.
 Дальше  разговор  пошел  по  темам,  которые  особо  инте¬
ресовали  Сталина.  Он  спросил,  над  чем  работают  советские
писатели.  По-видимому,  одобрительно  воспринял  слова  Фа¬
деева,  что  центральной  темой  по-прежнему  остается  война.
И  вот  тут-то  генералиссимус  сказал  о  первостепенной  важ¬
ности  темы  советского  патриотизма.  Развивая  ее,  он  резко
высказался  в  адрес  тех  советских  ученых,  которым  свойст¬
вен  «дух  самоуничтожения»,  низкопоклонства.
 Затем  Сталин  поднял  вопрос  о  «Литературной  газете».
Он  хотел  видеть  ее  совсем  иной  по  содержанию  и  направ¬
ленности.  Не  чисто  литературной,  а  политической,  боль¬
шой,  массовой  газетой,  которая  «может  ставить  вопросы  не¬
официально,  в  том  числе  и  такие,  которые  мы  не  можем  или
не  хотим  поставить  официально.  «Литературная  газета»...
может  быть  в  некоторых  вопросах  острее,  левее  нас,  может
расходиться  в  остроте  постановки  вопроса  с  официально  вы¬
раженной  точкой  зрения.  Вполне  возможно,  что  мы  иногда
будем  критиковать  за  это  «Литературную  газету»,  но  она  не
должна  бояться  этого...  И  вообще,  не  должна  слишком  бо¬
яться,  слишком  оглядываться,  не  должна  консультировать
свои  статьи  по  международным  вопросам  с  Министерством
иностранных  дел...»62
 Согласимся,  что  задумано  было  неплохо.  Одного  только
диктатор  не  объяснил  —  как  могли  люди  при  его  брутальном
режиме  не  «слишком  бояться»,  выступая  с  острыми  статьями.
«Литературная  газета»  выходила  четыре  раза  в  месяц.  Ста¬
 -  447  -

лин  сказал,  что  новую,  увеличив  тираж  в  десять  раз,  надо
выпускать  два  раза  в  неделю.  И  добавил,  что,  может  быть,
стоит  при  ней  создать  неофициальное  телеграфное  агент¬
ство.  Эта  идея  с  некоторыми  коррективами  будет  реализова¬
на  через  много  лет  после  его  смерти,  когда  учредят  Агент¬
ство  печати  «Новости»  (АПН).
 Видя  доброе  расположение,  Симонов  попросил  увели¬
чить  объем  «Нового  мира»,  редактором  которого  он  являлся,
с  12  печатных  листов  до  18.  Сталин  усомнился,  хватит  ли  ма¬
териала.  Но  потом  сказал:  «Да...  журнал  стал  лучше.  Вот  и
«Звезда»  печатает  интересные  статьи,  часто  интереснее,  чем
в  «Большевике»,  философские  статьи,  научные.  «Звезда»  и
«Новый  мир»  стали  заметно  лучше.  А  все-таки  не  получится
так,  что  у  вас  не  будет  материала?  —  в  третий  раз  настойчиво
повторил  Сталин»63.  Симонов  заверил,  что  будет  все  в  по¬
рядке.  Правитель  согласился  и  разрешил  увеличить  объем  до
17  печатных  листов.  Позволил  он  и  повысить  ставки  оплаты
для  работников  журнала.
 И  последнее.  Симонов  попросил  разрешения  напечатать
рассказы  Зощенко.  Сталин  спросил  у  Жданова,  читал  ли  он
их.  Тот  ответил:  нет,  не  читал.  «  —  Значит,  вы  как  редактор
считаете,  что  это  хорошие  рассказы?  Что  их  можно  печа¬
тать?...  Ну,  раз  вы  как  редактор  считаете,  что  их  надо  печа¬
тать,  печатайте.  А  мы,  когда  напечатаете,  почитаем»64.
 Очевидно,  что  писатели  вышли  из  сталинского  кабинета
окрыленными.  Его  хозяин  умел  быть  обаятельным,  когда
этого  хотел.
 В  те  годы  тоже  щедро  давались  ордена  и  звания  (щедро,
но  и  строже,  чем  при  JI.  Брежневе).  Особо  отличившихся
творческих  деятелей  делали  депутатами  Верховного  Совета
СССР,  вводили  в  состав  высших  партийных  органов,  посы¬
лали,  не  скупясь,  за  границу.  Специальным  решением  уве¬
личили  количество  Сталинских  премий,  установили  еще  и
третью  ее  степень.  В  Отчетном  докладе  ЦК  ВКП(б)  на  XIX
съезде,  сделанном  Маленковым,  с  гордостью  отмечено,  что
2339  человек  стали  ее  лауреатами  по  литературе  и  искусству.
 В  книге  «Глазами  человека  моего  поколения»  К.  Симо¬
нов  живо  и  достоверно  описал,  в  какое  занятное  шоу  пре¬
вращал  Сталин  сам  акт  распределения  Сталинских  премий
по  литературе.  Нет  смысла  подробно  пересказывать  эту  книгу,
 -  448  -

стоит  лишь  предостеречь  от  однобокого  ее  восприятия.  Си¬
монов  пишет  о  непосредственно  им  виденном.  И  внешне
выглядело  все  так,  будто  вождь  решал  все  вопросы  именно  в
тот  момент,  когда  проходило  заседание  комитета  по  премиям,
на  котором  он  присутствовал.  Сталин  позволял  себе  импро¬
визировать,  но  основные  решения  принимались  раньше.
 Уже  отмечалось,  что  предварительный  отбор  художест¬
венных  произведений,  представляемых  к  премии,  носил
многоступенчатый  характер.  Тут  обычно  оказывались  задей¬
ствованы  общественные,  государственные  и  партийные  ор¬
ганы  как  на  местах,  так  и  в  центре.  Координировал  эту  рабо¬
ту  Комитет  по  Сталинским  премиям  под  председательством
Фадеева,  а  еще  больше  Агитпроп,  который  направлял  спи¬
сок  кандидатов  специальной  комиссии  Политбюро.
 Оттуда  он  возвращался  в  Комитет  по  Сталинским  пре¬
миям,  который  посылал  документы  уже  самому  вождю,  но
тот  располагал  возможностью  ознакомиться  и  со  всеми
«промежуточными»  материалами.  Сопоставление  комитет¬
ских  списков  с  окончательными  показывает,  что  Сталин
вносил  сравнительно  немного  изменений,  а  то  и  вовсе  от
них  воздерживался.  Главные  кандидаты  на  премию  обычно
определялись  в  рабочем  порядке.
 О  Комитете  по  Сталинским  премиям  в  творческой  среде
ходило  много  пересудов.  Говорилось  о  кумовстве  и  даже  взя¬
точничестве  его  чиновников.  Деятельность  Комитета  вызы¬
вала  порою  недовольство  и  у  высших  чинов.  В  архиве  РГАС-
ПИ  хранится  обширная  справка  «О  недостатках  в  работе  Ко¬
митета  по  Сталинским  премиям  в  области  искусства  и
литературы»  за  подписью  Маленкова,  Жданова,  Александ¬
рова,  Храпченко,  Большакова,  Тихонова.  Датирована  она
 23 	июня  1945  года  и  предназначена  лично  Сталину.  В  справ¬
ке  утверждается,  что  Комитет  зачастую  необъективно  реша¬
ет  вопрос  о  премиях,  не  привлекает  серьезных  экспертов  для
определения  идейно-художественной  ценности  произведе¬
ний.  И  в  более  поздние  годы  высказывались  немалые  пре¬
тензии  к  аппарату  Комитета.  Одну  из  справок  о  недостатках
в  его  работе  подготовил  сам  Фадеев.  Адресат  и  этой  справки
тот  же  —  кремлевский  владыка.
 Кого-то  из  чиновников  Комитета  выгоняли  со  службы,
реорганизовывали  его  внутреннюю  структуру,  но  по  сущест¬
 15  Зак.  2523
 -  449  -

ву  мало  что  менялось.  Бюрократизм  в  управленческих  орга¬
нах  художественной  культуры  только  нарастал,  как  нараста¬
ли  некомпетентность  и  келейность.  Иного  и  быть  не  могло.
И  шло  все  от  самого  Сталина,  поскольку  он  непрерывно
ужесточал  курс  на  идейную  стерильность  искусства.
 В  этом  духе  и  работал  Комитет.  За  отдельными  исключе¬
ниями,  чиновники  ухватили  главное:  нужно  в  первую  оче¬
редь  поддерживать  такое  искусство,  которое  умело  идеали¬
зирует  советскую  действительность  и  верно,  в  соответствии
с  кремлевскими  установками,  интерпретирует  прошлое.
 По  мнению  Симонова,  субъективно  Сталин  не  призывал
«к  лакировке,  к  облегченному  изображению  жизни,  хотя
многими  оно  (Постановление  ЦК  ВКП(б)  о  журналах  «Звез¬
да»  и  «Ленинград».  —  Е.  Г.)  воспринималось  именно  так».
Но  кто  же  тогда  призывал,  кто  диктовал  художественную  по¬
литику?  Обосновывая  свою  точку  зрения,  Симонов  пишет:
«...Сталин  поддержал,  собственно  говоря,  выдвинул  вперед
такие,  принципиально  далекие  от  облегченного  изображе¬
ния  жизни  вещи,  как  «Спутники»  Пановой  или  чуть  позже
«В  окопах  Сталинграда»  Некрасова.  Вслед  за  ними  вскоре
получили  премию  и  трагическая  «Звезда»  Казакевича,  изо¬
биловавшая  конфликтами  «Кружилиха»  Пановой.  Нет,  все
это  было  не  так  просто  и  не  так  однозначно.  Думается,  ис¬
полнение,  торопливое  и  какое-то,  я  бы  сказал,  озлобленное,
во  многом  отличалось  от  замысла,  в  основном  чисто  полити¬
ческого,  преследовавшего  цель  прочно  взять  в  руки  немнож¬
ко  выпущенную  из  рук  интеллигенцию...»65
 Воистину  «исполнение»  было  зачастую  озлобленное  и
излишне  ретивое.  Но  шло  это  от  Сталина.  Иногда  он  кор¬
ректировал  идеологических  чиновников,  «снимал»  такую
ретивость  и  поддерживал  произведения,  которые  ими  бра¬
лись  под  сомнение.  Но  надо  признать,  что  и  эти  произведе¬
ния,  несомненно,  значительные,  в  принципе  находились  в
русле  проводимого  курса  в  культурной  политике.  Кстати,
почти  все  названные  Симоновым  книги  подвергались  после
премирования  критике  в  печати,  что  тоже  в  конечном  счете
санкционировалось  ЦК  партии.  Сталин  считал,  что  творчес¬
ких  деятелей  надо  держать  в  постоянном  напряжении.  Тогда
их  отдача  будет  большей.
 Любопытная  история  произошла  с  пьесой  Симонова  «Чу¬
 -  450  -

жая  тень»,  которую  он  послал  для  просмотра  Жданову.  Пье¬
са  попала  на  стол  Сталину.  Автор  по  кремлевской  «вертуш¬
ке»  позвонил  ему.  Выяснилось,  что  он  прочел  пьесу  и  поло¬
жительно  ее  оценивает.  Но  кремлевский  критик  сделал  не¬
сколько  замечаний,  наиболее  существенные  —  по  фййалу.
 Основная  тема  пьесы,  которая,  в  сущности,  была  ранее
заказана  автору  непосредственно  вождем,  —  решительная
борьба  с  низкопоклонством  перед  Западом  в  научной  среде.
В  этой  борьбе  оказывается  нетверд  заведующий  лаборато¬
рией,  крупный  ученый  Трубников.  В  финале  его  ждет  заслу¬
женное  наказание  —  увольнение  с  работы,  возможно,  арест.
Сталин  предложил  иное:  правительство  решило,  «несмотря
на  все  ошибки  Трубникова,  сохранить  Трубникова  в  лабора¬
тории...  правительство...  не  сомневается  в  его  порядочности...»66
 По  меркам  того  времени  это  звучало  либерально.  На  сек¬
ретариате  Союза  писателей,  где  обсуждались  произведения,
выдвигаемые  на  Сталинскую  премию,  симоновскую  пьесу
ругали  как  раз  за  капитулянтский  финал.  Приняли  решение
снять  ее  с  представления  на  высшую  награду.  А  затем  Симо¬
нов  рассказал  Фадееву  о  телефонном  разговоре  со  Стали¬
ным.  Маховик  сразу  стали  раскручивать  в  обратную  сторону.
 Схожая  история  произошла  и  с  романом  И.  Эренбурга
«Буря».  Его  изо  всех  сил  прорабатывали  за  безыдейность,  а
потом  автор  зачитал  записку  высшего  судьи,  который  книгу
одобрил.
 Еще  раз  скажу,  что  Сталин  мог  позволить  себе  подчас
некий  либерализм,  отнюдь  не  затрагивающий,  однако,  кар¬
динальных  основ  культурной  политики,  но  придающий  ей
определенную  многомерность,  неоднозначность.  И  диктато¬
ру  всегда  было  важно  показать,  что  подобная  неоднознач¬
ность  исходит  именно  от  него,  что  он  неизмеримо  умнее,
шире,  дальновиднее  и  чиновников  всех  рангов,  включая
членов  Политбюро,  и  самих  творческих  деятелей.  Сталин
неустанно  заботился  о  своем  имидже  гениального  вождя.
 Впрочем,  он  и  действительно  был  на  голову  выше  сорат¬
ников  по  Политбюро,  в  котором  после  смерти  Жданова  не
осталось  людей,  хоть  как-то  разбирающихся  в  вопросах  ху¬
дожественной  культуры.  Сталин  даже  и  не  спрашивал  их  мне¬
ния,  когда  решался  вопрос  о  литературных  премиях.  Это
 -  451  -

мнение  интересовало  его  лишь  тогда,  когда  речь  заходила  о
награждении  кинофильмов.
 Да,  кремлевский  правитель  умел  показать  себя  высоко¬
компетентным  и  проницательным  человеком.  И  делал  это
талантливо.  Театром  одного  актера  и  одного  режиссера  яв¬
лялись  и  заседания  Комитета  по  Сталинским  премиям,  когда
вождь  удостаивал  их  своим  присутствием.  На  этих  заседани¬
ях  позволялось  спорить  и  даже  возражать  ему.  Присутствую¬
щих  интеллигентов  он  поражал  начитанностью,  простотой,
демократичностью.  Иногда  владыка  ставил  на  голосование
вопрос  о  присуждении  премии  по  какому-то  не  самому  бес¬
спорному  произведению  и  присоединялся  к  большинству.
Умел  Сталин  и  создать  впечатление,  что  его  личная  позиция
глубже,  объемнее  официально  проводимой.  Так  оно  порою
и  было  на  самом  деле.
 Во  всех  «художественных»  постановлениях  выдвигалось
категорично  требование  стоять  ближе  к  современности,  ос¬
ваивать  современный  материал.  Но  напомню,  что  в  обще¬
нии  с  творческими  деятелями  Сталин,  по  словам  автора
книги  «Глазами  человека  моего  поколения»,  никогда  не
призывал  писателей  к  непременному  изображению  совре¬
менности  как  самого  главного  дела.
 Однако  постановления  утверждались  Сталиным.  При  всей
личной  приверженности  к  исторической  теме  вождь  хотел,
чтобы  в  искусстве  воспевалась  «его»  страна,  «его»  социа¬
лизм.  При  всем  этом  он  и  несколько  дистанцировался  от  по¬
громных  постановлений.  В  конечном  же  счете  Сталин  твер¬
до  отстаивал  утилитарно-политизированный  подход  к  ис¬
кусству.  «Нужна  ли  эта  книга  нам  сейчас?»  —  вот  решающий
критерий  оценки  им  художественных  явлений.
 В  итоге  очень  и  очень  средний  роман  или  фильм  мог  по¬
лучить  и  зачастую  получал  Сталинскую  премию,  если  отве¬
чал  «впрямую»  злобе  дня,  идеологической  конъюнктуре,  по¬
литической  целесообразности.  И  выходило,  что  с  нарастаю¬
щей  силой  поощрялась  преимущественно  посредственность.
Или  посредственное  в  творческих  начинаниях  весьма  талан¬
тливых  людей  —  то,  что  ими  делалось  по  заказу,  по  указке,
пусть  даже  принимаемой  за  зов  сердца.

ТРАГЕДИЯ  БЕЗ  ТРИУМФА

ВОЖДЬ-ЮБИЛЯР
 В  1950  году  на  экраны  выходит  двухсерийный  фильм
«Падение  Берлина».  Режиссер  М.  Чиаурели  привлек  к  его
созданию  лучшие  силы  советского  кинематографа:  велико¬
лепного  оператора  Л.  Косматова,  талантливых  художников
 В. 	Каплуновского  и  А.  Пархоменко,  композитора  Д.  Шоста¬
ковича,  замечательных  актеров.  Фильм  был  снят  с  огром¬
ным  размахом.  Но  даже  видавших  виды  ценителей  он  пора¬
зил  совершенно  неудержимым  прославлением  Верховного
главнокомандующего,  гениального  «отца  народов».
 К.  Симонов  вспоминал  одну  из  завершающих  сцен  филь¬
ма,  вставленную  туда  по  указанию  самого  вождя:  «...Сталин,
величественно  сыгранный  Геловани,  нарядный,  непохожий
на  себя  самого,  среди  встречающих  его  на  аэродроме  в  Бер¬
лине  ликующих  людей.  Кто  знает,  почему  Сталин  при  его
уме  и  иронии  заставил  вкатить  в  фильм  эту  чудовищную  по
безвкусице  сцену,  кстати,  не  имевшую  ничего  общего  ни  с
исторической  действительностью...  ни  с  его  личностью,  ибо
он  был  в  этом  фильме,  в  этой  его  сцене  совершенно  не
похож  на  самого  себя»1.
 Что  значит  не  похож?  Внешнее  сходство  с  вождем,  как
всегда  идеализированное,  М.  Геловани  передал.  А  дальше,  и
не  только  в  этой  сцене,  заботились  не  столько  о  верности
историческим  реалиям,  сколько  о  возможно  более  торжест¬
венном  и  проникновенном  возвеличивании  главного  героя.
Творился  ориентированный  на  массовую  психологию  рели¬
гиозный  миф,  первоавтором  которого  являлся  сам  Сталин.
 На  Волго-Донском  канале  воздвигли  циклопическую
скульптуру  великого  вождя,  по  размерам  мало  уступающую
памятнику  Ленину,  которую  собирались  установить  на  про¬
ектируемом  Дворце  Советов.  В  этой  скульптуре  почти  нет
внутренней  динамики  и  даже  намека  на  то,  чтобы  передать
 -  455  -

какие-либо  человеческие,  индивидуальные  черты  героя  —
контурно  наметили  лишь  внешнее  сходство  с  ним.  В  сущ¬
ности,  он  явлен  как  новый  языческий  бог,  перед  которым
надо  если  не  физически,  то  мысленно  падать  ниц.
 В  докладе  на  закрытом  заседании  XX  съезда  партии  Хру¬
щев  возмущался,  что  постановление  Совета  Министров
СССР  о  сооружении  этого  монумента,  на  который  пошло  33
тонны  меди,  подписал  лично  Сталин.  Нескромность!  Конеч¬
но,  данное  постановление  мог  подписать  и  кто-то  из  замес¬
тителей.  Нескромность  все  равно  бы  оставалась  нескром¬
ностью.  Но  почему  Сталин  не  стал  здесь  следовать  привы¬
чной  (и  во  многом  ханжеской)  партийной  этике?  Из-за  еще
более  привычного  ему  обыкновения  ни  с  кем  и  ни  с  чем  не
считаться?  Наверно.  Однако  дело  еще  в  своеобразии  сталин¬
ской  психологии.  На  собственный  культ  он  смотрел  не¬
сколько  отстраненно  в  том  смысле,  что  подчас  как  бы  отде¬
лял  его  от  самого  себя.
 Сталин  часто  говорил:  «сталинские  пятилетки».  Такими,
дескать,  их  назвал  народ.  Ему,  вождю,  это  может  быть  при¬
ятно  или  неприятно,  но  он  ничего  не  выдумывает  и  себе  не
приписывает,  а  лишь  повторяет  сказанное  людьми  и  им
приятное.  Я  не  исключаю,  что  Сталин,  взирая  на  свои  из-
ваяния-монстры,  мог  иногда  чувствовать  некоторую  нелов¬
кость,  дискомфорт.  Но  «избавление»  от  нее  сводилось  к  тре¬
бованию  нового,  еще  более  грандиозного  возвеличивания
товарища  Сталина.  Он  возомнил,  что  этого-де  жаждет  совет¬
ский  народ,  трудящиеся  всего  мира.
 Отчасти  так  оно  и  было  на  самом  деле.  Многие  совет¬
ские  люди  —  миллионы!  —  воспринимали  обожествление
верховного  вождя  вполне  положительно.  В  отличие  от  бреж¬
невского  культа  сталинский  опирался  на  реалии  обществен¬
ного  сознания,  их  планомерно  подпитывая.  Другой  вопрос,
что  Сталин,  вероятно,  порою  и  уставал  от  собственного  обо¬
жествления.  Не  только  до  войны,  но  и  после  нее,  хотя  и
реже,  он  иногда  умерял  чрезмерное  рвение  льстецов  и  под¬
халимов.
 В  книге  «Хроника  одной  семьи»  В.  Аллилуев,  основыва¬
ясь  на  воспоминаниях  Е.  Вучетича,  рассказывает  о  предыс¬
тории  знаменитого  мемориала  в  берлинском  Трептов-парке,
воздвигнутом  в  честь  победы  советского  народа  и  его  армии
 -  456  -

над  фашистской  Германией.  Первоначально  по  указанию
К.  Ворошилова  центральной  фигурой  мемориального  ком¬
плекса  должна  была  служить  трехметровая  скульптура  Ста¬
лина  с  картой  полушарий  в  руках.  Вучетич  сделал  соответст¬
вующий  эскиз,  но  подготовил  еще  один,  вдохновленный
рассказом  о  советском  солдате,  спасшем,  рискуя  жизнью,
немецкую  девочку  во  время  штурма  Берлина.
 «В  назначенный  день,  —  пишет  Аллилуев,  —  скульптор
привез  в.  Кремль  оба  эскиза.  Фигура  Сталина  была  установ¬
лена  на  столе  в  центре  зала,  а  вторая  скульптура  стояла  в
углу,  закрытая  бумагой.
 Посмотреть  работу  пришло  довольно  много  народа.  Все
столпились  вокруг  фигуры  Сталина  и  громко  высказывали
свое  одобрение.
 Наконец  появился  Сталин.  Он  долго  и  мрачно  разгляды¬
вал  свое  изображение,  а  потом,  повернувшись  к  автору,  не¬
ожиданно  спросил:
 — 	Послушайте,  Вучетич,  а  вам  не  надоел  вот  этот,  с
усами?
 Затем,  указав  на  закрытую  фигуру,  спросил:
 — 	А  это  что  у  вас?
 — 	Тоже  эскиз,  —  ответил  скульптор  и  снял  бумагу  со
второй  фигуры...
 Сталин  довольно  улыбнулся  и  сказал:
 — 	Тоже,  да  не  то  же!
 И  после  недолгого  раздумья  заключил:
 — 	Вот  этого  солдата  с  девочкой  на  руках,  как  символ
возрожденной  Германии,  мы  и  поставим  в  Берлине  на  высо¬
ком  холме!  Только  вот  автомат  вы  у  него  заберите...  Тут
нужен  символ.  Да!  Вложите  в  руку  солдата  меч!  И  впредь
пусть  знают  все  —  плохо  придется  тому,  кто  вынудит  его
этот  меч  поднять  вновь!»2
 Трудно  судить,  насколько  достоверна  рассказанная  здесь
история  во  всех  ее  деталях.  Но  сооруженный  в  1949  году
«Памятник  воинам  Советской  Армии,  павшим  в  боях  с  фа¬
шизмом»  знают  все.  И  увенчивает  его  фигура  солдата,  а  не
вождя.  В  данном  эпизоде  Сталин  встал  выше  личных  амби¬
ций.  Однако  гораздо  чаще  он  им  поддавался.
 На  торжественном  заседании  в  честь  своего  70-летия
юбиляр  сидел  чуть  ли  не  с  недовольной  миной.  Во  всяком
 -  457  -

случае,  особой  радости,  удовлетворенности  или  растроган¬
ности  его  лицо  не  выражало.  Надоело  выслушивать  вечные
славословия!  Но  только  наивный  простак  мог  принять  на
веру  такое  «надоело».  Выполняя  указания  патрона,  Агит¬
проп  всегда  тщательно  следил,  как  осуществляется  сталин¬
ский  культ,  и  активно  его  организовывал.  Во  время  юбилея
это  делалось  еще  усерднее,  в  том  числе  и  по  художественной
линии.
 Практически  каждое  крупное  произведение,  в  котором
славился  вождь,  подвергалось  строгой  экспертизе.  Нет-нет,
никто  особенно  не  отслеживал  количество  пышных  эпите¬
тов  —  с  ними  все  было  в  порядке.  Отслеживали  другое:  саму
информацию  о  Сталине,  ее  тщательно  дозировали.  Одерну¬
ли,  например,  не  в  меру  ретивых  грузинских  драматургов.
Они  изо  всех  сил  трубили  о  дорогом  Сосо,  о  его  националь¬
ных  корнях,  необыкновенном  детстве  и  юности,  что,  как  мы
видели,  нередко  раздражало  владыку.  Соответствующие
пьесы  просто  запретили.
 В  Управление  пропаганды  и  агитации  представляли  все
юбилейные  номера  литературно-художественных  журналов.
И  это  являлось  вовсе  не  формальным  актом.  Идеологичес¬
кие  чиновники  под  присмотром  Маленкова  и  Суслова  доби¬
вались,  чтобы  полно  и  правильно,  с  соблюдением  нужных
акцентов  освещались  великие  заслуги  вождя.  Сталин  —  са¬
мый  верный  ученик  и  соратник  Ленина.  Ударение  следовало
делать  на  «соратник».  Не  надо  забывать  о  храбрых  полковод¬
цах  Гражданской  войны,  только  они  выполняли  всегда  лишь
предначертания  товарища  Сталина.  По  той  же  схеме,  с  боль¬
шей  хвалебностью,  интерпретировалась  и  Великая  Отечест¬
венная  война.  Разумеется,  всячески  отодвигали  в  сторону
Г.  Жукова.
 За  малейшее  отступление  от  установленных  норм  указы¬
вали  и  пенйли  даже  самым-самым  преданным.  Агитпроп
снял  вполне  восторженную  юбилейную  статью  главного  ре¬
дактора  «Октября»  Ф.  Панферова,  усмотрев  в  ней  недоста¬
точно  полное  и  упрощенное  освещение  основных  этапов
сталинской  жизнедеятельности.  О  всех  подобных  акциях  не¬
медленно  докладывалось  секретарям  ЦК  ВКП(б).  По  наибо¬
лее  важным  вопросам  информация  направлялась  самому
 -  .458  -

юбиляру.  Ему,  в  частности,  представили  обстоятельный  до¬
клад  о  выставке  подарков  И.  В.  Сталину.
 В  связи  с  70-летием  «поступило  15  040  подарков  и  более
800  тысяч  рапортов,  благодарственных  писем  и  адресов.  Кро¬
ме  того,  в  течение  последних  двадцати  пяти  лет  на  имя  това¬
рища  Сталина  было  прислано  4140  подарков  и  104  048  ра¬
портов,  благодарственных  писем  и  адресов.  Всего  на  15  ап¬
реля  1950  года  поступило  19  180  подарков  и  около  миллиона
рапортов,  благодарственных  писем  и  адресов.  Подарки  и  пр.
шли  со  всех  концов  мира.  Поступление  продолжается»3.
 Среди  подарков  —  изваяние  вождя  от  Н.  Томского.  Из
Белоруссии  прислали  скульптуру  Сталина  и  его  матери.  Из
Украины  пришло  монументальное  живописное  полотно
«Триумф  победившей  Родины»  —  на  Красной  площади  со¬
ветские  воины  бросают  трофейные  знамена  к  подножию
Мавзолея.  На  трибуне  —  товарищ  Сталин  в  окружении  со¬
ратников.
 Из  национальных  республик  присылали  огромные
ковры.  Гигантский  из  Азербайджана.  Семидесяти  квадрат¬
ных  метров,  он  имеет  35  миллионов  узлов,  его  ткали  70  тка¬
чих.  Изображен  товарищ  Сталин  в  кремлевском  кабинете.
Грузины  порадовали  шелковым  ковром  с  портретом  Стали¬
на  в  молодые  годы  на  фоне  горийской  крепости.  Ткали  ко¬
вер  12  женщин,  у  него  306  различных  оттенков  нити,  3  мил¬
лиона  узлов.  Авторы  доклада  знали,  что  шеф  любит  кон¬
кретность  и  точность  в  деталях.
 Сталин  не  рассматривал  эти  подарки  как  личную  собст¬
венность.  В  его  понятиях  они  принадлежали  государству,  с
которым  он  себя  отождествлял.  22  декабря  1949  года  в  Музее
изобразительных  искусств  имени  А.С.  Пушкина,  в  Музее  ре¬
волюции  СССР  и  Политехническом  музее  была  развернута
выставка  подарков  любимому  вождю.
 Хозяин  Кремля  ревниво  читал  как  панегирические  ста¬
тьи  о  себе  членов  Политбюро,  так  и  юбилейные  номера  ли-
тературно-художественных  журналов.  В  архиве  сохранилась
двенадцатая  книжка  «Нового  мира»  за  1949  год  с  пометами
юбиляра.
 Открывала  ее  репродукция  с  картины  Ф.  Шурпина  «Утро
нашей  Родины»  —  одного  из,  пожалуй,  наименее  помпезных
произведений  послевоенной  изобразительной  сталиниады.
 -  459  -

На  первом  плане  задумчивый  вождь  в  полувоенном  костю¬
ме,  без  орденов,  на  фоне  уходящего  за  горизонт  широкого
поля  с  мачтами  высоковольтных  передач,  работающими  экс¬
каваторами,  красивыми  строениями.  После  репродукции  —
подборка  стихов  «Вождю  народов  И.  В.  Сталину...».  Славу
ему  поют  А.  Сурков,  С.  Маршак,  М.  Рыльский,  поэты  из
республик  в  переводах  С.  Гудзенко,  И.  Сельвинского,  Н.  За¬
болоцкого.  Проза  представлена  документальной  повестью
И.  Горелика  «Сталинский  лауреат»  и  очерком  Анны  Кара¬
ваевой  «О  самом  дорогом  человеке».  Читать  это  все  сегодня
трудно.  Выспренние  слова,  лесть,  лесть  и  лесть.
 Гвоздем  же  номера  является  пьеса  Вс.  Вишневского  «Не¬
забываемый  1919-й».  Самое,  вероятно,  художественно  сла¬
бое  произведение  драматурга,  но  и  наиболее  панегиричес¬
кое.  Сталин  показан  величайшим  вождем-полководцем,  под
прозорливым  и  бесстрашным  руководством  которого  одер¬
жана  победа  в  Гражданской  войне  —  как  и  в  Отечественной,
аналогия  тут  прямая.
 Вооружившись  коричневым  карандашом,  кремлевский
критик  читает  пьесу.  Вишневский  вкладывает  в  уста  своего
героя  реплику:  «Безусловно  так,  Владимир  Ильич!»  Первые
два  слова  прилежный  цензор  зачеркивает  и  пишет:  «Конеч¬
но».  По  пьесе  верный  ученик  Ленина  говорит  ему:  «Совер¬
шенно  разделяю  ваши  опасения,  верно».  Сталину  чудится  в
этой  реплике  что-то  чужеродное.  Он  ее  укорачивает:  «Со¬
вершенно  верно...»4  Теперь  получается,  что  Сталин  как  бы
одобряет  Ленина.  Он  у  Вишневского  обращается  к  Сталину
по  имени  и  отчеству.  Это  коробит  кремлевского  небожителя.
Вместо  «Иосиф  Виссарионович»  пишет  непроизносимое  в
устной  речи:  «Тов.  Сталин»,  «т.  Сталин».  Не  нравится  ему,
что  он  в  пьесе  называет  Ленина  Владимиром  Ильичем.  За¬
мена  понятная:  «Товарищ  Ленин».  Никакого  панибратства
юбиляр  не  терпел.
 Все  это  вроде  бы  мелочи,  но  характерные.  Пьесу  Виш¬
невского  кремлевский  критик  одобрил,  но  со  старческой  пе¬
дантичностью  постарался  придать  этой  пьесе  еще  более  офи¬
циозный  вид.  Премьера  в  Малом  театре  состоялась  21  декаб¬
ря  1949  года.  В  следующем  году  драматург  получит  за  пьесу
Сталинскую  премию  первой  степени.  Год  спустя  такой  же
 -  460  -

премией  наградят  и  спектакль  в  Малом  театре.  А  вот  фильм
«Незабываемый  1919-й  год»  никаких  премий  не  получил.
 20  декабря  1949  года  Чиаурели  публикует  в  «Правде»  об¬
ширную  статью  «Лучший  друг  советского  искусства».  Как
Сталин  воспринял  фильм  «Клятва»,  фильм  о  самом  себе?
Там  «наряду  с  широкими  эпическими  сценами  были  малень¬
кие  камерные  эпизоды.  Товарищ  Сталин,  положительно  оце¬
нив  фильм  в  целом,  назвал  подобные  сцены  «тривиальны¬
ми»  и  посоветовал  их  исправить.  Но  при  этом  несколько  раз
спросил,  согласен  ли  я  со  сделанными  замечаниями,  чувст¬
вую  ли  необходимость  убрать  эти  эпизоды»5.  Надо  ли  гово¬
рить,  что  режиссер  с  готовностью  согласился  с  этими  заме¬
чаниями.  Отчасти  реабилитированные  в  годы  войны  лири¬
ческая  задушевность,  камерность  теперь  решительно
изгоняются  вон.  Как  бы  символом  этого  «вон»  можно  счи¬
тать  закрытие  в  1950  году  Камерного  театра.
 Идеологов  режима,  лично  Сталина  сильно  беспокоит
молодежь.  Ей  навязываются  вместо  «эротичных»  западных
танго  и  фокстротов  чинные  бальные  танцы  —  знал  бы  кто,
что  когда-то  фокстроты  танцевались,  кажется,  и  в  доме  вождя.
Молодежи  предлагается  петь  сугубо  патриотические  комсо¬
мольские  песни,  не  рекомендуется  ходить  в  рестораны...
Скажу  и  по  личным  воспоминаниям:  особого  успеха  в  регла¬
ментации  молодежного  досуга  власти  не  снискали.  Да  и  во¬
обще  сфера  досуга  оставалась  узким  местом  сталинской
культурной  политики.  И  это  вождь  хотя  и  не  понимал  в  пол¬
ном  объеме,  но  чувствовал,  что  видно  и  по  статье  Чиаурели.
 Большая  ее  часть  отведена  проблеме  комедии.  Автор
подчеркивает,  что  товарищ  Сталин  считает  ее  «важным  жан¬
ром  советского  искусства».  А  дальше  следуют  неминуемые
«если»  —  «если  только  она  направлена  не  на  издевательство
над  советскими  людьми,  а  ставит  перед  собой.благородную
задачу  воспитания  зрителей,  если  она  —  бодрая,  брызжущая
радостью  жизни,  помогающая  бороться  с  пережитками  ка¬
питализма  в  сознании  людей»6.
 Ориентиры  заданы,  казалось  бы,  четкие.  Только  реали¬
зовать  их  являлось  задачей  почти  невыполнимой.  Угодить
крайне  трудно,  но  иногда  все  же  удавалось.  Сталину  понра¬
вилась  картина  И.  Пырьева  «Кубанские  казаки».  Пришлась
она  по  вкусу  и  широкой  публике,  изголодавшейся  по  смеш¬
 -  461  -

ному  на  экране.  Впоследствии  образованные  киноведы  ска¬
жут  немало  ученых  слов  о  народно-лубочной  традиции,  ко¬
торой  следовал  Пырьев.
 Следовал.  Но  в  общем-то  «Кубанские  казаки»  —  боль¬
шая  ложь  о  колхозно-совхозном  изобилии  деревни,  задыхав¬
шейся  на  самом  деле  от  тяжелых  налогов  и  неизбывной  бед¬
ности.  Подобная  ложь  пронизывает,  за  отдельными,  пусть  и
немалыми  исключениями,  советское  искусство  первых
послевоенных  лет.  Его  художественный  уровень,  особенно  в
произведениях  на  современную  тему,  неуклонно  падает.  От
официально  прославляемых  фильмов,  романов,  спектаклей
веет  зачастую  неистребимой  скукой.
 Идеологическому  остракизму  подвергается  все  больше  и
больше  произведений,  которые  ранее  одобрялись  и  призна¬
вались.  Мое  поколение  вынуждено  было  зачастую  из-под
полы  читать  книги  И.  Ильфа  и  Е.  Петрова  «Двенадцать  сту¬
льев»  и  «Золотой  теленок»,  многие  стихи  С.  Есенина,  не  го¬
воря  уже  о  ряде  запрещенных  поэтов  «серебряного  века»,
философские  романы  Андрея  Белого,  сатирические  расска¬
зы  М.  Зощенко...  Всего  не  перечесть.  А  уж  с  современными
западными  авторами  дело  обстояло  совсем  туго...
 Еще  в  годы  Отечественной  войны  С.  Юткевич  решил  по¬
ставить  фильм  по  пьесе  Н.  Погодина  «Кремлевские  куран¬
ты».  Она  с  большим  успехом  игралась  во  многих  театрах.  Ее
премьера  в  главном  драматическом  театре  страны  —  МХАТе
состоялась  22  января  1942  года.  В  том  же  году  спектаклю  да¬
ется  Сталинская  премия.  Вплоть  до  1948  года  он  являлся
одним  из  самых  популярных  в  репертуаре  «художественни-
ков».  Так  что  Юткевич,  приступив  к  съемкам  фильма  в  1947
году,  мог  вполне  полагать,  что  делает  «верняк».  Фильм  по
сценарию  Погодина  назывался  «Свет  над  Россией».
 Правда,  обсуждение  этого  проекта  на  Художественном
совете  Министерства  кинематографии  СССР  прошло  не  со¬
всем  гладко.  Ссылались  тогда  и  на  мнение  вождя.  «При  про¬
смотре  плана  (Министерства  кинематографии.  —  Е.  Г.)
Иосиф  Виссарионович  выразил  сомнение,  нужно  ли  экра¬
низировать  пьесу  Погодина,  и  тогда  было  сказано,  что  это
будет  не  простая  экранизация,  а  что  тут  в  качестве  основной
темы  будет  тема  электрификации  России  и  ленинский  план
ГОЭЛРО  и  что  центральный  персонаж,  каким  является  в
 -  462  -

пьесе  Забелин  с  его  перерождением,  перерождением  интел¬
лигенции  технической,  он  превратится  в  фигуру  второго
плана,  а  Ленин  —  это  фигура  первого  плана»7.
 Высказывание  не  очень  внятное,  но  было  понятно:
кремлевского  владыку  что-то  настораживает  в  задуманном
фильме.  Юткевич  постарался  не  дать  оснований  для  такой
настороженности,  и  завершенная  картина  прошла  «на  ура»
на  Художественном  совете.  В  его  решении  сказано,  что  в
фильме  правдиво,  ярко  показано  возникновение  ленинского
плана  электрификации  страны,  а  образы  Ленина  и  Сталина
являются  центральными  в  картине.
 Затем  она  пошла  «наверх»  и  там  была  категорически  от¬
вергнута.  Юткевича  вызвали  в  Министерство  кинематогра¬
фии  и  ознакомили  с  разгромным  отзывом.  По  воспоминани¬
ям  режиссера,  заместитель  министра  кинематографии  прямо
сказал  ему:  «Картина  очень  не  понравилась  товарищу  Ста¬
лину.  —  Значит,  это  запись  его  замечаний?  —  Нет,  он  ничего
не  сказал.  Но  товарищ  Большаков,  который,  как  обычно,
сидел  сзади,  у  микшера,  фиксировал  неодобрительные  хмы¬
канья  товарища  Сталина.  Затем  с  отметками  этих  реакций
он  поехал  к  товарищу  Жданову,  они  вместе  их  расшифрова¬
ли  и  составили  прочитанное  вами  заключение»8.
 Режиссеру  и  сценаристу  было  велено  срочно  приступить
к  переделке  фильма.  Хуже  обстояло  дело  со  спектаклем.
«...Сталин  не  только  хмыкал,  но  и  угрюмо  буркнул:  Кто  это
написал?»  Ему  робко  ответили,  что  сценарий  является  экра¬
низацией  пьесы,  давно  идущей  во  МХАТе.  «Не  знаю,  не
видел.  Значит,  плохая  пьеса»,  —  такой  был  приговор,  и
«Кремлевских  курантов»  не  стало»9.  (Пьеса  Погодина,  из  ко¬
торой  он  изъял  Сталина,  получила  новую  сценическую
жизнь  в  Художественном  театре  в  1956  году.  Спектакль  был
посвящен  XX  съезду  КПСС,  на  премьере  присутствовали  ру¬
ководители  страны  и  делегаты  съезда.)
 В  новом  варианте  ленты  «Свет  над  Россией»  отсутство¬
вал  ряд  ярких  сцен,  а  главное,  расширен  эпизод  со  Стали¬
ным,  который  выглядел  теперь  наравне  с  Лениным  великим
создателем  плана  ГОЭЛРО.  Картину  снова  смотрит  Художе¬
ственный  совет.  Она  принимается,  хотя  и  без  прежнего  эн¬
тузиазма,  с  некоторыми  критическими  замечаниями,  кото¬
рые  режиссер  без  труда  выполнил.  Фильм  отправляют  в  ЦК
 -  463  -

партии,  где  его  посмотрели  члены  Политбюро,  кроме  Стали¬
на,  который  отдыхал  в  Сочи.  Возражений  против  картины
ни  у  кого  нет,  она  вскоре  получает  разрешительное  удосто¬
верение,  о  чем  сообщается  в  печати.  Но  выйти  на  экран
фильм  не  успел.  Через  два  месяца  его  запрещают  и  приказы¬
вают  уничтожить.  Юткевичу  сообщают:  «Картина  ваша  ни¬
когда  больше  не  увидит  свет...  Товарищ  Сталин  посмотрел
картину,  и,  очевидно,  она  ему  не  понравилась...»10
 Излагая  злополучную  историю  с  фильмом  «Свет  над
Россией»,  я  во  многом  опирался  на  материалы  уже  цитиро¬
ванного  «Каталога  советских  игровых  фильмов,  не  выпу¬
щенных  во  всесоюзный  прокат...».  Его  авторы  высказывают
и  свои  соображения  относительно  тех  причин,  которые  по¬
будили  Сталина  к  расправе  над  картиной.
 Основная  причина  «кроется  в  несоответствии  картины
историко-революционному  мифу  в  послевоенный  период.
Декларативная  паритетность  вождей,  подчеркиваемая  в  ис¬
торико-революционных  фильмах  довоенного  времени,
после  победы  над  Германией  окончательно  трансформиро¬
валась  в  формулу  «Сталин  —  это  Ленин  сегодня»,  которая
нашла  прямое  экранное  воплощение  в  фильме  Михаила
Чиаурели  «Клятва»  (1946),  а  косвенное  —  в  серии  эпопей  о
роли  Сталина  в  битвах  Великой  Отечественной  войны.  От¬
части  на  это  указывает  и  тот  факт,  что  единственная,  поми¬
мо  фильма  Юткевича,  картина  с  участием  Ленина...  «Неза¬
бываемый  1919-й  год»...  также  не  понравилась  Сталину  и
подвергалась  переделкам  вплоть  до  самой  смерти  вождя»11.
 В  этих  соображениях  немало  резонного,  но  проблема
все-таки  более  сложна.  Юткевич  был  режиссером  опытным
и  хорошо  ориентировавшимся  в  тогдашней  политической  и
идеологической  конъюнктуре.  Я  думаю,  что  во  втором  вари¬
анте  фильма  он  достиг  паритетности  в  экранном  изображе¬
нии  обоих  вождей.  Но  удовлетворяла  ли  она  теперь  товари¬
ща  Сталина?  Как  ни  крути,  но,  когда  его  показывали  в  связ¬
ке  с  Лениным,  он  оказывался  на  втором  месте.  Наверное,
ему  хотелось  видеть  себя,  особенно  на  киноэкране,  вождем
первым,  единственным.  Иногда  Сталин  не  давал  воли  свое¬
му  тщеславию,  но  нередко  оно  охватывало  его  с  непреодоли¬
мой  силой,  что  и  проявилось  в  случае  с  фильмом  «Свет  над
Россией».  При  всем  своем  уме  и  политическом  чутье  Ютке¬
 -  464  -

вич  не  мог  угадать  сокровенные  помыслы  кремлевского  вла¬
дыки.  Возможно,  что  их  не  угадал  и  Чиаурели,  когда  ставил
картину  по  пьесе  Вишневского.  Впрочем,  в  истории  с  филь¬
мом  «Незабываемый  1919-й  год»  не  все  ясно,  хотя  его  и  вы¬
пустили  на  экраны  в  1952  году.
 К  месту  сказать,  что  в  последних  своих  теоретических
работах  («Относительно  марксизма  в  языкознании»  и  «Эко¬
номические  проблемы  социализма  в  СССР»)  Сталин  нарав¬
не  с  Марксом  и  Энгельсом  с  полным  пиететом  ссылается  и
на  Ленина.  Но  в  ряде  публичных  выступлений  второго  вож¬
дя  о  первом  как  бы  забывается.  Имя  Ленина  не  названо  в  об¬
ращении  Сталина  к  народу  9  мая  1945  года  в  связи  с  победой
над  фашистской  Германией.  Не  названо  оно  и  в  обращении
к  народу  2  сентября  1945  года,  когда  была  подписана  безого¬
ворочная  капитуляция  Японии.  Речь  Сталина  на  предвыбор¬
ном  собрании  Сталинского  избирательного  округа  г.  Мос¬
квы  11  декабря  1937  года  заканчивалась  целым  панегириком
Ленину,  который  рассматривался  как  высочайший  пример
великого  коммуниста  и  человека.  Имя  его  не  упомянуто  в
предвыборной  речи  Сталина  9  февраля  1946  года.
 На  XIX  съезде  партии  в  Отчетном  докладе  ЦК  говори¬
лось  о  «великом  учении  Маркса  —  Энгельса  —  Ленина  —
Сталина»  и  об  исторической  роли  «наших  великих  учителей
Ленина  и  Сталина».  Однако  объем  текста,  отданного  без¬
удержному  восхвалению  второго,  в  десятки  раз  превосходит
сказанное  о  первом.  Сам  же  Сталин,  выступая  на  съезде,  ни
одного  слова  о  Ленине  не  проронил.  Это  не  могло  быть  слу¬
чайностью,  а  означало  лишь  одно:  одряхлевший  диктатор  не
хотел  делиться  славой  даже  с  основателем  партии.
 Политика  неумолимых  запретов  и  идеологической  су¬
пербдительности  ни  к  чему  хорошему  привести  не  могла.
В  стране  искусственно  создавался  эстетический  голод.
Порою  просто  оказывалось  нечем  заполнить  репертуары  те¬
атров  и  кинотеатров.  Неистовый  ревнитель  высокого  вкуса,
Сталин  вынужден  был  согласиться  с  широкой  демонстра¬
цией  трофейных  фильмов,  в  которых  подчас  царила  пош¬
лость.  Они,  помнится,  не  имели  никакой  рекламы,  но  пуб¬
лика  валила  на  них  валом.
 Казенщиной,  вымученностью  веет  и  от  едва  ли  не  всех
юбилейных  произведений  в  честь  «великого  вождя».  Я  имею
 -  465  -

в  виду  прежде  всего  художественную  литературу.  Кинофиль¬
мы  о  нем  при  всем  их  низком  уровне  еще  как-то  смотрелись
и  оказывали  психологическое  воздействие  на  зрителей.  Мо¬
жет  быть,  я  ошибаюсь,  это  требует  серьезных  исследований,
но  думается,  что  юбилейные  прозаические  и  особенно  поэ¬
тические  произведения  не  достигали  своих  целей  и  скользи¬
ли  по  периферии  общественного  сознания.
 Тысячу  раз  варьировались  давно  знакомые  слова  и  образы.
 Пусть  любые  нас  разделяют  дали.
 Пусть  к  мечте  ведут  еще  года.
 Но  паролем  счастья  слово  «Сталин»
 В  молодых  сердцах  горит  всегда!
 Лев  Ошанин.  «Клятва  мира»
 А  вот  Семен  Кирсанов  «На  Красной  площади»:
 Тут
 песней  партия  прославлена.
 Тут
 сердце  трудовой  отчизны.
 Товарищи,
мы  видим
Сталина.
 Мы  видим
 солнце  нашей  жизни!
 Фараон-солнце,  король-солнце,  император-солнце,  фю-
рер-солнце,  Сталин-солнце...  А  что  придумаешь  еще,  чтобы
прославить  земного  бога?  Надежнее,  да  и  спокойнее  пользо¬
ваться  давно  найденными  клише.
 ПОД  ФЛАГОМ  ПАТРИОТИЗМА
 В  последние  годы  сталинского  правления  проводилась
целая  серия  погромных  кампаний  разного  уровня  и  калибра
против  советской  интеллигенции.  И  не  только  в  литературе
и  искусстве.  Идейных  врагов  яростно  отлавливали  в  филосо¬
фии,  биологии,  физике,  в  исторических  науках,  в  языкозна¬
нии,  политэкономии...  Иногда  это  делалось  с  комсомоль¬
ской  простотой.  Публикуется  грозная  статья,  и  ставится
крест,  скажем,  на  кибернетике,  квалифицированной  как
 -  466  -

буржуазная  лженаука.  Чаще  же  организуются  разного  рода
обсуждения  и  псевдодискуссии,  в  ходе  которых  выявляют
«ошибочно»  мыслящих  ученых.  К  ним  нередко  причисляют
самых  ярких,  талантливых  интеллектуалов.  Их  выгоняют  с
ответственных  должностей,  а  то  и  вовсе  с  работы,  иногда
репрессируют.  Освободившиеся  места  занимают  обычно  по¬
литиканствующие  карьеристы,  импотентные  в  науке  и  нано¬
сящие  ей  огромный  вред.
 Истребительные  акции  дорого  обошлись  стране,  предоп¬
ределив  ее  нарастающее  отставание  в  ряде  ведущих  отраслей
науки  и  техники,  в  сельском  хозяйстве.  Едва  ли  не  каждая  из
подобных  акций  так  или  иначе  санкционировалась  Стали¬
ным,  а  зачастую  осуществлялась  по  его  инициативе.  Впро¬
чем,  степень  его  личного  участия  в  них  была  непредсказуемо
разной.
 При  обсуждении  на  философской  дискуссии  по  книге
Г.  Александрова  «История  западноевропейской  философии»
сложных  теоретико-мировоззренческих  вопросов  первый
марксист  страны  предпочел  оставаться  в  тени,  выдвинув  на
первый  план  Жданова.  А  вот  по  проблемам  языкознания,
отнюдь  не  самым  идеологически  актуальным,  разразился
пространной  брошюрой.  Вероятно,  кремлевский  небожи¬
тель  хотел  показать,  что  ему  внятны  и  академические,  отвле¬
ченные  темы.  Но  внятны  они  были  ему  поверхностно...
 Такие  темы  не  волновали,  конечно,  широкие  массы  и,
может  быть,  даже  не  составляли  внутренний  нерв  идеологи¬
ческой  политики.  Главное  в  ней  —  иное.  Последовательное
утверждение  советского  патриотизма,  как  его  понимал  Ста¬
лин.  В  конечном  счете  под  флагом  этого  патриотизма  и  раз¬
вертывались  все  обличительные  кампании  —  от  «литературных»
до  «биологической».  Глобальной  целью  являлось  взращива¬
ние  в  своих  подданных,  особенно  в  молодежи,  фанатичного
советского  шовинизма,  высокомерного  отношения  ко  всему
«не  нашему»  —  иноземному,  чужому.
 То  была  грандиозная  спекуляция  на  патриотических  чув¬
ствах  народа-победителя,  итоговая  фальсификация  русской
идеи.  Напрочь  отметается  давно  провозглашенный  лучшими
мыслителями  и  художниками  России  тезис  о  ее  всемерной
открытости  ко  всему  лучшему  в  общечеловеческом  опыте.
И  воистину,  зачем  нужна  такая  открытость,  если  у  нас  самих
 -  467  -

сосредоточено  все  наиболее  ценное  и  великое  как  в  про¬
шлом,  так  и  в  настоящем?  И  мы,  только  мы  указываем  ос¬
тальным  народам  магистральный  путь  в  светлое  будущее.
Кто  нас  может  чему  учить?  Учителя  —  мы!  И  это  должен
свято  усвоить  каждый  советский  гражданин.
 Сталин  был  достаточно  умен  и  хитер,  чтобы  самому  не
выходить  в  мир  с  такими  шовинистическими  лозунгами.  За
него  это  делали  приказчики,  в  том  числе  и  из  зарубежных
компартий.  Сталин  держится  осторожнее,  но  именно  он  за¬
казывает  музыку.
 24 	мая  1945  года  на  приеме  в  Кремле  в  честь  командую¬
щих  войсками  Красной  Армии  Верховный  главнокомандую¬
щий  поднимает  тост  «за  здоровье  нашего  Советского  народа
и,  прежде  всего,  русского  народа...  Я  пью,  прежде  всего,  за
здоровье  русского  народа  потому,  что  он  является  наиболее
выдающейся  нацией  из  всех  наций,  входящих  в  состав  Со¬
ветского  Союза.  Я  поднимаю  тост  за  здоровье  русского  на¬
рода  потому,  что  он  заслужил  в  этой  войне  общее  призна¬
ние,  как  руководящей  силы  Советского  Союза  среди  всех
народов  нашей  страны.  Я  поднимаю  тост  за  здоровье  рус¬
ского  народа  не  только  потому,  что  он  —  руководящий
народ,  но  и  потому,  что  у  него  имеется  ясный  ум,  стойкий
характер  и  терпение»12.
 Признание  решающей  роли  русского  народа  в  победе
над  фашистской  Германией  отвечало  исторической  правде.
Слова  Верховного  главнокомандующего  воспринимались
тогда  как  справедливые.  И  не  только  русскими.  Кремлев¬
ский  прием  воспел,  например,  С.  Маршак  в  стихотворении
«Памятная  страница»:
 Хочу  я  внуку  рассказать  о  том,
 Что  бережно  в  душе  моей  хранится.
 Рассказ  начну  я  с  памятной  страницы.
 В  Большом  дворце  Кремлевском  был  прием...
 Нелишне  отметить,  что,  говоря  о  русском  народе,  Ста¬
лин  не  задевал  остальных  народов,  включая  немецкий.  И  не
только  по  тактическим  соображениям.  Сталин  полагал  себя
«отцом  народов»,  безусловным  вождем  трудящихся  всего
мира  и  не  мог  напрочь  порвать  с  пролетарским  интернацио¬
нализмом.  Да  и  было  некуда  деться  от  того,  что  основопо¬
ложниками  доктрины  являлись  еврей  Маркс  и  немец  Эн¬
 -  468  -

гельс.  Весь  вопрос  состоял  в  другом:  какие  практические  вы¬
воды  следует  сделать  из  сталинского  выступления  на  крем¬
левском  приеме.  Эти  выводы  стали  ясны  не  сразу.
 В  «художественных»  постановлениях  1946—1948  годов
поднимается  тема  советского  патриотизма  и  осуждается  низ¬
копоклонство  перед  Западом.  Но  особого  русофильства  в
них  нет.  Основные  удары  наносятся  как  раз  по  русским
творческим  деятелям.  Ситуация  меняется  исподволь,  посте¬
пенно.  Преимущественно  в  кадровой  политике,  что  нача¬
лось  еще  в  годы  войны,  а  отчасти  и  перед  нею.  От  этой  поли¬
тики  выигрывают  прежде  всего  чиновники,  управленцы.
«Славянская»  анкета  помогает  продвигаться  по  службе.
 В  целом  же  русская  нация  ничего  не  приобретает  от  ста¬
линского  ее  превознесения.  Материально  в  России,  особенно
в  деревне,  люди  живут  беднее,  чем  во  многих  других  респуб¬
ликах.  Из  них  всех  РСФСР  наименее  политически  самостоя¬
тельна.  Сталин  боится  и  намека  на  российский  сепаратизм.
В  1948  году  он  отверг  подготовленный  проект  об  учрежде¬
нии  Бюро  ЦК  ВКП(б)  по  РСФСР.
 В  идеологии  и  культуре  с  нарастающей  силой  Сталин
выдвигает  вперед  славянское,  в  первую  очередь  русское  на¬
чало  в  том  его  виде,  какой  отвечал  интересам  великодержав¬
ной  политики.
 Здесь,  конечно,  не  все  просто  и  однозначно.  Ортодок-
сально-интернационалистская  направленность  гуманитар¬
ного  образования  приводила  к  немалым  в  нем  перекосам.
Скажем,  выпускник  философского  факультета  МГУ  тради¬
ционно  обычно  лучше  знал  немецкую  классическую  фило¬
софию,  чем  отечественную.  Имела  место  недооценка  рус¬
ских  культурных  достижений  XVIII  века  и  более  ранних
веков.  Одно  время  почти  полному  забвению  предается  Анд¬
рей  Рублев.  Долго  недооценивался,  а  то  и  откровенно  замал¬
чивался  тот  выдающийся  вклад,  который  сделали  в  мировую
науку  и  технику  русские  ученые  и  инженеры.
 Все  это  были  вопросы  не  только  исторические,  идеоло-
гическо-воспитательные,  но  и  нередко  конкретно-практи¬
ческие,  имеющие  прямое  отношение  к  текущей  жизни.  При¬
ступив  в  1935  году  к  работе  в  Москве  по  созданию  Института
физических  проблем,  П.Л.  Капица  с  удивлением  обнаружил
разительное  противоречие  в  поведении  государственных  чи¬
новников,  управлявших  советской  наукой.  Публично  они
 -  469  -

называли  ее  лучшей  в  мире,  а  на  деле  проявляли  подчас  пол¬
ное  неверие  в  талант  и  компетентность  отечественных  уче¬
ных,  считая  их  чуть  ли  не  людьми  второго  сорта  —  в  сопо¬
ставлении  с  зарубежными  учеными.  В  письме  Сталину  от  10
июля  1937  года  Капица  решительно  возражает  против  «пред¬
положения,  что  ученые  у  нас  плохие  и  неталантливые...
Сравнивая  наших  ученых  с  заграничными,  я  считаю,  что,  в
среднем,  они  ничем  не  хуже»13.
 К  этой  глубоко  волновавшей  его  теме  великий  физик-
экспериментатор  неоднократно  возвращается  и  после  Оте¬
чественной  войны.  Он  возмущается  некомпетентностью  и
узкоделяческим  прагматизмом  правительственной  комис¬
сии,  проверявшей  его  работу.  Капица  пишет  в  письме  к  Ма¬
ленкову,  что  «стремление  действовать  наверняка,  подража¬
тельно  уже  погубило  у  нас  не  одно  новое  дело...  Если  нашим
критерием  всегда  будет  только  то,  что  сделано  и  апробиро¬
вано  на  Западе,  и  всегда  будет  пересиливать  боязнь  начать
что-нибудь  свое  собственное,  то  судьба  нашего  технического
развития  —  «колониальная»  зависимость  от  западной  техни¬
ки»14  (25  июля  1946  г.).
 Еще  ранее,  в  январе  1946  года,  Капица  посылает  Стали¬
ну  книгу  JI.  Гумилевского  «Русские  инженеры».  В  сопрово¬
дительном  письме  академик  подчеркивает,  что  «из  книги
ясно:  1.  Большое  число  крупнейших  инженерных  начина¬
ний  зарождалось  у  нас.  2.  Мы  сами  почти  никогда  не  умели
их  развить  (кроме  как  в  области  строительства).  3.  Часто
причина  неиспользования  новаторства  в  том,  что  обычно
мы  недооценивали  свое  и  переоценивали  иностранное»15.
 Здесь  выражены  здравые  и  верные  мысли.  Один  из  лиде¬
ров  русской  науки  проявляет  резонную  заботу  о  ее  развитии.
Председатель  Совета  Министров  СССР  ответил  академику
коротко,  но  весомо:
 «Тов.  Капица!
 Все  Ваши  письма  получил.  В  письмах  много  поучитель¬
ного  —  думаю  как-нибудь  встретиться  с  Вами  и  побеседо¬
вать  о  них.
 Что  касается  книги  JT.  Гумилевского  «Русские  инжене¬
ры»,  то  она  очень  интересна  и  будет  издана  в  скором  времени.
 И.  Сталин»16.
 -  470  -

Однако  вскоре  история  Капицы  приобретает  неожидан¬
ный  поворот.  Уважаемого  академика,  удостоенного  30  апреля
1946  года  высокого  звания  Героя  Социалистического  Труда,
специальным  постановлением  правительства  от  27  августа
того  же  года,  подписанным  Сталиным,  снимут  с  занимаемых
им  должностей.  Ему  инкриминируют  то,  что  он  «занимался
только  экспериментальной  работой  со  своими  установками,
игнорируя  лучшие  заграничные  установки  и  предложения
советских  ученых»17.  Здесь  Капица  выглядит  ущемленным
«патриотом»,  а  Сталин  если  не  космополитом,  то  прагмати¬
ком.  Когда  ему  требовалось,  он  поднял  на  щит  книгу  Гуми¬
левского,  когда  потребовалось  нечто  другое,  Капицу  обви¬
нили  в  игнорировании  «лучших  заграничных  установок».  То
есть  русофильство  Сталина  носило  достаточно  относитель¬
ный  характер,  главным  всегда  оставался  политический  инте¬
рес,  деловая  полезность.
 Не  надо,  впрочем,  представлять  себе  Капицу  как  некоего
«квасного»  патриота,  априори  нападавшего  на  все  западное.
Любя  свое,  цени  и  знай  чужое  —  вот  кредо  Капицы.  Он  не
принял  и  не  мог  принять  антикосмополитической  кампа¬
нии.  В  преддверии  ее  опальный  академик  направляет  боль¬
шое  письмо  к  Жданову,  протестуя  против  международной
изоляции  советских  ученых  и  засекречивания  всего  и  вся.
Результатом  такой  изоляции  явится,  доказывал  Капица,
лишь  одно:  в  СССР  не  будет  сильной  и  здоровой  науки.
 Русификация  вузовского  и  школьного  образования  пос¬
ле  войны  и  особенно  после  1948  года  сопровождалась  непре¬
рывными  перегибами,  теперь  уже  иного  сорта  —  в  сторону
всяческого  умаления  западнических  влияний.  Русификация
идет  чисто  по-сталински.
 Расширяя  состав  изучаемых  имен  в  отечественной  куль¬
туре,  от  нее  ретиво  отсекается  все  мало-мальски  неприемле¬
мое  сталинизму.  При  этом  канонизируются,  а  вернее,  догма¬
тизируются  признанные  режимом  авторитеты  типа  Н.  Чер¬
нышевского.  Русская  религиозная  философия  по-прежнему
находится  под  строжайшим  запретом.  В  литературоведении
смешиваются  с  грязью  А.  Веселовский  и  А.  Потебня.
 Нет  надобности  умножать  число  примеров.  Общая  тен¬
денция  понятна.  Клянясь  русскими  ценностями  в  культуре,
сталинские  идеологи  подвергают  ее  узколобой,  упрощенчес¬
кой  интерпретации,  во  многом  лишают  подлинного  духов¬
 -  471 	-

ного  богатства.  Чтобы  доказать  исконное  превосходство
этих  ценностей  перед  западными,  последние  всячески  при¬
нижаются,  застрельщиком  чего  выступает  сам  вождь.
 Он  заявил,  например,  что  философия  Гегеля  является
аристократической  реакцией  на  Французскую  буржуазную
революцию.  Термин  «реакция»  двусмыслен.  Дословно  это
«ответ»  на  какое-то  явление.  Но  это  и  «реакция»  —  нечто
консервативное,  регрессивное.  Практически  же  Сталин  дал
четкий  сигнал  для  усердных  проработок  Гегеля,  а  заодно,  и
тем  более,  всей  классической  немецкой  философии,  всей
европейской  и  американской  теоретической  мысли.  Ее  луч¬
ших  представителей  постоянно  укоряют  в  том,  что  они  чего-
то  самого  важного  не  поняли  в  силу  своей  классовой  ограни¬
ченности.
 Ожесточенная  борьба  за  патриотические  приоритеты  в
науке  и  культуре  окрашена  в  мрачно-трагические  тона.  Но
здесь  немало  и  от  абсурдистской  комедии.  Не  Лавуазье,  а
Ломоносов  открыл  закон  сохранения  веса  веществ.  Не  Сте¬
фенсон,  а  Черепановы  изобрели  паровоз.  Не  Вейсман  или
Мендель  проложили  новые  пути  в  биологии,  а  Мичурин...
Из  надуманных  проблем  приоритета  делали  острую  полити¬
ческую  проблему.
 С  одной  стороны,  настойчивое  превознесение  родных
заслуг  льстило  национальному  самолюбию,  с  другой  —  оно
его  оскорбляло.  Мы  порою  слишком  очевидно  выступали  в
унизительной  роли  людей,  присваивающих  себе  чужое
добро.  Уж  как  свирепствовали  органы  безопасности  в  кон¬
троле  за  мыслями  и  разговорами,  но  в  то  время  родилось  не¬
мало  смелых  и  характерных  анекдотов,  и  не  американское
ЦРУ  их  инспирировало,  их  создавал  народ.  «Кто  открыл
рентген?  Князь  Юрий  Долгорукий  (в  другой  версии  —  Иван
Грозный).  Он  говорил  жене:  «Я  тебя,  княгиня,  насквозь  ви¬
жу  и  даже  дальше».  Тогда  же  родилась  крылатая  фраза:  «Рос¬
сия  —  родина  слонов».
 В  народе  чувствовали  абсурдность  «приоритетной»  воз¬
ни.  Отчетливо  сознавали  это  многие  в  научно-творческой
интеллигенции.  Но  сопротивляться  ура-патриотическому
натиску  было  трудно,  зачастую  невозможно.  За  ним  стояла
вся  мощь  государственно-партийной  машины.  Делала  свое
дело  и  пропаганда.  В  советских  гражданах  глубоко  укорени¬
лась  привычка  послушно  одобрять  все  идущее  из  Кремля.
 -  472  -

Немало  людей  заболевало  национальным  высокомерием  и
подозрительностью  и  начинало  выискивать  «врагов»  родины
в  сослуживцах,  товарищах,  знакомых.  Социально-психоло-
гическая  обстановка  в  стране  накалилась.
 Под  флагом  советского  патриотизма  была  развернута  и
истеричная  кампания  против  «безродных  космополитов».
Она  идеологически  завершает  сталинское  правление.  Новый
и  более  крутой  ее  виток  готовился  в  начале  пятидесятых
годов,  но  состояться  не  успел.  Тогда  же  Сталин  затеял  еще
одну  кампанию  —  разоблачение  «новорапповцев»,  но  она
получилась  гораздо  мельче  по  масштабам  и  имела  преиму¬
щественно  внутрилитературный  характер.  Антикосмополи¬
тическая  кампания  вышла  далеко  за  пределы  собственно  ху¬
дожественной  культуры.  «Безродников»  стали  преследовать
в  гуманитарных  науках,  особенно  в  исторических,  в  филосо¬
фии,  естествознании,  медицине,  технике.
 28  января  1949  года  в  «Правде»  публикуется  редакцион¬
ная  статья  «Об  одной  антипатриотической  группе  театраль¬
ных  критиков».  Ведущим  советским  критикам-театроведам
предъявляются  грозные  обвинения  в  низкопоклонстве  перед
Западом,  в  отсутствии  патриотизма,  в  ошельмовании  луч¬
ших  пьес  отечественных  авторов,  в  протаскивании  в  совет¬
ское  искусство  гнилой  безыдейности  и  формализма.  Назва¬
ны  имена:  Ю.  Юзовский,  Г.  Бояджиев,  А.  Борщаговский,
JI.  Малюгин,  Е.  Холодов,  А.  Гурвич,  Я.  Варшавский.  Вскоре
к  космополитам  первого  ранга  причислят  еще  И.  Альтмана.
 Бояджиев  —  армянин,  Малюгин  —  русский,  осталь¬
ные  —  евреи.  У  любого  мало-мальски  искушенного  читате¬
ля,  познакомившегося  со  статьей  в  «Правде»,  не  оставалось
сомнения  в  ее  антисемитской  направленности.  «Им  чуждо
чувство  национальной  советской  гордости».
 О  борьбе  с  космополитизмом  в  литературе  и  на  театре
рассказывается,  хотя  и  кратко,  в  книге  К.  Симонова  «Глаза¬
ми  человека  моего  поколения».  Детализированная  ее  карти¬
на  воссоздается  в  работе  А.  Борщаговского  «Записки  баловня
судьбы».  Симонов  —  заместитель  Фадеева,  второй  человек  в
литературном  министерстве,  именуемом  Союзом  писателей
СССР,  активно  участвовал  в  этой  борьбе  на  стороне  властей.
Борщаговский,  завлит  театра  Советской  Армии,  член  ред¬
коллегии  симоновского  «Нового  мира»,  находился  в  числе
гонимых  жертв.
 -  473  -

Авторы  обеих  книг,  в  разных  ракурсах,  хорошо  знали  из¬
нутри  сложившуюся  ситуацию.  Но  знали  не  все.  Ныне  выяв¬
лено  немало  новых  документальных  материалов,  отчасти
рассмотренных  в  книге  Г.  Костырченко  «В  плену  у  красного
фараона».  Но  полной  информацией  о  происходивших  тогда
процессах  мы  пока  не  располагаем.  Многое,  особенно  из
того,  что  относилось  непосредственно  к  Сталину,  на  бумаге
просто  не  фиксировалось.  Иные  из  необходимых  докумен¬
тов  дремлют  еще  в  архивных  папках.  Немало  неясного  в
предыстории  антикосмополитической  кампании.
 А  между  тем  для  современного  историка  эта  предысто¬
рия  не  менее,  если  не  более  важна  и  интересна,  чем  сама
кампания.  В  ходе  ее  подготовки  резко  столкнулись  различ¬
ные  группы  в  Союзе  писателей  СССР.  Возникла  острая
борьба  и  между  его  руководителем  А.  Фадеевым  и  начальни¬
ком  Управления  пропаганды  и  агитации  ЦК  ВКП(б)  Д.  Ше-
пиловым.  Велась  ли  эта  борьба  лишь  из-за  групповых  инте¬
ресов  и  влияния  на  Сталина?  Или  она,  как  думает  А.  Борща¬
говский,  имела  более  принципиальный  смысл?  И  речь  шла  о
самой  направленности  идеологического  курса  в  сторону
либо  еще  большей  реакционности,  либо  либерализма.
 Фактически  кампания  началась  не  с  редакционной  ста¬
тьи  «Правды»,  а  с  программного  выступления  Фадеева  на
писательском  пленуме  в  Москве  19  декабря  1948  года.  Ос¬
новной  докладчик  —  А.  Софронов.  Его  вполне  мракобесный
доклад  о  состоянии  советской  драматургии  сводился  к  из¬
вестному  всем  тезису:  писатели  работают  плохо,  не  выпол¬
няют  постановление  ЦК  ВКП(б)  о  репертуаре  драматичес¬
ких  театров.  Вывод  ясен:  надо  выполнять.  На  этом,  отгово¬
рив  дежурные  речи,  и  разошлись  бы.  На  второй  день  работы
пленума  произошла  сенсация.  Ею  явилось  выступление  Фа¬
деева.
 Он  темпераментно  занялся  разоблачением  презренного
западничества  и  буржуазной  идеологии,  проникающей  в  со¬
ветскую  драматургию.  Для  присутствующих  на  пленуме  это
тоже  было  знакомой  песней,  они  не  раз  слышали  ее  и  от
самого  оратора.  Но  один  куплет  знаменовал  принципиально
новую  постановку  вопроса.  Основные  претензии  Фадеев
предъявил  не  авторам  пьес,  а  театральным  критикам,  кото¬
рые  протаскивают  безыдейность  и  космополитизм.  Оратор
 -  474  -

назвал  те  же  имена,  на  которых  через  полтора  месяца  обру¬
шится  «Правда».
 Все  ожидали  после  пленума,  что  живо  описывается  Бор¬
щаговским,  немедленного  продолжения  фадеевской  акции:
разгромных  статей  в  прессе,  проработочных  собраний,
увольнений  и  т.д.  Но  ничего  существенного  не  происходит.
Молчат  «Правда»,  «Литературная  газета»,  а  некоторые  ра¬
ботники  Агитпропа  названивают  критикам  и  недвусмыслен¬
но  дают  понять,  что  не  согласны  с  Фадеевым,  что  он  выра¬
жал  лишь  личную  точку  зрения,  и  советуют  оклеветанным
людям  писать  товарищу  Сталину.
 В  советском  государстве  строго  соблюдались  разного
рода  ритуалы.  На  писательском  пленуме,  где  выступал  лите¬
ратурный  генсек,  не  присутствовал  Д.  Шепилов.  Выходило,
что  его  ведомство  не  поддерживало  Фадеева,  а  тут  еще  эти
звонки  критикам.  В  глазах  литературной  общественности
сразу  выросла  фигура  Шепилова.
 По  мнению  Борщаговского,  «это  был  живой,  умный  и
решительный  человек,  не  только  здравомыслящий,  но  и  об¬
разованный,  способный  оценить  действительное  состояние
дел  в  литературе  и  искусстве»18.  В  другом  месте  книги  он  на¬
зывается  «доискивающимся  истины»,  случайным  человеком
в  аппарате  ЦК.  Еще  до  пленума  УПА  собрало  у  себя  теат¬
ральных  критиков.  На  этом  многочасовом  совещании  раз¬
вернулся  серьезный  разговор  о  провалах  в  советской  драма¬
тургии.  Официальные  лица  из  Союза  писателей  приглашены
не  были.
 Шепилов,  как  полагает  Борщаговский,  резко  противил¬
ся,  в  силу  своей  принципиальности  и  здравомыслия,  предла¬
гаемому  развязыванию  позорной  кампании  против  театраль¬
ных  критиков.
 Может  быть,  Шепилов  и  победил  бы,  не  вмешайся  в
дело  влиятельный  секретарь  ЦК,  МК  и  МГК  Г.  Попов.  Он
активно  поддерживал  линию  руководителя  Союза  писателей
и  на  приеме  у  Сталина  сказал,  что  Фадеева  травят  критики.
Вождь  возмутился  и  бросил  реплику:  «Антипатриотическая
атака  на  члена  ЦК  Фадеева»19.  Вскоре  на  Секретариате  ЦК
ВКП(б)  было  принято  решение  о  развертывании  во  всю
мощь  антикосмополитической  кампании  с  упором  на  теат¬
ральных  критиков.
 В  свете  этого  решения  и  публикуется  редакционная  ста¬
 -  475  -

тья  в  «Правде»,  которую,  по  убеждению  Борщаговского,
писал  сам  Фадеев  в  соавторстве  со  штатным  сотрудником  га¬
зеты  Д.  Заславским.  В  такое  соавторство  мало  верится.  У  его
фигурантов  слишком  разные  иерархические  категории.  Но
все  возможно.  Трудно  поверить  в  другое  —  в  либерализм
Шепилова,  который  якобы  противодействовал  борьбе  с  кос¬
мополитизмом.  Он  ее  возглавил  на  следующий  день  после
публикации  правдинской  статьи.  И  дальше  его  карьера  скла¬
дывалась  вполне  успешно.  На  XIX  партийном  съезде  он,  уже
главный  редактор  «Правды»,  становится  членом  ЦК  КПСС.
 Охотно  соглашусь,  что  Шепилов  был  умным  и  образо¬
ванным  человеком.  Не  злым.  Не  антисемитом.  Но  чиновник
всегда  будет  тем,  кем  ему  приказывают  быть  по  службе.
Обычно  чиновники  его  ранга  не  могли  принимать  самостоя¬
тельных,  принципиальных  решений  ни  в  хрущевско-бреж-
невское  или  горбачевское,  ни  тем  более  в  сталинское  время.
Но  проявлять  инициативу  по  тактическим  вопросам  им  вме¬
нялось  в  обязанность,  при  этом  они  должны  были  угады¬
вать,  что  замышляет  высший  патрон,  что  ему  понравится  в
предлагаемых  практических  акциях.  С  этой  точки  зрения  со
Сталиным  работать  было  очень  сложно.  На  Старой  площади
все  знали,  что  он  вступил  на  тропу  войны  против  иностран¬
щины.  Но  если  бы  до  вождя  дошло,  что  кто-то  назвал  его
антисемитом,  то  болтуна  ожидала  бы  строгая  кара.  Имелось
немало  «но»,  которые  осложняли  вроде  бы  ясную  общую  си¬
туацию  в  этом  щепетильном  вопросе.
 Рассказывает  Б.  Е.  Ефимов.  Он  пережил  тяжелые  време¬
на  после  ареста  брата,  писателя,  журналиста  М.  Е.  Кольцо¬
ва,  а  затем,  с  санкции  высших  властей,  все  утряслось.  Ефи¬
мов  активно  работает  в  печати.  Ранним  летом  1947  года  его
призывает  Жданов  и  говорит  о  военном  проникновении
американцев  в  Арктику  под  предлогом  «русской  опасности».
«Товарищ  Сталин  сказал,  что  это  дело  надо  бить  смехом.  То¬
варищ  Сталин  вспомнил  о  вас  и  просил  поговорить  с  вами,
не  нарисуете  ли  вы  на  эту  тему  карикатуру»20.
 «Надзиратель  по  идеологии»  излагает  ошеломленному
художнику,  как  представляет  кремлевский  хозяин  эту  кари¬
катуру.  Ефимов  немедленно  засел  за  работу.  Но  Сталин  был
настолько  внимателен,  что  позвонил  художнику  домой  и
уточнил  в  любезном  разговоре  свои  пожелания.  Надо  пола¬
 -  476  -

гать,  об  этом  звонке  стало  известно  в  аппарате  ЦК,  и  не
только  в  нем.
 На  обсуждении  Сталинских  премий  в  1948  году  доклад
делает  Шепилов.  Он  предлагает,  в  частности,  дать  Эренбургу
за  роман  «Буря»  премию  второй  степени.  Сталин  не  согла¬
сен  и  тут  же  повышает  до  первой.  Вероятно,  Шепилов  не  раз
и  не  два  подумал  об  этом  поступке  вождя.
 Что  же  касается  собственно  антикосмополитической  кам¬
пании,  то  она  уже  шла  и  до  выступления  Фадеева  на  плену¬
ме,  но  шла  вяло.  В  1947—1948  годах  «Новый  мир»  печатает
статьи  «Литературные  заметки  о  советском  патриотизме»  и
«Космополиты  от  литературоведения».  Аналогичные  мате¬
риалы  регулярно  появлялись  и  в  других  журналах,  в  «Лите¬
ратурной  газете».  То  есть  общий  курс  кампании  был  уже
твердо  намечен  и  представлял  собой  реализацию  постанов¬
лений  ЦК  партии  по  литературе  и  искусству.  Здесь  имелся  и
один  личный  момент.  Ни  для  кого  не  являлось  секретом,  что
лучший  друг  театра  крайне  им  недоволен.
 Таким  образом,  для  ответственных  работников  уровня
Шепилова  вопрос  состоял  не  в  том,  проводить  или  не  прово¬
дить  антикосмополитическую  кампанию,  нацеливать  ее  или
не  нацеливать  на  театральную  мишень.  Вопрос  был  в  дру¬
гом.  Как  конкретно  ее  разворачивать,  с  какими  предложе¬
ниями  выходить  на  секретарей  ЦК,  на  Сталина?  Тут  могли
возникать  и  возникали  разные  мнения,  что  вождем  не  воз¬
бранялось,  если  они  шли  в  фарватере  стратегического  курса.
За  этими  мнениями  стояли  живые  люди  со  своими  амбициями.
 В  кадровых  (и  не  только  в  кадровых)  делах  Сталин  ни¬
когда  не  клал  все  яйца  в  одну  корзину.  Во  главе  почти  всех
крупных  отраслей  экономики,  основных  государственных  и
партийных  структур  он  любил  ставить  соперничающих  друг
с  другом  лиц.  Не  исключением  являлась  и  сфера  художест¬
венной  культуры.  Со  времен  войны  усилилась  командная
роль  Агитпропа.  Особенно  плотно  он  опекал  Союз  писате¬
лей.  Между  ним  и  партийным  аппаратом  не  существовало
промежуточной  инстанции  в  виде  Комитета  по  делам  ис¬
кусств,  Министерства  кинематографии,  Академии  худо¬
жеств.  Начальник  УПА  ощущал  себя  главкомом  писатель¬
ской  братии.  И  с  него  спрашивали  за  ее  настроения  и  работу.
 Однако  у  Союза  писателей  имелась  и  своя  бюрократи¬
ческая  верхушка  —  правление,  президиум,  секретариат.
 -  477  -

И  свой  генсек  —  Фадеев.  По  должности  он  находился  в  пря¬
мом  подчинении  у  начальника  Агитпропа.  Но  как  член  ЦК,
каким  Шепилов  не  являлся,  Фадеев  стоял  на  две  ступени
выше  его.  У  обоих  было  свое  самолюбие  и  подчас  разные
взгляды  на  литературу.
 Агитпроп  не  упускал  случая  ущемить  Фадеева.  Тот,  на¬
пример,  пишет  в  ЦК  представление  об  ордене  П.  Бажову.
УПА  против:  данный  писатель  в  последние  годы  ничем  себя
не  проявил.  Не  получило  поддержки  и  предложение  Фадеева
наградить  орденом  Т.  Щепкину-Куперник  —  по  тем  же  ос¬
нованиям.  Генеральный  секретарь  ССП  тоже,  надо  пола¬
гать,  не  оставался  в  долгу  и,  где  мог,  досаждал  Шепилову.
 Фадеев,  как  утверждает  Г.  Костырченко,  «всегда  раздра¬
жал  аппаратных  идеологов  тем,  что  не  скрывал  высокомер¬
ного  отношения,  бравировал  своими  особыми  связями  со
Сталиным.  Вот  если  бы  на  месте  «неуправляемого»  Фадеева
оказался  толерантный  и  предсказуемый  Симонов,  тоже,
кстати,  любимец  Сталина,  то  это  значительно  больше  уст¬
роило  бы  Отдел  пропаганды  и  агитации,  как,  впрочем,  и  те¬
атральных  критиков»21.
 Мне  не  приходилось  нигде  читать,  что  Фадеев  «бравиро¬
вал»  особой  близостью  к  хозяину.  Это  было  не  принято  в  те
времена.  Аппарат  и  без  того  знал,  к  кому  благоволит  патрон.
Но  действительно  Фадеева  в  ЦК  многие  не  любили,  что  по¬
велось  еще  с  военных  лет.  Чиновникам  вообще  свойственно
завидовать  номенклатурным  творческим  деятелям.  Те  на
службу  к  девяти  часам  не  ходят  ежедневно,  а  блага  имеют
большие,  живут  вольнее.  Фадеев  же  еще  по  причине  регу¬
лярных  запоев  мог  исчезнуть  в  самый  нужный  момент  на  не¬
сколько  дней,  а  то  и  недель.  И,  конечно,  держался  он  до¬
вольно  самостоятельно  и  свою  линию  проводил  всегда  на¬
стойчиво.
 Как  мы  убедимся  вскоре,  Шепилов  проиграл  Фадееву  в
вопросе  о  космополитизме,  но  продолжал  вынашивать  меч¬
ту  о  реванше.  Шепилов  доносит  Маленкову:  «По  имеющим¬
ся  сведениям  генеральный  секретарь  Союза  советских  писа¬
телей  СССР  т.  Фадеев  за  последние  десять  лет  4—5  раз  еже¬
годно  заболевает  запоем,  который  обычно  продолжается
около  7  дней».  Дальше  идет  информация  об  одном  из  собу¬
тыльников  Фадеева,  который  (собутыльник)  «из  кулацкой
семьи».  Задет  и  А.Твардовский,  «беспартийный,  в  мораль¬
 -  47&  -

ном  и  идейном  отношении  является  человеком  неустойчи¬
вым.  Он  часто  и  много  пьет.  В  его  творчестве  имеют  место
идеологические  срывы»22.
 Маленков  добрых  чувств  к  Фадееву  не  питал,  и  Щепи-
лов,  очевидно,  рассчитывал,  что  его  информация  дойдет  до
первого  лица  в  ЦК.  Вероятно,  она  и  дошла.  Кремлевский
владыка  пьяниц  не  любил,  но  Фадееву  запои  прощал.  Ста¬
лин  очень  хорошо  понимал,  что  его  трудно  кем-то  заменить.
 Исходя  из  опыта  проработочной  кампании  против  ком¬
позиторов,  в  которой  он  принимал  деятельное  участие,  Ше-
пилов  хотел  по  этому  образу  строить  и  новую.  Основной
удар  следовало  нанести  по  творческим  деятелям,  по  авторам
пьес,  а  по  касательной  —  по  критикам.  Вероятно,  таким
было  поначалу  общее  настроение  кремлевских  верхов,  что
нашло  отражение  и  в  выступлении  Фадеева  на  съезде  укра¬
инских  писателей  10  декабря  1948  года.  Там  о  критиках,  в
сущности,  не  сказано  ни  слова,  а  практически  все  упреки  за
отставание  драматургии  и  невыполнение  постановления  ЦК
о  репертуаре  драматических  театров  адресованы  писателям.
 Вернувшись  в  Москву,  Фадеев,  однако,  изменил  пози¬
цию.  По  мнению  Борщаговского,  его  подвигнул  к  этому  тот
факт,  что  Сталин  посетил  три  премьеры  пьес  А.  Софронова
и  А.  Сурова  в  МХАТе  и  Малом  театре.  Вряд  ли  эти  произве¬
дения  привели  диктатора  в  восторг,  что  косвенно  подтверж¬
дается  Симоновым.  В  беседе  с  ним  Сталин  высказал  отрица¬
тельное  отношение  к  пониманию  драматического  конфлик¬
та  у  Софронова.  Но  все  же  вождь  не  ушел  со  спектаклей,  не
хлопнул  дверью  —  авторы  по  всей  Москве  разносили,  что  их
творения  получили  высшее  одобрение.
 Теперь  Фадеев  оказался  вооруженным  положительными
примерами:  есть  все-таки  достойные  произведения  у  совет¬
ских  драматургов!  А  вот  злыдни-критики  нападают  на  пье¬
сы,  одобренные  свыше.  Но  из  этого  одобрения  можно  было
сделать  и  другой  вывод,  к  которому,  очевидно,  пришел  Ше-
пилов.  Да,  кое-какие  успехи  имеются,  однако  их  недоста¬
точно,  их  мало,  советские  драматурги  все  равно  находятся  в
неоплатном  долгу  перед  партией  и  народом.
 Кто  же,  Шепилов  или  Фадеев,  лучше  знал,  понимал,
чувствовал  ситуацию  и  настроение  вождя?  Оба  они  вели
сложную  игру.  Первый  —  более  осторожно,  аппаратно,  вто¬
рой  шел  ва-банк.  Вопреки  строгим  цековским  правилам,
 -  479  -

генсек  от  литературы  выступил  на  писательском  пленуме,  не
получив  одобрения  в  Агитпропе.  Скорее  всего  он  его  и  не
искал.  Возможно,  Фадеев  владел  такой  информацией  о  ста¬
линских  помыслах  и  намерениях,  какой  не  располагал  Ше-
пилов.  Все  равно  момент  риска  оставался:  окончательного
решения  вождь  еще  не  принял.  Сама  замедленность  с  рас¬
кручиванием  антикосмополитической  кампании  свидетель¬
ствует,  что  Сталин  подходил  к  ней  очень  серьезно  и,  проду¬
мывая  план  ее  проведения,  перебирал  различные  варианты.
 Космополитизм  он  не  мог  представить  слишком  массо¬
вым  явлением.  Тогда  бы  получилось,  что  его  внутренняя  по¬
литика  нерезультативна  и  низкопоклонство  пустило  развет¬
вленные  корни  в  советском  обществе.  Но  космополитизм
необходимо  было  представить  и  как  достаточно  крупное  яв¬
ление,  затронувшее  значительные  круги  интеллигенции.  Яв¬
ление,  у  которого  имеются  свои  идеологи.  Кого  назначить
на  их  роль?
 Неизвестно,  сам  ли  Сталин  или  с  чьей-то  подачи  скло¬
нился  к  мысли  определить  на  эту  роль  театральных  крити¬
ков.  В  любом  случае  они  к  ней  подходили.  К  идеологии  при¬
частны  в  силу  профессии  и,  конечно,  отравлены  буржуазной
идеологией,  которую  и  протаскивают  в  творческую  среду.
Фактическое  отождествление  «безродников»  в  первую  оче¬
редь  с  лицами  еврейской  национальности  имело  под  србой
прежде  всего  политическую  основу.
 14  мая  1948  года  было  провозглашено  государство  Изра¬
иль,  чему  активно  способствовало  советское  правительство,
рассчитывавшее  приобрести  надежного  союзника  на  Ближ¬
нем  Востоке.  Не  получилось.  Израиль  сразу  становится  со¬
юзником  США.  Можно  представить,  как  был  этим  возму¬
щен  Сталин.
 Создание  Израиля  оживило  национальное  самосознание
еврейского  народа  во  всем  мире,  в  том  числе  и  в  СССР.  Ес¬
тественно,  что  многие  советские  евреи  с  гордостью  привет¬
ствовали  восстановление  государственности  на  историчес¬
кой  родине.  Сталину  это  не  могло  нравиться.  Он  готов  запо¬
дозрить  чуть  ли  не  всех  советских  евреев  в  изменнических
настроениях,  в  ориентации  на  недружественное  государство
и  на  главного  врага  Советского  Союза  —  Соединенные  Шта¬
ты  Америки.
 Министерству  государственной  безопасности  даются
 -  480  -

указания  утроить  усилия  в  выискивании  и  пресечении  воз¬
можной  измены  и  крамолы.  Советских  евреев  надо  запугать
и  держать  особо  крепко  в  узде.  В  этом  контексте  и  следует
рассматривать  тот  государственный  антисемитизм,  который
отчетливо  проявился  в  борьбе  с  космополитизмом.  И  еще
один,  социально-психологический  момент.  Образ  врага  дол¬
жен  быть  конкретен  и  понятен.  Безадресно  нельзя  разжечь
националистические  чувства.  Люди,  носящие  «нерусские»
фамилии  или  скрывающие  их  под  псевдонимами,  брались
под  подозрение  и  легко  превращались  в  объекты  истерично¬
го  разоблачения.
 И  с  этой  точки  зрения  театральные  критики  были  весьма
удобны.  В  подавляющем  большинстве,  что  повелось  еще  с
дореволюционных  времен,  они  являлись  евреями.  Нацио¬
нальный  состав  секции  критиков  ВТО  (Всероссийского  те¬
атрального  общества)  внимательно  изучался  в  Агитпропе.
Шепилов,  несколько  припозднившись,  направляет  23  янва¬
ря  1949  года  докладную  Маленкову:  «В  декабре  1948  года
проходили  перевыборы  секции  критиков  при  ВТО.  Перевы¬
борное  собрание  прошло  под  знаком  засилия  указанной
группы  (космополитов.  —  Е.  Г.),  которая  почти  целиком
вошла  в  избранное  бюро  секции  критиков.  (В  бюро  были  из¬
браны  Гурвич,  Бояджиев,  Юзовский,  Альтман  и  др.  Из  девяти
избранных  оказался  лишь  один  русский.  Следует  заметить,
что  национальный  состав  секции  критиков  ВТО  крайне  не¬
удовлетворителен:  только  15  членов  секции  —  русские.)»23.
 Приложением  к  этой  докладной  служил  «Проект  поста¬
новления  ЦК  ВКП(б)  «О  буржуазно-эстетских  извращениях
в  театральной  критике».  Начальник  УПА  явно  стремится  не
упустить  инициативы  из  рук.  В  его  проекте  есть  слова  об
«антипатриотической  группе»,  но  на  первый  план  выдвину¬
то,  что  она  «эстетско-формалистическая».  Называются  все
те  же  имена  критиков,  только  вместо  Холодова  фигурирует
Ф.  Каверин,  режиссер  Московского  театра  драмы.  Высказы¬
ваются  и  серьезные  претензии  в  адрес  драматургов.
 Кремлевское  руководство  не  видело  смысла,  чтобы  заме¬
нять  редакционную  статью  в  «Правде»  на  специальное  по¬
становление.  Эту  статью  уже  одобрил  Сталин.  Шепиловский
проект  оказался  ненужным.  Его  автор  вынужден  был  обра¬
титься  с  письмом  к  вождю  и  покаяться:  «В  связи  с  тем  что  в
разоблачении  антипатриотической  группы  театральных  кри¬
 16  За  к.  2523
 -  481  -

тиков  Агитпроп  ЦК  оказался  не  на  высоте,  нами  предпри¬
нимаются  сейчас  меры  к  освобождению  из  аппарата  работ¬
ников,  не  проявивших  должной  партийности  в  отношении
буржуазно-эстетствующих  критиков...»24  За  интриги  началь¬
ника  поплатились  партийной  карьерой  некоторые  его  под¬
чиненные.
 Понятно,  почему  Сталин  предпочел  этот  вариант  анти¬
космополитической  кампании.  Помимо  тех  причин,  о  кото¬
рых  говорилось  выше,  имелась  еще  одна,  и  существенная.
Среди  драматургов  не  было  той  высокой  концентрации  ев¬
реев,  которой  отличалась  секция  ВТО.  Направляя  основные
удары  против  нее,  кремлевское  руководство  почти  автомати¬
чески  повышало  градус  антисемитизма  в  стране.  Понимал
ли  это  Фадеев,  добиваясь  своих  целей?
 Здесь  важно  объективное,  на  мой  взгляд,  свидетельство
Симонова.  «В  истории  с  критиками-антипатриотами,  нача¬
ло  которой,  не  предвидя  ужаснувших  его  потом  последст¬
вий,  положил  он  сам,  Фадеев,  я  был  человеком,  с  самого  на¬
чала  не  разделявшим  фадеевского  ожесточения  против  этих
критиков»25.  Это  ожесточение  застило  глаза  литературному
генсеку.  Но  дело  не  только  в  этом.  Не  будучи  антисемитом
ни  лично,  ни  в  качестве  должностного  лица,  Фадеев,  воз¬
можно,  просто  не  думал  о  том,  что  большинство  гонимых  им
критиков  являются  евреями.  Как  те,  кто  руководил  секцией
ВТО,  не  думали  о  том,  что  в  ней  лишь  около  двадцати  про¬
центов  было  русских.
 Фадеев  потом  мучился  угрызениями  совести.  Пытался,
например,  оказать  денежную  помощь  своему  другу  Альтма¬
ну,  которого  предал.  Тот  ее  не  принял.  Но  это  частности.
Главным  для  писательского  лидера  являлось  истовое  служе¬
ние  Сталину.  Ограждал  при  этом  Фадеев  личные  и  цеховые
интересы.
 Недоброжелатели  Фадеева  понимали,  в  какую  сложную
игру  он  играет,  не  верили  в  искренность  его  идеологическо¬
го  рвения.  Против  него  плетет  интриги  «софроновско-су-
ровская»  группировка  в  писательском  союзе.  А  также  —
против  Симонова,  которого  считали  покровителем  разобла¬
чаемых  критиков.  Весьма  активничал  Суров.  Ему  на  помощь
пришел  насмерть  перепуганный  член  «антипатриотической
группы»  Я.  Варшавский.  Он  написал  в  преддверии  партий¬
ного  собрания  в  ССП  Сурову  большое  письмо,  которое,  за¬
 -  482  -

веренное  секретарем  Союза  писателей  Софроновым,  было
направлено  в  Центральный  Комитет  партии.  В  письме  со¬
держался  компромат  и  на  Агитпроп.  Со  ссылкой  на  довери¬
тельный  разговор  с  его  сотрудником  В.  Прокофьевым  сооб¬
щалось:  «Отдел  пропаганды  недоволен  пленумом  (декабрь¬
ским  писательским.  —  Е.  Г.),  его  линией,  тем,  что,  нападая
на  критиков,  Фадеев  и  Софронов  замазывают  недостатки
драматургии  и  бездеятельность  ССП...»26  Здесь  наносится
двойной  удар  —  по  Прокофьеву,  который,  вопреки  партий¬
ному  этикету,  критикует  в  частной  беседе  члена  ЦК,  а  глав¬
ное,  косвенно  защищает  «антипатриотов»,  и  по  Фадееву.
Софронов  же  упомянут  либо  по  торопливости  Варшавского,
либо  для  псевдообъективности.  Он-де  выполнял  указания
прямого  начальника.
 Но  донос  на  Фадеева  не  был  безосновательным.  Секция
критиков  ВТО  находилась  вне  его  компетенции.  Драматур¬
ги  —  те  же  писатели,  за  них  глава  ССП  отвечал  головой.
И  сам  к  ним  относился.  Инсценировка  романа  «Молодая
гвардия»  шла  во  многих  театрах.  Она  имела  официальное
признание,  но  в  творческой  среде  к  ней  относились  по-раз-
ному.  Выступая  на  том  же  пленуме,  Фадеев  не  постеснялся
свести  счеты  с  Бояджиевым,  высказавшим  критические  за¬
мечания  по  спектаклю  «Молодая  гвардия»  в  режиссуре
Н.  Охлопкова.  Генсек  от  литературы  без  лишней  скромнос¬
ти  называл  этот  спектакль  «победой  реалистических  методов
в  искусстве»27.
 К  февралю  1949  года  стало  ясно,  что  Фадеев  прочно  си¬
дит  в  кресле.  Кремль  ему  доверяет.  На  партийном  собрании
в  Союзе  писателей  9—10  февраля  Суров  и  Софронов  пыта¬
ются  скомпрометировать  Симонова.  В  ход  идет  то  же  пись¬
мо  Варшавского,  который  знал  ситуацию  изнутри.  Кстати,
он  не  спасся  от  преследований,  хотя  пострадал  меньше  дру¬
гих.  Из  партии  его  не  вычистили,  но  печатать  перестали.  Он
«помогал»  совершенно  бездарному  Сурову  писать  пьесы.
Того  за  плагиат  в  1952  году  исключат  из  Союза  писателей.
 Варшавский  постоянно  ссылается  на  свои  частные  раз¬
говоры  с  людьми,  со  многими  из  которых  он  находился  в
дружеских  отношениях.  «А.  Борщаговский  упрекал  меня  в
капитулянтстве  и  говорил  о  том,  что  нужно  было  обращать¬
ся  с  письмами  не  в  ССП,  а  к  секретарям  ЦК.  В.  Прокофьев  и
К.  Симонов,  по  его  словам,  советовали  ему  написать  товари¬
 -  483  -

щу  Сталину  о  том,  что  руководство  ССП  обманывает  пар¬
тию.  При  этом  К.  Симонов,  редактируя  его  письмо,  усили¬
вал  формулировки,  чтобы  дать  решительный  бой  руководст-
ву  ССП»28.
 Заместителю  генерального  секретаря  ССП  предъявляют¬
ся  политические  обвинения.  «Кстати,  К.  Рудницкий  расска¬
зывал:  он  спрашивал  Борщаговского,  что  ему  сейчас  совету¬
ет  делать  Симонов.  Борщаговский  ответил,  что  Симонов  не
советует,  а  помогает.  Как  именно  помогает  —  об  этом  он
сказать  не  может.  На  мой  взгляд,  К.  Симонов  тем  самым
противопоставляет  себя  партийной  точке  зрения»29.
 Симонов  не  присутствовал  на  партсобрании,  где  его  об¬
личали  Суров,  а  также  Софронов.  Но  среагировал  момен¬
тально.  15  февраля  он  написал  письмо  Шепилову,  в  котором
возмущенно  отвергал  предъявленные  ему  обвинения.  В  ЦК
делу  не  дали  ход.  Симонов  сохранил  свои  посты  и  включил¬
ся  в  борьбу  с  «антипатриотической  группой»  критиков.  Слу¬
жебные  же  записки  по  начальству  ему  приходилось  подпи¬
сывать  порою  вместе  с  Софроновым,  они  оказались  в  одной
упряжке.
 На  партсобрании  9—10  февраля,  где  докладчиком  был
Софронов,  развернулась  «охота  на  ведьм».  Соревновались  в
резкости  и  бдительности  многие  выступавшие,  не  без  удо¬
вольствия  громя  и  литературных  критиков.  Активничали  Вс.
Вишневский,  JI.  Никулин,  Н.  Грибачев,  М.  Шагинян,  В.  Ер¬
милов,  тот  же  Суров...  Агитпроп  остался  доволен  собранием,
о  чем  Шепилов  информировал  Маленкова.
 В  докладной  особо  выделена  «еврейская»  тема.  «...На  пар¬
тийном  собрании  указывалось  на  наличие  среди  еврейских
писателей  националистических  настроений...  На  собрании
вполне  законно  ставился  вопрос  об  ответственности  объеди¬
нения  еврейских  писателей  за  то,  что  в  его  рядах  орудовали
нусиновы,  феферы,  квитко,  галкины»30.
 И.  Нусинов,  И.  Фефер,  Л.  Квитко,  С.  Галкин.  Первые
трое  были  уже  арестованы.  Они  проходили  по  делу  Еврей¬
ского  антифашистского  комитета,  распущенного  постанов¬
лением  Политбюро  от  20  ноября  1948  года.  По  представле¬
нию  Фадеева,  вскоре  будет  распущено  объединение  еврей¬
ских  писателей  и  закрыты  еврейские  печатные  органы.  Оба
постановления  подписаны  Сталиным.
 Шепилов  продолжает  тему:  «На  собрании  был  уличен
 -  484  -

космополит  Альтман  в  том,  что  он  с  лакейской  услужливос¬
тью  занимался  распространением  абонементов  Еврейского
театра  среди  писателей  Москвы,  Киева  и  других  городов.  На
собрании  был  приведен  крайне  показательный  факт,  свиде¬
тельствующий  о  стремлениях  еврейских  националистов  вся¬
чески  популяризировать  «мировую  еврейскую  литературу».
В  распространенном  в  последнее  время  «Словнике»  нового
издания  Большой  Советской  Энциклопедии  самым  тща¬
тельным  образом  собраны  все  даже  десятистепенные  еврей¬
ские  писатели,  сюда  включены  многие  буржуазные  еврей¬
ские  писатели  США,  Англии  и  других  стран.  В  то  же  самое
время  в  проекте  «Словника»  замалчиваются  многие  крупные
русские  писатели  и  писатели  союзных  республик»31.
 Шеф  Агитпропа  информирует  Маленкова  и  о  письме
Варшавского.  В  нем,  «в  частности,  сообщается  важный  факт
о  том,  что  антипатриотическая  группа  критиков  пыталась
организационно  особо  оформиться  (возможно,  и  оформи¬
лась)  на  идейной  платформе,  глубоко  враждебной  нашим
советским  порядкам,  нашей  социалистической  культуре.  Об
особых  сборищах  антипатриотической  группы  в  «Арагви»  я
сообщил  т.  Абакумову»3i.  В.  Абакумов  —  министр  госбез¬
опасности  СССР.
 Что  за  «особые»  сборища  в  популярном  московском  рес¬
торане?  Слово  Варшавскому.  «Группа  как  целое  существовала
при  ВТО  в  форме  объединения  театральных  критиков.  ВТО
финансировало  Юзовского  и  Гурвича,  которые  годами  без¬
дельничали,  не  имея  возможности  высказывать  свои  взгля¬
ды  в  печати.  Долгое  время  председателем  объединения  был
Юзовский,  а  потом  —  Бояджиев.  Г.  Бояджиев,  как  лидер
объединения,  конфиденциально  предложил  критикам  соби¬
раться  ежемесячно  по  первым  числам  в  кабинете  ресторана
«Арагви»  для  разговора  «по  душам».  Смысл  этих  сборищ  —
только  «маститых»,  по  строгому  отбору,  без  «молодежи»,
безусловно  заключался  в  том,  чтобы  сколотить  касту  теат¬
ральных  критиков...  Это  должна  была  быть  своего  рода  фрон¬
да,  противопоставляющая  себя  «официальной»  точке  зрения»33.
 Подпольная  группа,  организационно  оформившаяся.
Это  уже  полный  криминал  со  всеми  вытекающими  отсюда
последствиями:  арестами,  следствием,  ГУЛАГом.  Но  крити-
ков-космополитов  не  арестовывали,  если  они,  подобно
Альтману,  не  проходили  по  каким-то  иным  делам.  Сталин
 -  485  -

не  давал  команды  поднять  идеологическую  кампанию  про¬
тив  космополитизма  до  уровня  громкого  уголовно-полити-
ческого  процесса.  В  этом  были  не  заинтересованы  и  чекис¬
ты.  Выходило,  что  они  прохлопали  антисоветскую  организа¬
цию  в  трех  шагах  от  Лубянки.
 Развязав  антикосмополитическую  кампанию,  Сталин
одновременно  и  дистанцировался  от  нее.  Публично  он  ни
одного  слова  против  космополитов  не  проронил,  и  иные  из
жертв  продолжали  его  чтить  и  наивно  считать,  что  к  самой
этой  кампании  вождь  отношения  не  имеет.  Он  не  мог  себе
позволить  выступить  перед  всем  миром  и  в  качестве  юдофо¬
ба.  Но  в  принципе  борьба  с  космополитизмом  не  сводилась
только  к  антисемитизму,  на  что  справедливо  указывает  Бор¬
щаговский.
 В  состав  «безродников»,  где  бы  их  ни  выявляли,  непре¬
менно  включали  и  русских,  а  также  людей  других  нацио¬
нальностей.  С  другой  стороны,  к  их  изобличению  охотно
привлекали  и  самих  евреев.  На  космополитов  усердно  рису¬
ют  карикатуры  Бор.  Ефимов  и  Ю.  Ганф.  В  кино  с  суровым
осуждением  космополитизма  выступили  С.  Герасимов
(у  него  мать  —  еврейка),  М.  Донской,  М.  Ромм  и  др.
 В  те  дни  и  недели  каждый  остро  проверялся  на  нравст¬
венную  прочность.  Было  все.  И  трусость,  и  цинизм,  и  преда¬
тельство.  Но  в  общем,  о  чем  говорят  многие  мемуаристы,
творческая  интеллигенция,  при  всем  ее  конформизме,  внут¬
ренне  в  большинстве  своем  отрицательно  относилась  к
вскипевшей  волне  юдофобства.
 Антикосмополитическая  кампания  проводилась  интен¬
сивно  и  жестко,  но  длилась  сравнительно  недолго.  7  апреля
1949  года  «Правда»  публикует  статью  «Космополитизм  —
идеологическое  оружие  американской  реакции».  Вполне
разгромная,  она,  однако,  не  упоминает  театральных  крити¬
ков.  Подчеркивается  не  национальный,  а  политический  ас¬
пект  космополитизма.  Так  был  дан  сигнал  прекратить  пуб¬
личную  травлю  конкретных  людей,  а  сосредоточиться  на
борьбе  с  чуждыми  идеологическими  взглядами,  что  отнюдь
не  означало  реабилитации  отверженных.  Им  не  давали  рабо¬
тать,  не  печатали,  они  жили  под  чекистским  колпаком.  Ста¬
тья  «Об  одной  антипатриотической  группе  театральных  кри¬
тиков»  постоянно  упоминается  и  считается  документом  ос¬
новополагающей  важности.
 -  486  -

НОВЫЙ  РАПП?
 После  войны  начинает  выходить  собрание  сочинений
Сталина.  Каждый  новый  том  рассматривается  как  событие
эпохальной  важности.  О  нем  печатаются  пространные  ста¬
тьи,  проводятся  научные  конференции.  В  любом  высказыва¬
нии  вождя  ищут  высшую  мудрость,  пытаются  сделать  прак¬
тические  выводы.
 В  12-м  томе  было  впервые  опубликовано  письмо  Стали¬
на  Феликсу  Кону  от  9  июля  1929  года.  Там,  в  частности,  Шо¬
лохов  назван  «знаменитым  писателем  нашего  времени»,  но
и  допустившим  в  «Тихом  Доне»  «ряд  грубейших  ошибок  и
прямо  неверных  сведений...»34  Литературные  чиновники
озадачены.  Как  реагировать  на  сталинские  слова  о  «грубей¬
ших  ошибках»?  В  издательстве  «Художественная  литерату¬
ра»  приходят  к  умозаключению,  что  переиздавать  роман  в
«таком  виде»  нельзя.  В  нем  ничего  не  говорится  о  «гениаль¬
ном  вдохновителе  всех  наших  побед».
 Шолохов  возмущен.  В  письме  Сталина  речь  идет  совсем
о  другом.  Чиновники  настаивают  на  своем:  в  роман  надо
ввести  главу  о  великом  вожде.  Тот,  как  мы  помним,  стал  те¬
перь  хуже  относиться  к  писателю,  который  не  спешит  вы¬
полнить  указание  написать  эпическое  произведение  о  Вели¬
кой  Отечественной  войне.  Тем  не  менее  3  января  1950  года
Шолохов  пишет  письмо  в  Кремль:  «Очень  прошу  Вас,  доро¬
гой  товарищ  Сталин,  разъяснить  мне,  в  чем  существо  допу¬
щенных  мною  ошибок.  Ваши  указания  я  учел  бы  при  пере¬
работке  романа  для  последующих  изданий»35.
 Ответа  нет.  Шолохов  обращается  к  Сталину  с  новым
письмом,  в  котором  просит  принять  его.  Результат  тот  же.
Как  сообщает  В.  Осипов,  издательство  находит  внештатного
редактора.  «Этот  послушный  литератор  берет  в  руки  перо.
Из-под  пера  выходит  послушная  подделка.  Роман  обретает
сцену:  Сталин  и  народные  ходоки»36.
 В  12-м  томе  впервые  публикуется  «Письмо  тов.  Безы¬
менскому»,  а  в  11-м  —  «Ответ  Билль-Белоцерковскому».  Стар¬
шее  поколение  литераторов  об  этих  документах  более  или
менее  знало,  но  теперь  они  приобретают  широкую  извест¬
ность,  становятся  общественным  фактом.  Вновь  всплывает
тема  РАППа.  Вернее,  несколько  актуализируется.  В  офици¬
альном  литературоведении  РАПП  постоянно  изобличался  во
 -  487  -

всевозможных  ошибках,  словно  он  являлся  живым  и  реаль¬
но  действующим  противником.  На  самом  деле  эти  изобли¬
чения  носили  в  решающей  мере  ритуальный  характер.  Мо¬
лодое  поколение  о  РАППе  практически  почти  ничего  не
знало.  Кто  читал  художественные  произведения  и  тем  более
критические  статьи  рапповской  направленности?
 Логично  предположить,  что  опубликованные  письма  ожи¬
вили  и  в  самом  вожде  воспоминания  о  прежних  литератур¬
ных  битвах,  в  которых  он  выступал  сначала  как  покровитель
РАППа,  а  потом  как  его  гонитель.  К  странностям  Сталина
относилась  одна,  нередко  присущая  людям  в  старости,  но  у
него  проявлявшаяся  и  задолго  до  нее.  Он  подчас  смещал  в
своем  сознании  временные  пласты,  и  реальное  и  ирреальное
в  нем  тогда  стиралось,  переплеталось.  Он  мог  иногда  гово¬
рить  о  расстрелянных  Бухарине  или  Зиновьеве  как  о  живых
людях,  с  которыми  продолжал  мысленно  спорить,  бороться.
 Вождь  хорошо  помнил,  что  разгром  «неистовых  ревните¬
лей»  когда-то  сильно  прибавил  ему  популярности,  чего
нельзя  сказать  об  антикосмополитической  кампании.  По
своему  идеологическому  рисунку  она  напоминала  раппов¬
ские  акции  против  инакомыслящих.  По-видимому,  Сталин
искал  повода,  чтобы  улучшить  отношения  с  писательской
средой.  Повод  нашелся.  Им  стала  статья  молодого  критика
А.  Белика  «О  некоторых  ошибках  в  литературоведении»,  на¬
печатанная  в  порядке  обсуждения  в  журнале  «Октябрь»
(1950  г.,  №  2).
 В  марте  этого  года  состоялось  описанное  Симоновым  за¬
седание  Комитета  по  Сталинским  премиям,  где  докладчи¬
ком  являлся  Фадеев,  и  Сталин  выступал  там  в  довольно  ли¬
беральном  духе.  Фадеев  ввязался  в  спор  с  ним  по  роману
А.  Коптяевой  «Иван  Иванович»,  решительно  возражая  про¬
тив  его  награждения.  Ныне  этот  роман  прочно  забыт,  а  тогда
его  все  читали,  буквально  рвали  из  рук.  В  нем  поднималась
тема  семейно-бытовых  отношений,  что  было  совершенно
необычно  для  советской  литературы  тех  лет.
 Сталин  вступился  за  роман:  «Вот  тут  нам  говорят,  что  в
романе  неверные  отношения  между  Иваном  Ивановичем  и
его  женой.  Но  ведь  что  получается  там  у  нее  в  романе?  Полу¬
чается  так,  как  бывает  в  жизни.  Он  большой  человек,  у  него
своя  большая  работа.  Он  ей  говорит:  «Мне  некогда».  Он  от¬
носится  к  ней  не  как  к  человеку  и  товарищу,  а  только  как  к
 -  488  -

украшению  жизни.  А  ей  встречается  другой  человек,  кото¬
рый  задевает  эту  слабую  струнку,  это  слабое  место,  и  она
идет  туда,  к  нему,  к  этому  человеку.  Так  бывает  и  в  жизни,
так  и  у  нас,  больших  людей,  бывает.  И  это  верно  изображено
в  романе.  И  быт  Якутии  хорошо,  правдиво  описан.  Все  гово¬
рят  о  треугольниках,  что  тут  в  романе  много  треугольников.
Ну  и  что  же?  Так  бывает»37.  Премия  Коптяевой  была  при¬
суждена.
 Горячо  обсуждался  в  комитете  и  роман  Э.  Казакевича
«Весна  на  Одере».  Причем  Сталин  упрекнул  автора  за  то,  что
он  не  вывел  на  страницах  Г.  Жукова.  Не  вывел  по  требова¬
нию  редактора,  боявшегося  упоминания  об  опальном  мар¬
шале.  Сам  роман  кремлевский  критик  назвал  талантливым.
И  продемонстрировал  объективность,  дав  писателю-еврею
Сталинскую  премию.
 Вот  на  этом  заседании  вождь  добрался  и  до  Белика.
Начал  Сталин  издалека,  с  разговора  о  Б.  Лавреневе,  которо¬
го  несколько  неожиданно  начал  защищать  от  критиков  —
те-де  считают,  что  «он  недостаточно  партийный,  что  он  бес¬
партийный.  Правильно  ли  критикуют?  Неправильно.  Все
время  используют  цитату:  «Долой  литераторов  беспартий¬
ных».  А  смысла  ее  не  понимают».  Смысл  же  этот,  поясняет
Сталин,  вполне  прагматический.  Ленин  высказал  данный
лозунг,  когда  партия  находилась  в  оппозиции.  «Мы  искали
людей,  мы  их  привлекали  к  себе.  Мы,  когда  мы  были  в  оп¬
позиции,  выступали  против  беспартийности,  объявляли  войну
беспартийности,  создавая  свой  лагерь.  А  придя  к  власти,  мы
уже  отвечаем  за  все  общество,  за  блок  коммунистов  и  бес¬
партийных...  Мы,  когда  находились  в  оппозиции,  были  про¬
тив  преувеличения  роли  национальной  культуры...  А  сейчас
мы  за  национальную  культуру».
 Потом  кремлевский  диалектик  вдруг  перебросился  к
Л.  Авербаху,  оценив  его  личность  в  духе  все  того  же  полити¬
ческого  прагматизма:  «Вдруг  тут  этот  был  —  как  его?  —
Авербах,  да.  Сначала  он  был  необходим,  а  потом  стал  про¬
клятьем  литературы».  Вероятно,  при  упоминании  Авербаха
вздрогнул  Фадеев,  который  одно  время  с  ним  дружил  и  на¬
верняка  хотел,  чтобы  об  этом  забыли.
 От  Авербаха  оратор  перешел  к  Белику:  «Недавно  высту¬
пал  и  писал  в  журнале  Белик.  Кто  это?  Этот  тоже  пользуется
словами  «Долой  литераторов  беспартийных».  Неверно  поль¬
 -  489  -

зуется.  Рапповец  нашего  времени.  Новорапповская  теория.
Хотят,  чтобы  все  герои  были  положительные,  чтобы  все
стали  идеалами.  Но  это  же  глупо,  просто  глупо.  Ну,  а  Го¬
голь?  Ну,  а  Толстой?  Где  у  них  положительные  или  целиком
положительные  герои?  Что  же,  надо  махнуть  рукой  и  на  Го¬
голя,  и  на  Толстого?  Это  и  есть  новорапповская  точка  зре¬
ния  в  литературе.  Берут  цитаты,  и  сами  не  знают,  зачем
берут  их.  Берут  писателя  и  едят  его:  почему  ты  беспартий¬
ный?  Почему  ты  беспартийный?  А  что,  разве  Бубеннов  был
партийным,  когда  он  написал  первую  часть  своей  «Белой  бе¬
резы»?  Нет.  Потом  вступил  в  партию.  А  спросите  этого  кри¬
тика,  как  он  сам-то  понимает  партийность?  Э-эх!»38
 30  марта  «Правда»  публикует  обширную  редакционную
статью,  единственным  героем  которой  являлся  А.  Белик.
Затем  в  том  же  ключе  выступает  и  газета  «Культура  и  жизнь».
Сталин  явно  не  хотел  расширять  круг  новых  литературных
врагов,  делать  из  новорапповцев  крупное  явление.  Это  гра¬
ничило  бы  уже  с  абсолютным  абсурдом.  Явления  нет,  есть
один  А.  Белик.  Но  на  государственно-партийном  уровне,  с
последующим  использованием  средств  массовой  информа¬
ции  ведется  кампания  против  теоретика  нового  РАППа,  а
его  в  природе  не  существует.
 Основное  обвинение,  которое  «Правда»  предъявляет  Бе-
лику,  состоит  в  том,  что  он  сводит  партийность  писателя  к
членству  в  партии.  Даже  по  тем  временам  это  выглядело
полнейшим  вульгаризаторством.  В  наши  дни  обвинения
«Правды»  повторяет  Ю.  Борев:  «В  1951  году  молодой  фило¬
соф  Александр  Петрович  Белик  написал  статью,  в  которой
доказывал,  что  партийность  определяется  принадлежностью
к  партии.  Сталин  назвал  выступление  Белика  «новораппов-
щиной».  В  «Правде»  была  опубликована  статья  «Новораппо-
вец  Белик»  (статья  называлась  «Против  опошления  литера¬
турной  критики».  —  Е.  Г.).  Белика  уволили  с  работы,  он
бедствовал,  но  гордился:  «Сам»  обругал  меня  —  назвал  ново-
рапповцем».  После  разоблачения  культа  личности  Белик  не
был  воспринят  окружающими  как  жертва  культа,  так  как  на
литературу  смотрел  еще  мрачнее  и  суровее,  чем  создатели
культурной  политики  сталинизма»39.
 Белика  не  уволили  из  журнала  «Вопросы  философии»,
где  он  работал.  И  не  исключили  из  партии.  Его  только  про¬
рабатывали  на  различных  собраниях,  не  давали  печататься  и
 -  490  -

заниматься  литературной  критикой,  в  чем  он  видел  смысл
жизни.  Впоследствии  он  станет  доктором  философских
наук,  профессором,  опубликует  ряд  серьезных  работ  по  эс¬
тетике.  Но  того  «только»  оказалось  вполне  достаточно,  что¬
бы  в  нем  навсегда  поселились  обида,  горечь,  подозритель¬
ность  —  слишком  много  близких  людей  от  него  тогда  отвер¬
нулись.  Незадолго  до  его  смерти  мне  удалось  подробно
побеседовать  с  ним,  под  магнитофон,  о  тех  днях.
 Он  сожалел  о  той  статье.  Написана  она  была  по  заказу
журнала  «Октябрь».  Его  главный  редактор  Ф.  Панферов  вел
тогда  групповую  игру.  Ставки  —  все  те  же:  влияние  в  пар¬
тийных  верхах,  в  руководстве  Союза  писателей  СССР.  Рука¬
ми  Белика  хотели  свести  счеты  с  теми,  кого  Панферов  и  его
окружение  полагали  своими  недругами.  К  их  числу  едва  ли
не  в  первую  очередь  относился  А.  Еголин.  Он,  работая  в  ап¬
парате  ЦК,  не  раз  уличал  Панферова  в  безыдейности,  упро¬
щенчестве.  Теперь  требовалось  доказать,  что  в  этих  грехах
повинен  он  сам,  занявший  должность  директора  Института
мировой  литературы.  Немалые  счеты  имелись  у  Панферова
и  с  бывшим  начальником  УПА  Г.  Ф.  Александровым,  став¬
шим  директором  Института  философии  АН  СССР.
 С  молодым  задором  бросается  Белик  на  обоих  этих  ди¬
ректоров.  Академик  Александров  бичуется  за  плохое  знание
марксизма-ленинизма,  а  также  за  то,  что  не  без  его  содейст¬
вия  «порочный»  объективистский  метод  проник  и  на  другие
участки  идеологической  работы,  в  том  числе  и  в  науку  о  ли¬
тературе»40.
 Особенно  Белик  ополчается  против  Еголина,  против  его
книги  «Освободительные  и  патриотические  идеи  русской
литературы  XIX  века».  Автор  обвиняется  в  полном  непони¬
мании  социальной  природы  советского  патриотизма.  Дела¬
ется  это  вполне  в  сталинском  духе,  словно  Белик  читал  фи¬
липпики  вождя  против  Довженко.  Но  что  возмутило  крем¬
левского  хозяина:  молодой  критик  явно  берет  не  по  чину,
позволяя  себе  выступать  от  имени  марксистской  мысли.
Приговор  Еголину  выносится  зубодробительный:  «Либера¬
лизм,  нечеткость,  расплывчатость  определений  и  формули¬
ровок,  отсутствие  партийности  —  все  это  свидетельствует  о
ненаучности  методологических  принципов  исследователя»41.
 Многих  сильных  мира  сего  задел  Белик.  Но,  как  было
принято  тогда,  досталось  от  него  и  А.  Ахматовой,  М.  Зощен¬
 -  491  -

ко,  Б.  Пастернаку,  И.  Сельвинскому,  П.  Антокольскому...
К  ним  подверстаны  и  «любовно-лирические»  стихотворения
К.  Симонова,  а  также  «Небо  над  Родиной»  С.  Кирсанова,
«Двое  в  степи»  Э.  Казакевича,  «За  власть  Советов»  В.  Катае¬
ва,  «Открытая  книга»  В.  Каверина...  Высоко  оценивается
творчество  М.  Горького,  В.  Маяковского,  Д.  Фурманова,
А.  Серафимовича,  А.  Фадеева,  Ф.  Гладкова.  Хвалится  за
принципиальность  М.  Бубеннов.
 Статья  симпатий  не  вызывает.  Только  не  надо  приписы¬
вать  ее  автору  то,  чего  он  не  делал:  проблему  партийности
как  членства  или  нечленства  писателей  в  коммунистической
партии  Белик  не  затрагивал.  Он  привел  лишь,  и  по  иному
поводу,  обширную  цитату  из  Ленина,  в  ней  имеется  строчка:
«Долой  литераторов  беспартийных».  Без  комментариев.  И  в
1950  году,  и  неоднократно  потом  Белик  пытался  доказать,
что  неповинен  в  предъявляемых  ему  политических  обвине¬
ниях.  Безуспешно.  Гипноз  сталинского  прочтения  его  статьи
оказался  непреодолимым.
 Белик  предполагал,  что  привлек  раздраженное  внимание
Сталина  критической  рецензией  на  книгу  одного  грузинско¬
го  писателя,  к  которому,  по  слухам,  вождь  благоволил.  Ста¬
тью  в  «Октябре»  мог  подложить  ему  и  кто-то  из  обиженных
ею  людей.  Нет  смысла  гадать.  Есть  зато  документальное  сви¬
детельство,  что  кремлевский  критик  раньше  приметил  Бели-
ка,  прочитав  его  рецензию  на  «Повесть  о  детстве»  Ф.  Глад¬
кова,  напечатанную  в  журнале  «Октябрь»  за  1949  год,  №  8.
Остальные  материалы  номера  внимание  Сталина  не  при¬
влекли,  а  вот  эту  рецензию  он  прочитал  с  синим  каранда¬
шом  в  руке  —  она  вся  в  подчеркиваниях  и  пометах.
 Автор  утверждает,  что  в  книге  Гладкова  «с  позиций  боль¬
шевистской  партийности  отображена  одна  из  сторон  про¬
шлой  жизни  русского  народа».  Подчеркнуто  Сталиным,  на
полях  он  ставит  знак  вопроса.  В  рецензии  приводится  вы¬
сказывание  В.  Белинского:  «Где  жизнь,  там  и  поэзия».  Реак¬
ция  у  Сталина  довольно  неожиданная:  «ха-ха-ха».  Что,  для
него  в  окружающей  жизни  не  заключена  подлинная  поэзия?
Она  является  лишь  красочной  фантазией  художника?  «Ха-
ха-ха»  и  против  замечания  Белика,  что  Гладков  раскрывает
свои  идеи  «в  ярких,  незабываемых  образах»42.  Такая  же  реак¬
ция  —  на  хвалебные  слова  рецензента  в  адрес  писателя.
Кремлевскому  читателю  повесть  Гладкова  явно  не  нравится,
 -  492  -

хотя  он  и  не  возражал  против  присуждения  ей  Сталинской
премии.
 Сталин  внимательно  отслеживал  социальные  аспекты  в
художественных  произведениях.  Белик  одобряет  писателя  за
то,  что  тот  разоблачает  богатеев,  кулаков.  Кремлевский  чи¬
татель  не  согласен:  «о  кулаках  у  Гладкова  нет  ни  слова.  Что
такое  «богатеи»?43
 Как  полагает  рецензент,  Гладков  «показывает  любовь
русского  народа  к  Родине,  заветные  мечты  тружеников  о
процветании  своего  отечества,  о  том  счастливом  времени,
когда  Россия  станет  страной  свободы,  радости,  социализма».
Подчеркнуто  Сталиным.  Далее  следует  итоговая  надпись
около  беликовской  фразы:  «Вся  повесть  так  глубоко  про¬
никнута  высоким  чувством  патриотизма...»  —  «Выдумывае¬
те,  тов.  критики»44.
 Новую  статью  Белика  кремлевский  хозяин  прочитал  с
ожесточенной  предвзятостью.  Но  возмутился  он  не  столько
автором,  сколько  процитированным  им  Лениным,  с  кото¬
рым,  по  не  очень  понятным  причинам,  вел  скрытый  спор  по
вопросу  партийности  еще  в  1929  году  в  «Ответе  Билль-Бело-
церковскому».
 Вслед  за  Плехановым  основатель  большевизма  употреб¬
лял  нередко  само  понятие  партийности  в  общемировоззрен¬
ческом  смысле,  без  прямой  привязки  к  политико-организа-
ционным  формам  и  структурам.  Партийность  в  филосо¬
фии  —  приверженность  материализму  или  идеализму.
Партийность  в  искусстве  —  активное  и  сознательное  служе¬
ние  определенному  классу,  художественному  реализму,  к
которому  этот  класс  тяготеет.  Другой  вопрос,  насколько
правомерна  данная  точка  зрения,  но  она  имеет  свои  истори-
ко-теоретические  предпосылки  и  обоснования.
 Собственно,  ей  и  пытался  в  какой-то  мере  следовать
Белик.  Сталинский  же  «Ответ  Билль-Белоцерковскому»  он
обходит  стороной.  Напомню,  что  Сталин  считал  необходи¬
мым  оперировать  в  художественной  литературе  понятиями
классового  порядка  или  даже  понятиями  «советское»,  «анти¬
советское»,  «революционное»,  «антиреволюционное»...
 Статья  Ленина  «Партийная  организация  и  партийная
литература»,  другие  его  работы,  где  рассматривается  катего¬
рия  партийности,  носили  для  каждого  советского  марксиста
 -  493  -

директивный  характер.  Но  они  не  очень-то  теоретически
коррелировались  с  не  менее  директивным  «Ответом  Билль-
Бел  оцерковскому».  Создался  чисто  схоластический  тупик,
из  которого  можно  было  выбираться,  если  его  не  замалчи¬
вать,  лишь  с  помощью  хитроумных  софизмов.
 Сталин  чувствовал  себя  в  таких  тупиках  словно  рыба  в
воде.  Любую  теоретическую  догму  оказывалось  возможным
поворачивать  по-разному,  как  требовали  того  сложившаяся
конъюнктура  и  настроение  вождя.  Этакая  гремучая  смесь
марксистского  начетничества  с  изощренным  прагматизмом.
И  того  и  другого  вполне  достаточно  в  истории  с  так  называе¬
мой  новорапповщиной.
 Фадеев  отнесся  к  сталинскому  выступлению  против  Бе-
лика  и  к  статье  в  «Правде»  «Против  опошления  литератур¬
ной  критики»  весьма  серьезно.  Он  решил  не  ограничиваться
дежурным  обсуждением  правдинской  статьи  в  Союзе  писа¬
телей  и  резкой  критикой  журнала  «Октябрь»  и  лично  Пан¬
ферова.  Фадеев  пришел  к  выводу,  что  настала  пора  видоиз¬
менить  само  понятие  партийности  в  просталинском  духе.
 Обсудив  эту  проблему  на  заседании  комиссии  по  теории
литературы  и  критики  ССП  СССР,  руководство  Союза  гото¬
вит  большой  материал  лично  Сталину.  За  подписью  Фадеева
и  Симонова  ему  направляется  «проект  редакционной  статьи
«Литературной  газеты»:  «Правомерно  ли  понятие  «партий¬
ности  литературы»  в  применении  к  советской  литературе?»
(Ответ  читателям)».  Авторы  утверждают,  что  «понятие  это
стало  неправомерным  после  победы  Октябрьской  револю¬
ции...  Следует  разъяснить  также,  что  применение  понятия
«партийности  литературы»,  например,  к  классической  лите¬
ратуре  XIX  века  является  недопустимой  вульгаризацией...»45
 В  ЦК  партии  не  согласились  с  этим  проектом.  На  имя
Маленкова  была  подготовлена  краткая  справка,  подписан¬
ная  М.  Сусловым  и  В.  Кружковым.  «Применение  термина
«партийности»  к  советской  литературе  вполне  правомерно,
когда  в  него  вкладывается  правильный  смысл»46.  Этот  вывод
отвечал  установкам  Сталина.  Он  предпочел  оставить  вопрос
о  партийности  искусства  в  состоянии  некоторой  теоретичес¬
кой  неопределенности.
 -  494  -

ЗАНАВЕС  ОПУСКАЕТСЯ
 В  1951  году  на  экраны  вышел  фильм  режиссера  И.  Сав¬
ченко  «Тарас  Шевченко».  Картина  выделялась  романтичес¬
кой  приподнятостью  из  многих  унылых  историко-биогра-
фических  лент  послевоенных  лет.  Вождю  фильм  понравил¬
ся  —  он  первый  получил  Сталинскую  премию  первой
степени.  Особенно  кремлевский  ценитель  восхитился  ис¬
полнителем  центральных  ролей,  молодым  актером  С.  Бон¬
дарчуком.  Тот  не  имел  никаких  званий  и  вскоре  стал  народ¬
ным  артистом  СССР  и  лауреатом  Сталинской  премии.
 Лучший  друг  кино  щедро  награждал  творческих  работ¬
ников  художественной  и  документальной  кинематографии.
Подвергая  нередко  грубому  разносу  самых  выдающихся  ре¬
жиссеров,  Сталин  обычно  предоставлял  им  возможность
снова  ставить  фильмы  и  получать  награды.  К  Довженко  он
теперь  не  благоволил,  многие  свои  замыслы  тот  не  сможет
реализовать.  Совсем  замучили  его  с  поправками  по  фильму
«Мичурин»,  но  все  же  выпустили  на  экран  и  даже  дали  Ста¬
линскую  премию  в  1949  году.  С.  Юткевич,  объявленный  на¬
ряду  с  Л.  Траубергом  главным  космополитом  в  кино,  уже  в
1950  году  выступает  сопостановщиком  фильма  «Три  встре¬
чи»,  затем  сам  снимает  картину  «Пржевальский».  Обруган¬
ный  В.  Пудовкин  награждается  Сталинской  премией  за  вто¬
рой  вариант  «Адмирала  Нахимова»,  а  позже  за  картину  «Жу¬
ковский»,  которая,  кстати,  гораздо  слабее  его  прежних
работ.  А  вот  фильм  ни  в  чем  не  провинившегося  А.  Иванова
«Звезда»  по  одноименной  повести  Э.  Казакевича  вождь  от¬
верг  из-за  «чрезмерной»  трагедийности.
 Да,  Сталин  любил  кино  и  видел  в  нем  важнейший  ин¬
струмент  художественной  политики.  Но,  право  же,  было  бы
лучше,  если  бы  он  ценил  его  не  столь  высоко.  После  войны
во  всех  видах  искусства  наступает  застой,  но,  пожалуй,  хуже
всего  дела  идут  в  кино.  Режиссеры  и  сценаристы  работают
намного  ниже  своих  творческих  возможностей.  Еще  как-то
вытягиваются  историко-биографическая,  международная,
обличительная  темы.  Зато  реальные  коллизии  и  проблемы
советской  жизни  находятся,  в  сущности,  за  пределами  кино¬
камеры.
 Эти  проблемы  подменялись  догматическими  схемами,
согласно  которым  положительный  герой,  опираясь  на  под¬
 -  495  -

держку  партийной  организации,  легко  преодолевал  все  труд¬
ности  и  получал  заслуженные  награды.  Так  утверждалось,
например,  в  упомянутом  фильме  «Кавалер  Золотой  Звезды»
по  одноименному  роману  С.  Бабаевского.  А  ставил  картину
первоклассный  мастер  Ю.  Райзман.
 В  отношении  к  кинематографу  наиболее  отчетливо  про¬
явились  абсурдистские  черты  сталинской  культурной  поли¬
тики.  Еще  в  1948  году  за  подписью  Сталина  выходит  поста¬
новление  Совета  Министров  СССР  «О  плане  производства
художественных,  документальных  и  видовых  кинофильмов
за  1948  год».  В  первом  же  абзаце  указывается,  что  «в  Минис¬
терстве  кинематографии  СССР  существует  неправильная  ус¬
тановка  на  выпуск  большого  количества  кинофильмов  в
ущерб  их  качеству,  в  результате  чего,  идейный  и  художест¬
венный  уровень  многих  кинофильмов  не  отвечает  возрос¬
шим  требованиям  советских  зрителей»47.
 Кино  являлось  любимым  развлечением  неизбалованных
советских  людей.  Но  посещаемость  кинотеатров,  когда  там
шли  отечественные  ленты,  была  нередко  слабой,  что  конста¬
тируется  в  постановлении.  Вывод  же  из  этого  факта  делается
совершенно  неадекватный  —  надо  сократить  производство
фильмов,  с  тем  чтобы  каждый  являлся  шедевром  или  почти
шедевром.  С  этой  благой  целью  требуется  установить  стро¬
жайший  контроль  за  всеми  фазами  кинопроцесса.
 Министерству  кинематографии  СССР  и  его  Художест¬
венному  совету  вменялось  в  обязанность  «рассматривать  по
каждому  художественному  фильму:  а)  литературный  сцена¬
рий,  б)  пробы  актеров  на  пленке,  в)  отснятые  материалы  по
основным  объектам  фильма,  г)  готовый  фильм».  В  необхо¬
димых  случаях  Художественный  совет  должен  также  рас¬
сматривать  «режиссерские  сценарии,  эскизы  декораций  и
костюмов,  музыкальные  партитуры,  генеральные  репетиции
 48
 с  актерами  до  начала  съемок»  .
 Весьма  демократическая  процедура.  Вождь  хотел  задей¬
ствовать  под  министерским  надзором  коллективный  разум
видных  деятелей,  входивших  в  Художественный  совет.  На
практике  же  получалось  совсем  иное.  Каждый  кинопроект
попадал  в  поле  бесчисленных  поправок,  замечаний,  пожела¬
ний,  уточнений,  от  которых  у  авторов  нередко  голова  шла
кругом.  Ну  ладно,  они,  что  могли,  учли,  от  чего-то  отбились
и  сняли  фильм.  Но  всегда  оставалась  высшая  инстанция  —
 -  496  -

сам  товарищ  Сталин.  А  он  зачастую  предъявлял  к  просмат¬
риваемым  им  новым  игровым  фильмам  столь  глобальные  и
одновременно  мелочные  требования,  что  выполнить  их  ока¬
зывалось  подчас  невозможным.
 Кто  мог  ставить  киношедевры?  По  мнению  вождя,  лишь
опытные,  проверенные  режиссеры,  ему  лично  известные.
После  войны  в  литературу  пришло  немало  талантливых  пи-
сателей-фронтовиков,  которых  Сталин  нередко  привечал.
Но  кто  тогда  из  выпускников  режиссерского  факультета
ВГИКа  получал  право  на  самостоятельную  постановку  в  иг¬
ровом  кино?  Затруднительно  назвать  хотя  бы  одно  имя.
 Спору  нет,  маститые  кинорежиссеры,  на  которых  вождь
делал  ставку,  были  в  основном  людьми  одаренными,  креп¬
кими  профессионалами.  Но  без  притока  свежих  сил  никакое
искусство  не  может  долго  плодотворно  развиваться.  Им  же
был  поставлен  прочный  заслон.
 Как  рассказывают  старые  кинематографисты,  Сталин,
взяв  курс  на  малокартинье,  рассуждал  по  элементарной
схеме.  Чтобы  прокатать  новый  фильм  по  всей  стране,  нужен
примерно  месяц.  Двенадцати  игровых  картин  высокого
класса  вполне  достаточно,  чтобы  обеспечить  идеологичес¬
кую  работу  с  населением.  Высокого  класса!  Фильмов-шедев-
ров,  каждый  из  которых  заслуживает  Сталинской  премии.
 Сталин  здесь  проявил  полное  непонимание  законов
творческой  деятельности  в  искусстве.  Шедевры  не  появля¬
ются  по  приказу.  Они  спонтанно  вырастают,  если  выраста¬
ют,  из  художественного  процесса,  в  который  необходимо
должны  входить  произведения  разного  эстетического  калиб¬
ра.  Разного!  Этого  вождь  не  хотел  признавать  —  отсекал  не¬
приемлемое,  разумеется,  с  его  точки  зрения.
 В  итоге  сталинской  кинематографической  политики  —
даже  до  двенадцати  картин  в  год  недотягивали  из-за  пере¬
страховок  —  советское  кино  тех  лет  оказалось  в  значитель¬
ной  мере  вытесненным  с  собственного  экрана.  Его  продол¬
жали  заполнять  трофейными  лентами,  а  также  довоенными
отечественными  и  зарубежными  из  социалистических  стран,
смотреть  которые  зачастую  мало  кто  хотел.
 Схожая  ситуация,  хотя  и  не  в  столь  явной  форме,  скла¬
дывалась  и  в  театре.  Только  там  отсутствовала  палочка-вы-
ручалочка  в  виде  трофейных  картин.  Отчасти  спасала  дело
 -  497  -

апробированная  классика,  но  из  нее  в  интерпретации  все
чаще  и  чаще  выхолащивали  духовную  многомерность.
 В  1951  году  известный  писатель  В.  Лацис,  председатель
Совета  Министров  Латвии,  опубликовал  роман  «К  новому
берегу»  —  о  строительстве  социализма  в  республике.  Худо¬
жественно  не  самый  сильный,  но  и,  по  меркам  тех  лет,  впол¬
не  добротный.  Этот  роман  был  подвернут  критике  за  идео¬
логические  ошибки  в  отчетном  докладе  ЦК  Коммунистической
партии  Латвии  на  партийном  съезде  и  в  республиканской
 49
 печати  .
 Председателя  Совмина  не  критикуют  «просто  так».  За
этим  скрывалось  недовольство  Лацисом  со  стороны  первого
секретаря  ЦК  Компартии  Латвии  Я.  Калнберзина  и  секрета¬
ря  по  идеологии  А.  Пельше.  Их  меньше  всего  интересовала
литература.  Они  видели  в  Лацисе  соперника,  имеющего  все¬
союзную  известность  и,  возможно,  самостоятельные  выходы
на  «отца  народов».
 Интрига  против  автора  романа  плелась  не  только  в  Риге,
а  перекинулась  в  Ленинград  и  Москву.  Возникла  возня  с  пуб¬
ликацией  рукописи  в  журнале  «Звезда»,  но  тут  дело  обошлось.
14  декабря  1951  года  в  центральной  «Правде»  публикуется
заметка,  поддерживающая  выступление  республиканской
газеты  «Циня»  с  критикой  романа.  В  нем  идеологически  не¬
точно  обрисован  главный  герой  Айвар,  воспитывавшийся  в
кулацкой  семье,  а  потом  ставший  коммунистом.  Это  якобы
дезориентирует  читателя,  притупляет  классовую  бдитель¬
ность.  Высказывались  претензии  к  художественному  по¬
строению  романа,  в  нем  немало  искусственных,  надуманных
ситуаций.
 15  декабря  «Литературная  газета»  печатает  развернутую
информацию  своего  рижского  собкора  об  обсуждении  книги
Лациса  на  художественном  совете  латышского  Госиздата.
Она  там  раскритикована.
 Казалось  бы,  песенка  Лациса  спета.  Он  уже  признал
справедливость  упреков  в  свой  адрес,  намеревается  перера¬
батывать  роман.  Но  25  февраля  1953  года  в  той  же  «Правде»
появляется  следующий  материал:  «Письмо  в  редакцию
«Правды»  по  поводу  романа  В.  Лациса  «К  новому  берегу»,
где  книга  берется  под  решительную  защиту.  Письмо  подпи¬
сано:  «Группа  товарищей».  Газета  снабжает  публикацию  вы¬
разительным  замечанием:  «От  редакции.  Редакция  «Прав¬
 -  498  -

ды»  считает  правильной  позицию  группы  читателей».  Как
тут  не  посчитать  правильной?  Под  псевдонимом  «Группа  то¬
варищей»  выступал  товарищ  Сталин.
 Очень  вероятно,  что  Лацис  сумел  выйти  на  него  и  пожа¬
ловаться  на  своих  недругов.  Не  исключено,  однако,  что  Ста¬
лин  получил  информацию  об  этой  истории  по  иным  кана¬
лам.  Так  или  иначе,  он  роман  прочел  и,  по  утверждению  Си¬
монова,  не  переоценивал  его  эстетические  достоинства.
Идеологически  же  это  сочинение  очень  и  очень  устраивало
кремлевского  лидера.  Не  без  оговорок  последовало  распоря¬
жение  дать  ему  Сталинскую  премию  первой  степени.
 Роман  пронизан  пафосом  пролетарского  интернациона¬
лизма,  под  которым,  применительно  к  национальным  лите¬
ратурам,  имелось  в  виду  прежде  всего  последовательное  пре¬
вознесение  «старшего  брата».  Лацис  неустанно  подчеркивал,
что  именно  русские,  советские  люди  спасли  латышей  от  фа¬
шистского  рабства  <и  повели  по  социалистическому  пути.
Тема  непримиримой  классовой  борьбы  —  осевая  для  книги.
Автор  призывает  латышей  пламенно  ненавидеть  антикомму¬
нистов  и  антисоветчиков,  будь  они  трижды  близки  им  по
крови  и  языку.
 Сталин  счел  несущественными  критические  придирки  к
образу  Айвара,  а  основным  героем  назвал  старого  большеви¬
ка  Яна  Лидума.  «Но  главное  достоинство  романа  Лациса,  —
пишет  кремлевский  рецензент,  —  состоит  не  в  изображении
отдельных  героев,  а  в  том,  что  главным  и  подлинным  героем
романа  является  латышский  народ...  Роман  Лациса  есть  эпо¬
пея  латышского  народа,  порвавшего  со  старыми  буржуазны¬
ми  порядками  и  строящего  новые  социалистические  порядки»50.
 Диктатор  сделал  вид,  что  не  знает,  откуда  исходили  кри¬
тические  нападки  на  роман.  Партийное  руководство  Латвии
в  письме  не  упоминается,  как  и  не  упоминается  «Правда».
Спор  ведется  лишь  с  «Литературной  газетой»,  с  помещенной
в  ней  корреспонденцией  из  Риги.  И  попутно  наносится  удар
по  новорапповщине.  «Левацкие  наскоки  на  В.  Лациса  мы  не
можем  считать  аргументами»51.
 Ловко  все  вышло  у  Сталина.  И  провинциальных  вождей
на  место  поставил,  и  по  всегда  неприятным  «левакам»  про¬
ехался,  и  правильно  мыслящего  писателя  из  национальных
кадров  поддержал,  и  скромно  сам  остался  в  тени.  Но  знаю¬
щие  —  знают,  кто  ревностно  стоит  на  страже  социалисти¬
 -  499  -

ческой  многонациональной  культуры.  Только  вся  эта  акция
к  искусству  лишь  малое  отношение  имела,  она  скорее  ему
вредила.  Роман  Лациса  никак  не  тянул  на  эпопею  латыш¬
ского  народа,  что  и  сам  вождь  скорее  всего  знал.  Но  —  пре¬
небрег.
 Эстетический  утилитаризм  все  теснее  смыкается  с  поли¬
тической  конъюнктурой  и  ей  подчиняется.  13  января  1953  года
в  «Правде»  публикуется  сообщение  об  аресте  группы  врачей-
вредителей,  что  дает  дополнительные  импульсы  антисемит¬
ской  истерии.  Правда,  Сталин  как  бы  отстранился  от  нее:  28
января  Эренбургу  вручается  международная  Сталинская
премия  мира.  Вряд  ли  только  писатель  чувствовал  себя  га¬
рантированным  от  репрессий.
 За  полгода  до  этого  закончился  расстрельными  пригово¬
рами  закрытый  процесс,  который  вела  Военная  Коллегия
Верховного  Суда  СССР  по  делу  Еврейского  антифашистско¬
го  комитета  (ЕАК).  К  этому  делу  собирались  впоследствии
привлечь  213  человек.  Материалы  готовились  загодя.  Среди
намеченных  жертв  —  И.  Эренбург,  В.  Гроссман,  С.  Маршак,
М.  Блантер  и  многие  другие52.
 На  процессе  подсудимым  предъявили  обвинения  в  шпи¬
онаже,  антисоветской  пропаганде,  в  стремлении  фактически
отторгнуть  Крым  от  СССР,  образовав  там  Еврейскую  рес¬
публику  под  покровительством  Израиля  и  США.  Но,  может
быть,  самое  примечательное  —  другое.  Деятелей  ЕАКа  обви¬
няли  и  в  том,  что  они  заботились  о  сохранении  и  развитии
еврейской  национальной  культуры.  Тут,  сказал  один  из  под¬
судимых,  С.  Лозовский,  «судят  еврейский  язык»53.
 Как  нечто  заведомо  наказуемое  рассматривалось  на  про¬
цессе  то,  что  раньше  вполне  разрешалось:  создание  еврей¬
ских  школ,  научных  и  литературных  объединений,  печатных
органов.  С  точки  зрения  сталинских  судей  ужасным  крими¬
налом  являлись  спектакли  Еврейского  театра,  прозаические
и  поэтические  произведения  еврейских  авторов  на  идише.
Национализм!
 Председательствующий  на  суде,  допрашивая  И.  Фефера,
говорит:  «В  вашей  поэзии  вы  обращаетесь  к  каким-то  древ¬
ним  образам,  как:  «Волосы  Самсона»,  «Призыв  Бар-Кохбы»,
«Мудрые  морщины  раби  Акиви»,  «Мудрость  слов  библей¬
ского  Исая»,  «Мысль  нашего  чудесного  Соломона  мудрого»
и  т.д.  Где  тут  культура  советских  людей?»54
 -  500  -

Разбитый,  сломленный  Фефер  —  он  к  тому  же  служил
еще  и  секретным  агентом  МГБ,  что  не  избавило  его  ни  от
пыток,  ни  от  расстрела  —  находит  в  себе  силы  ответить:  «Я  дол¬
жен  сказать,  что  в  наследии  любого  народа  есть  много  муд¬
рости.  И  я  не  считаю,  что  нужно  отказываться  от  Соломо¬
на».  Правда,  тут  же  он  называет  некоторые  свои  стихотворе¬
ния  националистическими,  но  затем  добавляет:  «...я  же
говорил  и  о  том,  что  мы  пили  из  Сталинского  кубка  и  ут¬
верждали,  что  славяне  наши  друзья.  Мои  стихотворения  на¬
целивали  на  то,  что  мы  еще  будем  плясать  на  могиле  Гитлера»55.
 Этот  процесс  проводился  по  прямому  указанию  Стали¬
на.  Он  внимательно  следил  за  его  ходом.  Еврейская  нацио¬
нальная  культура  существует  тысячелетия.  Одной  из  полити¬
ческих  целей  «отца  народов»  являлось  стремление  отсечь  от
нее  советских  евреев,  лишить  их  исторической  памяти.  Соб¬
ственно,  это  был  курс  на  стопроцентную  ассимиляцию  в  со¬
ветском  пространстве  целой  нации.  Мало-мальски  несоглас¬
ных  просто  бы  уничтожили.
 В  последние  годы  и  месяцы  жизни  Сталин  находился  в
состоянии  почти  постоянного  раздражения  против  всей
творческой  интеллигенции.  Он  сохранил  достаточно  трез¬
вости  ума,  чтобы  понимать:  не  происходит  в  стране  реаль¬
ный  расцвет  социалистической  культуры,  имперского  ис¬
кусства.  Не  помогают  ни  премии,  ни  проработки,  ни  арестные
ордера.  Но  диктатор  не  может  и  признать  неэффективности
проводимых  им  акций.  Бывод  один:  осуществлять  их  с  еще
большей  настойчивостью  и  решительностью.  По  обыкнове¬
нию,  Сталин  стреляет  не  только  по  «чужим»,  но  и  по  «своим».
 Учрежденная  в  1946  году  газета  «Культура  и  жизнь»  ис¬
правно  выполняет  роль  коллективного  надзирателя  за  идео¬
логией.  В  ЦК  ею  в  общем  довольны.  В  1952  году  подготовля¬
ется  соответствующее  решение  Секретариата  ЦК  партии.  Но
на  заседание  неожиданно  приходит  Сталин  и  без  каких-либо
объяснений  заявляет,  что  газета  свои  функции  исчерпала  и
ее  надо  закрыть56.
 В  параметрах  проводимой  политики  вождь  поступил
правильно.  «Культура  и  жизнь»  делалась  скучно,  непрофес¬
сионально,  авторитета  не  имела  и  зачастую  лишь  дублирова¬
ла  «Правду».  Но  показателен  сам  стиль  сталинского  руко¬
водства.  Вождь  ни  с  кем  не  считается  даже  в  высших  звеньях
 -  501  -

партийного  аппарата,  пренебрежительно  относится  к  усерд¬
ным  приказчикам.
 А  те  из  кожи  вон  лезут,  чтобы  доказать  свою  полезность.
Созданный  в  январе  1951  года  отдел  художественной  литера¬
туры  и  искусства  ЦК  ВКП(б)  отслеживал  идеологическую
крамолу  со  все  ужесточающимся  рвением  и  даже  не  очень
считаясь  с  тем,  что  тот  или  иной  творческий  деятель  пользо¬
вался  благосклонностью  Сталина.  Вождь  об  этом  забывал,  а
наветам  и  доносам  верил  охотно.  Неприятности  начинаются
у  К.  Симонова,  теперь  редактора  «Литературной  газеты».  Он
«промахнулся»  с  романом  Лациса  «К  новому  берегу»,  а  до
того  поддержал  в  газете  пьесу  С.  Михалкова  «Потерянный
дом».  А  в  ней,  заметили  бдительные  чиновники,  «с  обыва¬
тельских  позиций  трактуются  вопросы  советской  семьи  и
морали».  Задели  и  жену  создателя  советского  гимна,  обнару¬
жив  «серьезные  исторические  ошибки»  в  книге  Н.  Конча¬
ловской  «Наша  древняя  столица»57.  А  книга  хорошая.
 Реальная  власть  партийных  и  государственных  чиновни¬
ков,  управлявших  художественной  культурой,  неумолимо
возрастала.  С  руководителями  творческих  союзов,  даже  вхо¬
жих  к  вождю,  считались  все  меньше  и  меньше.  Фадеев  пы¬
тался  спасти  от  разгрома  роман  В.  Гроссмана  «Сталин¬
град»  —  так  первоначально  назывался  военный  роман
Гроссмана  «За  правое  дело».  Автор  и  сам  писал  Сталину.
Безуспешно.
 При  внешнем  единении  постоянно  обостряются  внут¬
ренние  противоречия  между  властью  и  художественной  ин¬
теллигенцией.  Но  и  нельзя  сказать,  что  гипноз  сталинского
влияния  на  нее  сходит  на  нет.  Вождя  зачастую  продолжают
отделять  от  репрессивных  акций,  видя  в  нем  харизматичес¬
кого  лидера.  Это  проявилось  и  в  том,  как  реагировали  мно¬
гие  творческие  деятели  на  кончину  Сталина.  Они  плакали,
сокрушались,  испытывая,  говоря  словами  К.  Симонова,  глу¬
бокое  внутреннее  чувство  «огромности  потери».
 Будущий  убежденный  антисталинист  А.  Твардовский
писал  в  марте  1953  года:
 В  этот  час  величайшей  печали
Я  тех  слов  не  найду,
 Чтоб  они  до  конца  выражали
Всенародную  нашу  беду...
 -  502  -

Маргарита  Алигер:
 ...В  поступке  каждом,  в  каждом  слове
клянусь  ему  служить  без  срока
и  до  последней  капли  крови
быть  каплей  этого  потока.
 Шолохов  не  приехал  на  похороны  вождя,  но  5  марта  в
«Правде»  появился  его  взволнованный  очерк  «Прощай,  отец».
 Есть  символика  в  том,  что  в  канун  смертельной  болезни
Сталин  смотрел  «Лебединое  озеро»  в  Большом  театре.  Ча¬
рующая  музыка,  пленительные  танцы.  Сталин  получал  от
них  искреннее  удовольствие.
 Он  любил  искусство,  и  оно  многое  значило  в  его  жизни.
Только  несравненно  сильнее  любил  Сталин  беспредельную
власть.  И  сделал  все  от  него  зависящее,  чтобы  жестко  и  пла¬
номерно  подавить  свободу  творческой  мысли  и  поставить  ее
в  услужение  своим  политическим  целям  и  амбициям,  худо¬
жественным  взглядам  и  вкусам.
 Спору  нет,  и  при  нем  в  советском  искусстве  появлялись
произведения  высокого  эстетического  уровня.  Иным  из  них
суждена,  наверное,  нетленность.  Но  в  конечном  итоге  Ста¬
лин  привел  советское  искусство  к  глубочайшему  внутренне¬
му  кризису.  Сколько  одаренных  людей  выжег  огонь  репрес¬
сий,  сколько  прекрасных  замыслов  погибло  на  корню,
сколько  талантов,  так  и  не  сумев  раскрыться,  бесследно
ушло  в  небытие.  Всего  этого  не  счесть.

ИСТОЧНИКИ  И  ЛИТЕРАТУРА
 ПУТИ  ЭСТЕТИЧЕСКОГО  УТИЛИТАРИЗМА
 1. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  л.  5,  л.  1.
 2. 	Аллилуева  С.  Двадцать  писем  к  другу  М.,  1989.  С.  187.
 3. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  55,  л.  1.
 4. 	Там  же.  Л.  2.
 5. 	Аллилуева  С.  Двадцать  писем  к  другу.  С.  63.
 6. 	Там  же.  С.  20.
 7. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  665,  л.  242.
 8. 	Там  же.  JT.  235.
 9. 	Там  же.  Д.  669,  л.  23.
 10. 	Каминский  В.,  Верещагин  И.  Детство  и  юность  вождя  //  Молодая  гвар¬
дия.  1939.  N9  12.  С.  52.
 11. 	Цит.  по:  Такер  Р.  Сталин.  Путь  к  власти.  1879—1929.  М.,  1991.  С.  83.
 12. 	Там  же.  С.  84.
 13. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  5378,  л.  30.
 14. 	Фельштинский  Ю.  Г.  Разговоры  с  Бухариным  М.,  1993.  С.  63.
 15. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  669,  л.  23.
 16. 	Там  же.  Д.  665,  л.  16.
 17. 	Ворошилов  К.  Е.  Рассказы  о  жизни  (Воспоминания).  Кн.  1.  М.,  1968.
 С.  247.
 18. 	Роллан  Р.  Московский  дневник  //  Вопросы  литературы.  1989.  Ne  5.
 С.156.
 19. 	Иосиф  Виссарионович  Сталин.  Краткая  биография.  М.,  1948.  С.  7.
 20. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  665,  л.  160.
 21. 	Такер  Р.  Сталин.  Путь  к  власти.  С.  86.
 22. 	Сталин  И.  Соч.  М.,  1951.  Т.  13.  С.  113.
 23. 	Безбожник.  1939.  21  дек.
 24. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  665,  л.  164.
 25. 	Там  же.
 26. 	Там  же.  J1.  306.
 27. 	Там  же.  Д.  669,  л.  46-47.
 28. 	Там  же.  On.  1,  д.  5378,  л.  55.
 29. 	Там  же.  J1.  16.
 30. 	Сб.:  Сталин.  М.,  1940.  С.  299.
 31. 	РГАСПИ,  ф,  558,  оп.  4,  д.  665,  л.  211.
 -  504  -

32. 	Там  же.  JI.  194.
 33. 	Там  же.  Д.  32,  л.  1—2.
 34. 	Такер  Р.  Сталин.  С.  128.
 35. 	Иосиф  Виссарионович  Сталин.  Краткая  биография.  С.  8.
 36. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  53,  л.  1.
 37. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  13.  С.  113.
 38. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  665,  л.  209.
 39. 	Там  же.  Л.  210.
 40. 	Там  же.  Л.  124.
 41. 	Там  же.  Д.  19,  л.  1.
 42. 	Там  же.  Д.  665,  л.  165.
 43. 	Там  же.  Д.  653,  л.  18.
 44. 	Там  же.  Д.  540,  л.  40.
 45. 	Там  же.  Л.  60.
 46. 	Там  же.  Л.  40.
 47. 	Там  же.
 48. 	Там  же.  Л.  291.
 49. 	Там  же.  Л.  54—55.
 50. 	Там  же.  Д.  647,  л.  53.
 51. 	Там  же.  Л.  52.
 52. 	Там  же.  Л.  54.
 53. 	Там  же.  Л.  80.
 54. 	Аллилуева  С.  Двадцать  писем  к  другу.  С.  21.
 55. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д,  647,  л.  80.
 56. 	Там  же.  On.  1,  д.  32,  л.  158.
 57. 	Там  же.  Л.  257.
 58. 	Там  же.  Л.  346.
 59. 	Там  же.  Л.  1.
 60. 	Там  же.  Оп.  4,  д.  647,  л.  77.
 61. 	Там  же.  Оп.  2,  д.  76,  л.  2.
 62. 	Там  же.  Д.  75,  л.  2.
 63. 	Там  же.  On.  1,  д.  5262,  л. 	1  —2.
 64. 	Сталин  И.  Соч.  М.,  1946. 	Т. 	3. 	С. 	335;  Т.  1.  С.  372.
 65. 	Сталин  И.  Соч.  М.,  1949. 	Т. 	10. 	С. 	218.
 66. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  648,  л.  101.
 67. 	Франк  С.  Л.  Сочинения.  М.,  1990.  С.  120.
 68. 	Там  же.  С.  117.
 69. 	Безбожник.  1939.  21  дек.
 70. 	Там  же.
 71. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  3,  д.  353,  титульный  лист.
 72. 	Там  же.  Д.  406.
 73. 	Там  же.  Д.  370,  л.  11.
 74. 	Там  же.  Л.  28.
 75. 	Там  же.  Л.  30.
 76. 	Там  же.
 77. 	Там  же.
 78. 	Там  же.  Л.  31.
 -  505  -

79. 	Там  же.  Л.  32.
 80. 	Там  же.
 81. 	Там  же.  J1.  33.
 82. 	Там  же.
 83. 	Там  же.
 84. 	Там  же.  JI.  64.
 85. 	Васильева  Л.  Кремлевские  жены.  М.,  1992.  С.  173—174.
 86. 	Там  же.  С.  174.
 87. 	Там  же.  С.  196.
 88. 	Деловой  мир.  1993.  19  июля.  С.  13.
 89. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  647,  л.  73-74.
 90. 	Новый  мир.  1994.  N°  8.  С.  188.
 91. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  4200,  л.  1.
 92. 	Там  же.  Оп.  3,  д.  370,  л.  37.
 93. 	Соловьев  В.  С.  Философия  искусства  и  литературная  критика.
М.,  1991.  С.  76.
 94. 	Там  же.  С.  80.
 ВЗГЛЯД  ИЗ  КРЕМЛЯ
 1. 	Аллилуев  В.  Хроника  одной  семьи.  М.,  1995.  С.  211.  .
 2. 	Аллилуева  А.  С.  Воспоминания.  М.,  1946.  С.  3.
 3. 	Там  же.  С.  190.
 4. 	Сто  сорок  бесед  с  Молотовым.  Из  дневника  Ф.  Чуева.  М.,  1991.  С.  295.
 5. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  666,  л.  57.
 6. 	Шарапов  Ю.  Пятьсот  страниц  в  день  //  Московские  новости.  1988.
 16  сент.  С.  16.
 7. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  649,  л.  208.
 8. 	Волкогонов  Д.  Триумф  и  трагедия.  Политический  портрет  И.  В.  Стали¬
 на:  В  2-х  кн.  М.,  1989.  Кн.  1.  Ч.  2.  С.  118.
 9. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  649,  л.  217.
 10. 	Шагинян  М.  Дневник  1917—1931.  Изд-во  писателей  в  Ленинграде.
1932.  С.  68.
 11. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  10.  С.  153.
 12. 	Там  же.  С.  153-154.
 13. 	Аллилуева  А.  С.  Воспоминания.  С.  114—115.
 14. 	Иосиф  Сталин  в  объятиях  семьи.  Из  личного  архива.  М.,  1993.  С.  31.
 15. 	Там  же.  С.  38.
 16. 	Цит.  по:  Волкогонов  Д.  Триумф  и  трагедия.  М.,  1989.  Кн.  1.4.  1.  С.  266.
 17. 	Александрович  М.  Я  помню...  М.,  1992.  С.  148.
 18. 	Иосиф  Сталин  в  объятиях  семьи.  С.  181.
 19. 	Сталин  И.  Соч.  М.,  1948.  Т.  8.  С.  396.
 20. 	В.  И.  Ленин  о  литературе  и  искусстве.  М.,  1957.  С.  589.
 21. 	Иосиф  Сталин  в  объятиях  семьи.  С.  39.
 22. 	Там  же.  С.  162.
 23. 	Рыжова  В.  Моя  мечта  //  Декада  московских  зрелищ,  1936.  21  дек.
№  36.  С.  8.
 -  506  -

24. 	Нароков  М.  Великий,  мудрый  друг  искусства.  Там  же.  С.  7.
 25. 	Там  же.  С.  8.
 26. 	Сахновский  В.  Г.  Неувядаемая  молодость.  Там  же.  С.  9.
 27. 	Цит.  по:  Ломидзе  Г.  Сталин  и  советская  литература  //  Октябрь.  1953.
№4.  С.  118.
 28. 	Такер  Р.  Сталин.  С.  393.
 29. 	Елагин  Ю.  Укрощение  искусств.  Эрмитаж  (США), 	1988. 	С. 	352.
 30. 	Рудницкий  К.  Крушение  театра  //  Огонек.  1988.  JNfe 	22. 	С. 	11.
 31. 	Голомшток  И.  Тоталитарное  искусство.  М.,  1994.  С.  74.
 32. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  583,  л.  2.
 33. 	Андреев  Д.  Роза  мира.  М.,  1991.  С.  222.
 34. 	За  работу!  (передовая)  //  Искусство.  1952.  №  3.  С. 	5.
 35. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  538,  л.  2.
 36. 	Аллилуева  С.  Двадцать  писем  к  другу.  С.  181.
 37. 	Интервью  с  М.  Рындзюнской  //Декада  московских  зрелищ.  1939.
 21 	дек.  №  36.  С.  16.
 38. 	Там  же.  С.  17.
 39. 	Там  же.
 40. 	Там  же.
 41. 	Ефимов  Б.  Воспоминания  художника.  В  сб.:  Ульянова  М.  И.  Секретарь
 «Правды».  М.,  1965.  С.  199—200.
 42. 	Такер  Р.  Сталин.  С.  394.
 43. 	Там  же.  С.  393.
 44. 	Белая  Г.  Дон-Кихоты  20-х  годов.  М.,  1989.  С.  321.
 45. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  1594,  л.  3.
 46. 	Вересаев  В.  В  тупике.  Сестры.  М.,  1990.  С.  95.
 47. 	Там  же.  С.  377.
 48. 	Там  же.  С.  378.
 49. 	Там  же.
 50. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  2124,  л.  1.
 51. 	Там  же.  Д.  2347,  л.  1.
 52. 	ВолкогоновД.  Ленин.  Политический  портрет:  В  2-х  кн.  Кн.  II.  М.,  1994.
 С.186.
 53. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  М.,  1990.  С.  102.
 54. 	Чудакова  М.  Жизнеописание  Михаила  Булгакова.  М.,  1988.  С.  491.
 55. 	О  партийной  и  советской  печати  //  Сборник  документов.  М.,  1954.  С.  346.
 56. 	См.:  ВолкогоновД.  Триумф  и  трагедия.  Кн.  1.4.  1.  С.  234.
 57. 	РГАСПИ,  ф.  74,  on.  1,  д.  297,  л.  1.
 58. 	Там  же.
 59. 	Материалы  совещания  в  ЦК  РКП(б)  9  мая  1924  года  //  Вопросы  лите¬
 ратуры.  1990.  №  4.  С.  170.
 60. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  2672,  л.  1.
 61. 	Там  же.  Ф.  17,  оп.  60,  д.  902,  л.  20.
 62. 	Белоусов  В.  Сергей  Есенин.  Литературная  хроника.  Ч.  2.  М.,  1970.  С.  291.
 63. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  1.  С.  103.
 64. 	Там  же.  С.  413.
 65. 	Антонов-Овсеенко  А.  Сталин  без  маски.  М.,  1990.  С.  223.
 -  507  -

66. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  4,  д.  485  (тетрадь  первая),  л.  17,  27.
 67. 	Белая  Г.  Дон-Кихоты  20-х  годов.  С.  274.
 68. 	Там  же.  С.  275.
 69. 	Сталин  И.  Соч.  М.,  1949.  Т.  12.  С.  200.
 70. 	Там  же.
 71. 	Там  же.
 72. 	Там  же.  Т.  11.  С.  326.
 73. 	Там  же.  С.  326-327.
 74. 	Там  же.  С.  327.
 75. 	Там  же.
 76. 	Там  же.  Т.  12.  С.  175.
 77. 	Минувшее.  12.  Исторический  альманах.  М.,  СПб.,  1993.  С.  366.
 78. 	Там  же.  С.  372.
 79. 	Там  же.  С.  373.
 80. 	Там  же.  С.  372.
 81. 	Там  же.  С.  374.
 82. 	Там  же.  С.  375.
 83. 	Там  же.  С.  369.
 84. 	Толстой  А.  Н.  Избр.  соч.:  В  6  т.  М.,  1950.  Т.  1.  С.  12.
 85. 	Андроникашвили-Пильняк  Б.  Два  изгоя;  два  мученика.  Б.  Пильняк  и
Е.  Замятин  //  Знамя.  1994.  Ne  9.  С.  151.
 86. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  3,  д.  233,  л.  38.
 87. 	Минувшее.  12.  С.  374.
 88. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  4591,  л.  4.
 89. 	Там  же.  JT.  4—5.
 90. 	Там  же.  JT.  1—2.
 91. 	Из  архива  «Правды».  После  рокового  выстрела  //  Правда.  1988.
 22 	июля.
 92. 	Процесс  антисоветского  «правоцентристского  блока».  М.,  1938.  С.  51.
 93. 	Солженицын  А.  Архипелаг  ГУЛАГ.  Малое  собр.  соч.  М.,  1991.  Т.  6.
С.  44.
 94. 	Баранов  В.  Три  письма  к  «вождю  народов»  //  Правда.  1990.  12  авг.
 95. 	Там  же.
 96. 	Там  же.
 97. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  5089,  л.  1.
 98. 	Борее  Ю.  Сталиниада.  М.,  1990.  С.  91.
 99. 	Горький  М.  Собр.  соч.:  В  30  т.  М.,  1953.  Т.  27.  С.  125-126.
 100. 	Там  же.  С.  235.
 101. 	Там  же.  С.  239.
 102. 	Там  же.  С.  558.
 103. 	Сталин.  Сборник  статей  к  пятидесятилетию  со  дня  рождения.  М.;  Д.,
1929.  С.  201.
 104. 	Горький  М.  Несвоевременные  мысли.  М.,  1990.  С.  113.
 105. 	Чуковский  К.  Дневник.  1901-1929.  М.,  1991.  С.  124-125.
 106. 	Там  же.  С.  148.
 107. 	Роллан  Р.  Московский  дневник  //  Вопросы  литературы.  1989.  №  3.
С.  225-226.
 -  508  -

108. 	Иосиф  Сталин  в  объятиях  семьи?  С.  22.
 109. 	Киршон  В.  Большое  сердце  //  Правда.  1936.  20  июня.
 110. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  5167,  л.  1.
 111. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  3.  С.  385.
 112. 	Там  же.  С.  385  -  386.
 113. 	Там  же.  С.  386.
 114. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  3,  д.  53,  л.  123.
 115. 	Театр.  1939.  №  12.  С.  98.
 116. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  1,д.  2082,  л.  1.
 117. 	Иванов  Вяч.  Вс.  Почему  Сталин  убил  Горького?  //  Вопросы  литерату¬
ры.  1993.  Вып.  1.  С.  126.
 118. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  3,  д.  383,  с.  (л.)  91.
 119. 	Гронский  И.  Из  прошлого...  М.,  1991.  С.  152.
 120. 	Никё  М.  К  вопросу  о  смерти  Горького  //  Минувшее.  5.  М.;  СПб.,
1991.  С.  340.
 121. 	Флейшман  Л.  Пастернак  и  Бухарин  //Дружба  народов.  1990.  №  2.  С.  255.
 122. 	Минувшее.  5.  С.  349.
 123. 	Там  же.  С.  342.
 124. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  59,  л.  3.
 125. 	А.  М.  Горький  —  И.  В.  Сталину.  27  ноября  1929  г.  //  Известия  ЦК
КПСС.  1989.  №  3.  С.  186.
 126. 	РГАСПИ,  ф.  388,  on.  1,  д.  59,  л.  30.
 127. 	Там  же.  Ф.  88,  on.  1,  д.  473,  л.  4.
 128. 	Там  же.
 ВКУСЫ  и  догмы
 1. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  79.
 2. 	Первый  Всесоюзный  съезд  советских  писателей.  Приложения.
 М.,  1990.  С.  42.
 3. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  12.  С.  112.
 4. 	Шешуков  С.  Неистовые  ревнители.  М.,  1984.  С.  256.
 5. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  2968,  л.  1.
 6. 	Там  же.
 7. 	Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  М.,  1990.  Т.  5.  С.  433.
 8. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  299.
 9. 	Там  же.
 10.  Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  Т.  5.  С.  448.
 11.  Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  Т.  3.  С.  595.
 12. 	Цит.  по:  Чудакова  М.  Жизнеописание  Михаила  Булгакова.  С.  279.
 13. 	Там  же.
 14. 	РГАСПИ,  ф.  142,  on.  1,  д.  461,  л.  8.
 15. 	Там  же.
 16. 	Правда.  1929.  9  февр.
 17. 	РГАСПИ,  ф.  142,  on.  1,  д.  461,  л.  8.
 18. 	Там  же.  Л.  9.
 19. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  11.  С.  328.
 -  509  -

20. 	Там  же.
 21. 	Большая  Советская  Энциклопедия.  М.,  1927.  Т.  8.  С.  26.
 22. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  11.  С.  327.
 23. 	Там  же.
 24. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  4490,  л.  31.
 25. 	Там  же.  JI.  12.
 26. 	Там  же.  JI.  33.
 27. 	Там  же.
 28. 	Там  же.  Ф.  142,  on.  1,  д.  461,  л.  13.
 29. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  69.
 30. 	Там  же.  С.  299-300.
 31. 	Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  Т.  5.  С.  462.
 32. 	Там  же.  С.  457.
 33. 	Там  же.  С.  460.
 34. 	РГАСПИ,  ф.  135,  on.  1,  д.  318,  л.  1.
 35. 	Там  же.  JI.  5.
 36. 	Воспоминания  о  Михаиле  Булгакове.  М.,  1988.  С.  257.
 37. 	Зелинский  К.  Одна  встреча  у  М.  Горького  //  Вопросы  литературы.  1991.
 Май.  С.  164-165.
 38. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  301.
 39. 	Там  же.  С.  270.
 40. 	Litvinov  М.  Notes  for  a  Journal.  London  (год  не  указан).  Р.  23.
 41. 	Марков  П.  А.  В  Художественном  театре.  М.,  1976.  С.  185.
 42. 	Горнаков  Н.  Режиссерские  уроки  К.  С.  Станиславского.  Беседы  и  за¬
 писи  репетиций.  М.,  1951.  С.  533.
 43. 	Правда.  1936.  9  марта.
 44. 	Искусствоведы  из  ПБ.  Публикация  в  «Лит.  газете».  1992.  29  июля.  С.  8.
 45. 	Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  Т.  5.  С.  716.
 46. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  113.
 47. 	Там  же.  С.  125.
 48. 	Там  же.  С.  145.
 49. 	Мандельштам  Н.  Воспоминания.  Нью-Йорк,  1970.  С.  42.
 50. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  140.
 51. 	Чудакова  М.  Жизнеописание  Михаила  Булгакова.  С.  491.
 52. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  203—204.
 53. 	Ермолинский  С.  Драматические  сочинения.  М.,  1982.  С.  595.
 54. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  116.
 55. 	Сб.:  Николай  Эрдман.  Пьесы.  Интермедии.  Письма.  Документы.  Вос¬
 поминания  современников.  М.,  1990.  С.  287.
 56. 	Там  же.  С.  286.
 57. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  368.
 58. 	Там  же.  С.  176.
 59. 	Там  же.  С.  200.
 60. 	Виленкин  В.  Воспоминания  с  комментариями.  М.,  1982.  С.  396.
 61. 	Там  же.  С.  397.
 62. 	Ермолинский  С.  Драматические  сочинения.  С.  650.
 63. 	Там  же.  С.  653.
 -  510  -

64. 	Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  Т.  3.  С.  702.
 65. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  279.
 66. 	Андроникашвили  А.  Образ  молодого  вождя  //  Театр.  1939.  №  11—12.  С.  76.
 67. 	Там  же.  С.  78.
 68. 	Tacher  С.  Robert.  Stalin  in  power.  The  Revolution  from  above  1928—1941.
New-York;  London,  1992.  P.  583.
 69. 	Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  Т.  3.  С.  606—607.
 70. 	Дневник  Елены  Булгаковой.  С.  285.
 71. 	Булгаков  М.  Собр.  соч.:  В  5  т.  Т.  3.  С.  607.
 72. 	Леонидов  Л.  Друг  советского  театра  //  Советское  искусство.  1939.  21  дек.
 73. 	Там  же.
 74. 	Московский  Художественный  театр  в  иллюстрациях  и  документах.
 М.,  1945.  С.  293.
 75. 	Улам  А.  Гипноз  Сталина  //  Известия.  1991.  28  мая.
 76. 	См.:  Бродская  Г.  Семья  Алексеевых  //  Театр.  1994.  JSfe  3.
 77. 	Сб.:  Николай  Эрдман.  С.  283.
 78. 	Там  же.  С.  283-284.
 79. 	Там  же.  С.  291.
 80. 	Там  же.  С.  401—402.
 81. 	Московский  Художественный  театр  в  иллюстрациях  и  документах.
С.  25-26.
 82. 	Там  же.  С.  296-297.
 83. 	Литературный  фронт.  1932—1946  гг.  История  политической  цензуры.
 Сборник  документов.  М.,  1994.  С.  10.
 84. 	Литературное  наследство,  т.70.  Горький  и  советские  писатели.  Неиз¬
 данная  переписка.  М.,  1963.  С.  32.
 85. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  5088,  л.  1.
 86. 	Там  же.  Л.  79.
 87. 	Там  же.  Л.  120.
 88. 	Там  же.  Д.  5087,  л.  1.
 89. 	Там  же.  Д.  5086,  л.  2.
 90. 	Там  же.  Л.  1.
 91. 	Там  же.  Д.  5088,  л.  120.
 92. 	Фейхтвангер  Л.  Москва.  1937.  М.,  1937.  С.  64.
 93. 	Там  же.
 94. 	Там  же.  С.  65.
 95. 	Шолохов  М.  М.  Разговор  с  отцом  //  Лит.  газ.  1990.  23  мая.
 96. 	Сто  сорок  бесед  с  Молотовым.  Из  дневника  Ф. 	Чуева.  С.  261.
 97. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  3,  д.  231,  л. 	(с.)  301,  71, 	302.
 98. 	Там  же.  Л.  (с.)  301.
 99. 	О  партийной  и  советской  печати.  С.  431.
 100. 	Гронский  И.  Из  прошлого...  С.  152.
 101. 	Вопросы  литературы.  1991.  Май.  С.  156.
 102. 	Там  же.  С.  162-163.
 103. 	Там  же.  С.  149.
 104. 	Там  же.
 105. 	Там  же.  С.  150.

106. 	Там  же.  С.  163—164.
 107. 	Там  же.  С.  151-152.
 108. 	Там  же.  С.  152.
 109. 	Там  же.  С.  162.
 110. 	Там  же.  С.  166.
 111. 	Там  же.  С.  167.
 112. 	Минувшее.  10.  М.;  СПб.,  1992.  С.  116.
 ИЗ.  Воронский  А.  Избранные  статьи  о  литературе.  М.,  1982.  С.  351.
 114. 	Первый  Всесоюзный  съезд  советских  писателей.  1934.  Стенографи¬
ческий  отчет.  М.,  1990.  С.  272.
 115. 	Там  же.  С.  192.
 116. 	Гронский  И.  Из  прошлого...  С.  336.
 117. 	Там  же.
 118. 	См.:  Тендряков  В<  Охота  //  Знамя.  1988.  N9  3.  С.  92—93.
 119. 	Лит.  фронт.  С.  12—13.
 НА  СТРАЖЕ  ГОСУДАРСТВЕННОГО  ИСКУССТВА
 1. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  13.  С.  23-24.
 2. 	Там  же.  С.  24.
 3. 	Там  же.  С.  24-25.
 4. 	РГАСПИ,  ф.  88,  on.  1,  д.  418,  л.  34.
 5. 	Покровский  М.  Н.  Русская  история  в  самом  сжатом  очерке,  ч.  1  и  2.
 М.,  1934.  С.  26-27.
 6. 	Цит.  по:  Медведев  Р.  О  Сталине  и  сталинизме.  М.,  1990.  С.  364.
 7. 	Гронский  И.  Из  прошлого...  С.  155.
 8. 	Мандельштам  Н.  Воспоминания.  С.  29  —  30.
 9. 	Правда.  1936.  10  февр.
 10. 	Аллилуева  С.  Двадцать  писем  к  другу.  С.  29.
 11. 	Памятники  литературы  Древней  Руси.  М.,  1984.  С.  453.
 12. 	Бердяев  Н.  А.  Русская  идея  //  Вопросы  философии.  1990.  N9  2.  С.  134.
 13. 	Федотов  Г.П.  Судьба  и  грехи  России.  СПб.,  1992.  Т.  2.  С.  91.
 14. 	Толстой  А.  Избр.  соч.:  В  6  т.  М.,  1953.  Т.  VI.  С.  455.
 15. 	См.:  Медовой  Б.  Меня  зовут  Энгельсина,  а  не  Мамлакат  //  Известия.
 1995.  8  февр.
 16. 	Джугашвили  Г.  Дед,  отец,  Ма  и  другие.  М.,  1993.  С.  35.
 17. 	Сб.:  Сталин.  С.  274.
 18. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  664,  л.  45.
 19. 	Там  же.  On.  1,  д.  3173,  с.  1.
 20. 	Там  же.  Л.  1—2.
 21. 	Правда.  1936.  25  нояб.
 22. 	Эйзенштейн  С.  Избр.  произв.:  В  6  т.  М.,  1968.  Т.  5,  С.  181.
 23. 	Там  же.  С.  181—182.
 24. 	Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  М.,  1992.  С.  7.
 25. 	Там  же.  С.  9.
 26. 	Аллилуева  С.  Двадцать  писем  к  другу.  С.  137.
 27. 	Там  же.  С.  137-138.
 -  512  -

28. 	Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  16.
 29. 	Там  же.  С.  18.
 30. 	Александров  Г.  Великий  друг  советской  кинематографии  //  Искусство
 кино.  1939.  N9  12.  С.  22.
 31. 	Киноведческие  записки.  8.  М.,  1990.
 32. 	Александров  Г.  В.  Эпоха  и  кино.  М.,  1976.  С.  79.
 33. 	Искусство  кино.  1939.  №  12.  С.  22  —  23.
 34. 	Юренев  Р.  Сергей  Эйзенштейн.  М.,  1985.  Ч.  1.  С.  261.
 35. 	Цит.  по:  Юренев  Р.  Образ  великого  вождя.  Искусство  кино.  1949.  №  6.  С.  6.
 36. 	Шумяцкий  Б.  Кинематография  миллионов.  М.,  1935.  С.  78.
 37. 	Александров  Г.  В.  Эпоха  и  кино.  С.  106.
 38. 	Там  же.  С.  107.
 39:  РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  3,  д.  864,  л.  9.
 40. 	Цит.  по:  Юренев  Р.  Сергей  Эйзенштейн.  М.,  1988.  Ч.  2.  С.  52.
 41. 	Искусство  кино.  1990.  №  4.  С.  85.
 42. 	Правда.  1930.  9  апр.
 43. 	Партия  о  кино.  М.,  1939.  С.  49.
 44. 	Там  же.  С.  50.
 45. 	См.  в  статье:  Латышев  А.  Растоптанный  Сашко  //  Утро  России.  1994.
 8—14  дек.  С.  13.
 46. 	Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  52.
 47. 	Партия  о  кино.  С.  51.
 48. 	Там  же.  С.  53.
 49. 	Там  же.  С.  54.
 50. 	Там  же.  С.  45.
 51. 	Там  же.  С.  51.
 52. 	Цит.  по:  Латышев  А.  Растоптанный  Сашко.  С.  13.
 53. 	Партия  о  кино.  С.  55.
 54. 	Там  же.  С.  47.
 55. 	Там  же.
 56. 	Там  же.  С.  52.
 57. 	Там  же.  С.  52—53.
 58. 	Там  же.  С.  47.
 59. 	Александров  Г.  В.  Эпоха  и  кино.  С.  184.
 60. 	Правда.  1935.  12  марта.
 61. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  4674,  л.  3.
 62. 	Там  же.
 63. 	Там  же.  л.  5.
 64. 	Ромм  М.  Избр.  произв.:  В  3  т.  М.,  1981.  Т.  2.  С.  170.
 65. 	Там  же.  С.  170-171.
 66. 	Там  же.  С.  171.
 67. 	Там  же.  С.  179.
 68. 	Там  же.  С.  180—181.
 69. 	Ромм  М.  Беседы  о  кино.  М.,  1964.  С.  283.
 70. 	Там  же.
 71. 	Искусство  кино.  1993.  N©  3.  С.  104.
 72. 	Там  же.
 17  Зак.  2523
 -  513  -

73. 	Там  же.  С.  105.
 74. 	Цит.  по:  Сб.:  Суровая  драма  народа.  М.,  1989.  С.  494.
 75. 	Там  же.  С.  495.
 76. 	Там  же.
 77. 	Правда.  1936.  16  нояб.
 78. 	Лит.  газ.  1937.  10  сент.
 79. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  3,  д.  987,  л.  34.
 80/Минувшее.  10.  С.  115.
 81. 	Октябрь.  1994.  №  9.  С.  6.
 82. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  3,  д.  7,  л.  22,  54,  63.
 83. 	Там  же.  Д.  186,  л.  27,  32,  38,  40.
 84. 	Там  же.  Д.  5,  титульный  лист.
 85. 	Вопросы  истории.  1963.  №  11.  С.  21.
 86. 	См.:  Волкогонов  Д.  Ленин.  Политический  портрет:  В  2-х  кн.  М.,  1994.
 Кн.  I.  С.  50-51.
 87. 	Цит.  по:  Лит.  фронт.  С.  34.
 88. 	Там  же.  С.  35.
 89. 	Цит.  по:  Волкогонов  Д.  Ленин,  кн.  1.  С.  51.
 90. 	Шагинян  М.  Билет  по  истории.  Семья  Ульяновых.  М.,  1938.  Ч.  I.  С.  28.
 91. 	Там  же.  С.  52.
 92. 	Цит.  по:  Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  44.
 93. 	Там  же.  С.  45.
 ЛОГИКА  ВОЛЮНТАРИЗМА
 1. 	Первый  Всесоюзный  съезд  советских  писателей.  Стенографический
 отчет.  С.  284.
 2. 	Беляев  Г.  Черты  мифопоэтического  сознания  в  творчестве  Пастернака
 //  Сб.:  Искусство  советского  времени.  В  поисках  нового  понимания.
М.,  1993.  С.  127.
 3. 	Сб.:  Воспоминания  о  Борисе  Пастернаке.  М.,  1993.  С.  584.
 4. 	Искусство  кино.  1949.  №  6.  С.  5.
 5. 	Симонов  К.  Соч.  М.,  1953.  Т.  3.  С.  175.
 6. 	Центр  хранения  современной  документации.  Материалы  выставки
 «Документы  великой  войны»  (март  1995  г.).  Письмо  В.  Некрасова  ди¬
ректору  Г  осл  итиздата.
 7. 	РГАСПИ.  ф.  558,  оп.  д.  220,  л.  16,  17,  24-28,  40.
 8. 	Чиаурели  М.  Воплощение  образа  великого  вождя  //  Искусство  кино.
 1947.  №  1.  С.  8.
 9. 	Пудовкин  В.  Собр.  соч.:  В  3  т.  М.,  1976.  Т.  3.  С.  116—117.
 10. 	Там  же.  С.  117.
 11  .Добренко  Е.  Сделать  бы  жизнь  с  кого?  (Образ  вождя  в  советской  лите¬
ратуре)  //  Вопросы  литературы.  1990.  Сентябрь.  С.  23.
 12. 	Базен  А.  Миф  о  Сталине  в  советском  кино  //  Киноведческие  записки.
 1988.  N9  1.  С.  166.
 13. 	Театр.  1939.  №  11-12.  С.  102.
 -  514  -

14. 	Там  же.  С.  101.
 15. 	ВолкогоновД.  Триумф  и  трагедия.  Кн.  1.  Ч.  2.  С.  141.
 16. 	Громыко  А.А.  Памятное.  Кн.  1.  М.,  1988.  С.  204.
 17. 	Хрущев  Н.С.  Мемуары  //  Вопросы  истории.  1992.  №  1.  С.  52.
 18. 	Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  10.
 19. 	Орлов  Л.  Тайная  история  сталинских  преступлений.  СПб.,  1991.  С.  310.
 20. 	Елагин  Ю.  Укрощение  искусств.  С.  346.
 21. 	Сто  сорок  бесед  с  Молотовым.  С.  123.
 22. 	Там  же.
 23. 	Там  же.  С.  255.
 24. 	Иосиф  Сталин  в  объятиях  семьи.  С.  169—170.
 25. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  3648,  л.  27.
 26. 	Ардов  М.  Легендарная  Ордынка  //  Новый  мир.  1994.  №4.  С.  11.
 27. 	Громыко  А.  А.  Памятное.  Кн.  1.  С.  203.
 28. 	Там  же.  С.  204.
 29. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  3648,  л.  63.
 30. 	Там  же.
 31. 	Там  же.  Л.  64.
 32. 	Театр.  1939.  №  11-12.  С.  100-101.
 33. 	Там  же.  С.  107.
 34. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  657,  л.  6.
 35. 	Вишневская  Г.  История  жизни.  М.,  1991.  С.'  111.
 36. 	Там  же.  С.  ПО.
 37. 	Сб.:  Дмитрий  Шостакович.  М.,  1957.  С.  13.
 38. 	Правда.  1936.  28  янв.
 39. 	Сб.:  Дмитрий  Шостакович.  С.  133.
 40. 	Елагин  Ю.  Темный  гений  (Всеволод  Мейерхольд).  Лондон,  1982.  С.  37.
 41. 	Шальное  А.  Дмитрий  Шостакович.  Страницы  из  жизни,  мало  понятой.
 //  Известия.  1994.  7  сент.
 42. 	Письма  к  другу.  Дмитрий  Шостакович  —  Исааку  Гликману.  М.;  СПб.,
 1993.  С.  299.
 43. 	Вопросы  литературы.  1995.  Вып.  IV.  С.  77.
 44. 	Авдеенко  А.  Встреча  //  Правда.  1935.  29  янв.
 45. 	Терехов  А.  Чернь  и  генералы  армии  антикваров  //  Совершенно  секрет¬
 но.  1994.  №  12.  С.  12.
 46. 	Цит.  по:  Киноведческие  записки.  1993/94.  Mg  20.  С.  105.
 47. 	Там  же.  С.  105—106.
 48. 	Там  же.  С.  106.
 49. 	Там  же.
 50. 	Там  же.  С.  113.
 51. 	Цит.  по:  Суровая  драма  народа.  С.  501.
 52. 	Там  же.
 53. 	Цит.  по:  Киноведческие  записки.  1993/94.  М®  20.  С.  110.
 54. 	Там  же.  С.  111.
 55. 	Там  же.  С.  116.
 56. 	ОртенбергД.  Сорок  третий.  М.,  1991.  С.  338.
 -  515  -

ОРДЕНА  И  ОРДЕРА
 1. 	Мандельштам  Н.  Воспоминания.  С.  297.
 2. 	Там  же.  С.  296.
 3. 	Лит.  фронт.  С.  23.
 4. 	Там  же.
 5. 	Там  же.  С.  24.
 6. 	Там  же.  С.  257.
 7. 	Там  же.  С.  28.
 8. 	Там  же.  С.  29.
 9. 	Там  же.  С.  30.
 10. 	Толстой  А.  Избр.  соч.:  В  6  т.  Т.  6.  С.  392.
 11. 	Лит.  газ.  1939.  20  марта.
 12. 	Иванов  Вяч.  Вс.  Голубой  зверь  (Воспоминания)  //  Звезда.  1995.  N9  1.
 С.  187.
 13. 	Минувшее.  3.  М.,  1991.  С.  337.
 14. 	Мандельштам  О.  Соч.  М.,  1990.  Т.  2.  С.  314.
 15. 	Мандельштам  Н.  Воспоминания.  С.  220.
 16. 	Шенталинский  В.  Улица  Мандельштама  //  Огонек.  1991.  №  11.  С.  20.
 17. 	Там  же.
 18. 	Лит.  газ.  1939.  20  марта.
 19. 	Чуковский  К.  Дневник  L930—1969.  М.,  1995.  С.  38.
 20. 	Там  же.  С.  38—39.
 21. 	Там  же.  С.  9.
 22. 	Там  же.  С.  141.
 23. 	Берзер  А.  Сталин  и  литература  //  Звезда.  1995.  N°  11.  С.  46.
 24. 	Лит.  наследство.  М.,  1983.  Т.  93.  С.  372.
 25. 	Берзер  А.  Сталин  и  литература  //  Звезда.  1995.  №  11.  С.  46.
 26. 	Чуковский  К.  Дневник  1930—1969.  С.  237.
 27. 	Лит.  газ.  1932.  17  нояб.
 28. 	Ивинская  О.  В  плену  времени.  Париж,  1978.  С.  77.
 29. 	Пастернак  Б.  Второе  рождение.  Пастернак  З.Н.  Воспоминания.
М.,  1993.  С.  290.
 30. 	Вильмонт  Н.  О  Борисе  Пастернаке.  Воспоминания  и  мысли.  М.,  1989.
 С.  218.
 31. 	Ахматова  А.  Соч.:  В  2  т.  М.,  1990.  Т.  2.  С.  167—168.
 32. 	Сб.:  Осмыслить  культ  Сталина.  М.,  1989.  С.  169.
 33. 	Там  же.  С.  168.
 34. 	Пастернак  Б.  Второе  рождение.  Пастернак  3.  Н.  Воспоминания.
С.  292.
 35. 	Герштейн  Э.  Лишняя  любовь  //  Новый  мир.  1993.  №  11.  С.  166.
 36. 	Воспоминания  о  Борисе  Пастернаке.  М.,  1993.  С.  80.
 37. 	Мандельштам  Н.  Воспоминания.  С.  318.
 38. 	Конквест  Р.  Большой  террор.  Firenze,  1974.  С.  598.
 39. 	Шенталинский  В.  Прошу  меня  выслушать...  Последние  дни  Исаака
Бабеля  //  Знамя.  1994.  №  7.  С.  143.
 -  516  -

40. 	ВолкогоновД.  Ленин.  М.,  1994.  Кн.  II.  С.  196.
 41. 	Там  же.
 42. 	Осипов  В.  Тайная  жизнь  Михаила  Шолохова  //  Смена.  1995.  Ns  2.
С.  116.
 43. 	Там  же.  С.  118.
 44. 	Там  же.
 45. 	Цит.  по:  Сопелъняк  Б.  Вы  не  собираетесь  застрелиться?..  //  Огонек.
 1995.  N&  13.  С.  42-43.
 46. 	См.  Рагойша  В.  Отец  нации  //Дружба  народов.  1992.  JSfe  11—12.  С.  270.
 47. 	Аллилуева  С.  Двадцать  писем  к  другу.  С.  75.
 48. 	Правда.  1937.  21  апр.
 49. 	Интервью  с  С.  В.  Образцовым  //  Независимая  газета.  1991.  6  июля.
 50. 	Как  товарищ  Сталин  искусством  руководил  //  Независимая  газета.
 1991. 	13  авг.
 51. 	Правда.  1938.  25  нояб.
 52. 	Лит.  фронт.  С.  39.
 53. 	Сто  сорок  бесед  с  Молотовым.  С.  137.
 54. 	Правда.  1940.  15  февр.
 55. 	Симонов  К.  Глазами  человека  моего  поколения.  Размышления  о
И.  В.  Сталине.  М.,  1989.  С.  183.
 56. 	Первый  Всесоюзной  съезд  советских  писателей.  С.  4—  5.
 57. 	Фейхтвангер  JI.  Москва.  1937.  С.  48.
 58. 	Там  же.  С.  49.
 59. 	Два  взгляда  из-за  рубежа.  Жид  Андре.  Возвращение  из  СССР.  Фейхт¬
 вангер  Лион.  Москва.  1937.  М.,  1990.  С.  94,
 60. 	БабиченкоД.  ^.  Писатели  и  цензоры.  М.,  1994.  С.  10.
 61. 	Лит.  фронт.  С.  48.
 62. 	Там  же.  С.  47.
 63. 	О  партийной  и  советской  печати.  М.,  1954.  С.  482.
 64. 	Лит.  фронт.  С.  44.
 65. 	О  партийной  и  советской  печати.  С.  488.
 66. 	Там  же.  С.  489.
 67. 	РГАСПИ,  ф.  77,  on.  1,  д.  910,  л.  1.
 68. 	Лит.  фронт.  С.  53.
 69. 	Ахматова  А.  Соч.:  В  2  т.  Т.  1.  С.  399.
 70. 	РГАСПИ,  ф.  77,  on.  1,  д.  908,  л.  2-3.
 71. 	Сталин  и  кино  //  Искусство  кино.  1993.  N&  3.  С.  100.
 72. 	Там  же.  С.  107.
 73. 	РГАСПИ,  ф.  77,  оп.  3,  д.  121,  л.  59.
 74. 	Там  же.  On.  1,  д.  919,  л.  143.
 75. 	Мацкин  А.  Почему  генералиссимус  не  желал  ссориться  с  фюрером
//  Искусство  кино.  1993.  JSfe  10.  С.  113.
 76. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  5380,  л.  8.
 77. 	ЭренбургИ.  Люди,  годы,  жизнь.  Воспоминания:  В  3  т.  М.,  1990.  Т.  2.  С.  225.
 78. 	Там  же.  С.  228.
 79. 	Там  же.
 -  517  -

по  ком  звонит  колокол
 1. 	Сталин  И.  О  Великой  Отечественной  войне  Советского  Союза.  М.,
 1950.  С.  13.
 2. 	Там  же.  С.  9.
 3. 	Там  же.  С.  16.
 4. 	Беседа  с  А.  Гарриманом  //  Родина.  1991.  №  6—7.  С.  49.
 5. 	Сталин  И.  О  Великой  Отечественной  войне  Советского  Союза.  С.  30.
 6. 	Там  же.  С.  46.
 7. 	Сб.:  Великая  Отечественная  война.  М.,  1942.  С.  13.
 8. 	Там  же.  С.  18.
 9. 	Там  же.  С.  41.
 10. 	Там  же.  С.  21—22.
 11. 	Искусство  кино.  1990.  JSfe  4.  С.  88.
 12. 	Лит.  фронт.  С.  77—78.
 13. 	Там  же.  С.  77.
 14. 	Довженко  А.  Из  дневника  //  Огонек.  1987.  №  43.  С.  5.
 15. 	Довженко  А.  Из  дневников  //  Лит.  газ.  1989.  15  февр.
 16. 	Бабиченко  Д.  JI.  Писатели  и  цензоры.  С.  107—108.
 17. 	Утро  России.  1994.  8—14  дек.
 18. 	Искусство  кино.  1990.  №  4.  С.  90.
 19. 	Там  же.
 20. 	Там  же.  С.  93.
 21. 	Там  же.
 22. 	Сталин  И.  О  Великой  Отечественной  войне  Советского  Союза.  С.  39.
 23. 	Там  же.  С.  49.
 24. 	ОртенбергД.  Июль  —  декабрь  сорок  первого.  М.,  1984.  С.  9.
 25. 	Бакланов  Г.  Входите  узкими  вратами  //  Знамя.  1992.  №  9.  С.  23.
 26. 	Симонов  К.  Соч.  М.,  1952.  Т.  1.  С.  91.
 27. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  125,  д.  120,  л.  92.
 28. 	Там  же.  Л.  93.
 29. 	Там  же.  Л.  98.
 30. 	Джилас  М.  Разговоры  со  Сталиным  //  Смена.  1990.  №  1.  С.  153.
 31. 	ОртенбергД.  Июль  —  декабрь  сорок  первого.  С.  195.
 32. 	Смена.  1995.  №  2.  С.  122.
 33. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  125,  д.  291,  л.  1.
 34. 	См.:  Марголит  Е.  и  Шмырев  В.  (Изъятое  кино.)  1924—1953.  Каталог.
 М.,  1995.  С.  83.
 35. 	Там  же.
 36. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  3329,  л.  19.
 37. 	Там  же.  Л.  32.
 38. 	Там  же.  Л.  36.
 39. 	Огонек.  1988.  №  12.  С.  7.
 40. 	Борее  Ю.  Сталиниада.  С.  105.
 41. 	Огонек.  1988.  JMe  12.  С.  7.
 42. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  3329,  л.  21.
 -  518  -

43. 	Там  же.  JI.  32.
 44. 	Там  же.  Л.  21.
 45. 	Там  же.
 46. 	Там  же.  Л.  1.
 47. 	Огонек.  1988.  №  12.  С.  7.
 48. 	Независимая  газета.  1991.  12  февр.  С.  5.
 49. 	Там  же.
 50. 	Родина.  1991.  №  6—7.  С.  74.
 51. 	Там  же.
 52. 	Цит.  по:  Левин  Е.  Краткий  курс  истории  «Русфильма»  //  Искусство
кино.  1994.  №  9.  С.  130—131.
 53. 	Ромм  М.  Устные  рассказы.  М.,  1989.  С.  164.
 54. 	Там  же.  С.  164-165.
 55. 	Там  же.  С.  165.
 56. 	Там  же.
 57. 	Там  же.  С.  167.
 58. 	Там  же.
 59. 	Там  же.  С.  77.
 60. 	Там  же.
 61. 	ОртенбергД.  Сорок  третий.  С.  299.
 62. 	Конквест  Р.  Большой  террор.  С.  152.
 63. 	Такер  Р.  Сталин.  С.  137.
 64. 	Сталин  И  Соч.  М.,  1946.  Т.  2.  С.  51.
 65. 	Конквест  Р.  Большой  террор.  С.  152.
 66. 	Лит.  фронт.  С.  80.
 67. 	РГАСПИ.  ф.  17,  оп.  125,  д.  288,  л.  1.
 68. 	Литература  и  искусство.  1942.  22  янв.
 69. 	Там  же.  1943.  27  февр.
 70. 	Там  же.  1943.  3  апр.
 71. 	Лит.  фронт.  С.  93.
 72. 	Бабиченко  Д.  Л.  Писатели  и  цензоры.  С.  87.
 73. 	Волков  В.  За  кулисами  //  Аврора.  1991.  №  8.  С.  44—45.
 74. 	Там  же.  С.  45.
 75. 	Там  же.
 76. 	Вопросы  истории.  1995.  №  10.  С.  27.
 77. 	Волков  В.  За  кулисами.  С.  45.
 78. 	Там  же.
 79. 	См.:  Бабиченко  Д.  Л.  Писатели  и  цензоры.  С.  79.
 80. 	Каверин  В.  Эпилог.  М.,  1989.  С.  71.
 81. 	Лит.  фронт.  С.  203.
 82. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  125,  д.  216,  л.  103.
 83. 	Лит.  фронт.  С.  110.
 84. 	Айхенвальд  Ю.  Охота  на  «Дракона»  //  Родина.  1992.  №  2.  С.  52.
 85. 	Родина.  1992.  №  1.  С.  92.
 86. 	Там  же.  С.  93.
 87. 	Там  же.  С.  95.
 -  519  -

ПОРАЖЕНИЕ  ОТ  ПОБЕДЫ
 1. 	См.  об  этом  подробнее  в  статье  А.  Богданова  «Тень  Грозного»  //  Знамя.
 1992. 	№  12.
 2. 	Цит.  по:  Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  70.
 3. 	О  партийной  и  советской  печати.  С.  575—576.
 4. 	Цит.  по:  Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  73.
 5. 	Там  же.
 6. 	Там  же.  С.  84—85.
 7. 	Там  же.  С.  84.
 8. 	Там  же.
 9. 	Там  же.
 10. 	Цит.  по:  Юренев  Р.  Сергей  Эйзенштейн.  Ч.  II.  С.  215.
 11. 	Цит.  по:  Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  85—86.
 12. 	Там  же.  С.  85.
 13. 	Смена.  1990.  №  1.С.  152.
 14. 	Там  же.
 15. 	Достоевский  Ф.  М.  Собр.  соч.:  В  10  т.  М.,  1958.  Т.  9.  С.  320—321.
 16. 	Цит.  по:  Марьямов  Г.  Кремлевский  цензор.  С.  86.
 17. 	Там  же.
 18. 	Там  же.  С.  87.
 19. 	Там  же.  С.  87-88.
 20. 	Там  же.  С.  85.
 21. 	Там  же.  С.  86.
 22. 	О  партийной  и  советской  печати.  С.  575.
 23. 	РГАСПИ,  ф.  558,  on.  1,  д.  5325,  л.  24.
 24. 	Там  же.  JI.  26.
 25. 	О  партийной  и  советской  печати.  С.  574.
 26. 	Там  же.  С.  575.
 27. 	Цит.  по:  БабиченкоД.  Л.  Писатели  и  цензоры.  С.  117—118.
 28. 	Вопросы  истории.  1991.  N§  10—11.  С.  64.
 29. 	Лит.  фронт.  С.  191.
 30. 	Там  же.  С.  197.
 31. 	Там  же.  С.  198.
 32. 	Там  же.  С.  199-200.
 33. 	Там  же.  С.  201.
 34. 	Там  же.  С.  202-203.
 35. 	Там  же.  С.  203-204.
 36. 	Там  же.  С.  204-205.
 37. 	Там  же.  С.  213.
 38. 	Там  же.  С.  214.
 39. 	О  партийной  и  советской  печати.  С.  565.
 40. 	Там  же.
 41. 	Воспоминания  о  Михаиле  Булгакове.  С.  419.
 42. 	Ахматова  А.  Соч.:  В  2  т.  Т.  2.  С.  327.
 43. 	О  партийной  и  советской  печати.  С.  568.
 44. 	Там  же.
 -  520  -

45. 	Там  же.  С.  569.
 46. 	Там  же.  С.  569—570.
 47. 	Там  же.  С.  590.
 48. 	Там  же.
 49. 	Там  же.  С.  591.
 50. 	Там  же.  С.  592.
 51. 	Там  же.  С.  594.
 52. 	РГАСПИ,  ф.  77,  on.  1,  д.  142,  л.  2.
 53. 	Там  же.  Л.  4.
 54. 	Там  же.
 55. 	Там  же.  Л.  6—7.
 56. 	Там  же.  Л.  7.
 57. 	Там  же.  Л.  9.
 58. 	Там  же.  Л.  7.
 59. 	Симонов  К.  Глазами  человека  моего  поколения.  С.  124.
 60. 	Там  же.  С.  125.
 61. 	Там  же.  С.  126.
 62. 	Там  же.  С.  134.
 63. 	Там  же.  С.  138.
 64. 	Там  же.  С.  140.
 65. 	Там  же.  С.  110—111.
 66. 	Там  же.  С.  153-154.
 ТРАГЕДИЯ  БЕЗ  ТРИУМФА
 1. 	Симонов  К.  Глазами  человека  моего  поколения.  С.  175.
 2. 	Аллилуев  В.  Хроника  одной  семьи.  С.  201.
 3. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  4,  д.  596,  л.  3.
 4. 	Там  же.  Оп.  3,  д.  3235,  л.  42.
 5. 	Правда.  1949.  20  дек.
 6. 	Там  же.
 7. 	Марголит  Е.  и  Шмырев  В.  (Изъятое  кино.)  Каталог.  С.  99.
 8. 	Там  же.  С.  100.
 9. 	Там  же.
 10. 	Там  же.  С.  101.
 И.  Там  же.  С.  101-102.
 12. 	Сталин  И.  О  Великой  Отечественной  войне  Советского  Союза.  С.  196.
 13. 	Капица  П.  JI.  Письма  о  науке.  М.,  1989.  С.  136—137.
 14. 	Там  же.  С.  267.
 15. 	Там  же.  С.  247.
 16. 	Там  же.  С.  257-258.
 17. 	Там  же.  С.  271.
 18. 	Борщаговский  А.  Записки  баловня  судьбы.  М.,  1991.  С.  23.
 19. 	Там  же.  С.  69.
 20. 	Ефимов  Б.  Надо  ли  «ворошить  прошлое...»  //  Огонек.  1987.  №  46.  С.  15.
 21. 	Костырченко  Г.  В  плену  у  красного  фараона.  М.,  1994.  С.  181.
 22. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  132,  д.  224,  л.  65.
 -  521  -

23. 	Там  же.  J1.  52.
 24. 	Там  же.  JI.  74.
 25. 	Симонов  К.  Глазами  человека  моего  поколения.  С.  192.
 26. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  132,  д.  229,  л.  13.
 27. 	Фадеев  Л.  За  тридцать  лет.  М.,  1957.  С.  332.
 28. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  132,  д.  229,  л.  15.
 29. 	Там  же.  Л.  15-16.
 30. 	Там  же.  Л.  4.
 31. 	Там  же.
 32. 	Там  же.  Л.  7.
 33. 	Там  же.  Л.  13.
 34. 	Сталин  И.  Соч.  Т.  12.  С.  112.
 35. 	Смена.  1995.  №  2.  С.  130.
 36. 	Там  же.
 37. 	Симонов  К.  Глазами  человека  моего  поколения.  С.  195.
 38. 	Там  же.  С.  200—201.
 39. 	Борее  Ю.  Сталиниада.  С.  275.
 40. 	БеликА.  О  некоторых  ошибках  в  литературоведении  //  Октябрь.  1950.
 №2.  С.  151.
 41. 	Там  же.  С.  152.
 42. 	РГАСПИ,  ф.  558,  оп.  3,  д.  241,  л.  182.
 43. 	Там  же.  Л.  184.
 44. 	Там  же.  Л.  186.
 45. 	Там  же.  Ф.  17,  оп.  132,  д.  400,  л.  38.
 46. 	Там  же.  Д.  313,  л.  21.
 47. 	Искусство  кино.  1990.  N°  1.  С.  97.
 48. 	Там  же.  С.  98.
 49. 	Подробнее  см.  об  этом  в  статье:  Латышев  А.  «Группа  читателей»  —  это
 был  Сталин  //  Искусство  кино  1990.  №  12.
 50. 	Правда.  1953.  25  февр.
 51. 	Там  же.
 52. 	Неправедный  суд.  Последний  сталинский  расстрел.  М.,  1994.  С.  11.
 53. 	Там  же.  С.  150.
 54. 	Там  же.  С.  33.
 55. 	Там  же.  С.  34.
 56. 	Подробнее  см.  об  этом  в  статье:  Лазарев  Л.  Шестой  этаж  //Дружба  на¬
 родов.  1994.  N°  4.
 57. 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  132,  д.  306,  л.  31.

ИМЕННОЙ  УКАЗАТЕЛЬ
 Абакумов  Виктор  Степанович
(1908-1954)-485
Авдеенко  Александр  Остапович
(1908-1996)-281-284,
287-288,  325,  342,  372
Авенариус  Рихард  (1843—1896)  —  40
Авербах  Леопольд  Леонидович
(1903-1939)  -  79-94,118,  136,
154,  163,168-169,171,  175
Агапов  Борис  Николаевич
(1899-1973)-417
Агранов  (Сорензон)  Яков
Саулович  (1893—1939)  —  323
Айхенвальд  Юрий  Александрович
(1928-1993)-407
Александр  II  (1818—1881)  —  233
Александр  Невский
 (1220-1263)-233,  235,376
Александров  Александр
 Васильевич  (1883—1946)  —  267,
376,  381
Александров  Борис
 Александрович  (1905—1990)  —
376
 Александров  Георгий  Федорович
(1908-1961)-  152,
360-361,363,387,  390-391,  443,
449,467,491
Александров  (Мормоненко)
Григорий  Васильевич
(1903-1983)  -  205-208,  211,
222,  246,  282,  329,  344,  346
Александрович  Михаил
Давыдович  —  63
Алексеев  Владимир  Сергеевич
(1861-1939)  -  149,183
Алексеев  Михаил  Владимирович
(1885-1931)-  149
 Алексеева  Александра  Павловна
(1888-1937)  -  149
Алексинский  Григорий
 Алексеевич  (1879—1965)  —  393
Алигер  Маргарита  Иосифовна
(1915-1992)-503
Аллилуев  Владимир  Федорович
(1935)-56,456-457
Аллилуев  Павел  Сергеевич
(1894-1938)-56
Аллилуев  Федор  Сергеевич
(1898-1955)-56
Аллилуева  (Реденс)  Анна
 Сергеевна  (1896—1964)  —  56,  61
Аллилуева  Надежда  Сергеевна
(1901—1932)  —  39,  48,57,  62,
 69,101,  102,  195,  203,  306
Аллилуева  Ольга  Евгеньевна
(1875-1951)-  16,  56,  102
Аллилуева  (Сталина)  Светлана
Иосифовна  —  17,  37,49,  55,
203-204,  322
Алперс  Борис  Владимирович
(1894-1974)-  118
Альберти  Рафаэль  (1902—1999)  —  41
Альтман  Иоганн  Львович
 (1900-1955)  -  473,481—482,485
Анастасия  (Анастасия  Романовна
Захарьина)  (?  —1560)  —  418
Ангаров  А.  И.  (1898—1939?)  —
294-295
Андреев  Андрей  Андреевич
(1895-1971)  -  199,  282,
294-295,  328,  345,  395
Андреев  Даниил  Леонидович
(1906-1959)-67-68
Андреев  Леонид  Николаевич
(1871-1919)-34
 523  -

Андровская  (Шульц)  Ольга
Николаевна  (1898—1975)  —  65
Андроников  (Андроникашвили)
Ираклий  Луарсабович
(1908-1990)-371
Анненский  Иннокентий
 Федорович  (1855—1909)  —  31
Антипов  А.  —  26
 Антокольский  Павел  Григорьевич
(1896-1978)-378,392
Антоний  (Храповицкий  Алексей
Павлович)  (1863—1936)  —  26
Антонов-Овсеенко  Антон
Владимирович  —  83,  270
Антоновская  Анна  Арнольдовна
(1884,1885,1886-1967)  -  239,
286,  328.
 Ардов  (Зильберман)  Михаил
Викторович  —  266
Арленкур  (д’Арленкур)  Шарль
Виктор  Прево  (1789—1856)  —  61
Арманд  Инесса  (Елизавета
 Федоровна)  (1874-1920)  -  243
Артузов  (Фраучи)  Артур
 Христиацович  (1891  —  1943)  —
132
 Арцыбашев  Михаил  Петрович
(1878-1927)-35,  37
Асеев  Николай  Николаевич
(1889-  1963)-287,  288,295,
332,  344,  365,  378,  398,406
Асселино  Шарль  —  47
Астангов  (Ружников)  Михаил
Федорович  (1900—1965)  —  349
Ауфенберг  Иозеф  (1798—1857)  —  61
Афиногенов  Александр
 Николаевич  (1904—1941)  —  91,
115,136-138,154-161,175,
284,334
Ахматова  (Горенко)  Анна
 Андреевна  (1889—1966)  —  102,
121,252,  278,281,288,  300,311,
329,  332,  363,  384,  385,389,
391-393,  444
 Бабаевский  Семен  Петрович
(1909)-496
Бабанова  Мария  Ивановна
(1900-1983)-331
 Бабель  Исаак  Эммануилович
(1894-1940)-  171,  314,  315
Бабиченко  Денис  Леонидович
(1968)-337,  361,362,401,403,
428
 Бабочкин  Борис  Андреевич
(1904-1975)-215,  390
Бажов  Павел  Петрович
(1879-1950)-478
Базен  Андре  (1918-1958)  -  260
Бакланов  (Фридман)  Григорий
Яковлевич  (1923)  —  367
Баланчивадзе  Мелитон
Антонович
 (1862/1863-1937)-64
Бальзак  Оноре  де  (1799—1850)  —
 41, 	173
 Баранов  Вадим  Ильич  (1930)  —
 96, 	97
 Барбюс  Анри  (1873—1935)  —  98
Барсова  (Владимирова)  Валерия
Владимировна  (1892—1967)  —
 325,331
 Батый  (Бату)  (1208-1255)  -  234,
286
 Бахметьев  Владимир  Матвеевич
(1885-1963)-  174
Бачелис  Илья  Израилевич
(1902-1951)-  18
Бедный  Демьян  (Придворов
Ефим  Алексеевич)
 (1883-1945)-74,99,  115,  181,
183,  185,210,  238,421
Безыменский  Александр  Ильич
(1898—1973)  —  87,115,  118
Бек  Александр  Альфредович
(1902/1903-1972)-368
Бек-Назаров  Амо  Иванович
(Бекназарян  Амбарцум)
(1892-1965)-345,  388
Белая  Галина  Андреевна  —  70,  72
Белик  Александр  Петрович
(1918-1991)-488-494
Белинский  Виссарион
 Григорьевич  (1811—1848)  —  32,
186,43,51
Белозерская  Любовь  Евгеньевна
(1895-1987)-  128
Белый  Андрей  (Бугаев  Борис
 524  -

Николаевич)  (1880—1934)  —
 36,416
 Беляев  Герман  Александрович
(1940-1998)  -  250
Беляков  Александр  Васильевич
(1897-1982)-267
Берггольц  Ольга  Федоровна
(1910-1975)-378
Бергельсон  Давид  Рафаилович
(1884-1952)-328
Бергсон  Анри  (1859—1941)  —  231
Бердяев  Николай  Александрович
(1874-1948)-  189
Берзер  Анна  Самойловна
(1917—1994)  —  305
Берия  Лаврентий  Павлович
(1899-1953)-  187,  237,  264
328,  383,386
Берлин  Исайя  (1909—1997)  —  308
Беспалов  Иван  Михайлович
(1900-1937)-  174
Бехтерев  Владимир  Михайлович
(1857-1927)-322
Визе  Жорж  (1838-1875)  -  268,273
Билль-Белоцерковский  (Билль)
Владимир  Наумович
(1884/1885-1970)  -  77,  88-90,
 115, 	118,  122,  124-127,487,
493—494
Бирман  Серафима  Германовна
(1890-1976)-392
Бланк  Александр  Дмитриевич
(Сруль  Мойшевич)
(1799-1870)-242
Блантер  Матвей  Исаакович
(1903-1990)-500
Блейман  Михаил  Юрьевич
(1904-1973)-229
Блок  Александр  Александрович
(1880—1921)  —  36
Блюм  (Садко)  Владимир
 Иванович  (1877-1941)  -  118
Богданов  (Малиновский)
Александр  Александрович
(1873-1928)-35
Бодлер  Шарль  (1821—1867)  —  47
Боженко  Василий  Назарович
(1871-1919)-218
Большаков  Иван  Григорьевич
(1902-1980)-203,  237,  239,
 243-244,  264-265,  281-282,
338,  345-346,  349,  361,373,
 389,  390,  392,415,463
Бондарчук  Сергей  Федорович
(1920-1994)-495
Бонч-Бруевич  Владимир
 Дмитриевич  (1873—1955)  —  67,
159
 Борев  Юрий  Борисович  (1925)  —
76,176
Борисов  Леонид  Ильич
(1897-1972)-432
Бородин  Александр  Порфирьевич
(1833-1887)-268
Бородин  Сергей  Петрович
(1902-1974)  -  234,  407
Борщаговский  Александр
Михайлович  (1913)  —  473,
 474-  476,479
Бояджиев  Григорий  Нерсесович
(1909-1974)  -  473,481,483,485
Брагинский  Эмиль  (Эммануэль)
Вениаминович  (1921—1999)  —  236
Брежнев  Леонид  Ильич
 (1906-1982)-287,  385,  448
Брет  Гарт  (Гарт  Фрэнсис  Брет)
(1836-1902)-40
Брешко-  Брешковская
 (Брешковская)  Екатерина
Консгашиновна  (1844—1934)—  102
Брик  Лиля  (Лили)  Юрьевна
(1891-1978)-321,  323
Бродский  Исаак  Израилевич
(1883/1884-1939)  -62,  68
Брюсов  Валерий  Яковлевич
(1873-1924)-35,  306
Бубенцов  Михаил  Семенович
(1909-1983)  -490,492
Бубнов  Андрей  Сергеевич
(1884-1940)-82,  116,  128
Буденный  Семен  Михайлович
(1883-1973)  -  63,84,125,199,315
Булгаков  Михаил  Афанасьевич
(1891-1940)-65,  77,  79,  89,
113-114,  116-145,180,
201,277-280,  309,
 310-311,332,  338,398,435
Булгакова  Елена  Сергеевна
 (1893-1970)  -77,  116,128,138,
139,435
 525  -

Булганин  Николай  Александрович
(1895-1975)  -200
Бунин  Иван  Алексеевич
(1870-1953)-34,  60
Бухарин  Николай  Иванович
(1888-1938)  -7,  20,21,
72-73,78,81,88,  107,
109-110,158,  167,
 173-174,186,  230,  285,  307,  314,
316,319,  320,  325,375,401,488
Бучма  Амвросий
Максимилианович
(1891-1957)-331
 Вардин  (Мгеладзе)  Илларион
Виссарионович  (1890—1943)  —  60,
 80-85
 Варшавский  Яков  Львович
(1911-2000)  -475,482,  483
Василевская  Ванда  Львовна
(1905-1964)-287
Василий  III  (1479-1533)  -  188
Васильев  Георгий  Николаевич
(1899-1946)  -  254,  374,  390
Васильев  Сергей  Дмитриевич
(1900-1959)  -  344,  374,  390
Васильева  Лариса  Николаевна  —  48
Вахтангов  Евгений
 Багратионович  (1883—1922)  —
 66, 	123,  225,  437
Вейсман  Август  (1834—1914)  —  472
Верди  Джузеппе  (1813—1901)  —  268
Вересаев  (Смидович)  Викентий
Викен(  1867—1945)  74,  130
Веселовский  Александр
 Николаевич  (1838—1906)  —  471
Веселовский  Степан  Борисович
(1876-1952)-414
Веселый  Артем  (Кочкуров
Николай  Иванович)
(1899-1938)-314,  315
Веснин  Виктор  Александрович
(1882-1950)  -  197
Виленкин  Виталий  Яковлевич
(1911-1997)-  139
Вильмонт  (Вильям-Вильмонт)
Николай  Николаевич
(1901-1986)-308
Виппер  Роберт  Юрьевич
(1859-1954)-414
 Вирта  Николай  Евгеньевич
(1906-1976)-295,  332,408
Вишневский  Всеволод
 Витальевич  (1900—1951)  —138,
 144, 	151,  152,  350,  351,433,460,
484
 Вишневская  Галина  Павловна  —
270
 Вознесенский  Андрей  Андреевич
(1933)-250
Войтинская  Ольга  Сергеевна
(1905-1968)-295
Волин  (Фрадкин)  Борис
 Михайлович  (1886—1957)  —
82,86
 Волков  Виталий  —  402,  403
Волкогонов  Дмитрий  Антонович
(1928-1995)-58,  262
Волошин  (Кириенко-Волошин)
Максимилиан  Александрович
(1877-1932)-60
Воронский  Александр
Константинович
(1884-1937)-60,  74,  80,81,
83,122,  172
Ворошилов  Климент  Ефремович
(1881-1969)-9,  22,  63,78,
 104, 	118,  167,  169,  197,  199,211,
214,  260,  265,  266,  268,269,336,
374,  375,  378,  379,  381-383,  457
Вуйович  Войслав  Дмитриевич
(1897-1936?)-61
Вургун  Самед  (Самед  Юсиф  оглы
Векилов)  (1906-1956)  -  332
Вучетич  Евгений  Викторович
(1908-1974)-456,  457
Вышинский  Андрей  Януарьевич
(1883-1954)-95,  149,  345
 Галкин  Самуил  Залманович
(1897-1960)-484
Гамсахурдиа  Константин
 Симонович  (1891-1975)  -  372
Ганф  Юлий  Абрамович
(1898-1973)-486
Гарриман  Уильям  Аверелл
(1891-1986)-356
Гаршин  Всеволод  Михайлович
(1855-1888)  -  58
 526  -

Геббельс  Йозеф  (1897—1945)  —
165,  358
 Гегель  Георг  Вильгельм  Фридрих
(1770-1831)-472
Гейне  Генрих  (1797—1856)  —  41,  61
Геловани  Михаил  Георгиевич
(1892/1893-1956)-  142,
257-259,455
Гельфрейх  Владимир  Георгиевич
(1885-1967)  -  197,  198
Гельцер  Екатерина  Васильевна
(1876-1962)  -  325
Герасимов  Александр
 Михайлович  (1881—1963)  —  67,
 68, 	260,336
Герасимов  Сергей
Аполлинариевич
(1906-1985)-335,  388
Герасимов  Сергей  Васильевич
(1885-1964)-486
Герасимова  Валерия  Анатольевна
(1903-1970)-266
Герман  Юрий  Павлович
(1910-1967)  -  186
Герцен  Александр  Иванович
(1812-1870)-323
Герштейн  Эмма  Григорьевна
(1903-2002)-311
Гёте  Иоганн  Вольфганг
(1749-1832)-32,  103
Гилельс  Эмиль  Григорьевич
(1916-1985)  -  268
Гиппиус  Зинаида  Николаевна
(1869-1945)-60
Гитлер  (Шикльгрубер)  Адольф
(1889-1945)-  165,  232,  260,
348,  352,  355,  357,  360,  394,  501
Гладков  Федор  Васильевич
(1883-1958)-109,  408,
492-493
Глебов  (Глебов-Котельников)
Анатолий  Глебович
(1899-1964)  -  342
Гликман  Исаак  Давыдович  —  278,
279
 Глинка  Михаил  Иванович
 (1804-1857)  -  268,  326,327,356
Гогличидзе  Семен  —  17,  18
Гоголь  Николай  Васильевич
(1809-1852)  -  21,  32,  285,  490
 Голованов  Николай  Семенович
(1891-1953)  -  88,  89,  385-387
Головня  Анатолий  Дмитриевич
(1900-1982)-234,  240,  245,423
Голодный  Михаил  (Эпштейн
Михаил  Семенович)
(1903-1949)  -328
Голубев  Иван  Михайлович  —
34-35
 Гольденвейзер  Александр
 Борисович  (1875—1961)  —  269,
391
 Голылтаб  Семен  Львович  (?
 -1971)-257
Гомер  (возможно,  VIII  в.  до
н.э.)-31,  251
Гончаров  Иван  Александрович
(1812-1891)-420
Горбатов  Борис  Леонтьевич
(1908-1954)  -  359,  445
Горелик  Иосиф  Григорьевич
(1907-1961)-460
Горчаков  Николай  Михайлович
(1898-1958)  -  133
Горький  Максим  (Пешков
Алексей  Максимович)
(1868-1936)  -  34,  57-59,  80,
95-102,  104,  106-110,
 113-115,  150-151,  161,
164-165,  168,  174,  176-178,
 186, 	197,  277,306,  356
Г  отье  Теофиль  (1811—1872)  —  47
Грабарь  Игорь  Эммануилович
(1871-1960)-332
Грибачев  Николай  Матвеевич
(1910-1992)-484
Грибков  Владимир  Васильевич
(1902-1960)  -  137
Грибоедов  Александр  Сергеевич
(1790  или  1795-1829)  -  25,  285
Громыко  Андрей  Андреевич
(1909-1989)-263,  267,  268
Гронский  (Федулов)  Иван
Михайлович  (1894—1985)  —
105-106,  154,  164,  167,  168,
 174-175,  185
Гроссман  Василий  Семенович
(Иосиф  Соломонович)
(1905-1964)  -  368,  500,  502
 527  -

Гудзенко  Семен  Петрович
(1922—1953)  —  460
Гумилев  Лев  Николаевич
(1912-1992)  -  136,436,470
Гумилевский  Лев  Иванович
(1890-1970)-423,424
Гурвич  Абрам  Соломонович
(1897-1962)-473,481,485
Гусев-Оренбургский  (Гусев)
Сергей  Иванович
(1867-1963)-34
Гюго  Виктор  Мари
 (1802-1885)  -  29,  31,  32,41,  60
 Дадиани  Шалва  Николаевич
(1874-1959)-  142
Данте  Алигьери  (1265—1321)  —  184
Дарленкур  —  см.  Арленкур  —61
Дейнека  Александр
 Александрович  (1899—1969)  —
335,  368
 Демченко  Мария  Софроновна  —
305
 Джамбул  Джабаев  (1846—1945)  —  153
Джилас  Милован  (1911—1995)  —
71,419
 Джугашвили  Виссарион  (Бесо)
Иванович  (1890-после  1909)  —  15
Джугашвили  Галина  Яковлевна  —
195,  196
 Джугашвили  (Геладзе)  Екатерина
Георгиевна  (1860—1937)  —  15,
22,195
Джугашвили  (Сванидзе)
 Екатерина  (Като)  Семеновна
(1889(?)—1908)  -  38
Джугашвили  Яков  Иосифович
(1908-1943)-  195
Дзержинский  Иван  Иванович
(1909-1978)-201,  334
Дзержинский  Феликс  Эдмундович
(1877-1926)-74,  75
Дзиган  Ефим  Львович
(1898-1981)-245,  254
Дикий  Алексей  Денисович
(1889-1955)-258
Диккенс  Чарлз  (1812—1870)  —  32
Динамов  Сергей  Сергеевич
(1901-1939)-377
Дицген  Иосиф  (1828—1888)  —  39
 Дмитрий,  монах  —  26
Дмитрий  Донской  (1350—1389)  —  234
Добренко  Е.  А.  (1961)  —  260
Добролюбов  Николай
 Александрович  (1836—1861)  —
43,51,59,186
Довженко  Александр  Петрович
(1894-1956)-  115,  209-221,
 229, 	330,  345-356,  349,
360-364,  372,  388-390,  395,
399,406-407,491,495
Додэ  Альфонс  (1840—1897)  —  40
Долматовский  Евгений  Аронович
(1915-1994)  -  254,279,  378,  395
Донской  Марк  Семенович
(1901-1981)-486
Достоевский  Федор  Михайлович
(1821-1881)-  109,149,  333,
419-421
Друнина  Юлия  Владимировна
(1924-1991)-227
Дукельский  Семен  Семенович
(1892-1960)  -  217,  227-228
Дунаевский  Исаак  Осипович
(Иосифович)  (1900-1955)  -  222
 Еголин  Александр  Михайлович
(1896-1959)  -  400,404,429,435,491
Ежов  Николай  Иванович
 (1895-1940)  -  109,294,  316,  323
Елагин  Юрий  Борисович
 (1910-1987)  -  66,  265,  269,  276
Елизарова-Ульянова  Анна
 Ильинична  (1864—1935)  —  241
Елисабедашвили  Г.  —  21
Енукидзе  Авель  Сафронович
(1877-1937)  -  128,130,149,197
Ермилов  Владимир
 Владимирович  (1904—1965)  —
 91, 	154,  168,  484
Ермолинский  Сергей
 Александрович  (1900—1984)  —
140-141
Есенин  Сергей  Александрович
(1895-1925)-83,  181,462
Ефанов  Василий  Прокофьевич
(1900-1978)  -  260
Ефимов  Борис  (Фридлянд  Борис
Ефимович)  (1900)  —  70,  71,  320,
368,476,  486
 528  -

Жаров  Михаил  Иванович
(1899-1981)-239,422
Жданов  Андрей  Александрович
(1896-1948)-9,  93,113,157,
177,178,  232,  239,  263,  265,  266,
276,  277,  294,  295,  325,  333,
342-346,  359,402,  404,407,
 414,  415,417,  421,422,426,
442-451,463,467,  471,476
Желябов  Андрей  Иванович
(1851-1881)-  182,  229
Жид  Андре  (1869-1951)  -  335
Жолтовский  Иван  Владиславович
(1867-1959)-  197
Жуков  Георгий  Константинович
(1896-1974)-458,489
Жуков  Юрий  Николаевич  —  403
 Заболоцкий  Николай  Алексеевич
(1903-1958)-460
Зазубрин  (Зубцов)  Владимир
Яковлевич  (1895-1938)  -  169,
170
 Зайцев  Борис  Константинович
(1881-1972)-60
Залка  Мате  (Бела  Франкль)
(1896-1937)-91
Замятин  Евгений  Иванович
(1884-1937)-  115,145
Зархи  Александр  Григорьевич
(1908-1997)  -  204,  205,254,  389
Заславский  Давид  Исаакович
(1880-1965)-  109
Засулич  Вера  Ивановна
(1849-1919)-  102
Захаров  Владимир  Григорьевич
(1901-1956)-384
Зелинский  Корнелий
 Дюцианович  (1896—1970)  —
166,167,169-171
Зиновьев  Григорий  Евсеевич
(Радомысльский  Овсей-Герш
Аронович)  (1883—1936)  —  7,
 49, 	72,  73,  88,  136,  229,  306,  488
Зись  Авнер  Яковлевич
(1910-1997)  -  391
Зощенко  Михаил  Михайлович
(1894-1958)-57,  115,  152,
 400,402-407,425,  427,429,
 430,432-437,  448,  462,491
 Ибсен  Генрик  (1828  -1906)  -  35,40
Иван  IV  Васильевич  Грозный
(1530-1584)-  134,192,  372,
392,414-418,  422,472
Иванов  Александр  Гаврилович
(1898-1984)-495
Иванов  Борис  Григорьевич
(1908-1964)-254
Иванов  Всеволод  Вячеславович
(1895-1963)-  104,151,152,
 169, 	254,  256,  257,  295,  299,331
Иванов  Вячеслав  Всеволодович
(Кома)  (1929)  -  36,  299
Иванов  Вячеслав  Иванович
(1866-1949)-  104,  299
Ивинская  Ольга  Всеволодовна
(1912-1995)  -  307
Ильин  Яков  Наумович
(1905-1932)  -  325
Ильф  Илья  (Файнзильберг  Илья
Арнольдович)  (1897—1937)  —
462
 Инбер  Вера  Михайловна
(1890-1972)  -  328
Иолтуховский  Григорий  —  371
Иофан  Борис  Михайлович
(1891-1976)-  197,  198
Иремашвили  Иосиф  —  19
Исаакаян  Аветик  Саакович
(1875-1957)-  328
Исаковский  Михаил  Васильевич
(1900-1973)-352,  368,  378
 Кабалевский  Дмитрий  Борисович
(1904-1987)-443,  444
Каверин  (Зильбер)  Вениамин
Александрович  (1902—1989)  —
405,  481,492
Каверин  Федор  Николаевич
(1897-1957)-434
Каганович  Лазарь  Моисеевич
(1893-1991)-63,  93,116,150,
154,167,  169,199,294,  393
Кадочников  Павел  Петрович
(1915-1988)-427
Казакевич  Эммануил  Генрихович
(1913-1962)  -305,450,489,
492,  495
Казбеги  Александр
 (1848-1893)  -  19,  20,31
 529  -

Калатозов  (Калатозишвили)
Михаил  Константинович
(1903—1973)  —  253
Калинин  Михаил  Иванович
(1875-1946)-9,49,  67,116,
369,405
 Калнберзин  (Калнберзиньш)  Ян
Эдуардович  (1893—1986)  —  498
Каменев  (Розенфельд)  Лев
 Борисович  (1883—1936)  —  7,49,
51,72-74,136,  171
Каменский  Василий  Васильевич
(1884-1961)-316
Кандинский  Василий  Васильевич
(1866-1944)-42
Капанидзе  Петр  —  21,  27
Капица  Петр  Леонидович
(1894-1984)-469-471
Каплер  Алексей  Яковлевич
(1904-1979)  -  224,  226-228,
344
 Каплуновский  Владимир
Павлович  (1906—1969)  —  455
Караваева  Анна  Александровна
(1893-1979)  -  242,  295,460
Караганов  Александр  Васильевич
(1915)-156
Карпов  Владимир  Васильевич
(1922)
 Кассиль  Лев  Абрамович
(1905-1970)-242
Катаев  Валентин  Петрович
(1897-1986)-  115,169,242,
293,  295,  342,400,492
Катерли  Евгения  Иосифовна
(1902-1958)-430
Кацман  Евгений  Александрович
(1890-1976)-67
Качалов  (Шверубович)  Василий
Иванович  (1875—1948)  —  145,
147,  152,153
Квитко  Лев  Моисеевич
(1890-1952)-484
Керженцев  (Лебедев)  Платон
Михайлович  (1881—1940)  —
 120, 	121,  125,134,  138,  139,  224,
 225, 	276,  277
Кетлинская  Вера  Казимировна
(1906-1976)-432
 Кецховели  Владимир  (Ладо)
Захарьевич  (1876—1903)  —  24
Киров  (Костриков)  Сергей
 Миронович  (1886—1934)  —  59,
 84, 	85,  93,  95,  106,  109,  113,  177,
197,  202,211,229-233,257,
272,316,342,  408,427,450
Кирпотин  Валерий  Яковлевич
(1898-1997)-  151
Кирсанов  (Карчик)  Семен
 Исаакович  (1906-1972)  -  222,
252,  371,378,466,492
Киршон  Владимир  Михайлович
(1902-1938)-91,  101,  113,
 118, 	126,  136,  138,  154,158,168,
171,  175,210,311,315
Клычков  (Лешенков)  Сергей
Антонович  (1889—1937)  —  60,
 145, 	306
Клюев  Николай  Алексеевич
(1887-1937)  -  145,  306
Ключевский  Василий  Осипович
(1841-1911)-35
Книппер-Чехова  Ольга
 Леонардовна  (1868—1959)  —147
Коган  Петр  Семенович
(1872-1932)-37,  38,  74
Козаков  Михаил  Эммануилович
(1897-1954)-342
Козинцев  Григорий  Михайлович
(1905-1973)-218,  253,  329,
389
 Козлов  Леонид  Константинович
 (1933) 	-  205
Козловский  Иван  Семенович
(1900-1993)-267,  331
Колас  Якуб  (Мицкевич
Константин  Михайлович)
(1882-1956)-311
Кольцов  Алексей  Васильевич
(1809-1842)  -  17
Кольцов  (Фридлянд)  Михаил
Ефимович  (1898-1940)  -  82,
 118, 	169,  170,242,  304,311,
319-321,346,  476
Конквест  Роберт  (1917)  —  393,  394
Кончаловская  Наталия  Петровна
(1903-1988)-502
Коптяева  Антонина  Дмитриевна
(1909-1991)-488
 530  -

Кореванова  Агриппина
 Гавриловна  (1869—1937)  —  107
Корин  Павел  Дмитриевич
(1892-1967)-318
Корнейчук  Александр
 Евдокимович  (1905—1972)  —
 102, 	201,  202,  223,  266,  300,  314,
337
 Косарев  Александр  Васильевич
(1903-1939)-283
Косматов  Леонид  Васильевич
(1900/1901-1977)-455
Костылев  Валентин  Иванович
(1884-1950)-474
Костырченко  Геннадий
Васильевич  —  474
Крандиевская  Наталия
 Васильевна  (1888—1963)  —  301
Крапива  Кондрат  (Кондрат
Кондратьевич  Атрахович)
(1896-1991)-382
Кропоткин  Петр  Алексеевич
(1842-1921)-  102
Кругликова  Елена  Дмитриевна
(1907-1982)-266
Кружков  Владимир  Семенович
(1905-1991)-494
Крупин  Дмитрий  Васильевич
(1895-1982)-343
Крупская  Надежда
Константиновна
(1869-1939)-80,  241,243
Куйбышев  Валериан
 Владимирович  (1888—1935)  —
 74, 	95
 Кукрыниксы:  Куприянов  Михаил
Васильевич  (1903—1991),
Крылов  Порфирий  Никитич
(1902—1990),  Соколов
Николай  Александрович
(1903-2000)  -  349,  368
Кулешов  Лев  Владимирович
(1899-1970)-257,  277
Купала  Янка  (Луцевич  Иван
Доминикович)  (1882—1942)  —
321,332
Купер  Джеймс  Фенимор
(1789-1851)-32
Куприн  Александр  Иванович
(1870-1938)-35
 Кутузов  Михаил  Илларионович
(1745-1813)-244,  259,  356,
 379
 Лавренев  Борис  Андреевич
 (1891-1959)  -  126,237,283,400,
489
 Лавров  В.  И.  —  18
Лавуазье  Антуан  Лоран
(1743-1794)-472
Лагидзе  —  201
 Лакшин  Владимир  Яковлевич
(1933-1993)  -  380,435
Латышев  Анатолий  Георгиевич
 (1934)-282,  360-362
Лахути  Абулькасим
(1887-1957)-311
Лацис  Вилис  (1904—1966)  —
498-500,  502
Лебедев  Николай  Алексеевич
(1897-1978)-219,  221
Лебедев-Кумач  Василий
 Иванович  (1898—1949)  —  258,
332,365
Лежнев  (Альтшулер)  Исаак
 Григорьевич  (1891  —  1955)  —  76,
 77, 	325
 Лелевич  Г.  (Кальмансон  Лабори
Гилелевич)  (1901—1937)  —
 81-85,  118
Лемешев  Сергей  Яковлевич
(1902-1977)-381
Ленин  (Ульянов)  Владимир
Ильич  (1870-1924)  -7,  28,  39,
48,49,51,55,58,60,  62-64,  66,
 72, 	74-77,  80,  92-95,  98,  99,
 100, 	106,  107,  146,  147,160,166,
176,  181,  183,  185-189,
193-200,  202,  207,213,219,
224-229,  241,  242,  246,  253,
 254,  257,  258,  261,277,283,311,
320,  321,  323,  325,329,336,337,
341,343,356,  361,365,379,  387,
388,  393,  397,  399,  402,  404,  405,
407,411,420,  426-429,  455,
 458,460,  463-465,  492,  493,498
Леон  Мария  Тереса  —  41
Леонардо  да  Винчи  (1452—1519)  —
37
 -  531  -

Леонидзе  Георгий  Николаевич
(1899-1966)-239
Леонидов  (Вольфензон)  Леонид
Миронович  (1873—1941)  —
 145,147
Леонов  Леонид  Максимович
(1899-1994)-  115,161,171,
332,  337-339,  342,407,408
Леонтьев  Яков  Леонтьевич
(1890-1948)-  138
Лепешинская  Ольга
Васильевна  —  331
Лермонтов  Михаил  Юрьевич
(1814-1841)-21,186
Лещинский  (Лещиньский,
Ленский)  Юлиан  Маркович
(1889-1937)-76
Лист  Ференц  (1811-1886)  -  259
Литовский  (Уриел)  Осаф
 Семенович  (1892—1971)  —  135
Лихарев  Борис  Михайлович
(1906-1962)-430,431,435
Лозовский  А.  (Дридзо  Соломон
Абрамович)  (1878—1952)  —  590
Ломоносов  Михаил  Васильевич
•  (1711-1765)-21,167,425
Луговской  Владимир
 Александрович  (1901—1957)  —
 170, 	253
Луков  Леонид  Давыдович
(1909-1963)-253,  254,424
Луначарский  Анатолий
 Васильевич  (1875—1933)  —  75,
76,81,84,  118-121,  127,  128,
 197
 Луппол  Иван  Капитонович
(1896-1943)-311,  314
Людвиг  Эмиль  (1881—1948)  —  24,
30
 Людовик  XI  (1423—1483)  —  417
Людовик  XIV  (1638—1715)  —  133,
134
 Майн  Рид  (Рид  Томас  Майн)
(1818-1883)-32
Макаренко  Антон  Семенович
(1888-1939)  -  325
Макарьев  Иван  Сергеевич
(1902-1958)-  168
 Макиавелли  Никколо
(1469-1527)-291,  307
Максакова  Мария  Петровна
(1902-1974)-62
Максимов  Виктор  —  58
Маленков  Георгий
Максимилианович
(1902-1988)-9,  63,282,  345,
428,  431,  434,448,449,458,470,
478,  479,481,484,485,494
Малышко  Андрей  Самойлович
(1912-1970)  -  365
Малюгин  Леонид  Антонович
(1909-1968)-473
Мальро  Андре  (1901—1976)  —  289
Мавдельштам  Надежда
 Яковлевна  (1899—1980)  —  66,
136,185,  251,279,  301,302,  303,
306-311,323
Мандельштам  Осип  Эмильевич
(1891-1938)-213,  217,  218
Маневич  Иосиф  Моисеевич
(1907-1976)  -  192,196,197
Манизер  Матвей  Генрихович
(1891-1966)-  198,201
Марголит  Евгений  Яковлевич
(1950)  -  374
Марецкая  Вера  Петровна
(1906-1978)-205
Маркизова  Эльвира  —  194
Марков  Павел  Александрович
'  (1897-1980)-  123,  124,  133,
135,139
 Маркс  Карл  (1818—1883)  —  45,  51,
468
 Марти  Андре  (1886—1956)  —  319
Маршак  Самуил  Яковлевич
(1887-1964)-325,  365,413,
460,  460,  468,  500
Марьямов  Григорий  Борисович
(1910-1995)-202,  203,205,
212,213,218,244,  264,417,423
Мацкин  Александр  Петрович
(1906-1996)-349
Маяковский  Владимир
 Владимирович  (1893—1930)  —
 94, 	118,  146,  181,288,  332,  344
Мдивани  Георгий  Давидович
(1905-1981)-439
 532  -

Медведев  Рой  Александрович
(1925)  -  183,184
Мейерхольд  Всеволод  Эмильевич
(1874-1940)  -  64,  67,  90,  118,
134,138,146,150,151,197,  233,
272,  275-277,319
Мейтус  Юлий  Сергеевич  (1903  —
 ?)  _  444
Мельцер  Юлия  (Юдифь)
 Исааковна  (1906—1967)  —  195
Менделеев  Дмитрий  Иванович
(1834-1907)-  186
Мендель  Грегор  Иоганн
(1822-1884)-472
Менжинский  Вячеслав
 Рудольфович  (1874—1934)  —  95
Мережковский  Дмитрий
 Сергеевич  (1866—1941)  —  35,
100
 Меринг  Франц  (1846—1919)  —  35
Меркулов  Всеволод  Николаевич
(1895-1953)-  407,408
Меркуров  Сергей  Дмитриевич
(1881—1952)  —  198,  2&3,  231,
 336
 Мессерер  Асаф  Михайлович
(1903-1992)-331
Мехлис  Лев  Захарович
 (1889-1953)  -  86,  108,  321,  447
Микитенко  Иван  Кондратьевич
(1897-1937)-311,  314
Микоян  Анастас  Иванович
(1895-1978)-  199,  262
Минин  Кузьма  Минич
(Захарьев-Сухорук)  (?
 -1616)-  139,  234,  244,  246,
 326,421
Минкус  Людвиг  (Алоизий)
Федорович  (1826—1917)  —  62
Минц  Климентий  Борисович
(1908-1995)  -  152
Михайлов  Максим
 Дормидонтович  (1893—1971)  —
 266,331
 Михалков  Сергей  Владимирович
(1913)  -  145,  298,  300,  329,
 339^—343,453
Михальский  Федор  Николаевич
(1896-1968)-  130
 Михоэлс  (Вовси)  Соломон
 Михайлович  (1890—1948)  —  370
Мичурин  Иван  Владимирович
(1855-1935)-412
Молотов  (Скрябин)  Вячеслав
Михайлович  (1890—1985)  —  44,
55,59,  63,94,  116,134,135,  160,
167,184,191,  197,199,211,224,
 261, 	262,  265,  266,  309,329,  379,
382,  383,  386,  394,  398,
 417-419,  446
Мольер  (Поклен  Жан  Батист)
(1622-1673)-  132-139
Мопассан  Гиде  (1850—1893)  —
41,263
Морозов  Павлик  (Павел
 Трофимович)  (1918—1932)  —
195,  209
Москвин  Иван  Михайлович
(1874-1946)-  145,146,147,
Моцарт  Вольфганг  Амадей
(1756-1791)-269
Мурадели  Вано  Ильич
 (1908-1970)  -  439,  440,  443
Муссолини  Бенито
(1883-1945)  -  170
Мухина  Вера  Игнатьевна
(1889-1953)-331
Мясковский  Николай  Яковлевич
(1881-1950)-441,  444,445
 Нагибин  Юрий  Маркович
(1920-1994)  -  325
Надсон  Семен  Яковлевич
(1862-1887)-43
Назаров  Алексей  Иванович
(1905-1968)-  139
Наполеон  I  (Бонапарт)
(1769-1821)-5,  50,  387
Нароков  Михаил  Семенович
(1879-1958)-65
Нахангова  Мамлакат  —  195
Нахимов  Павел  Степанович
(1802-1855)-423
Невежин  Владимир
 Александрович  (1954)  —  282
Нежданова  Антонина  Васильевна
(1873-1950)  -  325
Некрасов  Виктор  Платонович
(1911-1987)-255,  368,  425

Некрасов  Николай  Алексеевич
(1821-1877/1878)  -  21,  43,  430
Немирович-Данченко  Владимир
Иванович  (1858-1943)  -  103,
135,  144,  146,  147,  149,  150,  153,
318,  343
Нестеров  Михаил  Васильевич
(1862-1942)-318,  331,335
Никё  Мишель  (1945)  —  106,  109
Никитин  Иван  Саввич
(1824-1861)-21
Никифоров  Георгий
Константинович
(1884-1937)-  169-171
Николаевский  Борис  Иванович
(1887-1966)-21,109
Николай  I  (1796-1855)  -  192
Николай  II  (1868-1918)  -  414
Никулин  Лев  Вениаминович
(1891-1967)  -  169,171,325,484
Нилин  Павел  Филиппович
(1908-1981)-408
Новиков-Прибой  (Новиков)
Алексей  Силыч  (1877—1944)  —
332
 Нусинов  Исаак  Маркович
(1889-1950)-484
 Образцов  Сергей  Владимирович
(1901  -  1992)  -  325,407
Ойстрах  Давид  Федорович
(1908-1974)  -  326
Олеша  Юрий  Карлович
(1899-1960)  -  128,  137
Онуфриева  (Фомина)  Пелагея
(Полина)  Григорьевна  (1894?
-1955)-36-38,49
Орбели  Иосиф  Абгарович
(1887-1961)-233
Орджоникидзе  (Серго)  Григорий
Константинович
(1886-1937)-83,  262,  449
Орлов  Александр  Михайлович
(Фельдбин  Лейба  Лазаревич)
(1895-1971?)  -  265,  329,  422
Орлова  Любовь  Петровна
(1902-1975)  -  329
Ортенберг  (Вадимов)  Давид
Иосифович  (1904)  —  288,  365,
372,  391
 Осипов  Валентин  Осипович  —
317,487
Остен  (Гросегенер)  Мария
(1908-1942)-319
Островский  Александр
 Николаевич  (1823—1886)  —  21,
58,301
 Островский  Николай  Алексеевич
(1904-1936)-249
Остужев  (Пожаров)  Александр
Алексеевич  (1874—1953)  —  65
Охлопков  Николай  Павлович
(1900-1967)-483
Ошанин  Лев  Иванович
(1912-1996)-466
 Павленко  Петр  Андреевич
(1899-1951)  -  170,  235,  242,
254,  303,  328
Павлов  Иван  Петрович
 (1849-1936)  -  170,186,  192,
236,  238,  356,383
Пазовский  Арий  Моисеевич
(1887-1953)-331,  381,  383,
386
 Панова  Вера  Федоровна
(1905-1973)-450
Панферов  Федор  Иванович
(1896-1960)-94,  109,311,
 372,  400,  428,  458,  491,  494
Папава  Михаил  Григорьевич
(1906-1975)-236-238
Паркадзе  Г.  —  31
Пархоменко  Алексей  Иванович
(1911-1987)-253
Пастернак  Борис  Леонидович
(1890-1960).-94,  115,  146,
158,231,249-251,279,  280,
304-312,  332,  395
Пастернак  Зинаида  Николаевна
(1898-1966)-307,  308
Паукер  Карл  Викторович
(1893-1938)-265
Пельше  Арвид  Янович
(1899-1983)-498
Пельше  Роберт  Андреевич
(1880-1955)-  118
Петр  I  Великий  (1672—1725)  —
234,  246,  301,331
 534  -

Петров  Владимир  Михайлович
(1896-1966)  -228
Петров  Евгений  (Катаев  Евгений
Петрович)  (1902—1942)  —  415
Петров-Водкин  Кузьма  Сергеевич
(1878-1939)  -  197
Петровский  Григорий  Иванович
(1878-1958)-76
Пешков  Максим  Алексеевич
(1897-1934)  -  168
Пикассо  (Руис)  Пабло
(1881-1973)-42
Пикель  Ричард  Витальевич
(1896-1936)-  118,136
Пильняк  (Вогау)  Борис
 Андреевич  (1894—1938)  —  92,
 93, 	115,311,314,315
Пиросманишвили  (Пиросмани)
 Нико  (Николай  Асланович)
 (1862?  -1918)  -  302
Писарев  Дмитрий  Иванович
(1840-1868)-32
Пластов  Аркадий  Александрович
(1893-1972)-368
Платонов  (Климентов)  Андрей
Платонович  (1899—1951)  —  86,
 87, 	279,  280,319,  366,400
Плеханов  Георгий  Валентинович
(1856-1918)  -  39,40,102,356,493
Погодин  (Стукалов)  Николай
Федорович  (1900—1962)  —  246,
 254,  332,407,408,  462,  463
Подтелков  Федор  Григорьевич
(1886-1918)  -373
Пожарский  Дмитрий  Михайлович
(1578-1642)  -  234,  244,  246
Покровский  Михаил  Николаевич
(1868-1932)-  183,  184,  186
Полевой  (Кампов)  Борис
Николаевич  (1908—1981)  —
 236,444
 Поликарпов  Дмитрий  Алексеевич
(1905-1965)-406
Поляков  Александр  Прокофьевич
(1933)
 Помяловский  Николай
 Герасимович  (1835—1863)  —  59
Пономаренко  Пантелеймон
 Ковдратьевич  (1902-1984)  -  321
 -  535
 Попов  Гавриил  Николаевич
(1904-1972)  -  441
Попов  Георгий  Михайлович
(1906-1968)-475
Поскребышев  Александр
Николаевич  (1891—1965)  —
135,  145,  262,  282,  288,  311,345,
 378, 	435,  446
Постышев  Павел  Петрович
(1887-1939)  -  167,  175
Потебня  Александр  Афанасьевич
(1835-1891)-471
Прокофьев  Александр  Андреевич
(1900-1971)  -  12,  376,
431-433
Прокофьев  Валерий  Николаевич
(1928-1982)-483
Прокофьев  Сергей  Сергеевич
(1891-1953)-318,  368,  376,
441-445
Пудовкин  Всеволод
 Илларионович  (1893—1953)  —
214,  218,  234,  243-245,  253,
 260,  330,  349,  390,423,  424,  495
Пузин  Алексей  Александрович
(1904-1987)-384,  400
Пунин  Николай  Николаевич
(1888-1953)  -  136
Путин  Владимир  Владимирович
(1952)
 Пушкин  Александр  Сергеевич
(1799-1837)-21,  25,  26,  32,
35,43,51,57,171,186,  300,  327,
356,  459
Пшибышевский  Станислав
(1868-1927)-35
Пырьев  Иван  Александрович
(1901-1968)  -  246,  388-390,
423,461,462
Пятаков  Георгий  Леонидович
(1890-1937)  -  229,  230
Пятницкий  Митрофан  Ефимович
(1864-1927)-444
 Радек  (Собельсон)  Карл
Бернгардович  (1885—1939)  —  229,
 230, 	320
Радзинский  Эдвард
 Станиславович  (1936)  —  6

Радимов  Павел  Александрович
(1887-1967)-60
Радищев  Александр  Николаевич
(1749-1802)  -  182
Разгон  Лев  Эммануилович
(1908-1999)  -  85
Райзман  Юлий  Яковлевич
(1903-1994)  -  389,496
Райх  Зинаида  Николаевна
(1894-1939)-  138,151,323
Раневская  Фаина  Григорьевна
(1896-1984)-392
Раскольников  (Ильин)  Федор
Федорович  (1892-1939)  -  118,
136
 Рейзен  Марк  Осипович
 (1895-1992)  -  266,  325,  331,  394
Рембрандт  Харменс  ван  Рейн
(1606-1669)-  159
Репин  Илья  Ефимович
 (1844-1930)  -  69,  78,  79,  332,
356
 Рид  Джон  (1887—1920)  —  58
Римский-Корсаков  Николай
Андреевич  (1844—1908)  —  268
Рихтер  Святослав  Теофилович
(1915-1997)-444
Рогаль-Левицкий  Дмитрий
Романович  (1896—1962)  —
380-386
Родов  Семен  Абрамович
(1893-1968)  -  82,  85
Роллан  Ромен  (1866—1944)  —  22,
96,101,110
Ромадин  Николай  Михайлович
(1903-1987)-  335
Романов  Пантелеймон  Сергеевич
(1884-1938)-  314
Ромм  Михаил  Ильич
 (1901-1971)-  115,  224  -228,
253,344-346,  349,  389-394,  486
Рошаль  Григорий  Львович
(1898-  1983)-236,  237,  349
Рублев  Андрей  (ок.  1360—1370  —
ок.  1430)  -  469
Рублев  Георгий  Иосифович
(1902-1975)-  301,  302
Рудницкий  Константин  (Лев)
Лазаревич  (1920—1988)  —  67,
484
 Русланова  Лидия  Андреевна
(1900-1973)-266
Руссо  Жан  Жак  (1712-1778)  -  38
Руставели  Шота  (XII  век)  —  20,
 142
 Ручьев  Борис  Александрович
(1913-1973)-314
Рыбин  Алексей  Трофимович  —
 63,103,  203,  326,394
Рыжова  Варвара  Николаевна
(1871-1963)-65
Рыков  Алексей  Иванович
(1881-1938)-49,  320
Рыльский  Максим  Фаддеевич
(1895-1964)-460
Рындзюнская  Мария  Давыдовна
(1877-?)-  69,  70
 Саакадзе  Георгий  (Великий
Моурави)(ок.  1580—1629)  —  238
Савинков  (Ропшин  В.)  Борис
Викторрвич  (1879—1925)  —  35
Савченко  Игнатий  Андреевич
(1906-1950)  -  254,  495
Салтыков-Щедрин  (Салтыков)
Михаил  Евграфович
(1826-1889)-32,  35,  59
Самосуд  Самуил  Абрамович
(1884-1964)-273,  325,  326,
 331
 Сарнов  Бенедикт  Михайлович
(1927)  -  309
Сарьян  Мартирос  Сергеевич
(1880-1972)-331
Сахновский  Василий  Григорьевич
(1886-1945)-68
Саянов  (Махлин)  Виссарион
Михайлович  (1903—1959)  —
413,429,432
Сванидзе  Александр  Семенович
(Алеша  Сванидзе)
 (1886-1942)-63
Сванидзе  Мария  Анисимовна
(1888-1942)-63,  65,  266
Свердлов  (Янош  Соломон
 Мовшевич)  Яков  Михайлович
(1885-1919)-  176,  253,316
Светлов  (Шейнкман)  Михаил
Аркадьевич  (1903—1964)  —
 295,325,378
 536  -

Свидерский  Алексей  Иванович
(1878-1933)  -  116,118
Сейфуллина  Лидия  Николаевна
(1889-1954)-  168,  311,  406
Сельвинский  Илья  (Карл)
 Львович  (1899—1968)  —
360-362,  364,  366,413,444
Семенов  Михаил  —  25,  31,  331
Семенова  Марина  Тимофеевна  —  62
Серафим  —  25
 Серафимович  (Попов)  Александр
Серафимович  (1863—1949)  —
91,109,  492
Сергеев  Артем  Федорович
(1921)-57
Сергеев-Ценский  (Сергеев)
 Сергей  Николаевич
(1875-1958)-408
Серова  Валентина  Васильевна
(1917-1975)-371
Сеченов  Иван  Михайлович
(1829-1905)  -  186,  356
Симон  Андре  —  551
Симонов  Константин  (Кирилл)
Михайлович  (1915—1979)  —
161,254-256,288,  333,
367-371,378,  398,425,445,
446,448-451,455,473,
478-482,488,492,  494,499,  502
Симонов  Рубен  Николаевич
(1899-1968)-67
Синклер  Эптон  Билл
(1878-1968)-209
Скиталец  (Петров)  Степан
Гаврилович  (1869—1941)  —  34
Скриб  Эжен  (1791—1861)  —  438
Скуратов-Бельский  Григорий
Лукьянович  (Малюта)  (?
 -1573)-422
Славин  Лев  Исаевич
(1896-1984)-  137
Слонимский  Михаил  Леонидович
(1897-1972)-343
Смелянский  Анатолий
Миронович  (1942)  —  142
Сокольников  (Бриллиант)
Григорий  Яковлевич
(1888-1939)-74
Солженицын  Александр  Исаевич
(1918)-96
 Соловьев  Владимир
 Александрович  (1907—1978)  —
 332
 Соловьев  Владимир  Сергеевич
(1853-1900)-36,  51
Сологуб  (Тетерников)  Федор
Кузьмич  (1863-г1927)  -  35
Солодовников  Александр
 Васильевич  (1904—1990)  —  144
Соломон  (годы  царствования
965-928  до  н.э.)  -500
Софронов  Анатолий
 Владимирович  (1911—1990)  —
474,  479,482-484
Спендиаров  Александр
 Афанасьевич  (1871—1928)  —  62
Ставе  кий  (Кирпичников)
Владимир  Петрович
(1900-1943)-294,  295,  303
Сталин  Василий  Иосифович
(1921-1962)-  16,  57,  65
Станиславский  (Алексеев)
Константин  Сергеевич
(1863—1938)  —  115,118,  127,
130,  133,  146-151,  197
Степун  Федор  Августович
(1884-1965)-60
Стефенсон  (Стивенсон)  Джордж
(1781-1848)-472
Стецкий  Алексей  Иванович
(1896-1938)  -  108,109,151
Столпер  Александр  Борисович
(1907-1979)  -  236,  238,  281
Столыпин  Петр  Аркадьевич
(1862-1911)-36
Суворин  Алексей  Сергеевич
(1834-1912)-  100
Суворов  Александр  Васильевич
(1730-1800)  -  243-246,356,  373
Судаков  Илья  Яковлевич
(1890-1969)  -  127,  382
Суриков  Василий  Иванович
(1848-1916)-360
Сурков  Алексей  Александрович
(1899-1983)-  161,  378,  407,
 460
 Суров  Анатолий  Алексеевич
(1911-1987)-  479,482-484
Суслов  Михаил  Андреевич
(1902-1982)-483
 537  -

Сутырин  Владимир  Андреевич
(1902-1985)  -  85,  86,  94,  210
 Табидзе  Галактион  Васильевич
(1892-1959)-311
Таиров  (Корнблит)  Александр
Яковлевич  (1885—1950)  —  146,
183,184
 Такер  Роберт  -  20,  29,  66,71,142,
 187, 	393
 Тамерлан  (Тимур)  (1336—1405)  —  5
Тарасов-Родионов  Александр
Игнатьевич  (1885—1938)  —  314
Тарасова  Алла  Константиновна
(1898-1973)-  145,  314,  331
Тарковский  Андрей  Арсеньевич
(1932-1986)-  219
Твардовский  Александр
 Трифонович  (1910—1971)  —
161,305,332,  368,398,478,502
Тендряков  Владимир  Федорович
(1923-1984)-  175
Тимирязев  Климент  Аркадьевич
(1843-1920)-60
Тиссэ  Эдуард  Казимирович
(1897-1961)-  205-208
Тихонов  Николай  Семенович
(1896-1979)-94,  161,288,
311,378,433,449
Товстуха  Иван  Павлович
(1889-1935)-58,  70
Толстой  Алексей  Константинович
(1817-1875)-89,  191
Толстой  Алексей  Николаевич
(1882/1883-1945)-  89,115,
161,  191,193,  242,  254,  283,  297,
300,  301,311,313,318,  320,  328,
343,  358,  414
Толстой  Лев  Николаевич
(1828-1910)-32,  35,  36,45,
 58, 	186,  333,420,490
Томский  (Ефремов)  Михаил
Павлович  (1880-1936)  -  49
Томский  Николай  Васильевич
(1900-1984)-459
Тополянский  Виктор  Давыдович
(1938)-96
Трауберг  Леонид  Захарович
(1902-1990)-218,  253,  329,
344,389,495
 Тренев  Константин  Андреевич
(1876-1945)  -  103,  246,  332,
365
 Третьяков  Сергей  Михайлович
(1892-1939)-69,  314
Троцкий  (Бронштейн)  Лев
Давидович  (1879—1940)  —  7,
 49, 	72,  78,  80,  193,  206,  286,401
Тургенев  Иван  Сергеевич
 (1818-1883)-25,  28,32,  173,
 333
 Тынянов  Юрий  Николаевич
(1894-1943)-304,  343
Тычина  Павел  Григорьевич
(1891-1967)-392
 Уитмен  Уолт  (1819-1892)  -  93
Улам  Адам  —  148
Уланова  Галина  Сергеевна
(1909/1910-1998)-331
Ульянов  Дмитрий  Ильич
(1874-1943)-241
Ульянова  Мария  Ильинична
(1878-1937)-331,  341
Ульяновы,  семья  —  241,  242
Успенский  Глеб  Иванович
(1843-1902)-58,  65
 Фадеев  Александр  Александрович
(1901-1956)  -86,  87,91,  109,
 113, 	115,  144,  154,  161,171,175,
176,  210,  242,  282,  287,  294,  295,
316,  320,  321,328,  342,  343,  465,
395,  396,  406,  412,  437,
 445-451,  473-483,  488,  489,
492,  494,  502
Федин  Константин
 Александрович  (1892—1977)  —
293,  295,  365,398
Федотов  Георгий  Петрович
(1886-1951)-  192
Фейхтвангер  Лион  (1884—1958)  —
159,334,335,347,  349
Фет  (Шеншин)  Афанасий
 Афанасьевич  (1820—1892)  —  51
Фефер  Ицик  (Исаак
 Соломонович)  (1900—1952)  —
484,  500
Филипп  (Колычев  Федор
 Степанович)  (1507—1569)  —  417
 538  -

Филофей  Великий  (XVI  век)  —  189
Флейшман  Лазарь  —  106
Фонвизин  Денис  Иванович  (1744
или  1745-1792)  -  25
Франк  Семен  Людвигович
(1877-1950)-42,  43
Франко  Баамонде  Франсиско
(1892-1975)-339
Франс  (Тибо)  Анатоль  (Франсуа
Анатоль)  (1844—1924)  —  35,
46-48
 Фрунзе  Михаил  Васильевич
(1885-1925)-92
Фурманов  Дмитрий  Андреевич
(1891-1926)-213,492
 Халтурин  Степан  Николаевич
(1856/1857-1882)  -  183
Хаханашвили  В.  —  30
Хачатурян  Арам  Ильич
 (1903-1978)-331,  376,  441,
 445
 Хейфиц  Иосиф  Ефимович
 (1905-1995)  -  204,205,254,  389
Хмелев  Николай  Павлович
(1901-1945)  -  132,  145,  170,
 331,422
 Хмельницкий  Богдан  (Зиновий)
Михайлович  (ок.
 1595-1657)  -  246
Холодов  (Меерович)  Ефим
Григорьевич  (1915—1981)  —
473,481
Хорава  Акакий  Алексеевич
(1895-1972)-331
Храпченко  Михаил  Борисович
(1904-1989)-  144,  338,  381,
383,391
 Хренников  Тихон  Николаевич
(1913)-115,443
Хрущев  Никита  Сергеевич
(1894-1971)  -9,  200,  217,  262,
394,427,456
 Цветаева  Марина  Ивановна
(1892-1941)-365
Церетели  Акакий  Ростомович
(1840-1915)  -  19
Цхакая  Михаил  Григорьевич
(1865-1950)-39
 Чабукиани  Вахтанг  Михайлович
(1910-1992)-33
Чавчавадзе  Илья  Григорьевич
(1837-1907)  -  19,  27,  28,31
Чайковский  Петр  Ильич
 (1840-1893)  -  64,  267,  273,  356
Чапаев  Василий  Иванович
(1887-1919)-204,  213
Чаплин  Чарлз  Спенсер
(1889-1977)-264,  348
Черепановы,  отец  Ефим
 Алексеевич  (1774—1842)  и  сын
Мирон  Ефимович  (1803  —
 1849)-472
Черкасов  Николай
Константинович
(1903-1966)  -  205,  329,417,
422,  423
Черкасов  (Сергеев)  Николай
Петрович  (1884-1944)  -  245
Чернецкий  Семен  Александрович
(1881-1950)-376
Чернышевский  Николай
 Гаврилович  (1828—1889)  —  32,
43,51,52,  186,356,471
Чехов  Антон  Павлович
 (1860-1904)  -  32,  35,51,57,
106,285,  333,  356,380,420
Чехов  Михаил  Александрович
(1891-1955)-90
Чиаурели  Михаил  Эдишерович
(1894-1974)  -  28,  214,  218,
 239,  253,  254,  258,  329,  330,  345,
388,455,461,464,465
Чидсон  Наталия  Васильевна  —  152
Чижиков  Петр  Алексеевич
(18877-1923)  -  36
Чингисхан  (Тэмуджин,  Темучин)
(ок.  1155-1227)-5,  234,  286
Чонкадзе  Даниэл  Георгиевич
(1830-1860)  -  18,19
Чудакова  Мариетта  Омаровна  —
77,118,136
Чуев  Феликс  Иванович
(1941-1999)-57,  329
Чуковский  Корней  Иванович
(Корнейчуков  Николай
Васильевич)  (1882—  1969)  —
 100, 	115,304,  305,328,400
 539  -

Чуковская  Лидия  Корнеевна
(1907-1996)-405
 Шагинян  Мариэтта  Сергеевна
(1888-1982)  -60,115,116,  241,
249,  284
 Шадр  (Иванов)  Иван  Дмитриевич
(1887-1941)  -  197
Шаламов  Варлам  Тихонович
(1907-1982)-316
Шаляпин  Федор  Иванович
(1873-1938)  -  164
Шамиль  (1799-1871)-  19
Шапорин  Юрий  (Георгий)
 Александрович  (1887—1966)  —  376
Шарапов  Юрий  Павлович  —  57
Шварц  Евгений  Львович
(1896-1958)-407
Шебалин  Виссарион  Яковлевич
(1902-1963)-392,441,444
Шейнин  Лев  Романович
(1906-1967)-415
Шекспир  Уильям  (1564—1616)  —
 32, 	37,  38,41,  171,285,  413
Шенгелая  Николай  Михайлович
(1903-1943)-388
Шенталинский  Виталий
Александрович  —  314
Шепилов  Дмитрий  Трофимович
(1905-1995)  -  443,444,474-  484
Шиллер  Иоганн  Фридрих
(1759-1805)-32,  40
Широков  Иван  Михайлович
(1899-1984)-433,434
Шкловский  Виктор  Борисович
(1893—1984)  —  118,328,346,
400,408
Шмырев  Вячеслав  Юрьевич
(1960)  -  374
Шолохов  Михаил  Александрович
(1905-1984)-  113-115,160,
161,  171,246,  249,  280,  297,  303,
313,317,318,  328,  331,332,  343,
366,372,419,  487,503
Шостакович  Дмитрий
 Дмитриевич  (1906—1975)  —
271-279,318,  331,367,  368,
 376,414,  441-445,455
Шпиллер  Наталия  Дмитриевна
(1909-1995)-331
 Штейн  Александр  Петрович
(1906-1993)  -  388
Шулыгин  Василий  Витальевич
(1878-1976)-60
Шумяцкий  Борис  Захарович
(1886-1938)-207,  221,225,
 226, 	229,  230,  235
Шурпин  Федор  Саввич
(1904-1972)-260,  459
 Щепкина-Куперник  Татьяна
Львовна  (1874-1952)-478
Щербаков  Александр  Сергеевич
(1901-1945)-9,108,109,183,
 262, 	296,311,361,362,  371,373,
 379, 	380,  384,  387
Щипачев  Степан  Петрович
(1898/1899-1979)-253,  378
Щорс  Николай  Александрович
(1895-1919)-213,  216
Щукин  Борис  Васильевич
(1894-1939)-66,  224,  225
Щуко  Владимир  Алексеевич
(1878-1939)  -  197,198
Щусев  Алексей  Викторович
(1873-1949)-  197,  331
 Эйзенштейн  Сергей  Михайлович
(1898-1948)-  115,190,  201,
205-211,218,  221,234,  235,
318,329,  345,349,  350,  389,  392,
414-418,421-423
Эль-Регистан  Г.  (Уреклян
Г  абриель  Аркадьевич)
(1900-1945)-376
Энгельс  Фридрих  (1820—1895)  —
36,45,51,341,465,468
Эрдман  Николай  Робертович
(1902-1970)-131,136,138,150—153
Эренбург  Илья  Григорьевич
(1891-1967)  -  92,93,115,  297,
311,313,314,  350,  351,359,  360,
368,  394,  407,  451,477,  500
Эристави  Рафаэл  Давыдович
(1824-1901)  -  19
Эрмлер  Фридрих  Маркович
(1898-1967)  -  218,229,  345,389
 Юзовский  Ю.  (Иосиф  Ильич)
(1902-1964)  -  400,473,481,485
 540  -

Юон  Константин  Федорович
(1875-1958)-335
Юренев  Ростислав  Николаевич
(1912-2002)-207
Юрий  Долгорукий  (90-е  гг.  XI
 в.-1157)-472
Юткевич  Сергей  Иосифович
(1904-1985)-253,  345,407,
462-464,495
 Ягода  Генрих  (Гершель)
 Григорьевич  (1891—1938)  —
 116, 	149,  176,323
 Ян  (Янчевецкий)  Василий
Григорьевич
(1^74/1875—1954)  —  386
Яншин  Михаил  Михайлович
(1902-1976)-  113
Ярославский  Емельян
Михайлович  (Губельман
Миней  Израилевич)
(1878-1943)  -49,  82,  97
Ясенский  (Ясеньский)  Бруно
(Виктор  Яковлевич)
(1901-1938)-414

ОГЛАВЛЕНИЕ
 От  автора 	5
 ПУТИ  ЭСТЕТИЧЕСКОГО  УТИЛИТАРИЗМА
 Сосо-Коба 			 .  15
 На  крутом  повороте 	23
 «Всегда  с  книжкой» 	33
 Иосиф  и  Бог 	42
 ВЗГЛЯД  ИЗ  КРЕМЛЯ
 Наконец-то  свое 	55
 Не  только  книги 	61
 Мера  влияния 	.  .  72
 Сталин  и  РАПП 	79
 Перечеркнутые  фотографии 	95
 ВКУСЫ  И  ДОГМЫ
 Булгаков  и  другие 	113
 От  «Мольера»  до  «Батута» 	132
 В  кругу  «художественников» 	145
 Кремлевский  критик 	154
 Отец  соцреализма 	162
 НА  СТРАЖЕ  ГОСУДАРСТВЕННОГО  ИСКУССТВА
 Сталин  и  русская  идея 	181
 Параметры  амбиций 	191
 Притяжение  экрана 	202
 От  сценария  до  фильма  		 219
 История  на  службе  у  политики  		232
 ЛОГИКА  ВОЛЮНТАРИЗМА
 От  легенды  к  мифу 	249
 Досуг  или  работа? 	261
 -  542  -

Фантом  формализма 	271
 Вокруг  «Закона  жизни»  	281
 ОРДЕНА  И  ОРДЕРА
 Рычаги  и  результаты 	291
 «Я...  очень  любил  Сталина»  	299
 Маятник  репрессий 	312
 Под  дождем  наград 	327
 В  ожидании  беды  	337
 ПО  КОМ  ЗВОНИТ  КОЛОКОЛ
 Россия-мать 	355
 Белое  и  черное 		364
 Еще  один  автор  гимна 	371
 Странная  ситуация 	385
 На  круги  своя 	394
 ПОРАЖЕНИЕ  ОТ  ПОБЕДЫ
 Любимый  царь  генсека 	411
 Достопамятный  сорок  шестой 	423
 Этой  музыке  не  быть?! 		438
 Поощрения  и  милости 	445
 ТРАГЕДИЯ  БЕЗ  ТРИУМФА
 Вождь-юбиляр 	455
 Под  флагом  патриотизма 	466
 Новый  РАПП? 			 .  .  .  487
 Занавес  опускается 			495
 Источники  и  литература 	504
 Именной  указатель  		523

Громов  Евгений  Сергеевич
СТАЛИН:ИСКУССТВО  И  ВЛАСТЬ
 Ответственный  редактор  И.  Топоркова
Редактор  П.  Ульяшов
Художественный  редактор  А.  Новиков
Компьютерная  обработка  илл.  И.  Новикова
Технический  редактор  Н.  Носова
Компьютерная  верстка  Г.  Павлова
Корректор  С.  Пиманова
 ООО  «Издательство  «Эксмо».
 107078,  Москва,  Орликов  пер.,  д.  6.
 Интернет/Ноте  раде  —  www.eksmo.ru
 Электронная  почта  (E-mail)  —  info@  eksmo.ru
 По  вопросам  размещения  рекламы  в  книгах  издательства  *Эксмо»
обращаться  в  рекламное  агентство  «Эксмо».  Тел.  234-38-00
 Книга  —  почтой:  Книжный  клуб  «Эксмо»
 101000,  Москва,  а/я  333.  E-mail:  bookclub@  eksmo.ru
 Оптовая  торговля:
 109472,  Москва,  ул.  Академика  Скрябина,  д.  21,  этаж  2
Тел./факс:  (095)  378-84-74,  378-82-61,  745-89-16
Многоканальный  тел.  411-50-74.  E-mail:  reception@eksmo-sale.ru
 Мелкооптовая  торговля:
 117192,  Москва,  Мичуринский  пр-т,  д.  12/1.  Тел  ./факс:  (095)  932-74-71
 ООО  «Медиа  группа  «ЛОГОС».
 103051,  Москва,  Цветной  бульвар,  30,  стр.  2
Единая  справочная  служба:  (095)  974-21-31.  E-mail:  mgl@logosqroup.ru
 ООО  «КИФ  «ДАКС».  140005  М.  0.  г.  Люберцы,  ул.  Красноармейская,  д.  За.
т.  503-81-63,  796-06-24.  E-mail:  kif_daks@mtu-net.ru
 Книжные  магазины  издательства  «Эксмо»:
 Москва,  ул.  Маршала  Бирюзова,  17  (рядом  с  м.  «Октябрьское  Поле»).  Тел.  194-97-86.
 Москва,  пролетарский  пр-т,  20  (м.  «Кантемировская»).  Тел.  325-47-29.
Москва,  Комсомольский  пр-т,  28  (в  здании  МДМ,  м.  «Фрунзенская»}.  Тел.  782-88-26.
Москва,  ул.  Сходненская,  д.  52  (м.  «Сходненская»).  Тел.  492-97-85
Москва,  ул.  Митинская,  д.  48  (м.  «Тушинская»).  Тел.  751-70-54.
 Северо-Западная  Компания  представляет
весь  ассортимент  книг  издательства  «Эксмо».
 Санкт-Петербург,  пр-т  Обуховской  Обороны,  д.  84Е
/У&чС? 	Тел. 	отдела 	рекламы 	(812)  265-44-80/81/82/83. 	/т
 Сеть  магазинов  «Книжный  Клуб  СНАРК»  представляет 	LM
 с  и  a  ft  к)  самый  широкий  ассортимент  книг  издательства  «Эксмо».
 информация  о  магазинах  и  книгах  в  Санкт-Петербурге  по  тел.  050.
 Вы  получите  настоящее  удовольствие,  покупая  книги  в  магазинах  ООО  «Топ-книга»
Тел./факс  в  Новосибирске:  (3832)  36-10-26.  E-mail:  office@top-kniga.ru
 Всегда  в  ассортименте  новинки  издательства  «Эксмо»:
 ТД  «Библио-Глобус»,  ТД  «Москва»,  ТД  «Молодая  гвардия»,
«Московский  дом  книги»,  «Дом  книги  в  Медведково»,  «Дом  книги  на  ВДНХ».
Книги  издательства  «Эксмо»  в  Европе:  www.atlant-shop.com
 Подписано  в  печать  с  готовых  диапозитивов  25.12.2002.
 Формат  84x1087зг.  Гарнитура  «Таймс».
 Печать  офсетная.  Бум.  газ.  Уел.  печ.  л.  28,56.
 Тираж  5000  экз.  Заказ  №  2523.
 Отпечатано  с  готовых  диапозитивов
в  полиграфической  фирме  «КРАСНЫЙ  ПРОЛЕТАРИЙ»
 127473,  Москва,  Краснопролетарская,  16

ПРАВДА
 10  ЯНВАРЯ  юзе  Г.,  Ш  10  «If
jgi|Ri
 В  ЦК  ВКП(б)  и  СНК  СССР
 ИИ  j  обкома»  №ЩС>)  и  ДЕ  тттпцпшй,  председателей  краевых  и  областных  «г4Ш«Ц
 Автор  книги  Е.С.  Громов
рассказывает  о  том,
как  руководил  искусством
Советского  Союза  И.В.  Сталин.
Его  методы  воздействия
на  писателей,  режиссеров
и  художников  рассматриваются
на  примерах  личных
и  творческих  драм
М.  Булгакова,
 С.  Энзейштейна,
 А.  Ахматовой
и  др.
 \ТшЯ
 Mitlral
шамв  Щ
 бурф  Л
опер.  ■
который  ГШФ4  (I
ПГГреЧ*.
опера,  Я,  ие  cftd
 ГТСЯ. 	I
 адку
 яе  не
ушен
 бога-
I  яв-
.  что
1  Оки
сой-
кеяие
cede
 памятниками  художественного
 творчества  наших  предков  па  берегу
Финского  »ялива.  Гостпчшмство  совет¬
ского  правительства  вызывает  аагпу  осо¬
бенную  йаагамркктъ».
 Выступ  паяй  й  затеи  е  речью  полпред
СССР  я  Иране  т*и.  Черпых.  передам*  соб¬
равшимся  привет  от  научай  обществен¬
ности  Союза,  отметил,  чт*  научные  и  куль¬
турные  силам  между  СССР  и  Прадо*,  **-
вязаииые  в  Ленинграде.  получают  дальней*
шее  развит.
 «Советско  -  иранская  культурная
связь,—скаам  то».  Черных,  —  бази¬
руете*  на  прочной  ееиеве  широко  паа»
виваюшпхся  акоиомическнх  отношений
и  на  крепнущей  политической  дружбе*.
Выступавший  затем  участиях  коипж-
са  фиаиолот»  посвятил  rwxt  выступление
В  »И»ЧИТСЛЬНой  ЧЛСТЩ  восторжелным  ОТЗЫ¬
ВАЯ  о  работах  академика  П*ял«мп  и  пеств-
иоши»  длаа  здршжхрадения  в  Kpynneftmnt
советских  гороялх.  Делегат  конгресса  нрап
екого  искусства  с  восхищение*  говорил  t
поляжгнии  советских  ученых  в  о  заботах
сошгкш»  правительств  о  иаткс-.
 0  создании  сотскей  опорной  классики.
 Понятно.  »т*}  является  задачей  ие  одного
только  нашего  Малого  театра.  Межа*  тел,
10  сих  пор  советский  оперный  театр  и  ком¬
позиторы  уделяли  атому  участку  слиш¬
ком  мало  внимания.  Создание  советского
оперного  еввгтмл—задача  всех  рабэт-
никон  музыкальное»  вскуеет,  Здесь
большая  организаторская  работа  должна
быть  проделана  созданным  иа-диях  коми*
тегом  по  делам  искусств  яри  Совнаркоме
СССР.
 P«w««lm«4  *•«»««  wm»  —  "<1*ЫЙ,  СО-
 >««  ***)»*»*  •п>ътг\я  —
 .§BN  5^699-01925-.  mtm,
 (Я  ТОВЯ“
таклей.
емогать
>>ктлс,
 iptwi
 артгтеля.  По  «ршмв  в  Ленинград  наш  театр
позаботится  о  то*.,  чтобы  во  вссх  своих
спектаклях,  в  mptipa  очередь  в  «Тихо»  Ло¬
не»,  добиться  простого-  и  ясного  *1>к0ратив
 КПЗ
 «г»
 £
 q
 85699  019250
 .Ж!  я  r  пп  Я«
 дефектах,  ГГоИ
после  постанову  ееВ
 26  лет  я  что  №■
 ая  опера,  товар*  Щ
яал,  что  будет  фп!
нкнпих  онер.  I
кщаяи  Сталины  я*  ■
яркий,  ечзеглшр  Ж
яаполша  мндогЛ
тузяаамом.  Я  гф  ■
Я  СКОре«  нрнсгщД
над  надой  опоройW
 4  тепшковмч,
 режиссер  театра
 Основа  дальнейипй
работы
 Работая  над  оперой  «Тихий  Доя»
ясно  понимали,  что  делаем  большое  |  в
нос  дело.  Но  в  то  же  время  мы  вид
могла  тогда  думать  о  той  общее  тир
зонаисе  который  получит  «тот  enffci
в  Леикягрме  и  Москве.
 Мы  считаем  величайшей  честью  щя
бя,  что  яаш  спектакль  смотрели  уч*»
второй  сесган  ЦИК.  ООСР.  Но  едва  а  и
во  себе  представить  вашу  радость  |«
волнение,  когда  мы  узнали  вечерея  14
варя,  что  на  спектакле  приеутстзуийтх
реши  Сталан  и  Молотов!
 Товарищ  Сталин  дал  «Тяхому  Деи-
общем  положительную  опенку  к  f№
наше  внимднве  на  некоторые  иедяН
дешратемпом  оформлении  с-пеитаиф  •
 В  дальнейшей  беседе,  в  которой  |ря
ушгтвг  тякжй  тай.  Молотой,  мы  :)ЛССЖ4